«Птенцы «Фламинго»»

Птенцы «Фламинго» (fb2) - Птенцы «Фламинго» 983K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Инна Сергеевна Тронина

Инна Тронина Птенцы «Фламинго»

Глава 1

Фламинго — южная водяная птица с нежно-розовым оперением, длинной шеей и длинными ногами.

Наверное, днём эти заповедные места Подмосковья выглядели веселее. Огромные ели, унизанные длинными, одинаковыми шишками; мелькающие в ветвях белки; пёстрые дятлы на стволах; высокие сверкающие сугробы; хрустальное голубое небо над головой… И первозданная тишина, нарушаемая лишь особенными, лесными шорохами. Даже красные кирпичные корпуса больницы навевали не страх и тоску, как сейчас, глубокой ночью, а покой и уверенность в скорейшем выздоровлении.

Но днём те люди, которые сидели сейчас в роскошном вместительном джипе, никак не могли приехать сюда, и потому вынуждены были таиться. Декабрьской ночью, в кромешной темноте, с которой отчаянно боролся ослепительный свет мощных фар джипа, людей этих трудно было заметить и, тем более, узнать. И вот на эту темноту, на верность и скрытность тех, кто ждал их сегодня, а, самое главное, на удачу, надеялись трое мужчин и одна женщина. Великая нужда заставила их предпринять рискованное долгое путешествие.

Джип был благословлён по чину «Освящение колесницы». К приборной доске магнитами крепились всевозможные иконки, на обратной стороне которых была написана молитва «О сохранении и помощи в пути». Водитель, прищурившись, заводил джип на парковку. Он знал эту молитву назубок. Верил ас и в приметы — не ругал машину, не пинал колёса, не считал деньги в салоне и не ставил на джип запчасти от битых машин.

Наверное, потому водитель ни разу в жизни не нарвался на аварию, за что и был замечен сильными мира сего. Больше всего водитель боялся оказаться рядом с местом столкновения, а о том, что там могут быть погибшие, и думать не хотел. И потому на вопрос женщины-пассажирки, заинтересовавшейся тем, сколько времени займёт дорога, ответил: «Должна занять два часа». Должна, а сколько займёт на самом деле, человеку знать не дано…

Женщина, зеленоглазая шатенка с массивной челюстью и полными, капризными губами, всю дорогу, не отрываясь, смотрела на помещённую в центре икону Николая Чудотворца и молилась про себя. Одета она была тепло и в то же время престижно, стильно — в оленьи унты, в чёрный джемпер из флисса, в приталенную оранжевую куртку и такие же брюки из «дышащей» ткани. Вязаная широкая лента с наушниками поддерживала высокий замысловатый шиньон.

Симпатичный молодой человек, с янтарно-коричневыми глазами и модным «бобриком» на бронзовых волосах, в длинном кашемировом пальто коньячного цвета, словно только что сошёл с подиума. Запах его анисового парфюма плавал в салоне джипа, накатываясь на пассажиров тёплыми мощными волнами, и возбуждал их, заряжал дикой, сумасшедшей энергией. Пуговицы из рога дикого животного, элегантное кашне, тонкие полоски на брюках — всё это выглядело красиво, но неуместно ночью за городом, у ворот психиатрической больницы. Там, вместе с обычными пациентами, содержались опасные преступники. К одному из них и направлялись эти люди.

Молодой человек, скрывая вполне естественное волнение, теребил свой очень модный красный галстук. Полный розовощёкий мужчина в твидовой кепке «Стокманн» и неброском, но дорогом полупальто, казалось, дремал на заднем сидении, не особенно переживая из-за происходящего вокруг.

Женщина вертела на безымянном пальце правой руки кольцо из белого золота с тремя крупными рубинами и множеством крохотных бриллиантов. Она сейчас была похожа на своё кольцо — внешне спокойная, как металл, но в, то же время, взволнованная, напряжённая, как переливающиеся драгоценные камни.

Водитель «Гранд-Чероки» с шиком завернул на парковку, втиснул машину между дряхлой «Волгой» и «Фордом-Скорпио» кораллового цвета. При свете одинокого фонаря из джипа вышли трое, а водитель остался за рулём и тут же схватился за прикуриватель. Нужно было не только насладиться долгожданной сигаретой, но ещё приготовить кофе, подзарядить мобильный телефон. Да ещё, если понадобится, немного прибраться в салоне. За то время, что его пассажиры проведут в больнице, водитель должен был подкрепиться, отдохнуть, посмотреть телевизор и послушать плейер. Ему не разрешалось только спать. А спать хотелось, потому что биологические часы организма работали, и тело требовало отдыха.

К тому же, водителя не сжигала тайная, запрятанная глубоко в сердце жажда мести, как женщину, шагающую по обледенелой дорожке. Она плотно сжала губы, и зубы её выбивали дробь. Женщина ничего не боялась. Напротив, она рвалась в бой; её дрожь была признаком не паники, а вдохновения. Двое сопровождающих хотели быстро и качественно выполнить заказ, получить за работу деньги. Водитель же был спокоен и горд собой. К назначенному времени, именно за два часа, он доставил пассажиров в загородную психиатрическую больницу, и теперь мог расслабиться.

Пришло время поработать другим — они просто поменялись ролями. Домчаться из Москвы по Симферопольскому шоссе, миновав вечером и ночью на сложной трассе множество городков и посёлков, было не так-то просто. Водитель выполнил всё в лучшем виде и теперь затягивался сигаретой, в промежутках жуя бутерброды и запивая всё крепким «турецким» кофе.

Пройдя через «вертушку» на проходной, где никто ими не заинтересовался, три человека направились к входу в нужный им корпус. Они двигались молча, быстро, с наслаждением разминая затёкшие во время долгого пути ноги. Женщине не терпелось увидеть того, к кому они приехали. Мужчины вели себя спокойнее. Они понимали, что чувствует сейчас их спутница, и потому не останавливали её, наоборот, бережно поддерживали под руки, оберегая от возможных неприятностей.

Женщина всё-таки поскользнулась на ледяном бугорке у массивной железной двери, но молодой человек немедленно подхватил её и удержал. Толстяк в английской кепке надавил на кнопку звонка. Трудно было предположить, что в два часа ночи здесь кто-то может не спать и ждать гостей. Но, тем не менее, дверь тут же открылась. В проёме возник огромный медбрат в белом халате, похожий одновременно на медведя и бегемота. Увидев приехавших, он радостно заулыбался.

— Привет, Серёга! — сказал толстяк и немного посторонился, показывая медбрату своих спутников. Они, высокие и спортивные, смотрелись рядом с Серёгой довольно-таки жалко. — Вот, прибыли, как обещали. Даму зовут Фаина Эдуардовна. С нами ещё Юлиан, — толстяк кивнул в сторону молодого человека. — Всё в порядке? Нас ждут?

— Ждут.

Серёжа помог Фаине подняться на скользкие ступени. Ноги женщины теперь двигались плохо — она вдруг испугалась. Через несколько минут ей предстояло встретиться лицом к лицу с человеком, от которого зависела её судьба.

— Константин Константинович у себя.

— Тогда вперёд!

Дородный мужчина снял кепку. Вёл он себя уверенно и спокойно; не проявлял волнения и Юлиан. Фаина старалась держаться невозмутимо, но это ей плохо удавалось, и она незаметно вытирала о куртку мокрые холодные ладони.

Спустя минуту они уже шагали по вылизанным до блеска коридорам больницы, в сиянии синеватых ламп. Днём здесь бродили больные с обезображенными тяжким недугом лицами, а сейчас в коридорах было пусто. На сестринских постах клевали носами толстые деревенские женщины. Тихо, как призраки, проплывали мимо дежурные врачи. Попался навстречу охранник в камуфляже под белым халатом, но внимания на ночных гостей не обратил.

Визитёры направлялись в кабинет заместителя главврача по принудительному лечению. Тот ради них и коротал сегодняшнюю ночь в больнице, где и днём-то было находиться небезопасно. Палаты без дверей, наглухо запертые бронированные створки при входе с лестницы, проволочная сетка в пролётах, решётки на окнах — всё это производило впечатление даже на бесстрастного Юлиана. По выправке и отточенным чётким движениям в нём с первого взгляда угадывался военный. Фаина инстинктивно прижималась к мужчинам, втягивая голову в плечи.

Толстяк вдруг поскучнел и вроде бы похудел. Один лишь Серёжа безмятежно косолапил, выворачивая носками вовнутрь огромные ступни в стоптанных кроссовках. Так, молча и тихо, они поднялись на третий этаж.

Серёжа, не постучав, открыл дверь в кабинет, и взорам гостей предстало тесное, набитое казённой мебелью помещение. Окно было затянуто сеткой, да ещё прикрыто пыльной шторой синего цвета. В углу стояла маленькая стремянка, увитая зажжёнными ёлочными гирляндами. Константин Константинович Берлет, с виду вылитый Дон Кихот, слыл большим оригиналом и частенько выдавал чрезвычайно странные, на первый взгляд, идеи. Вот и сейчас он, чтобы не покупать не нужную в хозяйстве ёлку, накануне Нового года приспособил под лампочки взятую у маляров лесенку — в больнице как раз шёл ремонт. На столе у врача горела яркая лампа, свет которой падал на бумаги и на два стакана с остатками чая на донышках.

В кабинете до прихода гостей находилось два человека. Сам заместитель главврача, выставив вперёд острую бородку и сверкая толстыми стёклами очков, поднялся навстречу вошедшим. Его собеседник, напротив, даже не прореагировал на появление новых лиц. Темноволосый молодой мужчина продолжал пить чай, глядя куда-то в угол, заваленный картонными папками, будто там происходило что-то для него интересное. Одет он был в фиолетовую больничную пижаму и, судя по всему, являлся пациентом этой лечебницы.

— Здравствуйте, Борис Михайлович!

Врач вроде бы искренне обрадовался появлению маленькой компании. Распахнув полы белого халата, высокий, костлявый и стремительный, он вышел из-за стола и обменялся рукопожатием с толстяком.

— Мы вас ждём, причём уже давно.

— Вижу, что ждёте. Но мы ведь не опоздали.

Борис Михайлович Хило чувствовал себя в этом кабинете увереннее хозяина. Он бывал здесь не раз, и потому, не дожидаясь приглашения, принялся переставлять стулья, чтобы выбрать мебель попрочнее.

— Вот, привёз, как обещал… Костя, ты только не волнуйся. Проблем у тебя не будет. Люди со мной надёжные, им невыгодно засвечиваться. Юлиан рассказал мне про Володю.

Хило говорил о присутствующем здесь человеке так, словно тот был товаром, подлежащим продаже, не обращая на него никакого внимания.

— Юлиан? — переспросил Берлет, дёргая себя за бородку.

— Разумеется, это не настоящее имя, — скромно улыбнулся плейбой в кашемировом пальто. — Я взял псевдоним в честь моего любимого певца.

— А-а, ясно.

Врач знал от Бориса, что этот парень имеет отношение к спецслужбам, поэтому старался лишних вопросов не задавать.

— А вы, значит, Фаина?

Берлет с любопытством смотрел на суровую, даже мрачную даму и втягивал широкими ноздрями исходящий от неё терпкий аромат роз, грейпфрута и чёрной смородины. Именно эта парфюмерная композиция считалась подходящей для спортивного стиля одежды.

— Да, она самая.

Хило устроился в кожаном кресте напротив стола Берлета. Фаина молча наклонила голову и присела на краешек стула, так и не расстегнув куртку. В кабинете было прохладно, к тому же её трясло от волнения. Юлиан не стал садиться, а подошёл к человеку в пижаме, бесцеремонно взял его двумя пальцами за подбородок, заглянул в глаза. Так не поступали даже хозяева со слугами, и все понимали, что пациент лечебницы является фактически рабом Юлиана.

— Ну, как, Вовчик, тебе отдыхается? Клизмы вовремя ставишь? Таблетки в унитаз не спускаешь? Ведёшь себя примерно? — В тоне Юлиана смешивались гнев, презрение и брезгливая жалость. — Тебя совсем здесь в дурака превратили, или сможешь выслушать даму? — Юлиан, похоже, никого не стеснялся. — Вы его до маразма не залечили, доктор?

— Я в хорошей форме, — ровным, бесцветным тоном ответил больной.

Фаина вздрогнула — этот ответ произвёл на неё большее впечатление, чем глумливые вопросы Юлиана.

— Рад это слышать.

Молодой человек в кашемировом пальто уселся напротив своего ровесника в байковой пижаме. Последний даже не моргнул — похоже, лечение всё же изменило его психику и притупило реакцию.

— Костя, мы можем поговорить спокойно? — Хило прищурился, повернувшись к Берлету. — Часика два, ну, три. До утра справимся.

— Да-да, конечно! — Врач поспешно направился к двери, словно это был не его кабинет. — Серёжа проследит, чтобы вам никто не помешал. Буду нужен — звоните, я за стеной.

Врачу хотелось поскорее уйти отсюда и сделать вид, что происходящее в кабинете его не касается. Особенно пугал его остановившийся взгляд зелёных глаз Фаины, которая неотрывно следила за ним и мысленно умоляла покинуть их, чтобы можно было приступить к главному разговору. Врач-психиатр сразу же отметил, что этой женщине тоже требуется помощь, но ничего говорить не стал, потому что гости прибыли с другой целью.

Он должен был только предоставить в их распоряжение кабинет, оставив на «вассере» санитара, и проследить, чтобы гостей не увидел дежурный медперсонал. Находящийся на принудительном лечении пациент никак не должен был сейчас принимать посетителей. Ему полагалось спать в палате, в окружении таких же скорбных главою, которые бубнили и ворочались на расхлябанных старых койках, получив вечером положенную дозу лекарств.

Берлет перешёл в соседнее помещение, устроился на покрытой оранжевой клеенкой кушетке и подумал, что за всё происходящее можно очень дорого заплатить. Сразу же заныл желудок, и Берлет вспомнил о язве, которая стала особенно громко заявлять о себе в последние годы. Стрессы, курение, беспорядочное питание, а в последнее время и алкоголь приближали тот ужасный день, когда Берлету придётся оказаться на операционном столе из-за прободения язвы.

Доктор это отлично понимал, пытался скопить нужные средства и выехать для лечения за рубеж. Закон он нарушал исключительно по финансовым соображениям. За такие вот ночные посиделки ему хорошо платили, да и поздно сейчас было соскакивать с этого поезда. Подними он хвост, откажись работать на Хило, и какой-нибудь улыбчивый Юлиан устроит ему автокатастрофу на Симферопольском шоссе. Раньше надо было думать, но заела нужда. Кроме жены и двух дочерей, на руках оставались старики-родители. И ради их спокойствия Берлет окончательно заглушил в своей душе голоса разума и совести.

Каждый устраивается, как может, думал Берлет, прижимаясь затылком к холодной крашеной стене и закрывая глаза. Он подумал, что неплохо бы выпить ещё один стаканчик чайку. Но не шевельнулся; только слушал, как барабанит кровь в пылающей голове и ледяных пальцах. Если это не сделает он, сделает другой. Зло всё равно совершится, но деньги окажутся в чужом кармане. Своей принципиальностью доктор медицинских наук Берлет никому ничего не докажет, а родное семейство огорчит и обездолит. Пускай всё идёт, как идёт. И ни к чему думать о том, что когда-то всё равно наступит развязка…

А тем временем Хило запер дверь кабинета изнутри, повернулся к Фаине и широким жестом указал на Владимира.

— Вот, познакомьтесь, господин Звягин по кличке Чёрный Аист. Эта птица очень осторожная, людей по возможности избегает. Друг другу чёрные аисты тоже не доверяют и свято хранят тайну своих гнездовий. Птица редкая, занесённая в Красную книгу. Вот и наш Володя такой — профессионал высочайшего класса…

— Я слышала о Чёрном Аисте, — Фаина с восторгом посмотрела на Звягина, потом вопросительно — на Юлиана. — Но, говорили, он сидит.

— Он сидит, — кивнул Юлиан. — Всё верно.

— Володя работал не только в России, но и в Европе, даже в Штатах. И нигде ни одного срыва. Попал сюда по глупости, по личному.

Хило тяжело поднялся, подошёл к Звягину, и тот немного привстал со стула. Фаина, приоткрыв от любопытства рот, пожирала глазами парня в фиолетовой пижаме. Он, несмотря на отсутствующий и помятый вид, который объяснялся интенсивным курсом лечения и далеко не идеальными условиями содержания, всё-таки внушал уважение. Возможно, на Фаину действовал взгляд его прозрачных серых глаз, совсем не похожих на глаза безумца.

Звягин был поджарый, коротконогий, очень интересный внешне. Фаина заметила это даже в полумраке тесного кабинетика и слегка улыбнулась. А потом взглянула на чёрно-белый пластмассовый чайник и захотела кофе или крепкого чаю. Но Борису Михайловичу не терпелось поскорее уладить дела. И впрямь они явились сюда не для того, чтобы непринуждённо трепаться на отвлечённые темы.

— Не обращайте внимания на его пижаму, Фаечка, — продолжал Хило, расхаживая по кабинету. — Владимиру Аркадьевичу полных двадцать девять лет. Садись, — Хило надавил на плечо больного, и тот послушно опустился на стул. — Родом он из Питера, хотя его мать — молдаванка по крови. Она приехала в город на Неве по лимиту и стала водителем троллейбуса. Вышла замуж за типографского наборщика. Отец Владимира умер от белокровия, а мать постриглась в монахини. Семьи он не завёл. Наверное, это и к лучшему. Теперь Чёрный Аист может полностью посвятить себя работе, требующей полного самоотречения. Это тот человек, который вам нужен, Фаина, — уже более жёстко и напористо произнёс Хило.

Женщина растерянно кивнула, ещё не понимая, почему непременно должна согласиться с этим.

— Срочником Володя прошёл первую чеченскую. На вторую попал уже контрактником. Был командиром стрелковой роты. После окончания контракта и лёгкого ранения прибыл в Москву, где жил его друг. Через некоторое время пришёл проверку в Центре Элитной медицины на Гоголевском бульваре. Там и были выявлены его способности к работе в экстремальных условиях. Он ведь сперва хотел стать спасателем. Их в числе прочих — военных, спортсменов, моряков, полярников — натаскивают в Центре элитной медицины. Его проверили по всем статьям и решили, что парень ошибся. У него совершенно другие наклонности. Организм крепкий, задатки перспективные, биография подходящая, но делать из него лучше не спасателя… Одним словом, получился ниндзя. Он способен противостоять четверым в рукопашном бою, пройти без отдыха восемьдесят километров, а потом всадить десять пуль в «десятку», причём с трёхсот метров. Даже после ранения, не совместимого с жизнью, он закончит боевую операцию и только тогда умрёт. Всё было так, Фаина, но я не знаю, как обстоят дела теперь. Один раз Чёрный Аист не смог совладать с собой; значит, он способен на брак в работе. Выяснилось, что отсидеть полчаса в ледяной воде и остаться в живых для него легче, чем остудить пыл ревности. Иначе Володя не оказался бы здесь. А вообще-то до ареста он был настоящим суперменом, и этот факт задокументирован. Фаина, вы ищете человека, способного на всё. Итак, он перед вами. Небольшой период реабилитации, интенсивные тренировки в течение месяца — и Володя выполнит любую задачу. Слышите? ЛЮБУЮ! Военные технологии по воспитанию сверхлюдей разрабатываются уже много лет. Выявляются те, кто от рождения обладает высоким потенциалом. После с ним работают лучшие спецы — военные, медики, психологи. Самые выдающиеся преумножают свои способности, доводя дар природы до блеска. Для этого существуют специальные технологии, позволяющие сказку сделать былью. Здесь именно этот случай, Фаечка. Володя сможет исполнить вашу просьбу. Он знает свой генотип, грамотно пользуется стимулирующими медикаментами. Короче, он достиг совершенства биоробота, терминатора. Услуги его стоят недёшево, но затраты окупятся. Как, Юлиан?

— Надеюсь, что Вовчик на сей раз не проколется, — согласился плейбой. — Хватит того, что он устроил в марте. Терминатор хренов! На нём за юридическую помощь висит крупный долг, который следует отдать. А для этого нужны средства, и Вовчик будет стараться. Всё-таки оплошал он весной, сорвался — наверное, гормоны взыграли. Приревновал свою… подругу… и на всю жизнь её изуродовал. Еле удалось отмазать его от тюрьмы, вывести на «дурку» и поместить сюда, чтобы удобнее было добираться. На зону и в изолятор нас, может, и пустили бы за бакшиш, но никогда не позволили бы забрать Вовчика с собой. Мы вошли в его положение только потому, что профи такого уровня — на вес золота. Дали шанс исправиться, доказать профпригодность и верность. Ошибившись сейчас, Чёрный Аист потеряет всё. И он знает об этом…

— Я уже обращалась за помощью к нескольким специалистам, — Фаина говорила ровным голосом, будто речь шла о врачах или портных. Но женщина имела в виду специалистов совсем другого рода. — Все они меня подвели. Будучи совершенно мирным человеком, кандидатом технических наук, я занялась бизнесом только для того, чтобы оплатить их услуги. Но, как видно, судьбе было угодно до сих пор смеяться надо мной и моим горем. Володя, я уверена, что вас не зря учили в той школе, и вы выполните задание. Я знаю, что такое Центр на Гоголевском, и потому надеюсь на вас. У меня уже не осталось никаких сил — ни физических, ни душевных. Двенадцать лет я думаю только о том, как отомстить за гибель своего единственного сына. Я понимаю, что сейчас всего не расскажешь. Но мы с вами, надеюсь, ещё не раз встретимся, и я введу вас в курс дела. Похоже, вы много страдали, и поэтому поймёте меня. Юлиан, я очень прошу вас не принуждать Володю к выполнению моей просьбы. Он сделает это только в том случае, если захочет сам. Мне нужен не раб, а друг.

— Отлично, — одобрил Юлиан. — Я и сам того же мнения. Сейчас Фаина Эдуардовна вкратце изложит суть дела, а ты примешь решение. Но, сразу говорю, что тебе лучше согласиться. Для специалиста твоего уровня там и делать-то нечего, а деньги хорошие. Особенно если свезёт… А свезти должно — дело святое. Сам поймёшь, когда узнаешь проблему. Готов слушать? — Юлиан уселся за стол отсутствующего Берлета.

— Готов.

Звягин не демонстрировал ни нетерпения, ни усталости. Казалось, он думает не о выгодной клиентке, не о своём долге Юлиану, не о собственной незавидной участи. Звягин будто бы видел перед собой кого-то другого и мысленно говорил с ним, спорил, убеждал, злился. Он не принадлежал тем, в чьей власти находился сейчас. Душа его, мысли, страсти были там, далеко, за снегами и лесами.

— Говорите, Фаина, — пригласил Хило, снимая полупальто.

Потом он взял чайник, наполнил его из-под крана. Очень быстро из носика пошёл пар, и Борис Михайлович вытащил из ящика стола Берлета пачку горного китайского чая. Кофе у Константина Константиновича в хозяйстве он не нашёл. Фаина и Юлиан были благодарны Хило за заботу, потому что от волнения и усталости им захотелось подкрепиться.

За двенадцать с лишним лет Фаина столько раз рассказывала самым разным людям о том, что произошло тем далёким августовским днём, что уже привыкла делать это не плача и не страдая. Она говорила сухо, деловито, отпивая крепкий горячий чай. Казалось, что после удачного завершения переговоров стороны подпишут контракт или, на худой конец, протокол о намерениях.

Но те договорённости, о которых шла речь, не скреплялись протоколами, не оформлялись документально. И сумма, причитающаяся предполагаемому исполнителю, не называлась даже устно. Она появилась на табло калькулятора и тут же стёрлась нажатием кнопки, чтобы не осталось никаких следов, и даже в воздухе потом не носились эти цифры.

Фаина сняла куртку, осталась в джемпере и расклёшенных спортивных брюках. Высокая и стройная, она выглядела моложе своих лет. Но скорбные глаза, резкие морщины в углах рта и усталый, надтреснутый голос выдавали её возраст и горе. Юлиан торопливо поднёс ей зажигалку. Фаина закурила и попеременно, глотая то дым, то чай, говорила всё быстрее. Ей хотелось, чтобы за короткое время Звягин узнал как можно больше об убийстве сына. Узнал и непременно согласился помочь, потому что остался на данный момент последней её надеждой…

* * *

— Я понимаю, что в таких случаях заказчикам и исполнителям лучше не встречаться, а действовать через посредников. Так сначала мы и хотели поступить. Но, всё же, я уговорила Бориса Михайловича свести меня с вами, Володя. — Фаина говорила почти шёпотом, но все отчётливо слышали каждое её слово. — Встретиться лично я хотела вовсе не потому, что не доверяю ему. Просто я думаю принять окончательное решение сама, повинуясь зову женской, материнской интуиции. Ведь никто лучше не сможет понять, почувствовать мою боль. Мне безразлично, что будет дальше. Если вы выполните мою просьбу, можете потом сдать меня, посадить. Я буду вам должна всю оставшуюся жизнь. Я согласна отправиться в тюрьму, но при этом мне необходимо чувствовать себя победителем. Правда, и в случае неудачного исхода мне нечего делать на воле. Я не имею больше сил бороться.

Мне нечего терять и нечего бояться. И я доверяюсь вам без страха…

Фаина набрала воздух ртом — слёзы всё-таки подступили к горлу.

— Мой отец, Эдуард Саламатов, физик-ядерщик, работал в Обнинске, участвовал в запуске тамошней атомной электростанции. Его молодой коллега, конфетно-красивый и ласково-расчётливый Саркис Адельханян, сделал всё для того, чтобы я поверила в его любовь. Он вёл себя безупречно и до нашей свадьбы, и после. Демонстрировал и ревность, и страсть, и нежность, и робость. С точностью учёного Саркис дозировал все эти чувства, чтобы ни в коем случае не перебрать, не недоиграть… — Фаина чиркнула уже своей позолоченной зажигалкой. — Я училась в Московском университете, потом — в аспирантуре, писала диссертацию, делала карьеру. У меня не было времени ещё и распутывать интриги Адельханяна, заниматься играми в любовь. Я была занята более важными делами. Мне почему-то казалось, что умная, образованная, внешне симпатичная девушка может быть интересна и сама по себе. Что можно полюбить лично её, а не её отца и его связи в научном мире. Папа часто выезжал за границу, брал меня с собой. По советским меркам, мы были элитой. И, разумеется, превратились в объект охоты. Как говорится, где армянин пройдёт…

Фаина постучала сигаретой по пепельнице, стараясь говорить яснее и чётче, но мысли разбегались, и слёзы градом катились по щекам.

— Так получилось, что я отказала всем женихам. А вот Саркису поверила. Он очень эффектно ухаживал, возил меня по ресторанам, дарил корзины роз, стоял передо мной на коленях. И клялся, клялся матерью и кровью, Богом и хлебом, что никогда не оставит меня. Кроме того, отец Саркиса жил в Москве, был заслуженным, уважаемым человеком. На первый взгляд, Саркис ни в чём не нуждался. Он не был тем зятем, который хотел взять. Поэтому папа с мамой против брака не возражали, даже радовались, что я смогу уехать из Обнинска в Москву. Адельханян-старший устроил нам такую свадьбу, что вся столица ходила ходуном. Гостей набралось более трёхсот человек. Подавляющее большинство из них я увидела там впервые. Одно огорчало и меня, и родителей. Во Дворце бракосочетаний я сломала каблук, а у нашего лимузина спустило колесо. Но это быстро отошло на задний план, позабылось до поры. Пять лет у нас не было детей. Эдик родился первого марта восемьдесят восьмого. Сейчас бы ему шёл шестнадцатый год. Но этого никогда не случится.

Фаина страшно нервничала, но не потому, что нарушала закон. Она снова вспомнила своего сына, которого все эти годы чувствовала, видела рядом с собой. Мальчик рос, взрослел, мужал, и Фаина гордилась им. А потом возвращалась к реальности и страдала ещё сильнее, понимая, что на самом деле сына нет. И нет справедливости на свете, потому что тот, кто был повинен в его смерти, сладко пил, жрал, гулял на свободе…

Юлиан невозмутимо записывал беседу на диктофон — главным образом для того, чтобы в случае провала ни Фаина, ни Хило, ни Звягин не смогли отрицать своё участие в обсуждении очень уж щекотливого вопроса. В то же время Юлиан предполагал, что и Борис, и Фаина тоже могут по схожим причинам включить свои диктофоны. Предать, причём на любом этапе операции, мог каждый, поэтому все участники по мере сил запасались компроматом на других и сочиняли алиби для себя.

— Спокойнее, Фаечка, спокойнее, — попросил Хило, поправляя крохотный диктофон в нагрудном кармане пиджака. — Володе интересны не эмоции, а факты. Ты верно сказала — у вас ещё будет время всё обговорить в деталях. Сейчас не стоит вдаваться в подробности.

— Да, я знаю. — Фаина глубоко дышала, но слёзы всё равно текли по щекам, размазывая тушь, тени, тональный крем. — Но это тоже важно, поверьте! В девяносто первом году Саркис собирался подавать на развод. То, что восемь лет назад казалось ему пределом мечтаний, на глазах теряло цену. Престиж научной работы стремительно падал. После инсульта мой отец вынужден был уйти на пенсию. К тому же, он до самой кончины в девяносто шестом очень плохо говорил. Свёкор уехал в Армению, звал туда сына. Нашёл ему богатую невесту из армянской общины Египта. Мальчик был единственным звеном, соединяющим нас с Саркисом. И я видела, что муж очень жалеет о своей тогдашней настойчивости. Я не знаю, какие условия поставил Саркису отец египетской невесты, и ставил ли он их вообще. В одном нет сомнений — Эдик мешал Саркису начать новую жизнь, стряхнув с рук и ног прах прошлого «совка». Но тогда я даже не могла представить, что нельзя отпустить мальчика с родным отцом на выходные за город. Тем более что насчёт предполагаемой свадьбы Саркиса я узнала позже, когда мы уже развелись. А тогда, сразу после провала путча, Саркис увёз нашего ребёнка на подмосковную дачу, которая была записана на имя свёкра. Там предполагалась небольшая вечеринка — справляли день рождения кого-то из родни Саркиса. Приглашали и меня, но выехать в пятницу вечером у меня не получилось. А потом приболела мама, и я осталась в Москве. За Эдика не волновалась — он ведь с отцом, с родственниками. И вдруг воскресным вечером Саркис ворвался в московскую квартиру весь белый, как бумага. С порога начал говорить что-то про Эдика, про кошмарное несчастье. Про то, что он, Саркис, не хочет больше жить… Я не сразу поняла. Думала, что ребёнок заболел или упал, разбился. Да мало ли что могло случиться на даче! Мелькнула мысль, что Эдик угодил под машину — там шоссе проходит почти у самой калитки. Он непоседа был, настоящий южный человек. Писаный красавец — глаза огромные, кудри кольцами. Несмотря на запреты, частенько выбегал на дорогу или выезжал на велосипеде. Другой вариант — в лесу заблудился и пропал. Один раз еле нашли его грибники. Я успела представить себе всякое, но только не то, что произошло на самом деле…

— Так что же случилось?

В голосе Звягина наконец-то прозвучала тёплая, сочувственная нотка. И в этот момент Фаина поняла, что профи примет её заказ к исполнению. Уже не сомневались в благоприятном исходе переговоров и Хило с Юлианом.

— Эдик был ещё жив, когда я примчалась в перевязочную районной больницы. Его туда доставили прямо с садового участка. Я не помню, как доехала из Москвы, как бежала вверх по лестнице, по коридору. За окнами была темнота, и на белых простынях, на салфетках — кровь сына. Моя кровь! Эдинька умер у меня на руках от огнестрельного ранения в грудь. Следствие пришло к выводу, что трёхлетний мальчик застрелился сам. Разумеется, не намеренно, а случайно. Я не ходила на допросы, не читала уголовное дело. Разрывалась между двумя больницами, где лежали мои родители, потрясённые случившимся. Это ведь был их единственный, долгожданный, обожаемый внук! Я пыталась узнать правду у мужа, но он стал выкручиваться, юлить, избегать встреч со мной. Тогда я думала, что он просто струсил. После заподозрила Саркиса в куда более худшем. Он ведь в последнее время воспринимал Эдика как обузу, ошибку молодости. И, вероятно, решил её исправить. В противном случае Саркис не так отреагировал бы на тот выстрел! Не так! Я сказала мужу, что прекрасно понимаю, почему он умалчивает о самом главном, думает о чём-то кроме горя и воздаяния. Саркис отвёл глаза, потом вышел из квартиры — навсегда. И уехал из Москвы, а куда — не сказал. После этого надолго пропал. А я кинулась в прокуратуру, которая возбудила, но вскоре закрыла дело о гибели Эдика. Прочесть материалы мне не дали. Я поняла, что и мой муж, и милиционеры кого-то покрывают. Прокуратура тоже была в кулаке у господина, тогда ещё товарища Хуторова. Это тот человек, о котором я хочу поговорить с вами. Зовут его Вениамин Георгиевич. Очень хотела бы сказать «звал», но пока не могу. Я прошу вас подарить мне это право. Право говорить о Хуторове в прошедшем времени… Разумеется, я всё равно не прощу его и ничего не забуду. Но, просыпаясь по утрам в тоске и слезах, вспомню, что отомстила. Все эти двенадцать лет мне снится, как я бегу по коридору райбольницы, за окном — ночь, а на руках у меня — Эдик! Глазки его открыты, ресницы мелко дрожат, а изо рта — кровь! Молочные зубки и красные пузыри — вместе это так ужасно! Володя, я не постою за ценой. Все эти годы я представляла Хуторова в гробу. Он сломал мою жизнь и даже не заметил этого. Чтобы покарать его, я встала бы из могилы.

— Каким образом он убил мальчика?

Звягин говорил внешне спокойно, но углы его рта дёргались, и щёку он прижимал ладонью.

— Хуторов, начальник районного УВД в то время, был другом Саркиса. В воскресенье они гуляли на даче в числе прочих гостей. Как следует выпили, вышли в сад и стали стрелять по бутылкам, по банкам. Хуторов вынул табельный пистолет, из которого якобы застрелился мой сынишка. Получается, что Эдик передёрнул затвор, снял пистолет с предохранителя, взвёл курок. Знающие люди говорят, что не каждый взрослый мужик способен на это. А тут — слабые детские ручонки! Соседка по даче под страшным секретом, умоляя меня молчать, плакала и рассказывала, как было дело. Она была в сарае неподалёку, в щель всё видела, очень хорошо слышала…

Фаина жалобно всхлипнула, уже не заботясь о приличиях. Щека Звягина дёргалась всё сильнее. Борис Михайлович испугался, что больной сейчас сам закатит истерику, поднимет на ноги всё отделение и сорвёт операцию. Юлиан тоже напрягся, готовясь тотчас же принять меры. Но Звягин не шевелился и ничего не говорил; он просто сидел и слушал.

— Соседка сказала, что Эдик играл в песочнице, когда мужики начали стрелять по бутылкам. Разумеется, мальчику стало интересно. Он бросил свои лопатки и машинки, побежал к ним. Уже смеркалось, к тому же Эдик, наблюдая за отцом и его дружками, присел за куст крыжовника на корточки. Мужчины его, скорее всего, не заметили. Но почему-то Хуторов вдруг переставил бутылки так, что дуло его пистолета оказалось направлено прямо на куст, на Эдика… Я не знаю, не могу сказать наверняка, видел он моего ребёнка или нет. Могло быть и так, и этак. Но даже если Хуторов убил Эдика случайно, промахнувшись при стрельбе по бутылкам, он всё равно должен был отвечать по закону! Убийство по неосторожности — тоже статья. Наказание там предусмотрено не такое суровое, как за умышленное, но всё равно… Если бы Хуторов признал свою вину, попросил у меня прощения, сделал что-то для Эдика… Ну, памятник поставил, например… Я бы не думала о мести. Но Хуторов повёл себя отвратительно — трусливо и вместе с тем нагло. Пользуясь тем, что милиция и прокуратура выполняли его указания, Хуторов вынудил их дать совершенно безумное заключение. И сам дал ложные показания и ушёл от суда, ни за что не поплатился! Он совершил даже не одно, а несколько преступлений. Вы, Володя, человек военный. Можете себе представить, кто на что способен. По словам Хуторова, когда он вышел в сад, перед тем крепко выпив, табельный пистолет просто выпал на тропинку из расстёгнутой кобуры. Эдуард Адельханян, подобрав пистолет, случайно произвёл выстрел в направлении себя. Можно представить, что в девяносто первом году начальник райотдела подмосковной ментуры носил в кармане готовый к бою пистолет? Не те нравы царили тогда в тихом посёлке. Выстрелы слышали только в итальянских фильмах про мафию. Даже ради собственной безопасности Хуторов не стал бы так рисковать. Ведь с себя, любимого, он до сих пор сдувает пылинки. Все всё понимали, но вывели его из-под удара, помогли избежать наказания. Но, самое главное, не только люди покрывают негодяя. Создаётся впечатление, что сам Всевышний на его стороне!

Голос Фаины сорвался, и она полезла за носовым платком в один из многочисленных карманов своей куртки. В одном из них тоже исправно работал диктофон.

— Три раза я пыталась рассчитаться с ним. Говорю об этом откровенно, ничего не опасаясь. Но все три попытки закончились неудачно. В третий раз его шикарный «Мерседес» буквально разворотило взрывом. Мне давали твёрдые гарантии, но… Погиб его водитель, любовница лишилась ноги выше колена. А самого Хуторова лишь посекло осколками стекла. Неужели он прав, а виновата я?! И за гибель моего крошки достаточно получить служебное взыскание? Дело спустили на тормозах, объявили о неполном служебном соответствии Хуторова. А через месяц ему присвоили очередное звание. Его обязаны были разжаловать хотя бы за ненадлежащее обращение с оружием, если не уволить вообще! Но прокурор оказался его свояком. На рыбалки, на пикники-коктейли, в баню и на охоту с каждым годом собиралось всё больше VIP-персон. И Хуторов вместе с районным начальством «накрывал поляны». Шеренги бутылок тянулись до горизонта — коньяк, виски, ром, вина, водка, вермут, пиво. И к выпивке — зажаренные целиком поросята и ягнята, гуси и куры, осетры и форель. Но больше всего Хуторов любил стрелять по бутылкам, потягивая немецкое пивко и заедая его канапе с кальмарами или сырными шариками. Бывало, что вместо пива подавался квас или сбитень. И так — чуть ли не каждый уик-энд. Да кому какое дело до того, что на коже Эдика не было порохового ожога, а, значит, пуля прилетела издалека? Никакого самоубийства и быть и не могло в принципе. Налицо убийство — не наказанное, не отмщённое, а потому ещё более жуткое. Впоследствии Хуторов уволился из милиции, перебрался в Москву, занялся охранным бизнесом. Разумеется, он вовсю использовал старые связи. Сейчас он возглавляет одно из лучших охранных агентств. Обзавёлся новыми знакомыми — теперь уже в высших эшелонах власти. И если я не смогла наказать его до сих пор, то сейчас сделать это уже очень трудно. Вы — профи, специалист высшей квалификации. Но Хуторова охраняют точно такие же ребята. Возможно, с некоторыми из них вы даже знакомы. — Фаина перевела дыхание, помолчала и сухо добавила: — Каждое моё слово — правда. Нет смысла чернить чёрное.

— Я верю вам, — сказал Звягин. — И постараюсь помочь. Стопроцентную гарантию не дам — я всего лишь человек.

По лицу Фаины скользнула тень — словно за окном пролетела птица. Все начисто позабыли о Берлете, кемарившем в соседнем помещении. Они беседовали уже больше двух часов, но расходиться пока не собирались. Серёжа не беспокоил их — значит, в больнице было тихо.

— Я потратила кучу денег на осуществление своей мечты, — продолжала Фаина. — Мне это было нужно — и всё. А вот Саркис получил своё без моего участия. Он женился на той девушке, которой, правда, было уже за тридцать. Но очень быстро разругался с тестем-торговцем, уехал с женой в Штаты, занялся там крионикой… Вы слышали о ней?

— Это замораживание тел умерших людей, — сразу же ответил Юлиан. — Практикуется в США, Западной Европе и Австралии. Некоторые верят, что через много лет усопших можно будет разморозить и оживить.

— Всё верно, — слабо улыбнулась Фаина. — Многие миллионеры, в целом нормальные люди панически боятся умереть и расстаться с радостями жизни. Крионика даёт им надежду на будущее воскрешение. Саркис был знаком с самим Робертом Эттинджером, светилом в области крионики. Мой бывший всегда шёл в ногу со временем, занимался только модными, перспективными направлениями в науке. Я совершенно случайно узнала, что мистер Адельханян погиб во Флориде, в прошлом году. Во время сильной грозы он вышел из автомобиля и стал по «трубе» вызывать специалистов из автосервиса. Но не успел — прямо в телефон ударила молния. И всё было кончено.

— Бог наказал его, — удовлетворённо произнёс Владимир. — Он должен был отомстить за сына. От кавказца этого можно было ожидать.

— Он говорил лишь о смирении и прощении. Пытался убедить меня в том, что месть — удел слабых, а сильные люди должны переступать через личное. Он получил от меня развод и уехал — сначала в Армению, потом — в Египет, далее — в Штаты. А я осталась с больными родителями, которых сейчас уже нет в живых, и с маленькой белой урной, украшенной портретом сына. Она и сейчас стоит в моём серванте. Обычно погибших при подобных обстоятельствах запрещают кремировать — может потребоваться эксгумация. Но Хуторов с лёгкостью обошёл и этот запрет. Я не успела ахнуть, а Эдика уже сожгли в крематории, прах выдали Саркису. Много лет назад я поклялась, что предам урну земле лишь после того, как подохнет убийца. Глаза моего ребёнка следят за мной всё время, и я постоянно помню о том, что должна сделать. На это уходит масса сил и средств. Я владею двумя мебельными салонами и одним магазином одежды. Почти все средства уходят на… — Фаина запнулась. — Ну, вы поняли. Правда, об этом никто не знает. Для светской тусовки я — бизнес-вумен со всеми положенными атрибутами. Приходится посещать рестораны и казино, фитнесс-клуба и презентации… Только нескольких любовников у меня нет, даже одного не смогла завести — нанимаю мальчиков из эскорт-службы. Но без интима… Когда становится совсем тошно, сажусь на домашние тренажёры. Велосипедные, гребные, эллиптические, беговые — они помогают мне израсходовать накопившуюся ярость. Мне делали предложения руки и сердца многие, но я не имею права, не отомстив, перелистывать эту страницу своей судьбы. Только после, если будет желание… Володя, я очень на вас надеюсь! Очень!

Фаина вытирала глаза платочком и думала, что им давно пора уезжать. Силы внезапно оставили её, и захотелось вернуться в Москву, запереться в спальне, накрыться с головой одеялом. Вроде бы Звягина уговорили, и теперь от самой Фаины ничего зависеть не будет. Борис Михайлович и Юлиан организуют отъезд Владимира из психиатрической клиники — они уже не раз проделывали такое.

Звягин будет проходить реабилитацию, тренироваться, готовиться к исполнению её приговора, а Фаина обязуется частями выплачивать Хило положенную сумму. Смета расходов может и увеличиться — если потребуются услуги агентуры на подготовительном и основном этапах операции. Всё, что сама Фаина Адельханян знала о Хуторове, она собиралась сообщить Звягину во время их встречи уже вне стен лечебницы в уединённом коттедже под Петербургом, куда собирались перевезти Чёрного Аиста.

— Я постараюсь вам помочь, — сказал Звягин тихо, но внятно.

Он, между прочим, вспоминал то, что знал о крионике, которой занимался Саркис Адельханян. Тело стоит вниз головой в жидком азоте, и кровь в его жилах заменена специальным составом на основе глицерина. Контейнер герметично закрыт, и температура в нём — минус двести градусов, но внутри клеток трупа не образуется лёд.

— Постараюсь, если мне повезёт, и у меня получится выбраться отсюда.

— Не беспокойся, получится, — лениво заверил Хило.

Серые блестящие глаза Звягина сузились и стали похожи на лезвия ножей. Он тёр ладонью лоб, силясь унять жестокую головную боль. Владимир смотрел на Фаину, на Хило, на Юлиана, а потом переводил взгляд на обвитую гирляндой стремянку. Но вместо облупленных крашеных ступенек и разноцветных огоньков видел золотоволосую девушку с бирюзовыми глазами и бархатной крупной родинкой на капризно вздёрнутой верхней губой.

Она была в нижнем белье «под леопарда» и лёгких босоножках на высоких «шпильках», которые делали её и без того длинные ноги фантастически эффектными. Фарфоровая кожа девушки будто бы светилась изнутри, а на тонком безымянном пальце правой руки блестело «тройное кольцо Картье» из золота разных цветов, олицетворяющее любовь, верность и дружбу…

— Фаина, вы знаете, за что я здесь. Скорее всего, вам вкратце рассказали. Меня интересует лишь один аспект этой проблемы. Имею ли я право воздавать за убийство, скорее всего, случайное, совершённое более двенадцати лет назад, когда я сам весной стрелял в любимую женщину? Тогда я не знал, что она беременна, иначе у меня не поднялась бы рука. Почему она не сказала мне об этом? Почему провоцировала меня, вызывая ревность и ненависть?..

— А чего ты от «охотницы» хотел, Вовчик? — лениво ставил Юлиан. — Надо было тогда нормальную бабу заводить, а не «крошку Нетти». Раз она нашла себе «арбузника», ты для неё перестал существовать. Эти стервы всё измеряют на караты и баксы. Для них слова «любовь» и «верность» — не бранные даже, а позорные. Первый раз слышишь? Она привыкла продавать себя как вещь, да и к другим относилась соответственно. Сдала тебя в утиль, понял? Скажи «мерси» за то, что в отношении инкриминируемого действия тебя признали невменяемым. Твои военные контузии помогли. Ты пребывал в состоянии аффекта и не отвечал за свои поступки, хотя в целом был здоров. Имея в руках лицензированный пистолет Макарова, ты выстрелил вслед оскорбившей тебя шлюхе. И при этом совершенно случайно повредил ей позвоночник, поясничный отдел. В результате пострадавшая осталась инвалидом. Тебя в данный момент активно лечат, чтобы подобное никогда больше не повторилось. Костя Берлет — отличный мужик и знающий врач. Он входит в положение пациентов, жалеет их. Так, Вовчик? И старается, по возможности, вернуть их к нормальной жизни. Он понимает, что тебе необходимо вновь поверить в себя. — Юлиан ухмыльнулся. — Он и в наши проблемы вникает. Костя — святой, наш ангел-хранитель. Он оформит историю твоей болезни, как положено. Эта лечебница — лучшая из тех, куда ты мог угодить. Здесь у нас свои люди, которые объявят тебя тяжело больным, подлежащим помещению в изолятор. Ты исчезнешь ровно настолько, насколько потребуется…

— Я поеду с вами? — перебил Звягин.

— Конечно. Костя придумает тебе какую-нибудь заразную болезнь. Скорее всего, это будет гепатит. Твоё отсутствие в палате воспримут, как должное. За эту сторону дела не беспокойся. Пока в коридорах пусто, мы тебя переоденем и выведем отсюда. Зря Костя так много тебе рассказывает, — вздохнул Юлиан. — Ты ведь всё время думаешь об Анне.

— Думаю. Не могу не думать. — Звягин вскинул голову, и по его щекам прокатились желваки. — Я очень просил его узнать о ней побольше. Доктор сказал, что двадцать пятого октября Анька родила дочку. А ведь она не может ходить. Зачем ей потребовался младенец?

— Давай без соплей, Вовчик, — жёстко предложил Юлиан. — Младенцы этим девочкам нужны исключительно для того, чтобы стрясти побольше «бабок» с их богатых папаш. Если очень повезёт — женят на себе. Но, как правило, дело ограничивается пенсионом на отпрыска. К тебе же это не имеет никакого отношения. Анны для тебя больше нет. Ты начинаешь другую жизнь. А она пусть существует, как хочет, благо олигарх ещё до проведения генетической экспертизы фактически признал дочку своей. Облагодетельствовал твою Аньку так, что другие «охотницы» от зависти воют.

Юлиан рывком встал и выглянул в коридор, чтобы позвать Серёжу. Хило, похлопав Володю по плечу, тоже выглянул из дверей кабинета. Потом оглянулся и через плечо подмигнул Фаине, а после зашептал что-то на ухо Юлиану.

Фаина порывисто вскочила со своего стула и подошла к Звягину. Заглянула ему в глаза и увидела, что теперь широкие и мокрые, как маленькие лесные озёра. Жалость кольнула Фаину в сердце, и голос женщины сел.

— Володя, какое ваше любимое блюдо? — задала она странный вопрос.

— Пельмени, затушенные с луком и приправами. Ещё — сосиски с сыром беконом. Анька их здорово готовила — у меня так не выходит.

— Я вам приготовлю оба этих блюда, — пообещала Фаина, глотая слёзы.

Она никак не могла прогнать навязчивое видение. Июльская Москва восемьдесят третьего года, брусчатка Красной площади, перезвон курантов. Фаина — молодая, прекрасная, в белоснежном кружевном платье с блёстками и пышной юбкой, в срочно купленным в ГУМе туфлях. Это была третья плохая примета. Гребень с атласными цветами удерживает высокую, как башня, причёску, и к нему приколота многоярусная фата.

Ослепительный Саркис — в смокинге с бутоньеркой и «бабочкой» — целует её взасос, не стесняясь ни гостей, ни случайных прохожих. Их фотографируют и снимают на камеру. В юбку Фаины вцепились выстроившиеся «ручейком» девушки, в смокинг Саркиса — мужчины. Они словно бы хотят оттащить молодых друг от друга, но это им не удаётся, — настолько крепок поцелуй. Если бы и в жизни всё получалось так просто…

— Спасибо, — сказал Звягин, и Фаина не поняла, за что он её благодарит. Ах, да, за обещание приготовить любимое кушанье…

— Вы подарили мне надежду и силы жить, — прошептала Фаина.

— Несбывшиеся надежды — самое страшное на этом свете. — Звягин покосился на Юлиана и Хило, которые говорили у порога с Берлетом.

— Анна… ваша жена? — зачем-то поинтересовалась Фаина.

— Гражданская. Мы так и не расписались. Сперва я несколько лет оттягивал свадьбу, а потом она нашла шикарного «пупса». Он был самым завидным спонсором в стране, и у Аньки снесло крышу. Теперь я жалею, что выстрелил в неё, но тогда не помнил себя от ярости. Сцена разыгралась как между Кармен и Хосе. Я вёл себя отвратительно; не нашёл в себе силы просто повернуться и уйти. А так — загубил и её жизнь, и свою, но никому ничего не доказал. Ещё в изоляторе узнал, что Анька была в положении — от него. Тут ошибиться нельзя, иначе всё пропало. Чужого ребёнка миллиардеру не подсунешь. Я был за рубежом, с ней не встречался, а она с ним жила на вилле в Испании. Ей повезло — залетела…

Звягин тряхнул головой, становясь прежним — немногословным и суховатым.

— Юлиан прав — это теперь не моё дело. На профессиональных качествах случившееся не отразилось — здесь можете быть уверены. Я наговорил лишнего — забудьте про всё.

— Пор-р-рядочек!

Борис Михайлович Хило пропустил в кабинет самого Берлета, Серёжу и водителя джипа, который тащил огромный баул.

— Володь, переодевайся по-быстрому, и мы уходим. Фаечка, пройдёмте с доктором в соседний кабинет. Вам придётся увеличить премию персоналу — чтобы никто ничего не заметил. От греха подальше…

— Разумеется. — Фаина с сомнением смотрела на Звягина.

Теперь, когда он согласился работать по Хуторову, возникли новые вопросы. А стоит ли связываться с явно подавленным, действительно психически нездоровым парнем? Не поискать ли кого попроще, отказавшись, пока не поздно, от услуг Владимира Аркадьевича? Ещё несколько минут назад Фаина мысленно умоляла его согласиться, потом захлёбывалась от сдерживаемых слёз и горячей благодарности. Но почему-то вдруг почувствовала, что авантюра со Звягиным может закончиться новой трагедией, и погибнет при этом не только Хуторов.

Но через секунду Фаина взяла себя в руки, отогнала дурные предчувствия и решила, что лучшей кандидатуры будет не найти. Да и Хило с Юлианом её не поймут — чего доброго, начнут пакостить. Они рекомендовали Звягина как специалиста самого высокого класса из занимающихся операциями такого рода, услуги которого действительно стоят затраченных средств. А она, получится, проигнорировала мнение знающих людей из-за каких-то бабских комплексов…

— Ты чего в начале месяца стремянку нарядил? — Борис Михайлович глазами показал в угол. — Не рановато?

— Улицы и витрины уже украшают, — кротко ответил Берлет. — А как иначе здесь создать праздничное настроение?

— Ладно, я тебе гонорар увеличу. Напейся, к девочкам сходи, — пошутил Хило. — Фаечка, совсем ненадолго оставьте нас одних…

— Нет вопросов. — Фаина застегнула куртку и направилась к двери.

Она пыталась вновь стать решительной и беспощадной, забыть мокрые глаза Звягина и его ломкий, как сухая ветка, голос. Надо будет постараться убедить его в правоте их общего дела. Несмотря на то, что произошло раньше, Володя имеет право мстить Хуторову за убийство невинного ребёнка, и эта месть поможет ему хотя бы частично искупить собственный грех…

Глава 2

Анне Бобровской снилось, что она снова в Венеции, в гондоле рядом с умирающим от рака Фабрицио. Они плывут по узким улочкам-каналам, мимо разноцветных стен домов, мимо открытых окон. И Аня улыбается человеку, которого уже давно нет на свете. За право пойти с Фабрицио под венец, а после унаследовать его землю, дома и бизнес, соревновались десять русских и украинских «охотниц», а он выбрал Анну Бобровскую и сделал ей предложение.

Видимо, москвичка, дочка полковника — капельмейстера производила на итальянца куда лучшее впечатление, чем неправильно говорящие на родном языке, провинциальные «охотницы»-нувориши. Фабрицио мечтал в последний год пожить не с толстой крикливой соотечественницей, а с молодой ухоженной блондинкой. Анна уже тогда возвела своё лицо в культ и трепетно ухаживала за ним, поднимая товар в цене. Анна массировала гибкое тело гимнастки роликами и ультразвуком, делала пилинг и обёртывание водорослями, втирала в кожу специальный шоколад и не забывала о миостимуляции с электродами.

Анне тогда было двадцать два, Фабрицио — пятьдесят. Он не дожил до свадьбы несколько дней, и Анна была уверена, что его прикончили наследники из первой семьи. Там оставались три сына, которые, по слухам, не чурались связей с мафией. И Анне пришлось бежать из Венеции в Москву…

И вот давно истлевший мужчина снова нежно смотрит ей в глаза. И гондола везёт их в туман, в бесконечность, в открытое море. Анне совсем не страшно. Ей не хочется проснуться и вспомнить, кем она стала спустя всего несколько лет после того, как начала восхождение к сияющим вершинам. Она не дошла до своего пика только шаг, нет, полшага. Поскользнулась и рухнула с головокружительной высоты, разжав в полёте свои крепкие объятия.

Анна радовалась, что Фабрицио пришёл к ней, и совсем не боялась его. Она обнимала итальянца за шею, за плечи, жарко дышала в его уши, ловила губами мочки, щекотала длинными ресницами уголок его рта.

И непрерывно говорила, задыхаясь от упоительного восторга:

— Ты мой, Фабрицио Викьетти… Ты — мой, а я — твоя!..

Фабрицио что-то отвечал ей по-итальянски, но Анна не могла разобрать ни одного слова, потому что кто-то другой, тоже очень знакомый голос, звал её и звал, мешая наслаждаться прогулкой в гондоле.

И Анна проснулась, досадуя на то, что всё кончилось, потому что ТОТ голос вновь вторгся в её жизнь, в её любовь. Рыжеволосый коротконогий парень с блестящими серыми глазами стоял рядом с автомобилем Анны и, сунув правую руку во внутренний карман дублёнки, взводил курок пистолета…

Анна лежала с открытыми глазами и думала о том, что Володька Звягин возник на её горизонте уже после смерти Фабрицио Викьетти. Мало того, Звягин об итальянце никогда не слышал. Анна умела хранить тайны, и в свою душу посторонних не пускала. Ей не удалось заполучить наследство Фабрицио, а ведь как хотелось! Но она всё равно тем мартовским вечером, когда Володька выстрелил ей в спину, подъехала к элитному дому на «пятисотом» мерсе. Её шуба из голубой норки мела подолом тротуар, а в ушах и на пальцах сверкали бриллианты. Анна уже не могла понять, как раньше её тянуло к этому взбешённому и одновременно жалкому мужику; а ведь ей довелось побывать в постелях многих знаменитостей.

Скорее всего, после двадцати пяти требовательность резко снизилась — время неумолимо брало своё. Володька был ближе и роднее остальных. Анна знала, что для него она всегда будет королевой. Ей надоело лебезить перед «папиками», называть их ласковыми именами, стонать от несуществующего оргазма, выполнять дурацкие старческие капризы, ощупывать нежными наманикюренными пальчиками дряблую, прокисшую плоть.

Анну потянуло к ровеснику — простому, серьёзному, надёжному, похожему на ломоть ржаного хлеба. Лучше всего было пойти в ЗАГС именно с ним, найти убежище в его пещере среди звериных шкур, нарожать детей. Один период в жизни неизбежно должен смениться другим. Лето прошло, наступает осень, и нужно доставать из шкафа тёплые вещи.

Такой «тёплой вещью» и казался ей Звягин — ещё молодой, спортивный, сильный, не вонючий. Страстный, изобретательный и искренний в постели, одновременно хозяйственный и понятный, как все ровесники.

Век «девушки сопровождения» короток. Пройдёт немного времени, и путь один — в «бабятник», где отставные гетеры злобно и тоскливо вспоминают прежние подвиги. Но Анну эта участь не прельщала. У неё был Володька, который называл её по имени, а не по кличке «Нетти», и этим толкал к мыслям о покаянии, об исправлении.

Мысли о будущем лезли Анне в голову уже давно. Ей всё больше хотелось вернуться к семейному очагу, от которого она упорхнула десять лет назад, разругавшись с матерью и отчимом. Анна начала скучать по посиделкам перед телевизором, по чаю с вареньем, по грядкам в огороде. А мысль о появлении ребёнка вместо ужаса стала вызывать умиление. Многие люди считали, что из бывших проституток выходят замечательные жёны. И Анна часто говорила об этом Володьке, который всё о ней знал.

И она всё о нём знала. По крайней мере, догадывалась, чем зарабатывает на жизнь герой двух чеченских войн, но ничуть из-за этого не страдала. Не он первый и не он последний — бывшие спецназовцы частенько переквалифицировались в киллеров. Впрочем, Анна не вникала в суть его занятий; она лишь догадывалась, но могла и ошибиться. Догадки к делу не пришьёшь, а официально Звягин — обычный секьюрити, занимающийся охраной одного из крупных деятелей автобизнеса. Он частенько выезжал вместе с шефом в командировки, и это тоже успокаивало Анну — такой муж долго не надоест.

Но в течение нескольких лет, что они периодически встречались, Звягин упорно не понимал намёков своей подружки насчёт желательности их свадьбы. И тупо кидал в корзинку пельмени, пиццу, йогурт и пиво, как любой зашедший в супермаркет холостяк. Но ведь часто случается в жизни — как только перестанешь чего-то ждать, оно непременно случится. Владимир Звягин сделал предложение Анне Бобровской, но сделал слишком поздно, и был отвергнут.

— Анька!

Голос Звягина был чужой, сиплый, словно ему сдавили горло. Она замедлила шаг, раздумывая, оборачиваться или нет. И обернулась, почему-то опять вспомнив Фабрицио, их последнюю прогулку в гондоле. Лодка скользнула под мост, и лицо жениха стало сине-серым, как у вурдалака. Через несколько часов Фабрицио умер во сне. Теперь таким же тёмным, неестественным показалось ей лицо Звягина, топтавшегося в сугробе около «мерина». Рядом притулились «Жигули», взятые Звягиным напрокат, хотя он имел свой «Хаммер».

— Ты не хочешь выйти за меня? Это окончательно?..

Анна ничего не ответила, только звонко, переливчато рассмеялась и пошла к своему подъезду. Она не ожидала, что Володька окажется таким жалким, не сумеет держать удар. Но что он сейчас надеется? На любовь? На сочувствие? На что, что Анна не сможет взять назад данное ему слово? Так она и ждала четыре года, но всему есть предел.

— Анька, не вернись же! Прости меня, придурка! Я люблю тебя!

Володька кричал, как обиженный мальчик, тонко и жалобно. Кажется, он даже плакал. Он, прошедший через две чеченские войны и Центр элитной медицины, распустился, полностью утратил гордость. Анна, глядя на него через плечо, вспоминала того, другого, желанного, блестящего. И думала, что этот человек-компьютер с ласковыми бархатными глазами за стёклами элегантных очков никогда бы так не унизился…

— Володь, выпей валерьянки!

Анна тряхнула своими бесподобными волосами, которые переливались даже в полутьме двора.

Тогда она ничего не боялась и считала, что наконец-то настал вожделенный звёздный час. Час полного и безоговорочного торжества над самоуверенным, но недалёким мужиком, который возомнил, что позарез нужен заблудшей овечке Нетти. Никто не пожелал пригреть её, развращённую и заразную, нужную только на час или на ночь по тарифу. Но нашёлся один бескорыстный рыцарь, который, наверное, задумал купить ей швейную машинку и приобщить к полезному труду. Или всерьёз воспринял её трёп насчёт желания разводить огород на двенадцати сотках и вытирать носы ребятишкам.

Явился надутый, как индюк, с видом доброго волшебника, и сделал долгожданное предложение. Думал, что падшая душенька зальётся слезами благодарности и раскаяния. Ах, он соизволил сказать «да»! Отрёкся от будущего, от удовольствий и перспектив, взвесил все «за» и «против»…

Додумался сделать предложение накануне Восьмого марта! Господи, как всё это дёшево, примитивно, посконно-домотканно! Сразу видно, что рос не в Питере, а в дальней области, в домике доброй полуграмотной бабушки. Наслушался зимой у печки сказок, как нужно помогать несчастным, забывая о личной выгоде.

Небось, находились на него девки, и хоть сейчас бы с ним под венец… Мужчина симпатичный, молодой, с перспективой. Сучки порвут одна другую ещё не за такого кобелька. Так нет, поборол искушение, приехал к Нетти с помолвочным кольцом в кармане. Хотел демонстративно надеть его блуднице на палец. Ах, как трогательно! Прямо сериал! Хэппи-энд! Нет, Володенька, хэппи-энд у меня теперь будет свой, не имеющий к тебе отношения. И кольцо твоё с выложенным из мелких «брюликов» сердечком опоздало месяца на три…

Когда ты схватил меня за руку, увидел платиновый перстень с огромным бриллиантом, огранённым в виде ромба, с мелкой рубиновой крошкой по бокам, надо было сразу признать своё поражение. И это в том случае, если ты не в состоянии оценить «Мерседес», норковую шубу, сапожки из натуральной крокодиловой кожи и прочие аксессуары, выдающие принадлежность обладательницы к высшему обществу!

Женщина в дорогих мехах, только что подрулившая к дому класса «А-люкс» на серебристом лимузине, вряд ли ответит тебе взаимностью. На «лунный удар» тебе нельзя рассчитывать, потому что я наконец-то нашла своего прекрасного принца. И, мало того, сегодня я узнала главное — беременность наступила. Я понесла, как говорили в старину. И это крошечное пока существо сейчас для меня дороже всего на свете.

Я успешно завершила первый этап своего проекта. Дитя — тот лифт, который вознесёт бывшую «эскорт-гёрл» на высокий этаж. Ещё совсем недавно я готова была начинать новую жизнь рядом с тобой, Володя, и нужно было ловить этот момент. Возможно, как киллер ты хорош, но брокером даже средней руки тебе не быть никогда…

Перед Владимиром Звягиным стояла не прежняя Анька, с которой ему было легко и комфортно. Которая ждала его, несмотря на то, что почти каждую ночь проводила в чужой постели. Ныне она была победительницей, великодушной и терпеливой. Всё получилось так, как хотелось Анне. Она не убежала от Владимира в слезах, жалкая и обиженная. Не исчезла с его горизонта по-английски, дав ему шанс считать бывшую подружку отчаявшейся, но гордой неудачницей. Она уйдёт от него по широкой сверкающей лестнице прямо к небу, к солнцу и к звёздам, в сиянии неожиданно упавшего к ногам богатства, в драгоценных мехах и эксклюзивных туалетах.

Уйдёт, зная, что, если собрать в один сундук все подаренные драгоценности, получится средних размеров клад. И пусть поймет, наконец, Володька Звягин, как мало он стоит на самом деле. Пусть влачит жалкое существование в пыли и серости, даже если и найдёт себе бабу. История с бедняжкой Нетти показала ему, что нужно вовремя ловить момент и не затягивать с решением. Такая женщина, мечта олигарха, классически красивая лицом и телом, притом совсем неглупая, не могла постоянно давать ему фору.

Вот здесь, в новом доме, освещённом огнями хрустальных люстр, с пронизанным мощными прожекторами двором, её ждёт новая квартира. А там — арки, воздушные створки прозрачных дверей, великолепный паркет и итальянский мрамор в ванной! Свой, закрытый фитнесс-клуб, кафе-бар, бассейн, скоростные бесшумные лифты…

Чёрт побери, а не пригласить ли Звягина к себе на чашку кофе? Пусть узнает напоследок, как приличные люди теперь живут.

Слегка наморщив гладкий лоб под золотистой чёлкой, Анна отвергла такой вариант. Между прочим, осмотрелась. Двор охраняется круглосуточно, территория утыкана камерами видеонаблюдения, и Звягин это понимает. При его занятиях не стоит лишний раз привлекать к себе внимание. Народу много, ещё не совсем стемнело; значит, Володьке придётся смирить гордыню.

Конечно, он не привык прощать обиды, и может отложить расплату на потом. Но сегодня он будет вынужден уехать, поджав хвост, а после Анна наймёт охрану. Не для себя, а для ребёнка, о котором она думала сегодня целый день. Утром в Центре планирования семьи ей сообщили потрясающую новость, которую про себя она назвала благовещеньем. Только случилось оно не седьмого апреля, а седьмого марта.

Вряд ли дружки успели разузнать о беременности и доложить Володьке. Но Анне хотелось, чтобы он как можно больше узнал о её любовных похождениях с олигархом. Анна видела, как больно бой-френду, но волоокие бирюзовые глаза дивы не затуманила дымка жалости. Анна смотрела на Владимира с высоты своего модельного роста из-под переливающейся чёлки, как Снежная Королева — надменно, холодно, равнодушно. Потом опустила ресницы, давая понять, что аудиенция окончена, повернулась и пошла домой.

Она уходила по посыпанной песком дорожке, окутанная лиловой весенней дымкой, сверкая мехами и каменьями. А Звягин вспоминал ей совсем другую — пьяную, размалёванную, в мини-юбчонке, с голым животом и серёжкой в пупке. Анька раньше обожала нарочно скинуть лямки с плеч, выставить напоказ вышитые трусики-ришелье и ещё ниже оттянуть вырез декольте. При своём росте метр восемьдесят Анна носила ещё высокие тонкие каблуки, из-за чего выглядела уже не сексуально, а устрашающе.

Но Владимир прощал ей все заскоки и жалел только о том, что бабушка резко не одобряет этот его выбор. А пойти против воли вырастившей его женщины, самого родного на земле человека, Звягин не мог, и потому очень страдал.

Он смотрел, как норковая шуба метёт подолом снег и песок, а рука уже привычно шарила во внутреннем кармане тёплой кожаной куртки. Звягин понимал, что просто так сегодня отсюда уйти не сможет. Не найдёт в себе сил открыть коробочку и взглянуть на кольцо с алмазным сердечком, которое Анна сегодня отстранила так, словно оно медное и со стекляшкой.

Приятели в подробностях живописали Анькины загулы в ресторанах и казино, в том числе и в обществе красавца-миллиардера. Но Владимир не хотел в это верить. Горячо убеждал и их, и себя, что ничего подобного не может быть. Олигарх, конечно же, волен снять Аньку на ночь, благо она — очень сладкий кусочек. Но полюбить его, серьёзно заняться им, женатым и многодетным, она не может. Владимир был уверен, что друзья-секьюрити намеренно подначивают его, дразнят, разжигают ревность. А сами потешаются, как это часто случается в мужских компаниях.

Но сейчас, на парковке, воочию увидев и оценив дом Анны, Владимир понял, что случайным девочкам такие подарки не делают. До недавнего времени Анька ездила на «Хонде-Акценте» изумрудного цвета. А сегодня она подрулила на «мерине», который никогда не смогла бы купить, делая минет похотливым старичкам, скрашивая досуг бандитов и депутатов, ошиваясь по старой памяти около иностранцев.

Звягин смотрел на трёхлучевую звезду «мерина», такую же холодную и далёкую, как сама Анька. Смотрел и открывал глаза всё шире, чтобы скорее проснуться и понять — ничего страшного на самом деле не произошло, и всё ещё может наладиться…

Он мчался на арендованных «Жигулях» по мартовской Москве, разбрызгивая во все стороны воду из луж, пугая тёток с мимозами на переходах. Поле зрения заливал малиновый туман ревности. И внезапно взору предстал двадцатиэтажный красавец-дом со скоростными лифтами, шлагбаумами, холлами на первом этаже и прочими атрибутами жилья для избранных.

Надо было сразу всё понять и уехать, не дожидаясь этой вот экзекуции. Навсегда выбросить Аньку из головы и из сердца, потому что отсюда в мир простых людей возврата быть не может. Почему-то Владимир взял напрокат в аэропорту «Жигули», как поступал всегда, выполняя задание — и в России, и за границей. Прихватил и пистолет — обычный «макаров», на который имел разрешение как лицензированный охранник.

И после, доставая пистолет из кармана, он радовался, что «верный друг» оказался под рукой. При помощи оружия он легко решал свои проблемы, и сейчас не придумал ничего нового. Да, Анька имела право отказать, тем более что он непозволительно долго тянул с их свадьбой. Но то, КАК она это сделала, начисто лишило Звягина свободы выбора. Чтобы в дальнейшем уважать себя, по крайней мере, не считаться опущенным, он должен пролить кровь. ЕЁ кровь. И тем самым смыть оскорбление. Оскорбление грязной шлюхи, вообразившей себя богиней. А потом пусть будет камера, зона — всё равно. Лишь бы не было противного привкуса во рту от незаслуженной и неоплаченной обиды.

Пока Анька не скрылась за зеркальной дверью, ещё можно не допустить её окончательного и бесповоротного торжества. Не позволить этой сучке всю оставшуюся жизнь насмехаться над ним, мысленно или вслух, в салоне или на пикнике, рассказывая скучающим приятельницам и их «пупсам» о незадачливом лохе…

— Анька, ты что, не узнаёшь меня? Я всё утро звонил тебе на мобилу, но ты отключилась. Ольга Александровна дала этот адрес. Прости, но я хотел сюрприз сделать, потому и ждал тебя здесь!

— Сюрприза не получилось, но на удивление можешь рассчитывать. Кстати, я поменяла номер «трубы»…

— Твоя мать дала мне новый. Поменяла — и ладно. Но чему ты так удивилась? Тому, что я приехал сюда?

— Тому, что ты меня искал, мать беспокоил. Зачем я тебе, Володя?

— Я всего-навсего хотел сделать тебе предложение и подарить помолвочное кольцо. Ты ведь, насколько я помню, и сама была не против?

— Была. А теперь против. Володя, ложка-то к обеду дорога, а яичко — к Христову дню. Кстати, деревянная ложка может быть дорога только тогда, когда нет никакой другой. Разве тебе не сообщили приятели, что у меня теперь золотая ложка?

— Погоди… Деревянная — это я?

— Володя, тебя что, бараны покусали? И ты сам бараном стал?

— Нет, Анька, я действительно плохо понимаю… Значит, замуж ты за меня уже не хочешь. Ребята мне действительно что-то рассказывали, но это — не в счёт. Я знаю твой бизнес…

— Это — не бизнес. Это — любовь!

Анна вызывающе смотрела Владимиру в глаза, и он был готов въехать кулаком в идеально-гладкое её личико, над которым потрудился не один пластический хирург и взвод косметичек.

— Ну, всё, отбой! Я очень устала, меня тошнит. Целый день на колёсах, в «пробках». Еле-еле добралась до дома, а тут ты.

— Может, к себе пригласишь ненадолго? Неудобно вот так, на улице, при всех… И я тебе объясню ситуацию. Не пори горячку, подумай.

— Я уже подумала, как следует, когда днями и ночами ждала твоего звонка. Но я — не Сольвейг, а ты — не Пер Гюнт. Один раз я даже с горя аборт сделала, когда ты, не предупредив, исчез на два месяца. Наверное, бабушка опять накрутила? А у меня осложнение было. Я чуть не загнулась в больнице. Ты об этом ничего не знал?

— Нет, Анька. Ты ведь всё скрыла. Когда это случилось?

— Год назад. Мне врачи сказали, что детей теперь железно не будет. Ты уже большой парень, Володя, и пора бы перестать по любому поводу советоваться со старушкой. Она — человек не нашего времени. Кстати, спрячь подальше колечко, оно может потеряться. А так найдёшь себе девчонку и подаришь ей…

— Анька, я понимаю, что виноват перед тобой, поэтому и терплю сегодня. Да, бабушка была против нашей свадьбы, но она умерла месяц назад. Я остался совсем один.

— Ах, вот оно что! Теперь нет вопросов. Царствие небесное старушке. — Анна перекрестилась. — Но ты опоздал. Я не люблю тебя, Володя. Знаешь, после того аборта я почти сошла с ума. Болела долго, до Иванова дня. Потом в компании оказалась на берегу реки, у огромного костра. Мы отрывались, как положено. Водили хороводы, пели песни, плели венки. А после купались голые, прыгали через пламя. Я швырнула в костёр сорочку из больницы, почти всё нижнее бельё, остриженные во время лечения волосы. «Купальский огонь» обжёг меня, но я прыгнула выше всех, так как занималась гимнастикой. В ту ночь нельзя спать, и мы играли в горелки. Я готова была сгореть заживо в этом костре, лишь бы стихла душевная боль. Девчонки говори ли, что после такого купания беременеют даже бесплодные. И уж определённо отступают все беды. И, главное, — я нашла в лесу цветущий папоротник, что очень редко случается. Мне все завидовали. Оказалось, что языческие поверья не лгут. Не мешай мне быть счастливой, Володька. А я не буду мешать тебе. Как говорится, расстанемся друзьями…

— Получается, ты и раньше меня не любила. Просто замуж хотела выйти. Я отлично знал, кто ты есть, но закрывал на это глаза. Хотел спасти тебя, вернуть к человеческой жизни, потому что всегда помнил, кем был твой отец. Дочь военного дирижёра Семёна Бобровского занялась проституцией назло своей матери, которая после его кончины вторично вышла замуж и родила ребёнка. Ты — нимфоманка и эргофиличка. Тебя не возбуждают простые смертные. Тебе нужны «звёзды». А я — простой. И, наверное, дурной, потому что жалел тебя, оправдывал, в том числе и перед бабушкой. А она не верила. Так и ушла при своём мнении, умоляя меня одуматься. Теперь вижу, как она права была. Да неужели ты надеешься своего «арбузника» от жены и троих детей увести? Уповаешь на магию собственного чудесного тела?

— Уповаю и надеюсь. И ещё кое на что, о чём тебе знать не нужно. Да, я многое умею, но готова постоянно учиться. Пропусти меня, Володя, а сам езжай домой и отдохни хорошенько. В любом случае сейчас мы ни о чём не договоримся. Мне всегда было противно, когда кто-то из наших девочек бросался в ноги «папику», умоляя не прогонять. Но ещё отвратительнее, когда мужик слюнявится перед бабой и говорит примерно то же самое.

— И ты думаешь, что я спокойно проглочу плевок? Дам тебе жить и разматывать шальные «бабки»? Что я не вернусь за долгом?

— Вернёшься, если сможешь. Ты не умеешь достойно проигрывать. Тебе невыносимо больно видеть меня в новом статусе и знать, что между нами всё кончено. Самое главное, что инициатором разрыва оказалась я. Если бы ты меня окончательно бросил — другое дело. Я оказалась нужна кому-то, кроме тебя! И кому! Да, ты будешь мстить, но мстить из-за угла. Ты не убьёшь меня сейчас, потому что кругом люди, а ты привык действовать тайно. Но я приму меры на будущее и больше никогда не встречусь с тобой, как сегодня. У меня будут охранники, Володя.

— Я никогда не опущусь до того, чтобы убивать тебя, Анька. Ни сейчас, ни после. Ты живая мне нужна, понимаешь?! Убить — не значит победить. Напротив, чаще всего убивают именно от бессилия, когда исчерпаны все другие варианты. А я пока не исчерпал. Ты не сможешь увести из семьи своего олигарха. Он даже не взглянет на тебя больше. И никто не подойдёт близко из вашей элитной тусовки. Только я, один во всём мире, стану ждать тебя. Приму любую, невзирая на горести и морщины. И буду с тобой вечно. Мы связаны общей судьбой, и никому не под силу разлучить нас. Деньги — ещё не всё в жизни. Существует всесильный рок, и не людям бороться с ним. Я ухожу с твоего пути. Ступай навстречу своему счастью. Интересно, далеко ли ты уйдёшь?..

Он достал «макаров», сбросил предохранитель, взвёл курок, дослал патрон. И пока делал всё это, мысленно прощался со своей, пусть рисковой и неустроенной, но всё же свободной, привычной жизнью.

Со своим кабинетом по соседству с офисом шефа. Там он в свободное время сидел перед компьютером, переодевшись в мягкий синий джемпер, и положив загрубевшую руку бойца на двухцветную хрупкую «мышь». Читал тексты и рассматривал картинки, готовый в любой момент вскочить с вертящегося кресла и ринуться к лифту, на парковку, в кабинет шефа, к чёрту на рога.

Со своей съёмной квартирой близ Останкино, где в холодильнике ждала его любимая копчёная курица с шампиньонами, приготовленная в честь возвращения из зарубежной командировки поваром одного из лучших московских ресторанов.

С пацанами из кружка, где он преподавал «бой смешанного стиля» — за смешные деньги, просто для того, чтобы дети не болтались по улицам.

Попрощался и вскинул оружие, сам себе не веря. Но всё же выстрелил — почти не целясь; и тут же опустил ствол. Он послал Анне вслед пулю, как проклятие, как оскорбление, как неоспоримый аргумент в их споре. Слишком хорошо Владимир знал Аню и понимал, что при иных обстоятельствах она не отступит. Но то, что он задумал, вынудит её перестать понтоваться. Анька отныне будет принадлежать только ему, потому что он, Чёрный Аист, ради неё только что совершил щедро оплаченное убийство в Женеве. Сделав это, как всегда, тонко, филигранно, изящно, он без труда ушёл от преследования. Владимир работал ради их с Анной свадьбы, ради их будущего, которого, как оказалось, уже не было…

Верно говорят, что на чужой беде, тем паче, на чужой смерти своего счастья не построишь. Кем бы ни был убитый, пусть даже распоследней мразью, но он же человек. И сейчас Звягину послышалось, что уничтоженный в Женеве перебежчик расхохотался в могиле гадким, глумливым смехом.

Владимир выстрелил один раз и увидел, как высокая серебристая фигура у самой двери остановилась, переломилась пополам, но упала не сразу. Анна оглянулась, удивлённо посмотрела на Звягина, на пистолет в его руке. И лишь после этого рухнула головой в невысокий сугроб, поджав длинные стройные ноги в люксовых полусапожках из крокодиловой кожи.

Звягину показалось, что Анька смеётся над ним, и что он сошёл с ума. Владимир стоял неподвижно, с пистолетом в руке, несмотря на то, что мог бы скрыться. И сам удивлялся тому, что натворил.

А Аня, почувствовав, как обожгло поясницу и толкнуло вперёд, тоже изумилась. Невероятно, что Володька выстрелил при всех, а потом застыл с пистолетом в руке и не убегает.

Боли тогда почему-то не было. Боль пришла потом. И вместе с ней — осознание страшной реальности, с которой отныне придётся жить…

Орали в вечернем небе испуганные выстрелом вороны. Вопили что-то люди во дворе, и бежали с поста охранники в форме. А Аня лежала на дорожке, привалившись щепкой к льдистому сугробу, и внимательно смотрела на Звягина. Из-под спины растекалась кровавая лужа, но Ане было всё равно. Она наблюдала за Володькой и видела, как он, опомнившись, попытался открыть дверцу «Жигулей», но почему-то не смог.

На Звягина набросились охранники дома, все стали барахтаться на ступенях, а Аня никак не могла поверить, что это происходит наяву. Она понимала, что именно произошло, но не конца верила в это.

— Ну, и придурок! — крикнула Анна Владимиру и громко расхохоталась.

А потом потеряла сознание и очнулась уже в реанимационной палате «Склифа». Очнулась и сразу же вспомнила растерянную физиономию Звягина. Аня была по-настоящему счастлива, потому что не до конца обдумала сложившееся положение. В тот момент она забыла даже о будущем ребёнке, которому, скорее всего, теперь не суждено было родиться.

Удивительно, но тем мартовским вечером, истекая кровью, выплёвывая собственные волосы и прижимая к груди сумочку с ключами, кошельком и кредитными картами, Аня окончательно поняла — Звягин любил её. Обожал, ревновал, желал до такой степени, что не смог справиться с собой.

Володька испортил себе жизнь и карьеру, отправился в «Бутырки», а после — под суд и в психушку. Выученный владеть собой в любых ситуациях, он позволил эмоциям выйти из-под контроля. В их жизни было всё. Они ссорились и мирились, расставались и встречались, сутками кувыркались в постели, а потом упрекали друг друга в извращениях и девиациях.

Случалось, что они просто жили семьёй, как женатые люди. И тогда Володька готовил салат «Звёзды любви» с авокадо, дыней и креветками, десерт «Южный персик в любовном вине» и Анин обожаемый коктейль «Русский романс» по рецептуре знаменитого бармена Кудрявцева.

Они вместе пили водку и потом мучились похмельем, приводили себя в норму огуречным рассолом и русской парилкой. И каждый раз Аня, нюхая очередной букет алых или чайных роз, ждала от Володьки тех самых, главных слов. Она знала, что его бабка, умирающая от рака груди, никогда не благословит этого брака, но всё-таки надеялась на твёрдость бывшего спецназовца.

А потом она перестала ждать и решила, что всё к лучшему, что её судьба — другая. И в тот день, когда была взята вторая высота, и Аня узнала о «золотом зародыше», призванном превратить её жизнь в сказку, появился Звягин со своим колечком.

Меньше всего Аня хотела видеть его именно сейчас, но сработал закон подлости. Звягин надоел ей ещё до знакомства с олигархом. Он исчезал внезапно, возникал неожиданно, делая то и другое без предупреждения и намёков. На последний День святого Валентина передал идиотское слащавое послание через газету. Раньше Аня ревела бы от счастья — значит, её любят по-настоящему, а не просто спят с ней. Но ту газету она прочитала, лёжа в широкой постели под старинным пологом, и шёлковое чёрное бельё ещё хранило тепло тела любимого. Следующей же ночью Ане приснилось, что она летит по небу, как птица.

Звягин не смог позабыть Нетти, одну из тех прекрасных голых девчонок, в которых подвыпившие бизнесмены и их охранники четыре года назад под Питером стреляли шариками с краской. При этом вроде бы не считали их за людей. И вот теперь она победила Звягина, круто изменив его судьбу, заставив по-настоящему страдать и просить.

Ради неё Володька одевался в классические английские костюмы, плотно облегающие фигуру. Он обожал чисто шерстяные — хоть в клетку, хоть в тонкую полоску. А в тот, последний день, он надел пиджак с расстёгнутыми пуговицами на рукавах. Володьке часто приходилось отмывать руки от крови и грязи, и потому нужно было заботиться о чистоте манжет. Получается, что он собирался стрелять. Для чего же тогда прихватил пистолет? Звягин не хотел отдавать другому свою Аньку, и потому решил сделать её калекой. А после, уже в таком жалком виде привязать к себе навечно.

Аня в реанимации вспоминала перекошенное от ярости и горя лицо Володьки не со страхом, а с удовольствием. Она повторяла про себя, что воздала ему за четыре года унижений, тщетных ожиданий, разочарований и срывов. Воздала за несколько абортов, один из которых едва не свёл её в могилу.

Звягин попал в тюрьму — что может быть желаннее? Потом никому не будет нужен, разве что магазин возьмут сторожить. А при его амбициях это — крах. Аня под воздействием обезболивающих лекарств пребывала в блаженном осознании своей моральной победы до тех пор, пока не увидела рядом с койкой зарёванную мать, которой только что сказали всю правду.

— Мам, я ни о чём не жалею, понимаешь? И скажу, почему. Я по-настоящему люблю его… Мне наплевать, олигарх он или младший научный сотрудник. Важно, что это — доминантный самец! Красавец-мачо! И после него Звягину в любом случае ничего не светило, даже если бы Володька сам был «арбузником»… Мама, молчи, дай мне договорить, потом будешь хныкать! Да, я люблю деньги. Без денег сейчас никуда. Но если бы мне предложил всё то же самое кто-то другой, ещё подумала бы. Не знаю, в чём дело. Запах, манеры, выражение лица, тембр голоса? Какая-то особая аура? Женщины подсознательно чувствуют, кто должен их оплодотворить. За самку надо сражаться, а не обвинять её в том, что выбрала другого. Если бы Звягин думал, что я просто хочу заработать, он никогда не выстрелил бы. А так он понял, что я люблю… Мам, да хватит выделываться! Ты же не меня, а себя жалеешь… Боишься, что я камнем у тебя на шее повисну, и твой муженёк рассердится. Не бойся, я — дама зажиточная. Обо мне есть кому позаботиться. Я давно уже привыкла обходиться без тебя — обойдусь и сейчас!..

— Анечка, вам аборт придётся сделать, — прошептала на ухо пожилая врачиха, которая, оказывается, всё время сидела рядом. — Вам ввели много сильнодействующих препаратов, которые могут негативно воздействовать на плод. У вас срок два месяца, ещё не поздно. Тем более в вашем случае… Я не могу не предупредить вас. Конечно, решение примете вы, но я советую всё как следует обдумать. Положение очень серьёзное…

— Ах, вот оно что! Маменька плачет, чтобы я испугалась и согласилась на аборт? Хватит, дудки, наделалась я их выше головы! А этот ребёнок для меня всего дороже, и пусть я или сдохну, или рожу его! Мама, когда своего недоноска Петеньку собиралась рожать, меня ни о чём не спрашивала! И я её не спрошу! И чтобы больше ни слова об этом! Силком будете делать — глотки вам перегрызу!..

Аня ещё что-то кричала, заливалась слезами, отталкивая от себя морщинистую врачиху в зеленоватом халате. Проклинала всё ещё красивую, но сломленную горем блондинку-мать с такими же бирюзовыми глазами, как у неё самой. Попытки успокоить больную успехом не увенчались — началась истерика. Аня едва не вскочила на парализованные ноги и не скатилась на пол. Она билась на высокой постели, корчилась и рыдала. Золотые её волосы, рассыпавшись по казённой наволочке, окружали голову страдальческим нимбом.

Действие наркоза закончилось через месяц после покушения. Апрельским вечером, оставшись на попечении толстой, сильной и молчаливой медсестры, Аня наконец-то поняла, что её жизнь кончена. Почти кончена. Лишь тонкая ниточка привязывает её к миру людей, но ниточку это хотят перерезать.

С тех пор несчастная врачиха в очках с цилиндровыми стёклами превратилась для Ани в такого же врага, как Володька Звягин. Каждый, кто пытался возобновить разговор об аборте, вызывал на свою голову Ниагару матерной брани. Бывало, что Аня швыряла в доброхотов попавшимися под руку подушками, тарелками, стаканами. В те весенние дни, когда там, за стенами клиники, люди встречались, целовались, трахались, зачинали детей, Анна Семёновна Бобровская, с ненавистью глядя в белый потолок, клялась самой себе, что покончит самоубийством, если беременность прервётся.

Она прикидывала, как будет лучше, — удавиться скрученной простынёй, накопить лекарства или перестать есть и пить. Без ребёнка смысл жизни потеряется навеки, а забеременеть от олигарха ещё раз не получится.

Аня не думала о матери и сводном брате, не говоря уже об отчиме. Почти не вспоминала и Звягина, а только считала деньки до возвращения из Штатов отца своего будущего ребёнка. Дождалась, позвонила на специальный номер для женщин и рассказала о том, что произошло мартовским вечером во дворе элитного дома.

Оказалось, что он уже всё знал, в том числе и про Анину беременность. Через неделю УЗИ показало девочку, и Аня получила в подарок великолепный детский набор украшений, осыпанных крошечными драгоценными камнями, — для своей маленькой принцессы.

Потом, уже дома, Аня перебирала фигурки зверюшек, рыбок, бабочек, ангелочков. В наборе были также сверкающие цветы, листики, ягодки. Аня не могла насмотреться на безупречно-гармоничные композиции из драгоценных камней, золота и разноцветной эмали. Ещё до проведения генетической экспертизы, не удостоверившись в своём отцовстве, олигарх признал эту девочку, которую Аня назвала именем Богородицы в надежде на заступничество и чудо. Признал авансом, чувствуя себя виноватым в произошедшей трагедии.

Анна не отреклась от него под угрозой расправы, и это произвело на олигарха неизгладимое впечатление. Мало того, глядя в глаза вооружённому киллеру, она не завиляла, не отступила, даже не попыталась как-то облегчить ситуацию. Ещё найди женщину, которая сможет повторить этот подвиг…

С седьмого марта Аня ходила только во сне; но каждый день, отвоёванный у смерти и безумия, был её победой. Она точно знала, что существует лишь до тех пор, пока живы надежда и вера, пока расцветает в её изуродованном теле новая жизнь.

— Даже если мёртвого или больного родит, ценности при ней останутся. Игра стоит свеч, — сказал отчим матери.

И разрешил переселиться к Анне, ухаживать за ней в надежде, что строптивая падчерица оценит его жертву и поделиться нажитым. Аня про себя усмехалась, прекрасно зная, что с отчимом никогда и ничем делиться не станет. Бессонными ночами, летними солнечными днями, росистыми дачными вечерами Аня твердила себе, что отомстит сволочи Звягину, что никогда не приползёт к нему, что станет матерью.

Бабка Владимира даже перед смертью шипела, что у Аньки не осталось никаких шансов забеременеть, и жениться на ТАКОЙ нельзя. Так пусть теперь старая ведьма с того света увидит, чем обернулись её предсказания! Да, Звягин изгадил обе судьбы — и Анны, и её младенца. Но даже лежачая она будет кормить малышку грудью, будет обнимать и целовать её, словно вновь и вновь давая пощёчины Володьке. Каждому, кто склонялся к её постели, кто присаживался рядом, приносил фрукты и цветы, скорбно глядя на раненую примадонну, Анна говорила, что счастлива. Этим она жила и этим выжила.

И сегодняшним вечером, стылым январём она проснулась и вспомнила, как много сегодня ещё предстоит сделать. Аня лежала на своём любимом джинсовом диване с кармашками, в которых удобно было хранить всякие мелочи — от зеркальца и расчёски до гигиенических салфеток и одноразовых шприцев.

Словно впервые Аня обвела взглядом комнату, увидела звёзды и полумесяц на натяжном французском потолке, инвалидную коляску, напичканную электроникой, костыли, ходунки, тренажёры. Перед экраном домашнего кинотеатра она, поставив кассету с любимым фильмом, до десятого пота занималась гимнастикой. Вот и сейчас нужно надеть боди-стимулятор на живот, на бёдра, на ноги, которые каждый день требовали долгого массажа. Ане нужно было восстанавливаться после травмы и после родов, чтобы возвратить хотя бы толику своего былого великолепия.

Она видела, как стылые сумерки плывут по комнате, и ощущала сладкое, приятное томление в сердце. Сон, в котором был Фабрицио, и плыла венецианская гондола, не мог привидеться просто так. Аня чувствовала, что нынешний вечер не будет похож на множество предыдущих. Что-то непременно должно произойти, и судьба сделает зигзаг. Вот сейчас, наверное, или через полчаса.

А вдруг поздно ночью раздастся звонок в дверь, или оживёт телефон, который так долго молчит? А если заворкует пейджер, номер которого раньше знал весь бомонд? Ещё год назад его помнили многие, а сейчас позабыли. Ну, и плевать, чему суждено прийти, то придёт — и злое, и доброе…

* * *

Но ничего не произошло, и Аня долго лежала на диване, вдыхая обожаемый аромат «Шанели». Ей не хотелось шевелиться и искать пульт управления телевизором. Лень было даже крикнуть, чтобы позвать няню дочери и, по совместительству, медсестру, гречанку Катю Асланиди. Катя была с ребёнком в детской, но приближалось время кормления, и в любом случае Машеньку нужно было принести сюда.

Странно, но Аня оказалась сумасшедшей матерью, чего сама от себя не ожидала. А уж, тем более, не представляли её в таком качестве многочисленные знакомые. Немощь и боль не мешали Ане в первый месяц жизни Машеньки кормить её по десять-одиннадцать раз в сутки, по первому требованию, в том числе и ночью. Ребёнок всё время лежал рядом; и как только он начинал хныкать, высовывать язык, вертеть головой, Аня тотчас просыпалась, расстёгивала сорочку. В эти минуты она забывала о своём увечье, следила только за тем, правильно ли Машенька берёт грудь, удобно ли ей сосать, если мамочка лежит, и не нужно ли перебраться в кресло-каталку.

По совету Кати, закончившей медицинское училище в Крыму, Аня лечилась от мастита компрессами из магнезии, холодного творога и жареного лука.

Аня подолгу смотрела, как дочка наблюдает за крутящейся музыкальной каруселью и внимательно слушает музыку, сопровождающую движение мобили. Теперь уже Машенька тянулась к этим фигуркам, пыталась их хватать и раскачивать. Катя советовала вскоре купить ей развивающий коврик с пищащими аппликациями. Аня на всё соглашалась, хваталась за каждую возможность угодить своей крохе, которая уже была умницей и красавицей, вопреки всем кошмарным медицинским прогнозам.

Катя Асланиди была уверена в благотворной силе «купальского огня» и цветка папоротника, который принёс Ане богатство и счастье. Принёс, несмотря на то, что Аня пока могла передвигаться, кроме коляски, только на ходунках. Но она тренировалась, лечилась, проходила курсы массажа, даже собиралась летом ехать в Китай для реабилитации. И почти забыла об отправленном в психушку Звягине. Мать Ани пожалела, что негодяй так дёшево отделался. Самое Ане было на него наплевать — она думала только о Машеньке.

Возможно, в бешеной любви к ребёнку была доля эгоизма. И сама себе Аня была интересна только как мать этого чудесного младенца. Но вот именно сейчас почему-то не хотелось прижать к себе дочку. Наоборот, Аня пугалась этого неизбежного свидания, словно проснулась нечистой, недостойной. Фабрицио явился из той, навсегда ушедшей жизни, и увёз Аню с собой в гондоле. Надо будет спросить у Кати, что может означать такой сон. Судя по охватившему душу волнению, по витающей в воздухе непонятной тревоге, Фабрицио явился не к добру.

Аня зажгла торшер, нащупала на своём одеяле голую кошку Валенсию, похожую на летучую мышь без крыльев. Раз в четыре месяца Валенсия рожала исключительно страшных, тоже голых котят, которых Катя весьма выгодно продавала. Котята были горячие, и Аня развлекалась тем, что пускала этих уродцев ползать по своему телу. Ей всегда было холодно, и только соприкасаясь с природным теплом, Аня чувствовала, как в её полупарализованное тело возвращается жизнь. Она верила в силу природы и чувствовала, что Валенсия и её котята, вылизывая бесчувственные Анины ноги и вечно холодные руки, помогают выздоровлению. Благодаря, в том числе и кошкам, Аня всё-таки начала понемногу ходить, перестала кричать по ночам от боли и совершенно успокоилась — до сегодняшнего дня.

— Идите, идите ко мне, ушастики!

Аня, улыбаясь, вытащила мяукающий выводок из корзинки и пересадила себе на грудь, на живот, на ноги. Расстегнув шёлковый халат и блаженно щурясь, Аня вспоминала минувшее лето — холодное и дождливое.

Мать забрала её к себе на дачу, где закармливала клубникой и смородиной, томатами и свёклой. Нашла в посёлке двор с козами, носила оттуда молоко, уверяя, что оно гораздо полезнее коровьего. Аня ела всё, что ей давали, но почти не чувствовала вкуса. Делала это ради Машеньки, которая вовсю шевелилась, требовала витаминов, солнца и свежего воздуха.

Дождавшись редкого жаркого денька, Аня просила поставить её раскладушку в укромный уголок, куда не заглянут посторонние. И целыми днями лежала среди остро пахнущих кустов смородины и стеблей гигантский крапивы в полной отключке от реальности. А вокруг цвели лилейники, настурции, георгины, мальвы; над ними порхали бабочки, жужжали пчёлы.

Аня мысленно разговаривала с дочкой, рассказывала ей, пока ещё лишённой возможности видеть всё это, об ожидающем её прекрасном мире и умоляла обязательно родиться живой. О том, что после всего случившегося младенец окажется абсолютно здоровым, Аня тогда не смела и мечтать.

В то лето она радовалась всему — солнцу, ветру, дождю, грозам. Ощущала себя пашней, на которой вызревает один-единственный долгожданный плод. И ради блага этого плода принимала в себя, аккумулировала внутри живительные силы природы.

Ольга Александровна Барсукова, Анина мать, приходила в ужас, когда видела, что её несчастная дочь лежит под солнцем и ливнем — мокрая, улыбающаяся, любящая. Аня не накидывала на себя даже простынку, любовалась своим растущим животом, набухающими грудями, длинными, хоть и высохшими, ногами. Она любовалась собой, что бывало лишь в лучшие её годы.

До первых заморозков Аня спала на веранде, а потом мать стала её тепло укутывать и закрывать рамы. Заворачивая дочку в одеяла и шали, Ольга Александровна старалась не думать об их общем будущем. Её молодой муж и сын-инвалид требовали постоянной заботы. А тут ещё Аня, прикованная к креслу-каталке, собиралась произвести на свет заведомого уродца. Радовало только то, что дочкин счёт в банке рос, как на дрожжах; и это давало надежду на то, что материнские страдания окупятся. Шальные деньги отомстили Ане, она лишилась здоровья, но, похоже, была очень довольна собой.

Она не слушала радио, не смотрела телевизор, почти ничего не читала. Забросила даже плейер и занялась странной, придуманной ею же, медитацией. Ни разу Ольга не видела, что Аня плачет и клянёт жестокую судьбу, как это обычно делают калеки. Она не жаловалась на дикую боль, которую, несомненно, испытывала. Не просила лекарств и наркотиков, не надоедала с разговорами, подобно другим лежачим. Обнимая Валенсию, в те дни тоже беременную, Аня целыми днями молчала, и мать стала забывать её голос.

Аня подолгу занималась с кошкой — чистила её скребком, массировала специальной щёткой, кормила, играла с ней. Аня думала о чём-то своём, а руки её двигались автоматически. Ноги же усыхали, костенели, несмотря на усилия массажистов.

Ольга Александровна не спала ночами, воображая, как трудно будет Ане поднимать ребёнка. Конечно, при её достатке можно нанять няню, но всё равно заботиться о крохе должна в первую очередь мать. Ольга Барсукова, судья межмуниципального суда, замотанная сорокасемилетняя женщина, всё-таки радовалась, что станет бабушкой. Отбившаяся от рук старшая дочь из-за постигшего её несчастья неожиданно вернулась домой, причём не с пустыми руками. Кроме счёта в банке Аня имела две машины, несколько шуб, кучу драгоценностей и тряпок класса люкс. Но средства постепенно таяли — слишком много съедали лечение и реабилитация.

Разрываясь от противоречивых чувств, то плача, то смеясь, Ольга Александровна уверяла себя и других в том, что всё, наверное, обойдётся. Беременность раненой, парализованной дочери протекала на удивление гладко, не было даже токсикоза. И мать тоже начинала верить в сказку.

— Раз Бог дал маленького, даст силы его вырастить, — сияя сквозь слёзы своими бирюзовыми глазами, говорила Ольга коллегам и подругам.

А те хором жалели не столько Аню, сколько её несчастную мамочку. Кивали после каждого слова, гладили Ольгу по плечу и давали выпить валерьянки, а сами потом всласть сплетничали и злословили.

Анну готовили к операции кесарева сечения, потому что были уверены — сама родить она не сможет. Тогда Аня не чувствовала своё тело ниже пояса, и потому роды, по мнению врачей, не имели шансов пройти нормально. Но свершилось ещё одно, уже которое по счёту чудо — за две недели до срока, когда на землю Подмосковья лёг первый снег.

С вечера девочка почему-то начала биться в чреве, хотя перед этим давно уже особой активности не проявляла. Плод был слишком крупный, и это стесняло свободу его движений. Аня тоже встревожилась, но матери решила пока ничего не говорить. Потом врачи сказали, что, будь у Ани всё в порядке с позвоночником, она ощутила бы необычайно сильные, частые схватки и сразу же вызвала «скорую». А так Аня приняла настойку из трав, немного подремала, а после провалилась в кошмарный, ирреальный сон, наполненный душераздирающими видениями, непонятными и оттого ещё более тягостными.

Ей снились прожектора, грузовые машины, самолёты на бескрайнем поле, бегущие цепочкой люди в камуфляже и масках. Вокруг громко кричали, орала и сама Аня, чувствуя, как лопается живот и останавливается сердце. Её ребёнок стремительно выходил наружу, не считаясь ни с какими ограничениями, наложенными природой. Машенька, похоже, собиралась явиться в мир, разорвав матери мышцы живота и внутренности.

Аня открыла глаза, когда табло электронных часов показывало четыре утра с минутами. Та часть тела, которая сохраняла чувствительность, содрогалась в конвульсиях, а внизу, в животе, в ногах, разлилась каменная тяжесть. Аня окончательно стряхнула с себя забытьё, зажгла ночник и увидела, что лежит в огромной луже крови и отошедших вод.

Приподнявшись, насколько это было возможно, Аня истошно закричала. Ей казалось, что пришла смерть, и уже ничего не исправить. Не тогда, в момент выстрела Звягина, а именно этим субботним мглистым утром, в конце октября, когда умирает природа…

Схватки необычайной силы следовали без перерывов. Аня корчилась и вопила, перепугав и мать, и сиделку Катю, которая потом стала Машиной няней. «Скорая» приехала не сразу. За это время Аня успела лишиться чувств, получить многочисленные разрывы, истечь кровью. Она даже пролетела по тому самому длинному коридору, который часто мерещится умирающим.

В семье никто не мог ответить на резонный вопрос медиков, что спровоцировало столь стремительные, бурные роды. В конце концов, решили, что нервная система пациентки пострадала от ранее пережитого, и тут дала сбой.

Аню срочно отправили в роддом, но до приёмного покоя не довезли. Ещё до рассвета в машине «скорой» родилась Мария Бобровская — скользкое красное существо с чёрными волосами и голубыми глазами.

Аня очнулась лишь на третий день и узнала, что дочка в полном порядке, а у неё пришло молоко. Там же, в отдельной палате, Аня получила первую фотографию Машуты, сделанную во время проведения УЗИ, на двадцать четвёртой неделе беременности. Человечек на ниточке, с большой головой и тонкими конечностями, плавал внутри огромной медузы, а сама медуза находилась в космической пустоте.

Увидев это существо, пока ещё непонятное, страшненькое, но уже такое родное, Аня вспомнила о том, как её уговаривали сделать аборт. Вспомнила и снова залилась слезами, боясь даже представить себе, как это могло произойти.

Аню вернули домой через полтора месяца. Ей пришлось удалить матку, пострадавшую при родах. Счастливая мать ни на что не обращала внимания — с утра начинала возиться с Машенькой, и даже ноги потихоньку стали двигаться. Страстное желание лично пеленать девочку, нежно мазать складочки на её коже кремом, чистить носик, даже купать заставляло Аню делать успехи на другом фронте.

К Новому году она уже передвигалась в ходунках и мечтала о том дне, когда одновременно с дочерью начнёт ходить. Они будут гулять во дворе, на даче, в лесу.

… Аня покормила девочку и отдала Кате, не забыв поцеловать в темечко. Она ещё улыбалась, глядя вслед няне, когда мобильник заверещал, будто цикада. Аня поменяла сигнал недавно; до этого стояла мелодия Игоря Корнелюка «Город, которого нет». Но психотерапевт рассудил, что эта песня слишком мрачная, и посоветовал перейти на звуки природы, которые действительно успокаивали.

Аня уже перестала ждать перемен. Наблюдая за сосущей дочерью, она заклинала судьбу быть милостивой и оставить всё в неприкосновенности. Но, услышав сигнал, вспыхнула интересом — а кто это? Посмотрела на табло и увидела знакомый номер.

— Привет, дядя Юзя! — Аня говорила с лёгкой хрипотцой — то ли просто со сна, то ли от простуды.

— Привет, девонька! — Стариковский голос звучал, будто из бочки, но Аня, слушая его, таяла от нежности. — Как дела?

— Лучше всех! — Аня действительно так и считала. — А вы в порядке?

— Да в каком уж порядке можно быть в мои годы? — Старик раскашлялся, потом вроде бы глотнул чаю. — Не забыла меня?

— Я вас никогда не забуду! Очень рада звонку.

— А я как рад! Прости, что долго не звонил, — лечился на Мёртвом море. А ты, я слышу, держишься молодцом…

Никто на всей земле, кроме разве что Машеньки, не был так симпатичен Ане, как дядя Юзя — Иосиф Моисеевич Бич, давний друг её отца. Они с Семёном Бобровским вместе ходили в детский сад и в школу, но после окончания военно-музыкального училища их пути разошлись. Бобровский стал капельмейстером, дослужился до полковника, а Бич направил стопы в ГИТИС. Но дружбы они не прерывали — вместе справляли праздники, ездили сообща на отдых, моментально откликались, если с кем-то из близких случались болезни и прочие горести.

У дяди Юзи не было детей. Пэотому из зарубежных гастрольных поездок гостинцы и подарки он привозил дочери Семёна, которая стала для него родной. Дядя Юзя первым примчался к горько рыдавшим Ольге Александровне и Ане, когда в феврале девяносто первого года полковник Бобровский скоропостижно скончался прямо на борту самолёта, летевшего над Белоруссией. Тогда военный оркестр как раз возвращался из недавно объединившейся Германии.

Глядя на безутешную вдову, закутанную в чёрную шаль, с искажённым невыносимой мукой лицом, трудно было представить себе, что вскоре она будет с любовью смотреть в глаза кудрявому парню десятью годами моложе себя. Наплевав на то, что Ольга стала Барсуковой, начала новую жизнь и родила сына Петю, дядя Юзя продолжал встречаться с обозлённой всем этим Анечкой.

Он покупал девочке конфеты, мороженое и билеты в кино. А позже — книги, духи, всевозможные чеканки, которые Аня тогда собирала. После звягинского выстрела дядя Юзя не изменил себе. Когда имел возможность, навещал раненую в больнице, приносил передачи, утешал, как мог. И вместе с женой Зинаидой готовил приданое для будущего ребёнка.

Не слушая возражений, он подарил качалку, пеленальный столик, белую кроватку под розовым кисейным пологом, красивые игрушки и бутылочки. По совету врачей, дядя Юзя раздобыл специальное спаренное спальное место для матери и ребёнка, чтобы Аня могла постоянно держать девочку рядом с собой, не рискуя придавить её во сне.

Дядя Юзя уверял, что внучка, которую не увидел Семён, как будто его собственная, и он сделает всё для Машенькиного нормального развития. Аня приняла подарки, чтобы не обижать старика, хотя втайне мечтала о более пышной детской комнате. После этого режиссёр исчез, и вот внезапно объявился — оказывается, летал в Израиль.

— Стараюсь держаться, дядя Юзя! Может, заедете в гости? — Аня знала старика и предполагала, что просто так он звонить не станет.

— У меня первый свободный вечер выдался сегодня, девонька. А так невероятно много работы, — тем же трубным голосом пожаловаться Иосиф Моисеевич. — Я совсем больной, инвалид практически, падаю с ног, чтобы как-то жить. Завтра целый день занят, у меня несколько репетиций. Нет, такая жизнь меня точно угробит! — посетовал дядя Юзя. — Значит, ты сегодня свободна?

— Я теперь всегда свободна, — грустно сказала Аня. — И буду рада с вами встретиться. Но ведь уже поздно… Вам не тяжело?

— Да уж как-нибудь. Хочу на Манечку взглянуть. Как её здоровье?

— Тьфу-тьфу, не сглазить бы! Идём даже с опережением по росту и весу. Очень крупный, сильный, смышлёный ребёнок. Врачи даже удивляются во время осмотров. А ведь урода мне пророчили… Так приезжайте, дядя Юзя! Новый адрес не забыли? Поболтаем, старое вспомним… — Аня очень обрадовалась.

Предчувствие её не обмануло, но ничего тревожного и страшного в неожиданном звонке не было. В обществе папиного друга можно было от души посмеяться и всплакнуть, потому что бывалый режиссёр мог играть спектакли практически за всех актёров сразу. Он не читал нотации, не пытался перевоспитать непутёвую девчонку, не упрекал, не взывал к чести и совести, как частенько делала мама, слуга государства и закона. Напротив, дядя Юзя частенько говорил с Аней именно об её экзотической профессии, выспрашивая подробности скабрёзных историй, смакуя их, как дорогой коньяк, и от души завидовал куртизанке. Мечтал хоть на денёк вернуть ушедшую молодость и понимал, что это невозможно.

Больше ни у кого Аня не встречала такого внимания и понимания. Они могли часами беседовать, взахлёб хохотать. А когда, наконец, расставались, то жалели, что так мало пробыли вместе. Им не хватало друг друга всегда. Но особенно Аня заскучала по дяде Юзе, оказавшись прикованной к постели.

Правда, старик-режиссёр не мог распоряжаться собой — он принимал участие в постановке многих шокирующих «элитных вечеринок», был востребован. И поэтому каждый день, преодолевая боль и слабость, поднимался с постели, тащился к клиентам. Сценарии Бич писал тоже сам. Иногда они с Аней обсуждали скандальные подробности очередной постановки, потому что «эскорт-девочка» лучше других знала, как бомонд отнесётся к той или иной «фишке».

— Конечно, помню адрес, — тяжело вздохнул дядя Юзя, и Аня поняла, что ему опять нехорошо. — Разве твои хоромы забудешь? Понимаешь ли, девонька, важный разговор есть, а то не стал бы вечером беспокоить.

— Тем более жду вас! Мне же хочется развлечься, отдохнуть от трудов праведных. Машута уже спит, и мы с вами хоть всю ночь проболтаем. Устрою вас в шикарной спальне — закачаетесь! Жду, дядя Юзя!

Аню сжигало любопытство, и она безуспешно пыталась догадаться, какое же у режиссёра к ней дело. Вероятнее всего, проблема с финансами в любимом театре, и дядя Юзя хочет попросить Аню переговорить с каким-нибудь спонсором, как это бывало не раз. Но ведь теперь Нетти отлучена от сияющих залов и прокуренных кулуаров, от саун, бассейнов и охотничьих домиков, где раньше она была частой, желанной гостьей. Правда, кое-какие знакомства с благополучных времён у неё сохранялись, и, при случае, Аня могла добыть для дяди Юзи очередное пожертвование или протекцию.

Отказать несчастной девушке, к тому же молодой матери, считалось неприличным, даже греховным. И многие сильные мира сего использовали Анну Бобровскую как покосившуюся часовенку, где можно было очиститься от скверны и пороков.

Аня знала об этом, и не упускала случая закинуть удочку. Она просила напрямую, намекала, лоббировала интересы тех или иных своих знакомых перед чиновниками и бизнесменами. Если не получалось пробить броню мужской скупости и спеси, обращалась к жёнам и любовницам. Женщины, восхищённые её мужеством, растроганные принесённой жертвой, охотно помогали Ане, убеждая своих мужчин в том, что её просьбу обязательно нужно выполнить.

Дядя Юзя прекрасно знал об этом и изредка просил свою девоньку помочь по старой дружбе. Правда, бывало это раньше, а потом режиссёр стал получать заказы от чиновников, депутатов, банкиров и прочих состоятельных людей на организацию, как они лицемерно выражались, «корпоративных вечеринок». В связи с этим, дядя Юзя сам получил возможность доводиться до сведения заказчиков просьбы и пожелания. Значит, без Ани ему сегодня действительно не обойтись. И притом разговор не телефонный, надо встречаться. Хорошо, что Катя дома, и она поможет…

Аня не спросила, где сейчас находится дядя Юзя, и скоро ли он приедет. Поспешно переловив на диване котят, Аня посадила их в корзинку, застегнула халат и позвала Катю, которая как раз проходила мимо Аниной двери — несла в ванную контейнер с детским бельём.

— Катюш, костюмчик мне дай жёлтенький, адидасовский. Сейчас дядя Юзя придёт, мы посидим по-семейному. Собери на стол что-нибудь, ладно?

— Дядя Юзя? Сейчас, в девять вечера?

Катя, привыкшая к экстравагантному характеру своей хозяйки, всё же удивилась. Впрочем, ей хорошо платили, и потому нужно было, по возможности, исполнять желания Анны Семёновны. Раз та хочет принять гостя именно теперь, надо готовить стол. И, кроме того, помогать беспомощной женщине переодеться, причесаться, накраситься.

— Да, он позвонил и попросил о встрече. Очень болен, и одновременно по горло занят. Значит, выхода нет… Ничего, если я косички заплету? — Аня сгребла в горсть свои примятые, но блестящие и душистые локоны. — Некогда с головой возиться. Дядя Юзя поймёт…

— По-моему, ничего. Со спортивным костюмом косички — как раз. Я соберу стол, Ань, ты не волнуйся. — В самом начале знакомства девушки выпили на брудершафт и теперь не стесняли себя условностями. — Машка спит, всё в порядке. Я её искупала два часа назад.

— Спасибо. Ты молодец.

Аня взяла поданный Катей спортивный костюм лимонного цвета, но от помощи отказалась, решив переодеться самостоятельно. Надо постепенно возвращаться к нормальной жизни, насколько это возможно. Необходимо вспомнить, как занималась когда-то спортивной гимнастикой и фигурным катанием. Есть сила воли и тренированное тело — а это главное.

Ажурная колясочка, напичканная электроникой, позволяла вести сносную жизнь инвалида, но в двадцать восемь лет хотелось надеяться на полное выздоровление. Несмотря на то, что коляска управлялась пультом с подлокотников, реагировала на каждое прикосновение пальцев, Аня всё-таки очень страдала, ощущая себя беспомощной калекой, и потому предпочитала передвигаться в ходунках. В вертикальном положении становилось легче, хотя бы психологически, а это сейчас было самым главным.

Надо не сидеть сиднем, а идти вперёд. Делать каждый день крохотный, но всё-таки ощутимый шажок к желанной цели. Если продолжать только лишь бить на жалость, все оставшиеся знакомые разбегутся, а бывшие любовники сделают вид, что не знают Нетти.

Но самое главное — Машенька! Дочурка подрастёт и начнёт стесняться, что-то врать подружкам, втайне страдать. Значит, до тех пор, пока дочка начнёт что-то соображать, Аня должна или выздороветь, или навсегда исчезнуть, освободив семью от обузы.

Когда выяснится, что надежды нет, случится катастрофа. Аня не допустит, чтобы дочка начинала свою жизнь рядом с инвалидом, чувствовала себя то ли виноватой, то обязанной — непонятно, кому и за что. Теперь Аня, если жребий ляжет неудачно, уйдёт из жизни одна, а Маша останется жить. Ольга Александровна ещё молода, успеет вырастить внучку — сама обещала, когда Аня приходила в себя после родов.

Но всё-таки хочется жить, чёрт побери! Это не страх, не животный инстинкт, заставляющий цепляться пусть за убогое, но всё же существование. Не почитание церковных канонов, осуждающих самоубийство. Аня признавалась самой себе, что не может умереть, оставив Звягина жить на белом свете. Лучше всего подошёл бы ей «пояс шахида», чтобы одним взрывом уничтожить себя и его.

Но это нереально, тем более что Володьку поместили в психиатрическую больницу. И неизвестно, когда он теперь оттуда выйдет, где потом будет жить. Значит, придётся надеяться на торжество справедливости, на высший промысел, и уверять себя в том, что день воздаяния непременно настанет…

Аня всё же натянула костюм, так и не позвав Катю, заплела две косички, перекинула их на грудь и сразу же помолодела лет на десять. Потом достала маникюрный набор, наскоро привела в порядок руки, даже расчесала брови и загнула ресницы. Высушила лак под миниатюрным вентилятором и крикнула Кате, чтобы та обязательно подала своё коронное блюдо — французский луковый суп с гренками, сыром и белым вином.

Сама Аня достала из бара бутылку, специальным ножичком наколола твёрдый сыр «Монтекапмо», потому что слишком хорошо знала пристрастия дяди Юзи. Она передвигалась на коляске, чтобы побольше успеть, да ещё помочь Катерине, которая, намучавшись за день с её ребёнком, вовсе не обязана вечерами ещё и принимать гостей.

Впрочем, режиссёр приедет сюда не живот набивать — он может завтракать, обедать и ужинать в лучших ресторанах, да ещё не по одному разу. Нынешний статус ему это вполне позволяет. Именно во время трапезы и обсуждаются сценарии с богатыми клиентами, из-за чего дяде Юзе приходится возвращаться домой под утро, каждый раз на новом лимузине.

Кроме того, старик имел плохой аппетит, многое ему из-за болезни не позволяли есть. Исключение составляли как раз сыр, вино и луковый суп. Дядя Юзя просил об одном — чтобы качество продуктов было высоким, как и мастерство повара. Тогда старик смаковал всё это в небольших количествах, исключительно ради того, чтобы не обижать хозяев.

Вот и сейчас он приедет на своей красной «Субару-Форестер», за рулём которой сидит дальний родственник. Этот молодой человек никогда не поднимался к Ане, а отправлялся куда-нибудь в бар, где смиренно пил сок и смотрел телевизор. Парня звали Максом, и к дяде Юзе его приставила супруга Зинаида — на всякий случай. Мало ли что может случиться в дороге, да ещё после утомительных посиделок.

Режиссёр всегда кушал сыр антикварной итальянской вилкой с витой ручкой и металлической петелькой на конце. Стоила эта вилка баснословно дорого, изготовлена была триста лет назад. Аня уговаривала старика принять эту вилку от неё в подарок, но тот отказывался и пользовался вилкой только во время визитов.

— Ань, наверное, нужно к вину с сыром ещё что-то поставить!

Катя, в кокетливом, обшитом кружевами-ришелье фартучке, с пышными рыжими волосами, тонкая и длинноногая, солила и перчила булькающий золотистый суп.

— Вот — апельсиновый сок, мёд и крекер! Если не для гостя, то для тебя. Кстати, ты сегодня ела хурму?

— Ой, забыла! — Аня звонко хлопнула себя по лбу. — Идиотка!

— Сколько раз говорить, что хурма для кормящей матери — чистый клад! Сейчас же ешь! — Катя командовала своей хозяйкой, понимая, что та не рассердится, наоборот, будет благодарна. — Между прочим, тут одна опунция завалялась. Как твой гость насчёт этого?

— Дядя Юзя поначалу принял опунцию за старую пупырчатую грушу, а после безумно полюбил. Врачи говорят, что она полезна для гипертоников и сердечников. Так что в самый раз, Катюша. Если буду нужна, я в спальне. Заодно Машку покараулю, чтобы не заплакала…

Катя занялась приготовлением гренков с сыром, чтобы потом подать их с луковым супом. Аня уехала на коляске в столовую, проверила сервировку. Хотела навестить ребёнка в детской, но потом решила его не беспокоить. Долго смотрелась в зеркальную дверцу шкафа-купе, а потом вдруг, закусив нижнюю губу, нажала кнопку на дверце.

Её взору тут же предстала груда висящих на плечиках нарядов — остатков прежней роскоши, навсегда ушедшего счастья. Вздохнув, Аня вспомнила, как ещё год назад пять или шесть раз на дню меняла дорогие туалеты. А теперь даже спортивный костюм натянуть почти невозможно, особенно если никто не помогает.

И это случилось с ней — девчонкой, летавшей с одного спортивного снаряда на другой, выделывавшей на льду потрясающие пируэты! Надо же — девять граммов, всего девять граммов свинца — и такой эффект!.. Ну, ещё, конечно же, рука профессионального стрелка…

Аня взглянула на платья и замерла, стиснув кулаки на подлокотниках кресла. Она так и не привыкла к тому, что на видном месте в центре шкафа висит простреленный жакет. И модный его рисунок типа «золотые огурцы» не может отвлечь внимание от уродливого бурого пятна, от маленькой дырочки на том месте, где жакет облегал тонкую талию шикарной дивы.

Она запретила матери отдавать в чистку этот жакет, а также юбку и шубу; не захотела стирать и нижнее бельё. Аня пожелала оставить все вещи нетронутыми. Когда вернулась из клиники домой, попросила мать повесить их сюда. Аня заставляла себя смотреть на вещи всякий раз, когда приходилось открывать шкаф. Она боялась забыть о мести, впасть в спасительное отупение. Милосердная память могла отказать хотя бы на час, на день, на месяц. А забыть — почти что простить. И это страшно…

Аня смотрела на одежду — измятую, окровавленную, простреленную, отвратительно пахнущую. Смотрела и беззвучно шевелила губами, творя свою личную, исступлённую молитву. К богине мщения Немезиде Аня обращалась по утрам и по вечерам, после того, как перенесла пять операций. Четыре раза оперировали позвоночник, однажды довелось оказаться в реанимации после родов. Казалось, что из Ани ушла вся кровь, и кожу её, мышцы, внутренности стянули многочисленные шрамы. Долгими днями и ночами она лежала без движения, и при каждом вздохе чувствовала любовь, а при каждом выдохе — ненависть. Не испытывая этих чувств, Аня не смогла бы выкарабкаться из разверзшейся у её ног пропасти ужаса, бреда, отчаяния.

Одну свою клятву Аня исполнила, движимая страстной любовью. Она дала жизнь ребёнку, не унесла его с собой в небытие. На этом пути, при переправе через Стикс, считала Анна Бобровская, у неё должен быть совсем другой попутчик. И вот здесь ей должна послужить ненависть, подобная чёрному смерчу. Пока время ещё не пришло, так ведь даже года не минуло с того вечера. Остаётся ещё два месяца. И только потом можно будет задать себе вопрос — а почему не получается?..

После того, как младший братик Петя, болезненный и впечатлительный мальчик, который, кроме близорукости и раннего диабета, имел ещё и проблемы с сердцем, увидел шубу и жакет, мать перестала приводить его в гости к Ане. Петя едва не угодил в больницу. Ему всё время мерещились пятна крови на норковой шубе, особенно на её шуршащей серебристой подкладке.

Жакет с юбкой едва не стали причиной глубокого обморока и, возможно, гибели мальчишки. Петя не мог делать уроки сидя, занимался только стоя, причём в спецшколе, — настолько слабым было его здоровье. После пережитого нервного потрясения Анин братишка ещё долго просыпался в холодном поту и громко кричал.

И сейчас, глядя на свои наряды, Аня думала, что нужно будет летом поехать на дачу, растопить там печку и сжечь юбку с жакетом. А шуба пускай висит — это ведь подарок. Это память о том, кого уже никогда в Аниной жизни не будет…

— Ань, гость прибыл, звонит от консьержки, — сообщила Катя, снимая фартук. — Скажи ей по «трубе», чтобы пропустила.

— Да… Да, сейчас!

Аня выпрямилась в кресле и схватилась за мобильный телефон. Потом взглянула на часы и вздрогнула — перед раскрытой дверцей шкафа она просидела ровно сорок минут.

* * *

— А вот попробуй эти сочни, девонька!

Иосиф Моисеевич, отодвинув пустой бокал из-под красного вина, нагретого, как и положено, до комнатной температуры, закусил ломтиком твёрдого сыр. Потом он положил на стол, за которым сидели они с Аней, небольшой, но тяжёлый свёрток.

— Моя племянница Майя испекла по закарпатскому рецепту. Я ведь оттуда родом-то.

Гость взял другой бокал, с водой, и жадно отхлебнул. У Ани дома хранились бокалы на любой случай — для белого и красного вина. Непосредственно для воды, для шампанского и коньяка, для водки и мартини.

Ольгу Александровну раздражало, когда дочь начинала обучать её, отчима или братика светским манерам. Мать всегда помнила, в каком именно качестве Анька подвизается на всех эти пати, вечеринках, приёмах, корпоративах и прочих элитных пьянках. А дядя Юзя вроде и не вспоминал ни о чём. Он считал, что, когда везёт, не нужно жеманиться и упускать птицу счастья. Другого случая может и не представиться, так потом жаба задушит.

Ольга желала видеть дочку известной спортсменкой, водила её на гимнастику и фигурное катание. Но Аня внезапно выросла до ста восьмидесяти сантиметров, и тем самым похоронила материнские планы, хотя её вины в этом не было. И посоветовать Анне, вступавшей во взрослую жизнь на заре реформ, мать ничего не смогла.

У отчима, столяра-краснодеревца, никаких связей не было. И Анечка решила не зарывать в землю данную Всевышним красоту. К тому же свою женскую, вернее, животную привлекательность самки, наряду с полученными в спортивных секциях навыками, она приспособила для удовлетворения мужской похоти.

О том, что сказал бы по этому поводу папа, Аня старалась не думать. Ей просто не хотелось идти домой, где больше не было лысого, поджарого, стремительного полковника Бобровского. Зато по коридору проплывала, как гружёная лодка, беременная мать в оренбургском платке до пола. Платок привёз Серёженька, вскоре ставший Аниным отчимом, и на этом презенты иссякли. Впоследствии Сергей Барсуков вручал Ольге Александровне лишь свою молодость и пьяную постельную удаль.

Наверное, обо всём этом думал сейчас дядя Юзя, попивая воду и трогательно угощая свою любимую девоньку.

— Сочни нарезают полосками, обжаривают в кипящем постном масле. Кушай, тебе надо полноценно питаться. Вреда уж точно не будет.

— Спасибо, обязательно попробую. Мне очень нравятся коржики кихелах. Зинаида Савельевна великолепно их печёт, — с грустной улыбкой сказала Аня.

Она вспоминала сейчас эти коржики, осыпанные корицей и сахарной пудрой. Их пекла толстая радушная жена дяди Юзи, красные волосы которой пламенели на кухне куда ярче тусклого газового огня. Часто Зинаида надевала алые противогрибковые носки, которые эффектно дополняли её самобытный, колоритный образ.

— Приболела моя Зиночка. С печенью у неё проблемы, — вздохнул дядя Юзя. — Но она передаёт тебе привет и огромное спасибо за посуду Ерринген. Твой подарок к её юбилею был самым лучшим. Для такой кулинарки, как Зинуля, этот набор — чудо, сбывшаяся мечта.

— Очень рада. — Аня вгрызлась в плод хурмы. — Экологически чистая сталь, да ещё многослойные стенки — этого достаточно, чтобы вкусно кормить дядю Юзю!

— Я ещё Манечку сегодня не видел, будить не хотел. Как она?

— Нормально, не сглазить бы! — Аня суеверно постучала по столешнице. — Кушаем хорошо, в весе прибавляем, голову держим. И очень мило улыбаемся — как папочка! Жаль, что вы так поздно завернули. Но, если прогостите до полуночи, увидите моё крошечное чудо! Она проснётся, чтобы поесть.

— Да уж, представляю! — расплылся в улыбке дядя Юзя. — Мадемуазель Мари не имеет права не быть красавицей — при таких-то родителях! У неё бирюзовые глаза, как у тебя?

— Кажется, они уже темнеют. Контрастная внешность не очень уместна в её нежном возрасте. Чёрные волосы и брови, длинные ресницы — и голубые с зеленцой глазки. От меня ещё только родинка над верхней губой.

— Так же, как ты, будет вертеть мужчинами, — напророчил дядя Юзя. — Я несказанно рад, что ты сохранила девочку. Вижу в этом доброе предзнаменование. — Всегда весёлый старик говорил сейчас серьёзно, даже сурово. — Ольга частенько делилась со мной своими опасениями. Она до сих пор считает, что ты загубила себя и неосмотрительно родила ребёнка. А я возражаю — уже который год! Надо быть реалисткой, смотреть правде в глаза. И понимать, что твоими связями нельзя обзавестись, ведя честную бедную жизнь…

— Я никогда не собиралась клевать падаль. Даже после того, что со мной произошло, ни о чём не жалею. Теперь я поднялась на самую высокую ступень! Стала матерью вопреки всем прогнозам, родила сама, в своём-то положении, великолепного младенца. Именно я подарила маме первую внучку! И какую! Неужели она до сих пор не полюбила Машеньку? А ведь мне клялась, что скучает по ней, когда долго не видит… Да, конечно, я маму понимаю. Не для того она меня растила. Я и сама хотела бы добиться большего. В сладких снах я видела, что Машкин отец становится моим законным мужем. Хотела высоко взлететь…

— И низко упала? — дядя Юзя похлопал Аню по плечу. — Ничего-ничего, девонька, ты ведь всё ж таки не в убытке! Он дал тебе очень много, даже если не считать ребёнка. Мы же с тобой понимаем, что человек сейчас стоит ровно столько, сколько стоит его имущество. Всякие личные достоинства, внутренний мир в расчёт не принимаются. И ты теперь стоишь дорого. При умелом ведении дел можешь обеспечить будущее своего ребёнка. Я ведь приехал не просто поболтать, на ночь глядя, девонька… — Дядя Юзя задумчиво чистил апельсин. — У меня к тебе деловое предложение. Вернее, даже целых два.

— Ой, и насмешили же вы меня!

Аня задорно тряхнула косичками, которые, как оказалось, лишь подчёркивали её немочь. Пожелтевшая кожа, выпирающие скулы, воспалённые глаза с морщинками в углах отнюдь не украсили бы никого.

— Какие ко мне могут быть предложения?! Если насчёт средств на театр, то вряд ли я сумею помочь. В таком виде на людях не покажешься, а сюда солидные люди сами не пойдут. Я поддерживаю с ними связь по «трубе», но тоже редко, от случая к случаю. Только вас я не стесняюсь, как не стеснялась бы папу. У нас с вами особые отношения. Вы принимаете меня всякую — и заспанную, и неухоженную. А другие не примут. Так что…

— Девонька, ты такая мне куда больше нравишься! — перебил старик, темпераментно, как на сцене, размахивая руками. — Теперь, без грунтовки и мишуры, когда глаза блестят не от линз, а от материнского счастья, ты неотразима! Поверь, девонька, я никогда так не жалел, что не имею детей, как сейчас! Мне рассказывали, какое это блаженство — рассасывать грудь жены! Некоторые так увлекаются, что ничего не оставляют младенцу. Ты пахнешь молоком, и это прелестно. Среди зажиточных стариков модно пить настоящее женское молоко. Заменители не в счёт, они не позволяют продлить жизнь, получить необходимые гормоны, помолодеть, укрепить свой энергетический каркас. Я уверен, что это помогло бы мне сейчас, когда силы уже на исходе…

— О чём вы, дядя Юзя? — Аня испуганно округлила глаза.

— Не хочешь… Брезгуешь. Ты стала невероятно целомудренной, девонька. Но я готов платить за своё удовольствие. Не зря же Мао Цзэдун, проживший достаточно долго, все эти годы питался молоком матери…

— Чьей? Своей?! — Аня в ужасе выронила блюдце, и оно лишь чудом не разбилась, упав на персидский ковёр.

— Разумеется, нет. Я неточно выразился. — Голос старика звучал опять глухо, надтреснуто. — Речь идёт просто о женском молоке. И я уверяю тебя, что зарабатывать можно не только так. Старики сходят с ума, особенно если женщина соглашается кормить их грудью непосредственно…

— Бывает, что и борзых щенков вскармливают, — усмехнулась Аня, наливая сок в свой бокал. Спиртное она не пила уже давно, и держала его только для гостей. — Но я до этого не дошла пока и вряд ли дойду.

— Даже ради меня? — Старик смотрел в сторону, на длинную зелёную бороду тропического растения и говорил почти шёпотом. — Сказали, что мне мало осталось. Силы теряю, девонька. Может, а?.. Хоть бы разочек. Многим помогало. Одному моему приятелю уже девяносто пять…

— Дядя Юзя, да вы что?! — Аня поперхнулась и закашлялась.

— Не хочешь… — скорбно покачал головой старик. — Я же ничего такого… В чашечку бы нацедила и дала выпить. Раньше бы ты согласилась.

— Раньше у меня не было молока, дядя Юзя, — тихо ответила Аня.

Огни электрических свечей, ввёрнутых в хрустальную люстру, отражались в натёртом дубовом паркете, играли на гранях бокалов, и у Ани рябило в глазах.

— Лекарства — какие хотите, что в моих силах. А это… Нет. Всё, что есть, — Машкино. У неё, тьфу-тьфу, отменный аппетит.

— Правильно, девонька. Молодняк кормить нужно. Зачем на старичьё размениваться? Попробую в другом месте найти кормилицу…

— Дядя Юзя, да я вам хоть десять телефончиков дам! Бабам легче будет. Ведь они с вами не так хорошо знакомы, как я. Многие с детьми сидят и хотят заработать. Вы уж извините. Я действительно сильно переменилась за последнее время. Мне стало стыдно.

— Стыд — не всегда здорово, девонька. По этой причине многие упускали феерические возможности.

Режиссёр потянулся к опунции, принялся тщательно разрезать её ножом на кусочки. С седым пухом на лысине и довольно-таки густыми волосами на затылке, низкий, квадратный, со сморщенным умным лицом, кожей синеватого цвета и лиловыми от сердечной болезни губами, господин Бич одевался в стиле «денди лондонский», то есть по последнему писку моды.

Твидовый пиджак в клетку, вельветовые брюки, пальто из верблюжьей шерсти, казалось, приросли к дяде Юзе. Опять же, следуя требованиям моды, старик одевался не однотонно, а смешивал цвета — рыжий, розовый, зелёный, коричневый. Рядом с его креслом, как всегда, стояла толстая резная трость. В прихожей, на подзеркальнике, оставалась чёрная фетровая шляпа с широкими полями. Старик носил её круглый год в любую погоду. Ноги дядя Юзя забавно выворачивал в первую балетную позицию, чем раньше смешил Анечку.

А сейчас она смотрела на свои пальцы, унизанные платиновыми и палладиевыми кольцами. Трогала плетёную цепочку, усыпанную алмазной крошкой — не очень уместную в вырезе спортивной куртки. Цепочку Аня носила не как украшение, а как талисман, как медальон с портретом любимого. На крышке медальона таинственно поблёскивал маленький сапфировый Рак.

— Конечно, всё это не для тебя, девонька.

Дядя Юзя прокашлялся в кулак, будто собирался рассказать неприличный анекдот. Он частенько так делал, в самый неподходящий момент, шокируя респектабельную публику. Но сегодня, наедине с Аней, режиссёр был непривычно тих и сдержан. Не позволял себе вольностей и пошлостей, прославивших его в бомонде.

— Ты — состоятельная женщина. Сумела ухватить своё, а ведь это немногим удаётся. Так, раз-другой затащить партнёра в ювелирный перед койкой… А у тебя осталось много добра. Возможно, о хлебе насущном не придётся думать, хотя кто знает? Но ты нуждаешься в другом. Привыкнув к блеску высшего общества, нынче ты чувствуешь себя заживо погребённой. И страдаешь, думая, что путь в свет для тебя закрыт навсегда. Смею тебя уверить, что это не так. Шанс всегда остаётся.

— Я не хочу возвращаться туда, — отрезала Аня, откидываясь на спинку кресла. Глаза её сузились, и в них блеснули слёзы. — Вы ошибаетесь, дядя Юзя. Того, кого я по-настоящему полюбила, там больше нет.

— Да что ты! А я думал — тебе всё равно, лишь бы возможности иметь те же самые! — Старик отправил в рот кусочек опунции. — Получается, что я тебя совсем не знаю. Или материнство так подействовало на мою девоньку?

— Понятия не имею. Мне та жизнь надоела. Бесконечные обсуждения веяний моды и типов женских фигур, марок машин и часов, хвастовство и тут же — невероятная ущербность… Хочется новых ощущений. Я живу так, как никогда до этого не жила. Кто знает, сколько времени мне суждено быть рядом с Машкой? Почему-то кажется, что недолго…

— Вот-вот, уже пошла депрессия!

Режиссёр предостерегающе поднял палец, и больные, мутные его глаза совсем пропали в ряби морщин. Он заколыхал своими обвисшими щеками и четырьмя подбородками.

— Говорил — досидишься взаперти, золотая рыбка! Любое замкнутое пространство, даже хрустальный аквариум больших размеров — не для тебя. Ты посещала психотерапевта?

— Вызывала на дом перед Новым годом, — рассеянно ответила Аня.

— И, как вижу, зря выкинула деньги, — сокрушённо вздохнул старик. — А я хочу иначе тебя встряхнуть. Ты просто обязана сделать это усилие, рвануться к новой жизни, которая, поверь, и для тебя существует. Надо только ощутить себя востребованной. Тогда уйдёт хандра, и вернётся оптимизм.

Старик осматривал вещи, которые по каким-то причинам были дороги хозяйке квартиры, а потом вывешены на стены.

Меч в драгоценных ножнах, фото Ани Бобровской во время выступлений на льду и спортивных снарядах. Один большой снимок — на гальке у Чёрного моря. Тут же помещались портреты Машеньки, включая первый, внутриутробный. Раньше здесь красовались снимки, запечатлевшие Анну в обществе известных всей стране людей, на яхтах и мраморных лестницах, верхом на лошадях и слонах, на заснеженных склонах и под кокосовыми пальмами.

Но потом Аня попросила Катю снять эти фотки и спрятать их подальше. Воспоминания о тех днях, когда она была обычной брэндоманкой, «мыльным пузырём», и острым высоким каблучком наступала на горло денежным мужчинам, были ей неприятны. Тогда Аня действительно ориентировалась лишь на внешние эффекты, и потому большую часть заработанного вкладывала в тряпки, в драгоценности, в фитнесс, в услуги косметологов.

Сидя напротив дяди Юзи, Аня с удивлением вспоминала, как оценивала людей по плоской шкале, не интересуясь ничем, кроме платёжеспособности. Она пыталась поскорее затащить «папика» в постель и бредила лишь приглашениями в дорогие, желательно «рублёвские» рестораны. А после планомерно и безжалостно выжимала из «спонсора» всё новые и новые подарки.

Дядя Юзя был прав — ещё совсем недавно Аня, оставшись без покровителя, тут же ринулась бы на поиски другого. И дело даже не в том, что в нынешнем своём плачевном положении она не могла рассчитывать на более-менее приличную партию. Будь Нетти даже абсолютно здоровой, она всё равно вышла бы из игры. Если уж говорить откровенно, то и пулю от Звягина она получила по той же самой причине. Ни с кем, даже с Володькой, Анна Бобровская не хотела оказаться в постели, раз встречалась тогда со своим олигархом.

И впоследствии, когда они расстались, вероятнее всего, навечно, Аня так и не могла даже мысленно изменить ему. Что-то перевернулось в сознании бывшей куртизанки, которая давно уже не считала своих любовников. Хищницы, неустанно подминавшей под себя более слабых, ломающей судьбы даже более сильных. А ведь многие годы и сама Анна, и её родные-знакомые считали, что у блондинки с бирюзовыми глазами или вообще нет сердца, или оно железное, как у наследника Тутти из «Трёх Толстяков».

Аня давно уже растеряла всех подруг. В умных и привлекательных она видела соперниц, а уродливые дуры вызывали у неё тошноту. Нетти должна была царить в любой компании, и потому вызывающе одевалась, наводила боевую раскраску, вытряхивала из мини-сейфа свои драгоценности, равномерно распределяла их по телу. Вела девушка себя так, что мужики тут же обращали на неё внимание, а после уже не могли оторвать глаз.

Нетти не любила заниматься хозяйством, поэтому нанимала приходящих домработниц. Готовить тоже не рвалась, освоила несколько «коронных» блюд, которыми при необходимости кормила «пупсов». Язвительная, злая, сверх меры откровенная, она имела репутацию дамы с отменным вкусом и драконовскими требованиями.

Анна позиционировала себя как эталон Сильной Женщины, при случае поучала других, но моментально пресекала попытки что-то посоветовать ей самой. И всё-таки, оставшись наедине с собой, ещё до того, как стала калекой, Нетти думала, что на самом деле она слабачка. Сильные Женщины должны обходиться без «спонсоров» и не надеяться на презенты. А она превратилась в элитарную попрошайку, которой было всё равно, с кем спать и кого доить. С самого рождения до прошлого года она никого по-0настоящему не любила.

— Девонька, я хочу пригласить тебя в одну приятную компанию, — попивая вино, говорил дядя Юзя.

Луковый суп он уже давно съел, наговорив присутствующей в столовой Кате кучу комплиментов.

— Два иностранца пристали ко мне, как репей к собаке. Непременно хотят с тобой познакомиться. Не будет ничего зазорного в том, если ты приедешь в ресторан на колясочке. Главное, девонька, не тушуйся. Пользуйся тем, что даёт судьба. Это очень нужные тебе люди, можешь поверить…

— И куда же это вы меня приглашаете? — Аня шутливым жестом развела свои косички в стороны, потом отпустила их.

— В клуб «Фламинго», — серьёзно ответил старик и внимательно, поверх бокала, взглянул Ане в глаза.

— Ясненько.

Аня устало провела ладонью по лицу. Дядя Юзя обратил внимание на её по-прежнему длинные и холёные ногти, покрытые морозно-льдистым лаком. И всё же режиссёру показалось, что перед ним сидит совершенно другая женщина, которую неуместно приглашать в ночной клуб с очень даже сомнительной репутацией.

— Дядя Юзя, я не такая — я жду трамвая! — Аня прикусила нижнюю губу, чтобы не заплакать.

— Девонька, не обижайся! — всполошился старик. — Я не хотел ничего такого… Это же, в первую очередь, клуб! Можно просто поужинать, хорошо посидеть в приятной компании…

— Я больше этим не занимаюсь. Спасибо за заботу, но после такого я не смогу прикоснуться к ребёнку, грудь ему дать. Сама не поверила бы раньше, но теперь мужики мне противны. Я клуб «Фламинго» знаю, много слышала. Он очень популярен среди извращенцев. Многие наши девчонки собирались, если в разборку попадут или в автокатастрофу, податься туда. А вы мне решили протекцию составить? Да я бы и сама пробилась, кабы хотела. Но я не хочу, дядя Юзя! Вы верно заметили — я изменилась. Бывает такое с людьми. Я ведь умирала два раза — после того, как Звягин в меня стрелял, и когда Машку рожала. Сердце останавливалось, приходилось давать разряд… Нет, вру, всё началось раньше, когда я непрофессионально запала на клиента. Появись он сейчас тут, пусть голый-босый, без гроша за душой — бросилась бы на шею! Наверное, это неправильно, и я должна справиться со своими чувствами. Но не могу! У него, знаете, глаза — как звёзды… Можете себе это представить?

— Девонька, я тебя не на работу туда приглашаю! — замахал короткими ручками Иосиф Моисеевич. Кошка-сфинкс, устроившаяся на его коленях, тихонько шевелила своими громадными ушами и урчала. — Вернее, не на ту работу, про которую ты думаешь. Да я бы язык себе скорее откусил, чем предложил такое кормящей мамочке! Речь о другом. Я ведь ставлю спектакли для VIP-персон, больше напоминающие шабаши ведьмаков. Странно выходит, девонька. Нынешний бомонд на словах за аристократизм, за изысканность манер, за утончённость и породу… Они могут уводить дизайнера-флориста за то, что цветок торчит из букета на пятнадцать сантиметров, а не на десять, как полагается. Или официанта — если он наполнит бокал на три четверти, а не на две трети. И в то же время ведут себя, как последние подонки, как оборванцы в кабаке, как сумасшедшие за забором «жёлтого дома». Сперва я ставил спектакль про преисподнюю, где актёры играли чертей и ведьм. Там кипели настоящие котлы, и к ним тащили грешников. Успех был ошеломляющим! Затем изображали психушку — со смирительными рубашками, с санитарами, с уколами и душем Шарко. Теперь вот хотят, чтобы в разгар вечеринки все столы, вместе с гостями, винами и снедью, провалились под пол, где будет устроена выгребная яма. Пришлось заказывать несколько машин с дерьмом, потому что за это дорого заплатят. Зиночка ругается, потому что я провонял нужником. Но ничего не поделаешь — кто платит, тот и заказывает музыку…

— Знаю я про такие вечеринки, дядя Юзя! — Аня оживилась и стала похожа на озорную девчонку. — Год назад при мне повесили одного артиста. По-настоящему, между прочим! Сначала хотели откачать, только глянуть, как оно происходит. Да не рассчитали время…

— Помню-помню! — воскликнул старик. Он снял очки и стал тщательно протирать стёкла. — Виселицу ещё строили, массовку одевали в немецкие мундиры. Жителей деревни на площадь сгоняли. Я в тусовке об этом только слышал. И как оформили?

— Как самоубийство. Пришлось врачам заплатить и вообще всем, кто был в теме. Ещё клёвый трюк был — мужика скинули с колеса обозрения. Но этому повезло — попал на растянутую сетку. Я уж не говорю, сколько раз при мне мажоры под гильотину ложились, и нож зависал в нескольких сантиметрах от шеи. Потом уже приелось. Стали другие трюки изобретать. А мне так хотелось, чтобы нож сорвался!.. — Аня забылась, взяла бутылку вина, но потом поставила её на место. — Сволочи, на крыс в коллекторах охотятся! Сходят с ума от того, что им нечего больше хотеть, а многие в стране не едят досыта! По себе знаю — снизу ведь поднималась. И только как «девушка сопровождения» была допущена в свет. А этим сразу, по праву рождения — Жуковка, рестораны «Веранда удачи», «Перец», «Царская охота», «Дворянское гнездо». И «вкусняшки» полные карманы — герыч, кока, экстази. А марихуана — как сигарета по утрянке. — Аня тяжело вздохнула. — И ведь никто из них не поплатился, как я, хоть и рассекают пьяные по Рублёвке на джипярах. Что бы врачи ни говорили — я уродка навсегда.

— Ничего, девонька, Рузвельт тоже был прикован к инвалидному креслу, а вошёл в историю великим человеком. Ты ещё своё возьмёшь. Великолепный «Кортон», — почмокал старик, отпив красного вина из бокала. — Как полагается, пахнет бочкой, силосом и сырой землёй.

— Подделок не держу, дабы не быть посмешищем в свете. Но сама предпочитаю токайские вина. — Аня прикрыла глаза, сосредоточилась, словно решаясь на что-то. — Так что вам иностранцы говорили, дядя Юзя? Вы действительно считаете, что я могу попасть во «Фламинго»? Туда ведь без приглашения не пускают. И не каждой девочке его дают.

— Приглашение будет, не волнуйся. Получить бы от тебя «добро». Неужели ты думаешь, что такую жемчужинку хоть какой-то клуб откажется принять, а уж тем более — «Фламинго»? Он так и называется потому, что большинство прекрасных дам там одноногие, пусть и невероятно шикарные. А у тебя, девонька, ножки всё-таки на месте.

— Я знаю этих иностранцев? — осведомилась Аня.

— Нет, не думаю. Они стали мелькать на тусовках уже после того, как ты… Одним словом, много о тебе слышали, загорелись идеями. Англичанка мечтает написать книгу о твоём романе с миллиардером и разборках со Звягиным. Сверкающий любовный треугольник — это по её части. Японец же спит и видит тебя в садомазохистском шедевре. Ты уж не взыщи, девонька, но он обрисовал в точности твою внешность. Обещает баснословный гонорар. Не задаром, конечно. Придётся поработать, но ведь ты умеешь. Для японца блондинка с голубыми глазами — экзотика, сама понимаешь. Вроде как существо с другой планеты. Сейчас не горячись, не кричи на старика, а лучше хорошенько подумай. Денег много никогда не бывает, правильно, девонька? Тебе за лечение, за массажи платить нужно. На дорогие курорты ездить, в тот же Китай… А я всё-таки на покой решил уйти. Очень устал. Но хочу перед тем тебя пристроить, и сам получить процент. Даром ведь только птички поют. Там ты всегда говорила…

— Говорила. — Аня, против ожидания, ничуть не обиделась. — И сейчас говорю. Я встречусь с ними обоими, дядя Юзя. Хоть в клубе «Фламинго», хоть ещё где. Я не знаю, когда у меня появится возможность осуществить свою мечту. Это может быть и завтра, и через годы. Но до тех пор я непременно должна дожить. Дожить и не свихнуться, не стать лежачей и неподвижной. Напротив, я постараюсь встать на ноги. Мне нужны деньги, много денег! Кроме того, я действительно временами тоскую по раздевающим взглядам мужчин, по завистливым гримасам женщин. Я привыкла к такой атмосфере и, как бабочка, готова опять лететь на огонь. Если вы хотите помочь мне, не задавайте никаких вопросов, отвечайте только на мои. Как зовут фирмачей?

— Синтия Эванс и Дои-сан. Настоящего имени японца я не знаю, — развёл руками дядя Юзя. — Такой бизнес к откровенности не располагает. Но можешь быть уверена, что я не посоветую плохого доченьке моего покойного друга Сёмы…

— Конечно, дядя Юзя, я буду стараться. Не подведу вас хотя бы потому, что вы очень точно угадали моё желание. Я действительно хочу ощутить сюда прежней Нетти. Наверное, Бог услышал мои молитвы и рассудил, что я — не самая грешная на земле. Есть и те, кто нагрешил больше…

Глава 3

— Надеюсь, Дои-сан, что вы не обидите мою девоньку, — заботливо сказал Иосиф Бич, выдавливая в раковину устрицы половинку лимона. — Не будь мы знакомы уже много лет, я отправил бы вас в клуб знакомств «Всем некогда», где вы и подобрали бы исполнительницу главной роли среди тамошних искательниц приключений.

Старик вилкой подцепил мясо устрицы, отправил его в рот. Потом запил соком из раковины и начал жевать. Устрицы им подали уже в открытых раковинах, в числе прочих морепродуктов, которые компания запивала дорогим белым вином. Аня Бобровская как раз очищала открытую устрицу от крошки и надрезала нижнюю мышцу. В центре столика оплывали толстые витые свечи из натурального воска.

— Оси-сан, я не мог бы взять первую попавшуюся девушку для съёмок, даже если бы она была очень красива. Признаюсь, я долго не верил, что смогу осуществить свой замысел без изменений.

Японец поблёскивал выпуклыми стёклами очков, ещё больше сощуривая глаза-червячки и выставляя крупные кривоватые зубы. По-русски он говорил великолепно, даже выговаривал трудную для него букву «л».

Сейчас Дои-сан ел привычную сырую рыбу, которая не надоела ему на родине. Он был неопределённого возраста, одевался нарочито скромно. В ресторан клуба «Фламинго» Дои-сан прибыл на лимузине «Кадиллак-Девиль». Разумеется, лимузин был взят напрокат, но, как уверял дядя Юзя, в Японии Дои-сан позволял себе и не такое. Старик несколько раз принимался слёзно просить Аню вести себя с японцем вежливо и, по возможности, заключить с ним контракт, хотя бы ради щедрого гонорара.

Четвёртой за их столиком была сорокапятилетняя широкоплечая англичанка Синтия Эванс. Её интересовали приключения падшей женщины, чуть было не женившей на себе российского олигарха. Отдав первенство японцу, Синтия, кстати, тоже прибывшая из «Шереметьево-2» на прокатном «Рено», просто ужинала и наслаждалась лёгкой музыкой, которую в ресторане исполняли лучшие выпускники Московской консерватории.

Других, по слухам, сюда не подпускали и на пушечный выстрел. Дядя Юзя клялся, что некоторые музыканты уже успели постажироваться в «Ляскала», «Метрополитен-Опера» и прочих всемирно известных театрах. Аня не верила ему, но не возражала, чтобы не обидеть тщеславного и мечтательного старика.

На эстраде классика сменилась стилем кантри. Пела мулатка с распрямлёнными волосами. Х-образную её фигуру с тонкой талией, крутыми бёдрами и пышным бюстом облегало зелёное «русалочье» платье. Блестящая ткань словно облепляла тело; платье выглядело не одеждой, а второй кожей. Певица покачивала массивными, почти до плеч, серьгами, и в глубоком её декольте переливались салатного цвета бриллианты.

Синтия с аппетитом поглощала блюдо «Радуга маки», куда среди прочего входили крабы, лосось, тунец, огурец и авокадо. Дои-сан после сырой рыбы пожелал отведать овощей в темпуре. Аня смаковала суши и жадно смотрела по сторонам, словно не веря в реальность происходящего.

— Какой же это замысел, Дои-сан? — ослепительно улыбнулась она немного погодя.

Попав в закрытый фешенебельный клуб, бывшая «эскорт-гёрл» поняла, насколько в действительности стосковалась по блестящей непринуждённой атмосфере, по тонким дорогим винам, по экзотическим блюдам, по алчущим взорам и мимолётным ласкам.

В то же время, у Ани создавалось впечатление, что она и не покидала этот зал, хотя приехала сюда впервые в жизни. Но она вихрем носилась по другим таким же заведениям, в бешеном темпе меняя туалеты, украшения, туфли и сумочки. Сегодняшний ужин казался ей волшебным сном, который в любой момент мог рассеяться. Теперь Аня жила иначе, и потому никак не могла убедить себя в том, что сказка сегодняшнего вечера — явь.

Аня, как и прежде, царила за столиком, околдовывала зал, заставляла музыкантов играть для неё одной. Значит, приснилось ей всё плохое. Выстрел во дворе высотного дома, операционная, инвалидное кресло, ходунки и осточертевший запах лекарств. Кошмарные роды, лужи крови, сильнейшие разрывы, клиническая смерть — всё это было не с Нетти. Детский плач над ухом, примочки на горячих каменных грудях, помятое лицо, мешки под глазами… Нет, прочь эти ужасы! Пусть вернётся блаженство, хоть на один вечер. Или до тех пор, пока кто-нибудь из мужчин не подойдёт к белокурой красавице и не пригласит её на танец…

— Замысел прост, Ани-сан, но выполнить его очень трудно. Во всей Москве и за её пределами я не смог найти то, что сегодня увидел перед собой. Я уже не верил, что такие женщины существуют! Не постою за расходами, потому что любой эксклюзив стоит дорого. Наверное, вы во всей России такая одна, Ани-сан…

— В Сибири, откуда родом моя мама, таких много, — невежливо перебила японца Аня. — Там белочехи хорошо погуляли. И мы — последствие их пьянок с русскими бабами. Простите, Дои-сан, но я хотела прояснить этот вопрос.

— Не знал, не знал! — Японец пощёлкал языком, положил в рот дольку тушёного кабачка, выпил сакэ. — Тем более интересно, Ани-сан, ведь с виду вы совершенно не похожи на инвалида. Но, в то же время, половина вашего тела или слабо чувствительна, или вообще не воспринимает боль. Все другие претендентки, которых было много, мне не подошли. Они были готовы на всё. Никаких проблем с моралью. Просто ни один человек, нормально чувствующий боль, не сможет сделать то, что положено по сценарию. — Дои-сан начал больше обычного посвистывать и присюсюкивать. — А вы сможете, потому что не будете страдать. Я гарантирую вам услуги лучших врачей и косметологов. Ваша героиня пройдёт путь от пьянящей сладости до пронзительной горечи. Её будут обмазывать шоколадом и зверски пытать. То есть жечь, бить, резать, колоть в тех местах, которые у вас нечувствительны. Но зрители-то не будут знать наш секрет! Ваши ноги не выглядят безжизненными. Немного тонковаты, но гримёры поработают над ними. По сценарию, вам не придётся ходить. Вы будете то сидеть в дорогом лимузине, то висеть на дыбе, лежать на соломе или болтаться на плече у мужчины. Я просмотрел массу девушек, пострадавших при трагических обстоятельствах. Но их ноги были в кошмарном состоянии. Пролежни, раны, высохшие ткани… Зрителям всё станет ясно. Да и внешность этих дам не позволяет представить их в роли очаровательных обольстительниц. Сценарий у меня с собой. Прочтите и выскажите своё мнение. Вы имеете на это право. Я приму ваши замечания к сведению. Только не следует изменять основную идею. Ваша героиня, которую зовут Альбертина, несмотря на страшные муки, отказывается стать женой бандита, выходца из Юго-Восточной Азии. Он, конечно, мог её изнасиловать просто так, а потом потащить к алтарю. Но он хочет сломить девушку морально, заставить умолять о милости…

— Я прошла через это, Дои-сан, — тихо сказала Аня и проглотила слёзы. — Только он не пытал меня, а сразу искалечил.

Дядя Юзя испуганно смотрел на плачущую Аню, которая, казалось, уже позабыла, где находится. Японец, продолжая улыбаться, полез в свой кейс и достал прозрачную папку с распечаткой сценария. Аня с поспешностью, которую следовало бы скрыть от Дои, схватила папку и, свернув её в трубочку, спрятала в ридикюль.

Возможно, японец объяснил её готовность желанием получить большие деньги за экстремальные съёмки, но Аня думала не об этом. Ей до стона, до крика хотелось сыграть себя. И хоть так ответить Звягину, на встречу с которым она уже не рассчитывала. Аня знала, что по сценарию героиня так и не покоряется своему мучителю. А после, вырвавшись на свободу, она жестоко расправляется с бандитом.

Дядя Юзя понимал Аню лучше, чем японец и англичанка, и потому нежно гладил под столом её холодную руку. Старик очень переживал из-за того, что поставил больную девушку в сомнительное положение. Втайне Иосиф Моисеевич надеялся, что Аня откажет японцу. А она, напротив, приняла коммерческую страшилку слишком близко к сердцу…

— Самое главное, Ани-сан, что никакая экспертиза не покажет наличие монтажа или спецэффектов, — мечтательно сказал Дои, наблюдая за официантом, разносящим по залу вина, сыры и фрукты.

Их маленькая компания решила не отягощаться сытным обедом и ограничилась тем, что после морепродуктов и овощей налегла на манго, папайю, авокадо и ананасы. Аня сидела в своём кресле в торце прямоугольного столика, который находился в дальнем углу небольшого уютного зала. Коляска скрывалась под складками платья из богато инкрустированной ткани. Чёрный и серебристый горошек шифонового туалета от Валентино прекрасно гармонировал со светло-золотистыми локонами и чёрным жемчугом на шее, на мочках ушей.

Синтия Эванс, невольно оценивая своё скромное платье из плотного дымчатого шёлка, ожерелье из лунного камня, сравнивала всё это с вызывающе-богатым нарядом российской путаны. И испытывала всё более сильное желание не только написать об Ане дамский роман, но ещё и добиться его экранизации. История жизни «дурной девушки», услышанная от мистера Бича, показалась ей потрясающей.

Иосиф Моисеевич, одетый в смокинг и лакированные ботинки, был, в целом, доволен торжественным обедом, больше похожим на ужин, и невольно подсчитывал сумму своих комиссионных. Если Анечка согласится не только сыграть у японца, но ещё и дать несколько интервью англичанке, то ему можно с чистой совестью уходить на покой. Оставались лишь обязательства перед заказчиками «банкета в дерьме». Другие заказы дядя Юзя уже не брал, объявив всем, что отходит от дел.

Через столик от них, никого не стесняясь, целовались друг с другом четыре гея. Дядя Юзя шепнул Ане на ушко, что, как выяснилось, у мужчин такого типа каким-то неведомым образом оказались женские мозги, и потому вылечить это нельзя.

Люстра «Корзина» и шесть бра «Лебедь» освещали зал, стены и потолок украшенный тщательно выписанными розами и ангелочками. Витиеватые розетки, колонны, фигурная лепнина, драпировка тканями в пастельных тонах, шторы на окнах, очень напоминающие кремовые цветы на тортах, — всё это делало банкетный зал «Фламинго» поистине царским.

Синтия, немного оторопевшая от эрмитажной роскоши ночного клуба для извращенцев, взволнованно осматривала зал, позабыв о десерте. Она мысленно подбирала русские слова для того, чтобы выразить восхищение. До приезда Ани и дяди Юзи они с Дои успели побывать в бело-золотой комнате для приёмов, оценить витражи и гобелены, а также отпустить кучу комплиментов хозяину великолепного заведения.

Миссис Эванс, наконец-то обретя дар речи, совершенно искренне заявила, что такие балдахины, шторы, ламбрекены и тюль-маркизы можно увидеть разве что в Лувре, но никак не в ночном клубе, пусть даже элитном. Хозяин скромно потупился и сказал, что всегда рад угодить гостям, а особенно таким, как миссис Эванс и Дои-сан.

— Анна, надеюсь, вы и над моим предложением подумаете? — несколько жеманно улыбнулась Синтия.

Аня про себя отметила, что англичанка очень напоминает гнедую лошадь — волосы её отливали багрянцем.

— Я особенно не тороплю вас с ответом, но и лишнего времени у меня нет. Я прилетела из Глазго на одну неделю. И, по крайней мере, два-три раза нам надо будет встретиться. Давайте устроим традиционное английское чаепитие! Я угощу вас настоящими сконами, можжевеловым чаем «с дымком». У нас говорят, что женское чаепитие может затянуться навсегда, поэтому я приглашаю и наших мужчин, которые не позволят забыться.

— А что такое сконы? — полюбопытствовала Аня, глядя в веснушчатое длинное лицо Синтии. — Булочки?

— Скорее лепёшки с изюмом. Их разрезают пополам и мажут джемом или сливками. У моей подруги, которая работает в Москве, отличная чайная комната. Она в совершенстве владеет искусством оформления наших британских чайных церемоний. Дои-сан, надеюсь, простит мне эту вольность, но на Западе имеются свои традиции. Вы отведаете сэндвичи — с огурцом, с лососем, с ветчиной…

— Охотно принимаю приглашение! — протрубил Иосиф Моисеевич, незаметно поглядывая на часы. В одной из гостиных клуба его ждал клиент.

Дои-сан, выпив «на посошок» шампанского, тоже собрался уходить. На приглашение миссис Эванс он ответил любезным кивком напомаженной головы. Аня тоже выразила согласие, и Синтия просияла.

— Когда начнём работать, Дои-сан? — вдруг спросила Аня.

— Вы соглашаетесь, не прочитав сценарий? — удивился японец.

Сидя в своём укромном уголке, Аня имела возможность осматривать зал, заполненный солидными господами в дорогих костюмах. С ними были девушки-инвалиды в вечерних туалетах, подобранных таким образом, что искалеченная часть тела была видна не только «папику», но и всем остальным.

Особое внимание привлекал седой пышноволосый господин с девушкой, которая по возрасту годилась ему даже не в дочки, а во внучки. У неё были огромные грустные глаза, треугольное свеженькое личико. Распущенные светлые волосы закрывали девушку сзади до колен. Она была в «струящемся» древнегреческом платье, и при ходьбе одной рукой опиралась на плечо «папика», а другой — на толстую трость.

— Рабыня модельного бизнеса, — любезно пояснил Ане и Синтии дядя Юзя. — В Нью-Йорке из окна выпрыгнула. То ли пьяная была, то ли в наркотической отключке. Теперь хозяин вынужден её здесь время от времени навещать. Загнал девочку в угол, обобрал до нитки, заставил работать сверх меры — она и не выдержала. Повредила при падении позвоночник, тазовые кости, внутренние органы. Когда прыгала из окна, кричала, что, если не убьётся, хоть вырвется из лап модельной мафии. Но она ошиблась — теперь приходится принимать клиентов здесь, чтобы оплатить неустойку. Как будто мало того, что случилось! Но нет — хозяин подсчитал, во что ему обошлись косметологи, парикмахеры, визажисты, фотографы и всё такое прочее. Такой мерзавец и с того света достанет!

Иосиф Моисеевич с ненавистью глядел на гривастого, с виду такого доброго, джентльмена.

— Только и смотрит, чтобы вычесть побольше с моделек. А многие дурочки сами о таком рабстве мечтают. Каждый кусок в смету впишет, каждый стакан кока-колы, да ещё накрутку бешеную сделает, чтобы не продешевить. И сколько здесь таких страдалиц, вы бы знали! Пистолет к виску приставляют, сажают на наркотики, силком отправляют в постель к разным сомнительным типам. И если не найдётся благодетель, который дорого заплатит, полуживая девушка будет работать до тех пор, пока не умрёт. Сперва туда рвутся нимфетки, а после — оттуда…

Аня знала, что клуб «Фламинго» был создан одной из московских путан, потерявшей ногу в случайной и очень досадной автокатастрофе. Пьяный водитель «копейки» не справился с управлением и вылетел на тротуар, где дама ловила такси.

Не понаслышке знакомая с нравами современной тусовки, она попыталась извлечь прибыль даже из собственного уродства. Дама стала работать под псевдонимом «Фламинго» — вынуждена была, подобно заморской птице, стоять на одной ноге. Одевалась она в розовое блестящее бельё и такое же платье. Внешне хозяйка заведения тоже сильно напоминала ту птицу — имела до аварии две очень длинные тонкие ноги и всегда — крупный тяжеловатый нос.

Через некоторое время выяснилось, что на прекрасных калек существует огромный спрос. А предложений практически нет, если не считать пары-тройки полулегальных грязных квартир на окраинах Москвы.

Таким образом, появились первые «птенцы «Фламинго». Зачинательница клуба, ставшая «мамкой», искала девочек, которым не повезло в жизни, а они хотели работать. Как и любая золотая жила, бизнес на культяпках притягивал к себе солидных инвесторов. Они взяли под опеку очаровательных страдалиц, организовали охрану, отстегнули себе проценты и уладили формальности.

Контингент «Фламинго» пополнялся регулярно. И теперь девочки, у которых не было рук, ног, носов, ушей, глаз и прочих необходимых органов, принимали клиентов в великолепных спальнях, на кроватях с королевскими балдахинами. Среди жриц любви числилась мадемуазель, пострадавшая при землетрясении в Турции четыре года назад. Она почти не двигалась, лежала на каких-то приспособлениях, подвесках и растяжках.

Другая красавица уже год как пребывала в коме. Её череп после падения спортивного автомобиля в пропасть собирали буквально по осколкам. Оборотистый супруг-итальянец, которому пришлось забрать из клиники бывшую удачливую «охотницу»-ростовчанку, сориентировался и предложил поместить обречённую на неподвижность жену в клуб «Фламинго».

Пострадавшая до аварии не отличалась пристойным поведением. Этот муж в Италии был у неё третьим. Ещё раньше ей удалось обчистить двух «смертников», и потому в действиях супруга особого греха не было. Он просто забирал деньги, заработанные погружённой во тьму супругой, и тратил их по своему усмотрению. А именно — на здоровых «тёлок» и прочие радости жизни.

Сейчас первая и почётная «мадам» сидела одна за круглым розовым столиком, держа на руках свою чихуа-хуа, тоже в розовой жилетке. Она пила мелкими глотками французский коньяк «Гард марин», который почему-то любила больше всех остальных.

На сцене в эту минуту девочки-гимнастки разыгрывали непристойно-шаловливые сценки, и одежды на них при этом практически не было. Из-за этого обычные упражнения с обручами, лентами и булавами выглядели очень пикантно и возбуждали мужчин куда больше, чем привычный танец с шестом.

В зал, скользя по блестящему полу, вошла очередная парочка. Мужчина среднего роста вёл очаровательную юную шатенку с густой чёлкой и высокой причёской. Как и полагалось по неписанному уставу «Фламинго», девушка была в открытом, словно сшитом из рыбьей чешуи платье, выставляющим напоказ жалкий остаток левой руки. Но шатенка, которой, судя по всему, пришлось рано испить чашу страданий, не особенно горевала. Она расточала лёгкие улыбки, делала реверансы и вообще вела себя в ресторане как завсегдатай.

Её спутник держался спокойно, скромно и приветливо, но больше молчал. Даже заказ за него делала девушка. К этой парочке сразу же подскочили два официанта, и Аня совершенно случайно взглянула в ту сторону. Про себя она уже решила ответить согласием и Синтии, и Дои, но всё-таки для солидности выдерживала паузу.

Девушка без руки и её спутник о чём-то тихо беседовали, ожидая, когда официанты выполнят их заказ. Аня вдруг дёрнулась, словно к ней прикоснулись оголёнными проводами, и села прямо. Не веря своим глазам, она подалась вперёд, потом привстала. Но всё-таки пришлось поверить — совсем рядом, в обществе однорукой девицы, за столом, который быстро наполнялся винами, закусками и фруктами, сидел Владимир Аркадьевич Звягин.

А ведь он в настоящее время должен был находиться на принудительном лечении в подмосковной психиатрической больнице. Ошибиться Аня не могла — Володька вовсю гулял на свободе, не пробыв года в заключении и в психушке. Судя по всему, в деньгах он не нуждался. Раньше Аня не замечала за ним склонности к извращениям, но людям свойственно меняться, тем более — после таких потрясений.

Как и следовало ожидать, влиятельные друзья не бросили его в беде. Сначала вывели на «дурку», а после вытащили и оттуда. Скорее всего, потребовалось выполнить очередной «заказ». Похоже, Звягин тут не балдеет, а кого-то пасёт, чтобы в нужный момент убрать. Но одновременно он и сам превращается в мишень. Мишень для Анны Бобровской, которая никак не ожидала столь быстрого исполнения своего желания.

Она думала о месяцах и годах, а, оказывается, судьбе было угодно до предела сжать пружину времени, ускорить развязку и дать шанс свершить правосудие. Аня имеет право спросить со Звягина за своё горе, за свою боль. Нежданный случай окончательно укрепил мстительницу в её намерениях. Если Звягин до сих пор не понёс наказания, то понесёт его теперь.

Странно, но Аня почти не удивилась, увидев в ресторане дорогого ночного клуба осуждённого любовника, считай, «гражданского мужа», едва не ставшего её убийцей. И Ане уже казалось, что она давно знала — сегодня всё именно так и произойдёт. Ведь не зря несколько дней тому назад, перед тем, как позвонил дядя Юзя, ей приснился Фабрицио Викьетти, их прогулка в гондоле по венецианским каналам.

А после пробуждения пришло предчувствие предстоящих перемен. Тогда Аня не могла понять, к лучшему эти перемены или к худшему. Всё, что произошло потом, в том числе желание Дои с Синтией встретиться с ней, их интерес к рассказам дяди Юзи, сегодняшний ужин при свечах, — всё служило лишь фасадом, декорациями на сцене, где играли два актёра. Звали их Анна Бобровская и Владимир Звягин. То, что Володька появился сегодня в ресторане клуба «Фламинго», что Аня увидела его, не было простым совпадением. Их намеренно свела судьба. И теперь уже только от одной Ани зависит, чем закончится эта встреча.

Дои-сан о чём-то оживлённо беседовал с Иосифом Моисеевичем, который тоже пил шампанское «на посошок». Синтия Эванс удивлённо смотрела на побледневшую от страха и волнения Аню. По залу беспечно разгуливали полуголые загорелые юноши с блестящими от лака волосами и мускулистыми торсами. Одеты они были в меховые шубы и шорты, от которых тянулись дамские резинки к отрезанным от потёртых джинсов штанинам.

Попадались и другие круто прикинутые гости — в милитаристских шапочках, в космических куртках, в кожаных жакетах, стилизованных под средневековые рыцарские доспехи. Если на госте были джинсы, то обязательно «варёные», со шнуровкой по лампасам. Обуты молодые люди были в ковбойские сапоги или в тяжелые армейские ботинки. Почти на каждом красовался ремень с литой пряжкой.

Пока Аня не заметила за столиком Звягина, она с интересом изучала новомодные наряды гостей «Фламинго». Теперь она не видела никого и ничего.

Звягин был в полосатом костюме и остроконечных туфлях. Одежда выгодно подчёркивала фигуру, мягко и плотно облегая её. Судя по тому, что Володя и его спутница мило здоровались с прочими отдыхающими и перебрасывались с ними шутками-прибаутками, кавалер появился во «Фламинго» не впервые, и многие тут его знали.

К ним подсела ещё одна парочка. Мужчина вырядился в шёлковую рубашку и бархатные штаны, как настоящий «клубный парень». Спутница его, кроме умопомрачительного костюма от Версаче с широченными клёшами и декольте до пупа, носила на правом глазу устрашающую чёрную повязку, как у пирата.

— Дядя Юзя, а кто это? — одними губами прошелестела Аня, весьма бесцеремонно отрывая старика от беседы с японцем.

— Кто? — Бич не сразу понял, кем именно заинтересовалась его девонька. Он не знал Звягина и поэтому ничего не заподозрил.

— Вон тот мачо в вертикальную широкую полосочку, — всё так же тихо пояснила Аня, опасаясь, что звериный слух Володьки сыграет с ней злую шутку.

— А-а, это Володя Солод! — Дядя Юзя, как всегда, был в курсе дела. — Рядом с ним, без руки, прелестная Беатрис. Настоящее имя не неизвестно. Девочки часто работают под кличками, как ты знаешь. — Старик, по мнению Ани, «трубил» слишком громко, но Солод-Звягин был увлечён ужином и приятной беседой.

— Он давно здесь появился? — Ане казалось, что стук её сердца слышен во всём зале и даже заглушает оркестр.

— Недели три назад, — немного подумав, ответил старик. — А что тебя в нём привлекло? По-моему, заурядный торгаш.

— Вы думаете?

Аня изо всех сил старалась говорить спокойно. Какое счастье, что она в своё время не свела дядю Юзю с Володькой, даже ни разу не показала фотографии! Узнай старик всю правду, он на месте скончался бы от инфаркта.

— Ладно, проехали. Кстати, Беатрис давно работает в клубе? Или она приходит с Солодом?

— Месяца два как появилась. Руку потеряла от электротравмы. Чем занималась раньше, не знаю. Да и зачем тебе это, девонька?

— Да так, просто…

Аня схватила бокал шампанского и выпила его залпом, не приподняв, как делали остальные, и этим изумила собравшихся. Как и полагалось в приличном обществе, выпивающие не чокались, а лишь поднимали бокалы, заменяя тем самым плебейский ритуал. Аня Бобровская, давно уже отличала «коктейль» от «фуршета» и «обед-буфет» от собственно «обеда». Но сейчас она совершенно позабыла о том, где находится, кто сидит рядом, и о чём они только что говорили.

Синтия тем временем сообщала Дои, что кофе появился в Европе гораздо позже шоколада, а первый биг-мак её будущие родители вкушали уже в пятьдесят пятом году. Дои-сан, в свою очередь, хвастался потрясающим экспонатом своей коллекции — котелком, которому по всем прикидкам было несколько тысяч лет.

— Вон те, что с ними сидят, куда интереснее, — продолжал просвещать Аню дядя Юзя. — Девушка по кличке Нельсон лишилась глаза в Чечне, где была медсестрой. Точных обстоятельств я не знаю, но за несколько командировок туда она имеет медаль. Кроме того, у неё нет ступней, передвигается на протезах. Колонна попала в засаду, сама понимаешь. А с ней сейчас, представь себе, сынок одного из депутатов Госдумы!

— Да ну!

Аня изо всех сил изображала удивление, хотя ей было совершенно всё равно, кто сидит рядом со Звягиным. Нужно было как можно скорее убраться отсюда, потому что Володька в любой момент мог обратить на неё внимание и тотчас же узнать.

— О-очень интересно! — заулыбалась Синтия, изнемогая от желания сфотографировать отпрыска депутата и продать снимки самому состоятельному из заинтересованных лиц.

Синтия Эванс была журналисткой, писательницей, фоторепортёром с явным душком «папарацци». Немного раньше она подрабатывала стрингером — на свой страх и риск посещала горячие точки планеты с целью добыть эксклюзивные материалы и загнать их подороже. Её услугами пользовались многие газеты, журналы, телекомпании мира, и потому у Синтии завелась масса знакомых на всех континентах, кроме Антарктиды. Но и там миссис Эванс, вероятно, могла повстречать человека, с которым судьба сводила её когда-то раньше — если он воевал, плавал, летал, занимался экстремальным спортом или был замешан в громком скандале. Впрочем, в Антарктиде Синтия ещё не побывала, хотя не теряла надежду отправиться туда.

— Дои-сан! — обратилась Аня к японцу, который, окончательно откланявшись, собирался покинуть компанию. — Я принимаю ваше предложение ещё до прочтения сценария. Но только с одним условием…

— Я польщён, Ани-сан. — Японец слегка оторопел. Он не рассчитывал на столь лёгкий успех. — И какие же ваши условия?

— Съёмки должны проводиться в этом здании. Ни в какое другое место я приезжать не стану. Кроме того, ни один человек здесь не должен знать моё имя и фамилию. Я буду приезжать на съёмки в гриме и тёмных очках. Обо мне вообще никто ничего не должен услышать…

— Я согласен, Ани-сан. С самого начала предполагалось снимать именно здесь. Подвал арендован на целый месяц. Над ним нужно поработать, чтобы получился настоящий застенок. — Дои всё ещё не верил своим ушам. — А всё остальное вас устраивает? Вы ведь ещё не ознакомились со сценарием, который, не скрою, может сильно напугать молодую даму…

— Вполне устраивает, Дои-сан. Неужели вы думаете, что меня можно напугать? — Аня старалась повернуться так, чтобы Звягин, в случае чего, не сразу её узнал. — Надеюсь, мы ещё встретимся с вами и обговорим детали. Сейчас, как я вижу, вы спешите.

— Да. Нужно встретиться ещё с одной героиней, — уклончиво объяснил японец. — Думаю, что совместная работа станет счастьем для нас обоих, Ани-сан. Несказанно рад знакомству с вами.

— Я тоже рада. И надеюсь на успех.

Ане было всё равно, что придётся делать по прихоти сценариста, в каком виде нужно будет появляться перед камерой, сколько времени придётся висеть на дыбе, и как часто намечено примерять «испанские сапожки». Аня только знала, что ей не будет больно — этой гарантии было вполне достаточно. Когда-то она читала Джека Лондона и поэтому знала, что прокажённые тоже не чувствуют боли. И понимают, что их жгут, только по запаху горелого мяса.

Ничего, ради того, чтобы всё время следить за Звягиным, она потерпит. Лишь бы он не бросил свою Беатрис и не пропал из «Фламинго» раньше времени. Но, судя по нежному взору Володьки, его чувства на сей раз искренни и горячи.

Дои ещё раз поклонился и вышел из банкетного зала. Дядя Юзя заговорщически подмигнул дамам.

— Ищет девочку на роль малолетней проститутки. Тоже нужна блондинка с голубыми глазами. Помешались они там все на блондинках…

— За такие «бабки» он вагон блондинок найдёт.

Аня бессознательно прикрывала лицо рукой с растопыренными пальцами. Звягин много пил, но не пьянел, и Аня не удивлялась этому. В его спецшколе учили грамотно принимать препараты. Но всё-таки что он здесь делает? Выполняет задание — факт.

Самому Звягину из психушки не выйти. Получается, вытащили. Вряд ли он сбежал. Ничего не боится, бывает в людных местах, ведёт себя спокойно, внешность не меняет. Да ещё имеет много денег — неизвестно, своих или казённых.

Кто такая Беатрис, интересно? Просто шлюха или сообщница, сотрудница Звягина? По чью душу на сей раз пожаловал уважаемый киллер? Ничего, Аня выяснит это, работая в подвале клуба «Фламинго» с Дои. Обязательно следует перетянуть на свою сторону Синтию Эванс. В случае чего, она не даст спустить на тормозах дело Звягина.

Неизвестно, как всё получится. Попадётся Володька на крючок или ускользнёт от Ани, прикованной к инвалидному креслу? Чего уж легче! Но, в любом случае, Синтия будет знать правду и о Звягине, и об его дружках-бандитах, о покровителях в спецслужбах. Журналистке-экстремалке, иностранной подданной, будет интересно услышать не только крутую любовную историю, но и откровения знающего человека, который проник в сердце преступной группы и пострадал от руки киллера. Того самого, который под чужим именем выпивает и закусывает в ресторане «Фламинго», а сам, к бабке не ходи, готовится совершить новую ликвидацию.

Владимир Звягин числится проходящим принудительное лечение по приговору суда, и его никто не собирается искать. Владимир Солод проводит вечер в обществе проститутки Беатрис, и это так естественно, что на них никто не обращает внимания. Но фамилия «Звягин» прозвучит сегодня в нужном контексте. Аня Бобровская пошлёт бывшему другу свой привет — сама или через английскую журналистку. Та, скорее всего, согласится помочь правосудию и поучаствовать в увлекательном деле. Стрингеры — тот народ, который не упускает жареное.

— Дядя Юзя, вам, наверное, пора встретиться с заказчиком? — Аня сделала знак Синтии, давая понять, что хочет уединиться с ней.

— Да, девонька, я почти уже опоздал, — грустно сказал старик.

— Так идите! Мы вас больше не задерживаем. — Аня улыбнулась журналистке, и та поняла, что её предложение тоже принято. — Кстати, где здесь можно поговорить — долго и без помех?

— Есть такое местечко! — расцвёл старик. — Я скажу хозяину клуба, и он вас проводит. Имеются уютная столовая и кухня для посиделок. Думаю, что спальня вам с Синтией не понадобится.

— Я не собираюсь здесь ночевать! — притворно обиделась англичанка.

— Я тоже, — просто отозвалась Аня. — У меня грудной ребёнок.

Старик с трудом выполз из-за стола и, опираясь на трость, отправился искать хозяина. Синтия придвинулась к Ане. Их ужин оплатили заранее, и беспокоиться о счетах не приходилось.

— Я правильно поняла, что вы согласны ответить даже на самые откровенные вопросы? — слегка дрогнувшим голосом спросила Синтия.

Она была готова отменить все запланированные встречи на неделю вперёд, понимая, что именно откровения Анны оправдают поездку в Россию. Синтия, прошедшая не одну «горячую точку», чувствовала себя в Москве неуютно, и потому старалась выжать максимум пользы из каждого проведённого здесь дня.

Аня знала, насколько умён, коварен и хитёр Владимир Звягин. Он мог уже давно узнать свою бывшую любовницу, но не подать виду. А после, когда Аня покинет клуб, он может попытаться избавиться от опасного свидетеля. Если профи выполняет здесь важное задание, а просто так его во «Фламинго» не отправят, то риск случайного провала должен быть сведён к нулю.

Володька знает, что Аня в курсе его занятий; к тому же именно она десять месяцев назад пострадала по его вине. Кроме того, Аня в курсе того, что Звягин сейчас должен находиться в психбольнице. Следовательно, она может сообщить об увиденном в милицию. Там, вполне вероятно, ещё не все в доле с Володькиными хозяевами. А раз так, менты вполне могут расстроить наполеоновские планы киллера.

Так или иначе, но Ане следует сейчас, не покидая клуба, обо всём сообщить Синтии Эванс и назвать убийцу его настоящим именем. И попросить о том, что если с ней, Аней, что-то случится, дать делу ход и поднять шум. Это мероприятие нельзя откладывать даже на день, так как завтра для Анны Бобровской может и не наступить.

Если повезёт, она рассчитается с Владимиром лично. А достанет он свою недобитую жертву, так тоже пусть не радуется. Будучи разоблачённым и засвеченным в средствах массовой информации, опозоренным и никому не нужным, он окажется балластом для собственных хозяев. Киллер подобен подводной лодке — эффективен лишь до тех пор, пока его не обнаружат и не разоблачат. Просто так серьёзные люди деньги не тратят, и неудачник перестанет их интересовать. Провал для Звягина равен гибели. Значит, нужно устроить ему провал.

— Синтия, я хочу рассказать вам нечто очень важное. Думаю, вам будет интересно. Придётся задержаться, потому что я опасаюсь за свою жизнь. Вполне вероятно, что мы больше не встретимся, — прошептала Аня.

Миссис Эванс заинтересованно смотрела на неё.

— Я не отходила от вас ни на секунду, слышала каждое ваше слово, следила за вами весь вечер. И откровенно не могу понять, почему ваше настроение столь резко изменилось. Совсем недавно вы не опасались за свою жизнь, а теперь я вижу страх, даже ужас в ваших глазах…

— Пойдёмте отсюда скорее. Нам обещали отдельную комнату, где я всё объясню. Прошу внимательно меня выслушать. Дело может оказаться гораздо более серьёзным, чем вы думаете. — Аня то и дело косилась на Звягина, обнимавшего однорукую Беатрис. — И мне без вашей помощи не обойтись.

— Анна, вы меня интригуете! — Синтия округлила свои небольшие глаза цвета болотной тины в жёстких рыжеватых ресницах, которые перед походом в ресторан она почему-то не накрасила. — Я обожаю авантюры! Пойдёмте в одну из гостиных, поболтаем без свидетелей. Здесь замечательно варят кофе по-ирландски, с взбитыми сливками и шоколадной крошкой. Я угощу вас.

— Мне больше хочется попробовать здешний клюквенный коктейль со льдом и мороженым, — призналась Аня. — После морепродуктов всегда появляется жажда. Давайте устроим девичник и отведаем сладостей!

На сцене тем временем выступал Джим — почётный член клуба «Фламинго», родившийся без обеих рук. Джим, неунывающий американец, ничуть не смущаясь, демонстрировал собравшимся, как можно стрелять с помощью босых ног. На стену повесили мишени, Джиму дали винтовку, разумеется, с красящими шариками. Звягин следил за калекой, затаив дыхание, и восхищался им. Из десяти шариков только два не попали точно в центр.

Между тем, Джим через переводчика сообщил, что ловит рыбу и даже водит машину. И вообще, надо смотреть на жизнь проще, никогда не падать духом. И всё обязательно получится, леди и джентльмены!

Раздались бурные аплодисменты. Номер Джима завершил насыщенную вечернюю программу. После ужина гости могли смотреть порнофильмы различной ориентации, посещать секс-шопы, буквально ломившиеся от пикантного товара. Некоторые предпочли сразу же пройти «в номера».

Как всегда, концерт был целомудренным — на нём позволялось присутствовать и благовоспитанным посетителям. Разврат напоказ здесь никогда не выставляли, и поэтому клуб «Фламинго» не рассматривался столичным бомондом как что-то грязное и гадкое.

В «номерах» можно было просто хорошенько отоспаться, причём в полном одиночестве. А утром получить изысканный завтрак в постель и не увидеть при этом ни одной проститутки. Сервис был недешёвым, но он стоил того.

— Пойдёмте! — Синтия встала из-за стола, мило улыбаясь юноше в тёмном костюме с бейджиком «Василий».

Его по просьбе дяди Юзи отправил к дамам хозяин клуба. Он приказал проводить Синтию и Анну в самую дальнюю, а потому надёжно защищённую от посторонних глаз комнату с лепным потолком, вишнёвыми тяжёлыми шторами и шикарной люстрой в виде розы. Задрапированные бордовым шёлком стены гостиной украшали такие же бра. Кофе и коктейль уже ждали их на янтарном столике под люстрой.

Синтия сделала Василию знак удалиться, не забыв вручить ему чаевые, а потом заперла дверь на два замка. Теперь их никто не мог побеспокоить до самого утра. Аня достала мобильник и набрала Катин номер. Няня должна была знать, что планы хозяйки на вечер изменились, и на ночь Машеньке нужно развести две бутылочки молочной смеси.

* * *

— Вы проявили интерес к моей жизни, вернее, только к одному её эпизоду из недавнего прошлого. Но я хочу рассказать больше. Вы потом поймёте, почему я так резко изменила своё поведение и обременила вас. Вы собирались встречаться со мной не однажды, но лучше будет закончить всё сегодня. Как я предупреждала, следующего раза может не быть. Слишком опасный человек сегодня снова встал на моём пути. И, самое главное, я страстно мечтаю сразиться с ним! Как любая дуэль, эта может закончиться для меня печально. Секундантов на ней не будет. Бой ожидается тяжкий, кровавый. Без скидок на то, что я — женщина, да к тому же ещё и калека. Один раз он не добил меня, но теперь, вероятно, добьёт. В противном случае я уничтожу его!

Я и жива до сих пор потому, что не расквиталась с ним. После рождения дочери я перестала дышать за неё, жить ради неё. На земле меня удерживает лишь жажда воздаяния. И, наконец, день настал… Я поняла, что надеялась и ждала не напрасно. Он сидел рядом с нами в банкетном зале, за соседним столиком. Когда Джим стрелял по мишеням, он стискивал здоровую руку своей спутницы, и я видела, как он волнуется. Хорошо, если он увлёкся и ничего не заметил. Но если я ошибаюсь, жить мне остаётся совсем мало. Я очень хочу, чтобы человек, имеющий связи в масс-медиа, знакомый с нашими и иностранными журналистами, знал правду об этом человеке. Раз он появился в клубе «Фламинго», значит, готовится совершить очередное преступление. И я боюсь, что не сумею ему помешать.

Постараюсь не утомлять вас своими эмоциями, хоть мне и трудно держать себя в руках. Вы только представьте себе, что может чувствовать жертва, увидевшая своего палача! Но дело в том, что наши отношения сложились странным образом. Он — палач, я — жертва. Сейчас это так. Но ещё раньше палачом была я. И если бы Владимир Звягин был другим человеком, в одну из таких ночей он мог бы повеситься в ванной, оставив записку, что во всём виновата я. Он мог спиться и быстро забыть меня в постели новой подруги. Но он предпочёл именно такой выход. Он рассудил, что быстрой и лёгкой смерти я не заслуживаю, и уж, тем более, глупо умирать ему самому.

Конечно, я во многом виновата, не скрою. Мечтала, чтобы Звягин ночами грыз подушку, представляя меня в объятиях другого, красивого и богатого. Чтобы чувствовал себя униженным… Но Володя оказался тем человеком, который направляет агрессию вовне, а не внутрь себя. В измене он обвинял одну меня, начисто позабыв о том, как долго я его ждала. А он не говорил «да» или «нет». Изводил молодую красивую женщину, с которой многие мечтали переспать и готовы были дорого за это заплатить. Видимо, мой бой-френд надеялся, что я буду крепче любить и больше ценить его, но добился ровно обратного эффекта.

Мы были знакомы около шести лет, и половину из этого срока я думала о мести. Но тогда под местью я понимала вовсе не то, что сейчас. Просто пыталась найти для себя выгодного партнёра и тем самым утереть нос Звягину. А то обстоятельство, что он был спецназовцем, прошедшим особую подготовку, киллером, ревнивцем, безбашенным самцом, придавало моим мыслям и намерениям особую остроту.

Я всю жизнь любила действовать на грани фола. Книги и фильмы выбирала такие, чтобы с «мурашками». Потому, наверное, и бросила первого своего парня, перед тем отбив его у лучшей подруги и поссорившись с ней навсегда. К Звягину прибилась много позже. И, не скрою, поначалу была счастлива с ним.

О, если бы мама, которая родила меня и трепетно выращивала, знала, кем я стану, то, наверное, повесилась бы! Мой отец, Семен Львович Бобровский, военный дирижёр, полковник, самый лучший мужчина на свете, вторым браком женился на юной студентке юридического факультета МГУ. Перед этим у него была семья, два сына — Геннадий и Григорий. Гена умер в десять лет от ревмокардита. Папа рассказывал, как мальчик плакал, хотел жить… Он всё понимал, просил помочь, а родители ничего не могли сделать. Гриша тоже был сердечник, но ему сделали операцию и, вроде, вылечили. Но всё равно он и сейчас почти инвалид.

От всех переживаний первая жена папы заболела какой-то особой, скоротечной формой рака шейки матки и умерла. Папа остался с восемнадцатилетним сыном. Выбирал, кому предложить руку и сердце. Жених он был завидный, часто и надолго за границу, имел трёхкомнатную квартиру в Москве и престижную в те времена машину «Волга».

Претенденток было много. Очень хотела занять место своей покойной сестры папина свояченица, проживавшая в Минске. Но папа неожиданно для всех предпочёл Олю Белкину, приехавшую учиться в Москву из Новосибирска.

Родня грохнулась в обморок. Ему — пятьдесят, ей — девятнадцать. Гриша и то старше, незадолго перед этим женился. Ёжику понятно, что студентка гонится за состоятельным мужем и московской пропиской. Но капельмейстер-то что, рехнулся? Папа отвечал, что хочет иметь здоровое потомство от сибирячки, чтобы кровь с молоком. И обязательно девочку!

Гриша съездил к тётке в Минск, наслушался там всякого разного и навсегда порвал с отцом. Мы встретились только в девяносто первом, на папиных похоронах. Братик так и не простил, что мнение семьи не было учтено при выборе невесты. Проводить отца в последний путь — печальная обязанность, не более. Я тогда прямо-таки ненавидела Гришу за это, а потом… Через год я поняла его чувства. Но об этом позже…

Ходили слухи, что Бобровский со своей молодой женой занимается, наверное, каким-то особым развратом. А он ей старомодно целовал ручки. На лекции в машине возил, мчался встречать через всю Москву. Окружающие во всём видели голый расчёт. Оле, понятно, нужна квартира в Москве. А Семён Львович не забывает, что все Белкины — старатели. Добыча золота была делом жизни всех мужчин в их роду.

Смешно, чтобы папа думал об этом! Он такой возвышенный был, кроме музыки занимался ещё и живописью. Рисовал в основном войну. И умер-то потому, что переживал из-за политики. Говорил: «Сердце разрывается, ведь страна летит под откос!» Ладно, что не увидел ни августовского путча, ни развала Союза… Ни маминого земляка, который очень быстро занял его место!

С тестем и тёщей виделся только один раз, после моего рождения. Они приехали с гостинцами, с корзинами-рюкзаками. А папа в военной форме, в очках, раскланивался с ними, ножкой шаркал. Судя по всему, они не понравились друг другу. Слишком разные были люди. И я всю жизнь ощущала какую-то раздвоенность.

Я родилась в конце июня семьдесят пятого года. Папа принёс корзину роз в роддом, да ещё притащил весь оркестр. Музыканты выстроились у крыльца клиники и грянули туш. Сибиряки только пальцами у висков крутили. Им с зятем и говорить-то было не о чем…

Долгое время нам было наплевать на родственников — и с той, и с другой стороны. Папа с ума по мне сходил. Он получил такую дочку, о которой мечтал. Я — копия мама, только ростом много выше. Кажется, я получала подарки каждый день. Бижутерию, импортные шмотки, дефицитные книги, дорогую аппаратуру. Про игрушки и сласти даже не говорю — и так понятно. Весь соцлагерь мы объездили с оркестром, даже в капстраны выбирались. Так прекрасно всё это было, что сейчас плакать хочется!.. Папа — единственный, кто меня любил! Он принял бы меня любую. О, Господи!..

Мне шестнадцати не было, когда пришлось расстаться. Из оркестра позвонили, сказали, что случилось несчастье. Сердечный приступ на борту лайнера — и всё. Перед этим папа поругался с польским коллегой, который имел совсем другие политические пристрастия. Разумеется, и до того с сердцем были проблемы, но папа концерты не отменял. Будь он жив, я никогда бы по рукам не пошла! Никогда! С голоду бы подохла, но не опозорила его! Я поняла чувства Гриши, когда моя родная мама уже в октябре девяносто первого привела в папину квартиру нового мужа! Года не прошло, представляете?!

Я не могла привыкнуть к отчиму, как мой брат к мачехе, моей матери. Пошла, получается, в ту породу…

Сергей Барсуков, родом тоже из Новосибирской области, из Чулыма. То ли хороший знакомый, то ли дальний родственник Белкиных. Он — столяр-краснодеревец, неплохо зарабатывал на реставрации старинной мебели. Само собой, пил, не просыхая. Бабушка маме говорила: «Олюнька, ты намучилась за стариком, так поживи и с молоденьким. Помоги Сергуньке зацепиться в Москве. Пропадёт ведь парень…»

Мама и помогла. Ей было тридцать шесть, а влюбилась, как девчонка сопливая. Перед свадьбой долго меня уговаривала понять и простить. А я в выпускном классе была, ещё двумя видами спорта занималась, танцами. Старалась поменьше дома появляться, даже уроки мы делали у моей подруги Оксаны. Их многодетной семье четырёхкомнатную квартиру дали. Там и то спокойнее было.

Мама сказала мне, что папу затравили завистники и соперники, довели до разрыва сердца. Даже в газетах про него писали всякие гадости. Что и сталинист он, и консерватор красно-коричневый… Что-то в таком роде. А он просто не хотел рвать партбилет, как тогда было модно. Мама заявила, что ей надоело реветь из-за мужниных неприятностей, выслушивать лекции о правых и левых, о демократах и ортодоксах. Она простого бабьего счастья хочет, которого у неё, оказывается, ещё и не было.

Я чуть в обморок не грохнулась, когда услышала! Значит, все эти туры, моря, цветы, стихи — не счастье? А квартира, деньги, московская прописка? А то, что её на «Волге» в университет возили, что туш играли у роддома?! Что папа за мной пелёнки стирал, ночами ко мне вставал, чтобы Оленька поспала подольше?.. Это — не счастье?

Я кричала, что проклинаю её за всё, и отомщу непременно. Значит, ей нужно, чтобы пьяный Серёга её за задницу щипал? Чтобы заваливал на койку, справлял нужду и храпел, а она потом на кухне пила таблетки от головной боли? Она беременная тазы и мешки ворочала, а Серёга дрых и не встал, не помог ни разу! Этого она хотела? Тогда я тоже себя не обижу. Папе обещала получить золотую медаль — и получила. В девяносто втором окончила среднюю школу. Была тинэйджером, непримиримым и жестоким. Считала, что у мамы был папа, есть я, и зачем ей ещё кто-то нужен?

Она стояла передо мной с безобразно огромным животом, вся в пятнах, и рыдала. Твердила, что имеет право на личную жизнь. Её ребёнку нужен отец, и вообще я не смею указывать, как ей жить.

Я взорвалась: «Как ты со мной, так и я с тобой поступлю! Я много тебя моложе и тоже решу всё сама. Попробуй, вмешайся — пожалеешь! Когда ты вернёшься из роддома, меня уже здесь не будет!»

Мама родила в день моего выпускного. Мы наняли прогулочный теплоход, катались на нём по Москве-реке. Нас три подруги было — я, Оксана и Вера. Блондинка, шатенка и брюнетка. Наши мальчишки на пять голосов под гитару пели песню Окуджавы «После дождичка небеса просторней», потому что как раз прошёл дождь. Мы танцевали на палубе. Из-за плохого настроения я выпендривалась больше всех, хохотала, как ненормальная.

Мы плыли мимо Краснопресненской набережной, и из окна «Белого Дома» нам махала Оксанина мама — она там буфетчицей работала. Моё платье из натуральной тафты цвета чайной розы с корсетом и пышной юбкой признали лучшим в классе. Мама подарила, хотела подлизаться, но ничего у неё не вышло. Оксане сшили атласное платье-коктейль. Мы с ней делили место первой красавицы не только класса, но и школы. И одного парня — он тоже в квинтете Окуджаву пел.

Оксана — старшая из четверых детей; возилась с малышками, гуляла. Мне мать её в пример ставила. Но это — другое дело, дети-то не от отчима. И я сама — не тот человек. Я восприняла случившееся как предательство, как катастрофу. Мать и отчим стали моими лютыми врагами. Получается, я не выдержала конкуренцию, проиграла алкашу и дефективному ребёнку! Мать даже не пыталась войти в моё положение, показать, что любит по-прежнему. И зря, кстати!

Короче, всю ночь мы гуляли, а утром поехали к Антону на квартиру. Оксану её мама забрала домой, Верка тоже куда-то слиняла. Ну, мы и грохнулись на тахту, в чём были: я — в кринолине, Антон — в костюме-тройке. Сумочка с золотой медалью валялась где-то в прихожей.

После весьма посредственного секса я намеренно измазала кровью подол выпускного платья, и мы с Антоном распили на двоих ещё одну бутылку шампанского.

Мой первый партнёр вообще был странный. Вешался из-за четвёрки в четверти по математике — ещё в пятом классе. Тогда я на него впервые обратила внимание, и Оксана тоже. Клёвый получился у нас выпускной. Дело кончилось тем, что мы с Антоном уехали в Анапу, к его родственникам.

Мне пришлось зайти домой, чтобы собрать вещи и оставить в шкафу выпускное платье. В большой комнате гуляла компания. Серёга сказал мне, что мама родила братишку. Передал её пожелание прийти под окна роддома. Я ничего не ответила и ушла к себе собирать рюкзак. О том, что случилось ночью, отчим не знал, но неожиданно полез ко мне с пьяными поцелуями взасос. Раньше он себе этого не позволял никогда. То ли успел стосковаться по женской ласке, то ли заметил во мне неуловимую перемену.

Дома я не ночевала не в первый раз, но раньше всегда оставалась у Оксаны. Кстати, подружка быстро узнала о моей победе и послала нас с Антоном по-матерному. Поклялась, что отдастся впервые не какому-то пацану сопливому, а богатому и знаменитому человеку. Потом она свою клятву исполнила и родила дочку от ну о-очень известного политика!..

В Анапу мы поехали поездом. У Антона был лишний билет — его тётя в последний момент заболела. Как там они между собой разобрались, не знаю, но мы отбыли в купейном вагоне. Нашими соседями тоже были «молодожёны». Мы не придумали ничего лучше, как ночью, заперевшись изнутри, трахаться на нижних полках. А потом, для остроты чувств, — на верхних.

Когда я не появилась дома ни на третий, ни на четвёртый день, отчим поставил в известность маму. Та запаниковала, приказала ему обращаться в милицию, чтобы объявили розыск. Про Анапу и Антона они ничего не знали. Оксана уже уехала на Украину, поэтому помочь в поисках не могла. В результате, у мамы пропало молоко, а отчим надолго ушёл в запой. Петька родился слабеньким, его выхаживали довольно долго, уже после того, как маму выписали.

Мы с Антошкой недели две жили в мире и согласии. Побывали в дельфинарии на Большом Утрише, на водопадах, у грязевого вулкана. Когда возвращались из замка «Львиная голова», впервые поругались. Антошка обвинил меня в измене, которой не было. Он вообще с каждым днём становился всё более ревнивым. Мне, честно говоря, в его хате надоело, а в Москву возвращаться не хотелось, и я быстренько смоталась в Туапсе.

Потом побывала в Ейске, Геленджике, даже в станице Голубицкой. Поскольку денег не имела, за ночлег и стол расплачивалась натурой. Красота и юность помогали мне решать многие проблемы. Правда, не нахаляву — приходилось спать с прыщавыми вонючими парнями, со стариками, с алкоголиками. От самого натурального маньяка я спасалась через подкоп под забором. Довелось столкнуться даже с супружеской садомазохистской парочкой — непосредственно в Сочи. Когда поняла, что простой поркой дело не ограничится, и меня изнасилуют при помощи пустой бутылки, швырнула им в физиономии по пригоршне соли и дала дёру.

Но добрая душа в Сочи всё-таки нашлась. Пенсионер пустил меня поухаживать за лежачей женой, а заодно обслужить его в постели, если приспичит. Приспичило всего один раз за неделю, зато в гости пришёл сынуля, которому я тоже не решилась отказать.

Позже, уже в Москве, на некоторое время подыскала квартирку на Тверской. Маменькин сыночек, оставшись за опеки, захотел серьёзных отношений без всяких обязательств со своей стороны. А потом заявил, что видел мою фотографию в милицейской сводке. Тогда я плюнула и просто вернулась домой.

С момента моего побега в Анапу прошло два месяца. Лето было знойное, с частыми грозами. Кровь кипела, мозги плавились. Для встреч годились пляжи, леса, поля, канавы. О кабинках для переодевания и сортирах даже не говорю. Мне было не остановиться. Я вспоминала беременную мать, пьяного Серёгу, свою золотую медаль. И то смеялась до икоты, то ревела навзрыд.

Девочка-ромашка, отличница и умница, явилась к родному очагу с кучей венерических болезней и с бесценным сексуальным опытом. Ни о каком поступлении в ВУЗ, как хотела мама, и речи не было. В стране бушевала свобода, вернее, хмельная, удалая вольница, когда никто никому ничего не мог приказать. Мать возилась со своим синюшным младенцем, Серёга то работал, то пил, то где-то шлялся. А мне было семнадцать, и я знала, что никому не нужна в этом мире. Папа умер, мать добровольно отказалась от меня, как от надоевшей куклы.

Я занималась плаванием, спортивной гимнастикой, фигурным катанием, выучила английский и испанский. Всё это мне впоследствии пригодилось. На спортивную карьеру уже не приходилось рассчитывать, но акробатический секс своим клиентам я могла предложить. Таким образом, я позорила мать на весь дом и обеспечивала себе жизнь, о которой взахлёб писали газеты, и кричал телевизор. В вендиспансере мне вернули здоровье, и я решила больше так по-дурацки не отрываться.

Мать предала меня. Я предала её. Честолюбивые мечты Ольги Александровны рухнули в пропасть. Если ей хотелось мужика, я имела право на то же самое. Статус валютной проститутки не казался мне чем-то постыдным. Наоборот, к этому следовало стремиться. Мой первый мужчина Антон Стороженко сейчас увлекается компьютерным бизнесом, имеющим отношение к Интернет-магазинам. Он женат, имеет ребёнка, и дай Бог им всем здоровья и счастья. Оксана стала юристом и занимается частным сыском. Меня она так и не простила — поделом…

Антошкины компьютерные программы потом получали премии и дипломы. Были времена, когда я жалела о нашем разрыве. Его отец был капитаном дальнего плавания, жену свою оформлял то официанткой, то посудомойкой. Надо было потерпеть, дождаться Антошкиного расцвета. Наверное, мы могли бы вновь соединиться, даже расписаться. И жизнь моя сложилась бы иначе. Но мне потребовалось всё и сразу.

Я любила наблюдать за мужчинами — кто как развалился на стуле, как скрестил руки на груди, почесал ухо, или отвёл глаза. И не было ни одного, который отказал бы мне, если я его хотела. Стороженко надоел мне со своими компами, перлами и сайтами. Стал неинтересным, заумным, пресным. Я жаждала шальных денег, причём в огромных количествах, и пронзительно-острых ощущений.

Я окончила курсы крупье, устроилась в казино. Пробовала себя на подиуме. Конечно, не забывала и о базовой профессии. Одно время до боли в сердце жалела, что подарила свою девственность Стороженко. А ведь могла продать её «новому русскому» за громадные деньги. Гименопластика в счёт не шла — «целки» требовались настоящие.

В казино я познакомилась с нуворишами первой волны, обросла связями, получила протекции. Тогда же получила кличку Нетти и влилась в команду под началом Леди Ди. Её на самом деле звали Дина Агапова. Она для меня сделала очень много; часто защищала от посягательств соперниц. Формально не входя в профсоюз интердевочек, я составляла им серьёзную конкуренцию. В отелях я появлялась с сопровождающими, с ними же и уходила. Никто не мог предъявить никаких претензий. С Леди Ди связываться боялись — она слыла жестокой, безжалостной дамой, часто впадала в ярость.

А вот я прославленной куртизанке чем-то приглянулась. Возможно, всё дело в контрастах. Я — натуральная блондинка, а она была жгучей брюнеткой. Внешне — буквально двойник Жаклин Кеннеди.

В те времена я возвращалась домой всегда поздним утром, а то и днём. В боевой раскраске, в вечернем платье, с голой спиной, на разных иномарках, поддатая или наколотая. Специально проходила мимо потрясённых соседей, старух на скамейках, виляя бёдрами и демонстрируя им своё презрение. Мне нравилось позорить мать перед знакомыми и сослуживцами. Я курила на лоджии целыми днями, пила виски из горлышка, включала магнитолу на полную мощность.

Истерики мамаши приводили меня в экстаз. Угрозы наложить на себя руки, рыдания на лестнице, увещевания именем Божьим отскакивали от меня, как горох от стены. Я мстила за ту, примерную, серьёзную отличницу, которой больше не было на свете.

«Ты, похотливая кошка, даже меня не смеешь пилить!» — отвечала я всякий раз, когда мама устраивала истерику. Она варила манную кашу своему обожаемому Петушку, а Барсуков был не прочь переспать со мной. Но я за мужчину его не считала. Он был всё время пьяный, вонял лаком и стружкой. Одевался небрежно, и свои буйные кудри никогда не расчёсывал. Он считал, что такого молодого, высокого и стройного женщины просто обязаны любить.

Для него не существовало понятия «налево». Он плевал на страдания законной супруги и заводил сразу по несколько любовниц, потому что ему так хотелось. О том, что статус главы семьи налагает на его определённые обязанности, Серёга и слышать не желал. А я не могла пересилить отвращение и лечь к нему в постель, чтобы ещё раз наказать мамашу за папу.

Существует понятие «недолюбленный». Серёга, напротив, был «перелюбленным». Ему льстило, когда бабы из-за него ругались и даже дрались. А я презираю свою мать за то, что она жила с этим подонком, терпела все его выходки.

Через некоторое время я сняла квартиру и уехала от них. Мне нужна была свободная площадь для встреч с гостями. Здесь мне тоже помогла Дина. Несколько лет я даже не вспоминала, что где-то живут мать, отчим и сводный братик. Я была вполне довольна своей судьбой — играла в рулетку, крутила романы, ездила в круизы с «папиками».

Но однажды в казино ворвались три налётчика и на моих глазах застрелили охранника, с которым мы дружили без интима. Я сразу же ушла из крупье и подрабатывала, чем придётся. Ездила на шопинг в Италию, едва не вышла там замуж. Но не удалось — Фабрицио немного не дотянул до свадьбы; он ведь был неизлечимо болен.

Я вернулась в Россию, участвовала в эротическом новогоднем шоу вместе с другим охранником, выжившим после памятного налёта. Он был Дедом Морозом, я — Снегурочкой. Танцевала стриптиз, выходила на подиум. Торговала в секс-шопе, потому что надеялась, досконально изучив товар, повысить свою привлекательность. Хотя я уже и тогда знала многое. Например, в прямом смысле завязывалась узлом вокруг шеста.

Летом девяносто седьмого года моя покровительница Дина Агапова покончила с собой. Я была в шоке и не сразу поверила. Она, запершись в своей машине, начинила её то ли гранатами, то ли взрывчаткой. Потом облилась бензином, чиркнула зажигалкой, и упала с обрыва в реку. У Дины были страшные неприятности, связанные с гибелью сына. Она находилась под следствием — её подозревали в умышленном убийстве ребёнка. К тому же, после неудачного аборта она больше не могла работать. Многие наши девочки срывались — пили, кололись, нюхали. Но я, должно быть, родилась особенно порочной. Даже сейчас, в инвалидном кресле, без перспектив, друзей и «пупсов», с дочуркой на руках, запертая в квартире и всеми забытая, я ни в чём не раскаиваюсь. Мне просто не повезло. Не ошибается тот, кто ничего не делает…

Дина, когда ещё была жива, устроила меня в группу «мишеней». Мы участвовали в элитных забавах, например, в пейнтболе. Абсолютно голые, мы носились по лесам Карельского перешейка, как сказочные нимфы. За большие деньги VIP-персоны получали право пострелять в нас шариками с краской, как сегодня стрелял на сцене Джим. Победитель получал приз в виде голой девочки, с которой целый час оставался наедине. Мы работали только в пейнтбольных защитных шлемах. Один вооружённый мужик гонялся по финским лесам за тремя голыми девками. У нас для отстрела — сто шариков на троих, У мужика — пятьдесят на одного. Убитым считался тот, кому шарик попадал в голову, в грудь, в живот, в спину или ягодицу. К ним приравнивалось тройное попадание в плечо. Видимо, когда Звягину и понравилось стрелять женщинам в спины, особенно если те голые и беззащитные. Тогда у него на вооружении были шарики с краской. Потом он всадил в меня пулю.

Он знал каждую точку на моём теле. Ведь я досталась ему в виде приза, и в первую же ночь, когда мы кувыркались под кустом, Звягина укусила гадюка. Володька тут же приказал мне выдавливать и отсасывать яд. Рядом журчал ручеёк, откуда я брала воду для прополаскивания рта. Звягин тоже выпил много воды, сам наложил на место укуса повязку. На вертолёте, который «новые русские» арендовали в воинской части для милитари-тура, Звягина отправили в Питер. Я так психовала, что забыла одеться и предстала перед лётчиками в наряде Евы. Ребята обалдели и долго не могли взлететь.

Мы со Звягиным сроднились после той ночи, и потом встречались каждый день. Кроме змеиного укуса, Володьку беспокоила кишечная инфекция. Снова отправились в Ленинградскую область на вертолёте, и Володька показывал мне свою спецназовскую выучку; в числе прочего он пилотировал вертолёт. В самолёте мы, втиснувшись в одно кресло, выполняли фигуры высшего пилотажа. Но чаще всего занимались именно пейнтболом.

Во время погони с перестрелки с «мишенями» категорически запрещалось разговаривать, распускать руки — ни-ни! За этим пристально следили рефери. Звягин столько раз убивал меня понарошку, что счёл возможным изувечить «мишень» взаправду. Моё тело после таких забав было всё в синяках. Шарики с краской бьют больно, особенно если ты без экипировки.

Но тогда мне хотелось обнять весь мир — так я любила Володьку. Он тоже, уверена, не помышлял ни о каком преступлении. Когда он, в камуфляже и маске-чулке, валил меня на папоротники, я испытывала блаженно-мучительный оргазм. Я совокуплялась с терминатором — это ли не кайф?!

Потом мы нарочно заблудились, забрались в полуразрушенную избушку и прожили там с неделю. Развлекались тем, что оба, в чём мать родила, попеременно водили друг друга на лесу «на расстрел». Чем питались, сейчас не могу вспомнить. Кажется, у Володьки был с собой рюкзак с консервами и с таблетками сухого спирта. Тогда Звягин пообещал непременно на мне жениться, потому что никого лучше меня ему не доводилось встречать.

Тогда я Звягину поверила, да и трудно было не поверить. Молодой, красивый, злой, мускулистый, как первобытный человек или хищный зверь. Мы занимались любовью в режиме «нон-стоп». Мне всё время было мало, ему — тоже. Я считала, что именно таким и должен быть настоящий мужик — защитник, добытчик, опора.

Признаюсь, что уже догадывалась о роде его занятий, но доказательств не имела и не искала их. «Деликатные поручения» — слишком растяжимое понятие. Под этот термин можно подогнать всё, что угодно. Не моя это проблема, пусть другие разбираются. А наконец-то найду тихую заводь, где смогу приклонить усталую голову.

Звягин твердил, что если я и дальше буду бегать по лесу голяком перед мужиками, он замочит и меня, и их. Я посмеялась, но из шоу всё-таки ушла. Когда мы вернулись в Москву, Звягин снял квартиру уже на свои деньги. И вдруг он исчез. Кажется, ему приказали отомстить какому-то бандиту за убийство мента. Другие менты Звягина и наняли. Мы условились, что, пока Володька «на заказах», я распоряжаюсь собой, как хочу. Только в эту квартиру я не должна водить клиентов, и ему на глаза в их обществе не попадаться.

Одно время я работала манекенщицей. Наверное, вам известно, что в их словаре есть понятие «криз». В данном случае это означает испытанный приём, с помощью которого можно много съесть и не растолстеть, потому что всё тут же сблёвывается. Так я и решила перед тем, как мы с Володькой поженимся, нагуляться всласть, чтобы после уже не тянуло.

Я уже давно не посещала клиентов в номерах «Сингл», а предпочитала «Люксы». В номер класса «Президент» я попала позже — во время романа с миллиардером. Мы могли бы встречаться где угодно, но я пожелала переспать именно там. Олигарх согласился. С бабами он никогда не спорил — был выше этого. И вообще не мелочился, как другие, даже очень богатые.

Когда я от него забеременела, был согласен и на мальчика, и на девочку. Признал младенца своим до рождения, даже без генетической экспертизы. А другие «кошельки» частенько отказываются признавать дочерей…

Накануне Нового, две тысячи третьего года, Звягин опять пропал. Но перед тем дал понять, что неплохо бы мне переключиться на старичков. Незадолго до того я сделала от него неудачный аборт, перенесла несколько операций и особенно напрягаться не хотела.

Старичок попался довольно известный — часто мелькал в телевизоре и занимал высокую должность. Одно время даже работал в правительстве. Его жена, тоже пожилая, болела диабетом. По квартире ходила с палкой, из дома не выезжала. Ему потребовалась девочка для «эскорт-услуг».

Старичок был страшненький, маленький и очень важный. Сам он родом из Одессы, поэтому все должны были смеяться над каждой его плоской шуткой. На самом деле совершенно ничего смешного в нём не было. Он быстро мне надоел, но платид щедро, и я терпела.

Однажды, сразу после Нового года, мы гуляли в ресторане «Веранда у дачи». Цыплёнок, кантонская утка, треска, рыба дорадо… Ну, и вин хоть залейся! Захмелел мой старичок и, когда я делала ему минет, подпустил мне в рот. Я долго блевала в туалете, а он бегал вокруг и просил прощения. На другой день подарил мне роскошное ожерелье и розового жемчуга, в качестве компенсации за моральный ущерб.

Я, было, обрадовалась. Но в тот же вечер оказалась в гостях у известного ювелира, который развеял иллюзии. Жемчуг представлял собой очень удачную подделку. Старичок божился, что его самого нагло обманули. Он взял жемчуг за настоящий. Но раз уж на то пошло, на Рождество он свозит меня в такое высшее общество, в котором я никогда в жизни не побывала бы без него. Не к Президенту, конечно, но в клуб самых богатых людей России.

Это — камерная вечеринка, без идиотских прибамбасов. Всё будет тихо и мирно, никакого мордобоя и перестрелки дерьмом. Многие олигархи и прочие господа пожалуют с жёнами и даже с детьми. Ну, а я составлю пару его скромной персоне. Я рассудила, что так погулять на Рождество вряд ли когда-то ещё получится, и поехала со старичком.

Моё платье больше напоминало коралловый, сильно открытый купальник со шлейфом. К нему подобрала колье из рубинов размером во всё декольте и рубиновые же, с бриллиантами, серьги. Из пышных золотистых волос личный куафер соорудил на моей голове Вавилонскую башню. Укутавшись в манто из коричневой стриженой норки и окропившись духами «Марьяж», я уселась в лимузин с мигалкой, присланный старичком. Сам он ждал меня уже у ворот особняка в костюме уровня «ультра-формаль».

Сперва всё было чинно и благородно. В доме на террасе накрыли стол. Застелили его соломой и льняной скатертью — в память о вертепе и яслях. По центру установили громадный горшок с сочивом. После появления первой звезды гости начали разговляться. Были ещё рыба, блины, студень, заливное, поросёнок, колядки, пряники… Всего не упомнишь. Да, конечно, не обошлось и без гуся с яблоками и громадного торта «Розовый сугроб». Торт стоял прямо на улице, под наряженной ёлкой.

Детей действительно было много. Они визжали, лезли во все кушанья руками, пускали петарды и очень действовали мне на нервы. Потом уже, когда дань старине отдали, принялись угощаться по-современному.

Например, подавали мой любимой «Норвежский лосось в малиновом соусе на спарже». Вина лились рекой. Бомонд разговлялся шумно, со вкусом — под фейерверки «Кремлёвские звёзды», «Брызги шампанского» и «Славься, Отечество!» В итоге вспыхнула ёлка, и все мы её дружно тушили, закидывая снегом и заливая пеной из баллона. Неподалёку была прорубь, куда ныряли выскочившие из парилки гости, хотя до Крещения оставалось двенадцать дней. Изрядно выпив, я тоже захотела в баньку. В конце концов, я там и очутилась, но уже с НИМ. Со своим олигархом.

Нас свело невинное, детское, совершенно случайное катание на санках. Сначала я просто помогала ему управляться с двумя маленькими сыновьями, которые на этом празднике жизни бесились от души. Его жена была в доме. Она почему-то спала в кресле. Спала среди бедлама, сверкая всеми своими бриллиантами. Я заметила, что она носила длинные, гораздо выше локтей, перчатки. Потом выяснилось, что мадам подсела на кокаин. Вполне возможно, что она и кололась.

Всё началось несколько лет назад, когда их автомобиль взорвался, и жене под ноги вылетела голова их охранника. Кажется, глава семьи тогда делил бизнес с чеченцами. Трудно после этого оставаться нормальной, не спорю. Я лично до сих пор помню, как Сашка, секьюрити из казино, лежал в луже крови, будто манекен, и мне почему-то казалось, что он вот-вот очнётся. Ведь не может же быть так, что был здоровый жизнерадостный парень — и нет его!..

Я очень внимательно рассматривала миллиардершу. Она была красивая, но уже далеко не первой свежести, да ещё худая, с тёмными кругами у глаз. Я на её фоне выглядела просто потрясающе, и муж это оценил.

Но поначалу мы не планировали ничего серьёзного. Просто решили покататься на санках — он сзади, я спереди. Не помню, куда подевались мальчики. Кажется, за ними пришла старшая дочка и увела в дом смотреть какой-то детский спектакль. Актёры специально приехали из Москвы — развлекать детей новых хозяев жизни.

Мы остались наедине и сразу же всё поняли, не сказав друг другу ни слова. У нас возникло притяжение с первого взгляда. Говорят, что где-то в носу находятся рецепторы, позволяющие учуять феромоны другого человека. Любовь возникает, получается, на основе биохимии, — пусть так! У нас она возникла. Природа дала понять, что мы идеально подходим друг другу и дадим отличное потомство. Она, природа, не ошиблась. А после выяснилось, что и родились мы в один день, но с разницей в двенадцать лет.

Судя по всему, его тоже властно потянуло в мои объятия. Потом он говорил, что плохо понимал реальность. Каждое моё движение, слово, взгляд вызывали неодолимое желание немедленно совокупиться. Впрочем, болтать о пустяках нам тоже было приятно. И мы никогда не расстались бы, будь наша воля! Нас разлучили люди и обстоятельства, с которыми нельзя совладать. Каждый из нас хотел слушать другого, с интересом, а не напоказ. Такое случается редко. У нас случилось. Мы были счастливы и в тот вечер, и после.

Я могла говорить с ним откровенно, жаловаться на мать, ругать отчима, вспоминать папу. И знала, что он не заснёт посреди моих излияний, не будет рассеянно кивать, думая о своём, а действительно посочувствует мне. Это был идеальный партнёр, и вовсе не потому, что ворочал громадными суммами. Я влюбилась впервые — по-настоящему.

Рождественским вечером мы отправились, волоча за собой санки, на дальнюю и очень крутую горку. Мы хохотали, острили, играли в снежки. Олигарх, между прочим, сказал, что воспитывает своих детей строго, не даёт им зажраться. Мальчишки бегают босиком по снегу и обливаются холодной водой. Девочка ходит в обычную школу, где ей не дают никаких поблажек. Случись что, дети не окажутся беспомощными трусами.

А я молола про то, что детей не следует перегружать занятиями. У дяди Юзи был знакомый мальчик. Он в три года научился читать, в семь сошёл с ума, а в десять умер.

Мы обсуждали проблемы воспитания детей, то взбираясь на крутую горку, то скатываясь вниз. На десятом съезде санки перевернулись, и мы очутились в кустах, в объятиях друг друга. Громадные сугробы прикрыли наш грех от посторонних взоров. Произошедшее удивило меня простотой, естественностью и изяществом. Целовался он превосходно — творчески, со вкусом, привнося в давно известный процесс что-то истинно своё.

Его поцелуи имели неповторимый вкус и особую энергетику. Я даже не знала, что можно целоваться по науке, хотя прочла гору литературы на эту тему. Весь мой хвалёный опыт пошёл насмарку. Симпатичный секс в сугробе вызвал у меня приступ щенячьего восторга. Мы оба в момент близости молчали, но напряжение и возбуждение было куда сильнее, чем если бы мы орали и рычали от страсти.

Потом у нас случалось много встреч, и я никогда не знала, что выкинет мой друг. Он бывал совершенно разным в зависимости от ситуации. Мог делать всё на скорую руку и растягивать удовольствие на час, на два, на всю ночь. Когда, у снежной горки, я десантным рывком заняла плацдарм и поспешила на нём закрепиться. И он знал, кто я такая, поэтому не утруждал себя долги ми прелюдиями.

Все в снегу, растрёпанные и весёлые, мы появились в доме, когда детский спектакль ещё не закончился. Выяснилось, что моему старичку позвонила его дочка; сказала, будто маме совсем худо. И он уехал, оставив меня в блестящем обществе.

Дети смотрели представление на библейские темы, а жена моего нового любовника так и спала. Меня это не на шутку разозлило. На её месте я не стала бы тратить деньги и время на баловство с «дурью». Имея красивого, богатого, безумно сексуального мужа, она ширяется и нюхает, как беспризорница. И зачем-то улетает на небеса, когда на земле так много интересного!

В тот же вечер я мысленно вызвала её на дуэль. Баба не ценила то, что имела, и за это должна была поплатиться. Наверное, она уже пресытилась деньгами, а я так и не смогла утолить свою страсть ко всему блестящему и вкусному. Судьба дала мне возможность получить всё это на блюде с золотой каймой. По крайней мере, я так считала.

Потом детей увели спать в дальние комнаты резиденции, а мы всей компанией завалились в баню. Каждая парочка оказалась в отдельной парилке, и праздник продолжился. Мы оказались неутомимыми секс-фантазёрами и почувствовали, что с каждой минутой становимся ближе и роднее друг другу. Мою страсть разжигали не мысли о кредитных картах — я действительно хотела угодить ему, даже бесплатно.

Камасутра меркнет перед тем, что мы вытворяли в бане. Это было уже не Рождество, а сатанинский шабаш. Потом мама сказала, что Бог наказал нас за такое святотатство. Помню, как, совершенно голая, распаренная, с распущенными ниже пояса волосами, я бегала по снегу и ласточкой ныряла в прорубь. Я, спортсменка и моржиха, демонстрировала чудеса ловкости и выносливости. От радости готова была встать на уши, укусить себя на локоть и немедленно умереть в объятиях олигарха. Потом мне пришлось собирать драгоценности по всему саду. К удивлению, у меня ничего не пропало.

Признаться, произвести впечатление на моего друга было нелегко. Вернее, очень даже трудно. Он мог тогда поддаться порыву, а после забыть меня. Моя репутация работала против моих вожделений. Нужно было показать свой ум, образованность; убедить партнёра в собственной неповторимости. Шлюх много, а я такая одна! Могу не только удовлетворять тридцатью тремя способами, но ещё и умную беседу поддерживать, и на рояле играть, и картины в Третьяковке обсуждать на самом высшем уровне.

Мой олигарх не просто шлялся по бабам, как это делали многие из его круга. Он завёл собственный бордель и приезжал туда расслабляться, когда было время. Хотел сам контролировать обстановку в заведении и ни от кого не зависеть. Там уже не могли установить «жучки» или сделать другую пакость. Девочек своих он делил только с теми, с кем желал их делить. Меня, например, никому даже не показывал. Значит, действительно ценил, ревновал.

При борделе был очаровательный фитнесс-центр. Мы оба занимались там спортом и могли совмещать приятное с полезным. Перво-наперво пропотеешь — так, что из пор сочится желе. Потом — в душ или в бассейн. А лучше всего — в «Ванну Клеопатры». Мы практиковали все виды фитнесса, но особенно любили «Латино дансе», «Фитнесс-йогу» и «Слайде».

Вся обслуга заведения «Малакка» состояла из настоящих тайцев, потомственных тружеников порнобизнеса. Девочек держали на любой вкус. Я долго думала, чем удивить того, кто видел всё. Я должна была найти свою нишу, выбрать стиль, которого мой «золотой» ни у кого больше не встречал. Обычные приёмы на фоне тайцев меркли, и я изобрела «спортивный секс».

Многие элементы фигурного катания повторяют ту же «Камасутру». Да и гимнастика, если вдуматься, не столь уж невинное занятие. Я построила наши отношения на базе совместных тренировок. Любой тренажёр, спортивный снаряд, душевая кабинка становились местом страстного соития. После таких «тренировок» мы еле доползали до постелей и думали только о том, как бы снова «покачаться». Я еле удерживалась, чтобы не звонить ему на «дамский номер» по сто раз в день. В «Малакку» приезжала за час до назначенного времени и кончала от одного вида залов, тренажёров, бассейнов, матов. Обожала я и тайские массажи.

Кстати, тогда я начисто позабыла о том, что на свете существует Звягин. А он как раз готовился к выполнению очередного задания. Если я погибну, Синтия, передайте, куда следует… Вы ведь знаете, куда передать. Думаю, что эти сведения заинтересуют Интерпол. В феврале прошлого года, в Женеве, как раз во время работы автомобильного салона, при загадочных обстоятельствах погиб перебежчик, бывший советский гражданин.

Он осел в Штатах, но на свою голову приехал в Женеву. Я на сто процентов уверена, что его по заказу спецслужб ликвидировал Звягин. Он часто выполнял поручения «силовиков». Если те по каким-то причинам не хотели марать ручки, они обращались к Володьке. И он никому не отказывал. Конечно, и сейчас из психиатрической больницы он выбрался не без помощи «конторы».

Я очень хочу, чтобы его наконец-то арестовали по-настоящему и выяснили, сколько на своём веку он прикончил народу. Уверена, что Звягин помнит каждого. У него великолепная память на лица, на имена. В клубе «Фламинго» он опять кого-то выпасает. Нужно только узнать, кого именно. Если смогу, сделаю это сама. Я просто обязана вмешаться!

Синтия, вы меня подстрахуете? Я вас очень прошу! Вы сделаете всё для того, чтобы этот упырь никому никогда не причинил вреда? Прислушайтесь к моим словам! То, что я рассказала о себе, не лишает меня права свидетельствовать против преступника. Я ведь многое могла скрыть, но была откровенна с вами. Отнеситесь серьёзно к тому, что я говорю о Звягине, и берегите себя. Когда имеешь дело с Володькой, ни за что нельзя поручиться…

Я не знаю, миссис Эванс, разочарованы вы или нет. Ничего сенсационного вы и не могли услышать. Богатые мужчины снимают девочек во всём мире, но в России у этого явления своя специфика. У нас престижно быть такой девочкой, им многие завидуют. Думаю, что в Англии это не так. По крайней мере, статус проститутки, пусть элитной, не привлекателен для юных нежных барышень.

А что касается олигарха… Если человек сделал себя сам и тратит на досуг собственные деньги, почему бы не поискать приключений на стороне? На самом деле, никому от этого не хуже. А завистники были у всех, кто возвышался над толпой. Неужели все эти бюджетники, пенсионеры, прочие неудачники отказались бы от возможности со вкусом пожить? Я не верю, что они в тех же обстоятельствах стали бы вести себя лучше. Наверное, только хуже, хотя хуже некуда.

Нынешние «мажоры», внуки и внучки тех, кто с пеной у рта громил коммунистические привилегии, совершают преступления и остаются безнаказанными. Ночные гонки по Кутузовскому проспекту, пьянки и драки, финансовые махинации в Интернете, ширялово по ночным клубам — самые безобидные из их «приколов». А неприятности потом бывают не у них, а у гаишников или чересчур энергичных следователей.

Сперва «детки» тратят деньги на «дурь», а потом — на лечение в фешенебельной клинике с сауной, бассейном и каминным залом. Это наш теперешний образ жизни, Синтия. Вас за границей кормят страшилками о временах «железного занавеса», но рассказывают-то их те, кто был членами семей тогдашней партноменклатуры, прикормленных писателей, режиссёров, композиторов.

Они и тогда себе ни в чём не отказывали, просто им хотелось большего. Им мало было того, что получали в распределителях! Жаждали дотянуться до более лакомых кусков, вот и всё! Сейчас, за редким исключением, по Рублёвке шляется та же публика. А народ, который орал на площадях, требуя правды и свободы, теперь заткнулся в тряпочку.

Помню, как приехали с кладбища, когда папу похоронили, а по телевизору — толпа во всю Манежную. И орут в десятки тысяч глоток: «Ельцин! Ельцин!» Ну, и что получили на выходе? Обкуренных VIP-персон в ночных клубах? Бездомных детей на вентиляционных решётках метро? Сами-то не очень разжились от щедрот своего кумира! Но молчат, понтуются, улыбаются через силу — мол, всё путём! А в душе-то — ненависть и зависть. Но не к тем, кто ограбил их, нет! Если дурак роскошно живёт напоказ, то его уважают. А вот если умный… На кол хотят посадить!

Я счастлива, что целых два месяца была рядом с очень умным человеком. Надеюсь, что дочка в него пойдёт, а не в меня, идиотку. Я свой хлеб ела не даром. И уже поплатилась — в отличие от многих.

Фитнесс-клуб «Малакка» покорил меня тем, что там каждый знал своё место, не претендовал на несбыточное. А у нас любая мымра с высшим образованием, оказавшаяся в прислугах, готова тебя, простите, с дерьмом сожрать! Так и натыкаешься везде на горящие ненавистью глазёнки, слышишь змеиное шипение.

Она тоже так хочет — норковое манто и «брюлики»! Как будто я повинна в том, что она страшилой уродилась! А тайцы — это сказка! Как говорится, что-то отдельное. Именно там, а не где-то за границей, я почувствовала себя госпожой. Но в России никогда так не будет. У нас каждый страдает манией величия и одновременно — жуткими комплексами.

Наверное, зря вы выбрали меня в героини. Я предстала перед вами в мерзком образе. Но мне терять нечего. Как говорят в России, танки грязи не боятся. Когда вы везли меня в коляске из банкетного зала, я почувствовала к вам невероятное доверие и решила открыть душу. Вы пожалели меня искренне, а мне этого так не хватает…

Сказанного уже не вернёшь. Вы знаете обо мне столько, сколько не знает никто. Но, главное, помните, что я сказала про Звягина. Если повезёт, мы встретимся ещё раз за традиционным английским чаем. И вы расскажете, как совершали первый рейс на «Куин Мэри-два». Раньше и у меня имелись такие возможности, а теперь нет никаких. Но я испытала всё, что должна испытать женщина. Мне нечего больше желать — кроме того, о чём я говорила. Часто про влюблённых пишут, что они обожали друг друга, и умерли в один день. Но ещё никто не говорил, что два смертельных врага могут уйти вместе, взаимно уничтожившись.

Вам трудно меня понять. Каждый чувствует только свои страдания, а чужие кажутся недостаточно сильными. Виртуозный стрелок, Звягин послал пулю именно по такой траектории. Его целью было причинение необратимого вреда моему здоровью. В одну секунду моё натренированное, совершенное тело стало кучей гадкой плоти. На следствии и суде Звягин вёл себя нагло, вызывающе. Знал, что дружки и покровители его не бросят. Он был им нужен.

Если попаду домой, перенесу показания на дискету и передам вам. В случае неблагоприятного развития событий вы дадите им ход. Но никак не раньще! Молчите, пока я жива… Понимаю, что поступаю неправильно. А правильно-то как?.. Я понятия не имею, кто является покровителем Звягина. Знаю только, что это — большие люди. Очень влиятельные. Они убедили суд в том, что своей изменой я вызвала у Володьки кратковременное помрачение сознания.

Можете себе представить, что спецназовец, элита, прошедший все тесты и тренировки, да ещё киллер, оказался таким нервным? Просто кое-кому наверху был нужен неразборчивый специалист класса Звягина. Из тюрьмы его было не достать, а из психушки — пожалуйста! Если я заявлю в милицию, а там окажется их человек, меня просто уберут. Уберут раньше, чем я смогу дотянуться до Володьки.

Совру, если скажу, что совершенно позабыла о деньгах, когда обольщала олигарха. Я хотела занять место его жены, которая давно уже в постели была чуть тёплым трупом. Она просто получила бы зеркальную ситуацию. Двенадцать лет назад, забеременев, она увела его от первой жены и сына. Ничего зазорного в том, что вор у вора украдёт дубинку, я не видела. Оставалось только забеременеть, но в Центре планирования семьи меня признали бесплодной.

В «Малакке» я проделала древние тайские манипуляции — как выяснилось, не зря. Интересно, но я сразу почувствовала, что залетела. Странно, как другие узнают правду лишь на гинекологическом кресле…

Мы проводили время на престижном курорте Марбелья в Испании. Мой друг снял виллу на неделю. Как раз в те дни я от скуки объездила многие зоопарки мира. Очень хотела взглянуть на экзотических животных, как мечталось в детстве. И в тот год мечта стала явью.

Звягин тысячу раз мог на мне жениться, но под различными предлогами увиливал от похода в ЗАГС. Кроме того, я знала, что его бабка не хочет этого брака. Но, как только я сделала новую, более крупную ставку, Звягин внезапно созрел и привёз из Швейцарии помолвочное кольцо. Бабка его незадолго до этого скончалась от рака, и Володька получил свободу действий. Но поздно, поздно, чёрт побери! Я купалась в такой роскоши, какой он сроду не видал. За короткий срок я сумела обзавестись квартирой и машиной. Мне надоело жить на съёмной площади, и коротать вечера у телефона в ожидании Звягина.

В тот день, седьмого марта, я узнала о своей беременности. А Володька, наслушавшись сплетен, прибыл выяснять отношения. Сказать, что испугалась его, не могу. Он ведь не любил меня, а то давно женился бы. О роде моих занятий он знал и особо не возражал. Но, на сей раз, я изменила Звягину не только телесно, но и духовно. Его соперник не просто трахал меня, как другие. Он зацепил меня не только толщиной портмоне.

В тот момент Звягиным двигала не классическая ревность, не чувство собственника, а желание наказать меня за собственное унижение. И ещё за то, что я оказалась успешной, везучей. Звягин из моего благодетеля превратился в докучливого бедного поклонника, у которого нет никаких шансов. Долгие годы он не ел сам и не давал другим, и я решила прекратить свои страдания.

Сил смириться с поражением Володька в себе не нашёл. Все его хвалёные тренинги полетели псу под хвост. Звягин не смог вовремя сосчитать до десяти и этим навредил не только мне, но и себе. Он понимал, что мой капитал — моё тело. Считал, что, став инвалидом, я приползу к нему на поклон. И я приползу, но только змеёй, которая ужалит его насмерть. Много лет назад я отсосала гадючий яд, и Володька выжил. Теперь я закончу дело. Пока я живу, не вмешивайтесь, Синтия…

Я не выношу объяснений в стиле известной песни: «Как ты посмела мне не поверить?!» Или что-то в таком роде… Как Звягин посмел поставить себя на место Всевышнего? Не ему решать мою судьбу, или я решу его собственную.

Я психологически перешагнула через понятие «невозможно». Причём дважды — когда отказалась делать аборт и когда, несмотря на беременность, стала тренироваться по методике Дикуля. Не будь я спортсменкой, не занимайся моржеванием, не выработай в себе бешеную волю к жизни и мести — наверное, умерла бы. И, самое главное, я хотела сохранить ребёнка, который упрямо развивался в моём почти отказавшем теле.

Мы виделись с олигархом ещё один раз. Он инкогнито приехал ко мне в клинику уже после покушения. У него были неприятности, и я о них знала. Но я уже и не надеялась ни на что. Почему-то он просил прощения, хотя виноват был меньше всех. Ссору учинили мы со Звягиным.

Он обещал помогать, заботиться. Открыл ещё один счёт на моё имя в банке. Я просила его больше не приезжать. И плакала, не переставая. Мне было стыдно, потому что я хотела навести порчу на его жену, его самого поила приворотным зельем. Я сумела переснять их общую фотографию и отдала её чёрному магу с просьбой разлучить супругов. И их разлучили, только я уже ничем не сумела воспользоваться.

Я жгла чёрные свечки, опутанные чёрной же ниткой с узелками. Совала ему в карманы и в кейс заговорённые клубки собачьего и кошачьего меха. Оставалось только сделать «заговор на кровь», но тут произошла наша встреча со Звягиным. Этот наговор — самый страшный. Нужно было только добыть именно ЕЁ кровь.

В Испании у меня никого больше не было. Мне хватало одного олигарха. Но как доказать это другим? Хорошо, что он сам поверил. Он вообще обладал потрясающей способностью видеть то, что не видели другие.

В том феврале я подолгу любовалась зверушками. Там были карликовые бегемоты, малайские медведи, обнимающиеся коалы, пингвины и китоглавы. Я давно уже не переношу наши зоопарки, похожие на концлагеря. А в Испании звери, птицы, рыбы живут вольно, в привычной обстановке.

Не знаю, почему говорю вам об этом. Наверное, беда уже тогда стояла на пороге, и душа трепетала, чувствуя её приближение. Несмотря на богатую, праздную жизнь, я засыпала и просыпалась в слезах. Я приехала в Испанию, и мы поселились на той вилле, среди роскоши и печали. Спали мы на шёлковом чёрном белье и почти не открывали шторы.

Мне ребёнок был нужен в первую очередь как рычаг давления на олигарха. Сто раз Машутка могла погибнуть, а всё равно живёт. Смелая, добрая, нежная моя девочка… И даёт силы жить мне. Я представляла, как о нашем браке напишут все таблоиды. Как «папарацци» будут носиться за нами на мотоциклах. Ещё немного — и банк был бы сорван. Будущий ребёнок стал моей козырной картой.

Я потеряла ощущение реальности. Супруге-соне доложили о нашей связи, но она не отреагировала. Думала, что рассосётся само. Всё же у них дети, а приличные люди, дорожащие репутацией, на проститутках не женятся. Но моя власть над ним усиливалась от встречи к встрече. Страсть бушевала в нас, вернее, билась внутри, как пожар в торфянике. В «Малакке» или в Испании мы давали языкам огня вырваться наружу. Мне нужно было доказать, что Анна Бобровская может быть нужна знаменитому человеку не на одну ночь, а навсегда.

Сильные натуры, упрямые и властные, мы не считались ни с кем и ни с чем. Он был для меня богом, который не должен спрашивать разрешения любить. Всё это происходило едва ли на виду у посторонних. Утончённые, культурные люди отдавались животной страсти, интуитивно ощущая, что скоро наступит конец. И он наступил — с выстрелом Звягина.

На прошлогодний День святого Валентина мне принесли потрясающий букет алых роз, и среди их — две половинки одного сердца. Никакой записки среди цветов не было, зато сверкала бриллиантовая брошь в виде вензеля «А.Б.» — моих инициалов. Я поняла, кто послал эти розы, и разревелась от счастья. Через два дня мы убыли в Испанию. Летели по отдельности, а потом встретились на вилле, где в спальне стояла точно такая же корзина роз с половинками разбитого сердца…

Вот и вся история. Ничего занимательного, верно? Но это и есть правда. Это и есть судьба. Если бы с каждым происходило только то, что хочет он сам, на земле властвовала бы вечная жизнь, а люди буквально сходили с ума от блаженства. Но такого никогда не будет! Ни за что! К сожалению или к счастью?

Странно, ведь мне сейчас должно быть тоскливо, больно, грустно, страшно. Но я до окаменелости спокойна. После того, как вы, Синтия, узнали обо всём, я могу не бояться Звягина. Моя правда не сгинет вместе со мной.

Давайте, сейчас и расстанемся, ладно? У вас теперь достаточно материала для книги. А мне больше нечего сказать. Вас, наверное, ждут в отеле, или где-то ещё. А я очень устала. Так вымоталась, что боюсь отключиться по дороге домой.

Ой, мне ведь ещё сценарий нужно прочитать! Следует как можно скорее начать работу над фильмом Дои. Всякое может произойти, и я боюсь, что не смогу закончить съёмки…

Глава 4

Аня сидела в зимнем саду клуба «Фламинго» и смотрела сквозь прозрачную стену в холл, где воскресным вечером было очень много народу. И думала о том, что ей не нужна каменная скамейка у фонтана в центре зимнего сада. У неё есть собственное кресло, с которым при всём желании уже не расстаться.

Зимний сад был гордостью элитного клуба. Он занимал целый зал на первом этаже старинного особняка, и высокая застеклённая дверь упиралась в ажурную высокую решётку. За дверью тонул в пурге и мерцал огнями фонарей тихий московский переулок, куда можно было попасть через небольшую калитку; но только в том случае, если человек имел ключ.

За растениями ухаживал настоящий садовник, по слухам, стажировавшийся в Англии. Во всяком случае, со своими обязанностями парень справлялся отлично. Холодными зимними вечерами и ночами в клубе царило лето. Почти на каждом углу гостей встречали стоящие на одной ноге розовые экзотические птицы, давшие имя заведению. Поскольку родоначальниками моды на оранжереи считались британцы, именно туда хозяин клуба отправил на стажировку выпускника «Тимирязевки». Он никак не мог найти работу по специальности, хотя окончил ВУЗ с отличием. Настоящий клуб для избранных просто обязан был соответствовать всем положенным стандартам — и он соответствовал.

Пальмы, крокусы, фикусы, заросли лиан отнимали у садовника всё время. Казалось, Ярослав просто жил в оранжерее, потому что каждое растение требовало полива в строго определённое время, а также очень тщательного ухода. Только перед тем, как Аня, выпив кофе по окончании съёмочного дня, приехала на своём кресле немного отдохнуть, Ярослав наконец закончил подметать булыжные дорожки и удалять засохшие веточки с огромной бороды висящего на стенках плюща.

Кроме того, садовник оформил клумбу, разукрасившую хмурый февральский вечер, накормил птичек и рыбок, которые постоянно жили в оранжерее. И только после этого он ушёл. Аня блаженствовала за большой юккой и радовалась хотя бы тому, что на сегодня освободилась.

Где-то в углу орал разноцветный попугай и мешал Ане отдыхать. Потом замолчал — наверное, Ярослав догадался вернуться и накрыть его платком. В буйной зелени стрекотали кузнечики — совсем как Анин мобильник. Трубка была рядом, потому что в любой момент могла позвонить Катя Асланиди, мама, кто-то ещё. Но только не бедный дядя Юзя — третьего дня его похоронили.

Старик пробыл на пенсии всего неделю. Его вдова Зинаида Савельевна люто ругала бездушных актёров, расстроивших дядю Юзю на прощальном банкете. Юная актрисулька заявила, что они провожают «несравненного Иосифа Моисеевича» в последний путь, а не на заслуженный отдых, как положено. И хотя потом девочка билась в истерике, умоляя простить её, ничего было не исправить.

Дядя Юзя зачем-то отправился в закрытый ночной клуб и попал под облаву на кокаинистов и прочих любителей «снежка». Спецназовцы устроили «маски-шоу» и уложили всех клабберов на пол. Для старика сделали исключение и разрешили остаться за столом, но у него начался сердечный приступ, завершившийся в приёмном покое ближайшей к клубу больницы. А ведь бедный дядя Юзя так и не успел отведать кошерного цыплёнка, которого специально для него зажарили на кухне клуба по заказу богатенького клиента. Кстати, этот парень и принёс Зинаиде печальное известие.

Аня приехала в клуб «Фламинго» в трауре, под вуалью. Она работала, как автомат, не обращая внимания на запах лекарств, суету медиков и жуткие следы на собственном теле, оставшиеся будто бы после настоящих пыток в застенке. Да, она практически не чувствовала боли, и именно поэтому страдала. Страдала до такой степени, что даже не могла плакать по дяде Юзе.

И только сегодня, когда под прицелом нескольких камер её начали жечь калёным железом, Аня ощутила ногой слабое тепло и тонкую, как ниточка, боль. Потом ниточка оборвалась, в чаду застенка, пропахшего горелым человеческим мясом, вновь воцарилось безмолвие. Дои-сан с ужасом взирал на страдалицу, которая улыбалась, когда её жгли, и не понимал, почему она так себя ведёт.

А Ане хотелось, чтобы настоящая, не киношная пытка длилась бесконечно. Может, боль вернётся и окажется сильной, долгой, самой настоящей, как раньше. До того выстрела, щёлкнувшего одиннадцать месяцев назад. Неужели до годовщины не удастся расплатиться со Звягиным? А вдруг Володька больше не появится у однорукой Беатрис?

Похоже, что в тот день, когда Аня откровенничала с Синтией Эванс, Звягин действительно её не заметил. Наверное, никак не ожидал встретить свою жертву здесь, считая её не способной приползти даже в бордель для инвалидов. Во всяком случае, никакого интереса к себе после того ужина Аня не отметила. Сначала вздрагивала от каждого шороха, от любого звонка в дверь или по телефону. Когда переносила на дискету свои записки для Синтии Эванс, запиралась на три замка и ждала немедленного взрыва всего дома.

Но ничего ужасного не случилось. Синтия увезла дискету, а Дои-сан приступил к съёмкам своего экстравагантного шедевра. Катя подолгу оставалась с Машенькой дома, а когда Аня возвращалась из клуба, включала американскую колыбельную систему с записью шума морского прибоя и дождя.

Аня лежала на своей широкой постели, закрыв глаза, и слушала звуки прибора, прикреплённого к стенке Машиной кроватки. Так она и засыпала, опустошённая и спокойная, а утром вновь уезжала на съёмки, частенько забыв даже поесть.

А там, в подвале, Аню часто колотили истерики. Но не от боли, не от страха перед зловещим антуражем пыточной, а от неуверенности в себе, в своей удаче. А после Аня успокаивалась и думала: даже если Звягин скроется, Синтия сумеет передать дискету нужным людям. Это был вспомогательный, страховочный вариант на тот случай, если ничего не выйдет у самой Ани.

Она согласилась на чудовищные съёмки для того, чтобы часто бывать в клубе, мелькать в коридорах, залах, даже в ванных комнатах. Также в планы Ани входило знакомство с девочками, работавшими здесь. Больше всего на свете она хотела выяснить, из-за кого тем вечером пришёл в ресторан Звягин.

Несмотря на недавнюю тяжкую утрату, Аня была невозмутима. С недавних пор она стала относиться к смерти философски, потому что сумела заглянуть за край и понять — ничего страшного там нет. Она любила дядю Юзю, привыкла к нему, скучала и ждала звонка. И в то же время сейчас, сидя в зимнем саду, думала о том, что долгов перед стариком у неё не осталось.

Синтия Эванс и Дои-сан заплатили ему за организацию встречи с Анной немалые проценты. Это позволило режиссёру наконец-то уйти на покой, не тревожиться более о благополучии своей маленькой семьи и внучатого племянника Макса. И не её вина, что дядя Юзя поехал в ресторан, что там произошла облава на наркодилеров, а бедное старое сердце не выдержало.

Аня не обидела дядю Юзю ни словом, ни делом, а спасти его своим молоком всё равно не смогла бы. Да ведь он шутил, когда болтал чепуху про Мао Цзэдуна! Никакого молока он не хотел, просто привык развлекать и эпатировать публику. А Анечка, его девонька, была для старика большим, чем зрители, друзья, коллеги, актёры и, тем более, клиенты. После жены Зины Анечка числилась второй. Дядя Юзя всегда твердил, что дочь Сёмы — это и его дочь. Через тринадцать лет после кончины своего первого папы Аня потеряла и второго…

От усталости и голода её слегка подташнивало, покачивало на коляске. Вдруг невероятно захотелось спать. Воспоминания о дяде Юзе навеяли инфернальное видение — Звягин, чёрная дырка пистолетного дула, вспыхнувший в нём огонёк. И дальше — Венеция, гондола, заходящее за морем солнце. В начале января она увидела пленительный и пугающий сон. Когда проснулась, позвонил дядя Юзя, пригласил в ресторан. Там Аня увидела Владимира. Это не могло быть случайностью.

Последует продолжение или нет? Как нужно было поступить? Просто рассказать обо всём Синтии Эванс или предпринять что-то ещё? Всё это время Ане казалось, что та встреча в ресторане была первой, но не последней. Их будет три. Именно три, не больше и не меньше. Несмотря на то, что с тех пор Аня Звягина здесь не видела и ничего о нём не слышала, она твёрдо знала — он рядом. И вскоре появится перед ней, потому что так нужно.

Кроме глухого траура с вуалью и шляпкой Аня была ещё и в парике, и в линзах. Такое условие она поставила перед Дои. Вместо блондинки Аня сделалась рыжей, её голубые глаза превратились в зелёные. Дои-сан, немного поломавшись, пошёл Ане навстречу, потому что она всё объяснила.

Огласка нежелательна, так как слишком много народу, в том числе и из московского бомонда, знают её в лицо. На самом деле, Аня боялась только Звягина, с которым могла запросто столкнуться в коридоре, в будуаре, в ресторане, на парковке.

Сегодня Катя испекла швейцарское фирменное печенье «Лепестки лотоса» — только что узнала рецепт и сразу же решила побаловать хозяйку. Утром Аня не успела съесть ничего кроме полупрозрачных сладких лепестков; запила их чашкой горячего кофе с молоком. Вторую чашку, чёрного и горького, Аня заказала уже после съёмок. Катино печенье было у неё с собой. Когда жевала «Лепестки лотоса», вспоминала и няню, и Машеньку.

Вчера они вдвоём еле-еле заставили девочку проглотить рыбий жир. Сегодня Аня, смеясь и сюсюкая, напоила дочку мандариновым соком. А потом в дверь позвонили те же ребята, что и всегда. Они помогли Ане спуститься в лифте к машине, перебраться на заднее сидение. Потом привычно запихнули в багажник кресло и увезли Аню на съёмки. Странно, но сегодня молодая мать думала о ребёнке даже больше, чем обычно, и не могла понять, почему.

Машенька будто бы весь день была рядом, улыбалась Ане, махала ручонками, а ножками крепко упиралась в бесчувственные материнские колени. Медсестра говорила, что такое бывает месяцев в пять, а Маше ещё не исполнилось и четырёх. И вдруг Аня вспомнила, зачем, собственно, она заехала на кресле в зимний сад. А потом догадалась, из-за чего постоянно думает о дочке.

Вспомнила и словно проснулась, выпрямилась, тронула вуаль кончиками пальцев. Через стеклянную стену опять осмотрела холл, где вскоре должен был появиться Вениамин Георгиевич Хуторов, с которым они познакомились в клубе. Свела их Вероника Кирьянова, прелестная одноногая блондинка с классическими, как у греческой статуи, чертами лица и низким волнующим голосом.

Вероника пострадала, когда неведомые злодеи взорвали лимузин Хуторова, и тот пристроил несчастную на тёпленькое местечко. Вероника путанила и раньше, поэтому не сочла себя оскорблённой. Наоборот, считала, что Венечка поступил благородно. Мог бы сразу бросить — проститутка ведь, не человек! А у неё на иждивении мать и сын, и помощи ждать неоткуда.

Тем роковым вечером Вероника случайно оказалась в машине Хуторова. Респектабельный господин снял её в ресторане «Сыр» на ночь. И когда парочка подъезжала к дому Хуторова в Хамовниках, прямо у шлагбаума грянул взрыв. Что-то киллеры не додумали; ведь сам объект покушения не пострадал, зато погиб шофёр и лишилась ноги «ночная бабочка».

С тех пор Хуторов буквально не отходил от горемычной Вероники, дал денег на лечение, устроил её сына в престижную школу. Данька Кирьянов вообще был мальчиком целеустремлённым, энергичным. Он занимался рукопашным боем, плаванием, футболом, хореографией, да к тому же играл на гитаре. Вероника души в нём не чаяла, возлагала на него большие надежды и уверяла, что в свои десять лет Данька с «компом» — на «ты» и за ручку. Чтобы укрепить здоровье своего солнышка, Рона, когда бывала дома, кроме всего прочего, запекала ему яблоки с мёдом и орехами, делала свёклу с черносливом, сбивала энергетические коктейли, готовила сырное фондю в глиняной посуде.

Сегодня Вероника собиралась появиться в клубе вечером, чтобы в воскресенье встретиться с Вениамином. Он, как всегда, планировал навестить своего «птенчика». Тех, кто работал тут постоянно, так и называли — «Птенцы «Фламинго». Аня, быстро привыкшая к новым знакомым, тоже по праву считала себя «птенчиком». Только больше никто её так не называл — по окончании съёмок у Дои Аня не собиралась оставаться в клубе, понимая, что работать, как прежде, уже не сможет.

Аня ждала Хуторова, потому что Вероника сегодня никак не могла сюда приехать. Вчерашним вечером, когда рухнула крыша аква-парка «Трансвааль», её жизнь ещё раз круто и трагически повернулась. Сначала Веронике позвонили из детской больницы и сообщили, что Даниил лежит в реанимации, и состояние его критическое.

В «Склиф» угодила его бабушка, мать Вероники, которая субботним вечером, как всегда, повела мальчонку поплавать. Они проживали в Ясенево, на той же Голубинской улице, и аква-парк размещался прямо под их окнами. Обычно Даниил посещал бассейн днём или ранним вечером, но ребята из класса праздновали «Валентинов день», и потому поход в «Трансвааль» немного отложили…

Не успела Вероника свыкнуться с мыслью о том, что мать и сын ранены, как из больницы позвонили ещё раз. И сказали, что Данечки больше нет. Вероника, как безумная, твердила, что аква-парек взорвали террористы. Ане казалось, что она действительно помешалась — рвалась куда-то, кричала, прыгала на одной ноге по холлу клуба. А потом сорвалась и уехала на своём автомобиле с ручным управлением, слёзно попросив Аню дождаться Хуторова и всё ему объяснить. Сама дозвониться до друга Вероника не смогла — тот наглухо отрубил свой мобильник.

Вот почему Аня сегодня, не переставая, думала о Маше, инстинктивно стараясь заслонить её от беды. Чем провинился несчастный Данька Кирьянов? Какое проклятье пало на тех, кто погиб и пострадал в «Трансваале», в одних плавках морозным февральским вечером бегал по снегу, стеклу, щебню, торчащей арматуре? Их горячие голые тела буквально дымились и тут же покрывались тонкой корочкой льда.

Как это, оказывается, страшно — просто жить! Причём жить обеспеченно, ездить на иномарках, ходить во всякие там «Трансваали» и «Норд-Осты»! Глупо тратить свои дни и ночи на разную чепуху вроде фитнесс-клубов, любовных драм, заграничных туров, карьерных гонок, потому что всё это может закончиться в один момент. И будешь издыхать под обломками рухнувшего купола или отравленный газом, на ступенях Дворца культуры. Но не погаснут наверху вечные, яркие звёзды, которым неведомы мелкие человеческие страсти…

Как жаль, что Машкина судьба скрыта во мраке будущего, и наверняка её никто не предскажет! Только бы у дочки всё сложилось иначе, чем у её непутёвой мамаши! И лучше бы им не встречаться. Никогда.

Снова оглядев холл, Аня убедилась, что Хуторов ещё не пожаловал в клуб. Аня и сама попыталась связаться с ним по «трубе» — вновь безуспешно. Вероника говорила, что Венечка, вероятно, поехал в область; он хочет, в дополнение к своим бульмастифам, завести ещё чёрных карликовых свиней. Хуторов вполне мог загоститься у заводчика, отключить «трубу» или оставить её в машине.

Мало ли почему никак не выйти на загруженного человека, который не привык считаться с другими! Он ведь понятия не имеет о том, что сын Вероники оказался злосчастным вечером в «Трансваале». И потому не предполагает, что свидание отменяется. Знает, что сегодня они должны встретиться в клубе, и до тех пор не хочет разговаривать. Или не может, что тоже вполне вероятно.

По холлу расхаживали девицы в меховом белье. В этом сезоне клуб практиковал именно такой стиль. Аня очень жалела, что ей приходится сниматься в окровавленной дерюге, а не в трусиках из меха росомахи и в бюстгальтере из соболя. Но по каким-то причинам Дои-сан не желал одевать Аню в дорогое, оригинальное безумно сексуальное бельё. Считал, наверное, что в застенке такая роскошь неуместна. А подружка Звягина Беатрис восседала на розовом шёлковом диване в бикини из норки, и обрубок её руки украшала цепочка белого золота.

Потом Беатрис встала, отправилась к себе в комнату, и тут же за ней последовал официант с тележкой. Под потолком качались гирлянды из красных сердечек — от крошечных до гигантских. На каждом было написано «Я тебя люблю!». В ход шли все языки мира, включая арабский, японский и венгерский. Тут же торговали милыми мелочами, связанными с Валентиновым днём, хотя он был вчера. Открытки, игрушки, брелочки, бутылки в виде сердец с винами и ликёрами, бижутерия, шарфики, посуда, подсвечники — всё притягивало взоры и радовало души.

Окна в клубе были завешаны шторами, сотканными из золотистых сердечек. В ресторане на столиках горели сердца-свечки, на постелях пламенели сердца-подушки. Пили парочки тоже не из обычных бокалов, а из кружек-половинок, вместе составляющих то же влюблённое сердце.

Посетители веселились от души, хотя многие знали о Вероникиной беде. Но так было здесь заведено — чужие страдания в любом случае оставались чужими. Сама Вероника тоже вряд ли стала бы лить слёзы по ребёнку какой-нибудь другой «пташечки».

— Дождись Вениамина и расскажи ему всё, Анечка, миленькая, пожалуйста! А я не могу говорить… Я не знаю даже, как вернусь домой, как поеду в больницу и увижу Даньку. А чем теперь кончится с мамой?..

Вероника Кирьянова попросила почему-то именно Аню Бобровскую всё рассказать Хуторову. Наверное, считала временным, пришлым человеком, который вскоре навсегда исчезнет из клуба и не станет разводить сплетни.

Аня отвернулась от стеклянной стены, мысленно ругая Хуторова за нежелание лично объясняться с Вероникой. Как бы та ни хвалила своего «папика», как бы ни восхищалась его благородством и добротой, за человека Хуторов её не считал. Раз он наметил провести воскресный вечер с Вероникой в клубе «Фламинго», значит, так оно и будет. И никакие обстоятельства не в силах этому помешать.

Второй день подряд клуб справлял День всех влюблённых, который Аня теперь ненавидела. Главным образом, потому, что этот праздник был дорог Звягину. Он не торопился жениться на Ане, но каждый год дарил сердечки в виде торгов и муфточек, слал на «трубу» глупейшие эсэмэски и печатал пространные поздравления во всевозможных газетах, публиковавших эту лабуду накануне четырнадцатого февраля. Последнее такое послание Звягин отправил через газету из Швейцарии, где выполнял задание по устранению перебежчика.

Но Аня уже не читала эти колонки, как раньше. Она жила только мыслями о фитнесс-клубе с тайской обслугой, откуда, будь её воля, не вылезала бы круглые сутки. А Володька, оказывается, ждал ответа. И, не дождавшись, пожелал разобраться, в чём дело. Он всегда любил быстро «решать вопросы»…

Сегодня Аня много думала о Звягине, и потому ничуть не удивилась, увидев его перед собой. Володя стоял под ближайшей к ней пальмой и смотрел через прозрачную стену в холл. В тот самый, где через минуту должен был появиться Хуторов. Аню Звягин не видел — её надёжно скрывали лианы, плющи и прочие висячие растения. А звуки, если они и были, заглушались плеском фонтана и чириканьем неугомонных птичек в клетках. Тихо шевелили хвостами разноцветные рыбы, и водная рябь пробегала по стенам, по потолку, по листьям и цветам, делая всё происходящее похожим на сон.

И в ту же секунду сон сделался страшным. В нём вновь возник Владимир Звягин, как бывало всегда. Аня Бобровская так привыкла к этому, что почти не испугалась, и даже не укусила себя за руку. Она просто сидела и смотрела на знакомое лицо, которое уже почти год было ей ненавистно. А ведь раньше Володька, тёмно-рыжий, с серыми глазами и чёрными бровями, лёгкий, стройный, по-мужски молчаливый, очень нравился Ане. И как он мог нравиться? Почему ей был приятен секс с убийцей? Володька ведь работает палачом, и в данный момент тоже. Наверное, сейчас достанет пистолет и выстрелит в кого-то…

Звягин точно не входил через дверь из холла — Аня заметила бы, потому что всё время смотрела туда. И совсем недавно Володьки в оранжерее не было. Садовник Ярослав, когда уходил, попросил Аню вызвать охранника, чтобы тот после её отбытия запер оранжерею на ключ. А это означало, что, кроме неё, в зимнем саду никто не оставался. Садовнику совсем не хотелось, чтобы пьяные девочки и их гости портили дорогие растения, за которые потом всё равно спросят с него.

Значит, в оранжерее имеется не одна дверь, а, по крайней мере, две. Вернее, три, если считать выход на улицу. И среди них — маленькая, незаметная, которой воспользовался Звягин. Всё верно, как же раньше не догадалась! Будуар Беатрис, к которой приезжает Володька, как раз и граничит с оранжереей! Беатрис недавно прошла к себе и демонстративно заперла дверь — как будто они с клиентом занялись любовью.

На самом же деле, её гость тайно пробрался в оранжерею, и теперь стоит среди тропических цветов и пальмовых листьев, весь в чёрном, как дух зла, и смотрит в ярко освещённый холл. Странно, но сегодня они с Аней оба в чёрном. Случайно ли? Как жаль, что у неё нет пистолета! Она выстрелила бы, не задумываясь о последствиях. Но пистолета нет, и поэтому остаётся только смотреть, ждать, думать.

Только бы не заметил её, не узнал, не прикончил раньше времени! Аня согласна погибнуть, но с ним вместе. Если для того, чтобы уничтожить Звягина, потребуется умереть самой, она без колебаний сделает это. Но именно тогда, не раньше, не просто так! Она уже несколько раз была жертвой. Пусть теперь жертвой станет Звягин. Кроме того, нужно выяснить, кого именно он здесь выпасает. В том, что Владимир выполняет задание, и Беатрис работает с ним в паре, Аня уже не сомневалась.

Профессионал такого уровня стоит дорого — это первое. В клубе «Фламинго» собирается достаточно лиц, которых могут «заказать» — это второе. Если сейчас он не станет стрелять, а только примерится, проведёт рекогносцировку, Аня ещё успеет раскрыть его замыслы, предупредить обречённого на смерть человека. Видать, крупная птица намечена к отстрелу — слишком много денег ушло только на одну подготовку. Вытащили киллера из психушки, прицепили к нему Беатрис, подкупили персонал клуба. Поставили целый спектакль, в котором вместо актёров заняты убийцы и их сообщники.

Только бы не обнаружить себя и увидеть, когда появится звягинский «объект»! О Хуторове Аня уже забыла — пусть разбираются сами. У неё есть дела поважнее. Очень жаль Данечку, которого Аня видела на фотографии, но его уже не вернёшь. А Хуторову нужно поменьше возиться со своими поросятами или, по крайней мере, не выключать связь.

В любом случае, пока Звягин здесь, из оранжереи на коляске не выехать. Да и на ногах прошмыгнуть мимо Володьки невозможно. Ну, ты мне ответишь за всё, козёл! Кровавыми слезами оплачешь мои муки! Мы будем вместе — ты прав. Но только отчасти, потому что вместе мы будем в земле. Ничего, милый, потерпи, родной! Осталось уже недолго…

Аня вспоминала, как они с Володькой вместе встречали Новый год в съёмной квартире на проспекте Вернадского. Ей захотелось, чтобы друг подольше ждал её и психовал, заслуживая тем самым сюрприз. Аня намеревалась появиться в квартире во время речи Президента, за минуту до боя курантов. Но планы погорели ярким пламенем, потому что она застряла в лифте совсем недалеко от их квартиры. Володя, не дождавшись её, принялся обзванивать больницы и морги. А после того, как везде получил отрицательный ответ и едва не обратился в милицию, вышел на лестницу покурить с горя и услышал Анины вопли из кабины лифта.

Тогда она ждала скандала, но ошиблась. Звягин светился от счастья, потому что Аня нашлась — живая и здоровая. Значит, Володька любил её. Действительно любил, но не хотел брать в жёны. Он слишком долго думал. «Эй, моряк, ты слишком долго плавал! Я тебя успела позабыть…»

Кстати, первого апреля того же года Звягин ей отомстил, но по-доброму. Он подсыпал гранулы из пакета Ане в кофе, и там стали плавать отвратительные жёлтые червяки. А новое мыло оставило на прелестной мордашке Нетти грязные следы. Потом, конечно, всё разъяснилось, но визгу было много. Володька припомнил испорченный Новый год, и Аня его простила…

Сейчас она, не дыша, отключила телефон, что он не заверещал и не привлёк внимание Владимира. А вдруг он простоит тут всю ночь? Катя сойдёт с ума, если хозяйка не явится ночевать. А ведь она даже позвонить отсюда не может, чтобы предупредить няню. Хуторов — ладно, подождёт и уедет. Не до него сейчас — выскочить бы самой.

Аня скосила глаза и увидела, что Вениамин Георгиевич уже в холле. Тощий, высокий, с полуседой шапкой густых волос и круглыми птичьими глазами, но недоумённо озирался, потому что Вероника впервые его не встретила. Одет Хуторов был, как всегда, в дорогой полосатый костюм и голубую рубашку с синим галстуком. Ему уже успели поднести «любовный» бокал. И Хуторов, потягивая коктейль через соломинку, протирал глазами циферблат своих золотых наручных часов, которые полагалось надевать на вечерние рауты.

Аня, несмотря на напускную бесшабашность и показную крутость, терпеть не могла опаздывать и что-то зазря обещать людям. Вероника думает, что она всё расскажет Хуторову, и потом с «папиком» не будет проблем. А получается, что Аня наболтала зря, надавала авансов, а сама удрала к Машке раньше времени. Конечно, Аня не обязана улаживать их дела, и премию ей за это не дадут. Но, раз пообещала, нужно выполнить. А как выполнить, если выбраться из оранжереи, да ещё в инвалидном кресле, невозможно — сразу же попадёшься на глаза Звягину…

Хуторов допил коктейль, ещё раз посмотрел на часы и сел на тот самый розовый диван, с которого раньше встала Беатрис. Стоявшее рядом чучело фламинго держало в клюве поднос, на котором горела лампочка с ядовито-малиновым абажуром. Аня услышала даже сигнал «мобилы» Хуторова — «В пещере горного короля» Грига. Дяденька, однако, экстремал; не зря на него было столько покушений. От одного их них и пострадала Вероника. Блин, что же делать, паршиво получается — человек-то ждёт!..

Аня перевела взгляд на Звягина и увидела, что он тоже интересуется Хуторовым — смотрит на него, не мигая. И когда в холле появились два телохранителя Вениамина, о которых говорила Вероника, Володя заметно напрягся, начал дёргать себя за усы. Всё-таки сдали его нервы в психушке — появилась новая привычка. Раньше такого никогда не бывало.

Они знакомы с Хуторовым? По крайней мере, при Ане Звягин никогда не называл эту фамилию. Где они могли пересечься? В СИЗО или в психушке? Но, судя по рассказам Вероники, Хуторов за последний год там не бывал. Вроде бы, Вениамин раньше работал в подмосковной милиции. Возможно, когда Звягин ждал суда, их свёл случай, но отношения явно не заладились.

Увидев Хуторова, Звягин к нему не вышел, не поздоровался. Наоборот, замер, и глаза его вспыхнули, как у хищника. Когда в холле оказались охранники, усы Звягина мелко задёргались, а рука метнулась во внутренний карман пиджака. Аня ожидала увидеть пистолет, но Звягин достал пачку сигарет, зажигалку; не спеша закурил.

Знает ли Хуторов Звягина? Об этом можно справиться у Вероники. Если не может ответить сама, узнает у «папика». А вот Звягин Хуторова точно знает и, вероятно, не в первый раз наблюдает за ним из оранжереи. Знакомая с деятельной и практичной натурой Владимира Аркадьевича, Аня понимала, что просто так стоять и глазеть на человека он не станет. Для чего-то ему это нужно. Но для чего?..

Если кажется, что Хуторов со Звягиным лично не знаком, вывод будет однозначный — Володя наблюдает за Вениамином Георгиевичем. А почему нет? Вероника утверждает, что её «папика» постоянно преследуют враги — взрывают его машину, стреляют вечером у подъезда, пробуют отравить. Раз Хуторов до сих пор жив, ему очень везёт. Но никто не гарантирует, что везти будет вечно. Скорее всего, те люди не успокоились и хотят вновь попытать счастья — а вдруг на сей раз выйдет?

Судя по всему, Хуторов ни о чём не подозревает. Спокойно треплется по «трубе», а его охранники куда-то ушли. Тут бы и выстрелить в него, но Володька почему-то не стреляет. Просто стоит и курит уже третью сигарету. Получается, что сегодня он это делать не собирается. Возможно, Володька и без оружия, так что тревогу поднимать пока рано.

А вдруг ей всё это мерещится? Бывает, что ненависть ослепляет и заставляет подозревать врага в том, чего нет на самом деле. Мало ли почему он так смотрит на Хуторова! Может, думает о своём. Да уйдёт он когда-нибудь или нет?! Неудобно оставлять Беатрис так надолго. Только в одном случае она поймёт Звягина — если они вместе охотятся на Хуторова…

Звягин бросил окурок в чугунную урну, привинченную к стене оранжереи, ещё раз взглянул через стекло на Хуторова, который как раз набирал на «трубе» чей-то номер. Охранники вернулись и заняли место рядом с патроном. Аня мысленно послала их по матушке — пока они в кафе трепались с девочками, хозяина десять раз мог завалить киллер. И только потому, что Звягин сам не стал стрелять из идеального сектора, Хуторов сегодня остался в живых.

Владимир резко повернулся и ушёл в маленькую дверцу, почти скрытую за лианами, и оказался в будуаре Беатрис. Интересно, трахаются они на деле или просто изображают любовь? Аня усмехнулась — в данный момент это было неважно. Надо сейчас же выехать из оранжереи в холл и окликнуть Вениамина. Аню подмывало тут же рассказать ему обо всём, чтобы впредь был осторожнее. В любом случае, интерес Звягина к кому бы то ни было не сулил «объекту» ничего хорошего.

Но, поразмыслив, Аня решила повременить. Никто не помешает ей передать предупреждение через Веронику, но только после того, как они откровенно переговорят наедине.

Дверь открылась, и из холла зашёл садовник Ярослав. В руках у него был опрыскиватель и пачка какого-то порошка.

— Кто здесь? — Садовник настороженно замер, вглядываясь в густые зелёные заросли. — Анна Семёновна, вы не ушли?

— Нет, но сейчас ухожу.

Аня ослепительно улыбнулась садовнику, испуганно глядя через его плечо на маленькую дверцу, и покатила к выходу по булыжной дорожке. Не хватало ещё, чтобы Звягин вышел и увидел её здесь! А Ярослав ещё и поможет опознать, назвав по имени-отчеству! Ну, ещё немножко… Так, до двери метра два… Уф, вот и всё! На сегодня опасность миновала. Значит, пока нам везёт, как на рысях.

— До свидания, Анна Семёновна, — вежливо попрощался Ярослав.

Ане льстило обращение, как к солидной даме. Она понимала, что ей, почти тридцатилетней, пока уже привыкать к этому. Она выехала на коляске в ярко освещённый холл как раз в тот момент, когда Хуторов встал с дивана и вместе с охранниками пошёл в бильярдную.

— Вениамин Георгиевич! — крикнула ему вслед Аня, и все трое обернулись.

Охранники моментально прикрыли шефа, и Аня подумала, что делают они это совершенно не вовремя. Пожелай Звягин выстрелить из оранжереи — и валялся бы сейчас Хуторов в луже крови — бездыханный и безучастный ко всему.

— Извините, пожалуйста, что я опоздала. Меня задержали на съёмках.

— Добрый вечер, Анюта!

Хуторов, несмотря на худобу, говорил рокочущим глубоким баритоном. Такой голос всегда нравился Ане, потому что был похож на папин. Охранники, увидев, что шеф дружелюбно настроен к молодой калеке, одетой в чёрное, в вуалью на лице, расступились и расслабились.

— Вы хотели мне что-то сказать насчёт Вероники?

— Она очень просила дождаться вас и сообщить, что ещё вчера уехала домой. И сегодня встретиться с вами тоже не может. Рона весь вечер звонила вам на мобильный, но безрезультатно.

— После того, как «мобильник» однажды взорвался у меня в руке как раз во время разговора с женщиной, я стараюсь пользоваться им как можно реже. — Хуторов показал Ане изуродованную, плохо сгибающуюся руку, и та сочувственно кивнула. — Мне повезло. Я сумел вовремя отшвырнуть телефон подальше. Но всё равно, как видите, не уберёгся.

— Так вот, вчера во время обрушения купола в аква-парке «Трансвааль» погиб сын Вероники Даня и ранена её мама Ирина Олеговна. Вы понимаете, что она сегодня не в форме. Очень просила вас извинить её. И… — Аня закусила губу, чтобы не расплакаться. — И поздравить вас с Днём всех влюблённых. Рона говорила, что вы хотели сегодня отметить праздник.

— Неужели?.. Это чудовищно! Такой мальчишка — сильный, рослый, спортивный! Я говорил Роне, что её Данька далеко пойдёт. И вдруг…

Хуторов постоял немного, низко опустив голову. Потом тряхнул шевелюрой, выпрямился и размашисто перекрестился. Охранники сделали то же самое.

— Какие могут быть обиды, Анюта?! Очень признателен вам за то, что дождались меня. Вы же не обязаны делать это, верно? Бедняжка Рона — сначала осталась инвалидом из-за меня, а теперь эта трагедия… Если бы знать — немедленно включил бы телефон! Бильярд отменяется, ребята, едем на Голубинскую. Анюта, здесь никому ничего не рассказывайте. — Хуторов понизил голос. — Вы ведь знаете, что я не могу ручаться за собственную безопасность. И Рону не в силах именно сейчас оставить одну — у неё ведь больше никого нет. Ещё раз спасибо, Анюта.

— Не за что, Вениамин Георгиевич. — Аня боролась с желанием сейчас же обо всём рассказать Хуторову, но всё-таки не решалась.

Её тоскливые глаза потемнели и сейчас особенно напоминали трогательные цветы «анютины глазки». — Передайте, что мы все здесь скорбим вместе с ней. Помочь мы не в силах, но многие девочки молятся и за её сына, и за мамочку.

— Передам.

Хуторов ловко подставил себя одному из охранников, который надел на него бобровую шубу, сверху отделанную бархатом. Такую же шапку Вениамин нахлобучил на голову сам.

Расторопные юноши в розовых мундирах с золотыми позументами распахнули перед ними тяжёлые зеркальные двери клуба. Мягко ступая по ковровой дорожке, Хуторов в сопровождении охраны вышел в февральскую морозную мглу. Аня отметила, что на сей раз его ждал припаркованный у самых ступеней бронированный «Линкольн XXL» — такое позволялось не многим гостям.

Имей Звягин на сегодня другие планы, великолепная машина всё равно не спасла бы Хуторова, подумала Аня, предусмотрительно опуская на лицо густую чёрную вуаль.

* * *

До этого пасмурного зимнего утра Анна Бобровская как-то не думала о том, что всякий раз, принимая ванну, она совершает настоящий подвиг. Пока лежала в ароматной пене, вспоминала своего тренера по гимнастике — очень красивую, властную и в то же время душевную даму, та большое значение придавала именно морально-волевой подготовке девочек; и в первую очередь учила их преодолевать себя. Она жёстко, но справедливо указывала юным гимнасткам на их ошибки, но никогда не подсекала им крылья, настраивая каждую на победу.

Тогда Аня и научилась брать себя в руки при любых обстоятельствах. И каждой цели достигала как победы на соревновании — фанатично и в то же время спокойно. Но наставница отнюдь не была тираном. И, если была виновата в чём-то, охотно каялась перед девчонками, просила у них прощения. Они, конечно, прощали, и за это уважали тренера ещё больше.

Она не требовала невозможного, не заставляла напрягаться до срыва, до травмы. Но именно такой подход и мобилизовал Аню и других гимнасток на гонку за результатом. Гимнастки работали не из-под палки, а для того, чтобы добиться успеха самим и обязательно порадовать тренера.

«Если не получаешь удовольствия от своего труда, стараешься только ради медали, будешь наказан. Это не только спорт, но и творчество в первую очередь. Нужно, чтобы всем было приятно — и зрителям, и тебе, и тренеру. Главное — быть свободным. Вернее, чувствовать себя таковым. И отвечать за своё решение, за свой выбор. Достигнуть цели — это и есть счастье. И оно тем пронзительнее, тем ярче, чем больше препятствий ты на этом пути преодолеешь…»

Из-за слишком высокого роста Ане Бобровской пришлось оставить спортивную гимнастику, да и фигурное катание тоже. Но привычка собирать волю в кулак и делать в нужные моменты решающие рывки осталась у неё на всю жизнь. И помогала теперь подтягивать тяжёлую, непослушную, чужую нижнюю часть своего собственного тела к борту джакузи.

Аня до сих пор любовалась декором своей ванной, растительным узором на плитке, рассыпанной около плинтусов галькой, зеркалами в деревянных рамах и развешанными под потолком сушёными морскими звёздами. Часто Аня, купаясь, жгла ароматические палочки, растворяла в воде морскую соль или различные травяные настои, стараясь хоть на некоторое время расслабиться и набраться сил для того, чтобы жить.

Недавно в ванной сделали окошко — не настоящее, конечно; просто таким оригинальным способом оформили дверцу, закрывающую трубы. И сейчас Аня, глядя на это окно, улыбалась, воображая, что за ним тоже идёт снег, кружится метель, ходят люди и едят машины. С потолка лился мягкий рассеянный свет, и Аня на некоторое время задремала в ванне, начисто позабыв о том, что после не сможет, накинув махровый халат, выпорхнуть из-за двери и щёлкнуть пультом видеодвойки.

Теперь для того, чтобы выбраться из джакузи, её требовалось много времени. Катю вызывала редко — не хотела демонстрировать дочкиной няне следы съёмок в японском триллере. Несмотря на лучшие лекарства, предоставляемые господином Дои Ватанабэ, а также на то, что съёмки завершились позавчера, следы истязаний, особенно ожоги, заживали очень медленно. Боли не было, и Аня быстро забывала о пережитом на съёмочной площадке. Но только до того времени, как ей в очередной раз требовалось принять ванну.

Все свои нынешние муки Аня числила расплатой за прошлые грехи. И принимала их не то чтобы смиренно, но без слёз и жалоб. А если Аня, выкарабкиваясь из ванны, материлась, то исключительно шёпотом.

Сейчас молодая мать радовалась, что Машенька больше не температурит и хорошо кушает, что дома тихо и спокойно, телефон не звонит, и ничего не происходит. В такие минуты Ане казалось, что всё, возможно, ещё обойдётся, и ей удастся излечиться. Врачи рассказывали истории чудесных исцелений, и Ане хотелось в них верить.

Сегодня она принимала ванну собственного изобретения — нечто средняя между контрастной и омолаживающей. Катя сварила настои четырёх трав, и Аня с наслаждением погрузилась в душистую пену. Она нежилась целый час, попеременно включая то горячую, то холодную воду, меняя режимы массажа.

Выбравшись с помощью специальной перекладины на бортик, Аня накинула махровый халат с капюшоном. Потом переползла на кресло, промокнула полотенцем распаренное лицо и поняла, что ужасно устала.

«Труба» лежала на дальней стеклянной полке, куда не могла брызнуть вода из ванны. Подсушивая волосы феном, Аня думала, прилично ли звонить Веронике, только что похоронившей сына. И решила, что позвонить всё-таки нужно, потому что в противном случае Рона может лишиться ещё и щедрого «папика», у которого есть все основания опасаться очередного покушения.

Переставляя насадки фена и варьируя температуру воздуха, Аня привела в порядок свои локоны и только после этого взялась за телефон. Она набирала Вероникин номер, плохо представляя, где та сейчас может находиться. Но, судя по всему, Хуторов ей дорог, и отмахнуться от серьёзного предупреждения она не решится, несмотря на постигшую утрату. Конечно, Вероника может сейчас сидеть у постели матери, откуда сразу не сорвёшься, особенно если у тебя вместо одной ноги протез.

Именно сейчас Аня особенно переживала из-за собственного увечья. Она была совершенно беспомощна, зависима от Кати, от ребят, которые перевозили её в клуб для съёмок и обратно. Да и просто от добрых людей, придерживавших двери и помогающих коляске подняться на пандусы.

А Звягин, гад, ходит своими ножками, продолжает охотиться на людей и не думает раскаиваться в содеянном. Нет, надо непременно переговорить с Вероникой и выяснить подробности. А после, возможно, предупредить её об опасности, прямо указав на клиента Беатрис. Пусть Звягин хоть раз проколется и не выполнит задание! Тогда ему точно не поздоровится. Его упрячут обратно в психушку. А то и просто зачистят, чтобы, в случае чего, не сболтнул лишнего…

— Да! — плачущим голосом отозвалась Вероника в трубке, и Ане стало стыдно. Но отступать было уже поздно, да и некуда.

— Рона, это Нетти, — торопливо представилась Аня. — Извини, что беспокою в такой момент, но дело не терпит отлагательств. Очень важно! Пока поверь мне на слово, а после я объясню…

— Какие у меня могут быть дела?.. — всхлипнула Вероника. — Я только что от мамы. Ей немного лучше, но придётся лежать около месяца. Сильное потрясение мозга, ну, и по мелочи ещё много чего. Боялись, что ушиб, но обошлось. Мама во всём винит себя. Мол, повела Даньку на аттракцион с сильными волнами, как он просил, и туда пришёлся главный удар. А я вешаю всё на себя, хоть обе мы ни при чём. Нет, это невыносимо! Мне Данька каждую ночь снится. Машет рукой с той стороны Голубинской, а я не понимаю, что это сон… Радуюсь, что всё по-прежнему, и сын живой. Данька подбегает ко мне, и я его обнимаю. Голос его отчётливо слышу! А проснусь — руки на себя наложить хочется. Оказывается, я во сне сама себя обнимаю, и подушка от слёз вся мокрая. Если бы не мама в больнице, кольнулась бы — и с общим приветом…

— Рона, не нужно этого делать! Ты потом с сыном никогда не встретишься, — серьёзно сказала Аня, зажмурив глаза и вцепившись пальцами в пояс халата. Несмотря на то, что в ванной было жарко и влажно, её знобило. — Тебе надо сейчас о маме думать. И не только о ней…

— А о ком ещё?! — Анин довод, похоже, подействовал на Веронику, потому что она перестала плакать. — Больше нет никого…

— А Венечка? — удивилась Аня, понижая голос.

— Вениамин? Интересненько! Кстати, спасибо, что передала ему всё, что дождалась его. Он приехал ко мне, денег дал. Даньку похоронить помог… — Вероника опять заплакала. — И маме — на лекарства, на процедуры… — С огромным трудом ей удалось взять себя в руки. — А в чём дело-то? Ты хочешь говорить о нём?

— О его безопасности. А остальное — при встрече. Это не телефонный разговор, сама понимаешь. Я хотела перетереть вопрос с тобой, а потом и с ним тоже. Ты ведь упоминала о покушениях — якобы их случилось несколько. А сейчас говорится ещё одно. Я понимаю тебя, но Даню уже не вернуть. А Вениамина ещё можно спасти, если принять меры.

— Господи! — Вероника, кажется, была близка к обмороку. — Того ещё не хватало! Я, конечно, встречусь с тобой хоть сейчас, хотя мне наплевать даже на Венечку. Я хочу уйти из клуба. Не знаю, как стану жить дальше, но это блядство мне уже поперёк горла стоит! Если бы я с Данькой тогда была, а не во «Фламинго», всё бы, может, по-другому вышло! Ладно, Нетти, не стану тебя грузить. Ты сейчас дома? А я еду из «Склифа». Могу завернуть, если не возражаешь…

— Конечно, не возражаю! Буду рада тебя принять, только бы лишний раз коляску вниз не стаскивать. Я позвоню консьержке, тебя пропустят. Поднимаешься в лифте, и сразу направо. Шестой этаж. Тебе откроет Катя, Машкина няня. С большим нетерпением жду тебя Рона!

— Скоро буду. — И Кирьянова отключила связь.

Аня сделала то же самое, закрыла лицо руками, стараясь успокоиться. От дозатора с жидким мылом пахло сандалом, и это действовало на нервы. Аня открыла круглую крышку плетёной шкатулки, достала таблетки, одну положила в рот. Потом отвела со лба влажную прядь волос и набрала номер консьержки.

— Майя Петровна, добрый день! Это Анна Семёновна. Да-да, нормально, спасибо. Ко мне сейчас приедет девушка, блондинка, очень красивая. Зовут Вероника. Вы её впустите и проводите к лифту. Она — инвалид, на протезе, нуждается в помощи. Спасибо большое!

И Аня сунула «трубу» в карман халата. Потом открыла крышку короба для белья, сделанного из лакированного турецкого ореха, сунула туда предназначенные для стирки тряпочки. Потом закрыла крышку, и бак превратился в табурет.

Значит, Вероника скоро будет здесь, и Катя сварит им кофе. К разговору готовиться не нужно. Аня просто расскажет о том, что видела в оранжерее. Если только Хуторова за эти дни не шлёпнут в другом месте, они, возможно, успеют помочь. Но, похоже, пока всё в порядке, потому что Вероника ни о чём таком не знает. Наверное, Звягин решил стрелять именно в клубе, из оранжереи. А поскольку с того вчера Хуторов во «Фламинго» не появлялся, значит, жив-здоров. Думается, надо ему с этим клубом скоренько завязывать, иначе один из визитов может окончиться печально.

Аня открыла дверь в коридор и выкатилась из ванной. Дымчатое стекло влажно заблестело в свете белого зимнего дня. Ката стояла под аркой, ведущей на кухню, и держала торчком Машеньку.

Сегодня девочку нарядили в кружевной чепчик и длинное белое платьице, несмотря на то, что крохе не было и четырёх месяцев. Но крупный, упитанный ребёнок не выглядел в платьице комично. Наоборот, Машенька походила на дорогую куклу — с густо-синими глазами, длинными ресницами, угольно-чёрными бровями и розовыми щёчками.

— А вот и мамочка наша! — ласково пропела ребёнку Катя.

Её смуглое гладкое лицо, большие карие глаза, пухлые губы выражали глубокий, уютный покой, которого мятежной Ане всегда так не хватало.

— С лёгким паром, мамочка, говорит Машутка!..

— Иди ко мне!

Аня протянула руки, и ребёнок, широко улыбаясь, подался к ней. Упираясь крепкими ножками в Анины колени, Машенька звонко гулила, будто хотела о чём-то рассказать, размахивала ручонками. Она пыталась схватить Анину серёжку или дёрнуть мать за волосы. Вскоре Маша должна была ложиться спать, и Катя освобождалась. Аня очень надеялась, что та приготовит на скорую руку кофе и сладости к приезду Вероники.

— Катюш, я займусь Машкой, а ты немного приберись в гостиной. Ко мне сейчас девушка приедет, из клуба. Встреча очень важная, так что я в любом случае не могу её отменить.

— Ольга Александровна звонила. Тоже хочет сегодня заехать, — между прочим, сообщила Катя, уходя на кухню. — Я в микроволновке курицу с яблоками сделаю. Не возражаешь? А пока вы будете разговаривать, приготовлю греческий пирог. Ладно, что всё нужное в доме есть, а то некогда в магазин бежать. Ты Машуту уложишь?

— Конечно, не волнуйся. — Ане совсем не понравилось намерение матери. — Когда маман собирается прибыть? Прямо сейчас?

— Нет, вечером. Ей на массаж с Петькой надо ехать, — объяснила Катя из кухни. — Просила предупредить, что будет одна.

— Да уж, только Петушка нам тут не хватало! — проворчала Аня, зарываясь лицом в Машино платьице, вдыхая запах молока, детского крема и недавно выстиранного в душистой пенке батиста. — Лапочка моя, солнышко моё, как же я тебя люблю! Как я хочу быть с тобой! Как боюсь покинуть тебя… — Аня шептала еле слышно, потому что Катя не должна была ничего знать.

Аня целовала ребёнка, тискала его, тёрлась щекой о Машину головку. Шептала нежные, совершенно бессмысленные фразы, будто хотела сказать их сразу все, на много лет вперёд.

Потом опомнилась и крикнула в сторону кухни:

— До вечера ещё уйма времени, а сейчас всё внимание — Роне Кирьяновой! Думаю, что ей не до еды, так что можно просто сварить кофе. И к нему — коньяк, лимон, взбитые сливки. Я её вкус плохо знаю…

— Всё сделаю, не волнуйся. — Катя Асланиди, в отличие от прочей прислуги, совершенно не интересовалась хозяйкиными проблемами как лакомой пищей для сплетен.

Никому из любопытных кумушек во дворе не удалось разговорить Машину няню и выведать у неё скандальные подробности жизни Анны Бобровской. Вежливо, но твёрдо Катя отказывалась от посиделок с соседями, тем самым приводя их в бешенство. Впрочем, на это бешенство, как и на другие эмоции окружающих, Катя не обращала внимания. Она неукоснительно выполняла свои обязанности, сверх того, оказывала Ане услуги, не входящие в перечень обязанностей няни. Например, как сегодня, готовила праздничные обеды или варила кофе.

— Я знаю, что ты умница.

Аня, держа ребёнка на одной руке, другой нажимала на кнопки. Кресло каталось по квартире, виртуозно обходя косяки, углы, ниши, арки.

Хозяйка не собиралась переодеваться перед приездом Вероники. Просто решила посмотреть, на какой машине та явится. Незадолго до катастрофы в «Трансваале» Вероника хвасталась, что Хуторов на день рождения презентовал ей отличный «Опель-Трикс». Автомобиль занимает мало места, потребляет приемлемое количество бензина, да ещё имеет широкие раздвижные двери. Специально для Вероники его оборудовали ручным управлением. Тогда ещё был жив Данька, который обещал выучиться водить «клёвую тачку»…

Кирьянова явилась минут через сорок, действительно на «клопе» яичного цвета, который Хуторов, похоже, пригнал прямо с женевского автосалона. С того самого, на котором год назад Звягин завалил перебежчика — в толчее подобрался к нему и выстрелил под ложечку из пистолета с глушителем. Пока перепуганные хозяева и гости автосалона разбирались, почему один из посетителей вдруг упал замертво. Звягин сбросил оружие в ближайшую урну и растворился в толпе. Кстати, через рамки металлоискателя он проходил без пистолета; «волына» ждала его в условленном месте, за туалетным бачком.

Так закончил свой жизненный путь шпион-изменник, двадцать лет назад проваливший советскую агентурную сеть в США. Ходили слухи о том, что с ним расправились, без ведома начальства, бывшие коллеги то ли из ГРУ, то ли из КГБ — Аня точно не знала. И Звягин, разумеется, ничего ей не говорил. Просто по разным каналам доходили в больших количествах пикантные подробности и версии; и Аня жадно впитывала эту информацию.

Двери «Опеля» широко открылись, и Вероника выбралась на белый чистый снег, по которому мела позёмка. В глянцево-чёрной норковой шубе и того же цвета платке до бровей, она, хромая, направилась к двери Аниного дома. Наблюдая за Вероникой с шестого этажа, Аня, между прочим, отметила, что тем вечером они с Володькой беседовали именно на этой дорожке. Вероника прошла по тому месту, где упала Аня, сражённая выстрелом в спину. Убей Владимир её тогда, Аня не кляла бы его в ином мире. А если ТАМ на самом деле ничего нет, то вообще не испытывала бы никаких чувств…

Ноги у Кирьяновой не было выше колена, поэтому передвигалась она с трудом. Долго взбиралась на ступени, пока не вышла консьержка Майя Петровна и не помогла ей. Прошло много времени, пока, наконец, не раздался мелодичный звонок в дверь.

Катя, взяв хныкающую Машу у Ани, пошла открывать. Ребёнок никак не хотел засыпать, чувствуя, что мать и няня нервничают. Катя между делом успела принести кофе в стеклянных чашечках. На мелких тарелках из того же сервиза подала печенье и лимон. Потом добавила глубокую — с взбитыми сливками.

Открыв дверь и проводив Веронику в гостиную, Катя удалилась, унося с собой ребёнка, — как вышколенная профессиональная прислуга. Аня знала, что Катя никогда не станет подслушивать под дверью, интересоваться ценой и качеством Вероникиной шубы и, свесившись с лоджии, рассматривать её «Опель».

Надо было положить Машку в кроватку и не показывать её Веронике — Аня, только увидев заплаканные глаза своей гостьи, осознала оплошность. Потеряв своего ребёнка, Вероника увидела чужого — живого, здорового, красивого. Но что уж теперь, ничего не поправишь. Надо идти вперёд.

Кирьянова вошла в гостиную, оглядела стильную мебель, скользкий пол, персидский ковёр, высокие потолки и арку, ведущую на кухню. И стушевалась, опираясь на свою лёгкую, но прочную трость.

Шубу у Вероники приняла Катя и повесила в зеркальный шкаф-купе, а траурный платок Вероника снимать не захотела. Гостья была в костюме, состоящем из чёрного жакета с серебристыми пуговицами и широких брюк. Аня сразу же отметила, что Вероника специально носит жёсткую лакированную обувь — чтобы гладкий левый ботинок не выдавал протез.

Аня окинула оценивающим взором круглый столик. Туда Катя в последний момент поставила кофейник — чтобы во время беседы женщины сами могли обслужить себя.

— Рона, проходи, садись! — Аня говорила смущённо, скованно. — Извини, что я не одета, — недавно из ванны.

— Я привыкла, что все кругом вообще голые! — зло отозвалась Вероника. — Мне кажется, что я теперь не вижу никаких людей. Вот так — смотрю и ничего не замечаю. — Хромая и опираясь на тросточку, Кирьянова подошла к креслу и с трудом села.

Раньше, в клубе, Аня не замечала, что ей так трудно двигаться. Наверное, горе лишило Рону последних сил, а тут вдруг вклинился незапланированный визит в Сокольники. Увидев Машу на руках няни, несчастная мать расстроилась окончательно, хотя старается держаться.

— Я налью тебе кофе, заваренный французским способом. — Аня не знала, как себя вести, чтобы не спровоцировать новую вспышку гнева.

— Да хоть папуасским! — махнула рукой Вероника, но стеклянную чашечку взяла.

Аня заметила, что веки гостью распухли от слез и бессонницы, под глазами набрякли мешки, а по скулам под тональным кремом расползаются пунцовые пятна.

— Что ты хотела сказать, Нетти? Извини, но не могу долго рассиживаться, — очень устала. Какие проблемы у Вениамина?

— Даже не знаю, как начать… — Аня мысленно убеждала себя в том, что поступает правильно. — Я очень боюсь опоздать, потому и поторопила тебя сегодня. Тогда уже ничего нельзя будет исправить — если моя догадка верна. Только не скрывай от меня ничего, Рона, потому что в первую очередь это нужно не мне, а именно тебе. Твоё благополучие напрямую зависит от того, будет Хуторов жив или нет. Ведь на него то и дело совершаются покушения…

— И… — перебила Вероника, с ужасом глядя на Аню. Она не донесла чашечку до рта и теперь морщилась от пряного кофейного пара.

— И может состояться ещё одно. — Аня усилием воли заставила себя говорить жёстко, властно, без скидок на состояние Вероники.

— Тебе знакомо такое имя — Владимир Звягин? Вениамин говорил что-нибудь о нём?

— Нет. — Вероника ответила сразу. Потом, отпив глоток кофе, ещё немного подумала и подтвердила: — Нет, никогда я от Веника про такого не слышала. Хотя, конечно, не поручусь, что знаю всех его приятелей.

Вероника называла Хуторова Веником — полунежно, полунасмешливо. Но сейчас это имечко прозвучало неуместно, и Вероника поняла это.

— Он не приятель, Рона. Он — киллер. — Аня смотрела своей гостье прямо в зрачки, и та подалась назад. — А про Владимира Солода слышала? Наверное, да.

— Про Солода? Конечно! Это бой-френд нашей Беатрис. Он несколько раз заезжал к нам и был всем представлен. Вениамин с Володей на бильярде пару партий скатали. Говорят, Солод имеет отношение к фармацевтической промышленности. Не Брынцалов, конечно, но всё-таки…

— Рона, он никакого отношения к фармацевтической промышленности не имеет. Лекарства он принимал разве что в психиатрической больнице, куда попал на принудительное лечение за причинение тяжких телесных повреждений, повлёкших за собой инвалидность потерпевшей. — Аня горько усмехнулась, и Вероника всё поняла.

— Но причём здесь Веник-то? Тот тип в тебя стрелял, правильно? И ты увидела его в нашем клубе? Мне дальше не сообразить, извилины заплелись. Говори прямо, не щади. Хуже уже не будет. Ну!..

— Звягин, живущий в настоящее время по документам Солода, в марте прошлого года стрелял в меня. На том самом месте, где ты сегодня припарковала машину. Но не об этом я хотела тебе сказать, когда просила приехать. Владимир Звягин — киллер высочайшего класса, который часто выезжал для выполнения заказов за рубеж. Разумеется, работал он и в России. Раз на Хуторова столько раз покушались, значит, он имеет непримиримого и упорного врага, который вряд ли оставит попытки довести начатое дело до конца. Эти люди или этот человек имеют выход на Звягина. Значит, они пользуются знакомствами в спецслужбах и располагают большими средствами. Второе необходимо для того, чтобы оплатить его услуги, подготовку, молчание врачей и охранников в больнице. А первое помогло выцарапать Звягина из закрытой психушки. Рона, я заявляю со всей ответственностью — Звягин ни разу в жизни не промахнулся. Меня он хотел только искалечить, поэтому и прицелился в поясничный отдел позвоночника. Он попадает в муху с трёхсот метров. У него великолепное зрение и очень твёрдая рука. Даже сейчас, после СИЗО и психушки, он в отличной форме. Я сама, лично оценила это пятнадцатого февраля в оранжерее. По твоей просьбе я ждала Хуторова и сидела в кресле у стеклянной стенки. Звягин, выбравшись из будуара Беатрис через маленькую дверцу, вошёл в оранжерею. Он не заметил меня, иначе не оставил бы в живых. А я сидела за пальмой и наблюдала за ним. Ясно одно — Звягин интересуется Хуторовым. Смотрит на него, как зверь на добычу, — холодно, азартно и жестоко. Не знаю, был ли Звягин вооружён в тот момент, но могу поклясться в одном — рано или поздно пистолет у него появится. Володька и так слишком долго наблюдает за Хуторовым. И Беатрис, я уверена, во всём ему помогает. Персонал «Фламинго» тоже в курсе, иначе будуар не устроили бы около оранжереи. То, что Вениамин до сих пор жив, — уже чудо. Но нельзя вечно испытывать судьбу. Поэтому я решила предупредить тебя, Рона.

— Нетти, ты не ошибаешься? Солод и Звягин — действительно одно лицо? Не может быть, что они просто похожи? — Веронике не хотелось верить в плохое, и она старалась найти какое-нибудь приемлемое объяснение тому, о чём сообщила Аня. — Неужели твоего Звягина вот так запросто вытащили из режимного учреждения? И только ради того, чтобы замочить Хуторова?..

— Ошибки быть не может. Это он, мой давнишний любовник. Да что там — гражданский муж! — Аня торопливо потёрла ладонью сведённую болезненной судорогой щёку. — Когда мы сидели в ресторане «Фламинго» ещё с покойным дядей Юзей, я узнала Звягина. Это было в начале января. Он с Беатрис, а с ними ещё одна парочка, ужинали через стол от нас. По счастью, он-то тогда меня не заметил! Я спросила дядю Юзю, кто этот мужик, и услышала имя — Владимир Солод. Я видывала его на свету и в темноте, голого и обмундированного, пьяного, как свинья, и трезвого, как стёклышко. Я ошибиться не могу — это он! Можешь мне не верить, твоё дело. Но обязательно скажи Хуторову, чтобы больше не ходил в клуб. У него, наверное, есть семья, дети. Может, родители ещё живы. Ты потеряла сына, так не допусти, чтобы погиб ещё один человек. Да, ты пострадала из-за него. Но Вениамин-то ни в чём не виноват! Он не знал, что его машина взорвётся. Или… — Аня вдруг запнулась и схватила Веронику за ледяную руку. — Или ты думаешь, что Хуторов кому-то действительно всерьёз задолжал? Не скрывай, расскажи, если знаешь! Мне кажется, что ты не сильно боишься за своего Веника. Да, я помню про Даню. Но, в то же время, не думаю, что тебе полностью безразлично, останется в живых твой спонсор или нет. Ведь тебе нужны деньги — для себя, для мамы. Тех, что, возможно, заплатят за Даню, маме за ранение, на жизнь и лекарства не хватит. Без Хуторова тебе в любом случае будет хуже, чем с ним. Но ты странно безразлична к моем словам. Не веришь? Считаешь, что я пугаю тебя? Неужели я произвожу впечатление сумасшедшей, способной попусту запугивать тебя теперь? И с какой, интересно, стати? Рона, я отвечаю за каждое своё слово. Да, это Звягин — суперкиллер, терминатор, если на то пошло. Да он без пистолета, одним пальцем человека прикончить может, если ткнёт в нужное место. Сейчас этот кадр следит за Хуторовым. Продолжается всё более месяца. Очень возможно, что на днях приговор приведут в исполнение. Рона, мне кажется, ты знаешь, ЧЕЙ это приговор. Может, Вениамин тебе рассказывал о своей прошлой жизни? Ведь ты случайно стала жертвой одного из тех покушений. Вы не могли не обсуждать эту тему. Не бойся меня! — Губы Ани дрожали, и на длинных, не накрашенных ресницах повисли слёзы. — Ты в курсе, это точно. Не молчи! По крайней мере, ты точно о чём-то догадываешься. Не обижайся, но у меня сложилось впечатление, что после гибели сына ты стала хуже относиться к «папику». А ведь он к обрушению купола никакого касательства не имеет. Вот это меня удивляет! Получается, потерю ноги ты простила ему с лёгкостью, а вот сейчас возненавидела его. Или я не права?..

* * *

Вероника Кирьянова ответила не сразу. Она пила кофе, не притрагиваясь к угощению, задумчиво смотрела из-под чёрного платка в окно, за которым густо падал снег, и думала о своём. Аня не торопила её. Она тоже молчала и гладила одного из котят Валенсии, которая мурлыкала тут же, возле коляски.

Звенящую тишину нарушал шум автомобилей на трассе и визг ребятишек за окном. Веронике было больно слышать, как орут пацаны на горке — каждый возглас напоминал ей о сыне. Аня думала, что эта роковая путана при жизни так не любила своего мальчика, как полюбила его после смерти. Возможно, почувствовала вину перед ним. Скорее всего, сейчас переживает, что проводила с ребёнком слишком мало времени, посвящая себя Хуторову. Из-за этого у неё и возникла неприязнь к «папику», которую трудно преодолеть.

— А ты проницательна, Нетти! Тебе бы в ментовке работать. — Вероника говорила сухо, холодно, глядя на Аню даже с некоторой неприязнью.

Та пока ничего не понимала. Вместо благодарности за предупреждение о грозящей опасности получить вот такой взгляд, раздражение, даже гадливость она не ожидала.

— Да, действительно, после гибели Даньки я иначе взглянула на одну историю. То есть до четырнадцатого февраля, до этого проклятого «Трансвааля», я вообще не задумывалась о том, как страшно потерять своего ребёнка. Почему-то казалось, что в нашей семье такого произойти не может. Я особенно никогда за сына не боялась. Он на велике гонял по московским улицам, из секций возвращался поздно вечером. А я надеялась на милостивую судьбу… Неужели мало того, что я сама без ноги осталась?! Не по своей вине, а просто так… походя. Нет, как выяснилось, чаша страданий ещё не испита. Когда я увидела Даньку в морге, почувствовала такое… Я так хотела найти виновного и своими руками прикончить его! Сейчас гадают, кто виноват в обрушении купола. Одни уверены, что несущую колонну взорвали террористы. Другие грешат на ошибки проектировщиков. Третьи — на качество стройматериалов. А я пока не знаю, кому верить и что думать. Но, в любом случае, проклинаю виновного в обрушении, кем бы он ни был. Я бы изобрела самую кошмарную казнь для убийцы моего ребёнка. Да, все люди — эгоисты, тут и спорить не о чем. Они обращают внимание на чужие слёзы только тогда, когда похожее происходит с ними. Я всё вспоминаю, вспоминаю… Новый год, мой день рождения двенадцатого января, гадание на святки. Мы с мамой и Данькой вместе делали кулебяку с сёмгой и шпинатом, пекли мармеладные плюшки. Мы жгли бумагу под Старый новый год — как обычно. И у Даньки тени получились кошмарные… Будто маленький гробик с закрытой крышкой… Мы с мамой постарались забыть про это. Такое с ней могло случиться, со мной, но только не с ним! Он едва жить начал! Понимаешь, Нетти, я домой приезжаю, в комнату его заглядываю… Там мяч футбольный, гимнастические кольца, верёвочная лестница, качели. Детский уголок с постелью наверху, а письменный стол — снизу. Будто выбежал во двор и скоро вернётся… В серванте игрушки его стоят — машинки, слоники, резиновые фигурки, которые в ванне плавают… Я, когда это вижу, теряю ориентировку в пространстве. В голове карусель, в душе — паника. Начинается одышка. И вдохи-выдохи какие-то ненормальные, частные и глубокие. А потом происходит ужасное — пол качается, будто корабль в шторм. И мне на одной ноге не устоять. Страх заставляет сердце то быстро барабанить, то замирать. Я ощущаю себя такой ничтожной, бессильной перед всем этим. И я наконец-то поняла, что должна была чувствовать та женщина…

— Какая? — Аню словно кинуло вперёд, и кресло ухнуло вниз. Вероника явно созрела и решила пооткровенничать. — О ком ты говоришь?

— Её зовут Фаина Адельханян. Один раз мы с Вениамином ночевали в Истринском районе, в двухэтажном кирпичном особняке. Там повсюду камеры видеонаблюдения, толпы вооружённой охраны. Кроме того, двухметровый забор с колючей проволокой. Берёзки, правда, не вырублены. Из-за этого Хуторов не открывал защитные жалюзи. Одна из комнат была отдана под домашний кинотеатр. Мы сидели в креслах, пили коктейли, смотрели какой-то американский боевик. Когда он закончился, я попросила Вениамина объяснить, почему он всё время от кого-то прячется, даже здесь, под охраной. Кроме того, он всё время курил кальян и вообще вёл себя нервно. Веник сказал: «На месте каждого киношного убитого вижу себя. Она не отступится, эта сумасшедшая баба. Если со мной что-то случится, запомни сама и другим передай — виновата Фаина Эдуардовна Адельханян. Я тебе отдам дискету, которую в случае моей гибели нужно переправить в милицию, в прокуратуру, в РУБОП, ещё куда-то — там написано». Вениамин вдруг сполз с кресла на пол, и в глазах его в тот момент стояла смерть. Оказалось, что женщина преследует его уже тринадцатый год, и все покушения — дело её рук. Хуторов сообщил о ней жене, матери, сыну, друзьям. И всех просил не забывать это имя — Фаина Адельханян. Только с ней у Хуторова остался не разрешённый конфликт, но он стоит всех прочих…

— И в чём этот конфликт заключается? — Аня напряглась, понимая, что сейчас и услышит самое важное.

— Хуторов застрелил её трёхлетнего сына из табельного пистолета. Тогда он работал начальником районного УВД в Подмосковье. Муж этой самой Фаины, Саркис Агванович Адельханян, был его другом. Супруги уже собирались разводиться. Саркис нашёл себе богатую невесту за рубежом, но Фаина, ссылаясь на интересы ребёнка, не давала ему развод. Хуторов клянётся, что всё произошло совершенно случайно, просто по пьянке. Справляли на даче чей-то день рождения, вышли пострелять по пустым бутылкам, а тут пацан и подвернулся. Бегал по саду, присел за кустиком, а Веник его и не видел. Всякое бывает, правда ведь? Ребёнок умер тем же вечером в райбольнице, а Фаина сошла с ума. Решила, что Вениамин договорился с Саркисом и убрал последнее препятствие, мешавшее разводу. Тем более что со счёта Саркиса непонятно куда ушла крупная сумма. Но доказать ничего не удалось, дело замяли, Фаину отшили и трижды сажали в психушку. Саркис женился на египетской армянке, уехал с ней в Штаты и там погиб от несчастного случая. А вот Веник жив. Пока… Фаину не подкупить, не запугать, не разубедить не удалось. Как я теперь её понимаю, Нетти! Как сочувствую ей! Потерять мальчика в мирное время, просто так, по чьей-то дурости или подлости!.. Потерять навсегда, безвозвратно… И видеть, что его убийце всё сошло с рук… Я представляю, как разрывалось её сердце, как страдала душа! Когда вокруг меня крутится Данькина комната, и пол уходит из-под ног, я мысленно прошу у Фаины прощения за то, что тогда, у Истры, осудила её, поддержала Вениамина. Мы лично с ней не знакомы. Нанятые ею киллеры оставили меня без ноги. Но всё равно я виновна. И Всевышний показал мне, каково это пережить… Ведь и у Эдика кроватка была, игрушки, одежда. После него остались фотографии. Он тоже многого мог добиться в жизни, был на диво красивым ребёнком. А Хуторов даже под суд не пошёл. Милиция и прокуратура порадели своему человечку. Кроме того, столичное начальство на их прудах частенько рыбачило, в баньках с девками парилось — значит, и там проблем не возникло. Выдали совершенно идиотское заключение — будто бы трёхлетка застрелился сам. Выронил Хуторов оружие из кобуры, а Эдик подобрал, направил себе в грудь и нажал на спусковой крючок. Все сделали вид, что поверили, и сдали дело в архив. Хуторов уехал в Москву, занялся охранным бизнесом. А Фаина осталась наедине со своим горем. Она молодая ещё, Веник говорил, видная баба. Могла бы замуж выйти, другого ребёнка родить, а этого забыть. Но Фаина не забыла. Урну с прахом сына она до сих пор дома, в серванте, держит. Поклялась зарыть только после того, как убийца будет наказан. Он просто сбежал, увильнув от ответственности. Свалил вину на ребёнка, которого сам и убил. Хуторов ждал, что дело порастёт быльём, но оно не порастало. Фаина все доходы от своего бизнеса вкладывала в месть и неотступно следовала за ним. Допускаю, что она опять взялась за своё, что киллер действительно следит за Веником в клубе. Но я не знаю, не могу до конца решить, имею ли право спасать его. Да, не невыгодно оставаться без «папика». Но я понимаю, как важно для Фаины покарать убийцу Эдика. Если бы мне кто-то мешал осуществить возмездие, руководствуясь своими шкурными интересами… Нетти, так всё запутано, так сложно! Я не знаю, что делать. Не могу сразу решить. Хуторов ведь скоро уедет за границу, надолго. В начале марта его уже не будет в Москве. А двадцать девятого февраля он заедет попрощаться — как обычно, в воскресенье. Наверное, твой Звягин об этом уже знает. Думаю, это и будет день «Х». Хуторов усилил охрану — наверное, и без нас с тобой о чём-то догадывается. Только он не знает точно, где именно будет совершено покушение. Возможно, ожидает этого на улице или в подъезде, а в клубе расслабляется. Я могу попросить Веника не ездить больше ко мне, но тот же самый киллер достанет его в другом месте. А в каком, мы уже не будем знать. Нам, двум инвалидкам, не отследить профессионала. Да и как рассудить по справедливости? Спасая одного человека, я окончательно убиваю другого — Фаину Адельханян.

Вероника смотрела на Аню с мольбой, и огоньки хрустальной люстры дрожали в её продолговатых тёмно-серых глазах.

— Ты — мать. Сумеешь понять и меня, и Фаину. Это только в дешёвых детективах есть хорошие и плохие герои, а финал всегда сахарный. Добро по закону жанра обязано одерживать безоговорочную победу над злом. А в жизни всё не так, совсем иначе. Сразу и не поймёшь, где добро, а где зло. Не в человеческих силах разобраться в нашей истории. Не знаю почему, но до сих пор Хуторову удавалось уцелеть. Вероятно, удастся и теперь. Я, конечно, скажу ему насчёт Звягина… то есть Солода. Вероятно, Веник поверит и не приедет ко мне двадцать девятого. Но ведь Фаина всё равно не успокоится. И киллера трудно взять на месте преступления, особенно если он ещё не стрелял.

— Но у Звягина будет при себе пистолет, — вяло сказала Аня.

Потрясённая рассказом Вероники, она тупо смотрела в окно и гладила кошку, несколько раз глотнула остывший кофе.

— Последний визит объекта в клуб он не пропустит.

— Он покажет разрешение на ношение оружия и заявит, что пистолет у него для самозащиты. Докажи потом, кто Звягин есть на самом деле. По документам он Солод, значит, и биография у него другая. Там нет никакой психушки, никакого суда. Если у твоего бой-френда такое мощное прикрытие, его опять выручат. А мы окажемся в полной заднице. — Кирьянова налила себе ещё кофе. — Нет, это не выход. Надо придумать что-то другое…

Аня наконец-то схватилась за чашку, отпила кофе, поморщилась. Взяла полупрозрачный лепесток печенья, ложку халвы с орехами. План, который как-то сразу, чётко и ясно, прорисовался в её мозгу, моментально показался ей и единственно верным. Аня изумилась, что раньше не могла до такого додуматься, бродила вокруг да около.

Можно сделать так, что все будут довольны, и справедливость восторжествует. Виновные понесут заслуженное наказание, и сама она закроет свои счета, освободившись от необходимости жить и страдать. Аня старалась не думать сейчас о маленькой дочери — Машенька не знала её, поэтому не станет скучать и плакать. Ольга Александровна — бабушка молодая, ей нет ещё пятидесяти. Получив вместе с внучкой щедрое приданое, она возьмёт на себя опекунство. И вряд ли Барсуков в данном случае сумеет отговорить её от такого шага. Но сегодня, когда мама придёт в гости, с ней об этом говорить не нужно. Вдова дяди Юзи Зинаида Бич — сама адвокат, работает на Аню. И, если задуманное удастся, всё объяснит Ольге Александровне.

Но даже Зинаиду во все тонкости посвящать не следует. Аня просто скажет ей, что решила лечь на операцию, исход которой не ясен. И для того, чтобы обеспечить будущее Машеньки, хочет оставить завещание. Окончательно ситуация прорисуется, когда мама и Зинаида, вскрыв конверт, прочитают Анино письмо. Надо будет постараться растолковать перепуганным женщинам суть проблемы и убедить их в том, что другого выхода у неё, Анны, не было…

С Зинаидой стоит встретиться как можно быстрее. До двадцать девятого февраля она должна успеть связаться с нотариусом, и они вместе подготовят документы. Время ещё есть, хотя его не так уж много.

— Рона, надо создать такую ситуацию, чтобы вина Звягина уже не требовала доказательств. Он должен выстрелить первым, понимаешь?

Вероника пила уже третью чашку кофе. Она тщательно поправила платок на голове, чтобы скрыть волосы, но Аня всё равно заметила седую прядь. Оказывается, у блондинок это тоже заметно. А сколько ей лет? Никак не больше тридцати.

— Понимаю. Но если он выстрелит, то убьёт Веника. Ты сама говорила, что Звягин не промахивается.

— У Хуторова же классные телохранители! Пускай прикрывают его у оранжереи по всем правилам. Нужно спровоцировать Звягина только на первый выстрел, а после охрана имеет право открыть ответный огонь.

Аня вспоминала последние кадры из японского фильма — сцену воздаяния, где она убивала своего мучителя молотком. Ладно, пусть в жизни всё будет иначе, не суть…

— Ты хочешь, чтобы Звягина убили? — тихо спросила Вероника, отодвигая чашечку и доставая салфетку.

Покрытые несмываемой бордовой помадой её губы не оставляли на бумаге следов.

— Да, хочу! — честно призналась Аня и тряхнула бесподобными золотистыми локонами. — Ты поняла Фаину Адельханян, пойми и меня. Я не силах простить Звягину то, что он сделал со мной. Я могла прожить долго, была молодая и сильная. А во что превратилась теперь? Я была тогда беременная — значит, он стрелял и в Машку. Только чудом у меня не случился выкидыш. Теперь моему ребёнку придётся расти без матери… Это ужасно. Звягин не имеет права ходить по земле. Я хочу, чтобы он погиб в перестрелке. Хуторов убил ребёнка, но не ответил за это. Он тоже должен расплатиться. И Звягин ни за что не ответил. Гужуется в ночном клубе, продолжает убивать. Кого — другой вопрос. Но я, лично я, должна закрыть свой счёт. Помоги мне, Рона! Век буду помнить твою доброту. В этом и другом мире стану тебя благословлять. Но если ты не согласна, говори сразу и уходи немедленно. Хочешь — предупреждай Хуторова, не хочешь — молчи. Пусть всё идёт своим чередом. И забудь о том, что я сегодня говорила тебе про Звягина.

Вероника опять заправила непослушную прядь под платок. Пальцы её мелко дрожали, и Аня подумала, что в таком состоянии трудно вести машину.

— Что я должна сделать? — спросила Кирьянова сиплым, чужим голосом.

Но сердце Ани радостно забилось — значит, она согласна помочь. И вряд ли сдаст в последнюю минуту — несмотря на легкомысленный образ жизни, Рона производила впечатление надёжного человека.

— Ты твёрдо решила мне помочь? — всё-таки уточнила Аня.

— Памятью Даньки клянусь! — Вероника смотрела перед собой горящими от ненависти глазами. — Эти стрелялки проклятые нам, бабам, всю жизнь изуродовали! Они разборки устраивают, по бутылкам палят, а страдать должны мы и наши дети. Хотя бы двумя гадами на земле меньше станет — уже здорово…

— Я не поняла… Ты Веника сливаешь? — Аня широко раскрыла глаза.

— По крайней мере, не стану плакать, если его пристрелят. Выкрутится, как раньше, — пусть живёт. Нет — значит, судьба такая. Я знаю одно — правда на стороне Фаины. И на твоей стороне тоже. Я не вправе мешать вам вершить свой суд. Жаль, что никогда не смогу совершить свой.

— Спасибо тебе! — Аня, закусив губу мелкими жемчужными зубками, откинула назад голову, поправила на коленях халат. — Тогда сделаем так. Ты намекнёшь Хуторову, что на него возможно покушение. Если он об этом догадывается или имеет точные сведения, тем более поверит. Скорее всего, он усилит охрану. Его ребята ходят с оружием, имеют лицензии? Думаю, что да. Без этого охрана — не охрана.

— Да, они вооружены. Кроме того, владеют приёмами восточных единоборств. Веник двоих из тех парней в своё время выручил. От тюрьмы спас. Это офицерские сыновья, потомственные военные, которых не приняли в элитные части. И они в знак протеста начали снимать часовых, после этого грабили склады с боеприпасами, продуктами, обмундированием. И всё это — из принципа, вот что интересно! В итоге попались, чуть не угодили в лагеря, их судил трибунал. Я уж не знаю, как Хуторову это удалось, но мальчиков выпустили через год. Теперь они все в шоколаде, и преданы ему, как псы…

— Отлично. Пускай приезжает к тебе двадцать девятого, как собирался. Между прочим, ты оброни в клубе, что это — последний визит Хуторова перед отъездом за границу. Насколько я знаю Звягина, он не сможет упустить этот шанс, если действительно хочет Хуторова мочить. И пойдёт ва-банк. Ты права, мы ничего не можем выставить против Звягина, пока не прозвучит выстрел. Но он не обязательно окажется роковым. Всё зависит от того, как сработают охранники. Для меня главное — чтобы их ответным огнём Звягин был убит. Ребятам за это ничего не будет — налицо необходимая оборона. По новому закону они и вовсе неподсудны.

— А поедет ли Веник в клуб, если будет знать про киллера? — задумчиво произнесла Вероника. — Да, я согласна тебе помочь. Но Хуторов вряд ли захочет выступать в роли наживки для Звягина.

— Скажи ему, что в оранжерее киллера ещё можно контролировать, а в другом месте — нет. Если он не приедет в клуб, Звягин ведь не откажется от задуманного. Надо его нейтрализовать, а то он возьмёт да выберет другое место. А какое — никто не знает. И уж тогда секьюрити будет намного труднее понять, где нужно плотно прикрыть шефа. Так что в интересах Хуторова пройти мимо оранжереи. Ребята пусть будут начеку. И стреляют, как только Звягин откроет огонь…

— Я попробую поговорить с Вениамином сегодня же. — Вероника скомкала салфетку. — Спасибо, Нетти, за угощение, за заботу обо мне. Не знаю, что у нас получится, но со своей стороны обещаю сделать всё. Только ты не думай о плохом, ладно? Не уходи раньше времени. У тебя дочка, и это — главное. Калекой тоже можно жить, если есть для кого. Это тебе сейчас кажется, что всё кончено. Но ты ошибаешься — на самом деле это не так.

Вероника, опираясь на подлокотник кресла, с трудом поднялась, схватилась за свою тросточку. И Аня вспомнила, как однажды в клубе увидела её истёртую в кровь культю — не помогал даже импортный протез. Но тогда ещё не случилось самое страшное, и дома Рону ждали мама с сыном.

Скоро проснётся Машка, её нужно покормить. А потом — постирать бельё, своё и дочкино. Машина новейшей модели, разрисованная листьями, с электроникой и подсветкой, с «голосом» и антибактериальной очисткой, позволяла Ане не затрачивать особенного много сил. Ну, а после, уже вечером, надо найти в себе мужество принять маму, которая явится не для того, чтобы погладить Аню по головке. Наверное, опять что-то требуется Петушку или отчиму. За себя мама практически ни когда не просила.

— До свидания! — Вероника, приволакивая ногу, пошла к двери.

— Счастливо! — Аня помахала из своей коляски и прикусила язык, поняв, как неуместно прозвучало это слово.

Катя ждала гостью в коридоре. Она подала шубу, открыла две двери. Вероника ушла, а в гостиной ещё долго витал аромат её крепких дорогих духов — скорее всего, «Шанели».

Аня, вдыхая этот запах, вспоминала весь разговор. И особенно — горящие ненавистью глаза Вероники под низкими тёмными бровями…

Глава 5

Нас генералами песков зовут —

Здесь наша жизнь, здесь наш приют.

И семь ветров нам колыбель поют,

И слёзы спать нам не дают…

Владимир Звягин слушал свою любимую песню из фильма «Генералы песчаных карьеров», которую неожиданно запели вживую на сцене московского ресторана. Он ел блинный пирог с сёмгой и помидорами, пил тодди с виски и лимонным соком — провожал уходящую Масленицу. И почему-то с утра не покидано ощущение того, что он провожает собственную жизнь, которой остаётся всё меньше. Она утекала, как песок между пальцами. Но Звягин совсем не жалел эти драгоценные часы и минуты. Он просто ел и пил, словно хотел насытиться перед тем, как уснуть навеки.

Почему-то всё то время, что велась подготовка к ликвидации Вениамина Хуторова, он чувствовал себя голодным. И никак не мог съесть столько, чтобы перестать думать о пище. Странно, но пока Владимир сидел в СИЗО и психиатрической больнице, голода не было.

Наверное, сказался эффект отложенного спроса, и желание постоянно что-то жевать навалилось уже в Солнечном, на берегу Финского залива. Там Владимир проходил реабилитацию после больницы. Много спал, ещё больше тренировался. Скорее всего, сказалось принудительное лечение, после которого все становились невероятно прожорливыми. Кроме того, Владимир и прежде отличался хорошим аппетитом.

Тогда он жил в Солнечном, в Курортном районе, в небольшом деревянном домике. Жильё почему-то было обставлено в средневековом стиле. Владимир поглощал по две жареные курицы в день, постоянно пёк картошку, мазал хлеб свиной тушёнкой и без перерыва кипятил чайник.

Провоцировали желание пожрать и долгие тренировки в зимнем лесу на свежем воздухе, пробежки и неспешные прогулки по берегу Финского залива, воспоминания о проведённом неподалёку отсюда безрадостном детстве. Хранительницей его родного очага была бабушка по отцу Евдокия Николаевна Вишнёва. Она приняла старшего внука в семью после того, как сынок Аркашенька сгорел от рака крови — профессиональной болезни наборщиков. Невестка Надежда, оставшись вдовой, постриглась в монахини.

Звягин вспомнил, что сегодня — пятница, по календарю «Тёщины вечёрки». Из-за бабы Дуни он выучил названия всех дней Сырной седмицы. Зятья угощали блинами тёщ, говорила бабушка, а сама накладывала ему горячую горку блинов с луковым припёком.

Теперь уже тёщи у него никогда не будет. Всё ушло и не вернётся. Надо выпить ещё тодди. Домой, в случае чего, можно уехать и на такси. Сегодня ему работать не нужно. До часа «Х» остаётся девять дней. Двадцать девятого февраля Хуторов приедет к своей шлюхе Роне попрощаться перед бегством за кордон. Мог бы и раньше смыться; почуял что-то, козёл. Но, видно, ещё не окончил дела в России.

Даже если Хуторов передумает и не объявится в клубе, Владимир всё равно достанет его. Это уже дело техники — всадить ему фирменную пулю прямо в лоб. Или лучше в глаз, чтобы не делать контрольный выстрел.

Хуторов не скроется от своей судьбы. Он всё время под наблюдением, а потому открыт всем ветрам и доступен, как девочка на Тверской. Вениамину Георгиевичу остаётся жить двести шестнадцать часов…

За соседним столиком сидела пожилая гладкая мадам в чёрном платье и белом шарфике. На руках она держала кошку, тоже толстую, чёрно-белую, в вязаном берете. На хозяйке была замысловатая шляпа с розами и листьями. Женщина ела блинные рулетики с крабовой начинкой и кормила ими же свою кошку.

Звягин засмотрелся на эту счастливую, умиротворённую парочку, которой больше ничего и не было нужно. Кошка и хозяйка очень походили друг на друга. Были нужны одна другой, и не хотели ничего менять в этой жизни.

Звягин, между прочим, отметил, что женщина напоминает бабу Дуню, только более ухоженная и интеллигентная. Кстати, точно такой же кот Сенька, чёрный, с белыми усами, жил в их домике. Жаль, что бабы Дуни больше нет, и не справить вместе с ней эту Масленицу, не посидеть за самоваром.

Когда Владимир жил в Солнечном, он, несмотря на запрет посредников, тайком ездил к бывшему своему дому, ходил вокруг, смотрел на окошки. На них ещё висели бабушкины занавески в крапинку, стояли горшки с цветами. Столетники и герани кто-то поливал — они не засыхали, тянулись к зимнему солнцу, которое только-только начало отрываться от линии горизонта.

А потом цветы убрали, занавески сняли, домик обнесли забором. Там поселилась чета заводчиков собак породы русский вольфхунд. Это были не овчарки, не лайки, не хаски, а что-то среднее, да ещё с примесью волчьей крови. Звягин видел собак всего один раз и решил, что они спереди похожи ещё и на медведей. А потом завершил тренировки и уехал в Москву, не желая перед ответственным делом бередить воспоминаниями свою душу.

И какому придурку пришла в голову идея обставить домик в Солнечном кованой мебелью? Одна кровать с ажурными спинками, подставка для дров и тяжеленные стулья, напоминающие тюрьму и психушку, наводили неимоверную тоску. Кованая мебель в этом сезоне почиталась высшим шиком, её делали за нехилые деньги на заказ. Но Звягину она не приглянулась. Он убрал от постели пыльную штору в стиле ретро и жуткие безделушки с зазубренными краями. Избегал он также садиться за столик с ножками из водопроводных труб. Его злили часы в громадной оправе, одним своим видом напоминавшие о скором переходе в вечность.

Главной гордостью выпендрёжных хозяев была мраморная ванна на гнутых ножках из очень уж древней стали. Всё это настраивало Владимира на невесёлые мысли и будило желание поскорее вернуться в Москву. А хозяева даже не подозревали, что их стильный интерьер может не понравиться продвинутому молодому человеку, которому предстояло две недели отдыхать на заливе. Чем на самом деле занимался Володя, они, конечно же, не знали.

Новый, две тысячи четвёртый год, он встречал в полном одиночестве, около горящего, тоже средневекового, камина. И вспоминал Чечню, чудо-печку в палатке, телевизор, подключённый к дизель-генератору, локатор вместо антенны. И ещё ёлку, сделанную из маскировочной сетки с флагштока, украшенную гильзами и блестящей обмоткой от проводов. Тогда орали под гитару что-то совершенно неприличное. Деда-Мороза изображал старший лейтенант Язиков, который погиб в том же двухтысячном году; а ведь так радостно его встречал! Тогда все думали, что вот сейчас-то и начинается двадцать первый век. Оказалось — на год позже…

Звягин заплатил по счёту, вышел из-за стола. Выпитый тодди, благодаря тренировкам и принимаемым препаратам, как будто испарился, не дойдя до желудка и мозга. Звягин наискосок пересёк сумрачный зал с деревянными колоннами и направился в гардероб, чувствуя непреодолимое желание поездить по зимней праздничной Москве. Возвращаться на съёмную квартиру не хотелось, особенно после того, как вспомнилось гнетущее ночное видение, которое и теперь, спустя уже много часов, было не прогнать.

Владимир решил снять номер в гостинице хотя бы на одну ночь — не было сил переступить ТОТ порог, лечь в ТУ постель. Смотреть в ТОТ потолок, а поутру выходить в ТОТ коридор. Наверное, никогда в течение всей бурной жизни Звягину не было так страшно, как сегодняшней ночью. А ведь ночь-то была с четверга на пятницу, когда, как свято верила баба Дуня, чаще всего и снятся вещие сны…

Он вчера взял напрокат машину — чёрную «Ауди А4». Она оказалась «обута» в превосходную шипованную резину, которая не подводила ни на льду, ни на снегу. Конечно, двадцать девятого числа придётся пересесть в новую «тачку», скорее всего, в джип. И за рулём окажется кто-то другой — так всегда бывало на работе. После того, как выполнишь заказ, нужно максимально расслабиться, а не управлять автомобилем. Прийти в себя, отдышаться — вот что главное. Это если, конечно, повезёт уйти живым и здоровым от натасканных охранников Хуторова.

Сейчас, на стадии подготовки, Звягин менял машины только с одной целью — чтобы затруднить слежку. Пока никто у него на хвосте не висел; впрочем, они тоже могли менять автомобили. Поглядим, кто кого сделает, подумал Звягин, отъезжая от ресторана, притулившегося на площади Трёх вокзалов. Найти бы гостиницу попроще и переночевать там. Насчёт этого его намерения вообще никто не в курсе. Идея посетила Звягина в ресторане, когда он с ужасом вспоминал сон и мысленно ругал себя придурком трахнутым.

Выругал и подумал, что тем мартовским вечером, почти год назад, нужно было набрать в лёгкие побольше воздуха, мысленно сосчитать до десяти и сунуть «макаров» в кобуру. Он тогда повёл себя как обкуренный сопляк, а не суперпрофессионал, и загубил свою жизнь. Звягину всегда казалось, что он приучил себя забывать о неприятностях, даже о драмах и трагедиях, если того требовали интересы дела.

До сегодняшней ночи он был убеждён, что история с Анной Бобровской канула в Лету. Пусть существует, как хочет, а за измену она своё получила. Осталась с ребёнком, никому не нужная. И с мужчиной своей мечты уж точно больше никогда не встретится. Не встретится по разным причинам, и одна из них — неподвижность, уродство, которое теперь вечно будет с Анькой. Пусть подавится своими деньгами — всё равно не купит себе здоровье, не станет прежней. Вчера Владимир думал так, и с тем лёг спать.

Он редко видел сны, в особенности цветные. Всегда спал, как убитый, и неясные образы не могли пробиться в его насквозь контролируемое, рациональное, холодное сознание. Потому он и не привык к ярким, почти осязаемым видениям, напрямую соединённым с явью.

Владимир во сне вошёл в какой-то грот, стены которого были разрисованы синими рыбами. Вход был в горе, похожей на перепаханное морщинами лицо старухи. И пещера была её беззубым, безобразным ртом.

Звягин узнал Каппадокию — горный район в центре Турции, лазоревое небо и пепельные камни. Они с Анной Бобровской, когда были там, спускались в подземный город, уходящий вглубь, как говори ли, на восемь этажей. Теперь он снова спускался вниз мимо синих рыб на стенах, и знал, что где-то в конце грота его ждёт Анна.

Во сне он не помнил об её измене, об олигархе, о выстреле в спину. Он любил её, как раньше, и хотел поскорее увидеть. Чувствовал себя виноватым потому, что заставил её так долго томиться неизвестностью. А она охотно изображала из себя жертву, втайне упиваясь своей властью над терминатором. Они несколько лет играли в эту игру — и доигрались.

Он спустился на те самые восемь этажей и оказался у круглого глубокого колодца. Перегнулся через каменную ограду и взглянул в чёрную далёкую воду, надеясь увидеть там своё отражение. Но увидел, что на него, снизу вверх из воды смотрит утонувшая Анна. Её открытые неживые глаза были всё ещё красивы, лицо казалось мраморным, а волосы колыхались под водой, как тина.

Владимир метнулся назад от колодца. Сам не понимал, почему поступает именно так, а не бросается вниз, чтобы вытащить свою подругу из воды. Ведь она ждала его у колодца, долго ждала, а он так и не пришёл. И она спрыгнула в воду, или её туда сбросили. Владимир так и не доказал Анне свою любовь, и она решила уйти…

Он бежал вверх, по тому же коридору, по гроту, по ступеням. Но когда достиг входа в пещеру, понял, что погиб. Вход бы намертво завален огромным валуном, который человек в одиночку не мог сдвинуть и на миллиметр. Помощи ждать было неоткуда, не от кого — Владимир в подземном городе был один. Один, если не считать утонувшую в колодце Анну.

Он проснулся весь в поту, и долго лежал на тахте, не в силах успокоить взбесившееся сердце. За окном бурлила Москва, неугомонная даже ночью. Часы показывали без пяти минут три. У ресторана, работающего круглые сутки, вовсю орали пьяные гуляки. Лаяла у соседей за стеной маленькая надоедливая собачонка породы бельгийский гриффон.

Звягина так трясло, что он встал, натянул спортивный костюм и отправился на кухню варить грог; но и после двух больших стаканов не смог согреться. Сварил бы ещё, да не осталось больше рома, и закончился мускатный орех. Можно было сбегать в супермаркет, но Звягину не хотелось ни умываться, ни одеваться по-зимнему. Он не нашёл ничего лучше, как позвонить в контору «Секс по телефону» и долго говорить пошлости какой-то дамочке с тонким противным голосом.

Владимир хотел забыть свой сон и мёртвые глаза Ани под водой, её колышущиеся волосы и белое светящееся платье. Звягин пытался забыть Анну, но против воли она вставала перед ним — улыбалась, показывая мелкие зубки, облизывала пухлые губы розовым влажным язычком. Теперь она была более чем живая — загорелая, с блестящей от солнцезащитного крема кожей. Её ухоженное тело без белых пятен от купальника можно было смело показать кому угодно в любой момент. Аня скидывала бикини и эффектно входила в пенные волны…

Звягин, закончив болтать с дамочкой, принялся жарить яичницу с репчатым луком, куриным жиром и зелёным салатом. Этому рецепту он научился от бабы Дуни, а она — от своей свекрови. Он думал, что нужно поскорее кончать Хуторова и возвращаться в психушку — пусть подлечат. Иначе будет не заснуть — ни в гостинице, ни на съёмной квартире.

Аня снова была с ним — и во сне, и наяву. Она вытряхивала песок из мобильного телефона, что-то высматривала на дисплее, загадочно усмехаясь. Потом прятала «трубу» в непромокаемый чехол и укладывалась на топчан, подставляя яростному солнцу своё совершенное тело.

А Владимир смотрел на Анну и пытался представить её своей женой, а не любовницей, хозяйкой, хранительницей очага, матерью детей — и не мог. Эти сомнения, наряду с протестами Евдокии Николаевны, заставляли его колебаться, держать Аню на расстоянии, не отдавать ей себя в собственность, в распоряжение. Казалось, что она — не тот человек. Не сможет Нетти создать желанный дом, тёплый и уютный, крепкий и надёжный, о котором долгие годы мечтал Звягин.

Подружка была женщиной-фейерверком, не способной молчаливо и верно обеспечивать Владимиру тыл. Сейчас она хочет замуж, но потом изменит обязательно. Ей станет скучно в роли домохозяйки. Начнутся побеги на курорты и романы с респектабельными господами, на которые ему, мужу, придётся в любом случае реагировать.

А своего дома у Володи Звягина никогда не было. Глядя через кухонное окно на светящийся силуэт Останкинской телебашни, на предутреннее ясное небо, Звягин думал то том, что прожил двадцать девять лет, как бродяга. Поймал себя на мысли, что, мучаясь сейчас на Звёздном бульваре Москвы, не имеет понятия о том, где же было свито родное гнездо Чёрного Аиста.

Всю жизнь по чужим людям, по интернатам, казармам и общагам. А после — по съёмным квартирам. Теперь вот уже по тюрьмам и психушкам… И негде приклонить голову, даже поспать без кошмарных сновидений, без запоздалых, бесполезных мук совести. «За любовь — любовью, за измену — кровью!» — таким был его девиз. А прочитала ему эти страшные и мудрые слова мама на пляже в том же Солнечном. Они были выколоты на груди разомлевшего под солнышком пожилого рецидивиста.

Звягин свернул с Садового, поехал по Мясницкой к центру, чтобы поскорее оказаться на Красной площади. Там целую неделю справляли Масленицу. О гостинице, которую нужно отыскать до ночи, Звягин старался не думать. Потом, всё потом…

Он вспоминал громадный коридор старой питерской квартиры неподалёку от Невского проспекта, их комнату с двумя окнами в тёмный и сырой двор-колодец. Там, среди вешалок, осыпавшейся лепнины и бесчисленных облупившихся дверей, жила их семья — родители и они с братишкой. Первое воспоминание Володи Звягина было об его самодельной кроватке, которая потом перешла к брату.

Папа, типографский наборщик, обожал мастерить мебель сам. Он был свято уверен, что таким образом экономит не лишние в семье деньги. И потому упрямо, не слушая ничьих возражений, сколачивал полочки, столики, табуретки. Папа был странным человеком. Бывало, что и с помойки приносил вещи; охотно принимал в подарок то, что становилось не нужным в домах друзей и знакомых. Конечно, всё ремонтировал, чистил, мыл, реставрировал, прежде чем приволочь в их гулкую затхлую комнату.

Там была даже изразцовая печь, которую, к восторгу Володи и его брата Егора, иногда топили стружками, щепками и оставшимися у папы дощечками. Аркадий Звягин собирал всякий хлам даже не для коллекции, а просто так — трубки, табакерки, всевозможные пуговицы, нашивки, шевроны, награды. Мама очень ругала его за это, но выбрасывать барахло не решалась, потому что в этом случае папа переставал с ней разговаривать. Володя запомнил даже не самого отца, а его тёмные от типографской краски руки, сжимавшие молоток, отвёртку, напильник или промасленную тряпку.

После папиной смерти у мамы начали появляться мужчины — то один, то другой. Детей они не обижали, приносили им шоколадки и игрушки, но надолго не задерживались. Бабушка Дуня, в конце концов, устроила маме скандал и забрала Володю в Солнечное. Егорку очень быстро после этого сплавили в интернат.

Братья Звягины были погодками и вместе оказались в Грозном во время первой чеченской войны. Они носили выцветший камуфляж и платки защитного цвета на головах, повязанные особым образом, — так называемые «косынки федералов». Курили «косяки» с анашой, пили спирт и чачу, едва не подсели на промедол. После того, как Егор погиб в горах весной девяносто шестого, мать ушла в монастырь, и больше Владимир её не видел. Он, в одну ночь повзрослев на десять лет, решил посвятить себя борьбе со всякой мразью, которая угрожает Родине в столь трудный час.

Заворачивая в переулок неподалёку от Красной площади, Звягин пытался вспомнить, куда же подевалась их комната на Невском, и не смог. Кажется, баба Дуня обронила, что Надька продала комнату, а деньги пожертвовала в обитель. Теперь у матери какое-то другое, неизвестное имя. Не найти её, да и не хочется искать.

Всегда находились дела поважнее — надо было зарабатывать на новую квартиру, на достойную жизнь. В Центр элитной медицины Владимира направили после возвращения со второй чеченской, где он воевал по контракту. Но ещё раньше Звягин едва не пал жертвой гэмблинга — болезненной страсти к игре. Около рулетки, блэк-джека, «однорукого бандита» он проводил дни и ночи. Всё, что удавалось заработать, спускал в зале игровых автоматов, потому что именно там чувствовал себя лучше. Потом узнал, что гэмблинг или, иначе говоря, лудомания, чаще всего скручивает тех, кому кроме игры нечем заняться.

Однажды Владимир взял в долг деньги и не отдал. Думал, что его замочат или изуродуют, но кредитор велел долг отработать. Нанял кем-то вроде охранника или курьера для перевозки наркотиков. Однажды захватил с собой на секретный пейнтбол — пострелять шариками с краской в голых красоток.

Там впервые Звягин увидел то самое потрясающее тело — гибкое, золотистое, бархатное на ощупь, желанное и поначалу недоступное. Сперва он увидел именно тело, ноги. Потом — бирюзовые глаза с изогнутыми ресницами под тёмными тонкими бровями. И ещё — водопад пшеничных вьющихся волос. Тогда Звягин ещё не знал её имени, но поклялся себе выиграть эту нимфу, которая так легко бегала, будто летала над буреломом.

Володя заляпал красавицу краской из шариков, даже не подозревая, что через несколько лет всадит в эту горячую, трепетно-призывную плоть свинцовую пулю. В страшном сне ему не приснилось бы такое, когда они стонали от страсти под кустами, в волчьих ямах, в заброшенных сторожках. Он выиграл час любовных утех, а когда этот час минул, скрипел зубами от злости, воображая, что Аньку трахает кто-то другой. И Володя понял, что не может насытиться Анькой, и его влечёт к ней, как в своё время к рулетке.

К тому времени у него было уже много женщин, самых разных — от пэтэушниц и санитарок военных госпиталей до весьма презентабельных завсегдатаек игорных залов и ночных клубов. Володя Звягин всегда пользовался у девчонок успехом, умел с ними обращаться, хотя этому его никто специально не учил. Он нутром чувствовал, с кем нужно поговорить о возвышенном, а кому можно сразу задрать подол.

Мужчиной он стал в четырнадцать лет. В Солнечном его соблазнила соседка бабы Дуни по имени Лариса. Ей было двадцать, её сожитель повесился по пьянке, в доме лежал парализованный отец, и радостей в жизни явно не хватало. Володька понимал, что парня украшает опыт, и потому старался приобрести этот опыт как можно скорее.

Через его постель прошло большое количество всевозможных девиц, но ни одна не покорила его ожесточённого сердца. Володя Звягин не знал проблем с прекрасным полом. Как другие, отверженные и обиженные парни, он сразу же извещал свою пассию о том, что жениться пока ни на ком не намерен. Ему не требовалось демонстрировать свою крутость — бабы и так всё понимали. Подолгу возле одной партнёрши он не задерживался. Его не допекали слезами и абортами, и даже венерические заболевания как-то не особенно цеплялись к нему. Такая беззаботная жизнь продолжалась до девяносто седьмого, до той самой встречи с лесу под Питером, когда стрела Эрота ударила прямиком в сердце Звягина и разбила ледяной панцирь.

Владимир метался, будто одержимый, не зная, как поступить, что делать с Анькой Бобровской. Он мог жениться тотчас же, но считал, что нужно накопить денег. Баба Дуня немедленно воспротивилась планам внука. Невестка Надежда, которая умудрилась выписать из комнаты живого старшего сына и загнать площадь в центре Питера, мерещилась ей в каждом углу. Принимать в дом новую стерву старушка не желала, и потому отказала внуку в благословлении.

В принципе, Звягин мог обойтись и без этих пережитков старины. Но огорчать бабушку не хотел и тянул время, надеясь, что всё как-то разрешится. Анька сносила всё кротко, обещая ждать Владимира хоть с войны, хоть из командировки. Со второй чеченской дождалась, а вот из Швейцарии — нет…

Он шёл мимо храма Василия Блаженного, жадно вдыхая морозный воздух, слушал писк «мобил» собравшихся на праздник людей. Рассматривал их с каким-то странным, почти детским интересом — будто хотел запомнить. Звягину было жарко, и снежинки таяли у его лица.

Юркие пацаны, медлительные старухи, пахнущие дорогими духами дамы в длинных шубах, металлоискатели и менты-патрульные — всё это проплывало мимо Звягина, будто новый, но уже не страшный сон. Он палаток пахло блинами, дворники выметали из-под ног гуляющих пластиковые стаканчики. Звягин с удивлением смотрел на Кремлёвскую стену, на Мавзолей, на строгие голубые ели, перед которыми он трепетал по сохранившейся с детства привычке. Потом переводил взгляд на баскетбольную сетку, куда визжащие школьники кидали мяч, на развешанные там-сям игрушки-призы, на группу девушек, которые спихивали друг друга со стульев и при этом хохотали, как ненормальные.

Владимир вспомнил, как в позапрошлую Масленицу они с Анькой дурачились где-то в парке на окраине Москвы, и там тоже мельтешил надоедливый Балаганный Дед. Но, наверное, счастливым легче выносить идиотские приколы, потому что тогда Звягин радостно и воодушевлённо жевал блины. В парке звенели бубенцы под дугами лошадей, запряжённых в сани, гудели дудки, тренькали балалайки. И уже пахло весной…

А сейчас он бродил по Красной площади только для того, чтобы не оставаться в одиночестве. Натыкался на скоморохов, скользил на грязном снегу, морщился от речёвок, выкрикиваемых в мегафон, и пытался хоть на какое-то время забыться.

— Милые мои, добрые! — надрывался Балаганный Дед, зазывая желающих перетягивать канат. — Русские люди! Дружите крепко, с открытой душой! И ходите гурьбой с супермаркет за товарами компании «Тефаль»!

Владимир смотрел на чучело Кикиморы, на расписные полушалки и звенящие бубенцы, и уворачивался от желающих схватить его за нос. Все во что-то играли, сражались за какой-то приз. А Звягин разрывался от желания поскорее убраться отсюда. Но после вспоминал, что идти ему некуда, и чувствовал звериную тоску.

Розовые воздушные шарики с надписью «Гуляй, Златоглавая!» плыли над толпой. Звягин поднял глаза к небу и увидел серые тучи, шары, Кремлёвские звёзды и двуглавых орлов.

Рядом с Владимиром мелькали поролоновые заячьи уши. Он не помнил, когда и как в его руках оказалась бутылка растительного масла. Вроде бы, он куда-то кидал дротик и, разумеется, попал точно в цель. Выигранную бутылку Звягин отдал какой-то тётке, за что та едва не грохнулась ему в ноги. Самому Володе масло не требовалось. У него не было дома, его не ждала жена, которой могло быть нужно это масло. Звягина сейчас интересовала только одна маслёнка — из которой он смазывал пистолет.

Он сбежал на вторую чеченскую от своего хозяина, который так и не счёл долг отработанным. После, валяясь в ростовском госпитале с не опасной для жизни раной, Владимир решил сменить «синюю» крышу на «красную», сообразуясь с веяниями времени. После обучения в Центре элитной медицины он откликнулся на лестное предложение одного из вербовщиков. Тот набирал надёжных ребят в подразделение вроде мифической «Белой Стрелы», о которой Звягин много слышал и читал.

Ещё тогда он жалел, что не может войти в ту группу и расстреливать паханов, раз уж не получается упечь их по закону. Через несколько лет мечта сбылась.

Звягин вскоре выполнил первое задание. Одевшись под охотника, из обычной двустволки он завалил хозяина закрытой порностудии, занимающейся предоставлением секс-услуг, в том числе и по Интернету. Женат делец был на одной из своих улыбчивых и грудастых моделей, что не мешало ей услаждать своими прелестями взоры посетителей порносайта.

Владимира не интересовало, почему ментам потребовалось его руками убрать растлителя малолетних. На это обстоятельство особо указывали заказчики, потому что взрослые отвечали сами за себя и добровольно выбирали сомнительный путь. Детей же вовлекали в бизнес насильно или обманом. Но мерзавец пользовался высоким покровительством и постоянно выходил сухим из воды. Тогда менты и порешили избавиться от этой головной боли раз и навсегда. Из идейных соображений или потому, что барыга не захотел делиться, — какая разница? Звягин понял, что он отныне призван выдёргивать сорную траву с общественного поля.

Хозяин порностудии слыл заядлым охотником — ходил на глухарей, тетеревов и рябчиков. Немного браконьерствовал, используя для приманки птиц магнитофон. Между делом добывал запрещённых к отстрелу казарок, куропаток и кроншнепов. Порноделец охотился на птиц, а Звягин выслеживал его и получил куда больше удовольствия. Охотиться вот так, в непромокаемых валенках, в камуфляжной куртке, в жилете с патронташем, да ещё зная, что твоя «крыша» тебя не сдаст, — сплошной кайф. Звягин пальнул дуплетом прямо в затылок своему объекту, а потом прочитал в газетах, что хозяина порносайта застрелил на охоте по неосторожности его приятель.

Воевать в лесах под Питером было так же легко, как в Чечне. Вернее, даже легче, потому что там можно было ненароком накрыть огнём мирных граждан, даже детей. Другие не обращали на это особого внимания, чохом считая всех местных бандитами, а Звягин всегда переживал, правда, про себя.

Теперь же Владимир уничтожал только тех, кто, безусловно, заслужил пулю. Тогда же он взял себе кличку «Чёрный Аист». Для того чтобы качественно выполнять задания, Владимир должен был верить в собственную правоту.

Он несколько раз ударил тяжёлым молотом в кувалду, словно желая проверить свою силу. Кругом бесились клоунессы в рыжих париках. Одна из них торжественно вручила Звягину приз — плюшевую мышь. Он тут же подарил игрушку какому-то карапузу и пошёл дальше. Оказалось, что Володя на ярмарке — самый сильный; до сих пор никто не мог взять этот молот в руки.

Дети, бабки, пьяные мужики, раскрашенные девицы играли в «ручеёк»; туда же затащили и Звягина. Он уже плохо соображал и потому вёл себя по-идиотски, как все. Кто-то поднёс ему кружку московского сбитня с патокой и пряностями, другой мужик сунул банку пива.

Звягин принял угощение. Ему уже не казалась дикой сцена, когда беззубая обтрёпанная старуха плясала, зажав между сморщенными пальцами кружевной платочек. А вокруг неё, изображая кавалера, выкидывала коленца молодая высоченная особа с рюкзаком за плечами.

И похмелимся гурьбой,

И покаемся толпой!..

орали хором все, кто играл в «ручеёк».

Звягин вздрогнул. Успеет ли он покаяться? Наверное, успеет. Остаётся одна неделя Великого Поста до дня «Х». А покается ли Анька? Она ведь обещала ждать его…

Не целуй меня в сенях —

Целуй на Масленой в санях!

пели на сцене под балалайки и дудки.

Два года назад они целовались в санях с Анькой Бобровской, когда катались на тройках по заснеженным аллеям парка. Володя умолял её подождать со свадьбой ещё годик — чтобы успеть прилично заработать. Годик прошёл. И на следующую Масленицу он выстрелил Аньке в спину. А надо было — себе в рот, в живот, куда угодно, потому что виноват был он.

Анька перестала ему верить. Он вернулся с Женевской «ярмарки тщеславия», с удовлетворением вспоминая, как перебежчик рухнул замертво прямо под колёса сверкающего кабриолета. На капоте восседала очень похожая на Аньку чаровница и откровенно соблазняла шатающихся на залу богачей. На Женевской выставке их всегда собиралось больше, чем на любой другой, и многие любительницы сладкой жизни искали там себе спонсоров.

А вот Анька подцепила миллиардера прямо в Москве, о чём Владимир узнал сразу же по триумфальном возвращении из Швейцарии. Нашла и, как впоследствии выяснилось, уже успела от него забеременеть…

«Любимый мой, мыслей нет. Есть только одно горячее большое сердце. Возвращайся ко мне скорее. Я умираю без тебя, Володька! Приезжай и спаси меня от гибели. Твоя А.»

Вырезку из газеты двухлетней давности Звягин до сих пор хранил в своём портмоне. Потом была та самая Масленица, с тройками и бубенцами. И Анькины молящие глаза — она ждала самых главных слов.

А дальше ей надоело ждать, но тут созрел Владимир. Возможно, у них просто не совпадали биоритмы. В Женеве, выполнив задание по перебежчику, он отправился в ювелирный магазин за помолвочным кольцом. Выбирал его, покупал, нёс в отель и улыбался, как дурак. Вспоминал, как тогда, весенним прозрачным днём, мордастое солнце тоже улыбалось им во весь рот…

Да, Звягин знал, что его подружка путанит, но не обращал внимания на эту её работу. Он ведь тоже ангелом не был, и убивал по заказу. Но неужели нельзя разделить бизнес и любовь? Почему он не имеет права жить в семье, как нормальный человек? С войны мужики возвращались и не стыдились того, что многих там лишили жизни.

А ведь все эти подонки, приговорённые и уничтоженные, были куда хуже открытых врагов! Среди тех могли быть нормальные парни, даже в Чечне, пусть они носили бороды и зелёные повязки. Но вот тех, вроде беглого «грушника» или маньяка, тоже «оприходованного» Чёрным Аистом, или наркодельцов, которых он «мочил» уже в составе группы, людьми считать нельзя…

Аня торговала своим телом. Володя — тоже, но по-иному. Он предоставлял себя за деньги в полное распоряжение тех, кто хотел направить на врагов безжалостную «белую стрелу». Он летел из Женевы в Москву как победитель, как добрый дух. Об убитом перебежчике он даже ни разу не вспомнил. Представлял свою с Анной встречу — как обнимает её, целует, надевает кольцо.

А Аня тем временем уже не принадлежала Владимиру. Её нежная бархатистая кожа истекала потом в сауне, а ротик с мелкими зубками напрашивался на долгие поцелуи. Анна всё также окроплялась «духами любви», тренировала мышцы, включая и мышцы влагалища, принимала молочные ванны. И соблазнительно натягивала эротические колготки с порочным разрезом между ног — чтобы можно было наскоро, не раздеваясь, позаниматься любовью.

Да, всё оставалось по-прежнему, но это сокровище у Звягина отняли. Анна сочла себя слишком шикарной для обыкновенного киллера. На её бесподобную кожу лёг отблеск золота, а глаза засверкали, как бриллианты.

Такому драгоценному камню, как Нетти, требовалась достойная оправа; не менее необходим был и подходящий футляр для хранения. Звягин и сам понимал, что он — не ровня Аньке, что он лишний на этом празднике жизни.

Его друзья сразу же доложили о бурном романе Анны с одним из самых крутых воротил, олигархом-«арбузником», то есть миллиардером. С таких высот по своей воле на землю не спускаются. Звягин осознал печальную реальность. И, в то же время, не мог смириться с тем, что на негласном аукционе за его Аньку кто-то смог заплатить больше, гораздо дороже. Он пытался внушить себе, что, вкусив небесной манны, его куколка не пожелает стать супругой обыкновенного секьюрити со средним достатком и неясными перспективами. И надо с этим смириться.

Анька подсела на золотую иглу. Ей в кровь попал развращающий яд, сладкий и смертельный. Она забыла все клятвы и обещания, которые посылала когда-то через газеты и эсэмэски. Её «большое горячее сердце» билось теперь для «арбузника»…

Вырвавшись из «ручейка», Владимир пошёл с Красной площади. Он с надеждой смотрел на патрульных, мысленно умолял их обратить на него внимание, задержать и водворить за решётку. Он же осуждён, помещён на принудительное лечение — и вдруг запросто разгуливает около Кремля! Да ещё и готовится совершить новое убийство! Почему его никто не ищет? Не обращает внимания на не загримированного беглеца? Неужели так просто улизнуть из-под стражи за деньги? Значит, его покровители невероятно сильны и могущественны. Они могут всё, или почти всё. Но даже эти покровители не в силах отвести надвигающуюся беду.

Звягин был сильно пьян, но всё же забрался за руль, надеясь теперь уже на гаишников. Он не мог сдаться сам. Нуждался в приличном поводе, чтобы не ехать двадцать девятого февраля в клуб «Фламинго», не стрелять в Хуторова, не попадать под ответный огонь его охраны.

Вот если бы его сейчас сбили в аварии, всё пошло бы по-другому! И, согретый слабенькой, призрачной надеждой, Звягин выехал из переулка задним ходом. Наверное, за всё то время, что стояла Москва, никто так страстно не желал попасть в ДТП, да ещё на прокатной машине, или очутиться в камере предварительного заключения ближайшего отдела милиции. Но патрульные проходили мимо, как заколдованные, и весь встречный транспорт обтекал автомобиль Звягина, будто во сне.

В позапрошлом году Анька подарила ему на день рождения куклу «Реал-долл» — свою точную копию из силикона в натуральную величину. И в шутку приказала спать только с ней, если оригинала не будет рядом. Кукла осталась на прежней квартире, когда Владимира арестовали за покушение на убийство гражданки Бобровской А.С. Э-эх, надо было расстрелять куклу, хоть из автомата! Для этого, наверное, и появилась «реал-долл» в его жизни. А так не поймёшь, где долли сейчас, кто с ней трахается. При обыске куклу изъяли и забрали себе менты. Даже в опись вещей её не внесли — Звягин перечитал документы во время следствия.

Он гнал «Ауди» на юг, по Большой Ордынке, и снег вкось летел перед лобовым стеклом. «Дворники» не успевали разгребать комковатую скользкую кашу. Гаишные машины попадались чуть ли не через каждые сто метров, и Звягин ждал, что его остановят. Нет, чашу мимо не пронесут. Всё идёт так, как должно. «Продуман распорядок действий, и неотвратим конец пути…»

Беатрис, или Зула Бикбулатова, появилась в его жизни совсем ненадолго. И Владимир жалел, что вскоре, наверное, им предстоит расстаться навсегда. Лучше бы не было никакой Аньки, а была только Зула, которая работала в той же группе, в шутку прозванной «Белой Стрелой». С ней два года назад случилась трагедия — бандюки поймали её и засунули в трансформаторную будку. Думали, что действуют наверняка, что перед этим Зула была зверски избита и изнасилована.

Но она выжила, вернулась в группу и продолжила работу — даже без левой руки, ампутированной по плечо. Восточная красавица с глянцево-литой чёлкой, длинными волосами, глазами, как у оленя, покорила Звягина очень быстро. Гибкая, невысокая, женственная и в то же время отчаянно-смелая — такая подруга и нужна была рисковому парню. Если сон соврал, и он выживет, то обязательно скажет Зуле те слова, которые не сказал Анне.

Зула согласилась взять псевдоним, как все шлюхи, жить в будуаре, изображать обычную труженицу «Фламинго». Чтобы не вызвать подозрений, она, кроме Звягина, спала и с другими гостями клуба, а сама всё время наблюдала за Хуторовым. Владимир не имел возможности постоянно находиться во «Фламинго», и Беатрис вела съёмку, записывала, запоминала то, что видела, а после передавала Звягину.

Зуле было двадцать пять лет, но давали ей много меньше. Она владела приёмами тхэквондо, иголкой и поварёшкой одинаково виртуозно; выработала осанку, силу, ловкость. Кроме того, Зула выучила три языка, имела чёрный пояс и писала эссе, стихи. И она же должна была через девять дней обеспечить беспрепятственный отход Владимира из оранжереи; проследить, чтобы джип ждал его у стеклянной двери зимнего сада.

Владимир знал, что Беатрис сделает всё в лучшем виде. В случае чего, она и прикроет Звягина, потому что даже с одной рукой она отлично стреляет. Терять ей нечего. Она никого не боится. Живёт работой и только работой. А вчера вдруг сказала Звягину, что любит его, несмотря на то, что он воевал в Чечне. И не хочет после завершения операции расставаться с ним — будет ждать его из психушки и из зоны.

Слово такого человека стоило дорого, и Владимир сразу ей поверил. Поверил, несмотря на то, что уже был обманут Анной Бобровской. Зула умоляла Володю забыть про всё плохое, что было до сих пор в его жизни, потому что они, наконец, встретились. И пусть другие живут, как хотят, — это их дело…

Звягину больше всего хотелось поехать к ней в клуб, но было нельзя. К Беатрис вполне мог завернуть гость, потому что сегодняшним вечером Владимир не собирался во «Фламинго». Нужно всё-таки найти гостиницу и спокойно выспаться. Звягин наивно верил, что страшный сон живёт именно в Останкино, на бывшем кладбище, и не последует за ним в гостиничный номер. Баба Дуня уверяла, что такие сны запросто изгоняются знахарскими заклинаниями. Вроде тех, что кричали они с Анькой у проруби, прежде чем туда прыгнуть: «Три раза поплевать — и горя не видать!».

Они плавали в проруби, пока глаза не вылезали на лоб, возвращались в баню и кидались друг на друга, как безумные. Страсть согревала их лучше пара и веника. «Была лиска бела, были детки белы. Где лизнёт, тут медь пристанет. Ключ за замок, булатные слова». Золотые слова, которые ничего не стоили…

Звягин загнал «Ауди» на стоянку возле Южного речного вокзала, уже за Москвой-рекой. Вылез из-за руля. Застегнул куртку и долго смотрел на воду в радужных мазутных пятнах. Потом поднял глаза к небу, где сегодня оказалось неожиданного много звёзд. В день новолуния они горели особенно ярко, как блёстки люрекса на тёмной шали.

Владимир торопливо закурил, жадно затянулся и вдруг замер, поражённый неожиданной мыслью. Он должен написать завещание. У него есть кое-какое имущество, заработанное неправедным промыслом. Он не отдаст эти деньги ни нищим, ни церкви, как часто поступали другие. Всё это — прах и тлен в сравнении с Вечностью, раскинувшейся сейчас над Москвой, над Россией, над Землёй.

Зула Бикбулатова — единственный человек, которого можно назначить своим душеприказчиком. И он поступит так, будучи уверен, что его имущество и банковский счёт не будут присвоены. Они уйдут по назначению, согласно воле владельца. С Анной они квиты, а больше Звягин ни перед кем не провинился. Он имеет право претендовать на уважение к своему последнему желанию, как любой человек.

Его имущество стоит гораздо больше, чем десять тысяч долларов. А именно столько, как сказано в Интернете, стоит вывод на низкую орбиту одного килограмма праха. Если в оранжерее клуба «Фламинго» ему суждено погибнуть, пусть тело кремируют, а прах запустят в космос. Зуле могут посодействовать более серьёзные люди — тот же Хило. Или, к примеру, Юлиан, фактический руководитель их группы.

Звягин в точности узнает, какие для этого нужны документы. Времени до високосного дня ещё предостаточно. Кажется, там требуется согласие родственников, из которых осталась одна мать. Впрочем, Владимир давно не имел от неё вестей и даже не знал, в каком именно монастыре та находится. В любом случае, деньги своё дело сделают, и прах выведут на орбиту. Как это здорово — не гнить в земле, а летать в космосе, никого не обременяя необходимостью красить оградку каждую весну. Великая идея…

Прах будет летать около сорока лет, а затем сгорит в плотных слоях атмосферы. Ничего, и сорока хватит. А, может, из оранжереи ещё удастся выскочить живым? Специально под пули Чёрный Аист не полезет, сделает всё для того, чтобы выжить. Но если не получится, обязательно улетит в космос. И когда-нибудь таким же февральским вечером над Южным портом промелькнёт контейнер — на долю мгновения. И пропащая душа пошлёт на Землю свой пламенный привет.

Звягин захохотал, страшно довольный придуманным мощным приколом. Сразу стало жарко и весело до такой степени, что, прыгнув в машину, он вновь поехал к центру Москвы.

На кой чёрт искать гостиницу, когда есть в столице клёвый клуб? Не «Фламинго», другой, где все посетители нормальные, с руками и ногами. Они успешные, занятые, достаточно молодые. И невероятно одинокие — такие же, как он сам. Снять там бабу на ночь — не проблема; он поступал так не раз. И будет это не проститутка, а приличная бизнес-вумен, которой просто захотелось приключений. У неё Звягин и переночует, а завтра найдёт другую, послезавтра — третью. Спать будет у них, а дни посвятит оформлению завещания. Предстоящий полёт в космос захватил его, и отныне Владимир Звягин жил этой мечтой.

Его «Ауди» ничем не выделялась из ряда иномарок того же пошиба, припаркованных у ярко освещённых дверей клуба. Звягин с трудом выбрался из машины, быстро договорился со знакомым охранником о проходе на вечеринку без билета. Он просто вынул из кармана две тысячи рублей и отдал парню. Звягина не заботило, подойдёт или нет к общей атмосфере интимного веселья его костюм в тонкую полоску. Владимира всегда принимали «на ура» в любом обществе; он мог вписаться в какую угодно компанию.

Звягин прошёл мимо столиков, услышал обрывки разговоров. Молодой, но полный мужчина в чёрном джемпере, с волосами до плеч и бородкой, похожий на батюшку, сетовал на то, что следственные органы коррумпированы на треть, а адвокатура — аж на восемьдесят пять процентов. Звягин усмехнулся, вспомнив, где он должен быть сейчас, и согласился с толстяком.

За другим столиком компания, состоящая из шести человек, все мужчины, делилась своими соображениями насчёт того, как надо продавать и покупать автомобили. Третий тесный кружок обсуждал несомненные достоинства тайских массажисток. И Звягин моментально разозлился. Он опять вспомнил про Анну и представил, как в том борделе, кажется, «Малакка», нажимали на её чувствительные точки. Он уже не помнил себя и буквально бегал по проходу, выискивая подходящую мадемуазель.

Не обращая внимания на протесты благообразных пожилых господ, пришедших в клуб гораздо раньше него, Звягин почти силком распихал их и устроился рядом с рыжекудрой дивой. К её туго натянутому лифу был приколот бейджик с надписью «Прасковья».

— Ну что, Параскева-Пятница, скоротаем остаток пятницы? — выдавил он сквозь зубы, втайне мечтая о драке и спасении.

Но опять ничего не произошло — мужики, болтавшие с Прасковьей о тайских таблетках для похудания, ретировались, оставив их вдвоём.

Сказав Прасковье всего несколько слов, Звягин уже знал, что будет с этой бабой весь вечер и всю ночь, а ведь никогда раньше её здесь не видел. Несмотря на это, Владимир был готов ехать с ней куда угодно, потому что в постели с такой точно позабудешь обо всём. На какое-то время отступят мысли о страшном сне, позднем раскаянии и будущем погребении в космосе.

Странно, что здесь, так же как и в ресторане у Трёх вокзалов, пели песни из фильма «Генералы песчаных карьеров».

Ах, мама, если б мне найти тебя, Тогда не так была б горька судьба!..

Глава 6

Аня Бобровская курила сигареты одну за другой, тушила «бычки» о голые ноги. Она надеялась почувствовать хотя бы подобие той боли, которая шевельнулась во время съёмок у Дои Ватанабэ; но не чувствовала ничего. Забросила сигареты с тех пор, как забеременела, но теперь отрывалась по полной. Машеньке она уже повредить не могла, и поэтому чиркала зажигалкой, глубоко затягивалась, как будто хотела накуриться впрок.

Аня знала, что дочку свою, скорее всего, уже не увидит — всё кончено навсегда. Как она и предчувствовала, они недолго были вместе. Сейчас Маша вместе с Катей уехала к Ольге Александровне. Аня сказала матери, что её сегодня навестят серьёзные люди для очень ответственного разговора, и ребёнок будет только мешать.

Припудривая нос перед зеркалом. Аня смаргивала с ресниц слёзы и вспоминала, что ещё нужно сделать. Зинаида Бич привезла нотариуса к Ане на квартиру, и они вместе оформили завещание. Бумаги остались у Зинаиды, в опечатанном сургучном конверте из вощанки. В последний момент Аня вложила в большой конверт маленький, надушенный её духами. Потом документы поместили с сейф к Зинаиде.

— Если случится плохое, вскройте вместе с мамой. Но не раньше! Умоляю — не раньше! Не нужно маму лишний раз расстраивать, я и так делала это слишком часто. Теперь думаю — а зачем? Так легко люди гадят друг другу, даже не понимая, собственно, чего хотят…

Когда мама прочитает опись завещанного ей как опекуну Маши, она ахнет. Кроме внушительной суммы денег в рублях, долларах и евро, собственностью Ольги Барсуковой становились часы «Жерар Перего» золотые с бриллиантами стоимостью шестьдесят тысяч рублей, два кольца с бриллиантами же, причём большими, в обрамлении маленьких. Кроме того, перстень с тремя бриллиантами из платины, кольцо с сапфиром из белого золота, две пары серёг с теми же камнями из жёлтого золота и платины, золотой браслет «Шопард» стоимостью сто двадцать пять тысяч рублей, часы «Джейнобс», тоже с «брюликами», за четыреста пятьдесят тысяч «рябчиков». Отдельно решалась судьба двух автомобилей, элитной квартиры в Сокольниках, гаража, бытовой техники, ковров, мебели и прочего Аниного имущества.

Набор детских драгоценностей Ольга не должна была продавать ни за что. Он принадлежал именно Машеньке и являлся единственным подарком её отца. Правда, и большую часть остального добра презентовал он же. Несмотря на это, Анина мать могла, под давлением обстоятельств, продать или заложить унаследованное. Жизнь Ольги Александровны и Маши может сложиться по-разному, и поэтому они должны иметь свободу действий на будущее.

Аня надела скользкое белое платье, тайком приготовленное к несостоявшейся свадьбе со Звягиным, застегнула жемчужное ожерелье и отъехала от туалетного столика. Никто ещё не знал об её планах. Даже Вероника Кирьянова была не совсем в курсе дела. Но Рона оставалась наиболее осведомлённым человеком; она и организовывала мероприятия сегодняшнего вечера. Через час за Аней должна приехать машина, и её отвезут в клуб «Фламинго». Туда же собирался прибыть вечером и Дои-сан, так что Анино появление не вызовет никаких вопросов. Съёмки скандального фильма закончились, и это дело нужно было отметить.

Но Аня знала, что с Дои Ватанабэ она не встретится. Выбрав удобный момент, проникнет в оранжерею, выползет из кресла и спрячется между клумбами, среди пышной зелени. Кресло Рона заберёт к себе в будуар. И Аня станет ждать того момента, когда в зимнем саду появится Звягин.

Хуторов сегодня посетит клуб в последний раз, и Звягину придётся поторопиться. Удобнее всего выстрелить из оранжереи и уйти потом через стеклянную дверь на улицу. Наверняка Звягина там будет ждать машина. Но если Владимир не появится, и Хуторов спокойно уедет из клуба, Вероника отвезёт Аню домой.

Её тело опять блестело — как раньше. «Ванна Клеопатры» вернула силу и молодость, красоту и шарм, хоть и не смогла оживить ноги. Белоснежное бельё со стразами, вышивкой и бисером под платьем — чтобы видна была кровь. «Когда фильм Дои выйдет в прокат, меня уже не будет в живых. Как романтично, как трогательно! Лишь бы всё получилось… Тогда дамы станут рыдать, а мужчины — скрипеть зубами. И Дои получит много денег. Я попрошу его платить проценты Машеньке…»

Корсет с металлическими нитями и гелевыми наполнителями, с силиконом и кружевами делал фигуру идеальной. Она не будет сидеть в кресле или лежать на полу. Анна Бобровская встанет в полный рост, и Владимир Звягин увидит её.

Аня готовилась к гибели, как к свадьбе. Наконец-то они с Володькой пойдут рука об руку, но не к алтарю, а к престолу Вечности. Они соединятся сегодня, и кровь их смешается, а руки сплетутся в самом крепком, самом искреннем пожатии. И они простят друг друга…

Аня сидела в кресле, как на троне, и смотрела на своё лицо — невероятно молодое, счастливое, сияющее. Ещё немного, и не будет уродства, не будет боли и страха. Она вновь станет свободной и научится ходить. Нет, не только ходить, но и летать! Она пронесётся над Москвой в белом платье, в метельном вихре последнего зимнего дня. Только бы не случилось никаких накладок… Возвращаться в прежнюю жизнь Ане не хотелось, и даже мысли о дочери не могли поколебать её решимость.

Мама рассказывала, что её дядя, Артемий Белкин, во время битвы под Москвой добровольно вызвался стать смертником. Об этой операции не писали историки Великой Отечественной, но, по маминым словам, операция точно имела место. И участвовали в ней именно воины-сибиряки.

Людей собирались выбросить из самолётов без парашютов, прямо на немецкие позиции. Каждый бы обвязан взрывчаткой, и в руках держал по гранате. Уцелеть при таком раскладе было невозможно, и поэтому принудительно людей в самолёты не сажали. Артемий вышел из строя первым, а потом на бреющем полёте выпал в люк. Его гранаты спустя несколько секунд рванули. Тело так и не нашли, но почему-то не считали сержанта Белкина пропавшим без вести. Значит, командование было в курсе.

И вот теперь Аня поняла, что её двоюродный дед действительно так и погиб. Она чувствовала в себе силы повторить этот подвиг. Она сегодня утром целовала Машины игрушки и плакала, но всё равно решила вечером ехать в клуб. Ехать, чтобы всё поскорее закончилось и забылось.

— Я не увижу, как ты будешь расти! Не представляю сейчас, какой ты станешь. Но, может быть, ты ещё услышишь когда-нибудь обо мне. И вспомнишь свою маму, без которой тебя не было бы. Когда-то Мария Бобровская будет ходить по земле, а я не увижу её первый шажок…

Вероника приедет уже через полчаса. Только бы с ней в пути ничего не случилось, и Хуторов пожаловал в клуб! Аня будет безоружна перед Звягиным. Она не поднимет руку на своего палача, не взорвётся вместе с ним и даже не тронет его пальцем. Она — не убийца, не чета Звягину. Она — женщина и мать. Но Анна взглянет Владимиру в глаза перед тем, как они оба умрут.

Но ещё до того надо дать возможность Звягину убить Хуторова. Кровь младенца должна брызнуть на изверга, чтобы Фаина Адельханян наконец-то заснула спокойно. Несчастная женщина не должна пострадать в чужих разборках, поэтому главное случится потом. Только бы найти в себе силы встать, подняться, удержаться на ногах, а не смотреть на Володьку снизу, как побитая собака. Надо встретиться только так — зрачки в зрачки. У Звягина будет время, чтобы всё понять и заново пережить.

Аня через арку выехала на кухню, открыла холодильник, достала апельсин, решётку с кубиками льда. Из шкафчика вынула две бутылки — красного вина и вишнёвого сиропа. Подумала немного и добавила пакет грейпфрутового сока. Ей хотелось что-то сделать, например, любимый коктейль. Аня часто готовила его, возвращаясь из фитнесс-центра «Малакка», и потому сейчас хотела выпить его в последний раз.

Она чистила апельсин и чувствовала боль в сердце, в руке. Неужели испугалась? С ума сойти! Так хотела уйти красиво, и вот теперь… уже не хочет? Так же ломило за рёбрами, когда Аня впервые в жизни собиралась нырнуть в прорубь, прыгнуть с парашютом, раздеться перед камерой. Да много чего она поначалу боялась, только другим своего страха не показывала. И потом казалась очень смелой, дерзкой, даже нахальной.

Но откуда эта боль? Аня бросала лёд в бокал, закусив губу и боясь потерять сознание. И вдруг радостно улыбнулась, поняв, что сердце здесь ни при чём, и ничего страшного не случится. Грудь болела от прилива молока — в это время Аня всегда кормила Машеньку.

Бедная, маленькая девочка, теперь я предаю и тебя! Ведь живут же инвалиды, причём подолгу, а я не выдержала. Не стоит Звягин твоего сиротства… Пусть живёт, и я буду жить. Ради тебя, Марютка, Марийка, Маруся!

Значит, впервые в жизни Анна Бобровская малодушно покинет поле боя вместо того, чтобы взглянуть опасности в лицо. Не прошло и года, а силы уже кончились. Аня пытается обмануть и себя, и Всевышнего, и других людей, когда, по сути дела, кончает жизнь самоубийством. Но кончает хитро, вынуждая другого человека убить себя. Почему же? Ведь сегодня в оранжерее все пути могут пройти мимо. Вот, например, в Испании, на побережье Коста Дорадо, тоже было очень страшно. Таких аттракционов не было больше нигде в мире, и Аня с бешеной скоростью носилась по горкам и по петлям. Аттракционом можно счесть и сегодняшнюю засаду в оранжерее…

Аня пила свой обожаемый «Красный апельсин», смотрела на часы и массировала грудь — для того, чтобы немного успокоиться, остыть. А потом, откинув голову и зажмурившись, снова принималась плакать.

Так в бой не ходят. Надо принять окончательно решение. Ещё не поздно остаться дома. Но шанс, о котором Аня так долго просила Провидение, больше не представится. Да, она останется жить, но всё время будет помнить, как струсила и отступила… Нет, ни за что! Надо прыгнуть и в эту прорубь.

Аня застегнула расшитую бисером сумочку без ручек, с которой когда-то плясала на палубе прогулочного теплохода в волшебную ночь выпускного. Оттуда она недавно достала ожерелье и серьги. Вспомнила их компанию — рыжую, зеленоглазую Оксану Бабенко в платье-коктейль с букетиком фиалок у плеча, черноволосую смуглую Верку Потягаеву в красном наряде с блёстками и узкой длинной юбкой. Верка погибла ещё в девяносто третьем — убил клиент в борделе. И из пятерых парней, самозабвенно оравших песню Окуджавы, в живых осталось двое. Повезло Антону Стороженко и Женьке Мухину. Из несчастливых один погиб в автокатастрофе; другого, бизнесмена, застрелили конкуренты; третий вскрыл себе вены из-за несчастной любви.

Аня протянула руку и включила приёмник. Пел «Несчастный случай» — очень кстати. Раньше она любила так гадать — задавала вопрос и включала радио или телевизор. К удивлению, полученные ответы часто оказывались верными.

Что как бы готов бы раздать все долги

И с чистой душой откинуть коньки…

Всё правильно. Ну, её, эту жизнь, на фиг, как поётся в песне! Надо допить коктейль и сполоснуть бокал. Наверное, в последний раз.

Выключив радио, Аня поехала на коляске в комнату за лёгкими алюминиевыми костылями. Закусив губу, повисла на них и вспомнила, как впервые сделала такую попытку. Ещё в подмосковной клинике, прошлым летом, когда врачам казалось, что случай не очень тяжёлый, и надо попробовать научиться ходить.

Но Аня потеряла сознание, чуть не упала на пол, и лишь чудом у неё не случился выкидыш. Врачи категорически запретили тренировки и отобрали костыли. Аня орала благим матом, плевалась. Придумывала зверские казни не только Звягину, но и врачам, которые за такие-то деньги ничего не могут сделать. У Ани помутился рассудок, и она решила ночью удавиться. Чёрт с ним, с ребёнком, — всё равно не доносить. Или уродом будет, что ещё хуже…

Но самоубийство не состоялось, потому что неожиданно явился её олигарх. Завернул перед рассветом, без предупреждения, когда Аня уже собиралась скручивать в жгут простыню. Персонал клиники, конечно, получил вознаграждение, и им не стали мешать. Тогда за окнами было так же темно, как и теперь. Но сегодня валит снег, а в ту ночь громыхала гроза. Тогда впервые Аня принимала решение — жить ей или умереть. Она решила жить и ждать той сладостной минуты, которая избавит её от мук. И не бояться этого нужно, а ждать, торопить…

… Он сидел рядом с постелью и держал Аню за руку. Она чувствовала. Как в его пальцах колотится кровь, видела обильную седину и грусть в светящихся глазах. Видела и жалела, что лежит, как бревно, и ничем не может помочь…

— Почему ты без экспертизы поверил, что ребёнок твой? Я могу и соврать. Ты же знаешь, кто я такая.

— Мне всё равно. Я виноват в твоей беде, поэтому должен помочь. Кроме того, интуиция подсказывает, что ребёнок от меня. Да и не было больше у тебя никого так, на вилле.

— Да, не было. Мне тебя хватало с лихвой. Но другим-то ничего не докажешь. Моя репутация всегда будет работать против меня, даже если я превращусь в святую. И кстати — ты-то как раз ни в чём не виноват. Перестань себя казнить.

— Без меня не было бы этого выстрела.

— Даже если очень ревнуешь, не обязательно стрелять. Во всём виноват мой бывший бой-френд. А я, дура, не предупредила тебя, что он — псих. Да ещё псих-терминатор, от которого всего жди. Ты не должен отвечать за это. И не жалей меня, умоляю!

— Если не отвечу я, не ответит никто. Когда над тобой сгущаются тучи, находится очень мало доброжелательных людей. Пусть для тебя таким человеком буду я.

— Но я уже ничем не смогу отблагодарить тебя…

— И не нужно. Я ведь сломал твою жизнь, пусть и не намеренно.

— Ты не сломал мою жизнь, а сделал её осмысленной и яркой.

— Просто мои возможности намного превосходят возможности других.

— Нет, не всё зависит от денег! Многие меня не поймут, не поверят, а вот Звягин понял. Свяжись я с тобой из корысти, он простил бы меня. Но он почувствовал, что я действительно стала твоей. И потом выстрелил. Это же видно, когда женщина любит…

— Ты зря была с ним откровенной. Не следовало его провоцировать.

— Я не хотела врать ни тебе, ни себе, ни ему. Помни только одно — я ни о чём не жалею. Ни о том, что мы познакомились с тобой, что проводили вместе дни и ночи. Ни о том, что призналась в этом Звягину. Я расплачусь с ними сама, никого не утруждая.

— Будем надеяться, что его осудят. Хотя я, возможно, ошибаюсь.

— Судить его буду я. Не хочу. Чтобы ты думал об этом.

— Я не могу об этом не думать.

— И всё-таки попробуй. Тебе есть, о чём подумать, и кроме этого.

— Ты действительно любила меня?

— И сейчас люблю, потому и страдаю. Очень прошу больше не навещать меня здесь, да и дома тоже. Я не та, что была раньше, а хочу остаться для тебя прежней Нетти. Вычеркни меня нынешнюю из своей памяти, из жизни. Я не рисуюсь, не набиваюсь на сочувствие, а говорю от всего сердца. С тех пор, как мы покатались с горки на Рождество, я жила ради наших встреч. Теперь буду жить ради нашего ребёнка. А когда рожу, останется единственная цель — отомстить Звягину.

— Ты считаешь, что сможешь это сделать?

— Я имею право на месть и не прошу ничьей помощи.

— Сама или через посредников?

— Ну, милый, это моё дело!

— Ты никогда не думала, что прожила жизнь напрасно? Зря?

— Много раз думала. И приходила к выводу, что распорядилась своими талантами не лучшим образом. Была слишком жестокой и непримиримой. Обожала деньги и другие удовольствия, много брала и мало отдавала. Не хотела понимать чувства близких, и желала, чтобы весь мир вращался вокруг меня. И никогда не прикидывала, какая за всё это может быть расплата.

— То же самое можно сказать и обо мне.

— О тебе?! Да неужели?.. Ты же супермен! У тебя нет недостатков!

— Есть. У всех людей есть недостатки. А у нас с тобой они должны быть одинаковыми. Мы ведь родились в один день через двенадцать лет.

— Я помню. Смешно, но мы — Раки и Кролики. Судьба не зря свела нас.

— А ты не хотела бы начать жизнь сначала?

— Хочу. Я прожила бы её совсем не так. Но если я умру, а потом приду на Землю, то всё забуду. И вновь начну ошибаться.

— А надо бы помнить, чтобы не повторять ошибок. Мир устроен неправильно — это ясно. Он несовершенен, этот мир, и мне хочется его переделать. По крайней мере, постараться…

— У тебя получится, я знаю. Ты ещё молодой, здоровый. И очень сильный — во всех отношениях. А я каждую ночь, когда всё вокруг затихает, начинаю анализировать свою жизнь, судить и казнить себя. Очень жалею, что ринулась в омут греха вместо того, чтобы пойти учиться. Ведь мне нужно было сдать только один экзамен как золотой медалистке. Сейчас я была бы ходячей, пусть даже и небогатой. А ведь ноги не купить… А, может, мне просто обидно, что жизнь так по-дурацки кончилась. Вот и всё. Пока Звягин меня не уложил на койку, я была довольна своей судьбой. Значит, должна платить за удовольствия. За то, что каждую весну обновляла не только гардероб, но и чувства, мужчин. Я была развратной кокеткой, продавала каждый свой взгляд и жест. Из-за меня многие бабы лили слёзы, нюхали кокаин и резали вены. А после сами пускались в загулы, дабы наказать мужей. И семьи рушились, как карточные домики. Можно найти для себя массу оправданий, но я не хочу их искать. Зачем мне потребовалось блистать в свете? Теперь я ненавижу людей. Мне любой разговор надоедает на второй минуте. Хочется молчать, понимаешь? Я теперь боготворю тишину. Даже шелест дождя, не говоря уже о грохоте грома, действует мне на нервы. Тебе знакомо это чувство?

— В семье рассказывали, что я родился во время сильной грозы. Наверное, это оказало какое-то влияние на мою судьбу. Жизнь была такой насыщенной, что меня уже ничем не удивить. Мне противно открывать глаза по утрам, потому что делать приходится всё то же самое, а хочется перескочить на другой уровень. Бывает, что людям «нечего больше хотеть». А то, чего хочу я, недостижимо. Раньше деньги были интересны мне сами по себе, нравилось их зарабатывать и преумножать. Но в один прекрасный день я задал себе вопрос: а что дальше? Во всём должен быть смысл. Деньги должны как-то работать, кому-то служить — кроме удовлетворения моих потребностей и амбиций. Нынешнее моё положение, со стороны завидное и блестящее, душит меня, как петля галстука. Как всё это скучно, глупо! Я не могу застрелиться, как поступают некоторые. Не для того я жил и работал, да и вообще — не в моём это стиле. В тысячу первый раз пойти по кругу? Не получается. Вся экзотика в прошлом. В сладком прошлом. Кольца с бриллиантами, вручаемые гостям вместо визиток. Пачки долларов, забытые в карманах купального халата. Шарик рулетки в казино, который вечно прыгает перед глазами. Удачей, успехом тоже можно пресытиться, как пирожным с кремом натощак — до рвоты. Мне слишком рано улыбнулась Фортуна. А на что употребить остаток жизни? Выбор развлечений непозволительно беден. Можно перепробовать все напитки, яства, марки автомобилей. Можно объездить весь мир. Бани, массажи, коралловые рифы, горнолыжные трассы… Эти радости из разряда одноразовых. Лучшие номера самых дорогих отелей казались такими же постылыми, как для командировочного инженера — грязная комната на четверых. Не существует уже такого места на земле, куда мне хотелось бы поехать. Вот только одно… Тянет ночью выйти на палубу яхты и смотреть, как по воде бежит лунная дорожка. И чтобы рядом со мной на яхте была именно ты. Я заметил, что твоя кожа при луне излучает сияние, как у инопланетянки. И твой голос мне приятно слышать.

— У тебя прекрасный парфюм. Что это за запах?

— «Дух большого города», из разряда пьянящих. Главный аромат — марочный коньяк с кофе и яблоком.

— Тебе идёт. Пьянящий… Ты опьянил меня навсегда. И я рада, что сумела понравиться тебе. Но почему ты приехал именно сегодня?

— Проезжал мимо, выдалось время…

— Куда едешь завтрашней ночью?

— Не знаю. Надо будет подумать.

— У тебя было много женщин, так что выбор есть.

— Тебе сейчас тяжелее всех, поэтому я здесь.

— Мне кажется, что тебе самому нелегко. Я права?

— Да, ты права. Но это — не твои проблемы.

— Конечно, не мои. Кто ты мне? Кто я тебе?

— Но у нас с тобой будет общий ребёнок.

— Не сглазить бы! Я так жду его! У тебя ещё есть дети, а у меня других нет. И это — самый дорогой твой подарок.

— Не пожалеешь? Ты уверена, что действительно этого хочешь?

— Не пожалею. И тебя преследовать не стану.

— Там, где я вскоре окажусь, меня не достанешь.

— Ты хочешь уехать за границу?

— В некотором роде. Но я уже сказал — это мои проблемы.

— Я поняла. Всё-всё поняла про тебя.

— И что ты поняла?

— То, что тебе сейчас очень плохо, как и мне. То, что мы, скорее всего, или вообще никогда не увидимся, или не увидимся очень долго. Ты ведь приехал попрощаться, правда? Я по глазам твоим это поняла. Раз не хочешь ничего объяснять, я не спрашиваю. Только хочу сказать, что люблю тебя и буду любить всегда. И ещё… Мы родились в один день, значит, у нас общая карта Таро. Она называется Победитель. На ней изображена колесница с запряжёнными в неё чёрным и белым сфинксами, которой правит Воин посреди поля битвы. Воин закован в латы, и в руках держит тяжёлый диск, символизирующий Судьбу. Сфинксы говорят о том, что он овладел светлыми и тёмными сторонами жизни — совсем как мы с тобой. Но он не поддаётся панике в условиях боя. И мы не прогнёмся, верно? Воин понимает — как он настроит себя внутренне, таков будет и внешний отклик событий. Видя смерть, Победитель продолжает править колесницей своей судьбы. В и этом — залог того, что жизнь восторжествует. А теперь давай попрощаемся. Поцелуй меня и уезжай. Мне вкололи обезболивающее и снотворное. Я очень хочу спать. А утром подумаю, что видела тебя во сне, как это часто бывало…

— Я ухожу только потому, что ты об этом просишь. И целую.

— Ты целуешься лучше всех на свете! Скажи что-нибудь ещё…

— За меня скажет Шекспир. «Гамлет», акт первый, сцена пятая. «Прощай, прощай! И помни обо мне…»

… Аня вздрогнула и посмотрела на часы. До приезда Вероники оставалось двадцать минут. «Победитель продолжает править колесницей своей судьбы…» Она обязана там, в оранжерее, встать на ноги! И какое-то время продержаться, пока не наступит развязка!

Съёмки в фильме Дои Ватанабэ приучили Аню не бояться орудий пыток, огня и крови. Схватившись за ручку, она выдвинула ящик, достала шило. Потом зажгла конфорку итальянской плиты, нагрела шило, откинула скользкий подол платья и, закусив губу, вонзила острие в ногу. Аня думала сейчас только о том, чтобы ненароком не испортить платье.

Кровь сразу же сворачивалась от соприкосновения с раскалённым металлом, и отвратительно воняло горелым мясом. Но Аня упорно продолжала терзать свою плоть. Она должна была добиться хотя бы незначительной подвижности ног, их относительной чувствительности. Иначе она не сможет подняться в полный рост, а, значит, не получится должного эффекта, или вообще всё сорвётся.

С двадцатым уколом Аня ощутила боль. А на двадцать пятом правая нога вдруг сильно дёрнулась. Аня застыла в кресле, расширенными от волнения глазами глядя на свою несчастную ногу.

Мобильник застрекотал неожиданно, хоть весь вечер Аня ждала звонка. Рона приехала, и ей нужно было открыть дверь.

— Да, слушаю! — Аня кричала в трубку, не помня себя от радости.

— Я у тебя во дворе, будничным голосом сообщила Вероника. — Ты готова?

— Да-да, конечно, поднимайся! Сейчас открою дверь.

— Я иду. — И Рона отключилась.

Аня поскорее распахнула окно, чтобы проветрить кухню и не довести гостью до рвоты. Когда опять взглянула на ноги, заметила, что и левая дрожит. Неужели?.. Это невероятно. Организм мобилизовал все резервы. Она добилась своего и может закончить дело.

Вероника позвонила в дверь. Аня, схватив свои костыли, повисла на них; она стремилась закрепить достигнутый успех. С трудом добравшись до двери, открыла оба замка. Рона, откинув капюшон кожаной, на меху, куртки увидела сияющую Аню — в белом платье, с жемчужным ожерельем на шее и с такими серьгами в ушах; на изящных алюминиевых костылях. И, несмотря на открытое окно, ощутила ужасный запах горелого человеческого мяса. Когда-то давно, в деревне, где Вероника отдыхала школьницей, случился пожар, и в соседней избе сгорела пьяная супружеская пара. С тех пор Вероника никак не могла забыть этот прилипчивый, сладковатый смрад. Она тотчас же прижала к носу платочек.

— Что у тебя стряслось?! — Рону едва не вырвало.

— Ничего, не обращай внимания. — Аня покосилась на кухонную арку. — Я готова, так что давай собираться.

— Намереваешься в таком виде прятаться в оранжерее? — опешила Вероника и даже пошатнулась, тяжело опираясь на тросточку. — Другой одежды не нашлось? Это же подвенечное платье!

— Мне и нужно подвенечное. Ты не поймёшь, по крайней мере, пока. — Аня улыбалась и чувствовала, что Рона уже сомневается в её адекватности. — Дай мне норковую шубу из шкафа-купе, и мы поедем. Планы Веника не поменялись?

— Нет. Он завернёт ко мне, только удвоит охрану. Как мы с тобой и договаривались, двоих ребят оставит у двери, ведущей из оранжереи на улицу. Звягин в любом случае не сумеет уйти.

— Да. — Аня не раскрывала перед Роной весь план, иначе та могла бы воспротивиться. — Хуторов не струсит, как ты думаешь?

— Он понимает, что киллера проще сего взять именно там. Иначе ему придётся шарахаться от каждой тени, и за границей покоя не будет. Анька, окно закрой, простудишься. На улице мороз. — Вероника ёжилась даже в куртке, свитере и шерстяных брюках.

Но Аня как будто её не услышала, и тогда Рона сама отправилась на кухню. Оглянулась на плиту и замерла, увидев шило со следами крови, горящую конфорку, бутылку вина и стакан с остатками коктейля на донышке.

Вероника, сильно хромая, вернулась в прихожую и выдохнула:

— Ты что, пьяная?! О ребёнке бы подумала, мать твою!..

— Бокал коктейля «Красный апельсин». И всё!

Аня висела на костылях и чувствовала, как ноги волшебным образом оживают. Теперь она ощущала жгучую боль на месте каждого укола, а на съёмках такого и близко не было.

— Я выпила от радости, Рона. Мои ноги начали двигаться.

— Ноги двигаются?! Ну, однако, подруга! — Вероника закрыла окно, погасила конфорку, но шило и бутылки не тронула. — Вообще-то ты молодец! Рада за тебя. Где шуба висит?

— В комнате, левый шкаф.

Аня мотнула головой. Под черепом шумело, мебель и светильники двоились перед глазами. Но, главное, она опять чувствовала свои ноги. «Воин понимает — как он настроит себя внутренне, таков будет и внешний отклик событий…»

— Вот, держи!

Вероника, припадая на здоровую ногу, бережно вынесла в прихожую шубу из голубой норки. Ту самую, пробитую звягинской пулей.

— Помочь надеть?

— Помоги. Коляску брать не нужно — спущусь на костылях. Я смогу это сделать. Сегодня точно смогу.

— Ты — героиня. Ты — сумасшедшая героиня! — восхищённо сказала Вероника, помогая Ане надевать шубу.

Она понимала, что Аня не говорит ей всего, но не задавала никаких вопросов. Не сговариваясь, они сочли себя подругами, но не хотели вслух говорить об этом.

— А теперь пошли скорее!

Аня, не веря сама себе, переставляла костыли и подтягивала к ним своё тело. По ковровой дорожке — к двери, потом — до лифта. А внизу, потихоньку, — до машины. Время ещё есть…

«Спасибо вам, Дои-сан! Вы научили меня совершенно ничего не бояться. Дядя Юзя, родной, вы подарили мне надежду. Синтия Эванс, вы обязательно напишете обо мне, и повесть ваша очень эффектно закончится…»

Двери лифта разъехались, и Аня с Роной прошли мимо консьержки, которая оторопела, впервые за год увидев эту жиличку не в коляске. Вероника открыла дверь подъезда, не дожидаясь, когда это сделает Майя Петровна. На улице, с трудом удерживая равновесие, она подставила Ане плечо и повела её к своему ярко-жёлтому «клопу» с широкими удобными дверцами.

Аня шла по снегу в лёгких туфлях, но не чувствовала холода. Тонкие колготки сияли под светом фонаря, освещавшего парковку. Она упала на заднее сидение «Опеля», затащила в салон костыли и в последний раз взглянула на дом, в котором оставила выматывающую, долгую боль.

Птенцы «Фламинго» возвращались в своё гнездо, и Ане очень хотелось поскорее увидеть розовых птиц, стоящих на одной ноге.

Проезжая по воскресной вечерней Москве последним зимним днём, Аня была прежней — той, в которую почти год назад выстрелил Владимир Звягин. И сейчас Аня возвращалась, преодолев пространство и время, чтобы уничтожить его.

Когда Анна Бобровская занималась конным спортом, и ей удавалось взять барьер, так же радостно ёкало сердце, и хотелось обнять весь мир. Но она ещё не взяла последнюю в своей жизни высоту, лишь приближалась к барьеру любимым способом бега лошади — аллюром «три креста»…

* * *

Владимиру Звягину не пришлось искать гостиницу или новую женщину. Все дни, оставшиеся до рокового воскресенья, он прожил у Прасковьи Зуевой в Перово. Странно, но мгновенное, пустячное клубное знакомство не закончилось с наступлением утра двадцать первого февраля. А днём Звягин уже обнаружил себя во дворе, гуляющим с Парашиным пуделем, одетым в непромокаемую ветровку. На лапах пуделя были кожаные ботиночки, на голове — кокетливая кепка — почти как у той кошки в блинной.

Прасковья взялась за дело энергично — обстирала своего случайного любовника, накормила его до отвала, почти ни о чём не спрашивая, — только как зовут и сколько лет. О себе рассказала так же скупо. Ей тридцать два, незамужняя, детей нет. Любит такие вот приключения, после которых ничего, кроме воспоминаний, не остаётся. На несколько дней она выбрала себе Звягина и осталась довольна им.

Владимир в жизни своей не встречал более странную бабу. Она была рыжая, как Кикимора с Красной площади, часто пропускала для связи слов отвратительный мат, курила крепкие папиросы и пила водку стаканами. В то же самое время Прасковья истово постилась, оплакивала погибших в Приэльбрусье друзей-сноубордистов, с которыми частенько ездила в горы пощекотать нервишки.

Кроме того, Параша увлекалась изготовлением цветов из овощей. Звягин зачарованно смотрел, как под ножом Параши из картошки, репы и всяких перчиков получаются розы, астры и орхидеи. Новая подруга Володи посвящала этому занятию целые вечера. Звягин, чтобы отвлечься от грустных мыслей, тоже попытался овладеть этим искусством. И в то же время наверняка знал, что делать цветы из овощей ему никогда не придётся…

В воскресенье, как объяснила Прасковья, в конце первой недели Великого Поста, разрешены любые вегетарианские блюда с маслом, и ещё вино. Но от выпивки Звягин категорически отказался — сегодня вечером в оранжерее его рука должна быть твёрдой. Он давно приучился не пьянеть, но всё же подстраховывался.

Звягин несколько раз встречался с Беатрис, которая была его напарнице. Он также связывала с Хило, Юлианом, Фаиной. Никаких неожиданностей не предвиделось. Хуторов перед отбытием в Штаты обязательно должен был проститься с Вероникой Кирьяновой. Фаина больше всего боялась, что дело вновь сорвётся, и постоянно твердила одно: «Или он, или я! Вместе по земле нам не ходить. Если он не подохнет, я с собой покончу к чёртовой матери!..»

— Попробуй гречневые биточки, — заботливо угощала Звягина Прасковья. Она вела себя так, будто случайный партнёр лет десять был её мужем. — Очень вкусно, тебе понравится. Мужчине без мяса тяжело, я знаю. Поэтому и приготовила винегрет с соевым фаршем.

— А что это такое?

Звягин, вяло подумав, что это, скорее всего, его последняя в жизни трапеза, указал на светло-зелёную лепёшку с непонятным запахом. Форточка была открыта, и разноцветная японская штора с рейкой внизу, у рельсового карниза, вздулась пузырём. На шторе была изображена Обезьяна — символ этого года.

— Это маринованный тофу — сыр из соевого молока. Отлично заменяет яйца. — Прасковья уселась напротив Звягина, подперев щёку кулаком. Они недавно встали после дневного сна, и Параша собиралась гулять с пуделем. — Не хочешь? Да, с непривычки трудно переходить на соевые продукты. Ты постился когда-нибудь?

— Нет.

Звягин жевал гречневые биточки с соевым творогом, специями, луком и тёртой морковью. Его язык как будто заморозили, и никакого вкуса не чувствовалось. С таким же успехом можно было жевать глину или землю.

— Ты хочешь уйти от меня? — Прасковья откинула назад рыжие волосы и стянула на груди зелёную вязаную кофту. Она одевалась странно — то в дорогие платья, то в засаленные халаты, то вот в такие старушечьи кофты и декоративные валенки салатного цвета с узорами.

— Мы и сходились ненадолго. — Звягин с трудом проглотил биточек.

— Почему вино не пьёшь? — Прасковья тревожилась всё сильнее.

— Не хочется.

Звягин поморщился от лая пуделя в прихожей. Теперь и здесь надоело. Переночевал, сколько надо, и баста. Вместо него у Параши появится кто-то другой, и жизнь пойдёт своим чередом.

— Я тебе противна? — Прасковья дёрнула углом рта, глядя на тарелки и миски со своей стряпнёй. — Почему ты не сказал, что терпеть не можешь сою? Я бы приготовила рыбу, грибы…

— Да не в этом дело! — Звягин провёл по губам салфеткой. — Спасибо тебе за всё, Параскева-Пятница. За то, что была со мной, что не испугалась меня. Я ведь совсем один, как волк.

— А чего тебя бояться? — Прасковья пожала плечами. — Заброшенный, несчастный мужик. Если думаешь, что стесняешь меня, так брось. Живи, сколько нужно. Ты мне подходишь по всем статьям, не то, что эти альфонсы из клуба «Всем некогда»…

— Паш, я сегодня уйду насовсем. Прости меня и ни о чём не спрашивай.

Владимир обнял Прасковью, и они надолго слились в поцелуе. Потом удивлённо уставились друг на друга, будто не понимая, как оказались вместе. А ведь все девять дней перед этим не вылезали их постели — разве что перекусить и погулять с собакой. Кем Прасковья работала, Владимир так и не узнал, но на службу каждый день она не ходила. Скорее всего, Прасковья рассчитывала на более длительные отношения.

— Очень жаль, — всхлипнула она, набирая ртом воздух.

— Я бы мог отчалить, не предупредив. Но не хочу беспокоить тебя и изводить напрасными надеждами. Нам ведь было очень хорошо вместе.

— Володька, да ты что?!

Прасковья с ужасом смотрела на него. И понимала — происходит нечто страшное.

Впервые она пожалела о том, что ничего про этого парня не знает. Так всегда поступали клубные парочки, которые слетались и разлетались, будто мотыльки. Они могли провести вместе одну ночь или прожить бок о бок целый месяц, но всё равно расставались. По крайней мере, за то время, что существовал клуб «Всем некогда», свадьбу там ни разу не играли. Искатели острых ощущений и не стремились к прочным союзам, к верности и любви — даже женщины, не говоря уже не мужчинах.

— А что я?

Звягин с трудом встал из-за стола, хотя совершенно не наелся. Почему-то вспомнил, что у Прасковьи одна грудь намного больше другой, а на бедре — длинный грубый шрам на память об увлечении сноубордом.

— Володька, тебе плохо?! — Прасковья тоже вскочила из-за стола, обхватила Звягина сзади, прижалась лицом к его затылку. — Я тебя никуда не пущу, слышишь?! Ты на себя посмотри в зеркало, ненормальный!

Пудель звонко лаял на пороге маленькой кухни, и Владимиру с каждой минутой становилось всё труднее выносить этот заливистый лай.

— Паш, всё нормально, но я должен уйти. Ты — классная девчонка, но не спрашивай меня ни о чём. Очень прошу! Жаль, что мы не встретились раньше. — Звягин ещё раз поцеловал Прасковью, и она невольно всхлипнула. — Я не могу остаться с тобой. Это не от меня зависит.

— Да, конечно.

Прасковья тяжело вздохнула, вытерла слёзы и пошла одеваться, потому что пудель Фокс очень хотел гулять. Перед этим хозяйка всегда одевала своего любимца в ветровку, боясь, что Фокс простудится. Один раз псина уже едва не околела от воспаления лёгких.

— Я чувствую, Володька, что ты думаешь о какой-то бабе. Ты думаешь о ней всё время, даже когда спишь со мной. Стараешься забыть её и не можешь. Так?

— Да. — Владимир только на это короткое слово и нашёл в себе силы.

Застёгивая куртку, он смотрел, как Прасковья надевает ветровку и ботиночки на пса, как сама ныряет в «дутое» пальто. Почему-то сегодня ей приспичило отправляться на прогулку в валенках с галошами, которые совершенно к этому пальто не шли.

Звягин покинул квартиру, даже не обернувшись. Хорошо, что у него никогда не было дома, а то от одних воспоминаний разорвалось бы сердце. А таких квартир, как Парашкина, перед ним промелькнуло немало. И ни одну из них он не смог бы сейчас вспомнить.

Они расстались просто, без надрыва и долгих объятий. Звягин сел в «Ауди» с таким видом, будто собирался вскоре вернуться. На самом деле ему предстояло отогнать прокатную машину в фирму, на метро приехать в клуб «Фламинго» и подсесть в джип, который будет ждать в условленном месте.

Непосредственно там Владимиру выдадут оружие, скорее всего, пистолет с глушителем. Пока охранники Хуторова разберутся, почему их шеф грохнулся на пол, и откуда именно в него стреляли, Володя успеет через заднюю дверь выскочить к автомобилю.

Почему он решил, что всё кончено? Были ситуации и посложнее, особенно на автосалоне в Женеве. Там его сто раз могли задержать, хотя бы при прохождении паспортного контроля, — так ведь пронесло! И сейчас, скорее всего, покровители его прикроют. Откуда безостановочно ползут мрачные мысли? Из-за дурацкого сна? Нет, Владимир Аркадьевич, ты ещё поживёшь. Ведь у тебя есть Беатрис…

Он ехал из Перова в Шереметьево и ни о чём не думал — просто следил за дорогой. Никакого наблюдения до сих пор не заметил. Скорее всего, Вениамин Хуторов Володю Солода ни в чём не подозревает. Да и кто он в сравнении с тем «грушником» в Женеве? Тот, кроме разведсети, сдал несколько десятков секретных спутниковых снимков и получил за это солидное вознаграждение, а также политическое убежище за океаном.

В Женеву он приехал, решив, что всё закончилось благополучно, и его измена никого уже не интересует. В салоне он прохаживался у подиумов с самыми дорогими моделями автомобилей. По слухам, собирался жениться в третий раз. Но бывшие сослуживцы блудного полковника обратились к Юлиану с просьбой разобраться в ситуации. И Юлиан отрядил на это Чёрного Аиста…

А кто такой Хуторов? Мелюзга, сявка, мент занюханный, который о себе слишком много возомнил. Снял целый этаж в элитном доме, отгрохал шикарный кабинет. И при нём — спальню, гостиную, бассейн, тренажёрный зал. Везёт ему, конечно, козлу, — несколько раз сумел избежать гибели во время покушений.

Но за тех олухов Чёрный Аист не в ответе. Фаина на сей раз не зря потратила деньги. А лучше было бы сразу обратиться к нему. Тогда не прогремел бы взрыв, уничтоживший лимузин Хуторова, и Вероника Кирьянова не лишилась бы ноги. Звягин всегда работал конкретно, не трогая посторонних, и был настоящим ювелиром. Несколько раз при перестрелках из автоматов на людных улицах он умудрился не задеть ни одного случайного прохожего.

Избавившись от «Ауди», Звягин взял такси и поехал к станции метро «Планёрная». Теперь он мог уже не напрягаться, не растрачивать драгоценное время на ерунду, а просто сидеть и думать. Опять вспоминалось самодельная отцовская мебель в питерской коммуналке, соседская ругань на кухне, вечно не работавшая грязная ванна. Интересно, что сейчас делает мама? наверное, молится или выполняет послушание. Чувствует ли, что старшему сыну тошно? Да нет, наверное, ни о каком Володьке она и не вспоминает. Как легко замахиваться на великое, на вечное! И как трудно быть доброй матерью своему родному чаду…

С самого начала Владимир выкидывал фортели. Родился в пикете милиции, в метро, после ноябрьской демонстрации. Туда будущая монахиня, а в то время правоверная комсомолка Надежда Вердяну отправилась уже будучи в декрете и на сносях. Всё закончилось ещё до приезда «скорой», но младенец при родах сломал ключицу, и на его головке долго не рассасывался громадный синяк. Он родился не в доме, поэтому всю жизнь скитался по чужим людям. А в семьдесят четвёртом году о родах на станции метро «Горьковская», да ещё в праздничный день, написали газеты. Ребёнку дали имя Ленина и кучу подарков. Родители сияли от счастья и даже не подозревали, какая судьба ждёт кряхтящего в голубом ватном одеяле первенца.

И вот снова он спустился под землю, но только в Москве. Сидел в вагоне, тупо смотрел перед собой и не понимал, куда и с какой целью едет. Никогда раньше Звягин не чувствовал такого странного оцепенения. Вагон метро, люди, свет, яркая реклама — всё как будто ему снилось.

Жаль, что сейчас нет времени подняться на поверхность и нырнуть в первую попавшуюся прорубь — тогда в голове точно прояснилось бы. Он обожал зимнюю морозную погоду, низкое солнце, обжигающую воду, продрогших работяг с бензопилами, которые очищали прорубь.

Владимир уже давно не моржевал — вот и навалилась депрессия. Ещё немного — и сердце прихватит. Или скрутит ревматизм, как случалось с завязавшими «моржами». Если на дело нужно было идти зимой, Звягин обязательно нырял в прорубь. И всё ради того блаженного мига, когда, минут через десять после выхода на берег, кровь начинала циркулировать по организму и согревать сведённые судорогой мышцы. Звягин «подсел» на это чувство, как на иглу. Сердце, лёгкие, прочие органы после купания работали с удвоенной энергией. Такое состояние при его работе было необходимо. Владимир еле сдерживался, чтобы не запеть от счастья, — и тогда всё удавалось.

А сегодня ноги как будто налились свинцом, и очень хотелось спать. Моржевание способствовало выработке иммунитета, в том числе и от тоски, от страха; но сегодня Чёрный Аист этот иммунитет утратил.

Он не переодевался. Куртка, джинсы, водолазка как нельзя лучше годились для работы. Бронежилет Звягин никогда не жаловал, справедливо считая его бесполезным. Лишняя тяжесть, а выстрелить всегда можно в голову или между пластинами.

Он вышел из метро, жадно глотнул влажный воздух, который показался уже весенним — даже в центре загазованной Москвы. Чёрный Аист не раздумывал над тем, как себя вести. Все его движения были давным-давно отточены, отработаны до автоматизма.

Вот сейчас ему следует немного походить по переулкам, покурить. Потом — разыскать нужный джип, припаркованный неподалёку от чугунной решётки клуба «Фламинго». Только бы не вклинилась какая-нибудь неожиданность — не передумал приезжать Хуторов, не исчезла Вероника Кирьянова, не нагрянули в зимний сад гости или рабочие, не началась милицейская облава. Фаина Адельханян отменить заказ не могла — с этой стороны ждать сюрпризов не приходилось.

Джип «Тойота-Лэндкраузер» поджидал Звягина в оговорённом месте. Владимир замедлил шаг, не спеша подошёл к джипу, и дверца тут же открылась. Звягин очень удивился, хотя и не подал виду, — в салоне джипа, кроме водителя, сидел Юлиан, что случалось крайне редко. Но ещё больше поразился Звягин, когда забрался в джип и увидел там Фаину Адельханян.

Заказчица сидела, завернувшись в чёрную каракулевую шубу, и глаза её лихорадочно блестели. Звягину показалось, что Фаина пьяна. Из динамиков аудиосистемы грохотал «Рамштайн» — чтобы их разговор нельзя было подслушать или записать. Кроме того, громкая музыка, раздающаяся из дорогого автомобиля, сама по себе снижала порог подозрительности. Почему-то все считали, что наблюдатели или киллеры должны вести себя тихо. В данном случае, публика из джипа походила на подгулявших завсегдатаев «Фламинго» или ресторана, расположенного напротив.

— Добрый вечер! — сдержанно поздоровался Звягин сразу со всеми.

— Ты готов?

Юлиан не ответил на приветствие. Во-первых, они сегодня уже говорили по мобильному. Во-вторых, Юлиан откровенно считал Владимира своей собственностью, поэтому не утруждал себя соблюдением этикета.

— Смотри, второй раз не простится!

— Я готов. — Звягину не понравилось поведение Фаины. Юлиан — ладно, но заказчице здесь явно не место. Впрочем, Чёрный Аист — машина, безгласный механизм, и его мнение никого не интересует.

— Держи. — Юлиан протянул ему «кольт» с глушителем. — Придётся обойтись этим, с винтарём в оранжерею не пройти. Тебя не обыщут — есть договорённость с охраной. Раз ты был постоянным посетителем клуба, это будет выглядеть естественно. Сразу же идёшь к Беатрис, оттуда — на «точку». Времени не теряй. Объект будет через полчаса. У него поменялись планы, так что раскачиваться некогда.

— Понял.

Звягин не привык выражать свои эмоции. Полчаса — вполне достаточно, раз он уже на месте. Правда, нет времени как следует проверить оранжерею, но вряд ли там имеется засада. И не может быть, чтобы ребята Юлиана, да и Беатрис не разведали обстановку. Насторожи их хоть что-то в зимнем саду — и Юлиан никогда не дал бы «добро» на начало операции. Значит, всё штатно, а планы объекта могли поменяться по иным, не относящимся к делу причинам.

— Я подожду здесь, — сказала Фаина, прижимая дрожащие руки к горлу. — Володя, постарайтесь, прошу вас! От исхода зависит вся моя жизнь. Знайте, я не брошу вас, что бы ни случилось. Я всегда помогу, если дело закончится удачно. Мысленно я с вами…

— Спасибо. — Звягину не терпелось поскорее начать. — Я могу идти?

— Можешь. Никаких подозрительных личностей в клубе нет, — будто бы ответил на его вопрос Юлиан. — Все свои, много раз проверены.

— Ясно.

Звягин сунул пистолет во внутренний карман пиджака. Это оружие с ним ненадолго — его нужно будет сбросить в оранжерее. Прежде чем взять «коль», Звягин натянул эластичные перчатки телесного цвета.

— Пошёл! — как инструктор перед прыжком с парашютом приказал Юлиан.

Он заметно волновался, но старался это скрыть, чтобы не нервничала Фаина.

Водитель безразлично смотрел через лобовое стекло в переулок. Но Звягин знал квалификацию этого профи, и потому не беспокоился. Когда придёт время скрываться с места происшествия, джип полетит, как птица. Интересно, пересядет Фаина в другую машину, или нет?

— Ни пуха, ни пера! — Фаина закашлялась от волнения.

— К чёрту! — Звягин улыбнулся ей и вылез из джипа.

Он шёл по переулку спокойно, неторопливо, хотя до прибытия Хуторова оставалось двадцать минут. Миновал парковку с блестящими разноцветными «тачками» — её освещали два мощных прожектора. Взялся за ярко начищенную дверную ручку, потянул зеркальную створку на себя, как делал много раз до этого.

Два парня в розовых с золотом мундирах бросились ему навстречу, помогли снять куртку. Интересно, швейцары в курсе или нет? Они не должны обыскивать, но и рамка почему-то молчит. Как и обещал Юлиан, её отключили именно в то время, когда должен был проходить Звягин с пистолетом в кармане. Все эти тонкости оплатила Фаина. Она здорово потратилась, и стрелок не имел права огорчить заказчицу.

Клуб, устланный драгоценными коврами, украшенный панелями красного и чёрного дерева, с хрустальными люстрами и мраморными лестницами, жил своей обычной жизнью. Мимо чучел фламинго сновали официанты с тележками, развозившие напитки и закуски по будуарам. Клубные секьюрити с серьёзным видом проверяли гостей на наличие неразрешённых предметов. Розовощёкого старика в белом кашне, в стильном сером пальто из шерсти мериноса, в очках с оправой из чистого золота шмонали по полной программе. Тут же прохаживались в обществе сверкающих украшениями очаровательных калек элегантно и строго одетые джентльмены. Все они здоровались с Владимиром; мужчины жали ему руку. Перчатки он убрал в карман и собирался вновь натянуть только в оранжерее.

Появление господина Солода не вызвало никакого беспокойства, но он не терял бдительности. Никто из гостей «Фламинго» не должен был отвлечь стрелка разговором, а это для праздно шатающихся сибаритов было в порядке вещей. Как и в любом другом клубе, гости пили, ели, болтали, — то есть красиво отдыхали воскресным вечером. Поэтому они постоянно искали себе подходящую компанию и жаждали заполучить новые темы для сплетен. Впрочем, Беатрис всегда могла взять друга под руку и увести к себе, тем самым избавив от необходимости выкручиваться самостоятельно.

— Володя!

Беатрис, сияющая, свежая, молодая, выскочила навстречу Звягину из своего будуара. Она была в густо-алом платье без рукавов и в такого же цвета туфельках на тонких шпильках. Между пальцами единственной руки она зажала красную гвоздику. Звягин, очень сентиментальный сегодня, сильно пожалел, что не может сейчас же лечь с ней в постель. Красный тон наряда Беатрис сигналил о том, что в зимнем саду всё в порядке. В противном случае она должна была одеться в лиловое.

— Ну, куда ты пропал, я тут с ума схожу!

— Привет, дорогая!

Владимир поцеловал Беатрис вскользь, подчёркнуто небрежно, давая понять, что всё идёт по плану. Резанул по нервам тяжёлый взгляд Роны Кирьяновой, которая, опираясь на тросточку, прохаживалась туда-сюда по холлу. Она была в чёрном бархатном платье с длинными рукавами и с ниткой чёрного жемчуга на молочно-белой шее. Тёмно-вишнёвая помада блондинке совершенно не шла, но Рона упрямо продолжала красить ею губы.

Понятно, почему она здесь хромает, — ждёт Хуторова. Теперь надо думать, как не задеть её при стрельбе. Один раз баба уже влипла в разборку, так не хватало ей ещё и второго! К тому же, у неё две недели назад погиб сын-школьник, а ей нужно работать. Хозяин клуба далёк от сантиментов; он требует от своих «уродцев» большую прибыль…

— Пойдём скорее! — Беатрис играла так естественно, что Звягин сам ей поверил. — Чего такой замороженный? Говорят, с женщинами отрывался в клубе «Всем некогда»… — щебетала Беатрис, изображая шутливую сценку ревности, а сама тащила Звягина в свой будуар, давая понять, что время уходит. Некогда… Да, некогда!

— Вот уж не думал, что ты за мной следишь, — проворчал Владимир, обмениваясь сочувственными взглядами с другими мужиками.

Рамку металлоискателя опять включили. Она загудела, когда в клуб пожаловал длинный парень с висящими ниже плеч волосами. Звягин его раньше не видел, поэтому насторожился. Правда, этого типа охрана тут же уволокла выворачивать карманы, и он ничему не мог помешать.

— Детка, ну не сердись, прошу тебя! Остынь…

— Гад ты, Володька, — нежно сказала Беатрис. Она увлекла Звягина за дверь, заперла замок и мгновенно стала серьёзной. — Остаётся десять минут. Объект должен прибыть раньше. Тебе сказали?

— Сказали. Хватит и десяти.

Звягин был рад, что они спрятались от толпы. Скорее бы всё закончилось, и джип унёс его в область, где придётся отлёживаться с недельку. А потом он вернётся в психушку, якобы излечившись от инфекции. И никому не придёт в голову, где всё это время пропадал Звягин.

— В садике чисто. — Беатрис обняла его и заглянула в глаза. Звягин вспомнил Прасковью, и ему действительно стало стыдно. — Я весь вечер на взводе. В клубе тихо, никаких подозрительных лиц.

— Тогда не будем терять время. — Звягин мягко отстранил девушку. Подошёл к маленькой дверце справа от входа, открыл её. — Молись за меня. Знай только, что я решил быть с тобой.

— Иди. — Беатрис улыбнулась дрожащими губами, поглаживая обрубок своей левой руки, по клубному обычаю выставленный напоказ. — Жду тебя!

— Если вернусь, поженимся, — сказал Владимир и вышел в оранжерею.

По вымощенной булыжником дорожке добрёл до скамейки, сел. Достал баночку с нужными таблетками, отсыпал в ладонь две, проглотил. Надо было принять препарат раньше, но за оставшееся время он всё равно успеет подействовать.

Потом Звягин проверил дверь, ведущую к изгороди, и увидел, что она открыта. Всё нормально — петли не скрипят. Прут решётки предусмотрительно перепилен, отмечен золотистой полосой. Всё это устроил Юлиан, расплачиваясь деньгами Фаины. Убив Хуторова, Владимир пробежит через оранжерею, выскочит на улицу, выдернет прут из решётки, вылезет в переулок. А там будет ждать джип, который домчит его до следующей машины. Так придётся пересаживаться несколько раз, пока не удастся покинуть столицу.

В клубе все думают, что они с Беатрис ужинают при свечах. Парочка специально приучила окружающих к такой традиции. А после всегда следовала «романтическая ночь». От Володи Солода сейчас меньше всего ожидают выстрела в другого завсегдатая клуба.

Даже если его сейчас ненароком здесь застанут, ни в чём не заподозрят. Гости «Фламинго» частенько уединялись в зимнем саду — для этого и создавали экзотический оазис. Но всё-таки желательно при появлении Хуторова быть одному. Садовника услали на весь сегодняшний вечер — об этом тоже позаботился Юлиан.

Из ресторана доносились блатные песни. Респектабельная публика обожала отрываться, превращаясь в скотов. И сейчас на сцене пел тощий мужичок в телогрейке, весь покрытый татуировкой. Кажется, это был модный тюремный бард Расписной.

Очень кстати, подумал Звягин, в который уже раз осматривая оранжерею. Действительно, никого нет. Пусто. Сейчас почтенной публике будет показан мастер-класс — не чета приблатнённому нытью. Не многие в этой тусовке видели своими глазами заказное убийство.

До прихода Хуторова оставались считанные минуты. Получается, он явится в девять. Наверное, Фаина очень нервничает. Не шутка — почти тринадцать лет жить с мыслью о мести! Так пускай с этого вечера она будет думать о чём-то другом…

Звягин встал за кадку с юккой — оттуда лучше всего просматривался холл. Старика в золотых очках наконец-то отпустили, и парня с длинными волосами тоже. Они сдали пальто в гардероб и отправились слушать блатного барда. Вероника так и стояла напротив двери.

«Уйди, дура, — мысленно просил её Звягин. — Тебе же лучше будет. Другого найдёшь — ты красивая, хоть и без ноги. Здесь все — любители инвалидов, так что не пропадёшь…»

Звягин умел выхватывать оружие в самый последний момент; так он решил поступить и сейчас. Он стоял под юккой, не спуская глаз с входной двери.

Вроде бы, всё продумано до мелочей, тысячу раз взвешено. Но всё-таки ноет сердце, сосёт под ложечкой — у него, столько раз «мочившего»! Тревога разлита в воздухе, ею заполнена вся оранжерея. Наверное, плохо прикрыта дверь на улицу, а ведь ещё февраль…

Чёрный Аист повернулся, посмотрел в холл и увидел, как вошёл Хуторов в сопровождении двух охранников, когда-то нападавших на часовых в воинских частях. Правильно сделали, что забраковали этих отморозков, не взяли в элитные «учебки». Грамотные попались психологи и поняли, что эти двое способны пойти на службу к бандитам, применить полученные навыки не по назначению.

Сейчас они вроде бы спокойны, ни о чём не подозревают. Швейцары кинулись к ним, стали помогать раздеваться. А Вероника почему-то осталась стоять в углу, опираясь на свою тросточку. Наверное, злится, хоть Хуторов и не опоздал, даже приехал раньше времени.

Из банкетного зала выскочил официант. Он нёс хрустальную стопку ледяной водки на серебряном блюде. Так всегда встречали Вениамина в клубе. Он оставлял щедрые чаевые, и официанты едва не дрались за право поднести ему чарку. Потом стали просто тянуть жребий.

Звягин достал из-под пиджака пистолет, проверил его готовность, поплотнее навинтил глушитель, который до этого лежал отдельно. Он уже знал, что не промахнётся, даже не заденет официанта, швейцаров и прочую публику. Телохранители привычно оглядывались по сторонам, но специально в зимний сад не смотрели. Свет хрустальных люстр мешал им сосредоточиться — это Звягин тоже учёл.

Вениамин Хуторов взял стопку с блюдца, что-то сказал официанту. Вероника захромала к своему любовнику, опираясь на палку. И в это время Звягин выстрелил. Пуля, пущенная его железной рукой, вошла Хуторову в правый глаз, но не разбила хрустальную рюмку, в которую закапала кровь. Осколки стеклянной стены со звоном посыпались на пол.

Хуторов постоял ещё немного и даже, вроде, успел удивиться. А через мгновение рухнул на руки одному из охранников. Другой ринулся к входу в оранжерею, на бегу выхватывая оружие.

Официант заорал и побежал назад в ресторан, сбив с ног своего коллегу, который тащил сооружение из жареного фазана и горы деликатесов. По полу разлетелись ягоды, зелень, овощи, фрукты. Рона, наоборот, обняла убитого друга, позабыв о боли и протезе. Она до конца не верила, что Веника вот так просто могут завалить, и только сейчас поняла — всё кончено.

Фаина Адельханян добилась своего, и теперь Рона не сочувствовала ей. Оставшись одна, без ноги, с больной матерью на руках, она поняла, что подписала себе смертный приговор, согласившись помочь Анне Бобровской.

Швейцары, как по команде, бросились на пол, заблокировав двери. Из ресторана, в свою очередь, торопились любопытные, держа в руках всевозможные бокалы. Многие ещё жевали и смеялись, думая, что произошёл очередной розыгрыш, которыми славился клуб «Фламинго».

Звягин слышал визг и шум, как сквозь вату. Он был абсолютно равнодушен к происходящему. Филигранно сделав своё дело, профи уходил, очень спокойно и привычно. Он сбросил оружие и побежал к стеклянной двери, через которую ему предстояло покинуть оранжерею.

Киллер выскочил из-за толстого волосатого ствола пальмы на булыжную дорожку, когда вдруг услышал очень знакомый, родной женский голос.

— Володька!

Звягин, понимая, что сходит с ума, остановился. Ему нужно было бежать вон из зимнего сада, потому что один из охранников Хуторова уже стоял на пороге. Секунды казались вечностью, как будто всё происходило в режиме замедленной съёмки. Вместо того чтобы скрываться, Звягин завороженно смотрел на высокую стройную женщину в белом подвенечном платье, со сверкающей диадемой на золотистых волосах, которая неожиданно выросла в дверях, преграждая ему путь.

Владимир думал о ней каждый день, но никак не ожидал встретить её здесь. Анна Бобровская СТОЯЛА, крепко вцепившись в косяки, и улыбалась Владимиру — радостно, светло, как в лучшие их дни…

Звягин, беззвучно шевеля губами, смотрел на Аню. А потом тоже улыбнулся, забыв и про Хуторова, и про то, что сейчас совершил. Вокруг был не искусственный зимний сад, а настоящий дремучий лес под Питером, где Анька голышом удирала от его шариков с краской.

Она стояла вся в белом, в неземном сиянии, смотрела на Звягина лучистыми глазами. И он понял, что это — его смерть. Что всё кончено, и нечего дёргаться, пытаться бежать. Они повстречались в лесу, как и в первый раз, и теперь им навеки быть вместе. Вещий сон на прошлую пятницу не соврал и исполнился в високосный, самый несчастный день года. Владимиру всё стало ясно, и к нему пришёл покой.

— Ты ждал меня, Володя? Я вернулась. Твоя взяла, — спокойно сказала Анна, протягивая ему правую руку.

Охранник Хуторова, не забегая в сад, выстрелил с порога. Силуэт Звягина прорисовывался в свете уличных фонарей, и охранник не мог понять, почему тёмная фигура не двигается с места.

Владимира толкнуло вперёд, и он рухнул к ногам Анны. Из его рта хлынула тёмная вязкая кровь, а глаза почти сразу же остекленели. В него стрелял такой же профи и попал под левую лопатку, прямо в сердце. Охраннику легко было это сделать, потому что убийца хозяина никуда не бежал…

Анна с облегчением вздохнула и уже решила, что спасена, — пули охранника её не задели. Но в эту же минуту она увидела, что телохранитель Хуторова, резко согнувшись, сполз на порог оранжереи. Кто-то в него выстрелил, судя по всему, из пистолета с глушителем. Значит, Володька в оранжерее был не один. И потому всё — конец.

Однорукая девушка в алом платье, подобрав брошенный Звягиным «кольт», смотрела на Аню из-под чёлки глазами дикой кошки, в которых дрожали слёзы. Беатрис не смогла усидеть в будуаре; она спряталась за лианами и увидела всё. В Хуторова пошла одна пуля. Вторая досталась охраннику и вышибла из него душу. Третья ударила точно в сердце Анны Бобровской.

Потом Зула Бикбулатова спокойно вытерла пистолет, положила его рядом с двумя телами и ушла в будуар, потому что в оранжерее вспыхнул пронзительный свет. На весь клуб взвыла сирена. Перепуганные люди метались по холлу, а в ресторане смолкла музыка. Посетители сгрудились вокруг мёртвого Вениамина Хуторова и рыдающей Вероники. С улицы прибежали ещё два охранника; один из них стал вызывать по «мобиле» милицию и «скорую». Два других тормошили своего бездыханного товарища.

Никто наверняка не знал, что произошло в оранжерее, убит киллер или ранен, и потому предпочитали туда не заходить. Дверь на улицу тоже взяли под контроль, и сидящие в джипе поняли — дело приняло нежелательный оборот. Володя Звягин не появлялся, и Юлиан прикусил губу, решив, что его, скорее всего, взяли. Конечно, у Чёрного Аиста другие документы; но, если он жив, правда всё равно выплывет.

Анна перед тем, как умереть, нащупала руку Владимира, крепко стиснула её, словно боялась, что киллер изловчится и убежит, как бывало уже не раз.

Секьюрити предупредили, что сегодня в клубе на их шефа может быть совершено покушение, кажется, уже шестое по счёту. Но они не могли себе представить, что стрелок сумеет точно послать пулю в глаз объекту между их головами. Ещё меньше хуторовские ребята ожидали, что такой ас даст подстрелить себя под лопатку. Правда, как видно, он не вырубился сразу и отомстил за себя — и стрелявшему, и почему-то одной из девушек-инвалидов, часто бывавшей в клубе «Фламинго»…

… Ане было так холодно, что она цепенела, переставала ощущать своё тело. Кругом был снег. Сугробы, голубое небо, ослепительное солнце. А под солнцем — звёзды, очень много звёзд.

Аня шла босиком, по щиколотку проваливаясь в ледяное крошево. Ни дорожки, ни тропинки, ни кустика, ни деревца, ни дома не было вокруг.

Она шла прямо на огромную яркую звезду, белую и холодную, как всё здесь. От звезды тянулось шесть длинных лучей. Аня не закрывала глаза, но снег не ослеплял её. Просто нужно было идти туда, потому что сзади и с боков сгущалась мгла.

Аня не знала, куда и зачем идёт, где будет её пристанище. Она только помнила, что оставляет кого-то, и оставляет навсегда. Она никак не может вернуться, и оттого ей горько. Она не успела сказать какие-то нежные слова, попросить прощения у человека, перед которым виновата больше всего на свете. И это чувство мешало полностью отдаться свободе, чистоте последнего пути в белом безмолвии, в неземном свете. Ведь она же ШЛА, ШЛА своими ногами, без ходунков и костылей, даже без палки! И этого было достаточно для того, чтобы чувствовать себя счастливой.

Всё. Больше долгов не осталось. Кроме одного — перед крошечным ребёнком, который сегодня стал сиротой. И единственное сожаление мешало Ане самой сделаться белизной и светом — то, что она не сможет увидеть свою дочь взрослой, о чём мечтает каждая мать.

И вдруг Аня остановилась, потому что увидела фигуру, двигающуюся ей навстречу. Высокая, тонкая, очень знакомая ей девушка в собольем полушубке, лосинах и высоких сапогах быстро шла, почти бежала к Ане, и в ушах её вспыхивали крупные бриллианты. Тёмные волосы, собранные на затылке в хвост, локонами сбегали по спине до поясницы.

Поравнявшись с Аней, девушка внимательно взглянула ей в глаза. Во взгляде этом было много печали, укоризны, нежности. А через минуту Аня узнала свои серьги, которые оставила Машеньке в наследство.

Аня узнала бархатные глаза, зеленовато-карие, с очень чёрными ресницами, и словно углём подведённые брови. Пухлые, немного вывернутые губы дрогнули и скривились. Красавица на один миг заглянула Ане в душу и всё сказала ей. Молча сказала и прошла мимо.

Аня поняла, что не имеет права оглядываться в прошлое, потому что уже видела будущее. Её оставшийся на земле младенец здесь, на небесах, существует уже взрослым. Значит, ему суждено стать таким. В те мгновения, когда девушка в собольем полушубке и Аня смотрели друг другу в глаза, матери удалось прожить те годы, которые она потеряла.

А дальше их пути разошлись навсегда. Когда-то они были единым организмом, и роды разделили их. Всего четыре месяца мать и дочь были вместе. Теперь одна стала Вечностью, а другая устремилась навстречу судьбе.

Для Анны Бобровской всё закончилось. Для Марии Бобровской всё только начиналось…

* * *

Закрывшись в будуаре, Беатрис проглотила таблетку, вытерла слёзы и достала мобильный телефон. Несмотря ни на что, она должна была доложить Юлиану об исходе операции.

Юлиан схватил свою «трубу» и услышал голос Зулы Бикбулатовой — бесстрастный, даже бесцветный. Услышал и сразу же обо всём догадался — ещё до того, как она произнесла условную фразу.

— Аистов просил передать, что сегодня прийти не может…

— Но в остальном всё нормально? Экзамен он сдал?

— Сдал на «отлично», — ответила Зула и почувствовала, что теряет сознание.

Её сильно затошнило, и перед глазами поплыли блестящие радужные кольца. Стены и потолок будуара угрожающе зашатались.

— Молодец он. Ладно, когда сможешь, позвони. — Юлиан отключил связь, чтобы не подставлять Зулу, и увидел безумные глаза Фаины.

Беатрис бросилась на постель, судорожно закусив уголок подушки. Она убила женщину и охранника. Её могут задержать как возможную сообщницу Звягина. Из клуба сейчас никого всё равно не выпускают, поэтому выбора у неё нет. Остаётся вести себя естественно — дрожать, плакать и недоумевать. О её спецподготовке никто в клубе не знает. А то, что Володя ездил к ней сюда, ещё ни о чём не говорит.

Охранник Хуторова и Анна убиты из Володиного пистолета. Ему уже всё равно, сколько трупов на себя повесить, один или три. Руководство группы сегодня получит полный отчёт и даст оценку действиям Зулы. Но ей всё равно, каков будет вердикт. Юлиану всё сказала утром — забеременела, уходит из «Фламинго», и из группы тоже. Володя не в курсе, хочет его обрадовать по возвращении с задания…

— Поздравляю вас, — Юлиан кончиками пальцев дотронулся до каракулевого рукава Фаины. — Вы исполнили свой обет.

— Он… подох? — одними губами спросила женщина.

Несмотря на то, что магнитола пела «Две вертушки на Моздок», она боялась прослушки.

— Объект ликвидирован. К сожалению, победа досталась дорогой ценой. Невосполнимой… — Юлиан выразительно взглянул на Фаину. Та всё поняла, вздрогнула.

А Юлиан думал о том, как будет не хватать ему Чёрного Аиста. Если Зуле удастся выбраться из клуба, ситуация прояснится. Самое главное, что тело будет проходить по документам Солода, а Звягина Костя Берлет спишет как умершего от той самой инфекционной болезни. И «жмурика» всегда можно в морге подобрать для отчёта, назвав его Звягиным. Всё это с Хило обсудят завтра, а сейчас нужно закончить с Фаиной.

Юлиан тронул водителя за плечо, и джип полетел по ночным московским улицам. Они успели исчезнуть вовремя — спустя пять минут здание клуба «Фламинго» было оцеплено, а внутрь набилось много официальных лиц. Подъехали чины из милиции и из прокуратуры, а врачам «скорой» осталось лишь констатировать смерть четырёх человек.

Юлиан смотрел прямо перед собой, не слушая бессвязных слов Фаины. Она пила из горлышка вино «Отто Гросс», празднуя свою победу, а Юлиан наблюдал за косо летящим снегом и хотел поскорее остаться один. Разноцветные огни столицы отражались в блестящем асфальте под колёсами, и сидение мягко пружинило на поворотах.

Фаина смотрела на образ Николая Мирликийского, прикреплённый к приборной доске. Вспоминала, как молилась ему все эти годы, потому что находилась в беде. Фаина вспоминала и Немезиду, античную богиню Возмездия. Звала покойных родителей, погибшего в Америке бывшего мужа Саркиса. И, самое главное, звала сына Эдика. Она взяла Хуторова измором, как расчётливый, умный игрок. Играла то в преферанс, то в винт, то в пикет — и сорвала банк.

— Эдик, Эдинька! Я сделала это, сынок! — бормотала в жару Фаина.

Ей, похоже, было всё равно, где проснуться завтра, — в шикарной квартире или в тюремной камере. Как заказчица она тоже очень сильно рисковала.

— Не плачь, маленький! Всё кончилось, и ты успокоишься…

Юлиан был рад за Фаину, прекрасно понимал её чувства и даже немного завидовал ей. Для него это была работа, на сей раз выполненная с огромными издержками. Но нельзя, чтобы везло всё время. Чёрный Аист «сдал» заказ, и очень жаль, что нельзя поручить ему выполнение следующего. Другого такого профи в группе больше нет, теперь и Зула уходит. Но жизнь продолжается; нужно жить и искать решения проблем.

— Могу я чем-нибудь помочь родным Володи, его семье? — спросила Фаина, положив мелко дрожавшую руку на локоть Юлиана. Джип круто завернул, и они невольно прижались друг у другу. — Я помню, что обещала в больнице, да и потом… Может быть, надо заняться погребением?

— Вам не нужно этим заниматься. Мы свой долг выполним. — Юлиан заметил, что Фаина помрачнела. — У него не было семьи. Правда, с ним вместе по вашему делу работала девушка Зула. Кстати, сейчас я с ней и говорил. Считайте, что она тоже мстила за вашего сына. Эта девушка — инвалид, у неё нет левой руки. И она беременна от Володи, хочет рожать. Если можете, помогите ей. — Юлиан чувствовал, как где-то под черепом с болью пульсирует кровь.

Что же ты наделал, Чёрный Аист? Как же мы без тебя? И сумеет ли выскочить Зула? Всё станет ясно завтра. Хило по своим каналам узнает подробности. У них свой человек в пресс-центре ГУВД, так что без новостей они не останутся. Зря сказал про Зулу или нет? Всё-таки пусть Фаина знает…

— Остановите, пожалуйста! И подождите немного.

Фаина выскочила из джипа, забежала в цветочный павильон неподалёку от автобусной остановки и через пять минут вышла с ведёрным букетом белых калл, белых же роз и каких-то трав, тоже с белыми горошинами на стебельках.

— Юлиан, прошу, передайте этот букет девушке, когда встретитесь с ней. У некоторых народов Востока белый цвет — траурный. В то же время каллы — царственные цветы — свидетельствуют о почтении и трепете. Я навеки в долгу перед ней и Володей, и я отдам этот долг. Мы обговорим детали после, но сейчас мне нужно остаться одной, привести мысли и чувства в порядок. Завтра — день рождения Эдика, и я закажу по нему панихиду. Потом похороню урну рядом с могилами родителей. Отныне я смогу без стыда смотреть в его глаза — ведь удалось преподнести ему самый желанный подарок. Все эти годы Эдик удивлённо и грустно смотрел на меня из серванта, где стояла его урна. В последний раз сынок переночует рядом со мной, а после отправится к бабушке и дедушке на Головинское кладбище…

— Хорошо. — Юлиан принял от Фаины шуршащий букет и положил его на сидение, с которого недавно встала заказчица.

Да, они непременно встретятся для решения оставшихся вопросов — но только если будут на свободе. Хуторов, конечно же, известил своих близких и подчинённых о трениях с Фаиной Адельханян, и она непременно попадёт под подозрение. Но одних догадок мало — нужно ещё доказать, что именно она послала стрелка. Юлиан наверняка знал, что через Зулу утечки не будет.

— Тогда до свидания! — Фаина блеснула улыбкой, похожей на молнию, и захлопнула дверцу джипа.

Она побежала к станции метро «Южная» в хлопьях мокрого снега, стрекоча каблучками по блестящему асфальту, как молодая девчонка. Впервые за много лет ей по-настоящему хотелось есть. И она уже предвкушала, как поставит в микроволновку антрекот и ризотто с грибами под неаполитанским соусом. А потом завернётся в плед, отключит телефоны и будет спать долго-долго, до утра первого марта, когда Эдику исполнилось бы шестнадцать лет. И в этом совпадении Фаина тоже видела промысел Божий.

Юлиан никогда не видел у неё такого лица, такой походки, таких сияющих глаз. Перед ним мгновенно возник совершенно другой человек — энергичный и сильный, горячий и гордый. Глядя вслед женщине, Юлиан думал, что в числе прочих сделал её счастливой, пусть даже ценой жизни других людей. Он ещё ничего не знал об Анне Бобровской и охраннике Хуторова. «Труба» молчала — значит, поводов для тревоги не было. А встреча с Хило назначена на завтрашний полдень.

— Саша, поехали, — хриплым, усталым голосом велел Юлиан шофёру и, между прочим, подумал, что сегодня зима кончается, и менее чем через два часа наступит весна.

2004 год, Санкт-Петербург

Дополнения внесены в 2013 и в 2016 г.г. пос. Смолячково, С.-Пб.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg