«Аптечное дело»

Аптечное дело (fb2) - Аптечное дело 640K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Виктор Иванович Галданов

Виктор Галданов Аптечное дело

1

Телка была что надо, со смеющимися карими глазами и волосами цвета красного дерева. Она легко скользнула за небольшой столик в коктейль-холле гостиницы «Москва» и сказала:

— Вы и есть Зуб?

Я улыбнулся — глядя на нее, нельзя было не улыбнуться, и просто спросил;

— Вы твердо в этом уверены?

— Да. Я вас вычислила, — объявила девушка.

Я вздохнул. Время, когда меня никто не узнавал, безвозвратно ушло. Ушло, как мое невинное младенчество. Дело не в том, что сегодня меня узнавали так же просто, как Филиппа Киркорова: на грешной Земле оставались еще миллионы людей, для которых и мое лицо, и имя ровным счетом ничего не значили. Дело в том, что меня стали узнавать слишком часто, чтобы не считать это рискованным.

Ментура порой провожала меня задумчивыми взглядами, братва зачастую оценивающе косила в мою сторону, словно пытаясь припомнить, а из чьего я стада овца, путанки, встретившись со мной взглядом, пугливо опускали глаза, словно опасаясь, что я вот-вот сгребу их в охапку и поволоку на «субботник». Словом, моя профессия начала косвенно обо мне говорить, а это могло означать лишь одно — пришла пора менять либо климат, либо род деятельности.

— Жаль, но никакой премии вас не ожидает, — заявил я красотке. — В настоящее время за мою голову не дадут и мало-мальски приличного вознаграждения.

Однако дела обстояли не совсем так. Были люди, которые за мою голову заплатили бы очень приличные деньги, были и другие, которые никому не уступили бы удовольствия прирезать меня собственноручно, были и третьи, — которые не щадя живота своего дрались бы за мою жизнь и с первыми и со вторыми, лишь бы потом упечь меня за решетку на возможно более долгий срок. Впрочем, мне было глубоко плевать и на первых, и на вторых, и на третьих. Я всегда занимался своим делом и шел по жизни своим путем и когда шагал, не опасался никому отдавить ногу.

— Я хотела поговорить с вами, — произнесла девушка.

— Мне кажется, мы уже разговариваем. — Я глянул в пустой стакан. — Не хотите ли чего-нибудь выпить?

— Может быть, джин с тоником?

Я пожал плечами — менее тривиального заказа трудно было ожидать от провинциалки — и сумел привлечь внимание одного из несущихся куда-то официантов. Несмотря на множество клиентов, именно мне официант отдал предпочтение — я просто свистнул ему и показал глазами на наши пустые бокалы. Клянусь моим блатоватым богом, пальни я в потолок, это не произвело бы большего эффекта на окружающих. Несколько депутатов, тщетно щелкавших пальцами, и с десяток юных мафиози в кашемировый пиджаках, хлебавших свои коктейли, вперили в меня возмущенные взоры и проводили лакея недовольными взглядами. Почему-то и те, и другие считали, что их должны обслуживать вне очереди. Такие льготы законодателям и бандитам стали одной из дурных традиций поствыборной Москвы. Я заказал «Сигрэм» девушке и «Смирновку» с соком себе.

— О чем же нам с вами поболтать? — осведомился я задушевно. — Историю своей жизни я вам рассказать не смогу, потому что тридцать процентов ее неприличны, еще тридцать преступны и могут дать основание для привлечен ния меня к уголовной ответственности, а остальная часть так невероятна, что вы мне просто не поверите.

Моя собеседница поглядывала на толпу, наполнявшую прокуренный зал, и ее глаза поблескивали. Я почувствовал, как меня охватывает волнение. Так всегда случается в преддверии очередного приключения.

В ответ она еле слышно произнесла:

— Я хочу попросить вас о помощи.

— Действительно? — Я искоса взглянул на малютку: она выглядела так, как будто с минуту на минуту ожидала увидеть в зале кого-то крайне нежелательного.

Она почувствовала мой взгляд и постаралась придать лицу менее напряженное выражение. Когда она вновь обратилась ко мне, голос ее звучал спокойно.

— Не знаю почему, — улыбнулась она, — но я все время представляла вас в кожаной китайской куртке и спортивных штанах с лампасами.

Я не удивился — нечто подобное мне уже доводилось слышать, и не раз. У меня даже было несколько вариантов ответов, и ни один не соответствовал истине. Истина же заключалась в том, что несколько своих дел я действительно провел в униформе рэкетира. Но рассказывать об этом я пока не мог.

— Давайте поговорим не о моих привычках, а о ваших, — усмехнулся я и подождал, пока официант поставит на стол бокалы. — И как же именно я могу вам помочь?

— Наверное, вы думаете, что я дура, но я ужасно напугана.

Слегка подняв правую бровь, что должно было означать уклончивый ответ, я сказал:

— Только дураки никогда ничего не боятся. Извините за навязчивость, но я хотел бы понять, чего именно вы от меня хотите.

— Как вы считаете, вот сейчас, когда мы с вами сидим здесь, что-нибудь с кем-нибудь из нас тут может случиться?

— В Москве может случиться что угодно где угодно и с кем угодно, — сказал я убежденно. — И частенько случается. Вот почему у многих жителей столицы язва. Нервы, нервы у столичных жителей ни к черту.

— Вы думаете, здесь могут и убить?

Я пожал плечами:

— Был такой юноша по фамилии Есенин. Говорят, покончил с собой в гостинице. Однако я вполне допускаю, что и его могли убить. Именно такого рода ваше предложение? И кого же вы хотите убрать? Я уж не спрашиваю за что.

Девушка вертела стакан в руках, наклонившись к столу и не глядя на меня.

— Извините, я не думала, что вы такой.

— Извините и вы меня, — произнес я холодно, — но иногда приходится делать неприятные открытия. Вы, похоже, кое-что обо мне знаете. Я же о вас не знаю ничего, кроме того, что вы привлекательнее вон того жирного борова со значком «Демроссии» на лацкане. Давайте сначала познакомимся. Вы ведь даже не назвали своего имени.

— Меня зовут Вероника. Вера Табакова.

— Чудненькое имечко, — пропел я. — Замужем?

— Нет.

— Но вы не журналистка, по крайней мере?

— Нет, что вы!

— И не детектив-самоучка?

— Я? Нет, конечно, нет.

— Ну, так может, доблестная работница органов правопорядка?

— Никоим образом, — засмеялась она. — А я, что, похожа на милиционершу?

«Никоим образом, — подумал я, — потому-то и можешь быть опасной».

— У вас, следовательно, чисто теоретический интерес к моим способностям, в частности, к тому, смогу ли я отправить человека в мир иной?

— Не чисто теоретический, — возразила она. — Возможно, тут и практически придется кое-что сделать.

Я распечатал пачку сигарет и заметил:

— Извините еще раз, — но вы так весело говорите об этом…

— Да, весело, — кивнула девушка, — потому что не хочу, чтобы кто-нибудь догадался, о чём я с вами говорю. Я думала, вы сразу сообразите. Нет, я не собираюсь, как вы выразились, никого отправлять на тот свет.

Я поднес спичку к сигарете. И вдруг успокоился, почувствовав какую-то внутреннюю тишину — тишину, которую замечаешь, когда неожиданно останавливаются часы.

— Значит, вы имеете в виду себя?

Она рылась в сумочке, ища губную помаду. Наконец нашла ее. Затем незаметным движением руки подтолкнула ко мне клочок бумаги. Мы сидели рядом, и никто другой не смог бы увидеть, что написано на этом клочке бумаги корявыми печатными буквами: «Не пытайся увидеть Зиганшина».

— Но я никогда и не хотел его увидеть, — сказал я.

— Вам этого делать не нужно. У меня назначена с ним встреча на восемь вечера.

— И кто же этот счастливец?

— Он депутат, из комиссии по контролю здравоохранения.

Это мне ничего не сказало, хотя о множестве служащих, которые работали в том или ином правительственном учреждении я знал немного больше среднего жителя столицы.

— Наверное, ему и невдомек, что аспирин УПСА способствует повышению яйценоскости у кроликов?

— Может быть, и невдомек.

— И кто-то не хочет, чтобы вы его просветили на этот счет?

— Не знаю. Я знаю только то, что записку мне бросили на колени минут двадцать назад.

Я вновь взглянул на бумажку. Она была смята так, как если бы ее свернули в комочек перед тем, как бросить девушке на колени. Похоже, она не врала. Да и коленки у нее были что надо — круглые, ровненькие.

— А вы не видели, откуда именно ее бросили? — спросил я.

— Конечно, нет.

И я отчего-то поверил ей. В конце концов сделать это было не так уж и сложно. Я верил также, что в скором времени ее прохладные и тонкие пальцы будут скользить по моей спине. Это было неизбежно. Очередное приключение разворачивалось самым естественным образом, и я очень кстати был снова свободен…

— Кстати, простите за праздное любопытство: вы впервые узнали о том, что некто опасается, как бы Зиганшин не пал жертвой ваших чар? — поинтересовался я.

— Нет, не впервые. — К девушке вернулось самообладание, и голое ее зазвучал мягче. — Сегодня утром мне позвонили. Предупреждение было кратким и доходчивым. Мужской голос сказал, что, если я хочу стать бабушкой и увидеть внучат, мне лучше проваливать отсюда, и немедленно…

— Топорная работа, — заметил я, поморщившись. — Не люблю грубиянов.

— Вот почему я и решила обратиться к вам.

— Как к потенциальному дедушке? — усмехнувшись поинтересовался я.

— Нет, я подумала, что вы поможете устроить мне встречу с Зиганшиным.

Повернувшись в кресле, я осмотрелся. Вокруг нас располагался так называемый высший слой Москвы в тот час дня, когда сюда обычно заходят перекусить и выпить люди, обслуживающие верхние этажи власти. Здесь были советники депутатов, чиновники, военные чины, гэбисты, люди, владевшие тайными пружинами власти и важными секретами. Здесь можно было услышать все, что угодно, в том числе и государственные тайны, которыми обменивались вполголоса, — обстоятельство, способное дать заработок целой армии шпионов, — и вероятно, так оно и происходило. У всех присутствующих был лоснящийся и очень важный вид людей, которые мужественно несут бремя тревог о том, откуда именно к ним поступит очередная тысяча баксов. И неужели эта гладкая попка могла кому-то помешать в столь благородном деле?

Обилие посетителей было нам на руку. За разноголосым шумом вряд ли кто-нибудь сумел бы нас подслушать. Я повернулся к Веронике:

— Может быть, вам это и не понравится, но я люблю знать все заранее. Надеюсь, что с этим Зиганшиным вас не связывают никакие амурные дела? И мне не следует ожидать неприятностей от его супруги или подружки?

Девушка решительно покачала головой:

— Боже упаси!

— Тогда зачем он вам нужен?

— Не знаю, могу ли я вам об этом рассказывать…

Я сохранял терпение, однако меня начал разбирать смех.

Девушка была мне симпатична и казалась забавной — в конце концов, нельзя было требовать от нее слишком многого.

Толстый мужчина, похожий на лавочника, прошел мимо нашего столика, задев мое плечо, и занял место рядом.

Он сразу принялся орать кому-то через весь зал. Я, взглянув на толстяка, подумал, что стоило бы ему пустить кровь из носа, и посмотрел на часы.

Я искренно наслаждался присутствием этой симпатяжки. Мне даже стало жаль, когда пришло время уходить.

Для порядка я решил все же сказать ей все, что думал:

— Милочка моя, сегодня утром вы позвонили мне в номер и попросили о помощи. Не знаю уж, какая горничная вам меня сдала, но я с удовольствием провел время в вашем обществе, и поэтому прощаю эту невинную уловку. Но если бы вам нужна была моя помощь, вы рассказали бы мне о сути дела. Вы же так ничего и не сказали. Коли так, поставим точку на этой загадочной истории с Зиганшиным и запиской. Вы заверили меня, что никакой романтической истории нет и в помине, вы, я вижу, не газетчица и не работаете в ментовской, и поэтому будем считать, что вы просто избрали оригинальный способ для знакомства со мной! На профессионалку вы не похожи… Может быть, вам нужны деньги?

Девушка несколько секунд молча смотрела на меня. Потом губы ее задрожали.

— Я поняла, за кого мы меня приняли. Но я вовсе не из таких. И мне от вас деньги не нужны, наоборот, я готова заплатить вам.

— Деточка моя, я высокооплачиваемый специалист. Вы даже и представить себе не можете, какова моя зарпла…

— Пятидесяти тысяч хватит? — негромко осведомилась она.

Я поперхнулся дымом своего «Кэмела» (наверное, во второй раз в жизни) и уже с интересом уставился на нее. Лицо удлиненное, с широкими скулами и чуть раскосыми глазами, яркие сочные губы, миниатюрный упрямый подбородок, краски на лице немного, но в восемнадцать лет это не воспринимается как недостаток. На открытой шее небольшой золоченый кулончик с камешком типа опала, грудь невысокая, но под лиловым платьем свободного покроя кажется, что у нее крупные соски. Платье не скрывает довольно милых коленок в люрексовых чулочках, ну и что там еще? — лиловые же туфельки-лодочки, замшевая сумочка винного цвета от «Ле Монти»… Интересно, подумал я, а умеет ли она…

Однако она, очевидно, догадавшись о моей неуверенности в ее кредитоспособности, немедленно открыла сумочку и резким тоном сказала: — Полагаю, что этого достаточно, чтобы настроить вас на деловой лад.

Внутри покоилась внушительная пачка купюр оттенка благородно-баксовой зелени. Их там было не менее пяти. В «штуках», разумеется.

— Думаю, что да, — согласился я и быстро прикрыл ее сумочку от чужих и, как правило, любопытных глаз. — Я просто на секундочку задумался, размечтался, знаете ли этак играючи. Но теперь я готов выслушать суть вашего дела. И в первую очередь — откуда вам стало известно о моем существовании?

— Папе посоветовал к вам обратиться дядя Миша.

— Какой еще…

— Михаил Андреевич Гарбузов. Он, кажется, в нефтяном институте работает.

Я уныло покивал головой.

Этот институт в свое время прозывался в народе «Кон-торой Глубинного Бурения», и мне в то доброе старое время пресловутый «дядя Миша» много крови попортил из-за одного валютного дела, но потом мыс ним как-то зауважали друг друга, даже скирюховались, можно сказать. Он, правда, все хотел меня стучать научить, но в этом я его разочаровал.

— Так чего вы с дядей Мишей от меня хотите?

— Нам с папой нужна шляпа.

Я икнул и в упор посмотрел на нее. Она поморщилась и, захихикав, замахала двумя руками: — То есть, я имела в виду, «крыша». Так это, кажется, называется?

— Продолжайте, — буркнул я. — Расскажите, почему вы так решили и кого конкретно вы опасаетесь.

— Для начала я должна вам прояснить, над чем работает мой отец. — С этими словами она полезла в сумочку и извлекла оттуда запаянную ампулу без каких-либо надписей с прозрачной жидкостью внутри.

— Это то, без чего не могут жить миллионы людей.

— Вот как, ваш папуля гонит наркоту?

Она посмотрела на меня, как на умалишенного.

— Вы когда-нибудь слышали о диабете?

— Какая-то такая болезнь… — неуверенно произнес я и поморщился.

— Не какая-то, а очень сложное и тяжелое заболевание. Как вы думаете, почему сахар называют «белым ядом»? Да потому, что так и есть. Сахар — это опасное вещество, содержащееся буквально в любом продукте, от травы до чая и кефира. Его излишнее содержание в крови в течение считанных часов приводит к головокружениям, обморокам, болям, затем к коматозному состоянию, а там и к смерти. Но человеческий организм научился с ним справляться, вырабатывая инсулин. Дозы инсулина, поступающие в кровь, способствуют распаду сахара. Но такое бывает только у здоровых людей. У человека же, больного диабетом, инсулина в крови не образуется. Поэтому ему требуются искусственные инъекции этого препарата. Он просто обязан делать себе уколы инсулина для рассасывания сахара в крови. Таких уколов требуется от одного до пяти в день. От трех до пяти таких вот ампул ежедневно — каждая по доллару за штучку.

Я присвистнул:

— Почище любой наркоты!

— Как вы думаете, сколько на свете диабетиков?

Я пожал плечами, как сделал бы и любой на моем месте.

— Около двух с половиной процентов от общего числа живущих. Не представляете? Ну, скажем, только по нашей стране это почти пять миллионов человек. По всему же свету это около ста миллионов. И всем им ежедневно необходим инсулин, в противном случае этот человек очень скоро выпадет из разряда живущих.

— Антиресное кино… — пробормотал я, подавленный астрономическими суммами глобального масштаба. — Непонятно только, чего это мы тут всякой фигней маемся, перегоняли бы этот самый инсулит…

— Инсулин.

— Ну да, и сбагривали бы его диабетикам, не жизнь была бы, а малина.

— Вы абсолютно правильно мыслите. Но учтите, наш отечественный инсулин отвратного качества и попросту опасен, а производство инсулина за границей сосредоточено в руках нескольких компаний, чей товар сертифицирован Всемирной организацией здравоохранения, и ежегодно на закупку его тратятся колоссальные деньги из федерального бюджета.

Я, кажется, уже начал понимать и почти с убежденностью сказал:

— Не хотите ли вы сказать, что ваш папаша изобрел какое-то свое снадобье, которое лучше импортного?

— Его инсулин приготовлен на основе бычьей сыворотки и обладает способностью вырабатывать в организме антитела, противодействующие образованию сахара в крови. Эти антитела могут жить в организме несколько суток.

Я закурил и с интересом поглядел на нее.

Спустя пару секунд она продолжила:

— С тех пор, как он попытался запатентовать свое открытие, опубликовал свое сообщение в международных журналах, на нас обрушились несчастья. В папу стреляли, залезали к нам в квартиру, подожгли лабораторию на даче, затем последовали два взрыва. Говорят, несчастные случаи. Но и он, и я знаем, что эти «случаи» были подстроены. С нами не желает говорить никто из чиновников, не позволяют даже пройти апробацию в больницах… Вы понимаете, почему нам приходится нанимать кры… крышку?

— Это, деточка моя, называется не «крышей», а охраной. «Крыша» сама к вам приедет, когда у вас будет что укрывать. Единственное же, чего я действительно не по-нимаю, так это почему вам с папочкой до сих пор не ото-рвали головы.

Лицо ее стало серым, и она спросила сдавленным го-лоском:

— Вы… вы это серьезно?]

Милая моя девочка, я ставлю себя на место тех людей, которым вы перебежали дорогу и которые на этой штуке делают сотни миллионов баксов в день, и не понимаю, почему они до сих пор не скинулись на небольшой реактивный бомбардировщик, который уж точно не оставил бы от вашей дачки камня на камне.

— Да, — прошептала она, — тем более, что вещество, которое вы держите в руках, можно изготовить в собственной ванной. Его изобрел мой отец Константин Петрович Табаков. Вероятно, вы никогда не слышали этого имени, а он является одним из лучших фармацевтов в стране.

— Так вы приехали в столицу, чтобы заинтересовать этим изобретением Зиганшина и заручиться благосклонностью комиссии?

Она кивнула:

— Звучит очень просто, но это не совсем так. Отец начал работать над своим изобретением десять лет назад. Тогда государство тратило много денег на синтезирование собственного инсулина, а теперь научные программы урезали и получается, что не имеет смысла продолжать исследования. Отец возобновил опыты на свой страх и риск.

— Но неужели государство не заинтересовалось такой перспективой… А? Может быть, ему имело смысл самому пойти по министрам… М-м-м?

— Вы полагаете, что он никуда не ходил? Когда наконец исследования были завершены и он приехал сюда представить результаты правительству, вы бы только видели, какой беготней его заставили заниматься!

— Могу себе представить.

— Частично, конечно, отец сам виноват. Он большой индивидуалист и не читал этих новомодных книжек о том, как завоевывать друзей и оказывать влияние на людей. В то же время, как это ни парадоксально, его легко обескуражить. Короче, кончилось тем, что он послал всех к черту и уехал домой, в Усмановск.

— И что же дальше?

— А я поехала сюда, чтобы сделать то, чего не смог сделать он.

Я вернул ей ее ампулку с чувством легкого сожаления.

Конечно, все было отлично придумано, но я не верил ни одному ее слову. Втайне я, как романтичный юнец, мечтал, как в один прекрасный день впечатлительная и привлекательная девушка с обезоруживающей откровенностью скажет мне: «Вы мне очень нравитесь, и я бы очень хотела увидеть, как вы работаете». Просто произнесла бы эти слова, а не кормила байками о небывалых изобретениях.

Мне было жаль расставаться с девушкой — она мне очень понравилась.

— Если вы считаете, что оказались в затруднительном положении, вам нужно обратиться в ФСБ, в милицию заявить, — сказал я. — Ну, или в какую-нибудь газетенку. Если вам повезет, они раздуют эту историю как надо! Сейчас им многое позволяют.

Вероника резко встала, задев столик, и часть кофе из моей чашки пролилась в блюдце.

— Извините, — сказала она резко. — Идея была на самом деле глупая. Но пообщаться с вами было приятно.

Я с симпатией посмотрел вслед удалявшейся стройной фигурке. Икры у нее были просто точеные, да и попка что надо.

После ее ухода ресторан стал необыкновенно скучным.

Может быть, ты был грубоват с ней, сказал я себе. Но в конце концов ты неплохо провел время и никого не обманул. Жизнь так коротка, и в ней ты уже наделал много глупостей. Я сидел и думал обо всем этом, как вдруг несколько мужчин устремились в мою сторону, заполнив и без того узкий проход между столиками. Впереди шел высокий грузный человек, явно главный в этой группе. Я почти был уверен, что сейчас меня толкнут, как уже толкнули в баре.

Мне вообще-то уже порядком надоело, что всякие сомнительные личности пихают меня, как будто повсюду тут развешаны таблички: «Хамить разрешается». Я подготовился к отпору.

И на самом деле, великан не обманул моих предчувствий — кто-то навалился сзади на мой стул и прошелся рукавом по затылку. Я быстро откинулся на стуле и с радостью услышал непроизвольное «уф», когда спинка моего стула ударила великана в живот. Я вскочил и повернулся к человеку, которого двинул стулом.

— Я дико извиняюсь, — проговорил я очень вежливо и вбухал в свой взгляд всю искренность, какую смог из себя выжать.

Меня тут же схватили за руки его телохранители, и два ствола уперлись мне один в почку, другой в ребро. Я сохранял молчание, неподвижность и учтивое выражение на лице.

Великан посмотрел на меня. Лицо его пошло пятнами, как будто он очень хорошо поел, запил еду хорошим ликером, выкурил хороших сигар, но всего этого было немного в избытке. Его маленькие глазки внимательно изучали меня секунду-другую, сохраняя полную непроницаемость.

Наконец лицо его скривилось в сияющей улыбке:

— Ничего страшного! Всякое бывает.

— Да, в самом деле, — пробормотал я.

Остальные из его компании почтительно ожидали продолжения. Человек, которого я двинул стулом, секунду постоял, затем резко повернулся и пошел прочь. Его спутники последовали за ним.

— Но, Симеон Валерьянович, — почти зарычал один из них. — Только подумайте, какими неудобствами может обернуться эта программа для некоторых политических партий!

— Как говорится, — изрек торжественно великан явно с претензией на то, чтобы быть услышанным всеми и в этом зале, — в преддверии гражданской войны каждый из нас должен работать не покладая рук. Не терять зря времени — вот мой девиз. У семи нянек дитя без застежек.

«Невероятно, — констатировал про себя я, наблюдая за группой, которая направилась к большому столу в конце зала. — Неужели этот дешевый позер и есть великий Зиганшин?»

Взяв сигарету, я полез в карман за зажигалкой. Но зажигалки не нашел, зато нащупал что-то, чего в кармане не должно было быть, — комок смятой бумаги. Я вынул записку и прочел: «Не суй нос в чужое говно».

Мне вдруг показалось, будто после шумной, заполненной автомобильными гудками улицы я очутился в тихой ночи, среди медленно падающего снега… Пока мы сидели в баре, Вероника была слева от меня, я же сидел к ней вполоборота, мой правый карман был почти рядом с краем стола, следовательно, девушка не смогла бы подложить записку. Потом произошло это столкновение с Зиганшиным, и какое-то время вся компания стояла вокруг него.

Возможности подбросить записку не было, если только…

2

Швейцар сказал:

— Да, она пошла в том направлении. — Десятидолларовая бумажка мягко прошуршала, упокоившись в недрах его кителя. — Спросила меня, как добраться до Рузановки.

Вернувшись в вестибюль, я нашел телефон. Справочная депутатского дала мне адрес Симеона Зиганшина — его квартира находилась в Рузановке.

Я задумался: судя по адресу, этот господин — достаточно важная персона. Рузановкой назывался один из лучших элитных поселков Подмосковья. Жить там мечтала любая тщеславная домохозяйка.

Вероника сказала, что встреча у нее назначена на восемь часов. Я взглянул на часы: было уже почти восемь.

Однако Зиганшин, по крайней мере, какой-то Зиганшин, сейчас ужинал в этом заведении. В Москве же просто неслыханно, чтобы более или менее важный чиновник проигнорировал назначенную встречу. В этом, вероятно, и заключался ответ. Или же у монсеньора Зиганшина есть брат, кузен, просто однофамилец, который занимает какой-то правительственный пост. Или же…

Я сожалел, что не спросил у девушки, как ей удалось договориться о встрече с этим типом. Все-таки странно, что чиновник, депутат назначает девушке встречу вечером у себя дома. Если только он не обладает далеко идущими намерениями.

Пройдя на охраняемую стоянку гостиницы, я вывел из гаража свой джип-«чероки», дряхлую развалину 1986 года оливкового цвета с желтой полоской. Промозглая погода не прибавляла мне вдохновения, оставалось только надеяться, что не придется особенно надолго застрять в этом грёбаном Усмановске, который лежал, кажется, где-то в Сибири.

Попутно предстояло объяснить моим работодателям, с чего это мне вдруг захотелось поработать в чьей-то охране.

Все-таки в их фирме я занимаюсь немного другими делами. Впрочем, рабочий день у меня не нормированный, зачастую, я целыми днями болтаюсь без работы. Вот у теперь мне предстояли две недели отдыха после одной жаркой разборки. Случается порой, что алчные лапы какой-нибудь нахальной фирмочки тянутся к нашему пирогу. Странное вышло дело: мы ехали просто поговорить, а те сразу открыли пальбу из автоматов. Слава Богу, у меня хватило мозгов заранее поставить тачку в засаде. Нехорошее дело получилось, не люблю я такую грубую работу. Да и вообще, не убийца я по натуре. Когда-то я немало бузотерил, поначалу угонял машины, пришлось даже сходить в не столь отдаленные места, затем у меня было несколько удачных дел, после которых на меня вышла ментура, но ничего доказать не смогла. Затем уж я попал в тесные лапки титулованных братцев. Конечно, кликухи у них дурные, да и не воры они вовсе и не авторитеты, ходок на зону не делали, словом, в блатном мире они так, можно сказать, чужаки. Но зато у них был классный папуля по кличке Король, который весь блатной мир в кулаке держал и передал деткам весь свой бизнес и связи, чем они и пользовались. Я же был у них вроде как шефом службы безопасности и не скажу, что мне эта работенка так уж нравилась. С другой стороны, это было более или менее стабильно и уже гораздо спокойнее, чем вольные «гастроли» по стране в сопровождении ментовских оперативок с очевидной отсидкой на зоне после очередного провала. Я же, как уже объяснял, хоть и знаю тамошние порядки, вовсе туда не стремлюсь.

Итак, мне предстояло на несколько дней окунуться в дурно пахнущее дело, которым меня в некоторой степени наградила родная ФСБ в лице «дяди Миши» (ему самому, очевидно, было стремно защитить другана от наездов). С другой стороны, малютка предложила вполне нехилые деньги, половину которых с удовольствием заграбастают мои работодатели (если, конечно, про них пронюхают). С третьей же стороны, эта цыпочка сама так интенсивно ринулась в клетку, что мне с большим трудом придется ее удерживать от глупостей. А с четвертой стороны (Господи, сколько же всего в этом деле сторон-то?), я впервые соприкоснулся с миром, где отсчет долларов идет на сотни миллионов и миллиарды, и мне жутко захотелось себя в этом деле попробовать. Ну вот, скажем, если флакончик красной ртути или кейс с плутонием стоят миллион «гринов», то почему таких же бабок им (спроси, кому?) не отвалить за рецепт роскошного лекарства?

Со всевозрастающим нетерпением, переходящим в опустошенность, я напряженно глядел вперед на мокрое шоссе, понимая, что время, когда еще можно было перехватить девушку, пожалуй, упущено. Если только она не добирается другой дорогой… Или…

Посёлочек и впрямь был что надо. В любом из этих двух-трехэтажных коттеджиков я с немалым удовольствием провел бы остаток своих дней, кропая мемуары (только чтобы по утрам и вечерам мне приносила в постельку кофе с рогаликами какая-нибудь цыпочка, вроде той, которая на меня давеча обиделась).

На въезде меня тормознули качки в камуфляже и, деловито поправляя автоматы, потребовали документы. В ответ я, дыхнув перегаром, потребовал одного из двух: либо они просто идут на…, либо берут десять баксов и снова идут, либо я сейчас же снесу к такой-то матери их такой-то шлагбаум и все равно их пошлю. Был бы я на «жигуле», меня бы тут же изрешетили, но джип и врожденная наглость возымели свое действие, лениво ругнувшись, они взяли деньги и даже сообщили, что никакие девки, кроме двух местных шалав с сыночком прокурора области, сюда за последний час не заезжали.

Где-то не очень далеко простучала колесами электричка. Я подумал, что, наверное, и со стороны станции им следовало бы выставить охрану. Номера домов ярко светились над подъездами, явление и в самой-то столице невероятное. Я вышел из машины и подошел к нужному мне зданию. Фасад был темным, светилась лишь фрамуга над входной дверью. Это было бы объяснимым, если бы речь шла о романтическом свидании или если кроме Зиганшина, оставшегося в ресторане, существует еще какой-нибудь Зиганшин. Однако при слишком уж странном стечении обстоятельств «слуга народа» собирается провести встречу с избирателями!

Я всегда предпочитал действие размышлениям и потому позвонил в дверь. Открыла мне холеная лакейская морда.

— Симеона Валерьяновича нет дома, — сказал он.

— Но он мне нужен. Мне назначена встреча, моя фамилия Табаков. Не слышали? Я изобрел такую штучку под названием инстули…

— Мне очень жаль, но Симеона Валерьяновича сейчас нет. Он уехал еще утром, предупредив, что ужинает в городе.

— Видимо, он забыл о назначенной встрече. Наверное, слишком занят, — предположил я.

— Ну что вы, — улыбнулся халдей. — Только не шеф! Если уж он назначает встречу, то всегда приходит вовремя. Может быть, вам назначено на завтра?

— Может быть, — легко согласился я. — Я, наверное, что-то перепутал. Скажите, пожалуйста, а такая милая девушка, Верочка Табакова, сестрица моя младшенькая, не звонила вам сюда? Я думал ее застать здесь.

Тот пристально посмотрел на меня и покачал головой:

— Никто сюда не звонил, и валил бы ты отсюда, парень, пока я охрану не вызвал..

— Да, я, видимо, в самом деле ошибся.

Ругаясь про себя, я повернулся. Ну, стервозина, подумал я, если ты надеешься, что за подобное оскорбление я подам на тебя в суд, ты жестоко ошибаешься, я сам из тебя сотворю такое, от чего наш зонный фельдшер тихо крестился и махал рукой…

Вокруг было пустынно. Я повернул на юг, вышел на другую улицу и только тут наконец задался вопросом, куда я, собственно, иду и что могу сделать. Я остановился на углу и посмотрел на мост через пруд. Десятки различных планов промелькнули в голове, но все они никуда не годились. И вдруг я увидел Веронику. Девушка быстро шла по дорожке откуда-то снизу. Козел, мелькнуло в голове, это богатые люди на ночь глядя легко кинут полтинник на такси, а экономные провинциалочки «ездют на елестричках». Все, что представлялось мне до сих пор, в одно мгновение потеряло всякий смысл. Однако не надолго.

Какая-то машина на медленном ходу обогнала девушку и свернула в аллею, отходившую от улицы. Я инстинктивно шагнул в тень и замер. Из аллеи вышли двое мужчин.

Оглянувшись, они убедились, что вокруг нет ни души, кроме девушки. На головах обоих были одеты черные шапочки. Одним движением рук эти шапочки опустились на все лицо, превратившись в маски. Вполне профессионально они подошли к девушке с двух сторон, взяли ее под руки, один из них зажал ей рот, и потащили к машине. Я не слышал, что именно они ей говорили, но бросился за ними.

Я бежал по-кошачьи бесшумно, так что произвел на незнакомцев в масках впечатление внезапно материализовавшейся тени.

— Привет, Верунчик, — сказал я с широкой улыбкой. — Я так боялся, что опоздал.

Лицо девушки было мертвенно-бледным. Она была близка к обмороку.

Человек слева от девушки выругался. Он был высок, широк в плечах и, видимо, со школьных лет не проигрывал кулачные бои.

— А ну вали отсюда, мудак, если жить хочешь!

Голос под маской звучал глухо. Этот юноша явно был способен доставить немало неприятностей. Его приятель был из того же теста, хотя весил больше и был чуть ниже ростом. Впрочем, это не мешало ему двигаться очень легко.

— Мужики, — весело ответил я, — если вы-таки решили попользоваться моей милкой, то о чем речь? Скидываемся по сто гринов и вперед. До утра она ваша. Предупреждаю, войдя в кайф, она жутко орет и матюгается, как сто полковников срочной службы.

— Поясняю, — ответил высокий очень просто. — Эта девушка задержана. Ей нужно ответить на несколько вопросов. Поэтому проваливай отсюда.

— Задержана? За что?

— Убирайся отсюда! — проревел второй. — Иначе мы и тебя заберем.

— Я впервые встречаю фээсбешников, которые не только прячут свои носы под масками, — тихо сказал я, — но к тому же совершенно забывают о хороших манерах. Если уж вы выдаете себя за ментов, то научитесь сначала себя вести.

К свингу, который обрушил на меня высокий, я был готов. Отклонившись как раз на необходимые шесть сантиметров, я лишь почувствовал свист ветра около своего подбородка. Потом бросился вперед, согнув руку в локте.

Удар отдался у меня в плече, а высокий застонал и согнулся пополам. Я нанес ему сокрушительный удар в челюсть — удар, который свалил бы замертво любого среднего обитателя столицы. Однако парень оказался, несомненно, покрепче этого среднестатистического. Он не упал, а лишь отступил назад, правда, несколько нетвердым шагом. В этот момент его компаньон обрушил почти весь свой вес на мои шею и плечи.

В глазах моих на мгновение вспыхнул фейерверк огней, ноги подкосились. Но я собрал силы, сомкнул руки замком на затылке толстого и потянул его за собой на землю.

Толстяк перекувырнулся назад и грохнулся с таким шумом, что и глухой услышал бы его за несколько метров от места падения. Он покатился по земле и схватил меня мертвой хваткой за ноги.

В таком состоянии у меня было не больше шансов сохранить вертикальное положение, чем у пирамиды, поставленной на вершину. Но я все же попытался устоять на ногах, стараясь подмять толстяка под себя и нанести ему удар левой рукой.

Ничего не вышло. Я услышал топот бегущих ног, потом крик Вероники и почувсттвовал страшный удар в солнечное сплетение.

Ослепленный болью, я нащупывал землю вокруг себя, чтобы подняться на ноги. Человек, нанесший мне удар, собрался повторить его. Мне некогда было размышлять, но я понял, что это уже не высокий, а кто-то другой. Я не успел как следует поразмышлять над очередной загадкой — девушка набросилась сзади на моего противника, колотя что есть силы, правда, без видимого результата, по его широкой спине. Но и этой небольшой паузы оказалось достаточно — я поднялся на ноги и дважды ударил нападавшего коленом в живот и, когда он согнулся, кулаком по затылку. Затем быстро огляделся вокруг, оценивая обстановку.

Толстяк, оправившись от моих ударов, рухнул в машину в нескольких метрах от места драки. Высокого видно не было — очевидно, он уже сидел за рулем. Мотор взревел, и машина рванула с места со скоростью, которой позавидовал бы сам Шумахер. Она скрылась в конце аллеи, а я решил рассмотреть третьего, так сказать, члена оппозиции.

Мужик стоял на коленях, держа руку на груди, и прерывисто дышал. Он озадаченно вымолвил:

— Боже мой… Вы, Вероника Константиновна? Черт, я очень извиняюсь. Кажется, я нанес удар не по адресу. Я проходил мимо…

— У вас есть машина? — спросил я.

— Нет, я был в гостях и только что вышел…

Я в бессильной злобе посмотрел на аллею. Но автомобиль нападавших уже скрылся из виду. Возможно, мой джип и догнал бы их, но устраивать гонки среди ночи не входило в мои планы. Я остановился и полез за сигаретой.

— Я очень извиняюсь… — Плотный юноша со стриженой головой встал с колен и подошел к нам. — Я просто шел мимо и увидел, что дерутся… Мне показалось, будто кто-то попал в беду, а тот, кто лежал на земле, естественно, жертва. Пока Вероника Константиновна не начала лупить меня… Боюсь, я помог им скрыться, — Так вы, значит, знакомы? — спросил я.

Вероника озадаченно смотрела на мужчину.

— Я видела вас где-то, но…

— Владимир Миркин, — представился тот. — Вы видели меня в офисе господина Бурциевича. Вы приходили тогда с отцом.

Я поднес спичку к сигарете. При свете огня мы с Вероникой смогли лучше рассмотреть лицо говорившего. У него была квадратная челюсть и жесткий взгляд призера соревнований по боксу.

— Да, мы знакомы, — сказала девушка. — Познакомьтесь, Володя, это Зу… Ой!..

— Жорик меня зовут, — буркнул я как мог радушнее, — Жорик Кузовлев, — и протянул руку для пожатия. — У вас энергичный удар ногой.

Миркин улыбнулся:

— Неудивительно. Я играл в футбол, когда был немного моложе. Ваш хук левой тоже неплохой.

— В каждом из нас явно пропало немало талантов, — ностальгически проговорил я и вздохнул.

— Может, это и к лучшему, — сказал Миркин. — В любом случае мы сумели избавиться от хулиганов. В этом районе бывают разбойные нападения. За что только охране тратят деньги? Но мы думаем, что это местная элитарная шпана. Днем ходят на сольфеджио и в гимназии, а по ночам пристают к девушкам. Они ничего плохого вам не сделали?

— Вроде бы нет, — робко произнесла девушка.

Я хотел сказать, что у этих «детей райка» был еще и «форд скорпио» с федеральными номерами, но решил повременить с комментариями.

— Вы здесь, кажется, на машине? Не вывезете ли нас из опасной зоны? — спросил меня Миркин.

— С удовольствием.

Мы сели в машину. Я нажал на акселератор.

— Давайте вернемся в гостиницу и выпьем чего-нибудь, — предложил я девушке.

— Но мне нужно увидеть Зиганшина.

— Его нет дома, дорогая. Я там уже побывал.

— Но у меня была назначена встреча.

— С Симеоном Валерьяновичем?

— Да, — ответила Вероника.

— А ваш друг прав, — встрял Миркин. — Зиганшина сейчас и впрямь нет дома. Я знаю это, потому что Бурциевич сам хотел с ним встретиться.

— А как вам вообще удалось назначить эту встречу? — спросил я.

— Я пыталась поймать его в офисе, — объяснила Вероника, — но ничего не получилось. Тогда я оставила свой адрес и телефон. Сегодня во второй половине дня мне позвонили и сказали, что встреча назначена у него дома.

— Кто-то вас надул, — тихо шепнул я.

Вероника посмотрела на меня широко открытыми испуганными глазами. Я положил ей на плечо левую руку, чтобы успокоить. Пока я не узнаю значительно больше об этом деле, не буду обсуждать его в присутствии посторонних. Особенно перед человеком, который так профессионально дерется.

Хотя я, очень может быть, ошибаюсь, но именно этот упитанный стриженый юноша толкнул меня в первый раз в баре гостиницы. Глаза же высокого якобы фээсбэшника очень напоминали глаза одного из телохранителей Зиганшина, сопровождавших того в ресторан. Он держал ствол у моей почки и внимательно заглядывал мне в глаза. Именно тогда меня толкнули второй раз. Ох и не люблю же я хамов!

3

Миркин как ни в чем не бывало спросил Веронику:

— Кстати, как идут дела у вашего папы? Есть новые успехи в получении лекарства?

— Результаты отличные, — ответила девушка совершенно откровенно. — Но никому, однако, они не интересны.

Тот сочувственно покачал головой:

— Такие вещи занимают много времени и требуют немало усилий. Но думаю, Зиганшин мог бы вам помочь. Очень жаль, что наша компания ничем не может быть вам полезной. — Миркин повернулся ко мне и пояснил: — Отец этой девушки ведет очень перспективные изыскания по производству искусственного инсулина. Он приходил с полученными результатами к Бурциевичу, но, к сожалению, это не наша специализация.

— Да, слышал, — ответил я. — А чем именно занимается ваша компания?

— Мы работаем в корпорации «Фармбиопром». Наверное вы слышали о такой. Она достаточно известна.

В голосе его звучала неподдельная гордость. Да, я не раз встречал это название, наверное, не так часто, как «Проктор энд Гембл» и «Джонсон и Джонсон», однако те тоже не раз уверяли с экранов, что заботятся о нас и о нашем здоровье. Впрочем, я не сразу увязал их с конкретными людьми.

— Что вы думаете о том веществе, которое сумел получить Табаков? — спросил я.

— Я, к сожалению, не медик, — ответил Миркин извиняющимся тоном, — а всего лишь управляющий. Менеджер, так сказать. Но, насколько мне известно, у этого вещества мало перспектив. Бурциевич уже заключил крупный контракт с правительством на производство инсулина по другой, импортной технологии. Мы вложили более двух миллионов долларов в строительство завода. Так что наши руки уже связаны. Боюсь, вам крупно не повезло.

Я задумчиво рассматривал летящую навстречу дорогу, которую на сто метров вперед освещали фары моего «джипа».

— Но если изобретение Табакова станет известным, а его метод производства будет поставлен на поток, он неизбежно станет вашим конкурентом, не правда ли? — поинтересовался я.

Миркин усмехнулся:

— Теоретически это, конечно, возможно. Но о какой конкуренции может идти речь, когда инсулин сегодня нужен везде, и в огромных количествах! Скорее, речь может идти о двух фирмах, выпускающих разные виды спасательных кругов. Тонущему человеку ведь совершенно безразлично, какой именно круг ему бросят.

Я в молчании докурил сигарету, размышляя.

В конце концов в этом мире существовала некая божественная справедливость. Вероятно, эта неожиданная встреча с таким бурным началом может стать неплохой компенсацией за потерю двух мускулистых и никчемных громил. К тому же у меня появилось бесспорное подтверждение того, что казавшаяся поначалу такой нелепой история действительно не выдумка. Теперь я знал, что Вероника Табакова не была заурядной охотницей за мужиками или за сенсациями, а изобретение ее отца может стать тем запалом, за взрывом которого последует целый фейерверк игр, которые я так любил. Глупо, что я сразу не поверил девушке. Но, глядя сейчас на ее профиль, я не испытывал угрызений совести. Встреча с ней не стояла в ряду банальных знакомств в баре.

Мы подъехали к «Москве», и Миркин галантно произнес:

— Надеюсь вас вскоре увидеть.

— Я остаюсь здесь, — сказал я.

— Я тоже, — промолвила девушка.

Я посмотрел на нее, и мои брови поползли вверх от удивления, она же только рассмеялась:

— Наверное, я достигла бы болыпего успеха, изображая из себя дочь несчастного изобретателя, но дело в том, что мы вовсе не голодаем.

Мельком взглянув на пальтишко из бутика, ладно сидевшее на ее фигурке, на изящную шляпку, похожую на ту, что вчера показывали по телеку во время «Парада кутюрье», на простенький кулончик, который в свете барного витража казался лиловым, а сейчас, в ночи, просто сверкал, как настоящий алмаз… я мысленно перевел все это в доллары. Да, эта цыпочка явно могла себе позволить нанять для охраны какого-нибудь громилу вроде меня за десять тысяч баксов — и после выдачи зарплаты даже не вспомнила бы об этой потере. Единственное, что не вязалось со всем этим — поездка в Рузановку на электричке. Я так напрямую об этом и спросил.

— Ну, на электричке быстрее, надежнее. Да и людей много, меня тут, кстати, один таксист уже пытался завезти куда-то, — девушка пожала плечами, — что тут такого? \

— Позвоните мне, если возникнет необходимость, — сказал ей Миркин, протягивая визитную карточку. — Вероятно, я сумею быть вам полезным. Господин Бурциевич, может быть, сумеет связаться с Зиганшиным и устроить вам встречу. Я живу в Медведково.

Он сказал еще пару слов мне, и мы распрощались. Ка, кое-то время я смотрел вслед ему, потом отогнал машину на стоянку, взял девушку под руку, и мы вошли в вестибюль. Она хотела зайти в бар, но я повел ее прямо к лифту.

— Пойдемте ко мне в номер, — сказал я. — А то в барах и ресторанах случаются разные загадочные истории.

Вероника быстро взглянула на меня, но ничего не сказала. Она молчала, пока мы не вошли в номер.

Я снял пальто, подошел к столу и с приятным удивлением обнаружил в холодильнике пару бутылок «Туборга».

Я налил пиво в два высоких стакана.

— Теперь, может быть, вы объясните мне, что за загадочные истории случаются в барах и ресторанах? — спросила Вероника.

Я протянул ей стакан с «вечерним бальзамом», а пото показал записку.

— Я нашел это у себя в кармане вскоре после того, как вы ушли, — объяснил я. — Поэтому и ринулся за вами. Приношу свои извинения. Я был идиотом, принимая вас за дурочку, и попытаюсь наверстать упущенное. Может быть, начнем все сначала?

Девушка улыбнулась открыто и дружелюбно, именно так, как я и ожидал. Приятно не оказаться разочарованным в своих ожиданиях.

— Конечно, — сказала она. — Вы ведь поможете мне в переговорах с Зиганшиным, когда я все-таки встречусь с ним?

Потягивая напиток, я посмотрел на нее и спросил:

— А вы когда-нибудь видели воочию этого загадочного Зиганшина, с которым все так хотят познакомиться?

Она кивнула:

— Дважды.

— Что же он собой представляет, чем занимается?

Вероника выразительно взмахнула руками.

— Он искренний человек, милый, но немного занудный. Не блещет большим умом. Честный, амбициозный, вероятно, общительный — любит заводить новые знакомства…

— Так где же он все-таки работает?

— Он депутат Госдумы, работает в комиссии по контролю за здравоохранением, как я уже вам говорила. Эта комиссия непосредственно курирует закупки импортных лекарств. Конечно, он — не самая большая величина, но тем не менее достаточная. Он точно знает, сколько нужно потратить на то или иное лекарство.

Я долил себе еще пива.

— А чем он занимался до своего депутатства?

Глаза девушки расширились от удивления.

— Вы наверняка слышали о нем! — воскликнула она. — Он входил в руководство «Фармимпекс». Раньше это. был маленький аспириновый заводик, а теперь они делают растворимый аспирин по лицензии. Директором завода вначале был его отец, потом они акционировались, и Симеон Валерьянович усилил позиции фирмы. Ходят, правда, слухи…

Вероника неожиданно смолкла и закусила губу.

— Продолжайте, продолжайте, — сказал я шутливо. — Меня очень интересует сага оЗиганшиных.

Девушка развела руками:

— Это будет разговор об инсулиновом производстве — вряд ли оно вам интересно.

— Позвольте уж мне самому решать, интересно это или нет.

— Хорошо. Отец не любит Зиганшина, хотя, может быть, он предубеждён. Он считает, что Зиганшин — просто марионетка в руках беспринципных людей. Именно они помешали отцу запатентовать его изобретение. Я уже говорила, мой отец большой индивидуалист. К тому же он несколько эксцентричен. Как, впрочем, многие изобретатели. Отец очень разочарован своими контактами в Москве и считает, что ему мешают лишь потому, что кое-кто хочет сделать деньги на наших сегодняшних трудностях, да и на завтрашних тоже

— У вашего же отца, насколько я понимаю, лишь самые благие намерения?

Девушка потупила взгляд, и я быстро добавил:

— Извините, пожалуйста. Я недавно перебрался в Москву, а стал уже насквозь циничен.

— Да нет, почему же? — тихо сказала она. — Вопрос был вполне логичным. — Она посмотрела на меня. — Да. У отца добрые намерения. — Голос ее звучал твердо. — Он предложил свое открытие правительству, но его проект не был передан тому человеку, которому был адресован. Напротив, с отцом разговаривали люди, которые ему не нравились и которым он не доверял. Когда же он отказался раскрыть им весь технологический процесс и стал настаивать на встрече с человеком, от которого все зависело, начались загадочные происшествия в лаборатории.

— Зиганшин в курсе этих происшествий?

Вероника пожала плечами:

— Откуда мне знать? Я уже говорила, что он не производит впечатление очень умного человека. Может быть, он придерживается широко распространенного мнения, что все изобретатели немного не в себе и хотят лишь отнять его драгоценное время. Наверное, ему и на самом деле приходилось сталкиваться с такого рода людьми. А может быть, как думает отец, кто-то там наверху защищает интересы определенных кругов. Тогда, конечно, они помешают Зиганшину увидеться или поговорить с теми людьми, которых сочтут вредными для себя. — Она наклонилась ко мне. — Но я уверена, что если бы я смогла с ним встретиться, он бы выслушал меня, и я бы сумела заинтересовать его! — Девушка слегка раскраснелась от волнения. — Убеждена, что он меня обязательно выслушает! Тем более, что он не так уж и стар.

Я серьезно посмотрел на девушку. Она неожиданно вспыхнула:

— Знаю, знаю, что вы думаете, но я могла бы пойти и на это, если бы была убеждена, что это поможет отцу, поможет, наконец, нашей стране. В конце концов, что такое секс, как не несколько смешных суетливых телодвижений? Я знаю, что мне будет не очень приятно несколько минут ощущать в себе инородное тело и чувствовать прикосновение чьих-то слюнявых губ. Но в конце концов, партизаны во время войны ради спасения Родины шли и на пытки… Может, это и звучит выспренне, но я на самом деле так думаю. — Она умоляюще посмотрела на меня. — Помогите мне встретиться с Зиганшиным!

Продолжая серьезно смотреть на девушку, я думал — безусловно, она не глупа. Она просто не знает некоторых вещей. Например того, что не каждое инородное тело и не каждый рот бывают неприятны. Особенно, когда обладатель того и другого приложит немало сил, чтобы ей понравиться.

— Конечно, я помогу вам, — сказал я с теплотой в голосе. — Но чтобы проникнуть в святая святых, потребуется некоторое время. Я не совсем себе представляю, как именно нужно добиваться аудиенции у этих шишек…

Моя рука совершенно непроизвольно легла на ее колено. Девушка даже не шелохнулась. Рука моя скользнула дальше вверх, и даже сквозь шершавый люрекс я ощутил теплоту и гладкость ее кожи.

— Видите ли, Верочка… — промычал я.

— Конечно, вижу, — с недюжинным самообладанием сказала она, — передо мной открылась превосходная возможность сэкономить пятьдесят тысяч баксов. Именно столько стоит моя девственность. Я ее оч-чень высоко ценю.

Меня как будто холодной водой окатили. Я только открыл было рот, чтобы выдать ей по первое число, но вдруг…

У меня есть способность слышать звуки, не прислушиваясь к ним. Мой мозг сразу определил, что это за звук, процесс шел подсознательно. Что-то стукнуло о дверь, звук был едва различим, но я услышал. Я бесшумно повернулся и, продолжая говорить, направился к двери. Голос мой оставался спокойным, а интонации не изменились.

— Если вы запасетесь раскладушкой, походной печуркой и разобьете бивак рядом с офисом Зиганшина, то, вероятно, сумеете через некоторое время перекинуться словцом-другим с секретарем секретаря его секретаря…

Я резким движением распахнул дверь и сталь же хорошо выверенным движением схватил за воротник человека, который стоял снаружи, прильнув ухом к двери.

— Заходи, друг, — сказал я приветливо. — Входи и представься нам. Ты что, частный детектив Майк Хаммер, или тебе просто одиноко и тоскливо на душе?

4

Я втащил человека в комнату, как тот ни пытался вырваться. Он не успел опомниться, как я заломил ему руку за спину.

— Не надо волноваться, милочка, — сказал я девушке. — Это просто неожиданный ночной гость. Вероятно, перед тем как забрести по-соседски на огонек, он решил убедиться, не помешает ли нам…

Свободной рукой я обыскал своего пленника, но оружия не нашел. Я хорошенько встряхнул шпиона и посмотрел ему в лицо. Потом немного ослабил хватку. Человек осторожно высвободил руку, вытянул ее и начал растирать.

— Вы его знаете? — спросил я девушку.

Вероника молча покачала головой.

— Он не похож на злодея, — задумчиво произнес я, наклонив голову набок, — скорее на бухгалтера, ушедшего на пенсию и получившего золотые часы за безупречную пятидесятилетнюю службу, в течение которой он ни разу не взял больничного листа.

Маленький человечек с густыми кавказскими бровями и кривым саблеобразным носом продолжал растирать руку, слегка постанывая от боли. Он напоминал старую серую крысу — и поношенной, плохо сидящей одеждой, и двумя выдающимися вперед зубами, и маленькими глазками-бусинками. Когда боль в руке затихла, он изобразил из себя оскорбленную невинность.

— Я попросил бы вас… — начал он.

— У него и голос какой-то крысиный, — холодно заметил я.

— Я… я требую извинений! — продолжал соглядатай. — Это просто скандал! На человека нападают в коридоре одного из престижнейших отелей, какой-то хулиган чуть не ломает ему руку… Пора…

— Хорошо, малыш, — сказал я мягко. — Не будем тратить слов попусту. Давай-ка лучше расскажи нам, кто ты и откуда.

Маленький человечек встал, и оказалось, что в нем около метра пятидесяти, что называется, с кепкой.

— Я могу задать вам тот же вопрос, — ответил он. — Кто вы такой, чтобы нападать на меня в коридоре?..

— Слушай, кеша, — прервал его я. — У меня мало времени, но я тем не менее достаточно терпелив. Просто у меня аллергия к типам, которые подслушивают около моей двери с электронным жучком в ухе. Кто послал тебя сюда и что ты ожидая здесь обнаружить?

Человечек вынул из уха миниатюрный динамик и демонстративно сунул его в карман.

— Моя фамилия Папазян. Зовут меня Гамлет Аршакович, — пискнул человечек, — и я не торчал около вашей двери. Я думал, что это дверь в мой номер, и как раз собирался вставить ключ в замок, когда вы напали на меня.

— Понятно, — задумчиво протянул я. — Конечно, ты просто не сверил номер на своем ключе с номером на моей двери. И конечно, у тебя есть веские причины прислушиваться к тому, что происходит в комнате, перед тем как войти в нее. Не так ли?

Человечек секунду-другую взглядом, полным твердости, смотрел на меня, затем, отводя взгляд, сказал с вызовом:

— Ну, если вам так хочется все знать, именно этим я и занимаюсь. Слушаю. Я делаю это с тех пор, как у меня произошла неприятная история в Одессе. Я вошел в комнату и застал там двух громил, ожидавших меня. Я раздобыл это устройство, чтобы впредь гарантировать себя от подобных ситуаций.

— Боже правый, — воскликнул я, — наконец-то я все знаю!

— Верьте или не верьте, но это сущая правда, — сказал Папазян.

— Ну что же, покажите мне свои ключи, — предложил я.

Господин Папазян пошарил по карманам, вытащил гостиничный ключ и протянул его мне. Я посмотрел на номер комнаты и нахмурился. Две последние цифры наших номеров совпадали. Однако тезка принца датского занимал апартаменты этажом выше.

Я вернул ему ключ и улыбнулся:

— Видите, как просто все разрешилось! Присядьте, пожалуйста, и взбодритесь немного, пока мы обсудим происшедшее.

Маленький человечек неохотно подвинул к столику еще один стул, и я плеснул ему в стакан немного виски, добавил «швепса». Потом кивнул в сторону девушки.

— Познакомьтесь, матах, это звезда нашей эстрады Калерия Лучко. Я — ее продюсер. Лерочка — это монсеньор Папазян.

Я был самой вежливостью, но не упустил бы и секундного изменения в лице Папазяна — свидетельствовавшего о том, что он случайно уже где-то видел девушку. Но никакой реакции не последовало.

Человечек натянуто улыбнулся и пробормотал нечто вроде «приятно познакомиться». Потом он взял стакан и с удовольствием сделал несколько глотков.

Я вытащил сигарету.

— Теперь, ваше высочество, — сказал я, — полагаю, обе стороны удовлетворены данными объяснениями. Так чем же вы все-таки занимаетесь за стенами Эльсинора?

Виски приободрило коротышку, а может быть, он почувствовал себя увереннее, оттого что понял — никто не собирается подвергать его пыткам, по крайней мере сейчас. Через край своего стакана он взглянул на меня:

— Я не знаю, как вас зовут.

— Извините, я… Жорик из Одессы к вашим услугам.

— Мне кажется, я уже слышал ваше имя, — тихо сказал Папазян. — Вас в гостинице называют Зубом или еще как-то в этом роде.

Я скромно поклонился.

— Моя жена, — продолжил человечек, — обожает читать криминальную хронику. Она упоминала ваше имя. Я сам, правда, уделяю мало времени подобному чтению.

Я поднял руку:

— Пожалуйста, не извиняйтесь. Терпеть не могу бульварную прессу. Я и сам предпочитаю юмористические странички и новости о подгузниках. Но чем все же вы занимаетесь, кроме того, что не читаете криминальную хронику?

Человечек порылся во внутреннем кармане и вытащил визитную карточку. Я прочел ее. Гамлет был замзавом по сбыту в фирме «Сибэлектронмаш» в Челябинске.

— Я приехал в столицу в поисках контракта, но не могу ничего сделать! Они посылают меня из одного офиса в другой, и опять обратно по кругу.

Я положил визитную карточку в карман и сделал еще одну затяжку:

— Судя по названию, ваша компания занимается производством какой-то электроники?

— О, до конверсии мы производили целые электронные комплексы, — объяснил Гамлет. — Естественно, я не имею права объяснить вам, каков именно характер производства сейчас. Но мы занимаемся важным делом. Да-да, очень важным делом.

— Это просто замечательно, — пробормотал я.

Мой следующий вопрос был неожиданным и резким, как выпад фехтовальщика. Благодушие, которым окутал себя Гамлет, исчезло, как оболочка сыра, срезанная острым ножом.

— Ваш завод связан каким-нибудь образом с фармацевт тической промышленностью?

Папазян вздрогнул. Он готовился к другим вопросам но этого никак не ожидал, поэтому ответил не сразу.

— Лекарства? О нет. Мы выпускаем электронику. Медицина не имеет к нам никакого отношения.

Я подлил себе в стакан виски:

— Конечно же, не имеет. Я, наверное, задал дурацкий вопрос.

Папазян допил свой стакан и встал со стула, неуверенно улыбаясь.

— Извините, пожалуйста, за невольную… э… грубость. Я был поражен всем происшедшим и, вероятно, должен принести свои извинения. Может быть, завтра мы посидим вместе в ресторанчике?

— Может быть, — ответил я уклончиво. — Ну а теперь я, пожалуй, пойду к себе. Уже поздно, а у меня был тяжелый день. Спокойной ночи, приятно было с вами познакомиться. — Он склонился, как будто сломался пополам, выпрямился и поспешно вышел из комнаты.

Вероника хихикнула:

— Какой смешной человечек.

— Весьма. Я должен отлучиться на минуту — пара срочных звонков.

Я вышел в спальню и, закрыв за собой дверь, набрал городской номер, которого не было ни в одной справочной книге. Я поговорил с неким Гаркушиным, которого мало кто знал. Потом связался с администратором гостиницы и задал несколько вопросов, получив на них ожидаемые ответы. Затем вернулся в комнату, сияя от удовлетворения.

— Да, маленький забавный гномик! — сказал я. — «Лилипутик-Лилигном леденец большой как дом». Никакой «Сибэлектронмаш» не существует ни в Челябинске, ни в каком бы то ни было другом месте. А номер над нами занимает депутат Ламврокакис — с тех самых пор, как обманутые им вкладчики-избиратели совместными усилиями забаррикадировались в его родном офисе и в квартире.

— Значит…

— Не волнуйтесь, он вполне безобиден. Не думаю, чтобы он еще нас побеспокоил. Но в следующий раз, боюсь, явится некто, сильно отличающийся от него своими габаритами.

— Но на кого он работает?

— На тех самых людей, душечка, которые полны решимости похоронить заживо изобретение вашего отца. Надеюсь, они ограничат свою деятельность вот такими визитами, но это далеко не худшее, на что они способны.

— Какое мне-то до всего этого дело?! — возмутилась Вероника. — Если вы действительно хотите мне помочь и вы действительно такой человек, о котором мне говорили, вы устроите мне встречу с Зиганшиным, и в течение ближайших дней!

Я взъерошил волосы, и неожиданно у меня на сердце заскребли кошки.

— Конечно, конечно, Вероника-Верочка, — сказал я. — Но поверьте — встреча с Зиганшиным не самая большая проблема. Знать бы, дадут ли вам с отцом дожить до этой встречи.

5

По лицу девушки пробежала тень. Она слегка нахмурилась. Взгляд ее, однако, остался твердым и спокойным.

— Вы точно сделаете для меня то, о чем я прошу, или все еще колеблетесь?

— Я думаю сейчас вот о чем, — ответил я терпеливо. Кому-то очень нужно было устроить два взрыва и пожар лаборатории вашего отца. Вы сами мне об этом рассказывали. Кто-то долго за вами следил и знает, что вы добиваетесь встречи с Зиганшиным. Кто-то позвонил вам по телефону и назначил эту встречу, а потом прислал записку чтобы проверить, легко ли вас запугать. Узнав о нашей беседе, кто-то и меня решил прощупать.

— Вы не представляете, как именно записка оказалась вас в кармане?

— А разве вы представляете, кто кинул записку вам на колени? Меня, правда, пару раз до того как следует толкнули. Не исключено, что кто-то из этих нахалов и подбросил записку. — Лица Владимира Миркина и того высокого парня из окружения Зиганшина в коктейль-холле промелькнули в моей памяти. — Угрозы не подействовали — и вот по дороге к Зиганшину вас ждет засада. Если бы вы не пошли на электричку, а взяли такси, то оно наверняка увезло бы вас в другую сторону.

Девушка не была испугана, но стала очень серьезной.

— И что же, по-вашему, они собирались сделать?

— Вы прекрасно догадываетесь, что. Может быть, какой-то пылкий кавказский юноша увез бы вас в родные горы. А может быть, они собирались лишь припугнуть вас. Но не исключено, что они на самом деле хотели похитить вас и пошантажировать вашего папулю. Тогда он мог бы сдать им формулу своего инсулина и технологию его производства. А может быть, они рассчитывали узнать и то и другое от вас. Кстати, а вы папины рецепты знаете?

Вероника утвердительно кивнула:

— Это достаточно просто. Последние годы я помогала отцу проводить опыты.

— Ну вот, а еще спрашиваете меня о намерениях этих людей.

Вероника взглянула на свой стакан:

— Я просто дура. Но я не думала обо всем этом так…

— Теперь самое время начинать думать. Люди, которые умеют в собственной ванной из опилок, старых шнурков, томатного кетчупа и бальзама для волос сделать лекарство, в наше время вызывают пристальный интерес. Как еще только ФСБ вами не заинтересовалась?

При этих словах я осекся. Действительно — как? А может быть — уже? Выражения, услышанные мной из уст этих типов («поясняю… девушка задержана…») недвусмысленно говорили о том, что они относились к одному из государственных ведомств.

— Я объясню, — сказала девушка устало. — Вы даже не представляете себе, как много изобретателей осаждают правительственные учреждения в Москве! Десятки и сотни!

— Но у вашего отца репутация хорошего ученого и честного человека…

— Та или иная репутация есть у каждого чокнутого ученого. А для обычного чиновника — каждый ученый немного чокнутый.

— Но ведь они могут провести экспертизу этого вещества?

— Да, конечно. Но это займет слишком много времени и не обязательно что-нибудь докажет.

— Почему?

— Образец сам по себе может принадлежать какому-нибудь уже существующему веществу.

— Но это же можно точно установить.

— Как?

— Провести химический анализ.

Она рассмеялась:

— Сразу видно, что вы не химик. Органический или полуорганический концентрат невозможно подвергнуть детальному химическому анализу. Как вам объяснить? Вы можете, например, подвергнуть анализу пепел сгоревшей человеческой руки. По обнаруженным химическим элементам вы, возможно, выясните, что эта ткань человеческая, но не сумеете сказать, принадлежала ли она мужчине или женщине. Конечно, такая аналогия достаточно неуклюжа, но…

— Я понял вашу мысль.

Я зажег сигарету. До сих пор мне в жизни не приходи-лось иметь дело с химическими формулами, но объяснение девушки я понял. Я вернулся к практической стороне вопроса, которая была мне ближе.

— Ваш отец запатентовал свое изобретение?

— Нет. Ведь для этого пришлось бы обсуждать дело с какими-то мелкими чиновниками, секретарями и прочими. Суть же в том, что производство этого лекарства настолько просто, что достаточно узнать о нем двум-трем людям — и будут знать все кому нужно и не нужно. Нас просто обманут.

— А ваш отец не хотел заручиться коммерческой защи-той?

— Я ведь говорила вам, и повторю снова — отцу не нужны деньги. Он не денег ищет. У нас есть все, что необ-ходимо, и значительно больше. Мой дед в свое время был куратором от ЦК на золотых приисках в Чукотке и ведал продажей золота за границу. Сказать, что я с детских лет ела, пила и писала на золоте — значит, ничего не сказать. Да и папа долго проработал в военном ведомстве и изобрёл чудо-взрывчатку «табастит». За нее мы до сих пор получаем неплохие деньги со всего света. Все, чего добивается мой отец, — передать технологию производства своего лекарства народу. Но его обескуражила неудача в столице. Он не может просто взять и написать письмо или заполнить какую-нибудь анкету. Документы сразу окажутся в руках тех людей, которых он избегает.

— Часть информации уже в их руках, — заметил я.

— Вероятно. И они очень не глупы.

— Вы имеете в виду кого-то конкретного?

Девушка беспомощно развела руками.

— Американцы? — сказала она. — Но я не представляю, как они могли бы об этом узнать… Или японцы… Или…

— Речь может идти о ком угодно. Вы совершенно правы, — согласился я. — Совсем не обязательно даже, чтобы они говорили с акцентом или отличались врожденным косоглазием. Любой обычный человек, не столь патриотично настроенный, как ваш отец, мог бы заинтересоваться изобретением просто для того, чтобы получить за это деньги. Любой человек — даже наш маленький гномик из нешекспировской пьесы.

Я поставил стакан на стол, встал и начал ходить по комнате, посасывая сигарету и задумчиво разглядывая сизый дымок.

Дело начинало приобретать занятный оборот. ФСБ охраной семьи Табаковых, конечно, заниматься не будет… А вдруг… Вдруг она ими итак уже занимается вплотную?

Дядя Миша самоустранился, предоставив выбор мне. Если только какой-нибудь высокопоставленный чиновник не доведет до сведения господина президента, что вопрос о безопасности жизни Табаковых является делом национальной безопасности. Да, пожалуй, Зиганшин мог бы это сделать. К своей просьбе он обязательно добавил бы какое-нибудь мудрое изречение, например: «Не откладывай на завтра то, что можно сделать позавчера». Вопрос в том, возьмет ли он на себя подобные хлопоты? Станет ли высокопоставленный государственный деятель, бывший некогда главой крупной компании, беспокоиться о каком-то изобретателе, знающем, как из ничего получить лекарство? И разве Зиганшин, как и кое-кто еще в Москве, не думает о том, что будет после внедрения? Вова Миркин говорил что-то о своем производстве инсулина, об инвестициях двух миллионов долларов… Звучит, конечно, хорошо, но после внедрения табаковского лекарства цена их заводику будет рубль в базарный день. Это неизбежно.

Кроме того, не такая уж и большая величина этот Зиганшин. Куда же остается обратиться папе с дочкой? В милицию? Я достаточно ясно представлял себе, что им скажут в райотделе. Им не только не обеспечат круглосуточной охраны, но еще и изрядно попортят нервы. В любом случае сопровождать девушку до дома они не станут.

— Где сейчас ваш отец? — спросил я.

— Дома.

— Где именно?

— В Усмановске.

Столичная милиция, конечно, не распространяла та далеко свои полномочия. Ну а провинциальные жандармы тем более не станут отрывать своих орлов от кормежки на колхозных рынках ради каких-то грядущих достижений науки и техники.

— Может быть, вам стоит нанять телохранителей из частного охранного агентства? — заметил я. — Вы, видимо можете себе это позволить.

Вероника посмотрела мне в глаза:

— Да, мы можем себе это позволить. Так мы и сделаем.

Девушка была разумным человеком и согласилась на разумное предложение. Она не бросилась упрекать меня том, что я, мол, пытаюсь сложить с себя ответственность.

Да она и не имеет права так думать, решил я про себя. Все это — дело моей совести. Ей я, по крайней мере, ничем н обязан, тем более что у меня и своих забот по горло. Про блемой же Табакова должны заняться официальные власти. Но какие именно? С чего ты взял, что изобретение ее отца имеет практический смысл? В конце концов, в госучреждениях полно компетентных чиновников, способных разобраться, что к чему. Получается, что ты все же хочешь снять с себя ответственность? Я злился сам на себя. Очень некстати в голове всплывали симпатичные зелененькие бумажки, которыми меня эта деточка давеча поманила.

Я спросил:

— А, о чем вы собираетесь поговорить с Зиганшиным?

— Я хочу уговорить его приехать в лабораторию отца. Может быть, он пришлет своего человека, но абсолютно надежного. Мы бы продемонстрировали им технологию получения папиного инсулина, сделали бы его столько сколько нужно для экспертизы. Они бы убедились в честности отца. Тогда можно было бы приступить и к эксперименту на производстве.

— Но в опытное производство будет вовлечено много людей!

— У отца все предусмотрено. Двенадцать различных компонентов доставляются в контейнерах на завод. Три являются основополагающими для получения инсулина, остальные девять — для отвода глаз. Но абсолютно все двенадцать частей будут закачаны по специальным трубам в помещение, где находится смеситель. В этом помещении необходимо присутствие лишь одного человека. Ненужные компоненты будут уничтожены с помощью кислоты и спущены в стоки. Никакая экспертиза или проверка ничего не сможет установить. Конечный продукт будет откачан по специальным трубам из смесителя прямо в контейнеры. Один-единственный человек может контролировать весь производственный процесс, работая три-четыре часа в сутки. Я, например, и сама смогла бы работать. Если кто-то узнает, какие именно двенадцать компонентов доставляются на завод, ему придется экспериментировать многие годы, чтобы выяснить, сочетание каких из них дает необходимый результат.

Объяснение было очень логичным. Создавалось, однако, впечатление, что девушка держала его наготове, чтобы пустить в ход в необходимый момент и отмести любые неудобные вопросы. А может быть, во мне проснулся былой скептицизм?

Я принял решение с характерной для себя быстротой:

— Предлагаю вам вернуться в свою комнату, запереться на ключ и никому не открывать, кроме меня.

Подойдя к столику, я нацарапал слово на клочке бумаги и показал девушке. Она прочла и кивнула в знак согласия. Я забрал бумажку и сжег. Она обратилась в пепел, а вместе с ней и пароль, который я должен буду произнести.

Я принял такие предосторожности, полагая, что какой-нибудь коллега господина Гамлета вполне мог подслушать наш разговор, вооружившись небольшим стетоскопом.

— Вы надолго уходите?

— Надеюсь, нет. Я провожу вас в номер.

Мы благополучно проделали весь путь — дошли до лифта, поднялись еще на пять этажей, и она вошла в номер, дверь за ней закрылась. Я подождал, пока щелкнет замок, и лишь после этого вернулся к лифту. Я спустился в вестибюль, прошел в ресторан и осмотрел зал. По местным понятиям, зал был почти пустым. Человека, которого я искал, там не было.

Выйдя из гостиницы, я опять забрался в джип.

Остановив машину на углу аллеи, я внимательно осмотрел затемненные дома, выходившие на площадь, и стал разглядывать особняк, который сегодня уже посещал. Нижний холл был освещен, горели огни и на втором этаже. Вероятно, это была спальня. На опущенных шторах я увидел тень. Судя по пропорциям, она могла принадлежать только Симеону Зиганшину.

Свет в холле погас. Я двигался по тротуару, пытаясь не терять из виду маленькое окошко, выходящее во двор особняка. Свет погас и в нем. Значит, халдей лег спать.

Наконец я подошел к парадной двери дома, построенного, вероятно, для резиденции какого-нибудь посла, немного потрудился над замком с помощью случайно оказавшегося в кармане миниатюрного инструмента и открыл его.

Теперь, сказал я себе, если здесь нет сигнализации или засова, можно лично побеседовать с господином Зиганши-ным.

Ни сигнализации, ни засова не было. Я бесшумно при-открыл дверь и огляделся. Возле двери располагалась пустая конторка, над которой горели два телеэкрана наружного наблюдения. В следующую секунду я проник в холл, осторожно закрыв за собой дверь. Перед тем как идти дальше, я мельком заглянул за конторку и был неприятно поражен зрелищем огромной спины — здоровенный охранник поднимался оттуда с авторучкой в одной руке и газетой с кроссвордом в другой. Увидев меня, он округлил рот, словно намереваясь позвать на помощь, но я мгновенно вставил между его зубов ствол «браунинга», прекратив тем самым дальнейшие, прения. При охраннике оказались наручники и внушительное полотенце, словом, все, что требовалось для его нейтрализации. Винтовая лестница вела на второй этаж. Ни одна половица не скрипнула под моей ногой, пока я поднимался наверх. Под дверью я увидел полоску света — старец Симеон еще не спал. Я толкнул дверь и так же бесшумно вошел в спальню великого человека.

Зиганшин в темно-коричневой с золотом пижаме сидел за столом, просматривая какие-то бумаги. Увидев меня, медицинский босс оторвался от бумаг и разинул рот. Нездоровый румянец отхлынул от его лица.

— Это еще что такое?

— Не волнуйтесь, ваше превосходительство, — спокойно сказал я. — Я не разбойник и не разгневанный больной, который разорился на ваших лекарствах.

— Тогда кто вы и какого черта здесь делаете?

— Меня зовут Григорий, фамилия моя — Кузовлев, и я просто хочу поболтать с вами.

— Как вы вошли?

— Как обычно — через дверь.

— Вы взломали ее!

— Я ничего не взломал, — сказал я невинным голосом, покачав головой. — Просто использовал один свой старый фокус с замками. Поверьте, я ничего не испортил.

— А… охрана?

— Ваш цербер спит мертвецким сном.

В горле Зиганшина раздались клокочущие звуки.

— Это!.. Это!..

— Я знаю, — согласился я устало. — Мне следовало добиваться вашей аудиенции по обычным каналам, заполнив для этого с полдюжины различных анкет. Но в конце концов говорят, что грядет гражданская война, и я решил просто сэкономить время.

Зиганшин побагровел. Казалось, он сейчас взорвется от негодования.

— Имейте в виду, — прорычал он, — подобное своеволие столкнет вас с компетентными органами. Меня не запугать такими штучками…

— Вы уже говорили об этом, — вежливо напомнил я.

— Да?.. Так какого черта вам здесь нужно?

— Я хочу поговорить с вами о человеке, который изобрел новый вид инсулина. Некий Константин Табаков, слышали?

Зиганшин насупился.

— И что этот кулибин от меня хочет? — спросил он.

— У меня есть свой интерес к той технологии, которую он изобрел, — сказал я, — и я хочу знать, почему он не может добиться встречи с вами.

Зиганшин сделал пренебрежительный жест рукой.

— Мало ли на свете блаженненьких, — сказал он. — Обыкновенный чокнутый изобретатель. Насколько я знаю, он хочет делать инсулин из ревеня или из чего-то другого в том же роде. Это невозможно. Надеюсь, вы еще не вложили свои деньги в его, с позволения сказать, изобретение?

— У дураков нет денег, — мудро заметил я.

— Да, — согласился Зиганшин. — Совершенно верно. Но столь наглое вторжение в частный дом, по-вашему, не глупость?! Вы слышали выражение: «Мой дом — моя крепость»? Вам нет за это прощения.

Толстяк поднялся с кресла, прошествовал к бюро, достал сигару и сунул ее в рот. Я не терял бдительности. Однако Зиганшин не пытался вытащить пистолет. Он вернулся к столу и уселся на прежнее место.

— Хорошо, — сказал он, раскуривая сигару. По комнате поплыл тяжелый аромат настоящей «гаваны». — Итак, вы вломились в мой дом, чтобы побеседовать об изобретении Табакова. Я мог бы в два счета выбросить вас отсюда или просто арестовать. Но я выслушаю, что именно вы хотите рассказать.

— Это крайне любезно с вашей стороны, — пробормотал я. — Я попросил бы вас ответить на некоторые мои вопросы.

— Какие вопросы? — спросил Зиганшин грубо. — Я деловой человек, и каждая моя минута на счету.

— «Но ни время, ни прилив никого не ждут…»

— Ближе к делу. Зачем вы явились сюда?

Я взял сигарету и поднес к ней зажигалку, зная, что пронзительные глаза Зиганшина следят за каждым моим движением. Я выпустил целое облако дыма и сел на край кровати.

— Вы видели когда-нибудь образец инсулина, изобретенного Табаковым?

— Да, однажды или, может быть, раза два.

— И что вы об этом думаете?

Если бы Зиганшин мог пожать своими неуклюжими, громоздкими плечами, он бы это сделал.

— Это может быть и панацеей от всех бед, а может быть и подделкой.

— Вы, конечно, провели всестороннюю экспертизу?

— Для этого у меня достаточно подчиненных. Но первый анализ был отрицательным. Этот тип преследовал меня несколько недель, добиваясь личной встречи, и наконец сдался. Я слышал, что его дочь приехала сюда и пытается сделать то, что не удалось ее отцу.

— Вы не назначали ей встречи?

— Конечно нет! В сутках слишком мало часов…

— А в неделе слишком мало дней…

— Молодой человек, — сказал Зиганшин повелительным тоном, — я служу обществу и глубоко дорожу тем доверием, которое мне оказано, а поэтому строго слежу за тем, чтобы ни один час, ни одна минута моего служебного времени не были потрачены на то, что не принесет пользы моим согражданам.

— Но все-таки, может быть, вы назначили ей встречу на вечернее время, а потом просто забыли об этом? — Я задал свой вопрос, не испытывая никакого благоговения по поводу только что услышанной декларации.

— Повторяю — нет! Я никогда не забываю о назначенных встречах. Точность — вежливость королей…

— Но вам обязательно надо было бы с ней увидеться. Поверьте, там есть на что посмотреть.

В узко посаженных глазах Зиганшина, кажется, промелькнул интерес. Я увидел перед собой старого развратника.

Толстяк плотоядно ухмыльнулся:

— Хорошенькая девушка, говорите?

— Очень хорошенькая. Однако вернемся к изобретению. Вы видели технологию производства этого инсулина своими глазами?

Зиганшин отрицательно покачал головой:

— Нет, я слишком занятой человек. У меня просто нет времени метаться по стране, чтобы любоваться очередным идефиксом очередного психа. Я посмотрел образец и дал поручение своим сотрудникам заняться этим — вот и все, что я мог сделать. Надеюсь, вы понимаете — я не могу разорваться на части.

Я внимательно наблюдал за толстяком, начиная испытывать странное ощущение от всего происходящего. Оно не соответствовало моим ожиданиям. Зиганшина просто раздувало от самодовольства. Он выражал свои мысли заранее заготовленными клише, говорил так, будто обращался к толпе где-нибудь в общественном месте. Внезапное мое появление вызвало у него искреннее возмущение, но не страх. Конечно, я не потрясал у него перед носом ножом, не угрожал… Но все же я совершил взлом частного жилища. Этот факт отрицать невозможно. Любой нормальный гражданин счел бы появление такого «гостя» опасным для своей жизни. Возможно, Зиганшин относился к тому разряду тупиц, которые просто не понимали, что такое угроза для жизни, и не испытывали поэтому никакого страха. Но и в этом случае почему Зиганшин не позвал лакеев, не попытался вызвать охрану? Может быть, он боялся, что у меня есть про запас еще какая-нибудь информация? Или был еще какой-то иной резон? Тот, однако, гнул свою линию. Он вынул сигару изо рта и яростно раздавил ее в пепельнице.

— Говорите, дочка Табакова — весьма привлекательная особа?

— Да, очень.

— Молодой человек, я хочу задать вам вопрос.

— Валяйте.

— У вас есть какие-то причины романтического характера для столь глубокой заинтересованности проблемами семьи Табаковых?

— Никаких, — сказал я, покачав головой.

— Вы вложили деньги в это так называемое изобретение?

— Нет. Ни рубля.

Зиганшин чиркнул спичкой и закурил новую сигару.

— Хорошо, — сказал он, вдыхая дым, — тогда какого же черта вы находитесь здесь?

— Вопрос правильный, — ответил я. — У меня есть свой основания полагать, что его изобретение гораздо важнее, чем вы считаете. Это чистая правда. Как истинный гражданин своей страны, я хочу, чтобы вы сдвинули дело с мертвой точки. Если же речь идет о мошенничестве, данное дело меня тоже интересует. Но уже с другой стороны. Я бы очень хотел, однако, чтобы это изобретение оказалось настоящим, чтобы оно получило мощную поддержку и никакие тупицы не смогли ему помешать.

— Почему?

— Я назвал вам свое имя. Но, вероятно, мое другое имя скажет вам больше. Я Зуб.

Сигара Зиганшина дернулась, глаза сузились. Цвет лица, правда, остался прежним. Чиста или не чиста его совесть, испугать Симеона Зиганшина не так-то легко. Он уставился на меня, выпуская облачка дыма.

— Наглый бандит! — выговорил он наконец.

— Если вы окажете мне честь изложить то же самое письменно, я подам на вас в суд за клевету. Я совершенно чист перед законом — если не считать этого ночного вторжения.

Зиганшин сделал нетерпеливый жест рукой.

— О, я убежден, что вы достаточно умны. Я читал кое-что о ваших делишках и о том, что вы считаете себя современным Робин Гудом. Но ваши методы, молодой человек, противоречат нашей демократической конституции. Цель не оправдывает такие средства. Никто не имеет права единолично вершить суд над людьми. Сохранение наших государственных институтов, нашего образа жизни, основывается на строгом соблюдении законности.

Зиганшин произнес свою краткую речь по всем канонам ораторского искусства. Потом резко заявил:

— Однако ваше предположение, что на работу моего департамента может влиять что-то, кроме интересов нашего государства, оскорбительно и нетерпимо. Я собираюсь доказать вам, что вы несете чушь.

— Согласен.

— Вы приведете ко мне эту девицу, и я докажу вам, что, если ей на самом деле есть что представить компетентным лицам, она с ними встретится.

Я не верил своим ушам.

— Вы на самом деле хотите так поступить?

— Какого черта — хочу? Я так поступлю! Я не прощаю вам вашего поступка, но знаю, как заставить вас замолчать, как остановить те возможные слухи, которые вы захотите пустить о моем департаменте.

— Когда? Завтра?

— Нет. Завтра утром я лечу в Питер с делегацией парламентариев. Я встречусь с вами сразу по возвращении.. — через пару дней. Звоните мне в офис.

Меня охватило чувство, что мои планы расстроены. Это ощущение вызвало массу вопросов, которые молоточками стучали в голове. Внешне я сохранял спокойствие, но на душе было тревожно. Может, Зиганшин хотел таким образом заставить меня бездействовать ближайшие два дня, а за это время закрутить новую интригу? Если это так, шаг просто блестящий! Разоблачить его, однако, невозможно.

Очевидно лишь, что Зиганшин перехватил у меня инициативу. А если это никакая не увертка? Если Зиганшин ведет честную игру? Голова моя раскалывалась от новых вопросов.

— Ну а теперь, перед тем как уйти, оставьте мне ваш телефон, — резко бросил Зиганшин. — Мне хочется лично поставить вас в известность о том, что же из себя на самом деле представляет ваша протеже.

Я дал ему номер пейджера, который он записал золотым «паркером» на салфетке, и поднялся.

Здесь уже мне делать было нечего. Я раздавил сигарету в пепельнице. Что же, может быть, мое бесстрастие заставит Зиганшина думать, что у меня про запас есть еще кое-что серьезное, тем самым скрыв ту растерянность, в которой я на самом деле пребывал. Впервые в жизни я почувствовал, что не в состоянии ответить на свои вопросы.

— Благодарю, — сказал я и покинул комнату.

Выйдя через переднюю дверь, я пересек сквер и пошел по улице, скрываясь в густой тени высоких елей, двигаясь совершенно бесшумно.

Я только-только собрался ступить в полосу света, как вдруг столкнулся с человеком, который явно не ожидал моего появления. Тот выпрямился, охнул и исчез, как вспугнутый кролик. Хотя наша встреча длилась долю секунды, я понял, кого именно вспугнул. Это был смешной маленький человечек по имени Гамлет Папазян.

6

Я возвращался в гостиницу, не упуская из виду ни одного движения вокруг. Я понимал, что являю собой идеальную мишень, однако не представлял, кто именно захочет меня убить. Они могли, если бы захотели, убить Веронику или ее отца, но не раньше чем узнают технологию производства синтетического инсулина — от одного или от другого. Я же был лишь небольшим неудобством, неизвестно откуда и почему возникшим. Те силы, которые работали против Табакова, вряд ли захотят усложнять себе жизнь милицейским расследованием, если не возникнет, конечно, иная альтернатива.

Я был, как обычно, оптимистичен в прогнозах на свой счет, тем более что до сих пор ни разу не ошибался.

Вероника открыла дверь, лишь только я произнес пароль.

— Не бойтесь, это всего лишь я.

Я чуть не расхохотался — такой у нее при этом был серьезный вид.

Увидев меня в щелочку, она отворила дверь пошире и пригласила меня войти. Я зашел и… язык прилип к моей гортани. На голове у милой девушки был роскошный тюрбан, свернутый из махрового полотенца, остальном же ее тело украшали лишь бисеринки воды и тот наряд, которым ее щедро одарила Природа, а именно — наряд Евы.

— Проходите, — сказала она, — располагайтесь, я только что из ванной.

Я как истукан застыл на месте, провожая ее взором и чувствуя, что у меня назревает приятнейшее постельное приключение.

Спустя минуту она вышла из ванной комнаты, на этот раз на плечах у нее появилось полотенце, которое не в состоянии было скрыть ни ее очаровательных грудей, ни превосходной фигуры, ни аккуратного треугольничка на лобке.

Внезапно она взглянула на меня и озабоченно спросила:

— Послушайте, вы, случайно, не заболели? У вас тяжелое дыхание, кровь прилила к лицу, руки трясутся.

— Деточка, — прохрипел я, направляясь к ней, — все это со мной сделали вы.

— Но-но, ни с места! — Она нахмурилась. — Уж не думаете ли вы, что я пытаюсь соблазнить вас?

— А если и так, что тут плохого?

— Вот уж не думала, что обычное человеческое тело способно произвести такое впечатление.

— Ах, деточка, оно не столько обычное, сколько прелестное… — Меня тянуло к ней, как кобеля на сучку, как кота на валерьянку, как мотылька на огонь.

— Послушайте, — вдруг серьезно сказала она, — я испытываю к вам признательность, и если вам так уж невмоготу, мы с вами можем осуществить тантрический акт перекачки энергетики. —

— Какой-какой акт?.. — Я с интересом взглянул на нее.

— Психофизиологическую секвенцию, — заявила малютка.

— С тобой, деточка, я готов вынести что угодно.

— Только держите себя в руках. Стойте на прямых ногах, — звучным голосом скомандовала она. — Сосредоточьтесь и напрягитесь. Можете закрыть глаза…

— Как хотите, душечка, — промурлыкал я, чувствуя, что еще вот-вот и потеряю голову.

Но она одним уверенным и быстрым движением расстегнула мне ширинку и достала то, что стремилось к ней, как мушка на мед, выставив неуемное красное рыльце.

— О, сколько в тебе энергии, — прошептала она, поглаживая ствол. — Она буквально рвется из тебя! Поделись еюсо мной! Подпитай меня! Дай мне частицу твоей сущности!

Я бы с удовольствием дал ей все это и того больше, и подпитал бы ее и справа, и слева, и спереди, и сзади, но ее пальчики были столь нежны, так резво двигались по самому чувствительному органу моего тела движениями поступательными, вращательными и подергивающими, что я разрядился моментально, стоило ей на мгновение прижаться ко мне всем телом.

— Вот видите, как хорошо, — произнесла она негромко. — В том-то и состоит прелесть психофизиологической секвенции что она объединяет людей, осуществляет взаимный обмен энергетическими полями и способствует переброске тантрической кармы.

С этими словами она послала мне воздушный поцелуй и скрылась в дверях ванной комнаты.

Я поправил брюки, сел, закурил и устало подумал, что вся эта нынешняя молодежь немного свихнулась на эзотерике. В наше время девчонки ее возраста были не в пример проще и понятнее. Во всяком случае, предсказуемее, это уж точно.

Явилась она, уже по самые пятки закутанная в шелковый японский халатик с драконами, и предложила мне чашечку чая. Я отказался.

— Спустимся ко мне в номер, я угощу вас чем-нибудь, — предложил я и написал на салфетке: «Уверен, что у тебя в номере есть уши».

Она согласно кивнула, быстренько переоделась, и мы спустились. Я подождал, пока девушка удобно устроится на диване, затем сказал без всяких предисловий:

— Я только что разговаривал с Зиганшиным.

Вероника открыла рот. Она была так изумлена, что некоторое время никак не могла его закрыть. Я раскурил сигарету, ожидая, пока девушка не оправится. Наконец она вымолвила:

— К-к-как?

— Вскрыл парадную дверь его дома и проник внутрь. Конечно, это не совсем в рамках закона, зато не пришлось тратить время на хождение по бесконечным коридорам. — Я усмехнулся собственной наглости и, не меняя выражения лица, прямо сказал: — Зиганшин говорит, что ваш отец чокнутый болтун.

Я смотрел прямо в глаза Веронике и видел, как возмущение и гнев сменили на ее лице выражение простодушного удивления.

— Я уже сказала вам — он никогда не видел изобретенного отцом лекарства в действии. Он не осмеливается этого сделать, понимая, что тогда будет значить отцовское изобретение для инсулиновой промышленности.

— Он сказал, что поручил своим подчиненным заняться этим делом.

— Его подчиненные! — фыркнула Вероника. — Да это просто марионетки! Им лишь бы отсидеть на работе. Отец даже разговаривать с ними не стал после того, как они потребовали формулу вещества, даже не увидев технологии его производства. Конечно, отец не самый тактичный человек в мире. С самого начала он подозревал людей Зиганшина в нечистой игре и не стал с ними церемониться, когда они приехали в Усмановск. Он просто выгнал их из лаборатории.

— С другой стороны, Зиганшин пообещал выслушать вас.

Девушка уже не была так потрясена, как сначала, глаза ее вновь расширились..

— Он вам так и сказал?

— Да. Встреча возможна через пару дней. Как только он вернется из поездки, в которую рванет завтра.

Вероника шумно вздохнула:

— Вы думаете, он сдержит слово?

— Возможно. Он ведь не обязан был этого говорить. Он мог бы поднять шум, вызвать милицию, мог бы, в конце концов, сразу же послать меня к черту. Но он даже не попытался.

Девушка поставила стакан на столик. Губы ее дрожали, и голос звучал неуверенно:

— Не знаю, что сказать. Вы просто великолепны. Вы так много сделали, и сделали так, что все кажется очень простым. Я чувствую себя просто глупо. Не знаю, то ли мне расплакаться, то ли расцеловать вас, я просто не могу поверить!

Я понимающе кивнул:

— Подробности вас не касаются.

— Что же вы сделали такого, чтобы убедить Зиганшина?

— Очень мало. Все оказалось несложно.

— Но почему же он согласился встретиться со мной?

— Знать бы! Возможно, он побоялся того шума, который я могу поднять. Впрочем, он не похож на человека, которого легко испугать. Может быть, он подумал, что у меня есть какой-то компромат на него. Или он очень хитрый и коварный тип и просто тянет время, чтобы потом нанести удар. Может, у него есть хозяева и он должен получишь распоряжения от босса, который ему платит. Не исключено, что ему просто захотелось разыграть всемогущего доброго повелителя и сделать некий эксцентричный жест, который удовлетворит его собственное самолюбие. Одновременно он покажет, и как он широко мыслит, и как близок он к народу, и какой он демократ. Все возможно. Тем не менее ни одно из объяснений мне не кажется достаточным. Я хожу кругами и в конце концов возвращаюсь совсем к другому объяснению.

— К какому же?

— Насколько реально то преследование, которому вы с отцом подвергаетесь? Сколько в этом правды, а сколько вымысла?

В глазах Вероники я увидел неподдельную боль.

— Вы на самом деле не верите мне?

Я смотрел на нее с симпатией, стараясь убедить себя, что сделал бы все точно так же, даже если бы она была толстой и некрасивой, если ей было бы пятьдесят лет, а передние зубы у нее пусть торчали бы, как у кролика.

Потом я перестал смотреть на девушку, а подойдя к окну, залюбовался открывшейся панорамой…

«Дзинг»! — Вдруг на стекле появилась маленькая дырочка, и от нее разбежалась паутинка трещинок. Пуля пролетела мимо моей головы и застряла в стене. Все произошло в мгновение ока.

Я уже стоял в простенке между двумя окнами, укрытый, по крайней мере, от повторного выстрела. Вероника побелела, глядя на противоположную стену — там, где-то рядом с потолком, и должна была находиться пуля, предназначавшаяся ее собеседнику.

— Кто-то стрелял в вас, — сказала она, не зная, что нужно говорить в подобной ситуации.

— На этой основе уже можно строить другую теорию, — согласился я.

— Но откуда стреляли?

— Со стороны набережной. Они знают окно моей комнаты. Несмотря на внушительный возраст, я становлюсь достаточно беззаботным.

Не выходя из простенка, я потянул за штору и задернул окно. Потом точно так же зашторил и второе окно и только после этого вышел из своего временного укрытия.

— Вы попытаетесь поймать их? — спросила Вероника.

Я засмеялся:

— Я не супермен, дорогая! Пока я спущусь вниз, они будут уже далеко-далеко. Мне следовало бы предвидеть такой оборот — ведь меня недавно предупредили… — Я скрипнул зубами. — Мне кажется, эти подонки ищут все же вас. Если же вы меня обманываете, то ваша игра безумно сложна.

Девушка посмотрела мне в глаза, чувствовалось, что в голове у нее копошится рой мыслей, но она не может перевести их в слова.

Потом в тишине пискнул мой пейджер. Я глянул на сообщение, поднял трубку и позвонил по указанному номеру.

— Хэллоу, это Джессика Браун из «Ассошиэйтед пресс», — сказал женский голос. — Я только что говорила с господином Зиганшиным и заинтересовалась вашей ночной беседой. Не рассердитесь ли вы, если я попрошу вас о коротком интервью?

Голос был мягкий и удивительно завораживающий. Но мне уже приходилось сталкиваться с этими сладкоголосыми сиренами.

— Даже и не знаю, на какую тему мы с вами могли бы побеседовать, — ответил я. — Мне тридцать пять лет, я. считаю, что наш нынешний президент просто молодчина, думаю, что Россия еще долго не бросит пить, я советую всем покупать облигации Сбербанка, и у меня аллергия на тополиный пух. Сверх того мне больше нечего поведать миру.

— О, я отняла бы у вас всего несколько минут, вам не придется отвечать на те вопросы, которые вам не понравятся. И еще мне хочется поговорить об этом удивительном изобретении

— Позвоните мне, пожалуйста, завтра, я буду знать свои планы, — предложил я журналистке, про себя решив обязательно отключить телефон.

— Как, вы уже в постели?

Я приподнял брови, потом нахмурил их:

— Когда я был маленьким, такие вопросы называли сугубо личными, — ответил я спокойно, но уже начиная злиться.

— А я как раз в вестибюле, — не унималась журналистка. — Почему бы нам не встретиться прямо сейчас? Обещаю, вы сможете выкинуть меня вон, как только я вам надоем.

После этого я уже не колебался. Мое терпение лопнуло.

Я не ждал никаких журналистов. Никому постороннему я своего адреса не давал, а кроме того, интервью у меня в последний раз брал следователь Гнатюк после отстрела денег у одного жлоба. Да и вообще, настоящие журналистки никогда не пришли бы в вестибюль гостиницы, заранее не договорившись о встрече со своей жертвой. И уж конечно, не стали бы устраивать спешку, являться в гостиницу за полночь ради обыкновенного интервью. Кстати, и обворожительный голосок и двусмысленные обороты тоже явно не из запаса настоящих бравых репортерш.

Я был уверен, что интуиция меня не обманывает, и решение созрело. Я мог довольно долго терпеть издевательства, но всему есть предел. Мне надоело, что меня постоянно пихают. Записка в кармане была гнусной. Встреча с похитителями — еще хуже. Знакомство с господами Папазяном и Зиганшиным лишь усугубило ситуацию. Снайперская стрельба в мое окно выглядела просто грандиозной провокацией. Хотя мне приходилось признать, что я сам сделал себя мишенью. Но этот звонок стал последней каплей…

— Хорошо, — ответил я, — поднимайтесь.

Я положил трубку так же нежно, как мать кладет в колыбель своего первенца, повернулся к девушке и улыбнулся.

— Возвращайтесь к себе в номер, Верочка. — В моем голосе впервые за последнее время зазвучали беззаботные, веселые интонации Зуба. — Собирайте вещи, сегодня ночью мы едем в славный град Усмановск.

Вероника озадаченно посмотрела на меня:

— Но я же должна встретиться с Зиганшиным.

— Я привезу вас обратно сразу же, как мы назначим настоящую встречу. Но это будет не завтра. Пока же я не в состоянии находиться одновременно в двух местах. Тем более что за вашим отцом тоже нужно приглядывать. — Я улыбнулся. — Ну а теперь бегите к себе. Вы откроете мне, только услышав наш пароль: два стука длинных, три коротких. Я приду сразу, как разделаюсь с небольшим дельцем. — Я подвел девушку к двери.

— Что это был за звонок? — спросила она. — Вы уверены, что с вами все будет в порядке?

— Как раз на эти вопросы я и хочу получить ответы. Какая от меня польза, если я буду прятаться по подвалам? Но я почему-то твердо уверен, что в Москве мне не умирать, по крайней мере, на этой неделе. Скоро увидимся, дорогая.

Она задержалась на минуту в дверях, взглянула на меня и вдруг неожиданно быстро поцеловала.

Я вошел в спальню, открыл чемодан и вынул пистолет, уютно устроившийся в кобуре. Потом надел кобуру под пиджак и вернулся в комнату. Пусть это и выглядело несколько мелодраматично. Однако я никогда не пренебрегал даже мелодраматическими предосторожностями — поскольку решил еще немножко покуролесить на белом свете, прежде чем мое имя окажется высеченным на могильном камне. В том же сложном и грешном мире, где я провел значительную часть своей жизни, никогда нельзя быть уверенным, что вслед за очаровательным женским голосом по телефону в дверях комнаты появится настолько же очаровательная женская фигурка…

У меня хватило времени закурить сигарету и сделать еще несколько глотков…

Раздался стук.

Я широко распахнул дверь левой рукой, стараясь держаться в стороне. Передо мной стояла девушка, вполне соответствовавшая голосу по телефону. Я рискнул высунуться в коридор, чтобы захлопнуть за псевдожурналисткой дверь и сразу же защелкнул замок. Затем я прошел за гостьей в комнату, ни на минуту не теряя бдительности и постоянно помня о недавно просвистевшей пуле. На своей территории я рассмотрел девушку получше. Лицо классической красоты, цвет кожи напоминал южный свежий персик, светлые волосы, не знавшие краски, голубые глаза. Она была достаточно высока ростом, но, пожалуй, не имела и грамма лишнего веса. Вся она вызывала во мне приятное возбуждение, особенно если учесть, что на ней вместо чулок были колготки из «рыбачьей сети», которые забирались высоко под кожаные штанишки, которые ну оч-чень откровенно демонстрировали достоинства хозяйкиных ляжек.

— Я очень спешу, дорогая, — заявил я, — поэтому давайте поскорее завершим интервью. Кто вас послал и на что именно я должен клюнуть?

7

На лице девушки ничего не отразилось.

— Я не совсем вас понимаю. Меня прислали взять у вас…

— Не будем тратить время зря, — сказал я терпеливо. — Насчет «Ассошиэйтед пресс» прозвучало очень мило как раз затем, чтобы залить баки швейцару, но я-то вам не швейцар. Словом, это все детали… Вы можете разыгрывать из себя кого угодно всю ночь напролет. Но имейте в виду, вечерний сеанс сексуальной терапии я уже принял, так что в ближайшие шесть часов у вас ничего не получится. Словом, лучше выкладывайте все как есть.

Девушка спокойно смотрела на меня.

— Вам не откажешь в прямоте. — Она бросила взгляд на стаканы и початую бутылку на столике: — Вы не предложите мне что-нибудь выпить?

Мне оставалось только пожать плечами — алкоголизм в столь юном возрасте! Я молча наполнил высокий стакан и протянул ей.

— А сигарету?

Я подал ей сигарету, заметив:

— У вас было достаточно времени, чтобы придумать какую-нибудь историю, я с удовольствием ее выслушаю.

Она рассмеялась:

— Если вы так умны, то можете и сами придумать эту историю.

— Пожалуй, смогу. — Я тоже закурил. — Вы или шпионка какого-нибудь аптечного треста, или частная ищейка, или просто блядь. Можно, конечно, все это назвать как-нибудь поизящнее, но суть не изменится. Когда-то давным-давно я, вероятно, держал бы пари на третий вариант, но с недавнего времени я превратился в скептика.

— Вас безумно интересно слушать. Но для чего именно я здесь нахожусь, как по-вашему?

— Сложно ответить сразу. Можно думать о разных вариантах. Или вы пришли сюда, чтобы убить меня, — с помощью извне или без оной, или чтобы раздобыть ту или иную информацию. Ну и третий вариант можем не обсуждать. Конечно, и в том и в другом случае не обойтись без шума, без непредвиденных осложнений. Впрочем, можно провести здесь всю ночь, отдавшись третьему варианту. Я хотел бы узнать ваш сценарий.

— А если я вам ничего не расскажу?

— Вам придется это сделать, — сказал я усталым голосом. — Начинайте.

Она откинула голову назад и показала ряд ровных жемчужных зубов.

— А вы мне нравитесь.

— Спасибо.

— Вы говорите именно так, как я и предполагала.

— Я рад, что не разочаровал вас.

— Ваше повествование так увлекательно!

— Отлично.

— Но, боюсь, я вас сильно разочарую.

— Не может быть!

— Допустим, что я всего-навсего блядь.

Я сохранял все тот же невозмутимый вид.

— Но и нам свойственны истинные чувства. Я вас обожаю, — продолжила гостья.

— Я себя тоже обожаю, — заявил я. — Расскажите мне о себе.

Она отхлебнула глоток:

— Меня зовут Лариса Бурциевич.

Меня охватило необычное спокойствие. В полной отрешенности я взглянул на ее правую руку. На ней не было обручального кольца. Тогда я наклонился, взял ее сумочку, открыл, нашел пудреницу с ее инициалами. Ничего больше искать я не стал.

— Удовлетворены?

— Вы, вероятно, дочь Роберта Бурциевича, — сказал я.

— Да. Мы встретили Вовку Миркина в конторе сразу после того, как вы привезли его из Рузановки. Он рассказал о своем вечернем приключении. Он, правда, и понятия не имел, как вас зовут. Я же сразу все поняла. Приехала в гостиницу и у администратора получила подтверждение своим догадкам. — Она сидела, очень довольная собой.

— Вы так и не объяснили причину своего визита, — заметил я.

— Мне просто захотелось вас увидеть, потому что я уже давно от вас без ума.

— Зачем же вы решили выдать себя за журналистку?

Лариса пожала плечами:

— Вы же сами сказали — я просто сообразительная бля… — Заметив, что я протестующе замахал руками, она продолжала гнуть свою линию. — Но я не желаю, чтобы об этом знали все. Конечно, можно было бы организовать встречу с вами через Миркина, но я хочу, чтобы он считал меня почти святой. Все же он работает у моего отца. Если бы я по телефону сказала вам, что сгораю от желания познакомиться, вы просто послали бы за мной гостиничного охранника. Думаю, я поступила весьма разумно. — По лицу ее пробежала легкая тень. — Но, видимо, я все же была не так разумна, как думала. Извините, пожалуйста. — Ее светлые глаза какое-то время внимательно изучали меня, потом она встала. — В любом случае я с вами встретилась и считаю, что старалась не зря. Теперь я ухожу.

Я наблюдал за девушкой. Внутренняя неподвижность, овладевшая мной поначалу, исчезла. Мозг работал энергично. Все клеточки действовали так же слаженно, как пчелы в улье. Я сказал:

— Сядьте, Лариса, и допейте виски.

Она села, удивленная. Я улыбнулся:

— В конце концов, вы проявили достаточно предприимчивости. Мне даже пришло в голову, что вы можете мне помочь.

Глаза ее широко открылись.

— Я? Я сделаю все, что вы скажете… Но вы просто шутите, наверное! Ни о чем более чудесном я и не мечтала!

— Не будьте слишком самоуверенны.

— И часто вы обращаетесь за помощью к абсолютно незнакомым людям?

— Не часто, но иногда. К тому же со временем мы сумеем познакомиться поближе.

— Надеюсь, — сказала Лариса мягко, и глаза ее многозначительно сверкнули. — Не могу поверить, что все это происходит со мной.

Я засмеялся:

— А чем вы занимаетесь? Тоже работаете в «Фармбиопроме»?

— Нет-нет. Я слишком глупа. Поверите ли, но я совершенно никчемное существо. Что вы хотите, чтобы я для вас сделала?

— Я вам скажу, когда придет время.

— Надеюсь, это будет нечто захватывающее!

— Возможно.

Девушка слегка наклонилась вперед и взволнованно посмотрела на меня:

— Скажите, а почему вы приняли меня за шпионку? Вы ожидали кого-нибудь в этом роде?

— Это не так уж невозможно, — ответил я осторожно.

— Вы выполняете какое-то секретное задание? А эти люди, с которыми вы сегодня дрались?.. Хотя, подождите… — Лариса, нахмурившись, задумалась. Хотя она и считала себя глупой, задумчивость придала ее лицу частицу некой интеллигентности. — Миркин считает, что это была попытка ограбления. Он знает девушку, которую вы спасли, — Верочку Табакову. А у меня память, как у попугая. Ее отец изобрел какое-то сногсшибательное лекарство. Я думаю, многие фирмы хотят завладеть его изобретением. Для этого и была организована попытка похищения его дочери. Ну, а так как вы охраняете ее, то мешаете их планам. Поэтому они решили убрать вас, верно?

Я выпустил аккуратное колечко дыма:

— Неплохо придумано.

— Но я права?

— Я вряд ли смогу вам ответить. Девушка — да. Отец, который изобрел что-то там такое — да. Попытка похищения дочери — да. Но вот кто и почему — еще предстоит выяснить.

— Поэтому вы и посчитали, что я шпионка или ищейка? — спросила Лариса.

Надеюсь, что по выражению моего лица нельзя было догадаться, согласен я с ее словами или нет.

— А знаете, сегодня с утра стояла отличная погода! — сказал я проникновенно.

— Но ведь вы искали девушку.

— Да, я ищу девушку, — не меняя выражения лица, произнес я. — И, возможно, даже нашел.

Лариса состроила забавную гримаску:

— Хорошо. Я не должна больше задавать вопросов. — Она допила виски и заглянула в пустой стакан. — Может быть, пойдем потанцуем где-нибудь?

— Нет. — Я поднялся со стула. — Я должен кое-что упаковать, а потом отправлюсь в путешествие.

— Вы уезжаете из Москвы?

— Да.

Лариса тоже поднялась:

— Как же тогда мы сможем друг друга узнать получше?

— Где вас можно найти?

— Вы можете позвонить в папину контору. Его секретарша всегда знает, где именно мы находимся, — папа разговаривает с ней каждый день. Я и сама переговорю с ней и попрошу сообщить о вашем звонке.

— Следовательно, нет никаких проблем.

Лариса минуту поколебалась:

— А куда все же вы едете?

Я подумал, перед тем как ответить:

— Я собираюсь увидеть полоумного изобретателя и беру с собой его дочку. Я с удовольствием бы потанцевал с вами, Лариса, но работа есть работа.

— А где он живет?

— В Усмановске.

— У нас есть дом неподалеку оттуда, — сказала Лариса, многозначительно глядя на меня.

— Значит, мы в конце концов столкнемся друг с другом.

Я проводил девушку до двери, потом вернулся и, накапав в бокальчик, принялся звонить. Мне пришлось сделать пять или шесть звонков, пока я не нашел нужного человека.

— Привет, дядя Миша! — сказал я. — Это Зуб вас беспокоит.

— А… Привет, молодой человек! — раздался на том конце провода голос человека, который не вспоминал обо мне сто лет, а не позвонил бы я, так и еще столько же не вспомнил бы. — Ну, как дела?

— Дела мои зашибись, и все твоими молитвами.

— Э-э-э… вот как?

— Ага, именно так. Мало того, что мне уже угрожали, нападали, обстреливали, так теперь предстоит еще и ехать в Тмутаракань и все благодаря твоему протежированию очень приятной девушке по имени Вероника Табакова.

Он выслушал мой более подробный рассказ, и мне сквозь расстояние привиделось, как он качает головой в прокуренном кабинете.

— Так ты думаешь, что дело это стоящее?

— Судя по тому, как за дочкой прохвессора гоняются все эти пидоры, можно предположить, что он изобрел рецепт атомной бомбы, которую можно сварганить из наручных часов, пластилина и пригоршни семечек. Ты-то хоть понимаешь, что это ты должен ее сейчас охранять, а не я.

— Сколько раз тебе объяснять, Жорка, что организаци у нас бюд-жет-на-я. А значит, средства на организацию слежки и охраны нам от-пус-ка-ю-тся. Мы народ тут подневольный. Если хочешь знать, я уже поднимал вопрос об охране и о всенародном значении открытия — не дали денег. И запретили связываться. Слишком уж большие силы тут нам противодействуют. Вот потому-то у меня и возникла мысль о тебе. Ты можешь не только вытянуть людей из беды, но и сам кое-что заработаешь. А я, пусть как чиновник и не смогу тебе помочь, но помогу чисто по-человечески. На это у нас внимания никто не обращает.

— Чисто по-человечески, значит, — сказал я, отчаянно соображая, если компетентные органы со всем своим могуществом оказываются бессильными в такой ситуации, что же остается делать хулигану с уголовно-рэкетирским прошлым? — Ладно. Извини за беспокойство, но я собираюсь попутешествовать. Организуй мне, пожалуйста, билет до Усмановска.

— С билетами сейчас не проблема.

— Через час я подъеду на вокзал. Ты мне его оплатишь?

— А ты не слишком много хочешь?

— Всего-навсего одну небольшую услугу из тех, что сам ты только что предложил мне оказать… Да, вот еще…

— Ты хочешь, наверное, чтобы тебя приехал проводить военный оркестр?

— Привези мне несколько досье. Все, что ты только сможешь раскопать, включая и любую грязь. Куда их передать, я тебе сообщу отдельно. Запиши имена: Константин Табаков, все прошлое и настоящее. Владимир Миркин, он работает в «Фармбиопроме». — Я зажег сигарету. — А также выясни, кес-ке-се Роберт Бурциевич и его дочь Лариса.

Повесив трубку, я посидел несколько минут, наблюдая за дымом от сигареты. Затем вошел в спальню и начал укладывать вещи, тихонько напевая арию из «Паяцев».

Обычно я путешествую налегке, и упаковывать пришлось не так уж много. Я почти все закончил, когда зазвонил телефон.

— Клуб любителей пинг-понга, — сказал я.

— Это Вероника, — ответил знакомый голос. — Вы все еще заняты?

— Нет.

— Вы зайдете ко мне или лучше мне спуститься?

В голосе ее звучала неестественная натянутость.

— Что-то происходит, — спросил я тихо, — и вы не можете сейчас сказать? Ответьте только «да» или «нет»?

— Нет-нет, я могу говорить. Здесь никого нет. Мне кажется, я веду себя глупо, но… — Возникла долгая пауза. Потом девушка продолжила, и голос ее звучал холодно и отчужденно. — Я попыталась позвонить отцу и предупредить его о нашем приезде, но на телефонной станции мне сказали, что никто не отвечает.

— Может быть, он пошел в кино или анализирует состав спиртных напитков в одном из местных баров? — спросил я и стряхнул пепел на ковер.

— Отец никогда и никуда не выходит по вечерам. Кроме того, он знал, что сегодня вечером я должна ему позвонить. Я собиралась позвонить сразу после встречи с Зиганшиным. Ничто на земле не заставило бы папу уйти из дому. Но, может быть, мои страхи преувеличены?

Вероника положила трубку.

Я лег на постель и уставился в потолок, чувствуя легкое покалывание в позвоночнике. Это был верный признак тревоги.

8

Когда поезд прибыл на место, я посмотрел на часы. Два часа и пятнадцать минут заняла дорога из Москвы. Путешествие оказалось достаточно приятным. Народу, правда в поезде оказалось многовато да общий вагон, сплошь заводчане, возвращавшиеся со смены. Я впервые испытал дивный вкус гидролизного спирта, смешанного с «пепси-колой», коктейль, который они прозвали «Улыбкой богов». На прощание они пожелали нам удачи, поскольку приняли нас за жениха и невесту. Я улыбнулся, пожал всем руки и повел девушку к лимонного цвета рыдвану с шашечками, исполнявшему здесь роль такси. Я не оставил этим подонкам ни единого шанса помешать нашей поездке. Они не могли перехватить нас нигде по пути, потому что не знали маршрута следования, а потому не могли организовать никакой пакости по пути в город. Приятно все же жить в эпоху технического прогресса. Я попытался объяснить Веронике все преимущества избранного нами способа передвижения.

— Если что-нибудь произошло с папой, — сказала, девушка, — то это дело рук тех же самых людей.

— Если что-то случилось, то оно уже случилось, — заметил я. — Исправить уже ничего нельзя. Я хотел позвонить кое-кому из наших, но решил, что если кто-то из моих и приедет в Усмановск, то не раньше нас. Можно было бы позвонить и в милицию, но что бы мы им сказали? Что телефон вашего папы не отвечает? Они бы посоветовали нам обратиться на телефонную станцию. Если бы мы начали их убеждать, это заняло бы те же полтора часа, которые мы потратили на дорогу. Да еще большой вопрос, сумели ли бы мы их убедить.

— Возможно, я просто слишком впечатлительна, — вздохнула Вероника.

Я не знал. Может быть, я и сам стал слишком впечатлительным? Мне уже требовались некоторые усилия, чтобы разобраться что к чему. Чтобы прояснить свои мысли, я начал рассуждать вслух:

— Беда в том, что мы даже не представляем, кто эти люди, преследующие вас, и что им нужно… Предположим, они просто частные ищейки. Изобретение вашего отца может стоить целое состояние. Их цель — раздобыть технологию производства и получить за это солидный куш. Ладно. Они могли похитить вас и заставить вашего отца раскрыть свой секрет. Могли и его похитить и вытрясти из него то, что их интересует. — Я почувствовал, как девушка напряглась. — Кроме того, были и взрывы и пожар в лаборатории. Но чего они всем этим хотят добиться?

— Если бы это были шпионы… — начала девушка.

— Шпионы не стали бы устраивать взрывов, — перебил ее я. — Они просто проникли бы в лабораторию и узнали, все, что им нужно. В любом случае разрушать лабораторию им ни к чему. Им выгодно, чтобы работа продолжалась. Ведь они заинтересованы в результатах. А уж если бы они захотели вас похитить, а потом выпытать секреты производства с помощью кнута и горячего утюга, скорее всего, это произошло бы уже давным-давно. Тем более что и похитить вас несложно.

— Хорошо. Кто остается? Саботажники? Они предупредили меня, чтобы я не встречалась с господином Зиганшиным. Они, вероятно, хотят, чтобы мы вообще никуда не обращались.

— В подобном случае вы давно бы уже лежали в земле сырой, — хладнокровно заметил я. — Убить человека легче, чем похитить его. Оправдания у политиков всегда найдутся. Мне не дает покоя другое — не имеем ли мы дело с «крышей» ваших конкурентов?

Я размышлял над своей новой догадкой, пока такси ехало по пригороду. Машина свернула на аллею, которая привела нас прямо к каменным воротам.

Выглянув наружу, я присвистнул. Я полагал, что в таких особняках живут обычно члены правительства. Интересно, сколько же уворовал у пролетариата Верочкин дед, что ему позволили отгрохать такую домину? По короткой подъездной дорожке мы подкатили к парадному входу просторного особняка с высокими стрельчатыми окнами.

Фары машины выхватили белые стены и зеленую крышу.

За шторами был виден свет. Девушка положила руку мне плечо, но ни я, ни она не проронили ни слова.

Вероника открыла дверь, а я расплатился с шофером и внес вещи в холл.

Девушка позвала:

— Папа!

Шины такси прошуршали по гравию, звук мотора вскоре затих вдали. Наступила тишина.

— Папа! — вновь позвала Вероника. Она прошла через открытую дверь в гостиную, я последовал за ней. Комната была пустой, около фортепиано горела лампа.

Вероника быстро вышла. Я остался, закурил и осмотр релся. Комната имела довольно уютный вид. В стены были встроены книжные полки, повсюду стояли пепельницы, стулья покрывали скромные ситцевые чехлы — разумный компромисс декоративности с удобством. Никаких следов насилия или беспорядка я не заметил. Чехлы, правда, были потерты. Рядом с камином в пепельнице лежала трубка. Я подошел и пощупал ее. Трубка была холодной.

«Интересно, как долго трубка остается теплой после того, как ее выкурят», — подумалось мне.

Здесь же, на столике рядом с камином, стоял телефон. Я поднял трубку и, услышав гудок, наугад набрал номер.

Сонный мужской голос на другом конце провода ответил:

— Алло?

— Это Федя, — сказал я. — Соображай быстрее, твоя жена обо всем догадалась.

Я повесил трубку и повернулся к девушке, которая только что вошла в комнату.

— Телефон работает, — сообщил я ей. — Я проверил.

— Пойдемте со мной.

Я взял ее за руку, и мы вышли из комнаты. Заглянули в столовую — она была прибрана, как любая столовая в промежутке между трапезами. Зашли в кухню. Она блестела чистотой, в ней никого не было, только на полке тикали часы.

— Отец был здесь, — сказала девушка.

— Он обедал?

— Не знаю.

— Он сам себе готовит?

— Папу нельзя беспокоить подобными проблемами. У нас работала одна девушка, но она вышла замуж и ушла. Она живет поблизости, я попросила ее готовить папе еду и убирать дом в мое отсутствие.

Потом мы зашли в кабинет, заваленный массой старых книг. На мой взгляд, комната носила явные следы поспешного и беспорядочного обыска. В кабинете стояли два письменных стола и конторка, погребенная под грудой газет. Пожалуй, газеты были главной мебелью в кабинете Константина Табакова. На постороннего человека все вокруг производило впечатление полного беспорядка.

Я выдвинул наугад один из ящиков письменного стола — может быть, содержимое ящика находилось в полном порядке, а может быть и нет… Я подошел к конторке. Груда газетного хлама не привлекла моего особого внимания.

— Ну и какое впечатление это все на вас производит? — спросил я у девушки.

— Все как всегда.

— Вы все время живете в подобной обстановке? Ничего не выглядит необычно?

Она заглянула в выдвинутый ящик письменного стола, вынула какие-то бумаги, пошарила на конторке. Вид у нее был совершенно беспомощный.

— Трудно сказать. Папа так неаккуратен…

Я тоже посмотрел на конторку. Я не знал привычек и наклонностей ее отца, но я знал, что посторонний человек мог бы пять раз перерыть все его вещи и это не стало бы заметным.

Но что именно можно было бы здесь искать? Вряд ли старикан держал описание своей секретной технологии в ящиках стола или среди ненужных бумаг на конторке. Я чувствовал, что никак не могу связать воедино нити этой истории.

— Пойдем дальше, — сказал я кратко.

Мы поднялись наверх и осмотрели спальные комнаты.

Комната старика. Комната девушки. Ванная. Туалет. Все выглядело обычно. Дом содержался в порядке, все было на местах или валялось где ни попадя, что тоже считалось нормальным.

— Вашего отца здесь нет, — сказал я. — Следов крови тоже нигде нет, нет разбитых окон, нет мертвых тел. Он вышел из дому и оставил свет включенным. Почему бы и нет?

Я не знал, то ли пытаюсь утешить девушку, то ли спорю сам с собой. Я прекрасно понимал, что можно похитить человека, оставив его дом в полном порядке. Просто заявляешься к нему на хаус, приставляешь волыню к ребрам и говоришь: «Пойдем-ка, братан, прогуляемся». В девяти случаях из десяти это звучит довольно убедительно.

— Есть еще лаборатория, — неожиданно тонким голоском сказана Вероника.

— Почему вы мне сразу не показали ее?

Девушка вывела меня из дома и узкой тропинкой повела к лаборатории. Тропинка вилась среди высоких, стройных деревьев, макушки которых терялись в темноте.

Ни из дома, ни с подъездной дороги лабораторию не было видно. Она возникла перед нами совершенно неожиданно. Это было белое длинное сооружение, похожее на теплицу. В темноте слабо поблескивали окна. Девушка подвела меня к двери, и мы оказались в небольшом холле Через полуоткрытую дверь были видны кафельные стены.

Лабораторию освещала одна-единственная лампа. Яркий свет отражался в стеклянных пробирках и ретортах, на длинных полках стояли бутылочки с ярлыками, там же лежали куски необозначенного вещества. В лаборатории никого не было. Тишина. Порядок.

— Здесь тоже все как обычно?

— Да.

Я осмотрел помещение, не понимая, что здесь к чему. Чтобы осмотр был эффективным, очевидно, нужно самому быть химиком. Но я не был химиком, если не считать кратковременного пребывания «на химии». Интересно, неужели менты так хорошо во всем разбираются, что сразу обнаруживают малейшие несостыковки на любом месте происшествия? В детективных романах так оно обычно бывает.

— Здесь можно делать инсулин? — спросил я.

— Конечно.

В моем голосе, очевидно, прозвучало сомнение, потому что Вероника сказала:

— Я могу доказать вам это прямо сейчас.

Пожалуй, в этом не было особой необходимости, зато представилась возможность потянуть время.

— Покажите.

Вероника принесла несколько бутылочек, некоторые без ярлычков. Потом отмерила необходимые компоненты и полученные смеси перенесла на специальный столик, где стояли все необходимые для реакции приспособления.

Насыпала порошка из старой кофейной банки в стеклянную посудину, разожгла под ней горелку и стала добавлять туда какую-то жидкость. Она выглядела совершенно обычно и делала все так же естественно, как будто на кухне пекла блины.

Я присел на скамейку и внимательно следил за ее движениями. Мне не надо было притворяться, что я хоть что-то понимаю в происходящем: я ни в зуб ногой не знал химию, как, впрочем, и ряд других ей подобных предметов. Я лишь молча наблюдал за движущейся, бурлящей и изменяющей цвет жидкостью. После всех преобразований мутная суспензия превращалась в ту самую прозрачную жидкость, которую Вероника показывала мне в Москве.

— Выглядит замечательно, но производство, по-моему, несколько сложнее, чем то, о чем вы говорили.

Вероника последовательно останавливала устройство и выключала горелки.

— Это легко для промышленного производства, но папин инсулин можно вырабатывать и на маленьком предприятии, даже сельская аптека могла бы делать его в своей подсобке.

— Но даже самые маленькие предприятия стоят уйму денег. Ваш отец хочет, чтобы комиссия по здравоохранению взяла расходы на себя, или он достаточно богат, чтобы финансировать строительство завода?

— Нет, мы не настолько богаты. Но если бы правительство выразило заинтересованность и предоставило нам кредит, привлечь частный капитал не составило бы труда. От инвесторов не было бы отбоя. — Вероника устало улыбнулась. — Как жаль, что я вас так поздно встретила! Вы смогли бы приобрести акции на общих основаниях с учредителями и сделать целое состояние.

— О, я очень хорошо представляю себя на собрании правления!

И вновь мы посмотрели друг на друга. В ее глазах появился страх, а у меня пропало желание смеяться.

— Что же случилось? — спросила Вероника.

Я поднялся и затоптал окурок.

— Вернемся в дом, — резко бросил я.

Мы вышли, погасив свет и закрыв за собой дверь. Пока мы проходили под аркой из сплетавшихся крон деревьев, Вероника взяла меня под руку, а я мягко поддерживал ее. Мозг мой продолжал напряженно работать.

— Вы заперли дверь, когда уходили из дома? — спросил я.

— У меня нет ключа.

— Как же вы тогда смогли войти в дом?

— Я просто вошла. Дверь не была заперта.

— Она всегда открыта?

— Почти. Папа не любит возиться с ключами. Он постоянно их теряет. Да и от кого нам запираться? В доме нет ничего ценного для воров, да и кому здесь ходить в поисках наживы?

— Вы рассказывали, что в лаборатории происходили разные неприятные происшествия.

— Да, на самом деле. Но в здании лаборатории так много окон, что туда нетрудно залезть.

— Значит, кто угодно мог бы войти в дом к вашему отцу?

— Да.

Сказать было больше нечего. Мы вернулись в дом, вошли в уютную гостиную, где в пепельнице лежала холодная трубка, и стали ждать. Я наигрывал на фортепиано и тихонько напевал популярные песенки. Вероника пересаживалась с места на место и молча слушала. За все это время мне в голову не пришло ни одной здравой мысли относительно того, что же делать дальше. По крайней мере, в данный момент.

Было уже очень поздно. Вернее, очень рано. Я занес чемоданы наверх, выбрал себе спальню как раз напротив комнаты девушки. Затем я открыл сумку, достал бутылку и накапал нам обоим немного освежающего.

В стакан девушки я капнул немного снотворного. Она выпила, и скоро из ее глаз исчез нездоровый блеск, она начала зевать и быстро заснула. Я отнес ее на руках в ее комнату, потом вернулся в спальню, разделся, положил пистолет под матрац с правой стороны и выключил свет. Я не думал, что наши противники так быстро изобретут что-нибудь новенькое и ворвутся в дом. Однако я всегда предпочитал переоценить неприятеля, чем недооценить его.

Я долго не мог заснуть. Когда же легкая дрема овладела мной, уже брезжил рассвет. Засыпая, я уже твердо знал, что не стоило приписывать происходящее комиссии по здравоохранению. Я знал также, что папаша Табаков не вернется домой, если только кто-нибудь не принесет его.

9

Проснувшись в половине восьмого утра, я несколько минут лежал в постели, наблюдая за курчавыми белыми облаками, видневшимися в окне, и вспоминая, о чем думал перед сном. Ничего нового за ночь в моей голове не родилось.

Я поднялся, оделся и вышел в коридор, на всякий случай решив зайти в спальню папаши Табакова. Кровать его была не разобрана, в комнате за ночь ничего не изменилось. Я не надеялся, что будет по-иному. Если бы он вернулся домой рано утром, я обязательно услышал бы его: спал я очень чутко и просыпался от любого шороха. По крайней мере, теперь, подумал я, мне не в чем себя упрекнуть.

Затем я вернулся в свою спальню. Побрился, принял душ и спустился вниз. На столе был накрыт завтрак для одного человека, а на кухне кто-то хозяйничал.

Я прошел туда и остановился. Розовощекая молодая женщина с темными вьющимися волосами испуганно уставилась на меня. Небольшого роста и довольно полненькая, со временем она обещала превратиться в грузную матрону.

— Привет; — сказал я. — Не бойтесь. Меня зовут Жо-риком, я приехал из Москвы вместе с Верочкой.

— А я — Анна Поликарповна. Я здесь работаю. Вы меня слегка напугали.:

Я сообразил, что так как мы не видели хозяина, то нас никто здесь, естественно, не ожидал. Никто не знал о наших передвижениях, кроме Гарбузова и водителя такси, который привез нас сюда. Водителю наше появление в Усмановске было скорее всего безразлично. Ублюдкам же в любом случае потребуется еще время, чтобы взять наш след.

— Извините, ради Бога, — спросил я, — мы могли бы рассчитывать на завтрак?

— Я накрою для вас.

— Верочка очень устала прошлой ночью, думаю, что она проснется попозже.

— Профессор обычно уже спускается к завтраку в это время. Вероятно, вчера он допоздна работал?

Я умел держаться весьма непринужденно и располагать людей к разговору. Когда я хотел, то умел использовать это свое качество. Сейчас был именно такой случай.

— Профессора не было дома прошлой ночью, — сказал я как само собой разумеющееся.

— Неужели? Но он обычно никуда не уходит на ночь.

— Мы пытались позвонить ему из Москвы и предупредить о приезде. Но телефон не отвечал.

— Во сколько вы звонили? Я была здесь часов до девяти.

— Мы звонили и позже.

— Я накрыла профессору ужин в половине восьмого, потом вымыла посуду. Когда я уходила домой, он сидел в гостиной и читал.

— Он не говорил вам, что собирается уйти куда-нибудь?

— Нет. Но я и не спрашивала.

— У него не было посетителей?

— Нет, по крайней мере, при мне.

— А в отсутствии Верочки профессор никуда не уходит по вечерам?

— Что вы! Профессор не из таких!

Только теперь Анна Поликарповна начала смутно догадываться о цели этих, казалось бы, невинных вопросов. В глазах ее промелькнуло удивление.

— В любом случае, — сказала она почти с вызовом, — профессор должен скоро спуститься.

Я покачал головой.

— Боюсь, что нет, Анна Поликарповна, — тихо проговорил я. — Он вообще не вернулся домой прошлой ночью. Его кровать не разобрана.

Женщина остановилась, держа в руках ложки, ножи, вилки, и испуганно посмотрела на меня:

— Вы хотите сказать, его вообще здесь нет?

— Совершенно верно.

— Он не ожидал вашего приезда?

— Нет. Я же сказал, что мы звонили, но никто так и не ответил.

— И он не оставил никакой записки?

— Увы.

Глаза дамочки расширились.

— Вы думаете, с профессором что-то случилось?

— Не знаю, — сказал я откровенно. — Все это выглядит весьма странно. Человек уходит из дома, не оставляя даже записки, никого не предупреждая, и не возвращается. Конечно, некоторые люди делают так постоянно, но вы говорите, что профессор не из их числа.

— Верочка, должно быть, жутко беспокоится.

— А вы бы не забеспокоились?

Анна Поликарповна механически продолжала накрывать на стол, видимо, не отдавая себе отчета в том, что делает.

— Может быть, кто-нибудь позвонил ему из Питера, профессор поехал туда по делу и задержался. — Женщина говорила, явно стараясь успокоить самое себя. — Он вернется до обеда, а если нет, то наверняка позвонит. Он всего предупреждает меня, если знает, что не вернется к обеду.

— А где он обычно останавливается в Питере?

— В «Пальмире». Но он мог остановиться и в другом месте.

— Может быть, вы и правы, — заметил я. — Я бы съел яичницу с салом.

Я направился в гостиную и позвонил в Питер. В гостинице «Пальмира» ответили, что никакого Табакова прошлой ночью зарегистрировано не было. Закурив сигарету, я вышел в сад. Кроны деревьев, окружавших дом, отбрасывали кружевную тень, а цветы на аккуратных клумбах яркими пятнами выделялись на фоне белых стен и зеленых живых изгородей. Сад вокруг дома был именно таким, каким я себе его представлял ночью. Воздух был прохладный, напоенный пряными сладкими ароматами. Место было очень приятное, как будто специально созданное для размеренной и счастливой жизни.

Казалось, целая Вселенная отделяла этот райский уголок от насилия и грязи, которые объяли весь мир. Я поневоле воспринимал всю эту красоту как декорации, не мог ими наслаждаться, потому что сердцем ощущал тревогу. А что, если и это тихое место стало полем сражения, о котором никогда не расскажут исторические книги, но, может быть, и от сражения на этом поле зависит победа моей страны в экономическом соревновании с Западом?..

Я медленно обошел дом, держа руки в карманах и взглядом рассеянно скользя по земле, в надежде хотя бы здесь найти какие-нибудь объяснения происшедшему, но тщетно. На гравии не осталось отпечатков шин, на цветочных клумбах не было ничьих следов, на дорожках не валялось ни носовых платков, ни шляп, ни даже бумажников. Даже пуговицы. Впрочем, разочарование меня не постигло. Я ничего и не надеялся найти. В противном случае, пожалуй, ситуация стала бы смахивать на плохой детектив.

Я сделал усилие и ощутил лишь малоутешительную уверенность в том, что никаких ключей в руках у меня не было.

Я вернулся в столовую как раз вовремя — Анна Поликарповна ставила на стол яичницу с салом.

— Выглядит превосходно, — сказал я. — Это, пожалуй, вдохнет искру жизни в мои высохшие мозги.

Я всегда принимаюсь за еду с таким аппетитом, как будто это — единственно стоящее занятие, не считая разве что партии в покер. В момент насыщения иные заботы меня не тревожат. С другой стороны, изнуряя себя голодом, вряд ли можно разрешить хоть какой-то вопрос. Такой простой аргумент помогает получать от каждой трапезы истинное наслаждение.

Я уже наполовину разделался с завтраком, когда появилась Вероника. Простое ситцевое платье делало ее еще моложе и прелестнее. Но лицо девушки было бледным, а глаза лихорадочно блестели.

— Привет, — сказал я. — Как вы спали?

— Как убитая. — Вероника озадаченно взглянула на меня. — Вы что-то подсыпали мне в коктейль?

— Да, — признался я. — Иначе вы просто не уснули бы.

— Я так и знала. Подействовало отлично, но теперь у меня тяжелая голова.

— Нанесите ей ответный удар. Хряпните парацетамольчику.

— Уже.

— Значит, через несколько минут вам полегчает. Но лучше всего вернуться в комнату и еще подремать.

— Не могу.

Анна Поликарповна вышла из кухни.

— Доброе утро, Верочка! — поздоровалась она с наигранной веселостью в голосе. — Что бы вам хотелось на завтрак?

— Я ничего не хочу, спасибо.

— Вы обязательно должны поесть, — твердо сказал я. Нам предстоит многое сделать, а воздухом сыт не будешь. Принесите легкий омлет, Анна Поликарповна, потом я буду держать ее рот открытым, а вы будете запихивать туда кормёжку.

Вероника села за стол и посмотрела на меня с таким выражением, как будто я один еще удерживал ее от помешательства.

— Папа не вернулся домой, — тихо произнесла она.

— Да, — сказал я с тем бесстрастием, с каким врачи ставят диагноз. — С вашей помощью мы попытаемся его отыскать. Я уже звонил в Питер, в гостиницу «Пальмира», по словам Анны Поликарповны, профессор всегда там останавливается. Но в гостинице его нет.

— Может быть, он у какого-нибудь своего друга, — заметила Анна Поликарповна, — и в любой момент может позвонить нам.

И в этот миг в самом деле зазвонил телефон. Вероника подбежала к нему. Однако через секунду вернулась, взор ее опять потух.

— Это вас, — сказала девушка без всякого выражения. — Из Москвы.

Я пошел в гостиную.

— Это Гарбузов, — услышал я голос в трубке. — Звоню по поводу тех досье, о которых ты меня просил. Сегодня после обеда один из моих людей летит в Питер. Если тебе к спеху…

— Когда он прилетает?

— Он будет в Питере около девяти.

— Я буду ждать его в девять в баре Московского вокзала на втором этаже.

— Хорошо. Он найдет тебя.

— Еще одна просьба, — сказал я. — Передай с этим парнем и досье на Симеона Зиганшина.

— Ну да, куда проще! Я ведь волшебник. Все, что мне нужно сделать, это взмахнуть волшебной палочкой…

— Сегодня утром Зиганшин улетел из Москвы, так он мне сам сказал, но ты можешь проверить. Если он остановился в Питере, хорошо бы узнать, где именно.

— Больше никаких мелких поручений?

— Есть. Порекомендуй меня в отделение ФСБ в Усмановске. Я на них выйду.

— А ты не слишком много хочешь?

— Я получаю огромное удовольствие от той деятельности, которую веду по твоей милости, находясь при этом не совсем в ладах с законом. Ты еще обо мне услышишь!

Я повесил трубку и вернулся в столовую. На лице Вероники застыл немой вопрос. Я отрицательно покачал головой:

— Ничего нового.

Анна Поликарповна нехотя ушла на кухню. Я посмотрел на девушку, вооружился ножом и вилкой и, перед тем как что-то сказать, съел пару аппетитных кусков.

— Не будем унывать! Вам, конечно, есть о чем тревожиться, но мы постараемся все уладить. До сих пор инициатива была в руках этих мерзавцев, но теперь мы попытаемся взять ее в свои руки.

— Но кто они, эти мерзавцы? Если бы знать…

Именно этого вопроса я и ждал. Я начал бойко говорить, перескакивая с одной темы на другую. За разговором девушка незаметно для себя съела почти весь омлет, приготовленный Анной Поликарповной. Я же вновь перебрал всех участников драмы, размышляя вслух о роли каждого в этой истории. Я не сказал абсолютно ничего нового, но зато отвлек Веронику от мрачных мыслей. В конце концов я увидел, что на ее щеках вновь заиграл румянец, а в глазах опять появился живой блеск. Она внимательно слушала меня, куря сигарету.

— Вы должны обратить внимание на одну вещь, — говорил я. — Буквально каждый человек, упомянутый сейчас мною — солидный и уважаемый член общества, за исклюю чением, пожалуй, маленького господина Папазяна. Это вам не какие-то мафиози или аферисты. В первую очередь следует подумать именно о промышленном шпионаже. Если Запад и в самом деле настроен не дать нам выпустить свое лекарство…

Я замолк, увидев, как девушка изменилась в лице. Но она смотрела не на меня — она смотрела в окно за моей спиной.

— Зуб, — вымолвила она, — кто-то сейчас прошел к лаборатории. И я уверена, что знаю кто.

10

Я повернулся, но ничего не увидел. Лишь часть крыши и кусочек белой стены за ветвями деревьев.

— Ваш приятель? — спросил я резко.

— Нет. Мне показалось, что это Валдис.

— Валдис?

— Он ассистировал отцу некоторое время назад.

— Как давно его уволили?

— Примерно с месяц. То есть он сам ушел… Но, право, забавно… Я как раз думала о нем прошлой ночью.

— Откуда он?

— Он, кажется, родом из Латвии. Валдис родился и воспитывался здесь, потом, когда Латвия отделилась, решил поехать на родину, но, видимо, она пришлась ему не по вкусу, и он вернулся.

Я по-прежнему смотрел в окно, но в саду ничего не происходило.

— А почему вы думали именно о нем?

— Наверное, это звучит глупо, но… один из тех мужчин, которые пытались похитить меня прошлой ночью, тот, высокий, показался мне знакомым. Вернее, мне показались знакомыми его глаза, манеры. Я никак не могла понять, кого именно он напоминает, и это не давало мне покоя. И вот сегодня утром меня осенило — он напоминал мне Валдиса.

— Да, любопытно, — сказал я, повернулся и снова взглянул на нее. Вероника не отрывала взгляда от окна, хмурясь и чему-то удивляясь. Я спросил. — А как его фамилия?

— Пирчюпис. Валдис Пирчюпис.

Я положил сигарету в пепельницу:

— Думаю, нам было бы небезынтересно поговорить с мусью Пирчюписом.

Вероника встала, намереваясь пойти вместе со мной в лабораторию, но я остановил ее.

— Нет, деточка моя. Во-первых, я хотел бы удивить его своим появлением. Во-вторых, если это действительно Валдис, а не игра вашего воображения, нам не обойтись без драки. И наконец, я не желал бы, чтобы кто-нибудь вас видел, — по самым разным причинам. Я даже прошу вас не подходить к телефону. Если же кто-нибудь позвонит, пусть Анна Поликарповна отвечает, что вы еще в Москве. Исключением может быть лишь ваш отец. — Я улыбнулся, заметив ее смущение. — Не забывайте, что пока эти мерзавцы не знают, где вы находитесь. И чем дольше они останутся в неведении, тем лучше. По крайней мере, у меня не будет хлопот с вашим здоровьем.

Выйдя из дома, я пересек подъездную дорожку и пошел по тропинке среди деревьев.

Лаборатория находилась в противоположном конце сада, и я сделал большой круг, чтобы подойти к ней незамеченным. Я шел бесшумно, двигаясь среди кустарников и деревьев как призрак, стараясь оставаться скрытым от посторонних глаз. Похоже, пока мне это удавалось.

Я сохранял хладнокровие, не мешавшее, однако, ощутить легкое покалывание в руках, а это был верный признак того, что меня ожидают погони и драки и что вынужденной бездеятельности пришел конец. Если только Веронике не привиделось, и в лабораторию действительно проник непрошенный посетитель, беседа с ним обещает быть интересной. Кем бы он ни был. Если визитер и на самом деле сомнительный человек по имени Валдис Пирчюпис, он, возможно, станет недостающим звеном в цепи.

Если же ко всему прочему Пирчюпис окажется еще и тем самым несостоявшимся похитителем, меня ожидают приятные моменты! Не обязательно все сложится так хорошо, но если мои надежды оправдаются хотя бы частично, у нас в руках окажется бесспорная улика. Я ненавижу блуждать в потемках, тем более сейчас, когда ежеминутно мог пос-ледовать смертельный выстрел. Мне чужды все эти взвешивания «за» и «против», догадки, абстрактные построения. Я с нетерпением ожидал схватки, даже если она грозила стать последней.

Когда я был уже близок к цели, передо мной возникла густая живая изгородь из кустов. Я прошел еще сотню метров вдоль поля, уставленного снопами, и оказался в зарослях рододендрона. Это было отличное укрытие. Лаборатория была так близко, что я увидел ее крышу прямо перед собой. Я подобрался к самому краю кустарниковых зарослей и сквозь густую листву наконец увидел одно из окон лаборатории. И не только окно. Сквозь окно я увидел то, о чем мысленно молил, и опять все внутри у меня замерло в преддверии важной встречи. В лаборатории находился человек. И не просто человеке В полутьме помещения я не видел деталей, но мог различить омоновскую маску, скрывавшую все лицо. Это даже было к лучшему, потому что облегчало узнавание. Человек был высок, широкоплеч — этот мужской силуэт ярко отпечатался в моей памяти. Это был тот самый наглый тип, который напал на девушку в Рузановке.

«В конце концов, — обратился я к своей бессмертной душе, — святые дела не остаются незамеченными Всевышним».

Человек в лаборатории искал что-то, причем делал это не спеша и методично, будучи уверенным, очевидно, что никто ему не помешает.

Я отступил за кустарники, обогнул рододендроны и подошел к лаборатории с другой стороны. На углу здания кустарник был очень низким, поэтому мне пришлось лечь на живот, чтобы незаметно подползти к той стене дома, в которой не было окон. Несколько шагов — и я у следующего поворота. Потом вновь пришлось ползти, стелясь по земле, как ящерица. Я прополз под окнами и очутился перед дверью.

Поднимаясь с колен, я задержался на секунду и посмотрел в замочную скважину. Внутри, лицом ко мне стоял человек и что-то рассматривал в пробирке.

Я ждал. Человек поставил пробирку на столик и перешел в другую часть лаборатории, где уже не был виден.

Выпрямившись, я вытащил пистолет из кобуры, снял его с предохранителя, тихо нажал на ручку и открыл дверь.

Дверные петли даже не скрипнули.

Потом я пересек холл, сделав три бесшумных шага, и оказался в лаборатории.

— Привет, Валдис, — сказал я тихо.

11

Человек вздрогнул и замер, увидев направленный на него пистолет.

— Что-нибудь ищешь? — вежливо поинтересовался я.

Ответа не последовало. Глаза непрошеного гостя были холодны и неприятны. У меня не оставалось ни капли сомнения относительно личности стоявшего передо мной типа. Эти глаза я не забуду никогда. В них ясно читалась открытая неприязнь ко всему миру. Мне нравилось, что в этих глазах я читал неприязнь и к самому себе.

— Может быть, снимешь маску и мы в конце концов познакомимся? — предложил я.

Пришелец наконец заговорил:

— А если я не захочу снять маску?

Последние сомнения улетучились при звуке этого грубого, хриплого голоса. Он так же хорошо запомнился мне, как и глаза.

— Если ты не сделаешь этого сам, то придется тебе помочь. Вот так. — Я выстрелил.

От грохота заложило уши. Пуля прошла над ухом незнакомца, оставив дырку в обвязавшей его лицо тряпке, и вонзилась в стену. Человек втянул голову в плечи и ощупал голову руками. Его лоб покрылся испариной.

— Покамест я прошу, — сказал я.

Произведенный шум меня не волновал. Окна были закрыты, к тому же лаборатория находилась далеко от дома. Человек медленно поднял руки, поднял маску и снял ее с лица, открыв короткий крючковатый нос, квадратную челюсть, тонкие губы. От носа к подбородку шли две вертикальные складки. Это лицо тоже было мне знакомо — передо мной стоял молчаливый телохранитель Симеона Зиганшина, которого я видел вчера в гостинице «Москва».

Человек механически полез в карман, пытаясь затолкнуть туда свою маску, но я мягко остановил его:

— Нет, приятель. Держи ее в руке, потому что, если ты сделаешь резкое движение, я могу и убить ненароком. Тогда мы сможем общаться лишь на спиритических сеансах помощью медиума. А я не переношу призраков. — Валдис замер, а я улыбнулся. — Вот так лучше. А теперь повернись. — Тот подчинился. — Теперь спиной вперед подойди ко мне. Валдис нехотя выполнил и этот приказ. Когда нас разделяла еще пара метров, я сделал два бесшумных шага навстречу и рукояткой пистолета с размаху ударил его по затылку. Колени у того подкосились, и он рухнул на пол. Я перевернул тело ногой, потом присел рядом на корточки. Засунув пистолет в карман, я схватил Валдиса за лацканы пальто и резко дернул вверх. Затем вытряхнул содержимое его пиджака и пальто, разложив на столике короткоствольный револьвер, кастет, пачку полусотенных купюр, немного долларов, ключ от машины, перочинный нож н тонкий бумажник.

Револьвер и нож я забрал себе, при этом собственный пистолет я снова держал в руке. Сев верхом на скамейку, я стал изучать содержимое бумажника. Там обнаружились три новенькие пятисорублевые бумажки, пара корешков от билетов в спальный вагон, водительские права выданные в Усмановске на имя Валдиса Пирчюписа.

— Как хорошо, Валдис, что ты заглянул сюда, — сказал я. Человек на полу застонал и попытался подняться на ноги. Я достал из кармана сигарету и коробок спичек, пристроил коробок так, чтобы зажечь спичку одной рукой, на секунду не сводя глаз с моего пленника. Я был абсолютно спокоен, хотя ни на мгновение не расслаблялся.

Итак, Валдис Пирчюпис. Связан с Зиганшиным. Вполне мог участвовать в похищении. Работал у Константина Табакова. Человек с весьма сомнительным прошлым, который мог бы свести воедино сразу несколько загадочных нитей. Я напал на золотую жилу!

Я выдохнул дым и почти с нежностью посмотрел на своего пленника:

— Поднимайся.

Пирчюпис оторвал голову от пола, оперся на локти и попытался подняться. Наконец ему это удалось. Его покачивало, и он оперся о край стола.

— Валдис, ты ведь работал здесь?

— И что?

— Зачем ты вернулся?

Во взгляде Валдиса я не прочел ничего для себя приятного.

— Это тебя не касается.

— Касается. Где ты находился прошлой ночью?

Пирчюпис сделал паузу, потом сказал:

— В Москве.

— Да, на самом деле. Ты был вместе с Симеоном Зиганшиным в ресторане гостиницы «Москва».

— И что?

— Вокруг меня создалась толчея, а ты сунул мне в карман записку.

— Нет.

— В записке, если передавать смысл, конечно, говорилось: «Не лезь в чужие дела».

— И почему же ты не следуешь этому совету?

Я был само спокойствие.

— Куда ты затем отправился?

Вновь последовала пауза. Валдис не относился к людям, легко впадающим в панику. Он как следует обдумал, что именно следует ответить.

— Играл с другом в карты.

— Да, ты был с другом, но вы не в карты играли, вы попытались похитить одну девушку. Тогда-то мы и столкнулись во второй раз.

— У тебя нет абсолютно никаких доказательств.

— И я, и девушка опознаем тебя.

— А мой друг скажет, что мы играли в карты.

— А некоторое время спустя не ты ли, дружок, стрелял в мое окно в гостинице?

— Нет.

Я задумчиво вздохнул:

— Возможно, и не ты. Возможно, стрелял твой толстый приятель. — Я взглянул на корешок от железнодорожного билета. — Ты приехал сюда поездом прошлой ночью, следовательно, в тот час ты уже был на вокзале. — В нашей стране граждане пользуются правом на свободное передвижение. — Я не думал, что тебе нравятся страны со столь широкими гражданскими правами. — Валдис смотрел на меня с нескрываемой ненавистью, плотно сжав зубы. — Надеюсь, ты понимаешь, в какую историю влип, — осторожно подбирая слова, проговорил я. — С недавнего времени за попытку похищения прибавили срок, а я не думаю, что ты захочешь иметь дело с милицией. Кроме того, ты влез в чужой дом, а я застал тебя на месте преступления.

— Дверь была не заперта, я просто вошел внутрь.

— Это не имеет значения, и ты прекрасно знаешь об этом. Ты имел при себе оружие…

— У тебя нет свидетелей.

— А как ты сам объяснишь свое появление в лаборатории?

— Я оставил здесь пару своих книг, — сказал Пирчюпис медленно. — Забыл их, когда собирал вещи, и вернулся, чтобы забрать.

— Почему же ты не зашел в дом и не попросил вернуть их?

— Не хотел никого беспокоить такими пустяками, думал, что легко найду свои книги и заберу их.

Я покачал головой:

— Очень милая история, Валдис. Она изрядно позабавит ментов.

— Что же, иди доложи.

— А ты не боишься, что они обойдутся с тобой грубо?

— Это легко проверить.

— Хочу сперва сам с тобой потолковать.

Валдис облизал губы, по-прежнему опираясь большими костлявыми руками о столик.

— Я не желаю больше с тобой разговаривать.

— Но у тебя нет выбора, — заметил я, — а у меня целая куча вопросов. Я хочу знать, например, кто дал тебе записку, которую ты подбросил, мне в «Москве»? Кто тебя нанял, чтобы похитить Верочку Табакову. На кого ты работаешь? И наконец, я хочу знать, где сейчас находится папаша Табаков?

— Поищи кого-нибудь другого — поумнее.

— Кого именно?

— Я не знаю.

Я слабо улыбнулся:

— Крутой ты парень.

— Возможно.

— Я тоже. Уверен, что ты меня знаешь, и наверняка слышал обо мне и раньше. Я тоже крутой парень, Валдис. И ты уже давно мог бы это ощутить.

— Да? Когда начнешь?

— Ты не хочешь быть откровенным?

— Нет, сука.

Улыбка не сходила с моих губ.

— Однако беседовать с тобой становится скучно.

Я переступил с ноги на ногу, уже зная, что сделаю в следующую минуту, и был совершенно спокоен. Это будет не слишком приятно, но не по моей вине. У меня ничего не было под рукой, чтобы связать Пирчюписа, и я не мог рисковать. Валдис на самом деле был очень опасен.

Сохраняя радушное выражение на лице и пребывая в хорошем настроении, я благодарил судьбу за удачу. Но в душе моей не было ни дружелюбия, ни жалости.

Обойдя вокруг стола, я приблизился к Пирчюпису на расстояние вытянутой руки. Пистолет мой очутился на уровне лица противника. Тот смотрел не моргая. Я нанес ему резкий удар стволом пистолета. Пирчюпис упал на стол Я приблизился еще на шаг и ударил Валдиса рукояткой пистолета в солнечное сплетение. Тот тяжело вдохнул и сложился пополам.

Отступив назад и убрав пистолет в карман, я сделал хук правой и хук левой, используя подбородок Пирчюписа как боксерскую грушу. Тот перекатился через стол, упал на пол и врезался в стену.

— Вставай! — приказал я. — Это только начало.

Пирчюпис встал, опираясь о стену. Он сплюнул кровь с несколькими сдавленными ругательствами.

Я ударил его еще и еще. Если бы не стена, Пирчюпис давно упал бы.

— И это так приятно — страдать за другого? — мягко спросил я.

Да, представление было не из приятных, но оно и не должно было быть таким. Простой механический процесс, аналогичный багрению акулы. К тому же я прекрасно знал, как поступил бы Валдис Пирчюпис, поменяйся мы местами. Моя убежденность возросла, когда я увидел все ту же ненависть и злобу в уже помутневших глазах пленника.

— Мы можем продолжать, Валдис, так долго, как ты сам пожелаешь. Я к твоим услугам. Могу провести за этим занятием остаток дня. А в перерыве можно попробовать что-нибудь с горелками и кислотами.

— Ты сукин сын!

— Оставим в покое моих родных и знакомых. Так мы поговорим или продолжим представление?

Я сжал кулак, и впервые за все время Валдис поднял руку, защищая лицо.

— Итак?

— Что ты хочешь знать?

— Так-то лучше.

Достав сигарету и раскурив ее, я намеренно выдохнул дым в лицо Пирчюпису. Если уж мне приходится играть подонка, надо соответствовать роли.

— Ты работаешь на Зиганшина?

— Нет.

— Что же ты делал в его свите прошлой ночью?

— Я только что познакомился с ним. Пытался найти работу в «Фармбиопроме».

— Зачем?

— Жрать всем нужно.

— Мне кажется, что ты любишь питаться инсулином, — заметил я.

— Ты меня неверно вычислил. Я — провизор и хочу найти работу, которую смогу делать.

Слова Валдиса не произвели на меня никакого впечатления.

— Кто дал тебе записку?

— Другой человек.

— Тот же, что нанял тебя для похищения девушки?

— Мы не собирались ее похищать, хотели только слегка припугнуть.

— Но это был тот же тип?

— Да.

— Кто?

— Тот, на кого я работаю.

— Валдис, по-моему, ты не хочешь быть искренним. Я и так уже перевозбудился от ожидания. На кого ты работаешь?

— На одного бизнесмена.

— Его зовут Бурциевич?

Глаза Пирчюписа сверкнули.

— Нет.

Я с размаху двинул его в челюсть — голова того снова ударилась о стену.

— Я же предупредил тебя: я перевозбудился. Кроме того, ты лжешь. Я уверен в этом. Говори, на кого еще ты работаешь, и говори быстро. Иначе я покажу тебе все, на что способен.

Пирчюпис вытер губы тыльной стороной ладони:

— Хорошо, бля-сука. Будь по-твоему. Мы похитили ее папашу. Но если со мной что-нибудь случится, ему конец!

— Ты смотришь слишком много детективных фильмов, кретин. В свой сценарий ты вставил и этот банальный эпизод, — заметил я.

— Расскажи обо всем девчонке, и посмотрим, что она скажет.

Реакция моя была мгновенной.

— К сожалению, не могу. Она в Питере.

— И все-таки расскажи ей.

— Лучше спроси себя: надолго ли тебя хватит, если мы продолжим разговор в прежней тональности?

Пирчюпис молча смотрел перед собой. Я не торопил его. Пусть взвесит все «за» и «против».

— Мы можем заключить сделку? — спросил Пирчюпис.

— Все зависит от условий.

— Дай мне сигарету.:

Я сделал пару шагов назад, залез в карман и вынул сига-рету. Пирчюпис взял ее, но сигарета выскользнула из рук и закатилась под стол. Он что-то пробормотал и полез за ней…

И тут заварилась каша! Он с полминуты ползал в поисках сигареты и вдруг рванулся из-под стола, как спринтер на старте. Массивный стол пополз вверх, пробирки и реторты стали падать, засыпая все вокруг осколками. Пирчюпис же спрятался за поднятый на попа стол и действовал им как дубиной. Мне пришлось отступить. Я увидел, как мой противник скользнул в холл. Я выстрелил, но промазал.

Выругавшись, я обогнул перевернутый стол и бросился вдогонку. Пирчюписа уже не было видно, зато был слышен хруст ломаемого кустарника, через который он продирался. В голове моей лишь мелькнуло: Пирчюпис — ключ от машины — машина — дорога… Уже через секунду я бежал к дому. Еще несколько метров, и я свернул в кусты, пытаясь перехватить беглеца, но обо что-то споткнулся и полетел на землю. Некошеная трава смягчила падение, я перекатился через себя и сел.

Потом я увидел, обо что именно споткнулся. На земле лежало мертвое тело. Еще недавно в нем обитала душа господина Гамлета Папазяна.

12

Душа в нем обитала и в самом деле недавно: руки еще не успели остыть. Похоже, отправили его в мир иной, прервав не слишком добродетельную жизнь с помощью того самого кастета который сейчас лежал в моем кармане. На одежде Папазяна не было крови, на горле отсутствовали следы удушения. Мышиное личико оставалось спокойным, очевидно, он даже не сопротивлялся. Сзади, за правым ухом, череп был проломлен. Видимо, Папазян потреблял не слишком много кальция и его кости были хрупкими. А может быть, Пирчюпис просто недооценил силу своего удара. Я не сомневался, что Папазяна убил именно он. Однако у этого пресловутого Пирчюписа было достаточно времени, чтобы убежать на приличное расстояние, и вопросов ему уже не задашь.

Я произнес вслух еще несколько славянских речевых комбинаций, освященных столетиями.

Встав, я прислушался, и почти сразу до меня донесся звук заработавшего стартера, шорох шин и удаляющийся шум мотора. Продолжать преследование было бессмысленно.

Потом я услышал легкие шаги на тропинке, по которой только что бежал. Инстинктивно я поднял пистолет, с которым никогда не расставался, и спрятался в кустах. Через секунду я увидел Веронику и покинул укрытие.

— Зуб! — воскликнула девушка, задыхаясь от быстрой ходьбы. — С вами все в порядке?

— Все отлично. Я же просил вас оставаться в доме.

— Я помню. Но я смотрела в окно и увидела, как мимо пробежал Валдис. Я подумала, что… что-нибудь случилось с вами… — В этот момент она увидела тело человека с мышиным лицом. Ее глаза расширились, но она продолжила. — Я уверена — мимо дома пробежал Валдис!

— Это он и был, — сказал я. — Он сбежал. Мы с ним беседовали в лаборатории, и только наш сердечный разговор начал клеиться, как вдруг он ни с того ни с сего дал деру. — Я скривил губы. — Я побежал за ним и споткнулся о тело принца датского Гамлета.

Вероника опять взглянула на неподвижное тело в помятой одежде.

— Кажется, он… без сознания? — неуверенно спросила она.

— Немного более чем. Я бы даже сказал, что он скорее мертв, чем жив.

Девушка нервно сглотнула:

— Вы убили его?

— Нет, коротышка был уже готов, когда я споткнулся о него. Кто-то убил его незадолго до этого. Вероятно, он шнырял здесь, когда появился Валдис. Тот решил, что Папазян — наш человек, и стукнул его по голове. Слишком сильно стукнул. Возможно, они были из одной компании… Нет, дело явно становится все интереснее.

— Я рада, что вы так думаете, — сказала девушка просто.

Если ее слова и содержали какой-то двойной смысл, я его просто не заметил. Я был занят анализом новых открывшихся обстоятельств.

— Вернемся в дом, — предложил я. — Постарайтесь чтобы вас никто не увидел. Я догоню через минуту.

После ухода Вероники я вывернул карманы Папазяна, но не обнаружил в них ничего особенного, разве что подслушивающее устройство, которое однажды уже видел. Господин Папазян был уверен в себе и не носил оружия. В одном внутреннем кармане лежал толстый бумажник, в другом — сложенный листок бумаги с какими-то каракулями

Я разложил все по местам, забрав лишь бумажник и листок бумаги.

Вероника сидела в гостиной и нервно мяла в пальца сигарету.

— От меня вам никакой пользы, — пожаловалась она. — Я безумно напугана.

Я успокаивающе улыбнулся:

— Это не слишком заметно — вы еще даже ни разу не взвизгнули. — Я уселся рядом с телефоном. — А теперь нам придется заняться очень скучными делами. Позвоню ФСБ.

— Это действительно необходимо?

— Это единственное, что можно сделать. У меня нет приспособлений для снятия отпечатков пальцев, в моем распоряжении нет криминальных досье и оперативных агентов, готовых взять любой след, я не могу передать на всю страну описание вашего отца и объявить розыск. А так — я парень хоть куда.

Набрав номер телефонной справочной, я узнал необходимый телефон и через несколько минут разговаривал с местным отделением ФСБ.

— Позовите дежурного. Меня зовут Григорий Кузовлев.

После секундной паузы раздался голос дежурного:

— Я вас слушаю.

— Вам звонили обо мне из Москвы? Нужно, чтобы ваши сотрудники приехали в Усмановск. Здесь похитили человека. Еще одного убили.

— Мы будем у вас через час. Назовите адрес.

Я назвал и повесил трубку. Потом закурил, достал пистолет, пополнил обойму новыми патронами.

— Значит, — сказала Вероника, — это был Валдис.

— Именно. И он же был одним из ваших похитителей. Вероятно, он же подбросил мне записку. Я сумел узнать от него кое-что до того, как он удрал.

Я рассказал девушке обо всем, что произошло в лаборатории.

— Не сомневаюсь, что Валдис — сволочь, — закончил я. — Но не думаю, что он значительная величина. Я, правда, не разбираюсь в их сволочной иерархии. Наверное, Валдиса забросили сюда ваши аптечные конкуренты из братской Латвии разнюхать, чем занимается ваш отец. Он мог бы сам изготовить это вещество?

— Нет, отец никому не доверял секрета. Только мне.

— Я так и думал. Иначе зачем им похищать вашего отца? Валдис признался мне в этом во время нашей беседы. Но почему он сам вернулся в лабораторию? Скорее всего, его послали на поиски каких-нибудь записей.

— Что еще он вам сказал?

— Сказал, что не работает на Зиганшина. Не знаю, правда, верить ему или нет.

— Может быть, Зиганшин связан с заграницей?

— Все возможно. Но если он и на самом деле очень умный и хитрый парень, то невероятно умело это скрывает. В любом случае я уверен, что Валдис работает не только на латышей. Может быть, ему нужна ширма, чтобы скрыть своего подлинного босса.

— Кто же этот босс?

— Если бы я мог ответить на ваш вопрос, дорогая, меня не мучила бы головная боль. Меня забавляет, правда, что наши мерзавцы из разных компаний. По этой самой причине голова господина Папазяна уже больше никогда не будет болеть.

Вероника вздрогнула:

— О нем мы вообще ничего не знаем.

— Нет, но кое-что узнать попытаемся.

Выложив на стол свои трофеи, я начал их изучать. Девушка села рядом на подлокотник кресла, заглядывая мне через плечо. Сначала я взял листок бумаги. Это был обычный лист, сложенный в четыре раза. Такие бумажки репортеры частенько используют для записей. Каракули после пристального изучения стали более понятными. Инициалы «М.Г.», имя «Зуб», написанное целиком, и инициалы «С.Т.» Несколько цифр и еще какие-то значки, в том числе «каб. 85с.». — Как мы и думали, Гамлет сидел у вас на хвосте, — усмехнулся я. — Он стал следить за мной после того, как мы встретились. Похоже, он начал слежку вчера утром. По крайней мере, иных заметок на этот счет нет.

Я достал бумажник. В нем лежали полтораста тысяч рублями, пятьдесят пять долларов бумажками, кредитная карточка «Виза». Были еще водительские права, разрешение на ношение огнестрельного оружия, фотография, молодого человека в форме летчика, медицинская страховка, записная книжка, в которой было записано несколько имен и адресов, и несколько визитных карточек. Визитные карточки представляли профессиональный интерес — подобная коллекция была и у меня, однако не столь обширная

Судя по визиткам, у господина Папазяна были связи с самыми разными компаниями — от «Сибэлектронмаш» до рекламного агентства «Живое Кино». Три визитные карточки привлекли мое особое внимание. На них было написано: «Бюро расследований «Беркут». Гамлет Аршакович Папазян» — и указан адрес в Питере.

— Вот этим я и займусь, — сказал я.

— Что это?

— Такое бюро расследований и в самом деле существует. Одно из лучших. Помните, я сказал в Москве, что могу нанять вам телохранителей? Если бы вы согласились, рекомендовал бы вас его шефу Андрею Барсукову… Кстати, у него здесь поблизости филиал, может быть, нам повезет…

Не закончив фразы, я потянулся к телефону. Мне повезло. Я сразу узнал ответивший голос.

— Андрей, привет. Это Зуб.

— Привет, привет. Давно не виделись. Как поживаешь?

— Нормально. У меня к тебе дело. Ты, случайно, не знаешь такого маленького типчика по имени Гамлет Папазян?

После небольшой паузы Барсуков ответил:

— Да, я его знаю.

— Он работает у тебя?

— Время от времени.

— Тебе придется его кем-нибудь заменить, — хладнокровно сказал я. — В полном соответствии с пьесой, Гамлет не справился с Лаэртом и отошел в мир иной.

Еще секунда молчания.

— Что произошло?

— Кто-то спутал его голову с барабаном и пробил ее насквозь.

— Где это случилось?

— В славном граде Усмановске, в доме Табаковых, совсем недавно. Я нашел тело. Он следил за дочкой Табакова?

— Да.

— И за мной тоже?

— Я не в курсе подробностей. Если бы я знал, что это твоя знакомая… — Барсуков запнулся. — Ты уже вызвал ментов?

— Нет. Но сюда едет человек из конторы. Дело несколько серьезнее, чем просто убийство.

— Все равно, если произошло убийство…

— В свое время я вызову и ментуру и даже морг.

— Я сделаю это сам. Я знаком с начальником местной милиции. Скоро мы подъедем.

— Ты знаешь место?

— Найдем. Скоро увидимся.

Я повесил трубку.

— Вскоре вам придется принимать у себя целую орду сыщиков, — сказал я девушке. — Расставьте побольше пепельниц.

— Вы знаете Барсукова?

— И не первый год. Если здесь какая-то грязная игра, то он в ней не замешан. Но к его услугам мог прибегнуть кто угодно, чтобы под тем или иным предлогом навести справки о вас. Я надеюсь, он выведет нас на нужных людей. Посмотрим. Не хотите пока выпить?

Я пошел на кухню, и девушка последовала за мной.

— Вы уже так много сделали для меня, — сказала она. — Но я должна знать: есть ли у нас шанс найти отца?

— Шансы всегда есть, — ответил я, наливая в бокалы вино. — Но дело это нелегкое. Это место — такой тихий уголок. Два-три человека могут приехать сюда, сделать свою работу, и никто даже не узнает о том, что они здесь побывали.

Глаза девушки недвижно смотрели в одну точку.

— Не скрывайте от меня ничего. Я имею право знать всю правду.

Поставив бокал на стол и повернувшись к ней, я как можно мягче сказал:

— Я несу полную ответственность за то, что случилось с вашим отцом. Я все еще не знаю, что именно случилось но совершенно очевиден единый замысел. В лаборатории происходили взрывы и пожар. Но ваши враги не успокоились. Вчера ночью я начал думать о том, что похищение вашего отца и ваше были скоординированы, может быть, даже по времени. Вы исчезли бы оба в один и тот же час, но в разных местах. Однако эта схема не работает.

— Почему?

— Ее разрушает записка, подброшенная вам в гостинице: «Не пытайтесь увидеть Зиганшина». Встреча же, назначенная по телефону, была задумана с тем, чтобы заманить вас туда, где легче похитить. Тогда спрашивается: зачем же мешать этой встрече? Только по одной-единственной причине: эти люди не хотели вести открытую игру. Вас, однако, им запугать не удалось. Вы поговорили со мной. Они и мне подбросили записку, догадываясь, что я обязательно вмешаюсь в это дело. Тогда они решили, что могут запугать вас маскарадом, но тут появился я и разрушил их планы. Тогда-то и началась настоящая игра. Вы сделали все, что от вас зависело, втянув меня в это дело. Посмотрим, настолько ли я хорош, как вы думаете. — Я усмехнулся. — Вот что я обо всем этом думаю.

Пожалуй, я брал на себя слишком уж большую вину за происшедшее. Очевидно, что похищение ее отца было задумано заранее, а похитители сидели где-то поблизости от Усмановска в ожидании условленного сигнала. Но эта ответственность будила во мне гнев и силу, была своего рода противоядием от собственной беспомощности.

Девушка молча выслушала, потом сказала твердо:

— Вы считаете, они потом оставили бы меня в покое?

— Да, если бы вы сделали все, что им нужно из страха за жизнь отца. Вряд ли они собирались обрабатывать вас обоих горячими утюгами. Достаточно было бы и угрозы. И вот это-то и заставляет меня усомниться в том, что мы имеем дело с иностранцами. Я не уверен уже и в том, что этот Валдис сотрудничает со своей разведкой.

— Как бы там ни было, я буду тверда и непреклонна. Я уже хорошо себя чувствую, — произнесла Вероника.

— Вы все это время были молодчиной, Верочка, — улыбнувшись сказал я и положил руку ей на плечо. — Вам просто требовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к новым обстоятельствам.

Я с нетерпением ожидал человека из ФСБ и Андрея Барсукова. Конечно, предстоит немало рутинной работы, но их приезд будет означать хоть какое-то положительное действие, какое-то продвижение вперед.

Прошло еще полчаса. Наконец появилась первая машина. Она подъехала к дому, и из нее вылез Андрей. Учитывая его габариты, это было не слишком легким делом. У него были седые волосы, мефистофельские брови и очень любопытный нос. Я вышел навстречу, и мы обменялись рукопожатиями. Подъехала вторая машина. Из нее показался высокий румяный человек в поношенном костюме и в кожаной кепке, надвинутой на нос. Барсуков представил нас друг другу.

— Начальник горотдела милиции Бескудников Вадим Олегович — Кузовлев Георгий э-э-э…

— Батькович, — усмехнулся я. — Просто Жорик.

— Что здесь стряслось? — спросил Бескудников.

Пока мы шли к тому месту, где так неожиданно прервалась жизнь маленького забавного человечка, я, как мог коротко, рассказал о происшедшем начальнику милиции избегая, однако, делать выводы. Подойдя к трупу, мы остановились.

— Да, этоПапазян, — мрачно констатировал Барсуков, взглянув на тело.

Бескудников слегка наклонился и провел, так сказать, поверхностный осмотр, то есть не трогая его. Затем повернулся к двум ментам, сопровождавшим его и вооруженным всеми необходимыми инструментами:

— Приступайте к работе. Но до медицинского осмотра не трогайте труп. Врач появится через несколько минут.

Один из них начал щелкать камерой, Бескудников достал папиросу и еще глубже надвинул кепку.

— Ты говоришь, Андрей, этот человек работал у тебя и последнее время следил за Верой Табаковой?

— Клиент, обратившийся в мое бюро, сказал, что девушку шантажируют и ей надо помочь. Девушка, якобы не хочет обращаться в милицию, поэтому они решили воспользоваться моими услугами. Такое было объяснение. Гамлет отправился в Москву позапрошлой ночью, чтобы начать слежку. Больше я ничего не знаю. Мне заплатили за то, чтобы за девушкой велось наблюдение и сообщалось обо всех, кто с ней вступает в контакт.

— Кто же был ваш клиент? — спросил я.

— Я уже звонил в свое питерское бюро и получил подтверждение правильности имени и адреса. Вот они. — Барсуков протянул Бескудникову клочок бумаги.

— Ирина Лисянская, — вслух прочел начальник милиции.

— Как она выглядела? — спросил я.

— Высокая красивая девушка с хорошей фигурой, блондинка, прекрасно одета, хорошо говорит…

На лице моем не отразилось никаких чувств, но я подумал о том, как скоро судьба вновь столкнет меня с Ларисой Бурциевич.

13

Человек из ФСБ по фамилии Сысоев сказал:

— Анна Поликарповна сообщила, что накрыла ужин в половине восьмого, потом все убрала, вымыла посуду и ушла домой в девять часов. Табаков же в это время сидел и читал в гостиной.

— И он не предупреждал ее о том, что собирался куда-то идти, — добавила Вероника.

— А зачем профессору извещать ее о своих планах? — вставил я.

Ответа не последовало.

Я в третий раз повторил свою историю, она звучала уже почти как официальное заявление. Мы с Вероникой ответили на огромное количество вопросов.

Вероника сказала, что не знает никакой Ирины Лисянской.

— У меня нет знакомых с такой внешностью, — добавила она. — К тому же меня никто не шантажировал.

Сысоев передал описание и адрес этой особы в Питер для дальнейшего наведения справок. Врач подтвердил мой диагноз и официально констатировал смерть Папазяна. Потом он удалился. Труп увезли в закрытой машине, прибывшей несколько позже. Были сделаны необходимые фотографии и сняты отпечатки пальцев. Менты тщательно обследовали лабораторию и весь дом.

— Вы вполне доверяете Анне Поликарповне? — спросил Бескудников.

— Полностью, — ответила Вероника. — Мы знаем ее много лет, по-моему, она даже ни разу не покидала Усмановск. Вы сможете здесь узнать о ней абсолютно все.

Сысоев потер чисто выбритый подбородок и спросил:

— А вам когда-нибудь угрожали раньше?

— Нет. Только те записки в Москве, о которых мы вам рассказывали.

— Вы сказали, что в финансовом отношении ваш отец — вполне обеспеченный человек?

— Да.

— Но никаких требований выкупа до сих пор не после довало.

— Похищение с целью получения выкупа, — заметил я, — никак не вяжется с теми двумя или тремя организованными несчастными случаями в лаборатории.

— А разве доказано, что они были «организованы»? Вы обращались в милицию?

— Конечно, — ответила Вероника. — Но они ничего нашли.

— Мы сделали все, что смогли, — объяснил Бескудников. — Но в конце концов в химических лабораториях самом деле сплошь и рядом происходят несчастные случаи.

— Иногда. Но…

— Ваш отец когда-нибудь уходил из дома на ночь? Вы понимаете, я должен знать все. Вы говорите, ему еще не пятидесяти. Это не так много. Не хочу вас оскорбить. Но у него могла быть личная жизнь, он мог и отлучаться куда-нибудь время от времени. Может быть, и на этот раз он уехал куда-нибудь к друзьям, решил остаться где-нибудь на даче или на охоте…

— Мы знаем не больше, чем вы, — объяснил я. — Я рас сказал всю предысторию. Теперь уже вам придется объяснять, почему пытались похитить девушку, почему стреляли в меня в номере гостиницы, почему появился и исчез господин Пирчюпис, за что убили беднягу Гамлета. У вас свои методы.

Сысоев посмотрел на меня почти с симпатией:

— Если бы вы не были тем, кто вы есть, я бы доставил вам массу хлопот. Конечно, я верю вам. Но я должен думать и о других вариантах. У меня мало сотрудников и слишком много работы. Однако мы сделаем все, что в наших силах. У нас есть описание Пирчюписа и его отпечатки пальцев, есть револьвер, который вы у него отобрали. Мы проработаем все известные нам направления.

— Я могу вам чем-нибудь помочь? — спросила Вера.

— Дайте мне фотографию и описание вашего отца. Мы заявим его в розыск, как без вести пропавшего. Если вы получите еще какое-нибудь известие, мы проработаем и его. Никаких обещаний я вам не даю. В этой стране слишком много мест, где можно спрятать похищенного человека, а поиски могут занять долгие годы.

Сотрудник ФСБ не стремился никого огорчить, но его тон заставил девушку сжаться, хотя она никак не показывала своего настроения. Она и в самом деле уже пришла в себя.

— Я принесу вам фотографию, — сказала Вероника очень ровно и вышла из комнаты.

Сысоев перелистал записи, сделанные во время разговора.

Бескудников еще раз осмотрел бумажник Папазяна и вытащил фотографию молодого человека в военной форме.

— Вы об этом что-нибудь знаете, Андрей? — спросил он.

— Да, — ответил Барсуков. — Это его сын. Вернее, был. Его убили в Афгане. Он безумно любил сына. Кроме того, Папазян работал у меня более десяти лет и я ручаюсь за него. Он потерял жену, как и я, остался один.

— Я все равно не понимаю, — сказал Сысоев, — если Пирчюпис работал на тех же людей, что и женщина, обратившаяся в ваше бюро, зачем он убил Папазяна?

Та же загадка уже давно занимала меня, но я ни с кем не стал делиться своими мыслями. Конечно, это было некрасиво с моей стороны. Однако в подобных делах я не слишком думал об этике. Я обратился в ФСБ, потому что их польза была очевидна, вызвал милицию, потому что не было иного выхода. Но я не предполагал бросать это дело.

Напротив, я понимал, что моя собственная деятельность лишь начинается. К Ларисе же Бурциевич у меня вообще был персональный интерес.

Вероника вернулась и предложила прибывшим пообедать.

Все уже пили кофе, когда раздался звонок. Звонили из Питера Сысоеву.

— Они проверили адрес, — невозмутимо сказал он, вернувшись к столу. — В доме триста квартир и никаких Лисянских там нет. Описание девушки подходит. Но никакого иного адреса она не оставила. Похожа на тех деточек, кто приходит по телефонному вызову.

— Мне следовало уже давно догадаться об этом, — заметил Барсуков, — после того как я услышал всю историю.

— Мы установим наблюдение за гнездышком и задержим ее, когда она появится.

— Узнав, что Гамлета прикончили, она вряд ли там покажется, — сказал я, затянувшись сигаретой.

— Верно. Но попытаться надо.

— Она может и не узнать о происшедшем, — вставил Барсуков.

Сысоев пожал плечами:

— Никто не обязывает меня говорить. А вы, шеф?

— Я сделаю все, чтобы информация не просочилась, ответил Бескудников. — Однако не гарантирую, что через сутки она не выйдет за стены милиции. Такие вещи всегда рано или поздно становятся известными.

— Двадцать четыре часа лучше, чем ничего, — усмехнулся Сысоев.

— А тем временем хорошо бы укрыть Веру в надежном месте, — сказал я. — Эти козлы по-прежнему охотятся за ней. Пирчюпис ее не видел, я сказал ему, что Вероника в Питере. Она может попросить Анну Поликарповну остаться здесь на ночь, придумав какое-нибудь объяснение для мужа. Тогда по городу не поползут слухи. Чем дольше мы будем прятать Веронику, тем меньше опасности ей угрожает.

— Я скажу своим ребятам, чтобы они не болтали, — кивнул Бескудников.

— Кроме того, — продолжил я, — Веронике необходима охрана. На всякий случай. После обеда я выезжаю в Питер и не обещаю, что вернусь к вечеру.

Сысоев скривился:

— Если бы у меня и оказался свободный человек и я разделил бы его на шесть частей, то каждая его часть была бы мне нужна.

— Мы позаботимся об охране, — пообещал Бескудников.

Мужчины переглянулись. Кажется, на данный момент они сделали все, что могли.

— Я тоже еду в Питер, могу тебя подвезти, — предложил Барсуков мне.

Некоторое время спустя мы выехали за город. Мы вновь в деталях обсудили дело, но я воздерживался говорить о своих выводах и лишь для приличия поддерживал разговор. Я достаточно много и глубоко анализировал происшедшее, и мне не терпелось поскорее заполучить досье. В досье, вероятно, найдется ключ к одной из тех загадок, которые так меня мучили. Несмотря на дружеские чувства к Андрею, я был рад остаться наконец один.

В половине девятого я был уже на вокзале. Я уже приложился к стаканчику, когда к моему столику подсел невысокий седой человек и положил передо мной увесистый конверт. На конверте размашистым почерком было написано: «Зубу».

— От Гарбузова, — сказал седой печально.

— Да благословит его Бог, — ответил я.

— Надеюсь, я не задержал вас?

— Нет, это я пришел слишком рано. — Я подозвал официанта. — Выпьете чего-нибудь? — обратился я к седому.

— Спасибо, не пью. Язва.

— Одно пиво «туборг», — сказал я официанту и повернулся к собеседнику: —Гарбузов передавал что-нибудь на словах?

— Вечеринка, о которой вы спрашивали, состоится сегодня новью в отеле «Невский Палас».

— Отлично.

— Извините, мне нужно идти. Дела, — грустно произнес седой человек.

Он встал и ушел, незаметно и бесшумно. Никто никогда не обратит на него внимание и не вспомнит, был он здесь или нет. Именно эта его способность была великой ценностью в том сложном механизме, частью которого он являлся.

Я взвесил конверт в руке, надорвал его, отхлебывая вторую порцию пива, но решил не вскрывать прямо здесь.

Бар становился шумным, я же хотел остаться наедине с собой и целиком отдаться чтению досье.

Быстро допив бокал, я положил конверт в карман и вышел из бара. Я мечтал о тихой комнате в гостинице, о заветной бутылке, о пачке сигарет и о том, как я без помех поработаю над досье. Вероятно, все именно так и было бы, если бы вдруг я не увидел открытый зеленый автомобиль, за рулем которого сидела златовласая богиня, которая приветливо махала мне рукой.

Не веря своим глазам, я медленно приблизился к машине. Сердце мое екнуло.

— Привет, Лариса, — сказал я.

14

Когда минутное удивление прошло, я понял, что встреча была случайной. Только Гарбузов и маленький седой курьер знали, что я буду именно здесь, именно в этот час. Подобные совпадения будили во мне азарт игрока. А в том, что Лариса, подарит мне приключение, хотя и небезопасное, сомнений не было.

— Привет! — сказала она радостно. Губы ее призывно алели. — Удивлен?

— Немного, — признался я.

— Мы прилетели сегодня утром. У папы какие-то дела в Питере.

Я скосил глаза на номерные знаки. Они не оставляли сомнений в принадлежности к федеральному ведомству.

— На чем это ты едешь — на образце нового танка?

Она усмехнулась и показала на талончик, прилепленный к ветровому стеклу.

— Все наши машины являются собственностью «Фармбиопрома», а это — компания со смешанным частно-государственным капиталом и огромными связями. Хочешь, подброшу до гостиницы?

— Это было бы мило.

Она состроила смешную гримаску:

— Теперь-то ты уж никак от меня не отделаешься. Можем заглянуть в бар, и ты меня чем-нибудь угостишь.

Я сел в машину, Лариса завела мотор и медленно выехала на ярко освещенную магистраль.

— А куда ты меня поведешь? — спросила она.

Отступать было некуда. Я ввязался в игру и теперь следовало делать все, чтобы выиграть. Я сказал:

— В «Невский Палас».

Я внимательно наблюдал за Ларисой, но название гостиницы не вызвало у нее никаких эмоций. Она свернула направо и повела машину, ловко лавируя в потоке автомобилей, одновременно рассказывая анекдот о том, как депутат пытался соблазнить стюардессу. Когда мы подъехали к «Невскому Паласу», я был совершенно спокоен и ожидал развития событий.

Лариса мастерски припарковала машину, и мы направились в бар. Я заказал напитки. Девушка сняла перчатки, бросила беглый взгляд в зал, прекрасно зная, что каждый присутствовавший здесь мужчина уже заметил ее появление. Затем спросила:

— Как твоя протеже?

— Отлично.

— Ты оставил ее в родной деревне?

Сразу вспомнив, что говорил об этом в Москве, я мысленно выругался. Тогда в Москве не было никаких причин скрывать от Ларисы, что я везу девушку в Усмановск. Но с той поры утекло много воды…

Не раздумывая, я повторил ложь, уже сказанную однажды, хотя чувствовал себя при этом несколько неловко:

— Я завез ее к друзьям в Питер. Ведь всякое может случиться с девушкой на уединенной усадьбе.

— А что профессор?

— Он тоже в надежном месте.

Лариса спокойно смотрела на меня, лицо ее ничего не выражало, как фотография на обложке журнала. Трудно было сказать, кто из нас кого водит за нос.

Принесли коктейли, мы подняли бокалы, провозглашая молчаливый тост. Мне казалось, что в руках моих не бокал, а шпага, которой я салютую противнику перед началом боя.

— И ты больше ничего не выяснил? — спросила Лариса.

— Немного.

— Я смогу тебе чем-нибудь помочь?

— Не знаю.

— Ты сегодня очень разговорчив.

Я намеренно отвечал коротко и даже грубовато.

— Как долго ты пробудешь здесь? — поинтересовался я.

— С недельку… У нас есть домик в Пайнхерсте, это в Америке, штат Северная Каролина, и папочка хочет отдохнуть там, как только закончит свои дела. Он попросил чтобы я поехала первая и посмотрела, все ли готово. — Лариса повертела в руках свой стакан. — Чудесное место, тебе бы понравилось.

— Вероятно.

— Там великолепный сад, а бассейн огромный, как озеро. Еще есть конюшня и лошади. Там прекрасные места для верховых прогулок. Любишь ездить верхом?

— До сих пор я седлал лишь мотоциклы.

— Мы бы неплохо провели время вдвоем.

— Может быть.

Глаза ее были широко открыты и предлагали прочесть в них все, что захочется читателю.

— Ты не можешь?

— У меня дела.

— Очень важные?

— Да.

— Понимаю. Но они когда-нибудь закончатся?

— Надеюсь, что да.

— Скоро?

— Наверное, скоро.

— Очень скоро?

По лицу моему скользнула едва заметная улыбка.

— Возможно, очень скоро.

— Значит, ты уже кое-что выяснил. Кто же они — эти негодяи? Ты уже знаешь, да?

Я зажег сигарету и лениво взглянул на нее.

— До сих пор я двигался очень медленно, и сам не знаю почему. Но сейчас, кажется, наконец выбираюсь, из тумана. Приходится заниматься всякой нудятиной. Не все происходит в результате пальбы из пистолетов и разных каскадерских трюков. Иногда значительно более интересно и плодотворно изучать прошлое и настоящее людей. Надеюсь, мои занятия в этой области дадут результаты.

Лариса чуть подольше задержала на мне свой взгляд. Вид у нее при этом был все такой же рассеянный. Потом она закурила, и возникла пауза, которая скорее всего ничего не означала.

— Папа приезжает сегодня вечером, — сказала она.

— На самом деле? — Голос мой звучал очень вежливо, а мозг работал, как хорошо отлаженный механизм.

— Может быть, заедешь к нам, познакомишься с папой, поужинаем вместе, можешь и заночевать.

— С удовольствием, если бы не важное дело.

— Неужели Вероника не сумеет позаботиться о себе сама?

— Не сейчас.

— У тебя к ней… не только профессиональный интерес?

Я не стал развивать эту тему и вежливо улыбнулся.

— Прости, пожалуйста, но сегодня вечером я не смогу поехать к тебе.

— Папа очень заинтересовался тобой, — продолжала Лариса. — Я рассказала ему о нашем разговоре. Он о тебе высокого мнения и очень хотел бы увидеться. И еще он хотел сказать кое-что, что тебе необходимо знать.

Я почувствовал прикосновение ее пальцев. Они скользнули по руке.

— Что именно?

— Он не уточнял. Он просто просил передать тебе его слова. А отец не из тех, кто поднимает шум из-за пустяков.

— Видимо, нам на самом деле необходимо собраться всем вместе.

— Может быть, завтра?

— Не знаю, возможно.

— Если у тебя появится свободное время, позвони. Мы обычно ужинаем около восьми. Позвонишь?

— Обязательно, — пообещал я.

— Запиши наш номер.

Я записал телефон.

— Твой отец вернется только поздно вечером? — спросил я.

— Да. У него сегодня одно их этих ужасных собраний пайщиков. Мне придется его ждать, даже не знаю, чем себя занять. — Лариса повертела в руках пустой стакан. — Может быть, угостишь меня коктейлем?

— Хотя мне пора уходить…

Я заказал еще два коктейля. Лариса не сводила с меня глаз, голубых и пустых, как весеннее небо.

— Ты будешь ночью в городе?

— Да.

— Где?

— Здесь. — Я только что принял это решение, показавшееся мне удобным и единственно возможным в данной ситуации.

Лариса глубоко затянулась сигаретой.

— Почему ты такой жестокий? — спросила она резко.

— Должно быть, я просто отвратителен.

— Нет, ты великолепен.

— Мне почему-то тоже так кажется, хотя мои вкусы отличаются эксцентричностью.

— Я тебе не нравлюсь.

— Мы просто плохо знаем друг друга.

— Мы могли бы познакомиться поближе.

Я и не сомневался, что могли бы, еще как могли бы еще тогда, в Москве. Это было ясно как дважды два. Но у меня не было серьезных планов на подобное знакомство. Сейчас я понимал, почему именно сам решил заняться Ларисой Бурциевич. Это была удача, на которую не приходилось рассчитывать. Но, вероятно, подсознательно я уже несколько часов знал, что такая удача мне выпадет, и когда встреча произошла, то воспринял ее как должное. Принесли еще два сухих мартини, я поднял стакан, на этот раз уже не отдавая салют противнику, а готовясь сделать выпад.

— Меня накажут за невыполненное задание, — сказал я.

— Наказание не будет серьезным, — улыбнулась девушка.

Я обвел взглядом все линии ее фигуры. Она даже не покраснела. Лариса смотрела мне прямо в глаза, ее губы чувственно приоткрылись. Лицо мое выразило желание…

— Я уже говорил, что несколько медлителен, — пробормотал я. — Может быть, я что-то упустил.

— Хочешь исправить ошибку?

— Иногда ошибки доставляют наслаждение.

— Я тоже получила бы наслаждение от подобных ошибок. — Она надула губы. — Но ты так занят…

— У меня много дел, но думаю, что к одиннадцати часам удастся их закончить. Если захочешь со мной встретиться в это время, мы бы составили неплохой бутерброд и наверстали упущенное. Как тебе такая перспектива?

— Я так и знала, что не смогу сопротивляться, — сказала с улыбкой Лариса, снова дотронувшись до моей руки.

Голова моя была холодна, но над некоторыми человеческими чувствами она была не властна. Я не мог не замечать соблазнительные груди, вздымаемые дыханием, не мог не чувствовать того желания, которое исходило от девушки. Мне даже казалось, что ей, как и мне, становится все сложнее исполнять отведенные нам в этой пьесе роли. На некоторое время об этом можно будет и забыть…

— Мне пора, хочу закончить дела к одтннадцати. Давай встретимся в «Шоколаднице». Остальное решим за ужином.

— Я уже все решила. Лечу к отцу и предупреждаю его, что не ужинаю дома. В восемь встречаемся.

— Мне кажется, я доставляю тебе немало хлопот, — заметил я.

Она покачала головой, внезапно развеселившись.

— Сегодня все по-другому. Это сама судьба столкнула нас.

— Вероятно.

Мы допили коктейли, я расплатился, проводил Ларису до машины и галантно открыл дверцу. Девушка уселась за руль и неторопливым движением оправила юбку.

— Я буду ждать. Ты ведь не обманешь?

— Только не сегодня вечером, — ответил я, проводив взглядом отъезжающую машину.

Потом я вернулся в вестибюль, взял конверт, вложил в него открытку и написал на конверте имя Зиганшина. Положив конверт на конторку дежурному, я сразу отошел в сторону, оставшись незамеченным, — администратор как раз был занят разговором с дамой объемных габаритов. С другого конца вестибюля я наблюдал, как дама отплыла от конторки, а администратор, увидев конверт, прочел имя и бросил его в одну из ячеек за своей спиной. Я вернулся к конторке и взглянул на отделение, куда было брошено мое послание. На нем стоял номер 1013.

— У вас есть свободные номера? — спросил я администратора. — Я хотел бы заказать комнату на десятом этаже. Знаете, люблю жить высоко над землей, но все-таки не слишком.

После некоторой дискуссии с администратором я согласился на номер 1017. Казалось, само божественное провидение помогает мне.

Багажа у меня не было, я оплатил номер вперед и поднялся наверх, сразу же заказав лед и бутылку «Баллантэйнз». Когда заказ принесли, я, удобно растянувшись на кровати, погрузился в чтение документов, присланных Гарбузовым.

15

Сначала я взял досье Константина Табакова — оно было самым коротким. Представление о профессоре, уже составленное мной, лишь подтвердилось. Стало больше информации о различных датах и местах.

Семья родом из Усмановска. Выпускник Московского университета. Диплом с отличием. Преподавал в МГУ в течение пяти лет. Женат, дочь, получил звание лауреата Госпремии в 1968 году. Жена умерла при родах второго ребенка. Затем он возглавил одну из кафедр на факультете фармакологии. Заместитель директора химико-фармацевтического центра. Все проверено, все подтверждено. Ныне посвятил себя частным исследованиям. Автор книги «Молекулярные основы синтеза биопрепаратов», имеет много публикаций в научных журналах. Не принадлежит ни к каким политическим партиям. Скромный человек, и те немногие, с кем он имеет близкие отношения, его высоко ценят… Справка из налоговой инспекции сообщала, что в прошлом году за продажу патентов на разработанный им «табастит» он получил около четырехсот миллионов рублей дохода. Да уж, их семейка и впрямь не бедствовала.

Следующим был Владимир Миркин. При встрече с ним у меня возникли некоторые ассоциации, в досье нашлось им подтверждение.

Родился в маленьком поселке под Смоленском, отец — плотник, но на этом его сходство со Спасителем нашим заканчивалось. В шестнадцать лет уехал в Москву. Участвовал в боксерских поединках в среднем весе. Ушел в профессиональный кикбоксинг. Сломал ногу. Поступил охранником в частную фирму. Затем перешел в коммерческий банк руководителем охранной службы. Стал заместителем председателя правления в другом банке. Потом последовала серия быстрых продвижений по службе, в результате которых Миркин стал управляющим всей корпорацией «Фармбиопром».

И вот здесь его биография становится интересной. Очевидно, концепция Владимира Миркина по работе с персоналом была столь эффективной, что жалованье его поднялось до шести тысяч долларов в месяц — цифра, необычная даже для столь юной отрасли промышленности. Он отстаивал интересы «Фармбиопрома» в длительной борьбе с конкурентами и правительственными домогательствами.

«Фармбиопром» возник на волне ваучерной приватизации, объединив наиболее лакомые и прибыльные фармацевтические заводы страны. Смешанное частно-государственное владение позволило корпорации урвать львиную долю экспорта и прочих государственных заказов, а также прямо диктовать свою волю при закупках из-за рубежа. При этом на заводах царила потогонная система и выплачивалась едва ли не самая низкая в стране зарплата.

Каким же образом скромный охранник без образования и связей поднялся до такой должности? Объяснение этой метаморфозе было одно: образование у него было иного рода и связи в несколько иной сфере. Скорее всего эта «сфера» убедилась в преданности юного Миркина и поручила ему поработать на ниве фармацевтики. Пожалуй, портрет, полученный от Гарбузова, очень хорошо объяснил появление Владимира Миркина во время драки в аллее и его ошибку, благодаря которой похитители сумели скрыться. Ошибка его состояла в том, что он двинул меня не дубинкой и не кастетом, а кулаком, благодяря чему не вырубил меня, са просто свалил с ног. У меня стало создаваться впечатление, что именно Миркин сунул мне в карман записку тогда, в «Москве». Или он, или Пирчюпис. Окончательно в своих выводах я уверен не был. Единственное, чего не хватало для полноты картины, это указания на какую-нибудь связь между Миркиным и Пирчюписом. Судя по досье, Миркин был так же далек от политики, как и Табаков. Из всех существующих в Москве клубов он посещал только «Не бей рогами!» «Все же, — подумал я, — бьюсь об заклад, что Миркина знает куда больше меня обо всей этой шараде. Или я ничего не смыслю в людях». Я налил себе еще одну порцию виски и начал читать материалы о Роберте Соломоновиче Бурциевиче. Это была еще одна простая биография, характерная для любого среднего гражданина страны Советов. Роба Бурциевич происходил из зажиточной семьи из-под Могилева. Отец был аптекарем, дела его шли ни шатко, ни валко. Затем в шестидесятых семья переехала в Израиль, где отцу удалось открыть свою аптеку. Именно у папани Соломона Роберт работал в эмиграции. Затем дела их пошли в гору. Вероятно, в самой этой обыкновенности происхождения крылись причины того, что спустя годы именно Россия была выбрана местом строительства крупнейшего завода корпорации «Фармбиопром», а сама корпорация твердо встала на ноги и уверенно распространила свое влияние на другие регионы.

В двадцать один год Бурциевич потерял отца, продал аптеку и отправился на север США. Он поступил на юридический факультет, закончил его и стал работать в одной из нью-йоркских юридических фирм. Работал много, завоевал репутацию блестящего юриста и в двадцать восемь лет стал партнером владельцев фирмы. Женился. Дочь назвали Ларисой. Через шесть лет в результате смерти или отставки старших компаньонов Бурциевич становится главой фирмы. Два года спустя он покупает разорившуюся фармацевтическую фирму в Цинциннати и уже через год в результате сложных операций, никогда нигде не обсуждавшихся, завладевает контрольным пакетом акций этой фирмы, которая вскоре твердо встает на ноги. Так было положено начало великой империи Бурциевичей.

Дальнейшее развитие событий было еще более сложным. Финансовые эксперты приложили немало усилий и израсходовали немалую сумму денег из кармана американских налогоплательщиков, чтобы выяснить подробности деятельности этой загадочной фармацевтической компании — все напрасно. Она росла и процветала, пока не стала одной из крупнейших в мире (оставаясь на пятидесятом месте среди фармацевтических фирм в США), постепенно расширяя ареал среди стран третьего мира за счет дешевизны своих лекарств и строительства аптечных заводиков на местах.

Где-то еще в самом начале всей истории мадам Бурциевич, прилежная ученица факультета изящных искусств в Гринвич-Виллидже, решила, что ее замужняя жизнь совершенно лишена романтики, и сбежала в Рио вместе с русским поэтом, бисексуалом, придерживавшимся к тому же большевистских убеждений. Он спустя полгода выпустил роман, в котором подробно описал особенности сексуального поведения бывшей супруги финансового магната. «Эта грязная сучонка обожала вылизывать мои гениталии и особенно пристрастилась к анальному отверстию. Доходило до того, что мне невозможно было сходить испражниться. Эта дамочка караулила под дверью…» — вдохновенно описывал он. Такой поворот событий не столько обескуражил, сколько вдохновил господина Бурциевича на новые финансовые подвиги. Он окончательно оставляет свою юридическую фирму на попечение младшим партнерам и, покинув Америку, целиком отдается международной коммерции. Прошло еще несколько лет, наполненных разнообразными биржевыми и финансовыми операциями. Затем он перебирается в Европу, очевидно прижатый налоговыми органами США и вот наконец появляется «Фармбиопром». Это уже настоящий спрут, чьи фабрики расположены в сорока четырех странах мира. «Фармбиопром» уже занимается не только выпуском такой простой продукции, как аспирин или слабительные средства, но и производит минеральные удобрения, витамины, синтетические вещества, пластмассы. Ежегодно корпорация представляет безукоризненные финансовые отчеты, состоящие из астрономических сумм. Сам Бурциевич имеет годовой доход в сто миллионов долларов. Однако эти деньги начисляются на его офф-шорные счета, сама же корпорация работает чуть ли не в убыток.

Бурциевич твердо держал бразды правления корпорацией в своих руках, но у него находилось время и для посещения гольф-клубов, клубов верховой езды и иных не менее престижных заведений. Несколько лет назад он вместе со своей взрослой дочерью Ларисой проводил лето в Европе. Он не единожды вызволял дочурку из различных романтических приключений, подробности которых попадали на страницы газет. Однажды это был французский барон, в другой раз — бухгалтер-аферист из Чикаго. Говорят, что иные увлечения Ларисы, не наделавшие столько шума, в равной степени касались и сторонников ее отца, и его противников. Из Карловых Вар он внезапно отправляется в Россию, которая его приятно поразила своей открытостью и переменами. Спустя еще недели две Бурциевич подписывает с Министерством здравоохранения контракт на поставку лекарственных препаратов, а попутно еще один — на строительство десяти фармацевтических заводов. К тому времени пришла пора куда-то вкладывать ваучеры, и Бурциевич фактически оказался главным аптекарем страны.

Сам папаша Бурциевич отличался образцовым поведением. Он был истинным выкрестом-христианином, стойким республиканцем и дилетантом в вопросах политики.

Бурциевич, бесспорно, был очень умным человеком. Сумел бы он действовать так безошибочно и продуманно, если бы все время находился под чьим-то прицелом?

Я отхлебнул еще глоток и вынужден был признать, что в моих логических построениях по-прежнему чего-то не хватало, может быть, ошибка была в самом начале моих рассуждений?

И я вновь подумал о Ларисе. У нее была внешность вагнеровских героинь. Несомненно одно — именно она под именем Ирины Лисянской пришла в контору к Барсукову… Ее отец, вероятно, умел извлекать выгоду из соблазнительных форм своей дочери. Она же без стеснения пользовалась ими. Я испытал это на собственном опыте. Я увидел ее перед собой как живую — ее полные чувственные губы, ее безукоризненную фигуру. Воспоминания, однако, не помогли моей работе.

Я закурил очередную сигарету и взял последнюю пачку листков — историю человека, наиболее загадочного из всех — Симеона Валерьяновича Зиганшина.

Явился на свет в одном из самых престижных родильных домов Питера. Родился, что называется, в рубашке. Закрытая школа. МГИМО. Закончил учебу с весьма посредственными результатами, так как был слишком занят повышением своего алкогольного и сексуального образования. Отец устраивает его на службу в Минздрав. Симеон проработал там весь испытательный срок — шесть лет, побывав в различных отделах и познакомившись со всеми отраслями деятельности. Повзрослев, он приобрел повышенное чувство ответственности за исполняемое дело. Стал членом Промышленно-инвестиционной палаты. По характеру Зиганшин был человеком вроде бы честным и незлобным, но скучным. Играл в теннис в элитарном клубе, выступал в поддержку любого хорошего начинания, ему всегда можно было поручить сказать небольшую, ни к чему не обязывающую речь на каком-нибудь торжественном заседании.

Объездил с делегациями весь белый свет, но так и не поумнел. Его политическая деятельность ограничилась участием в выборах в Госдуму. Он выиграл с небольшим преимуществом, но с тех пор решил, что занятия политикой — дело слишком обременительное. Я сам говорил с Зиганшиным и поэтому верил досье. По-видимому, руководство Комиссией по контролю здравоохранения — высшая ступенька его карьеры.

Вот и все. Ни малейшего намека на рискованные предприятия, коррупцию, политические амбиции, участие в делах транснациональных корпораций… Честен, незлобив, но скучен, скучен…

Пожалуй, из всех прочитанных досье история Зиганшина была самой скучной, но и самой неопровержимой. А это все ставило с ног на голову.

Я откинулся назад, пуская колечки голубого дыма в потолок. Вновь и вновь я собирал воедино все кусочки, учитывая все известные и запомнившиеся факты, оценивая их заново и анализируя их, как на контрольной по математике. Но уравнения не поддавались решению.

Наконец я поднялся, положил лед в стакан, зажег новую сигарету и стал ходить по комнате, расхаживая вдоль одной и той же кромки ковра. Однако сколько ни думал, все было тщетно. Самому себе я казался похожим на того древнего философа, который пытался определить природу Вселенной, не имея в распоряжении иных инструментов, кроме собственной логики. Тем не менее один фактор, который мог помочь разгадке, имелся. Если я сейчас не воспользуюсь им, то потом уже винить будет некого. Мне и раньше приходилось бывать в подобных ситуациях. Казалось, размышления превратились в сумасшедший маятник, который можно было остановить лишь физическим усилием. Итак, с размышлениями покончено. Я знал то, что знал, я рассмотрел все аргументы, проанализировал все «если» и «но». Больше я к ним не вернусь.

Этот сырой материал сам по себе содержал все решения и все ответы. Все противоречия, дыры, не сходящиеся концы — все это сольется воедино и само себя объяснит, когда материал застынет в форме. Теперь же необходимо было действовать. У меня еще оставалось время до встречи с Ларисой. Я надел галстук, кобуру с пистолетом, пиджак и, покинув комнату, прошел по коридору и постучал в комнату номер 1013.

16

Зиганшин был в рубашке и расстегнутом жилете, 0н сразу узнал меня, но сделать ничего не мог. Я вошел и закрыл за собой дверь раньше, чем он принял решение.

— Симеон, вы, вероятно, подумаете, что у меня плохие манеры, но, честное слово, я всегда заранее назначаю встречи, просто сейчас, к сожалению, для соблюдения подобных условностей у меня не было времени.

— Вы слишком далеко заходите! — зашипел Зиганшин. — Я же сказал, что приму вас и вашу э-э-э… девушку, когда вернусь в Москву. Мне не нравится, что вы гоняетесь за мной по всей стране. Даже если я нахожусь в отеле, мой номер — моя крепость…

— Есть и другая поговорка: плетью обуха не перешибешь.

Я решительно прошел в номер и уселся в самое удобное кресло. Зиганшин проследовал за мной и встал руки в боки, раздуваясь как индюк.

— Молодой человек, если вы сейчас же не выйдете отсюда, я вызову охрану, и вас выбросят из моего номера.

— Можете это сделать. Но я все равно успею вам сказать то, что хочу, до прихода вышибал. Поэтому почему бы вам меня не выслушать — сбережете свои нервы.

Зиганшин попытался что-то ответить мне, видно было, как он борется сам с собой, чтобы не броситься к телефону.

— Ну, в чем дело?! — рявкнул он наконец.

— За время, прошедшее со вчерашнего вечера, случилось много всего, — сказал я. — Не знаю точно, как именно все эти события увязаны одно с другим, но вместе взятые они наводят на мысль, что изобретение Константина Табакова — не выдумка чокнутого.

— О качестве супа можно судить, лишь попробовав его, — торжественно изрек Зиганшин. — Мы уже обсуждали это…

— Мы обсуждали это до того, как Табакова похитили.

Зиганшин уже открыл рот, чтобы изречь очередную сентенцию, но вдруг осознал смысл сказанного и взревел. Голос его, правда, уже звучал не так уверенно, как раньше.

— Как похитили?!

— Молча.

— Но мне об этом ничего не известно.

— До поры до времени этот факт скрывается. Кроме того, недалеко от его дома убили человека.

Челюсти Зиганшина клацнули.

— Милостивый государь, если вы состряпали все эти небылицы, чтобы нагнать на меня страху, я должен вас предупредить…

— Вам не нужно меня ни о чем предупреждать, — сказал я спокойно. — Подтверждение вы можете получить, позвонив в Усмановский горотдел милиции. Скажите, что вы из Госдумы, и вам все выложат..

— Кого убили?

— Сотрудника сыскного бюро Папазяна, нанятого, чтобы следить за дочерью Табакова.

— Никогда не слышал об этом Папа… Как вы его назвали?

— Это ему вряд ли теперь поможет.

Зиганшин посмотрел на меня с неожиданным негодованием:

— Мы живем в цивилизованной стране и обязаны остановить наступление преступности и мафии. Если упомянутое убийство произошло по небрежению официальных властей…

— Необходимо что-то делать, — усталым голосом сказал я. — Лично я напишу письмо президенту. А вы?

— Что сделаю я?

— Да, вы.

— А что, собственно, я должен сделать? Если ваша история правдива, соответствующие органы…

— Да, конечно, я забыл, незабвенные «соответствующие органы». Но именно вы олицетворяете те самые «соответствующие органы», которые должны были выяснить, что именно изобрел Константин Табаков. А вот какие-то совсем другие «органы» такого высокого мнения о его изобретении, что пойдут на любое преступление, лишь бы расколоть профессора.

Зиганшин достал из кармана брюк носовой платок и вытер лицо. Потом подошел к стулу и уселся верхом, стул заскрипел под его массой.

— Это ужасно, — вымолвил Зиганшин.

— Все это — чистая правда, и вы виновник происшедшего.

— Что вы хотите этим сказать?

Я перекинул ногу через ручку кресла и уселся поудобнее. Теперь я был уверен, что из номера меня никто не выбросит.

— У Верочки Табаковой вчера вечером была назначена встреча с вами. Помните, я спрашивал вас об этом. Вы заверили меня, что не назначали ей никакой встречи. Но девушка пошла на эту встречу. И вот по дороге к вашему дому ее пытались похитить. К счастью, я помешал бандитам. Совершенно очевидно, однако, что встреча была назначена ей для того, чтобы ее похитить. Ваше положение в связи с этим становится достаточно двусмысленным.

Зиганшин взвился так, будто его приложили горячим утюгом:

— Вы осмеливаетесь меня обвинять!..

— Я ни в чем вас не обвиняю, дражайший мой старец Симеон. Я говорю лишь то, что сразу же придет в голову любому тупоголовому менту. Особенно после того, как вы по-хамски отказались выслушать и отца-ученого, и его дочь.

— Я уже сказал вам, что есть установленная процедура, система…

— А есть еще и «Фармбиопром», который заинтересован в свертывании работ по выпуску нового инсулина.

Зиганшин подобрался.

— Молодой человек, — сказал он с достоинством. — Я никогда не делал секрета из своих взглядов на проблему инсулина. Если бы природе было угодно одарить нас синтетическим инсулином, она его создала бы. Но только Бог может создать дерево. Однако, — продолжал он выспренно, — на моей нынешней службе я не поддаюсь влиянию собственных взглядов. Моя жизнь — открытая книга. Я готов сопоставить свои жизненные принципы с принципами любого другого человека. Если кто-то захочет оскорбить меня, я не могу помешать ему. Но наглецу придется взять свои слова обратно, уверяю вас.

Закурив сигарету, я с восхищением разглядывал собеседника. «Что-то невероятное» — такое определение я совершенно спонтанно дал Зиганшину тогда, в гостинице «Москва», даже не зная, кто он и откуда, а лишь услышав пару фраз из разговора. Мне нечего было добавить к этому и сейчас.

— Симеон Валерьянович, вас можно выставлять в витрине на всеобщее обозрение как образец для подражания.

Сказав эти слова, я замер в ожидании. Я не спускал с него глаз во время всего разговора и был значительно более внимателен сегодня, чем во время нашей первой встречи, когда все мои расчеты были опрокинуты. Но я не заметил и следа неискренности. Полученные досье не врали — я знал, что они и не могли врать.

Я поочередно выплескивал на этого человека факты, информацию, оскорбления, имена, но не сдвинул его ни на йоту с позиции крайнего самоуважения. Лишь с этой позиции Зиганшин воспринимал любые факты. Никакой самый заядлый конспиратор не сумел бы сыграть так блестяще. Никакой профессиональный лицемер не достиг бы такого совершенства. Подобные шедевры можно было встретить в детективных романах, но не в реальной жизни… Но надо было возвращаться на землю, к крушению каких бы постулатов ни привело это возвращение.

— Симеон Валерьянович, — осторожно начал я, — мне жаль, я, вероятно, пошатну ваши основы. Но меня очень интересует, не является ли ваш имидж «открытой книги», лишь имиджем?

— Честность — лучшая политика, единственно возможная для меня политика, — продолжал говорить банальности Зиганшин. Но вдруг он обмяк и беспомощно взглянул на бутылку, стоявшую на столике. — Я как раз собирался выпить, когда вы вошли, — заметил он.

— Налейте и мне стакан, раз уж встали, — любезно попросил я. Я терпеливо наблюдал за тем, как Зиганшин разливает водку, и сидел не двигаясь, пока не получил свою стопку. Затем я продолжил, тщательно стараясь не нарушать хрупкую границу между прямотой и оскорблением:

— Давайте смотреть правде в лицо. Вы — честный человек. Но далеко не каждый в этом грешном мире такой же идеалист, как вы. Некоторым, я думаю, очень удобно вершить свои темные дела за спиной человека, чья жизнь — открытая книга.

— Мои сотрудники, — твердо сказал Зиганшин, — люди самых высоких нравственных качеств.

— Слава героям соцтруда! — провозгласил я, опустошая налитый мне стакан.

Зиганшин одним глотком выпил свой, поморщился и внимательно посмотрел на меня.

— Ваше воображение далеко вас заведет. Это ужасное совпадение… Ну, допустим, я принимаю вашу точку зрения — это была чья-то грязная игра…

— Позвольте тогда мне задать вам пару вопросов?

— Каких?

Я поставил стакан и затянулся сигаретой:

— Вы сказали вчера вечером, что Табаков — чудак. Откуда у вас такое мнение?

— Такая у меня была информация…

— Вы сказали, что его изобретение изучается.

— Да, оно было изучено.

— Кем?

— Я же объяснил вам — есть установленная процедура. Вы, вероятно, не знакомы с современной системой изучения деловых идей. Уверяю вас, лучшие умы…

— Я вас просто спросил: кто? Как зовут того человека, где вы его отрыли?

Зиганшин заморгал, потом потер свой квадратный подбородок.

— Ну, если вы считаете, что это так важно, — сказал он. — Изобретение Табакова не пошло обычными каналами. Постараюсь вспомнить, кому именно я дал поручение. Мне кажется, Табаков произвел на меня впечатление своей убежденностью, и в тот же день я поговорил с человеком, очень авторитетным в. данной области. Этот эксперт сказал, что профессор Табаков уже предлагал ему свою идею, что он провел всестороннее исследование и со всей ответственностью заявляет: вся идея не стоит и выеденного яйца. Естественно, поэтому, чтобы не обременять ненужной работой своих сотрудников…

— Одним махом — семерых побивахом, — перебил его я.

— В определенном смысле так.

— А потом вы сами же себя уговорили, что именно ваши эксперты провели всестороннее исследование.

— Многоуважаемый господин Зубовский… — торжественно сказал Зиганшин, — эта информация пришла от человека, которого мой департамент был бы рад нанять к себе на службу, если бы мы могли предложить ему соответствующее жалованье. Человека, самостоятельно пробившегося в жизни, и главное, крупнейшего специалиста в данной области.

— Как же его зовут? — поинтересовался я, и у него запульсировала жилка на виске. — Случайно не Вова Миркин?

— Это Роберт Соломонович Бурциевич, президент «Фармбиопрома».

Зиганшин сказал это, как если бы на дипломатическом приеме произносил тост за установление добрососедских отношений с Южной Африкой.

Лениво затянувшись сигаретой, я насмешливо посмотрел на образцово-показательного чиновника российского правительства.

Итак, еще одна ниша была заполнена и концы нитей связаны воедино. Папаша Табаков оказался куда более проницательным, чем можно было подумать. Мне пришлось признать также, что я сам все бесконечно усложнил, отказываясь принимать очевидные вещи. Я так увлекся составлением сложной схемы, что спутал собственные карты. Но теперь-то я наконец все понял. Дело, оказалось поразительно простым по своей сути.

— Значит, именно Бурциевич был той авторитетной личностью, которая вынесла вердикт, — медленно произнес я. — А ведь корпорация «Фармбиопром» вложила два миллиона долларов в строительство завода, на котором будет использоваться старый способ производства инсулина.

Зиганшин фыркнул:

— Господин Бурциевич — один из самых выдающихся промышленников мирового масштаба. Я, конечно, не одобряю его нескончаемых тяжб с некоторыми правительственными ведомствами, но личное общение с ним всегда доставляет массу удовольствия. Меня коробит лишь от одного вашего предположения, что он может быть нечестен.

— И тем не менее, — сказал я. — Мне довелось повстречаться с его помощником, Владимиром Миркиным, мы познакомились в Москве. И он сказал мне, что изобретение Табакова выглядело весьма перспективным, просто у «Фармбиопрома», по его словам, была другая специализация. Он отнюдь не считает, что изобретение не стоит выеденного яйца.

— Миркин не биолог.

— Бурциевич тоже не биолог. Он лишь когда-то работал в аптеке своего отца.

— У него высококвалифицированный штат сотрудников. Миркин, вероятно, плохо информирован.

— Зачем же Бурциевичу ему врать?

Зиганшин замахал руками:

— Я не собираюсь вмешиваться в личные дела Бурциевича. Несомненно, у него были причины так поступить. Дело попросту могло не иметь никакого отношения к Миркину. Каждый сверчок знай свой шесток.

— Но Миркин сказал мне об этом в присутствии Веры Табаковой. Мне представляется, что значительно легче допустить другое — «Фармбиопром» попыталась затереть изобретение Табакова, чтобы защитить свои собственные интересы.

— Чепуха! Я уверен, он просто щадил чувства Верочки.

— Слушайте, вы, — сказал я резко, — неужели вы не понимаете, что Бурциевич держит вас за простака?

Я знал, что сказал дерзость, и сразу это понял по реакции Зиганшина. Тот надулся, его тяжелое лицо потемнело. Он встал и заорал:

— Молодой человек, предполагать подобное — не просто наглость — это скандал! Бурциевич возглавляет крупнейшую корпорацию. Человек с его положением несет огромную ответственность перед обществом. Стране уже нанесли немалый вред, пытаясь дискредитировать наших выдающихся промышленников. Но существует, в конце концов, такое понятие, как деловая этика. И слава Богу, у нас пока есть люди, которые…

— Можете не продолжать, — мягко прервал его я. — Мне кажется, я где-то уже слышал эту речь.

— Если вы думаете произвести на меня впечатление подобными непристойными намеками…

— Все, что я хочу знать, — сказал я терпеливо, — так это, что именно вы предполагаете делать в создавшейся ситуации?

— А я должен что-то делать? — хмыкнул Зиганшин. Ему казалась дикой сама эта мысль.

— Да-да, именно делать, — решительно произнес я и встал. — Не забудьте, пожалуйста, что в этой ситуации вы можете выглядеть не самым лучшим образом. Я уже объяснил почему.

В маленьких глазках Зиганшина отразилась непреклонность.

— Естественно, я проверю ваше заявление, — сказал он. — Как работник аппарата правительства я просто обязан это сделать. Если в ваших словах есть хотя бы доля правды — а я не сомневаюсь, что все это лишь плод вашей фантазии, — будет назначено всестороннее расследовавание. Однако убежден, что данное дело имеет очень простое объяснение.;

— Я тоже в этом убежден, — усмехнулся я. — Вы просто отказываетесь его видеть.

— Ну а теперь вы наконец уберетесь отсюда? У меня через несколько минут встреча.

Кивнув, я взглянул на часы.

— У меня тоже есть дела, только, пожалуйста, запомнит те мое предупреждение.

— В следующий раз назначайте время встречи заранее

— Обязательно, у меня уже назначено время для встречи в ФСБ. Завтра. Учтите, в связи с делом Табакова будет упомянуто ваше имя. И то, что вы завернули его изобретение, основываясь на мнении Бурциевича. Так что, если вы не предпримете никаких шагов, «соответствующие органы», вероятно, поинтересуются, почему. — Я сделал последнюю затяжку я раздавил сигарету в пепельнице. — Всего вам доброго.

Я очень тихо прикрыл за собой дверь. Спускаясь на лифте, я радовался, что хоть чем-то сумел подгадить мерзавцам. Дисциплинированность Зиганшина граничила с недоразвитостью. Он мог сколь угодно долго исторгать банальности. Однако мысль, которую я подбросил ему, находилась в пределах его понимания. И уж если он проникнется этой мыслью, выколотить ее из него станет просто невозможню. Глупая честность (или честная глупость) — качество, сделавшее Зиганшина весьма удобным инструментом для определенных людей, вернется бумерангом и пребольно ударит по этим людям.

Конечно, читая досье на Зиганшина, я полагал найти там что-нибудь, что можно будет использовать против него. Но в конечном счете все получилось гораздо лучше.

Было уже почти одиннадцать часов. Я спешил, боясь опоздать на встречу с Ларисой, и был так этим озабочен, что не сразу узнал человека, шедшего навстречу. Узнав же его, я сначала остановился как вкопанный, потом вышел на улицу, не оглядываясь и надеясь, что меня, по крайней мере, не узнали. Садясь в такси, я еще раз порадовался, как ловко я сумел разладить так мастерски налаженный механизм интриги. Еще я сожалел, что ничего не знал об «ужасном собрании» у Роберта Бурциевича, назначенном на вечер.

Потому что человек, с которым я столкнулся, выходя из гостиницы, был Владимир Миркин.

17

Лариса нежно держала в руках бутылку старого марочного коньяка.

— Куда мы теперь пойдем?

— Куда угодно — выбор большой, — сказал я.

После двух коктейлей, тарелки ракового супа, который делали только в ресторане «Паризьен», после телячьих почек, запеченных особым образом, я чувствовал себя великолепно. Я был абсолютно трезв и готов к любому повороту событий.

— Может, пойдем в кино, например, — предложил я.

— Ну да, и смотреть всякую чушь!

— Хорошо. Решай сама, — усмехнулся я.

— О, я просто без ума от ночных клубов. Я знаю их все, поэтому я-то уж найду, куда тебя повести.;

Зеленый автомобиль Ларисы развернулся и помчался на север. Ветер развевал ее светлые волосы, а руки свободно лежали на баранке. Она, чувствовалось, была очень довольна собой. Я тоже чувствовал удовлетворение. Вообще-то, я бы дорого заплатил, чтобы послушать разговор между Миркиным и Зиганшиным, хорошо бы для ровного счета иметь на этой встрече еще и папашу Бурциевича. Жаль, в свое время мне не пришла в голову мысль прибегнуть к помощи покойного господина Папазяна. К сожалению, архитектура «Невского Паласа» страдала отсутствием балконов и карнизов, откуда было бы весьма удобной подслушать происходящее в номере. Что же, приходилось мириться с подобными неудобствами. С другой стороны, я не мог разорваться на две части, да и место, куда мы с Ларисой направлялись, было не самым скучным в Питере.

Закурив сигарету, я откинулся на спинку сиденья, наслаждаясь поездкой. Меня всегда приятно возбуждали ночные поездки по Питеру в открытом автомобиле. Это напоминало плавание на моторной лодке по каньону. Я представил, что проезжающие мимо иномарки — легкие яхты, а ревущие автобусы — неуклюжие бегемоты. В моих мечтах было много старомодной любви к стихии. Такой же старомодной, как ночевка в палатке. Но это соответствовало моему настроению и той дуэли, которая мне предстояла.

Мы проехали Екатерининский парк, еще несколько кварталов, потом Лариса повернула в сторону восточных районов города. Наконец она затормозила около дома, дверь которого была распахнута, за ней виднелся полуосвещенный холл.

— Зайдем? — спросила она.

— Что-то не знаю такого клуба.

— Это очень закрытый клуб.

Я вышел из машины, Лариса обошла вокруг и взяла меня под руку. Девушка слегка прижалась ко мне, когда мы поднимались по ступенькам, и я почувствовал, как моя кобура с пистолетом уперлась ей в ребра.

— Ты меня опасаешься? — насмешливо заметила она.

Я и бровью не повел:

— Почему ты так считаешь?

— Носить при себе пистолет, идя на свидание с девушкой…

— Никогда не знаешь, кого встретишь по пути.

Мы зашли в лифт. Лариса засмеялась и нажала кнопку.

Я тоже улыбнулся, держась тем не менее настороже и не застегивая пиджак.

Лифт остановился на пятом этаже. Мы вышли на такую же полуосвещенную лестничную клетку. Девушка подошла к двери и открыла ее своим ключом.

— Прошу, месье, — пригласила она шутливо.

Я вошел. Это было так же необходимо, как покидать окоп, идя в атаку. Моя правая рука была готова выхватить пистолет, мышцы напряглись, все чувства обострились. Ситуация была не менее драматичной, чем в тот вечер в Москве, когда я впустил Ларису в свой номер. Я понимал, что должен сохранять бдительность. На этой благословенной земле всегда хватало места для тех, кто позволял себе дремать не вовремя.

Когда Лариса зажгла свет, я увидел, что это обычная квартира.

— Очень похоже на клуб, — насмешливо заметил я. Квартира была со вкусом обставлена. Я прошелся по ней, как бы невзначай открывая все встретившиеся двери и заглядывая во все обнаруженные клозеты.

— Нравится?

— Еще бы. Жаль, что здесь не встретишь завсегдатаев ночных клубов, но можно обойтись и без них.

— Я снимаю эту квартиру на тот случай, если ночую в городе. Вот там — бар с неплохим набором выпивки. Позаботься о нас, дорогой.

Открыв шкафчик, я вынул приглянувшуюся бутылку и два бокала. Лариса села на диван, подобрав под себя красивые длинные ноги. Я уселся в кресло напротив и не преминул понюхать напиток в бокале. Потом отхлебнул глоток, решив сегодня не злоупотреблять спиртным.

Мы задумчиво смотрели друг на друга.

— Я не рассказывала тебе о своей коллекции гравюр?

— Может быть, к рассказывала.

— Тебе не нравится то, как я завлекла тебя сюда?

— Нет, почему же, все было просто очароватедьио.

— Тогда почему ты сидишь так далеко?

— Я все жду, что сюда ворвется твой отец с пистолетом в руке и заставит меня поступить, как поступают все порядочные люди в подобных ситуациях.

— Ты просто безумно осторожен, — с легким упреком произнесла Лариса.

— Да, это одна из моих самых плохих привычек.

Она допила бокал и передвинула его на край стола. Я вновь наполнил его и передал девушке. Она сердито смотрела на меня, очень молодая, очень испорченная и отталкивающе доступная.

— Почему ты меня так ненавидишь? — спросила она.

— Ничуть, — ответил я самым любезным тоном.

— Мне кажется, я бы могла тебя возненавидеть.

— Очень жаль.

— Черт подери, да я тебя уже ненавижу! Чего ради я стараюсь? Я никогда не бегала за мужчинами. Они вечно бегали за мной. И я позволяла им это. Ты мне ничуть не интересен, даже не знаю, как это тебе удалось уговорить меня поужинать вместе.

— Вероятно, по той же причине, по какой я позволил уговорить себя приехать в это гнездышко.

В глазах ее появилось озадаченное выражение, которое мне уже приходилось видеть.

— Мне хочется наорать на тебя, — сказала она жалобно. — Ну иди же сюда, пожалуйста, я не буду тебя кусать.

Она похлопала ладонью по дивану рядом с собой. Я пожал плечами и молча обошел вокруг стола.

Лариса взяла бокал с шампанским и осушила его одним залпом. И вот уже ее лицо оказалось рядом с моим лицом, ее рот искал мои губы, ее. поцелуй был требовательным. Какое-то время я сидел спокойно, но это не могло продолжаться вечно. В конце концов, за этим я сюда и пришел. Я обнял Ларису, решив взять от этой ситуации все что можно. Но в то же время я сохранял голову холодной, как бы со стороны наблюдая за собой. Губы ее были мягкими и соблазнительными, я ощущал ее теплое дыхание, чувствовал прикосновение ее волос, ощущал все ее тело, жадно требовавшее ласк.

Я начал отвечать на ее ласки, и пульс мой стал частым и прерывистым.

— Ты же хочешь меня, — сказала Лариса, довольная тем, что вывела меня из равновесия.

— Мне очень жаль, — пробормотал я. — Кажется, я только и делаю, что извиняюсь, но это не моя вина.

— Я ненавижу тебя, — почти выкрикнула она.

Лариса схватила бутылку, налила себе и почти бросила бутылку на стол.

— Даже в выпивке ты мне компанию не составишь?

— Ты меня так увлекла, что я и забыл о ней. — Я отпил несколько глотков.

— Все, что тебя интересует, это твои чертовы тайны, — сказала она. — Я же, увы, никакой такой тайны не представляю. Поэтому ты и раззадорил меня, чтобы потом бросить на полпути. Если бы я была такой же глупышкой, как эта Вероника, ты бы на меня набросился зверем.

— Дорогая, неужели ты меня ревнуешь? — насмешливо спросил я.

— Ревную? Я в бешенстве. Мне не нравится, когда меня обводят вокруг пальца. Может быть, я что-то не так сделала — скажи! Черт с тобой, я не буду больше тратить на тебя время!

— О, теперь мне нужно быть очень осторожным!

— Ты даже не даешь мне помочь тебе в этом деле. А ведь сам сказал, что однажды я могу оказаться полезной. А сам даже не рассказываешь мне ничего.

— Я не могу рассказать о том, чего не знаю.

— Нет, знаешь. Ты все время держишь меня на расстоянии. Наверное, думаешь, что я шпионю за тобой или нечто в том же роде.

Пульс мой пришел в норму. Наконец-то начиналось то, ради чего я был здесь. Я чувствовал себя канатоходцем, идущим по туго натянутой проволоке в темноте. Помочь мне могли лишь интуиция и дерзость.

— Кстати, как поживает барон? — спросил я.

— Этот ревматик? Но он не был импотентом. По крайней мере, я так думаю. В любом случае наша связь закончилась сто лет назад. Как ты узнал о нем?

— Задал кое-кому несколько вопросов.

— А что еще ты обо мне знаешь?

— Еще я выяснил, что ты часто проявляла интерес к тем людям, которые интересовали твоего отца.

— Ну и что?

— Я имею в виду особый род интереса.

Лариса вновь наполнила бокал, отхлебнула немного и напряженно посмотрела на меня:

— Да, иногда я помогала папе. Это ведь единственное, что девушка может сделать. К тому же меня это развлекает. Я бываю в приятных местах и слушаю интересные разговоры. Нельзя же все время болтаться в обществе молодых балбесов?

— Да, в жизни много приятных мест и интересных разговоров, — согласился я.

— Ты опять насмехаешься надо мной. А вот папа считает, что я достаточно умна и хорошо ему помогаю.

— На самом деле? — усмехнулся я.

Лариса недоуменно посмотрела на меня;

— Я никогда не задаю вопросов. Зачем мне знать? То, что я делаю, мне приятно, а подробности меня не касаются. Тем более, повторяю, я неплохо провожу время. Я, конечно, не претендую на гениальность… Сейчас же я хочу, чтобы ты уделил мне немного внимания.

— А может быть, это твой отец хочет, чтобы я уделил тебе немного внимания? Как тогда, в «Москве»?

— Я же не причинила тебе никакого вреда. Папа лишь хотел, чтобы я узнала, чем ты занят и что собой представляешь.

— А сегодня вечером что ты собираешься выяснить? — Вопрос прозвучал почти по-дружески. Голос мой совсем не изменился, он звучал так же ровно, с теми же приятными интонациями, что и всегда. Но я ждал.

Лариса поняла вопрос. Вид у нее стал беспомощный, как у ребенка.

— Ну конечно, я рассказала ему, как мы столкнулись на вокзале, о чем поболтали. Сказала, что собираемся вместе поужинать. Но это была полностью моя инициатива. Жаль, я не знаю, что у вас за дела с папой. Мне кажется, ты не любишь его, так же, как и меня.

— Мне еще не приходилось с ним сталкиваться.

— Если бы вы познакомились, твои подозрения рассеялись бы. Он о тебе очень высокого мнения.

— Я в восторге.

— Нет, ты просто невыносим.

Лариса взяла свой бокал и допила виски, потом, сделав смешную гримасу, сказала:

— И зачем я трачу свое время? Ты не стоишь этого. Но и от тебя, и от меня несет за версту, — мы даже не можем уехать. Мне надо выйти, — добавила она резко, встала и вышла из комнаты.

Вернувшись в свое кресло, я закурил. Потом вылил остатки виски в ее стакан.

Я был вынужден признать, что так и не представляю, близок ли к разгадке или нет. По-прежнему концы не сходились с концами. Работа эта была такой же тонкой, как плетение паутины. Любая промашка могла свести на нет все, что уже сделано. Я уже один раз ошибся, неверно оценив место Зиганшина в этой истории, и до сих пор не знаю, будет ли толк от моих последних шагов. Что именно рассказал Ларисе папаша Бурциевич? А может, она просто дура и не задает никаких вопросов, чтобы не усложнять себе жизнь? Или все это обычная пьяная болтовня? Но и этим оружием не стоит пренебрегать.

Я слышал, как в ванной течет вода, слышал, как Лариса прошла в спальню. Она довольно долго ходила по комнате, но я даже не пошевелился. Я был уверен, что никаких особых ловушек здесь меня не ожидает, и задумчиво курил. Лариса не появлялась.

Наконец раздался ее капризный голос:

— А где мое виски?

— Ты хочешь еще выпить?

— А как ты думаешь?

Встав, я взял бокал и направился в спальню.

Лариса лежала на большой кровати, едва прикрытая простынями, и, очевидно, была очень довольна собой. По всей комнате валялись ее вещи. Мне не надо было долго соображать, какие именно предметы туалета остались на ней, а какие — нет. Выражение ее красивого лица не оставляло сомнений на этот счет. Лицо выглядело более неприлично, чем ее голая задница, а выражение пустых, бесстыжих глаз вполне соответствовало намерениям.

Я ясно понимал, что здесь проходила черта, через которую не стоило переступать.

— А ты любишь комфорт, — протянул я, передавая Ларисе бокал. Она приподнялась, так что ее грудь уже нельзя было не заметить. Я сел на край кровати, не отводя от нее глаз.

— Ну скажи еще что-нибудь, — настойчиво попросила она.

Я подождал, пока еще одна приличная порция виски не перекочевала к ней в желудок, затем сделал затяжку, стряхнул пепел на ковер и произнес, не меняя тона:

— Сегодня утром один приятель подвез меня до города из Усмановска. Его зовут Барсуков. Мы говорили о тебе.

18

Последовавшей реплики я не ожидал.

— Барсуков? Этот доморощенный Шерлок Холме?

— Один его сотрудник, Папазян, следил за дочкой Табакова. Ее якобы кто-то шантажирует.

— Правильно.

— А Папазяна наняла ты.

До нее наконец дошло. Она уселась на кровати, полностью отбросив в сторону простыни.

— А как ты об этом узнал?

— Я же говорил, что задал кое-кому несколько вопросов. Этот шибздик вызвал у меня особую симпатию, конечно, я постарался выяснить о нем побольше. Описание Ирины Лисянской могло бы подойти многим. Но я решил, что из всех этих многих оно подходит лишь тебе.

— Ну ты прям ужасно умен! — восхищенно воскликнула Лариса. — Ты просто чудо, в натуре!

— Отец попросил тебя сделать это для него?

— Конечно. Ну и что тут плохого?

— А почему ты представилась Ириной Лисянской?

— Не под своим же именем мне действовать! Ведь Барсуков мог рассказать кому-нибудь, а отец любит, чтобы все было шито-крыто.

— Настолько, что не поленился сочинить эту историю о шантаже.

— Дурачок, нужен же был предлог. Папа просто хотел побольше узнать об этих занудах Табаковых, точно так же, как и о тебе. — Лариса выпила еще и хмуро посмотрела на пустой бокал. — Теперь ты будешь злиться, что я тебе сразу все не рассказала. А зачем, спрашивается? Я и никому бы в мире не рассказала. Вот только тебе.

Лариса потянулась, словно кошечка, желающая, чтобы ее погладили. Потом попыталась натянуть на себя простыни, но без особого успеха.

Я снова стряхнул пепел на ковер:

— И ты, конечно, не появлялась по указанному тобой адресу?

— Нет. Папа сказал, что мне не нужно больше беспокоиться об этом деле, потому что он выяснил все сам. Вот так.

— Если бы ты туда сегодня заглянула, то наша встреча не состоялась бы.

— Почему это?

— Потому что тебе пришлось бы долго объясняться с весьма грубыми и туповатыми парнями из милиции.

Я никогда не видел глаз более наивных — в них не отразилось и капли страха.

— Чего это ради мне с ними объясняться?

— По поводу господина Папазяна, который теперь подслушивает воркованье ангелов.

Лариса даже не вздрогнула, хотя ее роль во всей этой истории весьма отличалась от моей. Я пытался не упустить ничего — но упускать было нечего. Ни ее глаза, ни ее лицо ничего не выражали. Мой удар как будто пришелся по подушке. Не ужели опять ошибка? Но я не имел больше права на ошибку. У меня создалось впечатление, что я веду битву с тенями

Я подумал, что бессмысленная смерть Папазяна и на самом деле могла не иметь никакого смысла. Просто чья-то ошибка. Ошибка, которая случается и при осуществлении самых лучших планов. Может быть, Валдис Пирчюпис не хотел убивать Папазяна, а просто слишком сильно стукнул его. Он ведь не был психопатом, этот самый прибалт. Просто шел в лабораторию, Папазян сидел в кустах. Его надо было просто вывести из действия на некоторое время. Вероятно, Пирчюпис даже и не знал этого бедолагу Папазяна. Можно всегда искать и находить сложные объяснения, но дело могло обстоять и совсем просто. Рядовое столкновение, своего рода уличное происшествие. Вероятно, поэтому Бурциевич дал указание Ларисе не показываться по названному адресу. Просто у него на руках уже оказалась информация, переданная Пирчюписом через Миркина. Бурциевич узнал об убийстве и затаился.

Это объяснение было совсем простым. Но я по-прежнему не разобрался, насколько просто или сложно все обстояло на самом деле. Я вновь посмотрел на Ларису.

— Что ты имеешь в виду? — спросила она.

— Монсеньора Папазяна прихлопнули.

Ларина покрутила пустой стакан в руках и столкнула его с кровати на ковер.

— Ты думаешь, отец имеет к этому отношение?

Я не шевельнулся.

— Лариса, если ты хочешь одеться, уже в самый раз. Довольно поздно.

Ее взгляд томно скользнул по моему лицу. Потом она откинулась на подушки и закрыла глаза руками. Простыни уже давно валялись в стороне.

Я посмотрел на нее и отругал себя за бесчувственность.

Затем подошел к тумбочке, поставил на нее свой стакан и раздавил сигарету в пепельнице.

Лариса вновь набросилась на меня, обвила руками, прижалась всем телом. Мне было довольно сложно сопротивляться. Но я твердо знал, что не имею права поддаваться ее натиску. Я попробовал не реагировать, но это не остановило ее, и я начал чувствовать себя довольно плохо. Наконец решительным движением я оторвал ее от себя и бросил на подушки.

— Не стоит терять время, киска, — почти с отеческой добротой произнес я. — Ты пытаешься обмануть саму себя.

В ее глазах были неутоленные голод и боль.

— Я не знаю твоего убитого, если его на самом деле убили. Я не виновата в его смерти. Уверена, что и отец не виноват.

— А я уверен в обратном. Тем более ты его дочь.

— Но я хочу быть твоей…

— На двух стульях не усидишь.

— Он мой отец, я не могу стать его врагом.

— Вот поэтому я и говорю тебе — спокойной ночи. Я услышал от тебя все, что хотел, и теперь мне пора уходить.

Лариса все не желала отказываться от своего замысла.

— Ты просто запугиваешь меня. Я тебе не верю.

— Как хочешь.

— Значит, ты собираешься обо всем настучать в ментуру?

— Все может статься, ты мне подсказала недурную идею.

— В таком случае имей в виду: я тебе ничего не говорила, я буду отрицать все. Тебя засмеют, если ты начнешь рассказывать что-нибудь из нашего разговора.

— Надо мной и так уже посмеялись.

— Но не я, — шепнула она, — неужели ты не можешь просто лечь рядом и поговорить со мной?

Достав еще сигарету, я зажег ее. Рука моя при этом была совершенно твердой.

— Нет, — сказал я. — Не могу. Так что спокойной ночи.

— И куда ты идешь?

— Наверное, в гостиницу.

— Ну не уходи, пожалуйста. — Лицо Ларисы приняло напряженное, испуганное выражение.

— Почему же? — грубо спросил я. — Это что, еще одно поручение отца — держать меня здесь, чтобы я случайно не появился в нежелательном месте?

— Нет-нет. Я просто тебя прошу…

— Извини, пожалуйста, — сказал я, поворачиваясь, чтобы бы уйти.

— Понимаешь, я случайно услышала, как они говорили… Я…

Я резко обернулся, и взгляд мой был твердым и беспощадным.

— Кто «они» и о чем именно говорили?

— Не знаю о чем именно, не знаю! Я просто слышала отрывок разговора. Но я испугалась за тебя. Я знаю — тебе не надо возвращаться в гостиницу. Вот почему я хочу, чтобы ты остался здесь. Там тебе грозит опасность!

— Слишком грубо сработано, и никак тебе не поможет

Я подошел к двери. За паузой последовали бессвязные крики, я услышал, как она вскочила с постели, — и Лариса вновь повисла на мне, откинув всякий стыд, лицо ее было мокрым от слез.

— Пожалуйста, не уходи, ты не должен уходить!

— Почему?

— Я не могу тебе все сказать. Я и не знаю. Знаю только что ты не должен. Дорогой, я люблю тебя. Ты можешь остаться здесь, со мной? Я скажу отцу, что не повезу его домой. Он поедет поездом. Он не узнает, что ты здесь. Мне все безразлично. Я хочу, чтобы ты остался, дорогой… дорогой…

Я стоял неподвижно, как статуя.

— А потом, — бормотала она, — утром я сделаю тебе завтрак, я приготовлю то, что ты любишь. Если ты хочешь вернуться в эту дыру, в свой ужасный Усмановск, мы можем поехать туда вдвоем… Ты сможешь познакомиться с отцом, мы вместе поужинаем, я уверена, вы друг другу понравитесь. У вас так много общего… — Лариса снова обняла меня.

Схватив за запястья, я оторвал ее от себя. Я был разозлен, но неизвестно, чем больше — ее тупостью или своей собственной нерешительностью. В конце концов я почти бросил ее на кровать.

— Спокойной ночи, — сказал я, — передавай привет своему папаше. — Лариса села на кровати с глупым выражением лица и никак не могла понять, что же произошло.

Я пересек гостиную, вышел на лестничную площадку и закрыл за собой дверь. Быстро спустившись по лестнице, я вышел на улицу. Откуда ни возьмись показалось такси.

— «Невский Палас», — сказал я, испытывая невероятное облегчение. Все это напоминало бегство. Скорее всего так оно и было.

На мгновение перед моими глазами возникли ее лицо и глаза, плавные линии ее фигуры, но я стер это видение, решительно выпустив облако дыма из закуренной в машине сигареты.

Вопрос заключался в том, куда именно я бежал.

19

У администратора гостиницы я узнал, что меня никто не спрашивал и никто мне не звонил. Я взял ключ, поднялся на десятый этаж и подошел к двери своего номера, испытывая некоторое беспокойство. Мое воображение рисовало самые дикие картины: взрывные устройства, срабатывающие в тот самый момент, когда я вставляю ключ в замочную скважину, автоматические ружья, стреляющие в меня, когда я вхожу в комнату… Но я не мог позволить этим кошмарам загнать себя в угол. Я открыл дверь и вошел, испытывая некоторое удивление от того, что все еще жив.

Я исследовал свое жилище сантиметр за сантиметром.

Все было именно так, как я и оставил перед уходом. Горничная лишь застелила мне кровать. Полная пустота в ванной комнате заставила меня впервые улыбнуться. По крайней мере, мне не нужно опасаться таких экзотических средств убийства, как цианид в зубной пасте или яд кураре на лезвии бритвы. Но я прекрасно знал, что существовала масса иных способов убить человека — значительно более простых и не менее эффективных.

Я закрыл дверь на щеколду, подошел к окну и выглянул наружу — с обеих сторон от моего окна были гладкие стены. Никаких балконов, карнизов, никаких пожарных лестниц… Конечно, существуют лестницы с крючьями и канаты, но все это было слишком рискованно. Любой случайный прохожий мог заметить странные манипуляции на уровне десятого этажа и поделиться своими наблюдениями с дежурным портье гостиницы. Я закрыл окно, задернул штору и поставил на подоконник стакан и две имевшиеся в моем распоряжении пепельницы. Незваные гости, несомненно, наделают много шума, если захотят воспользоваться этим путем.

Вернувшись к столу, я налил себе водки. Спиртное по действовало на меня освежающе. Несмотря на некоторую напряженность, не покидавшую меня, я постепенно приходил в себя после того лихорадочного возбуждения которое недавно пережил.

В моей памяти вновь всплыло недавнее приключение. Но если здесь меня не подстерегала никакая опасность, вероятно, Лариса и ее друзья хотели помешать мне оказаться в каком-то ином месте. В каком именно? Единственное, что пришло мне в голову — Усмановск!

Несмотря на поздний час, я набрал номер телефона Табаковых. Незнакомый мужской голос ответил:

— Вероники Константиновны нет.

— Это я, Зуб.

— О! Минутку.

После небольшой паузы в трубке раздался заспанный голос Вероники.

— Я только хотел убедиться, что у вас все в порядке, сказал я.

— А что, может случиться?

— Да так, ерунда. Есть что-нибудь новое?

— Нет.

— Вас хорошо охраняют?

— Еще бы! Бескудников прислал милиционера, огромного как шкаф. И представьте себе — он коллекционирует бабочек!

— Замечательно! Передайте ему, чтобы не дремал и был начеку, если хочет и дальше пополнять свою коллекцию.

Вероника секунду молчала, потом спросила:

— Вы думаете, что-то должно случиться?

— Я всегда чего-нибудь ожидаю. Не беспокойтесь. Я просто хочу, чтобы он серьезно относился к своей работе.

— Вы остаетесь в Питере?

— Скорее всего. Наверное, уже поздно покупать билет на самолет. В любом случае не забывайте, что сейчас вы находитесь в Питере, поэтому для пущей убедительности и мне стоит оставаться здесь. Кстати, остановился я в «Паласе». Думаю, наши мерзавцы клянут меня на чем свет стоит, рыская по гостиницам и пытаясь найти вас!

Вероника ответила не сразу:

— Как вы думаете, все это будет еще долго продолжаться?

— Нет, конечно, — ответил я очень легко и просто. К счастью, Вероника не видела выражения моего лица, так как оно совсем не соответствовало тону. — Не очень долго. Думаю, уже завтра произойдет масса событий. Я буду звонить вам. А сейчас идите спать и забудьте обо всем до завтрашнего утра.

Раскрыв новую пачку сигарет, я начал ходить по комнате. Но сколько бы я не размышлял, я по-прежнему был далек от разгадки. Единственное, что меня утешало, — мерзавцы были в аналогичном положении. Я не переставал беспокоиться о Веронике, но, если бы я и правда предпринял попытку увезти и спрятать ее в Питере, эти парни быстро бы напали на ее след. Скорее всего они следили за мной весь этот вечер, надеясь, что я выведу их на девушку. Может быть, именно об этом беспокоилась Лариса? Но была ли она на самом деле так уж обеспокоена?

Не представление ли все это, рассчитанное на то, чтобы толкнуть меня на ложный шаг? На что именно надеялись они? На то, что я ринусь в Усмановск? Это убедило бы их окончательно, что Вероника в Питере, а я просто пытаюсь сбить их со следа. Или, может быть, они полагали, что я никогда не осмелюсь оставить Веронику одну в Усмановске? Этот пасьянс можно раскладывать бесконечно и без видимых результатов… Но, несмотря ни на что, я так ни разу и не подумал об истинной опасности.

Я лег в постель и сразу заснул, тем более что делать. было просто нечего. Глаза мои открылись в десять часов, но усталость полностью не прошла. Я принял душ и начал одеваться, размышляя, побриться ли мне перед завтраком или после, как вдруг раздался громкий стук в дверь.

Открыв дверь, я разинул рот от удивления. Передо мне стоял один мой давний приятель.

— Толик! Как ты меня разыскал?

Широкие плечи моего приятеля заняли весь дверной проем.

— Было бы странно, если я не нашел бы тебя здесь, — резко ответил старший следователь Пришляк. — Слушай, что ты имеешь против Зиганшина?

20

В голове моей что-то щелкнуло, картина происшедшего стала настолько ясной, что подробности меня даже не беспокоили.

— Его убили? — спросил я без всяких эмоций.

— Интересный вопрос, — саркастически заметил При шляк.

Я понимающе кивнул:

— Можно было и не спрашивать. Ты бы не пришел сюда, обратись он к тебе с жалобой на то, что у него спёрли пачку сигар.

Во взгляде Пришляка я не заметил никакого отклика на иронию, с которой я произнес последнюю фразу. Наши отношения имели долгую историю. Безусловно, моя работа на ниве облегчения кошельков толстосумов снискала мне уважение налоговой полиции. Но, с другой стороны всякий раз, когда Пришляку приходилось сталкиваться со мной, он вспоминал, что мы с ним ходим по разные стороны закона, и он старался напустить на себя вид цербера охраняющего врата райских кущ, где не место негодяям вроде меня.

Будучи человеком честным, Пришляк не мог не признать, что все-таки я принес ему больше пользы, чем вреда. Но как служитель закона, регулярно получающий жалованье от государства, он считал, что вовсе не обязан нести нервные перегрузки, неизбежно следовавшие за моим появлением поблизости от места очередного происшествия.

— Вероятно, ты захочешь вновь взглянуть на него и убедиться, что хорошо сделал свое дело? — взревел Пришляк.

— Хотелось бы полюбоваться, — согласился я, подумав, что ни завтрака ни бритья мне нынче не видать.

В коридоре два мента сдерживали толпу репортеров и двоих нетерпеливых, жаждущих пройти в свои номера постояльцев. Здесь же метался помощник управляющего гостиницей, разрываясь между доброжелательным отношением к прессе и нежеланием огласки происшедшего.

Один из репортеров крикнул:

— Пришляк, хотите, мы посвятим вам специальный выпуск газеты?

— А кто этот парень с капитаном? — поинтересовался другой репортер.

Номер 1013 был забит людьми в штатском.

Фотограф упаковывал свое снаряжение. Другие специалисты обрабатывали мебель порошком и щеточками, обыскивали ящики, заглядывая буквально под каждый предмет. Подобную деловитую суету я уже не раз видел в последнее время. Люблю посмотреть, как работает наша милиция!

Тело лежало на постели, закрытое простыней, и напоминало глиняную модель, по которой должны отлить форму для скульптуры. Пришляк откинул простыню. Казалось, Зиганшин спал с открытым ртом. Глаза его были полуоткрыты. Под головой лежало полотенце с пятнами крови.

— От чего он умер? — спросил я.

— Он упал в ванной комнате, а по пути растерял все мозги. Разве не помнишь? — сказал Пришляк.

— С возрастом память ухудшается, — пожаловался я. — Расскажите мне, пожалуйста, подробности.

Пришляк закрыл тело простыней.

— Зиганшин попросил, чтобы его разбудили сегодня в половине восьмого утра, — он звонил дежурному где-то после двенадцати ночи. Утром, когда он не поднял трубку, дежурный послал горничную. Она заглянула в комнату, никого не увидела и послала уборщицу навести порядок в номере. Уборщица и обнаружила труп. Он лежал в ванной, одетый, галстук на шее был ослаблен и воротничок рубашки расстегнут…

Я представил себе Зиганшина таким, каким видел его последний раз, в том, что, очевидно, было его домашней одеждой.

— Значит, он упал и разбил голову, — заключил я.

— Да. У него был разбит затылок, а кафель забрызган кровью. Хотелось бы посмотреть, сумеет ли кто-нибудь та разбиться, просто упав на пол.

— В этом бренном мире все возможно, Анатолий, — грустно сказал я. — Как давно он умер?

— С точностью до минуты, конечно, не определишь. Он позвонил дежурному после того, как ты вышел из его номера. Телефонистка помнит, что звонок Зиганшина раздался, когда ты разговаривал с Усмановском.

— Ничего удивительного. Что-нибудь еще?

— После ужина у него был визитер — обнаружены початая бутылка и два стакана. Правда, на одном из стаканов отпечатки пальцев стерты. В пепельнице найдены окурки сигарет, недокуренная сигара и пепел.

— Когда здесь был посетитель?

— Около половины одиннадцатого, если верить дежурному.

— Он был один?

— Лифтер сказал, что его никто не сопровождал.

— И этим визитером был, конечно, я — ты же помнишь мою способность становиться невидимым.

В ответ Пришляк прорычал что-то нечленораздельное и, повернувшись, заметил, что его подчиненные уже закончили работу, он выпроводил их из номера и плотно закрыл дверь. Теперь он строго смотрел на меня, и взгляд его исключал какие бы то ни было фамильярности.

— А сейчас объясни мне кое-что.

— С удовольствием, — ответил я.

— Когда я утром явился к тебе в номер, ты даже не удивился, услышав имя Зиганшина.

— Я уже привык, что мне задают самые невероятные вопросы.

— Ты даже не спросил меня, кто это.

— Зачем? Я же читаю газеты.

— Ты знал и то, что он остановился в этой гостинице.

— Этого я не говорил. Но если и так, я не собирался падать в обморок от изумления. Здесь приятно останавливаться. Я сам частенько здесь останавливаюсь.

— И ты знал, что он курит сигары.

— Многие люди курят сигары. Я слышал, что среди новых русских это довольно распространенная привычка.

Капитан с трудом себя сдерживал.

— Ну и самое главное — ты знал, что Зиганшин мертв, еще до того, как я тебе об этом сказал.

— Об убийстве все же сказал мне ты, — заметил я. — Просто я знаю твою особую интонацию, когда ты собираешься сообщить об очередном убийстве с намерением послать меня на трое суток в СИЗО. Я так хорошо изучил ее за годы нашего знакомства!

Пришляк глубоко вздохнул:

— Ну а теперь слушай, что я думаю. А думаю, что ты уж очень много знаешь о происшедшем. Думаю, что ты опять угодил в историю…

— Скажи, друг Анатолий, этот диалог не напоминает тебе наши предыдущие разговоры в подобных же обстоятельствах? — поинтересовался я, выпустив колечко дыма в лицо капитану.

Тот нервно сглотнул:

— Да, черт возьми, напоминает. Но сейчас…

— Да, сейчас все иначе. Этот случай крупнее, значительнее. И на этот раз ты от меня, разумеется, не отстанешь. Человек убит, и не просто человек, но депутат, и, конечно, убийца ни кто иной, как я — вор-рецидивист, блатной авторитет по кличке Зуб. Все же кругом знают, что у меня эксклюзивная лицензия на отстрел депутатов…

— Ты только острить умеешь!

— Когда тебе задают дурацкие вопросы — это единственный способ от них отвязаться. Итак, Зиганшина кто-то убил, но зачем искать этого «кто-то», если козел отпушения оказался под рукой, почему же не объявить на весь белый свет, что дело раскрыто, не успев начаться?

— Когда стало известно об убийстве, я начал проверку всех постояльцев. Твоя дверь — рядом с дверью в его номер. Факт немаловажный!!

Глубоко затянувшись дымом, я с сожалением посмотрел на капитана. Потом поискал глазами стул и присел на ближайший.

— Анатолий, признаюсь, что я — полный дурак. Я и впрямь давно задумал убить Зиганшина на почве личной неприязни к его носу. Узнал, что он остановился в этой гостинице, узнал в каком именно номере, и заказал себе номер как можно ближе, чтобы после убийства с комфортом выспаться. У меня, конечно, не хватило сообразительности подняться к нему на лифте, сделать свое дело и убраться восвояси. Видимо, из уважения к тебе. Мне очень захотелось облегчить твою работу.

— Где ты был прошлой ночью?

— Я ужинал с одной девчушкой и рассматривал коллекцию ее гравюр. Вернулся примерно в то время, что назвал администратор. Я опять же был настолько глуп, что не позаботился об алиби. Потом расшиб Зиганшину голову вернулся к себе в номер и лег в постель, дожидаясь твоего появления. Я же знал, что ты меня легко найдешь. Чтобы не создавать тебе лишней работы, я даже зарегистрировался под своим собственным именем, хотя с поддельными паспортами у меня проблем никогда не было. Да, Толик, такой уж я по жизни болван! Вяжите братцы, такому кретину прямая дорожка в Кресты.

Пришляк хмуро взглянул на меня, он не сомневался — что-то здесь нечисто. Но что именно? В том-то и беда, что он никогда не мог понять, что именно было не так, его лишь мучило мрачное предчувствие, что, как и прежде, он окажется в круговерти непредсказуемых событий. Настроение Пришляка от этого не улучшилось.

— Нет, ты, пожалуй, даже слишком умен, — подозрительно сказал он. — Хочешь мне дважды продать один тот же товар.

— Я просто пытаюсь объяснить тебе, как именно будут звучать твои слова в суде.

Следователь провел рукой по волосам.

— Но ты хоть что-нибудь знаешь об этом убийстве? — спросил он почти умоляюще.

— Наконец-то, старик, ты ведешь себя разумно. Так и быть, открою тебе секрет. Я знал, что Зиганшин остановился здесь, более того, мне необходимо с ним переговорить. Правда, это было, так сказать, дополнительным делом к тем, из-за которых я и приехал сюда.

Пришляк дернулся, как будто в него вонзили иглу, в глазах его вспыхнули огоньки.

— Да ты просто дурачишь меня, — заорал он. — Опять ты подсовываешь мне старые байки!

— Слушай, прими седуксен, — посоветовал я. — У тебя, наверное, язва. Я хочу указать тебе верный след. Да, я пришел сюда, чтобы поговорить с Зиганшиным — но и только. Я не делал из этого никакого секрета. А тебе тогда и вообще ни до него, ни до меня дела не было. Так что тот, кто захотел отправить Зиганшина в лучший мир, сделал это совершенно беспрепятственно. Я же обдумал и предусмотрел все варианты, кроме убийства. Возможно, я и заслужил тюрягу, но лишь по приговору собственной совести. — Лицо мое оставалось серьезным. — Убить же Зиганшина было чрезвычайно легко. Вероятно, убийца пришел в гостиницу вместе с ним. Но поднялись они разными лифтами. В вестибюле, под тем или иным предлогом, он задерживается на несколько минут, потом поднимается, заходит в номер, болтает, ждет, пока Зиганшин зайдет в ванную, и убивает его. Затем он дожидается меня, убеждается, что я остаюсь на ночь, звонит дежурному и от имени Зиганшина просит разбудить утром. Все считают, что Зиганшин жив, а когда милиция узнает утром, что он убит, а я поблизости — вывод напрашивается сам собой. Идея просто замечательная! Убийца предугадал ход твоих мыслей, Анатолий!

Я произнес все это очень легко и спокойно, но взгляд мой оставался отрешенным — я словно облекал в слова те мысли, которые уже давно созрели в подсознании. А думал я о вещах самых разных: о том, что, вероятно, именно от этой ловушки меня хотела уберечь Лариса Бурциевич, и о том, что даже дурацкое падение на кровать не лишало привлекательности ее совершенное тело, и о том, что в один прекрасный день я наконец постараюсь быть разумным.

Пришляк был по-прежнему мрачен.

— Звучит неплохо, но это всего лишь слова…

— Думаю, найдутся и факты, подтверждающие мою правоту, хотя бы частично, — сказал я. — Если дежурному звонил Зиганшин, на телефонной трубке должны остаться отпечатки его пальцев. Если только их не стерли. Но убийца вряд ли стал бы обтирать телефон — если только сам им не воспользовался. Кстати, ты случайно не опередил меня?

— Я подумал о такой возможности, — уклончиво ответил детектив. — Но все же кто убил Зиганшина?

— Вероятно, какой-нибудь раздраженный пенсионер, выражающий свой протест против бешеных цен на лекарства.

Терпение капитана Пришляка лопнуло.

— Если ты развлекаешься, то и я пойду посмеюсь. На чьих-нибудь похоронах, например. Зиганшин был высокопоставленным чиновником. Вся Москва, включая президента, будет стоять на ушах. Они не отстанут и от меня, пока я не достану убийцу хоть из-под земли. Но если ты не знаешь ничего, тогда убирайся отсюда вон.

— Будь ты повежливее. Толь, я свел бы тебя с нужными людьми. Но сначала я должен позвонить.

— Валяй.

Я подошел к телефону. У меня не было и тени сомне-, ния, что Пришляк внимательно следил за мной и был в курсе всех моих звонков, включая и разговоры с Сысоевым.

Через несколько минут мне ответил бодрый голос Сысоева.

— Ночной Зуб-Клуб, — бодро сказал я. — Как ваши дела?.. Да, у меня тоже. Я уже давно не звонил в Усмановск, надеюсь, никаких плохих новостей?.. Хорошо. Ничего не слышно о Пирчюписе? Хм-м… Да, с этим ублюдком придется повозиться. Да, я так и думал, что за ним ничего нет, иначе от него не было бы и пользы. Я хотел узнать вот что. Вам случайно не звонил такой очень важный товарищ по фамилии Зиганшин, и не пытался ли он выяснить подробности вашего вчерашнего пикника в Усмановске? Звонил, говорите? Забавно… Почему именно забавно, пока не скажу. Сейчас я передаю трубку следователю капитану Пришляку — красе и гордости питерского сыска. Этот мастер по раскрытию таинственных происшествий зачем-то хочет отправить меня в СИЗО. Скажите ему все, что вы о нем думаете.

Передав трубку Пришляку, я лениво отошел к окну, покуривая сигарету, наблюдая за колечками сизого дыма и размышляя о сомнительной награде за сложный и извилистый путь к истине.

21

Что именно скажет Сысоев следователю, меня уже мало волновало. Наверное, поведает обо всем в подробностях — по крайней мере, о тех, которые знал. Однако Сысоев не знал о связующей нити, которая тянулась от Ларисы к ее папе Роберту и Владимиру Миркину. Сам же я был почти уверен, что последний и есть убийца Зиганшина. Я не мог себе представить исполнителя со стороны, сам старик Бурциевич вряд ли взял бы грех на душу. Если между Пирчюписом и Миркиным существует связь, у Сысоева, вероятно, есть какие-то свои доказательства. Но, судя по всему, такими доказательствами он не располагал.

Следовательно, скорее всего Пирчюпис работал на заграницу. Но это уже отдельная история.

Мне и раньше приходилось сталкиваться с подобными бутафорскими драконами из ТЮЗовского реквизита. Однако на этот раз я испытывал какую-то головокружительную убежденность, что моя будущая добыча значительно опаснее, чем любое из встреченных прежде банальных пугал.

Я и самому себе не смог бы объяснить, почему никому не рассказываю о подозрениях, связанных с «Фармбиопромом». Я предполагал, конечно, что поступок мой не найдет оправдания у законников, однако, как всегда, пренебрегал подобными тонкостями. Это грозило непоправимым возвратом к моим прежним привычкам, выходившим за рамки закона, и могло помешать мне с блеском исполнить ту новую роль, которая выпала благодаря знакомству с Вероникой. В любом случае причина, по которой я никому не доверял свою тайну, крылась не в красивых ногах девушки. Я прекрасно понимал, насколько уязвимы и неосновательны мои доказательства. Они прозвучат еще более смешно, чем те обвинения, которые попытался выдвинуть против меня капитан Пришляк. Понимал я и то, что не существует законного оружия, которое пробило бы броню такого законопослушного человека, как Роберт Бурциевич, занимающего к тому же столь важное положение., Да, я бросил вызов Ларисе, но боялся, что мой призрачный меч будет поглощен законодательным болотом еще до того, как я сумею нанести удар. Я старался обо всем этом думать как можно меньше…

К тому моменту, когда Пришляк закончил разговор, он был спокоен и невозмутим, как всегда. Видно, общение с Сысоевым стоило ему немалых усилий — на лбу у него даже выступила испарина. Он склонился над записной книжкой, изучая только что сделанные записи. Манера его обращения тоже слегка изменилась.

— Единственное, чего никто еще не знает, — замети он, прокашливаясь, — зачем ты вообще притащился в Питер.

— Чтобы собрать компромат на некоторых типов, — искренне признался я. — Девушка не входила в мои планы, она появилась неожиданно.

Пришляк никак не отреагировал на это. Я почувствовал, что следователю стало легче на душе.

— Зачем тебе понадобилось увидеть Зиганшина? — спросил он.

— Я прочел его досье, не обнаружил в нем ничего предосудительного и решил отправиться прямо к нему в берлогу — просто поговорить. Сначала разговор не клеился, но в конце концов я произвел на него должное впечатление, и покойник решил даже проверить мою информацию. К несчастью для себя, как выяснилось. Как и я, он оказался не слишком умен. То есть недостаточно умен для того, чтобы держать язык за зубами.

— А ты знаешь, кто именно заткнул ему рот?

— Чего бы я ни знал, улик у меня нет, — ответил я искренне, как только мог. Пришляк закрыл записную книжку и отложил ее в сторону. Мне стало его даже жаль.

— Ладно, — строго произнес следователь, — ты, кажется, собирался куда-то идти…

— Время для завтрака уже позднее, тогда, может быть, пообедаем?

— Я должен еще представить отчет в прокуратуру.

— Тогда пообедаем в следующий раз.

— Надеюсь, такой случай не представится в ближайшие пятьдесят лет.

— Дела обстоят неважно, Анатолий Аркадьевич, я тебе сочувствую, — сказал я искренне. — Расследование обещает быть сложным, тем более что в нем замешаны и ФСБ, и милиция другой области. Но компетентные органы на то и компетентные, чтобы заниматься подобными делами.

Вернувшись к себе в номер, я надел галстук, пиджак, прихватил недопитую бутылку и направился к лифту. По дороге, как и следовало ожидать, меня перехватил какой-то начинающий борзописец.

— Вы позволите задать вам вопрос?

— Спрашивайте меня о чем угодно… — Я сыграл в заядлого либерала. — Я просто ходячая служба информации.

— Вы жили на одном этаже с покойным. Вам что-нибудь известно о его гибели?

— Разгадка тайны кроется, — сообщил я и аккуратно переложил бутылку в другую руку, — в пробе слюны того верблюда, который сжевал содержимое матраца Зиганшина. Ну а если уж вы хотите знать всю правду до конца, — добавил я без всякого выражения, — у сотрудников контрразведки существует версия, согласно которой инопланетяне отравили их обоих.

Администратор отеля, сама любезность, поднял мне настроение, вызвав лифт и отогнав от меня навязчивых журналистов.

Я совершенно хладнокровно оплатил счет за пребывание в гостинице. И даже изъявил желание вновь воспользоваться услугами «Невского Паласа»: в конце концов, не вина администрации, если кто-то из клиентов позволяет себя убивать. Затем вышел из парадного подъезда гостиницы, оставив свою репутацию незапятнанной, и не встретив ни малейшего возражения со стороны сыщиков, которые, как пчелы в улье, жужжали в вестибюле.

Направляясь к Московскому вокзалу, я зашел в парикмахерскую и побрился, затем муки голода привели меня в бар. Там я учинил расправу над безобидными моллюсками, но по окончании трапезы почувствовал себя неспокойно и решил отделаться от некоторых личностей, следовавших за мной подобно тени. Сначала я проехал на метро, сделал несколько загадочных пробежек через «Гостиный Двор», потом заглянул в угловую аптеку и вышел через черный ход. Наконец я вернулся на вокзал через тоннель, будучи совершенно уверенным, что теперь хвоста за мной нет. Поезд на Усмановск уходил через пять минут. Перед тем как сесть в него, я купил газету и, заняв свое место, погрузился в чтение.

Газетенка называлась «Ультра+», но, пожалуй, это слово подходило лишь к размеру шрифта, которым был набран заголовок на первой странице: «УБИТ ЕЩЕ ОДИН ДЕПУТАТ». Любопытно была изложена и. история убийства. Городской обозреватель постарался, и материал пестрел сочетаниями типа «таинственные обстоятельства», «под подозрением находятся», но фактов бедолаге явно не хватало. Заранее подготовленный некролог на Зиганшина предварял репортаж, придавая ему благородное звучание. Я просмотрел чеченские сводки, милицейские сводки, курсы валют, результаты поединков футбольных команд и отложил газету. Интересно, какую историю преподнесет журналистам следователь Пришляк, когда те загонят его в угол. Догадался ли Сысоев сообщить Пришляку о связи убийства Папазяна и похищения Табакова с убийством Зиганшина? Имеет ли смысл подсказывать ему эту идею? Наверное, нет. Реальной потребности в этом не было, если только не стремиться к максимальной огласке. Но Пришляк не являл собой тот тип следователя, которого устраивала бы такая огласка.

Я вновь взял газету и тщательно изучил вторую полосу, на которой публиковалась вся история, дабы обнаружить хоть какое-то упоминание о Папазяне или Табакове. Но ничего не нашел. В этом была очевидная заслуга Бескудникова и Сысоева. Правда, оставалось неизвестным, как долго сумеют они удерживать оба события в тайне.

Я пришел к выводу, что это, пожалуй, уже не имело большого значения. Возможно, на какое-то время мерзавцы и были сбиты со следа. Но если они обладают тем могуществом, которое им приписываю я, они обязательно окажутся в Усмановске — просто наудачу. Я облегчил себе поездку в Питер, выиграв несколько часов у противника, теперь возвращаюсь к Веронике. Противник мог ее обнаружить в Усмановске, но я предвидел это и помешаю им. Я вновь и вновь продумал сложившуюся ситуацию и проиграл возможные варианты.

Теперь-то уж противник знает, что земля горит у него под ногами. История с Пирчюписом, должно быть, их напугала. Наверняка их беспокойство усилилось, когда они узнали от Ларисы, что я остановился в «Невском Паласе», там же, где Зиганшин. Сомнения их окончательно развеялись после беседы с Зиганщиным. Судьба того была предрешена. Они надеялись вырваться из паутины, бросив подозрение на меня, и обстоятельства убийства способствовали тому. Очень скоро они узнают, что милиция, допросив, отпустила меня, и поймут: опять что-то не сработало. Времени у них в запасе почти не осталось.

Вновь я попытался связать невидимые нити. Что именно я сказал милиции? Что именно я знаю? Такие вопросы встанут перед моим противником.

Верный ответ на второй вопрос поставил бы меня в опасное положение. Немаловажно и то, каким образом представила наше ночное рандеву Лариса. Об этом можно лишь гадать. Слишком от многого зависел ее рассказ.

В любом случае они будут напуганы уже и тем, что я располагаю некоторой информацией. Если мои противники хорошие психологи, они поймут, что самые важные факты я приберег для себя. А мои противники наверняка волокут в психологии, и, следовательно, я рискую больше, чем рассчитывал.

Скорее всего они поняли, что, зная достаточно много, я догадываюсь, что Табаков в их руках. Таким образом, главная моя цель — вернуть заложника. В то же время Вероника была со мной и представляла не меньший интерес.

Каждая сторона оказалась при козырях. Ситуация складывается патовая. Единственное, что отличает меня от моих противников: те могут в крайнем случае прибегнуть к угрозам и расправиться с Табаковым. Мои же — чисто гипотетические — угрозы в отношении той же Ларисы оставят их равнодушными. Они могут считать подобную возможность запугать меня весьма сомнительной. Но, как бы там ни было, до конца игры оба козыря неизбежно должны оказаться у одной из сторон. Я мог ждать, у меня был запас времени. Хотя и небольшой. У моих противников не было и этого.

Я надеялся, что дела обстоят именно таким образом, и перебрал все возможные варианты. Спустилась ночь и народился новый день, пока мой поезд не добрался наконец до Усмановска.

22

Взять такси на Усмановском вокзале было делом немыслимым, поэтому пришлось втиснуться в древний автобус, где мне порядком отдавили ноги. От остановки мне предстояло еще с километр пройти пешком, но я не роптал на судьбу. Я не слишком удивился, когда навстречу проехал зеленый «уазик». В нем сидели Бескудников и еще какой-то мужчина могучего телосложения в милицейской фуражке. Бескудников узнал меня и развернул автомобиль..

— Что-нибудь случилось, пока меня не было? — спросил я.

— Я отвожу своего человека домой, — объяснил Бескудников. — Мне позвонил Сысоев и сказал, что дело прояснилось.

— Он позвонил вовремя, — зевая добавил коллекционер бабочек. — С самого Нового года я еще ни разу не спал нормально.

— А где были вы? — спросил Бескудников.

— Я только что с питерского поезда.

— Значит, Сысоев вас просто не застал. Позвоните ему сами. — Бескудников завел машину. — Он сказал, что, может быть, вернется. Если я увижу его первым, то сообщу о вашем возвращении.

Я кивнул, и машина тронулась с места.

Мне не удалось бы ничего объяснить Бескудникову и даже самому себе, но предчувствие, граничащее с уверенностью, уже охватило меня. Тело как будто научилось свинцом. Ковыляя по слякоти, я ругался про себя. Происшедшее уже невозможно было изменить. Я совершенно точно знал что произошло. Поэтому, когда я вошел в дом, позвал Веронику и в ответ не услышал ее голоса, то не пережил ни шока, ни волнения. Меня как будто ударили в солнечное сплетение — я ощутил боль, но не сам удар.

На мой зов из кухни вышла Анна Поликарповна и сказала:

— Я думаю, Вероника Константиновна вышла по делам.

— По каким таким делам она вышла? — спросил я ледяным тоном.

— После того как Бескудников забрал своего дежурного, приехала другая машина. Вероника Константиновна вышла из дома, я слышала, как она оживленно с кем-то разговаривала и ей сказали, что все в порядке. Я даже подумала, не вы ли приехали.

— Вы не видели машину или кого-то из тех людей, с которыми разговаривала Вероника Константиновна?

— Нет. — Еще прошлым утром я решил, чтоАнна Поликарповна — пустоголовая оптимистка. Но даже она что-то заподозрила, заметив мое холодное спокойствие. — Что-нибудь случилось?

Говорить с ней было бесполезно. Поэтому я коротко ответил:

— Ничего. Абсолютно ничего.

Я повернулся, вошел в гостиную, постоял немного, потом зашагал по комнате. Вероятно, так же чувствует себя начинающий гопник, впервые гробанувший большую сумму денег в сберкассе. Он не успел еще насладиться богатством, весь мир вроде бы под его ногами, как вдруг он осознает, что видеокамеры были включены, физиономию его видели двадцать человек, и теперь поимка его — лишь дело времени. Его вдруг осеняет, что он совершил ошибочный шаг и жизнь его отныне пойдет по-другому. И хочется что-то исправить, но механизм запущен, и уже ничего нельзя изменить. Случай был иным, но ощущение — сходным.

Я даже не побеспокоился позвонить Сысоеву, чтобы проверить свое подозрение. Мне и не нужно было ничего проверять. Я знал, а не подозревал.

Да и что могут сделать Сысоев или Бескудников? Начинать все сызнова, возвращаться к моменту пропажи Табакова? Но можно иметь в своем распоряжении все микроскопы в мире и всю милицейскую рать, но с чего начинать, если начинать не с чего? Если никто никого не видел? Если никто не оставил никаких следов?

Совершать набеги наугад в надежде выяснить нечто, оправдывающее их беззаконность? Демократическое законодательство не приветствует подобных поступков, хотя, может быть, это и является его изъяном. Одной же моей экстравагантно выстроенной теории явно недостаточно, чтобы выдвигать обвинение против человека, обладающего властью и положением Роберта Бурциевича. Подобная выходка может дорого обойтись даже такому наглецу как я. Я все как следует обдумал и запомнил. Они тоже все хорошо обдумали, только чуть раньше меня.

И, вот я вновь становился вне закона. Любой ответный выпад, который мне придется отражать, я буду отражать в одиночку.

В пять часов я звонил в «ночной клуб», куда меня давеча приглашали на сеанс сексуальной терапии. Была ли там Лариса, я не знал. Она оказалась на месте и подняла трубку после первого гудка, как будто ждала звонка. Свидание с ней могло мне помочь, а могло и оказаться бесполезным. Рассчитывать отныне приходилось лишь на себя. В свою интонацию я вложил все присущее мне обаяние, весь напор, перед которым никто никогда не мог устоять.

— Ларисочка, — проворковал ей я. — Благодарю тебя за все. Ловлю тебя на слове и буду к ужину.

И помчался на вокзал.

23

Роберт Бурциевич был похож на миллиардера не более, чем любой другой миллиардер, всем своим видом опровергая грубые коммунистические карикатуры на капиталистов. Я даже подумал, что, видимо, у всех миллиардеров был какой-то врожденный инстинкт, позволявший им мимикрировать, — иначе вряд ли они бы выжили и преуспели.

В нынешние времена, времена поголовной гонки за деньгами, миллиардерам требовалась определенная защитная окраска, которая позволяла бы им преуспевать в своем непопулярном качестве, спасаясь от зависти окружающих.

Бурциевич был мужчиной высокого роста и хорошего, крепкого сложения. В таких же, как и у его дочери, светлых волосах, проглядывала седина. Его лоб переходил в залысину, а светло-голубые глаза ничего не выражали. Лицо Бурциевича было худощавым, выражение его — спокойным и ненапряженным. Одевался он добротно и дорого, но неброско. Был тонок в талии, что, наверное, приветствовалось в среде миллиардеров. В отличие от большинства людей, занимающихся сидячей работой, миллиардеры могут позволить себе все виды массажа, любых тренеров, теннисные клубы, бассейны и иные средства, чтобы как можно дольше выглядеть не старше пятидесяти лет. Бурциевич был представителем того нового поколения миллиардеров, которое выполняет свою работу так же спокойно, как кто-то выполняет работу каменщика, не имея никаких особых претензий относительно своей роли в развитии цивилизации. Это было точно такое же ремесло — приходилось учитывать различные факторы, предпринимать те или иные шаги, но в иных обстоятельствах, чем большинство людей. У них иные доходы и иной уровень жизни. Но и каменщики живут не так, как пастухи, хотя и не задумываются об этом.

Бурциевич пожал мне руку и сказал:

— Я рад вас видеть, — и лично налил мне мартини из шейкера.

У него оказались приятные манеры и приятный голос, он был сердечен и держался с достоинством, не пытаясь ни снискать расположения собеседника, ни подавить его своим авторитетом. Он внушил доверие — свойство людей которым нет нужды ни у кого просить одолжения или навязывать кому бы то ни было свои услуги. Этот человек располагал к себе. В определенном смысле я тоже проникся к нему расположением — по крайней мере, общаться ним было легко.

Усевшись рядом с Ларисой на софе, я вытянул ноги и заметил:

— А у вас тут классненько.

— Тебе нравится? — Голос девушки звучал так, будто ей очень хотелось, чтобы мне всё-всё здесь понравилось. Уверена, у нас на вилле в Америке тебе понравится ещё больше.

Лариса выглядела просто великолепно. На ней было не особенно броское платье, выгодно подчеркивающее все достоинства ее фигуры. Любуясь ее классическим лицом, мягкими очертаниями рта, я думал о сладостях, выставленных в витрине кондитерского магазина Берковича, которые мы, пацанами, могли созерцать буквально часами. Это было далеко-далеко отсюда, в моем родном городе. Правда, самого Берковича шлёпнули еще в гражданку, но название его магазина пережило Советскую власть, и в прошлый мой приезд гордо красовалось на кондитерской. Моя визави была в тот момент столь же привлекательна и желанна, как эти кремовые розочки и засахаренные цукаты, и столь же далека и недоступна. Было немного странно встретить ее вновь, и именно здесь, в этой повседневной, приятной, но несколько формальной обстановке, после того, как мы расстались. Интересно, о чем она сейчас думала? Однако ее лицо продолжало сохранять выражение бесстрастности. Наедине же мы не оставались ни на секунду. Я не знал, радоваться этому или нет. Время от времени наши взгляды скрещивались, и тогда мы, наверное, со стороны походили на двух кошек, внимательно следящих друг за другом издали.

Для полноты картины не хватало еще одного человека. И он появился. Миркин в голубом смокинге с иголочки походил на портового грузчика, одетого в свой выходной костюм. Бурциевич похлопал его по плечу:

— Привет, Володя. Ты ведь знаком с Григорием?

— Конечно. — Миркин пожал мне руку и сердечно улыбнулся. — Тогда я даже не представлял, с кем вступил в драку, иначе поостерегся бы.

— Наоборот, — ответил я в такой же сердечной манере, — вы сделали доброе дело.

— Что вы думаете о нынешнем росте курса доллара? Вы себе не представляете, как я был возмущен, когда от меня потребовали выплачивать налоги в долларовом эквиваленте. Знаете что? сказал я им, вы нас обманываете в рублях, вот в рублях и получайте, — возмущенно поделился со мною горем Бурциевич.

Что ж, я готов, чтобы сюжет развиваются по предложенному сценарию. Меня это даже устраивало. Слишком малой информацией я располагал, но зато имел убеждения, пусть и не устраивающие кого-то еще. Оставалось лишь ждать взрыва. Иначе и не могла завершиться встреча двух носителей противоположных зарядов. Взрыв был так же неизбежен, как неизбежна молния при столкновении грозовых облаков. Но сначала мне предстояло померяться силами со своим противником.

Я закурил сигарету и расслабился, понимая, что встреча с Бурциевичем имеет большой смысл, даже если она и завершится столкновением.

Мы выпили. Потом поужинали. Ужин был не обильным, но состоял из самых изысканных блюд, которые подавал вышколенный официант. Стол сервирован без излишков серебра и хрусталя. Все отражало стиль человека, для кого роскошь столь же повседневна, как утренний душ.

— Вам наверняка понравится Пайнхерст, если Лариса отвезет вас туда, — сказал Бурциевич. — Я получил недавно из Аргентины пару пони для поло. Но, представьте, даже еще не видел их. Можете попробовать. Вы играете в поло?

— Относительно, — ответил я, смутно представляя, как это можно плавать в бассейне на лошадях.

— Не ждать же мне, пока я сам смогу туда поехать, — улыбнулся Бурциевич. — Ваши чиновники не прекращают плести против меня интриги, я не могу надолго отлучаться из России. Представляете, меня обвинили в том, что я выплачиваю рабочим слишком маленькую зарплату. Хорошо, говорю я, я буду платить им по пятьсот долларов, но уволю пять тысяч человек. В конце концов, мои предприятия — во многих областях единственные, где люди вообще хоть что-то получают.

— Наверное, всему причиной политическая нестабильность.

Бурциевич кивнул:

— Россия находится в кратере вулкана, готового ежесекундно взорваться. В такой обстановке вкладывать сюда деньги — безумный риск. Однако, если вулкан не взорвется и время вложения денег упущено, то можно навеки потерять русский рынок. Дилемма сродни той, что обуревает игрока в казино. А кроме того, в нашей отрасли в Россш превалирует государственный фактор. На девяносто пять процентов мы загружены правительственными заказам Однако если выдержать современный период, у нас будет преимущество по сравнению с другими отраслями — и в оборудовании, и в технологии.

— И все это за счет правительства, то есть нашего народа? — заметил я.

— Да, — с обезоруживающей прямотой согласился Бур циевич. — Мы не ожидаем особых доходов сейчас, да и ваша варварская налоговая система не допустит этого. Но потом мы будем в выигрыше. Главным образом за счет улучшенной технологии и возросших основных капиталов Все это превратится в чистую прибыль благодаря хорошо поставленному менеджменту.

Я складывал какую-то мозаику, двигая вилкой кусочки еды на тарелке, размышляя, и наконец произнес:

— Как я понимаю, вы нашли наиболее успешный способ разгосударствления — передача всего государственного имущества в руки одной корпорации. Вам не кажется что это тоже своего рода социализм, от которого мы с таким трудом избавились.

— Социализм — это государственная монополия на сред ства производства, — заявил Миркин. — Как вы можете подозревать нас в чем-то подобном?

— Однако именно этой монополии вы и достигли.

— Напрасно вы нас обвиняете нас в этом. Для капиталиста жажда контроля над рынком столь же естественна, как для рыбы желание иметь побольше чистой воды. Чем больше водоем, тем больше в нем рыбы.

— Тем больше рыбины друг друга едят… — вставил я.

— И тем не менее таков закон моря!

Бурциевич откинулся назад с ощущением полной уверенности в своих словах, достал сигару из коробки, поданной ненавязчивым официантом, и со вкусом раскурил ее, сделав затяжку:

— Хорошо, что я догадался припрятать эти сигары.

— Мыши? Или домовые?

— Нет, приятели Ларисы, — снисходительно усмехнулся Бурциевич. — Она частенько устраивает здесь вечеринки, и ее гости проходят по дому как саранча. Всего неделю назад они выпили тридцать ящиков шампанского, и этого было мало. Они залезли в погреб и выпили полдюжины бутылок «Бенедиктина», который я хранил для особого случая.

Я как будто услышал звон колокола, доносившийся издали как сигнал тревоги, которого я ждал и который наконец прозвучал. Наконец-то наружу вышло то, чего не хватало в моей мозаике, и теперь весь дракон оказался у меня перед глазами, во всем своем уродстве — само воплощение зла. Дракон, более отвратительный, чем все предыдущие драконы, с которыми мне доводилось сталкиваться.

Зажигая сигарету, я наклонился вперед, скрывая выражение своего лица. Ощущение, словно молния пронзившее меня, неизбежно отразилось в глазах, а мне не хотелось, чтобы Бурциевич увидел его раньше времени. Тот вновь откинулся на спинку кресла и попросил официанта принести бренди. Он находился в хорошем расположении духа, в котором и должен пребывать человек, сделавший верный выбор. Подняв голову, я взглянул на Ларису — во время разговора она хранила молчание, переводя взгляд с одного лица на другое. Безусловно, она была самым ярким пятном картины, затмевая собой обоих мужчин, но в то же время ее роль в композиции не была обозначена. Я подумал: не была ли такая роль ей отведена вообще или это опять сработало мое ненасытное воображение?

— Вы, вероятно, знакомы со многими занятными людьми, — заметил я.

— Я люблю вечеринки, — бросилась Лариса с вызовом. — Люблю клуб «Саардам», и хожу туда, когда есть настроение. Не представляю, как именно можно жить, если не веселиться.

Она смотрела на меня, и ее глаза были по-прежнему как распахнутые окна, в которые видно голубое небо. Можно было смотреть в них, смотреть и не различить ничего, кроме светло-голубого цвета. Совсем, совсем ничего.

Бурциевич снисходительно улыбнулся:

— Сегодня вечером довольно холодно. Пойди зажги камин в библиотеке, мы придем следом.

Девушка встала:

— Не забудь, ты что-то хотел сказать ему.

— Конечно, я как раз об этом и думал.

Перед тем как выйти из комнаты, Лариса вновь взглянула на меня.

— Папочка всегда идет своим собственным путем, — сказала она неопределенно. — Надеюсь, он не задержит вас здесь навсегда.

— Я не позволю этого сделать, — многозначительно откликнулся я.

Дверь за ней закрылась, и я остался один. Я был одинок, как боксер на ринге, когда бьет гонг, а секунданты исчезают за канатами. Гонг прозвучал. Я знал своего противника, все чувства мои были обострены, и я оставался абсолютно спокойным.

— Лариса говорила, вы что-то хотите мне сказать, — пробормотал я, повернувшись к Бурциевичу.

Он отрезал кончик сигары.

— Именно, — кивнул он. — Лариса говорила, что у вас есть интерес к Константину Табакову и к его способу производства синтетического инсулина. Тогда вам небезынтересно будет узнать, что недавно Табаков показывал мне образец своего инсулина… Может быть, и Володя вам рассказывал. Как раз сегодня мне прислали итоговый доклад ведущего химика «Фармбиопрома» по поводу этого продукта. — Бурциевич сидел в кресле совершенно спокойно и, похоже, чувствовал себя в полной безопасности. — Боюсь, Костя Табаков всех нас здорово надул!

Его правая рука лежала на столе, всем своим видом он походил на величественно-неподвижную бронзовую статую на каменном постаменте. Я наблюдал за дымом его сигары.

— Вы провели химический анализ?

— Да. Не знаю, в курсе ли вы, но подобный вид химического анализа — один из сложнейших в мире. Большинство специалистов сразу скажут, что это невозможно. Но у меня работают блестящие химики. Я удивлен, как такой умный человек как вы попался на подобный обман. Это — тот же вариант, когда человек печатает доллары на машинке или предлагает миру формулу производства алмазов.

— Но зачем же серьезному ученому идти на подобный шаг?

— Вы знакомы с Костей Табаковым? — вопросом на вопрос ответил Бурциевич.

— Лично — нет. Но я навел о нем справки — у профессора отличная репутация.

— Насколько я понимаю, вы ни разу не встречались с ним. Зато познакомились с хорошенькой девушкой, преподнесшей вам всю эту историю.

— Я был у него дома.

— А вы убеждены, что были именно в его доме? Или вы убеждены в этом потому, что вас привела туда милая крошка и сказала: вот дом моего отца великого профессора Табакова?

Взгляд мой сохранял бесстрастность. Я отряхнул пепел с сигареты и положил руку на стол.

— Имейте в виду, — продолжал Бурциевич. — Я вовсе не предполагаю, что именно здесь решение загадки. Может быть, вы побывали в доме Табакова, может быть, даже познакомились с его дочерью. Все возможно. Мелкий жулик «ломает» вам тысячу долларов, а большой человек совершает большую аферу.

— Но чего ради Табакову беспокоиться? Он достаточно хорошо обеспечен.

— Кто вам это сказал? Источник прежний — его дочь, или девушка, назвавшая себя его дочерью. Так ведь?

— Да, — задумчиво кивнул я.

Бурциевич снова отрезал кончик сигары.

— Предположим, вся эта информация все же поступила к вам из достоверного источника. Но в мире бизнеса и этого недостаточно. Очень многие обладали в высшей степени хорошей репутацией, производили впечатление людей преуспевающих — и на самом деле преуспевали, — и что же? Свои дни они закончили в тюрьме. Вы и сами сможете припомнить подобные примеры. Известные адвокаты, биржевые маклеры и так далее. Не думайте, что у меня предвзятое отношение к Табакову. Я не обладаю всей информацией об этом деле. Может статься, что сам Костя удивится больше всех, узнав обо всей истории. А если он в отъезде? Или читает лекции в Сорбонне, а его дом просто использовала в своих целях банда мошенников. И такие случаи бывали. Не мне вам рассказывать. Единственное, что вы должны знать: вся история с этим чудо-инсулином — ложь.

Я сделал еще одну затяжку и сказал:

— Не знаю, как хорошо вы информированы, но вы, вероятно, слышали, что позапрошлой ночью в Москве была совершена попытка похитить Веру Табакову, или девушку, называвшую себя таковой. Ваш друг при этом присутствовал.

Миркин кивнул:

— Я, правда, не знал, что ее пытались похитить. Об этом мне рассказала Лариса, а она говорила с ваших слов.

— Если это была попытка похищения, а не хорошо разыгранный фарс, чтобы убедить вас в важности дела.

Мне казалось, что он рыбак, который насаживает приманку на крючки, а рыба сама выбирает, на какую именно наживку клюнуть. Но я должен был услышать все ответы и обязан был досмотреть весь спектакль до конца.

— Вероятно, вы еще не знаете, — сказал я, — но Константина Табакова на самом деле похитили.

— Действительно?

— По крайней мере, он, или человек, выдающий себя за Константина Табакова, был похищен. — Я сделал паузу. — Я даже звонил по этому поводу в ФСБ.

В комнате повисла тишина. Создавалось впечатление, что не просто исчез шум, а что эта тишина поглотила все звуки и все движения.

— А что девушка? — поинтересовался Миркин.

— Похоже, что сегодня во второй половине дня она тоже исчезла, — ответил я ничего не выражающим голосом, глядя ему в глаза.

Опять возникла пауза. Потом Бурциевич поудобнее устроился в кресле и отпил бренди.

— Вероятно, ее исчезновение стало результатом вашего разговора с ФСБ, — заметил он. — Подобного осложнения они не ожидали.

— Почему?

— Потому что у вас всегда была подмоченная репутация. Похитители меньше всего ожидали, что вы со своими проблемами обратитесь в компетентные органы. Да признаться — я и сам несколько удивлен.

— Просто данный случай сильно отличается от предыдущих, — мягко заметил я. — Кроме того, и для меня, и для многих других изменилась сама наша жизнь.

Бурциевич рассмеялся — смех его звучал уверенно и достаточно громко.

— В любом случае вы их, похоже, спугнули, и теперь мошенники пытаются замести следы. Но скорее всего само дело состряпано умело, какими бы ни были мелкие детали. Весьма вероятно, сам Табаков вернется домой через пару-тройку дней и будет просто потрясен происшедшим. Хотя это не так уж и важно в конце концов.

— Нет, важно, — возразил я тоном ровным и холодным, как арктический залив. — Я-то как раз и ловлю этих обманщиков. Мне за это деньги «плотют».

Роберт Бурциевич опять засмеялся, но на сей раз его смех прозвучал как дуновение южного ветра. Даже еще теплее. Это был смех человека, абсолютно ни в чем не сомневающегося. Он умиротворял собеседника, изгоняя все сомнения и тревоги, будто легкий бриз в кронах пальм на берегу океана. Нельзя было не верить ему, настолько он был дружелюбен и надежен.

— Я знаю, — сказал Бурциевич. — Вы же только что сами сказали. Времена изменились и люди тоже. Делом Табакова теперь есть кому заняться. Если вы позвонили в ФСБ — будьте спокойны на этот счет. Дело в надежных руках. Меня же это дело вовсе не касается, просто жаль, что вы теряете свое время. Никто не воздаст вам по заслугам.

— За что же мне воздавать по заслугам? — поинтересовался я.

— Откровенно говоря, мне всегда казалось, что человек вашего ума и способностей мог бы добиться чего-то большего. Я задаюсь вопросом: а не страдаете ли вы от ошибочных идей в отношении бизнеса? Я имею в виду не банальную торговлю в магазине, но бизнес того масштаба, которым занимаюсь я.

— Возможно, я недостаточно знаю об этом.

— Уверяю вас, это не менее увлекательно, чем то, чем вы не раз занимались сами. Просто в ином роде. Большая корпорация — это целая империя. Ее отношения с другими корпорациями и отраслями промышленности сродни отношениям между государствами. Здесь есть и дипломатия, и союзы, и заповедные зоны, и шпионаж, и войны.

Довольно часто приходится просто переступать существующие законы и ограничения. Вот что я имел в виду, говоря о необходимости сильной исполнительной власти. Думаю, если бы вы ушли в бизнес, то увидели бы, что он во многом перекликается с вашей деятельностью. Для того чтобы управлять поведением большого количества людей, необходимо огромное количество самых разнообразных правил. Как для детей. Следовательно, должны быть и родители, люди, которые могут преступать эти обычные правила. Думаю, среди этих людей вы бы чувствовали себя нормально. Я уверен, что именно в бизнесе полностью раскрылись бы все ваши блестящие способности, пригодились бы ваше обаяние, ваша дерзость и ваша — смею сказать — безжалостность.

— Вы, наверное, правы, — сказал я, едва заметно улыбнувшись. — Но кто же предоставит мне такую работу?

— Я, — проговорил Бурциевич.

— Вы?! — удивленно спросил я.

— Да, — ответил Бурциевич. — Буду с вами совершенно откровенным. Когда я просил Ларочку пригласить вас сюда, я думал больше о своем предложении, чем о делах какого-то там Табакова. Можете назвать это сумасшедшей идеей, можете — предчувствием. Знаете, вы не сумеете далеко продвинуться в бизнесе, если не будете иметь в запасе подобных идей. Уверен, что такому человеку, как вы, я с удовольствием платил бы тысяч… сто долларов в год.

Придвинув стакан, я взял его и стал медленно вращать, вдыхая аромат напитка. Ну вот и все — все ответы и все объяснения получены. Интуиция подсказывала, что обычным оружием моего противника не одолеть. Как сказал Бурциевич, есть случаи, когда необходимо переступить через законы и ограничения. Вне обычного, законопослушного мира средних людей существовал особый мир — чтобы с ним бороться, необходимо было проникнуть в него. Иначе он оставался неуязвимым и непроницаемым, как если бы находился в ином измерении. Я сардонически улыбнулся при одной лишь мысли, что Бурциевича можно одолеть в рамках обыкновенного закона, действующего для обычных граждан. Даже не учитывая своей собственной своеобразной репутации, мои обвинения против Бурциевича будут звучать смехотворно. И не потому, что он очень богатый человек. Это произойдет потому, что его положение, уважение, которым он пользуется, его абсолютно искренняя убежденность в собственной правоте и авторитет будут той броней, от которой, как резиновые мячики, отлетят любые обвинения, выдвинутые мной.

К счастью, я тоже умел ориентироваться в том измерении, в котором не действовали обычные правила, а общие для всех законы превращались в пустой набор слов.

Я допил свой бренди, насладился ароматом последнего глотка, поставил на место стакан и сказал:

— Мне льстят ваши слова. Но у меня есть другая идея.

— Какая?

Не спеша, даже лениво я запустил правую руку под пиджак и достал пистолет. Поднял его, навел на собеседников, переводя поочередно то на Бурциевича, то на Миркина.

— Это то, о чем я говорил, — сказал я. — Что ситуация в нашей стране нестабильна. Война совсем рядом с домом. Рядом с вашим домом, Бурциевич. Я пришел сюда за Табаковым и его дочерью. Если вы мне их не выдадите, кому-то придется крайне неожиданно умереть.

Единственной моей ошибкой — как позже вынужден был признать я — оказалось то, что я не вполне осознавал, насколько мое собственное ощущение иного измерения совпадало с подобным же ощущением Бурциевича или по крайней мере Миркина.

Оба как будто окаменели, внимательно и оценивающе разглядывая меня, однако не проявляя ни малейшего признака паники. Потом в глазах у Миркина сверкнули огоньки, он как будто увидел что-то прямо над моей головой. И вдруг сзади раздался голос. Это был бас, который я совсем недавно где-то слышал.

— Отлично, — произнес голос характерным прибалтийским акцентом. — Держи покрепче свою пушку. Но не двигайся, если хочешь выйти отсюда живым.

Я и не двигался, поскольку уже вспомнил, где именно слышал этот голос..

Человек приблизился сзади и сказал:

— А это, сука, я приберег для тебя.

Потом последовал удар, прозвучавший громом в моей — голове, в глазах зажглись и рассыпались миллионы белых звезд. И я провалился в темноту…

24

Придя в сознание, я ощутил режущий свет, болезненно яркий даже через закрытые веки. По щекам моим монотонно хлестали мокрым полотенцем. Чувствовалась натренированная рука Пирчюписа.

— Достаточно, Валдис, — сказал Миркин.

Я потер лицо руками и открыл глаза. Высокий костлявый человек стоял надо мной и смотрел так, будто хотел повторить и нападение, и приведение в чувство.

— Хватит, Валдис, — повторил Миркин.

Пирчюпис нехотя вышел из комнаты.

Я попытался понять, где именно нахожусь. Комната была необычной: потолок и стены из голого цемента. На полу лежал простой кусок линолеума. В одной стене была грубая, некрашеная дверь, через нее вышел Валдис. Такая же дверь находилась и в другой стене. Под потолком в стене я увидел небольшое отверстие — заглянуть в него было невозможно. Окна отсутствовали.

Я сидел на клеенчатом больничном диване, покрытом одеялом. На противоположной стороне комнаты стоял еще один диван. На стенах висело несколько полок с магнитолой, кассетами, полдюжиной книг, парой нераспечатанных колод карт, бутылкой жидкости, с виду похожей на бренди, коробкой конфет, парой консервных банок, набором бумажных тарелок. Воздух был прохладным.

— Герои детективных романов в подобных ситуациях спрашивают: где я? — сказал я. — Я лишь повторю их вопрос.

— Это частное бомбоубежище, которое господин Бурциевич построил около года назад, на случай гражданской войны в вашей благословенной небесами в стране, — ответил Миркин. Он сидел за столиком в кресле и покуривал сигару. Сигару он держал в левой руке, а в правой — мой пистолет. Его рука спокойно лежала на столе. Целиться не было нужды — нас разделяли всего два метра.

— Выглядит очень мило, и под рукой, — заметил я.

— Курите? — Миркин бросил мне пачку сигарет и зажигалку. — Возьмите их себе. Боюсь, Валдис извлек из ваших карманов все содержимое.

— Естественно.

Я даже не стал проверять свои карманы и иные потайные места, так как был убежден, что обыскали меня всесторонне, может, и в кишки заглянули. Мне, конечно, не оставили ничего, что могло бы принести хоть малейшее беспокойство членам этого мощного мозгового треста.

Закурив сигарету, я сказал, как бы вспоминая:

— Валдис — ваш должник. В Москве вы оказали ему хорошую услугу и помогли спастись — и ему, и его напарнику.

Миркин кивнул:

— Это все, что можно было тогда сделать.

— Вы рисковали.

— Я не могу заставлять людей рисковать из-за меня, если они не убеждены, что и я пойду на риск ради них. Если вы помните, мне ведь от вас неплохо досталось. Поэтому я и держу под рукой пистолет и хочу, чтобы вы оставались сидеть там, где сидите.

Я улыбнулся:

— Вы что-нибудь для меня приберегли?

Миркин покачал головой:

— Давайте забудем об этом. Это все детские игры. Я здесь, чтобы узнать, не пересмотрите ли вы свое отношение к предложению Роберта. Ничего больше меня не интересует.

— Вы, наверное, изучали гестаповские методы работы по фильмам, — восхищенно проговорил я. — Когда я скажу «нет», вы пригласите, громил и они превратят меня в отбивную котлету.

— Ни я, ни господин Бурциевич не нацисты. Хотя бы в силу своей национальности.

— Однако у вас работают достаточно оригинальные личности. Я убежден, что Валдис говорит «хайль Гитлер» всякий раз, когда заходит в ванную комнату.

— Это меня не касается. Когда Табаков выставил его, он пришел к нам. Я подумал, что он может пригодиться. Пока он выполняет мои поручения, меня не интересуют его политические взгляды. Он не собирается выведывать секреты «Фармбиопрома». Кем бы он ни был, что бы ни случилось, Валдис не подведет.

— Теперь я начинаю понимать, что имел в виду Бурциевич, говоря о дипломатии большого бизнеса, — сказал я. — Нанимать на работу шпиона, чтобы он выполнял за вас грязную работу, — подобное изобретение достойно «Оскара».

— Я удачно использовал его. Но это наша единственная связь.

— Владимир, я знаю о вас все. Я мог бы рассказать в подробностях всю вашу биографию. Я прочел ваше досье, секретное досье. Конечно, в нем нет ничего такого, за что вас можно было бы упечь в тюрьму. Но вывод можно сделать вполне определенный. Вы — главный головорез Бурциевича, то есть его личное гестапо.

Миркин сидел спокойно, лишь лицо его слегка покраснело.

— Не оскорбляйте нас, у меня бабушка погибла в концлагере. В нашей деятельности нет ничего предосудительного. Мы на сто процентов служим интересам России. Я работаю на Бурциевича, потому что ему нужен жесткий человек, который мог бы справляться со сложными ситуациями. Он же сказал вам: гигант, подобный «Фармбиопрому», это маленькая империя. Необходимо иметь свою милицию, свои законы и свои собственные меры принуждения. Все это и есть бизнес.

— Бизнес есть бизнес, а лекарство Табакова отняло бы у вас лакомый кусочек правительственных инвестиций, и ровно на эту кругленькую сумму вы и понесете убытки.

— Как сказал господин Бурциевич, нет никакой необходимости выигрывать войну, если мы можем при этом разрушить собственную экономическую систему.

— Его афоризмы просто завораживают, — протянул я. — Думаю, вам не приходило в голову, что при этом господин Бурциевич думает прежде всего о своей собственной экономической системе.

— Мы не сторонники насилия, — сказал Миркин. — Оно приносит беду, и мы стремимся избегать его всеми возможными средствами. Иногда нам приходится противостоять насилию. Мы пытались сдержать Табакова, не заходя слишком далеко.

— При этом вам было наплевать на то, что наша промышленность теряет в эффективности и рентабельности.

— Небольшая экономия оказывается не столь уж и эффективной. Об этом узнаешь, когда работаешь в большой промышленности. Господин Бурциевич знает об этом все, потому что это — его работа.

— Принцип фюрера, — почти про себя заметил я. Потом вновь взглянул на Миркина: — Но мое появление поколебало ваши принципы. Что же вы теперь собираетесь предпринимать?

— Последняя граница проходит через небо.

Я курил, рассматривая кончик сигареты.

— Вы рассчитываете выйти сухим из воды?

— Я уверен в этом.

— Но речь идет об убийстве, а наша милиция придерживается на этот счет старомодных взглядов.

— Вы имеете ввиду Папазяна? Это была глупость Пирчюписа. Но он не собирался его убивать. Он даже не знал, кто это. Пирчюпису не повезет, если он попадется. Я, конечно, постараюсь, чтобы этого не случилось. Ну а если все же попадется, мы о нем сразу же забудем.

— Вам бы побеспокоиться о том, чтобы самому не попасться. Если вы читаете газеты, то наверняка знаете о некоем Пришляке, следователе. Он очень честолюбив, и ему просто не терпится поймать того, кто убил одного нудного высокопоставленного и тупого, как сибирский валенок, бюрократа. Он даже чуть было не повесил это убийство на меня.

Миркин посмотрел прямо мне в глаза:

— Я и на пушечный выстрел прошлой ночью не приближался к «Невскому Паласу». Я думал, Зиганшин был в Москве.

Так вот какова его версия происшедшего. И вероятно, он сможет ее доказать. Бурциевич, конечно же, тоже будет настаивать на этом. Они оказались бы весьма легкомысленными людьми, если бы не позаботились об алиби. А легкомысленными их никак не назовешь. Если бы они совершали ошибки, то еще задолго до меня кто-нибудь позаботился об их судьбе. Мысль эта угнетала. Но пора было заканчивать выяснение деталей. Я затянулся сигареткой и изрек:

— Такие люди, как Табаков и его дочь, не могут исчезнуть просто так.

— Табаков никуда и не исчезал. Завтра он вернется из Чехии, где гостил у своего друга. Он страшно удивится всей этой шумихе. Его дочь уехала в Самару с друзьями — у них там дача. Он позвонит ей и застанет ее живой и невредимой. Когда девочка узнает, что тревога была ложной, то сообщит, что собирается съездить с друзьями покататься на лыжах в горах. Оттуда, вероятно, она полетит на курорт. Может быть, она даже выйдет там замуж и очень долго еще не вернется сюда.

Я смотрел на Миркина холодно и понимающе.

— Табаков, конечно, согласится с этим.

— Думаю, да, особенно после того, как я вновь поговорил с ним. Думаю, он даже обнаружит какую-нибудь ошибку в своей формулой и забудет о ней вообще.

— А сами вы в ней не заинтересованы?

— Ну конечно, профессор раскроет нам ее секрет. В один прекрасный день эта формула может нам пригодиться, особенно если ее откроет кто-то из наших химиков. Но в настоящее время господин Бурциевич вполне удовлетворен собственным способом производства инсулина.

— И Табаков не откроет рта, пока его дочь у вас в руках в качестве заложницы?

Мир н пожал плечами:

— Вам прекрасно известно, как именно происходят подобные вещи. Вы сами знаете, что именно он сделает.

Я знал. Конечно, отдельный человек мог быть способен на героизм, но его легко сломать безжалостным научным методом. Ну а перед лицом опасности, которая угрожает дочери, этот героизм может не проявиться и вовсе. Я не сомневался, что именно Владимир Миркин — тот самый человек, которому поручено компетентно и всесторонне контролировать это дело. Миркин не был обыкновенным головорезом, иначе он и не занял бы свое нынешнее место в «Фармбиопроме». Глядя на него, никто бы не усомнился, что у него образование, как минимум, в объеме института, даже если большую часть учебы он провел на футбольном поле. Он был определенно умен и по полному праву находился в окружении Бурциевича. К тому же он был достаточно восприимчив, чтобы набраться умных мыслей у Бурциевича, используя их в дискуссиях. Он верил в то, чем занимался, и был убежден, что поступает правильно. И уж он-то ни за что не наделает глупых ошибок. Мне вовсе не нужно было давить на него, чтобы тот завершил композицию. Миркин и сам прекрасно знает, как именно завершить то, что начал.

Итак, оставался лишь один вопрос.

— А как Лариса чувствует себя в этой ситуации?

— Лариса о ней даже не задумывается. Время от времени она выполняет отдельные поручения отца. Вероятно, он сказал ей, что вы связаны с кем-то, кто пытается подорвать позиции «Фармбиопрома». Ничего больше ей знать не нужно. Но вы ей, кажется, вскружили голову. — Миркин заговорщически посмотрел на меня. — Но это уже ваше дело, с ней можно неплохо провести время.

— Если бы я занимался футболом… — сказал я.

Миркин понимающе кивнул:

— Ну чего упрямиться? Вы же не сможете выиграть. Нет и следа раскаяния за то, что вы делали раньше. Я искренне восхищаюсь вашей деятельностью, поэтому предложение босса остается в силе. На сто процентов.

— Ну а если я вас выдам?..

— Ну зачем снова говорить одно и то же? Вы же понимаете, что просто так мы вас не оставим. Вы повязаны с нами.

Я взглянул на кончик сигареты. Вспомнив предупреждение Миркина, я даже не пытался встать и подойти к пепельнице, которая стояла перед ним. Я затоптал сигарету и зажег другую. В своей жизни я неоднократно слышал угрозы но, пожалуй, ни одна из них не звучала так убедительно, как произнесенная только что. Это производило впечатление ледяной неизбежности, которой ничто не могло противостоять. И я понимал, что Миркин осознавал то же самое.

Миркин встал, все еще держа пистолет.

— Почему бы вам хорошенько не обдумать предложение господина Бурциевича? — спросил он, направляясь к двери, через которую вышел Пирчюпис. Открывая ее, он кивнул головой в сторону второй двери: — Кстати, великий Табаков и его дочь в соседней комнате. Можете с ними поздороваться, если хотите.

Оставшись один, я встал, внимательно осмотрел комнату и подошел ко второй двери. Нажал ручку, дверь легко открылась. Комната была похожа на ту, где я только что находился.

Вероника и ее отец сидели на диване рядом. Я понял, что это ее отец, еще до того, как девушка вскочила и представила нас друг другу.

— Ну как вы? — спросил я после обмена приветствиями.

Мы пожали друг другу руки — странная формальность, особенно в создавшихся условиях. Вероника стояла рядом, взяв меня под руку. Я улыбнулся ей:

— Как здесь с акустикой?

— Мы слышали весь ваш разговор, — ответила она.

— Значит, мы сэкономим массу времени, — сказал я. — Меня не очень интересуют детали того, как именно вас похитили. Сейчас это неважно.

— Что вы говорили о Зиганшине? — спросила Вероника.

— Они убили его.

Потом я рассказал все: и о содержании досье, и о своем разговоре с Пришляком. Я легко перескочил через эпизод встречи с Ларисой, хотя и воздал ей должное за предупреждение о возможной ловушке, не вдаваясь в подробности того, каким именно образом это предупреждение было передано. Я заметил, однако, что взгляд Вероники стал задумчивым.

Определенным образом я виновен в смерти Зиганшина, — сказал я, — вы и сюда попали по моей вине. Мы все ошиблись в нем. Очевидно, он был обычным честным дураком. Поэтому я и пошел к нему, решив перетянуть его на свою сторону. Конечно, пяти минут для этого оказалось мало. Зиганшин слишком долго вникал во все, что длиннее пословицы. Я был уверен, что наш разговор будет неприятен этим подонкам. Так оно и оказалось. Я не знал, что той же ночью Зиганшин встречался с Бурциевичем и Миркиным. И даже увидев Миркина в вестибюле гостиницы, не связал его появление с возможной бедой. Думаю, они решили провести свою встречу в Питере, потому что в Москве слишком многие следят за тем, кто с кем встречается, и интересуются — зачем.

Они уже знали, что лед под ними становится все тоньше, а тут еще я начал его подтапливать… Бурциевичу было необходимо убедиться, что Зиганшин будет делать то, что выгодно им. И вдруг наш честный дурак взбунтовался. В его серую массу, называемую мозгом, проникло подозрение — и теперь его уже стало трудно сбить с панталыку. А когда Зиганшин еще и поговорил с Сысоевым, дело начало принимать для них совсем нежелательный оборот. Возможно, они попытались угрожать ему или шантажировать. Но Зиганшин был слишком упрям или слишком глуп, чтобы испугаться или продаться — сейчас уже неважна причина. Оставалась единственная возможность остановить его — убить. И они убили.

— Но как вы-то здесь оказались? — спросила девушка сорвавшимся голосом.

Я опять посмотрел на двери, хотя это и не имело большого значения. Мне нечего было сказать такого, что было бы неизвестно хозяевам этих дверей.

— Сейчас узнаете, — сказал я.

Растянувшись на диване, я все рассказал Табаковым.

Это было не расслаблением, которое свидетельствует о спокойствии души, но, скорее, концентрацией энергии перед прыжком тигра.

Я рассказал им все, о чем передумал, с самого начала. Подробно пересказал свой разговор с Бурциевичем и Миркиным за ужином, в течение которого многое нашло свое несложное объяснение. Я постарался ни о чем не забыть, но даже не подозревал, что мой рассказ произведет впечатление на Константина Табакова. Тот просто, без эмоций спросил:

— Как же мог такой человек, как Бурциевич, оказаться подобным прохвостом?

Табаков был высок и сухощав, почти что костляв, на голове — шапка седых волос. Глаза нервно поблескивают за стеклами очков. Свой вопрос он произнес таким же тоном, каким, вероятно, констатировал бы какой-нибудь химический. парадокс.

Я положил руку под голову и уставился в потолок.

— Вот в этом я с вами не соглашусь, — ответил я, положив руку под голову и уставившись в потолок. — Как можно крысу обвинять в том, что она крыса? Таков уж его стиль жизни. Бурциевич значительно более опасен, чем любой диверсант, коммунист или демократ, именно потому, что искренне верит, что является справедливым и прогрессивным гражданином. Он может презрительно говорить о «новых русских» и на самом деле презирать их, ощущая себя значительно выше их по положению. О своих политических воззрениях он говорит между рассказами о паре пони, присланных ему из Аргентины, и об очередной вечеринке своей дочери, на которой было выпито уйма ящиков шампанского. Но Бурциевич и сам принадлежит к тому же классу, хоть и не знает этого… Он не считает, что извлекает прибыль из своего производства. Он называет это «возросшим капиталом». К тому же очень гордится тем вкладом, который вносит в экономику России. И он с восторгом поддержал бы диктатуру в нашей стране, пусть под другим именем, и в то же время не переставал бы считать себя стопроцентным либералом. И даже то, что он на самом деле самый обыкновенный фашист, невозможно поставить Бурциевичу в вину, потому что он и сам еще не начал это осознавать…

Я постарался придать своему голосу максимум выразительности и проникновенности. Казалось, голос мой так и будет звучать и звучать, как бесконечный аккорд. Доходили или нет мои слова до разума слушавших его? Во всяком случае они западали им в душу.

Табаков взлохматил волосы и сказал резко:

— Но он занимается преступной деятельностью…

— Бурциевич, — ответил я, — никогда в жизни не совершил ничего преступного. Если он говорит Миркину, что и вы, и ваше изобретение — дрянь и вас нужно остановить, он просто выражает свое мнение. Если что-то с вами происходит и вы остановлены — он доволен. Если он просит Миркина поговорить со мной, попытаться убедить меня забыть о вас и начать работать на «Фармбиопром» — это тоже совершенно законно. Удается — отлично, если же нет, а в результате несчастного случая я погибну, то это рука судьбы, и не более… Подобное уже произошло с Зиганшиным. Я не сомневаюсь, что Бурциевич оставил Миркина наедине с Зиганшиным, чтобы тот попытался убедить бедолагу. Если бы Миркину удалась эта затея — хорошо. Ну а раз Зиганшин так удачно упал в ванной комнате, разбив себе голову… Что же, печальный случай, зато он предотвратил целый ряд неприятных событий.

— Но он пытался убедить вас в том, что я лжец и мошенник!

— Дипломатический маневр, отлично задуманный и проведенный. Кто-нибудь другой на моем месте легко поверил бы его словам. Ну и даже не убеди он меня полностью, согласие работать в «Фармбиопроме» стало бы мне хорошей компенсацией за некоторый разлад с совестью. И уж конечно, после этого я перестал бы беспокоиться о вас и вашей дочери и спал бы спокойно. Но состава преступления во всем этом опять же не было.

Табаков беспомощно покачал головой:

— Этот человек, вероятно, безумен. Его лицемерие просто невероятно.

— Это не лицемерие. И он в здравом уме. Бурциевича просто не интересует, каким именно образом Миркин выполняет его поручения и просьбы. Следовательно, он и не знает ни о чем. Думаю, если бы он захотел, то сумел бы оправдать и методы Миркина, но у него слишком много забот, и легче просто не знать ни о чем лишнем.

Некоторое время мы молчали. Тишина была странной, как и весь наш философский диалог в камере смертников. Вероника вернула нас к реальности:

— А вы не думаете, что Миркин лишь запугивает нас?

— Нет, он абсолютно серьезен, — сказал я мягко. — И давайте не будем сами себя обманывать. Он устроит все, что нужно будет устроить, и свою работу сделает так же чисто, как я делаю свою.

Карие глаза Вероники, которые так охотно вспыхивали в улыбке, были грустны и полны боли.

— Не думайте об этом, — заметил я беззаботно. — Если не это, так они придумали бы что-нибудь другое.

Девушка обвела взглядом комнату:

— Неужели отсюда нет никакого выхода?

— Был бы выход, меня бы не было здесь, — рассмеявшись, сказал я и встал с дивана. — А я вам говорю, друг Вольдемар — не любитель в своем деле.

Я увидел, что и в этой комнате, как и в другой, было отверстие под самым потолком. Я пододвинул стул и заглянул внутрь. Снаружи оно было забрано тяжелой чугунной решеткой. Очевидно, убежище было построено с той стороны холма, которая спускалась к реке, а отверстие выходило в вентиляционную трубу, проложенную в холме, и обеспечивало естественный доступ воздуха. Решетка была укреплена в бетонное основание. Я лишь взглянул на все это сооружение и пожал плечами.

— Почему бы вам не сказать, что вы принимаете предложение Бурциевича? — спросил Табаков. — А потом вы смогли бы…

— Неужели вы думаете, они этого не предусмотрели? — ответил я так терпеливо, как мог. — Убежден, что Бурциевич продумал каждое слово своего предложения, ведь он не отказался от него и сейчас, несмотря ни на что. Я не знаю, какие именно гарантии он потребовал бы от меня взамен, — мне самому на ум приходит по крайней мере сотня, — но это не имеет значения. Будьте уверены — эти гарантии сработали бы обязательно.

Я стоял и спокойно смотрел на Табакова, абсолютно уверенный в своих словах.

— Ну это уже не моя проблема, — закончил я.

Девушка села рядом с отцом и взяла его за руку.

— Ты не должен думать обо мне, — сказала она. — Не должен.

— Как же я могу не думать о тебе?

— Ну, а что хорошего, если вас обоих замучают до смерти? — спросил я безжалостно.

Табаков прикрыл глаза.

— Миркин был у меня всю вторую половину дня, — проговорил он хрипло. — Он сказал… Да, если бы речь шла лишь обо мне, я попытался бы… Но Верочка. Я не так силен… Да и какая разница? В любом случае изобретение будет уничтожено. Поэтому зачем?.. — Голос его сорвался. — Я просто не смогу этого вынести, не смогу! Вы понимаете?

— Папа, — умоляюще произнесла девушка.

Взглянув на них, я отвернулся.

На одной из боковых полок рядом с игральными картами лежали блокнот для записи очков и карандаш. Я взял их. На самом верху первой страницы я написал печатными буквами: «Нас могут подслушивать», приписав еще несколько строчек. Потом вырвал страничку и положил блокнот и карандаш на место.

Я вернулся к Константину Табакову и положил ему руку на плечо. Ученый посмотрел на меня. От пережитых испытаний глаза его запали, а лицо осунулось и посерело.

— Кричи не кричи — делу не поможешь, — сказал я и дал ему бумажку со своим посланием.

Вероника попыталась заглянуть через плечо отца и прочесть записку, но я взял ее за руки, мягко отвел в сторону и посмотрел ей в глаза, вложив в свой взгляд всю силу, которой обладал.

— Кое в чем я, конечно, виноват, — сказал я. — Если бы я не вмешался в дело, все вообще могло пойти по-иному,

Тут открылась дверь и вошел Миркин. Он походил на главу правления крупной фирмы, покинувшего на минуту зал заседаний, чтобы ответить на телефонный звонок.

— Итак? — спросил он.

Я стоял, спокойно раскуривая сигарету.

— Что касается меня, — произнес я без тени эмоций, — ответ остается прежним: проваливай.

— Я говорю то же самое, — твердо сказала Вероника.

— Мне очень жаль. — Слова Миркина прозвучали как соболезнование. Он смотрел на Табакова.

Ученый встал с дивана. Он слегка дрожал, а глаза его горели.

— Я согласен пойти с вами на сделку. Но вы должны поклясться, что, если я выполню все ваши условия, с девочкой ничего не случится.

— Папа!

— Я клянусь, — ответил Миркин.

Ученый сцепил трясущиеся руки:

— Тогда я согласен с вашими условиями.

Миркин внимательно посмотрел на него с удовлетворением делового человека, сумевшего заключить удачный контракт.

— Я дам вам бумагу, чтобы описать всю технологию, — сказал он вполне дружелюбно. — Еще что-нибудь нужно?

Табаков покачал головой:

— Я не смогу описать процесс. Это слишком сложно, да я и не в состоянии сосредоточиться в подобных условиях… Можно все сделать значительно проще. Ведь ваш хозяин сам фармацевт. Привезите меня в лабораторию, и я продемонстрирую ему всю реакцию.

— Папочка! — умоляюще проговорила Вероника.

— Я все покажу ему, — продолжал Табаков почти истерически. — Он все поймет. И будет знать, как именно проводить эту реакцию. Писать же я ничего не буду. Только он и я, и никто больше… Никто… даже Верочка. Вы обещаете?

— Давайте вернемся в дом и поговорим с патроном, — предложил Миркин.

Он взял ученого за руку и проводил его к двери, даже не взглянув на меня. Правая рука Владимира застыла в кармане пиджака и оставалась там все время, пока он беседовал.

Вероника рванулась было за отцом, но я удержал ее.

Дверь закрылась.

Лицо ее как будто окаменело.

— Ничего уже не сделаешь, — сказал я.

Воцарилась тишина. Потом девушка вырвалась из моих рук, бросилась на диван и зарылась в подушки.

Я вновь закурил и начал медленно прохаживаться по комнате. Прошло минут десять. Вероника перевернулась на спину, уставившись в потолок ничего не выражающим взглядом. Только тогда я решился заговорить с ней. Я встал рядом и произнес еле слышно:

— Вероника…

— Он не должен был делать этого, не должен! — воскликнула она.

— Вероника, он лишь ширма для нас, а мы не должны действовать в одиночку. Я дал вашему отцу записку.

— Но это не имеет значения.

— Надеюсь, имеет. Уверен, что имеет. Я сказал ему, что делать.

Девушка села на диван, в изумлении уставившись на меня.

— Вы сказали ему… что?

— Я сказал, что и в нашей ситуации кое-что можно предпринять. Посоветовал ему взять Бурциевича в лабораторию. Во время демонстрации профессор сможет устроить взрыв. Конечно, ничего хорошего ожидать не стоит, но это втянет в историю Бурциевича, а заодно с ним и Миркина. В конце концов все может оказаться очень важным. — Голос мой звучал очень тихо, а губы едва двигались. — Может быть, я посылаю их на смерть, но эти сволочи ее заслуживают.

Девушка вскочила, схватила меня за руку, дергая ее и раскачиваясь, как будто внезапно потеряла равновесие. Ее глаза сияли, а губы были полуоткрыты.

— Вы это сделали?! — повторяла она вновь и вновь. — Вы это сделали?!

Я кивнул. Потом открылась дверь, и мы резко обернулись. Вошла Лариса.

— Привет, — сказала она.

Взглянув в ее пустые голубые глаза, не вызывавшие во мне по-прежнему никакого отклика, я небрежно положил руку в карман и ответил:

— Привет!

— Что вы делаете?

— Репетируем пьесу.

— Почему вас заперли здесь?

Я не знал, серьезно или нет относиться к ее словам.

— Мы слышали, что Миркин ищет нас, — сказал я. — Поэтому решили спрятаться в недоступном месте, чтобы он удвоил наши ставки.

— Мне показалось, что что-то случилось, — протянуло Лариса. — Я не раз видела, как с теми, кто злил папу происходили дурацкие истории. Я обычно не беспокоюсь потому что не суеверна, но вы — другое дело. Поэтому и стала наблюдать. Видела, как они принесли вас сюда. А ведь еще за ужином я предупреждала вас.

— Да, предупреждали, — проговорил я медленно.

— Чуть позже Миркин вышел отсюда с человеком, которого я ни разу не видела. Я решила выяснить, что именно происходит, но у дверей находился другой тип…

— Другой?..

— Да, какой-то толстяк. Он как-то уже был здесь в компании высокого. Миркин сказал, что это коммивояжеры. Но толстяк не позволил мне войти.

— И что же ты сделала? — спросил я напряженным голосом.

— Мне непонятно, почему это я не могу войти в свой собственный подвал, если я того хочу. Я сказала, что потеряла сережку. — В правой руке Лариса что-то держала, и когда она вытянула руку, в ней оказался обыкновенный молоток. — Пока толстяк искал сережку, я стукнула его по голове.

Я даже не смог рассмеяться. Слабая надежда, пришедшая вдруг с Ларисой, просто оглушила меня. Я грубо схватил Ларису за плечи:

— Где твой отец?

— Уехал с Миркиным и тем, другим… Поэтому я и забеспокоилась. Они сказали, что тебе кто-то позвонил и ты вынужден был срочно уехать, даже не попрощавшись со мной.

— Когда все это произошло?

Лариса слегка поморщилась от боли — я слишком сильно сжал ее плечи.

— Они уехали минут пятнадцать назад.

— Подскажи, где взять машину.

Резко распахнув дверь, я выбежал в узкий коридор с бетонными стенами. В конце была видна лестница, ведущая наверх. Я пробежал по ней и вышел через железную дверь, едва не споткнувшись о тело, лежащее снаружи.

Я перевернул человека. Одного взгляда было достаточно, чтобы узнать коренастого типа, напавшего на Веронику тогда, в Рузановке.

Толстяк был недвижим, вероятно, у него был проломлен череп. Чтобы обезопасить себя от неприятных неожиданностей, я с силой ударил его головой о землю, потом выпрямился.

Пока мои глаза привыкали к темноте, я почти на ощупь двигался по асфальтированной дорожке, ведущей от убежища, сзади, спотыкаясь, шли две девушки.

Вдруг впереди кто-то метнулся. Узкий луч фонарика прорезал темноту, едва не задев меня, и скользнул мимо. Я едва успел скрыться в кустах рядом с дорожкой. Высокий человек бежал, освещая себе путь фонариком. Пирчюпис!

Когда он поравнялся со мной, я бесшумно кинулся вперед, схватив его за шею, сдавил ее так, что мгновенно лишил возможности и дышать, и говорить, и двигаться.

— Можешь это приберечь для меня на будущее, подонок, — проговорил я прямо в ухо Пирчюпису. Потом развернул его лицом к себе и, нанеся сокрушительный удар, отбросил в кусты. В этот момент из-за поворота показались девушки. Дальше мы пошли по аллее, которая вилась по заброшенному саду, пока наконец не достигли огромного дома. Мы обежали дом и на подъездной дорожке в лунном свете увидели машину, на которой я приехал сюда.

Я открыл дверцу. Вероника почти упала на переднее сиденье. Лариса стояла рядом с машиной и казалась очень растерянной. Ее лицо в темноте, лишенное всяких черт, походило на бледное пятно.

— Ты должен мне объяснить, — проговорила она с отчаянием, — в чем все-таки дело?

Хорошо, что Лариса не видела, как застыло мое лицо. Нужно было так много ей сказать, но сделать это сейчас не представлялось ни малейшей возможности.

— Я хочу убедить твоего отца, чтобы он сам тебе все рассказал, — промолвил я.

Сев за руль, я захлопнул дверцу, чтобы не отвечать больше на ее вопросы. Потом, нажав на стартер, резко взял с места, оставив девушку в недоумении и растерянности.

У меня хорошая память, тем более что на виллу Бурциевича я ехал самостоятельно. Уже через несколько минут мы мчались по шоссе, ведущему на Рязань.

25

Мы въехали в городок Чекрыжов, и Вероника спросила:

— Может быть, лучше сначала позвонить?

— Миркин будет стоять над вашим отцом и не даст ему возможности сказать то, что необходимо. А может быть, к телефону они ему подойти не дадут. Кроме того, вероятно, они еще лишь на подъезде к Усмановску.

— Но милиция…

Я покачал головой.

— Мне придется им обо всем рассказывать слишком долго и подробно, а потом долго убеждать их ехать побыстрее. Нет. Мы сделаем так же, как во время поездки из Москвы. Правда, ситуация хуже, но, надеюсь, мы не опоздаем.

Вероника сидела напряженно, нагнувшись вперед, как будто машина благодаря этому могла ехать быстрее.

— У нас есть еще шансы?

— Мы постараемся сделать все, что от нас зависит.

Пока мы ехали, стрелка спидометра не падала ниже ста сорока.

Вероника возобновила разговор, лишь бы не сидеть гнетущей тишине:

— Как много знает эта дамочка?

— Лариса? Думаю, она просто глупа, — ответил я. — Миркин и сам так считает. Они просто использовали ее. Я, признаться, тоже. Не помню, рассказывал ли вам, что в Москве я сделал вид, будто ей удалось поймать меня. Я думал узнать от нее что-нибудь. Она и на самом деле кое-что знала.

— Но теперь-то вы понимаете, почему Лариса попросила вас поехать к ней в тот вечер?

— Они навешали ей лапшу на уши, зная, как легко ее обмануть. Думаю, она все-таки никогда не была особенно тупа, просто не хотела заставлять свои мозги работать, чтобы не осложнять себе жизнь. Своеобразный способ достижения «социальной гармонии».

— И она позволила вам пойти на риск?

— Лариса знала, на что я иду. Она пыталась остановить меня прошлой ночью, когда я еще не все знал. Может быть, она считала, что у меня в запасе козырные, если я так в себе уверен. Она могла и переметнуться потом вновь и радоваться, наблюдая, как я сломаю себе шею. А возможно, она просто вновь отключила свои мозги. Не знаю. В своей жизни бедная девушка наделала немало странных вещей, которые непонятны даже десятилеткам.

— Мне кажется, она просто влюбилась в вас, — сказала Вероника. — Я слышала вашу историю и видела Ларису.

Не отрывая взгляда от дороги, я дымил сигаретой.

— Я не принуждал ее все это делать, — ответил я сухо. — Хотя сегодня она спасла нам жизнь, осознанно или нет. Не забывайте об этом никогда! Боюсь, что жизнь ее теперь безмерно осложнится.

Мотор работал на пределе возможностей, шины визжали на поворотах, а ветер свистел в окнах, создавая впечатление полета. Гладкое покрытие дороги и темнота, которая полностью изолировала нас от окружающего мира, усиливали ощущение большой скорости. Впереди была видна лишь дорога да вспыхивающие, как светляки, задние огни машин. Я легко обгонял их, продолжая свою ночную гонку.

Наверное, впервые в жизни я ехал, ни на секунду не задумываясь о том, что меня может остановить автоинспекция. Вероятно, именно поэтому ни одного гаишника на нашем пути не встретилось. Как будто все они куда-то разом исчезли.

Машина подъехала к очередному повороту, вдруг я узнал его и, резко нажав на тормоза, крутанул руль. Мотор зарычал, на визжащих тормозах мы влетели в отходящую от главного шоссе аллею. Мирно ехавший нам навстречу шофер, вероятно, потерял кило два веса, когда мимо него впритирку пронесся я. Аллея вела к дому Табаковых.

Только тогда Вероника спросила:

— У вас есть пистолет?

— Я позаимствовал один у Валдиса. Ведь он мне тоже кое-что должен.

Машина приблизилась к въезду в дом. Я заглушил мотор и потушил огни, остановившись в нескольких метра от каменных ворот. Потом вышел из машины и сказал:

— Сюда.

Вероника вылезла вслед за мной, и я беззвучно закрыл дверцу. Мы быстро пошли к дому, стараясь двигаться как можно бесшумнее. Вокруг стояла тишина. Я понял, что боюсь услышать неестественный грохот вслед за неестественно яркой вспышкой. Это означало бы, что мы опоздали. Взрыв мог раздаться в любую минуту. Но все было тихо, и единственный свет, разгонявший тьму, исходил от луны… «Сориентировался верно», — подбодрил себя я, довольно быстро узнав тропинку, по которой мы шли. Не доходя до лаборатории, я сказал девушке:

— Ждите меня здесь. Лягте на землю и замрите.

— Но я хочу пойти с вами.

— Вы ничем не сможете помочь. Только шума наделаете… К тому же, если со мной что-то произойдет, вы расскажете обо всем кому надо.

Поцеловав девушку, я стремительно пошел вперед… Итак, история, одна из худших в моей жизни, приближалась к развязке.

Я подошел к лаборатории бесшумно как тень и левой рукой нажал на ручку входной двери, правой сжимая рукоятку пистолета. Нервы мои были напряжены, но я сохранял спокойствие. Время как будто остановилось. В голове промелькнуло, что было бы странно умереть так просто. Впрочем, я ведь и не узнаю, как и когда умру;

Наверное, даже и не почувствую, как это случится. Может быть, смерть похожа на бесшумный удар, после которого сознание покидает тебя, а неведомая рука подхватывает и уносит куда-то… Ты будешь где-то — не имеет значения где, потому что тебя самого уже не будет…

Из холла лаборатории я увидел троих мужчин. Они стояли рядом с длинным столом, на котором была установлена аппаратура. Роберт Бурциевич внимательно наблюдал, Владимир Миркин стоял поодаль, держа руку в кармане. Я видел худые руки Константина Табакова.

— Возьмите, пожалуйста колбу с раствором А, — громко объяснял Табаков, вкладывая в руки Бурциевича колбу с раствором синего цвета. — А вы возьмите колбу с раствором Б, — он протянул Миркину колбу с раствором малинового цвета. — А теперь мы медленно, очень медленно начинаем переливать растворы в одну емкость…

— Может быть, все же воздержимся от последней операции, профессор, — обратился я к нему. — А то больно жить хочется.

Я встал в дверях, поднял пистолет, каким-то чутьем вычислив то, что требовало бы научного склада ума, и постарался произнести свои слова легко и непринужденно, чтобы не испугать Константина Табакова и не вызвать катастрофу.

— Ребята, — сказал я нашим конкурентам, — извините меня, но поезд прибыл на конечную станцию. Стойте, пожалуйста, спокойно, медленно положите колбочки на стол, затем поднимите руки и положите их за голову.

Бурциевич и Миркин повернулись и, увидев пистолет, подчинились приказу. Я же не сводил взгляд с Константина Табакова. У меня было ощущение, не только остановившегося времени, но казалось, что я давно уже сам не дышу.

Константин Табаков бережно забрал у них колбы и поставил на стол, как если бы это были хрупкие антикварные вазы. Потом отряхнул руки.

— Боже, как хорошо, что вы никого не напугали, — сказал он. — Я только что собирался продемонстрировать им действие табастита.

26

Сысоев нервно мял в пальцах сигарету.

— И все же я не могу понять, как это Табаков под носом у Бурциевича приготовил целых две кастрюли взрывчатки, если тот и на самом деле был когда-то химиком…

— Насколько мне известно, — ответил я, — он когда-то давно работал в аптеке, но потом избрал карьеру бизнесмена. А в лаборатории — я заметил это еще в прошлый раз — была масса бутылочек и фляг без ярлыков. Табаков и его дочь, конечно, знали, что в них находится. А одна жидкость так похожа на другую… Бурциевич же был заинтересован тем, что ему рассказывал Табаков. В любом случае теперь уже детали не важны.

— А что с дочерью Бурциевича? — спросил Сысоев.

Повернувшись к окну, я долго смотрел в глубину темного сада.

— Выслушайте все, что она вам расскажет, а я подтвержу ее слова, — со вздохом сказал я. — Девушка оказалась в затруднительной ситуации, пытаясь быть лояльной к отцу и… к неким другим персонам одновременно. Лично меня она попыталась спасти от ловушки с убийством Зиганшина. В любом случае она не соучастница. Не думаю, что она знала об убийстве. Да и Бурциевич с Миркиным могли его, не планировать заранее. Лариса просто что-то слышала, кое-что знала по своему собственному опыту, чтобы понять: в «Невском Паласе» меня могут ожидать неприятности. Она выманила меня из гостиницы. Иначе мы могли бы сейчас и не беседовать… У вас, конечно, свои правила, но думаю, ее можно было бы отпустить с миром…

Я вспомнил губы Ларисы, ее глаза, белые плечи и всю ее, умоляющую о невозможных вещах… Сысоев некоторое время молча смотрел на меня.

— Если ваши показания подтвердятся, они станут основанием для судебного расследования. Бурциевич был когда-то блестящим адвокатом, но ему придется нанять всех мировых светил юриспруденции, чтобы опровергнуть выдвинутые обвинения… Я рад, что все так закончилось.

Встав, я предложил:

— Я поеду вместе с вами и помогу восстановить все факты. — После небольшой паузы я добавил: — Мне бы очень хотелось, чтобы вы пригласили сюда Мишу Гарбузова. Он будет безумно огорчен, если узнает обо всем этом происшествии лишь из газет.

— Приходите завтра, в любое время, — сказал Сысоев. — Вы много сделали и, думаю, должны помочь завершить эту историю.

— Давайте завершим все сегодня ночью, — тихо сказал я, затем высыпал пепел из пепельницы в камин и надел пиджак. Все как будто начиналось снова. — Я не знаю, что в моей жизни стрясется завтра.

Выйдя из комнаты, я нашел папашу Табакова и пожелал ему спокойной ночи. Вероника проводила меня до машины.

— Вы ведь приедете сюда еще раз? — спросила она.

— Надеюсь, что вернусь, и очень скоро, — сказал я, усаживаясь в машину.

Я постарался придать своему голосу массу значений, поскольку не представлял, какому именно Вероника отдаст предпочтение. Сысоев мягко тронул машину с места, и уже через несколько минут, уставившись в окно, я бессмысленно глазел на проплывавшие мимо машины, деревья.

Хотелось верить, что когда-нибудь я вновь вернусь сюда.

Ведь нет ничего плохого в том, чтобы верить в хорошее.

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg