«Дамочка, что надо»

Глава 1

Грофилд открыл правый глаз и увидел, что в окно его комнаты лезет девушка. Закрыв правый глаз, он открыл левый, но девушка никуда не исчезла. Серая юбка, синий свитер, светлые волосы и длинные загорелые ноги, оседлавшие подоконник. Все было на месте.

Но ведь комната находилась на пятом этаже гостиницы. За окном ничего не было, только воздух да противная глазу панорама Мехико-Сити.

Комната Грофилда была погружена в полумрак, поскольку он дремал после ланча. Очевидно, девушка решила, что номер пуст, и, очутившись внутри, тотчас зашагала к двери. Грофилд поднял голову и сказал:

— Если вы — моя волшебная фея, почешите мне спину.

Девушка подскочила, с кошачьей мягкостью приземлилась на ноги и попятилась к дальней стене, вытаращив на Грофилда глаза. В полумраке ее зрачки мерцали, как белые звезды, в них застыл ужас.

Грофилд не ожидал такой бурной реакции. Он попытался успокоить девушку.

— Я серьезно, — сказал он. — Встать с постели я не могу, а спина жуть как чешется. Раз уж вы все равно идете мимо, почешите мне, пожалуйста, спину.

— Вы тоже из этих? — спросила она скрежещущим от страха голосом.

— Смотря что вы имеете в виду. Иногда я бываю «одним из этих», а порой и возиться не стоит. Последнее время я не был «одним из этих», поскольку нездоров.

Блеск в ее глазах мало-помалу затухал. Она спросила голосом, уже больше похожим на человеческий:

— О чем это вы?

— Откуда мне, к чертям собачьим, знать? Разве мы о чем-то говорим? — Он попробовал сесть в постели, но его так и передернуло от боли в раненой спине. Он поморщился и покачал головой.

— Мне все хуже, — проговорил он. — Так всегда бывает перед выздоровлением. Она боязливо отошла от стены.

— Вы ушиблись?

— Пустяки, mon capitaine, малость зацепило мягкие ткани. Я бы тотчас выздоровел, стоило какой-нибудь Флоренс Найтингейл почесать мне спину.

— Я доверяюсь вам, — сказала девушка, сделав еще один шаг к кровати. — Видит Бог, мне надо кому-то довериться.

— Не будь я хворый, вы бы так не говорили. Она вдруг посмотрела на потолок, словно боясь, что он сейчас обрушится, потом снова обратилась к Грофилду:

— Вы мне поможете?

— А вы почешете мне спину?

Теперь ее переполняло сменившее ужас нетерпение.

— Я совершенно серьезно! — сказал она. — Это вопрос жизни и смерти!

— Такого быть не может, но я вам вот что скажу. Вы почешете мне спину, а я спасу вам жизнь. Идет?

— Если вы позволите мне побыть здесь, — сказала она. — День-другой, пока не минует опасность. Грофилд улыбнулся.

— Я уже много дней лежу в этой постели, — ответил он. — Мне не с кем поговорить, нечего почитать, совершенно нечем заняться. Время от времени я с грехом пополам поднимаюсь, кое-как добираюсь до ванной и снова ложусь. А когда, подремав, просыпаюсь, то чувствую, что место раны немеет, а вокруг него жутко чешется. Три раза в день помощник портье, угодливый молодой человек с густыми усами и наглой ухмылочкой, приносит мне поднос с отбросами и заявляет, что это пища, а я ее ем. Дорогая, если вы иногда будете разговаривать со мной, а иногда чесать мне спину, вы можете остаться здесь хоть навсегда. Правду сказать, я даже готов заплатить вам, чтобы вы остались здесь навсегда.

Она вдруг улыбнулась и заявила:

— Вы мне нравитесь. Мне нравится ваше отношение к жизни.

— А в спину мою вы просто влюбитесь. Она подошла к кровати.

— Вы можете сесть?

— Пока еще нет. Каждый раз, когда я просыпаюсь, все тело так затекает, что я не в силах шевельнуться. А вот перевернуться я, пожалуй, сумею.

— Я вам помогу.

Он дал ей правую руку. Она потянула его, Грофилд принялся извиваться ужом и вскоре уже лежал ничком, смяв в комок все простыни.

— Эй, да вы же в чем мать родила! — воскликнула девушка.

— На мне же целая постель, — сказал он в подушку. — Разве этого недостаточно?

Девушка расправила простыни и прикрыла Грофилда до пояса.

— Ну вот, хорошо. Что это за повязка?

— Там рана.

Девушка осторожно дотронулась до повязки, которая была наложена возле левой лопатки.

— Что за рана?

— Нанесенная стрелой Купидона. Я посмотрел в глаза милой волоокой сеньориты, и Купидон пронзил меня стрелой, я и опомниться не успел.

— Выходит, вы тоже в беде, — заметила она.

— Ничего подобного. У меня весь мир на поводке. — Он слегка изогнулся. — Вы когда-нибудь начнете чесать? В основном вокруг повязки.

Она принялась чесать.

— Повязку надо сменить, вы знаете?

— Я вам не акробат.

Она чесала спину легкими широкими круговыми движениями.

— Вы говорите, не в беде, — задумчиво сказала она. — А между тем кто-то же вас ранил…

— Стрелой.

— Какая разница, чем? Вы лежите здесь совершенно один. Очевидно, не хотите, чтобы вас осмотрел врач. Вы вообще не выходите из комнаты и… О-о!

— О-о?! Чешите, чешите.

— Простите. Я только что поняла, в чем дело.

— Дело?!

— Ну, ваша рана. Она ведь огнестрельная, разве нет? Вот почему вы не хотите показаться врачу.

— Теперь давайте поговорим о вас.

— Могу спорить, вас разыскивает полиция, — заявила она.

Грофилд задумался над ответом. Мысль о том, что его ищет полиция, вроде бы обрадовала ее; во всяком случае, она сама попала в какую-то переделку и, очевидно, не могла обратиться в полицию, так что пора было выдать ей какую-нибудь убедительную историю, которая заставила бы ее молчать впоследствии, если у нее самой нелады с законом. Грофилд набрал в грудь воздуха и сказал:

— Вы правы. Меня и впрямь разыскивает полиция.

— Так я и думала. А что вы такого натворили?

— Я следовал за Любовью, — ответил он, — куда бы она меня ни вела.

— Опять эти глупости, — возмутилась она.

— Нет-нет, это истинная правда. В Нью-Йорке я встретил одну женщину, столь же красивую, сколь и вероломную, любвеобильную, но изменчивую. Она была кастиллийка из Мехико-Сити, кожа цвета алебастра, волосы, как эбеновое дерево, а муж, который был на двадцать лет старше, занимал важный политический пост в Штатах. Эта женщина — назвать ее имя я не смею — у нас с ней закрутился бурный роман, пока она жила в Нью-Йорке, а когда вернулась в Мексику, я ничего не мог с собой поделать и последовал за ней. Жить друг без друга мы просто не могли, и страсть сделала нас беспечными.

— Он застал вас, — сказала девушка с легким волнением.

Грофилд усмехнулся в подушку. Женщины всегда склонны к вере в романтическую любовь, и эта не была исключением.

— Вы угадали. Он неожиданно вернулся домой, мы…

— У него в доме? Вы что, с ума сошли?

— Интересное замечание. А ведь скоро нам предстоит обсуждать ваше прошлое.

— Забудьте об этом, — сказала она и игриво шлепнула его между лопаток. — Расскажите, что случилось.

— А и рассказывать-то нечего. Муж вошел, мы были в постели, он кинулся к туалетному столику и достал пистолет. Я сгреб одежду в охапку, побежал по коридору, а на пороге дома получил пулю в спину. Мне удалось добраться до своего друга, одного нью-йоркера, который как раз гостил здесь, он отвез меня к врачу и засунул в эту гостиницу. Но вот его отпуск кончился, и ему пришлось вернуться в Штаты. А теперь, похоже, муж заявил на меня: я-де вломился к нему в дом, набросился на него, и вот полиция Мехико-Сити ищет меня.

Девушка перестала чесать Грофилда и спросила:

— И что же вы собираетесь делать?

— Во всяком случае, не останавливаться. Не знаю даже, что я сделаю. Туристическую визу и все свои бумаги я забыл в спальне этой дамы. Перед отъездом мой друг оставил мне немного денег, но, когда они кончатся, я даже и не знаю, что буду делать. Я все лежу здесь в надежде, что мне полегчает. Когда выздоровею, тогда и решу, что делать дальше.

— Может, вам укрыться в американском посольстве?

— Вряд ли. Я же не политический беженец. Для полиции Мехико-Сити я не более чем обычный взломщик, домушник.

— Ну, — сказала она, — в нужде с кем только не поведешься, но, надеюсь, мы прекрасно поладим.

Она приняла все за чистую монету. Грофилд усмехнулся в подушку и сказал:

— А как насчет вас? Что заставило вас влезть в окно так своевременно, чтобы погладить мне спину?

— О-о, это долгая история, — ответила она. — Право, это пустяки.

— Договор есть договор. Я рассказал вам о своих бедах, теперь вы поведайте мне о ваших.

— Ну… я боюсь, что расплачусь, если стану о них рассказывать.

Грофилд изогнулся на кровати и посмотрел на нее через раненое плечо. Она и впрямь казалась грустной и похожей на очень маленькую девочку.

— Вам станет легче, если выговоритесь, — сказал он.

Это высказывание, как и история о рогоносце, казалось вполне приличествующей случаю чепухой.

Уловка, очевидно, сработала, поскольку девушка ответила:

— Ну что ж, так и быть, расскажу. Уж такую-то малость я обязана для вас сделать.

Грофилд снова расслабился, прижавшись щекой к подушке и устремив взор в никуда.

Девушка заговорила:

— Все мои беды тоже из-за любви, только не похожей на вашу. — Тон у нее был слишком уж осуждающий. — Я люблю одного парня, у которого совсем нет денег, а моя тетя хочет, чтобы я вышла за другого, но я терпеть его не могу.

Неужели это правда? Грофилд повернул голову и снова посмотрел на девушку снизу вверх. Лицо у нее было таким же открытым, как у мальчика из хора.

— Такого не бывает, — заявил он.

— Вам это может показаться смешным, — сказала она, и нижняя губа у нее задрожала, — и я не в обиде, если вы посмеетесь надо мной, но в конце концов дело ведь в моей жизни.

— Хорошо, хорошо, я не смеюсь, — сдался Грофилд, отбрасывая сомнения. В принципе даже хрестоматийные ситуации иногда могут иметь место в жизни.

— Знаю, это звучит глупо, — сказала девушка. Она больше не чесала ему спину, а лишь массировала, что было даже приятнее. — Я так молода, и вообще, вот, наверное, и создается впечатление, будто я говорю глупости. Но я и впрямь люблю Тома и действительно не люблю Брэда, и тут ничего не поделаешь.

— Я на вашей стороне, — сказал Грофилд, снова впадая в сонливость.

— Тетя повезла меня на эти так называемые каникулы, — продолжала девушка, — чтобы разлучить меня с Томом. А теперь вот и Брэд приехал сюда, и тетя поговаривает о том, чтобы мы, не откладывая, поженились прямо здесь, в Мехико-Сити, но я наотрез отказываюсь это сделать. Дошло до того, что тетя заперла меня в комнате, поскольку знает, что я хочу только вернуться домой и быть с Томом.

— И вот вы связали простыни, — сонно сказал Грофилд, — и спустились по ним до моего окна.

— Да.

— Но простыни ведь все еще там, свисают из окна. Ваша тетя взглянет и поймет, что вы здесь.

— Она не поверит, что я осталась тут. Вот почему я и хочу отсидеться, разве не понятно? Она позвонит в полицию, и все такое прочее, наймет частных сыщиков, чтобы следили за аэропортом, и тому подобное. И она, и Брэд. Но если пережду здесь денек-другой, пока они не удостоверятся, что я ускользнула из их тисков, то они ослабят бдительность, и я смогу улететь. А еще придется отправить Тому телеграмму, чтобы прислал мне немного денег.

— Я полагал, он на мели.

— Он может раздобыть немного, чтобы мне хватило на билет.

— Ай да Том! — Грофилд закрыл глаза и предался удовольствию массажа. — Смелый Том, такой верный и преданный.

— Он мой жених, — молодым, звонким, полным восхищения голосом заявила девушка.

— Уж это точно.

— Засыпайте, если хотите, — сказала она. — Сон — вот что вам нужно для выздоровления.

— О нет, — возразил он. — Нет-нет. Спать я не буду. Я же только что проснулся.

Кроме того, что-то не давало ему покоя. Она ведь что-то такое сказала, едва появившись в комнате, что-то такое… Что-то такое, что никак не вязалось с этой историей о Томе и Брэде, что-то такое…

— Засыпайте, засыпайте, — успокаивающе произнесла она. — Отдохните. Расслабьтесь. Поспите. Я посижу здесь.

Грофилд расслабился, разлился, будто лужица кетчупа, но все равно что-то пульсировало у него в мозгу, пока он вдруг не вспомнил: «Вы тоже из этих?»

Ну да, вот что она сказала. «Вы тоже из этих» — именно эту фразу. А в контексте рассказа о тете эта фраза не имела смысла ровным счетом никакого. Ему следовало спросить девушку об этом, но шевелить языком почему-то было слишком трудно. Даже думать — и то было почему-то тяжело. И не то чтобы он собирался спать, просто…

Он открыл глаза и сразу понял, что спал, но не имел представления, как долго. Минуту? Пять часов?

Сейчас он лежал на спине, уставившись в потолок. Он пробудился неожиданно, внезапно, резко, как будто из состояния сна его вывел какой-то неожиданный шум.

Оторвав голову от подушки, он оглядел комнату и увидел, что девушка стоит совсем рядом. Она вытащила из стенного шкафа чемодан Грофилда, положила его в изножье кровати и уже открыла. Она стояла над ним, глядя на Грофилда.

Он спросил:

— Что это вы вытворяете?

— Я собиралась развесить вашу одежду, — сказала она. — Я увидела, что ваш чемодан лежит на дне шкафа, а на плечиках ничего нет, ну, я и решила вытащить все из чемодана, чтобы одежда разгладилась.

— Вы чересчур добры, — ехидно сказал Грофилд. Девица сунула руку в чемодан и вытащила две пригоршни долларов.

— Пожалуй, вам лучше подумать о новой легенде, — посоветовала она.

Глава 2

— Деньги заменяют мне одежду, — сказал Грофилд.

— Это не смешно, — ответила она. — Это вовсе не смешно. — Она швырнула деньги обратно в чемодан.

— А я полагал, это очень забавно, — отозвался Грофилд. — Ну, не то чтобы с ног повалиться от смеха, но хотя бы усмехнуться, слегка улыбнуться, слегка…

— Ладно, хватит. Признаю, вы меня завели. Я думала, у вас и впрямь было это невероятно романтическое приключение и теперь вы в ужасной беде, и все из-за любви. Ну, всякое такое.

— Мне и самому понравилась эта история, — признался Грофилд.

— Ну, придется вам придумать что-нибудь получше, — сказала она.

Грофилд заколебался, гадая, не пора ли рассказать правду. Иногда лучший способ ее скрыть — это выложить все как на духу. Заранее предполагая, что ему солгут, слушатель впоследствии наверняка не правильно истолкует любые оговорки или догадки, которые могут возникнуть.

Казалось, сейчас наступил именно такой момент. Грофилд хитровато улыбнулся и сказал:

— Я украл эти деньги.

— Об этом я уже догадалась. Вопрос в том, где?

— В одном казино на острове у побережья Техаса. Видите ли, я актер, а в наши дни актеру, который держит свой театр, невозможно свести концы с концами.

Если только вы не готовы продать свое дарование киношникам или телевизионщикам, не остается почти ничего, кроме как…

— О чем это вы, черт возьми? — спросила она.

— Об игре на сцене, — ответил он. — Вы можете себе представить, что в лучший свой сезон я заработал жалких тридцать семь сотен долларов игрой на сцене?

— А эти деньги откуда? — спросила она, указывая на чемодан.

— Шестьдесят три тысячи долларов? Мы грабанули казино, и это моя доля.

— Игорный дом, — презрительно сказала она. — У побережья Техаса. Как же вас занесло сюда?

— Это долгая история, — ответил он.

— Да, думаю, вы нескоро дойдете до ее конца, — продолжала девица. — В прошлой истории вы были Казановой, теперь вы Робин Гуд. Кем же вы будете в следующий раз, Флэшем Гордоном?

— Вы хотите сказать, что не верите мне?

— Разумеется, не верю.

Грофилд спрятал улыбку за горестной миной. Дело в том, что все рассказанное им сейчас было правдой. Он действительно был актером, причем неплохим. Высокий, худощавый, он обычно играл злых братьев, слабовольных сыновей или очаровательных мерзавцев. Однако из-за своего отношения к кино и телевидению он ограничивал себя сценой влачившего жалкое существование театрика. К счастью, у него был дополнительный источник дохода, вторая, так сказать, профессия, благодаря которой он получал большие деньги.

Он был вором. Сколотив шайку таких же, как он сам, профессионалов, Грофилд грабил заведения, унося большие суммы, но никогда не воровал у частных лиц. Он совершал налеты на банки, броневики инкассаторов. Раз или два в год он проворачивал такое дело и добывал достаточно, чтобы безбедно жить и играть на сцене. Свою вторую профессию он освоил по воле случая семь лет тому назад. Он был в летней труппе одного репертуарного театра в Пенсильвании. Труппа терпела крах, и четверо парней стали поговаривать, сперва просто хохмы ради, о том, как бы грабануть винную лавку или автозапровочную станцию. Постепенно эта идея из шутки превратилась в более осязаемый и детальный замысел взять супермаркет в пригороде, в сорока милях от театра. А потом и вовсе шутки кончились, и они провернули дело: натянув маски, размахивая бутафорскими пистолетами, заряженными холостыми, и удирая на старом «шевроле» с заляпанными грязью номерами, все они чувствовали легкую нервную дрожь, так знакомую им по игре на сцене. Их не поймали, и они взяли сорок три сотни долларов.

Примерно год спустя Грофилд снова принялся голодать, как честный человек, а об ограблении универсама вообще не говорил. Но однажды, обмениваясь анекдотами со старым дружком армейских дней, Грофилд рассказал ему об этом случае, а парень засмеялся и предложил Грофилду быть шофером при ограблении ювелирного магазина. Оказалось, дружок был профессиональным налетчиком.

Это был второй грабеж, а к третьему Грофилд и сам уже превратился в профессионала.

Последнее же ограбление, после которого у него в чемодане оказались шестьдесят три тысячи долларов, было двенадцатым по счету и самым неудачным из всех. Дело организовал один парень по фамилии Паркер, с которым Грофилду уже доводилось работать в прошлом. У техасского побережья действительно был остров с казино. Это казино не давало покоя ребятам из синдиката на материке, поскольку оно им не принадлежало и они не могли его контролировать. Вот они и заплатили Паркеру, чтобы он ограбил это заведение, поставив непременным условием полное разорение казино. Паркер взял в дело Грофилда и еще двоих ребят, но вдруг возникли непредвиденные осложнения. Когда все было сделано, в живых остались только Паркер и Грофилд, их занесло с добычей в Мехико-Сити, а Грофилда еще и с пулей в спине. Паркер первым делом свозил его к врачу, потом снял номер в отеле, поделил деньги пополам и вернулся со своей половиной в Штаты, оставив Грофилда набираться сил.

До сих пор было ужасно скучно. Но теперь появилась эта девушка, вполне достойная внимания. Над ней можно было подтрунивать. Выдав ей куцую правду под видом лжи, Грофилд вдруг разом пошел на попятный и сделал так называемый «бутерброд», засунув в середину истину, а сверху прикрыв ее ложью.

— Скорее всего вы мне не поверите, — грустно сказал он.

— Совершенно верно, — согласилась она.

— И тем не менее я лишь пытаюсь уберечь вас.

— Уберечь меня?! Как это понимать?

— Если я поведаю вам правду, — объяснил он, — вам будет грозить такая же опасность, как и мне. Люди, стрелявшие в меня, играют наверняка. Стоило им подумать, что вам известно о происходящем, они убили бы вас при первой же встрече. Сейчас вы в безопасности, поскольку они не знают, что я здесь, но кто скажет, что будет завтра или послезавтра?

— Что вы еще надумали? — спросила она.

— Пожалуйста, поверьте мне…

— Я бы не поверила, даже если бы вы поклялись на целой стопке Библий. Грофилд вздохнул.

— Лучше уж вам ничего не знать.

— Ах, оставьте!

Послышался стук в дверь, и девица замолчала, как будто ее выключили. Зрачки ее снова расширились, вернулся прежний страх, и она с присвистом прошептала:

— Это они! Они ищут меня! Грофилд указал на окно.

— Лезьте наверх по простыням. Я вас не выдам. Она кивнула и побежала к окну. В дверь снова постучали, послышался голос с американским акцентом:

— Эй, есть кто-нибудь дома?

— Минуточку, минуточку, — отозвался Грофилд. Девушка уже вылезла в окно, мелькнули серая юбка и загорелые ноги. Грофилд крикнул:

— Дверь не заперта. Входите.

Дверь резко распахнулась. Вошли трое, крепкие громилы с тревожньми минами на широких физиономиях. Они быстро огляделись, один подошел к кровати, посмотрел сверху вниз на Грофилда и сказал:

— Вы не видели здесь девушку?

— Здесь?! Только во сне, дружок.

— А почему вы лежите? Вы пьяны?

— Болен. Меня боднул бык.

— Круто. Куда, в яйца?

— Боже милостивый, нет. В спину, под плечо.

Парень засмеялся.

— Вы от него убегали?

— Как и подобает умному человеку.

Двое других тем временем обыскали комнату и сделали это довольно быстро. Они открыли дверь стенного шкафа и ванной, заглянули туда, снова закрыли двери, затем заглянули под кресло и под кровать — вот и все. Один подошел к окну, высунулся, посмотрел вверх. Грофилд надеялся, что у девушки хватило ума подняться в комнату и втащить за собой простыню. Очевидно, хватило, поскольку парень, снова целиком очутившись в комнате, посмотрел на того, что вел переговоры, и покачал головой.

Говоривший вновь посмотрел на Грофилда.

— Мы здесь потому, — объяснил он, — что на свободе гуляет одна чокнутая дамочка.

— Чокнутая дамочка?!

— Да. Сами знаете — чок-чок. — Он покрутил пальцем у виска.

Грофилд кивнул.

— Понял, — сказал он. — Вы хотите сказать, слетела с катушек?

— Вот-вот. Нам надлежит доставить ее к отцу в Южную Америку, только она от нас улизнула.

— В Южную Америку, — повторил Грофилд.

— Она улизнула от нас, — повторил парень, подчеркнув эту часть своего высказывания. — Привязала простыни к окну. Мы полагаем, она спустилась по простыне, влезла в ваше окно и убралась из гостиницы. Вы весь день были здесь?

— Да, — ответил Грофилд, — только я почти все время спал.

— А как же вышло, что, когда мы постучали, вы сказали: «Минуточку! Минуточку!»? Что вы делали?

— Возвращался в кровать. Я ходил в туалет.

— Ну и что? Грофилд застеснялся.

— Я лежу совершенно голый, — признался он.

— Правда?

— Да.

— И вы считаете, что она, должно быть, улизнула через комнату, пока вы спали?

— Если и улизнула, то именно пока я спал. Я с ланча никого не видел, а ланч мне принес портье.

— Но вы не видели эту девушку, и она не рассказывала вам никакой истории о мании преследования, в которую вы не поверили, не так ли?

— Только не я.

— Да-а.

Парень вдруг протянул руку и сорвал с Грофилда покрывало.

— Эй! — крикнул тот.

— Ничего страшного, — сказал парень. — Обычная проверка. — Удовлетворенный, он снова накинул покрывало на Грофилда. — Будьте осмотрительны, — посоветовал он и бросил двум другим:

— Пошли, ребята.

— Не сказал бы, что мне это понравилось, — заметил Грофилд.

Один из парней остановился возле чемодана, который снова был закрыт, но стоял на виду. Казалось, он раздумывает, не открыть ли его, просто любопытства ради. Грофилд громко сказал:

— По-моему, вы, все трое, ублюдки. Двое едва не взбесились, но третий засмеялся и сказал:

— Да ладно, чего уж там. До встречи.

Во всяком случае, тот, что остановился возле чемодана, напрочь о чемодане забыл. Все трое пошли к двери, а Грофилд с гневным видом провожал их глазами.

У двери тот, что все время говорил, обернулся и бросил:

— Остерегайся быков, приятель. Засмеявшись, он вышел следом за двумя другими и прикрыл за собой дверь.

— Ха-ха, — язвительно отозвался Грофилд. Он заворочался, приподнялся на правом локте и умудрился принять сидячее положение. В окне опять появились длинные загорелые ноги. За ними последовало и туловище девушки. Она грациозно опустилась на четвереньки, после чего выпрямилась во весь рост.

— Я хочу поблагодарить вас, — заявила она. Грофилд сказал:

— Не нравятся мне эти ребята.

— Они ужасные, мерзкие, гадкие.

— С другой стороны, — продолжал Грофилд, — я бы не сказал, что вы мне нравитесь больше.

— Я?! Господи, да что я такого сделала?

— Просто ответьте мне на один вопрос: кто из этих троих ваша тетя?

Она зарделась и протянула:

— О-о, вы имеете в виду эту ложь?

— Эту ложь, вот именно. Вашу тетю. Тома и Брэда — всю эту монолитную театральную труппу.

Она корчила странные рожи и смущенно сучила руками.

— Я не знала, что делать, что сказать. Не знала, можно ли вам доверять.

— Вы готовите новую басню. Все признаки налицо.

— О нет, право. Честное слово.

— Перекреститесь, золотко. Вы забыли перекреститься.

— Ну же, не будьте таким мерзким, — сказала она. — Да и потом, сам-то вы какой? Вы тоже выдали мне еще ту басенку.

— Только ради того, чтобы уберечь вас от еще большей беды, чем та, в которую вы уже попали.

— О-о, если вы еще полагаете, будто я вам верю…

— Почему это мне нельзя верить?

— Нет уж, я не верю ни единому вашему слову, — заявила она.

— Милочка, я испытываю точно такие же чувства по отношению к вам.

Они уставились друг на друга с легким раздражением, но выказывая больше негодования, чем чувствовали на самом деле. Оба отчаянно шевелили мозгами. Грофилд наконец понял, насколько они похожи, и рассмеялся, а мгновение спустя уже смеялась и она. Она присела на край кровати и хохотала до тех пор, пока смех не сменился дружелюбным молчанием.

Наконец Грофилд нарушил его, сказав:

— Я бы с удовольствием выпил. А вы?

— Еще бы!

— Я попрошу принести бутылку и лед, — предложил Грофилд и потянулся к телефону.

— Только смотрите не проговоритесь, что я здесь!

— Ни о чем не беспокойтесь. Дежурный без ума от моих денег. Вы голодны?

— Как волк, если уж честно. От возбуждения я всегда испытываю голод.

— Если учесть, какую жизнь вы ведете, я удивлен, что вы не растолстели, как корова.

— Да что вы знаете о жизни, которую я веду?

— Она включает в себя и этих трех тетушек, разве нет? А жизнь, в которой присутствует эта троица, просто не может не быть исполненной волнения и, вероятно, недолгой. — Грофилд снял трубку. — Я закажу поесть, — сказал он.

Глава 3

— А-а-а, — довольно протянула она, похлопав себя салфеткой по губам и оттолкнув поднос. — Как здорово!

— Я бы не отказался выпить еще, — сказал Грофилд. — А потом мы поговорим.

— Верно. Потом мы поговорим.

За последние полчаса, с тех самых пор, как он попросил поесть и выпить, они почти ничего не сказали друг другу, оба восприняли эту паузу как своего рода тайм-аут. Она настояла на том, чтобы спрятаться в шкафу, когда дежурный, злобно ухмыляясь в усы, принес поднос с едой, а потом чинно сидела за письменным столом, стоявшим напротив кровати у другой стены, и поглощала пищу, как пехотинец после сорокамильного перехода.

Она встала, взяла оба стакана, отнесла к комоду, на котором стояли бутылка шотландского виски и ведерко со льдом, и приготовила им новые напитки. Потом присела на край кровати, протянула Грофилду стакан и спросила:

— Кто начнет первым?

— Прежде всего имена, — сказал он. — Надо же нам как-то друг друга называть. Меня зовут Грофилд. Алан Грофилд, и это чистая правда.

— Привет, Алан Грофилд. А меня зовут Эллен Мэри Фицджералд, и это тоже правда.

— Да вроде похоже на правду. А как вас называют запросто?

— Чаще всего Элли.

Грофилд попробовал поднять левую руку. Она мало-помалу набиралась сил, а слабой бывала сразу же после пробуждения.

— Позвольте мне, — заговорил он, — позвольте мне сообщить вам, что я знаю о вас, Эллен Мэри, а уж потом вы решите, сможете ли честно рассказать и заполнить пробелы.

Она улыбнулась с надменным видом и сказала:

— Страсть как люблю быть в центре внимания.

— Ну еще бы! Роль разъяренной дамы вам не к лицу, золотко.

Ее улыбка стала более открытой.

— Обстоятельства против меня, — сказала она. — Ну да ладно, валяйте, рассказывайте мне мою историю.

— Ну что ж. Вы девушка приятной наружности, незамужняя, с северо-востока Соединенных Штатов, из какого-то города, расположенного между Вашингтоном и Бостоном. Возможно, из Нью-Йорка, но я все же рискну назвать Филадельфию. Пока все верно?

Ее улыбка застыла и потускнела.

— Вы что, такой умный? — спросила она. — Или тоже каким-то образом связаны с этим делом? Вы уже все знаете?

— Пока вы не влезли в мое окно, — ответил он, — я не знал о вас ровным счетом ничего. И это правда. Право, не так уж трудно догадаться, что вы девушка из большого города на северо-востоке страны. Вряд ли из Нью-Йорка, поскольку, когда я упомянул, что сам оттуда, вы не спросили, из какого я района. Люди всегда спрашивают незнакомцев из своего же города, в какой его части они живут. Бостон и Вашингтон, вероятно, придали бы вашей речи некий особый выговор, а у вас нет никакого заметного акцента, значит, остается Филадельфия.

— И Балтимор, — добавила она. — И Уилмингтон. И Трентон. И Буффало. И Кливленд.

— Крупный город. И не Балтимор, поскольку Балтимор — это почти Питтсбург, а вы не из Питтсбурга.

Она засмеялась и всплеснула руками, снова превращаясь в маленькую девочку.

— Вы изумительны, — сказала она. — Вы восхитительны. Теперь я вам верю: вы посмотрели на меня и догадались, что я из Филадельфии.

— Но только не ваши три тетушки, — ответил он, указывая на дверь. — Они из Нью-Йорка, все трое, они — профессиональные громилы, и ваши жизненные пути никогда не пересекались. Так-то вот. Трое громил из Нью-Йорка держат в заточении состоятельную девушку из Филадельфии, держат в приличной гостинице для людей среднего достатка в Мехико-Сити. Пока все верно?

— Вернее не бывает. А я знаю, чем вы зарабатываете себе на жизнь. Вы пишете заметки в журналах под названием «Дальше в нашем сериале», вступления к главам с продолжением.

Грофилд ухмыльнулся.

— Моя тайна раскрыта. Только никому ни слова.

— Обещаю. Ну что, довольно обо мне?

— Да не совсем. Вы улизнули от бандитов, но не обратились в полицию, а это означает, что дело не ограничивается похищением. Иными словами, вы влипли в какое-то грязное дело. — Грофилд потянулся здоровой рукой к прикроватной тумбочке, взял свою пачку «деликадос» и закурил. — Теперь ваша очередь, — сказал он.

— Что это за сигарета?

— Мексиканская.

— Ну и вонища от нее. Погасите-ка. Вот. — Она приподняла край свитера. За пояс юбки была заткнута пачка «Лаки страйк». Девица бросила пачку ему, сказав:

— Прикурите нам по одной. Выполнив ее просьбу, Грофилд сказал:

— Повторяю, теперь ваша очередь.

— Моя очередь?! — Она весело улыбнулась, снова корча из себя маленькую девочку. — То есть теперь я должна рассказывать вам, что мне о вас известно?

— Пока еще нет, Эллен Мэри. Сначала вы…

— Я не хотела бы, чтобы вы меня так называли. Друзья зовут меня Элли.

— Рад за них. Всякий раз, когда вы начнете паясничать, корча из себя Джинджер Роджерс из «Старшей и младшей», я непременно буду называть вас Эллен Мэри. Весьма справедливо, правда? А теперь поведайте мне о своем горе.

— Я не уверена, что вообще стану с вами говорить. Грофилд снова указал большим пальцем на дверь.

— Эти трое головорезов гораздо круче любой тетушки, маленькая девочка. Вам нужна помощь, чтобы уйти от их преследования. Точнее, вам нужна эта комната.

— Вы же меня все равно не выгоните.

— Нет, если буду знать, чем это чревато. Но слепо я ничего не делаю, не настолько я глуп.

Она закусила губу и, казалось, встревожилась.

— Пожалуй, вы правы, — проговорила она наконец. — Наверное, мне не следует скрывать от вас правду.

— Да уж. Хотя бы ради разнообразия.

Она нервно затянулась сигаретой и спросила:

— Вы когда-нибудь слышали о Большом Эде Фицджералде?

— О Большом Эде Фицджералде? Да нет, вроде бы не слышал.

— Он старается держаться в тени, избегает рекламы, но несколько раз газеты все же писали о нем. Особенно когда ему пришлось давать показания перед этим комитетом конгресса.

— О-о? И кто же этот парень?

— Он… ну, он то, что зовется ключевым элементом в схеме.

— Ключевой элемент.

— В преступном мире, — объяснила она, став вдруг очень серьезной, будто зеленая новоиспеченная учительница. — Он на ведущих ролях в мире организованной преступности в Филадельфии.

— О-о, — протянул Грофилд. — А-а. И этот Большой Эд Фицджералд — ваш родственник, так?

— Он мой отец.

— Ваш отец?

Она замахала обеими руками, подчеркивая, насколько все запутано.

— Я сама узнала об этом только три недели назад, — сказала она, — когда его вызвали в этот комитет. Я же думала, он просто строительный подрядчик. Но куда там! Он по уши погряз в преступлениях.

Последняя фраза в ее устах резала слух, и Грофилд поморщился, как от боли.

— Весьма образно, — сказал он.

— Прискорбно, но факт. Он — ключевой элемент, так писали в газетах.

— Эти «тетушки» — его ребята?

— О нет. Они работают на другого, на… соперника отца. На человека, который пытается…

— Не говорите этого. Пытается забрать себе власть? Она улыбнулась и кивнула.

— Совершенно верно. В пятницу мой отец встречается с ним в Акапулько и…

— Вроде той встречи в Апалаччах два-три года назад?

— Только на этот раз они встречаются за пределами страны, что гораздо благоразумнее.

— Оно конечно.

— Так или иначе, — продолжала она, неопределенно взмахнув рукой, — они меня похитили. Они пытаются использовать меня, чтобы вынудить отца пойти на уступки. Потому-то я и должна остаться здесь до пятницы, а потом добраться до Акапулько и встретиться с ним, чтобы он увидел, что я в безопасности.

Грофилд указал на телефон.

— Почему бы не позвонить ему прямо сейчас? Зачем непременно ждать до пятницы?

— Потому что я не знаю, где он сейчас. Он скрывается. Сейчас ему грозит опасность. Те другие могут попробовать убрать его.

— Значит, сегодня… А какой сегодня день? Она явно удивилась.

— Вы не знаете, какой сегодня день?

— Золотко, когда валяешься в постели, один день становится похожим на другой.

— Ах, вон как! Сегодня вторник.

— Вторник. А в Акапулько вам надо быть к пятнице.

— Точно, в пятницу. Я бы не посмела появиться там раньше.

Грофилд кивнул.

— Ну что ж, — сказал он. — Возможно, в этой части вы правдивы. Акапулько в пятницу.

— Что значит «в этой части»?

— Это значит, что все остальное — просто вранье, золотко. Я помню, что Эдвард Арнольд всегда играл Большого Эда Фицджералда. И Бродерик Кроуфорд, кажется, раз-другой делал это, не так ли? Шелдон Ленард всегда был слишком мрачен…

Девушка вскочила с кровати.

— Не надо издеваться надо мной. Я одна как перст, никто мне не поможет…

— Да бросьте вы!

— А сами-то! Я полагаю, уж вы-то собирались рассказать мне правду!

Грофилд осклабился и покачал головой.

— Как бы не так. У меня заготовлены для вас три обалденные истории, которые ждут своей очереди, и в каждой из них фигурируют одни звезды.

— Думаете, раз вы неисправимый лгун, то и все другие тоже?

— Да нет. Только вы.

Она открыла было рот, чтобы сказать ему пару ласковых, но в этот миг дверь распахнулась, и опять появились три головореза, все с пистолетами. Тот, что прежде вел переговоры, произнес:

— Привет, мисс Фицджералд. Вы, кажется, потерялись? — Он посмотрел на Грофилда, поцокал языком и добавил:

— А ты враль. Надо бы провести воспитательную работу.

Глава 4

Грофилд сказал:

— Идите-ка вы все по домам, ребята. Вечеринка начнется только в пять. Я даже еще не вытряхнул окурки из пепельниц.

Говорливый парень покачал головой и сказал:

— Ты очень забавный человек. Я бы подержал тебя при себе, чтобы ты веселил меня, когда мне грустно. Ты способен идти на своих двоих?

— Недалеко, — признался Грофилд. — Скажем, до горшка и обратно.

— Скажем, к лифту и наверх. Одевайся.

Один из двух других, до сих пор молчавший, сказал:

— Может, грохнем его? Так гораздо проще. Болтун страдальчески посмотрел на него и покачал головой.

— Чтобы гостиница кишела легавыми? — возразил он. — Очень умно.

— Он может выпасть из окна. Больной, голова закружилась, да мало ли что.

— Это у тебя кружится голова. Мертвый — он и есть мертвый, все равно сюда понабегут легавые. Парень — лежачий больной, что ему делать у окна?

Грофилд сказал:

— Вот именно. Втолкуйте ему. Я на вашей стороне. Болтун посмотрел на него.

— Тогда почему же ты не одеваешься? Девушка предложила:

— Мне отвернуться?

— Да уж, пожалуй. А то я весь в синяках.

Она скорчила гримасу и отвернулась.

Грофилд медленно выбрался из постели, он чувствовал себя хоть и слабым, но все же способным передвигаться. Онемение, наступавшее после сна, уже проходило, но сил по-прежнему не было. Брюки его весили целую тонну, а пальцы казались толстыми, вялыми и дрожали.

— Что-то ты очень медленно, парень, — сказал Болтун. — Я уже начинаю жалеть, что не согласился на окно.

— Я давно не практиковался, — сказал ему Грофилд. Он чувствовал, как на лбу выступает испарина и пот стекает по спине и по груди. Дрожь распространилась от пальцев на руки, от натуги у Грофилда закружилась голова.

— Позвольте мне помочь ему, — вызвалась девушка.

— Валяйте.

Она застегнула ему сорочку, надела туфли и завязала шнурки, сунула руки в рукава пиджака и набросила галстук на шею.

— Ну вот, — сказала она. — Вы красавчик.

— Но в полночь я должен покинуть бал, так? Иначе вся эта одежда превратится в горностаевый мех и шелк. — Он испытывал необыкновенную легкость, будто накачавшийся наркотиками правитель какого-то карпатского герцогства. В голове звучала музыка, какая-то немыслимая смесь Берга и Дебюсси. Одежда казалась увесистой и вполне могла сойти за облачение принца с пристегнутой к поясу шпагой.

— Идем, — сказал Болтун и взял Грофилда под локоть, причем довольно грубо.

Грофилд глубоко сожалел о своем состоянии. Он попал в переплет, ужасный переплет, ни причин, ни смысла которого понять не мог. Сейчас бы ему быть здоровым и начеку, но вместо этого он в полуобморочном состоянии и ничего не соображает, балансируя на краю могилы в окружении горилл, которые в любое время могут столкнуть его туда, стоит им только захотеть. Теперь, когда Грофилд стоял стоймя, шел, шевелился, он гораздо острее отдавал себе отчет в собственной слабости и уязвимости, чем когда удобно лежал в постели.

Сейчас его вели к двери, и вдруг одна мысль четко и ясно прорезалась в голове, и он сказал:

— Мой чемодан.

Грофилд повернулся было к нему, но его по-прежнему тащили прочь.

— Он тебе не понадобится. Ты сможешь за ним вернуться.

Вон он, лежит в изножье кровати. Он был закрыт, но не заперт.

Грофилд услышал, как девушка сказала:

— Я могу понести его.

Это ему понравилось, но тут Болтун сказал:

— Я ведь говорил: чемодан ему не пригодится. Он останется тут, чтобы горничная видела, что жилец не съехал. В субботу он сможет за ним вернуться.

— Ты подонок, — сказала девушка, и даже в полуобморочном состоянии Грофилд понял, что ее ужалило слово «суббота» и что его произнесли именно для того, чтобы уязвить девушку. Стало быть, как он и предполагал, в пятницу ей и впрямь надо где-то быть. В Акапулько? Возможно.

Болтун бубнил у него над ухом:

— Ну на кой он тебе, а? Твою зубную щетку мы уже взяли из ванной, а ты все равно будешь лежать, в постели, так не все ли тебе равно?

Грофилду достало ума кивнуть.

— Это не имеет значения, — сказал он, и его вывели из комнаты, а чемодан остался.

ЧАСТЬ II

Глава 1

Простите, — сказала она.

— Простите? — удивился он. — За что? В чем вы раскаиваетесь?

— Вы сердитесь на меня, — сказала она.

— Дайте еще сигарету, — попросил Грофилд. Свои «Деликадос» он оставил внизу.

Они находились в номере прямо над его прежней комнатой. Головорезы сняли «люкс» из трех спален, и эта комната располагалась посередине. Дверь в коридор запиралась на два замка, и ключа не было, поэтому они могли ходить только по смежным комнатам.

Разумеется, оставалась возможность выбраться в окно, но громилы забрали все постельное белье и ремень Грофилда и даже сняли шторы. А больше веревки не из чего было связать, так что и путешествий из окна впредь не предвиделось.

Сейчас Грофилд и Эллен Мэри были одни. Грофилд полулежал на голом матраце, девушка в нервном возбуждении мерила шагами комнату. Их привели сюда пять минут назад и оставили одних, и до сих пор они не обменялись ни единым словом. Учитывая состояние Грофилда, молчание могло продолжаться вечно.

Но девушке непременно надо было что-нибудь сказать. Например, такие приятные и полезные слова, как «простите». Ей хотелось как-то загладить свою вину: когда Грофилд попросил у нее сигарету, она прикурила ее сама, прежде чем протянуть ему. На фильтре остался легкий след от помады. Она остановилась у кровати, прикурила вторую сигарету для себя и сказала:

— Мне жаль, что…

Грофилд быстро перебил ее:

— Насколько я понимаю, единственная причина, по которой ваши дружки оставили нас одних, заключается в их желании послушать, о чем мы будем говорить.

Она вытаращила глаза и посмотрела на одну из боковых дверей.

— Вы думаете? Но зачем?

— Чтобы выяснить, каким боком я тут замешан, были ли мы знакомы прежде. Теперь вы готовы рассказать мне правду?

Девушка заколебалась, кусая нижнюю губу. Наконец она сказала:

— Нет, не могу. Жаль, я ведь ваша должница, но…

— И еще какая должница, золотко.

— Я знаю. Поверьте мне, я даже не могу выразить, как мне жаль.

— Вы не можете рассказать мне ничего полезного, так?

— Нет. Я просто не могу, вот и все. Грофилд сказал:

— Но ведь есть место, где вам надо быть до пятницы. Или в пятницу.

— Да. В пятницу, да.

— И это то самое место, которое вы назвали прежде?

— Акапулько — да. — Она увидела, как он бросил взгляд на дверь, и сказала:

— О-о, они об этом знают. Потому-то и держат. Они выпустят нас обоих в субботу, я уверена, что выпустят.

— Не знаю, могу ли я ждать, — возразил Грофилд.

— А я знаю, что не могу ждать. Но что поделаешь? — И она снова принялась вышагивать по комнате, сделав бешеные глаза.

Грофилд погрузился в безмолвие. По нескольким причинам. Во-первых, он боялся, что она в любую минуту допустит промашку и ляпнет что-нибудь о деньгах. Во-вторых, ему нужно было время, чтобы как следует обмозговать, куда он угодил и что нужно сделать, чтобы оказаться где-нибудь в другом месте.

Сейчас ему были ненавистны слабость собственного тела, его оцепенение и неуклюжесть. Он сроду не болел, он всегда пребывал в отличной форме, поскольку актерская работа требовала навыков фехтовальщика, акробата, наездника и исполнителя бальных танцев, так что он в любое время мог сыграть какую-нибудь роль в «Пленнике Зенды». В любое время, но только не сейчас, хотя именно сейчас охотнее всего и сделал бы это.

Вдобавок ко всему, как будто рана сама по себе уже не была достаточным препятствием, он еще и оказался на чужом поле. Прежде он никогда не бывал в Мексике, у него не было туристической визы, он не владел языком. Кроме той одежды, что была на нем, и набитого деньгами чемодана, у него не было никакого багажа, ему совсем нечего было надеть. Он не имел ни оружия, ни связей, ни друзей среди местных и не мог обратиться ни в мексиканскую полицию, ни в американское посольство.

Чем больше он об этом думал, тем сильнее склонялся к мысли, что без помощи этой девушки ему не обойтись. Она втянула его в переделку, из которой ему в одиночку не выпутаться, так пусть теперь порадеет за него и вытащит из этого дерьма.

Она все расхаживала по комнате, вид у нее был испуганный и сосредоточенный. Грофилд сказал:

— Подойдите сюда.

Она остановилась, испугавшись на мгновение, потом сообразила и подошла к нему, но не слишком близко. Он раздраженно взмахнул рукой, веля ей сесть рядом на кровать. На лице у нее появилось выражение недоверия, но Грофилд окинул ее неприязненным взглядом, давая понять, что она неверно толкует его намерения.

Она сказала: «Что?..» — но Грофилд оборвал ее резким жестом, который, очевидно, означал: «Заткнись».

Когда она наконец села, рука об руку с ним, и вытянула ноги на голом матраце, последовав примеру Грофилда, он прошептал:

— Вот так мы можем поговорить о своем. Поняли?

— Простите, — прошептала она в ответ. — Я не сразу сообразила, я подумала о другом.

— Уж слишком вы часто извиняетесь, а? Ладно, ничего, просто слушайте. У нас с вами общие чаяния. Она энергично кивнула.

— Так что мы поможем друг другу, — прошептал он. — Вы поможете мне улизнуть отсюда и вернуть мой чемодан. Я помогу вам добраться до Акапулько в пятницу.

— Идет, — сказала она, возможно, чересчур поспешно.

Грофилд посмотрел на нее, она была милой и невинной, как десятилетняя монашенка. Приманка для единорога. Но в глубине души, за зеркалом этих глаз, по убеждению Грофилда, она уже размышляла, как бы ей кинуть его при первом удобном случае и удрать, не важно, с деньгами или без.

Ну, черт побери! Придется обходиться тем, что есть. Грофилд прошептал:

— Как насчет бумаг? Вы в стране на законном основании?

— Разумеется. — Она казалась искренне удивленной, до того удивленной, что едва не ответила в полный голос.

— Ш-ш-ш! Потише.

— Простите. Я…

— Простите? Опять «простите»?

— Я что, и впрямь все время это говорю, да?

— У вас есть на то причины. Как насчет водительских прав? Они у вас есть?

— Да.

— При вас?

— За корсажем. Я положила туда все мои документы, когда выбралась из окна.

— Прекрасно. А сейчас вопрос на засыпку. На него вы должны ответить честно.

— Если смогу.

— Сможете. Вы спустились по простыне вовсе не затем, чтобы позвонить в полицию. Если мы снова удерем, ваши «тетушки» вызовут легавых?

— Шутите?

— Наш договор все равно остается в силе, — заверил Грофилд. — Просто дело в том, что на улице нам придется действовать по-другому.

Она выпрямилась и села вполоборота к нему, подняв вверх три пальца, будто давала бойскаутскую присягу.

— Я ручаюсь, — горячо прошептала она, — что эти гнилые ублюдки сроду не общались с полицией по собственному почину и не станут этого делать ни в коем случае. Они не позвонят в полицию, в этом я клянусь.

— Ну что ж, хорошо. Теперь подумаем, как отсюда выбраться.

— А вы мне не верьте. Помогите мне встать с кровати.

— Давайте.

Она сползла с ложа, взяла Грофилда за правую руку и помогла ему преодолеть период шаткого равновесия между стоячим и сидячим положениями. Едва очутившись на ногах, Грофилд почувствовал себя лучше.

Он оглядел комнату. Она была обескураживающе пуста. Без занавесок на окнах и покрывал на кровати комната казалась голой и нежилой.

Не считая кровати, в комнате имелся скудный набор гостиничной мебели; металлический комод, раскрашенный под дерево, торшер со странным розовым абажуром, модерновое датское кресло с зеленым сиденьем и спинкой из кожзаменителя, небольшой письменный стол и стул под стать комоду и невысокая подставка для багажа в изножье кровати.

Грофилд сказал:

— А разве у вас нет никаких пожитков? Багажа?

— В стенном шкафу.

— Вытащите его, давайте посмотрим, может, найдется что полезное.

Она вытащила из стенного шкафа два белых чемоданчика, довольно дорогих с виду, положила их на кровать, раскрыла и посторонилась.

— Как видите, — сказала она, — ни пистолетов, ни ножей, ни ручных гранат.

— О Господи, — простонал Грофилд. — А я-то возлагал на ваш скарб такие великие надежды. — Он подошел к чемоданам и пошарил в них правой рукой.

Обычное барахло: кашемировые свитера, хлопчатобумажные блузки, шерстяные юбки; лифчики и трусики, чулки и подвязки, но без пояса; четыре пары туфель, все разного фасона, и несколько скатанных пар носков; зубная щетка, паста и целый набор всевозможных умывальных принадлежностей и косметики.

Пока он рылся, она вполголоса сказала:

— Вы знаете, мне уже страшно.

— Ничего, — рассеянно ответил он, думая о другом:

Что пустить в ход, как использовать, какой разработать план.

— Убежать от них, — продолжала она, и шепот ее сделался хриплым, — ускользнуть от них — это одно. Но ведь вы хотите напасть на них, хотите, чтобы мы пробивались с боем.

— Это единственно возможный путь. Мы могли бы связать одежду, сделать еще одну веревку, но я не думаю, что она выдержит.

— Не удержусь на ней и я. Моя левая рука ни на что не годна. Я только и могу, что держать в ней чашку или ложку, вот и все.

— Значит, придется пробиваться.

— По центру, — сказал он. — Без блокировки по краям.

— Но их трое, они все здоровые и вооружены. А нас двое, и мы только наполовину здоровы, и половина нас — девушка, и мы безоружны.

— Да, да.

— Может, нам следует подождать и посмотреть, что…

Он поднял какую-то жестянку и спросил:

— Что это за штуковина?

— Что? Ах, это лак для волос. Ну, вы знаете, чтобы прическа сохранялась.

— Там жидкость под давлением, да? И она разбрызгивается вот отсюда, сверху. — Он нажал кнопку, и из жестянки с шипением выскочило облачко пара. — Летит недалеко, — заметил он. — Быстро рассеивается. Вам эта штука когда-нибудь попадала в глаза?

— Боже милостивый, нет! Жжет ужасно.

— Откуда вы знаете?

— Ну, однажды немного попало мне в глаз. Щиплет, как мыло, только гораздо сильнее. На жестянке написано, чтобы ни в коем случае не брызгали в глаза.

— Прекрасно. — Грофилд отошел и поставил жестянку на комод. — Оружие номер один, — сказал он, возвращаясь к чемоданам.

Девушка спросила:

— Лак для волос? Против пистолетов?

— Вы же положили эту вещь в чемодан, не я.

— Нам лучше подождать, честное слово. Может, нам опять представится возможность улизнуть и…

Грофилд повернулся к ней и сказал:

— Во-первых, нет. Во-вторых, на этот раз они будут следить за вами бдительнее, и у вас больше не будет возможности ускользнуть. В-третьих, я не могу себе позволить ждать. В-четвертых, мы не можем просто сорваться и умотать, сперва нам придется запереть их, чтобы у нас было преимущество и я мог забрать свой чемодан. И, в-пятых, не говорите так громко, они, весьма вероятно, по-прежнему нас подслушивают.

— О-о. Простите.

— А в-шестых, прекратите говорить «простите». — Он снова вернулся к чемоданам и вытащил небольшие ножницы в прозрачном пластиковом футляре. — Что это?

— Маникюрные ножницы.

— Ножницы для ногтей? Как они в качестве оружия?

— У них тупые концы. Закругленные.

— Очень плохо. — Он бросил ножницы на кровать. — Потом подумаем, как их использовать. Что еще, ну?

Но больше вроде ничего. Грофилд неохотно оставил чемодан и снова оглядел комнату, которая была все такой же пустой, как прежде. Он прошел в ванную, небольшую белую комнатку с вентиляционным отверстием вместо окна. Там тоже ничего не нашлось.

Вернувшись в комнату, Грофилд сказал:

— Ну, ладно, приспособим то, что у нас есть.

— Но у нас же ничего нет, — сказала девушка.

— Ш-ш-ш, тихо.

Грофилд побродил по комнате, глядя туда-сюда и думая, думая… Подойдя по очереди к обеим дверям в смежные комнаты, он прислушался и уловил за дверью слева звуки радио, а справа — приглушенный разговор. Вот, значит, какая расстановка сил — двое и один.

Девушка сказала:

— Они не хотят убивать нас, но непременно убьют, если возникнет необходимость.

— Я тоже так думаю, — согласился Грофилд. Он вытащил шнур торшера из розетки, взял ножницы и перерезал провод у самой лампочки. Оголив проводки, он прикрепил их к круглой металлической ручке и замку двери, из-за которой доносились звуки радио, а второй конец снова воткнул в розетку. Девушка спросила:

— Разве это не опасно для жизни?

— Не знаю. Возможно. А может, он просто отключится. Сюда он не войдет, это я вам обещаю.

— Кажется, вы меня пугаете, — сказала она. Грофилд одарил ее лучезарной улыбкой победителя.

— Всего лишь природа, — сказал он. — Львица защищает львенка, патриот — свою страну, а я пытаюсь вернуть мой чемодан. Вы даже не знаете, сколько месяцев свободы от треволнений искусства может обеспечить этот чемодан.

— Искусства? Вы художник?

— Искусство искусству рознь, — объяснил Грофилд. Он разочаровался в ней. Но тут же снова улыбнулся и похлопал ее по щеке. — Не берите в голову, маленькая мисс. На плантацию мы еще успеем попасть.

— Но она уже никогда не будет такой, как прежде. Никогда.

Девушка снова ему понравилась. Он засмеялся и сказал:

— Вперед. Шаг-два.

Среди ее туалетных принадлежностей оказался кусок свежего, сладко пахнущего мыла. Грофилд взял его и белый носок и отнес все это в ванную, потом наполнил раковину горячей водой — такой, что рука не могла терпеть. Он сунул мыло в носок и повесил его на край раковины, чтобы мыло оказалось под водой.

Сбитая с толку, девушка наблюдала за ним, потом спросила:

— Что все это значит?

— Навыки, приобретенные в юности, — ответил Грофилд. — Пусть полежит минут пять, потом проверим.

— Когда-нибудь, — сказала она, — вам придется рассказать мне все о себе. Он засмеялся.

— Сразу после того, как вы расскажете мне о себе. (Он вернулся в гостиную и выглянул из окна. Шел дождь.

— Наверное, уже около четырех.

У него за спиной она бросила взгляд на часы и сказала:

— Пять минут пятого. А как вы узнали? Он указал пальцем на окно.

— Дождь. Летом тут всегда начинает лить в четыре часа.

— Правда? Я приехала только нынче утром. Я… не может быть, чтобы это была правда. Каждый день?

— Почти. Через пять-десять минут дождь кончится и снова выглянет солнце. — Он оглядел комнату. В дождь здесь было довольно сумрачно, даже без оконных штор. — Нам, пожалуй, лучше убраться, пока он не кончился.

— Что вы собираетесь сделать?

— Один старый фокус. Я хочу застонать и сделать вид, будто мне плохо. Я буду в постели, а вы барабаньте в дверь, только вот в эту, а не в ту, что под током. И зовите на помощь. Они…

— Они не поверят, — заявила она. — Даже я бы не поверила. Такое бывает во всех вестернах.

— Я знаю. Но я болен, и им это известно, так что с их точки зрения все чин-чинарем. Кроме того, я буду орать как оглашенный, и они поспешат заткнуть мне рот.

— Ну что ж, — согласилась она. — Попробовать стоит. Итак, они входят. Что дальше?

— Входят один или двое, — ответил он. — Во всяком случае, мы можем рассчитывать, что только один из них приблизится ко мне. Второй останется в дверях, а возможно, сделает шаг или два в комнату. Значит так: тот, который подходит к кровати, мой. — Он взял баллончик с лаком для волос и сказал:

— Я использую это против него, едва он сунется ко мне.

— А если он не приблизится?

— Приблизится. Я буду так вопить, что приблизится.

— Ладно, а мне что делать?

— Вы возьмете на себя второго.

— Какая же я умница, — сказала она.

— И впрямь умно. Подойдите сюда, давайте посмотрим, все ли готово.

Они снова ушли в ванную, и Грофилд вытащил носок из воды.

— Сойдет, — сказал он, придирчиво изучив его. — Дайте-ка мне полотенце, мы его подсушим. Она протянула ему полотенце и сказала:

— Я по-прежнему ничего не понимаю. Я глупа?

— Нет. Просто вам не хватает воображения. — Он обернул носок полотенцем, похлопал, чтобы из него вышла вода, и вернулся в спальню. — Это у нас дубинка собственного изготовления.

— Вот как?

— Именно. Горячая вода немного размягчила внешний слой мыла, и теперь, когда оно снова затвердеет, носок опять прилипнет к нему, и у вас в руках окажется изумительная дубинка, не хуже свинцовой. — Он поднял носок за верхний конец и показал ей. — Еще можно набить носок песком, но песка у нас нет.

— И это в самом деле сработает?

— Ручаюсь. Просто размахнитесь что есть сил. Если он будет стоять к вам спиной, на что мы очень надеемся, бейте по голове. Если окажется к вам лицом, бейте в живот. Затем, когда он согнется пополам, нанесите ему второй удар, по голове.

— Я не уверена, что смогу…

— Акапулько.

— Я знаю, — сказала она. — Но я никогда ничего подобного не делала.

— Тут нет ничего сложного, — заверил ее Грофилд. — Просто опустите руки вдоль тела, когда эти двое войдут, чтобы мешка не было видно за вашей юбкой. Когда я зашевелюсь, начинайте обрабатывать второго парня.

— А если я не справлюсь?

— Об этом не беспокойтесь. Знайте себе размахивайте мешком, рано или поздно попадете. К тому же я довольно быстро завладею пистолетом второго. В худшем случае вы хоть чем-то займете вашего, пока я управлюсь с его дружком.

Она покачала головой.

— Не знаю. Вылезти из окна было гораздо легче.

— С пятого этажа? Уж если тогда не испугались, сейчас-то чего бояться?

— Я испугалась, уж поверьте.

— И тем не менее полезли. Короче, вы обязательно справитесь. — Он лег на кровать, прижал к правому бедру баллончик с лаком. Дверь находилась слева, и баллончик можно было увидеть только в самое последнее мгновение. Он посмотрел на девушку, стоявшую у двери, и спросил:

— Вы готовы?

Она тускло улыбнулась ему, пожала плечами и кивнула.

— Ну что ж. Дайте мне сначала немного постенать, настроиться, а уж тогда стучите в дверь.

Она снова кивнула.

Грофилд закрыл глаза и стал вживаться в роль.

Профессиональный вор оставил план побега из этой комнаты, а профессиональному актеру предстояло осуществить его на деле.

Кто же он? Где же он? Эта комната без удобств, этот голый матрац, окно без занавесок, девушка, в задумчивости стоящая у закрытой двери… Франция, 1942 год. По улице только что проехали два грузовика с немецкими солдатами, следуя за «джипом», набитым гестаповцами. Здесь, на этой ферме, лежит раненый британский летчик, которого укрыла и пользует семья фермера и его красивая дочь. Сейчас главное — не издать ни звука, но он в беспамятстве и бредит, его лихорадит из-за страшной раны…

Грофилд принялся метаться, зажмурился и застонал.

Глава 2

— Помогите! Помогите!

Получилось у нее здорово, она орала и барабанила кулаками по двери. На кровати Грофилд верещал, как дух — предвестник смерти, — и потрясал правой рукой.

Дверь открылась так быстро и неожиданно, что Элен Мэри едва успел отпрянуть прочь и спрятать «мыльную свинчатку». Грофилд играл как по нотам, он повысил голос еще на одну октаву и пропорол своим воем потолок.

Громилы ворвались в комнату с пистолетами на изготовку. Это были Болтун и один из его помощников.

— Заткнитесь! — заорал Болтун на всех сразу, стараясь перекричать пронзительное верещание Грофилда. — Смотри за ней! — бросил он своему помощнику. — А ты закрой варежку!

Он подбежал к кровати. Второй разинул рот и стоял посреди комнаты, не обращая внимания на Эллен Мэри. Он просто таращился на Грофилда. Поднятая рука Грофилда упала вдоль тела, пальцы сжали баллончик с лаком.

Но у Болтуна были свои методы. Плевать он хотел, что за беда у Грофилда, ему просто надо было заткнуть пленнику рот, поэтому он подбежал к кровати, схватил пистолет за ствол и размахнулся, норовя огреть Грофилда по голове. Сквозь полуприкрытые веки тот заметил пистолет как раз вовремя, чтобы увернуться. Он дернулся так резко, что показалось, будто по ране полоснули ножом — во всяком случае, так больно ему не было уже два дня. Рукоять пистолета врезалась в матрац возле уха Грофилда.

Он потерял баллончик. Тот валялся где-то рядом, но палец никак не попадал на кнопку распылителя. Наконец Грофилд просто схватил баллон и замахнулся им.

Болтун нависал над кроватью, не успев разогнуться после свинга. Его взбешенное лицо оказалось прямо над лицом Грофилда. Не дав громиле вернуться в вертикальное положение, Грофилд размахнулся и врезал ему баллончиком по зубам.

Но баллончик оказался слишком легким. Удар ошеломил болтуна, но и только. Грофилд проворно врезал ему еще дважды, один раз — по челюсти, второй — по носу, отчего на баллончике образовалась вмятина. Но тут он наконец нащупал кнопку и включил распылитель.

Только слишком поздно. Болтун уже пятился от кровати и снова овладел положением; он опять держал пистолет за рукоять, направив на Грофилда длинный ствол. Грофилду удалось рассечь ему губу, но этого было явно недостаточно.

К тому же он не успел спрыгнуть с кровати. Сжимая в руке бесполезный баллончик, Грофилд с трудом извернулся, пытаясь встать. Левая рука совершенно не хотела работать, делать хоть что-то.

Болтун стоял перед ним, но слишком далеко. Он нацелил на Грофилда пистолет и сказал:

— Прощай, ублюдок хитрожопый… — И… рухнул ничком.

Грофилду наконец удалось покинуть ложе, перевалившись через край. Они с Болтуном упали на пол одновременно. Пистолет Болтуна подпрыгнул и приземлился возле щеки Грофилда. Тот поднял глаза и увидел, что над ним стоит Эллен Мэри, единственный человек в комнате, сохранивший вертикальное положение.

Она покачала головой и взвесила на ладони «свинчатку».

— Даже не знаю, что бы вы без меня делали, — сказала она.

— Вы оглушили его?

— Обоих.

— Благослови вас Господь, Элли, вы чудный ребенок.

— Тут поговаривали, будто это вы собирались помочь мне, — сказала она.

— Моральную поддержку я оказал, — ответил Грофилд. — Кроме того, я помогу вам надеть плащ. Не поднимете меня? Полагаю, на сегодня с меня довольно унижений.

Она помогла ему встать на ноги и протянула пистолет Болтуна, затем указала на другую дверь.

— Оттуда не донеслось ни звука. Мы ведь должны были что-нибудь услышать, правда же?

— Что?

— Не знаю. Может, крик.

— Или шипение жарящегося мяса?

— Ах, не говорите так!

— Подождите здесь, — велел он, — я схожу осмотрюсь.

— А что если эти двое снова очухаются? — спросила она.

— Врежьте им еще разок.

— А это не страшно?

— Нет, мыло — оно же мягкое. Не порежет кожу.

— А если сотрясение мозга?

— Не знаю, — признался он, — как насчет сотрясения. Подождите здесь, я сейчас вернусь.

— Хорошо.

Он миновал смежную комнату, вышел в холл, прошагал мимо запертой двери комнаты, где его держали в заточении, и попробовал открыть дверь третьей комнаты. Та оказалась незапертой, а в комнате ничком лежал третий громила.

Грофилд подошел, посмотрел на него и увидел, что тот стал совсем серым и страшным. Он крикнул через дверь:

— Выдерните эту штуку из розетки.

— Хорошо. Подождите секунду. Грофилд дождался сообщения о том, что все в порядке, отпер и открыл дверь.

— Ну вот, — сказал он. — Теперь путей на волю сколько угодно.

Она заглянула через его плечо и спросила:

— А он не… он не?..

— Не знаю. Это имеет какое-нибудь значение?

— Да, имеет. Я еще сроду… сроду не была замешана в… Вы не можете пойти посмотреть, как он?

— Ну, разве что из уважения к вам. — Грофилд подошел, опустился на колени возле тела и осмотрел его. — Дышит, — сказал он. — Правда, слабо.

— Я рада.

Он поднял на нее глаза и увидел, что она говорила серьезно. По его разумению, она вела себя не совсем последовательно. Только что она спускалась из окна на простынях и оглушала вооруженных бандитов самодельным кистенем, и вот уже она — Луиза Мей Элкотт.

И тут же, снова выйдя из роли Элкотт, она с нажимом сказала:

— Может, нам лучше поторопиться? Ведь еще предстоит сматываться.

— Всему свое время, милая. Помогите мне оттащить этого парня в другую комнату.

После внезапной и кипучей деятельности он чувствовал упадок сил. К тому же от воплей разболелось горло. Когда они оттащили обмякшее тело в соседнюю комнату, Грофилда всего трясло от слабости, хотя ему помогала Эллен Мэри. Он присел на кровать, хватая ртом воздух, и сказал:

— Надо передохнуть. Слушайте, пройдите через вон ту боковую комнату, заприте за собой дверь, а ключ заберите, потом вернитесь сюда по коридору, ладно?

— Как вы себя чувствуете?

— Я чувствую себя прекрасно. Просто мне надо минутку посидеть, только и всего.

— У вас все лицо потное. Сейчас принесу полотенце.

— Вы такая лапочка.

Она принесла ему полотенце и ушла запирать дверь в смежную комнату. Грофилд промокнул лицо и взглянул на тех спящих красавцев.

— Хотел бы я, ребята, — сказал он им, — встретиться с вами как-нибудь, когда я буду в ударе.

Эллен Мэри вернулась из коридора и спросила:

— Что дальше?

— Заберите их пистолеты, бумажники и все документы, которые могут при них оказаться, и сложите в свой чемодан. Потом отправимся.

— Хорошо. Но куда?

— Во-первых, за моим чемоданом, во-вторых, прочь из этой гостиницы. Сядем в такси и-в агентство по прокату автомобилей, где вы возьмете машину. В-третьих, куда-нибудь подальше от Мехико-Сити.

— Я не могу поехать в Акапулько, — заявила она. — Я не смею появиться там раньше пятницы. Там таких, — она указала на троицу на полу, — еще больше. Потому-то я и приехала сюда. Я думала, что смогу спокойно отсидеться до пятницы.

— Но они вас подкараулили.

— Да.

— Значит, поедем куда-нибудь еще. — Грофилд уже немного отдохнул. Он самостоятельно встал, почти не шатаясь при этом, и сказал:

— В одно местечко, о котором я наслышан. Оно нам обоим понравится. Идемте. Они заперли громил и ушли.

Глава 3

Машина оказалась японской, «датсун» с автоматической коробкой. Этот двухдверный седан был тесноват для длинноногого Грофилда, но, в общем, неплох. Этот семейный автомобиль для пикников, надежный и прочный, был не очень скоростной. Сидевший за рулем Грофилд вскоре обнаружил, что ему трудно оставить позади даже какого-нибудь настырного мотоциклиста.

И тем не менее машинка была очень милая, размером примерно с американскую малолитражку. Багаж лежал на заднем сиденье. Теперь у каждого из них было по два чемодана. Грофилд не пожалел времени и купил кое-что из одежды, а заодно приобрел и чемодан.

В Мехико-Сити вечерело. Тут всегда хорошо в это время суток, после дождя, когда умытое солнце смотрит на мир свежим взглядом. Грофилд ехал на запад по Пасео-де-ла-Реформа, одной из двух здешних главных улиц, причем наиболее красивой. Вдоль восьмиполосной проезжей части с двусторонним движением тянулись широкие зеленые газоны, на которых рядком стояли скульптуры и скамейки, бежали пешеходные дорожки; за ними находились узкие проезды, идущие параллельно улице, вдоль которых — наконец-то — высились здания. Кинотеатры, банки, гостиницы, государственные учреждения стояли по обе стороны Пасео-де-ла-Реформа. Там же располагались «Хилтон» Мехико-Сити и американское посольство. Каждый большой перекресток представлял собой круглую площадь, посреди которой стоял какой-нибудь здоровенный памятник: Карлу IV, Колумбу, Куаутемоку и, наконец, монумент Независимости, большая золотокрьшая фигура, называемая «Ангелом».

Дальше к западу Ла-Реформа поворачивала наискосок вправо и проходила через парк Чапультепек. Высокие деревья склонялись над дорогой, образуя над ней зеленый полог, так что путь пролегал по чередованию пятен света и тени. Парк простирался и справа, и слева от дороги.

Мимо проносились попутные и встречные дешевые такси «песерос» — красные, желтые, темно-зеленые; движение было оживленное, машины ехали на удивление быстро. Эллен Мэри закурила две сигареты, протянула одну Грофилду и сказала:

— Красивый город. Пожалуй, когда-нибудь стоило бы приехать сюда просто так.

— Когда у вас будет возможность полюбоваться им, вы это имеете в виду?

— В общем, да.

Грофилд посмотрел на нее. Она безмятежно и непринужденно сидела рядом. Свет — тень, свет — тень, солнце подчеркивало прелесть ее волос.

— Все никак не пойму, в какую же переделку вы влипли, — сказал он.

— И не пытайтесь. Прошу вас. Грофилд пожал плечами.

— Терпение — мое второе имя, — сказал он.

— А Алан — первое и настоящее?

— Да.

— Спасибо, спасибо вам за помощь, Алан.

— Ради Бога. Но что же я сделал?

— Вы соорудили «кистень». Грофилд расплылся в улыбке.

— Это я завсегда, — ответил он.

В конце парка Чапультепек, у огромной статуи-фонтана, которая смахивала на самую большую в мире подставку для книг, Грофилд свернул с Реформы на авеню Мануэль Авила Комачо. В агентстве по прокату автомобилей он провел пять минут, изучая дорожную карту, и теперь удивлялся тому, что ей так легко следовать.

Девушка сказала:

— Вы еще не сообщили мне, куда мы едем. Задумали преподнести мне сюрприз?

— Нам обоим. Я никогда еще там не был, но наслышан об этом местечке. Оно к северу отсюда, примерно…

— К северу? Но ведь Акапулько на юге. Может, нам следовало бы ехать в сторону Акапулько и остановиться до пятницы где-нибудь по пути туда?

— Нет, ничего подобного. Я посмотрел карту, и, похоже, в Акапулько ведет только одна дорога. Она проходит через Тахко и сворачивает на юг, к побережью. В Акапулько можно попасть только по ней из любого другого места, значит, нашим приятелям только и надо, что ехать по ней, пока они не найдут нас.

— О-о. Я этого не знала. Только одна эта дорога?

— Только одна эта дорога.

— Но это же нелепо. Акапулько — большой город, курорт.

— Одна дорога.

— Боже милостивый, да ведь нет такого города, чтобы к нему вела всего одна дорога! Должны же быть дороги, которые идут с севера на юг и с востока на запад, так всегда бывает. А это уже две, даже четыре, потому что ехать можно во всех направлениях.

— Только не в Акапулько. Согласно карте, туда есть только дорога из Мехико-Сити, и все. Она ведет в Акапулько с севера и обрывается. Южнее Акапулько лишь океан. На востоке и западе — побережье, но вдоль него нет дороги. Возможно, в один прекрасный день она появится, но сейчас ее нет.

— Тогда как же мы доберемся туда?

— Над этим мы еще успеем поломать голову, — ответил Грофилд. — А сейчас едем на север, в одно местечко под названием Сан-Мигель-де-Альенде. Мы останемся там до… Когда вам надо быть в Акапулько? В какое время дня в пятницу?

— Около полуночи.

— Хорошо. В пятницу рано утром мы покинем Сан-Мигель и направимся в Акапулько, а там видно будет.

— Но если существует только одна эта дорога…

— Там будет видно.

— Ну что ж, — согласилась она. — Там будет видно.

Глава 4

Элли вылезла из бассейна, поправила трусики купальника, отбросила руками мокрые волосы с лица и подошла к Грофилду.

Грофилд сидел на травке на солнцепеке, в плавках, с бутылкой пива «Карта Бланка» и был вполне доволен жизнью. Предполуденное солнце припекало, воздух был чист, вокруг — красота; рана его не беспокоила, а девушка, шагавшая к нему, выглядела невероятно привлекательной в голубом бикини.

Грофилд праздно улыбнулся, махнул бутылкой, взглянул на девушку сквозь стекла новеньких солнцезащитных очков и сказал:

— Здравствуй, товарищ. Заколдуй-ка меня.

— Товарищ, — повторила она, плюхаясь рядом с ним на землю, отобрала у него бутылку, сделала изрядный глоток и вернула ее Грофилду.

— Вам надо бы окунуться.

— А повязка?

— Ее все равно придется менять. Кроме того, вода из источника теплая, и от нее ране вреда не будет.

— Хватит с меня и солнца. Я доволен.

Элли посмотрела на него и рассудительно кивнула.

— Вы набрались сил? — спросила она.

— Милая, я же сказал вам, что никогда не был в Сан-Мигеле. Я наслышан о нем от друзей. Они говорили мне, что это мексиканский Гринвич-Виллидж, тут полно американских художников, писателей, композиторов и еще черт-те кого, и все живут здесь по шестимесячным туристическим визам, потому что тут якобы все дешево и роскошно…

— И уродливо, — закончила она.

— Нет. И красиво. Я беседовал с барменом, он говорит, что Сан-Мигель — это национальный памятник, музей под открытым небом. В Мексике их два: этот и Тахко, национальное достояние. Тут ничего нельзя строить и сносить без разрешения правительства.

— Потому-то они не ремонтируют улицы?

— Булыжник. Это старая Мексика, сохранившаяся доныне. Мне и самому кажется, что она прекрасно смотрится.

Девушка кивнула.

— Мне тоже. Я рада, что мы проехали через Тахко, это было очень приятно. Я могла бы всю жизнь любоваться им, но жить там не стала бы ни минуты. По-моему, тамошняя гостиница слишком уж старо-мексиканская. Новая Америка — вот это по мне, — Она потянулась, и это получилось у нее очень изящно. — Одна отрада: Хоннеру и в голову не придет искать нас там.

— Хоннеру?

— Тому, которого вы обрызгали.

— Хоннер.

Она снова потянулась.

— Ну, что будем делать теперь?

— Подождем. Вечером можем снова съездить в город, поглядим на ночную жизнь.

— Могу представить, какая там ночная жизнь. Хотя ладно, съездим.

— Я вас не принуждаю.

— Так вы пойдете купаться?

— Может, чуть позже.

— А я пойду сейчас, я не хочу обгореть.

— Валяйте.

Она встала и опять потянулась. В другом конце бассейна, закругленном, с теплой водой, сидели двое стариков, они смотрели на Элли и качали головами, смотрели на нее и чесали животы, смотрели на нее и болтали ногами в воде. Грофилд наблюдал, как они смотрят, как она идет к бассейну с теплой водой и ныряет. Потом они отвернулись и возобновили беседу о недвижимости, а Грофилд снова глотнул пива.

Местечко было что надо, милях в шести к северу от города. Сюда можно было добраться по проселку от шоссе между Сан-Мигелем и городком под названием Долорес-Идальго. Сама гостиница называлась «Табоада-Бальнеарьо» и стояла на отшибе, на засушливой равнине. Дома были длинные, приземистые и сочетали в себе индейский и испанский стили; крыши красные, черепичные; между домами — деревья с толстыми стволами. Тут было два бассейна, питаемых подземными источниками, горячим и чуть теплым. Были тут и большая столовая со стеклянной стеной, выходившей на главную лужайку, и бассейны. Раз в день автобус привозил из Сан-Мигеля туристов, которые делали снимки и плавали в бассейне. Но пока заведение было почти безлюдно.

Наткнулись они на гостиницу, можно сказать, случайно. Въезжая накануне в город примерно в семь тридцать вечера, оба никак не ожидали, что национальный памятник окажется таким невзрачным. Они заглянули в две гостиницы, в одной из которых был просторный внутренний двор, но Элли наотрез отказалась и от той и от другой. А потом Грофилд заметил, как какой-то «линкольн» лавандового цвета медленно пробирается по узкой улочке, будто пантера в лабиринте. На «линкольне» были калифорнийские номера, поэтому Грофилд остановил его и попросил водителя присоветовать какое-нибудь заведение. Водитель — заносчивый с виду мужчина лет пятидесяти — оглядел Грофилда с ног до головы, сказал: «Среднего достатка», будто обращаясь к самому себе, а потом сообщил ему о «Табоада-Бальнеарьо».

На Элли напала вялость — нервная реакция на пережитое напряжение, — она сделалась раздражительной и то и дело вздрагивала. Когда Грофилд предложил ей проехаться и посмотреть гостиницу, она даже не поняла его. Наконец Грофилд мысленно послал ее к черту и поехал. Он снял две смежные комнаты, даже предварительно не взглянув на них, запихнул в одну Элли и ее пожитки, а сам устроился в другой и тотчас завалился спать.

Но утром все было просто прекрасно. Оба отдохнули и чувствовали себя бодро, отель оказался великолепным, хотя слово «отель», возможно, тут не совсем подходило: комнаты скорее напоминали мотель и располагались вереницей, каждая имела свой вход. Но Грофилд еще сроду не видел мотеля с кирпичным потолком. Причем самым настоящим кирпичным потолком; утром Грофилд провел примерно с час в постели, глядя на потолок и гадая, почему он не падает. Потолок напоминал кирпичную стену, только горизонтальную.

В отеле было все на американский лад, включая еду. Грофилд и Элли неспешно и с удовольствием позавтракали вместе, затем прогулялись и переоделись в купальные костюмы.

После того как Элли снова пошла купаться, Грофилд остался сидеть на месте. Он пил пиво, ощущая спиной приятное тепло солнечных лучей, и все больше и больше приходил в норму.

Потом он все-таки ненадолго вошел в воду, она была теплой и благотворно подействовала на рану, но отнюдь не на повязку; впрочем, она была наложена уже пять суток назад. Когда из Сан-Мигеля приехали на автобусе туристы с фотоаппаратами и местные жители в шерстяных купальниках, Грофилд и Элли вернулись в свои номера. Элли взяла марлю и пластырь, купленные накануне, и принялась менять Грофилду повязку.

Он лег ничком на свою кровать, а она села рядом и сняла старую повязку. Та размокла, поэтому отстала довольно легко. Элли сказала:

— Какое уродство.

— Спасибо.

— Никогда прежде не видела огнестрельных ран. Они все так выглядят?

— Нет. Из некоторых еще выходит зеленый гной.

— Вот как? Подождите минуточку. — Она встала, выбросила повязку, ушла в ванную и минуту спустя вернулась с влажной тряпицей. — Скажете, если будет больно, — велела она и начала протирать рану.

— Ай, — сказал Грофилд. — Не ахти как приятно.

— Уже все. — Наложив свежую повязку, она спросила:

— А пуля все еще там?

— Нет. Ее извлек врач, который накладывал повязку.

— Надо полагать, вы были ранены, когда воровали деньги?

— Расскажите мне об Акапулько, — попросил он.

— Да ладно, не переживайте. Я не буду лезть в ваши дела.

— Вы славная девчонка.

— Уже все, — сказала она и встала. — На этот раз я наложила повязку поменьше. Судя по виду, рана почти зажила.

— Вид обманчив, — возразил он, переворачиваясь на спину. — Нельзя судить о ране по болячке.

— Какой у вас чудесный язык.

Она стояла рядом с кроватью, соблазнительная в своем купальнике, как Флоренс Найтингейл, с бинтом и пластырем в руках. Грофилд улыбнулся, глядя на нее снизу вверх и чувствуя, как в нем шевельнулось желание. Он протянул руку и коснулся пальцем косточки на ее левом плече. Он медленно повел пальцами вниз по предплечью, к локтю, потом его пальцы сомкнулись на руке Элли, и он нежно притянул ее к себе. Она не сопротивлялась, только смотрела на него сверху вниз с чуть насмешливой улыбкой.

Продолжая улыбаться ей, Грофилд сказал:

— Я хочу, чтобы вы знали следующее: я женат. Она рассмеялась.

— О Боже!

Это была первая девушка, на которую он обратил внимание с тех пор, как связал себя узами брака. Но если все остальные станут реагировать таким же образом, это будет ад кромешный. Однако, умолчав о жене, он обрек бы себя на уйму неимоверных трудностей.

Насмеявшись вволю, она посмотрела на него, покачала головой и сказала:

— Это самое занятное вступление, какое я когда-либо слышала, а уж я, поверьте, слыхала такое, что закачаешься.

— Я вам верю.

— Вы и впрямь женаты? Или говорите так просто для того, чтобы девушка ни на что не надеялась?

— Всего понемногу.

— Ваша жена хорошенькая?

— Была хорошенькой, когда я видел ее в последний раз. Бог знает, какая она сейчас. Но вряд ли она стала бы возражать, если бы я вас поцеловал.

— Вздор.

— Вы думаете, она была бы против? — спросил Грофилд, напуская на себя такой же невинный вид, какой иногда с успехом принимала Элли.

— Да, думаю, — с насмешливой серьезностью сказала она.

— Тогда давайте не будем ничего ей говорить. Элли улыбнулась.

— Ну что ж, — согласилась она, — давайте не будем. Грофилд снова потянул ее за руку. Элли юркнула к нему.

— Вот, значит, какова ночная жизнь, да? — спросила Элли.

— В чем дело? — отозвался Грофилд. — Разве ты не в восторге, малышка? Я — так в полном.

Глава 5

Они снова вернулись в Сан-Мигель и сидели в баре на главной площади, где, как им сообщили, был самый центр ночной жизни городка. Бар назывался «Ла-Кукарача»: на стене была наискосок прикреплена весьма реалистичная фигурка рыжего таракана фута в полтора длиной.

Зал был обычный, квадратный, со столиками и стульями. Сбоку стояла пианола-автомат. Стойка отсутствовала, внутри бар был похож на питейное заведение не больше, чем снаружи; им стоило немалых усилий отыскать это местечко, поскольку с улицы оно выглядело так, будто там вовсе ничего не было, да и вообще то, что это бар, не сразу укладывалось в голове. Стулья и диваны были сделаны из пластика и пенорезины, что делало заведение похожим на самую модную в мире приемную врача.

Время от времени Санчо Панса в грязном переднике пробирался сквозь толпу, принимал заказы и уходил, а немного погодя возвращался и приносил либо то, что вы заказали, либо что-то еще.

Публика напомнила Грофилду о доме, но лишь потому, что одно время он жил в Гринвич-Виллидж. На Макдугал-стрит и Восьмой улице в каждой ловушке для туристов можно было увидеть такие же лица: и туристов, казавшихся сердитыми и рассеянными, и грязных небритых подростков, сшивающихся поблизости. Эти ребята бесились и умудрялись выглядеть одновременно и старше, и моложе своих лет. И туристы, и юнцы чувствовали себя неловко, ни тем ни другим не удавалось этого скрыть.

Но были тут и люди третьей разновидности. Вокруг Сан-Мигеля разместилось поселение американских пенсионеров. По здешним меркам тысяча долларов в год — большие деньги, поэтому старики могли наслаждаться таким же хорошим климатом, как во Флориде или Калифорнии, только за гораздо меньшие деньги. На фоне пенсионеров и туристы, и юнцы выглядели еще глупее, чем при любых других обстоятельствах.

Было уже около девяти вечера. Грофилд и Элли приехали в город после обеда, поглазели на витрины лавочек, где торговали главным образом поделками из серебра и соломы, побродили по древним улочкам, разглядывая старые дома, сделавшие городок национальным достоянием, а теперь вот зашли сюда посмотреть, как и что.

Элли сказала:

— Если мы поторопимся, то успеем вернуться в гостиницу и поплавать в бассейне при свете луны.

— В чем дело? Не выдерживаешь здешнего ритма?

— Похоже на то.

— Ну что ж, допивай.

Они прикончили выпивку и бочком пробрались к двери, спотыкаясь о колени ближних. Воздух на улице был свежий, а ночь — темная. Перед ними лежала плаза, или площадь, вся в цветах и зелени, пересеченная геометрически ровными дорожками и расписанными орнаментом изгородями. Посреди возвышалась эстрада, под крышей которой тускло горела единственная голая лампочка.

— Давай пройдемся вон туда, к эстраде, — предложила Элли.

— Ну что ж.

Взявшись за руки, они прошли по мощеной улице через небольшой парк и поднялись на эстраду. При свете лампы Грофилд поцеловал Элли, теплую, гибкую и мягкую. Ее блузка наэлектризовалась и прилипла к его ладоням.

Спустившись с эстрады с другой стороны, они обошли площадь по кругу. С трех сторон ее окружали лавочки, бары и забегаловки с очень скромными вывесками или вовсе без них, а на краю высилась громадная помпезная готическая церковь. Они прошагали по узкому тротуару вдоль парка, и вдруг Элли, резко остановившись, схватила Грофилда за руку.

— Не двигайся! — взволнованно прошептала она. Грофилд стал как вкопанный, огляделся, но ничего не увидел. В поле зрения не было ни одного прохожего. Перед церковью и скамейками стояло несколько машин, только и всего.

— Перед церковью, — прошептала Элли.

— Что? — тоже шепотом спросил Грофилд.

— «Понтиак». Зеленый «понтиак» с белобокими покрышками. Это их машина.

— Хоннера?

— Да. — Ее пальцы задрожали в его руке. — Хоннера.

Глава 6

Света почти не было. Единственным сколько-нибудь ярким его источником служила голая лампочка под ракушкой эстрады. Тут и там по краям площади окна и двери отбрасывали на мостовую прямоугольники света, а из дверей «Ла-Кукарачи» доносились приглушенные звуки пианолы-автомата, исполнявшей мексиканскую гитарную музыку.

С противоположной стороны площади появилась группа юнцов, болтавших по-испански. Они свернули налево за угол и скрылись из виду, голоса их стихли.

Грофилд прошептал:

— Присядь вот здесь на скамейку. Не шевелись. И ни звука.

— Куда ты?

— Тихо.

Он отошел от нее и углубился в парк, обойдя крайние деревья за пределами светлого круга, отбрасываемого эстрадой. Очутившись на противоположной от «понтиака» и церкви стороне, он остановился оглядеться и прислушаться.

Никого. Никакого движения.

Он пересек улицу, двигаясь бесшумно, перебежками, свернул вправо на узком тротуаре перед лавчонками, отступил по площадке обратно к церкви, на этот раз держась поближе к стенам домов.

Из «Ла-Кукарачи» вышли две парочки, они громко говорили по-английски, их голоса наполняли тихий воздух гулким эхом, будто в учебном манеже или ангаре. Они скрылись в каком-то проулке.

На площадь осторожно выехал автомобиль, обогнул ее вдоль трех сторон и наконец остановился на месте, предназначенном для такси. Фары погасли, водитель вылез из машины, запер дверцу на ключ и ушел. Это был черноусый человек в кепке и белой сорочке, которая пузырилась на поясе, будто спасательный круг. Удаляясь от машины, он провел тыльной стороной ладони по губам, будто его мучила жажда.

Грофилд пригнулся и прошмыгнул вдоль ряда машин к «понтиаку». В машине никого не оказалось, дверцы были заперты.

Грофилд шагнул вперед и приподнял капот. Тот звонко лязгнул в тишине, будто остывающая духовка. Грофилд сунул руки под капот и вслепую оборвал все провода, какие только смог нащупать. Покончив с этим, он оставил капот открытым, ибо попытка захлопнуть его вызвала бы сильный шум.

Он зашагал по улице прямо туда, где оставил Элли. Она сидела на скамье, на которой Грофилд велел ей сидеть. Грофилд шепнул:

— Сцена первая. Их там нет. Подожди еще немного.

— Куда ты теперь?

Он уселся на корточки и провел руками по траве, вытирая машинное масло.

— Найти нас они могли только через агентство по прокату автомобилей, — сказал он. — Утром, должно быть, навели там справки, поведали складную историю и посулили кучу песо, и служащий, с которым мы беседовали вчера, все им о нас рассказал — как я изучал дорожные карты, чтобы узнать, как добраться до Сан-Мигель-де-Альенде.

— Быстро же они нас нашли, Алан, — прошептала она. — Потому-то я их и боюсь, что они все делают быстро. И Хоннер гораздо умнее, чем кажется.

— Это мы еще посмотрим. Беда в том, что у них наверняка есть описание нашей машины. Пожалуй, там-то я их и найду.

— Ты пойдешь к ним?

— А куда деваться? Без машины мы не можем вернуться в отель. А там наш багаж или ты забыла?

— Ах да, — сказала она. — Чемодан.

— Я уже начинаю жалеть, что у меня есть этот чемодан, — сказал он. — Готов признать, что деньги — это тяжкое бремя. Я могу написать монографию на эту тему. — Он встал. — Когда-нибудь. Я скоро вернусь. А ты приготовься прыгнуть в машину.

— Хорошо.

Достав из заднего кармана трофейный пистолет, он отправился на поиски «своих друзей». Таская его с собой, Грофилд испытывал неловкость, но лучше уж чувствовать неловкость, чем собственную беззащитность. Это был самый маленький из трех пистолетов, отобранных у Хоннера и его дружков, итальянский «беретта джет-файр» двадцать пятого калибра. Почти игрушка, с крошечной рукояткой и двухдюймовым стволом. Но он вполне годился для ближнего боя.

Зажав оружие в правой руке, Грофилд снова нырнул в тень с краю площади. Он по-прежнему двигался очень осторожно, но гораздо быстрее, чем прежде, поскольку был уверен, что найдет всех троих возле своей машины.

Машина стояла в трех кварталах, на склоне холма. Улица, ведущая туда, освещалась редкими слабыми фонарями. Улочка была узкая, с неровной булыжной мостовой, ее стискивали беленые или крашеные стены домов. Толстые деревянные двери открывались прямо на улицу. Тут и там в окнах вторых этажей мерцал свет.

Грофилд остановился в двух кварталах от машины, в полоске тени у подъезда, и огляделся. Впереди, справа, носом под уклон, стоял микроавтобус «фольксваген» с мексиканскими номерами. В следующем квартале виднелся старенький «форд» с техасскими номерами, этот стоял носом вверх по склону, а напротив него к желтой стене был прислонен мотоцикл. Кварталом дальше, куда не доставал свет уличных фонарей, примостился взятый напрокат «датсун» Грофилда.

В поле зрения не было ни одного человека. Изучая обстановку, Грофилд решил, что один из этих троих вполне может оказаться в «форде» или поблизости, второй спрячется чуть дальше от «датсуна», а третий скорее всего залезет в «датсун» или забьется в какой-нибудь темный подъезд рядом.

Итак, начнем по порядку. Первым делом — «форд». Грофилд разглядывал узкую безлюдную улочку, пытаясь придумать, как бы половчее подобраться к «форду», когда за спиной вдруг послышался разговор. Он оглянулся и увидел, что в его сторону, оживленно болтая, движутся три пожилые супружеские четы. Грофилд дождался, пока они приблизятся, потом улыбнулся и сказал:

— Добрый вечер.

Они удивились, но ответили на его приветствие. Не давая им остановиться, Грофилд пристроился к ним и произнес:

— Я первый день в Сан-Мигеле. По-моему, великолепный городок.

Все согласились с ним. Когда первое изумление прошло, старики явно обрадовались новому собеседнику: он внес элемент неожиданности, расцветил их вечер, скрасил им жизнь в городке, где, по их словам, они обитали постоянно, снимая дома в разных районах. Они сообщили Грофилду, что тут можно снять жилье задешево — пятьдесят, а то и сорок долларов в месяц.

Они спросили его, откуда он, а когда он сказал им, что из Нью-Йорка, старики принялись наперебой рассказывать о своих тамошних знакомых, прежних или нынешних.

У «форда» Грофилд резко остановился и проговорил:

— Ну, спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — ответили старики. Он остановился так неожиданно, что старики по инерции сделали еще шаг или два, и Грофилд отделился от группы. Они тоже остановились, чтобы помахать ему и довести до конца начатые фразы, а потом пошли своей дорогой. Грофилд распахнул дверцу «форда», показал скорчившемуся на полу машины парню пистолет и добродушно произнес:

— Только представь, каких бед он может натворить. Когда парень увидел приближавшихся к нему стариков, он сполз с сиденья и прижался к полу. Но теперь не мог вытащить оружие. Он мрачно смотрел на пистолет в руке Грофилда и молчал.

Это был не сам Хоннер, а один из тех двоих, которых оглушила Элли. Грофилд сказал ему:

— А если бы это оказалась их машина? Тех стариков? Что тогда?

Парень продолжал угрюмо пялиться на него.

— Ладно, вылезай оттуда.

Парень оперся локтем о сиденье, второй рукой ухватился за руль, подтянулся и встретился на полпути с летящей вниз рукояткой «беретты». Она ударила его в висок, и он кулем осел на пол, разинув рот.

Грофилд убрал пистолет, забрался в машину и пробормотал:

— Одним твоя работа хороша: часто удается выкроить время побездельничать.

С трудом ворочаясь в тесноте, он вытащил из башмака парня шнурок и связал ему большие пальцы рук за спиной. В таком скрюченном состоянии, да еще когда руки не действуют, вряд ли он сможет выбраться из машины самостоятельно. Парень напоминал перевернутую на спину черепаху. Грофилд с опаской выбрался из «форда», поглядел по сторонам, не заметил никакого движения и пошел обратно в гору до первого перекрестка. Там он свернул направо, добежал до следующего угла, еще раз свернул направо, снова прошел квартал, свернул направо в третий раз и вернулся на ту же улицу, которую покинул. Теперь «форд» стоял справа, выше по склону, а «датсун» — слева за углом.

Парень, находившийся где-то ниже по склону, не беспокоил Грофилда. Надо было обезвредить того, который дежурил возле машины, стоявшей носом по направлению к верхушке холма, потом быстро забраться в нее и, поднявшись выше, подобрать Элли и покинуть город, пока Хоннер и остальные не успели опомниться.

Так где же второй громила? Грофилд осторожно приблизился к перекрестку и выглянул из-за угла. Вот он, любуйтесь. Сидит на крылечке, прямо напротив машины, курит сигарету, вид праздный и безобидный. Он вполне мог позволить себе сидеть так, потому что был новичком, и Грофилд не знал его в лицо.

Неужели теперь их четверо?

Да нет, скорее всего они просто заменили того, которого ударило током. Наверное, он еще не готов ко второму раунду.

Но то, что Хоннер смог так быстро найти ему замену в Мехико-Сити, плохая новость. Раз он сумел это сделать, значит, Грофилд уже не в состоянии с точностью вычислить, сколько человек ему противостоит. То ли Хоннер с двумя парнями, наводившими справки в бюро проката машин, куда отправились Грофилд с девушкой, то ли целое полчище головорезов.

В который уже раз Грофилд пожалел, что не знает, в какую переделку попала Элли.

Ну что ж. Это подождет. Сейчас необходимо позаботиться об этом новичке. А значит, надо шагать обратно, обойти квартал с дальнего конца и вернуться на перекресток с противоположной стороны. Наконец Грофилд проделал весь этот путь, выглянул из-за угла и увидел новобранца футах в десяти справа от себя. Тот беззаботно покуривал и вносил свою лепту в создание местного колорита, только вот беда: уж очень он смахивал на бруклинского докера.

Грофилд высунул голову из-за угла и произнес:

— Т-с-с!

Парень, вздрогнув, поднял глаза.

Грофилд показал ему «беретту».

— Неторопливо встанешь, — мягко сказал он, — и подойдешь сюда для дружеского разговора.

— Не знаю, что ты задумал, дружок, — ответил парень. — Ты меня с кем-то перепутал.

— О нет, — заверил его Грофилд. — Если бы я тебя с кем-то спутал, ты бы так не говорил. Ты бы подумал, что я грабитель. Признаваться в незнании до того, как задан вопрос, значит выдать свое знание. Так говорит Конфуций. Иди сюда за угол, милок, пришла пора посвятить себя новым делам.

Кажется, парню стало тошно. Он отшвырнул сигарету — неужели подал кому-то знак? — встал и обогнул угол. Тут Грофилд дважды ударил его «береттой», потому что от первого удара парень увернулся.

Грофилд заторопился. Весьма вероятно, что Хоннер стоял где-то ближе к подножию холма. Тогда он, безусловно, видел, как парень зашел за угол, и подойдет, чтобы посмотреть, в чем дело.

Грофилд выскочил из переулка, открыл «датсун», прыгнул в него, сунул ключ в замок зажигания и в этот миг услышал пронзительный крик.

Глава 7

Визжа покрышками, «датсун» промчался вокруг площади, и тут Грофилд увидел их, застывших в ослепительном блеске фар. Прямо картинка с обложки бульварного журнала сороковых годов. На фоне булыжной мостовой и темных старых зданий стройная блондинка отбивалась от двух верзил в черных костюмах. Один из них был Хоннер, а второй — еще один новичок.

Грофилд резко затормозил, высунул «беретту» из окна, пальнул в воздух и крикнул:

— Элли! Беги сюда!

Новичок отпустил Элли и бросился в темноту. Хоннер не хотел сдаваться, он продолжал держать Элли и отпустил только после того, как она несколько раз пнула его ногой. Элли бросилась к машине.

Теперь, когда она ушла с линии огня, Грофилд дважды подряд выстрелил в Хоннера, но, похоже, оба раза промазал. Хоннер низко пригнулся, сунул руку в карман, где, очевидно, лежало оружие, и бросился вправо, к веренице машин.

Элли вскочила в машину, но еще не успела усесться, как Грофилд нажал на педаль газа. Дверца с пассажирской стороны захлопнулась, Элли сказала: «У-ф-ф!» — и они, объехав площадь, покатили вниз, к выезду из города.

Раза два Элли порывалась что-то сказать, но уж больно она запыхалась, поэтому просто сидела, изогнувшись, глядя в заднее стекло. Грофилд гнал машину со скоростью, какая и не снилась конструкторам «датсуна».

Немного погодя Грофилд сказал:

— Ты должна объяснить мне, ради чего я тут воюю. Действуя вслепую, я ошибаюсь и сам того не замечаю.

— Какие еще ошибки? — Она по-прежнему задыхалась, но уже могла говорить. — Ты сработал прекрасно.

— Ну-ну. Я полагал, что против нас только эта троица, поэтому счел вполне безопасным оставить тебя и расправиться с засевшими у машины. Но там оказались два новых типа, золотко, целых два.

— Не злись на меня, Алан, ну, пожалуйста.

— Чертова дурочка.

— Ну, пожалуйста.

Теперь, когда они снова временно были в безопасности, раздражение Грофилда нарастало, подобно лавине.

— Кто мне противостоит, черт побери? Целая армия?

— Да нет. Никакой армии, честно.

— Кто же тогда?

— Я бы и хотела рассказать тебе, — ответила она. — Может, еще и расскажу, в пятницу, когда все кончится.

— Все может кончиться гораздо раньше пятницы, — заметил он.

Она бросила взгляд в заднее стекло, но их никто не преследовал.

— Почему? — спросила она. — Теперь они не смогут нас преследовать.

— Я не о них говорю, а о нас.

— Ты хочешь сказать, что бросишь меня? Уйдешь?

— Какое, к чертям, уйду. Я убегу. Я бы и улетел, кабы только мог.

— Сегодня пополудни ты…

— Сегодня пополудни все кончилось постелью. С нашей первой встречи мы оба знали, что это непременно произойдет. Это и произошло, независимо ни от чего. Ты же влезла ко мне в постель не по контракту, в соответствии с которым я должен остаться с тобой до пятницы, а я оформил тебя не для того, чтобы удержать при себе.

— Оформил!

— Так уж это называется.

— А ты можешь быть первостатейным мерзавцем, если только пожелаешь, а?

— Ты послала меня драться с тремя парнями, а оказалось, что против меня целая летучая бригада. Тебе ли говорить о мерзавцах?

Она с царственным презрением сложила руки на груди и уставилась в окно.

Остаток пути до гостиницы они проехали в молчании, а когда вылезали из машины, Элли сказала:

— Ты знаешь, машину взяла напрокат я. Когда мы разойдемся, она достанется мне.

— Возьми ее с моим благословением. Можешь высадить меня в первом же городе, к которому мы подъедем.

— Иными словами, прямо здесь.

— Не умничай, Элли Мэри!

— Ты злопыхатель. Самый злобный тип, которого я когда-либо встречала.

Грофилд оставил ее, подошел к своей комнате, отпер дверь и, войдя, принялся собирать вещи. Ключи от «датсуна» лежали у него в кармане, поэтому он не боялся, что Элли уедет без него.

Оба пистолета и три бумажника лежали в его новом чемодане. Он вытащил из бумажников все нужное, швырнул их в корзину для мусора, а документы засунул в кармашек чемодана. Два запасных пистолета рассовал по карманам нового плаща, затем уложил остальные пожитки, оставив только плащ, который намеревался нести отдельно.

Она вошла в комнату, когда он закрывал чемодан.

— Прости.

Он посмотрел на Элли. Она снова превратилась в маленькую девочку, на этот раз прямо Крошка Снукс.

— Опять «прости»? — буркнул он. — Тяжелая же у тебя жизнь, если ты все время просишь прощения то за одно, то за другое.

— Но мне и правда жаль, — отвечала она, садясь на кровать. — Я просто была расстроена, потому что те люди схватили меня.

— Ты заслуживаешь доверия не больше, чем акула в заводи, — заявил Грофилд. — Перестань играть, сними маску невинной, перепуганной девочки, я тебя насквозь вижу.

— Я не притворяюсь, Алан, честное слово, не притворяюсь. В каком-то смысле я действительно невинна, и ты можешь спорить на свой последний доллар, что мне страшно.

— А ты можешь поставить свой последний доллар, что между нами все кончено.

— Алан…

— Все кончено, — проговорил он. Маленькая девочка подпустила немного обольстительности.

— Ну, пожалуйста.

— Все, — сказал он и подхватил два чемодана. — Лучше оттащи свой скарб в машину. Рано или поздно они приедут сюда искать нас.

— Алан, ну, пожалуйста.

Он вышел из комнаты, отнес чемоданы к машине и положил их на заднее сиденье. Потом принялся ждать. Элли подошла к нему без вещей.

— Какая прекрасная ночь, — сказала она.

— Вздор. Ты прекратишь или нет?

— Кабы те двое не набросились на меня, мы бы сейчас не ругались, правда? Мы бы вернулись сюда, поплавали при луне — ты хоть заметил, что на небе луна? — а потом…

— Да, луна есть, — сказал он. — Тоненький серебряный серп. И огромный бассейн, полный теплой воды. И такая хорошая постель. И ни один из нас не дотянет до пятницы, потому что у тебя не хватает мозгов рассказать мне, что же на самом деле происходит, чтобы я хотя бы мог сообразить, что же делать.

— Алан…

— Через две минуты я уезжаю, — сказал он, бросив взгляд на часы. — С тобой или без тебя.

— Алан, я хочу рассказать тебе. Он стоял молча, демонстративно следя за бегом секундной стрелки на циферблате.

— Теперь мы можем от них отделаться. Мексика — большая страна, мы можем поехать, куда хотим, они никогда нас не найдут.

Он пропустил ее слова мимо ушей.

— У нас был уговор, — напомнила Элли.

— Он теряет силу.

— Алан, ну, пожалуйста!

— Одна минута прошла, — сказал он. — Лучше бери свои сумки.

— Откуда тебе знать, что я расскажу правду? Что снова не солгу тебе?

Он оторвал взгляд от часов.

— Если это будет похоже на ложь, я тебя брошу, — сказал он. — Брошу. А я, пожалуй, в состоянии определить, лжешь ты или нет. Я видел врунишек получше.

Она безнадежно махнула рукой.

— Хорошо. Я все тебе расскажу.

Глава 8

— Не знаю, с чего начать, — сказала она, мрачно глядя на приборную доску.

Грофилд оторвал взгляд от дороги.

— Это весьма похоже на преамбулу к очередной басне, — заметил он. — Смотри у меня.

— О-о, я расскажу правду, — заверила она его. — Об этом не беспокойся.

В ее голосе слышалась покорность судьбе. Последний бастион пал.

Они ехали на север. Вместо того чтобы стоять у гостиницы и слушать рассказ Элли, Грофилд заставил ее принести и спрятать багаж, и вот они снова в пути, и Элли рассказывает ему свою историю.

Бросив быстрый взгляд на дорожную карту, он решил направиться к Сан-Луис-Потоси, небольшому городку в ста двадцати милях от Сан-Мигеля. Им пришлось проехать по этой второстепенной дороге к северу от Долорес-Идальго, затем еще по одной второстепенной дороге, чтобы снова выехать на основную магистраль, шоссе № 57, после чего они покатили прямо на север, к Сан-Луис-Потоси.

Пока они ехали, ей бы полагалось рассказать ему о том, что творится, однако после двусмысленного вступления Элли помрачнела, замолчала и уставилась на приборную доску.

— Последнее, что я от тебя слышал, — сказал он, чтобы помочь ей, — это признание в том, что ты не знаешь, как начать.

— Я просто пытаюсь сама во всем разобраться, — ответила она и посмотрела на него. Выражение ее лица, освещенного лампочками приборного щитка, было серьезным. — Я надеюсь, что ты и впрямь умеешь определять, когда я лгу, а когда нет, поскольку я ужасно боюсь, что мой рассказ покажется тебе самой вопиющей ложью.

— А ты попробуй.

— Ну что ж. — Она набрала в грудь воздуху:

— Лучше всего, пожалуй, начать с губернатора Харрисона. С губернатора Люка Харрисона из Пенсильвании. Губернатором он был несколько лет тому назад, но титул так при нем и остался.

— Стало быть, наш главный герой — губернатор Люк Харрисон из Пенсильвании, — пробормотал Грофилд.

— Я тебе не лгу!

— Что? — Он посмотрел на Элли и увидел, что она явно расстроена. Снова взглянув на дорогу, Грофилд сказал:

— Ах, ты это из-за моих слов «наш главный герой»? Ну, да я без всякой задней мысли, я просто употребил профессиональное выражение. Я ведь актер, ты не забыла?

— Актер? Ты хочешь сказать, настоящий?

— Не будем уклоняться от темы, золотко, свой альбом для газетных вырезок я тебе потом покажу. А сейчас мы займемся Люком Харрисоном, губернатором из Пенсильвании.

— Да. Я… Пожалуй, расскажу тебе о том, какой он, чтобы ты понял все остальное.

— Ради Бога.

— Прежде всего он один из самых богатых людей в штате, может быть, самый богатый. Ему принадлежат шахты, он имеет интерес в сталелитейном производстве, и его семья владеет землями в окрестностях Филадельфии с начала гражданской войны.

— Деньги и общественное положение?

— Да, было бы желание. Он, как выражаются в Филадельфии, «главная линия».

— Я знаю. В Нью-Йорке это называется, или прежде называлось, «четыреста семейств».

— Да. Но дело в том, что он все это унаследовал — и деньги, и положение, и все остальное. А он человек энергичный, сильный, он… его присутствие едва ли не пугает, до того в нем много энергии и жизненной силы.

— Выходит, ты с ним знакома? Она едва заметно улыбнулась, потом произнесла бесцветным голосом:

— Да.

— Хорошо, динамо-машина с деньгами и общественным положением, полученным по наследству. Такие люди обычно уходят в политику, чтобы избавиться от излишков энергии. Он может позволить себе быть либералом, поскольку с него все равно берут девяносто один процент подоходного налога, а сознание того, что он получит все на серебряном блюдечке, делает его несгибаемым борцом за счастье простых людей: повышение минимальных заработков, пособий по безработице, затрат на образование. Он помогает правительству решать эти задачи и делать мир лучше.

— Совершенно верно, — согласилась Элли. — Именно такой он человек.

— Вот тебе еще один пример, — сказал Грофилд. — В старые времена, когда власть переходила из рук в руки, она принадлежала то боссу партийной машины, то реформаторской группе. Тридцать лет — машине, два года — реформаторам, потом опять тридцать лет — машине, и так далее. Но теперь это кончилось. В наши дни власть переходит от экономистов к общественным деятелям. Готов спорить, что твой парень пошел по стопам того человека, который ставит себе в заслугу устройство бюджета штата.

Она улыбнулась, хотя и неохотно.

— Опять верно. А следующие выборы проиграл человеку, который обещал сократить штатный налог. Ты просто угадал, или тебе доводилось жить в Пенсильвании?

— На политику мне плевать, где бы я ни жил. Она интересует меня только в самом общем смысле. Вернемся к нашей истории?

— Да. — Она снова улыбнулась, на этот раз устало, и сказала:

— Ты даже не знаешь, как мне не хочется об этом говорить. Но раз уж приходится… Ради Бога, Алан, никогда никому этого не передавай.

— Честное бойскаутское.

— Ладно. Вернемся к губернатору Харрисону. Он пробыл у власти всего один срок, а затем попытался превратить выдвижение «любимого сына штата» в настоящую президентскую номинацию. Из этого ничего не вышло, и многие партийные боссы не на шутку на него разозлились, поэтому, когда он попробовал выдвинуть свою кандидатуру в сенаторы от Пенсильвании, дело не дошло даже до номинации.

— Со многих что-то требуют, но мало кого выбирают.

Это замечание, которое Грофилд отпустил, просто чтобы заполнить молчание, похоже, заинтересовало Элли.

— Ты так думаешь? Возможно, ты и прав. Может, в этом-то все и дело?

— У меня такое чувство, — сказал он, чтобы вернуть беседу в прежнее русло, — что губернатор Люк Харрисон не готов отойти от дел и по-прежнему добивается какой-то общественной должности. Мэр Филадельфии?

— О нет. Он слишком горд для этого, он не пойдет на понижение.

— Поэтому он переключил свои интересы из области политики куда-то еще.

— Не совсем. За последние несколько лет он ничего особенного не сделал. Он заправлял благотворительными фондами, занимался какой-то работой по линии ЮНЕСКО, недолго проработал советником в Вашингтоне, не делал ничего такого, что отнимало бы все его время, чему он мог бы отдать все свои силы. Ничего основательного.

— Судя по описанию, это пороховая бочка, — сказал Грофилд.

Элли кивнула.

— Да. Которая вот-вот взорвется.

— Теперь перейдем к тебе.

— Погоди. В дело замешаны и другие люди. Сын губернатора Харрисона, Боб. Ему двадцать девять лет, и вот уже восьмой год он служит пресс-секретарем при генерале Позосе.

Это имя она произнесла так, будто ожидала, что Грофилду оно знакомо, но это, разумеется, было не так.

— Генерал Позос? Не имел удовольствия.

— О-о, ты наверняка о нем слышал. Он диктатор Герреро.

— Я потрясен. В который уже раз.

— В самом деле? Это страна в Центральной Америке. Ты что, никогда о ней не слышал?

— Если и слышал, то не помню. Но ничего, я верю тебе на слово. Генерал Позос — диктатор Герреро. Его что, так и называют? Диктатор?

— О нет. Официально он «эль-президенте». Его выбрали еще в тысяча девятьсот тридцать седьмом году. А теперь, как только они подготовят Конституцию, состоятся новые выборы, и на смену временному правительству придет постоянное, демократическое.

— Он у власти с тридцать седьмого года?

— Да. Грофилд кивнул.

— Они не любят торопить события.

— Излишняя поспешность чревата потерями.

— Вот именно. Ладно, вернемся к делу. Пока что у нас фигурирует только бывший губернатор Пенсильвании Харрисон, полный энергии, но безработный человек. А при чем тут его сын?

— Пресс-секретарь. Это означает связи с общественностью. Он пытается сделать так, чтобы генерал получше выглядел в газетах, особенно в США.

— Минуточку. Его сын — сотрудник по связям с общественностью в Латинской Америке. Стало быть, теперь уже у нас два действующих лица, отец и сын.

— Три. Еще генерал Позос.

— О-о? Он тоже в этой труппе?

— На нем она и держится.

— Будем и дальше знакомиться с действующими лицами, или теперь пойдет сюжет?

— Еще одно действующее лицо, заслуживающее внимания. У генерала Позоса тоже есть сын, Хуан. Двадцати одного года от роду, он на выпускном курсе в университете Пенсильвании.

— Ага. Два сына поменялись странами.

— Да. Хуан уже восемь лет в Соединенных Штатах, с тех пор как пошел в среднюю школу. Лето он проводит в Герреро. Рождество, День благодарения и Пасху — с губернатором Харрисоном. Губернатор встречался с генералом Позосом лет двенадцать назад, в Вашингтоне, а когда пришло время отправить Хуана на север учиться в колледж, губернатор предложил взять мальчика в свой дом. Тогда Бобу было двадцать один, он как раз уезжал из дома, и Хуан, я полагаю, в каком-то смысле заменил им сына.

— Пока я что-то не улавливаю, при чем тут Хоннер с его ребятами, а до Акапулько — так и вообще далеко.

— Хорошо, хорошо, я как раз подхожу к этому. Я должна еще много чего рассказать тебе о губернаторе Харрисоне, но, поверь мне, все это необходимо, если ты хочешь понять, что здесь творится.

Грофилд вздохнул и пожал плечами.

— Валяй продолжай, — сказал он, хотя все это интересовало его куда меньше, чем можно было бы предположить. И количество действующих лиц, и общие подробности, и полнота фона — все говорило за то, что Элли не врет. Он поверил ей или готов был поверить с самого начала: ложь всегда звучит более складно и продуманно.

— Несколько лет назад, — продолжала она, — губернатор купил дом в Санто-Стефано, столице Герреро. Летом он обычно обретается там, но иногда наезжает на несколько дней и в любое другое время года. Он заинтересовался Герреро, экономикой страны, ее ресурсами, потенциалом, народом, историей, короче говоря, всем.

— А-а. Собственная маленькая страна. Как раз то, что хотел бы иметь такой человек, о котором ты говоришь.

— Страна не просто нравится ему, — ответила Элли. — Она прямо-таки заворожила его.

Грофилд взглянул на девушку. Она была серьезна, напряжена, взгляд устремлен вперед, скулы отбрасывали маленькие тени, когда на них падал тусклый свет приборной доски. Грофилд тихо сказал:

— Я полагаю, мы подходим к сути.

— Да. Губернатору Харрисону нужно Герреро. Он хочет управлять им сам, сделать страну высокоразвитой и процветающей. Сейчас, когда всем заправляет генерал Позос, губернатор почти ничего не может сделать, но последние восемь лет он занимал самое значительное место в жизни генеральского сына, Хуана. Когда генерал умрет, и власть перейдет к Хуану, а за это можно поручиться, вот тогда Герреро станет личной собственностью губернатора Харрисона. Ключевой фигурой будет Хуан, общественным мнением и бумажными делами займется Боб, сын Харрисона, а сам губернатор может заняться непосредственно народом и вытворять с ним все, что душе угодно.

— Король Люк Первый? Она покачала головой.

— Нет. Ему не нужны слава и привилегии. Ему даже не нужна власть, во всяком случае, для личных целей. Губернатор хочет только служить народу. Я слышала его речи на эту тему, Алан. Он не краснобай. Он хочет поднять уровень жизни в Герреро, хочет, чтобы там были хорошие школы, хорошие дома, все хорошее. И он не впадает в самообман. И, если сможет добиться своего, народ Герреро и впрямь заживет по-человечески. Через десять лет он мог бы сделать эту страну самой передовой в Центральной, а может, и во всей Латинской Америке.

А сейчас там чуть ли не самый низкий уровень жизни во всем Западном полушарии.

— Выходит, он хороший человек?

— Нет. Он хочет вершить дела, но он не добрый дядюшка. Он… ты должен понять, что эта мысль владеет им уже далеко не первый год. А при том образе жизни, который ведет генерал Позос… Только Чарлз Лафтон мог бы сделать его кинобиографию. Да еще возраст. Генералу под шестьдесят. Похоже, ждать осталось недолго. Но ведь какая штука: годы идут, Позос знай себе живет, и губернатору Харрисону приходится ждать.

— По-моему, мы уже приближаемся к развязке.

— Да, именно так. В этом году Хуан оканчивает колледж. Губернатор хотел, чтобы он продолжил учебу в аспирантуре, но Хуан сказал: нет. Он собирается вернуться в Герреро и поселиться там. Очень скоро губернатор утратит свое влияние на юношу. Хуан будет предоставлен самому себе и, возможно, вырастет в настоящего государственного мужа.

— Губернатор не может ждать.

— Да. И он отдает себе отчет в том, что задуманное им безнравственно, но считает, что обстоятельства оправдывают его. Убрать генерала — меньшее зло, чем оставить его в покое. Это первый довод. Сиюминутная безнравственность — ничто в сравнении с тем благом, которое она приносит народу Герреро в конечном счете. Это второй довод. А третий состоит в том, что в цивилизованном мире генерала уже давно казнили бы за его злодеяния, так что можно считать это просто запоздалым торжеством справедливости.

Грофилд ухмыльнулся.

— Непременно попрошу губернатора научить меня казуистике.

— Он в этом очень силен, в основном потому, что вооружен искренней верой. — Она заколебалась, будто на краю обрыва, и добавила вполголоса:

— И он умеет убедить других, подчинить их себе. Он сильная личность.

— Иными словами, он не сам делает все это, а убедил кого-то другого вкалывать за него.

— Вот именно.

Грофилд ждал, но она больше ничего не сказала. В конце концов он спросил:

— Кого же?

— Одного эскулапа, — ответила она. — Своего домашнего врача. Когда губернатор будет заправлять Герреро, этот врач возглавит Министерство здравоохранения, создаст больницы и клиники, даже учредит медицинское училище. Они обсуждают это уже много лет. Врач не меньше губернатора увлечен этой идеей, у него уже даже есть чертежи больниц, списки персонала американских лечебниц и университетов, людей, которых он хотел бы нанять.

— Эдакое примерно-показательное предприятие.

— Вот-вот! В том-то и беда с ними: на народ им обоим наплевать! Население — да, но не народ, не личности, мужчины и женщины. Для них это всего лишь население, земли, ресурсы, гавани, реки, здания.

Грофилд немного поторопил ее, сказав:

— Так или иначе врач намерен сделать все сам.

— Да. Генерал Позос нездоров. Он и не может быть здоров при той жизни, которую ведет. Этот врач время от времени пользовал его, а теперь согласился отправиться в Герреро и стать лечащим врачом Позоса. Генерал, разумеется, в восторге.

— И каков же план? Несчастный случай?

— О нет. Просто угасание. Генерал Позос лишится здоровья, его одолеют всевозможные недуги с осложнениями. Он не протянет и трех месяцев. Личный врач, который ежедневно видится с пациентом, может убить его тысячей разных способов.

— О-о, — протянул Грофилд и включил обогреватель. — Это что-то новое

— Последняя разработка. Генерал сейчас на яхте совершает двухнедельную прогулку вдоль тихоокеанского побережья. В пятницу он высадится на берег…

— В Акапулько.

— Да. Да, ты знаешь, что Мексика тоже разделена на штаты, и Акапулько находится в штате Герреро.

— Название, как у его страны.

— Верно. Поэтому генерал частенько там останавливается на день-другой, чтобы поглазеть на женщин в купальниках и выбрать одну-двух. Он превращает это в показуху. Смотрите, мол, как дружат народы двух Герреро, страны и штата, как они идут рука об руку, и так будет вечно. Обычно он произносит речь и дает званый завтрак. Жителям Акапулько это нравится, поскольку это курортный городок, а живописные церемонии, связанные со знаменитостями, в любом курортном городке всегда приветствуются.

Грофилд спросил:

— И ты, узнав об этом плане, решила поехать в Акапулько в пятницу и предупредить генерала, чтобы он держал ухо востро?

— Как-как?

— Востро. Это разговорное выражение, не волнуйся. Оно означает «быть бдительным».

— Ах, вон как. Да-да, именно это я и хотела сделать.

— И вот губернатор Харрисон, прознав о твоих намерениях, нанял Хоннера, чтобы тот остановил тебя. У Хоннера открытая чековая книжка с подписью работодателя, и он может нанять столько бандитов, сколько ему понадобится.

— Да. Хоннер — частный сыщик из Филадельфии. Во всяком случае, так он себя называет. Он и прежде делал для губернатора грязную работу.

Грофилд посмотрел на дорогу, двухрядное асфальтовое шоссе, идеально прямое. По обеим его сторонам простиралась холмистая засушливая равнина, по сути дела, безжизненная. Очень-очень редко тут и там мерцали огоньки, то слева, то справа появлялись язычки пламени свечей в окнах одиноких глинобитных хижин. Иногда мимо проносились чадящий грузовик или торопливая легковушка — это случалось примерно раз в десять минут. Все они направлялись на юг. Местность вокруг была скудная, невзрачная, безводная и безлюдная — ни городков, ни придорожных ресторанчиков или закусочных, никаких заправочных станций, перекрестков, харчевен. Если тут их догонит Хоннер со своими людьми, хуже места не придумаешь.

Глядя в зеркало заднего вида, Грофилд гадал, под тем ли углом оно стоит: он не видел ничего, кроме стены мрака. Схватившись за руль левой рукой, он быстро передвинулся, изогнулся и посмотрел в заднее стекло. Зеркало не лгало: видимость была не больше, чем на фут. Дорога, окрашенная светом стоп-сигналов, казалась мрачно-багровой. А за этим пятном до самого края света простиралось черное, пустое и слепое ничто.

Грофилд снова посмотрел вперед. Элли тоже оглянулась и спросила:

— В чем дело?

— Ни в чем. Я размышляю, только и всего. Он думал о ее рассказе. Грофилд верил ей-и тому, что она рассказала, и тому, как рассказала. По ходу рассказа она иногда колебалась, и это наводило на мысль, что Элли говорит не всю правду, но он был убежден, что хотя бы часть правды она ему открыла.

И тем не менее оставались вопросы. И Грофилд решил задать ей один.

— Ты берешь на себя столько хлопот, ты рискуешь головой. Думаешь, оно того стоит?

— Что-что?

— Зачем пытаться спасти жизнь генерала Позоса, рискуя собственной? Если он такой подонок, зачем тебе это?

— Потому что он человек. Потому что ни один человек не должен лишать другого жизни, это анархия, это…

— Хорошо, хорошо, хорошо! — Он понял, что сейчас начнется проповедь на тему «не судите, да не судимы будете», а Грофилд предпочел бы обойтись без этого. Он спросил:

— Ну, а тебе-то генерал кем приходится? В каких вы отношениях?

— Мы встречались, только и всего. «Привет, как здоровье, славная погода». На приемах и при сходных обстоятельствах.

— Тогда как ты с этим связана? Ты знаешь, о чем они болтают, ты слышала, как губернатор говорил о том, что он собирается сделать с Герреро. Какова твоя роль во всем этом? Ты дочь губернатора?

— Нет. Дочь врача.

Грофилд посмотрел на нее и понял, что она говорит серьезно: глаза ее были широко раскрыты. Он снова уставился на дорогу.

— Большой Эд Фицджералд?

— Доктор Эдгар Фицджералд. Его считают выдающимся врачом. Он мой отец.

— Он знает о Хоннере и о…

— Нет. Я знала, что творится неладное и папа встревожен. В конце концов он рассказал мне, что они собираются сделать. Что он собирается сделать. Я пыталась его отговорить, заставить подумать, осознать, что он замыслил, но он ослеплен иллюзией доброго дела и грядущего всеобщего блага…

— Цель оправдывает средства. Она горько улыбнулась.

— Он сказал мне, что в Библии об этом говорится дважды. Первый раз — положительно, второй — отрицательно. Там утверждается, что цель не оправдывает средства, но говорится, что всякое дерево познается по плодам его. Стало быть, от хорошего дерева и плоды хорошие, а значит, цель оправдывает средства.

— Он похоронил свою совесть под тонною ничего не значащих слов.

— Щедро сдобренных идеалами. Я заявила ему, что предупрежу генерала Позоса, когда он прибудет в Акапулько. Понимаешь, я не знаю, как увидеть его раньше, он где-то в Тихом океане, с кучей шлюх. Поэтому я пригрозила, что поеду в Акапулько, а он попытался запереть меня в моей комнате, но я оттуда выбралась. Тогда отец, наверное, все рассказал губернатору, это вполне в его духе. Губернатор его успокаивал, говорил ему этим своим добрым, тихим, доверительным голосом, обняв за плечи:

«Да не переживай ты, Эд, найдем мы твою маленькую девочку, отвезем в безопасное место, и ничего с ней не случится». А потом сказал Хоннеру: «Найди эту маленькую сучку, неважно, во что это обойдется. Не подпускай ее к Позосу». А когда Хоннер пожелал узнать, в каких пределах он может действовать свободно, губернатор улыбнулся ему и сказал: «На ваше усмотрение». Такие у него взгляды: зло, творимое во благо, оправданно. Вы нанимаете человека, сообщаете ему вашу благую цель, а когда он спрашивает, как добиться этой благой цели, вы говорите ему: «На ваше усмотрение». Сейчас это следует понимать так: если получится, оставьте ее в живых, но главное — не дать ей поговорить с генералом Позосом.

— А если они решат, что тебе надо убрать? Что тогда сделает твой отец?

— Ничего. Он об этом и знать не будет. Они найдут, как это обставить. Я просто исчезну, никто ведь не знает, где я. «О-о, она просто обиделась и убежала. Скоро объявится». А когда генерал будет мертв, это и вовсе перестанет иметь значение.

— М-да. — Грофилд призадумался. — У меня еще один вопрос.

— Ради Бога.

— Почему ты легла со мной в постель? Я подумал, это своего рода подкуп, хотя бы отчасти, чтобы удержать меня при себе, но сейчас такое объяснение уже не годится. Ты бы не пошла на это, чтобы спасти генерала Позоса, не тот он Священный Грааль, чтобы ради него приносить себя в жертву.

Элли улыбнулась.

— Тебе бы следовало быть более высокого мнения о себе.

— Я знаю себе цену. Поэтому подумал, что это обоюдовыгодная взятка и что ты это понимала.

— Ха! Не слишком-то ласкай себя, язык натрешь. Хочешь сигаретку?

— Да. И ответа тоже.

— Отвечу, не волнуйся. — Элли закурила две сигареты, и когда обе взяла в рот, они стали похожи на клыки моржа. Протянув одну Грофилду, она выпустила облачко дыма и сказала:

— Я полагаю, отчасти наша близость объясняется реакцией. Мы были в безопасности, или, во всяком случае, думали так, я была преисполнена благодарности, а угар прошел. Для психолога не тайна, что люди, избежавшие смертельной опасности, тотчас начинают думать о сексе. Закон сохранения вида или что-то в этом роде.

— Люди думают о сексе постоянно. Я хочу знать, почему ты превратила мысли в поступки.

— Ну, частично поэтому. А так же, как я говорила, из чувства признательности. А может, даже и в целях подкупа. Самую малость. Но в основном… — Она одарила его кривой улыбкой и теплым взглядом. — Из-за любопытства.

— И ты его удовлетворила?

— Мммммм.

Грофилд ухмыльнулся.

— Думаешь, не все еще познано?

— Не знаю. Задашь мне этот вопрос, когда доберемся до места. Куда мы едем?

— В Сан-Луис-Потоси. Рубин во лбу старой Мексики.

Она небрежно махнула рукой, в которой держала сигарету, и сказала по-испански:

— Браво!

Глава 9

— Насколько я понимаю, — сказал Грофилд, почесывая затылок и изучая карту, — мы можем оставить Мехико-Сити в стороне и проехать через городок под названием Толука, что на шоссе 55, а оттуда — в Тахко, правда, от Тахко до Акапулько ведет только одна дорога, и от Хоннера на ней никуда не деться, как от разделительной белой полосы.

Они сидели на террасе своего гостиничного номера. Сан-Луис-Потоси, старый тесный живописный городок с узкими улочками и зданиями в стиле Старого Света, лежал перед ними, будто испанский район Парижа в каком-нибудь мюзикле, снятом студией «Метро Голдвин Мейер». Они приехали сюда в среду вечером, а сейчас было утро четверга, девять часов. Пора уезжать. Яркий солнечный свет падал на разложенную перед ними на столе карту и сдвинутые в сторону тарелки, оставшиеся после завтрака. В чашках из-под кофе набралась уже целая куча сигаретных окурков.

Элли сказала:

— Должен быть какой-то другой путь, Алан. А мы не можем отсюда направиться прямо к океану, а потом вдоль побережья? Ну почему нет? Смотри, мы едем отсюда в Агвакальентес, оттуда в Гвадалахару, дальше — в Колиму, а оттуда — в Текоман на побережье.

— Да уж конечно, — ответил он. — А дальше, как видишь, недостроенная дорога до самой Акилы, а потом и вовсе бездорожье.

— А что это за пунктирная линия от Акилы до… что это за местечко? Плайя-Азуль?

Он посмотрел на надписи и сказал:

— Эта дорога еще только в проекте, она пока не построена.

— А не могли бы мы там проскочить? Возможно, удастся взять напрокат «джип». Может, там песок…

— А может, и джунгли. Кроме того, эта пунктирная линия пересекает две реки, милая, и я ручаюсь, что ей это сделать гораздо легче, чем нам.

— Тьфу! — Она загасила окурок в кофейной чашке и тут же закурила новую сигарету. — Должен же быть какой-то выход!

— Поезд и самолет исключаются, — сказала Грофилд. — Они наверняка следят за вокзалами, мы туда и не сунемся. Придется попробовать пробраться на машине, больше ничего не остается. До Тахко мы скорее всего доберемся без особых сложностей, а вот потом они могут возникнуть.

— Могут возникнуть?

— Наверняка. Но попытаться надо. Она снова склонилась над картой.

— А если отправиться в объезд, приблизиться к побережью с юга и ехать на север? Там что, тоже нет дороги?

— Нет. Смотри.

Она посмотрела и ничего не увидела. Посмотрела еще раз и опять не увидела ничего. Наконец она подняла голову и сказала:

— Ну что ж, сдаюсь. Нам надо в Акапулько, и ехать придется единственным путем, а уж как это у нас получится, даже не представляю.

— Знаешь, что мы сделаем? — сказал он. — Мы доедем до Тахко, а потом произведем разведку местности. Мы не можем строить планы, пока не узнаем, где противник. А они должны быть южнее Тахко, потому что с юга туда ведут несколько дорог, которые сходятся недалеко от… что это? Игуала? Им нет смысла следить за тремя дорогами, когда они могут остановиться несколькими милями южнее и следить только за одной.

— Ну что ж. Хотя я уже ни на что не надеюсь.

— Зато я надеюсь, — ответил Грофилд. — Кроме всего прочего, если дело выгорит, это поможет мне разрешить мои маленькие затруднения.

— Какие еще затруднения?

— Я же в этой стране нелегально. У меня нет ни документов, ничего. А значит, мне будет трудновато незаметно выбраться из Мексики. Если ты думаешь прорваться к генералу Позосу и убедить его, что мы не врем, генерал, по идее, должен будет испытать признательность к тебе и чувствовать себя твоим должником. И отплатит, указав какой-нибудь дипкурьерский маршрут, по которому я смогу пробраться обратно в Штаты. Верно?

Элли улыбнулась.

— Хорошо, — сказала она. — Личный интерес всегда помогал людям делать все, на что они способны.

— Правда? Опять начинаешь умничать? Она посмотрела на него и прищурилась.

— Ты правда женат?

— Да.

— А тебе не следует позвонить жене, послать ей телеграмму, как-то дать знать о себе?

— Нет. Я сказал ей, что уезжаю, а она в курсе моих дел и потому знает, что не получит от меня никаких вестей до моего возвращения.

— Но я-то не в курсе твоих дел.

— Ты не моя жена.

Она откинулась на спинку стула, разглядывая его, и сказала:

— Хотелось бы мне когда-нибудь накачать тебя эликсиром правды и заставить рассказать подлинную историю своей жизни. Уверена, в ней немало любопытного.

— Это появилось только после нашей встречи. Ты допила кофе?

Она заглянула в чашку, набитую мокрыми окурками.

— Фу-у! Ты что, шутишь?

— Тогда поехали. — Он сложил карту. Она спросила:

— Сверим часы?

— После того, как наденем маски.

— Да-с, сэр. Господин Болтун. Грофилд засмеялся и сказал:

— С тобой так весело, Элли, дорогая. Жаль, что тебя вот-вот прикончат.

Глава 10

Грофилд шел по торговой улочке для туристов. Лавочки справа и слева торговали изделиями из серебра. Тахко был не только национальным памятником Мексики, но и вотчиной ее среброкузнецов. На углу Грофилд вдруг увидел такси, старенький, мятый «шевроле», за баранкой которого сидел плотно сбитый мужчина, похожий на медведя. Грофилд просунул голову в окошко и сказал:

— Хочу съездить за город.

Водитель повернул голову и посмотрел на Грофилда с видом человека, единственное земное достояние которого — терпение и время.

— Куда?

— Через Игуалу и немного дальше по дороге на Акапулько. Всего несколько миль. А потом снова вернемся сюда.

Водитель подумал-подумал и сказал:

— Десять песо. Восемьдесят центов.

— Идет, — согласился Грофилд, открыл заднюю дверцу и влез в салон.

Медленно, то и дело переключая передачи, водитель повел свой «шевроле» к южной окраине города.

Грофилд откинулся на спинку сиденья и нацепил темные очки. Оставшаяся в городе Элли ждала в туристском ресторане, ее светлые волосы были покрыты белым шелковым платком. «Датсун» стоял в боковой улочке вне поля зрения. Впрочем, вдряд ли стоило переживать из-за машины. Мексика не производит автомобилей, только ввозит их. Небольшую часть импорта составляют дорогие американские лимузины, а маленькие дешевые «датсуны» тут очень популярны и не так бросаются в глаза, как «плимуты» или «форды». К тому же, поскольку на тропическом солнце краска выгорает, тут преобладают машины светлых тонов, поэтому кремовый «датсун» был совсем неприметным.

— Езжайте помедленнее, — попросил Грофилд, когда они выехали из города. — Я ищу своих друзей.

— Пожалуйста. Вы знаете, я когда-то водил такси в Штатах. В Нью-Йорке.

Грофилд не ответил. Он не мог позволить себе отвлекаться на пустые разговоры.

Ссутулившаяся спина водителя и его тяжелое молчание свидетельствовали о том, что он обиделся.

Дорога огибала Игуалу с востока, а примерно милей дальше примыкала к шоссе Мехико — Акапулько. Севернее Игуалы шоссе было платным, а к югу — до самого Акапулько — бесплатным. От Тахко дорога шла под гору, но сейчас вывела на равнину. Они ехали по высокогорному плато, а впереди Грофилд видел громады гор, за которыми раскинулся океан.

— Помедленнее, ладно? — попросил Грофилд. — Мои друзья должны быть где-то здесь.

В Мексике почти все дороги, включая основные магистрали, были двухрядными, и эта не составляла исключения. Она была прямая и ровная, но узкая. По обеим сторонам дороги лежали холмистые возделанные поля, располагались несколько зданий, баров и ресторанов. Машина миновала перекресток, где стояла государственная заправочная станция «Пемекс».

Грофилд едва не прозевал этот темно-зеленый «понтиак». Похоже, он снова был на ходу, коли стоял в тенечке возле полуразрушенной глинобитной хижины без крыши справа от дороги. Краем глаза Грофилд успел заметить его и забился в угол сиденья. Когда такси проехало мимо, он уставился в заднее стекло и смотрел назад до тех пор, пока не убедился, что его не увидели. Впрочем, они искали не его, а либо ее, либо их двоих. Грофилд подался вперед и сказал водителю:

— Ладно, все в порядке, можно возвращаться.

— Я думал, вы ищете друзей.

— Они еще не приехали.

Водитель пожал плечами и развернулся. Проезжая мимо во второй раз. Грофилд увидел, что Хоннер и еще трое парней сидят под низкорослым деревом рядом с машиной. Они могли не суетиться, а просто подождать, зная, что машина у них быстроходнее, чем у Грофилда с Элли. Хоннеру и его дружкам достаточно было сидеть в тенечке и следить за редкими проезжающими машинами. Когда появится их добыча, они могут не спеша встать, отряхнуть брюки, залезть в «понтиак», догнать «датсун», оттеснить его с дороги, и игра будет сделана.

Вот только не все будет так просто, заверил себя Грофилд.

На обратном пути в Тахко дорога шла в гору. Грофилд предпринял запоздалую попытку поболтать с водителем о том, как он работал таксистом в Нью-Йорке. Но время было упущено. Водитель обиделся и наотрез отказывался поддерживать беседу. И он, и Грофилд испытали облегчение, когда вернулись в город и расстались.

Грофилд застал Элли за чашкой остывшего кофе. Она по-прежнему курила сигарету за сигаретой. Он сел и сказал:

— Я нашел их. Они не думают, что мы появимся так скоро, но, на всякий случай, прикатили загодя.

— И что теперь?

— Вернемся в тот мотель, который мы видели, снимем номер и подождем.

— Как долго?

— Думаю, до трех часов ночи. Вполне достаточно. Элли задрожала.

— Прекрасная мысль.

— Давай надеяться, что она не придет в голову Хоннеру.

Глава 11

— Вернусь, как только смогу, — сказал Грофилд.

— Хорошо.

Он захлопнул дверцу, свет в салоне погас и воцарился мрак. Грофилд выпрямился, чтобы сориентироваться, и оперся о крышу машины. Он ждал, пока глаза привыкнут к темноте, но они все никак не привыкали. Серп луны нынче ночью был даже тоньше, чем накануне, а искусственное освещение, похоже, отключили во всем мире.

Была половина четвертого утра, и «датсун» стоял на земле рядом с дорогой чуть севернее хижины, возле которой Грофилд днем видел «понтиак». Выехав из Тахко, они не встретили ни одной машины. Казалось, они стоят на каменной глыбе в поясе астероидов.

Вскоре Грофилд начал мало-мальски отличать ровную, прямую дорогу от менее ровной и не такой черной земли. Отойдя от машины, он ступил на асфальт и медленно пошел вперед, стараясь не сбиваться на обочину, чтобы под ногами не хрустела земля.

В одном заднем кармане лежала «беретта», в другом — флакон бензина. В левом брючном кармане — складной нож, в правом — полоска ткани, оторванная от тенниски, и спички. В левой руке Грофилд держал еще один кистень, сделанный из куска мыла и носка. Он считал, что подготовился к любым неожиданностям.

Впереди тускло мерцал какой-то огонек. Грофилд шел ему навстречу, очень осторожно, надеясь, что никакой ночной водитель не промчится мимо именно сейчас, ослепив его светом фар. Но в ночи не слышалось ни звука, не было ни одного признака жизни. Грофилд крался сквозь мрак к этому мерцающему огоньку.

Свет падал из хижины без крыши. Грофилд тихо и осторожно подобрался поближе; в голове у него звучала музыка из кинофильма, а сам он был индейцем из племени апачей, подкрадывавшимся к каравану фургонов. Он шел размеренно и бесшумно, как умеют делать только краснокожие, для которых лес — дом родной.

В хижине стоял стол, а на нем свечка. Громилы сидели на стульях, трое — Хоннер и два его приятеля — дулись в карты, четвертого громилы нигде не было.

Грофилд обошел хижину, подобрался к «понтиаку», и тут услышал голоса. Он остановился, вздрогнул и прислушался.

В «понтиаке» сидели два парня и разговаривали, как разговаривают люди, которым осточертело ждать, а запас забавных анекдотов уже иссяк. Значит, всего их пятеро, на одного больше, чем было днем.

Нет, шестеро. Шестой появился на дороге, светя себе фонариком. Он неожиданно вынырнул из тьмы. Грофилд скорчился за «понтиаком» и принялся ждать, обратившись в слух.

Парень с фонариком сказал:

— Ну вот, время вышло. Вылезай оттуда, хоть ненадолго.

— По-моему, они вообще не будут тут проезжать.

— Ну и что? Твоя очередь топтаться на дороге.

— Марти, пойдем со мной, составь компанию.

Тут раздался третий голос — другого парня, сидевшего в машине.

— Еще чего. Там холодно.

После недолгого препирательства произошла смена караула, и новый часовой с фонариком пошел по дороге. Снова стало темно, и двое в машине, закурив сигареты, продолжали прерванный разговор.

Машин было две. В тусклом свете фонарика Грофилд успел увидеть вторую, стоявшую чуть правее, «Мерседес-бенц 230SL», скоростная спортивная модель.

Днем машина, должно быть, стояла где-то дальше по дороге. Если бы тогда Грофилд вывел из строя «понтиак», этот «мерседес» нагнал бы его через две-три мили. Но сейчас громилы сошлись вместе, чтобы скоротать темную мексиканскую ночь.

Грофилд вытащил нож, раскрыл его и пополз к «мерседесу». Пока двое в «понтиаке» болтали, заглушая шумы и кряхтение Грофилда, он проколол все четыре колеса. Теперь машина раньше утра с места не тронется.

Проколоть шины «понтиака», пока в нем сидели двое парней, Грофилд не мог: они бы почувствовали, как осядет машина. Придется принять более жесткие меры. Грофилд отполз за дерево и стал готовиться.

Флакон с бензином, тряпица и спички, все это в совокупности представляло собой усладу революционера — самодельную ручную гранату, оружие, которое когда-то называли «молотовским коктейлем». Грофилд высунулся из-за дерева, поджег тряпицу и швырнул флакон.

Мир наполнился красным и желтым светом. Послышались два взрыва, один за другим — сначала рванул «молотовский коктейль», потом бензобак «понтиака». Яростно пылающие огненные шары полетели во все стороны. Грохот еще не стих, а Грофилд уже сорвался с места и побежал.

У него было примерно полминуты, потом они опомнятся и кинутся в погоню. За это время он вполне успеет укрыться в темноте, а потом им будет чертовски трудно отыскать его.

Грофилд чуть не пробежал мимо собственной машины, потому что мчался по асфальту вслепую, но Элли опустила стекло и, услышав шаги, хриплым шепотом позвала:

— Сюда! Сюда!

Он шел, вытянув руки в стороны, ничего не видя. Наткнувшись на машину, Грофилд открыл дверцу. Загорелся свет в салоне, внезапно сделав осязаемым этот кусочек пространства, и Грофилд увидел ее лицо, бледное и испуганное.

— Что ты сделал?

— Получил фору. Пусти-ка меня за баранку. Она передвинулась, и он влез в машину, запустил мотор, захлопнул дверцу, но фары включать не стал. Впереди колыхалось красно-желтое зарево. Он поехал в ту сторону, более-менее держась дороги.

«Понтиак» горел, будто полено, которое сжигают на святки. В мутном свете фигуры суетившихся вокруг него людей были похожи на размахивающих руками героев мультфильмов. Они заметили пронесшийся мимо «датсун» и бросились в погоню. «Мерседес», переваливаясь, тащился к дороге, будто барсучья гончая с перебитыми ногами.

— Пригнись! — крикнул Грофилд. — Пригнись! Они пронеслись мимо, втянув головы в плечи. Грофилд давил на газ. Выстрелов они не слышали, но в окнах появились дырки, что-то глухо ударило по дверце.

Но вот все позади. Грофилд включил фары и увидел, что дорога сворачивает налево и идет в гору.

— Боже мой! — воскликнула Элли, глядя на маячившую сзади красную точку. Вскоре и она исчезла из виду.

— Акапулько, — сказал Грофилд.

ЧАСТЬ III

Глава 1 АКАПУЛЬКО. Пятница, 7.45 утра

Губернатор Люк Харрисон вышел из коттеджа на солнышко, поглазел немного на синее-синее море, потом уселся за столик, накрытый для него у бассейна. Вода в бассейне тоже была синей, но с зеленоватым оттенком. Два официанта принялись подавать завтрак.

Губернатор был высок, крепко сбит, а физкультура и сила воли вот уже много лет помогали ему поддерживать хорошую форму. Портной в нем души не чаял: хоть один клиент не вынуждал его изощряться, придумывать одежду, которая приукрашивала бы фигуру. Основными достопримечательностями его лица были модный квадратный подбородок и удивительно честные голубые глаза. Нос, возможно, был чуть коротковат, а губы слишком тонкими, но в общем и целом выглядел он именно так, как и должен был выглядеть политикан, тяготеющий к государственной деятельности, бывший губернатор и человек, по-прежнему сохранявший влияние в высших партийных эшелонах, но отнюдь не незаменимый.

Завтракая и поглядывая на море, губернатор старался не думать о прошлых разочарованиях, о теперешних опасностях, о неуверенности в будущем. Тревожное пробуждение, тревога во время еды, тревога из-за собственной беспомощности — все это вредно отражалось как на телесном, так и на душевном здоровье.

Отель «Сан-Маркое» был самым подходящим местом, чтобы развеять тоску, а завтрак таял во рту. «Сан-Маркое» считался отелем, но на самом деле был чем-то большим, чем просто гостиница. Главный корпус, стоявший на склоне, был двухэтажный, аляповатый, со множеством столовых, игровых залов, контор и так далее. Постояльцы жили в зданиях поменьше, разбросанных по склону крутого холма позади главного корпуса и соединенных между собой пестрыми дорожками из сланца. Это были квадратные двухэтажные домики на четыре номера каждый, длинные приземистые бунгало на два номера и коттеджи на одну семью — в одном из них сейчас остановился губернатор, а по соседству, в таком же, все еще спал доктор Фицджералд.

Все эти здания удачно вписывались в рельеф каменистого склона, они были оштукатурены и окрашены в розовый цвет. Перед каждым располагался небольшой бассейн, выложенный розовым кафелем.

Рядом с главным корпусом стояли переоборудованные «джипы», называемые «пляжными багги». Розовые, под розовато-голубыми жестяными крышами. Любой гость «Сан-Маркоса» имел право бесплатно пользоваться одним из этих багги, и они то и дело сновали туда-сюда по Акапулько.

Сам город Акапулько был построен на полого изогнутой полоске песка в горной теснине. Горы окружали его с трех сторон, будто темно-зеленый театральный занавес, над ними нависло светло-голубое тропическое небо, а с четвертой стороны, с юга, простиралась бескрайняя синяя ширь Тихого океана. Отсюда, с холма на восточной окраине, открывались самые лучшие виды, и губернатор с удовольствием глазел на море, поглощая завтрак.

Два официанта, один — мексиканец из Чильпансинго, второй — эмигрант из Герреро, сбежавший восемь лет назад от тайной полиции генерала Позоса, подавали еду ловко и молча. Губернатор даже не замечал присутствия официантов.

За кофе и сигарой — первой за день, — которыми завершился завтрак, он впервые обратился мыслями к обуревавшим его тревогам. Во-первых, Эдгар, во-вторых, его дура-дочь, в-третьих, Хуан, в-четвертых, молодой Боб и, в-пятых, его виды на будущее. Все было так неопределенно, зыбко, сложно, излишне запутанно и беспорядочно.

Почему бы старому ублюдку просто не умереть своей смертью, да и дело с концом? Это было бы проще всего, это принесло бы всем им освобождение. И не надо думать, как поддержать в Эдгаре боевой настрой, не надо бояться, что Эллен Мэри все испортит, что Хуан отвернется от губернатора, а Боб, который совсем рядом, догадается о том, что происходит на самом деле.

Но ничто не бывает легко и просто. Попыхивая сигарой, вглядываясь в морской простор, но давно ничего не видя перед собой, губернатор все мусолил мысль о том, что в жизни ничего не бывает легко и просто, что ни одно деяние не может быть во всех отношениях добрым или во всех отношениях дурным, что…

И все эта девица, надо ее найти, схватить, спрятать, пока дело не будет сделано и не станет достоянием истории. Тогда все другие тревоги отойдут на задний план, обретут свой действительный масштаб. Но девицу надо найти во что бы то ни стало.

В пять утра его разбудил истеричный звонок Хоннера. Девчонка и этот неведомо где подцепленный ею гастролер прорвались в Игуалу и теперь ехали на юг. Длина дороги составляла двести пятьдесят миль, но она была узкой, извилистой и проходила через самую дикую горную страну в мире: вряд ли они преодолеют ее быстрее, чем за семь часов, а значит, сюда прибудут не раньше десяти.

Едва ли они доберутся так далеко. Губернатор велел Хоннеру сделать то, что ему следовало сделать в первую очередь: позвонить своим людям здесь, в Акапулько, и попросить их отправиться на север, как только рассветет. Если Хоннер будет ехать с севера, а остальные — с юга, они схватят девчонку где-то на полпути, возможно, меньше, чем через час. А может, уже схватили, просто поблизости нет телефона, и неоткуда позвонить.

Эта мысль взбодрила его. Бросив взгляд направо, он увидел приближавшегося со стороны соседнего коттеджа Эдгара Фицджералда и улыбнулся. Нынче утром доктор выглядел изнуренным, костюм висел мешком на мощном теле, седые волосы были растрепаны. Тем не менее, опускаясь на соседний стул, доктор сказал:

— Не надо так на меня смотреть. Люк. Сегодня я в полном порядке.

— Хорошо. Ты превзошел все мои ожидания. Хочешь кофе?

— Нет. Есть новости?

— Ни словечка. Может, она и не в Мексике вовсе. Скорее всего она в Нью-Йорке, занимается самоедством. Она объявится после того, как все это закончится.

Врач покачал головой.

— Она никогда не простит меня, Люк, я знаю. Я уже смирился с этой мыслью. Она никогда не поймет и не простит меня. — Мимолетная улыбка получилась весьма кислой. — Ты ставишь меня перед горьким выбором, Люк, — заявил доктор. Глаза его покраснели, как после бессонной ночи.

— Мы исполняем свой долг, — ответил губернатор. Эта фраза набила оскомину, он повторял ее раз пять во время споров, когда убеждал Эдгара, а потом поддерживал в нем это убеждение. К этой фразе, по мнению обоих, и сводился весь их спор.

Врач кивнул.

— Да, я знаю. Но это трудно, чертовски трудно. Я буду рад, когда все кончится. Ты и не представляешь себе, как я обрадуюсь.

Оба похоронили жен. Губернатор — семь лет назад, доктор — четыре года спустя. И теперь они научились понимать друг друга почти без слов, как иногда бывает у вдовцов, связанных долгой дружбой. Поэтому губернатор знал, что творится в мыслях доктора, и был огорчен, даже искренне раскаивался в том, что друг страдает из-за него. Но все равно и пальцем не шевельнул бы, чтобы что-то изменить: он не даст себе послабления.

Губернатор сказал:

— Когда мы оба приступим к работе, когда все будет в прошлом, а мы займемся делом, раны затянутся.

Доктор промолчал. Он смотрел на море. Потом проговорил:

— Вон они.

Губернатор поднял глаза и увидел яхту генерала Позоса, белую и сверкающую, роскошную, красивую, чистенькую. Она медленно входила в гавань. Непереваренный завтрак превратился в желудке губернатора в твердый комок. Губернатор услышал странный сдавленный звук и повернулся. Сидевший рядом доктор Фицджералд вдруг заплакал.

Глава 2

Генерал Луис Позос развалился на своей кровати между двумя женщинами, которые чертовски ему надоели. К тому же он знал, что нынче утром никуда не годен как мужчина, и это еще больше бесило его, поскольку половое бессилие всегда повергало его в страх, а страх переходил в отвращение, которое, как ему казалось, вызывали в нем эти томные, теплые, мягкие, пахнущие мускусом тела двух женщин. Они вызывали в нем отвращение, а он лежал между ними навзничь, и их тела льнули к его бокам. Он облизал языком свои густые черные усы, приподнял голову и плюнул в лицо женщине, лежавшей справа.

Но это ее не разбудило. Белая ленточка слюны потянулась вниз по щеке, вдоль носа, по покрытой пушком коже между носом и верхней губой и, наконец, лениво упала на серую и мягкую простыню.

Он снова откинулся на подушку, уже усталый. Усталый, скучающий, раздраженный и злой. В каюте было слишком жарко, тела, прижимавшиеся к нему, были слишком горячими. У него ныла голова, болел живот. Саднил левый глаз. Он толком не отдохнул. Он испытывал половое бессилие.

Генерал поднял руки, соединил локти над грудью и резко, яростно развел их, ударив обеих отвратительных женщин по тяжелым налитым грудям, отчего они наконец проснулись.

Пробудившись, обе сели на постели в легком недоумении. Та, что была слева от генерала, затараторила по-испански, а та, что справа, залаяла по-голландски. Во внезапном приливе еще большего раздражения, изнеможения, ярости и невыносимого омерзения генерал Позос начал дубасить по кровати кулаками, коленями, пятками и локтями; он брыкался, дрался, лягался и пихался, пока не сбросил обеих женщин с кровати на палубу.

Это рассмешило его. Генерал тотчас снова откинулся на подушки, разинул рот и заржал каким-то странным гнусавым тревожным хохотом, похожим на сухой кашель. Можно было подумать, что это смеется канюк-падальщик. Генерал лежал навзничь, держась за живот, и ржал, а две женщины поднялись с палубы и стояли, огорченные и опечаленные, потирая ушибленные места. Они переглянулись, потом посмотрели на генерала, затем на палубу. Обе были унижены, и им хотелось одеться, но ни одна не смела сделать это, пока генерал не даст понять, что они ему больше не нужны.

Когда приступ смеха прошел, генерал вдруг почувствовал, что теперь он в добром расположении духа. Он принялся лениво чесать свои телеса, как истинный гедонист, потом попросил женщин подать ему халат. Голландка принесла его, и генерал поднялся с постели.

Он был невысокого роста, но широк в кости. При любом образе жизни генерал все равно был бы похож на бочонок, а поскольку жизнь свою он проводил в праздности, увеселениях и плотских утехах, его коротенькое туловище с годами покрылось многочисленными слоями жира, поэтому недавно один политический противник, а их у генерала были тысячи, обозвал его «волосатым пляжным мячом». Лицо отражало его дикий норов, а руки генерала были гораздо мягче и мясистее, чем руки любого его знакомого.

Когда он встал с постели и надел халат, две женщины поняли, что можно начинать поиски собственной одежды. Они одевались под добродушную ласковую болтовню генерала, вещавшего, что сегодня они сойдут на берег в Акапулько, одном красивом мексиканском городке, где живут богатые и счастливые люди и где он с ними распрощается. Да, это печально, но никуда не денешься: он больше не нуждается в их услугах. Кто-нибудь из обслуги яхты позаботится о них, обеспечит их деньгами и документами и с радостью ответит на любые их вопросы, если таковые возникнут. Ну, а ему, генералу, очень грустно расставаться с двумя такими обворожительными юными дамами, но это судьба, а раз так — прощайте.

То есть до новых встреч.

Обе достаточно долго общались с генералом и знали, что он болтает без умолку, а когда дает понять, что разговор окончен, лучше сразу же уйти. Они как можно короче попрощались и покинули каюту. Честно говоря, обе испытали облегчение, узнав, что их отношениям с генералом пришел конец, поскольку им была известна сплетня, основанная, как оказалось, на действительном событии, о том, что однажды генерал в припадке жуткого омерзения выбросил одну женщину за борт прямо посреди Тихого океана. Естественно, тотчас были налажены поиски, но несчастную молодую женщину так и не нашли. Поскольку официально ее не было на борту, а путешествовала она к тому же под вымышленным именем, происшествие это не получило никакой огласки, но слухи подобны сорнякам, появляющимся в самых лучших огородах, и генеральский огород не был исключением.

Когда женщины ушли, генерал позвонил своим камердинерам, двум худощавым, молчаливым, запуганным молодым военнослужащим армии Герреро, жалованье, подготовка и довольствие которых были обеспечены военной помощью Соединенных Штатов. Они быстро, но с величайшей осторожностью одели своего генерала и молча удалились. Генерал был в мундире, который проносит до обеда, а потом облачится в менее формальный гражданский костюм. Сегодня мундир был темно-синий, с золотой оторочкой, с отделанными золотой бахромой эполетами, золоченой портупеей, декоративной саблей в золоченых ножнах; он с огромным удовлетворением оглядел себя в зеркало. Красивый мундир — это было так приятно, поэтому в гардеробе генерала их насчитывалось более полусотни, и все разные. Этот, темно-синий, был одним из самых любимых.

Облачившись в мундир и оглядев себя в зеркало, генерал в приподнятом настроении вышел из своих царственных покоев и, перейдя через коридор, отправился в кают-компанию. Он любил созерцать море, особенно с борта корабля, но смотреть на него до завтрака генералу было противно.

Кроме молодого Харрисона, читавшего книгу за одним из столиков, в кают-компании никого не было. Вот ведь книгочей, вот ведь молчун. Генерал Позос не раз спрашивал себя, что же этот молодой человек из Пенсильвании думает о нем на самом деле, в глубине души. Внешне он никак не выказывал своего отношения, и это было непривычно, ведь генерал мгновенно определял по лицам и глазам других людей, как они относятся к нему. В гамме их чувств чаще всего преобладали страх, презрение или зависть. Но на лице и в глазах молодого Харрисона не отражалось ровным счетом ничего.

Генерал напыщенно прошествовал через залу, ножны сабли лязгнули о металлическую спинку стула. Он уселся за столик вместе с молодым человеком.

— Доброе утро, Боб, — сказал он на своем тяжеловесном кондовом английском, которым так гордился. — Славный денек, — добавил генерал, увидев снопы солнечного света, струившегося сквозь иллюминаторы.

Харрисон оторвался от книги, улыбнулся широкой неопределенной улыбкой, что вообще было ему свойственно, и вежливо закрыл книгу, даже не отметив место, где читал.

— Доброе утро, генерал, — отозвался он. — Да, денек и впрямь славный, пожалуй, лучший с начала плавания.

Он бегло говорил по-испански, но знал, что генерал предпочитает общаться с ним по-английски, поэтому решил оказать ему услугу.

По сути дела, их отношения сводились к бесконечной череде услуг, которые Боб оказывал генералу. Даже попустительствовал ему. Генерал смог припомнить только один случай, когда Харрисон не пошел на уступку, спокойно, невозмутимо, но твердо и наотрез отказав ему. Речь зашла о военной форме. Генералу хотелось, чтобы все его окружение щеголяло в мундирах, хотя, разумеется, и более простого покроя, чем у него. Никто ему в этом не перечил, как и ни в чем другом, до тех пор, пока семь лет назад он не принял в свой штат молодого Харрисона. Да и Харрисон был не прочь позволить снять с себя мерку, чтобы сшить мундир, но в конце концов мерку так и не сняли. Всякий раз, когда генерал заикался об этом, Харрисон приводил бесконечный ряд доводов, разумных и взвешенных, в пользу постоянного ношения обычного делового костюма. Боб никогда не уклонялся от этой темы и, бывало, настолько углублялся в рассуждения, говоря в присущей ему спокойной, неторопливой манере, что в конце концов генералу самому делалось невмоготу, и тогда Харрисон бросал эти разговоры, стоило Позосу только дать ему понять, что он хотел бы обсудить какой-нибудь другой предмет. Эти споры были так утомительны, так злили, и спасу от них не было. Короче, со временем вопрос о мундире Харрисона стал затрагиваться все реже, а потом и вовсе канул в забвение. Боб так и не разжился мундиром и не облачился в него, а на памяти генерала это был единственный случай, когда кто-либо с успехом противостоял его самодурству.

Сейчас на Харрисоне был серый льняной приталенный костюм, белая дакроновая сорочка и светло-серый галстук. Он был статным юношей, чуть выше шести футов, с квадратным, открытым, дружелюбным и честным, типично американским лицом, таким, как у полковника Джона Гленна, а то и еще типичнее. Короткие волосы, простая короткая стрижка. Иногда, читая, Боб надевал очки в роговой оправе, а ногти у него всегда были тщательно вычищены.

Разглядывая его, генерал думал; что сейчас, спустя семь лет, он знал Харрисона ничуть не лучше, чем в самом начале их знакомства, и размышлял над непреложной истиной, сводившейся к тому, что он доверял Харрисону и полагался на него гораздо больше, чем на любого другого члена своего окружения, больше, чем на любого другого человека вообще. А эти мысли причиняли неудобства и грозили толкнуть его на чреватые опасностью предложения. Он шумно прокашлялся, изгоняя всякий сор из головы, и сказал:

— Я полагаю, ты будешь рад встрече с отцом, не так ли?

Харрисон улыбнулся.

— Да уж наверное, сэр.

Не поймешь, то ли он и впрямь так думает, то ли говорит просто из вежливости: Харрисон во всем был вежлив, покладист, но совершенно бесстрастен. «Что он обо мне думает?» — мысленно спросил себя генерал и отвел глаза, когда к нему подошел первый официант с половинкой грейпфрута, с которого начинался каждый генеральский завтрак.

Во время еды их вялый разговор сводился к обсуждению морской прогулки, предстоящей встречи с Харрисоном-старшим и приема доктора Эдгара Фицджералда в постоянный штат генерала. Харрисон выпил еще кофе — то ли потому, что действительно хотел, то ли желая угодить генералу, разделив его общество за трапезой.

Завтрак генерала заканчивался кофе, горячим, крепким и черным. Официант, который его подавал, был новенький, молодой, перепуганный. Яхту слегка качнуло, на миг он потерял равновесие, и полная чашка кофе опрокинулась генералу на колени.

Генерал действовал без промедления. Охваченный ужасом и болью, он отскочил от стола, схватил правой рукой вилку и вонзил в живот окаменевшему от страха стюарду, который застыл на месте, побледнев и вытаращив глаза. Зубцы вилки были слишком коротки и тупы, чтобы нанести серьезное увечье, но следы на коже они все-таки оставили. Вилка упала на палубу, стюард отступил на шаг, и на его кителе появились четыре красных пятнышка, которые тотчас начали расплываться и расти.

«Что он обо мне думает?» — спросил себя генерал, бросив взгляд на Харрисона в надежде застать его врасплох, пока тот еще не пришел в себя после случившегося и этой вспышки ярости.

Харрисон уже вскочил, на лице — участливое и озабоченное выражение. Он протянул генералу свою салфетку.

Глава 3

Хуан Позос сидел у иллюминатора, положив на колени свежий номер журнала «Тайм», и смотрел на темную зелень гор далеко внизу. Кроны самых высоких деревьев были озарены утренним светом, но в долинах по-прежнему стояла глубокая ночь.

Пассажир, дремавший на сиденье рядом с Хуаном, пробормотал что-то нечленораздельное, заерзал и снова угомонился. Хуан печально улыбнулся, глядя на него и завидуя его безмятежности. Способность спать в самолетах он считал одной из примет зрелости, которой сам еще не достиг. На этот раз он летел ночью из Ньюарка до Нового Орлеана, а оттуда до Мехико-Сити и, наконец, до Акапулько. Глаза его уже жгло огнем от недосыпания, но они все равно никак не желали закрываться.

Ну, да теперь и смысла не было спать: менее чем через час они пойдут на посадку. А как все удивятся, увидев его! Хуан улыбнулся в радостном предвкушении, представив себе выражение, которое вскоре появится на лице дядюшки Люка. Удивление и восторг. «Как тебе это удалось, молодой бездельник?» — «Отпросился на пятницу». — «Надеюсь, ничего важного не пропустил?» Эти последние слова будут произнесены с деланной укоризной, которая не обманула бы и слепого. «О-о, всего лишь два-три зачета», — скажет Хуан, смеясь, и дядюшка Люк засмеется вместе с ним, обнимет его за плечи и заявит:

«Ну, приехал, и ладно».

Хуан улыбнулся, предвкушая все это. «О-о, всего лишь два-три зачета, — мысленно повторил он. — О-о, всего лишь два-три зачета». Эта сцена была для него такой же реальной, как горы внизу, как черная лента дороги, которую он мельком видел время от времени. Стекло какой-то машины пустило солнечный зайчик.

Единственную сложность для него представлял генерал. Если он будет пьян, или спутается с женщинами, или станет корчить из себя знаменитость в каком-нибудь «Хилтоне», это еще полбеды, и выходные могут пройти довольно приятно. Но порой, пусть и очень редко, генерал вдруг вспоминал о своем отцовстве и делался сентиментальным, лобызал Хуана в щеку, бил своих шлюх по морде, дабы похвастать произошедшими в нем нравственными переменами, и заявлял, что Хуан должен уехать из Штатов, вернуться в Герреро, домой, и стать настоящим сыном. Тогда генерал обычно кричал: «Я куплю тебе лошадей!» Как будто появление лошадей для игры в поло может вдруг превратить Герреро в дом.

Хуан знал, где его дом. Он только что оттуда уехал. Вот о чем он хотел потолковать с дядюшкой Люком.

Собственной персоной он появится в Герреро еще только один раз в жизни по случаю похорон генерала. Он не желал генералу зла — он был безразличен к судьбе отца, но знал, что при обычном порядке вещей в мире отец сходит в могилу раньше сына. Его присутствие потребуется на похоронах, а потом ему, возможно, предстоит соблюсти какую-то формальность, отказавшись унаследовать пост отца. Вероятно, будет лучше всего, если рядом с ним тогда окажется дядюшка Люк при условии, разумеется, что он доживет до тех времен. Уж он-то поможет Хуану выбрать кандидатуру на пост президента Герреро. Ведь ему предстоит решить, как направить его несчастную родину по пути справедливого правления, после чего он сможет посвятить себя личной жизни и забыть Герреро навсегда.

Это тоже будет приятно дядюшке Люку. Хуан знал, что дядюшка Люк не радуется по поводу предстоящего Хуану окончания колледжа. И он знал, что причиной тому — убежденность дядюшки Люка в том, что он намерен вернуться в Герреро, получив этот сраный диплом бакалавра. Из-за этого и летел сейчас Хуан повидать дядюшку Люка. Ему хотелось не только остаться в Штатах, но и продолжить учебу в аспирантуре.

Он уже разработал четкий план. Он возьмет в долг у дядюшки Люка. Хуан уже понял, что генерал, возможно, откажется оплачивать его образование после получения степени бакалавра. И позаботится о том, чтобы это был настоящий заем, а не откровенная подачка. Ему уже исполнился двадцать один год, он сам хотел быть себе хозяином.

Он продумал все исключительно тщательно. Месяцами он строил планы на будущее: действительно ли ему хочется стать адвокатом, или же он избирает это поприще, чтобы угодить дядюшке Люку, пойдя по его стопам? В одном он был твердо уверен: он и впрямь хочет заниматься правоведением.

Американским правом. Законодательством штата Пенсильвания.

Вряд ли, конечно, человека вроде Хуана Позоса когда-нибудь выдвинут в губернаторы штата Пенсильвания, но все-таки это не совсем уж немыслимо. Хуан даже подумывал, а не сменить ли ему имя на более приемлемое в приютившей его стране, возможно, даже взять фамилию Харрисон или имя Люк. Однако у него была слишком уж латиноамериканская наружность: оливковая кожа, блестящие волосы, смазливая физиономия. Да и вообще некрасиво поворачиваться спиной к своим истинным предкам. Пусть он эмигрант, пусть у него другая родина, но Хуан Позос не отступник.

По сути дела, он уже настолько утратил связи с родиной, что воспринимал испанский язык как иностранный. Во время последнего перелета, из Мехико-Сити в Акапулько, на борту самолета компании «Аэронавес-де-Мексика», когда стюардесса обратилась к нему по-испански, он сначала не понял ее, а потом буркнул что-то по-английски. Затем, когда она тоже ответила по-английски, он с запозданием переключился на корявый испанский, чем поставил себя в неловкое положение, из которого человеку двадцати одного года от роду не так-то легко выпутаться.

Такого рода происшествия заставляли его особенно остро чувствовать странность собственного положения. Большую часть жизни он провел в Штатах, но по-прежнему был гражданином Герреро. Он думал о себе как об американце, и непринужденнее всего говорил по-английски, но его имя, фамилия и внешность были латиноамериканскими окончательно и бесповоротно. Самым важным человеком в его жизни был дядюшка Люк, даже не кровный родственник, а настоящий отец, которого Хуана с детства учили называть «генералом», приобретал значение, только когда дело касалось денег, но даже и этому скоро придет конец.

Порой Хуану казалось, что, будь на его месте более тонкий человек, он стал бы настоящим невротиком, ушел в себя, и жизнь его пошла бы наперекосяк. Но сам он слишком любил жизнь, чтобы тревожиться из-за такой чепухи, раздумывая, кто он такой. Он с радостью учился в университете Пенсильвании, ему нравилось жить под крылышком дяди Люка, и ничто в обозримом будущем не могло повергнуть его в хандру, тревогу или смятение.

За иллюминатором под крылом самолета лежало синее-синее море. Хуан не забыл прихватить с собой белые плавки и, глядя на воду, снова невольно заулыбался.

Подошла стюардесса, разбудила пассажира, спавшего рядом с Хуаном, и сказала ему по-испански, что они приближаются к Акапулько и пора пристегнуть ремень. Посмотрев на Хуана, она на мгновение заколебалась, потом по-английски велела ему сделать то же самое. При этом стюардесса улыбнулась, давая Хуану понять, что не считает его позером, корчащим из себя гринго.

Хуан защелкнул ремень. «О-о, всего лишь два-три зачета», — промелькнула в голове шутливая фраза, реплика из прекрасно отрепетированной сцены.

Самолет описал широкий круг, благодаря чему Хуан смог насладиться бесконечной чередой красивых видов Акапулько, зелеными горами, синим морем, голубым небом, белым полумесяцем города.

«О-о, всего лишь два-три зачета».

Глава 4

Губернатор Харрисон любил разъезжать на пляжном багги, переделанном «джипе» под полосатой жестяной крышей. С виду, казалось бы, такое неказистое, несерьезное, детское средство передвижения, а между тем машина была крепкой, мощной и надежной в эксплуатации. Самое лучшее средство, чтобы развеяться, забыть о своих бедах, почувствовать, как тает груз забот и тревог, снова проникнуться кипучим волнением юности.

Когда он в очередной раз успокоил Эдгара — а это была нудная, мучительная, кропотливая и нескончаемая работа, губернатор ощутил потребность в исцелении, в безмятежной расслабленности, а потому спустился с холма, забрался в свой полосатый, как карамель, багги и забылся под рев мотора. Сначала в восточную, холмистую часть города, потом вниз, к Эль-Маркесу, в некотором роде еще более изысканному и дорогому курорту, чем сам Акапулько. Эль-Маркес с его причудливым пляжем, с длинными ленивыми волнами, набегающими на песок цвета остывшей золы, с немногочисленными уединенными отелями старой постройки и редкими, обнесенными оградами частными земельными владениями был городком, в который политиканы и главы государств наведывались чаще, чем в Акапулько. Дуайт Эйзенхауэр, уже став президентом Соединенных Штатов, однажды отдыхал в Эль-Маркесе. Но генерал Позос в силу особенностей его натуры и темперамента неизменно предпочитал более людный и менее изысканный Акапулько.

Вести пляжный багги одно удовольствие, только вот ехать было некуда. Сегодня губернатор даже не укатил за пределы пляжа, а развернулся на дорожной развязке у базы ВМС и поехал обратно через холм, миновав отель «Сан-Маркое» и забравшись в центр Акапулько, за Орнос — пляж, где было принято купаться только после полудня. Дальше находились только утренний пляж Калета и тупик.

Тут он вылез из багги, оставил в машине туфли и носки и немного побродил по песку в толпе отдыхающих. Мальчишки норовили продать ему соломенные шляпы и циновки, яркие мексиканские шали и деревянные куклы, сандалии и содовую со льдом. Любители выпить могли купить джин в выдолбленных кокосовых орехах с соломинками. Но губернатору ничего не хотелось.

С пляжа была видна яхта генерала Позоса, стоявшая на рейде в гавани. Катер еще не отошел от яхты и, вероятно, не отойдет раньше полудня.

Губернатор Харрисон удивился своему нежеланию снова встречаться с генералом Позосом. Он презирал этого человека, терпеть его не мог, испытывал к нему глубокую неприязнь. Так было всегда, но если прежде эти чувства сменяли друг друга в его сознании, не поддавались никакому определению, то теперь, когда замысел претворялся в жизнь, когда решение было принято, Харрисону казалось, что он не имеет права даже думать плохо о генерале Позосе, словно тот уже был покойником. Ведь думать дурно о мертвых грешно.

Да еще Боб. Как же давно он не видел Боба? Месяцев семь или восемь. Когда сын достигает зрелости, он отдаляется от отца. Думая о Бобе — по сути дела, впервые за много лет, — губернатор вдруг с удивлением осознал, что он уже и не знает, какой человек его сын. Когда же это случилось? Когда оборвалась его связь с мальчиком?

Боже мой, да уже много лет назад! Когда сыну не было еще и двадцати, губернатор целиком и полностью посвятил себя политике. Потом Боб уехал учиться в колледж, а последние семь лет работал у Позоса.

И Хуан Позос занял его место.

Стоя на горячем песке, чувствуя, как песчинки забиваются между пальцами и прилипают к босым ступням, губернатор смотрел на белую блестящую яхту в гавани, криво улыбался и думал: «Мы обменялись сыновьями. Как раз тогда, когда он волею судеб стал моим врагом, которому уготована смерть по моей милости, мы обменялись сыновьями. Но почему моя жизнь так переплелась именно с жизнью генерала Позоса? Неужто мы — две стороны одной и той же медали, представители двух противоположных точек зрения на управление государством? Неужто Всевышний вершит свой символический промысел, сделав меня причиной гибели диктатора?»

Он удивился, поймав себя на том, что не хочет видеть сына. В каком-то смысле он даже страшился встречи с ним.

Эта чертова девчонка, подумал он, ну почему они никак ее не поймают?

Он повернулся спиной к морю, тяжело побрел по песку к своему пляжному багги и тут обнаружил, что кто-то умыкнул его туфли и носки. Он сердито огляделся, и ему почудилось, что все мексиканцы бросают на него насмешливые и косые взгляды. Он нисколько не сомневался в том, что все они видели, как вор брал его носки и туфли, но ничего не сделали и не намерены делать. Быть может, виновник, не прячась, сидел среди них на песочке и безмятежно улыбался. Дав волю досаде, Харрисон злобно выругался, влез в багги и с ревом понесся назад через весь город, распугивая других водителей и проезжая на красный свет.

Добравшись до отеля, он остановился у главного корпуса спросить, не звонили ли ему. Нет, никто не звонил. Харрисон в гневе протопал босыми ногами по дорожке к своему коттеджу и увидел, что Эдгар как сидел, так и сидит там, где он оставил его, пыхтя трубкой и задумчиво глядя на море.

Доктор увидел губернатора, вынул трубку изо рта и сказал:

— Люк…

— Сейчас мне не до тебя, Эдгар. Если это опять какая-нибудь чепуха, я не хочу ее выслушивать. Доктор удивленно спросил:

— Где твои башмаки?

Губернатор открыл было рот, чтобы сказать что-нибудь едкое и язвительное, но тут в его коттедже вдруг зазвонил телефон.

— Потом поговорим, — бросил он и поспешил в дом.

Глава 5

Доктор Фицджералд сидел, глядя на море и размышляя о смерти. Насильственной смерти. Убийстве, причем самом наиподлейшем.

Нет. Убить генерала Позоса не такая уж и подлость. Это почти оправданное умерщвление. Но, как ни крути, а убийство остается убийством.

Люк пошел отвечать на телефонный звонок, а доктор Фицджералд думал о том, что он должен был совершить, и диву давался, как его угораздило задумать такое. Этапы его перевоплощения сменяли друг друга почти незаметно; наверняка он знал лишь, что Люк Харрисон в конечном счете заразил его своей непоколебимой убежденностью, и теперь они оба прибыли сюда, чтобы превратить убеждения в поступки.

Разумеется, непосредственное исполнение — его задача, но доктор не винил в этом Люка и не думал, что с ним обошлись несправедливо. Только он с его знаниями и опытом мог провернуть это дело. Вот так.

Доктора пугало только одно: а вдруг он не вынесет этой муки. В Герреро ему не с кем будет поговорить, никто не сможет развеять обуревавшие его сомнения.

Люк не посмеет сунуться туда, а его сын, Боб, не участвует в заговоре. В деле только двое: Люк и сам доктор.

А впрочем, нет, теперь уже трое, если считать и Эллен Мэри. Он свалял дурака, все ей рассказав; теперь он это понимал, но тогда ему отчаянно хотелось излить душу. После смерти Майры ему все чаще приходилось обращаться к Эллен Мэри в надежде на дружбу и понимание.

Но на этот раз она не поняла его. Он пытался объяснить, но в его устах доводы Люка звучали грубо и неестественно, а отвращение, которое вызвал у дочери этот замысел с самого начала (разве сам он давным-давно не испытывал такое же чувство?), со временем так и не прошло. А когда они оба наконец поняли, что не в силах повлиять друг на друга, Эллен Мэри выдала свою дикую угрозу, пообещав предупредить генерала об уготованной ему участи.

Предупредить этого тирана, предостеречь его! Сделать это — значит предать все человечество. Люк Харрисон так и сказал, и доктор был с ним согласен. Неужели хоть один человек может что-то сказать в защиту генерала Позоса?

Но Элли было не переубедить, и поэтому он пытался посадить ее под замок. Ради ее же блага, пока все не кончится, а когда дело будет сделано и станет достоянием прошлого, он попробует восстановить их разладившиеся отношения. Но она ускользнула, и где ее носит? Гадать было бессмысленно. Люк нанял частных сыщиков, чтобы те нашли ее, но пока они ничего не добились. Если эти частные сыщики и впрямь так хороши, как думал Люк, значит, наверное, она и в Мексику не приехала, а по-прежнему находится где-то в Штатах. Весьма возможно, как утверждал Люк, сидит в Нью-Йорке или еще где-то и занимается самоедством.

Разумеется, на тот случай, если она и впрямь в Мексике и по-прежнему намерена поговорить с генералом Позосом, несколько частных сыщиков должны находиться здесь во время визита генерала, то есть только сегодня днем и вечером, слава тебе. Господи, и не дать ей пролезть к генералу, чтобы он ее не видел и не слышал.

Генерал. Доктор Фицджералд снова подумал о нем, о своем замысле и смежил веки от боли. Давно погасшая трубка понуро торчала изо рта. Он представил себе, как будет играть с жизнью генерала — дни, недели, месяцы, — медленно умерщвляя его.

Не так долго, нет, не так долго. Поначалу они решили, что болезнь должна продолжаться три месяца, но теперь, когда пора было браться за дело, доктор понял, что он ни за что, ни за что, ни за что не выдержит этой пытки так долго.

Три недели — вот более приемлемый срок, определенно более приемлемый.

Насколько он понял, нынешняя морская прогулка должна была продолжаться еще три недели. Столько он еще мог выдержать, а потом представить дело так, будто генерал вдруг слег под конец плавания, да так, что поездку необходимо прервать. Когда они прибудут во дворец в Санто-Стефано, генерал уже будет не в состоянии подняться с постели. А еще спустя три-четыре дня с ним можно будет покончить.

Он пришел к этому решению и размышлял над ним, когда после разговора по телефону вернулся Люк.

Доктор Фицджералд спросил:

— Это звонили насчет Эллен Мэри? Они нашли ее?

— Нет, не нашли, — резко ответил губернатор. — о, Боже, как бы я хотел, чтобы они ее нашли.

Доктор повернул голову. По выложенной плиткой дорожке, с чемоданом в руке и широкой улыбкой на лице шагал сын генерала, молодой Хуан. Позабыв на мгновение обо всем на свете, доктор изумленно воскликнул:

— Ну и ну! Ты только посмотри, кто идет! Губернатор повернул голову. Лучившийся от восторга Хуан огибал бассейн. Он воскликнул:

— Привет, дядюшка Люк! Как дела? Доктор Фицджералд еще не слышал, чтобы губернатор говорил так резко.

— За каким чертом тебя принесло? — спросил он. Доктор видел, как погасла улыбка на лице Хуана, сменяясь растерянной миной, и вдруг подумал: «Мы же замыслили убить его отца». И тут он понял, почему сморозил глупость, рассказав Эллен Мэри и надеясь, что она вынесет бесстрастное нравственное суждение, необходимое чтобы осознать суть того, что он должен был совершить.

Хуан споткнулся и озадаченно проговорил, в конец сбитый с толку:

— Я просто… я просто прилетел… проведать вас.

— Так отправляйся восвояси, — все так же холодно и резко сказал губернатор. — Лети себе обратно. — Повернувшись на каблуках, губернатор ворвался в свой коттедж и захлопнул за собой дверь.

Хуан выронил чемодан, повернулся к доктору и беспомощно развел руками.

— Я только… я только… — забормотал он.

— Я знаю, — ласково сказал доктор, все понимая и сочувствуя парню. — Люк расстроен, вот и все. Ему только что звонили и, наверное, сообщили какую-то дурную весть. Посиди здесь со мной, скоро он выйдет, и все будет, как всегда. Дело в телефонном звонке.

Глава 6

Звонил Хоннер, он сообщил, что Эллен Мэри и ее спутник мертвы.

С трех часов ночи Хоннер жил как в лихорадке. «Понтиак» взорвался, а шины «мерседеса» оказались проколотыми. Девчонка и этот сукин сын с ней, не скрываясь, прошмыгнули мимо и были таковы.

Хоннер первым из оставшихся в живых преодолел возбуждение и страх. Остальные порывались то бежать за «датсуном» по шоссе, то забрасывать землей пылающий «понтиак». Ни то ни другое не имело смысла, поскольку догнать «датсун» бегом было невозможно, а погасить огонь — трудно. Два парня в «понтиаке» все равно уже были мертвы, пусть себе жарятся.

Остальных Хоннер быстренько призвал к порядку. В этом и состояла его задача, на этом и зиждилась его слава. Он усадил оставшихся троих в «мерседес», и они на ободах покатили в Игуалу.

Игуала спала и казалась вымершей. Хоннер наконец отыскал телефон и позвонил человеку губернатора в Мехико-Сити. «Мерседес» был лучшей машиной для здешней работы, ничего более достойного среди ночи все равно не раздобудешь. Поэтому Хоннер велел человеку в Мехико-Сити немедленно достать и прислать с нарочным четыре покрышки для «мерседеса», чтобы обуть машину. Хоннер хотел позвонить и губернатору, но было слишком рано, да и успехов, о которых можно было сообщить, он не добился, так что Хоннер решил повременить.

В пять часов, хотя новые покрышки еще не прибыли и он не мог снова пуститься в погоню, Хоннер решил, что нельзя больше тянуть и надо сообщить новости губернатору. Он позвонил, рассказал, что произошло, и губернатор велел ему связаться с Борденом, одним из своих людей в Акапулько, и послать его на север на перехват девчонки. Они возьмут ее в клещи.

Прекрасно. Судя по всему, дело верное. Хоннер воспрянул духом. А когда к шести часам утра прибыли новые колеса и оставалось только поставить их на ступицы, Хоннер и вовсе приободрился. Взяв с собой в «мерседес» парня по имени Колб, Хоннер велел остальным следовать за ними в «шевроле», который привез покрышки, и на всех парах помчался на юг.

Еще не успев добраться до настоящего бездорожья, он оставил «шевроле» далеко позади. Почти весь южный отрезок шоссе Мехико-Сити Акапулько представляет собой скорее живописное зрелище, чем проезжую дорогу. Шоссе вьется меж зеленых холмов, взбирается на них и сбегает вниз, проходя по самым диким, безлюдным, красивым и устрашающим местам на земном шаре. Крутые повороты следуют один за другим, дорога то и дело упирается в отвесные скалы. Справа и слева высятся зеленые горы, перемежающиеся каменными теснинами в тех местах, где приходилось прокладывать шоссе сквозь толщу породы, взрывая ее. Поднявшись на высокий перевал, можно увидеть пропасть в несколько сотен футов глубиной, полюбоваться сверху облаками, проплывающими по склонам внизу, и увидеть кусочек дороги, по которой вы ехали десятью минутами раньше, а повернув голову, узреть другой ее отрезок, тот, который вы минуете только через десять минут.

Ехать по такой дороге со сколько-нибудь значительной скоростью было невозможно, и преимущество «мерседеса» перед «датсуном» здесь сошло на нет, хотя «мерседес» и мог чуть быстрее преодолевать повороты. Хоннер правил машиной твердо и уверенно, и ему удавалось развивать в среднем около сорока миль в час. Но лишь до тех пор, пока, преодолевая в десять минут десятого особенно крутой высокогорный поворот милях в девяноста от Акапулько, Хоннер едва не врезался в белый «форд», шедший навстречу. Оба водителя резко нажали на тормоза, машины с дрожью остановились нос к носу, а водители, побледнев, уставились друг на друга.

Встречной машиной управлял Борден, человек губернатора Харрисона из Акапулько.

Хоннер и Борден вылезли из машины и стали лицом к лицу посреди дороги. Хоннер сказал:

— Ты проморгал их, дурень, они в белом «датсуне».

— Они не проезжали мимо меня, могу поклясться, — ответил Борден. — Выехав из города, я встретил всего две машины, синий «карманн гиа» с двумя бородачами, кроме которых никто бы в ней не уместился, и бензовоз. В кабине сидел один парень, это я знаю точно, потому остановил его и спросил дорогу.

Хоннер нахмурился и отвернулся. После Игуалы мимо него в северном направлении проехала всего одна машина — старый «ситроен», в котором путешествовало какое-то семейство: на заднем сиденье теснились детишки. Да и какой смысл был девушке разворачиваться и опять катить на север?

— Они съехали с дороги, пропустили тебя и покатили дальше, — сказал Хоннер.

— А вот и нет, сэр. Такое я предусмотрел и был начеку. Нигде не спрятались, это я точно говорю. Сам знаешь, что это за дорога. Тут и двум машинам не разъехаться, не говоря уже об укрытиях.

— И все же, — гнул свое Хоннер, — ничего другого не остается. Разворачивайся, проверим.

— И ты убедишься, что я прав.

Оба покатили на юг, разглядывая обочины дороги. Тут и впрямь не было никаких поворотов, параллельных троп, съездов с дорожного полотна и укрытий.

Вдруг Хоннер резко затормозил. Дорога достигла гребня, резко свернула влево и круто пошла вниз. Здесь был один из редких участков дороги, с гаревой обочиной. Обзорные площадки для путешественников. Вдоль края обрыва тянулась изгородь из старых бревен. Одного бревна не хватало.

Хоннер пошел посмотреть и заметил свежим взглядом едва различимые следы шин, уходившие за край обрыва. Колб, Борден и двое мужчин, приехавших с Борденом, тоже внимательно осмотрели их и согласились с Хоннером. Следы были похожи на отпечатки покрышек.

Хоннер боялся высоты. Он лег на живот, подполз к краю обрыва и заглянул в пропасть. Он задержал дыхание, чтобы не блевануть, и внимательно всмотрелся вниз.

Обрыв был почти отвесный и, казалось, вел в бездну. На стене кое-где росли хилые кустики, а на дне виднелось целое море зеленых деревьев. Прищурившись и глядя вниз, Хоннер, наконец, смог различить просеку, сломанные ветки деревьев и иные признаки прямой борозды, которая вела вниз и на самом дне пропасти заканчивалась белой точечкой. Да, вон она, такая далекая и крошечная, что Хоннер едва не проглядел ее. Но она была там, это несомненно.

Хоннер отполз от края. Ему полегчало, потому что не надо было больше смотреть вниз. Ни девушка, ни мужчина не вызывали у него никаких особых эмоций. Он не держал на них зла и не испытывал мстительных чувств.

Он поднялся на ноги и сказал:

— Надо найти телефон.

Глава 7

Губернатор хотел как-то помириться с мальчиком. Впрочем, скорее не хотел, а был вынужден. Хлопот полон рот, а он должен все бросить и нянчиться с приунывшим Хуаном.

Губы губернатора растянулись в улыбке. Харрисон чувствовал всю ее фальшь, когда вышел из коттеджа и, приблизившись к бассейну, с деланной непринужденностью упал в шезлонг рядом с Хуаном и сказал:

— Ну вот, теперь лучше. Приятно снова видеть тебя, малыш!

Хуан робко улыбнулся и ответил:

— Я хотел устроить сюрприз.

— Так и вышло, как пить дать! Что ты скажешь, Эдгар?

Доктор нервно улыбнулся.

— Да уж точно.

— Мне жаль, если я сделал что-то не так, — произнес Хуан.

— Нет-нет-нет! Я всегда рад тебя видеть, Хуан, и ты это знаешь. Если тебе удалось на день-другой сбежать от этой тягомотины. Бог тебе в помощь, что ж тут скажешь. Забудь о том, как я тебя встретил. Сам знаешь, каким я иногда бываю по утрам.

— Дядюшка Эдгар сказал, что вас расстроил какой-то телефонный звонок.

— Он это сказал? — Ошарашенный губернатор посмотрел на доктора. Тот никак не мог знать о гибели Эллен Мэри, это было попросту исключено. Иначе он не сидел бы сиднем — бледный, вялый и, как обычно, нервный.

Доктор ответил:

— Я сказал Хуану, что, возможно, ты окрысился на него из-за звонка. Надеюсь, ничего серьезного?

— О нет, — заявил губернатор, опомнившись, но все еще в слишком большом смятении, чтобы воздать Эдгару по заслугам за его сообразительность. — Ничего серьезного, просто пригласили на обед, но что-то напутали. Да, надо и для тебя подыскать местечко, — сказал он Хуану. — Поближе к отцу, если удастся.

— Не надо слишком суетиться из-за меня, — сказал Хуан.

— Это пустяки, малыш.

— Я полагаю, ты с нетерпением ожидаешь новой встречи с отцом, а? — спросил доктор.

— Да, наверное, — неубедительно ответил Хуан.

— Ничего, — вставил губернатор, — окончив учение, он будет видеть отца все время. Не так ли, Хуан?

— Нет, сэр, — ответил Хуан.

Оба удивленно взглянули на него, причем у губернатора вдруг свело живот. Неужели еще и это? Неужели только этого не хватало? Губернатор произнес, не сумев совладать со своим голосом:

— Нет? Что значит нет? Ты поедешь домой.

— Дядюшка Люк… Я… — Юноша замялся, бросил взгляд на Эдгара и заговорил снова:

— Мой дом — Пенсильвания. Соединенные Штаты. Герреро я не знаю, у меня нет к нему никаких чувств. На борту самолета, когда стюардесса… дядюшка Люк, я… я хочу остаться с вами.

— Но как же твой отец? — спросил доктор. Мальчик повернулся, ему явно было легче вести разговор через посредника, чем напрямую.

— Ну какой он мне отец? — спросил он. — Мы даже не знаем друг друга, не хотим знать друг друга. Дядюшка Люк — вот тот человек, которого я знаю, тот, кого я… Я чувствую себя членом его семьи, а не членом семьи какого-то там генерала из банановой республики, которого я совершенно не знаю, — Он снова повернулся к губернатору, страстно желая, чтобы его поняли. — Я американец, дядюшка Люк, — сказал он, — а не геррероанец. Я перестал им быть с младенческих лет. Я хочу остаться в Штатах. Хочу изучать правоведение.

Хотя чувство разочарования и безысходности все усиливалось, губернатор все же отдавал себе отчет в том, какую честь ему оказывает Хуан, но он всячески старался прогнать эти мысли прочь: они вели к многочисленным сложностям нравственного толка, столкновению приверженностей, смущению перед лицом выбора. Губернатор развел руками и произнес:

— Не знаю, что и сказать. Доктор пришел ему на помощь.

— Хуан, но ведь кое-кто рассчитывает на тебя. Я имею в виду людей в твоей стране, Герреро.

— Там меня никто и не знает.

— О нет, вот тут ты ошибаешься. Твой отец… право, не знаю, в курсе ли ты, но он не совсем здоров. Не ровен час умрет, а некоторые люди в Герреро надеются, что ты станешь его преемником… э-э… поведешь срой народ… э-э…

— Быть куклой, которую дергают за веревочки? — сердито сказал Хуан. — Я знаю, чего они хотят. Всем будет заправлять та же шайка, а я два-три раза в год стану показываться перед народом на балконе. Это совсем не то, что мне нужно. Это не мое. — Снова повернувшись к губернатору, он добавил:

— Вы ведь это понимаете, не так ли, дядюшка Люк? Я должен быть там, где, как я считаю, буду на своем месте.

Это было опасно и совершенно неожиданно. Губернатор облизал губы.

— Ну, это как посмотреть, — осторожно сказал он. — Разумеется, главное — то, какую жизнь ты хочешь вести. Но ведь надо учитывать и другие обстоятельства, Хуан. Нельзя же отказываться от власти, которая сама идет в руки. Власть предполагает ответственность, Хуан.

— О, я бы позаботился о том, чтобы управление страной перешло в руки самых лучших людей, каких только удастся найти, — сказал юноша. — Но это дело будущего, суть в другом. В том, что я хочу продолжать учебу, я хочу стать американским гражданином. Все остальное… Когда генерал умрет, тогда и поговорим. Вы могли бы даже посодействовать мне, поехать вместе со мной в страну, помочь выбрать лучших людей, которые взяли бы власть.

— Да уж, наверное, мог бы, — задумчиво согласился губернатор, когда до него дошло, как может обернуться дело. Возможно, без Хуана будет даже лучше. Выбрать людей, полностью отвечающих его требованиям, добиться того, чтобы Хуан одобрил их кандидатуры, потом отправить юношу обратно в Штаты, а в правительстве пусть работают люди, которые обязаны ему своим политическим возвышением. В конечном счете это разумнее, чем использовать в качестве тарана и метлы неопытного и наивного мальчика. — Возможно, ты и прав, — сказал губернатор. — И, честно говоря, я вовсе не собирался расставаться с тобой после окончания колледжа.

— Вы меня не потеряете, дядюшка Люк, — заверил его Хуан. — Этого не может быть.

Отведя взгляд от сияющего лица юноши, губернатор заметил, что Эдгар смотрел на Хуана в задумчивости, которая свидетельствует о том, что он размышляет о дочери, гадая, где она и как положить конец их размолвке.

Впервые губернатор понял, насколько он близок к тому, чтобы потерять их всех. Замысел подводил его к краю. Все зависело от этого замысла. И равновесие было такое шаткое, такое шаткое. Любое неосторожное движение в ту или иную сторону, и все пойдет прахом. Неудача, разоблачение, гибель.

Эдгар не должен знать о смерти Эллен Мэри, во всяком случае, сейчас. Ее гибель — просто несчастье, но все равно. Если Эдгар сейчас узнает, что произошло, это его прикончит.

Надо о многом подумать, от многого обезопасить себя. Но сейчас он мог идти только вперед. Попытаться сохранить в руках все нити, остаться хозяином положения.

Он вымученно улыбнулся и сказал:

— Пожалуй, довольно об этом, Хуан, пойдем поплаваем.

Глава 8

Когда-то Ричио считали симпатягой, но то было еще до его отсидки в тюрьме Маленеста, когда он еще не лишился левого глаза и не сделался похожим на дорожную карту из-за шрамов, которые исполосовали его тело от лба до коленей. Теперь уже никто не считал Ричио красивым, все называли его уродом и никак иначе.

Лерин откровенно боялся Ричио, хотя и сам какое-то время сидел в той же тюрьме и знал из первых рук кое-что о жизни, которую вел Ричио. Но мало кто прошел через то, через что прошел Ричио, и остался в живых, поэтому надеяться на то, что человек, пройдя через такое, останется милым и добрым, значило бы проявить неуемное благодушие. Ричио переполняла дикая ярость; она никогда не спала, и достаточно было любого пустяка, чтобы ярость вырвалась наружу.

Правда, Лерину вовсе не хотелось терять работу, а дальнейшая проволочка будет означать, что он опоздает в гостиницу. В отеле «Сан-Маркое» не терпели лености и опозданий. Лерин поднялся по склону в бедные кварталы Акапулько, где жили туземцы, а не туристы, и у входа в лачугу Ричио Мария сказала ему, что Ричио накануне перепил, еще дрыхнет и пышет во сне ненавистью, а проснется наверняка злой как собака и мрачный как черт.

Лачуга Ричио стояла прямо на грязной немощеной улице, и вела в нее покосившаяся деревянная дверь в длинной оштукатуренной стене. Войдя в нее, вы сразу попадали в темную смрадную каморку с грязным полом, клетушку в семь квадратных ярдов. В ней Ричио обычно отсыпался с похмелья, прогоняя кошмары и белую горячку и выползая на улицу только с наступлением темноты, чтобы весь вечер побираться и воровать, а ночью напиваться. Жил он то один, то с какой-нибудь женщиной. Сейчас — с Марией, низкорослой потаскушкой из большого пограничного города. Один техасец привез ее сюда в «понтиаке» с кондиционером и бросил, будто зубную щетку. Никто не знал, да и знать не хотел, что Мария думает о Ричио.

С полчаса Лерин побродил взад-вперед по пыльной улочке, сопровождаемый взглядами ленивой Марии, которая сидела на корточках под стеной, в узкой полоске тени. Иногда он слышал, как Ричио мечется на кровати и храпит. Один раз он даже что-то хрипло выкрикнул — возможно, звал на помощь или просто отгонял призраков, которые постоянно осаждали его. Лерин бросил ходить туда-сюда.

— Его надо разбудить, — заявил он. — Делать нечего. Мария пожала плечами.

— Если я разбужу его, он взбесится, — рассуждал Лерин, обращаясь скорее к самому себе, нежели к девушке. — Но, если я не расскажу ему, а мальчишка днем уедет, он разозлится еще сильнее.

Мария снова пожала плечами.

— Так что я его разбужу, — сказал Лерин, набираясь решимости. Он глубоко вздохнул, шагнул вперед, толкнул дверь и вошел в комнату Ричио.

В нос ударил смрад — это у Ричио воняло изо рта. Оттуда разило гнилью и отрыжкой. У задней стены стояла деревянная кровать, покрытая выцветшим одеялом, которое когда-то было ярким. Слева от кровати притулился стул. Этим убранство комнаты исчерпывалось.

Ричио голышом лежал на животе лицом к Лерину, рука и нога свисали с кровати, рот был разинут, виднелись немногочисленные уцелевшие зубы. Здоровый правый глаз был прикрыт одеялом, а пустая левая глазница зияла, будто расплющенная красная слива. Ричио был жутко уродлив, злобен, жесток, поэтому, когда Лерин приблизился к нему, в горле у него пересохло, а руки задрожали.

— Ричио, — тихо, почти шепотом, позвал он, и человек на кровати осклабился во сне, засучил руками и снова утихомирился. — Ричио. Ричио.

Никакой реакции. Лерин неохотно пододвинулся поближе, протянул руку и дотронулся до плеча Ричио.

Тот с грохотом скатился с кровати, выставив вперед руки наподобие когтей. Лерин споткнулся и рухнул на глиняный пол. Ричио набросился на него с проворством кошки, оседлал Лерина, и его руки вцепились в глотку гостя. Лицо Ричио пылало безумием.

— Ричио! Ричио! Ричио! — торопливо запричитал Лерин, пытаясь привести его в чувство, пока Ричио не перекрыл ему кислород.

Вдруг борьба прекратилась, руки Ричио соскользнули с шеи Лерина. Ричио уселся ему на живот.

— Какого черта ты тут делаешь?

— Мне надо было поговорить с тобой.

Ричио легонько шлепнул его по щеке, отчасти из дружеского расположения, отчасти потому, что злость еще не улеглась.

— Ты хочешь поговорить со мной? И что же такой дурак, как ты, может сказать такому дураку, как я?

— Его сын здесь. В Акапулько. Ричио подался вперед, его тяжелое лицо оказалось прямо над лицом Лерина.

— Сын? И ты его видел?

— Он только что прибыл в отель.

— А Позос? Не с ним?

— Нет. Мальчишка с двумя гринго постарше. Они говорят по-английски, и он величает их «дядюшками».

— Приехал проведать отца? Но зачем приезжать сюда? Отца проведывают дома, а не в чужом городе.

— Те двое тоже его не ждали. Я немножко подслушал их разговор, и его появление здесь было для них вроде как сюрпризом.

— Сюрприз. — Ричио кивнул. — Мы сами устроим ему сюрприз. — Он подошел к двери, бросил Марии:

— Принеси мне воды, — и помочился прямо на улицу.

Лерин сказал:

— Мне пора возвращаться.

— Позоса охраняют, — сказал Ричио. К ублюдку не подобраться. Зато можно подобраться к сыночку, а? Как ему это понравится, ублюдку, а? Зарезать его единственного сынка, а? Хоть это его, ублюдка, проймет, а?

— Мне надо возвращаться, — сказал Лерин. — Я не хочу лишиться работы.

— Это ничем не хуже, — продолжал Ричио. — Пусть Позос живет. Пусть живет без сына.

— Одна просьба, — сказал Лерин. — Не делай этого, пока я буду там.

Ричио с мрачным удивлением взглянул на него.

— Я сделаю это, когда представится благоприятная возможность, — сказал он. — Лучше уж сам позаботься о том, чтобы оказаться подальше оттуда.

Теперь, когда Лерин все рассказал, его охватило раскаяние. Однако, не сделай он этого, было бы еще хуже. Кабы он ничего не сказал Ричио, а тот потом узнал бы, что сын Позоса останавливался в отеле, Ричио вместо сына Позоса убил бы его, Лерина.

Мария принесла цинковое ведро, до половины наполненное водой. Ричио схватил его, поднес к губам, набрал в рот воды, пополоскал горло и выплюнул воду на пол.

Потом он долго пил и, наконец, вылил остатки воды себе на голову, намочив свое тело, а заодно опять увлажнив пол.

— Мне пора возвращаться, — сказал Лерин. Ричио снял одеяло с кровати и принялся вытираться им.

— До скорого, — бросил он.

Глава 9

Временами Хуан испытывал греховное удовольствие от того, что так хорош собой. Он и впрямь был миловиден, как может быть миловиден стройный и худощавый ясноглазый мужчина с чистым, без морщинки, челом и ослепительной улыбкой. Но он почти никогда не задумывался о своей наружности, разве что когда речь шла о личной гигиене. И все-таки порой его красота заявляла о себе, он осознавал ее и в такие мгновения восторгался собой, хотя это чувство вроде было немного зазорным. Пусть девицы любуются своей внешностью. Что с того, если ты случайно оказался хорош собой? Подумаешь!

Сейчас, стоя в белых плавках на краю небольшого бассейна, он переживал одно из таких мгновений. Хуан знал, что сочетание белого цвета плавок с оливковым цветом кожи ласкает взор, знал что у него отличные внешние данные, красивое лицо, мужественные и грациозные движения. По глазам дядюшки Люка, уже ступившего в бассейн, и дядюшки Эдгара, который сидел в шезлонге на дальнем краю, он видел, что и они думают о том же.

Когда он поймал себя на том, что не спешит нырнуть, а медлит на краю, будто какая-нибудь кинодива, ощущение неловкости сменилось растерянностью, он неуклюже плюхнулся в воду и, барахтаясь, всплыл на поверхность. Хуан услышал добродушный смех дядюшки Люка.

— Ты плюхаешься плашмя на брюхо! Где же тебя научили такой грации?

— Главное — побольше упражняться, — ответил Хуан, и его смятения как не бывало. Он лег на спину и поплыл, будто поплавок, закрыв глаза, чтобы его не слепило яркое предполуденное солнце. Несколько секунд он просто лежал на воде, расслабившись и лениво думая о своем, по-прежнему не открывая глаз. Он размышлял большей частью о том, что почти все и почти всегда выходит не так, как хочется. Например, та сценка, которую он решил разыграть во время встречи с дядюшкой Люком, расстроилась только из-за того, что в тот миг дядюшка весьма некстати огорчился из-за телефонного звонка. Или намерение спокойно и обстоятельно поговорить с дядюшкой Люком, возможно, после обеда, а не выбалтывать все сразу, без всякой подготовки, не разложив все по полочкам в голове. Это тоже не удалось.

И всему виной главным образом скомканная встреча. Хуан чувствовал, что должен как-то ободрить дядюшку Люка, сделать что-нибудь, чтобы он забыл о неприятном ощущении, возникшем у обоих, и перестал сердиться. Словно Хуан хотел преподнести дяде Люку какой-то подарок, а преподнести-то нечего, разве что самого себя, да еще желание жить в Соединенных Штатах — вот оно, доказательство тому, что он до мозга костей проникся духом приютившей его семьи.

Но все пошло наперекосяк, поскольку дядюшка Люк вначале, похоже, этого не одобрил. Дядюшка Эдгар тоже, даже еще более явно. Однако теперь Хуану казалось, что он понимает их. Во всяком случае, возражения дядюшки Люка. Тот из кожи вон лез, лишь бы сделать все правильно, он выступал как адвокат дьявола, отстаивая свою точку зрения, желая убедиться, что Хуан не примет опрометчивого решения, о котором потом пожалеет.

Но теперь все стало на свои места. Они еще не обсудили денежные дела, но с этим можно и повременить. Хуан наперед знал, как это будет выглядеть: сначала дядюшка Люк начнет твердить, что оплатит все сам, постарается обставить это как дар, но Хуан будет упорствовать, и в конце концов дядюшка смирится с тем, что юноша берет у него взаймы.

Впрочем, спешить некуда. Этот разговор можно отложить на неделю или месяц, если не больше. Он постарается выбрать самый удобный момент, чтобы не дать маху, как произошло с первой половиной плана. Терпение, подобно умению спать в самолете, тоже было признаком зрелости, и пришла пора развивать в себе эти качества.

(Хуан!

Он открыл глаза, лениво перевернулся в воде. Дядюшка Люк стоял на краю бассейна, улыбаясь юноше. Хуан крикнул:

— Что случилось?

— Хочу поучить тебя нырять, — сказал дядюшка Люк. — Смотри внимательно. Вот как это делается.

Идя по грудь в воде, Хуан с обожанием смотрел на дядюшку Люка. Если, дожив до таких лет, он сможет выглядеть хотя бы вполовину так хорошо, как губернатор, это будет просто прекрасно. Вот человек, который умеет поддерживать форму, в здоровом теле которого здоровый дух. Глядя на него, Хуан думал, что ему очень повезло, что его воспитал такой человек.

— Ну что ж, Тарзан, — крикнул он, — покажите мне, как надо.

Дядюшка Люк вошел в воду почти без брызг, изогнувшись, вынырнул на поверхность, будто длинная, гладкая, загорелая рыбина, с радостным гиканьем развернулся и воскликнул:

— Вот как это делается!

— О-о, так вы входите в воду животом, а я и не знал.

— Животом, как же! — фыркнул дядюшка Люк.

— «Вы стары, папаша Уильям…», — со смехом процитировал Хуан.

— Прочь, — крикнул дядюшка Люк, — иначе с лестницы спущу!

— А теперь я покажу вам настоящий прыжок в воду, — пообещал Хуан и скользнул к краю бассейна. Он подтянулся, выбрался из воды на розовый кафель и вытряс воду из ушей.

— Ну, давай, олимпиец! — крикнул дядюшка Люк. Хуан вытянулся на краю бассейна по стойке «смирно».

— Как ми ниряйт ф Гырмания, — сказал он, — этто прямо фферх, поттом прямо ффнис.

— Кирпичиком, — пояснил дядюшка Люк. Дядюшка Эдгар улыбался с противоположного края бассейна.

Хуан сменил позу, тело его расслабилось и изогнулось.

— В Индии, — сказал он, — мы ныряем, как з-з-з-з-змея, с-с-с-с-скользящая по в-в-воде.

— А в Мексике, — крикнул дядюшка Люк, — мы только и делаем, что стоим у бассейна и чешем языком.

— Бывают времена, когда… Вдруг дядюшка Эдгар крикнул:

— Берегитесь!

Хуан увидел, что дядюшка Эдгар, привстав с шезлонга, пристально смотрит на что-то за спиной Хуана, и лицо его искажено страхом. Юноша повернулся, чтобы посмотреть, в чем дело, и не поверил своим глазам. На него несся полуобнаженный мужчина в грязных шортах цвета хаки. Такого безобразного человека Хуан еще сроду не видел: все его тело было испещрено шрамами. Он мчался вниз по склону, перепрыгивая через валуны и держась подальше от мощенных сланцем дорожек. В правой руке он сжимал сверкающий нож.

Глава 10

Доктор Фицджералд оцепенел.

Он приподнялся, впившись пальцами в подлокотники. В таком подвешенном состоянии доктор и наблюдал драму, разыгравшуюся на противоположном краю бассейна. Казалось, время для него остановилось, когда он поднимался на ноги.

Человек с ножом, очевидно, обогнул чуть ли не все корпуса отеля, чтобы напасть сверху, и сумел незаметно подобраться совсем близко. Ему пришлось преодолеть бегом не больше десяти ярдов открытого пространства. Похоже, никого, кроме Хуана, для него не существовало. Он мчался к юноше, не обращая внимания ни на крики доктора, ни на вопли Люка Харрисона, который еще не выбрался из бассейна.

Люк тоже будто к месту прирос, он стоял по грудь в воде в мелком конце бассейна, рука его застыла в воздухе, и он напоминал утопающего, звавшего на помощь. Замерев, Люк и Эдгар наблюдали за поединком между Хуаном и уродом с ножом.

Поединок. Хуана успели предупредить, и он смог уклониться от нападающего, отскочил в сторону, перепрыгнул через шезлонг и швырнул этот шезлонг под ноги уроду.

В этот миг схватка казалась едва ли не фарсом. Нападавший на миг потерял равновесие и неизбежно должен был либо рухнуть на шезлонг, либо полететь в бассейн. Но он неистово замахал руками, нож засверкал в солнечном свете, будто в бессильной злобе, а потом это мгновение миновало, нападавший восстановил равновесие, повернулся, снова увидел Хуана и изготовился, чтобы довести начатое дело до конца.

Хуан попятился, но почему-то не повернулся и не побежал. Он просто стоял футах в десяти от противника, следя за ним и выжидая, будто кошка. Доктор Фицджералд услышал, как он сказал:

— В чем дело? Я вас не знаю.

Пригнувшись и отведя в сторону руку с ножом, урод двинулся вперед. Наступая, он дергался, будто хотел загипнотизировать Хуана, а тот внимательно следил за ним, словно ребенок, старающийся понять, каким же образом фокусник достает из шляпы кролика.

Расстояние между ними сокращалось: восемь футов, шесть… Нападавший снова рванулся вперед. И опять Хуан отпрянул, на этот раз он и сам едва не упал, споткнувшись о шезлонг, но потом обрел равновесие и схватил белое полотенце. Пританцовывая, он отступал назад, стараясь держаться подальше от ножа.

Хуан заговорил снова, на этот раз по-испански. Нападавший остановился возле шезлонга, о который только что споткнулся юноша, положил свободную руку на спинку, будто беря короткий тайм-аут, и ответил Хуану на грубом диалекте, выплевывая слова. Лицо юноши исказилось то ли от омерзения, то ли от жалости, и на этом тайм-аут кончился.

Урод обошел шезлонг слева, а Хуан двинулся в противоположную сторону. Немного покружив вокруг шезлонга нападавший со злобным криком отпихнул его ногой. Хуан проворно прошмыгнул мимо урода. Теперь они двигались в противоположную сторону, к тому месту, где началась схватка.

Для стороннего наблюдателя в этом зрелище заключалась некая извращенная прелесть: противники являли собой полную противоположность друг другу. Юноша был свеж, красив, статен, а его противник — покрытый шрамами урод. Оба двигались с изысканной грацией, но Хуан был легок, как олень, в то время как в движениях мужчины чувствовалось тяжеловесное изящество пантеры.

Неизвестно, что сказал Хуану человек с ножом, но юноша слегка замялся, словно утратив уверенность в себе. Казалось, он вдруг признал, что его противник имеет право сделать то, что он норовил сделать, и не мог найти исчерпывающих возражений против этого убийства. Похоже, он уже не искал пути к отступлению и не стремился одолеть противника, а пытался найти какие-то слова, которые можно было бы противопоставить ножу.

— Почему он не бежит? — спросил себя доктор. — Почему Люк не сделает что-нибудь, не скажет что-нибудь? — Ему не пришло в голову задуматься, почему молчит он сам; он знал лишь, что не в состоянии ни двинуться, ни заговорить, и принял это знание как должное.

А на противоположном краю бассейна, казалось, шла пляска, нечто похожее на балет в стиле модерн. Хуан отодвигался только тогда, когда мужчина наступал, и ровно настолько, чтобы тот не достал его ножом. Движения нападавшего стали менее размашистыми и более осмысленными, словно он боялся потерять преимущество, бросившись вперед очертя голову. А может, он просто играл, как кошка с мышью, продолжая травить жертву удовольствия ради, хотя вряд ли: слишком угрюмое, напряженное и решительное было у него выражение лица.

— Хуан!

Это крикнул стоявший в воде Люк, наконец-то очнувшийся от оцепенения. Услышав свое имя. Хуан чуть повернул голову, и человек с ножом ринулся вперед. Хуан отпрянул. Он попытался хлестнуть мужчину по лицу полотенцем, но промахнулся.

Люк заорал:

— Оторвись от него, Хуан! Беги вниз по склону! Беги вниз по склону!

Похоже, нападавший подумал, что Хуан поступит именно так, как советовал Люк. Во всяком случае, он вдруг рванулся вперед, размахивая ножом. Отскочив назад, Хуан снова хлестнул полотенцем, теперь уже по ножу — раз, другой. Нож запутался в полотенце, взлетел, сверкнул в воздухе и воткнулся в землю. Рукоятка задрожала.

Нападавший на миг замер от удивления и, разинув рот, уставился на свою ладонь. Потом заревел от унижения и ярости и бросился на Хуана с голыми руками, норовя схватить его за горло.

Хуан стиснул его запястья, и они принялись топтаться, слившись воедино, попеременно тесня друг друга. Мышцы их рук и плеч напряглись, а на животе и на голых бедрах Хуана стали рельефными. Противники поочередно брали верх, оба щерили зубы и не мигая смотрели друг на друга.

Наконец нападавший неожиданным рывком освободился от хватки Хуана, спотыкаясь, отступил назад и опять бросился в атаку. На сей раз Хуан оказался проворнее. Он ушел в сторону, схватил урода за плечо и резко рванул. Описав полукруг, противник ударился о край бассейна и скатился в воду, поскольку ничего иного сделать уже не мог.

Люк, как буйвол, навалился на него и начал топить. Избавившись от напряжения, доктор Фицджералд снова опустился в шезлонг. Он сделал вдох, долгий, трепетный, болезненный вдох, и грудь его словно обдало огнем. Доктор даже спросил себя, долго ли он не дышал.

— Слава тебе. Господи! — прошептал он.

Его руки задергались от боли, пронизавшей их сверху донизу. Доктор опустил руки, и они повисли как плети вдоль подлокотников. Он попытался привести в норму дыхание.

На противоположном краю бассейна Хуан тяжело опустился на кафель и сидел, широко раздвинув ноги, будто тряпичная кукла, марионетка с перерезанными ниточками. А в бассейне, по грудь в воде, неуклюже возился Люк, исполненный мрачной решимости. Он продолжал держать разбойника, не давая ему вынырнуть на поверхность. Вода вокруг него так и бурлила.

Но вот Хуан, похоже, мало-помалу вернулся к действительности, увидел Люка и осознал происходящее. Лицо его исказилось от боли, Хуан подался вперед и крикнул:

— Дядюшка Люк, не надо!

Но Люк не обратил никакого внимания на призыв юноши. Вода вокруг него волновалась все слабее и слабее.

Хуан оттолкнулся руками, стал на четвереньки, подполз к краю бассейна и опять закричал:

— Дядюшка Люк! Прекратите! Доктор Фицджералд, выступавший всего лишь в роли зрителя, очнулся, выпрямился в кресле и громко сказал:

— Не лезь к нему, малыш. Он знает, что делает, оставь его.

И тут он с удивлением поймал себя на том, что произнес эти слова шепотом, и его никто не слышал. Да он и не надеялся, что его услышат.

Хуан неуклюже плюхнулся в бассейн, не нырнул, а скорее просто рухнул в воду и, еле волоча ноги, пошел к Люку. Каждое движение давалось ему с огромным трудом — настолько он изнемог. Потом эта диковинная безмолвная борьба возобновилась. Хуан и Люк дрались, будто изнуренные акулы за ушедшую под воду добычу. Люк что-то пробормотал, но доктор не расслышал его, а Хуан ничего не ответил губернатору. Потом Харрисон вдруг отвернулся и оставил Хуана в покое. Он медленно направился к доктору Фицджералду, подняв руки над водой. Подойдя, он тяжело взгромоздил локти на край бассейна, устремил на доктора невидящий взор и бросил:

— Вызови полицию, Эдгар.

Голос его звучал тихо и ровно.

Напротив них Хуан вытаскивал из воды мужчину. Тот был либо без сознания, либо мертв. Доктор сказал: «Разумеется» — и встал. Все его тело онемело, нервы расходились, как будто его избили дубинками. Пошатываясь, он заковылял к коттеджу, чтобы позвонить. Тело все никак не желало расслабляться.

Глава 11

Губернатор Харрисон сидел в шезлонге и, тяжело дыша, смотрел, как на другом краю бассейна Хуан делает этому сукину сыну искусственное дыхание. Ему хотелось сказать мальчику, чтобы он бросил это занятие, пусть сукин сын сдохнет, но у него не было сил возвысить голос, да и потом в конечном счете это уже не имело значения. Главное, Хуан жив.

Во время драки губернатора охватил ужас, и он мог только смотреть, как этот чертов малохольный норовит одним ударом ножа свести на нет все итоги его тяжких трудов. Теперь, когда все кончилось, он злился на незадачливого убийцу скорее по инерции. Слишком уж большое облегчение испытывал он от того, что Хуан жив, чтобы еще питать какие-либо чувства к безумцам.

А кем еще мог быть этот человек, если не безумцем! Выбегает не пойми откуда среди бела дня, босиком, голый по пояс, страшный как смертный грех, размахивает ножом, норовя убить совершенно незнакомого ему человека на глазах у двух свидетелей.

Более чем вероятно, что он сбежал из сумасшедшего дома. Во всяком случае, там ему самое место.

За бассейном Хуан, оседлав этого чокнутого, трудился, растирая ему спину. Как будто заставить маньяка дышать снова было очень важно. Но если мальчику от этого легче, пусть себе потешится.

В двери появился Эдгар. Он шел как человек, у которого раздроблены коленные чашечки. Лицо его было белым как снег.

— Полиция выезжает, — доложил он, — а два человека придут покараулят его до приезда полиции.

— Хорошо.

Хуан крикнул с дальнего края бассейна:

— Дядюшка Эдгар! Взгляните-ка!

— Ах, да, — отозвался Эдгар, будто лунатик. — Разумеется.

Губернатор смотрел, как Эдгар идет вокруг бассейна. Ноги у него заплетались, как у только что появившегося на свет жеребенка, и Харрисон поймал себя на том, что не в состоянии поверить в способность этого человека сделать то, что надо было сделать. Как же заставить его расправить плечи?

Если бы только в смерти Эллен Мэри был виноват Позос. Разумеется, в каком-то смысле так оно и было: не будь на свете Позоса, Эллен Мэри осталась бы жива. Но были слишком казуистические рассуждения, и вряд ли стоило делиться ими с человеком, только что потерявшим дочь.

Неужто ничего нельзя придумать! Надо каким-то образом свалить вину на Позоса, тогда все встанет на свои места. Эдгар будет работать, как машина, отключив все чувства, если, конечно, дать ему соответствующий эмоциональный заряд.

Пока Хуан обходил бассейн, Эдгар опустился на колени рядом с телом безумца.

Робко улыбнувшись трясущимися губами, Хуан сел в шезлонг рядом с губернатором и сказал:

— Дядюшка Эдгар говорит, с ним все в порядке.

— Завтра я буду этому радоваться, но сейчас жалею, что не прикончил его, — ответил губернатор. Хуан протянул руку и сжал его колено.

— Я ценю это, дядюшка Люк, — сказал он. — Я ценю ваши чувства ко мне, но вы не поняли, что это за человек.

— Чего не понял? Безумец, вот и все.

— Он сидел в одной из тюрем отца. Вот откуда у него все эти шрамы.

Губернатор посмотрел на дальний край бассейна, потом опять на Хуана.

— Именно это он тебе и сказал?

— Да, сэр.

— Но зачем пытаться убить тебя? Почему бы не убить твоего отца? — спросил губернатор и подумал:

«Тогда мне не надо было бы идти на все эти ухищрения».

— Не знаю. Наверное, у отца неплохая охрана. И, как я понимаю, этот человек хотел возмездия и решил, что убийство единственного сына генерала станет лучшей местью. — Хуан горько усмехнулся. — Эх, знал бы он, как обстоит дело!

— То есть?

— Ну, что меня нельзя назвать сыном генерала Позоса, — сказал Хуан. — Я ему безразличен и не могу заставить себя любить его.

В этот миг прибыли двое служащих гостиницы. Губернатор показал на дальний угол бассейна.

— Он там.

Убийца, слава Богу, несостоявшийся, уже порывался сесть, хотя у него кружилась голова. Эдгар что-то негромко говорил ему, но, когда подошли двое служащих, он выпрямился и посторонился. Служащие неуклюже стали слева и справа от сидящего мужчины, поглядывая то на него, то на бассейн, то друг на друга, очевидно, не зная толком, что им делать в сложившихся обстоятельствах.

Эдгар обогнул бассейн, подошел и опустился в шезлонг рядом с губернатором, поодаль от Хуана.

— Он выживет, — сообщил он, — Нахлебался воды, но Хуан почти всю ее вытолкал.

— Сейчас я почти жалею, что не дал ему умереть, — сказал Хуан.

Когда Эдгар удивленно посмотрел на него, юноша снова объяснил, почему произошло это нападение.

Губернатор опять задумался, и ему показалось, что, как бы там ни было, эту атаку можно обратить к своей выгоде. Во-первых, пора начинать убеждать Хуана принять на себя заботы о Герреро после смерти отца. Во-вторых, внушить Эдгару уверенность в себе. Поэтому он сказал:

— В тот день, когда ты станешь правителем своей страны, Хуан, надо будет покончить с тем положением, которое порождает таких людей.

Хуан бросил хмурый взгляд на человека, сидевшего на кафельном краю бассейна, и губернатор заметил, что юноша проникается сознанием ответственности. Хуан постигал эту науку, пусть медленно, зато верно.

— Вряд ли, — глухо сказал Хуан, — кто-нибудь мог хоть в чем-то перечить отцу.

— Чтобы повлиять на его привычки? Едва ли.

— Едва ли, — эхом отозвался Хуан и смежил веки. Губернатор повернулся к Эдгару со словами:

— Когда настанет этот день, убийц больше не будет. Они просто останутся не у дел.

Эдгар понял. Он кивнул и сказал:

— Аминь.

Открыв глаза и посмотрев на незадачливого убийцу, Хуан проговорил:

— Мы не скажем отцу, что тут произошло. Полиции тоже. Этот человек — просто грабитель, вот и все. Губернатор нахмурился.

— Но почему?

Хуан повернулся и посмотрел ему в глаза.

— Я не хочу, чтобы его снова упрятали в тюрьму в стране отца. Пусть его посадят в мексиканскую тюрьму.

Губернатор улыбнулся, и на душе вдруг стало легко. Все образуется, и, ей-богу, у парня все задатки прекрасного вождя, отменного предводителя.

— Хорошо, — согласился губернатор. — Если только он сам не станет выступать с речами.

— Я с ним поговорю, — сказал Хуан и встал. Когда через несколько минут полицейские в коричневой форме тяжело поднялись по склону холма, Хуан сидел на корточках перед пленником, беседуя с ним по-испански. Он выпрямился, вернулся к губернатору и по-английски ответил на вопросы полицейских.

Глава 12

Генерал Позос неторопливо спустился по пружинящим сходням в катер, где два матроса подхватили его под руки и помогли забраться на борт. Посадка и высадка портили ему все удовольствие от прогулок на яхте.

Вместе с ним в катер спустились Боб Харрисон и еще несколько приближенных. Когда все расселись — Харрисон рядом с генералом, — катер отвалил от яхты и направился к берегу.

Харрисон держал на коленях блокнот. Был полдень, солнце стояло в зените, не давая почти никакой тени. Становилось жарко, даже чересчур, но Харрисон в своем сером полотняном костюме и светло-сером галстуке был невозмутим и, казалось, не чувствовал зноя.

— Вы начнете, — говорил он, заглядывая в блокнот, — с ответа на приветствие мэра города прямо на причале.

— Да знаю я его, — буркнул генерал. — Он свинья. Генерал пребывал в дурном расположении духа, и не только из-за шатких сходен, но и из-за того, что второй темно-синий мундир, в который ему пришлось облачиться, оказался чересчур плотным для такого солнечного дня. Генерал обливался потом. Он был весь липкий.

Харрисон, совершенно не тронутый замечанием генерала продолжал читать:

— Мэр будет на завтраке в вашу честь. В числе приглашенных будут…

Генерал Позос в злобном молчании слушал перечень приглашенных, яо, когда мелькнула фамилия одной известной киноактрисы, он сказал:

— Это та блондинка?

— Нет, сэр. Рыжая.

— Возможно, я ее захочу.

— По-моему, она только что опять вышла замуж, генерал, и фамилия ее мужа тоже значится в списке.

— Рог nada. — Генерал пренебрежительно махнул рукой, как бы говоря: «Не очень-то и хотелось». Он всегда переходил на испанский, когда желал сохранить лицо. Он не верил, что английский может в полной мере передать безразличный тон, которым Позос хотел объявить, что ему наплевать на эту рыжеволосую киноактрису, что она уже забыта, что ее для него не существует. Все необходимые тонкости речи давались ему только на родном языке.

Харрисон как ни в чем не бывало продолжал:

— После ланча, который будет дан в «Хилтоне», состоится небольшая пресс-конференция, а затем вы…

— Репортеры? — Генерал не жаловал жнецов новостей и имел на то основания.

— Мы заручились обещанием сотрудничества. Все равно они мексиканцы, кроме двух человек.

— А эти двое?

— Один американец, другой — британец.

— Уж и не знаю, который хуже. — Это не было шуткой, поскольку генерал не умел шутить. Это была истинная правда, изреченная с каменным лицом.

— Они не будут ерепениться, генерал, все улажено.

— Хорошо.

— После пресс-конференции вы отправитесь в номер, отведенный вам в «Хилтоне», и там побеседуете с новыми кандидатами в члены вашего личного штаба.

Генерал улыбнулся. Это означало, что там будут женщины, а он любил женщин — новеньких, с иголочки.

— С четырех до семи, — продолжал Харрисон, — вечеринка с коктейлями, которую устраивает в вашу честь один американский писатель. — Он назвал фамилию человека, романы которого о врачах неизменно попадали в списки бестселлеров.

Генерал о нем слыхом не слыхивал. Он что-то буркнул, ему было наплевать.

— Обед в восемь, — сказал Харрисон. — Хозяин — посол Бразилии, у него поместье за городом.

Генералу не нравилась Бразилия, потому что она была такая большая. Он сложил губы бантиком, но ничего не сказал.

— В ваши покои вы вернетесь к одиннадцати, — закончил Харрисон, — и остаток вечера будете свободным. Отплываем мы в девять утра.

Генерал кивнул.

Когда катер пришвартовался, сильные руки помогли генералу встать и подняться на прочный настил, где его ждала толпа людей с улыбками на физиономиях и протянутыми руками. Все были разодеты, как на парад.

Последующие пять минут генерал был занят протокольным обменом любезностями и церемонией знакомства. Тут было немало людей, которым следовало улыбаться, и много рук, которые надлежало пожать. Причем в определенной последовательности. Генерал любил эти суетные церемонии точно так же, как он любил свои мундиры: они внушали ему чувство собственного величия, нужности, добродетели.

Разумеется, встречать его пришли в основном политики — мэры, губернаторы, послы и прочие видные люди. Были там и Люк Харрисон, отец Боба, и доктор Эдгар Фицджералд, оба где-то в самом конце шеренги. Генерал Позос был рад видеть их, особенно доктора, который должен здесь присоединиться к нему на неопределенный срок. С широкой улыбкой он обеими руками схватил руку доктора. Телесные недуги, донимавшие генерала последние несколько лет, в особенности все более частые случаи полового бессилия, и пугали, и злили его. Уже от одной мысли, что его пользует такое светило, как доктор Эдгар Фицджералд, генерал испытывал громадное облегчение.

Пожимая доктору руку, генерал с чувством произнес:

— Несказанно счастлив, мой доктор. Несказанно счастлив. Ваши покои на судне вам понравятся, я в этом убежден.

Доктор выглядел малость изнуренным, возможно, из-за перемены климата или непривычной еды, но сумел улыбнуться в ответ и сказал:

— Мне не терпится их увидеть, генерал. И я с нетерпением жду начала… начала нашего сотрудничества.

— Несказанно счастлив. Несказанно счастлив.

Наконец генерал отпустил руку доктора и пошел дальше. Он позволил себе немного отвлечься, наблюдая за встречей молодого Харрисона с отцом. Может, хоть сейчас появится какой-нибудь намек, ключик, откроющий дверь во внутренний мир Харрисона, когда он обменяется рукопожатием с отцом, которого не видел почти год.

Но его ждало разочарование. Двое мужчин, отец и сын, пожали друг другу руки, обменялись улыбками и несколькими невнятными словами, и, насколько мог видеть генерал, все это было проделано с тем же вкрадчиво-вежливым дружелюбием, какое Харрисон выказывал всегда.

Да, но на этот раз они были вдвоем. Приветствуя сына, отец вел себя точно так же. Совершенно так же. Никаких тебе широких радостных улыбок, ни сверкающих глаз, ни объятий или иных жестов, принятых между кровными родственниками. Но и холодка, возникающего между отдаляющимися друг от друга родными, тоже не было. Короче говоря, ничего не было, ровным счетом ничего.

Неужели Харрисон научился всему этому у отца?

Генерал приблизился к следующей бессмысленно улыбающейся физиономии и бездумно протянутой руке. Это был молодой человек, латиноамериканец, смутно знакомый, но смотревший с надменным вызовом. Генерал не узнал родного сына, пожал ему руку, не заметив мрачной насмешки, появившейся в глазах юноши, и пошел себе дальше.

Шагая вдоль шеренг, улыбаясь, кивая, пожимая руки и бормоча что-то то по-английски, то по-испански, генерал заметил краем глаза, что старший Харрисон сделал шаг назад из строя и пошел прочь. Молодой человек с непонятным вызовом в глазах удалился вместе с ним.

Минутой позже младший Харрисон оказался рядом с генералом и пробормотал:

— Папа не мог остаться. Он собирался пробыть тут, пока не встретит вас, но сейчас вынужден спешно уйти. Он просил меня передать вам свои извинения и сказать, что надеется увидеть вас в Санто-Стефано через месяц.

Генерал кивнул. Понять он ничего не понял, но все равно кивнул. И пошел дальше вдоль шеренги, кланяясь и пожимая руки.

Наконец с первыми приветствиями было покончено, и собравшиеся потянулись к веренице лимузинов, стоявших в дальнем конце причала. Теперь слева и справа от Позоса шествовали Боб Харрисон и мэр города. Сегодня мэр формально был хозяином. Через несколько шагов Харрисон поотстал, чтобы уступить место послу Бразилии.

Они подошли к лимузинам, внимание генерала привлекла какая-то возня в дальнем конце улицы. Он посмотрел туда и с удивлением увидел двух всадников. Они мчались по улице, будто на состязаниях по конкуру. Их продвижение сопровождалось пальбой, криками, свидетельствующими об азарте погони, невероятной суматохой. Весь этот хай приближался.

— О, Боже мой! — послышался чей-то громкий голос, и генерал понял, что это сказал молодой Харрисон, с которого наконец-то слетел его блеклый кокон. Генерал повернулся, чтобы понаблюдать за выражением лица Харрисона, но тут какой-то мощный кулак ударил его в грудь, и свет для Позоса померк.

ЧАСТЬ IV

Глава 1

Когда они преодолели поворот, и зарево над горящей машиной скрылось из виду, а вокруг снова воцарилась непроницаемая тьма, озаренная лишь фарами «датсуна», Элли повернулась, посмотрела на профиль Грофилда и спросила:

— Господи, чего же ты натворил?

— Тактика партизанской войны. Я оставил их безлошадными.

Грофилд чувствовал себя превосходно и был очень доволен собой. Он посадил в лужу эту шайку, да так, что, возможно, навсегда вывел из игры. На подступах к Акапулько их будет поджидать другая шайка, но Грофилд уже почувствовал бойцовский азарт и был уверен, что справится и с ними, дайте только срок.

Сейчас он воображал себя Ричардом Контом или Джорджем Рафтом. Оставив тяжелую артиллерию без тяги, он вовремя доставил во Фриско груз апельсинов, а значит, контракт на перевозку достанется его дочерней компании, и, стало быть, Марта сможет пойти к хирургу со своей больной ступней. Сгорбившись за баранкой, Грофилд слышал фоновое стаккато, всегда сопровождавшее этот эпизод, и думал, что ему недостает только сигареты в уголке рта.

Левый поворот.

— Дай-ка козик, — бросил он.

— Что-что?

— Сигару, пожалуйста.

— О-о, я тебя не расслышала.

Грофилд усмехнулся и поудобнее устроился на сиденье, забыв об эпизоде из кино. Не было нужды держать плечи в постоянном напряжении. Музыка в голове стихла, и он сказал:

— Постарайся вздремнуть, если получится. Возможно, потом я посажу тебя за руль.

Она протянула ему зажженную сигарету и ответила:

— Можешь мне не верить, но ты одновременно и честный, и хитрый. Ты не захочешь, чтобы я потом вела машину, и сам это знаешь.

Грофилд посмотрел на нее и опять уставился на извилистую дорогу, идущую в гору.

— Ну что ж, — сказал он. — Но, когда мы доберемся до Акапулько, командовать будешь ты, отыщешь генерала и добьешься встречи с ним. А для этого тебе необходимо иметь свежую голову.

— Я должна бодрствовать, — заявила она, — чтобы развлекать тебя. Ты ведь тоже почти не спал.

— Я прекрасно себя чувствую, — заверил ее Грофилд. — Я водитель от Бога, я могу вести машину всю ночь и не раз это делал.

— Кроме того, — добавила она, — вряд ли я усну, уж больно я взбудоражена.

Грофилд пожал плечами и сказал:

— Меня это вполне устраивает. Решай сама. Но Элли молчала, а когда пять минут спустя Грофилд посмотрел на девушку, она уже спала, склонив голову набок и прислонившись к окну.

Грофилд не врал, говоря, что он — водитель от Бога и получает удовольствие, сидя за рулем, но езда по этой дороге вымотала бы кого угодно. Шоссе извивалось, шло то вниз, то вверх, а то и вовсе в обратную сторону. Дорожных знаков и фонарей не было в помине, дорога на всем протяжении шла в два ряда. Одна отрада: тут не было ни встречного, ни попутного транспорта, и Грофилд постоянно держал дальний свет, с величайшей осторожностью пробираясь вперед, редко когда доводя скорость до тридцати миль в час. Как он ни старался, плечи напрягались, и наконец он ощутил первый прилив боли, которая волнами расходилась от раны. Тогда он заставил себя расслабиться, усесться поудобнее и не очень крепко сжимать руками баранку. Последние сутки рана почти не беспокоила его, и Грофилду не хотелось, чтобы она разболелась опять. Однако спустя какое-то время он снова склонился над баранкой и, щурясь, вглядывался в темноту; плечи и торс напряглись, а пальцы прилипли к рулю.

Лучший друг человека, сидящего за рулем ночью, это радиоприемник, но в этих горах он не действовал, да и радиостанций поблизости не было. Иногда Грофилд пытался поймать хоть что-нибудь, но вылавливал одни помехи, а Элли стонала и ворочалась во сне.

Рассвело примерно в половине шестого. Грофилд шоферил уже два часа и проехал сорок семь миль. Он так устал, словно крутил баранку часов десять кряду, а рана ныла теперь не переставая. Он проголодался, ему чудился запах кофе.

При свете дня вести машину было немного лучше, и Грофилд наддал ходу. Полчаса спустя, проехав еще двадцать одну милю, он оказался на равнине близ городка Чильпансинго. Справа стояла большая заправочная станция «Пемекс», с рестораном на втором этаже. Грофилд зарулил на заправку и остановился.

Как только машина стала, Элли проснулась. Она выпрямилась на сиденье, огляделась мутными глазами и спросила:

— Мы приехали?

— Нет. Это городок под названием Чильпансинго. Место для привала.

— О-о. — Протирая глаза костяшками пальцев, она сказала:

— Я уснула.

— Конечно. Я этого и хотел.

— Который час?

— Начало седьмого.

— Боже мой! Я проспала почти три часа!

— Идем выпьем кофе.

Сначала они зашли в туалеты и умылись, потом поднялись в ресторан. В столь ранний час посетителей не было, а трое служащих уже работали. Невысокий серьезный молодой человек взгромоздился на стул за кассой, крепко сбитая женщина протирала пол шваброй, а официантка в белой форменной одежде возилась у столика в углу, наполняя сахарницы.

Как только Грофилд и Элли уселись за столик, официантка подошла к ним и с улыбкой подала два стакана воды и два меню.

Грофилд сказал:

— Мы торопимся, ты это понимаешь? Элли кивнула.

— Понимаю.

Она заказала дыню и черный кофе. Грофилд попросил то же самое. Пока они ждали, Грофилд закурил сигарету, но увидел, что Элли скорчила гримасу отвращения, и загасил ее.

— Прости, — сказала она, — это у меня спросонья.

— Ничего. Все равно она была невкусная.

— Если хочешь, я могу немного повести машину.

— Нет. Мне нужно только несколько минут отдыха и чашка кофе.

Когда официантка вернулась с заказом, Грофилд спросил ее, сколько еще ехать до Акапулько, и она ответила:

— Сто сорок километров.

Он произвел подсчеты, и оказалось, что это составляет восемьдесят семь с половиной миль. По меньшей мере, еще два часа при их нынешней скорости, если не больше. Он сказал:

— На Акапулько ведет только эта дорога, так?

— Ода.

— И другим путем туда не добраться?

— Летите, — сказала она, улыбаясь во весь рот, и махнула рукой в сторону окна.

Нахмурившись, Грофилд посмотрел туда и увидел два маленьких самолетика на летном поле и взлетно-посадочную полосу справа.

Какое-то мгновение он обдумывал эту возможность. Хоннер и иже с ним думают, что они прибудут на машине, так что если появиться на аэроплане…

Нет. Хоннер и его люди наверняка знают об этом аэродроме, да и слежку будут вести повсеместно и бдительно, поскольку и им пришло в голову, что Грофилд может попробовать сбить их с толку. К тому же, если они с Элли сядут в самолет, им придется бросить здесь машину, и Хоннер все поймет, когда прикатит сюда немного погодя.

Делать нечего. Грофилд поблагодарил официантку и потянулся за своим кофе.

Откусив кусочек дыни, Элли сказала:

— Я тут все думала.

— О чем?

— Об этих людях в Акапулько. Ты знаешь, о ком я.

— Дружки Хоннера?

— Да. Они будут ждать нас не на въезде в город, а станут искать на дороге, где нас сподручнее всего схватить. Они поедут на север, Хоннер — на юг, а мы сидим на полпути между ними, едим дыню и пьем кофе.

— Я знаю, — сказал Грофилд. — Я пытался отогнать эту мысль прочь, но мне ясно, что именно это они и сделают, приедут за нами.

— В таком случае, как же нам быть?

— Это вопрос на засыпку, милая. — Грофилд снова посмотрел на самолеты, покрытые блестящей росой, и испытал искушение.

— Сейчас светло, — сказала она. — На этот раз тебе не удастся подкрасться к ним, прошмыгнуть мимо или опередить их.

— Да знаю я, знаю. Не зуди.

— Зудить? Странное слово.

— Вся наша жизнь — странная штука. Ты покончила с дыней?

— Что же мы будем делать, Алан?

— Думать. А чтобы сберечь время, поедем дальше. Они расплатились и спустились к машине. Тут Элли сказала:

— Мне и впрямь хочется повести машину, а ты сможешь думать не отвлекаясь.

Грофилд чувствовал, что лукавит, позволяя уговорить себя, но плечо все ныло, а крутить баранку и впрямь не хотелось, поэтому он просто сказал:

— Дорога чертовски трудная, ты знаешь.

— Я умею водить. Дай мне ключи.

— Ладно. — Он отдал ей ключи. Они сели в машину и покатили на юг. Сразу же за городской чертой дорога снова пошла вверх и принялась виться змеей среди гор.

Сидя на пассажирском месте, Грофилд задумчиво смотрел в ветровое стекло и следил за небом, становившимся все синее, и за грязно-белым капотом «датсуна», который рыскал туда-сюда, повторяя изгибы извилистой, как штопор, дороги. Грофилд не очень усердно предавался размышлениям, расслабился, и боль в плече пошла на убыль.

Вдруг Элли резко нажала на тормоз, и Грофилд очнулся от полусна-полузабытья. Он поднял глаза, думая, что путь преградили люди с пистолетами, но увидел вместо них целое стадо черных коз. Они спускались с крутого заросшего склона слева, пересекали дорогу, а потом сползали вниз с другого крутого склона справа. Двое молодых конных пастухов в белых рубахах и брюках, темных серапе и соломенных шляпах, похожих на сомбреро, только с полями поуже, сновали взад-вперед по дороге слева и справа от стада, не давая козам разбредаться.

Грофилд посмотрел на них, посмотрел на коз, посмотрел на едва заметную тропу, по которой те шли, и щелкнул пальцами.

— Элли, — сказал он, — если ты говоришь по-испански, мы спасены.

— Только в пределах школьной программы. А что?

— Спроси парней, за сколько они продадут своих лошадей.

— Что?!

— Лошади, лошади. Быстрее, пока они не проехали.

— Но зачем нам нужны…

— Сейчас не время, дорогая. Сначала, рог favor. спроси их, сколько они хотят за своих лошадей.

— Ну…

Они вылезли из машины, и Элли на ломаном испанском обратилась к всаднику, ехавшему вдоль ближнего фланга стада. Сначала пастух впал в замешательство, но потом объявил, что лошади не продаются.

— Скажи ему, что деньги американские, — попросил ее Грофилд. — По сто долларов за каждую лошадь, отличными десятидолларовыми банкнотами.

Элли перевела. Всадник, казалось, заколебался, тогда Грофилд вернулся к машине, открыл чемодан, взял деньги и, подойдя, показал их пастуху.

Всаднику было не больше двадцати, а его напарнику на другой стороне дороги и того меньше. Вид зелененьких произвел на него впечатление и заставил задуматься, но и только. Когда Грофилд увидел, что денег мало, он сходил к машине, взял еще сто долларов и с помощью Элли сообщил пастухам, что поднимает до ста пятидесяти долларов за каждую лошадь.

Козы остановились и разразились громким «м-е-е-е», робко топчась на дороге. Всадники над ними быстро тараторили друг с другом по-испански, который, очевидно, был не только выше козьего разумения, но и непонятен Элли. Потом они выдвинули встречное предложение: сто пятьдесят долларов за одну лошадь.

Но Грофилд покачал головой.

— Две лошади или ничего. Скажи им.

Элли перевела. Снова последовало торопливое совещание. Оба задумались, а когда Грофилд заметил, что они искоса поглядывают, не пойдет ли он опять к машине за деньгами, ему стало ясно, что сделка состоялась. Демонстративно сунув стопку денег в карман, он громко сказал Элли:

— Ну, ничего не выйдет. Да и ладно. — Он махнул рукой, как бы говоря, что передумал и решил бросить торги.

Тогда ближайший к ним всадник снова заговорил с Элли, и она перевела его слова:

— Он говорит, что за седла и одеяла придется платить дополнительно.

— Еще пятьдесят долларов за все.

Она передала его слова, и весь мир вдруг превратился в улыбки и кивающие головы. Грофилд принес остальные деньги, всадники спешились, и все пожали друг другу руки. Всадники, низведенные до положения пешеходов, снова погнали своих коз, а Элли и Грофилд так и стояли, держа лошадей за веревки.

— Ну, — сказала Элли, — теперь у нас две лошади. Как раз то, о чем я всегда так мечтала.

Грофилд вскочил в седло с сияющей улыбкой до ушей, как на рекламе сигарет. Лошадь почувствовала незнакомого седока, заволновалась, но Грофилд сказал:

«Тпру, малыш» — и принялся повторять иные уместные в таких обстоятельствах выражения из вестернов, и животина успокоилась.

— Дай мне поводья своей лошади, — сказал Грофилд Элли. — А сама поезжай за нами в машине.

— Это же надо, а? — ответила Элли. — А я забыла в Филадельфии свой фотоаппарат.

Глава 2

Самое интересное заключалось в том, что здесь жили люди. Они проводили тут дни и ночи — в горах, через которые цивилизация с горем пополам ухитрилась проложить одну-единственную двухрядную дорогу. Она извивалась, ломалась, корчилась и грозила того и гляди прекратить существование. Едущий по этой дороге автомобилист мог утратить строгость мышления и предположить, что окружающие его горы недоступны и негостеприимны не только для него, но и для всех остальных людей. Однако это было весьма далеко от истины.

Взять хотя бы пастухов, навроде тех, у которых Грофилд приобрел лошадей. Они жили на скромный доход от маленьких стад коз или крупного рогатого скота, на ночь оставляя их в загонах в долинах, а днем выводя на пастбища на высокогорных склонах. Иногда они пересекали шоссе — эту тонкую серую ленточку, примету мира завтрашнего дня. Жили тут и фермеры. Склоны, казавшиеся слишком крутыми, чтобы по ним можно было ходить, на самом деле обрабатывались. Их засевали в основном бобовыми культурами, предварительно вспахав ровными изогнутыми бороздами, обнажавшими черную землю, так что временами пейзаж напоминал картинки из детских книжек — крупные черно-зеленые холмы, сплошь покрытые полями.

Грофилд гарцевал на коне, ведя вторую лошадь в поводу, а Элли ехала за ними в «датсуне». Он думал, что встреча с этими пастухами, гнавшими стадо коз, — большое везение. Причем не столько из-за покупки лошадей, хотя и это было хорошо, сколько из-за того, что эта встреча направила его мысли в нужное русло и подсказала, как избежать столкновения с людьми, которые норовили перехватить его и наверняка уже были в пути, направляясь из Акапулько на север.

И все же их поймают, если они быстренько не найдут подходящее местечко. Они ехали вверх по склону, а верхушки холмов имеют свойство что-то сулить. Грофилд ударил своего жеребца пятками по бокам, пустив его спорой рысью. Обеим лошадям не очень нравилось ощущать под копытами мощеную дорогу, поэтому Грофилду приходилось то и дело их понукать.

На гребне холма, где дорога сворачивала налево, огибая торчащий скальный выступ, правая обочина была посыпана щебнем и превращена в обзорную площадку, с которой открывался прекрасный вид. Сейчас Грофилду было не до красот, а вот сама площадка ему понравилась. Он проехал мимо, чтобы не оставлять на гравии отпечатков подков, потом остановился и спешился.

Элли затормозила позади него. Она высунула голову из окна и крикнула:

— И что теперь?

— Загони машину на гравий, носом вон к той загородке, и поставь на холостой ход. Нет, пожалуй, вовсе заглуши мотор.

— Прекрасно. — Она сдала назад, развернулась и поставила машину, как он велел.

Тем временем он отвел обеих лошадей на противоположную сторону дороги и привязал к кусту, росшему на крошечном треугольничке земли между асфальтом и скалистой стеной. Убедившись, что лошади не сорвутся с привязи, Грофилд вернулся к машине.

Элли открыла дверцу и спросила:

— Мне выйти?

— Да уж, пожалуй, коль скоро ей суждено отправиться в пропасть.

— Что-что?! Послушай, я ведь взяла эту машину напрокат.

— Они примут чек, не переживай. Вылезай.

Он подошел и осмотрел ограждение у края обрыва. Оно было сооружено из воткнутых в землю крест-накрест жердей, связанных в форме буквы X. На этих козлах лежали толстые неструганые бревна. Грофилд поднатужился и поднял конец одного из них, раскачал его и сбросил вниз с обрыва. Второй конец бревна упал с козел без посторонней помощи, и бревно с грохотом покатилось в пропасть.

Заглянув через край, Грофилд увидел длинный и почти отвесный склон, испещренный редкими деревцами, линия которых соединялась со сплошным зеленым массивом внизу. Дно было далеко, но пятно кремового цвета наверняка можно будет разглядеть. Если, разумеется, машина не сгорит, но при выключенном двигателе пожар был маловероятен.

Вернувшись к машине, Грофилд сказал:

— Поставь на нейтралку и отпусти ручной тормоз.

— Ты и впрямь собираешься это сделать?

— И впрямь. Только сначала надо вытащить наши пожитки.

— Да уж.

— Возьмем по одному чемодану, больше нам не утащить.

Перераспределение поклажи заняло несколько минут. Чемодан с деньгами был наполовину пуст, и в нем хватило места для самых необходимых вещей. Элли, понятное Дело, было куда труднее решить, каким барахлом можно пожертвовать, но в конце концов и она собралась в путь.

Грофилд сунул лишние чемоданы обратно в машину, а Элли отпустила ручной тормоз и поставила рычаг переключения передач в нейтральное положение, потом вылезла из машины, захлопнула дверцу и спросила:

— Ну, и что дальше?

— Теперь толкнем.

Перед обрывом был небольшой подъем. Грофилду и Элли пришлось изо всех сил толкать машину, чтобы сдвинуть ее с места. Наконец передние колеса перекатились через край, и машина слегка накренилась вперед.

Но все оказалось не так уж просто. Передние колеса уже висели в воздухе, но кузов уперся в край обрыва и застрял. Они толкали что было сил, и в конце концов машина неохотно поползла вперед. А потом центр тяжести оказался за обрывом, Грофилд и Элли поспешно отскочили, а машина начала медленно опрокидываться, будто игрушечная. Показалось днище кузова, похожее на задницу исполнительницы канкана, а потом «датсун» исчез из виду.

Грофилд шагнул вперед, наклонился над обрывом и взглядом проводил «датсун» в последний путь. Обрыв был почти отвесный, и казалось, что «датсун» бежит вниз, касаясь поверхности то одним, то двумя, то тремя колесами. Машина смяла деревца, которые, вопреки надеждам Грофилда, не остановили ее на самом виду, дабы помочь тем, кто будет ее выискивать. Наконец «датсун» замер далеко внизу размытой светлой точкой в море зелени. Если Хоннер будет искать машину, то наверняка найдет. Довольный собой, Грофилд отступил от края обрыва.

Элли, стоявшая со скрещенными на груди руками, спросила:

— А что теперь? Замаскируемся под мексиканцев?

— Как бы не так. Иди сюда.

— Ты сбросишь меня с обрыва?

— Вот именно. Иди сюда, тебе найдется работа. Она подошла к нему, они облокотились на одну из реек ограждения, и Грофилд показал рукой вниз и чуть левее.

— Вот там проходит дорога, видишь?

— Погоди. О да, я вижу там выступ голой скалы.

— Ее взрывали, чтобы проложить дорогу. Но видишь ли ты саму дорогу? Серую, с красноватыми обочинами. Элли кивнула.

— Да, я ее вижу.

— Следи за ней. Глаз не спускай. Это участок, до которого мы еще не добрались, и, если я не ошибаюсь, твои дружки из Акапулько очень скоро появятся на нем. Так что, если ты увидишь там какое-нибудь средство передвижения, кричи во всю глотку.

— Но зачем? А где же будешь ты?

— Чуть дальше по дороге. Я сразу же вернусь. Если появится машина, она будет двигаться справа налево.

— Разумеется, — сказала она. — Не такая уж я дура.

— Ты прелесть.

Он похлопал ее пониже спины, подмигнул ей и отошел. Перейдя через дорогу, он сел на новообретенного коня и поехал за поворот, чтобы разведать путь.

За поворотом лежал довольно длинный прямой отрезок, затем дорога сворачивала вправо и терялась из виду. Справа был отвесный обрыв, а слева — отвесная стена, сплошь поросшая деревьями и кустарниками и увенчанная голой скалистой верхушкой.

Именно за этой, левой стороной наблюдал Грофилд, пустив лошадь шагом, и примерно футах в ста от верхушки нашел то, что искал: узкую и почти невидимую тропу, которая вела вверх, в горы, и терялась там. Он пустил по ней лошадь, та мелким грациозным шагом сошла с шоссе и расставила ноги, готовясь преодолеть первый этап подъема и удалиться от шоссе.

Через несколько ярдов тропа повернула направо и пошла почти горизонтально, поперек господствующего склона. За деревьями Грофилд уже почти не видел шоссе, а минуту спустя оно и вовсе исчезло. Он очутился в темном, тихом и холодном тропическом лесу, где деревья жались друг к другу, а небольшие промежутки между ними занимал подлесок. Солнечный свет сюда почти не проникал, во влажном воздухе пахло мускусом. Тропка, по которой ехал Грофилд, могла пропустить только одного всадника; если коров гнали именно здесь, им приходилось двигаться гуськом.

Грофилд ехал вперед, пока не добрался до места, где можно было развернуться. Потом он направился обратно к шоссе, где его ждала Элли. Он спешился и спросил:

— Никто не проезжал?

— Нет. Где ты был?

— В лесу на той стороне. Ты знай себе следи за дорогой.

Он снова привязал лошадь, потом поднял два чемодана и перетащил их через дорогу. Седла, за которые он выложил пятьдесят долларов сверху, были сделаны грубо, но и на том, и на другом на задних луках имелись ремни. Грофилд приторочил чемоданы и подошел к Элли, стоявшей у ограждения.

— Насколько я понимаю, — сказал он, — вряд ли они тронулись в путь до восхода солнца, в этом не было смысла. Так что раньше, чем через полчаса, вряд ли стоит их ждать. Хотя как знать.

— А что мы будем делать, когда они появятся? Последи немного за дорогой, у меня устали глаза.

— Хорошо. Мы спрячемся.

— Где?

— В лесу. В одном месте, где машина не пройдет. Понимаешь, они ведь должны перехватить не двух человек, а машину. Или «датсун», или какую-нибудь другую, в которую мы могли пересесть. Мы же могли попросить какого-нибудь водителя грузовика подбросить нас. Короче, они будут искать автомобиль. И могут предвидеть, что мы попытаемся спрятаться и пропустить их, поэтому станут искать съезды с дороги, которых почти нет. Однако там, где машина не может сойти с дороги, они искать не будут.

— Потому-то мы и сбросили с обрыва совершенно исправный автомобиль?

— Это одна причина. Вторая же состоит в том, что Хоннер и люди, едущие с другой стороны, должны встретиться где-то на этой дороге, и…

Элли вдруг громко засмеялась.

— Хотела бы я посмотреть на их физиономии!

— Нет, тебе это не удастся. Во всяком случае, они станут нас искать, начнут вглядываться и, если нам повезет, увидят, что здесь не хватает бревна. Тогда они посмотрят с обрыва вниз, и, угадай, что дальше?

— Мы не вписались в поворот? — спросила она.

— Мне бы очень хотелось, чтобы они в это поверили. Может, поверят, может, и нет, но попробовать стоит. Все равно оставлять машину на виду мы не можем, потому что тогда они поймут, что дело нечисто, и кто-нибудь из них обо всем догадается.

— Ага. Ну, дай нам Бог удачи.

Грофилд выпрямился и потянулся. После того, как они столкнули машину с обрыва, спина у него снова разболелась, как у вьючной лошади.

— Стой в карауле, — сказал он. — Мне надо немного отдохнуть.

— Господи, разумеется! Прости, мне следовало бы догадаться…

— Да, да, смотри за дорогой внизу. Я только присяду…

Наблюдая за дорогой, она сказала:

— Вздремни, если хочешь. Я успею тебя разбудить.

— Да не хочу я дремать, — ответил он, прикрывая глаза от солнца. — Мне надо отдохнуть всего минутку. — Он прислонился здоровым плечом к столбу ограды и расслабился.

И вот уже Элли трясет его за плечо со словами:

— Проснись! Проснись!

Грофилд пробудился от потрясения, вызванного мыслью о том, что он, оказывается, уснул. Грофилд выпрямился, спина страшно болела.

— Что? Что? — залопотал он, не в силах ни сосредоточиться, ни сфокусировать зрение.

— Я видела машину, — сказала она.

— Помоги мне… помоги мне встать, я снова как деревянный.

Элли помогла ему встать, и он спросил:

— Что за машина?

— Я думаю, американская, не знаю, какой марки. Белая.

У него разболелось все тело: не надо было прекращать двигаться и засыпать. Он заставил себя пошевелиться и потопал через шоссе к смиренно ждавшим лошадям. С трудом взгромоздившись в седло, он спросил:

— Как долго я спал?

— Около часа. Уже почти полвосьмого. Он проскакал по дороге, затем свернул на тропу. Отъехав подальше, Грофилд спешился, руки и ноги у него совсем затекли. Он протиснулся мимо Элли, все еще сидевшей в седле, и поплелся обратно к шоссе.

— Пойду погляжу, они ли это. Посмотри за лошадьми.

Он подобрался к дороге насколько хватило храбрости и лег пластом. Прохладная земля и свежий воздух успокоили его, но Грофилд знал, что это лишь временное облегчение, а по большому счету холод и сырость только усугубят оцепенение. Однако в качестве первой помощи эта холодная примочка действовала как нельзя лучше.

Ждать пришлось минуты две, потом он услышал, как машина преодолевает подъем. Грофилд чуть приподнялся в своем укрытии из кустов и хорошо разглядел троих мужчин в проехавшей машине. Лица были ему не знакомы, но принадлежали к тому же типу: вне всякого сомнения, это были дружки Хоннера.

Как только они проехали, он поднялся и поспешил к Элли, почти не обращая внимания на свое оцепенение. Да и пройдет оно, надо только размяться.

— Ну что ж, — сказал он, снова садясь в седло. — Поехали.

Глава 3

Солнце стояло высоко и палило, но здесь, в горах, воздух был приятный, даже прохладный. Грофилд и Элли ехали по шоссе бок о бок легким аллюром и почти все время молчали. В десятом часу начали попадаться встречные машины — утренние туристы, ехавшие из Акапулько в Мехико-Сити на автобусах, грузовики, изрыгающие зловонный черный дым, какого в США не увидишь и не унюхаешь, но время от времени встречались и автолюбители, на некоторьк машинах были американские номера: Калифорния, Техас, Луизиана. Один серый «шевроле» прикатил аж из штата Мэн.

Водители грузовиков и туристы не обращали внимания на парочку, гарцевавшую в южном направлении, однако пассажиры автобусов неизменно высовывали из окон руки и головы, чтобы помахать, крикнуть что-нибудь и улыбнуться, возможно, потому, что делать им было нечего, а путешествие автобусом — довольно муторное занятие. Жалея, что у него нет усов, которые можно лихо подкручивать, Грофилд отвечал на приветствия пассажиров автобусов дружелюбными взмахами руки и чувствовал себя как офицер конфедератов, возвращающийся с войны на старую плантацию. В голове звучала музыка Стивена Фостера.

Примерно в половине одиннадцатого Элли сказала:

— Осади-ка лошадь на минутку. Я хочу поговорить с тобой до того, как мы приедем.

Они пустили лошадей рысью, и Грофилд сказал:

— Вот сейчас-то мы все и выясним, правда?

— Совершенно верно. Я до сих пор не упоминала об одном обстоятельстве.

Он повернулся и посмотрел на нее. Выражение ее лица было и глуповатым, и вызывающим. Он произнес:

— Ты хочешь сказать, что у тебя есть дружок?

— Ну, в общем, да.

— Золотко, тебе не стоит бояться, что я стану навязываться. Я с самого начала сказал тебе, что женат.

— Дело не в этом, — ответила она, улыбаясь вялой кривой улыбкой, и добавила:

— Я уж и не знаю, хочется ли мне, чтобы ты не навязывался. Но ты наверняка все равно не останешься со мной. Нет, я другое хотела сказать.

— Мы никогда не спали вместе.

— Да.

— Да кто же этому поверит, милая?

— Важные люди поверят, надо только правильно повести об этом речь. Ты же сможешь изложить все, как надо. Я знаю, что сможешь, и, надеюсь, так и сделаешь.

— А кто будет зрителем на этом представлении?

— Ну, например, мой отец. Грофилд ухмыльнулся.

— У меня такое чувство, что это была всего лишь преамбула. Главное — дальше.

— Все это не очень определенно, — заявила она. — Мы не женаты, мы даже не обручены, честное слово.

— С кем?

— Это вроде как… вроде как само собой разумеется, только и всего. Уже много лет, с детства.

— Ах, — сказал Грофилд, — сын губернатора.

— Боб Харрисон, совершенно верно.

— Понял, — сказал Грофилд. — Я все сделаю изящно, можешь всецело положиться на меня.

— Надеюсь, что так. Я и сама еще толком ни в чем не уверена. Боба так долго не было, я его даже почти не знаю. Но он всегда старался соблюдать приличия, так что будет лучше…

— Ни слова больше, — сказал Грофилд. — С моей стороны твоей тайне не грозит никакая опасность. Она улыбнулась.

— Спасибо.

— Но я хочу, чтобы ты знала, — сказал он, подавшись вперед и сжав колено Элли, — что я никогда не позволю себе забыть те немногие благословенные мгновения…

Она хлопнула его по руке и крикнула:

— Не будь какашкой!

И, со смехом пришпорив лошадь, поскакала вперед. Ровно в полдень они преодолели последний поворот и увидели Акапулько. Казалось, картинка из туристского путеводителя вдруг предстала перед ними наяву. Город был спланирован в виде громадной буквы «С», опрокинутой набок, и эта буква опоясывала спокойные воды гавани, широкие белые песчаные пляжи побережья, большие новенькие мотели слева, старые отели справа. Сам же город — тропический, белый и оранжевый — лежал посередине.

Элли протянула руку и крикнула:

— Вон его яхта, яхта генерала Позоса! Вон та большая, белая, видишь?

Грофилд видел. Пока он глядел на яхту, от нее отчалил катер и, разрезая воду, направился к берегу.

— Кто-то к нам едет, — сказал он.

— Быстрее!

Они были еще довольно далеко, им предстояло спуститься по извилистой дороге с южного склона ближайшей к городу горы. Только через пять минут они добрались до окраины Акапулько, а впереди был лабиринт городских трущоб. Туземцы с коричневыми физиономиями задирали головы и изумленно пялились на гринго, гарцевавших мимо.

Они и не пытались перейти на галоп. И потому, что уже четыре часа погоняли лошадей, и потому, что теперь под копытами была твердь городской мостовой.

Грофилд не ожидал, что тряска и возбуждение, которые он испытал в пути, так отразятся на его состоянии. Рана в спине все настырнее давала о себе знать. Наконец он сделал открытие: ему становилось легче, когда левая рука была под сорочкой, вроде как на перевязи. Так он и ехал, придерживая поводья правой рукой, приподнимаясь на стременах в такт аллюру. Чемодан был крепко-накрепко привязан позади седла.

Еще через пять минут они очутились у подножия склона, до океана осталось кварталов десять — двенадцать. Машин на улицах прибавилось, всадники въехали в оживленный район и поскакали посреди мостовой, Грофилд — впереди, Элли — за ним.

— Я видела, где причалил катер! — крикнула Элли. — Нам надо свернуть направо!

Грофилд кивнул и махнул правой рукой, давая понять, что слышал ее. Улица вела к широкой авениде, тянувшейся в обе стороны и разделенной газоном. Благодаря ее планировке город и имел форму буквы «С». Тут Грофилд свернул направо, и они с Элли поскакали сквозь самую гущу транспортного потока среди легковушек, грузовиков и ярких пляжных багги, приближаясь к причалу, возле которого отшвартовался катер.

И вдруг откуда-то слева послышались крики. Грофилд посмотрел туда и увидел голубой «крайслер», из которого вываливалась целая шайка. Все они орали и указывали пальцами на Грофилда и Элли. А потом вдруг перестали указывать и начали целиться из пистолетов, крича:

— Стой! Стой!

— Уходим! — завопил Грофилд.

И вонзил пятки в ребра лошади. Та рванулась вперед. Элли пристроилась сбоку, и они поскакали посреди авениды, сопровождаемые криками и гиканьем. Грофилд оглянулся через раненое плечо и увидел бегущих преследователей и лихо разворачивающийся «крайслер», который помчался прямо по разделительному газону, нагоняя беглецов.

— Ноооо! Ноооо! — заорал Грофилд в ухо своей лошади, так наклонившись вперед, что его голова оказалась на одном уровне с головой лошади, и он увидел ее неподвижный глаз и услышал храп. — Ноооо! Ноооо!

Слева по ходу стояла вереница черных безвкусно-роскошных лимузинов, и Грофилд понял, что главные события разворачиваются именно здесь. Он направил лошадь прямо в поток машин, и какой-то пляжный багги едва успел затормозить.

Народ уже собирался рассаживаться по лимузинам. Вся эта толпа людей в мундирах и строгих костюмах повернула головы и с разинутыми ртами глазела на Грофилда, за которым гнались бегуны и мчался «крайслер». В воздухе свистели пули.

Грофилд осадил лошадь, только когда поравнялся с первым лимузином, да так резко, что она даже попятилась назад. Лошадь не успела остановиться, а Грофилд уже спрыгнул на землю. Приземлился он неудачно, не успев вытащить левую руку из-за пазухи сорочки, и не мог опереться на нее; Грофилд тяжело рухнул, покатился кубарем и остановился у ног всех этих людей. Шатаясь, он кое-как встал, позвал: «Элли! Элли!» — и увидел, что она летит к нему по воздуху, раскрыв рот и размахивая руками. Они столкнулись, он снова упал и тотчас очутился в лесу, где росли ноги в черных ботинках. Нигде не было ни единой прогалины. Элли лежала на нем, как мешок с зерном.

Он все же сумел выговорить:

— Вставай. Вставай.

Но она не пошевелилась, а он был бессилен ей помочь. Грофилд лежал пластом, все тело страшно болело, воздуха не хватало.

Свара кончилась через две-три секунды. Лес ног расступился, появился свет, послышались многочисленные голоса, произносящие диковинные слова, а потом чей-то голос воскликнул:

— Эллен Мэри! Эллен Мэри!

На этот раз она пошевелилась, слезла с Грофилда, и он увидел красную полоску на белой блузке у ее левого плеча. Он сказал:

— Эй!

Но новый голос был более настойчив, он опять и опять выкрикивал имя Элли, и Грофилд понял, что не сможет привлечь к себе ее внимание. Она сидела рядом с ним, ничего не соображая и озираясь в толпе, будто кого-то выискивала.

Ценой огромных усилий Грофилд сел, протянул руку и хотел коснуться плеча Элли, но тут вдруг кто-то прорвался к ней через толпу и опустился на колени. Человек был седовласый, плотного сложения, холеный, наверняка ее отец. Он протянул к ней руки, хотел коснуться ее лица, но вдруг отпрянул и сказал:

— Ты ранена.

Вокруг них бушевало море звуков, и только отец и дочь стояли будто на каком-то островке тишины, Грофилд еле-еле услышал, как она сказала:

— Да.

И тут снова послышался голос ее отца:

— Они стреляли в тебя. Они хотели тебя убить. Дочь ответила:

— Так и убивают. Неужели ты не знаешь? А потом воцарилось безмолвие, никто уже ничего не говорил, все просто переглядывались, а Грофилд сидел, держа свою левую руку на перевязи, и ждал, что же будет дальше.

А дальше было вот что. Опять поднялся крик, и главным словом в этом гомоне было имя: «Генерал Позос! Генерал Позос!» А потом один парень вошел в круг этих орущих ублюдков. Не обращая на них внимания, он положил руку на плечо отца Элли и сказал ему:

— Сэр, это генерал. В него стреляли. Посмотрите рану.

Отец Элли поднял голову, как будто ничего не понимал, и забормотал:

— Ах да, конечно. Но Эллен Мэри, она же… Элли сказала как отрезала:

— Меня едва задело. Все в порядке.

— Если ты…

— Я жива и здорова!

Молодой американец в сером деловом костюме сказал:

— Сэр, если вы поспешите…

— Да, да, конечно.

Ее отец неуклюже встал, как будто его только что хватил удар. Элли тоже поднялась, поддерживая правой рукой левую, но при этом сумела сохранить известную грацию. Последним встал Грофилд, совершенно не грациозно, едва не потеряв равновесие. Слава Богу, какой-то зевака с вытаращенными глазами подал ему руку.

Он огляделся и увидел, что Хоннер и его щенки уже смылись. Голубой «крайслер» исчез. Лошади, которых наконец-то оставили в покое, отдыхали в сторонке после долгого перехода.

Люди, стоявшие вокруг Грофилда, начали обращаться к нему с вопросами, кто по-испански, кто по-английски, а кто и вовсе на незнакомых языках, но он едва ли слышал их. Спустя несколько секунд Грофилд наконец-то понял, где находится, и до него дошло, что больше он не упадет в обморок. Тогда он протолкался сквозь толпу и пошел следом за Элли.

Тут были другие люди, они молчали. Толпа имела форму подковы, и в центре этой подковы стояли Элли и ее отец. Грофилд протиснулся к ним за спины и заглянул через их плечи. Он увидел толстяка в синем мундире, лежавшего на спине. Глаза старика были закрыты, очевидно, он лишился чувств. Ноги его задергались, будто лапы собаки, которая спит и видит во сне кроликов.

Грофилд ближе всех стоял к ним, поэтому он услышал, как Элли сказала отцу:

— Спаси ему жизнь. Спаси его.

— Но… — Отец выглядел испуганным, растерянным, смятенным. Он бестолково указывал то на толстяка, который валялся перед ним на земле без сознания, то на самого себя, да и на мир вообще.

— Люк… — начал было он, и голос его замер. Элли покачала головой и сказала:

— Нет. Папа, твой долг спасать жизни. Он содрогнулся. И, казалось, на мгновение его охватила паника, будто лунатика, которого неожиданно разбудили. А потом заметным усилием он снова взял себя в руки и сказал:

— Да, — то ли обращаясь к дочери, то ли к себе самому.

Он повернулся, опустился на колени возле толстяка и начал расстегивать его дурацкий мундир.

Глава 4

Где-то кто-то барабанил в дверь. Это, должно быть, Макбет, подумал Грофилд, Макбет зарезал сон. Макбет не будет больше спать.

Он неохотно приоткрыл глаза и увидел комнату, погруженную в полутьму. Сначала он не понял, где находится, но потом пошевелился, почувствовал резкую боль в левой лопатке и все вспомнил. Ну конечно же. Пулевое ранение, полный чемодан денег в стенном шкафу: он был в комнате отеля, которую снял для него в Мехико-Сити Паркер.

Он снова закрыл глаза, вспоминая. Ему приснился какой-то дикий сон: девушки, залезающие в окно, всадник, скачущий по горам…

Комната двигалась!

Он снова открыл глаза, очень быстро, и все подтвердилось. У него не было головокружения или чего-то подобного: комната и впрямь двигалась.

А окно оказалось бортовым иллюминатором.

В дверь снова постучали, но Грофилд не обратил на стук внимания. Он уставился на иллюминатор и громко сказал:

— Эй!

Дверь открылась. Невысокий стюард в белой короткой куртке с широкими лацканами и черных брюках неуверенно вошел в каюту и с сильным акцентом сказал по-английски:

— Доброе утро, сор. Уже девять часов, сор. Вот теперь Грофилд по-настоящему проснулся и разложил по полочкам недавнее прошлое. Элли, генерал Позос, Хоннер и все остальное. И вот он уже на яхте генерала Позоса.

Он сел в постели, обнаружив, что на нем желтая пижама, которой он вроде никогда прежде не видел. Похоже, она была шелковая, и он чувствовал себя в ней как Рональд Колман.

— Который час? — спросил Грофилд.

— Девять часов, сор.

— Вечера? — Но за иллюминатором было светло.

— Нет, сор, утра.

— Не валяйте дурака, мы же добрались сюда пополудни.

— Да, сор.

— Я вздремнул, я… — Он потер голову, стараясь вспомнить. Прибытие, падение с лошади, Элли, рухнувшая на него, генерал Позос, лежащий на земле… А затем несколько часов кипучей деятельности и, наконец, упадок сил. Все слилось воедино, и он вдруг сломался от изнеможения. Он вспомнил, как, спотыкаясь, подошел к Элли, бормоча ей что-то насчет чемодана, а кто-то еще сказал, что ему следует лечь, и он куда-то пошел, и… и все.

Чемодан. Он оглядел комнату и спросил:

— Мой… Мой багаж. Где мой чемодан?

— Чемодан здесь, сор. — Стюард подошел к высокому комоду с зеркалом, подхватил стоявший рядом с ним чемодан. — Разложить ваши вещи, сор?

— Нет-нет. Я сам.

— Мисс Фицджералд просит передать, что она в салоне, сор. Дальше по коридору… в ту сторону.

— Направо?

— Si. Да, сэр. Направо. И до конца. — Он открыл небольшую дверь в противоположной переборке, говоря:

— Ванная, если вам что-нибудь понадобится, нажмите вот эту кнопку.

— Спасибо. Который, вы сказали, час?

— Девять часов, сор.

— Ну что ж, в таком случае, какой сегодня день?

— Э-э-э… Я не знаю, сор, только не по-английски. День перед воскресеньем.

— Суббота?

Стюард ослепительно улыбнулся.

— Si! Суббота!

— А-а, — протянул Грофилд. — Но ведь это завтра… Тогда все понятно.

— Да, сор. — Продолжая улыбаться, стюард попятился из каюты.

Грофилд выбрался из постели и осмотрел свой чемодан. Все деньги по-прежнему лежали в нем. Элли молодчина, умница.

Он принял горячий душ, который помог ему избавиться от ломоты в левом плече, затем оделся, снова запер чемодан и направился по коридору направо. В конце находилась столовая с большими бортовыми иллюминаторами, в которые струился ослепительно яркий солнечный свет. Там стояло с полдюжины столов, накрытых белоснежными скатертями, приборы и серебро так и блестели. Палуба была навощена до блеска, металлические части иллюминаторов тоже надраены, а центральная люстра была из настоящего хрусталя, сверкавшего всеми своими двадцатью двумя оттенками. Это было нечто вроде ресторана, встроенного в кристалл бриллианта, но Грофилду было хоть бы хны.

Все столики были свободны, кроме одного в центре зала, за которым в одиночестве сидела Элли. Грофилд вытащил из кармана сорочки солнечные очки, надел их, прошел между столиками и уселся напротив Элли. Она оглядела его и засмеялась.

— Что смешного? — спросил он.

— У тебя вид, как с похмелья.

— Я и чувствую себя как с похмелья.

— Прости, может, мне следовало дать тебе поспать, но я решила, что двадцати часов вполне достаточно.

— Неужели так долго?

— С часу вчерашнего дня до девяти сегодняшнего утра.

— Ты всегда была сильна в математике. Она снова засмеялась и сказала:

— Хочешь апельсинового соку?

— Боже, нет. Кофе.

— Мы закажем тебе и то, и другое. Она подозвала официанта, дала ему заказ на полный завтрак, а когда он ушел, сказала Грофилду:

— Ну, теперь нам надо придумать легенду поскладнее.

— Мы сроду не спали вместе, мы сроду не спали вместе.

— Я имею в виду не это, я имею в виду все остальное.

— Что все остальное?

Она наклонилась поближе, говоря:

— Боб Харрисон не знает, что все это устроил его отец.

— Почему нет?

— Потому что, — сказала она, — в мире и без того полно бед. Боб не знает, и я не хочу, чтобы он знал.

Официант принес Грофилду кофе. Когда они снова остались одни и Грофилд выпил полчашки, он сказал:

— Ну что ж, это был отец Харрисона. А как насчет твоего отца? Он участвовал в этом деле или не участвовал?

— Не участвовал. Так проще, и папа…

— Он исправился.

— Не смейся, пожалуйста, — сказала она. — Это правда. Когда он увидел настоящее кровопролитие…

— Черт возьми, — произнес Грофилд. — Я был там, я видел это, я этому верю. Во что я не верю, так это в то, что он согласился бы привести в исполнение замыслы Харрисона.

— О да, согласился бы. Я его знаю, он согласился бы. Не было бы никакой стрельбы, никакого явного насилия вообще. Это была бы просто тонкая работа медика. Папа исключил бы из нее человеческое начало. Правда, странно? Получается, что насилие не обесчеловечивает нас, а, наоборот, заставляет признать нашу человечность.

— Потрясающе, — сказал Грофилд.

— Тебе кто-нибудь когда-нибудь говорил, что по утрам ты подонок подонком?

— По утрам? Кажется, нет. Мне говорили об этом днем, вечером, но утром — никогда, — Он допил кофе и добавил:

— Ладно, ты права, и я прошу прощения. Что за новая легенда?

— Что?!

— Новая история.

— О-о! Ну, были какие-то загадочные люди, которые замышляли убить генерала Позоса. Они прослышали о том, что папа собирается стать его личным врачом, поэтому решили, что, похитив меня, смогут вынудить отца помочь им прорваться мимо телохранителей генерала.

Грофилд сказал:

— Несколько слабовато в деталях, а впрочем, какого черта?

— Теперь слушай. Они похитили меня и держали в Мехико-Сити. Ты спас меня, потому что я исхитрилась выбросить записку из окна отеля, а ты ее нашел.

— А кто я?

— Погоди, до этого мы еще доберемся. Во всяком случае, ты спас меня в четверг вечером. Тогда я не знала, как связаться с папой, но знала, что в пятницу все будут здесь, в Акапулько, потому я попросила тебя помочь мне добраться сюда, и ты это сделал. Остальное — как было на самом деле, с той лишь разницей, что мы уехали из Мехико-Сити в четверг вечером и ни разу нигде не спали, ни вместе, ни по отдельности.

— Я не знаю, поверил бы в эту историю, будь я на месте Боба Харрисона, — сказал Грофилд. — С другой стороны, мне ведь и раньше приходилось слушать твои истории.

— Ну, Боб верит.

— Вот и хорошо. Если он из тех мужчин, которых ты можешь обмануть, я уверен, ты будешь очень с ним счастлива во все времена.

— И что же это, по-твоему, значит?

— Ничего, дорогая. Давай опять поговорим обо мне. Кто я?

— Точно не знаю. Ты тоже весьма загадочен. Мне известно, что недавно в тебя стреляли, а в Мексике ты без документов.

— Ты знаешь о моих денежных делах?

— О деньгах? Нет, разумеется, нет. Я подкинула Бобу идею, что ты — своего рода искатель приключений, но человек неплохой. Он хочет поговорить с тобой.

— Могу спорить, что гораздо больше, чем я хочу поговорить с ним.

— Он приготовит своего рода… Вот он идет.

— Что? — Грофилд поднял глаза и увидел, что официант несет на подносе его завтрак. С противоположной стороны зала приближался Боб Харрисон и добродушно улыбался. Подойдя, он сказал:

— Доброе утро. Если позволите, я выпью с вами чашечку кофе.

— Разумеется. Я и сам не откажусь от второй, — произнес Грофилд.

Харрисон сел и проговорил:

— Генерал мирно спит. — Он протянул руку, накрыл ею руку Элли и сказал:

— Твой отец просто чудо, Эллен, он на удивление искусен.

— Он лучший среди лучших.

— Он прилег отдохнуть, возможно, скоро присоединится к нам.

— Он здесь? — спросил Грофилд. — На судне? Ему ответила Элли:

— Мы все здесь. Тут оборудован самый настоящий лазарет. Он оказался ближе других больниц, поэтому генерала вчера сразу же принесли сюда.

Харрисон сказал:

— К тому же это было гораздо удобнее. Как только отец Эллен скажет, что опасность миновала, мы вернемся в Герреро, и генерал может поправляться у себя на родине.

— Тогда уж он точно поправится, — заметил Грофилд.

— Да. — Любезная и безликая улыбка Харрисона вдруг померкла, и он, казалось, обратился мысленным взором в день вчерашний. — Боже, это было жутко, — сказал он. — Когда генерал упал, я подумал, они… я подумал, он мертв. — Он поднес руку к лицу, она дрожала. — Я думал, они убили его.

Элли с озабоченным видом коснулась его руки и сказала:

— Боб! В чем дело? Я никогда не видела тебя таким. Харрисон прикрыл лицо ладонью, а голос его, когда он заговорил, звучал глухо.

— Боже, я люблю этого человека, — сказал он. — Вы и представить себе не можете, что было со мной, когда я подумал, что он мертв. — Голос его задрожал от прилива чувств, в нем сквозила неуверенность. Он опустил руку и повернулся к Грофилду. Лицо его зарделось, мышцы напряглись от переполнявших его чувств. — И вот теперь этот человек, такой сильный, такой несгибаемый, так любящий жизнь, лежит будто бревно. Грофилд не смог удержаться и сказал:

— Как я слышал, есть люди, которые хотели бы видеть, как генерал Позос лежит будто бревно и больше не встает.

— Крестьяне! Никчемные людишки, мелкий сброд, трусы, вся эта чернь, которая не знает, что такое жизнь. Они говорят, он диктатор, тиран, при желании вы сможете услышать рассказы о зверствах, ну и что с того? Некоторые люди просто превосходят других, вот и все. Они обладают большей жизненной силой, они гораздо значимее. Они неудержимы, их нельзя остановить, их нельзя сковать рамками каких-то правил! Эллен это понимает; правда же, дорогая, ты рисковала, чтобы спасти его, ты чувствовала энергию этого человека, его мощь и силу?

Элли была до того ошарашена, что не смогла ответить сразу.

— Ну, — сказала она, — Ну, я просто сделала. Я всего лишь сделала…

— Вы знаете, что я думаю? — Харрисон повернулся и уставился на Грофилда, вцепившись в край стола. — Я считаю, что если сто человек сгинут в темнице ради того только, чтобы сделать одну сигару, которую генерал Позос с удовольствием выкурит как-нибудь после обеда, эти сто человек исполнят свое предназначение! А что еще им делать со своими жизнями, что имеет больший смысл, чем удовольствие человека, одного из тех немногих, что живут полнокровной жизнью? Народ Герреро должен гордиться таким вождем, как генерал Позос!

Грофилд сказал:

— Насколько я понимаю, ваш отец — вождь совсем другого толка и, кажется, совсем иначе относится к народу.

— Ах, это. Я рос со всем этим, я все это знаю. Полагаю, он заслуживает всяческих похвал, наверное, народ Пенсильвании гордился моим отцом, и я не считаю зазорным поприще чиновника. Но генерал Позос… Он настолько выше всякого крючкотворства, он настолько… Он лев в джунглях, населенных кроликами.

Элли предприняла последнюю попытку сменить тему разговора.

— Твой отец улетел обратно на север, так ведь? — спросила она.

— О да. У него там были назначены встречи, он пробыл ровно столько, сколько нужно, чтобы убедиться, что жизнь генерала вне опасности, и улетел домой. Вместе с Хуаном. — Повернувшись к Грофилду, он объяснил:

— Это сын генерала.

— А-а.

— Странное дело, — сказал Харрисон. — Кто-то пытался убить и Хуана. Какой-то чокнутый, наверное. Набросился на него в отеле и хотел зарезать.

Он посмотрел на Элли, но она покачала головой, как бы говоря, что для нее это новость, никак не связанная со всем остальным.

— Как вы думаете, — спросил Грофилд Харрисона, — это была одна шайка? Пытались убить отца и сына в один и тот же день.

— Сейчас этим занимается мексиканская полиция, — ответил Харрисон. — Но вряд ли шайка та же. Весьма вероятно, какой-нибудь наркоман или нечто в этом роде. Банда умышляла на генерала. Я не хочу ничего сказать против Хуана, я уверен, он приятный парень, но в нем совершенно нет отцовской силы, энергии. Нет, им нужен был генерал.

— Да уж наверное, — еле слышно сказала Элли.

— Любой может почувствовать силу генерала, его ауру, и мой отец тоже чувствует. Он пропустил свой самолет и остался здесь, лишь бы убедиться, что жизнь генерала вне опасности.

— Какой молодец, — сказал Грофилд, бросив насмешливый взгляд на Элли.

И тут Харрисон откинулся на спинку стула, одарил их жалобной улыбкой и сказал:

— Вы уж меня простите, со мной такого обычно не бывает. Но это был такой удар для меня, что, наверное, я до сих пор не оправился.

— Ты собирался позаботиться о документах для мистера Грофилда.

— Ах да. — Харрисон с заметным усилием попытался овладеть собой. Стараясь улыбаться своей обычной дружелюбной улыбкой, он сказал Грофилду:

— Эллен сообщила мне, что вы весьма загадочная личность, путешествуете с дырками в теле вместо бумаг. Ну, мы можем все устроить. Через час я подготовлю ваши документы, достаточно надежные, чтобы вы могли беспрепятственно вернуться в Штаты. А если желаете, можете путешествовать с нами, погостить у генерала в Герреро, я уверен, он будет рад поблагодарить вас лично за то, что вы помогли раскрыть заговор против него.

— Полагаю, — сказал Грофилд, — полагаю, я предпочел бы уехать сегодня. Мне надо кое с кем встретиться в Штатах.

— Ради Бога. Никаких сложностей.

— Мистер Грофилд, — сказала вдруг Элли, — вы не против, если я полечу с вами? Мне надо немедленно вернуться на север.

Харрисон сказал:

— Я думал, ты поплывешь с нами.

— Нет, у меня накопилась куча всяких дел в Филадельфии. О том, что я попаду сюда, мне стало известно только после того, как меня похитили.

— Какая жалость, — сказал Харрисон. Он ослепительно улыбнулся им обойм и сказал:

— Ну, по крайней мере, по дороге домой у тебя будет гораздо более приятный попутчик.

Элли улыбнулась Грофилду.

— Какая я везучая, правда? — сказала она. Харрисон встал и проговорил:

— Ну, позвольте мне заняться подготовкой бумаг для вас. Я скоро вернусь.

Грофилд ответил улыбкой на его улыбку.

— Прекрасно, — сказал он.

Грофилд продолжал улыбаться, пока Харрисон не ушел, потом посмотрел на Элли.

— Что случилось?

— Мыльный пузырь. Все эти годы Боб был сильным, молчаливым человеком, что больше всего меня в нем и привлекало. Слава Богу, он наконец открыл рот. Хорошо, что до нашей свадьбы.

— Раз уж мы заговорили о браке, — напомнил ей Грофилд, — я ведь по-прежнему женат. Она покачала головой и сказала:

— Твой брак действителен только по ту сторону границы.

Оглавление

ЧАСТЬ I

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

ЧАСТЬ II

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

ЧАСТЬ III

  Глава 1 АКАПУЛЬКО. Пятница, 7.45 утра

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

ЧАСТЬ IV

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4