«Лобовое столкновение»

Часть первая. Прокол

Глава первая

С утра Вадик копался в ванной комнате, промазывая мастикой швы между кафельными плитками. Чтобы закончить всю эту муторную работу, замазки не хватало. Но распечатывать новую пачку, разводить сухой порошок водой, долго перемешивать серый кисель палочкой, дожидаясь, пока он превратится в однородную массу, не хотелось. Поэтому Вадик думал о том, где можно сэкономить материал и пораньше закруглить эту бодягу.

Время едва двигалось, кажется, уже перевалило за полдень, а на часах всего без пяти одиннадцать. Поставив баночку с замазкой на угол ванны, Вадим отошел к двери, внимательно осмотрел стены. Местами кафель положен не очень ровно. Не то чтобы это бросается в глаза, но если хорошенько приглядится профессионал, плиточник или маляр — халтуру заметит сразу.

Вадик глубоко вздохнул, будто воз на горку тащил или собрался нырять в воду. Посмотрел на часы и, сполоснув руки, вышел на кухню. Какая-то мысль не давала ему покоя, что-то, попавшееся на глаза в коридоре или в ванной, показалось ему странным. На что он обратил внимание и тут же забыл, а теперь вдруг вспомнил об этой занозе.

Вадик вернулся в ванную, с порога оглядел помещение. Перед ним та же стена, с пола до потолка выложенная плиткой, новая раковина салатового цвета, под ней сифон. И еще картонная коробка, в которую свален всякий хлам: пластиковые стаканчики, флаконы с шампунем и бруски мыла в упаковке. Шагнув вперед, он присел на корточки, отодвинул коробку в сторону. Нижняя плитка точно под раковиной приклеена косо, один из углов выпирает наружу. Это не его работа. Вадик постучал по кафелю костяшками пальцев, постарался отковырнуть плитку пальцами — не получилось. Взял в кухне нож и стал ковырять щель между плитками.

Кафелина сидела не на цементе, а черт-те на чем, вроде как на зубной пасте. Через минуту Вадик просунул руку в небольшую нишу под оторванной плиткой, вытащил жестяную продолговатую коробку из-под цейлонского чая, открыл крышку. И в пальцы вступила мелкая дрожь. Доллары, сотенные купюры, толстая пачка, обвязанная аптекарской резинкой. Господи, сколько же тут денег…

— Тетя Тонь, как твои дела? — обернувшись назад, крикнул он: надо знать, где Тоня, не выползла ли в коридор или на кухню. — Может, чайку выпьем?

— Выпей, — отозвалась из комнаты тетка.

Забравшись на стремянку, она подклеивала отставшие уголки обоев. Внизу ее ждала уже нарезанная кайма в цветочек, которую нужно пустить вдоль потолка, заклеив бумажной полосой неровно обрезанные края обоев. Дело подходило к концу, работы в квартире оставалось всего ничего. Если долго копаться, на два дня едва растянешь. А если по-хорошему, так и за день управишься. Но торопиться нет резона, потому что окончательный расчет маляры так и не получили, хозяин квартиры пропал неизвестно куда, не появляется вот уже несколько дней. Скорей бы уж нашелся.

Несколько дней назад Константин Васильевич сунул им денег на жизнь и строительные расходы, докупить кое-что по мелочам. Так денег тех уж и след простыл. Вадик съездил на оптовый рынок, накупил импортной косметики на продажу. И со знакомой проводницей поездом отправил посылку с туалетной водой и губной помадой своей матери в Нежин, чтобы та раскидала товар по лавочкам и лоткам. Хорошо хоть в хозяйском холодильнике есть кое-какие харчи, а в кухонных полочках найдется чай и сахар.

Вадик заперся в туалете и, опустив крышку унитаза, начал считать деньги. Их так много, что Вадик трижды сбивался со счета. Теперь он раскладывал купюры в две стопки. Те что сосчитал — справа, слева — еще не считанные.

— Тридцать тысяч, — прошептал он. — Ну, блин, дела… Тридцать. Дела, блин…

Вадик перехватил пачку долларов резинкой, положил ее на крышку унитаза и долго смотрел на деньги, соображая, что делать дальше. Велик соблазн пошарить по ящикам шкафа, найти иголку с ниткой, разорвав внутренний карман демисезонной куртки, зашить деньги в подкладку. А потом зайти в общежитие, где они с теткой снимали проходную комнатенку с видом на глухой забор и обшарпанный корпус кожно-венерологического диспансера. Побросать в безразмерную сумку свои манатки. И прямой наводкой на вокзал, а лучше в аэропорт. Он долетит до Киева, но в Нежин к матери сразу не поедет, опасаясь погони и жестокой расправы.

На перекладных доберется до Прилук, где в собственном домишке на городской окраине живет старший брат с семьей. У него всегда найдется свободная койка в сараюшке, сколоченном из бросовых досок. Там можно перекантоваться недели две, а то и месяц. Никому не мешая, не попадаясь на глаза местным парням, дождаться, пока осядет пыль. И осторожно через знакомых выяснить: приезжали по его душу в Нежин бандиты из Москвы или обошлось. Но что случится дальше, если его все-таки станут искать? Нетрудно себе представить.

Нет, поправил себя Вадик, поездом добираться безопаснее. В аэропорту пассажира могут завести в специальную комнату, выделенную для шмона. Если пуговицу от рубашки в жопу спрячешь, и ее обязательно найдут. А потом менты зададут кучу неприятных вопросов. Ехать надо только поездом, и никак иначе. С этим решено. А вот тетя Тоня, как быть с ней?

— Надо поделиться с этой ведьмой, — прошептал Вадик. — Надо поделиться. Иначе… Ничего не получится.

Оттолкнувшись ладонями от пола, он поднялся на ноги, сунул деньги в карман, зачем-то прихватил с собой пустую баночку из-под чая.

В кафе-баре было так душно, будто рядом за тонкой стенкой вовсю топили русскую баню, а в ближнем поселке объявили помывочный день. Пока парни рассаживались за столом, Кот прошел в закуток между залом и кухней. Здесь на стене был укреплен допотопный аппарат с наборным диском. Полистав записную книжку, Кот набрал телефонный номер. Трубку сняли после второго гудка.

— Привет, Кирилл. Узнал?

— Узнал, — в голосе не было ни тихого восторга, ни радости. Только удивление: господи, ты еще жив и даже на свободе?

— Ты сюда больше не звони, — сказал Кирилл. — Я с тобой больше разговаривать не могу. Там все серьезно. Ты потеряйся, чтобы тебя вообще не было. Никому не звони.

— А чего случилось?

— Ты вообще газет не читаешь?

— Не читаю, — Кот спросил себя, где в этой глухомани найти свежий номер газеты, и не нашелся с ответом.

— И телевизор не смотришь?

— Нет.

— Ну, там прикол такой, — Кирилл перешел на интимный шепот. — На днях четыре придурка в ресторане «Тарелка» затеяли разборку. Постреляли четверых бандюков и коллегу моего при исполнении.

— В смысле?

— Велась разработка преступной группировки, которая занималась таможенным конфискатом. В эту группировку был внедрен наш сотрудник. В общем, эти ребята в дерьме по уши. Надеюсь, ты понимаешь, о каких парнях я говорю? В настоящее время их личности уже установлены. Ведется розыск.

Короткие гудки отбоя. Кирилл, даже не договорив, просто бросил трубку. Засунув записную книжку в карман, Кот вернулся в зал и присел за стол. Посмотрел на тарелку борща, которую только что принесла официантка, на секунду закрыл глаза, невольно восстанавливая в памяти ту сцену в «Тарелке». Килла с пушкой, незнакомый мужик, поднявшись из-за стола, лезет пятерней под пиджак. Выстрел. Человек, запрокинув голову, валится на пол. И точка. Этот пункт проехали, обратной дороги нет.

— Давай, Кот, поешь, — сказал Леха Килла. — Я тебе борщеца взял. Домашний такой, нормальный. Поешь.

Кот молчал, комкая в руках салфетку. Взял ложку, попробовал борщ, но даже не почувствовал вкуса еды.

— Что случилось? — спросил Рама.

Кот поводил в тарелке ложкой, понимая, что кусок в горло не полезет.

— На хера ты вообще шмалять начал? — спросил он Киллу.

— Чего, надо было гладиаторские бои устраивать? — Килла обвел парней взглядом. — Жертвы есть? Пострадавшие?

— Там чувак из Следственного комитета под замес попал. — Кот бросил ложку на стол.

— Во попадалово, — Рама едва не подавился куском хлеба.

— Ну да, не повезло ему, — Килла хлебнул борща. — Оказался не в то время, не в том месте…

— Ты что, не врубаешься? — крикнул Кот. — Стрелок Ворошиловский!

Килла нахмурился, уставился в полупустую тарелку. Похоже, аппетит пропал и у него.

— Я что-то не пойму, — тихо сказал он. — Вы чего, меня крайним хотите сделать? Или я это для себя? Давайте я сейчас пойду мусорам сдамся. А чего мне оставалось делать с этими беспредельщиками? У этого машину отобрали, — он показал пальцем на Димона. — Вас там прессуют. Этот хрен кожаный за своей пушкой полез. Или вы, может быть, терпилами быть хотите?

Килла резко вскочил с места, чуть не опрокинув стул. Уперся сжатыми кулаками в стол.

— А я не хочу! — Килла отошел к окну, отдернув занавеску, скрестил руки на груди. — Чего шмалять начал…

— Да ладно, — сказал Ошпаренный. — Чего ты заводишься?

— А чего он тут наезжает? — прокричал Килла.

— Да успокойтесь вы, — Рама бросил на пол ложку. — Еще не хватало между собой кусалово устраивать.

Килла отошел от окна, сел на прежнее место.

— Где второе? — крикнул он неизвестно куда пропавшей официантке. — Второе?

— Есть, короче, один знакомый, — Кот вытащил из кармана книжку, перевернул пару листков. — Некоторое время можно у него перегаситься. Надо ему позвонить, но не факт, что он на месте.

Кот встал, листая книжку на ходу, исчез в закутке, где висел телефон. Килла наблюдал, как в кафе вошли три мужика средних лет, судя по одежке, покрытой пятнами соляры, водители крупнотоннажных грузовиков. Выбрав свободный столик у двери, сделали королевский заказ: борщ, котлеты, пиво и, главное, по три кусочка хлеба на рыло. Килла, разглядывавший чужаков без всякого интереса, неожиданно поднялся и скрылся в сортире.

— Да, Димон, прикинь, какая хренотень, — сказал Рама. — И как так получилось? Ты им сам, что ли, «мерс» отдал?

— Опять двадцать пять. Да меня прессанули, пока я с ними разговаривал.

Сполоснув руки, Килла вышел из кабинки и направился к столу, за которым сидели дальнобойщики.

— Это ваши фуры там стоят? — спросил он.

— Ну, чего, н-наши.

Самый высокий из всей троицы, крепкий коротко стриженный мужик, немного заикался, очень медленно, как глубоко засевшие занозы, выдавливал из себя слова. То ли худо соображал, то ли нарочито тягучую речь считал чем-то вроде признака хорошего тона. Килла, любивший давать всем прозвища, про себя тут же окрестил водилу Тормозным.

— Какого хрена вы фуры так поставили? — спросил Килла, не зная, на ком выместить плохое настроение.

— Н-нормально поставили.

— А чего, проблемы? — спросил второй мужик, терзавший хлебный мякиш. Поношенная куртяга с меховым воротником, грива волос, давно не знавших мыла, и пропитой низкий голос. Этого типа Килла тут же обозвал Хриплым. Третьего мужика, самого молодого, во время разговора хранившего умное молчание, нарек Молчуном.

— А ты чего, проблем захотел? — наклонился вперед Килла, кажется, готовый ввязаться в драку из-за неосторожно сказанного слова. — Это можно устроить. Запросто.

— Н-ну, чего ты, — подал голос Тормозной. — Отъехать?

— Да не надо, я уж сам отъехал, — увидев, что Кот, закончив телефонный разговор, вернулся, Килла повернул к своему столику.

— Нормально так и не прозвонился, — сказал Кот. — Ответчик срабатывает. Надо ехать.

— Далеко ехать-то? — спросил Рама.

— Километров девятьсот или около того. Ну, это если не по основным дорогам.

— Не доедем, — покачал головой Рама. — Надо заправляться.

— Вон бензин сидит, — Килла кивнул на столик дальнобойщиков. — У них там две фуры стоят.

— Ну, чего, давайте их нахлобучим, — дернулся Димон.

— А я тебе чего говорю, — кивнул Килла. — Пойду пообщаюсь.

Килла встал, пройдя через тесный зал, подсел к водилам, которым уже принесли борща.

— Здорово, мужики, — он постарался улыбнуться. — Далеко едете?

— Почти уже приехали, — ответил Хриплый. — Нас на плече караван ждет.

— Х-м-м… До плеча всякое может случиться.

— Есть какие-то предложения? — Хриплый отодвинул в сторону пачку сигарет.

— Это от тебя должны предложения исходить. Короче, мы едем в ту же сторону. Можем проконтролировать, чтобы с вами и с грузом ничего не случилось.

— H-ну спасибо, — улыбнулся Тормозной.

— Н-ну, пожалуйста, — в тон ему ответил Килла. — Разумеется, это не бесплатно.

— У нас денег нет, — пробормотал Хриплый, уплетая борщ. — Экспедитор с караваном на плечо уехал.

— Ты думаешь о финансовых проблемах, но забываешь о других, — не сдавался Килла. — Короче, никто вас не торопит. Подумайте.

Килла еще не успел вернуться к своему столику, когда Ошпаренный вылез с вопросом:

— Ну, чего, не прокатило?

— Сейчас шину прострелю — прокатит, — громко, чтобы все слышали, пообещал Килла.

Дальнобойщики выразительно переглядывались, видимо, принимая какое-то решение. Тормозной поднялся на ноги.

— А где тут у вас те-телефон? — спросил он проходившую мимо официантку.

Узнав, что аппарат в подсобке, направился туда. Килла выглянул в окно, увидел, как с трассы к кафешке съезжает спортивная «мазда» и джип «ниссан». Вылезший из джипа молодой человек вошел в зал. Окинув взглядом помещение, обратился к водилам.

— Ваши фуры?

— Да, наши, — кивнул Хриплый. — А чего?

— Ничего. Поговорить надо.

— Да что случилось? Может, здесь поговорим?

— Да фуры надо переставить, — молодой человек покосился на Кота. — Сейчас товар привезут, а ставить негде.

— Пожрать не дают, — Хриплый поднялся, натянув на голову кожаную кепку, кивнул Молчуну. — Пойдем.

Вадик появился в комнате, когда тетка, спустившись вниз, переставляла стремянку. Он остановился в дверном проеме, прислонившись плечом к косяку, громко кашлянул.

— Тетя, я случайно нашел тайник в ванной, — сказал Вадик. — А там большие деньги. Тридцать тысяч долларов.

Обернувшись назад, тетка долго хлопала глазами, поправляла на голове косынку, разглаживала ладонью складки комбинезона, не понимая, о чем речь. Какие деньги, откуда? И какой еще тайник? Вадику пришлось несколько раз повторить свои слова, пока до тетки, наконец, дошло.

— Не дури, Вадя, — тетя Тоня уперла руки в бока. — Положи на место, прилепи плитку, как она была. И забудь обо всем, будто ничего не находил.

— Забудь? — переспросил племянник, не веря собственным ушам. — Это как же: забудь?

— Не гневи бога. Этот Константин Васильевич — самый настоящий бандит. У него это на лбу напечатано. Найдет нас и кишки выпустит.

— Где он будет нас искать? — Вадик сунул деньги в коробку плотно закрыл крышку. — Собака, чтобы наш след учуяла, еще на свет не родилась. Константин Васильевич только наши имена знает. Он даже в паспорта не заглянул. Все недосуг было. Все со своей бабой канителился. Или какие-то дела крутил. Темные.

— Ему паспорта без надобности.

— Но как он нас найдет? Как? С фонарями?

— Уж не знаю, как, но он нас обязательно найдет. Господи, эти бандиты такие жадные до денег. Семеныча из Батумского переулка помнишь? Он делал ремонт в Москве одному такому типу. А как расчет получать, ему вместо денег зуботычин надавали. И спустили с лестницы. Он рад был, что кости целы и живой остался.

Вадим начинал терять терпение. Он думал, что разговор у них другой выйдет. Бабье сердце дрогнет, при виде тугой пачки баксов. Как бы не так.

— Тетя, сколько лет нам нужно пыль глотать, чтобы такие деньжищи заработать? Сколько ремонтов надо сделать?

Вадик потряс перед теткиным носом пачкой долларов. Он хотел крикнуть тетке в лицо, что его молодая жизнь засыхает на корню, что девчонка, с которой Вадик гулял будучи студентом, уехала крутить задницей в стамбульском бардаке. Девчонку можно понять. Она не знала, как выбраться из тоски провинциального городка, из этой беспросветной бедности и скуки. Что он мог предложить той девице, которая расцвела, превратившись в настоящую красотку из голливудского фильма. Ну что? Свою убогую комнатенку в хрущобе на дальней окраине, застекленный, висящий в рамке на стене диплом об окончании автодорожного института и случайные заработки маляра-поденщика? Жалкое существование от халтуры до халтуры? Это даже не смешно. Девчонка не пришла попрощаться, она исчезла навсегда.

Наконец, тетке пора бы знать, что ее никчемная жизнь никому не нужна, даже ей самой. Муж умер, дети разъехались. И нечего бояться, что какой-то московский бандит пришьет ее в темном переулке. Побрезгует испачкаться. А Вадик готов отдать тетке, скажем, три тысячи баксов из тридцати. Даже пять тысяч, лишь бы укоротила язык и поступила так, как он скажет.

— Сколько денег тебе нужно? — хрипло спросил он.

— Подавись своими деньгами.

Вот же упрямая тупая стерва! Вроде бы Тоня еще не так стара, чтобы впасть в маразм. С такими деньгами она еще сумеет устроить личную жизнь, прослышав о ее богатстве, найдется олух, с которым тетка счастливо доживет свой век. Вадик открыл рот, чтобы покрыть родственницу матом, но сдержался. Эдак все испортить можно. Если он один вернется домой с деньгами, бросив здесь тетю Тоню, жди беды. И все мрачные прогнозы непременно сбудутся. Константин Васильевич вернется домой не сегодня, так завтра, выбьет из бабы адрес Вадика. И все, кранты. Хоть сам ползи на кладбище, ищи, где земля помягче, и ложись в могилу.

— Тетя, ведь мы живем, где придется, мотаемся по чужим квартирам, как нищие, — продолжал гудеть Вадик. — Не могу так дальше. Мне тридцать один год. Неужели до старости горбатиться на чужих людей, в этой грязи возиться?

— Я лучше в чужих углах жить буду, в грязи возиться, чем в канаве подохну.

Собираясь с мыслями, племянник присел на кровать, застеленную пленкой. Ковыряя ногтем царапину на ладони, он искал нужные слова и не мог их найти.

Когда зал опустел, Рама и Ошпаренный, отодвинув занавеску, стали наблюдать за происходящим на парковке у кафешки.

— Сейчас вообще все позабирают, — сквозь зубы процедил Килла. — Ведь говорил же лохам…

В этот момент появился Тормозной, он успел не только позвонить, но и заскочить в сортир. Ошпаренный поманил его пальцем.

— Эй, иди посмотри, что с твоими дружками делается.

Несколько молодых парней тесно обступили двух дальнобойщиков, прижав их к кабине КамАЗа. Два водилы, втянув головы в плечи, вяло отбрехивались, впрочем, итог разговора был понятен и без слов. От этой сцены за версту пахло жестокой дракой.

— Ну-у, чего делать-то? — выпучил глаза Тормозной.

— А ничего не делать, — вставил замечание Ошпаренный. — Сейчас полфуры отгрузите и дальше поедете. Сколько у вас денег?

— Ну-у, деньги-то у экспедитора.

— Раз так, иди сам впрягайся, — сказал, как отрезал, Димон.

— Ну-у, баксов триста, — выдавил из себя Тормозной.

— Сколько? — переспросил Димон. — Триста? Маловато будет.

— Нет, ну…

От волнения Тормозной никак не мог склеить очередной фразы. Костян, выступив вперед, похлопал водилу по плечу:

— Короче, как бы там ни было, мы говорим, что это на груз. А ты стоишь и гривой машешь. Понял? Все, пошли.

Кот, а за ним все остальные, вышли на крылечко кафе. Кот быстро оценил расстановку сил и вероятное развитие событий. Кажется, тесное знакомство местечковой братвы и дальнобойщиков уже состоялось. Семь рослых мужиков обступили водителей полукругом, приперли их к фуре, не давая вырваться из кольца. Так просто не убежишь, а начнется мясиловка, кулак поднять не дадут, чтобы отмахнуться. Просто затопчут ногами и в один момент, глазом моргнуть не успеешь, ополовинят фуры. А если окажутся очень жадными, могут и весь товар выгрести. Запросто. Братки, повернув головы, мельком глянули на Кота и его парней и тут же забыли об их существовании.

Один из местных с силой толкнул Хриплого в грудь.

— Гони бабки. А то сейчас здесь останешься.

— Да у нас на солярку копейки остались. Все деньги у экспедитора. А мы от каравана…

— Какой на хрен экспедитор? Какой караван? С тебя косарь за проезд.

— Да нет у меня денег.

Кот с парнями неспешно подгреб к группе. Доброжелательно улыбнулся.

— Здорово, ребята. Какие проблемы?

— А вы кто? — спросил мужик в синей шерстяной куртяге. — Откуда нарисовались такие?

— Это вы нарисовались, — ответил Килла. — А мы здесь были.

— Вообще-то это наша точка, — вперед выступил бритый налысо мужик лет сорока. — Мы тут работаем. Люди в курсе. Я — Хмель, а это мои близкие. А вы кто такие?

— А на хрен это обозначалово нужно? — спросил Ошпаренный. — Вообще-то это наш груз. И мы его сопровождаем.

— Какой на хрен ваш груз, — поморщился мужик, начавший разговор. — Ты чего здесь впариваешь? И чего нам этот сиплый про какой-то караван базарил? Вы, чего, нас за лохов держите?

— Да мне по хрену, чего он тут базарил, — сказал Килла и сжал кулаки. Он никогда не уходил от драки, если она назревала. — Ты слушай, чего тебе люди говорят.

— А где вы раньше были? — взял слово Хмель. — Вы знаете, что они нам тут набазарили? Они нам уже должны. — Хмель, не вынимая рук из карманов кожанки, посмотрел на Хриплого. — Ты чего тут говорил, что соляры у тебя нет? Что денег у тебя нет?

Хриплый очумело вращал глазами, не зная, что говорить, как складно врать дальше, чью сторону принять. Он вдруг почувствовал, что жизнь его повисла на тонком волоске и прямо сейчас, в сию секунду, по этому волоску могут чикнуть бритвой. Ошпаренный дернулся вперед, отрезая Хмелю путь к дальнобойщику, встал перед Хриплым.

— Тебе сколько раз говорить, чтобы ты без нас пасть не раскрывал, — диким голосом заорал Димон. — Ты нас что, лбами хочешь столкнуть? Лбами?

— Да я…

— Иди в кабину, сука.

— Да я всего и говорил…

Хриплый не успел закончить фразу. Кулак Димона врезался ему в живот. Второй удар пришелся в грудь, чуть ниже сердца, перебил дыхание. Хриплый, как выброшенная на берег рыба, хватал воздух широко раскрытой пастью, но дыхалка почему-то не работала. Димон навернул в живот и снова в грудь. В кулаках не было ни тяжести, ни силы. Но удары оказались точными, прицельными. Димон не хотел увечить человека, но халтурить нельзя, иначе фальшь заметят все. Хорошо бы этому черту кровь пустить, для большей достоверности, но Хриплый закрывал шею и лицо предплечьями, и никак не пробьешь эту защиту.

— Л-ладно, оставь его, — попробовал вмешаться Тормозной.

Ошпаренный шагнул к нему, хотел ударить лбом в нижнюю челюсть, в кровь разбить губы. Но Тормозной слишком длинный мужик. Хрен до него допрыгнешь. Ошпаренный обеими руками толкнул его в грудь с такой силой, что тот едва на ногах устоял.

— Иди отсюда, — заорал Димон. — Иди. Тебе сколько раз говорить, чтобы ты нормальных людей на работу брал?

— Хорош, брателла, успокойся, — сказал Кот, обхватив Димона за плечи, и обратился к Хмелю: — Вот, ребята, из-за этих чертей какая непонятка может получиться. Мы вообще с Сухарем работаем. А вы чего, пацаны, здесь на теме сидите, что ли?

— С Сухарем? — переспросил Хмель. — Ну, знаем. Ну, ладно, пацаны, счастливо вам доехать.

Хмель протянул лапу.

— Давайте, пацаны, — Кот тряхнул ладонь. — Удачи.

Быстро дошагав до бумера, забрались в салон, наблюдая, как водилы занимают места в кабинах двух грузовиков.

— Что-то не нравится мне это, — сказал один из местных парней. — Фуры они сопровождают. У бумера номера московские, а у фур хрен знает какие.

— А вы пробили, что в фурах? — спросил Хмель.

— Вроде водяра в ящиках. Пойду-ка тормозну их. Пробью.

Парень в синей куртке подбежал к бумеру, через опущенное стекло засунул морду в салон.

— Чего везете-то, пацаны?

— Чего, так интересно? — спросил Рама.

— Да, — кивнул парень. — Наши парни интересуются.

— Да это типа… Ну… Горилка.

— Может, и нам пару ящиков подгоните?

— Да нет, пацаны, — нашелся с ответом Кот. — Сивуха. Потравитесь. Мы лучше на обратном пути чего-нибудь нормального закинем.

— Ладно, пацаны, удачи.

Парень отошел от машины. КамАЗы отъехали от стоянки. Бумер уселся на хвост последнего грузовика.

К вечеру выпал снег и не растаял. Стрепетов болтался возле магазина «Булава», не решаясь переступить порог и поговорить с продавщицей Дуськой Копыловой, выплеснуть все, что накипело на сердце. Он заранее, еще со вчерашнего дня, обдумывал предстоящий разговор. Он напрямик врежет Дуське, что больше так не может жить. Жена ест его поедом, ревнует, ласки лишает. А за что? В чем вина старлея? Вот если бы они с Дуськой жили, как мужик с бабой, тогда все его страдания и лишения были бы чем-то оправданы. Стрепетов начнет с простой фразы: «Я больше не хочу, чтобы ты отворачивалась, когда я захожу в магазин».

Он давно приторчал к Дуське и теперь должен добиться взаимности. И пусть она не думает, что старлей крохобор и жлоб. Ради нее он готов на многое, нет, он готов на все, на любые безумства, на любые траты. Хоть завтра они с Дуськой поедут в район, в центральный универмаг «Буревестник». И там, на втором этаже, в отделе готовой верхней одежды, Стрепетов купит ей зимнее пальто с воротником. И еще сапоги. Да, сапоги, на широкой каучуковой платформе, чтобы Дуська по пути на работу не поскользнулась и не ушибла мягкого места. Там, в «Буревестнике», она увидит и поймет всю широту натуры Стрепетова, оценит его золотое сердце.

И тогда начнется их… Что начнется дальше, старлей точно не знал. Но от картин, которые рисовало воображение, дух захватывало. Вот они с Дуськой в сенном сарае у реки. Сено мягкое и душистое… Впрочем, все это будет позже.

Он переступил порог и вошел в торговый зал, боясь, что снова растеряет все нужные слова. Не надо было много пить перед этим разговором, но теперь поздно жалеть. И за пять минут не протрезвеешь. Он больше так не хочет — это главное. А там разговор сам пойдет. Стрепетов остановился и кашлянул в кулак.

Вместо Дуськи за прилавком стояла ее мать Татьяна Васильевна. Все слова потерялись, как пуговицы от ширинки. Эти пуговицы супруге Стрепетова недосуг было пришить на место, вот теперь ищи их непонятно где или ходи с расстегнутой мотней.

Он подошел к прилавку, сунул руки в карманы бушлата. Хотел спросить, что с Дуськой, почему мать подменяет ее на работе. Но вместо этого попросил бутылку водки, положил деньги за выпивку на весы. А потом достал из кармана сувенирную двухдолларовую купюру, что забрал у парней из БМВ, показал ее Дуськиной матери.

— Видала? — спросил Стрепетов. — Банду фальшивомонетчиков накрыли. И знаешь, на чем прокололись? Два бакса вместо одного печатали.

Татьяна Васильевна сегодня же расскажет эту историю дочери. Пусть Дуська знает, что Стрепетов не хреном груши околачивает, а занимается серьезной розыскной работой, жизнью рискует, под пули подставляется. Вот банду фальшивомонетчиков накрыл. Не каждый столичный сыщик похвастается такими успехами.

— Совсем нас за дураков держат.

Он забрал купюру, сунул во внутренний карман бушлата бутылку водки и вышел из магазина. Стрепетов подумал, что двухдолларовая бумажка приносит ему одни несчастья, и тут же забыл свою мысль.

К вечеру Стрепетов основательно набрался. И надо было остановиться, вернувшись домой, рухнуть на кровать и захрапеть, отвернувшись к стенке. Но тормоза уже не держали. В придорожном ларьке он запил все пивом и окончательно окосел.

Когда стемнело, Стрепетов оказался в доме майора Горобца, своего соседа через улицу. Здесь уже второй час полным ходом шла гулянка: Горобец купил новую «шестерку», сегодня покупку обмывали сослуживцы и соседи, а завтра нагрянет многочисленная родня. Не снимая бушлата, Стрепетов вошел в комнату, поставил на стол бутылку, чтобы все видели: он пьет не на халяву, как некоторые. Старлей помахал в воздухе двухдолларовой бумажкой, гаркнул, что он накрыл банду фальшивомонетчиков. Но никто его не слушал, каждый бухтел что-то свое, поднимали рюмки за новую машину и здоровье майора.

Стрепетов плеснул себе стопарик, вспомнил, что надо бы отлить, а уж потом приземлиться на свободный стул. Вышел из дома на темный двор, держа в руке сувенирную бумажку.

— Всех накроем, — пробормотал он, справляя нужду. — Всех…

В лицо попала горсть снежинок, колких, как толченое стекло. Налетевший ветер вырвал из пальцев сувенирную бумажку, бросил ее на снег, куда-то в щель между забором и куском шифера. Вздохнув, Стрепетов наклонился, протянул руку.

— Всех накроем, — сказал он.

В следующую секунду старлей услышал щелчок капкана. Железная пасть сомкнулась, прихватив кисть правой руки. Майор Горобец тоже ставил капканы от проклятой лисицы.

Старлей что-то прокричал во все горло, покатился по снегу, завыл от боли. Цепь капкана ползла за ним по земле, как черная змея. Стрепетов подумал, что сухожилия перерезаны острыми шипами капкана, этой рукой ему уже никогда не сжимать табельный пистолет, баб не ласкать, и о Дуське придется забыть навсегда. Из милиции его спровадят на пенсию, а молодой бабе без надобности пенсионер с изувеченной рукой, которая наверняка начнет сохнуть. И доктора от него откажутся.

Когда эти мысли ударили в голову, боль сделалась просто невыносимой. В доме открывались окна, высовывались чьи-то рожи. Люди переговаривались, что-то кричали, но старлей не мог разобрать слов. Он катался по снегу, дергал ногами и блажил. Перед глазами стояли вишневые пятна. То ли мерещилось, то ли он видел свою кровь на снегу.

Глава вторая

Телефон зазвонил так неожиданно и громко, что Вадик вздрогнул. Подскочив на ноги, заспешил на кухню. Сорвал трубку, боясь услышать хозяина. Но голос оказался женским, звонила та самая симпатичная девка, которую Вадик несколько раз видел вместе с Константином. Как-то раз она приходила на квартиру в отсутствие хозяина, что-то стряпала на кухне, по повадкам видно, Настя чувствовала себя здесь хозяйкой. И кровать бывает застелена так аккуратно, как мужик никогда не застелит, значит, девка оставалась на ночь. Она не похожа на дешевую сучку. Но что связывает этих совершенно разных людей? Настоящее чувство или так…

Весьма возможно, что тайник в ванной оборудовала именно девица, а не хозяин хаты. Константин Васильевич наверняка не догадался бы приклеить плитку на зубную пасту. Да еще так неровно. Рубль за сто, что это бабская работа. Вадим представился, но Настя уже узнала его по голосу.

— Скажите, когда последний раз Костя появлялся на квартире? — голос напряженный, аж дрожит. — Ведь вы его видели?

— Конечно, видел вашего Костю, — не подумав, брякнул Вадим, он сочинял ответы на другие вопросы. Запоздало понял, что сказал что-то не то, не так, но отступать уже поздно, надо идти до конца. — То есть… Ну да. Вчера Константин Васильевич зашел, нашу работу посмотрел. И… Посидел на кухне… Короче говоря, он здесь был совсем недолго.

На пороге появилась тетка. Она напряженно вслушивалась в разговор и хмурилась.

— Вот как? — голос зазвучал тише, спокойнее. — Я звоню на его мобильник, но отвечают, что телефон вне зоны досягаемости. Вы не знаете, с Костей все в порядке?

— Я всего лишь маляр. Он меня в свои дела не посвящает.

— Ну а как он выглядит?

— Нормально. Кажется, не похудел. Все шутит, прикалывается. Как обычно.

— Все шутит… Понимаю, но… Но мне почему-то не до шуток. Тогда вот что. Сделайте одолжение. Не могли бы вы передать Косте, что меня отправили в срочную командировку в Нижний Новгород. Тут проходит семинар для иностранных бизнесменов и больших московских шишек. Я не могла отказаться от этой командировки. Запишите, пожалуйста: Нижний Новгород, гостиница «Октябрьская».

Настя трижды повторила телефонный номер и добавила, что связаться с ней можно и через администратора семинара, продиктовала второй телефон. Вадим, взяв чайную ложечку в щепоть, острым концом поводил по пластиковой поверхности стола, будто и вправду что-то записывал.

— Я все написал на листке, — сказал он. — Оставлю хозяину записку. Если сам его не увижу, то бумажку он точно найдет.

— И еще вот что напишите. После Нижнего Новгорода меня с нашей делегацией могут отправить чартерным рейсом в Париж. Там что-то вроде собрания европейских бизнесменов. Я постараюсь отказаться от этой поездки. Но точно не знаю, смогу ли. Так или иначе, пусть Костя не волнуется. Эта командировка всего на четыре дня. Короче говоря, я скоро вернусь. Вы записали?

— Все записал, а как же, — усмехнулся Вадим. — Вы собираетесь в Париж. На четыре дня. И велели кланяться.

— Вот спасибо. Скажите ему или напишите, что свой мобильник я оставила в Москве, поэтому он не отвечает. И еще передайте… Нет, это я уже сказала. Значит, с Костей все в порядке? Ах, я об этом уже спрашивала. Просто я очень волнуюсь. Все одно к одному. Эта дурацкая командировка, эти заморочки… И вот теперь Костю не могу нигде разыскать. Он вам не сказал, куда он отправился?

— Малярам такие вещи знать не положено, — покачал головой Вадим и забросил удочку. Если тайник устроила баба, он все поймет по голосу, по интонации. — Но я хотел сообщить одну новость. Неприятную. Мы с тетей Тоней пришли сюда утром, а входная дверь не заперта. Толкнул, а она открылась. Вошли в квартиру. А вещи выброшены из шкафа, там что-то искали. И в стенном шкафу тоже все перевернуто вверх дном. Но, кажется, ничего не пропало. Телек на месте и магнитола.

— Сомневаюсь, чтобы это были воры, — ответила Настя. — Воры не ходят по квартирам, из которых нечего взять. У Кости два шкафа, кровать и старый телевизор. Все более или менее ценные вещи он уже раздарил или продал. Нет, скорее всего Костя приходил второй раз, искал что-то.

— И еще вот что: вчера заходил капитан милиции… Как его там? Сербин или Саблин. Не помню. Короче, участковый инспектор. Спрашивал про Константина. Часто ли он тут появляется. Когда последний раз приходил. И всякое такое. Я ответил, что ничего не знаю. Мол, хозяин вернется через несколько дней. А когда точно, без понятия.

— Участковый? — переспросила Настя. — Странно. Раньше тут никакие участковые не появлялись. Он ничего не объяснил?

— Дождешься от него объяснений, — усмехнулся Вадик. Про себя решил, тут одно из двух: или у бабы стальные нервы, или тайник не ее. — А… Еще забыл совсем. Еще в ванной комнате одна плитка оторвана от стены. А под ней что-то вроде ниши.

— Вы уж приклейте плитку на место. Если не трудно.

— Но мы боимся здесь оставаться. Вдруг опять придут воры.

— Не говорите глупостей. И работайте спокойно.

Настя сказала несколько общих фраз и положила трубку. Это выяснили: тайник сделал хозяин. Вадик прикурил сигарету, подмигнул тетке одним глазом.

— Звонила баба этого Кости, — сказал он. — Говорит, что уехала в другой город. И даже не знает, когда вернется.

Тетка не слушала.

— Зачем ты соврал?

— Затем, что мы сейчас отсюда сматываемся, — Вадим поднялся. — Выбрасывай вещи из шкафов. Пусть все выглядит так, будто сюда забрались воры. Теперь, хочешь ты того или нет, нам придется до конца стоять на этом. Пришли, дверь открыта… Короче, ты все слышала. Иначе нам с тобой…

— Дундук ты, Вадим, — тетка обреченно покачала головой, она готовилась к худшему развитию событий. — Какой же ты дундук.

В третьем часу тетя Тоня и Вадим заперли квартиру, спустившись вниз, бросили ключи в почтовый ящик и вышли из подъезда. Вадим тащил сумку, набитую вещами, а на плечо повесил рюкзак из синтетической ткани, тоже наполненный под завязку. В сумке, разложенные в три целлофановых пакетика, прикрытые сверху твердым днищем и барахлом, лежали тридцать тысяч баксов. Зашивать деньги в подкладку куртки — глупо, решил Вадик в последний момент. Верхнюю одежду придется снимать. А вот спортивная красно-синяя сумка — всегда на виду, под рукой.

Перед уходом Вадик вытащил из шкафа пару спортивных костюмов, почти новых, несколько раз надеванных, к таким он пристреливался в магазине, но все денег не хватало. Еще захватил кроссовки «Пума», кожаную куртку, пару толстовок и свитер. Все вещи первоклассные, фирменные, а не та вьетнамская левотень, которой завалены столичные барахолки. Проблема в том, что толстовки и свитер с горем пополам носить можно, а вот спортивные костюмы велики Вадику, болтаются на нем, как на вешалке. И по росту совсем не то. Штаны топорщатся гармошкой, висят мешком на заднице, а рукава курток закрывают ладони. Конечно, отхватив такие бабки, вещи можно было и не трогать. Но, с другой стороны, зачем оставлять добро, если пропажу все равно спишут на местное жулье. Ведь шмотки — те же деньги. На родине их можно выгодно обменять на что-то путное или толкнуть через комиссионку.

Чтобы сэкономить время, в общежитие решили не заворачивать. Термос, кипятильник и негодные тряпки пусть достанутся новым постояльцам. На остановке тетя Тоня все вытирала платком мокрый нос и горестно вздыхала, будто не вытащила самый счастливый в жизни, лотерейный билет, а возвратилась с поминок дорогого человека. Автобус подошел не скоро, Вадик, потеряв терпение, уже приготовился тормозить левака.

Беда стряслась, когда Вадик задержался на десять минут возле обменника у Киевского вокзала. Разбив сто баксов, он свернул в сторону рынка. Двоюродный брат просил привезти из Москвы мягкую игрушку для младшей дочери. Какого-нибудь прикольного тигренка, слоника или в крайнем случае собачку. В Москве такого добра навалом, а вот в Прилуках с фонарями не найдешь. И цены здесь божеские.

Вадим, пробиваясь через встречный поток пешеходов, шагал к рынку и думал о том, что скоро навсегда уберется из этого города, который в душе ненавидел и презирал. Беспокоиться не о чем и торопиться некуда. Тетя Тоня, запив желудевым кофе буфетные пирожки, устроилась на скамье зала ожиданий и, натянув на глаза косынку, задремала. До поезда еще добрых три часа с лишком, билеты в кармане, спортивная сумка в руке, а рюкзак на плече.

Буквально в ста метрах от торговых рядов Вадима остановил наряд милиции. Прапорщик, мордастый краснощекий парень, которого, судя по тупой роже, недавно отчислили из милицейской школы за неуспеваемость и пьянство, долго вертел в руках паспорт гражданина Украины, слюнявя палец, переворачивал страницы, мусолил билет на поезд. И все оглядывался на младшего сержанта. Кажется, менты соображали и не могли сообразить, к чему придраться, чтобы доставить этого субъекта в линейное отделение.

— Что у вас в рюкзаке и сумке? — спросил прапор.

— Кое-какие шмотки в Москве прикупил, — без запинки соврал Вадим. — На рынке.

— Что еще? Что кроме шмоток?

— Ничего. Только тряпки и кожаная куртка.

— Хорошо, — кивнул мент. — Пройдемте с нами. В отделение.

— Но почему? — искренне удивился Вадим. — Если вы мне не верите, я открою сумку и рюкзак. Сами посмотрите.

— По закону не имеем права проверять вещи на улице, — прапорщик сунул документы во внутренний карман бушлата. — Вперед, гражданин Супрунец.

В отделении чемодан и поклажу пассажира с Украины оставили на большом столе в помещении дежурной части и, кажется, даже не прикоснулись к сумке и рюкзаку, «молний» не открыли. О существовании Вадима забыли, едва заперли его в клетку. Здесь на жесткой скамье дремала местная потаскушка с подбитым глазом и подросток лет пятнадцати, не находя себе занятия, то бродил из угла в угол, то останавливался и принимался клянчить сигареты.

— Да отвяжись ты, — морщился Вадим. — У ментов попроси.

Дверь в дежурную часть была распахнута настежь. Слышались веселые голоса, смех. Вадим напряженно прислушивался к разговорам, но не мог разобрать слов. Через четверть часа перед решеткой появился дежурный офицер. Он, ни о чем не спрашивая, долго разглядывал физиономию Вадима, переводил взгляд на лист плотной бумаги, который держал в руке. На листке был напечатан чей-то портрет. Наконец, пожав плечами и хмыкнув, капитан потопал обратно в дежурку.

Вадим догадался, что задержали его не случайно. Скорее всего прапорщик, остановивший его возле рынка, решил, что пассажир похож на объявленного в розыск бандюгана или, бери выше, террориста. Окончательно потеряв терпение, Вадим стал дергать дверь клетки, сваренную из арматурных прутьев, греметь замком позвать офицера. В душе он надеялся, что недоразумение скоро разрешится и он еще успеет на поезд.

Капитан вышел из двери дежурной части, остановившись перед клеткой, сказал:

— Слушайте, гражданин, чем тише вы будете себя вести, тем скорее отсюда выйдете. Понятно?

— Я не вор и не убийца. Я всего лишь маляр. И возвращаюсь на родину.

— Я тоже возвращаюсь на родину, — капитан зевнул. — И все никак.

— Но у меня поезд…

— У меня тоже поезд, — ответил мент и ушел.

Подросток засмеялся. Потаскушка проснулась, плюнула на пол и попросила сигарету. Вадим постарался успокоиться. Все наладится, менты вспомнят о нем и отпустят на все четыре. И правда, не прошло и пяти минут, как клетку открыли, старый знакомый прапорщик приказал Вадиму выйти, забрать из дежурки вещи и следовать за ним. Задержанного вывели через заднее крыльцо, засунули в канареечный «газик» и повезли неизвестно куда. Но ехали недолго.

Выгрузились у трехэтажного здания ОВД, похожего на среднюю школу, в дежурке снова отобрали вещи, спустили в полуподвал и без всяких объяснений засунули в пустую камеру в конце коридора. Дверь захлопнулась. Присев на деревянный настил, Вадим стал взвешивать шансы. Получалось пятьдесят на пятьдесят. Перетряхнут сумку вверх дном — возможны большие неприятности, побрезгуют копаться в тряпках немытого маляра — все обойдется. Не прошло и часа, как задержанного выдернули из камеры, через коридоры и лестницы провели в следственный кабинет на втором этаже.

К месту ночевки дальнобойщиков, в голую низину возле шоссе, подъехали, когда совсем стемнело. В свете горящего костра можно было разглядеть несколько КамАЗов с прицепами, стоящих на приколе. Чуть поодаль два строительных вагончика, снятых с колес. На свободном месте в землю врыто четыре столба, над которыми натянут брезентовый тент.

Костян, сидевший за рулем, включил фары дальнего света и нетерпеливо посигналил. Показавшийся на свету Тормозной замахал руками.

— С-сейчас деньги принесем, — и обратился к Хриплому: — Чего расселся, пошли.

Хриплый и Тормозной двинули мимо бытовок и костра, протопали вдоль самодельных скамеек и длинного стола, сбитого из неструганых досок и освещенного тусклым желтоватым светом переносной лампы. Здесь ужинали строители, занятые на прокладке газопровода у ближайшего поселка, несколько водителей, пара потаскушек, подрабатывающих на трассе. Народ в основном чужой, малознакомый. Ужинали чем Бог послал — на столе банка скукоженных соленых помидоров, пара жестянок с рыбными консервами, сардельки, разогретые на огне. В пластиковых тарелках кусочки подгоревшего мяса, сдобренные томатным соусом, несколько бутылок водки. Строители гомонили, не слушая друг друга, шалава в красной куртке ржала без остановки, будто ей черти пятки щекотали. Водители, уже хорошо налитые, тоже что-то орали, стремясь перекричать друг друга.

Надвинув козырек кожаной кепки на глаза, Хриплый мрачнел, хмурился, иногда ладонью поглаживал грудь, проверяя, не сломаны ли ребра. Но характерного хруста, острой боли не было. Возле той кафешки Димон от души приложил его ботинком, в кураже совсем пришибить мог. Хриплый думал о том, что самое страшное, что могло с ним произойти несколько часов назад, не произошло. Бог миловал, пожалел. А вот перспектива заплатить каким-то залетным архаровцам деньги за то, что они спасли от местных беспредельщиков его самого и товар в фурах, почему-то не грела душу. Как этот костер в ночи. Триста баксов… Деньги немалые. И если уж до конца разобраться, оказанная услуга на такие бабки не тянет.

— Нормально доехали? — спросил экспедитор, дородный дядька, сидевший с непокрытой головой, будто холод и злой ветер ему нипочем. — Думал, вы только к утру дотащитесь.

— Доехали-то нормально, — ответил Хриплый и многозначительно откашлялся в кулак. — Можно так сказать: нормально.

— Н-но надо триста баксов, — добавил Тормозной.

— Кому? И за какие еще заслуги? — удивился экспедитор, потирая ладонью дубленую морду. — А?

— Да там бандиты на нас наехали, — ответил Хриплый. — Чуть товар не сгрузили.

— Р-ребята выручили, надо заплатить, — пояснил Тормозной.

— Тоже бандюки. — Хриплый неожиданно рубанул ладонью воздух. — Бандюки натуральные.

— Да что я тебе, триста баксов высру? — усмехнулся экспедитор.

— Тихо, тихо, здесь дамы, — кто-то из строителей обнял за плечи шалашовку в красной куртке. Баба засмеялась.

— Чего за ребята? — недобро зыркнул экспедитор.

— Четверо из «бээмвухи».

— Ну и пошли их в даль светлую.

— Их, пожалуй, пошлешь…

— А будут залупаться, — сказал строитель, обнимавший девку, — мы их просто отмудохаем.

— А ты вспомни, как тебя пятеро отметелили, — крикнул Хриплый экспедитору. В душе росла и крепла уверенность, что поборы несправедливые. Отдавать триста баксов никак нельзя, а вот шеи намылить этим молодцам… Что ж, это можно, даже нужно. Только бы водители приняли его сторону.

— А, вспомнил? Сколько они, бандюки эти, нашей крови попили? А ты, Михалыч, забыл, как твою машину спалили?

— Не забыл, — откуда-то из темноты отозвался Михалыч. Он расстегнул верхнюю пуговицу военного бушлата и положил на доски стола пудовые кулаки. — Было дело, было…

— Федорыч, — не унимался Хриплый, — чего молчишь-то? Эх…

Федорыч не ответил, только поднял воротник телогрейки и пониже натянул вязаную шапочку. Хриплый взял со стола бутылку и залпом выпил целый стакан.

— А я вот что скажу, — разошелся экспедитор. — Мы сейчас их повредим немного. А потом ментам сдадим. А?

— Давно пора, — крикнул кто-то. — Проявим гражданское сознание.

— Пошли… Только на посошок примем немного.

Хриплый отступил в тень. Разогретые водкой шоферюги завелись с пол-оборота, без долгих уговоров и агитации приняли его сторону. В самое время они приехали. Окажись они тут чуть раньше, по трезвому делу, в драку никто бы не полез, на хрен кому надо. Ну а позже застали бы коллег слишком пьяными для такого дела. А вот сейчас в самый раз. Боевой дух на подъеме, и физическая форма в порядке.

Экспедитор поднял стакан.

— Ну, мужики, вздрогнули, — сказал он, играя желваками. — И пошли.

Сжимая и разжимая кулаки, Хриплый нетерпеливо топтался возле стола, чувствуя, как кровь закипает в жилах, щеки розовеют и шея горит. Тормозной отошел в тень, повернул за угол бытовки, будто по нужде. В секунду долетел до площадки, где в окружении фур стоял бумер, стукнул костяшками пальцев в заднее стекло.

— Ты чего так долго ходишь? — не вылезая из машины, спросил Димон.

Вместо ответа Тормозной отошел подальше, спрятавшись между грузовиками, дождался, когда подойдут Рама и Килла. Сунул им деньги.

— Т-тут сто пятьдесят, — сказал он. — Не долларами, рублями. Это только за меня. Уезжать вам надо, ребята. Их там человек пя-пят-надцать.

Через лобовое стекло бумера Кот видел, как они один за другим почему-то поднимаются из-за стола. Отбрасывая на снег длинные причудливые тени, водители неторопливо двинулись к машинам. Шли, коротко переговариваясь, потирая ладони, будто хотели согреться, впереди экспедитор с намотанной на руку толстой длинной цепью.

Кот сообразил, что дело принимает скверный оборот, намечается что-то серьезное, расклад сил явно на стороне противника. КамАЗ, стоявший перед бумером, включил фары, неожиданно двинул вперед и, остановившись, перекрыл БМВ выезд с площадки. В кабине грузовика сидел Хриплый. Ошпаренный и Кот выскочили из машины.

— Эй, ты, охренел так машину ставить? — прокричал Кот.

Но его крик утонул в звуках пыхтевшего дизеля. Димон побежал к КамАЗу, обогнув грузовик спереди, вскочил на подножку, раскрыл дверцу и упал на сиденье.

— Ты охренел, что ли, Хриплый? — спросил Димон.

Кот сделал несколько шагов вперед и налетел на экспедитора.

— Кому тут триста баксов? — крикнул тот. — Тебе? На, получи!

Сохраняя почтительную дистанцию, он взмахнул цепью, Кот успел отскочить назад, понимая, что места для маневра совсем немного. Цепь просвистела над головой, Костян сделал уклон вправо. Но экспедитор после неудачного удара только вошел во вкус. Закинув свое орудие за спину, он резко выбросил руку вперед, сделав удар с оттяжкой, проехался цепью Костяну поперек живота. Когда цепь обвила противника, экспедитор рванул ее на себя. Кот ощутил такую жгучую боль, что свет померк в глазах, казалось, раскаленной кочергой по голому телу прошлись. Цепь разорвала куртку по шву, содрала кожу с ребер. При следующем ударе Кот попытался схватить цепь. Но хитрость не удалась, он получил такой удар в предплечье, что вскрикнул от нестерпимой боли и отступил.

— Ну, тварь, это тебе триста баксов? — прошипел экспедитор. — Тебе? Отвечай, когда спрашивают.

Кот попытался выбросить вперед ногу, зацепить коленный сустав противника. А там, даст Бог, удастся повалить его на снег, лишив всех преимуществ. Но экспедитор словно прочитал чужие мысли. Размахивая цепью вокруг себя, он оставался практически недосягаемым для ударов. Экспедитор делал осторожные шаги вперед, не давая Коту уйти в сторону и медленно прижимая его к фуре. Еще несколько метров, и Кот окажется припертым к борту грузовика, а там из него можно сделать рубленый шницель на косточке. Цепь бухнулась в стенку фуры, как паровой молот. Кот едва успел, согнув корпус, уйти от страшного удара.

Димон Ошпаренный видел расправу над Котом из кабины грузовика. Хриплый, понимая, что лично для него дело может кончиться кисло, попытался раскрыть дверцу и спрыгнуть вниз на снег. Но Димон, не теряя ни секунды, налетел на него, орудуя кулаками. Хриплый вяло отбивался, выставляя вперед руки, вжимал голову в плечи, но это не помогало. Но он все же успел нащупать ручку, дернуть ее на себя. На одно мгновение Ошпаренный увидел, как в темноте блеснул металл. То ли отвертка, то ли клинок ножа.

— Получай, сука! — крикнул Хриплый.

Железяка воткнулась в живот Димона и вышла обратно. Все произошло настолько быстро, что Ошпаренный ничего не понял, даже боли не ощутил. Он схватил подвернувшийся под руку термос, несколько раз с размаху навернул им по голове Хриплого, услышав, как под жестяным корпусом лопнула колба. Хриплый, схватившись за разбитую голову, сполз на пол, толкнув дверцу плечом, вывалился из кабины. Димон прыгнул на него сверху, но упал на снег. Хриплого уже и след простыл.

Килла не мог видеть того, что происходило вокруг. Только что он сцепился с каким-то мужиком, здоровым, как трехстворчатый шкаф. Крепкая башка на толстой шее, а челюсти такие, что о них запросто отобьешь кулаки, а противник едва ли заметит твои удары. Руки словно из дуба вырезаны, к таким кулакам не требуется ни нож, ни кастет. Нужно лишь одно точное попадание в противника. Мужик, уверенный в исходе схватки, криво усмехался, из груди рвалось жуткое урчание.

Сжимая литой кулак, мужик целился Килле в лицо, но тот всякий раз уворачивался, то наклоняясь вперед, то отступая назад. Мужик был мастером одного удара, прямого в голову, но этот удар никак не удавалось провести. Кажется, попасть под его кулак — это все равно что попасть под грузовик, набравший скорость. Ни единого шанса на спасение. Но противник действовал слишком медленно. Пока он, кряхтя, отводил руку назад и, щуря глаза, целился в Киллу, можно было успеть перекусить да еще бутылку пива опрокинуть.

Промахнувшись в очередной раз, мужик шагнул вперед. Килла понял, что оборона тут не лучший вариант, рано или поздно кулак влетит, куда ему положено. И тогда… Килла отступил из полосы света в кромешную темноту. Мужик сгруппировался, прижав левую руку к груди, правую занес за голову. Килла снова отступил, но не назад, а влево, выставив вперед предплечье.

На мгновение потеряв цель, мужик ударил не слишком сильно, Килла отбил руку. Шагнув вперед, вцепился противнику в волосы левой рукой, запрокинув голову назад, ребром правой руки со всей силы саданул по горлу, выбив из противника странный хлюпающий звук. Мужик повалился спиной на снег, Леха двинул ему каблуком в нижнюю челюсть. Согнув правую ногу, опустил ее на живот. Периферическим зрением Леха заметил слева какое-то движение, повернул голову. Из темноты вылетел кулак, обмотанный офицерским ремнем. И врезался в зубы. На лету Килла успел подумать, что эта рука оказалась длинной, как шлагбаум, таким ударом можно запросто быка завалить. В следующую секунду он перестал ориентироваться в пространстве, получив подметкой сапога в грудь, а затем в живот.

— Пацаны, — заорал он. — Костян… Костян…

Попытался встать, но снова растянулся на снегу, схлопотав по шее чем-то тяжелым, то ли суковатым дрыном, то ли куском кирпича. Нависший над Киллой человек хотел все решить в секунду: пришпилить Киллу ударом каблука в висок. Но Килла вертелся на снегу, отползал, уходил из-под подошвы сапога, но слишком быстро терял силы. Совершив еще несколько переворотов, он все же вскочил на ноги, распахнул куртку, выхватил из-под ремня ТТ. Но тут кто-то зацепил его подножкой, Килла, снова растянувшись на снегу, выпустил пистолет из рук. По скользкому насту ствол откатился куда-то в сторону, в темноту.

Ошпаренный сидел на снегу, привалившись спиной к переднему скату, прикрывая рану в животе ладонями. Вокруг него метались какие-то люди, двигались человеческие тени, слышались крики, матерная брань, но Димон не обращал внимания на эти мелочи. Он прислушивался к своему животу. Там что-то клокотало и булькало, будто через рану в живот сыпанули стакан стирального порошка. Димон подумал, что рана наверняка серьезная. Еще он подумал, что не пройдет и десяти минут, как озверевшие водители перебьют их по одному. И поминай как звали. Майка, трусы и верхняя часть штанов уже пропитались кровью, сделались горячими и тяжелыми. Он запаниковал: ему показалось, что вместе с кровью из него вытекает жизнь. Вот сейчас вытечет до последней капли — и все! Его охватил страх смерти, самый сильный страх, какой он когда либо испытывал в жизни…

Димон попытался подняться на ноги, но получилось только с третьей попытки. Он поставил ногу на подножку, ухватившись скользкой от крови ладонью за ручку дверцы, разогнул левую ногу, правой оттолкнулся от земли. Кое-как заполз в кабину, поставил ноги на педали. И тут испугался, что потеряет сознание, не доведет начатое до конца. Он дал себе небольшой отдых, секунд десять. Набрал в грудь побольше воздуха, завел двигатель, врубил заднюю передачу и, до хруста сжав пальцы, обхватил ими руль. КамАЗ стал медленно отъезжать на свое прежнее место, очищая дорогу бумеру.

Рама оказался в широком проходе между двумя фурами, трое противников стояли на расстоянии нескольких шагов от него. Молча сопели, словно прикидывали про себя, кому начинать атаку первым или вместе броситься на Петю, сбить с ног, затоптать. Рама, выставив вперед левый кулак, пару секунд выбирал себе жертву. Не придумывая заковыристых приемов, Рама просто шагнул вперед, выставив правую ногу, нанес удар левой ногой, носком ботинка в солнечное сплетение. Человек согнулся пополам и лег на землю.

— А-а-а, бляди, — застонал он и затих.

Повернувшись к дядьке, стоявшему посередине, Рама левым предплечьем отклонил его удар и нанес свой удар, сдвоенный. Основанием кулака сверху вниз по носу и подошвой правой ступни в пах. Мужик, вскрикнув, рухнул на снег и больше не поднялся. Последний драчун в солдатском бушлате и вязаной шапочке, тихо поскуливая, осторожно отступал назад, стараясь выйти на открытое пространство. Рама обеими руками ухватил его за ватные плечи, дернул на себя и, выставив вперед колено, саданул противнику в пах. Опустил левую ногу и ударил правым коленом. И для надежности припечатал морду кулаком.

Рама рванулся вперед, на выручку Коту, но тут кто-то, подкравшись сзади, налетел на него, повиснув на плечах, согнул руку в локтевом сгибе, просунул ее под подбородок. И стал медленно сгибать, перекрывая кислород, пальцами другой руки вцепился в лицо, стал давить указательным и большим пальцем на глаза. Рама попытался дернуться вперед и в сторону, но только хуже сделал. Боль в глазах стала совершенно невыносимой. Казалось, еще две-три секунды и глазные яблоки, не выдержав давления, просто лопнут. Он замер на месте, боясь пошевелиться. Времени на раздумья не осталось.

Рама выставил ногу вперед, резко согнув ее в колене, ударил противника каблуком ботинка в голень. Человек застонал, хватка ослабла. Рама, согнув колени, чуть присел и ударил нападавшего ребром ладони в промежность.

Кот, получив удар цепью по лицу, понял, что долго не продержится. Какие-то люди, появляясь из темноты, все теснее обступали его, отрезая пути к отходу. Экспедитор все тряс цепью, выбирая момент для нового сокрушительного удара, который свалит противника с ног. Неожиданно Кот упал на снег, резво перебирая руками и ногами, пролез под фурой, бросился к бумеру.

Распахнув заднюю дверцу, вытащил из-под сиденья ПМ. Передернул затвор, побежал назад. Какой-то гад, вооружившись ножом, резал покрышки бумера.

— Уйди от машины! — заорал Кот и пальнул в землю.

Человек замер, будто увидел живого призрака.

— Убью! — заорал Кот.

Мужик от испуга выронил нож, исчез в темноте. Посередине площадки, окруженный собутыльниками, стоял экспедитор, грозно потрясая цепью.

— Стоять, суки! — крикнул Кот. — Кто с места рыпнется, завалю.

Мужики отступили назад. Только экспедитор остался, где стоял.

— Ты что это там достал? — пролаял он в ответ. — А ну убери свою пукалку.

Экспедитор сделал несколько шагов вперед. Костян, немного опустив ствол, нажал на спусковой крючок. Выстрел. Пуля попала ниже колена, в голень. Нога подломилась, экспедитор, бросив цепь, завалился на бок и завыл по-собачьи. Мужики, видя, что дело серьезное, попадали носами на землю и замерли, не смея пошевелиться.

— На землю всем, — из темноты вынырнул Килла. — На землю, суки рваные!

— Лежать, мрази! — кричал Кот.

Кот помог Раме выбраться из этой кучи малы. Килла бросился искать выпавший из руки ТТ. И быстро нашел. Он вернулся к лежащим на снегу мужикам, потыкал стволом одного, другого, третьего…

— Ну, все, хана вам всем, падлам, — пообещал он. — Сейчас завалю, падлы! Уроды вонючие!

— За руль, Килла, — крикнул Кот.

Он уже перетащил Димона из грузовика на заднее сиденье бумера. Надо было уезжать, не теряя ни минуты.

Глава третья

Около часа бумер катил по темноте, петляя по проселочным дорогами. Ни встречных машин, ни указателей. Когда на место одного из двух пропоротых колес поставили запаску, машина пошла лучше. Но тачку трясло, дефектное колесо жевало резину. Димон, согнув ноги и положив голову на колени Рамы, лежал на заднем сиденье, временами стонал в голос. Эти стоны доводили до исступления. Но когда Димон терял сознание, они прекращались. Рама, напуганный тишиной, принимался теребить Ошпаренного, пока тот снова не приходил в чувство. Пару раз останавливались, врубали свет в салоне, задирали Димону рубаху, осматривали живот. Но что там разглядишь… Все пузо и даже грудь залиты кровью, которая быстро засыхала и шелушилась, как старая краска.

Костян вытаскивал аптечку, скатывал из обрезка бинта жгутик, засовывал его в глубокую рану. На какое-то время кровотечение остановилась. Димон продолжал стонать, беспокойно елозил на сиденье, стараясь перевернуться со спины набок. Но любое движение вызывало новый приступ боли. Рама держал его за плечи, чтобы не вертелся, повторяя: «Тише, тише ты». Но Димон не слушал или не понимал слов, делал новые попытки перевернуться набок. Кровотечение продолжалось, Ошпаренный быстро слабел.

— Держись, братан, — повторял сидевший за рулем Килла. — Сейчас мы тебе больничку найдем.

— Хрена мы тут чего найдем, — вздохнул Кот. — Темень такая. Глухомань.

После очередной остановки проехали еще километров пять. С обеих сторон асфальтовую дорогу в два ряда обступил хвойный лес. Где они сейчас? Куда едут? Неожиданно впереди на обочине показался яркий щит, укрепленный на железных столбиках. Кажется, указатель. Издалека отчетливо виден красный крест. Вот это удача. Значит, где-то совсем рядом, возможно, в двух шагах, за следующим поворотом, больница или госпиталь. Красный крест… Не зря сюда перли, не ошиблись, выбрав направление.

Килла притормозил, чтобы получше разглядеть указатель.

— Тьфу, мать их, — выругался Килла.

На большом куске жести был нарисован горящий костер, на заднем плане голубой лес и речушка. Лирическая картинка перечеркнута жирным красным крестом. Внизу надпись: «Костер рыбак не погасил, окрестный лес огонь скосил».

— Вот же кидалово, — кивнул Кот.

Димон снова застонал. Проехали еще пару километров, миновали спящую деревеньку в несколько дворов, ни одно окно не светится, даже собаки не лают. И снова потянулся мрачный лес, которому, кажется, не будет конца. Из-за дальнего поворота вынырнул светлый микроавтобус, фары дальнего света ослепили Киллу, он не мог разглядеть тачку до тех пор, пока она не поравнялась с бумером. Уазик с красной полосой вдоль кузова и надписью «Скорая помощь». Машина проехала мимо.

— Это же «скорая», — крикнул Килла.

Врубив заднюю передачу, стал отчаянно сигналить. Задом он погнал бумер за уазиком. Поравнявшись с ним, опустил стекло, стал кричать водиле, чтобы тот остановился. Уазик шел тяжело, лысая резина плохо держала дорогу. Но водитель, напуганный появлением странной иномарки и этой неожиданной погоней, не сбавлял ход.

— Да тормози ты! — кричал Килла, срывая голос. — Куда прешь, урод? Тормози, тебе говорят.

Прибавив хода, бумер задом обогнал машину «скорой помощи», встал перед ней, перерезав дорогу. Водитель ударил по тормозам, понимая, что гонка проиграна. Килла открыл дверцу кабины. Костяк вышел из машины, стукнул ладонью по ветровому стеклу уазика.

— Где доктор?

— У нас там человек умирает, — Килла показал пальцем на бумер.

— Нет тут никакого доктора, — водила выпрыгнул из кабины, помотал гривой седых волос. Он уже справился с первым испугом, поняв, что машину у него никто отбирать не собирается и самого, кажется, не покалечат.

— Да ты чего, не понял? Я тебе говорю: давай в больницу вези.

Костян схватил водилу за шкирку, тряхнул. Приподнял и снова поставил на асфальт.

— Ну, где доктор?

— Говорю же, это моя машина, — сказал мужик. — Я ее выкупил. У нас уже пятый год больница не работает, вот я и…

Кот обошел уазик, схватившись за ручку, рванул ее на себя. Дверца распахнулась, на мокрый асфальт посыпались вилки капусты, которыми микроавтобус оказался набит по самую крышу. Капуста падала и падала вниз, пока на дороге не образовалась целая гора из зеленых кочанов.

— А где ближайшая больница? — напирал Килла.

— Я же говорю, в Полыни.

— Какие Полыни, чего ты гонишь?

— Райцентр Полыни, — терпеливо объяснял водила.

— Короче, разворачивайся, — сказал Кот. — Выгружай свои овощи. Повезешь нас в эти Полыни. Покажешь, как там все.

— Ребят, у меня бензина не хватит, — заволновался водила. — И вообще, не надо вам в Полыни. Мы тут все у Собачихи лечимся.

— У какой еще Собачихи? Слушай, ты что больной или прикалываешься? — дергался Килла. — Совсем охренел…

— Да подождите вы, — крикнул Кот. — Давай рассказывай, что за Собачиха.

— Ну, я же говорю, бабка… Она поможет, ну, если роды принять. Или что. В прошлом годе Вити Смирнову ногу косилкой отрезало. Так она пришила. За раз.

— Ладно, давай, поехали к твоей Собачихе, — сдался Килла.

— Нет, не поеду, — нахмурился водила, его глаза потемнели от суеверного страха. Кажется, мужик боялся эту старуху. — Я точно сказал: не поеду.

— Ты чего, офигел? — Килла схватил мужика за отвороты телогрейки, потянул на себя, несколько раз припечатал спиной к борту уазика.

Кот кое-как оторвал Киллу от водилы.

— Скажи, как доехать до твоей Собачихи.

— Да тут всего полкилометра по трассе. Потом направо. Там плохая дорога будет, дождями развезло. Потом старый комбайн. От него первый дом — Собачихин.

— Пошли, — сказал Рама, отступив от водилы.

— Ладно, мужик, спасибо тебе, — добавил Кот.

Поворот нашли без труда, съехали с асфальта на припорошенную снегом грунтовку, сбавили ход.

Через пару минут колеса провалились в промоину, схваченную сверху ледяной коркой и укрытую снегом. Рама, пересевший за руль, выругался. Он попытался сдать бумер назад, дергал вперед. Но колеса лишь глубже увязали в рыхлых колеях. Снег и комья грязи летели из-под покрышек. Движок захлебывался на полных оборотах, но бумер никак не хотел вылезать из промоины.

— Все, сели, — покачал головой Рама.

Кот и Килла, выбравшись из машины, принялись толкать бумер сзади, но машина только глубже увязала в раскисшей глине. Рама попеременно врубал передний и задний ход, выворачивал руль. На заднем сиденье очнулся и начал стонать Ошпаренный. Он больше не говорил связных слов, не просил пить, выдавливал из себя какие-то междометия и снова стонал. Кажется, у него подскочила температура, начинался бред. Бумер рывками двигался назад и вперед, пока не сел по самое брюхо.

— Погоди, Петька, сейчас еще толкнем, — крикнул Кот.

Но в машине уже никого не было. Кот увидел спину Рамы. Чтобы не поскользнуться и не упасть, Петя широко расставлял ноги и, медленно удаляясь от бумера, шагал вдоль заполненной водой колеи, неся на руках затихшего Димона.

— Рама, куда ты? — крикнул Килла. — Рама, ты чего, оглох?

Рама, экономя силы, не отвечал. Кот побежал следом.

— Куда ты пошел? — кричал он. — Подожди, давай помогу.

Килла, тяжело вздохнув, побрел следом.

Вадим провел в камере несколько часов, а потом его отвели в кабинет на втором этаже. Мент в штатском представился старшим следователем ОВД Павлом Анатольевичем Суслиным. Обычный мужик, среднего роста, в сером недорогом костюмчике и галстуке, которые вышли из моды в незапамятные времена.

Суслин сразу не понравился Вадику: глаза красные, видно, что с перепоя. Губы плотно сжаты, будто следователь уже решился на какую-то пакость и теперь остается только провести это решение в жизнь.

— У вас нет времени, и у меня его кот наплакал, поэтому давайте скорее покончим со всеми формальностями, — предложил мент, но не пояснил, с какими формальностями надо скорее покончить. Достал из сейфа папку с номером и, откинувшись на спинку стула, стал неторопливо переворачивать рукописные странички.

Пауза растянулась на четверть часа.

— Послушайте, у меня билет на поезд, — сказал Вадик, стараясь, чтобы голос звучал ровно и спокойно. Он посмотрел на часы и понял, что тот поезд давно ушел, увозя тетю Тоню от неприятностей и проблем. — Черт… Я все это уже объяснял мент… милиционерам на вокзале. В зале ожидания, который слева от главного входа, меня ждала моя родная тетка Антонина Егоровна Супрунец. Я прошу вас: снимите трубку, позвоните в линейное отделение. Пусть проверят…

— Молодой человек, не морочьте мне голову вашей тетей, — поморщился Суслин. — Наверное, когда-нибудь вы штудировали УПК. Должны знать, что ваши родственники имеют право не давать показания, изобличающие вас в содеянном. Поэтому цена тетиным рассказам, — последнее слово Суслин произнес, как плюнул, да еще скорчил презрительную гримасу, — цена им три копейки в базарный день. Пусть она спокойно катит на родину и ни о чем не вздыхает.

— А как же я? У меня же…

— У вас на руках просроченный билет, это я уже слышал, — кивнул Суслин. — На этот поезд вы опоздали. У меня к вам несколько вопросов. Постараюсь покороче. И вообще я сделаю все, чтобы не задержать вас здесь ни одной лишней минуты.

— Но тогда почему меня взяли на улице и доставили…

— Не кипятитесь, — следователь выставил вперед ладонь, жестом призывая собеседника к спокойствию. — Это в киношках вопросы задает только следователь. В жизни все по-другому. Можете спрашивать меня, о чем хотите. Но наберитесь терпения. Всему свое время. А на поезд вас обязательно посадят, отобьют новый билет. И всех дел. Я лично позвоню дежурному по вокзалу, вам помогут с переоформлением. Договорились?

— А у меня есть выбор? — робко усмехнулся Вадим.

Следователь разложил на столе бланк допроса свидетеля и, сверяясь с паспортом Вадима и задавая короткие вопросы, принялся бисерным старушечьим почерком покрывать бумагу. Фамилия, год и место рождения, образование и специальность… Вадим скучал, гадая про себя, когда и чем кончится эта тягомотина.

— Значит, ты по образованию дорожный строитель? — почему-то обрадовался Суслин. — В некотором смысле мы коллеги. Я тоже закончил автодорожный. Только не в Киеве, в Питере. И специальность другая: мосты, инженерные коммуникации.

Вадим хотел спросить: каким макаром строители мостов становятся старшими следователями криминальной милиции, но решил, что в его положении подкалывать мента по меньшей мере глупо. Суслин, открыв папку, порылся в бумагах, передал Вадику фотографию женщины лет сорока с небольшим. Лицо круглое, полноватое, на щечках ямочки, платиновая блондинка, прическа высокая, нечто подобное с незапамятных времен носят работники торговли. Пиджачок старомодного кроя, темная блузка. Такую встретишь на улице, не оглянешься. Глубоко зевнув, Суслин спросил, знаком ли Вадим с этой особой.

— Никогда ее не видел. У меня хорошая память на лица.

— Валентина Нефедова, аферистка со стажем, — сказал следователь, убирая фото в папку. — Мы ее ловили почти два года. Без особого успеха. Занималась риэлторской деятельностью. Организовывала фирмы-однодневки и продавала простакам новые квартиры, которые уже находились в собственности других граждан.

— Я не интересуюсь московским жильем, — ответил Вадим. — Целыми днями вкалываешь на чужих людей. Денег хватает на хлеб с маслом.

Вадим немного успокоился. В коридоре послышались чьи-то шаги, женский голос. Через окно, забранное декоративной решеткой, виднелся кусочек неба, усыпанный звездами. Почему-то верилось, что в такой прекрасный вечер с человеком не может приключиться ничего дурного.

В дальнем темном углу кабинета лежали объемистая красно-синяя сумка и темный рюкзак. «Молнии» застегнуты. Видимо, перед началом допроса барахло снизу, из дежурной части, перенесли сюда и просто свалили в углу. В сумку наверняка заглядывали, но поленились выгружать из нее шмотки, просто прощупали их. Авось, найдется ствол, тротиловая шашка или пакет с анашой. И твердое днище, под которым разложены пакетики с деньгами, понятно, не поднимали. Менты в своем репертуаре: хватают только то, что само плывет в руки. Если бы они знали, какой сюрприз спрятан там под днищем, под тряпками… Господи, что бы тут началось…

— А этот предмет вам знаком?

Суслин, выдвинув ящик, положил на стол охотничий нож.

— Мне ближе знакомы мастерок и малярная кисть, — покачал головой Вадим. — А это первый раз вижу.

— Нет, вы все-таки подумайте. Пожалуйста, посмотрите повнимательнее. Возьмите в руки. Только осторожнее, не обрежьтесь. Очень острый клинок.

Вадим взял нож, повертел его в ладонях. Дома у него была парочка похожих игрушек, китайская подделка, сработанная из негодного железа, которое даже заточку не держит. А это настоящее боевое оружие из прочной стали, сделано в Англии. Обоюдоострый широкий клинок, латунный тыльник, деревянная рукоятка с графитовым напылением. Нож так и просится в руку. Подушечкой пальца Вадим осторожно коснулся заточенного клинка, едва не порезал кожу.

— Ну, светлые мысли в голову не приходят?

— Ни светлых, ни темных. Не мой ножик.

— Так и запишем, — следователь склонился над листками протокола.

Вадим положил нож на стол. Закончив с писаниной, Суслин с ловкостью фокусника выудил откуда-то, едва ли не из рукава, продолговатый прозрачный пакет. Взяв нож двумя пальцами, нежно упаковал его в целлофан, запечатал пакет и сунул в ящик стола. Сердце Вадима забилось тревожнее. Точно, мент задумал какую-то пакость. Но что у него на уме?

Дорога к дому Собачихи оказалась недалекой, но на место пришли, когда над полем уже занималась утренняя заря. Ошпаренного тащили попеременно. Димон стонал, отключался, снова приходил в себя и начинал стонать. Он открывал глаза, видел над собой серое небо, по которому медленно плыли низкие облака, шевелил растрескавшимися губами. Кажется, спрашивал, где он и куда его несут на руках. Когда дорога повернула в сторону, решили срезать путь, взяли напрямик через поле, ориентируясь на проржавевший остов комбайна, брошенного здесь в незапамятные времена. Шли гуськом, след в след. Ноги вязли в рыхлом снегу, от ветра, разгулявшегося на открытом пространстве, слезились глаза.

В окнах старой избы за невысоким забором, сбитым из горбыля, как ни странно, горел свет. Когда через незапертую калитку вошли на двор, Килла долго барабанил в окно ладонью.

— Эй, есть кто дома? Эй, как тебя там? Собачиха, открывай.

Тишина. Хозяйка не появилась, даже матерчатая занавеска не дрогнула. Килла толкнул дверь, оказавшуюся открытой, Рама осторожно пронес Димона через холодные сени в горницу. Раненого уложили на лавку у окна. В единственной комнате жарко натоплено, на комоде коптит керосиновая лампа, а людей нет. Килла осмотрелся, заглянул в закут за печкой, отделенную от комнаты старой латаной занавеской. Вернулся, стал трясти Кота за рукав.

— Кот, поди сюда. Поди быстрее.

И потащил за собой в закуть. Кот, протиснувшись за занавеску, замер от неожиданности. На высокой скамье лежала пожилая женщина, седые волосы скручены пучком на затылке, вязаная кофта застегнута на все пуговицы, глаза полуоткрыты. Руки скрещены на груди.

— Смотри, — сказал Леха Килла.

Лицо бледное, нос заострился, как у лежалого покойника. В закуте темно и душно, пахнет лампадным маслом и сушеной травой. Кажется, женщина не дышала.

— Эй, Собачиха, вставай. Слышишь?

Костян потряс старуху за плечи, поводил ладонью перед лицом.

— Да вставай же ты…

И отступил назад. Похоже, что хозяйка того… Приказала долго жить.

— Слышь, Килла, да она умерла, — прошептал Костян. — У нее глаза стеклянные.

— А ты послушай, дышит она или нет, — Килла прятался за спиной Кота.

— Да ты сам послушай.

Кот попятился назад, задернул занавеску, решив про себя, что они попали в дом покойника. Видимо, старуха еще вечером истопила печь, почувствовала себя худо, сил не хватило даже фитиль в лампе задуть. Она доковыляла до закути за печкой, легла на полати, скрестив руки на груди. Видно, чуяла приближение смерти, молилась. И прожила еще час или того меньше. Бог ее прибрал.

— Давай лекарства, что ли, искать.

Переставив керосиновую лампу на полочку, Кот подошел к самодельному фанерному шкафчику, крытому морилкой, стал выдвигать ящики, надеясь найти склянки с лекарствами. Но попадалась лишь сушеная трава в пакетиках, связки каких-то корешков, баночки с мазями неизвестного свойства. Рама сидел на лавке, положив себе на колени голову Димона. Надо бы скинуть промокшую куртку, стащить с себя носки и ботинки, полные воды. Но от усталости, разлившейся свинцом по телу, он не мог и пальцем пошевелить. Димон больше не подавал голоса: то ли забылся сном, то ли снова потерял сознание. Килла шарил по столу, хватал все, что подворачивалось под руку, и, засовывая в рот, работал челюстями. Наворачивая хлеб и холодную картошку, запивал еду травяным настоем из бутылки.

— Ой, горькая, бля, — повторял он. — Ой, бля, горькая…

Кот отступил от шкафчика, решив, что поиски лекарств в этой избе — дело дохлое. Когда совсем рассветет, нужно пробежаться по деревни, от дома к дому. Возможно, тут есть медпункт или живет какой-нибудь врач-пенсионер. Услышав тихие шаги за спиной, Кот вздрогнул. Килла, отскочив от стола, оглянулся, выпучив глаза, замер на месте. Посередине комнаты стояла мертвая старуха. Для покойника она выглядела очень даже неплохо. Румянец на щеках, кожа гладкая, зубы свои, не вставные.

— Отвар-то я напрасно оставила, — Собачиха показала пальцем на бутылку с травяным настоем, которую успел ополовинить Килла. Оглянувшись, посмотрела на Ошпаренного, вытянувшегося на лавке. — Не подох еще?

Кот, на минуту потеряв дар речи, беззвучно зашевелил губами.

— Ну, чего вам нужно? — спросила Собачиха. — Грабить пришли?

Через несколько минут хозяйка выставила непрошеных гостей в сени, оставив в натопленной комнате только раненого Димона. Растопив железную печку, парни улеглись вокруг нее на соломе, твердо решив вздремнуть хоть часок. Но не прошло и четверти часа, как тишину разорвал дикий крик Ошпаренного.

— А-а-а-а… Ма-ма-ма…

— Чего она с ним делает? — Килла, открыв глаза, сел, прислушался. — Может, пойдем посмотрим?

— Ага, тебя там только не хватало, — покачал головой Кот.

— А-а-а-а, — надрывался Димон.

— Орет, значит, живой, — сказал Рама, снова лег на солому и с головой накрылся худым одеялом.

Глава четвертая

Следователь Суслин вытащил из папки тонкую стопку фотографий, положил перед Вадиком.

— Вот еще, взгляните.

Снимки черно-белые, сделаны ночью или поздним вечером при помощи фотовспышки. Женщина в кожаном полупальто с меховым воротником лежит на мокром асфальте, раскинув в стороны руки. Пальто распахнулось, шелковая косынка замазана чем-то черным. Светлые волосы похожи на грязные сосульки. Рядом на асфальте раскрытая сумочка на длинном ремешке, вывалились какие-то бумажки, мобильный телефон и записная книжка. Лицо залито кровью, на шее ниже подбородка темная продолговатая дыра.

— Снова не узнали? — следователь улыбнулся. — Нефедова, она самая. Правда, на этих карточках выглядит паршиво. Девять дней назад ее ударили ножом на Мосфильмовской улице. Ударили сзади, в спину. Точно под ребра. А потом, когда она упала, перерезали горло и пищевод.

— Зачем вы мне показываете карточки? И зачем все это рассказываете?

Не ответив, Суслин поднялся на ноги, шагнул к порогу, распахнув дверь, высунулся в коридор. Вскоре перед Вадимом предстал долговязый парень лет двадцати с чумазой мордой, одетый в латаное тряпье со свалки. И воняло от него так, будто молодой человек только что вылез из помойки. Суслин, усадив оболтуса на стул, что-то пошептал ему на ухо, уселся на прежнее место и, показав пальцем на Вадима, спросил, знает ли гражданин Бубнов Павел Иванович этого человека.

— Черт его поймет, — Бубнов подался вперед, щуря сволочные водянистые глаза, долго всматривался в лицо Вадима. — Ну, не могу точно сказать… Слишком темно было. И бегал он быстро. Раз — и все. Нырнул в темноту. Только пятки засверкали.

— Супрунец, встаньте.

Вадим медленно поднялся со стула. Павел Анатольевич пристукнул по столу ладонью, недовольный ответом Бубнова.

— Теперь смотри. Разуй глаза, смотри внимательно. Этот?

— Кажись, этот.

— Кажись или точно этот?

— Точно, этот, — сдался Бубнов. — Он самый.

Следователь заполнил какой-то бланк, дал Бубнову расписаться и чуть ли не силой вытолкал его за порог кабинета, сказав, что официальное опознание в присутствии понятых состоится завтра днем. И еще, погрозив Бубнову кулаком, посоветовал сегодня же сходить в баню. Иначе его помоют из брезентовой кишки в подвале ОВД.

— Не в жилу тебе брать на себя эту чертову аферистку Нефедову, — сказал Суслин, устроившись на стуле. — Ну, по-человечески мне все ясно. Резать бабу, пусть даже по ней тюрьма плачет, это как-то не того… Неэстетично, не по-спортивному. Удар в спину, да еще перерезанная глотка. Заседателям такие вещи не нравятся.

— Я никого…

Суслин не слушал.

— Но тут тебе можно помочь, — продолжал он. — У меня есть парочка других кандидатов. Эти тебе точно подойдут.

— Каких еще кандидатов?

— Ну, криминальные трупы. Вот, скажем, пенсионер Зуев. Между прочим, между нами говоря, — следователь многозначительно поднял кверху указательный палец, — он инвалид третьей группы. Вот так. Хотя его инвалидность к делу не относится.

Павел Анатольевич бросил на стол фото пожилого мужика с перекошенной физиономией. То ли он был в дупель пьяным, то ли нарочно гримасничал в объектив фотокамеры.

— Вот тебе кандидат. Фотография сделана при жизни. Неделю назад его пристукнули молоточком.

— Каким еще молоточком? — тупо переспросил Вадим.

— Для разделки мяса, — объяснил Суслин. — Ему несколько раз навернули по башке, бросили живого на диван. А когда он немного очухался и позвал на помощь, вогнали в ухо заточку, сделанную из трехгранного напильника.

— Очень интересно.

— Слушай и запоминай. Зуев, с которым ты познакомился у винного магазина, пригласил тебя домой, чтобы раздавить пузырь. Во время распития стал приставать к тебе с оскорбительными предложениями. В смысле, хотел тебя потрахать. Ты, разумеется, предложение отклонил, возмутился этой оскорбительной гнусностью. Тогда Зуев навалился на тебя, решив взять свое насильно. Ведь так было дело?

— Насильно? — переспросил Вадим.

— Вот именно, — обрадовался Суслин. — Он был старым педрилой, который трахал все, что шевелится. Встретил у магазина тебя, молодого, симпатичного, и слюна побежала. Короче говоря, ты, защищаясь, схватил со стола молоточек и ударил этого развратника по затылку. Несколько раз. Показать тебе орудия убийства, ту заточку и молоток?

— Не надо, — потряс головой Вадим.

— А то давай, посмотри. Может быть, что-то вспомнишь.

— Я уже нож посмотрел.

— Хорошо. Сейчас ты напишешь явку с повинной. Я свистну Бубнова, он подтвердит твои показания. Так сказать, закрепит их. Он был в вашей компании, но испугался, когда дело дошло до драки, и сделал ноги. Завтра выедем на место преступления и продолжим следственные действия.

— Я смотрю, ваш Бубнов везде был и все видел. И как Нефедову прирезали. И как Зуева пристукнули. Удивительно.

— Давай без лирики, у меня времени мало. Судьи примут во внимание, что ты убил человека, защищая свою честь и мужское достоинство. Учтут твою явку с повинной, чистосердечное раскаяние. Наконец, они рассмотрят личность потерпевшего. Старый вонючий педераст, растленный тип и все такое. Он никому не может внушить симпатии. Короче, получишь ниже низшего предела. Ну, твое мнение?

— Слушайте, вы ведь договариваетесь со мной не о ремонте квартиры. — Вадим чувствовал себя сбитым с толку, совершенно замороченным. Даже человеческих слов не находилось, чтобы продолжать этот бредовый спектакль. — Вы заставляете меня взять на душу загубленную человеческую жизнь. Знаете что… Пошлите на вокзал машину, пусть снимут с поезда другого пассажира. Первого попавшегося. Возможно, он согласится на ваше заманчивое предложение.

— Уж больно ты разборчивый, — вздохнул Суслин. — Это тебе не нравится, то не подходит. Я человек опытный, даю только дельные советы. Зуев для тебя — просто находка.

— Я отвечаю вам твердо и ясно: я никого пальцем не тронул. Ни вашу аферистку, ни инвалида третьей группы Зуева. И буду стоять на своем. Даже если меня отправят…

— Только не надо этого пафоса, — улыбнулся Суслин. — Отправят его… Когда отправят, будет поздно жопой вертеть.

Вадим давно и твердо усвоил, что московские менты парни шустрые и умеют состряпать дело буквально на пустом месте. Но чтобы так быстро и так грубо… Обобрать загулявшего ханыгу или иногороднего строителя, возвращающегося домой с халтуры, — это понятно. Святое дело. Но взять средь бела дня невинного человека и назначить его убийцей. Собрать все доказательства преступления, не выходя из кабинета, найти свидетеля и даже получить признательные показания. И все это в течение каких-то жалких двух с половиной часов. Нет, такое в голове не укладывается, это выше человеческого понимания. Похоже на страшный сон, хочется ущипнуть себя за кончик носа и проснуться.

Следователь залез в ящик, швырнул на стол три целлофановых пакетика с деньгами. Вадим посмотрел на доллары и помертвел. Перевел взгляд на Суслина и даже не узнал его лица, кожа следователя сделалась серой, как свинец, глаза потемнели.

— Кого ты убил за эти деньги? — тихо спросил Суслин. — Нефедову? При себе у нее была крупная сумма. Деньги пропали.

— Я клянусь вам, — Вадим почувствовал, как на глаза помимо воли наворачиваются слезы, — клянусь, что я…

— Кого ты убил?

Суслин подскочил со стула. Короткий замах. В следующее мгновение кулак врезался в лицо Вадика, он почувствовал, что пол ушел из-под ног, стул опрокинулся. Через минуту Вадик оказался возле батареи парового отопления в углу кабинета. Голова кружилась, его тошнило от вкуса крови и от животного страха, раздиравшего душу.

— Кого ты убил? — орал Суслин, склонившись над задержанным. — Отвечай, мразь. Кого ты грохнул? Когда и где?

Дважды следователь пнул Вадика носком ботинка в бедро и колено. А потом въехал ногой в живот.

— Дайте слово сказать! Послушайте меня минуту!

Спиной Вадик прижался к батарее, закрыл лицо руками. Следователь опустил занесенную для удара руку, отступил на шаг.

— Мы делали ремонт на квартире одного бандита, — Вадик всхлипнул. — Я нашел эти деньги в тайнике. Решил их прикарманить, а заодно прихватить с собой еще что-нибудь из вещей. Стал рыться в шкафах, потом на антресолях. Там висел замок, но я его сбил молотком. А там, на этих антресолях, чего только нет… Три пистолета, патроны, карабин, оптика к нему, несколько наборов отмычек, автомобильные номера, микросхемы… Господи, вот вам готовый кандидат. Берите его и мотайте срок на полную катушку.

— Вставай, — скомандовал Суслин. — Да не трясись ты! Не трону. Садись на стул. Что за стволы ты нашел?

— Два пистолета Макарова и один какой-то иностранный. Патроны. И несколько снаряженных обойм.

— Ключи от квартиры у тебя?

— Бросил в почтовый ящик, когда уходил, — не поднимаясь с пола, ответил Вадик.

Он снизу вверх глядел на следователя, еще не веря в свое чудесное спасение. Суслин сел за стол, положил перед собой чистый лист бумаги.

— Адрес? — спросил он. — Вставай, я сказал, придурок хренов. Отвечай на вопрос. Ну, живо.

К полудню трактор на гусеничном ходу дотащил бумер до двора Собачихи. Тачку поставили за дом, подальше от любопытных глаз. Костян протянул деду трактористу мятую купюру, но тот испуганно замахал руками.

— Не, не, много, — дед тряс головой, поглядывая то на разбитую физиономию Кота, то на денежку в его руке. — Много. Могу нажраться.

— Так у меня меньше нету.

Дед долго качал головой, наконец, не снимая меховой рукавицы, взял деньги. И подвел грустный итог своим размышлениям.

— Придется нажраться. Понятно?

— Понятно, — кивнул Кот.

Повернувшись, дед, подгоняемый похмельной жаждой, быстро дошагал до трактора, ловко забрался в кабину. Заложив крутой поворот, выехал на улицу. Магазин в деревне открывался в полдень, а дешевую водку завезли как раз накануне. Костяк проводил трактор взглядом, улыбнулся и узкой тропинкой дошагал до дома. В сенях Килла, присев на корточки, скреб ножом мелкие картофелины. Он курил, роняя пепел в кастрюлю. Рама, усмехаясь, стоял над ним, наблюдая за ходом творческого процесса.

— Леха, ты чего это, дежурным заделался? — спросил Кот.

— Да эта сказала, что картошки наварит, если я почищу. Жрать хочется, блин, аж живот сводит.

— Димон как? — спросил Кот.

— Да она говорит, что все нормально, а в дом не пускает, — пожаловался Килла. — Стонет он все время. Хреново ему. Собачиха травы какие-то заваривает. Воняет — караул.

Дверь в комнату открылась, в сени вышла хозяйка.

— Когда вы поуспокоитесь? — спросила Собачиха. — Чем вашего друга задели? Отверткой, что ли?

— Нет, бабка, — помотал головой Килла. — На арматурину он напоролся. Чисто случайно.

— Угу. Я дура, по-твоему, круглая?

— Ну, как он? — спросил Кот.

— Счастье, что ни желудок, ни кишечник ему не пропороли. Начался бы перитонит, заражение. Тогда никакие мои травы не помогли бы. Повезло ему, отвертку в бок воткнули. Крови потерял много, а так ничего. Выкарабкается, потому что молодой.

Она посмотрела на Кота и Раму таким взглядом, что мурашки по спине побежали. Теперь понятно, почему тот ночной водила, перевозивший на «скорой» капусту, упорно отказывался показывать сюда дорогу. Такая старуха одним взглядом человека в гроб вгонит.

— Поубивают вас когда-нибудь всех, — выдала свой мрачный прогноз Собачиха. — Поубивают ни за что.

— Не мы такие, — ответил Рама. — Жизнь такая.

Собачиха не слушала.

— И машина у вас страшная. Катафалка какая-то.

Она хотела уйти обратно в комнату, но тут в сени со двора вошла девица лет двадцати. Голубые глазищи, короткая дубленка распахнута, на груди, туго обтянутой кофточкой, светлая коса. Рама неожиданно закашлялся, отступил назад. Костян хотел присвистнуть, но в последний момент передумал. Килла перестал чистить картошку, воткнул нож в половицу. Собачиха обняла девку за плечи, повела в кухню.

— Иди, родная, я там для твоей матери все приготовила, — пропустив гостью в дверь, старуха повернулась к парням. — Ну, чего уставились? Раздевайтесь. Вы только на себя поглядите. Как в говне ходите. Катька постирает, потом вам все принесет.

— А одежда хоть какая-нибудь есть? — забеспокоился Килла. — Ну, надеть. Не голяком же…

— Сейчас принесу.

Собачиха ушла, вместо нее вернулась Катька. Она тащила застиранные шмотки, сложенные стопкой. Бумазейные рубашки, брезентовые штаны, еще какую-то рвань. Парни, раздеваясь, поглядывали на Катьку, которая не отворачивалась, не стесняясь мужской наготы. Килла, скинувший с себя все, кроме дырявых носков, шагнув к девушке, ущипнул ее за мягкое место и заржал.

— Ну, чего на нас смотришь? Присоединяйся, — предложил он.

— Чего пристал к девушке? — Рама толкнул его в грудь, мол, убери свои грабли подальше.

— Защитник нашелся, — засмеялся Килла.

Катька посмотрела на Раму долгим взглядом:

— А ты чего не раздеваешься? Стесняешься, что ли?

— Мне и так нормально, — пожал плечами тот, не желая выдавать своего смущения.

Рама взглянул на свои штаны, заляпанные грязью, на свитер, провонявший потом и солидолом. Вид не лучше, чем у бомжа, ночующего в канализационном колодце. Он живо стянул с себя свитер и штаны, взял из Катькиных рук те шмотки, что еще не разобрали парни. Раме досталась длинная нательная рубаха, чуть ли не до колен, похожая на поповский подрясник, темные парусиновые брюки, едва закрывавшие щиколотки, и еще вязаная жилетка на мелких пуговицах, какая-то бабья, тесная в плечах и свободно висящая на животе. В этих тряпках он был похож на послушника монастыря, изгнанного из обители за воровство и рукоприкладство. Через минуту Катька собрала в охапку мужскую одежду и убежала. Собачиха, вернувшись из горницы, посмотрела на переодетых парней и не смогла сдержать улыбку.

— Ну, чего вылупились? — спросила она. — Катька понравилась? Смотрите у меня… Она у нас в деревне одна из молодежи. У нее здесь мать парализованная лежит. Вот она и вернулась сюда из города. Ну что? Начистили картошки? Давайте, кормить вас буду.

Леонид Елагин позвонил Виктору Ольшанскому через день и назначил встречу в отдельном кабинете пивного ресторана, известного своими заоблачными ценами и тем, что там время от времени мелькали всякие знаменитости.

— Что-то узнал? — замирая сердцем, по телефону спросил Ольшанский. — Чувствую ведь, что узнал.

— Вот именно: что-то. Не более того. — Лага хотел опустить трубку, но передумал. — Я думал, мы пива глотнем. А ты опять со своей дурью.

— Слушай, Леня…

— До встречи. Кабинет заказан на мое имя.

Не дождавшись назначенного времени, Ольшанский прибыл на место на целый час раньше. В ожидании Елагина он уселся у барной стойки и пропустил пару кружек красного ирландского пива. Когда со второго этажа по винтовой лестнице спустился администратор, Ольшанский назвал свое имя и поднялся, захватив с собой кружку недопитого пива. Его провели на второй этаж в кабинет с камином, выполненный в стиле а-ля добрая старая Англия. Обои цвета бильярдного сукна, на стенах в золоченых рамках литографии и гравюры с видами Виндзорского замка, лондонского Тауэра и лейб-гвардейцев королевы в высоких меховых шапках. И еще фотографии знаменитых политиков первой величины, которые сиживали здесь, в этом самом кабинете.

Ольшанский нетерпеливо перелистал карту вин и меню, решив про себя, что выбирать особенно не из чего. У двери уже вытянулся официант с накинутой на руку салфеткой.

— Ты вот что, — сказал Ольшанский. — Салат принеси из креветок с лимоном и пива ирландского. А ростбиф позже дашь.

Когда принесли салат, Ольшанский поковырял его вилкой, но есть не стал — то ли от предчувствия скорой удачи, то ли от волнения совершенно пропал аппетит. Не терпелось узнать, что за новость приберег для него Лага. А вдруг и нет никакой новости? Просто позвал его пива попить, потому что одному скучно коротать вечер в этой чертовой забегаловке с псевдоанглийским интерьером и фальшивым камином.

Леонид Борисович Елагин появился в кабинете пивного ресторана, когда Ольшанский, окончательно потеряв терпение, уже перестал ждать. Оставив пальто кому-то из охраны, он плотно прикрыл дверь, сел напротив Ольшанского, положил на стол несколько любительских фотографий.

— Карточки так себе, но если очень захотеть, узнаешь своего кандидата, — сказал он. — Приглядись получше.

Ольшанский долго перебирал любительские черно-белые фотоснимки, хотя с первого же взгляда узнал Кота.

— Откуда они у тебя?

— От ментов, — ответил Лага. — Ну что скажешь? Твои кандидаты?

— Один точно мой. Честно говоря… Честно говоря, не думал, что все получится так быстро.

— Ну, не совсем быстро и не совсем просто. Тут скорее дело везения. И денег.

Лага встал и, открыв дверь, велел халдею, дежурившему с обратной стороны, принести пива и какую-нибудь закуску, на его усмотрение. Вернувшись к столу, пыхнул табачным дымом и сам склонился над фотографиями, будто хотел увидеть знакомую физиономию.

— Этих кексов можно было год искать, — сказал Лага. — С нулевым результатом. Таких бригад в Москве сотнями считать. Но тут вышла одна история, парни влипли в нее, как мухи в мед. Короче, нарисовался один фрукт из СК МВД. Он вел тайную разработку кентов, занятых растаможкой импортных иномарок. И налетел на пулю.

— Подожди, — Ольшанский выставил вперед ладони. — На чью пулю? И какой клиент? Откуда он нарисовался?

— Не все так скоро, чувак. Не засыпай меня, как учитель физики на экзамене. Помедленнее.

Ольшанский и прежде знал за Лагой особенность излагать мысли каким-то странным образом, выворачивая события наизнанку и переворачивая с ног на голову. Чтобы понять логику изложения, очередность чьих-то действий, нужно было сначала выслушать рассказчика и только потом расставить все факты по своим местам. В этом случае картина получалась более или менее понятная и относительно логичная, но Ольшанский, потеряв остатки терпения еще с того вечера погрома в «Карамболе» и угона любимой машины, чувствовал, что не способен оставаться пассивным собеседником.

— Ну, тот опер, который разрабатывал какую-то там группировку, — объяснил Лага. — Типа таможенников. Он ее разрабатывал, а ему натурально ящик струганули. Теперь понятно?

— Понятно, что ничего не понятно, — честно ответил Толмач. — Может быть, просто начнешь сначала?

— Я и так начал сначала, — вежливо ответил Леонид Елагин.

— Иногда я с первого раза не просекаю фиш… То есть не все понимаю.

— Ладно. Понимальщик.

Чтобы снова не вставать на ноги, Лага с силой запустил в дверь штампованной подставкой из-под пивной кружки.

— Пива принеси, — сказал он выскочившему на звук официанту и начал рассказ по второму кругу.

Того паренька, что устроил погром в бильярдной, а затем из-под носа Ольшанского увел его драгоценный бумер, действительно зовут Костян, кличка Кот. Он дважды отдыхал на зоне, оба раза за кражи транспортных средств. С лоховскими машинами не связывался, всегда искал серьезных клиентов и угонял, как правило, на заказ дорогие иномарки. С учета его сняли около полугода назад. Не сразу поймешь, за какие заслуги сняли, видимо, у того Кота в ментовке водились кое-какие связи.

Вместе с ним работают еще три кадра: некто Алексей Килла, Димон Ошпаренный и Петя Рама. Все на учете не состояли, поэтому пробить их по милицейским каналам проблематично. Вероятно, бумер Ольшанского так бы и ушел в никуда, растворился в бесконечном потоке иномарок, ездил бы себе годами с перебитыми номерами и табличкой. Но возникла одна проблема. Собственно, так, ничего особо серьезного. Эти парни что-то не поделили с другой бригадой, такими же отморозками, как они сами. Сейчас уж не понять, в чем корень проблемы, обычно такие вещи решают просто, без всяких там пиф-паф, но бригада этого Кота почему-то все сделала иначе.

Они ворвались в ресторан «Тарелка», где те чуваки спокойно отдыхали, и начали шмалять кого ни попадя. Под замес попал опер, который вплотную работал с враждебной бригадой и лег в гроб ни за хрен собачий. Вероятно, стал строить из себя крутого.

Но вся фишка вовсе не в том опере, отбросившем копыта посередине какой-то паршивой забегаловки. И это дело наверняка бы на тормозах спустили. Мало ли оперов в Москве пришивают. Работа у них такая, лезть под чужие пули.

Но история имела свое продолжение.

И никто бы не связал этого Кота с угнанным бумером. Убийство мента — другое дело, тут он заляпан. Но возле Киевского вокзала засветился один кент, без роду и племени, какой-то работяга с Украины. Менты натурально сунули нос в его сумку, ну, как при обычной проверке. А там денег тысяч девяносто баксов. Если Лага сказал: девяносто тысяч, дели на два, а то и на три, не ошибешься. Привычка умножать про себя крупные суммы — это у него еще с краснодарских времен, и ту привычку не вытравишь ни московским лоском, ни образом честного прикинутого фраерка, каким он очень хочет казаться.

Так понимай, что у того долбаного маляра на кармане от силы оставалось штук тридцать или около того. Короче, менты при досмотре, увидав эту картину, натурально припухли. И отправили этого придурка в ОВБ.

— Большая удача, что у местной ментуры бабки не прижились, — смеялся Лага. — Ну, в кармане какого-нибудь следака не осели. И завертелась цепочка. Откуда? Что? Зачем? Маляр промочил штаны и натурально показал, что он вместе с родной теткой делал ремонт у какого-то большого бандита. В их понимании чуть ли не все москвичи — крутые бандиты.

Тайник оказался так себе, слеплен на скорую руку. Видно, не ждали, что в новую ванную комнату сунутся маляры, станут там промазывать какие-то швы. На квартире этого Кота произвели обыск, выемку оружия, гранат, номерных знаков, набойных инструментов. Нашли аппарат холодной резки по металлу, пневматические ножницы и прочую хренотень. Один из этих номеров принадлежал бумеру Ольшанского. Вот она история. И цена ей три копейки в базарный день. Просто игра случая. На вокзале с тем же успехом могли тормознуть любого лоха, но остановили именно этого маляра. Так потянулся след к бумеру.

Итак, личность Кота и его бригады выяснили. Этих парней сейчас ищут по милицейским каналам и, надо думать, обязательно найдут. Но, конечно, не факт, что вместе с ними отыщется и бумер Ольшанского. За это время тачка могла уйти в третьи руки, ее попросту могли сопроводить новыми документами, перебросить в другой регион или, на худой конец, разобрать на запчасти, а кузов порезать автогеном в лапшу.

— Вот на такие штучки, не больше, — Елагин покрутил у носа собеседника подставку из-под пива. — А то и меньше. Короче, ищи ветра в поле.

— Не знаю, почему, но я убежден, что эти скоты найдутся вместе с моим бумером. Иначе и быть не может.

Лага засмеялся смехом идиота, которому показали палец. Ольшанский под столом сжал левый кулак, правой рукой, расстегнув пуговицу пиджака, потянулся под ремень, из-под которого торчала рукоятка «Люгера». Если бы на месте Леонида Борисовича Елагина оказался другой человек, его жизнь не стоила бы недопитой кружки пива. Ольшанский, не сомневаясь ни секунды, разрядил бы обойму ему в харю. Но понимая, с кем имеет дело, Толмач сдержал порыв неожиданной ярости.

— И что дальше? — спросил он спокойно. — Ну, какие виднеются варианты?

— Ну, ясно, что этот Костян со своей братвой в Москве отсиживаться не станет, — ответил Лага. — Иначе окажется вон в том углу в разобранном виде. Его ищут по всем возможным лежбищам. Но я тут навел справки, разумеется, не по милицейским каналам. Короче, когда этот Кот последний раз отдыхал на зоне, у него там были два кента. Оба не из Москвы.

— Но что это меняет?

— Меняет, — Елагин пригубил пиво. — Многое. Слушай сюда…

После путаного рассказа Лаги, многочисленных вопросов «откуда», «куда» и «зачем» в голове Ольшанского сложилась относительно ясная картина событий. Постоянной кадры с жилплощадью у Кота нет, во всяком случае, найти такую не удалось. Есть одна девчонка, типа переводчицы. Но она вообще не по теме. Все время в разъездах, какие-то свои дела, семинары, речи, встречи. Короче, во время разгрома «Карамболя» этой лярвы то ли вообще в Москве не было, то ли она прохлаждалась в очередной командировке. Она в его делах не рубит.

Если конкретно, в Москве Коту и его парням просто деваться некуда, их обложили со всех сторон, разве что ленивый их не ищет. Итак, их цель — некто Евдоким Вяткин по кличке Вятка, зону с Котом топтал за крупное мошенничество, известный в узких кругах мошенник и кидала. Но, видно, денег так и не нажил своими делишками, даже на приличного адвоката не хватило, иначе бы получил условный срок, а не строгую зону.

Евдоким Вяткин, еще будучи на зоне, развелся с женой, отписал ей приличную квартиру в Смоленске, а сам довольствовался халабудой, сколоченной из старых ящиков. Это в ближайшем городском пригороде, садоводческое товарищество «Сосны». Где именно эти чертовы «Сосны» произрастают — выяснить не проблема, пять минут. Смоленск не Москва, там все как на ладони.

Второй кентарь Сергей Букин, он же Бука, сидел за разбой при отягчающих. С этими корефанами Кот на зоне последнюю крошку хлеба делил. Старые кенты, водкой не разольешь. Рубль за сто, Кот подастся именно к этим парням по простой причине — больше ему деваться некуда. Только к кому из них? Вот он вопрос на засыпку.

— Я бы поставил на Буку, — сказал Лага. — Как-никак у него своя квартира. Ну, разумеется, клоповник по нашим прикидам. Но все-таки. Тишина и все такое.

— Сегодня ставки не принимаются, — улыбнулся Ольшанский. — Бука… Ну и кликуху человеку прилепили. Бука…

— А чего? Нормально, — неожиданно заступился Елагин. — Я встречал в сто раз хуже. Жопа, не хочешь? Или Цветной? Это не ругательство. Это имя. С ним человек годами жил. И до сих пор пыхтит.

— Да я не против, — взял задний ход Ольшанский. — Нехай себе.

Живет Бука в Костроме, занимает однокомнатную берлогу в старом шлакоблочном доме в двух шагах от центра города. Букина хорошо знают, в местных криминальных кругах он фигура заметная, без пяти минут авторитет. Воровской карьере мешают мокрые дела, которые, по слухам, за ним водились или водятся до сих пор. Короче, Ольшанскому предстоит принять решение: двинуть в Смоленск, в садоводческое товарищество «Сосны» к Евдокиму Вяткину, или направиться к этому Буке в Кострому. Ставить на красное или на черное — вот он вопрос, достойный Гамлета. Вяткин или Бука?

Конечно, можно разделиться на две группы, отправить своих парней по одному адресу, а самому двинуть по другому. Но руки чешутся поучаствовать в деле, а не доверяться своим быкам в очередной раз. Ладно, так можно рассуждать до бесконечности, голову сломать на ровном месте. Если бы Ольшанскому суждено было прятаться, он бы без колебаний выбрал эту безымянную дачу. Тихое лежбище, где тебя годами не найдут, никто носа не сунет. Как ее там? «Сосны». Пусть так и будет. А в Кострому можно позже заглянуть, и этому Буке голову отвинтить, так, заодно уж. Для профилактики. Может, без дурной башки умнее станет.

Решено: он со своей братвой отправляется в эти «Сосны», а там на месте картина прояснится.

Ольшанский ради приличия еще полчаса потрепался на общие темы и вежливо закруглил разговор. Лага должен понимать: сейчас ему не до светских бесед, ждут конкретные дела.

Собачиха не пустила парней в горницу, поэтому стол пришлось устроить тут же, в сенях, из старых ящиков, накрытых куском брезента. За обедом, состоявшим из вареной картошки, квашеной капусты и соленых огурцов, никто не проронил ни слова, пока не унялся первый голод. Кот заговорил первым:

— Надо линять отсюда, пока нас не прихватили, — сказал он. — Переждем в другом месте, позже вернемся за Ошпаренным. Все равно Димону от нас толку, как от козла молока.

— Ну как это, Кот? — спросил Рама. — Как мы тут одного Димона оставим?

— Ну, давай тут бандой роиться, — ответил Костян. — Пока нас не возьмут. Ты посмотри на деревенских. Они сроду такую машину не видали. Уже наверняка по деревне слух пошел. И еще не известно, как там дальнобойщики.

Все замолчали.

— Да чего я, бросить его хочу? — усмехнулся Костян. — Может, предложения какие есть? Я как все.

— Нет предложений. Только одна проблемка, — усмехнулся Рама. — Мелкий вопрос. Как далеко мы уедем на трех колесах? Кто-нибудь об этом подумал?

Рама кое-как заправил поповскую рубаху в штаны, натянул просохшие у печки ботинки, сунул в карман кусок хлеба.

— Ты куда это собрался? — спросил Кот.

— Пойду по деревне пройдусь. Колесо для бумера посмотрю. Знал бы, еще одну запаску взял.

— Посмотри, — кивнул Килла. — Тебя тут ждали, как родного, и в каждом дворе по колесу бросили.

Рама вышел на порог, постоял, соображая, куда направить стопы. Видно, деревня не маленькая, сотни полторы дворов, а то и больше. Даже церковь стоит на возвышенности. Через калитку вышел на улицу, свернул в проулок. Заметенные снегом дворы, избушки, вросшие в землю, в центре села дома побогаче, попадаются кирпичные, прочно стоят избы из круглого леса, крытые оцинкованным железом. Но людей немного. В одном дворе мужик тюкает топором по колоде, колет дрова, в соседнем дворе баба развешивает на веревке стираное белье. Главное, машин ни на дороге, ни во дворах почти не попадается.

Рама прошел мимо продуктового магазина, вспомнив о куске хлеба, скатал мякиш в шарик и сунул его в рот. Возле сельпо приютились «Жигули» с проржавевшими крыльями, в соседнем переулке стояла занесенная снегом «Волга» без заднего бампера. Колеса с этих тачек не годятся. Рама решил дойти до околицы, а на обратном пути прохватить по другой улице. Авось там наткнется на что-то подходящее, хотя надежды мало.

Навстречу попался мордастый парень в камуфляжной форме, высоких солдатских ботинках на шнуровке и голубом берете десантника, косо сидящем на голове. Видно, солдатик уже крепко поддал, а теперь брел обратно в магазин, чтобы догнаться пивом или портвешком. Увидев Раму, он широко растопырил руки, ускорив шаг. Пете едва удалось выскользнуть из его объятий.

— О, земеля, здорово, — воскликнул солдат, разглядывая ссадины на физиономии Рамы. — У-у-у-у… Ты к кому тут приехал? Земеля, надо бухнуть. Пойдем, надо бухнуть. У меня праздник, земеля, дембельнулся я.

Рама сначала попятился, потом быстро шагнул вперед, обошел десантника обочиной.

— Да какой я тебе земеля? — оглянувшись, покачал головой Рама. — Ты чего-то попутал.

Но солдат не отставал, шел следом.

— Ну-ка, поди сюда, — сердито крикнул он. — Поди, я сказал. Ты что же, не узнал меня? Не рад?

Рама остановился в нерешительности, понимая, что просто так, с ходу, с веселым солдатиком будет трудно разминуться. Проще всего срубить его прицельным ударом в морду и пойти дальше. Судя по откормленной физиономии, этот тип не в спецназе ВДВ с парашютом прыгал, а всю дорогу на хлеборезке отирался. Короче, он легкая добыча. Но начинать на новом месте с драки, о которой завтра будет судачить вся деревня… Нет, это как-то стремно.

— Отстань, — сказал Рама. — Иди своей дорогой. У меня дела.

Солдатик засмеялся.

— Понятно… Видали мы таких. Знаешь где? Да ты представляешь себе, что я с такими, как ты, в армии делал? Они мне носки стирали. Понял?

Сжав кулаки, Рама шагнул назад, к солдатику. Похоже, без мордобоя все же не обойтись. Не хочется, но надо.

— Пашка, — неожиданно крикнул мужик, поправлявший покосившийся забор. — Опять нажрался?

Солдатик хмыкнул.

— А чего? Имею право. У меня праздник. Я за таких, как вот он… Я за таких тыловых крыс мешками кровь проливал.

— Чью ты кровь проливал? — рявкнул мужик. — Ты на пищеблоке два года просидел. Кишки набивал, сука. Паразит.

Солдатик покачнулся, как от удара, едва не упал. Его снова качнуло в сторону, но он удержался на ногах и, понимая, что базарить больше не о чем, медленно тронулся в сторону магазина. Рама побрел в противоположном направлении. Он слонялся по деревне до тех пор, пока не пошел снег, а с ним пришли первые сумерки. Кажется, он побывал везде, обошел все улицы и закоулки, но подходящей запаски для бумера так и не нашел. Пора поворачивать оглобли. Смеркается быстро, а ночью здесь заблудиться — раз плюнуть.

Рама свернул в узкий переулок между двумя дворами и неожиданно увидел старую иномарку, занесенную снегом. Тачка стояла неподалеку от сруба, в окнах которого не горел свет и печная труба не дымила.

Оценивая обстановку, Рама остановился. Снег на участке не утоптан, нет ни расчищенной тропинки, ни единого человеческого следа. Дом выглядит нежилым. На двери висячий замок, собачья конура пуста. Видно, хозяин бросил свою раритетную тачку уже давно и с той поры больше здесь не показывался.

Рама обошел дом сзади, легко перемахнул забор, слепленный из негодных досок. Нужно быть осторожным, не хватало только засветиться рядом с чужим домом и машиной. Пригнувшись, он подошел к тачке, присев перед передним скатом, стал тереть резину перчаткой, стараясь разглядеть маркировку покрышки. Отлично, диаметр колеса совпадает с диаметром колеса бумера.

— Теперь главное, чтобы дырки креплений совпали, — прошептал Рама. — Ничего, совпадут…

Окрыленный неожиданной удачей, он сорвался с места и тем же маршрутом, задами, через огород, выбрался на улицу. Очутившись по другую сторону забора, стряхнул снежную крошку со штанов и быстро зашагал в обратном направлении. Не заходя в дом Собачихи, вытащил из багажника бумера домкрат и кое-какой инструмент. Открутил заднее колесо. Что ж, кажется, крепления должны совпасть. Точно, совпадут. У Рамы глаз, как алмаз.

Он не успел поставить колесо на место, когда услышал тихое покашливание. Обернувшись, разглядел возле забора темный силуэт. Меховой воротник дубленки, гладкие волосы зачесаны на затылок и собраны в косу. Это же Катька. Рама встал, вышел на улицу через калитку, взял в свои руки Катькины ладони.

— Озябла?

— А ты погреть хочешь?

Катька взяла его за руку и, ни слова не говоря, повела за собой. Рама слышал, как скрипит снег под ногами, а в груди бешено колотится сердце. Минут через десять поднялись на крыльцо какой-то приземистой избы, Катька своим ключом открыла врезной замок, пропустила Раму вперед. Темнотища, хоть глаз коли. Рама стоял, боясь сделать шаг вперед или в сторону. Так продолжалось, пока Катька не засветила керосиновую лампу. Рама удивленно заморгал глазами. Впереди ряды стульев, сцена, заваленная пыльными транспарантами, стенными газетами и еще каким-то хламом. Пахнет мышами и пылью столетий. Рама, шагнув к девушке, расстегнул пуговицы ее дубленки.

— Не здесь, пойдем на сцену, — прошептала Катька. — Там можно лечь на газеты. Будет мягко, как на кровати. Тут был кинозал и красный уголок.

— Какой уголок? — не понял Рама.

— Красный уголок. Ты что, не знаешь, что это такое?

Рама пожал плечами. Он хотел рассказать, что у них в школе тоже был красный уголок. Был до тех пор, пока Рама не сжег его в отместку за то, что классный руководитель вывела ему двойку по поведению и грозилась оставить на второй год. Школу пришлось сменить, а Рама заработал первый привод в милицию. Впрочем, эту историю девушке знать не обязательно.

Катька вошла на сцену, поставила лампу, сбросила с себя дубленку, через голову стянула шерстяное платье. Рама, смущаясь, тоже стал раздеваться. Он спешил, срывая с себя вещи, не хотелось, чтобы девушка увидела его в этой позорной нательной рубахе и стариковской жилетке с мелкими пуговичками…

Через полчаса Катька, не стесняясь своей наготы, поднялась с измятых газет и стала одеваться. Рама, подложив руки под голову, разглядывал соблазнительные изгибы ее тела, гладкую кожу, на ощупь похожую на китайский шелк, и вьющиеся распущенные волосы. Не оставляло ощущение, будто на стульях в зале затаились какие-то неизвестные люди и во все глаза пялятся на него и Катьку.

Потом он вспомнил, что последний раз спал с женщиной пару недель назад. Это была бывшая шлюха, в свои лучшие времена работавшая в одном известном притоне, который посещали очень богатые люди. Рама подумал, что Катька не похожа ни на одну из московских лярв, с которыми он частенько делил постель. У тех одна мечта: залететь от крупного бизнесмена и всю жизнь, день за днем, год за годом, тянуть с него деньги. Катька мечтает о том, чтобы мать поправилась, хотя знает, что шансов почти нет.

— Нравишься ты мне очень, Катя, — тихо сказал Рама. — Слышишь?

Катька наклонилась и поцеловала его в раскрытую ладонь.

— Ладно, пойду я, — ответила она. — Мать, наверное, уже проснулась. Пойду.

— Катя, мы сейчас дела утрясем, и я вернусь, — пообещал Рама. — Поедешь со мной?

— Поеду, — кивнула Катька. — А ты вернешься?

Рама ничего не ответил. Он не знал ответа на этот совсем простой вопрос…

— От кого-то тут воняет женскими духами, — сказал Леха Килла, когда Рама возвратился в дом Собачихи и, вытянувшись на соломе, укрылся лоскутным одеялом. Килла снял с головы шапку, в которой спал, втянул в себя воздух. — Воняет… И уж точно не от меня. Ну, Рама, ты даешь.

Часть вторая. Молчание друзей

Глава первая

Эту ночь Виктор Ольшанский провел в дороге. До Смоленска докатили быстро. Тяжелый джип «сабурбан» с дизельным двигателем хорошо чувствовал себя и на трассе и на проселке. После Смоленска начались заморочки, в темноте проскочили нужный поворот на поселок «Сосны», где, по слухам, временно обретался кореш Кота Евдоким Вяткин. Прокатили по трассе десять километров, пока не поняли, что удаляются от цели своей поездки, а не приближаются к ней.

Сидевший за рулем шепелявый Генка Чудов по прозвищу Штанина съехал на обочину, разложив на коленях карту, долго водил по бумаге желтым от табака пальцем и шепотом поминал бога и мать. Ольшанский, открутив крышечку термоса, сделал пару глотков крепкого кофе.

— Промахнулись, — сказал Штанина. — Самую малошть. Вершт десять, не больше.

Развернув машину, он погнал ее по пустому шоссе в обратном направлении.

— Промахнулись, мать твою, — огрызнулся Толмач. — Штанина, ты совсем, что ли, горем убитый? Десять верст — это, по-твоему, самая ма-ло-ш-ть?

На заднем сиденье рядом с Ольшанским развалился другой охранник, Володя. На его морде еще не зажил штемпель, что ему поставили во время разгрома бильярдной. Володя дремал, просыпаясь на минуту, снова закрывал глаза, о чем-то вздыхал во сне.

Ольшанский волновался, как мальчишка перед свиданием с вожделенной зрелой женщиной. В эти часы и минуты ему, прежде не верившему в приметы и знаки свыше, казалось, что встреча с бумером состоится совсем скоро. Это не просто встреча хозяина машины со своей тачкой, это некий знак, символ. Когда он сядет за руль своей бээмвухи и помчится на ней к Москве, жизнь чудесным образом переменится. Неудачи и обломы последних дней, весь этот кошмар, свалившийся на голову, истерзавший душу, навсегда останется в прошлом, а впереди засветит только хорошее. Большие бабки, бильярдная на десять столов, несколько залов игровых автоматов…

Бумер приносит счастье, это давно замечено.

Свернули на разбитую асфальтовую дорогу в два ряда. Отмахав еще километров пятнадцать-двадцать, остановились возле указателя, Штанина, снова сверившись с картой, свернул на грунтовку и, жалея машину, сбавил ход. Черный «сабурбан» медленно пер по раскисшей дороге, как танк на войсковых учениях, выплевывая из-под колес гравий и жидкую глину.

— Вот это мафына, — водитель повернулся назад, глянул на хозяина, обнажив в улыбке мелкие, как у полевой мыши, зубки. Штанине, как и большинству мужчин невысокого роста, нравились огромные автомобили. — Куда требуется довезет. Есть дорога или нет — ей по барабану.

— Дерьмо твой джип, — ответил Ольшанский. — Дерьмо на лопате. На нем только в село за картошкой кататься. Ма-фы-на… Блин тебе в рот.

Ольшанский нервно засмеялся, его всегда веселила шепелявость водителя, открывающая неисчерпаемый колодец издевок и острот. Генка Чудов получил прозвище Штанина еще на заре туманной юности, когда сдуру полгода отпахал на каком-то номерном заводе фрезеровщиком третьего разряда. Станину своего фрезерного станка он называл «штаниной», так к нему и прилепилась эта кликуха. Чудов не раз пытался исправить дефекты речи, очень комплексовал по этому поводу, особенно в обществе женщин, он даже наблюдался у известного профессора, который брался лечить безнадежных пациентов. Но в случае со Штаниной медицина оказалась бессильной.

Джип еще четверть часа плелся по раскисшей дороге, объезжая ямы. Ольшанский разбудил Володю и Кешу.

— На том свете отоспитесь, — сказал он. — Подъезжаем.

С самого раннего утра на душе у Евдокима Вяткина по кличке Вятка было неспокойно. И откуда взялась в сердце эта заноза, он понять не мог. Поднявшись с железной койки, к изголовью которой в морозные ночи примерзали волосы, Вятка залез в ватник. Вышел на веранду; сполоснул морду студеной водой из железного рукомойника, глянул на часы с потертым ремешком. Половина шестого утра.

Топить дом сейчас, попусту расходуя дрова, не имело смысла. И так дров в поленнице осталось едва на неделю. В семь часов они вместе с местным мужиком Аркадием Васильевичем Огладиным должны выйти на лодке, пройти по реке на моторе километров пять, а то и все семь и на рыбном месте, о котором тут не всякий знает, раскинуть сеть. Улов ожидается не самый хилый, но для Огладина рыбалка — скорее спорт, чем добыча рыбешки. Если протопить дом сейчас, то к возвращению, а вернутся они неизвестно когда, самое раннее — уже затемно, дом успеет выстудиться.

Когда на крыльце затопали тяжелые сапоги, Вяткин зажег верхний свет и растворил дверь, пропуская раннего гостя на веранду. Огладин поставил в углу здоровенную сумку с навесным мотором на двадцать лошадей.

— Ты так и пойдешь? — спросил Огладин. — Нацепил бы на голову какую-нибудь пидорку. Пока топал до тебя, чуть ветром не сдуло.

— Найду что-нибудь.

Вятка снял с гвоздя кепку из букле. Надевать не стал, бросил на стол, наперед зная, что сию минуту они в дорогу не тронутся. Присев к столу и расстегнув куртку, Аркадий Васильевич вытащил из-за пазухи бутылку водки, газетный кулек с сушеной рыбой и три ломтя ржаного хлеба. Вятка занял второй стул, он думал о том, что душевное беспокойство, как зубная боль, почему-то не проходит. Но о чем беспокоиться? Дюралевую лодку вчера вытащили на берег, ее река не унесет. Сеть и прочие снасти спрятаны в тайном месте в камышах. Ни одна собака не найдет. Навесной мотор вон он, в углу. Так о чем же тревожиться?

Сковырнув пробку клинком самодельного ножика, Огладин плеснул в стаканы, чокнувшись, вылил в горло водку и, посыпав солью ломоть хлеба, закусил. В такую рань пить Вятке не хотелось, но таков уж рыбацкий ритуал, заведанный Василичем, и вся болтовня о вреде пьянства — пшик. Огладин, не теряя попусту времени, живо накатил в стаканы и предложил выпить за добрый улов.

— Да, жизнь у тебя тут несладкая, — выпив, Огладин сосредоточено чистил пересохшую рыбку. — Наверное, совсем худо без бабы?

— Не очень весело, — легко согласился Вятка.

— Ты присмотрись к моей учетчице Вальке Гореловой. Мужа похоронила в прошлом году. И с тех пор к себе никого не допускала.

— Горелова не пойдет, — помотал головой Вятка. — Слишком знойная женщина. Мечта поэта. Не в моем вкусе.

— Чего-чего? — не понял Василич. Он вытер пальцами отвислые усы с проседью, стряхнул чешую с подбородка и долго смотрел на собеседника бесцветными водянистыми глазами. — Какая еще знойная? В каком смысле? Блядь, что ли?

— Если по-русски говорить, толстая твоя Горелова, как корова.

— А тебе нужны потаскушки, которые по телевизору худыми задницами крутят? Господи, твоя воля…

Огладин бросил на стол пачку папирос и закурил. Разговоры о бабах он часто начинал после второй порции водки. И всегда советовал внимательнее присмотреться к какой-нибудь из сельских баб. Вот сейчас ему вспомнилась молодая учетчица Горелова, муж которой по пьяной лавочке погиб на охоте. После третьей заводил речь о пользе пьянства. А это и вовсе неисчерпаемая тема.

По сельским понятиям Аркадий Васильевич — аристократия. Своя лесопилка, три наемных работника, не считая собственной жены и старшего сына. Василич испытал в жизни все: и суму, и тюрьму. Но выбился в люди только на пятом десятке. С доходов от лесопилки приобрел подержанные «Жигули», алюминиевую лодку, навесной мотор, завел сберегательную книжку и кое-что отложил на старость. Теперь мечтает повесить в большую комнату хрустальную люстру, которую видел в одном московском магазине.

Огладин взял бутылку, готовый разлить остатки сорокаградусной, но Вятка прикрыл ладонью свой стакан.

— Мне хватит, — сказал он. — Не могу.

— Евдоким, не дури, — возмутился Огладин. — Это ведь не пьянство. Это лекарство. Час пройдем на моторе, и тебя так просквозит, что «скорую» из района придется вызывать.

— Не пугай. Я не такие холода видел.

— В натуре говорю: живого обратно не привезу. Скрутит в баранку. Думаешь, мне самому пить хочется? Да меня просто тошнит от водки. Воротит. Век бы ее, заразу, не видел. Но раз такое дело, раз большая рыбалка, да еще на моторе столько идти… Приходится через себя переступать.

— Не буду, — упорствовал Вятка, закрывая ладонью стакан. — Тут поживешь полгода, в такой компании, на хрен с катушек сопьешься. Идти уже пора, за окном совсем светло. А мы все сидим, ждем неизвестно чего. Хочешь, чтобы все случилось, как в прошлый раз?

— Никуда рыба не уйдет. Вся наша будет.

Куртка с брезентовым верхом и меховой подстежкой распахнулась на груди Василича. Вятка заметил, что из левого внутреннего кармана выглядывает горлышко второй бутылки. Вот это и называется — рыбалка. Если так дальше пойдет, Огладина к реке на двухколесной тачке придется везти, совсем ноги откажут. Такое уже случалось, не далее как неделю назад.

— Обижаешь, Евдоким, — Огладин свел кустистые брови на переносице. — Не будешь пить, так я пойду. У меня на лесопилке дел вот так, — он провел ребром ладони по горлу. — Хотел с тобой на рыбалку… А ты… Совсем меня…

Вместо ответа Вятка перевернул стакан вверх донышком. Огладин наполнил свой стакан, высосал водку мелкими глотками, поднялся из-за стола, давая понять, что на этот раз крепко обиделся, и вышел, громко хлопнув дверью.

Ольшанский все больше нервничал и наливался злобой, однако дороге не было конца. Проехали несколько кособоких, вросших в землю домов, видимо, давно брошенных. Окна заколочены досками, заборы покосились, на огородах высохшая трава покрыта потемневшим снегом, будто солью посыпана. И снова потянулось заросшее сорным подлеском поле.

— Ну, скоро там? — нетерпеливо заерзал Ольшанский

— Вроде подъезжаем, — ответил Штанина. — Черт, спросить не у кого.

— Мы уже два часа все подъезжаем. Никак не подъедем.

Грунтовая дорога неожиданно сменилась асфальтом, перед въездом в деревню на железных столбах был укреплен лист жести. Краской выведено «Сосны». В деревне еще петухи не проснулись, слышно лишь, как работает на низких оборотах дизель джипа. Ольшанский подался вперед, стараясь что-то разглядеть через затемненное лобовое стекло. Он думал о том, что не ошибся адресом, Костян Кот и его бригада сейчас как пить дать дрыхнут в халабуде Вяткина. А бумер наверняка где-то совсем рядом, как говорится, в зоне прямой видимости. Поставили сзади дома, накинули брезент — и всех дел. Ошибка тут исключена. Эти «Сосны» самое подходящее место, где может прятаться Кот. Лучшего лежбища не придумаешь. Забытый богом и людьми угол, тут человека сто лет никто искать не станет.

Неожиданно в проходе между заборами появилась какая-то фигура. Телогрейка, вязаная шапка, надвинутая на брови. То ли девка, то ли баба, не понять. Женщина остановилась, удивленно разглядывая огромный черный джип, похожий на катафалк.

— Тормози, — скомандовал Кеша.

Распахнув переднюю дверцу, он выпрыгнул из машины. Несколько минут, оживленно жестикулируя, разговаривал с женщиной, наконец, вернулся, вытерев грязные ботинки о порожек, залез на сиденье, обернулся к Ольшанскому.

— Сельские люди — это просто золото, — сказал он. — Все про всех известно. Вот она, народная простота, доверчивость… Это ведь наши корни. Ох, остаться бы здесь навсегда, жениться на этой доярке…

— Еще останешься, — мрачно пообещал Толмач. — Куда рулить?

— Самый крайний дом по улице, справа, — ответил Кеша. — Только эта баба говорит, что в последнее время тут никаких залетных дачников из Москвы не появлялось. Будто бы этот Вятка один живет. И гостей не принимал.

— Заткнись, — поморщился Толмач. — Знает твоя доярка коровью сиську. Кот и его братва прибыли сюда и первым делом к этой бабе отмечаться побежали. Мы прямо из Москвы приехали, почём у вас парное молоко? А то у нас с этим делом туго. Так ты себе представляешь?

Штанина весело заржал шутке хозяина. Настроение водителя подогревали мысли о том, что скоро Ольшанский перестанет дергаться, беситься и дразнить его, как собаку. Вот сядет хозяин в свой драгоценный бумер, прокатится… Дурное настроение и плохие мысли выветрятся, как сигаретный дым.

Проехали очаг здешней культуры: какой-то барак с обвалившимся крыльцом, здесь, видимо, по выходным крутят кино, напротив магазинчик с запертыми ставнями на окнах и массивной решеткой на крошечной витрине. Асфальт снова кончился.

Володя, наклонившись, вытащил из-под заднего сиденья длинный баул из синтетической ткани, дернул молнию. Ольшанский достал из баула автомат Калашникова. Вставив магазин и опустив флажковый предохранитель, передернул затвор. Еще три снаряженных магазина засунул во внутренние карманы куртки. Он не спал всю ночь, но сейчас сонливость сняло и без кофе.

Володя сунул в карман куртки пару коробок с охотничьими патронами, снаряженными картечью. Еще одну коробку раскрыл и, вывалив патроны на колени, стал заряжать помповое ружье «Стар». В сумке остался еще один автомат и карабин со спиленным прикладом. Это так, на всякий случай. Много оружия никогда не бывает, чаще выходит наоборот. Кеша и Штанина ни ружьями, ни карабинами не пользовались, они предпочитали автоматические многозарядные пистолеты, которые всегда таскали с собой.

Хлопнула дверь, Вяткин слышал, как по ступенькам крыльца застучали сапоги Василича. Ушел, сделал вид, что обиделся. Но навесной мотор от лодки оставил на веранде. Значит, минут через десять Огладина можно ждать обратно. Пить с сельскими мужиками — ниже его достоинства. Прикладываться к бутылке на лесопилке — последнее дело, это подрывает начальственный авторитет Василича. Побродит по округе и вернется, чтобы помириться, а заодно уж, поскольку появился повод, прикончит вторую бутылку. Поболтает языком, а потом завалится спать. Как ни крути, рыбалка откладывается до лучших времен.

Где-то вдалеке залаяла собака. Поднявшись, Вятка наполнил из ведра электрический чайник, опустил в него три яйца и, воткнув вилку в розетку, уселся у окна. На часах четверть седьмого. Время тянулось медленно. Из окна было видно темно-серое небо, рыжую прошлогоднюю осоку, припорошенную снегом. Казалось, высокие промерзшие стебли, касаясь друг друга, звенят на ветру.

Вяткин перебирал свои невеселые мысли. Десять месяцев назад он последний раз вернулся из мест заключения, по статье мошенничество, отбарабанив свои золотые четыре годика в Республике Коми под Интой. Этот срок свалился на него, как кирпич на голову. Наклевывалось конкретное дело без всяких осложнений. У верного человека в Москве Вятка взял вексель Сберегательного банка, якобы в качестве оплаты за строительные работы, выполненные в столице одной липовой фирмой, по бумагам директором которой был сам Евдоким Вяткин.

По этому векселю в местном филиале банка «Возрождение» он должен был взять наличманом чуть больше двухсот тысяч баксов и раскидать прибыль между всеми участниками предприятия. Предъявив вексель к оплате, Вятка со спокойным сердцем уехал в дом отдыха «Утес», бетонную коробку в городском пригороде, где проводили время прикинутые бизнесмены.

В начале следующей недели предстояло явиться в центральный офис банка, захватив с собой большую наволочку или сумку, и получить налик. Управляющий отделением «Возрождения» Павел Саркисов, разумеется, был в курсе, он имел большую долю, чем Вятка, поэтому был заинтересован в успешном исходе дела. Впереди маячил не убогий «Утес» с его потасканными девками, кегельбаном и шампанским, разбавленным водой из-под крана, а долгий теплый август, лирический отдых у моря в ялтинском поселке Мисхор, рядом пятилетняя дочка и любимая жена.

Но все вышло по-другому. Его взяли в одноместном номере ранним воскресным утром. Опера, даже не постучав, вышибли входную дверь. Вятку, не успевшего проснуться, стащили с кровати, не разрешив надеть трусы, навалились сверху, прижав к полу. Девчонку, с которой он проводил ночь, просто вырубили ударом в лицо. И запустили в комнату понятых. Уже в следственном изоляторе Вятка получил от Саркисова письмишко на папиросной бумаге. В иносказательных выражениях управляющий филиалом банка писал, что вины в аресте Вятки на нем нет, информация о подложном векселе пришла из Москвы из службы собственной безопасности Сбербанка. Он просил Вятку быть не слишком откровенным со следователем прокуратуры, обещал хороший подогрев и большие деньги, когда дорогой друг окажется на воле.

Одно сволочное вранье, от первого до последнего слова. Видимо, Саркисова пасли давно и, когда прижали, он сдал Вяткина как двадцать килограммов макулатуры. Получил свободу в обмен на признательные показания.

На суде он блеял что-то невразумительное, дескать, я тут вообще случайно оказался, просто мимо проходил… Филиал банка — пострадавшая сторона и так далее. Да, на Саркисова было жалко смотреть. Вторым свидетелем обвинения выступал некто Егор Агапов, изготовивший подложный вексель. Он заявил, что выполнял поручение Вятки, который якобы ему угрожал жестокой расправой. Позднее пойдет слух, что Агапова расстрелял из автомата один московский авторитет, но вскоре выяснится, что Егор сам распускал эти слухи. На кладбище закопали не его, Агапов же просто ушел в бега.

Судьба Саркисова сложилась иначе. После суда он уволился из своей конторы, уехал в Грецию, где открыл крошечный банк, такую домашнюю прачечную для отстирывания грязных денег. Еще через год труп Саркисова нашли на каком-то пустыре под Афинами. Его ранили выстрелом в грудь, но у киллера, видимо, заклинило пистолет. И Саркисова долго добивали ножом. Той крови на Вятке нет, к гибели бизнесмена он не имеет отношения. Иногда он жалел о том, что неизвестный убийца сделал то, чего не успел сделать сам Вятка.

Евдоким не винил никого, кроме самого себя, в том что оказался на нарах, он не вынашивал планов кровавой мести московскому фармазонщику Егору Агапову, даже не держал зла на бывшую жену, которая не дождалась его, закрутила роман с каким-то местным торгашом, паршивым мужиком, обремененным долгами, семьей и хроническими болезнями. С таким мозгляком баба от хорошей жизни не свяжется. Просто иногда спрашивал себя: за какую вину заседатели вычеркнули из его жизни четыре годика? За то что левый вексель в банк принес? Он занимался такими делами, о которых ночью вспомнить страшно, а тут получил реальный срок из-за бумажки с двумя колотушками и чьей-то подписью. Не таскаясь по адвокатам и гражданским судам, Вяткин отписал Ирине и дочери Оле двухкомнатную квартиру, а сам временно переехал сюда, в дачный кооператив «Сосны». Но правильно говорят: нет ничего более постоянного, чем временное.

Деньги из заначки кончились слишком быстро. Дом в две комнаты с летней верандой оказался плохо приспособленным к холодам, Вятка терпел все невзгоды и копеечную жизнь, ожидая, что вскоре подвернется настоящее дело, на котором он заработает легко и много. Время шло — то ли ребята с воли просто забыли о его существовании, то ли настоящих дел не стало — и Вяткин прочно сел на мель.

Все утро Кот, Килла и Рама томились в сенях у горячей печки, не зная, как убить время и чем себя занять. Килла купил у старухи соседки бутыль забористой самогонки, мутной, как разбавленное молоко, но на вкус подходящей. Сивушный дух перебивали запахи мяты и тмина. Начистив картошки, сварил ее на железной печке. Собачиха от доброты душевной вынесла парням плошку с квашеной капустой и огурцами.

Перекусив и опрокинув пару стопок, Рама вытянулся на пересохшей соломе, заложив руки за голову, уставился в закопченный потолок, стараясь думать о приятном. Сегодня вечером они встретятся возле сельского клуба с Катькой. Запрутся изнутри, зажгут керосиновую лампу, улягутся на ворохе старых газет, заменяющих пуховую перину. Он вернется в дом Собачихи уже за полночь, когда парни будут досматривать первый сон, ляжет на свое место, укрывшись лоскутным одеялом, снова станет вспоминать Катьку.

Мысли Кота оставались тревожными. Прошлой ночью он проснулся от телефонного звонка. Открыв глаза, долго пялился в темноту, не понимая, что за звуки долетают до него. Похоже на мелодию мобильника. Но тот мобильник потерялся неизвестно где и когда. Скорее всего, остался в гараже Кулибина или вывалился из кармана, когда Кот выходил из машины возле поста ГАИ. Звуки стихли. Почудилось, решил Костян. Закрыв глаза, он долго лежал без сна, соображая, как можно отсюда связаться с Москвой, с Настей. Стационарных телефонов в деревне, разумеется, нет, мобильники здесь видели разве что по телеку. Пока бумер стоит на приколе, остается единственный вариант: пешим ходом добраться до трассы, а там на попутке махнуть до районного центра. С почты заказать разговор, подождать час-другой, пока соединят с Москвой.

Да, план простой, совсем простой, но… Слишком много этих «но». Не факт, что Настя дома или на службе. Не факт, что он сумеет добраться до райцентра, на трассе полно ментов. Да и на почте наверняка по закону подлости окажется какой-нибудь ментяра, который просто от нечего делать проверяет документы всех чужаков. И чем кончится такая встреча? Ночевкой в КПЗ, утренним допросом. Костян прислушивался к ночным звукам, надеясь на чудо. А вдруг снова… Он уснул, так и не услышав телефонного звонка…

— Костян, может, бросим все? — неожиданно предложил Килла. — В деревне поселимся, а? Я тут пообжился, даже нравиться стало. Уезжать не хочется. Как у моего отца на кордоне: тишина, природа…

— Хорошая мысль. Останемся. Погоняла возьмем себе деревенские, — развил мысль Кот. — Рама, например, будет Пахарь-Трахарь.

Килла заржал так, что из руки вывалилась недоеденная картофелина. Он сдвинул на затылок облезлую шапку, уши которой стояли торчком, расстегнул заляпанный пятнами ватник, продолжая скалить зубы. Рама, вздохнув, даже не улыбнулся. Возможно, мысль остаться здесь навсегда показалась ему не такой уж смешной, даже наоборот. Присев на ящик, он взял березовую чурку, надвое расколол ее топором, бросил в печку.

— А у нашей хозяйки кликуха какая-то странная: Собачиха, — отсмеявшись, сказал Килла. — Интересно, это у нее от имени или от фамилии?

— Леха, — сказал Кот. — А прикинь, если бы у тебя такое же погоняло было.

— Нет, у меня такого быть не может, — покачал головой Килла. — Потому что Собачиха — женского рода.

— Ну, у тебя было бы Собач, — сказал Кот. — Или Собачих.

— Ладно, Собач, начисли нам по пятьдесят граммов, — сказал Рама.

Килла нежно, как несмышленого младенца, приподнял бутыль с самогонкой. Накатил в граненые стопарики под самый ободок, не пролив ни капли. Неожиданно Килла засмеялся, придумав, как прикольно переиначить кликуху Кота.

— Ну, давай, Кошач, — он вытянул руку со стаканчиком, чокнувшись с парнями, опрокинул стопку в рот. — За тебя, Кошач.

— И за тебя, Собач.

Килла глянул в сторону и закашлялся. На пороге стоял Димон Ошпаренный. В черных кроссовках, в бумажных кальсонах и нательной рубахе, он напоминал мертвеца, вставшего из могилы. Нос заострился, скулы выперли наружу, а щеки ввалились. Кот округлил глаза:

— Димон, ты чего встал-то?

— Все нормально. — Ошпаренный сделал несколько неуверенных шагов вперед, зацепился рукой за приставную лестницу и повис на перекладине. — Я… вышел воздухом подышать.

— Присаживайся, — Килла распахнул телогрейку. — Может, наденешь?

— Не надо. Я сидеть-то не хочу. Пойду до калитки прогуляюсь.

Отлепившись от лестницы, Димон, одной рукой держась за живот, шагнул к входной двери, зацепился за какую-то жердь, сделал еще пару шагов.

— Пойду, помогу, — Рама поднялся на ноги.

— Да не надо, — Димон обернулся и пошел дальше, медленно передвигая ноги. Он шагал осторожно, как сапер по минному полю, боясь оступиться и бухнуться на пол. На ходу покашливал и тяжело вздыхал. Видно, каждое движение причиняло ему боль. Хлопнула дверь, Ошпаренный вышел на двор.

— Вот тебе и Собачиха, — сказал Кот. — За два дня на ноги пацана поставила.

Собачиха оказалась легка на помине, она вошла с улицы, недобро зыркнула глазами по сторонам и, раздувая ноздри, крикнула:

— Вы что тут сидите?

В одной руке хозяйка зажала валенок. Кажется, она собиралась положить в этот валенок булыжник и вдарить по голове любому, кто под руку подвернется.

— Кто отпустил его?

Килла, поправив шапку, вжал голову в плечи. Показалось, первый удар валенком достанется именно ему.

— Кто, спрашиваю, отпустил его? А ну, тащите его быстро в дом!

Парни выскочили из сеней. Ошпаренный лежал неподвижно, раскинув руки в стороны, уткнувшись носом в снег. Димона перевернули на спину. Килла подхватил его за ноги. Кот и Рама осторожно приподняли плечи. Димон обмяк, он не стонал и, кажется, перестал дышать.

— Аккуратнее… Спокойно, — командовал Леха Килла.

Собачиха, кусая губу, крестилась. Димона через сени затащили в горницу, уложили на лавку у окна. Собачиха, смочив тряпку в ведре, вытерла лицо Ошпаренного, прижала ухо к его губам. Дышит. Она снова побежала к ведру, зачерпнула кружку воды.

— Уезжать вам надо, — неожиданно сказала Собачиха. — Пашка, Катькин ухажер, все спрашивает меня: кто такие. Я говорю: тебе-то что. А он говорит: вот позвоню дядьке в райцентр, тогда узнаешь что. Пашкин дядька милиционер в Полыни. Так что этот Пашка может позвонить, справки навести. Он такой, гаденыш. Уезжать вам надо…

Димон застонал, приподняв руку, стер с лица капли воды. Открыв рот, втянул в себя воздух.

Глава вторая

Месяца полтора назад Вятка получил письмишко от Кости Кота из Москвы. Кот писал, что дела идут неважно, если подвернется что-то подходящее, он не забудет о Вятке и, возможно, сам скоро нагрянет в гости. Сколько времени уже прошло, а Кот так и не появился и не дал знать о делах. Но Вятка продолжал терпеливо ждать.

И вот дня три назад Кот позвонил ему по мобильнику и сказал, что сейчас он со своими ребятами держит путь в «Сосны». Скоро будут на месте. Вятка готовился к встрече гостей сутки, на исходе второго дня понял, что никто не приедет. Телефона Кота он не знал, поэтому выспросить подробности не мог. Что ж, решил Вятка, значит, в этот раз увидеться им не судьба. Однако вместо Кота в «Сосны» неожиданно нагрянул оперуполномоченный Олег Иванович Мошкин из районного управления внутренних дел. Подъехав к дому Вятки на канареечном ментовском уазике, он без спросу прошел на веранду, сунул нос в обе комнатенки и только после этого сказал «зрась». Мошкин — человек мелкий, не фактурный. Медаль на лацкане пиджака и круглая лысина — вот и весь мужик. Зато приставучести на троих хватит.

Он проторчал у Вятки больше часа, задавая какие-то странные вопросы. Когда он откинулся с зоны? Когда последний раз виделся с Котом? Поддерживают ли старые корешки связь друг с другом? О чем говорят? Собирался ли Кот приехать сюда в ближайшие дни?

«Он вышел с зоны на год раньше моего, — ответил Вятка. — Какие уж тут контакты».

«Но ведь он звонил тебе? — щурился Мошкин. — Этого ты не станешь отрицать?»

«Не стану. За последние месяцы он и брякнул всего пару раз, — отвечал Вятка. — Как жизнь? Нормально. И весь базар».

Мошкин не верил ни одному его слову, но и поспорить не мог. Поэтому продолжал приставать с вопросами.

«Могу я знать, что случилось? — не выдержал Вятка. — Вы приходите ко мне в дом, спрашиваете, о чем хотите. И даже не объясняете причину визита и смысл вопросов».

«Честно говоря, я знаю немногим больше твоего, — вздохнул Мошкин. — Факт, что у Кота сейчас большие проблемы с законом».

«Это я уже понял, — кивнул Вяткин. — Раз вы тут, так оно и есть».

«Если он тебе все-таки позвонит или приедет… Лично я в этом очень сомневаюсь, но все-таки, — Мошкин выдержал паузу. — Так вот, скажи ему, чтобы не делал глупостей. Один раз в жизни дай человеку добрый совет. Пусть не гадит себе на голову. Договорились?»

«Если он нарисуется, я так ему и скажу, — улыбнулся Вятка. — Обещаю. Только он не из тех людей, кто любит слушать бесплатные советы».

Мошкин закрыл блокнот и, поправив медаль на лацкане пиджака, укатил в район.

…На минуту Вятке показалось, что где-то неподалеку работает автомобильный движок. Но за высокой травой и забором дороги не видно. Движок замолчал. Вятка подумал: послышалось, сюда и светлым днем никто не приезжает, а в такую рань да по такой погоде пропыхтит разве что трактор на колесном ходу. Вода в чайнике забурлила, Вятка выдернул штепсель и стал ждать, когда сварятся яйца. Неожиданно он услышал сухой хлопок пистолетного выстрела. Через несколько секунд долетели еще два негромких хлопка, и все стихло.

Вятка, открыв дверь, выскочил на порог и остановился. Предрассветные сумерки раскрасили мир в серые тона, моросил холодный дождь. На дворе никого, раскисшая тропинка ведет от дома к щербатому забору.

Сделав пару кругов возле дома своего приятеля, поплутав по буеракам, Огладин решил, что пора возвращаться назад, идти на мировую. В кармане булькала бутылка, а под ложечкой сосало. Хотелось, тяпнув сто пятьдесят, пожевать чего-нибудь, посидеть в тепле. Он вышел из кустов на дорогу, расстегнул ширинку, чтобы справить малую нужду, и замер, забыв обо всем. Прямо перед ним стояла огромная иностранная машина с темными стеклами. Откуда здесь эта махина? И людей не видно. След протекторов на дороге свежий. Значит, недавно подъехала. Но к кому прибыли гости? И где они?

Огладин, сделав несколько неуверенных шагов вперед, прижался лбом к стеклу, пытаясь разглядеть, что происходит в салоне.

— Эй, муш-шик. Ищешь кого? Или мафына понравилась?

Огладин вздрогнул от неожиданного окрика и обернулся. В нескольких шагах от него стоял невысокий парень в темной куртке и кепке. В опущенной правой руке шепелявый держал здоровую пушку. Огладин, не зная, что ответить, только пожал плечами. Он понял, что гости приехали к Вятке, больше не к кому. И не для того они здесь, чтобы душевные разговоры разговаривать или на моторе плавать.

— Мотню застегни, — сказал Штанина. — Член простудишь.

Огладин дрожащими от волнения пальцами стал застегивать пуговицы ватных штанов, но никак не попадал в дырки.

— Ты тут случайно не видел, парни из Москвы не приезжали? — спросил Штанина. — У них еще темная мафына. Большая такая, иностранная.

— Не видел, — помотал головой протрезвевший Огладин, с пуговицами он так и не справился. Он стоял навытяжку, как солдат перед генералом, закрывая ладонями растерзанную ширинку. — И машины не было. Это уж точно. Я бы знал…

— Да что вы тут…

Огладин повернул голову в сторону. Он увидел темный силуэт человека. Модная куртка, брюки заправлены в сапоги с острыми носами. Других деталей, даже лица человека разглядеть не успел. Огладина ослепила близкая вспышка, ударил пистолетный выстрел. Пуля сбила с ног. Через пару секунд Огладин открыл глаза. Он лежал грудью на земле, в левую сторону неудобно упиралась так и не открытая водочная бутылка. Боли еще не было, даже не понять, куда попала пуля, кровь сочилась откуда-то сверху, из темечка, заливая левую сторону лица, попадая в ухо. А слабость такая, будто за эти короткие мгновения из его тела насосом выкачали всю кровь.

— Хрена ты с ним базаришь? — Толмач, сжимая пистолет в левой руке, правой поправил автоматный ремень на плече. — Нашел, блин, достойного собеседника. Не видишь, кто перед тобой? Какой-то укроп, ханыга. Местный синяк.

— Да я только слово сказал, — развел руками Штанина.

— Слово… Хочешь, чтобы эта тварь по всей деревне пробежалась, от дома к дому. И рассказала, что гости к Вятке приехали? Давай все быстро кончим. Без художественного трепа.

Он ногой перевернул Огладина на спину. Поставил сапог на живот, вытирая о куртку Огладина прилепившуюся к подметке грязь. Василич моргал бесцветными ресницами. Он видел над собой два темных человеческих силуэта. Люди о чем-то говорили, но смысл слов почему-то ускользал от понимания. Огладин хотел спросить своих убийц: за какую вину в него пустили пулю. Но не успел. Ольшанский, вытерев подметку ковбойского сапога с ушками, опустил пистолетный ствол и дважды выстрелил своей жертве в голову.

…Вятка, заперев дверь на крючок, вернулся на веранду, встал у стола, соображая, что делать дальше. По-прежнему стояла тишина, занимался мутный рассвет, если бы не те пистолетные хлопки, можно было подумать, что ничего не произошло. Ошибиться Вятка не мог: стреляли именно из пистолета. Ни в деревне, ни в дачном поселке никто не держал такого оружия. И для какой оно надобности? Кур пугать? Надо бы выйти за калитку, пройтись вокруг дома. Но только не следует торопиться, сначала надо все обмозговать. Наклонившись над столом, Вятка плеснул в кружку кипятка. Почему-то сделалось холодно, прошибал озноб. Кот Тимофей спрыгнул с печки, потерся ухом о ногу хозяина.

В следующее мгновение верхнее стекло в оконном переплете веранды разлетелось в мелкие осколки. Пуля врезалась в стену. Она прилетела из-за высокой травы и голых деревьев. Стрелка не видно.

Сорвавшись с места, Вятка кинулся в комнату, распластавшись на полу, заполз под железную койку, вытащил из конфетной коробки пистолет Макарова, передернув затвор, засунул оружие под брючный ремень. Сейчас пистолет не лучшая защита. Вятка вытянул из-под кровати двустволку ИЖ-58 шестнадцатого калибра. Выполз задом из-под койки. Снял с ружья пыльный брезентовый чехол, подтянул к себе подсумок, в котором перекатывались наваленные россыпью патроны. Переломив ружье, Вятка вставил патроны в патронник, большим пальцем взвел курки, направил ствол на дверной проем. Он лежал на полу, ноги под железной койкой. Пыль забилась в нос, так хотелось чихнуть, что слезы наворачивались.

Позиция не самая лучшая, но и не самая плохая. Отсюда просматривается часть веранды, стол, оба стула. Если кто-то сунется через входную дверь, Вятка долбанет из двух стволов, изрешетив тонкую стеновую перегородку, уложит противника. Он вслушался в звуки, но слышал лишь, как мелкий дождь скребется по жестяному подоконнику. Тишина, почти как на кладбище. Ни слабого шороха, ни скрипа половицы. Кот Тимофей, почуяв опасность, забился под стол.

Ольшанский побродил вокруг дома, но не нашел и следа бумера. На задах мокла под дождем пустая собачья будка, ржавела длинная цепь. Небольшой сарай на замке. Здесь, видимо, хранится всякое барахло, которое выбросить жалко. Забора тут вовсе нет, вниз уходил склон оврага, за которым начиналось кочковатое поле, оно тянется до темного елового леса.

Ни следа автомобильных покрышек или масляных пятен. Огород зарос сорным кустарником и лебедой. Итак, они промахнулись. Кот со своими парнями сюда не заглядывал. А если и заглянул, не стал задерживаться надолго. Значит, не соврала та коровница, что встретилась им на дороге.

Толмач спустил с плеча автоматный ремень, навел ствол на окно.

— Эй, хозяин, ты жив? — крикнул он. — Выйди. Ты не пострадаешь, обещаю. Есть разговор.

Молчание. Ольшанский стер ладонью с лица дождевые капли.

— Хозяин, я, кажется, к тебе обращаюсь, — Ольшанский чувствовал, что говорит через силу, он просто захлебывается собственной злобой. Эта злоба душит его почти физически, перехватывает горло, не давая нормально дышать. — Давай потолкуем. По-хорошему. Это мое последнее предложение.

Снова тишина. Толмач нажал на спусковой крючок, дав длинную очередь вдоль и поперек стены. Со стороны веранды выстрелил Володя. В торцевую стену из своих пушек стали палить Кеша и Штанина. Они не жалели патронов, потому что сейчас не тот случай, когда стоит дорожить несколькими граммами свинца.

Вятка полз от кровати к окну, когда ударила первая автоматная очередь. И хорошо, что не встал, не подал голос. Пули прошили навылет тонкую стенку, сколоченную из бросовых досок, частью истлевших, изъеденных жучком. По сторонам брызнули осколки оконного стекла. Полетела мелкая щепа, даже оконная рама влетела в комнату, не удержавшись на гвоздях. С потолка на голову сыпалась гнилая труха. Очередь сверху вниз и поперек прошила бельевой шкаф, оторвала дверцы, вывалила белье, сложенное стопками. Рухнула вниз трехрожковая люстра из матового стекла. Вятка, вжавшись в пол, закрыл ладонями голову, будто руки могли спасти от пули.

Со стороны веранды несколько раз подряд пальнули картечью из ружья. Грохнулся на пол чайник, кипяток едва не обварил кота Тимофея, успевшего в последнюю секунду отпрыгнуть в сторону. Но кошке не повезло, одна картечина попала ей в брюхо. Вторая картечина оторвала голову.

На несколько секунд все смолкло. Стрелки перезаряжали оружие. Вятка, оглушенный пальбой, продумывал пути отступления. Махнуть через веранду, выскочить на крыльцо. Обязательно нарвешься на пулю. А если попробовать через окно? Тоже не вариант. Прямо внизу один из стрелков. Вятка станет легкой мишенью. Так куда же бежать? И кто эти люди, которые сваливаются с горы и начинают шмалять, будто на охоту приехали? Ответов не было. Он подумал, что прошлым летом все собирался выкопать погреб, а потом плюнул на свою затею, решив: на хрена попу гармонь. Что держать в том погребе? Еще он подумал, что если бы Огладин не начал заливать за воротник, они бы уже далеко ушли на моторе. И вернулись бы обратно не раньше вечера, а то и завтра, переночевав в рыбацком домике на острове. Но теперь вспоминать об этом без пользы.

Сейчас ему негде спастись от перекрестного огня. Во всем доме не найдется уголка, где можно отсидеться. Вятка провел ладонью по волосам, вытряхнув из них гнилые опилки, летевшие с потолка.

— Эй, хозяин, ты еще дышишь? — крикнул Ольшанский, поменяв расстрелянный магазин. — Не хочешь выползать, давай так поговорим.

— Давай, — отозвался Вятка.

Отталкиваясь подошвами башмаков от пола, он стал подползать ближе к окну, приволакивая ружье за ремень. Лишь бы снова не началась беспорядочная стрельба. Тогда шансы не получить пулю — минимальные.

— Нам делить нечего. И к тебе у меня нет больших претензий. Просто ответь на несколько вопросов.

Ольшанский опустил автоматный ствол, пальцем поманил к себе затаившегося в кустах Штанину. Тот подошел к хозяину, встал рядом, ожидая приказаний. Но Ольшанский только шепотом спросил, есть ли в машине запасная канистра с бензином. Получив утвердительный ответ, сказал, что бензин понадобится минут через пять, придется спалить дом вместе с этим Вяткой, живым или мертвым.

— Какие вопросы? — крикнул в ответ Вятка. Он понимал, что оказался загнанным в угол и уйти из этого угла живым ему все равно не дадут. — Чего надо?

— Мне необходимо знать, где Кот, — крикнул Ольшанский. — Я думаю, он был здесь. Правильно? Был и уехал. Но вот вопрос, где он сейчас?

— Куда он поехал? — от себя добавил Штанина.

— Кота вы только что подстрелили. Ему голову оторвало, — прокричал в ответ Вятка. — Если тебя интересует только кот, можешь забрать его. Только мышей ловить он больше не будет.

— Слышь, юморист, хочешь сдохнуть героической смертью?

Вятка уже дополз до подоконника, медленно поднялся на ноги, прижался спиной к простенку между окнами.

— Моя мама не воспитывала героев, — крикнул он, выигрывая время. — Ты спросил про кота. Я ответил.

— Ты знаешь, про кого я спрашиваю. Про какого кота. Костян Кот.

— А, про этого… Он тут не появлялся.

— Значит, он звонил тебе. Вы же еще по зоне кенты. Сто процентов звонил. И наверняка брякнул, куда он отправляется. Сказал, где именно собирается залечь на дно. Мне нужна эта информация.

— За каким хреном?

— Твой кореш увел мою тачку. Теперь я хочу вернуть свою собственность. Я честно ответил. Теперь ты говори. Скажешь правду, останешься жить. Я даю тебе хороший вариант. У человека всегда есть выбор. Говори.

Вятка по голосам уже точно определил то место, где стоят незваные гости. Метров двенадцать от окна в сторону сарая, возле правого угла. Он успеет выстрелить один раз. Перезарядить ружье ему вряд ли позволят, а от пистолета в такой ситуации толку чуть. Курки взведены. Вятка положил палец на спусковые крючки, другой рукой крепко сжал цевье. Он помолился о том, чтобы порох не отсырел и капсюли в патронах не заржавели. Осечка сейчас не нужна.

— Ну что молчишь? — крикнул Ольшанский. — Валяй, твой ход.

— Нечего сказать, — ответил Вятка.

Он встал у разбитого окна, вскинул ствол. Два мужика внизу, рядом с дровяным сараем. Их разделяет несколько шагов. Уложить одним выстрелом сразу двоих вряд ли удастся. Вятка спустил оба курка, пальнул из двух стволов, выбрав ближнюю к себе мишень.

Ольшанский, краем глаза заметив какое-то движение в темном проеме окна, успел прыгнуть в сухую траву, утонуть в ней. Ничего не подозревающий Штанина, стоявший вполоборота к окну и перезаряжавший свою пушку, не видел ничего. Он оказался удобной статичной мишенью. Картечь ударила его в грудь и в лицо. Он даже не вскрикнул. Выронив пистолет, ничком упал на землю. Вятка, оставшись стоять на ногах, переломил ружье, успел выбросить стреляные гильзы и засунуть патроны в патронник. Через секунду Ольшанский, присев на одно колено, выпустил в простенок между окнами весь автоматный магазин. Пули ударили Вятку по ногам. Упав, он ощутил боль под ребрами и в груди. Несколько мгновений он видел перед собой темный закопченный потолок, который плыл и крутился перед глазами. Тяжелые веки сомкнулись.

Вятка пришел в себя через пару минут, услышав голоса. В доме топали башмаками какие-то люди. Кажется, что-то искали или перетаскивали. Чувствуя, что быстро слабеет, скользкой от крови рукой Вятка провел по поясу, надеясь, что пистолет все еще под ремнем. Но ствола не оказалось на месте. Его уже вытащили. Вятка повернул голову в сторону. И ружья не видно. В груди что-то булькало и свистело, будто в ней дырок насверлили. Вятка видел, как два мужика затащили в комнату тело третьего. Они приволокли труп за ноги, бросили у порога. Что-то загромыхало.

— Вот Штанина номер отмочил, — сказал один из мужиков. — В своем репертуаре. Попал в такой замес.

— Ничего удивительного, — ответил другой. — Он всегда был неудачником. Всегда и во всем. С юности, нет, с самого детства. Нет, с рождения. Вот и сегодня… Только один выстрел в нашу сторону. Только один. И, естественно, продырявили именно Штанину. Хотя я рядом стоял.

— Блин, похоронить бы его по-человечески.

— Ты еще священника приведи. Ладно, давай закругляться. Некогда валандаться.

Вятка почувствовал острый запах бензина, разлитого по доскам пола. Кто-то бросил горящую спичку. И комнату охватило огнем.

Глава третья

— У каждой медали есть две стороны, — сказал Ольшанский, когда джип выехал с грунтовки на асфальт и погнал в сторону Москвы. — Нам не повезло. Но Вятка вычеркнут из нашего списка. И теперь я совершенно точно знаю, где искать Кота и его компанию. На все сто уверен, что они в Костроме. Там обретается еще один кореш этого Кота, некто Сергей Букин. Он же Бука.

Сидевший за рулем Кеша промолчал. Но голос подал Володя.

— У этого Кота может быть сотня корешей по всей стране. Очень трудно всех их отловить и прибрать, как прибрали этого Вятку.

— Ошибаешься, — покачал головой Ольшанский. — Нет у него сотни корешей. И полсотни нет. Как-нибудь я расскажу вам об этом Коте все, что знаю. Расскажу, когда нажрусь в стельку, но не сейчас. Короче, он в Костроме и точка. Но вы с Кешей не годитесь для этого дела. Тут нужны ребята покрепче.

— Покрепче? — переспросил сбитый с толку Володя. — Кто именно?

— Подойдут Жора Шелест и Тик-Так, — ответил Ольшанский. — План таков. Через несколько часов мы будем в Москве. Я заверну домой, переоденусь и смою дорожную грязь. Потом сяду в этот чертов джип и поеду в Кострому. Надо снять квартиру, все подготовить. Не тусоваться же нам в гостинице. Ты, Володя, встретишься с Жорой и Тик-Таком, я не хочу базарить с ними по телефону. Скажешь, что для них есть конкретная работа в Костроме. За все про все от силы дня три-четыре. Пусть сегодня же выезжают на место. С дороги позвонят мне, я скажу адрес, где мы остановимся. Все ясно?

— Ясно, — кивнул Володя. — Я только не понимаю, почему мы с Кешей не годимся для этого дела. Мы…

— Мы… Вы… Вы обосрались в бильярдной. Сегодня Штанину подстрелили. Завтра подстрелят вас, а заодно и меня. И ты еще спрашиваешь меня: почему вы не годитесь. Мне нужны парни, которые не скисают, когда встречают сопротивление. И не пугаются вида крови. Ведь кровь — это всего лишь жидкость красного цвета. Так что вы с Кешей найдете работяг и начинайте ремонт «Карамболя». Вернусь, улажу вопрос с деньгами. Бог даст, купим новые игральные автоматы. Но все это потом. Ясно?

— Куда уж ясней, — кивнул Володя — он был обижен в лучших чувствах.

Только под вечер Володя добрался электричкой до подмосковного городка, где обретались Жора Шелест и Тик-Так. От станции до текстильной фабрики он проехал шесть остановок на маршрутном такси. А дальше под горку пошел на своих двоих.

Прошагав пару кварталов, остановился у закусочной, наблюдая за тем, как старик в латаном комбинезоне и синем форменном фартуке собирает с тротуара в огромное ведро осколки разбитой витрины. Чтобы не порезать руки, старикан натянул рукавицы. Собрав крупные осколки, вооружился совком с длинной ручкой и метлой. Володя обратил внимание, что вдребезги размолочена не только витрина забегаловки, повреждена и входная дверь. Металлическая ручка вывернута вместе с шурупами, толстое стекло, которое и молотком не разобьешь, треснуло вдоль и поперек.

— Слышь, отец, — сказал Володя. — У вас тут что, была большая потасовка?

Старик, горестно покачав головой, посмотрел на Володю. Человек, кажется, приличный, с таким можно словом переброситься.

— Вроде этого, — кивнул уборщик. — Жора Шелест пообедать заходил. Что б его вырвало.

— И часто он у вас так обедает?

— Случается, — старик стал усердно мести тротуар.

Володя завернул за угол, поднялся вверх по улице, застроенной старыми шлакоблочными трущобами. В глубине двора стоял дом красного кирпича — семейное общежитие, некогда состоявшее на балансе ткацкой фабрики, а позже переданное городу. Сейчас тут селились все подряд.

Володя зашел в темный подъезд, загаженный не только кошками, но и людьми, глянул на то место, где когда-то стояла конторка дежурного по подъезду. Теперь в темноте были навалены разбитые доски, куски грязной фанеры и бумажный мусор. Поднявшись по лестнице на третий этаж, Володя прошел по длинному коридору с множеством дверей и деликатно постучал в комнату без номера.

— Кого там черти пригнали? — послышалось из-за двери.

Володя вошел в комнату. На железной койке с панцирной сеткой валялся здоровый мужик в джинсах на бордовых подтяжках и майке без рукавов.

— А, это ты…

Жора Шелест поднялся на ноги, вытащил из-за батареи початую бутылку водки, поставил ее на стол.

— Спасибо, — с ходу отказался Володя, зная, что пить с Шелестом не самое большое удовольствие на свете. И соврал: — Я перешел с водки на пиво.

— О… Вот как, — удивился Жора. — Для нормального человека это большое потрясение. И как ты после такого?

— Как видишь, еще жив.

— Сочувствую. Крепись, чувак. У тебя дело?

— Разумеется. Ты и Тик-Так срочно нужны Толмачу. Прямо сейчас, не откладывая, вам нужно выехать в Кострому. На своих «Жигулях», там требуется неприметная машина. Дело в том… Короче, на Толмача наехали какие-то придурки, угнали его «бэху» и разорили все наше заведение. Он хочет заплатить по счетам и вернуть тачку.

— Он должен знать, что за «спасибо» мы не работаем.

— Разве он когда-нибудь подписывал тебя на работу за «спасибо»? — удивился Володя. — Он сказал, что за тобой должок. Долг будет списан, когда все сделаете. Плюс некоторая сумма наличными. Мой босс умеет быть щедрым человеком. Когда захочет. Сейчас, похоже, тот самый случай.

— Прямо сейчас выезжать? — переспросил Жора, убирая бутылку на место. Во время работы он капли в рот не брал.

— С тем расчетом, чтобы к утру вы были на месте. Толмач позвонит тебе вечером, когда вы будете в пути. Назовет адрес, где он остановился.

Жора вытащил из кармана трубку мобильного телефона, набрал номер.

— Тик-Так, спустись ко мне, — сказал он. — Для нас есть срочная работа. Похоже, что денежная.

Закруглив разговор, подошел к заплеванной раковине в углу, пустил воду из крана. Скинул с плеч подтяжки, стянув через голову майку, плеснул на грудь пригоршню воды, стал тереть под мышками куском хозяйственного мыла. В полуголом виде он напоминал разжиревшего вахтера с мясокомбината или заслуженного забойщика скота. О Жоре Шелесте известно было не так уж много. Никто не знал, где и когда он родился. И сам он, похоже, этого не знал. Человеком он был замкнутым и не слишком образованным, но довольно хитрым. И еще очень скупым. Настолько скупым, насколько это вообще возможно.

Год назад он появился в семейном общежитии, оформил фиктивный брак с молодой ткачихой, наобещав ей несметные богатства. Но женщина получила только зуботычины, сотрясение мозга и переломы нескольких ребер.

Когда она выписалась из больницы, нашла в коридоре ту часть своих вещей, которую Жора не смог продать. Попытка войти в собственную комнату вместе с комендантом общежития, призванным для поддержки и помощи, окончилась неудачно. Жора спустил парочку с лестницы, а заодно разломал будку вахтера на входе. Больше ни ткачиха, ни комендант возле комнаты без номера не показывались.

Покончив с водными процедурами, Жора до красноты растер грудь и спину вафельным полотенцем. Вытащил опасную бритву и, намылив рожу, стал соскребать трехдневную щетину. Володя думал о том, что Шелест наверняка зашибает хорошие бабки, но живет в этой помойке, как собака. Даже хуже. Ни удобств, ни приличной женщины. Только старый телек, коврик с лебедями над железной койкой и пожелтевший от времени холодильник, который хрипит, как старик, умирающий от удушья. Куда он девает доллары? Зашивает в старый матрас, на котором спит? В землю закапывает? Или догадался открыть банковский счет? Нет, последнее отпадает. Жора скорее умрет мучительной смертью, чем доверится банкам.

Скрипнула дверь, порог переступил Тик-Так. Худой и узкоплечий, он был похож на длинную стрелку часов, может, оттого и получил это прозвище. Поговаривали, что Тик-Так имеет какой-то там пояс то ли по кэмпо, то ли по каратэ. Чтобы жить в этом доме на законных основаниях, Тик-Так наверняка изувечил не одну ткачиху.

— За срочность у нас своя такса, — сказал Тик-Так. — Это чтобы вы заранее знали. Чтобы без обид.

— Мы уже обо всем договорились с Жорой, — ответил Володя.

— Сколько их? — спросил Тик-Так.

— Четверо. Наверняка вооружены. В джипе у Толмача есть стволы. Помповик, даже Калашников.

— Не требуется, у нас все свое, — ответил Тик-Так. — Толмач хочет, чтобы объекты помучились перед смертью? Как долго?

— Час. Ну, полтора. Не более того.

— За это отдельная плата.

— Разумеется, — поморщился Володя. На эту тему ему было неприятно разговаривать ни с Тик-Таком, ни с кем бы то ни было еще. — Плата отдельная, но в пределах разумного. Обо всем договоритесь на месте с Толмачом. Там получите аванс. Остальное — в Москве, когда вернетесь. Из своей командировки.

— Зер гут, — кивнул Тик-Так и добавил: — Раньше у меня было много свободного времени. Собственно, ничего в жизни и не было, кроме свободного времени. Теперь все поменялось. Вздохнуть некогда, столько работы. В шахматы не хочешь сыграть, пока он собирается?

— Нет, спасибо, — Володя поднялся на ноги. — Все, что нужно было передать, я передал. Кроме того, нам не по пути.

Глава четвертая

К вечеру похолодало, небо снова нахмурилось, со стороны дальнего леса ветер погнал поземку. Рама вышел на крыльцо дома Собачихи, сунул за пазуху крестовой ключ. Он поежился, поднял воротник куртки, решив, что сегодня стемнело быстро, а погода испортилась. Значит, самое подходящее время свинтить колесо брошенной машины, которую он приметил еще во время первой разведки.

Неспешно шагая по улице, Рама думал о том, что уезжать из деревни сейчас не самое подходящее время. Хорошо бы повременить с этим делом. Димону нужно отлежаться еще хотя бы неделю, а там, когда он окончательно пойдет на поправку, можно со спокойным сердцем трогаться в дорогу. И точно знать, что кровотечение снова не откроется, а рана не загноится. Но Собачиха не устает повторять о том, что чует близкую беду сердцем. А днем, стоит только выглянуть на улицу, Рама ловит настороженные взгляды сельчан; местные старухи, которые вечно топчутся у магазина, о чем-то судачат, замолкают при его появлении словно по команде.

Дембель Пашка, вечно пьяненький, смурной, нарезает круги возле двора Собачихи, заглядывая через забор, что-то высматривает. Уходит и возвращается снова. Уже раза три он подваливал к Катьке со своими паскудными вопросами. Что это у тебя за новый друг появился? Это ему ты грязные портки стираешь? Откуда вообще взялись эти московские сволочи, как узнали сюда дорогу? И дальше в том же духе. Катька посылает дембеля подальше или отмалчивается, но только хуже делает, разжигая своим молчанием Пашкино злобное любопытство. Сердце дембеля разрывает ревность и жажда скорого реванша.

Куда ни плюнь, одна непруха. Поэтому деревенские каникулы придется сократить до двух-трех дней, а там сматывать удочки в Кострому к приятелю Кота Сереге Букину. Возможно, там удастся перекантоваться некоторое время, месяц или два, пока грозовые тучи не уйдут с горизонта.

Снег поскрипывал под ногами, встречный ветер бросал в лицо колкие снежинки. Рама дошагал до магазина, теперь предстояло пройти несколько дворов, миновать клуб и свернуть в глухой проулок между домами. Прохожих нет, старухи, что днем тусуются у магазина, давно разошлись. Ветер качал одинокий фонарь, горевший на так называемой центральной площади, тень одинокого пешехода перемещалась то вправо, то влево. Сюда через день приезжал автобус из райцентра, здесь же один раз в месяц, когда местным бабкам выплачивали пенсии, торговала выездная автолавка. Рама засунул руки глубже в карманы и, чтобы согреться, ускорил шаг. Из-за огромного старого вяза появилась человеческая фигура. Черная зимняя куртка с поднятым воротником, на глаза надвинута шапка с вытертым мехом. А в руках двустволка двенадцатого калибра, это тяжелая артиллерия. Рама в замешательстве остановился. Человек сделал шаг вперед, направив ствол ему в грудь. С такого расстояния не промахнется даже школьник, никогда не державший в руках оружия. Интересно, чем заряжена эта штука: дробью или картечью. Впрочем, это не так уж важно. Спастись, уцелеть, если эта сволочь все же вздумает пальнуть дуплетом, не удастся.

Господи, да это дембель Пашка. В полумраке Рама не сразу узнал его.

— Стой, — строго сказал Пашка. — Ну, опять к Катьке намылился? Чего, понравилась она тебе? Понравилась, да?

— А ты чего, без ружья не можешь отношения выяснить? — выгадывая время, спросил Рама и сделал шаг назад. — Слабо?

— Паря, я тебя первый и последний раз предупреждаю. Еще раз рядом увижу…

— И что тогда? — поинтересовался Рама. — Нас обоих убьешь?

— Мне тебя одного хватит.

— Брось, чувак, — Рама попытался улыбнуться, но улыбка не получилась. — Не дури. Ты же не в расстрельной роте служил. На пищеблоке кантовался. Как говорится, мы мирные люди. Убери свою пукалку. Лады?

Дембель помотал головой. В темных глазах светился адский огонек, ломкая Пашкина тень шевелилась на снегу. Не опуская ствола, большим пальцем правой руки он взвел сначала один курок, затем другой. Указательный палец на спусковых крючках. Остается самая малость…

— Я могу получить от жизни все, — неожиданно сказал Пашка. — Ну, почти все. Но только не то, что мне по-настоящему хочется. Какого хрена ты здесь появился? Откуда приперся сюда? И что Катька в тебе нашла? Ну что? Замашки московские? Ты меня спросил: чего потом, когда тебя снова с Катькой увижу.

— Ну, спросил, — шестым чувством Рама понял, что до стрельбы дело не дойдет. — И что?

— Отвечаю: я тебя убью. Понял?

— Давай, — кивнул Рама.

— Я тебя убью, паря! — заорал Пашка каким-то тонким писклявым голосом. — Убью!

— Давай, — повторил Рама.

Пашка крепче прижал приклад к плечу, продолжая целить в грудь. И нажал на спусковые крючки. Щелкнули пружины, но выстрела не последовало. То ли капсюли в патронах заржавели, то ли Пашка, снедаемый душевными мукам, просто забыл зарядить свою пушку. На секунду Рама, не ожидавший такого поворота событий, онемел от изумления. В следующее мгновение он шагнул вперед и носком ботинка лягнул Пашку в голень опорной ноги. Дембель вскрикнул от боли. Отступив на полшага, Рама со всего маху приложил противника кулаком по морде. И еще разок слева довесил.

Дембель опустился на колени, но свое оружие не бросил. Дернув двустволку на себя, Рама вырвал ее из рук дембеля. Свободной левой рукой еще пару раз навернул Пашке в верхнюю челюсть. Когда тот упал на снег, несколько раз ткнул, как пикой, ружейным стволом в грудь дембеля. И под ребра. По снегу раскатились вывалившиеся из карманов куртки ружейные патроны, красные пластиковые гильзы были хорошо заметны даже в темноте.

— Ты чего, сука, — крикнул Рама. — Ты чего творишь?

Дембель поскуливал, как побитая собака, и всхлипывал. Козырная карта не сыграла, он думал пугнуть фраерка, а вот теперь сам до кровавого поноса испугался.

— Нравится, тварь? — спросил Рама, тыкая стволом ему в грудь. — Завалю сейчас. Животное.

Рама отступил назад. Дембель, не скрывая слез обиды и жгучей ненависти, перевернулся на бок и стал медленно подниматься на ноги.

— Как ты мог? — он шмыгал носом, всхлипывал и кашлял взахлеб. — Мы же с ней с первого класса… За одной партой сидели… Мы с ней…

Рама осмотрел свой трофей. Почти новое ружье Тульского оружейного завода с горизонтальными стволами. Надежная вещь.

— Заряжать надо, мудила, если завалить кого хочешь, — сказал он дембелю, барахтавшемуся в снегу.

Рама подошел к дереву, перехватив ружье за ложе, развернулся и дважды саданул прикладом по стволу. Доломав оружие, он плюнул на снег и зашагал дальше, даже не обернувшись. Позади слышались жалобы и стоны Пашки. Рама злился на эту проклятую пургу, на себя самого, на ревнивого Пашку, на весь белый свет. Черт его понес улицей, ведь мог же дойти до места краем деревни. И вышло бы всего минут на десять дольше. Но теперь встреча с этим злобным придурком перечеркнула все планы. Еще десять минут назад Рама рассчитывал, что они смогут отсидеться в деревне еще хотя бы пару дней. И вот на тебе. Бляха муха.

Как пить дать, завтра Пашка отыграется за еще одно унижение. Поедет в район и вернется обратно со своим родственником ментом. Иначе эта сволочь просто не может поступить. А дальше лучше не загадывать. От мента отмазаться нечем.

Через час Рама перебросил через забор Собачихи снятое колесо. Обратно он возвращался окольным путем, по дальней окраине, не встретив на пути ни одной собаки. Присев у бумера, Рама начал работу. Заскрипел снег, на Раму легла чья-то тень.

— Ты колесо заклеил? — спросил Кот. Накинув куцее старушечье пальтецо, он выскочил из натопленных сеней, направился к будке сортира, но, увидев Раму за работой, остановился. — Неплохо получилось. Надо же, заклеил…

— Всю ночь клеил, — отозвался Рама. — Утром хозяин клея придет.

Он убрал насос и домкрат в багажник.

— Давай, Кот, собираться надо, — сказал Рама и в нескольких словах обрисовал ситуацию: встречу с дембелем, разговор на повышенных тонах, потасовку… И сделал вывод: — К утру, даже раньше, мы должны уехать. Иначе хана.

Через четверть часа Килла и Кот вывели из дома Димона, усадили его на заднее сиденье. Собачиха не вышла проводить гостей, по своему обыкновению она спала мертвым сном в своем тесном закуте за печкой.

Ошпаренный не стонал, не жаловался на боль, только, прижимая к животу ладони, повторял:

— Все нормально, пацаны. Все нормально.

Рама тронул бумер с места, выехал на темную улицу.

— Ты лавэ бабке отписал? — спросил он Кота.

— Да все нормально, — ответил тот. — Старуха нас поймет. Если все ништяк будет, позже заедем, отблагодарим. А лавэ нам самим сейчас до зарезу нужно. Каждый рубль на счету.

Обледеневшая дорога, припорошенная снегом, сделалась совсем узкой, утонула в темном лесу. Поземка быстро заметала следы бумера.

Около полуночи Сергея Букина по кличке Бука разбудил настойчивый звонок в дверь.

Справившись с дремотой, он приоткрыл глаза, раздумывая, какой черт нагрянул к нему в самое неподходящее время. Букин совершенно голый развалился на двуспальной кровати, положив голову на плечо блондиночки по имени Вика. Десять минут назад после сеанса любви он принял душ, прилег на кровать, притянув к себе женщину. И теперь очень рассчитывал хотя бы на полчаса спокойного сна. А дальше… Дальше видно будет, возможно, Вика захочет еще немного позабавиться в постели. А может, она, торопясь домой, соберется и уйдет.

Звонок снова запищал. Букин поднялся с кровати, пошарил рукой по одеялу, но не нашел ни трусов, ни майки. Подняв с пола банное полотенце, которое бросил здесь, выйдя из ванной, обвязал его вокруг талии, сунул ноги в войлочные шлепанцы и, позевывая на ходу, направился в прихожую. Он включил свет в коридоре, прижавшись щекой к двери, посмотрел в глазок. На площадке стоял узкоплечий черноволосый мужик, совершенно незнакомый.

— Кто? — спросил Сергей Букин строгим голосом.

— Я от Деляги, — ответил Тик-Так. — Он передавал тебе привет. Надо бы пошептаться.

Букин, ни секунды не раздумывая, сбросил цепочку и повернул замок. Деляга, местный авторитет, сам или через своих людей обращался к Букину, если требовалась его помощь. Тень незнакомца накрыла хозяина квартиры, человек загородил свет лампочки, горящей на лестничной клетке. В следующее мгновение Буку наотмашь ударили рукояткой пистолета по лицу, чуть выше левой брови.

Не успев охнуть, он отлетел к стене, чувствуя, что ноги подламываются, не держат, сполз вниз, присел на корточки. И получил второй тяжелый удар, пистолетом по затылку. Раскрыл рот, чтобы крикнуть во все горло, позвать на помощь, но ночной гость засадил в лицо коленом.

Жора Шелест вошел в квартиру следом за Тик-Таком. Он держал пистолет в левой полусогнутой руке, упираясь локтем в бок, готовый выстрелить навскидку. Жора заглянул в просторную ванную, облицованную итальянской плиткой под мрамор. Никого. В сортире тоже пусто.

Он вошел в единственную комнату. Увидав женщину в постели, включил верхний свет, прижал палец к губам.

— Ни звука, — тихо сказал он. — Не дай бог соседей разбудишь.

Но напоминание оказалось лишним. Вика онемела от ужаса: вместо любовника появился чужак со стволом в руке. Сунув пистолет в карман, Шелест присел на кровать, навалился на Вику, схватив подушку, крепко прижал женскую голову к спинке кровати. Вика оттолкнулась ногами от матраса, пытаясь перевернуться на бок, вырваться, но даже на сантиметр с места не сдвинулась. Шелест слышал возню в прихожей, догадываясь, что Тик-Так уже запер входную дверь и теперь за волосы тащит хозяина квартиры в ванную комнату.

— Слышишь меня, сучка, — сказал Жора и легонько ударил по подушке кулаком. — Тебя никто не тронет. Поняла меня? Пальцем к тебе не прикоснемся. При одном условии. Ты будешь вести себя тихо. Ведь это так просто: не шуметь. Ясно?

— У-ну-у-у-ну…

— Но если ты заорешь, если только пикнешь… Твою башку найдут утром на ближайшей помойке. Дошло?

Шелест ослабил хватку, подумав, что перестарался, придушил бабу. Он бросил подушку на пол. Вика дышала тяжело, с присвистом. Слезы сами против желания лились из глаз, на смазливом личике с пухлыми губками и ярко-голубыми глазами появились разводы туши и губной помады, похожие на грязь. Физиономия сделалась совсем не аппетитной. Вика, привалившись к спинке кровати, всхлипывала, вытирая слезы уголком простыни. Хотелось зареветь в голос, завыть во все горло, но угрозы Шелеста возымели свое действие.

— Хочешь попить? — спросил Жора. — У меня у самого в глотке пересохло.

Он взял с тумбочки пластиковую бутылку с минеральной водой и, сделав глоток, вложил ее в трясущуюся руку девицы. Вика, продолжая всхлипывать, никак не могла поднести горлышко к губам. Нижняя челюсть дрожала, даже голова тряслась.

— Мы хорошие ребята, — сказал Шелест. — И никогда не обижаем людей, если не обидели нас. Сиди спокойно и думай о хорошем.

Он поднялся на ноги, включил верхний свет, отошел в дальний угол, где на трюмо стоял радиотелефон и автоответчик. Потыкав пальцем в кнопки, он отмотал магнитную ленту назад и, убавив громкость, стал слушать записанные сообщения, краем глаза наблюдая за Викой. Женщина с расстроенными нервами, к тому же напуганная до смерти, способна выкинуть любой фортель. Шелест прослушивал запись, но не находил ничего интересного. Так, какая-то дамочка просит Букина о срочной встрече. Другая дамочка низким грудным голосом мягко корит Сергея за то, что он позабыл о назначенном свидании, не пришел, а она, как дура, ждала его под дождем и снегом, чуть насмерть не замерзла. И еще одна баба… И еще…

У всех разные голоса. Этой Вике, наверное, интересно узнать, что она далеко не единственный любовный трофей Сережи Букина. Пожалуй, этот парень что-то вроде местного Калигулы и Казановы в одном лице. Короче, жеребец, которому долгое воздержание за годы, проведенные за колючкой, помогло не растратить мужские способности. И теперь этим способностям нашлось достойное применение.

В ванной комнате Тик-Так, не любивший терять время попусту, так обработал физиономию Буки, что она больше напоминала рубленый бифштекс, чем человеческое лицо. Левый глаз заплыл и закрылся, правый заливала кровь из раны на лбу, поэтому своего мучителя Букин почти не мог разглядеть.

Задавая новый вопрос и не получая нужного ответа, Тик-Так отводил ногу назад, норовя подметкой или каблуком ботинка снова приложить свою жертву по лицу. Закрываясь, Бука лежал возле бортика ванной, иногда, когда Тик-Так брал передышку, пытался встать, упираясь в выложенный плиткой пол. Но рука, сломанная в предплечье, быстро налилась синевой, распухла, как бревно. Перекрутилась и не хотела разгибаться. Букин выплевывал выбитые зубы и получал новый удар. Тик-Так никогда не трогал противника руками, если можно ударить ногой.

Выбившись из сил, Тик-Так вытер физиономию полотенцем. Бросив его на пол, закурил. Отступив на два шага, привалился спиной к стене, наблюдая, как голый мужик барахтается в луже собственной крови. Тик-Так думал о том, что в этом мире много лишних людей. Слишком много. И слишком много чужих ошибок. Этот Сергей Букин сам виноват во всем, но даже не понимает этого.

— Ты говорил с Котом? — в десятый раз Тик-Так повторил один и тот же вопрос. — Когда и о чем базарили? Можно же договориться по-хорошему. Мне нужно не так уж много. Узнать, когда появится Кот и чем он тут собирается заниматься. Мне нужно быть в курсе всех его планов. Понимаешь?

— Понимаю, — прошептал Букин, облизывая треснувшую губу. — Чего тут не понять?

— И отлично, чувак. Я сразу подумал, что мы сумеем обо всем договориться.

— Только…

— Что «только»?

— Только я не продаю друзей, — покачал головой Букин.

Тик-Так отвел ногу и с размаху ударил Букина в живот. Разговор затягивался, и он решил не жалеть ботинки.

Когда Шелест дошел до восемнадцатого сообщения, стало тошно слушать. Опять бабий голос. Кажется, все местные потаскушки сговорились по очереди насиловать Сережу, передавая его, как эстафетную палочку, из рук в руки.

Стоп. А вот это уже интересно.

«Серега, привет, это Костян Кот, — голос доносился издалека, с трудом пробиваясь сквозь треск помех. — Не смог до тебя дозвониться, потому что не могу пользоваться мобильником. Короче, тут такая тема. У нас кое-какие проблемы. Нужно спокойное место, где можно отсидеться. На днях хотим приехать к тебе без приглашения. Точный день назвать не могу. Надеюсь, что ты нас потерпишь какое-то время. Увидимся. Пока.»

Короткие гудки. Жора Шелест отмотал ленту назад, снова прослушал несколько фраз, сказанных Котом. Затем дослушал до конца все сообщения, но больше ничего примечательного не нашел. Он выключил аппарат, выдернул телефонный кабель из розетки, подошел к кровати и, присев на мягкую кушетку, начал смолить новую сигарету. Дамочка продолжала тихо лить слезы.

— Ну что ты плачешь, тут покойника нет, — сказал Шелест, стараясь успокоить Вику, но напугал ее еще сильнее. — То есть, пока нет.

Вика поджала ноги, уткнулась лицом в колени. Здесь, в комнате, можно было услышать много из того, что происходило в ванной комнате. Долетали какие-то отдельные фразы Тик-Така, тупое мычание Букина, его стоны, всхлипы, невнятное бормотание. Тик-Так снова о чем-то спрашивал, Букин харкал, охал и о чем-то просил. Наверное, человека неподготовленного такая музыка немного расстраивает. Женщина, чтобы не слышать этих звуков, закрыла уши руками.

Жора Шелест поднялся, взял со стула женскую сумочку, вывалил ее содержимое на кровать. Перелистал паспорт и записную книжку, покопался с мобильным телефоном.

— У тебя есть муж, — сказал Шелест женщине. — Ты его любишь?

— Лю… Люблю.

— А кем он работает?

— Э-э-э… Экспедитором на молочном заводе.

— Понимаю, — улыбнулся Шелест. — Он много мотается, склад, торговая точка и снова склад… Поздно возвращается домой. А тебе, наверное, очень одиноко. Да?

— Да, — женщина всхлипнула.

— Я смотрю, у тебя и родители живы, — изучив записную книжку, Шелест сунул ее себе в карман. — Будем иметь это в виду. Ведь ты не хочешь умереть мучительной смертью, правда?

— П-правда. Не хочу.

— И не просто умереть. Сначала ты похоронишь всех близких и дальних родственников, и только потом сама приберешься. В последнюю очередь. Понимаешь, о чем я?

— Да. Понимаю.

— Поэтому будь умницей. Не делай глупости, которые потом невозможно будет исправить. Побольше молчи и поменьше вспоминай о том, что ты тут видела. Ладушки?

— Хо-хорошо, — Вика никак не могла справиться со слезами.

— Кстати, у тебя и ребенок есть. Четыре годика. Надо же. Они такие забавные в этом возрасте. Ты его береги. С детьми всякое случается. Не стану объяснять.

Жора Шелест хотел что-то добавить, но промолчал. Было слышно, как в ванной комнате один за другим прозвучали три хлопка, совсем тихих, словно выстрелили из пневматического ружья. Тик-Так использовал глушитель, чтобы не поднять на ноги соседей. Все звуки стихли, потом полилась вода из крана. Это Тик-Так протирал полотенцем ботинки, мыл руки и лицо. Послышались шаги. Тик-Так вошел в комнату, в ответ на вопросительный взгляд Шелеста поморщился и отрицательно помотал головой.

— То ли он и вправду ни хрена не знал, то ли по жизни был таким упертым, — Тик-Так пожал узкими плечами и неожиданно засмеялся…

Друзья вышли из квартиры, спустились вниз и завернули за угол дома, где за рулем джипа томился Ольшанский.

— Что вы так долго копались? — включив двигатель и тронув машину с места, спросил он. — Я беспокоиться начал. Уже хотел подниматься.

— Ну, честно говоря, мы задержались всего минут на десять — пятнадцать, — ответил Жора Шелест, севший на переднее место. — Там, прямо в постели этого придурка, оказалась одна сучка. Такая лярва с сиськами… Мы решили, почему бы не совместить полезное с приятным. Уж коли так фишка легла. Вообще к этому козлу, уже покойному, бабы липли, как дерьмо к ботинкам. Я стал слушать сообщения на автоответчике от разных потаскушек, со счета сбился.

— А что с этой бабой, я не понял. Надеюсь, вы ее…

— Жива, — сказал Шелест. — Я забрал ее записную, срисовал номера, записанные в памяти мобильника. Она вся как на ладони. У нее родители, любимый муж, ребенку четыре года. Эта к ментам не пойдет. Или я ни черта не понимаю в людях.

— Ты в ней уверен?

— Господи… Разумеется, уверен. Как бы ты сам поступил на ее месте? Через полчаса она запрет квартиру, выйдет из подъезда и бросит ключи под решетку ливневой канализации. Дверь металлическая, обита кожзаменителем, трупный запах соседи услышат через наделю, не раньше. К тому времени мы уже всё закончим и забудем, что тут было.

— Хорошо. Что по нашему делу?

— На автоответчике голос Кота, только не понятно, когда именно он сюда звонил. Думаю, дня два назад или около того. Кот просит, чтобы дружбан помог ему отсидеться в тихом месте, пока не уляжется вся пыль. Судя по плохой связи, он где-то далеко. Но не сегодня, так завтра здесь обязательно нарисуется. Остается ждать. Сейчас Тик-Так возьмет жигуль, вернется обратно во двор, подежурит.

— Да, подежурить не вредно, — кивнул Ольшанский. — Вдруг эта мразь объявится среди ночи. Хрен поймешь, какой кашей забита его тупая репа.

— Подежурим, конечно, — ответил Жора Шелест. — Но Кот в любом случае отсюда никуда не денется, тоже станет ждать своего кента во дворе. Возле подъезда стоит красная «мазда», тачка покойного Буки. Документы на машину я видел на хате. Если Кот со своей бригадой объявится, то сразу поймет, что дружбан где-то здесь. Он рядом, потому что не мог смотаться надолго, бросив любимую машину. Возможно, нам придется не поспать пару ночей.

— Надеюсь, что только пару, — согласился Ольшанский. — Мы будем работать без всякой спешки, разыграем все до верного. На бумере не должна появиться ни одна царапина, а Кот и его шпана… С этими паскудами все ясно.

Часть третья. Страх смерти

Глава первая

Дорога тянулась долго, к утру Димона растрясло, у него снова начались боли и подскочила температура. Остановились в каком-то поселке, название которого даже не успело засесть в памяти.

Оставив бумер точно посередине центральной площади, на том месте, где летом красовалась самая большая в здешних местах цветочная клумба, заглянули в аптеку, купили аспирин, антибиотики и минералку. Вернулись, чтобы оставить таблетки Димону, и снова ушли, на этот раз перекусить в кафе «Три толстяка». Время завтрака давно миновало, до обеда далеко, поэтому посетителей в придорожной «стекляшке» почти не было, а торговали не наваристым борщом и мясными котлетами, а куриным салатом, сосисками и пиццей.

Перекусив на скорую руку, вернулись к машине, покормили Димона.

— Это не пицца, — жаловался Ошпаренный. — Это что-то вроде подметки солдатского сапога, посыпанной сыром. Лучше бы вы мне сосиски принесли.

— Сосиски тут совсем паршивые, — ответил Килла.

— Кафе «Три толстяка», — не унимался Димон. — Надо же до такого допереть. В этих «Толстяках», на этой поганой пицце и зеленых сосисках лишней жиринки не нагуляешь. Если во всем этом поселке и встретишь трех толстяков, то это будут люди, опухшие с голоду.

Изложив все свои жалобы на местную стряпню, Димон с аппетитом проглотил большую пиццу, предварительно разорвав ее на куски, выпил воды и немного успокоился. Поджав ноги, прилег на заднем сиденье.

— А Кот куда делся? — спросил он, стряхнув со штанов крошки и прикурив сигарету. — Он вроде бы с вами вернулся.

— На почту пошел, — ответил Рама. — Отзвониться хотел своей Насте. Бросил девку и пропал. Это называется настоящий жених. Это из-за Насти он всю дорогу дергался и места себе не находит.

— У него любовь, — вздохнув, ответил Килла. — Это понимать надо.

— Да, любовь, — кивнул Рама.

Он вспомнил Катьку, с которой так и не успел попрощаться. Наверняка она поутру, как обычно, пришла в дом Собачихи за отваром для больной матери, а московских гостей след простыл, укатили ночью и даже «до свидания» не сказали. Интересно, что она подумает о Пете Раме? Чего стоят его слова о высоких чувствах, его обещание вернуться… Переспал с ней и бросил, как последнюю потаскушку. Сбежал, испугавшись какого-то дембеля недоноска, родственник которого в ментуре служит. Вот что Катька подумает. Господи, он так и не сказал ей всего того, что хотел сказать. И выпадет ли еще случай встретиться и поговорить. Большой вопрос. Петя Рама повернулся к Килле и неожиданно, даже для самого себя, сказал:

— Знаешь, жизнь без любви — это даже не полжизни. Это гораздо меньше.

Килла удивленно заморгал глазами. Таких речей от Рамы слышать еще не доводилось.

— Слышь, чувак, вон аспирин лежит, — ответил Килла. — Ты прими, не стесняйся. Кажется, у тебя тоже температура поднялась.

— Я в порядке.

— Тогда скажи: где это ты таких слов нахватался? Про любовь, морковь и зеленые помидоры? От этой девицы из деревни? Ну, которая нам грязные шмотки стирала? От нее?

— Заткнись. Твой номер восемь: позже спросим.

— А ты не корми меня своими соплями в сахаре. Любовь… Что я, совсем что ли обиженный?

Рама клевал носом, не слушал. После трудного вчерашнего вечера и бессонной ночи тянуло в сон, голова сама клонилась на грудь. Под утро на три часа за баранкой его сменил Кот. Рама, перебравшись на заднее сиденье, уселся на самый краешек дивана, боясь потревожить Ошпаренного. Димон лежал, согнув ноги в коленях, подложив под голову скомканную куртягу. Он беспокойно ворочался, забывался сном, стонал, снова просыпался. Шепотом проклинал весь белый свет и свою горькую долю. Рама так и не сомкнул глаз. Если бы можно было прямо сейчас немного вздремнуть, он бы считал себя счастливейшим человеком на свете.

Но с минуты на минуту вернется Кот, нужно ехать. Авось, в Костроме дадут отоспаться, он ляжет на чужой продавленный диван, из которого вылезли все пружины и тысяча голодных клопов. И вся компания увидит, что такое настоящий сон. Нет дивана, на полу пристроится и проспит часов десять, а то и все двенадцать. Ехать недолго, час с небольшим или около того. Значит, отдых совсем скоро. Остается немного потерпеть.

— Проснись, чувак…

— Я не сплю, — разлепляя веки, пробормотал Рама.

— Но у тебя глаза закрыты.

— Отстань. Отвялься от меня и засохни.

— Серьезно, ты бы поспал, пока Кот ходит, — сказал Килла, будто угадал чужие мысли. — За рулем я могу посидеть. До Костромы как-нибудь доеду.

— Я уже спал прошлой ночью пару часов, — вскинул голову Рама. — Два часа — нормально. Мне не нужно дрыхнуть целую неделю, чтобы быть свежим.

— Ну-ну, — усмехнулся Килла. — От тебя свежестью так и прет. Сейчас бы тебе подушку и грелку в полный рост, какую-нибудь девку с большими сиськами. Хотя… Ты и без грелки на ходу закемаришь. Ну, чего ты лыбишься? Ни хрена смешного, когда водила засыпает на скорости сто километров.

Ожидая, пока соединят с Москвой, Кот проторчал на почте около часа. За стойкой скучала телефонистка, женщина неопределенных лет с пышной прической, приколовшая на лацкан цветастого платья брошку, похожую на значок гвардейца. Она переворачивала страницы многоцветного журнала, пристально вглядывалась в лица мужчин, будто искала и не могла найти среди них своего единственного принца. Костян, усевшись на стуле в темном углу, нетерпеливо поглядывал на часы и жевал обломанную спичку.

Он думал о том, что сегодня в будний день Настя наверняка на работе, или на очередной бизнес-конференции, или на семинаре для деловых людей, счет которым давно потерян. Но Зинаида Петровна, ее мать, разумеется, торчит в квартире. Она домохозяйка, человек не слишком общительный, посвятивший себя семье, заботам о муже и любимой дочери. Сейчас Зинаида наверняка что-то стряпает на кухне и вполуха слушает радио. Если не удастся дозвониться до Насти, он поговорит с ее матерью. Хотя бы передаст через нее, что он срочно уехал в другой город по делам, когда вернется, точно не знает, но обещает перезвонить в выходные, сам все объяснит Насте.

Он выплюнул разжеванную спичку и, обломав серную головку другой спички, сунул ее в рот.

Сейчас Костян жалел, что отношения с родителями Насти не сложились с самого начала, с первого дня их знакомства. Отец, Владимир Николаевич, доктор физико-математических наук, член президиума какой-то там Академии, человек бесконечно далекий от реальной земной жизни и бытовых проблем, занимал должность заместителя директора по научной работе в одном из закрытых институтов. Он знал себе и окружающим его людям цену, и больше всего не любил тратить время на пустяки и пространную болтовню. Вечно поглощенный делами, неразговорчивый, даже угрюмый, он не расставался с огромным портфелем из свиной кожи, под завязку забитым документами. Возвращаясь домой, запирался у себя в кабинете, до поздней ночи шелестел своими бумажками, потом выключал настольную лампу, облачался в полосатую пижаму, похожую на арестантскую робу, снимал очки и ложился на скрипучий кожаный диван.

Когда Настя пригласила Кота к себе домой, Владимир Николаевич соизволил выйти из кабинета в большую комнату, протянул для пожатия вялую ладонь, на ощупь похожую на дохлую рыбину, выброшенную на берег. Усевшись за круглый стол под люстрой, поковырял ложечкой кусок торта, отхлебнул чая и задал Косте несколько вопросов:

— Чем занимаетесь, молодой человек? — бумажной салфеткой Колесников протер стекла очков. — Точнее сказать, чем зарабатываете на жизнь?

— Я перегонял машины из Европы в Россию, — ответил Кот. — Но это в прошлом. Спрос на подержанные иномарки немного снизился. Поэтому я подумываю о другой работе.

— Вот как? — стекла очков блестели, щеки Владимира Николаевича Колесникова налились красками жизни. Верный признак того, что он немного волновался, а короткий рассказ Кота задел его за живое. — Значит, вы подумываете о другой работе? И о какой же, позвольте спросить, работе вы подумываете? Наверное, вам предлагают разные должности, но вы не торопитесь с выбором. Взвешиваете все «за» и «против», дело-то серьезное.

Колесников засмеялся собственной желчной остроте. Странный смех, будто по полу рассыпали сухой горох. Оказывается, этот научный сухарь обладает своеобразным чувством юмора.

— Папа, я ведь все уже тебе сто раз рассказала, — Настя нервно постукивала ложечкой по чашке. — Чем он занимается и все такое прочее.

— Но я сам хочу поговорить с Константином, — Колесников постарался дружелюбно улыбнуться гостю, но не смог, лицо исказила брезгливая гримаса. — Ты ведь не откажешь отцу в этом удовольствии? Поговорить с нашим гостем?

— Не откажу. Но ты, как говорится, полегче на поворотах. Человек первый раз в нашем доме. Костя чего доброго решит, что ты прокурор, а не человек науки.

Настя, стараясь скрыть раздражение, отвернулась к телевизору. Перед приходом Кости она взяла с отца честное благородное слово, что он не станет задавать свои вопросы с подковырочкой. Но Колесников не подумал сдержать обещание. Теперь оставалось слушать этот неприятный тягомотный разговор, дожидаясь, когда же он наконец закончится. Зинаида Петровна молчала, она сосредоточенно жевала сухое печенье и пила чай с молоком, будто ничего не слышала.

— Настя говорила, у вас десять классов, — сказал Владимир Николаевич. — М-да, маловато… Не самое блестящее образование по нынешним временам. Продолжить учебу не собираетесь?

— Понимаете ли, — замялся Костян, — я уже основательно позабыл школьную программу. Столько лет прошло с тех пор. А в институт поступать, кажется, уже поздновато. Как я буду выглядеть среди этих мальчишек, вчерашних школьников? Как-то неадекватно. Глупо.

— Глупо, если вы не станете учиться дальше, — поправил Колесников. — Не буду перегружать вашу голову сентенциями типа «ученье — свет». Но на работу к себе в институт я бы не взял человека с десятилеткой. Даже на должность лаборанта с копеечной зарплатой.

— Что ж, буду делать выводы, — кивнул Кот.

— И как заработки? — Колесников потер большой палец об указательный, будто считал бумажные деньги. — Теперешние и будущие. Что в перспективе?

— Ну, не то чтобы я купаюсь в деньгах, но на хлеб с маслом хватает, — ответил Костян. — Короче, грех жаловаться. А в перспективе не знаю…

— Понимаю, вам грех жаловаться, — Колесников вложил в эту фразу весь сарказм, съедавший его душу. — И мне, наверное, грех жаловаться. У вас с Настей серьезные отношения. Она говорила, что вы чуть ли не пожениться хотите. Ну, поставьте себя на мое место. Единственная дочь, на которую мы с матерью всю жизнь молились, которая вышла в люди не отцовскими хлопотами, а собственными стараниями, достается такому человеку. Нет, я не хочу сказать о вас ничего дурного…

— Слава богу, — вздохнул Кот.

— Сразу видно, вы многого добились в жизни. Как-никак десять классов осилили, перегоняете чужие машины. И заработков хватает аж на хлеб с маслом. Честно говоря, я никогда не предполагал, что Насте достанется блестящая партия. А у меня появится такой, с позволения сказать, выдающийся зять.

— Во мне нет ничего выдающегося, — буркнул Кот, хотелось провалиться в тартарары вместе со стулом.

Он хорошо понимал, что ученый муж вызывает его на скандал. Пусть выговорится, выльет на него свою желчь, сорвет злость. Главное не грубить, хотя очень хочется ответить достойно. Главное не срываться с нарезки. Интересно, что бы сказал Колесников, узнай он о тех годах, что Костян качался на киче, о тех годах, что проползли за трехметровым забором, за колючкой в Республике Коми. Страшно подумать.

— Но, помимо десяти классов, у меня есть руки и голова на плечах. И кое-какой жизненный опыт, который в институтах не наживешь. Опыт дорогого стоит.

Колесников многозначительно посмотрел на супругу, Зинаида Петровна осуждающе покачала головой. Вот жених в дом пришел, ему на хлеб с маслом хватает. И жизненный опыт у него есть, кое-какой. Что ж, именно о таком человеке они с мужем и мечтали.

От Насти Костян уже слышал, что до их знакомства Зинаида Петровна очень рассчитывала сосватать дочь за одного прохиндея, диктора с телевидения. И дело, казалось, вроде как на мази. Хотя Настя не была в восторге от идеи матери и с этим чертовым диктором ее не связывали ни близкие отношения, ни теплые чувства. Но родители твердо стояли на своем, решив: стерпится — слюбится. Молодой человек из хорошей семьи. У него престижная работа, общественное положение и нет больших долгов. Чего еще желать? Правда, тот диктор был дважды женат, от второго брака ребенок подрастает. Морда смазливая, человек он не скупой, поэтому бабье слетается к нему, как мухи на мед. Но на такие мелочи можно закрыть глаза. Женщины всегда липнут к публичным людям. А два неудачных брака… Не всем везет и со второй попытки. Третья обязательно окажется успешной.

Если бы с диктором не выгорело, Зинаида Петровна уже рассматривала другой вариант: декан кафедры международных отношений одного из московских вузов. Человек не первой молодости, зато надежен, как боевой танк. Такой, задрав штаны, не побежит за первой юбкой… И вот все старания Зинаиды Петровны пошли прахом. Настя встретила этого безработного разгильдяя, человека совершенно не серьезного, не годного для семейной жизни.

— Вам, если не ошибаюсь, уже перевалило за тридцать, — продолжал напирать Колесников. — А вы до сих пор на распутье. Так сказать, не выбрали жизненную стезю. Вот машины перегоняли, еще чем-то занимались. Теперь снова работу ищете. Вам не кажется, что эти поиски несколько затянулись? Мягко сказано, затянулись.

— Мне кажется, что я опаздываю, — Костян посмотрел на часы и поднялся из-за стола. — Дела. Честное слово, надо бежать. Спасибо за чай. Очень душевно посидели. Я в вашем обществе отдохнул. Постараюсь к нашей следующей встрече лучше подготовиться. Для начала хотя бы жизненную стезю выберу.

Настя, сидевшая, как на иголках, подскочила и понеслась провожать жениха до машины. Вечер оказался бездарно испорченным, скомканным. Зинаида Петровна, молчавшая, как индийская гробница, напоследок выдавила из себя «до свидания». Костян еще пару раз приходил в дом Насти, но последние две встречи с ее родителями оказались ничем не лучше первой. Зинаида Петровна угрюмо молчала. Колесников тарабанил о мужской ответственности, о жизненном призвании, пытался иронизировать… Всей его трескотни не вспомнить.

— Мужчина, пройдите в кабинку, — сказала телефонистка. — Есть связь с Москвой.

Костян вышел из глубокой задумчивости, почему-то подумал, что в кабинку должен пройти кто-то другой, не он, дико осмотрелся по сторонам. На почте Кот оказался единственным посетителем. Если не считать старухи, которая, встав за столиком у витрины, полчаса писала адрес на конверте и приклеивала марку.

— С мобильным телефоном? — с надеждой спросил Кот.

— Мобильный телефон не отвечает, — покачала головой телефонистка. — Я трижды набирала. Соединяют с квартирой.

Поднявшись со стула, Костян выплюнул изжеванную спичку, плотно закрыл стеклянную дверь телефонной кабинки, снял трубку.

Голос Зинаиды Петровны, как обычно, оказался ровным и спокойным:

— Да, Константин, я вас узнала.

— Понимаете ли, у меня тут ситуация… Ну, короче, не совсем обычная, — пробормотал Кот. Он проклинал себя за то, что, имея в запасе вагон времени, даже не придумал, как складно соврать. — Одному клиенту потребовалось перегнать машину в другой город. Пришлось согласиться, работа срочная, а ему больше некого было попросить. И как назло мой мобильник сломался.

— Разумеется, сломался, — не дослушала Зинаида Петровна. — И работа срочная. Понимаю. Итак, что вы хотели, Константин? Я вас слушаю.

— Хотел узнать, как там Настя, — сказал Кот. — Хотел передать, чтобы она не волновалась за меня. В выходные обязательно позвоню. И все расскажу, все объясню. Она будет дома в выходные?

— Очень сомневаюсь, — Колесникова фыркнула. — Значит, вы не в курсе? Значит, это я должна вам все сказать?

— В курсе чего? — сердце защемило. — И что, собственно, вы должны мне сказать?

— Ну, Константин, мы взрослые люди, поэтому давайте поговорим начистоту, — в голосе Колесниковой прорезались металлические нотки. — Этот разговор давно пора начать, но теперь помогли обстоятельства. Есть повод. Нам с отцом звонил следователь прокуратуры, интересовался вами. Задавал всякие неприятные вопросы. Как вы познакомились с Настей? Давно ли встречаетесь? Что вас связывает: чувства или общие дела? Мы с мужем так и не поняли, что, собственно, произошло. Не спали всю ночь. На следующий день Владимир Николаевич поехал в прокуратуру, чтобы разобраться, что к чему.

— В прокуратуру? — переспросил Кот.

— Именно. То ли следователь не захотел объяснить все до конца, то ли мой муж слишком жалеет меня, чтобы сказать правду. Я поняла одно: вы замешаны в какой-то совершенно ужасной истории. Вас подозревают не только в угоне автомобиля. Не только…

— Но послушайте…

— Я не договорила. Вероятно, это и есть тот самый автомобиль, который вы сейчас куда-то перегоняете. Впрочем, не в этой машине дело. Вы совершили что-то страшное, непоправимое. Я — мать, и материнское сердце говорит мне, что вы ужасный человек. Способный на все. На подлость, на ложь, на предательство. Даже на…

— Все это не так, — сказал Кот. — Ну, не совсем так. Вы сгущаете краски. Это не ужасная история, это цепь трагических совпадений и недоразумений. Я постараюсь вам все объяснить. Не по телефону, разумеется, при встрече. Вы должны меня понять. Должны хотя бы выслушать.

— Ошибаетесь. Я ничего вам не должна. И на мое понимание, на мою жалость не рассчитывайте.

— Хорошо, тогда передайте Насте…

— В ближайшие выходные ее дома не будет, — снова перебила Колесникова. — И в следующие выходные тоже не будет. Так что понапрасну не обрывайте телефон. В последнее время у меня с дочерью складывались сложные отношения. Из-за вас. Я не хотела… Впрочем, что я говорю, вы все сами знаете. Не хотела, чтобы вы были рядом с Настей. Теперь у нее хватило ума послушать родителей. Настя уехала в Париж, как вы знаете, у нее открытая виза. И привета вам не передавала.

— То есть как уехала? Надолго?

— Думаю, что надолго. Возможно, навсегда. Она поживет там, пока не забудет вас совсем. Не вычеркнет из своего сердца. Она найдет достойного мужчину. Насколько я знаю, Настя хотела остаться во Франции. Что ж, пусть так и будет. Возможно, это даже к лучшему.

Минуту Кот молчал, переваривая эти новости.

— Вы слышите меня? — спросила Зинаида Николаевна. — Нас не разъединили?

— Я вас слышу. Можно узнать ее телефон в Париже?

Глупее вопроса нельзя было придумать. Костян поморщился, поняв, что брякнул очередную глупость. Телефон в Париже… Так его тебе и дали, губы раскатал. Это даже не смешно.

— Телефона я не знаю, а если узнаю, вам от этого пользы не будет, — неожиданно Зинаида Николаевна заговорила с напором и страстью. — Послушайте, Константин. У вас с Настей все равно ничего не вышло бы. Вы слишком разные люди. Она чистая, хорошая девушка. А вы… Если вы свою жизнь испачкали… испачкали грязью, не пытайтесь сделать того же с жизнью моей единственной дочери. Это все, о чем я вас прошу. И еще: не звоните сюда больше. Никогда. И не показывайтесь нам с Владимиром Николаевичем на глаза. В противном случае мы обратимся в милицию. Поняли меня?

— Понял, — вздохнул Костян. — Чего тут не понять?

В трубке запикали короткие гудки отбоя. Он повесил трубку, походкой паралитика вышел из кабинки, остановившись перед стойкой телефонистки, расплатился. Женщина, склонив голову набок, посмотрела на него то ли с интересом, то ли с жалостью. И не поймешь сразу. Кабинка стеклянная, на почте тихо, как в могиле. Телефонистка не подслушивала чужой разговор, но волей-неволей слышала все его реплики. Отсчитав сдачу, спросила:

— Что, неприятности? Не расстраивайтесь. Все пройдет.

— Если человека уже шарахнули кирпичом по балде, расстраиваться поздно. Потому что уже ничего не исправить.

Костян вернулся на площадь, выкурил сигарету.

— Ты чего так долго ходишь? — спросил Леха Килла.

Костян только вздохнул и ничего не ответил. Потеснив Ошпаренного, устроился на заднем сиденье, прикурив сигарету не с того конца, закашлял. На языке Рамы вертелся добрый десяток вопросов, он обернулся назад, но глянув на хмурую физиономию Кота, решил пока ни о чем не спрашивать. Дал по газам, вырулил на дорогу и молча погнал машину.

Ошпаренный, подобрав ноги к животу, дремал. Костян смотрел в окно, но ничего не видел. Он спрашивал себя: соврала ли Зинаида Петровна, отыгравшись за старые обиды, или сказала правду? В том-то весь ужас: это очень похоже на правду. Телефонный звонок следователя, бессонная ночь родителей, визит отца в прокуратуру. Это враньем не пахнет. А вот главное известие, скорый отъезд Насти в Париж, больше похожий на бегство — что это, правда или ложь?

Костян вспомнил день, когда встретил свою любовь.

Глава вторая

Кот познакомился с Настей, возможно, в самом романтическом месте на земле, в Париже. Холл гостиницы «Аврора» был залит солнцем, пахло весной и несбывшимися надеждами, которые скоро сбудутся. Костян, прилетевший из Москвы позавчерашним утром, снял на трое суток дешевый одноместный номер с убогой кроватью в стиле ретро, тумбочкой и телевизором. Окно выходило во двор, с высоты второго этажа открывался захватывающий вид на вымощенную булыжником и заставленную мусорными баками улицу. Костян решил, что за двое-трое суток успеет закруглить все дела и обратно в Москву вернется на новеньком шестисотом мерсе.

Утром он, надев единственный, по его мнению, приличный костюм, завязав узел галстука, вышел из номера, чтобы купить сигареты и перекусить в пиццерии на углу. Спустился вниз по винтовой лестнице, кивнул старику консьержу, сидевшему за стойкой. Старик снял очки и в ответ помахал рукой. Костян сделал несколько шагов к стеклянной двери. И остановился.

В кресле возле витрины сидела девушка, мимо которой нельзя было пройти, не задержав на ней взгляда. Про себя Костян, считавшийся специалистом по женскому полу, отметил, что перед ним настоящая «артикль де Пари», стопроцентная французская штучка, которая, если бы того захотела, стала ведущей моделью журнала «Вог». Девушка закинула ногу на ногу, перевернула страницу так, что Костян успел прочитать на обложке имя автора и название книги. Иван Тургенев «Записки охотника». Вот тебе и девочка мейд ин Франс. Эта красотка наверняка живет где-нибудь на Нижней Масловке или улице Космонавтов, ездит на работу на троллейбусе, целый год откладывала деньги, чтобы купить туристическую путевку в Париж.

И вот теперь она здесь, сидит в холле, мусолит книжку, дожидаясь, когда подружка оденется к выходу. Поправив узел галстука, Костян присел в кресло напротив, прочищая горло, откашлялся в кулак. Девушка оторвалась от книги. Кот задал свой первый, самый бестолковый вопрос, какой только можно было придумать.

— Простите, кажется, мы земляки?

Настя что-то ответила, сейчас уж не вспомнить что именно. В следующие четверть часа Костян, не задумываясь, выдал на-гора еще два десятка вопросов, представился и, быстро сокращая дистанцию, перешел на «ты». Девушка отвечала ровным голосом. Кажется, ей было приятно, что симпатичный сильный мужчина, которого не портил даже немодный мятый костюм и пестрый, как пасхальное яйцо, галстук, не прошел мимо ее. Остановился, присел в кресло и завел корявый, но вежливый разговор.

— Просто в голове не укладывается: Париж, вокруг бурлит весна, а ты сидишь в этом пыльном клоповнике и читаешь Тургенева, — говорил он. — Это что-то из области сюрреализма. Неужели весной в Париже красивой женщине больше нечем заняться?

— Я уже хотела уходить, поискать себе занятие. Кстати, я в Париже не первый раз, даже не десятый, — ответила Настя. — А вот у тебя наверняка есть дела. Или я ошибаюсь?

— Дела все у прокурора остались, в Москве, — Костя вывел рукой в воздухе кривую линию. — А мои делишки… Они подождут, потерпят. Вот ты говоришь, что бывала тут раньше. А я в Париже всего второй раз. Только туда и обратно. Города толком не видел. Если есть время, может, покажешь мне какие-нибудь… Ну, досто-приме… Короче, на что стоит взглянуть. Чтобы потом дома перед парнями отчитаться: видел Гранд Опера или Лувр. Если, конечно, ты никого не ждешь.

— Я никого не жду. То есть уже дождалась. Банки тут открываются в девять утра. Хочу снять с карточки немного наличных.

Прищурившись, Настя внимательнее посмотрела на пиджак и галстук Кота, неизвестно по какой причине вдруг засмеялась. То ли галстук не показался, то ли земляк волновался, был похож на испуганного школьника.

— Что, мой костюмчик подгулял? — догадался Кот. — Напрасно улыбаешься. Фирма. Сделано в Тайване. Чистая синтетика. Но иногда можно сказать, что в костюме появляются, как пишут на этикетках, «добавления шерсти».

— Это как?

— Очень просто. Шерсть появляется, когда об меня потрется бродячая собака. Так ты покажешь мне город?

Настя встала с кресла.

— Можем трогаться хоть сейчас, — сказала она.

Коту совсем не хотелось болтаться по чужому городу, натыкаясь на праздно шатающихся жлобов, не хотелось дышать воздухом романтики и ранней весны, потому что нос был заложен вторую неделю и проклятый насморк не отпускал. Но с чего-то надо было начинать. Девочка стоила того, чтобы без остатка потратить на нее день, два. Или даже неделю. Или целую жизнь.

— Париж не покажешь даже за неделю, — сказала Настя. — Даже за месяц. Но что-нибудь устроить можно. Если хочешь, пройдемся по Латинскому кварталу. И на такси не придется тратиться. Латинский квартал рядом. Подходящее место для туристов.

— А почему бы не махнуть в Лувр?

— А потому что весна. Лувр — это слишком академично. Латинский квартал в это время года — самое то.

Через час они сидели в уличном ресторане на улице Арфы, столики выставили прямо на тротуаре, но тенты над ними еще не раскрыли. Поэтому можно было пить кофе или красное вино, наслаждаясь весенним солнцем. С Сены порывами налетал теплый влажный ветер, а ясным утром фасады готических домов не казались унылыми и мрачными. Настя съела большой кусок мясного пирога и выпила стакан сока. Костян ограничился чашкой кофе.

— Представляешь, по этой мостовой ходили Гюго и Дюма, — сказала Настя. — Эту улицу Дюма описал в «Трех мушкетерах». Но в русском переводе она называлась не улицей Арфы, а улица Лагарп. Возможно, на этом самом месте пил кофе и сочинял свои ранние рассказы Хемингуэй. Тебе нравится Хемингуэй?

— Не особенно. Он все время повторяет уже сказанные слова. Будто у него пластинку заело. Или голову переклинило.

— М-да, оригинальное суждение. Впрочем, бог с ним… По этой улице гуляли Бунин и Булгаков. Здорово, правда? Против них ты ничего не имеешь?

— Я не слишком начитанный человек, — честно ответил Кот. — А то что они здесь гуляли, это очень здорово. Вдохновляет и окрыляет. Хочется самому что-нибудь сбацать. Вроде «Трех мушкетеров». Жалко, в прозе я не силен. На самом деле я поэт.

— Вот как? — удивилась Настя. — Сегодня мне везет. Встретить поэта… Такое со мной не каждый день случается.

— В Париже каждый второй мужчина — поэт.

— Ты заблуждаешься. Может быть, что-нибудь почитаешь? Или ты не помнишь свои стихи наизусть?

— У меня нет своих стихов, — покачал головой Кот. — Я их не пишу. Потому что поэт — это состояние души, а не пачкотня бумаги рифмованными строфами.

Костян разглядывал тучные стада туристов, в основном американцев и западных немцев. Люди брели вверх и вниз по улице, вертели головами из стороны в сторону, задирали лица к небу, не прекращая жевать хот-доги и сэндвичи. Брусчатка Латинского квартала была до зеркального блеска отполирована их башмаками.

— Как тебе Париж? — спросила Настя. — Первое впечатление самое сильное. И самое верное.

Костян разглядывал дебелую немку, остановившуюся у лавки с утварью под старину. Встав у витрины, баба глазела на плошки, расставленные за стеклом, и принюхивалась к запаху жареных каштанов. Одной рукой она поправляла прическу, другой почесывала толстую задницу, туго обтянутую джинсами.

— Париж-то? — Кот пожал плечами. — Богатый город. И лохов тут много. Короче, человек с головой на плечах и ловкими руками не станет стоять на паперти. Потому что работа найдется. Я бы еще кое-что добавил, только у меня со временем не очень.

Он посмотрел на часы, отметив про себя, что на встречу с нужным человеком безнадежно опаздывает. Кот потратил пару минут, уговаривая Настю встретиться еще раз. Особо распинаться не пришлось. Настя ответила, что в Париже живет ее родная бабка Ольга Петровна Зацепина, у которой есть вполне приличная двухкомнатная квартира. Внучка навещает старушку почти каждый день, можно вместе сходить к ней в гости.

— Если у старушки есть квартира, зачем тебе тратиться на отель? — удивился Кот.

— Ольга долго живет одна. Почти не выходит из квартиры. Даже научилась разговаривать с комнатными растениями. Она слишком быстро устает от людей. Даже от меня. И еще Ольга не любит, когда я называю ее бабушкой. Если завтрашнее утро у тебя свободно, можем заехать к ней. Старушка будет очень рада.

— Серьезно?

— Абсолютно. Встретимся на том же месте в десять утра.

— В таком случае, до встречи, — Костян поманил официанта, заплатил по счету, как принято, оставил на столе несколько монет. — Увидимся в гостинице.

Через полчаса Кот добрался на метро до двадцатого округа, прошагал до конца улицы, свернул в переулок. За столиком в винном погребке «Сикора» неподалеку от пересечения авеню Гамбетта с улицей Менилмонтан его ждал долговязый парень Артем Гречин по кличке Француз. Одетый в нестираные джинсы, прохудившиеся на коленях, и вытертую кожанку, он, забравшись в самый темный угол подвала, баловался дешевым красным вином. С недавних пор Гречин, получивший вид на жительство, произносил свое имя на французский манер: Анри Гречан.

В забегаловке чувствовался сладковатый запах дури. Сюда не забредали туристы и богатые оболтусы. Здесь тусовались цветные и сомнительная публика из рабочего предместья.

— Что ты себе позволяешь, мать твою? — Француз постучал длинным ногтем по стеклу наручных часов. — Слушай, я девок не жду по полчаса. А ты опоздал… Хрен знает на сколько.

— У меня были причины.

— У всех причины, ядрена вошь. Если бы ты…

— Если бы у бабушки был член, она была бы дедушкой, — не дослушал Кот. — Давай по делу.

— Слышь ты, кончай тут понты кидать, — Француз дыхнул Коту в лицо табачным дымом и злорадно усмехнулся. — Ты не у мамы дома. Ты тут вообще никто. Это чужая территория.

Француз общался со всеми людьми в своей наглой манере. Его переполняло чувство собственной значимости. Руки чесались перевернуть стол, смахнув с него бутылку красного и стакан, и пару раз насадить морду Француза на кулак.

— Ладно, — пересилив себя, кивнул Кот. — Какие обиды? Замнем для ясности. Я просто плохо знаю город.

— Хочу тебя обрадовать, — продолжал усмехаться Француз. — С «мерседесом» вышел полный облом. Тот лох, с которым мы вели переговоры, в последний момент дал задний ход. Говорит, что ему не нужны деньги, и вообще ссориться с местными властями из-за пустяка он не хочет. Три месяца как вид на жительство получил, а тут такая история.

— Какая история? — удивился Кот. — О чем ты? У лоха угоняют застрахованный мерс и платят наличманом.

— Еще раз объясняю, для дураков, чувак не хочет впутываться в сомнительные истории. И я не могу его сдвинуть с места, потому что колхоз дело добровольное.

— И я перся сюда через всю Европу, чтобы выслушать эту бодягу? — Кот сжал под столом кулаки. — Договорись с другим лохом. Мне нужен мерс, ты обещал помочь. Ты аванс получил, мать твою.

— Договорись… Легко сказать. Может быть, ты заметил, что в Париже новеньких мерсов гораздо меньше, чем в Москве, а? — по морде Артема Гречина расползлась змеиная улыбочка. — Проснись, чувак. Здесь ездят на французских таратайках. Это экономично и патриотично. Найти лоха с новым мерсом — проблема. И договориться с ним трудно. Так-то. Ты уже заказал обратный билет до Москвы? Напрасно. Я бы на твоем месте…

— А я бы на твоем месте засунул в задницу язык. Ты что тут основной? Всю масть держишь? Какого хера ты из себе корчишь?

Лицо Кота сделалось каменным, глаза сузились, кулаки налились свинцовой тяжестью. Видимо, в этом лице было что-то пугающее, страшное, и Француз угадал мысли собеседника. Розыгрыш зашел слишком далеко. Кот опасный мужик, и лучше с ним не шутить.

Пожалуй, он сейчас, не говоря ни слова, просто сгребет Француза за шкирку, волоком затащит в сортир и там пустит кровь изо всех дырок. А потом при виде беспомощного противника впадет в кураж и переломает Артему ходули. Наделенный живым воображением, Француз представил себя на больничной койке в бедной муниципальной больнице, представил врача, какого-нибудь коновала алжирца, недоучку и тупицу, едва говорящего по-французски. Алжирец грустно качал головой и смотрел на Артема так, как смотрят на безнадежного больного, который жив только по недоразумению. Если очень повезет, искалеченный человек дотянет до утра. А там тихо, не издав ни стона, откинет копыта. Неожиданно Француз стряхнул с морды хамскую улыбку, изменив тон, заговорил серьезным голосом.

— Ладно, в каждой шутке есть доля шутки, — сказал он. — Ты во Франции, и пора привыкнуть к тому, что люди здесь любят юмор.

— Ни хрена себе, — процедил Кот. — За такой юмор убивать надо. Из рогатки.

— Ладно, ладно… Правда, с этим местным лохом вышел облом. Но вот другой адрес. Тебе придется прокатиться в Германию. Это уже не шутка. С Восточного вокзала скоростным поездом доедешь до Ганновера. Там пересядешь на местный поезд до Гамбурга, они отправляются каждый час. К вечеру будешь на месте. Вот имя и номер мобильника твоего клиента. Высокий пузатый детина по имени Юрген. Лет пятидесяти, носит очки. Деньги те же самые, что и в прошлый раз. Он в курсе, ждет тебя. Поездка на поезде — приятная штука. И она того стоит, мерс — новяк, муха не сидела.

— Что это за Юрген?

— Какая хрен разница. Знаю только, что он наделал долгов. Короче, человек к делу морально готов. Как говорится, он уже в соусе.

Француз положил на стол свернутую вчетверо бумажку. Налил в стакан красного пойла, сделал большой глоток и даже не подавился.

— Теперь прощай, я иду домой, — сказал Артем. — Буду пить пиво и купаться в лучах собственного телевизора. Выше нос, чувак, нас ждут великие дела. Я принимаю новые заказы.

Это были последние слова Артема Гречина. Через секунду он поднялся по вытертым ступеням лестницы и навсегда исчез из жизни Кота. Поэтому никаких великих дел не случилось, и новых заказов он не дождался. Через месяц Гречина найдет в собственной квартире француженка жена, вернувшаяся со службы. Рот заклеен скотчем, ноги связаны, штаны спущены до колен. Перед трупом, лежавшем на пропитавшимся кровью диване, будет стоять полдюжины пустых бутылок из-под пива. Телевизор включен, на ковре валяются молоток и длинный нож для разделки овощей, которым неизвестные гости перерезали Артему глотку.

Поговаривали, что Француз, вечно искавший опасных приключений, связался с цветными перекупщиками дури. Задолжал им какую-то мелочь, сущие гроши. Впрочем, дело не в копеечном долге. Гречину изуродовали молотком пальцы рук, добрались до коленей и детородного органа. Когда Артем рассказал, где прячет наличку, его кончили.

Поздним вечером Костян, проспав в поезде три с лишним часа и съев в вагоне-ресторане фирменное немецкое жаркое: солонина с картошкой и солеными огурцами, прибыл на место. У вокзала он взял такси и через полчаса оказался в районе порта. С Эльбы дул прохладный ветер, у длинного причала, украшенного разноцветными лампочками, швартовались видавшие виды прогулочные баркасы с мятыми боками, рейсовые катера и двухпалубные красавцы пароходы.

Костян оглядывал группы людей, гулявших по причалам, стараясь найти среди них высокого здоровяка в очках. Но в этом людском водовороте родную мать не заметишь. Костян, делая вид, что любуется огромным лайнером, стоящим на рейде, расцвеченным, как новогодняя елка, или ожидает любимую женщину, долго бродил у сходней. Наконец кто-то тронул Кота за плечо. Перед ним стоял упитанный дядька в темно-сером костюме и клетчатой кепке.

— Юрген? — спросил Кот. Мужчина кивнул.

— Гутен абенд, — Кот вытащил из кармана разговорник, купленный на вокзале, перевернул несколько страниц, но человек заговорил по-русски.

— Можешь не трудиться, — сказал Юрген. — Убери свою книжонку.

Через десять минут она вошли в пивную, взяли по порции супа на мясном бульоне, сдобренного ветчиной, кусочками рыбы, зеленью и сухофруктами. Юрген выпил три добрых порции кларера — хлебной водки, разбавленной пивом. Кот ограничился брусничным соком. Ночь предстояло провести за баранкой. Юрген расспросил о московской жизни, тяжело вздохнул, будто испытал приступ ностальгии. И, склонившись над тарелкой, едва не уронил очки в плошку с супом.

— Сейчас в России хорошо, — подначил Костян. — Ну, весна, небо синее. Березки, елочки и прочая лирика. Чего вздыхать, возвращайся обратно, если соскучился.

— Я уехал почти десять лет назад, — покачал головой Юрген. — Не по доброй воле. Тогда людей в Москве мочили почем зря. Короче, я пришел к выводу, что однажды проснусь, а башка в тумбочке. Поэтому я здесь.

— Как бизнес?

— Я не последний человек в одной фирме, которая занимается контейнерными перевозками. Контора небольшая, поэтому перспектив карьерного роста почти никаких. Все здесь очень спокойно. Все тихо, ровно. Но шальных денег, блин, не зашибешь. Иначе я не занимался бы этими фокусами с машинами.

Юрген отошел к стойке и вернулся с новой порцией ерша. Он прикончил кружку в три глотка, вытер губы не салфеткой, а ладонью. Кот вытащил из кармана пиджака конверт с деньгами, под столом передал его собеседнику. Юрген снова встал, ушел в дальний угол зала, заперся в туалете. Вернувшись через пять минут, закурил сигарету.

— Тачку найдешь возле церкви святой Екатерины, за углом. Это ближняя к порту церковь, — Юрген вложил в ладонь Кота ключи от «мерседеса». — Удачно все сошлось. Жена на той неделе уехала с детьми к своей матери. А меня сегодня отправили в двухдневную командировку в Нижнюю Саксонию. Я доберусь до места на теплоходе. Через два дня, под вечер, буду здесь. И заявлю в полицию об угоне машины. Так что времени у тебя — ровно двое суток. Но не часом больше. Не злоупотребляй.

— Постараюсь. Ты получишь полную страховку?

— Все до последнего евро. Здесь с этим строго, — Юрген похлопал себя по карману, где лежали деньги. — А сегодня ты мне выписал премию.

Они расстались через полчаса, когда Юрген под самые жабры нагрузился хлебной водкой и пивом. На выходе из пивной он заключил Кота в объятия и, покачиваясь, как подгулявший матрос, зашагал к причалу.

Вместо того чтобы погнать «мерседес» к границе с Польшей, Костян повернул на запад. Ранним утром он подъехал к отелю, оставив машину в соседнем переулке, направился в магазин мужской одежды и купил себе недорогой, но вполне приличный пиджак и галстук в полоску. Прикрепил к лацкану фальшивый значок Ротари-клуба. Ровно в десять он вошел в холл гостиницы.

Глава третья

— Эй, проснись, — Килла, повернувшись назад, толкнул Кота в плечо. — Мы уже на месте. Приехали.

Кот открыл глаза, он не спал, но воспоминания так захватили его, что грань между сном и явью действительно перестала существовать. Не вылезая из машины, он осмотрелся по сторонам. Первые вечерние сумерки еще не сгустились, светло, как днем. Вот он дом, в котором живет Серега Букин. Корявые тополя мокнут под мелким дождиком, ночью ударила оттепель, и от снега, валившего двое суток, остались воспоминания. А может, эти края холодный циклон, прилетевший с севера, обошел стороной.

— Ну, чего варежку открыл? — спросил Килла. — Говорю: приехали.

— Слушай, я ведь не оглох дорогой, чтобы ты сто раз повторял одно и то же, — ответил Кот. — Сиди и молчи в тряпочку.

Димон Ошпаренный заворочался на сиденье, открыл глаза и попросил сигарету. Бумер свернул в тесный двор.

— Вон Серегина тачка, — сказал Кот.

— Точно его? — переспросил Килла.

— Конечно, — кивнул Кот. — Она одна тут такая. Во всем городе одна.

— Да, нормальная тачила.

Кот вылез из машины, размял онемевшие ноги, стал пристально разглядывать «мазду» Букина, стоявшую возле подъезда. Тачка, красная, как женский маникюр, за версту бросается в глаза. Полный порядок, если машина стоит на месте, значит, Серега на хате. За тонированными стеклами «мазды» Костян заметил какое-то движение, кажется, за рулем сидит человек. Точно, Серега собрался куда-то отчалить, вовремя они подъехали, перехватили. Широко улыбаясь, Костян сделал несколько шагов вперед, остановившись у переднего бампера «мазды», наклонился, развел руки в стороны и уперся ладонями в капот, будто хотел обнять машину, а вместе с ней Буку.

Дверца распахнулась, из машины вылез бритый наголо мужик в черной шерстяной куртке. За ним на свет показался второй хлопец, черноволосый, под кожанкой спортивный костюм, на запястье часы с золотым браслетом. Морды такие, будто их вырубил из дерева топором не совсем трезвый плотник. Смотрят на приезжего подозрительно, с прищуром, руки в карманах. Судя по виду, какие-то местечковые беспредельщики. От этих пацанов добра не дождешься, а вот пулю схлопотать… Что ж, это, кажется, реально. Кот инстинктивно отступил назад.

— О, парни, здорово, — сказал он. — А где Бука?

— А ты к нему какое отношение имеешь? — спросил лысый, тот, что минуту назад сидел за рулем машины.

— Да так просто, проезжал мимо, — сказал Кот. — Ну и решил завернуть. А вы с какой целью интересуетесь?

— Интересуемся, потому что Бука сквозанул с чужими бабками. Конкретно людей подставил.

За долю секунды Кот сообразил, что сейчас нужно говорить и о чем хорошо бы промолчать. Целее будешь.

— Мне он тоже должен.

— Этот гандон полгорода перекидал, — сказал чернявый. — Так что, ребята, становитесь в очередь.

— Ну, ладно, парни, — кивнул Кот. — Может, у вас еще какая информация появится. Я еще подъеду.

— Давай, — брюнет сплюнул себе под ноги, давая понять, что Кота здесь не очень-то и ждут. — Приезжай. И вы тоже, если узнаете чего, не теряйтесь.

Бритоголовый растянул на морде паскудную улыбочку… Костян кивнул, отошел назад и уселся в бумер.

— Поехали, короче, — сказал он Раме. — Надо хату снимать. Здесь нас никто не ждет. Блин, ну, бывает ведь в жизни такая непруха. Кто бы рассказал, не поверил. Одна черная масть катит.

— А чего такое? — спросил Килла. — Чего случилось-то?

— Догадайся с трех нот, ты же самый башковитый, — ответил Кот.

— Что я тебе, гадалка с Киевского вокзала? Рожа у меня не цыганская, чтобы отгадывать и загадывать.

— Бука исчез куда-то, — Кот прикурил сигарету. — А эти придурки, как ты уже догадался, не его лучшие приятели. Кредиторы наезжают. Пришли за бабками, на которые их Бука якобы опустил. Что-то тут не по масти. Бука всегда платил по долгам. Мог задержать долг — это у него запросто, но кинуть людей… Нет, сомнительно.

— А где тут хату можно снять? — спросил Рама, выруливая из тесного пространства двора. — Куда хоть поворачивать?

— Сейчас налево, — ответил Кот. — Поедем на рынок. Там вечно толкаются всякие бабы, старухи, которые сдают углы или комнаты. Тут не Москва, на жилье цены копеечные. Что-нибудь подберем даже на ту мелочь, что в кармане звенит.

Кот, проспав все утро, открыл глаза: ходики на стене отстукивали двенадцатый час дня. Перевернувшись на спину, с удивлением обнаружил, что он, накрывшись тяжелым ватным одеялом, лежит на какой-то дерюге, расстеленной на полу. Под головой подушка, старая истончавшая наволочка набита истлевшей соломой. Кот уставился в серый потолок, стараясь сообразить, где он находится и как сюда попал.

Большая комната, провонявшая вековой пылью и мышами, обставлена какой-то рухлядью со свалки. Вместо люстры с потолка на длинном шнуре свисала прозрачная груша стосвечовой лампочки. На стене розовая чаша светильника, похожая на крепкие девичьи ягодицы. Напротив двустворчатый шкаф с оторванной дверцей. Дверь в комнату прикрыта, по белой краске кто-то написал толстым фломастером пару коротких ругательств и поверху нарисовал акт совокупления женщины с обезьяной. При более внимательном рассмотрении обезьяной оказался мужчина, с ног до головы заросший густыми волосами. Сделав это открытие, Кот вздохнул и сел на подстилке.

Оказывается, он заснул, не стянув с себя ни штанов, ни даже носков. Под радиатором отопления валялись три пустые бутылки из-под водки, пара консервных жестянок, вылизанных хлебной коркой, и сухой хвостик колбасы. Напротив Кота на продавленном диване дремал Димон Ошпаренный. Видимо, ночью он сбросил с себя повязку, и теперь пропитанные сукровицей ржавые бинты валялись в миске, закрывая собой недоеденные пельмени. Димон чуть слышно застонал и отвернулся к стене. Но тут же беспокойно заворочался и проснулся.

— Кот, это ты? — спросил Димон.

— Нет, не я. Фея крестная.

— Сколько же мы вчера выжрали?

— Вижу только три пустые посудины, — ответил Кот, продолжая изучать незнакомый интерьер. — Плюс одна пивная.

— Остальные бутылки Килла и Петруха вынесли, — сказал Димон. — А эти почему-то оставили.

— А где они?

— За пивом пошли. И еще чего-нибудь прицепят к пиву.

В дальнем углу на исцарапанной гвоздем бельевой тумбочке тускло светился экран черно-белого телевизора. Вдоль и поперек бегали полосы, мерцала серая рябь, сквозь которую проступала далекая фигура диктора, видно, крутили новости. Допотопный телевизор, пожалуй, единственный предмет роскоши в этой крысиной норе. Но вместо человеческой речи из динамика выходил лишь треск и змеиное шипение. В ближнем углу сломанная стиральная машина, в барабан которой, судя по чудесному аромату, теперь сваливали табачный пепел и окурки. Как в помойное ведро.

Сквозь немытые стекла окон пробивался тусклый свет серого дня, больше похожего на вечер. На полу мятые тряпки, заляпанные то ли краской, то ли чьей-то кровью, мужские носки и заржавевшая килограммовая гирька от весов.

— Господи, — Костян согнул колени, обхватил ладонями тяжелую башку. — Как мы оказались в этой помойке?

— А ты чего, совсем ни хрена не помнишь? — Ошпаренный, перевернувшись набок, взял с пола сигаретную пачку и зажигалку, пустил в потолок струю дыма. — Вчера натурально подъезжаем к колхозному рынку, где трется вся эта сволочь. Ну, которые квартиры и комнаты сдают. Подваливает к нам такая благообразная бабка. Седая, на носу очки и пальто без дырок, только воротник моль подчистую съела. Короче, внушает доверие. Спереди бабка мясистая, а сзади оказалась говнистая. Говорит, квартира у меня, хоть табличку вешай: «образцовое жилище». Ну, мы приперли сюда…

— Да, да, помню, — тяжело вздохнул Кот. — Все помню.

Он поднялся, пинком ноги открыл дверь, прошел в ванную комнату. Из-под ноги, тонко пискнув, выскочила мышь и нырнула под гнилую половицу. Стянув через голову свитер, Костян повесил его на гвоздь, пустил воду из крана. Нашел продолговатый обмылок и, склонившись над проржавевшей ванной, плеснул на грудь пригоршню холодной воды.

Все так и было, как рассказывает Димон. Приехали сюда, на дальнюю городскую окраину, к шлакоблочному дому с обвалившимися углами, по темной лестнице поднялись на последний третий этаж. Кот и Рама, осмотрев однокомнатную берлогу, выразительно переглянулись и выругались по очереди. Только время потеряли, проездили попусту. Сюда свиней надо пускать, не людей. «А чего вы? — вдруг завелся Килла. — Нормальная хата. У моего бати на кордоне не чище, чем тут. И ничего, живет человек. Годами. А нам, может, всего неделю перекантоваться». «Пошел ты со своими советами, — сказал Рама. — Если тебя слушать, впору жить в выгребной яме. И питаться говном».

Старуха, наблюдавшая за перебранкой, прижимала руки к груди и все повторяла: «Господи, ребятки мои дорогие… Я сбавлю, сынки. Я сбавлю. Ну, жил тут один паразит, алкаш чертов, все загадил. А убраться толком у меня сил нету». «Ладно», — сказал Костян. Отсчитал деньги, забрал ключи и, проводив старуху до двери, вернулся. «Поворачивать оглобли обратно к рынку уже поздно, — сказал он. — Там все уже разошлись. А ночевать на лавочке в сквере слишком холодно». «Другое дело, — обрадовался Килла и протянул лапу. — Костян, отстегни немного. Надо прописку отметить». Через полчаса вернулся с водкой и консервами.

Костян растерся полотенцем, похожим на половую тряпку, и вернулся в комнату. На полу сидели вернувшиеся из магазина Петя Рама и Килла. Расстелив газету, порубали колбасу и хлеб, поставили рюмашки.

— Бациллистая закуска, но выбирать не из чего, тут не «Националь», — сказал Килла. — Кот, присоединяйся. Рама, плесни ему ваксы.

Кот присел на свою дерюгу, взял из рук Рамы рюмку и вылил водку в горло. Пойло не пошло. Водяра отдавала древесными опилками, а не хлебным духом. И настроение совсем не то, чтобы накачиваться с утра пораньше. Килла хмурился, протягивая лапу, постукивал по телевизору, на минуту изображение возникало на экране и снова исчезало. Рама, вытянувшись на полу, положил на грудь стопку старых, пожелтевших от времени писем, перехваченных ленточкой. Он вынимал из стопки очередное письмо, пробегал взглядом строчки, хмыкал и чему-то улыбался.

— Ну и дыра, — вздыхал Килла. — Пожрать негде по-человечески. Только эта колбаса из собачатины. Весь ассортимент.

— Тебе еще вчера тут нравилось, — усмехнулся Кот.

— А вот теперь разонравилось.

— А ты чего, на курорт прибыл? — Рама, собрав чужие письма в стопку, забросил их под тумбочку. — На отдых? Ты чего думал, тут санаторий с усиленным питанием?

— Я вообще ни хрена не думал. Заруби себе это хоть на носу, хоть на члене.

Рама налил водки, протянул стакан Коту, но тот отрицательно помотал головой.

— Надоели мне ваши говнотерки, — сказал он.

— Говнотерки, — передразнил Килла.

— Пойду пройдусь. Подумаю, как быть.

Кот натянул ботинки, схватил куртку и вышел из комнаты.

— Давай, давай, — вслед ему крикнул Килла. — Ты же у нас мозг. Завез в какую-то жопу. Теперь думай, как вылезать из нее. Какой же ты тупой. Нет, не могу смотреть на все это говно.

— Заткнись ты, — проворчал Рама.

Но Килла не хотел успокаиваться.

— Если будешь слишком много думать, мозги встанут раком, — крикнул он. — Мыслитель. Лошади пусть думают, ты соображай!

— Да чего ты гонишь порожняк? — Рама терял терпение. — Откуда Кот знал, что все так получится?

— А кто знал, бля? — Килла махнул рукой, едва не опрокинув бутылку. — Гасимся тут, как мыши.

— Чего ты предлагаешь? — Рама тоже начинал злиться. — Обратно в Москву мотнуть?

Килла повернулся к Ошпаренному, неподвижно лежавшему на диване.

— Нет, Димон, ты мне объясни, как можно из-за этой фигни в такой замес попасть?

Оттолкнувшись локтем, Димон приподнялся на диване и неизвестно кому погрозил кулаком.

— А чего бы ты делал, Леха? — он шмыгнул носом, потянулся за сигаретой, задымив, снова повалился спиной на диван. — Тебя подрезают. Выходят пятеро лбов. Вырубают ударом исподтишка. Я очнулся на асфальте. Смотрю вокруг: ни мерина, ни ключей. Ничего, бля… Ну и к кому мне надо было идти?

— Все правильно, — кивнул Рама. — Правильно сделал.

Ошпаренный снова привстал, рванул рубашку на груди, словно хотел разодрать ее до пупа.

— Да если бы я знал, что такая херня вылезет… Да хрен бы с ним, с этим мерсом. Пропади он пропадом.

— Ладно, Димон, не заводись, — сказал Килла. — Да я за твой мерс еще десятерых таких уродов положу. Нормальный у тебя такой мерс. Был.

Помолчал минуту и шлепнул ладонью по колену Рамы.

— Петруха, а поедем телок снимем? Чего дома сидеть?

— Поехали, — пожал плечами Рама.

Ошпаренный, сунув в рот таблетку обезболивающего, запил ее глотком пива и отвернулся к стене. Бок болел так, будто под одеяло забралась злобная собачонка и покусывает его свежее мясо. Боль простреливала в бедро и опоясывала поясницу. Димон думал о том, что звезда, под которой он родился, оказалась проклятой. И это проклятье никакими силами не отведешь. И вот еще друзья проявляют заботу… Все, как один, ноги вставляют. Коту приспичило подумать о делах скорбных, этим не терпится на телок лечь. А ему оставаться один на один с этой болью, дохлым телевизором, мышами и со своими воспоминаниями, которые хуже мышей и боли. Натуральный сволочизм.

— Суки же вы, — сказал он. — Если бы кого из вас так зацепило, я бы…

Димон понял, что разговаривает с пустотой: в комнате уже не было ни души.

Ольшанский выбросил окурок через опущенное боковое стекло. «Жигули» стояли неподалеку от дома, где вчера нашли приют Кот и его компания. До этих подонков рукой подать, достаточно перейти небольшой скверик, засаженный чахлыми деревцами и загаженный собаками, подняться по лестнице на третий этаж, и он у цели.

Толмач испытывал прилив сил, руки чесались вытащить из-под ремня полуавтоматический пистолет девятого калибра, войти в подъезд и кончить дело за пару минут, собственноручно перестрелять всю эту компанию, наверняка не готовую к сопротивлению. А раненого Кота вывести за город. Возможно, когда в лесу сойдет снег, в овраге найдут обезображенное мужское тело со следами пыток. Кончив с Котом, ударить по газам бумера и вихрем долететь до Москвы. Как хочется кончить все сейчас, сегодня, цель так близка… Бороться с этим навязчивым желанием трудно, но Толмач хорошо знал собственную натуру, слишком расчетливую, чтобы в последний решающий момент наделать кучу глупостей.

Ольшанский, повернув голову, смотрел, как к подъезду подходят Рама и Килла. В прозрачным пластиковом пакете пузырь водки, пивко, пара банок консервов и еще какой-то бумажный сверток. Слишком бедная закусь на четверых мужиков.

— Они наши, — сказал Ольшанский, ни к кому не обращаясь, уговаривая самого себя не пороть горячку. — Немного терпения — это все, что сейчас требуется. Интересно, что на уме у этих сукиных детей? Что они задумали?

— Тут все ясно: хотят отсидеться в этой дыре, — ответил Жора Шелест, постукивая пальцами по баранке и провожая взглядом Раму и Киллу. — Своего дружбана парни не застали на месте. Решили пожить на съемной хате. А там что-нибудь придумается.

На заднем сиденье Тик-Так, открыв карманный компьютер, играл в шахматы. Партия оказалась скучной, так всегда, когда рядом нет достойного соперника и приходится соревноваться с этой машинкой, включив седьмой уровень сложности. Утром он навел справки о бабке, которая сдала квартиру приезжим. Так, на всякий случай. Вдруг старая ведьма родственница кого-то из парней. И на этом можно сыграть, повернув обстоятельство в свою пользу. Не тут-то было. Оказалось, бабка месяц назад похоронила единственного сына туберкулезника, темного алкаша, занимавшего эту конуру. Кот и его компания первые постояльцы у бабы Стеши.

— У них каждая копейка на счету, — сказал Тик-Так, передвигая ладью по виртуальной шахматной доске. — За однокомнатную квартиру бабка спрашивала смешные деньги. И все равно старуха уступила, сбросила цену. Значит, парни на нуле. Единственное, что у них есть — это бумер. Но загнать такую тачку без документов в небольшом городке они не смогут. Ни при каких обстоятельствах. Покупателя не найдется. Кроме того, они тут никого не знают. Их единственный друг Сергей Букин и сегодня не появился. Возле его дома ошивается местечковая братва. И, кажется, все настроены очень решительно.

— Короче, что ты предлагаешь? — Ольшанский не любил долгих рассуждений.

— Они в цейтноте, лучше всего подождать следующего хода, — Тик-Так двинул вперед королевскую пешку. — Или… Решить все просто и эффективно. Дождаться темноты. Когда компания соберется вместе, войдем в квартиру и все сделаем. Кота вывезем на джипе за город. Живого. В багажнике саперная лопатка и садовые ножницы. Пусть ответит за беспредел.

Толмач промолчал. Эту же мысль он сам долго обсасывал, поворачивая и так и этак, и пришел к убеждению, что вариант так себе, не блестящий, скорее наоборот, чреватый осложнениями. Дом старый, перекрытия деревянные, полы сгнили, значит, слышимость хорошая. Если повезет и удастся войти в квартиру тихо, дальше наверняка начнется большой кипеш. Рубль за сто, у Кота и приятелей есть стволы. Еще не известно, кто кого почикает к такой-то матери. Так или иначе, пальбу услышат соседи. Телефонов в доме нет, но всегда найдется какой-нибудь легкий на ногу сукин сын, самый ушлый жилец, который добежит до ментовки через минуту-другую. Тут и бегать не надо, черепашьим шагом дотюкаешь. Вон он, прямо под носом, опорный пункт милиции, в котором всегда, днем и ночью, торчит дежурный. Нужно лишь сквер перейти.

Тик-Так, заглянув в ментуру, прикинулся лохом, который хочет оформить прописку, но не знает, как это сделать, с чего начать. Потрепался с дежурным и выяснил кое-что. По словам Тик-Така, ментов, как правило, двое-трое, в часы, свободные от приема населения, они коротают время за картами или стучат по столу костяшками домино. Вооружение обычное: табельные «пээмы», на видном месте, за откидной решеткой, закрывающей нишу в стене, висят две «сучки», укороченные Калашниковы. К ментам просто так не подвалишь. Кинув на стол пару рваных, не попросишь их посидеть в своей конуре, не высовываться на улицу лишние пять минут, пока идет пальба.

Если на ночь в дежурке останется всего один мент, угомонить его просто. Но это будет хреновая грязная работа. Мертвый мент — уже проблема. И черт угораздил этих придурков снять хату в двух шагах от ментовки. Будто во всем городе не нашлось другой съемной хаты. Пока время есть, надо обдумать другие варианты.

Ольшанский сунул в рот сигарету, но забыл поднести огонек. Из подъезда вышел Кот. Постоял, осмотревшись по сторонам, взглянул на облачное небо и неторопливо зашагал вдоль дома.

Ольшанский повернулся к Жоре Шелесту.

— Надо пропасти этого козла стебанутого. Дуй, как ветер в паруса. А мы пока тут потремся. Если вернешься и нас не найдешь, оставайся на месте, жди. Подсосемся позже и тебя подхватим.

Жора, не говоря ни слова, вышел из машины, надвинув козырек кепки на глаза, пересек сквер, вразвалочку побрел за Котом, сохраняя почтительную дистанцию.

— О чем думаешь? — спросил Ольшанский Тик-Така, когда надоело молчать.

— Теперь или вообще?

— Вообще.

— Думаю скопить денег, отойти от дел, — ответил Тик-Так. — Куплю себе дом за городом, где-нибудь в ближнем Подмосковье. Куплю кресло-качалку и сидушку с подогревом. Она будет греть мои чресла и задницу, промерзшие на Колыме.

— И сколько еще требуется денег, чтобы ты мог осуществить мечту?

— Три года работы. При условии, что заказы будут выгодные. Раньше я работал только на одного хозяина. Сделал много чего… Но этот хрен оказался таким скупым, что снашивал рубашки до тех пор, пока манжеты не становились махровыми. Но мог запросто оставить в казино толстую пачку зеленых. На рулетку денег не жалел.

— Да, я об этом слышал, — кивнул Ольшанский. — Ты был при делах у одного поца, который любил деньги больше жизни. Выполнял деликатные поручения. Интересно, почему ты до сих пор жив? Не хочу тебя обидеть, но ты это знаешь не хуже меня: исполнители это съемные винтики, разменная монета. Всего лишь.

— Почему я жив? — переспросил Тик-Так. — Потому что мой босс прибрался раньше меня.

Вместе с ним подохли три мордоворота, которые охраняли его жирный зад. Кстати, факт смерти шефа и его шестерок до сих пор не установлен. Они числятся пропавшими без вести. Мой хозяин так и не успел разменять фишки на наличные. Такие дела.

Тик-Так хмыкнул и снова уткнулся в монитор карманного компьютера. Время тянулось медленно, Ольшанский выкурил несколько сигарет, а Тик-Так победно завершил три шахматные партии, когда из подъезда вышли Леха Килла и Рама. Открыли дверцы бумера, расселись в салоне, как хозяева, и завели движок.

— Что ж, прокатимся, — сказал Ольшанский и плавно тронул «Жигули», испытывая душевное облегчение. Часами сидя на одном месте, в этой пропахшей бензином таратайке, наблюдать за подъездом и чего-то ждать не осталось сил. Одно из двух: или обосрешься или ослепнешь. — Интересно, куда они собрались? За водярой пешком ходили. Значит, конец дальний. У меня есть одно предчувствие. Не скажу, что это твердая уверенность. Просто интуиция меня не подводит. Короче, я носом чую, что эти твари что-то затевают.

— Когда люди сидят без копейки, они обязаны что-то предпринять, — легко согласился Тик-Так. — Логика жизни.

Глава четвертая

Почта находилась примерно в двух кварталах от съемной квартиры. Кот постоял у дверей, не решаясь переступить порог. Позвонить на квартиру Насти, снова нарваться на ее мать. И услышать те же слова, что и вчера. Нет, пожалуй, на этот раз Зинаида Петровна даже не станет с ним разговаривать, выдаст на-гора пару ругательств и швырнет трубку. Что же делать и зачем, с какой целью он притащился на почту? Сидел бы в вонючей, но теплой старухиной квартире и клопов давил.

Площадь перед почтой, с одной стороны опоясанная бетонным забором, поверху которого пустили колючку, оказалось почти пуста. Слева труба гуталинной фабрики пускала в небо черный дым, справа над градирнями тепловой электростанции клубился серый пар. Эта урбанистическая картина почему-то не прибавляла оптимизма. На душе погано, будто забрался в карман нищего и вытряхнул последние крохи. Или калеку отделал до полусмерти. Кот, так ничего и не придумав, сунул в рот обломанную спичку, стал шарить взглядом по сторонам.

На остановке ждали трамвая две женщины, рядом с ними болтался старик на костылях. Ветер сдувал старика прямо на трамвайные рельсы. У газетной витрины боком к Коту стоял здоровенный мужик, надвинув на лоб козырек кепки-шестиклинки, внимательно читал газету. И еще девчушка в вязаной шапочке и слишком легкой, не по погоде, куртке нарезала круги возле какого-то памятника, заставленного строительными лесами. Кажется, девочка кого-то ждала, но этот кто-то потерял совесть.

Кот, решив, что других вариантов не просматривается, подошел к девушке и дружелюбно улыбнулся.

— Извини, ты ждешь кого? — спросил он. — Есть десять минут свободных?

— Теперь уже никого не жду, — девчонка посмотрела на Кота снизу вверх и вздохнула. — Я вообще-то тут учусь недалеко. В техникуме. Занятия кончились, и теперь времени у меня полно.

— А зовут тебя как?

— У меня немного старомодное имя. Степанида. Ну, Стеша.

— Хорошее, мне нравится. А я Костя. К тебе большая просьба. Я заплачу.

Кот полез в карман, расстегнул клапан тощего бумажника, запустив в него пальцы, пошарил в отделениях.

— Нет, нет, денег не возьму, — помотала головой Стеша. — Вы, Константин, говорите, что нужно.

— Позвонить в Москву, одному моему близкому человеку. — Кот сунул бумажник в карман. — Понимаешь, у меня напряженка с ее родителями, с матерью особенно. Поэтому со мной эта дама говорить не станет. А вот если ты звякнешь, назовешься Вероникой и позовешь к телефону Настю…

— Ее зовут Настя?

— Точно, Настя, — кивнул Кот. — Так вот, если ты позовешь ее к телефону, Зинаида Николаевна хотя бы трубку не бросит. Может быть, что-то объяснит. Мне она сказала, что ее дочь с концами уехала в Париж. Но что-то не верится. Понимаешь?

— Понимаю, — кивнула девочка, ее лицо сделалось грустным. — Я бы от вас даже в Париж не уехала.

— Ну, не все же такие, как ты.

— А кто такая Вероника?

— Подруга Насти, которая живет в другом городе, — терпеливо объяснил Кот. — Изредка звонит. Об этой подруге Зинаида почти ничего не знает. Короче, это самый удачный персонаж, который может нарисоваться. Просто спроси, когда Настя вернется, надолго ли уехала и вообще. Ля-ля, три рубля. Ну как у нее дела и все такое.

— Я так понимаю: главное выяснить, ваша Настя действительно уехала или…

— Вот именно: или. Ты очень умная. Наверное, в техникуме у тебя одни пятерки. Если бы я был директором богадельни, где ты учишься, дал бы тебе золотую медаль. За сообразительность.

Девочка растаяла, как молочная шоколадка в кармане штанов.

— В техникумах золотые медали не дают, — улыбнулась она. — И оценки у меня средние.

Стеша с Котом зашли на почту, здесь не надо было напрягать телефонистку, чтобы дозвониться в другой город. В углу довольно просторного зала три кабинки с автоматами междугородной связи. Купив карточку, Кот загадал на число три, дата рождения Насти, распахнул крайнюю дверцу, пропуская девочку вперед. Снял трубку, набрал код города. И взял минутную передышку, сердце забилось неровно и часто.

— Ты только говори спокойно. Скажи, что давно не звонила и Настя о тебе совсем забыла. Надо бы потрепаться. Есть хорошие новости.

— Я знаю, что сказать, — Стеша стянула с головы вязаную шапочку, на плечи упали светлые прямые волосы. — Давайте трубку.

Кот накрутил три последние цифры, набрал в грудь побольше воздуха и задержал дыхание словно перед прыжком в воду. Лишь бы выгорело… Если сейчас выяснится, что Настя никуда не уезжала, он плюнет на все и вернется в Москву. Он должен быть рядом с ней, хотя бы ненадолго, до тех пор, пока на свободе. Он должен ее увидеть, поговорить, все рассказать. Честно, как было.

Через пять минут Стеша и Костян вышли на улицу.

— Мне очень жаль, что так получилось, — сказала девушка. — Может быть, я что-то не так говорила? Или эта Зинаида почувствовала, что ей врут, что я звоню от вас и зовут меня не Вероника?

— Ты все сделала, как надо. Очень убедительно получилось.

— Вам надо встряхнуться. Хотите в кино? Я приглашаю. Как раз в «Победе» идет интересный фильм…

Кот помотал головой.

— Как-нибудь в другой раз, — сказал он. — У меня плохое настроение. А это, как заразная болезнь, всем окружающим передается. Тебе со мной будет тоскливо. Спасибо тебе.

Повернувшись, Кот зашагал куда глаза глядели, чувствуя спиной взгляд Стеши. В лицо дул пронзительный холодный ветер, казалось, от этого ветра на глаза наворачивались слезы. Итак, Зинаида не соврала: Настя действительно уехала из России навсегда. К этому все и шло, и вот она, конечная остановка. Кот сам во всем виноват, только он один. Надо было поговорить со своими ребятами, расставить все точки, завязать с делами… Впрочем, что теперь толку рассуждать, он такого наворотил в жизни, что всего не исправить, даже не вспомнить. Прошлое, что это такое? Стертые подошвы его ботинок. И только.

В пивную непогода загнала много народа.

Столики с пластиковыми столешницами, расставленные по залу, оккупировали в основном рабочие с гуталинной фабрики и местные ханыги. Отстояв очередь у прилавка, Костян взял две пол-литровые кружки пива, двести водки и копченую скумбрию. Поставив водку на тарелочку с рыбой, другой рукой подхватил кружки и, лавируя между посетителями, приткнулся за столиком у витрины. Через запотевшие стекла видна асфальтовая площадка, отделенная от улицы заборчиком из железных прутьев. Решив сразу согреться изнутри, Костян хлопнул водки, но легче на душе не стало.

На улице изредка грохотали грузовики, с железнодорожной станции доносились гудки поездов, уходящих отсюда в другие места, в другую жизнь.

Костян неторопливо отхлебывал пиво, перестоявшее, кисловатое, отдающее бочкой. Какой-то мужик тронул его за локоть.

— Друг, рыбу доедать будешь?

— Бери, угощайся, — Кот отодвинул от себя пластиковую тарелочку с недоеденной скумбрией.

— Погода нынче шепчет прямо в ухо: друг, займи и выпей, — мужика тянуло на разговор, но Кот, отвернувшись в сторону, угрюмо молчал.

Он снова вспомнил Париж, второй день знакомства с Настей.

Когда Кот, доехав на паленом «мерседесе» до парижской гостиницы, вошел в холл, Настя поднялась навстречу из кресла, остановилась, оглядев его с ног до головы.

— Ого, — сказала она, — ничего себе парниша.

— Стараюсь соответствовать.

— Ольга уже ждет нас. Откуда прибыл такой красивый?

— С утра проснулся и двинул в магазин, — соврал Кот. — В том пиджаке я как последний лох.

«Я знаю тебя двадцать четыре часа, но люблю уже двадцать четыре года», — хотел сказать Костян, но промолчал. На ходу говорить про любовь — все равно что лузгать семечки в оперном театре. Он приоткрыл дверь, пропуская свою даму вперед. Как вчера, с Сены дул ветер, лучи солнца уже позолотили мансарды, а небо на глазах меняло свой цвет, из пепельно-серого становилось прозрачно-голубым. Когда завернули за угол, Костян вытащил из кармана ключи от мерса, подбросил их вверх и поймал.

— Моя телега, — он остановился. — Даже не скрипит.

— Серьезно? Это твоя машина? — Настя округлила глаза, разглядывая хромированную решетку радиатора, будто свершилось чудо. — Ну, ты даешь. Чем ты занимаешься по жизни? Играешь на бирже?

Костян почему-то оказался не готов к этому простому вопросу. Он уже заметил за собой, что в присутствии Насти его покидает внутренняя сосредоточенность, мысли разбегаются, как тараканы, а слова путаются.

— Можно сказать, в общем и целом… Автомобильный бизнес. Помогаю старушке Европе освободиться от лишнего металлолома.

Через полчаса они оказались на краю семнадцатого округа перед старым трехподъездным домом, зажатым между двумя новыми высотками. Когда-то дом знавал лучшие времена, здесь селились средней руки буржуа. Теперь жилое пространство оккупировали в основном работяги и выходцы из бывших французских колоний. Консьержа сменил кодовый замок, лифт не работал, а лепнина, украшавшая потолок подъезда в прошлом веке, обвалилась.

Бабка Насти оказалась высокой жилистой старухой с цыплячьей шеей, в очках с толстыми стеклами, синтетическом парике и со слуховым аппаратом, лежавшим в кармане платья. Навскидку ей можно было дать лет семьдесят, приглядевшись, все девяносто. Ольга без конца улыбалась, обнажая безукоризненно белые фарфоровые зубы, поэтому производила впечатление тихо помешанной. Она проводила гостей в большую комнату, обставленную старинной мебелью, купленной на блошиных рынках и оклеенную выцветшими обоими с золотым рисунком. Перескакивая с русского языка на французский, напоила внучку и ее поклонника чаем и угостила сухим печеньем. Встав из-за стола, стала показывать картины, развешенные по стенам, объясняя их историю.

Настя, наклонившись к Коту, прошептала ему в ухо:

— Вот те два рисунка, в золоченых рамках под стеклом, достались бабушке от самого Пикассо. Так гласит семейная легенда. Написаны им в розовый период творчества. На обороте есть дарственная надпись его рукой. Но что именно там написано, не знаю. По той же семейной легенде, у Ольги в молодые годы была любовная связь с Пикассо. Позже она якобы сошлась с другим известным художником. И он подарил ей несколько картин, которые Ольга не хочет продавать ни за какие деньги. Потом у нее появился еще один художник… Как видишь, моя бабушка была довольно ветреной особой.

— Эта черта не передалась по наследству?

— Надеюсь, что нет, — засмеялась Настя. — Кстати, у бабушки есть небольшая картина самого Амедео Модильяни. Только Ольга ее никому не показывает, даже мне. С этой картиной связана какая-то тайна.

— Значит, твоя бабушка из бывших, — заключил Кот. — Старинный фарфор, эти картины, фамильные брюлики…

— Она из настоящих, не из бывших, — обиделась Настя. — И нет у нее никаких брюликов и старинного фарфора. Только эти картины.

— Значит, ты богатая наследница, — сказал Кот и сообразил, что снова ляпнул что-то не из той оперы. — То есть, я хочу сказать, долгих лет твоей Ольге.

Костян, поднявшись из-за стола, заложив руки за спину, как на тюремной прогулке, с видом знатока долго разглядывал рисунки Пикассо. Какой-то мужчина, положив локти на круглый столик, сидит на стуле с прямой спинкой и задумчиво пялится на бутылку абсента. Видимо, мужик настолько датый, что не может подняться без посторонней помощи. Но друзей рядом нет. Он ждет их и скучает.

На другом рисунке на фоне кирпичной стены изображена некрасивая женщина средних лет. Моросит дождь, темное обтягивающее платье с глубоким вырезом промокло, шляпка потеряла форму. Женщина глядит на мир тоскливыми глазами. Видимо, это проститутка. Весь день она проторчала на панели, в своем легкомысленном платье промерзла до костей, но не заработала ни сантима. Не хочется возвращаться домой и ложиться в холодную постель без ужина и стакана пунша. Но шансы заработать слишком малы.

Костян осмотрел другие рисунки, работы маслом, и подумал, что замок на двери бабкиной квартиры совсем паршивый, дешевый, такой можно открыть гнутым гвоздиком или шпилькой. Если картины, принадлежавшие Ольге, действительно написаны культовыми художниками, — это восьмое чудо света, что бабку до сих пор не обворовали. Пожалуй, любой рисунок Пикассо стоит дороже «шестисотого». И покупатели живописи найдутся без труда. Странно все это… То ли жулики в Европе совсем перевелись, то ли картины лажевые. Нет, кажется, с картинами все в порядке…

— Вам нравится? — старуха говорила громким пронзительным голосом с металлической ноткой. — Настроение передано очень точно. Не правда ли?

— Я не ценитель живописи, — заметил Костян и добавил, что настроение действительно передано хорошо. Тут спору нет. Но в окна ломится весна, а в квартире Ольги, пропахшей нафталином и пылью столетий, слишком душно, чтобы серьезно говорить об искусстве. Такие разговоры хороши на свежем воздухе.

— Хотите, я прокачу вас по Парижу, — шагнув к старухе, неожиданно для себя предложил он. — Машина внизу. Там есть кондиционер. Поэтому вам не придется глотать пыль. Мы съездим в Булонский лес, прокатимся вокруг Марсова поля, по набережным. Можно съездить на русское кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа. Маршрутов — тысяча. А потом, когда вы устанете от впечатлений, я приглашу вас в ресторан. Конечно, не в самый лучший, не туда, где столик надо заказывать за неделю. Настя поможет найти что-нибудь приличное.

— Вы хороший водитель? — нахмурилась старуха.

— Пассажиры еще не жаловались.

— Тогда поедем, — прокричала Ольга. — Хотя я не выходила из дома уже два месяца, и ноги ослабли, дойти до машины смогу. Обед в ресторане… Это лучше, чем сухое печенье с маслом. Я надену новое платье. Кажется, я сегодня помолодею лет на двадцать. Нет, на все сорок.

— На вас мужчины станут оглядываться, — пообещал Костян, чем окончательно влюбил в себя старуху. — Сегодня вы такая красивая. Как все парижанки весной.

— Я русская, — прокричала бабка. — Не парижанка.

Поздним вечером Костян остановил запыленный «мерседес» у гостиницы. Вместе с Настей поднялся на этаж. Ее номер был в самом конце коридора, перед окном, забранным решеткой.

— Ты подарил нам чудесный день и чудесный вечер, — сказала Настя. — Спасибо.

Ее лицо разрумянилось, а глаза искрились не от выпитого шампанского. Она повернулась, вставила ключ в замок, взяла Кота за руку и потянула к себе. Он в нерешительности топтался у двери, не зная, как себя вести. Он не мог сделать один шаг, переступить порог ее номера.

— Ты не хочешь зайти? — удивилась Настя.

— Я хочу зайти, и ты это знаешь, — Кот опустил глаза. — Но мне нужно срочно уезжать. Каждая минута на счету. Это долго объяснять… Короче, я должен перегнать мерс почти через всю Европу. Очень быстро. Тачку ждут люди.

— Неужели даже сейчас надо спешить? Даже сейчас?

— Не надо, — помотал головой Костян. — В том-то и дело. Не надо никуда спешить. Я не хочу, чтобы это произошло как бы на скорую руку… Наспех. На чужой кровати, в гостинице… У нас еще будет время в Москве. Будет много времени. Понимаешь?

— Стараюсь понять, — кивнула Настя.

Костян шагнул вперед, обнял девушку за плечи, поцеловал в губы долгим поцелуем. Не говоря ни слова, повернулся на каблуках, прошагав десяток метров, скрылся за дверью своего номера. Он покидал в сумку вещи, погасил свет, вышел в коридор. Никого. Из-под двери Насти выбивалась узкая полоска света. Кажется, дверь осталась приоткрытой.

Костян направился к лестнице. Через минуту он уже сидел за рулем машины, смотрел на часы: десять сорок. Он не уезжал, не заводил мотор, нервно барабаня пальцами по баранке, поглядывал на дверь гостиницы. Еще не поздно вернуться. Один час вместе с любимой девушкой. Эту роскошь он может себе позволить. Костян повернул ключ в замке зажигания, машина сорвалась с места. Костян глядел на дорогу и думал, что несколько минут назад принял правильное решение: он не остался. У этой любовной истории еще будет свое продолжение.

Сейчас, стоя в этой забегаловке у запотевшей витрины, вдыхая запах кислого пива и копченой рыбы, он жалел, что не остался тогда с Настей. Если бы все можно было переиграть, принять другое решение. Но пешки назад не ходят.

Глава пятая

Поздним вечером на съемной квартире, когда с гулянки вернулись Килла и Рама, воцарилось некоторое оживление. Леха Килла, не умолкая, расписывал пережитые приключения. Кот сидел в углу на подстилке, подложив под спину подушки дивана, слушал трепотню Киллы и смолил сигареты, стараясь сдержать раздражение. Димон, позабыв о боли, слушал Киллу, приоткрыв рот.

— Короче, приезжаем к девчонке на хату, не к Лене, а к той, что постарше, Марине, — оживленно жестикулируя, рассказывал Килла. — Ничего такая, нормальная. Есть за что подержаться. Она с отцом живет в частном доме, в пригороде. Глушь такая, разве что волки не воют. Заваливаем в дом. Рама сразу говорит, что сюда приехал не пьянствовать и не трахаться, а время культурно провести. Я Маринке говорю: «Где у тебя водка?» А она мне: «У меня нет ни водки, ни вина. Здесь не шинок». А я в этой кафешке, ну где мы девок склеили, не добрал. Нужен хоть глоток водяры. «Ладно, — говорю. — А пиво у тебя есть?» «И пива нет», — отвечает. Ну, я разозлился, говорю: «Какого же хрена мы сюда приперлись?»

— Девки решили, что у нас бабла целый багажник, — вставил слово Рама. — Хотели на хвост сесть. А потом поняли, что мы тоже на нуле. Ну, короче, стали себя нормально вести. Ленка меня спрашивает, моя ли машина и сколько я за нее отдал. Говорю: «Если мне понравилась какая-то тачка, я не стану обзванивать салоны и выяснять, где ее можно подешевле купить. Я поступлю по-другому». Кажется, она ни хрена не поняла.

Килла мечтательно посмотрел в темное окно. От избытка впечатлений он не мог усидеть на месте, мерил шагами тесное пространство комнаты, останавливался и снова принимался ходить из угла в угол. Он говорил громко, почти кричал:

— А потом все нормально было, я даже про водку забыл. Мы заперлись в ее комнате. Кровать широкая, матрас мягкий, пружинит, как батут. Ты бабу немного придавишь, а она сама поднимается и тебя снизу толкает. Но дело не только в матрасе. Горячая девка.

Килла вытащил из кармана штанов темные женские колготки, расправил их, словно собирался натянуть на себя.

— Что-то вроде сувенира, — сказал он. — Ну, на память.

— Фетишист чертов, — сказал Ошпаренный, глядя на колготки. — Извращенец.

Килла, захваченный свежими воспоминаниями, не слушал.

— Господи, я даже не ожидал, что в провинции есть такие телки. За один рубль она научит мужика всему на свете. И еще сдачу даст. Под конец она так разошлась. Орала во все горло. Вон Рама все слышал, когда в соседней комнате сидел. Завелась на всю катушку, кричит так, что дом трясется; «Только в меня не кончай! Лешенька, только не кончай в меня!» Ясный хрен, залететь боится. Где тут аборт делать? А сделаешь, пожалуй, весь город узнает. На каждом углу станут пальцем показывать. Тут я вообще рассвирепел… Как услышал это: не кончай. Тоже завелся с пол-оборота: ну, лярва, держись за гланды. Просто зверь.

— Это точно, — поддакнул Рама. — Рычал ты, как подыхающий комар.

— О, господи, вот это женщина! — заорал Килла и, встав под лампочкой, потряс в воздухе колготками.

Крик был настолько громкий, что, кажется, его слышали на соседней улице. Кот, потерявший остатки терпения, подскочил со своей дерюги.

— Слушай, заткни свою хлеборезку. Все соседи решат, что здесь гомики поселились. Оргии среди ночи устраивают. Если так дальше пойдет, весь дом перетрахают.

— А чего такого? — вылупил глаза Килла. — У нас гомосексуализм законом не преследуется.

— Ничего такого. Орешь, как пидормон, которому засадили не член, а табуретку. От тебя все здешние станут шарахаться. В темное время ни один мужик с этим сексуальным террористом в подъезд не войдет. И хватит тут трясти колготками.

— Ладно, хрен с вам, — Килла сел на пол. — Кстати, мне Маринкин отец очень понравился, Семеныч. Тихий такой, без претензий мужик, сидит в своей комнате и даже не чирикает. Одно слово: глухой. То есть как пень. Инвалид производства, кузнецом на местном заводе работал, там и оглох. Слышит, если ему в самое ухо орать. Золотой человек. Вот он бы не стал меня затыкать.

— А что же Рама делал, пока ты в постели оттачивал мастерство? — спросил Димон.

— Натурально вел светские базары с Ленкой. Ему якобы трахаться в лом. Потом мы эту Ленку до дома довезли. Девчонка разочарована, скрыть этого не могла. Руки трясутся, на глазах слезы… Решила, что Раме нужно двойную порцию «виагры» вмазать. Иначе бесполезное дело. Его член на домкрате не поднимешь.

— Не бзди мхом, — сказал Рама. — У нее вообще месячные. Женское недомогание. Чего ей плакать-то? С какого горя?

Килла неожиданно сделался серьезным.

— Ладно, слышь, Кот, тут одна тема подсосалась, — сказал он. — Очень приличная. Для нас это выход.

— Да, Кот, эта самая Марина в фирме работает, которая компьютерами оптом торгует, — сказал Рама. — Она так набухалась еще там, в кафешке, что рассказала одну штуку. К концу недели у нее в конторе столько налика скапливается, ого. И всего один охранник, лох какой-то.

— И сколько денег там может быть? — Кот скорчил кислую рожу.

Очередная сумасшедшая идея Рамы ему сразу не понравилась.

— Ты сам подумай, контора компами торгует. К пятнице там сто пудов двадцатка мается.

— Да ладно тебе, замануха какая-то.

— Какая замануха? — не сдавался Рама. — Чего ты гонишь? Марина нажралась, как детектор лжи. У нее спрашиваешь любую херню, она в цвет отвечает. Короче, Кот, если делать, то сейчас. Завтра как раз пятница.

— У меня и маска есть.

Килла надел на голову женские колготки. Рама заржал. Кот, поднявшись с места, сорвал с Киллы колготки.

— Тебе бы только тир устроить, — сказал он.

— Да брось, Кот, — сказал Рама. — Кого там валить-то? Там одни лохи сидят. Мы их под плетки поставим. Они обосрутся, сами все отдадут.

— А чего вы так раздухарились? — Кот начал заводиться. — От какой-то шмары что-то услышали и совсем голову потеряли. А если вас примут, тогда что? Димон один здесь подыхать останется?

Рама поднялся на ноги, сделал пару шагов к Коту:

— Что значит «вас»? Я что-то не понял. Ты что же, соскакиваешь? — Рама криво усмехнулся. — А вот оно что… Теперь дошло. Ты своей даме звонил. У тебя там в Москве все в порядке. Тогда ясно.

Килла подумал, что сейчас ему самому до зарезу нужно кому-то позвонить. Задать несколько важных вопросов и получить правильные ответы. Но кому позвонить? Отчиму и матери? Они до позднего вечера пропадают на вещевом рынке, возят и продают тряпье. Да и что посоветует отчим, по жизни конченый сутяжник, смысл жизни которого в накопительстве. Мать слишком задергана бытом, повседневными заботами, чтобы думать собственной головой. От этих умного совета не жди. Вот если бы отцу на кордон тренькнуть. Но туда, в эту богом забытую глушь, не прозвонишься. Батя наверняка скажет: «Живи своим умом, сынок. Но если станет туго, возвращайся сюда. Я тебя всегда жду».

— Ты свое рыло в это не суй, — нахмурившись, крикнул Кот. — Кому я звонил, это мое личное. И вас это не касается. Понял?

— Ты меня на понял-понял не бери, — открытой ладонью Рама толкнул Кота в грудь. — Мы тебе конкретную тему предлагаем. Давай так: либо делаем, либо разбежимся.

Кот отвел руку Рамы, отступил на шаг и задумался. В этом мире столько дерьма, что рано или поздно, сколько ни старайся его обойти, все равно вляпаешься по самые уши. Если пацаны пойдут без него, пожалуй, дело кончится плохо.

— Заметь, не я это сказал: «разбегаемся», — ответил он. — Ты сказал. Ты.

— Ни хрена себе, ты меня подводишь, — взвился Рама, напирая грудью на Кота. — Да мне это говно вообще на хрен не нужно. Я сейчас в бумер прыгну и уеду. Доперло? Я тачку моментом сброшу.

Килла прыгал между Рамой и Киллой, боялся, как бы не завязалась драка. Вот вечно так: начинаешь с какой-нибудь хохмы, а потом дело доходит до мордобоя. И это кусалово на пустом месте возникло, когда и спорить было не о чем.

— Да ладно, пацаны, чего вы сцепились-то? — повторял Килла. — Ну, чего сцепились? Западло между своими такие базары вести.

Рама, решив, что спорить с Котом — только попусту время терять, отступил к двери, вопросительно посмотрел на Киллу.

— Ну, чего, ты со мной? Или с этими немощными остаешься?

— Эй, вы…

Все посмотрели на Димона, до сих пор хранившего молчание. Он вытянулся на диване. Спутанные засалившиеся волосы встали дыбом, ввалившиеся глаза горели тусклыми огоньками. Морда желтая, как старушечья пятка. Совсем доходной парень.

— Я смотрю, вы меня совсем со счетов скидываете, — Димон Ошпаренный, преодолевая боль, приподнялся на локте. — Я здесь не останусь. Я с вами пойду, по любому. С вами.

— Димон, ты останешься, — сказал Кот и встал лицом к Раме. — Короче так: делюгу делаем. И разбегаемся. Это мое слово.

Устроившись на кушетке, Ольшанский, прибавив звук, уставился в экран телевизора. За окном накрапывал дождь, вода скатывалась с крыши, попадала на жестяные желоба и стекала в пластиковую бочку, стоявшую на углу дома. Через стекло виднелись далекие огоньки города, расплывчатые, похожие на поминальные свечи. За окном одна тоска, по телеку крутят какую-то тягомотину: отгадай букву, назови слово. Развлечение для дебилов…

С кушетки хорошо просматривался коридор, освещенный яркой лампочкой. Справа и слева двери комнат, между ними на вытертом линолеуме лежит мужик лет пятидесяти в белой майке без рукавов, бумажных штанах и стоптанных черных ботинках с латками на носках. Майка порвана от горловины до пупа, лицо разбито так, будто по нему стучали не кулаками, а чугунным утюгом, а сам он барахтается в луже собственной крови, не понимая, что нужно делать. Не может врубиться, где находится.

В дальнем конце коридора у входной двери смолил сигарету Тик-Так. Он утомился, помыл руки и взял минутную передышку. Погасив об стену тлеющий кончик окурка, он подошел к человеку, лежавшему на полу. Наступил ногой на лицо, вдавил его затылком в красную лужу.

— Зубы у тебя свои? — спросил Тик-Так. Человек не ответил, кажется, он не слышал вопроса. — А бандаж для грыжи у тебя есть? Купи на всякий случай. Пригодится, когда кишки вылезут.

Человек замычал, стараясь руками оторвать ботинок от своего лица.

— Ну, чего ты выделываешься, как вошь на гребешке? — Тик-Так приподнял ногу и резко опустил ее, ударив мужчину каблуком в грудь. — Так больше нравится?

И снова стал давить на лицо, все сильнее, но подметка соскальзывала с мокрой кожи. Тик-Так не хотел услышать ответы, не хотел выудить из человека информацию, просто он маялся от безделья, не знал, как убить несколько свободных минут.

Ольшанский поднялся, вошел в спальню, ему наскучило наблюдать за Тик-Таком и его жалкой жертвой, не оказавшей сопротивления достойного мужчины. Здесь горел верхний свет и две лампы на тумбочках.

— Ну как у нас дела? — спросил Ольшанский Жору Шелеста, сидевшего на стуле у изголовья широкой кровати, накрытой пледом из искусственного меха. — Я смотрю, движется вяло.

— Ничего, сейчас Мариночка нам все расскажет до конца. Ну, продолжай, раз уж начала.

Жора протянул руку к девушке, сидевшей на кровати, погладил ее по гладкой коленке.

— Эти ребята, Килла и этот, как там его… Рама, они плохо себя вели, — сказал Шелест. — Натуральные жлобы. Даже не кинули девчонкам пару рваных. Но я-то другой человек, за хорошее поведение дам тебе пачку сигарет или презерватив. Он тебе обязательно пригодится. В следующий раз.

Шутка показалась удачной, Жора хохотнул. Марина плакала, ее лицо будто искусала стая оводов. Глаза запали, щеки распухли, сделались пунцовыми от слез и пощечин.

— Скажите этому длинному, чтобы он не трогал отца, — процедила она сквозь зубы. — Ведь до смерти забьет. У меня нет никого кроме отца. Он больной человек, инвалид.

— Этот инвалид здоровее нас вместе взятых.

Жора не заметил просьбы. Из коридора снова послышался крик Семеныча. Марина рванулась к двери, но Шелест усадил ее на место, влепив тяжелую пощечину.

— Так ты ему не поможешь. Рассказывай дальше…

Марина спрятала лицо в ладонях. Теперь Семеныч кричал тише.

— Ты ведь хорошая девочка, — Шелест вытащил сухой платок, вложил его в руку Марине. — Я никогда не угрожаю людям, просто рассказываю все, как есть. Если ты не захочешь нам помочь, мое доброе отношение кончится, деточка. Не уверен, что мне хочется делать тебе больно, но от моего желания ничего не зависит.

Жора Шелест вытащил опасную бритву, развернув ее, потрогал пальцем лезвие, покрытое ржавчиной крови.

— Упрямство — разновидность человеческой тупости. Будешь упрямой, я не смогу пообещать, что тебя похоронят такой же красивой, какая ты сейчас. С порезанной харей лежать в сосновом ящике… Это как-то… не фотогенично.

— Эти Рама и Килла расспрашивали, как все устроено в нашей фирме, — быстро заговорила Марина. — Я была немного датая. Поэтому сказала, что наличка собирается к пятнице. У нас небольшой сейф в кабинете заместителя директора. В нем все деньги. Клиенты забирают компьютеры на складе, оплачивают покупки в офисе. Килла сказал, что они подъедут к часу дня. За пять минут до этого я должна открыть дверь служебного входа.

— Ты ведь поняла, что они задумали, что затевают? — перебил Ольшанский. Он выглянул в коридор и крикнул: — Хватит там, осади!

— Поняла, — Марина убрала руки от лица. — Они хотят грабануть моего шефа Рамзана Галиева. И я буду очень рада, если у них все получится.

— Это почему же? — удивился Ольшанский. — Тебя в долю взяли? Два процента, не меньше?

— Ни копейки. Галиев два года назад приехал сюда с чемоданом грязного нала. Теперь у него сеть магазинов, асфальтовый завод, наша фирма и еще… Да не сосчитать, сколько он успел нахапать. И все мало. Если он встанет на свой бумажник, то увидит Московский Кремль. Вот сколько денег наворовал. А нам сует гроши, милостыню. Едва хватает на губную помаду. Знает, что в городе трудно найти работу. И еще грабли свои распускает. Черные любят блондинок, особенно бесплатных. Перевез сюда весь свой аул, весь выводок своих козлопасов. И они все прутся, прутся… Кажется, скоро шепотом, ночью, на кухне нельзя будет сказать, что ты русский. Это станет последним ругательством, самым грязным.

— Понимаю, — усмехнулся Ольшанский. — Логика, мягко говоря, женская. Ладно, что дальше?

— Ничего. Я должна открыть служебную дверь минут за десять до их появления. То есть в двенадцать пятьдесят. Вы убьете меня?

— Шутишь?

— А этих парней?

— Они крысы, последние подонки, — ответил Ольшанский. — Не забивай себе голову. Это как в суде: одна из сторон всегда проигрывает.

— Вы не убьете отца?

— Вот что, — Ольшанский шагнул вперед, взяв девушку за подбородок, приподнял ее голову, заглянул в голубые глаза. — Ты откроешь эту гребаную дверь на четверть часа раньше. В двенадцать тридцать пять. Чтобы ты ничего не забыла, мы заберем с собой Семеныча. Сделаешь все, как надо, он завтра вернется домой. Стукнешь ментам или будет другой проеб… Ну, тогда вряд ли найдешь отцову могилу. Жора, узнай у нее все детали, а мы пока посадим папочку в машину.

Через пять минут Тик-Так и Ольшанский вывели из дома Ивана Семеновича, держа его под руки. Мужик плохо ориентировался в пространстве, спотыкался и норовил ткнуться мордой в землю. У забора, где лежала пристреленная овчарка Грей, ноги у него совсем отказали. Его подтащили к джипу волоком и бросили на пол, между задними и передними сиденьями. Еще через полчаса вернулся Жора Шелест.

— Когда карта прет, не щелкай клювом. — Он надвинул козырек кепки-шестиклинки на глаза. — Завтра мы влегкую приберем этих парней. И отправимся домой. Лучшего места, чем эта сраная фирма, в городе не найдется. Тихая улица. Отдельно стоящий кирпичный дом. Все собираются в одно и то же время в одном и том же месте. Сказка.

— Ты всегда умел находить с лярвами общий язык, — сказал Тик-Так. — Ты ее случайно не…

— После того, как ее эти козлы конвертировали? — удивился Шелест. — От этой шлюхи получишь разве что мошоночную чесотку. В лучшем случае.

Глава шестая

Жора Шелест стоял под козырьком служебного входа фирмы «Аэлита», ожидая, когда щелкнет кодовый замок и можно будет войти в помещение. Двенадцать двадцать пять, еще десять минут в запасе. Шелест прикурил сигарету, глубоко затянулся.

Маленький дворик на задах двухэтажного кирпичного купеческого особняка, отгороженного от мира деревянным забором, был заставлен контейнерами с мусором, завален размокшими под дождем коробками из-под оргтехники. Пара сломанных скамеек, грязь пополам со снегом, черные лужи. Возле баков терся худой пес неопределенной масти. Потерявший надежду найти сытные объедки, он поглядывал на человека, ожидая подачки. Жора Шелест, переложив в левую руку шмотки, завернутые в газету, и покопавшись в карманах куртки, вытащил бутерброд, кусок сыра и ветчины между двумя ломтями хлеба.

— На, шелудивый, — сказал Жора. — Жри.

Развернув вощеную бумагу, он бросил угощение собаке, решив, что сегодня ему не судьба пообедать всухомятку. Через пару часов он завалится в лучший по здешним меркам кабак, закажет фирменное жаркое и холодное пиво. Пес ходил, как пришибленный, боком. Схватив бутерброд, он, поджав мокрый хвост, спрятался за помойными баками, словно боялся, что человек передумает, захочет отобрать еду.

За дверью, обитой листовым железом, послышались какие-то шорохи, человеческие голоса. Потом все звуки смолкли. Жора посмотрел на часы: ровно половина. Еще пять минут. И тут щелкнул замок. Жора услышал тихое цоканье женских каблучков. Это Марина, открыв служебную дверь, возвращалась на свое рабочее место. Жора потянул на себя ручку, обернулся назад, махнул рукой Тик-Таку, топтавшемуся у брошенного гаража на другой стороне двора. Подгребай, ждать больше нечего. Тик-Так пригладил ладонью волосы и пошел к офису, огибая глубокие лужи. Остановившись в шаге от Шелеста, Тик-Так вынул изо рта жевательную резинку и приклеил ее к стене.

— Не люблю мятную, — поморщился он.

— В зале у парадной двери один охранник и менеджер за конторкой, — сказал Жора. — С ними разберешься сразу.

Он открыл дверь, пропустив вперед Тик-Така, шагнул следом. Полутемный коридор с обшарпанными стенами оказался слишком узким, пришлось идти гуськом. Отсюда поднималась прямая лестница на второй этаж, по которой давно не ступала нога человека. Деревянные ступени покрыты слоем пыли. Посередине лестничного пролета оборудовали дверь, сваренную из арматурных прутьев и запертую на висячий замок. Спутники свернули за угол коридора. Слева — дверь в туалет, направо — бухгалтерия. Марина сказала, что в офисе «Аэлиты» всего девять сотрудников, включая охранника. Директор уехал на недельное совещание в Москву, иными словами, отдыхает с любовницей в Турции. Старший менеджер на больничном, кладовщица в отпуске по уходу за ребенком, уборщица приходит в контору лишь в начале восьмого вечера. Итак, на месте сейчас должно быть пять сотрудников.

Жора Шелест остановился перед дверью с табличкой «заместитель директора Рустам Искандеров». Тик-Так двинулся дальше, в торговый зал.

Жора костяшками пальцев деликатно постучал в дверь, не дожидаясь ответа, опустил ручку и переступил порог. Кабинет крошечный, меньше тюремной одиночки. За письменным столом, повесив пиджак на спинку кресла, сидел чернявый мужчина в белой сорочке и бордовом галстуке и листал порнографический журнал. Он поднял глаза на посетителя, стараясь понять, что нужно этому здоровенному мужику в их конторе. Ведь не компьютеры сюда пришел покупать этот мясник. Закрыв журнал, бросил на него тощую папку с бумагами.

— Вы ко мне? — тихо спросил Искандеров.

— Точно, — кивнул Шелест. — К вам меня направили.

— Кто именно направил? — насторожился Искандеров. — И по какому вопросу?

Жора Шелест положил сверток на стул у двери, сделал несколько шагов вперед, наклонился над столом, будто хотел сообщить заместителю директора деликатное известие, не предназначенное для посторонних ушей. Искандеров, не поднимаясь с кресла, выставил вперед левое ухо.

— Вот по такому вопросу, — ответил Шелест.

Именно в это левое ухо пришелся удар каменным кулаком сверху вниз, удар, который буквально вколотил Искандерова в кресло. В следующее мгновение Жора ударил наотмашь основанием кулака в лицо. В глазах Искандерова мир перевернулся с ног на голову, потолок поменялся местами с полом, и вся картина разлетелась в мелкие осколки. Показалось, он катится в утлой тележке по кривым изгибам американских горок. Тележка срывается с направляющих, Искандеров камнем летит вниз с высоты. Он мертвой хваткой вцепился в подлокотники кресла.

Жора еще ниже наклонился над столом, словно хотел поцеловать бизнесмена в лоб. Но вместо этого отвел назад согнутую руку. Локоть описал в воздухе полукруг и врезался в лицо хозяина кабинета. Искандеров перелетел через спинку кресла. Совершив немыслимый кульбит, перевернулся через голову, упав на пол, со всего маху врезался плечом в радиатор парового отопления. Кресло на колесиках откатилось в дальний угол.

Через пару минут Рустам с усилием разлепил веки, стараясь понять, жив он или уже того… Отошел. Искандеров выплюнул на рубашку пару собственных зубов, следом за ними зубной протез. Сквозь кровавую пелену, застилавшую глаза, он видел, что незнакомец бесцеремонно роется в ящиках его стола, что-то ищет, вываливая на пол бумаги.

Искандеров, не сдержавшись, застонал от боли. Шелест, бросив свое занятие, повернулся к бизнесмену.

— Где ключи от сейфа? — спросил он. — Ну же, тварь! На счет три я тебя кончаю. Раз…

— В кармане пиджака, — мертвеющими губами вымолвил Рустам. — Не убивайте меня.

— Было б надо, давно грохнул, — ответил Жора. — А так… Жопа об жопу — и разбежались.

Рустам снова застонал. Каждое движение причиняло страдания. Голова болела так, будто в висок вогнали десятидюймовый гвоздь и позабыли его вытащить. Жора вытащил из пиджака Искандерова мобильный телефон и, швырнув его на пол, раздавил каблуком ботинка. Затем достал связку ключей, шагнул к тумбе, на которой стоял небольшой сейф. Через минуту, вывалив на стол пачки банкнот, он стал снова рыться в столе, наконец наткнулся на темный пластиковый пакет. Побросал в него деньги, прикидывая про себя, сколько налика удалось взять. Часть денег в рублях, часть в гринах. Сто и пятидесятидолларовые купюры. На глазок выходило тысяч тридцать баксов или около того. Что ж, неплохая прибавка к гонорару, который заплатит Ольшанский.

— Вот так, приятель, — улыбнулся Жора.

Склонившись над бизнесменом, развел руки по сторонам и ладонями одновременно ударил по ушам. Искандеров снова полетел вниз с американских горок, кажется, он кого-то звал на помощь, но не слышал собственного голоса, не мог его слышать. После последнего удара по ушам у него лопнули барабанные перепонки.

Кошачьими шагами Тик-Так вошел в торговый зал, остановился в дверном проеме, оценивая обстановку. У двери на стуле пристроился охранник, крепкий мужик, одетый в темные штаны и серую рубашку. На рукаве шеврон со звериной мордой и надписью «охрана». На офицерском ремне дубинка и пистолетная кобура. Посетителей нет. Слева конторская стойка из белого пластика. Ближе к нему, повернув голову к компьютерному монитору, сидит Марина. Возле узкого окошка, выходящего на улицу, молодой человек в клетчатом пиджаке и галстуке, развалившись в кресле, болтает по телефону.

— У нас не розничная, а оптовая фирма, — щебетал менеджер, поправляя на носу очки в золоченой оправе. — А оптом считается товар, приобретенный на сумму в тысячу условных единиц и выше. Да… Нет… Простите, но не я устанавливаю эти правила. Да… Нет… Совершенно верно, оплачиваете товар у нас. Получаете на складе. Сожалею, но склад в другом районе.

Тик-Так сделал шаг вперед. Охранник, уловив какое-то движение со стороны служебной двери, поднялся со стула, настороженно глянул на долговязого незнакомца. Марина вжала голову в плечи, будто ждала удара молотком по темечку. Менеджер, ничего не замечая, продолжал телефонный треп.

— Гражданин, как вы сюда попали? — охранник свел брови.

— Спокойно, я из уголовного розыска, — ответил Тик-Так. — Где начальство?

Продвигаясь вдоль стеллажей, заставленных образцами оргтехники, он сократил дистанцию до трех метров. Запустив руку во внутренний карман куртки, вытащил красную корочку, раскрыл ее перед носом охранника. Менеджер тут же прекратил разговор, решив, что без его участия в конторе происходит нечто важное.

— Заместитель директора, кажется, у себя в кабинете, — смешался охранник. — Вы оттуда и пришли.

— Сейчас мы пригласим понятых, — голосом, поставленным еще на Колыме, в лагерной самодеятельности, объявил Тик-Так. — В их присутствии будет произведена выемка документов, а также печатей и штампов. Есть санкция арбитражного суда.

Тик-Так не стал утруждать себя выдумыванием очередных казенных фраз. Он просто захлопнул липовое удостоверение, сунул его в карман и провел прямой удар носком ботинка в голень. Охранник, ожидая от сотрудника уголовки чего угодно, но только не нападения, коротко вскрикнул от боли. И получил футбольный удар прямой в правое колено. Ноги подогнулись сами собой, поединок кончился, не успев начаться. Развернувшись корпусом и задрав левую ступню, Тик-Так нанес дуговой удар подъемом ноги по голове. И в следующее мгновение долбанул стоящего на коленях человека коленом в нижнюю челюсть.

Потом направил ствол на менеджера.

— Подними клешни, паскуда! — крикнул он. — Чтобы я их видел!

Марина сказала, что тревожной кнопкой сигнализации офис не оборудован. Но девчонка всего-навсего секретарь-референт, попка на телефоне, шестой номер, о кнопке она может ничего не знать, потому что по штату не положено.

— Вот так и держи, сука, над головой, — приказал Тик-Так. — Где ключ от парадной двери?

— Вот он, то есть они, — менеджер кивнул головой, не рискнув опустить руки, взять со стола ключи и положить их на стойку. — Два экземпляра.

— Хватит и одного. Возьми ключи и запри дверь. Если ломанешься на улицу, догоню и пришью. Все делай медленно.

Менеджер взял ключи, вышел из-за стойки. Лежавший на полу охранник застонал, стараясь перевернуться на бок. Тик-Так, не раздумывая ни секунды, нанес топчущий удар каблуком в печень лежавшего противника и второй удар, в лицо. Молодой человек, ставший свидетелем жестокой расправы, остановился на полпути и побледнел, как полотно.

— Ну, хрена ты ждешь? — спросил Тик-Так. — Пулю в зад захотел? Еще раз остановишься, и она твоя.

Менеджер прошел в предбанник за стеклянной загородкой, запер на ключ железную входную дверь, обитую утеплителем. Медленно, подняв руки над головой, вернулся обратно, встал у стойки, не зная, что делать дальше. Тик-Так убрал пистолет, шагнул к менеджеру, прикинув, что малый одного роста с ним, такой же долговязый, разве что в плечах чуть пошире.

— Зовут тебя как? — спросил Тик-Так.

— Сашей.

— Ты, вижу, спортом занимаешься? Это заметно.

— Боксом, — кивнул менеджер.

— Как успехи?

— Средние. Кандидат в мастера.

— Господи, чему же вас там учат тренеры? Нагадить в штаны, когда на тебя наставляют пушку. Это и есть бокс?

Тик-Так, протянув руку, снял с носа менеджера очки, надел их на себя, поправил дужки. Глянул в большое зеркало, укрепленное на стене за стойкой. Линзы слабые, но все окружающие предметы становятся немного расплывчатыми. Зато вид у Тик-Така умный, в этих очках он похож на ученого лоха с деньгами, которого хочется взять за вымя и выдоить до последнего рубля. Тик-Так отошел в сторону, скинув куртку, повесил ее на вешалку.

— Теперь клифт снимай, — приказал он. — Пиджак, мать твою, тупая жопа.

Менеджер скинул пиджак, Тик-Так натянул его на себя и снова глянул в зеркало. Клево, хоть манекеном иди работать. Стой целыми днями в витрине бутика и ни о чем плохом не вздыхай. Будут платить приличные деньги.

— Мой размерчик, — сказал Тик-Так и обратился к Марине: — Ты, овца, принеси ведро воды и тряпку. Надо пол протереть.

Тик-Так посмотрел на часы. Кот появится минут через десять. Протянув обе руки вперед, он правой кистью схватил менеджера за плечо, на кисть левой руки намотал его галстук. Дернул на себя. Менеджер, стараясь унять дрожь в коленях, неожиданно заплакал. Показалось, сейчас с ним сделают то, что на его глазах сделали с охранником. Изувечат. А потом кончат. Тик-Так потянул его вдоль стойки, как козла на веревочке, вывел из торгового зала и потащил за собой по коридору.

— У меня ребенок… четыре года, — прохрипел менеджер. — Пожалейте. У меня есть деньги, сбережения…

— Знаешь, что такое генетика? — спросил Тик-Так, волоча за собой Сашу. — Это очень строгая наука. И смысл ее в двух словах сводится вот к чему: от свиньи может родиться только свинья. Поэтому твой ребенок такое же дерьмо, как его отец. И никакими деньгами это дело, к сожалению, не поправишь.

Тик-Так затолкал менеджера в тесный кабинет бухгалтерии. В комнате уже командовал Жора Шелест. Он оборвал телефонные провода, разбил о стену чей-то мобильник, насмерть перепуганную женщину-бухгалтера заставил прижать лицо к столу, расставив руки по сторонам, и замереть в этой позе.

— Я не стану тебя трахать, — Шелест ласково погладил бухгалтершу по голове. — Не надейся на такие подарки. Для меня ты старовата. Но если двинешься с места, вернусь и попишу бритвой твою толстую морду.

Менеджера, мысленно попрощавшегося со всем, что его держало на этой земле, Тик-Так наскоро обыскал, поставил лицом к стеллажам, с пола до потолка заставленным папками с деловыми бумагами. И сказал:

— Ты вот что, боксер, пересчитай все скоросшиватели. Я хочу знать, сколько их тут. Стой и считай. Когда закончишь, начинай счет по второму кругу. И по третьему. Я вернусь и проверю. Врубился? Не дай бог ошибешься.

Жора Шелест уже скинул с себя верхнюю одежду, брюки и свитер. Развернув сверток, вытащил камуфляжные штаны и куртку с накладными карманами, начал переодеваться, второпях долго не мог попасть ногой в штанину.

Бумер подъехал к фирме «Аэлита» на пять минут раньше назначенного срока. Тормознув на противоположной стороне улицы, Димон Ошпаренный, сидевший за рулем, не заглушил двигатель. Те самые лишние пять минут просидели молча. Говорить было не о чем. План действий обсудили десять раз, обсосав каждую деталь.

Костян отправляется на разведку, он проверит заднюю дверь. Если Марина забыла или передумала ее открывать, зайдет в офис с парадного входа, прикинувшись шлангом, осмотрится, оценит обстановку. Главное, чтобы в замес не попали случайные люди, посетители или прохожие. Народ в офис валом не валил, в удачный день сюда заглядывает пять-шесть оптовых покупателей. Домишко маленький, стоит на отшибе, случайный человек за версту виден. Да и улица как повымерла. Протарахтит машина, пройдет редкий пешеход, и снова тишина.

Если в «Аэлите» не окажется покупателей, парни просто войдут в помещение без копейки на кармане и уйдут оттуда с деньгами. Заместитель директора «Аэлиты», некто Искандеров, сам выпотрошит свой сейф, когда почувствует, что ствол ткнется ему в башку.

Вариант простой, как штаны пожарника. Но именно простые комбинации срабатывают иной раз лучше любых сложных решений.

— Ну, вроде, время, — Димон постучал ногтем по стеклу наручных часов. — Можно начинать.

— Ладно, пошел, — сказал Костян.

Он вылез из машины, пересек узкую улочку и, свернув за угол дома, оказался во дворе, огороженном глухим забором. Из зарешеченных окон «Аэлиты» за ним никто не наблюдал, жалюзи оказались опущенными, в одной из комнат, кажется, горит верхний свет. Остановившись под козырьком парадного, Кот потянул дверь на себя, дернул сильнее. Закрыто. Черт, плохой знак. Костян постоял пару минут, авось, дверь откроют, но так ничего и не дождался.

Он повернул за угол, прошел вдоль фасада, дернул парадную дверь и через застекленный тамбур вошел в торговый зал. У порога на стуле уткнулся в мятую газету охранник, здоровенный мужик, одетый в новый с иголочки камуфляж. За компьютером скучала девица с физиономией, опухшей то ли от пьянства, то ли от недосыпу. Рядом с ней за пластиковой стойкой скучал менеджер в клетчатом пиджачке и очках в золоченой оправе. Охранник даже не поднял на посетителя взгляда, менеджер переложил на другой край стола бумажки.

Костян, остановившись у стойки, дружески улыбнулся менеджеру. Тик-Так улыбнулся в ответ.

— Смотрю, вы у нас впервые, — сказал он. — У меня хорошая память на лица.

— Первый раз, — кивнул Кот, поглядывая на Марину, но та, уставившись в компьютерный монитор, не замечала этих взглядов. — Хотел бы кое-что подобрать и купить.

— У нас оптовая фирма, — продолжал улыбаться Тик-Так, решив выложить информацию, которую почерпнул, подслушав телефонный разговор Саши с клиентом. — Оптом у нас считается товар, приобретенный на сумму свыше штуки. Интересует что-то конкретное?

— Да, материнские платы и еще кое-какая чепуховина.

— Вот наши прайс-листы, — Тик-Так выложил на стойку стопку бумажек. Он похвалил себя за то, что быстро сумел вжиться в новую роль. — Цены те же, что и в Москве. В столицу за комплектующими ездить — только зря время переводить. И бабки.

— Если можно, заберу прайс-листы с собой. Сейчас посоветуюсь с человеком. Если цены его устроят, мы вернемся.

— Будем вас очень ждать, — продолжая улыбаться, Тик-Так поднялся с места, даже согнул спину в каком-то холуйском полупоклоне. — Вам понравится работать с нами. Очень понравится.

— Надеюсь, — ответил Костяк.

Тик-Так проводил взглядом посетителя, дождавшись, когда дверь закроется, вытащил из кармана мобильник, набрал номер и, услышав голос Ольшанского, сказал:

— Этот хрен только что вышел.

— Я видел, — ответил Ольшанский. — Как все прошло?

— Нормально, мы уложились в график. Сейчас Кот вернется, уже вместе с кодлой. Если хочешь участвовать, Жора откроет тебе заднюю дверь.

— Да, пожалуй. Я в двух шагах от вас.

— Только хочу, чтобы ты понял одну штуку, — сказал Тик-Так. — У нас мало шансов взять Кота живым. Даже пытаться не стоит. У тебя не получится поговорить с ним по душам в безлюдном месте. Плюнь на эту затею. Надо все заканчивать здесь, в конторе. Так проще, вернее.

Минутное молчание.

— Ладно, — сказал Ольшанский, на этот раз он понимал, что Тик-Так прав. Вывозить Кота за город, устраивать ему кровавую баню слишком рискованно. Если на хвост сядут менты, потом не откупишься, не отопрешься. Всех собак на тебя повесят. Пуля для Кота — это слишком мало, слишком гуманно. Но раз другого не дано, пусть так и будет.

— Но если все-таки эта возможность появится…

— Я понял. Если появится, сделаем, как ты хочешь, — Тик-Так дал отбой и обратился к Шелесту: — Открой ему дверь. Пора занимать позиции.

Жора поднялся со стула и вышел в коридор. Тик-Так снял надоевшие очки, потер глаза подушечками больших пальцев. Пока все идет как по маслу. Кот и его компания слишком предсказуемые парни, заранее известно, какие ходы они сделают. Никакого воображения, примитивная работа. С минуты на минуту они окажутся здесь, мышеловка захлопнется. Кто-то один, скорее всего, тот самый больной или раненый парень, который едва ноги передвигает, останется за рулем бумера. Трое войдут в офис. Один из них заставит Тик-Така и Марину отойти к стене или остаться на местах и задрать лапки. Двое других отправятся за деньгами в кабинет заместителя директора этого сортира.

Шелест уже погасил свет в коридоре. Фигуры нападавших будут хорошо видны на фоне незакрытой двери в торговый зал, а вот стрелки, Жора Шелест и Ольшанский, останутся в темноте. Они спокойно угомонят эту парочку в коридоре.

Едва начнется стрельба, Тик-Так пристрелит человека, оставшегося в зале. Если рука набита, а пушка хорошо пристреляна, положить чувака в этом тесном пространстве, пустив пулю через пластиковую стойку, не проблема, пара пустяков. За все про все пара секунд. Дальше и того проще. Они выкинут из бумера того больного придурка, замочат его на месте или просто изувечат, сломав позвоночник. Это как Ольшанский скажет. И разъедутся. Толмач полетит в Москву на своем бумере. Жора Шелест перегонит его джип «сабурбан», а Тик-Таку предстоит неторопливое путешествие на «Жигулях», путешествие со множеством остановок в придорожных забегаловках. Не слишком утомительное занятие, за рулем он всегда расслабляется и отдыхает.

Тик-Так глянул в окно. Пока никого не видно. Значит, надо немного подождать. Они обязательно вернутся. Он вытащил из-за пояса и положил на стол, слева от себя, автоматический двенадцатизарядный пистолет девятого калибра. Прикрыл пушку листами бумаги. С левой руки он стреляет не хуже, чем с правой. Второй пистолет, восьмизарядный «браунинг», миниатюрную штучку, умещавшуюся на ладони, сунул под пиджак.

Взял пакетик с деньгами, оставленный Жорой Шелестом, секунду раздумывал, куда бы его пристроить. Но ничего оригинального в голову не приходило. Тик-Так выдвинул верхний ящик стола, положил в него деньги.

Кот забрался на переднее пассажирское сиденье, хлопнул дверцей, бросил под ноги прайс-листы.

— Короче, там один менеджер сидит в очечках, — сказал он. — Один охранник, похоже, без ствола. Секретарша или как там ее. По ходу та кобыла, которую Килла порол весь вечер. Заспанная, вся морда опухшая. А на морде полкило штукатурки. Сразу видно, что накануне хорошо погуляла. Посетителей нет. И не предвидится.

Костян открыл ящик для перчаток, вытащил ТТ и, передернув затвор, сунул его под куртку.

Килла достал свой ствол, нежно кончиками пальцев погладил ствольную коробку, рифленую рукоятку. Он вечно цацкался с оружием, берег его, прятал от посторонних глаз, испытывая что-то похожее на приступы вожделения. Так старая дева цацкается с фотографией голого мужика. Вздохнув, Килла сунул ствол под ремень. Рама держал пистолет во внутреннем кармане куртки, он выщелкнул обойму, по привычке проверил, снаряжена ли она. Все в порядке. Запасная обойма в кармане штанов, но сегодня она вряд ли понадобится.

— На хрена вам три ствола? — неожиданно спросил Ошпаренный. — Чего, войну там собрались устроить?

Никто не проронил ни слова в ответ.

— Мне одну пушку оставьте, — сказал Димон. — Я вас здесь подстрахую.

Опять молчание. Килла молча покачал головой, давая понять, что он не полный дебил, чтобы пойти на дело с голыми руками. Рама сидел, не двигаясь, будто не слышал просьбы. Кот тоже выдержал паузу, он вертел в руках ТТ, думая про себя, что Димону ствол вообще ни к чему. Сейчас он просто водила. И никого «страховать» не придется, нет такой задачи. Димону нужно ударить по газам, когда они вернутся. Рванув с места, повернуть в первый же переулок.

— А что, я здесь инвалидом сидеть буду? — напирал Димон. — Что, я совсем обиженный?

Кот вздохнул, раскрыв ящик для перчаток, положил в него пистолет.

— Доволен? Теперь можешь отстреливаться, — усмехнувшись, Кот обернулся назад, глянул на Леху Киллу и Петьку Раму. — Ну, все вроде. Погнали?

— Погнали, — ответил Рама. — А ты, Кот, чего такой задумчивый?

— Да так… Не бери в голову. Просто рожа этого охранника мне показалось знакомой. И еще: он почему-то даже не посмотрел на меня, когда я вошел. Обычно охрана смотрит на посетителей. Иначе какого хрена он там сидит?

Глава седьмая

Тик-Так увидел трех парней, пересекавших улицу в тот момент, когда на его столе зазвонил телефон.

— Фирма «Аэлита»? — мужчина говорил глухим низким голосом. — Меня интересует несколько позиций по комплектующим. Скажите, пожалуйста…

— Перезвоните позже, у нас обед, — вежливо ответил Тик-Так, положил трубку и повернулся к Марине. — Твои друзья идут. Сиди спокойно. Выполняй все, что они скажут. Убери руки под стол, они трясутся. Все ясно?

Марина кивнула. Хлопнула входная дверь, троица прошла застекленный тамбур. Рама шел первым. Остановившись у стойки, он смерил липового менеджера взглядом. Тик-Так улыбнулся, снял очки и протер женским платочком заляпанные пальцами стекла.

— Чем могу помочь? — близоруко щурясь, Тик-Так перевел взгляд на Кота. — Кажется, это вы только что заходили?

— Совершенно верно.

Кот подумал, что охранника как ветром сдуло: еще одна странность. Через парадную дверь он не выходил. Куда он мог деться? Вышел в сортир? Впрочем, нет времени ломать голову над этими вопросами. Килла вошел в торговый зал последним. Он встал за спиной Кота боком к стеллажам с оргтехникой, сделав вид, что рассматривает недорогой принтер. Косо взглянул на Марину, подмигнул ей одним глазом. Но девушка, казалось, была поглощена работой.

Рама, распахнув куртку, вытащил ствол из-за пояса, направил дуло на менеджера.

— Подними руки, — скомандовал он. — Теперь встань со стула. Два шага назад.

Тик-Так бросил на стол очки, ссутулил спину и задрал вверх правую руку, левую приподнял до уровня груди. Привстал со стула, но назад не отошел, остался стоять у стола. Под ремнем за спиной «браунинг», женская игрушка для ближнего боя, но этой штучкой он воспользуется только в крайнем случае.

— У меня левая рука почти не действует, — пожаловался, шмыгнув носом, Тик-Так. — Хронический вывих сустава, — и, передразнивая менеджера Сашу, пропел слезливым голосом: — Только не убивайте. У меня ребенок четырех лет. Сын. Но я могу… Все деньги отдам со сберкнижки. У меня имеются накопления.

— Пошел ты со своей сберкнижкой, — тихо сказал Рама, которому при виде этого долговязого менеджера хотелось рассмеяться в голос. — И разговаривай шепотом, не ори, придурок. Ну, где наличка? Где вы храните бабки? Здесь?

— Никак нет, — по-военному четко отрапортовал Тик-Так. — Вся недельная выручка в кабинете Искандерова. Это замдиректора. Деньги в его сейфе. А здесь, в кассе, мы не держим больше двухсот баксов в рублевом эквиваленте. Таковы правила.

— Заткнись, урод, отвечай только на мои вопросы, — прошипел Рама. — Ни одного лишнего слова. У охранника пушка есть?

— Не имеется, — ответил Тик-Так. — Только эта… Ну, как ее… Дубина.

— Куда делся охранник? — спросил Кот.

— Он в комнате отдыха. Там у нас печка и электроплита. Обеденного перерыва нет, поэтому график свободный. Он ест, когда захочет.

— Не говори лишнего, мать твою. Отвечай только на вопросы. Ключ?

Тик-Так положил на стойку два ключа на железном кольце. Килла, схватив их, метнулся в предбанник, запер дверь, оставив ключ в замочной скважине. Снова зазвонил телефон. Пять длинных гудков и тишина.

— Где сидит этот чурка?

— Через весь коридор, — словоохотливый Тик-Так прижал правую руку к сердцу. — В самый конец. Как раз напротив двери Искандерова комната отдыха. Там охранник. В коридоре еще на прошлой неделе замкнула верхняя проводка, электрика никак не дождемся. Поэтому там темно. Я сказал все, что знал.

Кот и Рама переглянулась. Кажется, этот тип не врет, подставы нет. Марина рассказывала тоже самое. Деньги и сейф в кабинете заместителя директора этой забегаловки.

Жора Шелест и Виктор Ольшанский, стоявшие в конце коридора с пушками наизготовку, терпеливо ждали своей минуты. Сейчас все кончится. Они положат парней, которые сунутся сюда. Тик-Так пристрелит кадра, оставшегося у входной двери. А дальше можно спокойно заняться бумером. Сюда из торгового зала долетали обрывки разговора. Тик-Так, как всегда, паясничал, валял дурака, говорил нарочито громко. Кажется, у этого парня вместо нервов стальная проволока. Он вот так запросто может трепаться с человеком, которого кончит через минуту. В коридоре было душно, пахло подгоревшей кашей и свежей краской. Из бухгалтерии доносился голос менеджера Саши, который, повернувшись к полкам с папками, пересчитывал их по третьему кругу.

— Двадцать семь, двадцать восемь… Нет. Это не двадцать восьмая. Снова сбился. Черт. Один, два…

— Замолчите, Саша, — говорила бухгалтерша. — Считайте про себя.

— Отстаньте.

Ольшанский обхватил пистолетную рукоятку двумя руками, плечом уперся в стену. Чем дольше ждешь, чем дольше целишься, тем меньше шансов уложить противника с первого выстрела. Рука начинает подрагивать, ствол выписывает в воздухе восьмерки. Скорей бы уж Тик-Так заканчивал свой художественный свист. Жора Шелест стоял у противоположной стены, держа пушку в опущенной руке, свободной рукой он нервно поглаживал плотный живот.

Кот ткнул пальцем в грудь Рамы.

— Оставайся тут. Мы там вдвоем управимся.

Килла, держа пистолет в полусогнутой руке, первым шагнул в темноту коридора. Безоружный Кот последовал за ним.

— Нет, — крикнула Марина. — Не ходи… Убьют.

Оттолкнув кресло, она бросилась на пол.

Оторопев, Килла посмотрел через плечо назад, отступил из дверного проема на шаг. Кот замер, соображая, что происходит. Тик-Так опустил руку, смахнул со стола листки, закрывавшие пистолет. Мгновение, и пальцы сжали рифленую рукоятку «Зауэра». Тик-Так, не целясь, выстрелил на звук женского голоса. Две пули пробили корпус монитора, лопнувшая трубка разорвалась, как осколочная граната. Третья пуля попала в стену. Марина забилась куда-то под стол, Тик-Так инстинктивно шагнул назад, увеличивая угол обстрела, он уже забыл о ее существовании. Сейчас важно положить Раму, стоявшего к нему ближе всех. Тик-так не поднимал руку, стрелял от бедра, навскидку. Рама тоже не успел прицелиться. Лишь согнул руку в локте.

Четыре выстрела с той и другой стороны ударили одновременно.

Рама, выронив пистолет, ткнулся спиной в полки, заставленные принтерами и сканерами, но остался на ногах. Пуля вошла чуть ниже правого плеча, рука повисла, как плеть. ПМ полетел на пол. Рама, безуспешно пытаясь обрести равновесие, зацепился одной рукой за верхнюю полку, повис на ней, обломил стойки. Падая на пол, он подумал, что выстрелил дважды с близкого расстояния и оба раза ухитрился промазать. Килла успел повернуться к менеджеру и трижды нажать на спусковой крючок, опередив своего противника лишь на долю секунды. Первая пуля вошла в конторскую полку над головой Тик-Така. Вторая прошила ему печень, третья прошла навылет через горло. Падая, он успел дважды нажать на спусковой крючок, прострелив системный блок компьютера и сделав дырку в потолке. Через пару секунд он захлебнулся кровью.

Кот подхватил с пола ПМ, прижал палец к губам, давая знак Килле: ни слова, ни звука. Рама махнул рукой, мол, со мной все в норме, пуля, видимо, задела ключицу и всех дел. Левой рукой он залез в карман куртки, вытащил снаряженную обойму и, застонав от боли, бросил ее в сторону стойки. Кот подобрал обойму с пола, попятился назад. Теперь Костян и Килла, прижавшись спинами к стене, ждали. В конторе установилась тишина, какая бывает на кладбище в морозную рождественскую ночь.

— Я упаду на пол у дверного проема, — прошептал Кот Лехе на ухо. — И расстреляю всю обойму. Начинай шмалять, как только окажусь на полу.

Килла молча кивнул, дескать, дело ясное.

Жора Шелест первым пришел в себя, когда кончилась стрельба в торговом зале.

— Эй, Тик-Так, — крикнул он. — Ты как там?

— Заткнись, — Ольшанский толкнул Шелеста в плечо.

— Подожди, надо посмотреть, — помотал головой Жора. — Слышь, ты жив? Тик-Так?

Ольшанский подумал, что Шелеста можно назвать последними словами и, пожалуй, многие из этих слов будут справедливыми, но его нельзя назвать трусом, ничтожеством и перхотью. Послышался тихий стон. И еще менеджер за дверью бухгалтерии продолжал тупо пересчитывать папки с бумагами.

— Сорок два, сорок три…

Шелест сделал несколько шагов вперед. Ольшанский перекрестился и шагнул следом. Одно из двух: надо сматываться через заднюю дверь, выстрелы могли слышать прохожие на улице, они стукнут ментам. Или все закруглить быстро. Тик-Так хороший стрелок, наверняка он уложил наповал или серьезно ранил Кота и его дружков. И сам получил пулю.

Сделалось жарко. Ольшанский чувствовал, как капли пота щекочут шею, а воротник рубашки стал мягким, как мокрая бумага. До распахнутой двери оставалось полтора десятка шагов, а то и меньше. По-прежнему ничего не слышно. Свет загораживала широкая спина Жоры Шелеста. Ольшанский остановился на мгновение, увидев, как мелькнула и пропала чья-то тень.

В следующую секунду один за другим раздались несколько выстрелов. Шелест, не успев нажать на спусковой крючок, тяжело рухнул к ногам Ольшанского. В то же мгновение пуля обожгла левую коленку. Вскрикнув от боли, Ольшанский прислонился плечом к стене, дважды выстрелил в ответ, не видя своей цели. И, кажется, промазал. Пули ударили в грудь и верхнюю челюсть, сбили с ног. Ольшанский, выронив ствол, уперся ладонями в стену, медленно сполз на пол, чувствуя, что воздуха не хватает, он задыхается. Темнота навалилась на него, как кирпичная стена, и похоронила под собой.

Кот поднялся с пола, перезарядил ПМ, бросив расстрелянную обойму. Килла присел на корточки рядом с Рамой.

— Ничего, — Петька протянул перепачканную кровью ладонь, ухватил Киллу за шиворот рубашки, словно хотел прижать к себе, и прошептал: — Все в порядке. Иди, свистни Ошпаренного. Пусть подгоняет тачку.

— Давай, Леха, — сказал Кот. — Я сам Раму доведу.

Килла перезарядил свой ТТ. Поднялся на ноги, шагнул к двери.

— Деньги, — крикнула Марина. Она выбралась из-под стола и теперь, скрестив руки на груди, стояла у стойки, показывая на письменный стол менеджера. — Леша, возьми деньги. Вон они. В верхнем ящике.

Димон Ошпаренный не любил и не умел ждать. Он отрегулировал зеркальце заднего вида так, чтобы в нем отражалась входная дверь фирмы «Аэлита». Следующую минуту беспокойно вертелся на сиденье, оглядывался по сторонам, будто ждал какой-то подлянки. Но тихая улица спала летаргическим сном. Проехал микроавтобус, навстречу ему попался старенький «опель». И вот уже не видно ни одной машины.

На противоположной стороне женщина в синей короткой куртке и джинсах вела за руку девочку лет пяти. Молодая мать никуда не спешила, замедляя шаг, рассматривала свое отражение в окнах и, довольная, шла дальше. Димон выключил двигатель. Покопавшись в ящике для перчаток, вытащил пистолет и положил его на приборную доску, стал перебирать наваленные грудой аудиокассеты. Это не пойдет, это тоже… И какой дурак слушает это попсовое дерьмо, откуда здесь столько музыкального мусора. Он нашел кассету с рукописной пометкой «Элвис», вставил ее в магнитолу, но вместо голоса короля рок-н-ролла услышал треньканье гитары и козлиное повизгивание какого-то придурка. Это явно не Элвис. Димон вырубил магнитолу, прикурил сигарету. Он не видел, как в конце переулка остановился милицейский уазик, до открытия столовой, что за углом, оставалось минут двадцать.

Патрульный наряд милиции решил скоротать время за перекуром, а заодно уж послушать радио. Сержант, сидевший за рулем, прибавил громкость приемника и прикурил сигарету. Младший лейтенант, старший наряда, не курил, но мирился с вредными привычками подчиненных. Чтобы заглушить чувство голода, он сунул в рот сладкую до приторности конфету. Лейтенант поглядывал то на часы, то на темную БМВ, стоявшую наискосок от офиса компьютерной фирмы. Наверняка прикинутый бизнесмен, хозяин этой шарашки, в конце недели приехал в свою контору забрать наволочку с грязным налом…

Когда Димон услышал приглушенные хлопки пистолетных выстрелов, он не поверил своим ушам. Дело дошло до стрельбы! Хреново… Наверняка Килла, чтобы пугнуть упрямого жлоба, несколько раз пальнул в потолок или в стену. Димон заерзал на сиденье и только тут заметил милицейский уазик. Сердце у него сжалось и провалилось в бездонную пустоту. Димон покрутил головой, озираясь по сторонам, но ничего примечательного не происходило.

И тут раздались новые выстрелы. Один за другим. Раз, два… Только теперь Димон понял, что ситуация вышла из-под контроля. Не похоже, чтобы Килла мог потратить столько патронов, пугая неизвестно кого. Через пару минут в зеркальце заднего вида Димон увидел, как открылась входная дверь. На улицу, взмахнув темным целлофановым пакетом, вышел Леха Килла. Светлая рубаха под распахнутой курткой вся в кровавых разводах… Леха зачем-то переложил пакет из одной руки в другую.

Милицейская машина тронулась с места, завыла сирена. Килла вздрогнул, замер посередине дороги, наблюдая, как к нему подкатывают менты. Казалось, он не понимает, что происходит. И вдруг отработанным движением сунул руку под куртку, выхватил ТТ и несколько раз прицельно выстрелил в лобовое стекло ментовской машины. Видимо, водилу и того мента, что сидел рядом с ним, он грохнул сразу. Леха снова и снова нажимал на спусковой крючок, но выстрелов не было. Килла в отчаянии ударил заклинившим пистолетом о колено.

«Патрон перекосило», — догадался Димон.

Уазик остановился, распахнулась задняя дверца. Димон увидел, как усатый мент с непокрытой головой вывалился на асфальт, упав на колени, вскинул ствол Калашникова. Автоматная очередь перерезала Леху поперек живота.

Ошпаренный, услышав, что его кто-то зовет, повернул голову: на тротуаре, рядом с входом в «Аэлиту», стоял Костян. Он нагнулся к Раме, чуть приподнял его над тротуаром, сделал несколько шагов в сторону бумера. Но ноша оказалась слишком тяжелой. Костян остановился, поднял руку с пистолетом, целясь в усатого мента. Выстрел, второй, третий… Мент с автоматом боком завалился на асфальт.

— Димон, — изо всех сил заорал Костян. — Димон…

Ошпаренный повернул ключ в замке зажигания.

— Сейчас, ребята, — шептал он. — Я щас… Щас… — От волнения руки его не слушались.

Он должен подать машину задом, прикрыть собой парней, вытащить их из-под огня. А дальше видно будет. Он повернул ключ в замке зажигания, но двигатель не завелся. Что это, в бак залили левый бензин? Димон повернул ключ — и снова пустой номер. Послышались новые выстрелы, но Ошпаренный даже не понял, кто и в кого стрелял.

— Димон, — крикнул с надрывом Кот. — Хрена ты там встал, урод?

К ментовским машинам подкатили еще два жигуля. Из них с криками посыпались вооруженные автоматами милиционеры.

Заголосила женщина, побежала вниз по улице, таща за собой плачущего ребенка.

— Не стреляйте, — кричала она на бегу. — Не стреляйте.

— Стреляй, сволочь, стреляй! — услышал Ошпаренный знакомый голос.

Господи, кто кричит? Кажется, Кот? Ошпаренный растерянно посмотрел в зеркальце. Рама по-прежнему лежал без сознания на асфальте, Костян, схватив его за руки, пытался волоком тащить безвольное тело к бумеру. На лице его застыло выражение надежды и отчаяния. Наткнувшись на его полубезумный взгляд, Димон опустил глаза к приборной доске и снова повернул ключ.

Машина не заводилась. Повернув голову, Димон видел, как к уазику подкатили «жигули» с синей полосою вдоль кузова. Значит, прибыло подкрепление. Нужно попробовать завести бумер еще раз. Димон повернул ключ. Стартер заныл, как заевшая фреза… Двигатель заработал…

Ошпаренный тронул бумер с места. Он чувствовал, что события достигли своего пика, что он находится в точке возврата, после которой бессилен будет что-либо изменить. Пока еще можно умереть рядом с ребятами. Он снова оглянулся и увидел лицо Костяка, искаженное гримасой душевной боли. Кот все еще волок по мокрому асфальту расслабленное тело Рамы. Столько надежды было в этой его лишенной всякого смысла попытке догнать под прицелами ментов уползающий от него бумер!..

Но остановиться Димон уже не мог. Он вдруг перестал принадлежать себе. Кто-то другой, в сотни раз более сильный и уверенный, чем он, подчинил себе его волю, взял на себя управление мозгом и движениями, как будто он стал тупым, бесчувственным роботом с дистанционным управлением. Он слышал словно сквозь вату крики сбежавшихся на звуки милицейской сирены людей, но голоса их звучали гулко, как в железной трубе.

— Брось оружие, — кричал кто-то. — Лежать, не шевелиться, сука…

Две-три секунды растянулись для Димона в целую вечность: ему показалось, что он попал в замедленный фильм и движется в нем плавно, как во сне. И вдруг это наваждение прервала короткая автоматная очередь, за ней длинная.

— А ну, на землю. Мордой вниз… Руки покажи, падла… — услышал он оглушительно громкие крики.

Димон увидел в зеркало заднего вида, что брошенный Костяном Рама в неестественной позе застыл на дороге. Кот стоит над ним на коленях и потерянно смотрит вслед бумеру… Раздалась еще одна очередь, но Димон уже не оглянулся…

Ошпаренный вывернул руль, прибавил газа, проскочив узким переулком, вылетел на улицу в четыре ряда. Из-под колес, отступив назад, едва вывернулся какой-то тип с авоськой, полной пустых бутылок. Уронил свою ношу, бутылки грохнулись на асфальт. Мужик махнул вслед бумеру кулаком, что-то прокричал.

— Пошел ты, — пошептал в ответ Димон. — Пошел ты в даль…

Теперь Димон не смотрел по сторонам, он видел только серую полосу дороги, стремительно убегавшую под колеса. Мелькали дома, пешеходы. Бумер, пролетев перекресток на красный свет, едва не поцеловался с жигуленком, но водитель успел ударить по тормозам, вывернув руль, поставил машину поперек дороги, чудом ушел от столкновения. Димон, не снижая скорости, свернул направо, потом пересек сплошную разделительную полосу, погнал машину по кривому горбатому переулку. Он словно уходил от погони, хотя за ним никто не гнался. Ухабистая дорога на городской окраине напоминала полосу препятствий, но Димон не снижал скорость.

Машину кидало из стороны в сторону и трясло так, что, казалось, из головы повыскакивали последние мысли, которые минуту назад там еще оставались. Вскрикнула женщина, перевозившая через дорогу коляску. Бумер вильнул, ушел в сторону, не задев ее.

Димон ориентировался в городе, как слепой котенок в чужой квартире. Он снова оказался на довольно широкой улице, решил, что именно она выведет на шоссе. Через пять минут бумер вырвался из города. Димон сбавил ход у поста ДПС, мент, стоявший на обочине, не взмахнул полосатой палкой, только проводил машину долгим взглядом.

Шоссе стало шире, машин вокруг мало, левый ряд свободен. Димон придавил подошвой ботинка педаль газа. Он слегка успокоился, пришел в себя, но так и не понял, что делать дальше и куда он, собственно, держит путь: к Москве или в обратном направлении. Впрочем, какое это имеет значение. Главное убраться подальше от города. А там все решится само собой. Шоссе пошло под гору, Димон зачем-то выключил двигатель, снова включил, набрал скорость. На глаза наворачивались слезы, он смутно видел ленту асфальта, которая так и норовила выскользнуть из-под колес. Он свернул на узкую дорогу, уходящую куда-то в поле.

Димон подумал, что все события последних дней — это череда ошибок. Напрасно он затеял всю эту мудянку с мерсом. Напрасно честно не рассказал парням, Коту, Лехе Килле и Петьке, о том, что случилось на набережной в тот день и час, когда у него отобрали машину.

Димон плотно позавтракал в кафе на Новом Арбате, дождался полудня, когда мать его девчонки обычно сматывалась по делам, уселся в мерс, порулил к Галке. В приподнятом настроении, нацепив очки с темными стеклами и болтая по мобильному телефону, он выехал на набережную и сообразил, что катит совсем не в том направлении.

Димон перестроился в левый ряд, резко тормознул, пересек сплошную разделительную полосу. Серебристый джип «лексус» едва успел остановиться, пропуская его вперед. Димон, продолжая трепаться по телефону, разглядывал «лексус» в зеркальце заднего вида. Стекла затемненные, но, кажется, за рулем какой-то вахлак в кожаной куртке. Джип новый, муха не сидела. Видно, лох купил навороченную тачку едва ли не вчера. И теперь осваивает управление, боясь поцарапать свою драгоценность. С таким водилой приятно поиграть на дороге. Усмехнувшись, Димон закруглил разговор, опустил мобильник в карман куртки.

Джип шел в левом ряду, сохраняя почтительную дистанцию. Димон ударил по тормозам так, что заскрипели покрышки. Перепуганный водитель «лексуса» успел тормознуть, вывернул руль, хотел перестроиться в правый ряд, обойти мерс. Но Димон не дал лоху такой возможности, рванул вперед, сам ушел в правый ряд. «Лексус» повис на заднем бампере. Димон тормознул, «лексус» подался в левый ряд, но Димон первым успел занять эту позицию, оставив джип позади. Затем снизил скорость до сорока, заставив джип плестись в хвосте. Димон, представляя, что испытывает сейчас этот законченный придурок, водитель тачки, лишь посмеивался. Едва касался подметкой педали тормоза, не притормаживал, но сзади вспыхивали стоп-сигналы, джип резко сбавлял скорость, а Димон, как ни в чем не бывало, катил дальше.

Дважды водитель «лексуса», окончательно потеряв терпение, пытался обойти его по встречной, видно, очень хотел прекратить эту опасную и унизительную игру. Но ничего не вышло, встречная полоса оказалась забита машинами. Джип долго шарахался из ряда в ряд, стараясь объехать «мерседес» справа, но Димон каждый раз успевал перестроиться, преграждая дорогу. Когда Ошпаренному наскучила мышиная возня, он, решив, что сегодня хорошо порезвился, великодушно уступил «лексусу» левый ряд. Дал понять, что издевательство кончилось. Но джип, поравнявшись с мерсом, не спешил набрать ход. Димон посмотрел налево, сердце екнуло.

Ого, в джипе на переднем пассажирском сиденье рядом с водилой обосновался еще один хрен в кожаной куртке, мужик махал рукой, делая знак Димону: остановись. При ближайшем рассмотрении на лохов эти парни оказались не похожи. За джипом следовала темная бээмвуха. Только неприятностей не хватало. Димон прибавил скорость, он хотел одного: уйти от этих сволочей. Но водила джипа будто угадал его мысли, дал по газам, вылез в правую полосу, прижав «мерседес» к обочине, к самому бордюрному камню. Сзади скрипнули тормоза БМВ. Мерс оказался зажатым между двумя тачками. Димон не хотел выглядеть испуганным. С такими парнями надо действовать нагло, нахрапом. Он вылез из машины, пассажир и водитель «лексуса», крашеный блондинчик, уже стояли рядом.

Из бээмвухи вылезли еще три парня. Димон выругался про себя, дело принимало скверный оборот.

— Слышь, ты, тебя где так ездить научили? — спросил пассажир «лексуса».

Димон не ответил, собираясь с мыслями.

— Ты чего, очки напялил и уже людей не видишь? — спросил блондинчик.

— А ты чего так базаришь, проблем хочешь? — выпалил Димон.

— Ты чего буровишь, гандон? Кому ты хочешь проблемы создать?

Сжатый кулак вылетел из-за спины блондинчика. Врезался Димону, не успевшему защитить лицо, в верхнюю челюсть. Димон сел на асфальт.

— Чего мычишь, блядина?

Блондинчик, нагнувшись, ухватил противника за ворот куртки и пару раз тряхнул. Вытащил из кармана мобильник Ошпаренного, водительские права и записную книжку.

— Ты понял, что машину у тебя забрали до выяснения? — спросил пассажир «лексуса».

— И своим передай, как все было на самом деле, — добавил блондинчик. Бросив на асфальт записную книжку и права, он присел на корточки, заглянул Димону в глаза. — Короче, вечером в шесть часов встречаемся здесь. Привози с собой кого хочешь. Мы любому обоснуем, кто ты и что ты. Понял?

Блондинчик снова тряхнул Димона, но тот не ответил.

— Понял?

Пассажир поманил рукой ребят из БМВ и коротко скомандовал:

— Тачку в стойло. Увидимся в «Тарелке».

— Мобилу отдайте, — робко попросил Ошпаренный. — Как же я?

Кто-то сунул в его протянутую руку мобильник. Машины сорвались с места и скрылись за поворотом. Димон еще пару минут сидел на асфальте, тряс головой, приходя в себя. «Тарелка»… Слово влезло в память, как заноза под ноготь. Тот придурок сказал: «Увидимся в „Тарелке“». Лучше бы Димон не расслышал этих слов. Все могло склеиться по-другому.

Димон вихрем промчался по какой-то деревеньке. На улице ни души, только вслед машине, словно нехотя, залаял старый пес. За деревней асфальт кончился, но Димон бездумно гнал и гнал бумер вперед по проселку, ехал, куда глаза глядели. Позади уходящее к самому горизонту поле, и впереди такой простор, что голова идет кругом.

Время от времени он, словно пытаясь кого-то или что-то догнать, вдавливал в пол педаль газа, и тогда бумер, послушный его воле, как дрессированный зверь, со сдержанным ревом бросался грудью на встречный ветер… Брызги разлетались из-под его колес так далеко, будто по дороге мчался не автомобиль, а катер на подводных крыльях. Поле кончилось, бумер въехал в лес. Дорога сузилась и стала исчезать в жухлой прошлогодней траве, две колеи, затопленные талой водой, становились все глубже. Надо повернуть назад, попытаться снова выбраться на шоссе. Но после того, что произошло в «Аэлите», Димон словно разучился останавливаться, поворачивать машину назад.

Однако остановиться все-таки пришлось: на пути лежало толстое дерево, за ним начиналась стена все еще по-зимнему темного влажного леса. Он заглушил двигатель и несколько минут сидел без движения, вслушиваясь в тишину и редкие крики птиц. Он одну за другой смолил сигареты, пока в салоне не раздался слабый, не громче комариного писка, сигнал мобильника. Па-пам, па-пам, пара-пара-пара-пара-парам…

Димон вздрогнул. Наклонившись, пошарил рукой под пассажирским сиденьем. Кажется, звонок доносится оттуда. Нащупал пальцами какую-то тряпку, ручку монтировки. Точно, вот он, мобильник Костяна. Чудеса. Значит, телефон все время валялся там, на полу под этой тряпкой.

Димон нажал красную с синей полоской кнопку, включив автоответчик. И услышал спокойный, уверенный голос Кота: «Вам не повезло, сейчас не могу подойти к телефону. Позвоните позже или оставьте сообщение». Телефон пискнул.

— Костя, что случилось, где ты? — голос Насти дрожал, выдавая ее волнение. — Я вернулась с семинара, из Франции. А мама даже не хочет о тебе говорить, у нее повышается давление, когда я произношу твое имя. Костя, я поняла, что у тебя большие неприятности. Но это ничего, это ничего… Мы справимся с любыми бедами. Лишь бы ты… Костя, позвони на мой мобильник немедленно. Слышишь? Я должна знать, что случилось. Должна знать, что произошло. Целую тебя крепко. Люблю тебя…

Перед глазами Димона возникло окаменевшее, похожее на трагическую маску лицо Кота… Он сидит на асфальте и смотрит вслед уезжающему бумеру. Как смотрит! Словно не машина удаляется от него, уходит надежда на жизнь… Димон зажмурил глаза и помотал головой, чтобы прогнать видение. Костян исчез.

Надо же, Настя нашла Кота в этой глуши, в этом лесу, пробилась сквозь сотни километров. Слава богу, что это автоответчик, можно просто, не говоря ни слова, вырубить телефон. Ошпаренный бросил мобильник обратно под сиденье, будто трубка огнем жгла ладонь.

— Что случилось, что произошло? — машинально повторил он слова девушки и взмолился: — Что произошло, Господи? Ни хрена. Просто для кого-то, не для меня, жизнь кончилась. Кто-то погиб. Нет, не кто-то. Мой друг, мои друзья… А я по какому-то недоразумению оказался здесь. Нет, не то я говорю. Бред, бред какой, херня… Господи, о чем это я? Килла погиб, его перерезало автоматной очередью. А Рама? Может быть, он жив. Я ведь толком ни черта собачьего не успел разглядеть. Ну, была стрельба. Килла шмальнул ментов, и его завалили. Рано я их хороню, может, они живы?

Димон потер ладонью лоб, пытаясь восстановить цепочку событий. Но цепочка рвалась, распадалась на отдельные звенья, мелкие фрагменты. Вот он пытается завести бумер, но тот почему-то сопротивляется, словно не хочет участвовать во всем этом. И ясно, что не удастся вытащить парней из-под кинжального автоматного огня… Выходит, самое главное решение в своей жизни он принял как раз в те секунды, когда проклятый бумер не захотел заводиться? Или бумер принял это решение за него?..

Сколько времени он потратил, пытаясь тронуть бумер с места? Минуту? Секунду? Две? Сейчас трудно сказать, тогда, у «Аэлиты», у времени был совсем другой счет. Впрочем, все это уже не важно. Бумер, не послушав водителя, дал ему минуту на размышление, а вместе с минутой подарил жизнь. Ведь он все равно не успел бы вывести раненого Петьку из-под обстрела. Несколько секунд, и менты превратили бы тачку в решето. В живых не остались бы ни Кот, ни подстреленный Рама, ни сам Димон. Никто… А может быть, бумер спасал самого себя? Господи, что за сумасшедшие мысли лезут в голову. У машин нет чувства самосохранения, не может быть… А у человека, в человеке есть это чувство? Все люди делятся на тех, кто еще не знает, что такое смерть, — и таких большинство, и на тех, кто уже знает, что такое смерть… Кто умирал, но не умер…

Димон открыл дверцу и вышел из машины. Ноги по щиколотки утонули в жидкой грязи пополам с талым снегом. Ошпаренный повернулся лицом к севшему на брюхо автомобилю, и пару раз пнул его мыском ботинка в лакированный бок. Не привыкший к такому обращению иностранец отозвался гулким, недовольным стоном.

— Чертов немец, — крикнул Димон бумеру, разглядывая его так, будто видел впервые… — Мать твою, сука, тварь… Как же ты мог так облажаться? Если бы ты завелся, как и положено, с пол-оборота… Все было бы по-другому…

Да, все было бы по-другому. Несколько трупов на секционных столах морга, бирки на пальцах правых ног, судебный эксперт в замызганном халате и клеенчатом фартуке. Не совсем трезвый санитар с огромными ручищами профессионального мясника. Электрической пилкой этот громила разделывает труп за трупом. Разрез от горла до лобковой кости. Деревянный чурбан под головой. Желобки для стока крови. Запах смерти. От этого запаха к горлу подступает тошнота…

Димон повернулся спиной к машине и побрел краем дороги. Здесь, на обочине, было немного суше. Но все равно ботинки глубоко проваливались в вязкую почву под истлевшими прошлогодними листьями, цеплялись за корни деревьев. Кажется, если не считать бумера, последняя машина прошла здесь лет десять назад. Нет, не десять — полсотни лет назад. В колеях пробивались ростки сорного подлеска, на обочинах застыли молодые деревца. Как он раньше этого не заметил, как зарулил в этот тупик, в это болото? Куда он ехал? И где оказался?

Димон почувствовал спиной чей-то взгляд, обернулся и вздрогнул: фары зажглись и погасли. Забрызганная грязью машина моргнула, как человек, глазами, словно попрощалась с ним навсегда. Господи, этого быть не может. Мистика какая-то. Бумер на прощанье мигнул ему фарами? Нет, наверное, показалось. Димон поплелся дальше, бормоча под нос одни и те же слова:

— Что произошло, Господи? Я хочу знать, что произошло. А ничего такого… Ни хрена собачьего. Это все бумер… Черный черт… Это он, а не я…

Казалось, проселку не будет конца. Прошагав километра три, Димон наткнулся на ржавый остов грузовика. Он почувствовал усталость. В боку такая же сильная боль, как тогда, когда шоферюга ткнул его отверткой… Присев на подножку, достал мятую пачку сигарет и зажигалку. После первой затяжки закружилась голова. Табак горчил на потрескавшихся губах. Он опять ушел в себя, погрузился в невеселые мысли.

Как все-таки нелепо выглядел этот солидный, добропорядочный «бюргер Бумер», увязнув в грязи русского бездорожья. Словно пришелец из другого мира, посланец более высокой цивилизации. Ведь он был рожден для европейских шоссе и автобанов. Для того ли собирали его аккуратные немецкие рабочие, чтобы он засел в болоте в сотне километров от ближайшего городишка?

Разве не то же самое произошло с ним и с пацанами, разве они не так же сбились с пути, застряв в болоте? В том смысле, что они вместе тонули, барахтались в трясине, с каждым движением погружаясь в нее все глубже. Почему так случилось? Почему? Потому что они жили по понятиям, по своим правилам и законам. И больше всего боялись, что их примут за слабаков. А сам он кто? Терпила? Или все-таки право имеет на чужую жизнь и чужую собственность? Нет спасения от этих вопросов. И нет на них ответов.

Какая разница, если он все еще живой? У него появился шанс когда-нибудь выйти на дорогу с твердым покрытием… Какую цену он заплатил за возможность шагать по этим лужам? Пока не ясно, стоило ли спасаться бегством или лучше было бы сдохнуть там, у «Аэлиты»…

Бросив окурок в сторону, Ошпаренный с трудом выпрямился и побрел дальше. Проселочная дорога никуда и не привела: кончилась за дальним поворотом. Димон пошел лесом, с трудом переступая через стволы поваленных деревьев, налетая на пни. Иногда он падал, спотыкаясь о сухие ветки или корни деревьев, вылезшие из земли или покрытые снегом. Но снова вставал и шел дальше, понимая, что нужно успеть выбраться из этой проклятой чащи до наступления темноты. Иначе он окончательно потеряет все ориентиры, поддавшись усталости, присядет под деревом и насмерть замерзнет. Боль в боку немного отступила, ушла куда-то в самое нутро. Димон обломал толстую ветку, сделав из нее что-то вроде посоха, двинулся дальше, опираясь на него.

Так он прошел еще километра полтора. Лес впереди стал реже, деревья словно расступились перед ним. Еще через полчаса Ошпаренный вышел к придорожной насыпи, отбросив посох, взобрался на нее, побрел по асфальтовой дороге в два ряда. Он так устал, что уже не чувствовал радости от этой победы.

Димон не пытался останавливать машины, изредка пролетавшие мимо. Просто шагал по обочине, твердо зная, что эта дорога не оборвется, приведет его куда-нибудь. К автобусной остановке он подошел, когда заходящее солнце краем коснулось макушек елей. Сел на деревянный ящик, вытянув уставшие ноги. Он попытался рассмотреть расписание движения автобусов, но жестяная табличка заржавела, чешуйки краски облупились.

Димон докуривал последнюю сигарету, когда из-за поворота показался рейсовый автобус. Наверняка он направляется в какой-нибудь маленький городок, о котором Димон никогда в жизни даже не слышал. Открылись двери, Димон вскочил на подножку. Через несколько секунд автобусная остановка исчезла за поворотом…

Оглавление

Часть первая. Прокол

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

Часть вторая. Молчание друзей

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

Часть третья. Страх смерти

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая