«Десятая заповедь»

Десятая заповедь (fb2) - Десятая заповедь 789K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Валерий Фурса

Валерий Фурса Десятая заповедь

Пролог

Неожиданный выстрел расколол предрассветную тишину. Расколол безжалостно, властно и неумолимо. Он разорвал ночь пополам, будто гнилую мешковину, резко отделив прошлое от будущего, перечеркнув это прошлое и остановив стрелки чьих-то часов в серости наступающего утра.

Напуганное выстрелом воронье стремительно взлетело в небо, неистовым криком оповещая мир об очередном злодеянии против него. О злодеянии, учиненном наиболее совершенным творением Господним — человеком. И самым неудачным его творением тоже.

В этом зловещем вороньем крике слышался резкий протест против содеянного насилия. Не так! Вовсе не так должно начинаться летнее утро! Один только жаворонок может разбудить солнце. Только его неповторимая песня вправе оповестить все живое о наступлении нового дня. Песня летнего рассвета, а не безжалостный гром беды, имеет право на существование в этом лучшем из миров! Но лучший ли он на самом деле?…

Только немые свидетели этого ужасного злодеяния — уже чуть пригасшие предрассветные звезды равнодушно тускнели в небесной выси, невозмутимо наблюдая за тем, что творится на грешной Земле. Лишь они, далекие и холодные, видели что-то, пока еще недоступное никому другому. Но еще ни одна из них никогда и никому не открыла своих тайн. Ни своих собственных, ни тех, невольными свидетелями которых им пришлось стать только по причине своего высокого положения в этом мире. Наверное, никогда и не откроет…

Застучали двери домов. Заспанные, встревоженные неожиданным громом, люди начали выходить в свои дворы, тихо приветствуя соседей, и переспрашивая друг друга о причине неожиданной тревоги. Самые смелые из них вышли на улицу, тщетно пытаясь увидеть хоть что-то в рассветном сумраке.

Звук выстрела разбудил Галину. Какая-то непонятная, неопределенная и никак не осознаваемая тревога холодными тисками охватила ее сердце. Услышало, наверное, беду, вот и затрепетало тревожно и испуганно, будто пойманная в руки перепелка. Такого с ней еще никогда не случалось.

— Вася!..

Но мужа рядом не было. Знала, что собирался на рассвете поехать с товарищем на рыбалку. Говорил, что какой-то экзотики для своих прудов раздобыть желает. Несколько сомиков, окуньков и плотвичек. Да и на уху что-то домой привезти обещал. Он и раньше, время от времени, баловался удочками, но Галина довольно спокойно относилась к такому увлечению мужа. Пусть отдохнет! Ведь работает от зари и до зари. А с домашними хлопотами она и сама управится.

Если бы не тот, неосознанный еще, звук выстрела, не неистовое карканье растревоженной стаи ворон и не тревожный стук собственного сердца, то и уснула бы себе снова, как это и раньше бывало, никуда не спеша в это теплое воскресное утро. Но уснуть больше не могла. Наверное, впервые в жизни почему-то так тревожно заныло сердце, и душа, казалось, вот-вот вырвется из груди и легкокрылой чайкой полетит туда, за порог, где случилось что-то лихое, что-то злое и неотвратимое, такое, чему нет ни объяснения, ни возврата.

Набросив на себя легкий халатик, босая и непричесанная, выбежала она в сени и открыла дверь.

Ой! Лучше бы она ее не открывала! Лучше бы не видела той беды, которая так неожиданно свалилась на дружную семью Степанчуков. Но разве кто-то сумел спрятаться от беды за закрытой дверью? Не придумали еще такой двери. И замков, которые уберегли бы от зла, еще никто не сделал…

Открыла дверь, и сразу остолбенела от ужаса. На какое-то мгновение онемела на месте в каком-то странном оцепенении. Ее Васенька, ее муж и отец ее детей, лежал лицом вниз, упав с крыльца на заросшее спорышом подворье, а над его левой лопаткой зловеще краснело кровавое пятно…

— Васенька!!! — будто не губами, а самой мгновенно осиротевшей душой прокричала, и упала без чувств на тело своего любимого.

Соседи, услышав крик убитой горем женщины, бросились в ее двор и, растеряно посматривая друг на друга, молча обступили тела двоих молодых людей, которые так неожиданно для всех нашли свое последнее пристанище на ухоженной ими земле своего собственного двора. Безусые юнцы и поседевшие мужчины в одночасье будто окаменели, не зная, что делать. Только более импульсивные женщины, которые вслед за мужиками прибежали к дому супругов Степанчуков, пытались хоть что-то посоветовать.

— Пропустите! Разойдитесь немедленно! — резкий голос местного фельдшера Марии Михайловны вывел из оцепенения притихшую толпу. Сама же Михайловна быстро присела возле Галины и уложила ее на спину.

— Потеряла сознание. Отнесите ее быстренько в кровать и дайте понюхать вот это, — ткнула пузырек в руки ближайшей женщины.

— Он еще живой, — быстро проговорила Михайловна, прислушиваясь к еле слышным ударам сердца и пытаясь уложить Василия на спину. — Помогите! А вы, Семенович, немедленно звоните на «скорую»! И в милицию позвонить не забудьте!

Семидесятилетний Семенович, услышав утешительные для всех слова фельдшера, молодым козликом посеменил к своему дому выполнять данное ему чрезвычайное поручение.

— Сердце, кажется, не задето, — будто сама себе промолвила Михайловна. — Легкое, вне сомнения, пробито. Необходимо остановить кровь…

Казалось, независимо от нее самой, ее умелые руки уже доставали из сумки бинт и перевязывали раненого. Оно и не удивительно. Почти сорок лет на этой работе. Всякое в ее практике случалось. Но таких ранений ей видеть еще не приходилось. Движения ее были быстрыми и уверенными. Казалось, что эти руки сами знали, что и как им делать.

— Еще сделаем обезболивающий укол, и будем дожидаться «скорой помощи». Будем надеяться на лучшее.

— Васенька!!! — снова израненной чайкой бросилась к мужу Галина. — На кого же ты нас покинул?… Кто же тот вражина проклятый? Кто зло нам такое содеял?… — закричала-заголосила женщина-чайка над телом своего любимого.

— Не голоси, Галинка! — нежно обняла ее Мария Михайловна. — Не умер твой Васенька! Живой еще… А тревожить его не надо. Тяжело он ранен. Но наш Петр Федорович и не таких с того света возвращал. Помолись лучше за мужа своего. Будем надеяться, что «скорая помощь» быстро приедет.

— Уже приехала, — натужно прохрипел Семенович, забегая во двор. — Я и в милицию позвонил, и участковому нашему сообщил.

Василий неожиданно шевельнул губами, чуть-чуть приоткрыв глаза.

— Колька… — будто шелест листвы под легким ветерком, сорвалось с его уст, и он снова упал в тяжелое забытье, ступив на тоненькое лезвие между жизнью и смертью.

Глава 1

Только минут через десять после того, как «скорая помощь» помчалась с раненым в местную больницу, возле двора Степанчуков остановился милицейский УАЗик. Василий, наверное, уже и на операционном столе лежал.

— Так… — еле выполз из машины и, переваливаясь с ноги на ногу, двинулся к людям немолодой уже милиционер.

— А чего это вас так много здесь собралось? — сурово и чуть самонадеянно обратился он к толпе. — Все следы затоптали! Как мне теперь прикажете преступника искать? Или, может, сами найдете? Кого здесь убили?

— Не убили, — вышла вперед Мария Михайловна. — Ранили только. Тяжело ранили Василия Степанчука.

— Это бизнесмена-то нашего новоявленного? — будто обрадовался неожиданной новости, зачем-то переспросил милиционер. — Того, который лесопилку в лесничестве устроил? Кто бы мог подумать?… Но если его только ранили, то нам тут и делать нечего. Когда в себя придет, то сам своего обидчика найдет. Сам же его и накажет. За ним не заржавеет…

— Ты, Макар, меньше языком молол бы! Лучше делом займись, если ты на хоть какое-то дело вообще способен, — обрезала его Михайловна.

— Но, но, но! — сердито цыкнул на нее представитель закона. — Должностное лицо при исполнении обижаешь! В «кутузку» захотела?

— А ты не нокай на меня! Не запряг! И кутузкой своей меня не пугай. Я уже настолько пугана, что теперь ничего не боюсь. А тебя — тем более. Приехал дело делать, так делай! Или ты только со мной ругаться будешь?

— Ты поговори еще у меня, колючка будяковая! Почему раненого забрали, нас не даждавшись?

— Да ты, никак, с дуба упал, лейтенант?!. Пьян ты, или температура вдруг поднялась, что глупости такие несешь?… Дитя малое знает, что раненого спасать надо, а не твоего приезда дожидаться. Вот здесь он лежал. Лицом вниз. Пуля в грудь, чуть выше сердца попала, и со спины вышла.

— Ты, Михайловна, так хорошо все объяснила, будто сама в него и стреляла…

— Объяснила, потому что кровь останавливала, рану его перевязывала. Да что с тобой говорить? Неужели в вашей милиции кого-то более понятливого не нашлось? Один полицай-Макар в милиции штаны протирает?

Михайловна даже сплюнула в сердцах. А стоявшие вокруг люди тоже сердито заговорили, поминая нерадивого милиционера не совсем добрыми и далеко не тихими словами.

— Ты таки напросишься у меня на неприятности. Даже статья в кодексе соответственная есть. «Оскорбление власти» называется.

Тут уже и другие не сдержались. А старый Семенович от возмущения даже чуть заикаться начал:

— Т-ты д-долго еще б-будешь с ж-женщиной п-пререкаться? М-может, хочешь, чтобы я, как депутат р-райсовета, т-тебя на с-сесию вызвал, г-где т-тебя люди о работе твоей спросят? Тоже мне, власть нашлась! Задрыпанная…

На сессию районного совета Макару явно не хотелось. Потому он, насколько мог, приглушил свой гнев. Но продолжал что-то невнятно ворчать в свои кустистые усы. Он молча бродил по двору, заглядывал во все уголки, неуклюже пытаясь создать видимость того, будто что-то ищет. Даже фонариком кое-где присвечивал, хотя уже и утро наступило.

— А кто и откуда стрелял? — как черт из табакерки, снова спросил у присутствующих.

— Мать моя, женщина! Опять за рыбу деньги! А ты для чего сюда приехал? Или тебе только покататься захотелось? — Михайловна прямо-таки пылала от злости.

— Тут человека чуть не убили, а он детские вопросы задает! Ищи, ирод, откуда стреляли, и не выводи меня из себя! А то не посмотрю, что на тебе форма висит.

— Форма моя не висит, а на меня одета, — с ударением на последнем слове молвил Макар.

— Может, на ком-то она и одета, — не могла угомониться Михайловна. — А та тебе, как на чучеле огородном, висит. Займись делом, ирод! Потому что общество эту форму и снять может. Тем более, что висит она на недостойном ее человеке. А когда форму снимем, то и по заднему месту надаем хорошенько. Чтобы ум из него чуть повыше поднялся. А то он там у тебя явно застоялся. Может, тебе «пурген» дать?…

Собиралось на грозу. Не ту, что в природе живет по своим собственным законам и только по воле ветра налетает на наши города и села. А на грозу социальную, стихийную, когда возмущенная толпа вот-вот разразится громами справедливого гнева, и гнев тот разящими молниями так и прошьет бестолкового представителя закона.

Спасло Макара от неприятностей только то, что именно на то мгновение появился следователь районной прокуратуры. А вслед за ним и несколько представителей милиции подъехало. Они-то в некоторой степени и разрядили накалившуюся до предела обстановку. Хотя вряд ли ее можно было разрядить полностью.

Следователь в городке был человеком новым. Потому все соседи Василия заинтересованно присматривались к нему. Что же он сможет сделать, еще совсем желторотый, если вот этот, уже поседевший на службе мешок с дерьмом, только кучу глупостей намолол, а по делу так ничего и не сделал.

— Успокойтесь! Успокойтесь, граждане! Давайте, спокойно и детально во всем разберемся. Кто может подробно сообщить о том, что здесь произошло?

Мария Михайловна, не совсем еще успокоившаяся от словесных перепалок с горе-милиционером, насколько сумела, рассказала следователю о том, что видела.

— Потерпевший был в сознании, когда вы его осматривали и перевязывали?

— Нет. Только на какое-то мгновение глаза приоткрыл и вымолвил единственное слово — «Колька».

— А-а! Так это же дружок его закадычный! Тоже бизнесмен задрыпанный! Вот он его и порешил! — не сдержавшись, вклинился в разговор Макар. — Наверное, доходами делиться не захотел. Его работа! Сто процентов — его!

Собравшихся людей явно возмутили эти слова милиционера.

— Прошу вас не вмешиваться, господин старший лейтенант, — сердито оборвал его следователь. — Если можете доложить о чем-то существенным, то докладывайте.

— Как же! Доложит он! — не выдержал Семенович. — Он уже полчаса с Марией Михайловной ругается. А в расследовании обстоятельств дела у него — даже кот не валялся. Будто на прогулку сюда приехал.

— Вы место происшествия осмотрели? Откуда стреляли — выяснили?

— Да я чуть ли не на коленях весь двор облазил. Гильзы нигде нет.

— А на дороге смотрели? Или вы думаете, что гильза только во дворе может быть?

— Нет. На дороге еще не смотрел. Мы сейчас, в айн момент, это сделаем. Пойдем, ребята, гильзу искать.

Только теперь, открыто посмеиваясь над своим незадачливым начальством, из кабины вышел шофер-сержант.

— Что, Макар Иванович, досталось вам на орехи?

— Ты поговори еще у меня, — обижено засопел Макар. — Марш на улицу — дело делать! Разговорился тут. Лодырь!

Хотя ситуация была довольно напряженной, но кто-то из молодых даже тихонечко засмеялся. Это же надо! Как из человека, прямо-таки, прет начальственный дух! Правду говорят в народе, что не дай Бог из хама пана. Да еще и в милицейской форме.

Следователь тем временем произвел опрос всех свидетелей, хотя свидетелями присутствующих и не назовешь. Ведь свидетель — это тот, кто что-то видел и потому может что-то свидетельствовать именно об увиденном. Или слышал что-то определенное. А тут только часть присутствующих слышала выстрел. Да и не все из них поняли, что это был именно выстрел. Они были только свидетелями большой беды своих соседей. А вот, как именно эта беда подвернулась, как она случилась, о том никто и ничего не знал. Ни машины, ни мотоциклы, которых в городке было немало, по улице не проезжали. Чтобы кто-то убегал с места происшествия, то такого тоже никто припомнить не мог.

Составив протоколы опроса свидетелей, и детально описав в отдельном протоколе место происшествия, следователь прокуратуры уже, было, собрался ехать в больницу. Но именно в тот момент нашли стреляную гильзу. Свежо стреляную. Из нее еще запах пороха не выветрился. А нашли ее соседские мальчишки, которые тщательно осматривали придорожные кюветы, и старательности которых мог бы поучиться присутствующий на месте происшествия офицер милиции. Да и не только он.

Получалось, что стреляли с дороги, на гладком асфальтированном полотне которой никаких следов, конечно же, не было. Куда исчез преступник, то ли в верхнюю часть города подался, то ли в нижнюю, выяснить не удалось.

— По всему видно — «глухарь», Макар Иванович, — тихо сказал милиционеру следователь. — Вряд ли нам удастся раскрутить это дело.

— Что вы, Сергей Петрович! Так раненый сам на убийцу указал. Колька, мол. Дружок его закадычный.

— Друзья редко убийцами бывают, — не согласился с ним следователь. — Да и один ли Николай в этом городе есть…

— А, насколько мне известно, именно из друзей самые лютые враги и получаются. Вспомните мое слово! Николай — убийца! И я вам это докажу. Выписывайте постановление на арест! Он у меня в айн момент расколется.

— Вы что, разве не знаете, что ордер на арест только прокурор выдать может? И, к тому же, если для того есть веские основания. А я даже не его заместитель. Потому и решения такого принять не могу. Да и не уверен я в правильности вашего вывода.

— Как же вы можете в чем-то быть уверенным, если с колоритом нашим, местным еще не знакомы. А нашим людям — хлеба не давай, только бы по поводу нашего законодательства позубоскалить, да кулаки свои о чужие ребра почесать. У нас еще такие фрукты встречаются, что пусть Бог милует.

— Я еду в больницу, — не обращая внимания на слишком длинную реплику Макара Ивановича, сообщил ему представитель прокуратуры. — А вы, надеюсь, знаете, как в таких случаях поступать. Если не согласны с моим мнением и если у вас есть серьезные основания для отстаивания вашей точки зрения, то обращайтесь с соответственным рапортом к своему непосредственному руководителю.

Глава 2

Тьма… Тьма беспросветная, хоть глаз выколи! Ни солнечного лучика, ни лунного сияния, ни проблеска далекой звезды… Одна только растревоженная мысль, неуловимая, как тень в полдень, бродит где-то в дремучих лабиринтах подсознания, пытаясь постичь сущность того, что произошло. Изредка, словно споткнувшись обо что-то, перед внутренним взглядом высвечиваются отдельные картинки недалекого прошлого. Но утомленная мысль никак не может соединить эти картинки в одно целое…

Старший сержант Василий Степанчук отслужил срочную службу в воздушно-десантных войсках и вернулся домой с твердым намерением поступить в институт и выучиться на инженера-строителя.

Манила его романтика новостроек. Влекло к себе что-то новое, еще не изведанное. Хотелось его увидеть, это новое. А еще больше хотелось самому приложить руки к созданию чего-то необычного, еще до сих пор никем не виданного, такого, что изменяло бы существующий мир и делало его еще лучшим и более привлекательным для людей.

Раньше о таком почему-то не мечталось. Может, слишком молодым был, или, скорее всего, собственного жизненного опыта не хватало. Ведь что в жизни мог видеть вчерашний выпускник средней школы? Как и все его ровесники, жил он чуть ли не в тепличных условиях, созданных любящими родителями. Хотя бы в силу этих обстоятельств, не мог он видеть и понимать всех тех сложностей ежедневной жизни, которые нас окружают постоянно. Раньше, в совсем еще недалеком детстве и в юношестве, обо всех этих сложностях и не думалось. Да и погулять хотелось перед армией. А потом — испытать себя на прочность суровыми армейскими буднями.

Даже в мысли не было у Василия где-то в чем-то схитрить, придумывая себе несуществующие болезни, и таким образом откосить от воинской службы, как это делали некоторые из его знакомых.

— Так и до старости доживете, прячась за мамины юбки, — презрительно говорил в таких случаях мнимым больным. — Никогда так и не узнаете, на что сами способны. То ли сорняками в человеческом поле расти будете, то ли колосом весомым нальетесь…

Не всем нравились такие Васины мысли вслух. Но не заставишь же его замолчать, если слушать неприятно. Кто отвечал резко, а кто и помалкивал.

В институт Василий поступил без особенных хлопот. К знаниям всегда тяготел. Да и память у него хорошей была. Все налету схватывал, и запоминал надолго. А дальше пошли нелегкие студенческие будни. Надо было и лекции посещать, и к семинарам готовиться. Да еще и, время от времени, вагоны на станции вечером или ночью разгружать. Чтобы на жизнь хватало. Ведь сколько той стипендии?… А у родителей со средствами всегда туговато было. Младших на ноги ставить надо.

Может потому, что жилось в те времена нелегко, ни к сигаретам, ни к выпивке так и не пристрастился. Хотя и не отказывался иногда сто грамм выпить. В праздник какой-то, или при хорошей компании. Всегда был дружелюбным. С людьми сходился легко, хотя и расставался с некоторыми без всякого сожаления. Расставался, если чувствовал фальшь в их душах или слащавое словоблудие на устах. Приспособленцев никогда не любил. Ценил в людях чистоту души и откровенность в речи. Особенно нравились ему те, кто умел отстаивать свою точку зрения. Даже, если она не совпадала с его собственной.

Родители Василия, которые всю свою жизнь отдали обучению доброго, разумного и вечного детишек своего небольшого городка, никогда не заводили с ним разговоров о Боге. Но устоявшихся христианских традиций придерживались. Всегда, наравне с соседями, праздновали и Пасху, и Рождество Христово, да и другие большие религиозные праздники тоже. Не принято было в их молодые годы в церковь ходить. Особенно им, учителям.

Только один-единственный раз, в раннем детстве, Вася побывал в церкви. Когда умерла его бабушка. Детский разум не мог тогда постичь всего величия и таинства церковного обряда. Но после того случая возражать вере в Господа, даже подсознательно, уже никогда и ни перед кем не решался. А больше всего не нравилось ему, когда некоторые ушлые дельцы, неистово работая локтями, чтобы завоевать себе теплое место под солнцем, всячески пытались использовать религиозные верования людей и, сыграв на самых сокровенных струнах человеческих душ, сталкивали их чуть ли не лбами, натравливая парафиян различных конфессий друг на друга.

— Мы все христиане! — доказывал он в минуты откровенных разговоров, — и греко-католики, и католики, и православные, и даже представители разных сект. В жизни главное — быть человеком! И не столь важно, кто какой веры придерживается.

— Почему же ты сам в церковь не ходишь, если веры христианской не сторонишься? — спрашивали его некоторые.

— Да хотя бы потому, что не только честные и набожные люди туда ходят. Не только за молитвами они время в церкви проводят. — Отвечал он на такие вопросы. — Ходят и те, кто грязно ругается на людях, и те, кто ближнего своего, как липку, обдирает. В церковь теперь многие люди ходят для того, чтобы грехи свои замаливать, а не совета у Господа спросить и помощи в осуществлении добрых дел попросить. По мне, так достаточно Бога в сердце своем иметь. И заповедей его придерживаться. А если я не прав в этом, то мне самому за то и отвечать. Перед Богом, да перед совестью своей. А не перед вами.

Как-то на зимних каникулах уговорили его друзья на поездку в Карпаты.

— На лыжах покатаемся, — уговаривали они его, — возле вековых смерек Новый год встретим.

Хоть и не слишком далеко от гор жил Василий, но как-то так получилось, что ни разу не пришлось побывать ему в этом сказочном краю. Потому и уговаривать его долго не пришлось. Поработали друзья две недели на разгрузке вагонов, деньжат на поездку поднакопили, и двинулись веселой компанией в неизвестность, руководствуясь только своей молодой удалью и верой в хороших людей.

Новый год действительно встретили в девственном лесу. Что-то такое непривычное, такое сказочное было в этом праздновании, что оно всей их компании на всю жизнь запомнилось. Но самым важным для Василия в этой поездке было то, что встретил он в горах свою самую первую в жизни любовь, свою ясноглазую Галинку, дочку простых людей, горян с деда-прадеда, у которых квартировала вся их компания.

И Галинке приглянулся статный, кареглазый юноша, который выгодно отличался от всех своих товарищей серьезным отношением к жизни и к людям, которые ему встречались на жизненном пути. А через год молодые стали на рушничок счастья. Повез Василий свою Галинку в родное Полесье, где леса, как и в Карпатах, немеряные, где реки такие же быстрые, а люди приветливые и добродушные, как и во всей Украине.

Так как для Василия были несвойственны непродуманные решения, то проблему материального обеспечения семьи он решил еще перед свадьбой. Правда, пришлось перевестись на заочное отделение. Не сидеть же у родителей на шее. Да еще и с молодой женой.

Было их тогда два неразлучных друга — Василий Степанчук и Николай Погорелец. Дружили они с детства. Вместе в школу ходили. В институте учились на одном курсе. Даже жениться решили почти одновременно. Но жениться — не в кино сходить. Ведь это — на всю жизнь. Долго они тогда думали — как на жизнь заработать и семьи свои материально обеспечить.

Хлопцы были довольно бережливыми. Тяжелым трудом заработанные на разгрузке вагонов деньги на ветер не выбрасывали. Вот и собрать кое-какие суммы сумели. Еще немного у родителей одолжили, и решили при местном лесничестве свою пилораму открыть. Правда, покрутиться пришлось немало. Кое-что преподаватели институтские посоветовали, а чем-то родственники и знакомые родителей помогли. Удалось им тогда взять довольно хорошее оборудование на очень выгодных условиях — в лизинг, то есть в аренду с выкупом.

Дела пошли неплохо. Хотя и хлопотно на первых порах было. Особенно — при поиске первых клиентов. Да и работать иногда с утра и до темной ночи приходилось.

Очень помог ребятам директор лесхоза, старый друг отца Василия.

— Чем я буду отдавать лес-кругляк каким-то неизвестным барыгам, и они на нем наживаться будут, — обмолвился он как-то за рюмкой у Васиных родителей, — я лучше помогу раскрутиться Василю и Николаю. Может, и они мне когда-то чем-то полезными будут. А нет, так нет. Мое доброе дело мне в актив и запишется. Хотя бы на суде Божьем…

И помогал Иван Иванович ребятам. Помогал искренне, от всей души. И лесом первосортным, и советами мудрыми, и клиентами денежными.

Так и вышли Василий с Николаем в люди. Хорошие свадьбы на свои собственные деньги справили, и молодых жен в родительские дома привели. А уже через год, когда молодые жены им первенцев подарили, Василий с Галиной и новоселье справили.

Николай к тому времени свой дом еще не достроил. Он был единственным ребенком у родителей. Потому ему не так припекало с новостройкой, как его товарищу, у которого еще двое младших в родительском доме были. Потому и пришлось Василию с Галиной какое-то время без друзей-соседей жить. Но дружить они еще больше стали. Только теперь уже семьями. Так общее дело их объединило, что они, шутя, даже сватами себя именовать стали. Ведь Василию жена сынишку родила, а Николай стал отцом очаровательной девчушки.

Глава 3

Городок Берестин маленький. В нем всего-то тысяч восемь населения. Как три села вместе. Любое известие от одной околицы до другой быстро доходит. Тому и удивляться нечего. Ведь большинство людей с деда-прадеда между собой знаются. Даже прозвища уличные из далеких сельских времен кое-где остались. Десятилетиями люди роднились, дружили, кумовьями становились. Да и работали все вместе на нескольких предприятиях. Потому лихое известие о покушении на жизнь успешного местного бизнесмена Василия Степанчука, как брехня по селу, за каких-то полчаса разошлось по городку и стало известно всем.

Мария Федоровна и Василий Иванович, родители Василия, прибежали в больницу, когда еще шла операция. Вся в слезах, Галина бросилась к свекрови. Они, обнявшись, и все время всхлипывая, так и стояли, изо всех сил стараясь сдержать готовый вырваться наружу неистовый крик обиженных душ. Так и простояли перед дверью операционной, подсознательно чувствуя, что их причитания могут только повредить и Василию, и докторам, которые теперь борются за его жизнь. Даже говорить громко боялись. Чтобы, не дай Бог, не навредить чем-то своему сыну и мужу. Чтобы врачам не мешать. Боялись за самого родного для них человека.

Шепотом, чуть слышно, Галина рассказала родителям о том, что случилось, хотя и сама до конца не могла осознать всю глубину беды, так неожиданно свалившихся на них всех.

Сдерживалась. Гасила свой крик, как могла. И таки выдержала! Выдержала, как это могут сделать только любящие женщины.

А Василий Иванович все эти томительные минуты места себе не находил. Молчаливой, хмурой тенью сновал он по коридору, время от времени нервно встряхивая с рубашки несуществующие пылинки. То зубами скрипел в бессильном гневе, то пальцы в кулаки сжимал, будто к рукопашному бою с неизвестным злодеем готовился. Человек добрый, тихий и скромный по натуре, он, казалось, в эти минуты и сам, не задумываясь о последствиях, своими собственными руками задушил бы нелюдя, который так нагло посягнул на жизнь его первенца.

Как же медленно тянется время! Секунда за секундой ползут, как улитки, медленно складываясь в тяжелые минуты ожидания. Только мысли, одна быстрее другой, темные и тяжелые, быстро мелькают в голове, не зная, за что зацепиться, и тщетно пытаясь ускорить ход времени. Свою собственную жизнь, всю — до последней капельки, отдал бы, если бы ее, как донорскую кровь, можно было перелить в ослабевшее тело сына. Только бы это можно было сделать…

Как ни долго они ждали того мгновения, дверь операционной открылась совсем неожиданно. Три пары исполненных скорбью и надеждой глаз были направлены на главного хирурга районной больницы. Что он скажет? О чем сообщит им? Надежду ли им подарит, или чернее самой темной ночи будет его весть?…

— Успокойтесь, пожалуйста, — попробовал улыбнуться в небольшие усики Петр Федорович. — Самое страшное уже позади. Рано еще нашему соколику на тот свет отправляться. Вытащили мы его с той черной дороги, с которой возврата нет. Теперь все только от него самого, да от вас всех зависит. Организм у него сильный. Должен справиться с травмой! А мотивация к жизни у Василия очень высокая. Это — и родители любящие, и жена любимая, и детишки маленькие. Мы же, в свою очередь, и в дальнейшем будем делать все, чтобы его как можно скорее на ноги поставить.

Насилу сдерживая громкий плач, Галина с Марией Федоровной бросились обнимать доктора, не зная даже, как благодарить своего спасителя за его доброе сердце и золотые руки. Ведь хорошо понимали, что если бы не он, то могло и не быть у них того проблеска надежды, который теперь появился у них в жизни. И только после этого, будто реально осознав эту надежду, скупые отцовские слезы тихо побежали по щекам Василия Ивановича. Будто в одночасье отпустила его какая-то неведомая сила, ранее удерживающая его в относительно нестабильном равновесии.

— Спасибо Вам, Петр Федорович! — еле выдавил из себя, всхлипывая. — Что бы мы без Вас делали?!.

— Ну-ну, не надо, — слегка приобнял и похлопал его по плечу врач. — Успокойтесь! Хотя бы настолько, насколько это возможно, успокойтесь. И женщин своих успокоить попытайтесь. Потому что я этому, наверное, никогда так и не научусь.

Когда Василия отвезли в палату, Галина уселась возле него на стульчик и заявила всем, что отсюда никуда не пойдет. Тут, мол, буду сидеть, пока Вася в сознание не придет. Пока выздоравливать не начнет. И столько уверенности было в ее словах, что даже мать ничем не могла возразить своей невестке. Хотя и в ее сердце на какое-то мгновение всколыхнулась неудержимая волна ревности, но сразу же и улеглась. Прогнала она ее, негодную, не дав никому и заметить. Поняла мать, поняла, что именно она, невестка, мать его детей, в этой тяжелой ситуации больше всего и сможет помочь ему — ее сыну. Только бы ей силы хватило!

— Я тоже немножко посижу с тобой, Галинка. А потом к детям пойду, — нежно обняла за плечи свою невестку. — А ты, отец, быстро беги к внукам. Чтобы, не дай Бог, не перепугал их кто. Побудь там, пока я приду. А сюда по очереди ходить будем.

— А ты, дочка, за детей не переживай, — это уже к невестке. — Мы с отцом за ними присмотрим. Дома у вас все хорошо будет. Только бы здесь на поправку быстрей пошло.

Не меньше часа просидела мать с невесткой, молча всматриваясь в Васино лицо. Она все еще тщетно надеясь на то, что вот именно сейчас он откроет свои карие глаза, и что страшный призрак небытия отойдет куда-то в сторону и больше никогда, никогда, никогда не подступится к нему.

А Василий лежал неподвижно, как больничная подушка, белый, и только по легкому шевелению простыни чуть-чуть угадывалось его дыхание. Даже не верилось, что такой сильный мужчина может вот так беспомощно лежать, не в силах не только руку приподнять, но и глаза открыть.

— Идите уже, мама, — будто пробудившись от тяжелого сна, тихо прошептала Галина. — Пойдите к деткам нашим. Чтобы я хоть за них спокойной была. А то сердце мое может и разорваться между ними и Васей.

— Иду, доченька. Отец тебе что-то поесть принесет.

— Ой! Лучше не несите ничего. Не до еды мне теперь. И ложки в рот взять не смогу. Не обижайтесь только.

Постаревшая в это недоброе утро на добрый десяток лет, мать тихо вышла из палаты, оставив Галину наедине со своими горькими думами, со своим любимым мужем, с ее немощным сыном. И зачем только Господь наградил людей способностью думать? Да еще и такой сильной способностью, что мысли эти никак в повиновении не удержать?…

Галя осталась в больнице. Осталась рядом со своим любимым и, фактически, наедине со своими мыслями.

Доктор сказал, что операция прошла успешно, и что выживет ее Васенька, да еще сто лет проживет. Но правда ли это? Может, только успокаивает?… А если не выживет?… Если не выйдет из того мрака ее ладо? Что же она с малыми детками в чужом городе делать будет? Кто ее приголубит? Кто сердечко согреет? Кто смеречкой карпатской назовет?…

И домой возвращаться нет сил, и тут оставаться — беда. Какая только злая судьба может достаться человеку! Всего лишь одно мгновение, один-единственный импульс преступной мысли, одно движение пальцы — и весь радужный мир жизни в один миг превращается в серое пристанище теней, в мир без солнца, без звезд высоких, без желаний счастья и надежд на счастливое будущее.

Кто? Кто тот злой ирод, который счастливую их судьбу прикрыл черным крылом смерти? Кто в звезду их жизни в далеком небе попал? Кто деточек маленьких сиротами в мир пустить надумал?…

Роятся и роятся в голове у Галины мысли, одна горьше другой. Стучится в висках остывшая от ужаса кровь, любящее сердце ледяным дыханием обнимая. А сама она сидит, не двигаясь, возле кровати своего суженого, с тревогой всматриваясь в обескровленное лицо. Не верится ей, что это он, ее Васенька, такой сильный, веселый и жизнерадостный, лежит теперь перед ней таким беспомощным.

Разумом она осознает, что у страха глаза велики и что все может оказаться не таким ужасным, как ее мысли рисуют. Но сердцем того воспринять не может. Лишь чуть-чуть угадывается дыхание ее мужа. Иногда даже кажется, что эта могучая грудь уже не поднимается, и что последние капельки жизни неумолимо оставляют его, и что ничто уже их, эти драгоценные капельки, не в состоянии будет вернуть назад.

Но и совсем иное чудится ей. Всем сердцем чувствует Галя, что только взгляд ее любящих глаз, ее собственная энергия жизни, сила ее любви передается через этот взгляд телу любимого, и он обязательно выживет. И снова будет счастливой их жизнь, а черная тень беды навсегда исчезнет в неизвестности. Вот, только бы ей глаз не закрыть! Только бы не прервать тот лучик надежды, струящийся из самых таинственных глубин ее любящего сердца и пробивающий себе путь сквозь мрак забытья к сердцу ее любимого.

А как красиво в их жизни все складывалось! Вспоминался и вспоминался тот зимний день, когда веселая ватага студентов зашла на их подворье, и тато согласился взять их на ночлег. Сразу же бросился в глаза Гилинке молодой, статный парубок, и тенькнуло сердечко от первого дыхания не понятой еще любви. Да и он сам, ее Васенька, казалось тогда, не сводил глаз со стройной чаровницы-горянки. Даже снег в ту зиму казался ей горячим. Все люди были на удивление приветливыми. А в каждом дыхании ветерка улавливался таинственный и неповторимый запах весны, весны ее первой любви. И как подхватила их эта волна любви, как бросила их в свой бездонный омут, так и поплыли они в той сладкой волне, и не могли нарадоваться своему счастью.

А, может, думалось Гале, счастья того было слишком много? Нескольким супружеским парам могло бы хватить. А все только им самим, их семье досталось? Но, нет, нет! Это только горя у человека может быть слишком много. А счастье — оно всегда в меру. Если дорожишь им — приумножится. А если пренебрегаешь им, то и отвернуться может. Много его никогда не бывает.

Никогда не была легкомысленной со своим счастьем Галина. Всегда бережно относилась к нему, от недоброго слова и лихого ока берегла. Потому и теперь никому его не уступит. День и ночь будет сидеть рядом со своим ладом, и ниточке своего влюбленного взгляда прерваться не даст. Это обязательно поможет! Выживет ее Васенька! Обязательно выживет! А как только глаза свои откроет, как только глянет на свою любимую женушку, то тогда уже никто и ничто их разлучить не сумеет. Здоровье она ему сама вернет — и теплом своего сердца, и искренним лепетом их детишек, и целебными травами карпатскими, силы которых еще никем не измерены и которые в состоянии вливать здоровье в любое тело, даже в старое и немощное. А уж такому сильному организму, как Васенькин, то они, тем более, помогут.

Снуют и снуют мысли в голове у Галины. Приятные воспоминания душу переполняют, наливая сердечным теплом обращенный к мужу взгляд. Будто разговаривает мысленно с ним его жена. И кажется ей, что чело его светлеет от того взгляда, и будто тень его улыбки неуловимо пламенеет на его устах.

Возможно, он действительно чувствует направленную на него силу целебной энергии ее любви? Не может быть, чтобы не чувствовал ее тепла, ее заботы о нем! А если чувствует, то и сам за свое выздоровление бороться будет. Пусть на уровне подсознания, но будет бороться! Не зря ведь ученые люди утверждают, что наше подсознание, то самое шестое чувство, является чуть ли не самым главным и самым сильным резервом человеческого организма. Резервом, который в состоянии самостоятельно включаться в экстремальных ситуациях. Который помогает человеку преодолевать самые тяжелые недуги.

Вспоминается Гале, как Вася приезжал к ней весной, тогда, когда древние Карпаты одевались в нежную зелень осин и берез, когда ручейки лесные чистую родниковую воду в долины несли, птичьими песнями все вокруг полнилось и когда ее девичье сердце тоже соловушкой заливалось, в пылком порыве стремясь к его сердцу. Вспоминается, как говорил ей тогда Вася:

— Очаровала ты меня, милая горяночка! Навек очаровала! Кажется, и белый свет без тебя не милый, и солнце не так греет, и месяц не радует. Полюбил я тебя! С первого взгляда полюбил. Хочу, чтобы ты женой моей стала. Любить, лелеять всегда буду, на руках носить буду! Только бы ты моей стала!

Удивительной была такая речь простой карпатской девушке. Удивительной, но очень приятной. Будто на крыльях, поднесли ее те слова, вознесли в само поднебесье — и властно бросили в необозримый омут любви, в омут, который затянул в себя все ее существо и властно бросил в объятия парня.

— И ты мне люб, Васенька!.. — еле слышно выдохнула из себя. А больше и слова вымолвить не смогла.

Вот так, вроде бы и незаметно, подхватила их река любви. Подхватила, и понесла их к неведомым берегам, где, надеялись, их ожидает счастливое будущее.

— Ой, Вася! Люди увидят… — через какое-то мгновение розовым лепестком выскользнула из его пылких объятий. Застеснялась, порозовела, как маков цвет, и на шаг-два отступила от парня. Потом руки к сердцу приложила.

— Я согласна выйти за тебя замуж. Любить буду, верной тебе буде до конца дней своих. Только бы ты меня всегда любил.

А после тех слов как бы лукавые бесики стрельнули из ее глаз:

— Но должен ты у моей мамы и тата разрешения на брак со мной попросить. Ни одна горянка без родительского благословения замуж выйти не может. Таковы уж наши обычаи. Может, и старомодные, но хорошие. Так у нас с деда-прадеда повелось. И не мне, дочери гор, эти обычаи нарушать.

Хотя, вроде бы, и в шутку это сказано было, но Василий серьезно отнесся к словам любимой. Ведь и он сам не бусурман какой-то. По всей Украине так с давних времен заведено. Не только в Карпатах. Потому и он согласился руку любимой у ее родителей просить.

— Сегодня же с твоими татом и мамой поговорим. Если на то будет их согласие, то в следующем году и поженимся. Я к тому времени институт кончу. На работу устроюсь, чтобы самому семью обеспечивать.

— А если не согласятся тато с мамой? — будто шутя, спросила его Галя. А в самих словах и тревога, и надежда угадывались, и стремление во что бы то ни стало отстоять свое, такое неожиданное, счастье. — Что ты тогда делать будешь?

— А тогда я украду тебя. Украду, и за тридевять земель, в тридесятое царство занесу, — поддержал шутку Василий, хотя и тревожила его возможность родительского несогласия на их брак. — Может, в моих жилах есть немножко татарской или еще какой-то бродяжьей крови. Так почему бы тебя и не украсть, если это для твоего же счастья?…

— Ой, Васенька! — мнимо испугалась Галя. — Я не хочу, чтобы ты меня выкрадал! Хочу, чтобы тато с мамой наш брак благословили. Если они благословят, то и Небо благословит. Не гневи Бога, любимый! Попроси моей руки у тата с мамой…

Долго они тогда еще гуляли над речкой. Молодые смеречки им тихо нашептывали что-то. Может, долю счастливую пророчили? Может, советовали парню, как с родителями девушки разговаривать, чтобы те не отказали? А, может, о чем-то своем, личном, перешептывались между собой, о том, что людям не ведомо, и о чем им знать вовсе не обязательно?…

Вслушивался Василий в тот шепот смерековый, в гомон волн речных, в счастливый смех своей любимой, и сам всей душой радовался. И деревьям, их окружающим, и речке быстрой, и пряному разнотравью, и солнцу высокому над головой. Но еще больше он радовался тому, что рядом с ним, в этом волшебном мире, ступала его королева, его любимая, его будущая жена.

Только время от времени легкая тень озабоченности пробегала по его лицу. Именно тогда, когда он думал о будущем разговоре с родителями Гали. Не то, чтобы он боялся этого разговора. Ведь именно по этой причине он выбрался на день-два в Карпаты. Пугала его неизвестность. Не мог он с полной определенностью угадать реакцию родителей на его брак с их дочерью.

Но все получилось намного проще, чем он сам себе представлял.

— Что-то ты, парень, зачастил к нашему подворью! — будто, шутя, встретила их Галина мама, когда они ранним вечером возвратились с прогулки. — Уж не чар-зелье какое-то на нашем дворе выросло, что мы о нем и сами ничего не знаем? Или горы наши тебе так понравились?…

И такой спокойной, такой уверенной была речь этой еще молодой и симпатичной горянки, что все тревоги и сомнения парня, будто росой утренней смылись. Так спокойно на душе стало. Уверенности в себе, в своих силах будто больше стало. Будто само сердце подсказало, что такая красивая женщина не сможет отказать в счастье для своей дочери. Да и отец Гали, который как раз вышел из хаты, весело подморгнул молодым, как будто пытаясь поощрить их к какому-то конкретному разговору.

Как долго ни готовился Василий к той неизбежной беседе, но все, ранее заготовленный им, слова как бы вылетели из головы, и он сказал то, что первым на ум пришло. А, может, именно то, что само сердце подсказало, а уста только повторить сумели?…

— Мама и тату! Люблю я вашу Галю! Люблю, и она меня любит! Мы хотим пожениться! Отдайте ее за меня!

— Вот тебе и раз!.. — руками ударила себя по цветастой юбке. — Только второй раз приехал, и сразу же — «Отдайте!». Да где же это видано?…

Сначала Василий чуть-чуть растерялся. Но в словах женщины, в интонации ее речи угадывалась такая искренняя радость за свою дочку, что он только смущенно улыбнулся, но таки нашел необходимые слова:

— Можно годами знать друг друга, а потом, в браке, как кот с собакой грызться. А можно только один раз увидеть — и на всю жизнь полюбить.

— А что, дочка, понравился тебе легинь? — молвил свое слово и отец.

— Понравился, тату! Люблю его, как вы нашу маму любите! А, может, и больше! — и зарделась вся, прикрывая личико руками, не зная, куда и деться.

— Ну, что ты, доченька? Мы же не недруги твои, что ты так застеснялась? Или ты в нашей с мамой любви к тебе засомневалась? — отец нежно обнял Галю за плечи. — А, пойдемте-ка в хату. Там и поговорим ладком.

Искренним и откровенным получился тот разговор. На всю жизнь запомнил его Василий. Ведь в семье горян его сразу же сыном признали. Не затем, «который любит все взять», а именно сыном. А после того памятного разговора, уже через две недели, и официальное сватовство было. Родители Василия приехали в горное село с хлебом-солью. А домой возвращались со свадебным рушником.

Глава 4

Николай как раз выводил свой мотоцикл на улицу, когда к воротам подкатил милицейский УАЗик.

— Уж, не в бега ли податься решили, Никола Хведорович? — с явно выраженным сарказмом обратился к нему милиционер, вываливая свое разжиревшее тело из кабины. — От милиции не убежишь!

Обеспокоенный своими собственными мыслями, Николай далеко не сразу понял, чего от него хочет старший лейтенант, который, ни свет, ни заря, явился к нему во двор. Потому и посмотрел удивленно на прибывшего милиционера, не зная, что и сказать. То ли в дом приглашать, то ли здесь, во дворе, несколькими словами перемолвится?

Но в дом приглашать не хотелось. Дочка что-то приболела. Всю ночь температурила. Даже «скорую» вызывали. Только к утру и уснула. Вера возле ребенка совсем вымоталась. Да и сам он всю ночь на ногах провел, ребенка в колыбели укачивал, компрессы на лоб ставил. Только к утру вспомнил о договоренности с Василием поехать на рыбалку. Вот и решил сообщить товарищу, что не сможет ему компанию составить. Странно, что он сам до сих пор еще не пришел. Ведь не раз бывало, что подходил к их двору, когда Николая что-то задерживало. А сегодня что-то нет его… Да и полицай этот чего-то приперся. Уж не наехал ли кто опять?…

— Куда же это вы так собрались? — недобро улыбаясь, снова обратился к Николаю милиционер. — Если в далекие края, то и одежду теплую прихватить не мешало бы… Мешочек с сухарями… Или еще чего… Может, и надолго родной дом оставить придется…

— Что это вы, Макар Иванович, загадками заговорили? Или не с той ноги встали? Если считаете необходимым что-то конкретное сказать, то говорите. А если нет, то я поехал. Некогда мне с вами лясы точить.

— Это мы еще посмотрим, кто из нас не с той ноги встал! — гневно рявкнул на него милиционер. — Я тебе покажу, как в людей стрелять!

— ?!.

— Что невинным ягненком прикидываешься? Думаешь, никто не догадается, что именно ты своего дружка убил? Думаешь, в милиции одни дураки работают?

У Николая внутри враз будто оборвалось что-то. Так он оторопел от неожиданности. Да так оторопел, что и слова вымолвить не мог.

— К-кто?… К-кого убил?…

— Как это, кто? Да ты же сам и убил! Своего дружка-напарника убил. Бизнесмен долбаный! Денежки поделить не сумели, вот и убил! Думал, не догадаемся? А я в айн момент обо всем и догадался! Так что, поехали, голубь, со мной, и будем всю правду-матку на бумаге выкладывать.

Николай, как стоял оторопело, так и сел прямо на ступеньки крыльца, словно молнией, сраженный неожиданным и страшным известием.

— Вставай, остолоп! Хватит тебе святую невинность из себя корчить! Знаем мы вашу святость! Только бы от державного пирога отхватить кусочек побольше, да друг друга в грязи утопить. Не наедитесь никак! Все вам мало! Бизнесмены долбаные!..

Из хаты выбежала чем-то растревоженная Вера. Наверное, правда, что любящие сердца действительно, даже на расстоянии, чувствуют тревогу друг друга и сразу же бросаются на помощь. Кинулась к своему мужу, даже не глянув в сторону милиционера. Где и силы взялись! Будто и не она всю ночь не спала, хлопоча возле больной дочери.

— Что случилось, Коля? Почему ты сидишь на ступеньках?

— Он вот это сидение в своем дворе в ближайшие лет двадцать как манну небесную вспоминать будет, — зловеще прошипел представитель власти. — Вставай, козел, а не то тумаками подниму! В кутузку поедем! К следователю! В убийстве признаваться. И каяться, если душа еще совсем не зачерствела.

— Да вы что, господин лейтенант, белены объелись! — гневно посмотрела на милиционера Вера. — Убийцу нашли! Да я за такие слова сама с вас погоны посрываю!

— Вот семейка! — с притворной озабоченностью ударил себя по ноге Макар. — По обоим тюрьма плачет!

— Вера!.. Кто-то Василия убил… — еле поднимаясь на ноги, тихо сказал жене Николай. — А этот ирод считает, что это я сделал.

— Ой, горе!.. — еле выдохнула из себя. — Да что же это делается? Кому же он комом в горле стать мог?… Как же там Галина с детьми?… — затужила она, заламывая руки и не замечая слез, градом покативших из глаз.

— Иди к дочке, Верочка! Я в милицию поеду. Со следователем поговорю. Может, и выясню что-то о Васе… А ты отдохни немного. И попробуй не волноваться. Тебе нельзя.

— Поехали! Поехали уже! Только одежку теплую прихвати! Не на курорт собрался.

Николай оцепенел от такой наглости. Был бы на месте Макара кто-то помоложе, то и не сдержался бы. А так — только зубами заскрипел, стиснув руки в кулаки. Лишь тихо молвил:

— Не дай Бог свинье рога! Всех заколет…

— А эти слова я тебе тоже припомню, — злобно прошипел милиционер. — Не раз припомню! На коленях прощения просить будешь! Но не дождешься!..

Хотя и не слишком громко велся разговор во дворе, но родители Николая его услышали и тоже из хаты вышли. И они всю ночь не спали, пытаясь помочь детям с больной внучкой.

— Что это у вас здесь творится? — озабоченно спросил хозяин, переводя взгляд с сына на милиционера.

— Папа! Кто-то Василия убил, — еле выдавил из себя новость сын. — Я сейчас в милицию поеду. Надо помочь разобраться.

— Не разбираться, а в тюрьму садиться! — зло улыбнулся милиционер. — Хотя бы перед родителями имей смелость сознаться в содеянном!

— Что это ты мелешь, Макар? — разгневано набросилась на него мать Николая. — С чего бы это наш сын друга своего убивать стал? Да и когда он это сделать мог, если вечером Василий у нас был. По дороге с работы они вместе зашли. Ночью мы все не спали. Внучка наша заболела. Николай только в два часа ночи за «скорой» бегал. На ней и домой приехал.

Что-то у Макара в кучу не увязывалось… Если Оксана правду говорит, то Николай, и вправду, не мог быть на месте происшествия час назад. А если не был — значит, не он… Оксану Макар давно знал. Еще со школы. Знал о ее нетерпимости к вранью. Стоило бы задуматься.

Но он уже настолько убедил себя самого в виновности Николая, что никаких новых свидетельств даже не пробовал анализировать. Наверное, слишком маленькой оказалась у него масса серого вещества, которое в народе мозгом зовется. Той массы, в которой мысли рождаются. Потому он просто отмахнулся от только что услышанного, как от надоедливой мухи. Не желал он анализировать очевидные для всех вещи. И дальше упрямо принимал желаемое за действительное. Правда, уверенность в том, что убийца именно Николай, возникла у него совершенно спонтанно. Никакого обоснования под собой эта уверенность и не могла иметь. Но бравый милиционер почему-то настолько поверил в свою фикс-идею, что ни о чем другом и мыслить уже не желал. Да и не мог. Зачем думать, если все и так ясно?!.

Сколько там той езды от дома Николая до районного отделения милиции? Пять-семь минут, не больше. Но сколько мыслей пронеслось в его голове за этот коротенький промежуток времени. Вспомнились и их детские игры, и пионерские костры в лесу, и студенческие будни. Все эти воспоминания, как кадры немого кино, быстро-быстро пронеслись перед внутренним взором памяти. Пролетели и угасли, как утренняя заря, уступив место воспоминаниям последних лет.

Хотя и трудно начиналось развитие их бизнеса, но велся он честно. Ни государство, ни людей никогда не обманывали. И с контрагентами всегда честными были. Трудно на ноги вставали. Ведь практически с нуля начинали, без стартового капитала. Кто-то другой, будь он на их месте, возможно, и не рисковал бы. А они решились. И сделали то, что многие считали невозможным.

Теперь, когда у них было пять прибыльных предприятий, многие и завидовать стали. Наезжать начали, угрожать, или льстивыми словами пытались склонить к мысли о продаже бизнеса. Причем, за смехотворно малую цену.

Так что недоброжелателей у друзей было более, чем достаточно. Но чтобы вот так сразу — стрелять… Нет! Такое в голову не укладывалось. То, что от угроз могли перейти к откровенному вредительству, он еще мог понять. Поджечь что-то… Детей или жену выкрасть… Могли и кого-то из них захватить, поиздеваться, принудить к передаче предприятий в другие руки. Но чтобы сразу убивать… Нет! Здесь что-то не так! Они ведь никому зла не делали, никому в борщ не плюнули, поперек дороги никому не стали, на чей-то сегмент рынка не позарились…

В отделении милиции в это утреннее время еще никого не было. Только дежурный одиноко отсиживался за стойкой, лениво посматривая на часы.

«Только пять часов», — про себя отметил Николай, мимо воли взглянув на старенькие ходики, висящие на стене напротив дежурного. «Если Васю действительно убили, то сейчас здесь будет людно…» — ни село, ни упало, родилась в его голове мысль. Не верилось, что друга уже нет в живых. Ведь только вечером разошлись, обговорив все насущные проблемы и договорившись о завтрашней рыбалке. «О сегодняшней», — горькой мыслью сам себя поправил Николай.

Макар Иванович, попав в свои родные пенаты, резко открыл дверь следственного отделения и зловеще промолвил:

— Заходите, господин-гражданин! Будем с вас показания снимать!

— Какие еще показания? — все еще не веря в случившееся, а также в то, что против него всерьез выдвигается обвинение в убийстве, задумчиво молвил Николай.

— А обо всем! О том, что не поделили, как убить решили, из чего стреляли…

— Да побойтесь Бога, Макар Иванович! Зачем же мне друга убивать? У нас столько замыслов было. Работы — на десятки лет… А вы — убил! Вместо того, чтобы настоящего убийцу искать.

— Ну, ты посмотри на него! Уже и «Макар Иванович»! А то о свинье, о ее рогах трепался. Не раз тебе еще эти рога припомню. Кровью харкать будешь, но о рогах не забудешь…

— Да и вы не святой! Говорили бы со мной по-человечески, то и я слова плохого не сказал бы. А так — извиняйте. И вы в кадетском корпусе не учились, и я об институте благородных девиц только понаслышке знаю. С чем вы ко мне пришли, тем я вам и ответил. Так что мы квиты. И если вы сами уважаете свою форму, то давайте разговаривать культурно, не обижая друг друга. Я, конечно, далек от юридической казуистики, но хорошо знаю, что преступником, тем более убийцей, меня может признать только суд. А вам такими словами разбрасываться не позволено.

— Вишь, как заговорил! Ты мне о законе не разглагольствуй. Не тебе меня учить. Зеленый еще! Здесь я — хозяин! И закон — тоже я! И все, что я говорить буду — закон для тебя! А ты под арестом находишься. И отвечать на все мои вопросы обязан.

Николай только глянул на него искоса. Глянул, и отвернулся. А Макар за такое неуважение к представителю закона еще больше разозлился. Даже покраснел весь, как спелый помидор.

— Вот у меня тут лампа рентгеновская есть… Как посвечу на тебя, так все нутро твое гнилое и увижу. Тогда и сам о себе все расскажешь.

Упрямый слуга Фемиды, каковым он сам себя считал, направил прямо в лицо Николая настольную лампу, заставив того прищуриться и отвернуться от яркого света.

— Ты сюда смотри, не отворачивайся! Смотри, и рассказывай все!

— А я, Макар Иванович, еще не завтракал сегодня. Ночью в туалет ходил. Так что, в моих внутренних органах вы, даже со своим «рентгеном» ничего не увидите. Разве что, на себя посветите. Сравните. Вы ведь тоже — из внутренних органов…

К его счастью, Макар не уловил иронию слов подследственного. Он продолжал упрямо наводить на него яркую лампу, надеясь таким образом вывести его из равновесия и подавить психику. Но Николай упрямо отворачивался от света. Но, в конечном итоге, не выдержал:

— Если я арестован, то покажите мне ордер на арест. Это, во-первых. А во-вторых, если есть такой ордер, то я хочу взглянуть на него. А также настаиваю на присутствии на моем допросе адвоката. И, в-третьих, или вы будете ко мне на «вы» обращаться, или разговора у нас вообще не получится. Я, насколько помню, свиньи с вами не пас…

— Ух-ххх! — кулак милиционера со смаком врезался в живот Николая. У того аж свечи в глазах стали, и дыхание ему перехватило. Он сразу же почувствовал себя рыбой, которую неожиданно выбросили на берег и которая никак не может ухватить необходимую для дыхания порцию кислорода из незнакомой ей среды обитания. Руки сами собой сжались в кулаки. Казалось, что эти кулаки, не дожидаясь импульса центральной нервной системы, тут же начнут отбивать чечетку на голове сразу же ставшим ненавистным ему милиционера. Но удержался. Рассудительность таки взяла верх. Только зубами заскрипел в бессильной злобе.

— А вы никогда не думали, — наконец отдышавшись, медленно молвил Николай, — почему вы до сих пор всего лишь старший лейтенант? Ровесники ведь давно уже полковничьи папахи носят. Словесные обиды я вам еще прощу. Сам не святой. А вот этого — никогда! Не быть вам больше даже старшим лейтенантом! Иначе — я не я буду! На этом наш разговор будем считать законченным. В другом месте разговаривать будем. И по другому поводу…

— Ты посмотри, нежный-то какой! Только ветерком подуло, а он уже и падает!.. Будешь! Будешь отвечать! И чем быстрее вину свою признаешь, тем для тебя же лучше будет! А иначе я тебя в айн момент резиновой палкой охаживать начну. Сразу сговорчивым станешь!..

Но Николай уже его не слушал. Мыслями своими он теперь был рядом с Верой, с маленькой Аленкой, с Васиной Галей и ее детьми. Ведь теперь он обе семьи обеспечивать должен. Всех троих детей в люди выводить. Еще и четвертого, который вот-вот на свет появится. А иначе, какой же он друг покойному, если о его семье заботиться не будет? Вот только бы меньше на свете было таких полицай-Макаров, от которых пользы обществу — как от козла молока. Но жизнь другим людям они портить умеют.

Глава 5

За три года работы на лесопилке друзья достаточно хорошо освоили свой бизнес и смогли убедиться в том, что не такие уж и радужные у него перспективы. Спрос на доски и брусья, окна и двери всегда был и будет. Как бы ни тяжело жилось теперь людям, но все же часть из них строится. И в дальнейшем тоже будет строиться. Кое-кто с размахом возводит себе настоящие дворцы. А кто-то и небольшой домишко. Только бы у семьи хоть какая-то крыша над головой была. Но без дерева ни один застройщик не обойдется.

Только работа эта носила ярко выраженный сезонный характер. Самой лучшей была древесина зимней заготовки. А вот спрос на готовые изделия из этой древесины был, в основном, в теплое время года. Не выручало ни производство шпал, ни тарной дощечки, ни других изделий, заказы на которые поступали только время от времени. И никакой системы в этих заказах, что могло бы позволить хоть как-то планировать дальнейшее производство и свидетельствовать о стабильности спроса, не было и близко. Вот и получалось, что месяц-два чуть ли не в три смены работать приходилось, а в отдельные месяцы и на одну смену работа не всегда была.

— Придется нам для поддержки штанов еще чем-то заняться, — как-то, будто размышляя вслух, промолвил Николай. — Не нравится мне наша работа с постоянными сменами авралов и простоев.

— Я и сам уже об этом не раз думал, — поддержал друга Василий. — Надо что-то такое, чтобы и для тела, и для души было. Чтобы и людей, время от времени, на другой участок работы перебросить можно было, и чтобы прибыль от другой деятельности основную кассу пополнять могла.

— Неплохо было бы мельницу в одном из ближних сел поставить. Но стоимость ее слишком велика. В лизинг вряд ли оборудование кто-то даст.

О возможности переработки сельскохозяйственной продукции и Василий не раз и не дважды уже задумывался. Но он хорошо понимал и то, что в этом деле разбираться надо. Это ведь не доски пилить, а продукты питания выпускать. И все чтобы качественным было, вкусным, и чтобы спросом пользовалось, не залеживалось на прилавках, как продукция фирм-однодневок, которые как появлялись на бизнесовом горизонте, как грибы-поганки после тучного летнего дождя, так и исчезали с него в одночасье. А тут — и с санэпидемстанцией сотрудничать надо, и очыстные сооружения строить, и людей учить. А чему ты кого-то научишь, если сам в этом деле ничего не смыслишь?

Вот с мельницей было бы куда проще… Требования к этому производству не такие жесткие, как, например, к молочному или мясному. Загруженность, правда, тоже более-менее сезонная. Но сезон помола зерна припадает именно на межсезонье в работе лесопилки. Так что перспективы очень заманчивые вырисовываются… Это ж можно и выпечку хлеба, и изготовление макаронных изделий потом наладить. А параллельно с этим — производство комбикормов. Помогли бы селянам зерно молоть, то и сами в накладе не остались бы.

— Да! С мельницей мы бы себя намного лучше чувствовали. Ведь основная масса помола на осень-зиму приходится. Именно тогда, когда наше оборудование больше всего простаивает. Потому и замысел твой очень своевременный. И очень интересный. Придется немного урезать свои затраты, и подсобрать денег на новое оборудование. Тем более, что с мельницей у нас и новые перспективы откроются. Сельхозпроизводитель будет в ней заинтересован. Ведь и муку получит, и отруби для скота. А там можно будет и оборудование для получения витаминно-травяной и хвойной муки приобрести. Только премиксов добавь, да с отрубями смешай, — вот и комбикорм для скотины и птицы готов. С руками отрывать будут!

— А там и хлебопекарню можно будет построить, — мечтательно продолжил Николай. — Макаронную линию. Цех кондитерский…

— Ой, как же далеко тебя твои мечты завели! — засмеялся Василий. — Но и мне такое тоже по нраву. Перспектива вырисовывается неплохая. Вот только, чтобы эту мечту в жизнь воплотить, лет пять понадобится. А хотелось бы поскорее…

— Уж, не на кредит ли ты намекаешь? Так мне такая перспектива приятной не кажется.

— С кредитами и я связываться не желаю. Наши банки теперь больше на ростовщиков смахивают. Вот, если бы нам облигации выпустить! Например, новогодние. Да еще и не денежные, а продуктовые. Чтобы деньги, одолженные на время у людей, потом продуктовыми наборами к новогоднему столу вернуть.

— Так это же столько продуктов закупить придется! Ведь, если выпускать облигации, то не меньше, чем на сто тысяч. Чтобы и на оборудование хватило, и на раскрутку нового производства.

— Да. Не меньше сотни… А чтобы все нормально прошло, надо нам базовый колхоз определить и с нужными людьми обо всем договориться.

— Не колхоз, а коллективное сельскохозяйственное предприятие. Или даже какое-то фермерское хозяйство. От жизни отстаешь, Вася! Нет у нас теперь колхозов.

— Да как их не называй, а суть все та же остается. Частных собственников теперь единицы. За годы советской власти людей настолько от собственности отучили и настолько приучили к коллективному труду и коллективной безответственности, что психология раба еще долго будет властвовать над нашим крестьянством. И не только над ним. Думаю, что так еще долго будет.

Хотя и горько за наше крестьянство, но мы и сами ничем его не лучше. Что не задумаем нового, то десять раз примеряться будем. А на одиннадцатый раз вообще от идеи откажемся…

А потому, ищи, Николай, колхоз, который бы для нас базовым стал. Вот, хотя бы и в Вербном. Ведь в радиусе пяти-семи километров еще шесть сел есть. Не менее пяти тысяч населения. Каждой семье надо зерно смолоть. Потому что пшеницу в том же колхозе, или, как ты говоришь, в коллективном сельскохозяйственном предприятии, заработают, а вот смолоть ее негде.

Сразу же с председателем говори о создании с колхозом совместного предприятия. Мы бы оборудование и строительные материалы приобрели. А селяне здания построили бы. Вот и будет у нас с ними общая собственность. И им выгодно, и мы в накладе не будем. И узнай, какую продукцию нам за помол зерна выделить смогут. Чтобы загодя знать, чем за облигации рассчитываться будем. Я же тем времени в область смотаюсь. В финансовом управлении разведаю всю процедуру получения разрешения на выпуск облигаций. Это парочку месяцев займет. Мы тем временем рекламу в районной газете организуем. Тогда и посмотрим, что из этой идеи вырисуется.

Долго они тогда еще обговаривали перспективы развития нового производства. Вроде бы все нюансы обговорили, а будто чего-то не хватает. Решили еще несколько дней подумать. А потом уже начинать огород городить. Чтобы ошибок как можно меньше допустить.

— Ну, будем считать, что для тела мы что-то надумали, — шутя, шлепнул друга по плечу Василий. — А что для души?…

— Так, если для тела хорошо, — поддержал шутку Николай, — то и душа от того хорошего согреется.

— Да я о другом, Коля. Хочется мне еще что-то сделать. Чтобы такое, что действительно для души будет.

— А чего конкретно твоей душе захотелось?

— А захотелось ей пруды в балке, за нашими домами, устроить. Чтобы ивы плакучие над ними шумели. Чтобы рыбка в воде плескалась. Там можно было бы и с удочками какой-то вечерок посидеть, карпика для ухи поймать, и шашлычек на берегу поджарить. И все это чтобы рядышком с домом было, а не где-то, за тридевять земель.

Николай даже улыбнулся. Да так широко, что в кабинете светлей стало.

— Ты знаешь, а мне такая мечта тоже по душе! Предлагаю эту работу параллельно с только что обговоренной вести. Тут и затрат больших не надо будет. Только землю лет на пятьдесят в аренду взять, да работу надлежащим образом организовать.

Балка была неглубокой, но достаточно широкой. Трава в ней росла какая-то совсем неприметная. Ни корову, ни даже козу не напасешь. Только изредка по ее склонам росли чахленькие кустики боярышника. Земля там какая-то неважная была — ни для деревьев, ни для травы. Одним словом — неугодья.

Никакого строительства на той территории не намечалось. Потому взять эту землю в аренду было совсем не сложно. Городской голова даже обрадовался такой непонятной для него просьбе. Вынес вопрос на рассмотрение сессии. Выделили им ту землю сроком на двадцать пять лет. В надежде хоть какую-то копеечку в городской бюджет за нее получить.

А им только того и надо было. Наметили они места для дамб, и начали возить для них камень и глину. Дамбы решили сделать широкими. Чтобы по ним, в случае необходимости, и на машине проехать можно было. Укрепили их надлежащим образом. Водосливы в них бетонные устроили. И начали воду искать.

А что ее искать, если оба хорошо помнили о тех родничках, из которых мальчишками еще воду пили и которые с годами заилились и в землю ушли? Только время от времени выливалась из них какая-то капелька воды. Потом они снова под землю пряталась. Будто яркого солнышка пугались.

Недолго и чистить пришлось. Только сняли метровый слой грунта, как забурлил песок под лопатами. Освобожденная от тяжелых глиняных оков вода весело заструилась из глубины, заполняя выкопанную ими яму. Только одно кольцо для колодца и вставили, чтобы родничок снова глиной не затянуло.

Все эти работы обошлись почти в полугодовую прибыль от лесопилки. Но за израсходованными средствами они не жалели. На Канарские острова их не тянуло. За роскошью они не гонялись. Даже жены и родители с пониманием отнеслись к затее с прудами и, чем только могли, помогали в их обустройстве.

Таким образом было построено пять красивых прудов. Метров по сорок в ширину и по шестьдесят-семьдесят в длину. До конца сентября они до самых краев водой заполнились. И заплескалась голубая волна в рукотворных озерцах, наполняя радостью сердца своих творцов. Еще и первые рыбки в их глубины поплыли. Надо же было проверить, переживут ли они зиму в новой для них воде.

В некоторых местах глубина достигала трех метров. Это, в совокупности со свежей родниковой водой, давало повод надеяться, что рыбе в них не будут угрожать зимние заморы. Противоположный от домов берег засадили камышом и осокой, а на самом берегу высадили плакучие ивы. И красиво будет, и всякая водная растительность разводиться начнет. Чтобы рыбе дополнительный корм был. А на своем берегу место для отдыха обустроили. Со столиком и лавочками вокруг него. Со специальным местом для костра. С небольшой беседкой, в которой можно было бы укрыться во время дождя. А возле самой беседки несколько сосенок посадили. Для них даже грунт из соснового леса завезли. Чтобы новые деревца росли в привычном для них грунте.

К одному берегу прудов теперь вплотную подходили огороды друзей и некоторых их соседей. Они, соседи, тоже были в восторге от идеи с домашней рыбалкой. А на другом берегу насадили несколько рядов малины и ежевики. Это уже идея Гали и Веры. Саженцы брали сортовые. Плантацию обустроили по всем правилам агрономической науки. Даже чернозем специально завозили. И органических удобрений не пожалели. Пусть растут и плодоносят! Пусть цветом весенним мир украшают, а ягодками отборными летом сердце радуют!

Глава 6

Была средина лета. Конец июня. Лес вступил в зенит своего цветения. Уже стали на крыло птенцы первого выводка, а зайчата и бельчата с каждым днем становились все более и более самостоятельными. Хорошо в лесу в эту пору! Хотя земляника уже почти отошла, но малины еще было вдоволь. А там, смотри, и первые ягодки ежевики появятся. В отдельных местах и грибов немало насобирать удается. Только знать надо, где именно.

Ребята часто наведывались в лесхоз. И по делам, и просто так, чтобы пообщаться с мудрым человеком. От такого общения пользы для себя можно было почерпнуть куда больше, чем из самых умных книг. Ведь книги те, как это ни странно, часто пишут люди, которые реальную жизнь, разве что, из других книг знают. А вот практиков почему-то к написанию книг не тянет. Жалко, конечно. Потому что очень мудрыми и поучительными могли бы получиться такие книги.

Иван Иванович разговор начал издалека. Сначала молодежь об успехах расспросил. О проблемах и задумках на будущее. Потом своими взглядами на решение некоторых текущих дел поделился. И молодых бизнесменов, и своих собственных. Тогда уже и к главному перешел. Но так заговорил, будто извинения за хлопоты попросил.

— Не дает мне, друзья мои милые, покоя одна проблема. Хорошая проблема. Я даже сказал бы — очень вкусная проблема. И для здоровья очень даже полезная. Вот только в руки мне она никак не дается. Какая именно? Вижу, что не терпится вам узнать. Расскажу. Ведь именно для помощи в ее решении я вас и пригласил. Или подскажете что-то, или пошлете старого дурака куда подальше…

И столько невысказанной грусти и затаенной надежды было в голосе старого друга, что ребята чуть ли не в один голос попытались его успокоить.

— Да что же вы это, Иван Иванович? Или мы бусурманы какие-то, чтобы вам не помочь? Вот только, позволят ли наши возможности?… Говорите быстрее, что за проблема такая, что вы сами ее решить не можете. Будем вместе ее обдумывать.

Иван Иванович медленно подошел к окну, задумчиво всматриваясь в зеленую даль. А за окном лесничества спешил к вечеру долгий июньский день. Белокорые березки о чем-то тихо перешептывались с красавцем-кленом. Пахло скошенной травой и сосновой хвоей. И так покойно, так уютно было в этом оазисе дикой природы, что, казалось, на всей Земле наступила пора такого же умиротворения, что исчезли куда-то огромные заводы, скоростные автомобили и реактивные самолеты. Только тихое пчелиное гудение, мерное стрекотанье кузнечиков и редкое сердитое гудение шмеля изредка нарушали эту благодатную тишину.

Только легонькое дыхание ветерка изредка чуть взвихривало березовые косы. Жить бы в таком нетронутом мире, и радоваться ему! Жить, и не знать всех тех «чудес» цивилизации, индустриализации и урбанизации, всех тех див и ужасов, которые человечество, уверенно шагая по пути прогресса, понавыдумывало на свои бесталанные головы.

Привыкший к этой красоте, Иван Иванович будто и не замечал ее, настолько он сжился с ней, настолько чувствовал себя самого ее неотделимой частичкой. Точно так, как не замечает красавица-березка изумительной красоты своих соседок-подружек. Как не замечает пчела неповторимости и совершенства каждого цветочка. А, может, они все это замечают? Замечают, и ценят. Только нам не говорят о том…

Давно уже уверовал старый лесничий в то, что все вокруг него и должно быть таким прекрасным — и березки-красавицы, и дубы могучие, и сосны ароматные, и травы тучные, и цветы неповторимые в своей скромной красоте. И все это должно быть и понятным, и таинственным в то же время, манящим к себе своей неповторимостью и тягой к жизни.

— Вы только посмотрите — какая красота вокруг! Столько лет смотрю на нее, и никак налюбоваться не могу. Сколько кладов в каждом клочке этой земли припрятано! А сколько их прямо перед глазами лежит! Не ленись только! Нагибайся и поднимай. И тебе польза будет, и людям, и государству. Сколько здесь трав целебных! Сколько ягоды вкусной! Всего в наших лесах полно! Вот только руки у меня до всего этого добра не доходят. Людей на все не хватает. Да и средств тоже. Мне теперь — только бы лес сберечь да лесозаготовки выполнить. И выплату зарплаты людям обеспечить. Я и за тем не всегда успеваю. А леса наши подлеском ненужным зарастают, который травы и деревья глушит. Скоро лес тайге нехоженой подобным станет. Душа за все это болит. Аж пищит, санитарной рубки лес требует. Но невыгодно теперь это дело. Людей много надо. А прибыли от того никакой. Одни только убытки.

— Так вы на нас эти убытки перекинуть хотите? — вроде шутя, спросил у лесничего Николай.

— Не перебивай, Коля! — Василия будто и самого за живое зацепили слова Ивана Ивановича. Зацепила та боль, с которой он говорил о насущной проблеме. — Мы ведь действительно можем в чем-то помочь. И затрат на то больших не потребуется. Еще и пользу, хоть какую-то, иметь можно. В принципе — и немалую пользу…

— Вот-вот! — разволновался Иван Иванович. — Именно о пользе я и хотел с вами разговор завести. Но наболелое покоя не дает. Помните, какая у нас пасека еще несколько лет назад была? На весь район пасека! Иногда по бидону меда с каждого улья брали! Но не стало деда Панаса, царствие ему небесное, и пропало у нас это дело. Не нашел я тогда хорошего хозяина для пчел. А жалко! Теперь, после чернобыльской чумы, нашим деткам меда целебного поесть бы, да сил от матушки-Природы набраться. Вот о чем я хотел вас попросить. О возобновлении пасеки. А лес почистить, то уж как-то вместе осилим.

— Сами же говорите, что пасечника нет, — молвил Николай. — А мы где его возьмем?

— Научить кого-то надо. На курсы пасечников направить. Ведь ни инженеров опытных, ни столяров вы не всегда найдете. А за свои деньги обучите, да хорошей работой-зарплатой обеспечите, то и людям польза будет, и сами в выигрыше окажетесь. У меня такой возможности нет. Средств катастрофически не хватает. А в управлении о таком и слушать не желают. Посылай, говорят, любого из своих работников, и пусть учится. Но командировку оформить мы тебе не позволим. И в штате пасечника не утвердим.

— Думали мы уже об обучении, — поддержал Ивана Ивановича Василий. — Нам и технологи нужны будут, и бухгалтеры. Ведь надумали мы переработкой сельскохозяйственной продукции заняться. Зерно молоть и хлеб печь собираемся, масло сбивать и колбасу делать. Может, и еще чем-то займемся. Все это у нас сейчас на стадии предварительных просчетов.

— И то — дело хорошее. В этом я бы вам посоветовал жен своих на заочное обучение направить. Сейчас, если сам за обучение платишь, то и высшее образование получить не так уж сложно. И вы сами за свой бизнес спокойными будете. Ведь близкие люди нужными вам проблемами заниматься будут. Те, кому вы доверяете.

Вот с пасечником намного сложнее будет. Тут ведь зеленого пацана на науку не пошлешь. Человек нужен надежный. Живущий здесь оседло. Который семьей уже давно обзавелся и о ней заботится. Да еще и такой, который природу любил бы, уважал и берег ее. Пенсионеры тоже люди не надежные. Ведь кто знает, кому сколько века отмерено… Тут такой человек нужен, кому хотя бы лет на пятнадцать-двадцать пасеку доверить можно. А такого нужно нормальной зарплатой обеспечить.

— Нутром чую, что вы такого человека уже нашли, — засмеялся Василий. — Так говорите, кто именно. Тогда и решать будем.

— Михаил Седличный. Я уже разговаривал с ним. И просит он не так уж много. Полторы сотни зимой, да две — летом. И частичную натуроплату медом.

— Деньги, вроде бы, и небольшие… Курсы пасечников — несколько месяцев. Не больше. Это мы потянуть сможем. А вот как с самой пасекой? С ульями? Со всем остальным? Ведь не выбросили же вы это все, не сожгли. Стоят себе где-то. Ведь иначе вы и разговор этот не затевали бы…

— Стоят, сынки! Стоят! Рук ваших дожидаются. По моему хозяйству они уже давно списаны. Так что, бесплатно отдам. Полсотни штук! И все — исправные. Только подновить немножко, рассохшиеся доски посбивать, подкрасить. Весь инвентарь для пасеки тоже имеется. На год-два хватит. А там — и новое что-то приобрести можно будет. Но самым главным, и самым затратным является то, что весной новые пчелосемьи покупать надо, воск, рамки новые изготовить и поставить. Гривень по сто на каждый улей потребуется. А на всю пасеку — не меньше пяти тысяч. Своим хозяйством мне эту сумму никак не потянуть. А вы — подумайте, просчитайте, прикиньте, что к чему. Через несколько дней, если что-то надумаете, и на мое предложение решитесь, то и разговор этот продолжим. Хотя бы десять-пятнадцать ульев обновить…

И такая затаенная грусть чувствовалась в словах старшего уже мужчины, что отозваться на нее и не протянуть ему руку помощи не смогла бы, разве что, самая черствая душа.

— Да тут долго и думать не надо. Потянем мы эту сумму. Правда, Коля?

— Факт, что потянем. Правда, читал я когда-то, что пчеловодство — дело очень рискованное. То ли весна поздней будет, то ли лето дождливое… В такой год и самого меда не возьмешь, и пчел подкармливать придется.

— Бывают и такие годы. Душой кривить не буду. Обо всех плюсах и минусах этого дела расскажу честно. Даже больше скажу. Когда выгонят меня с этой работы на пенсию, то я и сам к Мише помощником пойду. По колхозам ульи возить будем. На поля гречихи, на рапс и подсолнух. А с крестьянами можно будет договора заключать. Ведь запыление гречихи, проводимое пчелами во время цветения, иногда на двадцать, а то и больше процентов урожайность увеличивает. А если мы будем принимать участие в повышении урожайности, то и часть самого дополнительного урожая по договору получить можно будет. Вот вам и сырье для производства крупы, и гречневая каша на столе. Да еще и с медом!

После этих слов Иван Иванович засмеялся. И такая любовь светилась в его добрых глазах, такое желание посвятить себя этому делу, что ему просто нельзя было не поверить.

— Давайте сюда вашего пасечника! — улыбнулся Василий. — Будем с ним детали согласовывать и на работу его принимать. Может, и мед свой в следующем году попробуем. А за совет жен наших на науку послать огромное вам спасибо. Обговорим это с ними. Думаю, что согласятся.

Глава 7

Галина голова становится все тяжелее и тяжелее. Спать! Ой, как хочется спать! Хотя бы на минутку смежить отяжелевшие веки. Хоть на одно мгновение! Но, нет! Никак нельзя прервать ту невидимую нить, соединяющую ее с Васей. Нельзя! Ведь она ему так нужна. Только она, эта тоненькая ниточка любви, и удерживает его на этом свете, возле нее, возле их детишек. Не имеет права она спать. Чтобы не проспать своего счастья. Их счастья.

Осунувшаяся от неожиданного горя, она снова и снова всматривается в черты дорогого для нее лица. Воспоминания о совместной жизни продолжали роиться в ее голове. Они складывались в отчетливые картинки такого недолгого счастья. Счастья, которое могло быть бесконечным. Какая же черная рука решилась оборвать его? Кто на самом взлете решил застрелить голубую птицу их счастья? Кто этот нелюдь? Кто???

Одно из таких воспоминаний для нее было очень неприятным. Даже омерзительным. К сожалению, среди людей таковые иногда встречаются. Ничтожные и противные людишки. Потому что назвать их людьми — язык не поворачивается. Вот и воспоминания, связанные с такими людишками, всегда вызывают отвращение.

Тогда они поехали в областной центр. Там, в одной из областных контор, работал выходец из их городка. Галя теперь даже имени его вспомнить не могла. Но воспоминание о той, давней обиде время от времени возникали в ее голове. Вот и сейчас почему-то припомнилось. Хотя вины за собой не чувствовала никакой.

Васин земляк даже с виду был неприятным человеком. У нее сразу же, как только Василий их познакомил, появилась какая-то настороженность по отношению к нему. Даже не неприязнь, а именно настороженность. Не совсем понятная, но, однако, четко выраженная. Весь какой-то серый и невзрачный, он казался каким-то мальчиком-переростком рядом с ее статным и красивым мужем. Хотя и был на несколько лет старше. Редкий, чуть рыжеватый волос еле прикрывал его голову. Если бы не они, эти редкие волосинки, то лысиной можно было бы всю улицу освещать. Нос его был крючковатым, с густыми веснушками. Именно этот нос делал его похожим на какую-то хищную птицу. Не на орла, конечно, и даже не на сокола. Те — птицы гордые. Они на лету бьют свою добычу. А на какую-то из тех, что падалью питаются. Картинку завершала маленькая, совсем глупая и довольно-таки реденькая бороденка, с которой он был слегка похож на старого, облезлого козла. Вот только бы рожки…

Человек этот был каким-то невзрачным, скользким и как бы слащавым. Он юлой крутился возле Василия, пытаясь убедить его в своей незаменимости и значительности.

— Да для вас, Василий Васильевич, я не только двести кубов дерева, я вам звездочку с неба достану. Чтобы она вашей милой Галине Михайловне всегда светила. Чтобы любое ее желание выполняла. Как сказочная Золотая Рыбка.

Тьфу ты! Даже вспоминать противно. Васе тогда лес очень нужен был. Хотя и помогал ему Иван Иванович, но далеко не всегда он имел возможность полностью удовлетворить потребности лесопилки. Вот и приходилось другие возможности изыскивать.

Галя тогда в скверике осталась. Не бегать же ей по этажам и кабинетам той конторы. Жарко там, неуютно. А она как раз второго ребенка под сердцем носила. Вот и осталась в скверике, на свежем воздухе, пока ее Вася свои дела решает.

Ей не часто приходилось бывать в большом городе, и потому она заинтересованно рассматривалась по сторонам. Особенно интересно ей было наблюдать за людьми. Смотреть, во что одеты женщины, думая при этом, не слишком ли она сама отстала от моды. Наблюдать за мужчинами, мысленно сравнивая их со своим милым. Тогда ей приятно было убедиться в том, что одета она никак не хуже городских барышень, и что ее Вася куда лучше любого из всех мужчин.

А еще она заметила, что из многочисленного птичьего племени в городе разве что голуби и воробьи водятся. Иногда пролетала какая-то одинокая ворона. Редкое карканье ее было грустным и каким-то отрешенным. Казалось, что она потерялась в этом большом городе, и чувствует себя совсем одиноко. Как в пустыне. В пустыне, где вороньему глазу и зацепиться не за что…

Ох, как мало настоящей природы среди этих многочисленных домов! Разве что — несколько деревьев в скверике, да реденькие цветочки на клумбах. Да разве это природа? Так себе. Только какое-то отдаленное подобие на нее. И не более того.

Не хотела бы она жить в этих каменных громадинах. Не чувствовала бы она себя в них свободным человеком. А быть одним из камней, которыми всегда славился любой город, ей вовсе не хотелось.

Тогда она даже не заметила, откуда тот бородатый козлик возле нее объявился. Вроде как с Васей в помещение пошел? А тут, вдруг, как черт из табакерки, будто прямо из воздуха материализовался. Еще и с цветочком каким-то, совсем некрасивым. Не иначе, как с клумбы сорвал.

— Наше вам почтеньице, Галинка Михайловна! — протянул ей то цветочное чудище. — Василий Васильевич с моим коллегой по делам уехал. А меня попросил за вами приглянуть, в баре коктейлем вас угостить.

Галя тогда удивилась. Никак не мог Вася, ее не предупредив, уехать куда-то. Да еще и вниманию этого бестолкового бородача поручить. Ведь сам видел, что он ей неприятен. Еще и шепнул тогда, чтобы не обращала внимания, потому как в друзьях у него тот не числится.

А тот обольстительным лисом продолжал увиваться возле нее, настойчиво приглашая в машину. Еще и город показать обещал, утверждая, что муж ее раньше, чем через три часа, не вернется. Вроде он сам на службе не был, и стол его рабочий сам за него работу выполнять должен.

Но вида не подала. Сказала только, что здесь, на свежем воздухе, мужа ждать будет.

Но не так-то легко было от того настырного отделаться.

— Да что вы, Галинка Михайловна! Да никак я не могу вас вот здесь оставить. Вам ведь и пообедать надо. Какие же мы будем гостеприимные хозяева, если такую красивую женщину в нашем городе хотя бы обедом не угостим? Не по-нашему это было бы, не по-украински. Пойдем же в мою машину! Я вас в ближайшую кафешку отвезу. Если не обедом, то хотя бы кофе с пирожным угощу.

Да так упрашивал, так упрашивал, что Галя, в конце концов, вынуждена была согласиться. Хотя бы — чтоб отстал и больше не навязывался. Ведь, кто его знает, сколько еще ждать придется? А покушать, хоть что-то, и вправду уже хотелось. А тут еще и этот, козлобородый, прилип, как банный лист. Того и смотри, что люди внимание обращать начнут.

Но ехать новый знакомый почему-то не спешил. Начал о городе рассказывать, о квартире своей двухкомнатной…

— Ох, и квартирку я себе недавно по дешевке купил! Не квартирка, а настоящая сказка! И мебель современную завез, и книг на распродаже прикупил. Вот только хозяечки в ней нет. Я просто удивляюсь, что такой бриллиант, как вы, согласились жить в такой дыре. Вам бы к нам, в большой город. Я бы вас по театрам и концертам водил, в свет вас выводил бы. Не то, что Васька, со своими дровами. Вам ведь там за лесом и света божьего не видно…

Галя сначала не поняла даже, о чем это он речь ведет. Если квартирой своей хвастается, то ей это безразлично. Если себя самого чуть ли не столичным жителем считает, то это его личные проблемы. Ей и горного села вполне хватало, а уже их городка — то и подавно. Бесхитростная и непривычная к таким грубым и наглым заигрываниям, она сначала и не поняла, что это он сам к ней таким образом клинья подбивает.

А он, не чувствуя возражений с ее стороны, от слов стал переходить к делу.

Галя тогда и опомниться не успела, как он правой рукой ее приобнял, чуть ли не за грудь ухватившись. А левая рука тем временем уже и под юбку забираться начала.

Все тогда чисто спонтанно получилось. Где и сила взялась? То ли вековая гордость горянки тогда ею руководила, то ли любовь к мужу? А, может, и обида за свою честь? Ведь ее, честь эту, не только горожане имеют. У горян ее никак не меньше. Даже куда больше, чем у других людей.

Как бы там ни было, но она так залепила козлобородому в рожу, что вся пятерня на ней так и обозначилась. Он вспыхнул весь, покраснев, как вареный рак. И руки свои, как от огня, отдернул.

— Ах, ты ж гнида поганая! Да как ты посмел даже подумать о таком? Чтобы я, имея самого лучшего в мире мужа, да на такого замухрышку или на квартиру твою позарилась! Еще только одно движение в мою сторону, и я сама твои блудливые глазенки выцарапаю. Васе даже жаловаться не буду. Будешь горянок знать!

И так треснула дверцей машины, что стекла чуть не посыпались.

— Ой, Галинка Михайловна! — залебедил бородач. — Да вы меня совсем не так поняли. Я ведь… это. Я только обедом хотел…

— Не нужен мне твой обед! И на глаза мне лучше больше не попадайся. Если еще когда надоедать начнешь, то мой Вася тебя по асфальту размажет. И не посмотрит, что вы с ним когда-то соседями были.

После тех слов его всего перекосило от злости. Не привык, видно, такой отпор получать. Да еще и от какой-то селючки. Змеей зашипел от злости.

— Ах, ты ж, ведьма карпатская! Да я не я буду, если моей не станешь! А надолго ли станешь, то только от меня зависить будет…

Она тогда только плюнула ему вслед. И отвернулась. Как от прокаженного.

А вскоре и Вася из помещения вышел. Оказывается, он и не ездил никуда. Хотела сначала ему все рассказать, но потом передумала. У него и так хлопот, хоть отбавляй. Зачем же ему еще и дополнительные неприятности? Сама с наглецом справилась. И впредь справляться будет. Ведь она — горянка!

Глава 8

Противно… Ой, как же противно на душе! Будто в нее не только наплевали, но и грубо влезли в грязных ботинках. Еще и безжалостно потоптались по тому, что он до сих пор считал чуть ли не самым святым. Конечно, нельзя делать окончательные выводы о работе милиции на основании поведения одного хама-милиционера при каких-то конкретных обстоятельствах. Вот только, один ли он такой, милиционер этот? К сожалению, нет. И все об этом знают. Но это хамство почему-то всегда кажется чем-то очень далеким. Оно где-то там, не у нас. Но ведь это только до тех пор, пока сам не встретишься с ним с глазу на глаз. А тогда уже — и недоумение, и разочарование, и чуть ли не жизненная катастрофа.

А если подойти к проблеме по-филисофски? Николай чуть улыбнулся, вспомнив свой любимый институтский предмет. При этом воспоминании даже стены камеры показались ему не такими уж мрачными и неприветливыми. Не зря ведь говорят: чтобы по-настоящему оценить тепло, надо хотя бы один раз замерзнуть. Хотя это довольно таки банально, но ведь это правда. Если бы мы не могли сравнивать противоположные понятия, то не имели бы никакой возможности надлежащим образом объяснить и обосновать те или иные явления.

До этого момента в жизни Николая встречались разные люди. Одних из них можно было уважать, других — жалеть, а к третьим относиться с пренебрежением. Но до сих пор ему не встречался никто, кого можно было откровенно ненавидеть.

Как ни странно, но даже к тому, еще никому не известному, субъекту, который посмел поднять руку на его друга, ненависти он не испытывал. Ведь нельзя ненавидеть какого-то абстрактного человека. Такое чувство может возникнуть только по отношению к кому-то конкретному. Притом, в связи с, опять же, какими-то конкретными обстоятельствами. Как вот к полицай-Макару, например.

Хотя, если тщательно во всем разобраться, то ничего удивительного в его поведении и нет. Ну, каких таких умственных способностей можно ожидать от человека, в мозгах у которого только одна извилина? Да и та — след от фуражки. А если извилина у него только одна, то вряд ли такой человек способен на что-то разумное.

«Стоп! Остановись, Колька!» — отозвалось его уязвленное второе «Я». — С такой «философией» ты хама-милиционера если и не реабилитируешь полностью, то в достаточной мере обелишь. А ведь черного кобеля не отмоешь добела. Хоть со стиральным порошком его отмывай, хоть с хлоркой. А если еще и найдешь разумное объяснение истоков его хамства, то даже извинить его сможешь…»

«Ну, уж нет! Извинять его я не буду, — возразил он своему внутреннему голосу. — И не пожелаю. До самого министра дойду, а Макара из милиции выгоню! Чтобы честь офицерскую не марал. И зарплату да пенсию незаслуженную не получал. Ведь он не просто надо мной поиздевался. Он превосходство свое надо мною показать хотел. Превосходство, которое, по его мнению, ему мундир милицейский дает. А отбери у него этот мундир, то он, как тот голый король будет. Что-то и не то, и не се… Всем людям на смех.

Вот, таким образом размышляя о категориях вечных и ежедневных, и сравнивая их с серостью текущего момента, Николай мерял шагами камеру предварительного заключения, пытаясь хоть немного успокоиться и направить свои мысли на что-то более полезное. А так как мотивы убийства Василия у него никак не вырисовывались, то вспомнилась ему их совместная работа. И не решенные до сих пор проблемы. Те проблемы, которые теперь ему придется решать самому.

В их тандеме Василий был явно выраженным лидером. И хотя сам Николай таким лидером себя никогда не считал, но, быстрее всего, без него самого и тандема никакого не было бы. Он умел ставить проблемы, умел находить их даже там, где их, казалось, и быть-то не должно. Возможно, кто-то другой давно махнул бы рукой на вечные сомнения своего компаньона. Но именно Василий умел всегда терпеливо выслушать друга, умел увидеть рациональные зерна в его размышлениях и, что очень важно, всегда довольно быстро находил пути решения всех этих проблем. Николай даже иногда удивлялся, как просто это у него получается. Вот хотя бы и то, как он пацанов организовал.

Все началось с разговора у Ивана Ивановича. Разговора о том, что лес зарастает и что чистить его надобно, но некому… А уже через три дня бригада из пяти мальчишек чистила тот лес, аж шумел он за ними. Это Василий сына своей соседки, их работницы, к общественно-полезному труду приобщил. А то не раз жаловалась Никодимовна, что сын без отца растет и что поддается негативному влиянию улицы.

В первый же вечер, после разговора с Иваном Ивановичем, Василий пригласил Петра к себе во двор.

— Вот смотрю я на тебя, Петька, и удивляюсь, — начал топтать тропинку к сердцу мальчишки. — И вымахал ты, ничего себе, и восьмой класс уже кончик, а все пацан пацаном. Как пятиклассник какой-то.

— А, что, — набычился подросток. — И погулять нельзя? Я ведь матери помогаю. Дрова колю, грядки полю-поливаю, если накажет. В хате подметаю…

— Эх, ты! «Если накажет»… А чтобы сам? Если без «накажет»? Тогда что? Из рогатки по воробьям стрелять?…

— Ну-у, фонарей я, все-таки, не бью…

— Слава Богу, хоть злостным хулиганством не занимаешься. А воробьев стрелять, между прочим, это тоже хулиганство. Хотя и не такое злостное. Чем-то полезным тебе бы заняться. Смотри, и дело для души себе подобрал бы.

— А вы на работу меня возьмите! Вот и увидите, что я не только хулиганить могу!..

И столько надежды было в этих простых словах подростка, что Василий даже чуть вздрогнул от мысли о той социальной несправедливости, которая нынче властвует в обществе. Ведь ни работы для родителей путевой, ни кружков да секций спортивных для молодежи. Еще и перспективы на будущее совсем безрадостные. Но вида не подал. Решил, будто шутя, довести разговор до конца.

— Работу я тебе мог бы дать. Но осилишь ли? Не бросишь ли порученное тебе дело через час-два и не махнешь на речку купаться? Или еще куда-то, только бы от порученного тебе дела подальше?

Петьке все еще не верилось, что разговаривают с ним по серьезному. Но вспомнились материны рассказы о Василии Васильевичу, как о человеке суровом, серьезном, но справедливом. О человеке, который никогда слов на ветер не бросает. Если он что-то говорит, то только о конкретных вещах. А людей, с которыми работает, и ценит, и уважает.

— А что, думаете, не смог бы бревна к пилораме подкатывать? Только возьмите! Сами увидите!

— Нет, голубь! Бревна подкатывать я тебе не позволю. Разве что, через несколько лет. Если на что-то более серьезное не способен будешь. А вот посильную для тебя работу я подыскать могу. Только нам вот таких, как ты, работников целая бригада нужна. Ищи еще четырех.

— Что там их искать? Будут! Я сейчас друзей своих позову! Только вот, правду ли вы о работе?… И даже деньги платить будете?…

— А я неправды никогда не говорю! И деньги платить буду. Если действительно работать будете, а не сачка давить.

— Да мы… Да для вас… — разгорячено начал размахивать руками Петька. — Стопудово, что будем работать! Любое дело поручить можете! Все сделаем!

Василий засмеялся.

— Стопудово, говоришь?… Что ж, приятно слышать. А если работа нудной, неинтересной казаться будет, тогда что? Я ведь хочу не на день-два вам работу поручить. На целое лето. А если хорошо пойдет, и если сами согласны будете, то и на осень. Часа по два, после уроков. Я даже трудовые книжки вам выпишу. Как настоящим трудящимся. И табель на вас вести буду, и за объемы работ спрашивать…

— Так вы правду говорите — о работе? — все еще не верил Петька. — Не обманываете?…

— Я ведь тебе уже сказал, что неправды не люблю. Еще никогда и никого не обманывал. И тебя не собираюсь. Веди своих друзей. Со всеми вместе и поговорим. Когда вас ждать?

— Да мы все через десять, нет, через двадцать минут здесь будем!

— Ты, Петька, не горячись! И сам не бегай, и мне поужинать дай спокойно. А через час я вас здесь ждать буду. Спеши медленно! Так еще древние римляне говорили. Умные люди были. Много чего полезного сделать смогли. Потому что умели не спешить.

Приятно Николаю вспоминать о той встрече. Сам на ней присутствовал. Сам был свидетелем рождения новой производственной бригады.

— О! Точно, как и договаривались! — радостно поприветствовал ребят Василий. — Да тут все знакомые! Все — хлопцы с нашей улицы! Значит, и общий язык быстро найдем.

А мальчишки в растерянности стояли перед Василием и Николаем, переминаясь с ноги на ногу и пряча руки за спины.

— Ну что, ребятки, есть желание поработать и немножко деньжат себе на одежду и обувь поднакопить? Если есть такое желание, то руки за спины не прячьте! — шутя, подмигнул Петьке. — А то, говорят, тот не работник, кто руки за спину прячет.

Мальчишки тут же стали по стойке «смирно». Руки по швам. Головы чуть приподняты. Во все глаза смотрят на Василия и Николая. А в глазах этих надежда светится.

— Да мы, что… Мы ничего… Конечно, что работать будем. Если и вправду деньги платить станете…

— Теперь, хлопцы, все только за деньги работают. Сегодня в том сознаваться не стыдно. Не то, что раньше было.

— А что, что нам делать? — наперебой начали спрашивать.

— Работы у вас будут разными. Чтобы не совсем скучно было. Вот мы с Николаем Федоровичем наметили несколько направлений развития наших предприятий. И, оказывается, что почти везде ваша помощь может понадобиться. Если договоримся, работать будете по шесть часов в день, кроме суббот и воскресений.

— А мы могли бы и больше, — прозвучало сразу несколько голосов.

— Прошу меня не перебивать. Мы ведь не на базаре. До конца выслушайте. А тогда уж устроим вечер вопросов и ответов. Работать будете по шесть часов. Больше — трудовое законодательство не разрешает. Вы ведь еще несовершеннолетние. А мы — не эксплуататоры. Не рабов на работы ставим.

За шесть часов работы, при пятидневной рабочей неделе, мы будем платить вам по 120 гривен в месяц. На руки будете получать чуть больше сотни. Остальное уйдет на налоги, которые взымаются с зарплаты каждого работника в пользу государства. Пожелаете работать еще и по субботам, то за каждый такой отработанный день будете получать дополнительную зарплату. Двойную, как это предусмотрено действующим законодательством.

Это — по поводу оплаты за ваш труд. А теперь о самой работе. В первую очередь, нам надо помочь нашему лесничеству в вырубке подлеска. Чтобы лес наш не был таким захламленным, чтобы ценные породы деревьев могли свободно расти и развиваться. Потом будет работа по сбору лекарственных трав, грибов, лесных ягод и орехов. Надо будет еще камыш нарезать и специальные маты из него плести. Стены ими утеплять будем. Будут и другие работы. Но все — вам посильные.

— И за это вы будете платить деньги? — не сдержался удивленный Петька.

— Может, для кого-то такая работа может показаться и не работой вовсе. Но для нас она очень важная. Поверьте, что глупостями мы заниматься никогда не будем. Квалифицированных работников, взрослых, мы на такие работы отвлекать не можем. У них более тяжелые, трудные и ответственные дела есть. А вот на вашу помощь мы очень даже рассчитываем. Ну, так что? По рукам?

— По рукам! — почти в один голос выкрикнули мальчишки и чуть не в ладошки захлопали от радости. Еще бы! И работа, как игра, и деньги платить будут!

Обрадованный такой реакцией своих будущих работников, Василий подставил свою руку, и на нее сразу же опустилась Петькина ладошка. Ее тут же накрыли руки его друзей. А Николай сверху накрыл их своей широкой пятерней. Так у них появилась новая производственная бригада. Как потом оказалось, одна из лучших бригад.

От приятных воспоминаний Николая оторвал дежурный по отделению, открывший дверь камеры и попросивший задержанного к выходу.

— Следователь с вами поговорить хочет, Николай Федорович. Пойдемте со мной. И очень вас прошу — не сердиться на меня. Сам вижу, что Макар наш глуп, как ишак, но должность у него чуть повыше моей. А начальнику отделения о его поведении я уже доложил.

Николая ввели в тот же кабинет, где он уже имел сегодня разговор с одним из представителей закона. Чтоб ему ни дна, ни покрышки, такому представителю! Наверное, обычные люди и закон уважали бы куда больше, и исполняли бы его надлежаще, если бы представители этого самого закона сами были порядочными людьми. А не такими прохиндеями, как полицай-Макар.

За столом сидел совсем еще молодой человек. По всему видно — вчерашний выпускник университета.

— Присаживайтесь, Николай Федорович. Имею к вам несколько вопросов. Раз уж вы здесь оказались…

Николай кивнул на настольную лампу и скривил рот в ухмылке:

— Что? Тоже просвечивать будете?

— Вижу, что Макар Иванович уже отличился, — сокрушаясь, помахал головой следователь. — Но, все же, хочу вызвать вас на откровенность. Меня зовут Сергей Петрович. Надеюсь, что мы с вами сумеем найти общий язык. В конце концов, сделаем это для вашего друга.

— Дайте ручку и лист бумаги!

Следователь подал ему ручку и бумагу.

— О чем писать будете?

— О наболевшем, — проворчал Николай, и взялся писать.

— Вот! — подал следователю спустя минуту. — Прошу дать официальный ход! А теперь, если вы того действительно желаете, можем и поговорить. Для того я сюда и ехал.

Следователь молча прочитал написанное Николаем.

— Так… Если хотя бы половина из написанного вами — правда, то я и сам буду требовать увольнения старшего лейтенанта Калитченко из милиции.

— А я неправды ни писать, ни говорить не умею. Родители сызмальства не научили. А теперь этому искусству мне поздно учиться. Да и не по нраву оно мне. Оставим его нашим политикам…

Больше часа разговаривал Николай со следователем. Но ни один из них так и не смог придумать хоть какую-то, приемлемую для них, версию по поводу причин преступления и личностей, которые могли бы его совершить. Услышав, что Василий не погиб, Николай от радости чуть ли не до потолка подпрыгнул. И такая неподдельная радость сияла в его глазах, что следователь сразу же поверил в его невиновность. Хотя и не позволяла того его должность, но поверил.

— Вы сейчас пойдете домой, Николай Федорович, — надлежащим образом оформив протокол опроса свидетеля, сказал ему следователь. — Я вас не имею права задерживать. Но и опыта достаточного у меня еще нет. Хочу, чтобы вы мне немного помогли. Так как у нас с вами уже сложилась такая неприятная ситуация, мне бы надо взять у вас подписку о невыезде. Сразу скажу, что это тоже не вполне законно. А, может, и совсем незаконно. Я просто прошу вас о таком одолжении для молодого и совсем еще зеленого следователя.

— Я бежать никуда не собираюсь. Если вам это хоть чем-то поможет, то я дам вам такую подписку. Но я ведь тоже не могу сидеть, сложа руки. Потому сразу предупреждаю, что если у меня возникнут хоть какие-то подозрения по поводу данного преступления и если для выяснения его обстоятельств мне срочно надо будет куда-то поехать в пределах района и даже области, а вас не будет на месте, то я все равно поеду. Да и по делам мне довольно часто приходится в Вербное ездить. Или еще куда-то. Могу вас заверить только в том, что ночевать я всегда буду дома.

— Вот и договорились. А сейчас, давайте, подойдем к начальнику отделения милиции с вашей жалобой. Я еще и от себя кое-что допишу. Насколько мне известно, там и рапорт дежурного уже есть.

Начальник милиции был из своих, из местных. И он знал буквально всех в городке, и о нем все и все хорошо знали. Либерал, который со всеми хотел быть в добрых отношениях, в глубине души он осуждал поступок своего подчиненного, но в то же время и жалел его.

Подполковник прочитал жалобу Николая, а потом и рапорт следователя, написанный при нем же. Даже воды прямо из графина отпил, пытаясь хоть как-то унять свое волнение.

— Я хорошо понимаю ваше возмущение, Николай Федорович! Поверьте мне, что виновный в этом недоразумении будет наказан. Но, мне кажется, что вы требуете слишком сурового наказания. Ведь, если мы выгоним его из милиции, то он потеряет и стаж милицейский, и право на пенсию по выслуге лет. Стоит ли его так уж сильно бить по карману?

— Вы знаете, Иван Трофимович, наши рабочие с утра до вечера очень тяжело работают. До выхода на пенсию у них трудового стажа по тридцать пять-сорок лет набирается. А пенсию в результате получают такую, что только на хлеб и воду с трудом хватает. А ваш хам-милиционер, издеваясь над людьми двадцать пять лет, потом получает в три раза большую пенсию. Я вообще такое положение дел считаю несправедливым. А по отношению к Калитченко — тем более. Даже не уговаривайте меня! И не только потому, что он на меня лично руку поднял. Многие люди о нем такого же мнения. Вам надо было раньше меры принимать. Раньше надо было из него человека делать. А теперь уже поздно. Из хама пана еще никто не сделал.

— Да побойтесь же Бога, Николай Федорович! У него же дети еще маленькие! Они-то в чем виноваты?

— У него — дети?… А у меня что — щенки? Он — взрослый человек! И должен сам в полной мере отвечать за свои поступки. О своих детях он сам заботиться должен. А не на плечи государства эти заботы перекладывать. Вы, кстати, знаете, что его полицай-Макаром в городе зовут?

— Да знаю я, знаю…

— А, если знаете, то раньше надо было меры принимать! Я от своего слова не отступлюсь! Не место вашему полицай-Макару в милиции! Не желаю за счет взыскиваемых с меня налогов такое быдло всю жизнь содержать!

Глава 9

Ребята с энтузиазмом приступили к делу. Еще бы! Да разве это работа? Освободить лес от молодой поросли, которая из года в год неумолимо превращала его в непролазные дебри. Это же просто игра! Игра, за которую еще и деньги платить будут. Да о таком счастье они даже мечтать не смели!

— Но, смотрите, — наставлял их Василий, — не срубывайте молодые деревца и кусты. Чтобы острые сучья из земли не торчали. А то, не дай Бог, кто-то упадет и покалечится. Толстые ножовкой у самой земли пилите, а тонкие или с корнем выкапывайте, или секаторами прямо у земли срезайте.

— Надо было еще и косы захватить, — с энтузиазмом вставил свое слово Сергей. — Вон как на полянах травы разрослись. Их уже несколько лет никто не косил. И прошлогодние, и даже позапрошлогодние до сих пор стоят. Ни пройти по ним, ни проехать. Все грибницы травы заглушили. Не то, что хорошего гриба не найдешь, даже мухоморов, и тех меньше стало. А они, говорят, тоже для леса полезные. Для лосей, например. Или еще для кого-то…

— Косой вы эту траву не возьмете…

— Возьмем! Стопудово, что возьмем, — поддержал друга Петька.

— Не возьмете! — безапелляционно ответил на то Василий. — Разве что руки себе надорвете. Устанете за час-другой, а толку никакого не будет. Травы — это не ваша забота. Ваше задание — только лишний подлесок убрать. Для того вам и лошади с хорошим возом даны. Все, что соберете, на воз складывайте и из леса вывозите. Там места для костров приготовьте. Дерн снимите — чтобы на песке кострища устраивать. Но все не жгите. То, что потолще, порубите и людям, как дрова, отвезите. Считайте, что часть дровяного бизнеса мы вам отдаем.

— Что, и деньги за дрова можно себе забирать?…

— Себе, себе. Это будет вам приварком к вашей зарплате. Смотрите только, людей не обдирайте! А то поругаемся…

— А мы пенсионерам за полцены отдавать будем. Или еще дешевле. Им даже рубить не придется. Они довольными будут, и нам какая-то копеечка.

— Вот это дело! В таком случае вас и корить никто и ни за что не будет. А траву мы потом конной косилкой скосим. Вам только фронт работ для нее приготовить надо. Чтобы ни кустика на полянах не было, ни веточки.

На тот разговор и Иван Иванович подоспел.

— О! Хорошая бригада подобралась. Вижу, что дело будет. Помните только, ребятки, что мы не лесорубами вас в лес пригласили. Не вздумайте деревья валить…

— Так мы же только кусты и молоденькие деревца.

— Кусты — да. Боярышник, терн — все под корень. Не нужны они в лесу. А вот лещину всю не вырезайте. Сами же орешками полакомиться захотите…

— Да мы, Иван Иванович, здесь каждый кустик лещины, как свои пять пальцев, знаем. На которых орехи родятся, то те и трогать не будем. Но есть и такие, где орехов никогда и не было.

— Ну-у, в таком случае я за наш лес могу быть спокойным, — удовлетворенно погладил себя по подбородку хозяин леса. — Пустоцветы, конечно же, можете вырезать. Отдельные кусты калины и деревца рябины тоже оставляйте. И для людей их ягодки полезны, и птицы лесные ими лакомиться любят. Ведь здесь еще и черноплодная рябина иногда попадается. Знаете ее?

— Знаем. Как не знать?

— Вот и хорошо, что знаете. Редкостный это у нас куст. И очень для всех полезный. Его тоже трогать не надо. Сами мы их не сажали. Наверное, какая-то птичка ягодки в лес занесла. Вот они и выросли. А еще смотрите, стоит где-то отдельно молодая березка, липка или осинка, не мешает другим деревьям расти, то такое деревцо тоже лучше оставить. Пусть радость людям даруют. Одним словом, вдумчиво к своей работе относитесь. Как настоящие хозяева. Чтобы и грибы в убранном вами лесу росли, и ягоды, и орехи. И чтобы деловая древесина лишним подлеском не зарастала и имела возможность свободно расти и набирать свои кубометры.

Мальчишки ко всем советам прислушались. Как говорится, на усы себе намотали. К работе приступили с энтузиазмом. Ведь пообещали, что стопудово работать будут.

Сначала они расчистили место для будущего костра. Хорошее место подобрали! Квадратом семь на семь метров. Дерн весь сняли, и вниз травой по периметру площадки его уложили. Хорошее кострище будет!

Потом уже принялись за уничтожение подлеска. Сначала по одной ветке к месту сожжения выносили. Потом догадались выносить их целыми охапками. Так работа пошла куда быстрее. Трое срезали-выкапывали, а двое вытаскивали все, подлежащее сожжению, из леса. Даже сразу на две кучи складывать начали. Не выбирать же потом из общей кучи то, из чего дровишек нарубить можно. Сразу ведь сообразили, как все лучше сделать. К вечеру уже и целый воз дров нарубили. Перебрали, конечно, отведенные им шесть часов. Но ведь дрова — это их отдельный бизнес. Они уже сами на себя работали.

Завершив свой первый рабочий день и загрузив воз дровами, ребята устроили себе первое в их жизни оперативное совещание.

— Ну что, пацаны? — первым взял слово бригадир Петька. — Давайте думать, как нам и работу нашу каждый день хорошо выполнять, и пупы свои чрезмерно не надрывать.

— Да разве ж это работа? — первым отозвался Сергей. — Ну-у, немножко притомились. Но ведь это не труднее, чем целый день грядки полоть или картошку окучивать.

— А мне кажется, что сегодня мы куда больше бегали, чем полезной работы выполняли, — как всегда солидно молвил Тарас, которого хлопцы в шутку называли Философом. Потому что любил он долго, а иногда и очень нудно, рассуждать о чем-то.

— Ну-у, понесло нашего Философа…

— А ты помолчи, Олесь! Нам спешить некуда. И Философ иногда дело говорит. Слушаем тебя.

— То-то и оно! Что мы сегодня делали? Во-первых, мы подготовили место для костра. Но мы ведь не будем со всего леса именно к этому месту все срезанные ветки стаскивать.

— Факт, что не будем, — снова не стерпел Сергей. — Ты о деле говори.

— А ты не перебивай! Я ведь по делу. Сегодня мы все из леса вытащили. Даже дров нарубить успели. Но мы ведь завтра эту кучу жечь не будем.

— Почему это — не будем? — подал свой голос Мишка. — Очень даже будем.

— Да хотя бы потому, что все это сырое. Мы его целый день жечь будем. А за неделю оно под солнцем настолько подсохнет, что за какие-то час-два сгорит.

— Правильно Тарас говорит. Вот что значит — Философ! — Петька встал и картинно пожал товарищу правицу. — Думаю, что я чуть быстрее продолжу твою мысль. Нам нужно всем вместе взяться за вырезание мелких деревьев и кустов. И складывать их будем на небольшие кучки прямо на месте, в лесу. Пусть там лежат и сохнут. Через неделю они намного легче станут. Вот и пут рвать не надо будет, чтобы хворост из леса вынести. Или вывезти.

— То, что потолще, можно в конце рабочего дня из леса повытаскивать, — подкинул слово Олесь. — Чтобы потом на дрова порубить.

— Таким образом, — подытожил сказанное товарищами Петька, — будем считать свое сегодняшнее совещание очень полезным. Или, как говорит Василий Васильевич, продуктивным. А еще я предлагаю завтра начать зачистку леса метров за сто от места сожжения. И метров пятьдесят вглубь леса. Или тоже сто. И так будем продвигаться до нашего будущего костра. А потом зеркало сделаем.

— Какое еще зеркало?

— А такое себе! Начнем за сто метров с другой стороны. И снова к месту костра продвигаться будем. Пятьдесят на сто метров — это полгектара. За два дня — гектар леса. Вот это и будет нашим планом: гектар леса за два дня. Еще два дня будем вырезать подлесок на глубину до ста метров. На пятый день будем все свозить к кострищу и дрова рубить. А каждую субботу будем жечь подсохшие ветки. И снова рубить дрова. Вот и работу нашу каждый день видно будет. Ведь таким образом мы сможем сделать намного больше, чем сегодня.

— Костры будем жечь по субботам, — снова вставил свое слово Философ Тарас. — А еще через пару дней мы остывший пепел соберем в мешки и отдадим огородникам за символическую плату. Ведь такой пепел — хорошее удобрение.

— Ну ты и молоток, Философ! На ровном месте еще один заработок для нас нашел.

— Да я что? Вы и сами до того додумались бы. Только, может, не сразу…

Вот так, благодаря своевременному и грамотному планированию, мальчишки не только существенно облегчили свою работу, но нашли в ней и дополнительный для себя заработок. Вот что значит, с настоящими бизнесменами подружиться. От них многому научиться можно. А мальчишкам такая наука по нраву была. Потому и не чурались ее.

То Василий, то Николай, хотя и заняты были постоянно, но чуть ли не каждый день к ребятам в лес наведывались. Иногда и Иван Иванович к ним приезжал. И все они каждый раз оставались довольными работой своих молодых помощников. А как же иначе? За месяц мальчишки полностью очистили больше двадцати гектаров леса! С одной стороны, это было только каплей в море. Но ведь без таких капель и само море морем никогда бы не стало. И это ведь было только началом.

А то, что их недаром на работу взяли, Василий Васильевич в конце месяца сам подтвердил.

— Вы, хлопцы, самая лучшая наша бригада! Так держать! За добросовестный труд мы вам еще и премию выпишем.

Глава 10

Сначала просьба молодого человека дать разрешение на выпуск облигаций маленькому частному предприятию не нашла надлежащего понимания у работников областного финансового управления. Наоборот даже. Было довольно сильное сопротивление. Его и слушать никто не хотел. Как? Дать возможность еще одной сомнительной коммерческой структуре нагреть людей на сотню тысяч гривен? Такое уже было. Если не с облигациями, то с различными трастами, опционами, заоблачными процентами банков-временщиков…

Не раз и не дважды доставалось государственным служащим на орехи за недальнозоркость в решении подобных вопросов. Очень горькими были те «орехи»! Никому их есть не хотелось. Ведь некоторые и должностей своих лишились. С вязи со служебным несоответствием. Или по еще худшим формулировкам.

В таких случаях лучше не разрешать. Тогда и отвечать не придется. Ведь для клерка что главное? Им бы — только день до вечера. Служба идет. Деньжата какие-то капают. Изредка — и в карман кто-то что-то подсунет. А лишний раз чего-то не разрешишь, то себе же и спокойней.

Василий и так, и эдак пытался обосновать свое предложение в различных кабинетах управления, надеясь, что хотя бы один из клерков с пониманием отнесется к проблемам его предприятия и к его желанию сделать что-то полезное и для себя, и для людей. Если бы не грамотно составленный устав предприятия, которым была предусмотрена финансовая деятельность и, в частности, выпуск облигаций и право быть покупателем и продавцов на рынке ценных бумаг, то с ним вообще никто не разговаривал бы на эту тему. А так, вынуждены были считаться с этим правом. Только пытались, во что бы то ни стало, отговорить просителя от этой идеи.

Но Василия можно отговорить от чего-то только на начальной стадии. Тогда, когда он сам, или вместе с Николаем, только осмысливает какой-то проект и еще недостаточно уверен в целесообразности его реализации. Но, если уж они на что-то решились, то будут идти до конца. Как бы трудно это ни было, будут добиваться осуществления задуманного.

Решив взяться за помол зерновых, спланировав для себя дальнейшее расширение этого бизнеса, друзья не сидели, сложа руки. На протяжение месяца они не только успели договориться с селянами о создании совместного предприятия, но и определились с необходимым для него оборудованием. Потому проектировщики составляли проектно-сметную документацию уже под конкретную мельницу и под прилагаемое к ней оборудование.

Для строительства помещений были завезены фундаментные блоки и кирпич. Были проплачены деньги за цемент и известь. Было надлежаще оформлено и разрешением на само строительство, и отвод земельного участка. В одном из выпусков районной газеты их предприятию, а также планам создания нового производства была посвящена целая страница. Там же было помещено сообщено о том, что предприятие планирует выпуск продуктовых новогодних облигаций, стоимость которых через полтора года, как раз под Новый год, будет погашена путем выдачи новогоднего продуктового набора на указанную в облигациях сумму. Кроме того, на сумму, не менее 10 процентов от одолженной, предусматривался розыгрыш ценных призов — бытовой техники и сувенирной продукции.

Самым серьезным доказательством жизненности новой идеи было то, что через две недели после первой статьи в газете появилась следующая статья, размером намного меньше, но очень весомая по своему содержанию. В ней сообщалось о том, что после выхода первой статьи в адрес редакции и самого предприятия поступили заявки конкретных людей на приобретение облигаций на общую сумму более сорока тысяч гривен.

Показав обе статьи работникам облфинуправления, Василий отдал им еще и рекомендательное письмо районной государственной администрации, которая хлопотала о поддержании интересного начинания и давала свои гарантии честного и справедливого завершения эпопеи с облигациями.

Это уже было похоже на победу. Но это и была победа, так как суровые финансисты тоже, наверное, почувствовали серьезность намерений собственников предприятия и выдали-таки необходимое разрешение. Кое-кто из них и сами пожелали принять участие в этом необычном эксперименте. Они изъявили желание приобрести несколько облигаций.

Облигации были выпущены номиналами по пятьдесят и по двадцать пять гривен. Напряжение двух месяцев борьбы за само право выпуска ценных бумаг теперь перешло в тревогу. Выкупят ли? А если и выкупят, то насколько быстро?…

За месяц раскупили. Средства от продажи сразу же поступили на счет нового предприятия, которое получило довольно-таки прозаическое название «Малое коллективное предприятие «Сельская мельница».

А уже в начале октября новенькое оборудование начало помол зерна нового урожая. Это стало настоящим праздником для всех жителей Вербного. Ведь теперь для них отпала необходимость постоянно искать транспорт, чтобы отвезти несколько мешков зерна за пятнадцать километров, к ближайшей мельнице. На такие поездки иногда и дня не хватало. Очередь там не соблюдалась. Вечно пьяные мельники мололи зерно, кому и как вздумается. Частенько за высший сорт выдавали первый. Недовешивали, жульничали, как умели. Потому те несколько мешочков муки всегда стоили и немалых денег, и целого мешка нервов.

Теперь же все резко изменилось. Три дня в неделю зерно мололо коллективное хозяйство, а еще три дня, через день, сами селяне. Оборудование было отличным. Работало оно без перебоев и ремонтов на протяжение всей смены. Только полчаса, перед сменой, производился профилактический осмотр с наведением полной чистоты. И очередь четко выдерживалась, и людям не накладно было. За помол новое предприятие оставляло себе пятнадцать процентов зерна. Эта цифра была четко просчитана и согласована всеми собственниками, включая коллективное сельскохозяйственное предприятие. Да и люди на такое распределение радо пошли. Ведь это было не дороже, чем на других мельницах, а «живых» денег, которых всегда не хватает, платить не надо.

Сначала мололи только своим, вербовским. На две-три недели вперед очередь была расписана. А потом начали обслуживать и крестьян из других сел. Только один раз один из мельников разрешил себе выпить в рабочее время. Еще и обидел какую-то женщину. На следующий день он уже на ферме навоз убирал. Рад был и тому, что хоть какую-то работу получил. Больше такого неподобства не мельнице не случалось.

За оставшиеся от выручки за облигации средства было приобретено оборудование для хлебопекарни и часть оборудования макаронной линии. Все остальное решили приобрести за счет прибылей нового предприятия. Ведь из заработанного за помол зерна мололась уже собственная мука, которая в районе пользовалась большим спросом.

Первый хлеб со своей пекарни хлопцы попробовали в канун Нового года. Каким же вкусным казался им этот хлеб! Да и, чего там Бога гневить, он таки действительно был вкусным. Испеченный по старинным рецептам, будто настоящий домашний, он выгодно отличался от продукции других пекарен, которые, по старой привычке, больше заботились о вале, а не о качестве. До погашения долга оставался еще целый год, а первые результаты деятельности нового предприятия давали право надеяться на то, что погашение облигаций будет произведено своевременно и в полном размере.

На протяжение этого года была введена в действие новая макаронная линия и запущено комбикормовое производство. При этом, для изготовления полноценных комбикормов использовались необходимые животным и птице витаминные добавки, премиксы и хвойно-витаминная мука собственного производства. Была разработана программа дальнейшего производства комбикормов из полностью собственного сырья, что в будущем обещало значительно удешевить эту продукцию и получить при этом более дешевые молоко и мясо.

Душа радовалась такому удачному началу работы нового предприятия. Предварительные расчеты давали возможность надеяться на получение 60–70 тысяч гривен чистой прибыли ежегодно. Но самым главным было то, что работники сельского хозяйства на практике убедились в исключительной выгоде для них такого сотрудничества. Ведь теперь они не зерно продавали, а продукцию его переработки, от чего в кассу хозяйства стала поступать куда более весомая выручка, чем было раньше.

Без излишнего столпотворения, в обстановке радости и взаимного доверия, произошло погашение облигаций. Длилось это действие две недели до наступления Нового года. В районной газете, которая все время искренне поддерживала все проекты Василия и Николая, накануне было напечатано сообщение об очередности погашения облигаций. Каждый собственник облигации приходил в определенный для него день и получал на руки свой новогодний подарок, содержание и стоимость которого многих приятно удивили. Ведь и мясо, и хлеб, и макароны, как и все другие продукты, были отпущены по себестоимости, то есть намного дешевле магазинных цен. Результатами оказались довольны все. Каждый считал, что он очень удачно вложил свои двадцать пять или пятьдесят гривен. И каждый изъявил желание приобретать такие же облигации и в дальнейшем.

Розыгрыш выигрышей по облигациям был приурочен к Новому году и производился в районном Доме культуры. Часть счастливых собственников этих призов сразу же их и получили. Жителям района об их удаче было сообщено письменно с предложением о последующем получении приза в редакции газеты.

Выпуск облигаций оказался очень удачным решением финансовых проблем. И оборудование для новых производств за вырученные средства приобрели, и сами производства ввели в действие, и все кредиторы, в результате, остались удовлетворенными. Особенно те, кто получил ценные подарки к Новому году.

Приятно было и то, что разрешение на выпуск новых облигаций теперь уже Василий получил без проволочек. Поверили в него. А работники облфинуправления, они ведь тоже люди и все слабости человеческие им тоже свойственны, сразу же подали заявки на приобретение облигаций более чем на тысячу гривен. Средства от новых облигаций планировалось направить на приобретение оборудования колбасного и молочного цехов.

Глава 11

Плетется и плетется, будто лунным светом пронизанная, трепетная паутинка воспоминаний. Что-то и вовсе из памяти выпало, а что-то только мерещится. Мечется утомленная мысль между закрытыми ячейками памяти. Крутится в ней, ищет что-то, но достучаться никак не может. И ключи от искомой двери затерялись где-то. Возможно, и навсегда…

Может, все так и велось бы у них — в согласии и взаимном доверии? Но счастье не может быть безоблачным всегда. Ведь и на солнце пятна бывают. Что уж там о людях говорить. Тем более, что не все они, люди, из одного теста слеплены. Ой, из разного теста нас всех лепили. Из разного…

В жизни ведь всем не угодишь. Да и завистники на чужое добро всегда найдутся. Кого-то за пьянство постоянное с работы уволили. Чью-то просьбу об устройстве на работу сына или дочки «талантливых родителей» не удовлетворили. Кому-то еще чем-то не угодили. А кое-кто просто завидовать им стал. Да еще и далеко не белой завистью…

Говорят, что в семье не без урода. Так и в обществе. Разные люди бывают… На молодых предпринимателей начали поступать жалобы. Чуть ли не во все инстанции, куда только можно было пожаловаться. Вот и проверки из контролирующих органов, как из рога изобилия, посыпались.

К тому времени у Василия и Николая было уже три предприятия. Все они четко и бесперебойно работали, давая хорошие заработки работникам и немалые прибыли основателям. И государству налоги шли немалые. Кроме пилорамы, превратившейся за три года работы в современное предприятие с полным циклом переработки древесины, друзья открыли мельницу в Вербном. Возле нее выросла пекарня, макаронный цех и комбикормовое производство. А еще через год в том же селе были введены в действие колбасный цех, рядом с которым планировалось строительство молочного завода.

Зависть человеческая, как известно, во все времена очень плохие глаза имела. Так и при князьях было, и во время крепостничества, и при социализме… Особенно это свойственно тем людям, которые сами ничего делать не желают, тешась своим пролетарским происхождением, и требуют от всех строительства такого же, лишенного собственности, будущего.

Вот и среди ревизоров разные люди встречались. Одни серьезно относились к выполнению своих должностных обязанностей. Ревизию предприятий они производили честно и добросовестно. Такие комиссии никаких нарушений не находили. Обратив внимание руководства на некоторые незначительные огрехи и недостатки учета и отчетности, желали успехов в дальнейшей работе и откланивались. Другие же, люди недалекие и ограниченные, которые в любой инструкции читали лишь один-два пункта, находили массу «нарушений» и штрафовали, штрафовали, штрафовали…

Первый «штраф», хотя это болезненно ударило по прибыльности дела, ребята, молча проглотив обиду, уплатили без возражений. Но веру в справедливость государственных чиновников этот акт фискального насилования подорвал очень сильно. Но когда еще одна контролирующая инстанция начислила очередной «штраф», терпение у собственников кончилось. Ведь начислен этот «штраф» был за, вроде бы допущенное, нарушение действующего законодательства. Это решение клерков было обжаловано в арбитражный суд.

Хотя и немалых нервов это стоило, но справедливость была восстановлена. Дело в суде они выиграли. Но этой борьбой друзья нажили себе могущественных врагов, имеющих большое влияние на властные структуры района.

Чтобы в дальнейшем оградить себя от возможных неприятностей, пришлось взять на постоянную работу квалифицированного юриста. Хотя и зарплату ему пришлось платить немалую, но он ее полностью оправдал. В первую очередь Николай Денисович взялся за договорную работу. Он грамотно составил тексты всех договором, заключаемых предприятиями, и тщательно следил за надлежащим их исполнением. Кроме того, он обеспечил грамотную защиту имущественных и процессуальных прав предприятий в судебных и государственных органах. Так было налажено надлежащее документальное обеспечение ведения бизнеса. Выписывать «штрафы» контролеры перестали. Ведь их за «проколы» в работе тоже бьют. И довольно больно…

Все эти воспоминания, как кадры кинохроники, медленно бродят по лабиринтам памяти, понуждая воспаленный мозг снова и снова возвращать мысли к делам совсем недавнего прошлого.

В народе не зря говорят, что беда никогда не ходит одна. Она за собой всегда другую беду ведет. Иногда — и не одну…

После того, как ребята поссорились с налоговой инспекцией, к ним начали наезжать «крутые» пацаны, предлагая им свою «крышу» для их бизнеса. Не из альтруистических, конечно же, соображений, не бесплатно.

Василий как раз сидел за бумагами в небольшой конторке при лесопилке, когда к нему в кабинет ввалилось трое здоровяков.

— Здрав будь, хозяин! — приветствовал его наголо остриженный лоботряс. — Служба 911 прибыла. Спасать ваш бизнес будем. Крышу над вами наведем.

— А что его спасать? — не моргнув глазом, важно молвил Василий, не вставая из-за стола. — Бизнес — он и в Африке бизнес. Им просто заниматься надо. А спасать надо тех, кто на жизнь себе самостоятельно заработать не способны. Калек и немощных. Если и не спасать, то помогать им можно. И даже нужно. Мы же, слава Богу, при хорошем здравии. На жизнь себе сами заработать в состоянии. Потому и «крыша» ваша нам не нужна. Без надобности она нам.

— Ну, это ты от незнания, от непонимания нашей полезности так говоришь, — недобро улыбнулся бритоголовый. — А мы всего за двадцать процентов твоих прибылей от налоговой тебя защитим. И другим обижать вас не позволим.

— А не послушаешься нашего доброго совета, — продолжал насмехаться непрошенный гость, — так еще больших неприятностей дождешься. Ведь цеха твои от пожаров и землетрясений не застрахованы. Да и здоровьице хорошее у человека не вечное. Сотрясение мозга нажить можно. Или еще какую-то неприятную болячку…

— Ну, вот что, хлопцы! Я и сам пошутить люблю, и чужие шутки ценить могу. Но, извиняйте, сегодня шутить я ни времени, не желания не имею. Потому и разрешаю вам откланяться и покинуть мое предприятие. В дальнейшем объявляю вас персонами «нон-грата» на своей территории. Подобными предложениями прошу больше не беспокоить. Хотите кому-то помочь — сделайте это для дома инвалидов. Им постоянно помогать надо.

— А по шарабану заработать не боишься? — зло прошипел похожий на неандертальца рекетир, — Может, тебя кулачками пободать немножко?…

Василию начал надоедать такой разговор. Глаза его нахмурились, еще больше потемнели и вмиг вспыхнули гневом.

— Так это ты мне угрожать надумал?… — будто нехотя, начал подниматься из-за стола. — Или мне только послышалось?…

— Га-га-га! — в три голоса заржали пришельцы.

— Ну и рассмешил же ты нас! — не переставая зловеще ухмыляться, главарь лениво потянулся, явно демонстрирую свои крутые плечи. — Но мы сегодня добрые… Не то, что ты. Давай, подеремся! Если нас одолеешь, то оставим тебя в покое. Но мне почему-то кажется, что мы тебя землю есть заставим. А за несговорчивость свою будешь нам тридцать процентов отстегивать! Или все сорок! Мы еще посоветуемся…

Только чуть улыбнулся Василий, тешась такой неосведомленностью непрошенных гостей. Это же надо! И о прибылях его они, вроде бы, в курсе дела, и обо всех неприятностях знают. Вот только о нем самом ничего не ведают. Иначе на драку не напрашивались бы…

Хотя Василий еще никогда не применял свое умение в примитивных уличных драках, но в этот раз достали-таки его эти наглецы. Он даже о подписке своей забыл.

Знали бы визитеры, с кем драться решились, то десятой дорогой даже городок этот обминали бы. Вроде и не Геракл с вида, но имел Василий в себе какую-то внутреннюю силу. И ловкость такую, что любой боксер позавидовал бы. Еще в армии заметил у него эти качества полковой инструктор по рукопашному бою. Предложил он Василию кроме самбо заняться еще и дзюдо и карате.

Инструктор даже сам не ожидал, что его наука попадет на настолько благодатный грунт. На то, что другие усваивали годами, по сотне раз в день отрабатывая один прием, у Василия ушло всего несколько недель. Настоящий самородок, он уже через полгода стал чемпионом округа, а вскоре и всеармейские соревнования выиграл. На первом же в своей биографии чемпионате Европы, уверенно победив целую плеяду опытных и именитых бойцов, дошел до финала. Вот только в этом, основном поединке чемпионата, выступить не смог. Из-за травмы, полученной на тренировке, накануне последнего поединка. Но привез он с того чемпионата не серебряную, а золотую медаль.

Это было очень неожиданно, но так трогательно и приятно! Они, трое сильнейших, стояли на пьедестале почета. Когда отзвучали звуки венгерского гимна, счастливый чемпион Европы Иво Ковач снял свою золотую медаль, поцеловал ее и, путая русские, венгерские и украинские слова, протянул Василию.

— Васья! Ты сильнее меня. Я морально был готов к поражению в финале. Не твоя вина и не моя заслуга в том, что меня, без боя, назначили чемпионом. Пускай все это останется для протокола. Тут мы бессильны. А медалями, давай, поменяемся! В знак дружбы между нами.

И столько искренности и уважения было в словах венгерского спортсмена, что Василий протянул ему руку дружбы, о чем потом не пожалел ни разу. И сам он в Венгрии был после того, и Иво к нему приезжал несколько раз. Даже в бизнесе ему помогал немало. В перспективе у них совместное предприятие вырисовывалось.

Василий хорошо понимал, что проходимцев надо проучить. Чтобы и дорогу сюда забыли. Потому и с ответом долго ждать не заставил.

— Пошли на улицу! А то нам здесь тесновато будет. Да и мебели жалко. За нее деньги плачены.

Удивленный таким поведением бизнесмена «неандерталец» немножко замешкался с выходом из конторки, так Василий просто выбросил его за дверь.

Драки, как таковой, почти и не было. За какую-то минуту поразбрасывал он бритоголовых, как гнилые груши. Еще и пригрозил на прощание.

— Еще раз появитесь — руки-ноги повыламываю!

Как побитые собаки, неудачливые рекетиры двинулись к своему авто. Только пыль за ними поднялась.

— Я свое слово не нарушу! — крикнул ему на прощание главарь. — Ты победил, и мы тебя трогать не будем. Но вместо нас другие прийти могут. Смотри…

Глава 12

Все пятьдесят ульев были в достаточно хорошем состоянии. Действительно, их надо было только немножко подремонтировать и покрасить. Седличного тоже долго упрашивать не пришлось. Оформили его на работу, и новый пасечник сразу же занялся ремонтом. А так как руки имел к любой работе привычные, то и дело у него быстро пошло. До начала занятий на курсах было еще почти два месяца. На протяжение этого времени он решил отремонтировать все пчелиные домики. О самих пчелах и новых рамках была достигнута предварительная договоренность с областным объединением пасечников. Все надеялись еще в этом году обновить хотя бы часть пасеки.

Как и к любому делу, которым они занимались, к обустройству пасеки и налаживанию промышленного производства меда ребята решили подойти во всеоружии. Ведь одно дело — любительское пасечничество, и совсем другое — заниматься этим профессионально. Тут наскоком не возьмешь. Пасечник пасечником, но и самим в этом деле хорошо разбираться надо. И вовсе это не от недоверия к другому человеку. А от понимания того, что и сами они, в достаточной мере, должны разбираться в новом для себя деле.

Накупили целую кучу специальной литературы, обложились книгами, и по вечерам просиживали над ними, пытаясь самостоятельно постичь сложное искусство пасечничества. В основном, решили уделить больше внимания именно организации производства, разработать его стратегию и тактику, оставив на попечение пасечника ведение технологических процессов.

Оказалось, что важное в этом деле буквально все. Даже место расположения пасеки. Не поставишь ведь ульи между жилыми домами. Пчелы не любят постороннего шума. Им не нравится, когда их кто-либо беспокоит. Домики этих мудрых творений матушки-природы необходимо ставить в уютном месте. Так, чтобы солнышко в них постоянно заглядывало, чтобы холодные ветры не донимали и зимние снега не задували.

Имеющиеся у них ульи еще могли стоять на одном месте. Только бы само это место было для пчел приемлемым. Но запланировано было расширить пасеку не меньше, чем в два раза. Таким образом, напрашивался вариант с обустройством двух пасек. Ведь, если заниматься промышленным производством меда, то и размах должен быть соответственным.

А еще надо было предварительно определиться с местами летних перемещений пчелосемей. Как ни как, а чтобы иметь хорошие взятки с цветущих растений, этим трудолюбивым насекомым иногда приходится летать на расстояние в два-четыре километра. Чем дальше они будут летать, тем меньше вылетов за день сделают. Соответственно, и нектара за день соберут куда меньше, чем могли бы. И устают они тогда куда быстрее.

Век пчелы не такой уж и долгий. Больше будет уставать пчела, быстрее погибнет. Вот и приходится пасечникам в период самых больших медосборов вывозить свои хозяйства то к липовым посадкам, то на гречишное поле, то на рапсовую ниву. И если еще места посевов гречихи, подсолнечника и рапса можно было узнать заранее и предварительно договориться с собственниками полей о вывозе туда пасеки, то посадки деревьев-медоносов надо было или знать существующие, или насаживать новые, на перспективу.

Как ни странно, но все это оказалось очень интересным. Друзья даже не ожидали, что новое дело может настолько их увлечь. Пчелы, оказывается, могут собирать нектар различных цветов с самой ранней весны — и до поздней осени. Только би дожди обильные не шли, да ветром холодным не задувало. Чем больше цветов, тем больше меда может дать пасека.

При изучении существующих в природе растений-медоносов ими была выявлена значительная неравномерность в сроках и периодах их цветения. В иную пору года этих цветов было даже слишком много, а порой они не могли обеспечить полноценные взятки нектара пчелосемьями. Конечно, можно было что-то подсеять, подсадить рядом с пасекой. Но все это надо было сделать так, чтобы пчелы могли максимально использовать каждый погожий день для сбора нектара. И чем ближе они будут брать этот нектар, тем лучше и для них самих, и для собственников пасеки. Ведь и меда тогда в ульях будет куда больше.

Теперь по вечерам Василий с Николаем, а иногда и с Иваном Ивановичем, планировали свою дальнейшую деятельность. Если липы в окрестных лесах было белее, чем достаточно, то, как ни странно, ивняка на речушке было совсем мало. А ведь именно ивовый цвет, который в народе поэтически называют «котиками», и был тем самым ранним медоносом, с которого обессилившие за долгую зиму пчелы могли брать свои первые взятки. Потому, чтобы этот первый взнос в общую продуктивность пасеки был более весомым, надо было засадить ивами берега речки, где они могли бы расти лучше всего.

Решение этой проблемы было вовсе не сложным. В первую же субботу, захватив с собой свою лесную бригаду, поехали они в соседний район, где заготовили больше тысячи ивовых колышков. Пока мальчишки рубили ветки, Николай поймал несколько хороших окуней, а Василий соблазнил линя и карпика. И уха у них получилась царская, и дело хорошее сделали.

Возвратившись домой, они все ивовые колышки воткнули во влажный берег, заложив, таким образом, большой ивняк, который в будущем мог стать хорошим подспорьем для получения первых медосборов.

Места для пасеки тоже были определены. Одно из них находилось в шестистах метрах на восток от лесничества, а другое — в километре на юго-запад от него. В обоих местах в лес клином вдавались поля и пустыри. Обе пасеки можно было устроить на южных опушках леса, поближе к солнцу. Только изгородью участки обгородили. Еще и сортовыми саженцами фундука ее обсадили. Со времени с них можно было и отличных орешков немало собрать. Да и медонос он хороший. С юга эти клинья решили обсадить белой акацией, которой на околицах было очень мало, но которая могла обеспечить значительные прибавки медосбора в период цветения.

Вот так был решен вопрос налаживания природного конвейера медоносных растений, который, совместно с луговым и лесным разнотравьем, давал возможность надеяться на хорошие результаты от задуманного ими дела. В запасе еще оставались поля гречихи, подсолнуха и рапса, о вывозе пасек на которые еще предстояло договориться с селянами. Обнадеживало то, что первые попытки сотрудничества с жителями Вербного дали возможность надеяться на успешное разрешение их проблем в будущем.

В дополнение к переданным Иваном Ивановичем ульям из отходов лесопильного производства было изготовлено еще пятьдесят пчелиных домиков. Теперь уже можно было думать о действительно промышленной пасеке и о значительных медосборах с нее.

На следующую весну все сто ульев были заселены пчелами. Больше всех тому радовался Иван Иванович, который теперь проводил на пасеках все свое свободное время. Именно на пасеках, потому что по пятьдесят ульев было расставлено на двух участках. А еще по двадцать пять новеньких пчелиных домиков были готовы к приему новых пчелосемей. Таким образом, на каждой пасеке к осени планировалось иметь по семьдесят пять полноценных пчелосемей.

Василий с Николаем тоже были в восторге от перспективности нового дела и уделяли ему много своего внимания и времени. Пасечнику они доверяли, так как еще с детства хорошо знали этого молчаливого, работящего человека. Знали, как человека честного и справедливого. Но им самим было чрезвычайно интересно заниматься этим новым для них делом, которое, к тому же, требовало постоянного внимания в части дальнейшего планирования его развития.

Заложив новое направление развития своего бизнеса, ребята решили, что будет справедливо распределить собственность на медопроизводство не только между ними двумя, как это было на лесопилке, а между тремя участниками. Ведь именно Иван Иванович вдохновил их на это дело. Да и труда своего на обновление пасеки вложил немало. Но когда уже готовились документы для регистрации нового предприятия с поэтическим названием «Медоцвет», Николай предложил ввести в состав учредителей и пасечника.

— Михаила Евсеевича мы знаем много лет. Я уверен, что он и за достойную зарплату будет хорошо работать. Но кажется мне, что когда он станет полноправным партнером нашего бизнеса, то и души в наше общее дело будет вкладывать куда больше. И результат от этого будет еще весомее.

В рассуждениях Николая Василий сразу же увидел рациональное зерно, которое, действительно, в будущем могло дать хороший урожай. Потому и согласился с ним сразу.

И Иван Иванович, и Михаил Евсеевич были приятно удивлены, когда их попросили поставить свои подписи под уставом нового предприятия. Доли их собственности в общем бизнесе были определены, как двадцать пять и пятнадцать процентов.

Седличный сначала даже поверить не мог, что в новый бизнес его принимают, как партнера, а не просто, как наемного работника. А когда до оторопевшего пасечника наконец дошло, что кроме заработной платы он еще и право на получение части прибыли будет иметь, то он аж прослезился.

— Да я, хлопцы, — взволнованно молвил он, поставив-таки свои подписи на всех экземплярах устава и установочного договора, — я дневать и ночевать на пасеке буду. Все сделаю для того, чтобы меда было как можно больше. И обножек соберу старательно, и прополис, и маточное молочко… Еще и пчелиный яд научусь брать. Не будете вы на пчелок работать! Они сами и на себя заработают, и вам сторицей за заботу о них воздадут.

На что Николай ему ответил:

— Михаил Евсеевич! Давайте сразу же договоримся. Без пчелиного яда! Слишком уж это хлопотное дело. Мы интересовались. И слишком затратное. А на все остальное мы согласны. Да, друзья?

— Конечно! Надо будет пчелиным ядом полечиться, так мы прямо на пасеку и придем.

Пчелы таки отблагодарили за заботу о них. Сначала собственники только на мед ориентировались. Хотя бы литров по пятнадцать с каждого улья накачать! Но взяли даже чуть больше. А Седличный в первую же осень реально доказал, что слов на ветер бросать не привык. Собрал и цветочную пыльцу-обножек, и прополиса немало заготовил, и восковины. Еще и маточного молочка немножко собрал.

Хотя и не поражал своей весомостью этот первый, дополнительный, взяток с пасеки, но обернулся он полноценной гривней в кассе предприятия. Что для всех участников, кроме самого пасечника, конечно, было полной неожиданностью. Ведь доля в прибыли от этой, казалось бы, второстепенной продукции пасеки даже немножко превысила долю самого пасечника в уставном фонде предприятия. А когда прибыль вот такая нежданная-негаданная, то это очень приятно.

Самым главным было даже не то, что удалось дополнительно, фактически на ровном месте, получить несколько сотен гривен. Был приобретен первый опыт получения этой продукции. Продукции, которую далеко не каждый пасечник даже пытается получить. Этот опыт в дальнейшем тоже мог послужить увеличению прибыльности данного дела.

Да и сами новые перспективы этого направления бизнеса открывались очень заманчивые. В научно-исследовательском институте пчеловодства были получены рецептуры изготовления полностью новых продуктов «Мед с цветочной пыльцой» и «Мед с маточным молочком». Со временем эти продукты еще выше подняли планку прибыльности пасечничества.

Кроме того, были заключены договора с фармацевтическими и парфюмерными предприятиями о поставке им прополиса, перги, воска и вощины. Вот тебе и побочные продукты!

Интересной оказалось и предложение Ивана Ивановича о заключении договоров с собственниками сельскохозяйственных предприятий на проведение опыления пчелами посевов гречихи, рапса и подсолнуха.

— Наукой уже давно доказано, что дополнительное опыление пчелами посевов гречихи, в конечном результате, приводит к повышению урожайности этой культуры от двадцати пяти до сорока процентов. А потому, давайте, заключим договора с селянами, в которых обусловим не только разрешение на вывоз пасеки на то или иное поле, а именно на проведение дополнительного опыления посевов растений-медоносов. Чтобы, в результате, крестьяне с нами частью своего дополнительного урожая поделились. Вот и нам дополнительная прибыль будет.

Предложение было очень заманчивым. Вот только, пойдут ли на него селяне?…

— Умные люди пойдут, — убеждал коллег Иван Иванович. — Пойдут! Потому что прямую выгоду свою поймут. А кто не пожелает, тому и навязываться не будем.

Вербовский председатель — Семен Семенович — сразу же согласился с предложением «Медоцвета». И не удивительно. Ведь он уже два года работал вместе с хлопцами, и именно их стараниями имел теперь возможность торговать не зерном, а мукой и хлебом. И полноценных комбикормов для животноводческих ферм у него теперь всегда в достатке было. Потому и с новым предложением сразу согласился.

Был произведен анализ урожайности гречихи за последние пять лет. Средняя величина по хозяйству составила 20 центнеров с гектара.

— Если после сбора окажется больше двадцати центнеров, — протянул свою руку в знак согласия Семен Семенович, — то четверть этого прироста урожайности будет вашей. Об этом и запишем в договоре.

Все было бы хорошо, если бы всю пасеку можно было вывезти на поля одного хозяйства. Но пасечничество — тоже наука. И наука серьезная! На один гектар посевов можно поставить не больше двух ульев. На двадцать пять гектаров вербовского поля — всего-то третью часть пасеки. А гречневый мед — один из самых лучших и самых ценных. И взятки пчел с гречихи очень хорошие. Буквально за несколько дней ульи уже были переполнены медом.

Пасеку надо было вывозить на разные поля. Надо было делить ее на части. И надо было договариваться с разными хозяевами.

Убедились тогда Василий с Николаем, какими несговорчивыми могут быть некоторые из земледельцев. О том, чтобы поделиться дополнительным урожаем гречки, мало кто и говорить хотел. Кое-кто даже плату за размещение ульев взять пожелал. Или деньгами, или медом. Только три председателя согласились отдать 10 % прироста урожая. Но осенью только один из них выполнил свое обещание.

Хотя во время цветения гречихи часто выпадали дожди, и пчелы не могли в такие дни работать с полной отдачей, но, все же, эффективность их применения была доказана однозначно. В Вербном собрали на круг по 25 центнеров отборного зерна. А со всего клина «Медоцвету» досталось, ни мало, ни много, 25 центнеров гречки. Еще два центнера было получено от фермерского хозяйства «Крайполе», собственник которого, отдав предусмотренное договором, заверил, что на следующий год согласен на 25 процентов и что засеет не менее пятидесяти гектаров.

Другие два собственника поделиться дополнительно полученной продукцией отказались наотрез.

— И не просите, и не пугайте меня! Я с юристом советовался! Незаконный договор вы мне навязали! Потому и зерна вам отдавать не буду! Это вы мне мед отдавать должны, а не я вам гречку! Вон сколько с моей гречихи накачали!!!

Только плечами пожал на то Василий.

— Ну, что же? Не дадите, так мы и требовать не будем. И судиться с вами не собираемся. Хотя уверены в том, что суд выиграли бы. Не взирая на ваших «юристов». Но на будущее запомните, что на ваши поля, даже при ваших самых искренних извинениях, пчел своих больше не повезем. Да и ни в чем другом помогать никогда не будем.

— Нужны мне ваши пчелы, как зайцу стоп-сигнал! — огрызнулся ему хозяин, и направился к своему комбайну, невежливо намекая на то, что разговоров больше не будет.

— Отрицательный опыт — тоже опыт, — глубокомысленно заметил на то Иван Иванович. — В дальнейшем мы с такими людьми просто не будем работать. На первых порах нам и Вербного с «Крайполем» хватит. Договоримся с ними о посеве ста гектаров на двоих, нам и достаточно будет. А там — увидим…

Совершенно неожиданным для собственников оказалась еще одно очень полезное свойство меда. Его с радостью брали в подарок и руководители предприятий, и госчиновники разных рангов. А взамен кто готов был выгодный контракт на поставку пиломатериалов заключить, кто — с новым оборудованием помочь, а еще кто-то на начислении незаконных штрафов не настаивать… Взяточничество, конечно. А что делать? В таком мире живем…

Часть меда предприятие бесплатно передало в детский сад, в школу и в больницу, чем еще больше подняли свой авторитет в городе.

Вот таким образом, с легкой руки Ивана Ивановича, в городке появилось довольно солидное предприятие по производству сладкой продукции. Через три года после образования на предприятии было уже больше двухсот ульев. Присматривали за ними уже два пасечника. Это Михаил Евсеевич, самостоятельно обучив всем премудростям этого дела, сделал пасечником и свою супругу Веру Семеновну.

Глава 13

Колька Скребков школьником был не ахти каким. Звезд с неба не хватал. Впрочем, он никогда и не старался этого делать. А студентом он вообще был аховым. Или оховым? Короче, таким, что только вздохнуть и охнуть. Или ахнуть…

Ну, не для науки его голова была создана. Для чего-то иного была она предназначена. По крайней мере, именно так ему думалось и гадалось. Никак не укладывались в его голову ни алгебра с геометрией, ни химия с физикой. Даже в географии ничего не смыслил. Если бы не мамины старания и коленопреклонения перед всеми учителями, то вряд ли он аттестат о среднем образовании получил бы. Хотя бы одна четверочка в том аттестате была! Только тройки. Из тех, что «три пишем, два на ум пошло». Даже по физкультуре у него троечка была. На турнике он ни разу так и не подтянулся. Ни тебе бегать, ни прыгать, ни в футбол играть…

Мама за него и в институт поступила. Как поступила? О том она никому и никогда не расскажет. Но поступила…

Вступительных экзаменов она, конечно же, за него не сдавала. Нашла пути. Взяток не пожалела. Хотя и сама от рождения чрезвычайно скупой была, но вовремя сообразила, что сыночек ее к грубой физической работе не приспособлен. Не будет он ни лопатой копать, ни топором рубить, ни тачки с бетоном перед собой толкать. И не такой судьбинушки желала мать для своего единственного сына. Не такой, как у нее самой…

А Николка еще с детства привык, что за него мама все сделает. И кровать за ним уберет, и обед приготовит, и отметки нужные за него в школе получит. Его даже не интересовало, как именно мама его в институт пристроила. Поступили, и хорошо…

В том институте он не слишком-то и надрывался. Только и того, что на лекции и семинары ходил. Хотя бы тогда, когда не слишком пьяным был. Но в голову ту институтскую науку даже не пытался брать. Зачем она ему, если мама на трояк любого профессора уговорит? Не за так, конечно, не за красивые глазки… За денежки, за мясо и сало от своего кабанчика, за овощи-фрукты из собственного сада-огорода. Но то уже — не его заботы. Ведь это она хотела, чтобы ее сын диплом о высшем образовании получил. Вот, пусть и старается!

А мама таки старалась. Хотя и числился ее сынок студентом девять лет вместо пяти, но диплома таки дождался. Точно такого же, как и других выпускников. А зачетная книжка при поступлении на работу не подается…

Хотя стипендии никогда не получал, но голодным на занятия не ходил. Разве что первый месяц-другой, пока к городскому ритму жизни не попривык да между такими же, как и он, мамочкиными сыночками не обтерся. А там и фарцовка пошла, и косячки с травкой, для которых он довольно ловко находил покупателей. Да так незаметно для других находил, что не попался на горячем ни разу.

Правду говорят в народе, что свояк свояка видит издалека. Сначала Николай подружился с Гариком. Папа с мамой когда-то назвали его Игорем. Но ведь это так невзрачно! Игорь… Будто село без сельсовета… А вот Гарик! Гарик — это звучит! Это вам не кило картошки!

Именно с легкой руки Гарика Скребков стал называться Николя.

— Зачем тебе такое плебейское имя? — безапелляционно заявил Гарик, когда они подняли первые рюмки за знакомство и за будущую крепкую дружбу. — Теперь будешь Николя! Я — Гарик, а ты — Николя! Именно такие имена должны быть у таких конкретных пацанов, как мы с тобой. Ведь мы — не обычное быдло. Сегодня мы с тобой только студенты. А вот завтра… Завтра мы будет элитой нации! И никак не меньше!

Ну вот, скажите, пожалуйста, почему так бывает, что чем меньше серого вещества у человека в голове, тем амбициозней его претензии на пребывание именно в элитном эшелоне нации? Да еще и не в каком-то административном районе, а обязательно — в масштабах государства. Может, такой человек, на уровне своего подсознания, и чувствует, что не способен ни на какое творчество? Может, его именно потому не привлекает ни физический, ни умственный труд? Даже само слово «работа» вызывает у таких особей устойчивое отвращение и активное неприятие любого способа жизни, хоть каким-то образом связанного с этой самой «работой».

Потому и пытаются они где-то так пристроиться в этой жизни, чтобы служба была — не бей лежачего. Но чтобы денежки им на той службе платили не малые. И чтобы стаж трудовой шел. Лучше бы — с выслугой лет…

Когда-то, еще при царях, такие службы назывались «присутствиями». Вот присутствует такой себя имярек на такой службе, и не более того. А есть ли от него хоть какая-то польза для этого самого «присутствия»? — это уже дело десятое. По крайней мере, имярека того это вовсе не волнует. Ему там неплохо живется. Особенно, если он умеет начальству пыль в глаза пускать. Если не брезгует тем, чтобы кого-то из коллег подставить и за счет этого самому хоть чуточку вверх подняться. Если соврать ему — что два пальца об асфальт. Вот и живут себе такие работнички, как в курятнике. По принципу «Бей ближнего, гадь на нижнего, а сам лезь вверх!».

— Такие, как мы, — продолжал свою словесную эквилибристику Гарик, — должны держаться кучи! Вместе стратегию своей деятельности вырабатывать, и во всем друг другу помогать. Вот мой папан, например, звезд с неба, вроде бы, не хватает, а уже лет двадцать заместителем министра работает. При этом — не первым заместителем. И даже не вторым-третьим. Он там какой-то восьмой, или даже десятый. Министров и их первых замов уже довольно много при нем сменилось. А он и дальше — на своем месте. А знаешь, почему?

— А почему? — поднимая очередную рюмку, заинтересованно спросил друга новоявленный Николя.

— Да только потому, село ты еще необтесанное, что входит в группу таких же людей, как и он сам. Там, где определенных высот нельзя достичь благодаря своим знаниям и деловым качествам, там умные люди пускают в ход свои связи, свою хитрость и изворотливость, а также некоторые иные, полезные для них свойства характеров, которые и помогают им в этой жизни всегда удерживаться на самой поверхности. Там, где красная икра на хлеб намазывается…

Мой папан, как и я хочу сделать сейчас, в свое время сколотил себе такую группку единомышленников, которые до сих пор в одной упряжке идут. Хотя работают в различных сферах государственного управления. Не на заводах и фабриках, заруби себе на носу, и не в колхозах или в рыночных будках. А именно там, где можно реально воплощать в жизнь теорию активной пассивности. Или пассивной активности? Я сейчас смутно помню, как это у них называется.

Суть этой теории сводится к тому, что на любом рабочем месте, где дело имеют только с бумагами, при начальстве можно такую активность развивать, что это самое начальство всегда будет приятно удивлено твоим рвением в этой самой работе. Можно, например, делать вид, что ты что-то пишешь, обложившись десятком папок с бумагами, и, время от времени, заглядывая в каждую из них. А в результате «на гора» выдается письмо или циркуляр, который по сути своей является точной копией того, что точно таким же образом готовилось «конторой» несколько лет назад. Работы, практически, никакой, а результат есть. И видимость той работы очевидна. Ведь человек в поте чела несколько дней трудился. Думал о чем-то, искал…

Особенно хвалят такого работника, когда он не поленится, и со своим «творением» походит по кабинетам, да соберет на нем несколько виз. Начальство такого работника ценит. Ценит за их трудолюбие и предупредительность. А на то, что эта, так называемая «активность», на выходе дает абсолютно нулевой результат, мало кто внимание обращает. Потому что, по большому счету, вся та контора, в основном, именно такими делами и занимается. Ведь и контор таких, никому не нужных, столько уже развелось, что их и не счесть. Ты можешь спросить, зачем же они, эти конторы? Отвечу тебе. Не «зачем», не «для чего», «для кого»! Именно для таких, как мой папан. И для таких умных людей, как мы с тобой. И мой папан, и его друзья такие «конторы» создают именно для того, чтобы мы, их дети, имели возможность получить теплые места под солнцем нашей жизни. Вот так!

Ох, и запали же те Гариковы слова Николаю в душу! Вернее, не Николаю, а Николя. Ибо с того момента он уже и сам так себя называл. Особенно — в кругу таких же бездельников. А круг этот сформировался довольно быстро. Потом и денежки за мелкую спекуляцию появились. О хлебе насущном больше тревожиться не приходилось. Да что там хлеб, если на джин с тоником всегда хватало. И на закуску высококалорийную тоже. О необходимости приобретения одежды и обуви даже не думалось. Ведь если ими приторговываешь, то и себе что-то оставить можешь. Прибыли позволяли. Умей только крутиться.

Теория активной пассивности Николя иногда и в институте выручала. Достаточно было ему прочитать какую-то статейку в газете, что иногда случалось в его бурной жизни, и он из вычитанной информации делал такое-сякое выступление на семинаре или коллоквиуме. Даже тройки свои, таким вот образом, сам получить умудрялся. Без маминой помощи.

Но самым главным было то, что Николя таки стал своим для них, для Гариковых друзей. Даже не взирая на свою селюцкую ограниченность и неспособность к постижению любой из наук. Впрочем, в группе он практически ничем не отличался от других коллег. Ведь они все были людьми одного уровня. Включая и самого Гарика. С интеллектом на уровне плинтуса.

Окончательно он утвердился в группе после поездки в Киев, куда его пригласил Гарик.

— Вы пока еще молодые и зеленые, — разглагольствовал папан Гарика после первой рюмки. — Вам в этой жизни еще обтесываться и обтесываться. Вот ты, Николя, наверное, сидишь тут и думаешь, а чего это я сына во Львов учиться послал? Неужели, думается тебе, папан Гарика не мог его в какой-то из киевских ВУЗов определить? Мог, конечно. Никаких проблем! Но здесь он из кабаков и ночных клубов не вылезал бы. И за мамину юбку до самой пенсии держался бы. А так — хоть немножко жизни узнает и более-менее самостоятельным человеком станет. Я ведь и сам так когда-то начинал. Но самостоятельно в этой жизни до вершин не пробиться. А вы ведь оба на самую вершину наметились? Или я ошибаюсь?

Нет! Не ошибался папан в намерениях сына и его друзей. Ведь яблочко от яблони…

— Вы группой идти должны. Нахальной, упорной, настойчивой, не признающей никаких моральных принципов. Идти вы должны в разных направлениях. Чтобы не мешать друг другу. Но группой!

— Это как же, в разных направлениях, но группой? — не смог удержаться Скребков. — Группой только в одном направлении идти можно.

— Если в кабак, или на рыбалку, то да. Можно и своей группой. Но жизнь наша — не только пьянка и рыбалка. Надо ведь и денежку на эту самую сладкую жизнь зарабатывать…

— Все-таки, я вас не совсем понимаю, — не сдавался Николя. — Объясните доходчивей, пожалуйста!

— Ну, что ж, — вздохнув, снова разоткровенничался заместитель министра. — Прочитаю вам небольшую лекцию. Знаю, что до наук вы не дюже охочи, но эту, мою, науку прошу запомнить на всю жизнь!

Одиночкам в нашем обществе никаких дверей не открывают. Одинокого волка ни одна дорога к сытной и обеспеченной жизни не приведет. Любой вершины, особенно в наше время, можно достичь только командой. Командой! Именно команда должна быть нацелена на высшие эшелоны власти нашего государства. Конечно, после завершения обучения каждый из вас ни министром, ни даже депутатом не станет. Как это ни прискорбно, но начинать вам придется с куда более скромных должностей. Старшего инженера, например, или ведущего специалиста. В этом мы, ваши родители и старшие товарищи, вам поможем.

Конечно же, мы будем вам помогать и в дальнейшем. Но все, более или менее значительные, должности в вашей карьере вы не сможете всю свою жизнь получать, как наши подарки. Что-то нужно будет и самим делать. Именно для этого вам и нужна команда. Команда единомышленников, которые во всем будут помогать друг другу.

Объясню на конкретном примере. В учреждении, где работает один из вас, один из вашей команды! появляется возможность подняться на более высокую ступеньку карьерной лестницы. Так как все вы — далеко не самородки, если пустить ситуацию на самотек, то участник вашей команды практически ни единого шанса получить более высокую должность иметь не будет. Потому что есть более талантливые работники, которые действительно заслуживают эту должность. Впрочем, на эту должность может претендовать и член другой, не известной вам, команды…

Вот именно в таком случае, и в таких случаях тоже, и должна вступать в действие вся ваша команда. При этом, хотя это будет звучать довольно цинично, не брезгуют буквально ничем. Можно подбросить руководству несколько анонимок. На перспективного работника, разумеется. Можно хорошенько напоить претендента, а потом сдать его милиции. При этом надо самому заблаговременно покинуть место происшествия. А можно просто побить претендентов и, таким образом, отправить их на несколько недель в больницу. Но делать все это должны члены вашей команды. То есть те, кто никакого отношения к вашей конторе не имеет.

В вашей команде должны быть и юристы, и экономисты, и журналисты… Чем больше специалистов разных отраслей вы соберете в свою группу, тем лучше для вас. Чтобы следователь прокуратуры, а в будущем — прокурор, смог, в случае необходимости, отмазать вас от тюрьмы. Чтобы журналист мог прославить вас в своей газете. Или оплевать вашего соперника. Чтобы работник мэрии мог замолвить за вас слово, которое нужные люди услышат…

Именно таким вот образом вы и должны помогать друг другу. Помогать! А не мешать. Потому вы и должны работать в разных учреждениях. То есть, вы разными путями должны пробиваться к своим вершинам. И о том, что вы — группа, никто даже догадываться не должен. В этой жизни вы — подпольщики. Аж до тех времен, пока твердо на ноги не встанете, пока определенных высот не достигните. Только тогда вы уже сможете, как бы по-новому, перезнакомиться между собой. Только тогда, и никак не раньше, вы получите право открыто дружить между собой. И вполне официально.

Вот так-то, пацаны! По-другому теперь не проживете…

Те, отцовские, поучения Гарик уже давно усвоил. А на душу Николя они настоящим бальзамом легли. Ведь все, о чем тогда говорил Гарикин папан, будто именно для него предназначалось. Именно так он мечтал по жизни идти. Только на таких должностях мечтал ошиваться, где работы особенной начальство от тебя не требует, но где платят немалые деньги и предоставляют возможность реально пользоваться теми благами цивилизации, до которых всем прочим людям никогда не добраться.

После того разговора Николя никогда не сожалел, что судьба завела его именно в такую группу.

Так как к тому времени у обоих основателей группы уже были небольшие бородки, которые они завели, как дань моде, решили они свою будущую команду назвать Клубом клинобородых. Еще и гимн-кричалку для этого клуба придумали: «Мы — клинобородые. Мы властвуем над миром! Потому что мир создан для нас!»

Глава 14

Сергей Петрович не спал уже почти трое суток. На сон от каждых из них он урывал часа по три-четыре. Тем и перебивался. Он только в прошлом году закончил обучение в университете, и это было его первое серьезное дело. Конечно же, ему очень хотелось как можно скорее раскрыть его и найти преступника. Свойственная молодости поспешность и у него была. И никуда от нее не деться. Но выработанная с детства привычка все делать либо хорошо, либо никак, сдерживала его от необдуманных поступков. Сам выходец из деревни, он привык добросовестно выполнять любую работу. Потому и за это дело взялся на совесть.

Конечно, и с районным прокурором советовался и его наставления выслушивал, и с товарищами по работе. Советы были полезными. Но не более того. К делу их, как ни старайся, не подошьешь. Да и само дело с помощью только советов, даже самых умных и опытных людей, никак не раскроешь. Тут и самому хорошо поразмышлять надо, и своих помощников-милиционеров на перспективный путь поисков направить. Ведь следствием именно он руководит, самый молодой в группе.

За два дня было проверено все охотничье оружие, зарегистрированное в райотделе милиции. Найденная на месте преступления гильза свидетельствовала о том, что неизвестный злоумышленник стрелял из охотничьего ружья шестнадцатого калибра. Или, вполне возможно, из обреза такого ружья. Городские охотники все, без приглашения, в тот же день сами пришли в отделение. Оружие сельских охотников проверяли участковые милиционеры. Но ни одним из осмотренных ружей последние два месяца никто не пользовался. Не сезон. А уважающий себя охотник в «несезон» не охотится. Да и просто так, от нечего делать, по котам и воронам не стреляет.

Оставалось оружие браконьеров. Во время проверок было выявлено и конфисковано более двух десятков незарегистрированных ружей. Но их исследование тоже не позволило сдвинуть дело с мертвой точки. Как говорится, не при деле были все эти ружья.

Проверялись и все люди, которых Василий за последние три года уволил с работы за различные провинности. Таковых тоже десятка три набралось. У некоторых из них и могло появиться желание отомстить бывшему работодателю. Но у всех их было прочное алиби.

А один из этих неудачников даже посмеялся над таким подозрением. Когда до него, наконец, дошло, по поводу чего его допрашивают, то он просто ответил следователю:

— Если мне, к примеру, сегодня кто-то даст в морду, то я обязательно попытаюсь дать сдачи. Но только сегодня! Уже завтра такая вероятность уменьшится наполовину. А через неделю от нее может и следа не остаться. Потому что такие дела только по свежему делаются. Это же столько желчи надо в крови иметь, чтобы два году обиду таить, да еще и отмстить вот таким подлым способом?

Мне же, по большому счету, и обижаться на Василия Васильевича не за что. Он меня, дурака, трижды, я повторюсь — трижды! о возможном увольнении за пьянство предупреждал. И только на четвертый раз уволил. Так на кого же мне обижаться за то увольнение, если не на себя самого? Какая мне выгода от его смерти? Человек, если не мне, дураку, то другим людям и работу предоставляет, и заработать дает. Если бы таких руководителей, как он, больше было, то, может, и другие в стакан не заглядывали бы. Васильевич — человек порядочный. А в порядочных людей не стреляют.

— Но, тем не менее, кто-то в него таки выстрелил.

— Разве что придурок какой-то конченый. Вот придурка и ищите. Я, хоть и выпиваю иногда, но с ума еще не сошел.

Областное телевидение несколько раз передавало просьбу милиции к водителям сообщить обо всех, кого подвозили в город или из него в то воскресное утро. О том же писалось в районной и областных газетах. Но никто на те сообщения так и не откликнулся.

Проверялись и все рекетиры, которые время от времени крутились в среде городских бизнесменов. Но это направление поисков тоже ни к чему не привело. Мало того, трое из них сами зашли к следователю и добровольно рассказали ему о своей давней попытке навести «крышу» над фирмой Василия.

— Вполне возможно, что где-то в другом месте такое ему с рук не сошло бы, — поделился своими размышлениями шеф троицы. — Но, как бы это странно для вас ни звучало, мы считаем себя людьми чести. Сами его на драку подбили. Сами пообещали не трогать ни его, ни его бизнес, если он нас победит. А он нас и побил, как паршивых псов палкой. Вы поймите нас правильно. Мы ведь не просто силу его уважаем. Хотя и ее тоже. В первую очередь, мы слово свое держим. А о том, что мы его от других бродяг защищаем, он даже и не догадывается. Вы только спросите у его компаньона и у его жены, сколько раз на них наезды были. Чужих, не наших. Но ведь давно уже прекратились. Они уже почти год спокойно живут. Потому что мы за тем следим. Понравился нам этот Василий. Крутой мужик! Мы ему даже немножко завидуем. Вот только зависть наша совсем не черная. Вряд ли вы нам поверите, но среди нашего брата вы действительно виновного не найдете.

Конечно, и эту версию, как и многие другие, следователь не выпускал из внимания. Но каких-то конкретных перспектив ее развития не видел. Ну, не поступают рекетиры вот таким образом! Им легкие деньги нужны. А за смерть терпилы и ответственность совсем иная. Не та, что за поломанные ребра…

Дело явно уходило в глухой угол. «Висяк», как такое обычно называют. Молодой следователь не находил выхода из этого угла неопределенности. Более опытные работники прокуратуры и милиции ничего конкретного подсказать ему не могли. Оставалось надеяться только на счастливый случай.

Николай был далеким от того, чтобы хоть что-то понимать в следственных действиях. Конечно, в передвижениях его теперь никто не ограничивал. Он целыми днями гонял по смежным предприятиям, наведывался к руководителям разных рангов, разговаривал со многими людьми, пытаясь хоть как-то понять, кому же Василий мог настолько помешать. Но для него куда легче было организовать какое-то предприятие и наладить его успешную работу, чем найти ответ на этот вопрос. Ведь, как ни крути, никто не мог пойти на такой крайний шаг, не сделав хотя бы два-три шага предварительных. А их уже целый год никто не трогал. Даже рекет посему-то отцепился.

А ведь было… Было! Трижды к ним с Верой приезжали неизвестные. И каждый раз требовали за бесценок продать свою часть в бизнесе. Вера тогда и плакала, и уговаривала его уступить. Однажды даже угрожала забрать дочку и вернуться к родителям. Ведь и ребенку угрожали. Обещали, что выкрадут. Николай тогда, зная о стычке Василия с рекетирами, наотрез отказал непрошенным визитерам. Но в последний раз он и сам чуть было не согласился. Хорошо, что хоть Василий об этом ничего не знал.

В последний раз, уже больше года прошло, приезжали их областного центра. И сказали, что больше предупреждать не будут. Дали три дня на размышления, пообещав только десять процентов от реальной стоимости доли Николая в общем с Василием бизнесе. Он даже тогда подумал, что уж лучше самому Василию свою часть бизнеса уступить и остаться у него на окладе. Но, слава Богу, все как-то само собой утряслось. То ли грозные бандюганы не выдержали конкуренции в своей собственной среде, то ли их предприятия для них стали не такими привлекательными. Но, как бы там ни было, улеглось все.

Не взирая на свою чрезмерную загруженность на работе, Николай не забывал не только наведываться в мальчишечью бригаду, но и задания на работу давал им чуть ли не каждый день. Пришел к ним и в тот вечер.

— А что это вы, хлопцы, такие расстроенные ходите? Вроде и задания по работе хорошо выполняете, а радости в вас я что-то не вижу. Может, уже и не рады, что на работу пошли?

— Вы, Николай Федорович, тоже в последнее время не улыбаетесь, — шмыгнув носов, тихо ответил ему Петька. — Или вы думаете, что нам Василия Васильевича не жалко? Нам вот как хочется самим его убийцу найти! А как — не знаем. Еще не придумали.

— Ну, слава Богу, не убийцу, а преступника, который пытался это сделать. Вот как вы его найдете, если ни милиция, ни прокуратура ничего поделать не могут? Да и не детское это дело — преступников ловить.

— Нам бы только в областной центр попасть, — нахмурившись, ответил Петька. — Только бы до него добраться…

— До кого это, до него? — не понял Николай.

— А до Козлоборода!..

— Что же это за Козлобород такой? Вы, вроде бы, уже вышли из возраста, когда сказками увлекаются.

— При чем здесь сказки? — снова не сдержался Петька. — Ведь Козлобород — это сын бабки Скребковой. Тот, что в областном центре живет. Николаем его, как и вас, зовут.

После тех слов Николай чуть насторожился. Какая-то подсознательная мысль мелькнула у него в голове. Но, неуловимая, как возникла нежданно-негаданно, так и угасла.

Помнил он того слизняка. Да и хата его матери недалеко от Васиной стоит. Вот только сын к матери очень редко наведывается. Раз-два на год, не больше. Да и то — всего-то на час-два, не больше. Будто повинность какую-то отбывает. А сама мать, если когда к нему и поедет, то в тот же день и домой возвращается. Будто и не к сыну в гости ездила, а на базар, чтобы распродаться. После тех проведываний она даже с ближайшими соседями несколько дней не общается. Не ладится что-то у нее с сыном.

— Помню я того Николая. Хотя ничего хорошего о нем сказать не могу. Но зачем он вам? Что-то давненько его у нас не видели.

— А как же, давненько! В субботу вечером как раз и был. Будто вор, в дом зашел. Огородами. Все оглядывался. Может, потому и боялся, чтобы никто не увидел, что зло какое-то затеял.

— Стоп, стоп! Это о какой субботе вы говорите?

— Так именно о той же! О той, после которой в дядю Васю стреляли.

— А вы не ошибаетесь?

— Да как же тут ошибешься? Еще довольно светло было. Хорошо видели. А его козлиную бородку мы бы и в темноте приметили. Да еще и воняет от него, как от настоящего козла. В нашем городке ни одна женщина так парфюмерией не обливается, как этот Козлобород.

— Но ведь в воскресение его не было!

— То-то и оно, что не было. Если ни в чем не виновен, то зачем от людей прятаться? Вы же не прятались! Даже в холодную вас полицай-Макар засадить успел. А его будто корова языком слизала. Вот и хочется ему парочку вопросов задать. Ведь вечером в субботу он уже ничем не мог из города уехать…

Стойте, стойте, ребятки! — все еще не веря услышанному, продолжал выяснять Николай. — Как вы сможете доказать, что он действительно вечером, накануне преступления, дома был? А если даже докажете, то о чем это свидетельствовать может? Ведь он и раньше у матери никогда не задерживался. «Здрасти, мама! Да «Чао, мама!». И еще несколько слов. А чтобы матери что-то по хозяйству помочь, то для того у него руки из задницы растут. Он, видите ли, слишком ученый для занятий грубым физическим трудом. О том, что именно его мать за него в институте училась, он уже давно забыл.

Ребята с явным недоверием посмотрели на Николая. Ведь ясно было, что заливает им шеф. Стопудово, что заливает! Где же это видано, чтобы мать за сына в институте училась? В конце концов, не ей ведь, а именно этому Козлобороду диплом выдали…

— Да быть такого не может, чтобы кто-то за кого-то в институте учился! — не удержался Тарас. — Или мы чего-то не понимаем?…

— Нет, хлопцы! Все правильно, — видя недоверие в ребячьих глазах, попытался убедить их Николай. — Бабка Скребкова чуть ли десять лет взятки в институт возила. Только за то, чтобы ее чаду троечки вместо двоек на экзаменах ставили и из института не вытурили. А он даже с теми тройками чуть ли не каждый курс по два года тянул. То ли вовсе тупой для наук был, то ли лодырничал. Учиться совсем не хотел. Но не это главное. Насколько вы уверены в том, что именно в ту субботу его здесь видели?

— Уверены! Точно так же, как вас сейчас видим.

— А ошибиться вы не могли? Ведь и кто-то другой мог к бабке Скребковой зайти.

— Г-ги, любовник, что ли? — не сдержал улыбку Мишка. — Так по огородам пробирался да так постоянно пригибался, что бородкой своей чуть ли не подметал грядки.

— Огородами, говоришь? — еще больше замыслился Николай. — А вы ничего не путаете?

— Николай Федорович! Вы ли нас не знаете? Пошутить можем. Но ведь не с вами. И не при таких обстоятельствах. Вы бы лучше подумали, как нам к Козлобороду добраться. Может, мы вместе в город поедем?

Глава 15

Дед Иосиф зашел в палату так неожиданно, что Галя аж руками всплеснула.

— Дедушка! — белокрылой лебедкой бросилась к нему и на какое-то мгновение прильнула к широкой дедовой груди. — Деда! Да за что же нам беда такая?…

— Успокойся, малышка! Все хорошо будет!

И, как в недалеком еще детстве, прижал внучку к себе. Будто какой-то волной спокойствия укрыл. Да такой мощной волной, что Галя тут же и успокоилась. На какое-то мгновение только. Ведь дед Иосиф был рядом. Рядом с ее Васей.

Ни с кем Галя не чувствовала себя так легко и уверенно, как с дедом Иосифом. Ведь не было такой болезни, которую он вылечить не мог бы. Не зря во всех окрестных селах его мольфаром называют. А для самой Гали он всегда был сказочным Чугайстром, который ежеминутно о покое и благополучии родных гор заботится. А что уж травы целебные дедушка знал, то, наверное, ни один человек в мире так их не знает. Потому и здоровыми все были в горном селе. И во всех окрестных селах тоже. Дед Иосиф любые болячки лечить умел. Он и Васеньку вылечить поможет. Не может быть, чтобы не помог!

А дед сразу же начал распаковывать свою сумку-тайстру.

— На вот, внучка! Выпей настойку эту целебную. Тебе сразу намного легче станет.

— Да что вы, деда! Это же не меня, а Васю моего спасать надо!

— И Васю вылечим! Где же это видано, чтобы такой бравый легинь, да из-за какой-то погани со света пошел? Неужели ты могла подумать, что твой родной дед о счастье единственной внучки не позаботится? Сейчас мы и его полечим. А ты пей, пей! Все, до дна, выпей.

— Деда! Мне теперь спать нельзя! А я боюсь, что от твоего чар-зелья усну, и тогда Васеньку возле себя удержать не смогу.

— Не волнуйся, малышка! Это чар-зелье только силы тебе добавит. Оно поможет усталость и сон одолеть. Или ты уже деду своему доверять перестала?

Галя с благодарностью посмотрела на деда, и выпила предложенный им напиток до последней капли.

— Вот молодец! А теперь за нашего легиня возьмемся.

Дед Иосиф достал из сумки еще один пузырек.

— Ой, деда! Доктор сказал, что Васе пить ничего нельзя. Все, что ему надо, через зонд подают. Через ту трубочку, что в его нос вставлена.

— Я ли, столько лет на свете прожив, до сих пор не знаю, кому и что для выздоровления надобно?

Глаза деда лучились любовью к внучке. Будто и не случилось с ними никакой беды. И ей от того взгляда так спокойно на душе стало, что все сомнения тут же куда-то исчезли. Осталась только любовь к мужу. Любовь! И уверенность в том, что с дедушкиной помощью ее Васенька снова будет здоровым и сильным.

Нет, нет! Ей вовсе не надо, чтобы он, как прежде, ее на руках носил. Нельзя ему будет после такого тяжелого ранения. Не маленькая уже. Сама — мама. Пусть деток носит! Для него это не трудно будет.

— Ну, вот! Теперь мы и нашего Васю немножко подлечим.

Старый горянин открыл свою бутылочку и осторожно поднес ее к носу больного. В больничной палате тут же почувствовался родной для Гали запах Карпатских гор, деревьев и трав, горных потоков и быстрых рек. Она даже запах родной речушки почувствовала. Такой приятный и успокаивающий. Как нежный и неповторимый запах ее детства.

Галя вся напряглась, когда ее Вася неожиданно втянул носом этот, ни с чем не сравнимый, аромат. Даже крылышки его ноздрей чуть-чуть затрепетали.

Она надеялась, что муж ее через какое-то мгновение откроет глаза и хотя бы любящим взглядом поприветствует ее. Но этого, к сожалению, не случилось.

— Дедушка! А почему он глаза не открывает?

— Рано еще, внучка. Хорошо, что он вдохнул этот запах. Теперь и лечение его намного быстрей пойдет. А этот настой пусть открытым возле него стоит. Чтобы Вася запахи наших гор постоянно вдыхал. Они ему силы прибавят, и более быстрому выздоровлению содействовать будут.

— А кто это здесь вместо меня лечением больного занялся?

Галя вздрогнула, повернув голову к Петру Федоровичу. Зарделась вся, будто ее за чем-то плохим застали. Но сразу же и в руки себя взяла.

— Это, Петр Федорович, мой дедушка Иосиф. Он на травах хорошо знается. Он…

— А запах какой замечательный! Прямо-таки — целебный запах!..

Доктор сам с наслаждением втянул в себя аромат, которым уже начал насыщаться воздух палаты.

— Я и сам не возражал бы таким полечиться. Разрешите…

Он взял бутылочку с тумбочки, поднес ее ближе к лицу, взмахом ладони левой руки направляя струю запахов к своему носу.

— Можжевельник… Чебрец… Зверобой… Сосновые шишки… Еще что-то… Вот только никак не разберу, что именно…

Потом и к деду Иосифу повернулся.

— Здравствуйте, коллега! — протянул ему правую руку, предварительно взяв бутылочку в левую.

— Думаю, что этим мы действительно поможем больному. Вот только желательно, все-таки, чтобы вы и меня в известность ставили. Ведь именно я несу ответственность за его состояние.

— Доброго дня и вам, доктор! Не гневайтесь на старого гуцула, потому что и я в лечении людей кое-что смыслю. У меня это — от деда-прадеда. А всех запахов здесь вы не разобрать не сможете. В настое этом восемнадцать компонентов. Я его специально готовил, как только о ранении Василия и о состоянии его здоровья узнал.

— Со мной рецептом поделитесь?

— Почему же не поделиться с хорошим человеком? И о рецепте все расскажу, и как настой делать. И не только этот. О многих других настойках тоже поведаю. Не в могилу же мне все свои секреты забирать. Мне и самому хочется, чтобы они людям служили. Сыновья мои почему-то способностей к этому делу совсем не имеют. А внучка с гор сюда переехала. У нее теперь совсем другая цель в жизни. Может, даже, лучшая, чем у меня…

В дедовых словах улавливался чуть заметная грустинка, которую он пытался скрыть за своей лучезарной улыбкой.

— Можете мне поверить, доктор, что если Вася этой настойки хоть немножко выпьет, то выздоравливать не по дням, а прямо по часам начнет. Бутылочка пусть здесь открытой стоит. Пусть он наш горный воздух вдыхает. Для него это сейчас очень полезно.

— А я и не возражаю. Это раньше о фитотерапии никто из ученых мужей и слушать не хотел. Ни в одном медицинском институте такой дисциплины не изучали. Хорошо, хоть теперь к мудрости народной медицины прислушиваться начали. Аромотерапия теперь даже общепризнанной считается. В некоторых заграничных клиниках и на курортах только запахами различные хвори и лечат.

Говоря это, Петр Федорович внимательно осмотрел экраны своих приборов.

— С приятностью для всех могу засвидетельствовать, что состояние больного действительно начало улучшаться. Не знаю, или это от запаха вашего карпатского, или от наших лекарств, но дыхание его выравнивается. Оно уже не такое тяжелое. И сердце более спокойно работать стало. Оно теперь не бьется, как испуганный заяц. Это очень хорошо! Приятно и то, что вы, Галина Михайловна, прекрасно выглядите. У вас как будто усталость прошла. Неужели это приезд дедушки на вас так чудесно подействовал? Или он вам тоже какое-то чар-зелье выпить дал?

— А таки дал! — удовлетворенно погладил свои усы дед Иосиф. — Теперь она до самого утра бодрствовать будет, помогая своему Васе быстрей выздороветь.

— Снимаю перед вами свою шляпу, коллега!

Петр Федорович, не имея шляпы на голове, непринужденно, но очень умилительно поклонился старому гуцулу. Но поклонился он вполне искренне.

— Вынужден признаться, что по отношению к Галине Михайловне мои лекарства были уже бессильными. Если бы не ваша помощь, внучку вашу через какой-то час-другой сон все-таки одолел бы. Я даже не знаю, насколько это хорошо, что она не спит уже более двух суток. Как бы нам и ее потом лечить не пришлось…

— О-о! Вы не знаете горянок, доктор! С нашим чар-зельем она еще сутки без какого бы то ни было ущерба для здоровья продержаться сможет. Но я считаю, что ей только до утра потерпеть надо будет. А там мы ее в кроватку уложим. Чтобы хорошо отдохнула.

— Нет, нет! Я не буду спать, пока Вася не выздоровеет!

— Милая моя! Поверь старому гуцулу, что в этом вовсе не будет необходимости. Утром твой муженек глаза откроет. И даже несколько слов тебе скажет. А там — и до полного выздоровления уже недалеко будет. Мы с Петром Федоровичем его быстро на ноги поставим. Ты могла бы уже и сейчас отдохнуть. Но я ведь тебя знаю… Все равно ведь не приспал бы. Даже настойками своими. Так что, сиди возле суженного своего. То, что ты рядом находишься, для него очень важно. Это ему очень помогает. До утра еще так посиди. А еще — поешь немножко. Тут мама тебе наших, карпатских гостинцев передала. Они тебе тоже сил добавят.

— А мама с татом приедут?

— Что им приезжать? — весело подмигнул дед Иосиф. — Они вон, за дверью, своей очереди дожидаются. Я ведь, как ни как, старший. Потому первым в палату и вошел. А теперь уже ты гостей принимай. Жалко только, что в больнице. Но — ничего! Скоро все дома будете. Василию твоему, после выздоровления, ой как горный воздух полезен будет.

Глава 16

Не скажешь, что Макар Калитченко очень уж испугался, когда узнал о написанных на него доносах. Подумаешь! Тучи над ним уже не раз собирались. Но, как известно, из большой тучи далеко не всегда и дождь большим бывает. Не один раз, не раз и не дважды он после тех туч совсем сухим оставался. Все неприятности с него, как с гуся вода, стекали, не замочив. Где же это видано, чтобы такого бравого милиционера, да со службы погнали?

Будто это не он уже более пятнадцати лет верой и правдой отечеству своему служит, на боевом посту стоит. Ну, бывало, что кое-кому ребра считать приходилось. А что было делать, если отдельные несознательные элементы другого языка не понимают? А пинка хорошего отвесишь, то, смотри, и сознаются во всем. Даже в том, что в детстве, лет тридцать назад, у бабки Орыщихи грушу обтрусил…

Умеет жить Макар Калитченко. Умеет! Дома у соседей под шифером, а у него под жестью. Да еще и такой, что через год-два по-новому красить не приходится. Оцинкованная! У Макара крыша блестит. Так та жесть солнечные лучи отбивает. И летняя кухня у него просторная. Газифицированная. Надо ведь и свинкам еду сварить, и корове с бычком, и птице самой разной.

За что купить скотинку, птицу да корм для них, Макар никогда не задумывался. Достаточно было в форме по базару пройтись, и придраться к некоторым несознательным продавцам. Так и поросенок какой-то в его кошелку отправлялся, и полсотни цыплят или утят. Корма для своей скотинки и птицы он тоже на базаре реквизировал. Для анализов…

Нет! Не верит Макар в то, что за чрезмерное служебное усердие его наказать могут. Не верит даже в то, что выговор объявят. Хотя… В конце концов, выговор — не медаль. На груди его не носить. Но кому она, та неприятность, нужна? Пусть кому-то другому выговора объявляют! Тем, кто вообще ничего делать не желает. Разве таких мало? Вон, хотя бы, их водитель, Юрка. Ему — лишь бы лясы торочить, да баранку покрутить. А преступники, видишь ли, его не интересуют. Если не гавкнешь на него, то из машины своей и не вылезет. Целыми днями за баранкой дремлет. А ведь тоже — милиционер… И зарплату не намного меньше его самого получает. Вот кому выговор влепить надо! А ему, Макару, за что?…

Но Макар все же осознавал, что от Юрки далеко не убежал. Хотя тот — только сержант… Старший сержант. А вот он сам — офицер милиции…

Тут Макару припомнились слова Николая о низком его звании. Вот уж действительно несправедливость! В сорок три года он всего лишь старший лейтенант. Ну, если не полковником, то хотя бы майором уже давно пора быть. Зажимают, сволочи! Им что? Только бы своим любимцам звездочки на погоны сыпать. А тут, как ни старайся, сколько ребер клиентам ни считай, а за последние двенадцать лет никак обкапитаниться не удается. Не то, чтобы обмайориться. Только и того, что обматериться, можно. Притом — сколько угодно. Хоть каждый день, хоть ежечасно…

И кто его, этого бизнесмена долбаного, за язык тянул? На целую неделю настроение испортил! Рапорт написать, что ли? С требованием о присвоении очередного звания…

Но, нет! Рапорт еще несколько дней подождать может. Подождет, пока он сам, Макар Калитченко, этого зарвавшегося бизнесмена в тюрягу таки засадит. Лет так на адцать…

Калитченко никогда особенно не озабочивался тем, чтобы разрабатывать хитроумные планы и расставлять ловушки, в которые обязательно должны попадаться преступники. Ему даже в голову не приходило то, что нужно тщательно искать и находить факты, которыми можно было бы неопровержимо доказать чью-то причастность к противоправным действиям. Ему-то это зачем? Он свой личный план всегда выполняет. И без особенных усилий. Ведь он не следователь. Он — оперативник. Его дело — задержать преступника и привести его в отделение. Составить акт, что ему меньше всего нравилось, уж очень хлопотное это дело, и передать дело следователю. А там — хоть трава не расти! Он свое дело сделал.

За годы работы в милиции Макар так раздался вширь, что форму ему на заказ шить приходилось. Даже тут государство на него куда больше тратилось. Ведь материи на такие габариты немало надо…

Но что-то в последнее время жировые складки у него не только на пузе появились. Некоторые из коллег считали, что у него даже мозги жирком обрастать стали. Насмехаются, конечно, убогие. Ведь сами жить не умеют…

Как-то уж так получалось, что все свои задержания Макар производил только в летние месяцы. Когда же холодало, он, как медведь, впадал в зимнюю спячку. Имеется в виду то, что в холодное время года нарушителями он не занимался вовсе. Тупо отсиживался на рабочем месте по восемь часов в день, и не более того. Но его это вовсе не волновало. В душе он даже гордился тем. Говорил, что зимой он активно готовится к летним задержаниям. Ведь летом нарушений куда больше. Есть где развернуться.

Как он выполнял свою работу? А очень просто! Тут и ума большого не надо было. Достаточно было вечером выехать на скошенное поле и перехватить двух-трех бабок с мешками собранной по стебельку соломы. Вот и имеешь два-три задержания. Протоколы нацарапаешь, бабки по паре гривен штрафа в казну внесут, и служба твоя на державу оправдана полностью.

Было у Макара и несколько алкашей, которых он принуждал на себя работать. За то, что не задерживает их и не направляет в медвытрезвитель, требовал информацию. Позвонит ему кто-то из наводчиков, что соседу Ивану машину песка привезли, а Макар уже тут, как тут. «А покажите мне, люди добрые, документики на выписку песка, а еще и квитанцию на оплату услуг автотранспорта». Если такие документы имелись, он спокойно козырял и убирался восвояси. Но ежели их не было… Вот тогда уж Макар сизым соколом налетал на нарушителя, тащил такого хозяина в отделение, составлял на него соответственный акт и передавал дело следователю. А сам умывал руки. Потому что дело свое сделал добросовестно. Пусть и другие постараются…

Бывая дежурным по отделению, Макар молил Бога, чтобы во время его дежурства в городке ничего противозаконного не случилось и чтобы ему не пришлось производить следственные действия, о которых он не имел ни малейшего понятия. Или, не приведи Господи, вооруженного преступника ловить. Ему однажды приснилось, что он в перестрелку с бандитами попал, то весь день после того сна никак икоту унять не мог. Вынужден был даже в больнице целую неделю отлежаться. А что уж седых волос в густой шевелюре добавилось, то их и не сосчитать…

На своих дежурствах, особенно если они выпадали на выходные дни, а начальства поблизости не было, он только то и делал, что задержанных, если таковые имелись, по одному в кабинет к себе вызывал и профилактическую работу среди них проводил. Тут он себя чуть ли не царем чувствовал. Кому в зубы даст, кому ребра посчитает, а кому и носком сапога по печенке заедет. Одним словом, служба — не бей лежачего! Хотя, приходилось и бить…

Макар и сам не знал, почему это он так за Николая Погорельца ухватился. Сказал бы, как всегда, следователю о своих подозрениях, и умыл бы руки. Но, нет! Понесла его нечистая сила самому преступника поймать! Может, потому что воскресение было? Его день. Царский! Лучше бы это все в пятницу случилось…

Хоть и непривычный к такой работе, Макар, как испуганный конь, закусил свои «удила» и понесся в белый свет, не разбирая дороги и не видя ничего вокруг. Он упрямо начал искать доказательства вины Николая в попытке убийства его товарища. Вот только «поиски» у него, как всегда, своеобразными оказались.

В первую очередь, он переговорил со всеми своими подопечными, и двоих из них заставил написать заявления о том, что они, будто бы, видели Николая в лесу, с обрезом. И что обрез этот был именно шестнадцатого калибра. Что и требовалось доказать. Еще один из алканавтов, под диктовку самого милиционера, написал заявление о том, что Николай в ту злосчастную ночь выходил из дома по ветру и что отсутствовал дома не менее сорока минут. Этого времени было вполне достаточно, чтобы сбегать к Василию, вызвать его во двор, выстрелить и своевременно назад возвратиться. К будто бы больной дочери, чью болезнь еще надо бы хорошенько проверить, Тем более, что она уже который день прыгает по двору, как молодая козочка, и никакой температуры у нее нет.

Но самым большим доказательством вины Николая было то, что тот через день после преступления утопил какой-то продолговатый предмет в речке, под мостом, за двадцать с гаком километров от их городка. Об этом также у Макара было соответственное заявление. Будут ли искать тот продолговатый сверток, или нет, его не интересовало. Если даже будут искать, то все равно не найдут. Сами же свою неудачу объяснят сильным течением…

На сбор этих «доказательств» у Макара ушел целый день. И ничего удивительного в том нет. Только Шерлок Холмс мог распутать любое преступление, взглянув на одну пуговицу или сигаретный окурок. А настоящий следователь может целыми неделями заниматься сбором необходимых доказательств. Вот и он, старший лейтенант Калитченко, сколько времени провозился! Так долго он еще ни с одним делом не возился. Ведь целый день на поиски ушел! Это же сколько для себя, любимого, сделать можно было!

Все это свое «добро» старший лейтенант Калитченко на следующее утро положил на стол начальника отделения, чем немало удивил подполковника. Ведь такой производительности за Макаром Ивановичем еще никогда не замечалось.

Начальник внимательно пересмотрел всю ту писанину, нахмурился и нервно застучал пальцами по столу, невольно выстукивая ими собачий вальс.

— Так, по-твоему получается, что таки Погорелец покушался на жизнь Степанчука?

— А кто же, если не он? Я ведь всем об этом сразу сказал. Только мне почему-то никто не поверил. Можно подумать, что я за столько лет в милиции так ничего и не научился. Вот и пришлось целый день за следователя поработать.

Подполковник не знал, что и думать. Хорошо зная своего подчиненного, он не очень-то ему верил. Но просто выбросить в мусорное ведро принесенные им бумаги не мог. Во-первых, служба не позволяет, а, во-вторых, потом и сам от жалоб не отобьешься.

Пришлось ему все те заявления в следственное отделение передать. Еще и наорать на подчиненных за нерасторопность и неумение по горячим следам раскрыть преступление.

Макар Калитченко в тот день по отделению ходил именинником. Он искоса посматривал на свои погоны, будто рассуждая, не слишком ли тяжелыми для него будут еще две звездочки на них. По одной на каждом. О возможности получения выговора он уже не думал.

Глава 17

Что-то изменилось в окружающем его мраке. Что-то совсем новое вдруг появилось в нем. Еще не понятое и неосознанное, это новое начало упорно растворят надоедливый мрак ночи, который еще не так давно заполнял его до самого донышка. Что-то упорно и настойчиво старалось вывести его сущность к свету жизни. Да так уверенно начало это делать, что он и сам потянулся к свету. Казалось, даже ногами к нему ступил. Всего парочку шагов. Но все-таки ступил. И довольно уверенно. Настойчиво. Ведь иначе и быть не могло.

Иногда так бывает, что откуда-то, издалека, как бы слышится какая-то странная, непонятная мелодия. С самого начала эти звуки воспринимаются только как что-то постороннее, даже надоедливое, такое, что, вроде бы, и не совсем свойственно окружающей среде. Но со времени слух в этом хаосе еще не совсем понятных звуков начинают улавливать какие-то отдельные тона, полутона и оттенки. Чуть погодя, как ни странно, они начинают складываться в определенную систему. И только осознав ее, эту систему, полностью, начинаешь воспринимать и понимать ее, как единое целое, как мелодию, которая будто обнимает тебя, которая зовет в какие-то новые, еще неизведанные миры, в будущее. И такая приятная эта мелодия, что слушал бы и слушал ее. До бесконечности. Будто в мире не существует ничего более волнующего и незабываемого, чего-то лучшего, чем эта мелодия жизни. Потому и сам начинаешь постоянно напевать ее, эту мелодию.

Так и теперь. Кажется, мысль становится все более сконцентрированной. Более четкой. Не такой сумбурной и сумрачной, какой она была всего лишь какую-то минуту назад. Она, эта мысль, начинает осознавать, что что-то ее сдерживает и не дает почувствовать того величия свободного полета, которая ей была присуща раньше. Но в то же время эта изболевшаяся длительной неопределенностью мысль будто начинает набирать уверенности и силы. Это давало надежду уверовать в то, что она, мысль жизни и света, ни на что не взирая, все же выберется из этого лабиринта неопределенности и снова, как это было всегда, сможет стать добрым советчиком для своего хозяина. Ведь иначе и быть не может!

Мысль — как зеркало души. А когда зеркало чистое, то и мысли в нем отображаются светлые. Его, Василия, мысль стремилась к свету, а душе хотелось праздника. Праздника, который надолго запомнился бы.

Праздник был в августе. В прошлогоднем августе. Даже легкая тень улыбки скользнула по его устам при воспоминании о нем. Галино сердечко встрепенулось, замерев в ожидании чуда. Ведь улыбнулся! Не зря она так долго сидит возле него и изо всех сил удерживает его возле себя. Улыбнулся! Раньше это казалось таким обычным. И таким привычным. Но ведь это было тогда, совсем в другой жизни, до его ранения. А сейчас он улыбнулся после того…

Они решили открыть рыболовлю на одном из своих прудов. Так ведь и задумывалось, что в трех прудах рыба будет выращиваться для реализации, а на одном разрешат спортивное рыболовство за умеренную плату. Жители городка, кто серьезно этим делом увлекался, те и за десять-пятнадцать километров на рыбалку ездили. А иногда — и еще дальше. На большие реки и озера. Туда, где настоящая рыба водилась, где можно было подержать на своей удочке настоящего речного великана и посоревноваться с ним в силе, упорстве и сноровке.

Как ни странно, но в их городке рыбаков оказалось немало. Ведь подавляющее большинство горожан жили в природе, отдаваясь ей каждую свободную минуту. И не представляли себя вне ее границ. Ведь, как бы это странно не звучало, но как раз неприродным для человека и является его существование за пределами этой самой природы.

На сообщение в местной газете чуть ли не все городские рыболовы отозвались. Не смутило их даже то, что открытие рыболовли было назначено на двенадцать часов. Все хорошо знали, что рыбы в пруду много, что ее постоянно подкармливают и что воду из пруда со времени его зарыбления, а прошло уже два года, не спускали и рыбу из него не вылавливали. Кроме того, для настоящего рыболова всегда заманчиво испытать свою удачу на новом для него водоеме, именно там, где еще ни разу поплавки свои не купал. Ведь каждый раз это — как впервые…

Василий тогда Нептуном нарядился. Богом и царем всех земных вод. В руках у него был тризуб. Долгая зеленая борода достигала до самого пояса. На голове красовалась настоящая царская корона, которая благородным «золотом» и разноцветными драгоценными «камнями» призывно блестела под лучами жаркого августовского солнца. Мальчишки из Петькиной бригады были его свитой.

Какой удивленной была толпа на берегу, когда ровно в двенадцать часов, прямо из воды начало выходить это водяное воинство. Даже детские крики на какую-то минуту стихли. Те, что поменьше, вообще за мамины юбки попрятались. Таким неожиданным для всех присутствующих стал выход к ним морского царя и его свиты. Ведь о нем все знали только из книг и фильмов. А тут — вот он, живой Нептун-Посейдон. Живой и настоящий. Да еще и с тризубом…

— А почему это вы все притихли? Или вам доброго слова для морского царя жалко? — и ударил тризубом по воде, показывая всем свою власть над нею. — Может, мне искупать вас всех, чтобы вы Нептуна знали и уважали? Или дождь грозовой на вас наслать?…

— Ты, Васька, это… — чуть попятился городской голова, прибывший на праздник только для того, чтобы придать ему более культурное направление. — Мы, это, не на экваторе, чтобы водой людей обливать. Да и пруд твой — не океан. И даже не море.

— Не океан. И не море, конечно. — Согласился с ним морской царь. — Только не забывайте, что все земные воды под моей властью пребывают. И моря с океанами, и реки с озерами, и ручейки с колодцами. Даже многочисленные болота тоже мои. Хотя вода в них — вроде, как и не вода. Что же касается экватора, то тут вы ошибаетесь. Именно сегодня мы свой собственный экватор переходим. На этом пруду рыбалку разрешаем. А все другие будем к облову готовить. Так чем это не экватор?

— А вы чего стали? — уже к своей свите. — А ну-ка, Ивана Никитовича первым в воду затащить!

Со страшным криком морские чертенята начали выскакивать на берег.

Но городской голова почему-то шутку не понял. Сбежал с пруда, только его и видели. Хорошо, хоть заместитель его не из пугливых оказался. Быстро раздевшись, он сам к Петькиной команде направился. За ним и другие долго упрашивать себя не стали. Лето ведь на дворе! Вода в пруду тепленькая. Так почему бы и не покупаться? Ведь не раз и не дважды уже это делали. Купаться в пруду разрешалось всем. Собственники просили только с мылом в воду не заходить. Ведь мыло, оно больше для ванны или для бани. Но никак не для пруда, где рыба живет. Вредит мыло рыбе. Зачем же природе наперекор идти?

Праздник тогда получился на славу. Рыбаки даже об удочках своих забыли. Да и куда им было спешить? До вечера еще далеко. Так почему бы и не потешиться в таком хорошем обществе? И песни все вместе пели, и уху наваристую ели. Даже Иван Никитович вернулся. Наверное, кто-то по мобильному телефону позвонил ему. Он даже извинения у Василия тогда попросил. Ведь думал, что и вправду его в одежде в воду затащат, да хорошенько вымочат.

Рыбаки тоже остались довольными. Рыбы наловили, кто сколько сумел. На таких, кто бы на тачке рыбу домой вез, и не было. То ли карпы местные шума испугались, то ли сами рыбаки не слишком-то старались обловиться, но чемпион поймал всего десяток карпиков общим весом не более пяти килограмм. За победу в соревновании рекордсмен получил приз — три отличные телескопические удочки. Таких у него никогда и не было. Лещиновыми рыбу ловил. Серебряный и бронзовый призеры тоже удочки получили, две и одну. Но самым главным было то, что каждый из участников праздника получил массу приятных впечатлений и целую кучу удовольствия. Еще и домой хорошую рыбу понес.

Иван Никитович уже под вечер попробовал взять инициативу в свои руки, пытаясь высказать друзьям благодарность и за пруды, и за чудесный праздник. А также за предоставленную горожанам чудесную возможность для отдыха.

А Николай тогда только отмахнулся.

— Да что вы, Никитович? Мы ведь не бусурманы какие-то, от которых ни слова, ни дела доброго не дождешься. Мы ведь тоже в этом городе живем. Потому и должны для нашего общего дома добро делать. Если каждый из нас хотя бы на крошку этого добра для города сделает, то это будет настоящим чудом.

Не Цицерон, конечно, Николай, а сказал хорошо.

А Василий только улыбнулся на те слова, влюбленным взглядом обводя воплощенную в жизнь мечту.

Тогда всем обществом решили, как проводить рыбалку на пруду. Василий с Николаем обязались и в дальнейшем подкармливать рыбу, а рыбаки согласились платить по пять гривен за право рыбачить. Для пенсионеров была установлена льгота — по две гривны за рыболовлю. Можно было приобрести и сезонный билет. По 50 гривен с работающего человека и 25 гривен — с пенсионера. Собранные за рыболовлю средства собственники пообещали использовать исключительно для зарыбления этого же пруда.

При этом было обусловлено, что рыбачить будут только в выходные дни — в субботу и в воскресение. А норма вылова на каждого рыболова не должна превышать три килограмма. Чтобы всю рыбу сразу не выловить. Чтобы и в будущем было где душу отвести и хорошенькими карпиками и карасями потешиться. А многие рыболовы пообещали тоже рыбу в пруд привозить. Чтобы и линьки в нем водились, и лещи, и окуни с плотвой.

Глава 18

В область Николай решил съездить сам. Не святые горшки лепят. И обжигают их тоже не они. Да и ребят от дела отрывать не хотелось. Ведь и не помогут ничем. Слишком уж они горячие. Разве что навредить могут. Неужели он сам не сможет узнать, в самом ли деле его земляк вечером, накануне трагедии, был дома? Если действительно был, то и крыться с тем нечего.

Николаю почему-то никак не верилось в то, что этот невзрачный человечек действительно был причастен к преступлению. Хотя и симпатий особенных никогда к нему не испытывал. Просто, привык верить в людей. В их порядочность. Хотя, иногда и обманывался. Только откровенным врунам не верил. Вернее — не доверял. И всегда старался с такими никаких дел не иметь.

Почему не верил в возможность некоторых из людей творить зло? Не верил — и все! Потому что сам никогда против других ничего плохого не замышлял. Может, это от собственной самоуверенности? Ведь мы, чуть ли не все, особенно в наши молодые годы, считаем себя достаточно разумными и разбирающимися в людях. Ох, уж эта самоуверенность! Как часто нам приходится разочаровываться в тех или иных вещах. А особенно — в людях. Только со временем и с накопленным опытом убеждаемся в том, что наши представления о сущности того или иного человека настолько могут не соответствовать действительности. Хорошо еще, если такой человек не достаточно близок к тебе. Но ведь бывает и так, что даже в близких друзьях разочаровываешься. Что уж тут говорить о земляке, которого никогда хорошо не знал и которого уже давненько не видел?…

Но Николай почему-то был уверен в том, что его мальчишки ошиблись, и что тезка его давно в их городок не наведывался. По крайней мере, в тот субботний вечер его у матери не было. Ведь он их городишко и домом своим давно уже не считал. Что ему из того хилого домишки да нескольких соток огорода, на котором с утра до ночи не разгибалась его престарелая мать? Он и за ней-то, за матерью, не слишком то побивался, не то, чтобы за отцовским наследством. Наследством, которое требовало постоянного ухода.

Как же такой хиляк на подобный поступок отважится? Не может он в человека выстрелить. Кишка у него для того слишком тонка.

Именно это заключение о способностях земляка казалось Николаю наиболее убедительным. Не там надо было преступника искать. Не там!

Но какой-то внутренний голос настойчиво советовал ему таки съездить в город и самому все проверить. Да и дела некоторые уладить не помешало бы. Потому и поехал.

Скребкова долго искать не пришлось. Когда Николай подошел к конторе, он как раз курил возле входной двери, пытаясь очередной сигаретой пустить за дымом хотя бы несколько минут своего рабочего времени.

— Ого! Землячок нарисовался! — будто и вправду радуясь неожиданной встрече, поприветствовал Николая. — Каким это ветром тебя в наши края занесло? Может, снова с лесом помочь надо? Или в чем-то другом подсобить? Ты не стесняйся! Мы все можем.

Николая прямо передернуло от воспоминания о той «помощи» земляка. Хотя и тупой этот Скребков, как отслуживший свое валенок, но такой хитрый и загребущий, что пусть Бог милует. За обычное человеческое «спасибо» он даже глаз от своих бумаг не оторвет. А чтобы действительно помочь в чем-то — тем более. Ему, как цыганке, ручку позолотить надо. И чем больше той позолоты на его руке осядет, тем быстрее он крутиться станет. Куда обычная сонливость и денется!

— Да нет, спасибо! Лес мне не нужен. Ничего другого тоже. Имел здесь дела, и, дай, думаю, к тебе загляну. Может, тебе в чем-то помощь нужна? А то, говорят, бедствуете вы здесь, в большом городе, без нормальных харчей. Да и мать твоя жалуется, что домой не приезжаешь, ее не наведываешь.

— А тебе-то какое дело? Моя ведь мать, не твоя. Когда хочу, тогда и наведываюсь. А если не хочу, то и совсем не еду. Что мне в ваших болотах делать? Жабам дули давать, или яблоневым цветом любоваться? Я яблочки уже спелые люблю. Вот осенью и приеду. На счет харчей тоже нечего беспокоиться. В супермаркете все есть. Только бы денежки в кармане водились.

— Вот оно как! Мать на тебя жизнь положила, а ты даже домик ей подремонтировать не удосужишься? Грядки вскопать не поможешь?

— Ты за мать мою не переживай. Она и сама еще из сил не выбилась. И без меня все сделает. А надо будет — соседей позовет. Бутылку-другую выставит, то и огород вскопают, и хату подремонтируют. Теперь таких работничков — как навоза. Только пальцем помани, да бутылку покажи. Отбоя не будет. А мне оно зачем?

А глазки его, почему-то, так и бегают, так и бегают, на все стороны посматривая. Только от его, Николая, взгляда все время прячутся. Будто не с ним разговаривает его земляк, а за местными голубями наблюдает.

— Оно-то, может, и так, — подыгрывает ему Николай. — Но ведь и о самой матери забывать не гоже. Хотя бы раз в месяц наведывался.

— Вот еще, мне только твоих наставлений да нравоучений только и не хватало, — зло процедил сквозь зубы. — Баз них обойдусь как-нибудь. Я теперь по командировкам мотаюсь. Деньги государственные отрабатываю. Вот только несколько дней, как вернулся. Устал — дальше некуда. А тут еще ты со своими поучениями. Тоже мне, моралист нашелся! Будто мне больше некому морали читать…

— Куда же это ты так в командировки мотаешься, и что ты такое серьезное творишь, что так перетрудился?

— Куда ездил, то не твоего ума дело! Это — государственная тайна! Не тебе меня о ней расспрашивать. А то, смотри, в шпионы запишут…

И хлопнул дверью перед самым носом Николая, давая понять, что разговор окончен, и что больше общаться с ним бывший земляк не желает. Так как и вовсе не земляк он ему теперь, о так себе — недоразумение какое-то…

Такое высокомерие этого городского хлыща очень удивило Николая. Это же надо! Такое убогое и недалекое, а, поди ж ты, о государственных интересах печется! Так пыли в глаза напустил…

Кто-то другой, будучи на его месте, может, просто плюнул бы в сердцах, да и пошел бы по своим делам. Но Николай так поступить не мог. Довольно спокойный и уравновешенный, он тем разговором был настолько выведен из себя, что решил непременно довести задуманное до конца. Что бы там ни случилось! Может, хоть после того немного успокоится?

Потом, будто вспомнив о чем-то важном, улыбнулся про себя, и неспешно двинулся к ближайшему гастроному.

— Доброго дня, красавица! — улыбаясь, протянул шоколадку молоденькой секретарше. — Это, чтобы у вас сны сладкими были…

— А они у меня и так сладкие, — стрельнула в него глазками, невынужденно пряча подарок в ящик стола. — А Иван Иванович занят. Вам придется минут пятнадцать подождать…

— Так мы его и беспокоить не будем. Я одноклассник вашего Николая Скребкова. Так его мама просила поругать вашего начальника, который сыночка так часто в командировки посылает, что он, бедненький, даже домой наведаться времени не имеет. Так, может, вы чем-то поможете, чтобы мы Ивана Ивановича не беспокоили?…

— Х-ха! Рассмешили! Это кто же этого прощелыгу так эксплуатирует? Да он, сколько я его знаю, только один раз в командировке и был. Только недавно из Киева вернулся. Сам на какой-то семинар напросился. Можно подумать, что это ему что-то даст! Ведь, если в голове нет, то и на базаре не купишь… Так что заливает он своей матушке, ох и заливает!

— В таком случае, — заговорчески подмаргивая девушке, продолжал ее выпытывать Николай, — скажите мне, пожалуйста, когда он был в командировке и когда из нее вернулся?

— А зачем это вам? — игриво помахала на него пальчиком. — Или это тоже матушку интересует?… Но разве можно так друга сдавать?

— Ой, извините, я ведь не знал, что Николай — ваш друг…

Ее всю аж передернуло от таких слов. И милая улыбка из личика моментально исчезла.

— Бог миловал меня от таких друзей! А от врагов я сама себя избавлю…

— Тогда простите меня. Я, кажется, неверно вас понял. Теперь дошло. Это же вы имели в виду, что именно мне не гоже своего друга матери сдавать. Или я снова ошибаюсь?

— Нет! Теперь вы не ошибаетесь.

— В таком случае, позвольте вас успокоить. — Для большей убедительности Николай даже руку к сердцу приложил. — Клянусь вам, чем угодно, что другом моим Скребков никогда не был. Просто, в одном классе учились. А друзей у него вообще не было. Сам не желал ни с кем дружить.

— Ну, тогда я вам прощаю. Что же касается его командировки, то мне и проверять не надо. В понедельник, двадцатого числа, он должен был выехать, а в четверг вернуться.

— Что вы имели в виду, когда сказали «должен был выехать»?

— Потому что он не в понедельник, а в субботу выехал. Я ведь сама за него авансовый отчет писала. Потому и на дату на железнодорожном билете внимание обратила. Сказал тогда, что хотел быстрее поехать. Чтобы дольше с киевскими друзьями пообщаться. Хотя что-то мне не верится, что у него там друзья есть.

«Таким образом, — подумал тогда Николай, — Скребков не мог быть в городке ни в субботу вечером, ни, тем более, в воскресение утром. Так что, ошиблись ребята? Прискорбно, но факт. Скорее всего, ошиблись. Не было Козлоборода в нашем городе. У него — железное алиби».

Придя к такому выводу, Николай о Скребкове и думать забыл. Потому и следователю о фантазиях своих мальчишек ничего не сказал.

Глава 19

Состав Клуба подбирался долго. Конечно, нашлось десятка два, даже три-четыре десятка дармоедов, которые создавали видимость усвоения различных наук за папины-мамины деньги. Но часы занятий в институтах и в университете они проводили в кабаках и других злачных заведениях. Но главным для Гарика было — не промахнуться. Ему было важно найти по-настоящему родственные души. Таких, кто со временем могли бы составить слаженный хор, каждый из участников которого уверенно вел бы свою сольную партию. При этом, каждый из таких «хористов» не должен был ни подставлять, ни, тем более, предавать никого из своих. Каждый из них должен во всем содействовать карьерному росту всех, без исключения, участников группы.

Но с этим трудным заданием Гарик справился блестяще. По крайней мере, так ему казалось. Перебрав за три года почти полсотни претендентов, он остановил свой окончательный выбор на восьми кандидатах, которые более-менее отвечали всем его требованиям.

С точки зрения общественной морали, это были настоящие негодяи, не представляющие собой абсолютно никакой ценности для общества. По сути, это были уже готовые отбросы того самого общества. Но, тем не менее, каждый из них считал себя чуть ли не Наполеоном. Все они самоуверенно претендовали на самые лучшие места под солнцем жизни. Для достижения такой цели они были готовы на все. При этом это самое «все» никоим образом не увязывалось ими ни с нормами морали, ни с требованиями действующего законодательства. Даже законодательства криминального. Где надо — купить. Кого надо — продать. Если надо — подставить, предать, обгадить, побить…

Среди членов Клуба было два будущих юриста, два экономиста, один технолог пищевой промышленности, один журналист и один физкультурник. Именно его Клуб обязал после завершения обучения поступить на службу в милицию. Свои люди всюду нужны…

Сам Гарик учился на историка. Хотя слово «учился» с полной ответственностью можно было бы взять в кавычки. Но все отметки в его зачетной книжке были отличными. Как это ни странно. Хотя, чему удивляться? За Гарика «учился» его папан. Даже не он, а зависимые от него люди. В числе этих, зависимых, было десятка три докторов и кандидатов наук — и исторических, и политических, и философских, и экономических. Именно они писали за Гарика рефераты и курсовые работы. А преподавателям было строго настрого приказано особенно не беспокоить будущее светило исторической науки никому не нужными вопросами. Отметки на экзаменах ему ставили автоматом. Отличные отметки, конечно же.

Вот только с немецким языком конфуз получился. Преподавательницу перед первым практическим занятием никто не предупредил о неприкасаемости одного из студентов. Вот она о чем-то и спросила будущее «светило» отечественной исторической науки. Вопрос был самым простеньким. Ведь только первое занятие в группе. Но — на немецком языке.

Вся сумма познаний Гарика в немецком сводилась к одной-единственной фразе — «Ich bin zvanchig jare alt», что в переводе означает «мне двадцать лет».

Этот ответ студента-первокурсника, конечно же, вызвал легкий смешок в аудитории. Но эта фраза стала только самым началом «углубленного» изучения им иностранного языка. Ну, надо, надо человеку науки владеть хотя бы одним иностранным языком! А еще лучше — несколькими. Хотя бы для того, чтобы с трудами других ученых в оригинале знакомиться. Потому и преподавательница, уже даже предупрежденная, не упускала случая каждый раз попрактиковать перспективного студента. На каждом занятии она задавала ему от трех до пяти вопросов. Вопросы всегда были разными: из различных сфер жизни, экономики, политики и культуры. Но упрямый студент на все старания преподавателя отвечал одинаково — «Ich bin zvanchig jare alt»…

Каждое занятие немецким языком для студентов начиналось пятиминуткой смеха. Можно было и дольше смеяться. Но преподаватель университета — не клоун. Она должна студентам давать знания. Хотя бы тем, кто желал и старался эти знания усвоить. Но четверки Гарику ставила. Сколько ее не уговаривали деканы обоих факультетов — и исторического, и иностранных языков, но ставить пятерку она категорически отказалась.

— Хотите посмотреть клоунаду? — ответила она как-то обоим деканам. — Приходите на наше занятие, и я при вас поставлю ему несколько вопросов.

— Ну, что ему двадцать лет, мы уже знаем… — сконфужено промямлил историк. — Ставьте, хотя бы, четверку. А то нам всем головы не сносить…

Все другие члены Клуба учились, кто как. В основном, за папины-мамины деньги. Стипендии никогда не имели. Хотя, нет! Экономист-Базиль на протяжение целого семестра за все пять лет обучения ее таки получал. На спор стипендию выиграл. У самого Гарика выиграл. Чем немало удивил и самого лидера, и всех членов группы. Ставкой в споре было десять бутылок коньяка.

Тогда они сдавали всего четыре экзамена. Но зато какие… Экономическая история, политэкономия, высшая математика и управление производством. Не фунт изюма, конечно. Но хорошему студенту вполне по плечу. Хорошему студенту! Но не такому, как Базиль. Его еще в детстве Василием звали. Наука, как таковая, его вовсе не интересовала. Учился он, исключительно, на мамины деньги, которая считалась хорошим зубным врачом. А Базиль был твердо уверен в том, что после окончания университета тепленькое место ему уже обеспечено.

На пары он ходил, только бы неприятностей избежать. Дремал, а то и откровенно спал на них. Но спать научился с открытыми глазами. Еще и ручкой по тетради при этом водил, создавая достоверную иллюзию конспектирования. Потому и на практических занятиях его почти не трогали. А на экзаменах — скажет несколько слов, и каким-то образом обеспечит себе тройку в зачетке. Бывали, правда, и провалы. Тогда приходилось всеми правдами и неправдами ликвидировать «хвосты».

Первым экзаменом у Базиля тогда была политэкономия. Добряга-профессор двоек никогда не ставил, вполне справедливо считая, что двойку, в таком случае, он ставит себе самому, Как неумелому преподавателю. Но на тройки был щедрым.

— Вы, студент Колодий, даже на «два» предмет не знаете. С прискорбием отмечаю, что лично вас я так ничему и не научил. Ставлю вам тройку. Хотя и этой отметки мне для вас искренне жалко…

Но Базиль взволнованно схватил профессора за руку:

— Не ставьте тройку, Василий Степанович! Я вас умоляю! Мне стипендия нудна. Я женюсь. А невеста требование выставила — учиться так, чтобы стипендия была. Неужели Вы грех на душу возьмете? Ведь из-за Вашей тройки я и в петлю от неразделенной любви полезть могу. Или утоплюсь. Сжальтесь надо мной!

— Да Бог с вами, Колодий! Какая четверка? Какая-такая любовь? А выучить материал вы не могли? Раз уж так жениться приспичило. Вот и получили бы свою четверку вполне заслужено. И невесту обрадовали бы.

— Василий Степанович! Любимый Вы мой профессор! Да у меня от той любви все в голове перевернулось. Учу Ваш предмет, а перед глазами она стоит… Я уже несколько месяцев, как чумной, хожу…

Ну, у кого из старших, из уважаемых в обществе людей, сердце не дрогнет от таких искренних слов? А профессор был человеком совестным. Чужие чувства уважал. В каждом своем студенте всегда пытался увидеть что-то хорошее, иногда даже закрывая глаза на явные несоответствия в некоторых утверждениях. А еще профессор имел одну маленькую слабинку. Впрочем, кто из нас, людей, ее не имеет? Потому и камни бросать в него некому было. Любил! Ох, любил Василий Степанович как-то так, будто между прочим, ненавязчиво сделать ударение на том, что он — профессор. «Сделайте, как профессор сделал». «Напишите, как профессор написал». «Думайте так, как профессор думает»…

Уговорил-таки Базиль профессора. Согласился он ему четверку поставить. Правда, при одном условии:

— Пойдите, и подстригитесь так, как профессор подстрижен…

Базиля из аудитории, будто ветром, сдуло. Одногруппники уже и пари между собой заключать стали: действительно ли он обрежет свои свисающие до плечей патлы, и придет за своей четверкой с профессорским ежиком на голове, где каждая волосинка — не больше сантиметра…

Через полчаса Базиль вернулся. Черный ежик на его голове был не больше 25 миллиметров. Не то, что у профессора, но все же…

— А вы, Колодий, не выполнили мое задание! Волос у вас дольше моего.

— Василий Сергеевич! Да меня же девчата любить перестанут!..

— А зачем вам девчата? Вы ведь женитесь. Или я что-то не так понял?…

— Правильно Вы меня поняли! Я именно свою невесту и имею в виду. Может, она меня именно за прическу мою полюбила. Ведь больше и не за что. А я, ради Вас, этой прической пожертвовал…

Профессор засмеялся. Особенно ему понравилась самокритичность студента. Но четверку, все же, поставил.

— Ну, смотрите! Я вам делаю такой свадебный подарок. Но вам ведь еще несколько экзаменов сдавать. Мне даже интересно стало, как именно вы там четверки получать будете…

В группе никто даже не догадывался о том, что у Василия настолько удачно подвешен язык. По крайней мере, такого красноречия, как на экзамене по высшей математике, он ни до того, ни после никогда больше не демонстрировал.

Доцент Волченко от других преподавателей отличался абсолютным отсутствием чувства юмора. Ну, не любил человек улыбаться. Совсем не любил! Зато двойки за незнание своего предмета ставил весьма охотно. И укоры совести его никогда не мучили.

— Студент Колодий! Да вы на «два» высшую математику не знаете! Я даже сомневаюсь в том, что вы школьную программу в достаточной мере усвоили. Мой предмет вы знаете, разве что, на «ноль». Но такую отметку в ведомость ставить не принято. Я вам ставлю вполне незаслуженную двойку. Считайте, что ваш детский лепет о необходимости получения стипендии и о возможном вашем суициде меня не впечатлил. Тройку я вам не поставлю!

— Макар Иванович! Да мне не тройка! Мне четверка нужна!

— Что?!. Из «ноля» сделать «четыре»? Интересно, как вы себе это представляете?

— А если я вам докажу, что «ноль» не равен «нолю», то четверку поставите?…

Как ни странно, но преподавателя эта фраза заинтересовала. То ли двоек в тот день уже слишком много поставил, то ли была тому какая-то другая причина? Но, как бы то ни было, он отложил в сторону зачетную книжку студента, оперся подбородком на кулаки и задумчиво сказал:

— Ну, что ж… Попытайтесь доказать. Хотя бы что-то интересное от вашей группы сегодня услышу. Потому что с высшей математикой вы явно не дружите.

Базиль после тех слов молча встает и выворачивает оба кармана своих брюк.

— Макар Иванович! Какая математическая категория имеется в любом из моих карманов?

— В ваших карманах, студент Колодий, вообще ничего нет.

— А «ничего» — это не математическая категория. Я же просил математическую…

— Ну, если вы так настаиваете, то в ваших карманах, выражаясь языком математики, есть по одному нолю.

— Да какие такие ноли, Макар Иванович? Там же вообще ничего нет! Даже ветру свистеть негде! Потому что дырок для сквознячка тоже нет. Так какие же это «ноли», если они ни одному «нолю» не равны? Фактически Вы сами доказали, что ноль не равен нолю!

— Ну, хорошо, хорошо! Сейчас мы, вместе с вами, опровергнем это ваше псевдонаучное утверждение.

А рука доцента в это время вывела дважды повторенное им слово «хорошо» в зачетную ведомость.

— Вот черт! Вы меня совсем запутали! Я чисто механически поставил вам четверку в ведомость…

— Так это же за мое доказательство! Само Провидение руководствовало Вашей рукой. Чтобы Вы честно выполнили свое обещание.

— Прошу не считать это комплиментом, но вы своим примером подтвердили аксиому о том, что наглость — второе счастье. В вашей зачетной книжке я мог бы пять раз выправить неправильно записанную оценку. Но в ведомости это делать недопустимо. Мне очень жаль, но вам сегодня действительно повезло. Вы будто в лотерею выиграли.

И отдал Базилю зачетную книжку с такой желанной для него четверкой.

На третьем экзамене Колодий сдавал экономическую историю. Чтобы успешно выполнить эту задачу, необходимо было выучить и хорошо знать не менее полутора тысяч цифр, дат, имен и фамилий. Это — кроме всего прочего. Но можно было вообще ничего не учить, и получить на экзамене тройку. Потому что двоек преподаватель вообще никому не ставила. Рассказывала, что за всю свою преподавательскую деятельность поставила всего две двойки. Но после них ее настолько совесть замучила, что оба раза «скорую» вызывать пришлось. После тех случаев она сама себе определила план: две пятерки на группу, две тройки, а всем остальным — «хорошо».

Но нахальный Колодий сумел и эту, годами выверенную, схему поломать.

Сдавать экзамен он пошел последним.

— О, Колодий! Я уверена, что вы даже на «три» мой предмет не знаете. Потому я вам, даже без сдачи экзамена, ставлю тройку, и разойдемся по мирному. Я очень спешу.

— Людмила Владимировна! Я чуть ли не впервые в жизни на стипендию иду! Уже две четверки имею. Мне от Вас третья нужна. Ведь удавлюсь, если не послушаетесь. Мне теперь стипендия, как воздух, нужна! Женюсь я!

— Да о чем вы говорите? Как можно ставить четверку, если вы ничего не знаете?

— Людмила Владимировна! Да как Вы так можете? Мне ведь не за красивые глаза на первых экзаменах «хорошо» поставили! Значит, что-то я, таки, знаю.

Минут десять проводилось такое себе «перетягивание каната» от преподавателя к студенту, и наоборот. В конце концов, оно завершилось очередной четверкой.

— Ой! Я уже опаздываю! Разве что, на такси успею…

— Людмила Владимировна! Вы четверку ставьте. Пока с факультета выйдете, такси Вас уже ждать будет! Я Вам даже проезд оплачу.

Не успела преподаватель и слово молвить, а Базиля в аудитории уже не было. Пришлось и ей четверку ставить. А такси ей Базиль поймал.

На четвертом экзамене было куда легче.

— Того вы не знаете, того не знаете… А четверку, тем не менее, хотите. Ну, вы, хотя бы, знаете, что на каждом предприятии директор имеется?

— Факт, что знаю! Какое же это предприятие — без директора? Я и сам когда-то директором стану.

Преподаватель только головой покачал. А потом сказал:

— Впрочем, в нашей стране именно такие директорами и становятся… Успехов вам!

И поставил ему четверку.

Вот каким студентом был Базиль.

А Николя был самым тупым из всех членов Клуба. Он не только не мог бы ответить ни на один вопрос своих институтских преподавателей, но даже придумать что-то существенное для пользы любого из клинобородых не смог ни разу. Но он был первым! И верным Гарику, как Санчо Панса Дон Кихоту. За то его главарь и ценил. Ведь каждому генералу денщик положен…

Глава 20

В рассказ Николая о непричастности Скребкова к покушению на жизнь Василия Васильевича мальчишки не поверили. Нет! Спорить с ним они не стали. Обидно, конечно, когда тебе старшие не верят. Да еще и когда не верят совсем безосновательно. Но, что поделаешь?… Был бы Николай Федорович с ними тогда, то сам Козлоборода увидел бы. Но его с ними не было, то и не убедишь его теперь ни в чем. Зачем же энергию зря тратить? И сами докажут, что надо.

Но одно дело — пообещать что-то, даже себе самим, и совсем другое — выполнить свое обещание. Не подойдешь ведь к тому маменькиному сыночку, и в глухой угол его своими вопросами не загонишь. Скорее всего, в его конторе даже в кабинет, где он работает, не пустят. Не на улице же его сторожить! Да он просто отмахнется от них, как от надоедливых мух, и все дела. Еще и щелбанов надает.

Хотя, если хорошо постараться, то они, все вместе, и отлупить того Скребкова могли бы. Но не на улице же это делать. Так и самим в тюрьме оказаться недолго. Если б хоть знать, что за дело… А, вдруг, это не его работа? Что с того, что был он дома вечером, накануне покушения на их директора? Мало ли, зачем он домой наведывался. А что исчез так неожиданно, так ведь за то не наказывают. Когда пожелает, тогда и едет. И в область возвращается тогда, когда самому захочется. Но ведь был Козлобород в тот вечер дома. Был!

Конечно, можно было бы еще с кем-то из взрослых посоветоваться. Но Петькина мама о том и слушать не хотела. Сразу ответила сыну, что в таких делах не разбирается. Николай Федорович, вон, сам почему-то решил, что они все нафантазировали. С ним теперь, тем более, о том не поговоришь. Идти к полицай-Макару? Так они еще свою эпопею с дровами не забыли. Прихватил он их как-то с целым возом дров. Еще и в своем дворе выгрузить велел. Потому что в то, что им разрешили пенсионерам за небольшую плату дрова привозить, не поверил. Мальчишек тогда и слушать не пожелал. Не доверяют ему они теперь. Впрочем, и раньше не доверяли, так как много чего о нем слышали. Очень даже нелицеприятного. Тем более, что он вон как с их старшим другом поступил! А извиняться и не собирается.

Хлопцы довольно долго обдумывали возникшие у них подозрения, а также и саму проблему, так неожиданно свалившуюся на их юные головы. Конечно, если бы кто-то подтвердил, что был Николай Скребков в тот вечер дома, но никакого отношения к тому событию не имеет, то они и успокоились бы. Но ведь никто его непричастности к преступлению подтвердить не может. А они, пока еще, никак не могут подтвердить именно виновность Козлоборода.

— Ну и что делать будем? — снимая свою кепку-тенниску и вытирая мнимый пот с чела, в очередной раз обратился к друзьям Петька. — Как Козлоборода на чистую воду выводить будем?

— А, давайте, дождемся, когда он в следующий раз домой приедет, — не выдержался самый младший из них, Мишка, — подловим его где-то в темном углу, да и темную ему устроим. Если будет сильно брыкаться, то отлупим, как следует. Чтобы впредь знал, как от честных людей прятаться!

— Да ты что, совсем с ума спятил, или только наполовину? — не сдержал своего возмущения Петька. — Забыл, что он может и один раз в год домой наведаться? Будешь его до новых веников ждать? А тем временем нашего Николая Федоровича зазря под суд отдадут. Тут что-то более существенное, более реальное придумать надо…

— Реального никто и не придумывает, — высказал свою углубленную мысль Тарас-Философ. Уж очень любил этот парень хитроумно объяснять простые и всем понятные вещи и явления. — Реальное, оно и так на поверхности лежит. Его и так всем видно. А вот действительное событие, которое имело место быть, или которое могло иметь место в недалеком прошлом, действительно доказать надо…

— Вот запрыгнул наш Философ на своего любимого конька! — сердито поморщился Петька. — Ты хоть сам понял, о чем теперь сказал? Лучше бы к моим словам не придирался. Я, как Николай Федорович в таких случаях говорит, в институте благородных девиц не обучался. Могу что-то и не совсем по литературному сказать. Но понять, то ты понял, о чем я говори?

— Понял, конечно. Но…

— Вот и не пытайся показать себя умнее других. Можешь что-то по делу сказать — говори. Не вынуждай себя упрашивать. А не можешь, то лучше помолчи, а меня за язык не хватай. Не о красоте моей речи мы сейчас рассуждаем.

— Да я что? Я — ничего. Я — как все…

— Ты бы лучше не «как все», а действительно подумал головой, покумекал бы, да и посоветовал бы, как всем доказать очевидный для нас факт. Книжек больше всех читаешь. Вот и используй свои знания на хорошее дело! А то только философию свою разводишь. Тоже мне, Хвилософ!..

Лучше бы Петька свою гневную речь сделал хоть чуть-чуть короче. Хотя бы — на несколько последних предложений. Тарас на него разозлился. В тот вечер он больше и слова не сказал. Только обиженно сопел, да изредка искоса посматривал на своего обидчика.

Мальчишки еще долго сидели бы вот так на лавочке возле Петькиного дома, изредка поглядывая друг на друга, если бы не Мишка. У него так часто бывает. Скажет что-то, вроде бы ничего не значащее, и смотрит на тебя невинными глазами. Будто примеряется, в состоянии ли ты постичь всю глубину его мысли? Так и тогда было.

— А не «купить» ли нам бабку Скребкову?

— Г-ги! — не удержался Олесь, привыкший больше помалкивать. — Да она что, товар какой-то, что его в магазине купить можно? Ты больше ничего придумать не мог? Чтобы еще смешнее было?

— А мне кажется, что Мишка о деле говорит…

Петька так треснул Мишку по плечу, что тот чуть с лавочки не свалился.

— Чего дерешься? — обиделся он на бригадира. — Мог бы просто «спасибо» сказать. Я ведь на премию не напрашиваюсь…

— Извини, Мишка, — смутился Петька. — Это я от радости. Не обижайся! Лучше уж меня ударь!

— Еще чего? Что я, драчун какой-то? Хватит в нашей компании и одного такого. Который эмоции свои сдерживать не научился…

— Ну, чего ты? Я ведь извинился.

— Извинился, извинился… — передразнил его Мишка. — Не протягивай руки, вот и извиняться не надо будет.

— Да хватит вам уже извиняться! — снова не выдержал Олесь. — Если я чего-то не понимаю, так объясните. И мне, и всем остальным. А то мы так всю ночь просидим. А завтра на работу идти.

Петька весело подмигнул Мишке и, обняв товарищей за плечи, тихо что-то зашептал. Будто их кто-то подслушать мог. Не мог, конечно. Ведь поблизости никого не было. Но так — интересней…

А назавтра, после завершения рабочего дня, мальчишки привезли в городок воз дров. Не совсем полный, конечно. Не такой, как они обычно нагружали. Но и не совсем пустой. Кубометра два дровишек там было. Хотя и те кубометры хлопцы зря отдавать не желали, но дело того стоило…

— Эгей, бабка Анна! Открывайте ворота! Мы вам дрова привезли — чуть ли на всю улицу закричал Петька, останавливая своего Гнедка у Скребковой хаты.

Бабка Скребкова как раз в огороде хозяйничала. Потому и звать долго ее не пришлось.

— Что-то я никак не пойму, — растерянно бубнила себе под нос бабка Анна, подходя к воротам. — Я, будто бы, и не просила дрова привозить. Да и платить мне за них нечем…

— А нам ваш сын, дядя Николай, уже частично заплатил.

— А если заплатил, то почему так мало привезли? Могли бы и целый воз набрать.

Выражение растерянности на лице бабки Скребковой моментально сменилось неудовольствием. Но ворота открыть не забыла, взмахом руки указывая, куда сгрузить дрова.

— Поленились целый воз привезти. Глядите, а то еще раз ехать придется.

— Надо будет, так и привезем! — весело подмигнул товарищам Петька. — Вот только дядя Николай сказал, что вы за дрова доплатите. Он только десять гривен нам дал. Сказал, что остальное вы дадите, когда дрова привезем.

— Не дам я сейчас денег! Не дам, потому что не имею. — Баба Анна снова растерянно посмотрела на мальчишек, молча переводя взгляд с одного на другого. — А когда же это он вас просил дрова мне привезти? Что-то я не припомню, чтобы он такой разговор заводил…

— Так это еще в прошлую субботу было. Мы тогда с ним вечером встретились, вот он и попросил привезти. Еще и десятку дал. Вы уж извините, что мы только через неделю его просьбу выполнили. Раньше нарубить не могли. Но за эти еще десятку доплатить надо. Здесь два куба.

Хлопцы хорошо знали, что бабка Скребкова очень скупая. О таких людях в народе говорят, что они за копейку козу во Львов погонят. А за гривну — еще дальше. Вот и решили они сыграть на бабкиной скупости.

— Да что же это творится?! — разволновалась бабка Скребкова. Даже руками себя по ногам ударила. — Так вы же меня ограбить среди бела дня надумали! А откуда мне знать, что Коленька мой вам все пятьдесят гривен не дал? Он тогда еще у меня все деньги выманил. Сказал, что в Киев, в командировку, в воскресение едет. А тут, видишь ли, еще и за дрова заплатил… Если привезли, то и спасибо вам. А теперь — убирайтесь с моего двора, а то собаку с цепи спущу. Если Коля вам чего и не доплатил, то с него долг и справляйте!

После тех слов бабка демонстративно отвернулась от мальчишек и позвала своего Барбоса, который нехотя выглянул из конуры.

Но хлопцы решили больше бабку не дразнить. Они и так узнали именно то, что и желали. По крайней мере, они еще раз убедились в своей правоте. Козлобород в субботу вечером в городке был!

В тот же вечер они обо всем рассказали Николаю. Он был настолько ошарашен от услышанного, что добрую минуту и слова сказать не мог. Какие невеселые мысли роились тогда в его голове, о том, наверное, никто и никогда не узнает. Ругал, наверное, себя последними словами? Но хлопцы были утешены и тем, что он им, наконец-то, поверил.

— А что? — задумчиво сказал он на прощание. — Такое ведь действительно могло быть. Завтра утром, давайте, все вместе пойдем к следователю, да и расскажем ему обо всем. Он — не наш Макар. Хотя и молодой, но грамотный. Возможно, он этот клубок распутать сумеет…

— А если не сумеет, — шмыгнув носом, подбросил словечко Мишка, — то мы ему поможем. И бороденку Козлобороду повыдергиваем! Вот, дровишек только жалко. Ведь сколько полезных вещей те деньги купить можно было…

Глава 21

Доктору очень понравился старый гуцул. Вдвоем они чуть ли не до полуночи в кабинете засиделись. Из столовой им принесли отличный ужин. Дед Иосиф вытащил из тайстры бутылку паленки, но выпили всего-то чуть-чуть. За приятной беседой время прошло совсем незаметно. Трижды они подходили к Василию, и каждый раз оставались удовлетворенными его состоянием. Уже и Васин отец за сватом пришел. Не в больнице же ему ночевать. Но тот и слушать его не хотел.

— Сегодня мы с Петром Федоровичем стратегию лечения нашего Василия вырабатываем. Спать и гостить мы будем тогда, когда он в сознание придет, да на ноги вставать начнет. А случится это не раньше, чем через семь дней.

— А я, при всем моем уважении к Вам, Иосиф Степанович, предполагаю, что наш парень вставать не раньше, чем через две недели начнет.

Василий Иванович приложил руку к сердцу.

— Да если он хотя бы через месяц на ноги встанет, то я и так вам всю жизнь благодарен буду! Даже за то, что выжил.

— Вы, Василий Иванович, не меня, а Бога благодарите. За то, что все обошлось. Я — всего лишь инструмент в его руках. Я только помогаю вашему сыну. Как вот Иосиф Степанович тоже помогает. Правда, вот он считает, что выздоровление вашего сына с помощью его лечебного зелья куда быстрее пойдет. В принципе, я верю в его травы и в их силу. Но ведь не так быстро все делается, как бы нам того хотелось…

— С официальной медициной я спорить не буду, — удовлетворенно погладив свою бороду, тихо молвил старый гуцул. — Вижу, что вы — отличный доктор. Мы, горяне, куда реже вас с другими людьми общаемся. Мы всегда ближе к Природе. Ее и чувствуем, и понимает лучше других людей. Но зато и людей чувствуем намного сильнее, чем вы, живущие в человеческом муравейнике. Мы сразу видим, кто с добром в душе, а кто с гнильцой, с кем лучше и не знаться. Василий наш, хоть он и житель равнины, не зря ведь горянку полюбил. Значит, по духу он нам близок. Потому и лечение наше ему на пользу пойдет. А если он не встанет на ноги через семь дней, то я разрешу вам свою бороду по волосинке выдергать, и без нее меня домой отправить.

— Ой! — аж руками всплеснул расчувствовавшийся и чуть возбужденный от крепкой паленки доктор. — Такого неподобства мы себе никогда не позволим! Я лучше с Вашими заверениями соглашусь. Пусть встает Василий через семь дней! Надеюсь, что мы, вместе с Вами, это сделаем.

А Василий Иванович только удивленно смотрел на этих людей, таких разных и одновременно таких одинаковых в стремлении помочь его сыну, и не знал, что и сказать.

На утро Василий действительно открыл глаза. Сначала это даже нельзя было назвать взглядом. По крайней мере — осмысленным взглядом. Зеницы его были сильно расширены. Казалось, что смотрел он в никуда… Взбудораженные мысли, уже четверо суток хаотически бродившие в таинственных лабиринтах его памяти, никак не могли сконцентрироваться на чем-то конкретном. Хотя первый сигнал и пошел от зрительных центров, но надлежаще осмыслить этот сигнал он еще не мог.

Галина вся встрепенулась, заметив, что ее любимый мигнул веками и медленно открыл глаза. Ей даже показалось, что это ангел Господний взмахнул десницей над ним, что и стало сигналом для пробуждения. Да еще и ниточка их любви, которая так крепко связала их сердца и которую она с таким трудом удерживала все это время, тоже помогла добиться этого чуда. Васенька смотрит! Значит, он приходит в сознание. Теперь и он тоже будет поддерживать ту ниточку. С каждым днем, с каждым часом и даже с каждой минутой она будет становиться все крепче и крепче. И она, Галя, тоже все время будет укреплять ее, ту нить их общей любви. Чтобы она, через их сердца, протянулась в Вечность, и чтобы всегда поддерживала их на дороге жизни, на дороге любви.

Будто подтверждая ее мысли, через какую-то минуту взгляд любимого стал более осмысленным и сконцентрированным. Теперь он сфокусировал его на ней, на Галине. По всему было видно, что эта концентрация взгляда далась больному с большим трудом. Но его глаза, сразу холодные и равнодушные, с каждым мгновением становились все более теплыми, знакомыми и родными. Постепенно их наполнял свет любви, который прочь и навсегда прогонял мрак ночи.

— Васенька! Любимый! — еле слышно прошептали исстрадавшиеся за лаской уста.

А в его мозгу в то же мгновение будто свадебные колокольчики зазвенели…

— Галинка… — еле выдохнул несколько звуков.

Но эти тихие, еле уловимые слухом, звуки для нее прозвучали самой лучшей, самой чарующей в мире музыкой. И любовь в той музыке слышалась, и надежда, и нежность, и верность, и гордость. Чего только не было в этой дивной мелодии любви! Но самым главным было то, что эта мелодия снова зазвучала. Что она была, существовала. Что свет дня победил мрак ночи. А если эта песня любви снова зазвучала в полную силу, то ни конца ей не будет, ни края. Они снова и снова будут вместе сочинять песню своей жизни. И вместе будут петь эту песню. Сначала вдвоем. Потом и детские голосочки в эту песню вплетутся. А с годами — и внуки, и правнуки в ней свои партии поведут. Песня их любви будет звучать над миром, пока жизнь будет существовать на планете Земля. Будет звучать! Потому что снова появился второй голос для этой песни. Или, может быть, первый?…

Да разве это так важно, чей голос первый, а чей второй в общей песне? Конечно, не важно. Ведь люди вполне условно поделили голоса на первые, вторые и третьи по высоте звучания. В мелодии двух сердец оба голоса — главные.

— Галинка… — еще раз прошептали иссушенные жаждой уста, и почти неуловимая улыбка осветила их. А глаза! Глаза сразу же наполнились нежностью и любовью. Если бы только по их виду можно было судить об общем состоянии организма, то можно было бы считать, что ее Васенька уже выздоровел. Но, к сожалению, это еще было не так. Опасение за его жизнь все еще крепко держало ее за сердце. Но рядом с тем опасением появилась и уверенность. Уверенность в том, что их любовь одолеет эту беду, и что они снова будут счастливы.

Но почему — снова? Они просто будут счастливы! Как были еще с той минуты, когда Небо их судьбы в одну объединили. Даже с той, самой первой, когда они впервые встретились.

Галя с волнением схватила Василия за руку, и он легонько пожал ее. Будто обнял нежно и осторожно. Как самую дорогую вещь, которую боишься повредить неосторожным движением.

— А что я Вам говорил? — голос деда Иосифа нельзя было назвать громким, но и совсем тихо он никогда не разговаривал. Даже в больнице сдержаться не смог.

— Я же говорил, что наш легинь сегодня утром в сознание придет! Не волнуйся, Вася! Все у тебя в порядке будет.

А сам уже свои лекарства из тайстры вынимает.

— Вот эту настойку выпьешь, и огонь в твоей груди сразу угасать станет. А там мы с Галей нового чар-зелья сварим. Чтобы силы к тебе быстрее вернулись, и чтобы старый гуцул еще этим летом с тобой паленки выпил.

— А пить ему еще нельзя! — категорически возразил доктор.

— Да Вы, Петр Федорович, просто не хотите, чтобы я спор у Вас выиграл! — пальцем помахал на доктора старый мольфар. — Боитесь, что моя медицина сильнее вашей окажется?…

— Ничего не имею против, если Ваше лекарство сильнее нашего окажется. — Глаза доктора смеялись, а руки обнимали деда Иосифа. — Мы ему сейчас катетер поставим. Через него уже Ваше лекарство прямо в желудок ему подадим. Да и покормить парня уже время. А то потом скажет, что совсем зачах на больничных харчах. Сейчас мы ему только губы Вашей настойкой смочим. Пусть облизывает. Это ему не навредит. А вот как Ваше лекарство дать? До еды, или после?

— Пусть сейчас настой выпьет. А через полчаса можно будет и кашки какой-то через трубочку дать. Хоть сил она ему не добавит, но и не повредит…

Катетер поставили быстро и умело. Василий немножко скривился во время этой процедуры. Но что делать? Возможно, он еще и не осознал того, что это именно его, Василия, да еще и через нос и через какую-то капроновую трубочку кормить будут. Галина очень волновалась за него во время этой процедуры. Но вынуждена была с такой необходимостью смириться. Как и со всем остальным, с чем пришлось считаться в последнее время.

Когда содержимое дедовой бутылочки переместилось в Васин желудок, больной еще раз открыл глаза и прошептал:

— Будто живой воды выпил…

И уснул со счастливой улыбкой на устах.

— Если больной улыбается, то это первый признак выздоровления. Считаю, что все самое страшное позади.

Доктор удовлетворенно посмотрел на присутствующих. А потом и засмеялся:

— Впервые в жизни буду рад своему поражению! А, давайте, Степанович, еще по несколько грамм вашей паленки выпьем! За здоровье нашего пациента.

— Выпьем и паленки! Обязательно выпьем! Ведь есть за что. Вот только, сначала нашу Галинку спать уложим.

— Нет, нет! Я не буду! — теряя последние силы, все еще пыталась сопротивляться Галя.

— Нет, внучка! Вчера я тебя сам поддержал, — помахал на нее пальцем дед Иосиф. — Потому что для него важно было именно тебя первой увидеть после нескольких дней кромешной тьмы. Ведь ты для него — как луч света в царстве этой самой тьмы. Вполне возможно, что именно благодаря тебе он из того мрака вечной ночи и вышел. Но теперь он уже наш. Теперь мы его никому не отдадим. До завтрашнего дня он спать будет. Спать, и лечиться одновременно.

А завтра, когда он проснется, ты ему снова нужна будешь. Ему просто необходимо будет, чтобы ты, как ясное солнышко, для него засияла. Потому тебе и надо хорошо отдохнуть. Чтобы не выглядела перед мужем, как луна во время затмения. На вот! Выпьешь половину после сытного завтрака. А потом уснешь до самого вечера. После ужина другую половину выпьешь, и будешь спокойно спать до самого утра. А завтра, с самого утра, ты снова будешь свежей и бодрой, будто и не ты сама несколько суток без сна обходилась.

Глава 22

Ситуация выглядела не более, чем абсурдной. Следователь никак не мог поверить в то, что преступник таки Николай. Ну, не укладывалась у него в голове такая мысль. Не мог друг быть настолько коварным. Ведь дураком его никак не назовешь. А умный человек вряд ли на такое пойдет. Как ни прикидывай, но в любом случае он только проиграет. И бизнесом рискует, и семейным благополучием, и добрым отношением людей к себе. В конце концов, собственной волей рискует.

В таких случаях разумные люди расходятся. Делят между собой бизнес, и потом работают, каждый сам по себе. Тем более, что Николай никак не мог перебрать на себя часть своего товарища в их общем деле. Установочные документы всех их предприятий предусматривали, что в случае смерти одного из основателей, часть умершего переходит к его семье. И никаких исключений из этого правила нигде предусмотрено не было. Таким образом, Николай никоим образом не мог унаследовать часть бизнеса, принадлежащую его другу.

Разве что — откупил бы ее…

Но это тоже вилами по воде писано. Неизвестно ведь, продаст ли вдова товарища то, что принадлежит ей по праву. И на предварительный сговор это похоже не было. Даже самая лучшая актриса не смогла бы так достоверно сыграть. Не смогла бы так убедительно побиваться за мужем, как это делала Галина. Тут и невооруженным глазом было видно, что между этими молодыми людьми настоящая Любовь, и что никакую возможную корысть было бы просто неприлично сравнивать с силой этой любви.

Нет! Не мог Николай так поступить!

Но ведь есть факты… Не прямые, конечно, но они таки есть. Четыре заявления! Сердце почему-то сразу подало сигнал, что тут явно что-то не то. Слишком уж их много, этих заявлений. Не бывает так, чтобы следователю разгадка сама в руки плыла. Но он не был бы следователем прокуратуры, если бы только у своего сердца спрашивал совета по поводу расследования преступления. Тут больше умом брать надо. И только потом с сердцем сверяться. Когда дело будет завершено.

Как бы там ни было, нравится тебе это, или нет, веришь ли ты в написанное или считаешь его чьей-то блажью, а проверять все обязан. Не имеешь ты права просто от тех заявлений отмахнуться. Потому что ты — следователь. Ты должен проверить все, рассмотреть все факты, найти необходимые доказательства. Чтобы неопровержимо доказать чьи-то преступные деяния. Либо, наоборот, так же убедительно доказать чью-то непричастность к преступлению.

Ты обязан скрупулезно исследовать все факты и обстоятельства, которые в той или иной мере имеют отношение к конкретному преступлению. И при этом ты должен отсеять всю мякину неправды, чтобы выявить единственное зернышко истины. Только так ты можешь стать настоящим следователем. Следователем, который отдает под суд преступника, а не невиновного человека, по воле злой судьбы попавшего в поле зрения правосудия.

Первым, кого вызвал на допрос следователь, был Петр Залуга. Старый пьянчужка, уже давно забывший о человеческой порядочности, и все жизненные стремления которого сводились только к тому, чтобы перехватить где-то рюмку-другую. С утра и до самой ночи он шатался по городку, за стакан водки и корку хлеба предлагая землякам свои услуги. Мог и огород вскопать, и дров нарубить. Мог целыми часами таким же пропойцам байки рассказывать. Только бы наливать не забывали. Выпив хотя бы сто грамм, он готов был обнять весь мир. Не окропившись же этой благословенной жидкостью, он черной тучей ходил по улицам, подбирал окурки и непотребно ругался с прохожими. И ругали его за то, и били не раз, но уже ничто не могло положительно повлиять на этого человека.

Вот и теперь, сидя перед следователем и ерзая от нетерпения по табуретке, Залуга все больше и больше становился похожим на темную грозовую тучу. Не на ту, природную, от которой только дождя, иногда с громами и молниями, ожидать можно. А на ту, серую, косматую, которая нередко нависает над городом, спрятав в себе солнце и испортив настроение горожанам, но так и не удосужившуюся разрядиться долгожданным дождем. Вот какое настроение у него было. Ведь с самого утра — ни капли… А тут — к следователю чего-то вызвали. Душа горит, а затушить огонь нечем. И слова лихого не скажи. Но не в прокуратуре же ему ругаться. Еще посадят на пятнадцать суток. А в холодной ведь не нальют…

В тот раз направление беседы со свидетелем Петру Николаевичу именно сердце подсказало. Хотя он и пытался при исполнении своих должностных обязанностей больше разумом руководствоваться. Но тогда он именно сердца послушался. И не пожалел о том.

— Что же это вы, Петр Сильвестрович, целыми днями только по городу бродите, не работаете нигде, воробьям кукиши крутите, да ругаетесь так, что у прохожих уши вянут?

— Не убиваю ведь никого… Не граблю… А что ругаюсь, так это потому, что я непутевый. Иногда и предложение правильно составить не могу. Вот и приходится в речь свою дополнительные слова вставлять. Когда одно, а иногда и два-три… Не со зла это, поверьте. От моей природной глупости.

— А почему не работаете нигде?

— А где она, та работа? Если и есть где, так там работать надо. А деньги совсем малые платят. Да и те — несвоевременно. Нет! На такую работу я не пойду. Стаж для пенсии когда-то заработал, то до нее уж как-то несколько лет перекантуюсь.

— Говорят, что вы с утра и до ночи только по городу и бродите…

— А где же мне еще бродить? Тут все знакомые. Всегда где-то на рюмочку-другую наткнусь.

— Неужели и на природу никогда не тянет?

— А что я на ней, на той природе, потерял? Если бы умел рыбу ловить, или грибы собирать, то, может, и ходил бы куда-то. Поймал бы, или нашел бы что, так всегда на бутылку имел бы… Но у меня для тех занятий соображения не хватает. Потому природа меня к себе и не тянет. Ведь, пойди я куда-то, то здесь кто-то стакан за меня выпьет. Нет! Я своего упускать не хочу.

— Так неужели за город и не выбираетесь никогда? Неужели не тянет с друзьями пойти куда-то? На речку? Или в лес? Хотя бы для того, чтобы бутылку там распить.

— Х-ха! Странный вы человек, должен я вам сказать. Да нам, если целая бутылка когда-то перепадет, то мы ее как можно быстрее оприходовать стараемся. Чтобы ненароком не разбить где-то. Или чтобы водка из нее не выветрилась. Нет! У нас просто терпения не хватит, чтобы идти несколько километров и только там водку пить. Мы ее лучше сразу выпьем! Чтобы было время еще какую-то возможность выпить поискать.

— Вот оно как! А мне, грешным делом, кое-кто говорил, что вас в лесу видел…

— Да быть такого не может! Чем хотите, поклясться могу, что уже лет десять деревья только в городском парке и видел. Дальше городских огородов давненько уже не ходил. Ведь там, на огородах, хотя это и большой грех, но иногда можно и огурчик какой-то или луковицу на закуску потянуть. А в лесу что? Ягоды — не закуска. К тому же, их еще и найти надо. Что я там потерял, чтобы в такую даль переться?

— Ой, врете, Петр Сильвестрович! Неприлично даже врать в ваши-то годы. Не пацан ведь…

— А с чего бы мне врать? То, что пью и ругаюсь матом, то, может, и плохо. Но плохо ведь я только для себя самого делаю. Никому от того зла нет. Потому и у вас, вроде бы, нет никаких причин для душещипательных бесед со мной. Самое большое мое преступление — несколько огурцов на чужой грядке. Но меня на ней никто не поймал. Потому никто и обвинять не может. А если кто и поймает, ну, морду побьют немножко. Переживу как-то…

— Ой, нет, Петр Сильвестрович! У меня такая уверенность, что за вами куда больший грешок водится. Не знаю только, захотите ли в нем покаяться?

— Что же это за грех такой, что даже я сам о нем и не догадываюсь? — вытер грязной пятерней пот, неожиданно выступивший на его лбу. — Что-то вы, господин хороший, не туда клоните. Или вам просто дело какое-то на пьянчужку списать надо?

— Чужих дел я вам приписывать не собираюсь! — лицо следователя нахмурилось от такой наглости. — Хочу вас спросить о заявлении, которое вы в милицию написали. Или, может, это не вы писали?

Залуга оторопело посмотрел на бумагу в руках следователя. Что-то похожее на раскаяние мелькнуло в его пропитых глазах. Мелькнуло, и тут же погасло.

— Ну, писал я эту бумагу. Писал. Потому что полицай-Макар вынудил. Сказал, что в тюрягу посадит, если не напишу…

— Я что-то не совсем вас понимаю, Петр Сильвестрович. Вы сами это писали, или вам диктовал кто-то?

— Так я же вам и говорю, что Макар посоветовал такое заявление написать. Сказал, если напишу, то меня из милиции никто целый год трогать не будет. Будто меня есть за что трогать…

— Так вы что, неправду здесь написали?

— Почему неправду? Макар сказал, что так оно и было.

— Как это «сказал»? Вы тут написали о том, что сами видели, или о том, что вам кто-то что-то сказал?

— Ну, я ведь вам уже говорил, что в лесу уже давно не был. А Макар сказал, что там какого-то Николая видели, и что надо об этом написать.

— Так, получается, что вы не были свидетелем событий, о которых написали в своем заявлении?

— Выходит, что не был…

— Неужели вы не понимаете, что тем самым свершили настоящее преступление?

— Ч-что?…

— Преступление, которое называется лжесвидетельством.

— А это вы у полицай-Макара спросите! Я в ваших делах не разбираюсь…

С другими свидетелями Петру Николаевичу пришлось повозиться намного дольше. Слегка ошарашенный полученными от Залуги показаниями, он даже их допрос решил перенести на следующий день. Чтобы иметь время на раздумывания и выработку определенного плана проведения этих допросов. Зафиксированные в протоколе, новые показания первого свидетеля, хотя они и в корне меняли все дело и давали обоснование для полного подтверждения невиновности Николая, больше утешали, чем расстраивали следователя. Утешали потому, что подтверждали его первое, чисто интуитивное убеждение об одном из подозреваемых. Убеждение в том, что Николай это сделать не мог.

Но у следователя были основания и для грусти. Ведь, если Николай не виновен, в чем он сам был почти уверен, то ему придется все начинать чуть ли не с самого начала. Снова надо будет рассматривать различные версии, отрабатывать их все, сколько бы их ни было, отбрасывать бесперспективные и расследовать те, которые заслуживают на его внимание. И, попробуй, узнай, которая именно из них наиболее заслуживает твоего внимания? Которая из них приведет к раскрытию преступления, а не заведет всю работу оперативников и самого следования в тупик? Заранее о таком никто не может ничего знать с абсолютной достоверностью. Даже самые опытные работники. Не то, что он, начинающий следователь.

Тихон Васько был еще тем типом. Любил потянуть все, что где-то плохо лежит. А так как такое на его жизненном пути случалось не так уж редко, то он и тянул. Тянул и днем, и ночью, нужна эта вещь ему или вовсе без надобности. Он всегда руководствовался тем принципом, что в хозяйстве все пригодится.

Не имея лошадей и совсем не разбираясь в том, как с теми лошадьми управляться, он собрал немало конской упряжи. Только потому, что отдельные элементы ее когда-то где-то плохо лежали.

Совсем не разбираясь в электричестве, он насобирал целую коллекцию электродвигателей. Потому что можно было в свое время потянуть. Где-то они таки понадобятся. Если не теперь, то в четверг. Если не в этом году, то в будущем…

А то, что все собранное им богатство им не заработано и что досталось оно ему нечестным путем, его волновало мало. Вернее, он о том даже не заморачивался.

Макар Калитченко хорошо знал об особенности характера своего недалекого соседа, и даже иногда тем довольно удачно пользовался. Когда ему что-то было нужно, он спокойно приходил к Тихону и осуществлял частичную реквизицию выявленного у него имущества. Без ордера и без судового решения, без протокола и без понятых, конечно же.

Нельзя сказать, что Тихону эта бесцеремонность милиционера нравилось. Но что поделаешь, если Макар — власть? С другой же стороны, это ему даже на руку было. Ведь, если эта самая власть знает о его незаконном пристрастии, и ничего не делает для пресечения противоправных действий, то с такой властью еще можно мириться. Даже лучше — мириться. Ведь ругаться с ней — себе дороже. Потому и пользовался Макар снисходительностью своего соседа. Но самого Тихона такая ситуация вполне удовлетворяла. Хотя и не настолько, насколько ему того хотелось. Ведь Макар лишнего не брал никогда. Вон, на конскую упряжь, например, он ни разу даже не глянул…

Как и каждый недалекий человек, Макар думал, что Тихон у него в кулаке, и что находится он там надежно и надолго. Но хитрый Тихон уже тоже давно сообразил, что и сам полицай-Макар у него на надежной привязи. Вот пусть и сидит себе в своей милиции! Может, и он ему тоже когда-нибудь понадобится…

Никто не знает, какой разговор произошел между двумя соседями, но заявление свое Тихон под диктовку Макара все же написал. Не нравилось ему это дело! Ох, и не нравилось! Чуяло сердце, что эта бумага большой неприятностью обернуться может. Но отказать милиционеру почему-то не посмел. Ведь давно уже привык к тому, что эта «власть» для него не вредная.

На допросе он вел себя довольно непринужденно. Даже немножко дерзко. Еще бы! Ведь допрашивают его не как подозреваемого, а всего лишь, как свидетеля. Свидетеля, чьи показания можно было принять во внимание, а можно было и не придавать им значения. В душе он, конечно же, желал, чтобы то его заявление просто взяли — и выбросили в мусорную корзину. Он ничего не имел бы против того. Не возражал бы. Он ведь только несун, даже не вор, чем он себя всегда утешал. Так зачем же ему на кого-то напраслину возводить?

Его серенькая совесть позволяла ему иногда обманывать других людей. При этом он всегда успокаивал себя мыслью о том, что лох — он и в Африке лох. А, если так, то бросить лоха — святое дело. Но не в тюрьму ведь человека сажать! Да еще и чуть ли не под «вышку» подводить!

Какой-то очень тонкий и убедительный ход сделал тогда полицай-Макар, что вынудило Тихона признать свое поражение в споре с ним и написать то злосчастное заявление. Конечно, он уже и тогда догадывался о том, что придется что-то и следователю объяснять и что на суде, скорее всего, тоже выступать придется. Но думал, что выкрутится. Ведь до сих пор всегда сухим из воды выходил. Так почему бы судьбе теперь от него отворачиваться?

Одного только не учел Тихон, когда писал то заявление. Не подумал о том, что судьбу далеко не всегда испытывать можно. Что может она к нему и спиной повернуться. А то и то место, которое чуть ниже спины находится, показать…

Не думалось и не гадалось ему, что такой молодой и совсем еще неопытный следователь сможет его так расколоть. А все только потому, что к браконьерству склонности никогда не имел.

Тихон, конечно же, был бы совсем не против того, чтобы какую-нибудь живность в лесу подстрелить, да тайком ее домой притащить. Но боялся. Боялся потому, что лесная охрана всегда на месте была и о том, чтобы без специального разрешения какого-то зверя подстрелить или какое-то дерево срезать, не могло быть и речи. Ведь обязательно поймают! А там — и отвечать придется. Потому за ружье и не брался никогда. Хотя и хотелось. Но на законную охоту денег жалел. Да и зачем она ему? Куда легче было с завода потянуть что-то. А продал потянутое, то на шару можно и мяса прикупить, и птицы, и рыбки какой-то экзотической…

Подвело его тогда незнание охотничьего дела. Ох, и подвело…

— Ну что, Тихон Степанович, — начал, вроде бы издалека, следователь, — вы леса окрестные знаете. Наверное, и охотиться в них не раз приходилось…

— Вот, чего не было, того не было, Петр Николаевич! Ягодок там, травки лекарственной, грибочков насобирать, это мы можем. И никогда не отказывались. Только бы время свободное было. А вот в отношении охоты, то с самого детства душа к ней не лежит. Я — тихопомешаный. Грибы, рыбалка — это мое. А до буйнопомешаных мне далеко. Да и не по дороге мне с ними. Я зайчика и уточку больше живыми люблю. Мне их бить жалко…

— Что-то я никак не пойму, при чем здесь буйные и тихие?

— Как? А вы разве не знаете, что буйными охотников называют, а тихими — рыбаков и грибников. Жаргон такой, извините за слово.

— Ну, хорошо! Жаргон мы оставим в стороне. Сейчас меня больше интересует то, насколько вы в охотничьем оружии разбираетесь.

— А что в нем разбираться? Ружье, оно ружье и есть. Знаю только, что по мелочи дробью стреляют, а по большому зверю — пулями. Считайте, что этим мои познания в охоте и ограничиваются. Никогда не пытался узнать что-то такое, что меня вовсе не интересовало. Зачем глупостями голову себе забивать? Ей и так есть о чем думать.

— Ну, почему же сразу — ограничиваются? Мне почему-то кажется, что вы хорошо знаете, какое ружье нарезным называется, а какое нет, какой калибр у ружья, какой прицел, ложе…

— Если ложе, то мне больше супружеское по нраву. Мне, знаете ли, еще жена моя не надоела. К другим не заглядываю. А вот, что до всего остального, о чем вы спрашивали, то, ей-Богу, о том ничего не ведаю.

— А какая разница между ружьями двенадцатого и шестнадцатого калибров знаете?

— Длиннее оно, что ли? То, что шестнадцатого?…

— При чем здесь — длиннее? — не сразу понял свидетеля следователь.

— Да это я так, угадать пытаюсь. Чтобы разговор поддержать.

— Да вы что? Смеетесь надо мной?

— Слушайте, Петр Николаевич! Если вы хотите от меня о чем-то узнать, то спрашивайте о том, в чем я действительно разбираюсь. Я могу вам о бензопилах что-то рассказать, о запчастях к машинам или тракторам. Об огороде и саде немало знаю. О грибах, наконец. А вот о ружьях, ну хоть убейте меня, ничего не ведаю.

— Так уж и ничего?

— А ничегошеньки!

— Хм… А что такое обрез, вы знаете?

— Обрез от чего?…

— От ружья! — чуть не подпрыгнул в своем кресле следователь.

— Ну, отдаленное какое-то представление имею. Ведь, хоть и редко, но детективы по телеку смотрю. Если вам надо что-то отрезать, то могу посодействовать. По крайней мере, с металлом и деревом работать умею. Вы только скажите, где и что обрезать.

Петр Николаевич утомленно прикрыл глаза и молча посчитал до десяти. Потом еще и еще раз. Вдруг, что-то вспомнив, он позвонил по телефону и попросил кого-то принести несколько обрезов из последнего улова. Для следственного, мол, эксперимента.

Буквально через несколько минут милицейский сержант принес четыре обреза. Он, молча, положил их на стол следователя, заинтересованно посматривая то на него, то на Тихона.

— О! Это именно то, что нам надо!

Потом он поманил пальцем Тихона к себе и спросил его:

— Вы можете мне тут показать обрез шестнадцатого калибра?

Тихон нехотя подошел к разложенным на столе обрезам и молча уткнулся в них взглядом. Сначала он, было, решил подержать каждый из них в руках. Чтобы хоть что-то на них высмотреть. Но потом передумал. Даже руку протянутую отдернул.

— Если вас устроит то, что я начну угадывать, то я могу попытаться. Но вероятность того, что угадаю, не превышает двадцати пяти процентов…

— Так вы что, со стопроцентной уверенностью не можете указать на обрез шестнадцатого калибра, который у вас перед глазами лежит?

— А таки не могу! Потому что не знаю.

Тихон уже и сердиться начал. Даже не пытался того скрыть.

— До сих пор я считал, что в прокуратуре серьезные люди работают. А вы зачем-то вызвали меня, и свое, и мое время забираете, да еще и хотите, чтобы я вам что-то узнавал, что-то такое, о чем я даже представления не имею. Может, вы мне объясните, что конкретно вы от меня хотите?

— Тихон Степанович, вы хорошо видите?

— На зрение не жалуюсь.

— За сколько метров в лесу знакомого узнаете?

— Так это, смотря, в каком лесу. В еловом, например, то разве что, нос к носу столкнемся. В редколесье за несколько десятков метров узнаю.

— А когда вы Николая Погорельца с обрезом в лесу видели, то с какого расстояния?

— Ах, вот вы о чем. Ну, тогда метров тридцать между нами было. Не знаю даже, видел ли он меня.

— И он тогда действительно с обрезом был? С обрезом шестнадцатого калибра?

Тихон мысленно уже начал проклинать Макара. Если б хотя бы одно из тех проклятий вдруг материализовалось, то этот бестолковый милиционер уже давно под землю провалился бы. А, может, с ним даже что-то еще худшее случилось бы…

Еще ему подумалось о том, что если, не дай Бог, суд состоится, то его еще и не так допытывать будут. И выведут его тогда на чистую воду, да еще и перед всем народом. Это б еще ничего. Как-то пережил бы. Не настолько он гордый, чтобы над такими глупостями задумываться. Но ведь и судить могут за то, что человека оболгал и содействовал тому, что того на скамью подсудимых усадили. А в тюрьму Тихону не хотелось.

— Господин следователь! Да не видел я никакого Николая в лесу! Ни с ружьем, ни без ружья не видел. Все это меня полицай-Макар написать вынудил. Извините уж меня, глупого.

Хотя и ожидал Петр Николаевич чего-то подобного, но очень уж неожиданным для него оказалось это сознание. Он думал, что свидетеля еще долго допрашивать придется, пока не подловит его на откровенном вранье. Но что все это через какие-то полчаса случится, о том даже и не мечталось. Но он быстро пришел в себя и взял себя в руки.

— Таким образом, вы теперь утверждаете, что вы в лесу гражданина Погорельца с обрезом в руках не видели и что своим заявлением в милицию фактически оболгали его?

— Получается, что да… Каюсь! Грешен! Но думаю, если бы дело до суда дошло, то я там всю правду рассказал бы. Чтобы невинного не осудили.

— Невиновного в чем?

— Я не знаю, что Макар Калитченко с ним не поделил. Говорил, что ему того Николая немного попугать надо. Я тогда подумал, что это действительно так. Вот только теперь, из сегодняшнего разговора с вами, я догадался, что это он на Николая дело какое-то навесить решил. Уж, случаем, не попытку ли убийства Василия Степанчука? Если это действительно так, то я ему в этом не помощник. Не видел я Погорельца в лесу с обрезом! Никогда не видел! Так и запишите в протокол!

Приблизительно в таком же ключе получился разговор следователя и с другими «свидетелями». Все они оказались от своих заявлений. И все указали на то, что заявления эти их вынудил написать Калитченко.

Глава 23

Бритоголовые ввалились в кабинет так неожиданно, что у Николая мурашки по спине забегали. Хотя он и ожидал чего-то подобного, но к разговору, все же, готов не был. Хороший организатор, он, как рыба в воде, чувствовал себя на своем месте именно на производстве. Тут он с людьми общался на одном, всем понятном, языке. Старые работники понимали его с полуслова. И еще не было случая, чтобы хоть кто-то в чем-то возразил ему. И вовсе не потому, что он был хозяином. Вернее, одним из хозяев. А именно потому, что он всегда по делу говорил. А к самим рабочим с уважением относился. Потому и они его уважали. Как и Василия. Их было за что уважать.

Ни сам Николай, ни Василий никогда не считали себя хоть в чем-то выше своих подчиненных. Они всегда руководствовались тем принципом, что основой их благосостояния являются именно работающие у них люди. Не сырье и материалы, которые они покупают. Не машины и механизмы, которые эксплуатируются у них на предприятиях. А именно те, кто перерабатывает эти сырье и материалы, кто работает на тех машинах и механизмах, именно они и являются основным источником их доходов. Потому они всегда с уважением и пониманием относились к потребностям своих рабочих, насколько могли, заботились об их здоровье и досуге. А зарплата на их предприятиях была намного выше, чем у других предпринимателей. Ценили они своих людей. Всегда ценили.

До такого понимания истинной роли человека труда в создании нового продукта и в обеспечении прибыльности производства уже давно пришел весь цивилизованный мир. Потому и работники там ценятся. Там знают истинную цену рабочей силы. И оплачивают ее по этой, реальной, цене. Еще и хорошие условия для труда и отдыха своим работникам создают, социальные программы надлежаще исполняют и о будущем заботятся. Не только о своем собственном. О будущем своих работников тоже. Ведь без них, своих работников, они и своего собственного будущего иметь не будут.

К сожалению, подавляющее большинство нуворишей на постсоветском пространстве думает совсем не так. Им — лишь бы свой собственный мешок деньгами набить. Чтобы потом второй, третий, десятый набивать. Их совсем не волнует, что их рабочие иногда и на хлеб денег не имеют. Лишь бы самим где-то на Багамах или на Мальдивах отдохнуть от трудов праведных, да любовницам своим богатые подарки более-менее регулярно делать. Потому и рабочий люд к таковым только как к хозяевам относится. Как к плохим хозяевам. Скажут те что-то сделать — сделают, а не скажут, то — лишь бы день до вечера. Ни старательности особенной, ни инициативности. Как им платят, так они и работают.

У Василия с Николаем такого никогда не было. Как ни трудно им было с самого начала, но их работники зарплату всегда получали и вовремя, и довольно высокую. Со временем она стала даже немножко больше, чем на больших промышленных предприятиях района. Потому и сами рабочие и любили, и уважали их. Потому и старались так выполнять свою работу, чтобы от нее отдача была как можно большей. Чтобы польза от того всем была.

Именно в этом и была самая большая заслуга Николая. В их тандеме он был настоящим генератором идей. И он отличным образом умел свои идеи в жизнь воплощать. Но для успешного ведения бизнеса этого было не достаточно. Надо было уметь разговаривать не только со своими работниками. Нужно было и поставщиков найти, и заказчиков. Надо было умело вести разговор в государственных и контролирующих органах, с работниками научно-исследовательских учреждений и с многими-многими другими. В том числе — и с рекетирами, как с реальностью, которая существовала рядом с ними, и от которой деваться было некуда.

Именно этого Николай и не умел. И силы за собой той не чувствовал, которая у Василия была, и уверенности. Но в тот раз постарался вида не подать.

— Чем обязан вашему визиту? — насколько можно, непринужденно спросил прибывших.

— Успокойся, Николай Федорович, — садясь в предложенное ему кресло, начал главарь бритоголовых, тоже, между прочим, Николай. — Как в старых сказках молвится, не биться, а мириться мы сегодня пришли. Ты, конечно же, знаешь, как Василий однажды нас отсюда выставил.

— Знаю.

— И мы о том помним. Но зла на вас не держим. Даже, насколько могли, помогали вам. Ведь к тебе в последнее время с предложениями о продаже бизнеса никто не обращается?

— Да Бог миловал. Хотя раньше всякое бывало…

— Извини, но мы о том поздно доведались. Если бы раньше, то ни ты, ни жена твоя таких неприятностей не имели бы.

— Что-то я тебя, тезка, никак не пойму. Лучше уж конкретно говори о причине вашего визита. А то у меня дел — невпроворот. Я и так за всем еле успеваю.

— И об этом знает. И сожалеем, что с Василием такая беда случилась. Знал бы кто, сам голову оторвал бы! Но сейчас мы с тобой о чем-то другом поговорить хотим. Хочу только, чтобы ты знал, что именно мы тогдашних твоих визитеров отлупили и дорогу им сюда заказали. А вчера и новым бродягам малость морды почистили.

— Так вы снова о своей «крыше», да о «помощи» нашему бизнесу говорить хотите?

— Николай Федорович! Вот умный ты мужик, но слишком уж горяч. Удили нам полчаса своего времени, да спокойно нас выслушай. А тогда и выводы делай. И вопросы задавай, если будут…

— Ну, что ж… Давай! Я больше перебивать не буду.

— Вот и слава Богу! Таким ты мне куда больше нравишься. Я ведь тебе сразу сказал, что мы мириться пришли. А то, что тебя дважды от неприятностей спасли, то будем считать нашей платой за тогдашнюю нашу дурость по отношению к Василию. А поговорить с тобой мы вот о чем хотим.

Вздохнув с явным облегчением, непрошенный визитер продолжил свою речь.

— Понимаешь, случай с Василием нас заставил задуматься о непрочности наших жизненных позиций и о тех неожиданностях, которыми судьба каждого из нас оделить может. Я не хочу себя обелять, доказывая, что мы жили честно и праведно. Скорее всего, наоборот. Только то и тешит, что мы действовали, как благородные разбойники, такие себе Робин Гуды… Мы забирали излишки денег у богатых и не слишком честных на руку людей. У таких, кто и от нас самих, в принципе, ничем не отличались. Только и того, что они откровенным обманом свои деньги зарабатывали, а мы силой часть этих денег у них изымали. Конечно же, и то, и то противозаконно. И их деньги, в основном, грязные, и наши — не чище их. Но дальше нам так жить не хочется. Того и смотри, то ли пулю от кого-то схлопочешь, то ли на Соловках окажешься…

Одним словом, решили мы угомониться, и в дальнейшем с законом в конфликты не вступать.

— Ну, такое решение можно только приветствовать. Но при чем здесь я? Вы же не исповедоваться ко мне пришли. Тем более, что я прав на отпущение грехов не имею…

— Что до наших грехов, то мы сами за них отвечать будем. И не перед судом человеческим. Перед тем, что куда выше. А так, как грехов у нас более, чем достаточно, и так, как мы еще достаточно молоды, чтобы над их искуплением подумать, то и хотим попросить о вашей помощи.

— В чем? — оторопел от такого неожиданного поворота дела Николай.

— Мы хотим свои деньги на доброе дело направить.

— На церковь отдать, что ли?

— Если мы их на церковь отдадим, то завтра у нас ничего не останется. И хотя мы болваны уже достаточно взрослые, но какой-то достойной профессии за душой ни у кого из нас нет. Если начинать все с ноля, то можем снова на скользкую дорогу сбиться. Тогда и пожертва наша на церковь прахом пойдет, и в завтрашнем дне уверенности у нас не будет. Так что, такой путь нам не подходит. Мы эти деньги хотим в бизнес вложить.

— Если в наш бизнес, то у нас такой необходимости нет. А если в свой собственный, то разве что посоветовать что-то сможем.

— О том, чтобы вы нас в свой бизнес приняли, мы даже не мечтаем. Знаем, что он вам слишком трудно достался. А работать самостоятельно, для нас все равно, что деньги на церковь отдать. Прогорим, и все потеряем. Мы хотим с вами какой-то общий проект организовать. Или отдельный от вас бизнес, которым бы вы руководили и нас, дураков, уму-разуму учили. При этом, мы готовы вложить деньги, а вы разработаете стратегию бизнеса и будете руководить им. Хотя бы — на первых порах. За это мы готовы отдавать вам до сорока процентов всех наших доходов. И договора соответственные заключить с вами готовы. Чтобы все на бумаге изложено было, чтобы все честно было.

Николая настолько поразило такое предложение, что он еще какое-то время растерянно молчал, не зная, что и сказать.

— Нам понятны твои сомнения, или даже нежелание иметь дело с нечистыми деньгами. Но учти и то, что во всем мире подавляющее большинство первичного капитала накапливалась именно преступным путем. Иногда даже куда худшими способами, чем те, которыми действовали мы. А со временем наследники этого капитала становились вполне респектабельными людьми. И никто им сейчас в глаза не колет тем, что их деды-прадеды шантажом или откровенным разбоем свои капиталы нажили. Вот потому и просим вас помочь нам нормальными людьми стать и научить нас делами руководить.

— Да-а!.. Вы с настолько неожиданным предложением явились, что я сразу и ответить вам ничего не могу. Тем более, что не сам я такие вопросы решаю. Надо подождать, пока Василий выздоровеет. Но, как бы там ни было, лично я могу только приветствовать ваши намерения кардинально изменить свой способ жизни. Вот только никак не пойму, каким именно способом вы сами думаете грехи свои искуплять?

— Вот так и будем! Создав, с вашей помощью, новые предприятия, мы людям работу дадим? Дадим. Это раз! Зарплату им нормальную платить будем? Будем. Это два! А когда устойчивые прибыли пойдут, тогда и на церковь давать сможем. Вот тебе и три! Часть людей, наши работники и члены их семей, смогут жить лучше. Потому, что будут зарабатывать не меньше, чем на ваших предприятиях. Таким образом, мы будем добро для людей делать, а государству налоги платить. Вот и получится так, что нечестные деньги барыг, нечестно отобранные у них нами, в конечном итоге заработают на благо всего общества.

Впрочем, я допускаю, что даже такое добро может и не пересилить то зло, которое мы раньше творили. В том нам только Бог судьей будет. Но когда это еще будет? А вот совесть свою мы уже сегодня, хотя бы частично, успокоить желаем. Так что, Николай Федорович, не суди ты нас слишком строго. Лучше помоги, насколько сможешь. Именно для того и пришли к тебе. Уговори Василия нам помочь!

— А если мне не удастся этого сделать? Хотя и с большой натяжкой, но лично я склонен к мысли, что вам помочь надо. И, конечно же, не за те сорок процентов, которые вы мне сегодня обещали. Если действительно о чем-то договоримся, то проценты наши куда меньше будут. Но справедливыми.

— Я назвал цифру в сорок процентов не потому, что мы такие уж хорошие и на все согласные. И не за хорошие глаза мы их тебе предлагаем. А за то, что вы нашим бизнесом руководить будете, да нас, дураков, уму-разуму учить.

— А когда уму-разуму от нас наберетесь, то проценты изменить пожелаете?

— Нет! Если уж мы решились порядочными людьми стать, то решение это будем считать окончательным и обжалованию не подлежащим. Как договоримся, столько и отдавать будем.

— Вот даже как? В таком случае я постараюсь вам помочь. Попробую Василия уговорить. Только еще раз обращу ваше внимание на следующее. Не за определенные проценты мы это делать будем. Если возьмемся, конечно. А для того, чтобы вы действительно порядочными людьми стали. И чтобы люди получили новые рабочие места. Лично мне почему-то этого очень хочется. Надеюсь, что и вам тоже.

Глава 24

Сергей Петрович заинтересовался рассказом мальчишек. Не откладывая дело в длинный ящик, он в тот же день побывал в областном центре и лично убедился в том, что Скребков Николай Ярославович действительно отбыл в командировку в субботу, накануне покушения на убийство Степанчука, и вернулся из нее только через несколько дней. По крайней мере, об этом свидетельствовали билеты на поезд. Таким образом, судя по полученным им сведениям, у Скребкова имелось алиби. Но алиби это еще предстояло подтвердить. Или опровергнуть. Слишком уж уверены были мальчишки в его присутствии в городке тем субботним вечером.

Если судить только по наличию железнодорожных билетов, выданных на имя Скребкова, то можно было и оставить без внимания версию об его возможном участии в преступлении. Но почему-то не давала покоя та упрямость мальчишек, которые в один голос утверждали, что Козлобород таки был в субботу дома. А если это действительно так, то он никак не мог сесть в поезд по субботнему билету на Киев. Ох, и меткое же прозвище ему прилепили! Даже сам следователь, мимо воли, мысленно именно так начал именовать подозреваемого. Хотя работнику прокуратуры это ни к лицу.

Конечно, железнодорожный билет еще никогда не был стопроцентным свидетельством того, что именно по этому проездному документу определенное лицо проехало по оплаченному им маршруту. Ведь факт его присутствия или, наоборот, отсутствия в купе поезда в тот субботний вечер надо было еще установить.

Изъяв проездные документы и оставив в конторе их копии, Сергей Петрович наведался на железнодорожный вокзал. Очень уж ему хотелось сразу же внести хоть какую-то ясность в разгадку этого вопроса. Хотя и не следователя прокуратуры это дело — добывать первичные доказательства. Для этого есть работники милиции, которые и обязаны исполнять распоряжения следователя. Ведь именно он, следователь, руководит раскрытием преступления. А не занимается таким раскрытием самостоятельно.

Но не до того было. Не посылать же милиционеров в областной центр, если он сам уже здесь, на месте, и сам можем обо всем узнать.

Эх! Если бы наши желания, да были лошадьми, — вспомнился Сергею Петровичу старина Рассел. — Тогда, действительно, все нищие могли бы ездить верхом…

Поездная бригада того поезда, на котором Скребков, вроде бы, в прошлую субботу поехал в Киев, была в рейсе. Их поезд вернется только на следующий день, вечером. А на вокзале только подтвердили тот факт, что такой билет действительно был продан пассажиру по фамилии Скребков. О чем свидетельствовали имеющиеся на билете данные его собственного паспорта.

— А ехал ли он по этому билету, или нет, о том вам только проводник сказать может. Да и то, если с совестью у него все в порядке. Ведь бывает и так, что какой-то пассажир к отправлению поезда не явился. В таком случае проводник на его место может подсадить безбилетного пассажира. Не за «так», конечно, и даже не за простое «спасибо». За соответственную денежную благодарность…

В любом случае, возникла необходимость проверить этот факт путем опроса проводника. Но это пришлось отложить на завтра, и поручить проведение опроса работникам милиции, которым также было поручено добыть фотографию подозреваемого и предъявить ее проводнику для опознания.

Когда Сергей Петрович вернулся в городок, Николай уже ожидал его.

— А, допустим, что наши ребята таки правы, и что Скребков действительно был в нашем городе вечером, накануне преступления. Если он вышел из дому в шесть утра, то максимум за полчаса он мог быть на трассе и еще через какой-то час, даже на попутных машинах, мог добраться до соседнего райцентра. А там, в восемь утра, останавливается киевский поезд.

— Ну что ж, — задумчиво молвил следователь. — Это можно принять за еще одну версию… И проверить ее не так уж сложно. У меня, как раз, есть немного свободного времени. Вот только, если бы транспорт какой-то…

— А у меня машина рядом стоит… Поехали!

— Едем.

Но на железнодорожной станции их ожидало разочарование.

— Да! Уезжал от нас один пассажир в Киев в то воскресное утро. Пронцив его фамилия. Пронцив И.П.

— А, может, по чужому паспорту билет брал? — неуверенно выразил свою мысль Николай. — Мало ли таких случаев бывает…

— Может, и бывает, — Сергей Петрович тоже был разочарован. Но что делать? Такова у него работа — искать зернышки истины в огромных кучах неправды и откровенного вранья.

— А не могли бы вы вспомнить того пассажира, который на воскресный поезд билет покупал?

— Почему, не могу? Очень даже могу. Довольно интересный такой мужчина. С бородкой…

— Невзрачный такой? И бороденка рыжеватая и реденькая?…

— Да нет! Довольно-таки импозантный мужчина. В теле. Ухоженный. А бородка у него черная, небольшая, аккуратно подстриженная. Ну, приблизительно такая, как в некоторых фильмах профессора имеют.

— Не Николай, — разочарованно сказал Погорелец.

— Нет, нет! Не Николай. Я же говорю, инициалы его «И.П.». В субботу, после обеда он билет брал.

Тут в разговор вступила уборщица, которая уже некоторое время вертелась возле окошка кассы, прислушиваясь к вопросам незнакомцев. Интересно ведь, о чем это они так кассиршу расспрашивают? А тут, как раз, и она кое-что знает…

— Прошу прощения, но я тоже могу вам кое-что рассказать о тех бородатых…

— О каких бородатых? — аж встрепенулся от неожиданности Николай.

— Да о тех, о которых вы расспрашиваете.

— А что, разве он не один был — тот бородатый?

— Да нет! Двое их было! Второй, тот, о котором вы спрашивали, невзрачный такой, на улице его поджидал. Непоказной такой, мелковатый, вертлявый. Постоянно по сторонам оглядывался. Будто высматривал кого-то. Или надеялся встретить. Весь такой, что нормальная женщина с таким и не пойдет. Даже не посмотрит на такого. Низенький, тонколобый. А бородка у него, как вы и говорите, рыжеватая и коротенькая. И жиденькая какая-то. Этот уж точно на профессора не похож. Больше — на козла какого-то безродного…

— Откуда же вы знаете, что они вместе были? — включится в разговор следователь.

— Вместе, вместе! В субботу ведь было. Тот, плюгавенький, первого на улице дожидался. А тот, что на профессора похож, потом ему билет на поезд отдал. Еще и сказал ему что-то, и по плечу похлопал. А потом они в кафе коньяк хлестали. Козлобород тот выставлял. Да все так подобострастно к профессору… Все больше ему подлить старался. Еще и этот, как его, ананас на закуску взял. Такие ведь рукавами не закусывают…

Кстати, плюгавенький этот, вроде из соседнего городка. Когда-то частенько в областной центр с нашей станции ездил. Еще когда пацаном был, и бородки не имел, начал ездить.

С учетом новый сведений по делу у следователя стала вырисовываться интересная картина, которая многое могла разъяснить и многие факты расставить по своим местам. Это действительно могли быть Скребков и еще какой-то неизвестный — Пронцив И.П. Что же это за фрукт? И каким боком он с этим Скребковым связан? Если это Скребков, конечно же. Но ведь он действительно вот таким образом, по чужим проездным документам, мог в воскресение в Киев податься. Именно в воскресение! А не в субботу вечером. И — отсюда. А не из областного центра.

— А на который именно день «профессор» билет брал? На субботу, или на воскресение?

— На воскресение. На утренний. Который в восемь утра отходит.

Это уже было интересно.

— Я — следователь прокуратуры. — Сергей Петрович показал женщинам свое служебное удостоверение. — Не могли бы вы мне для протокола свои сведения дать? Я вас опрошу в качестве свидетелей.

— А они, что, натворили чего? Это ведь и в суде, наверное, свидетельствовать придется? — немного растерянно переспросила уборщица. — Хоть и страшно почему-то, но от показаний своих я не откажусь. Очень уж мне тот Козлобород не понравился! Так все к «профессору» льстился, что, казалось, и без мыла в задницу залез бы. Я извиняюсь, конечно…

Не взирая на серьезность ситуации, Николай от души рассмеялся. Не смог удержаться. И женщины, и сам следователь, недоумевая, посмотрели на него.

— Не вижу здесь ничего смешного, — осуждающе посмотрел на него Сергей Петрович. — Неужели вы думаете, что в деле уже и точку пора поставить?

— Да нет, конечно! Я прошу прощения за несдержанность. Но ведь этого типа и мальчишки мои Козлобородом называют. Вот и не сдержался.

На те слова и обе женщины, и даже сам следователь, и себе засмеялись. Ведь настолько меткое то прозвище, если разные люди готовы им одного и того же человека наделить.

Свидетельские показания кассира и уборщицы были надлежащим образом запротоколированы. Скребков был опознан ими по предъявленной фотографии. Продавец кафе, где распивали коньяк бородачи, тоже дала свои показания. И она опознала Скребкова как человека, покупавшего в тот субботний день и коньяк, и закуску.

Дело, казалось, сдвинулось с мертвой точки. Пора было возвращаться в городок и давать работникам милиции целую кучу поручений. Как бы там ни было, кроме всего прочего, надо было выяснить, кто такой гражданин Пронцив И.П. и каким боком его можно прицепить к известному им гражданину Скребкову Н.Я.?

Глава 25

Путь к солнцу члены Клуба пробивали себе уверенно и настойчиво. Не скажешь, что это им совсем уж легко давалось, но старались изо всех сил. Помогали друг другу, как только могли. И насколько им недалекой фантазии хватало. А фантазий тех было никак не меньше, чем бородок в их группе. Но какой бы убогой ни была фантазия каждого из них в отдельности, общими усилиями они всегда находили нужные и приемлемые для них решения.

Бывший спортсмен, в свое время подававший большие надежды в боксе, с горем пополам защитил свой диплом и сразу же поступил на службу в милицию. Даже для работы тренером он был неспособен. Но Клубу и не нужен был тренер. Им нужен был милиционер. Не зря в народе говорят, что, если в голове нет, то на базаре не купишь… И спорт, и тренерская работа были не для него. А так как физической силы еще не растратил, то для службы во внутренних органах подошел вполне. Там ведь всегда таковым рады.

Если бы не членство в Клубе и не частые и длительные нравоучения Гарика, то недолго задержался бы Иван в милиции. Вернее, не Иван, а Иво. Именно так стали звать его свои.

Почему не задержался бы? Да потому, что кулаки у него всегда чесались. И всегда впереди мысли были. Очень уж ему хотелось, чуть ли не каждый день, ребра кому-то посчитать, или по печени некоторым заехать. Самым привлекательным для Иво в его работе было то, что служба сполна предоставляла ему возможность чувствовать свое превосходство над определенным контингентом граждан. И практически — никакой ответственности за свои действия. Полная безнаказанность, каким бы ты ни был. Вот только — чтобы никому в глаза такие твои действия не бросались. Чтобы никто о них не догадывался. Особенно, начальство…

Только благодаря более-менее разумным советам Гарика Иво прижился в милиции. За три года он даже умудрился капитанское звание получить. С помощью друзей, конечно. Но на службе с ним считались. Потому что показатели неплохие имел. Что мог, раскрывал с помощью товарищей по работе. Что не получалось у него самого, то втихаря выбивал из подозреваемых с помощью кулаков или резиновой дубинки. Не брезговал и другими, более изощренными, средствами и методами. Незаконно, конечно, но кто бы тем заморачивался?…

Иво совсем не волновало то, что за совершенное кем-то, ему неизвестным, преступление, он, не долго думая, и даже не стараясь разыскать истинного злоумышленника, кулаками и с помощью других средств выбивал признания у совсем непричастных к делу людей. Которые, как говорится, ни сном, ни духом — ни о самом преступлении, ни о потерпевшем ничего не знали, и знать не могли. Под его диктовки они писали сознания в своих мнимых преступлениях, и сполна несли ответственность за чужие грехи. В том числе — и за грехи нерадивого милиционера.

Дерзкий милиционер вот таким образом выслуживался и выслуживался перед начальством, зарабатывая себе немалые бонусы в виде премий, должностей и звездочек на погонах. Перед старшими прогибался и всячески создавал видимость внимательности и предупредительности. При подчиненных задирал нос и заставлял их пахать с утра и до ночи. Пахать исправно, добросовестно, и с положительными результатами. Для поднятия его собственного авторитета и роста его личного благосостояния. О благосостоянии своем он никогда не забывал. Всеми, доступными для него, способами старался его не только сберечь, но и приумножить. Именно это и было его основной целью в жизни. Для нее, для достижения этой цели, он и старался — и каждый день, и каждый час и даже каждую минуту.

Требования Гарика Иво всегда выполнял исправно и своевременно. И отдавал под суд неугодных, и отмазывал от тоже же суда нужных Клубу людей. Избивал несговорчивых. Задерживал на несколько суток тех, чья успешная карьера могла повредить кому-то из клинобородых. Пакостил очень многим людям, не особенно заботясь о том, что творит только зло. Укоры совести его никогда не мучили. Не таким человеком был Иво, чтобы к какой-то там совести прислушиваться. Он ее уже давно немой сделал.

Верой и правдой служил интересам Клуба и Владимир Гаевой, который среди своих именовался Вольдемаром.

Он работал журналистом в одной из областных газет. Время от времени, всеми правдами и неправдами ему удавалось пропихивать с эту газету свои статейки, где он старательно мешал с грязью людей, которые так или иначе могли чем-то помешать кому-то из одноклубников. В других своих статьях он чуть ли не до небес возносил достоинства своих друзей. Хотя достоинств тех, если бы даже кто-то очень-очень постарался, то даже днем с огнем не нашел бы. Но газете многие верят. На том и строился тонкий расчет…

Хотя совсем бездарными с точки зрения профессиональной журналистики были те статейки, но они свое дело делали. Ведь каждый руководитель — тоже человек. Все слабости человеческие ему присущи. Очернили в статье кого-то из твоих работников, значит — дыма без огня не бывает. Вполне возможно, что и не все в той статейка — правда, но и откровенного вранья не так уж много… Зачем же на свою собственную задницу неприятности искать? Лучше уж не продвигать такого работничка по служебной лестнице. А то и избавиться от него при первой же возможности. Ведь, если не прислушаешься к критике со стороны, то, гляди, и на тебя самого ведро помоев выльют. Отмывайся потом годами. Да и отмоешься ли?…

Большинство руководителей даже не догадывались о том, что именно с такой целью такие статейки и пишутся. А клинобородым — лафа! Вероятный претендент на более высокую должность отодвигается в сторону. Это содействует продвижению нужного им человека. И дешево, и сердито! Одна-две статейки, и дело сделано. Можно и в ресторан сходить. Чтобы удачу друга обмыть.

Николай Кузьмак, он же Ник, таки влез на работу в прокуратуру. Тут уже Гарикин папан протекцию составил. Иначе этого круглого троечника на работу в такую серьезную организацию не взяли бы. Разве что — за немалую взятку. Как ни прискорбно, но такое бывает. Но денег на взятку у Ника не было. Не то, что больших денег, а вообще никаких. Не держались у него в руках деньги. Исчезали так же быстро, как песок протекает сквозь пальцы. Потому и возможности у него не было никакой самостоятельно попасть на службу в прокуратуру. Но это было нужно младшей стае, и потому папан поднапрягся. Не так для самого Ника старался, как для собственного сына. Ведь знакомый, да еще и зависимый от него прокурор, может когда-то и пригодиться. Не дай Бог, конечно. Но береженого и сам Бог бережет…

Сначала, как уже повелось в таких случаях, Ник стал следователем. Хотя никаких важных дел ему не поручали, но и те, самые простые, он умудрился завалить настолько, что трое умных за ним тот завал целый месяц разгребали. Районный прокурор выругал его хорошенько и лишил премии. Кого-то другого просто уволили бы в связи с профнепригодностью. Но за этого Ника такие люди хлопотали… Никак их подводить нельзя.

Посокрушался тогда прокурор, сам себе на злую судьбинушку пожаловался… И назначил Кузьмака своим помощником.

— Будешь тут бумаги канцеляристам подавать, да подшивать их, как они скажут. Все ж меньше вреда от твоего присутствия в прокуратуре будет. Но премии, если они будут, будешь получать на уровне деловода. На большее не рассчитывай!

А Нику только того и надо было. Ему и оклада хватит. Ведь за одну зарплату он и так жить не собирается. А то, что работы почти никакой, даже лучше. Что бы ни делать, лишь бы ничего не делать! Такой уж у него жизненный девиз. Ему — лишь бы стаж прокурорский шел. Да чтобы зарплату своевременно платили. А высшие должности друзья со временем занять помогут.

Именно стараниями Ника Николя Скребков через пять месяцев откровенного ничегонеделания в своей конторе неожиданно для других сотрудников получил должность старшего инженера. А еще через восемь месяцев даже ведущим инженером стал.

Для достижения такого результата достаточно было одного телефонного звонка к начальнику конторы.

— Добрый день, Иван Иванович! Из прокуратуры беспокоят. Помощник прокурора Кузьмак Николай Яковлевич.

— Слушаю вас внимательно, Николай Яковлевич! — Иван Иванович растерянно поднялся на ноги и чуть ли не стал по стойке «смирно». Ведь кто из руководителей без волнения будет реагировать на звонок из такой серьезной инстанции?

— Будто бы никакой уголовщины за собой не чувствую… Неужели какой-то недоброжелатель кляузу на меня написал? Или, может, кто-то из моих лоботрясов чем-то особенным отличился?…

— Нет, нет, не беспокойтесь! Все у вас в порядке. И к работникам вашим мы никаких претензий не имеем. Можете не волноваться. А вот одного из ваших, как вы сказали, лоботрясов, мы имеем намерение к себе на работу взять. И еще одна контора, не будем уточнять, какая именно, тоже на него глаз положила…

— Это на кого же, если не секрет, конечно?

— Сами понимаете, Иван Иванович, что секрет. Большой секрет. Вот только с вами лично мы вынуждены этим секретом поделиться. Подписку о неразглашении брать не будем, потому что доверяем. Знакомились с вашим личным делом…

— Я все понял, Николай Яковлевич! Мне к вам, в прокуратуру, явиться, или вы как-то иначе дадите понять, о ком именно речь ведете?

— Ну-у, излишние контакты у нас никогда не приветствовались… А речь идет о Николае Скребкове.

— О Скребкове? — обескуражено прошептал в трубку начальник. — Да чем же он у вас заниматься будет, если даже два плюс два на пальцах считает?…

— А вы тому не удивляйтесь! Это у него легенда такая. Ведь он хорошо знает, что долго у вас не задержится. Потому и старательности в выполнении ваших заданий не проявляет. К тому же, он немножко другие задания выполняет… А там он — настоящий ас!

П-понял, — неожиданно даже для самого себя начал слегка заикаться Иван Иванович. — Но ч-что же м-мне с ним де-делать?

— Когда придет время, мы его по официальному запросу у вас заберем. Мой сегодняшний звонок — только предварительная подготовка грунта. Нам нужно, чтобы вы его на одну-две ступени по служебной лестнице продвинули. Именно для этого меня и уполномочили вам позвонить.

— Да как же я его смогу продвинуть, если у меня другие, более толковые, работники, годами повышения ждут? Что мне им объяснять?

— Иван Иванович! А вы что, обязаны кому-то свои решения обосновывать? Мы на вас надеемся. Вы у нас на хорошем счету…

Иван Иванович долго еще тогда успокоиться не мог. Но все, о чем его просили, выполнил. Сначала Скребков стал старшим инженеров, а еще через несколько месяцев даже должность ведущего инженера получил. С соответственным повышением зарплаты. Вот только не вел он никого за собой. Тем не менее, несколько дней назад был подписан приказ о назначении Скребкова заместителем начальника одного из отделов.

Уже более трех лет Иван Иванович ждет, что такого «ценного» работника у него все-таки заберут. Тогда уж и он сам сможет вздохнуть с облегчением. Но что-то тем чудом и не пахнет…

А сам Ник тоже до сих пор помощником прокурора в своем «присутствии» штаны протирает. Правда, теперь уже в областной прокуратуре. Надо ведь и ему расти над собой! Не только ведь другим клинобородым содействовать…

Все другие члены Клуба тоже были пристроены на более-менее теплые места с помощью вышеупомянутых и не упомянутых вовсе способов. Где-то телефонное право сработало. Кого-то откровенным враньем, как помоями, облили. Кому-то ребра побить пришлось. А кое-кому и автоаварию подстроили…

О Гарике же папан особенно позаботился. Впрочем, в том нет ничего удивительного. Родной ведь ребенок. Профессиональный историк, практически с нулевым потенциалом знаний, через три года после окончания университета стал кандидатом исторических наук. Впрочем, в нашей стране и не такие чудеса случаются…

Глава 26

Дед Иосиф как в воду смотрел. В воду родной горной речки, чистой, как слеза. Вот что значит — вековой опыт! Тот, что на уровне генной памяти. Опыт, который, из века в век, от отца к сыну, от сына к внуку самой матушкой-Природой передается. Что не теряется никогда во тьме минувших веков, а лишь приумножается из года в год и дает возможность помогать людям.

Галя спокойно проспала всю ночь. Утром, только она успела привести себя в порядок и немного позавтракать, свекровь привела в палату маленького Василька. Невестка с благодарностью посмотрела на маму и обняла сына.

Мать, немного побыв с ними и вдоволь насмотревшись на сына, тихо вышла из палаты.

— Мама, о поцему папа спит? Солныско узе высоко…

— Тихонько, сыночек! — прошептала чуть слышно. — Папа заболел. Его нельзя сейчас будить.

— А он обесчал взять меня на лыбалку.

— Обязательно возьмет, Василечек! Вот вылечится, и сразу же поедете. А теперь посиди тихонько. Можешь папину руку погладить.

— А это ему помозет?

— Конечно, поможет! Ведь это ты, его сыночек, руку гладишь. Ему это понравится.

— Тогда я буду целый день папину луку гладить. Стобы он никогда не болел.

— Гладь, сыночек.

И сама погладила русую головку.

Вскоре и Василий глаза открыл. Хотя и ждала того давно, но случилось это, все же, неожиданно. Но тем приятнее это было.

Василий увидел рядом с собой самых близких и самых родных ему людей. Его глаза сразу же стали такими ласковыми и родными. Они лучились любовью. Его рука, будто сама собой, потянулась к жене и сыну.

— Галинка, Василек, лада мои… — чуть слышно прошептали пересохшие уста. — А Аленка с кем?

— Она дома. С нашими родителями.

— А где это я, Галя? Почему до сих пор в кровати? Будто и не утро уже. Василек… — и погладил сына по головке.

— А, сто, папа узе выздоловел?

— Он выздоравливает, сынок! Выздоравливает!

— Галя! Что это со мной? Почему так тяжело?

— Успокойся, милый! Вся беда уже позади. В тебя стреляли.

— Стреляли? — и сразу же будто полностью пришел в себя. — Так это же Колька!

— Я знаю. Ты еще вчера сказал, что Николай Скребков в тебя стрелял. Это так? Или мы что-то не совсем поняли?

— Да! Это Скребков стрелял. Тот, которого наши мальчишки Козлобородом зовут.

— Ты только не волнуйся, любимый! Тебе и Петр Федорович операцию отлично сделал, и дед Иосиф трав целебных привез.

— Ну-у, если дед Иосиф здесь, то я могу больше не беспокоиться о своем здоровье. Он и мертвого с того света достанет. А я ведь жив! Потому буду и сам стараться быстрее выздороветь.

— Ты только не говори больше, милый! Самое страшное уже позади. Скоро ты выздоровеешь, и тогда у нас снова все будет хорошо. А сейчас не говори ничего. Тебе еще нельзя разговаривать.

— А кто это тут в наш с Петром Федоровичем процесс лечения вмешивается? Кто это нашему легиню разговаривать запрещает? Неужели это моя внучка в нашем тандеме засомневалась, а, Петр Федорович? А, может, мы ее домой отправим?…

— Дедушка! Ну, разве ж так можно?…

— Уважаемая! — и себе, улыбаясь, вступил в разговор доктор. — А разве можно такими непрофессиональными советами нашего больного дезориентировать? Это мы с Иосифом Степановичем его лечим. А вы нам только помогаете. Но помогаете вы отлично! Вот только тем и занимайтесь. А все остальное — то уж наша забота.

И пальцем на нее помахал. Но улыбки своей даже не пытался скрыть.

— А вам, молодой человек, я скажу, что по-доброму вам завидую. У вас просто замечательная жена. Более трех суток возле вас сидела, глаз не смыкая. Берегите ее! А то, что она вас бережет, она уже всем доказала.

Галина слегка смутилась от таких слов. Но промолчала. Ведь и так понятно, что она сделала только то, что и должна была делать любящая жена.

— Процессом лечения больного мы с Иосифом Степановичем руководим. Пить дедовы настойки и наши лекарства он будет. И разговаривать понемножку тоже будет. Но ровно столько, сколько мы ему позволим. Ты ведь хочешь как можно скорее на ноги встать?

Василий растерянно переводил взгляд, утомленно концентрируя его то на лице доктора, то на крепкой дедовой фигуре.

— Здоров будь, легиню! — дед Иосиф подошел к кровати и накрыл своей рабочей пятерней его руку. — Выпей-ка моего лекарства.

— Дед Иосиф! Какая у вас хорошая рука! Она мне как бы сил прибавила…

— А оно так и должно быть. Достойно ли такому легиню в кровати разлеживаться? А руки наши — карпатские. К любой работе привычные, к людям добрые. А для любимых нами людей — любящие.

— Да разве мне хочется тут разлеживаться?! — тихо прошептал. — Дел-то сколько! А из-за какого-то поганца не то, чтобы встать, даже вздохнуть полной грудью не могу. Будто огонь возле сердца…

— Тот огонь мы с Петром Федоровичем потушим. Правда, на это несколько дней пойдет. Но терпи, казак! Атаманом будешь! Твое дело сейчас — отдыхать и сил набираться. Как тебя на ноги поставить, то уж наша забота. Об этом можешь не беспокоиться. А со всеми делами твой друг Николай хорошо управляется.

— Я-то буду отдыхать. Если это так надо. Хотя и не ко времени это. Но через несколько дней на ноги встану. И даже не спорьте со мной!

— А что я вам говорил, Петр Федорович? — удовлетворенно потер руки дед Иосиф. — Мои лекарства еще никогда не подводили.

— Так я же с вами и не спорю, — тоже искренне улыбнулся доктор. — Если бы не наши бюрократы, то я хоть сегодня вас своим заместителем назначил бы. Или даже над собой начальником поставил бы.

— Э, нет, доктор! Лучше мы с вами друзьями останемся. А то какая дружба между начальником и подчиненным? То уже не дружба, а зависимость. А ты, Вася, теперь быстро на поправку пойдешь. На-ка вот, выпей. Только не кривись, не говори, что горькое. Сладким тебя потом Галя угостит.

— Дед Иосиф! Петр Федорович! Да с такими докторами я тут действительно не задержусь. Дел слишком много. Через неделю на ноги встану.

— Через две недели! Никак не раньше, — попытался возразить ему доктор.

— А таки встанет через неделю! — довольно погладил седые усы дед Иосиф. — Встанет! Потому что он — наш! Он — рода карпатского!

— Спасибо вам, дед Иосиф! Благодарю за то, что настолько своим считаете.

— А наша Галинка за не своего замуж не вышла бы…

Василий быстро выпил горькое лекарство. Выпил, и довольно улыбнулся.

— Да разве оно горькое, дед Иосиф?! Наши травы горькими не бывают. Я будто живой воды попил.

— Вот, Петр Федорович! — поднял руку дед Иосиф. — Вы — доктор от Бога! Но и мы на что-то полезное способны. Самая могущественная сила на свете, сила родной земли нашему Васе теперь помогает. Встанет он через неделю на ноги, встанет! Ведь он уже второй мой напиток живой водой назвал.

— Да я только рад тому буду, Иосиф Степанович! Вы же знаете, что я с вами почти сразу спорить перестал. Немало травознаев я в жизни встречал. Но такого, как вы, впервые вижу. Я перед вами десять раз шляпу свою снять готов.

А маленький Василек удивленно посматривал на обоих дедов, не забывая при этом гладить папину руку.

Глава 27

После той встречи с Галиной Николя себе места не находил. Не скажешь, что влюбился. Таким, как он, это чувство не ведомо. Такие люди только себя любят, и только под себя Богом определенную судьбу подстраивает. Одно-единственное желание тогда пленило все его мысли. «Овладеть! Во что бы то ни стало, овладеть этой строптивой женщиной! А потом — ноги об нее вытереть! Чтобы знала, как мной брезговать!»

Ни укоры совести Скребкова не мучили, ни нормы общечеловеческой морали остановить не могли. О законе и вспоминать не стоило. Ведь для таких людей, как Николя Скребков, законы не писаны. Ибо они сами — закон! По крайней мере, все члены Клуба клинобородых именно так и считали. Так и поступали в жизни.

Николя довольно долго сам вынашивал планы завоевания строптивой горянки. Мечтать о ней? Нет. Этого за ним никогда не водилось. Белены он объелся, что ли? О такой способности человеческой личности он даже не вспоминал никогда. Зачем? Зачем о чем-то мечтать, если любую вещь можно просто купить за деньги. Если не сегодня, то завтра. А если не завтра, то через год. Или через несколько лет…

Например, он хорошо понимал, что должность заместителя министра он реально мог бы купить не раньше, чем через…адцать лет. Так зачем же делать какие-то особенные телодвижения, если можно спокойно дождаться наступления определенного, удачного для него, времени. А пока оно настанет, то время, удовлетворяться тем, что доступно сегодня. То есть, каждый день проживать в свое удовольствие. Так как для него лично доступно было намного больше, чем для простых смертных, то и жизнь, можно сказать, удалась, и все, что ему сегодня нужно, он имеет. Вот если бы только не эта своенравная горянка…

Больше трех лет прошло, а желание его так и не удовлетворилось. А память Николя хорошую имел. Злую память.

Время от времени он наведывался к матери, и тогда каждый раз пытался Гале на глаза попасться. Словом-другим переброситься. Но Галина на контакт не шла. Старалась даже не глядеть в его сторону. Чем еще больше заводила Скребкова. А то, что ему следовало бы извиниться за свое недостойное поведение, ему даже в голову не приходило.

За прошедшие годы другой человек давно забыл бы о своих тогдашних требованиях-пожеланиях. Но не таким был Николя Скребков. Он никогда и никому не прощал обид. А нанесенную ему Галиной обиду он считал самой тяжелой в своей жизни. И чем больше проходило времени, тем тяжелее и горче становилась та обида. Но сам он ничего сделать не мог. Пришлось к своим обращаться…

Не зря Гарик был лидером в их группе. И умом, и хитростью он был на две головы выше любого из других членов Клуба клинобородых. Если бы кто-то когда-то сумел направить его фонтанирующую энергию на какое-то хорошее дело, то и результат того предприятия мог бы быть положительным. Но его воспитанием занимался только папан. Вот и воспитал. Воспитал точно таким же, каким он был сам. Можно сказать — по образу и подобию своему…

На людях Гарик свою группу не собирал никогда.

— Нам не нужно, чтобы хоть кто-то что-то знал о нашей дружбе. Девиз «Больше двух не собираться!» — это именно о нас. Достаточно какому-то постороннему лицу увидеть нас всех вместе и обратить внимание на особенную примету, — погладил свою бородку клинышком, — чтобы догадаться, что мы — одна команда. В случае легализации нашего Клуба всем нам будет куда сложнее достигать наших целей. Потому что мы все, именно все вместе, у всех на виду будем. Потому и противостоять нашим намерениям будут более активно. Трудней нам тогда будет вверх выбираться…

Клуб в полном составе собирался только на празднованиях дней рождений клинобородых. Да и то, в таких местах, где их никто не знал. Обычно — на каких-то базах отдыха в других областях, лишь бы подальше от дома. Иногда даже в столице собирались.

Скребкову как раз тогда тридцатник исполнился. И поздравляли, и желали ему. А выпито было сколько…

Он уже хорошо под градусом был, когда вдруг о своей давней обиде вспомнил.

— Очень мне хочется, други мои милые, одну бабу трахнуть.

— Так в чем же дело? Если так хочется, то трахай! Или у тебя места нет? А, может, трахало подводить стало?…

И заржали все, как табун лошадей.

— Не хочет она… — размазывая пьяные слезы по фейсу, пролепетал Николя. — Не хочет!

— Что значит — не хочет? — поднялся из-за стола бывший спортсмен. — Не хочет — заставим! Или мы тебе не друзья?

— А ты сам не пытался к ней клинышки подбить? — по-отцовски обняв именинника за плечи, прошептал ему на ухо Гарик. — Это ведь дело деликатное. Тут посторонних быть не должно. Мы ведь когда-то договорились, что только в карьерном росте друг другу помогать будем. А чья-то любовь в сферы наших общих интересов не входит…

— Какая там любовь, Гарик? — встрепенулся Николя, пытаясь встать из-за стола, чуть не падая при этом на своего собеседника.

— Но-но! Еще не хватало, чтобы ты на меня упал. Ведь я — не она. Да и на голубого я не тяну. Меня трахать не надо. Сядь! И расскажи все подробно.

— Да о чем там рассказывать? — пьяно залепетал Скребков. — Она — жена моего соседа.

— Что же это тебя так на замужних женщин потянуло? — подлил масла в огонь журналист. — Малолеток тебе не хватает? Или незамужних мало? Таких, чтобы — без проблем?… Или ты и вправду влюбился?

— Да не влюбился я! В морду она мне дала, когда полез к ней.

— А-а-а, ну, если в морду, то понятно… Такое забыть трудно.

— А я и не хочу забывать! Я отомстить хочу!

— Уж не забыл ли ты, друг, что месть — это такая вещь, которая только трезвую голову признает?

— Так я же никому и не говорю, что именно сейчас это случиться должно! Я просто не знаю, как это сделать. Потому и посоветоваться с вами хочу. Может, вместе что-то толковое придумаем?…

— А что тут думать? Если она — твоя соседка, то подстережем ее, выкрадем, и в лес увезем. Там и трахай, сколько угодно! Хочешь — до вечера, а пожелаешь — то хоть до самой осени…

— Да не моя она соседка. Она по соседству с моей матерью живет, в нашем городке. Выкрасть ее вряд ли удастся. Дома она все время. Возле детей. Днем — соседи увидеть могут. А ночью Василий с ней…

— А Василий — это что за фрукт?

— Да бизнесмен наш. Местный…

— А вот с этого места — как можно подробней, — ухватил какую-то, еще не достаточно выразительную мысль за хвост Гарик. — Кто такой? Чем занимается? Как твердо на ногах стоит?

— А черт его батьку знает, какой он там бизнесмен. Когда-то ко мне приезжал. Лес ему нужен был. Лесопилка у него там где-то.

— Лесопилка — это уже интересно. Можно что-то и нарыть…

— Сначала проверками замучаем. Потом «крышу» подведем. А со временем и на нары посадим. Тогда уж твою обижалку защищать некому будет. Тогда сам справишься?

— Тогда, может, и справлюсь…

Василий тогда никак в толк не мог взять, с чего это вдруг к нему так проверки разные зачастили и откуда такая неожиданная «крыша» появилась? А ноги-то вон откуда росли…

Однако, ни наезды налоговой и Пенсионного фонда бизнесу Василия и Николая не помешали, ни «крыша» его не испугала. О подробностях того наезда Скребкову в деталях никто и не рассказывал. Но облом вышел по всем статьям.

— Да пристрели ты его! — как-то за рюмкой коньяка коварно предложил ему Ник. — Нет человека — нет проблем! А не будет твоего врага, то и жену его приручить сумеешь. Смотри, еще и женишься на ней.

— Жениться я не собираюсь, — огрызнулся Скребков. — А если даже соберусь, то не на ней.

— Так какого же милого ты к ней так привязался? Других баб мало?

— Потому что по морде дала…

— Ну-у, если по морде, то это святое… Будь здоров!

— Будь!

Николя что-то задумчиво пожевал, подумал, и таки решился направить разговор в нужном ему направлении:

— А не мог бы ты его подстрелить? У тебя и оружие есть. А я — что? Я даже ружья от пистолета отличить не могу.

— На что это вы меня, гражданин Скребков, подписываете? Так это вы мне, представителю закона, советуете смертоубийство сотворить? Или как мне твои слова понимать?

— Ну, ты ведь сам сказал «Убей!»

— Я сказал «Застрели!», а не «Убей!». А это — две большие разницы. В Божьих заповедях сказано «Не убей!». А о «Не застрели!» там ничего нет.

— Будто оно — не одно и то же…

— Может, и одно… Но сказано не так… Впрочем, там тоже сказано «Не возжелай жену ближнего своего!»

— А разве Васька мне ближний? Так себе — через дорогу на корточках…

— Ну, если он тебе не ближний, то и застрели его. Хотя и с натяжкой, но нарушением это не будет…

— Нарушением чего? — помутневшими от алкоголя глазами посмотрел на друга-прокурора.

— Так заповедей тех самых. Заповедей!

— Да что ты мне о каких-то там заповедях пургу гонишь? Тоже мне, Иисус Христос нашелся! Ты мне друг, или нет?

— Хотя я тебе друг, — Ник помахал перед носом Николя насаженным на вилку огурцом, — но истина дороже. Об этом даже древние римляне говорили. Забыл, кто именно…

— Нахватался в своей мусорне присказок всяких поганых! То Библию мне читаешь, как какой-то святоша, то разуму учишь, которого и сам набраться не сумел. Ты мне дело посоветуй! А еще лучше — помоги!

— Ты хочешь жар чужими руками загребать? Мне — Ваську застрели. Еще кому-то — жену его приведи. А ты сам только удовольствие получать будешь? Н-нет! Так не получится. Помогать друг другу мы поклялись. Но не конкретную работу за кого-то делать. Это что же получается? Что я за тебя твою работу делать должен? Ну-у, тогда уж ты сам иди в мою «мусорню». И там раскрывай там за меня преступления. И не «мусорня» она, а прокуратура. О! Ты меня с Иво не путай. У меня погоны немножко другие…

— Погоны, погоны… Один хрен, какие они, те погоны. Ведь я и стрелять не умею! Да и не из чего мне…

— А ты к Иво обратись. В этом он тебе помочь сможет. И обрез какой-то принесет, и стрелять из него научит. Ты соседа застрелишь, а потом нам только доложишь о выполнении твоего же приговора и о похороненном где-то в речке обрезе. А еще поляну хорошую накроешь. Вот тогда и об остальных твоих делах поговорим. Подро-о-о-обно так поговорим. В деталях.

Где Иво достал тот обрез, Скребкова не интересовало. А вот в лес ездить ему не очень понравилось. Вернее, совсем не понравилось. Он уже давно считал себя городским человеком. Все, что было за пределами города, им больше не воспринималось. Не в своей тарелке он себя на природе чувствовал. Даже, когда на шашлыки ездили.

— А ты что, хочешь в городе по воробьям стрелять? — разозлился на него Иво. — Хочешь сразу же, на корню, свою затею погубить и в тюрьму сесть? Еще и меня за собой потащишь?…

— Ну, не люблю я лес! Он меня пугает.

— Если ты такой пугливый, то плюнь на свою затею, и найди себе другую бабу для удовлетворения твоих потребностей.

Скребкову прислушаться бы к совету своего одноклубника. Но его недалекий разум настолько уже был омрачен идеей-фикс о недоступной женщине, что он даже не пытался задуматься над возможными последствиями воплощения этой идеи в жизнь. Его желания всегда были куда сильнее его самого. Так почему он должен уступать?

— Не хочу я другую! Мне именно эту наказать надо!

— Ну, тогда учись стрелять! И делай это там, где тебя никто не увидит. А иначе, заберу обрез, и помогать тебе больше не буду. Даже Гарик мне не указ будет!

Пришлось Скребкову учиться стрелять. А так как дело это не такое уж хитрое, то и научился довольно быстро. Всего каких-то полсотни патронов и испортил.

— Ну вот! А ты говорил, не умею… Не святые горшки обжигают! Ты у нас теперь просто как ворошиловский стрелок. В случае необходимости и по окнам кому-то пальнуть сможешь, и по машине…

— Не буду я по окнам стрелять! Мне бы только Гальку…

— Будешь, дорогой, будешь! Гарик прикажет, ты и выстрелишь. Не только тебе ведь клинобородые помогать должны. Пора уже и самому какую-то пользу Клубу приносить.

— А я, это… Я — мозговой центр!

— Ой, не смеши мои тапочки, Николя! Какой из тебя мозговой центр, если мозгов у тебя в голове не больше, чем у курицы? Ты у нас не больше, чем маленький помощничек нашего мозгового центра. Никакой пользы Клубу ты до сих пор не принес. Можешь считать, что я приказ Гарика выполняю, стрелковому делу тебя обучая.

У Николя после тех слов товарища внутри все так похолодело, что даже в дрожь бросило. Вполне возможно, что он и на этой стадии своей подготовки еще мог бы спрыгнуть и навсегда забыть о Галине. Ну, посчитали бы его трусом. Но ведь из Клуба не вытурили бы. Ведь знает он немало. И не убили бы. К чему им неприятности на ровном месте? Не помогали бы больше по службе продвигаться. Но и то — не беда. Ему и достигнутого уровня вполне хватило бы.

Но умопомрачение проходить никак не желало. Будто течение какой-то могучей реки, подхватило его то проклятое желание. Даже не желание, а, скорее, наваждение. Подхватило оно его, и властно повлекло за собой. И не было ни сил, ни возможностей опираться тому стремительному течению. Ни к берегу какому-то пристать, ни брода не найти…

Впрочем, меленькая душенка Николя уже давно была готова к любой подлости. Просто, раньше не было случая эту самую готовность проявить реально. Вот и подвернулся он, тот самый случай.

Глава 28

Начальник отдела вынужден был дать ход жалобе Погорельца. Ой, не хотелось ему выносить сор из собственной избы! Не хотелось. Но не вынеси своевременно, то и самого, того и гляди, вместе с тем сором вынесут. В желающих занять его место отбоя не будет. Да и начальник областного управления — человек новый. Со штатом районов еще не знаком. Ему и самого начальника отдела сменить, что за ухом почесать.

Так стоит ли полицай-Макар того, чтобы из-за него вот так страдать? Начальник даже сам не заметил, как мысленно стал называть подчиненного всенародным прозвищем. А знал ведь, знал, что его именно так называют. Знал, но для исправления ситуации ничего не делал. Показатели, видите ли, у него неплохие. А что все его показатели выеденного яйца не стоят, о том и не задумывался. Ведь и сам всю свою работу только к тем самым показателям и сводил. Но сверху от него другого и не требовали. Работаешь, или не работаешь, но бумаги должны быть исправными…

Чтобы хоть немного обелить себя лично, подполковник тоже соответственный рапорт на своего подчиненного написал. С категорическим требованием — уволить старшего лейтенанта Калитченко в связи с профессиональной непригодностью. Надеялся, что, вот таким образом, сумеет отвести бурю от себя лично. Что не зацепит она его. А в том, что буря таки грянет, даже не сомневался.

На хорошем счету были Степанчук и Погорелец в районе. Покушение на одного из них — это уже чрезвычайное происшествие. А попытка фальсификации материалов следствия с целью привлечения к уголовной ответственности одного из них, это вообще катастрофа. Никак тут без рапорта на имя начальника областного управления не обойдешься. Самому бы начальницкое кресло за собой сберечь. Потому, лучше малым, но чужим пожертвовать, чем свое собственное потерять. А козлы отпущения всегда и были, и будут. Так почему бы им, этим самым козлом, полицай-Макару не стать?…

На время служебного расследования старший лейтенант Калитченко от работы был отстранен. Ведь, оставь его при деле, то он еще не таких дров наломает. Да и закон не разрешает поручать какие-то дела милиционерам, в отношении деятельности которых ведется служебное расследование.

Новый начальник управления с расследованием не замешкался. Через три дня уже и комиссия в районный отдел прибыла. Серьезная комиссия. Во главе с начальником отдела внутренних расследований, полковником. Копать они начали серьезно. За все пятнадцать лет Макаровой службы его деятельность тщательно изучили. Полковник даже за голову взялся.

— За какие ж такие заслуги вы, Николай Гаврилович, столько лет государственные деньги на его зарплату зря тратили? — не удержался один их проверяющих.

— Так он же показатели все время обеспечивал…

— Показатели? — не удержался от откровенной иронии полковник. — За пятнадцать лет службы — два десятка бабок за торговлю на базаре незаконно оштрафовал? Кого-то за песок и гравий дважды заплатить заставил? И это — показатели? А он хотя бы одного вора за это время поймал? Или, может, где-то драчунов приструнил и к ответственности за ненадлежащее поведение привлек? Молчите! А вы не обращали внимания на одну интересную особенность его трудовой биографии? Оказывается, все его «показатели» только на летние месяцы припадают. Он что, у вас, в зимнюю спячку впадает? От октября и по март, включительно, он ни одного протокола не составил. И так — каждый год! А живет этот ваш офицер явно не на одну зарплату. Не зря, пожалуй, его полицай-Макаром назвали. На большее он и не тянет. Жалко только, что закон нам не позволяет зря выплаченную ему зарплату за все годы службы с него взыскать. А заодно — и с его непосредственного начальника…

— Короче говоря, — не удержался самый молодой из проверяющих, — не место вашему Калитченко в органах. А за то, что материалы следствия сфальсифицировать пытался, то и под суд пойдет. И нечего его защищать!

— Так я же, это самое, и сам рапорт на него написал. А все его следственные действия по последнему делу мы тщательно проверили. Вынуждены были.

То-то и оно, что вынуждены… А почему никогда раньше все его липовые протоколы не проверяли? Никто не жаловался? А знаете, почему не жаловались?

— Не жаловались, потому что себя виновными считали.

— Ой, вряд ли… Скорее всего, потому, что вам лично тоже не доверяли. Не верили, что захотите во всем разбираться, что действительно виновного накажете. У него хотя бы один выговор есть?

— Н-нет…

— А благодарности за добросовестную службу?

— Молчите. Целых пять! За каждые три года службы — благодарность!..

— Так мы же его не повышали!

— Как это, не повышали? Он — офицер милиции! Старший лейтенант! А по своим служебным показателям даже на ефрейтора не тянет!

— Так ведь всего лишь старший лейтенант! В сорок-то с лишком лет! За пятнадцать лет службы! А благодарности те ни званий, ни зарплаты ему не добавляли. Как и выговора, если бы они и были ему объявлены, ничего для него не уменьшили бы. Выполнял хоть какую-то работу, вот за нее и платили. Не так уж и много, как по теперешним временам…

— Не много, говорите? Да лучше бы вы, вместо платить зарплату вашему полицай-Макару, какую-то десятку-другую другим своим работникам за конкретные дела приплачивали. А без него можно было и обойтись. Потому как, что с ним, что без него — разницы никакой. Без него даже лучше было бы. И никто над нами, над милицией, не смеялся бы, и легавыми нас не называл бы.

Генералов в кабинете начальника областного управления милиции было даже два. Вторым был прокурор области.

Оба руководителя молча выслушали доклад полковника о проведенном служебном расследовании и немного сумбурный, но полностью искренний и справедливый рассказ Погорельца о «рентгеновском аппарате» и «кулаковом расследовании» Калитченка.

Последнее слово было предоставлено самому виновнику происшествия. Но глупый полицай-Макар, вместо изображения чистосердечного раскаяния, неожиданно для всех присутствующих начал нападать. На своего непосредственного начальника, на проверяющих, на присутствующего в кабинете жалобщика. Ведь жалобщик этот, по его мнению, и совсем не потерпевшая сторона, а замаскированный вредитель. И что все они совсем необоснованно прицепились к нему, честному милиционеру. А он, старший лейтенант Калитченко, всегда, все годы его добросовестной службы в милиции, имел хорошие показатели по этой самой службе. А напоследок он еще и выпалил:

— Зажимают меня, товарищ генерал! Роста по службе не дают. В звании не повышают. Потому и жалоб на меня понаписывали…

— Зажимают, значит?…

— Зажимают!

— И доносов своих на присутствующего здесь господина Погорельца вы своему непосредственному начальнику не подавали?…

— А я что? Это ведь люди написали! Я только передал.

— Зачем же вы этим людям диктовали, что именно писать?

— Да ничего я никому не диктовал! Пусть докажут сначала.

— Ну что же, действительно тяжелый случай… Как вы считаете, товарищ прокурор?

— К сожалению, случай действительно тяжелый. Ордер на арест гражданина Калитченко я при вас подписываю.

— На какой арест? — нервно засмеялся старший лейтенант. — Да…

— Молчать! — в сердцах ударил ладонью по столу начальник управления. — Служебное удостоверение — на стол! А вас, Кирилл Трофимович, прошу на протяжение получаса подготовить приказ об увольнении старшего лейтенанта Калитченко из органов внутренних дел в связи со служебным несоответствием. А также — в связи с его привлечением к уголовной ответственности. Также подготовьте представление о лишении офицерского звания. Да, не забудьте его начальника в приказе незлым, тихим словом вспомнить. Запишите ему строгий выговор с предупреждением о неполном служебном соответствии. В течение трех месяцев порядок в своей парафии не наведет, то и сам вслед за Калитченко пойдет…

Вас, господин Погорелец, я благодарю за гражданский поступок. Больше бы таких людей у нас было, мы бы в своем хозяйстве быстро лад навели. Надеюсь, что так оно и будет.

Все! Все свободны!

И нажал кнопку вызова. В кабинет вошли два конвоира, которые вывели враз обмякшего полицай-Макара, человека, который «умел жить», но не умел мыслить и был полностью лишен совести.

Глава 29

Скребкова решили брать прямо на работе.

— Ждать, пока он по барам да по ночным клубам нагуляется — себе дороже. Возьмем прямо в конторе. Там все и так знают, чего он стоит.

Когда следователь с двумя оперативниками зашли в рабочий кабинет, где за одним из столов сидел Скребков, тот даже внимания на прибывших не обратил. Как смотрел в потолок, так даже не пошевелился на скрип двери. Будто какую-то глобальную задачу решал.

— Скребков Николай Ярославович?

— А? Что? У меня сегодня неприемный день. Я только по предварительной договоренности принимаю.

— Да вы что? Нам даже интересно стало. Но, к вашему большому сожалению, приемный день сегодня у нас. Вот ордер на ваш арест. Прошу ознакомиться.

— Вы что, белены объелись? Я никого не убивал! Это какое-то недоразумение! Вы просто не знаете, с кем связываетесь, и кто мои друзья!

— А откуда вы знаете, что мы вас за убийство арестовываем? Мало ли у вас грехов перед обществом…

— Нет у меня никаких грехов! Зато влиятельных друзей и знакомых полный короб. Даже в областной прокуратуре…

— Так это же просто отлично! Познакомимся. Пообщаемся… Так вы сами с нами пойдете, или вам обязательно надо наручники одевать?…

— Так скажите хоть, за что арестовываете и перед коллегами по работе срамите? Неужели нельзя было где-то в другом месте меня встретить?

— За что арестовываем, в ордере указано. За попытку убийства. А вас, Николай Ярославович, в другом месте нам и не поймать. Слишком уж насыщен различными развлечениями каждый ваш вечер.

— Как это — за попытку убийства?…

— А вас это удивляет? Почему только за попытку, а не за само убийство?

— Да нет… Это я просто так. Чтобы разговор поддержать. Ни попыток никаких я не предпринимал, ни убийств не совершал. А ваши действия считаю незаконными, и против них протестую! Куда и как жаловаться, я хорошо знаю…

— Ну, прямо-таки радует, что вы настолько знающий человек. Потому и нам с вами намного легче будет. Никаких недоразумений не возникнет.

Коллеги Скребкова молча наблюдали за разворачивающейся перед ними детективной историей. В глазах у них явно читалась заинтересованность. Даже какое-то злорадство. Но ни озабоченности, ни жалости к своему товарищу по работе в их взглядах не прочел бы никто.

Всю дорогу до райотдела Николя не давал покоя своим сопровождающим. Пытался хоть что-то выведать, о чем-то дознаться. И все время нервно подергивал себя за реденькую бородку. Но «трахтибидах», почему-то, не срабатывал. Как был в УАЗике, за железной решеткой, так в нем и оставался. Оперативники были опытными. Отбывались молчанкой. А сам арестант, из-за своей ограниченности, почти все сам и выболтал.

— Ну что, сами расскажете, как к преступлению готовились, или вам помочь? — спросил его следователь уже в своем кабинете.

— К какому такому преступлению? — нервно дернулся Скребков. — Не было меня здесь в то воскресение.

— А о каком воскресении вы говорите?

— О том самом, когда я в Киев приехал.

— Как же вы могли в воскресение в Киев приехать, если именно в тот день на нашей станции в поезд садились?

— Вранье все это! Я в субботу вечером в поезд садился. В областном центре, а не на вашей станции. Что бы я в том захолустье делал? В бухгалтерии мой проездной билет есть. Я его к отчету о командировке приложил. Можете проверить. Еще и извиняться передо мной придется. И на рабочем месте! При свидетелях!

Аж слюной забрызгал, изображая чрезмерное возмущение.

— Зачем же в бухгалтерии проверять? Этот билет у меня. Он к материалам следствия подшит. Только не ездили вы по этому билету в столицу. У меня и свидетельство проводника есть. Не садились вы в поезд в субботу вечером. А вот в воскресение сели. Только на другой поезд. И по билету, приобретенному на другую фамилию. Вам ее назвать? Вот только у гражданина Пронцива бородка куда аккуратней вашей. Об этом тоже в деле свидетельство есть. И о том, кто билет покупал, и даже о том, кто по этому билету в столицу ездил. Даже сам билет в деле есть. И с вашими отпечатками пальцев, и отпечатками пальцев вашего друга. Вы ведь этот билет у проводника не забрали. Потому что к авансовому отчету не его приложить намерение имели.

— Неправда все это! Не было никакого другого билета! Не докажете!

— Уже доказали, Скребков. Доказали! И показаниями свидетелей, и отпечатками пальчиков на обоих билетах. Да и видели вас в нашем городе в ту субботу.

— Не мог меня никто видеть! Я ого…

— Да, да! Именно огородами, подальше от любопытных глаз, как тот вор, пробирались вы в тот субботний вечер к отчему дому. Что и вызвало чрезвычайное удивление свидетелей. Потому они и запомнили ваше таинственное проникновение в дом вашей матери.

— Да знаете ли вы, кто я такой? Знаете, какие у меня друзья? Да вас самого за издевательства надо мной выгонят из прокуратуры! И явно — не под фанфары…

— Ой, как страшно! Я прямо-таки обзаикался… А с друзьями вашими мы еще познакомимся. Обязательно познакомимся! Но мне почему-то кажется, что все они будут сидеть тихо-тихо. Как мыши под веником. Очень уж я сомневаюсь, что они захотят вам хоть чем-то помочь. Разве что адвоката найдут толкового. Но вряд ли вам в этом деле адвокат хоть чем-то поможет. Слишком уж вы против себя возмутили всю городскую общественность.

— У меня есть право на телефонный звонок! И у меня есть право на адвоката, — нагло улыбнулся подследственный. — Без моего адвоката я отказываюсь отвечать на ваши вопросы.

— Назовите мне своего адвоката. Я ему немедленно сообщу о вашем аресте и о вашем месте пребывания.

— О незаконном задержании, а не об аресте!

— Об аресте, Скребков, об аресте. Называйте фамилию и номер телефона!

— У меня нет личного адвоката. Мне его друзья наймут. Я к ним звонить буду. А вы обязаны обеспечить меня телефоном и конфиденциальностью разговора.

— Ну, гражданин Скребков, если закон и предоставляет вам право на телефонный звонок к вашему адвокату, или к какому-то другому лицу, способному обеспечить вам профессиональную защиту в суде, то тот же закон не гарантирует вам конфиденциальность такого разговора. Вот вам телефон. Звоните при мне. Только адвоката просите самого лучшего. И самого дорогого…

Очень уж не хотелось Скребкову звонить при следователе. Но что делать? Коллеги по работе вряд ли удосужатся сообщить друзьям о его аресте. Не дружили они с Николя. Своим он для них никогда не был. Белой вороной он в их коллективе считался.

А ведь как гениально все было задумано! Да и выполнено все было так, что, казалось, и комар носа не подточит. Но где-то случился прокол… Кто-то его увидел именно накануне выстрела. А этот, видишь ли, молодой, да ранний, еще и о станции откуда-то дознался. Сам из пигмеев, а на него, на Николя, хвост поднял. Ну, погоди же ты, следователь! Будешь со своим дипломом улицы подметать! Клуб клинобородых своих в обиду не дает.

Ему еще хватило ума не звонить прямо к шефу. Позвонил к дружку в прокуратуру.

— Слушай, Ник! Тут такое дело… Арестовали меня, ни за что, ни про что… Дело какое-то о попытке убийства шьют. В мой городок привезли. В клетке здесь держать будут. Как орангутанга какого-то… Ты там наших всех предупреди. Выручайте! Адвоката толкового пришлите. Да такого, чтобы следаков местных на место поставил.

В трубке в ответ что-то зашумело.

— Да, да! Я буду молчать, как рыба об лед. Без адвоката больше и слова не скажу. Только крутитесь там побыстрее! А то пакостно мне здесь…

Через два дня Скребков как-то нехотя, бочком зашел в кабинет следователя. Милиционер закрыл за ним дверь. Рядом со следователем сидел среднего роста, невзрачного вида мужчина, заинтересованно рассматривающий арестованного.

— Познакомьтесь, — указал на него рукой следователь. — Это ваш адвокат. Его зовут Петр Николаевич Загоруйко.

— О! Очень приятно, господин адвокат! — Скребков молодым петушком подскочил к правоведу, протягивая ему правую руку. — Вас Ник прислал?

По всему было видно, что адвокату не очень-то хотелось пожимать протянутую ему руку. Но что поделать? Положение обязывает…

— Нет. Я не знаю никакого Ника. Работаю в местной коллегии адвокатов. Ваша защита мне поручена государством. Хотя вы можете предоставить мне координаты вашего друга Ника. Я с ним свяжусь.

— Что? Ко мне не допускают адвоката, с которым договорились мои друзья?!.

— Успокойтесь, Скребков. Я предоставил вам возможность связаться со своим адвокатом. Вы позвонили другу. Почему он на протяжение трех дней не прислал вам адвоката, мне не известно. А так, как я обязан придерживаться установленных законом процессуальных сроков, то вынужден был обратиться в местную коллегию адвокатов. Государство, в соответствии с действующим законодательством, предоставляет вам услуги по правовой защите ваших прав бесплатно.

— Не хочу я бесплатного! Бесплатным только сыр в мышеловке бывает! Я буду ждать своего адвоката. Мне его друзья пришлют. А до того времени ни о чем с вами разговаривать не буду.

— Гражданин Скребков! — следователь чуть приподнялся над столом. — Вы находитесь под следствием! И, как гражданин Украины, обязаны выполнять все действия, которые возлагаются на арестованного Уголовно-процессуальным кодексом Украины.

— Не докажете! Не было меня здесь в воскресение утром. Не стрелял я!

— Ну, не стреляли, так не стреляли. Но это еще предстоит доказать. Допускаю даже, что за вас кто-то другой стрелял. Хотя вряд ли. Но состоянием на сегодняшний день у меня есть неоспоримые свидетельства того, что вечером, 19 июля, в субботу, вы, как вор, пробирались к дому своей матери по огородам. Согласитесь, что уже только это вызывает по отношению к вам определенные подозрения. Люди, которым нечего скрывать, обычно ходят по улице. Кстати, это было бы и гораздо ближе…

— А я хожу так, как мне хочется. Захочу — по улице пройдусь. А взбредет что-то в голову, то могу и огородами. Это что, запрещено законом? Не смешите мои валенки! Свидетелей они нашли…

— Как же вы объясните тот факт, что раньше настаивали на своем отбытии в командировку именно в субботу вечером и именно из областного центра?

— А я и теперь это утверждаю. В субботу вечером я отбыл в командировку. Билет на поезд о том свидетельствует.

— Ага. Билет, значит?

— Билет, билет! Против этого не попрешь!

— А что против билета переть? Билет, как всем известно, и в Африке билет. И даже в Антарктиде. Хотя поезда там и не ходят. Вот только не садились вы в поезд по тому билету. Ни в субботу вечером, ни в другой день. Я вам уже говорил, что об этом есть свидетельство проводника. Кстати, отпечатков его пальцев на билете не обнаружено. Не брал он его в руки, билет ваш. И никто, кроме вас, не брал. Разве что — секретарша вашего начальника. А, может, это она по вечерам проводником на поезде подрабатывает?…

— Да что вы ей верите, проводнице этой? Она разве за пассажирами смотрит? Взяла билет, и все дела. А пальцами она его брала, или в перчатках была, я на то не смотрел. Уже в Киеве она мне его отдала.

— Нет, Скребков! Не срабатывает ваш билет. Да и не проводница в том вагоне, а проводник. Он и засвидетельствовал, что по этому билету в поезд никто не садился.

— Как, проводник?

— А вы что, мужчину от женщины отличить не можете?…

— Я, это… Я не присматривался. Стоит себе в форме, вот я и отдал свой билет. Да и выпивши малость был…

— Так в юбке или в брюках?

— В каких брюках?

— Так форма у железнодорожников такая. Женщины — в юбках. Мужчины — в брюках.

— Дались вам те брюки с юбками… Не смотрел я! О чем-то своем задумался.

— Ну, хорошо! Предположим! Я ставлю ударение на слове «предположим». Чтобы вы не слишком-то обольщались. Предположим, что вы действительно уехали этим поездом, в субботу. Предположим, что вы не обратили внимания на проводника. В купе с вами кто ехал?

— В купе. Я же говорил, что выпивши был.

— Ну, все же. Люди там были, обезьяны, или слоны какие-то.

— Вот-вот! Мужик, как слон был, а две старухи — как обезьяны. Потому и не присматривался к ним.

— Ваше счастье, Скребков, что цыганский барон ваших слов не слышит. Зарезал бы, наверное…

— Какой еще барон? — оторопело посмотрел на следователя Николя. — Что-то вы меня путаете. У нас баронов давно уже нет. Князей и графьев тоже.

— Эх, вы… «Графьев»… А еще в институте учились…

— А мы про них не проходили…

— У меня такое впечатление, что вы лично мимо всего прошли… А в купе том цыганский барон ехал. Со своей женой-красавицей, до с дочерью на выданье. Обидели вы барона. И барышень его сильно обидели. Кстати, он — весьма импозантный мужчина. Не чета некоторым… Кстати, они все тоже дали показания, что четвертого пассажира в купе не было. Так, втроем, до Киева и доехали.

Скребков молчал. Он усиленно соображал, как же правильно самому выстроить свою защиту.

— Конечно же, не садились вы в поезд в субботу вечером. Именно в это время, будучи в доме своей матери, вы думали о том, как в Василия Степанчука стрелять будете. Чем же он вам так досолил?

— Не стрелял я! Не докажете! А о том, что я думал — тем более. Тоже мне, Вольф Мессинг нашелся! Мысли прошлогодние он читает…

— Мыслей ваших я, конечно же, читать не могу. А вот сам Степанчук вас узнал.

— Не мог он меня в темноте узнать! Не сова же он. И даже не кот. Так что, лапшу свою вы кому-то другому на уши вешайте. Я уже опытный…

— В чем это вы опытный? Не в первый раз в людей стреляете?

— До не стрелял я в людей! Я, разве что, по мишеням…

— А вот с этого места, пожалуйста, поподробнее.

— С какого такого места?

— С мишеней, конечно. Когда стреляли? Зачем стреляли? Кто подтвердить может, что только по мишеням? Насколько мне известно, к сообществу охотников вы не принадлежите.

— Нужна мне та охота… Просто так стрелял. В тире. По мишеням, конечно. А что, нельзя?

— Почему же? В тире можно. А в людей — нельзя! Или вам невдомек даже, что во время выстрела из охотничьего ружья вспышка огня бывает? Вот именно она ваше лицо и высветила. На какое-то мгновение всего. Но Степанчук именно в то мгновение в вашем направлении смотрел. Потому и узнал вас сразу. Где ружье? Или это обрез был?

— Не знаю я ни о каком ружье! Не был я здесь в воскресение утром! Не стрелял! Требую своего адвоката! А то этот и полслова в мою защиту не сказал. Молчать буду!

— Ну, что ж, молчать, так молчать, — как-то безразлично молвил следователь. — Вы уже и так достаточно наговорили. А все остальное мы и так знаем. Знаем, что билет для вас на нашей станции покупал ваш товарищ Иван Пронцив. Именно с этим билетом вы в воскресение на утренний поезд садились. Свидетельские показания у нас имеются. Вот только нам еще не совсем ясно, сами ли вы обрез где-то достали, или вам его дал капитан милиции Пронцив И.П…

— Не давал мне Иво никакого обреза!

— Не давал, значит… А к какому Нику вы от меня звонили?

— Ни к какому! К совсем другому! У меня много Ников и Ивов в друзьях водится.

— Да мы все уже проверили. И Ника вашего проверили, и Иво. Кстати, и обрез в его машине нашли. И отпечатки пальцев с него сняли. И ваши, и вашего друга Иво, то есть — Ивана. Теперь вопрос стоит так: лично ли вам, Скребков, или гражданину Пронциву понадобилось Василия Степанчука убивать? Чтобы знать точно, что вы, Скребков, только исполнитель, или и заказчик тоже.

— Да какой я заказчик? Это все — они…

— Кто, они?

— Не скажу! А вы почему меня не защищаете? — к адвокату. — Мне тут убийство нахально шьют, а вы — ни слова в мою защиту!

— Так вы уже достаточно на себя наговорили. Лично мне уже все ясно. Следователю, думаю, тоже. А что касается вашей защиты, то мы сможем потом сам на сам поговорить. Конечно, если вы того пожелаете…

— Не пожелаю! Мне друзья адвоката наймут!

Семен Петрович криво улыбнулся:

— Думаю, что некоторым из ваших друзей и самим теперь адвокаты понадобятся. Один из них вам обрез дал? Дал. Он же и стрелять учил? Скорее всего, именно он. По мишеням… Другие ваши друзья о подготовке преступления, скорее всего, знали. Знали, но правоохранительные органы о том не предупредили. Значит, теперь каждый из них тоже под статьей ходит. Вот только под одной ли? Так что, Скребков, вряд ли им теперь до вас. Не будет вам другого адвоката, кроме меня. Друзьям вашим теперь бы свои личные дела утрясти.

Глава 30

Клуб клинобородых развалился, как карточный домик. Даже, без особенных усилий извне.

Пронцив долго не упирался. Тем более, что именно в его машине нашли обрез охотничьего ружья шестнадцатого калибра. Экспертиза неопровержимо доказала, что именно из этого обреза и был произведен роковой выстрел в Василия Степанчука. И отпечатки пальцев на обрезе были обнаружены. И самого Пронцива, и Скребкова. Почему не спрятал обрез? Он даже сам себе не мог ответить на этот вопрос. Пожалел, наверное? Или считал, что для других дел еще понадобится?…

Прощаться с привычным образом жизни Пронциву не хотелось. Вернее, он четко давал себе отчет в том, что в милиции ему больше не служить и что тюремной баланды, скорее всего, поесть придется. Но упирался и отпирался, как только мог. Вернее, насколько умишки у него хватало.

Ну почему? Почему именно он, и почему только он, должен отвечать за все то, что решали ВСЕ клинобородые? А они сами и дальше будут по ресторанам зависать, да девок по дачам таскать? Снова и снова будут друг другу продвижение на более теплые места под солнцем устраивать? А он, Иво, который для ВСЕХ старался и который им ВСЕМ во всем содействовал, вынужден будет на небо в клеточку смотреть? Нет! Виновны ВСЕ! Потому, пусть ВСЕ и отвечают! И, в первую очередь, сам Гарик! Тоже мне, пуп земли! Двух предложений сам грамотно написать не может! А еще этот козел Николя… Бабу, видишь ли, трахнуть ему захотелось…

Гарик не признавался ни в чем. Какой Гарик? Какой клуб? Какие клинобородые??? Он — Игорь Николаевич Голобля. Ученый-историк. Исторической наукой серьезно занимается. Имеет несколько печатных трудов. Докторскую диссертацию готовит. Да, ему лично очень нравится бородка клинышком. Ведь это теперь модно! Так почему бы ему и не завести себе такую бородку?

Знает ли он Николая Скребкова? Что-то смутно припоминается. Кажется, в студенческие годы встречались несколько раз. Это ведь студенчество! Ветер и в голове, и в карманах гуляет. Вот и ходил изредка по барам. Не в ущерб ведь науке. И стипендию, повышенную, кстати, всегда получал, и родители, спасибо им, деньжатами не обделяли. Кто же в молодые годы погулять не хочет? Но всегда — в норме. В пределах предписаний общественной морали!

Кузьмак… Гаевой… Пронцив… Нет! Таких что-то не припоминаю. Хотя… Вполне возможно, что в те же студенческие годы где-то и пересекались… Что? Они называют себя клинобородыми? Так это — их личные дела. И прихоти тоже их личные. Как хотят, так себя и называют. Лично ему, Игорю Николаевичу, от того — ни жарко, ни холодно. Само же слово «клинобородый», между прочим, в словаре имеется. Любой вычитать может. И любому так себя назвать не возбраняется. Я вот, к примеру, бородку такую ношу, а вот клинобородым себя никогда не называл. Даже мысленно.

— Я ведь себя так не называю. Ношу бородку, которая мне нравится. Считаю, что ученому бородка очень даже к лицу. А клинобородая она, или козлобородая, то мне безразлично. Не бородка моя определяет, какой я ученый, а мои исторические исследования.

Папан Гарика тоже не сидел, сложа руки. Где только сумел, там и нажал. Мажор даже свидетелем на суде не выступал. От всего открестился. А показания всех остальных клинобородых ушлые адвокаты выдали за обычную клевету…

Иво, он же Иван Петрович Пронцив, топил всех: и Гарика, и Ника, и Вольдемара, и Жеку, и Пита. Особенно же досталось от него Николя-Скребкову.

— Да это же только из-за этого козла-Скребкова наш чудесный Клуб теперь распадается! Как красиво все было задумано! Как у нас все чудесно получалось! Хотя в головах и не густо, но каждый из нас совсем не хило в этой жизни пристроился. Потому, что помогали друг другу. Вернее, откровенно свинячили всем, кто мог кому-то из клинобородых хоть в чем-то дорогу перейти. И врали всем внаглую, и избивали, и под криминал подводили… А своих — расхваливали, и любыми способами вверх подпихивали. Чтобы каждый из нас над серым миром возвыситься смог. Чтобы с годами настоящим хозяином жизни стал, а не червяком бесхребетным. Именно Гарик у нас идеологом был. Его личные планы мы в жизнь проводили. А теперь он и нам всем насвинячил. Знать, мол, нас не знает. Использовал нас только. Как бумагу туалетную…

Помощник областного прокурора Кузьмак, допрошенный впервые в качестве свидетеля, сначала только брызгался слюной и угрожал следователю всеми возможными карами — и земными, и небесными. Даже на подземные намекал.

Но когда его личным «взносом» в дела клинобородых заинтересовались работники соответственного управления Генеральной прокуратуры Украины, апломб Николая Яковлевича упал до нулевой отметки. В конечном результате он был несказанно рад тому, что обошлось только утратой собственных погон и, соответственно, денежной должности. Ну, не повезло в прокуратуре, так не на луну же выть. Зацепится где-то. Ведь тепленьких местечек в нашей стране еще немало. И людишки, лично ему за что-то благодарные, имеются. Где-то, но возьмут неудавшегося прокурора. Не всем же знать, за что именно его со службы поперли…

Журналист Гаевой, известный среди клинобородых как Вольдемар, запираться не стал. Ознакомленный с некоторыми материалами дела, он детально рассказал о роли каждого из участников Клуба в вопросах продвижения по службе каждого из них. В частности, и самого Скребкова.

— Этот рыжий козел, — Вольдемар даже не задумывался над тем, что и сам, с полным на то правом, может претендовать на прозвище Козлобород, — все замутил. Ему, видите ли, во что бы то ни стало, надо было какую-то женщину за неведомые всем нам грехи наказать местью самой лютою. Вот и допрыгался! Хотя мы все и отговаривали его от того. Но ему, как заклинило. Должен, говорит, ее ославить. А потом выброшу. Как старую газету! Это Гарик ему подсказал застрелить ее мужа. Будто, шутя, подсказал. Чтобы потом над самим Николя посмеяться. А этот дурень и клюнул. Гарик еще тогда сказал: «Пусть учится стрелять! Не вечно же ему только нашими услугами пользоваться. Хоть по окнам кому-то бабахнет, если надо будет…»

Обо всех грязных делишках, учиненных в пользу друзей-клинобородых, рассказал Гаевой. И о том, как избивали сотрудников своих друзей, как спаивали их, и обо всех других неблаговидных деяниях. Ничего от следствия не утаил, надеясь на смягчение наказания для себя лично. Он даже бородку свою сбрил. Будто тем от учиненных им пакостей очиститься мог.

Все другие клинобородые тоже ни в чем не отставали от бывших прокурора, журналиста и милиционера. Кто во что горазд был, кто насколько сумел, столько и вылил грязи на своих бывших бородатых товарищей по общим пьянкам и неблаговидным делишкам.

Одному только Гарику все же удалось без особенных утрат для своего личного имиджа избежать судебного преследования. Но и его папан вынужден был его в Киев забрать. Скорее всего, он там свой новый клуб собирать будет. И докторскую диссертацию дописывать…

— Ну что, гражданин Скребков? И дальше будем перед следствием святую невинность изображать? Или пора уже и сознаться в том, что сотворили? Вот, товарищи ваши, клинобородые, во всем сознались.

— Не верю! Не могли меня друзья так оболгать!

— Ну, почему же сразу, «оболгать»? Чем же вы членам вашего клуба так насолили, что они, все вместе, такие неправдивые показания о вас дали? Можете с ними ознакомиться.

Следователь подсунул к Скребкову несколько листов бумаги, густо исписанной руками его вчерашних друзей. Как они могли! Как могли так очернить своего друга Николя? Друзья ли они ему после этого? Вот сколько на него нагородили! Но, как ни крути, как хвостом не виляй, а все, написанное ими, правда. Горькая, невыгодная для него, Николя, но, все-таки, правда. Самому-то себе в том признаться можно. Хотя и возражать всему тоже можно…

— А чего она сразу — по морде?…

— Кто, «она», Скребков? И кому это «она» по морде дала?

— Так мне же и дала! Галька. Васькина жена.

— Ну-у, если она вам по морде дала, то, скорее всего, было за что. Хм, по морде… Если бы сам Василий бил, то бил бы не по морде. А мог бы, в соответствии с вашим же лексиконом, и в харю дать. Или в рыло заехать…

— А что я такого сделал, что она меня?…

— Наверное, осмелились домогаться ее? Или я ошибаюсь?

— Да какое там домогание! Только и того, что за сиську схватил. И коленку немножко погладить хотел…

— Так вот оно что! Что же вы десятую заповедь Господнюю перед тем не вспомнили? Или вы мусульманин?

— Какой там мусульманин? Какие заповеди? Одну ли я метелку так лапал? И всем нравилось.

— Ох, Скребков, Скребков! Вы уже четвертый десяток разменяли, а разума так и не набрались.

— А что его набираться, того разума? Живи, как живется! Бери, что в руки дается! Вот и весь разум…

— Так зачем же брать то, что в руки не дается? Или вы до сих пор не знаете, что далеко не все женщины — «метелки»?

— Все!

— Все, говорите? А по морде тогда за что? Или это у них, у «метелок», так заведено — пощечинами на галантные ухаживания отвечать? Нет, Скребков! Не судите обо всех людях по вашим личным способностям. И по вашему личному кругу общения тоже. Все ваши клинобородые — откровенные бездельники, негодяи и прожигатели жизни. Вы от жизни привыкли брать все, что вам надобно. А заслужено ли вами то, что вы берете, вам без разницы. Все вместе вы добрую половину Божьих заповедей нарушали постоянно и вполне осознанно. Вы воровали. Воровали чужие должности и более высокие зарплаты у более достойных людей. Вы постоянно прелюбодействовали, различных «метелок» себе во временные подружки выбирая. И чужого всегда желали. А тут, еще и на убийство замахнулись. Шестая, седьмая, восьмая и десятая заповеди…

— Что-то я никак в толк не возьму. Вы — следователь, или поп? Зачем вы мне о каких-то там заповедях мозги пудрите?

— Не надо быть попом, чтобы Божьих заповедей придерживаться. Достаточно быть человеком. И никогда не забывать об этом.

— Что же, по-вашему, я и не человек вовсе?

— С вида, будто бы, и человек… Но человек не должен ни воровать, ни убивать, ни жену ближнего своего желать.

— А Васька мне не ближний! Потому и не считается, что я какие-то там заповеди нарушил.

— То есть, вы себя как бы оправдываете? Неужели, до сих пор считаете, что все правильно делали? Считаете, что принятые обществом законы — не для вас писаны? Что заповеди Божьи для вас — не указ?

— Ой, ой, ой! А вы сами разве не такой же? Только бы день до вечера — вот и вся служба. Все люди точно такие же, как и мы — клинобородые. Только и того, что вы бородок не носите. Так же, как и мы, бабла своего домогаетесь, и женщин, и работы — не бей лежачего…

Нет, Скребков! В первую очередь, мы — люди. Да! Мы хотим и работу интересную иметь, и зарплату за честный труд хорошую получать, и женщин любимых любить. Любить, а не домогаться их любым способом! Потому, что Божьих заповедей придерживаемся. И человеческих законов тоже.

А для вас, Скребков, нарушение десятой заповеди Господней обернется длительным тюремным сроком. Чего вы, впрочем, вполне заслужили.

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg