«Темные изумрудные волны»

Темные изумрудные волны (fb2) - Темные изумрудные волны (Реальные истории - 1) 2582K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Федор Московцев

Фёдор Московцев Тёмные изумрудные волны

Часть I история, обошедшаяся автору в $ 4 миллиона!

«…представьте себе идущего человека. Если он смотрит, куда ставит ноги (то есть на землю), то он не споткнется. Это хорошо, но толку от этого мало. Если он смотрит на несколько метров перед собой, он, конечно, выживет, но он – идиот или по меньшей мере эгоист. И только если его взгляд достигает горизонта, он входит в область интеллекта. Даже находясь чуть ближе, он уже оказывает услугу другим и видит краткосрочные перспективы; если угол обзора увеличится на несколько градусов, то в него попадёт всё общество. Если человек не пересек линию горизонта, он просто оказывает услугу; за линией горизонта он обретает более широкий кругозор, он выходит за пределы своей территории и встречается с интуитивными озарениями, которые способны принести пользу его обществу. Если он смотрит дальше, его видение мира становится ещё более креативным. Это не означает, что если угол обзора больше 45 градусов, то человек становится гением. Он видит ценность его цивилизации и его биологического вида. Но он может также допустить ошибку и смотреть по вертикали. В этом случае он увидит Солнце; Солнце его ослепит. И он окажется в мире подчинения и регрессии. Взгляд по вертикали – перемещение в область бесполезного. Мы смотрим себе за спину и становимся слабыми по отношению к видению будущего. А если человек продолжает выворачивать шею, он спотыкается, проваливается сам в себя и становится больным человеком».

Филипп Старк

Пролог

Абхазия

Октябрь 2007 года

…Зеленое с серым… Серое с зеленым… Голову, тяжелую, как обломок скалы, о которую бьются морские волны, наполняли видения. Это были скачущие по горным тропам всадники, это были солдаты в камуфляжной форме, это были палачи и жертвы, хищники и добыча.

Он открыл глаза, пытаясь прогнать остатки ночного кошмара. Видения исчезли. Было раннее утро. Бледная полоска света настойчиво проникала в узкую щель между неплотно прикрытыми шторами, будто маня взбежать по ней навстречу расцветающему утру. Приподнявшись на локте, он посмотрел на детей. Мальчик и девочка, они спали рядом с ним. Девочка была укрыта одеялом, а мальчик спал, раскрывшись, одна ручонка в подсохших ссадинах была сжата в крохотный пухлый кулачок, а другой он обнимал плюшевого мишку.

Он поцеловал детей и накрыл сына одеялом. Потом поднялся, обошел вокруг кровати, приблизился к жене и поцеловал её разметавшиеся кудри. Она открыла глаза, чтобы устремить на него мгновенный взгляд своих лучистых глаз. От этого взгляда он сощурился, словно от солнца.

– Скажи, почему ты с таким фанатизмом стал ездить по утрам на берег? – спросила она.

– Я ненадолго, вот увидишь.

Очарование этого мягкого утра должно было омрачиться отсутствием любимого мужчины. Почему нигде не сказано, что делать с упрямцами?! Но – ничего не поделаешь. Она закрыла глаза и, погружаясь в сон, сказала тихо:

– Туда и обратно. Я жду.

Он кивнул и вышел из спальни. В кабинете, прежде чем одеться, остановился возле большого, в человеческий рост, зеркала. Отражение – высокий стройный блондин с хорошей осанкой, – на какое-то мгновение показалось другим человеком, живущим своей жизнью.

Повернувшись вполоборота, он критически осмотрел свою фигуру.

Этот проклятый живот, – пронеслась в голове беспокойная мысль, – откуда он взялся? Тридцать четыре года – слишком ранний возраст для появления живота. Надо срочно от него избавляться, пока она, – быстрый взгляд в сторону спальни, – не начала дразниться.

– Моя неповторимая, – прошептал он, и счастье заполнило все его существо, отразившись в глазах светлым лучом.

Двойник подмигнул из глубины зеркала, как бы спрашивая: угадай с трех раз, что тебя сегодня ждет?!

Оделся он быстро. Майка и спортивный костюм – что еще нужно? Прошелся по комнате, рассматривая многочисленные предметы, которым пришлось проделать странный, долгий, непростой путь, прежде чем сюда попасть. Вот коллекция масок, взиравших со стены холодными застывшими взглядами. Вот статуэтки – люди, звери, и мифические существа – большие и маленькие, деревянные, бронзовые, гипсовые и мраморные.

Вот три картины – чудища, пожирающие друг друга, морской пейзаж, и венецианский маскарад. Возле последней он остановился. Девушка в белом парике и длинном белом платье, с завязанными глазами, выставив вперед руки, пытается кого-нибудь поймать. Вокруг неё беснуются люди в масках, плащах, куртках, камзолах и диковинных платьях. Контуры двух сплетающихся фигур – изображение, наложенное поверх основного, идущее вторым планом – это события, неизбежно следующие после того, как выбор сделан. Картина называлась «Мы выбираем, нас выбирают».

Он охватил взглядом веселящуюся группу и прислушался, будто пытаясь уловить застывшую мелодию. Ничего не слышно, кроме шелеста листвы в саду.

Спустившись по витой лестнице на первый этаж, он пересек просторный зал и вышел в холл. Улыбнулся, вспомнив, как нахмурилась жена, когда первый раз увидела скульптуру обнимающихся девушек, установленную в нише. Их позы показались ей слишком откровенными, да и сама идея – прижавшиеся друг к другу в сладострастном порыве девушки – это чересчур.

– Ты думаешь, было бы интереснее, если б это были мужчины? – возразил он ей тогда.

Она, скрепя сердце, уступила, но оставила за собой право убрать двух бесстыдниц подальше от детских глаз, если её оценка скульптуры, окончательно не сформированная, в конечном счете окажется отрицательной.

Он вышел на улицу. Причудливо освещенный небосвод напоминал озеро, на одном краю его ночь еще тянула черные сети с мерцающими звездами, а на другом рассвет уже поднимал оранжевые паруса. Там, где небо рассекалось синеющей горой, плыли легкие туманы, цепляясь за верхушки леса.

Предрассветная тишь еще стелилась по отрогам. Угрюмые сосны безмолвно окружали сонный дом. Их ветви, словно слившиеся с побледневшей ночью, лениво шевелились, движимые прохладным октябрьским ветром.

Он подошел к автомобилю, – черному «Lincoln Town-Car», – терпеливо поджидавшему хозяина перед домом. Открыл дверь, завел мотор, и, выждав, пока машина прогреется, тронулся с места. Проехал по аллее, обсаженной туями и лавровыми деревьями, и выехал за ворота.

Дорога вилась по крутому склону, то появляясь из рассеивающейся мглы, то исчезая за деревьями, плотно обступившими узкую полоску асфальта. Там, где дорога приближалась к обрыву, были видны гребни, острые, как лезвия ножей, выступавшие из мрачных ущелий, еще забитых утренним туманом. В эти темные глубины через зубчатые грани скал текли потоки солнечного света, и потревоженный ими туман колыхался, бродил ленивыми волнами. А дальше, насколько хватало глаз, камень и камень – то в виде развалин, то в виде столбов, то в виде больших нагромождений. Разворачивавшаяся с выступа гребня панорама – обширное пространство первобытных гор – была видна во всех деталях. В провале, на дне седловины, в неподвижном воздухе будто отдыхало в каменной колыбели большое озеро. Оно густо-черное в тени и почти бирюзовое под солнечным светом. На его гладкой поверхности ни единой морщинки, ни единого всплеска, будто оно навеки застыло вместе с отображенными в нем скалами, небом, и одиноким облачком. Но стоило прошуметь ветерку, и озеро всколыхнулось серебристой рябью, словно стая каких-то неведомых птиц, пролетая мимо, коснулась крыльями его поверхности.

Озеро мертвое, в каменном ошейнике. К нему не вели звериные тропы, поблизости не жили птицы, и зелень отступила далеко от края. Только бури иногда прорывались к этому уединенному озеру, чтобы гулом волн разбудить спящих на дне его горных духов. Старожилы говорили, что именно духи из этого горного царства воют на хребте в непогоду.

Дорога круто спускалась под уклон, и, извиваясь змеевидной лентой, вновь пошла лесом. В том месте, где дорога загибалась почти под прямым углом, два дерева стояли ближе остальных к дороге. Старая сосна с усохшими сучьями, которые торчали, как обрубленные топором перекладины лестницы, а высоко в небе, будто гнезда аиста, колыхалась только светло-зеленая верхушка её с шишками, глядевшими вверх. Рядом с ней стояла молодая подруга её, чей ствол на высоте пяти метров раздваивался, исходящие ветви, очертив причудливыми изгибами сердечко, взмывали вверх. Лохмотья порыжевшего железа – остатки траурных венков – обнимали дерево у основания. Останки скал в виде обломков лежали вдоль дороги. Среди них – огромный серый валун, напоминавший могильный камень, а витиеватые трещины на нем – эпитафию на непонятном языке.

Ледники и вода, расчленявшие горы и углублявшие ущелья, не пощадили и этот камень. Разрушительный процесс не останавливается никогда. И еще не окончен спор о границах между представителями растительного мира и россыпями каменных глыб.

Вырвавшись из теснин, оставив позади лес, медленно стряхивавший с себя предрассветный туман, дорога побежала по равнине. На фоне неба четко выкраивалась линия ближних отрогов. Голодный ястреб в небесной синеве полоскал в лучах восхода упругие крылья. Постройки, недавно казавшиеся игрушечными, расплывавшимися в неясной полумгле, потянулись вдоль дороги. Впереди показалось море – серовато-голубые просторы, пронизанные золотисто-розовыми лучами.

Проехав поселком, «Линкольн» покатил вдоль побережья. Справа – вспененная полоса прибоя и бесконечно-мятежное море за ним. Слева замелькали ограды, палисадники, дома. Машина остановилась напротив двухэтажного особняка в стиле альпийского шале с каменным цоколем.

Мужчина в спортивном костюме вышел из автомобиля и, пройдя мимо стойки с рекламным щитом, – «Таверна «Берег мечты», – пересек небольшой дворик и вошел в дом. Просторный зал был пуст. В этой части здания второго этажа не было, а потолком являлась двускатная крыша, обшитая изнутри массивом древесины.

Сторож узнал посетителя и попросил подождать хозяина здесь, в этом зале. Мужчина кивнул и сел в плетеное кресло с зелеными подушками.

Вскоре появился и хозяин таверны – плотный усатый мужчина пятидесяти лет. Он зашел с улицы и приветствовал гостя такими словами:

– А я вышел на зарядку. Смотрю: ты остановил бег своего черного крокодила возле ворот. Пришлось вернуться.

Они поздоровались за руку. Хозяин проследовал вглубь зала, и через несколько минут вернулся, держа в руках поднос с двумя дымящимися чашками кофе:

– Угощайся.

– Благодарствую, барин.

Устроившись поудобнее, хозяин спросил, как бы продолжая прерванный минуту назад разговор:

– Как ты попал на этот рейс? Совсем некуда было поехать?

– Мы бросали в карту дротики. Получилось, как в сказке: судьба поджидала там, куда легла стрела.

– Так взяли бы, да перебросили. Съездили бы за границу.

– Мы бросали три раза. Первые два выпали на Сургут и Атырау.

– Уж лучше в Атырау, чем на ужин к шайтану, – заметил хозяин, приглаживая свои пышные усы. – Представляю это пекло. Все каналы только об этом и жужжат.

Он покачал головой и прибавил:

– Не понимаю этих чудачеств. Вы знакомы уже… лет шесть?

– Семь.

– Семь лет! Пускай не все время вы были вместе, но все равно – это большой срок. Как можно после семи лет знакомства с женщиной играть с ней в какие-то дротики?!

Сделав осторожный глоток, он продолжил:

– Сказал бы: вот билеты, вот путевки! Полдня на сборы! И никаких гвоздей.

И, словно подводя черту, провел в воздухе горизонтальную линию. Тут с улицы вбежал восьмилетний мальчик, вслед за ним появилась женщина средних лет. Оба в спортивных костюмах, раскрасневшиеся от утренней пробежки. Они поздоровались с гостем, а хозяин попросил женщину – свою супругу – принести с кухни сладости.

Удостоив мужа выразительным взглядом, она ответила, не останавливаясь:

– Они в красном холодильнике. Который в рабочей кухне.

И упругой походкой проследовала за сыном.

Досадливо поморщившись, хозяин поднялся с места и направился на кухню. Вскоре он вернулся с подносом пирожных. Гость нацелился было на медовик, но, передумав, откинулся на спинку кресла.

– А я не откажусь, – сказал хозяин.

Надкусив французское пирожное, он спросил:

– Удостой мой слух ответом – что за непреоборимое желание куда-то ездить? Ты до сих пор в федеральном розыске, не так ли? Самое лучшее для тебя – сидеть у себя в горах, и даже не ходить в поселок за покупками. Ты понимаешь, как ты рисковал? И все из-за глупой женской прихоти!

– Это не просто прихоть, – спокойно возразил гость.

– Тогда что?

– Ты же все знаешь – от начала до конца. Всю мою историю. Может, и осталась одна-единственная тайна, но вряд ли, даже такие старинные друзья, как мы, станут раскрывать друг другу карты до конца…

С этими словами он поднял вверх указательный палец правой руки, а лицо его сделалось таинственно-серьезным.

– Что еще за тайна? – насторожился хозяин.

– Большая такая тайна, – непринужденно улыбнулся гость, наблюдая за реакцией собеседника. – Кто где прячет в доме сладкое.

Какое-то мгновение лицо хозяина оставалось удивленным, затем он громко расхохотался.

– Какой же ты артист! Сколько тебя знаю, ты все время обводишь меня вокруг этого своего пальца!

Насмеявшись, он вернулся к прежним расспросам:

– Допустим, я все знаю. Но картинка почему-то не складывается. Чего-то не хватает. Какой-то незначительной детали, без которой ничего не понять.

Гость задумался. Через широкие панорамные окна вгляделся в безграничную синюю даль, словно пытаясь там найти ответ. Люди и события потянулись длинной вереницей на зов его воображения. Что-то, помимо воли, с неизбежностью стихии влияло на его решения. И где-то был простой ответ – что это такое?

Эта головоломка – дать простое, но всеобъемлющее объяснение сразу многим вещам – вдруг всецело завладела им.

«Что, если попробовать объяснить явление указанием на его истоки? – размышлял он. – Ведь начало имеет определяющую моделирующую функцию – оно не только свидетельство существования, но и замена более поздней категории причинности. Тогда другой вопрос начинается: как все началось?»

Тёплая волна прилила к сердцу.

Он вспомнил картину, хранящуюся в кладовке. На ней в полный рост изображена девушка. Обнаженная, она бежит к морю по вспененной полосе прибоя. Она беззаботно улыбается, и во всей её легкомысленной непринужденности читается жизнелюбие и влюбленность в собственное стройное тело. Жизнерадостная и веселая, она торопится навстречу своему счастью. Небо кажется пустым и как будто туманным, но это не пустота и не туман, а какой-то тихий неестественный свет. Ограниченная живопись произвела необъятное – на полотне фигура, казалось бы, стесненная в малом пространстве, и, несмотря на это, всё необъятно, всё неограниченно! Написано не для глаз, всё обнимающих во мгновенье и на мгновенье, но для души, которая, чем более ищет, тем более находит.

«Какую власть имеют воспоминания! – подумал он. – Сколько лет прошло, а я все помню. Человек может объехать много мест, встречать необычайных людей, пережить множество разнообразных ощущений, достичь высот, упасть с них, перерасти самого себя, и вдруг вспомнить одно событие и почувствовать, что все пережитое – мираж в пустыне, не стоящий внимания».

Глава 1

Июнь 1996 года

Волгоград

Светло-бежевая «шестерка» Жигули выехала из города и, оставив вправо от себя милицейский пост, а влево – дорогу на аэропорт, двинулась по московской трассе. Утренняя прохлада врывалась в открытые окна. Там, где небо сливалось с землёй, поднималось кроваво-красное солнце. День обещал быть жарким.

Сидевший на переднем сиденье неряшливо одетый худощавый блондин спросил:

– Послушай, Трезор, эти наши последние клиенты, может, ты сам с ними пообщаешься?

– Хватит! С меня довольно, – откликнулся водитель, – крупный, сильный, краснощекий молодой человек. – Рассказывать истории – не по моей части.

– Какая разница? Это последний район, где мы не были.

– Такая разница – одна дает, другая дразнится, – проворчал Трезор. – У тебя болтушка лучше подвешена, у меня так не получится.

Немного помолчав, добавил:

– Нет, если хочешь на шару прокатать шестьсот километров – давай, пожалуйста! Схожу, базара нет. Будет ли приход, не обещаю.

Блондин в задумчивости обозревал пустынный горизонт. Бесконечные поля и степи. Глазу зацепиться не за что.

– Что будет, когда последнему папуасу будет продан стеклянный шарик? – задумчиво проговорил он, обращаясь больше к самому себе. – С кем дальше работать?

– Мне бы твои проблемы. У тебя же есть работа.

– Я – низкооплачиваемый государственный служащий. Едва свожу концы с концами. А ты – крутой пацан, бандит, гангстер. Реальный мужик.

Трезор повернул к собеседнику свою голову, – квадратную, с широким и низким лбом и крепкой челюстью, – и насмешливо сказал:

– Слышь ты, служащий! Расскажи бабушке, кому ты служишь.

Некоторое время они ехали молча. Затем Трезор стал жаловаться на то, как плохо у него идут дела. Хозяин урезал содержание. Заказы есть, работы полно, а с деньгами обижают. Невыгодно стало жизнью рисковать. Да, милиция хозяина прижала, рамсы какие-то идут, но они, большие дядьки, знают, за что борются. А простым солдатам что с этого достается?! Оральное удовольствие!? Нет, хватит, с него довольно! Теперь он поведет свою игру, по своим правилам.

Так говорил он, изредка бросая на своего напарника испытующие взгляды. Напарник, в свою очередь, ни в чем не возражал, но и не поддерживал его. Особенно в части, касавшейся обсуждения «Короля» – хозяина, на которого работал его друг.

Они въехали в районный центр, когда солнце, поднимаясь все выше и выше над синей пучиной, достигло зенита. Оттуда, с высоты, будто лился текучий пламень. А на земле, в пыльном зное, было нечем дышать. За окном замелькали силуэты фабрик, зернохранилищ, домики под шиферными крышами, бараки. Пустынно было на душных сельских улицах.

– Где у них этот долбанный магазин? – обливаясь потом, недовольно буркнул Трезор. – Все уже объехали, и даже памятник козе увидели. А магазина нигде нет. Машина скоро закипит.

Немного поплутав, «шестерка» остановилась у длинного одноэтажного магазина, на крыше которого красовалась потрескавшаяся вывеска «Промтовары». Взбудораженная пыль вздыбилась подобно тяжелой туче. Блондин вышел из машины. Игнорируя вопли Трезора, требовавшего поскорее закрыть дверь, он сделал это нарочито медленно, и, улыбнувшись, скользнул в тень, неровно лежавшую перед зданием.

– Что за место такое, – прорычал Трезор. – В этом гнезде шайтана пыль скрипит уже не только на зубах, но и в….

Он вдавил педаль в пол. Колеса «шестерки» бешено закрутились, и машина отъехала за угол. Блондин вынул из нагрудного кармана рубашки «старушачьи» очки с толстыми линзами, надел их, и направился ко входу. Войдя, осмотрелся. Это был обычный сельский магазин. Убогие прилавки, на которых было разложено всего понемногу – начиная от гвоздей и молотков, веревок и мыла, паяльников, ножей, топоров, тисков, мясорубок, и заканчивая батарейками, радиоприемниками, удобрениями, посудой, и канцтоварами. Ни одного покупателя. И продавцов не видно. Вымерли все, что ли?

– Есть кто живой?

Из-за кассы высунулась голова.

– Живые все пока!

«Пока…» – подумал он.

Поправив на носу очки, блондин подошел к кассе. Продавщица, дюжая бабища в сером халате, что-то записывала в толстой тетради. Блондин улыбнулся, вспомнив, как несуразно выглядит в этих уродливых очках, и обратился к продавщице.

– Добрый день, хозяюшка! А кто у вас решает вопросы по закупкам?

– Директор, – улыбнулась она в ответ, видимо, приняв улыбку посетителя на свой счет. – Геннадий Иванович Костров.

– Могу я взглянуть на него одним глазком? Он сейчас здесь?

– Я вам его позову, – сказала она и гаркнула в открытую дверь:

– Геннадий Иванович! К вам пришли!

От её резкого, громового голоса, блондин невольно отступил на шаг.

Он ждал директора, охваченный смутными сомнениями. Впервые за всю историю продаж «радиодеталей» почувствовалась какая-то неуверенность. К чему бы это? Даже если клиент откажется сотрудничать, беды большой не будет. Ну, устроили прогулку – триста километров сюда, триста обратно.

Так размышлял он, прикидывая в уме, сколько времени понадобится на обработку этого финального клиента. Сейчас, в первый, ознакомительный, визит будут предложены купленные на рынке радиодетали. Куплены за копейки, а продать их планируется в сотни раз дороже. Магазин примет на реализацию несколько штук – попробовать. После этого подставные покупатели всё скупят. Станет ясно, что товар востребован. Директор магазина позвонит и попросит подвезти товар, который снова будет раскуплен. А дальше – тонкая работа. «Покупатели» будут спрашивать продукцию, директор магазина будет звонить поставщику, и тогда пойдут разговоры о фантастическом спросе на товар, объяснения, что, несмотря на хорошие отношения, придется переходить на предоплату. Возможно, в дальнейшем, когда ажиотаж уляжется, условия могут быть пересмотрены, и цены снижены, а пока…

В среднем период созревания клиентов длился месяц. Они сами звонили и делали крупные заявки. Расплачивались наличными и получали вожделенную продукцию.

Но здесь, – подумал вдруг «купец», – такая дыра, что новейшие разработки могут вызвать не интерес, а нездоровую деревенскую подозрительность. Опять же, люди все друг друга знают, и приезжие «покупатели» сразу попадут на заметку.

Ладно, – решился он, – нет такого коня, на котором можно судьбу объехать.

В торговый зал вышел директор, невысокий мужчина сорока пяти лет, толстогубый, с мясистыми налитыми ушами, и, протягивая руку, представился:

– Геннадий Иванович.

– Артемий.

– По-нашему – это Артем?

– Пусть будет по-вашему. Только не называйте меня Артемоном.

Директор магазина улыбнулся и вопросительно уставился на коммивояжера – мол, что там у вас? Выкладывайте.

На несколько секунд воцарилось молчание. Блондин медлил. Он нервно проводил пальцами по краю прилавка, не решаясь начать разговор. Наконец, проговорил хорошо заученный текст:

– Наша фирма занимается поставками радиоэлектронной аппаратуры. Мы предлагаем последнюю разработку американской корпорации «Radiohead»…

С этими словами он вынул из кармана микросхему и протянул директору.

– … новинка под названием «Fuck off Decoder» позволяет существенно улучшить работу телевизора. Расширение зоны охвата, возможность подсоединения дополнительного оборудования, улучшение качества изображения, и много других полезных вещей. Фактически, получается новый телевизор. К чудо-прибору прилагается подробная инструкция. Правда, она на английском языке.

И он добавил извиняющимся тоном:

– В настоящее время мы готовим перевод. И еще. Хотя прибор достаточно прост в обращении, лучше бы, чтобы настройку производил квалифицированный мастер. Но, думаю, у вас с этим проблем не будет. У вас, в вашем городе, наверняка есть сервис-центр, специализирующийся на обслуживании радиоэлектронной аппаратуры. Так что…

Располагающе улыбнувшись, он завершил свой монолог следующими словами:

– Попробуйте. Возьмите на реализацию несколько штук, а там, – как дело пойдет.

Повисла пауза. Директор смотрел на коммивояжера странным, диковатым взглядом. Вероятно, он не верил ни в научно-технический прогресс, ни в торжество микросхем. Продавщица в сером халате гремела счетами, и заносила в тетрадку какие-то цифры. Наконец, Геннадий Иванович нарушил молчание.

– Значит, Артем, товар твой очень ходовой?

– Не буду ничего утверждать. Как пойдет, так пойдет.

У директора магазина созрело какое-то решение. Он посмотрел на часы, сказал продавщице, чтобы сходила на обед, и «вертанулась» через час. Еще он попросил её, чтобы она позвала сюда со склада некоего Степана. Когда она ушла, Геннадий Иванович сообщил, что сам не разбирается в таком товаре, поэтому зовет специалиста.

Степан, высокий, смуглый, с вытаращенными глазами тридцатилетний парень, не заставил себя долго ждать. Геннадий Иванович передал ему микросхему, которую до этого вертел в руках.

– Вот, полюбуйся. Фирма предлагает микросхему. Говорят, хорошо продается.

Степан зачем-то вышел из-за прилавка, прошелся по торговому залу.

– Где мы разложим эти микросхемы? – задумчиво сказал он. – Сюда, где радиоприемники…

Затем спросил у коммивояжера:

– Надолго к нам?

– Все от вас зависит.

– Один приехал?

У очкарика, ожидавшего к концу месяца получить гарантированную прибыль, вдруг появились тревожные мысли. Секунду помедлив, он ответил, что приехал один.

– А ты не пробовал продавать смывные бачки по цене бормашин? – спросил Степан, ощерившись.

«Дело дрянь! – подумал очкарик. – Они наслышаны об этой схеме».

По всему выходило, что план потерпел неудачу, и необходимо как можно скорее выбраться из этого чертова магазина. Глупо улыбаясь, он стоял, продумывая ходы отступления. Геннадий Иванович, перемахнув через прилавок, встал позади него. Очкарик повернулся лицом к директору и сделал шаг в сторону.

– Этот артист, Артемон, за ту цену, по которой впаривает нам свою шароборку, закупает их на рынке целый мешок, – сказал директор магазина своему подчиненному.

– Мужики, я всего-навсего продавец… Наемный… – залепетал коммивояжер, вглядываясь в лица противников.

– Валенком решил прикинуться, – усмехнулся директор. – Половина области торчит с твоим товаром, как слива в жопе.

И он угрожающе придвинулся к коммивояжеру, который отступил еще на шаг.

– Ну что, попался, Артемон?! – добавил Геннадий Иванович, поднимая руку, вероятно за тем, чтобы взять противника за шиворот.

Коммивояжер отступил еще на шаг. Дальше отступать было некуда. Позади него высилась стеклянная витрина с радиоприемниками, батарейками, паяльниками, и лампочками.

Тут за спиной Степана показалась могучая фигура Трезора. Никто так не умеет неслышно подкрадываться, как этот массивный, неповоротливый с виду колосс. Мощная рука его, утяжеленная кастетом, грузно опустилась на голову Степана. Одного удара хватило, чтобы тот рухнул на пол, как подкошенный.

Очкарик, сбросив с себя руку Геннадия Ивановича, ударил его локтем в челюсть. Директор магазина отшатнулся, провел рукой по губам и носу, посмотрел на свою ладонь и увидел на ней кровь, смешанную со слюной. Смыкая и размыкая губы, слегка причмокивая, он будто пробовал на вкус. Посмотрев на крашеный дощатый пол, он проглотил кровь. Затем перевел взгляд на ухмыляющегося Трезора, увидел то, что произошло с его работником, и злобно выпалил:

– Сволочи!

– Просил тебя, как человека: не называй меня Артемоном, – укоризненно сказал блондин, снимая ставшие ненужными очки. – Почему люди избегают быть учтивыми?

Он положил очки в нагрудный карман рубашки, затем сделал обманное движение правой рукой, будто собираясь ею нанести удар. Директор магазина инстинктивно вскинул руки, и в этот момент блондин нанес ему прямой удар ногой в живот, после чего подался вправо, и, заходя сбоку, провел мощный удар под ухо. Геннадий Иванович повалился на пол и застыл.

– Получается, зря ездили, – грустно произнес Трезор, оглядывая помещение. – Может, в кассе будет что-то типа денег?

– Если мы возьмем деньги, это будет типа ограбление.

– Устроим небольшой пожарчик, – бросил Трезор, направляясь к кассе. – У меня в багажнике есть типа канистры с керосином.

* * *

Небо нависло какое-то безвоздушное, словно откачали из него воздух, и над землей стояла наполненная сухой пылью пустота. А беззвучный могучий насос, откачавший из неба воздух, все работал, работал, и уже не стало не только поселка с полыхающей розницей, но и ориентиров на дальнейший путь, – в огромной пустоте осталась только узкая полоска асфальта и мчавшаяся на полной скорости бежевая «шестерка».

– Ну и что будем делать? – спросил Трезор. – Последний папуас сгорел на работе.

– У папуасов могут обнаружиться другие потребности, – ответил, помедлив, блондин. – Жизнь в охраняемом кондоминиуме, коллективные прогулки и питание в одно и то же время, работа на свежем воздухе от зари до зари. Опять же, эти милые фенечки, так радующие глаз – индивидуальный номер на груди, и все такое.

Покосившись на товарища, Трезор попросил объяснить сказанное на доступном языке. И тот рассказал, что имел в виду, – сельскохозяйственные предприятия с привлечением дармовой рабочей силы.

– Азиаты, – устало произнес Трезор. – На этой теме сидят азиаты. У них организация, ресурсы, силы. Вдвоем мы это дело не потянем. «Король» не подпишется – своих забот хватает.

И два товарища умолкли, задумавшись каждый о своем. Будущее представлялось туманным, как это зыбкое серое марево, повисшее над землей.

Так они ехали, потеряв ощущение времени. Связь событий прошлых с настоящим и будущим стала вдруг неясной и потерялась совсем. Все, что реально существовало – это прямая, как стрела, дорога, и горячий душный ветер, со свистом врывающийся в салон машины.

Глава 2

Королю банкнот бумажных, Королю чинов продажных, Королю пустых бутылок, Королю монет копилок, Королю братков на зоне, Королю жокеев пони, Королю бомжей и нищих, Королю приема пищи, Королю продажных женщин, Королю морщин и трещин, Королю детей капризных, Королю безумной жизни, Королю объятий нежных, Королю обид небрежных, Королю морозной бури, Королю обычной дури, Королю прекрасных песен, Королю научной взвеси, Королю томов романа, Королю телеэкрана, Королю степей бетона, Королю рыданья-стона, Королю оконной рамы, Королю семейной драмы, Королю разлуки черной, Королю крутого порно, Королю больных душевно, Королю всех дел плачевных, Королю смешных историй, Королю мечты про море, Королю крестов и храмов, Королю военных планов, Королю всего помногу, Богу… Прошение. Любви, здоровья, счастья и удачи, Не умирать и отдыхать почаще, Не знать ни одиночества, ни бед, И кушать вкусно, сытно на обед. Подпись. Писака, страшный графоман, Бываю трезв, когда не пьян. Дурак, но с проблеском ума, А по секрету, я – она.

Глава 3

Среди россыпи воспоминаний, которые Андрей бережно хранил в своей памяти, история Маши Либерт занимала особое место.

Они были однокурсниками. Возможно, за годы обучения они бы так и не сблизились, но случай соединил их спустя месяц после поступления в мединститут.

Теплым сентябрьским вечером к Андрею ввалился пьяный товарищ с девушкой. Уединившись на кухне, Михаил, так звали друга, – 25-летний автомеханик с фактурой финского лесоруба, – объяснил, что встречается с девицей две недели и сегодня ночью рассчитывает на плотный контакт. Нужна территория.

– ОК, – кивнул Андрей, – родители на даче.

Узнав в случайной гостье однокурсницу, он сделал вид, что видит её впервые.

– Маша, – представилась девушка в темно-красной обтягивающей блузке и черных джинсах. Равнодушно взглянув на хозяина квартиры, она прошла в комнату.

Вечер проходил в алкогольно-кумарной атмосфере. Тачки, бабы, и бухло, по Михаилу, – полный список вещей, необходимых для счастья. Той ночью он был в ударе, чем дальше, тем отчетливее от его словоизлияний несло конюшней и крепким пивным духом.

Украдкой разглядывая хрупкую темноволосую девушку, Андрей удивлялся её спокойной красоте. Она не принимала участия в разговоре, меланхоличный взгляд её агатовых глаз блуждал по комнате, надолго не задерживаясь ни на одном предмете.

Из колонок доносились угрюмые мелодраматические куплеты мрачного электро-рока. Синтезаторная пульсация, ледяной гитарный звук, и гипнотический бас, – этого коктейля оказалось достаточно для придания интимного вектора мыслям серьезно пьющего автомеханика Михаила.

– Так значит, где ты нам постелешь? – спросил он Андрея. Вставая с места, сказал Маше в виде заключения, – Ну что, пойдем…

Она сделала вид, что не понимает, и вдруг, задержав у самых губ кусочек пирожного, подняла на Михаила удивленные глаза:

– Что?

– Начинается… – недовольно пробормотал тот, опускаясь на стул. – Ты отлично знаешь, что…

Маша отпила шампанского и ничего не ответила. Михаил, между тем, продолжил описание восстановления помятого джипа, за которое вытряс с тупых клиентов кучу денег. Заметив пустую бутылку, спросил:

– Водка кончилась, у тебя есть еще?

Поколебавшись немного, Андрей принес вместо водки коньяк. Смешивая его с шампанским, он наблюдал, как Михаил, обняв свою подругу, пытается её поцеловать. Посмотрев на Андрея строгим и спокойным взглядом, Маша спросила:

– Кто у вас ведет анатомию?

– Липченко.

– Везет. А у нас этот маньяк, – Алейников.

Недовольный, Михаил залпом осушил бокал и вышел на балкон курить. Андрей посмотрел на Машу сочувственно.

– Выпроводи нас, – попросила она. – Пожалуйста. Мне надоело, я не хочу тут быть.

Понимающе улыбнувшись, Андрей ответил:

– Мы давно знаем друг друга. Вряд ли я смогу его запросто выпроводить. Почему ты не хочешь уйти сама?

– Даже не знаю, что сказать, – пожала она плечами. – Спроси меня после того… Короче, спросишь меня потом.

Она откинула со лба ярко-черную прядь волос и лениво потянулась. Её блузка при этом движении сильнее обтянула грудь.

Михаил вернулся, и беседа продолжилась. На этот раз речь пошла об отечественных машинах. После двух коктейлей он вновь коснулся диванной темы:

– … в конце концов, я мужик, это платоническое прозябание не для меня…

Красный, будто вынырнувший из кипятка, он раздраженно говорил те слова, с которыми, в конце концов, обращаются к некоторым женщинам, когда говорить с ними не о чем, нежничать с ними скучно, а переходить к существенному они не хотят. При этих словах его лицо выражало наивную важность и несколько ребячливую гордость, и Маша посмотрела на него с сочувствием и состраданием, как смотрят на подопытных собак и на непризнанных гениев.

– … Очень много текста, – бесстрастно прервала она его.

Обменявшись с Андреем заговорщическими взглядами, тихо добавила:

– Сходи, покури, если волнуешься, или выпей.

Следующий час этого вечера напоминал просмотр бездарного кинофильма, в котором неумелый актер безбожно врет, натужно выступает, пытаясь вжиться в роль. Михаил поочередно примерял на себя то образ нежного влюбленного, то крутого мужика, то хозяина, недовольного инвестициями, от которых нет отдачи. Чувствуя себя лишним, Андрей хотел было удалиться, но Маша бросила на него такой красноречивый взгляд, что он был вынужден сесть обратно на свой стул. Ему всё опротивело, но, притворяясь безучастным, он развлекал гостей веселыми рассказами и анекдотами. Магнитофон давно замолк, но Андрей не торопился ставить новую кассету. Почему? Потому, – поймал он себя на мысли, – что ждал неизбежного конца этой драмы. Всматриваясь в тонкое, большеглазое Машино личико, он видел в нем то же самое – ожидание. Спокойное ожидание охотника, понимающего, что зверь загнан, и торопиться ни к чему.

…Михаил заснул прямо за столом, и Андрей не без труда перенес его габаритное тело на диван.

Они вышли из комнаты, не сговариваясь. Пошли по узкому коридору, их руки при этом соприкасались. Он почувствовал её опьяняющий запах, и кровь прилила к его лицу. Но в последнюю секунду он вдруг передумал, и повел её не в свою комнату, а в отцовский кабинет.

Там царил интимный полумрак – как раз подходящее освещение для того, что они задумали, и о чем договорились при помощи двух взглядов и одного кивка. Но он включил свет и нарушил установленную договоренность. Она это поняла, и, забравшись с ногами в кресло, села съежившись, как кошка перед прыжком.

– Это книги твоего отца? – спросила она, кивнув в сторону полок, занимавших целую стену, от пола до потолка.

– Да.

– И он их все прочитал?

– А ты думаешь, в кого я такой умный?! – улыбнулся Андрей.

Обитель книг огласилась веселым смехом. Маша стала выглядеть более непринужденно. Она уже сидела, закинув ногу на ногу.

Они немного поговорили об учебе. Стараясь выглядеть бесстрастным, Андрей сообщил Маше, что постелет ей тут, в отцовском кабинете. Она молчала, и он, натягивая наволочку на подушку, стал рассказывать очередной смешной случай.

– … Дубов – он из Молдавии, его фамилия у нас, как единица тупости. Мы говорим – это два дуба, а это тупо, как три дуба, и так далее. Одним словом, это реальный дуб, образцово-показательный дуб, дуб из дубов. Недавно мы сидим на занятии, а Дубову приспичило, и он спросил соседа, как зовут преподавателя. Сосед перед этим читал автомобильный журнал, и решил подшутить. Записывай, говорит он, а то забудешь: Ягуаров Лев Леопардович. Дубов старательно записал все в блокнот, повторил про себя для надежности, и стал тянуть руку. Все, кто слышал, сидели, еле сдерживая смех – неужели этот придурок повёлся? Преподаватель обратил внимание на Дубова и спросил, что ему нужно. «Лев Леопардович», – неуверенно произнес он, и тут все засмеялись. Преподаватель невозмутимо посмотрел на Дубова поверх очков и спросил, кого тот называет Львом Леопардовичем. Все притихли. И тогда Дубов, набрав в легкие побольше воздуха, сказал уже смелее: «Вы же Лев Леопардович. У меня так записано: Ягуаров Лев Леопардович. Вот я и спрашиваю: Лев Леопардович, можно мне выйти в туалет?» Тут все полегли со смеху. Даже преподаватель улыбнулся. Он сказал: – Идите, голубчик, но после занятия останетесь. Поговорим о зоологии.

Закончив рассказ, Андрей посмотрел на Машу. Да, он снова заслужил её смех. Он достал из шкафа одеяло и аккуратно положил на кровать:

– Все готово. Прошу. Ванная и туалет по коридору направо, телефон – на столе. Что еще…

Маша встала с кресла и томно потянулась. Взгляд Андрея снова скользнул по её груди.

– Ты такой заботливый. Волшебство, мечта любой девушки, – услышал он её неестественно-развязный голос.

Беспомощно улыбаясь, он стоял молча, борясь с желанием.

Она присела на письменный стол, и повернулась к окну:

– Институт через дорогу. Удобно. С утра можно выспаться. Торопиться не надо, одна минута – и ты в аудитории. Ты поэтому пошел в медицинский?

«Знаю я эти штучки», – подумал Андрей и что-то невнятно пробормотал в ответ.

Поняв, что её игру не поддерживают, Маша опустилась в кресло, показывая своим видом, что разговор окончен.

«А может?..» – промелькнуло у Андрея в голове. Он мягко улыбнулся, обнажив красивые белые зубы, стараясь в свою улыбку вложить максимум обаяния. Когда заговорил, в его голосе зазвучали ласковые и дружелюбные нотки, как будто перед ним была не едва знакомая девушка, а горячо любимая сестра:

– Извини, если что не так… Располагайся с комфортом… Пульт от телевизора…

Взгляд его забегал по комнате.

– … В общем, не стесняйся… Если не хочешь утром с ним встречаться, – кивок в сторону комнаты, в которой спал Михаил, – я тебя провожу.

Маша немного покраснела, она была озадачена и смущена. Увидев, что попал в «десятку», Андрей неожиданно растерялся: Михаил не был лучшим другом, – всего-навсего «нужный человек», – но он был гость.

– Раньше под окнами ночь напролёт шумели эти старые венгерские автобусы, уходившие в аэропорт. Родители ужасно жаловались. Теперь ходят маршрутки, они не шумят. Ты будешь спать спокойно.

– Надеюсь, что нет… – улыбнулась она.

– Спокойной ночи, – пробормотал Андрей, едва владея собой, и вышел, оставив девушку в недоумении.

У себя в комнате он какое-то время ходил взад-вперед, проигрывая возможные варианты событий – как прошедших, так и будущих. Потом застелил диван и в изнеможении опустился на него. Так лежал он, уставившись в потолок – подавленный и недовольный самим собой. Сердце бешено стучало. Он вспомнил, что, уходя от Маши, пятясь к двери, он, возможно, увидел нечто такое, что не должен был видеть. Это был просящий взгляд брошенной девочки, с которой никто не хочет играть, которую никто не воспринимает всерьез. Да, это было так, – какую-то долю секунды перед тем, как её красивые черные глаза вновь стали равнодушными.

Тихо скрипнула дверь, и в темном дверном проеме появился стройный Машин силуэт.

– Андрюшка! – шепотом позвала она. – Я хотела спросить…

– Да, заходи… – не давая ей договорить, отозвался он, тяжело дыша.

Осторожно ступая босыми ногами, она прошла в комнату, с любопытством озираясь, и остановилась, не дойдя трех шагов до окна. Так она стояла, держа левую ногу на носке, её щиколотка при этом чуть заметно дрожала. Проведя рукой по животу, спросила с придыханием:

– Это окно выходит во двор?

Как будто все, что её интересовало в этом доме – это окна и то, в какую сторону они выходят.

– Да, – ответил Андрей, гостеприимно распахнув одеяло, – ты присядь, стоять же неудобно…

Она присела на край дивана, обхватив колени руками:

– Ты один в семье?

– У меня есть младший брат, – ответил он, распахивая одеяло еще шире, и заботливо прибавил, – заберись с ногами на диван, приляг, тебе же холодно…

Она послушно легла спиной к нему, и он укрыл её одеялом.

– Твой брат намного моложе тебя?

– На десять лет.

– Это ваша общая комната?

– Нет, он спит в зале.

Диван был узкий, они лежали, тесно прижавшись друг к другу.

– Тебе неудобно?

– Нет, мне хорошо… – ответил Андрей. – Твоя одежда, она может помяться… К ней прилипнут волосы, пыль, мы не сможем её с утра почистить… Надо бы снять её…

– Да, я не подумала, – ответила Маша будничным тоном. Повернувшись на спину, она принялась стягивать с себя блузку. Небрежно бросив её на пол, стала снимать джинсы. Потом повернулась к нему лицом:

– Всем мужикам нужно только одно – побыстрее раздеться. А поговорить?

– Видишь ли, – хрипло ответил он, целуя её почти по-дружески, – Михаил тебе не пара. Он мужлан, бросающий тень на всех остальных. Он не стоит и следа, оставленного твоей красивой ножкой на полу! И еще – твоя красота. Мало кто видит, что незаурядная красота скрывает тонкий ум, высокий интеллект. Увидев тебя, парни просто теряют голову. В таком состоянии не до общения…

Они лежали, лаская друг друга ленивыми движениями, так, будто делали это уже много-много раз.

– Моя мама говорит, что я – обычная. И я всегда думала, что со мной неинтересно, что только со мной можно так разговаривать, как этот… хмырь. Других можно обхаживать, как принцесс, а со мной – вот так, или в постель, или – до свидания.

– Какие твои годы, – ответил Андрей отеческим тоном, чувствуя, что сердце вот-вот выпрыгнет из груди, – запомни: кто бы что ни говорил: ты – самая лучшая на свете девочка, ты – принцесса из принцесс, парням за счастье просто провести время с тобой, не говоря уж… обо всем остальном!

Говорил он страстно, с воодушевлением, – слова, которые сами по себе не имеют никакого смысла, но выражают желание. Её глаза были полузакрыты, ресницы, казалось, отбрасывали голубоватые ночные тени на её щеки, влажные губы поблескивали, небольшая упругая грудь тяжело вздымалась. Вместе с её дыханием наружу вырывалось пламя, таившееся у неё в груди, он же не мог распознать, что она ощущает в эту минуту. Она обвила его шею тонкими руками, и горячая волна захлестнула Андрея. Они припали губами друг к другу, и в ночной тишине стоны наслаждения слились с неторопливыми гаммами громкого храпа спящего автомеханика.

…Вынырнув из омута блаженства, обретя способность говорить, он спросил:

– Послушай… Ты – чудо! Но за что мне… такой подарок?

– Какой же ты наивный! – откликнулась она. – Это я решила сделать себе подарок. У меня послезавтра день рождения. Вот, думаю, волшебный случай вырваться в реальный мир отношений между мужчинами и женщинами.

Они стояли под душем, обнявшись. Андрей ничего не видел, и не ощущал, думая о том, что произошло, и как себя дальше вести. Не будучи ханжой, он все-таки считал, что девушка, расставаясь с невинностью, должна обставить это как-нибудь иначе. Все вокруг казалось зыбким и расплывчатым, как их отражение в запотевшем зеркале, которое она разглядывала.

– Какой ты красивый.

– И это всё? – спросил он, целуя её влажные волосы.

Тут он заметил шрамы на её левом предплечье и спросил, что это такое. Она ответила после долгой паузы, избегая встретиться с ним взглядом:

– У меня был период ужасного отчаяния. Мне было реально плохо. Даже не знаю, как объяснить… Короче, спроси меня потом об этом.

…Ночь была на исходе, полоска на востоке чуть посветлела, а они все не могли наговориться. Маша рассказывала о себе сумбурно, сбивчиво. Она была обижена на свою семью. Старшую сестру всегда считали более красивой, её больше любили и больше старались для неё. И она капризная, испорченная девка. Именно благодаря ей Маша страдала от депрессий. И благодаря старшей сестре софизм «жизнь – предельно тоскливая штука» проник в сознание Маши гораздо раньше, чем у её сверстников. Она себя считала существом отсталым, неудачливым, обреченным прожить тусклую, тяжелую жизнь.

– Мне еще надо заехать домой, погладить халат, взять учебники, – опомнилась она, обрывая разговор на полуслове.

И выскользнула из-под одеяла. Мгновение она стояла, застыв в свободной позе – восхитительная, как радуга, разорвавшая сетку дождя. Потом начала собирать вещи по комнатам.

Рассвет надвигался стремительно. Уже было светло, когда она, одевшись, стала приводить себя в порядок перед зеркалом. Андрей вызвал такси, вместе с Машей спустился вниз. Расплатившись с шофером сразу, спросил её:

– Когда мы увидимся?

– Ты этого реально хочешь? – переспросила она, приглаживая его взъерошенные волосы. – Или так спросил, для приличия?

– Ты разве сама не чувствуешь?

– Да, что-то есть. Ты с кем-нибудь встречаешься?

– Нет.

– Обманываешь, – недоверчиво сказала она, внимательно посмотрев ему в глаза.

– Нет, – ответил он открыто, – у меня была несчастная любовь, – в школе. Потом я сам был объектом страсти, – тоже не получилось.

Простодушно рассмеявшись, Маша толкнула его в плечо:

– Ничего, какие твои годы! Вернутся обе!

– Не вернутся, они уехали: одна в Москву, другая – во Владивосток.

Спохватившись, он добавил:

– А вообще, – зачем они мне?! У меня есть ты!

Маша вскинула брови:

– Неужели?!

Помолчав, она задумчиво спросила:

– И я могу называть тебя своим парнем?

– Только если перестанешь называть меня «красивым».

* * *

Отношения «встречался парень с девушкой», которые определяются как «лучшая пора в любви», продолжались чуть больше года. Слияние их существ совершалось в особом мире, где другие человеческие связи не имели значения. Ничего вокруг не было, они плыли в мягком, медлительном гуле любви.

Маша первой сняла розовые очки. Появились «другие человеческие связи». Андрей узнал, что она была замечена с Михаилом, и предъявил ей это. Она ответила, что это всего-навсего «друг», и ничего, кроме «дружбы», быть у них не может. Андрей терпеливо начал объяснять, что дружат только геи, все остальные воспринимают общение с девушкой как прелюдию к сексу. Ничего не помогло, даже напоминание истории знакомства. Она сказала, что «Михаил всё понял, ему нужно просто общение». «А тебе что от него нужно?» – спросил он, и получил ответ: – «Мы просто пересеклись и поговорили, что тут такого?»

Так ни до чего не договорились. Андрей оставил за собой последнее слово, запретив ей общение с посторонними мужчинами, но по её глазам понял, что ей это, как тогда говорили, «монопенисно». Казалось, она смотрела куда-то мимо него, в темноту вселенной. Он легко пережил это потрясение, просто сделал для себя вывод, что оставляет за собой право «общения» с другими девушками – если подвернётся случай.

Потом стали появляться новые «друзья». С невинной улыбкой Маша говорила, что её «подвёз Жорик на машине», она «посидела с Пашей в кафе». Андрей не проявлял признаков беспокойства, просто его отношение к ней изменилось. Если она уже не пылает страстью, то почему он должен?! Но своим «правом на лево» не пользовался – она его полностью устраивала. Тем более, не давала поводов для серьёзного беспокойства – не пропадала по ночам, не отменяла свидания. Не было такого, чтобы он захотел, а ему было отказано. Может, ей действительно нужно разностороннее общение, ничего страшного, если она посидит с кем-нибудь полчаса в кафе.

Маша отмахивалась отговорками, которым не поверил бы последний профан.

«Ну, поговорила с парнем, ты же знаешь, что я одного тебя люблю».

«Да это глупые мальчишки, сам знаешь, что я прежде всего – твоя».

«Гарик, он милый юноша… ну, немножко нравится, все равно, ты – самый лучший».

«Миша… мы с ним немного дружим, но ты всё равно – лучший из друзей».

Понимая, что означают в устах девушки слова «милый» и «красивый», Андрей снисходительно смотрел на всех этих «юношей», усердно пытавшихся добиться её благосклонности. Ещё бы, ночная кукушка дневную перекукует по любому. Повертеть её так, потом этак…

Его скепсис возрастал пропорционально тому, как возрастала смелость её суждений.

«Я вдруг открыла, что мне интересно общаться с самыми разными людьми. Так я нахожу себя, и лучше понимаю, что мне нужно».

Какая чушь! – думал он, выслушивая её откровения. Когда наешься чёрной икры, неизбежно потянет на дешёвую ливерную колбаску, и это неизбежное стремление можно объяснить каким-нибудь скоропостижным авитаминозом. Закончились потери и лишения – потеря невинности, потеря совести, теперь пошли приобретения. Если для первого ей был необходим мужчина, то лишить совесть девственности Маша сумела самостоятельно.

Очень быстро Андрей свыкся с мыслью, что войдёт в её жизнь ненадолго. Среди её «милых юношей» найдётся тот, для которого соевый концентрат – это мясо, а перепихнин – лучший витамин, и они сольются в мутном поп-корновом экстазе. Пусть это будет их удешевлённая мещанская история, ему-то что.

Но его с ней история продолжала развиваться, и в ней ещё было рано ставить точку.

Однажды, во время летней сессии, они пришли в институт на консультацию раньше всех. Закрыв глаза, Маша монотонно твердила над учебником анатомии:

– Labium majus pudendi, labium minus pudendi, hymen…

Открыв глаза, она обратилась к Андрею:

– Проверь меня, спроси что-нибудь!

Немного поразмыслив, он произнес гнусавым голосом, копируя преподавателя:

– Ну-с, скажите, милочка, musculus gluteus maximus[1], – это жевательная мышца, или мимическая?

На секунду глаза Маши расширились от удивления, и тут же по аудитории прокатился её веселый смех. Она вскинула руки, её белый халат распахнулся, обнажив бедра. Андрей посмотрел на неё тем откровенным взглядом, значение которого она прекрасно понимала без лишних слов. Смех затих, губы её остались приоткрытыми, а глаза, подобно двум раскаленным звездам, были устремлены на него. Схватив Машу в охапку, он посадил её на стол, торопливо освобождаясь от ненужной одежды. Желание, как клинок, вонзилось в него, и если бы она не закрыла ему рукой рот, он бы закричал. Пока ничто им не мешало, они воспользовались случаем… не упуская при этом ни малейшего звука, доносившегося из коридора, зная, что можно, еще… и еще… до изнеможения…

Анатомию они сдали на «отлично». Так у них появился обычай заниматься любовью в аудитории рано утром перед экзаменом.

Впоследствии, когда Андрея спрашивали, был ли у него какой-нибудь специальный ритуал перед экзаменом, «на счастье», он загадочно улыбался, с удовольствием вспоминая этот необычный обычай.

– …Так, ничего… – отмахивался он, если собеседника интересовала причина таинственной улыбки.

Андрей всерьёз заволновался, когда у неё стали появляться дорогие вещи, и она начала сама расплачиваться в ресторане. Состоялся крупный разговор. Маша, опять же, с невинной улыбкой, сказала, что ей делают подарки, не может же она отказаться, если взамен ничего не просят. Последовало объяснение, что так не бывает, и снова она отмахнулась: «Ещё как бывает». И снова невозможно было не поверить ей: она – сама невинность, перед её взглядом отступали похоть и разврат, судьба поворачивалась по-другому, логика и здравый смысл теряли всякую силу. Действительно, разве можно желать такую к себе в постель? Такую осыпают подарками, снабжают деньгами, а потом с комфортом отвозят к парню, который тянет её так, что пыль столбом.

Поворотным пунктом в их отношениях стала история с неким бизнесменом по имени Вахтанг. Этот горячий парень всерьёз подумал, что, спустив на неё кучу денег, может на что-то рассчитывать. Она, видите ли, что-то там ему обязана. Не тут-то было.

Как-то вечером Маша позвонила Андрею и срывающимся голосом сообщила, что через двадцать минут подъедет к нему во двор, и он должен «срубить с хвоста охреневшего козла». При этом добавила, что Андрей должен представиться как её «брат». Почему так? Ей некогда объяснять, она звонит из автомата.

Он вышел во двор. Через пятнадцать минут подъехала дорогая иномарка. Андрей видел, что сидевший за рулём орангутанг пытается лапать Машу; она, с трудом отбившись, выскочила из машины. Подбежав к нему, выпалила: «Писани это животное». Смерив её холодным взглядом, он ответил:

– Нет проблем, животное в расход. Я объясню, что ты – моя невеста.

– Я уже сказала, что заберу у брата сумочку, и поеду к нему домой.

– Тогда езжай к нему домой.

– Делай, что хочешь.

Андрей завёл её в подъезд, дал ей ключи от квартиры, и вышел на улицу. В открытое окно машины сказал волосатому самцу:

– Отчаливай, девушка остаётся.

Дверца распахнулась, перед Андреем выросла объёмная туша.

– Ты кто такой?!

– Я – твоё разочарование.

– Ты её брат, или она с тобой е**тся?

– Давай, езжай, от моих объяснений ты не кончишь.

Орангутанг сделал попытку схватить его за грудки, но Андрей увернулся, и, отойдя на два шага, спросил:

– Ты определись, тебе подраться нужно, или что…

– Пойдём за ней, я её забираю.

– Ты так думаешь.

– Тебя в подвале замуруют, щенок. Куда она пошла, какой номер квартиры?

– Тебя это как-то развлечёт? Опять же, ты от этого не кончишь.

Объёмная туша колыхнулась, и снова чуть не придавила Андрея своим мясом. Пропустив мимо ушей залп ужасных угроз, он участливо проговорил с безопасного расстояния:

– Успокойся, проехали. Возьми шлюх, подсказать телефон?

– Ты кто такой, кого знаешь?

– Кого знаю, посмеются, как ты чмарондосишься из-за куска мяса.

– Кто она такая, давай поговорим.

И они приблизились друг к другу, два соперника. Водитель иномарки представился Вахтангом, и, после вступительной фразы «давай по-хорошему, тебе жить…», поинтересовался, всё-таки, под чьей защитой находится соперник. Очевидно, в его понимании человек может вести себя смело, только если у него есть «крыша». С апломбом, которому бы позавидовал дон Корлеоне, Андрей заявил, что «люди в курсе», но по мелочам их беспокоить не стоит. И предложил на месте разложить рамсы. Вахтанг, сузив свои жабьи глазищи, напустив на себя важность всех «смотрящих» этого города, сказал, что «по любому пробьёт» Андрееву крышу, после чего спросил, кем ему приходится Маша. Поражаясь странному упорству оппонента, Андрей сочувственно покачал головой:

– Не даст она тебе, и это… езжай уже, ты достаточно надругался над моим воображением.

– Я это так не оставлю. Мы приедем с ребятами, будем разбираться.

С этими словами Вахтанг забрался в свою машину. В его гротескных глазах читалось отчетливое желание поскорее забыть эту историю, но Андрей для вида развёл руками и горестно покачал головой, мол, давай, чего уж там, всяк сиротку обидит – утешительный приз петуху после неудачного боя за курицу соседа.

Маша сидела в его комнате и листала подарочное издание «Библии в иллюстрациях», которое вытащила из отцовского шкафа. Войдя, Андрей окатил её потоком ярости, который, впрочем, не достиг столь желанной цели, ибо она витала где-то между небом и землёй. Лениво потянувшись, Маша, с видом богородицы, которой только предстоит зачать, елейно прошептала:

– Волшебно…

И ярость Андрея, откатившись, мгновенно поменяла полярность. Заметив это, Маша, сочтя общество ангелов слишком скучным, опустилась с сияющей стратосферы прямо на кровать. Снова они сжимали друг друга в объятиях, не в силах оторваться. Доставив друг другу усладу из услад, долго лежали с закрытыми глазами, опустошенные, не в состоянии ни о чем думать, с ощущением, что их вместе выбросило на берег какой-то волшебной страны.

Андрей чувствовал необходимость серьёзного разговора, но так и не решился. Мысль, совершив зигзагообразный скачок, вернулась на прежнее место. Одно было понятно – в их с Машей союзе он являлся ущемлённой стороной, хоть и не испытывал потребности в новых знакомствах. Для неё, конечно, в этом был какой-то смысл, как для любой другой девушки, особенно если мужчина старше её. Прибарахлиться, а заодно набраться опыта, нахвататься умных мыслей. Другими словами, воспользоваться привлекательной внешностью, как отмычкой, чтобы завладеть ценностями. Андрей не понимал общение с представительницами противоположного пола ради самого общения. Если он с кем-то знакомился, то только с определённой целью.

Итак, дело должно было двигаться – если не вперёд, то назад. Пока Андрей, с его консервативными взглядами и свойственной ему медлительностью находился в нерешительности, Маша не теряла время даром.

Они стали реже видеться, и очень скоро оба поняли, что встречаются ради одного только секса. Постепенно его немного снисходительное к ней отношение изменилось – до него дошло, что ей с ним неинтересно. Когда-то она жаловалась на своих родителей, что из-за их критики была неуверенной, робкой, чрезмерно ранимой, что ей было страшно дружить, страшно влюбиться, она закрывалась от всех и вся. Видимо, оттуда происходила её низкая самооценка. Спустя три года после знакомства с Андреем ситуация развернулась в другую сторону. Ей уже не страшно дружить и влюбляться, она открылась всем и вся. Вместо низкой самооценки себе, любимой, выставлен высший балл, а раз так, то это начали делать остальные. И потянулись к ней, заслонив собой Андрея, её «лучшего из друзей».

Встречи постепенно сошли на нет. Андрей собирался позвонить, но отложил на следующий день, потом ещё на день, а потом махнул рукой. Маша не напоминала ему о своём существовании. Когда они сталкивались в институте, с деланным оживлением принимались расспрашивать, «куда пропал?», «почему не звонишь?», болтали о пустяках, хватаясь за малейшую возможность, чтобы закончить тягостный разговор. Потом стали просто холодно кивать друг другу.

Андрей почувствовал дуновение свежего ветра, однако, с кем бы ни познакомился, никто его не устраивал. Цинизм куда-то подевался, не нужны были сеансы секс-общения, захотелось отношений. Он вдруг подумал, что нелепо и пошло без истинного чувства заводить знакомство, и каждую кандидатку стал рассматривать, как потенциальную невесту.

Примерно через полгода после их последнего свидания Андрей встретил Машу в областной больнице. Им нужно было идти в одну сторону, и десятиминутный вакуум они заполнили обычной болтовнёй. «У вас какой цикл?» «Что, пропедевтика у вас проходит в третьей больнице?» «А у нас тут, в областной» «Говоришь, Квартовкина – вредная? А по-моему, отличная тётка». «Что, не выспался на дежурстве, и не успел пообедать? Да… лучше переесть, чем недоспать…»

Оценивая расстояние до трамвайной остановки, Андрей прикидывал, о чём ещё поговорить. Там, в трамвае, будет полно однокурсников, которые разбавят их с Машей унылый тандем. Неожиданно остановившись возле красной «ВАЗ 2108», она сказала немного виновато:

– Вот… Я поехала… Что, подвезти тебя…

– Давай, – равнодушно ответил он, с удивлением отметив, что ревнует её и завидует тому, кто подарил ей эту машину.

– Мишаню раскрутила на тачку, – сказала она, словно прочитав его мысли.

И пояснила с лукавым простодушием:

– Ведь надо как-то прорываться в реальный мир материального благополучия.

Он молчал, тогда она добавила, посигналив охраннику на выезде, чтобы тот открыл ворота:

– Жизнь – борьба. Чьи это слова? Чёрт, забыла.

– Хочешь об этом поговорить? – вдруг вырвалось у него.

– Ну, допустим. Ты же молчишь.

– Ты одним оружием прорываешься, я – другим. Мы с тобой не братья по оружию, – сказал он раздражённо.

Долгое время они ехали молча. Когда проезжали под железнодорожным мостом, Маша тихо проговорила:

– Думала, это у меня одной. Тебе тоже трудно говорить со мной?

– Не понимаю, о чём ты.

– Ты всё прекрасно понимаешь.

– Прости, я не расслышал, там над нами поезд громыхал.

– Да ничего, я так… Проехали.

Пока он додумывал, силясь понять, что же она сказала, уже подъехали к его дому. Андрей мысленно ругал себя за то, что с какого-то недоброго часа стал откладывать встречи с Машей, и вот теперь, когда он с особой остротой ощутил влечение к ней, шансов отвоевать её обратно удручающе мало. Такая вот статистическая загогулина.

Он посмотрел на неё и тяжело вздохнул. Кажется, она поняла его состояние.

– Знаешь… – вымолвил он с усилием, и тут же осёкся. – Не понимаю, что такое. Мне очень трудно говорить.

– Неужели? Что-то новенькое, расскажи мне о своих ощущениях.

Её ироничный тон задел его. Сказав, что рад за неё, он взялся за ручку, собираясь выйти, но она его остановила.

– Подожди.

– Что… – усмехнулся он, находясь во власти каких-то противоречивых чувств.

– Не понимаю, ты действительно не слышал то, что я тебе сказала, когда мы проезжали под мостом?

Тут из обрывков слов в его мозгу стала выстраиваться вся фраза. Теперь он понял всё, но начинался другой вопрос: как себя дальше вести? У них всё кончено, или всё только начинается?

– Когда моешь уши компотом, не забывай вытаскивать косточки, – улыбнулась Маша.

Выдержав паузу, Андрей спросил:

– Открой мне страшную тайну: когда ты пьёшь кровь, что ты чувствуешь при этом?

Вытаращив от удивления глаза, она сказала:

– Чердачок твой протекает. Пора делать кровельные работы.

– Ты пила мою кровь всегда. И тогда, со своей жаждой общения с так называемыми «друзьями»… от одного этого слова меня уже воротит… «общщение», «общщение»… тьфу! И сейчас… зачем мы только встретились!

– Сейчас-то что? Мы ехали одни, без друзей. И не общались – прямо как тогда, во время наших последних встреч.

Андрей постучал по торпеде:

– Ты зато результативно «общалась» последние полгода…

– Я просто намекнула ему, а он взял и пригнал мне «восьмёрку». Как-то всё волшебно получилось. Но даже если б что-то было, тебе какая печаль? Ты же прекратил со мной встречаться.

– А что я прекратил встречаться… Ты мне говорила про «интересное общение», ты, типа, «ищешь себя», бла-бла-бла, я верил, как лопух, а ты просто разводишь мужиков на деньги.

– С тебя-то ничего не убыло.

– Послушай, ты отлично понимаешь, о чём я говорю. Неужели ты и сейчас будешь играть свои игры? У нас откровенный разговор, или так, потрындели-разбежались?

– Хорошо, я тупая, – тебе это, кстати, отлично известно. Поэтому, не поленись, объясни для особо тупой особы.

Развернувшись к ней, он немного подался в её сторону:

– Внимание, Маша! Говорю на понятном тебе языке: мне были неприятны твои шашни. Если сейчас принято называть это «интересным общением», я не претендую на роль продвинутого, не собираюсь навязывать своё мнение. И мне нужна девушка, которая бы разделяла мою точку зрения по этому принципиальному вопросу.

– Когда мы познакомились, у нас всё было хорошо. Вспомни, как всё было волшебно. Мне казалось… Нет, мне не казалось! Я любила тебя, мне не стыдно признаться в этом. Но ты меня не ценил. Ты меня просто пользовал, как вещь. Сначала я думала, что ты сам по себе такой неразговорчивый, нелюдимый. Но когда увидела твоё общение с друзьями, мне всё стало ясно. Для них ты рубаха-парень, у тебя есть и время, и за словом ты в карман не лезешь. А когда я посмотрела вокруг и увидела, как ухаживают за другими девушками! Носятся, как с писаными торбами, дарят подарки. Не хочу унижать твоё достоинство – у каждого свой карман, но у тебя такой случай… Как сказать… Ты эту аскетичность… в обращении со мной довёл до абсурда. При всём при том, что другие получают всё просто так – держат парней на голодном пайке, и даже ничего не обещают. Ты же – на полном довольствии… И такое отношение. Потому что легко всё досталось.

Откинувшись на сиденье, Андрей смотрел прямо перед собой. Где-то Маша передёргивала, но в целом говорила складно. И откуда в ней столько здравомыслия?

– И ты меня вздумал упрекать в том, что я с кем-то поболтала на улице, с кем-то посидела в кафе, послушала интересного человека.

– Вахтанга, например, – съязвил Андрей. – Интереснейший собеседник, Цицерон из Цицеронов.

– Ты уже придираешься.

– Нет, ты же знаешь: я – средоточие объективности. Ты говорила по делу, и я это принял, дошла до этого места, и ухо режет. Такая объективная загогулина.

– Хорошо, – продолжила Маша. – Твоё безразличное отношение – оно сквозило во всём. Мне стало понятно, что я в твоей жизни – транзитный пассажир. Другие вон… улыбнулась разок, им цветы дарят, рисуют перспективы, строят планы, замуж зовут. Ты мне никогда ничего не предлагал. Вспоминал, небось, своих бывших, которые, – я больше, чем уверена – даже количество поцелуев выдавали по норме. Понимаешь, для девушки важно…

Он не дал ей договорить. Порывисто приблизившись, зажал рот поцелуем. И она ему ответила. Они долго не могли остановиться. Наконец, Маша отстранилась.

– Не могу… хочу тебя!

– Мы на месте. Нам только подняться на седьмой этаж.

– Не могу.

Андрей почувствовал, что его лицо наливается кровью.

– У тебя… кто-то есть.

– Нет у меня никого, и никогда не было, кроме тебя.

– Тогда что?

– Хочу классический сценарий отношений. Ты меня добиваешься, даришь подарки, всё такое прочее. Я ломаюсь, откладываю свидания, капризничаю, придумываю разные причины. Обламываю, симулирую разные недомогания, усталость. В общем, веду себя, как тупая тёлка.

Андрей обхватил руками голову.

– Машуня… зачем все эти письки-бантики?

– Затем, что у нас этого не было.

– Давай сойдёмся. Переезжай ко мне, или квартиру пока снимем. Не знаю, с какого изменчивого часа тебе показалось, что я тобой пренебрегаю; а мне показалось, что ты смотришь по сторонам. Но обещаю, что учту все твои пожелания, если…

– Если…

– Если ты прекратишь эту вакханалию общения, разгонишь эту свою Парижскую коммуну… и вернёшь машину, а то этот муфлон так просто не отвяжется.

Помедлив, она сказала:

– Мне нужно подумать.

– Маша!

– Не настаивай.

– Когда ты мне дашь ответ?

Она усмехнулась:

– До этого времени ты не будешь со мной общаться? Нет смысла?!

– Я не это хотел сказать.

– А что?

– Я люблю тебя.

В ответ на эти слова она поцеловала его долгим упоительным поцелуем. Оторвавшись, сказала:

– Не могу…

Отдышавшись, проговорила:

– Андрюшка… Мы сейчас с тобой наделаем глупостей. Давай потерпим… месяц… нет, это много… три недели. И потом поговорим.

– И всё это время…

– …мы не будем встречаться… я не выдержу.

– Но… Маша!

– Не спорь. Нам нужно разобраться в своих чувствах. Простой, как лопата, способ – выждать, и всё как следует обдумать. Как раз по-твоему – консервативно и банально.

– Но три недели!!!

– Не такой большой срок. Другие годами ждут.

И она постучала по торпеде. Андрей насупился:

– Машину ты вернёшь.

– Тогда полгода, я ещё не накаталась.

Андрей шутливо замахнулся рукой, она с наигранным испугом сказала, что боится. Взяв с неё слово отменить все «дружеские встречи», он вышел из машины.

Андрей почти не сомневался, что Маша не выдержит и эти три недели. Действительно, встреча произошла на пять дней раньше, но не по причине её нетерпения. Случилась трагедия.

Принимая дежурство – он работал санитаром в судебно-медицинском морге – Андрей увидел в журнале знакомые инициалы. Утопленника привезли два дня назад, уже успели вскрыть, причина смерти – механическая асфиксия (утопление), следов насилия нет, концентрация этилового спирта в крови соответствовала тяжёлой степени опьянения. Взяв ключи, Андрей спустился в подвал, открыл нужный холодильник – небольшое помещение с конденсаторами – и там, среди приготовленных к выдаче трупов, увидел тело Михаила.

Вернувшись в регистратуру, набрал Машу. «Проверяешь? – спросила она игриво. – А вот так, я сижу дома». Он сообщил ей, что случилось, и через час она приехала.

Обзвонив знакомых, удалось узнать обстоятельства происшествия. Тело было обнаружено на берегу реки Ахтубы. Время наступления смерти – ночь накануне. Одежду обнаружили в полутора километрах вверх по течению, на общественном пляже посёлка Средняя Ахтуба. Больше ничего не известно.

– Ахтуба – коварная река, – сказал Андрей. – Неширокая, но там есть такие водовороты, что и трезвому не выплыть. А Миша, видимо, изрядно накатил. Что называется, захлестнуло угарной волной. Не пойдёшь смотреть?

– Я видела его на разных стадиях саморазрушения, и примерно представляю, как он сейчас волшебно выглядит. Так что, от просмотра воздержусь.

Некоторое время они сидели молча, потом Маша спросила, готов ли он выслушать шокирующее признание.

– Это ты его утопила?

– Нет, но…

– Маша, может, мне не нужно всего знать. Я рассчитывал через пять дней… по окончанию испытательного срока…

– Что ты там надумал? И не делай такое лицо, будто я накакала на пол. Просто…

– Просто… что? – нетерпеливо переспросил он.

– Мы были той ночью в «Короне». Уточню: нас было четверо девчат, никаких парней, и ни с кем я не общалась.

– Давай, чего уж там…

– У меня есть свидетели! Ладно. Мы волшебно танцуем, никого не трогаем, около часу ночи появился Мишаня. Обдолбанный, он шатался по залу, приставал ко всем девкам подряд. Одну из них он ухватил за задницу и принялся её пальпировать, и его бы отоварили друзья этой клюшки, если б не вмешалась охрана. Я укрылась так, чтобы он меня не заметил, но всё равно, около двух, когда мы вышли, то увидели его в коридоре. Миша был в ужасе, ему сложно было оставаться на ногах и с открытыми глазами. Но он меня увидел, и это придало ему силы, чтобы попытаться проделать со мной фокусы, из-за которых его выставили из клуба. Я вывернулась и побежала на выход, Миша – за мной, девчата подняли крик, стали лупить его сумочками. Он отстал, и нам удалось спокойно уехать на такси. Последнее, что я видела, когда мы отъезжали, – как он вышел из здания и направился к таксистам.

– И кто-то из них повёз его в последний путь.

Андрей покачал головой:

– Ты меня так не пугай, – «шокирующее признание». Я чёрт знает что подумал, и сам чуть на пол не накакал.

Они поужинали в кабинете заведующего в компании дежурного эксперта, а потом проболтали до самого утра – почти как на поминках, когда собравшиеся люди используют случай, чтобы пообщаться с теми, кого давно не видели. Долго спорили по поводу степени свободы, которую должен иметь близкий человек, чтобы не оказаться в рабстве предопределённости.

* * *

Они вновь стали встречаться, а после сдачи летней сессии заехали на две недели в санаторий «Волгоград», в котором у Маши работала тётя. Обдумав планы их совместной жизни со всей своей тяжеловесной обстоятельностью, Андрей был обескуражен внезапным открытием – ни он её, ни она его, не любит. Но это не охладило, а скорее даже с новой силой разожгло его страсть.

По молчаливому уговору они не касались темы совместного проживания. Летом – это был четвёртый год их знакомства – они были практически неразлучны; ездили на море на «восьмёрке», которую Маша оформила на себя. С началом учёбы стали встречаться реже, но выходные – как Андрей называл, ночь с пятницы на понедельник – как правило, проводили вместе.

Спор не прошёл для спорщиков даром. Андрей перестал бесноваться от ревности, когда узнавал, что Маша была замечена в мужской компании; она же терпела его несколько бесцеремонное к ней отношение и то, что он редко её выгуливает. Зато она приобрела подружку в лице «лучшего из друзей», возможность получать ценные советы, которые не даст ни одна женщина.

– Андрюшка, дело есть. Шурик закупает в Римини зимнюю коллекцию для своего магазина. Говорит, что уже не надеется на свой вкус – вот если бы я с ним поехала…

– А он тебе так противен?

– Женатый, но это ладно. Если б не его живот… Это я не про себя, я вообще так рассуждаю, если б тебя у меня не было. Ты же знаешь: я одного тебя люблю.

– Ты хочешь в Италию, но тебе неохота жить с Шуриком в одном номере.

– Ничего нельзя укрыть от тебя.

– Далась тебе именно Италия. Узнай, в какой стране есть барахолки наподобие Римини, и перед самой поездкой убеди Шурика, что итальянский ширпотреб – не совсем то, что нужно покупателю в этом сезоне, пусть он тебе оплатит поездку, например, во Францию, а сам едет туда, куда запланировал.

– Да он разбирается лучше меня, мой вкус – это просто предлог. Тем более, у него в Римини постоянные поставщики.

– Послушай, у тебя один вкус – парить людям мозги, размагничивать компас. Собери информацию, мнения серьёзных людей, сведения об антиитальянском заговоре, выстави в черном свете его идею закупаться в этом году в Италии. Это провал, разорение. Удачный «buyer» – это 100 % успеха в таком бизнесе. Нельзя рисковать и класть все яйца в одну корзину. Половину пусть закупит в Италии, половину поручит тебе закупить в другом месте. Именно в то время, когда он будет в Римини, потом у тебя начинается сессия. И если ты – настоящий переговорщик, а Шурик – настоящий бизнесмен, то он тебя послушает.

– А если даже всё получится, но я куплю ему не то?

– Ты определись: тебе нужно съездить на халяву за границу, или поддержать Шуриков бизнес?!

– А если…

– Всё, замолчи! Я тебе, что ли, ходячий справочник по всем твоим Шурикам?!

Прошло полгода, прежде чем они приняли новую модель поведения. Случались ссоры, выяснение отношений, краткосрочные – не более недели – разрывы. Если раньше Андрей был полностью сосредоточен на учёбе, работе, и спорте, и предпочитал дожидаться Машу, пока она нагуляется и придёт к нему ночевать; то теперь стал чаще бывать в её компаниях. Круг его общения был ограничен, большинство знакомых были старше, и, соответственно, чего-то добились в жизни, имели устоявшееся мировоззрение. И до определенного момента ему было непонятно, как могут молодые люди часами глушить слабоалкогольные напитки, от которых не опьянеешь, зато от них болит голова; и вести бессмысленный трёп, от которого нет никакой пользы, и после него в голове образуется серый туман, как в обезьяньем мозгу. «Час на переговоры – и в люлю», – так поступали с девушками большинство его друзей.

Бывая с Машей в компаниях, он лишний раз убеждался в том, что она не изменяла ему, ей просто нравилась вся эта развесёлая атмосфера, и он, в силу того, что не принимал чужие взгляды, зря ревновал её, глядя со своей колокольни и размышляя, что называется, в меру своей испорченности. Пришло окончательное понимание друг друга, пришла открытость и предсказуемость, стал просматриваться коридор, в котором двигался партнёр; и вместе с тем подтвердилось то, что они не любят друг друга. А то, что он стал чувствовать себя непринуждённо в молодёжных компаниях, выдерживал длительные кутежи и разговоры ни о чём, лишь укрепило его неприязнь к подобному времяпровождению, он стал ещё более консервативен и нетерпим. Андрей всё же не доверял ей полностью, и утешался тем, что львиная доля её благосклонности достаётся ему, а не кому-то другому.

Но Маша не была бы Женщиной, если б зафиксировалась в своей логической косности и неподвижности, и двигалась в колее полностью детерминированных движений. Рабство предопределённости – это не её.

В один из дней она снова обратилась к Андрею за «братской помощью». Семён, очередной «друг», оказался на редкость опасным типом, Вахтанг перед ним был просто писающий мальчик. Они познакомились в одном из заведений, стали бывать в компаниях, раза три он приглашал её в ресторан. Всё это время она успешно предупреждала его поползновения сократить дистанцию общения. Но в очередной раз, когда они вышли из ресторана и сели в машину, Семён повёз её совсем не туда, куда ей было нужно. На её протесты ответил грубо: «Сиди, не тявкай». Она выскочила из машины на светофоре, он бросился в погоню. Вынужденная фора, которую он ей дал, пока парковался, спасла её. Ей удалось скрыться. После этого Семён стал караулить её возле дома, приезжал в институт.

На встречу с ним Андрей поехал не один, – взял с собой товарища, Романа Трегубова, работавшего в «офисе». Установили, – правда, не без труда, – кто такой Семён Никитин, по кличке «Никитос». Он работал в бригаде, которая занималась в основном колхозниками и фермерами. Когда-то эти ребята подчинялись «офису», но потом технично соскочили, стали работали сами, «по беспределу». Безбашенные отморозки, больше ничего про них неизвестно.

Во время разговора Никитос бесился, как холостой верблюд. Ему объяснили, что девушка ошиблась, не поняла, и приносит извинения, но он кричал, брызгал слюной, хватался за оружие. Никто ему не указ, он возьмёт её, потому что «она уже повелась», так что поздно включать заднюю скорость. С огромным трудом удалось взять с него слово оставить Машу в покое и больше не преследовать.

На этот раз Андрей пришёл в неописуемую ярость, и пробил брешь в её спокойной отчуждённости. «Куда ты лезешь? С этими отморозками даже «офис» не связывается, игнорирует их существование. Зачем браться за случаи, с которыми не можешь справиться?!»

Впервые за всё время знакомства Маша дала внятное объяснение своему поведению. Напомнила про то, какой была до поступления в институт. В обществе она всё время находилась в тени более ярких подружек, и страдала от недостатка мужского внимания. Не было у неё этой способности очаровывать, и одновременно удерживать молодого человека на нужной дистанции – так, чтоб он был в тонусе и не злился при этом.

В тот вечер, когда они познакомились, она польстилась на внешность Андрея и на его обходительность. Кроме того, чутьё подсказало ей, что этот парень надёжнее, чем другие. И она решила не терять время даром. Больше года он был для неё самым-самым-самым. Головокружительный полёт, в котором он и она, и никого вокруг. Другие – где-то там, внизу, их не видно, и немного жаль, потому что им неизвестно, как тут хорошо.

Потом она стала замечать, что его обходительность куда-то исчезла, уступив место циничному потребительскому отношению. Как будто ничего не изменилось, но улыбка уже казалась фальшивой, радость какой-то наигранной, всё больше времени он посвящал каким-то своим делам и предлагал провести время с подружками, а поздно вечером придти к нему домой.

Однако и в этот момент Маша не придавала никакого значения тому, что кто-то из молодых людей оказывает ей внимание, и приходится поддерживать случайный разговор. Какое-то значение имело то обстоятельство, что одному и тому же событию разные люди давали разную оценку. Вот молодой человек полдня на машине возил Машу по её делам. Она не придала никакого значения этому событию – оказал любезность, покатал, спасибочки. Через несколько дней она забудет, как его зовут, если он снова не попадётся ей на глаза, и не предложит подвезти. Парень рассматривал поездку как свидание, и рассчитывал на дальнейшее развитие отношений. Андрей усматривал в действиях Маши измену. Такое вот расхождение взглядов.

Он ревновал и раздражённо выговаривал ей. И вместо того, чтобы уделять больше внимания, которого ей не хватало, стал замыкаться в себе. События развивались по нарастающей, и очень быстро наступил момент, когда двое стали так много себя отдавать посторонним, что это превратилось в знак того, что им меньше нужно друг от друга. Для неё посторонними оказались его друзья и коллеги по работе, для него – её подружки. Но их по-прежнему удерживало взаимное влечение, они говорили друг другу всё те же слова любви. И хранили друг другу верность.

Что касается ненавистного ему «общщения».

Полнота существования обретается через проработку впечатлений, полученных при общении с людьми из возможно большего количества социальных слоёв. И общение с чуждым тебе человеком, у которого масса недостатков, также очень полезно – становятся заметными собственные аналогичные недостатки, на которые бы и не обратил внимание, пока не увидел, как это комично, или неприятно, выглядит со стороны.

Никто не спорит, что несколько фраз, произнесённых знакомыми Андрея, интереснее и ценнее, чем многочасовой трёп её друзей. Да, КПД общения у него гораздо выше. Но не всем же так везёт, как ему. Он попал во взрослый коллектив, и сочетает приятное с полезным – работает и общается с интересными людьми. Конечно, после этого многие ровесники кажутся ему примитивными. Но если он встречается с девушкой, то должен как-то жить её интересами, а не думать только о себе.

Постепенно среди её знакомых стали появляться те, КПД общения с которыми достаточно высок, – то есть взрослые обеспеченные мужчины. Само собой, они могли дать гораздо больше, чем простые студенты. Это касалось в том числе и подарков. Как-то само собой получилось, что Маша выработала определённую линию поведения с такими людьми. Во-первых, отказалась от ярких броских нарядов, одевалась нарочито просто и недорого. Не злоупотребляла косметикой, держалась просто и естественно, старалась казаться в меру серьёзной, и, вместе с тем, не лишённой вполне земных желаний. Не показывала свою высокую осведомлённость в таких областях, как секс, знание мужской психологии, дорогие брэнды, дорогие заведения, клубная ночная жизнь. Совокупность всего этого создавало иллюзию доступности. Делов-то куча – немного облагодетельствовать «простушку». А она, как бы невзначай, ненавязчиво говорила о своих потребностях и материальных затруднениях. Ну, небольшой суммой – которая для Маши была значительной – каждый готов поделиться. Каждый надеялся, что инвестиции окупятся. Что называется, не подмажешь, не поедешь.

В этом они ошибались. Дорога вела в тупик. Маша научилась держать дистанцию, и могла динамить до бесконечности, – пока люди сами не сходили с дистанции.

Опять же, всё делалось походя, и этому не придавалось особого значения – ни дарителям, ни их подаркам. Ни к кому она не испытывала чувств и привязанностей, имена большинства случайных знакомых не отпечатались в её памяти. Если бы Андрей уделял ей капельку больше внимания, ничего бы этого не было, – поговорил бы с ней, пусть даже б наорал, как в этот раз, с Никитиным.

Насчёт любви – тут одно вытекает из другого. Ценность впечатления – в его уникальности и обособленности от других впечатлений. Когда их много, они накладываются друг на друга, и взаимно гасятся. Короче, держать надо девушку при себе, и никуда одну не отпускать.

… Её объяснение прозвучало для него, как откровение. Всё было так чётко сформулировано и выглядело так просто, что Андрей удивился, почему сам не мог раньше догадаться об этом. Он действительно был эгоистом.

И не только. Она призналась, что чем дальше, тем меньше понимает его. Всё идёт ровно, нет причин о чём-либо беспокоиться, но это кажущееся спокойствие. Мелкая деталь, случайная фраза, выявляет глубинные сдвиги, произошедшие в сознании близкого человека. Ей пришлось быть свидетелем некоторых сцен на его работе, она слышала его переговоры с Романом и другими людьми, многие вещи шокировали её. Позже она доходила своим умом, что всё делается правильно, но ей было бы намного легче, если бы Андрей обсуждал с ней свои дела, – так, как она это делает. И если эта тенденция продолжится, она опасается, что однажды увидит перед собой совсем другого человека, чем тот, с которым когда-то познакомилась. Хорошо, если окажется один человек, но у неё есть смутное подозрение, что будут несколько разных людей, и каждый из них будет отличаться от исходной личности.

Объяснившись, Маша приступила к обсуждению формата их взаимоотношений. Она и этому дала чёткое определение: «суррогат». Сексуальная дружба с расплывчатыми обязательствами. Андрей был вынужден согласиться. На основании сказанного она дала понять, что всё по-прежнему находится в его руках. В его власти повернуть события в ту или другую сторону, и она готова подчиниться его решению.

Андрей и сам это чувствовал – наступление критического периода, когда существующее положение вещей должно измениться, и дело должно двигаться – если не вперёд, то назад. На этом этапе нужно было потрудиться, предпринять усилия, чтобы завоевать настоящую любовь, построить серьёзные отношения. И он ясно представлял, какие это должны быть усилия. Ничего сложного – дать ключи от квартиры, распределить домашние обязанности, вникать во всё, что говорит близкий человек, считаться с интересами этого человека, обсуждать свои планы. Перед её приходом усеивать пол лепестками роз – от порога до спальни, заливать шампанским ванну, делать другие непрактичные поступки, которыми можно взбудоражить женское воображение. Пока этого достаточно – до следующего критического периода.

Шло время, а он никак не мог решиться на этот шаг. Сначала нужно было доделать одно дело, потом шло несколько суточных дежурств подряд, затем возникла проблема, требовавшая срочного решения, и так далее. Маша тактично не напоминала ему, и он отложил это дело в долгий ящик.

Маша облегчила ему задачу. В начале 95 года – к этому моменту они были знакомы пять с половиной лет – она вышла замуж. Андрей, как говорят в некоторых подобных случаях, последним обо всем узнал.

Простудившись, он лежал дома в постели, с высокой температурой. Маша заглянула в гости, родители открыли ей дверь, и она прошла в его комнату. Она стала раздеваться у порога, к кровати подошла полностью обнаженной. Забравшись к нему под одеяло, сообщила, что у неё совсем нет времени: её жених у подъезда, ждет в машине. Андрей удивился, поворчал, что события проходят мимо него. Маша рассказала об избраннике, и Андрей его вспомнил. Он даже был лично с ним знаком, знал, что Маша с ним общается, но ему в голову не приходило, что всё так запущено. Герасим Новиков – так его звали – был на несколько лет старше их, привлекательный, уравновешенный, благополучный парень, занимался бизнесом. Приличная кандидатура. Что ж, Андрею не оставалось ничего другого, как признать, что планируемое бракосочетание принадлежит к числу зрелых решений, и тоном крёстного папочки сказать, что одобряет выбор, и, скрепя сердце, отдаёт Машу в надёжные руки.

…Торопилась Маша только на словах. Она любила его с обычной своей чувственной сосредоточенностью. Все вокруг неё утратило значение, испарилось, умерло. Только одно сейчас имело смысл: эти непрерывные, постепенно ускоряющиеся движения. Выкраивая узор совершавшегося соития, она полностью сосредоточилась на своих ощущениях. Её затуманенный взгляд не прояснился и тогда, когда горячее тело, задрожав, безвольно опустилось на Андрея, словно взорвавшаяся комета, разбрызгивающая золотой дождь.

Кажется, прошла целая вечность, прежде чем они стали воспринимать окружающий мир.

– Андрюшка!

Это было первое, что он услышал. И, после долгой паузы, ответил:

– Да, Машенька, удиви меня еще чем-нибудь. Давай, чего уж там!

Она сообщила будничным тоном, что свадьба состоится через полторы недели, и непонятно, продолжатся ли их интимные отношения. Скорее всего, нет. В ответ он поблагодарил её за то, что она его об этом предупредила.

Стоя в дверях и поправляя свитер, она пожелала поскорее выздороветь и сказала:

– …я тебя не оставлю. Если вперёд тебя заберусь на самый верх, первым делом пришлю за тобой лифт.

Глава 4

Вы боитесь быть счастливым, Вам тоска милей любви, Вы талантливы, красивы И немножечко глупы. Вам пугаться нет причины: Я всегда могу уйти. Путаете вы личины С ликами судьбы. Ваша боль пройдет с годами, Жизнь не кончилась теперь. Я влюбленными глазами Провожала вас за дверь. Как в пословице про воду Долго будете вы дуть, Остужая ваше сердце, Захолаживая грудь. Есть для этого причина, Но не в боли жизни суть. Вы поймите: вы мужчина, Вы найдете счастья путь. Стали вы мне вдохновеньем, Вдохновеньем буду я. Только чуточку терпенья И немножечко огня. Мне так страшно вам наскучить, Навязаться невпопад, Вас не буду больше мучить. Знайте: нет пути назад…

Глава 5

Июнь весь день палил свои костры. В пять часов вечера было жарче, чем в полдень. Казалось, что знойному буйству не будет конца.

К зданию судебно-медицинской экспертизы подъехала темно-серая иномарка. Дежурного санитара на работу привез его друг. Светловолосый молодой человек на переднем сиденье, в ослепительно белой рубашке и темных брюках в полоску, подал руку водителю для прощального рукопожатия:

– Chao, Trezor.

Не обращая внимания на поданную руку, Роман Трегубов – атлет, словно сошедший с древнеримской фрески – заглушил двигатель, и, открывая дверь, бросил через плечо:

– Десять минут, Андрей, у тебя еще десять минут. Постоим, покурим.

Они вышли из машины. Андрей расправил спину и поправил рубашку. Как ни старался он не прижиматься к сиденью, спина все равно взмокла от пота.

– Дядя, дай закурить! – лениво протянул он.

– На сегодня с меня хватит! – ответил Трезор, закуривая. – Запарился я. Сейчас поеду на Волгу купаться.

Облаченный во все черное – черную футболку, черные спортивные брюки, и черные кроссовки – он повел своими широкими и мрачными плечами.

– Сигарету оставь и езжай, – напомнил Андрей.

Трезор протянул одну сигарету.

– Держи, стрелок.

– Две давай, чего уж там.

Взяв вторую сигарету, Андрей одну положил в карман, другую закурил:

– С сегодняшнего дня бросаю курить. Когда стреляешь сигареты по одной, выкуриваешь гораздо меньше.

– И по деньгам дешевле получается.

Сложив пальцы в виде пистолета, Андрей сделал вид, что стреляет, а Трезор, схватившись за левое плечо, изобразил раненого. Со стороны здания потянуло тошнотворным сладковато-гнилостным запахом. Трезор поморщился, через ноздри выдыхая дым.

– Кто-то говорил, что мне тут хорошо работается? – спросил Андрей, делая вид, что ему приятен этот запах.

Трезор посмотрел в упор на товарища.

– Я чего хотел сказать, – сегодня тебе на дежурство погорельцев привезут. Клиенты у тебя намечаются, клиенты.

– Возможно.

– Я к тому говорю, чтобы ты не забывал про мой интерес, когда будешь проворачивать свои делишки. Мой интерес, Андрей. Это же я тебе клиентов подгоняю фактически. Свою часть работы я выполнил.

И он хищно оскалился.

– Деньги пахнут керосином.

Андрей равнодушно отмахнулся:

– Аутодафе зачетный получился. Но дело не в этом. То, что привезут – это начало большого пути. Ты знаешь нашу кухню. Может, родственники откажутся от внеочередного вскрытия, и все такое.

И он посмотрел на друга чистым взглядом. Трезор, этот могучий колосс, – печальный, кроткий, молчаливый, – стоял, не шелохнувшись, отбрасывая широкую тень на горячий асфальт.

– Да я понимаю, – сказал он вяло. – Хитрая у вас механика. Просто очень кушать хочется. Ты ведь понимаешь, всё от бедности.

Тут из окна первого этажа высунулась круглая веснушчатая физиономия и зычный голос позвал Андрея. Это была Валентина Самойлова, медрегистратор. В выражениях, которым ужаснулись бы вокзальные забулдыги, она поторопила Андрея, потому что его ждет начальник.

– Давай, Трезор, мне пора, – кивнул Андрей в её сторону. – Работа начинается.

Пожимая руку на прощание, Трезор напомнил о деньгах:

– Постарайся что-нибудь придумать, друг!

* * *

Дверь регистратуры была открыта. Самойлова, грузная сорокалетняя женщина, заполняла журнал. Вписав ловкой рукой паспортные данные покойного, она поставила свою подпись, убрала паспорт в сейф, и, передавая Андрею связку ключей, бодро произнесла:

– Дежурство сдал, дежурство принял. Ночью не хулигань. Примешь много трупов, на глаза мне не показывайся.

– Куда ж их девать? Лето на дворе – сезон.

Объясняя, «куда», Самойлова употребила замысловатую фольклорную фразу, которую легко можно было использовать в любой другой житейской ситуации. Коротко и ёмко. На вопрос Андрея, по поводу чего вызов к начальнику, Самойлова, подмигнув, сказала:

– Какие-то жалобщики жалятся. Плакают, что обобрал ты их.

– Кто такие?

– Так, порожняки, – ответила она уже в дверях. – Все, я убежала.

Закрыв регистратуру на ключ, Андрей вышел в вестибюль, а оттуда – в длинный мрачный коридор. Напротив кабинета начальника судебно-медицинской экспертизы стояли двое – мужчина и женщина. Андрей их сразу узнал: родственники покойного, который был доставлен в бюро СМЭ на прошлых выходных. По выходным вскрытий не было, и родственники заплатили за то, чтобы забрать тело покойного в тот же день, когда он попал в морг. Андрей беседовал с родственниками по поводу оплаты, и он же принял от них деньги за внеочередное вскрытие и за ритуальные услуги.

И теперь эти люди пришли на него жаловаться. Обычная история. Сначала они упрашивают и предлагают деньги, а после похорон пытаются вернуть потраченные средства – кто через прокуратуру, кто через облздравотдел. У кого какие связи. От этих связей зависит успех мероприятия. Если на руководство начинают давить, приходиться деньги возвращать. Нынешние посетители пришли к начальнику бюро СМЭ.

Пройдя мимо них, как мимо пустого места, Андрей постучал в дверь, и, дождавшись приглашения, вошел в кабинет. Шалаев Василий Иванович, начальник бюро, сидел за своим рабочим столом. Его объемная фигура и серьезное полное лицо внушали уважение, почтение, и трепет. В нем было величие полноводной реки. Поздоровавшись, он собрался уже дать знак пригласить в кабинет ожидавших в коридоре посетителей, но те прошелестели сами, будто привнесенные сквозняком. Шалаев предложил всем присесть. Андрей сел у одной стены, посетители, которых он мысленно окрестил «ходячий гербарий», опустились на стулья напротив. Когда все заняли свои места, Шалаев обратился к жалобщикам.

– Итак, Бронислав Филиппович, и Клавдия…

– Арнольдовна, – подсказала женщина.

– Клавдия Арнольдовна, – продолжил начальник СМЭ. – Вы обратились с жалобой на нашего сотрудника, дежурного санитара, который тут находится. Расскажите в его присутствии, в чем вы его обвиняете.

Жалобщики, старательно благочестивые, опустили глаза, их ресницы синхронно задрожали, им понадобились некоторые усилия, чтобы не взглянуть на обидчика, некоторое время раздавался их свистящий шёпот – они совещались, затем заговорил мужчина, а женщина ему подсказывала и дополняла. Бронислав в своем рассказе поначалу был проникнут глубоким внутренним смятением и мучительными воспоминаниями обо всех событиях, это было видно по его вегетативным реакциям. Потом он подуспокоился, пообвыкся, разошелся, и разговорился. Повествование было подробным, точным, внятным и доходчивым, оно пестрило разнообразными мелкими деталями, словно события, о которых шла речь, произошли специально для того, чтобы о них потом рассказывали.

Тихомиров Егор Михайлович, приходившийся родственником Брониславу Филипповичу и Клавдии Арнольдовне, был обнаружен дома мертвым. Прибывший на место врач, осмотрев покойного, сразу же вызвал участкового милиционера. Налицо были все признаки отравления уксусной эссенцией. Судя по всему, суицид, при котором свидетельство о смерти выписывается судебно-медицинским экспертом после вскрытия. Участковый оформил направление, и покойный был доставлен в судебно-медицинский морг. Санитар, дежуривший в ночь с пятницы на субботу, принял труп и сообщил родственникам, что вскрытие будет не раньше понедельника. И это не факт – холодильник забит до отказа, а бригада экспертов проводит только десять вскрытий в день. Поэтому рассчитывать надо на вторник-среду.

Родственникам хотелось как можно скорее предать земле тело покойного. Условия хранения оставляли желать много лучшего. Бронислав Филиппович и Клавдия Арнольдовна спросили санитара, может ли кто-нибудь посодействовать скорейшему решению вопроса. Санитар ответил, что «попробует что-нибудь сделать», и куда-то вышел, а когда вернулся, сообщил, что можно «организовать» вскрытие и выдачу тела в кратчайшие сроки, но это «потребует определенных издержек». И он озвучил сумму. Родственники были вынуждены согласиться на эти условия. Но потом, уже после выдачи тела, они увидели в вестибюле прейскурант цен и ужаснулись. Оказывается, услуг по внеочередному вскрытию там не было, а стоимость всего остального – обмывание, одевание, и так далее – эти цены были в десять раз ниже, чем те, что озвучил санитар.

Поэтому они решили выяснить – на каком основании с них взяли такие большие деньги. Им нужно документальное обоснование, смета расходов, и детальная расшифровка существующих тарифов. И если им это не предоставят, они будут требовать возврата денег, оплаченных ими за внеочередное вскрытие, а также разницу между суммой, оплаченных ими за услуги и теми расценками, что указаны в официальном прейскуранте.

Кроме того, общий фон и обращение сотрудников бюро СМЭ. Бронислав Филиппович просто не мог спокойно находиться в этих мрачных бетонных стенах, он плакал, его тошнило, а Клавдия Арнольдовна ужасалась речи сотрудников морга – безобразной, стилистически резко сниженной. «Где, типа, деньги?» – разве это разговор?!

Закончив повествование, Бронислав Филиппович победно посмотрел на Андрея, затем перевел взгляд на Василия Ивановича.

– Вы закончили? – спросил начальник СМЭ.

Жалобщики закивали – да, мы всё сказали, и ждём справедливого решения.

– Вы утверждаете, что наш сотрудник – Андрей Александрович Разгон – незаконно взял с вас деньги?

И на этот вопрос они ответили положительно. Тогда Шалаев обратился к Андрею:

– Что ты на это скажешь? Брал ты с них деньги?

– Не понимаю, о чём вообще речь, – равнодушно ответил Андрей и спросил, в свою очередь, у жалобщиков:

– Вы уверены, что это был я, а не кто-то другой?

Клавдия Арнольдовна недоуменно уставилась на него, а Бронислав Филиппович вскочил и возмущённо выкрикнул:

– Нет, каков нахал! Отрицать очевидное – это какую надо иметь наглость!

– Может, вы скажете, что вообще нас никогда не видели? – язвительно спросила Клавдия Арнольдовна.

– Может быть, видел, – ответил Андрей, делая вид, что пытается что-то вспомнить. – В городе, или на автобусной остановке, вариантов много может быть разных. Столько людей, голова идет кругом.

– Но вы же принимали покойного и заполняли журнал, – сказал Бронислав Филиппович, шумно опускаясь на стул.

– Покойного помню, и журнал помню. А вас не помню. Я, что ли, ходячая камера, должен всё фиксировать.

Тут жалобщики громко заговорили – наперебой, яростно жестикулируя, распаляясь от своих выкриков. Сидя в своем кресле, хозяин кабинета смотрел на них, не прерывая. Его лицо выражало чувство глубокого понимания и участия.

– Все это очень несерьезно, молодой человек, – заметила серьезным тоном Клавдия Арнольдовна, немного успокоившись. – Мы не за тем сюда пришли, чтоб перед нами ломали комедию.

– Совсем распоясался, вымогатель! – сказал Бронислав Филиппович голосом, свистящим, как бич. – Получается, мы все это придумали – наш разговор, и передачу денег?!

Андрей сидел безучастно, глядя в одну точку. Начальник СМЭ нашел своевременным вмешаться в разговор. Он выразил надежду, что стороны, в конце концов придут к взаимопониманию, поскольку без этого невозможно решить такое серьезное дело. Говорил он властно, хоть и тихо.

– Так что же, знакомы тебе эти люди? – спросил он Андрея. – Брал ты с них деньги?

Обращаясь к жалобщикам, Андрей заговорил медленно, будто просыпаясь от тяжелого сна:

– Понимаю, у вас горе. Мы все тут переживаем за вас. И если бы в моих глазах жили слезы, они избороздили б мое лицо. Обещаю: как только что нить вспомню, вам первым сообщу об этом.

Для убедительности он посмотрел в потолок и призвал в свидетели небо. Жалобщики оторопело разглядывали непроницаемое лицо Андрея, затем Клавдия Арнольдовна гневно воскликнула:

– Он издевается над нами! Получается, мы зря тут сидим и все это рассказываем?

– Пора прекратить это безобразие! – добавил Бронислав Филиппович. – Мы будем жаловаться, мы дойдем до суда!

И, словно горный обвал, посыпались негодующие возгласы и угрозы. Между очередным выпадом Клавдии Арнольдовны и воззванием к правосудию Бронислава Филипповича в разговор вступил начальник СМЭ. Услышав его твердый голос, жалобщики притихли.

В первую очередь Шалаев заверил их в том, что истина восторжествует. Нет никаких сомнений – правда найдётся, виновные понесут наказание.

– Что касается меня, я верю только в добро, – авторитетно сказал он. – Куда бы я ни кинул взгляд, всюду нахожу добродетель и честность. Могу подтвердить множеством примеров, что наше учреждение – образец гуманности и порядочности.

Устремив благочестивый и суровый взгляд на Андрея, он добавил:

– Своим поведением ты бросил тень на наши славные традиции. Вынужден отстранить тебя от работы – до выяснения обстоятельств дела.

Он вынул чистый лист бумаги и положил на стол:

– Напиши заявление об увольнении с открытой датой.

Андрей слушал молча, с поникшей головой. Когда Шалаев закончил, он с тяжелым вздохом подсел поближе к столу и взял авторучку. Некоторое время он обдумывал, затем, горестно промолвив «всяк сиротку обидит», стал писать заявление.

– Если вы его уволите, – вмешалась Клавдия Арнольдовна, – то как мы вернем наши деньги?!

– У нас достаточно средств, чтобы добиться правды, – важно заявил начальник СМЭ. – Не забывайте, что мы работаем по поручению милиции. Направление на вскрытие кто вам давал?

– Участковый милиционер, – с готовностью ответил Бронислав Филиппович.

– Вот видите, – продолжил Шалаев, крепко сжав свои широкие ладони. – Рука об руку мы трудимся с милицией. Все четко. Мы проведем служебное расследование, о результатах вам доложим.

Закончив писать, Андрей протянул листок начальнику.

– Поставь дату! – сурово приказал Шалаев. – Нынешний год и месяц – июнь!

Дрожащей рукой Андрей сделал то, что требовалось. И робко посмотрел на шефа. Тот, в свою очередь, вперил в жалобщиков свой вопросительный взгляд.

– А как же наши деньги?! – продолжала тянуть Клавдия Арнольдовна.

– Выяснят без нас, – сказал Бронислав Филиппович, вставая. – Ты видишь – у них будет специальное милицейское расследование.

– Да, конечно, – кивнула она и тоже встала.

Они поблагодарили начальника СМЭ за поддержку, выразили надежду на скорейшее разрешение вопроса, и оставили свои контактные данные. Уже в дверях Клавдия Арнольдовна спросила:

– Может, мы должны написать какое-то заявление, подать жалобу? Чтоб все официально, в интересах милицейского расследования.

Шалаев широко развел руками, словно приглашая в свой мир добра и справедливости:

– Это совершенно ни к чему. Вам не нужно ни о чем беспокоиться. У нас достаточно средств для того, чтоб навести порядок.

Бросив уничтожающие взгляды на поверженного обидчика, жалобщики удалились. Едва за ними закрылась дверь, Шалаев вышел из-за стола и включил телевизор, стоявший на тумбочке.

– Пропустил передачу, черт возьми, – сокрушенно сказал он.

На экране замелькали виноградники, затем появилась дородная женщина в зеленом комбинезоне и стала рассказывать об уходе за зимостойким виноградом.

– Успел. Как удачно! – облегченно вздохнул Шалаев.

С этими словами он открыл блокнот, и, сосредоточенно вслушиваясь в то, что говорит телеведущая, принялся записывать.

– Чего сидишь, иди работай, – сказал он Андрею в паузе между двумя сюжетами. – Там, небось, очередь собралась.

Андрей кивнул и направился к двери. У порога он обернулся на голос начальника. Шалаев спросил:

– Ты с кем дежуришь?

– С Второвым.

В этот момент на экране появилась лоза белого муската, и телеведущая принялась рассказывать, как было выращено это чудо. Не в силах оторваться от передачи, Шалаев махнул левой рукой Андрею – мол, иди – а правой выбросил в мусорную корзину скомканное заявление об увольнении.

* * *

В вестибюле было пусто. Андрей закрыл входную дверь, навесил длинный металлический уголок на пазы, и, проходя мимо доски объявлений, улыбнулся, увидев пожелтевший от времени листок, на котором был напечатан «Прейскурант цен». Половина текста была неразличима, и цифры с трудом угадывались. Неудивительно, ведь этот листок появился тут задолго до того, как Андрей устроился работать. А он проработал в бюро СМЭ почти семь лет.

Дежурного эксперта, Вадима Второва, Андрей застал играющим на гитаре в экспертной. Этот молодой человек, – поджарый, остроносый, с покатым лбом и выступающим подбородком, – был одноклассником и однокурсником Андрея. Вместе они работали санитарами в судебно-медицинском морге, – Андрей с первого курса, Вадим – с третьего. По окончании института Вадим прошел специализацию на кафедре судебной медицины и устроился работать судмедэкспертом, Андрей же, не определившись, каким врачом хочет стать, остался в должности санитара.

– Доставай спиридон из холодильника, – сказал Второв, не прерывая игру.

Разливая спирт из стеклянной реторты по рюмкам, Андрей обратил внимание на сковородку с зернистой субстанцией, стоящую на электроплите.

– Это что за извращение?

Второв отложил гитару в сторону, взял рюмку.

– Вперёд, на винные склады!

Чокнувшись, он выпил и, закусив тем, что было в сковородке, пояснил:

– Жареная икра, разве не видно?

– Вкусно, – сказал Андрей, попробовав. – Только не понимаю, кому пришло в голову нажарить столько черной икры?

– А куда её девать? Привезли целый бидон.

Снова беря гитару в руки, он спросил:

– Шалаев у себя?

– Да, смотрит «Сельский час».

– Понятно, – кивнул Второв. – Кстати, я ему раздобыл черенки офигительного винограда, – теща помогла, – он их поедет сегодня высаживать.

Наигрывая цыганский романс, он спросил:

– Как звали ту мартышку, из-за которой мы с тобой чуть не подрались на первом курсе?

– Наташа.

– Наташа – три рубля и ваша, – плотоядно улыбнулся Второв. – Ты мне ответь, дружище: почему мы не додумались установить очередь – день ты, день я? До меня только сейчас дошло. Все равно никому не досталась – с другим ушла.

– Молодые были, ничего не понимали.

Передумав петь, Второв отложил гитару и подошел к столу.

– Но до чего она красивая была, мазафака! Ух, я бы её прожарил до самой печени! Наливай, не будем менять руку.

– Все б тебе прожарить, – отозвался Андрей, разливая спирт. – Извращенец.

Тут в кабинет вошел Шалаев. Заметив реторту, сказал:

– Хулиганите?

От предложения присоединиться он отказался, сославшись на то, что за рулем. Съев три столовых ложки жареной икры и запив квасом, пошёл на выход. Андрей проследовал за начальником, чтобы закрыть за ним дверь. Проходя мимо своего кабинета, Шалаев, кивнув на лежащий у стены объемистый полиэтиленовый мешок, попросил Андрея донести поклажу до машины.

На улице уже было не так жарко, но духота стояла, как в парилке. Шалаев открыл багажник красной «Нивы»:

– Бросай сюда.

Андрей аккуратно поместил мешок в багажник и поинтересовался, что это такое. На лице Шалаева заиграла довольная улыбка.

– Золотистый мускат, черенки. Целый год за ним гонялся. И еще специальное удобрение.

Он извлёк из сумки бутылку вина и вручил Андрею:

– Держи, это из моего погребка.

Пожимая руку на прощание, Шалаев широко улыбнулся и пожелал удачного дежурства.

Андрей уже поднялся по ступенькам, когда его окликнул Антон Шавликов, сотрудник салона ритуальных услуг «Реквием». Это был полнеющий 26-летний обладатель постной физиономии, носитель всех известных речевых ошибок и жертва массовой культуры.

– Здравствуйте, молодой юноша!

– А, это ты, ходячее надгробие.

– Пройдемте выпить к нам, – предложил Шавликов, кивая на свой вагончик.

Вспомнив про икру, Андрей ответил, что должен находиться на рабочем месте, в регистратуре.

– Ты услышишь, если кто позвонит – вон у тебя окна распахнуты нараспашку.

– У меня дел полно, дубина! – прикрикнул Андрей и замахнулся рукой.

Шавликов вскинул руки и отскочил назад.

– Чего скачешь, я пошутил! – успокоил его Андрей.

– Я стреляный калач, меня ничем не испугаешь. Клиенты будут, направляй их сразу к нам.

* * *

Они уже осилили реторту спирта и съели почти всю икру, когда заметили, что нет ни овощей, ни хлеба, ни любой другой закуски.

– Лучшее – враг хорошего, – заметил Второв. – Ты помнишь Костенко?

Андрей кивнул, – Олег Костенко был их одноклассник.

И Второв вспомнил случай школьных лет, когда они с Костенко пошли в гараж, в подвале которого Костенко-старший хранил домашнее вино, тушенку, сухофрукты и варенье. У них не было ни хлеба, ни воды. Они не подготовились к походу, просто не догадались ничего с собой взять, кроме гаражных ключей. Через час после начала пиршества они были готовы отдать за глоток воды и кусочек хлеба половину гаражных запасов.

Андрей вскинул брови:

– И ты хочешь сказать, что если бы ты завоевал Наташу, то стал бы от неё гулять?

– А чем я хуже её мужа? Он ведь гуляет.

Андрей молча пожал плечами. Второв доверительно шепнул:

– Я б отомстил за нас, дружище! Она ведь нас обидела.

И, неожиданно хватил друга по плечу так, что тот чуть не упал со стула.

– Ведь ты не изменял своей Машке!? Ну и что? Получил пилюлю!?

– Ну-у, Маша. Маша, это была моя страсть.

Их разговор прервал входной звонок. Усиленный динамиками, он был слышен и на первом этаже, где находился траурный зал, физико-техническое отделение, отделение экспертизы живых лиц, и кабинеты экспертов, и на втором этаже, где были секционные залы и лаборатория, и даже в подвале, где находились холодильники и «гнилая секционка». Андрей вышел из кабинета, длинным коридором дошел до вестибюля и, сняв с петель уголок, открыл дверь. На пороге стоял Калугин Валерий, оперуполномоченный Центрального РОВД.

– Здравствуй, доктор-некролог!

Поприветствовав таким образом Андрея, он ввалился в вестибюль и уставился на доску объявлений.

– Уберите вы эту хохму! – ткнул он указательным пальцем в прейскурант. – Или подпишите снизу: цены в тысячах долларов.

– Руководство не велит – блюдет приличия перед общественностью.

– Руководство… – пробурчал Калугин. – Зови свое руководство – на происшествие поедем. Кто сегодня дежурит?

– Второв.

– А-а! Вадимка! – просиял милиционер.

И, заломив набекрень фуражку, направился по коридору в экспертную. Войдя в кабинет, он, оглядывая цепким взглядом стол, сказал вместо приветствия:

– Не откажусь!

Второв развел руками:

– Поздно приехал, выпили всё!

От Калугина не так-то просто было избавиться. Шумно сопя, он тяжело прошелся по кабинету. Остановившись возле большого железного сейфа, подбоченился и ехидно спросил:

– И оттуда все выпили?

– Вымогатель, оборотень в погонах! – ругнулся Второв и нехотя полез за ключами в карман.

После трех стопок Калугин вспомнил, за чем приехал:

– Я ж при исполнении, а вы меня опоить пытаетесь. Собирайся, Вадимка, дела поедем делать.

– Да я уже понял, что на происшествие, – проворчал Второв, вынимая из шкафа свой портфель. – Ты ж разве просто так заедешь.

И, показывая, что готов идти, спросил, что случилось. В ответ Калугин мрачно отмахнулся:

– На месте сам увидишь.

Провожая Второва и Калугина, Андрей увидел в вестибюле Шавликова, и, перебирая в уме слэнговые определения мужчины, который занимается любовью с другим мужчиной, открыл ключом регистратуру. Поздоровавшись с милиционером и судмедэкспертом, сотрудник похоронной службы спросил у дежурного санитара, не было ли поступлений.

Второв ответил за Андрея:

– Всех отправляем конкурентам вашим – они нам реально откатывают, а вы нас только задуриваете, как…

Тут он запнулся, но быстро нашелся:

– …как извращенец малолетку!

Лицо Шавликова побагровело и сделалось похожим на гранатовую кожуру. Он смог собраться с мыслями и ответить, когда милицейский УАЗ, на котором Калугин увез Второва, уже отъехал от здания СМЭ.

– Мы тертые воробьи, «Реквием» не сказал еще своего последнего слова. Положение наше прочно, потому что мы чувствуем почву под ногами. И мы в ответе за тех, кого похоронили. Откаты тоже выкатим, лишь бы удержался на высоком уровне приток мертвых душ.

Так бормотал Шавликов, пройдя за Андреем в регистратуру, и наблюдая, как он проверяет папки, журналы, и содержимое сейфа. Машинально сравнивая записи в журнале с тем, что хранится в сейфе, Андрей услышал чьи-то несмелые шаги. Подняв на звук взгляд, он увидел долговязого сутулого молодого человека в брезентовой спецовке и задал дежурный вопрос:

– Что вы хотели?

– Мы из Урюпинска, – сказал вошедший, и положил на стол два направления на судебно-медицинскую экспертизу.

«Урюпинск! Где-то я уже сегодня это видел», – подумал Андрей.

Он пододвинул к себе журнал и приступил к заполнению. Костров Геннадий Иванович и Погорелов Степан Васильевич. Обстоятельства дела – пожар в магазине.

– Загорелся магазин, – прочувствованно произнес Андрей. – И что, не смогли потушить?!

– Сгорело всё быстро, будто специально подожгли. Продавщица пошла на обед. Остались начальники – директор и заместитель. И тут вдруг случился пожар.

Быстро заполнив все графы, Андрей поднялся со стула.

– Выйдем на улицу, я покажу, куда заносить.

И они вышли в вестибюль. Запирая регистратуру, Андрей услышал голос Шавликова, предлагающего парню в спецовке свои услуги:

– Гробы, венки, организация похорон…

Все вместе они вышли на улицу. Уже стемнело. Грузовик, на котором привезли тела, стоял напротив входа, загораживая собой вагончик «Реквиема». Двое селян молча курили возле машины.

– Налево, с торца здания, вход в подвал, – начал объяснять Андрей. – Заносить будете туда. Пойдемте кто-нибудь со мной. Я открою дверь изнутри, и выдам носилки.

– Мы сами должны заносить? – недовольно спросил водитель.

– Да. В мои обязанности это не входит.

Мужчина сплюнул и отвернулся. Его товарищи многословно стали объяснять ему, что если он не может, то они вдвоем управятся. Но говорили неуверенно, бросая настороженные взгляды то на Андрея, то на Шавликова. Тут только стало ясно, что трезвым из них был только водитель – тот, что не хотел нести. Наконец, они замолкли. Водитель забрался в кабину грузовика.

Водворилась неживая тишина, заполненная неумолчным сверчковым стрекотом. Казалось, лишь он один связывает безмолвных собеседников. Позади «Реквиема» чернел пустырь. В двухстах метрах, за частоколом высоких тополей, гудела Вторая Продольная – улица, тянущаяся вдоль всего города. Более восьмидесяти километров непрерывного движения. Сейчас там едут машины, а в них сидят люди, живые люди.

А возле здания судебно-медицинской экспертизы доносившийся с автострады шум казался чем-то нереальным, потусторонним. Реальным здесь казалась только эта семиэтажка, уже не подчиняющаяся своим создателям, живущая своей бетонной волей, своим пищеварением, бетонной жадностью, выделяющая токсины, жующая стальной дверной челюстью. Да ещё мелькание мириад мотыльков в свете фонаря, и грузовик с двумя телами.

Первым заговорил Шавликов. Он сказал, что вместе с напарником из «Реквиема» занесет в подвал тела. Сколько стоит? Да ерунда, договоримся! А если будут заказы на гробы и венки…

Парень в брезентовой спецовке согласился. Ему не хотелось идти в подвал, откуда тянуло, как из преисподней. Не верилось, что этим утром он починял трактор, а днем возил скотину на мясокомбинат. И вот, вместо свидания с девчонкой, с которой договорились встретиться в семь часов у знаменитого памятника козе, состоялось это путешествие в непонятный, жуткий, параллельный мир.

По внутренней лестнице Андрей спустился в подвал, отпер дверь на улицу, затем открыл массивный навесной замок и приоткрыл холодильную камеру – небольшое, метров на пятнадцать, помещение. Затем он вышел на улицу – находиться в мрачном, скупо освещенном коридоре, заваленном разлагающимися бесхозными трупами, было неприятно. Вспомнив про сигарету, взятую у Трезора, вынул её из кармана и закурил. Вскоре показались носильщики. Весело перешучиваясь, они несли на железных носилках черное, обугленное тело, принявшее своеобразную позу – так называемую «позу боксера», характерную для теплового окоченения трупа – с согнутыми верхними и нижними конечностями.

– Когда очередной коллективный вывоз? – спросил Андрей у Шавликова, передавая ему бирку с номером, чтобы тот приспособил её куда-нибудь к телу покойника – на руку, или на ногу.

Шавликов переспросил:

– А что, пора?

– А ты зайди и посмотри. Будешь идти, гляди себе под ноги – там очень мало места для ходьбы.

Носильщики спустились в подвал. Из темноты раздался изумленный голос Шавликова:

– Откуда столько мертвых трупов?

После того, как оба тела были занесены в холодильную камеру, Андрей закрыл её на замок, затем запер дверь на улицу, и по внутренней лестнице поднялся на первый этаж. В вестибюле его ждал парень в спецовке. Он спросил, когда можно будет приехать за телами.

– Я вам напишу номер телефона, – ответил Андрей, открывая дверь регистратуры. – Вы будете звонить и спрашивать.

Передавая листок с номером телефона регистратуры, он сообщил ориентировочные сроки вскрытия – через два-три дня. Кивнув, парень в спецовке вышел. Оказалось, это был племянник погибшего директора магазина.

Селяне уехали домой крестьянствовать. Шавликов ушел в свой вагончик, предварительно похваставшись, какой он гений места, – сумел оказаться в нужное время в нужном месте, взять заказ на свою похоронную продукцию. Решив, что урюпинцы были последними на сегодня клиентами, он поспешил покинуть место, где его не очень жаловали. Второв еще не вернулся с происшествия.

Отодвинув коричневую штору, Андрей выглянул на улицу.

Чуть показался краешек луны, сея голубоватые блики по пустырю. Где-то вдали утопали в мягкой мгле плоские крыши, деревья, стены. Ночной мрак, окутывая город, наползал на дремлющие деревья, скользил по дороге, изгибы которой терялись в иссиня-черной темноте. Легкий ветер шуршал в зарослях, словно переворачивая еще один лист невидимой, но полной грозных событий летописи. И в этой мертвой тишине сверчковый стрекот казался треском адского метронома, для одних неумолимо отсчитывавшего время отправления в последний путь, для других – время прибытия сюда, в этот мрачный транзитный пункт.

Подъехала милицейская машина, из неё вышел Второв и помахал рукой.

Когда Андрей открыл входную дверь, то от неожиданности обмер. У входа в траурный зал стоял похоронный автобус «Реквиема», а к зданию подъезжали дорогие иномарки – беспрерывно, с обеих сторон. Из них выходили парни спортивного телосложения, суровые мужчины в наколках и цепях, и торопились к автобусу. Среди дорогих машин затесалась милицейская «Волга». Из неё вышли двое мужчин в форме.

– Открывай траурный зал, – сказал Второв. – Сейчас будет вскрытие. Два вскрытия.

Парни – те, что приехали – не дали похоронщикам притронуться к телам погибших. Они сами занесли два тела через траурный зал, подняли их на второй этаж, уложили на секционные столы, и раздели.

Андрей взял направления на вскрытие и зашел в регистратуру, чтобы оставить их там. Заполнение журналов он отложил на потом – нужно было подниматься наверх. Взглянув на фамилии погибших, он от удивления широко раскрыл глаза. Это были Виктор Кондауров, по кличке «Король», влиятельный человек, контролировавший целый ряд коммерческих структур, совладелец казино и сети автозаправок; и Валерий Савельев, его сотрудник. Вестибюль был до отказа забит хмурыми ребятами. Попросив, чтобы его позвали, в случае, если кто-нибудь приедет, Андрей отправился на второй этаж.

В секционном зале Второв уже начал работу, которую должен был выполнять Андрей согласно своим санитарским обязанностям. В зале присутствовали два следователя – из прокуратуры, и из отдела по раскрытию тяжких преступлений против личности при ГУВД. Три человека из ближайшего окружения Кондаурова – Владислав Каданников, Юрий Солодовников, и Алексей Зверев – также присутствовали на вскрытии.

– Возьми в шкафу новые инструменты, – сказал Второв.

Андрей посмотрел на него вопросительно – в каком еще шкафу? Тогда Второв, покачав головой, направился в соседний секционный зал. Андрей проследовал за ним. Там Второв взял из раковины первый попавшийся нож и пилу и нарочито громко заговорил, что вот, мол, шкаф, а вот инструменты. Потом, прошептал Андрею на ухо:

– Из брюк Савельева вытащишь железку и спрячешь. Как угодно.

И вернулся обратно к своей работе. Идя за ним следом, Андрей постарался придать своему лицу невозмутимое выражение. Он был шокирован полученным заданием. В присутствии двух следователей и трех серьёзных ребят нужно обыскать одежду покойного и найти там какую-то железку. Он выглянул в окно. Перед зданием СМЭ было, как при вручении «Золотого льва» на Каннском кинофестивале: полно дорогих машин и пафосной публики.

«Не столько пафосной, сколько опасной», – подумал Андрей, приступая к делу. Перед ним лежало тело мужчины среднего возраста с огнестрельным ранением в голову. Стреляли с близкого расстояния. У покойного было снесено полчерепа. Пять пар глаз наблюдали за каждым его движением. Свою работу он выполнил быстро и четко, и, в ожидании, пока судмедэксперт закончит свою часть работы, сказал, обращаясь к следователям:

– Я возьму пока одежду…

И добавил оправдывающимся тоном, мол, покойных занесли сразу в секционный зал, а журнал не заполнен. Нужно точно описать все вещи. Следователи согласно закивали.

– Положите их под замок, – сказал один из них. – Они могут нам понадобиться.

Андрей подошел к одежде Кондаурова и осмотрел карманы. Достал ключи, затем бумажник, раскрыл его, так, чтобы все видели, потом положил все обратно. Каданников снял с запястья погибшего золотой браслет и передал Андрею, сказав, что все ценности заберут родственники при выдаче.

С двумя аккуратно сложенными стопками одежды Андрей спустился на первый этаж и прошел в регистратуру. Закрыв за собой дверь, сразу же начал обшаривать карманы нужных брюк. Лоб покрылся холодной испариной, руки не слушались. Мешали голоса, доносившиеся из-за стены. Ничего нет. Он начал шарить снова. Может, приказание Второва ему послышалось?

Только с третьего раза он наткнулся на то, что искал, и выругался – в резиновых перчатках ничего не чувствуешь. Андрей сунул небольшой металлический предмет себе в карман, и, вздохнув спокойно, приступил к заполнению журнала. Мысли путались, он чувствовал, что ввязывается в нехорошую историю, но ничего не оставалось делать, кроме того, что было ему сказано. Закончив, положил ценные вещи в сейф, а одежду спрятал в шкаф. Перед тем, как вернуться в секционный зал, спустился в подвал и спрятал там небольшой металлический предмет.

Они вместе зашивали и обкалывали формалином тела. Второв принес специальные шприцы. Нужно было все сделать по высшему разряду. Андрей двигался, как во сне, стараясь ни с кем не сталкиваться взглядом. Его бросало в дрожь от одной мысли, что он сделал. Та железка, что он спрятал, оказалась ударником спускового механизма пистолета. Он укрыл важную улику.

Кто-то договорился с Второвым. Возможно, этот человек находится здесь, в секционном зале. Интересно, кто? Следователи, или друзья погибших? Размышляя об этом, Андрей украдкой поглядывал то на следователей, уже все записавших, и теперь что-то вполголоса обсуждавших между собой, то на приближенных Кондаурова, приступивших к обмыванию тел – они это делали тщательно, с щетками, гелями и шампунями. Когда все было закончено, тела отнесли в холодильник, и там оставили, укрыв их простынями.

Андрей попросил кого-нибудь зайти и расписаться в журнале. Откликнулся Каданников. Ему были показаны и вещи, и ценности, и записи в журнале. Молча все осмотрев, он поставил свою подпись. Когда все вышли, Андрей закрыл входную дверь. В регистратуру вошел Второв.

– Нам не отрежут за это голову?! – спросил Андрей, глядя в окно.

Люди еще не разъехались. Разбившись на группы, они что-то обсуждали. На лице Второва не дрогнул ни один мускул.

– Не дрейфь, дружище, – ответил он, закуривая.

Потом вдруг спросил:

– Что у тебя с Таней?

– С Шалаевой? – переспросил Андрей, хотя отлично знал, о какой Татьяне идет речь – о дочери Василия Ивановича.

– У тебя так много Тань?

– Ничего.

– Мне-то не надо втирать. Она же за тобой бегала, на дежурства к тебе приходила.

– Ничего у нас не было, – повторил Андрей.

– Ах ты, мазафака! Хочешь сказать, ты такой офигительный ангел?!

– Мне просто с Татьянами не везет. В этом причина.

Андрей задыхался. Терпкий аромат туалетной воды, сливаясь со сладковатым трупным запахом, доносившимся из подвала, словно вытеснял из помещения последнюю частицу воздуха.

– Какая духота! – сказал Второв, выглянув в окно. – Как перед грозой.

И, обернувшись, спросил:

– А на кого тебе везет?

Андрей ничего не ответил, лишь пожал плечами. Тогда Второв сказал:

– Тебе везло на одну Машу – пока она не подцепила этого мажора.

Андрей снова промолчал. Эти подтрунивания, вызванные постоянным соперничеством, у них с детства. Он давно к этому привык. Два друга испытывали потребность общаться и дружить, и такую же потребность испытывали к тому, чтобы колоть друг друга и доказывать свое превосходство.

Второв взял молча ключ со стола, открыл сейф, нашарил там связку ключей, положил их себе в карман, и закрыл сейф.

– ?!!

Изумлению Андрея не было предела. Забрать ключи Кондаурова, о которых знают и его люди, и следователи – это уже слишком!

– Пойдем, отдашь мне железку, – хмуро обронил Второв и вышел из регистратуры.

Глава 6

Первые лучи солнца, приоткрывшего свой красный глаз, засветились на восточной черте неба. Это неслось утро, как неумолимый погонщик, взвалив мучительный груз тревоги на плечи тех, к кому стремилось. Как будто могло быть что-то другое, кроме этого утра, но все же оно вошло в город нежданно, как корабль в серых парусах, завернувший в незнакомую бухту.

Снедаемый тревожными предчувствиями, Андрей сидел в регистратуре. Голова гудела после бессонной ночи. Откуда-то доносился смех – злобный, нарастающий. Андрей прислушивался, и никак не мог понять, чей это голос и чей это смех. Не из каменной ли глотки подвала доносился он? Лихорадочный озноб охватил Андрея. Беспокойные мысли тяжелили голову. Уже третью ночь подряд – не успеет он сомкнуть глаза, как сонм призраков, собираясь в круг, в дикой пляске кружился над его головой. От этого видения веки так отяжелели, будто придавило их огромным камнем. А хохот накатывался, как лавина, и гулко звучали голоса.

Яростно стукнув кулаком по столу, Андрей схватил бутылку с вином, и жадно прильнул к горлышку. Но что это? Хохот не исчезал, как обманчивый призрак, и все еще не доходил до сознания. Освежающая струйка вина сбежала по подбородку на халат, расплываясь на белой ткани рубиново-красным пятном. Андрей удивленно прислушался. «Хо-хо-хо-хо!» – радостный хохот, как волны, уже бушевал у порога.

«Что за чёрт!» – подумал Андрей и осторожно выглянул в окно. На крыльце стоял Вадим Второв, а рядом с ним – усатый мужчина с фельдфебельским лицом, приземистый и полный, в голубой рубашке и строгих черных брюках. Второв над чем-то смеялся, а усатый ухмылялся в свои пушистые усы. Второв заметил Андрея и крикнул:

– Открывай, чего стоишь!

Они прошли в экспертную. Усатый пробыл там недолго. Второв вышел его провожать. Гулко стукнулась железная дверь, и, под шум отъезжающей от подъезда машины Второв зашел в регистратуру и положил перед Андреем ключи, которые забрал вчера, и пачку денег, перетянутых резинкой:

– Тут все: за работу и за не работу.

И прижал палец к губам, мол, за молчание.

Он вышел, а Андрей долго сидел, оцепенело уставившись на деньги, на папку со свидетельствами о смерти, на висевшую на стенде коллекцию наручных часов, снятых с покойников, на чистые бирки, приготовленные для новых клиентов.

«Хоровод случайностей, голова идёт кругом. Одно в другое упирается, третьим подтыкается, на четвёртое наталкивается, пятое выталкивает, шестое давит».

Игнат Еремеев, юрист, – усатый гражданин с фельдфебельским лицом, – длительное время сотрудничал с Кондауровым, помогая решать сложные проблемы, вызволять попавших в беду товарищей, оформлять сделки с недвижимостью, и так далее. И этот человек оказался тем, кто договорился с Второвым о сокрытии важной улики.

Оперативно-следственная группа выехала на место происшествия, к частному дому на одной из улиц поселка Ангарский, в котором проживал Еремеев. У ворот стояла машина, в ней два трупа – Кондауров и Савельев. Милиционеры установили, что вечером к дому Еремеева подъехали две машины – «Мерседес» и «Джип-Чероки». Они приехали из «Золотого Глобуса», – казино, принадлежавшего Кондаурову. В «Мерседесе» было четверо: Кондауров, Савельев, Еремеев, и «незнакомый мужчина, которого взяли из казино», в джипе – трое охранников.

Когда подъехали, Еремеев сразу вышел и направился в дом. Кондауров сказал, что, как только переговорит с людьми, сразу зайдет – нужно было обсудить важные вопросы. Около получаса он разговаривал с незнакомцем. Потом тот вышел из машины, и Кондауров приказал отвезти его на Аллею Героев. Двое охранников вышли из джипа, третий повез незнакомца.

К этому времени подъехала еще одна машина, – «девятка». Оттуда вышел человек, дождался, пока закончится беседа, и сел в машину к Кондаурову – на заднее сиденье. Двое охранников стояли рядом с «Мерседесом».

Беседа длилась недолго. Тот, на заднем сиденье, выстрелил по очереди в затылок впереди сидящим. Одновременно с этим из «девятки» вышли двое и открыли стрельбу по охранникам. Убийца выскочил из «Мерседеса» и сел в «девятку», которая тут же скрылась. Услышав выстрелы, Еремеев вызвал «скорую помощь» и милицию. Охранники оказались тяжелоранеными, сейчас они в реанимации. Кондауров и Савельев скончались на месте.

Объясняя, как ввязался в эту историю, Второв рассказал следующее.

Он прибыл на место происшествия в составе оперативно-следственной группы и приступил к осмотру. Оперативники опрашивали Еремеева – как было дело, где он находился в момент стрельбы, спрашивали и переспрашивали, видел ли он нападавших. Он ничего не видел. Обстоятельства происшествия удалось выяснить со слов раненых охранников. Прежде, чем их увезли в больницу, они немного, но все-таки успели что-то рассказать. Милиционеры, осмотрев «Мерседес», принялись звонить – по рации, по радиотелефону, установленному в милицейской машине.

Стоя возле «Мерседеса», Второв общался с Еремеевым, с которым был до этого знаком. Внезапно у адвоката запищал пейджер. Прочитав сообщение, Еремеев, посмотрев беспокойным взглядом на милиционеров, на огни подъезжающих машин, открыл заднюю дверь «Мерседеса», и на какое-то время скрылся в салоне. Вынырнув оттуда, сделал Второву предложение, от которого тот не смог отказаться.

К месту происшествия прибывали приближенные Кондаурова, его многочисленные знакомые и коллеги, которых оповестили о случившемся. Подъехал автобус «Реквиема». В него были погружены тела. После этого милиционеры приступили к повторному осмотру автомобиля, ставшего местом убийства.

«Ну, и кто станет следующей жертвой?» – мрачно подумал Андрей.

От этих мыслей его отвлек телефонный звонок. Звонил следователь из убойного отдела, он уточнял, какие вещи были на убитом, и что было в карманах. Андрей все подробно описал и спросил, можно ли отдать вещи родственникам. Следователь ответил, чтобы пока никому ничего не отдавали, за исключением денег и золотого украшения. Затем он попросил описать содержимое бумажника. Открыв сейф, Андрей вынул оттуда бумажник, раскрыл его.

– Деньги… количество вас не интересует… фотография женщины, фотографии детей – мальчик и девочка… пропуск в банк…золотой браслет с украшениями – звездочками и полулуниями.

– Пропуск в банк? – переспросил следователь.

Андрей подтвердил: да, пропуск в банк.

– В карманах были еще какие-то ключи, – вспомнил следователь. – Опишите их.

Вынув из сейфа связку ключей, Андрей описал их следователю: маленький желтый ключик, большой светлый, средний английский ключ. Сказав, что заедет за всеми этими вещами, следователь положил трубку.

* * *

Не было еще восьми часов, а у здания судебно-медицинской экспертизы начали собираться люди. Бритоголовые, накачанные ребята, в напряженном ожидании стояли возле своих машин. Проходя мимо них, Андрей думал о том, как продержаться хотя бы до обеда – ему нужно было отработать еще дневную смену, а он чувствовал такую усталость, будто трудился всю неделю без сна и отдыха. Он не стал завтракать с Второвым, а решил сходить в столовую областной больницы – просто, чтобы побыть одному. Ограда областной клинической больницы примыкала к зданию судебно-медицинской экспертизы, идти было недалеко.

Ему немного стало лучше, когда он увидел людей, не имеющих отношения к похоронам, убийствам, и вскрытиям. Вот медсестры, перешучиваясь, покупали выпечку. С такими фигурами им бы лучше воздержаться от мучного. Вот профессор Макаров с кафедры нервных болезней. Когда он резко поворачивался, казалось, что большая, седая алебастровая голова его сорвется с тонкой шеи и с грохотом упадет на пол. Бледная кожа на лице старика отливала мягкой голубизной. Это соединение голубизны кожи и холодной голубизны глаз всегда смешило студентов. Говорили, что его можно рисовать голубым.

Вот девушка – видимо, студентка – пьет кофе с булочкой. Яркая, кареглазая красавица, с чёрными, густыми, собранными на затылке заколкой, волосами. Андрей улыбнулся. Заметив его, девушка оглянулась, приняв улыбку не на свой счет.

– Это я вам улыбнулся, – сказал Андрей, беспокоясь о том, не слишком ли измученной получилась улыбка.

Девушка улыбнулась в ответ.

– Меня зовут Андрей.

– Мариам, – представилась она, внимательно его разглядывая.

– Марина? – переспросил Андрей.

Она отпила кофе, сглотнула, и произнесла по слогам:

– Ма-ри-ам.

Тогда он подсел к ней за столик:

– Извините, я отдал в починку свой слуховой аппарат.

– У тебя, на всякий случай, халат испачкан кровью.

– Я злюсь, когда не слышу то, что говорят мне люди, и приходиться помногу раз переспрашивать, – сказал Андрей, улыбаясь как можно добродушнее.

Заметив её испуганный взгляд, добавил:

– Шутка, это так, для поддержания разговора. Я работаю в судмедэкспертизе. У меня было трудное дежурство, и я по рассеянности вышел в люди, не переменив халат.

Они разговорились. Когда вышли на улицу, он успел выяснить, что она учится на первом курсе, что сегодня у неё экзамен, и что, когда она нервничает, у неё просыпается ужасный аппетит. Он рассказал ей, что устал от этой работы, и думает о более спокойном занятии – с меньшим расходом гемоглобина.

Мариам предложила постоять и покурить. Взяв у неё сигарету, Андрей попросил еще одну, сказав, что «с возвратом».

– Вернешь пачку, – ответила она.

Она была высокая, примерно одного с ним роста, длинноногая, с хорошей фигурой. Стройную талию подхватывал широкий черный ремень с золотистой пряжкой, круглые серьги окаймляли красивое лицо, загадочная улыбка таилась в уголках чуть полных губ. Легкий ветерок шевелил полы её короткого летнего платья.

Прощаясь, Андрей пожелал ей удачно сдать экзамены, меньше нервничать, меньше курить, и меньше есть сладкого. Розовая от смущения, опустив глаза, она ответила с шикарной улыбкой, что от обещанной пачки сигарет ему все равно не отвертеться.

Бережно сжимая листок, на котором Мариам написала номер своего домашнего телефона, Андрей возвращался на работу. Впервые за шесть лет брезгливо поморщился, почувствовав запах этого учреждения. Тогда, устраиваясь на работу, он две недели привыкал к нему. Сейчас его чуть не стошнило. Метрах в пятидесяти от здания СМЭ, в тени высоких тополей, стоял темно-зеленый джип. Андрей остановился, чтобы попросить у водителя зажигалку. Закуривая, краем глаза заметил худую, как жердь, девочку лет двенадцати. Она водила в кусты братика лет четырех, и теперь они возвращались в машину.

– Где папа? – спросил мальчуган.

– Мама сказала, теперь у него другая жизнь, – ответила девочка.

– Как это?

– Мама сказала, чтобы ты сидел в машине и не болтал! – строго ответила девочка, заталкивая брата в машину.

Ветер растрепал её светло-каштановые волосы, она неожиданно посмотрела в сторону Андрея. Это был взгляд испуганной дикой кошки, готовой выпустить коготки. Забравшись в машину, она с силой хлопнула дверью. Андрей почувствовал, как к его горлу подкатывается комок. Он их узнал – это были дети, изображенные на фотографии из бумажника Кондаурова.

В регистратуре Валентина Самойлова, сменившая перед грозными посетителями тон заводской вахтерши на более дружелюбный, терпеливо объясняла, почему не может выдать личные вещи покойного. Перед ней стояли двое из тех, что были на вскрытии Кондаурова, и его вдова – миловидная женщина сорока лет в черном платье и черном платке.

Андрей собирался пройти мимо регистратуры и подняться на второй этаж, в санитарскую, но вдруг передумал. Он дождался, пока посетители получат то, что следователь разрешил забрать и выйдут, и, кивнув одному из них, отозвал его в коридор.

Они встали у окна. Юрий Солодовников, высокий, худой, с ежиком седых волос и жестким пронизывающим взглядом серо-стальных глаз, был одет, как вдова, во всё чёрное, в руках он держал свидетельство о смерти. Андрей скользнул взглядом по его рукам, испещренным татуировками, на правой руке отметил массивную, как кастет, печатку сразу на три пальца. Он спросил, какие вещи им нужны. Открыв дверь, ведущую из коридора в вестибюль, Солодовников негромко позвал женщину:

– Арина!

Женщина вышла в коридор, и Солодовников сообщил ей, что санитар готов помочь. Она остановила свой остекленевший взгляд на лице Андрея и сказала, что ей нужны ключи и пропуск. Андрей сообщил об утреннем звонке следователя и спросил, какие ключи ей нужны в первую очередь.

– Маленький желтый ключик и пропуск, – ответила она.

– Следователь знает о пропуске.

– У тебя же есть свой пропуск, зачем тебе Витин? – вмешался Солодовников.

Она кивнула, сказала, что ничего уже не соображает, и вышла. Ни одним движением не выдав внутренней тревоги, Андрей заверил Солодовникова, что заберёт ключ, как только регистратор куда-нибудь отлучится. Только кому и как передать? Солодовников ответил, что катафалк приедет во второй половине дня – нужно, чтобы тело побыло в холоде как можно дольше, вдова хочет, чтобы покойный провёл последнюю ночь перед похоронами дома. Сам он будет здесь почти все время до приезда катафалка, но если отлучится, то разыскать его можно в офисе. И он продиктовал номер телефона.

Попрощавшись, Андрей поднялся на второй этаж. Коллектив судебно-медицинской экспертизы был взбудоражен – все обсуждали убийство известного человека, обсуждали машины, стоявшие у входа, обсуждали владельцев этих машин, и судачили о том, какие грандиозные похороны будут завтра. Учреждение жило обычной своей жизнью – эксперты и санитары проводили вскрытия, лаборантки печатали протоколы, преподаватели кафедры судебной медицины приводили и уводили группы студентов. Но мысль об убийстве Кондаурова оставалась общей мыслью. Вспоминали события его жизни, а те, кто имел счастье лично общаться с ним, пользовались особым почетом. Время от времени кто-нибудь подходил к окну и докладывал обстановку: такая-то машина уехала, такая приехала, эти люди появились, те ушли. Кто-то вздыхал: что же теперь будет, – как будто состоял в клане погибшего, или был его близким родственником. Даже убийство полковника милиции – событие из ряда вон выходящее – отошло на второй план.

Единственным человеком, не охваченным лихорадочными обывательскими пересудами, был Второв, с ним хотел поговорить Андрей, но он был занят – печатал протоколы ночных вскрытий. Выполняя свою рутинную санитарскую работу, Андрей размышлял, что же такого произошло, что стало вдруг вызывать у него недовольство этой самой работой. То ли знакомство с Мариам, то ли случайная встреча с детьми Кондаурова, то ли остекленевший взгляд Арины. А может, накопившийся за шесть лет груз неприятных впечатлений?

Хорошо изучив привычки Самойловой, ему легко удалось выполнить задуманное. В два часа дня она ходила на обед к своей подружке, – санитарке, работавшей в патолого-анатомическом морге, располагавшемся в соседнем здании. Андрей вызвался подежурить в регистратуре, пока Самойлова будет отсутствовать, и, когда за ней закрылась дверь, он быстро залез в сейф, вынул оттуда нужный ключ и спрятал в карман.

Народу на улице заметно прибавилось. Это была разномастная публика, официальная, полуофициальная, и совсем неофициальная, нелегальная. Виктор Кондауров был влиятельный человек, и многие переживали его уход из жизни. Все одинаково и каждый по-своему. Для кого-то это было событие, менявшее планы, для кого-то – горе, для кого-то – запланированное событие.

Если час назад все просто стояли и ждали, то теперь среди присутствующих царила атмосфера возбуждения. Кто-то опрометью бросался к машине и спешно отъезжал, как будто от него зависел исход важного дела, кто-то на полном ходу останавливал машину у входа, и, выскакивая из неё, торопился сообщить присутствующим какую-то важную новость. Ждали катафалк. Обсуждали, что дальше будет.

А из-за Волги вынырнуло темное облачко, не больше мыльного пузыря. Изредка цепляясь за острый луч солнца, оно стремительно приближалось к городу, волоча за собой по земле неровную серую тень.

Обстановка перед зданием бюро СМЭ – с взбудораженной толпой и забитым машинами пустырем – напоминала состояние перед футбольным матчем. И среди всего этого столпотворения мелькал человек, который всегда находился там, куда его не звали, человек, готовый распоряжаться всеми на свете похоронными процессиями, и который был бы счастлив, если бы они шли безостановочно, – то был Антон Шавликов. Придав физиономии надлежащее выражение усталости и печали, он кочевал от группы к группе, что-то важно говорил, спрашивал, советовал, в общем, – был в деле.

Не увидев Солодовникова, Андрей спросил у людей, с которыми тот общался, где его можно найти. Те ответили, что в офисе. Тогда Андрей вернулся в регистратуру и позвонил в офис. Солодовников назвал номер машины, стоявшей на улице, к которой надо было подойти и сказать, чтоб отвезли. Дождавшись Самойлову, Андрей так и сделал, предварительно отпросившись у начальства.

Солодовникова на месте не оказалось, но бывшие там люди подсказали, где его можно найти. Водитель, проехав квартал по улице Чуйкова, свернул на улицу Гагарина, и, преодолев еще два квартала, повернул во двор и остановился у подъезда. У входа стояла группа людей, среди них были Арина Кондаурова и Юрий Солодовников. Увидев Андрея, Юрий сразу же направился к нему, Арина осталась стоять, обнявшись с пожилой женщиной. Плечи вдовы содрогались от рыданий. Солодовников принял от Андрея ключ, подошел к Арине и легонько коснулся её плеча. Она обернулась, и, увидев ключ, кивнула.

На одно мгновение Андрей увидел её заплаканное лицо, её покрасневшие, опухшие, безжизненные глаза. Солодовников коротко поблагодарил его и вернулся к Арине. Отпустив водителя, Андрей пешком пошел домой.

Подул прохладный ветер. Темное облачко, достигнув города, собрало все тучи Поволжья и разрослось до огромных размеров. Небо вмиг набросило на себя серо-белый покров. Примчавшийся из далеких степей ветер налетал на зонтики летних кафе, подхватывая их, как джигит на всем скаку. Затрещали, ломаясь, ветви, загромыхала жестяная кровля домов.

Еще изредка прорывались сквозь низко нависшие тучи тусклые лучи солнца, но уже свирепо сверкнула молния. Раскатисто загрохотал гром. Из-за угрожающего рева грозы, отдававшегося эхом в каменных лабиринтах города, не было слышно ни криков прохожих, ни сработавших, как по команде, автомобильных сигнализаций.

Внезапно из распушившихся облаков упала ледяная горошина. И пошел плясать градопад. Путаясь в шумевших ветвях, горошины мгновенно превращались в ледяные орехи, и с дикой силой падали на землю, стучали по крышам машин, барабанили по стеклам. Град, обманчиво сверкая алмазиками, засыпал город, обдавая его холодным дыханием бури. Ледяные шарики с нараставшей силой, словно каменные, били по крышам, по стенам, подпрыгивали на асфальте.

Когда Андрей, промокший насквозь, будто вынырнувший из озера, и побитый градом, прибежал домой, то увидел, что вся семья, собравшись у окна на кухне, наблюдает за шалостями неба. Отец встретил старшего сына с притворной озабоченностью:

– Прямо скажу, Андрей: твоя голова из камня, иначе как уцелел?!

* * *

Это было на следующий день. Андрей уже собирался домой, когда в санитарской появился Трезор и сказал, что Солод хочет его срочно видеть для важного разговора. Трезор вкратце рассказал последние новости. Откуда-то стало известно, что убийство спланировал Оганесян, конкурент. Вчера вечером его дом взорвали, он погиб вместе с семьёй. Его люди наверняка будут мстить, «офис» на осадном положении.

– С меня хватит! Перехожу на гражданскую службу, – резюмировал Трезор, голос его звучал как-то совсем обреченно.

Они стояли за углом возле машины: Юрий Солодовников, Владислав Каданников, третьего, сидевшего на капоте крепыша с забинтованной головой, Андрей не знал. Проходя мимо спуска в подвал, куда заносят трупы, Андрей почувствовал себя матросом на палубе попавшего в шторм корабля – земля задрожала под ним и заходила ходуном.

Он сразу оказался под перекрестным огнем трех пар глаз, все трое спрашивали почти одно и тоже, и почти одновременно. Трезор тем временем стоял в стороне и угрюмо наблюдал за происходящим. Солодовников говорил с Андреем холодно-бесстрастным тоном, Каданников спрашивал свирепо и ласково, третий, с забинтованной головой, урчал и ерзал подобно разъяренному медведю. Их интересовало, никуда ли не отлучался Андрей ночью, не оставлял ли кабинет открытым, не оставлял ли на виду ценные вещи погибшего. Что было днем, под чьим присмотром находились эти вещи после восьми утра? Они требовали рассказать все до мельчайших подробностей: как Андрей принес вещи в регистратуру, куда положил, что было потом. Вопросы задавали повторяющиеся и пересекающиеся – на случай, если опрашиваемый что-то напутает в своих показаниях или забудется. Андрей старался мужественной осанкой внушить доверие и мягкими словами убедить оппонентов в том, что он перед ними абсолютно чист. А когда крепыш с перевязанной головой и налитыми кровью белками глаз, стукнув по капоту кулаком, грозно спросил, никуда ли не отлучался дежурный санитар вместе с ключами покойного – в мастерскую по изготовлению ключей, например – Андрей не выдержал.

– Я положил их в сейф. Никуда я их не носил! Что вам от меня нужно?!

Его реакция была вполне естественна – ведь он и вправду никуда не ходил и не делал копии ключей. Это сделал Второв, а про него пока не спрашивали. Так он стоял, исподволь всматриваясь в лица собеседников, пытаясь разгадать настроение каждого, и завидуя проносящимся в небе ласточкам. Воздух был натянут, как тетива. В воцарившейся тишине Андрей не слышал ничего, кроме биения собственного сердца. Не слышал шума грузовика, которому пришлось объехать безмолвную группу, и который при этом снес мусорный бак. Не слышал, как зловеще лязгнула дверь подвала, и как подошли из-за угла еще двое суровых мужчин.

– Эскулапы не брешут, – сказал один из них.

– Вижу, – ответил Солодовников, отводя взгляд от Андрея.

Тут Андрей заметил, как Второв, не посмотрев в их сторону, спокойно сел в свою машину и медленно тронулся с места.

«Его тоже допрашивали», – промелькнула мысль. Он тут же подумал со злорадством: что же стало с Шавликовым, ведь он вез тело Кондаурова в своем автобусе.

Грозные интервьюеры разъехались на своих машинах, а Андрей все еще стоял, прижавшись к бетонной ограде, окружавшей вход в подвал. Переживая свое потрясение, он чувствовал себя так, словно над ним пронесся смерч страха, оставив его бездыханным, без единой мысли в голове.

Глава 7

Прихватив папку, Андрей вышел из регистратуры, пройдя по коридору, остановился у кабинета заведующего отделом экспертизы трупов, постучался в дверь, и, не дожидаясь приглашения, вошел. Заведующий, Борис Ефимович Фурман, поражал с первого взгляда крупными чертами бледного лица, которое годы изнурили, но не состарили. В сорок лет у него был вид больного юноши. А когда он опускал глаза, то становился похожим на мертвеца. Он жестом попросил Андрея сесть и, готовясь к разговору, принял в кресле привычную позу. Поддерживая правый локоть левой рукой, и подперев щеку, он был исполнен какой-то кладбищенской грацией и напоминал образцы современной кладбищенской архитектуры. Взгляд его выразительных светло-голубых глаз производил тягостное впечатление.

– Что там у тебя? – спросил он, покосившись на папку.

Андрей открыл папку и показал два заполненных бланка. Данные об умерших отличались лишь именами. Две женщины, погибшие в автокатастрофе. В графе «Обстоятельства случая» значилось «ДТП, повреждения конечностей», в графе «Место происшествия» значилось «Центральный район», и все остальное тоже совпадало: возраст, место работы, и место жительства. Разными были только номера квартир.

– Они что, друг о друга ё**улись?! – сказал Фурман, не меняя выражения лица и позы.

Андрей сделал вид, что оценил шутку. К таким высказываниям заведующего все давно привыкли.

– Одна была за рулем, другая – пассажирка. Машина налетела на столб в районе площади Возрождения.

Фурман кивнул: да, мол, понятно. Это было печально известное место. Если ехать в сторону центра города, дорога в этом месте загибается влево, и ночью, при плохом освещении, водители, не знавшие про эту особенность, разогнавшись, часто не вписывались в поворот. Все почему-то налетали на один и тот же столб.

– Сколько ты с них взял? – спросил заведующий.

Андрей назвал сумму и добавил, что по поводу оплаты разговаривал с родственниками другой санитар – тот, что дежурил этой ночью.

– А сколько ты взял за Кондаурова?

Тон, которым был задан вопрос, Андрею не понравился. Было ясно, что намечаются неприятности. Мимо заведующего проплыли большие деньги. Больше того, его проигнорировали при решении важных вопросов, а это было вдвойне опасно. На все свои действия сотрудники морга должны были получать формальное согласие Фурмана. Даже когда он был в краткосрочном отпуске – а больше двух-трех дней заведующий никогда не отсутствовал – ему обязательно сообщали обо всех событиях и получали его устное одобрение. И его интересовали не столько деньги, сколько осведомленность обо всем, что творится в учреждении, и тотальное влияние на все происходящие события. А тут мальчишки, вчерашние студенты, с легкой руки начальника, по недомыслию поощряющего молодежь, нарушили годами установленный порядок.

Андрей ответил так, как было согласовано с Второвым: следователь прокуратуры позвонил Шалаеву ночью, и тот дал добро на ночное вскрытие. Все чувства рядового санитара сливаются в едином чувстве беспрекословной покорности вышестоящим сотрудникам – простым экспертам, заведующим, и начальнику СМЭ. Что он такое? Санитар – элементарное тактическое орудие, иначе говоря – солдат. А солдат ищет славы в подчинении.

– Стыдно слушать такой разговор, – вяло проговорил Фурман. – Ты за кого меня держишь?!

– Послушайте, не понимаю, о чём вообще речь. Шеф сказал – ему виднее.

– Да-а! Ему с погреба виднее.

Они смотрели друг на друга – санитар и заведующий отделением – молча, с пониманием того, как неправдоподобна эта история. Разной была их степень осведомленности о том, что произошло. Заведующий думал, что дежурный санитар и эксперт зашибли деньгу на внеочередном вскрытии, а санитар только сейчас задумался о нарушении корпоративной этики, до этого он думал о нарушении закона и понятий. Да, позабыли они с Вадимом заглянуть к заведующему и поставить его в известность – кого вскрывали, сколько взяли. Он бы и денег не потребовал, просто ему необходимо всё знать до мельчайших подробностей, и чтобы на протоколе вскрытия известной личности стояла его, Фурмана, подпись. Если б это был не Кондауров, а водитель трамвая, не потребовались бы и этих объяснений.

…Молчание затянулось. Очевидно, Фурман обдумывал какую-нибудь колкость. Наконец, он съязвил:

– Не много ли вы на себя берете, молодые люди – два вскрытия за ночное дежурство?!

– В работе я не считаю усилий. Делаю то, что мне говорят.

– Но деньги брал ты?

Придерживаясь выбранной линии поведения, Андрей снова принялся доказывать, что все шло через Шалаева – и распоряжения, и финансовые ресурсы. Фурман в ответ насмешливо заметил, что через Шалаева идут только рыболовные снасти и садовая рассада. Начальник СМЭ осторожен, как пустынный койот, и деньги принимает только от своих. Кто-то побывал у него дома ночью, договорился обо всем, и передал деньги, которые, в свою очередь, были получены от клиентов.

Продолжая играть свою роль, Андрей терпеливо объяснил, что за шесть лет не удостоился ни разу посещения жилища начальника СМЭ. Конечно, он мог пребывать там мысленно, – если не телом, то душой. Но этого недостаточно для того, чтобы передать деньги. Но зачем гадать, не проще ли у самого Шалаева спросить: у кого он сколько взял?

Это был непростительный выпад. Разумеется, Фурман никогда не пойдет к шефу и не потребует объяснений.

– Вы грубо нарушили существующий порядок, – холодно сказал заведующий. – Вы взяли деньги мимо кассы. Родственники погибшего напишут заявление в прокуратуру.

Санитар удивленно посмотрел на заведующего отделением. Это уже слишком! Люди едят из одной кормушки, а потом вдруг один едок, продолжая чавкать, начинает возмущаться, что эту еду у кого-то стащили. Впрочем, Фурман любил такие фокусы. Только как он собирается заставить Каданникова написать заявление в прокуратуру? Это будет шутка года, над ней будет смеяться весь Волгоград.

На лице Андрея промелькнула ироническая усмешка. Словно читая его мысли, Фурман объяснил, что напишет заявление вдова полковника Дубича.

Андрей нахмурился. Тут не до шуток. Полковника милиции Дубича вскрывал Фурман, а деньги с родственников брал Андрей. Фурман мог запросто поинтересоваться у родственников, сколько они заплатили, и поднять шум, что взято слишком много. Вдова полковника после такой обработки не ограничиться походом к начальнику СМЭ.

Помолчав, заведующий добавил со зловещим восторгом:

– Я намерен занять принципиальную позицию в этом деле. С Второвым отдельный разговор, к деньгам его не подтянуть, а ты попал. Советую рассказать все, как есть. Может быть, я передумаю, и гроза обойдет тебя стороной.

«Я уже попал в грозу», – подумал Андрей, и снова пустился в объяснения:

– Не понимаю, о чём вы, Борис Ефимович. Без разрешения эксперта я могу только принять и выдать труп. Всё остальное – по указанию дежурного эксперта, заведующего, или начальника СМЭ. Да и за что брать деньги, если родственники сами его одевали и обмывали.

Фурман не поверил. Он видел, что Андрей лукавит, но не мог распознать, в чем состоит лукавство. Заведующий сам не был ангелом. Случалось ему прикрывать друзей из УВД и «испарять» из крови погибших милиционеров алкоголь, или, наоборот, добавлять алкоголь в кровь пешехода, погибшего под колесами прокурорской машины. Все это делал он бесплатно, просто затем, чтобы при случае козырнуть близкими отношениями с «ребятами из УВД», или, чтобы, напившись где-нибудь и попав в отделение милиции за мелкое хулиганство, опять же, козыряя знакомствами, быть с почетом вызволенным. Выше мелкого служебного тщеславия не поднималась его душа. Он невзлюбил Вадима Второва за то, что тот купил новую машину, а Андрея – за желание начать свой собственный бизнес.

– Тебе нужно было пройти интернатуру и работать здесь экспертом, – сказал заведующий. – Квалифицированная работа помогла бы тебе стать человеком. Для тебя будет лучше, если ты немного отдохнешь, созреешь для принятия нужного решения, пройдёшь специализацию, – ещё не поздно. Тогда мы с тобой встретимся и поговорим.

Наконец мысли собеседников хотя бы в чем-то совпали. Но Андрею было обидно, что не он сам уходит, а наоборот, уходят его. Он начал сопротивлялся, изображая недовольство и отчаяние, просил, взывая к лучшим чувствам, делая тем самым процесс увольнения необратимым. Для Бориса Ефимовича Фурмана, по сути своей человека слабого и мягкосердечного, не было на свете более изысканного удовольствия, чем то, когда ему давали почувствовать, какой он злой. Когда он распекал подчиненных, то боль его истерзанной души расслышал бы даже глухой. Давая ему жесткий, эмоционально выраженный отпор, можно было загнать его в раковину и заставить пожалеть о своих действиях, вызвать раскаяние – если не сиюминутное, то запоздалое. Он часто менял свои жестокие решения, принятые в отношении людей со здоровой, не ранимой психикой. Но стоило Фурману подумать, что он делает кому-то больно, он уже не мог остановиться, и доводил экзекуцию до конца. Доставив ему такое удовольствие уже тем, что настаивал на несправедливости увольнения, переживая и расстраиваясь при этом, Андрей написал заявление. После длинной череды фальшивых заявлений настал черед настоящего. Театральным жестом бросив бумагу на стол, Андрей вышел из кабинета заведующего, хлопнув дверью.

Глава 8

Начинались уже сумерки, когда Андрей с Вадимом встретились на Площади Павших Борцов, у входа в ресторан «Волгоград». Широкий бульвар, в центре которого находится памятник героям Гражданской войны и Сталинградской битвы, был еще не полностью прибран после града, побившего ветви деревьев и разметавшего мусор.

Засмотревшись на почетный караул, маршировавший от Вечного огня через дорогу, Вадим Второв споткнулся о лежавшую на тротуаре ветку каштана.

– Мазафака!

Наблюдая за девушкой в зеленой униформе, руководившей движением четырех караульных, Андрей спросил:

– Что ты имеешь в виду?

– Хороша Маруся! Намять бы ей пилотку.

– Маньяк!

Они прошли в вестибюль ресторана и поднялись по широкой лестнице. В полупустом зале, огромном, с большими окнами, массивными хрустальными люстрами и аляповатыми картинами, их встретил администратор и проводил к столику.

– Помнишь, как мы тут офигительно погуляли, – зимой на втором курсе?!

В ответ Андрей расхохотался – конечно, было, что вспомнить. В этот пафосный ресторан они пришли компанией из десяти человек со своей водкой. Официантка заметила, и потребовала, чтобы студенты выбрали ассортимент на крупную сумму, иначе она позовет охрану. Она заставила взять черную икру и деликатесы. Легкомысленно все согласились, но, когда стали рассчитываться, оказалось, что денег не хватает. Был большой конфуз и разборки с охраной. Неожиданно всех выручила Маша Либерт – она увидела кого-то из знакомых и стрельнула денег. Потом выручали её…

– Сегодня мы без Маши, – заметил Андрей. – Нам есть, чем расплатиться?

– Не дрейфь, дружище! Сегодня я банкую.

Андрей взял в руки меню.

– Тогда я заказываю все самое дорогое.

– Мы бы заработали больше, если б не твой страх вагины.

– ?!

– Если б ты оприходовал Таньку, бюджет проекта был бы меньше. Мне пришлось платить Шалаеву.

– Не понимаю, о чём вообще речь.

Второв объяснил. По просьбе следователей начальник СМЭ дал согласие на ночное вскрытие Кондаурова и Савельева. Наутро Фурман начал выискивать, к чему бы придраться. На стол начальника СМЭ легла докладная записка, в которой заведующий подробно излагал нарушения, допущенные дежурным санитаром и экспертом. Фурман вспомнил все плохое, что знал о нарушителях, и присовокупил это к своему докладу. Получилась тяжелая телега. Шалаев вызвал к себе Второва, посмотрел на него красноречиво и широко развел руками: мол, придется поделиться. Пришлось отслюнявить ему немного денег. После этого Шалаев вызвал Фурмана, разложил всё по мастям, и докладная полетела в мусорное ведро.

Вот если бы Татьяна попросила отца как следует, тот по-другому бы решил вопрос. Сказал бы заведующему бесплатно, чтобы тот оставил в покое друга его дочери.

– Я так не могу, – возразил Андрей. – Видишь ли, я не жиголо. И, опять же, девчонке нужно ремонтировать квартиру. У неё даже дивана нет, и душ поломан.

Размахнувшись, Второв хотел хватить Андрея по плечу, но тот ловко увернулся.

– Мазафака! Я так и знал, что ты её тянешь!

Подошла официантка, и они сделали заказ.

– Открой страшную тайну: сколько ты отдал Шалаеву?

Второв демонстративно отвернулся:

– Спроси у Танечки.

Он оглядел беспокойным взглядом зал, потом добавил:

– Волнуешься, хватит ли ей на диван?!

Официантка принесла графин с водкой и разлила по рюмкам. Чокнувшись, они выпили.

– Последую твоему примеру, – закусывая соленым огурцом, изрек Второв. – Буду увольняться. Деньги уже не те.

– Придется, Кондауровых ведь мало в городе… Когда еще такой калым прибудет.

Пропустив мимо ушей колкость, Второв озабоченно протянул, что у него такие же заботы, как у Андрея: вынужденное увольнение, неопределенность и туманные перспективы впереди.

– И, между прочим, – заметил он, – следователь, расследующий убийство Кондаурова – очень толковый парень. Рашид Галеев его зовут. Он сразу выстроил всю цепочку и знает почти все.

Андрей кивнул. За последние три месяца девять одинаковых убийств. Все жертвы были убиты в машине, убийца при этом находился на заднем сиденье и стрелял оттуда. Киллер взял высокую планку. Все жертвы до Кондаурова – предприниматели средней руки. Поимка убийц стала задачей номер один для городской милиции еще до того, как был застрелен Кондауров. А после его убийства все просто встали на уши.

Разливая водку, Второв вздохнул:

– Но следователю будет не хватать одной маленькой улики… Но, ничего, он парень смышленый, найдет другие.

Заиграла музыка, и они отвлеклись от беседы, чтобы послушать. На сцене выступала группа, солист которой, щетинистый парень во всем джинсовом, хриплым голосом исполнял песни, которые успешно создавали благоприятную среду любому выпивающему человеку. Это была та музыка, над которой хотелось громко поржать вслух – именно поржать, музыка, состоявшая из впивавшихся в подсознание мелодий и эксплицитной лексики. Это были песни про пацанов, про пиво, баб, и папиросы, про подворотни и трамваи, про удар по морде кулаком и секс в подъезде. А соло-гитарист, подпевавший петушиным голосом, одним своим видом сельского юродивого с полным любви взглядом, вызывал приступы истерического хохота. Причем парни прославляли бытие в режиме «проснулся-проблевался-похмелился-и-нажрался» так заразительно, что хотелось немедля сгонять до ларька.

Если и были скучающие в зале, то сразу все развеселились. Кто-то громко хохотал, кто-то подпевал, кто-то выбегал к сцене, чтобы поплясать.

– Зажигают пацаны, – сказал покрасневший от смеха Второв. – Надо еще взять водки.

Возвращаясь к разговору, Андрей спросил о том, что его больше всего сейчас интересовало: чем заниматься дальше? Увольнение хоть и было желанным, но немного несвоевременным. Запасные пути не подготовлены.

– Если б ты меня послушался, – ответил Второв, – но ты всегда идешь своим путем. Звал я тебя в эксперты, ты отказался. Икрой предлагал заняться – ты сказал «подумаю». Ну, и думай сам.

И он снова заговорил о своих трудностях – нужно грамотно написать акты двух ночных вскрытий, грамотно отвязаться от заведующего, который, хоть и получил сатисфакцию, все равно будет преследовать, потом грамотно уволиться, чтобы мстительный Фурман не смог подпортить дальнейшие шаги.

В том, что Второв грамотно все сделает, Андрей не сомневался. Его интересовало, что это за дело, которым собирается заняться его школьный товарищ. И в которое его, Андрея, упорно не хочет с собой брать. У Андрея были грандиозные планы на жизнь: дом на побережье, дорогая машина, заграничные путешествия, но как этого добиться, почему-то не думалось. И сейчас, когда исчез единственный источник доходов, стало очень грустно. Особенно здесь, в ресторане, в обстановке ярмарочного веселья, когда все вокруг смеются.

Они ели – каждый своё: у Андрея был лосось с базиликом и овощи гриль, у Второва – эскалоп с картошкой; слушали музыку, любезничали с официанткой, рассказывали смешные истории.

Андрей вспомнил, как, дежуря ночью, пьяный, ездил на вокзал за водкой на похоронном автобусе, взятом в «Реквиеме». Эта колымага заводилась обыкновенными ножницами, была без номеров, и громыхала, как бронепоезд. Милиционеры, когда видели этот черно-жёлтый, как они называли его, «Фердинанд», тактично отворачивались. Круглосуточных магазинов тогда не было, ночью водку можно было купить только на вокзале, где на перроне стояли бабушки и продавали проезжавшим пассажирам продукты. Взяв несколько бутылок, Андрей вернулся на работу, где его ждали санитары – недопившие и злые. Они рассвирепели, когда, откупорив бутылки, обнаружили там воду. Старушки оказались мошенницами. Пришлось ехать всем вместе на вокзал и разбираться. Старые плутовки все еще стояли на перроне. Андрей еще удивлялся – как его, в окровавленном белом халате, приняли за пассажира, выскочившего на пять минут из поезда?!

Второв рассказал анекдот:

– Дружил мышонок со слоном. Однажды мышонок попал в яму. Выбраться не может, зовет на помощь: «Помогите, помогите!» Проходил мимо слон, услышал крики о помощи, подошел к яме, сунул туда свой член. Мышонок ухватился лапками за член, и слон его вытащил. Через некоторое время слон попал в яму. Мечется, выбраться не может. Стал он звать на помощь и трубить: «Помогите, помогите!». А мимо ехал мышонок на своей 500-сильной красной «Феррари». Подъехал он к яме, вышел из машины, вытащил трос. Один конец троса он зацепил за фаркоп, другой конец бросил в яму. Сел в машину, потихоньку тронулся, и вытащил слона из ямы. Отсюда мораль: если у тебя есть «Феррари», тебе совсем необязательно иметь большой член!

Рассказав анекдот, Второв сам расхохотался, и Андрей вместе с ним. Они снова выпили, и Андрей задумчиво проговорил:

– Что же делать все-таки? Жизнь начинается тяжелая – без постоянного источника доходов…

– А его, дружище, не бывает, – постоянного источника доходов. Бывают кратковременные схемы. Вот мы с тобой сработали, и схема закрылась. И моя работа в СМЭ тоже оказалась кратковременной схемой. Надо искать другие.

– А этот усатый друг шайтана – Еремеев, ты давно с ним знаком?

– Да, знаемся… Предлагает мне кое-что. Придется согласиться. Мудрость подсказывает: воспользуйся попутным ветром.

– Что такое? – спросил Андрей с деланным равнодушием. – Парусные суда или ветрогонные пилюли?

– Взаимозачетные схемы – химическое сырье, строительные материалы, и так далее, – быстро, скороговоркой проговорил Второв. – Если что-то получится, я тебя возьму в дело.

Спев «на бис» в последний раз, музыканты удалились. Еда была съедена, водка выпита. Встреча подходила к концу.

Еще раз проговорив свою теорию о том, что события – не данность, а функция со многими составляющими, и что факты значат только то, что из них можно выжать; закончив с обсуждением начальства и сказав, как он ненавидит Фурмана за его «жидомасонскую перхоть», Второв попросил у официантки счет. Когда она принесла, он, внимательно изучил его и, удивленно посмотрев ей в глаза, сказал:

– Придется вам проехать с нами. Судя по счету, вы в него включены.

Официантка смутилась и покраснела. Не отрывая взгляда от неё, Второв достал бумажник и молча расплатился, не забыв про чаевые. И протянул Андрею несколько крупных купюр:

– Бонус за хорошую работу. И за «не работу».

– Схемы, Андрей, схемы! – твердил Второв, пока спускались с лестницы. – Я ненавижу копить деньги, я предпочитаю их тратить много, и много зарабатывать!

Они попрощались у входа в ресторан – им надо было в разные стороны. Нагруженный деньгами и мудрыми словами, Андрей пришел домой и лег спокойно спать.

Глава 9

Три ночи душа танцевала стриптиз У шеста с петлей наверху. Мысли и чувства, падая вниз, Оказались у всех на виду. Соблазняла болью, вульгарной тоской, Расцветая среди смертей. Оставив покой, ненавистный покой Трепетала дыханьем страстей. Три ночи душа танцевала стриптиз В склепе моей мечты. Огненный саван, падая вниз, Стены обжег пустоты. Тлетворным соблазном сзывая червей На пир моей чумы, Громила храмы, убив королей, Открывала двери тюрьмы. Три ночи душа танцевала стриптиз В морге моей любви. Она кричала, падая вниз, Просила кого-то – пойми. Движением яростным разоблачась, Не пытаясь скрыть наготу, Так и стояла, в небо смеясь, На ледяном ветру.

Глава 10

В комнате, занавешенной плотными шторами, было душно и темно. На письменном столе, который год уже не использовался по назначению, лежал свернутый надувной матрас, полотенце, и плавки. Дверца шкафа была открыта, оттуда виднелись небрежно набросанные вещи. На полках стеллажа в строгом порядке выстроились книги – их давно уже никто не читал. Постель была просто свернута и неубрана в кладовку, а половину дивана занимало то, что нужно выбросить. Количество хлама постепенно увеличивалось – Андрей избавлялся от всего ненужного, – вынимал из тумбочки, из шкафов, из-под стола старые тетради, записные книжки, иногда даже игрушки, старую одежду, и складывал все это в одну кучу. Находясь в кладовке, бросал оттуда вещи в комнату, и на полу образовалась новая куча. Радиодетали, микросхемы, шутовской наряд, в котором он развозил все это по магазинам, списки этих самых магазинов. Всё, всё это нужно выбросить. Выйдя, споткнулся о штангу, и чуть не упал. Выпрямившись, пригрозил маскам, изображенным на картине, которые, как ему показалось, вдруг заулыбались.

Собрав все в три больших пакета, Андрей отнес их на выход. Дома никого не было. Этим утром он собирался ехать за Волгу, но потом вдруг передумал, и решил избавиться от старых ненужных вещей. Сначала подумал, что за этим занятием ему придет озарение, чем заниматься дальше, после увольнения, но теперь был разочарован. Выброс старых вещей еще не означает приобретение новых. Сознание наполняла темнота и уныние, как полумрак наполняет занавешенную наглухо комнату, а будущее так же непроницаемо, как лица в масках на картине.

Андрей прошел в отцовский кабинет. Вот уже целое утро не заглядывая на часы, он потерял точное представление о времени. Через окно было видно, как по улице шли люди, ехали машины, – жизнь проходила своим чередом, в своем обычном ритме; но все, что касалось его самого, казалось ему странным, бесконечно томительным и долгим. Он посмотрел на небо, и представил, что следит откуда-то со стороны, откуда-то из этого воздушного пространства, за движением того невероятного множества самых разнородных вещей, – домов, растений, чужих воспоминаний, поворотов улиц, зрительных впечатлений; музыки, разложенной на атомы, и ясного света, образованного полнейшим слиянием составляющих его семи цветов; – всех тех вещей, в которых проходит его существование и жизнь других людей, его сограждан. Он видел мир не своими, а другими глазами, глазами некоего неземного существа, которое видит предметы, но не понимает, что это такое. Такое часто с ним бывало, и ему была непонятна природа этого явления. Иногда им не воспринимались предметы полностью, а видны только составляющие их части, не соединённые между собой; полная картинка почему-то не складывалась. В такие минуты он боялся, что сходит с ума.

Андрей вышел из отцовской комнаты и прошел в зал. Медленно рассекая горячую и сонную муть, вышел на балкон. Огненный диск, опаливший город, был высоко, воздух почти звенел от жары. Во дворе никого не было. На знойной земле черными пятнами лежали тени деревьев, неподвижных, как безмолвные статуи. В голубом воздухе дремали прозрачные ветви тополей. Ничем не нарушаемая завораживающая тишина наполняла двор.

В остановившейся вселенной Андрей был один, как путник, потерявшийся в пустыне. А зыбкий сладостный мираж – это обманное видение, завлекающее на верную погибель.

Нет! Это не мираж. Он почувствовал какое-то движение. Видение не исчезло, оно приняло отчетливые очертания. На соседнем балконе стояла девушка. Она улыбнулась прежде, чем посмотреть в сторону Андрея. Их глаза встретились, и сквозь наэлектризованное пространство до него донесся её голос:

– До мечты рукой подать?!

Это была Катя Третьякова. Последний раз они виделись семь лет назад. Тогда ей было пятнадцать.

– Привет! – услышал он собственный голос как будто издалека.

– Приветики.

– Давно приехала?

– Я никуда не уезжала.

Ему казалось, что все это привиделось. Она ласкала его бархатом своих глаз – полуобнаженная, в одной только легкой накидке. Словно ангел, спустившийся с небес на нежном белом облаке.

– Как жарко-то сегодня, – пробормотал Андрей.

Он услышал её смех. Она проговорила весело:

– Почему нигде не сказано, что делать с недогадливыми?

…Когда она открыла ему дверь, на ней была темная шелковая безрукавка и джинсы. Темно-каштановые волосы были прихвачены золотистым ободком. Он зашел в квартиру и сказал:

– Ты успела одеться.

– Ты считаешь, не надо было?

«Хорошее начало!» – подумал он.

Она провела его в зал. Это была обычная комната – пианино, стенка, мягкая мебель, ворсистый ковер, телевизор, развесистая люстра. На журнальном столике возвышалась хрустальная ваза, обвитая белой лентой, а в вазе – букет жасминов. Окна почти полностью занавешены, и в полутемной комнате витал запах свежих цветов. Повсюду он видел следы прошлого, со школьных лет тут ничего не изменилось. Они дружили с Катей, встречались во дворе, ходили на набережную, в кино. Пока… Пока она не уехала с родителями во Владивосток. А здесь, в этой квартире, осталась её бабушка.

Он вдруг почувствовал себя неловко. Вспомнился непростительный афронт, случившийся перед её отъездом. Андрей подозревал, что её отъезд был с этим связан.

Рассказывая о себе, о том, как окончила институт, и чем собирается сейчас заняться, Катя держалась уверенно и даже кокетливо. А когда она сообщила, что приехала к бабушке на пару летних месяцев, а осенью выходит замуж, ему показалось, что в её зелёных глазах заиграли искорки.

Андрей моргнул раз, другой. Планы рушились. А на что он, слепой ёж, собственно, рассчитывал? Они расстались, как друзья, они не давали друг другу клятву верности, они не общались семь лет! И он устыдился той поспешности, с которой примчался к своей соседке с этой бутылкой шампанского, которая, хоть и стояла рядом с благоухающим жасминовым букетом, но казалась неуместной для встречи двух «просто школьных друзей». Ему стало грустно. Катя легонько толкнула его кулачком в живот:

– Ты чего такой стал? Я это не поддерживаю. Разве тебе было сказано, что я не оставила тебе никаких шансов!

Поднявшись с места, она направилась к серванту и принесла оттуда два фужера и, ставя их на столик, задела жасминовую веточку. Цветы качнулись, источая головокружительный аромат. Катя опустилась на диван, подобрав под себя ноги. Когда Андрей разлил им игристый напиток, первой взяла свой бокал.

– Давай за встречу, – сказал Андрей. – Я вспоминал тебя. Мне все время казалось, что ты где-то рядом. Сегодня утром перебирал старые вещи, которые со школы остались, снова о тебе подумал. Просмотрел фотографии. Все это я положил поближе – чтоб было всегда на виду.

Катины глаза были серьёзны, она не улыбалась. Отпив глоток, поставила бокал на стол.

– Андрюша! Свежо предание, да верится с трудом. Говоришь складно, но ты ведь самый несерьёзный человек на свете.

– Дело не в этом, это я так, для поддержания разговора…

Он запнулся, не зная, что сказать. И заговорил об учёбе в институте. Всё больше вдохновляясь, становился всё увереннее. И, отдавшись очарованию этой почти дружеской встречи с такой знакомой, и такой вдруг незнакомой девушкой, осмелев, позволял себе изредка, как бы случайно, прикасаться к ней. Он рассказал о том, как, учась на первом курсе, после первой, зимней, сессии, устроился на работу в судебно-медицинскую экспертизу и проработал там почти семь лет. Почему туда? Потому что там помногу зарабатывают. Попасть туда было непросто. Пришлось ходить и уговаривать. Так получилось, что уволили санитара, и удалось устроиться на освободившееся место. Период адаптации прошел быстро – хватило двух недель. Специфика не смущала, вот только запах. Да, деньги оказывают серьёзное влияние на наши поступки. Понимаешь это, когда держишь их в руках. Имеется в виду, большие деньги.

– Ты считаешь, что деньги – это главное?

– Нет, я считаю, что деньги – это ответственность. Спускаешь ты их, или тратишь с умом – все это ответственность.

Он рассказал, как трудно ему приходилось, как дважды нападали на него – это только на основной работе. Были и другие дела, но про них было упомянуто вскользь. Катя заинтересовалась, он это понял по её вопросам и замечаниям. До этого она немного играла. Ему было легко рассказывать – так, будто семь лет готовился к этому разговору. Речь лилась сама собой, непринужденно. Он узнавал Катю. Это была та самая девчонка, с которой было интересно поговорить – понимающая, глубокая, остроумная. Подруга школьных лет. Но она повзрослела, и теперь стала интересна еще и как девушка.

Катя не могла не заметить его откровенный интерес, почувствовать обращённый к ней зов, скрытый обычной дружеской беседой, – сценой без репетиций и заученных слов.

– Ты возмужал, – вдруг сказала она. – У тебя хорошая осанка, нордические внешние черты, голубые глаза. Настоящий ариец. У тебя какая группа крови?

– Первая.

– Я так и думала. Стопроцентный норманн. У тебя красивая фигура. Ты занимаешься спортом?

– Да, рукопашным боем. Но… перестань меня смущать! Ты слишком привлекательна, чтобы делать комплименты мужчинам.

– Я не хочу выглядеть ледышкой и капризной недотрогой. И если я испытываю симпатии, то почему должна их скрывать?

Немного наклонившись вперед, она порывистым движением взяла бокал. Веточка жасмина вновь качнулась. Катя устроилась на диване более непринужденно. Она заговорила, и её грудной голос разлился стремительно, отрывисто, стаккато. Она спросила:

– Так ты считаешь, что деньги – не главное. Что же, по-твоему, главное?

Пригубив, она поставила бокал на столик. Потом взглянула на Андрея; она ждала.

– Деньги многое определяют, но не все. Я, например, заинтересован в деньгах, особенно в их количестве. Деньги нужны для того, чтобы наиболее полно ощутить вкус жизни. Это пошлый взгляд, у тех, кто так считает, деньги обычно не водятся. Обычно деньги водятся у тех, кто на первое место ставит выгоду, а всё остальное как-то размещает в этой рублёво-долларовой системе координат. Что лучше – об этом можно говорить вечно, и ничего не выяснить. Какое мировоззрение выбрать, не знаю; знаю только, что в деньгах нуждается человек. Вот я приложил все усилия к тому, чтобы уволиться с работы, которая приносила неплохой доход. Ушел, не обеспечив отступления. Пусть это неразумный шаг, но так было надо. То было не решение – ведь решение можно менять. То было нечто более серьезное – особое состояние души. Я иду своей дорогой с уверенностью лунатика.

Какое-то время Катя хранила молчание, не отрывая от него взгляда своих проникновенных глаз, и её ресницы трепетали. Потом спросила:

– В чем ты видишь главное, если не в деньгах?

И он, не побоявшись показаться нелепым и смешным, сказал так естественно, как было сказано все остальное:

– В любви.

Она встретила смехом эти слова. Тогда он, заявив, что хочет воспользоваться своим шансом, привлек её к себе и поцеловал долгим поцелуем. Она замерла, откинув голову, закрыв глаза. Ободок соскользнул, волосы рассыпались. Она прошептала:

– Мне не нравится то, что мне все это очень нравится.

Мягко отстранившись, продолжила:

– Может, я эгоистка. Я повела себя кокетливо. Я сделала все, чтобы ты пришел ко мне и повел себя так, как ты себя сейчас ведешь. Мое поведение внушило тебе мысли, которых иначе бы не было. Но… не знаю, может, это было слишком неосторожно с моей стороны.

Катя стала рассуждать. Она сомневалась, правильно ли поступает, и пыталась доказать сама себе свою правоту.

– Моя жизнь – сплошной мятеж. Я всегда бросаю вызов, всегда все испытываю на прочность. Наверное, нельзя достичь гармонии и порядка, не подобравшись к самому краю. Я многого добивалась, а, получив своё, тут же отказывалась. Вот этим летом: мой друг, с которым у меня все хорошо, пригласил меня на Фиджи… и получил отказ. Не объяснившись с ним, я уехала с родителями в Москву. Бывший сослуживец отца, он живет в Москве, предложил хорошую работу. В день собеседования мне вдруг пришло в голову сорваться, бросить всё, и уехать в Волгоград. И вот я здесь. Отец приехал вслед за мной повидаться со своей матерью, давно не видел. Со мной он даже не разговаривает. Сейчас они с бабушкой на даче. А мы тут. Мы можем оставить всё, как есть. Мною сделано всё, чтобы привлечь тебя: я сюда приехала из Владивостока, повела себя откровенно, когда тебя увидела. Если бы мы не встретились сегодня, это произошло бы в другой день. Но сейчас мне кажется: что-то здесь не так. Но все равно, хоть я не чувствую себя невиновной в случившемся, думаю, что это должно было произойти. А сейчас… мы должны остаться друзьями. Ты изменился. Ты стал другим. Думала об одном, а все получилось иначе. У нас все будет не просто так. У нас не будет просто близость, и это меня пугает. Мне страшно. Страшно, несмотря на то, что я никогда не боюсь. Давай оставим все, как есть. Пока еще не поздно…

С этими словами она поцеловала его легко, по-дружески. Он обнял Катю, и, опьяненный горячей упругостью её тела, крепко сжал, боясь, что вот сейчас все может кончиться. Откуда-то у него появилось предчувствие, что сегодняшняя попытка соблазнения – неважно, будет ли она успешной – запомнится ему на всю жизнь, что, когда бы ни стал он кого-то соблазнять ещё, тотчас оживёт перед ним этот день и этот час.

– Поздно! Ты меня заманила в царство надежд.

– Надежды, Андрюша, не всегда растут возле школьных подруг.

– Вблизи тебя растут желания – настоящие, сильные желания!

Она снова отстранилась, тяжело дыша, она горела, как солнце, брызжущее и ослепляющее.

– Может, подождем – неделю… несколько дней… Я не хочу, чтоб так все выглядело… будто я слишком легкомысленна. Что ты подумаешь обо мне?! Мне это очень важно; ведь я доверяю тебе не просто свое тело…

Он чувствовал терпкую сладость её губ, все вокруг поплыло и закружилось.

– Катя… моя Катя… – прошептал он, чувствуя, как сладкая мука срывает голос. – Ни блеску благополучной жизни, ни королевам красоты, не затмить волнующий поток твоих кудрей и изумрудные озера глаз!

Она отдалась, уже не сопротивляясь.

* * *

Два часа спустя, когда она, приподнявшись на локте, хотела его поцеловать, то, бросив случайный свой взгляд на часы, и увидев, сколько сейчас времени, воскликнула:

– Андрюша! Давай скорей одеваться! Сейчас они придут – папусик с бабушкой.

И, выпорхнув из его объятий, стала убирать со стола фужеры и недопитое шампанское. Он медлил, любуясь, как она, обнаженная, мягко движется по ковру, слегка раскачивая бедрами. Оглядевшись вокруг, Катя подняла с пола майку и спросила:

– Признавайся, старый фетишист: куда подевал мои трусики?!

– Женские трусики – это моя страсть, – ответил он, оглядывая, в свою очередь ковер. – Правда, куда они делись?

Щелкнул замок входной двери, в квартиру кто-то вошел. Схватив джинсы, Катя стала их спешно натягивать, Андрей сделал то же самое. Откуда-то появилась коробка конфет. Когда в комнату вошел Катин отец, Андрей успел засунуть в рот конфету.

– Привет, пап! – сказала Катя. – Как съездил, что там на даче?

Андрей встал, чтобы представиться. Он смутно помнил её отца, и, если бы встретил на улице, то вряд ли бы его узнал. То был высокий, широкоплечий, внушительного вида мужчина с суровым обветренным лицом. Сейчас Андрею показалось, что перед ним не тот человек, которого он видел последний раз десять лет назад. «Может, отчим?» – промелькнула мысль. Он подал руку:

– Андрей.

– Сергей Владимирович.

Взгляд его не смягчился, когда он посмотрел на дочь:

– Чем вы тут занимаетесь?

– Пьем чай, – беззаботно ответила она, взяв конфетку.

На журнальном столике, кроме коробки конфет, ничего больше «чайного» не было, а букет жасминов в хрустальной вазе, своим душистым шепотом, казалось, доносил всю правду о том, что здесь происходило.

– Ну и как чаек? – задумчиво спросил Сергей Владимирович, поднимая с пола пробку от шампанского. – Вкусный?!

– Чай так себе, вот конфеты – вкусные!

Сергей Владимирович покачал головой и, подбросив пробку, на лету поймал её ладонью. Затем он посмотрел наверх, лицо его при этом вытянулось:

– А нижнее белье зачем висит на люстре? Чтоб «чай» удобней было пить?!

Они подняли головы – Андрей с испугом, Катя – с легким недоумением. На люстре, зацепившись за рожок, висели бежевые трусики.

Катя громко засмеялась. Откинувшись на спинку дивана, она смеялась, хохотала заразительно, так, что Андрей, сначала сконфузившись, вдруг глупо улыбнулся.

Красное лицо Сергея Владимировича еще больше покраснело.

– Ну… молодежь! – выпалил он в сердцах, и четко, по-военному, развернувшись, вышел вон из комнаты.

Катя толкнула Андрея локтем:

– Доставай скорее вещдок с люстры!

Андрей взобрался на столик, встал на цыпочки и потянулся. Катя вновь расхохоталась:

– Ты бы видел себя сейчас со стороны, у тебя такой серьезный вид!

– Сейчас, достану твой аксессуар, – пробормотал он, пытаясь снова встать на цыпочки.

Заметив летящий в него предмет, – пробку от шампанского, которую Катя запустила в него, – Андрей попытался увернуться, но, не удержав равновесие, свалился на пол.

Глава 11

За кормой пенилась легкая волна, широко расходясь по обе стороны и теряясь среди волжских перекатов. Разрезая воду, катер несся по реке. Справа проносились дубовые заросли острова Сарпинский, слева – песчаные отмели. Сидя на заднем сиденье, Андрей наблюдал за легкой фигуркой, скользившей по волнам на водных лыжах вслед за катером.

– Твоя девушка – настоящая спортсменка! – перекрикивая ветер, сказала Алина, жена Вадима Второва. Сам он, изредка поглядывая через плечо, находился за штурвалом.

Эти слова – «твоя девушка» – прозвучали для Андрея дивной музыкой.

«А если она отменит свою чертову свадьбу, – промелькнула мысль, – то станет для меня не просто девушкой!»

Приближаясь к отмели, Второв снизил обороты. Андрей наблюдал за Катей. Двигаясь всё медленнее, она постепенно зарывалась в воду. Наконец, отпустила фал.

Она ждала Андрея, пока он подойдет к ней.

– Ты молодец! – сказал он, поднимая лыжи. – Всем очень понравилось.

Увидев его восхищенный взгляд, она улыбнулась, глаза её засияли.

– Ты совсем не загоревший.

– Я не люблю загорать.

– Почему? Тебе бы очень пошел загар.

– Правда? А ты, мой нежный персик, идеально выглядишь и так, без загара.

– Пойдем в тень, а то испортится твой персик.

– Сейчас я завидую ветру, который тебя обдувает.

– А я нет – у меня руки свободны!

С этими словами она стала щекотать его живот.

Второв принес из лодки раскладной столик и начал его собирать. Алина сидела в шезлонге. Она сказала:

– На вас приятно смотреть. Вы словно голубки.

– У нас конфетно-букетный период, – ответила Катя.

– Сколько вы уже знакомы?

– Мы знакомы с детства.

– Ты слышал, Второв? – обратилась Алина к мужу.

– Они не видятся годами, а мы канаемся с тобой на ста квадратных метрах день и ночь, сутки прочь!

– Он ничего не понимает, – грустно вздохнула Алина. – Дальтоник, как большинство мужчин.

Она записала Катю в конфиденты и стала ей рассказывать о своих женских делах. Андрей с Вадимом направились к лодке, чтобы выгрузить оттуда все вещи. Пока носили сумки с продуктами, Вадим рассказывал, что нового на работе.

Фурман сделал еще один гнусный выпад – написал новую докладную. Шалаев пообещал ему, что тщательным образом проверит все факты. В ходе «проверки» выяснилось, что бюджет проекта исчерпан, и Второв ничем не может порадовать в плане денег. Тогда Шалаев вызвал к себе Фурмана и на сухую дал ему понять, что не усматривает в действиях судмедэксперта Второва каких-либо нарушений. Но, тем не менее, Второв собрался увольняться. То, что предложил Еремеев, гораздо интереснее работы с трупами. И, если дело пойдет так, как запланировано, то он, Вадим Второв, обязательно позовет своего школьного товарища.

Собрав дрова, они разожгли костер, чтобы сварить раков. Раки, еще живые, копошились в ведре среди стеблей укропа.

– … ребенок – это здорово, – говорила Алина. – Но представляешь, Кать, каково одной сидеть целыми днями в четырех стенах. Абсолютно не с кем пообщаться. Разве что с кастрюлями и кухонным комбайном. Второв, этот молчальник, когда приходит с работы, ничего мне не рассказывает, и меня не слушает. Спросит про ребенка, и начинается игра-молчанка. Живу с глухонемым. С галапагосским истуканом.

Катя понимающе кивала ей в ответ.

– Что надо делать? – переспросил Второв. – У Еремеева есть знакомый на химзаводе. Этот кадр будет отпускать нам сырье, сырьё мы будем отгружать на фармацевтические заводы – Белгородский, Пензенский, и другие – в обмен на их продукцию. На «химию» будет хорошая наценка, поэтому мы сможем продавать медикаменты по ценам ниже заводских. Понимаешь тему, да?

– Так все просто?

– Да, дружище, все офигительно просто. Самое сложное в этой схеме – выбрать сырье с химзавода.

Они сидели у костра и пили пиво. Андрей оглянулся, чтобы посмотреть на Катю, словно боясь, что она куда-нибудь денется. Она была на месте, смеялась, слушая то, что говорит ей Алина.

– Ты помнишь Женю Захарова? – спросил Второв.

– Рыжего? Летчика?

– Его. Он уехал в ЮАР на постоянное место жительства.

– Это была его страсть – куда-нибудь уехать за границу.

– Он там открыл фирму по обслуживанию аэропорта. Живет в собственном доме, до соседнего ранчо – три километра. Говорит, скучно, пообщаться не с кем. Дом – работа, работа – дом. В гости ходить у них не принято. Живут с женой, как отшельники.

– Помню, помню, с такими будками не то, что в гости, на улицу неудобно показываться.

– Я бы никогда не уехал из России, – сказал Второв. – И даже из Волгограда. Я патриот нашего города.

– Вы там еще не все пиво высадили? – спросила Алина.

Второв, не обращая внимания на вопрос, встал, чтобы проверить раков, тогда Андрей ответил, что пива полно. Раки оказались сваренными. Второв снял ведро с треноги, слил воду, а раков высыпал в таз.

– Готово, девчата! – сообщил он. – Пока раком не нагнули, раков ставлю я на стол.

Он ушёл за пивом, охлаждавшимся в реке, Андрей и Катя слушали Алину.

– Сейчас все бегут устраиваться медицинскими представителями в иностранные фирмы. Один наш знакомый – забыла, как его зовут – работает в голландской фирме, ничего, доволен. А что? Зарплата от пятисот долларов, еще дают машину. Начальство в Москве, он тут один, график работы – свободный. Ездишь, общаешься с народом. Нет, я обязательно добью Второва, чтоб он меня куда-нибудь устроил.

Вернулся Вадим с пакетом пива.

– Второв, что за парень у тебя такой… помнишь, мы обсуждали… похожий на крестьянку с недобрым мужским лицом… при этом он так и светится интеллигентностью.

– Офигительное описание.

– … с фамилией, похожей на название какого-то джина или таблеток от печени.

– Гордеев?

– Вот-вот, это он распространяет таблетки.

– Как раки? – спросил Второв.

– Изумительные! – ответила Катя за всех. – Все большие, один к одному. Это что, специальная селекция?

– Жена моего троюродного дяди, она из Калмыкии, – стал объяснять Андрей. – Муж её родной сестры ездит туда на охоту и на рыбалку. Его родной дядя работает в охотничьем хозяйстве – одним словом, главный браконьер Калмыкии. Он как раз организовывает моему дяде охоту и рыбалку. Эти раки – оттуда, из Калмыкии.

– Какая странная и длинная пищевая цепочка, – заметила Катя. – А почему раки все одинаковые? Твой дядя, он что, со штангенциркулем на рыбалку ходит?!

– А… размер, – рассеяно сказал Андрей. – Из целого мешка мы с Вадимом выбрали самых крупных, а мелочь оставили дома.

Алина забеспокоилась, как там их ребёнок, которого они оставили со свекровью. Второв вспомнил Шавликова и принялся склонять его по всем падежам.

– Ума не приложу, как этот сын осла подобрался к Еремееву. Как бы не спутал мне все карты. Всю дорогу висит на хвосте. Куда ни глянь, везде его уши торчат. И когда он избавится от своего цитатного поноса и этих своих речевых расстройств?

– Отрезание языка хорошо помогает, – философски заметил Андрей, разламывая рака.

Узнав о том, что Катя недавно приехала из Москвы, Алина воскликнула:

– Вот ты мне сейчас расскажешь про модные адреса! Второв обещал меня свозить в Москву за шмотками. Мне совсем стало нечего носить. Нужны сапоги на длинных каблуках и всякое другое. Знаешь, какая мне фирма нравится?

Она напряглась, пытаясь вспомнить название марки.

– Похоже на название затонувшего корабля.

– «Iceberg», – подсказал Второв.

Андрей посмотрел на Катю. Он любовался её нежным овалом лица, потом взгляд его заскользил ниже. Верх купальника темно-абрикосового цвета Андрей мысленно снял и представил то, что стал бы делать потом. Заметив его взгляд, Катя улыбнулась.

Второв рассказывал анекдот.

– Сын спросил отца: «Папа, что такое альтернатива?» Немного подумав, отец ответил, что понятие это сложное. И привел такой пример. Вот, говорит, представь: у тебя есть два куриных яйца. Ты можешь их съесть, но это будет туфта и лажа, потому что двумя яйцами ты не наешься. Вместо этого ты можешь отнести яйца в инкубатор, там из них вылупятся цыплята. Но это тоже – туфта и лажа, потому что сосед Петрович, если нажрется, спалит наш сарай, в котором цыплята будут жить. А теперь представь, что у тебя двадцать яиц. Ты можешь наесться до отвала, и еще останутся яйца, чтобы поместить их в инкубатор. Но это все равно туфта и лажа, потому что сосед Петрович, если нажрется, спалит сарай. Ему ведь все равно, сколько там цыплят, – два или двадцать два. Все спалит к едрене фене. Понятно? Сыну было непонятно. Он спросил: «Папа, а что такое альтернатива?» Отец ответил: «Альтернатива, сынок, это утки – они на воде живут!»

* * *

Где-то далеко-далеко, в безбрежных просторах, рождался ветер и, точно шум прорвавшейся воды, приближался и порывисто нёсся на камни. Огромные валуны, срываясь, устремлялись вперед, сбивали на пути другие, и, увлекая за собой каменные глыбы, образовывали плотную смертоносную массу, сметавшую на своём пути все живое. Накатываясь друг на друга, камни образовывали исполинские горы. Каменные руины заполняли все видимое пространство. Разобраться в рельефе невозможно – все однообразно, все затянуто густой дымкой. Горы привораживали взор непередаваемым хаосом. Они толпились, ненадолго уснувшие, со следами недавней катастрофы. Их вершины казались бесконечно старыми и уставшими. Нигде не видно ничего живого. Все желто-серое, безмолвное, умершее, прикрытое стареньким-стареньким небом.

Приближался адский рокот, и гигантское цунами, поднятое все тем же неутомимым ветром, стало сметать горные хребты, заполняя водой глубокие ущелья.

Стоя у воды, Андрей наблюдал за тем, как ветер играет песком, и мысленно увеличил песчинки до гигантских размеров.

– Алина называет мужа строго по фамилии, – сказала Катя. – Хочешь, я буду тоже тебя так называть? Буду говорить: Разгон, налей мне пива, Разгон, свози меня в Москву за шмотками. Хочешь?

– Тебе нравится моя фамилия?

– Да, хорошая фамилия.

– Хочешь такую?

– Да, хочу, – непринуждённо ответила Катя. – Я готова к тому, чтобы сидеть в четырех стенах, нянчить детишек, и причитать, что со мной никто не разговаривает.

– Я буду другим, вот увидишь.

– Мне все равно, лишь бы ты пораньше приносил с работы свою аппетитную задницу.

– Я безработный, – рассмеялся Андрей и провел ладонью по её лицу. – Поэтому смогу быть всегда рядом с тобой.

И подумал: «Надо же так влюбиться».

– Всегда быть рядом не могут люди, – задумчиво произнесла Катя, и, посмотрев ему в глаза, спросила, что это за вскрытие, «определяющее жизнь», про которое они так увлеченно разговаривали с Второвым.

– А-а… это Виктор Кондауров.

Она вздрогнула.

– Никак не могу освоиться с мыслью, что ты семь лет проработал в морге.

И попросила поподробнее рассказать о вскрытии Кондаурова.

Андрей рассказал про этот случай – в самых общих чертах, опустив все то, что с точки зрения закона и общепринятой морали считается недопустимым. Внимательно выслушав, Катя спросила:

– Что же такого определяющего было в этой истории, поражающей своей необычностью?

– Заведующий решил, что мы шибко сильно разжились капустой, и устроил допрос. Я ответил на понятном ему языке, что дело было не капустное, но разве иудею объяснишь. Ему везде мерещатся шекели. Он предложил написать заявление. Можно было пожаловаться начальнику, но я не стал. Всё это пустое, всё лирика.

– Но ведь Вадим тоже собрался уходить. Почему же он прикрывается шефом?

– Вадим – ходячий калькулятор, всё просчитывает. Сегодня так, завтра этак. Опять же, ему надо дописать протоколы вскрытий, там много всяких тонкостей.

– То самое – «определяющее» – вскрытие?

– И это тоже.

– И что, там много таких тонкостей?

– Не особенно, – там все просто и ясно. Огнестрельное ранение, что тут может быть такого сложного? Дело не в этом. Убит известный человек, поэтому все нужно сделать с особой тщательностью. Мало ли, какие проверки. Все может быть.

– Что же в нём такого значительного, в убитом?

Андрей объяснил. Удовлетворив свое любопытство, она спросила:

– Хочешь, расскажу стихотворение?

– Любишь стихи?

– Я их пишу.

Поймав его удивлённый взгляд, добавила:

– Пишу… и, забыла тебя предупредить, кроме этого, ничего не умею делать. Но мне на это всё равно. Вот, послушай.

Угодила в свои сети, Жилки палого листа, Перепутала я ветер И дыхание Христа. Мне смеяться или плакать? Мне молчать или кричать? Я как рваный тертый лапоть На ноге у богача. Я танцую, я играю На свирели грустных глаз. Что творю, сама не знаю, Я топчу святой алмаз. Мое небо под землею, Мое море в облаках, С лучезарною звездою На одних живу ролях. Моя честность оступилась, Моя смелость умерла, Я с собою той простилась, А другая не пришла. Угодила в свои сети, Только я их не плела. Не хотела жить на свете. Я «убила и спасла».

Закончив, она спросила:

– Ты любишь стихи?

– Стихи – это моя страсть.

Она обрызгала его водой:

– Женские трусики, женские стихи… что у нас на очереди?!

– На очереди – приготовление еды, уборка и стирка. Ты ведь это не умеешь делать.

* * *

Светлое небо отражалось в воде, темная вода дышала, и солнце словно подпрыгивало на речной волне. Тревожно кричали чайки. Стремительно убегали вдаль песчаные отмели и заросли тополиного молодняка острова Голодный. Еще поворот, и словно из воды выплыл высокий береговой откос – правый берег Волги. Показалась центральная набережная с широкой лестницей, поднимающейся от воды, высокие ротонды с колоннами, поросший зеленой травой спуск, на котором по праздникам собираются люди, чтобы посмотреть салют. Вправо от центральной набережной береговой откос был сплошь заросший деревьями и кустарниками – вплоть до того места, где во время войны оборонялась дивизия генерала Родимцева. Однажды, во время бомбежки, в блиндаж, в котором находился штаб, хлынула вода, и вся канцелярия выплыла на берег. На военных картах шутники отметили место впадения родимцевского штаба в Волгу.

Черные волны шумели у бортов, низовой ветер ударил, завыл, подхватил брызги холодной речной воды. Катер приближался к городу. Андрей размышлял, куда бы ему устроиться на работу, и избавиться от чувства неуверенности, от беспокойства, охватившего его после увольнения. Будущее казалось зыбким. Где-то далеко простиралось прошлое, насыщенное потрясениями. Как назойливый призрак, преследовало воспоминание о последнем дежурстве. В свои двадцать три года он ощущал себя состарившимся на много-много лет.

А что сейчас?

Катя была рядом, он обнимал её упругие плечи. Ветер разметал её волосы, в уголках губ мелькнула улыбка. Сила молодости, безудержная сила, исходившая от Кати, передалась ему. И он уже спокойнее посмотрел на теплые волны, плескавшиеся за бортом.

Глава 12

Старший следователь следственного управления областной прокуратуры Константин Сташин остановил машину напротив магазина «Промтовары», вышел, и направился к входу. Капитан Зюбенко, сотрудник ОБЭП Советского района, уже ждал его. Сюда он пришёл пешком, это недалеко от его работы. Они поздоровались за руку, Сташин представился, назвав свою должность, и своё имя полностью.

– … вас по отчеству…

– Просто Валера.

Валерий Зюбенко, грузный мужчина с добродушным круглым лицом, посмотрел в глаза собеседнику, и добавил:

– Как водку пить – все простые, как дела делать, сразу буками становимся? Такое вот твоё братское сердце.

Сташин сдвинул брови.

– Не припоминаю…

– День милиции, день милиции, ресторан «Сам пришёл», «Сам пришел».

Сташин стукнул себя по лбу:

– А-а! Вспомнил! Извини, Валера, с этой работой…

Обменявшись повторным рукопожатием, они прошли в магазин.

– Как твоё драгоценное? – спросил Зюбенко.

– Портится от переработок, бессонницы, и неправильного питания.

– Всё это очень неправильно, неправильно.

В ожидании директора Сташин осмотрелся. Обычный промтоварный магазин. Тут и метизы, и бытовая химия, немного отделочных материалов, бытовая техника. Вышел директор и пригласил их в свой кабинет. Там он представился:

– Артём Говорухин.

И предложил присесть.

– Коллега из прокуратуры заинтересовался этим делом, этим делом, – начал разговор Зюбенко. – Жулики, которые тебя обули, засветились по-крупному. Вот так. Расскажи, Артем, как ты с ними познакомился, и как всё происходило, происходило.

– Первый раз они пришли ко мне, – начал Говорухин, закуривая. – Осенью прошлого года. Сначала был один, очкастый, смешной такой…

И он рассказал о первом визите «представителя канадской радиолектронной компании Sunrise Technology» и о том, как дальше развивались события.

«Представитель», назвавшийся Прокофием, предложил радиодетали, которые, по его словам, являются новейшей разработкой компании, и позволяют существенно расширить возможности обычной аппаратуры – телевизоров, видеомагнитофонов, и стереосистем. Для рядового потребителя это ненужная железка, но если специалист установит её в обычную аппаратуру, она, конечно, творит чудеса. Когда будет переведена на русский язык инструкция – а это сложный технический перевод – микросхему сможет установить самостоятельно любой человек, различающий, где «плюс», а где «минус». Прокофий сообщил, что в настоящее время работает над переводом, и налаживает каналы дистрибьюции. Чтобы пошли продажи, нужны сбытовые точки. Продукция должна быть доступна потребителю. Имея в арсенале магазины, где есть его товар, Прокофий сможет направлять туда своих клиентов – работников сервис-центров, технических служб, и так далее. В соответствующих изданиях размещена реклама. Скоро подтянутся продвинутые граждане, неспециалисты, и продажи возрастут.

Магазин взял на реализацию несколько микросхем. Прокофий назвал рекомендованную розничную цену – она была в три раза выше закупочной. Такая высокая дельта, сообщил он, предусмотрена специально для развития дистрибьюторской сети. Компания сознательно идёт на уменьшение потенциальной прибыли, чтобы в дальнейшем выиграть на массовых продажах нового продукта.

Детали были оставлены на реализацию и быстро распроданы. Потом взяли еще партию, потом еще… Продажи увеличивались.

Прошло около месяца после первого визита «представителя». В один из дней Прокофий привёз несколько ящиков своей продукции и оставил, как обычно, на реализацию. Уже под вечер он приехал и сказал, что вынужден всё забрать, так как другой магазин готов взять товар по предоплате. Ввиду растущих продаж московский офис компании принял решение об увеличении стоимости микросхем, и дистрибьюторы спешат раскупить их по старым ценам. Директор попросил не забирать всё, и оставить ему хотя бы половину. Тут вмешалась продавщица. Она заявила, что приходили покупатели, спрашивали микросхемы, некоторые готовы взять оптовую партию – буквально наутро всё будет распродано. Начались переговоры. Директор предлагал заплатить треть, и даже половину стоимости товара, а остаток денег отдать сразу по факту реализации. Прокофий колебался. Тот, другой покупатель, уже ждёт продукцию, а деньги надо утром отправить переводом в Москву. Начальство не погладит его по головке в случае сбоя. Артём подумал, что всё это рискованно. Но продавщица рассеяла его сомнения. Она настаивала: да, есть потенциальные покупатели, готовые забрать весь товар. Сомневаться в её намерениях не приходилось – продавцы получают процент от продаж, помимо фиксированного оклада. Конечно, она была заинтересована.

И Артём рискнул. Он выгреб все деньги из сейфа, оплатил товар, и ящики остались в магазине.

Они до сих пор тут находятся.

Впоследствии выяснилось, что продавщица была заинтересована не только своим работодателем. «Представитель» заплатил ей вперед за содействие, а после оплаты всей партии ей дали еще денег – как бонус. Она проболталась подружке, работавшей в магазине, а та донесла директору. Продавщицу уволили.

Анализируя свой промах, Артём Говорухин не мог взять в толк, как он так опростоволосился. Произошло что-то похожее на случай из фильма «Гений», над которым он смеялся. Как же так? Продажи микросхем он специально не отслеживал. Номенклатура большая, других вопросов много, планируется заключение договоров с крупными дилерами бытовой техники. Директор доверился мнению продавщицы, компетентной в этом вопросе. Возможно, его ввел в заблуждение внешний вид «представителя»: очки с толстыми линзами, небритость, прихваченная резинкой косичка, торчащая из-под грязной кепки, дешевая одежда с рынка, чудаковатая речь, изобилующая архаичными оборотами, стеснительность, угловатость, рассказы об учёбе на математическом факультете университета. Уникальный, долгожданный шанс – работа в иностранной компании. Типичный ботаник. Да, директор принял его за простофилю. Когда Прокофий приходил, над ним смеялся весь магазин. Досмеялись…

Говорухин обратился в районный ОБЭП. Зюбенко, принявший заявление, уже собирался «возбудиться» делом по факту мошенничества, но начальство его остановило. Где состав преступления? Это бизнес, нельзя запретить коммерсантам делать наценку на товар, какая бы она ни была. Вот если проследить весь путь реализации и доказать, что с прибыли не уплачен налог… А как? В бухгалтерии имеются приходные документы – накладные с печатями несуществующих фирм. Да еще расходники, на которых Прокофий расписывался в получении денег. Ищи ветра в поле. Можно предъявить за сертификат – наверняка он поддельный, но кто будет этим заниматься – рук не хватает предъявлять за поддельную водку, контрафактный бензин!

Так всё застопорилось.

– Вы говорили, был еще один участник схемы, – напомнил Сташин.

– Да, был. Бугай в промасленной брезентовой спецовке. Он привозил товар. Заносил ящики с черного входа.

– Какие-то приметы?

– Хоть убей, сейчас не помню. Обычный работяга.

– А приезжал на чём?

– Бежевая «шестерка» с транзитными номерами. Кажется, самарскими.

– Отличная ориентировка, ориентировка, – проворчал Зюбенко. – Машина «редкая», запоминающаяся. А бумажку на стекло можно налепить любую – хоть Самара, хоть Воркута.

– Ты думал, они приедут на «Линкольне» с номерами «три семёрки»? – иронично спросил Сташин.

Повисла пауза. Помолчав, Говорухин спросил, есть ли возможность компенсировать убытки – вернуть товар продавцу и получить обратно деньги. Старательно пряча улыбку, Зюбенко ответил, что ничего не обещает, но, возможно, что-нибудь получится.

Предупредив директора, что будут вызовы в прокуратуру в качестве свидетеля, Сташин попросил показать ему магазин и познакомить с людьми, контактировавшими с Прокофием и его подельником. Всё осмотрев, опросив продавцов, бухгалтера, и подсобных рабочих, Сташин и Зюбенко вышли на улицу.

– Всё, что могу, братское сердце. Теперь занимайся сам, мои полномочия заканчиваются, заканчиваются.

Поблагодарив Зюбенко, Сташин спросил, известны ли другие случаи подобных «сделок».

– Есть, конечно. Только никто не заявляет. Какой в этом смысл, смысл?

– Я тебя попрошу: составь мне списочек пострадавших. Мы должны сделать фоторобот. Может, появятся новые зацепки.

– Так что они там натворили? Убили кого-нибудь?

– Есть немного.

И Сташин рассказал о происшествии в городе Урюпинске. Загорелся магазин «Промтовары», и пожарники, тушившие его, обнаружили внутри два обугленных трупа – директор магазина и его заместитель. Смерть наступила от ожогов. У обоих пострадавших имеются повреждения черепа от удара тупым предметом. Всё это позволяет сделать следующий вывод: их ударили по голове, они потеряли сознание, и поэтому не смогли покинуть подожженный магазин. Продавщица показала, что в магазин приходил молодой человек и предлагал радиодетали. Директор отправил её на обед и попросил позвать в торговый зал заместителя. А когда она вернулась, то увидела уже горящий магазин и пожарников вокруг него.

Описание коммивояжера, которое она дала, примерно совпадает с полученными от Артёма данными. Косички, правда, не было, но остальное сходится. Она не заметила, на чём он приехал, но есть свидетели, которые видели бежевую «шестерку», подъезжавшую к магазину.

– Совсем оборзели, оборзели, – возмутился Зюбенко. – Лень было им кружить свою схему, решили всё сразу получить.

– Это нам неизвестно, – заключил Сташин. – А по факту обнаружения трупов мы будем работать.

Глава 13

Рекомендованная Трезором фирма называлась «Медторг». Он отозвался о ней таким образом: «Мы её когда-то крышевали. Директор как-то соскочил. Как соскочил? Да мутный он, надоело мне с ним возиться, я сказал себе: всё, хватит. Прессовать было жалко: доктор».

Офис компании «Медторг» занимал небольшое одноэтажное здание на одной из пустынных пыльных улиц, примыкающих к Волге. Андрея принял директор – Михаил Алексеевич Синельников – невысокий коренастый мужчина пятидесяти пяти лет. Внимательно выслушав соискателя, он спросил, нет ли знакомых в лечебных учреждениях среди лиц, принимающих решения по закупкам. Андрей признался, что таких знакомых у него нет. Тогда Синельников объяснил, в чем заключается работа, и предложил условия. Обязанности сотрудника отдела сбыта – реализация фармацевтических препаратов и предметов медицинского назначения лечебным учреждениям города и области. Если есть возможности в других городах – пожалуйста! Главное – это цифры продаж, потому что от них зависит оплата. Об окладе Синельников умолчал – видимо, как такового оклада не было, сотрудники отдела сбыта сидели на голом проценте. Рабочее место не предусмотрено, так как вся работа проходит вне офиса. Менеджер может появиться на фирме только для того, чтобы взять свежий прайс-лист, отчитаться в проделанной работе, организовать отгрузку, и получить зарплату.

На вопрос, большой ли коллектив менеджеров, Синельников ответил уклончиво: «трудятся ребята», из чего Андрей сделал вывод, что постоянных «ребят» нет, так как нет мотивации, чтобы их удержать.

Беседуя с директором, Андрей попытался выяснить, на какой ежемесячный доход он может рассчитывать. Это оказалось не так-то просто. Синельников не смог внятно ответить, сколько в среднем получают его работники. Он говорил о будущем; о том, что рынок огромный, а то ли ещё будет, возможности колоссальные, и потолок доходов недосягаем. За сверхдоходами гонятся временщики, а серьёзные люди строят свою карьеру шаг за шагом, постепенно. Для наглядности он двумя пальцами правой руки – указательным и средним – прошёлся по столу:

– Вот так, step a step.

Английский его прихрамывал – так же, как и разные по длине пальцы.

И все-таки Андрею удалось вычислить эту среднюю цифру – доход, на который он может рассчитывать. Это оказалось смешная сумма – половина того, что он зарабатывал за одно дежурство в судебно-медицинской экспертизе. Он терпеливо перенес разочарование перед этим умником, от которого ожидал получить удовлетворение всех своих материальных потребностей. Но, – принялся рассуждать Андрей, – других альтернатив пока что нет. Конечно, тех денег, что удалось заработать в бюро СМЭ, на первое время хватит. Можно отдохнуть, осмотреться, и спокойно приступить к поискам новой работы. Но он не привык просто так сидеть на месте. Начав работать с четырнадцати лет, свыкся с мыслью, что должен быть постоянно чем-то занят. Была другая перспектива – начать свой собственный бизнес. Но он не имел ни малейшего понятия, что и как делать.

Андрей торопливо попрощался с Синельниковым и заверил, что условия его полностью устраивают, и что он готов приступить к работе утром следующего дня. Немного позже, когда Андрей встретился с Трезором в ресторане «Волгоград», то выразил свое неудовольствие в следующих выражениях:

– Что за богадельню ты подогнал?! Тех денег, что мне предложили, не хватит на два комплексных обеда в этом кабаке.

– Как у них там? – поинтересовался Трезор.

Андрей описал, не поскупившись на смелые сравнения.

– Все так же, – покачал головой Трезор, поправляя тяжелую золотую цепь на могучей шее. – Бедненько, но чистенько. Доходы, как обычно, все идут директору в карман.

И он наморщил свой широкий лоб, пытаясь что-то вспомнить.

– Ты не помнишь такого Глеба Гордеева? Такой же дохтур, как ты.

Да, Андрей помнил этого рыхлого, с женоподобным лицом, хлопца. Он был старше на пять лет, а в институте учился тремя курсами старше – из-за армии.

– А что Гордеев… Ходячий студень. Хочешь сказать, он у Синельникова рубит капусту, что твой козел в огороде?!

– Э-э, Разгон, почему такой догадливый сегодня?! Синельников устроил Гордеева в иностранную фирму – это раз. В «Медторге» студень зарабатывать больше тысячи в месяц – это два. Итого получается от полутора до двух тысяч в месяц. Две тысячи, Андрей, две тысячи американских рублей в месяц.

– А ты откуда знаешь? Он тебе декларацию о доходах показывал?

– Мы с ним как-то выпивали, он по синьке мне все выложил. Если ты с ним знаком, то должен знать: ужратый Гордеев болтлив, хуже бабы. Правда, мало что я понял из его рассказа – очень хитрая у него механика, хитрее, чем в твоем морге. Поэтому тебе все как есть, передаю, весь х** до копейки выкладываю. Может, ты разберешься, и у нас там что-нибудь выгорит. Подумай, друг.

– Хрен лысый выгорит. А почему ты сам туда не устраиваешься – раз там так ловко?

В ответ Трезор разразился бурным хохотом.

– Ты шутишь, едрен батон! Я ж там всех распугаю своими манерами!

Немного успокоившись, он добавил:

– Это все от недостатка воспитания. А недостаток воспитания – от бедности.

На сцене разодетый балаган исполнял шансонный тыц-тырыц. Это были шизофренические звуковые нагромождения, поверх которых накладывались стилистически резко сниженные слова, не всегда друг с другом взаимосвязанные. Возле эстрады взрослые, прилично одетые люди, совершали странные телодвижения – кто-то хаотичные, кто-то более или менее упорядоченные. Наверняка они все думали, что им весело, и что они танцуют под музыку, и что завтра им будет что вспомнить.

Так ощущал Андрей окружающую обстановку.

Принесли горячее – мясо по-французски. Мысли о еде навели Андрея на мысли о работе.

– Сколько ж мне придется париться у Синельникова, чтобы выяснить секреты его кухни?!

– Думаю, ты выяснишь все быстро. На что тебе мозги даны?! Это я, неуч, ни хрена не понимаю.

Он отправил в рот большой кусок мяса, запил яблочным соком и грустно вздохнул:

– Это все от бедности.

Благодушное настроение товарища Андрей расценил как верный признак его улучшающегося материального положения.

– Ну а твои дела, Трезор, как они продвигаются? Не пора ли тебе взять меня на буксир?

Трезор в ответ признался: жизнь играет с ним плохие шутки. Каданников работой загружает по полной программе, пахать приходится от зари до зари, а на доходах это не отражается. Чего стоила поимка того зверька, который стрелял в Кондаурова – день и ночь выслеживали его в местах, адреса которых услужливо предоставила милиция. Кто бы что ни говорил, но, когда надо, милиция работает на совесть. Двое суток без сна и отдыха. Ну и что?! Поймали, стали спрашивать: кто послал, зачем. Только все зря: слабый оказался человек, уж слишком впечатлительный. Увидел свои кишки, и оборвалось вдруг его последнее дыхание.

И снова слежка, снова погоня. Сейчас все ищут охранника из «Волгоградского индустриального банка», который пропал в день похорон Кондаурова. Только где ж его искать, если удрал он с деньгами, которые вытащил из сейфа? Наверняка не три копейки Кондауров хранил в своем сейфе, и на эти деньги можно скрываться с комфортом, ни в чем себе не отказывая.

Прервав рассказ, Трезор подозвал официантку, и попросил, чтоб повторили коньяк. Потом он вспомнил про Гордеева:

– Он, кстати, на работе не сидит, все шарахается в пампасах. Тебе бы выяснить, куда он ходит и зачем. Потом расскажешь, мы с тобой разотрем все как следует, и что-нибудь придумаем.

И, опомнившись, спросил:

– Э-э, Андрей, почему такой трезвый сегодня?!

– Да так… у меня типа свидание.

– С кем?

– Так… с девушкой одной.

– Неужели?! – воскликнул Трезор с наигранным удивлением. – А я думал, с парнем.

И снова Андрей отметил про себя, что его товарищ стал вести себя, как человек, уже добившийся в жизни определенных успехов, взявший какую-то новую высоту. И в его голосе вместе с уверенностью появились хозяйские, барские нотки.

Когда прощались, Трезор напомнил про Гордеева:

– Выясни, чем он дышит. Хочешь жить – умей шпионить.

Глава 14

Андрей шел один по широкой улице, в сумраке, усеянном огнями. В освещенных окнах, закрытых занавесками, мелькали тени, у тротуаров хлопали дверцы машин, вспыхивали фары. До встречи оставалось тридцать минут, но все равно он торопился. Во дворе он сразу увидел её, узнал издали по ритму линий и движений, свойственных только ей. Возникнув из темноты, хотел появиться перед ней неожиданно и напугать, как они еще детьми пугали друг друга. Но в последний момент она обернулась.

Он подошел к ней и обнял за плечи.

– Ты все еще любишь меня? – спросила Катя.

– Я? Люблю?! – насмешливо бросил он. – Бог с тобой…

Затянувшись сигаретой, она внимательно посмотрела ему в глаза, потом выдохнула дым.

– Я не просто люблю тебя, – горячо прошептал он, не отрывая взгляда. – Я люблю тебя безумно, я тебя обожаю. Я люблю тебя так, как только мужчина может любить женщину, и даже больше.

– Артист.

– Катюша, бог мой, разве мои мысли и сердце не открыты перед тобой, как книга сказаний?!

На её груди сверкнуло изумрудное ожерелье, словно окаменевшие капли озерной воды.

– Верю. Я тоже люблю тебя. Но ты артист, каких мало.

– Ты вышла раньше времени.

– Я скучала. Я могла находиться только в том месте, где должна была увидеть тебя.

– Ты говоришь, что я – средоточие несерьёзности, – сказал он, играя камушками на её груди. – Соответственно, моих мозговых ресурсов недостаточно, чтобы завоевать тебя. Тут такой вопрос начинается: за что мне такое счастье?

– О, да! – перебила Катя. – То, что надо было сделать, сделала я сама. Не хотела признаваться, но обычно это заслуга девушки. Вот почему, что бы ни случилось, я не буду упрекать тебя.

И она испытующе на него посмотрела. Достаточно легкое испытание.

– Кать… ну в чем дело? Я, ты, твои заслуги, мои – всё это закончилось.

Она промолчала. На её губах заиграла довольная улыбка. Они поняли друг друга. Она взяла его за руку.

– Пойдём.

Ночь, как путник, нашедший золотые монеты, торопливо собирала звезды в невидимый кисет, отчего быстро светлело небо. Млечный путь пересекал черный бархат и манил тронуться в затаенную даль. Душистый запах цветов доносился из палисадника. Там, где раньше шуршали подошвы детских сандалий, теперь цокали каблучки Катиных босоножек. Они прошли под навес.

– Ты помнишь, как вы с мальчишками забирались на этот навес и дразнили нас оттуда?

– Сейчас другие ролевые игры – вы уже нас дразните.

Андрей вспомнил школьные годы. Его отношения с Катей нельзя было назвать любовными. Не было поцелуев и жарких признаний. Просто он общался с ней больше, чем с другими девчонками. В девятом и десятом классах у него были романтические отношения с одноклассницей, Таней Демидовой. Потом она уехала в Москву. В то лето, когда Андрей закончил десятый класс и стал готовиться к поступлению в институт, а Катя закончила девятый, случилось событие, которое, как предполагал он, подтолкнуло её к решению уехать во Владивосток, к родителям. Примерно за два года до этого её отец получил туда распределение по службе, там открывались хорошие перспективы карьерного роста. Катя могла остаться с бабушкой, но она неожиданно передумала.

Тогда, в один из жарких дней Андрей встретил во дворе Риту Воронину, Катину подружку. Она была старше его на год, и уже училась в институте. Они разговорились, Рита спросила, как продвигается подготовка к вступительным экзаменам, стала что-то советовать. Потом сказала, что у неё остался учебник по биологии, очень удачное издание для поступающих в медицинский институт, и если Андрею нужен этот учебник, она с удовольствием даст ему. Когда пришли к ней, то про учебник вспомнили в последнюю очередь. Отклонившись от учебных тем, общение пошло немного по другому руслу. В самый разгар в дверь позвонили. Раз, другой, третий – длинные, требовательные звонки. Рита быстро оделась и пошла открывать. Но не открыла. Вернувшись в спальню, сказала озадаченно, что увидела в глазок Катю, и передумала:

– Мы с ней поссоримся, если она увидит тебя здесь. Ты не представляешь, как она ревнует.

Через несколько дней Катя уехала. «Может, увидела, как я выходил, или входил в подъезд?» – гадал Андрей.

Любовных свиданий с Ритой больше не было, – она встречалась с парнем, за которого собиралась выйти замуж. Говорила, что переписывается с Катей, иногда созванивается.

– Андрюша! Скажи, что у тебя с ней ничего не было, – Катин голос вывел его из задумчивости; как странно, что она тоже сейчас об этом подумала. – Скажи, и мы забудем навсегда эту историю!

Он посмотрел ей в глаза и произнёс то, что она просила. Она ответила ему долгим молчанием.

* * *

У неё дома, на кухне, он пил чай. Она играла на гитаре. Её песни, это гипнотическое капание прозрачных звуков, плыли в ночной тишине, кружились в отсветах свечи, которые, играя, замирали в складках шелковых занавесок. Катя воплощала в звуках разряды сексуального электричества, казалось, играют струны её загадочной и замкнутой души. Сигаретный дым вился вокруг свечного пламени, сливаясь с золотистыми лучиками.

Тихо, а то ночь услышит, Мелко звездами звеня. Месяц в небе робко дышит, Нежно смотрит на меня. Он парит на небе черном, И робеет, и молчит, Словно выдуманный кем-то, Только он один не спит. Под прозрачным покрывалом Растворяется земля, Нежным, тонким и воздушным, Сотканным из серебра. Разбегаясь по пригоркам, Рассыпается росой, Сон один бредет тихонько, По земле идет босой. И над лесом, и над морем, Над высокою горой Он бредет, бредет в потемках И зовет меня с собой. Ну, а ночь за нами следом Все спешит, куда? Дребезжит прозрачным светом, Тихо ждет утра.

Воздух качался на золотистых подвесках. Недопитая чашка кофе стояла на столе. В пепельнице лежала истлевшая сигарета. Время в Катиной вселенной текло в особенном ритме, тяжелой, тихо-спящей волной. А её волшебный взгляд порой значил больше, чем звуки её неземного голоса. Так же, как и голос, он подчинял себе своим таинственным магнетизмом.

Тихо скрипнула входная дверь. В прихожей раздались голоса, чей-то приглушенный смех.

– Это папусик. Он посидит немного и уйдет, – предупреждающе сказала Катя.

Все вместе прошли в большую комнату. Сергей Владимирович был не один. Его друг, сорокалетний, круглолицый, усатый, с большим разбойничьим носом, представился Василием. Поздоровавшись с ним, Катя извинилась, что так поспешно уехала из Москвы, никого не предупредив, но «так было надо».

– Да, конечно, – ответил Василий тоном глубокого понимания и посмотрел на Андрея со значением. – Когда меняют решения на полпути, то делают это без предупреждения.

Сергей Владимирович сообщил, что «сегодня мы гуляем», скомандовал Кате, чтобы она «сообразила какую-нибудь закуску», и принялся устанавливать в центре комнаты раздвижной стол. Потом отправился на кухню сам – видимо, знал, как она «соображает закуску».

Когда зазвенели столовые приборы, на столе, сервированном на четверых, стояли блюда с салатами, мясное ассорти, рыбные консервы, привезенные с Дальнего Востока, и красная икра. Была бутылка водки и шампанское.

– В хорошей компании небогатый стол кажется изысканным, а в окружении нелюдей нежное мясо превращается в сено, – поднял Сергей Владимирович первый тост. – Сегодня у нас дома и компания хорошая, все свои, и стол небедный. Выпьем за то, чтобы так было всегда.

Василий сообщил Кате, что его старший сын ходил на концерт известной рок-группы.

– Пришлось ему идти – чтоб не пропал твой билет. Ему понравилось. Теперь он целыми днями слушает только эту группу.

В ответ Катя сказала, что ничуть не сожалеет о своем поспешном отъезде, ведь

– …у некоторых наших поступков тот же вид, то же лицо, что и у нас, они наши дети. Иные вовсе на нас не похожи. Как негритята, прижитые во время сна.

И выпила шампанского.

Сергей Владимирович заговорил о морских путешествиях. Хождение под парусом было его подлинной страстью. Его лицо, будь оно зеркалом, отражало бы лишь небеса, тихоокеанских чаек да созвездия Старого и Нового света.

– … мы были уверены, что возьмём кубок этой регаты. Почти вровень с нами шла «Надежда». Команда зеленых юнцов на ней выбивалась из сил. Мы наблюдали за тем, сколько лишних движений они делают. Отвязывают брасы, привязывают обратно, путаются в концах, в страховочных линях… Кто-то говорил, что не бывает КПД ниже, чем у паровоза. Скажу прямо: еще как бывает! То, что доставалось им с таким трудом, мы делали в лёгкую. Вот что значит опыт.

– Кто же пришел первым в этой регате, соревновании между упорной молодостью и опытной старостью?

– «Катрин», кто ж еще?

– Ваша яхта называется «Катрин»? – спросил Андрей.

– Папусик назвал яхту в честь меня, – гордо ответила Катя, передавая Андрею намазанный бутерброд.

Разливая водку, Василий обратился к Андрею:

– С Третьяковыми все ясно: отец носится по разноцветным морям, словно дельфин; дочь гастролирует по стране, срывает встречи и договоренности, а ты у нас чем занимаешься?

– На фирме работаю, – ответил Андрей, подхватив ложкой икринки, упавшие с бутерброда на скатерть. – Продажа фармацевтической продукции.

Василий, кажется, был чем-то удивлен.

– Да ну! – сказал он, подливая Кате шампанского. – А давно ты там работаешь?

– Только устраиваюсь. Недавно уволился из судебно-медицинской экспертизы. Там я проработал семь лет.

Андрей посмотрел на Сергея Владимировича, придерживая возле рта рюмку, не скажет ли он что-нибудь, но тот слегка повел плечами, мол, что тут говорить, и выпил. Все выпили.

– А почему ушел? – спросил Сергей Владимирович заинтересованно. – Хорошая работа. Слышал, платят там неплохо.

– Надоела трупная романтика. Всё это пустое. Когда учился, эта работа меня спасала. Теперь хочу заняться бизнесом.

– Почему же? Доктор холодного тела – тоже неплохая специальность, – заметил Василий. – Была, наверное, какая-то причина уйти оттуда, какой-то мотив.

Андрей вопросительно посмотрел на него, и Василий сказал, будто спохватившись:

– Я просто спрашиваю, мне интересно, как это бывает у людей. Я, например, после Афгана служил на Дальнем Востоке, потом уволился, обосновался в Москве. Торгую медицинским оборудованием. Каждый мой жизненный период резко отличается от предыдущего. Можно сказать, сейчас я проживаю третью жизнь. И мне интересно, как ты, вот, например, пришел к этому необоримому решению – изменить свою жизнь, перейти на другой уровень.

– На последнем дежурстве вскрывали одного известного человека. Это было ночью, все шло с подачи начальника СМЭ. А знаменитости у нас проходят через руки заведующего, есть такой Фурман, интриган и талмудист. Хорошего человека на «Фу» не назовут. Вот он на нас и залупился, что не поставили его в известность, чтоб он хотя бы свою закорючку нарисовал на акте вскрытия.

– Странно, зачем ему это? – поинтересовался Василий.

– Есть у него страстишка, любит в компании ввернуть для поддержания разговора, – мол, да, это я вскрывал господина N, все думают, что его задушили, а на самом деле он был удавлен.

Сергей Владимирович немного подался вперед. Его оловянные глаза вдруг странно заблестели.

– А что, тот, кого вы вскрывали, был задушен?

– Я образно говорю. Этот заведующий, ходячая бульварная газета. Любит козырять пикантными подробностями, любит похвастаться причастностью к чему-то там. А тут его обошли, не подпустили к телу. Такое он не прощает. Мог я сгладить острый угол, но не захотел. Воспользовался случаем, уволился.

– А Кондауров был застрелен? – спросил Василий. – Или его убили из пистолета?!

Андрей метнул быстрый взгляд в сторону Кати. Она рассеяно смотрела куда-то в сторону.

«Я же не называл фамилию. Она им всё рассказала, но зачем, и какое им всем дело до этого?»

– Кто-то сел к нему в машину и застрелил из пистолета, – ответил он.

– Бандитские разборки, передел сфер влияния?

– Ну… Сергей Владимирович… что называется, пообщались на языке, понятном друг другу.

– Дальнейшее нетрудно представить тому, кто привык к запаху жареного мяса, – вставил Василий.

Андрею не нравился этот разговор, не нравились эти пошлые ярлыки – «бандиты», «бандитские разборки», «передел сфер влияния», – и он ответил уклончиво:

– Да, говорят, есть жертвы.

– Туда им всем дорога!

– Папа!

– Наливай, Вась! – скомандовал Третьяков и обратился к дочери. – Я так считаю: любое дело должно быть доведено до завершения. Выбрал свой путь – иди по нему до конца. Кто-то считает себя умнее всех, а весь ум сводится к тому, чтобы найти кратчайшую дорогу в страну, откуда нет обратного пути.

– Папа!!!

Сергей Владимирович хотел сказать что-то резкое, но передумал, и выпил, не чокаясь. Потом стал петь под гитару. То были песни «Битлз» и Джо Дассена на их родных языках. Для исполнения он выбрал не абы что, но его хриплый голос ничуть не испортил блестящий оригинал. Резким и веским звуком он создал любопытную перелицовку известных вещей.

Когда они с Василием собрались уходить, он сказал:

– Эх, молодежь… Где мои двадцать лет!? Маленький совет: чтобы кровать не скрипела… поставьте её ножки в металлические кастрюли, и она будет грохотать!

Глава 15

В тот день им вздумалось сесть на теплоход, который она так часто видела из своих окон. Берега реки стали веселее, когда освободились от горячей пыли городских построек. Теплоход плыл мимо островков, где купы деревьев бросали тень на золотистые отмели, и браконьерские лодки взрезали гладь затонов. Вышли далеко за городом. Там, где Волга делает изгиб, образуя небольшой залив, была пристань, оборудованная под гостиницу. Они направились туда. То было двухэтажное деревянное строение, установленное на бетонном дебаркадере, оно дремало на волнах среди знойной тишины в ожидании субботнего дня, который наполнит его женским смехом, криками лодочников, запахом шашлыка и осетровой ухи.

Они прошли по трапу на пристань и по деревянной лестнице, напоминавшей стремянку и скрипевшей под ногами, поднялись на второй этаж. Им в номер принесли вино и легкие закуски. Кровать была накрыта шерстяным покрывалом. В углу стоял облезлый круглый стол, на нем возвышалась простенькая фаянсовая ваза с букетом полевых цветов. У стены находился старенький трельяж с запыленными, местами треснувшими, зеркалами. В открытое окно видна была Волга, зеленые скаты берегов, далекие холмы, окутанные дымкой, и солнце, уже склонявшееся к верхушкам тополей. Над рекой кружились в пляске стаи мошкары. И небо, и земля, и вода полны были трепетным покоем летнего вечера.

Катя долго смотрела на воду. Прошел теплоход, винтом разрезая воду, и струи, расходившиеся за его кормой, достигали берега, слегка раскачивая пристань.

– Я люблю воду, – сказала Катя, обернувшись к Андрею.

– Такая же песня. Мечтаю жить на яхте, которая никуда не торопится.

Помедлив, она добавила:

– У меня был знакомый, знаешь, что он мне на это ответил, – «любить воду свойственно человеческой природе, потому что человек на 90 % состоит из воды». Убийственно скучный, нудный тип.

Андрей смотрел на неё тем внимательным взглядом, который удивлял её всегда, и вместе с тем был предельно понятен и без слов. Губы их встретились.

Для них, погруженных в зачарованную бездну любви, время отмечалось лишь легким всплеском волн, которые, когда проходило судно, разбивались о пристань под приотворенным окном.

Катя приподнялась на подушке; не поднимая с пола нетерпеливо сброшенной одежды; увидев себя в зеркале, спросила:

– Каких ты любишь девушек?

– Я люблю тебя одну.

– Ну… я спрашиваю о предпочтениях – высоких, стройных, худых, полных. Ведь должны сложиться какие-то пристрастия.

Он усмехнулся.

– Мне нравятся стрёмные, старые, толстые бабищи, с двойными животами, тяжелым студнем на пояснице, и передними задницами, – это когда слои жира закладываются двумя полушариями в области между поясом и гениталиями. Что называется, курьёзы биологии.

Увидев её удивленный взгляд, добавил:

– Вообще не понимаю, о чём ты. Тебя полюбил первую, ты у меня одна.

– Забавный ответ. Так говорят прожжённые бабники, кобели в репьях.

– А ты откуда знаешь? Богатый опыт?

Катя промолчала. Она созерцала отражение своего тела, освещенного красными лучами, которые оживляли то золотисто-розовые, то светло-пурпурные тона щек, губ, и груди.

Андрей заговорил с ней о любви – словами, которые никогда никому еще не произносил.

Да, он любил её и сам не мог себе объяснить, почему любит её так безумно, с каким-то священным неистовством. Он любил её не только за тонкую, пленительную красоту. Ей присуща была красота линий, а линия следует за движением и вечно ускользает: она исчезает и вновь выступает, вызывая радость и взрывы отчаяния. Прекрасная линия – это молния, ослепляющая взор. Мы любуемся ею и поражаемся. То, что заставляет желать и любить, – сила нежная и страшная, более могучая, чем красота. Среди тысячи женщин мы встречаем одну, которую уже не в силах покинуть, если обладали ею, и которую вечно желаем, желаем все более страстно. Цветок её тела – вот что порождает этот неизлечимый любовный недуг. И есть еще нечто иное, чего нельзя выразить словами, – душа её тела. Эта душа – вселенная неповторимых образов и ощущений. И как планете не сойти с орбиты, так же неизбежно хранить любовь, – ту самую, одну-единственную. Катя была такой женщиной, которую нельзя ни покинуть, ни обмануть. Ни для кого на всем белом свете не забьется любовным трепетом сердце.

Она радостно воскликнула:

– Так меня нельзя покинуть, нельзя?

И спросила, почему Андрей не любит фотографироваться. А еще лучше, чтобы он заказал её портрет в образе великосветской дамы – в парадном платье, на фоне дворцового интерьера, как на старинной картине.

– Самый лучший наряд – твоё колье. Но в таком виде я тебе не позволю позировать. Никто не должен видеть то, что принадлежит только мне одному. Так что придется обойтись фотографиями.

– Я хочу, чтоб ты заказал портрет с моим изображением. Фотографии – это все не то. Фотографии – это банальный fiction. Живописный портрет создает образ. Художник запечатлевает на холсте свое видение и свои ощущения. Всякое человеческое существо по-разному представляется каждому, кто на него смотрит.

– В этом смысле можно сказать, что одна и та же женщина никогда не принадлежала разным мужчинам. – шутливо сказал он. – Но я тебя понял. Но где найти нормального художника?

– Ну, знаешь… Ты как скажешь что-нибудь. Найди. Если б ты меня сильно попросил что-то найти, то уверена: из-под земли б достала.

Андрей поспешил заверить её, что выполнит это.

– Представляешь, потом, когда-нибудь… где-нибудь далеко, мы посмотрим на эту картину, поражающую своей правдивостью и жизненностью, и скажем: да-а, было дело в Волгограде.

– Мы куда-то уезжаем?

– Да, мы уедем отсюда.

Удивленный, он спросил, куда.

– Сначала в Абхазию.

– Всего-навсего?! Нельзя ли куда-нибудь подальше!? – спросил он беззаботно, как будто речь шла о том, чтобы из этой гостиницы переехать в другую.

И добавил:

– Нельзя ли с этого места поподробнее?

– Не спрашивай. Лучше погладь мне спинку.

Глава 16

«Иногда и не собираются, а неожиданно умирают вовремя».

Иосиф Григорьевич Давиденко вспоминал своего бывшего шефа с неудовольствием, – никогда не дружили. Много раз он срывал его планы, и даже смертью своей расстроил тщательно выстроенную комбинацию. И только сейчас, через месяц после убийства полковника Дубича, когда Давиденко переместился в его кабинет и был назначен начальником областного управления ОБЭП, его осенило: все складывается гораздо лучше, чем было задумано.

Дверь своего кабинета Иосиф Григорьевич всегда держал приоткрытой. Когда он слышал шаги идущих по коридору людей, то всегда мог угадать безошибочно не только идущего, но и маршрут перемещения, и даже мысли этого человека. То был результат многолетних наблюдений, и большой опыт управления людьми.

– Звали, Иосиф Григорьевич?

В кабинет вошел Павел Ильич Паперно, старинный друг новоиспеченного начальника ОБЭП, а теперь еще и зам. Несмотря на небольшую разницу в возрасте и долгую дружбу, он называл Давиденко по имени-отчеству. Так получилось, что Паперно был всегда в подчинении у Давиденко. Войдя, он сразу изогнулся:

– На вашем столе всегда идеальный порядок.

Подобострастный намек на то, что у прежнего хозяина кабинета стол был вечно завален бумагами.

Иосиф Григорьевич вынул из тумбочки копии учредительных документов фирмы «Бизнес-Плюс» и начал их листать.

– Тут трое учредителей: Кондауров, Ефремов, и Усачев.

– Уже двое, – улыбнулся Паперно.

– Про Ефремова я знаю – это племянник Каданникова, а кто такой Усачев?

– Это родственник Солодовникова.

Иосиф Григорьевич задумался. Смерть Кондаурова также не входила в его планы, и в отношении этого события он еще не определился, как его можно обернуть в свою пользу. Кондауров был единственным из трех учредителей «Бизнес-Плюса», кто имел уголовное прошлое. Да и настоящее – пока был жив. Несмотря на то, что легализовался, стал заниматься законным бизнесом, у правоохранительных органов к нему было много вопросов. И, в отличие от остальных хозяев ООО «Бизнес-Плюс», не был дружен с начальниками силовых структур, держался особняком. Двое его официальных соучредителей – добропорядочные граждане, и, хоть они реально не участвовали в разделе прибыли фирмы, с точки зрения закона к ним не подкопаться.

– Наследники у Кондаурова есть? – спросил Иосиф Григорьевич.

– Жена и двое детей.

– Все не то. Даже если она войдет в состав учредителей, это делу не поможет. Кондауровых придется забыть.

– Не войдет, – покачал головой Павел Ильич. – Есть информация, что ей дали отступные.

– Много?

– Это неизвестно. Знаю только, что в деньгах она нуждается. В день похорон кто-то залез в их общую с мужем банковскую ячейку и похитил деньги.

– Много?

И снова Паперно признался, что не в курсе, и в милицию никто не заявлял. И даже об охраннике, пропавшем в тот день, никто не беспокоится – кроме «безопасников» и Солодовникова, друга семьи Кондауровых. Он иногородний, и родственникам, по-видимому, еще не сообщили о его пропаже. Формально ничего пока не произошло. Кроме того, что в службе безопасности банка появилась вакантная должность.

– Если мы его поищем, и нам повезёт больше, чем Солодовникову, – задумчиво проговорил Иосиф Григорьевич, – что нам это даст?

– Разложившихся трупов я вдоволь насмотрелся. Удовольствие ниже среднего.

Иосиф Григорьевич стал рассуждать – больше для самого себя, нежели в расчете на то, что услышит совет от заместителя.

– «Бизнес-Плюс» налоги платит, в махинациях не замешан. То, что деньги на покупку земли и оборудования добыты преступным путем, это мы не докажем. И дружбу Каданникова с зампрокурора пока никто не отменял.

– Раздружатся. Если кто-то не встречал людей, неспособных на дружбу, я бы советовал им сходить к заместителю прокурора.

– Да всё понятно, тот ещё изверг. Но сейчас они условно дружат, нет ни малейшего повода для ссоры. И учредители «Бизнес-Плюса» ведут себя прилично – и официальные, и неофициальные. Вот если бы кто-нибудь кого-нибудь убил… Тот пиндос, что стрелял в Кондаурова, его ведь кто-то подослал? Как бы это сейчас узнать?

– Убито пятнадцать человек. Оганесян погиб вместе с семьей. В ответ его люди расстреляли пятерых «офисных» в ресторане «Рассвет». «Офисные» расстреляли троих оганесяновских в «Закате». Те утрамбовали…

– Много трупов из ничего, – перебил его Давиденко. – От рассвета до заката. Будем посмотреть, как нам тут сыграть, когда дело дойдёт до логического конца. Тех, кого взяли по этому делу, ни в чем не признались. Крепкие ребята. Говорят, что стрелялись из-за взаимного неуважения. Не сошлись характерами, и все тут. Тесно им на одной земле. Ну и стали друг другу показывать дорогу в облака.

Грустно вздохнув, Иосиф Григорьевич продолжил свои рассуждения.

– Когда ясна цель поисков, проще искать виноватых. Если нельзя предъявить учредителям «Бизнес-Плюса» обвинение в вымогательстве, или чем они там промышляют, значит, должно быть громкое убийство. Такое, чтобы вызвало резонанс и дошло до Москвы. Тогда зампрокурора подтянут и заставят должным образом отреагировать. И я, со своей стороны, тоже смогу донести до его слуха некоторые сведения, касающиеся Каданникова.

Помолчав, он добавил:

– Раньше у меня таких возможностей не было – не тот был уровень.

– А Кондауров – чем не громкое убийство? У его соучредителей был прямой мотив к этому. Не думаю, что они по-честному рассчитались с вдовой.

Это мысль. «Бизнес-плюс» – первый совместный проект руководителей двух некогда противоборствующих группировок, «синяков» и «спортсменов». «Синяками» называли бывших зеков – из-за наколок, «спортсмены» – название говорит само за себя, это воспитанники спортивных секций, как правило, бокса и восточных единоборств. Кондауров и Солодовников были из «синяков», Каданников – «спортсмен». Когда-то они соперничали, потом объединились против кавказцев, и даже образовали совместные предприятия. Но, ничто не проходит бесследно, и, вполне вероятно, соучредители «Бизнес-плюса» могли избавиться от дольщика. Было что делить.

– Бесполезно, – поразмыслив, ответил Иосиф Григорьевич. – Кондауров не был дружен ни с прокурором, ни с его заместителем, недолюбливало его и руководство УВД. Поэтому его соучредителей никто не тронет, даже если обнаружатся доказательства, что они все вместе устроили пальбу возле дома Еремеева.

Иосиф Григорьевич задумался. Он вспомнил Арину Кондаурову. Это была красивая, эффектная женщина. Он видел её несколько раз. За всю свою семейную жизнь – а это уже восемнадцать лет – он ни разу не изменял своей жене. Не собирался изменять и сейчас, но… глядя на Арину… По крайней мере, он был бы не против, если бы они дружили семьями, иногда встречались, разговаривали. Разве не приятно пообщаться с умной, образованной женщиной? Мужчины многое теряют, отказываясь от такого общения.

В отличие от многих своих друзей, Иосиф Григорьевич допускал, что между мужчиной и женщиной может быть искренняя привязанность и дружба, без интимной близости.

Подумав об этом, он сказал:

– Вот что, Паша: найди мне следователя, который расследует убийство Кондаурова. Слышал, это грамотный парень. Я хочу с ним завтра увидеться, между четырьмя и шестью часами.

– Думаете что-то выжать из этого дела?

– Уверен: там не все так просто. И хочу выяснить, как было на самом деле: кто убил Кондаурова, и зачем. А потом будем решать, что с этим делать.

* * *

В пять часов с проходной позвонили – пришел посетитель. Услышав фамилию, Иосиф Григорьевич сказал, чтоб пропустили, и через несколько минут в кабинет вошел Моничев Николай Степанович, за которого звонила Григорьева Ольга Ивановна, заместитель начальника Центральной налоговой инспекции, и просила принять.

– Иосиф Григорьевич? Добрый день! Я от Ольги Ивановны.

– Здрасьте вам! – ответил Давиденко насмешливо.

То была его обычная манера общения. Своим дурашливым тоном он часто ставил в тупик знакомых, а особенно незнакомых людей.

– Надо же! Узнаю Ольгу Ивановну: всегда все говорит в последнюю минуту. Знал бы, что придет большой человек, одел бы новую рубашку!

Посетитель остановился в нерешительности, и Давиденко его подбодрил:

– Да вы проходите, присаживайтесь. Не бойтесь, я ж вас не на нарах приглашаю посидеть. Вот так. Удобно вам?

Посетитель поспешил заверить, что сидится ему очень удобно.

– Ну, рассказывайте – как обгоняли, как подрезали…

– Тут такое дело, Иосиф Григорьевич… Деликатное очень… Серьезное…

«Если коммерсанту срочно понадобился силовик, можно ручаться, что речь пойдёт о том, чтобы слить конкурента», – подумал Иосиф Григорьевич, вслух же сказал:

– Надо же! А я думал, вы мне хотите предложить на базаре семечками поторговать!

Посетитель смутился, не зная, как продолжить разговор, и Давиденко снова пришлось его немного подбодрить:

– Ну, рассказывайте. Смелее, вы ж не на допросе. Пока…

И Моничев рассказал, зачем пришел.

Он оказался директором и единственным учредителем компании «Доступная техника», занимающейся продажами бытовой техники. Фирма солидная, динамично развивающаяся, ей принадлежит несколько крупных магазинов. Подписаны дилерские договора с крупными производителями. Планируется расширить бизнес – открыть магазины в соседних городах. Есть идея открыть автосалон. Перспективы хорошие, вот только наемный директор мешает развитию, не мыслит он стратегически, вязнет на мелочах. Недальновидный менеджер, выскочка.

– Ну, так увольте его, найдите более продвинутого. Или вы хотите меня пригласить?

Моничев замялся.

– Тут такое дело… Не совсем простой он директор. Мы вроде как вместе начинали…

– А кончать хотите порознь?!

– Мне Ольга Ивановна сказала, что вы можете подсобить в этом вопросе…

– Это она правильно сказала, – уверенно ответил Иосиф Григорьевич.

Ему стало все ясно, и дальше можно было не рассказывать. И все-таки он дослушал до конца – может, будет что-то новое, интересное. Оказалось, что нет. Эти торгаши ничего умнее, чем расправа с надоевшим компаньоном, не могут придумать. Грызутся, как шакалы. Продажные души.

Артур Ансимов и Николай Моничев дружили с институтской скамьи. Окончив военно-строительный институт, оба служили в инженерных войсках. Карьера Моничева складывалась успешно – звания, продвижение по службе. На доходах, правда, это не сказывалось, но он был уверен, что со временем придут и деньги. Ансимов, напротив, не гнался за звездочками. Он занялся вопросами практическими – стал посредником между поставщиками строительных материалов и руководством службы снабжения военной части. Товар закупали по завышенным ценам, разница оседала в карманах участников схемы. Все шло успешно, пока одна из фирм, которой отказали в очередной закупке, не сообщила в соответствующие органы, что управление службы снабжения военной части берет взятки. Дело замять не удалось – была проверка, в ходе которой обнаружилась колоссальная недостача, и, как водится, посредника сделали крайним, а начальство осталось на местах. Ансимов ни в чем не признался, но всю недостачу, образовавшуюся в ходе деятельности группы из десяти человек, повесили на него. Значительную часть заработанных денег пришлось потратить на то, чтоб откупиться. Но все равно уголовное дело не закрыто, оно лишь временно приостановлено.

Уволившись из армии, Ансимов начал собственный бизнес. Он стал возить из Москвы бытовую технику и сдавать в магазины – как частное лицо, своей фирмы у него не было. Дело пошло настолько успешно, что очень быстро встал вопрос: нужна своя фирма, нужны сотрудники, нужен свой транспорт. Он вспомнил про институтского товарища и предложил ему стать компаньоном. Моничев уже успел разочароваться в армейской службе. Тем не менее, понадобилось время для того, чтобы уговорить его уволиться. Ансимов показал ему всю цепочку: возил его в Москву, вместе они ездили по сбытовым точкам. Моничев удивлялся, неужели все так просто: купил за рубль, проехал тысячу километров, и продал за десятку. Все обстояло именно так, и отлично работало.

Моничев уволился и открыл на свое имя фирму. Ансимов не мог быть соучредителем, так как уголовное дело в отношении него не было еще закрыто. Компания быстро встала на ноги. Бытовая техника уходила буквально с колес, причем с фантастической рентабельностью.

И теперь Ансимов, который не оформлен даже сам, стал вдруг не нужен.

Давиденко не хотелось ковыряться в помойных баках темной-претемной души своего посетителя, но пришлось все выслушать. Моничев стал объяснять, почему хочет избавиться от компаньона.

– …его идеи, методы работы, стали неприемлемыми… да, неприемлемыми, – говорил он трагичным тоном. – Он стал совершать неблаговидные поступки. Я должен сообщить вам кое-что шокирующее…

И он рассказал, как компаньон заставляет его уходить от налогов, как обсчитывает сотрудников, как изменяет жене и заставляет Николая, примерного семьянина, участвовать в пьяных оргиях. Рассказал, что тот якшается с «братвой», с разными аферистами, как обналичивает деньги через «помойки».

– …это ужасно. Должен признаться, он был в свое время хорошим товарищем. Но потом… потом что-то произошло. Возможно, всему виной наше неспокойное время… Не знаю, трудно объяснить. Многое перемешалось: власть, идеалы, новая мораль, понятие гражданского долга. У тех, кто быстро получил все сразу, появилось искушение быть богом. У таких людей перевешивает в душе то, что они долгое время скрывали, своеобразный нерастраченный потенциал. Конфликт есть в любом человеческом сердце – между тем, что разумно, и что нет. Вот я, например: я всегда подавляю в себе темные позывы – силой разума, силой воли. Артур пошел не по тому пути. И еще эта его гордость, пропахшая бараном, нежелание развиваться, нежелание подчиняться разумным доводам…

– А вы не обращались на Чуйкова, тридцать семь? – поинтересовался Иосиф Григорьевич.

– В «офис»? К Каданникову?

Иосиф Григорьевич кивнул: да, туда.

– Нет, не обращался. Я цивилизованный человек, у меня не может быть ничего общего с «братвой»!

Какое-то время Моничев, театрально жестикулируя, распространялся о том, что давно пора пересажать весь «офис», но Давиденко была ясна причина нежелания сотрудничать с Каданниковым – у Ансимова в «офисе» полно знакомых. Кто именно, Моничев не знал.

Предстоял самый важный, завершающий этап разговора, и Давиденко стал максимально вежлив, дружелюбен, он улыбался, подбадривал просителя, восхищался деловыми успехами, расспрашивал о заграничных поездках, о новых моделях автомобилей, о том, какие марки коньяка предпочитает владелец «Доступной техники».

«С жиру бесится, поганый лавочник!» – думал начальник ОБЭП, слушая предпринимателя.

Уразумев, что его здесь понимают, Моничев приступил к объяснению того, что ему нужно.

– Следствие по Ансимову не прекращено. Оно приостановлено, я узнавал. Преступление, которое он совершил, ужасно! Он мне всего не рассказывает, боится. Копнуть хорошо – много чего вскроется. На статью хватит.

Его интересовали сроки – когда Ансимова посадят, сколько лет дадут.

– Ответ такой: за это, Николай, вы можете не волноваться. Вы принесете нам все документы, я встречусь с нужными людьми, делу дадут ход. За это я не беспокоюсь. Уже вижу, как освобождается директорское кресло у вас на фирме, и заполняется койко-место на Голубинке. Это мы с вами, почитай, уже сделали. О другом моя печаль – о будущем.

Бегло просмотрев документы, услужливо переданные Моничевым, он продолжил.

– Вы же не хотите, чтобы вас докучала «братва»? Хотите спокойно развиваться, открывать автосалоны, филиалы в других городах? Хотите спокойно себя чувствовать в этих других городах? Хотите платить разумные налоги, не боясь при этом Управление по борьбе с налоговыми преступлениями? Уверен: вы, как серьезный руководитель, понимаете, что хорошо для вашего бизнеса, а что не очень.

Да, Моничев хотел развиваться, и не хотел платить налоги.

– … а гайки с каждым годом будут закручивать все сильнее и сильнее. Эпоха безвластия и беззакония уйдет в прошлое, станет историей. Не будет серого импорта. Теневая экономика выйдет на свет. У нас будет так же, как в Америке, где самое страшное преступление – неуплата налогов.

И он рассказал эту известную байку про Аль Капоне, который убивал, грабил, торговал наркотиками, возил контрабанду, и все ему сходило с рук. Но стоило ему не заплатить налоги, и его тут же накрыла полиция. Бред, конечно, полный, но эта, и подобные ей пропагандистские штучки почему-то всегда производят впечатление на таких, как Моничев.

– …поэтому, Николай, вы не можете не понимать, как важно предпринимателю вовремя сориентироваться в нашей непростой ситуации, и сделать правильный выбор. Вам нужно сотрудничать с нами. Всех, кто не успеет договориться, будут потихоньку выжимать. В открытую воевать никто не будет. Будет тихое торпедирование. На рынке останутся лишь те, кто платит администрации.

Моничев кивнул, – да, он понимает необходимость платить администрации.

– Мы заключим с вами договор, и вы будете платить нам ежемесячно, скажем, пятого числа каждого месяца. Договор, конечно, неофициальный, вы принесете нам свои учредительные документы, и мы с вами ударим по рукам.

Выждав паузу, Иосиф Григорьевич добавил:

– Если кто будет беспокоить, звоните сразу. Узнайте только личность сотрудников, – если это люди в форме, они вам обязаны представиться. Если придут от Каданникова, можете прямо сказать, что работаете со мной, и вопрос будет исчерпан.

И он вернулся к обсуждению даты ежемесячных платежей.

– Убедительная просьба: соблюдайте финансовую дисциплину! Объясняю. Как только мы заключим договор, я отзвонюсь всем службам – в налоговую, где ваша фирма стоит на учете, в УНП, в прокуратуру, Госсвязьнадзор, лицензионную палату, и так далее. Все эти люди будут получать деньги. Организация, заключившая договор, будет включена в список фирм, которые не надо трогать. Чтобы не было лишних трений, оплату нужно вносить вовремя.

В завершение Иосиф Григорьевич еще раз внятно произнес, словно предлагая собеседнику прочитать по губам:

– Во-вре-мя.

Моничев еще раз повторил свою просьбу: как можно скорее – желательно до конца лета – засадить за решетку Ансимова.

– Уверен, – сказал начальник ОБЭП, – сидеть ему в тюрьме. По поводу сроков ответ такой: чем быстрее будет заключен договор, тем быстрее преступник будет заключен в камеру.

Откинувшись на спинку кресла, добавил:

– Не медлите. Сейчас такое в городе твориться! Да вы, наверное, все знаете из газет. Бандиты беспредельничают, думают, что возвратят былые времена. А ваша организация – пальчики оближешь, мечта любого рэкетира.

С этими словами он согнул средний и безымянный пальцы правой руки, а мизинец с указательным пальцем поднял кверху. Получилось то, что дети называют «коза-коза», а взрослые – «распальцовка».

Моничев кивнул: да, он все понимает, все вырешено, осталось только узнать размер ежемесячной оплаты. Вырвав лист отрывного календаря, Давиденко написал на нем несколько цифр и передал его Моничеву. Потом откинулся на спинку кресла, скрестив при этом руки.

Увидев сумму, Моничев непроизвольно разинул рот. Затем вытер пот с затылка.

– Жарко сегодня… – пробормотал он.

– Сейчас кондиционер погромче сделаю, – откликнулся Иосиф Григорьевич и щелкнул тумблер.

Старенький кондиционер громко затарахтел. В кабинете запахло сыростью.

– Старая рухлядь, – заметил Иосиф Григорьевич извиняющимся тоном. – Вы там говорили, что кондиционеры возите хорошие…

Невнятно что-то промямлив в ответ, Моничев сунул свою липкую ладошку Давиденко и поспешил откланяться.

– Дверь не закрывайте до конца! – бросил ему Иосиф Григорьевич вслед, старательно вытирая руку дезинфицирующей салфеткой.

Глава 17

Ночь постепенно засыпала своим серым пеплом шеренги тополей, вытянувшиеся вдоль дороги. Мимо скользили мягкие линии долин и холмов, текли синие тени. Всё говорило о покое и забвении. Укрывшись пледом, Катя заснула на заднем сиденье. Василий, согласившийся отвезти их на море на своей машине, был за рулём.

Андрей проигнорировал недоуменные вопросы родителей: куда ты собрался, когда вернёшься, а не устроиться ли сначала на новую работу. У мамы к Третьяковым было предвзятое отношение. Их квартира находилась в соседнем подъезде, также на седьмом этаже, стена получалась общая. Беспокойные были соседи. Когда жили в Волгограде, громкая музыка звучала допоздна, из-за стены постоянно доносились крики, шум. То шумно веселились, то громко ссорились. Как-то раз мама ходила разбираться, мол, не даёте спать. Разговаривал с ней глава семьи, с его женой пообщаться не удалось. С маминых слов, это был неотесанный мужлан, грубиян и хам. Тем не менее, музыку они стали включать не так громко, как раньше.

Когда уезжали, Катя как-то странно посмотрела на Трезора, пришедшего проводить, а заодно поговорить о делах. Дорогой спрашивала, что это за парень, сказала, что он ей не нравится – какой-то мрачный громила, заплечных дел мастер. «Что ты, он преподает ботанику», – отшутился Андрей.

Из-за отъезда пришлось прервать начатое дело, которое уже не восстановить. Три недели он проработал у Синельникова, – наносил визиты к главным врачам больниц, их заместителям, старшим медсестрам, – к людям, которые в медицинских учреждениях принимают решения по закупкам препаратов. Ничего в этом сложного не было, Андрею даже нравилась такая работа – общение, новые знакомства каждый день. Но результат! Заказов немного, но даже если б эти люди закупали только у «Медторга», выплаченные дивиденды не устроили бы Андрея. Ему нужно гораздо больше.

Впрочем, в этот проходной двор под названием «Медторг» всегда можно вернуться. Это не фирма, а настоящая коммуна, бродячая энциклопедия карьер, судеб и околопрофессиональных отношений. Сотрудники в ней не сотрудники, а сподвижники. Синельников умел найти подход к каждому, чтоб уговорить поработать «за спасибо». Кому-то был нужен опыт, чтобы продолжить карьеру в более серьезной организации, кому-то была обещана диссертация, кому-то нравился весь этот социум. Оказалось, что Синельников преподает в медицинском институте и даже выполняет какие-то научные работы. Оттуда, из медицинского сообщества, он привлекал всех, кто был хоть как-то от него зависим. Были женщин пенсионного возраста, многие из них работали в других местах – жить-то как-то надо. Всю эту публику Синельников привораживал разъяснением некоей туманной цели, к которой надо двигаться, и под шелест цветистых фраз о том, что все надежды сбудутся, втолковывал одну-единственную мысль: искать клиентов и больше продавать. Что с оплатой? Там разберемся. Главное – двигаться, не останавливаясь.

С Гордеевым удалось лишь дважды встретиться. Он редко появлялся в офисе – оформить накладные и забрать товар, о чем-то за закрытыми дверями переговорить с директором. Андрей пытался самостоятельно прикинуть, где тут можно заработать настоящие деньги, и даже кое-что придумал. Довести до конца задуманное не удалось – Катя настояла на скорейшем отъезде.

Друзья его разочаровали. Второв сначала предложил вступить в дело. Не увольняясь из бюро СМЭ, он начал организовывать свой бизнес. Нужны были деньги, и он об этом прямо сказал: «Вноси тридцать тысяч долларов, и ты в теме». У Андрея таких денег не было, и Второв, подумав, предложил внести столько, сколько есть, и с этого получать доход. Тщательно всё взвесив, Андрей предложил большую часть денег, которыми располагал, но Второв неожиданно передумал. Сказал, что у него уже есть три компаньона, каждый из которых внес по тридцать тысяч, и что они против новых членов группы, тем более неравноправных. Все, что он может предложить – это работа на процент, то есть, такие же условия, как в «Медторге».

Трезор тоже не смог ничем порадовать. Занимаясь своими делами, он не предлагал никаких новых проектов, все больше выспрашивал про Гордеева – не пора ли его «пощупать за живое».

От Андрея не укрылось, что оба что-то тщательно скрывают, это обижало сильнее, чем то, что ему не предлагают ничего интересного.

И вот они с Катей едут на море. Василий везет их к своему родственнику, который живет в одном из пригородов Сухуми. Сроки никак не оговаривались – Катя сказала, что «будем жить, пока не надоест, разве плохо?!»

Ехали, нигде не останавливаясь. Андрей иногда подменял Василия, чтобы тот смог отдохнуть. За окном ломаными линиями тянулись горы, и небо наваливалось на них, как бы одним синим плечом. Дорога вилась серпантином, то взбираясь наверх, то спускаясь вниз, тянулась над морем, и, пройдя долиной, снова взмывала ввысь. С возвышенностей, поросших мелким лесом, открывались безбрежные дали, пересеченные линиями гор, строгих в своей законченности. Селение, через которое только что проезжали, оставалось внизу, скрываясь в зеленоватой дымке.

Долгие часы растаяли в мутных изгибах. Сухуми, охваченный мохнатыми горами, утопая в листьях пальм, тяжелых магнолий, пряных садов, сверкал в брызгах жаркого солнца.

Проехав Гульрипши и Агудзеру, Василий свернул с основной магистрали. Дорога шла в гору. Проехали санаторий, корпуса которого раскинулись на живописных холмах. За ним виднелись постройки, дальше шел лес, горизонт замыкали вершины гор.

Василий остановился у невысокой ограды, за которой находился одноэтажный дом с обширной летней верандой. Три помещения – кухня и две комнаты – выходили на эту веранду, все двери были настежь открыты. Сразу за домом начинался крутой склон, поросший мандариновыми деревьями. Влажный воздух, согретый щедрым солнцем и дышавший теплой негой, был насыщен тяжелым ароматом – где-то сушились табачные листья.

Василий открыл калитку и по-хозяйски прошел вовнутрь. Никого не увидев, громко крикнул:

– Иорам!

Никто не откликнулся, тогда он прошел через кухню в сад.

Выйдя из машины, Андрей осмотрелся. Домовладение находилось на отшибе, рядом с ним находилось точно такое же, примыкающее к обрыву – дом и террасами спускавшийся по склону участок. С другой стороны – хозяйственная постройка – ангар с большими воротами, и довоенной постройки двухэтажный дом. Чуть поодаль ограда, за которой, в окружении деревьев и кустарников, виднелись корпуса санатория.

– Больше суток, – сказал Андрей, разминая затекшие ноги, – уже больше суток я не спал, не ел, не занимался любовью, – словом, не жил.

– Больше суток, – ответила в тон ему Катя, – уже больше суток я не слышу от тебя слов любви. Ты не говоришь, что сильно меня любишь, жить без меня не можешь. Тебе что, все равно, что я у тебя есть?!

Тут их окликнул Василий. Они прошли на веранду, и он познакомил их с хозяевами. Иорам, который в свои пятьдесят пять был худосочен, юн и свеж, и Нина Алексеевна, его жена, полная и беленькая женщина, совсем как мама рядом с ним, – эти милые люди были искренне рады гостям.

Потом хозяева куда-то вышли, и Василий к ним присоединился, а гостям было предложено посидеть на веранде. В ожидании дальнейших событий Катя принялась дразнить Андрея упоминанием различных блюд. Сначала она осведомилась, под каким соусом он любит мясо, потом спросила, помнит ли он, какая была начинка у пирога, которым угощала бабушка, затем спросила, понравилось ли ему крабовое мясо и икра… На голодного Андрея обрушивались воображаемые куски жирной снеди. Наконец, он не выдержал, и пригрозил, что проглотит в сыром виде деревянный табурет по-абхазски, если не кончится пытка воспоминанием о еде, давно проглоченной.

Вскоре пришла Нина Алексеевна, а вместе с ней на столе появились легкие закуски – сыр, лаваш, зелень, бастурма, овощи. Катя попросила её не беспокоиться так сильно, потому что они с дороги совсем не проголодались, и Андрей под столом показал ей кулак.

После легкого обеда Иорам выдал ключ и, махнув рукой в сторону старенькой двухэтажки, лаконично сказал:

– Второй этаж, номер шесть.

Василий остался, а они, подхватив вещи, направились обживать свое временное пристанище.

Этот одетый зеленью домик хоть и являл вид разрушения, но дышал своеобразной прелестью. Потемневший кирпич, когда-то бывший красным, крошился в ожидании то ли капитальной перестройки, то ли сноса. Однако, в этом запустении, о котором говорили и стены, обвитые плющом, облупившиеся рамы и потемневшие стекла, и даже склоненный платан, облупившаяся кора которого шелухой покрывала густую траву, во всем этом чувствовался неизъяснимый шарм, который, за очень большие деньги пытаются воссоздать при постройке таверн «под старину». В доме было десять небольших квартирок, в них жили работники санатория.

– Мне тут нравится, – сказал Андрей, оказавшись в шестом номере. – Келья с белеными стенами.

Это была небольшая квартирка, точнее, комната с двумя узкими окнами, обстановка которой состояла из железной кровати, старого, довоенной поры, комода, заставленного смешными аляповатыми скульптурками того же периода, стола, двух венских стульев, и покосившегося шкафа. У входа висело старое мутное зеркало, изображение в котором расплывалось и терялось, казалось, что смотришься в колодец. Еще была тумбочка с облупившейся полиролью, а на ней стоял старенький черно-белый телевизор.

– Я думала будет хуже. Я ожидала увидеть поселок и глинобитный забор, а здесь горы и лес. До моря далековато, зато дорога красивая.

Она присела на краешек кровати. То была громадная железная конструкция довоенной сборки размером со средний авианосец. Металла в ней было столько, что можно было бы огородить если не городское, то, по крайней мере, районное кладбище. На такие мысли Андрея натолкнули завитки и завитушки на спинках кровати, напоминавшие украшения могильных оградок.

Подперев ладонью подбородок, Катя спросила:

– Ну, что? Жизнь налаживается!?

Андрей опустился перед ней на колени, обнял её ноги. Прежде чем он успел заговорить, она по его взгляду поняла, что он её любит и желает её.

– Ты всегда будешь со мной, – сказал он.

Она склонилась над ним, окутывая его теплотой своего тела, своей любящей души, и слегка взъерошила его волосы.

– Всегда быть вместе не могут люди.

Он ласкал её руки, точеные пальцы, слегка полные нежные ладони, пересеченные изящными, как арабески, линиями и переходящие у основания пальцев в округлые холмики. Очарованный, он не сводил с них глаз, пока она не прижала свои ладони к его щекам.

– Катенька… По твоей ладони я прочитал твою судьбу. Вернее, нашу судьбу. Мы всегда будем вместе.

– Ты так хочешь этого?

– Моё желание уже ничего не значит, – ответил он. – Тут так написано.

Её руки дрожали. Она слегка пошевелила ладонями, он поднял голову и увидел её влекущий, страстный взгляд.

– Андрюша… – едва слышно прошептали её губы.

Глава 18

Войдя в кабинет, Иосиф Григорьевич представился:

– Полковник Давиденко, областной ОБЭП.

Молодой мужчина, не старше тридцати пяти лет, высокий, темноволосый, встал со своего места и ответил на рукопожатие:

– Капитан Галеев. Присаживайтесь, Иосиф Григорьевич.

– Рашид… Анварович?

– Так точно – Рашид.

Усевшись на предложенный ему стул, Иосиф Григорьевич осмотрелся. Конторский стол, напротив него точно такой же, несгораемый шкаф, грубо раскрашенный под дерево коричневыми разводами, тумбочка, на ней электрический чайник. Обычная угрюмая казенщина.

– Итак, Рашид, что мне нужно. Мы занимались Кондауровым…

Галеев кивнул.

– … игровые автоматы, установленные в «Золотом Глобусе», были приобретены у фирмы-однодневки. Мы получили запрос из Москвы…

Иосиф Григорьевич увидел, что его собеседник чуть заметно усмехнулся. Ему и самому казалась нелепой эта версия. Бред полный: полковник Дубич, завсегдатай «Золотого Глобуса», «хороший знакомый» Солодовникова, выясняет, все ли чисто в этом самом казино. Тем не менее, Давиденко поведал до конца эту историю, и ею обосновал свой интерес к расследованию убийства Кондаурова.

– Насколько мне известно, убийца найден…

– И убит…

– Да все понятно, Рашид, найден исполнитель, доказана его вина, формально дело можно закрывать. Хлопцы ехали по улице на «девятке», увидели «Мерседес», остановились. Один вышел из машины, сел на заднее сиденье «Мерседеса», ему не понравилось, как с ним разговаривают, он выхватил ствол и открыл огонь. Те двое, что остались в «девятке», его прикрыли, начав стрельбу по охранникам. Вот и вся недолга. Так получается?!

– Иосиф Григорьевич… Для меня в этом деле очень много неясного. Больше, чем в каком либо другом. Но у меня нет возможности удовлетворять свое любопытство за казенный счет. Я не естествоиспытатель, и не ученая обезьяна.

– Ты можешь поделиться со мной своими сомнениями?

– У вас, я полагаю, есть какой-то особенный интерес, помимо выяснения, в ту ли сторону крутятся рулетки…

– Рашид, ты ведь знаешь, кто я такой, – веско проговорил начальник ОБЭП. – Можешь смело на меня рассчитывать. В любом вопросе.

– Хорошо, – ответил Галеев.

Он открыл железный шкаф, и, порывшись в нем, вынул оттуда нужную папку, и положил её на стол. Листая страницы, документ за документом, он восстанавливал всю хронологию событий, и перед глазами Иосифа Григорьевича пронеслась череда кровавых происшествий.

Четыре месяца назад в одном из гаражных кооперативов была обнаружена машина, на передних сиденьях – два трупа с огнестрельными ранениями. Убиты два брата. В ходе опроса родственников и близких погибших удалось выяснить, что три дня назад они собирались закупить партию шин. Уехали и не вернулись.

Через некоторое время в порту находят труп, также в машине, также с огнестрельным ранением головы. Убийца стрелял с заднего сиденья. В этот же день возле одной из заправок – то же самое. Труп в машине, убийца стрелял сзади. Спустя две недели еще два трупа – муж и жена. Так же застрелены в машине, убийца стрелял с заднего сиденья.

Все жертвы были застрелены из одного и того же оружия – из пистолета Макарова. Установлено, что все жертвы собирались покупать что-либо – партию шин, или партию цветного металла, и так далее, и приезжали к месту встречи с деньгами. Был составлен фоторобот двоих подозреваемых. Но дальше этого следствие не продвинулось.

В течение следующего месяца убиты еще трое – коммерсант возле заправки у плотины, и два человека – один из которых сотрудник ГАИ – в Котельниково. Последние двое ездили покупать автомобиль. Их застрелили, забрали деньги, и сожгли машину, на которой они приехали к месту встречи.

Милиция сбилась с ног, но все безрезультатно. На след преступников выйти не удалось. Дополнительно к имеющимся сведениям добавилось только то, что в состав преступной группы входила девушка. По описаниям, худощавая блондинка.

Следующими жертвами стали Кондауров и Савельев. Орудие убийства – все тот же пистолет Макарова. Телохранители, которых ранили на месте происшествия, показали, что стрелявший был лицом кавказской национальности. Правда, Галееву показалось, что насчёт кавказца они говорили как-то неуверенно. Тех двоих из «девятки», что открыли по ним огонь, они не разглядели.

Один из раненых утверждал, что убийца, выскочив из «Мерседеса», на какое-то мгновение задержался. Охраннику даже показалось, что тот собирается добить лежащих на земле раненых, он закрыл глаза и приготовился к худшему. Но этого не произошло. Когда охранник открыл глаза, «девятка» уже скрылась.

Никто не знает, что за люди приезжали на встречу, и с какой целью. Ни Еремеев, ни Каданников с Солодовниковым, не имеют понятия о том, с кем собирался встречаться Кондауров той ночью.

А на следующий день в поселке Ангарский, на берегу пруда, было обнаружено тело полковника Дубича с огнестрельным ранением головы. Следствие установило, что накануне вечером Дубич собирался пойти в «Золотой Глобус». Милиционеры отправились туда, и на стоянке перед казино обнаружили машину полковника. Опрос сотрудников казино ничего не дал. Никто не видел Дубича, камеры видеонаблюдения якобы не работали. Однако, милиционерам довольно быстро удалось развязать языки молчаливым. Все вдруг заговорили, и рассказали много чего интересного.

Оказалось, что, находясь в подпитии, Дубич проиграл крупную сумму в рулетку, потом еще более крупную сумму в Black Jack. Затем он снова выпил и начал приставать к девушке-крупье. Та вызвала охранников, и Дубичу посоветовали поискать счастья в других местах. Он не ушел. Вернувшись к барной стойке, снова заказал выпивку. Там же, у стойки у него завязалась ссора с двумя молодыми людьми. Ссора быстро переросла в драку. Охранники прекратили драку и вывели всех троих на улицу.

Осмотрев прилегающую к казино территорию, милиционеры обнаружили следы крови на асфальте и выбоину. Вернувшись в заведение, следователь продолжил беседу. Охранники «вспомнили», что слышали в ту ночь что-то похожее на выстрел, и указали время. Это время совпало со временем наступления смерти Дубича. А после углубленного допроса были названы имена тех молодых людей, что подрались с полковником.

Их удалось быстро найти. Это оказались члены одной из преступных бригад города Волжского. На допросе они признались в совершенном преступлении и рассказали, как всё произошло. Возле барной стойки они не поладили с Дубичем, который «начал задирать» их. Драка продолжилась на улице, куда их вывели охранники. Полковник, хоть и был пьян, успешно отбивался. Тогда один из молодых людей вытащил из багажника своей машины охотничий карабин «Сайга-20» и выстрелил в Дубича. Когда тот упал, стрелявший подошел к нему и произвел контрольный выстрел в голову. Пуля, пройдя навылет, оставила выбоину на асфальте. После этого они погрузили тело в багажник «Волги», отвезли на пруд, и там оставили. Ружье было выброшено на трассе.

– Согласен: неудачный выдался у Дубича денек, – заметил Иосиф Григорьевич, знавший наизусть эту историю. – Но какое это имеет отношение к убийству Кондаурова?

– Я излагаю весь ход следствия, как мы продвигались к разгадке, – вас ведь интересуют все подробности.

Давиденко кивнул, и Галеев продолжил.

Оказалось, были косвенные улики, позволившие предположить взаимосвязь этих двух убийств. Четверо из тех, кого убили в машинах, были жителями Волжского, место преступления – тоже город Волжский. Бармен слышал, как те двое, повздорившие с Дубичем, переговаривались между собой, и один сказал другому, что в скором времени должен поехать на важную встречу в частный сектор поселка Ангарский, и что здесь, в казино, он высматривает одного человека. Но тут произошла драка, и планы несколько изменились.

Установлено, кто из задержанных это говорил. Он, естественно, отрицал свою причастность к убийству Кондаурова и к предыдущим «машинным» убийствам, а про «встречу в поселке Ангарский» сказал, что это было свидание с девушкой. Его показания были проверены.

И снова повторные опросы сотрудников «Золотого Глобуса» – на роковую встречу Кондауров отправился именно оттуда. Медленно, по крупицам вытягивали из них информацию о том, что происходило в казино тем вечером – кого из посетителей они могут опознать, что делал Кондауров, с кем общался.

Тем временем убийца Дубича вовсю давал показания. Ему была обещана поблажка, если он начнет сотрудничать, и он её отрабатывал. В числе прочих откровений он сдал оружейного мастера, который изготавливал и ремонтировал огнестрельное оружие. К мастеру выехала оперативная бригада в рамках рутинного рейда по изъятию оружия. При обыске обнаружили боевые патроны, болванки для глушителей, оружейные запчасти. На допросе, среди прочего, мастер показал, что к нему приходил человек с пистолетом Макарова и просил починить. Пистолет оказался без ударника. Тот, кто принес, сказал, что ударник вылетел во время выстрела. По датам выяснили, что человек приходил на следующий день после убийства Кондаурова.

Следователь вздохнул с облегчением: вот она, зацепка! Объяснялось поведение убийцы, который, выскочив из «Мерседеса», не добил охранников: у него был сломан пистолет. Выяснив у мастера личность хозяина пистолета, и личность того, кто его привел, милиционеры выехали на задержание этих людей. И если второго удалось задержать, то с первым вышла незадача. Оказалось, что в милиции утечек больше, чем на чеченском фронте. Сподручные Каданникова добрались до него быстрее милиционеров, и расправились с ним. Исполосованное ножом тело Левона Мкртчана было обнаружено на берегу Волги на следующий день.

Итак, был задержан человек, приведший хозяина пистолета – Левона Мкртчана – к оружейному мастеру. Имя этого человека – Иван Глухов, по совместительству он работал охранником на рынке. Основное его занятие – разбой, грабежи, убийства. Он сознался, что являлся членом преступной группировки, совершившей девять «машинных убийств», и выдал всех своих сообщников. Их было пятеро, трое из них схвачены, двоим удалось скрыться. Скрывшиеся объявлены в розыск.

Про девушку никто ничего не сказал. И, хотя имеются свидетельские показания о том, что в состав преступной группировки входила молодая женщина, блондинка, задержанные упорно хранят молчание в отношении неё.

Следователи столкнулись еще с другими, более серьезными трудностями. Все четверо задержанных дают четкие показания по поводу «машинных» убийств, и отказываются брать ответственность за убийство Кондаурова. Выяснилось, что шестерых из тех девяти жертв застрелил Семён Никитин по прозвищу «Никита», оставшихся троих – другие члены преступной группы. После этого орудие убийства якобы продали Мкртчану, который не являлся членом банды. Кто он такой и с кем работал, неизвестно. Глухов показал, что Мкртчан работал на Оганесяна, лидера кавказской группировки.

Неизвестно, в чем признался Левон Мкртчан перед смертью, известны последствия: убит Оганесян вместе с семьей. Мотивов для убийства – масса, столько же, сколько для того, чтобы начальник ОБЭП заинтересовался деятельностью «Золотого Глобуса»…

Исполнители убийств задержаны, с ними ведется работа. Тех, от кого получены указания, они не выдают. Говорят, что пошли на дело из личной неприязни. При обыске квартиры Мкртчана обнаружен тот самый пистолет Макарова. А в «Мерседесе» Кондаурова нашли отпечатки пальцев – того же Мкртчана. Казалось бы, круг замкнулся.

Однако, оказалось, что у этой стопроцентной версии много слабых мест. Охранники – те, которых ранили во время нападения – не могут с уверенностью опознать Мкртчана. Говорят, что похож, не более того. Мкртчан, безусловно, личность неясная. Однако, при всем этом, принадлежность его к клану Оганесяна вызывает сильные сомнения. Единственное, что их объединяет – это национальность. Тем более, не тянет он на киллера. Да, его вина доказана. У него на квартире найден пистолет, из которого стреляли в Кондаурова. В салоне «Мерседеса» обнаружены отпечатки его пальцев.

Однако – слишком все просто. Доказательств достаточно, но знавшие Мкртчана люди говорят в один голос, что он не мог убить. Да, он был коротко стрижен, одевался во все черное, ездил на черной, наглухо затонированой машине, никогда не улыбался, вид имел суровый, таинственный и неприступный, скупо ронял отрывистые, многозначительные фразы, появлялся в местах, где предположительно появляются «бандиты», но сейчас такая мода. Половина города так делает. Современные молодые люди считают, что это круто – выглядеть, как «бандит». Пошло, но не преступно.

А согласно опроса людей, знавших Мкртчана, выясняется, что он просто мелкая шпана, попавший по жизни неудачник, идеальная подстава.

Есть другие детали. Может, они незначительные, и не имеют отношения к делу, но их совокупность заставляет задуматься, и, если по-хорошему, добросовестный следователь обязан их отработать. Во-первых, для того, чтобы отмести их на основании тщательной проверки, а не умозрительного предположения; а во-вторых, просто для очистки совести.

Вот эти детали.

Среди посетителей казино были люди, которых никто не знал – ни бармены, ни крупье, ни охранники. Более чем странно, так как с двумя из них общался Кондауров.

Во-первых, был высокий, крупный мужчина примерно тридцати пяти лет, рябой, одетый просто, и даже небрежно, – в отличие от завсегдатаев, одевавшихся пафосно, и ведущих себя вызывающе. За последний месяц его там часто видели. Побеседовать с ним не удалось: в тот вечер он скрылся, потом появился только один раз. Его перестали пускать, так как он ни разу не покидал казино без выигрыша. Удивительно, что ему позволили столько раз обчистить кассу.

Во-вторых, был еще один мужчина – крупный, с волевым лицом, загорелый, похожий на военного, в возрасте около сорока лет. В тот вечер он общался с рябым, потом видели, как он разговаривал с Кондауровым, а после этого исчез за дверями с надписью «Только для персонала». Этого мужчину видели всего один раз – в день убийства.

В-третьих, была девушка. Известно её имя – Катя. Она больше часа просидела за одним столом с Кондауровым. Никто её не знал, видели её первый и последний раз. Кондауров заказывал ей дорогое шампанское, очень мило с ней разговаривал. Никто не видел, как она ушла. Вот отзывы о ней.

Администратор (женщина):

– Простушка, шеф мог бы себе получше найти.

Крупье (девушка):

– Продуманная сучка, знает, перед кем ноги раздвигать.

Посетительница:

– Дешевка, лошица.

Охранник:

– Ох**нная баба, я б ей засадил.

Официант (молодой парень):

– Дорогая телка.

Объективно она выглядела следующим образом. Возраст: двадцать-двадцать два года, среднего роста, телосложение среднее. Волос средней длины, темно-каштановый, «шоколадный». Глаза – зеленые. Одежда: светло-голубые джинсы и темная шелковая блузка без рукавов, шлепанцы с камушками. Из особых примет: ожерелье из зеленых камней. Другие впечатления: замедленные движения, заторможенность.

Подытоживая рассказ, капитан Галеев сказал, что у него есть несколько версий того, как на самом деле развивались события, но, поскольку начальство считает, что сделано уже достаточно, то, хочешь, не хочешь, дело надо закрывать.

– Что-то не так? – спросил он, заметив отрешенный взгляд Иосифа Григорьевича, устремленный в одну точку.

Спохватившись, Давиденко улыбнулся и сказал, что все в порядке. Он вдруг подумал, что знает, о какой девушке идет речь. Он был уверен так, как был уверен в том, что он полковник милиции, а не рыночный гопник, – уверен в том, что если покажет её фотографию работникам казино, то они сразу опознают эту девушку.

Иосиф Григорьевич ничего не сказал Галееву, предпочтя оставить за собой преимущество быть хранителем тайны этой девушки. Он лишь усмехнулся, подумав, какие впечатления производит хорошенькое свежее личико на людей, привыкших лицезреть размалеванных шмар. Он спросил:

– Как же ты, Рашид, видишь реальное положение дел?

– Двух мнений быть не может – Мкртчана подставили. Я смогу это доказать, еще раз плотно пообщавшись с Глуховым: выясню доподлинно, когда и при каких обстоятельствах был передан незадачливому «бандиту» пистолет. А если поработать с водителем Кондаурова, или кто там обслуживал его машины, то можно выяснить, каким образом появились в салоне отпечатки пальцев Мкртчана. По цепочке выйду на организаторов убийства. Еще у меня вызывает недоверие личность Еремеева. Сам по себе он очень нехороший человек.

С этими словами Галеев вышел из-за стола и направился к железному шкафу. Какое-то время он рылся там среди бумаг, потом, найдя нужную папку, сел обратно за свой стол.

– Его моральный облик, – тут он поморщился – … кошмар! Не удивлюсь, если окажется, что это он забрал с места происшествия ударник.

– Какой еще ударник? – спросил Давиденко.

– Тот самый, от пистолета Макарова, который Мкртчан принес на починку мастеру. Дело в том, что мастер спросил насчет ударника – где, мол, родная деталь? Ему ответили, что потеряли. Пришлось вставлять новый. А на месте убийства ударник не был найден. Хотя облазили все четко – и салон машины, и все вокруг.

Выждав паузу, Рашид добавил:

– Я был на месте преступления и видел, как Еремеев крутился возле «Мерседеса». И оперативники тоже заметили. Надо было обшмонать его, поздно спохватились. Нет никаких сомнений, что члены банды связаны с организаторами убийства Кондаурова. Просто так паленые пистолеты не продают разным лопухам типа Мкртчана.

Затем он раскрыл папку на нужном месте и передал Давиденко.

– Посмотрите.

Иосиф Григорьевич присвистнул:

– Надо же! Вот так адвокат. Ад…вокат…

– Не верю, что Еремеев не знал, что за встреча у Кондаурова. И человек, ехавший с ними в машине, четвертый пассажир. Не верю, что адвокат его не знает. Мне б его на часик, он бы мне все выложил. Но… не дают мне его – ни на часик, ни на четверть часика.

И он, наблюдая за тем, как Давиденко изучает содержимое папки, еще раз проговорил все свои сомнения по поводу Еремеева и в заключение сказал, что обязательно побеседует еще раз с Глуховым по поводу пистолета. Возможно, те члены банды, что сейчас скрываются, смогут больше рассказать. Остается только уповать на то, что их быстро поймают. Больше нет возможностей как-либо пролить свет на это темное дело.

– И еще раз Еремеев. Каким-то непостижимым образом он каждый раз выкручивается. Непредсказуемый, как рубль, такие вещи вытворяет.

– От этого только смерть помогает, – спокойно произнес Иосиф Григорьевич.

Глава 19

Прозрачные волны, непрерывно набегавшие на извилистый берег, стелились там пенистой бахромой. Небо было безоблачно, море – безмятежно. Андрей и Катя, взявшись за руки, медленно шли вдоль берега; между этими двумя воплощениями бесконечности, двумя бескрайними синими просторами – один поверх другого. Казалось, что чувства их невольно сплетаются и сами уносятся в беспредельную синеву, как зачастую дети берутся за руки и пускаются бежать, сами не зная, куда.

– Посмотри, Андрюша: эти камни, они гладкие от бесчисленных ударов волн, но внутри сохраняют свою структуру. Немногие люди могут оставаться людьми под ударами судьбы. Я рада, что нашла тебя таким же, каким знала. И снова, как тогда, мне стало неинтересно все, что не связано с тобой.

– У меня замедленное, и своеобразное восприятие действительности. Часто я начинаю переживать события и осмысливать их через некоторое время после того, как они произошли. При этом понимаю, что действовал так, как нужно. А во время самого события я не чувствую себя участником, действую, как сомнамбул.

– А я медленно соображаю, но действую быстро и осмысленно.

– Как же твой приезд в Волгоград? – спросил Андрей.

– Мой приезд, поражающий своей спонтанностью… у меня даже потерялся дар речи… значит, он был обдуман заранее. Семь лет, это что, мало для обдумывания спонтанного поступка?

– Мне кажется, Катюш, тебя сковывает какое-то внутреннее напряжение. Взгляд какой-то тяжёлый. В этом мы с тобой похожи.

– Я хочу быть другой, более живой и непосредственной. Иногда у меня это получается. Но в такие моменты мне кажется, что теряю частицу себя. Как это объяснить… Чувствую, что я – это не я. Куда-то улетает муза, ничего не могу написать. А когда я, по своему обыкновению, мрачная, злобно-тоскливая, то у меня все хорошо получается. Строка сама ложится на бумагу за строкой.

– Легкость в мыслях необыкновенная!

Она засмеялась:

– Нет, Андрюша, я сама пишу свои стихи.

Набежавшая волна обдала их брызгами, они оказались по щиколотку в воде. Вода закружила мелкие камушки, зашипела, и схлынула, оставив мокрое пятно на камнях.

– Как здорово! – воскликнула Катя.

Посмотрев на него, спросила:

– Ты у меня голодный?

– Да.

– Ненасытный ты… обжора!

Выбравшись с пляжа, они пошли по дороге, тянущейся вдоль моря. По другую сторону были ограды частных домов. Андрей присматривался к ним, прикидывая, какой бы коттедж он себе построил, если бы сейчас у него была такая возможность. Он заметил, что многие дома здесь имеют как бы незаполненный первый этаж, и там находится открытая веранда. В России наоборот: веранда выносится за дом, она существует, как пристройка, и она всегда закрытая.

– Тут никогда не было Советской власти, – сказала Катя. – Люди здесь привыкли жить хорошо.

За оградой показалось строение с табличкой «Дом отдыха «Литературная Газета».

– Посмотри, как отдыхают литераторы. Опять же, тут неподалеку дача поэта Евгения Евтушенко. Когда ты будешь знаменитой, у тебя тоже будет дом на побережье.

– И нам не придется вышагивать по три километра, чтобы дойти до моря.

Ему нравилось, когда она так говорила – «мы сделаем», «у нас будет», имея в виду отдаленное будущее, в котором они существуют как одно целое – «мы».

Он остановился, чтобы получше рассмотреть приглянувшийся дом. Потом повернулся к Кате. В тот день на ней был коротенький топик, джинсовые шорты, и открытые туфли без задников, кожаные салатные ремешки которых украшали крупные темно-зеленые камушки. Она была хороша, овеянная тем легким воздухом, что ласкает прекрасные формы и питает возвышенные мысли. Андрей охватил взглядом её изящную грудь, немного полные бедра, смелый изгиб стана. Левой рукой она держала пляжную сумочку, а правой играла букетиком фиалок.

Чуть отступив назад, Андрей взглянул на её ноги. Он испытывал особое пристрастие к красивым ногам, любил их до безумия. Ноги представлялись ему столь же выразительными, как и лицо, имели в его глазах свой характер. Катины ножки восхищали его. В их наготе ему чудилось подлинное сладострастие. Все нравилось ему – чуть полноватые бедра, изящные голени, тонкие щиколотки.

Она посмотрела вдаль, мимо домов, мимо стройных рядов эвкалиптов, вытянувшихся вдоль дороги, и прочитала стихотворение.

Затаились в глазах мои чувства бездонные, Убыстряя задетого сердца стук. И душа моя, только тобой покоренная, Потихоньку сгорает от этих мук.

Он был почти поражен звуками её глубокого, грудного голоса. Её голос изумил его, будто он никогда раньше его не слышал.

Они медленно пошли дальше. Увидев за низкой изгородью из грубых темных брусьев столики открытого кафе, зашли туда. Меню отсутствовало, заказали «поесть», выбрав из того, что было предложено на словах. Под навесом, возле открытого камина, обложенного неотесанными камнями, сидел повар, положив ноги на низкий табурет. В багряных прыгающих бликах лицо его то краснело, то синело, словно было оно не живым, а нарисованным тем художником, который верил в самые страшные видения ада. Официант передал ему заказ. В камин полетел ворох сухих кизиловых веток, и на каменной стене запрыгали тени, похожие на скачущих всадников. Две скрещенные сабли, висевшие на стене, зловеще заблестели.

Катя закурила.

– У поэтов тоска позолоченная, их не надо особенно жалеть: кто поет, тот умеет заворожить свое горе. Нет магии сильнее, чем магия слов. Поэты, как дети, утешаются образами. Я люблю свою тоску.

– И это наполняет твою поэзию черной меланхолией и неизбывной печалью, – подхватил Андрей. – Но я люблю твои стихи. У тебя своеобразный, неповторимый стиль. Твои книги, когда ты их издашь, не затеряются среди чудовищной груды испачканной черной краской бумаги, которая истлевает в безвестности у букинистов. Как варварская мозаика и дикарские наскальные рисунки, изумлявшие наших предков, до сих пор служат источником вдохновения для современных людей – от художников до модельеров. Точно так же, как умилительные черепа этих самых дикарей, воткнутые на шест, дабы на них отдыхал взор первобытных охотников. Сегодня мы любуемся и теми самыми черепами, и черепами тех, кто когда-то любовался этими черепами. А шкуры цвета ржавой крови…

Внезапно он осекся.

– Дьявол! О чем это я?

В Катиных глазах светился неподдельный интерес.

– Ну, ты чего? Продолжай!

– Мы говорили о поэзии, что-то меня не туда понесло.

Она тряхнула головкой, и на её шее, извиваясь змейкой, заискрилось изумрудное колье.

– Андрюша! Ты хулиган! Если ты возьмешь себе за правило останавливаться на самом интересном месте… Я перестану с тобой дружить…

– Каменный век! Бескрайние лесистые равнины, вправленные в строгую рамку первобытных скал. Темные хребты с острыми вершинами пересекают широкое пространство, поднимаются крепостными валами, грозными утесами, чтобы преградить путь первородной реке. Но не подкараулили они её, убаюканные весенними ветрами и долгими туманами. Проточила река гранит, раздвинула горы и вырвалась на простор. Начинаясь ворчливым ручейком, спускается она по террасам струистыми водопадами, вырывается на простор и убегает вдаль, меж темных хребтов, её текучий голубой хрусталь. Первобытные ели гостеприимно склоняют перед людьми свои зеленые кроны, на земле лежит толстым слоем годами осыпающаяся хвоя, а рядом пластами зеленый мох. Милые людоеды и людоедки блаженствуют на лоне природы, любуясь буколическим пейзажем. Они свободны. Им неведомы мрачные казематы душевного рабства, их мозги не засорены нелепыми логическими конструкциями, на которых зиждется мораль и законы – светские и религиозные, эти своды человеческих предрассудков. Их каналы восприятия не зашлакованы отходами массовой культуры. Их глаза, незамутненные низменными страстишками…

– …созерцают пирамиды из отрубленных голов, кисти рук, прибитые к забору. Широкими ноздрями вдыхают воздух, напитанный парами дымящейся крови…

– … а воины, поклоняющиеся чистому огню, нежной любовью любят своих женщин, этих вакханок…

– …похожих на мужчин, которые, в свою очередь, были похожи на зверей! – со смехом продолжила Катя. – А отсутствие элементарной гигиены и медицинской помощи делало их особенно «привлекательными».

– … эти лесные и пещерные люди, их поступками движут инстинкты, взращенные на древней почве: голоде и любви. Они – еще звери и уже люди. Им присущи влечения, которые в нас задремали, они знают уловки, неведомые нашей мудрости.

Тут появился официант, крепкий небритый мужик. Он спросил, не желают ли гости присоединиться к уважаемым людям, которые были бы рады угостить их за своим столом. Молодые люди украсили бы их общество. Он указал на дальний столик, единственный занятый во всем заведении, там разместилась группа мужчин кавказской национальности, все в белых рубашках и черных брюках, с золотыми цепями, которыми можно было бы пришвартовать океанский лайнер, круглолицые, толстощекие, с брюшками и залысинами.

– Они слишком высокого мнения о нас, – сказала Катя. – Мы недостойны этой чести.

Официант, видимо, не понял.

– Они платить. Я туда нести ваш заказ?

Андрей расправил плечи.

– Заказ нести сюда, приятель. А если они платят, сделай нам абонемент. Мы будем здесь обедать каждый день.

Нахмурившись, официант отошел, чтоб объясниться с «уважаемыми людьми». Потом вернулся, уже с подносом. Молча расставил блюда, разлил по бокалам вино из кувшина, и, слегка поклонившись, ретировался. Перед Андреем красовался сочный шашлык, у Кати была форель. Вся посуда, включая салатницы, соусницы, и чашки, была из темной толстой глины.

– К твоим глазам подходит это темно-синее поло, – заметила Катя. – Не представляю тебя в бледном, неярком цвете.

Андрей сказал, что любит черный цвет, но вынужден игнорировать его, потому что черный носят все, а он не желает быть таким, как все.

Она рассказала интересный случай. Отец договорился о встрече с неким Иосифом, работающим в областном УВД. Этот Иосиф был настолько любезен, что прислал машину. Он их встретил во дворе. Они застали его натирающим полиролью новенькую иномарку. Увидев их, он воскликнул: «Надо же! Уже приехали! Знал бы, что так быстро, оделся бы поприличнее!» Между тем, на нем была темная коттоновая рубашка, светлые льняные брюки, и черные мокасины – все дорогое и очень приличное. А прибыли на встречу даже с опозданием. Катя осталась возле машины, отец поговорил в сторонке с Иосифом, затем они вернулись к ней. При ней Иосиф держался немного неуклюже, неестественно. Говорил, используя молодежные неологизмы. Лучше бы оставался тем, что есть – он и так был достаточно интересен. Он спросил, чем же собирается заняться дальневосточная красавица. Отец ответил, что красавица уезжает в свадебное путешествие. Не увидев кольца, Иосиф поинтересовался, что это за мода такая – не носить обручальных колец. Отец ответил, что у молодежи нынче мода сначала ездить в свадебное путешествие, а потом уж играть свадьбу и надевать кольца.

– Получается, у нас с тобой тест-драйв, – сказал Андрей. – Ознакомление с тактико-техническими характеристиками.

– Да уж, – рассеяно ответила Катя. – И ты знаешь, этот человек и выглядит, как святой Иосиф. Он высокий, худощавый, у него строгое аскетичное лицо. А еще… еще он чем-то напоминает тебя. Правда, он лет на двадцать тебя старше. И глаза у него темно-карие. Не знаю… Вы разные, но в чем-то совсем одинаковые. Резкие формы рта, выражающие господство холодного рассудка, расчетливость, пренебрежение.

Андрей пристально вглядывался в её лицо. Он ревновал её. Ревновал, замечая, как мужчины откровенно смотрят на неё. Ревновал к тому, чего нет, и к тому, чего не будет.

– Уходя из дому, буду надевать на тебя пояс верности и сажать на цепь!

Она улыбнулась, её щеки слегка порозовели. Он ревнует! Ревнует, хотя она не дает ему ни малейшего повода для этого. Значит, сильно любит! Она сказала:

– Тебе незачем беспокоиться. Ты ни с кем не сравним. Я не смогу потерпеть другого после того, как узнала тебя!

– К тому же папусик, скажи ему «спасибо», – продолжила она, аккуратно разрезая ножом золотистую мякоть форели, – на твоей стороне. Ему не нравится мой жених… ну, тот, с которым намечалась свадьба. А ты ему приглянулся. Он говорит, что ты – настоящий.

Андрей подался немного вперед:

– Знаешь, я согласен с твоим отцом: мне этот жених тоже не нравится!

Не отрывая от неё взгляда, он откинулся на спинку стула и с ожесточением стал резать ножом мясо. Он спросил, была ли это единственная встреча с его двойником, «святым Иосифом». Она ответила, что да, то был один-единственный раз. Водитель, импозантный красавчик с лицом порноактера, отвез их домой, и больше они с Иосифом не встречались.

Андрей расхохотался.

– Порноактер, говоришь!

– Да, и фамилия у него странная: Пап… Поп… Не помню.

– Попенгаген, в общем.

– Папусик делает все с фанатизмом, – защебетала она. – Если ему что-то не нравится, он это ненавидит. Он идет войной на то, что ему не по душе. Он никогда не обходит препятствия, он их сметает своей мощью. Так же сильно отдается он любви. И страдает от ревности.

«Уважаемые люди», выпив, наверное, по двадцатой чашке кофе, чинно поднялись и направились к выходу. Один из них задержался, чтобы похлопать по спине Андрея и сделать Кате комплимент: «Какая у тебя красивая девушка, дорогой!»

– У меня! – ответил с вызовом Андрей. – Вот именно: у меня!

Они ушли. Андрей вспомнил анекдот.

– Баба Маня пригласила своих подружек на чашку кофе. Чтобы не забыть, зачем звала гостей, она прилепила на кухне, на видном месте большую записку: «Не забыть напоить гостей кофе!!!» Старушки пришли, она подала им кофе, а когда все выпили, она понесла чашки на кухню, и увидела записку. «Какая же я дура! – подумала она. – Совсем забыла про кофе». Сварила заново, и понесла гостям второй кофейник. Старушки выпили кофе, баба Маня понесла на кухню грязные чашки, и снова увидела записку. Её чуть инфаркт не хватил. «Старая кляча! – думает она. – Опять забыла про кофе!» И принялась варить по новой. Так продолжалось много раз. От неумеренного потребления кофе гости забились в тахикардии, глаза из орбит повылазили. Когда она варила очередную порцию, в гостиной одна старушка говорит другой: «Какая же она растяпа, наша Маня: пригласила выпить кофе, хоть бы чашку налила!»

Катя громко рассмеялась. Андрей присмотрелся к украшению на её шее.

– Эти изумруды, они так идут к твоим глазам.

– Мне это папик подарил, – сказала она, опустив глаза.

Официант принес кувшин вина. Андрей удивленно на него посмотрел, мол, куда еще, мы предыдущий не допили! Тот объяснил, слегка поклонившись, что уходя, «уважаемые люди» закрыли счет, и распорядились, чтоб «дорогим гостям» принесли еще вина.

– «Папусик», – поправил её Андрей, когда официант ушел.

– Да, – ответила она грустно, не поднимая головы. – Мой несравненный папочка… Папик…

Глава 20

Впервые он осмотрелся, оглянулся, и почувствовал, что чего-то не хватает. Не то, чтобы не знал точно того, что ему нужно. Иосиф Григорьевич знал это смолоду. Он к этому шел всю свою сознательную жизнь. Боролся, добивался своих целей, отстаивал свои интересы. Расталкивал локтями, рвал зубами, брал честным булатом. Устанавливал свои правила, подчинял своему влиянию. И вдруг оказалось – что-то упущено. Такое существенное упущено, что впору растеряться. И это существенное находилось совсем рядом, но всё-таки за пределами той самой, сознательной, правильной его жизни.

Он включил новый кондиционер, который установил недавно Моничев, и уселся в свое кресло. Под столом, рядом с тумбочкой, была сложена пирамидка документов, прикрытая сверху зеленой суконной тряпицей. В свое время ребята накрыли мебельную фирму, которая среди прочего изготовляла бильярдные столы. Брать было нечего, кроме каких-то там заготовок, да фургончика этой самой тканюшки. С паршивой овцы… Кто-то на дачу приспособил, кто-то мебель обил, а начальник прикрывает ею документы, которые не помещаются в тумбочку.

Интересно, возит ли «Доступная Техника» офисную мебель… Если хорошо попросить, привезет не только офисную!

Сунув руку под стол, Иосиф Григорьевич нашарил нужную папку, положил перед собой, открыл её. Он увидел фотографию молодого человека, голубоглазого, светловолосого, с мужественным, прямо-таки брутальным лицом и жестким взглядом. Не надо быть физиономистом и психологом, чтобы ощутить разницу между этим лицом и расплывшимся мурлом Николая Моничева с его мягкими, как гнилые маслины, глазами. И если бы кто-нибудь порекомендовал Артура Ансимова, то Иосиф Григорьевич был бы уверен на сто процентов, так же как то, что он полковник милиции, а не поганый лавочник, так же был бы уверен, что предложил бы этому человеку быть дольщиком в одной чрезвычайно выгодной сделке – покупке муниципальной недвижимости. Но, увы, нет гаранта, который бы его порекомендовал.

Он услышал шаги. Кто-то шел от лестницы. Иосиф Григорьевич вспомнил, что три минуты назад звонили с проходной. Надо же! Забыл. Ну, про такого человека грех долго помнить. И он убрал папку в тумбочку. Осталось тридцать секунд на то, чтобы придать лицу долженствующее выражение.

Постучались, а затем и вошли.

– Здрасьте вам, Николай Степанович!

– День добрый, Иосиф Григорьевич! Я смотрю, кондиционер работает.

– О-о! Это надо не смотреть, это надо чувствовать!

Поздоровавшись, Моничев вручил Давиденко бутылку французского коньяка.

– Вот это да! Ну… благодарствую, барин. По какому случаю?

– Да так. Думал, может, скучаете. Дай, думаю, заеду, проведаю.

– Ну, что вы. Не стоило так волноваться. Польщен вашим вниманием. Честное слово, вы молодец! Держите руку.

И, как бы в порыве благодарности, Иосиф Григорьевич порывисто встал и крепко пожал руку Моничеву, затем размашисто похлопал его по плечу.

«Все равно ладонь мокрой осталась!» – с досадой подумал Иосиф Григорьевич, сунул руку под стол, и вытер её о суконную ткань. Бесполезно, ткань слишком плотная.

– Ничего, что вот так нагрянул в гости?

– Гостей только бараны не любят, их три дня для гостей режут, – начал Иосиф Григорьевич светскую беседу. Моничев никогда не был приятным собеседником, а тем более желанным гостем, но разве где-нибудь сказано, что труд пастуха – увлекательное занятие.

Моничев заулыбался, до конца не уразумев своё место в пищевой цепочке.

Они заговорили. О разном: о погоде, о политике, о поездках. Выяснилось, что Моничев много где побывал, а Иосиф Григорьевич всю жизнь просидел на одном месте. На море выбирался всего два раза. Не потому, что нету средств, а потому что чувствует себя уверенно только в родных местах. На тридцатой минуте разговора Иосиф Григорьевич почувствовал себя плавучей субстанцией, болтающейся в проруби. Нужно было завершить ишачью беседу, и он сказал:

– Не слишком ли я тебя отвлекаю, Николай Степанович? Нам то что: солдат спит, а служба идет. А у вас ведь время – деньги. Вы, наверное, торопитесь…

– Нет же, я специально выкроил полдня, чтоб к вам заехать.

И полилась беседа снова. На счастье, заглянул Паперно, и на него удалось излить душу.

– Паша! С утра от тебя жду отчет по Гринвичу! Из-за тебя генерал меня хлобукнет!

То был условный сигнал. Через полминуты Паперно влетел с целым ворохом документов, стал их раскладывать, и что-то объяснять. Моничев все понял, встал со стула, и, подавая руку, тревожно спросил:

– Иосиф Григорьевич… как там, по моему вопросу…

– Это по какому?

– По Ансимову.

– Ты меня так не пугай, Степаныч! Я уж думал, беда какая стряслась. По этому делу ответ такой: все в порядке. Давным-давно документы твоего изверга отданы в работу. Жди скоро новостей.

– А как там что? Какая статья, и какой срок?

– Работаем, Степаныч, работаем. Ей-богу, в нашей системе…

И начальник ОБЭП подробно, терпеливо объяснил, что следствие и дознание проходит определенные этапы, и для достижения результата необходимо время. Такая вот государственная машина: схватить и посадить за решетку можно только террориста или преступника, находящегося в розыске. А если человек ничего не совершил, то извините, нужно время покумекать, за что его упрятать. Но для друзей нет ничего невозможного.

В подтверждение своих слов Иосиф Григорьевич приложил руку ко лбу и сердцу.

– Твой друг мне друг, твой недруг – мой недруг.

Начальник ОБЭП стоял перед директором «Доступной техники» чистый, как родник святой горы. Больше не хотелось ничего доказывать, его хронометр отсчитывал потерянные минуты. И он добавил уставшим голосом:

– Запытаем извергов так, что все шайтаны содрогнутся.

С этими словами он опустился в кресло и посмотрел под стол, на кожаный портфель работы Louis Vuitton, подаренный директором нефтяной компании «Волга-Трансойл». Моничев стоял, охваченный смущением. Наконец, пожелав Давиденко удачного дня, он удалился. Паперно, угадав настроение шефа, сделал то же самое.

Оставшись один, Иосиф Григорьевич встал, прошелся крупными шагами по кабинету, постоял возле окна. Подумал о том, что здание напротив, в котором в советские времена был ресторан «Острава», этот уникальный объект недвижимости, уплыл в чужие руки. Эх, тогда бы, в те времена, сегодняшние возможности! Поразмыслив, Иосиф Григорьевич пришел к выводу, что ничего-то в жизни не упущено. Он взял то, что считал нужным взять. Но сейчас, в деле Кондаурова все пошло не так, как было запланировано.

Он отдернул зеленую ткань и выбрал одну книгу из аккуратно сложенной стопки. Это было популярное пособие по психологии одного американского автора. Иосиф Григорьевич стал её листать. Пытался размышлять, вчитываясь в строки. Через пару минут он вернул её на место.

«Интересно, – подумал он, – сколько денег отхватил этот американский пиндос за свою мазню? Бред полный, вперемежку с откровенной банальщиной. Чтобы книга получилась более убедительной, автору нужно было добавить туда утверждения о том, что вода – мокрая, а песок – сыпучий. Наверное, об этом будет следующий том».

Книги, которые Иосиф Григорьевич покупал, польстившись на обложку, лежали под столом, и он не знал, что с ними делать. Такое впечатление, что авторы придумывают удачный заголовок, а к нему дописывают книгу. Если бы сейчас, как в далекие-далекие времена, существовала Академия надписей, эти люди поголовно стали бы академиками. Эпитафии, придуманные ими, были бы в цене. А их рассуждения о жизни, о человеческих отношениях, умозрительные жизненные законы, рассуждения о том, откуда мы и куда идем, что делать, как дальше быть, – все это напоминало бульканье нечистот в замкнутом коллекторе. Как, скажите, как высокоумный домосед, продавивший своей задницей несколько диванов, может что-то знать о законах волчьей стаи, о поведении акул, о жизни львиного прайда?

И почему, в конце концов, нигде не сказано, что делать с Ансимовым и Моничевым?

Иосиф Григорьевич открыл свой блокнот и начал его листать. Он не мог решить, куда позвонить. Наконец, на странице с буквой «Б», выбрал наугад телефон. Ему ответили. Услышав голос, он слегка опешил и снова заглянул в блокнот. Чертовщина какая-то. Почему стал путать телефоны, всегда точный был?! Начальник ОБЭП быстро нашелся. Он сказал:

– Здрасьте вам, Давиденко моя фамилия.

– Привет, Григорьевич, как твоё драгоценное, драгоценное?

– Не дождешься.

Они разговорились. Собеседник Иосифа Григорьевича – Валерий Иванович – работал в одном из районных управлений ОБЭП. Это был открытый, компанейский, свой в доску парень. Немного ограниченный, прямолинейный и не признающий полутонов, часто попадающий впросак из-за своей несообразительности. Но он был очень надежный и добросовестный исполнитель, на него всегда можно положиться: такой не подведет.

Они поговорили о кадровых перестановках. Иосиф Григорьевич сообщил, что освобождается перспективная должность в уголовном розыске, и он может туда продвинуть Валерия Ивановича, для которого это будет повышение в звании и благоприятные перспективы. Тот горячо поблагодарил и запросто сказал, что по такому случаю организует баню. Иосиф Григорьевич улыбнулся, зная, что это будет за баня, и какой там будет личный состав – очень женский и очень личный. И вежливо отказался. Тем не менее, он был польщен – эти эмоции искренние. Он сказал:

– Запиши, Валера, адресок, туда надо будет съездить. Фирма называется «Доступная техника».

– Что они натворили, натворили?

– Торгуют бытовой техникой.

– И это все?

– Найдешь что-нибудь. Фальшивые сертификаты, незарегистрированная на территории Российской Федерации продукция, подложные приходные накладные.

– Кто будет виноват, виноват?

– Учредитель, кто ж еще? Рыхлый обрюзгший пиндос под названием Моничев.

Больше ничего объяснять не требовалось. Перед тем, как положить трубку, Иосиф Григорьевич сказал, что с него бутылка, и добавил:

– Давай, Валера, хлобукнем эту суконную сотню.

Закончив разговор, он снова заглянул в блокнот и громко расхохотался. Фамилия Валерия Ивановича была Зюбенко. Её всегда путали и писали в приказах «Дзюбенко». Дзюба и Дзюбенко – распространенные украинские фамилии, а вот Зюбенко – редкость. Валерий Иванович возмущался, и все время повторял: пишите без «Д», моя фамилия пишется без «Д»! Так его и прозвали: «БезДэ». Говорили: позвони «БезДэ»; вон, «БезДэ» идет, сходи к «БезДэ». По этой причине в блокноте он был записан не на букву «З», а на букву «Б».

Иосиф Григорьевич встал со своего места и снова прошелся. Нужно было принять важное решение, а он никак не мог собраться с мыслями.

Он знал тех троих, что были тогда в казино, знал, зачем они приходили туда в день убийства. Это были обычные житейские дела, совсем не криминальные. Но он чувствовал, что это имеет какое-то отношение к разыгравшейся трагедии.

Третьяков искал своего знакомого, Владимира Быстрова, служившего когда-то на Тихоокеанском флоте. Это была причина обращения Сергея Владимировича к начальнику ОБЭП. Он прибыл в Волгоград, позвонил своему знакомому, Малышеву Дмитрию Анатольевичу, местному военкому. Давиденко и Малышевы дружили семьями. Дмитрий Анатольевич попросил Иосифа Григорьевича помочь в этом вопросе – знал, что у того везде все схвачено, и это будет самый короткий путь. Очень был нужен Третьякову Быстров. С таким рвением обычно ищут должников. Или выслеживают неверных супругов.

Быстрова разыскали без труда. Он был раньше прописан в Михайловке, там жили его родственники. Некоторое время назад родители продали дом и переехали в Волгоград. В настоящее время Быстров живет в собственной квартире – тоже недавно купил. Третьякову передали оба адреса – родительский и домашний. Он отзвонился буквально в тот же день, сказал, что нашел своего товарища, все в порядке, вечером они встречаются в казино «Золотой Глобус». Оказалось, что они просто разминулись – Быстров звонил Третьякову во Владивосток, а тот уже улетел в Москву.

Итак, понятно, что делали в казино те двое неизвестных – Быстров, «рябой игрок», и Третьяков, по описанию Галеева – «крупный мужчина с волевым лицом, загорелый, похожий на военного». У них там была дружеская встреча.

Катя Третьякова… У неё там тоже была встреча. Судя по всему, встреча личного характера. Интересно, как относился её отец к этой связи?! И о чем, интересно, Третьяков разговаривал с Кондауровым? Неужели строгий папочка делал внушение великовозрастному ухажеру?!

Иосиф Григорьевич достал из-под стола свой «Луи» и вынул оттуда фотографию. Третьяковы – отец и дочь – в гостях у «старого седого полковника», как называл себя Иосиф Григорьевич. Девушка посередине, мужчины по краям, фотографировала Лариса, жена Иосифа Григорьевича.

Катя! Из-за таких девушек сходят с ума, бросают семьи, совершают безумные поступки. Иосиф Григорьевич никогда не понимал людей, теряющих голову из-за женщин. Он любил свою жену, был верен ей, но не помнил, чтобы у них когда-либо разгорались страсти. Они были солидарны в том, что это лишняя трата энергии, которую необходимо употреблять на повышение благосостояния. Супруги Давиденко единодушно осуждали тех, кто тратит много эмоций на проявление чувств. Не было у них сцен ревности, не было бурных выяснений отношений. Не было дурацких, необычных поступков, направленных на то, чтобы вызвать у любимого человека изумление, какие-то положительные эмоции. Не было беспричинного хохота, не было многочасовых созерцаний друг друга, не было спонтанных поездок куда угодно, лишь бы побыть вдвоем. Взрыв чувств не считался событием, укрепляющим отношения, это был психотравмирующий фактор, нарушающий спокойное течение жизни.

Все шло по расписанию, своим чередом. Правда, Лариса возмутилась тем, что Иосиф, когда делал предложение, три раза посмотрел на часы, а еще она ворчала, что он никогда не купит цветов без напоминания. Но все это в прошлом. Сейчас в семье царит гармония.

А когда он увидел Катю, что-то вдруг проснулось в его душе. Беспокойные мысли роились, мешали работать. Нет, он не собирался изменять своей жене – ни с Катей, ни с какой-либо другой женщиной. Но… если он допускал мысль, что мог бы встречаться с Ариной ради общения и приятной дружбы, то в случае с Катей… его пугала одна мысль о том, что будет, если остаться с ней наедине.

И он задал себе вопрос: могла ли случиться трагедия из-за такой девушки? Ответ напрашивался сам собой: запросто! Тот, кто будет обладать ею, познает вершину блаженства и бездну печали.

Он набрал телефон Третьякова. Трубку взяла Людмила Николаевна, его мать. Она сказала, что Сережа уехал в Москву. А Катя? Катя отдыхает на море. Тут Иосиф Григорьевич вспомнил, что в одну из встреч Третьяков говорил, что дочь собирается поехать в свадебное путешествие. Интересно, кто этот несчастный?

Тогда Иосиф Григорьевич решил поговорить с теми, кто в городе. Он позвонил Павлу Ильичу, приказал разыскать Еремеева и вызвать его для беседы на завтра, между четырьмя и шестью часами.

После этого он вынул из-под стола бутылку коньяка, обещанную Валерию Ивановичу и поставил её на видное место – чтоб не забыть, затем вытащил из тумбочки папку с документами Артура Ансимова и положил её под сукно.

Глава 21

Не заладилось уже с утра. Катя заявила, что Андрей её совсем не любит. На завтрак не пошла, а когда он спросил, что ей принести, ответила, не все ли ему равно, будет она завтракать, или останется голодной.

Обычно столоваться ходили к Иораму. Он сказал, чтоб распоряжались в его доме, не замечая хозяев. Бывало, готовила его жена, но в основном приходилось делать все самим. Катя не была умелой стряпухой. Когда что-нибудь сготовит, то, даже не спрашивая, вкусно это или нет, говорила: ну и что, что невкусно, зато полезно! В основном предоставляла Андрею постоять у плиты, мотивируя тем, что «мужчина на кухне – это так сексуально!»

Вот и в этот день. Андрей принес ей в комнату бутерброды и кофе. Сначала она возмутилась: как это так, почему он всегда решает, чем ей завтракать! Потом молча кивнула: мол, оставь на столе.

После этого Андрей сходил в лес, набрал кедровых шишек, наколол орехов и принес ей. Она снова удостоила его едва заметным кивком. Что она собирается делать? Разве не видно: она лежит и думает.

Тогда он отправился на кухню и стал тушить говядину. Иорам, человек без определенных занятий, зарабатывавший в основном продажей цитрусовых, в тот день куда-то уехал. Нина Алексеевна была на работе. Пришлось готовить в одиночестве. Кухня, с её глиняной посудой, покрытой грубой глазурью, с большими медными кувшинами и шашками изразцового пола, походила на жилище эльфов. Все здесь было настолько необыкновенно, но вместе с тем так просто, что Катя могла запросто тут управляться, и Андрею было невдомек, почему бы ей не прийти и не помочь ему.

Через некоторое время он пошел в комнату, чтобы её проведать. Она лежала на кровати. Глаза её были закрыты. Он тихо спросил: «Ты спишь?» Открыв глаза, Катя ответила, что задумалась. Тогда он сообщил, что тушит говядину, и, если она что-нибудь надумает, то сможет найти его на кухне.

Она ничего не надумала. Когда все было готово, Андрей поднялся, чтобы позвать её на обед. Комната оказалась пустой. Он отправился на поиски в их любимые места – на опушку леса, куда они ходили обычно, чтобы посидеть на поваленном дереве; к заброшенной беседке, что возле старых ворот санатория, которые давным-давно заколотили, и этим въездом не пользовались; он даже спускался в низину, где рос бамбуковый лес и протекал ручей. Её нигде не было. Андрей вернулся к дому, поднялся в комнату. Пусто. Он увидел её туфли, один – на боку, другой стоял прямо, и, живо представив её ножки в этих туфельках, крикнул в сердцах:

– Да где же, черт возьми, она ходит!?

Андрей снова вышел на улицу. Вокруг – ни души, даже не у кого спросить. Буйный ветер, скатившийся с гор, настойчиво дергал ставню, словно пытаясь ворваться в притихший дом. Но старый платан, верный страж у окна, защищал его могучей грудью. Дерево гудело и стонало, и все настойчивей стучало веткой в ставню, словно звало на помощь. Андрей начал волноваться – у местных жителей кровь горячая! Он стал наугад прочесывать окрестности, периодически возвращаясь к дому проверить, не вернулась ли она. В голову лезли самые дикие мысли. Везде мерещились неясные тени и шорохи.

Белесоватые облака проносились в сторону моря. Они заполняли громадные пространства, сами превращаясь в клубящееся море, поглощающее горы, и лишь отдельные вершины торчали, как острова, сопротивляясь свирепой стихии. Андрей не видел неба, он чувствовал подземный гул, готовый вот-вот вырваться из раскаленных глубин и разметать все вокруг. И это буйство воздуха и огня усиливало чувство беспокойства, охватившее Андрея, ему казалось, что на этой земле в едином союзе действуют все нечистые силы.

Прошло три с половиной часа с тех пор, как обнаружилась пропажа.

Вдруг он увидел Катю. Она шла со стороны леса – бледная, белее облака. Андрей испугался. Снедаемый тревожными предчувствиями, он смотрел на неё широко раскрытыми глазами.

– Что случилось? – спросил он, когда она приблизилась. – Ты где была?

– В лесу, – ответила она апатично.

– Я тебя везде искал!

– Я была на холме.

– На кладбище?

Она ничего не ответила.

В лесу, на холме было кладбище. Оно никак не было огорожено – просто могилы, разбросанные между деревьями. Кладбище довоенное, и даже дореволюционное, ни одного современного захоронения. Видимо, сейчас запретили там хоронить. Многие могилы без оград – просто надгробные плиты, камни и памятники среди опавшей хвои, веток, и кустарников. Он живо представил себе её, бледную, растерянную, подавленную, одиноко бредущую среди огромных сумрачных деревьев, покрытых сизым лишайником, среди покосившихся крестов и поросших мхом надгробий. Ему стало жутко.

Они шли молча. Андрей разозлился: почему она не снизойдет до объяснения?

– Могла бы предупредить, – сказал он раздраженно. – Я чуть с ума не сошел!

– А ты бы мог сходить мне за лекарством в санаторий. Или куда-нибудь еще.

Она говорила странным, изменившимся голосом. Да, ему было известно, что у неё болит живот. Он переживал. Расстраивался, может быть, даже больше неё… Но она могла бы хоть как-то намекнуть!

– Сказала бы хоть что-нибудь, подала бы знак.

– Ты все прекрасно знал! Ты эгоист! Совсем не чуткий. Тебе одно только нужно. Интересуешься мной только в определенные моменты. Когда мне нельзя, ты не обращаешь на меня внимания, будто меня не существует.

Он заговорил примирительным тоном, пытаясь её успокоить, назвал себя болваном, сказал, что сейчас же сбегает за лекарством, и попросил не капризничать и не утрировать. Он ловит каждый её вздох – конечно, если она находится рядом, а не ходит дышать туда, где её невозможно найти.

– Это не каприз! Я вижу твое потребительское отношение.

– Сейчас сбегаю за лекарством.

– Спасибо, я уже сходила.

Они подошли к дому. Андрей сказал, что знает, кем будет работать – шефом, и зря вообще он пошел в медицинский.

– Это верно, шесть лет занимал чужое место. Никакой ты не доктор, фашист в белом халате, – буркнула она и первой прошла на кухню.

Обедала Катя без аппетита. От вина отказалась. Андрей пробовал пошутить – сказал, что вино повышает уровень гемоглобина в крови. Когда ей хотелось выпить, она всегда так говорила, и выпивала столько, чтоб наверняка… Она не отреагировала.

Тут появился Иорам. Он заглянул в холодильник, потом посмотрел на стол, и недовольно проворчал:

– Баба моя думает о гостях меньше, чем пчела о шашлыке. Вот у тебя, Андрей, хорошая хозяйка!

Катя благодарно посмотрела на него и улыбнулась. Когда он вышел, лицо её снова погрустнело. Андрей обиделся на то, что она приветливо посмотрела на хозяина, а на него смотрит, как на пустое место. До конца обеда они не разговаривали.

Иорам, этот балагур и весельчак, любил поворчать на жену, особенно, когда выпивал. Пьяный, он мог прикрикнуть на неё, мог говорить с ней пренебрежительно и грубо, она к этому относилась спокойно. Очевидно, у них было достаточно точек соприкосновения, чтобы оставаться вместе. Нина Алексеевна была у него чуть ли не десятой по счету женой. От предыдущих жен у него две дочери и сын, у неё – один сын. Когда Иорам сидел без работы, они жили на её деньги. Принадлежащая Нине Алексеевне квартира также приносила доход – её сдавали отдыхающим. В целом, они вполне устраивали друг друга. Нина Алексеевна была довольна тем, что муж, хоть и часто буянит, но не гуляет – отгулял уже своё, да и не на что. Сама русская, она была невысокого мнения о русских мужчинах: пьяницы, хозяйством не занимаются. Таким был её первый муж. Местных мужчин, абхазцев и грузин, она тоже недолюбливала: жен запирают дома, сами гуляют с русскими бабами, которых не уважают, и держат за проституток. Иорам был для неё как раз то, что нужно: не гуляет, а если выпивает, то держит себя в руках, пусть заработки нерегулярные, зато ведет хозяйство – поддерживает дом и участок.

* * *

После обеда они вышли на улицу. Катя стояла перед ним все еще бледная, осунувшаяся, с потухшим взглядом, устремленным куда-то вдаль. На ней была его футболка, которая была ей велика, в ней Катя казалась похудевшей и беспомощной.

– Что будем делать? – спросил Андрей бесцветным тоном.

– Ты обещал меня свозить на горную речку, – ответила она, не глядя в его сторону. – Прости, что напоминаю.

– Конечно, я не держу своего слова, – съязвил он. – Я ведь такой плохой.

И пошел к Иораму, чтобы взять ключи от старенькой «копейки», которую хозяин любезно предоставлял для разъездов. Через полчаса они выехали. Андрей вел машину, время от времени сверяясь со схемой, которую Иорам нарисовал на замызганном клочке бумаги.

Сначала ехали лесом, а там, где он редел, и дорога подбиралась близко к обрыву, горные хребты разворачивались грандиозной панорамой. Угрюмые цепи гор уходили в необозримое пространство. Пройдя над обрывом, дорога снова уходила в молчаливую лесную чащу, и остроглавые вершины то появлялись, то исчезали за деревьями. Ехали долго. Катя задремала. Мимо проплывали нерасчесанные вершины сосен и мутные валы далеких гор.

Андрей начал беспокоиться, правильно ли едет. Наконец, дорога пошла над ущельем, по дну которого текла река. Он успокоился: уже близко. Река в этом месте текла спокойно, величаво. А нужно было доехать до порогов, и, если удастся, до водопада. Ущелье все больше сужалось. Все больше подступали к нему высокие горы. Повсюду были видны набросанные с вершин камни. Края ущелья неровные, и дорога беспрерывно петляла, напоминая собой бесконечный лабиринт. Приходилось ехать осторожно – из-за поворота в любой момент могла показаться встречная машина. Неприветливо было в этой каменной щели. Иногда попадались одиночные деревья и заросли, скрашивавшие мрачный пейзаж.

Вскоре послышался отдаленный гул, и за очередным поворотом показался водопад. Дальше дорога уходила влево, совсем близко к водопаду было не подъехать. Подступы к нему преграждали хаотические нагромождения гор. Каким-то чудом над ущельем удерживались каменные громады. Кажется, дотронься до них, и всей тяжестью своей сорвутся они в пропасть. Андрей припарковался на небольшой площадке, заваленной обломками скалы, в нескольких метрах от края обрыва.

Они вышли. Серое непроглядное небо нависло над скалами. Прохлада исходила от них, а гул бурлящей реки отдавался в расселинах адским ревом. Змеиные водовороты зловеще засасывали тяжелую пену. На крутые берега свирепо набрасывались бушующие валы. Хаос коричневых волн разъяренно швырял камни и с неукротимым воем мчался вниз по течению. Тесно реке в крутых берегах, в тисках высоких гор. В бешеной злобе силилась она раздвинуть выступы скал, разметать стремительным потоком каменистые перекаты, срезать выступы.

Катя молчала. На лицо её легла белая тень. Неподвижно стояла она с остановившимся взглядом больших глубоких глаз. Тягостное молчание исходило от неё. Андрей не решался что-либо сказать, настолько непонятным казалось ему её настроение. Наконец, он горестно проронил:

– Бог мой, тебе плохо? Может, мы зря сюда поехали?

Катя подошла к нему вплотную и сказала:

– Почему нигде не сказано, что делать с недотепами?!

Она стояла перед ним грустная, несчастная, потерянная.

«Да что с ней сегодня такое?!» – мысленно воскликнул Андрей.

Он обнял её и крепко сжал, целуя её волосы, лоб, глаза. Она подняла голову, губы её были полуоткрыты. Он поцеловал их, она ответила на его поцелуй.

– Дождалась, наконец!

Они присели на камень и долго сидели молча, обнявшись. Потом она предложила отъехать отсюда – тут слишком громко.

Проехав километр, Андрей остановил машину возле леса, между двух развесистых деревьев. Глухой рокот доносился откуда-то издалека, как будто из подземелья.

– Мне нужен гемоглобин. – сказала она, когда вышли из машины.

Андрей с готовностью подставил свою шею под её зубки.

– Ты брал с собой бутылку, я видела!

Он вернулся к машине и достал с заднего сиденья сумку, куда положил бутылку красного вина. Взяв её, вернулся к Кате. Это было домашнее вино, ароматное и терпкое, Иорам заготавливал его декалитрами. Сделав пару глотков, она попросила Андрея что-нибудь рассказать – в этот день он прямо-таки измучил её своим невниманием. Он тут же нашелся.

– Знакомый отца, он москвич, как-то ехал по городу. Машину останавливает девушка и просит подвезти на Белорусский вокзал. Она опаздывала на Минский поезд. Еще эти пробки, они приехали впритык. Денег он с неё не взял – просто хотел сделать приятное. А телефон спросить постеснялся. Девушка взяла свои вещи и побежала на поезд. Уже выехав на Малую Грузинскую, он увидел, что она забыла сумочку. Вернувшись к вокзалу, взял сумочку, и побежал на перрон, но поезд уже ушел. Недолго думая, он на машине поехал в Минск и утром встретил её на вокзале – с цветами и с сумочкой. Они вместе провели неделю в Минске, и все у них было хорошо.

– А потом?

– А потом он подсел на это дело – разные девушки, разные вокзалы, разные города…

– Ну, правда, расскажи!

– Не знаю, если честно. Не слежу за его личной жизнью.

– Правда? – спросила она саркастическим тоном. – А мне так кажется, что ты какой-то летописец чужой личной жизни; все время рассказываешь про своих знакомых, и никогда – о себе. Когда твой рассказ предваряется этим вступлением – «один мой знакомый» – меня уже начинает трясти. Твоя личная жизнь до меня, – это что, военная тайна?!

Андрей был поражен её резким тоном. Впервые он видел её такой.

– У тебя что, язык умер?

Андрей не мог вымолвить ни слова. Тогда она сказала немного мягче:

– Говори, мои уши открыты для твоих откровений.

– Ты у меня первая, – выдавил он. – Ты – свет моей одинокой молодости.

– Ну, знаешь ли… – тихо проговорила Катя. – Ты решил поиздеваться надо мной?!

– Я самый неискушенный в мире человек, ты разве не заметила? Вспомни, как я себя повел тогда, первый раз. Как угловатый подросток, увалень.

– Что я, по-твоему, дура? Не могла ж я отдаться какому-то недоумку, да ещё в первый же день.

– То был не первый день нашего знакомства. Ты поступила очень осмотрительно.

Катя попросила его не уводить разговор в сторону – она сама как-нибудь разберется, осмотрительная она или легкомысленная, и аналитики ей не нужны, к тому же,

– …я поступила из гуманных побуждений. Я не могла отказать. Это бы разбило твоё сердце.

Помолчав, еще тише выразила свое неудовольствие:

– Ты совсем не дорожишь нашими отношениями. Если бы ты меня так о чем-то просил, то убеждена: я бы выложила все, что тебя интересует.

Его охватили сомнения. Может, рассказать что-нибудь?

– Но какое для тебя имеет значение сбор интимного анамнеза? – спросил он в надежде, что все-таки она не будет так настаивать. – Любовь не дает права вести разговор о том, что было до любви. Мне, допустим, безразлично… Было… и ладно. Главное, что ты теперь – моя!

– Ты что, намекаешь на моё прошлое, поражающее порочащими связями?

С этими словами она развернулась и быстро пошла в сторону тропинки, спускавшейся в ущелье. Андрей побежал вслед за ней. Что с ней сегодня такое?! Обогнав её, преградил ей дорогу, и заключил в свои объятия. Она безвольно прижалась к нему. Он почувствовал, какая она слабая.

– Бывает, женщины приходят к своим возлюбленным с гораздо более богатой историей, чем у меня. И никто их за это не упрекает.

– Давай, чего уж там, обвиняй меня, кидай мне все камни за пазуху. Невнимательный, нечуткий, теперь голоса тебе рассказали об упрёках.

– Расскажи! – капризно сказала она.

Катя упрашивала его ласково, целуя и прижимаясь к нему, надувала губки, умоляла, обижалась, приводила доводы. Увидев в его глазах сомнения, усилила натиск.

Он закрыл глаза. Вспомнил студенческие годы, пролетевшие, как ветер сквозь ярко-чёрные пряди Машиных волос.

– Хорошо.

И Андрей рассказал случай, произошедший с ним, когда к нему на дежурство приходила Маша. События той ночи навсегда врезались в его память. Только про Машу в его рассказе не было ни слова.

Это случилось на третьем курсе. Ночью привезли погибшую женщину, и, когда Андрей осматривал на улице лежащее на носилках тело, вдруг появился Захар, знакомый одного из санитаров. Он часто приходил в морг просто для того, чтобы посмотреть на трупы, обычно по ночам, – когда выпьет, или уколется. Ничего особенного, многие так делали. Сидят где-нибудь в компании, выпивают, тут кто-то вспоминает: у меня друг в морге работает, айда на экскурсию! Приедут, посмотрят, и веселье продолжается.

С Захаром было всё иначе. Он приезжал всегда один, просил проводить его в подвал. Подолгу осматривал мертвецов с каким-то странным любопытством, говорил, что делает это «для души», взгляд у него при этом был какой-то одичалый, кромешный. После «экскурсии» сразу уезжал, не оставаясь, как это все делали, чтобы выпить. Андрей поставил ему диагноз – хрестоматийный шизоид – и на своих дежурствах не пускал его.

В ту ночь Захар вынырнул откуда-то из темноты, подошел к родственникам погибшей, представился «сотрудником», участливо поговорил, помог занести тело в подвал. В его поведении не было ничего подозрительного. Он присутствовал в регистратуре при заполнении журнала, затем, когда родственники ушли, сам закрыл за ними дверь на уголок. Вернувшись, заглянул через плечо Андрея в журнал. Графа «ценности» еще не была заполнена.

Он начал что-то говорить, и Андрей не сразу понял значение его слов. Смысл сказанного медленно доходил до сознания. Захар предлагал вынуть золотые зубы изо рта погибшей. В журнал-то еще ничего не записано. А родственники уже поставили свою подпись.

Андрей покрутил пальцем у виска, оценивая Захара как противника – интуиция подсказывала неизбежность поединка. Он оглянулся на Машу, она сидела на диване у стены, с широко раскрытыми от ужаса глазами. В это время Захар взял со стола ключи и, развернувшись, направился к выходу. Андрей схватил его за руку, но тот с силой оттолкнул и направился в подвал, на ходу вынимая из кармана нож.

Андрей стал звонить дежурному эксперту, но тот не отвечал – тоже в ту ночь был не один. Нужно было срочно что-то делать. Маша сказала – вызвать милицию. Он уже набирал «02», как вдруг представил, что сейчас делает этот маньяк там, в подвале. Андрей положил трубку и направился на улицу, чтобы позвать на подмогу ребят из «Реквиема». Но, когда снял с петель железный уголок, решение пришло само собой. С железкой наперевес он побежал в подвал.

Он успел – Захар еще не повредил тело. Когда Андрей вошел в холодильную камеру, тот сидел на корточках перед телом женщины, пытаясь ножом раздвинуть сведённые окоченением зубы. Подняв голову, Захар посмотрел на Андрея страшным, диким взглядом. Его мертвенно-бледное, отдававшее синевой лицо искажала отвратительная гримаса, глаза блестели, зрачки были меньше булавочной головки, их почти не было видно.

Он попытался встать, но был сбит с ног ударом железного уголка в висок. Посыпались размашистые и беспорядочные удары. Когда Андрей опомнился, Захар лежал на полу, рядом с телом женщины, которое пытался осквернить. Нож валялся рядом. Покрытый коричневой плиткой пол был весь залит кровью. Брызги крови были повсюду – на теле женщины, на белой настенной плитке, на халате Андрея, судорожно сжимавшего окровавленный уголок.

Захар лежал, завалившись на правый бок. Казалось, будто он пытается прикрыть левой рукой то место, где минуту назад была его голова. Сейчас там растекалась по полу кровавая, вперемешку с мозгами, каша. Кровь струилась под уклон и образовала в середине помещения лужицу. В неровном мигающем свете неоновой лампы озерцо крови переливалось всеми оттенками красного: от багрового к дымно-красному, от маково-алого к вишневому.

Наконец, Андрей обрел способность думать и слышать. В дверях холодильной камеры стояла Маша. Она громко кричала, и от её крика заломило в ушах.

Он отвел её в регистратуру, затем вернулся в подвал и остаток ночи провел, уничтожая следы. Тело Захара было уложено среди бесхозных трупов, вповалку лежавших в коридоре. Размозженная голова была прикрыта его же одеждой, на теле сделан разрез, как после вскрытия. На руке была повязана бирка с полустершейся надписью, снятая с одного из бесхозных трупов, неизвестного. Получился еще один неопознанный лежащий объект.

Через несколько дней, когда тело вздулось в жарком помещении, оно было вывезено похоронной бригадой «Реквиема» вместе с остальными сорока тремя бесхозными трупами. У похоронного бюро договор с городом на услуги вывоза – погибших с мест происшествий, и тех, кого не похоронили родственники – из морга на кладбище. Какое-то время похоронщики разбирались, почему покойников сорок четыре, а свидетельств о смерти сорок три. Самойлова, подумавшая, что это она что-то напутала, прикрикнула на них, чтоб выметались поскорее. Махнув рукой, поехали хоронить так.

… Катю трясло, как в лихорадке. Сердце её бешено стучало. Она выронила бутылку, почти пустую. На земле появились красные капли. Увидев их, она вскрикнула. Андрей прижал её к себе, погладил её волосы.

– Ты так спокойно об этом рассказываешь. Тебе убить человека так же просто, как заполнить журнал? У тебя что, есть опыт?

Катя безусловно согласилась, что надо было остановить маньяка, она была поражена его низостью, но ей стало страшно оттого, что все было рассказано так буднично, как будто речь шла о разделке туши. И хладнокровное заметание следов!

– Неужели ты не волновался, не боялся, что это обнаружится? Зачем ты пошел на это?! Ты мог бы признаться, тебе бы поверили. А так – ты взвалил на себя тяжёлый груз.

Андрей пожал плечами. Видит шайтан, нелепо признаваться в том, что можно скрыть. Он привел пример.

Закрывая дачу на зиму, сосед оставил в шкафу бутылку водки, в которую подмешал яд. Каждую зиму дачу обносили, пакостили. И он решил проучить злоумышленников. Весной нашли два трупа. Хозяин вызвал милицию, во всем признался. Его осудили за убийство, дали срок. Обвинительное заключение было построено на его собственных показаниях. Кто он после этого? Осёл?!

– Нормального человека ты называешь ослом, тебе не стыдно?! А он ведь не убивал людей, просто оставил водку. А ты?! Какую надо иметь психику, чтобы спокойно все это сотворить, и потом ходить, молчать, как ни в чем не бывало?!

Он ничего не ответил. Все это эмоции.

– И что, не было свидетелей? Ни одного?

Андрей кивнул. Она дрожала.

– Это чудовищно, у меня даже в голове не укладывается. И твой спокойный тон. Ни один след пронесшегося урагана не запечатлелся на твоем лице. Ты жестокий человек. У меня бывает грустное настроение, оно мне навевает мрачные стихи, но мне и в голову не приходило… воплотить в жизнь свои фантазии.

Помолчав, она добавила:

– Папику приходилось по работе… Но там было все не так, все по-другому.

– «Папусику», – поправил Андрей.

– Да, моему папочке… – грустно ответила она. – Не надо было связываться. Это затягивает в кошмарную бездну. Вызвал бы милицию.

– Двадцать… пускай десять минут. Этот урод успел бы осквернить тело, – сказал Андрей спокойно, не повышая, и не понижая голос, и добавил: – На мой взгляд, народ, он хуже скотины. Поэтому правоохранительные органы давно пора упразднить. Пусть люди делают друг с другом все, что хотят. Они этого достойны.

Легкая вечерняя дремота окутывала лес. Как зачарованные, поднимались чинары, утопая в серебристом тумане. Затаенно журчал ручей, отражая темные силуэты. Солнце тяжелым медным диском склонилось к вершине горы, ломая лучи о горный хрусталь. Вершины скал покрывались красными бликами заката.

Пора было возвращаться. Посмотрев на солнце, Андрей подумал: хоть бы Катя оставила в покое эту идею – выведать подробности его прошлой личной жизни. А то что же, отвлекая от этих вопросов, каждый раз кормить её байками из склепа – так недолго превратиться в ходячую страшилку.

Глава 22

Они завтракали на кухне. Иосифу Григорьевичу казалось, – какой-то особой прелестью обладало в это утро кухонное тепло и кухонные запахи.

Дела его двигались. Мысль о неожиданном объяснении противоречивых суждений, укоренившихся в его сознании, неотступно занимала его последнее время. Поиск мировоззренческих установок, влияющих на принятие решений, заключается не в уверенном движении в направлении единого фокусного центра точек зрения – мнений общепризнанных авторитетов, статей Конституции, божьих законов, законов уголовных, моральных догм, судебных определений. Всё гораздо сложнее. Это интуитивный поиск пути в некоторой рассеянной области, в пределах которой существует не одна, а несколько точек зрения. Отношения между ними становятся дополнительными источниками значений. И очень часто истина находится совсем не там, где рекомендуется её искать. Именно поэтому невозможно дать всеобъемлющий ответ на какой бы то ни было вопрос. Стоит сформулировать любое правило, или утвердить закон, как тотчас живая история предлагает столько исключений, что от него ничего не остаётся.

Сейчас уже невозможно двигаться ледоколом, напролом; нужно лавировать, импровизируя имеющимися данными. Если раньше это касалось управленцев – принимать решения, оперируя проработанными «случаями» (cases) – то теперь это касается всех. А управленцам надо быть вдвойне грамотными, чтобы управляться с поумневшим населением. Или грамотно тупить его.

– Изумительная сегодня овсяная каша, – сказал он, стуча ложкой в пустой тарелке.

– Это намёк? – спросила Лариса.

Пододвигая жене тарелку, он спросил:

– Ты помнишь, конечно, дело Иванова?

Лариса, недоумевая, подняла ложку.

– Ну, помню. Там был такой занудный адвокат. Но при чём тут каша?

– Каша? – переспросил Иосиф Григорьевич. – А вот с Ивановым произошла такая история: он шёл по статье «Мошенничество», затем, всесторонне рассмотрев дело, к нему применили другую статью – «Незаконное предпринимательство». От прежней отказались, сочли это ошибочным решением. Провели дополнительные мероприятия, и выяснили, что к Иванову не применить ни ту, ни другую статью. Им прикрывался работодатель, а Иванов получал за свои действия мизерное вознаграждение. Решили снять с него все обвинения, но опер, который им занимался, вдруг упёрся, и заявил, что не мог он ошибиться, и докажет вину Иванова по статье «Незаконное предпринимательство». Ты следишь за моей мыслью, я сейчас акцентирую внимание на алгоритме поиска правильного решения?

Лариса кивнула, и он продолжил.

– В конечном счёте, ему пришлось признать свою ошибку. Куда бы ни совался опер, он получал всё больше доказательств того, что Иванов – обычный исполнитель, им просто манипулировали, прикрывались, заставляли подписывать бумаги, в которых он не разбирался. Однако, в ходе новых мероприятий, которые опер предпринял по личной инициативе, были выяснены любопытные детали, не касавшиеся нашей епархии. Не буду вдаваться в подробности, смысл в том, что оперуполномоченный не поленился и позвонил в ГУВД. Полученные им данные оказались недостающим звеном в деле об убийстве, которое уже считалось безнадёжным. Иванов был оправдан по статьям «Мошенничество» и «Незаконное предпринимательство», но был осуждён за убийство. Так благодаря ошибке удалось установить истину.

– А всё-таки при чем тут каша? – спросил Георгий.

– Каша? – переспросил удивлённо Иосиф Григорьевич и, вспомнив, сказал: – Каша ни при чём… В этой каше трудно разобраться, понадобилось столько времени, чтобы установить, кто и в чём виновен.

И он внимательно посмотрел на сына, которого так и подмывало о чём-то спросить.

– Расскажи отцу, что там у тебя, – сказала Лариса.

И Георгий рассказал.

Одногруппник Богдан взял у него взаймы сто долларов. Сказал, что на два дня, но уже прошло два месяца, а деньги он не возвращает. Невозврат объясняет различными трудностями, а своим искусством общения заставляет вникать во все тонкости, которые Георгия, как заимодавца, не интересуют. Богдан – обаятельный малый, все ему симпатизируют, он пользуется успехом у девушек. С некоторых пор ему удаётся выставить настойчивые требования Георгия вернуть долг в комичном свете, чуть ли не как домогательства. Всё это делается с улыбкой, общественное мнение на его стороне. Между тем по его расходам видно, что трудности его только на словах. Что делать?

«Да, – подумал Иосиф Григорьевич, – он рос в тепличных условиях, и, конечно же, воспитан в добрых традициях отличать свет от тьмы, красивое от безобразного, правду от обмана, хорошее от плохого. Иными словами, его научили всему тому, что никак не применить в решении подобных вопросов».

– Ответ такой, – сказал он. – Ты ведь занимаешься единоборствами. Подойди к нему – когда вы останетесь наедине – и стукни, – чувствительно, но не до крови. Объясни: по тебе ползёт крокодильчик, я его убил. Сделай глупое лицо, ударь ещё раз – чтобы убить другого крокодильчика, выверни руку, продолжай со спины наносить удары. Дурашливым тоном продолжай плести свой бред про крокодильчиков. Про деньги – ни слова. Затем отпусти. При случае повтори процедуру. Одно условие: бей так, чтобы не причинить увечья, идиотское выражение лица, всё это делается с одной только целью – забота о Богдане, измученного крокодильчиками. Шлёпай его, таскай по коридору, отрабатывай приёмы. Ни слова о деньгах. Всё должно выглядеть, как шутка. В каждой шутке есть доля шутки. М-да… Запомни: не доводи до драки, как бы тебе этого не хотелось, и как бы сильно ты его не разозлил. Это главное условие. После двух-трёх процедур он сам вернёт деньги.

– Но почему нельзя просто прижать его к стене, и силой заставить вернуть деньги? – спросила Лариса.

– Он опять разведёт антимонию, убедит Жору в том, что у него действительно трудности.

– Да, – подтвердил Георгий, – я уже пытался надавить силой, он сделал жалобное лицо, и мне пришлось ему поверить.

– Но если Жора перешагнёт через внутренний барьер и ударит его, зачем нужны «крокодильчики», пусть сразу требует деньги.

– Согласен с тобой, Лариса: можно и так, но для возврата денег ему придётся избить должника до полусмерти, и общественное мнение будет не на стороне Жоры. Поэтому ежедневное выведение «крокодильчиков» эффективнее.

Им всё-таки было непонятно, тогда Иосиф Григорьевич сказал:

– Сделай так, как я говорю. Могу привести кучу примеров из жизни, сейчас просто нет времени.

Поблагодарив жену за завтрак, он вышел из-за стола.

* * *

На работе, выкроив время перед встречей с Еремевым, Иосиф Григорьевич принялся штудировать недавно купленную книжку. Автор попытался сформулировать всеобъемлющие выводы, но в итоге получились какие-то квазизаконы и самопальные истины, имеющие ценность ослиного крика.

«Чтобы повлиять на человека, нужно непременно ему понравиться».

«Повлиять на человека можно только силой».

«Жизнь человеческая есть самая главная ценность на земле».

«Люди – это расходный материал».

«Обществу нужна демократия». «Мы строим демократическое общество».

«России нужен царь». «У России свой путь».

«Чем больше доступной информации, тем труднее её народ усваивает».

«Судьба человеческая предуготовлена богом».

«Судьба человеческая детерминирована. От судьбы не уйдешь».

«Судьба человека висит на его собственной шее».

«Поступай с другими так, как ты хотел бы, чтобы поступили с тобой».

«Поступай с другим так, как он хотел бы поступить с тобой».

«Каждому – своё». «Кесарю – кесарево, слесарю – слесарево».

«Женщины предпочитают мужчин, которые много зарабатывают».

«Деньги тратит на женщину тот, у кого нет других достоинств».

«Женщины робеют перед начальством, подчиняются чужому авторитету, и склонны считать интересы других людей более ценными, чем собственные. Они избегают затрагивать больные вопросы из опасения прослыть склочницами».

«Скандалы, склоки, выяснение отношений – главное оружие женщин».

«Там, где женщина потянет, семь пар буйволов не вытянут».

«У того, кого мы любим, всегда есть власть над нами».

«Шерше ля фам – ищите женщину».

«Послушай женщину и сделай наоборот».

«Хитер не тот, кого считают хитрым, а кого принимают за простака».

«Постоянное общение с узким кругом людей притупляет взаимный интерес».

«Бога нет».

«Нет Бога кроме Бога».

«Истина – в боге».

«Бог в каждом из нас».

«Нет истины кроме истины».

«Истина в отсутствии всяких истин». «Главное жизненное правило – отсутствие всяких правил». «В человеческом обществе работает один закон – закон джунглей».

«Один час правосудия важнее семидесяти лет молитвы».

«Всё говно, кроме мочи».

– Надо же! – воскликнул Иосиф Григорьевич иронично, оторвавшись от чтения. – Какие «мудрые» и «свежие» идеи! От изумления в глазах двоится!

С этими словами был отправлен под стол, под зеленую суконную тряпицу очередной макулатурный опус. Полчаса, оставшиеся перед встречей с Еремеевым, Иосиф Григорьевич употребил на изучение папки, взятой у майора Галеева. Когда он услышал приближающиеся шаги, канва беседы была уже чётко очерчена.

– Игнат Захарович, моё почтение, – приветствовал он вошедшего адвоката, и первым подал руку.

– Иосиф Григорьевич, – ответил тот и сел на предложенный ему стул.

Отдав дань первым приветствиям, начальник ОБЭП заговорил о жаре, накрывшей город, и о том, что служебные дела вот уже который год не позволяют ему вырваться хотя бы на черноморское побережье, не говоря уже о дальних странах, куда так модно стало ездить.

Оказалось, адвокат Еремеев полностью с этим согласен. У него тоже нет возможности отдохнуть, как следует. Да и дорого всё стало. Конечно, клиенты – обеспеченные люди, но что с того?! Платят много, но все уходит на издержки. Он не привык клянчить дополнительные деньги в оплату своих услуг, а ведь сплошь и рядом возникают форс-мажорные обстоятельства. Приходиться решать вопросы с чиновниками, а это все расходы, и немалые. Адвокат ведь – не адвокат, а чисто инкассатор. У одних забрал деньги, другим отвёз. Часто бывает так, что бюджет проекта перекрывает оговоренную изначально сумму. На кармане ничего не остается. Чтобы сохранить репутацию, и не упасть лицом в грязь перед клиентами, приходиться поступаться своими личными интересами.

Давиденко посетовал на то, как тяжело стало работать, а беспрерывно меняющаяся обстановка и вовсе выбивает из колеи. Впору тащить сюда, в этот кабинет, раскладушку и оставаться на работе на ночь. Волгоградский деловой пейзаж меняется так часто, что не успеваешь следить за событиями. Расстановка сил в городе, установившаяся к весне этого года, всех устраивала. Перемирие между «синяками» и «спортсменами» была всем на руку. «Спортсмены», в своё время пролившие немало крови, взяли курс на развитие бизнеса и легализацию своих доходов. «Синяки», примкнувшие к ним, стали постепенно отходить от излюбленных тем – грабежи, вымогательство, заказные убийства. Цивилизованное крышевание стало той формой взаимодействия, которое устраивает и бизнес-сообщество, и бывших криминальных авторитетов. Само это слово – «авторитет» – стало архаичным, бессмысленным. Журналистский жупел, страшилка, которой пугают население. Кому придёт в голову обозвать «авторитетом» владельца ресторана или сети супермаркетов. Солидные люди, в том числе крупные чиновники, стали строить долгосрочные планы – карьера, крупные приобретения, и так далее. И тут – убийство Кондаурова. Как удар колюще-режущим предметов полулунной формы по наружным парным мужским гениталиям! Война, передел сфер влияния, новая расстановка сил. Откуда-то выплывает компромат на известных, уважаемых людей. Рушатся прежние договоренности, планы меняются, полная неопределенность. Нехорошо.

И в этом вопросе собеседники нашли полное взаимопонимание.

– Эти подонки… Да, подонки, – подхватил Еремеев, – у которых не осталось ничего святого в душе, … и ни гроша за душой… вываляли в грязи уважаемых людей. Журналисты, писаки, вшивая интеллигенция, люди неясной политической среды, любители дешевых сенсаций… животные одним словом; все эти заблудшие души… да, заблудшие души. Всех надо отправить на лесоповал, в Сибирь – на переплавку! Комитет по имуществу затормозил мне две крупных сделки – боятся расследований и разбирательств. Подонки! Всех – в Сибирь!

Единение двух собеседников достигло апогея. Изливая гнев на тех, кто помешал их планам, они не скупились на самые страшные проклятия. Христопродавцы, иуды, мракобесы!

– Мне нужна ваша помощь, Игнат Захарович, – осторожно начал Иосиф Григорьевич. – Покойный Дубич завещал мне довести до логического конца одно дело. Уверен, вам это под силу. Есть тут небольшой мой интерес…

Еремеев понимающе кивнул.

– … убит один предприниматель, хорошо сотрудничавший с нами… Вы слышали про серию так называемых «машинных» убийств?

Адвокат, конечно, был наслышан об этих ужасных преступлениях и поспешил выразить свое удовлетворение тем, что бандиты будут в скором времени отправлены туда, где им самое место – в Сибирь.

Начальник ОБЭП продолжил:

– Этот человек был хозяином крупной фирмы – дилера Волжского шинного завода. Две другие фирмы, также работающие как торговые дома от шинного завода, испытывают сейчас серьезные трудности. Они вынуждены временно прекратить сотрудничество с нашей епархией… и просят разобраться в той неразберихе, что сложилась на заводе. Постоянный источник доходов превратился в источник постоянного беспокойства… Учитывая эти и другие сигналы с мест, принято решение начать крупномасштабную проверку деятельности завода. Я располагаю сведениями о том, что на заводе процветает взяточничество и хищения – и все это в особо крупных размерах. Но мы не поспеваем за событиями, нам катастрофически не хватает времени.

– Потребуется время, чтобы восстановить хаос, – поддакнул Еремеев.

Немного подавшись вперед и для пущей убедительности понизив голос, Иосиф Григорьевич поведал о том, что ситуация на заводе интересует не только ОБЭП. Управление по борьбе с организованной преступностью также не выпускает из виду это предприятие. Есть информация, что одна из преступных группировок Волжского решила подмять по себя весь шинный бизнес. Все шинники, торгующие продукцией завода, будут платить этой бригаде.

– Установлено, что у Кондаурова были на заводе «свои» фирмы, – сказал Иосиф Григорьевич, внимательно следя за реакцией собеседника.

Выражение лица Еремеева никак не изменилось.

– В день убийства у него была назначена встреча с кем-то из шинников. Речь должна была пойти о расширении бизнеса, и о решении некоторых проблем. Но разговор не состоялся – вместо шинника приехал киллер.

Выждав паузу, во время которой Иосиф Григорьевич следил за неподвижным, как маска, лицом Еремеева, он продолжил:

– Нам нужно разобраться в этом вопросе. Вы же понимаете, что у нас особый интерес к этому предприятию.

Да, адвокат все понимал. Он с радостью готов помочь. Но как?!

– Уверен, что по работе у вас будут возникать вопросы, в решении которых я силен. Можете смело обращаться ко мне по самым разнообразным поводам.

Адвокат Еремеев, в свою очередь, также заверил начальника ОБЭП в том, что всегда готов услужить ему. Лицо его выражало некую озабоченность. То ли он растерялся – какая сейчас последует просьба, то ли был раздосадован, что давно не представлялось случая высказать любимую угрозу – отправить всех в Сибирь.

Иосиф Григорьевич стал искусно выпытывать о взаимоотношениях адвоката со своим бывшим клиентом – Виктором Кондауровым. Однако, кроме того, что ему уже было известно, ничего нового не услышал. Разве что упоминание «подонков-журналистов», приписывающих черт знает что порядочному христианину.

Что на этот раз написали об адвокате в газетах, Давиденко не знал. Но то, что христианин не шибко порядочен, в этом сомневаться не приходилось. Год назад, когда Еремеев проживал еще в многоквартирном доме, он вышел во двор, и на него залаяла собака. Хозяин – 20-летний парень – удержал собаку на поводке, и извинился. Рассвирепев, Еремеев вернулся домой, взял двустволку, вышел на улицу, и открыл огонь на поражение. От полученных ран скончался и хозяин, и его питомец. Этому было с десяток свидетелей, но дело каким-то образом удалось замять. Еремеев открыто угрожал физической расправой своим соседям, в случае, если они пойдут против него свидетельствовать.

– Нам нужно установить, – продолжил Иосиф Григорьевич прокурорским тоном, – с кем у Кондаурова была назначена встреча в день убийства, и кто ехал с ним в машине из «Золотого Глобуса».

– За рулем сидел Савельев, был еще какой-то гражданин, но я его не знаю. С кем была встреча, мне тоже неизвестно. Виктор доверял мне только сделки по недвижимости. Осторожный был человек.

«Недостаточно осторожный, – подумал Иосиф Григорьевич, – коль скоро доверился такому подонку, как ты». И спросил:

– Вам знаком гражданин Третьяков?

– Основатель галереи?

«Шутить изволишь», – зло подумал Иосиф Григорьевич, отметив про себя, что на мясистом лице Еремеева, на этой простодушной физиономии деревенского старосты, не отразилось ничего такого, что могло изобличить обман. Было известно доподлинно, что в машине находился Третьяков, и Еремеев знал, с кем едет.

– Сергей Владимирович Третьяков, полковник. Он был в тот вечер в казино.

И снова адвокат сделал вид, что ничего не знает. Гражданская совесть для него – не пустой звук, и если ему хоть что-то было бы известно, он сразу бы об этом доложил. Поняв, что зря теряет время, Иосиф Григорьевич вынул из тумбочки папку и положил её на стол.

– Ваш сын, – сказал он, величаво выпрямившись. – Давайте о нем поговорим.

Еремеев сузил глаза, на толстых губах заиграла усмешка.

– Этот вопрос закрыт.

Иосиф Григорьевич разгадал значение этой усмешки. Адвокат надеялся на дружескую поддержку заместителя прокурора. Многие считают, что дружат с ним. Одного не понимают: джейран льву не товарищ, а закуска.

– Этот вопрос только открывается, – холодно возразил Давиденко и вперил в адвоката свой инквизиторский взгляд. – Васильева Светлана – моя родственница.

Еремеев вдруг смешался и отвел взгляд в сторону. Он задумался. И было от чего.

28-летняя Светлана Васильева проживала с 24-летним Михаилом Петровым. Она была хозяйкой магазина, он – безработный. 25-летний Денис, сын Еремеева, приходился ему другом.

Весной прошлого года Светлана собралась поехать на кладбище почтить память мужа, погибшего в автокатастрофе. Денис в это время был в гостях у друга, то есть у Светланы – квартира была её. Оба они – Михаил и Денис – вызвались поехать с ней на кладбище. На такси заехали на рынок, чтобы купить цветов. Светлана вышла, а когда вернулась, Михаил упрекнул её, что куплен такой дорогой букет, а вчера она пожадничала ему на пиво. Она промолчала. Денис в открытую пытался с ней заигрывать, а Михаил его не останавливал. Светлана заявила, что поедет на кладбище одна, остановила машину, – водитель которой также начал возмущаться, – чтобы высадить своего сожителя вместе с его приятелем. Михаил потребовал денег на водку, и она ему их отсчитала.

Приехав на кладбище, Светлана не отпустила машину. Она сидела на лавочке возле могилы, когда приехало еще одно такси. Это были Михаил с Денисом. Пьяные, они стали глумиться над могилой – топтать цветы, тушить сигареты о портрет, и так далее. Денис стал приставать к Светлане. Таксист – тот, что привез Светлану – вышел из машины и вступился за неё. Дело чуть не дошло до драки. Он предложил Светлане уехать, но она отказалась. Тогда он обозвал её дурой, и уехал. Денис предложил поехать к нему на дачу, но Светлана заявила, что поедет домой. Втроем они сели в такси и приехали к ней на квартиру. Все время, пока они находились на кладбище, и всю дорогу, молодые люди оскорбляли память погибшего, а Денис чуть ли не раздевал Светлану на глазах Михаила. Тем не менее, она впустила их к себе домой. Там они её избили, привязали к батарее, и всю ночь насиловали. Наутро они снова избили её, на этот раз до потери сознания – чтобы она не сразу заявила в милицию.

Михаил и Денис до сих пор на свободе. Скорее всего, срок получит только Михаил. Следователь изводит свидетеля – того самого таксиста, что вступился за Светлану – бесконечными опросами, пытаясь добиться того, чтобы он начал путаться в своих показаниях. Из-за этого дело не передается в суд. Еремеев уговаривает этого свидетеля дать показания, будто он отвез его сына с кладбища на дачу, а не на квартиру к Светлане. Тогда вся ответственность за содеянное ляжет на Михаила.

…Думал он недолго.

– Кекеев в курсе, чем вы тут занимаетесь? – вызывающе спросил Еремеев.

Остановившись напротив Еремеева, Давиденко сказал сухо:

– Все, что может сделать вам Кекеев – затянуть следствие еще на полгода. Уверен, что зампрокурора не станет охранять молодых повес день и ночь. А по городу, знаете ли, ходить небезопасно: отморозки бродят с заточками и трубами. Как знать, с какого изменчивого часа на их пути начнут попадаться дети порядочных христиан.

Выдержав паузу, добавил:

– Даже если повезёт, и отморозки пойдут по другой улице. У того собачника, которого вы застрелили, не было родственников в областном УВД, а у Светланы есть. Дело передадут тому, кого вы ещё не успели купить, и Дениска окажется за решёткой. А уж как на зоне любят насильников – не мне вам рассказывать! Крепко, по-настоящему, по-мужски.

Лицо Еремеева покрылось багровыми пятнами, глаза заблестели нехорошим блеском.

– Сколько вам нужно? – прохрипел он.

Иосиф Григорьевич вернулся к своему креслу.

– Отвечаю вам на это: был задал вопрос, а вы упорно пытаетесь его игнорировать.

– Лучше деньгами. Голову мне снимут за мои откровения. Деньгами, Иосиф Григорьевич. Не виноват Денис, это все дружок его, подонок! Сам убью его, закажу, падлу! Кабы вы сразу обозначили свой интерес, мы бы все быстро порешили и не тянули бы волынку столько времени.

Тон его сменился на слезливый, взгляд из ненавидящего превратился вдруг в просящий.

– И часто вам приходиться людей заказывать?

– Что вы? Это я так, для красного словца.

– Хорошо, я передумал…

Услышав эти слова, Еремеев облегченно вздохнул.

– …я меняю условия, – холодно сказал Иосиф Григорьевич, – и добавляю новое требование: вы мне расскажете, как приобреталась в собственность земля для автозаправок, принадлежащих фирме «Бизнес-Плюс». В этом мое последнее слово.

Сказав это, он с удовлетворением отметил, как Еремеев побледнел и задергался, словно повешенный. Адвокат молчал, собираясь с мыслями, и Иосиф Григорьевич, чтобы подбодрить его, как бы вскользь проговорил, что папок в его столе предостаточно, просто для вступительной беседы, он выбрал самую интересную.

И Еремеев заговорил.

Шинники тут ни при чём. Да, с «офисом» сотрудничают фирмы, торгующие резиной, но в тот вечер Кондауров должен был встретиться с Виталием Першиным, заместителем директора «ВХК» – волгоградского химического комбината. С некоторых пор руководство предприятия на выходных днях промышляет производством метионина и бензиновых присадок. Выручка от продажи неучтенной продукции целиком идет в карман участников схемы. Какая-то часть денег шла на оплату поставщикам сырья, но в последнее время, ввиду грядущей продажи госпакета акций, и возможного банкротства предприятия, как одного из вариантов передела собственности, не делается и это. Эту деятельность пытается взять под свой контроль Степан Шеховцов по кличке «Шах». Его группировка занимается грабежами, вымогательством, «крышеванием» предпринимателей средней руки – фермеров, хозяев магазинов, перекупщиков сельскохозяйственной продукции. Руководству завода, естественно, не нужна такая «крыша». Першин был знаком с Кондауровым, и договорился с ним о личной встрече. Цель: поставить на место Шеховцова, и договориться об условиях совместной деятельности. Узнав о предстоящих переговорах, Шах каким-то образом воспрепятствовал поездке Першина, вместо которого на встречу поехал кто-то другой. Человек, достаточно известный для того, чтобы ему позволили сесть в машину к Кондаурову.

В отношении Третьякова Еремеев признался, что видел этого человека первый и последний раз. Какие у него были дела с Кондауровым – неизвестно. Судя по всему, это какой-то личный вопрос.

Что касается фирмы «Бизнес-Плюс» – тут все просто. Участки земли были приобретены при содействии главы земельного комитета. Деньги для него были получены от Каданникова и переданы лично в руки, без свидетелей. Но эта информация вряд ли представляет какой-либо практический интерес.

В заключение Еремеев спросил, может ли он быть уверен, что его сыну ничего не угрожает, – ведь, если разобраться, парень ни в чем не виноват. Он бы не поехал, если бы девушка не вела себя так развязно… знала, что будет, и повела парней к себе домой… извращенка, сама напросилась… по сути дела, они просто позабавились втроем… как это сейчас принято среди молодежи… и кроме того, Михаил, этот подонок… принудил Дениса принять участие в оргии.

Иосиф Григорьевич размышлял тем временем, что за «личный разговор» состоялся у Третьякова с Кондауровым, и могло ли это быть как-то связано с убийством. Ни одна версия не может быть отметена, пока не доказана её несостоятельность. Услышав заключительные слова адвоката, он внутренне содрогнулся и жестко сказал:

– Уверен, что виновные понесут заслуженное наказание. Нам с вами – в этом временном интервале между преступлением и наказанием…

И широко развел руки, потом медленно начал их сводить. Когда его ладони соприкоснулись, он продолжил:

– … надлежит много чего сделать.

«Разорить тебя, и пустить по миру», – подумал Давиденко про себя. Вслух же сказал:

– «Бизнес-Плюс» и его хозяева, Игнат Захарович. Неужели там все чисто?! Согласен, что взятка – это несерьезно, но ведь есть какая-то другая информация, которая представляла бы для нас практический интерес.

Еремеев задумался.

– Так вам сразу не скажу.

Иосиф Григорьевич снова свел ладони вместе.

– Постараюсь быстро все сделать, – торопливо сказал Еремеев.

Размышляя над результатами разговора, Иосиф Григорьевич, выдержав долгую паузу, счёл нужным напомнить:

– Время, Игнат Захарович… Нам с вами нужно плотно поработать.

Глава 23

Неукротимо несла свои тяжелые воды невозмутимая Келасури. На горах задорно шумели леса. В зеленом буйстве ветвей хлопотливо перекликались голубой дрозд и розовый скворец. На крутом кряже, в глубинах запутанного орешника, перекрывая урчание пушистого зверя, призывно кричал олень. Освежающий бриз доносил с моря приятную прохладу.

Они выехали пораньше, и около девяти утра прибыли в Сухуми. Белоснежный город, поднявшийся на фоне горных хребтов, утопавший в мимозе, в пальмах и эвкалиптах. Красота города омрачалась последствиями войны: разрушенные здания, выбитые стекла, обгоревшие дома… и кладбища.

Андрей решил свозить Катю в город под предлогом получения денежного перевода. Он надеялся, что она развеется. Её душевное пике затянулось. Недомогание прошло, и он терялся в догадках, чем может быть вызван её психологический кризис. Она стала неразговорчивой, подолгу уединялась. Когда с ней разговаривали, слушала невнимательно, и скрытая грусть светилась в её глазах. А по ночам дрожала и беззвучно плакала. Говорила, что безо всякого повода, безо всякой причины, сея в его душе сомнения и заставляя тяжело переживать. А иногда металась на горячей постели, то вскакивая, то жалобно вскрикивая, то, застыв, лежала, широко раскрыв глаза. И, опять же, никак не объясняла, что так сильно беспокоит её.

Получив перевод, они отправились на набережную. Катя держала Андрея за руку, взгляд её оживился. Возле памятника поэту Иуа Когониа они остановились. Памятник был увит плющом, и создавалось впечатление, что на плечи поэта накинута бурка. Андрей уже собирался сказать, что когда-нибудь Катя будет не менее знаменита, чем Когониа, но, узнав, что поэт прожил всего 25 лет, решил промолчать.

Казалось, она вся отдалась чарам этого древнего города. Тревога Андрея улеглась. Он восторгался вместе с ней развалинами Сухумской крепости, сложенной из больших валунов и морской гальки, замком Баграта, возвышающимся на величественной горе.

Подбираясь к тайной цели поездки, Андрей выспрашивал местных жителей, где находится улица Пушкина. Это были плохо одетые люди, обычно встречающиеся на всех вокзалах и базарах, они редко находят работу, но почему-то не умирают с голоду. Известно было, что нужная улица находится в центре города, но указанный ненадежным народом путь неизменно приводил в какие-то подворотни, из которых несся оглушающий собачий лай, где-то кукарекали задорные петухи, где-то мычали коровы, ржали кони, и нависал душный запах масла, дегтя, и сушеной рыбы.

В итоге улица была найдена совсем не там, куда указывали аборигены.

Они зашли в дом номер двадцать четыре, в картинную галерею, где их встретил смотритель, пожилой человек, узкоплечий, небольшого роста, с лицом замученного войной солдата. Оказавшись в окружении картин, Андрей не сразу нашел то, что нужно. Были всё пейзажи – Нофоафонские пещеры, Беслетский мост, Голубое озеро, и прочие красоты в невообразимом количестве.

– Куда ты так торопишься? – спросила Катя. – Тебе что, не нравятся пейзажи?

Андрей признался, что не нравятся. Классический пейзаж – это fiction, банальщина. Пусть даже написан со знанием техники, но это всяко подражательство. Добросовестная работа технаря-натуралиста, не представляющая художественной ценности, в ней нет одухотворенности, нет мысли. Интерьерное украшение, выполненное механическим маляром без души.

Наконец, он нашел то, что искал – огненную, шумливую и пеструю южную картину. На большом полотне был изображен базар с бесчисленной толпой кавказского народа, толпящегося то в виде важных дам, то оборванного мужичья, кричащего, бегущего, озабоченного, суетливого, торгующегося, праздно глазеющего, и тут же флегматичные продавцы, алчные торгаши, озабоченные кухарки, назойливые нищие. Бытовая сцена, но на лицах написана такая страсть, что кажется – то не базар, а какая-то оргия и безграничное распутство. Вот женщина, наклонившись, рассматривает фрукты – то ли маленькие дыни, то ли огромные абрикосы, а над ней, возвышаясь над прилавком, толстый продавец с полузакрытыми глазами, нависает своим огромным животом. Позади женщины, пытаясь протиснуться среди всеобщего столпотворения, находится мужчина, чуть приобняв её. И так по всей картине. Воображение рисовало самые невероятные ассоциативные ряды.

Андрей поинтересовался у смотрителя, кто написал эту картину.

– Художник какой-то, – последовал равнодушный ответ.

– Понимаю, что не грузчик. Как звать художника, и как его найти?

Замученное лицо смотрителя стало еще более замученным.

– Ай! Не в Вазрах я за художника.

– ?

Удалось узнать только то, что он ничего не знает. Андрей продолжал настаивать. Неужели почтенный искусствовед ничем не сможет помочь любознательным туристам? Нельзя скрывать такой талант.

– Клянусь мамой, обижусь! – в сердцах воскликнул смотритель и отошел.

В глубоком унынии Андрей вернулся к картине.

– Надо предложить ему денег, – сказала Катя.

Андрей на мгновение закрыл глаза, прикидывая сколько заплатить. Открыв, от неожиданности отступил назад. Смотритель, материализовавшись прямо перед ним, улыбался во весь рот, обнажив коричневые зубы. К гадалке не ходи, он готов был продать маму, которой клялся только что.

И уже через двадцать минут они подъезжали к частному дому на окраине города. Кирпичное, увитое плющом, строение в глубине заброшенного сада, было похоже на домик сторожа. Тропинка поросла травой, дорогу то и дело преграждали поваленные деревья. Вдоль тропки тянулась канава, наполненная водой, где искали корма лягушки. Далее дорожка была проложена прямо среди диких кустов. Казалось, что находишься в царстве мандрагор, которые с наступлением ночи поют у подножья дерев и опасны тем, что, наступив на них, человек впадает в любовное томление, или им овладевает жажда наживы. Погибельное дело, потому что страсти, внушенные мандрагорой, сродни печали.

Звонка не было, а дверь оказалась открытой.

Они прошли через темную прихожую в просторное помещение с большими окнами, стены которого были сплошь увешаны картинами. В дальнем углу стоял мольберт с недописанным полотном. Среди разбросанных холстов, кистей, и красок, стояло мягкое кресло, и в нем сидел пожилой мужчина с живыми глазами, горбатым носом и срезанным подбородком; на грудь его падала расчесанная по обе стороны жидкая белая борода. Коричневый берет покрывал плешивую голову, нечеловечески худое тело было укутано в ветхий халат желтого шелка, – поистине царственное отрепье.

Хотя его пронзительный взгляд обратился к гостям, старик даже движением век не показал, что заметил присутствие посторонних. На его лице запечатлелось скорбное упрямство, а в морщинистых пальцах он нетерпеливо вертел кисть.

Андрей поздоровался и начал было объяснять цель визита, но вынужден был прерваться – хозяин встал, взметнув с давно не метенного пола столб пыли, подошел к мольберту, сделал несколько мазков и уставился в окно. Так стоял Фиран Газнели – это было имя художника – похожий на какого-то козлобога, улыбаясь кривляющейся улыбкой.

Кашлянув, Андрей подошел к нему, представился, и рассказал, что ему нужно: заказать портрет девушки. Старик метнул взгляд в сторону Кати. Она в этот момент рассматривала развешанные на стенах картины.

– Эласа, меласса, портрет, мартрет, – пробормотал старик, жуя свои дряблые губы, взгляд его сделался безумным.

Катя прыснула, Андрей флегматично улыбнулся, и начал объяснять, что хочет видеть на портрете, сомневаясь уже, правильно ли сделал, приехав сюда, в это убежище старого каббалиста. Закончив, в ожидании ответа с любопытством посмотрел на мольберт, затем перевёл взгляд на художника, отметив при этом некоторое сходство изображённых чудищ с их создателем.

«Яблочко от вишенки недалеко упало».

Молчание затянулось. Бросив быстрый взгляд на Газнели, Катя громко расхохоталась. Тот изрек голосом медленным, скрипучим и как бы идущим из неведомых далей:

– И сказала дщерь Ноя, и вещала Самбефа: «Суетный человек, что смеется и потешается, не услышать голос, идущий из седьмой скинии; гряди, нечестивец, к бесславной погибели своей».

Удивленные, Катя с Андреем, переглянулись. Пожав плечами, она продолжила осмотр картин, Андрей вопросительно посмотрел на художника, а тот невозмутимо принялся за работу. Он рисовал неведомых чудовищ, сплетающихся в необычайных позах. Какое-то время все молчали. Испытывая нетерпеливое желание поскорее отсюда убраться, Андрей стоял, привороженный незаконченной картиной.

– Что вы рисуете? – спросил он.

– Мне известны золотые чисел, который в мире духов соответствует имени Иеговы. Это влечет за собой невообразимый последствий. Проникновенное толкование Моисеевых книг – вот в чем спасение.

Пораженный и вместе с тем околдованный этими диковинными выкладками, Андрей из последующего рассказа выяснил, что художник создает чудовищ, желая узнать, что они скажут ему потом, вполне уверенный, что они заговорят и в причудливых ритмах выразят изысканные мысли. Старик Газнели же будет слушать их. Так он находит путь к своим золотым числам.

– Картина девушки, Фиран, – мягко, но настойчиво напомнил Андрей. – Давайте об этом поговорим.

Отвлекшись от работы, художник посмотрел на Катю.

– Как хочешь, чтоб я её нарисовать?

И принялся точными движениями наносить мазки на полотно.

– Во-первых, чтобы было движение, – начал Андрей. – Во-вторых, одежда…

Он задумался.

– Эласа, меласса, что с одеждой будем делать?

– Снимать, – уверенно ответил Андрей. – Её не будет. Оставим тоненькую полоску на бедрах, и полупрозрачный верх. Или даже без него.

Рука художника застыла. Он встал вполоборота. Поглаживая бороду, старик бросал на Катю взгляды, достойные куртизанки. Наконец, он сказал:

– Очень долгий, проникновенный работа. Мне остаться с девушкой один на один, раздевать её, трудиться вместе с ней. Келдым-белдым, агла-магла!

Сказав это, повернулся к мольберту и застыл в согбенной позе.

Они посмотрели друг на друга – Андрей и Катя – испуганно и удивленно. Оставить её наедине с этим старым маньяком? Одну, среди говорящих чудищ?! Это было слишком.

– Могу оставить фотографию, – твердо произнес Андрей.

– Фотография, мотография, нет, параход!

– При чем тут пароход?

– Не получится фотография, параход, – резюмировал старик.

Посмотрев в окно, он стал работать дальше.

Андрей осмотрелся. По стенам мастерской, заключенные в золотистые рамки, среди ангелов, патриархов и святых, мирно царили бледные девы с длинными руками и печальными глазами. У окна, прислоненный к стене, стоял портрет Магдалины. Она была изображена закутанной в свои волосы, пугающе худая и старая, словно какая-нибудь нищая с военно-сухумской дороги, сожженная солнцем и снежными обвалами, скатившимися с Эльбруса. Со страшной и трогательной правдивостью она была написана безумным стариком.

– У вас большой талант, – несмело произнес Андрей, придя в себя. – Но мы не можем тут надолго оставаться. У нас программа – мы должны осмотреть достопримечательности.

– Тебе смотреть достопримечательность, ей остаться и работать со мной. Иначе нет портрета, параход.

– Мы вам заплатим, – возразил Андрей. – Оставим задаток и пару фотографий.

– Мне не нужны макути! – взвизгнул старик. – Я творить шедевр, потому что я великий мастер, а не чатлах.

Тут старик понес такую околесицу, что стало жутко. Он отлучал потенциальных клиентов от святого, проклинал их именем Сфер, Колес, и чудищ Елисеевых. Андрей хотел уйти, и не мог сдвинуться с места. Катя молча опустилась на покрытый засаленной тряпицей табурет. Она смотрела на старика широко раскрытыми глазами. Смахнув, капельки пота, выступившие на лбу, Андрей сказал:

– Внимание, маэстро! Девушка уходит, художник остаётся с фотографией. Иначе никак, болт.

И сделал вид, что уходит. Между тем, он чувствовал, что силы покидают его. Острое воображение рисовало ужасные картины: вот он, обвитый корнями мандрагор, засасывается ими в подземелье, а Катя, связанная, лежит на полу мастерской, и старик, маньяк из маньяков, в своем желтом балахоне, страшный, с желтыми вращающимися глазами, склонился над ней в глумливой позе.

Не услышав ответа, Андрей развернулся и направился к Кате. Опередив его несколько неуклюжей, но быстрой походкой, старик встал на пути.

– Настоящий художник писать с натуры. По фото – не получается портрет.

– Послушай, всё это пустое, сказки венского леса. Ты великолепно рисуешь без живой натуры, – сказал Андрей, показывая на картины.

– Ай, батоно! Мой душу мотал. Все люди тут сидеть, пока я их рисовать с натуры.

– Мы – не все. Мы тут не сидеть. Мы оставить фото и уйти.

– Без натур нет портрет. Как работать, не видя, что писать?! Толстой войну прошел, иначе как роман «Войну и Мир» написать?

Андрей вспылил:

– Ходячая астролябия, ты со своими звездами совсем свихнулся. Толстой в Отечественной войне не участвовал.

– Ихвис толма, вай ме, что говоришь! Ай, сиафант! Кто ж за него тогда участвовал?! Гога и Магога?!

– Кто-кто, – недовольно проговорил Андрей. – Конь в пальто! Толстой еще не родился, когда шла война с Наполеоном.

– Гоими, вот чудак! Как не родился? Кто ж за него писал, если он не родился?

И у них разгорелся ожесточенный спор. Устав от объяснений, Андрей зажал уши руками и сказал, что ему нужна картина, написанная воображением. Не нужна копия, потому что есть живой, неповторимый оригинал. А требуется игра воображения, чтобы привнести в портрет некоторые детали… Старик замолчал. И Андрей объяснил, что это должны быть за детали.

– Келдым-белдым! – проговорил старик, дико вращая глазами. – Мы с девушкой оставаться писать картину, к вечеру будет все готово. Мамой клянусь!

С этими словами он поднял обе руки и странно ими задвигал. Его жестикуляция напоминала магические пассы. Андрей почувствовал, что слабеет. Ноги его подкашивались. Тут подошла Катя, молча взяла его за руку и повела на выход. От её прикосновений Андрей словно очнулся. Посмотрев недружелюбно на старика, он обвел взглядом мастерскую, и, пропустив вперед Катю, вышел вслед за ней.

– Гуль-мангуль! Агла-магла! – услышали они уже на улице.

Обернувшись, увидели старика. Он приближался к ним походкой, поражавшей своей неуклюжестью. Он был босой, и Андрей успел заметить, что плюсна у него приходится как бы посреди ступни и пятка выступает назад настолько же, насколько выступают вперед пальцы. В силу такого устройства походка и была такой странной.

Сказав Кате, чтобы возвращалась в машину, Андрей обернулся и встретил старика холодной усмешкой:

– Ну что, звезданутый?! За бешкешем прибежал? Очень кушать хочется?!

Остановившись в двух шагах от Андрея, старик Газнели воздел руки горе, и скрюченные пальцы его сделались похожими на когти. Засалившийся до блеска балахон распахнулся, обнажив тощие кривые ноги, едва прикрытые рваными подштанниками, и художник показался неким нищенствующим магом, вечным и очень древним, поддерживающим свое перманентное существование пожиранием младенцев и черными колдовскими молитвами. Глаза его сверкали.

– Эласа, меласса! Варух, барух!

Нагромождая безо всякой меры замысловатые поговорки и образы, старик сообщил, что чудище Иезекииля, которое он только что дорисовал, подмигнув красным глазом, приказало ему согласиться на сделку. Поэтому он так сильно торопился. Итак, ему нужны фотографии, задаток, и еще раз объяснение.

* * *

С вершины холма они смотрели на несравненную чашу, на дне которой лежит, как драгоценность, величественный Сухуми, а над ним гигантскую розу вечерней зари. Вдали, в море света, вершины гор были столь же прозрачны, как само небо. Черные сосны поднимали к небу свои неподвижные вершины. Андрей улыбнулся, ощутив мир и безмятежность этого вечера. Катя была грустна. Взглянув на неё, он в который раз отметил тонкое совершенство её лица, открывшееся особым образом в этот день, когда была выполнена её просьба. На этом лице жизнь и деятельность души оставили свой след, не нарушив его юной и свежей прелести. Лучи света играли в её волосах, уложенных в красивую прическу, тень от лавровых деревьев падала ей на глаза, смягчая их блеск. Тускло мерцало монисто.

Он пытался отыскать взглядом, у подножья цветущих склонов, тот невидимый уголок, где они сегодня были с Катей. Там, у безумного художника, был заказан портрет, на котором она будет изображена такой, какой Андрей мечтает её видеть всегда. Куда-то вглядываясь вдаль, она сделала шаг вперед. Любуясь смело открытой линией её затылка, он подошел к ней сзади и обнял. Она провела ладонью по его кисти и взяла его руку в свою.

– Почему ты скрываешь от меня то, о чём шептался с художником, что за дух тайны мировой?

– Эласа, меласса, секрет, слушай.

Она повернулась к нему лицом, и, обняв его шею, тесно прижавшись, упрямо сказала:

– Я требую признания!

– Я… тебя… люблю, – ответил он с расстановкой.

– Ну, знаешь… хотя… тоже неплохо, я это поддерживаю.

Держась за руки, они дошли до ресторана, мимо благосклонно склонившихся пальм, самшитовых деревьев, грабов, орхидей, олеандров, обвеваемые запахами ночных цветов, полыни, и эвкалиптов.

Зал был заполнен наполовину. Играла тихая музыка. В этот раз они заказали все одинаковое – горячие хачапури, чанахи, салат по-гречески и домашнее вино.

Наверное, впервые за две недели, Андрей увидел её живую улыбку и услышал в её голосе те пленительные интонации, что так очаровали его в первый день их встречи. Он поинтересовался, приезжала ли она в Волгоград за эти семь лет. Она ответила, что «было пару раз». Но ничего такого, о чем стоило бы вспомнить, в эти приезды не происходило.

– О-о! Этот аромат! – прикрыв глаза, протянула она. – Во Владивостоке тоже есть дендропарк, но запах там совсем другой. Тут можно остаться ради одного только запаха!

Катя рассказала, что раньше мечтала поселиться на одном из необитаемых островов залива Петра Великого. Это заповедные места с красивым рельефом, живописными берегами, богатым подводным миром – рай для уставших от городского шума людей, для аквалангистов, да и для всех, кто неравнодушен к природным красотам.

– Приезжаешь в один край, удивляющий своей суровой красотой; приезжаешь в другой, поражающий своим мягким климатом и живописными пейзажами; и в каждом месте оставляешь частицу своего сердца; оказываешься в третьем…

«Так на всех не хватит, – подумал Андрей. – Опять же, где-то я уже слышал что-то подобное».

Отдавшись созерцанию её глаз, горевших темно-изумрудными переливами, он не заметил, как началась и закончилась пантомима «Смерть несчастного влюбленного». Раздвинулись зеркальные двери, и в зал впорхнули юные танцовщицы. На стройных бедрах раскачивался бирюзовый и розовый шелк. Золотые змеи сверкали на смуглой коже. Поднимаясь на ногах, танцовщицы плавно закружились, застывая в обольстительных позах.

Многие посетители встали со своих мест и ближе подобрались к сцене. Из курильниц расходился по залу фимиам, и, точно одурманенные фиолетовым дымом, танцовщицы качнулись и все разом опустились на шелковые подушки. Осталась только самая гибкая, извивая пурпурный шарф, едва касаясь пола, она казалась нарисованной. Томный взгляд её был устремлен вдаль. Она протянула смуглые руки и застыла с полузакрытыми глазами. И вдруг, словно опьянев от сладострастных видений, откинула косы, переплетенные цветами, топнула ножками и зазвенела кольцами и браслетами. Не улыбаясь, целомудренная в вызывающей позе, она закружилась еще стремительнее, еще сладострастнее. Зал изумленно качнулся. Среди посетителей пронесся шепот восхищения. Девушка продолжала извиваться в опьяняющем танце. Внезапно она рванулась и исчезла за кулисами. Журчащие звуки флейты наполнили туманный зал. Сидевшие на подушках танцовщицы вставали по очереди, кланялись, и удалялись под громкие аплодисменты и восторженные возгласы.

– Какое нежное мясо! – сказала Катя.

– А что мясо… – рассеяно ответил Андрей, смотря вслед уходящим танцовщицам. – Тут все такие.

– Но все равно, дружочек мой, – заметила она между двумя глотками вина, – лучше, чем ты, никто не приготовит мясо!

– Намек понял, – вздохнул он, представляя себя в клетчатом фартуке, на кухне, среди кастрюль, сковородок, и не разобранных сумок с продуктами.

Заиграла громкая музыка, и на сцене появилась группа джигитов, с пышными усами, в белых гимнастерках, с шашками, в папахах, и стала лихо отплясывать лезгинку. Посмотрев на Андрея, Катя громко рассмеялась. А, отпив немного вина, засмеялась еще громче – так, будто он в воображаемом клетчатом фартуке, с ножом в зубах, прошелся на руках по залу.

– Ты чего такой стал… потерянный?

Андрей натянуто улыбнулся в ответ.

Под грохот музыки и воинственные крики танцоров, сидевшие в зале мужчины поднялись все без исключения, стали громко хлопать в ладоши, кто-то вышел к сцене и пустился в пляс. Взвизг зурны, взвизг сабель, звон пандури, дайра, грохот дапи, крики «Вашá! Вашá!», победоносные звуки горотото сотрясали зал.

Напряжение прорвалось, умчалась скованность. Залпом осушив бокал вина, Андрей слабо улыбнулся, потом смелее, шире, затем, захлопав в ладоши, громко расхохотался.

* * *

Мягко, словно бархат, легла на притаившуюся землю теплая ночь. Полная луна царствовала над высотами, погружая башни и леса в прозрачное серебро. Едва слышно шевелились густые заросли.

Она шла рядом, и соблазнительные формы её тела сказывались в каждом её движении. Для поездки в город Андрей попросил её надеть что-то вроде паранджи, и она сделала все, что могла. На ней была свободная блузка с рукавами до локтя и широкие, как шаровары, брюки. Но все равно, каждый шаг открывал тайны её красоты, пленительной и непогрешимой. Его фантазия не отличалась сдержанностью, когда он думал о Кате.

Они подошли к площадке, с которой открывался вид на город. Внизу, в голубоватой мгле, Сухуми казался роем светлячков.

– Открой мне страшную тайну: о ком ты думала последние две недели? Кого-то вспоминала? Ты кому-то оставила частицу своего сердца?

– Это что, ревность?

Андрей молчал, пытаясь сформулировать мысль. Ему не хотелось, чтобы прошлое отражалось в настоящем, хоть оно его и сотворило. Неизбежны сравнения, возможно, не в его пользу, переживания, тягостное примирение с действительностью: «пусть не высший класс, зато моя собственность». Как хорошо быть единственным и неповторимым.

– Почему нигде не сказано, что делать с молчунами, не желающими поделиться своими мыслями? – сказала Катя.

И, обернувшись, посмотрев через плечо на дремлющий в ночной тишине город, она взяла Андрея за руку и повела его по тропинке. Они шли в ночной тишине, не говоря ни слова. Возле машины, так и не дождавшись ответа, Катя нарушила молчание.

– Думала, мы обо всём договорились: я поверила в то, что я у тебя – первая; ты поверил в то, что ты – мой номер один.

– Ладно, чего уж там… – уныло ответил он.

* * *

Густая темнота казалась бархатом, мягко обволакивавшим улочки. Машина шла ровно, расплескивая под колесами свет фонарей. Катя беспрерывно тормошила Андрея, прижималась, щекотала, дразнила. Два раза они останавливались, чтобы поцеловаться.

Не замечая ни дороги, ни времени, Андрей вскоре сообразил, что пропустил нужный поворот. Дорога шла все время в гору. Быстро прикинув в уме знакомые ориентиры, он подумал, что где-то должен быть выезд на второстепенную дорогу, по которой можно вернуться туда, куда нужно. Но вскоре понял, что заблудился. Они катили среди безмолвия ночи по голубой дороге, окаймленной темной зеленью деревьев. И эта местность была совершенно ему незнакома.

– Катюша, мы заблудились.

Она посмотрела в окружающую темноту:

– Подумаешь! Я такая пьяная, мне сейчас всё равно на неудобства. Можем заночевать в лесу. Как те дикари, которым ты завидуешь.

Сделав глоток вина, она передала ему бутылку. Остановив машину, Андрей тоже отпил из горла. Закупорив бутылку, положил её на заднее сиденье. Осмотревшись, он увидел, что дорога в этом месте круто загибалась влево. Дальний свет фар выхватывал причудливые очертания деревьев и поросшие мхом валуны.

– Опасный поворот, – заметил Андрей, – и ни одного знака.

– Смотри, какое чудо! – воскликнула Катя, показывая на деревья.

Прямо перед ними, в том месте, где дорога уходила влево, два дерева стояли ближе всех к дороге. Старая сосна с усохшими сучьями, которые торчали, как обрубленные топором перекладины лестницы, а высоко в небе, будто гнезда аиста, колыхалась только светло-зеленая верхушка её с шишками, глядевшими вверх. Рядом с ней стояла молодая подруга её, чей ствол на высоте пяти метров раздваивался, исходящие ветви, очертив причудливыми изгибами сердечко, взмывали вверх. Остатки скал в виде обломков лежали вдоль дороги. Среди них – огромный серый валун, напоминавший могильный камень, а витиеватые трещины на нем – эпитафию на непонятном языке.

– Сердечко, – хороший знак.

Внезапно деревья осветились светом фар. Какая-то машина приближалась к повороту, но из-за скалы её не было видно. Тут только Андрей заметил, что остановился посередине дороги. Вынырнувшую из-за поворота легковушку он сначала принял за микроавтобус. Это была светлая «девятка» Жигули, и в свете фар Андрей успел разглядеть абхазские номера. На повороте машина вылетела на встречную полосу, и, не сбавляя скорости, мчалась прямо на них.

Андрей не мог похвастаться тем, что никогда не испытывал страха. Но всякий раз, когда что-то похожее на страх подкрадывалось к нему, он отмечал появление чувства, легко подчинявшегося рассудку. Так как в нем не было никакого сладострастия или соблазна, то преодолеть его было нетрудно. Кроме того, он не владел способностью немедленного реагирования на то, что происходило вокруг него. Эта способность редко в нем проявлялась – и только тогда, когда то, что он видел, совпадало с его внутренним состоянием. Преимущественно это были вещи в известной мере неподвижные, статичные, и отдаленные от него, и они не должны были возбуждать в нем никакого личного интереса. Это мог быть медленный полет крупной птицы, или шум прибоя, или неожиданный поворот дороги, за которым открывались тростники и болота. Но во всех случаях, когда дело касалось его участи или опасностей, ему угрожавших, заметнее всего становилась своеобразная глухота, которая образовывалась вследствие все той же неспособности немедленного душевного отклика на то, что с ним происходит. Эта душевная глухота отделяла его от жизни обычных волнений и страхов, характерных для угрожающих жизни ситуаций.

…В тот момент, когда Катя, судорожно схватив ручку двери, громко закричала, Андрей отжал сцепление, вдавил педаль газа в пол, и вырулил на левую обочину. Мимо них пронеслась «девятка», и в зеркало заднего вида он рассмотрел, что машина только через двадцать метров вернулась в свой ряд.

Они обменялись долгим немым взглядом. Катя сказала:

– «Хороший» знак. Мы чуть не погибли.

Они отъехали от опасного места подальше и вышли из машины.

Загадочно улыбаясь посеребренной чинаре, луна закачалась над благоуханными ветвями. В зеленой полумгле терялась тропа, увлекавшая вниз, в черноту ущелья. Подойдя к склону, они остановились. Катя закурила. Она посмотрела на небо, и в её глазах отразились мерцавшие искорки звезд. На её шелковых ресницах блеснули и задрожали прозрачные слезинки.

– Обними… Андрюша… меня до сих пор трясёт.

В дремотной тишине, стелившейся окрест, неслышно колыхались ветви. Скрытый густым орешником, журчал ручей. Успокоившись, Катя сказала, что ей уже не «всё равно на неудобства», и надо бы выдвинуться в обратный путь, домой.

Они пробирались сквозь заросли. Выйдя на поляну, остановились, чтоб осмотреться.

– Что за плутания в ночи, опять мы заблудились.

В кустах вдруг что-то зашевелилось, и, тяжело хлопая крыльями, низко над землёй пролетела черная птица. Катя испуганно вскрикнула.

– Андрюша! Я боюсь!

Он взял её за руку и уверенно повел по тропинке.

– Катенька… мой бог, это всего лишь птица. Пойдём, я понял, куда надо идти.

Глава 24

Казино «Фараон» было выбрано им не случайно. Если в «Золотом Глобусе» и в предыдущем ему «Кристалле» у него было время для рекогносцировки, то сейчас, наверное, информация о «счастливчике» мгновенно распространится среди игорных заведений. Поэтому Владимир Быстров решил действовать наверняка, сыграв один раз по-крупному, а не тратить время на частые, но мелкие выигрыши.

Три недели ушло на подготовку к операции. Через знакомых он вышел на крупье – Егора Ченцова. Это был полнеющий молодой человек с простецкой физиономией, спокойный, уравновешенный парень, с хитрецой, здоровой психикой, понятными жизненными установками. С ним без труда удалось договориться. При раздаче карт Егор должен был выдать Владимиру выигрышную комбинацию, деньги – на троих. Третий участник схемы – сотрудник службы безопасности, который должен вырезать фрагмент видеозаписи, на котором Егор подмешивает карты.

Войдя в зал, Владимир отметил сразу три группы «кутил», пришедших сюда, чтобы развлечься – хорошо выпить и проиграть кучу денег. Еще было человек десять «сумасшедших», пришедших с маниакальной целью обыграть казино. У них были свои системы выигрыша, они что-то помечали в блокнотах, выстраивали схемы. Цель их визита, очевидно – тупо смотреть воспаленными глазами на то, как уплывают их деньги. Была свежая кровь – новички, которых привели друзья, или сами пришли из любопытства. Также по залу бродили какие-то странные субъекты, которые не играли, не выпивали, и непонятно зачем они сюда пришли, но вид у них был такой, будто они совершили какие-то великие дела, и собираются совершить ещё более великие.

Для начала Владимир посидел в зале игровых автоматов, потом проиграл немного денег в покер, затем отправился играть в рулетку. Он поставил два раза подряд на «красное», потом один раз на двенадцать средних цифр, и, немного выиграв, отошел в сторону. Чувствовалось приятное волнение, можно было бы продолжить, но не хватало еще, чтобы сейчас подошла официантка, «случайно» вылила вино на брюки, и, проводив в служебное помещение якобы для чистки костюма, сдала охранникам для проработки. Сегодня другие планы. Из всех беспроигрышных схем сегодняшняя – самая беспроигрышная.

Впервые он обрядился «как крутой» и чувствовал себя довольно неуютно. Блестящая черная рубашка, черные джинсы, остроносые черные туфли, золотой браслет и золотая печатка – «болт». Но так надо – легче затеряться среди всех этих олухов.

Владимир прошелся по залу, и направился к барной стойке. Несколько девушек в мини– юбках сидели на высоких стульях, потягивая коктейли, изредка перебрасываясь короткими фразами. Он подошел к приглянувшейся девушке, и, сделав глупое лицо, спросил:

– Извините, отвлеку вас на минутку. Мне нужно запить лекарство. Могу я сделать пару глотков из вашего бокала?

Смерив его надменно-холодным взглядом, она ответила:

– Лох, что ли? Сам не можешь купить?

– Не могу, все в дело вложено…

С этими словами Владимир показал ей содержимое своих карманов – внушительную гору фишек.

– … хотя бы одну фишку израсходую на выпивку – игры не будет. Примета такая.

И он рассказал, что несколько раз изменял привычкам, и потом приходилось сутками сидеть в казино, отыгрывая потерянные деньги. В своем повествовании он упирал на то, что игорные заведения, да и любые другие крутые места для него – что дом родной. Ну, а приметы для игрока – это святое.

– А что за лекарство? – спросила девушка. – Ты не заразный?

– Стимулятор мозга, – ответил Владимир, показывая беленькую капсулу – освежитель дыхания. – Помогает сосредоточиться, высвобождает умственные ресурсы.

Она все еще недоверчиво смотрела на него.

– Какой-то ты странный.

– Взгляд красивой девушки придает мне бешеный азарт. Чувствую, сегодня буду в выигрыше. И чисто конкретно отблагодарю тебя за коктейль.

И, не дожидаясь разрешения, взял из её рук бокал и, сделав два больших глотка, вернул обратно. Это был обычный вишневый сок в бокале, украшенном, как для всемирного конкурса барменов.

– Ты хотя бы проверяешься? – спросила она, поставив бокал на стойку.

Вместо ответа он взял её за руку. Погладил кисть своей ухоженной изящной ладонью, неестественно маленькой по сравнению с его могучей фигурой, и диссонировавшей со всем его свирепым обликом. Красивое лицо его было изъедено оспинами, улыбка почему-то выходила слишком хищной, и только доверительный взгляд умных серых глаз располагал к откровенному общению.

– Красивая рука. Ты не волнуйся, можешь доверять мне. Я – доктор.

И он развил эту тему, рассказав несколько забавных историй, услышанных от брата, работавшего хирургом. Ему удалось развеселить девушку.

– Могу поспорить, что у тебя тридцать шестой размер ноги, а талия…

И он обнял её. Она не сопротивлялась, и даже слегка прижалась к нему.

– … шестьдесят два…

– Немного ошибся, но все равно – молодец! Меня зовут Лиля.

– Игорь, – ответил он, и тут же пожалел о сказанном.

Так звали его брата, а они ведь близнецы. Не стоило, конечно, так делать, но эта привычка, черт бы её побрал!

– У тебя влажная ладошка… Наверное, там тоже всё очень…

Наклонившись, он сказал ей на ухо несколько фривольных фраз, отчего она сначала покраснела, затем расхохоталась.

– Может, сразу в ЗАГС?

– Обсудим. Так ты одна живёшь?..

Она кивнула в сторону подруг.

– Снимаем квартиру со Светой и Леной. А у тебя друзья есть?

– Сегодня обойдемся без друзей.

Егор уже десять минут, как отсутствовал. Пора было выдвигаться на боевой рубеж. Владимир хотел поцеловать Лилю в щеку, она же с готовностью подставила губы.

– Мне пора. Жди меня тут.

Отойдя два шага, он обернулся, послал ей воздушный поцелуй, и направился к условленному столу. Там находилась группа, названная им «кутилами».

К девушке-крупье обратился шатен с ястребиным профилем:

– То есть, Женечка, вам нравится такая работа?

Вскрывая новую колоду карт, она чуть заметно пожала плечами.

– А до которого часа вы работаете?

Тут подошел менеджер и объявил, что разговаривать с крупье запрещено.

– Ладно, умник! Пошел отсюда! – прикрикнул шатен.

– Таковы правила, – добавил менеджер извиняющимся тоном и отошел.

К остроносому, с выступающим подбородком парню подошел мужчина средних лет и передал деньги.

– Молодец. Жди в машине. Мы скоро.

– Знаю, Вадим Сергеич, как вы скоро, – грустно вздохнул водитель.

Вадим Сергеевич вышел из-за стола и направился к кассе. Вскоре он вернулся с грудой фишек, часть из них раздал друзьям, оставшиеся положил перед собой. Один из игроков посетовал, что в казино такие дурацкие порядки – частая смена крупье за столом. Вот если бы Женя провела с ними весь вечер. Но… деваться некуда. И раз уж такие правила, неплохо было бы, если б ей на замену пришла не менее симпатичная девушка. И он рассказал анекдот.

– Над горным ущельем парит орел. На дне ущелья, на берегу горной реки, двое занимаются любовью. На следующий день, пролетая ущельем, орел снова увидел того же самого мужчину, но уже с другой девушкой. Всю неделю орел летал над этим ущельем, и видел этого мужчину – каждый раз с новой девушкой.

И рассказчик поднял свой бокал:

– Так выпьем же за постоянство мужчин и непостоянство женщин!

За игрой следили только двое – Вадим Сергеевич и полный усатый мужчина с фельдфебельским лицом. Остальных интересовала только Женя.

– Запретили говорить, то есть будем делать все молча, – сказал шатен с ястребиным профилем. – Я буду ждать тебя, Женечка, в машине. На чем мы сюда приехали?

– На волосатом мотороллере приехали, Виталий, на нём и уедем все вместе, – сказал один из игроков, худой, с впалой грудью и вздутым животом, казалось, что ему под рубашку засунули футбольный мяч. Друзья его так и прозвали – «вратарь». – У неё роман с менеджером.

– Тебе, вратарь, надоело отбивать, и самому захотелось загнать мяч, – парировал Виталий. – С чего ты взял, что у неё роман?

– Она на него смотрит… по-особенному.

– Неправда. Им запрещено на работе «смотреть»… то есть заводить романы.

– Ага! Попробуй запрети двадцатилетней девахе «смотреть» и заводить романы! Самые такие годы…

Взглянув на девушку, Виталий произнес:

– Все Женечка, договорились. То есть твое молчание – знак согласия. Я жду тебя в машине. На какой машине мы приехали?

Так они проигрывали свои фишки. За всю игру девушка ни разу не улыбнулась, и не сказала ни слова, несмотря на настойчивые просьбы, уговоры и посулы. А когда её сменил худосочный парнишка, первый вопрос, который ему задали, был: «Когда вернется Женевьева?» Тот ничего не ответил и сосредоточено принялся за работу. Тогда игроки – все, кроме усатого – заказали выпивку. И стали обсуждать Женины прелести. Один из членов компании, видимо, объединявший в своей лысеющей голове множество особенностей и качеств, включая знание женской анатомии и физиологии, особенно изощрялся на этот счет.

«Как должно быть сейчас смеются сотрудники службы безопасности, слушая этот базар!» – подумал Владимир, вспомнив, как Егор предупредил его: везде стоят микрофоны и видеокамеры.

«Кутилы» продолжали проигрывать фишки. К появлению Егора остроносому пришлось снова сходить в кассу и купить еще фишек. Вернувшись, он поделился с друзьями, которые в этот раз отказались много брать – больше всех проиграли те, кто тщательнее всех следил за игрой: усатый гражданин и сам банкующий – Вадим Сергеевич.

Разговор примолк сам собой. Игроки заказали еще выпивку и все сосредоточились на игре. Егор тасовал карты вальяжно, как бы нехотя, не обращая ни малейшего внимания на то, что делает. Как бармен, который, разговаривая с клиентом, одновременно подбрасывает позади себя бутылку, ловит её за спиной, и через плечо наливает в бокал. То был, бесспорно, длительный опыт.

Получив пять карт, Владимир застраховался от «Нет игры» у дилера, и прикупил шестую карту.

– Офигительно! – воскликнул Вадим Сергеевич, обменяв одну карту.

И он выдвинул все свои фишки в позицию «Бет». Немного поразмыслив, усатый сделал то же самое. Владимир также рискнул своим банком. Остальные сыграли «пас» и выбыли из игры.

Егор открыл свои карты.

– Мазафака! – громко крикнул Вадим Сергеевич и вскочил со своего места.

У дилера оказался Стрит флэш, у Владимира – Роял флэш, у двух других игроков – менее сильные комбинации. Егор забрал проигравшие ставки и оплатил Владимиру выигравшую. Подошел менеджер и объявил игрокам, что этот стол закрывается. Все растерянно переглянулись.

– Подонки! В Сибирь всех… на лесоповал… – прорычал усатый и ударил кулаком по столу.

Не обращая внимание на официантку, пытавшуюся вручить ему бокал виски, на заискивающе улыбавшегося менеджера, приглашавшего продолжить игру за другим столом, и что-то бормотавшего об эксклюзивных условиях и клубных картах, Владимир направился прямиком к кассе, чтоб обменять выигранные фишки на деньги. Возле окошка возникла заминка. Кассирша захлопала глазами, засуетилась, зачем-то стала выдвигать и задвигать обратно ящики тумбочек, открывать и закрывать сейф. Появился управляющий – лоснящийся тип в черном костюме и бабочке – и вежливо предложил пройти к нему в кабинет.

– В другой раз, – отрезал Владимир. – Сейчас мне нужны мои деньги.

– Вы можете рассчитывать на самые лучшие условия, – продолжал настаивать управляющий.

– Спасибо, в другой раз. Сейчас я устал и хочу уйти.

Окошко кассы, между тем, закрылось.

– Со всеми VIP-клиентами я должен прежде познакомиться. Потом вы сможете забрать свои деньги.

– Давайте сделаем наоборот. Сначала я получу деньги, потом мы с вами познакомимся.

У выхода начали группироваться охранники.

– В любом случае, в кассе не будет таких денег. Давайте пройдем ко мне, и там я лично вручу вам выигрыш.

Недовольно фыркнув, Владимир процедил:

– Не будет денег… Ну, пойдем. Где там твоя конура?

По дороге к ним присоединились двое угрюмых ребят – один невысокий в сером костюме, другой – здоровенный детина в черной майке и черных брюках. В отличие от роскошного интерьера игрового зала, кабинет управляющего выглядел довольно скромно: крашеные стены, недорогая офисная мебель. Правда, было окно и часы на стене.

– Итак… зовут вас…

– Тарас Михайлович, – отрекомендовался Владимир.

Управляющий представился Дмитрием, человек в сером костюме – Валентином, третий, судя по всему, вышибала, – Иваном.

– Часто играете? – поинтересовался Дмитрий. – Мы вас видим в первый раз.

– Балуюсь иногда. У вас мне нравится. Думаю, буду часто к вам приходить. Сегодня устал, голова разболелась.

– Хотите выпить?

На столе появилась бутылка дорогого коньяка.

– Нет, спасибо. Прохожу курс лечения. Доктор запретил.

– Что такое?

– Так… на винт намотал.

– Сифон?

Владимир отрицательно мотнул головой.

– Триппер.

– Может, девочек?

– Устал, говорю. Мне бы домой и в люлю. Одному, без девочек.

– Да не стесняйся, у нас тут есть апартаменты. И девочек тебе подгоним, каких не пробовал.

И снова Владимир был вынужден отказаться. После стресса как-то не стоит.

– Зачем так сразу уходить? – вмешался Валентин. – Вечер только начинается.

– Да вообще-то скоро утро.

– А чем по жизни занимаетесь, Тарас? Ну, кроме того, что играете и выигрываете?

– Доктор я.

Дмитрий жиденько рассмеялся, остальные кисло улыбнулись.

– Доктор?! Как же ты трепак подцепил? Проверять надо тёлок.

Валентин с Иваном загоготали. Насмеявшись, Валентин спросил:

– А в какой области доктор? Ну, хирург там, или что?

– Хирург. В больнице МВД тружусь. Лечу милиционеров. Генералов там, полковников…

Все притихли. Дмитрий закурил не спеша, и, выпустив тоненькую струйку дыма, задумчиво спросил:

– Кого знаешь из «офиса»?

Владимир ответил, что не имел пока чести познакомиться. А так, если что, милицейских связей хватает, чтобы никто не обижал.

– А с нашими сотрудниками никак незнаком? – вдруг спросил Валентин. – Ну, там официантки, или охранники? Или крупье?

Как ни готов был к этому вопросу Владимир, все же внутренне вздрогнул: слишком неожиданно он был задан. Три пары глаз буравили его. Все стояли, не шелохнувшись, и только сизая струйка дыма, извиваясь, поднималась к потолку. Лицо его оставалось бесстрастным, не отражая на себе поднимавшуюся исподволь внутреннюю тревогу.

– Вы обещали приятную беседу, – недовольно выдавил он. – Кончайте ебаторию и отдайте мне мой выигрыш.

Валентин переглянулся с Дмитрием. Тот удовлетворенно пожал плечами: мол, не брешет.

– Давай знаешь, как сделаем, Тарас, – тоскливо протянул управляющий. – Сейчас я тебе выдам пятьдесят лимонов, за остальными на неделе зайдешь. Больше нету денег.

– Да, – подхватил Валентин. – Выручки нет. Как соберем, отзвонимся тебе.

– Или сам приходи. Поиграешь заодно, расслабишься.

– «Потом» – это на уровне разговоров. Давайте сейчас, не такая уж большая сумма – триста лямов.

– Ого! – присвистнул Иван. – Кто как живёт!

Дмитрий вынул из сейфа, который был у него под столом, несколько пачек, и кивнул Владимиру: мол, забирай.

– Мне нужны мои деньги, чисто всю сумму сразу.

Управляющий посмотрел на Валентина, тот ухмыльнулся и тихонько хохотнул.

– Слушай сюда, докторишка: бери, пока дают.

Владимир выступил вперед.

– Устаканим так: я должен уйти со своими деньгами. Я их честно выиграл.

Тут все засмеялись.

– Нет, ты понял! – обратился Дмитрий к Валентину. – Он должен забрать свои деньги.

– Чисто мужик! – ответил тот. – Он, типа, должен, и он своё возьмет!

– Чисто гангстер!

Закрыв сейф, Дмитрий устало произнес:

– Бери бабки, и п**дуй по холодку!

Владимир подошел к столу и твердо отчеканил:

– Ты чего такой смелый, давно не проверяли твой шалман. Быстрей гони лавэ.

Дмитрий вскинул руки, и, глумливо посмеиваясь «Боюсь, боюсь!», сделал знак Ивану. Тот подошел вразвалку к столу и, собрав в кучу деньги, стал совать их Владимиру, одновременно пытаясь подтолкнуть его к двери.

В воздухе мелькнул кулак, и охранник повалился, заливая кровью пол.

– Вы, суки, все тут кровью умоетесь!

И тут Владимир увидел направленный на него ствол.

– Теперь тебе точно конец, – нагло ухмыльнулся Валентин.

– Давай без предисловий, – скомандовал Дмитрий. – Для начала шмальни в живот.

Дуло пистолета опустилось, взгляд Валентина ощупывал жертву, выбирая место для выстрела.

– Быстрее, придурок! – крикнул управляющий.

Владимир резко вскинул ногу, и пистолет отлетел в угол. Другим ударом Владимир сбил противника с ног и, проследив, как тот, ударившись об угол стола головой, опустился на пол, повернулся к Дмитрию:

– Давай, чисто, остальное.

Присев на стул, управляющий дрожащей рукой стал открывать сейф.

– Ты не понимаешь, с кем связался.

На голову Дмитрия опустился тяжелый кулак.

– Говорливый ты очень. Скорей гони лавэ! Я же предупредил, что сильно устал.

Больше подгонять не потребовалось. Получив набитый деньгами пакет, Владимир развернулся к двери, и, увидев, что Иван зашевелился и начал подниматься с пола, с размаху ударил его ногой по голове. И перешагнул через тело охранника, на поясе которого запиликала рация. Ей вторило назойливое треньканье телефона на столе управляющего. Владимир выбежал в коридор. Преодолев его, оказался в холле. Вот ковровая дорожка, справа – выход, слева – холл, а за ним игорный зал. Владимир замедлил шаг, и вальяжно направился к выходу, улыбаясь персоналу, провожавшего клиента приветливыми взглядами. Навстречу ему бодрой походкой шел подтянутый молодой человек. Кивнув охраннику, он улыбнулся и помахал кому-то рукой. Владимир выхватил взглядом гавайскую рубашку навыпуск, расклешенные джинсы, мужественное лицо. И тут же услышал крики сзади:

– Артур! Держи его!

Владимир рванулся вперед. Охранник загородил собою выход. Стальной взгляд позднего посетителя полоснул наотмашь. Владимир увидел взметнувшуюся руку. Из глаз посыпались искры, он отлетел к стене. Очнувшись через мгновение, почувствовал наручники на своих запястьях и услышал грубый голос:

– Поднимайся… игрок… Доигрался!

Проходившие мимо посетители с жестоким любопытством глазели на Владимира. Охранники подталкивали в бок: мол, поторапливайся. Девушка-администратор с сожалением посмотрела в его сторону и пошла дальше по своим делам. Его повели по коридору туда, откуда он только что выбежал.

Мизансцена, которую он запомнил, покидая кабинет управляющего, немного изменилась. Иван стал шевелиться. Катаясь по полу, он харкал кровью. Нижняя челюсть его была неестественно сдвинута набок. Валентин сидел на полу, обхватив голову руками. Дмитрий, покачиваясь, стоял рядом со своим столом, правый глаз его заплыл, и, казалось, ничего не видел.

– Что с ним делать? – спросил кто-то сзади.

Дмитрий вяло махнул рукой:

– Привет, Артур. Проходи. Какими судьбами?

Они поздоровались. Управляющий принял от охранника деньги, которые тот забрал у Владимира, и спрятал их в сейф.

– Спасибо, что помог, – устало поблагодарил он Артура.

– Тогда наливай, – быстро откликнулся тот, покосившись на бутылку коньяка, которая все еще стояла на столе.

– Сейчас другую достану, – ответил управляющий, убирая бутылку. – Этим только лохов травить.

– Это левая, специальная гостевая бутылка, – пояснил Валентин, поднимаясь с пола.

Дмитрий вынул из шкафчика другую, точно такую же бутылку, и три коньячные рюмки.

– Давай накатим, потом пойдем разбираться с этим суперменом.

Владимир стоял у дверей, его держали за руки двое охранников. В коридоре, рядом с кабинетом, дежурили еще двое. Выпив, Артур повернулся к Владимиру:

– Ты прямо взрослый пацан, в одного пришёл брать казино.

– Знает, где баблосы водятся, – хмыкнул Дмитрий.

Шумно втянув в себя воздух, Владимир плюнул в сторону стола. Плевок – смешенная со слюной кровь – плюхнулся у ног Дмитрия.

– Отдай мой выигрыш.

Охранники крепче сжали его руки. Артур посмотрел на управляющего:

– Так он играл у тебя?

Тот отмахнулся, наливая по второй:

– Кого ты слушаешь? Устроил тут гоп-стоп.

– Смотри, что он тут натворил, – добавил Валентин, показывая в сторону Ивана, которому, наконец, удалось сесть на пол.

– Тебя, тварь, я тоже накажу! – прохрипел Владимир.

Артур продолжал настаивать:

– Нет, в натуре, он тут играл?

– Еще раз говорю: никакой он не игрок, он нас блядь шваркнул! – отмахнулся Дмитрий. – Давай, по второй, и в расход. У нас полно дел. Надо ещё этого фраера оприходовать.

– Тебя самого скоро оприходуют, – сказал Владимир, – ты чисто не догоняешь.

– Все, пойдем! Он надоел мне, – сказал Дмитрий, опрокинув рюмку.

Артур поставил свою недопитую рюмку на стол:

– Ты выставил его на деньги. Нет, нормальная тема, но почему не сказать прямо: Артур, я работаю с народом?!

Потерев заплывший глаз, Дмитрий болезненно поморщился:

– Ай, какая разница? Ну, что-то выиграл, теперь вот… проиграл. Тебе-то что. Это лох.

– Ты мне триста лимонов торчишь, козел! – загремел Владимир.

Валентин, испугавшись, выхватил пистолет и пригрозил ему.

– Плевать на лоха, проигравшего… выигравшего деньги! – взорвался Артур. – Ты мне набрехал, сучий хвост!

Дмитрий удивленно посмотрел на него.

– Ты хочешь из-за лоха поссориться?

– Ссорятся равные стороны…

Дмитрий махнул рукой охранникам, чтобы выводили Владимира, Артур их остановил:

– Я же сказал, у нас не будет ссоры… Ты отдашь ему деньги и отпустишь.

– Ты совсем нюх потерял?! – зловеще сказал управляющий и добавил немного мягче: – Это мои дела, Артур.

– Нет, Дима, это уже стало моим делом. Я уже сказал слово.

– Ты кого из себя строишь, герой?! – презрительно скорчился Дмитрий.

Артур сократил расстояние между ними до полушага, так что управляющий попятился от него.

– Ты сделаешь то, что я сказал. Я слов на ветер не бросаю.

– Ты взбесился, что ли? Я работаю с Солодом.

– Солод разрешил тебе брехать?!

Началась перепалка. Чем дальше, тем больше Дмитрий сдувался, хоть и пытался выглядеть воинственно, а Артур все больше свирепел.

– Блин, Димон, лучше б ты ничего не говорил, ты все ниже опускаешься в моих глазах. Ты назвал его лохом, но ты сам лох.

– Все, звоним Солоду, – заявил Дмитрий и взялся за трубку.

Набрав номер, он кратко изложил ситуацию: клиент выиграл крупную сумму, ему выдали одну шестую часть и пообещали отдать остальное на неделе, это клиенту не понравилось, он устроил потасовку, избил троих человек, и пытался бежать. На выходе Артур Ансимов, случайно заходивший в казино, помог схватить налетчика. Теперь нужно с ним разобраться, но Артур вдруг решил показать себя рыцарем и непонятно что хочет.

Дмитрий еще что-то говорил, но Артур взял из его рук трубку.

– Послушай, Солод, это я, Артур. Ты ведь понимаешь, что он гонит. Все мы это понимаем, и даже охранник, которому разбили табло, он тоже это понимает.…При чем тут кто он такой?.. Мужик какой-то…

Артур повернулся к Владимиру:

– Ты кто такой?

– Тарас.

– Что за Тарас…

– Военный. Майор в отставке.

– …слышал, Солод? Майор в отставке… Моё какое дело? Да никакого дела нет. Димон проехался мне по ушам… Что?.. Оставить все, как есть?.. Солод, давай мы сами разберёмся… Нет, я не лезу в чужие дела, я разбираюсь с Димой… Что значит ты придёшь ко мне на фирму и начнёшь рамсить… Приходи, и если я начну тебе минетить уши, ты заберёшь у меня триста лимонов… Что?.. Дать ему трубку?

И Артур передал трубку Дмитрию:

– Послушай, сынок, что тебе папа скажет.

В ходе недолгой беседы Дмитрий два раза сказал «хорошо», затем положил трубку. Потом молча обошел вокруг стола, открыл сейф, вынул оттуда пакет с деньгами, и передал его Артуру.

– Мне зачем? Отдай, кому должен!

Дмитрий поджал губы. Он положил пакет на край стола и приказал охранникам освободить Владимира. Валентин предусмотрительно отошел в сторону. Иван, успевший к этому времени подняться на ноги, также отодвинулся к стене. Владимир подошел к столу, забрал пакет с деньгами, и покинул кабинет.

В холле его догнал Артур.

– До остановки провожу. Ты откуда такой взялся?

Владимир молча пожал плечами. Тут сзади раздался женский голос:

– Игорь!

Артур обернулся и легонько толкнул Владимира локтем:

– Слышь, Тарас, тебя зовут!

К нему подбежала Лиля и взяла его за руку:

– Я ждала тебя – как ты сказал!

Глава 25

Андрей проснулся, почувствовав, что Кати рядом нет. Пошарил рукой – пусто. Тогда он открыл глаза. Она сидела на краю кровати. Тут он услышал её голос.

– Уходите, уходите отсюда! Нет, мне не пора… Это была не я… Нет, непохожа…

За окном шумел листвой платан. Серебристый лунный свет проникал в комнату, ложась на пол двумя неширокими полосами. В вазе, отбрасывавшей на стол ажурную тень, тихонько покачивались цветы.

Андрей обхватил руками её ноги:

– Бог мой, ты с кем разговариваешь? Ложись.

– Это другая девушка, не я…

Он провел рукой по её бёдрам и посмотрел на неё снизу вверх. Его игривое настроение улетучилось. Глаза её были широко раскрыты, взгляд был испуганно-застывший.

– О чём вообще речь, какая девушка?

– Там, возле дерева с сердечком, у камня… Там была девушка… Но то была не я… Другая девушка, она погибнет… А я – нет…

Андрей присел с ней рядом.

– Катенька, радость, приляг. Всё будет хорошо, ты испугалась.

Она продолжала сидеть в своей застывшей позе.

– Улетайте отсюда! Мне не пора…

Вздрогнув, Андрей обвел глазами комнату. Ему показалось, что в старом мутном зеркале промелькнула чья-то тень. Он почувствовал, что волосы на его голове стали жить самостоятельной жизнью. Вскочив, поднял на руки Катю, уложил на кровать и укрыл простынёй. Затем прошелся по комнате, проверил замок, выглянул в окно. Тревожно шелестели листья. Казалось, кто-то бродит по темному саду, раздвигая ветви чинар. Андрей прислушался к ночным шорохам. Посмотрев на качавшийся в лунных лучах фонарь, вернулся, и лег на кровать.

– Ты кого-то… видела?

Но Катя уже мирно спала, обняв подушку.

Он закрыл глаза, но сон бежал от него. Поминутно Андрей вздрагивал и проверял, на месте ли Катя. Только под утро ему удалось забыться сном. Но ненадолго – Катя проснулась и принялась его тормошить:

– Ты чего такой у меня соня. Нас пригласили, ты что, забыл?!

Андрей открыл глаза. Да, он помнил, что Иорам позвал их в гости к своей дочери. Зять режет барана и приглашает всех на пир.

– Ты нормально спала?

– Да, Андрюша, а ты?

– А я нет. Мне показалось, ты с кем-то говорила.

Смеясь, она уверила его, что ему действительно показалось, и он стал слышать голоса.

– Эти голоса были добрые или злые, они тебя звали, просили что-то сделать? Почему нигде не сказано, что делать с сумасшедшими?

И она принялась его дразнить. Понемногу он успокоился.

* * *

Белые облака бороздили синь, сдавленную мрачными утесами, и приставали к вершинам, словно сказочные корабли. С крутых отрогов сползал блестящий золотистый туман, точно волна волос. В истоме дремали деревья. Казалось, что это не горный лес, а изумрудный бархат, обволакивая горы, спускается в долину. Шумно бежала река, оставляя на отшлифованных камнях пену, мгновенно исчезавшую.

«Её тревоги не оставляют и следа на её лице, но заставляют переживать меня», – глядя на Катю, подумал Андрей.

От бурливого порога они прошли вдоль реки по течению, выбирая место для купания. На противоположном берегу он увидел затон, окруженный большими камнями. Без плавного перехода светло-зеленая речная вода меняла свой цвет на аквамариновый.

– Пойдем туда, – предложил он.

– А как мы туда доберемся?

– Дойдем по камням, тут мелко.

– А вдруг там живность цапнет за ногу?

– Какая ты придумщица, – сказал он, беря её на руки. – Ты просто хочешь, чтобы я тебя донес.

– Ну, правда, вдруг там кто-то водится.

– Конечно, конечно, ни один леший не устоит перед такими чудесными ножками. Или как их тут называют: дэви, очокочи, каджи.

– Ты сам говорил, что видел крабов в ручье в бамбуковом лесу.

Перейдя реку вброд, он бережно опустил драгоценную ношу. Катя быстро разделась и прыгнула с камня в прозрачную полусонную воду.

– Давай же, скорее! – крикнула она ему, вынырнув.

Андрей огляделся. Широкая долина, окаймленная высокими лесистыми горами, и ни души вокруг. Он покосился на её купальник, небрежно брошенный на камни.

– Может, не стоило обнажаться полностью?

Она обрызгала его:

– Скорей иди ко мне, а то меня утащит водяной!

Её глаза блестели озорным блеском. Он уже собрался прыгнуть в воду, но она его остановила:

– Ты что, собираешься купаться в одежде? Снимай с себя всю амуницию!

Он посмотрел на свои плавки, потом ещё раз осмотрелся, и послушно сделал то, что она просила. Затем с разбега прыгнул с высокого камня в воду.

– Дно видно, но здесь глубже, чем я думал, – сказал он, вынырнув.

– Я никогда не купалась в речке голой.

– Такая же песня.

Они подплыли друг к другу. Она схватилась за него.

– Ты стоишь?

– Как же я стою – тут глубина в два моих роста!

– Будешь мне дерзить, совсем перестану тебе готовить… Андрюша.

– Ты имеешь в виду заваренный раз в месяц чай… Катюша.

– Ну, знаешь! Ты как скажешь что-нибудь. Такие заявления я не поддерживаю. Скажи, зачем ты меня вытеснил с кухни, и я скажу, как я от этого страдаю, и кто ты такой.

Они подплыли к валунам, отвесно спускавшимся в воду. Ему удалось встать на выступ, и он взялся руками за камень. Находясь спиной к камню, Катя обхватила Андрея ногами:

– Что… ты так смотришь на меня?

– Вычисляю, сколько солнц спряталось в твоих глазах.

– Считай, а я пока расскажу стихотворение.

Никогда не забуду глаза, Никогда не забуду радость. Время идет, а слеза, Слеза блаженства осталась. Милый, если б ты видел, Если б знал, какая ты радость, Ни за что, никогда-никогда, Без тебя б одна не осталась. Ты придешь, я просто скажу: «Люблю тебя, моя радость». И не страшны нам тогда Ни беда, ни тоска, ни старость. Возьми мою руку, согрей, Почувствуй: любовь – это радость. Глаза в глаза. Никого Кроме нас на земле не осталось.

Все замерло. В прозрачной синеве застыли горы. Словно в отшлифованном сапфире, отражалось в воде ослепительное небо. Катя сказала:

– У тебя бывает такой взгляд: тебе что поэзия, что не поэзия…

Он неотрывно смотрел на неё, ему казалось, что в этом неподвижном воздухе лишь звуковые колебания её голоса способны двигаться. Её губы задрожали.

– Ты сумасшедший… – беззвучно прошептала она.

Сделав неуловимое движение бедрами, она еще сильнее прижалась к нему.

Тишина наполняла долину. Тихая дремь растворилась в прозрачном воздухе. На крутых склонах пламенели маки. На откосе чабан пас овец; их шерсть повторяла белизну горных снегов и дымчатость сумерек. Звуки мелодичной урмули, исполняемой крестьянином, терялись в густых зарослях. Орёл, раскинув могучие крылья, парил над ущельем.

Все неподвижно. И только вечнолазурная влага, приносимая потоками в глубокий затон, неслышно затекала в узенькие устьица, и незаметно уходила обратно в излучину горной реки.

– Ты сумасшедший, – удовлетворенно сказала Катя, чуть отстранившись от него. Их стала разделять тоненькая полоска усталой сонной воды. – Но я это поддерживаю.

Катя ждала его ответ, ей хотелось поговорить о том, что произошло.

– Голоса говорят, это я тебя только что поддерживал.

* * *

Синий густой воздух казался шелком, вьющимся над долиной. Отсюда, с холма, речка походила на голубую ленту, протянутую вдоль цветущей равнины, а за ней зеленели ущелья темных гор, покрытых лесами, они как бы качались в опаловом мареве. Над изломами лесистых хребтов подымали свои громады величественные скалы, а из-за них сурово выглядывали белые черепа заснеженных вершин.

– Надеюсь, Анзор уже вернулся, – сказала Катя.

– Мне понравилось, как он задержался.

Анзор Бараташвили, зять Иорама, задержался в своей поездке. Мероприятие откладывалось, поэтому им пришла в голову мысль сходить искупаться на речку, пока хозяина нет дома.

Широкая тропа, миновав подъем, привела их к воротам, за которыми высилась внушительная вилла. Опоясанное орнаментом из каменных львов и грифов, фамильное гнездо царствовало над высотой, откуда дома лежавшего в равнине поселка казались игрушечными, сложенными из камешков рукой ребенка.

Дом наполняло благоухание цветов, сплетавшихся в яркие узоры. Жаркое солнце, раскалив каменные стены, расплавленным янтарем залило внутренний дворик с бассейном, искусственным водопадом с фигуркою русалки, и цветником. Там их встретила Тинатин, дочь Иорама.

– Как искупались?

Они переглянулись.

– Прекрасно, – ответила Катя.

Хозяйка пригласила их к столу. Муж только что приехал, ничего еще не приготовлено, но время уже обеденное, и надо немного подкрепиться – хотя бы легкими закусками. Этой легкой едой можно было накормить роту солдат. Люля-кебаб, головки сыра, корзины с овощами и фруктами, зелень. Из бурдючков хлынуло вино. Тут появился Иорам вместе с Ниной Алексеевной. Следом шел семилетний мальчуган с игрушечной сабелькой – Заза, старший внук. Второго внука, Автандила, двухлетнего розовощекого карапуза, Иорам нес на руках. Нина Алексеевна тоже поинтересовалась у Кати, как прошло купание, и хороша ли вода в реке. Со второго этажа во двор спустился Анзор, крепкий широкоплечий мужчина сорока лет с приятным смелым лицом, озаренным блеском умных глаз. Иорам успел рассказать, что у зятя строительный бизнес – бригады рабочих, ведущих стройки сразу в нескольких местах. Кроме этого, он занимается животноводством.

Анзор обнялся с тестем, чуть поклонился Нине Алексеевне, затем представился гостям.

– Как дела идут? – спросил Иорам. – Как на работе, как виноградники, как скот?

– Ездил в Кутаиси. Хороший там базар. Продал все, что должен был продать, и купил все, что нужно.

– Приехал не пустой?

– Как могу пустой приехать? – весело улыбнулся Анзор. – Привез монеты и скот для своих скотов.

Оставив женщин и детей, они прошли на задний двор, и дальше, в сад. Пройдя по аллее, посыпанной гравием, обсаженной мимозой, лавровыми деревьями, и веретенообразными туями, добрались до скотного двора. Бросив взгляд в сторону ближайшего загона, Иорам спросил, что это за дом престарелых – четыре пожилых барана, изнуренных, шатающихся, падающих от усталости, удивляющихся, как еще не сдохли.

– Привез, чтоб накормить рабочих. Мне на базаре заплатили, чтоб только поскорее их забрал.

– Сам будешь со скотиной управляться, почему никого не видно?

– Зверолюбы мои придут – Дато и Азрет.

– А сколько тут у тебя народу работает?

– На фазенде пятеро – трое со скотиной управляются, двое работают в саду. Зачем спрашиваешь, хочешь поработать?

– Чтоб тебе шакал язык отгрыз. От работы не будешь богатый, а будешь горбатый.

Они прошли мимо курятника, мимо вольера с важно вышагивающими индюками, к загону, где находились молодые барашки, с утра еще пригнанные пастухом с горного пастбища. Анзор за рога вывел одного из них и повел к навесу. Сверкнул длинный нож, и Анзор, подняв заливающегося кровью барана, бросил его на разделочный стол. Иорам взялся за край шкуры, а его зять, левой рукой оттягивая её, правой подрезал ножом. Ни одного лишнего или неточного движения. Рассказывая, как торговался на рынке, он будто не спешил, а туша уже вылупилась из шкуры. Тонким ножом Анзор разделывал её на части, раскладывая кровавые куски на столе. Жирная требуха была брошена в корзину – для собак.

В конце навеса был выложен мангал-печка. Там Андрей разжег дрова. Иорам мариновал в ведре мясо. Анзор отнес требуху и голову в сарай. Затем он сходил в дом и вернулся, держа в руках фотографии. То были снимки с изображениями выполненных работ: коттеджи, камины, бассейны, искусственные водопады. Об одном из водопадов Анзор рассказал отдельно. Трехуровневое сооружение, украшенное фигурками русалок, тритонов, и дельфинов, поражало своей фундаментальностью и великолепием. Узнав, во сколько обошлась заказчику эта работа, Иорам воскликнул:

– Э-хе-хе, дешевле было выкупить землю вокруг настоящего водопада, и поставить на нем дом, чтобы водопад журчал прямо во дворе; зачем не посоветовал хозяину так сделать?

– Если б торговал землёй, сделал бы, как ты говоришь. А так – какая мне выгода, слушай?!

Они пили вино, закусывая сыром и бастурмой. Когда отзвучали тосты за детей, за родителей, за семью, за долголетие и благополучие, за урожайные года и размножение скота, стали пить за фазаньи гнезда и ослиные уши.

Иорам рассказал про то, как во времена продразверстки и раскулачивания к Кетеван, его прабабке, пришли красноармейцы забирать «излишки» продовольствия, по сути говоря, – ограбить на законном основании. Скотина была угнана в горы, там же было спрятано продовольствие и все, что представляло хоть какую-нибудь ценность. Во всем селе комиссаров ждало разочарование. Скудные запасы на зиму, жалкий скот и пустые подвалы не сулили не только «законного» обогащения, но хотя бы сытой еды. Одна общипанная курица бегала по улицам, тщетно искала петухов. Когда ловили селян на том, что кувшины пахнут свежим сыром, их заверяли: «Был свежим, теперь даже сыром нельзя назвать». Где зерно? Как где, крысы весь запас зерна растаскали, разве не видны их аршинные следы!? А у Кетеван совсем плохо обернулось. Комиссар, опытный шакал, обрадовано закричал:

– Куда скотину спрятала?

– Давно съели.

– Съели? А свежий навоз для удобрения сада, не меньше чем от десяти коров, откуда?

– Мой ангел-хранитель помог.

– Что-о-о?!! – взъерепенился комиссар. – Ты как сказала?

– А разве неправда? Год, как навоз лежит, а вид такой, будто только что на… бросан.

– Замолчи! – взревел комиссар, вздыбив голову, как бык перед ударом.

И добавил, потрясая винтовкой.

– Вот сейчас награжу тебя щедро за …

И он передернул затвор. Кетеван смело выступила вперед.

– Награди щедро, батоно, только сам ты не слепой: видишь, щедрее ангела никто не сможет. На него уповаю.

И все выпили за хитроумную Кетеван, земля ей пухом.

Анзор заговорил о том, что его больше всего сейчас волнует. Кампания по забою заражённого скота грозила ему серьёзными убытками. Он усматривал злой умысел – конкуренты, поставщики импортного мяса, спелись с идейными идиотами, недостатка в которых никогда не бывает, и развернули эту истребительную кампанию. Обсуждая проблему с тестем, ему больше хотелось высказаться, нежели испросить совета. Кивнув головой в знак того, что понимает, Иорам вдруг подал идею:

– Сделай ГТД, упакуй по-заграничному, и продай мясо, как импортное. Гулумбар, Сулумбар, какая разница.

Анзор сделал круглые глаза, действительно, если он рисует на компьютере сертификаты, почему не замастырить ГТД? Глубоко втянув воздух, повернул голову в сторону мангала. Тут все, как по команде, посмотрели в ту же сторону. В котлах варилась хашлама и язык, на шампурах жарилась сочная мякоть, распространяя аромат поджаренного сала. В дыхании ветерка, забегающего под навес, чувствовалось приближение прохладного вечера.

Стол накрыли во внутреннем дворике. Прямо с костра все принесли туда. Женщины их ждали, предупрежденные Зазой, беспрерывно сновавшим из дома к мангалу и обратно. Анзор принес из подвала чачу и разлил мужчинам в рюмки. Катя попросила себе тоже:

– Девушки от крепких напитков не пьянеют!

К ней присоединилась Нина Алексеевна.

Когда все заняли свои места, Иорам, сидевший во главе стола, первым взял слово:

– Э-хе-хе! Годы отбегают назад со скоростью резвых скакунов, и тень костлявой старухи с косой неумолимо надвигается на их тропу. И только при виде молодой поросли кровь бурлит в онемевших венах. Выпьем за продолжение жизни – за детей, внуков, за наше будущее!

Все выпили.

Андрей отказался от предложенной хашламы – потому что не любит – и сразу принялся за второе блюдо.

– Ты не любишь, зато хашлама тебя любит, у вас любовь неразделённая, – сказал Анзор.

И принялся рассказывать о своих делах.

– Мне приглянулась дубовая лестница в доме одного клиента. Сделана на века. А фигурные балясины, резные столбики, медные прутья для фиксации ковра – красота! Запал я на неё. По ночам мне снилось, как я танцую картули на ступеньках. Стал я приносить клиенту красочные проспекты с модными заграничными интерьерами. Такими, чтоб там были навороченные стеклянные лестницы с металлическими перилами и безвкусными хромированными приблудами. Шангыр-шенгур, обрабатывал клиента два месяца. В конце концов, он сам допетрил, что пора менять своё старье на современный хай-тек. Он выбрал по каталогу витую лестницу с широкими стеклянными ступенями. Я как бы нехотя согласился выполнить работы и сказал, что могу сэкономить его средства: в счет оплаты своих услуг заберу старую лестницу. Все, что нужно заплатить – это стоимость новой. Клиент был счастлив: демонтаж, доставка, монтаж – все бесплатно! Мысли о новой лестнице вытеснили в его сознании мысли о старой. Я уж не стал его огорчать известием, что поставщик доставляет дорогой товар бесплатно. Никому не доверяя, я сам демонтировал дубовую лестницу. Аккуратно, чтобы ничего не повредить, почти неделю работал. Тщательно упаковал и вывез на машине. Теперь я счастлив, ибо сказано: остро видящий не пройдет мимо источника счастья, не утолив жажду.

– И где теперь эта чудо-лестница, доставшаяся столь хитроумным способом? Она украшает ваш дом? – спросила Катя.

– Э-э! Зачем мне это старьё? Загоню на другой объект. Там клиент насмотрелся каталогов со старинными дубовыми лестницами, теперь только такую хочет. Не могу отказать: желание клиента – закон.

Собрав узлом на затылке густые длинные волосы, Тинатин сказала, обращаясь к Андрею:

– Уехали, и не проголосовали, без вас там всё решили.

Руки её были всё ещё заняты, и она грудью придержала готовую соскользнуть со стола салфетку.

– Думаю, мы не проиграли, хотя пропаганда сулила обратное, – ответила Катя.

– Больше всех проиграл президент, – заявил Анзор. – Когда мужчина находится в том возрасте, когда приходит осознание того, что женщина необходима людям с ограниченным воображением; тогда в момент ухаживания он думает, что воспримет её согласие как ненужную обузу, а отказ – как облегчение.

– Жена президента говорит, что её муж всё пропускает через сердце, – вздохнула Нина Алексеевна. – Наверное, она расстраивается, что муж победил, – лучше бы ему отдохнуть, заняться здоровьем.

– Подождите, давайте по порядку, – вмешался Андрей. – Кто победил на выборах?

– Вы разве не смотрите телевизор? – раздался удивленный голос Тинатин.

Она в этот момент устраивала у себя на коленях младшего сына, Автандила. Малыш ёрзал, не хотел сидеть спокойно, и ей некоторое время пришлось его успокаивать, призывать к порядку. Андрею нужно было что-то ей ответить – вопрос, хоть и риторический, всё-таки был задан. Два месяца назад в доме сломалась антенна, Тинатин сказала об этом мужу, но тот, уехав по делам, забыл починить. Впоследствии ему никто об этом не напомнил, а про неработающий телевизор, вернее несколько дорогостоящих телевизоров, никто уже не вспоминал. А новость о состоявшихся выборах Анзор привёз с базара только сегодня.

И Андрей со свойственной ему обстоятельностью начал повествование, что называется, от Адамова ребра – так, для поддержания беседы.

– … когда я учился в школе, – ещё до перестройки, – мне попалась на глаза книжка про Америку. Пропагандистская книжка в духе тех времён. Автор – журналист – жил в США, кайфовал, пользовался всеми благами свободной страны, и строчил разоблачительные материалы, как «у них» там всё плохо. Прямо скажем, эффект от прочтения книги был прямо противоположный, видимо, автор умел доносить информацию между строк. Я безоговорочно принял американские ценности, поверил в американскую мечту. Мне захотелось жить на ранчо, ездить на большом лимузине. В одной из глав – напомню, речь идёт о восьмидесятых годах – был репортаж об интересной демонстрации. Люди выносили на улицу телевизоры, складывали их в огромную кучу, и молотили битами. Шикарная фотография – куча битых телевизоров. Я и до этого не очень-то смотрел ящик, а после прочтения книги вообще забыл, что это такое. С тех пор, когда кто-то при мне включает телевизор, и если я не могу запретить просмотр, то просто ухожу в другую комнату. Но дело не в этом. Недавно я услышал, что некий самонадеянный телеведущий заявил, что телевидение – это третья, или какая-то там по счёту власть, соответственно, ведущие – самые влиятельные люди. Вот вам сын осла, псих из психов. Как он собирается влиять на меня своей третьесортной властью, если я про первые две там, или три, ничего не знаю? И если с первой властью я как-то справляюсь, то его ослиную власть отменил отсутствием телевизора.

Слушая Андрея, Тинатин кивала головой, Автандил же смотрел на него широко раскрытыми глазами, смирно сидел и послушно ел мясное пюре, которым его кормили с ложечки. Едва Андрей умолк, мальчик отвлёкся, заёрзал, и очередная порция упала ему на живот, испачкав рубашку.

– Расскажи ещё что-нибудь, – попросила Тинатин, вытирая салфеткой испачканное место, – мы ещё не всё доели.

Нина Алексеевна переменила мужу тарелку, и он, обводя захмелевшими глазами стол, нащупал взглядом свою рюмку, и, опрокинув её, попросил капельку внимания. Все притихли, чтобы его послушать. Иорам заговорил:

– Однажды у молодого пастуха, который славился на всю округу своей честностью и умением оберегать достояние деревни, пропал бык, – не просто бык, а надежда всего стада. «Горе мне! – завопил пастух после тщетных поисков. – Как вернусь в деревню?! И захотят ли люди, после такого позора доверить мне свое богатство?! А главное, что будет с коровами, ведь из-за сумасшедшей ревности проклятый сластолюбец не допускал в стадо не только другого быка, но и бычков изгонял, как только они начинали проявлять неуместную, по его мнению, резвость». Так, стеная и разрывая на себе одежду, убивался пастух. Вдруг перед ним, опираясь на посох, предстал старец и участливо спросил, что за горе заставило изодрать в клочья еще приличное рубище. Выслушав, старец сказал: «Я помогу тебе, пастух, ибо всевышний отпустил на мою долю достаточно мудрости, а люди, признав надо мной благословение неба, прозвали святым пророком. Но мудрость без трудов не дается, и я потратил много лет на приобретение благосклонности всевышнего и поклонения людей… Поэтому за поимку быка последует награда». – «О святой пророк! – не подумав, воскликнул пастух. – Проси, что хочешь, ибо бык не только радость всего стада, но и моя честь!» Не успел пастух закончить свое признание, как пророк удалился в лес; но не прошло и часа, вернулся старец, ведя за рога быка, отоспавшегося после ночной оргии. Не дав пастуху опомниться, пророк тут же потребовал за труд две коровы, не преминув выбрать самых красивых. Содрогнувшись от слишком явной беззастенчивости пророка, пастух сослался на то, что коровы еще не удостоились внимания быка, а потому могут остаться бесплодными. Подняв глаза к небу, пророк кротко изрек: «Не останутся, я сам об этом позабочусь». Пастух в ужасе посмотрел на белую бороду пророка, доходящую до пояса, и такое начал: «Во имя всевидящего, безначального и бесконечного, как мог подумать о моей неблагодарности? Лучше мне самому подвергнуться насмешкам и проклятиям и даже потерять любовь молодой жены, чем затруднять тебя!» Пока они принялись состязаться в великодушии и вежливо кланяться друг другу, обе коровы неожиданно родили по теленку, прекрасных, как луна в четырнадцатый день её рождения. Это сильно озадачило пастуха, ибо бык без всякого смущения смотрел на него странно-невинным взглядом и усиленно раздувал ноздри, вдыхая аромат сочных трав. Тогда пастух предложил пророку двух новорожденных телят. Но пророк признался: «Этого мало, ибо бык тут ни при чем. Лишь ниспосланный мне небом незримый сосуд, наполненный живительной влагой, мог совершить чудо из чудес, и…» Пастух поспешно перебил пророка: «Поскольку телята родились чудом, то нет сомнения, молоко телячьих матерей целебно, и к владельцам потянутся паломники. А всем известно, от богатства отказываются одни черти, ибо своего некуда девать… Может, пророк согласится взять черную корову? Все равно хозяева решили её продать из-за отсутствия у неё стыда: вот уже год, кроме непозволительного пожирания корма, с ней ничего не случилось. А если бог одарил тебя, кроме мудрости, и другим волшебным качеством…»

Тут пророк с негодованием принялся упрекать пастуха в неблагодарности и, дернув себя за бороду, напомнил: «Не ты ли, пастух, в отчаянии умолял: «Проси, что хочешь!»?» В свое оправдание пастух заявил, что он опрометчиво принял нечестивца за святого, а святые, как всем известно, творят не только чудо, но имеют совесть. На что пророк не замедлил возразить: «Мудрость подсказывает: уговор дороже совести».

Пока они изощрялись в знании мудрых законов неба и земли, наступил вечер, потом ночь. Встревоженные коровы сгрудились и начали совещаться, что делать. Но сколько ни спорили, следуя примеру пастуха и святого, не могли принять решение. Тут бык врезался в середину и довольно недвусмысленно расхохотался: «Что делать? О боже, где еще найдутся такие дуры, которые при наступлении ночи не знали бы, что им делать!» И, выступив вперед, повел покорное стадо в гарем, именуемый сельчанами хлевом.

Тут только пророк счел уместным оглянуться, и, узрев опустевшее пастбище, он заподозрил противоестественную хитрость и разразился такой бранью, что пастух от изумления разинул рот. А раз он рот разинул, то язык начал делать свое дело – изверг такое, что все вокруг содрогнулось. Пророк, словно подкошенный, свалился и проворно закрыл уши, дабы зловонный поток не проник через них внутрь головы и не отравил бы мудрость, которую он много лет укладывал между мозгами правильной квадратной кладкой. Оставив поверженного врага корчиться на поле битвы, пастух поспешил в деревню и потребовал устроить празднование в честь не совсем обычно рожденных телят. И все согласились назвать одного – «Мудрость», ибо это была она, а второго – «Стойкий», ибо это был он… Что же касается дальнейшего, то с той поры пастух и пророк больше не встречались, ибо все между ними было досказано…

Катя разговорилась с Тинатин:

– Современное искусство по определению вторично. Накопленный материал пропускают через молекулярное сито, и конструируют из получившихся запчастей что-то новое. Это даже не искусство, а производство товаров культурного назначения путем компиляции. Так что я весьма сдержанно отношусь к своему творчеству. Хорошо бы пролезть в какой-нибудь женский журнал, поработать, а потом, набив руку, написать книгу. Андрюша…

Она кивнула в его сторону.

– …знает множество жутких историй. Хватит на несколько книг.

Тинатин не удержалась от комментария.

– В твоей книге будет сюжет, что в наше время уже большая редкость. Добавить туда хотя бы одну мысль – и это будет бестселлер.

И она перевела свой взгляд на Андрея. От неожиданно энергичного взгляда её темно-карих миндалевидных глаз он вдруг часто заморгал. Она спросила:

– Почему, ребята, не женитесь? Свадьбу не сыграли, а уже вовсю живете. Как так можно делать?!

Иорам посмотрел на дочь и сказал ей строго:

– На себя посмотри: из дома убежала, тебе еще восемнадцати не было!

– О светлом будущем заранее заботилась, дá! – мгновенно откликнулась Тинатин. – Без греха как можно душу спасать?!

Андрей поспешил оторвать свой взгляд от её глаз, стараясь не смотреть ниже. Анзор поднял свою рюмку и обратился к Иораму:

– Пусть желтый шайтан опрокинет в ад моё блюдо с горячим мясом, если хоть раз пожалею о том, что украл из дома почтенных людей неповторимую ценность! Спасибо тебе за твою дочь, – за мою жену.

Выпив, он подошел к тестю и трижды с ним облобызался. Тинатин взяла с подноса серебряный кофейник, отражавший яркий свет уходящего дня, и налила себе кофе.

– Как поживает Василий Гурамович? – спросила она Катю. – Мы его ждали, а он в этот раз к нам не заехал.

Катя рассказала, что все у Василия прекрасно, сейчас у него в Москве гостят его двое детей от первого брака, приехавшие с Украины. Дела идут хорошо, он возглавляет фирму, торгующую медицинским оборудованием.

– Украина, Афганистан, Москва, – проворчал Иорам. – Носится по белу свету, точно сайгак по горным тропам.

– Как бы ни носился, все равно своими моржовыми усами за родной берег зацепится, – авторитетно заметил Анзор.

Тинатин зачерпнула серебряной ложечкой яблочное пюре, и поднесла её ко рту Автандила. Малыш проглотил пюре чуть ли не вместе с ложкой.

– С кем сейчас живет Василий? – продолжила Тинатин свои расспросы.

– С какой-то москвичкой, – ответила Катя.

– Вот он сюда приедет, мы его запрем в доме, обшарим все горные поселки, найдем ему молодую грузинку и женим на ней.

Тут Автандил, пытаясь выхватить ложку, промахнулся и ухватил маму за грудь.

– Вот какой ты хулиган! – стыдливо улыбнулась Тинатин.

И она поправила тонкую шелковую блузку на своей полной груди.

Заза упросил деда, чтобы тот покатал его на лошадке, и они направились на задний двор. Нина Алексеевна стала убирать грязную посуду. Катя сказала, что хочет прогуляться, и вышла из-за стола. Показав язык Автандилу, который тут же заулыбался, Андрей пошел следом за ней.

Розовые тени тонули в фиолетовом тумане, вырисовывались настороженные горы, легкая свежесть скользила по веткам. Сквозь них струились сумерки, высыпая из темно-синего кисета золотые звезды. Запахи душицы, лимонной мяты и медовой мелиссы наполняли влажный воздух.

В глубину сада принесла Катя свои сомнения. Она спросила резко, не желает ли её друг жениться на кавказской девушке. Они покладисты, хорошо готовят, и воспитаны в приличных домах как раз для благополучной семейной жизни.

– Кто тебе сказал эту ослиную мудрость: от крепких напитков девушки не пьянеют?!

– У меня что, нет глаз? Я видела, как смотрит на тебя Тинатин!

– Этим объясняется моё желание породниться с грузинским народом?

– Ты тоже смотрел на неё.

– С таким же вожделением, как на серебряный кофейник.

Она встала гордо, подбоченившись.

– Грудь – это то, что помещается в ладони. Все, что больше – вымя.

Андрей признался, что не разбирается в этом вопросе, и поблагодарил её за ликбез. В одном он уверен: Катина грудь – самая красивая на свете. Сказав это, он задрал её майку выше сосков и принялся страстно доказывать правоту своих слов. Она оттолкнула его:

– Я девушка серьёзная. Еще раз посмотришь в её сторону – убью!

Андрей заверил её, что его не интересуют неповторимые ценности дома Бараташвили, и что скорее кабан женится на сороке, чем он – о ужас! – женится на кавказской девушке.

– И вообще, – сказала она, поправляя майку, – ты меня соблазнил, поэтому обязан на мне жениться! Чем я хуже вертихвостки Тинатин, сбежавшей из дома, когда ей не было и восемнадцати?!

– Да легко! Опять же, для этого мне не придётся отменять ни одной намеченной на осень свадьбы…

– Я уже давно всё отменила, а ты ни одной не наметил, потому что продолжаешь высматривать свежее мясо.

– Не понимаю, о чём ты, – раздражённо ответил он. – Мне казалось, мы давно всё выяснили.

Она решила его помучить.

– Выяснили, что ты женишься, настрогаешь детишек, потом, когда жена станет неинтересной, начнешь засматриваться на молоденьких девочек, и, чтобы просто исполнить супружеский долг, одной жены тебе будет не хватать. Приступая к скучной обязанности, будешь представлять кого-нибудь из этих девочек – без этого не сможешь…

– Послушай, ты можешь остановиться?! Я не желаю знать, кто с тобой делился такими откровениями.

Приблизившись к нему вплотную, Катя сунула руку в передний карман его брюк. И крепко сжала… Он увидел её жесткий взгляд, а на её губах заиграла блуждающая улыбка.

– Я – Лев, – запомни это, Разгон. По гороскопу я хищница. Я не желаю тебя ни с кем делить. Обещай: в постели мы всегда будем вдвоём.

Он пообещал. Она посмотрела на темнеющее небо и сказала:

– Скорей бы ночь. Надоела мне вся эта публика.

* * *

Во дворе уже зажглись светильники. Расцвеченный разноцветной подсветкой, тихо журчал водопад. Нина Алексеевна отправилась укладывать детей. Тинатин сидела рядом с мужем, Иорам рассказывал, как сошелся с нынешней своей женой.

– … и тогда я ей сказал: слушай, как можешь допускать, чтобы муж торчал дома, как вбитый в стену гвоздь?! Отправь его… ёжиков пасти. Она поместила своего алкаша в ЛТП – это такой специальный санаторий для хроников. Ему там так понравилось, что он не захотел оттуда выходить. Что с ним потом стало, я не знаю.

Анзор так корчился от смеха, будто его перепиливали невидимой пилой. Он вспомнил, как хитроумно Тинатин выпроводила родителей из дома, чтобы беспрепятственно собрать вещи и удрать к нему, караулившему на соседней улице в машине целые сутки.

– Уфф! – выдохнул Иорам. – Увидели мы с матерью её записку, и перекрестились: наконец забрали нашу невесту. Надоела, как волки оленю – вцепилась в горло мертвой хваткой: готовьте приданое, хочу замуж!

– Молодец, папочка, сбагрил дочурку! – улыбнулась Тинатин.

Снедь оставалась почти нетронутой. Блюда с кусками аппетитной баранины, салаты, долма, жареные цыплята, сациви, лобио, разнообразные сыры, фрукты, зелень, украшали стол. Яства сливались с интерьерными украшениями – тяжелыми бронзовыми подсвечниками, глиняными вазами, походившими на лесную опушку – так много в них было горных цветов; фигуркой святого Георгия и серебряным змеем с изумрудными глазами, возвышавшимся над всем этим великолепием.

Тинатин сказала, что очень рада приезду гостей, и готова проболтать хоть до самого утра. Тесть и зять заговорили о виноградарстве. Андрей внутренне поморщился: вот уж не ожидал тут услышать об этом. На работе Шалаев все уши прожужжал, теперь здесь! И он стал слушать Тинатин, рассказывавшую о некоей средневековой княгине Джандиери, у которой муж погиб в междоусобной стычке, и, похоронив его, вдова, вполне еще молодая особа, прославилась своими подвигами благочестия и воздержания. Она поражала современников благородством и простотой, о ней ходили легенды. Само величие её было покаянием. Каждое утро она мыла пол в сельской церкви, куда заходили куры, пока священник с пономарем играли в нарды.

Тинатин рассказывала немного сбивчиво, сумбурно. Она не была искусной рассказчицей, к тому же, волновалась. Очень скоро Андрею стало ясно, почему. И он ничуть не удивился, зная за собой эту особенность – постоянно кого-то покорять. В нём было обаяние, которое он не мог не пускать в ход, подчас бессознательно, притягивая к себе тех, кто ему совершенно не нужен. Он сделал скучное лицо, и Тинатин немного скомкано закончила своё повествование.

– … и тогда несчастная княгиня, осознав, что возлюбленный умер, вся отдала себя благочестивым заботам… Но еще долгое время она просыпалась по ночам, звала своего любимого, надеясь, что он когда-нибудь вернется…

Потеряв терпение, силясь уловить смысл рассказанной истории, Катя поинтересовалась ехидно:

– Что же, в конце концов, она сделала такого благочестивого, эта княгиня, поражающая своим благородством и простотой? Помимо того, что намывала пол в сельской церквушке.

Тинатин задумалась на мгновение, и ответила:

– Княгиня позировала художникам при написании икон. С неё было написано множество икон, одну из них – «Анчисхатская богоматерь» – вы можете увидеть в… Гелатском монастыре.

Катя была окончательно сбита с толку. Она сказала:

– Первый раз слышу, чтобы с уборщиц писали картины.

– Не знаю, – опустив глаза, проговорила Тинатин. – Всё может быть.

И, поднявшись, добавила:

– Что-то голова разболелась. Пойду прилягу, давно хотела.

* * *

Затканная звёздами темная ночь свисала над горами. Тихая прохлада, едва шевеля листву, скользила по отрогам и, поиграв журчащим ручейком, исчезала в зарослях папоротников, над которыми уже нависали беловатые хлопья тумана. Звезда соскочила с неба в расселину. Чуть слышно колыхались листья дикого каштана. Из глубины сада веяло тонким запахом пунцовых роз.

Когда они пришли в отведенную им спальню, Андрей, видя, что Катя чем-то озабочена, попытался отвлечь её от мыслей своей нежной и задушевной страстностью, и великолепным смирением любящего мужчины. Но она оставалась мрачной. Надеясь навести её на более отрадные мысли, он стал вспоминать их прогулки по горам, к морю, сегодняшнюю прогулку на горную речку; говоря о сокровенном, не забывал о простых и милых подробностях.

Но её ответ был грустен и туманен.

– Вот я здесь, с тобой, а тебе нет до меня дела, – грустно проговорил Андрей. – Ты занята мыслью, которой я не знаю. Но я-то существую на свете, а мысль – это ничто.

– Мысль – ничто? Ты думаешь? Мысль делает счастливым и несчастным; мыслью живут, от мысли умирают. Ну да, я думаю…

– Открой, Катенька, страшную тайну: о чем?

– Зачем спрашивать? Зачем мы что-то затеваем, если сейчас, в лучшую пору любви, приобретают значение другие человеческие связи, которые мы вообще не должны замечать сквозь мираж неповторимых ощущений?

– Не понимаю, ты кого-то встретила…

– … что же будет дальше? – продолжила она, не обращая внимания на его реплику. – Но я тебя не упрекаю. Это типично мужская черта. Я не хочу смотреть в глубь пропасти глухой и рисовать небес сверкающие своды. Если я принимаю тебя таким, какой ты есть, то наряду с твоими привлекательными чертами, должна принять и те, которые… мне не очень нравятся.

Андрей решил перевести всё в шутку.

– Давай, чего уж там – вали всё в одну кучу. Всяк сиротку обидит.

Катя не услышала его шутливый тон.

– Ты сам, кого хочешь, обидишь. Ты как-то по-особенному смотрел на Тинатин.

– Даже не помню, как она выглядит…

С невероятной отчетливостью он вспомнил глаза Тинатин, и её грустную улыбку. И с удивлением, в который раз, он отметил, что, вспоминая Катю – когда её не было рядом – у него никогда не получалось воссоздать в памяти её лицо. Она была красива той неуловимой красотой, которая всё время выглядит по-разному. Как будто ускользала от него, чтобы появиться вновь, не разочаровав.

– Никогда не знаешь, что тебя ждёт; ничего не предусмотришь заранее, – заговорила она как бы сама с собой. – Когда-то я легкомысленно ко всему относилась. Знакомилась со многими, всем чего-то обещала, а уходила гулять с тем, кто первый в этот вечер позвонит. Теперь я дождалась ассиметричный ответ.

– Спасибо, что напомнила о прошлом, я уж и забыл. Пожалуйста, с этого места поподробнее.

– Мы по-разному понимаем выражение «богатое прошлое». Для меня это значит сегодня с одним пойти в кино, а завтра – с другим; но оба раза вернуться домой и лечь одной спать. Для тебя это – ходить в кино с одной и той же девушкой, а ночевать каждый раз с разными.

Андрей издал тихий стон.

«Что на неё сегодня нашло?!»

– … я – собственница, – продолжила Катя. – Ревность для меня не просто укол самолюбия. Для меня это – пытка, глубокая, как нравственное страдание, долгая, как страдание физическое.

Андрей встал с кресла, подошёл к ней – она сидела на кровати – заставил её прилечь на спину, одновременно подняв её ноги, и уложив их тоже на кровать. Затем лёг рядом сам. Катя что-то говорила, но он, не слушая, гладил её виски и щеки своими ладонями, потом провел пальцами по её губам. Дождавшись, пока она закончит, еще раз уверил, что тревоги напрасны, он никого не замечает, кроме своей возлюбленной. Андрей заставил её поверить, или, вернее, забыть.

Закрыв глаза, она поцеловала его томительно-долгим поцелуем. И Андрей тоже забыл обо всем. Он больше ничего не видел, не знал, не сознавал, кроме этих легких рук, этих горячих губ, этих жадных зубов, этой точеной шеи, этого тела, отдававшегося ему. Он хотел лишь одного – раствориться в ней. То странное недоразумение, которое между ними произошло, рассеялось, и осталось лишь острое желание всё забыть, заставить Катю обо всём этом забыть, и вместе с ней погрузиться в небытие. Она же, вне себя от тревоги и желания, чувствуя, какую всеобъемлющую страсть внушает, сознавая всё своё беспредельное могущество и в то же время свою слабость, в порыве безудержной страсти, до сих пор неведомой ей самой, ответила на его любовь. И безотчетно, в каком-то исступлении, охваченная смутным желанием отдать всю себя, как никогда прежде, она осмелилась на то, что раньше считала для себя невозможным. Горячая мгла окутывала комнату. Золотые лучи ночника, вырываясь из-за краев плотного абажура, освещали корзинку с земляникой на тумбочке, рядом с кувшином вина. Над изголовьем постели сурово застыл светлый призрак влахернской богоматери. Роза в бокале, поникнув, роняла лепесток за лепестком. Тишина была пронизана любовью; они наслаждались своей жгучей усталостью.

Она заснула на его груди, и легкий сон продлил её блаженство. Раскрыв глаза, она, полная счастья, сказала:

– Я тебя люблю.

Он, приподнявшись на подушке, с глухой тревогой смотрел на неё.

Она спросила:

– Ты чего такой у меня печальный? Ты только что был счастлив. Что же случилось?

Но он покачал головой, не произнося ни слова.

– Говори же!

Он продолжал безмолвствовать. Толкнув его обеими руками, она повалила его на подушку.

– Андрюша! Даю полминуты на поимку сбежавшего голоса.

Со свойственным ему отсроченным восприятием того, что творится вокруг, он вдруг задумался над её словами. «…я легкомысленно ко всему относилась. знакомилась со многими, всем чего-то обещала, а уходила гулять с тем, кто первый в этот вечер позвонит …». Андрей никогда не страдал так, как в этот момент. Он знал, что даёт эта девушка. И, наверное, это не всё. Ведь, ускользая, она появляется вновь совсем не для того, чтобы разочаровать. Образ кого-то третьего, пусть давно позабытого, вторгшийся вдруг в его отношения с Катей, встал перед ним. Чья-то рука на её щеке, участившееся дыхание, накал страстей, сокровенное тепло… пахнущая чужой любовью чужая постель… Шайтану во сне не приснится, что там творилось, что там делала Катя. А Андрей это знал, он это видел и чувствовал.

Словно прочитав его мысли, она, застонав, откинулась на спину:

– У тебя еще более сложный характер, чем у меня. Но я хотя бы четко излагаю свои мысли, а ты всегда отмалчиваешься. Не выговаривая всего, ты приходишь к еще более нелепым мыслям, чем я. Если б я знала, что доставляю тебе такое неудобство своим молчанием, как ты мне, то убеждена: я говорила бы без умолку. Только не говори, что ты собираешься нарушить наш договор.

Андрей отвернулся.

– Я права, да?

Он промолчал, изумившись – «Неужели думал вслух?» – тогда она, заставив его повернуться к ней лицом, с укором и болью во взгляде, заговорила:

– Вижу, что да. Неужели ты думаешь, что и с другим я была такой же, как с тобой? Ты оскорбляешь меня в том, что для меня всего выше, – в моей любви к тебе. Я тебе этого не прощаю. Я тебя люблю. Я никого не любила, кроме тебя. Я страдала только из-за тебя. Можешь радоваться. Ты мне сделал больно. Неужели ты такой жестокий?

– Катюша, прости, бывают моменты, когда я ничего не могу с собой поделать. Ну, ты же знаешь. Можно, я помолчу, и соберусь с мыслями.

– Мне не надо ничего говорить, я всё прекрасно вижу.

Издали прохладный ветерок донес сквозь предрассветную муть несмелый призыв ночной птицы. Что-то чиркнуло по веткам стоявшего под окном платана.

Катя испуганно вздрогнула. Свесив, словно купальщица, свои обнаженные ноги, она долго сидела на постели, неподвижная и задумчивая. Взгляд её был устремлен куда-то вдаль, через серебристые нити занавеси, туда, где пламенела вдали утренняя заря, заливавшая безбрежный простор оранжевыми озерами. Туда, где яростный огонь столбом вырывался из-под земли. Потом все превратилось в робкую полоску света, связывавшую вечную мглу с вечным светилом.

Внезапно лицо её, побледневшее от пережитых наслаждений, снова порозовело, и на ресницах показались слёзы.

– Прости меня, если я тебя обидела. Я люблю и любима по-настоящему. И мне по-настоящему страшно.

Глава 26

Появление Павла Ильича нисколько не отвлекло Иосифа Григорьевича от невеселых мыслей. Необходимость делать выбор, а также невозможность соединения несоединимого – всё это было очевидно, но душа почему-то восставала против очевидного.

Как достичь гармонии? Ответ на этот вопрос оставался непостижимой тайной. Именно тайной. Ведь у проблемы есть решение; тайна же есть предмет размышлений. Проблема требует экстенсивного знания, а тайна – интенсивного сосредоточения. Как в случае недостающего слова в кроссворде, проблема может быть решена благодаря дополнительным знаниям; тайна не может. Иначе она бы не была тайной. Тайна подразумевает не ответы, а озарения.

Он принял решение докопаться до истины в деле Кондаурова, но в угоду своим деловым интересам был вынужден пренебречь шансом, возможно, последним, добыть необходимые сведения.

– Говоришь, хищения на заводе? – спросил он, наконец, Павла Ильича.

И Давиденко вспомнил его вчерашний отчет о поездке на «Волгоградский химический комбинат».

– Директора высасывают последние соки, – улыбнулся Паперно. И напомнил: – Скоро прибудет Першин.

Да, Иосиф Григорьевич помнил, что вызвал заместителя гендиректора «ВХК», и попросил Павла Ильича принести ему нужную папку. Через несколько минут начальник ОБЭП принялся изучать документы, изъятые его заместителем на заводе. И к приходу Першина он уже имел представление о том, как повести разговор.

Виталий Першин производил вполне удовлетворительное впечатление. Он был из тех, про кого говорят: «конкретный мужик». Никаких лишних слов, уводов разговора в сторону, замалчивания фактов, ненужных уловок и хитростей. Видимо, он знал, зачем его сюда вызвали. Знал, какой состоится разговор, и подготовился к нему.

– У вас очень большие сырьевые запасы. И вы продолжаете получать сырьё от ваших поставщиков. Хотя, учитывая складские площади, его уже некуда класть. Кроме того – у вас увеличивается налогооблагаемая база. А это дополнительные убытки. Как вы это можете объяснить?

– У нас не совсем грамотная кадровая политика, Иосиф Григорьевич. То есть текучка достигла фантастических размахов. А план мы выполнить должны. Поэтому решили: увеличить людям зарплату, укомплектовать штат грамотными специалистами, и повысить производительность труда.

– Колоссальные долги у вас, Виталий Петрович. Не боитесь, что поставщики подадут на вас в суд?

Заместитель гендиректора завода незаметно улыбнулся. Ну, какие могут быть суды между государственными предприятиями? И какое может быть исполнение судебных решений. Конечно, когда надо будет обанкротить завод по суду с какой-нибудь аффилированной компанией, это будет сделано, но пока еще время не пришло.

– Договариваемся… Заключаем мировые соглашения.

– Вы говорите – производительность. Сейчас она у вас низкая? Много изготовляете продукции?

– Мы много чего производим… то есть анилин, присадки к бензину, сероуглерод, базовая химия. Что вас интересует?

– Метионин.

– Метионина мы производим около сорока тонн в день.

– В будний день? – переспросил Давиденко.

– Конечно, в будний, – подтвердил Першин.

– А на выходных днях? Продолжаете ли вы так же ударно трудиться по выходным? А, Виталий Петрович?

После непродолжительного молчания Першин ответил:

– Вы достаточно осведомлены, Иосиф Григорьевич…

– Говорите смелее, мы ж беседуем без протокола, – сказал Давиденко, нащупывая под столом диктофон. Да, как всегда, на месте.

– Чтоб нам лишний раз не выезжать к вам и не проверять недостачу, – продолжил он. – Я уже вижу, где её искать: сырьё принято и куда-то пропало, дорогостоящее оборудование продано задешево фирмам, которые не существуют, крупные денежные переводы «в никуда», реализация продукции почти по себестоимости «своим» фирмам, которые перепродают её уже по рыночной цене. Давайте сразу обсудим всё, как есть.

– У нас богатое предприятие. То есть… многие борются за то, чтобы контролировать наш завод. Вы знаете, куда вторгаться.

– А куда прикажете вторгаться? В Аравийскую пустыню, откуда даже тринадцать святых сирийских отцов убежали?!

Першин задумался.

– Не знаю, как начать.

– Говорите прямо, – сказал Давиденко миролюбиво. – Чтобы ваша схема работала, вам нужна моя поддержка. Выше меня вам не прыгнуть, да и невыгодно по деньгам получится, а самое главное – неэффективно. А чтобы нам договориться, мне нужно знать ваши возможности.

– В два раза меньше, чем на будних днях. То есть примерно сорок тонн. И шестьдесят тонн бензиновых присадок.

Иосиф Григорьевич стал прикидывать в уме.

– Это получается два вагона за выходные.

Он вынул калькулятор и стал умножать.

– Неплохая выручка, – заметил он, закончив свои расчеты.

– Минус производственные издержки, Иосиф Григорьевич.

– Согласен, что есть у вас издержки. Но они не такие, как по будним дням. Поставщикам же вы не платите.

Першин был вынужден согласиться с таким доводом – действительно, издержки гораздо ниже. Тогда Иосиф Григорьевич написал на листке бумаги цифру и передал Першину. Тот закивал.

Они оговорили условия работы и сроки оплат. Першина все устроило. Едва утрясли организационные вопросы, он забросал Давиденко просьбами: приструнить управление железной дороги, непонятно по какому принципу высчитывающее штраф за простой вагонов, с ними же договориться насчет тарифов; разобраться с районным ОБЭП, накрывшим одну из обналичивающих контор, в которой зависли заводские деньги; с обнаглевшей таможней… Дождавшись, пока Давиденко все тщательно запишет, он спросил вполголоса:

– Посоветуйте, как быть с Шеховцевым? То есть… мне ему так прямо и сказать: я работаю с вами?

Начальник ОБЭП едва заметно кивнул. На лице Першина было написано сомнение.

– Может, я так ему скажу: меня вызывали, и мне приказали… Нет, не так. То есть…я скажу, что у меня проверка, работа остановлена, и так далее. А вы не могли бы кого-нибудь к нам прислать? Так, для видимости. Пускай сидят, ничего не делают. Понимаете, у Шаха везде свои люди.

Начальник ОБЭП сочувственно посмотрел на собеседника. Тот был явно напуган. И было от чего. Но Давиденко знал, что делает. Каданникову прямо сказано, чья это епархия – «Волгоградский химический комбинат». Собственно говоря, «офис» никогда не стремился подчинить своему влиянию завод. В силу целого ряда причин в «офис» была вброшена ставшая известной информация о причастности Шеховцова к убийству Кондаурова. После этого с Каданниковым проведены две встречи, и он твердо заявил, что «Шаху поставлен мат». И если до сих пор тело Шеховцева не найдено на какой-нибудь свалке, то, скорее всего, его уже никто никогда не найдет.

– Вы давно его видели? – спросил Давиденко.

Першин наморщил лоб.

– Вообще-то… То есть, давно не встречались.

– Вот и хорошо. Работайте спокойно.

Заместитель гендиректора завода посмотрел на начальника ОБЭП с каким-то благоговейным восхищением. Хотел о чем-то спросить, но сдержался. У каждого свои производственные тайны.

Договорившись о следующей встрече, они пожали друг другу руки и попрощались. Давиденко отметил про себя, что рукопожатие у Першина хорошее, твердое, мужское. Задержав его руку в своей, Иосиф Григорьевич спросил:

– Почему вы не поехали на встречу с Кондауровым?

Лицо Першина стало заливаться краской.

– Шах… он сказал, что вырежет мою семью… если поеду к нему. И это… был последний раз, когда я его видел.

Выпустив его руку, Иосиф Григорьевич проводил Першина до двери, и вернулся в своё кресло.

Итак, сгинули единственные, возможно, люди, которые могли пролить свет на тайну убийства Кондаурова. Шеховцев ликвидирован. Никитин – главарь банды, промышлявшей «машинными» убийствами – пока что на свободе. Пойман Чернецов, его подельник, но ему ничего неизвестно о том, как был передан Мкртчану пистолет, из которого застрелили Кондаурова.

Чернецов и Никитин скрылись в ту ночь, когда оружейный мастер дал показания, на основе которых были арестованы четверо из этой бандитской группировки. Когда оперативники приехали на квартиру Чернецова, его жена сказала, что он «буквально пять минут назад куда-то вышел». Был объявлен перехват, и к утру удалось найти таксиста, который накануне отвез разыскиваемого на вокзал. На вокзале выяснили, что Чернецов покупал в кассе билет на Тулу.

Тульским милиционерам была передана ориентировка, и вскоре Чернецов был пойман. Милицейский патруль обнаружил возле одного из ресторанов машину без номеров. Стали выяснять личность хозяина, оказалось что это – Чернецов. Он был препровожден в Волгоград, и в настоящее время даёт показания. Они совпадают с теми, что давали остальные члены банды. Как и другие, он ничего не знает об убийстве Кондаурова. В отношении девушки – также ни слова. Это, мол, всё личные дела Никитина.

Поскольку имеются признательные показания членов банды, а также улики, доказывающие причастность Мкртчана к убийству Кондаурова, оба дела переданы в суд. Убийцы Дубича также дожидаются суда. Рашид Галеев, неудовлетворенный результатами проведенной работы, надеется, что суд вернет на доследование дело Кондаурова.

Вечером Иосиф Григорьевич обсуждал с женой покупку загородного участка. Хорошее место, неподалеку от водоёма, и дом вполне приличный. И цена приемлемая. Муж разводится с женой, и срочно реализует все активы. Лариса спросила, будет ли нужная сумма денег. С банковского счета неохота снимать. Иосиф Григорьевич ответил, что да, будет. И вспомнил про Моничева. После той проверки, которую отменили так же, как назначили – по звонку – хозяин «Доступной техники» стал совсем ручной. Не составит труда взять у него нужную сумму.

– Повальная эпидемия, – сказала Лариса. – Все разводятся со старыми женами и женятся на малолетках.

– Не слышал. Среди моих знакомых таких нет.

Иосиф Григорьевич долгое время размышлял над тем, что в двух связанных между собой делах – о «машинных» убийствах и в деле Кондаурова – фигурируют девушки. И ему пришла в голову мысль: может, это не две, а одна и та же девушка?! И он принял решение: похлопотать в суде, чтобы дело Кондаурова было возвращено на доследование.

Глава 27

Андрей пробирался сквозь заросли «мандрагор» один, без Кати. Она осталась в машине – от греха подальше. Слишком подозрительный был этот художник. Хоть и старик, но мало ли чего может вытворить при помощи своих колдовских мантр.

Андрей застал его за работой. Старик дорисовывал чудовищ. Они занимали центральную часть полотна. По краям же были набросаны растерзанные тела их жертв, далее братья ордена Милосердия подбирали их и увозили хоронить. Кресты, гробы, хоругви – черный погребальный смерч – уносился вдаль.

Взглянув на посетителя мутным взглядом, старик Газнели посмотрел на входную дверь. Андрей злорадно улыбнулся и развел руками – нет, старый сластолюбец, я пришел один! Тогда старик внимательно осмотрел Андрея с головы до ног, видимо, в надежде на то, что вдруг, как у фокусника из кармана, откуда-нибудь выпрыгнет девушка. Но чуда не произошло.

– Рад вас видеть. Магия чисел позволяет вам держаться в форме.

Художник вопрошал чудищ, нарисованных им, и восхищался мудростью их ответов. Если бы персонажи других картин роняли бы слова такие же красивые и драгоценные, как сами они…

– Почему один пришел, где девушка? – внезапно спросил он.

– Что с картиной, маэстро?

Газнели отвернулся. Андрей подошел к мольберту и, встав по левую руку от художника, стал наблюдать за тем, как он наносит мазки. Незаметным движением вынув деньги, он как бы между прочим спросил:

– Куда вложить финансы?

Оттопырив карман халата, старик кивнул – мол, сюда. Затем он жестом показал на картину, стоявшую на полу изображением к стене. Оторвавшись от работы, проворчал, что девушка была ему необходима для того, чтобы внести некоторые поправки.

– Ты сказал, чтоб на портрете был жизнь. Но как могу рисовать жизнь с неживой фотографий?! Чудак человек.

Андрей его не слушал. Он развернул картину к себе лицом, и возглас изумления неожиданно вырвался у него. Отойдя на два шага, он весь отдался созерцанию портрета.

Катя была на нём изображена в полный рост. Обнаженная, она бежит к морю по вспененной полосе прибоя. Она беззаботно улыбается, и во всей её легкомысленной непринужденности читается жизнелюбие и влюбленность в собственное стройное тело. Юная безыскусная красота её отражена с поразительной достоверностью. Кроме того, художник блестяще справился с тем, что его особенным образом просили. Ни Катины глаза, ни её улыбка, не отражали того странно-мучительного ожидания, которое присутствовало на всех её фотографиях. Катя признавалась, что высокий уровень тревожности не позволяет ей расслабиться, поэтому на снимках она выглядит напряжённой.

И вот, выполнена её просьба: написан портрет, на котором она такая, какой Андрей мечтает её видеть всегда – жизнерадостная и веселая, торопится навстречу своему счастью. Мастерски выполнен фон. Небо кажется пустым и как будто туманным, но это не пустота и не туман, а какой-то тихий неестественный свет. Ограниченная живопись произвела необъятное – на полотне фигура, казалось бы, стесненная в малом пространстве, и, несмотря на это, всё необъятно, всё неограниченно! Написано не для глаз, всё обнимающих во мгновенье и на мгновенье, но для души, которая, чем более ищет, тем более находит.

В порыве благодарности Андрей обнял старика, сунул ему в карман еще несколько купюр, и, обернув картину плотной бумагой, выбежал из мастерской. «Фотографии!» – опомнился он. И, досадливо махнув рукой, побрел прочь от дома. «Ни за что ведь не отдаст, маньяк!» – решил он.

Они отъехали от владений художника, и, припарковавшись у подножия Сухумской горы, где лучезарное солнце рассыпало желтые розы, Андрей вышел из машины, вытащил с заднего сиденья картину, и развернул, чтобы показать её Кате.

– О… шарман, я это одобряю!

Она долго любовалась портретом, издали, с близи. Потом сказала, что по такому случаю даже сочинила короткое стихотворение.

Когда уж древнею старушкой неказистой Я буду внуков угощать в вечерний час, Скажу нескромно, красоте былой дивясь: Я в юности была прославлена великим портретистом!

Они поехали на рынок. Толпа торговцев начала уже расходиться. Катя обрадовалась – сегодня не придется выполнять опрометчиво данное обещание приготовить что-нибудь самой. Она попросила купить ей мороженое – мороженщики никуда ведь не расходятся. Когда подошли к навесу, Катя спросила, дают ли ложечку для мороженого. Ложечек не оказалось.

– Тебе придется лизать его язычком, это очень мило, – заметил Андрей.

– А тебе бы только посмотреть, как я это делаю! Возьми себе тоже.

Они были счастливы, и радость свою, всеобъемлющую и простую, они расточали в легких словах, как будто ничего не значащих. Они смеялись, когда абхазец-мороженщик, сопровождая слова скупой и выразительной мимикой, в разговоре с ними употреблял выражения на своём родном языке. Её забавляла удивительная подвижность его старого благодушного лица. Она радовалась, и казалось, во всех порах кожи вокруг её полуоткрытого рта разлито удовольствие.

– Днём твоя кожа, как розовый персик, а вечером ты, как смуглянка, – сказал Андрей. – И вообще, ты всё время какая-то разная. Голова идёт кругом, может вас много, и вы меня разыгрываете.

– Да, нас много, мы все прожорливые, похотливые сучки, и у нас тягость к дорогим вещам.

Она протянула ему свое мороженое:

– Лизни. Нет, не кусай! Лизни его языком.

Андрей послушно сделал, она расхохоталась.

– Интересно, что попросит та, другая, вечерняя Катя.

Когда она съела мороженое, он стал уговаривать её снова посетить развалины Келасурской башни. Это так близко. Двадцать… ну, тридцать минут – и они увидят эту древнюю каменную драгоценность. Катя согласилась. И они поехали.

То были развалины огромной башни из валунов, которая является началом Великой Абхазской стены. Стена тянется от моря по ущельям и горам Абхазии на 160 километров. В скале, на высоте 50 метров, где сохранились фрагменты древних стен, выдолблен целый пещерный замок.

– Ты доволен? – спросила Катя скептически.

Ей было непонятно, зачем второй раз ехать смотреть на это место. Камни и камни. Внутрь замка не попасть. Был бы какой-нибудь музей.

– Ты слышал о том, что там жили монахи-пустынники? Вот кто совершал подвиги благочестия и воздержания. То, что рассказала Тинатин, вызывает большое подозрение. Надо съездить в тот монастырь и посмотреть на икону, для написания которой позировала чудо-княгиня.

Андрей воздержался от комментариев. Бросив прощальный взгляд на развалины башни, он заметил:

– Башня и стены имеют оборонительное значение. Обычно охраняют семьи, ценности, скотину. Зачем строить дорогостоящие укрепления для полоумных монахов? Они могут существовать в любом месте, и никто их не тронет.

– Андрюша! Поехали, дружочек мой, на пляж. Чувствую, твоя разомлевшая от солнца голова сейчас такое высыплет!

И они покинули местность, овеянную легендами.

На пляже Катя, копируя своё изображение на картине, бежала к морю. Возвращалась и бежала снова, а Андрей её фотографировал. Она посетовала, что в этом месте нельзя раздеться полностью. Наконец, устав от забегов, присела на камни.

– Андрюша, купи мне мороженое!

Он посмотрел вокруг. Дорожка, заросли пальм, эвкалиптов, и олеандров. Ни одного киоска.

– Пожалуйста… – протянула она жалобно. – Ты же так заботишься о моём здоровье. А в мороженом много кальция, оно полезно для ногтей. А ещё для волос, и для зубов.

Выяснилось, что его не надо долго уговаривать. Он и так был готов притаранить сюда целый хладокомбинат, просто не знал, куда идти. И, наказав ей быть осторожной, пошел наугад. Проплутав какое-то время в поисках, нашел мороженщика, и взял две порции. Обратный путь занял больше времени, чем ожидалось. Андрей заблудился в этих аллеях, и, потеряв терпение, пошел прямо по клумбам и газонам. Внезапно его охватил страх – как тогда, когда он искал Катю.

«Быстрее!» – думал он.

Выскочив на берег, посмотрел по сторонам. Редкие группы отдыхающих – по двое, по трое. Кати нигде не было. От волнения он никак не мог сообразить, куда пойти: вправо или влево. Не запомнилось ни одного ориентира. Да и где, в конце концов, Катя? Не мог же он так далеко уйти!

Мороженое таяло. Погадав, как на экзамене, какой билет взять, решил пойти направо. Он шел быстрым шагом, напряженно всматриваясь вдаль, и внезапно увидел одинокую фигурку, лежащую на камнях, до этого скрытую от ищущего взгляда группой отдыхающих. Громко выругавшись, Андрей побежал что есть сил. Приближаясь, он заметил, что она лежит на боку без движения – в странной, застывшей позе.

– Катя! – громко крикнул он издалека.

Она не шевелилась.

– Катя!!! – закричал он, приблизившись.

Она испуганно обернулась и приподнялась на локте.

– Ты чего такой… Что-то случилось?

– Я заблудился, – сказал он, в изнеможении опустился рядом с ней и протянул мороженое. Его поразил её взгляд – отрешенный, равнодушный ко всему морскому. И как-то странно она лежала.

– Какой же ты беспомощный. Тебя уже нельзя отпускать одного в город.

Мороженое таяло у неё в руках, по тыльной стороне ладони стекали белые струйки. Оглянувшись быстрым взглядом, Андрей поправил её купальные трусики. Заметив покрасневшее от неудобного лежания на камнях плечо, спросил:

– Ты лежала в какой-то странной позе. Ты нормально себя чувствуешь?

– Разве незаметно. Я работала мышцами. И заодно проверяла…

Она облизнула липкий от мороженого средний палец правой руки.

– … как это работает.

Машинально посмотрев на тонкую бретельку её купальника, Андрей поинтересовался, какими ещё мышцами.

– Их не видно. Но они тоже нуждаются в тренировке.

До него, наконец, дошло. Да, согласился Андрей, ощущать движения мышц… где-то там в глубине – самое подходящее занятие в то время, когда он сходит с ума в её поисках. Для тренировки женских мышц полумрак, нагота и эротическое настроение вовсе необязательны. Этим можно заниматься хоть на сухумском пляже, в окружении горячих кавказских парней, в отсутствие своего молодого человека.

– Ну знаешь, что… если мне представилась возможность выполнить упражнения, способствующие установить контроль энергии в муладхар-чакре, которая, кстати, отвечает за сексуальную жизнь… то я просто была обязана их выполнить.

Он еще раз оглянулся. Рядом – никого. Лишь ленивый плеск волн доносился до них.

– Никто не подходил с советами?..

Она надулась. Проглатывая вторую порцию мороженого, она сказала, как обычно, с расстановкой, добавив вызывающие нотки:

– Ты никогда мне не делал комплиментов, как здорово у меня там всё устроено. И я подумала: может что-то не в порядке.

Она знала, что нужно сказать. От этих разговоров Андрей обычно ощущал тяжесть, которую необходимо срочно сбросить. Стянув через голову майку, он сдавленно протянул:

– Две порции мороженого… Надеюсь, у тебя там зубы не вырастут от большого количества кальция…

Она капризно протянула:

– Почему нигде не сказано, что делать с грубиянами?!

И встала, осматривая свои руки, липкие от мороженого.

– Но я тебя прощаю. Хоть ты меня об этом и не просишь.

Бросив на него снисходительный взгляд, она сказала:

– Между прочим, ты заметил, какая я у тебя экономная?! Целый день питаюсь одним только мороженым.

Раздевшись, он подхватил её, и побежал к морю.

* * *

После купания Катя попросила Андрея куда-нибудь поехать и найти укромное место. Они оделись и пошли искать свою машину. По его просьбе она оделась так, чтобы не привлекать нескромные взгляды посторонних: хлопковый топ с рукавами ниже локтя, шелковая струящаяся юбка до пят, и кожаные сандалии с тонкими ремешками.

Он нашёл место, о котором она его просила. Это был парк с аллеями благоухающих роз, слоновых пальм и эвкалиптов. К парку примыкала площадь, на которой размещались правительственные учреждения Абхазской республики, с памятником Ленину в центре её.

В начале XX века в этом месте зажглось зарево революционной борьбы. Сейчас тут закипели другие страсти.

На заднем сиденье она стянула с него майку.

– Андрюша… Твоя грудь скоро станет больше моей. Ты что, делаешь специальные упражнения?

– Вплоть до этого.

Она стала расстегивать его брюки.

– Интимные мышцы ты успел натренировать до меня.

И принялась жадно целовать его грудь, живот, опускаясь всё ниже.

… Потом она заботливо застегнула его брюки и надела на него майку. Они вышли из машины. Площадь и прилегающий квартал преодолели молча, прижимаясь друг к другу.

– Ты что, сегодня решил на мне сэкономить? – манерно растягивая слова, произнесла Катя. – Весь день одно только мороженое. Есть хочу больше, чем…

В ответ он крепче прижал её к себе. Она заговорила обиженным тоном:

– Все близлежащие двери быстренько захлопываются прямо перед нашим носом. Где мы будем есть? Это ты во всём виноват!

Действительно, попадавшиеся по дороге кафе были почему-то закрыты.

– А что, – спросила Катя, – вот с этой дверью, она закрыта?

Он продолжал смотреть на её сияющее лицо, и, помедлив, ответил с немного виноватой улыбкой:

– С какой дверью? Не знаю. У меня обычно после такого мозгов почти не остается.

– А-а-а! – в панике выкрикнула она. – Так это были мозги?!

Остановившись, они какое-то мгновение удивленно смотрели друг на друга, потом громко расхохотались.

– Непонятно до смешного и смешно до непонятного.

– Знаешь, Андрюша… Мои мысли тоже находятся за пределами видимости.

Они медленно двинулись дальше. Время от времени, словно по команде, они бросали друг на друга многозначительные взгляды и снова заливались безудержным хохотом.

Наконец, нашли работающее кафе, и зашли вовнутрь. Заведение было переполнено. Громко играла национальная музыка. Единственный свободный столик оказался в самом дальнем углу. Проходя по залу, Андрей не заметил среди посетителей ни одного женского лица. И ни одного европейского лица.

– Капитальная поцанка, – услышал он позади себя.

– Эта тёлка не идёт, а пишет буфера, как першинг-2.

Темноволосые парни откровенно разглядывали их. Где-то на задворках его сознания пронеслась беспокойная мысль: неправильное место выбрано для ужина. И тут же улетучилась. Он уселся рядом с Катей. Шустрый официант принял заказ. Вино и сыр принесли сразу.

– Как будто бархатная роза расцвела во рту, – восторженно заметил Андрей, сделав глоток.

И залпом осушил бокал. Катя отпивала осторожно, смакуя каждый глоток.

– Ученые пишут, что любовное сумасшествие длится год… может два. Что будет потом? Мне бы очень не хотелось приходить в сознание.

– Мне проще: я блондин. У меня и без влюбленности сознанья маловато. Ты осветли свой волос. Станешь блондинкой. Будем с тобой дурные и счастливые.

– Я была блондинкой – короткое время. Ничего хорошего.

– Знакомый гинеколог рассказал такой случай. Пришла к нему блондинка на приём, чтобы проконсультироваться по поводу контрацепции. «Мы же в прошлый раз подобрали вам оральный контрацептив!» – удивился доктор. На что ему блондинка отвечает: «Я всё прекрасно помню. Я же не дура. Но это ведь предохранение только от оральных контактов. А мне хочется вести полноценную интимную жизнь».

Поперхнувшись, Катя закашлялась. Она покраснела, на глазах её выступили слёзы. Андрей похлопал ей по спине.

– У нас сегодня день смеха, – сказала она, немного успокоившись.

Принесли горячее – шашлык на косточке и хачапури. Катя жадно набросилась на еду. Она призналась, что давно не ела с таким зверским аппетитом.

– Абхазы – повара от бога, – заметил Андрей.

Они наслаждались обществом друг друга. Рассказывали смешные истории, и смеялись по самому незначительному поводу.

– Потребность писать возникает у меня периодически, – призналась Катя, – но я никак не могу определиться, наконец, со смыслом написанного. Послушай:

Я – как средство для уничтожения Всяких смыслов в твоих предложениях Я раздваиваюс создаю иллюзию Я великий предводитель юзеров Межтелесных тесных отношений Неразборчивых дневных сношений Не люби меня в моё отсутствие Это душевная проституция И тебя не должно касаться С кем я хочу просыпаться

От захлёбывающегося хохота Андрей чуть не свалился под стол. Наклонившись, согнувшись вдвое, он держался за живот, стараясь при этом удержать равновесие и не упасть со стула. Наконец, он выпрямился, и, вытерев слезы салфеткой, посмотрел на Катю. Она была абсолютно серьезна, и смотрела на него мягким, ласкающим взглядом. Андрей потянулся за бокалом и тут заметил, что за их столиком находится посторонний. Широкоплечий парень с квадратной физиономией и нехорошим взглядом уселся напротив. Откуда он взялся, и что ему нужно? Отпив глоток, Андрей заметил, что остальные посетители нет-нет, бросают в их сторону какие-то странные взгляды, бурно жестикулируя при этом, и что-то говорят на своём языке.

– Откуда сами? – спросил незнакомец.

– А что за сани… – сказал Андрей машинально.

– Откуда приехали?

– Ты кто? – переспросил Андрей с любопытством естествоиспытателя.

Незнакомец побагровел и чуть подался вперед.

– Я – Леван, житель Сухуми. А ты кто такой?

Многие посетители уже неотрывно следили за ними.

– Послушай, Леван, чем обязан, какие-то проблемы?

– Проблемы могут быть только у тебя. Ты в гостях, сиди ровно, и не вы***вайся.

– А ты здесь дежурный по республике? Я уже отметился, у кого нужно. И мне сказали, что этого достаточно.

– Ну, ты погнал, понторез залётный.

– Я у себя дома, приятель, – перебил Андрей.

К столику подошёл ещё один бугай, коротко стриженый, круглолицый, с легкой прикукуринкой в очах. Леван стукнул по столу так, что подпрыгнула посуда, и взревел:

– Твой дом – Москва, чатлах!

Тот, с прикукуринкой – выяснилось, что его зовут Лома – пояснил немного более дружелюбно, что необходимо «оказать уважение».

– Не понимаю вашего навоза здешнего, вам, что ли, налить, – уточнил Андрей.

Тут подошли ещё несколько человек. Вперёд выступил один, с правильным, словно высеченным из камня, лицом, стоя в расслабленной йоговской позе, он что-то быстро заговорил, обращаясь к Левану. Тот поднялся с тяжеловесной медлительностью трогающегося тепловоза, и в ответ сказал что-то резкое. Завязался ожесточённый спор на незнакомом языке вперемешку с русскими словами. Ясно было только то, что некий Гиви подошёл, чтобы заступиться за гостей, а Леван требует каких-то знаков уважения.

Уже добрая половина посетителей кафе поднялась со своих мест. Эпицентр словесного турнира переместился в центр зала. Уже никто не показывал в сторону дальнего столика, про «залётных» гостей забыли, смелый порыв вознёс участников из простого застольного разбирательства «ты меня уважаешь?» в разрежённую атмосферу высоких материй – политика, межнациональные взаимоотношения, история родного края. Голоса ударились о голоса. Среди иноязычного шума можно было различить отдельные слова, произнесённые по-русски: Москва, Грузия, Сухуми, НАТО, ишак, русские мафиозники, поменять лица, ара, чурка курносая, я твою маму пёр. Андрей и Катя, случайные посетители, заглянувшие перекусить, впутались в сложное переплетение жизней, совести, и страстей сухумских жителей.

Наблюдая за перебранкой, Андрей прикидывал в уме ходы отступления. До выхода слишком далеко. Вдвоём не убежать – это точно. Катя, как ни в чем не бывало, продолжала потягивать вино. Она наблюдала за происходящим с интересом спортивного арбитра.

Тем временем разговор перешел на более беспокойную тему. Всё больше звучало нецензурной брани, которую, судя по всему, местные позаимствовали у русских. То были названия половых органов с прилагательными, обозначающими принадлежность к различным видам животных, грубый фекально-генитальный юмор.

Беседа ширилась. Уже все посетители кафе вскочили со своих мест. И если сначала все стояли одной толпой, то постепенно общая масса людей разделилась на два враждующих лагеря. Как-то само собой получилось, что сторонники Гиви оказались по одну сторону, сторонники Левана – по другую. Силы оказались примерно одинаковыми. Жужжащий гул навис над спорщиками. Точку кипения преодолели очень быстро. Кто-то кого-то толкнул, кто-то кого-то задел. Кто-то как бы нехотя вынул из-за пояса нож и начал им размахивать. Кто-то в кого-то запустил бутылку. Кто-то кому-то не уступил дорогу. Задерживающие центры отказали, и люди показали, на что они способны.

Завязалась драка. Вот один колотит другого головой о стол. Вот ещё один, повалив другого на пол, силится набить противнику рот полотенцами.

Всё смешалось в один клубок. Звенела посуда, трещала мебель, хлёсткие удары взрезали застоявшийся воздух. Мелькали кулаки, ножи, кастеты. Летели кувшины, бутылки, стулья. Вместе со скатертями сыпалась на пол сервировка. Под ногами хрустело битое стекло и фаянс. Валялось мясо, овощи, лаваш. На раскалённой жаровне вместе с люля-кебабом шипела бейсболка. В расплавленном жиру пузырился кроссовок. Суконные скатерти путались в ногах.

Примерно рассчитав, кого в какую сторону толкнуть, чтобы пробраться к выходу, Андрей взял Катю за руку, и повел её среди сцепившихся противников.

– Сиди, Москва, на месте! – раздался откуда-то голос Левана.

– Обождите, ребята! – налетая на него, добавил Гиви.

И они, вцепившись друг другу в горла, повалились на стол.

Пришлось ретироваться в свой угол. Андрей был спокоен. Парни, конечно, не были чужды бодибилдингу, однако, судя по технике боя, особой опасности не представляли. Происходящее было демонстрацией не столько физической силы и мощи, сколько наглости, сопровождающейся приподнятым настроением.

Зал застонал. Мелькали тяжелые кулаки. Противники хватали друг друга, били, топтали, бросали через стол. Два амбала, схватившись, катались по полу. Отовсюду неслись яростные выкрики. Свалка продолжалась. Противники, с живостью южан набрасывающиеся друг на друга, молотились со сладострастной жестокостью. Чувствовался воинственный лик местного бытия. Заведение напоминало вывороченное нутро неведомого чудовища. Битая посуда, поломанная мебель, разбросанная по полу снедь.

Обозначилась и новая тенденция. Хватая за грудки или за шиворот, дерущиеся выпихивали друг друга на улицу. И продолжали рубиться там, оглашая ночную улицу дикими криками. Помещение опустело. Некто, поднявшись с пола, прошелся, пошатываясь, и, грузно опустившись на стул, сделал глоток вина из кувшина, а остальное вылил на окровавленную голову. Возле входа двое противников, сцепившись, оттолкнули друг друга, и, отлетев на порядочное расстояние, уже больше не сходились. Видимо, уже устали.

Тут с улицы забежал Лома. Увидев противника – того парня, что поливал свою голову вином – Лома схватил бутылку, разбил пополам, и размахивая горловиной с заострёнными краями, стал грозно на него надвигаться. Тот вскочил с места, и схватил стул, собираясь держать оборону.

Бармен подал голос из-за барной стойки. Прозвучало долгожданное слово «милиция». Обернувшись к нему, Лома что-то грозно прошипел. Бармен предусмотрительно спрятался за стойку, и новую реплику, в которой, опять же, прозвучало слово «милиция», подал уже оттуда. На этот раз Лома разозлился, и, схватив стул, запустил его в стойку с бутылками. С грохотом посыпалось стекло. Бармен, осыпаемый осколками, громко завопил.

И в этот момент, на сорок пятой минуте побоища, прибыла милиция. Увидев людей в форме, Лома так и застыл с поднятой кверху рукой, крепко сжимающей осколок бутылки. Два милиционера увели его, из окна было видно, как его заталкивают в «УАЗ», один остался, чтобы переговорить с барменом. С улицы зашли несколько человек, среди них – Леван и Гиви, в обнимку, как лучшие друзья. Милиционер, оторвавшись от беседы, начал что-то сердито выговаривать Левану, тот невозмутимо оправдывался.

Со своего места Андрею было видно, что милиционеры забрали одного только Лому, и то, исключительно потому, что он позволил себя забрать. Облик Ломы с его дебильноватыми глазами был отмечен неким кодом тупости, который служители правопорядка легко распознают, и привлекают его обладателя в качестве фигуранта. И такие вот счастливые обладатели являются материалом для сводок, отчетов, статистики, показателей работы, и для других милицейских нужд.

Остальные участники драки не спешили расходиться. Кто-то оживленно переговаривался, кто-то употреблял разорванную рубашку на то, чтобы перевязать рану, кто-то помогал товарищу подняться с тротуара. Андрей нашёл момент удобным для того, чтобы покинуть заведение. Они с Катей вышли из своего угла, и подошли к бармену, чтобы расплатиться. Но Гиви их опередил. Расплачиваясь за себя и свою компанию, он нарочито громко попросил включить в счет «московских друзей». После этого, тоном, не терпящим возражений, заявил, что проводит их.

Они вышли на улицу. Стоя у машины, милиционеры ждали начальника, который беседовал с барменом, и равнодушно смотрели на присмиревших участников потасовки. Те, в разорванной одежде, украшенные ранами и кровоподтёками, всё ещё не решили, что делать дальше. Судя по всему, и те, и другие, естественно существовали в условиях боевых действий, и данное происшествие не являлось чем-то из ряда вон выходящим.

– Откуда сами? – поинтересовался Гиви.

«Начинается…» – недовольно подумал Андрей.

– А что…

– Из Москвы?

– Из Волгограда.

– А-а… Мои родственники тоже живут в Москве, на Волгоградском проспекте. У тебя какой номер дома?

– Нет же, мы не москвичи, мы именно с Волгограда.

– Что за город такой? – удивился Гиви. – Нет такого города, слушай.

– Как же нет? Это город на Волге. Мы там живём.

– Вах, симон, нет такого города! – вызывающе произнёс Гиви.

– Ну… как тебе объяснить… Это бывший Сталинград.

– Сталинград знаю! Есть такой город. Почему говоришь «бывший»? Он был и есть Сталинград.

И добавил немного угрожающе:

– Волгоград – нет такого города, никогда не было!

Андрею всё стало ясно, и он прекратил спор. Пока шли до машины, слушали рассказ Гиви о Картли – древнем грузинском царстве, существовавшем в границах от Никопсы до Дербента. Потом недальновидные князья стали вести междоусобные войны, страна оказалась раздробленной на мелкие царства и княжества. Отложились одни, другие, третьи. Ослабленная страна стала легкой добычей для алчных соседей – Турции и Ирана.

Слушая Гиви, Андрей понял одно – реальность сегодняшнего вечера ограничивалась формулой «здесь и сейчас должны быть сформулированы конечные истины»: что произошло, что происходит, в чём правда жизни, и как дальше быть.

Ведя такие разговоры, они подошли к машине. Гиви еле стоял на ногах, но, тем не менее, продолжал вести воинственные речи. Болезненно морщась, Андрей посмотрел на его заплывший глаз, на окровавленную рубашку, и, пожимая на прощание руку, сказал:

– Езжай в больницу! Прямо сейчас!

И задержал его руку в своей:

– Давай мы тебя отвезём.

– Не надо, друг, спасибо! Ничего страшного. Отдыхайте.

Провожая взглядом удалявшуюся фигуру, Андрей сказал вполголоса:

– Сумасшедший…

И громко крикнул вслед:

– Гиви! Езжай в больницу! Срочно!

Не оборачиваясь, Гиви махнул рукой. И ускорил шаг.

Андрей сел за руль и завёл машину.

– Как политики могут заморочить населению мозги – просто удивительно! Ни один доктор по головам не сможет уговорить таких, как Гиви, как Леван, разойтись по домам и заняться своими личными делами.

Когда они тронулись, Катя сказала, посмотрев на Андрея преданным взглядом:

– Знаешь, Андрюша, а я ведь ни капельки не испугалась! У тебя был такой бесстрашный вид.

Да, вечер прошёл в каком-то грузино-абхазском наваждении.

– Народ – как конь: если долго застоится, надо прогулять, – сделал вывод Андрей.

Глава 28

В чешском пивном ресторане «Радгост» было многолюдно. Администратор проводил их к столику, который Артур заказал заранее.

– Я знаю, что нужно взять, – заявил он. И обратился к официантке: – Три «Крушовице» и три порции «грундле», три порции колбасок с картошкой.

– Может, водочки? – спросил Владимир.

– Успеем, сначала по пивку.

Когда официантка ушла, Артур сказал в продолжение начатого разговора:

– Я так вижу ситуацию: делай, что хочешь – любые макли-пакли, но друзей обманывать нельзя.

И он разразился потоком брани в адрес Дмитрия, управляющего казино «Фараон». Владимир молча кивал.

Принесли пиво. Они чокнулись большими пивными кружками и выпили.

– Почему ты не хочешь заняться акциями? – спросил Владимир.

Он имел в виду куплю-продажу акций компании «Компания Три-Эн». Это была типичная «пирамида» – компания, эмитирующая ничем не подкрепленные ценные бумаги, владельцам которых выплачивали очень высокий доход – до 80 % в месяц. Хозяева фирмы не вкладывали денежные средства в производство или в какой-либо другой вид деятельности. Но на рекламе не экономили. Граждане, купившие акции в конце жизненного цикла «пирамиды», неизбежно должны были попасть на деньги, но, пока фирма работала, и проводились высокобюджетные рекламные компании, в том числе с участием известных артистов, на сделках с акциями можно было неплохо заработать.

– У меня нет свободных денег, всё в деле.

– Всё в деле… А какой процент на вложенный рубль ты получаешь в своём деле?

Артур задумался. Он отпил пива и вытер салфеткой губы. Посмотрел в потолок. Потом сказал:

– Точно не знаю. Этим занимается гендиректор.

– Гендиректор занимается… Как это ты не знаешь, сколько денег зарабатываешь? Объясни.

– У меня есть директор, он занимается делопроизводством и подсчетами. Я начал бизнес, и взял его в компаньоны. Понятно?

Владимир отрицательно покачал головой и усмехнулся:

– Нет. Какая-то ебатория. Ты должен в какой-то степени ориентироваться, что происходит на твоей фирме.

И, разламывая обжаренную в масле рыбёшку, добавил:

– А вообще – ты должен точно всё знать – вплоть до копейки, до самых мелочей.

Артур начал объяснять.

Уволившись из армии, он стал торговать бытовой техникой, которую закупал в Москве. Но, поскольку он не разбирался в делопроизводстве и бухгалтерии, а расширение бизнеса требовало организации четко работающей структуры, понадобился грамотный компаньон. И такой человек был найден. Николай Моничев, однокурсник по военному училищу, вполне его устраивает – и как человек, и как организатор дела. Он контролирует все бизнес-процессы на фирме, и, по сути дела, Артуру только и остается, что регулярно получать свою долю прибыли. Очень удобно. Высвободилось много времени, которое можно использовать по своему усмотрению – на спорт, поездки, развлечения. Николай отслеживает конъюнктуру рынка, закупает продукцию, вкладывает деньги в новые направления. Он отчитывается перед компаньоном, показывает, сколько заработано, каковы издержки, сколько инвестировано, и на что. Артуру предъявляются горы документов в оправдание производственных издержек, и он вынужден верить в эти оправдательные бумаги, так как ничего в них не смыслит.

– Давай так, – подытожил Владимир, – тебе говорят: вот сколько мы заработали, но вживую ты всех денег не видишь? Потом тебе говорится: на руки ты получаешь столько-то, остальное якобы инвестировано?

– Ну, да…

Владимир продолжил расспросы. Какова средняя зарплата у работников, всех ли сотрудников Артур принимал на работу сам, давно ли был на складах фирмы, видел ли продукцию, закупленную в ходе «инвестиций», и так далее. На все эти вопросы Артур не мог ответить точно. Лицо его помрачнело.

– Ты хочешь сказать, Вовок, что компаньон меня обманывает?

– Я ничего не хочу сказать, чисто задаю вопросы.

Принесли колбаски. Владимир нацелился вилкой на одну из них.

– Я так понимаю дело: срубили бабки, раскидали их, посмотрели, все ли имущество фирмы на месте, потом обсудили, что дальше делать. Но когда ты не видишь своих денег, не чувствуешь их…

Вытерев ладони салфеткой, он постучал ими по своим карманам.

– … значит, это уже не твои деньги.

И надкусил колбаску, клацнув зубами:

– Потому что ни одна собака спокойно через колбасу не переступит. Чисто…букварная истина.

– Но он мой друг! – возразил Артур.

– Нет, всё в порядке, – ответил Владимир скептически. – Пожалуйста, продолжай работать. Продолжай не понимать, что происходит. Когда тебя лично коснётся, и ты увидишь, что произошло что-то неприятное, то сразу поймешь, как это всё происходило. В один прекрасный день ты придешь на фирму, а охранники, которых нанимал не ты, тебя не пустят. Ты ведь даже не учредитель.

Они помолчали. Жесткий и быстрый «progressive trance mix», доносившийся из колонок, наслаиваясь на звон кружек, звон посуды, разноголосый гул, создавал пёструю шумовую завесу.

– Ты ведь работал с документами, когда служил, – сказал Владимир.

– Я договаривался с людьми. Отгрузка – оплата, оплата – откат. К документам я не имел никакого отношения. Я в них не разбираюсь.

– Ну… не разбирайся и дальше.

Внезапно Артур, размахнувшись, хватил по плечу Алексея, своего родного брата, худощавого светловолосого парня 23-х лет, всё это время молча сидевшего за столом.

– Алексей… шахсей-вахсей! Говорил тебе: учи менеджмент, помогай брату! Херушки! Одна мохнатка на уме.

Алексей поднял на брата свои печальные глаза и промолчал.

Принесли еще три кружки пива и бутылку водки.

– Сейчас напьёмся, как взрослые пацаны, – сказал Артур, разливая водку.

Владимир посмотрел на Алексея и вопросительно уставился на Артура. Чокнувшись рюмками, выпили. Потом Артур пояснил.

Его брат долгое время встречался с девушкой. Отец Альбины Евсеевой – так её зовут – предприниматель, соучредитель крупной фирмы, занимающейся производством абразивных материалов. Алексей после окончания института устроился обычным инженером в некое конструкторское бюро. С Альбиной у него была безумная любовь. Её родители благосклонно относились к их отношениям. Алексей им нравился, его хорошо принимали. Ему даже выписали доверенность на машину, которую отец Альбины подарил дочери. Их отпускали вдвоём на юг. Алексей часто ночевал у неё дома. Дело шло к свадьбе. И вот, в какой-то момент что-то сломалось. Альбина стала прохладно к нему относиться. Они стали реже видеться. Любовные отношения прекратились. Алексей пытался выяснить, что происходит, но она отмалчивалась. А однажды куда-то уехала. Он пытался узнать у её отца, куда, но тот лишь отводил глаза. Потом она вернулась. Алексей позвонил ей, но Альбина не подошла к телефону. Отец её ответил так: приезжай, Лёша, и разговаривай с ней сам!

Евсеевы жили в пригороде Волжского, в частном доме, недалеко от реки Ахтубы. Когда он к ним приехал, отец Альбины сказал, что она пошла на речку. Алексей направился туда, и обнаружил её сидящей на берегу. Он бросился к ней с расспросами, пытался обнять её и поцеловать, но она от него отстранилась. Вот что она рассказала.

Некоторое время назад она познакомилась с одним мужчиной. Семён – так его звали – был намного старше её. Это был взрослый, самостоятельный, состоявшийся уже человек. Она польстилась на красивую жизнь, материальное благополучие? Нет, у неё и так всё есть. Он обещал её любить осознанной любовью зрелого мужчины? Нет, он ничего не обещал. Сказал, что она вольна делать всё, что хочет – встречаться с кем-то еще, и может освободиться, как только пожелает. Она влюбилась без памяти и требовала от него того же самого – чтобы он принадлежал ей без остатка. Он повёз её на юг. Там они провели две недели. Это были действительно незабываемые дни. Она поняла, что Семён – мужчина её мечты. Взрослый, сильный, с правильной системой ценностей, со своим мировоззрением.

… Сказка кончилась. Семён посадил её на поезд и отправил в Волгоград. Сказал, что им пора расстаться. Объяснил, что не хочет портить ей жизнь. У него своя судьба, свои сложности, и он не хочет, чтобы его неприятности отравили её существование. Она сказала, что готова разделить его трудности, которые они легко преодолеют, потому что будут вместе. Но он уже принял решение. Так они расстались.

Выслушав, Алексей стал умолять её остаться с ним. Он готов был ей всё простить, лишь бы она к нему вернулась. Но Альбина была непреклонна. Семён затмил ей весь мир. Обратно нет пути.

Алексей оставил Альбину на берегу и вернулся в дом. Он уговаривал её отца, чтобы тот убедил Альбину передумать. Несостоявшийся тесть лишь грустно покачал головой: мол, пытался уже. Они вместе с матерью еще до поездки упрашивали Альбину не сходить с ума – знали, чем это может кончиться. К тому же мутный это тип – Семён. Похоже, криминальный. Бесполезно. Она была как одержимая. Пока была на море, они волновались, звонили постоянно в номер, проверяли, всё ли в порядке. И отец с матерью рады, что хоть благополучно вернулась домой.

Артур и Наталья Михайловна, их с Алексеем мать, считают, что всё к лучшему. Они с самого начала думали, что нехорошее это дело – быть в примаках. И неважно, как тесть с тёщей к тебе относятся. Вот когда ты сам обеспечиваешь семью – это другое дело.

– А за такую подлую измену, – прибавил Артур от себя, – надо было притопить эту шамотру в Ахтубе, зачем слюни пускал!

– Ничего, брат, – продолжил Артур, опрокинув стопку. – Найдём тебе бабу – без п**ды, но работящую!

И громко расхохотался. Потом вдруг стал серьёзным.

– Вовок, а ты сможешь разобраться во всех этих грёбаных бумагах? Я приведу тебя на фирму, представлю родственником, потребую всю документацию.

– Всё это ерунда, – скривился Владимир. – Он включит дурака, разведет мандёж и вывернется. И я не шарю в документах. Работаю чисто без бумаг. Нет документов – нет проблем.

– Пускай не шаришь, но ты сделай умный вид, просмотри все бумаги.

– Что это даст?

Лицо Артура стало жестким.

– А то, что я ему верю, как самому себе. Мне, сука, трудно понять, где он брешет, а где нет! Ты – посторонний, ты заметишь, когда он начнет порожняки прогонять.

– По х*ю пидору чулки, – глубокомысленно изрек Владимир.

Артур разлил по новой. Поднял рюмку, потом с силой поставил её на стол, так, что расплескал половину.

– Неужели он, сука, меня обманывает?! Я же сделал ему всё.

Владимир сочувственно улыбнулся:

– Оказанная услуга уже ничего не стоит.

Глава 29

Катя лежала на мокрой гальке, и прозрачные струи набегавшей волны омывали её, лаская разомлевшее тело.

– Ты чего стоишь такой, как истукан? – спросила она, приподнявшись на локте. – Иди ко мне.

На рейде стояли две яхты. Андрей смотрел на них, представляя себе беззаботную жизнь на паруснике, который никуда не спешит. Тропические острова, ослепительно белый песок, склонившиеся над водой пальмы. И Она рядом с ним. Какой-то яхто-бред. Он перевел на неё свой мечтательный взгляд. На её запястье блеснула цепь с крестом, надетая как браслет.

– Пойдем поплаваем, – сказал Андрей.

Легко взяв Катю на руки, он вошёл в воду. Зайдя по грудь, отпустил её. В блеске заходящего солнца море играло тихой волной. Безбрежная синева впереди, и лёгкая дымка на горизонте – там, где морские просторы смыкались с небом. Поверх этой золотисто-синей дымки смутное палевое небо нависало беспредельной глубиной.

Он медленно плыл вслед за ней, наблюдая за движением её ног в прозрачной воде. Браслет с таким же крестиком, как на цепочке, поблескивал на её правой лодыжке, то приближаясь, то исчезая в глубине. Как завороженный, следил Андрей за этими движениями.

– Андрюша… ты всегда смотришь на определённые части тела, – протянула она, не оборачиваясь. – Плыви рядом со мной!

Он догнал её, и поплыл с ней вровень. Впереди, как два одиноких креста, покачивались мачты яхт.

«Как я заработаю на яхту, находясь на перманентном отдыхе?» – думал Андрей.

Неожиданный и столь приятный отпуск длился уже больше месяца. Что будет дальше? Андрей намекал ей на то, что нужно думать о работе. Отдых – это прекрасно, но… денег остался последний мешок, когда-нибудь и он закончится. Катя отвечала, что её деньги остались нетронутыми – расходуя свои, он не позволял их тратить. Так что пока можно ни о чём не беспокоиться.

Но Андрей не мог полагаться на деньги своей девушки, это нонсенс. Он разве нетрудоспособный инвалид?! У него возникло множество идей. Он рвался их осуществлять. Но его устремления были встречены непониманием.

«Тебе что, здесь плохо? Море, солнце, горы… и наша огромная, как небо, любовь!» – весело щебетала она. Праздное времяпровождение казалось ей осмысленным, деятельным, устремлённым к какой-то цели, как будто это совершался особый творческий акт. Когда просьбы Андрея вернуться в Волгоград стали более настойчивыми, Катя заявила, что не хочет туда возвращаться. Этот город ей не нравится. «Тогда что? – спросил он. – Оставаться здесь? Устраиваться пастухом к Анзору?»

Так ни до чего не договорились. И сейчас, в этой безмятежной стихии, беспокойные мысли вновь одолели его.

– Катюша, рыбка, – обратился он к ней, когда они остановились, и повернулись друг к другу. – Почему ты не хочешь возвращаться в Волгоград?

Она задорно улыбнулась.

– Такого нет города. Ты что, забыл?

– Катя! – сказал он строго.

И тут же улыбнулся. Хотя ему было не до смеха, но на неё он не мог долго сердиться. Он посмотрел на яхты, и снова мечты о путешествиях овладели им. Ему даже показалось, что он видит тени под водой – следы проплывающих акул.

– Давай всерьёз обсудим этот вопрос!

Она плавала вокруг него, и ему приходилось крутиться на месте, чтобы не выпустить её из виду. Наконец, она ответила:

– А разве есть на свете что-то, что можно было бы назвать серьёзным?

Он снова хотел разозлиться, но передумал, засмотревшись на её ноги, то появляющиеся из влажных недр, то погружающиеся обратно. Она наслаждалась своей властью над его настроением. Дразнила, брызгала водой, ныряла, уплывала от него. Ему во что бы то ни стало захотелось выяснить этот вопрос: что делать дальше? Но ей, очевидно, это было параллельно.

Она подплыла к нему. Её глаза озорно блестели.

– Что, милый… внутри себя… заскрежетал зубами?!

– Такое даже Шавликов не смог бы придумать!

– Тот самый – ходячий словарь речевых ошибок?

Он кивнул. Потом заразительно рассмеялся. Она растерянно улыбалась, не понимая причины такого веселья.

– Скоро ты тоже будешь внутри себя скрежетать зубами, – сказал он. – Кто у нас любит кушать мороженое… с кальцием?!

– Ну… знаешь! Такого хамства я давно не испытывала!

Она развернулась и поплыла от него. Андрей нырнул, и, проплыв под Катей, вынырнул прямо перед ней.

– Прости, Катюша!

Она обняла его за шею.

– Ты стоишь?

– Где ж мне тут стоять? Тут глубина – три моих роста!

Она прислонила ладонь к его губам:

– Прикрути немного звук. Ты так уверенно держался на воде, я подумала, что ты стоишь.

Засмеявшись, она провела пальцем по его лбу, носу, губам, подбородку.

– Солнце моё… ты меня спрашивал…

Глаза её вдруг стали серьёзными.

– Ты спрашивал. Скажу тебе. Я не хочу в Волгоград просто потому, что не вижу там для себя перспектив. Тут…

Она бросила быстрый взгляд на берег.

– Я вообще не представляю, чем тут можно заниматься… кроме как отдыхать. Мы можем поехать в Москву. Василий тебя устроит на работу. Или в Питер. Там у папусика знакомые.

– Но в Волгограде…

– Делать нечего, – резко перебила она.

– У меня уже начало что-то получаться!

– Заедем туда… буквально на несколько дней.

Мысли его путались. Первый раз он услышал от неё эти повелительные нотки. По-другому он представлял их отношения. Андрей всегда думал, что верховодить будет он. К тому же, ощущение невысказанности не покидало его. Ему казалось – Катя что-то недоговаривает. Существует некая тайна, которую она пока что держит при себе. И эта неизвестность злила его. Он не хотел быть игрушкой, пусть даже в этих чудесных ручках.

Она провела ладонью по его щеке.

– Андрюша… Доверься мне. Я всё сделаю так, как надо. У нас всё будет хорошо. Поверь мне.

– Скажи, что ты моя девчонка!

– Я твоя девчонка. Доволен?

– Скажи, что навсегда!

Она задумалась. Ласковые прозрачные волны быстрой, гибкой полосой бежали к берегу. В её изумрудных глазах, тёмных в предвечернем сумраке, замерцали и вдруг затерялись таинственные искорки.

Он обхватил её за плечи. Расслабился, перестал удерживаться, и они ушли под воду. Она стала царапаться, вырываться из его объятий. Он отпустил её, и они вынырнули.

– Дикарь! Ты меня чуть не утопил, – возмущенно сказала она, тяжело дыша.

И попыталась его ударить, но он увернулся.

– Говори!

Он сделал вид, что снова собирается утащить её на глубину.

– Да, чудовище! Навсегда!

– Не понимаю, о чём ты. Что навсегда?

– Твоя навсегда! – громко крикнула она.

– Не надо так кричать. Я же не глухой.

«Не следуй за правдой, она истощает зрение», – шептал ему внутренний голос. И тут же, перекрывая голос разума, другой, более мощный голос, кричал: «Узнай всё!» Андрею безумно захотелось выпытать у неё всё до конца. Он спросил:

– Тебе в Волгограде просто не нравится? Не видишь перспектив? Других нет причин туда не возвращаться?

Она держалась за его плечи. Отдышавшись, сказала:

– Поплыли уже. Устала я тут висеть на тебе.

И, легонько оттолкнувшись от него, она поплыла к берегу.

Колесница солнца скатывалась за горизонт, роняя в море огненные спицы. Поднимался бледно-серебряный щит луны. Белело сонливое облако, как лебедь над синей водой. Лёгкий ветерок нехотя теребил листву, опалённую жарким солнцем.

Андрей размышлял над тем, что сказала ему Катя. Равнодушно сыплется песок в часах из верхнего шара в нижний. Время безжалостно, и как-то не улыбается очутиться внизу.

Они выбрались на дорогу, и пошли по посёлку, мимо кирпичных, деревянных, и бамбуковых оград, за которыми зеленели сады, высились разноцветные дома, и раздавалось пёстрое многоголосье.

– Ты не хочешь надеть майку? – спросила Катя, прервав его задумчивость.

– Мне не холодно.

– Ты что, решил соблазнить всех местных женщин?.. своим торсом… преувеличенно сексуальным.

Он послушно надел майку. И обратил внимание на то, что Катино коротенькое платье, открывая на всеобщее обозрение её преувеличенно сексуальные прелести, само по себе выглядит вызывающе. Она шла рядом с ним. Весело цокали каблучки её туфелек. Мерно покачивался серебряный крестик на её лодыжке. Она спросила:

– Я всё думаю: у нас что-то было утром, или это мне приснилось?

– Да, было. Я пробрался в твои сны.

– Ты пробрался… Ты нагло вошёл… в мирно спящую девушку.

Она взяла его за руку.

– И это не первый раз. Я смотрю, это вошло у тебя в систему – врываться без предупреждения!

Он ответил наугад и с трудом улыбнулся, чтобы скрыть своё грубое и вполне определенное желание. Катя заметила его горячий взгляд. Она казалась довольной.

– Дикарь!

Она сообщила, что проголодалась, и, когда они придут, первым делом надо поужинать, потом… отведать десерт, потом… есть, есть, есть без остановки. Что касается остальных услад – это уже было утром, и на сегодня достаточно. Её грудной голос, заволакиваясь и замирая, ласкал его помимо его воли. Она, так же как и он, говорила ничего не значащие слова:

– Какие красивые дома! Какой прекрасный вечер!

– Знаешь, дружочек, – сказала она, размахивая пляжной сумочкой, – с тобой я стала совсем глупенькой! Несу всякий вздор, коверкаю фразы. То, что сейчас в моей голове, нет больше ни у кого. Ты во всём виноват!

Он соглашался со всем, что она говорила.

– Как! – воскликнула она возмущенно. – Ты считаешь меня глупенькой? Считаешь, что я несу всякий вздор?!

– Ты прелесть какая глупенькая.

– Ну знаешь, ты как скажешь что-нибудь. Останешься сегодня без роскошного горизонтального десерта за такой комплимент.

Но вскоре, поймав его очередной взгляд, скользивший по «определенным частям тела», она сказала, что, возможно, угостит чуть-чуть.

– Наверное, всё-таки попристаю к тебе немного. Надо пользоваться моментом, ведь после свадьбы этого не будет.

– Понятное дело, – согласился он. – Разве у законных супругов могут быть интимные отношения?!

– Нет, конечно. Это ископаемый взгляд на вещи – интимные отношения после свадьбы.

* * *

Стемнело, когда они пришли. Андрей зажег светильник. Милый, спокойный свет шёл от лампы – маленького полупрозрачного тюльпана. Убирая днём комнату, Нина Алексеевна поставила в вазу букет белых роз. Кувшин вина и ваза с фруктами стояли на столе. Несколько пар Катиных туфель, в беспорядке разбросанных с утра, аккуратно выстроились у стены. На малиновом покрывале лежало чистое полотенце.

– Пахнет любовью! – сказала она, медленно расстегивая пуговки на своём платье.

Опустившись на пол, Андрей стал рыться в сумке. Нужно было найти записную книжку и положить на видное место. Иначе с утра он опять забудет, и снова не позвонит из посёлка в Волгоград.

Забравшись на подоконник, она наблюдала за Андреем. Ваза с фруктами стояла рядом с ней. Взяв оттуда персик, Катя надкусила его. Сладкая капелька упала ей на грудь. Туфелька, соскользнув с её левой ноги, упала на пол, опустившись рядом с небрежно брошенным платьем.

Бросая взгляды на покачивавшуюся ножку в туфельке, которая вот-вот соскочит вслед за своим близнецом, Андрей продолжал рыться в сумке. Тут розовая туфелька, описав дугу, опустилась прямо в раскрытую сумку, прикрыв собою записную книжку, которую он наконец-то нашёл.

Отложив персик, Катя принялась стягивать с себя трусики – последнее, что осталось на ней из одежды. Поднявшись с пола, Андрей подошёл к ней. Перед его глазами всё еще была двигающаяся по полу тень от сброшенной с ноги туфельки.

Он целовал Катины плечи, её губы, её грудь. Она обняла его за шею, и её волосы, точно теплая вода, коснулись его лба, щёк, и в полумраке этих тёмных, рассыпавшихся волос он увидел её глаза. Её шепот заглушил в нём внутренний голос, требовавший во что бы то ни стало докопаться до правды.

– Давай же… Чего ты ждёшь? Почему нигде не сказано, что делать с медлительными?..

Биение сердец, этот ритм жизни, горячее дыхание, страстный шепот, приглушенные стоны – всё слилось в одну мелодию.

– Помедленнее… не так быстро… Да, солнце…

И эти повторяющиеся мелодии, уходя по спирали в вечность, теряясь в завывании горных ветров, в ударах волн о берег, рождали магическую музыку любви. В динамичном ритме повторяющихся движений двигался, работал любовный метроном.

– Только не останавливайся… Пока не надо глубже…

Луна залила комнату серебристо-синим светом. В открытые окна пробиралась ночная свежесть. Белые розы казались льдисто-голубыми. А за окнами шумели и шумели листья. И сквозь жалобу леса пробивались жаркие слова:

– Люби меня! Сильнее…

Глава 30

Офис и склад компании «Доступная Техника» находились на территории «АТП-10». Детально обсудив план предстоящего разговора, Артур и Владимир приехали в офис в конце рабочего дня. На входе возникла заминка: охранник не захотел пускать Владимира. Отстраняя его, Артур довёл до сведения, что он тут решает, кому находиться в офисе. Охранник возразил, мол, руководством дано распоряжение посторонних не пускать, и попытался загородить собой проход. Отшвырнув его, Артур объявил, что с этого дня охранник может считать себя посторонним в этом офисе.

Они прошли в кабинет генерального директора.

– Ответь мне на такой вопрос, – с порога набросился Артур на Николая Моничева. – Почему какой-то мудозвон, которого ты поставил на входе, диктует мне, кого мне сюда приводить?!

Не дожидаясь ответа, он подошёл к столу и продолжил агрессивно:

– Как ты меня представляешь народу, которого набираешь на работу? На какое «руководство» ссылается охранник? А я кто, по-твоему, х** с бугра?

– Это недоразумение, Артур, – ответил Моничев, убирая со стола бумаги. – Что-то случилось? Мы, кажется, не договаривались о встрече.

Владимир уселся в конце длинного приставного стола. Артур сел напротив Николая.

– Мне надо докладываться о приездах в мой офис?

Моничев натянуто улыбнулся.

– Я… я не пойму, тебя какая муха укусила? Зачем так нервничать?

И он покосился в сторону Владимира:

– Может, поговорим без посторонних?

– Он мне не посторонний, мы будем говорить при нём.

Артур окинул взглядом кабинет.

– Ты купил дорогую офисную мебель.

– Самая обычная мебель, – ответил Моничев бесцветно.

– Это итальянская мебель, я знаю, сколько она стоит.

– Я купил её на свои деньги. В моём отчете о расходах этот гарнитур не фигурирует. Ты должен помнить.

Артур смотрел в упор на компаньона. Помедлив, сказал:

– Вот об этой отчетности я и хочу с тобой поговорить. Дай мне полный расклад по всем нашим делам.

Едва уловимая усмешка заиграла на губах Николая. Он пустился в пространные объяснения: предприятие обширное, и невозможно в двух словах, вот так сразу, с наскока, дать всеобъемлющий отчет. Тем более, в конце рабочего дня. Тем более, что нетерпеливому компаньону регулярно предоставляется исчерпывающая отчетность, и почему бы ему не потрудиться, и, суммировав все данные, вывести требуемые цифры?!

Артур обернулся и посмотрел на Владимира. Тот скривился: мол, ерунда это всё, он тебя держит за круглого идиота.

– Коля… Ты мне сейчас расскажешь, на какую сумму у нас имущества, где сколько денег, куда что инвестировано. Потом мы пойдём и всё это посмотрим.

– Но… конец рабочего дня! Так не делают.

– Не делают бабы детей без мужиков, – нравоучительно заметил Артур. – Давай, Коленька, приступим к делу. У нас с тобой не «Лукойл», проведем за час ревизию.

Гендиректор, по-видимому, не имел причин для излишних волнений. Выяснив у компаньона, что необходимо в первую очередь просмотреть бумаги – отчеты о прибылях и расходах, отчет о движении товара и складских запасах – он вызвал по телефону главного бухгалтера. Пока её ждали, он благодушно посетовал, что ревизия действительно необходима, и слава богу, что компаньон её инициировал, сам давно уж собирался… Только, конечно, неплохо было бы сделать это с утра, на свежую голову, основательно, не торопясь. И хорошо бы без посторонних. А то как-то не по-людски получается – работали всегда на доверии, и вдруг – обидные подозрения.

Не слушая его, Артур смотрел в окно.

В кабинет вошла главный бухгалтер – эффектная двадцатипятилетняя женщина в брючном костюме. Она положила на стол перед гендиректором несколько папок. Бросив на неё оценивающий взгляд, Владимир пересел поближе. Они с Артуром стали вместе просматривать бухгалтерскую отчетность.

– Я вас не припоминаю, – оторвавшись от бумаг, обратился Артур к бухгалтеру. – Давно вы здесь работаете?

Выяснилось, что работает она уже полгода, зовут её Антонина Гамазова, и что приняли её после первого же собеседования. Сначала устроилась обыкновенным бухгалтером, но вскоре, благодаря своим способностям, была назначена главбухом – после увольнения прежнего.

– Какая у вас зарплата? – поинтересовался Владимир.

Моничев попытался было вмешаться, но Артур остановил его, и дал знак Антонине – мол, говори. Она назвала сумму.

Тут зазвонил телефон.

– Да… нет… да… оставайтесь, – ответил гендиректор и положил трубку.

Артур сказал:

– Здесь отчетность кучи левых фирм. Нет ни одной с названием «Доступная Техника».

И снова на губах гендиректора промелькнула легкая усмешка. Владимир толкнул локтем Артура – мол, опять он над тобой смеется.

Антонина принялась сбивчиво объяснять особенности делопроизводства, а Моничев по ходу объяснения дополнял её. Артур переводил свой взгляд с одного на другого, пытаясь понять характер их взаимоотношений. Наконец, Владимир, уловив суть вопроса, прервал главного бухгалтера.

– Мне всё ясно. Она витиевато пытается рассказать следующее…

И он объяснил Артуру в двух словах то, что, судя по всему, грозило затянуться на весь вечер.

«Доступная Техника» – это название магазинов, брэнд, компании такой не существует. В целях оптимизации налогообложения, и предотвращения разных неприятностей в нашем непредсказуемом государстве, деятельность ведётся через несколько подставных фирм. Каждая из них отвечает за определенный бизнес-процесс. Закупку товара ведёт одна фирма, аренда торговых помещений у хозяев – другая, розничная продажа – третья, и так далее. Бухгалтерский отчет о прибылях и убытках, сведения об основных средствах, и другие цифры официальной отчетности ровным счетом ничего не значат, поскольку сознательно занижены и не отражают реального положения дел. Кроме того, наличная выручка занижается – путём ежевечернего сматывания показаний кассовых аппаратов – и в отчетах указываются мизерные суммы. Или, если фирму предстоит бросить через год, пишутся реальные цифры, но налоги с этих сумм не платят.

Он подытожил объяснение следующими словами:

– Мы тут толкуем чисто азбучные истины. Вам в какой-то степени объяснили, что нам нужно. Давайте не будем терять время. Где ваша реальная, управленческая отчетность?

Главный бухгалтер растерянно посмотрела на гендиректора.

– Я не уверен, – обратился Владимир к Артуру, – что здесь все фирмы. Ты понимаешь, да, что делов тут может быть намного больше.

И он посмотрел на Моничева, отметив про себя, как на его лице промелькнула легкая тень.

– Что-то не улавливаю ваших полномочий, – ответил гендиректор. – Меня хотят в чем-то уличить?

– Она тут больше не нужна, – произнес Владимир, еще раз осмотрев Антонину с головы до ног.

Николай ей ласково улыбнулся, его лицо по-прежнему выражало состояние полного душевного равновесия, и она, ответив ему тем же, забрав бумаги, удалилась. На лице Артура отражалась сложная гамма чувств – обида, ненависть, и неожиданное прозрение.

– Никак не могу понять, нравится мне эта тёлка, или нет, – сказал он Владимиру, и перевел свой взгляд на компаньона.

– Вторсырьё, – ответил Владимир, внимательно наблюдая за реакцией Моничева.

– Да, Вовок, я тоже предпочитаю семнадцатилетних.

Тусклая бледность покрыла темные скулы Моничева. Он стиснул зубы, и метнул недоброжелательные взгляды на своих собеседников.

– Чисто интересно: кому принадлежат помещения?

– Два магазина мои, Вовок, – оформлены на мать, два – его, офис и склад в аренде.

Артур встал, прошелся по кабинету. Открыл стеклянную дверцу шкафа, стал перебирать лежащие на полке модные журналы, каталоги фирм-производителей бытовой техники, книги по менеджменту и маркетингу. Тут он наткнулся на брошюру под названием «Гормональная контрацепция». Заинтересовавшись, стал её листать, и между страниц обнаружил фотографию Антонины – на берегу моря, в купальнике. Внимательно рассмотрев девушку, он издали показал фотографию Владимиру, затем вложил её между страниц брошюры, которую ловким движением бросил на стол:

– А она ничего.

И спросил у Моничева:

– Сосёт нормально?

– Артур… – пролепетал Николай, позеленев, как трава. – К чему эти разговоры?

– А что, нормальные разговоры. Ты всегда любил такие разговоры, особенно в баньке, под водочку, в окружении работниц путантреста. Что-то изменилось в твоей жизни? А?

Владимир разглядывал фотографию с нарочитой внимательностью, причмокивая языком, делая знаки Артуру – да, мол, хорошая баба.

– Коля… ты что молчишь? Может, поедем в баню, а? Как в старые добрые времена, а, Коль? Зацепим Тоньку Газманову, будем пялить её на три смычка, по-братски?!

– Чисто конкретно, – хохотнул Владимир, – пялить по-братски!

– У нас с ней всё по-другому, – сдавленно проговорил Моничев, и, перегнувшись через стол, забрал фотографию с брошюрой и спрятал в тумбочку.

– Я смотрю, Коля, у тебя всё по-другому. Ты многое скрываешь от меня, нарушаешь договорённости.

– Что за предвзятое отношение? – вдруг выпалил Моничев, вытирая со лба холодные капли пота. – Откуда эта подозрительность? Я дал тебе какой-то повод?

– Тихо… тихо… успокойся… малыш…

– А у него очко не ferrum, – заметил Владимир.

Артур присел на край стола, и, взяв в руки перекидной календарь, стал его листать.

– Ты платишь ей в два раза больше, чем мы установили зарплату для главбуха.

Моничев хотел что-то ответить, но Артур его перебил:

– Хочешь сказать, что платишь ей из своего кармана?

Тот кивнул.

– А не слишком ли большая нагрузка на твой карман, Коля? – простодушно спросил Артур. – Я, вот, твой равноправный компаньон, не позволяю себе покупать в свой кабинет дорогую мебель и содержать баб на стороне.

И, выждав паузу, добавил:

– Тем более, мы договаривались не брать на работу подстилок.

Моничев вспыхнул, но промолчал.

– Кто такой Давиденко И.Г.? – вдруг спросил Артур.

– В смысле?

Артур бросил на стол перекидной календарь:

– У тебя тут написано: «Давиденко», мать его, «И.Г.» Кто это такой?

– Перестань разговаривать со мной таким тоном! – резко вскочив, взорвался Николай. – Я ни в чём не виноват перед тобой!

Крепко взяв его за плечи, Артур усадил гендиректора обратно в кресло:

– Малыш… ты меня волнуешь.

– Тоня… ведёт направление… я тебе про это рассказывал, и ей платят наши партнеры. У меня нет никаких лишних расходов. Вот.

– Не помню никаких новых направлений. Мы ни о чём таком не договаривались.

– Ну, как же, Артур, «Компания «Три-Эн». Они ссужают деньги под очень выгодный процент. За счет этого мы увеличили товарооборот, и скоро, дай бог, откроем новый магазин.

Владимир насторожился. Он поинтересовался, что это за компания, и чем она занимается.

– Финансовые операции, – пояснил Моничев.

– Очень подробный ответ, – усмехнулся Артур. – Ничего ты мне не говорил про это. Первый раз слышу.

– Но как же, всё это отражается в отчётах, ты просто не приглядываешься к цифрам, а там всё прекрасно видно.

И гендиректор принялся суетливо лазить по тумбочке, вытаскивая из разных ящиков исписанные шариковой ручкой бумаги и выкладывая их на стол.

– И где эта компания, покажи!

Моничев ткнул пальцем в графу «Прочие доходы» и пояснил, что там суммировано много цифр, в том числе данные по «Компании «Три-Эн». Благодаря заслугам гендиректора деятельность предприятия значительно расширилась, и полный отчет занял бы много страниц машинного текста. Для удобства компаньона цифры сводятся в таблицы, в которой каждая строка представляет собой сумму многих показателей.

Начал он говорить почти торжественно, и почти трагически прозвучали финальные слова его монолога.

– Поэтому незачем меня так подозревать! Вот.

Давящая тишина воцарилась в кабинете. Артур следил неподвижным взглядом, как Моничев просматривает записи в блокноте. Владимир изучал отчеты, взятые со стола гендиректора, время от времени делая пометки. Раздался телефонный звонок. Взяв трубку, Моничев односложно отвечал невидимому собеседнику: «да…нет…да…». Затем положил трубку.

Надвинувшись на него, Артур решительно произнёс:

– Вот что, Коля, хочется, чтоб ты понял: этой беседой я тебе делаю огромное одолжение. Мне с первых минут всё стало ясно, я просто жду, когда в тебе проснется совесть.

– Не понимаю, что ты хочешь, – холодно ответил Моничев.

– Хорошо, давай дальше играть в кошки-мышки. Предупреждаю – игра пойдёт не в твою пользу. Во-первых: твоя подстилка и неурегулированный вопрос по её зарплате. Второе: все эти левые конторы. Ты мне подсовывал какие-то бумаги – я это отлично помню – и утверждал всегда, что у нас чистая фирма. Выясняется, что всё иначе. Мы так с тобой не договаривались. Так вести дела я мог бы сам, без тебя. Ты был нужен для того, чтобы вести нормальный бизнес, нужна была чистая компания. Для крупных, серьёзных дел. Что сделал ты?! На кой хрен ты развёл эту сраную гопоту?! Третье. Этот долбанный «Три-Эн». Какого хрена ты принимаешь такие важные решения без меня – пускаешь кого-то в мой бизнес? Совсем, что ли, нюх потерял?! Четвёртое: тебе что было сказано? Дай реальный отчет! А ты что мне тут устроил со своей манипуляторшей? И пятое: нутром чую: много ты чего еще скрываешь. Выкладывай всё, что есть, иначе…

Наклонившись, он приблизился к нему вплотную:

– Кто такой Давиденко?

Лицо Моничева конвульсивно передернулось.

– М-м… жены родственник… Я ему продал… со скидкой… кондиционер.

Артур отстранился:

– Я проверю.

– Почему у вас все цифры круглые? – вмешался Владимир. – Зарплата, офисные расходы, и так далее. Все цифры оканчиваются на нули, без копеек. Во всех без исключения бумагах. Выглядит подозрительно, вы не находите?

– Так получилось, – хмуро обронил Моничев.

– Получилось… Выручка вся тоже округлённая. У вас разве цены на продукцию все круглые, без копеек? Давайте пригласим сюда рядовых бухгалтеров – тех, что учитывают розницу.

– Уже рабочий день закончился.

Артур пододвинул Николаю телефон:

– Вызывай из дома.

Тут раздался звонок. Артур взял трубку. Услышав женский голос, спрашивавший Николая Степановича, он ответил: «Мы заняты!» и с треском вдавил трубку в телефонный аппарат.

– Почему у вас в двух местах не совпадают товарные остатки? – продолжил Владимир расспросы. – Вот остаток товара на конец месяца, а вот – на начало следующего. Цифры не бьют.

– Это… черновики, промежуточные отчеты.

Артур присмотрелся к бумагам:

– Какие на х** черновики? У меня точно такие же. Копии, снятые с этих бумаг. Где у тебя правильные бумаги живут, давай на них посмотрим.

Николай молчал. Стиснув зубы, он смотрел прямо перед собой. Лоб его усеяли мелкие бисеринки пота. Артур взревел:

– Грёбаный вафел, тебе башку отбить, чтоб ты заговорил? Одна отчетность левая, во второй цифры не бьют! Где правая е**ть её отчетность?!

Закончив просмотр бумаг, Владимир отложил их в сторону.

– Это не отчётность. Это тупая отписка, рассчитанная на идиота. Рыночные торговцы, у которых один киоск на десятерых, гораздо скрупулезнее ведут подсчеты. А в такой серьезной компании, как ваша… Моё мнение такое, Артур: это чисто… обувалово!

И он пренебрежительно указал пальцем на гендиректора:

– Он даже не утруждает себя составлением более менее убедительных отчетов.

Моничев вытер платком лоб.

– Я не могу в таком тоне разговаривать.

Артур взорвался:

– Ты понимаешь, гондон штопаный, что я не контролировал тебя не потому, что я – лох, и ничего не соображаю, а потому, что доверял тебе?! Разобраться и проверить каждую копейку – нет ничего проще! Три вопроса, пять подзатыльников – на полчаса работы! И вся отчетность на руках! Но я доверял тебе, верил твоей писанине. Думал, что ты закрываешь мне тыловой участок, пока я пробиваю новые темы. А ты, вместо того, чтобы развивать мой бизнес, и в дальнейшем участвовать в более серьёзных проектах, начал крысятничать, пытаешься на дерьме взбить сливки!

И ударил что есть силы по стенке шкафа – так, что тот покосился. От удара Моничев, вздрогнув, испуганно уставился на Артура. Тот сказал:

– Разнёс бы твою пустую тыкву, да рука не поднимается.

Артур рассуждал, вышагивая по кабинету.

– Я бы мог взять брата в долю. Жалею, что тогда не уговорил. Он, хоть не такой шустрый, зато порядочный. Да и научился бы быстро. Сложного тут ничего нет. Раз уж ты, верблюжий помет, насобачился.

Переглянувшись с Владимиром, он сел за стол и попросил несколько листов чистой бумаги.

– Поражаюсь я твоей тупости, Колян. Тебе делают одолжение, с тобой, поганой крысой, ведут деловой разговор, а ты ведёшь себя, как чёрт последний. Зря…

Артур посмотрел на Моничева жалеючи.

– Начнёшь разговор, или прикажешь дубинкой выбить из твоего горла нужную речь?!

– А что? Что ты хочешь, Артур?

– Да уже ничего…

Взяв калькулятор, Артур углубился в подсчеты. На бумаге появлялись строчки и цифры. Он пояснял свои действия:

– Два года назад мы начали работу с одной фуры в две недели… Это было в рублях… столько-то… Затем у нас оборот увеличился до четырех фур в месяц… Работало у нас тогда восемь постоянных работников и человек пятнадцать мы нанимали… время от времени.

На листке появились новые графы, Артур заносил в них цифры, которые высчитывал на калькуляторе.

– Сейчас я вычислю, какую прибыль недополучил, прибавлю к ней мой первоначальный вклад, и ты мне эту сумму выдашь – энергично и незамедлительно.

– Но так не делается! – возмутился Моничев.

Артур брезгливо поморщился:

– Закрой свой рот, х**ми прёт, а то сейчас набавлю за вредность.

Взяв отчеты гендиректора, Артур бегло просмотрел их. На его листе появлялись новые цифры и пометки.

– Ну ты раздул штат. Зачем столько охранников? Но теперь это твои проблемы. Я не согласен с такими высокими расходами, всё это ляжет на тебя. Мебель, компьютеры, канцтовары… Маркетинговые исследования… Нет, тебе правда, ветром голову надуло. Но ничего, это твоя головная боль.

Закончив, Артур пробежал глазами написанное, и сверился с директорскими отчетами.

– Почти совпадает. Только у меня доходная часть процентов на двадцать выше, и расходная часть вполовину меньше. А в общем… есть контакт!

И он положил листок перед Моничевым. Наклонившись над бумагой, гендиректор замер с выпученными глазами и открытым ртом.

– Ско-о-лько?! – выдавил Моничев, и вдруг, словно из горла каменного аиста, вырвался фонтан если не воды, то слов. Захлёбываясь, задыхаясь, давясь собственным языком, он визгливо выкрикивал, возмущался, приводил свои доводы.

Он много работал, он знает, что такое бизнес в современных условиях. Маржа неуклонно уменьшается, издержки растут. Давно прошли те времена, когда купил и быстро продал втридорога. Сейчас другая арифметика. Растет конкуренция, трудовые ресурсы дорожают. Приходится выкладывать деньги на рекламу. Поэтому заявленную сумму надо уменьшить вдвое, как минимум. К тому же, где найти такие деньги, на ночь глядя?

– Заткнись, – прервал его Артур. – Голова разболелась от твоих мудовых рыданий. В жизни не поверю, что ты мандячишь здесь, как папа Карло. Понты одни колотишь. Даёшь деньги, говори «да» или «нет»?! Или я забираю товар. Смотри сам: товара я заберу на сумму в два раза больше – и буду учитывать не розничную цену, а цену поставщиков.

– У меня нет денег и столько товара!

Артур скептически усмехнулся.

– Твое здесь только то, что ты насрал, остальное всё моё.

И выглянул в окно.

– Фура на месте. Отлично. Пойдем на склад. Не будет здесь товара – поедем по магазинам, там не будет – к тебе в гости заглянем.

Моничев вскинул на компаньона глаза, затаившие хитрые огоньки, и порывисто поднялся:

– Как хочешь…

– Он что-то задумал, – сказал Владимир.

– Смотри, без глупостей, – проговорил Артур с угрозой. – Мы с таких людей деньги выбивали – ты перед ними, как мондавошка перед крабом.

Они вышли из кабинета. Закрыв дверь, Моничев собрался пойти в противоположную от выхода сторону, но Артур, взяв его за руку, грубо толкнул впереди себя.

– Ключи… Я за ключами, – промямлил Моничев.

– У меня всё есть, дурашка.

Когда вышли на улицу, Артур подошел к припаркованной у входа машине с затонированными стеклами и постучал по крыше. Из задней двери вышел молодой человек в майке-безрукавке. Артур вынул из кармана ключи, и, передавая их, махнул рукой в сторону фуры. Взяв ключи, парень кивнул, и направился к грузовику. Владимир, тем временем, стоял рядом с Моничевым, предупреждая его попытки вступить в контакт со своими сотрудниками.

Безмолвная группа – Николай Моничев, Владимир, и Артур – шла мимо длинных ангаров, гаражей, эстакад, хозяйственных построек автопредприятия. Когда группа скрылась за поворотом, открылась задняя дверь машины, припаркованной возле офиса, оттуда вышел Алексей Ансимов, и пересел на водительское место. Машина тронулась. Алексей поехал вслед за братом.

– Большое хозяйство, – прервал молчание Владимир, оглядывая унылый промышленный пейзаж, украшенный разрушенными постройками, поломанными прицепами, грудами металлолома, ржавыми корпусами полуразобранных грузовиков и автобусов.

Их обогнала фура, подняв столбами пыль.

– Мало арендаторов, Вовок. Я своё заберу, одним будет меньше. Этот полупокер…

Артур ткнул пальцем Моничева.

– … отсюда съедет. Будет ютиться в магазине. Никуда он ничего не инвестировал, тупо профазанил все деньги. Просадил на свою блудню. Его вклад в моё дело сопоставим с вкладом колготок в дело траха: нормальный мужик всегда готов их порвать.

Начался дождь, когда они подошли к складу. Мелкие капли усеивали пыльный тротуар, отпечатывались на грязных стенах. Склад представлял собой вытянутое кирпичное здание, по бокам тянулись большие оконные проемы, выполненные грязными стеклоблоками, почти сливавшимися с почерневшими стенами. Ниже окон вдоль всего здания тянулись покрытые рубероидом пристройки – одинаковые с обеих сторон. Задней стеной склад примыкал к забору.

Водитель уже успел подогнать фуру задом к воротам. Теперь он стоял у входа в ожидании дальнейших указаний. Артур открыл ворота, и все вошли вовнутрь. Помещение заполняли четыре ряда стеллажей – два вдоль боковых стен и два по центру. Включили освещение, и яркий свет, казалось, раздвинул черные колонны мрака, подпиравшие кровлю.

С калькулятором в руке Артур ходил вдоль стеллажей, перемножая количество холодильников, пылесосов, стереосистем, утюгов, шин, аккумуляторов, автомобильных масел, на стоимость этого товара.

– Должно хватить, – задумчиво сказал он, окидывая взглядом помещение. – Несколько раз придётся ездить.

– Сходи, возьми двоих ребят, – скомандовал он водителю, махнув рукой в сторону выхода, – автопогрузчиком умеешь пользоваться?

Тот бросился исполнять поручение. Моничев уныло прохаживался, безучастно наблюдая за происходящим. Владимир неотступно следовал за ним. Артур, углубившись в подсчеты, медленно продвигался к дальнему концу зала. Возле кирпичной подсобки, пристроенной к задней стене помещения, они все встретились.

– Сколько стоят 190-е аккумуляторы, Вовок? – спросил Артур, остановившись возле паллета, нагруженного аккумуляторами.

– Что за бендежка? – вместо ответа спросил Владимир, показывая на пристройку.

– Подсобка. Тут грузчики переодеваются.

– А решётка зачем? Чтобы спецовку не спёрли?!

– Характер у тебя, Вовок! О-очень въедливый! Суёшь свой нос везде, даже туда, куда собака свой х** не засунет!

Ругнувшись за то, что отвлекли от подсчётов, Артур подобрал нужный ключ и вставил в замочную скважину.

– Е**ть-колотить! Что за чертовщина? Почему замок не открывается?!

И он стал дёргать дверь. Владимир указал пальцем на Моничева:

– Он весь напрягся. Там что-то есть.

Моничев попятился назад, хватаясь руками за стену.

– Всё, животное, ты меня запарил!

С этими словами Артур с силой толкнул Николая, повалил на землю, и принялся избивать ногами. Потом заставил подняться, и стал бить его головой о дверь:

– Выбирай, сука: откроешь дверь ключом, или своей хитро сделанной башкой!

– Барсетка… – сплевывая кровь, выкрикнул Моничев между двумя ударами.

Владимир поднял оброненную барсетку, открыл её, и вынул оттуда связку ключей. Когда дверь открыли, Артур схватил за волосы Моничева и втолкнул его вовнутрь. И громко крикнул:

– Давай, животное, что тут прячешь!

От неожиданно громкого крика Моничев отшатнулся и безвольно опустился на табурет. Мертвенная бледность покрыла его лицо, он опустил веки и мгновенно их поднял. За стеной послышался неясный шум и тяжелый топот. С грохотом отворилась дверь, и на пороге показался охранник в черной униформе. В его руках был пистолет. Следом показался еще один, с резиновой дубинкой. Артур выглянул в окно, но вместо своих ребят увидел в зале еще двоих охранников, бегущих к подсобке. Он посмотрел на Моничева и увидел в его глазах плохо скрываемое торжество и злорадство.

– Глупый ты, Колян, совсем неумный. Думаешь, напугал меня своими клоунами?

– А мог бы жить, – добавил Владимир.

Охранник – тот, что с пистолетом – вопросительно уставился на Моничева. Тот продолжал сидеть на табурете молча, его лицо вдруг стало нерешительно-задумчивым.

– Убери игрушку, сынок, – обратился Артур к охраннику, – пока я не засадил оливу в твой чердак – из твоего же пистолетика.

Тут за стеной вновь послышалась шум, какая-то возня. На долю секунды охранник отвлекся, немного скосив взгляд на дверь, и в это мгновение Артур схватил его за руку. Послышался хруст, пистолет выпал, и в следующую секунду охранник, громко вопя, со сломанной рукой катался по полу. Тем временем Владимир молотил второго охранника его же дубинкой.

Дверь открылась, в подсобку вошёл Алексей, а с ним еще трое крепких ребят. Двое сразу принялись связывать охранников и выволакивать их из подсобки – к тем двоим, которые, обезоруженные и связанные, уже лежали на полу. Алексей вкратце рассказал, что произошло.

Он дежурил в машине напротив склада, наблюдая за входом. Следом за ним подъехала еще одна машина, в которой были четверо из «офиса» – Иван, Сергей, Тарас, и Борис – приглашенные Артуром на всякий случай. Так они наблюдали из своих машин за погрузкой фуры. Внезапно появились пятеро охранников. Они остановили погрузочные работы, грузчикам и водителю велели разойтись, один остался на входе, четверо вошли на склад. Тогда Алексей вышел из машины, остальные к нему присоединились. Вот, собственно, и всё. Охранники – все пятеро – лежат связанные, Борис дежурит на входе. Водитель и грузчики ждут указаний.

– Ты понял, мудило гороховое, – обратился Артур к Моничеву, – что зря были потрачены деньги на этих клоунов! Не спасли они тебя, только хуже сделали. Все мои дополнительные издержки…

Тут он кивнул в сторону «офисных».

– …лягут на тебя.

Моничев затрясся и инстинктивно вскинул руки, защищаясь от предполагаемого удара.

– Говори! – загремел Артур, ногой выбивая табуретку из-под Николая. – Если хочешь умереть не больно.

– Сейф… – пролепетал Моничев, отползая в угол.

– Какой ещё, на хрен, сейф?

– За шкафом, – ответил Моничев, закрывая голову руками.

Алексей с Сергеем отодвинули старый облезлый шкаф. Несколько сложенных картонных ящиков из-под холодильников были прислонены к стене. Их тоже отбросили в сторону. Полутораметровая железная дверь торчала из стены.

– Так, ребята, посмотрим, что этот гребень тут прячет.

С этими словами Артур стал подбирать ключи. Подошли два, висевшие на отдельном кольце. Повернув крестообразную ручку, Артур открыл тяжелую дверь и от удивления заморгал глазами. Пораженный, он безмолвствовал, не зная, радоваться этой находке, или нет. Все молчали. Окружив Артура, Владимир, Алексей, Иван, Сергей, и Тарас, смотрели через его плечо. Там, на трех полках сейфа, вмурованного в стену, лежали три полиэтиленовых мешка, до отказа набитые деньгами.

Первым заговорил Артур.

– Ситуация немного меняется, ребята. Давайте обсудим.

Он повернулся к Моничеву.

– Чье лавэ?

Послышались громкие голоса.

– Что обсуждать, братэлло!

– Берём капусту и валим!

– Он верно говорит, – вмешался Владимир, – надо обсудить, тут можно так влететь…

Артур распорядился, чтоб срочно принесли сумки, и подошел к Николаю:

– Ну, так что, поговорим, нувориш.

– Это не моё.

– Это ты правильно заметил… Уже не твоё.

– «Три-Эн», это их деньги. Вот.

– Опять я слышу это грёбаное «Три-Эн». Изъясняйся конкретными категориями!

– Они инвестируют деньги в реальный сектор: магазины, оптовые базы, рестораны. Мы договорились – на эти деньги я должен открыть два магазина. Артур… пожалуйста, умоляю, возьми только своё. Не мои это деньги, клянусь.

– Инвестируют… Значит, скоро рухнет пирамида, – сказал Владимир. – А у меня их акций – целый чемодан.

Некоторое время Артур осторожно смотрел на содержимое сейфа. Решение пришло быстро. Он сурово оборвал выкрики Ивана и Сергея, предлагавших скирдовать капусту и валить. Одного спросил, кого валить, другого похлопал по плечу, третьему шутливо пригрозил и объяснил, что надо взять только то, за чем пришли, и ни копейки больше. Сказал, что расплатится за их работу, как обещал, и даже выдаст премию, но только из своих, а не из чужих денег. Лично ему, Артуру, неприятности не нужны.

– Тебе по кайфу, – возразил Тарас, высокий, выше двух метров, парень с добродушным лицом, – сейчас хапнешь свой мешочек. А нам сосать!

– Жаль, твой рост длиннее твоего зрения, иначе увидел бы шестерых, как минимум, свидетелей, которые уже как потерпевшие. Или предлагаешь шлепнуть всех? Включая водителя, грузчиков, охранников на шлагбауме, и… кто там ещё?!

– Ха! – воскликнул Иван. – Когда еще такая маза будет: все заказанные – вот они, как живые, бери, работай. И лавэ – не отходя от кассы!

Бледный, как привидение, с трясущимися руками, наблюдал Моничев за совещавшимися. Тарас, с глазами ангела, слетевшего с картины «Страшный суд», и с желчностью человека, познавшего ад на земле, выговаривал Артуру, что легко рассуждать «за понятия», будучи при деньгах. А ему, простому опричнику, не пристало разбрасываться возможностями позолотить ручку. Разгорелся спор. Братья Ансимовы, и с ними Владимир, доказывали, что нужно взять только то, что Моничев должен своему компаньону, так как неизвестно, что за «крыша» у хозяев этих денег – может быть, сам Каданников. Иван, Сергей, и Тарас настаивали на том, что такой шанс бывает раз в жизни, и им уже босс не босс, когда перед глазами столько денег. Такую зарплату Каданников им за всю жизнь не выплатит! А то, что земля очистится от шестерых… ну… от десяти тяжелых людей – беды большой не будет.

– Понимаю – у нас тут не слёт ангелов, – сказал Владимир убеждённо, – все мы в какой-то степени заинтересованы помочить клювики. Согласен, что не следует оставлять лишнюю тяжесть на плечах тупоголовых – сами напросились. Но прикиньте писюль к носу – куда вы побежите с этими деньгами, и дотянутся ли до туда щупальца «офиса».

– Снимет Каданников голову, а это для опричника губительно, – добавил Алексей, дёргая Сергея за чуб. – Голова, хоть и пустая, но всё-таки нужна для жизни.

– Чё мы тут вихляемся, я не понял? – вмешался Сергей. – Давайте у козла за крышу спросим.

И все повернулись в сторону Моничева. Под этими взглядами – насмешливыми, свирепыми, глумливыми – гендиректор поёжился и сильнее забился в угол. Тарас подошёл к нему, и, присев на корточки, спросил:

– Ты чего такой грязный? Тоже мне, директор, – сидишь, как кот помойный.

Обернувшись, он спросил:

– За какую фирму шёл базар?

– «Три-Эн», – ответило сразу несколько голосов.

Тарас повернулся обратно к Моничеву:

– Слыхал, гумозник?!

– Что-то слышал про «желтяк». Кто-то из областного УВД. Кажется, ОБЭП…

– Но точно не мы? – пробасил Иван. – В смысле… не «офис»?

– Точно, – подтвердил гендиректор.

Тарас, Иван, и Сергей, награждая Артура красноречивыми взглядами, стали приближаться к раскрытой двери сейфа. Владимир, бросая в сторону мешков с деньгами вожделенные взгляды, высказал мысль, что милицейская «крыша» – тоже серьёзное дело, два «офиса» всегда дружили. Поэтому надо принять в какой-то степени промежуточное решение: все деньги не брать, а взять, допустим… половину.

Послышалась новая буря протестующих выкриков. Все говорили громко, каждый хотел, чтобы слушали только его, и при этом старался придвинуться к сейфу хоть на длину мизинца. «Офисные» работники кричали, что им всё равно на ментов, а с Каданиковым они, в случае чего, сами договорятся. Пусть он по-прежнему дружит с УВД, но щедрое подношение… скажем, одна треть мешка… этой дружбы не испортит.

Бросив кровожадный взгляд на Моничева, Иван выкрикнул:

– Всё, пацаны, решаем вопрос по беспределу, и валим отсюда!

– Берём тити-мити и валим на Таити, – съязвил Алексей. – Мальчик фильмов насмотрелся.

Снова разговор принял бурный характер. Пререкания грозили перейти в свалку. Артур почти не говорил, напряженно обдумывая что-то. Затем ворвался в разговор, как волк в овчарню:

– Вот вы дятлы, только долбить умеете! Ни одного умного слова, долбёж один стоит!

Все притихли, и даже невольно отстранились от сейфа.

– Фишку кладём так, – в наступившей тишине продолжил Артур, – я забираю своё плюс… скажем, тридцать процентов. Вовок… на сколько там потянут твои акции?… Брат…

Он посмотрел на Алексея.

– Тут больше шести миллиардов рублей, – тихо сказал Владимир.

– Брат тоже немного клювик помочит.

Артур придвинулся к сейфу.

– Мы забираем воздух и удаляемся. Вы – после нас. За свою мотю чальтесь сами.

– Базара нет, – склонил голову Тарас, – ты здесь держишь мазу.

Артур поднял правую руку с вытянутым указательным пальцем:

– Мойше и остальным олухам прочитаете молитву!

Иван снял пистолет с предохранителя.

– О-о! Чтецы здесь собрались ояебу!

Вытащив один мешок, Артур оттащил его в сторону. Владимир с Алексеем принялись перекладывать пачки денег в два рюкзака. «Офисные» работники с нетерпением поглядывали то на них, то на оставшиеся два мешка денег. Выглянув в зал, Артур крикнул Борису, чтобы закрыл ворота, и оставил открытой одну только дверь.

– Мы готовы, – сказал Владимир, бросая выразительные взгляды на мешок, в котором ещё что-то оставалось.

– Нет, Вовок, – твёрдо сказал Артур, возвращая на место мешок.

– Покедова, мафия, погнали наши городских. Уходя, гасите всех!

Тарас и Сергей уже набивали деньгами свои сумки. Иван махнул рукой Артуру, и присоединился к своим товарищам.

Артур шёл впереди по узкому проходу между стеллажами, следом за ним – Владимир с Алексеем. С улицы доносились раскаты грома.

– Двигаем поршнями, ребята, гроза надвигается.

До выхода оставалось меньше десяти метров, когда Борис с грохотом закрыл входную дверь и задвинул засов:

– Мусора! На трех машинах!

Послышался вой сирен, шум громкоговорителя. Лающий голос предлагал «по-хорошему» открыть ворота.

– Боря, мать твою! – закричал Артур. – Закрой на все задвижки! Не ссы, сразу не откроют ворота, там фура! Выключи свет! Шевели скорей батонами!

Он обернулся к Алексею и Владимиру:

– За мной, ребята!

И, протиснувшись между ними, побежал в дальний угол склада. Освещение погасло. Тусклый свет, пробивавшийся из грязных зарешеченных окон подсобки, ложился на пол неровными квадратиками. Подбежав к стеллажу, Артур стал взбираться по ящикам:

– Быстрей, Быстров! Брат, шевелись!

Но их не нужно было подгонять. На четырехметровую высоту Владимир влез вперед Артура, и оттуда подал ему руку.

В дверь сперва громко постучали, затем попытались взломать. Нагруженные сумками «офисные» ребята, выбежав из подсобки, заметались по залу, как необъезженные жеребцы:

– Что будем делать, Артурка?!

– Тут есть другой выход?

– Куда полез, верхотурщик?

Стоя на втором ярусе стеллажа, Артур выламывал монтировкой стеклоблоки. Уличный ветер брызгал в образовавшееся оконце водяной пылью и доносил отдаленные звуки сирен. Сориентировавшись первым, Борис, обхватив руками вертикальную стойку стеллажа, стал карабкаться наверх. За ним устремились остальные.

Сквозь пробитое отверстие Артур выпрыгнул наружу, и приземлился на рубероидную крышу пристройки. Ночь перекатывала свои сумрачные валы. Дождь хлестал по крыше, по стенам. Звуки сирены и громкоговорителя тонули в шуме дождя, вновь набирали силу, и, подхватываемые ветром, уходили в невидимое небо.

Добежав до задней стены, Артур первым спрыгнул с крыши пристройки. За ним последовали остальные. Кирпичный забор белел всего лишь в нескольких метрах от них. Артур подсадил брата, потом стал взбираться сам. Владимир и Тарас, самые высокие из всех, ловко перемахнули через ограду. Внезапно кирпичная стена осветилась светом фар, – милиционеры решили объехать вокруг здания. Иван, последний из всей группы, подтянувшись, заносил уже ногу, когда к забору подъехал милицейский «УАЗ».

Усевшись на заборе, Иван выхватил пистолет, и открыл стрельбу – по машине и по милиционерам, выбиравшимся из неё. Расстреляв магазин, он спрыгнул со стены и побежал догонять своих товарищей.

Перемахнув еще через один забор, они бежали вперёд. Перед ними, в глубине хлюпающей тьмы, был город. Но чтобы пробраться к нему, нужно было преодолеть сетку железнодорожных путей. Оказавшись среди переплетения стальных путей и эшелонов, Артур остановился. К нему подбежал Алексей, вскоре остальные показались из-за вагонов. Последним появился Иван.

– Мы угодили в самую сортировку, – буркнул Сергей.

По проходящему мимо составу прокатился скрежет буферов. Вдали виднелся красный сигнал семафора. Плотная и мелкая изморось, похожая на рой насекомых, залепляла глаза и уши, поглощая все звуки и изменяя их направление.

– Я слышал выстрелы, или это у меня в голове стреляет? – сказал Артур.

Иван дал обстановку. Владимир громко выругался.

– А чё, мне одному попадать под раздачу?! – огрызнулся Иван.

– Вооруженное ограбление, – констатировал Артур, посмотрев на пухлые сумки в руках Бориса, Тараса, и Сергея. – Молотнули честного комерса, напоминаю: вы молотнули, нас там не было.

– Ладно, пацаны, чё делать будем? – спросил Борис.

– Где грузчики, где водитель?

– В грузовике сидели, когда легавые подъехали.

– Считай, что нас… точнее – вас всех сдали, – резюмировал Артур. – Придётся загаситься. Ну что, на съёбки.

И, словно по команде, из-за ближайшего вагона выбежали двое милиционеров. Иван и Тарас сцепились с ними, покатились по мокрому щебню. Рванувшись, Артур полез под вагон стоящего прямо перед ним состава, Алексей и Владимир – за ним. Оглушив милиционеров, Иван, Борис, Сергей, и Тарас, пробравшись под вагонами на следующий путь, побежали в сторону железнодорожной станции.

– Бежим туда! – крикнул Артур, махнув рукой в сторону красного семафора.

В зыбкой мгле вырисовывались лишь контуры предметов: пучок поблескивающих рельсов, семафоры, словно нарисованные углём, тёмные островки – вагоны. Время от времени, как захлопнувшийся капкан, лязгала стрелка, слышались отдалённое громыханье состава и четкий, постепенно сходящий на нет ритм – перестук колёс.

В тот момент, когда они огибали последний в составе товарный вагон, Артур остановил своих товарищей:

– Стоп!

Перед ними вдруг медленно тронулась и поползла тень, и так же молчаливо, словно на последнем дыхании, исчезла, растворилась в сумраке, откуда неожиданно донесся лязг буферов.

– Да-а, – протянул Владимир, – разбежались мы. Еще один шаг, и…

– Мы удаляемся от станции, – отдышавшись, сказал Алексей брату. – Нам надо в город, или что ты хочешь?

И, будто в ответ, со стороны станции, перекрывая специфические железнодорожные шумы, раздалось несколько выстрелов.

– Нет, брат, туда мы явно не пойдём.

И они продолжили свой путь – в сторону, противоположную станции. Грохоча всеми своими колёсами, дорогу преградил маневровый тепловоз, задрожала земля, вихрем закружился дождь.

– Попали на эту дорогу, как х** в рукомойник! – выругался Владимир.

– Ничего, Вовок! – похлопал его по плечу Артур. – Железная дорога – наша тема.

Они попали в самое сплетение рельсов, контррельсов, крестовин, по которым подошвы скользили, как по льду. Железнодорожные пути тускло поблёскивали, похожие все вместе на гигантскую розетку, направляющую в ночи бег составов. Выбирая путь в стальном лабиринте, смертельно тяжелые вагоны проходили мимо, почти впритык к удаляющейся от станции троице. Вагонам не было конца, но вот, покачивая сцепками, они прошли мимо; чуть подальше в темноте стал различим контейнер, скользящий так мягко, словно лодка по озерной глади. Мелькнула надпись большими светлыми буквами: «Витебская товарная. Октябрьская ж-д».

– Зачем идти, когда можно ехать? – спросил Владимир. – Забираемся на эту мандулу.

– Ну, Вовок, у тебя не голова, а чисто Дом Советов.

И они запрыгнули на проходящую мимо платформу. Поезд постепенно набирал ход. Вырвавшись из депо, состав покатил по ветке, идущей в городской черте. Замелькали шлагбаумы, мосты, дома.

– Что, Вовок, твой брат в Петербурге живёт?

– Угу.

– Сколько туда километров?

– Тысяча восемьсот.

– Я всё думаю, – задумчиво проговорил Алексей, – кто вызвал милицию? Охранников мы обездвижили, водитель с грузчиками – свои ребята, и они были под присмотром. Кто тогда?

Артур добродушно усмехнулся:

– Наконец, брат, ты, как взрослый пацан, стал думать о чём-то другом, кроме Альбины!

Глава 31

Они позвонили один за другим. Сначала был звонок от Антонины Гамазовой, главного бухгалтера и человека № 2, а в чем-то даже № 1, компании «Доступная Техника».

– Иосиф Григорьевич, у нас чрезвычайная ситуация! – выпалила она вместо приветствия.

После этого рассказала о том, что произошло.

Около шести вечера в офисе появился Артур Ансимов в сопровождении незнакомого мужчины. Антонина была вызвана в кабинет гендиректора и заметила, что посетители недоброжелательно настроены по отношении к Николаю Моничеву. Наемный замдиректора Ансимов вел себя, как полноправный хозяин. Уйдя, она подслушивала за дверью, и её опасения подтвердились.

Переговорив с директором, посетители не ушли. Вместе с ним они направились на склад, причем было заметно, что Николай пошел туда под принуждением. Ансимов посадил за руль фирменного грузовика своего человека и отправил машину на склад. Антонина почувствовала: назревает что-то ужасное. Она распорядилась не выпускать фуру с территории предприятия. Вместе с дежурными охранниками на работе была задержана дневная смена. Всё равно Антонине было неспокойно. Время шло, а Николая всё не было. Посылаемые на склад охранники докладывали, что люди Ансимова грузят на фуру продукцию со склада. Директора не видно. Напротив входа стоят две машины с глухой тонировкой. Показалось, что внутри там кто-то есть.

Она всё больше тревожилась. Никаких отгрузок не планировалось, что происходит? Телефонной связи со складом нет. Что делать?

И она решилась. Собрав весь личный состав – пятерых охранников, Антонина отправила их на склад с заданием: остановить несанкционированную погрузку, выручить директора из беды, выдворить всех посторонних, включая шантажиста Ансимова.

Охранники ушли. Мучимая тревогой, Антонина пошла сама на склад, взяв с собой сторожа, дежурившего на воротах. Не доходя до склада, они выглянули из-за угла. Трое посторонних слонялись вокруг машины, еще один, со свирепой физиономией, дежурил у ворот. Всё те же две затонированные машины. Кажется, пустые. Ни охранников, ни директора. Очевидно, они внутри, и там что-то происходит. Антонина отправила на разведку сторожа, но тот побоялся идти. Если это такое место, откуда не возвращаются, то незачем туда ходить. И сторож пошёл на своё рабочее место, к шлагбауму.

И снова Антонина осталась один на один со своими сомнениями. Какое-то время размышляла, потом отправилась к сторожу, велела ему звонить в милицию и говорить, что произошло вооруженное нападение. Тот колебался – он ведь ничего такого не видел. Тогда она сама набрала «02», и, призывая в свидетели сторожа, и всех знакомых ей архангелов, заявила о нападении. После этого она набрала домашний телефон Иосифа Григорьевича.

– Иосиф Григорьевич! – воскликнула Антонина, завершая свой взволнованный рассказ. – Помогите Коле! Он там один, среди этой бандитской своры! И этот Ансимов, которому самое место – в тюрьме!

Закончив, Иосиф Григорьевич дал волю смеху, с трудом сдерживаемому во время разговора. На вопросительный взгляд жены, убиравшей посуду со стола, он ответил:

– Да звонила тут… Антонина Камазова, боевая подруга одного моего… клиента.

– Боевая подруга? Теперь это так называется?

– Говорит, напали на шефа негодяи, в лес утащили, хотят съесть.

И, сделав глоток чая, снова засмеялся.

– Такая боевая, взяла бы ружьишко, да отправилась бы на выручку шефа сама, – заметила Лариса.

И они стали обсуждать это новомодное поветрие – трудоустраивать с дальним прицелом молоденьких девиц, чтобы потом опробовать их тактико-технические характеристики, что называется, в ближнем бою.

Разговаривая таким образом, Иосиф Григорьевич размышлял, что тут можно предпринять, и насколько сильна угроза директору «Доступной Техники». Его размышления были прерваны другим звонком. Это звонил Анатолий Громов, начальник Советского РОВД. Он сказал, что в дежурную часть поступило сообщение от гражданки Гамазовой, сотрудницы фирмы «Доступная Техника», о том, что на склад компании проникли вооруженные грабители и взяли в заложники директора.

– Я так понимаю, Григорьевич, это дружественное нам предприятие?

– Так точно.

– Тогда я высылаю группу. Собственно, они уже выехали. Или у тебя другие мысли?

Иосиф Григорьевич немного помедлил. Потом, словно опомнившись, сказал:

– Разумеется, высылай! Сигнал же поступил.

Перед тем, как положить трубку, он попросил прислать за ним машину. Начальник ОБЭП решил поехать посмотреть, что там на самом деле происходит на фирме его подопечного. Однако, к приезду машины он передумал. Иосиф Григорьевич рассудил таким образом. Зачем ему, полковнику милиции, высокопоставленному сотруднику областного УВД, уличать себя в связях с каким-то барыгой?! Начальник РОВД – свой человек. А что подумают рядовые милиционеры, его подчиненные, прибывшие на место происшествия? Их шефа нет, зато прибыл начальник ОБЭП. Бред полный.

Но показать участие нужно, а то вдруг Моничев подумает, что его бросили в биде. И Давиденко позвонил человеку, которого часто использовал для разных щекотливых дел. Станислав Закревский, адвокат, и одновременно действующий сотрудник милиции, как раз подходил для этой роли – под видом адвоката потерпевшего выведать, что происходит на фирме, и доложить обстановку. А там видно будет. И служебная машина была отправлена обратно – Закревский доберётся до места своим ходом.

Позднее, когда Иосиф Григорьевич, просмотрев вечерние новости на одном канале, переключился на другой, позвонил Закревский и сообщил свои новости.

Оперативная бригада на трёх машинах подъехала к зданию, расположенному на территории «АТП-10», в котором, предположительно, находились злоумышленники и взятый в заложники директор. Машины не успели остановиться, а дежуривший на входе парень закрыл дверь. Была включена сирена, и через громкоговоритель было объявлено требование немедленно отпереть ворота и сдаться представителям правопорядка. Требование было проигнорировано, и милиционеры начали взламывать дверь. Рядом со зданием находилась фура, и сидевшие в её кабине трое мужчин были взяты под стражу. Здание примыкало к ограде, но оперативники подумали: а вдруг сзади есть запасной выход, и решили объехать вокруг. Подъехав к стене, они увидели двоих человек, перелазивших через забор. Один из них, сев на стену, открыл по милиционерам стрельбу из пистолета. Два милиционера оказались легко ранеными. Вызвано подкрепление, объявлен перехват, и оставшимися силами было начато преследование.

Когда взломали дверь, и прошли вовнутрь, то обнаружили пятерых связанных охранников и директора «Доступной Техники» – помятого, с кровоподтёками на лице. Он рассказал, что на него напали четверо неизвестных, угрожая оружием, они заставили его открыть сейф, из которого изъяли деньги. Точную сумму назвать затрудняется.

Его показания расходятся с показаниями охранников и главбуха. Те утверждают, что на склад гендиректор отправился в сопровождении замдиректора Артура Ансимова. Возле склада находились две автомашины, на которых, со слов свидетелей, прибыли злоумышленники. В настоящее время проводится опрос всех потерпевших и свидетелей, устанавливаются личности владельцев машин.

В заключение Закревский спросил, что делать дальше.

«Вот муж, лишённый, как мерин, самого главного – мужского достоинства. Интересно, сколько раз этот мерин по фамилии Моничев изменит свои показания?»

– Я немного недопонял, Стас. Злоумышленники просочились сквозь стены, или их вовсе не было, а охранников связал сам гендиректор?!

– Они вылезли через окно в дальней части здания, спрыгнули на крышу пристройки, оттуда – на землю. Собственно, и окнами это не назовёшь – обычные стеклоблоки. Я даже сразу их не заметил, настолько они грязные, и сливаются со стенами.

– Гениальный ход! Будем посмотреть, что дальше. Говоришь, УБОП задействован?

– Да. Стало известно, что в деле участвовали «офисные».

– Хорошо Стас. Театр военных действий развернулся на других подмостках. Езжай домой, с утра созвонимся.

Закончив разговор с Закревским, Иосиф Григорьевич сразу же позвонил Вячеславу Уварову, начальнику УБОП. Разговор был короткий – Иосиф Григорьевич сказал, что выставлен его подопечный, и попросил по завершении операции по задержанию немедленно ему позвонить. Еще одной просьбой он озадачил Уварова – взять операцию под особый свой контроль, потому что дело – очень-очень деликатное.

Начальник УБОП отнёсся с пониманием к этой просьбе, так как знал по опыту: когда Иосиф Григорьевич что-то просит, внакладе не останешься. Употребив размытую формулировку «деликатное дело», Иосиф Григорьевич и сам не понимал, в чем заключается деликатность. Интуиция подсказывала: произойдет нечто значительное, на что стоит обратить внимание.

А в половине пятого утра он был разбужен звонком. Ещё через двадцать минут за ним заехал сам Уваров. По дороге в управление он рассказал, как прошла операция.

Четверо грабителей ушли от погони, они скрылись в районе железнодорожной станции Бекетовка, ранив при этом одного милиционера. Еще двое получили тяжелые травмы – наткнувшись на железнодорожных путях на совещавшихся злоумышленников, они, не успев воспользоваться оружием, вступили в рукопашный бой, но… силы были неравны.

Допрошены трое мужчин, сидевших в кабине фуры возле склада. Они показали, что были наняты Ансимовым для перевозки продукции. Во время погрузочных работ к ним подошли охранники, остановили погрузку, и велели идти домой. Грузчики вместе с водителем прошли по направлению выхода около сотни метров, потом решили вернуться: во-первых, лил дождь, во-вторых – их нанял Ансимов, и нужно было поговорить с ним, прежде, чем уйти. Вернувшись, они сели в кабину грузовика и стали ждать.

Таковы их показания.

Охранники говорили все по-разному. Одни утверждали, что среди участников преступной группы присутствовал Ансимов, другие сомневались. В общем, картина выглядела следующим образом. Они пришли на склад по поручению Гамазовой, проследовали в подсобку, увидели там гендиректора, в этот момент с улицы ворвались четверо (некоторые говорят, что пятеро) грабителей, они обезоружили, избили, и связали охранников, затем угрозами заставили гендиректора открыть сейф, изъяли оттуда деньги, и, проломив выложенную стеклоблоками стену, скрылись.

Моничев не отрицал, что пошел на склад вместе с Ансимовым и с неким Владимиром, которого видел в этот день впервые. Там они поговорили, потом Ансимов ушел вместе со своим другом. Моничев остался, прошелся по складу, заглянул в подсобку, и тут случилось ограбление. Назвать точную сумму похищенных денег потерпевший затрудняется.

Между тем, сторож – так же, как и Гамазова – утверждал, что Ансимов не выходил с территории АТП.

Удалось установить личности хозяев автомашин, припаркованных возле склада. Одна из них принадлежала Ансимову, другая – Сергею Прохорову, который, по оперативным данным, работает у Каданникова. В эту ночь Ансимов не появлялся ни дома, ни у родителей. Брат его, Алексей, также отсутствовал. Прохоров также отсутствовал по месту проживания.

Лейтенант Алфёров, возглавлявший операцию, принял решение: отработать адреса лиц, являвшихся, по данным УБОП, «офисными сотрудниками». Опрос десяти человек и обыск в их квартирах ничего не дал. За самыми подозрительными адресами было установлено наблюдение. Было выяснено ближайшее окружение Прохорова. Выставлены засады возле домов, в которых проживают его друзья.

Тут лейтенант Алфёров подумал: не поискать ли грабителей в злачных местах? Существуют ведь бани, турбазы, казино, ночные клубы. Кроме того, есть так называемые «хазы», или «малины» – «общаковские» квартиры, в которых ребята отдыхают, развлекаются с девочками.

И снова объезд коллег Прохорова. Выяснили его любимые злачные места. По указанным адресам направились оперативные группы. Сам Алфёров отправился туда, где, по его мнению, было наиболее вероятно местонахождение Прохорова и компании. И он не ошибся. На «хазе» – в трехкомнатной квартире в Ворошиловском районе – счастливая четверка устроила кильдим. На столе была водка, закуски, громко играла музыка. Тут же лежали сумки с деньгами.

Операция по их задержанию длилась около шестидесяти секунд. Один из злоумышленников пытался удрать через балкон, но оперативники, державшие под прицелом окна, выстрелами загнали его обратно в квартиру. И Алфёров, и оперативники, впервые видели такую большую сумму денег. Учитывая блестяще выполненную операцию по задержанию опасных преступников, оказавших милиции вооружение сопротивление, лейтенант рассчитывал на повышение и на премию – как для себя, так и для своих ребят.

Ещё воздух был насыщен прохладой пронесшегося ливня, еще за Волгой нехотя затихали раскаты грома, но уже, разодранные горячими лучами солнца, убегали облака, омытое небо приветливо распростёрло над умиротворённой землёй голубой шатёр.

Два полковника хмуро поглядывали на виновника изумления и беспокойства – гендиректора компании «Доступная Техника», чья раздробленная челюсть и пустые глаза наводили на мысль о встрече с «Камазом». Заварив себе покрепче кофе, Уваров, как хозяин кабинета, спросил:

– Чаю? Кофе? Извините, ничего крепче не держу.

Иосиф Григорьевич сказал, что выпьет чаю, Николай Моничев отказался от угощения.

– Как же так, Николай, – продолжил Уваров расспросы, – не три копейки у вас похищены, и вы утверждаете, что вам неизвестна точная сумма?

И он покосился на три внушительные сумки, набитые деньгами. Всё было тщательно посчитано им лично, и никто еще не знал о результатах этих подсчетов. Никто, кроме Давиденко, который предложил свой план беседы с хозяином «Доступной Техники». Этого плана они сейчас и придерживались. Робкая просьба Моничева вернуть деньги безо всяких объяснений была пресечена на корню. Ох, уж эти лавочники-предприниматели, чёрт бы их побрал!

Моничев продолжал отмалчиваться.

– Понимаешь, Николай, – проникновенно заговорил Иосиф Григорьевич, – какую мы имеем ситуацию: у директора «Доступной Техники», который, судя по налоговой отчетности, находится за чертой бедности, похищено несколько миллиардов рублей. Об этом знают трое: Алфёров, Громов, и весь Волгоград… На утреннем докладе начальнику УВД должна быть предоставлена вся информация: кто, зачем, и почему. Откуда взялся такой налогоплательщик, и почему об этом раньше ничего не было известно. Если ты нам ничего не скажешь, мы будем вынуждены кроить историю по-своему. Потому что по долгу службы обязаны знать всё, что творится в нашей епархии. И спрашиваем тебя только потому, что мы твои друзья. Единственные друзья в этом городе, Николай.

Помолчав, добавил веско:

– Единственные, кто может уберечь твои запасы от экспроприации. Помнишь, я тебе говорил: «Брат для брата в черный день»? Этот день наступил, Коля.

Уваров сузил глаза:

– Где столько денег уворовал, нувориш?!

Давиденко осадил коллегу:

– Не мешай разговаривать, много ты в коммерсантах понимаешь!

И с притворной ласковостью обратился к своему подопечному:

– Итак, Николай…

Пот холодными каплями затускнел на темном лбу Моничева. Сжимая и разжимая толстые пальцы, он продолжал хранить молчание. Кабинет наполнился той ожидающей тишиной, которая разражается чистосердечными признаниями.

– Хорошо, я расскажу… – прозвучало точно со стены.

И Моничев стал рассказывать.

Компанию «Три-Эн» он организовал вместе со своими знакомыми – Шапиро и Нестеровым. Идея принадлежала Шапиро, карточному шулеру и аферисту. Нестеров, банковский служащий, отвечал за организационную сторону дела. Моничев предоставил стартовый капитал. Из оборотных средств своей фирмы он выделил деньги для аренды представительского офиса, на закупку дорогой мебели, на рекламу. Офис был арендован по соседству с банком, в котором работал Нестеров. И компания позиционировалась как «состоящая при банке». Поэтому у клиентов сложилось доверительное отношение к этой конторе. В рекламных проспектах утверждалось, что компания учреждена банком и ведущими промышленными предприятиями области, работает на рынке шесть лет, деньги вкладчиков инвестирует в землю, недвижимость, ценные бумаги, и другие «высокорентабельные отрасли». Поэтому и доходность высокая – в разы больше, чем у банков, работающих «по старинке». На самом деле деньги шли на открытие новых офисов и рекламу – в основном телевизионную. Отдел маркетинга, единственное работающее подразделение на фирме, кроме отдела приема денег, за короткое время добился того, что «Три-Эн» стала выпирать из всех средств массовой информации. Ну и, естественно, основная масса денег шла в карманы учредителей.

С какого-то момента Нестеров, как математик, стал беспокоиться. По его математическому мнению, недалеко то время, когда приток новых вкладчиков перестанет обеспечивать средствами для выплат процентов всем клиентам компании. Поэтому необходимо обеспечить отходные пути. Собранные средства нужно инвестировать в реальный сектор экономики, чтобы обеспечить учредителям безбедное существование. И Моничеву, единственному из основателей «Три-Эн» коммерсанту, было дано задание инвестировать деньги в легальные предприятия, которые будут приносить предсказуемый стабильный доход.

Так в зачуханной подсобке на складе «Доступной Техники» появились три мешка денег – первый транш запланированных масштабных инвестиций.

Выслушав рассказ, Давиденко и Уваров озадаченно переглянулись: мол, надо же, какие медвежьи углы остаются в нашем городе!

– Да-а, Николай, пирамидальный ты наш… – протянул Уваров.

– Согласен, что желающие выигрывать, а не зарабатывать, никогда не переведутся в нашей стране, – поднявшись с места, и, прохаживаясь взад-вперед по кабинету, начал рассуждать Иосиф Григорьевич. – Помешать жуликам собирать деньги у населения может только исчезновение самих жуликов. Недаром сказано: лох – это судьба, и каждому жулику – по лоху! Бараны потому и называются баранами, что ничего не чувствуют, когда их ведут на бойню. И люди, теряющие деньги в таких структурах, как «Три-Эн», не сильно отличаются от игроманов, которые пытаются обыграть казино. Однако, если количество баранов-игроманов будет зашкаливать… Ты должен понимать, что это – стадо, то бишь паства, он же народ, он же электорат. Толпа обманувших самих себя простофиль. То бишь, демонстрация обманутых вкладчиков. И силовые структуры, служа народу, выполняя социальный заказ, будут вынуждены сажать симпатичных с виду коммерсантов…

«Мечта пластического хирурга», – подумал он, взглянув на подрихтованную физиономию Моничева. Выдержав паузу, продолжил:

– Жаль, Николай, что твоей гражданской совести не хватило на то, чтобы сразу рассказать мне обо всех сторонах твоей многогранной деятельности. Хорошо, сейчас всё выложил. Иначе, как бы мы тебе помогли?! Сам посуди: в один из дней ты мог быть схвачен теми же ребятами, которые нынешней ночью спасали твои деньги! Жулик, заграбаставший деньги трудового народа – это же мечта любого следователя!

Остановившись возле сумок, он задумался. Затем продолжил:

– Ей-богу, рад за тебя, Николай, что ты стал предпринимателем, сумел вырваться из рабства предопределенности, выбрался из колеи полностью детерминированных движений. Это действительно здорово – быть творцом своей судьбы. Ты не застыл, не зафиксировался в своей логической косности и неподвижности.

– Своей ходьбой ты мне протопчешь колею, – буркнул Уваров, посмотрев на часы. – В мозгах уже вот такая колея!

И он развел руками.

– Слава! – откликнулся Иосиф Григорьевич. – Много ты понимаешь в разновидностях детерминизма…

Вернувшись на своё место, он сделал глоток остывшего чая и продолжил:

– Уверен: ты добьёшься больших успехов, Николай! Неизбежно тебе стать большим человеком. Основав ряд успешных предприятий, ты будешь брать новые высоты. Займешься политикой, станешь депутатом, мэром, губернатором. Путь твой – путь успеха. Но это трудный, непростой путь. И мы тебе поможем.

Сумки притягивали взгляд, как свежее мясо притягивает алчущего.

– На сегодняшний день наша задача – представить генералу в нужном свете ночное происшествие. Мы подведем к одному знаменателю показания всех участников, в том числе твои показания – путаные и разноречивые, как откровения пророков. Установим следственным путём, что деньги эти – законные, вырученные честной торговлей, или взяты в кредит в нестеровском банке. И когда ты откроешь на эти средства супермаркет, никто тебя не спросит, на какие шиши. Хочешь, дадим тебе справку, что в ходе спецоперации изъяли в пользу государства… скажем, половину денег. Покажешь эту справку Шапиро и Нестерову – чтоб не задавали ненужных вопросов. К тому же, законы эволюции таковы, что многие люди останавливаются в своём развитии, тормозят ход событий, становятся ненужными… Не сомневаюсь, что Шапиро и Нестеров не станут депутатами и мэрами… Боливар троих не увезёт.

Он посмотрел на Моничева, лицо которого стало понемногу проясняться.

– Буду откровенен: крепко ты обидел меня своим недоверием. Человека моего к себе не устроил, набрал охранников, никчемных пиндосов. И вот результат. Опозорились твои церберы, зря ели твой хлеб. Ещё один просчет – скрыл ты от меня другой свой кооператив – «Три-Эн». Как отдуваться за него будем – страшно представить. Мытарь ты, изверг настоящий!

Иосиф Григорьевич тяжело вздохнул.

– Но зла на тебя я не держу. Так уж устроен. Человек я лёгкий, отходчивый. Допускаю, что у тебя свои сложности на производстве. Поэтому не буду ополовинивать твои запасы. Но одну из трех сумок заберу.

И он вперил свой суровый взгляд в лицо Николая Моничева, который предельным усилием воли старался сдержать истошный вопль.

В кабинет заглянул Алфёров – вот уже в третий раз. Уваров ткнул пальцем в циферблат своих командирских часов и нервно махнул рукой. Алфёров бесшумно скрылся.

Давиденко сложил ладони домиком:

– Главное мы вырешили. Теперь, Николай, давай другой вопрос закроем. Твой заклятый друг Ансимов, что с ним делать? Все твои пиндосы говорят, что он – главный злодей, а ты один идешь против течения. Трагическое получается противоречие. Как тут быть? Лейтенант Алфёров, который сегодня станет капитаном, должен грамотно составить документы, – чтобы не выглядеть в глазах руководства путаным козлом. Вот ты нам скажи: что должен написать лейтенант Алфёров?

– Но… Иосиф Григорьевич, я должен подумать…

– Мужчина, определяйтесь!

– Ансимов… это не человек, он зверь. Чужая жизнь для него – пустяк. Страшнее я не видел никого.

– Ничего не понимаю. Мы задействовали все службы, чтобы его закрыть, все люди в курсе…

Уваров поддакнул: действительно, это ни для кого не секрет – что Моничев сдал за всю масть.

– …Тут появляется возможность сделать это очень быстро, по горячим следам. Есть состав преступления. Ансимов сам постарался, загнал себя в угол. Одно твоё заявление – и система заработала. Чего тут думать?!

Моничев тоскливо молчал – так, будто печаль его не умещалась в двух мирах. В эту минуту молчания оба полковника – и Давиденко, и Уваров, несколько раз посмотрели каждый на свои часы, и несколько раз на сумки с деньгами, одна из которых скоро должна была стать их общей. Почти вся.

Иосифу Григорьевичу был неприятен Николай, чьи сомнения были знаком бессилия, грязной раздвоенности, усталости, неверия. Нет, никакой он не боец. Не может он занять определённую – хотя бы какую-нибудь – сторону.

Выдержав строгую паузу, Иосиф Григорьевич произнёс увесисто:

– Клянусь прахом зажаренного барана, я сделал всё, что мог. И даже больше. Считаю, что по Ансимову всё вырешено. Он невиновен. Те четверо «офисных» пиндосов – это они организовали налёт, и они же понесут за это наказание.

И начальник ОБЭП поднялся, показывая, что разговор с предпринимателем окончен.

Глава 32

Улыбаясь, Катя шла среди гибких кустов ракитника. Крутой спуск за террасой усеян был серебристыми звёздами толокнянки, а на склонах холмов лавр устремлял ввысь своё благоухающее пламя.

Длинное светлое, в тонкую полоску платье на ней, было строгое, и одновременно кокетливое. Как раз для сегодняшнего дня. Это был её день рождения, и в этот день состоялось давно запланированное посещение Гелатского монастыря, сокровищницы древней Картли.

Эту поездку организовала Тинатин. Приехав накануне, она расположила к себе Катю изысканными подарками, букетом белых лилий, весёлым, праздничным настроением.

– Я не могу сейчас принять подарки, – сказала Катя. – Ведь день рождения мой – завтра, к тому же… наш скромный приём не будет соответствовать таким подаркам.

– Твоя нескромная красота… – возразила Тинатин. – В общем, эласса, меласса, я забираю вас к себе! Да, да, не надо спорить, такие наши обычаи – в гостях, как в неволе!

И Катя не устояла, несмотря на то, что зареклась ездить к Бараташвили. Собравшись в пять минут, они отправились в гостеприимный дом Анзора и Тинатин. А ранним утром выехали в Кутаиси.

Снежные хребты Кавказа, льды заоблачной зимы, выстроившись сверкающими пирамидами, сияли в прозрачном небе. Величаво безмолвствовала Мкинвари-мта, вершины Ахалцихских гор подёрнулись сероватым прозрачным туманом. Между горами в серебристом тумане лежали долины, словно разостланные пестрые ковры. Переливаясь яркими красками, нарядный день плыл неслышной волной над Гелати. Словно застыли в густом синем мареве купола. Деревья замерли, точно окаменели в своём красочном уборе.

Здесь царила суровая тишина. И даже ветер старался пройти стороной.

Железные ворота, когда-то закрывавшие крепость Дербентского ущелья – стража Каспия, прикрыли могильную плиту, под которой вечным сном спал царь Давид Строитель. Полуистертая арабская надпись возвещала, что «врата эти сделаны, во славу бога благого и милостивого, эмиром Шавиром из династии Бень-Шедадов, в 1063 году». Эти знаменитые ворота с персидскими арабесками на ажурном орнаменте для многих грузинских царей и полководцев олицетворяли собой великий девиз Давида Строителя: «Картли – от Никопсы до Дербента!»

Под молчаливым небом желтовато-белые храмы четко выступали на фоне зелёных гор. В центре архитектурного ансамбля возвышался Храм Рождества Пресвятой Богородицы, с четырьмя фасадами, украшенными высокой декоративной аркатурой, шестью приделами и арками, перекинутыми между окаймляющими двор низкими зданиями. Барабан купола, возвышающегося над фасадами, прорезан шестнадцатью крупными окнами. Аркатура купола, обходя все шестнадцать окон, облегчает его массивную форму.

Вечностью, только вечностью Измеряются наши сердца, Бесконечностью и человечностью, Что таятся в наших глазах. Быстротою мысли стремительной, Что несет доброту и свет, Простотой, чистотою пленительной, Что рождает улыбки и смех. Так пускай же любая Вселенная Не вместит в себя вашей души, И она будет вечно нетленная, Ваше сердце пусть вечно стучит.

Прочитав стихотворение, Катя взяла Андрея за руку. Ласковая теплота её ладони взволновала его. Приблизившись к нему, она тихим шепотом поведала, что чудесная задумчивость этого места овевает воспоминание об утренних ласках, смягчая его жгучесть.

Тинатин, шедшая впереди, обернулась:

– О чем вы, молодые, шепчетесь?

– Утро… Час рассвета, заря веры и любви. В этот час наш разум веще-прозорлив. Утром рождаются самые лучшие стихи. Стихотворение, которое я прочла, было навеяно золотом утренней зари.

Тинатин поддержала разговор. Она всегда думала, что образы, возникающие во сне, относятся не к тому, что более всего волнует нас, а напротив – к мыслям, отвергнутым в течение дня. А утренние сны… при пробуждении они нередко оставляют резкое, порой мучительное чувство и при этом вовсе не чужды плоти.

Улыбнувшись, Катя посмотрела на Андрея.

– Ну и…

Замедлив шаг, Тинатин поравнялась с ними.

– Я чувствую себя вполне счастливой, но иногда, особенно когда муж уезжает…

Она поправила застёжку на своей полной груди.

– В нашем уединении свои прелести. Но не хватает общения. Поначалу подруги навещали меня. А потом… Миранда, фазанка, упорхнула в Москву. Нино, кукушка, детей пристроила свекрови, сама вместе с мужем делами занимается.

Они подошли к приделу, открывавшему своею тёмной аркой вход в святую обитель. Примыкая к восточному приделу главного храма, возносила свой купольный крест Никольская церковь, с западной стороны, в том месте, где по преданию святому царю Давиду Строителю явился великомученик Георгий, высился храм святого Георгия Победоносца.

Катя остановилась. Она устремила влюблённый взгляд своих счастливых глаз на Андрея. Счастье переполняло её в этот августовский день, её двадцать третий день рождения. Её глубокий голос задрожал, поплыл в прозрачной тишине.

Милостью Бога — Святая дорога. Милостью Бога — Томленье в глазах. Милостью Бога — Веление слогом. Милостью Бога — Влюбилась. – Ах!

Тинатин вынула из сумочки два черных шёлковых платка и протянула один из них Кате.

– Возьми.

– Наматывая нитку на палец, – проговорила Катя, – девушки узнавали, на какую букву начинается имя суженого. И стала накручивать платок вокруг указательного пальца.

– Ну… букву «А» мы уже прошли…

Выхватив платок, Андрей обвил им её талию:

– Как раз…

– Так нечестно! – протянула она, довольная его выдумкой.

И стала повязывать платок.

Внезапно из-под гранёной апсиды мелькнула неясная тень. Взметнулся коршун и, шумно хлопнув крыльями, скрылся в знойном небе. Катя, белее вершины Мкинвари, растерянно посмотрела вверх. Закачавшись, она отступила на два шага и прислонилась к стене. Беспомощный взгляд её заскользил по небу, она дрожала.

Тинатин, протянув руку, смело повела её к воротам. Они проскользнули внутрь, туда, где в глубине, как призраки, двигались священники, и мелькали огни свечей. Андрей оглянулся. Всё то же. Тот же величественный пейзаж. Та же Никольская церковь с её двумя этажами, открытыми во все стороны арками, круговым обходом, и широкой каменной, в двадцать три ступени, лестницей. Но уже зловеще смотрят горы, а из разверстых пастей ущелий повеяло холодным сумраком.

Суеверно перекрестившись, Андрей вслед за женщинами вошёл в храм. Он подошёл к ним. Они стояли в центре зала, освещённого светом, льющимся из высоких широких окон, прорезанных в куполе. Катя покорно смотрела на Тинатин, глаза которой излучали спокойную уверенность, а правая рука её всё еще сжимала Катину безвольную руку. Осматривая внутренне убранство храма, они подошли к алтарному своду. На каменном иконостасе Божья Мать стояла на золотом поле, на багряной земле, поддерживая зелёное покрывало с золотой бахромой, сидя на котором, божественный младенец со свитком в руке благословлял мир. Подле них склонились архангелы Гавриил и Михаил в голубых диаконских стихарях.

Святые, поражавшие аскетичностью ликов и богатством одеяний, равнодушно смотрели со стен. Катя, ещё не отошедшая от внезапного потрясения, взирала покорным взглядом на божественного младенца, мозаичное изображение которого, составленное из тысячи тысяч камней, разных по цвету и ценности, ничуть не изменилось за прошедшие столетия.

Андрей тревожился. Катя выглядела растерянной, слабой и беспомощной. Она была чем-то подавлена.

– Грусть, которую навевает церковь, всегда меня волнует; чувствуешь величие небытия.

– Всё-таки мы должны во что-то верить, – отвечала ей Тинатин. – Было бы слишком грустно, если бы не было бога, если бы душа наша не была бессмертна.

Несколько мгновений Катя стояла неподвижно, потом сказала:

– Ах… мы не знаем, на что нам и эта жизнь, такая короткая, а тебе нужна еще другая, которой нет конца.

Андрей смотрел на неё, и видел сонм призраков, видений, и образов прошлого. Вот лик хахульской божьей матери в жемчужной ризе, вот лик ацхурской божьей матери в золотой ризе, вот гелатской божьей матери с вызолоченными архангелами по сторонам, а вот еще лик богородицы – в венце из крупных гранатов, бирюзы и жемчуга.

Рука его сжимала Катину руку. Он почувствовал, как дрогнули её пальцы, и сжал их, и она почувствовала, что его пальцы дрожат. Он глотнул воздух, язык и нёбо пересохли.

Тишина охватила святую обитель. Казалось, что в этой библейской тишине живые люди чего-то ждут, не дыша – так же, как святые на иконах и фресках, покрывающих стены, притворы, арки, простенки между окнами, купола и подкупольные устои. Пылали сотни свечей, словно грешники в аду.

Катя спросила:

– А где же та икона, на которой благочестивая княгиня, о которой ты рассказывала, изображена в виде святой?

На долю секунды Тинатин замешкалась. В её миндалевидных глазах читалось удивление, смешанное с растерянностью.

– Да вот же, – указала она на группу, изображенную ниже композиции Входа Господня в Иерусалим. – Только это не икона, а… стенная роспись, фреска. Икона же находится… в другом монастыре.

Андрей подумал, что Тинатин, то и дело обнаруживавшая в изображениях старых мастеров черты сходства с кем-нибудь из знакомых, в этой фреске, очевидно, увидела себя. Действительно, сходство, хоть и отдалённое, всё же присутствовало.

Катя удивленно рассматривала изображение. Андрей был также поражен. Прямо на них смотрели насмешливые глаза и вдруг прищурились, а на губах, как у танцовщиц, играла сладострастная улыбка. Смотрели они и не могли насмотреться на чистое, словно атласное, лицо святой, и вместе с тем что-то сладостное, беспокойное сквозило во всём облике этой владычицы.

– Господи… – прошептала Катя. – Живая она!

– Можно говорить всё, что угодно про искусство пятнадцатого века, которое называют христианским, – продолжила она, когда они отошли. – Можно сказать, что оно было слишком чувственным, что мадонны и ангелы исполнены сладострастия, томной неги, а порой и наивной извращенности. Что в волхвах, прекрасных, как женщины, нет ничего духовного. Но эта женщина…

Катя обернулась.

– … она прекрасна.

И добавила:

– Существует мнение, что людская любовь, хоть и низменна, но всё же, поднимаясь по уступам мук, ведёт к богу.

Тинатин во всём была согласна с ней. Не особенно вникая в то, что было сказано о любви, она высоко оценила стенную роспись – и силу рисунка, и красоту портрета, и прелесть полутеней. А когда прошли в нартекс, к двум изображенным на стене фигурам – мужчины и женщины – Тинатин произнесла с благоговением:

– Это царь Имеретинский Александр Багратид и его жена Нестан-Дареджан. Они любили друг друга так, как никто не любил.

Катя поинтересовалась, что же было уникального в их любви, отличавшего её от всех остальных, ведь каждая история по-своему уникальна и неповторима.

– В трудный час они поклялись друг другу в вечной любви, и сдержали эту клятву. Бог в лице церкви был против, так же как и светский закон в лице их царственных родителей. Но перед любовью, которая одна, на всю жизнь, всё бессильно.

– Как это романтично, – проговорила Катя с деланным равнодушием, и выразительно посмотрела на Андрея.

Указав на две надгробные плиты под киворием, Тинатин сказала, что Александр и Нестан-Дареджан похоронены здесь, в этом храме, который они при жизни облагодетельствовали и выбрали его как место своего вечного успокоения.

На выходе, возле дубовой раки, в которой покоились мощи святых, они остановились, чтобы, по обычаю, поклониться храму и перекреститься. Мимо них, беззвучно шевеля губами, прошёл священник в чёрной рясе, высокий, необычайно худой, сам похожий на мощи.

Всю обратную дорогу ехали молча. Андрей и Катя устроились на заднем сиденье, Тинатин вела машину.

В голове Андрея тянулась цепь людей, событий, наименований населённых пунктов, задач, ясностей и неясностей, предполагаемых дел. Вот Александр и Нестан-Дареджан дают друг другу клятву любви. Вот указатель на Зугдиди. Вот Синельников, Гордеев, Шалаев. Что делать по возвращению в Волгоград? Или, послушавшись Катю, уехать в Петербург? Андрей всё еще не осознал, как будет выглядеть эта поездка, и что они будут делать в чужом городе. Вот они у входа в Гелатский монастырь. Вот Катино испуганное лицо. Странно, почему она была так взволнованна. Надо будет непременно с ней поговорить наедине. Вот пристальный взгляд Тинатин. Время от времени она смотрит в зеркало заднего вида, и, встречаясь глазами с Андреем, казалось, ищет в них ответ на мучающий её вопрос.

Когда подъехали к дому, Тинатин посигналила. Из дома выбежал Заза, и бросился навстречу матери. Она его поцеловала и спросила, как дела. Мальчик ответил, что дедушка учит его играть в нарды. Они прошли во внутренний двор. Там их встретил Иорам.

– Как съездили? – спросил он, обнимая дочь. – Что сказал вам нарисованный Иисус, бог нищих?!

– Папа! – возмущенно воскликнула она.

– Сын духа всё такой же маленький, ничуть не вырос за двадцать веков?

– Папа! – еще громче крикнула Тинатин. – Нельзя так грубо говорить!

– Ты же знаешь, я – буддист и всегда говорю вежливо, и даже прошу прощения у барана, прежде чем его съесть.

Катя выглядела уставшей. Она сказала, что хочет прогуляться. И, взяв Андрея за руку, повела его к выходу.

* * *

Густые колючие заросли и переплетённые игольчатые растения то вздымались ввысь, то накидывались на лощину. Уродливый граб, разбросав в стороны чудовищные ветки, казалось, силился схватить неосторожных путников.

Беспросветные заросли постепенно перешли в суровый, безмолвный дремучий лес. Не стволы, а исполинские колонны тянулись в небо, густо сплетаясь наверху ветвями, оберегая от солнечных стрел незыблемый полумрак. С трудом проникал ломкий луч через вековые дубы, грабы, и орехи. Из-под влажного мха выглядывали то нежные цветки чаровницы, то изящные папоротники. Изредка раздавался крик встревоженной птицы или жужжание яркокрылого насекомого. В самой чащобе промелькнула росомаха, блеснув буро-черной шерстью и светлыми пятнами возле удивлённых глаз. Лес обрывался у отрога. Вдали виднелись холмы с причудливо изгибающимися на своих боках коричневыми полосами. Террасы, угловатые обломки скал, и уходящая ввысь крутизна. Хребет вздыбливался лесными чащобами, щелистыми грудами камней, руинами развалившихся скал.

Голубоватые туманы копошились и таяли на дне лощин. Небо безоблачное, синее-синее. С вершин сползал свежий ветер и, разбиваясь о зубчатые громады откосов, растекался неровными волнами по ущелью. Торная медвежья тропа вела вверх. Звери – хорошие дорожные мастера. Они знают, где в скалах скрыта доступная щель, как обойти непролазные дебри, гари, где можно перейти вброд бурную реку, пройти по карнизу скал. В самых трудных местах не надо лучшего прохода, чем тот, по которому идёт звериная тропа.

С невидимой высоты падали бешеными скачками холодные потоки воды. Сколько шума, сколько необузданной силы в этом ручье, пропилившем узкую щель в монолитных каменных стенах. Между скользкими глыбами на дне ущелья холодно и мрачно, как в подземелье. Всё пропитано сыростью. С отвесных стен вечно капает вода. Камни одеты слизью. И над всей этой неприглядной картиной висел гул неуёмного потока. Где-то выше из теснины наплывал поток. Разбиваясь о шероховатую поверхность валунов, он вздымался над ними массой голубой воды. Облитая светом солнца, вода лила на стены, на лес каскадами огня, блеска и с рёвом падала в пропасть. Ей покорно вторили скалы.

Тропа, тянувшаяся по узкой лощине террасы, набирала высоту. Дальше всё изменилось, будто медведи решили показать, какие они акробаты. Поднимаясь по уступам, тропа поскакала по крупной россыпи, зарываясь в щели, и, наконец, ушла под колючий кустарник.

Над глубоким ущельем, в чистой лазури неба плыли редкие облака. Казалось, протяни руку, и достанешь их. В неподвижном воздухе, насыщенном запахом кедровой хвои, висел глухой рокот водопадов, доносившийся откуда-то издалека. Ветерок бежал мимо, шевеля дремлющие кроны колючих кустарников.

Они стояли на крошечной вершине гребня, на краю глубокой пропасти. Андрей сказал, что ощутил на своих плечах небо. Катя ответила, что хотела бы в эту дымящуюся бездну сбросить тяжесть мрачных дум и неясных предчувствий.

– Бой мог, но что тебя так тревожит?

Она ответила, что томительная, из глубины души идущая тревога вдруг охватила её. И началось всё это у ворот Гелати.

– Ты даже приблизительно не можешь назвать причину?

– Почему ты не даёшь мне клятв любви? Я что, хуже царевны Нестан-Дареджан?!

Он отвёл её подальше от края обрыва и заключил в свои объятия.

– Катя… моя Катя… Ни блеску благополучной жизни, ни королевам красоты, не затмить волнующий поток твоих кудрей и изумрудные озера глаз!

И он поклялся, что будет любить её всегда, ничто не разрушит их большую, как небо, любовь. Мечтательный взгляд её был устремлён вдаль, туда, где лёгкие облачка, почти на уровне глаз, скользили над ущельем. Андрей спросил:

– А ты?

– Как будто мы на небе.

Он повторил свой вопрос. Она ответила, что любит его.

– И всегда будешь любить?

– Как можно знать?

Он видел, что она его дразнит, но всё-таки сделал обиженное лицо. Она прибавила:

– Тебе что, было бы спокойнее с девушкой, которая поклялась бы любить всю жизнь тебя одного?

– Я хочу сокращать число отпущенных мне дней не с какой-нибудь там девушкой, пусть даст мне хоть сто клятв! Мне нужна ты!

Она посмотрела ему в глаза:

– Ты же знаешь, я не легкомысленна. Я не такая расточительная, как… как некоторые.

– Дай тогда мне клятву. Чем я хуже царевича Александра?

– Клянусь! – сказала она, не задумываясь.

Он крепко сжал её.

– Пусти, Андрюша. Душно. Чувствую, что сердце убежит.

– От меня не убежит, крепко умею держать, чем завладел. Как говорят здесь – горы нас соединили, крепкий венец, вместе судьбу встретим.

Перед ними крутой склон, весь в трещинах, убегал щербатыми гребнями в неведомую за изломом высоту. В синем небе черными лоскутами парили два хищника. Они поднимались всё выше и выше, как бы желая подобраться к самому солнцу, и оттуда бросали на землю печальные крики.

Музыка природы наполняла пространство величавых гор.

Катя сказала, что пора идти – их, наверное, уже обыскались.

* * *

Приготовления к праздничному застолью были в самом разгаре. В воздухе разносились пьянящие запахи специй, вина, поджаренного сала. Заза с игрушечным ружьём бегал по дому, как угорелый. Маленький Автандил с очищенным яблоком в руках с удивлением смотрел на брата, и, время от времени, подойдя к матери, дёргал её за подол.

Катя присоединилась к женщинам, приготовлявшим салаты. Андрей отправился в сад, где Иорам, запасшись несколькими бутылками вина, жарил на мангале шашлык. На шампурах шипело мясо, рядом на решетках дымилась золотистая форель.

– За именинницу! – сказал Иорам, протягивая бутылку.

Андрей кивнул, и, чокнувшись бутылкой, выпил.

– Почему не написать такой закон, чтобы пенсионерки надевали на себя покрывало, как восточные женщины?! Давно об этом думаю. Посмотри, Андрей-джан, бутоны превращаются в розы, а розы обратно в бутоны, но уже без лепестков. Вот Тамара, подружка Нины. Совсем осенней ткемали стала; ей бы я посоветовал дразнить воображение мужчин, прикрывшись двумя чадрами. А вчера иду через поселок, вижу, за оградой, в огороде, полуголая женщина канонического возраста, свой тройной живот на солнце сушит. «Э-о, кричу, почему жиром небо смазываешь?» – «Как смеешь, – в ответ кричит хозяйка живота, – со мною так шутить! Я вдова мэра города!» – «Очень прошу прощения! – в ответ рычу я. – Не узнал. До сегодняшнего дня думал: у вдов высоких чиновников на животе должности мужей выжжены, а на… скажем, спине – собственное имя!» Почему-то рассвирепела вдова, убежала в дом.

Как-то само собой получилось, что начали произносить тосты и праздновать до того, как был накрыт большой стол во внутреннем дворе. Пенилось вино, поднимались и осушались бокалы в саду возле мангала, на кухне, где на разделочном столе курчавилась зелень, белел сыр, пестрели разноцветные фрукты. А когда собрались за столом, то оказалось, что Анзор, недавно прибывший с работы, был единственным, кто еще не поздравил именинницу. Подняв бокал, он сказал:

– Дорогая именинница! Лучшая из лучших! Катерина из Катерин! Я тебя помню школьницей. Когда мы вместе с тобой и твоим отцом поднимались в горы, и смотрели вдаль, он говорил: смотри, Катюша, с горы далеко видно, счастье видно, удачу видно. Вот смотрю я на твоё лицо сегодня, и вижу: нашла ты своё счастье, нашла удачу. Будь же счастлива всегда! Мравалжамиер!

– Э-хе-хе, жамиер!

Поддержав мужа в его поздравлении, Тинатин, поднявшись, подошла к Кате и поцеловала её. Потом сказала, обращаясь к отцу и к Нине Алексеевне:

– Жаль, вы с нами не поехали сегодня. Царица Русудан, когда мы подошли к ней, прошептала тихо: «Благословляю вас, и будьте счастливы».

Сказала, и пожалела об этом. Иорам встал, и, подбоченившись, ответил дочери:

– Вай ме! Что мне шёпот? Когда я удачно продал фуру апельсинов, и Нина потащила меня в церковь, свечи сами зажглись, когда мы туда вошли. А при первых словах молитвы кадило само взлетело вверх, и такой фимиам закурился, что сквозь разорванные облака народ увидел кусочек райского сада! Так ведь было, Нина, а?!

Его слова, высказанные в манере балаганного шута, перелетев через блюда со свининой на косточке, с нежной мякотью баранины, с баклажанами и помидорами гриль, с рулетиками из цуккини с зеленью и начинкой из адыгейского сыра, через корзины с цветами; и, достигнув слуха Тинатин, эти слова потрясли её.

– Нина Алексеевна, я вам так не завидую, – вздохнула она.

– Э-хе-хе! – насмешливо протянул Иорам. – Скажи еще свою любимую фразу, что умные женщины выбирают дураков, с которыми им скучно!

– Разумеется… – едва слышно проговорила Тинатин. – Но мужчины, стоящие выше общего уровня, наскучивают им еще больше. У них для этого ещё больше возможностей…

И она обратилась к Кате:

– Расскажи, как вы погуляли в лесу, давно хочу спросить.

Запивая вином чахохбили, Анзор рассказывал про свои дела:

– Меня пригласили субподрядчиком на один объект. Когда работы были закончены, директор строительной фирмы, с которым у меня договор, захотел меня кинуть через одно место, думая, что это у него достаточно мощный рычаг для броска. Сначала заказчик якобы не перевёл деньги. Потом арестовали счёт в банке. Потом появилась другая причина – учредитель куда-то скрылся вместе с банковской подписью. Я проходил давно эти истории, и знаю все его шаги, – что он мне скажет завтра, а что на следующей неделе. Эти люди, что не хотят платить, придумывают интересную сказку, и начинают её рассказывать. Человек слушает, вникает во все мелочи, сопереживает, жуёт тухлый чурчхел. Когда история подходит к концу, тут же придумывается новая, и человек снова вникает в эту мудянку. И так до бесконечности. Я сразу сказал подрядчику: «Послушай, дорогой, марш-ихвало, я занимался бизнесом уже тогда, когда ты поперек лавки помещался, и еще не отличал голову от… Если б ты меня сразу предупредил, что собираешься размахивать своей елдой перед моим носом, я бы сразу сказал: поищи поуже ноздри!» Он смотрит, как будто не понимает меня, и продолжает чесать. «Хабарда!» – сказал я, развернулся и ушёл. Я б ему сделал немножко обрезание до пупка, но крыша у него серьёзная. Стал думать, весь измучился, шахсей-вахсей. И вот сгорела у директора фирмы машина. Дорогая иномарка. И как здорово горела – загляденье. Три литра бензина потрачено, а сколько удовольствия! Вот так. Что дальше у него загорится?..

Звуки голосов сливались со светлым звоном серебра. Лепестки отяжелевших роз сыпались на скатерть. Иорам, уже перешедший на тяжелые напитки, закусывая чачу тарталеткой с морковью и цуккини, рассказывал притчу.

– Дэви принес мне притчу, и я принял её, как благоухающую розу.

В одном из эмиратов жил Аль-Бекар. Богатство этого эмира давно превысило его ненасытные желания, и даже главный финансист эмирата не трудился над точным подсчетом активов, ибо количество их было выше чисел его знания.

Также славился Аль-Бекар неповторимой красотой своих четырех законных жен и шестидесяти шести наложниц.

Но ничто не радовало глаз эмира, ибо приближалась осень его жизни, а ни жены, ни наложницы, не родили ему ни сына, ни хотя бы дочь. Долго томился эмир в печали, испытывая неловкость перед другими эмирами. Также обременяла его дума: кому оставить богатство? В одну из лунных ночей, когда сон, словно олень, бежал от его ложа, эмир надел на шею талисман и решил посоветоваться с главным финансистом.

– О мудрейший из мудрейших, финансовая твоя душа! Да подскажет тебе Габриэл, что делать мне. Я провожу с моими пополневшими женами и гибкими наложницами восхитительные ночи, не отказывая себе ни в горьком, ни в сладком, а чрева их остаются пустыми, как головы моих советников. Чем излечить мне бесплодие моего гарема?

Финансовый директор подумал не более половины базарного дня и убежденно сказал:

– Великий эмир из эмиров! Неизбежно мне признаться, это очень щекотливое дело. Иногда и шуршание чадры приводит в дрожь то, что копью подобно, а иногда даже землетрясение бессильно всколыхнуть то, что с тенью схоже… Удостой доверием предсказателей, они клянутся Меккой, что в подобных случаях помогает путешествие.

До меня дошло, о повелитель, что на рубеже всех царств, неизвестно когда и кем создан Майдан чудес. Не только все созданное аллахом можно там найти, но и то, о чем никогда не думал властелин вселенной, о чем не догадывался даже шайтан. Идущего да постигнет осуществление надежд! Да сделает гладкой Мохаммет твою дорогу, да будет день из дней. когда ты найдешь то, что ищешь!

Великая радость снизошла на эмира, и он повелел рабам оседлать белого верблюда для длительного путешествия. Распределив между советниками заботы эмирата и заметив едва скрываемое ими удовольствие, эмир, хитро улыбаясь, отпустил их. Но когда скрылся за ковром последний советник, эмир призвал невольника своего Али. Многократно убедившись в преданности его и очарованный благоприятными речами и красотой, подобной луне в четырнадцатую ночь своего рождения, эмир возвысил его до высокого звания «снимателя чувяк». Но чувяки тут ни при чем, главное – тайные беседы, после которых эмир приводил в изумление и смущение всех советников осведомленностью обо всем, что они делали.

– Следи за всеми, – милостиво сказал эмир. – Да будет зоркость твоя подобна ястребиной! Не предавайся бесплодной лености, бодрствуй от первого до последнего намаза, ибо сон – не что иное, как бездействие, радующее шайтана… Забудь о нирване… Да будут ночи твои подобны усладе рая седьмого неба! И если случится не предвиденное даже аллахом, повелеваю тебе немедля меня известить. Да умножится мое благосостояние под твоим преданным, несмыкающимся глазом.

Так наставлял эмир своего невольника. Распростершись ниц, Али поцеловал землю между рук и смиренно сказал:

– Слушаю и повинуюсь!

Это – о понятливом Али. Об эмире – другое.

Пройдя большие и малые дороги, начертанные судьбою, эмир внезапно остановился у высокого входа. На зеленой доске сверкала белая доска с надписью желтого цвета:

«Войди, о путник, здесь Майдан чудес! Усладись бессмертными мыслями, и да будет тебе утешением опустошенный бумажник».

Прочел эмир и подумал: «Такая надпись более полезна при выходе из Майдана чудес». Но ничто не может остановить ищущего, и эмир почти вбежал в приветливо распахнувшиеся ворота.

Не далее как в десяти метрах от входа он увидел отягощенное золотистыми плодами дерево. На одной из его веток висел большой розовый лист с поучительной надписью:

«О путник, остерегайся плодов познания, ибо однажды они лишили человека небесного рая».

Эмир спокойно посмотрел вверх на голубой шатер, хитро улыбнулся гаремным воспоминаниям, наполнил карманы золотистыми плодами и сказал себе так: «Поистине велик аллах, ибо он знал, что делал, когда создавал человека».

Идя рядом со своей тенью, эмир убедился, что, кроме множества бесполезных деревьев с надписями:

«Орех, не раскушенный ни одним правоверным»,

«Цветы наслаждений, хранящие в сердцевине змеиное жало», есть и еще многое, достойное изумления.

– О аллах, как велик ты в шутках своих! – невольно воскликнул эмир. – Неужели и это люди, ибо у них две ноги и голова? Но клянусь бородой пророка, они сделаны шайтаном! Подобно лавкам, они торчат на всех тропинках, и чтобы их не приняли за тех, кем они воистину являются, они повесили на своих шеях доски с соблазнительными надписями.

На соединении двух дорог стоял улыбчивый чужеземец с открытым лицом, открытым сердцем, и… – о святой Хусейн! – весь он был откровенно открыт, что, подобно кисее, просвечивал насквозь, являя взору то, что из благопристойности скрыто аллахом под покровом кожи.

О правоверные! Не сочтите меня лгуном! На груди чужеземца висела медная доска с надписью: «Познай самого себя, и ты познаешь бытие».

– Клянусь аллахом! – воскликнул эмир. – Незачем утруждать себя познанием, ибо эту мозаику можно даром, и притом каждый день, видеть в «сарае одиночества»!

И, высокомерно отвернувшись, он внезапно увидел нежную, подобно утреней заре гурию в пышной одежде, обвешанную смарагдами, – и стал жертвой удивления. Гурия, с ангельской улыбкой проглотив курицу, схватила баранью ногу. Откинув кость, она томно выгнула спину и рванула к себе котел с пловом…

«Мать красоты! Дочь морской пены и чайки мужского рода», – прочел эмир над нею надпись и, подумав немного, сказал:

– Неизбежно аллаху прекратить подобные забавы чаек, иначе обыкновенно рожденным не достанется ни одного финика.

Сворачивая вправо и влево, эмир споткнулся и словно окаменел: перед ним стояла плоская, как доска, женщина с изогнутыми ногами, с вывернутыми руками, с повернутой набок головой.

Прочитав надпись: «Изящество», – эмир, отдуваясь, забегал вокруг женщины. Внезапно он радостно вскрикнул:

– Клянусь аллахом, вот перёд! Ибо я никогда не видел, чтобы амулеты висели на спине!

Успокоившись, эмир опустился на колени около юркого грека с надписью, составленной из оливок:

«От всех правоверных и неправоверных принимаю заказы на бочки Диогена».

Эмир любил оливки, но не бочки. Он пошел дальше по волшебной тропе, переходя от чуда к чуду, потом спешно расстелил коврик и совершил намаз:

– О всемогущий, не допусти мозолям коснуться глаз моих и направь мои взоры, о вращатель сердец, на то, что я ищу!

И аллах счел возможным услышать его и повернуть к чуду из чудес.

Изумленный эмир чуть не упал замертво, но, раздумав, обратил свое внимание на тело чуда. Подобно змее с рыбьим хвостом, оно возлежало на мшистом ковре, головы были прозрачные, а их эмир насчитал ровно сто и одну: посередине самая большая и по пятьдесят с боков, постепенно уменьшающиеся к хвосту. В самой большой притаилась молния. А в остальных, как в ханэ, размещалось все, что аллах создал для земли. Были головы, набитые колесницами, движущимися без коней, верблюдов и даже без ослов. Другие – ближе к хвосту – отсвечивали женскими украшениями, привлекали загадочным сочетанием красок и одурманивали благовониями.

Когда аллах помог эмиру очнуться, он воскликнул:

– Не иначе как здесь найду то, за чем путешествую! О Мохаммет! О Аали! Проявите милосердие, пошлите мне ради сладости жизни средство от бесплодия моего гарема.

Тут эмир предался созерцанию единственной груди чуда, опрокинутой золотой чашей, с нежным соском цвета радуги, из которого капало золотистое молоко.

– Бисмиллах! Как питательно золото! – восхитился эмир.

Но чудо, приняв восторг эмира за ослиный крик, продолжало гладить голову юноши, который жадно прильнул к золотоисточающей груди.

– Поистине велик аллах в забавах своих! – воскликнул эмир. – О ханум, сколько времени может стукаться о твои головы юноша без вреда для своей головы?

– Во имя утренней звезды, отойди, праздношатающийся по Майдану чудес! – гневно ответило чудо. – Ты родился в счастливой день, ибо у меня только две руки и обе заняты, иначе, видит Хусейн, я не замедлило бы научить невежду не мешать мне выращивать великих мудрецов.

– О кроткая ханум! Да сохранит тебя аллах, как благоухание в хрустальном сосуде, но разве нельзя хоть на четверть базарного дня оторваться от…

– Глупец и глупцов! Знай, мудрецы выращиваются столетиями, и если я хоть на четверть мига задержу свой взгляд на твоем ничего не значащем лице, то запоздаю на много солнечных лет, и мир будет рад обойтись без мудрецов.

– Избранная ханум с занятыми руками и свободным ртом, не твои ли мудрецы иногда появляются в эмирате, проповедуя истины, клянусь небом, вроде того, что «без крыльев невозможно летать, особенно над пропастью», или что «человек может переплыть море, перешагнуть горы, но выше своего носа ему не прыгнуть», или что «можно открыть новую звезду, но попробуй вылечить насморк», или…

– О презренный! Чем же вы благодарите моих питомцев за великие истины?

– Клянусь Меккой, женщина с мудрой грудью! У тебя нет повода к беспокойству, ибо аллах дал человеку немало способов проявить свою сущность: вскормленных тобою сначала жгли, потом жалели, что не дослушали, ибо являлись последователи, извращающие смысл поучений сожженного, их тоже за это жгли. Но мир обогащался твоими новыми питомцами, отвергавшими истины предшественников. Свидетель Хасан, за это их также жгли или замуровывали живыми, иногда вешали. Потом, по предопределению свыше, к ним привыкли, и калиф Харун-аль-Рашид даже издал для мудрецов особый ферман, где сказано: «Пусть существуют, но не размножаются». По этой причине, о плодовитая женщина, на них перестали обращать внимание, предоставив уличным мальчишкам, которые – поистине бич правоверных! – с криком «Мудрец! Ийя, мудрец!» – стали толпами бегать за ними. И правоверные сожалели, что сожженных еще жарче не отблагодарили.

– О рожденный шайтаном! О пресмыкающийся! – в ярости затряслось чудо. – Тебе аллах в щедрости дал одну голову, но для эмира и это оказалось слишком много.

– Я сейчас узнал все в изобилии, но ничего веселого, – вздохнул эмир. – О ханум с чрезмерной грудью! Зачем тратишь молоко на бесполезных, не лучше ли выращивать племенных ослов, cтоль ценных эмирами?

– Аллах воздал каждому по силам его, – с ехидной скромностью произнесло чудо. – Я выращиваю мудрецов для вселенной, а среди эмиров и без моей помощи достаточно ослов.

Эмир почему-то обиделся. Он пощупал свои уши, потом поправил жемчужный султан на тюрбане, дотронулся до талисмана, обретя величие, воскликнул:

– Бисмиллах, сегодня во сне я видел рыбу! Где же наяву удача? И какой ответ может быть убедительным, если я не могу подкрепить его ножом палача?

Из этого затруднения его вывел невольник Али, мчавшийся к своему повелителю, подобно урагану. Охваченный восхищением, Али пытался обогнать свой собственный крик, сверкающие глаза его источали восторг.

– О эмир эмиров, спешу усладить твой слух радостью об умножении твоего благосостояния! Молитвы твои услышаны аллахом, ибо четыре жены твои и шестьдесят шесть наложниц твоих родили по мальчику, прекрасному, как луна в четырнадцатый день своего рождения! По желанию аллаха, каждые шесть братьев старше других шести на одни только сутки.

– Неизбежно мне узнать, сколько времени я путешествовал? – немного подумав, спросил эмир.

– О господин мой, ровно девять месяцев и десять дней. Мохаммет проявил к твоему гарему приветливость и благосклонность, и я, не дыша, мчался сюда, желая поскорее обрадовать тебя многочисленным потомством.

Эмир с завистью и восхищением оглядел Али с ног до головы.

– Сам святой Хусейн поставил тебя на моем пути!.. Благодарность за добро занимает в моем сердце избранное место. Ты мчался, подобно оленю. Поистине ты заслужил отдых, поэтому, мой невольник из невольников, повелеваю тебе остаться здесь, ибо воздух Майдана чудес благоприятствует твоей сущности. Возьми талисман – зубы оленя – и положи его на полку. А над собой не забудь прибить золотую доску с надписью: «Сосуд изобилия».

Сказав это, эмир поспешил домой отпраздновать семьдесят обрезаний своего потомства…

– Вот о них и все, – закончил Иорам.

– Околдовал, папа, будто кровь петуха с вином смешал и в стакан подлил! – воскликнул Анзор. – Хорошо, что у меня одна жена!

– Недаром сказано: «готовь столько, сколько сможешь скушать».

– Никогда нельзя предугадать аппетита… – сказала Тинатин негромко, раздевая Автандила, перепачкавшегося соусом.

Дети ёрзали и капризничали, им надоело сидеть за столом. Иорам вместе с дочерью повели их на второй этаж.

– Что твой отец, почему не приехал отдыхать? – спросил Анзор.

– Весь в делах, потом какие-то сложности, – ответила Катя.

– Главная сложность в жизни – отодвинуть все дела для отдыха!

Обернувшись на лестнице, Тинатин сказала мужу:

– Тоже мне учитель! Сам работаешь без выходных и без отпуска.

– Что ему, военному? Оформил отпуск на полгода, сел в самолет, да и прилетел сюда с…

Тут Анзор запнулся. И, взяв в руки высокую, толстого стекла бутыль с чачей, принялся разливать по рюмкам. Катя сидела молча, потягивая вино. Андрей вспомнил о существовании каких-то странных, запутанных отношениях в семье Третьяковых – между Сергеем Владимировичем и его женой, между ней и их дочерью, между матерью Сергея Владимировича и невесткой. А то, что Катя иногда скупо рассказывала о своих семейных делах, легко вписывалось в эту странную фантасмагорию неузнавания – мало того, что Андрей не узнал её отца, она сама иногда казалась совсем другой девушкой, не из его двора, и не из его детства.

– Почему вы не кушаете? – спросил Анзор.

– Объелись, как пауки, – улыбнулась Катя.

Он поднял стакан, доверху наполненный чачей:

– Тогда её будем кушать.

И залпом выпил.

– Ну а ты чем занимаешься?

– Хочу заняться бизнесом, – ответил Андрей, закусив квашеной капустой. – Давно собирался.

– Это правильно. Я не представляю жизнь без своего дела. Ты, Андрей, человек умный, самостоятельный, в тебе есть здравый смысл. Что интересно, никогда не понять, что у тебя в мыслях, где ты, здесь, или в другом месте. Для бизнесмена это главное. Предприниматель отличается от непредпринимателя тем, что не просчитывается, поступки его непредсказуемы. Если хочешь, чтобы бизнес долго процветал, в стратегии не принимай ничего как что-то постоянное, никаких догм, ты сам себе хелхой!

И он стал приводить примеры того, как люди проигрывают, когда начинают во что-то слепо верить, действовать в той системе координат, которую им навязывают, и которая им до конца не понятна. Обнаружив слабые места, такие люди становятся объектом зомбирования, агентами чужого влияния. Тут со второго этажа спустилась Тинатин.

– Пытаешься учить молодежь? Не засаривай им уши сгнившей травой!

Подойдя сзади, она обняла за шею мужа, и резкость слов смягчила ласковой улыбкой.

– Дети остались наверху с дедами. Пойдемте, погуляем в сад.

– Точно сказано: красоту женщины нельзя измерить её разумом, – проворчал Анзор.

Все вместе встали и, прихватывая каждый что-нибудь со стола, направились по коридору на улицу.

Жара спадала. Восходящая луна заливала мягким светом светло-бежевые стены дома и причудливые заросли сада. Светильники в нишах и на узких подставках сделались незаметными, померкли, и стало светло, как днём. Большие лапчатые ветви чинар, обступивших дом, как безмолвная стража, отбрасывали на землю свои узорчатые тени.

– Эта царственная пара, о которой ты рассказывала, поселилась на родине мужа? – спросила Катя.

– Да, они жили в Кутаиси, – ответила Тинатин.

– Мужчины раньше всё решали.

– Они и теперь так думают, – задумчиво произнёс Андрей.

По дорожке, усеянной мелким гравием, они шли вдоль живой изгороди из подстриженного самшита.

– Как странно слышать это сегодня, в век стремительно меняющихся взглядов: «они поженились и зажили счастливо», – рассуждала Катя. – Брак есть, в сущности, запись, одна из многих, которые государство делает для того, чтобы отдать себе отчет о состоянии своих подданных, так как в цивилизованном государстве каждый должен иметь свой штрих-код. С точки зрения нравственной эта запись в толстой книге даже не обладает тем достоинством, что может соблазнить женщину завести себе любовника. Нарушить клятву, данную перед мэром, – кому это придёт в голову?

Тинатин взяла мужа под руку.

– Мы венчались в церкви. И зарегистрировали свой брак в ЗАГСе. Наша семья защищена двойной защитой.

– Наверное, чтобы познать радость прелюбодеяния, надо быть человеком набожным. Ведь запись в журнале, что она для сына божьего?

– Как же вы поступите? – спросила Тинатин.

Катя взяла Андрея под руку.

– Мы сделаем всё, как у людей. Всем известно, как это глупо – делать всё, как у людей. Разум – такой же ограниченный ресурс, как всё, что имеет ценность, как драгоценные металлы, как деньги. И в нужном количестве находится у меньшинства людей. Единицы поступают так, как нужно, остальные делают всё наоборот. И я ломаю голову, что делать. Наверное, я глупа.

– Делай то, что скажет тебе твой мужчина, и не думай, – бросил Анзор через плечо.

– Я не могу не думать, – возразила Катя. – Я думаю, думаю, и чувствую, что схожу с ума.

– Когда женщина думает, она забывает сущность дела, – заключил Анзор, остановившись.

Все остановились. Они подошли к увитой плющом беседке.

Ночь сдвинула над землёй тёмные крылья. Луна, привалившись к горе, отливала зеленоватым серебром. Затаённые шорохи доносились отовсюду. В ночной мгле, сдавливая долину, неслышно надвигались тёмные валы. Перекатывались через бугры, лощины, балки. Затрещали в оврагах сухие ветки, стукнулся покатившийся камень, посыпалась земля. Зашуршали ветви. Надвинулись тёмные тени.

Отпив вина, Анзор передал бутылку Андрею. Тинатин разломила пополам персик, и передала Кате половинку. Она рассказала, что когда был куплен этот участок, здесь стоял двухэтажный дом. Анзор пристроил к нему под прямым углом еще один дом. Потом, выстроил еще два дома, и замкнул, таким образом, четырёхугольный контур. После этого в едином стиле облицевал наружные и внутренние стены. Правдами и неправдами раздобывал он стройматериалы, рыскал по горным селениям в поисках дармовой рабочей силы. Разорил четыре строительные фирмы. Потом разбирался с их «крышами». Кого ни кинь, у каждого есть «крыша». Сам работал день и ночь. Весь дом – вместе с первоначальными затратами на покупку участка с исходной постройкой на нём – обошёлся в десять тысяч долларов.

– Десять тысяч!? – удивился Андрей.

– Такие были цены. Они и сейчас не сильно выросли. Дом на берегу – конечно, не такой, как этот – можно купить за три-четыре тысячи. Некоторые москвичи приезжают на отдых и, походя, покупают – чтоб было.

Андрей посмотрел на Катю. Её взгляд, полный затаённого огня, был устремлён куда-то вдаль. Он предложил выпить за именинницу, за

– … свою радость, обольстительный цветок.

Тинатин сказала, что как-то неуютно здесь в саду. Будто горные духи, спустившись с вершин, притаившись, шепчутся о чем-то среди деревьев, и чьи-то зелёные зрачки вспыхивают в глубине оврагов.

– Вернемся в наш дарбази!

Две пары вернулись в дом. Там, в уютном дворике, освещенном мягкими огнями кованых светильников, Иорам вместе с Ниной Алексеевной поджидали их. Одинокая русалка, сидя у водопада, напрасно улыбалась гостям, не замечавшим её. Катя попросила рассказать историю царевича Александра Имеретинского и принцессы Нестан-Дареджан.

– С удовольствием, давно собиралась! – сказала Тинатин.

Вскинув руку, сверкнувшую золотыми перстнями, она поправила волосы и приступила к рассказу.

Царевна Нестан-Дареджан была дочерью кахетинского царя Теймураза Багратида, который известен не только как политический деятель и полководец, но и как поэт. Одна из его поэм – «Похвала Нестан-Дареджан» – посвящена дочери.

В 312 году II периода хроникона (1624 год от рождества Христова), после захвата персидскими войсками Телави, столицы Кахетии, Теймураз, будучи тогда царём объединённой Картли-Кахети, был вынужден искать убежища в Кутаиси, у своего родственника, царя Имеретинского Георгия Багратида. Почти год гостил он в Имерети, пытаясь собрать войско для того, чтобы изгнать врагов с родной земли.

С первых дней пребывания Теймураза в Кутаиси царевич Александр, сын Георгия, воспылал любовью к Нестан-Дареджан. Царевна ответила ему взаимностью, несмотря на то, что уже была замужем за князем Зурабом Эристави Арагвским. Её оправдывало то, что брак был формальным, навязан отцом в силу политических причин, и сам собой распался после того, как Зураб изменил Картли и перешёл на сторону персов.

Ослабленный междоусобными войнами с соседней Самегрело, Георгий был вынужден отказать в военной помощи своему родственнику. И Теймураз, поняв тщетность своих попыток собрать войско в Имерети, покинул Кутаиси и отправился в горную Тушети. Несмотря на настойчивые просьбы Нестан-Дареджан, Александру было отказано в женитьбе. Влюблённые расстались, дав друг другу вечную клятву верности.

Они сдержали эту клятву.

Через год благодаря хитроумной политике грузинских князей персы покинули Тбилиси. Кахетинский царь, собрав горцев, изгнал остатки персидских войск из Телави, и вновь воцарился в родном царстве. Продажный Зураб сумел войти в доверие к Теймуразу. Он обезглавил персидского ставленника Симона II, и во время торжественного въезда Теймураза в Тбилиси бросил голову казнённого под ноги тестю.

Временно оставив Тбилиси на попечение зятю, Теймураз вернулся в родной Телави. Несмотря на уговоры, Нестан-Дареджан не вернулась к законному мужу. Она осталась в Кахетии, с родителями.

Это была эпоха фактического безвластия и безвременья в Картли-Кахети. Два государства, хоть и были объединены в довоенное время, но жили порознь. Теймураз не смог воссоединить вновь два царства. Он жил в Телави, в Тбилиси же хозяйничала клика князей, возглавляемая Зурабом Эристави.

А однажды, в силу непреодолимых обстоятельств, в междоусобной битве царевичу Александру пришлось выступить в сражении против кахетинского царя.

Зураб неоднократно пытался выманить Нестан-Дареджан из Телави. Он просил Теймураза и царицу Натиа помочь уговорить жену вернуться к нему. Говорил об объединении Восточной и Западной Грузии. Теймураз колебался. Советники намекали: после окончания войны Зураб ни разу не приезжал к царю сам, обходится посылками гонцов. Кроме того, его предательство во время войны с персами. Не собирается ли он объединить страну, чтобы самому усесться на трон объединённого царства? Почему не высылает дань, столь необходимую для восстановления разрушенного Телави?

Кроме того, дочь заявила царю-отцу, что если церковь не расторгнет ненавистный ей брак с Зурабом Эристави, то она негласно уедет в Имерети, ибо жить не может без царевича Александра.

И Теймураз решил, что вызволит дочь из арагвских сетей и выдаст замуж за наследника имеретинского престола. И разумом, и сердцем понимая волнение дочери, он написал маджаму о стенании:

Девы, на свет уповающей В призрачной мгле Алазани, Царство лозы орошающей Участи горькой слезами. Вечность проходит, минута ли, Тяжки нам горести эти. Гордую душу опутали Дэви арагвского сети.

Итак, два года понадобилось Теймуразу, чтобы разгадать сущность князя Эристави Арагвского. Преданные кахетинскому царю князья разоблачили Зураба в его происках против грузинского царства. Также были разоблачены его попытки подчинить своему влиянию горцев – пшавов, тушин, мтиульцев, и хевсуров, составлявших надёжный оплот Теймураза и признававших его единственно законным царём Картли.

В своём ответе на очередное приглашение Теймураз написал, что царевна Нестан-Дареджан согласна поехать в Тбилиси, но пусть за ней, как определено правилами двора, прибудет её муж, Зураб Эристави, князь Арагвский.

Трижды скакали по Кахетинской дороге, через Гомборский перевал, из Телави в Тбилиси и обратно гонцы. Зураб в отчаянии умолял царя уговорить Нестан-Дареджан пренебречь излишней торжественностью и вернуться к нему. С третьим гонцом Теймураз ответил осторожному, словно олень, Зурабу: «Приди и возьми!»

Зураб не поехал. В ответном письме он написал о якобы готовящемся заговоре против Теймураза и приглашал кахетинского царя вместе с дочерью в Тбилиси, под свою защиту. Телавский дворец стал походить на воинский лагерь; это была явная ложь: заговорщицей было названо самое миролюбивое существо на свете – удалившаяся в монастырь вдова погибшего в персидском плену царя Луарсаба II. И эта убитая горем женщина заявляет свои права на престол!? Теймураз и верные ему князья всполошились: это ли не заговор против самого царя? Заманить в Тбилиси и расправиться с царём, а самому возглавить объединённую Картли-Кахети?! Или, если царевна прибудет одна, взять её в заложницы, и диктовать царю свои условия?! Никто не верил в заговор, придуманный Зурабом – этому было множество доказательств. Теймураз раздумывал: что делать? Идти войной на Тбилиси? Готовиться к обороне?

Снова седлались кони и скакали гонцы. Очередное послание царя было наполнено благодарностью Зурабу за его приверженность престолу. И теперь витязю следует явиться ко двору, дабы самому сопровождать царскую семью в Тбилиси.

Может быть, осторожный Зураб всё же воздержался бы от поездки в Телави, ставшей после переписки трижды опасной, но письмо Нестан-Дареджан, распалило его. Желание поскорее стать свободной так сильно овладело ей, что она, не задумываясь, написала под диктовку отца:

«Князь Зураб, ты сосчитал, сколько часов, дней, и месяцев не видел меня? Если совсем забыл дорогу в мои покои, то откровенно напиши, и мне будет легче просить святую церковь расторгнуть наш брак. А твоё домогательство моего приезда в Тбилиси не столько возмущает мою гордость, сколько вызывает недоумение! Где ты видел, князь Арагвский, чтобы дочь царя Багратида, как послушная рабыня, спешила на зов, хотя бы и мужа?»

Недоступная, она ещё сильнее разожгла его кровь. Собрав пятьсот отборных дружинников, Зураб выехал в Телави.

В честь приезда зятя Теймураз устроил званый пир. Вино на телавском пиру лилось второй Алазанью. Дружинники и телохранители Зураба были оттеснены в парадный двор – подальше от арочного зала, в котором находился их вожак. А когда воины и князья перепились настолько, что тысяча мертвых рыб показались бы живыми по сравнению с ними, на вопрос Зураба о том, когда несравненная Нестан-Дареджан удостоит пир своим присутствием, Теймураз вскинул руку и назидательно произнёс:

Приговор, а не маджаму, Что красавиц тешит рой… Кто другим копает яму, Сам летит в неё порой.

По этому сигналу в руке начальника хевсуров, охранявших кахетинского царя, вспыхнул факел. Горцы окружили Зураба. Хевсурский меч, повторяющий форму креста, сделал круг над князем Эристави и со страшной силой опустился на его шею.

Выволокли Зураба, как изменника царя, к воротам дворца, и там он пролежал ровно три часа, означавших: преступление, раскрытие, возмездие.

Оставшись без вождя, арагвское войско было разогнано. Ананури, фамильная вотчина Эристави Арагвских, была передана Баадуру, старшему брату Зураба, незаконно лишённому наследства.

Нестан-Дареджан траур отвергла: сказала, что при жизни князя траур износила. Легко и полжизни выплеснуть, как воду из чаши. Она уехала в Имерети, где и сочеталась браком с царевичем Александром.

Так, три года разделённые расстоянием менее чем в триста километров, разобщенные предрассудками и распрями, они преодолели все трудности и соединились, сдержав свою клятву, данную раз и навсегда.

– Они поступили, руководствуясь горской мудростью: «Терпение гору взяло, нетерпение душу взяло», – заключила Тинатин.

* * *

… До поздней звезды продолжалось веселье. Выпили столько, что хватило бы на несколько свадеб и похорон. В буйном хороводе кружились разноцветные огни, отражаясь в бассейне, играя радугой в прозрачных струях фонтана. Иорам, не устававший наполнять бокалы себе и гостям, твердил, что давно не бывало таких веселых дней, как сегодняшний. И даже бог со свитой, бросив скучное небо, расположился среди чертей в парчовых ризах.

Русалка лукаво улыбалась, провожая взглядом веселящихся. Громко охая, вспоминая архангела Гавриила и пятихвостного чёрта, тяжело поднималась Нина Алексеевна по ступенькам вслед за мужем. Анзор вёл Тинатин, не понимавшую, где у этой лестницы верх, где низ. Андрей нёс на руках Катю, объяснявшую, что она совсем не пьяная, просто разболелась голова, и она не может подниматься по коварной лестнице, где каблуки сами собой цепляются за ковровую дорожку.

Он бережно положил её на кровать. Когда лёг рядом, она уже спала. Ему не спалось. Ворочаясь с одного бока на другой, он мучился зловещими видениями. Воспоминания сегодняшнего дня, весёлого и шумного, переплетались в его встревоженном мозгу с мрачными, необъяснимыми предчувствиями.

Андрей встал, прошёлся по комнате. Постоял на крохотном балкончике, выходившем на внутренний двор. Андрей прислушался к журчанию искусственного водопада. Блики решетчатого фонаря падали на холодные плиты и зловеще свивались в цепи. Другое окно этой угловой комнаты выходило в сад. Прохладный ветер раздувал прозрачную белую занавесь.

«С ума сойдёшь с её тревогами!» – подумал Андрей, взглянув на Катю. И лёг в постель.

Успокоившись, он всё равно не мог заснуть. Ночь казалась нескончаемой, назойливой. Подушки были жаркими, рассеивающими дрёму. Так он лежал, прислушиваясь к шорохам. И только под утро задремал.

Шорохи усилились. Глухой рокот доносился с гор. Гул постепенно нарастал. Налетел ураган, горы, река, лес со свистом закружились в дикой пляске.

Внезапно всё утихло. Каменная глушь. Тупик.

Из беловатой мути вынырнул верблюд с длинной, будто дымящейся шеей. Вскоре показался и весь караван. Он двигался к горбатому мосту в торжественно-печальном безмолвии. Не звенели колокольчики, не было слышно ни веселых возгласов, ни сердитых окриков погонщиков. Рядом с верблюдом и мулами, подобно белым теням, двигались поводыри.

Далёкие раскаты грома всё еще отдавались в ущелье тысячеголосым эхом, а караван мёртвых – верблюды и мулы, навьюченные гробами – бесшумно ступая, шел через горбатый мост. Вот караван прошёл мост. Вот он остановился. Проводники стали развязывать верёвки. Вот осторожно начали опускать гробы наземь, откидывать крышки.

Притаившись за камнем, Андрей наблюдал за ними. Он узнавал умерших. Странно, они ведь давно похоронены. Что они здесь делают? Что еще за уик-энд в горах, кто отпустил?

Он хотел крикнуть: «Эй, Геннадий Иванович, почему такой чёрный, в печке уснул? Ну, а ты, безмозглый Захар…»

Но внезапно почувствовал, как холодеет кровь, и красное пламя ослепляет глаза. В последнем гробу…

Он ринулся из-за укрытия, побежал к каравану, перескакивая через камни. Поводыри мёртвого каравана, сбросив капюшоны, обнажили клинки, готовые изрубить Андрея. Он выхватил из ножен саблю и устремился на страшных сопроводителей. Раскрыв бескровные рты, они затряслись от беззвучного хохота. Андрей занёс саблю и принялся рубить ближайшего к нему, белолицего, с водянистыми зрачками. Сабля ударилась о что-то жёсткое и жалобно зазвенела. Поводыри отбежали, и только дым стелился над бесформенными глыбами. Андрей круто повернулся, и побежал к последнему гробу, и… в растерянности остановился. Гроб постепенно становился прозрачным, сквозь него была видна дорога.

Андрей протянул руки, и гроб, теряя очертания, вздрагивал, таял в воздухе. Мертвая тишина повисла над ущельем, наполненным виденьями шайтана. Ледяной мираж! Таял, исчезал в серой мгле караван. А милые, любимые черты, всё ещё стояли перед глазами обезумевшего Андрея.

Над ущельем плыли облака, и тени их медленно скользили по отрогам. Потом яркий луч, как стрела, пробил серое марево, проник в окно, позолотил хрустальную вазу с букетом белых роз, на миг оживил полуистёртую икону и пропал в углу, словно нашёл лазейку.

Андрей открыл глаза, очнувшись от состояния, среднего между беспамятством и сном, – тяжёлой одури, вызванной увиденным кошмаром. Катя смотрела на него.

– Ты чего такой? И почему я в одежде? У нас что, ничего вечером не было? Мне это всё приснилось?..

Всё ещё под впечатлением тяжелого сна, он ответил:

– Не знаю… Мне тоже тут такое приснилось…

– Ну… знаешь! Ты как скажешь что-нибудь. Приснилось… Я это не поддерживаю. Я тебе теперь такое устрою… чтобы ты запоминал наверняка всё, что было!

Глава 33

Окна квартиры выходили на пойму реки Царицы. Была видна Волга, и корабль-памятник «Гаситель», историческое судно, сохранившееся со времён Сталинградской битвы. Любимый ресторан «Маяк» – через дом, до работы – три минуты пешком, все скомпоновано на одной линии, всё в пределах прямой видимости. Красота!

С какого счастливого часа он стал верить в удачу, никогда на неё не рассчитывал!? Ведь всё должно быть продумано и получено в соответствии с запланированными ожиданиями. А Моничев, «подлец», нарушил установленный порядок.

Стоя у окна, Иосиф Григорьевич представлял уже эту четырёхкомнатную квартиру в престижном доме на улице Краснознаменской освобождённой от старого хлама, доставшегося от предыдущих хозяев, облагороженной дубовым паркетом, мраморной плиткой, декоративным камнем, дорогими породами древесины, обставленной стильной мебелью. Свой кабинет он отделает в стиле барокко, давно хотел. Спальня, гостиная и кухня – это пусть Лариса решает. Георгий, сын, пусть сам думает о своей комнате. Наверное, недолго там продержится. Женится, и уедет на нынешнюю квартиру, которую до его свадьбы – дай бог, чтобы это было нескоро – предполагается сдавать.

Он вышел на проспект Ленина. Загорелся красный сигнал светофора, Иосиф Григорьевич решил пройтись по тротуару, и перейти дорогу в другом месте. Группа людей стояла на остановке, редкие прохожие. Женщина в черной блузке с длинным рукавом и черных брюках, с девочкой лет двенадцати вышла из магазина «Современник». Вся в черном, в такую жару! Вдова? Он был в Грузии лет пятнадцать назад, там женщины, если потеряли мужа, носят траур до конца своих дней.

Они приближались друг к другу. Он её узнал. Арина Кондаурова! Да, это она. Ведёт за руку дочь. Он поздоровался.

– Простите…

– Полковник Давиденко, областной ОБЭП.

И объяснился.

– Рождество на турбазе «Лукойла». Вы были с мужем.

– Да, я вспомнила, извините.

– Я в этом доме купил квартиру… Да что я говорю?!

Он сглотнул.

– … прежний мой шеф, он погиб. А я, в силу обстоятельств, причастен к расследованию… Суд состоялся, но дело вернули на доследование…

Он вспомнил, каких трудов ему это стоило – повернуть вспять уже решённый вопрос о виновности Мкртчана в убийстве Кондаурова.

– … Уверен: виновный будет найден, и…

– Я уже смирилась с утратой… – сказала Арина не совсем уверенно.

И добавила твёрдо:

– Конечно, не смирилась, но…

– Мы найдём…

Иосиф Григорьевич посмотрел на девочку, прижимающуюся к матери.

– …виновных и возместим вам все убытки.

Вспомнив об исчезнувшем сотруднике службы безопасности банка, в котором Кондауровы хранили деньги, он подумал, что это будет нелегко.

– Следствие пошло по ложному пути. Мы предоставили неопровержимые улики, и суд их принял. И теперь следователи будут работать тщательней. Я полностью контролирую дело. Есть много вопросов. Упоминал ли Виктор химзавод, кто обслуживал ваши машины, имеется в виду «Мерседес». Масса вопросов. Наверное, вас вызовут.

– Я вам признательна. Спасибо.

– Арина! Я возглавляю службу ОБЭП. Вообще, я мог бы сейчас пройти мимо. Даю вам слово офицера, что выполню обещание.

Девочка разглядывала дом. Арина стояла, обняв её рукой, как бы защищая от внешнего мира.

– Я потеряла любимого человека. И если бы не дети… Нам лучше пойти… Танюша, дай сюда…

И она, взяв за руку дочь, пошла в сторону моста через Царицу.

«Зачем я дал слово?» – думал он, проходя мимо Дома Союзов. Горел зелёный свет, Иосиф Григорьевич перешёл через дорогу. «Собственно, я уже дал самому себе слово, ещё два месяца назад. Значит, я сделаю это», – заключил он.

Иосиф Григорьевич прошёл мимо здания областной администрации, на улице Володарского повернул налево, и, пройдя наискосок, коротеньким переулком, свернув еще раз налево, вошёл в ресторан «Волгоград». Там, поднявшись по лестнице, он пересёк зал, повернул направо, и коридором проследовал в отдельный кабинет.

– Закажете что-нибудь сразу? – спросил администратор.

– Минеральной воды.

Никого еще не было. Можно обдумать предстоящую встречу.

Рубайлов Юрий Иванович, в прошлом заместитель главы администрации города по жилищно-коммунальному хозяйству, а ныне первый заместитель главы областной администрации, потерпел поражение на выборах мэра города. Теперь Юрий Иванович будет баллотироваться в депутаты Государственной Думы. У него все шансы для того, чтобы выиграть. Он учёл все прежние ошибки, и намерен действовать, согласуясь с духом времени. То, что он курирует правовой сектор, даёт шансы отличиться.

Минувшие выборы, несомненно, были неудачно спланированы. Вот лозунг на плакате-календаре: «Мира, добра, и благополучия – вам и вашим близким». Подпись гласит: «С верой и надеждой. Юрий Рубайлов». На фоне церкви изображен кандидат в компании двух красивых девушек. На календаре указаны даты церковных праздников, но почему-то не указан год. Коль скоро допущен такой промах, возникает вопрос: может, в написании «вера и надежда» тоже допущена ошибка, и эти слова надо писать с большой буквы? Тем более, одну девушку как раз зовут Вера, это известная телеведущая.

Лозунг сам по себе – штамповка, он не несет никакого смысла, и рассчитан, судя по всему, на пожилых людей. Тогда зачем соблазнительные девушки? Если уж они, а не семья, и не церковники, тогда нужен другой лозунг, пригодный для агитации в молодёжной среде.

Рубайлов баллотировался от какой-то там партии, и вот ещё один лозунг: «Решения партии – решения народа». Тут вообще опускаются руки, потянувшиеся было за избирательным бюллетенем. Во-первых, по определению, решения ни одной партии не могут быть решениями народа. Во-вторых, при прочтении лозунга в памяти неизбежно воскресают дела давно минувших дней – партсъезды КПСС, Леонид Ильич Брежнев, народ и партия едины, пустые прилавки магазинов, талоны на водку и на сахар, очереди за колбасой. Разве нормальный человек купится на эту ерунду?!

Предвыборный штаб Рубайлова был составлен из недалеких людей, начисто лишенных воображения. Как ещё объяснить эти лозунги, плакаты, и всё остальное?

Нигде счастье мира не казалось таким чистым и торжествующим, как на этих плакатах и в телероликах. Там Рубайлов казался величайшим поэтом добродетели. И совершенно забыл о реалиях, о насущных людских потребностях. Ну да, счастья в природе, на земле рассеяно много. А горя? А несправедливости? А как же с борьбой против всего этого? Тут Рубайлов – пас. Не спрашивайте с него здесь ничего. Нет, он не утопист. Но Рубайлов и не выглядел практиком в своей предвыборной кампании. Он выглядел человеком, жаждущим очень много счастья для своих сограждан. Он изобразил его слишком много. И людям стало ясно, что нашёл он это счастье только для себя. Избиратели поняли, что кандидат собирается выдавать им счастье какой-то особой воздушной монетой, которая не кажется фальшивой лишь самым грубым увальням.

В его предвыборных плакатах и роликах фигурировали люди известные, зоркие, беспощадные, мудрые и справедливые. С пугающей добротой они обещали облагодетельствовать город, если кандидат Рубайлов станет мэром. У кандидата необыкновенно красивые, милые, теплые, дружественные подруги, – спортсменки, актрисы, певицы, популярные телеведущие. Редко, однако, при всей своей прелестной свежести и непреодолимой привлекательности могущие сойти за умных. У него целая коллекция детей; их нельзя забыть и, глядя на них в скорбный час, можно утешиться. У него свободная, радостная, праздничная толпа. У него красавица земля под улыбкой небес.

Требуйте счастье у Рубайлова – он даст. Больших зарплат и пенсий требуйте – даст. Бесплатное образование и медицинскую помощь требуйте – даст. Трудоустройство молодёжи требуйте – даст. Всё даст. Работу – бедным, деньги – богатым, кладбище – покойникам. Неужели этого мало?

Юрий Иванович проиграл выборы. Существующий мэр, доказавший свою состоятельность реальными заслугами перед городом, обошёл его. Но за обещания Рубайлову огромное спасибо. Надо, чтобы люди не забывали, сколько им отпущено хорошего судьбою, или, по крайней мере, какими они могли быть счастливыми.

* * *

Вошёл Каданников.

– Здравствуйте, Иосиф Григорьевич!

Давиденко ответил на рукопожатие, и спросил:

– Что нового?

– Всё по-старому. Слышал, вы постарались, чтобы дело вернули на доследование.

– Да, Влад. Суди сам: какой же он убивец, этот пиндос? Меня, знаешь, какой вопрос мучает: как он попал в машину Виктора, чтобы оставить там свои отпечатки пальцев? Кто обслуживал «Мерседес»?

– «Фанат». Это погоняло, зовут водителя Женя Банько.

– Почему «Фанат»? Логичней было бы назвать… ну, ты понял.

– За глаза его так и зовут. В лицо сказать боятся – здоровый, черт.

В зале появился Бадма Калгаевич Кекеев, заместитель прокурора области, почти следом за ним вошел Рубайлов в сопровождении Григория Николаевича Градовского, заместителя губернатора по социальной политике. Последним появился Еремеев.

– Я не опоздал?

Нет, он не опоздал. До назначенного времени оставалось десять минут. Обменявшись приветствиями, сделали заказ – всем одинаковые блюда – и, отпустив официанта, сразу приступили к делу.

– Одного не могу понять, – начал Рубайлов, – почему нет в городе событий? Никаких инфоповодов. Полный штиль.

– Кардиоцентр уже сдан в эксплуатацию, работает, ничего крупного по здравоохранению пока не намечается, – сказал Градовский.

– … Теперь так, – продолжил Рубайлов. – Мэр присвоил заслуги за всё, что сделано хорошего. Все забыли, откуда я вытащил жилкомхоз. Вспоминают только, как отключал свет и воду предприятиям, не платившим в мой избирательный фонд. Тыкают мне аварию на водоканале, и отстойники острова Голодный.

– Подонки! Всех в Сибирь, на переплавку.

– Вы нас так совсем без избирателей оставите, Игнат Захарович. Скажем прямо: область не кишит народом! Жители, едва успев немного позаняться обработкой земли, производством каких-нибудь продуктов, чем-нибудь поторговать, отправляются на боковую, стараясь не плодить при этом слишком много детей. Теперь так… Нет никаких заговоров, чиновничьего беспредела, и разных там очагов мракобесия, чтобы я мог их разоблачить, и загасить.

– А убийство Кондаурова, – напомнил Еремеев. – Тут выстраивается интересная цепочка. Ниточки тянутся на самый верх. Мафия, коррумпированные чиновники, целый спрут.

– Это исключено, – заявил Рубайлов. – Витю мы не будем трогать.

Иосиф Григорьевич поддержал его:

– Расследование идёт своим чередом, давайте не делать из этого фарс!

И осуждающе посмотрел на Еремеева. Тут принесли салат «столичный».

– А что, если накануне выборов кормить всех «столичным» салатом, – предложил кто-то. – Организовать передвижные пункты выдачи салатов. Намёк на то, что кандидат, уехав в Москву, не забудет про избирателей.

– Хватит, уже накормили людей, – проворчал Рубайлов. – До сих пор отрыгивается. Следующую кампанию доверю профессионалам.

Иосиф Григорьевич предложил побороться со взяточничеством и даже придумал для этой кампании название, подкупающее своей новизной: «Операция «Чистые руки».

– Тогда уж лучше салаты – и то больше пользы, – поморщился Градовский.

– По горячим следам пойманы налетчики, ограбившие «Доступную Технику», – сообщил Кекеев. – Громкое дело, гюльдюр-гюльдюр, похищена крупная сумма денег. Можно совместить с другим делом, получится заговор, терроризм, секта.

– Не такая уж крупная сумма, – заметил Иосиф Григорьевич, нащупывая в кармане ключи от новой квартиры.

– Да и участники не тянут на террористов, – добавил Каданников. – Так, сборище гопников…

За то, что он вызволил своих опричников – Бориса, Ивана, Сергея, и Тараса, – они должны год как минимум работать бесплатно.

Принесли горячее – отбивная из свинины под названием «Огни Сталинграда». Иосиф Григорьевич размышлял, какие выгоды сулит ему избрание Рубайлова депутатом Государственной Думы. Градовский, не любивший экстраординарные и рискованные мероприятия, предложил использовать обычные, проверенные методы. Работники социальной сферы, врачи, лояльны нынешнему губернатору. Если руководитель облздравотдела проведет соответствующую работу – врачи областных учреждений здравоохранения проголосуют «за». То же самое – облоно. Давиденко, вспомнив про Малышева, военкома, сказал, что обеспечит явку солдат на выборы и, соответственно, голоса.

– Но город! – возразил Рубайлов. – Если Огибалову опять приспичит под кого-нибудь подлечь…

Все засмеялись над шуткой. Рубайлов имел в виду руководителя горздравотдела, который на совещании в областном комитете по здравоохранению заявил, что в условиях недофинансирования готов подлечь под любого, кто заплатит деньги. С тех пор его за глаза называют подстилкой.

– Теперь так… Отовсюду повылазили независимые (от кого?!) кандидаты. Аниматоры, клоуны, акробаты и шуты, разные там деятели – заслуженные и простуженные. Их объединяет неосведомленность в политических и хозяйственных вопросах, и жадное стремление к этим вопросам приобщиться. В их предвыборных программах присутствуют элементы живой народной фантазии, многих избирателей это забавляет.

– Подонки! Всех на лесоповал! – прорычал Еремеев. – Кругляком по падонкаффской башке!

– Так ведь УВД может выступить с заявлением, что не гарантирует благонадёжность этих новоявленных пиндосов.

– А у расклейщиков объявлений откажут ноги, они не смогут выйти на работу, – добавил Каданников. – Или сломаются руки, и они не смогут расклеивать листовки.

– Пустое, – отмахнулся Рубайлов. – Поднимется вой, они выставят себя жертвами, и наберут дополнительные очки. Такая пошла мода – все жалеют низменных, и кандидаты придумывают себе истории одна другой слезливее. Появилась новая технология на рынке – всеобъемлющий трагизм и гражданская скорбь. Вот, например, один товарищ утверждает, что отсидел два года за правду, написал в тюрьме книгу, теперь вышел на свободу и, естественно, баллотируется под лозунгом «восстановления справедливости». Заодно и книжечку продвигает. Хуже всего то, что все пострадавшие настолько бестолковы, что с ними ни о чем не договориться – переуступки, перетягивание голосов, или что-то в этом роде.

Так, перебирая один за другим разные варианты, собравшиеся пытались выработать наиболее разумное решение. Наконец, Градовский, посмотрев на часы, сказал, что совещающиеся пошли по второму кругу, и предложил собраться всем с утра. Ночь не всегда должна служить усладе, иногда она способствует углублению в мудрость.

Все разошлись.

* * *

Наутро, в восемь часов, все снова собрались – в музее-панораме Сталинградской битвы, в кафе, устроенном в подвале, которое открыли специально для этой встречи. Рубайлов поинтересовался об удачах проведенной ночи.

Еремеев пообещал задействовать коллегию адвокатов и связанные с этим ресурсы. Кекеев обещал сделать то же самое в своём ведомстве.

– Может, у меня получится сагитировать городскую администрацию, – задумчиво произнес Рубайлов. – За свой бывший отдел я ручаюсь, что касается остальных – надо договариваться.

– Почему бы вам не взять себе еще экономику и предпринимательство? – спросил Градовский. – Сейчас должность начальника департамента называется «заместитель главы администрации области по экономической политике и инвестициям», так пускай назовут её «заместитель по экономической политике, инвестициям, и вопросам развития предпринимательства». Прежний руководитель уже не будет соответствовать этой должности. Подойдете вы, и будете возглавлять два комитета вплоть до выборов.

– Хорошая идея, – согласился Рубайлов. – Я как раз пишу докторскую диссертацию по экономике. Теперь так… Как тут мне сыграть в свою пользу? Начать реформы, развить предпринимательство? Времени остается очень мало.

– Создать благоприятную среду для ведения бизнеса, – сказал Каданников.

Недавно городская газета опубликовала интервью с ним на целый разворот, в котором он подробно рассказывал о том, какие предприятия им открываются, и с какими сложностями сопряжена предпринимательская деятельность.

– Охек! Надо показать, как плохо работалось до вас, и как хорошо стало теперь, – добавил Кекеев.

Стали обсуждать, как этого добиться, исходя из нынешней ситуации. Как-то само собой вышло, что Иосиф Григорьевич, обогнав собеседников, пришёл к самому острому выводу.

– Новая политика способствует оздоровлению экономики. Становится выгодным честно работать и развивать бизнес. Соответствующие примеры будут, так ведь, Влад?

Каданников кивнул. Иосиф Григорьевич продолжил:

– На каждое решение и постановление замглавы администрации – залп примеров из жизни. Это раз. Второе: благодаря принятым решениям стало невозможным функционирование теневиков. Рушатся «серые» схемы – уход от налогов, незаконное обналичивание, и так далее. Это мы обеспечим. Нужные примеры будут. Третье. Что касается громких побед. Будет разоблачена шайка жуликов, промышляющая под видом инвестиционной компании, так называемая «пирамида», обирающая население, заманивая людей сверхвысокими процентами. Что очень важно – разоблачение произойдет до того, как «пирамида» лопнет, и преступники скроются с деньгами. Средства, таким образом, спасут, и возвратят населению.

Он выждал паузу. Отметив удовлетворенные кивки, продолжил:

– В городе орудует шайка жуликов… Они придумали интересную схему…

И рассказал вкратце про микросхемы, чем вызвал удивлённые возгласы собравшихся.

– … До сей поры пострадавшие не заявляли в милицию, так как не желали, чтобы органы правосудия – УНП и ОБЭП – ковырялись в их бухгалтерской отчетности. Но, благодаря новой политике областной администрации – а это заслуга вице-губернатора – стали охотнее сотрудничать с нашей службой, чем помогли раскрытию этого и целого ряда других преступлений. «Микросхемщики» запалились с мокрухой. Мы поймаем их, пообещаем скостку по убийству, и они дадут признательные показания по другим экономическим преступлениям.

– Отлично! – воскликнул Рубайлов. – Это уже конкретика.

Кекеев, переглянувшись с Каданниковым, подтвердил – да, это реально сделать.

– Теперь так… Я баллотируюсь в Госдуму, это правительственное учреждение. Поэтому деятельность этих отщепенцев, которых планируется изобличить, должна быть антиобщественной, глубоко антиобщественной и антиправительственной с националистическим и террористическим оттенком.

Градовский посмотрел на часы. Пора уже идти на работу.

– Что ж, товарищи…

И он подытожил то, что было сказано. Договорившись держать друг друга в курсе событий, и встречаться, чтобы координировать свои действия, все вышли на улицу, к своим автомобилям и шоферам.

Глава 34

Уголовное дело по факту убийства двух украинских предпринимателей передано в суд. Исполнителя ждало заслуженное наказание. А перед следователем прокуратуры Сташиным, который совместно с сотрудниками уголовного розыска занимался расследованием этого преступления, по-прежнему стояла задача задержать организатора.

В декабре 1995 года в Еланском районе были найдены трупы двух мужчин. Местные жители обнаружили их недалеко от трассы, на расстоянии десяти километров друг от друга. Какое-то время понадобилось для того, чтобы установить личности погибших. Прочесывая местность, в нескольких километрах от места обнаружения трупов оперативники нашли почти полностью выгоревший автомобиль БМВ пятой модели. Содержимое салона просеивали буквально через сито. И нашли две стреляные гильзы от пистолета ПМ. По номеру двигателя установили, что автомобиль с Украины. Тогда во все гостиницы Еланского и близлежащих районов были направлены запросы. И оказалось, что из гостиницы города Михайловки – это соседний с Еланским район – пропали два постояльца. Из номера они не выписывались, их вещи на месте, но сами приезжие уже трое суток, как отсутствовали. Итак, имена убитых были установлены. Позвонили их женам, которые, приехав в Волгоград, узнали, что стали вдовами.

Женщины показали, что их мужья занимались перепродажей зерна, в Волгоград приехали за очередной партией, с собой у них имелась наличность – около пятидесяти тысяч долларов.

Оперативники стали отрабатывать людей, занимавшихся перепродажей зерна – то есть тех, с кем контактировали украинские коммерсанты. И, через некоторое время, вышли на Клюева, частного предпринимателя из Михайловки, державшего базу для перегрузки зерна и несколько грузовых автомашин. Со слов свидетелей, именно с ним украинцы общались в последний свой приезд. Предпринимателю позвонили. Уже во время телефонного разговора тот стал проявлять беспокойство, а в прокуратуру, куда он был вызван в качестве свидетеля, приехал с адвокатом. У следователя возникло подозрение: если предприниматель считает себя невиновным, зачем брать с собой защитника? Свидетель, сразу ставший в глазах милиции подозреваемым, на вопросы отвечал уклончиво, давал показания, пускай немного, но всё же расходившиеся с показаниями свидетелей. Тогда следователь решил задержать подозреваемого.

Принадлежащая ему база была подвергнута обыску, работников опросили. Нашли ветошь со следами смазки, обычно используемой для чистки оружия. Работники показали, что к хозяину приезжал из Волгограда некий Костюк. Между тем, Михайловский предприниматель отрицал свое знакомство с ним. Но, после серии допросов, Клюев во всём сознался.

Через Костюка он держал связь с Семёном Никитиным, промышлявшим разбоем, грабежами, и рэкетом. Так же как и Шеховцов, Никитин выбивал проценты с фермеров и коммерсантов, занимавшихся перепродажей зерновых культур. Эти двое мирно сосуществовали в условиях разделения сфер влияния, были у них и совместные проекты. Узнав о существовании украинских коммерсантов, регулярно приезжавших в Волгоград для закупки зерна, Никитин решил ограбить их и завладеть деньгами. Но, когда он приказал Костюку «вызвать хохлов на стрелу», выяснилось, что те уже успели с кем-то договориться о покупке, и намерены вот-вот потратить свои деньги. Тогда Никитин задействовал свою подружку, которой дали задание продинамить покупателей. Та приехала в Михайловку, познакомилась с украинцами, и, под видом сотрудницы посреднической фирмы, пообещала найти более выгодные предложения по зерну. Она стала возить их по хозяйствам, где украинцы ничего не смогли бы купить. Таким образом она «крутила динамо» три дня, и, в конце концов, привезла коммерсантов к Клюеву. Когда БМВ подъехал к базе, девушка вышла из машины. Костюк сел на заднее сиденье, и повёз украинцев якобы за дешёвым зерном. Девушка пошла на автобусную остановку и вернулась в Волгоград.

Итак, располагая этой информацией, оперативники приступили к поискам исполнителя и организатора двойного убийства. И если Костюка, не совсем быстро, но всё же удалось задержать, то с Никитиным всё оказалось намного сложнее.

Костюк долго не отпирался, он признался в совершении убийства, и подтвердил, что являлся исполнителем преступления, спланированного Никитиным. После того, как девушка вышла из БМВ, Костюк вместо неё сел на заднее сиденье машины. Проехали несколько километров, и он сказал, что ему нужно отлить. Машина остановилась, тогда он вынул пистолет и выстрелил в голову впереди сидящему пассажиру, затем водителю. Выйдя из машины, Костюк вытащил водителя и оттащил его в кювет. Увидев, что тот еще жив, добил его выстрелом в голову. Затем сел в машину, и, проехав несколько километров, сбросил второго убитого в кювет. Он поехал дальше, избавляясь по дороге от номеров, документов убитых, их личных вещей. Деньги он уже у них вытащил и переложил к себе в карман. Грабители планировали также завладеть автомашиной и продать её по запчастям. Однако, не зная местности, Костюк заблудился, и на одном из поворотов застрял. Тогда он собрал документы и всё, что могло сгореть, сложил кучкой на переднем сиденье, и поджег. Отойдя на приличное расстояние, понаблюдал за машиной, и, убедившись, что огонь занялся, пошел ловить попутку, чтобы уехать в Волгоград.

Деньги были переданы Никитину, который сказал, что разделит выручку после Нового года. Оперативники выставили засады в местах, указанных Костюком, но всё безрезультатно.

В июне-июле этого года была обезврежена банда, промышлявшая «машинными» убийствами, руководство которой осуществлял всё тот же Никитин. Сам он скрылся. Дело находилось в разработке у следователей из отдела по расследованию тяжких преступлений против личности при ГУВД. Свидетели утверждали, что в составе банды была девушка, которая предлагала потенциальным жертвам какой-либо товар, а когда те соглашались его купить, она им назначала встречу, на которую приезжали киллеры, убивали коммерсантов, и забирали деньги. Однако, члены банды, которых удалось задержать, не сказали ничего вразумительного об этой девушке, и о степени её участия в совершенных преступлениях. Видимо, Никитин умело разобщал информационные потоки, и исполнители ничего не знали о ней. Есть, мол, подружка у босса, больше ничего не известно. Известно только имя – Даша.

Оперативниками проведена огромная работа. Подключены сотрудники уголовного розыска. Установлено, что во второй половине июня Никитин объявлялся в Сочи. Очевидно, туда он приехал на машине. Управление железной дороги, так же как аэропорт и автовокзал, были оповещены о разыскиваемом, и сведений от них не поступало. Две недели Никитин проживал в одной из сочинских гостиниц с некоей Альбиной Евсеевой, жительницей Волжского. Затем она вернулась домой, а Никитин уехал в Петербург. Билет на поезд он взял на свой паспорт.

В Петербург направлены ориентировки на Никитина. Евсеева вызвана повесткой в прокуратуру, и тут же начались звонки из разных инстанций. Высокопоставленные особы требовали оставить в покое добропорядочную гражданку. На этот счёт Сташин был абсолютно спокоен: его шеф, начальник следственного комитета прокуратуры никогда ни перед кем не прогибался даже по пустяковым делам, а тут речь идёт о тяжких преступлениях. Поэтому он выставил за дверь адвоката, которого прислали Евсеевы, и предупредил, что если Альбина не явится в ближайшее время сама, то за ней приедет оперативная группа.

Глава 35

Катя сдержала слово. Прежние интимные радости оказались ребяческой забавой в сравнении с тем, на что стала вдохновлять её любовь. Она стала понимать его лучше, чем он сам. Получая столько внимания, Андрей начал волноваться: не будет ли это в ущерб её интересам?!

Казалось, портфель забав уже пуст, трудно придумать какую-либо новую импровизацию. Но это было далеко не так. И, своими стараниями она стала добиваться от него более щедрых доказательств любви, чем прежде, заставляла выходить из всех мыслимых границ умеренности, ставя это ему, а не себе, в заслугу.

Андрей перестал беспокоиться, что с каким-то сумрачным однообразием проявляет свои чувства. И стал более непринужденным, непосредственным, открытым.

– Сладость жизни заставляет забыть саму жизнь, – говорила она ему.

Уже не чувствовалось утомление долгим вынужденным бездействием. Мысли о делах, о работе, стали скучны, холодны. Здесь, в этом земном рае, раздумья о том, как он начнёт свой бизнес, не волновали, шли вяло. Где он пребывал до этого? Был погребён под компромиссами житейской обыденщины. А что сейчас? Каждый день размерен так, чтобы извлечь максимум из того, что дано, чтобы переходом от одного ощущения к другому усилить остроту обоих. Праздность не только не исключала тонкости чувства, напротив, оставляла свободное поле, ведь, будучи обращенным в одну сторону, становишься тем более способным осязать все оттенки своего удовольствия. Пришло ощущение, будто находишься в гиперреальности, в зоне предельной концентрации бытия.

Влечение, которое он испытывал к Кате, стало для него чарующе привычным. Как-то раз она пожаловалась: «Ты любишь меня только чувственной любовью». Он ответил: «Говорят, что это единственная настоящая любовь – самая большая, самая сильная, полная смысла и образов, любовь. Эта страстная и таинственная любовь, она привязывается к телу и к душе, живущей в нем. Все остальное – заблуждение и ложь».

– Так говорят. А ты что, так не думаешь?!

Чувствуя странную пустоту и легкость в руках и ногах, без единой мысли, без желаний, соединяя в себе полное насыщение с полным опустошением, он ответил:

– Не могу ни о чем думать и размышлять. Кроме того, что люблю тебя.

Жизнь улыбалась им. Любовь-сказка, в которой они были авторами и главными действующими лицами. Они выдумывали их будущую жизнь, населяли её друзьями, вещами, домами, какими-то предметами. Иногда казалось, что не хватает реальности.

В первых числах сентября решено было уехать.

В последний вечер они приехали на Сухумскую гору, чтобы попрощаться с городом. Долгий день разлился по зарослям теплом. Легкие облака, белые, бесконтурные, спешили к далёкому горизонту, опережая уставшее солнце.

– Обещай, что будешь меня слушаться! – сказала Катя.

Они вошли под высокие своды деревьев, стеной стоявших на вершине горы. Они молчали среди жалобных, чуть слышных шорохов листвы. За великолепной стеной сосен раскинулась чаща, здесь и там виднелись группы пальм и эвкалиптов, бледные стволы которых зажигал последний луч солнца. Андрей сжимал Катю в своих объятьях и целовал её глаза. Ночь спускалась с небес, первые звёзды мигали между ветвями.

Она повторила свой вопрос.

– Так ты обещаешь мне верить на слово, даже если тебе будет что-то непонятно?

Он пообещал.

Они уже в темноте пришли в ресторан, и на губах у Андрея оставался вкус поцелуев, а в глазах – образ Кати, когда она, в его объятиях, закинув руки за голову, замирала от страсти.

– Губы пахнут морем, – сказал он, открывая перед ней дверь.

Марлен, официант, запомнивший их, принес им два бокала вина:

– За счет заведения!

Она оглядела зал.

– У вас сегодня тихо. Намечается какая-нибудь программа?

– Сегодня будет играть джаз.

– Джаз?

– Наша местная группа, очень известная.

Записав заказ, Марлен ушел.

– Так что ты имела в виду «верить на слово, если даже мне будет что-то непонятно»?

– Ты… – ответила Катя, немного помедлив. – Ты такой интересный человек… Твои поступки разумны и логичны, но приходишь ты к этому нелогичным, и непонятным способом.

– Где-то я уже это слышал. Ты меня ни с кем не путаешь? Кажется, ты это про себя рассказывала. Таким образом ты объясняла свой приезд в Волгоград.

– Андрюша! Почему нигде не сказано, как заставить понимать непонятливых?

Он понял. Её поведение, её поступки были направлены на то, чтобы случилось то, что случилось. Но она не может признаваться в этом, так как инициатива должна была исходить от него, как от мужчины.

– А бывали такое, чтобы ты пожалела о том, что сделала? – спросил Андрей.

И пояснил.

– Я в детстве, смотря кино, ворчал по поводу длинных титров, особенно если они шли перед фильмом. И говорил: «это лишние кадры, зачем они нужны»? Вот это я имею в виду: много ли было у тебя «лишних кадров»?

– «Кадров»? – задумчиво переспросила она. И продолжила уклончиво:

– Так вот… Ты только и видишь, что свои мысли; ты доверяешься только своим мыслям. Может такое случиться, что они окажутся слепы и глухи. Остановить их нельзя. Да, без руководящих мыслей мы бы шли только наугад. Но ты не всегда разумным образом находишь их. Иногда нужно подождать, отпустить ситуацию. Не обгонять время.

– Но пока что всё сделано правильно, – нетерпеливо сказал Андрей.

Она медленно закивала – мол, допустим. Он понял, что она имеет в виду. Да, он поторопился, нырнув к Рите в постель. И Кате пришлось уехать. Сейчас он снова торопится в Волгоград, чтобы поскорей начать работать. А она говорит, что спешить некуда, всё сложится наилучшим образом. Как? Она знает, что делает, но ему это непонятно. Опять тайны. Андрей не хотел быть ведомым, это уязвляло его мужское самолюбие. Катя во всём хочет быть первой. Она становилась для него всем, абсолютно всем. А вдруг он ей надоест? Андрей закусил губу. Потом спросил:

– Если ты уйдешь куда-нибудь на ночь, и скажешь, что «так надо, поверь мне на слово», то я не знаю, смогу ли это понять и воспринять адекватно.

Принесли салаты. Наполнив бокалы, Марлен удалился, пожелав приятного отдыха. Андрей улыбнулся, и сказал «спасибо».

– Как мы будем в Волгограде без этого? – сказал он, принявшись за еду. – Здесь безумно вкусно готовят.

– Мы там будем совсем недолго, – напомнила Катя. – Вообще я не поддерживаю и эти два-три дня, но раз уж тебе так надо…

Она уже несколько раз звонила в Петербург, ей там подыскивали место в редакции какого-нибудь журнала. Андрей, в свою очередь, звонил в Волгоград, ему удалось связаться с Гордеевым, и договориться о сотрудничестве. То, о чем говорил Трезор, стало принимать реальные очертания.

Но, опять же, Катин план окажется более разумным. Его, мужчину, сделает девчонка. Пускай он любит её, но она ведь должна оставить за ним первенство. И как ей удалось обставить его по части принятия «руководящих мыслей»? Чёрт знает каким «опытным путём», путём неоглядного количества «проб и ошибок»! Его бросало в дрожь при мысли о том, что она принадлежала кому-то до него, и её мужчины, судя по всему, превосходили его по части жизненного опыта.

«…я легкомысленно ко всему относилась. Знакомилась со многими, всем чего-то обещала, а уходила гулять с тем, кто первый в этот вечер позвонит …»…Чья-то рука на её щеке, участившееся дыхание, накал страстей, сокровенное тепло… пахнущая чужой любовью чужая постель…

Андрей залпом выпил вино, и налил еще. Принесли горячее – седло барашка, с гарниром из запеченного картофеля.

– Давай, под горячее, – он снова поднял бокал, и, чокнувшись с Катей, выпил.

Потом сказал.

– Ты всё чаще говоришь «так надо», ничего не объясняя при этом. Это у тебя вошло в систему.

– Так мне подсказывает интуиция.

– Интуиция, «голоса», сигнал свыше. Ты прямо диктатор.

– Я не диктатор, просто у меня такое выражение лица.

Катя смотрела на него открытым, и немного насмешливым взглядом.

– Куда всё это девается – вся пища, проглатываемая тобой с таким фанатизмом?! – спросила она, ленивым движением разрезая нежную мякоть.

– Сублимируется в энергию… Гренадёров, которые с фанатизмом бросаются в бой!

Она подняла бокал:

– Давай, за твоего гренадёра, которого я приручила.

Они выпили.

«А ведь люблю… нет, обожаю её, – подумал он. – Пусть делает, пусть решает всё, что хочет, лишь бы всегда была рядом, лишь бы всё время ощущать её, её губы, волосы, смотреть в её глаза».

Она громко рассмеялась, разгадав его настроение. Он улыбнулся и рассмеялся в ответ, громко, безудержно, так, что сидящие за соседним столиком обернулись.

Музыканты, появившиеся на сцене незадолго до этого, закончив приготовления, заиграли. После краткой оркестровой интродукции саксофонист продемонстрировал чудеса техники игры на своём инструменте. Забирая всё выше и выше, он уводил слушателей на такую фантастическую высоту небесной тверди, где не ступала еще нога ни одного трубача джаза.

– Да выше некуда, – сказала Катя.

Оказалось, что есть куда. Было взято еще несколько сверхвысоких нот, после чего барабанщик отыграл соло на ударных.

– Ответь, Андрюша, только честно: ты действительно вспоминал обо мне, или это твоя импровизация – фотографии, которые ты держал на видном месте?

– Ты же знаешь моё к тебе отношение, как можешь спрашивать.

– И даже Маша Либерт не смогла затмить меня?

«Ничего от неё укрыть, – подумал он. – Почему у меня нет друга во Владивостоке, который бы информировал меня так же, как это делает Рита для Кати?»

– Ты должна знать лучше меня: Маша была однокурсницей, у которой я списывал домашнее задание. Ничего личного.

– Да-а, конечно! – воскликнула Катя насмешливо. – Давай меня причесывать!

Отпив вина, добавила:

– Ты был включен в многочисленный список её «друзей», с которыми она дружила организмами, – вот, что мне известно!

Андрей немного погрустнел.

Хор и оркестр в унисон исполнили тему, после чего певица повела свой проникновенный диалог с музыкантами. Голос её казался одним из оттенков оркестровой ткани. И если в начале аккомпанемент равноправно участвовал в пьесе, то в следующем спиричуэеле оркестра почти не было слышно. Он тактично аккомпанировал певице, как бы исподволь задавая медленный, балладный темп.

– Андрюша…

– Я за него.

Некоторое время Катя молчала, собираясь с мыслями. Потом сказала:

– Ты не представляешь, на что я способна ради тебя! Я… я сверну горы…

«Вообще-то мужчина – это я, – подумал он. – Но я вас понял, мадам».

Выйдя из-за стола, он пригласил её на танец.

Музыка, не медленная и не быстрая, была не попсовая, не из тех, под которую, обхватив даму клешнями, плотно прижимая к себе «кусок мяса», вращаются вокруг своей оси. Здесь нужна была импровизация, умение ощущать приливы и отливы мелодии. Соло альтиста, возможно, излишне сентиментальное, патетичное, слащавое, не лишенное вычурной красивости, однако, не подменяло чувство чувствительностью, и во всех своих излишествах выдерживало чувство меры.

И так же непринуждённо, как игра музыканта, начался их танец. Как перекатывание во рту терпкой винной ягоды, как сальто в три оборота.

Боковые шаги, шаги вперед-назад, покачивания бедрами, движение навстречу друг другу, отступления. Они сплели свои пальцы, продолжая двигаться, то сокращая дистанцию, то удаляясь друг от друга. Простые шаги превращались в темпераментные па. Действие и противодействие уравновешивалось мерой сменяющегося движения и быстрой силы. Подобно возникающему на море движению, когда неподвижная до того гладь в туманном непокое нарастает играющими волнами и одна поглощает другую и снова из неё выкатывается, – так же мягко и постепенно вливалось одно движение танца в другое, как бы усиливая его, терялось в нём.

– Знаешь, солнце…

– Да, Кать.

– Сегодня мне посчастливилось увидеть то, что тебе недоступно, но ты не должен воспринимать это как ущемление твоего мужского самолюбия, потому что тебя нет – ты закончился так же, как и я, есть «мы». Вспомни, ты сам говорил об этом. Нет моих и твоих достоинств, нет моих и твоих заслуг, есть только наши общие.

– Да, любовь, я помню всё, что говорил. Так оно и есть.

Появились еще две пары танцующих. Теперь оркестр следовал за перкуссией, извлекая из деревянных палочек ритм 3/2, перкуссионист вел за собой мелодию.

Они продолжали танцевать, то удаляясь, то опять приближаясь на расстояние поцелуя. Правая рука Андрея находилась на её левой лопатке, Катя положила свою левую руку ему на плечо. Музыка постепенно ускорялась. Стремительные повороты головы и корпуса тела, движения ног, жесты, улыбки и подмигивания – всё слилось в головокружительном вихре.

Где-то в глубине пьесы снова зазвучал саксофон. Постепенно ширясь, он уводил слушателей на тихую гладь созерцательности и покоя. Чертя в воздухе свои идиллическо-мечтательные формулы, саксофонист переносил публику на буколические просторы вечной справедливости и любви.

Танец замедлился. Обхватив её левой рукой за талию, сжав правой рукой её руку, Андрей надвинулся на Катю. Откинувшись назад, запрокинув голову, она замерла.

– Ушатал меня, зверюга!

– Устала?

– Да, – ответила она, выпрямившись.

Они вернулись за свой столик. Остальные танцующие также разошлись. Появился пианист, своей игрой в составе ритмической группы он начал фортепианную пьесу.

– Ты заметила, как они нам подыгрывали? – спросил Андрей. – Или это мы вписались в тему?

– Да, они стали ускоряться вслед за тобой. А потом вслед за тобой замедлились. Лучше бы ты сразу начал медленный танец.

– Странно, у них ведь должна быть какая-то программа. Они ж не просто так бренчат.

– Я не специалист, но знаю одно: джаз – это спонтанный творческий акт. И, откровенно говоря, мы с тобой танцевали не под джазовую музыку, нам сыграли что-то среднее между румбой и руэдой. А когда все разошлись, стали снова играть джаз.

– А если бы никто не танцевал?

– Андрюша, ну ты чего! Я же не могу залезть к ним в голову! Откуда я знаю, что они там себе думают?! Для джазовой музыки невозможно нотирование, а значит, и консервация. И мы не свидетели декодирования музыкального текста – как в пении под фонограмму – а участники музыкального действия. Музыканты увидели, как ты пошёл в атаку, ну, и подыграли.

– Мудрёные слова ты говоришь, голова идет кругом.

– Вообще-то я училась в музыкальной школе.

Она стала объяснять. В неимпровизированной музыке акция и реакция разновременны – произведение существовало до прослушивания и будет существовать после него. Джазовая пьеса спонтанна, вариабельна, и открыта, в ней присутствуют экстрамузыкальные компоненты: свинг, драйв, специфическая звуковая артикуляция. Поэтому её нельзя зафиксировать в нотах и в точности воспроизвести вновь. Адекватным восприятием джазовой композиции может быть лишь глубинная и интегральная вовлеченность слушателя в спонтанное «сиюминутное» и уникальное в своей неповторимости музыкальное действие.

Запись дает лишь приблизительное представление о джазовой музыке. Слушая проигрыватель, человек «включает» лишь один канал восприятия и этим снижает степень своей вовлеченности в джазовую коммуникацию. В записи сохраняется лишь часть эффекта «живого» джазового действия.

Таким образом, джазовое произведение не может быть причисленным к метафизическим «вечным ценностям» искусства – отчужденным от своего создателя и опредмеченным художественным актам прошлого и будущего. Джазу осталось лишь настоящее, лишь живое и преходящее спонтанное музыкальное событие. И, может быть, поэтому, по своей интенсивности и тотальному воздействию джазовое переживание сравнимо лишь с переживанием живого жизненного события. Отсутствие у джазовой пьесы прошлого и будущего делает джазовую творческую активность похожей на саму жизнь, в которой прошлое и будущее реально воспринимаются как настоящее, которого уже нет, и как настоящее, которое еще не наступило.

Что делает джазовую музыку джазовой? Во-первых, свинг. Определения ему не существует, установлены лишь явления, при которых он существует. Это инфраструктура – метрическая база любой джазовой пьесы, исполняемой ритмической секцией оркестра основной размер – главным образом «ту бит» (2/2) или «фор бит» (4/4). Качество инфраструктуры любой джазовой пьесы связывается с определенным темпом: от 54 до 360 четвертных нот в минуту.

Другое условие свингообразования – суперструктура, охватывающая ритмическую конструкцию фразы в пределах инфраструктуры и включающей в себя понятие ритмического равновесия фразы. Самая благоприятная для свинга ритмическая фигура – это синкопирование. Идеальная для свинга фраза – чередование синкопированных и несинкопированных нот. Это бесконечное чередование создает нарастающее впечатление ожидание сильного бита, это беспокоит и поддразнивает слушателя обещанием близкого взрыва, и является одним из тончайших эффектов джаза. Правильный выбор временных длительностей и фигур, наилучшим образом способствующих свингу – еще одна немаловажная составляющая суперструктуры.

Другое условие свинга – правильное размещение нот. Пренебрегая этим правилом, неверно размещая синкопированные ноты, синкопируя преждевременно, джазмены создают ритмически слабую музыку.

Далее – расслабление, придающее упругость джазовой пульсации и создающее эффект движения в свинге. Джаз, в сущности, состоит из разнообразного соединения расслабления и напряжения.

И, наконец, пятое условие свинга – это драйв, без которого музыка не музыка, а отбивание ритма. Драйв – некий иррациональный элемент, жизненный порыв, комбинация неопределенных подсознательных сил, «ритмические флюиды», личный магнетизм исполнителя. Джазовая музыка, лишенная драйва, становится чрезмерно продуманной, излишне умозрительной.

Что еще, кроме свинга, лежит в основе джаза? Это не поддающийся разгадке и рациональному осмыслению механизм спонтанного музыкального поведения. Импровизация всегда была непременным элементом джазовой музыки, главным компонентом её эстетической системы. И, как всякая другая, джазовая импровизация хороша тогда, когда тщательно подготовлена. Она по необходимости должна интуитивно члениться музыкантом на относительно небольшие, но законченные семантические образования (фразы, предложения), перспективное планирование которых было бы незатруднительно.

Как правило, объем оперативной памяти импровизатора ограничивает длину таких построений (фраз) 7 плюс минус два тонами. Ограниченность объёма оперативной памяти человека в среднем семью элементами структуры – явление отнюдь не музыкально-импровизационное, а универсальное, свойственное любого рода спонтанной активности человека (в частности, и построению предложения в речи). Интересный факт: основных разделов теории управления тоже семь. Одна из популярных книг по менеджменту так и называется: «Семь нот менеджмента». Вот те самые ноты, которыми должен импровизировать менеджер: логистика, экономика, маркетинг, бизнес-план, финансы, структура, учёт.

Таким образом, оперируя разного рода музыкальными организационными системами с не более чем 5–9 элементами, под влиянием первичного чувственного импульса или некоей структурной идеи, джазмен интегрирует музыкальные синтагмы (минимальная законченная интонационно-смысловая единица импровизации).

И джазовая композиция приобретает законченный вид при нужной комбинации всех её элементов. Так, нечленораздельные выкрики и маловразумительные речевые конструкции, не имеющие значения, будучи выдернутыми из контекста; вплетенные же в структуру пьесы, создают неповторимый образ музыкального произведения.

Что же касается нынешней импровизации выступающих на сцене музыкантов, – это объясняется очень просто. Возможно, их первоначальные аранжировки звучали без всякого свинга, – как в исполнении обычного коммерческого оркестра. Но, по прошествии некоторого времени, эти аранжировки вдруг зазвучали совсем по-иному – у джаз-банда появился подлинный свинг. Музыканты, кроме того, что «сыгрались», выучили свои партии наизусть. И в этот вечер свинг реализовался – как это должно быть в подлинном джазе – в процессе взаимодействия слушателя и музыканта. Имея в арсенале запас «тоновых групп» (мотивов, фраз, предложений, периодов), джаз-банд выдал, как по заказу, нужную слушателю мелодию.

Сказанное относится к искусству в целом. «Раскованность» импровизации и скованность правил взаимообусловлены. Импровизация создает необходимую энтропию. Если бы мы имели дело с жесткой системой правил, каждое новое произведение представляло бы лишь точную копию предыдущего, избыточность подавила бы энтропию и произведения искусства потеряли бы информационную ценность. Вот, например, комедии дель арте. В основе построения характеров персонажей положен принцип тождества. Образы комедии – лишь стабильные маски. Художественный эффект основан на том, что зритель еще до начала спектакля знает природу характеров Панталоне, Бригеллы, Арлекина, Ковиелло, Капитана, Влюблённых, и т. д. Нарушение актером застывших норм поведения своей маски было бы воспринято зрителем с осуждением, как признак отсутствия мастерства. Искусство актера ценится за умелое исполнения канона поступков и действий своей маски. Зритель не должен ни минуты колебаться в природе того или иного героя, и для этого они не только наделены типовыми, каждой маске присущими костюмами и гримом, но и говорят на различных диалектах, каждый «своим» тембром голоса. Доносящийся из-за стены венецианский диалект, точно так же, как красная куртка, красные панталоны, черный плащ и характерная горбоносая, бородатая маска, – сигналы зрителю, что действия актера следует проецировать на тип Панталоне. Такую же роль играют болонский диалект и черная мантия для Доктора, бергамский диалект для Дзани и т. д.

Имея на одном полюсе строгий набор масок-штампов с определенными возможностями и невозможностями для каждой, комедия дель арте на другом полюсе строится как наиболее свободная в истории европейского театра импровизация. Таким образом, сама импровизация представляет собой не безудержный полёт фантазии, а комбинации знакомых зрителю элементов. Комедианты штудируют и снабжают свою память большой смесью вещей: сентенции, мысль, любовные речи, упреки, речи отчаяния и бреда; их они держат наготове для всякого случая, и их выучка находится в соответствии со стилем изображаемого ими лица. Это сочетание крайней свободы и крайней несвободы и характеризует эстетику тождества.

…В созерцательной неподвижности сидел Андрей, слушая Катю.

– Слушал бы тебя и слушал, до бесконечности.

– Андрюша… Ты хоть что-нибудь понял? Или опять скажешь: «не понимаю, о чём вообще речь».

– Понял одно: для того, чтоб мы правильно станцевали, нам нужно четко знать границы импровизации друг друга.

Она рассмеялась, откинувшись на спинку стула.

– Да, ты как скажешь что-нибудь. Троянские дары многословия – не для тебя. Лаконичность, мимика и жесты – это твоё.

* * *

На утесах висели серые хлопья предутреннего тумана. Порозовело небо. Ломая золотисто-синие лучи о верхушки гор, пыталось выбраться светило. Тишина наполняла котловину. И только свежий ветер, слетая с вершин, теребил ветви старых чинар. Где-то за остроконечной вершиной клокотали, вырываясь на простор, вспененные воды.

– Эти хребты нужно назвать горами Восхода, так как здесь взошло солнце любви, – прошептала Катя.

Прохладное утро бесстрастно тащило за собой влажный плащ тумана, окутывая им леса на угрюмых склонах. Иорам повёз их в Сочи, где они должны были сесть на поезд до Волгограда. Мелькали сонные кустарники, затихшие ручьи, лощины с еще свернутыми цветами, плакучие ивы с серебристыми листьями, блёклые озерки. Кружились горы, заросли, облака, птицы. Позади оставались хаотические нагромождения скал, балки и ущелья, перевитые ползучими растениями леса, запутывавшиеся ветвями в облаках, цепи гор, уходящие за черту вечного снега.

Горы Восхода.

Глава 36

– Иосиф Григорьевич?

– Да, Сергей Владимирович. Давайте я вам перезвоню, мне со служебного будет побесплатнее.

– Я тоже со служебного.

Всё-таки Давиденко настоял на том, что перезвонит.

«Так… Код Владивостока…», – протянул он, набирая номер.

После кратких приветствий и дежурных вопросов Третьяков спросил настороженно:

– Вы меня искали. Что-то случилось?

– Расследование убийства Кондаурова…

– Мою дочь вчера вызывали к следователю, – раздраженно сказал Третьяков, – что это, черт возьми, значит?! Оставьте её в покое, она ни в чём не замешана! Она выходит замуж, я не позволю, чтобы её скомпрометировали накануне свадьбы!

– Успокойтесь…

– Я спокоен, это вы там все с ума посходили!

– Сергей Владимирович…

Иосиф Григорьевич пустился в объяснения. Екатерину Третьякову вызывал не он, а следователь Галеев. Правда, Давиденко умолчал, с чьей подачи. Там её спрашивали – в качестве свидетеля – про Кондаурова и про то, где она была в день убийства. Собственно, где она была – это известно, есть много свидетелей. Следствие интересует, о чем она разговаривала с Кондауровым, и какие у него были дальнейшие планы на вечер – с кем он собирался встречаться, и так далее.

– И вас я тоже хочу спросить о том же, – добавил Иосиф Григорьевич, – ведь вы тоже общались с Кондауровым в тот вечер, причем непосредственно перед убийством. Потому я вас искал, чтобы предупредить неприятные запросы и повестки.

– Это глубоко личные, семейные дела, – помолчав, ответил Сергей Владимирович.

– Понимаю, но тем не менее. О чем вы разговаривали?

– Иосиф Григорьевич! Не настаивай! По телефону не скажу тебе об этом. Это касается меня, Вити, и… некоторых наших близких… К убийству это не имеет никакого, слышите! Абсолютно никакого отношения! Наслышан о его делах, несомненно, и причины надо там искать.

– Сергей Владимирович…

И Давиденко попытался еще раз принудить собеседника к откровенности. Но всё было бесполезно. С неожиданной горячностью Третьяков заявил, что готов получать повестки, ходить к следователю, давать показания, – он ни в чем не виноват, бояться ему нечего, – но тайну своих взаимоотношений с Кондауровым не выдаст. И так же горячо заявил, что если у дочери будут неприятности, то он за свои действия не ручается.

– Давайте говорить серьезно, – жёстко сказал Иосиф Григорьевич, – вы – один из подозреваемых. Когда вы вышли из машины, следом за вами туда сел киллер и застрелил Виктора. Если вы не хотите ничего рассказывать про ваши взаимоотношения с убитым, дайте нам зацепки, которые помогут следствию.

– Хорошо… попробую.

– В казино вы встречались с Быстровым?

– Да. Он занимал у меня деньги на полгода. Потом мы случайно разминулись, и встретились уже в Волгограде. В тот вечер Володя пригласил меня отметить встречу в казино. Дело в том, что он игрок. Мы посидели, выпили. Потом я увидел Катю за одним столом с Виктором. Я подошел, сказал, что хочу поговорить с ним. Катя ушла. Мы сели в машину, поехали куда-то. По дороге не общались. Подъехали к какому-то частному дому. Там человек, который был со мной на заднем сиденье, усатый… Игнат… вышел, сказал, что будет ждать Витю в доме. Остался еще один, сидевший за рулем. Витя отправил его на улицу, мы остались вдвоем, поговорили, потом я вышел. Витя приказал своим отвезти меня домой. Двое вышли из джипа, и остались рядом с Мерседесом, я сел в джип, и водитель меня отвез.

– Вы ничего не видели? Ещё какие-нибудь машины?

– Да, подъехала красная «девятка», рядом дожидался какой-то тип.

– Вы можете его описать?

– Лет тридцать пять – сорок, среднего роста, крепкий, что еще. Так не скажу, но при встрече узнал бы.

Иосиф Григорьевич вспомнил, что Мкртчану было двадцать пять.

– Национальность?

– Чукча.

– Меня интересует – кавказец, или нет.

– Точно не кавказец.

– Может, номер машины? – спросил Давиденко наудачу.

– А, это пожалуйста! На номера у меня отличная память. Вот он: в215ро, тридцать четвертый регион.

У Иосифа Григорьевича вырвался удивленный возглас.

– Еще вопрос, Сергей Владимирович: говорил ли Виктор в вашем присутствии, с кем он собирался встречаться в тот вечер? Может, вы слышали обрывки фраз…

– Дайте вспомнить…

Некоторое время Третьяков думал, потом ответил:

– Нет, не припоминаю… А! Когда мы с Витей разговаривали, его водитель заглянул и сказал: «Никитос приехал». Наверное, он имел в виду того, кто вышел из «девятки».

И снова Иосиф Григорьевич удивленно, и в то же время радостно воскликнул. Никитин – главарь банды, промышлявшей «машинными» убийствами! Сейчас он в розыске, но есть ниточка, ведущая к его поимке.

Давиденко продолжил расспросы, но больше ничего относящегося к делу не услышал. Напоследок он поблагодарил за оказанную помощь, и предупредил, что следователь свяжется с Владивостокскими коллегами – показания нужно зафиксировать на бумаге.

– Извините, что потревожили. Совет вашей красавице, да любовь!

– Спасибо, Иосиф Григорьевич.

Положив трубку, он встал, и зашагал по кабинету. От двери к окну, и обратно.

«Да что ж я медлю!» – подумал он, и бросился звонить Галееву. Сообщив услышанные новости, положил трубку. «Личное, или общественное, это пусть Галеев разбирается», – подумал Иосиф Григорьевич.

В дверь постучали. В кабинет вошёл Еремеев.

С тех пор, как Иосиф Григорьевич принял решение поддержать Рубайлова, и был разработан соответствующий план действий, на некоторое время было отложено осуществление давнего замысла – в пользу нефтяной компании «Волга-Трансойл» отжать сеть автозаправок и нефтебазу, принадлежащих фирме «Бизнес-Плюс». За эту услугу гендиректор «Волга-Трансойл» пообещал устроить начальника ОБЭП руководителем юридической службы, на солидный оклад и соцпакет. Отличное предложение для особиста, которому скоро уходить на пенсию. Теперь эту идею придется отложить до выборов. Каданников, соучредитель «Бизнес-Плюса», и Еремеев, руками которого планировалось осуществить задуманное – добыть компромат на хозяев этой фирмы – участвуют в Рубайловском проекте. Их пока трогать нельзя.

– Добрый день, Игнат Захарович! Хоть бы предупредили о своём визите, я бы рубашку новую надел!

– Извините, что не по регламенту, Иосиф Григорьевич. Дело очень срочное.

– Вот это да! А я обрадовался, думал так зашли, покалякать.

Шумно дыша, Еремеев посмотрел в упор на Давиденко.

– Не того человека взяли. Ошибка вышла. Трегубов тут ни при делах.

Иосиф Григорьевич вспомнил об обстоятельствах дела, которое вёл следователь прокуратуры Сташин, и сразу ответил:

– Что значит «ни при делах»? Он там главный фигурант. Его опознали сотрудники магазинов, с которыми он «поработал». Выясняется, кто такой «очкарик», его подельник. Трегубов ездил на «Мерседесе» Кондаурова, на одной из автомоек его видели с Мкртчаном. Его подтягивают, таким образом, ещё и к делу Кондаурова. Ошибаетесь, Игнат Захарович, он очень даже «при делах».

– Трегубов работает на Каданникова. Это наш человек.

– Да хоть на директора Каспийского моря! Думаю, этой фигурой можно пожертвовать. На носу выборы, не забывайте о нашем проекте.

Еремеев сжал кулаки.

– Всё подстроено. Подонки! Придушил бы вот этими руками! Трегубов невиновен. Сташин, подонок из подонков, некомпетентен в сыскной работе. Говорю, как опытный адвокат.

– Что там с его компетенцией, это пускай Кекеев разбирается. При чем тут я?

– Иосиф Григорьевич… Нам с вами решать, как сложить кубики. «Пирамиду» вы придумали, виновных вы нашли. Ваш Зюбенко вытащил на свет божий этих «микросхемщиков».

– Одним из которых оказался ваш Трегубов, – продолжил Иосиф Григорьевич. – Поймал его Сташин, и молодец, хорошая работа.

– Падонкафская работа, – прорычал Игнат Захарович. – Сын сатаны, он выбрал не тот путь.

– Это пускай его отец, то бишь начальник, решает. Как вы себе это мыслите, столько всего сделано – опрошено более сотни свидетелей, пойман подозреваемый, опознан, – куда, под чей хвост, всё это засунуть? Признайтесь, чем вам так дорог Трегубов?

В выражениях, бурлящих, как горный поток, Еремеев принялся доказывать, что Трегубов никак не мог быть организатором сложной схемы с радиодеталями, он простой исполнитель, «опричник», никак не организатор большого дела.

– Правильно, – откликнулся Иосиф Григорьевич, – он прикрывал своего подельника, который и является организатором. А на роль мокрушника, замочившего урюпинцев, он как раз подходит. Есть еще жертвы…

Но о них он предпочел промолчать. Высветилась вдруг идея, о которой он давно думал, но именно сегодня она так четко выкристаллизовалась. Учитывая подозрения Галеева в отношении Еремеева, цепочка Трегубов – Никитин – Еремеев, и еще кто-то четвертый, а может быть, и пятый, – чем не искомая группа?! Никитин, стрелявший в Кондаурова – а теперь это почти доказанный факт – не мог же он действовать из спортивного интереса. Не польстился же он на коврики из «Мерседеса». Выстрелил и убежал, не захватив с собой никаких ценностей. Да, таких людей, как Кондауров, просто так не убивают. Те, кто мог быть заинтересован в его смерти, не так уж много. Соучредители Кондаурова по «Бизнес-Плюсу» и по другим предприятиям, а это Каданников, Солодовников, и еще два-три человека. И… Еремеев, который вёл дела Кондаурова, имел доступ ко многим документам.

И он продолжил предельно корректно:

– Игнат Захарович! Давайте двигаться в фарватере нашей общей идеи. В кратчайшие сроки мы выстроили то, о чем договорились на нашем совещании. Пирамида «Три-Эн» лопается. Вкладчики протестуют, устраивают демонстрации. Учредители пойманы, двое скрываются. Благодаря нашим усилиям убытки вкладчикам, пусть незначительно пока, но возвращаются. Подтягиваем других членов преступной шайки. Трегубов – идеальный кандидат, он колется на убийстве урюпинцев… и еще других… и берет на себя организацию «пирамиды» и других мошеннических схем. Какая нам разница, организатор он или просто бегал за пивом?! Суд разберется. С Трегубовым работают дознаватели, и он выдаст нам своих сообщников. Идеальная схема. Рубайлов доволен – мы даже обгоняем его. Он еще не провел через городскую думу законопроекты, благодаря которым мы так хорошо сработали. Чего же вы хотите, защитник Трегубовых, «очкариков», и прочих пиндосов?!

– Тут явное попрание закона идёт, Иосиф Григорьевич. Трегубов непричастен к делу. Сташин… грамотный следователь, но тут он ошибается.

– Игнат Захарович, друг сердешный! Милиция только те ошибки допускает… которые мы в своем управлении позволяем допускать. В этом деле я не вижу никаких погрешностей. Уверен, что Кекеев их тоже не видит. Трегубов виновен.

– Нельзя пускать под жернова честных людей, не подонков.

– Ой ли… Хорошо! Я присоединяюсь к вашему стремлению защитить «не подонков». Обещаю не предпринимать никаких действий, руководствуясь сроками, предусмотренными уголовно-процессуальным кодексом. Но не ручаюсь за Сташина и Кекеева. И еще, Игнат Захарович. Мы работаем в команде. Поэтому решения мы должны принимать коллегиально. Наши партнеры могут неправильно понять эти междусобойчики и подковерные перешёптывания. Что скажут Рубайлов, Градовский, Кекеев, Каданников?!

В ответ на это Еремеев замахал руками.

– Давайте снова соберемся и всё обсудим, – продолжил Иосиф Григорьевич. – Я выполнил свою часть работы, и мне не улыбается остаться крайним, если что-то вдруг пойдет не так. Если все скажут, что Трегубов – ангел, я самолично пришью ему крылья.

– Всё, всё, всё… Беру слова обратно! За пиндоса, как вы его называете, просили его родители, мои хорошие знакомые. Если нужно пожертвовать фигурой… ради дела… Значит, так надо. Поймите правильно, у меня же есть порядочность – родственники, друзья… Но ради общего дела… Давайте, не созывая общего собрания, я урегулирую вопрос… Пожалуйста, не сообщайте Рубайлову, я всё улажу… Виновные будут, в нужном количестве… Трегубов… вляпался… пускай едет в Сибирь, на лесоповал… кантовщик грёбаный!

– Кто поедет на лесоповал, это вы решайте сами. На выборах должен пройти Рубайлов, в этом моё последнее слово.

И они, обменявшись вежливыми высказываниями и пожеланиями удачи, посетовав, что несвободны в своих действиях в силу непреодолимых причин и условностей, пожав друг другу руки и обнявшись, расстались. Какое-то время Иосиф Григорьевич перебирал свои бумаги, делал пометки в ежедневнике, корректировал план на следующий день, давал поручения своему заместителю. Затем он позвонил шефу, как это обычно делал в конце рабочего дня, сделал краткий отчет, и, осмотрев свой кабинет, вышел в коридор. Зайдя к Паперно, устно подтвердил свои распоряжения, затем спустился по лестнице, и вышел на улицу.

«Великолепная погода, начало бабьего лета!» – подумал он.

Иосиф Григорьевич шел по той стороне, где находилось его родное учреждение, мимо цирка. Он рассчитывал пройти дальше, мимо трамвайного кольца, мимо роддома, мимо Дворца Пионеров, и у моста через Царицу перейти через дорогу, и далее, свернуть в свой двор. В недавно приобретенной квартире шёл ремонт, и нужно было проконтролировать, что там делают рабочие.

Иосиф Григорьевич шёл по тротуару вдоль кармана, в котором во время цирковых представлений скапливается невообразимое количество машин. Вереница поблекших за лето вязов отделяла карман от проезжей части. И вдруг он увидел тёмно-синий «Мерседес». 070! Еремеев! Что за манера брать запоминающиеся номера для своих запоминающихся машин?!

Открылась передняя дверь, оттуда вышел молодой человек, стройный загорелый блондин, и, выждав, пока пройдёт мимо транспорт, пересек проезжую часть. Еремеевский «Мерседес» показал левый поворот, тронулся с места, и двинулся вниз по Краснознаменской.

Иосиф Григорьевич прошёл квартал, перешел через дорогу. Он никак не мог отделаться от ощущения, что встретил двойника. Только лет на двадцать моложе себя. Поразительное сходство, с той лишь разницей, что парень – блондин, а он шатен. Как будто совсем не похож, но чем-то совсем одинаков. Что за чертовщина?! Надо непременно выяснить у Еремеева, кто этот молодой человек.

Глава 37

Неприятности начались сразу по приезду в город. Не успел Андрей разложить вещи, как позвонил Вадим Второв. Сначала он долго ругался, выражал недовольство по поводу длительного отсутствия Андрея, потом сказал, что нужно срочно встретиться. Он подъехал во двор через двадцать минут.

– Вот это загар, мазафака! Кайфуешь, курортник.

– У тебя новая машина.

– А вот так: фигачу, пока некоторые отдыхают.

– Чего звал, какие проблемы?

Второв приобнял Андрея, так они прошли несколько шагов. Затем остановился, встал напротив, и сказал:

– Проблемы у тебя начинаются, дружище. Трезора закрыли.

– ?!

Вадим рассказал, что Роман Трегубов был опознан неким свидетелем из Урюпинска, видевшим, как тот выходил из машины, и направлялся в магазин. Кроме того, сотрудники нескольких магазинов показали, что он привозил им микросхемы. И еще. В недостроенном корпусе политехнического института обнаружено тело пропавшего в начале года директора магазина «Радиотовары». Из показаний продавцов стало известно, что в день пропажи директор на повышенных тонах разговаривал с Трезором.

Андрей вспомнил этот магазин и этого директора. Больше года назад, когда они с Трезором промышляли в Волгограде – тогда еще городские фирмачи велись на придуманную ими схему – директор «Радиотехники» одним из первых попался на крючок. А спустя какое-то время Трезор, набравшись наглости, явился туда, и стал навязываться в соучредители. Директор сначала посмеялся, восприняв это как шутку, тогда Трезор стал угрожать. Андрей сказал, что не будет участвовать в этом проекте, и не знал, чем всё закончилось.

– Кстати, труп хорошо сохранился. Частичная мумификация. Там какой-то сухой микроклимат, – наверное, поэтому.

– Ты всё еще работаешь в экспертизе?

– Ушел совсем. Занимаюсь «химией» на «ВХК».

– Понимаешь тему, да? – продолжил Вадим. – Корешка надо вытаскивать.

– Меня не надо агитировать, я и так идейный. Что нужно: деньги, или что?

– Тут деньги не помогут. Вернее, те деньги, какими мы располагаем, их не хватит. Трезор гонит отрицалово. Держится, потому что дознаватели прихвачены. Вместо «работы» с ним они сидят и режутся в карты. Потом говорят следователю, что ничего «не надыбали».

– Послушай, Вадим… а Еремеев не может его вытащить?

– Не может. Готовится показательный процесс по делу о мошенничестве. Арестовано несколько человек, формируется группа, подгоняются детали. Все дела объединяются в одно производство. Трезор – особенно ценный кадр. На нём двойное убийство, да еще мумификат. Ему пообещают скостить срок по мокроте, если он возьмет кое-что из мошенничества. А еще…

Оглянувшись, Второв, понизив голос, продолжил:

– Его каким-то боком притянули к делу Кондаурова. Надеюсь, ты помнишь уговор…

– Если б не напоминал так часто, я б давно уже забыл.

Твердая дружеская рука легла на плечо Андрея:

– Дружище… Сейчас мы поедем к Еремееву, и переговорим. Обсудим, что нам делать.

Они поехали к адвокату. Возле ворот Второв показал место, где стоял «Мерседес» Кондаурова в момент убийства, и припарковал машину подальше. Потом вышел, и позвонил в дверь.

Еремеев, грузно плюхнувшись на заднее сиденье, шумно произнёс:

– Надо выручать Ромку. Давайте решать, что нам делать.

Андрей живо представил себе убийцу, сидящего на заднем сиденье машины, и то, как он вытаскивает пистолет и расстреливает впереди сидящих людей. Затем представил адвоката, обшаривающего салон в поисках ударника, и прячущего улику в кармане убитого.

– Как он там?

– Подонки! Хотят навесить на него всех убитых в городе собак. Этих козлов, урюпинцев, тухляк из политеха… и прочее дерьмо.

Последовала длинная тирада о том, что он готов своими руками придушить всех подонков, тех, кого не сможет придушить, застрелить, а остальных отправить на лесоповал.

– Так что нам делать? – спросил Андрей.

– Выручать Ромку.

Около часа они обсуждали все возможные варианты, и не смогли ни на одном остановиться. Еремеев везде видел трудности и подводные течения. Оказалось, что дело это пустяковое, но именно сейчас он связан по рукам и ногам, и не может нажать на нужные кнопки.

– Я как раз с … очень серьёзными людьми… раскручиваю дело о мошенничестве. Туда много чего будет напихано. Преступную шайку накроют, будет громкий процесс. После этого в городе наступит рай для бизнеса и для честного предпринимательства. Так вот они взяли, замели Ромку. Говорят, у него убедительный образ врага всех честных коммерсантов. Гм… как будто такие бывают. Да ладно. Как всё случилось, ума не приложу. Давал я нужные кандидатуры, их посчитали несерьёзными, стали отрабатывать эти ваши мелкосхемы. Я выпустил ситуацию из-под контроля, тут моя ошибка, да. Но я не могу высовываться, меня сочтут пристрастным. Я должен аргументировано что-то говорить, не просто так: отпустите его, он хороший, полы в третьем классе помыл.

– Говорил ему: наряжайся гоблином, – буркнул Андрей.

– Рано радуешься, на тебя у них куча фотороботов, некоторые очень даже похожи на оригинал, – сообщил Еремеев.

– Отпечатки они где-то оставляли? – спросил Второв.

– Отпечатков нет у следствия.

– Офигительно! Если все дело в показаниях – поработать со свидетелями, и пускай говорят по-другому.

– Кто будет работать? «Офис» ни при делах – парни кружились по-своему, никому не отстёгивая. «Офисные» не впрягутся, – проговорил адвокат озабоченным тоном. – А если за деньги – очень дорого.

Тут Еремеев с Второвым многозначительно переглянулись. Нет, решили они, «офисных» никак не привлечь. Выяснилась еще одна деталь. Трезор выдвинул алиби: работа в «Золотом Глобусе». Сотрудники подтвердили, что в нужные дни он находился в казино, но, после того, как следователи надавили на них, пригрозили уголовной ответственностью за дачу ложных показаний, свидетели отказались от своих слов. И стало ясно, что подозреваемый обманывает следствие. Наезжать на работников казино без согласия Каданникова никак нельзя. А ему всего не расскажешь…

Тут Второв вспомнил Шавликова:

– Шавликов, разрази меня кроты! Этот гопник соберет кодлу и сделает всё за копейки. Он и любые показания даст.

– Своей речью он запутает любое следствие, – добавил Андрей.

– Да, как я сразу про него не вспомнил? – сказал Еремеев.

– Есть на примете один клоун, – проговорил Андрей, как бы разговаривая сам с собой.

– Кто такой? Что за зверь? – почти хором откликнулись собеседники.

И Андрей рассказал про Леонида Козина, по кличке «Казюля», которого использовали для скупки радиодеталей. Познакомились с ним на блошином рынке больше года назад. Андрей был там всего два раза, потом стал посылать туда Козина – чтобы не светить свой face. Закупив детали у торговца, который, как выяснилось, воровал их на каком-то предприятии, Козин передавал Андрею «товар», который упаковывали в яркую упаковку, и развозили по клиентам. Но сейчас дело не в этом.

Козин – бывший уголовник, имеет несколько ходок, отмотал в общей сложности лет пятнадцать. Первая отсидка – за убийство по неосторожности. Малограмотный, низкоорганизованный субъект, почти одноклеточное существо в наколках. Природа не то что отдохнула на нём, она была в полной отключке – дни, когда сотворяли Козиных, были всемирными еврейскими субботами, днями всепланетной кошеризации мозгов. Если пообещать ему эфир (имеется в виду телеэфир), знакомство с «авторитетами», кайфовые условия на зоне, он пойдёт в милицию и расскажет всё, что нужно. В реальной-то жизни он никто. Главное, чтоб для начала хоть что-нибудь сказал. А там, если дознаватели – свои ребята… Вообще в милиции должны его принять хорошо, таких там любят, это идеальный незнакомец, попавший по жизни ловец «глухарей», «признательный» товарищ (подписывающий все подряд признательные показания – авт.).

– Ты не думаешь, Андрей, что его уже взяли? – спросил Еремеев. – Я пока не слышал о таком, но оперативники проверяют все места сбыта радиотоваров, все мастерские.

– Вот уж не знаю.

– Это офигительный вариант! Этого парня смогут опознать на рынке и в мастерской.

– И те люди, с которыми поработает Шавликов, – добавил Андрей.

– Ты говоришь, его внешний вид не тянет на организатора.

– Так у нас, Игнат Захарович, есть мумия. Тот директор магазина – центровой парень, чем не организатор? Опять же, типа, погиб во время «бандитской разборки» – тоже хорошо. Без главаря шайка стала плохо работать и вскоре распалась.

Еремеев задумался. Поразмыслив, он сказал:

– Так-то оно так, но как эту байду втюхать следователям?

Стали обсуждать другие варианты, но в итоге, ничего, кроме Шавликова и Козина, не придумали. И на этом расстались.

Приехав домой, Андрей собрал вещи, которые могут понадобиться в ближайшие дни, и отправился в соседний подъезд, к Кате.

…Эти дни она находилась в постоянной депрессии, очень мало ела, много курила, неохотно разговаривала. На улицу не выходила, целыми днями сидела дома. Два раза к ней приходили подружки. Однажды вечером она, стоя на коленях, умоляла его как можно быстрее уехать из Волгограда. Андрей ответил, что, во-первых, не будет с ней разговаривать, пока она не встанет с пола, и не успокоится. Подняв её и усадив к себе на колени, он сказал:

– Мне достаточно одного твоего слова, чтобы я всё понял, зачем ты так волнуешься? Мы же обо всём договорились – там, на море. Мы обязательно уедем. Мне нужно сделать кое-какие дела, и я свободен.

– Какие дела?

– Очень важные.

– Исчерпывающий ответ.

– Катюша! Я ж не перекати-поле – напялил кеды, и вперёд! Два-три дня, пожалуйста, потерпи.

– Я не могу ждать.

– Почему?

– Потому.

– Катя!

– Не спрашивай меня. Ты обещал мне верить на слово.

– Катя!!!

– Ты на себя посмотри! – неожиданно выкрикнула она, вскочив. – Сам не свой, носишься по городу, весь в мыле! Развёл тут тайны. Отмалчиваешься, ничего не говоришь. Думаешь, мне это приятно?! Нормально ты обходишься со мной? Что, закончилось наше лето?!

Настал его черед вставать на колени. Он умолял простить его, обещал всё рассказать, просто сейчас… голова идёт кругом, столько вопросов… Что называется, не успел приехать, тебя сцапали…

Какое-то время она выплескивала свои эмоции. Андрей молча слушал, бормоча извинения. Понемногу она успокоилась.

Время шло, а результатов не было. Козина разыскать не удалось, у Еремеева и Второва, игравших какую-то свою, непонятную игру, тоже ничего не получалось. В один из дней Андрей встретился с Еремеевым, чтобы обсудить текущую обстановку. Адвокат назначил встречу напротив цирка, неподалёку от «жёлтого дома», – у него были какие-то дела в областном УВД. Пришлось подождать его возле машины – он задерживался. Когда Еремеев пришел, первым делом стал изрыгать проклятия в адрес какого-то полковника, у которого только что был:

– Подонок, чистоплюй делопутный… пиздодельный!

Оказалось, что Еремеев, пренебрегая осторожностью, просил за Трезора, но ему отказали.

– Ему Ромку отмазать, как два пальца об асфальт. А он, гнидёныш…

Выругавшись, Игнат Захарович рассказал, что у Шавликова всё плохо получается. Ему только торговок семечками пугать. Люди, к которым он ездил, вызвали милицию, и его чуть не забрали. Хорошо, вовремя скрылся. Остается один путь – искать своих, альтернативных свидетелей. А это непростая задача. Ни один нормальный человек не подпишется, а ненормальных следователи быстро расколют.

– Козина я так и не нашёл, – сообщил Андрей. – Мать говорит, забухал с какими-то колдырями. Сейчас поеду, буду ждать до упора.

– Надо найти, надо! Ромка пока держится, но если следователь догадается, что дознаватели филонят…

Еремеев рассказал, что его помощник, молодой адвокат, объезжает свидетелей, и пытается с ними договориться по-хорошему. Пока что результатов никаких. Пообещав, что позвонит, как только получит результат, Андрей вышел из машины. Подождав, пока проедет транспорт, пересек проезжую часть и быстрыми шагами направился в горсад. У входа в кинотеатр «Победа» он остановился.

«Куда я побежал? Трамвайная остановка в другой стороне! А всё-таки, зачем я сюда пошёл?»

«Да, – заключил он, – я всё время думал о ней. Сначала зайду домой, потом поеду по делам».

И Андрей пошел выбранным маршрутом – через горсад, к своему дому. Там ему пришлось снова выдержать объяснение с Катей. Её уже не устраивали отговорки, она требовала, чтобы он выложил всю правду – почему задерживается отъезд. Он не был готов к такому всплеску эмоций, поэтому ответил бессмысленным молчанием и растерянными взглядами. Потом ему пришло в голову сослаться на родителей. Кое-как отговорившись, Андрей выбежал из квартиры.

* * *

В этот раз ему повезло. Козин был дома – принявший неестественный цвет, небритый, еле стоящий на ногах. Алкоголизация прошла успешно. В квартире невкусно пахло, к тому же мать, ненужный свидетель, пришлось вывести глубоко ущербного товарища на свежий воздух, в парк. Сели на первую попавшуюся лавочку – Козин долго идти не мог, его шатало из стороны в сторону.

– Тебе нужно привести себя в порядок, – авторитетно заявил Андрей. – Тебя будут показывать по телевизору.

И приступил к объяснению того, что надо сделать, чтобы стать звездой: взять на себя… скажем, поджог магазина… с небольшими последствиями… ну, и… сбыт тех самых, хорошо ему известных микросхем. Так повторял Андрей несколько раз, акцентируя внимание то на передовицы газет и популярные телепередачи, то на прием в «офисе», то на особые условия и почет на зоне. Короче, путевка в жизнь, сбыча всех мечт.

Увлёкшись, размышляя уже о практической стороне вопроса – как провести рекогносцировку на местности, чтобы Козин мог уверенно рассказывать на месте происшествия, как и что он делал, – Андрей не сразу заметил, что скоро будет некому предлагать путевку в жизнь. Собеседник был близок к тому, чтобы отправиться в менее обременительное путешествие. Глаза его закатились, лицо посерело, сам он обмяк, и, безвольно привалившись к деревянной спинке, стал похож на тряпичную куклу.

«А ну крякнет раньше времени», – забеспокоился Андрей.

– Ты меня слышишь, звезда?

– Говори… говори… не молчи, – еле слышно проговорил Козин.

Андрей встал, поднял его с места, и потащил к дому.

– Куда? Так было хорошо… говори…

– Осспади, как тяжело с тобой. Капризные вы, звёзды.

Оказавшись у него на квартире, Андрей первым делом стал набирать отделение токсикологии больничного комплекса, в котором работал его однокурсник, Дмитрий Златьев. На месте его не оказалось, он уже ушел домой. Пришлось отправить ему сообщение на пейджер – чтобы он срочно перезвонил сюда, на квартиру Козину.

Златьев позвонил через несколько минут. Андрей кратко объяснил суть вопроса: надо оживить труп. Оплата сразу.

– По «скорой помощи»? Сегодня я не дежурю, но могу созвониться с ребятами.

– Не надо. Я привезу его на такси. Только ты меня встреть.

И они договорились встретиться у приёмного покоя больничного комплекса.

В ожидании машины он стоял на балконе и курил. Из комнаты доносились причитания матери Козина, шестидесятипятилетней женщины, которой Андрей представился «другом» её сына, и, разговаривая с ней, старался не смотреть в глаза.

Когда приехали, Златьев уже был на месте. Андрей сразу приступил к делу:

– Внимание, Дима: вот баблосики, вот поциэнт! Я тебе дам больше, чем мы договорились. У меня одна просьба: чтоб дядьку откачали, и… никому ни слова!.. Что?.. Где я его подобрал и зачем он мне нужен?! Хороший вопрос. Давай, до связи.

А про себя подумал:

«Лишние люди всегда виноваты».

Глава 38

«Может, и вправду уехать?» – думал Андрей.

Когда он вернулся с больничного комплекса, Катя немного остыла. Она уже не требовала объяснений, просто уговаривала его завтра же отправиться в Петербург, мотивируя спешку тем, что там, по просьбе отца, ей уже подыскали работу, а еще тем, что чувствует какую-то опасность.

«Ты чувствуешь, а я знаю, что это за опасность, – пронеслось у него в голове. – Действительно, почему б не бросить всё, и не уехать?»

Андрей уже собрался ответить «Да!!!», мысленно представляя радостное Катино лицо, представил, как она, отчужденно сидевшая на диване, бросится ему на шею. Но волнение, словно железными прутьями, сжало ему горло. Эта стая шакалов – Еремеев, Второв, и, как выясняется, Трезор – все они причастны к убийству Кондаурова. Каждый что-то получил. Да и плевать, пускай подавятся! Почему же сейчас, когда самое время немного раскошелиться, чтобы сохранить остальное… не то, что остальное, сохранить жизнь, все вдруг застеснялись. Ни у кого ничего не получается, вот, Разгон, пускай старается. Засветился по Урюпинску, теперь расхлёбывай всю кашу! Опять же, заплатил за Козина, а вдруг не удастся с ним договориться? А если даже удастся, кто поверит этому болвану?!

Но, с другой стороны, сбежав, подвергнешь себя, да и не только! еще большему риску. Никто не будет упрашивать. Найдут, кокнут, а следствию предоставят неопровержимые улики причастности ко всем делам, которые, как сказал Второв, объединены в одно большое производство.

Так, придя к выводу, что уехать завтра не сможет, Андрей сказал:

– Нет, Катюша. Завтра никак. Через неделю… максимум, дней десять.

– Но почему?

Резко поднявшись с дивана, Катя подошла к креслу, и, толкнув Андрея так, что он откинулся на спинку, сказала:

– Ты не работаешь, дел у тебя никаких нет. Родственники все живы, не болеют. Что тебя здесь держит? Отвечай! Или ты мне сейчас всё скажешь, или…

– Катенька…

И он решился. Спокойно, четко, и обстоятельно, Андрей рассказал ей всё – от начала и до конца. Она ходила по ковру, время от времени бросая на него испуганные взгляды. Когда он закончил, она села к нему на колени. Он почувствовал огромное облегчение – оттого, что поделился с близким человеком, и оттого, что она его поняла.

– Ты, правда… не убивал тех двоих, селян?

– Правда.

– Хорошо, что ты мне рассказал. Теперь я всё понимаю. Это нехорошо, это ужасно… я… по своей женской глупости… подумала, бог знает что…

– Катя!?

– Я думала, у тебя тут баба.

– Катя!!!

– Значит, виноват тот самый – как ты его назвал – Трезор?

Андрей кивнул.

– Который приходил тебя провожать?

– И он работал у того… мужика, которого убили, и которого ты вскрывал вместе с Вадимом? Его звали…

– Кондауров.

– Да, вспомнила. И ты говоришь, эти все люди, включая адвоката, как его зовут…

– Еремеев.

– И Еремеев в том числе, – все причастны к убийству?

– Я изложил тебе все факты. Как решит следствие, – не знаю. Но там не дураки сидят. Они поняли, что кавказца подставили, и начали расследование по новой. Мне надо обработать того синяка, получить согласие Еремеева на отъезд, и тогда уже отчаливать. Время от времени я буду звонить – просто, чтобы быть в курсе. А, может, лечь на дно? Не знаю.

– Но я всё равно должна уехать завтра.

– Да, тебе лучше уехать.

– Андрюша… Да я бы лучше осталась. Представляю, как тебе тяжело. Но пойми: если я сейчас прозеваю этот шанс, другой такой не скоро подвернется. А жить на что-то надо! Господи, почему мы сразу не поехали в Питер, почему ты меня не послушался, зачем нам эти проблемы?

Закурив, она встала, и, прохаживаясь по комнате, стряхивая пепел прямо на пол, стала рассуждать о возможных действиях.

Договориться с Козиным, сразу уехать, и позвонить Еремееву из другого города? Дождаться освобождения Трезора? Найти еще «свидетелей», а еще лучше – «сидетелей»? Самому лечь в больницу? Бросить всё, уехать сразу, взять другой паспорт, изменить внешность?

– Зачем менять совершенство? – улыбнулся Андрей.

– Да… «Скромный» мальчик!

Так они проговорили до утра, перебирая всевозможные варианты.

Неумолчный щебет птиц врывался в окна. Во дворе сигналили машины. Хлопали двери. Раздавались голоса. Город просыпался. Недопитая чашка кофе стояла на столе. В пепельнице лежала истлевшая сигарета. Засыпая, Катя пожелала ему удачи. Андрей поехал на больничный комплекс, чтобы поработать с «сидетелем».

* * *

Там он пробыл до обеда. Козин чувствовал себя намного лучше, чем вчера. Андрею удалось ему растолковать то, что от него требовалось, и получить согласие. Непременным условием было, чтобы в момент задержания приехала пресса и телевидение. Тогда Козин скажет следователю всё, что нужно. И анаша. В этой чертовой больнице совсем не дают покурить, кошмар какой-то. Андрей пообещал, что привезет дурь, привезет телевизионщиков и журналистов. Будет реально весело – свежо, остро, и непадецки.

А под конец Андрей заснул на стуле. Разбудила медсестра, подумавшая, не надо ли его госпитализировать – так же, как его друга.

– Нет, спасибо, я в порядке, – ответил Андрей.

Попрощавшись с Козиным, он ушёл. Когда приехал домой, Катя засыпала его расспросами. И радостно улыбнулась, услышав, что переговоры прошли успешно.

– Тогда доведи всё до конца, потом выезжай ко мне.

Андрей почувствовал, что начинает вырываться из тягостного мира, в который окунулся по приезду в Волгоград.

«Передать Козина Второву, а самому уехать вместе с ней?» – промелькнула мысль.

Катя бросилась к нему в объятия и замерла. Он на руках понёс её, неподвижную, казавшуюся безвольной. Она призналась, что наслаждается сознанием своей беззащитности перед ним.

– Тут другой вопрос начинается, – ответил он, мгновенно позабыв всё, о чём только что думал. – Кто перед кем беззащитен?

Она упала на постель, и потянула его за собой.

Придя в себя, они веселились, как дети. Они смеялись, говорили всякий вздор, играли, пробовали апельсины, дыни, персики, лежавшие возле них на разрисованных тарелках. В одной только розовой тонкой рубашке, которая, соскользнув на плечо, открывала одну грудь и еле прикрывала другую с проступавшим сквозь ткань соском, Катя спросила, считает ли Андрей до сих пор, что ей непременно нужно носить закрытую одежду.

– Ненавижу, когда пялятся на то, что мне принадлежит. Придушил бы всех вот этими руками, кого не придушил бы, застрелил, остальных отправил бы в Сибирь!

– Это кто так говорит? Еремеев?

– Да. А ты откуда знаешь?

– Ты ж мне сам рассказывал, ты что, забыл?

– Ну да… может рассказывал… забыл…

В ласковом свете дня, проникавшем в комнату, он с юношеской радостью рассматривал её. Он целовал её, делал бесчисленные комплименты.

Они забывались среди шутливых ласк, нежных пререканий, бросая друг на друга счастливые взгляды. Потом, внезапно став серьёзными, с отуманенными глазами, сжав губы, во власти неистовства, которое делает любовь похожей на ненависть, они снова отдавались друг другу, сливаясь, погружаясь в бездну.

И она снова открывала влажные глаза и улыбалась, не поднимая головы с подушки, по которой разметались её волосы, томная, как после болезни. Они стали перебирать в памяти события прошедшего лета, короткую и прекрасную историю жизни, начавшейся только с того дня, как они обрели друг друга.

– Помнишь, как твоя подружка, Тинатин, рассказала историю любви царевича Александра и царевны, с таким странным именем, звучащим, как ветер, запутавшийся в цветах?

– Историю помню, а то, что жена Анзора – моя подружка, не помню. Там законного мужа царевны выманили, пообещав вернуть жену, и он, потеряв голову, поехал в Телави. Вернее, сначала поехал, а в Телави ему отрубили его неразумную голову.

– Да. Я про другое. Ты помнишь, как дал мне клятву? Помнишь, как обещал меня любить, верить каждому моему слову?

Андрей помнил, и вновь поклялся любить её, и верить каждому её слову. Он налил ей алазанское вино, которое они привезли из Сухуми.

– Помнишь, мы пили это вино, когда ездили в долину семи озер?

– Под Питером тоже есть такое место, его называют «Семиозерье». Оно находится рядом с Зеленогорском, мы обязательно туда съездим.

Он упрекнул её в том, что она без него узнавала красоту мира. Она ответила:

– Вина в этом твоя. Почему ты сам не появился раньше? Как Теймураз говорил своему зятю? «Приди и возьми»!

Андрей зажал ей рот долгим поцелуем. А когда Катя очнулась, изнемогая от радости, усталая и счастливая, она едва слышно проронила:

– Мы слишком счастливы. Мы обкрадываем жизнь.

* * *

Поезд, поданный на первую платформу, постепенно наполнялся пассажирами. В купе, куда Андрей занёс Катины вещи, уже расположились муж с женой и маленькой дочкой, раскладывая свои чемоданы, пакеты, и сумки. Жена выговаривала мужу, что он зациклился на своей работе, и нет ему дела до семьи. Карьера – всё, семья – ничто.

– Всё, как у людей, – сказала Катя, когда они вышли на перрон.

– Сразу позвони, как приедешь.

– А ты будь осторожен. Может, тебе лучше пожить на даче, или где-нибудь… не дома?

Они стояли молча, обнявшись, среди суетившихся пассажиров. Громкий голос проводницы возвестил, что поезд отправляется, и пассажирам следует пройти в купе, а провожающим – выйти из вагона.

– Думай обо мне, – сказала Катя на прощание.

Поезд отошёл от перрона. Воздух был туманный от пыли, от дыма, от чада, идущего из кухни привокзального ресторана. Фонарь всё уплывал, удалялся, а потом стал казаться неподвижным среди других зелёных и красных огней.

Часть II

Глава 39

Это была первая за последние три месяца ночь, которую ему предстояло провести без Кати. Мысли его уносились вслед уходящему поезду, туда, где она сидела в купе и наблюдала за семьёй, где всё, как у людей.

Его разбудил звонок. Это была Маша Либерт. Вместо приветствия она разразилась упрёками – две недели пытается дозвониться, оставляет сообщения матери, и всё без толку.

Да, Андрей знал эту мамину привычку фильтровать звонки. Если девушка ей не нравилась, она могла запросто не сообщать, что ему звонили, и даже, подойдя к телефону, сказать в присутствии сына, что его нет дома. И в этот раз, она не сказала ему, что звонила Маша, хотя знала местонахождение сына – в соседнем подъезде, у Кати.

Выругавшись по матушке, институтская подруга заявила, что нужно срочно встретиться.

– Да, Маш, я понял. Давай с утра встретимся. А что случилось?

– Гера погиб.

– Как?! Когда?

– Приезжай прямо сейчас.

– Но… я не могу.

– Андрюшка! Бросай последнюю палку… кого ты там шпилишь, мне неинтересно… и приезжай.

– Маша! Ёбс-тудэй! Во-первых, я один. Во-вторых, у меня серьёзные проблемы. Я влип… не по телефону. Забежал домой на шесть секунд и убегаю, меня машина ждёт.

– Что случилось? – обеспокоено спросила она.

– Не по телефону, Машунь.

– Заезжай по пути, мне очень надо!

– Постараюсь, но… не обещаю.

– Скажи, что хочешь расцеловать меня во все места, в том числе в…

Андрей сказал.

– Громче!

Он повторил громче.

– Теперь верю, что один. А что с тобой? Устал твой непоседа?

Она всё же попыталась выбить с него обещание приехать немедленно, но Андрей стоял на своём: постарается, но, скорее всего, не получится.

Закончив разговор, он отключил телефон, и лёг спать.

* * *

Утром они встретились на набережной, у памятника Хользунову. На ней были строгие черные брюки и ярко-красная кофточка. Бледная, под глазами темные круги.

Она рассказала, что произошло две недели назад.

Около года назад объявился Семён Никитин. Как узнал её новый адрес – загадка. Возможно, случайно увидел и выследил. В общем, подкараулил у подъезда. И сказал буквально следующее: «Ладно, динамщица, секс у нас не получился, давай займемся бизнесом». Вёл себя предельно корректно, и даже извинился за прошлые выходки. Словом, произвёл впечатление и убедил в своей адекватности. Она поставила условие: в этот двор не приезжать, встречи только в офисе. Он согласился. На следующий день они поехали к нему на «работу». «Фирма» находилась в Волжском. Это был типичный бандитский «офис»: вооруженные головорезы, ни папок с документами, ни оргтехники. Семен не скрывал, чем занимается. Он рассказал, что у него «прибиты» разные коммерческие структуры, в основном фермерские хозяйства и организации, торгующие сельскохозяйственной продукцией. Но, времена меняются, нужно легализоваться, вкладывать деньги в законный бизнес. Сейчас их «фирма» ищет свою нишу. То ли это будет продажа автозапчастей, то ли цветных металлов. Пока не ясно. Что нужно делать? Ездить по организациям, договариваться о различных сделках. Сбыт, или закупка – по ситуации. В её обязанности входил также сбор информации – крупная ли фирма, какими суммами располагает. Почему он вспомнил Машу? Грамотных людей найти трудно. Еще труднее найти людей, кто так хорошо умеет «прибалтывать». Это действительно талант – имитировать отношения, и, не давая ничего взамен получаемого, благополучно соскакивать. А в бизнесе как раз нужно налаживать контакт с клиентами, давая им понять, что не только голый коммерческий интерес движет представителем фирмы, а существуют еще чисто человеческие отношения. А Маша обладает ценным, и редким качеством – умеет разжигать к себе повышенный интерес, и вместе с тем умело держит дистанцию, не подкладывается тупо под мужиков. Таким образом, если у клиентов появляется интерес к представителю компании, значит, сохраняется высокая заинтересованность в самой компании.

Маша согласилась. Ей наскучило сидеть дома. Тем более, визиты к клиентам были нечастыми. Очень даже редкими. Это обстоятельство, а также постоянный высокий оклад, её насторожило. Она почувствовала неладное, – учитывая личность работодателя, – и на работу стала ездить общественным транспортом, предварительно загримировавшись, надев светлый парик; людям представлялась Дашей.

В декабре прошлого года ей поручили съездить в Михайловку, познакомиться с двумя украинскими коммерсантами, приехавшими закупить зерно, и повозить их по хозяйствам, где они ничего не смогут купить. Маша поехала, вошла с ними в контакт, сказала, что великолепно владеет ситуацией, знает, где можно дешевле всего приобрести зерно, и, за небольшую плату пообещала выступить посредником. Вместе с ними она ездила по фермерским хозяйствам, обещая, что вот сейчас, вот здесь, им будут предложены фантастически низкие цены. В конце концов, она привезла мичуринцев на базу к некоему Клюеву, и там оставила. Никитин объяснил суть дела так: Клюев – партнер, «свой бизнесмен», и вся игра затевалась с целью продать подороже зерно.

Весной этого года Маша случайно узнала, что хохлов застрелили. Почти одновременно стало известно, что убито несколько человек, к которым она ездила договариваться о продаже шин и автозапчастей. Всё стало ясно: она договаривалась о сделке, назначала встречу, на которую клиенты приезжали с деньгами, туда приезжали сотрудники Никитина, или он сам, и при передаче наличных покупателей отстреливали. Ей стало страшно. Её подставили, она могла схлопотать срок за соучастие.

Встретившись с Никитиным, она сказала, что вынуждена лечь с дочерью в больницу, поэтому временно оставляет «интересную» работу. Как дальше сложится, не знает, так как заболевание тяжелое. После этого она пробыла три недели в санатории «Волгоград», затем почти месяц – у родственников в области.

И вот, две недели назад, вечером, кто-то позвонил в дверь. Гера пошел открывать. Маша услышала крик, дверь с шумом закрылась. Гера кричал: «Милиция! Вызывай милицию!» Оказалось, что он вышел из квартиры, и на него напали, но он успел захлопнуть дверь, и спас, таким образом, жену и ребёнка. Маша вызвала милицию и скорую помощь. Из окна она увидела, как из подъезда вышли двое. Один из них был Никитин.

Она открыла дверь, и увидела мужа, исполосованного ножом, лежавшего на полу в луже крови. Он был мертв.

– Ты сообщила милиции, что узнала Никитина? – спросил Андрей.

Нет, она ничего пока не говорила. И не знает, что делать. Во-первых, непонятно, как объяснить свое знакомство с Никитиным. Если следствие располагает данными, что в организации присутствовала девушка, вызвав свидетелей, сможет её вычислить. Есть такой шанс, несмотря на макияж и парик.

Другой аргумент – свекровь. Если откроется, что Гера погиб из-за жены, путавшейся с криминальным парнем, отношения с его матерью испортятся навсегда. А это не входит в Машины планы.

– Этот ужас будет преследовать меня всю жизнь. Гера погиб из-за меня, я подставила его. Что мне делать, Андрей? Что мне делать?!

Она заплакала.

– Ты где сейчас живёшь?

– У своих родителей. Тесно, и ладно. Свекровь зовёт, у них большой коттедж, но мне стыдно показываться ей на глаза.

– Почему ты мне весной ничего не сказала?

– А ты подумай, почему! Потому что ты бы помог, да, ты хороший. Но при этом ты бы выклевал мне мозг: «как тяжело с тобой, говорил же, не занимайся этим делом, доиграешься». Ты никогда не мог со мной нормально поговорить, всегда одни упрёки и претензии. Твоё занудство в кишках уже сидело! Лучше б ты ничего не делал, – только бы молчал!

Положив голову на руль, она громко разрыдалась.

– Прости, Машунь…

– Прости меня, Андрюшка, – сказала она, вытирая слёзы платком. – Дура, не умею себя в руках держать.

– То ты говоришь – мало с тобой общался, сейчас говоришь – слишком много. Как с тобой трудно, голова идёт кругом.

– Говорю: мозги клевал, а не разговаривал. Когда моешь уши компотом, не забывай вытаскивать оттуда косточки.

– Я могу через знакомых донести информацию до следователей. Они узнают от информаторов, что это дело рук Никитина.

– Если его поймают, он меня выдаст. Что тогда?

– А он выдаст?

– В том-то и дело, что не знаю. Это абсолютно непредсказуемый человек. Будет выгодно – сдаст, если это ему ни к чему – не сдаст.

Всхлипнув, Маша добавила:

– Одного не пойму: зачем он приходил ко мне? Хотел ограбить? Изнасиловать? Что ему было нужно?

Андрей вспомнил, как один знакомый рассказывал, что стал жертвой такой вот агрессивной кокетки. Испытав на нём свою власть, вызвав вполне ожидаемую эрекцию, она разыграла удивление, возмущение, когда он попросил её что-нибудь с этим сделать. Он признавался, что в тот момент самое незначительное, чего хотелось – взять её силой. Грубо, по-скотски оттрахать. И даже об убийстве были мысли.

Андрей промолчал. Сейчас не время, но потом он все равно ей скажет, зачем приходил Никитин, как бы она не злилась на то, что её «лучший друг – зануда».

– Его всё равно поймают. Он в розыске. Думаю, он где-нибудь еще засветится, и тогда ему крышка. Тебе надо снова поехать туда, где тебя не сможет найти этот твой очередной «милый юноша», а также милиция. Ситуация рассосется, и тогда станет ясно, что делать.

И они обсудили, как ей лучше быть. Андрей пообещал, что будет навещать её. Она спросила, что у него за проблемы.

– Трезора взяли по тем нашим делам. На голом месте пытаются состряпать дело.

– Но тут же нет состава преступления, ты сам говорил!

– Да-а… готовят показательный процесс, набирают статистов. Что называется, высокая политика.

– И это так опасно?

– Да, опасно.

– А куда ты ночью ездил?

Андрей в общих чертах обрисовал ситуацию – нужны свидетели, которые бы убедительно выглядели в кабинете следователя, и желательно, взяли бы на себя некоторые эпизоды.

– Может, тебе чем-то помочь? Знакомый моего папы, ты знаешь, он работает в ГСУ.

Она задумалась. Потом добавила:

– И насчет свидетелей можно что-нибудь придумать.

– Не надо, Маш. Я справлюсь. Когда много людей задействовано, только хуже.

– Я так хотела с тобой поговорить! Всегда твоя мама вмешивается.

– Да, я ей уже поставил на вид.

– А помнишь, я была к вам вхожа? Распоряжалась, как у себя дома…

Андрей кивнул. Да, он помнил всё.

– Что у тебя с Катей? Рита говорит, у вас волшебный роман – с морями, горами, голубями, и драгоценными камнями.

Она смотрела на него в упор. Андрей промолчал.

– Не хочешь говорить, не надо!

И она завела машину.

– Куда тебя подвезти?

– Домой.

Маша остановила машину у его подъезда. Посмотрев на Андрея долгим взглядом, прижалась губами к его щеке. Он чувствовал её дыхание. Потом она отстранилась.

– Ты нужен мне. Мне страшно без тебя, мне плохо.

– Держись. Я позвоню… вечером.

И он вышел из машины. Постояв несколько минут в подъезде, вернулся во двор, и, выйдя через арку на проспект Ленина, направился на остановку. Надо было навестить Леонида Козина, чтобы проконсультировать его, как должна вести себя звезда.

Глава 40

Все в Михаиле Алексеевиче Синельникове по отдельности было большим, – лысая голова-башка, широкий, обширный лоб, богатый мясом нос, ладони, пальцы, плечи, толстая мощная шея. Но сам он, соединение больших и массивных частей, был небольшого роста. В его большом лице привлекали и запоминались маленькие глаза: они были узкими, едва видимыми из-под набухших век. Цвет их был неясный – не определишь, чего в них больше: серого или голубого. Но заключалось в них много пронзительного, живого, мощная проницательность.

В политику Синельников пришёл недавно. За те полгода, что он окучивал электорат, ему удалось прослыть человеком бескомпромиссным, готовым на всё ради дела.

В обстановке публичных собраний он освоился давно – всё-таки профессор. Это стало хорошим подспорьем. Говорил он без удержу, и ничто не могло его остановить. Синельников изумлял избирателей быстрым потоком слов и привлекал их симпатии скудным подбором и незатейливостью своих мыслей и тем, что всегда говорил лишь так, как сказали бы они сами, или, по крайней мере, хотели сказать. Он беспрерывно твердил о своей честности, и о честности своих политических друзей, повторял, что надо выбирать честных людей, и что его партия является партией честных людей. А так как это была новая партия, то ему верили. Он не занимал муниципальную должность, и не был замешан в разных делах, и поэтому обывателям легче было поверить в его исключительную честность. Михаил Алексеевич реально сверкал блеском невинности.

Синельников был полным профаном в вопросах городского управления, не имел ни малейшего понятия о круге деятельности муниципальных комитетов. Это неведение шло ему на пользу. Оно позволяло его красноречию свободно парить, в то время как противники, люди с опытом, увязали в деталях. Деловая хватка, привычка к техническому подходу, пристрастие к цифрам, знание избирателя, понимание недопустимости угощения его слишком явными враками, – всё это казалось непонятным и скучным. Выступления кандидатов-спецов навевали тоску и холод.

Его спичи большей частью состояли из высказываний, раскрывающих его отношение к разным вещам – событиям, явлениям, историческим фактам. Синельников выработал четкую позицию по отношению ко всему происходившему, происходящему, и к тому, что должно произойти. И он считал своим долгом оповестить об этом граждан. Граждане, считал Синельников, должны знать, как он относится к алкоголизации, ассенизации, инфляции, дефляции, дефлорации, деградации, эрекции и секреции, индексации, крепитации, наркотизации, самоликвидации, вальвации и девальвации, имитации и медитации.

Его определения были емкими, исчерпывающими. На выступлениях царил дух правдоискательства. Высказываемые идеи были непременно национальными, общенациональными и общепризнанными. Всё дышало истребительным патриотизмом и ненавистнической любовью к России.

Синельников был уверен, что программа его партии наполнена идейным содержимым, словесные конструкции которого оправдывали её название – «Интеллектуальный резерв России». И эту свою уверенность, это мнение, в котором он утвердился, он пытался навязать населению. А чтобы подкрепить свои слова, приглашал на выступления разных людей, имеющих какой-то вес, – опять же, с их слов. То были люди, знавшие людей, которые знали крупных областных и городских чиновников. Также присутствовали люди, знавшие людей, которые знали крупных бизнесменов и общественных деятелей. В общем, собирались все те, кого привлекала бесплатная выпивка по окончанию выступления. Оправдывая бесплатную еду, они что-то произносили перед избирателями – в пользу «Интеллектуального резерва», разумеется.

Глеб Гордеев привёл Андрея на выступление Синельникова перед медицинскими работниками и студентами-медиками. Собрание проводилось в актовом зале медицинской академии. Цель мероприятия – убедить население, трудоустроенное в медицинских учреждениях города и области, голосовать за Синельникова на предстоящих депутатских выборах.

Окинув взглядом аудиторию, Андрей спросил:

– Что это за сбор блатных и нищих? Чего ты меня сюда привел?

– Давай послушаем.

– С какой целью слушать?

– Михаил Алексеевич серьёзный человек.

– До сегодняшнего дня я тоже так считал. Лучше бы ему заниматься научной работой. Или же своим «Медторгом».

Гордеев объяснил, что Синельникову необходима поддержка лидеров молодёжных движений, а также предпринимателей. Если на следующем собрании кто-то, умеющий говорить, скажет что-нибудь положительное о партии, это зачтется, когда Синельников станет депутатом Госдумы. Это великолепный шанс выдвинуться.

– Мне позволят приходить на «Медторг» и бесплатно там работать?

И Андрей направился к выходу. У него были свои мотивы к этой встрече, и они расходились с Глебовыми.

Мятое, розового цвета лицо Гордеева, с голубыми, пластмассовыми глазами, выражало в этот день благодушие. Пухлая, белоснежная, без единого волоска рука, с пальцами, способными удавить лошадь, полезла в карман, и вытащила оттуда пачку сигарет. Он закурил.

Ругая Синельникова за его жлобство и прижимистость, он твердил, что обязан профессору своим нынешним благополучием, которое, опять же, видел только он один. Его, вчерашнего студента, Синельников трудоустроил, дал возможность заработать. Какое-то время Гордеев работал в отделе продаж, затем, не увольняясь из «Медторга», по рекомендации Синельникова он устроился в голландскую фармацевтическую компанию, где получил стабильный оклад и служебный автомобиль. А еще ему удалось наладить сбыт дефицитных антибиотиков через анонимные кабинеты кожвендиспансеров и женские консультации. Конъюнктура позволяла делать высокую наценку, и эти операции давали неплохой доход. И спрос заметно превышал предложение. Гордееву нужен был постоянный приток товара на условиях отсрочки платежа – врачи брали товар только на реализацию, а директор «Медторга» отдавал товар по предоплате.

Вываливая в одну кучу и хорошее, и плохое, Гордеев приговаривал, что всегда говорит одну лишь правду, поэтому люди верят ему.

– Ты дашь мне деньги под процент? – спросил он, неожиданно прервав повесть о своей честности.

Оказалось, что нет. У Андрея не было планов ссужать деньгами случайных знакомых.

– Внимание, Глеб! Ты можешь взять нужные тебе деньги не в долг, а насовсем.

И Андрей пояснил сказанное. Родители Гордеева были из Урюпинска, там проживали его родственники. Кто-то из них мог быть в тот июньский день возле магазина «Промтоваров» и видеть людей, описание которых будет предоставлено. Всё это нужно сказать следователю прокуратуры. Цена вопроса – тысяча, может, две тысячи долларов. Именно та сумма, которая нужна Гордееву на раскрутку своего дела.

– А Трезор сможет занять?

Андрей не стал объяснять, что свидетели нужны для того, чтоб вызволить Трезора из СИЗО.

– Мы с Трезором не инвестируем деньги. Сейчас нам нужны свидетели. Твои Урюпинские родственники, Глеб.

Мимо медакадемии проходили две девушки – высокая брюнетка в короткой юбке, и среднего роста худая блондинка.

– Паси, какие тёлки! – сказал Гордеев.

Увидев Андрея, брюнетка улыбнулась. Он вышел ей навстречу, чтобы отойти подальше от Гордеева, отличавшегося удручающим вкусом в отношении одежды, и обладавшего манерами балаганного шута; всё это могло отпугнуть девушек и воспрепятствовать беседе.

– О-о, Марина, привет!

– Мариам… если что.

– Извини.

– Ты куда пропал?

– Я… потерял твой телефон.

Они разговорились. Он рассказал, что весь в делах, уволился с работы, и подыскивает себе другую, она сообщила, что благополучно сдала летнюю сессию, и перешла на второй курс. Андрей взял для приличия телефон и пообещал позвонить.

– Ты должен мне пачку сигарет, – сказала Мариам на прощание.

Андрей вернулся к Гордееву, стоявшего с выражением лица а-ля «хоть бы кому-нибудь вдуть».

– Ты чего тормознулся? Вдувабельные мартышки, давай их в баню вытащим.

– Свидетели, Глеб! Будут свидетели, будут и девушки, и юноши, и деньги. Реальные деньги на твоё дело.

– Какие ещё свидетели, не загружай меня лишней информацией.

Глава 41

Припарковавшись напротив Витебского вокзала, Владимир вышел из машины. Полчаса он ждал на обочине. Наконец, появился Артур.

– Час уже стою здесь, дрочу на проходящих мимо баб!

– Извини, Вовок, попал в пробку.

– В пробку попал… Пробка у тебя в голове.

Так они разговаривали. Владимир возмущался по поводу того, что Артур постоянно опаздывает на встречи, Артур же оправдывался тем, что машина постоянно ломается, а движение в Петербурге такое, что впору покупать вертолёт.

– Вертолёт… – проворчал Владимир. – Машина для перехода с одного света на другой. На нём ты будешь опаздывать на сутки. Ты устроился на работу?

– Да.

– Зарплата?

– Она не нужна, Вовок. Директор – гребень. Ссыкун, каких мало. Мы сделаем его, я это вижу.

– Сделаем… Ты уже много кого сделал.

Они обменялись многозначительными взглядами. Оба уже поняли, что вклиниться в чужой бизнес намного выгоднее, чем затевать свой, и стали обсуждать план действий. Владимиру тоже нужно было устроиться на строительную фирму, – туда же, куда устроился Артур.

– Чем они занимаются?

Артур объяснил, что фирма выполняет субподрядные работы у крупных застройщиков. Кроме того, ремонтирует производственные помещения на крупных предприятиях, есть два магазина, торгующие стройматериалами.

– Два магазина… Бизнес крупный, или так, поссать вышли?

– Поссать это мы сюда приехали, Вовок. У них реальная контора.

– Уже страшно, Артур, – оттого, каких людей мы поимеем.

– Ну, чего? Поедем, посидим в ЛДМ?

– Нет, мне надо к брату зайти.

И Владимир махнул рукой в сторону здания клиники Военно-медицинской академии. Ещё раз детально проговорив то, что нужно сделать, они расстались. Владимир пересек проезжую часть, прошел через проходную, кивнув охраннику вместо предъявления пропуска, повернул вправо, и направился в сторону главного корпуса.

«Вот он удивится, когда увидит, что вместо одного Быстрова вышли двое!» – подумал он. Поднимаясь по лестнице, Владимир здоровался с незнакомыми людьми в белых халатах, пожимал руки, и обменивался репликами.

– Как операция, Игорь Викторович?

– Нечеловеческая работа! Неимоверный, чисто… адский труд.

– Больной выживет?

– Время… закопает всех… пардон… покажет. Не могу ничего обещать, всё очень серьёзно.

Так он дошёл до кардиологического отделения, и, остановившись у кабинета с табличкой «Заведующий отделением. Быстров Игорь Викторович», постучался в дверь, затем заглянул вовнутрь. Брат его, извинившись перед посетителем, вышел в коридор.

– Где ты подобрал его? – спросил Владимир, заглядывая в кабинет через неплотно прикрытую дверь. – Чисто… глиномес какой-то.

– Этот крендель заплатил за своего друга… или подругу, хрен поймёшь их эпидерсию. Дорогая получилась операция. Он… человек со связями, с деньгами, с положением.

– Да, это в корне меняет дело. Пидор со связями, с деньгами, и с положением – совсем не то, что пидор без связей, без денег, и без положения. Это уже… чисто… гей!

– Мне надо с ним поговорить. Чисто из вежливости. Он здесь оставил кучу денег.

– Логично, логично, – сказал Владимир и посмотрел на часы. – Но мне что тут делать, я на встречу опаздываю? Артур на два часа задержался, теперь ты.

– Посиди в коридоре.

– Ты обещал с медсестрой познакомить, по неотложной части.

Игорь позвал постовую медсестру.

– Тамара Ивановна!

Пожилая женщина, оторвавшись от журнала, встала из-за стола, и, подойдя к ним, с удивлением уставилась на близнецов. Владимир поморщился.

– Геронтофилией страдаешь, брат?!

– Позовите Аню, где она ходит, – сказал Игорь.

Тамара Ивановна отправилась на поиски медсестры, а Игорь пояснил:

– Поговоришь с ней, как я, вон в том кабинете, в процедурной.

– Как я… А как ты с ней обычно разговариваешь?

– Ну… она делает своё дело, а я её глажу по головке, рассказываю смешные случаи. Потом прикладываемся на кушетку. Потом говорю, какая она умница, намекаю на премию. Только не перепутай: сначала она делает дело – «Oral B», потом кушетка, потом «умница» и премия. И это… кушетка, а не стол, стол уже качается, сломан на хрен!

– Разговор тут слышал про тебя. Два пациента в коридоре обсуждают, к кому идти на операцию. Один говорит: «Хочешь как подешевле – иди к Началову, хочешь жить – иди к Быстрову!»

Игорь гордо вскинул голову:

– Обладатель ценного навыка стоит недешево.

Оставив брата в коридоре, Игорь вернулся в кабинет, к своему посетителю. Это был сорокалетний платиновый блондин, со стильной прической, с серьгами, макияжем, холеными руками, пальцами, унизанными перстнями. Лицо попеременно выражало то демоническую грусть, то романтическую печаль – то была сложная, переменчивая натура.

– Итак, Эрнест Адамович…

– Просто Эрик. Для вас я просто Эрик. К чему условности, жизнь и так усложнена до предела.

– Хорошо… Мы остановились на том, что…

– …Как дорог мне мой Серафим. Поэтому я не жалею ни сил, ни средств, чтобы спасти своего любимого мужчину. Когда любишь, не считаешь усилий. Конечно, есть в этом что-то эгоистичное – я как бы спасаю его не для него самого, а для себя. Но, что поделаешь, такова жизнь. Все мы люди, все мы человеки.

И он достал из дамской сумочки зеркальце, посмотрелся, затем подкрасил тушью ресницы. И проговорил с шальным лукавством:

– Хо-хо! Да! Я создан для любви!

Упрятав все принадлежности обратно, он продолжил:

– Нам непросто далась эта гармония. Мы долго притирались друг к другу. Самыми трудными годами нашей совместной жизни были третий, пятый, и седьмой.

– И как, притерлись?

Эрнест Адамович потупил взор.

– Хо-хо! Как видите. Но было жутко трудно.

– Представляю… Жуть!

– Да, поверьте. Любовь – это жуткий труд. Иногда меня охватывало отчаяние. В эти тревожные часы словно дьявол вселялся в моё тело. Подчиняясь потребностям своей ненасытной плоти, я совершал ужасные ошибки. Я изменял! О, да! Я делал это. Но эти похождения лишь укрепляли нашу любовь. Хо-хо! Я лишний раз убеждался в том, что мой мужчина – самый лучший! А как он ревнует. Вы бы знали, как мой Серафим ревнует! И знаете, когда он устраивает мне сцены ревности, я испытываю такое сладостное волнение. По телу пробегает дрожь, и такое… жжение, как в…

– Как в духовке?

– Да, вы угадали, доктор. Серафиму тоже нравится это слово – «духовка». Хо-хо! Он говорит: «сейчас порву твою духовку»!

– Наверное, вам трудно найти достойного собеседника? Разобщенность, урбанизация, индивидуализация, и всё такое.

– Нет, напротив. Сейчас так много милых, понимающих людей. Кроме того, у меня очень лёгкий характер. Слаб я на…

– Понятно, – кивнул Игорь. – Легко находите контакт… на уровне слизистых.

– Хо-хо! И знаете, я решил существенно расширить круг общения.

– Выставить на поток свою духов…

– Я пишу книгу.

– Вот так сразу – книгу!?

– Это не сразу, всё это выстрадано. Это будет книга о жизни, о любви.

– Легко ли вам дается писани…, я хотел сказать – написание? Знакомы ли вам «муки слова»?

Не уловив иронии, Эрнест Адамович ответил:

– Что вы? Когда знаешь, о чем пишешь, все идет легко. Муки тела – да! Это было. Поэтому и пишется легко, потому что всё, о чем идет повествование, – всё это пропущено через себя.

– Это будет что-то вроде «Книги о вкусной и здоровой пище»?

– Хо-хо! Вы настоящий доктор. Вы словно читаете мои мысли. Я уделяю огромное внимание правильному питанию. Овощи, трава, морская капуста…

– …Пропущенная через лошадь… – сказал Игорь в сторону.

– …Питание – это жизнь, любовь – это жизнь, – продолжил Эрнест Адамович. – Это будет необычная книга.

– В этом я не сомневаюсь.

– Освещаемые вопросы, и сам сюжет, – всё это выходит за рамки повествования. Авторская энергетика бьёт поверх текста. Мой перформанс не просто сопровождает книгу, но выступает как «второй том». Такой тип взаимоотношений писателя и книги как нельзя правильнее вписывается в современное информационное пространство.

– Рассказывая о себе, вы делитесь опытом? Рецепты, позы… Или сообщаете читателю свою философию?

– Всё это, вместе взятое! И даже больше. Я высказываю своё отношение к происходящим событиям, даю оценку людям, явлениям, тенденциям.

– Вы считаете, что это будет интересно?

– О, да! Люди должны знать, что я чувствую. Им должно быть известно моё отношение… например, к сносу памятников, или, к разгону гей-парадов. У меня резко негативная позиция к засилью женских тел на обложках журналов, на рекламных плакатах, и так далее. Обнаженная женская плоть стала универсальным рекламоносителем. Что бы ни продавалось – автомобили, бытовая химия, мягкая кровля, металлочерепица, автомоечное оборудование, ядохимикаты, – всюду привлекаются женские ебличики, сисяндры и ляжки. Фу! Какая гадость! Мужское тело намного эротичнее, и чувственнее, это экстаз для глаз. Поверьте моему опыту!

– Нет оснований вам не доверять.

– Другой вопрос: безудержное распространение порнографии. Вакханалия разврата ужасает. Яростная пропаганда отживших отношений, противоестественных отношений. Фу! Какая гадость! Женщина – бестолковое существо, как ни крути. Женщин, в конце концов, оставят для продолжения рода, и то – зачатие будет происходить при помощи экстракорпорального оплодотворения. В дальнейшем ученые решат и эту проблему. Но сейчас прогрессивные люди должны закладывать фундамент естественных, нормальных, взаимоотношений. Чистая, крепкая мужская дружба, – что может быть прекраснее? Закрытые мужские коллективы – армия, монастыри – не знаю, есть ли на свете больший соблазн. Что касается противоестественных контактов с женщинами – они скоро изживут себя, поверьте! И этот порнографический угар, что мы наблюдаем, лишь подтверждает мою мысль.

Тут за стеной раздался грохот.

«Порушил стол, зараза! Я так и знал», – подумал Игорь, и постучал по стене. Взглянув на часы, сказал:

– Всё. Вынужден покинуть вас, у меня обход. Надо посмотреть, как там ваш… друг сердешный.

Они поднялись со своих мест. Эрнест Адамович подошёл к зеркалу, и стал прихорашиваться.

– Скоро самому придётся лечь в больницу. Знаете, я такой чувствительный.

– Могу посоветовать хорошего проктолога.

– Хо-хо! Поверьте, с этим всё в порядке. Единственный здоровый орган. Все завидуют.

Они вышли в коридор. Игорь спросил:

– Как без Серафимки – эротические сны не мучают?

Лицо Эрнеста Адамовича слегка порозовело.

– Почему мучают…

Дверь соседнего кабинета приоткрылась, оттуда вышла молодая медсестра в халате на голое тело. Увидев Игоря, она, остановилась, обомлев.

– Игорь Викторович… Сколько вас тут…

И посмотрела в сторону кабинета, откуда только что вышла, затем вновь уставилась на заведующего.

– Жесть! – проговорила она, разглядывая обоих – Игоря Викторовича и Эрнеста Адамовича.

И, громко расхохотавшись, побежала в сторону поста.

* * *

Когда они подошли к машине, у Владимира зазвонил мобильный телефон.

– Алло!

Звонила девушка. Перекрывая громким голосом грохот проезжающего трамвая, Владимир стал оправдываться перед ней – не смог встретиться, потому что срочно поехал в Сестрорецк по делам. Закончив разговор, он сел в машину.

– В Сестрорецке нет трамваев, – сообщил Игорь.

Владимир отмахнулся – мол, какая разница.

– С кем у тебя встреча?

– С кем у меня встреча… Катя, дочь Сергея Третьякова.

– А что она тут делает? – удивился Игорь.

– Хочет устроиться в редакцию журнала, или в издательство. Она журналистка. Я пообещал Сергею, потом закружился, и забыл.

– Катя, Катя… Она была хорошенькая.

– Стала еще лучше, ты б её видел.

– Сейчас увижу. Одна приехала?

Владимир кивнул – да, одна, живёт в гостинице, подыскивает съемную квартиру.

– Так мы ей можем снять, и по очереди с ней пожить.

– У неё там кто-то есть.

– Это понятно – раз хорошенькая, наверняка кто-то есть. Но пока она тут одна…

– Сергей убьёт. В казино, куда мы ходили, он спалил её с каким-то взрослым мужиком. Глаза на лоб полезли, как увидел. Пошёл разбираться, не знаю, чем закончилось. Во Владике, я слышал, у неё был тоже какой-то женатый «папик». Сергей её отправил в Москву, там хотел пристроить. А она попёрлась в Волгоград приключения искать.

– Ну, и мы с тобой женаты. Как раз подходим.

По Фонтанке они доехали до Итальянской улицы, и там оставили машину. Затем по Караванной дошли до Невского проспекта. На углу они увидели Катю, и подошли к ней.

– Привет, красавица, давно ждешь?

– Добрый день.

Владимир стал объясняться – якобы человек, который должен был уволиться, на место которого её должны были устроить, неожиданно остался на работе, и всё провалилось. Но какой-нибудь вариант обязательно будет найден.

– Но я всё бросила, приехала! – возмутилась Катя.

Она объяснила, что очень рассчитывала на эту работу, у неё обстоятельства. Как можно давать пустые обещания, ведь ей пришлось отложить очень важные дела, чтобы приехать в Петербург! Владимир принялся её успокаивать – раз он дал слово, то обязательно сдержит его. Потом спросил, могут ли они встретиться как-нибудь вечером, он покажет ей достопримечательности. Игорь сказал, что у Кати расстёгнута пуговица на кофточке, и потянулся за тем, чтобы её застегнуть.

– Это что, обязательное условие – встречаться для «осмотра достопримечательностей»? – отстраняясь, спросила она резко. – И ещё… У меня есть мужчина, который застегивает и расстегивает мне пуговицы.

Владимир извинился, и сказал, что позвонит в самое ближайшее время. Только куда?

– Я вам сама позвоню, – холодно ответила она, и, не попрощавшись, направилась в сторону Аничкова моста.

– Да, брат, попали мы с тобой, – протянул Владимир, глядя ей вслед. – Серёга нас теперь убьёт. Надо срочно найти ей работу.

– Ну, ищи. Ты ж ей стал назначать свидания.

– А ты первый полез её лапать. И у тебя тут больше знакомых, логично? Чем занимается твой мужиковед?

– Директор туристической компании. Он сделал мне путёвку на Мадейру.

– Озадачь его, брат. Пусть найдет Катьке место в какой-нибудь редакции. Энергично!

– Володь… поговори с ним сам – как я!

– Поговори с ним… – недовольно буркнул Владимир. – Откуда я знаю, как ты с ним разговариваешь.

– Ну, не так, как с Аней-неотложкой! – расхохотался Игорь, и похлопал брата по плечу.

Глава 42

– Как вовремя лопнул «Три-Эн»! Подарок судьбы какой-то.

– Иногда не собираются, а разоряются вовремя, Игнат Захарович, – ответил Иосиф Григорьевич.

Они обсуждали скоропостижное банкротство финансовой пирамиды, и то, какие дивиденды это принесет их кампании по выдвижению Рубайлова в депутаты Госдумы. Через несколько дней после того, как они втроём – Давиденко, Моничев, и Еремеев – обсудили все детали, офисы «Три-Эн» закрылись, компания перестала выплачивать дивиденды, вкладчики устроили пикеты. Шапиро куда-то скрылся, его объявили в розыск. Моничев и Нестеров доказали свою непричастность к афере.

– Пирамида – само по себе гибельное дело, – сказал Иосиф Григорьевич. – У египтян с их культурой, суть кладбищенской, пирамиды служили гробницами. Доверить деньги пирамиде – значит похоронить их, потерять. Это устойчивое на вид сооружение оказалось самым что ни на есть неустойчивым.

– Шапиро виноват во всём, – засопел Еремеев. – Жидомасон, подонок, смотался с деньгами. Ни Гитлер, ни Сталин, ничему не научили иудеев. По-прежнему наживаются за счет трудового народа.

– А как же Моничев? – возразил Иосиф Григорьевич. – Он оказался порядочным человеком.

– Такой же подонок, как и его кореша. Видно по его масленым глазкам.

«Одного поля ягода с тобой, – подумал Иосиф Григорьевич. – Не случайно вы так быстро сработались. Интересно, куда делся Шапиро? Наверное, отдыхает на дне какого-нибудь заволжского болота».

Если с «Три-Эн» всё понятно, то в деле «микросхемщиков» остаётся много неясного. Свидетели, опознавшие Трегубова, один за другим стали отказываться от своих показаний. Обнаружились свидетели, видевшие совсем других людей. Составляются фотороботы, сотрудники уголовного розыска занимаются поиском подозреваемых. Трегубов вдруг признался, что в день, когда в Урюпинске сгорел магазин, он отдыхал на турбазе, принадлежащей «ВХК». Не говорил об этом потому, что не хотел подставлять девушку, собравшуюся замуж за другого парня. Но раз такое дело, придётся сознаваться. Девушка, некая Ольга Шерина, подтвердила, что была с Трегубовым в тот день. То же сделали работники турбазы.

Оперативникам стало известно, где мошенники изготовляли свои микросхемы. Раскрыта вся цепочка. Свидетели опознали того, кто закупал и распространял товар. Им оказался некий Леонид Козин, его забрали из токсикологического отделения больницы скорой помощи. Это было шоу – о задержании откуда-то узнала пресса и телевидение, Козин выглядел героем, и с удовольствием давал интервью. Он сразу во всем признался дознавателям, и нашлись люди, видевшие его в Урюпинске. Казалось бы, дело закрыто. Но Сташину всё показалось слишком подозрительным. Козин похож на сумасшедшего, судя по всему, он готов признаться во всех на свете преступлениях – лишь бы это были преступления, о которых пишут в газетах. Следователи согласны с тем, что он мог убить – в его послужном списке есть такие эпизоды. Но на роль организатора махинаций он не подходит.

Остается открытым вопрос: кто такой Артемий, Прокофий, Пахом, Пафнутий, Трофим, Сигизмунд, Уралан, Улукиткан – очкарик-блондин, которого видела Урюпинская продавщица и другие свидетели? В его идентификации больше всех продвинулся Сташин. Он выяснил, что похожий тип появлялся в палате Козина, об этом рассказала медсестра. А врач по фамилии Златьев показал, что Козина устроил в отделение его однокурсник, Андрей Разгон. С другой стороны, от осведомителей следователь узнал, что Трегубов тесно общается с тем же самым Разгоном, и этот молодой человек работал ранее в бюро СМЭ, а уволился сразу после пожара в Урюпинске. Установлено, что он принимал погорельцев, в журнале стоит его подпись. Правда, свидетели затрудняются опознать его по фотографии. Теперь осталось расспросить обо всём этом самого Андрея Разгона, и устроить очную ставку с Трегубовым, а также отработать всех свидетелей – и тех, что отказались от своих показаний, и новых.

– Следствием установлено, кто такой блондин-очкарик, распространявший микросхемы, – сказал Иосиф Григорьевич. – Им оказался Андрей Разгон, бывший санитар морга. Он идеально подходит на роль организатора этой аферы. Не удивлюсь, если окажется, что он причастен к «Три-Эн», и виновен во многих экономических преступлениях, раскрытием которых занимается Зюбенко. А также тех, что нам предстоит раскрыть в ходе избирательной кампании Рубайлова. Он дружит с Трегубовым. Уверен: это не случайно. Трегубова мы придержим до поры, до времени. Посмотрим, что скажет нам Разгон. А Козин пусть останется до кучи – сам напросился.

– Но… Иосиф Григорьевич, следствие установило непричастность Трегубова. Его скоро выпустят.

– Пока не выпустят. И что значит «следствие установило»? Оно установило на основании липовых свидетельских показаний. Знаете, во дворах вечно трётся толпа долбоёбов, которым делать нечего, зато всегда есть дело до того, кто с кем, и куда ходит. Эти любопытные соседи, социально активные граждане, и есть те самые свидетели. Им нельзя верить. Поэтому Сташин отработает свою версию, а потом ваши свидетели всё подтвердят. Им просто некуда будет деваться. Ведь милиции известно, где они трутся. Что касается Трегубова – чем он вам так приглянулся? Разве где-нибудь сказано: «дорожи выжатым лимоном»?

– Почему вы считаете, что Сташину можно верить? – спросил Еремеев.

– Он честный, беспристрастный человек.

– Не в меру честный, с ним осторожность нужна больше, чем с мошенником. Сомневаюсь, что он беспристрастен. Бредовые идеи движут им.

Еремеев вынул из портфеля фотографию Леонида Козина. Иосиф Григорьевич взглянул на физиономию укурка с закатившимися глазами и усмехнулся:

– Трогательный такой.

– Козин рулит, – отчеканил Еремеев. – Жесткий, неукротимый, опасный, как сквозняк, он отрывает ухи, ломает пальцы и простреливает бошки. Жестокость тигра – дуновение ветерка по сравнению с его свирепостью. Сын шайтана, подонок из подонков, директор преступного мира.

– Да-а… Игнат Захарович, улыбнуло меня от вашего рассказа, ну да ладно.

В ответ на этот розыгрыш Иосифу Григорьевичу во что бы то ни стало захотелось осадить Еремеева. Он сказал:

– А как вам такой факт: Сташин, правда, не без помощи сотрудников уголовного розыска, установил, что Кондаурова застрелил Никитин. Оказывается, Шеховцов его прикрывал – стрелял по охранникам. По собственной инициативе следователь прокуратуры помог Галееву, расследующему это дело. Кроме того, выяснил, что «кавказский след» оставлен… как вы думаете, кем? Трегубовым! Это он, находясь на удалении – Галеев поверил в его алиби – видел, что к вашему дому подъехали лица кавказской национальности. И убедил охранников Кондаурова в том, что в них стреляли люди Оганесяна. Усилиями Сташина найдена подружка Никитина, сейчас она даёт показания…

Еремеев слушал рассеяно, думая о чем-то своём. Услышав о планируемой поимке Никитина, который, потеряв осторожность, объявился в Волгограде, он насторожился.

– … Думаю: не подкинуть ли следствию такую идею: выпустить эту Альбину, и понаблюдать за ней. Может, Никитин вспомнит её, заедет в гости. Скажу это Галееву. Никитина возьмут, поработают с ним. Думаю, выстроится любопытная цепочка: Никитин – Трегубов – Разгон… И кто-нибудь еще.

«Еремеев! – подумал про себя Иосиф Григорьевич. – Интересно, в какие края подастся адвокат, когда Никитин начнет давать показания?»

– Никитин в городе… ну и дела, – тихо проговорил Еремеев.

Иосиф Григорьевич выглянул в окно:

– Теперь это новость вот для того паршивого воробья, который другого места не нашёл, как на карнизе оставить свой навоз.

– А где Козин оставил свой навоз после того, как его взяли?

– Клянусь, в головах у оперов, которые забирали его с комплекса! Ни Сташин, ни Галеев, не доверяют его показаниям на сто процентов.

Давиденко рассказал о последних событиях. Во-первых, убит валютчик, работавший возле обменного пункта рядом с кукольным театром. Дерзкое убийство, средь бела дня, в самом центре города, на глазах многочисленных прохожих! Под видом клиента убийца сел в машину к этому валютчику, выхватил из-за пояса пистолет, и дважды выстрелил в него. Затем пошарил в бардачке, в карманах убитого, забрал деньги, вышел из машины, сел в поджидавшую его «ВАЗ-21099», и уехал. Коллеги убитого утверждают, что он всегда имел при себе для работы не менее двадцати тысяч долларов. Не пришлось тратить много времени на изготовление фоторобота. Все свидетели единодушно опознали Никитина, когда им показали его фотографию. Автомобиль, на котором он скрылся, был угнан за час до происшествия.

И еще один эпизод. Возле собственной квартиры убит некий Герасим Новиков. Двое грабителей позвонили в дверь, и, когда он им открыл, пытались проникнуть к нему домой, но он сумел захлопнуть дверь, а сам при этом остался на лестничной площадке. И был зверски убит. Поквартирный опрос жителей этого, и соседнего дома, дал тот же результат, что и в первом случае: один из убийц – Никитин.

Брови Еремеева сошлись в одну черту, а на губах промелькнула усмешка.

– Если ваши умные следователи считают, что Трегубов заодно с Никитиным, то почему бы им не передать спасительную мысль: вместо девчонки выпустить Трегубова, и понаблюдать за ним? Пообещать свободу или условный срок, – в случае, если будет пойман Никитин?

«В чем тут хитрость? – терзался Давиденко, наблюдая за Еремеевым. – А что хитрит и ведет большую игру, вижу, как в евангелии».

– Вы уверены, Игнат Захарович, что Никитин связан с Трегубовым, что у них какие-то дела? – вкрадчиво спросил он.

– Я? Я ни в чем не уверен. – Адвокат явно забеспокоился. – Не желая быть пристрастным в нашем общем деле, говорю: если эта связь прослеживается, пускай следствие отрабатывает эту версию. Пусть решают, кто им нужнее – Никитин или Трегубов, или оба сразу. Просто я подумал: если они действительно связаны общим делом, то Трегубов будет лучшей приманкой, чем Альбина Евсеева.

– Допустим, вы правы, – ответил Иосиф Григорьевич, не выпуская собеседника из поля зрения. Ему вдруг показалось, что адвокат облегченно вздохнул.

– Не хотите ли удовлетворить моё любопытство, Игнат Захарович? Когда мы с вами прошлый раз встречались, я через некоторое время вышел на улицу, и случайно увидел, как из вашей машины выскочил молодой человек, блондин. Кто это такой?

– Да, так… Рассыльный. Принес мне документы. Даже не помню, как зовут. Мальчик на побегушках из конторы. А что, есть подозрение, что он – причина наших бед?

– Игнат Захарович! Пока мы не поймали Никитина, у нас тут все подозреваемые! А мы его поймаем, пусть для этого придется воспользоваться в качестве приманки Трегубовым, или каким-нибудь другим пиндосом!

Сказав это, Иосиф Григорьевич почувствовал себя во власти галлюцинации. Но не показалось ли ему, что глаза Еремеева радостно сверкнули? Иосиф Григорьевич опустил веки и мгновенно их поднял: «Разве и это обман зрения? Нет, опять торжество, неуловимое, как тень паука. Но не внушено ли это бессонницей и утомлением?»

Выпрямившись и сжимая кулак, Еремеев молчал, лицо нахмурилось – как показалось Давиденко, притворно. Адвокат ёрзал, озирался исподлобья.

Иосиф Григорьевич стал допытываться, в каких местах любит бывать Трегубов, каков его круг знакомых. При этом подразумевалось, что речь идёт о тех местах, где так же любил бывать Никитин. Еремеев нехотя отвечал, предупредив заранее, чтобы источник информации остался в тайне. Заговорили о турбазе «ВХК». Давиденко сказал:

– Надо же, как часто эта турбаза фигурирует в наших беседах. Там очень хорошо отдыхается?

Еремеев пояснил: в те времена, когда Никитин и Шеховцов дружили, и вместе планировали прибить химзавод, они часто туда ездили.

Наконец, всё было досказано. Повторив свою просьбу – оставить в тайне источник информации – Еремеев удалился.

Глава 43

Он шел по улице Чуйкова, время от времени поглядывая на номера домов. Возле нужного дома повернул вправо, перешел через дорогу, пересек палисадник, аллею, тянущуюся вдоль набережной, и, пошел вдоль широкого гранитного бордюра, за которым начинался поросший деревьями склон. Остановившись возле нужного места, он выждал, пока пройдут прохожие, перешагнул через бордюр, и стал спускаться по склону. Не дойдя до середины, юркнул в густые заросли сирени. Там, где заканчивался кустарник, была набросана куча мусора, веток и срубленных деревьев. Он присел, и, приподняв и отодвинув в сторону накиданные ветки, осмотревшись, нырнул в выкопанное заранее углубление, небольшой окоп, и укрылся ветками. Разрыв землю, извлек из тайника прорезиненный чехол. Открыв его, вытащил винтовку ВСС, так называемый «Винторез». Оружие было уже в собранном виде, со снайперским прицелом. Родной «Винторез», им не раз приходилось пользоваться, служа в спецназе. Бесшумная и невидимая смерть, эффективно снимает противника.

Поставив винтовку на упор – кирпичи, прикрытые брезентовой скаткой, снайпер стал наблюдать за дорогой. Он был спокоен – снаружи его не видно, с какой стороны ни посмотри. Саму кучу прикрывали деревья и кусты, её не видать ни с дороги, ни сверху, с обрыва. Хоть и поджимали сроки, все же удалось вместе с напарником, переодевшись в униформу работников треста зеленого хозяйства, набросать эту кучу мусора, и оборудовать огневую точку.

Редкие автомобили проезжали по набережной. Подъехав почти к самой воде, кто-то мыл машину. Прошла группа подростков. Время тянулось в спокойном ожидании. Так прошло больше трёх часов.

Внезапно он почувствовал всем телом топот нескольких пар ног. Кто-то быстро спускался по склону. Инстинктивно вытащил из-за пояса пистолет, приготовившись к защите.

Группа вооруженных людей кубарем скатилась со склона. Те, что в камуфляже, рассредоточились в кустах и за деревьями, в штатском, перебежав через дорогу, укрылись за бетонными плитами. Через некоторое время появился микроавтобус. Оттуда тоже выбежали люди, и стали в спешке укрываться. Похоже, вся набережная уже оцеплена.

Заказчик предупредил, что будут милиционеры, но как следует, они не смогут подготовиться к встрече, так как их будут в спешном порядке, менее чем за час, перебрасывать с другого места.

Точно там, где ожидалось, появилась темно-серая иномарка. Из неё вышел молодой человек внушительной комплекции. Обойдя машину, он стал, озираясь, прохаживаться вдоль тротуара. Затем, остановившись, закурил. Чувствовалось, что он нервничает.

Милиционеры укрылись грамотно – никого не видать. Интересно, будет ли кто-нибудь ждать наверху? Этого бы очень не хотелось. Что делать по завершению операции? Оставить тут же, вместе с «Винторезом» и пистолет – на случай, если предстоит встреча с милиционерами? Или взять для обороны, ведь если повяжут, как подозрительную личность, а потом найдут окоп, наверняка обнаружат на одежде следы пребывания в нём. Да, лучше взять, напарник прикроет, если что, вдвоём отобьются.

А время всё тянулось. Объект запаздывал на встречу. Предупредили, что этот тип чрезвычайно подозрительный, со звериным чутьём. Может вовсе не приехать.

Со стороны воды появился невысокий худой мужчина в мокрых брюках. Он подошел к парню, вышедшему из иномарки, окликнул его, поманил рукой, и направился обратно, к реке.

Черт побери, они приехали не на машине, а пришли по воде. Где же объект? Он там, за бетонными плитами. Катер! Из-за бетонки показался нос. Что делать? Вдруг он не появится? И расстояние, оно увеличивается раза в полтора! За прошедшие три часа место, считай, пристреляно глазомером, а где теперь появится клиент?!

Сразу несколько человек показались из-за укрытий, стали перебегать через дорогу. Катер продвинулся вперед, вверх по течению, стал разворачиваться. Послышались выстрелы. Объект, очевидно, заметил милиционеров, – двое уже бежали по берегу, – и решил удрать, не дожидаясь того, с кем назначена встреча. Вот из-за бетонки показалась рубка, стал виден человек, сидевший за штурвалом, с пистолетом в руке, вполоборота, стреляющий по милиционерам. Его голова оказалась в поле прицела. Жаль, не смотрит прямо, не удастся послать пулю между глаз. Получился бы самый шик. Что ж, лучшее – враг хорошего. На острие прицельного элемента – висок. Снайпер нажал на спуск. Объект завалился на штурвал. Второй выстрел – под левую лопатку. Достаточно. Одновременно с этим на его теле стали появляться красные пятна – на бедре, на туловище. Это стреляли милиционеры – ну и пусть, молодца, ребята.

Вынырнув из укрытия, снайпер отполз на несколько метров, затем на четвереньках стал быстро передвигаться вдоль склона. Не увидев никого, выпрямился, и пошёл спокойно. Так он дошёл до лестницы, и, перемахнув через высокий гранитный бордюр-ограждение, остановился. Идти наверх? Вниз? Нет, решил он, и, перемахнув через противоположный бордюр, продолжил свой путь по склону, среди кустов и деревьев, постепенно спускаясь к набережной. Выйдя на тротуар, направился в сторону водокачки, к шашлычной «У дяди Миши».

Операция заняла секунду, нет две секунды. Два выстрела – две секунды. За это время он идентифицировал человека, находившегося на катере, с фотографией того, кто был заказан. Да, тот самый тип. Хоть и стоял вполоборота, но его удалось узнать. Заказчик явно перестраховался. С такой армией, что встречала на берегу, тому парню было несдобровать. А впрочем, не всё ли равно? Работа выполнена, извольте заплатить.

Рассуждая таким образом, он, прежде чем сесть за столик, прошел в туалет, вынул портативную рацию, и, нажав на кнопку и услышав ответ, сказал:

– Шашлычка «У дяди Миши».

Глава 44

Они медленно прогуливались по скверу. В этот теплый сентябрьский день на набережной было много народу. Родители с детьми, подростки, влюблённые парочки. Трезор, уже в который раз, рассказывал о своих злоключениях в СИЗО. Допросы, очные ставки, долгие ночи в камере. Андрей рассеянно слушал его, думая о том, что, скорее всего завтра, уедет в Петербург. Катя живет в гостинице. К ней приехала её мама, чтобы помочь обосноваться в чужом городе, вместе они подыскивают съемную квартиру. С работой, которая была обещана, ничего не получилось, но вроде что-то намечается еще.

– Спасибо за помощь, друг! – весомо сказал Трезор, и похлопал Андрея по плечу.

– Я-то что? Это всё Еремеев.

– Свидетели – это да, здорово! Но если б не Казюля, не знаю, как бы всё сложилось. Конкретный чел, машина, взял всё на себя, впрягся в телегу, и попёр её в тайгу, на лесоповал. Его опознали урюпинцы, главные свидетели, Андрей. Ты хорошо выполнил свою работу.

Трезор что-то недоговаривал, он ни словом не обмолвился по поводу причастности к делу Кондаурова, – о чем говорил Второв, и о чем его в этой связи допрашивали следователи. Неужели раскошелились? По-другому бы никак не выпустили.

– Сколько тут шныряет баб. Давай снимем кого-нибудь! А? Чего молчишь?

Андрей в ответ пожал плечами. Не дождавшись ответа, Трезор сказал:

– Ты всё по невесте усыхаешь. Ну, уехала. Забудь, расслабься.

– Неохота. Состояние нестояния.

– Э-э, Разгон, почему такой скучный? Подумай, друг! Тебе сегодня в самый раз уехать со мной на турбазу. Фильдеперсовая турбаза и куча мартышек, будем зажигать, пока от трения фитиль не задымится.

– Не понимаю, почему сегодня?

– Еремеев тебя предупредил, ты дожидаешься, пока позвонит президент? Я на твоём месте уже давно бы скрылся в пампасах.

Андрей почувствовал холодок отчуждения. Трезор стал другим. Он что-то тщательно скрывал, Андрей уже ему нужен не как друг, а как компания, как собутыльник.

– Нет, сегодня я никуда не поеду.

Они дошли до фонтана «Дружба», и повернули в сторону Аллеи Героев. Дойдя до проезжей части, сели в машину.

– Ладно, сейчас поможешь мне приболать каких-нибудь подруг, потом я отвезу тебя домой, а сам поеду жениться.

Машина тронулась с места. Управляя, Трезор высматривал девушек. Выехав на пустынную улицу, где никого не встретить, он сказал:

– Завтра… Нет, завтра я буду откисать. Послезавтра поедем на одну фирму. Хорошенькое дельце.

– Что за фирма?

– По твоему профилю – фармацевтия. Прижмём её, войдем в состав учредителей, ты будешь всем рулить.

– Трезор! Может, хватит? Ты еле выпутался.

– Тут всё нормально будет. Каданников в курсе, прикроет.

– Может, ты сам как-нибудь?

– Сам не смогу. Там тонкая работа. Как раз для тебя.

– Да я… Наверное, я скоро уеду… насовсем.

– Куда, едрён-батон?! – проревел Трезор, от неожиданности резко нажав на тормоз.

Потом поехал, снова набирая скорость.

Андрей объяснил, что собрался ехать к Кате в… Москву. Большой город, хорошие перспективы. Трезор в ответ начал громко возмущаться: во-первых, что его друг теряет из-за бабы голову; во-вторых – в столице он – никто, и только здесь, у себя дома, в компании с друзьями, можно делать настоящие дела.

– Тут другой вопрос начинается: создан ли я «для настоящих дел»? – задумчиво проговорил Андрей, подумав о том, что никто из друзей не торопится взять его в дело. Предлагают левак, которым самим неохота заниматься. – Лучше всего с бабой, которую любишь, жить в лесу, в избе. Пошёл на охоту, а вечером вернулся. Она сварит похлёбку, и легли спать.

– Что за фильдеперсовая штучка, эта Катя. Почему все по ней так сохнут? Хоть ты́ мне расскажи, у неё там что ли, лучше, чем у всех?

– Обожди, Трезор, не так быстро. С этого места поподробнее. Что значит «сохнут все»?

– Чего прикидываешься. Как будто сам не знаешь.

Андрею показалось, что тьма наползла на землю, и в зигзагах вспышек закружилось всё вокруг.

– Давай говори, я ничего не знаю.

– Да ладно, брось, все знают, ты не знаешь.

Андрей почувствовал себя самым обманутым из обманутых, над которым весь город смеётся и показывает пальцем, а он не понимает, почему.

– Слушай, средоточие знаний, ты мне расскажешь, или будешь стебаться всю дорогу?

Посмотрев на него, как смотрят на безнадёжных, Трезор сказал:

– Пристегни трупоулавливатель.

Андрей посмотрел в окно – проезжали мимо милицейской машины – и пристегнул ремень безопасности.

– Это же Кондауровская мартышка… была, пока его не грохнули. Я думал, ты в курсе.

У Андрея запрыгали мушки перед глазами. «Мой несравненный папочка… Папик…», изумрудное ожерелье, «как его зовут… Кондауров?», «в Волгограде больше нечего делать…»

«Она мне врала!» – чуть не закричал он. И крикнул бы, если б не головокружение и страшная слабость, ощущение, будто стекаешь с сидения на пол, и о твоём недавнем пребывании здесь свидетельствует лишь пристёгнутый ремень. Как будто издалека до него доносились слова:

– …До самого последнего… В тот вечер, когда его убили, она сидела с ним в казино. Сидят, пьют шампусик, милуются… Ты не кексуйся, все они такие. Сейчас найдём тебе дырку. Везде всё одинаково, мышечная трубка. Сортир есть в каждой библиотеке.

Так они ездили по городу. Трезор всё высматривал девушек, Андрей был погружен в мрачные раздумья. Поехать на турбазу? Остаться, побыть одному? Дождаться Катиного звонка, разобраться с ней?

– Никого, блин, нету, – буркнул Трезор. – Есть, кстати, понятные тётки на примете. Давай зацепим их. Тебе выкачу блондинку, она мне не дала, сам возьму её подружку.

– Раз не дала, значит, сразу мне.

– Она в твоем вкусе. Спортивная фигура, всё на месте.

– Небось, дура.

– Нормальная тётька. Она мне сделала алиби. Расписала следователю, как мы с ней кувыркались, – в тот самый день. Фантазёрка.

– Так она только алиби умеет делать?

– Она всё делает, друг.

Тут Андрею пришла в голову мысль. Он попросил проехаться по улице Мира. Они кружились вокруг дома номер одиннадцать, несколько раз заезжали во двор. Наконец, когда Трезору надоело попусту кататься, и он собрался поехать за теми девушками, о которых говорил, Андрей увидел, кого искал.

– Э-э, Разгон, сразу видно, с гор спустился. Попроще не мог себе найти?

– Не понимаю, о чём ты.

– Тебя зарэжут, если не женишься.

– Да вплоть до этого.

– Ну, иди, поговори. Уже вижу, как вы проходите под сводом скрещенных шашек.

Андрей вышел навстречу девушке.

– Мариам, привет. А я тебя ищу.

– Мы гуляли с Ирой.

– А я катался с Ромой. Его недавно освобо… Выписали из больницы.

– У нас по микробиологии какая-то стервозина попалась. У тебя там нет знакомых? От этого микроскопа глаза болят. Давай завтра сходим в кино.

– Подожди, не так быстро.

Вернувшись к машине, Андрей сообщил, что остаётся. Недовольно фыркнув, Трезор попрощался, сказав, что всё равно будет ждать на турбазе.

– Не забывай, что по тебе уже работают. Турбаза – не СИЗО, запомни, друг. Я не настаиваю, сам выбирай свою дорогу. Удачи. Приятных совокуплений.

Они вышли со двора и направились в горсад. Гуляли, сидели на лавочке, болтали о разных пустяках. Чем дальше, тем больше тревожные мысли одолевали его. Андрей смотрел на Мариам и думал о Кате.

«Катя! Моя Катя! Никто не затмит тебя! Бог мой, что я делаю?! Точно спятил. Домой, скорей домой! Она же сейчас будет звонить!»

И, проводив Мариам, он стремглав бросился к своему дому.

Отказавшись от ужина, он ходил по квартире, ни с кем не разговаривая, пугая домашних своим мрачным видом. Катя позвонила ровно в десять – как договаривались.

– Приветики! Ну, как дела, рассказывай.

– Привет. Трезора выпустили. В принципе, можно выезжать.

Она обрадовалась, что всё закончилось благополучно, рассказала, что вместе с мамой они подыскали квартиру, завтра туда переедут, и будут обустраиваться. С работой пока глухо, знакомые что-то буксуют, но «папусик» сделал им внушение, и в скором времени всё образуется.

– «Папусик»? А почему ты мне никогда не рассказывала про «папика»? Почему я узнаю об этой связи от других людей?

– Это что за наезд, ты там перегрелся на солнышке?

– Ерунда, главное, что у тебя там прохладно. Кондауров, знаешь такого, ты встречалась с ним, не так ли?

Она раздумывала не больше двух секунд, а у него в ушах звенело: «…До самого последнего… Сидят, пьют шампусик, милуются…» Интересно, как она его звала – Витя, Витенька, дружочек?

– Ну, знаешь, ты как скажешь что-нибудь. Какой-то бред ревности. То был папин знакомый.

– Для половины города он был «знакомый», дело не в этом. Тут другой вопрос начинается. Что пользы в твоём обмане, если теперь я знаю то, чего не хотел знать? Я узнал то, чего не знал я один. Я не знал и не хотел знать, что ты принадлежала другому. Я и не спрашивал – из страха, что тебе не удастся солгать; я был осторожен, и случилось так, что какой-то болван, внезапно, грубо, в машине, открыл мне глаза, заставил меня узнать. Теперь я знаю, а ведь был счастлив, когда не знал, а просто сомневался. Ты любила его. Меня ты просто обманывала. Вот причина твоих депрессий.

– Ты сумасшедший! Слово, брошенное на ветер, привело тебя в такое состояние. Одно слово повергло тебя в отчаяние и безумие. Тебе что, мало доказательств любви, которые ты получил от меня? Это лето… наше с тобой лето, оно что, уже ничего не значит для тебя?! Как мне ещё убедить тебя, скажи! Почему нигде не сказано, как утешать ревнивцев?

– А что утешать… Ты была с ним.

– Говорю же, у меня не было никакой связи с ним. Это наш знакомый.

– Уже «наш», сейчас выяснится, что только твой.

– Я объясню тебе при встрече. Мама…

Зажав рукой трубку, Катя что-то сказала матери. Затем продолжила разговор.

– Приезжай, и мы поговорим. Будем говорить долго-долго… и я тебе всё расскажу. Когда ты выезжаешь?

У Андрея всё внутри кипело, ему хотелось ссоры, но он не знал, что говорить. Его мучило всё, что относилось к ней, но ускользало от него. Мучило, что она жила не им одним, и не ради него одного. Ему хотелось бы, чтобы она всецело была его, чтобы принадлежала ему и в прошлом.

– Ты выпытывала о моём прошлом, но почему-то не похвасталась своими похождениями.

– У меня ничего с ним не было – во-первых. Потом – что значит «в прошлом»? Прошлое – оно так мало значит! Оно – ничто!

– Прошлое – это для человека единственная реальность. Всё, что есть, – уже прошло.

Она повторила то, что уже сказала – у неё с этим человеком ничего не было. И не могло быть, потому что… При встрече она всё объяснит. И мягко напомнила про их уговор – забыть о прошлом друг друга, все эти разговоры – табу, раз и навсегда. Но Андрей никак не мог успокоиться.

– Ты мне не ответила, почему ты это скрывала от меня? Открой мне страшную тайну: что ещё ты скрываешь, с какой стороны мне ждать сюрприз.

– Знаешь что, дружочек… я не поддерживаю такие разговоры. В то время, как я тут в чужом городе устраиваю нашу будущую жизнь, ты встречаешься со своей бывшей любовницей. И у тебя хватает наглости меня в чём-то обвинять. Твои сведения о моём романе – смешная ложь, ну а Маша Либерт, ты с ней, считай, прожил, пять лет. И вот она снова появилась на твоём горизонте, вернее, уже у твоего подъезда.

Мысленно ругая, на чем свет стоит, эту шпионку, Риту, Андрей объяснил, что у Маши погиб муж, и она приезжала посоветоваться по поводу некоторых юридических вопросов. И вообще, она добродетельная мамаша…

– …которую любой был бы не прочь трахнуть, – ехидно вставила Катя.

Дальнейшие пререкания были бессмысленны. Можно вычерпать море ложкой, но не женские аргументы и контраргументы. Последнее слово осталось за Катей:

– …ты просто устал от своих проблем. Когда я услышу дату твоего приезда и номер вагона?

– Завтра утром.

Попрощавшись, Андрей положил трубку и лёг спать. Разноречивые мысли волновали его. Обдумывание отъезда, житейские вопросы, и то недосказанное, что осталось между ним и Катей. Звонок прервал его мысли. Кто ещё? Он не стал брать трубку. В комнату заглянул Максим, младший брат:

– Умный дяденька, это тебя.

«Маша! – промелькнуло в голове. – Начинается…»

Андрей поднял трубку. Это была Катя. С новыми силами, с энергией, пробудившейся в ней, она стала убеждать его, что всё слышанное им – чудовищная ложь, ошибка, и что единственно важное на всём белом свете – это их неповторимая история, их большая, как небо, любовь. Он поверил. Могло ли быть иначе? Они ведь поклялись друг другу. Успокоившись, она пожелала ему спокойной ночи. Но, оговорилась она, наутро он должен пойти на вокзал – как можно раньше – и взять билет на Петербург. Она будет ждать звонка в гостинице, чтобы узнать номер вагона. И, проверив ещё раз, правильно ли записаны номера телефонов – гостиничный и квартирный – Андрей попрощался с ней, и лёг спать.

Глава 45

Андрею снился сон. Вот он поговорил с Катей, и выяснил, что её роман с Кондауровым – чья-то выдумка, это просто знакомый Сергея Владимировича, а что у них за взаимоотношения, – не всё ли равно. Закончив разговор, Андрей лёг спать. А в это время милицейский «УАЗ» въехал во двор, из машины вышли два милиционера, и направились к подъезду. Вот они поднялись на лифте на седьмой этаж, звонят в дверь. Отец смотрит в глазок, спрашивает, что нужно. «Милиция», – отвечают ему. «А я кто», – ворчит отец, и открывает дверь. Ему показывают санкцию на арест Андрея, он начинает возмущаться. В коридоре появляется мама, вступает в разговор. Они пытаются выпроводить милиционеров, завязывается шумная перепалка.

Андрей спокоен – ведь это всего лишь сон. Тут он вспомнил Катины насмешки по поводу того, что «слышит голоса». А ведь тогда это были не голоса, он явно слышал, как она разговаривала во сне.

Вдруг до него дошло, что всё это ему не снится, из коридора действительно раздаются голоса. Андрей вскочил с постели, и открыл дверь комнаты. Два вооруженных милиционера в бронежилетах стояли в прихожей, они пытались пройти в квартиру, дорогу им преградили.

– Что за вшивую бумажку вы мне тут показываете? – говорил отец. – Сверните её трубочкой, и засуньте в задницу тому, кто её подписал!

– Вообще-то прокурор… – отвечал первый милиционер.

– Я – полковник милиции! Выйдите из квартиры, сейчас я буду во всём разбираться!

– Полковники так себя не ведут. Позвольте мне пройти.

– Много вы знаете про полковников, – язвительно сказала мать. – Судя по вашим званиям, вы не оканчивали высшую школу милиции.

– Оля! Давай не будем переходить на личности, – урезонил её отец. – Малограмотные ребята, что с них взять.

«Какой же я идиот! – мысленно выругался Андрей. – Ведь предупреждал Трезор – не ходи домой».

Так, в стычках и препирательствах, удалось выяснить суть вопроса, а также то, куда собираются милиционеры препроводить задержанного. В этой суматохе Андрею удалось сказать брату, чтобы тот срочно скинул сообщение Трезору, и нашёл слова объяснения для Кати, когда она позвонит. Собираясь, и в то же время думая, что всё происходящее – продолжение его дурацкого сна, он бормотал:

– Голова идёт кругом, ничего не понимаю, что происходит. Бред, недоразумение.

Но это уже не были слова свободного человека.

Остаток ночи Андрей провёл в «обезьяннике» Центрального РОВД, а рано утром его отвезли в «желтый дом» – областное УВД. Там, в душной комнате без окон с прожекторно ярким светом, со столом и двумя табуретами, его оставили наедине с двумя громилами. Он сразу вспомнил то, что рассказывал ему Трезор. Сейчас, пока прокуратура и следственное управление чинит препятствия защите, пытающейся проникнуть на допрос, дознаватели будут выбивать показания. Широкая, как лопата, ладонь, вдавила его в табурет.

– Присаживайся, голубчик. Рассказывай про свои злодейства.

Один из дознавателей прошёлся по камере, другой сидел за столом.

– А на убийцу не похож, – сказал один.

– Ты думаешь, Чикатило был похож, – отвечал второй, потрясая кувалдообразным кулаком.

Так они перешучивались некоторое время, затем тот, что ходил, неожиданно мягко спросил:

– Устал, небось, не выспался?

Андрей промолчал.

«Сейчас начнётся!» – подумал он.

И началось. Ему предложили пододвинуть табурет к стене, чтобы, прислонившись к ней, вздремнуть. Дознаватель – тот, что прохаживался по камере, сел на край стола, вынул из кармана колоду карт, и принялся сдавать.

У Андрея отлегло от сердца. «Молодец, Трезор!» – подумал он.

Прошло два часа, а может, три. Дознаватели резались в секу, на кону были спички. Одна спичка означала энное количество денег. Стены сотрясались от громких криков, – проигрывая, один из игроков злобно кричал, обращаясь к Андрею: «Говори, падла! Признавайся, где бабки!» Сидевший за столом выиграл у товарища целый коробок спичек. Проигравший встал, размял ноги, прошёлся по камере.

– Хватит! – сказал он.

И, обратившись к Андрею, сообщил, что им необходимо получить признательные показания по целому ряду преступлений – убийство тех селян из Урюпинска, организация мошеннической схемы с радиодеталями, учреждение финансовой пирамиды «Три-Эн», организация конторы по обналичиванию денег, хищения на заводе «Каустик», и всякое такое прочее.

– У нас тут все признаются, – осклабившись, сказал он, – поэтому ты сейчас подпишешь кое-что, а там видно будет.

Сидевший за столом вынул бланк протокола допроса и, размышляя вслух, начал писать. Андрей Александрович Разгон, задержанный по обвинению в совершении убийства и целого ряда экономических преступлений, признаётся, что был участником преступной группы, виновным признает себя частично, был осведомлен о готовящихся преступлениях, сам не участвовал в их подготовке и совершении, но готов дать нужные следствию показания. Сейчас себя чувствует плохо – усталость, головная боль, и так далее. Отдохнув и выспавшись, будет готов к даче показаний.

Закончив писать, дознаватель передал Андрею листок:

– Подпиши.

– Так надо, сынок, – добавил его коллега, положив Андрею на плечо свою увесистую руку. – Потом тупо откажешься от показаний… адвокат подскажет, что делать.

– Или во всём признаешься, – хохотнул первый.

– Это уж, как карта ляжет! – резюмировал второй.

Затем его вывели в царство душного казённого воздуха и бешеного казённого света, в жизнь, шедшую вне свободной жизни, помимо свободы, над свободой. Он поднимался в ярко освещенном лифте, шёл по ковровой тропинке длинным, пустым коридором мимо дверей с круглыми глазками. Как странно идти по прямому, стрелой выстреленному коридору, а жизнь такая путаная, лесные тропки, горные тропинки, Волга, горные кавказские хребты, море, лес, а судьба прямая, струночкой идёшь, коридоры, коридоры, в коридорах двери…

Андрей шёл размеренно, не быстро и не медленно, словно конвоир шагал не сзади него, а впереди него. Он чувствовал, что теряет себя. Это был не тот человек, что учился, работал, ездил на море отдыхать с любимой девушкой, – всё по своей воле, самостоятельно. Тут за него решают, что он скажет, о чём умолчит. При виде коридора пропала радостная мысль о том, что дознаватели на его стороне. Казалось, что признание, которое, возможно, он бы никогда не подписал, вырвано обманным путём, и что теперь одно осталось: суд, и приговор.

Его ввели в камеру – прямоугольник с начищенным полом, с двумя койками, застеленными туго, без складок натянутыми одеялами. Дверь лязгнула, он остался один.

В этом душном, слепом воздухе трудно было думать. Сон, явь, бред, прошлое, будущее схлестнулись. Андрей терял ощущение самого себя. Было ли прошлое? Звёзды меж сосен, оранжевый закат, Кондауров на секционном столе, ключи, Арина, деньги, Еремеев, Второв, охваченный огнем Урюпинский магазин, холодильная камера, обгоревшие трупы на носилках, сверчковый стрекот, горячие слова любви, Гелатский храм, Катя, неужели посадят…

А над всеми мыслями и страхами доминировала одна мысль, один страх – он не сможет позвонить Кате и сообщить ей радостную новость о том, что взял билет и выезжает к ней в Питер.

В «пытошную камеру» его отвели утром следующего дня, и там он послушно подписал новый протокол, который, морща лоб, посмеиваясь и подмигивая, написал дознаватель. Руководимый неким лидером ОПГ, имя которого назвать пока затрудняется – из страха – он, Андрей Александрович Разгон, совершал противоправные действия: ездил по магазинам, предлагал радиодетали, договаривался об обналичивании крупных денежных средств. Что касается реализации похищенной с химического завода продукции – этим занимались другие. Находясь в тяжелом состоянии, в плохом самочувствии, ничего конкретного пока сказать не может. Но непременно скажет, потому что осознал свою вину. Об Урюпинске в этом протоколе не было ни слова.

После этого Андрея отвезли в СИЗО.

Глава 46

Вынув из тумбочки нужную папку, старший следователь следственного управления областной прокуратуры Константин Сташин стал просматривать материалы дела. Показания свидетелей – работников магазинов, жителей близлежащих домов, заводских рабочих. Компанией «Три-Эн» занимался ОБЭП, а «микросхемщиками», совершивших двойное, и даже тройное убийство – прокуратура.

Поставлена точка в деле об убийстве украинских коммерсантов, в раскрытии которого были задействованы сотрудники управления уголовного розыска, ГУВД, и областной прокуратуры. Огромная, кропотливая, и подчас не оцененная по достоинству работа десятков сотрудников, и вот – закономерный результат. Костюк, исполнитель осужден; Клюев, соучастник, отделался условным сроком – учитывая оказанное им содействие следствию. Никитин, организатор убийства, виновный в совершении ряда других преступлений, убит при задержании. С Евсеевой сложнее – свидетели сомневаются, что видели именно эту девушку.

Сташин был доволен – у него закрыты все хвосты. И он втайне радовался, что Никитина с места задержания увезли в морг. В конце концов, он понёс заслуженное наказание. Обидно, когда судья сводит на нет результаты тяжелой работы следственных органов, а такое, хоть и редко, но бывает.

Совсем иначе у ребят из ГУВД. Если дело о «машинных убийствах» раскрыто полностью, не считая мелкой неувязки – Евсеевой, то дело об убийстве Кондаурова зашло в тупик. Исполнитель – доказано, что это был Никитин – убит, теперь не выйти на заказчика. Те, кто прикрывал его – Шеховцов и Звягинцев – по неофициальным данным, ликвидированы во время междоусобной стычки. Соответственно, тоже не смогут пролить свет на это дело – на заказчика не выйти.

… Микросхемщики, а ну-ка… По указанию Кекеева пришлось выпустить Романа Трегубова под подписку о невыезде, хотя Сташин не доверял свидетелям, изменившим свои показания, как не поверил девице, утверждавшей, что в разгар Урюпинских событий она находилась в постели с подозреваемым, и у них там происходили не менее захватывающие события. Но у зампрокурора свои соображения, возможно, он ведёт какую-то игру. Сташин надеялся, что удастся доказать очевидное: Трегубов виновен в совершении двойного убийства.

Просмотрев протоколы допросов Андрея Разгона, Сташин приступил к изучению вещей, изъятых при обыске его квартиры. Ох, уж эти дети влиятельных родителей! Оперативники принесли кожаный портфель, две записные книжки, два железнодорожных билета Сочи-Волгоград, непроявленную фотопленку, книгу с пометками на полях, и стопку исписанных бумаг. Если бы нагрянуть туда с ОМОНом, загнать крикливых родителей в чулан, наверняка бы обнаружили шутовской наряд, в котором подследственный ходил на дело, ящик непроданных микросхем, и что-нибудь еще.

Итак, блокноты. Буква «А»… Ничего интересного. Буква «Б»… Телефоны сотрудников Бюро СМЭ… Понятно, он там работал. Куча фамилий… Надо проверить, посмотреть по базам… Буква «В»… Второв… Странно, дважды встречается – и на букву «Б», и здесь. Васильев, Виноградов, и…

Строчки запрыгали, в глазах потемнело, яркими звёздами замелькали, закружились буквы… Сташин проморгался, стал вглядываться в строчки, написанные небрежной рукой, размашистым, «врачебным» почерком. Вика Ст., три восклицательных знака, и номер пейджера. Боже правый! Это же номер Виктории Сташиной, его жены!

В памяти всплыли сообщения, случайно прочитанные им, над которыми он задумывался, от которых отмахивалась, отшучивалась Вика, их истинный смысл стал ясен только сейчас. Да и раньше он был ясен, но как этой блуднице удавалось отрицать очевидное?!

«Взял разгон, лечу к тебе!» «С разгона влуплю тебе по самые помидоры!» «Сегодня буду разгоняться медленно, как тебе нравится» И так далее…

Вспомнились майские праздники, когда Вика уезжала к родителям в Райгород, а он, позвонив туда, не обнаружил её на месте. Мать удивлённо ответила, что Вики нет, на следующий день перезвонила, сказала, что «обозналась», «в огороде зашпарилась, сразу не увидела». Именно тогда было одно из таких подозрительных сообщений.

Вот она, самоотверженная работа! Недосыпы, переработки, постоянные задержки. Жалобы Вики на хроническое невнимание. Вот её цветущий вид после «поездки к родителям». Вот сообщения «доброжелателей», видевших Вику в компании симпатичного блондина. Ах, Разгон, каков мерзавец! Жулик, аферист, в карманах которого всегда водятся лишние деньги; не пренебрегающий утренними пробежками и тренировками в спортзале.

И, в ярости, следователь прокуратуры отшвырнул блокнот. Всё! Он упрячет за решётку самонадеянного донжуана!

Глава 47

Двадцатиминутное ожидание, и шлагбаум, наконец, открылся. Иосиф Григорьевич не любил эти бесполезные траты времени, препятствующие движению вперед. Еще десять минут, и служебная «Волга» въехала в рабочий посёлок Гумрак. Следуя за машиной сопровождения, пыльными улицами доехали до огороженного кирпичным забором участка. А еще через несколько минут Паперно, успевший обежать предприятие, вернулся и доложил:

– Все на месте. Пойдёмте, провожу.

Иосиф Григорьевич вышел из машины, и вместе с заместителем, миновав ворота, направился к продолговатому двухэтажному зданию. Поднявшись на второй этаж, они прошли через приемную, и оказались в просторном директорском кабинете. Двое мужчин и женщина встретили их. С удовлетворением отметив их растерянный вид, Иосиф Григорьевич, глядя на сидевшего за директорским столом мужчину, спросил у Павла Ильича:

– Ты уже… всё осмотрел тут?

– Оборудование, танки, бензовозы… – ответил Павел Ильич. – Обычная нефтебаза, Иосиф Григорьевич.

«Только без обычных, полагающихся для нефтебазы, документов», – подумал про себя Давиденко.

На этот подпольный нефтеперерабатывающий завод вышли сотрудники следственного управления Следственного комитета при прокуратуре области в ходе расследования уголовного дела по факту сбыта некачественного топлива на одной из автозаправок. Следователь следственного управления проделал необходимую работу, а материал в отношении подпольного завода передал в ОБЭП для проведения полной проверки и принятия решения.

– Итак, Борис Иванович, – генеральским голосом загремел полковник Давиденко, обращаясь к тому, в ком угадал директора, – коль скоро гора пришла к Магомету, то и разговор должен получиться магометанский, горский, доверительный…

Присутствовавшие переглянулись, и через полминуты в кабинете остались двое – директор и начальник ОБЭП. Иосиф Григорьевич пристально всматривался в лицо собеседника.

– Что ж это вы, Борис Иванович, не соблюдаете правила лицензирования? Где ваша гражданская совесть? Знаете ведь, что полагается иметь кооперативу, наподобие вашего, для того, чтобы начать переработку углеводородов.

– Так ведь, Иосиф Григорьевич…

– Так ведь не положено так действовать. Это статья, и не в газете, а в УК! Прокуратура вами заинтересовалась, люди в курсе… Дело должно быть доведено до логического конца.

Директор рассыпался в извинениях, которые Иосиф Григорьевич выслушал с мефистофельской улыбкой. Затем Борис Иванович стал что-то говорить про чиновничий произвол, и про то, что «в этой стране невозможно работать по закону». И это тоже было выслушано с улыбкой, и долженствующим вниманием.

– Да всё понятно, все так говорят, – перебил Давиденко. – С какими АЗС работаете?

Директор стал перечислять. Не услышав то, что хотел – названия заправок, принадлежащих фирме «Бизнес-Плюс», – Иосиф Григорьевич спросил:

– Вы хотите сказать, что работаете сами: закупаете сырье в Саратове, хотя я уверен, что здесь у нас, на «Лукойле», гоните продукцию, и продаёте местным, и неместным автозаправкам и другим предприятиям?!

Выяснилось, что именно так и обстоят дела. Ни под кем он не сидит, этот директор нефтебазы, сам по себе шурупит потихоньку. А для «урегулирования вопроса» Борис Иванович предложил «обмозговать сумму премиальных» для сотрудников ОБЭП, не поленившихся приехать сюда, в пригород.

– Надеетесь, что гора разродится мышью? – усмехнулся Иосиф Григорьевич. – Напрасно, не тот я человек.

«Откуда столько самостоятельных пиндосов?!» – подумал он при этом.

И, буравя помрачневшее лицо директора, добавил:

– Помогу я вам, хоть не в моих это правилах – протягивать руку помощи нарушителям закона. Есть покупатель на ваше хозяйство, хорошую цену предлагает.

И он написал на клочке бумаги цифру.

Приподнявшись со своего места, чтобы посмотреть, директор, увидев эту цифру, безвольно опустился в кресло. Одной рукой он держал авторучку, судорожно взятую со стола, другой вытирал платком пот, выступивший на груди. Рубашка его была расстегнута, из раскрытого ворота выступали тяжёлые жировые складки у основания шеи, достигнутые уже багровыми пятнами, секунду назад появившимися на лице. Преодолевая одышку, он ответил с неторопливостью полного человека, который не только умом, но всем телом понимает, что волноваться ему нельзя:

– Сюда столько денег инвестировано! Моих, личных денег! Капитальные затраты, знаете, сколько всё это стоит?! Земля, оборудование, строительство… Если уж на то пошло, оценщиков надо пригласить. По науке, по закону просчитать!

– Мысль, высказанная вами, несомненно, была верна для своего времени, – сочувственно ответил Иосиф Григорьевич, – и, как большинство мыслей, высказанных людьми, она не обладает вечной жизнью.

И добавил печально:

– Не я диктую цены! Рынок! Знаете, эту новомодную штучку: стоимость изделия определяется не затратами на её изготовление, а тем, за какую цену можно эту вещь реализовать сейчас на рынке. Подумайте: во что оценит покупатель ваши самостийные постройки! К моменту, когда их опечатают судебные приставы, и можно будет всё это законным образом продать… знаете, сколько это будет в реальных цифрах… с учетом всех издержек – штрафы, пени, всякая такая мутатень?! Очень мало, и уверен, что это очень мало… всё равно не попадёт в ваш директорский карман.

Он выжидающе посмотрел на директора, напоминавшего баранью тушу, которую обжаривают на вертеле.

– А, Борис Иванович… тяжела гора, которую надо сбросить с плеч?!

Увидев сомнения в глазах собеседника, начальник ОБЭП счел нужным напомнить:

– Логический конец: уголовное дело, статья, конфискация, срок, Сибирь…

– Прибавьте хоть немного… затраты всё ж таки!

– А чего они стоят, понесённые уже затраты! – воскликнул Иосиф Григорьевич.

И добавил оправдывающимся тоном:

– Это ж не я, это всё проклятая экономическая теория.

Поднявшись с места, он сказал:

– Давай, Борис Иванович, как сейчас принято среди важных дядек, договоримся так. Мы, на своём уровне, приняли решение, теперь дело за исполнителями. Мои люди приедут к твоим людям, и решат все технические вопросы.

И, уже в дверях, прибавил:

– Удачи, не попадайся больше.

* * *

Сев за руль «Волги», Иосиф Григорьевич сказал подчинённым, чтоб ехали на службу, и дожидались его. Выехав на трассу, он направился следом за машиной сопровождения. Так две машины областного УВД доехали до улицы Мира. На светофоре «шестерка» повернула направо, а «Волга» налево.

«Еремеев, подлец, перехитрил», – думал Иосиф Григорьевич, проезжая по улице, первой в разрушенном Сталинграде восстановленной пленёнными немцами.

Установлено, что Никитин погиб не от милицейских пуль. Вскрывая тело, судмедэксперты обнаружили пулю от патрона СП-6. Входное отверстие – под левой лопаткой, сама пуля застряла в грудине. Такими патронами пользуются при стрельбе из снайперской винтовки ВСС. Аналогичная пуля пробила навылет череп Никитина, и находится где-то на дне Волги. Пули от пистолета ПМ – из которого милиционеры стреляли по бандиту – были извлечены из подключичной ткани убитого, а также из бедра. Автоматной очередью прошит борт катера и мотор, тремя пулями АК угостился Никитин, но это тоже не смертельные ранения. Если бы стреляли только милиционеры, Никитина удалось бы взять живым.

Остаётся один выход – давить на Еремеева, который устроил эту войнушку. Все это понимают, но до конца выборов адвокат – личность неприкосновенная. Интересно, каким будет его следующий ход?

* * *

Управление компании «Волга-Трансойл» высилось своими тремя строгими этажами над зеленым двором и садом, окруженным массивной чугунной оградой. Припарковавшись на стоянке для сотрудников, Иосиф Григорьевич вышел из машины, и направился к входу. Охранник впустил его, не проверяя документы.

Поднявшись на второй этаж, Иосиф Григорьевич прошел в приемную. Там его встретил генеральный директор, Рустэм Раисович Шарифулин, и провел в свой кабинет.

– Здравствуйте, Иосиф Григорьевич! Я вас увидел в окно, и сразу понял, что вы привезли хорошие новости!

Привычно усевшись в кресле, Давиденко рассказал о результатах переговоров с директором нефтебазы. Про то, что вдвое занизил оговоренную с Шарифулиным стоимость, он умолчал. Гендиректор «Волга-Трансойл» и так был счастлив, что задешево приобретает такой объект.

Вошла секретарь с подносом в руках, и выставила на стол две чашки кофе.

– Когда ж я буду счастлив, Иосиф Григорьевич?

Шарифулин имел в виду – когда начальник ОБЭП устроится на «Волга-Трансойл» на должность начальника юридической службы.

– Но мы ведь еще главного не сделали.

– Ай, Иосиф Григорьевич, оставим это! Вам с вашими способностями будет гораздо легче работать именно здесь, а не на госслужбе.

В ответ на это Давиденко рассказал о причинах, из-за которых пока что невозможно провернуть маневр с ООО «Бизнес-Плюс», аналогичный сегодняшнему маневру с нефтебазой. Шарифулин, хоть и отмахивался от объяснения – это, мол, пока отходит на второй план – но всё же внимательно выслушал.

– …закончим все наши расследования, проведем Рубайлова в депутаты, и тогда осуществим задуманное.

Видимо, для того, чтобы Давиденко не воспринял его слова за формальную вежливость, Шарифулин второй раз, и с большей настойчивостью, предложил перейти на работу в «Волгу-Трансойл», не дожидаясь завершения проекта с ООО «Бизнес-Плюс».

Иосиф Григорьевич приподнял чашку на уровень глаз и, прищурившись, посмотрел на свет: «Хороший фарфор! Всё представляет в синевато-молочном тумане. Хуже, когда подобный туман в словах».

– Никак не могу разгадать одну загадку, Рустэм Раисович. Чувствую, ответ где-то рядом, а добраться до него не могу. Кто-то постоянно подпускает туман. Запутался я в решении простенького уравнения. Это уже не работа, а… совокупление слепых в крапиве.

– Вы всё об убийстве Кондаурова?

– Я перебрал в уме все версии, даже самые невероятные. Третьяков рассердился, что соблазнили его дочь, и решил отомстить. Арина убила мужа, узнав об измене. Катин жених убил соперника. И так далее. Как тут разобраться? Тысяча дьяволов, мне почему-то мерещится, что тут замешана женщина.

– Начнем с того, что Виктор не изменял своей жене. Вы не допускаете, что эта девчонка – его родственница?

– Но… есть свидетели. Увидев дочь, Третьяков изменился в лице, подбежал к их столику, готовый наброситься на Виктора. Говорят, он мечтает выдать замуж дочь за простого, молодого парня. Это его идея фикс.

– Это сценка из ресторанной жизни. Могут быть разные объяснения, почему он бежал, как тигр, а не как суслик. У вас же нет свидетелей, державших свечку над этой парой. Так ведь? Так. А я знаю: Витя был счастлив в браке, у него были прекрасные отношения с женой.

– Потому что они укреплялись внебрачными связями, – продолжил Иосиф Григорьевич. – Если б не молодые подружки, он был бы раздражительным и нервным, и это сказывалось бы на семейных отношениях.

– Не следил за ним, не знаю, – сказал Рустэм Раисович примирительным тоном. – Выстраивать закономерности взаимодействия полов – на мой взгляд, бессмысленно. Возможно, у Виктора была родственница, с которой он состоял в интимном общении, – почему нет? С равной долей вероятности можно предположить, что никакая она не родственница, и не любовница, а просто подруга. Разговоры, вербальное общение, всё такое прочее – да, да! такое бывает, я сам это видел, знаю много подобных случаев.

Зазвонил телефон. Ответив на звонок, Шарифулин переговорил с секретаршей, позвонившей по интерфону. Через полминуты она вошла в кабинет, держа в руках пачку документов. Шарифулин просмотрел их, ставя подписи, делая пометки, пояснения. Затем вернул документы секретарю.

Всё это время Иосиф Григорьевич сидел, тяжело задумавшись. Многообразие форм человеческих взаимоотношений делает бессмысленными все предположения. Что же делать? Просто собирать факты по всем направлениям? Оставить всё, как есть, не вмешиваться, пускай Галеев сам занимается, это же его работа?

– Вижу, вас очень заботит это дело, – прервал его размышления Шарифулин. – Давайте я попробую вам помочь. Кому была выгодна смерть Виктора? Думаю, и без меня следователи задавались этим вопросом. Но давайте посмотрим на проблему шире. Кто из его окружения в чем-то обогатился, поднялся, после того, как Виктора не стало?

– Каданников, Солодовников?

– Кто угодно, но только не они, – возразил Шарифулин.

И пояснил:

– Витя был хороший управленец. Компаньоны разделили между собой его долю, что-то заплатили вдове, но они больше потеряли от того, что он выбыл из игры. Ни Каданников, ни Солодовников, не могут вести дела так, как это делал Кондауров. Мало владеть предприятием, нужно уметь им управлять. Кого они сейчас найдут? Платного менеджера, несколько платных менеджеров?! Это смехопанорама. Умный управляющий будет воровать, или уведёт бизнес. Тупой развалит дело. Среднего не дано. Все хозяева предприятий балансируют между этими двумя категориями сотрудников – ловкими пройдохами и непроходимыми тупицами.

– Нет, Каданников и Солодовников тут ни при чём, – заключил Шарифулин. – Они грамотно отделяют человека от денег, но что дальше? Они могут израсходовать деньги, могут человека пустить в расход. Виктор управлялся с человеческими и денежными ресурсами, получая при этом высокую добавленную стоимость.

«К какому типу ты меня причислишь в случае трудоустройства? – подумал Иосиф Григорьевич. – Контролируемый пройдоха, или ограниченный в полномочиях тупица?»

Тут Иосиф Григорьевич подумал, что является одним из тех, кто в результате убийства получил – пускай неожиданные – но всё-таки дивиденды. Ведь планировалось, что Кондауров прибьёт химкомбинат, а получилось, что он, начальник ОБЭП!

– Что ж, получается – Никитин и Шеховцов, объединившись, решили устранить конкурента в борьбе за влияние над химзаводом?

– Какое «влияние»? – удивился Шарифулин.

Давиденко рассказал то, что ему было известно.

– Не знаю, Иосиф Григорьевич, как эти повелители навоза собирались прибить завод. В ближайшее десятилетие вряд ли появится сила, способная противостоять «офису».

– Что значит… – Давиденко от удивления широко раскрыл глаза. – «ВХК» работал с «офисом»?

– А вы разве не знали? Иосиф Григорьевич, дорогой… понимаю, что клиентская база «офиса» не публикуется в газетах, но вам-то должно быть всё известно.

Лицо Иосифа Григорьевича оставалось возвышенно-непроницаемым, но думал он о самом земном. «Першин лжёт! Нет, каков пиндос, а я, дурак, ему поверил! А не захочет ли он предать забвению мои услуги, так же, как забыл про Кондаурова?»

Голос Шарифулина вывел его из оцепенения.

– …я сам узнал случайно. У меня был определённый интерес к этому предприятию, я начал зондировать почву, и тогда ко мне приехал Виктор, и прямо сказал, что это его вотчина, и что все вопросы должны идти через него. А вообще он собирался завод купить. И очень близко подобрался к этой цели.

Вот это новости! От растерянности Иосиф Григорьевич чуть не выронил чашку.

– Мы с вами общаемся чуть ли не каждый день, и я ничего об этом не знаю?!

– Но я не знал вашей неосведомлённости.

– Согласен. Но почему Каданников ни словом не обмолвился, что это его епархия, когда я сказал ему, что забираю «ВХК»?

– Значит, ему это неинтересно. У него другие приоритеты. Пожертвовав ненужным, выиграл в другом. Он вас о чем-то после этого просил?

– Да, Рустэм Раисович, я сделал ему очень серьёзное дело.

– Вот видите!

– Поэтому заказчиков убийства ищите среди акционеров предприятия, – резюмировал Шарифулин. – Думаю, к середине следующего года вам будет всё известно, – когда будет продан госпакет, и список акционеров окончательно утвердится.

Меняя тему, Иосиф Григорьевич поблагодарил Рустэма Раисовича за приглашение на работу, после чего изложил свой план покупки ООО «Бизнес-Плюс». И, как договаривались, после этого он напишет рапорт об увольнении, и перейдет на работу в «Волга-Трансойл» на должность руководителя юридического отдела.

Глава 48

Прошло три дня, а Андрея не вызывали, к нему не пускали ни адвоката, ни родственников. Он знал своих сокамерников, знал, когда и чем кормят, знал часы прогулки и срок бани, знал дым тюремного табака, время поверки, порядок вызова и препровождения на допрос. Только им не занимались, и это тревожило. Какую пакость придумают следователи, чтобы навесить на него, как выразился Еремеев, всех убитых в городе собак?!

Жизнь без свободы! Это была болезнь. Потерять свободу – то же, что лишиться здоровья. Горел свет, из крана текла вода, в миске был суп, но и свет, и вода, и хлеб были особые, их давали, они полагались. Когда интересы следствия требовали того, заключенных временно лишали света, пищи, сна. Ведь всё это они получали не для себя, такая была методика работы с ними.

А тревога за то, что будет с Катей, как ей расскажут родители о причине его отсутствия, как сложится его с ней жизнь, – была главной его тревогой.

На четвертый день пребывания в следственном изоляторе его, вместе с восемнадцатью другими подследственными, погрузили на специальный грузовик для развозки по местам нахождения следственных органов. Следственное управление областной прокуратуры оказалось одним из первых адресов. Коридорами провели в кабинет следователя.

Андрей сел на стул, и следователь начал допрос, не сочтя нужным представиться, – обычный человек с обычным лицом канцеляриста.

– Убиты двое работников Урюпинского промтоварного магазина. Убит директор магазина «Радиотехника». Ваше присутствие на месте преступления доказано, это неоспоримый факт. Или вы рассказываете от начала до конца о мотивах совершенных вами убийств, рассказываете все подробности, или вы будете упорствовать, а мы будем вас изобличать.

Чем дальше, тем больше следователь распалялся, индуцировался от произносимых им слов. Прозвучали сентенции о неотвратимости наказания за совершенные преступления, о неизбежности правосудия.

– Почему вы разговариваете со мной, как с преступником?! – возмутился Андрей. – Разве моя вина полностью доказана? Как быть с презумпцией невиновности?

– Мы здесь не для того, чтобы философствовать. Понятие презумпции для нормальных людей. Вы – преступник, и это к вам неприменимо.

– Мы здесь для того, чтобы совместными усилиями установить истину, – парировал Андрей. – Давайте говорить в таком ключе.

– Давайте, – согласился следователь. – А в каком ключе пойдет разговор, это мне решать, не вам.

– Я не могу говорить в таком тоне. Вы априори заклеймили меня преступником, а это неправильно.

– И здесь вы ошибаетесь. Я решаю, что правильно, а что неправильно. И вы будете говорить в таком тоне, который я выберу. Где вы были второго июня 1996 года? Расскажите о событиях этого дня подробно, минута в минуту.

Андрей сделал вид, что задумался.

– Не делайте умное лицо, оно вам не идёт, – насмешливо сказал следователь. – Мы теряем время, и мне это не нравится. Рассказывайте, где вы встретились с Козиным и Трегубовым, на чем добрались до Урюпинска, и что было дальше.

– Не понимаю, о чём вообще речь. Козина не знаю, никогда с ним не встречался, – спокойно ответил Андрей. – Тут какая-то ошибка. Могу я взять календарь?

– Начинается… – недовольно буркнул следователь и бросил через стол календарь-плакат.

Андрей взял календарь, на котором человек с лицом, показавшимся ему знакомым, на фоне церковных куполов, стоял с двумя ослепительными красотками. Идиотский лозунг: «Мира, добра, и благополучия – вам и вашим близким». И подпись: «С верой и надеждой. Юрий Рубайлов». Указаны даты церковных праздников, но не указан год.

«Рубайлов! – мысленно воскликнул Андрей. – Это же бывший мамин шеф».

На душе стало спокойнее, пропало чувство обреченности. И он спросил:

– Что за прокламация? Какого года календарь?

– Не надо валенком прикидываться! Календарь этого года.

– Допустим… Будем работать в вашей системе координат…

Делая вид, что вспоминает, Андрей стал продумывать дальнейшую линию поведения.

– Я был на работе, – сказал он, выждав. – Да, я отработал дневную смену, потом, около четырёх часов дня, отлучился, съездил домой, и вернулся к пяти часам, на ночное дежурство.

– А что вы чувствовали, когда принимали убитых вами людей?

– ?!

– Понимаю. Такие, как вы, оборотни, ничего не чувствуют, когда разглядывают своих жертв. Не надо делать удивленное лицо, вас-то я вижу насквозь. Обычный уголовник, убивец. Ничего особенного. Не дотягиваете вы даже до мало-мальски серьёзного преступника, каким себя воображаете. Рекомендую прекратить весь этот цирк, и приступить к признаниям. Чем раньше вы начнете говорить, тем больше я смогу вам вытребовать по ходатайству, как бы мне этого не хотелось. Но, таковы правила. Преступники, помогающие следствию, вправе рассчитывать на некоторые поблажки. В этом ваша презумпция, если хотите.

– На что же я могу рассчитывать?

– Ну… если в вашей камере будет одна лампочка, могу вам вытребовать две.

Началась перепалка. Андрей заявил, что не может сосредоточиться в обстановке, когда над ним довлеют, его прессингуют, пытаются сломать. Следователь требовал прекратить уловки, которые, во-первых, бесполезны, а во-вторых, губительны для обвиняемого.

– Я сделал всё, что мог, – обреченно сказал Андрей. – Я готов был сотрудничать с вами, всеми силами хочу помочь следствию. Пытаюсь говорить на понятном вам языке, но вы меня не понимаете. Мне нужно отдохнуть, у меня разболелась голова.

– Вы решили упорствовать, чтобы затруднить работу следствия. Считаете, что с вами плохо обращаются. Я дам вам возможность понять, что сегодняшний день был самым светлым днем вашей жизни.

С этими словами следователь начал заполнение протокола. Писал он долго. Закончив, передал Андрею бумагу. Прочитав о том, что второго июня находился на работе, откуда отлучался на час, чтобы съездить домой, он поставил подпись, а в нужном месте написал: «с моих слов написано верно, мною прочитано».

– Прошу учесть, – зловеще произнёс следователь, – в следующий раз вам придётся говорить, как бы сильно не болела ваша голова, набитая воспоминаниями об убийствах, и планами новых преступлений.

Прежде чем поставить букву «Z» под своими показаниями, исключающую возможность написания чего-то лишнего, Андрей сказал:

– Добавьте, что дату, о которой вы спрашивали, я увидел в этом самом календаре, на котором не указан год. Кто знает, может, там попутаны дни недели, в этом бестолковом календаре. Если я увижу другой календарь, возможно, вспомню о совершенных убийствах и других злодеяниях.

Выхватив протокол, следователь собственноручно написал букву «Z».

Выходя из кабинета, Андрей мельком взглянул на дверную табличку.

«Старший следователь СУ СК Сташин Константин Анатольевич»

Эта фамилия долго крутилась у него в голове. И только в камере до него дошло.

«Вика Сташина! Это её муж! Она ведь говорила, что он работает в прокуратуре. Вот это номер!»

Глава 49

Гнетущая, напряженная тишина воцарилась в камере. Никто не шевелился, как будто все умерли. Уже далеко за полночь, а он никак не мог заснуть.

Вспоминая всё, что Трезор рассказывал про заключенных, сотрудничающих с милицией, Андрей пытался придумать, как ему действовать. Трезор говорил так: нужно сначала их вычислить, затем восстановить против них остальных сокамерников, чтобы продажные шкуры не смогли выполнить свою подлую работу – издевательствами сломать человека, заставить подписать всё, что угодно, лишь бы обеспечить себе более менее человеческое существование. Если удастся разгадать настроения группы, и, разоблачив ментовских прихвостней, выставить их в нужном свете перед остальными, они не посмеют действовать. Но, в таких случаях человека, которого нужно обработать, переводят в другую камеру.

Андрей их вычислил. Трое неприятных типов – Оглоблин, Фролкин, Шишаков. Своими инсинуациями они попытались восстановить против него остальной коллектив. Выяснив, что отец – полковник милиции, они принялись оскорблять Андрея, делать намёки на то, что вот он, милицейский стукач.

Еще один факт подтверждал догадку о том, что именно эти трое – ментовские подстилки. Прошлой ночью было «маски-шоу». В камеру ворвались люди в камуфляже и масках, и стали избивать подследственных резиновыми дубинками, взятыми наоборот. Били ребристыми ручками дубинок, так больнее. Избиение было жестоким, а тем троим – Оглоблину, Фролкину, и Шишакову – досталось меньше всего.

Сокамерники рассказали, что маски-шоу устраиваются слушателями высшей следственной школы – будущим следователям прививается правильное отношение к подследственным.

Страх нашел лазейку в сердце Андрея, но он старался не замечать его, или, по крайней мере, не давать повода окружающим думать иначе, чем он хочет. Этой ночью было особенно тревожно. Тишина, а кажется, что где-то грохочет гром. Странная тяжесть сдавила грудь, в глазах потемнело. Тьма наползала, наползала… дышать нечем…

Андрей отвернулся к стене. Промелькнула чья-то тень. Ловкие руки надвинули одеяло на голову, и тотчас посыпался град ударов. Кто-то держал руки, ноги. Он закричал, но ему сильно сжали рот, откинув голову назад. Множество кулаков отбивали на нём свирепую дробь. Шея хрустнула. Били ожесточенно, ругались между собой, когда удары доставались тем, кто держит.

Было во много раз больнее, чем во время избиения курсантами. Били дольше, и более жестоко. Страшная, невыносимая боль, и страх, что вот сейчас убьют.

Наконец, кто-то скомандовал: «Всё, харэ!». Они разбежались по своим койкам. Андрей громко застонал, и тут же сиплый голос произнёс зловеще:

– Закрой пасть, сучара!

Андрей уткнулся в подушку. Два передних зуба, казалось, сами вылетят. Он хлюпал, и подушка хлюпала – от слёз и крови. Больно было пошевелиться, даже дышать было больно. Но хуже этого оказалось ощущение того, что подло обошлись. Пускай бы избили, но лицом к лицу, при свете дня! Пусть был бы неравный, но всё-таки бой!

Андрей рыдал в подушку, и от каждого содрогания по телу, представлявшему собой открытую рану, проходила мучительная боль. Только б не издать ни звука!

Тут он увидел яркий свет. Свет ширился, заполняя все уголки помраченного сознания. Боль потихоньку отступала. Появились видения. Вот с Оглоблина тонким ножом сдирают кожу, отрезают пальцы, кисти, руки. Вот Фролкина сажают на кол. Вот колесуют Сташина. А вот Шишакову, поджариваемому на медленном огне, отделяют ребро, и засовывают в его вопящий от дикой боли рот.

Андрей почувствовал, как приятное тепло разливается по его телу. Он даже, беззвучно всхлипнув, улыбнулся. Два передних зуба шатаются. Хоть бы не выпали. Может, срастутся?!

…За главными обидчиками последовали второстепенные. Сокамерники-трусы, милиционеры, участвовавшие в задержании, все те, кто способствовал аресту. Их растягивают на дыбе, пытают раскалёнными щипцами. Раздробленные кости, зажатые в тисках головы, длинные заточенные гвозди, загоняемые в ухо. Повешенные, гроздьями свисающие с деревьев, их высунутые наружу почерневшие языки.

Боль уходила. На душе стало легче. Андрей заснул. Он вздрагивал и стонал в тревожном сне. Затем просыпался от нестерпимой боли. И снова сладостные видения. Обидчиков разделывают, как бараньи туши, и скармливают мясо голодным собакам. Эти мысли позволяли забыться в коротком сне. И снова пробуждения, и снова мысли…

Утреннюю еду забрал Оглоблин. Андрей мысленно пожелал ему подавиться. Всё равно он не смог бы есть. Его тошнило, голова кружилась, перед глазами плыли разноцветные круги.

После завтрака его, в синяках и кровоподтёках, повезли в прокуратуру. Допросы, очные ставки. Плохой взгляд следователя Сташина стал еще более плохим. Он медленно развязывал белые тесемки папок, листал исписанные страницы. Андрей неясно видел разных цветов чернила, видел машинопись, то через два интервала, то через один, размашистые и скупо налепленные пометки красной ручкой.

Следователь медленно листал страницы, – так студент-отличник листает учебник, заранее зная, что предмет проштудирован им от доски до доски.

Изредка он вглядывался в Андрея. И тут уж он был художником, проверял сходство рисунков – фотороботов – с натурой: и внешние черты, и зеркало души – глаза.

– Что молчите, подследственный Разгон? Признаваться будем? Или опять голова болит?

Обыкновенное лицо следователя – такие лица встречаются в учреждениях районных администраций, в различных комитетах городской администрации, в офисах фирм, в издательствах, в районных отделениях милиции – вдруг потеряло свою обычность. Весь он, показалось Андрею, как бы состоял из отдельных кубиков, но эти кубики не были соединены в единстве – человеке. На одном кубике глаза, на втором – медленные руки, на третьем – рот, задающий вопросы. Кубики смешались, потеряли пропорции, рот стал непомерно громаден, глаза были ниже рта, они сидели на наморщенном лбу, а лоб оказался там, где надо было сидеть подбородку.

– Ну, вот, таким путём, – сказал следователь, и всё в лице его вновь очеловечилось. Он закрыл папку, а вьющиеся шнурки на ней оставил незавязанными.

«Как развязанный ботинок», – подумал Андрей.

– Вы решили пойти своим путём, – медленно и торжественно произнес следователь, и добавил обычным голосом, – не тем, что я вам советовал.

И снова медленно, торжественно, проговорил:

– Вы будете отпираться, а мы будем вас из…

В этом месте, сделав многозначительную паузу, Сташин протянул:

– Изобличать…

Андрей почувствовал себя брошенным на произвол сумасшедшей судьбы. Где адвокат? Не может быть, чтобы родители и друзья забыли про него. Их просто не пускают! Еще две-три такие ночи, и он оговорит себя. Скорый суд, и неизбежный приговор. Потом, возможно, родственникам удастся навестить его – уже на зоне.

– Послушайте, – сказал Андрей нетерпеливо, – не понимаю, в чем меня пытаются уличить. Намекните, хотя бы. Не могу же я выдумывать преступления, которые не совершал.

– Хорошо. Попытаюсь вам помочь, – добродушно, негромко, ласково, произнёс следователь. – Расскажите, как вовлекли в свою банду гражданина Козина. Когда это всё началось? С магазина «Промтовары», что в Советском районе. Директор в котором… Артём Говорухин… ну, же, продолжайте…

– Не знаю такого. Вы меня скрещиваете с теми, с кем у меня явная несовместимость.

– Ай-ай-ай. Боюсь, ничем вам не смогу помочь. Сами себя загоняете в угол. Говорухин узнал вас, и голос ваш запомнил. Ладно, так и запишем: от очевидного факта мы отказываемся. Суд учтет ваше упрямство. Так-так… Поехали дальше… Магазин «Радиотехника»… М-м-м…

«Эти меня не опознали», – удовлетворенно подумал Андрей.

– Урюпинск… Вы утверждаете, что в этот день работали?

Андрей кивнул.

– А продавщица магазина опознала вас.

– Она сомневалась. Вряд ли она что-то помнит, кроме своих колхозных этюдов.

– Сомневаясь, показала сразу на вас. Особенно улыбка ваша ей запомнилась. Позже она показала, что видела именно вас. Не хотела при вас говорить. Будете отпираться – мы повторим очную ставку.

– Я был на работе. А про меня она от вас услышала впервые. Чем вам приглянулась моя улыбка…

– Вас не было весь день. С вечера предыдущего дня вы отпросились. В тот день вы появились без десяти пять, непосредственно перед ночным дежурством. Вас привёз Трегубов. Ему тоже не уйти от правосудия. Погуляет пусть. Потом мы им займемся.

Раскрыв папку, следователь начал листать бумаги. Отыскав нужную, прочитал:

– Всё сходится. Отпросился с вечера, появился второго июня в шестнадцать пятьдесят. Приехал на темно-серой иномарке.

«Самойлова! – подумал Андрей. – Больше некому воспоминать, ни один человек в судмедэкспертизе не даст точных показаний, не переговорив со мной, или хотя бы с родителями! Кроме этой простодыры Самойловой!»

Андрей посмотрел в глаза следователю:

– Оговор, мухлёвка! Десятки людей меня видели на работе.

Выдержав паузу, не отрывая взгляда, спросил:

– Что-нибудь ещё – эпизоды, сцены, акты?

– Вы мазохист?! У вас удивительный дар себе всё портить.

– Не могу пока ни в чем признаться. Кроме этих марамоек, у вас есть вообще нормальные свидетели?!

– Мои палочки-выручалочки кончились. Пока не признаете своё участие в этих эпизодах, мы с вами не сможем дальше двинуться.

У Андрея ныло тело. Нельзя было найти такую позу, которая хоть немного приносила б облегчение. Ужасно болел позвоночник. Не согнуться, не разогнуться. Густой, серый туман стоял в голове, наверное, такой туман стоит в мозгу обезьяны. Не стало прошлого и будущего, не стало папки с вьющимися шнурками. Лишь одно: снять ботинки, лечь, уснуть.

Следователь довольно долго молча размышлял.

– Ох, и бедовая бабенка Катька Третьякова, – внезапно с живостью и лукавством сказал Сташин, сказал, как мужчина, говорящий с мужчиной, и Андрей смутился, растерялся. Холодная испарина покрыла его лоб, и ледяной панцирь сжал грудь.

– Захомутала парня, сама упорхнула в Питер. Признайтесь, это она подговорила вас убить своего любовника! Которого вы принимали и вскрывали, как и тех бедолаг, урюпинцев.

Руки Андрея задрожали, ноги тоже. Следователь спросил:

– Что вы стучите ногами, как на физзарядке?

– Что это еще за нагромождение небылиц? – переспросил Андрей, справившись с волнением. – Мы на съёмках передачи «В гостях у сказки?»

– Ого-го! Факты, против вас говорят голые факты. Бросьте, Разгон, упираться. Вы не обманете правосудие.

Лицо следователя вновь распалось на кубики, брезгливо смотрели раздражённые глаза, рот произносил слова, которые понимались с трудом.

Оказалось, что некая Альбина Евсеева, якобы его, Андрея, подружка, показала, будто он состоял в преступной группировке, занимавшейся «машинными убийствами», что совместно с Никитиным спланировал убийство Кондаурова. Что на встречу с коммерсантами привозил на грузовиках похищенный с завода «Каустик» товар, который просто показывали людям, а потом их убивали, забирали деньги, товар же загоняли в Москву.

Подобно фокуснику, следователь извлекал из папки нужные бумаги, показывал Андрею. Какая-то мешанина: несколько фактов, попав в папку с веревочками, перемешались там с чьими-то оговорами, бредом в виде приписываемых преступных умыслов, все это смешалось в какую-то серую, клейкую вермишель. Поверх неё стелились угрозы: оказалось, светлый день был не тот, когда состоялось знакомство со следователем, а сегодняшний, так как если в «офисе» узнают, кто повинен в смерти Кондаурова… А ведь узнают, еще как узнают!

– Гражданин следователь, мне нужно в туалет, – прервал Сташина Андрей.

Тот вздохнул, подошел к двери, негромко позвал. Такие лица бывают у хозяев собак, когда собака в неурочное время просится гулять. Вошёл милиционер. Андрей встал, ноги затекли, при первых шагах подгибались. В туалете он торопливо думал, пока конвоир наблюдал за ним, и на обратном пути торопливо думал.

«Неужели Катя каким-то образом причастна к делу? Неужели главная гнусность припасена на закуску? Или же хочет, рогоносец, меня сломать своими измышлениями, мерзкими намёками? Но откуда он всё знает, все эти сплетни? А может, и не сплетни… Неужели Катя врёт? Нет дыма без огня. А если тут соврала, значит…»

Когда он вернулся из туалета, следователя не было, на его месте сидел молодой человек в форме, с лейтенантскими погонами. Лейтенант посмотрел на Андрея угрюмо, словно ненавидел его всю жизнь.

– Чего стоишь? Садись, ну! Прямо сиди, мудило гороховое, чего спину гнёшь? Дам по горбу, так распрямишься.

«Вот и поговорили, – подумал Андрей. – Да… Неужели это я, свободный и счастливый, несколько недель назад лежал на черноморском пляже?! Много чего мы с Катей напланировали. И вот я вышел из сказки теней в суровую действительность».

Время смешалось: бесконечно давно закрыли его, так недавно был он на море. Лейтенант выпустил облако табачного дыма, и в сером дыму продолжался его голос:

– Вот бумага, ручка. Я, что ли, за тебя писать буду.

Лейтенанту нравилось оскорблять подследственного. А может, в этом была его служба? Ведь приказывают артиллеристам вести беспокоящий огонь по противнику, – они и стреляют день и ночь.

– Как ты сидишь? Ты спать сюда пришёл?

А через несколько минут он снова окликнул подследственного:

– Эй, слушай, я, что ли, тебе говорил, тебя не касается?

Захотелось есть. Голод вместо обезболивающих таблеток и мазей заглушал нестерпимую боль. Минутами мысли о том, что Катя может быть причастна к нынешнему его положению, жгли так сильно, что забывалось о ломоте в спине и пояснице. И тут же мысли о том, что могут с ним сделать, забивали всё остальное: голод и боль, мысли о Кате. Ишачьи головы! Трезора выпустили, не могут доказать то, что на самом деле было! И тут же варят другой компот, из тухлых фруктов!

Снова пришёл следователь.

«Пожрал, небось! – подумал Андрей. – В ночь, что ли, собрался заступать?»

И посмотрел в окно. Уже темнело.

Как рабочий, заступая на смену, оглядывает свой станок, деловито обменивается словцом со своим сменщиком, так следователь глянул на Андрея, на письменный стол, сказал:

– А ну-ка, лейтенант.

Он посмотрел на свои часы, достал из стола папку, развязал шнурки, полистал бумаги и, полный интереса, живой силы, сказал:

– Итак, Разгон, продолжим.

И они занялись.

– Смотрю, ничего вы не написали. А мы так будем сидеть неделю, месяц, год. Пока вы не напишете признание по первым двум эпизодам. Потом дадим вам отдохнуть – и снова вперед. Давайте по-простому: раз вы стали на путь осознания своей вины, подписав первые протоколы, давайте признаваться дальше! А то, что же получается – захотели помочь следствию, а разговор доходит до дела, и в кусты, так, что ли?

Андрею передалось рабочее оживление отдохнувшего следователя. Он посмотрел на него, затем на лейтенанта, уже стоявшего в дверях. И, глядя на стену, сказал тихо, но твёрдо:

– Вы видите моё состояние, и продолжаете издеваться надо мной. Хотя вы прекрасно знаете, что мой отец полковник милиции, а тот человек, что на календаре, вице-губернатор – начальник моей матери. Если мне не будет оказана медицинская помощь, не разрешат свидание с адвокатом и родственниками… Я вас предупредил.

– Как он запел! – взорвался лейтенант, стоявший у дверей. – Папенькин сынок, мажор!

Он навис над Андреем, казалось, вот-вот ударит.

– Кончились твои времена, не будешь больше блатовать! Подпишешь всё, что тебе скажут! Иначе…

– А основные силы я даже не назвал, – упрямо сказал Андрей. – Они себя проявят, причем скоро.

Лейтенант вскинул руку:

– Угрожать нам вздумал, сволочь?!

– Мне нужен врач и адвокат.

– Это будет завтра, – сказал следователь. – А впереди у нас веселенькая ночь.

Эти слова вывели Андрея из сонной одури, в которую он начал было впадать. Он приподнял голову, посмотрел мутным взглядом на Сташина, и устало произнёс:

– О, да, милый.

Ошеломлённый, следователь откинулся на спинку стула. Глаза его сузились, ненавидящий взгляд сверлил Андрея. Так они смотрели друг на друга, очень хорошо понимая, о чём идёт речь. Эти слова – «О да, милая!» – Сташин произносил в момент экстаза – каждый раз одно и то же, с одним и тем же выражением лица, с одной и той же интонацией, на протяжении ряда лет. И Вика, его жена, выговаривала ему за то, что у него не хватает фантазии хотя бы что-то изменить. И если у Сташина оставались какие-то сомнения насчет того, спала она с подследственным, или нет, то теперь всё стало ясно.

Лейтенант, разошедшийся не на шутку, вдруг, улыбнувшись, вышел. Сташин и Андрей, как по команде, посмотрели ему вслед, – один с подозрением, другой с любопытством.

– Позови там!.. – рявкнул Сташин с той интонацией, которую без труда узнают все мужчины, чьи интимные поговорки были когда-либо произнесены на публике.

Пока не пришли конвоиры, они сидели молча в душной давящей тишине, опустив головы.

– Посмотрим, чья возьмет, – отвернувшись к окну, зловеще проговорил Сташин. – Папа, мама…

Повернувшись к Андрею, добавил:

– Ну, ну… Жить будешь, а бабу больше не захочешь.

Андрея вывели из кабинета. Отчаяние, охватившее его поначалу, исчезло. Мусорилы хотят из него сделать мусор – болт, не получится. Только б не заснуть сегодня! Он начал представлять, как собственноручно пытает следователя, отпиливает воображаемые рога. Затем, мысленно подвергнув изощренным пыткам сокамерников, стал делать дыхательные упражнения, и настраиваться на бой – как учили на тренировках.

Только бы хватило сил! Боль в спине и боль в ногах, изнеможение, подминали его. Главное – лечь на койку, поспать. И снова мысленные упражнения, движения по татами, сближение с противником, первые удары…

Заходя в камеру, он слышал голос тренера, гремевший прямо над ухом: «…Вы чувствуете себя полными сил, отдохнувшими, свежими, как после холодного душа!» Такими словами он заканчивал боевой настрой воспитанников после тяжёлой разминки, перед спаррингом.

Дверь лязгнула, Андрей ступил в камеру. Все уже улеглись. Несколько человек с любопытством разглядывали его. В тусклом ночном освещении лица сокамерников казались синюшными лицами мертвецов. Оглоблин приподнялся, сел на койку.

– Ну, как съездил? – просипел он.

Андрей молчал, раздумывая, идти ли к койке, или встретить клиентов здесь, у входа, где не смогут окружить. Оглоблин поднялся, вразвалочку направился к нему. Еще трое уселись на своих койках, как бы нехотя стали подниматься.

– Что молчишь, блатота, впадлу с нами разговаривать?

Андрей удивленно смотрел на приближающегося Оглоблина, точно видел его впервые. Квадратное, с большим количеством мяса, лицо его, мясистые пальцы, серебристо-серый литой и плотный ёжик, – всё это выдвигалось из темноты, как из речного водоворота.

– Красавчик, как мы сразу не разглядели, – медленно произнес Оглоблин мясистыми губами казавшиеся тоже говяжьими, мясистые слова. – Сейчас распакуем тебя. Поймал мыша, еби не спеша. Давай, ребята!

Глаза Андрея расширились и словно потемнели. Зрительные сигналы, минуя кору головного мозга, минуя подкорку, поступили на периферию, возбудили мышцы. Не отводя взгляда от Оглоблина, радостно улыбавшегося всем мясом своего большого лица, Андрей вскинул руки, одновременно нанося удар подъемом левой ноги по правой голени противника. В следующее мгновение он, рванувшись влево, немного присел, левой рукой прикрывая инстинктивно вскинутые руки противника, раскрыл ладонь правой руки, и ударил ею в центр носа, вмяв его внутрь черепа. И тут же, вдогонку, резкий удар в горло. Оглоблин упал навзничь.

Слева было двое, справа подбирался один клиент, кричавший: «Вставай, мочи козла!» Ну, откуда столько энтузиазма?! Никто ведь не откликнулся. Все задвигались, укрылись одеялами, отворачиваясь к стенке. Большинство животных предчувствует смерть, и старается её избежать. Большинство – но не бараны.

Андрей бросился на того, кто был справа. Увернувшись от удара, зашел сзади, обхватил руками голову, вонзая в глаза пальцы, ломая шею, и, не отпуская, повалил резко обмякшее тело, с размаха вдавливая голову противника в бетонный пол. Кто-то ударил его ногой по рёбрам. Затем последовал удар в голову. Андрей повалился на поверженного противника. «Уже не встану!» – подумал он, пытаясь закрыться руками. Распахнулась дверь, сокамерники, бившие его, метнулись к своим кроватям. Андрей поднял голову, и тотчас удар дубинкой оглушил его. Темнота. Он потерял сознание.

Очнулся он, почувствовав резкий запах нашатырного спирта. И тут же вскрикнул от боли. Маленькая, два на метр, камера – карцер. Он обнаружил себя лежащим на шконке. Над ним нависал человек в белом халате, разглядывал его, оценивал состояние.

– Медицина позволяет? – спросил стоявший рядом человек, очертания которого терялись в тумане.

– Нет, пусть очухается немного. Не дай бог, чего.

– А чего – чего? Двоих завалил. Сам будет третьим.

– Сам решай, я своё слово сказал. Отвечать тебе, – проговорил доктор.

И снова темнота. Вдруг загорелся бешеный свет. От этого яркого света Андрей вскрикнул, как будто его ударили ножом. Закрыл глаза, всем телом продолжая ощущать пульсирующие световые волны. Позвоночник болел, дышать было больно. Приходилось задерживать дыхание – вдох-выдох давался с трудом.

Он представлял себе пытки, казни, представлял тех двоих, Оглоблина и Шишакова лежащими на секционном столе, с разрезами по Шору – от горла до лобка, каждый с извлеченным за язык органокомплексом, с распиленным черепом. Ничего не помогало. Голова кружилась, периодически возникали рвотные позывы. Но страха смерти не было.

«Катя! – подумал он. – Я тебе верю. Ты не могла меня подставить».

С этой мыслью он заснул.

Проснулся он от падения на пол. Тут же дверь распахнулась, его ударили ногой, велели стоять. Шконка оказалась поднятой, прижатой к стене, как полка в купе пассажирского вагона. Андрей попытался присесть на пол, и тут же в карцер вломился коридорный, и матюгами заставил стоять смирно. Немного позже передали стакан воды и два кусочка хлеба. «На весь день», – объяснили ему.

Так стоял он долгое время, шатаясь, делая шаги вправо, влево. Осторожно придвинувшись к стене, чуть прислонился локтем. И так заснул с открытыми глазами.

Вдруг прямо перед ним материализовались две фигуры. Вертухаи взяли его под руки, и, надев наручники, повели коридорами, затолкали в какой-то кабинет, усадили на стул. Оперуполномоченный, капитан Костин, прикрыв дверь, подошёл к столу, сел напротив. Он стал задавать первые вопросы, те, на которые обычно быстро и точно отвечают. Фамилия, имя, отчество, год рождения, за что попал. Затем, подняв утомлённые глаза на Андрея, улыбнулся, и спросил дружелюбно:

– Вижу, не будете мучить ни меня, ни себя. Подтвердите своей подписью то…

И он, раскрыв папку, показал на стопку исписанных листков.

– …что показали двадцать два свидетеля.

– Потерпевшие уже ничего не покажут, – добавил он, смеясь.

Андрей кивнул.

– Подпишу. Раз все видели, куда деваться?

Капитан Костин стал быстро писать, время от времени вынимая бумаги из папки, заглядывая в них.

– Видите, какое снисхождение к вам – не заставляю напрягаться, рассказывать всё самому. Вижу, как вам тяжело. Сервис, красота!

Бросив быстрый взгляд на Андрея, продолжил:

– И Сташину будет легче. Сознаетесь в преднамеренном убийстве, и он быстрее вас расколет по своим делам.

– А что «сознаетесь» в преднамеренном… Они крякнули, те двое?

– А вы, как специалист, не разглядели?

– Мясо! – попытался улыбнуться Андрей.

И тут же возразил:

– Я оборонялся.

Отложив ручку, Костин произвел смелый переворот в толковании происшествия:

– Вот уж дудки. Вы хладнокровно умертвили их.

Выждав, спросил:

– Мне продолжать писать, или начать процедуру дознания?

– Пишите, – болезненно поморщился Андрей. – Это я так, для поддержания разговора. Дефицит общения, знаете ли.

– Вот! Совсем другой коленкор!

С этими словами Костин взял ручку, и продолжил написание протокола. Время от времени он дружелюбным тоном задавал различные вопросы. Где так научился бороться, как бы действовал, если б Оглоблин увернулся от первого удара, как насчет удушения, почему стал выдавливать глаза, а не оторвал яйца, и так далее. Андрей охотно отвечал. Со стороны казалось, что разговаривают два закадычных друга.

– Вы же в морге работали, – сказал Костин. – Вот… Какие ощущения на вскрытии? Это как при разделке туши? А?

– Не знаю. Просто как кукла, как биомасса, органический материал. А туши я ни разу не разделывал. Ну, видел в деревне, но сам не притрагивался. Знаете, некоторые разделяют своё существование: работа – дом. Я бы не стал их осуждать за такое разделение.

Костин инстинктивно проверил, на месте ли пистолет:

– А что вы на меня так смотрите, как на… биомассу?! Разделение…

Андрей попытался что-то сказать, но слова застряли в горле, а губы скривились в ухмылке.

– Представление ночью было – чистое крещендо.

Придя в себя, Костин повернул к нему листок, подал ручку.

– Подпишете мне всё, и… будет намного легче. Думаю, очко на крепость уже никто не будет проверять – просто некому.

Андрей, не глядя, подписал. После этого его отвели обратно в карцер, позволили прилечь на шконку. Резкий свет убрали, оставили ночное освещение. Он заснул.

Временами он просыпался, отпивал немного воды, откусывал кусочек хлеба. И снова забывался тяжелым сном. Мыслей никаких не было. Радовало уже то, что, сегодня, вероятно, больше не будут трогать.

Утром шконку не подняли, позволили полежать. Андрей уже сам собирался присесть, посидеть, как вдруг дверь открылась. За ним пришли. Не надевая наручников, провели в душ, где помогли помыться. Затем дали чистую одежду, отвели в медпункт, где врач осмотрел его, смазал больные места мазями, забинтовал. Медсестра сделала какой-то укол, поставила капельницу.

«Наконец кто-то впрягся!» – думал Андрей, следя за медленно падающими каплями.

В прокуратуру его отвезли отдельной машиной. Он зашел в кабинет, следом за ним – невысокий мужчина средних лет, в костюме, с кожаной папкой в руках. Он подал руку:

– Аркадий Семёнович, ваш адвокат.

Андрей ответил на рукопожатие, затем присел на стул. Адвокат пододвинул другой стул поближе к столу, тоже сел.

– Могу я ознакомиться с делом? – спросил Аркадий Семёнович.

– Нет, – как застрявшую между зубов семечку, выплюнул Сташин.

У адвоката уже выработался стойкий иммунитет по отношению к следовательской слюне.

– Вас смутил вопросительный тон – не обращайте внимания, это не просьба.

А Сташину было плевать на адвокатов:

– Он обвиняется по статье 105 УК РФ «Умышленное убийство», и статье 159, часть четвертая «Мошенничество».

– Еще раз говорю: мне нужно ознакомиться с делом!

– Решайте через суд, Аркадий Батькович.

– Это незаконно, Константин… лучше б вы засохли на конце своего бати.

Придаточное предложение было сказано в сторону.

– Докажите, – приободрился Сташин.

Андрей поднял руку, привлекая внимание адвоката. Тот повернулся к нему лицом.

– Меня избивал сокамерник, Фролкин. Было маски-шоу… слушатели следственной школы били дубинками. Коридорные…

– Подследственный, прекратить разговоры! – прикрикнул следователь.

Не обращая внимания, Андрей продолжил:

– Не оказали медпомощь, нужно освидетельствование… Не кормят… Не дают спать…

Открыв дверь, Сташин крикнул в коридор:

– Лейтенант!

– Самойлова, Говорухин, и эта… из Урюпинска… дали ложные показания…

– Адвокат! – громким голосом сказал Сташин. – Вас я привлекаю в качестве свидетеля. Вы не можете выполнять свои адвокатские функции. Прошу освободить кабинет, вызову вас повесткой.

– Вам лучше меня не расстраивать, – невозмутимо ответил Аркадий Семёнович.

– Испугал до усёру.

– Освидетельствование, Говорухин, Самойлова, Урюпинские, маски-шоу… – упрямо твердил Андрей.

Адвоката принудили уйти. Когда дверь закрылась, следователь сказал:

– Получил адвоката? Теперь до суда…

Андрей смотрел мимо него в окно.

Обычным движением, как делал многократно, из года в год, следователь Сташин развязал веревочки, раскрыл папку. И обычным своим голосом произнёс:

– Итак, Разгон.

Он спросил, готов ли подследственный к тому, чтобы подписать протоколы, аналогичные вчерашним. Только жертвами будут фигурировать двое работников Урюпинского магазина, и один работник волгоградского магазина «Радиотехника». И получил невнятный ответ. Он помолчал, в упор глядя на Андрея, пожалуй, впервые посмотрел по-следовательски, торжественно произнёс:

– После зверской расправы над сокамерниками, ни один суд не поверит в вашу невиновность. Вам нужно признаться в предыдущих эпизодах, так же как в этом, вчерашнем.

– Моё признание… эту бумагу можно использовать… по назначению. Завтра ваши свидетели выстроятся в очередь – уже со своими признаниями. Возьмут на себя и то, и это, пятое, десятое… И я просто вынужден буду отказаться от своих слов. Другой вам нужен, не я. Андрей Разгон – не ваш клиент, нет.

– Дерьмо вы, дерьмо собачье! Ничего в вас человеческого нет. Что смотрите на календарь? Не поможет вам Рубайлов! Другими делами занят. Не был бы занят, все равно бы не помог. Не нужны вы никому – ни друзьям, ни родителям, ни любовницам. Потому что пропавший человек, гнилой. Думаете, что мы плохие, не пускаем к вам никого. Ошибаетесь. Мы всех пускаем, только вот пускать к вам некого.

Андрей продолжал смотреть в одну точку, куда-то мимо шкафа, на котором висел календарь, куда-то сквозь стену. Он думал о Кате. Неужели забудет? Что с ней? Как ей ответили домашние, когда она позвонила, не дождавшись его?

Откуда-то, словно со дна папки, раздался издевательский голос:

– Что, не на Рубайлова, на купола смотрите? Тоже бесполезно. Бог помогает христианам, а не таким, как вы, отщепенцам.

– А вы христианин?

– Да. Только не говорите, что вы – тоже, не поверю.

– Почему же? – возразил Андрей спокойным тоном.

– Всё это – позёрство, шутовство. Как ваши наряды, в которые вы обряжались, идя на дело.

– Кстати, о деле, – прибавил следователь. – Когда будем признаваться по микросхемам? Рассказывать про крупный ущерб, нанесенный предпринимателям нашего города?

– Так вам календарь нужен, чтобы знать даты церковных праздников?

– Ну… да, – то ли растерянно, то ли удивленно проговорил следователь. И тут же сказал твердо:

– Не соскакивайте с темы, давайте заниматься делом.

– Это прошлогодний календарь, – как бы между прочим заметил Андрей. – Выборы были в прошлом году. Какие же даты вы можете смотреть на нём?

– Не твоё дело! – прорычал Сташин и стукнул кулаком по столу. – Думай о своих датах, о своих статьях и сроках!

– Вот видите, вы гневаетесь, – спокойно ответил Андрей. – А это смертный грех. Моё дело что, оно маленькое. Оприходовал двоих, так ведь это не люди, а скотина. Мне покаяться, и всё простится. Чем больше проступок, тем сильнее раскаяние. У самых великих грешников есть все данные стать величайшими святыми. Таким образом, все мои прегрешения – прошу учесть, не смертные грехи – все нечистые поползновения плоти и духа, это простой продукт, из которого и возникает святость. Все дело в том, чтобы собрать его, обработать, и слепить из него зримую статую покаяния. На это понадобится всего одно мгновенье – в случае полного и глубоко искреннего раскаяния.

Переведя дух, он закончил следующими словами:

– Теперь такой вопрос начинается, гражданин следователь: кто из нас двоих больший христианин – я или вы?

Сташин долго смотрел на Андрея немигающим следовательским взглядом. Потом сказал печально:

– А я думал – мало тебя били по башке. Оказывается – нет, порядок.

– Об этом хотите поговорить?

– Вижу, остались силы на юмор. Что ж, давай пошутим. Подруга твоя, Альбина Евсеева, говорит, что деньги за убийство Кондаурова передавал Никитину ты. Зачитать её показания?

«Кто такая Альбина Евсеева?» – подумал Андрей и задал вслух этот вопрос.

– Ты от всех своих подруг открещиваешься? – с издевкой переспросил следователь. – А знаешь, почему она так откровенна с нами? Потому что осознает свою вину, и хочет снисхождения. А почему так? Потому что из-за задержания срывается её поездка в Италию. Она готова на всё, чтобы поскорее выйти и уехать. Так-то. Ну, что, готов к признанию? Признаешься по Урюпинску, я порву показания Евсеевой.

– Альбина – фуфель. Поэтому вы не торопитесь делать очную ставку с ней. Думаю, эта муля скоро лопнет.

– Что-то ты разговорился. Пора тебя из карцера переводить обратно в общую камеру – к живым свидетелям твоей расправы. К тому же, нам стало известно, что тренировался ты в секции рукопашного боя. Твой тренер, Воронцов, как раз практикует смертельные удары.

Андрей подумал о том, какие действия могут предпринять Второв и Трезор, чтобы его выручить, и прямо высказал свои мысли.

– СИЗО урезали бюджет, и нужно проредить ряды подследственных, произвести селекцию? Думаю, без моего участия будут санитарные потери. Одним свидетелем станет меньше. Не удивлюсь, если мы потеряем Фролкина. У меня будет железное алиби – я буду в карцере, или в медпункте. А тот, кто поможет Фролкину завершить земной путь, возьмет на себя предыдущие эпизоды – Оглоблина и Шишакова. И свидетели это подтвердят.

– Ничему тебя жизнь не учит, – проговорил Сташин по-учительски вразумляюще. – Наглеешь день ото дня.

– Я не наглею, а строю догадки. А жизнь – она не для того, чтобы учиться. Наоборот, учёба – для того, чтобы сберечь и улучшить жизнь.

– Ничем тебя не проймешь, умник ты эдакий. Куча свидетелей, тебе всё мало. Говорухин, Потапова, Самойлова.

– А что Самойлова… Кто она такая? Так, пописать вышла. А что скажет коллектив? Начальник СМЭ, эксперты, санитары, лаборатория! Против коллектива она ничто. Что она там видела, кого не видела, – какой мираж, мне неизвестно. Знаю, что взгляды её пришли в противоречие со взглядами сотрудников учреждения, в котором она работает. Не сможет она в одиночку разложить сознание целого коллектива.

– Словоблуд ты, демагог. К тому же нахал.

– Напротив. Пытаюсь говорить на понятном вам языке, как филолог с филологом, и всё без толку.

Тут зазвонил телефон.

– Здравствуйте, Петр Лаврентьевич.

Услышав голос прокурора, Сташин весь подобрался, сосредоточился. Ему было сказано, чтоб оставил в кабинете адвоката. Сташин возразил – мол, были определенные нарушения. Перебив его, прокурор заявил, что сегодня будет так, а дальше – посмотрим. И положил трубку.

Отвернувшись к окну, Сташин долго сидел, задумавшись. В дверь постучали. Реакции не последовало. В кабинет вошел Аркадий Семёнович. Посмотрев на безмолвно сидящего следователя, уселся на стул.

– Задействовали свои связи, – небрежно обронил следователь, повернувшись. – Думаете, поможет. Ну, ну…

– А вы не отвлекайтесь, там, за окном, более интересные вещи, – сказал Аркадий Семёнович. – Только скажите, где дело, я сам возьму.

– Где, где – в п**де на гвозде.

Аркадий Семенович повысил голос:

– Я говорю, мне дело нужно, я не специалист по п**дам.

– А мне нужно, чтобы подследственный дал признательные показания. Я – хозяин. Что будем делать?

– Мне больно дышать, – счёл нужным сообщить Андрей. – Шестнадцать дыхательных движений в минуту, каждое движение причиняет мне боль. Я харкал свежей кровью, она шла не из носа, не из челюстей, не из прикушенного языка. Кровь шла из лёгких. Полагаю, это травма легких. Кроме того, меня мучают сильные головные боли. У меня кровь в моче. Всё это, опять же, из-за нанесенных побоев. Мне нужен врач. Если не собираются оказывать медицинскую помощь, пусть дадут письменный отказ. Чтобы потом – в случае чего – не было такого, что «мы не знали, он не жаловался». А то устроили ГУЛАГ, манечка стебает.

Лицо следователя стало покрываться малиновыми пятнами. Когда они спустились по шее до воротника, Андрей спокойно добавил:

– Давайте – чтоб адвокат слышал – угрожайте мне расправой сокамерников, чего уж там!

* * *

Адвокат добился принятия заявления о нанесении телесных повреждений и жалобы на действия следователя. Заявление принял оперуполномоченный Костин, отметку о принятии жалобы поставили в приёмной областной прокуратуры.

Костин оформил направление на судебно-медицинскую экспертизу в Бюро СМЭ. Освидетельствование проводил заведующий отделением экспертизы живых лиц Кирилл Михайлович Михайлов. Выслушав жалобы, описав наружные повреждения, он оформил направление на клиническое и инструментальное обследование. В медсанчасти МВД было сделаны анализы мочи и крови, сделаны рентгеновские снимки, спинномозговая пункция, УЗИ, ЭКГ, ЭЭГ.

На рентгенограмме легких обнаружили сдавление правого лёгкого жидкостью и воздухом. Поставлен предварительный диагноз: «гемопневмоторакс». Сделана пункция лёгкого, воздух откачали. На следующий день снова сделали рентгеновский снимок легких. Та же картина, воздух продолжал подтекать из поврежденной части легкого. Была сделана повторная пункция, и принято решение об оперативном вмешательстве. В выписном эпикризе к диагнозу «гемопневмоторакс» добавился еще один – ушиб головного мозга, рекомендовано лечение в профилированной клинике. Операция – сегментэктомия правого лёгкого – была выполнена в торакальном отделении областной клинической больницы.

На основании полученных данных Михайлов в своём заключении написал о наличии у потерпевшего опасных для жизни повреждений.

Глава 50

Сташин, Зюбенко, и Галеев стояли у здания следственного управления областной прокуратуры. Сотрудники трёх разных ведомств обсуждали дело, объединившее их.

Казавшееся ясным, оно в одночасье стало сильно запутанным, однако собеседники пришли к единодушному мнению, что эта путаница в конечном итоге как нельзя лучше позволит разобраться в этом сложном вопросе.

Говорухин позвонил Сташину и сказал, что уехал на три месяца из города. До своего приезда просил не считать свои показания достоверными, – он не уверен, что подследственный Разгон – тот самый человек, который продал ему микросхемы. Потапова, продавщица Урюпинского магазина «Промтовары», отказалась от своих показаний. Самойлова, медрегистратор Бюро СМЭ, изменила свои показания. Теперь она утверждает, что второго июня санитар Разгон целый день находился на работе.

Стали поступать сведения, что некий коммивояжер, представляющийся Прохором, появляется в магазинах города и предлагает микросхемы. В этом человеке свидетели узнают Андрея Разгона. Его сопровождает человек, как две капли воды похожий на Козина. Причем Разгон в настоящее время находится в реанимационном отделении областной клинической больницы, а Козин – в следственном изоляторе. Двойники?!

В камере СИЗО задушен Фролкин. В убийстве сознался некий Хлюпиков – доходяга-наркоман, не способный задушить котёнка. Он же сознался в убийстве Оглоблина и Шишакова.

Через осведомителей в «офис» вброшена информация о причастности Разгона к убийству Кондаурова. От них же стало известно, что Солодовников считает бывшего санитара морга непричастным к этому делу – решение было принято еще в июне, вопрос давно закрыт, никто не считает нужным к нему возвращаться.

Полковник Александр Андреевич Разгон, заведующий кафедрой экономики высшей следственной школы, подал на отчисление целый поток слушателей, предположительно причастных к избиению подследственных СИЗО.

Подследственный Андрей Разгон получил угрожающие жизни травмы, находится в областной больнице, заведено уголовное дело по факту причинения ему тяжких телесных повреждений.

Никитин застрелен профессиональным киллером. Винтовка ВСС была найдена в куче мусора, представлявшую собой замаскированную снайперскую позицию.

Всё это позволяет сделать вывод о функционировании активной и разветвлённой преступной группировки, сумевшей запугать свидетелей, привлечь к преступному сговору сотрудников Бюро СМЭ, оперуполномоченных СИЗО, районных отделений ОБЭП и РОВД. К делу причастен «офис», пытающийся отмыть деньги, полученные преступным путём, и не отошедший до сих пор от своего криминального прошлого. Разоблачение преступной группировки – хороший шанс отличиться, получить повышение по службе.

– Разгон – крепкий парень, ломом подпоясан, – сказал Зюбенко. – Трудно будет с ним бороться, бороться.

– Евсеева не отказалась от показаний, – заметил Галеев. – У нас есть Чернецов и Глухов. Они осуждены, пошли по этапу, но, думаю, мы сможем их разговорить, – из всех «машинных» убийц они самые податливые.

Зюбенко покачал головой и отошёл немного в сторону, чтобы не беспокоить некурящих собеседников табачным дымом.

– Иосиф Григорьевич считает, что заказчики убийства Кондаурова будут выявлены не раньше лета следующего года. Урюпинск, магазин «Радиотехника», и микросхемы – это Козин. «Компания Три-Эн» – это исчезнувший Шапиро и Нестеров, который начал давать нужные показания. Хищения на «Каустике» и других предприятиях, конторы по обналичиванию денег – тут набирается целая группа фигурантов. Трегубов помог обезвредить Никитина и отмазался. Разгон отмажется, отмажется. Поэтому, братские сердца, советую вам его забыть, забыть.

– Кекеев сумеет прижать всех, кого нужно, – сказал Сташин. – Еще не таких сажали. Все в итоге признаются и оказываются за решеткой.

И участники беседы посмотрели в сторону здания следственного управления.

* * *

В кабинете Кекеева собрались Давиденко, Еремеев, и Каданников. Ждали Рубайлова, который предыдущим вечером прибыл из Москвы.

– Говорят, хорошо съездил, – сказал Еремеев.

– Заручился поддержкой представителя области в Москве, и председателя Совета Федерации, – сообщил Кекеев. – Полчаса назад звонил, был в отличном настроении.

– Вот и мы его порадуем, – оживился Давиденко. – Отловили всех пиндосов, предъявили обвинения. Город задышал спокойно. В ноябре дело «Три-Эн» передадим в суд. Арестованное имущество продадим, начнем расплачиваться с вкладчиками.

– Наш главный фигурант соскакивает, – озабоченным тоном сказал Кекеев. – Кто-то вышел на Петра Лаврентьевича. Засуетился адвокат, подследственный симулирует тяжелую болезнь, экспертиза написала заключение. Что будем делать?

– Я молчал, – думал, что ошибка сама обнаружится, – шумно засопев, выдохнул Еремеев. – Считаю, что Разгон здесь ни при чем. Приличная семья, хорошая характеристика с работы. Следователь Сташин пристрастен. Учась в следственной школе, он имел плохую успеваемость на кафедре экономики и международного права, которой заведует профессор Разгон.

Его поддержал Каданников:

– Андрей Разгон – обычный парень. Остался не у дел. Были небольшие сбережения, заработанные в экспертизе, за последние три месяца он их спустил. Никаких накоплений и сверхдоходов. Он непричастен к тому, что ему инкриминируют.

– Откуда такие сведения, Влад?

– Абсолютно точные сведения, Иосиф Григорьевич. Подруга с ним жила три месяца. Прощупала его карман как следует. Нет у него денег. Не виноват он. Всё у него ровно.

– Вай ана-саны, мы собрались истину искать, или фигуранта? – вмешался Кекеев.

Каданников пожал плечами:

– Причастность его к убийству Кондаурова – это дичь. То, что он оборонялся в камере – молодец, мужчина.

Дверь шумно отворилась, и, словно спецназовец в помещение, захваченное террористами, в кабинет вломился Рубайлов.

– Что вы натворили, Бадма Калгаевич! – с порога крикнул он. – Я ведь ясно указал, что деятельность преступной группировки, которую вы накроете, должна быть антиобщественной, глубоко антиобщественной и антиправительственной с националистическим и террористическим оттенком. Кого вы арестовали?! Сына почтенных родителей и певицу из музкомедии, которая прошла конкурс в миланскую оперу «Ла Скала», и должна на днях вылететь в Италию. Городская общественность ощущает тягостное недоумение. Люди взволнованы трагическими картинами, которые рисует пресса. Общественное мнение требует привлечь к ответственности организованную преступность, аферистов, обирающих население, рецидивистов, погрязших в убийствах и грабежах. Общественность недоумевает, почему власти ищут виновников в мире искусства, и среди социальных работников.

Он умолк, чтобы перевести дух, этим воспользовался Кекеев:

– Арест стал итогом громадной оперативной работы. Мы располагаем неопровержимыми уликами. Преступники во всём сознались. Убийство на глазах двадцати свидетелей…

– Вы делаете мне смешно! – перебивая, саркастически воскликнул вице-губернатор, посмотрев в окно. – Знаю я ваши «признания». Вы выходите на улицу, ловите прохожих, переходящих улицу на красный свет, и дубинками выбиваете показания.

Рубайлов расхаживал по кабинету, словно гроза над морем.

– Теперь так… – продолжил он, подойдя к столу. – Профессор Разгон делает мне докторскую диссертацию. Жена его, моя бывшая сотрудница, главный специалист жилкомхоза. Она единственный в городе человек, кто досконально разбирается в вопросах коммунального хозяйства. Единственный, кто может точно сказать, куда течет дерьмо, а куда – деньги. Если Андрей Разгон и Альбина Евсеева через полчаса не будут на свободе, я отключу всем сидящим здесь господам воду, свет, и электричество.

Водворилась настороженная тишина. Взгляды всех присутствующих устремились на хозяина кабинета, заместителя прокурора области. Кекеев невозмутимо смотрел в глаза Рубайлову.

В этот момент в кабинете появился Сташин, вызванный по внутреннему телефону.

«Как поступит зампрокурора?» – гадал Иосиф Григорьевич.

Совершенно понятно, что Кекеева не волнует ни общественность, ни сам Рубайлов. Руками заместителя прокурора снимали и арестовывали вице-мэров, начальников департаментов городских и областных администраций, руководителей силовых ведомств. Не вступая в коалиции с областными чиновниками, он был свободен от каких бы то ни было обязательств. Его слово не имело обратной силы. Если он что-то решил, то шел до конца, невзирая на возможные в любом деле ошибки.

Однако, слово Рубайлова также не имело обратной силы. И будучи избранным депутатом Госдумы – а в этом мало кто сомневался – мог надавить на Кекеева по линии Генпрокуратуры.

Иосиф Григорьевич не выпускал из поля зрения Бадму Калгаевича. И по его взгляду, обращенному на вошедшего следователя, понял, кто станет жертвенным бараном.

– Что же ты хулиганишь, Константин педэр-сухтэ? – простодушно спросил Кекеев.

– Пока я ездил в командировку, – продолжил заместитель прокурора, вот уже десять лет не выезжавший за пределы города, – ты арестовываешь невиновных, шьешь дела. Ай-яй, некрасиво это, подло. Вот Юрий Иванович распекает нас, как мальчишек.

– Бадма Калгаевич, – пробормотал, задыхаясь, следователь, которому вся кровь бросилась в голову, – я не знал всех тонкостей…

– Лахавлэ! – нетерпеливо перебил Кекеев. – Не знал вопроса так же, как не знаешь экономику и международное право?

Рубайлову, очевидно, пришлась не по вкусу разыгрываемая сцена. Он обратился к заместителю прокурора со следующими словами:

– Вы делаете мне большое удивление. Неужели вы не в курсе того, что творится в вашем учреждении?

Буравя взглядом ошеломленного следователя, рассчитывавшего получить сейчас чрезвычайные полномочия, Кекеев возмущенно проговорил:

– В последнюю минуту узнаю о превышении полномочий, вызванном пристрастным твоим отношением к подследственному. Ты ссоришь меня с моими сегодняшними и завтрашними друзьями. Может быть, ты арестовал Андрея Александровича, чтобы под пыткой выяснить, спал ли он с твоей женой? Хотел узнать, не рогоносец ли ты? На этот счет не сомневайся: ты рогоносец, и это известно всему Волгограду. Но ты работаешь в прокуратуре не для того, чтобы вымещать свои личные обиды.

Совещавшиеся, пораженные таким поворотом разговора, нетерпеливо ждали развязки, стараясь не смотреть на старшего следователя Сташина, затрясшегося, как в лихорадке.

– Бадма Калгаевич, – пролепетал он, – я честный человек.

В ответ раздался окрик, взметнувшийся, как дротик:

– Ты болван и вдобавок деревенщина! Теперь, сын сожжённого отца, слушай сюда: если через двадцать минут Андрей Разгон и Альбина Евсеева не будут на свободе, я сотру тебя в порошок. Можешь идти.

После того, как закрылась дверь за следователем, присутствующие в кабинете с минуту молчали, стараясь не смотреть друг на друга.

«Ловко вывернулся!» – подумал Иосиф Григорьевич, глядя на Кекеева, сохранявшего олимпийское спокойствие.

Еремеев зачем-то вытирал платком глаза. Искоса поглядывая на потолок, Каданников раскачивался вперед-назад. Рубайлов обалдело смотрел на Кекеева, напоминая быка, уставившегося на огонь. Силясь сдержать гнев и неуместное веселье, он посмотрел на дверь, и сказал:

– …И пошёл он ветром гонимый, солнцем палимый.

– Рогатый и побитый, – добавил Иосиф Григорьевич.

Взрыв хохота потряс кабинет. Еремеев, взвизгивая, тряс платком, мокрым от обилия весёлых слёз.

– Попал парень под раздачу!

– … к сатане под мохнатый хвост!

– Ха-ха-ха!

– Хи-хи-хи!

– Бадма всегда рассмешит!

И только Кекеев сохранял спокойствие, бесстрастным взглядом осматривая присутствующих. Рубайлов, пройдясь по кабинету, посмотрел на часы, и, сославшись на нехватку времени, удалился.

Все как-то разом притихли, когда он вышел. Некоторое время напряженно молчали. Наконец, Иосиф Григорьевич нарушил тишину:

– Придется нам произвести замену объекта. Мои оперативники набрали целый пул…

– Профессорских детей, мошенников-соблазнителей, деятелей искусств, – ехидно перебил его Кекеев.

Тут все чуть не попадали со стульев от нахлынувшего смеха. Иосиф Григорьевич кусал губы, Игнат Захарович всхлипывал, даже Бадма Калгаевич улыбнулся. Когда все, насмеявшись, замолкли, Давиденко обратился к заместителю прокурора:

– Видит болотный рак, следователя Сташина заменят на менее пристрастного…

– И менее рогатого, – вставил Еремеев.

– Мы произведем замену и сообщим вашим людям, – ответил Кекеев. – Будем работать в прежней связке.

Многозначительно переглянувшись, все поднялись со своих мест. Стало ясно: чтобы успешно завершить начатое дело, нужно тщательнее собирать анамнез у фигурантов, и особенно внимательно следить за тем, чтоб эти объекты никак не были связаны с вице-губернатором.

И, довольные друг другом, они, попрощавшись, разошлись.

Глава 51

Уже больше часа сидел Сташин, бледный, онемевший, в своём кабинете. Посмотрев на злополучный календарь с изображением вице-губернатора, задрожал и до боли сжал голову. Все пережитое предстало перед ним, как наяву. Подумалось, уже никогда не пересилить нравственную муку, никогда не вычеркнуть из памяти тяжелый разговор в кабинете заместителя прокурора. Неужели Рубайлов настолько влиятелен, что всесильному Кекееву пришлось отказаться от своих планов? Оперативники сразу трех ведомств выследили Трегубова и Разгона, и теперь вся работа псу под хвост!?

Однако, черт с ним, – начальство на то оно и начальство, сегодня трахает так, что шуба заворачивается, а завтра представит к награде. Хуже прилюдной выволочки был откровенный плевок в душу в связи с изменой Вики. Беспринципному Кекееву наплевать на чужие чувства, лишь бы половчее выкрутиться в щекотливой ситуации, когда по-другому не получается. Но откуда он узнал? Разгон? Следовательское чутьё подсказывало, что нет, не он.

«Неужели… лейтенант Бойко?!» – неожиданно мелькнула мысль.

Сопоставив некоторые данные, следователь Сташин решил: да, это Бойко! Впервые он подумал о лейтенанте, когда тот ухмыльнулся и спешно ретировался из кабинета во время допроса Разгона, когда тот произнёс это проклятое «О да, милый». Хотя не прочь был еще поиздеваться над подследственным, – это он никогда не пропустит. Конечно, больше некому проболтаться! Недаром эти слова мерещились Сташину всякий раз, когда он проходил по коридорам родного учреждения. Вся прокуратура смеялась над ним!

Так что же получается – Бойко… тоже знает, что означают эти слова?! Он тоже… с Викой?!

Какой ужас! Занесенный грозно кулак бессильно опустился на стол. Мысли заметались. Что делать? Развестись? Этот вопрос решен однозначно. Уволиться? Сташин задумался. Нет, черта с два! После несправедливой выволочки Кекеев обласкает, – конечно, извиняться не будет, но, может, выдаст премию, отправит в отпуск, предоставит бесплатную путевку на море, потом даст перспективные дела. Грамотных следователей он бережет, особенно тех, кто не поддается искушению, не берёт взятки. Тех же, кто «решает вопросы» мимо него, безжалостно увольняет при первой же возможности.

Да, – сделал вывод Сташин, – плевать на сплетни и смешки. Он останется на работе, будет таким же твёрдым и сильным, как зампрокурора. Бойко… надо забыть на время, потом уничтожить. Разгон… Жалкий ебаришка!

Сташин посмотрел в окно, задумался.

Странно, что из этих двух людей он вдруг испытал невольное уважение к подследственному, которого еще утром планировал добить, а потом был вынужден закрыть дело, и отозвать оперативников из областной больницы; а смазливого красавчика Бойко вдруг возненавидел. Да по-мужски разобраться – кобель не вскочит, пока сука не захочет. Но если один повел себя достойно, то другой разболтал об этом всей прокуратуре, – так, что дошло до Кекеева.

…Он долго сидел у окна, задумавшись. Рабочий день подходил к концу. Домой не хотелось. Надо пройтись пешком, обдумать финальный разговор с женой. Когда же пройдёт это мучительное чувство, когда будет ясность в голове? Хотя бы какие-нибудь мало-мальски приятные эмоции!

Повернувшись к столу, он открыл средний ящик тумбочки. Блокнот подследственного! С него всё началось. И, слава богу, – раскрылась измена, пусть дорогой ценой! Он начал медленно листать, внимательно всматриваясь в строчки. Сразу видно, кто для хозяина блокнота важен, а кто так себе. Близкие люди вписаны на ту букву, на которое начинается имя, остальные – по фамилии.

Буква «К»… Катя Тр. Что за Катя? Третьякова! Та самая! Рассматривая шесть букв, обведенных красным фломастером, Сташин стал вспоминать оперативную информацию об этой девушке, которой поделился с ним Галеев.

Через осведомителей выяснено, что у неё была связь с самим Кондауровым, после его смерти – роман с Разгоном, своим соседом. Они отдыхали в Сочи, вернулись в Волгоград в начале сентября – есть данные с железной дороги. Неизвестно, правда, когда уехали, – вот это интересно.

Она пробыла в городе пять дней. Встречалась с Солодовниковым на набережной, неподалёку от «офиса». Туда пришла пешком, после непродолжительной беседы Солодовников отвёз её на машине домой. На пятый день своего пребывания в городе она уехала на поезде в Санкт-Петербург.

«Ого! – подумал Сташин. – Тут даже указан петербургский номер!»

Он снял трубку, стал набирать номер, еще не понимая, что ему сейчас нужно, когда дело уже закрыто. Ответили сразу, оборвав первый же гудок. Нетерпеливо ждали чей-то звонок?

Сташин представился – назвал должность, фамилию, имя, отчество, адрес учреждения, и обратный номер телефона. Растягивая слова, обдумывал, как поведет разговор. Когда он закончил свою вступительную речь, грудной женский голос ответил не очень вежливо:

– Ну и что, чем обязана?

– Вы не могли бы представиться для начала?

– А что, вы не знаете, кому звоните?

– Попробую угадать… Екатерина Третьякова?

– Она у аппарата.

– Меня интересует Андрей Александрович Разгон, о нём бы хотелось поговорить.

– Что с ним случилось? – спросил встревоженный голос.

– Он находится в СИЗО.

– Охренительная новость, лучше скажите, с какого перепуга он там находится.

– Следствие пытается установить степень его причастности к некоторым… преступлениям.

– Он ни в чем не виноват.

– Спокойно, девушка. Если он невиновен, мы его отпустим. Сейчас я кое-что спрошу у вас, сопоставлю данные…

– Ничего я вам не скажу. И вообще – почему я должна вам верить?

– Ваше право. Тогда мы закончим разговор, я буду выяснять интересующие меня вопросы в других местах, всё это время Андрей Александрович будет находиться в СИЗО.

Повисла пауза. Девушка на том конце провода молчала. Подумав, она ответила, отрывисто бросая фразы:

– Что же вы хотите выяснить, – для того, чтобы Андрея поскорее выпустили из изолятора?

– Судя по вашей заинтересованности, вам небезразличен этот человек.

– Да, небезразличен. Я – его девушка.

Сташин удовлетворённо покачал головой.

– О, да!.. Не сомневаюсь. Так утверждает каждая первая девушка, проходящая по этому делу.

– Давайте оставим ваши следовательские штучки. Говорите по существу.

Следователь Сташин не знал, что сказать по существу, – Третьяковой и Кондауровым занимался Галеев. Связь Третьякова – Разгон никогда его не интересовала. Он ответил:

– Есть такая Альбина Евсеева, подружка Андрея Александровича. Так же, как и он, она находится под стражей. Вместе с ним… совершала… некоторые мошеннические действия, не могу по телефону всё сказать, это тайна следствия. Выгораживая его, наговаривает на себя, мотивируя тем, что она – его девушка.

– Чушь!

Сташин принялся листать блокнот. «Где же тут найти не чушь…»

– Есть ещё…

«Что бы такое сказать? – подумал он. – Не называть же Вику! Где еще имена девушек, подчёркнутые фломастером?»

– М-м-м… – задумчиво произнёс он.

– Как вы сказали?! – спросил нетерпеливый голос. – Маша?

Сташин открыл страницу на букву «М». Есть!

– И она тоже. Маша Либерт. Судя по её рвению, она готова сесть вместо Андрея Александровича, взяв на себя его вину. Она показала, что…

Тут он точным движением выудил из папки нужную бумагу, посмотрел дату отъезда Третьяковой в Петербург, и сказал:

– … провела с ним три ночи подряд, – 9-го 10-го и 11-го сентября, – в… гостинице «Волгоград». Мы проверили, оказалось, что это правда, есть соответствующие записи, и персонал подтверждает. Вот хотелось бы знать, сможете ли вы дать аналогичные показания.

Сформулировав мысль, он задал вопрос:

– Вы были с ним… в июне месяце… в ночь с…

Сташин задумался, какую бы дату назвать. Тут он услышал щелчок, и короткие гудки. Разговор прервался.

Спокойным движением собрав бумаги в папку, он аккуратно завязал верёвочки, и положил ставшую ненужной папку в тумбочку. Затем встал, и вышел из кабинета. На душе стало немного спокойнее. Он испытал небольшое, но всё-таки удовлетворение. Получены долгожданные положительные эмоции, так необходимые для трудного разговора с женой.

Глава 52

Части меня под землей и на небе. Хотела сама кусочек хлеба. Умирала от голода, не зная еды. Хлеб вкушала не чуя беды. Меня разрывает на части вечности. За окном машины – полосы встречные. Буду петь на углях в белом аду. Растут кресты у меня в саду. Нужно проснуться из света во тьму. Я очень сильная, я смогу. Бред моих рук, стон моих глаз, Кончился этот безумный рассказ. И на земле нет больше нас…

Глава 53

Двое суток Андрей провёл в реанимации. Обезболивающие кололи каждые четыре часа, а укола хватало на три. В начале четвертого часа боль подкатывала, мучила почти час – до момента, пока подействует следующий укол. Болело под мышкой – в месте операционного разреза, ломило в ребрах, голова раскалывалась на части, болел позвоночник. Мучили кошмары. Одна-единственная мысль жгла, не отступала: что с Катей?! Как поговорили с ней домашние, что сказали? Как она поймёт его отсутствие? Забываясь в наркотическом сне, он думал о том, что Катя, зная о его неприятностях, поймёт, что невыход на связь связан с серьёзными проблемами, будет ждать, может быть, даже вернётся в Волгоград. Очнувшись ото сна, снова почувствовав боль, думал, что вдруг Катя неправильно поймёт, боялся, что родители, или брат, ответят ей что-нибудь не то.

Когда состояние улучшилось, его перевели в отделение. Родители и брат навестили его, сообщили, что дело закрыто, и неприятности закончились. Проведено служебное расследование, и двенадцать слушателей высшей следственной школы, виновные в ночном избиении подследственных, отчислены из ВУЗа, возбуждено уголовное дело. Что касается противозаконных действий следственных органов – тут бесполезно жаловаться, надо радоваться тому, что дело закрыто, всё могло быть гораздо хуже.

Выслушав, Андрей нетерпеливо спросил, звонила ли Катя, и что ей ответили. Оказалось, что Катя беспрерывно звонила, и ей отвечали всё, как есть: ночью забрала милиция, свидания запретили.

Андрей попросил, чтобы в больницу принесли его блокнот. На это ушло два дня – оказалось, что все личные вещи забрали при обыске. Наконец, брат привёз блокнот, который не без проволочек вернул следователь. Андрей тут же стал звонить с телефона-автомата в Петербург. Длинные гудки, никто не брал трубку. Брат не знал, когда Катя звонила в последний раз. Андрей позвонил родителям, они не могли вразумительно ответить на этот вопрос. Не помнят, было не до этого. Последние три дня она точно не звонила. Странно, – до этого дозванивалась и в два, и в три часа ночи.

В отделении скучать не приходилось. Приезжали Второв и Трезор, Маша навещала каждый день. Трезор сказал, что таких сложных случаев, как этот, он не видел никогда. Если с дознавателями договорились сразу, то дальше начались непонятные проблемы. Коридорные и опера в СИЗО наотрез отказались сотрудничать, мол, сделают всё, что угодно в плане режимных поблажек для любого другого подследственного или заключённого, но только не для Разгона. Это было особое указание начальства. И только в самом конце, когда были задействованы высокие инстанции, дело удалось сдвинуть с мёртвой точки. Солодовникову удалось договориться с коридорными и охранниками. И однажды ночью некий Хлюпиков задушил Фролкина, и наутро сознался в содеянном, взяв на себя ещё тех двоих – Оглоблина и Шишакова. Ну, такая ночная сомнамбула – бродит в ночи, всех душит. Сокамерники это подтвердили.

Решающую роль, конечно же, сыграл Рубайлов. Без его вмешательства всё остальное не имело бы смысла – ни свидетельские показания, ни появление «двойников», предлагавших микросхемы.

Дожидаясь ухода очередного посетителя, Андрей торопился к телефону-автомату. Три дня никто не походил к телефону. Наконец, на исходе третьего дня безрезультатных звонков трубку подняла женщина. Андрей поздоровался, попросил позвать Катю. Женщина представилась хозяйкой квартиры и сообщила, что девушка Катя действительно проживала здесь, но несколько дней назад она неожиданно съехала. Обидно, конечно – приятный человек, сказала, что собирается арендовать квартиру минимум на год, и вдруг такая незадача. Сейчас хозяйка пришла показывать квартиру новым жильцам.

Закончив разговор, Андрей позвонил Людмиле Николаевне, Катиной бабушке. От неё он узнал, что Катя улетела во Владивосток. Причины внезапного отъезда неизвестны. Что касается домашнего телефона, его нет – Сергей Владимирович переехал на новое место, дом не телефонизирован. Андрей трижды переспросил, будто это могло что-то изменить, и при очередном вопросе Людмила Николаевна ответила бы по-другому. В палате до него дошло: Катя его бросила. Словно чинка подсекла ему ноги, он почти упал на кровать. Сдвинулся мрак, пошатнулись стены, Андрей ударил кулаком по стене, сожалея, что находится не в камере, и никто здесь на него не нападает. Припадок ярости быстро прошёл, и ему показалось, что жизнь по каплям вытекает из него.

Глава 54

Туманным осенним утром Владимир с Артуром шли по территории аккумуляторного завода «ЭлектроБалт». Это было пространство, заполненное прямыми линиями, пространство прямоугольников и параллелограммов, рассекавших землю, осеннее небо, туман. Гробами выстроились заводские корпуса. Протяжно выли заводские гудки, дым заводских труб сливался с серой мглой. Время от времени из тумана появлялись серые тени, бледные пятна человеческих лиц – шли рабочие.

Дорогу преградили железнодорожные пути. По ним двигался маневровый тепловоз, подавая вагоны на склад готовой продукции. Туда же спешили автопогрузчики. Моргали серые просветы между вагонами, и вот, снова пространство и осенний утренний свет соединились из рваных лоскутов в туманную серую мглу. Путь был свободен.

– Почему мы не можем поставлять что-нибудь на этот завод, почему должны вечно возиться на строительстве бараков? – проворчал Владимир, перешагивая через рельс.

– Не гони волну, – ответил Артур. – Всё будет, мы только устроились.

– Всё будет… Надо заранее продумывать. Во всём нужна плановость.

Они подошли к корпусу, переговорили с прорабом, обозначили дневной объём работ, дождались приезда машины с материалами, и направились в сторону заводоуправления. Там, поднявшись на второй этаж, прошли в кабинет коммерческого директора. Их встретил Евгений Витальевич Барышников, невысокий мужчина средних лет, плотный, с порывистыми движениями, с сединой в черных волосах, с мягкой располагающей улыбкой и бегающими глазами. Когда посетители расположились на предложенных им стульях, после расспросов о том, как продвигаются дела на объекте, после обычного для петербуржцев разговора о погоде, коммерческий директор без плавного перехода рассказал, что часы на его столе когда-то были вмонтированы в панель танка, рассказал о сегодняшней отгрузке танковых аккумуляторных батарей, затем спросил:

– Ну и как, не надоело вам кормить вашего татарина?

Владимир с Артуром озадаченно переглянулись. Барышников имел в виду компанию, в которой они работали – «Базис-Стэп», в которой «татарин», Зарипов Фарид Касимович, был директором.

– Есть предложения? – хитро взглянув на Барышникова, спросил Владимир.

– Просто цены он ломит невъебенные.

С этими словами коммерческий директор взял со стола стопку счетов-фактур, и передал собеседникам.

– Полюбуйтесь, – продолжил он, рассматривая лежащие перед ним документы, – почему мы должны оплачивать заготовительно-складские издержки? Зачем в счете-фактуре на цемент указаны эти издержки, указаны транспортные расходы и наценка?

И добавил иронически:

– Почему наценка двадцать процентов, а не все сто?!

Барышников передал Владимиру документ, который только что рассматривал. Владимир тоже недоумевал, – зачем в счетах-фактурах показывать всю экономику сделки, особенно непонятно, зачем указывается наценка.

– Директор хочет, чтобы всё было правильно, – дипломатично ответил Артур. – С точки зрения закона к нему не подкопаться.

– А нам надо числом поболее, ценою подешевше, и чтобы по бумагам был порядок. Вы же волгоградские ребята?

Артур с Владимиром закивали.

– Мы хотим поработать с иногородними. А то наши местные подохуели, дерут с нас три шкуры. Тоже мне, монополисты невъебенные.

Владимир развёл руками, – что ж, законное желание. В продолжение беседы Барышников рассказал о планируемой реконструкции одного из старых корпусов, находящегося в аварийном состоянии.

– Можем осмотреть объект прямо сейчас. Вы составите свою смету, я сравню её с татарской и отдам на подпись генеральному.

– Интересное предложение, Евгений Витальевич, а можно мы посмотрим объект завтра утром, и устаканим все детали? – скороговоркой произнёс Владимир, – а то мы торопимся на станцию разгружать вагон.

– Фарид припряг, – подтвердил Артур.

– Он заставляет вас грузить вагоны? – удивленно спросил Барышников.

Владимир безнадёжно закивал, – мол, приходится, куда деваться.

– А нам впиздячивает свои накладные расходы! – возмущенно продолжил коммерческий директор, потрясая стопкой документов.

И он выругался длинно, забористо, фигурно. Выслушав гневную тираду в адрес своего работодателя, Владимир с Артуром попрощались с Барышниковым, и, предупредив, что придут завтра утром осматривать объект, вышли из кабинета.

По территории завода они шли молча, время от времени многозначительно переглядываясь. И только пройдя через проходную, усевшись в машину, обсудили ситуацию.

– Это пробивалово, Вовок! Этот лис нас прощупывает. Он работает с Фаридом много лет, они друг друга знают, как облупленных.

– Какая-то ебатория, – кивнул Владимир.

Некоторое время они сидели молча, наблюдая за фурами, въезжающими на завод.

– Витиеватая схема, мы на неё не подпишемся, – сказал, наконец, Владимир.

– Этот гребень нам проехался по ушам, а когда мы вышли, стал наяривать Фариду. Надо было сразу отказаться.

– Мы его опередим, – ответил Владимир, и вынул из кармана мобильный телефон. – Хотя я так не считаю. Барышников не будет звонить татарину.

И он изложил свои соображения. Соглашаться не имеет смысла по следующим причинам. Во-первых, самим брать объект резона нет, стройку они не знают так, чтобы работать в качестве прорабов. Нанимать сторонних прорабов рискованно – можно засыпаться на первом же серьёзном объекте.

Во-вторых, Фарид узнает, кто перешёл ему дорогу – завод кишит его рабочими. А если не доложат рабочие, Барышников проболтается – тот ещё пиздлявый ящик.

В-третьих, стройки – немного не то, чем хотелось бы заниматься. Работа со стройматериалами и большими массивами трудовых ресурсов – занятие рискованное и хлопотное. Заниматься этим серьёзно – нужна своя компания, лицензия, свой, а не сторонний, персонал. Вот поставка сырья на завод, продажа заводской продукции по дилерским ценам – совсем другое дело. Отгрузка – оплата, и все дела. Деньги вложил и тут же вытащил с прибылью.

Поэтому нужно поступить так. Сначала надо поставить в известность Фарида, выработать вместе с ним общую линию поведения. Как договорились, приехать на завод, обсчитать объем работ, составить смету, – так, чтобы она отличалась в меньшую сторону от директорской. На самом деле в смете № 1 будут обычные цены, а в той, что предоставит Фарид – сильно завышенные. Барышников примется распекать татарина – мол, полюбуйся, есть люди, готовые выполнить объем за меньшие деньги. Тот будет пожимать плечами – что ж, повезло вам, где бы мне найти таких дураков.

На самом деле весь объем выполнит «Базис-Стэп», документы будут от сторонней организации. Провернув эту нехитрую комбинацию, удастся расположить к себе Фарида, доказать свою лояльность; и предотвратить поползновения Барышникова к поиску других подрядчиков. Так же, это будет способствовать развитию доверительных отношений с коммерческим директором и другими заводчанами. Конечная цель – выйти на поставки сырья. А когда начнутся крупные поставки, можно будет плавно увести их на свою компанию – так, что никто не заметит.

– Стройки татарин пусть оставит себе, – резюмировал свои рассуждения Владимир, провожая взглядом фуру, выехавшую из заводских ворот.

– Рассуждаешь, как взрослый пацан. Только где мы тут помочим клювик? Или предлагаешь ждать вагонных поставок сырья в следующей пятилетке?

– Чисто… накрутим сверху наш интерес. Все равно Барышников не побежит пробивать цены по другим фирмам. Увидит разницу с «Базис-Стэпом», и успокоится. Логично?

– А если начнет пробивать цены?

– Пробивать цены… Вот ты сиди у него в кабинете с утра до вечера, следи, чтоб никому не звонил! Работать надо лучше – с людьми и обстоятельствами. Чтобы татары сидячим не накрыли.

Закончив на этом обсуждение, Владимир набрал номер Фарида, чтобы договориться с ним о встрече. Приехав в офис, они, как обычно, для отвода глаз устроили ссору – чтобы мнительный директор не заподозрил сговор двух земляков, затем Владимир уехал, а Артур остался для обсуждения вопроса.

Вечером встретились в пивбаре, расположенном на первом этаже ЛДМ, по соседству с оранжереей. Из магнитофона доносились пространные гитарные разработки вкупе с напевами а-ля «древнерусская тоска». Бросив взгляд на корпулентных неухоженных дам за соседним столиком, хлеставших пиво, Артур начал свой рассказ.

Фариду идея понравилась. Он увидел в ней возможность дополнительного заработка – иначе не стоит и связываться. Не дослушав до конца, принялся что-то считать на калькуляторе, затем показал результаты расчетов. К обычным своим ценам директор планирует привинтить тридцать процентов, половину сверхприбыли забирает себе, половину дает Артуру в качестве бонуса.

Владимир рассеянно слушал, что-то тихо напевая себе под нос – он уже продумывал новую схему. Увидев приближающегося Игоря, Артур сказал официантке, чтобы принесли три кружки пива.

Поздоровавшись с братом, Владимир сказал:

– Фарид никому не платит, кроме гендиректора, – поэтому заместители его не любят.

– Никому, – подтвердил Артур, а туда – он поднял кверху указательный палец, – он заносит десять процентов.

– Надо в какой-то степени поощрить Барышникова. Дадим ему что-нибудь?

– Если позолотим ему ручку, Вовок, совсем другой лавандос у нас получится. Прогонит он татарина быстрее, чем мы думаем.

– Гендиректор не позволит. А нам и не надо, чтоб прогоняли. Пускай.

– Как дела, братишка?! – обратился Владимир к Игорю.

– Ничего.

– Говорят, ты в Волгоград собрался, – спросил Артур.

Да, подтвердил Игорь. Уже были две ознакомительные поездки, пора переезжать, вместе с семьёй. Получено приглашение на должность заведующего кардиохирургическим отделением во вновь построенный кардиоцентр. Предложена высокая зарплата, квартира в собственность. Нужных специалистов волгоградская медакадемия не готовит, в прошлом году на двухлетнее обучение в Москву отправлена группа выпускников – это будут рядовые врачи. На должности заведующих и ведущих специалистов приглашены опытные специалисты из других городов, в основном из Петербурга.

– Уезжать собрался… – неожиданно встрепенулся Владимир. – Ты Катьку пристроил на работу, или мне тут самому отдуваться?

– Ты спроси, как я перед людьми за Катьку отдувался! – возмутился Игорь.

Не успев даже пригубить, он отставил кружку пива в сторону, и принялся рассказывать.

Через Эрнеста Адамовича удалось договориться сразу в двух местах. Катя побывала в обоих, взяла день на обдумывание. Потом она решила, где ей больше нравится, и поехала конкретно договариваться, – это была редакция модного женского журнала. Там её хорошо приняли. На эту должность претендовал один из работающих сотрудников, ему отказали, сочли, что Катя больше подходит. Тот обиделся, написал заявление. А в назначенный день, когда Катя должна была выйти на работу, она не появилась. Нигде её не найти, по домашнему номеру никто не отвечает. Игорь стал звонить Третьякову, тот извинился, сказал, что изменились обстоятельства, дочь спешно выехала во Владивосток.

– Чисто кидалово… – произнёс Владимир. – Она над нами посмеялась, брат.

– Нездоровая эпидерсия, меня выставили полным идиотом. Эрнест, педовка лютая, начал меня агрессивно журить.

– Начал, зачал… Скажи Третьякову, пусть неустойку платит.

Посмотрев на братьев Быстровых, Артур сказал:

– У молодых девушек бывают обстоятельства – серьёзные личные обстоятельства, с которыми они не могут работать.

Глава 55

Давиденко как в воду смотрел. Да и сам Галеев предполагал, что пропавший рано или поздно найдётся. И дело попадёт к нему, как связанное с делом Кондаурова.

В начале июля в Городищенском районе, в песчаном карьере был обнаружен труп мужчины. Он был засыпан песком, на него наткнулись люди, приехавшие искупаться. Труп находился в стадии гнилостного разложения. Мужчина был без верхней одежды, в одних трусах. В черепе имелось пулевое отверстие. По данным судебно-медицинской экспертизы, время наступления смерти – начало июня.

Удалось составить примерный портрет погибшего, впоследствии показанный по телевидению, но никто его не опознал.

По факту обнаружения трупа районной прокуратурой было возбуждено уголовное дело. Но оно так и повисло – труп остался неопознанным, ничего не дал опрос местных жителей и отдыхающих, регулярно приезжавших искупаться на карьер.

В начале сентября в Волгоград на поиски брата прибыла гражданка Белоруссии Лиманская. В заявлении она указала, что вот уже два с половиной месяца брат не выходит на связь, на телефонные звонки не отвечает. Рабочий телефон его неизвестен, место работы она указала точно – «Волгоградский индустриальный банк». Ей были предложены фотографии неопознанных трупов, среди них она выбрала портрет найденного в карьере купальщика. Сотрудники банка также опознали его.

Дело было передано в ГУВД, в отдел по расследованию убийств. Перипетии поисков Лиманского были отлично известны Галееву, который уделял этому вопросу особое внимание по личной просьбе Давиденко. В очередной раз Галеев поразился разобщённости различных милицейских служб – больше двух месяцев одни ищут человека, а другие имеют на руках нужную информацию; контакт друг с другом не налажен.

Когда Давиденко сообщили о карьерной находке, он первым делом связался с Ариной Кондауровой, и она написала заявление о пропаже из банковской ячейки двухсот тысяч долларов. Теперь нужно было объединить разрозненные сведения, присовокупить туда протокол вскрытия, и… продолжить поиски, которые вели безопасники банка. В успех которых уже мало кто верил.

Дело начиналось так.

Арина Кондаурова сообщила, что отправилась в банк после похорон мужа. Каково было её удивление, когда она обнаружила, что ячейка пуста. В последнее своё посещение Арина по поручению мужа собственноручно клала туда деньги, там должно было находиться чуть больше двухсот тысяч долларов.

Сотрудники банка уже знали о том, что в ячейку лазил посторонний. Они сидели, как на иголках, в ожидании хозяев, и молили бога, чтобы пропажа оказалась незначительной. Кондаурову провели к управляющему, и он рассказал ей то, что ему удалось выяснить. В начале обеденного перерыва, в 12–30, когда депозитарий закрыт для клиентов, и в нём находился только один дежурный охранник, туда пришел Лиманский. Он приказал своему подчиненному открыть обе железные двери, и прошел вовнутрь. Дежурному, который по инструкции не имел права никого впускать до конца обеденного перерыва – до прихода специального контролёра – Лиманский объяснил свои действия таким образом. У него есть постановление прокурора на изъятие содержимого ячейки номер тридцать пять. По этому постановлению начальник службы безопасности банка выдал разрешение на вскрытие ячейки. Разрешение это завизировано администратором, который выдал ключ от ячейки. В интересах следствия выемку нужно произвести немедленно – милиционеры ждут возле банка. В подтверждение своих слов Лиманский показал два документа. Постановление охранник не рассмотрел, а на разрешении, написанном по установленной форме, увидел знакомые подписи – начальника службы безопасности и администратора. Согласно правилам, необходимо было привлечь двоих понятых из числа сотрудников банка, не работающих в службе безопасности, однако Лиманский заявил, что времени нет, все необходимые документы он оформит лично после обеденного перерыва.

Охранник вернулся на пост, почти сразу за ним вышел Лиманский – выемка была произведена очень быстро. После этого он вышел из банка. Больше его никто не видел.

Обеденный перерыв закончился, начальник смены всё не возвращался. Передав по смене пост, дежурный охранник направился к администратору, Елене Калмыковой, и напомнил об оформлении протокола выемки, в котором должны быть подписи понятых. Калмыкова удивилась: что за выемка? Так вскрылся обман. Вместе они отправились к руководству и доложили о случившемся. Начальник службы безопасности также впервые услышал о выемке.

Правдивость слов дежурного охранника подтвердила видеозапись. Кроме халатности, обвинить его не в чем. Калмыкову, в свою очередь, нельзя обвинить в халатности, но можно обвинить в сговоре – видеокамера в её кабинете, где хранятся дубликаты ключей, отсутствует. Она, естественно, заявила, что никому ключи не выдавала, все они находятся на месте. Принимая её слова на веру, можно предположить, что Лиманский заранее, пользуясь служебным положением, проник в её кабинет, ключ от которого у него имелся, каким-то образом смог открыть сейф, в котором находились ключи от ячеек, сделал слепок с ключа от ячейки № 35, и изготовил дубликат.

Управляющий попросил Кондаурову не предавать дело огласке, и не заявлять в милицию. Ей было рассказано о результатах служебного расследования, показаны видеозаписи, начальник службы безопасности пообещал сделать всё возможное для поимки Лиманского. На его квартире уже побывали, но, к сожалению, ничего интересного не обнаружили. Только два чемодана с вещами – очевидно, Лиманский готовился к отъезду. Ничего такого, что могло бы навести на след беглеца.

Три месяца упорных поисков ничего не дали. Лиманский оказался на редкость нелюдимым, никто ничего не знал о нём. И вот его нашли. Что дальше?

«Всё то же самое», – ответил сам себе Галеев. Исполнителями, как водится, пожертвовали. Игра многих сводится к победе одного. Вот на этого одного и надо выйти. И у него спросить, где похищенные деньги.

Глава 56

Давиденко собрал у себя костяк своей команды. В кабинете находились сотрудники службы ОБЭП – Евгений Климов из городского управления ОБЭП, Игорь Ракитский и Валерий Зюбенко из ОБЭП Советского района, Юрий Шевченко из ОБЭП Кировского района, присутствовал также заместитель начальника ОБЭП ГУВД области Паперно.

– Ну, что, оборотни в погонах, все собрались, – поприветствовал их Иосиф Григорьевич, и начал совещание.

– Слабенькие у нас показатели. Можно подумать, экономической преступности у нас совсем нет. Работа по должностной преступности фактически свёрнута. С начала года выявлено всего двадцать случаев взяточничества. В период становления рыночной экономики у нас должен быть всплеск экономической преступности, и, соответственно, должна быть видна наша борьба с ней, выражающаяся в росте показателей. А что мы имеем на сегодня? Самое громкое дело за год надыбал и вытащил на поверхность я сам – это «Компания Три-Эн», которую мы подвели под статьи «Мошенничество» и «Незаконная банковская деятельность».

– Разгон нас ударил об шляпу, об шляпу, – проворчал Зюбенко. – На него могли много списать, списать.

– На двух-трёх громких делах мы далеко не уедем! – повысил голос Давиденко. – Тем более, что кооператив «Три-Эн» мы разрабатывали сами знаете для чего, – для вице-губернатора. В нашей родной епархии служба идёт бессистемно, наобум. Мои циркуляры не выполняются. Половина составов преступлений, предусмотренных уголовным кодексом, вообще не применяются, хотя это довольно распространённые преступления. А ведь было дано конкретное указание – выявлять эпизоды по всем без исключения составам! Гражданской совести у вас нет совсем, товарищи.

Он обвёл грозным взглядом собравшихся и обратился к своему заместителю:

– Говори, Паша, у тебя было какое-то ноу-хау.

– Есть, Иосиф Григорьевич. В Советском районе зарегистрирована фирма, торгующая алкогольной продукцией. Они разливают по бутылкам спирт дагестанского происхождения, лепят этикетки, и продают как водку. Ниточки тянутся в шесть областных районов, где имеются торговые точки и склады. Сразу просматриваются несколько статей. Сбыт немаркированной продукции – раз. Преступление в сфере оборота алкогольной продукции – два. Налоги они не платят, поэтому «уклонение от уплаты налогов» и «неисполнение обязанностей налогового агента» – три и четыре. Если работают, значит, платят районной администрации… кого-нибудь найдём… – это пять. Раз платят, и администрация их прикрывает, то получается, фирма функционирует в ущерб законопослушным участникам рынка, возникает шестая статья – «ограничение и устранение конкуренции». Землю под склады наверняка взяли в обход существующих правил, значит – «регистрация незаконных сделок с землёй», – седьмая статья! Как пить дать, присутствует обналичивание, можно побороться с отмыванием денежных средств, полученных преступным путём. Организация крупная, располагается в нескольких областных районах, фигурантов и подставных контор много, эпизодов – сотни, можно разбить на несколько десятков уголовных дел. Показатели нескольких районов увеличиваются, можно даже поделиться с соседями, у кого совсем всё плохо.

– А с кем они работают, вы самое интересное не озвучили, Павел Ильич – поинтересовался Климов.

Ответил Ракитский, в чьём районе было зарегистрировано предприятие:

– Откатывают разным мелким сошкам, да еще закорифанились с Сытниковым.

Все понимающе закивали – замначальника областного УВД Сытников был вне игры, и даже если вступится за выявленный спирттрест (что маловероятно, обычно вся его дружба на уровне разговоров), то это заступничество можно просто проигнорировать.

Сделав паузу, Паперно продолжил:

– На имя жителя Светлоярского района Кукуева, бомжа и пьяницы, зарегистрировано семьдесят восемь фирм-однодневок. Работают они во всех районах города. Если в рамках проведения какой-нибудь операции арестовать все их счета, и посмотреть, кто придёт, и как будет оправдываться, то можно что-нибудь найти. Если принесут оправдательные бумаги…

Тут Зюбенко сделал жест, мол, дензнаки, но Иосиф Григорьевич призвал его к порядку.

– … счета разблокируют. Но я думаю, что большинство не придут. Денежные средства на счетах арестуем, заведем соответствующие уголовные дела. И ещё. По документам, некоторые из этих фирм становятся учредителями организаций-должников. Прежние хозяева при этом полностью избавляются от своей доли. Обязательства при этом переходят на Кукуева. Таким образом, можно подвести всё это дело под статью «незаконное банкротство». И так же по каждому эпизоду – а их масса! – завести отдельное уголовное дело. Показатели Светлоярского района вырастают в десятки раз, можно поделиться с соседями.

– Хотите увести в область, а нам что останется!? – возмутился Климов.

– Отработай, Женя, то, что предложил Павел Ильич, – урезонил его Давиденко, – и тебе что-нибудь перепадёт, только сильно не обдирай, самим мало. А вообще, надо свои наработки иметь.

И, обращаясь к Ракитскому и Шевченко, спросил:

– У вас что? Слышал, что-то интересное проклюнулось. Только не говорите мне опять про хищения на «ВХК» и «Каустике», эти очаги я самолично вскрыл… и уничтожил.

Ракитский и Шевченко понимающе закивали. Ответил Ракитский, начальник ОБЭП Советского района:

– Тут ребята открыли контору, работают по взаимозачёту. Через налоговую и жилкомхоз узнают, у кого какие задолженности, включая долги за свет, газ, и электричество. Затем едут на предприятие, предлагают погасить задолженность, за это выбирают продукцию с большим дисконтом. Продукцию обменивают на что-то другое, пока не выйдут на что-нибудь более менее ликвидное. Охватываемая сфера очень большая, нарушений наверняка – масса.

– Нарушений масса, а почему это никак не отражается на нашем благополучии? – спросил Иосиф Григорьевич и похлопал по карманам. – Смотри-ка, совсем пусто!

– Они недавно работают, – улыбнулся Ракитский. – Ещё неизведан их карман.

– А кто там, что за люди?

– Стародубов, Черкасов, Антонов, Второв.

Иосиф Григорьевич наморщил лоб.

– Кто такие… Второв… что-то знакомое…

И, поразмыслив, сказал:

– Ты, Игорь, нанеси ознакомительный визит, а дальше – будем посмотреть. Раз недавно начали, пусть развиваются. Хочешь винограду – ухаживай за лозой.

– Что будем делать с «микросхемщиками», давайте обсудим, обсудим, – уныло проговорил Зюбенко. – Не будем больше добывать улики, прокуратура пусть сама возится? У них есть три убийства, есть Козин, пускай лепят, что хотят. Для себя нам с этого дела ничего не выжать, кроме неприятностей, неприятностей. Правильно я думаю, Иосиф Григорьевич?

– Правильно, Валера. Зачем чужое… месить, когда своего сверх головы навалено.

Посмотрев на Иосифа Григорьевича, на отвернувшегося Паперно, Зюбенко вдруг затрясся от смеха. Его поддержали остальные.

– Ловко Кекеев со своей головы … скинул, – проговорил, давясь смехом, Паперно.

– Высоко сидит, оттуда удобно с… кидывать, – добавил Климов.

– Ха-ха-ха!

– Хи-хи-хи!

– Иосиф Григорьевич всегда рассмешит!

Глава 57

Когда тебе плохо, когда тоска, Думай обо мне. Когда сердце смерти сожмет рука, Думай обо мне. Когда холодно, сыро и темно, Думай обо мне. Когда в городе снегом заметено, Думай обо мне. Когда волчьим воем поет душа, Думай обо мне. Когда от боли не сможешь дышать, Думай обо мне. Когда страх накинется, как сатана, Думай обо мне. Когда вместо двери будет стена, Думай обо мне. Когда одиночество будет душить, Думай обо мне. Я буду Бога всегда молить — Молить о тебе.

Глава 58

Находясь в машине напротив входа в серое двухэтажное здание, Трезор повторял уже сказанное о фирме, которую сейчас предполагалось навестить; Андрей рассеяно слушал.

«Фармбизнес» – оптовая компания средней руки, торгующая фармацевтическими препаратами. До недавнего времени работала с «офисом», платила две тысячи долларов в месяц. Затем директор попросил дать тайм-аут – со слов больного, дела пошли неважно, продажи резко упали, зарплату людям нечем выплачивать, и так далее. Отсрочку дали. Но больничный затянулся, и появилось подозрение, что фирмачи ведут себя недобросовестно, злоупотребляют доверием. Оставлять так дело нельзя – чтоб у других соблазна не возникло; а с другой стороны, не убивать же их. Надо разобраться, придумать какое-то решение.

Не дослушав, Андрей прервал Трезора на полуслове:

– А что, Трезор, Катя сидела с Кондауровым чуть ли не в обнимку?

Тот выпучил глаза:

– Что?!

Андрей повторил вопрос. Ему были интересны подробности последнего свидания Кати с Кондауровым… да и предыдущих свиданий тоже.

– Хватит, с меня довольно! – прорычал Трезор. – Ничего тебе больше не скажу.

– Трезор!

– Ни с кем она не встречалась, ничего я не видел! И вообще, она святая мадонна, только без этой… круглой фигни над головой.

– Трезор!!!

– Рассказать? Ты хочешь?

Андрей кивнул. Трезор показал неприличный знак.

– А вот тебе! Она объявится, упадёт в твои объятья, вы сойдётесь, а я останусь крайним в вашей непонятке! Хрена лысого!

Выйдя из машины, он громко хлопнул дверью.

Оказавшись в здании, прежде чем зайти к директору, они прошлись по коридорам, заглядывая в кабинеты, офисы, не забыли и про склад. Повсюду наблюдалось оживление, деловая суета. Шли отгрузки, приёмка товара. Сотрудники непринуждённо болтали, перешучивались.

Когда поднялись на второй этаж, Трезор, широкой ладонью толкнув директорскую дверь, вошёл в кабинет с обычной своей стремительностью неутомимого завоевателя, и плотно уселся на один из трёх стульев, стоявших у стены рядом с директорским столом. Андрей вошёл следом, взял стул, поставил напротив того, на котором сидел Роман, с другой стороны директорского стола. Сам директор, тем временем, оживлённо разговаривал по телефону, изредка бросая настороженные взгляды на посетителей.

– Это Илья Брук, учредитель и директор, – развязно и нарочито громко объявил Трезор. – Второй учредитель – Фима, казак иерусалимский, того же племени, что и этот…

При этих словах он небрежно махнул в сторону директора.

– … лупарик… Два друга – х** и подпруга!

И он громко и сочно засмеялся. Извинившись, сказав, что перезвонит, директор положил трубку, и поздоровался с Трезором.

– А, ты здесь? – ответил тот с наигранным удивлением. – Мы уж забеспокоились, что случилось, может, помер, надел, как говорили раньше, деревян-бушлат, а мы тут ходим, смеемся.

Разговаривая в такой манере, он зорко наблюдал за директором, цвет лица которого беспрерывно менялся. Увидев зелёный, Трезор приступил к изложению цели визита:

– Все равно не мешало бы вас с Фимой свозить на Волгу, или куда-нибудь в карьер. Сказать, почему? Потому что вы пытаетесь мне скормить свою шнягу, а мой организм её не принимает. Так, ребята, не годится, раздвигайте ягодицы!

Разглядывая директора, как тигр антилопу, Трезор продолжил:

– Ты мне что втирал, типа, дела не идут, капусты нет, а? Такую вы мне картину рисовали?

Брук что-то промычал в ответ. Трезор обратился к Андрею:

– А что мы сегодня увидели? Говори, друг!

– Мне так описывали ваши дела, что я представил себе мерзость запустения. Мы посмотрели, увидели полный «Пэ», имеется в виду порядок – приход, расход, отгрузки, все дела.

– Я привёл его, чтоб он тебе помог, – объяснил Трезор, – Андрей такие проблемы решает, перед которыми твоя проблема – перхоть! И что мы видим? Нате из-под кровати! Всё у тебя в порядке, оказывается, наша помощь не нужна. Так выходит?

– Э-это кажущаяся видимость. М-мы работаем с низкой наценкой, вхолостую, почти в убыток. Если б нам дали время развиться…

– Человек развивается всю жизнь, – заметил Андрей. – Тут другой вопрос начинается: по какому пути пойдёт развитие, долгая ли будет жизнь…

– Ты его слушай, – бросил Трезор директору, – он грамотный, высшее образование имеет, сын профессора. Пока ты грыз ворованную мацу, он грыз научный камень в институте.

– Ладно, сейчас не об этом, – отмахнулся Андрей. – Все люди разные, чего уж там! Вот ты, Илья, не похож на меня, я не похож на тебя, слава богу. Но иногда наши интересы могут совпасть, – к обоюдной нашей пользе.

– Но как?! Понимаете, в Волгоград приходят крупные московские дистрибьюторы, демпингуют, ломают рынок. Приходится снижать цены. Клиент становится капризным, разборчивым.

Перебив его, Андрей попросил прайс-лист компании. Получив, принялся внимательно его просматривать, одновременно прислушиваясь к тому, что рассказывает директор. Тот говорил о своих трудностях.

– Интересно? – спросил Трезор.

– Да, фармацевтика – моя страсть, – ответил Андрей. – Илья, могу я взглянуть одним глазком на ваши приходные документы?

– На какие позиции?

Андрей назвал наугад несколько импортных, и несколько отечественных наименований. Брук позвонил бухгалтеру и сказал, чтобы та принесла нужные документы. И продолжил свои рассуждения о трудностях жизни. Слушая его вполуха, Андрей рассматривал обстановку кабинета. Необычные сувениры, небольшие искусственные деревца, причудливые вазочки, изречения в рамках: «Ничто так не развращает, и не деморализует, как небольшой, но постоянный заработок»; «С презрением отвергай бесплатные обеды»; «Приступай к делу без колебаний»; «Не принимай роли, которую навязывает тебе общество. Сотвори себя заново»; «Держи руки чистыми».

«Он думает, что умён, продвинут, оригинален, что у него хороший вкус», – мысленно усмехнулся Андрей.

Появилась бухгалтер, она положила на стол документы, и вышла. Андрей стал их изучать, сравнивать приходные цены с продажными. Поставщики были иногородние, в основном московские, некоторые наименования поставлялись напрямую от производителя, и растамаживались в Волгограде.

– На импортный товар у вас гораздо ниже наценка, чем на отечественный.

– Конкуренция, – объяснил Брук, – иностранные компании открывают представительства, работают напрямую с клиентами. Приходится снижать цены.

Андрей бросил бесцеремонный взгляд на него, помолчал, затем сказал:

– Лучше б ты ничего не говорил. Вовремя промолчать – всё равно, что украсить разговор благоуханием весенних фиалок. А то ведь… И вывеска твоя плутовская, и говоришь, – как в лужу пукаешь.

И он пояснил:

– Иностранные компании дают приличные товарные скидки, то же самое делают их московские дилеры. И не всегда это проходит по бумагам – чтобы таким, как ты, было проще вести бухгалтерию. Бывает, вместо товарной скидки возвращают наличные по факту оплаты – процентов двадцать-тридцать. А отечественные заводы-производители пока не дошли до этого, вот и вся причина.

– Лохануть нас захотел, лупарик, – грозно рыкнул Трезор. – Хрен да ни хрена, разводилу не разведёшь!

И добавил уже спокойнее:

– Не хочешь говорить нормально, не надо. Думаешь, нам приятно тебя слушать? Гонишь одно отрицалово. Сколько мы тут сидим и разговариваем, ничего, кроме вонючих какашек, с твоего языка не слетело. Нам надоест, мы уйдём, и больше приходить не будем…

Выдержав многозначительную паузу, добавил:

– …Потому что приходить будет не к кому… Чьё-то развитие остановится, так и не начавшись.

– Ты же не можешь на один процент наценки содержать весь этот балаган, – подхватил Андрей, обводя взглядом кабинет, – у тебя тут забито минимум пятьдесят процентов.

– Гм… лучше промолчу, – тихо ответил Брук.

– Я тебя прекрасно понимаю, – продолжил Андрей, – но ты тоже постарайся меня понять. Мне нужно кое-что от тебя, ты, когда что-то понадобится, сможешь обратиться ко мне. Опять же повторю: всё решится к обоюдной нашей пользе. Конечно, ты живёшь тут бирюком, кайфуешь: играешь в погремушки, – снисходительный взгляд на сувениры и деревья, – набиваешь нифилями голову, – презрительный взгляд на рамки с изречениями, – но жизнь развивается, идёт вперед. Неразумно отгораживаться от мира.

– По братски надо жить, – подхватил Трезор, – твой друг – мне друг, твой недруг – мне недруг. Брат для брата в черный день.

Храня молчание, Брук опасливо поглядывал на своих собеседников. Зазвонил телефон, директор снял трубку, попросил, чтобы позвонили попозже. Затем, подперев ладонью голову, похожую на дикий каштан с приклеенным клочком хлопка, хмуро изрёк:

– Каковы будут ваши условия?

– Мы кто, по-твоему, вымогатели? – вознегодовал Трезор. – Мы ведём открытый диалог, ищем точки соприкосновения. У нас всё по согласию. Мы ж не насильники.

– Coitus letalis, – тихо обронил Андрей.

– Видишь, пока ты бегал в пампасах, гонял бродячих шавок, люди изучали языки, – нравоучительно произнёс Трезор. – Это тебе, Илюша, не хрен собачий.

– Lingua Latina non penis canina, – подтвердил Андрей.

– Две тысячи я уже не потяну.

– Бери новые высоты, пусть будет три.

От этих слов директор вздрогнул, глаза его потемнели, складка перерезала нахмуренный лоб, стиснутые зубы насилу сдерживали стон.

Вспомнив Гордеева, Андрей предложил:

– Давай не так. Мы будем брать товар, скажем, на десять тысяч долларов в месяц, а отдавать будем восемь. Потом берём новую партию, и так далее.

Видя непонимание в Бруковских глазах, Андрей повторил предложение другими словами.

– Да всё он понял, – оборвал его Трезор, – не настолько глуп. Соображает, где мы тут его наклоним.

– Не нужен нам твой товар, – обратился он к Бруку. – Не продадим, вернем всё взад! И это, – давай отвечай быстрее. Если тебе сказали молчать, это не значит, что нужно заткнуться насовсем, и не говорить по делу.

– Давайте так попробуем.

– Давать будешь в других местах, нам нужен понятный ответ – да-да, нет-нет, оральный секс!

– Coitus letalis.

– Да, – твёрдо ответил Брук.

– Товар я буду брать со скидкой двадцать процентов, – заявил Андрей.

– Но…

Трезор угрожающе поднял руку:

– Будешь дёргаться, мы передумаем и уйдем.

– Тогда… чтоб Фима не был в курсе.

– Мы не обидимся, если у тебя будут тайны от компаньона, – насмешливо проговорил Трезор, – ты многое скрывал бы и от нас, если б мы не обладали способностью всё видеть.

И, легко поднявшись, сказав директору «покедова», направился к двери. Андрей, взяв со стола прайс-лист, проследовал за ним.

Уже в дверях, Трезор обернулся для прощального напутствия:

– Давай, махинатор, чтобы твоя голова, туго набитая этими… – тут он бросил быстрый взгляд на рамки с изречениями, – …шняжными штучками, всегда была на месте.

Глава 59

Недвижимый, задумчивый, сидел он в кресле; напротив него, у стены, стоял Катин портрет, нарисованный сухумским художником. Андрей смотрел и ничего не видел. Он пробовал успокоить себя: может, семейные неурядицы? Но, возразил он сам себе, тогда бы она позвонила, и всё рассказала. Её молчание длится больше трёх недель.

«А если неприятности у неё самой? – промелькнула острая мысль. Но тут же само собой пришло возражение и на это. – Будь что-то серьёзное, об этом бы знала бабушка, и если б не сказала, то на её лице всё было бы написано».

Что же остаётся? Почему она не звонит? Причину нетрудно угадать. У Кати кто-то есть.

Казалось, провалился в пропасть мир. Какой обвал можно противопоставить обвалу надежд? Рухнула ледяная гора и похоронила под своей тяжестью цветущий лес, полный солнечного блеска.

А он, Андрей, – над бездной, на дне которой под грудой льда погребена его любовь, его вера в любимую девушку, в себя. Незачем бояться правды: Катя ушла. В тяжёлый час она оставила его.

Одиночество его, его потрясение вытеснили из сознания всё остальное. Работа, дела, – всё налаживалось, но стало безразличным, ничего не значило.

«Мы были вместе, у нас была любовь. Наши слова были словами одной силы, одного устремления. И сердца бились одним ударом. С какого изменчивого часа всё переменилось?»

Он пытался думать её мыслями, анализировал её поступки, экстраполировал эти данные на новые, предполагаемые, обстоятельства, и неизменно приходил к одному и тому же выводу: у неё был просто курортный роман, который, по определению, по приезду с курорта, забывается.

Она дала испытать то, что, раз попробовав, будешь искать всю жизнь. Ну, и что делать? Ждать? Искать?

Глава 60

Осенние ветры гнали нахмуренные облака. Поникли увядающие ветви деревьев. Примолкли птицы. Озарённые сверкающими лучами нежаркого солнца, сады Горной Поляны были как бы запорошены золотой пылью.

Оставив машину на стоянке, они направились к многоэтажному корпусу санатория «Волгоград», возносившемуся над аллейкой молодых тополей.

– Никак не могу понять, – сказала Маша, беря Андрея под руку, – оттяпали три сегмента, и вся операция?

– Удалили повреждённые места, откуда подтекал воздух в плевральное пространство, наложили титановую скобу, и все дела. А ты не знаешь, как это делается? Ты ведь лучше меня училась.

Она его толкнула бедром, и тут же притянула к себе рукой:

– Не умничай!

Так они разговаривали, как старые друзья, и шли к гостиничному корпусу, как бы не понимая, что рядом – привлекательное существо другого пола, близится вечер, и каждый знает, что «дома никто не ждёт».

– Ты мне так и не рассказал про Никитина.

– А что тут рассказывать. У них были какие-то общие дела, и Еремеев намекнул следователю, что если Трезора выпустить, то Никитин обязательно на него выйдет. Так и сделали. Трезор пошлялся по разным местам, съездил на турбазу. В одном из гадюшников ему повезло – он увидел Трифонова, это правая рука Никитина. Они разговорились, слово за слово, х**м по столу. Оказалось, у Никитина к Трезору есть вопросы; Трезор, в свою очередь, может кое-что предложить по работе. Возникла необходимость личной встречи. Тут пришлось повести очень тонкую игру. Еремеев предупредил: нужно так договориться, чтобы до предполагаемой встречи оставались сутки в запасе. И Трезор, дав согласие Трифонову, начал ссылаться на «сложности по работе» – командировки, все дела. Так он тянул мудянку и добился, чтобы ему за сутки сообщили время и место встречи. После этого передал данные Еремееву. Было опасно – за ним следила милиция, приходилось петлять, звонить из разных общественных мест. Один раз он, находясь в парикмахерской, попросил у администратора разрешения воспользоваться служебным телефоном; другой раз позвонил из магазина игрушек. В итоге Еремеев приказал: сообщить милиционерам одно место, потом, за полтора часа до встречи, придёт сообщение на пейджер о том, что встреча переносится. Трезор сказал оперативникам, с которыми поддерживал связь, что встреча назначена у «Гасителя». Он туда приехал, и за полтора часа до реальной встречи получил сообщение, которое тут же показал милиционерам в штатском. Пришлось всем передислоцироваться. Конечно, бедняга перенервничал – он догадывался, зачем Еремеев разыгрывает весь этот спектакль, напоминающий военные учения, и боялся, как бы шальная пуля не оборвала его молодую жизнь. К счастью, всё обошлось. Пули легли кучно у цели. Никитин пришёл по воде, на катере. Милиционеры открыли по нему огонь. Во время перестрелки никто и не заметил, чей выстрел оказался смертельным. Второв узнал, что на вскрытии вытащили пулю от снайперской винтовки, стали прочёсывать всё вокруг того места, и в мусорной куче обнаружили саму винтовку. Вот так получилось с твоим работодателем.

– Бедный Гера, – тихо проговорила Маша.

Изначально предполагалось, что она довезёт Андрея до санатория, а сама поедет домой. Но, так получилось, что они стояли возле корпуса и общались, и непонятно было, чем закончится эта беседа.

Легкий ветерок играл завитками её волос, и склонившееся к закату солнце зажигало искры в её глубоких черных глазах. Позади неё высился главный корпус санатория, с его грязе– и водолечебницами, диагностическим и реабилитационным отделениями; к нему примыкала пристройка, – бассейн.

– Твоя сбежавшая невеста, она не нашлась? – спросила Маша.

– Нет.

– Ты всё еще надеешься, что она вернётся?

– Машуня, к чему эти разговоры?

Тут она высказала все те мысли, которые и ему самому приходили в голову: Владивостокский жених, Кондауров, двойная и даже тройная игра, курортный роман, свадьба, которая состоится в назначенный срок. Андрей слушал Машу, и ему казалось, что он слушает самого себя – так её мысли были созвучны его мыслям. Своё участие она объяснила тем, что не может спокойно смотреть, как её лучший друг хоронит себя заживо из-за девушки, которая пренебрегла им.

– Ты всё еще любишь её?

Он ничего не ответил, но его взгляд говорил красноречивее любых слов. Маша недовольно поджала губы. Он чуть пожал плечами: мол, ничего не могу поделать. Она обхватила руками его талию, прижалась к нему. Отстранившись, на правах старого друга, которому всё дозволено, полезла рукой под пуловер, стала ощупывать грудь.

– Ты мне так и не показал свой шов, где он?

Он невольно задрожал от её ласкающих, почти дружеских прикосновений.

– Под мышкой, правой.

– А… Что-то не чувствую…

Она вынула руку, поправила пуловер:

– Пойдём, покажешь…

И, решительно взяв его за руку, повела к входу.

Глава 61

Находясь в санатории, Андрей каждый день выезжал в город по делам. Для разъездов Трезор предоставил свою старую «шестёрку», сказав, что готов, если нужно, продать её в рассрочку.

Глеб Гордеев выбрал из прайс-листа «Фармбизнеса» всего несколько позиций – антибиотики широкого спектра действия для лечения заболеваний урогенитальной сферы, и заказал наименования, которые были ему нужны, но в списке их не оказалось. Выбрал он, таким образом, половину суммы, которая была оговорена с Бруком. Пришлось навязать ему оставшееся – нужно было, чтобы на руках постоянно находился товар «Фармбизнеса» на десять тысяч долларов. Андрей изначально позиционировал себя как крупного дельца и планировал за короткий срок увеличить обороты, поэтому выбирать продукцию меньше оговоренной суммы было как-то несолидно. Кроме того, товар находился в залоге на случай, если директор «Фармбизнеса» снова начнёт буксовать.

Гордеев не просто взял товар, он привлёк в свой бизнес. Схема была простая – продажа препаратов через врачей КВД, женских консультаций, центров планирования семьи, отделений урологии, частных кабинетов, и так далее, – то есть в тех местах, где доктор берет деньги с пациента за «курс лечения», и в эту сумму входит стоимость лекарств. Особенность этих сбытовых точек состояла в том, что пациент, обращаясь по поводу венерических заболеваний, бесплодия, инфекций мочеполовой сферы, априори готов понести крупные расходы, и – что самое главное – готов расплатиться непосредственно с доктором. Причина – видимо, специфика заболеваний предполагает установление доверительного контакта между пациентом и врачом, и последнему проще перейти к вопросу об оплате, а первому как-то неловко торговаться. Кроме того, так исторически сложилось, что врачи именно этих специальностей – гинекологи и дерматовенерологи – брали деньги за свои услуги, не обращая внимания на то, что пациент пришёл на приём по полису. В любом другом месте – у невропатолога или у кардиолога – заикнись врач об оплате, у пациента это бы вызвало шок, и желание пойти пожаловаться «куда следует».

Для распространения выбирались эффективные, и в то же время редкие препараты, которых не было в аптеках. Наценка составляла от ста процентов и выше. Людям не с чем было сравнивать, негде узнать реальную стоимость.

У Гордеева было всего несколько точек сбыта. Когда Андрей вступил в дело, за короткое время удалось охватить весь Волгоград и Волжский. Вместо трёх-четырёх позиций стали предлагать пятнадцать-двадцать.

Со слов Гордеева, его схема являлась результатом чрезвычайно длительных исканий, и Андрею было невдомек, чего тут искать – ходи по врачам и договаривайся. Первоначально Гордеев взял в помощники Некипелова, тоже выходца из «Медторга». Некоторое время они работали вместе, но когда появился Андрей со своими каналами бесперебойной поставки товара, Некипелов оказался лишним. Зная схему, он пытался работать в одиночку, и эта его деятельность существовала в форме слабого подражания тому, чем занимались его более эффективные соперники. Реальным конкурентом он не был.

Андрею приходилось иметь дело со странными людьми, но Гордеев перещеголял их всех. Человек, который не любит называть себя по имени, неизменно вызывает подозрения: что бы ни делал бывший хирург, окончивший институт с красным дипломом, и переквалифицировавшийся в торгового агента, всегда находились желающие пнуть его посильнее. Некипелов заявил однажды, что перестал пить водку только потому, что её пьет Гордеев: «Вот как сильно я его ненавижу».

В один день Гордеев мог выговорить Андрею за то, что машина не заправлена с вечера, и приходится терять время – пять минут драгоценного утреннего времени! – на заправке. На следующий день он мог проспать до обеда, или вообще очнуться только к вечеру.

Он материл Синельникова за жадность и двуличность, и в то же время носился по городу по его поручениям. Он держал в тайне от профессора свой бизнес, говорил, что если тот пронюхает про эту простую, и в то же время доходную схему, то влезет в дело сам; а однажды выяснилось, что Гордеев не просто всё выболтал, но и предложил Синельникову стать компаньоном.

Все остальные составляющие образа Глеба Гордеева были выдержаны в том же ключе. Он беспрерывно курил и пил всё, что горит. Он утверждал, что все вещи покупает только новыми, так как высоко себя ценит, и должен быть первым хозяином. Зачем вещи с изъянами, доставшимися от прежних владельцев?! Если приобретается машина, то она непременно должна быть с нулевым пробегом. А в один прекрасный день он купил у Синельникова подержанную «ВАЗ 21099» – битую, с большим пробегом, с двигателем, нуждавшимся в капремонте, целым букетом других неполадок; да еще по цене чуть дешевле новой.

С женщинами… Та же история…

С Клавой он познакомился на улице, и тут же повёл в гости к друзьям. Там была шумная пьянка – много народу, много выпивки, в общем, бардак. Не проходя в комнаты, она отдалась ему в ванной. Когда они вышли, Гордеев представил её своим друзьям: моя невеста. На следующий день они подали заявление в ЗАГС, он действительно на ней женился.

Он мог часами говорить, как ему не повезло с жениными родственниками. Есть ли на свете справедливость? Как бог допустил, чтобы на свет появились Гитлер, Чикатило, и тесть с тёщей – родители Клавы? И тут же Гордеев входил в образ заботливого зятя – без напоминания предлагал свою помощь, ездил по поручениям, помогал тестю на даче, дарил тёще цветы и так далее.

Больше, чем тестя и тёщу он ругал только свою жену. Во-первых, не девкой взял. Во-вторых, ленивая, глупая, непрактичная, транжира, совсем не хозяйка. Пироги не печет. То ли дело его мать! Да что там говорить, таких женщин, как его мама, на свете просто нет! Поругавшись с женой, Гордеев мог до утра хлестать водку, плакать, жаловаться на жену. Клава унижает его как мужчину – говорит, что у её предыдущих парней достоинство было больше и толще, особенно у Жорика, о котором она вспоминала с особенной нежностью. Был он выносливее Глеба, не так быстро выдыхался, и на выдумки горазд.

Разве можно терпеть от жены такие сравнения?! После таких оскорблений – только развод! Однако, на следующий день Гордеев, как ни в чем не бывало, гулял с женой по городу в обнимку, демонстрируя, как он с ней счастлив.

Ударяя себя в грудь, Гордеев кричал: я мужик, я хозяин в семье! Но его поведение можно было описать одним словом – подкаблучник. Единственное, в чем никто не сомневался – в том, что он «мужык». Происхождением своим он гордился – родители из деревни, от плуга, от сохи, типичные крестьяне. Глеб Гордеев, сын колхозника, сам человек-плуг, когда был трезвый, действительно много и упорно работал. Наиболее точно охарактеризовала его Алина Второва – беспощадно, с выделением самых важных черт, не затемняя действия их деталями: «мужык, похожий на крестьянку с недобрым мужским лицом… при этом он так и светится интеллигентностью… с фамилией, похожей на название какого-то джина или таблеток от печени».

«Мужык» считал себя человеком принципиальным, честным и прямолинейным. Если жена не устраивает, и потянуло налево, надо прямо об этом сказать, и разойтись. Однако, походы в баню с девочками любил, как медведь бороться.

Гордеев утверждал, что человек он сильный, сам справляется с трудностями, сопли не распускает, и сор из избы не выносит. А в конфидентах у него было полгорода, все были в курсе его проблем, знали его семейную жизнь во всех её душераздирающих подробностях. Он копался в себе с задором прирожденного патологоанатома и анализировал каждый свой чих, а также старательно фиксировал каждый прокол политиков. Не было такой общественно-политической проблемы, мимо которой он мог бы спокойно пройти. Ну, и, соответственно, его любимая поговорка была: «Живите своей жизнью».

Когда Андрей приезжал к клиентам, первый вопрос, который ему задавали, был: ну, как там Гордеев?.. Беседа начиналась с обсуждения последних сводок с его личного фронта. Неразумно и неэтично было обсуждать компаньона, но тот сам себя так поставил, что обсуждение проходило легко и непринуждённо, как разговоры о погоде – разбираемый предмет знали все.

Андрей: Здравствуйте.

Доктор: Проходи. Привёз?

Андрей (передавая коробку с препаратами): Вот, пожалуйста.

Доктор: Отлично, у меня уже заканчивается. Что Гордей, разобрался, где и как?

Андрей: Не понимаю, о чём речь.

Доктор: Ты не знаешь!?

Андрей: Что именно?

Доктор: Он прибегал на днях сдавать мазки. Опять где-то намотал на винт.

Андрей: Это у него вошло в систему. Проституток без резинки тянет.

Доктор: Да… Предупреждал его. Они, хоть и проверяются чаще, чем приличные дамы, всё же риск велик.

Андрей: А что «приличные»… Не вижу разницы. Всё то же самое. А в пересчете на один заход дороже получается.

Доктор: Да… Вот Клава…

Андрей: А что Клава… Тоже приходила проверяться?

Доктор: Да… Они всегда вместе приходят. На этот раз Гордей не может сказать точно, у кого подцепил хламидии. Грешит на многих, в том числе на жену.

Андрей: Жаль, у них нельзя взять отпечатки пальцев. Тогда можно было проследить весь путь, что называется, разложить по мастям.

Доктор: «У них» – это у кого?

Андрей: У этих маленьких зверьков – хламидий.

Доктор: Да… Но Гордей старый шулер – разложил такой пасьянс… Эти его маленькие зверьки… проще сказать, где они не оставили свои отпечатки… Его Клава – такая же шустрая.

Андрей: Гармония. Общие интересы. Опять же, общие хламидии.

Доктор (передавая деньги за реализованный товар): Да… Передавай ему привет, и это… пожелания здоровья и удачи.

Андрей: Пожелаю, был бы толк…

Доктор: Был бы толк, сидел бы я без работы. Давай, беги. Скажи в коридоре, пусть очередной больной заходит.

Глава 62

Что такое осень для тебя День рожденья счастья и удачи Развлекаясь, радуясь, любя, Вспоминай, что рядом кто-то плачет О том, что своенравная Фортуна Забыла постучаться в чей-то дом. А созерцая в зимнем саде клумбу Взгляни на мертвый лист лежащий за окном. Что такое осень для меня На кладбище убитых судеб В склепе, где покоится мечта моя На камне высечено будет О том, что все на свете догорает, А солнца закаты, прощальные, ясные Расскажут тем, кто выживает Что чья-то жизнь на смерть согласна Золотыми листьями раздав всем карты Осень покажет дорогу в тот край Который принимает безвозвратно Где смерть собирает свой урожай

Глава 63

Земля под ботинками скрипела и пружинила, как старый матрас, – это лежали листья, сверху лёгкие, хрупкие, отличные друг от друга и в смерти, а под ними засохшие уж годы назад, соединённые в одну хрусткую слитную коричневую массу – пепел от той жизни, что взрывала почки, шумела в грозу, блестела на солнце после дождей. Истлевший, почти невесомый хворост крошился под ногами. Тихий свет доходил до лесной земли, рассеянный лиственным абажуром. Воздух в лесу был застывший, густой. Нагретое дерево пахло сырой свежестью древесины. Но запах умерших деревьев и хвороста забивал запах живого леса.

Выбравшись из лесопосадки, Иосиф Григорьевич направился к дому. Домовладение – одноэтажный коттедж с мансардой и двенадцать соток земли, купленное за бесценок просто так, «чтоб было», приобрело вдруг особое значение. Появилось желание расстроить дом, высадить на участке вечнозелёные деревья, и приезжать сюда каждые выходные – отдыхать, дышать свежим воздухом, обдумывать важные решения. В последнее время стали одолевать тяжёлые мысли – сказывалась накопившаяся многолетняя усталость. Нельзя позволить негативу разрушить положительный настрой.

Они пили чай на веранде. Оказалось, Лариса думала в том же направлении, что и он. Она уже определила, где будет их комната, где комната сына, где гостевая; уже распланировала участок, решила, где высадит цветы, а где – деревья. Она даже поставила в церкви свечку Николаю угоднику – чтобы следующий год оказался таким же удачным, тогда можно будет сделать пристройку, построить баню с бассейном.

– Не будем загадывать, – неожиданно сказал Иосиф Григорьевич. – Удача – своенравная госпожа, сколько ни зазывай, как двери ни распахивай, если не по дороге – другой стороной пройдёт.

Лариса посмотрела на него с удивлением – что с ним, всегда жил по плану, сам с утра говорил, что дача будет достраиваться, а раз сказал, значит, так оно и будет. А тут вдруг заговорил об изменчивой Фортуне.

– Тебе нужно отдохнуть.

– Да, сейчас поедем.

– Отдохнуть говорю, куда собрался, сегодня выходной.

– Встретиться надо с одним человеком. Дело очень важное.

По приезду в город Иосиф Григорьевич связался с Еремеевым, и уже через час они сидели за столиком ресторана «Маяк». Обсудили предвыборную кампанию Рубайлова и пришли к единодушному мнению: победа вице-губернатору обеспечена. Он убедительно доказал избирателям свои деловые качества как первый заместитель главы областной администрации, а временно курируя комитет экономики, добился успехов и на этом поприще. Об этом говорится по телевидению, пишется в газетах. Факты достоверны, и, подчеркнул Иосиф Григорьевич, возможно, обошлось бы без дополнительного вмешательства. Но тут же сам себя поправил: нельзя пускать дело на самотёк, ситуация должна быть под контролем.

Главным противником Рубайлова почему-то оказался Синельников. Более достойные люди выдвигали свои кандидатуры, но именно «чокнутый профессор» своей болтовнёй сумел привлечь внимание избирателей, и, по оценкам специалистов, в предвыборной гонке являлся «кандидатом номер два». Плюс ко всем своим многочисленным должностям и членствам в различных комитетах, он возглавлял Общество охотников и рыболовов. «Городские утки» – официальное издание общества – регулярно публиковало статьи Синельникова, содержавшие злобные выпады в адрес конкурентов, и размышления по поводу происходящих в мире событий без каких-либо конструктивных решений, как на них повлиять. Курам на смех. Единственное, до чего он додумался – ухватился за отвергнутую Рубайловым идею с бесплатными обедами для бездомных, и довёл её до абсурда. Пропагандируемая им агрессивная благотворительность вызвала вполне ожидаемую реакцию отторжения. Появилась карикатура, изображающая Синельникова, одной рукой схватившего бомжа за горло, а другой пытающегося втиснуть ему в рот баранью ногу. Подпись гласила: редкий бомж съест хотя бы половину того, что пытается скормить ему Синельников. Экономисты подсчитали, что расходы на ночлежки, и на помощь бездомным превышают все разумные пределы, оказалось, что на одного бомжа тратиться больше денег, чем на пенсионера, честным трудом заработавшего свою пенсию. Заговорили о рассаднике паразитов общества и деморализации общественного сознания. Идея заглохла. А поскольку других не было, Синельников продолжил своё злопыхательство и умничанье на страницах «Городских уток», на заседаниях комитетов и обществ, в которых состоял, на собраниях всех тех, кого удавалось собрать.

Еремеев присовокупил к сказанному, что силовые структуры, которым дана команда проголосовать за Рубайлова – это серьёзный ресурс, и скромно добавил, что коллегия адвокатов тоже не пальцем сделана. А поддержка Москвы, а областная администрация!

– Мы победили, – заключил Иосиф Григорьевич. – Но давайте дождёмся выборов, ибо сказано: фазана раньше ловят, потом ощипывают. Моё мнение такое: может, подстраховаться, хлобукнуть профессорский кооператив – «Медторг», или как его там обзывают.

– Гнилой он человек, скользкий, не уцепишь, сам обмажешься говнищем. Придушил бы своими… нет, не своими… отправил бы в Сибирь.

– Ну, а так, пощупать за живое?

– Ребята пробовали прибить его контору – бесполезно, – отмахнулся Еремеев. – А они люди опытные.

– Вот это колобок. Он от дедушки ушёл, и от бабушки ушёл.

Позлословив по поводу того, что ушёл, потому что никому не нужен, Иосиф Григорьевич приступил к вопросу, ради которого и вызвал Еремеева в выходной день.

– Помните, нам с вами нужно довести до логического конца одно дело. Фирма «Бизнес-Плюс», а вернее, её учредители.

От неожиданности Еремеев широко раскрыл глаза, потом вдруг часто заморгал.

– Иосиф Григорьевич, что же вы… Вы ж забрали базу в Гумраке, или это меня неправильно проинформировали?

– Надо же, вспомнили! При чём тут база, и наши с вами дела?

– Просто я примерно так подумал, что вам нужен объект… соответствующего профиля, и неважно, как он вам достанется.

– Ответ такой: мы говорили о судьбе Светланы Васильевой.

Лицо Еремеева расплылось в улыбке. Иосиф Григорьевич гадал, что этому причиной – новые личные связи адвоката, или он успокоился, убедившись, что сыну ничего не угрожает, и по мохнатой статье пойдёт Михаил Петров, другой участник хора.

– Бог с вами, Иосиф Григорьевич, она ж вам не родственница. Забудем об этом недоразумении. Вы ничего не говорили, я ничего не слышал.

– Она мне близкий человек.

– Только она отродясь про вас не слышала, – желчно произнёс Еремеев.

– Вот это да! Всё вы знаете про всех.

Иосиф Григорьевич укрепился во мнении, что у адвоката появилась очень влиятельные знакомые, – слишком самоуверенно он стал себя вести. Интересно, кто?

– Бросьте, зачем вам это нужно, – заговорил Еремеев с подчеркнутой дружелюбностью. – Была б ваша родственница, понятно. А так…

И, бурно жестикулируя, он стал объяснять свою позицию.

– Судите сами: ей дали несколько угрожающих сигналов, на которые она не отреагировала.

При этих словах он ткнул указательным пальцем в сторону собеседника, подчеркнув: «Её предупреждали!», и продолжил:

– Поведение ребят в такси, на кладбище, предупреждение таксиста, помощь которого она отвергла. И после всего случившегося, она повела их к себе домой. Вывод: два жеребца, трение в машине, она раскисла, у неё зачесалось, и ей стало невтерпеж, чтоб поскорее оттопырили мохнатку. Что и было сделано. Изнасилования – это журналистская страшилка, в чистом виде составляет сотую долю процента от всех заявленных случаев, статистически недостоверная величина, которой можно пренебречь. Изнасилований нет, нет насильника и нет жертвы, а есть садо-мазо пара. Простите за банальность, но кобель не вскочит, пока сука не захочет. Невозможно трахнуть женщину, которая действительно не хочет, можно вставить ей туда железный кол, но не член. Но тогда это уже не изнасилование, а кое-что другое. Так что, если б не эти парни, Светик нашла бы других. Не записывайте её в круг своих знакомых. Это грязная шлюшка, вы просто не осведомлены о её моральном облике. Содержала бездельника моложе себя, откровенного козла. Разве это приличная женщина?

– Но почему ваш сын пошёл на это? Почему не предоставил, как вы говорите, другим? Бабы не дают? На проституток нету денег?

– Иосиф Григорьевич, дорогой! Не будем углубляться в дебри морали, в чистые сущности – мифы. Мы же с вами не носители трафаретных представлений о мире. Вляпался парень, ну, я его вытащил, всё-таки сын. Привёл домой, коробку звездюлей ему распечатал. Что ещё с ним делать? Отправить в колонию, чтобы его там отпетрушили? Прямо вам скажу, у меня не хватает силы быть принципиальным к детям. Надо бы, но не хватает духу. Я смотрю: были бы здоровы. Дети – смысл жизни.

Последнее было сказано с такой душевностью, что Иосиф Григорьевич сразу ощутил теплоту его слов. Чуть не зарыдал. И всё же нашёл в себе силы возразить:

– Не понимаю. Дети – обязательное условие существования нормального человека. Дыхание и питание – тоже. Но мы ведь не можем сказать, что живём ради того, чтобы дышать и есть.

– Хорошо, вы нашли какой-то смысл, какую-то высокую цель в жизни. У вас так, у меня по-другому. Но объясните, на что вам эта Света, в жопе х**, во рту конфета? Тупое животное. Устроила садо-мазо сессию, немного переборщила. Знаете, как у наркоманов бывают передозы. Может, вам повезло с женой, и вы так трепетно относитесь к этому, а я вовсе разочаровался в женщинах. Я был предпринимателем, вы знаете. Открыл фирму, но дело не пошло. Я не бизнесмен, – там не просчитал, здесь недосмотрел, сотрудники приворовывали, – всё, как обычно. В год, когда я разорился, от меня ушла жена. Нашла формальный повод, какой могла найти в любой другой год. Два года барахтался, вытащил свой диплом юриста, кое-как выполз. Так за это время мне ни одна баба не дала. А я был ещё достаточно молод, держался в форме, не то, что сейчас. От меня отворачивалось вторсырьё, на кого б я раньше даже не посмотрел! Они уходили к тем, кто был хуже меня, у кого на кармане было меньше денег. Чувствовали какое-то неблагополучие, и не желали связываться, короче, животные. Одно время меня от баб вообще воротило, не поверите, вызываю девочек, они, бедные, трудятся, и всё без толку, у меня он смотрит на полшестого. Из-за этого кризиса у меня какой-то комплекс неполноценности развился, потому и нестояк. Девчата на себя принимали, тоже комплексовали.

«Ну, разошёлся, сейчас точно зарыдаю!» – подумал Иосиф Григорьевич.

– Что же Арина Кондаурова, вдова, с ней как быть?

Лицо Еремеева вытянулось.

– К-Кондаурова?! При чём тут…

– Говорю же: «вдова», вы помогли её мужу умереть. Не отпирайтесь, это всем известно. Этот цирк, что был устроен с поимкой Никитина – вернее, с отловом его тела из Волги – вы даже не удосужились обставить дело поприличнее.

– Вы слишком много на себя берёте. С чего вы взяли, что я во всём замешан? Хотя, догадываюсь, с … скажем… с неба.

– С небом поосторожнее. А с чего взял, отвечу так: с известных фактов. Вы контролируете одну из дилерских компаний «ВХК». Вы дружите с Першиным. Кстати, он мне наврал, но… ладно, с ним отдельный разговор. Никитин в течение полугода числился на заводе охранником, но на работе показывался несколько раз – в дни приезда Кондаурова. Вы использовали Трегубова как приманку, чтобы устранить Никитина, который стал слишком опасен. И многое другое. Да что я вам говорю, прокуратура и ГУВД размотают весь клубок. Профессионалы, ежа в веревку вытягивают. А вы не Рубайлов, зампрокурора глазом не моргнёт, выпишет ордер на арест. Одна загадка остаётся: почему Каданников и Солодовников, «друзья семьи», не реагируют? Забили место в составе учредителей «ВХК»? Поэтому, мужчина, определяйтесь: у нас состоится откровенный разговор, или нет?

Еремеев оцепенело уставился на Давиденко, смотря на него, и в то же время мимо, сквозь него:

– Но мотив? Мне всё понятно: ГУВД, прокуратура. Вам какой резон разматывать клубки?

– Мотив вы знаете: «Бизнес-Плюс».

– Неужели вы собираетесь отжать «Бизнес-Плюс» только для того, чтобы отдать его Кондауровой, которая уже получила отступные за свою долю?

– Игнат Захарович… Мне нужен «Бизнес-Плюс». Хотя… согласен на отступные. Надо посчитать.

– Чует моё сердце, Шарифулин крепко запал на него.

– Давайте не будем копаться в моих мотивах, вы же мне не докладываете о своих, – неодобрительно поглядывая на Еремеева, сказал Давиденко.

– Напротив, я высказался перед вами, как на исповеди.

– Не смешите мои тапочки. Сексуальные переживания – это серьёзно, как мужчина, понимаю вас. Это может свести с ума потребителей массовой культуры, – все мы видим нарождающееся поколение невинных ухоженных мужчин. А то и просто имбецилов. В вашем случае это не работает.

– А как вам такой мотив, Иосиф Григорьевич: разочарование в людях?! Порядочных, сознательных людей – один на десять, на двадцать миллионов! Когда мне было плохо, все отвернулись от меня, – все мои друзья, знакомые, все те, кого я приподнял. Когда я вытаскивал их из грязи, они скитались по помойкам, а когда я просил их о помощи, никто мне не помог. Охренели от счастья, уже х** за мясо не считали, а отказывали мне даже в самой малости! Что это, по-вашему, не свинство?! Один-единственный человек не отвернулся от меня, – школьный товарищ, у которого я только брал, ничего не давая взамен. Он выслушивал ночами мои вопли, он был моей жилеткой, о которую я вытирал свои слюни.

Отдышавшись, Еремеев прибавил:

– Поэтому этот человек остаётся единственным, кого я считаю за человека. Выкарабкавшись, я помог ему с жильём, купил машину. Ему одному доверяю. Всех остальных – придушил бы собственными руками, отправил бы в Сибирь, на лесоповал. Люди хуже животных. Хотя бы потому, что не оправдывают инвестиций. Скотина – её зарежь, она отобьётся натурой, мясом. Человек – никогда.

И он удовлетворенно выдохнул, тема была раскрыта, как матка в родах.

– Принимается, Игнат Захарович, тут я вас тоже понимаю. Хотя не очень. Почему вы решили, что вам непременно нужно побывать на дне, чтобы познать все ужасы жизни на собственной шкуре? На это есть книги, фильмы, телевизор. Почему вы считаете, что за ваши ошибки – разорились ведь вы сами – должно расплачиваться остальное человечество, – все, за исключением вашего друга?

– Иосиф Григорьевич, дорогой! Мы с вами начали немного понимать друг друга.

– Не набиваюсь вам в друзья, Игнат Захарович, я пока что недостоин. Но в Сибирь я тоже не поеду, извините, зимой там очень холодно, а летом мошкара и гнус.

– Давайте так: нужны бизнесплюсовские заправки, – сделаем. Сядем, посидим, покушаем водочки, порешаем все вопросы. Только не надо всех этих Васильевых, Кондауровых, и других подон… посторонних, не относящихся к делу. Годится?

– Допускаю. Сразу скажу: не надо этих ваших штучек… вы поняли, каких. Я вам не Никитин – он родился мертворожденным, просто не знал об этом, пришлось немного просветить. И не Кондауров – одинокий был человек, судя по реакции друзей. Я не одинок, у меня целая система работает.

– Ну, что вы так сразу.

Еремеев протянул руку, Давиденко ответил на рукопожатие, напоминающее обхват клешнёй гигантского краба. Они подозвали официантку, чтобы расплатиться. Заказ – минеральная вода и салаты – остался на столе нетронутым.

Глава 64

Убийство Никитина прибавило хлопот убойному отделу. Двух мнений не было – заказчиков нужно искать среди акционеров «ВХК», но как к ним подобраться? Шеф сказал прямо: до окончания выборов собирайте данные, выполняйте рутинную работу, там посмотрим. Но если он считал, что у кого-то есть время гоняться попусту за ветром в поле, то другие так не считали.

Другая проблема – Еремеев. Фигура одиозная, никто не знал, как он себя поведёт, и кем будет прикрываться в этот раз.

Следователь Галеев решил не суетиться до выборов, а там, как начальство скажет. Коллеги его поддержали. Он хотел посоветоваться с Константином Сташиным, но тот взял отпуск, и куда-то уехал.

Неожиданная ориентировка из Москвы заставила всех зашевелиться, и начать работать по снайперу. Москвичи передали, что в Волгограде находится некий Джоник, оператор, принимающий заявки на убийства, и распределяющий заказы среди исполнителей. Приметы довольно расплывчатые: лицо кавказской национальности, возраст около сорока лет, средний рост, большая залысина. Орудовал в Москве, Ростове, и, как выяснилось, не обошёл своим вниманием и Волгоград. Руководство ГУВД с замиранием сердца следило за событиями – очевидно, должно произойти убийство, не на рыбалку же приехал оператор. Вспомнили про убийство Зосимова, генерального директора «ВХК», застреленного год назад в собственном подъезде. Орудие убийства – пистолет ПМ – брошен рядом с телом убитого. Преступление до сих пор не раскрыто.

Было выдвинуто предположение – может, Джонику был заказан Никитин, и это всё, что ему нужно в городе? Хотелось бы верить, но Джоника видели в Москве уже после убийства Никитина, и вот «оператор» снова выдвинулся на Волгоград.

В кабинет следователя Галеева ввели Трифонова. У него уже была одна судимость – за разбой и вымогательство. В этот раз, кроме этого, ему вменялось в вину соучастие в убийстве Новикова, коммерсанта; и Тарасова – валютчика, работавшего возле сберкассы на углу проспекта Ленина и Аллеи Героев. На допросах он сдал всех членов банды, рассказал о многих преступлениях, благодаря его показаниям задержано двенадцать человек, закрыто несколько безнадёжных дел. Наудачу Галеев решил попробовать раскрутить Трифонова на новые откровения.

– Как дела, Трифонов?

– Всё, как обычно, гражданин следователь, – ответил подследственный, осторожно садясь на стул. – Одышка, изжога, газы. Когда состоится суд?

– В «санаторий» торопишься?

– Вы обещали поблажку. Я же много рассказал вам.

– В этом деле много не бывает. Давай уж до конца.

– Да выложился весь, как на исповеди.

– Хватит гундосить, – бесцеремонно прервал Галеев. – Лучше расскажи-ка про Джоника.

– Не знаю такого, – удивлённо ответил Трифонов.

– О, брось, ты знаешь.

– Нет, совсем не знаю, – искренне возразил подследственный. – Кто такой, чем занимается?

– Я в эти игры не играю, вязальщика не перевяжешь. Что связано следаком, не разрубишь топором. Расскажи-ка про Джоника.

– Я… я…

– Кто заказал ему Никитина?

– А… он занимался заказухой?

– Хватит юлить, Трифонов.

– Но… гражданин следователь, тут я не в курсах.

– Кто стрелял в Лиманского? Как поделили деньги?

И снова искреннее удивление, непонимание в глазах подследственного.

– Что за дела у тебя были с Трегубовым?

– Никаких. Вы же сами знаете, он не захотел со мной разговаривать. Ему был нужен Никитин.

– Какие у них были дела?

– Не знаю, гражданин следователь.

Галеев вынул из папки копии бланков почтовых переводов, положил их перед собой так, чтобы они были видны Трифонову, какое-то время рассматривал их, потом спросил:

– Узнаёшь?

Тот кивнул.

– Кого заказал тебе Третьяков? Не торопись, излагай так же, как излагал все предыдущие свои дела.

– Я… я…

– Он перевёл тебе из Москвы в общей сложности пятнадцать тысяч долларов. Это была оплата за убийство Кондаурова. Как вы поделили эти деньги, сколько взял Никитин, сколько досталось тебе?

– Сергей возвратил долг, он занимал у меня полгода назад.

– Брось, Трифонов. Раз уж начал сотрудничать с нами, будь последователен.

– Это правда. Сергей был в Волгограде, но мы не встретились. Потом он уехал, и позвонил мне из Москвы. Я попросил его прислать деньги переводом.

– Так кого в итоге заказал Третьяков?

– Говорю же, это долг.

– А с какой стати ты давал ему в долг? Он кто тебе – брат, сват?

– Он мой друг, служили вместе, – ответил просто Трифонов.

– Служили… Где служили?

– В Афганистане.

С минуту помедлив, Галеев сказал:

– Ладно, принимается. Чем докажешь, что передавал ему пятнадцать тысяч долларов?

– У меня остались квитанции, я посылал перевод. Полгода назад.

– Пока верю. Еремеев и Першин заказали Кондаурова; какой у них был мотив?

– Вы уже спрашивали, гражданин следователь. Я не знаю, этим занимался Никитин с Шахом.

– У Никитина и Еремеева были общие дела, что это были за дела, расскажи мне о них.

– И это тоже вы спрашивали, и не один раз. Говорю вам: не знаю, что это были за дела.

Решив, что на сегодня достаточно, Галеев закончил допрос. Когда Трифонова увели, Галеев собрал совещание. Было решено установить наблюдение за Еремеевым и Трегубовым, проверить все гостиницы города и частные квартиры, сдаваемые посуточно приезжим. Отпустив оперативников, Галеев некоторое время собирался с духом, потом решительно поднялся с кресла, и вышел из кабинета. Предстоял разговор с шефом – нужна была санкция на то, чтобы начать конкретную работу с Першиным.

Глава 65

По-другому представлял Андрей празднование дня рождения. Лес, прогулка по берегу Финского залива, вечер, проведенный вдвоём в какой-нибудь тихой гостинице. Но Катя уехала.

Сидя на диване в своей комнате, он рассматривал сухумские фотографии, вспоминая их с Катей лето, и невыразимая тоска переполняла его. Видимо, недостаточно обладать женщиной, чтобы оставить в её душе глубокий и неизгладимый след.

«Интересно, помнит ли она обо мне? – думал он. – Нет, надеяться оставить о себе память в её сердце – то же самое, что желать оставить след на глади бегущих вод».

Так он рассматривал фотографии – след непоправимой любви. Катя на берегу моря, Катя в лесу, Катя у водопада, Катя на краю обрыва. Он восхищался ею, злился на себя за то, что не смог внушить ей чувство глубокой привязанности, досадовал на неё за её непостоянство. Два месяца они не виделись. Время шло, его нельзя было удержать ни восхищением, ни злостью, ни досадой.

Телефон надрывался вовсю, но Андрей его не слышал. Наконец, когда от звона заломило в ушах, он спохватился.

«Что там все, оглохли, почему не возьмут параллельный телефон?» – недовольно подумал он, и, убрав фотографии в стол, потянулся за трубкой.

– У аппарата.

– Приветики! – услышал он такой знакомый грудной голос.

И, едва владея собой, громко воскликнул:

– Катя! Катюша!

Перебивая, с наигранной весёлостью, она поздравила его с днём рождения, пожелала благополучия, успехов во всех начинаниях, здоровья, счастья, любви. И, подчеркивая свою отстраненность, добавила еще раз: «И счастья в личной жизни!»

– Что всё это значит? – возмутился он.

– Ты что, недоволен, что я звоню тебе?

– Сегодня шестое ноября. Ты где была два месяца? Где ты сейчас?

– Во Владивостоке.

– Понимаю, что не в соседнем подъезде, у бабушки, – там я проверяю каждый день. Объясни же, наконец, что происходит! Почему ты уехала из Питера? Мы договаривались, что я к тебе приеду.

– Ты не догадываешься?

– Тебе не понравилось, что я сижу в тюрьме? Не захотела иметь дело с арестантом?

– Не ерничай, совсем не в этом дело. Ты изменил мне.

– С кем? С сокамерниками?

– Ты мне изменил. Хочешь сказать, что этого не было?

– Не было, – ответил он уверенно.

Она заговорила быстро, горячо, будто не слыша его.

– После всего, что у нас было, как ты мог?! Чем ты отличаешься от других мужиков?! Хорошими манерами, тем, что красиво говоришь? Что стоят твои клятвы верности? Я ведь боготворила тебя, думала, ты не такой, как все, что ты любящий, верный. А что на самом деле?! Ты оказался обычным. Ты изменил не только мне, но и самому себе. Ладно, хватит об этом. Не буду портить тебе праздник. Маша там рядом с тобой? Передавай ей привет. Не удивлюсь, если окажется, что это ты убил её мужа. Ты можешь, я знаю.

– Перестань, ты слышишь себя, что ты такое говоришь! – сказал он резко. – Не люблю жаловаться, но врагу бы не пожелал таких ночей. В камере меня отделали, как отбивную. Три недели я провалялся в больнице, сделали операцию на лёгких. Поставили диагноз «ушиб мозга», надо долечиваться, я выписался раньше. Почки… Ладно, не буду плакаться. Всё это время я жил одной мыслью – поскорее выбраться, и приехать к тебе. А ты съездила в Питер на экскурсию, и поехала домой во Владик. Догадываюсь, зачем: на свадьбу. Как жених? Хороший? Лучше, чем я?..

– Андрюша… О чём ты?

– О твоей свадьбе.

– О какой свадьбе?

– У тебя их так много намечалось, что ты не понимаешь, какую я имею в виду?

– Прекрати.

– Ты позовёшь меня на свадьбу? Хочешь, я вылечу к тебе?

– Ты хочешь приехать ко мне?

– Сплю и вижу, как… Ты знаешь, мои фантазии не отличаются сдержанностью…

– Так приезжай. Приди и возьми.

– А ты не хочешь сама приехать?

– Нет, такое решение я не поддерживаю.

Андрей вынул из стола блокнот и ручку.

– Какой у тебя адрес, телефон?

Он прижал сильнее трубку к уху. Катя молчала.

– Говори, я весь превратился в большие уши!

– Я встречу тебя в аэропорту.

– Что это значит? Ты не хочешь мне назвать свой адрес?

– Отца перевели в другую часть, тут нет определённого адреса. «ВЧ» и длинный номер.

– Но ты ведь откуда-то звонишь мне.

– Водитель привёз меня на переговорный пункт.

– Пусть будет так… Тогда другой вопрос начинается: как я тебе дам знать, какой у меня рейс, и всё такое?

– Я тебе позвоню… через час.

– Ты шутишь? Завтра выходной, послезавтра тоже. Мне нужно собрать деньги, самому собраться.

– Тогда ничего не получится.

– Катя, ты начинаешь капризничать! Тебе важен факт отъезда прямо сейчас, или ты хочешь, чтобы я приехал, и мы были вместе?!

– Меня воротит от одной мысли, что ты лишний час пробудешь вместе с ней.

– Катя! Что ты там себе надумала? Не было у нас ничего, и не могло быть.

– Решай! Или ты вылетаешь прямо сейчас, и завтра к ночи будешь у меня, или…

Растерявшись, Андрей стал оправдываться: денег в обрез, хватит только – чуть не сказал «только на праздничный ужин в кафе» – на билет до Москвы в общем вагоне; а если подождать, в первый же рабочий день он объедет клиентов, соберёт нужную сумму, и сразу же вылетит на Москву, а оттуда – во Владивосток. Опомнившись, он рассердился: если бы она не выдумывала себе глупые истории и позвонила раньше, то они давно были бы вместе.

– Мне всё ясно, – ответила она, – ты с ней спишь. Хочешь бросить палку на дорожку.

– Шайтан тебе напел про это! Не сплю я с ней.

– Да! Конечно, с ней не уснёшь, – ехидно ответила она. – Ты это хотел сказать?

– Катенька!

– Зачем только я тебя встретила? Ты отравил мне всю жизнь. Ты, вместе со своей тяжелой историей, отягощённой незабываемыми подругами.

Задыхаясь от возмущения, Андрей заговорил громко о том, что это она, женщина, не такая, как все, что в ней особенный яд, которым он отравлен на всю жизнь, что этот яд чувствуется в его жилах, во всём его существе. Зачем он узнал её?! А эти беспочвенные обвинения, это просто смешная ложь! Не мог он изменить, ни с Машей, ни с какой-либо другой девушкой, и в этом нет его заслуги. Когда узнаешь её, неповторимую, любые, даже самые красивые женщины кажутся бесцветными. И ему никогда в голову не приходило изменять ей. Её поцелуи, её дыхание, которое он чувствовал на своём лице, её голос, – всё это помнится так, будто они расстались пять минут назад. Он всем существом чувствует её любовь, доверяет ей, надеется на скорую встречу, и недоумевает, откуда взялось её недоверие.

– Недоверие… Я доверилась тебе, ты мне не доверяешь. Если б ты меня послушался, мы бы уехали в Питер, не заезжая в Волгоград; и не было бы милиции, не было бы неприятностей, не было бы… Маши.

Он промолчал. Объективно, Катя была права. Она продолжила:

– Не понимаю, чего ты ждёшь. Если б ты меня так сильно просил о чём-то, то уверена: я сделала бы это, не раздумывая. Если вопрос в деньгах, попроси Второва, Трезора, наконец. Они тебе займут на неделю.

Острая, как кинжал, мысль, пронеслась в его голове. Трезор – Еремеев – Кондауров! Катя тщательно скрывала знакомство с ними. Только перестал об этом думать, и снова всплывает на поверхность эта неразгаданная тайна! Откуда у Кати такая уверенность, что Трезор запросто одолжит нужную сумму? Почему-то вспомнилась история, рассказанная Тинатин, и эти зловещие слова: «приди и возьми!»

И эта всепоглощающая ревность! Андрей вспомнил тело Кондаурова на секционном столе. Её любовник мёртв, но он был в её жизни. В чём-то, возможно, он уступал, а может, и нет… В основном – а это для девушки самое важное – Виктор превосходил Андрея: это был состоявшийся мужчина, зрелый, сильный, с закалённым характером, он вмещал все тайны жизни, он раскрывал перед ней вселенную.

– Мы с Трезором не такие друзья, как прежде, – сухо сказал Андрей. – Это дело разъединило нас.

– Да ладно! Ты помог ему выбраться, он помог тебе.

Недоверие, возникшее внезапно, разрослось в нём до предела. Она всё знает, но откуда?!

– Раньше, чем девятого числа, я не смогу уехать, – у меня просто нет денег.

– Бабушкины рассказки! Поверила, если б не знала тебя. Ты можешь всё, когда захочешь. Просто не желаешь оторваться от своей Маши. Чем она тебя так прельстила? Она ведь лживая; фальшивая, как накладные ногти!

Ярость обуяла его. Но неожиданное здравомыслие возобладало, лестничное благоразумие, свойственное ему, возвратилось обратно на квартиру, и он, всё ещё полный недоверия, начал вдруг мыслить практически, исходя из предпосылок, которым не очень-то доверял. Ещё не поняв, должен ли он ехать во Владивосток, Андрей просчитал экономику этой поездки. Да, он сможет поехать, и непременно поедет! Пусть Катя играет им, но что с того! Он хочет обладать ею, какая бы она ни была!

– Катюша, любовь моя! Неужели ты до сих пор не изучила меня, неужели ты не знаешь… границы моих импровизаций…

Тут Андрей запнулся. Он собирался с мыслями, молчал, слыша её прерывистое дыхание. Она ждала, что он скажет.

– Ты знаешь, – я притормаживаю, и ругать меня за это всё равно, что ругать верблюда за то, что он сопливится. Ты нарисовалась впервые за два месяца… спасибо огромное… сказала, чтобы я приехал. Ну и всё, девятого числа я собираю деньги, и выезжаю к тебе.

– Артист… Хватит строить из себя бомжатину, я прекрасно знаю…

Он прервал её:

– Катя! То, чем я располагаю, мне хватит, чтобы дойти до Иловли пешком, поужинать чипсами, и улечься спать в канаве.

– Разгон… Если бы ты знал, как я тебя ненавижу! Иди, празднуй свой день рождения, вместе со своей прошмондовкой, кушай, не обляпайся!

… Короткие гудки. Она бросила трубку.

Подумав о той, которую считала своей соперницей, Катя забыла сущность дела.

Довольный, Андрей прошёлся по комнате, затем опустился на диван. Произнесены нужные слова, и в нужное время. Кто теперь скажет, что он силён только задним умом? Катя позвонит девятого числа, может, перезвонит сегодня же. Главное, что она нашлась, она не исчезла. А самое важное – она помнит и любит его, и все недоразумения – какие бы ни были! – позади. Напряжение, мучившее его, исчезло. «Я тебя ненавижу!» – эти слова звучали чудесной музыкой. Она его любит!

Андрей решил, что сегодня же займёт деньги, купит билеты, а девятого числа возвратит долг, а если не получится, решит через Гордеева все вопросы. Активы есть, два-три дня, и всё образуется.

Всё же мрачные мысли не отпускали его. Что, если она играет? Просто не хочет брать на себя вину за их разрыв, хочет остаться чистенькой, оставить светлой «память об их дружбе»? Сказанные на прощание слова могли быть беспощадным приговором. Слова женщины! Они могут быть пропуском в рай, они же могут ниспровергнуть в ад! Андрей заметался по комнате, в изнеможении опустившись в кресло, решил, что всё-таки займёт деньги и купит билеты, а там, будь, что будет.

Открылась дверь, и в комнату вошел Максим. Следом появился Ренат, двоюродный брат Андрея, последней вошла Маша. Усевшись на диване, Максим стал листать журнал «Вокруг света».

– Пора уже выдвигаться, – сказал Ренат.

Взяв со стола нунчаки, он принялся ими размахивать.

– Аккуратнее, ниндзя, ты мне тут всё размолотишь, – остановил его Андрей.

Маша села на край стола, и, бросив на Андрея гневный взгляд, посмотрела на телефонную трубку, лежавшую на диване, затем перевела взгляд на Андрея. Поняв, что назревает «семейная ссора», Максим с Ренатом удалились.

«Она подслушивала на параллельном телефоне» – догадался Андрей.

– Дождался звоночка? – спросила Маша.

Он не ответил.

– С каких это пор тебе зазорно спать со мной? Почему ты стесняешься сказать об этом людям? Когда твой разбрызгиватель переполняется, ты можешь, еще как можешь… В эти минуты я не кажусь тебе бесцветной, – напротив, ты говоришь мне такие слова, что дух захватывает. А теперь выясняется, что ты со мной не можешь, что все, кроме Кати, для тебя бесцветные. Ну и дрянь же ты.

Выговорившись, она умолкла. Они сидели молча, не глядя друг на друга, в этой мучительной тишине думая об одном и том же – о состоявшемся телефонном разговоре. Маша первой нарушила молчание. Посмотрев на Андрея невидящим взглядом, она сказала холодно:

– Пойдём, пора уже идти в кафе.

* * *

Праздновали в кафе «Доблесть», находившемся в подвальном этаже музея Обороны. Это было внушительное помещение, напоминавшее спортзал. В тот день по центру зала накрыли большой стол, остальную мебель сдвинули к стене. Андрей, как именинник, сел во главе стола, Маша, исполнявшая роль хозяйки, разместилась справа от него. Это была её идея – горстке людей собраться в огромном пустом зале, за столом, рассчитанным на целый гарнизон. Андрею понравилось, он тоже любил такую помпезность.

Пока она отдавала распоряжения администратору, что в какой последовательности подавать, Андрей принимал подарки от друзей. Когда, наконец, Вадим Второв, последним вручивший подарок, отошёл, и сел на своё место, а Ренат отнёс подарки на другой конец стола, и вернулся, Трезор попросил Машу первой произнести тост за именинника, осторожно назвав её «хозяйкой сегодняшнего праздника».

Она обвела гостей отсутствующим взглядом, напоминая отпущенного ею администратора, постороннего человека, обслуживающего застолье, как если бы его вдруг попросили выступить в незнакомой компании. Но через мгновение её лицо преобразилось. Маша приветливо улыбнулась, посмотрела на Андрея преданным взглядом, и, взяв фужер с шампанским, поднялась. Вслед за ней поднялся он.

– Мы знакомы с Андрюшкой семь лет…

При этих словах она нежно погладила его по голове, после чего, незаметно от всех, больно ущипнула за шею. Чуть не закричав от боли, он нашёл в себе силы улыбнуться ей. Наградив его обворожительной улыбкой, она продолжила:

– С осени 89-го года это восьмое по счёту день рождения. Одно я пропустила… по семейным обстоятельствам…

Все понимающе закивали – в тот год Маша родила дочь, и, по понятным причинам, отсутствовала.

– …Сказать, что, влюбившись в эту белокурую бестию, я потеряла голову – ничего не сказать. Он неподражаем. Во всём мире не найдётся другой такой мужчина, способный…

Тут она спросила Андрея:

– Сколько раз за ночь?

– Двенадцать.

– …двенадцать раз за ночь!.. сбегать в ларёк за цветами!

– Он оборвал все клумбы на Аллее Героев, – вставил Второв.

– Он бегал за цветами после каждого… захода? – ехидно поинтересовался Трезор.

– Волшебная ночь. С ума сойти! Семь лет этот человек не даёт мне скучать. Пройденные годы не прибавили ему сходства с кротким ангелом. Прибавляется другое: дерзость, амбиции, целеустремлённость, и так далее. А пережитые трудности закалили его. Всё же хочу пожелать тебе, Андрюшка, чтобы ты, приобретая новое, не слишком увлекался, ибо сказано: сколько ни кружись, всё к тому же столбу приходишь, где привязал свои мысли!

– Спасибо, Машенька!

С этими словами Андрей запечатлел на её губах нежный, почти дружеский поцелуй. Кто-то крикнул «Горько!», и под звон бокалов Маша вернула ему поцелуй, сделав это более страстно, чем полагалось на дне рождения друга.

Оторвавшись от его губ, она прошептала ему на ухо: «Дрянь!»

Вскоре за первым тостом был произнесён второй, затем третий, четвёртый… За короткое время высыпали столько пожеланий, что, казалось, складывай их в мешки, одному не унести. А в его мыслях кружились только два – Катино формальное, послужившее поводом для звонка, и Машино откровенное, наполненное глубоким смыслом. Неужели он так нужен ей? Или это страсть хищника, от которого ускользает добыча?

И Андрей задался вопросом: кто мог рассказать Кате про Машу в то время, когда он находился в больнице, когда у них еще ничего не было? Рассказать в красках, – иначе, чем мотивирован поспешный отъезд из Петербурга, без звонка, без предупреждения, без объяснений? Неужели… сама Маша?! Она ведь знакома с Ритой, запросто могла сочинить подробности тысяча второй ночи Шахерезады, за ней не заржавеет. Дочь шайтана!

Мысли путались, он потянулся за бутылкой. Опередив его, Маша налила ему треть стопки:

– Много не пей!

Принесли горячее – шашлыки нескольких видов: из баранины, из курицы, свиной – на косточке и мякоть. Официанты принесли под второе блюдо чистые тарелки. Не увидев соус, Маша вышла из-за стола, и направилась на поиски администратора. В этот момент в зале появился Максим. Усевшись на приготовленное ему место слева от Андрея, он сообщил, что купил авиабилеты на девятое ноября: Волгоград-Москва, и Москва-Владивосток.

– Тоже мне, султан, – недовольно фыркнула Алина, – развёл себе гарем. Одна, вторая… ещё я его видела с какой-то нерусской девицей.

Вадим пожал плечами и принялся накладывать в свою тарелку мясо.

– А эта клюшка тоже хороша, – продолжила она, – едва похоронила мужа, и тут же с головой погрузилась в своего любовника.

К Второвым подошла Маша, спросила, всего ли у них достаточно, хватает ли спиртного.

– Ай, куколка! – приторно улыбаясь, воскликнула Алина. – Ты просто великолепна! Тебе так идёт это красное платье!

– Спасибо, у нас всё есть, – сказал Вадим, и, когда Маша удалилась, прошипел жене на ухо:

– Не ори так громко, дурында!

Глотая мясо, почти не прожёвывая, Гордеев распространялся по поводу того, как важно «мужику оставаться мужиком». А с бабами нужно быть особенно жёстким, – это единственный способ сделать их послушными и верными.

– … я своей Клаве сразу сказал: узнаю, что изменяешь, башку отобью! А если что-то не нравится – проваливай на х**, найду себе другую! Таких мужиков, как я, один на миллион.

К этой музыке челюстей присоединялась и другая. Заиграла свинцовой тяжести хип-хоп композиция, звучавшая как манифест и отсылающая слушателя к наркотикам, криминалу, трагедиям и безысходному ужасу обыкновенной жизни. Своеобразный голос улиц – начитывая, рэперы, настоящие четкие парни, ностальгировали, философствовали, шутили, пугали, стараясь вызвать сильные чувства и выворачивали перед слушателями душу наизнанку.

– Крутой поц, – с иронией произнёс Ренат.

– Крутой, как гора; или крутой, как яйцо? – сказала Маша в сторону.

В зале появилась Клава Гордеева, следом за ней – Трезор; они выходили покурить на улицу. Усевшись за стол, он первым делом вытер салфеткой губы, потом стал высматривать, чего бы положить себе в тарелку.

Перехватив взгляд Маши, внимательно следившей за обоими, Андрей сказал, кивая в сторону Трезора:

– Испачкал сигаретой губы.

– Все изменяют и бросают, – ответила она. – Ни на кого нельзя положиться. И люди и вещи – всё ненадёжно. Жизнь – непрерывная измена. Одна Полиночка любит и ждёт меня всё время. Моя маленькая дочурка, единственный верный человечек.

– Не награждён пока такой радостью, – произнёс Андрей, погружая кусок мяса в соус, – но люди говорят, что неблагодарность детей – хуже всякой измены.

Сложив на тарелке пирамидку из кусков мяса, Трезор, прежде чем приступить к еде, взяв в правую руку стопку водки, обратился к Андрею, поднявшись:

– Ещё раз за тебя, друг! Ты не сломался, держался, как мужчина. Да еще двух ментовских жополизов… Ну, ты понял, друг… Молодец, не побоялся! Мне и в голову не приходило, что так можно, а то б я…

Обойдя вокруг стола, приблизившись к Андрею, он обнял его, и, обращаясь ко всем, спросил:

– Знаете, за что я его уважаю?

И сам ответил:

– Потому, что Андрей – настоящий друг, это раз. И у него характер, твёрдый, как…

Тут Трезор нахмурился, подбирая нужные сравнения, на его широком лице отобразились муки слова.

– Подсказать? – тихо спросила Маша.

– Не надо, я сам…

Просияв, он закончил фразу:

– … твёрдый, как дно бездны, и холодный, как потолок высоты.

И, чокнувшись сначала с Андреем, потом с Машей, залпом осушил стопку.

Маша, поверенная сердечных тайн Рената, выслушивала историю его расставания с очередной пассией. Закончив рассказ, он заявил, что Лена внушила ему отвращение ко всем блондинкам, и была на волосок от того, чтобы внушить отвращение вообще ко всем женщинам на свете.

– Да что ты в ней нашёл, в этой крокодилице, – с готовностью поддержала его Маша, – большие буфера, хватит на десятерых, смазливая мордашка… щёки, как у хомячка. Ну, гладкий плоский животик, подумаешь. Фигуры никакой, ножки коротенькие, походка, как у орангутанга, – ух, ух, ух! И всё туда же, королевский гонор. Плебейка, кошёлка рыночная с замашками элитной гейши.

Рубанув по воздуху ладонью, как бы подводя черту, Ренат отрезал:

– Всё, не напоминай мне о ней больше! Животное, лживая сучка!

И, разливая водку по рюмкам, спросил:

– У тебя нет подружек на примете?

– Среди девушек таких не осталось, – отпив шампанского, ответила Маша.

– Это точно, – язвительно заметил Андрей.

Прихватив рюмку, Ренат поднялся с места, – его позвал Аркадий Решетников, одноклассник Андрея, работавший в международном отделе областной администрации.

– Завидую его будущей жене, – сказала Маша. – Открытый, честный парень, с правильными взглядами на жизнь.

Андрей знал всю его историю, что называется, «от и до» – всего несколько дней назад Ренат пришёл к философскому состоянию духа. До этого он месяц мучился, переживая разрыв с Леной, сравниваемую с многопользовательской системой, в которой каждый мужчина имел свой уровень доступа, каждый знал об остальных участниках игры, и каждый думал, что только ему отдаётся предпочтение. Со всеми Лена была одинаково приветлива, и по-разному доступна.

– Дура она тёмная, вопросов нет, – сказал Андрей. – Дело не в этом.

– А в чём же?

– Дело в их анатомо-физиологических особенностях. Она трахала ему мозги, но не удовлетворяла физически. Уступала нехотя, как будто ему одному это было нужно. Могла остаться на ночь, а когда он притрагивался к ней, говорила, что устала, и хочет спать. А уж если подпускала к телу, лежала, как бревно. И не было ни разу, чтобы она удовлетворила его полностью – так, чтоб на всю катушку. То немногое, что она давала, делала с великим одолжением, как будто это не девушка, а вместилище некоего клада, требующего постоянной охраны, явно преувеличивая то значение, которое придают этому мужчины. Она почитала себя каким-то ходячим святым даром. Если подумать хорошенько, в этом стремлении чересчур высоко ценить свою плоть и хранить её с излишней щепетильностью, – во всём этом есть нечто слишком уж чувственное, и даже кощунственное. Подумаешь, тушка, что с того?! Таких, и даже много лучше, очень много. И, если разобраться…

Андрей задумался. Что-то не туда его понесло, ведь рядом с ним находится женщина, а не подвыпивший приятель. Отодвинув в сторону бокал, Маша скрестила руки на груди:

– И если разобраться… Продолжай, заканчивай свою мысль.

– …она просто не любила его.

– Универсальный ответ, одинаково непонятный и бестолковый. А что, если не она, а он для неё был примитивен? Что, если она что-то искала в нём, и не нашла? Что, если она разочаровалась, и не знала, как закончить игру, и встречалась с ним, великим спортсменом, из жалости? Ты говоришь – «любовь», а что это такое? Я удовлетворяла тебя полностью – ты этого не можешь отрицать – ну и что, разве ты стал меня хоть чуточку любить?

– А ты? Ты меня любила?

– Я!? Если не я, то кто тебя любил? Может, ты скажешь, кто любил тебя больше, чем я? Честное слово, вышлю корзину цветов, назови только адрес этой волшебницы!

Она смотрела на него своим глубоким, всепроникающим взглядом, – взглядом, который он слишком хорошо знал. Что бы он сейчас ни сказал, на всё нашёлся бы исчерпывающий, беспощадный ответ. Андрей счёл нужным промолчать.

– …что же ты молчишь, не знаешь сам? – презрительно спросила Маша. – Так-то. А всё туда же – любовь… Знаешь, что…

– Что?

– Ничего, налей мне водки.

Уничтожив горку мяса, Трезор наложил себе салатов, подцепил вилкой окорочок, и, поразмыслив, присовокупил к набранной снеди корейку. Тем временем Второв рассказывал анекдот.

– Старый пидор соблазняет юношу. Кое-как уговорив, присунул. Мальчик взвыл от боли. Пидор ему: терпи, ты же мужик…

– Второв! – возмутилась Алина.

– Ай, молчи, женщина! – отмахнулся он.

– Я считаю так, – разглагольствовал Гордеев, наливая себе водку в высокий винный бокал, – семья – это главное. Ради неё я готов на всё. Для меня семья – это папка, мамка, сеструха, доча, и…

Тут он повернулся к жене.

– … эта Клава. Можно предать Родину, семью – никогда. Семья – это самая главная ценность. Нет другой истины.

Гордеев, обожавший вести глубокомысленный трёп, оседлал своего любимого конька. Да, по-прежнему не оставалось такой проблемы, мимо которой Гордеев прошёл бы равнодушно. Слушая его, и наблюдая за его поступками, становилось ясно, что собой представляет человек, живущий в мыслях явно не здесь и не сейчас.

Маша скривила губы, и, подавляя усмешку, обронила:

– Ах, семья…

– Истина непостоянна, – сентенциозно заметил Аркадий. – Постоянны лишь страсти людей. И одинаков в мире хаос, где всего много, а многого слишком мало.

И, отпив вина, продолжил с Ренатом прерванное обсуждение мест, где можно познакомиться с девушками. Алина, подсев к Маше, защебетала:

– Второв сделал из меня цех по разведению детей, он, видите ли, хочет второго ребёнка. А я бы хотела… я бы хотела куда-нибудь устроиться. Хочу поглотиться в работу. Я так устала сидеть дома! Знаешь, сейчас развелось столько представительств иностранных фармацевтических фирм, с ума сойти. Туда берут всех подряд, было бы медицинское образование. Вот Гордеев, что он сделал такого, чтобы устроиться на «Яманучи»?

– Он – ничего. Зато его жена – всё, – небрежно ответила Маша и выпила залпом рюмку водки.

Второв рассказывал Трезору, как продулся в казино.

– У меня собирается карэ. Офигительно! Я сгребаю все, ставлю на кон все фишки. Тут, мазафака, вылез какой-то рябоконь, и уделал всех, как мальчишек.

– И адвокат?

– Адвокат, и даже Першин – все в глубокой заднице!

– Ебучий случай. И что, этот фильдеперсовый игрок, так просто скрылся в пампасах с выигрышем?

– Забрал все фишки и ушёл.

– А что за казино?

– «Фараон».

– Странно. Надо разузнать.

Отодвинув пустую тарелку, Трезор вытер рот салфеткой, и, поглаживая живот, умиротворённо произнёс:

– Ну, всё, теперь могу терпеть наравне с голодными. Пойдём на улицу, подышим свежим воздухом.

Андрей присоединился к Трезору и Второву.

Ночь сомкнула свои чёрные крылья над городом. Холодно мерцали звёзды. Поздняя луна холодными бликами расплескалась по Волге, качалась по каменным стенам. В сгустившейся мгле утонуло всё вокруг – огромное цилиндрическое здание музея-панорамы Сталинградской битвы, разрушенная немцами мельница, – здание-памятник времён Великой Отечественной войны, другие памятники – советские самолёты, гаубицы, танки, выстроившиеся вокруг комплекса. Глухой рокот города доносился со стороны проспекта Ленина.

Возле входа стояла машина с милицейскими номерами, из-за приоткрытой двери доносился треск рации. Мимо прошмыгнул неприметный гражданин с казённой физиономией уставшего оперативника.

– Что-то стало холодать, не пора ли нам поддать, – сказал Второв, поёживаясь.

– Завтра похолодание, – сообщил Андрей.

Трезор, закуривая, вальяжно произнёс:

– Синоптик, всегда всё знает.

– Двадцать четыре года это знаю. Шестого ноября ещё тепло, а седьмого – уже заморозки.

Неслышно подобралась Маша, обняла Андрея сзади.

– Ты не простудишься, малыш?

– Как там, Вадик, твои взаимозачёты? – спросил Андрей.

– Работаем, дружище. Парилка жуткая, летом планируется выкуп госпакета акций, будем рубить капусту на аренде. А ты как с этим гуманоидом?

– А что гуманоид – парадоксально удачлив и эффективен. Подогнал реальную тему, сто процентов чистыми.

– Что… Сто процентов…

– Это в среднем, бывает и больше.

– Сто процентов, Вадим, – вмешался Трезор. – Они объезжают гинекологические базы и триппер-холлы, развозят таблетки, и получают прибыль. Нате из-под кровати сто процентов грёбаной прибыли на чужих жидомасонских деньгах. Это тебе не мелочь по карманам тырить.

– Кстати, ты в курсе, что Брук, сын Иуды, заказал своего лепшего кореша Фиму? – обратился он к Андрею.

– Ефима, компаньона? Что за братоубийственный сионизм. Метнув окурок в милицейскую машину, Трезор повёл своими могучими плечами.

– Компаньона-Фиму заказал, Андрей. Иудейского брата по разуму.

– Средоточие коварства. Дальше-то что?

– Фима не знает про наш договор. Брук попросил меня в счёт ежемесячной оплаты нахлобучить Фиму… типа не до смерти, а чтоб утратил работоспособность…

– …и не появлялся на фирме, – продолжил Андрей, сразу уловивший смысл иудейской проделки. – Брук не знал, куда списать три тысячи долларов, которые он нам платит, и решил избавиться от Фимы, а заодно прибрать к рукам контору. Так всё было?

– Да, завладеть всей этой фармацевтией, долбанной аптечной кормушкой.

– Ну, и как ты поступил?

И Трезор рассказал, как. Видя, что перед ним лох, он и прокатил его, как лоха пробитого. Согласившись отметелить Фиму «до потери трудоспособности», Трезор сказал Бруку, что в назначенный день выйдет на дело со своим напарником. После этого наутро он приехал к Бруку домой, изобразил панику, и сообщил, что минувшим вечером они подкараулили Фиму у подъезда, избили до полусмерти, тут, откуда ни возьмись, появилась милиция, Трезору удалось скрыться, напарника повязали, и теперь требуется полторы тысячи американских рублей, чтобы его вызволить. Самое интересное – Трезор сообщил Бруку, что ошиблись, избили не того, и сказал это так неубедительно, что самому стало неловко. Илья Брук, не поморщившись, выдал деньги, и эти средства пойдут на карман помимо ежемесячной оплаты, как чистая прибыль.

– Где вы находите таких лохов, ребята? – поинтересовался Второв.

– Это ты лохов разводишь, – оскорбился Трезор. – А мы работаем с потными лицами, это тебе не пульки из говна лепить.

И рассказал, что было дальше. Бруку нужен результат, поэтому придумана следующая история. В город якобы специально для выполнения заказа приехали «коллеги из Москвы», солнцевские, и Брука зарядили ещё на две тысячи долларов.

– А если он и это схавает? – спросил Андрей.

– Ну, не знаю… Придётся поработать. Приятно ежели, клиенты вежливы. Заряжу пять штук.

– А что пять штук… Дальше-то что?

– Придётся поработать, друг.

– Сам, что ли?

– Э-э, Разгон, какой непонятливый сегодня. Зачем сам, есть одни демоны. Сработаем не за пять… а за шесть. Штуку положим себе на карман.

– Поставим Фиму на мёртвый якорь?

– Желание клиента – закон.

Андрей почувствовал, как Машины пальцы заскользили ниже пояса. Он зажмурился от приятного возбуждения.

– Знаете, мальчики…

Она высвободила руки.

– Доиграетесь, Брук вас всех закажет.

Открыв глаза, Андрей обернулся. Второв и Трезор вопросительно уставились на Машу.

– Возьмите с него воздух, шлепните их обоих, и заберите фирму, если это реальная тема, а не фуфлогон. И все дела.

Сказав это, она развернулась и направилась в кафе. Андрей залюбовался её талией, изгибом бёдер.

– Андрюха – шустрый чувак, – сказал Второв, проследив взглядом за Машей, спускавшейся по лестнице. – Шпилит обеих, а женится в итоге на Мариам, восточной красавице, райской мечте воина Аллаха.

– Не только их обеих, – глубокомысленно изрёк Трезор. – Оно и правильно, – нет такой бабы, которая одна достойна быть. Холодно, едрён батон, пойдём вовнутрь. Show must go on.

Все уже танцевали. Горячие, как электроплитка, треки, разрывали танцпол на куски.

В бетонном бункере разлились бесконечные сплетения электрогитары, космическая ритм-секция, в сопровождении монстроидального вокала, синтезатора и альт-саксофона, как ветер, стремительно набирающие скорость, неумолимо предвещающие мощнейший ураган стихийной импровизации. Этого энергетического коктейля хватило бы не только горстке танцующих, но и целому стадиону, набитому под завязку. Отличная фоновая музыка для энергозатратных занятий подвыпивших людей, умеющих прыгать. Гордеев скакал козлом, время от времени хватая свою Клаву и кружа её. Между делом она продемонстрировала всем, что умеет многое, в том числе засовывать в рот кулак.

Когда все выдохлись, и движения стали ленивые, замедленные, заиграла медленная музыка. Андрей пригласил Машу на танец, она как бы нехотя согласилась.

Звучала лиричная песня, в которой вокал певицы с необычным, шоколадно-обкуренным тембром голоса, был окутан, словно пледом, мажорными переливами пианино, мягкими звуками гитары и электронно-симфоническими аранжировками.

– Ну и как тебе с прошмондовкой, нормально отдыхается? – спросила Маша.

– Прекрати, – строго сказал Андрей. – Мне казалось, мы понимаем друг друга.

– Я раньше тоже так думала. Теперь я оценила глубину недопонимания.

Она танцевала, обняв его шею, её густые кудри, подхваченные черной заколкой, блестели крылом ночи. Посмотрев ему в глаза, Маша сказала:

– А мне всё равно. Любишь, не любишь, мой ты мужик или чужой, – плевать! Буду прошмондовкой до конца. Пусть цельность натуры будет единственным моим достоинством.

– Если уж ты устроила вечер воспоминаний, вспомни что-нибудь хорошее, и смени гнев на милость. Это твоё платье, ты в нём очень сексуально выглядишь. Когда ты заходила с улицы в кафе, я посмотрел тебе вслед, и мне захотелось догнать тебя, разорвать платье, и овладеть тобой прямо на лестнице.

– Уже поздно, пора закругляться. Нам надо много сделать до утра. Догадываешься, чем будешь заниматься? Бегать за цветами после каждого захода, как в ту ночь, когда ты любил меня по-настоящему.

Глава 66

Холодный рассвет серыми прядями повис на деревьях. Сквозь нависшие тучи медленно сочилось угрюмое утро. Ночь с шестого на девятое ноября заканчивалась. Андрей открыл глаза. Ласково проведя тонкими пальцами по его лицу, Маша сказала:

– Я собиралась тебя будить. Ты не забыл, что нам надо пораньше выехать?

Застонав, он накрыл её и себя с головой одеялом, обняв, зарылся головой в её волосы. С минуту они перекатывались по кровати, дурачились, потом Маша решительно высвободилась, поднялась, и стала собирать свои вещи. Андрей, ворча, последовал её примеру. Хитрил, втайне радуясь, что её необходимость забрать дочку от матери до того, как та пойдёт на работу, совпадает с его желанием пораньше приехать домой, чтобы собраться в поездку.

Одевшись, они прошли через гостиную на кухню. Оксана, девушка Трезора, сидела за столом.

– Он еще спит? – спросил Андрей.

– Куда там. Пошёл сдавать ключи от дома.

Закипел чайник. Сняв его с плиты, Оксана стала разливать кипяток по чашкам. Вошёл Трезор, принеся с улицы прохладу осеннего утра.

– Бр-р-р! – поёжилась Оксана, и, выглянув в окно, спросила:

– Там холодно?

– Ташкент… ледникового периода. Вставайте, чего расселись?

Он тоже торопился – на работу. Однако от предложенного кофе не отказался.

– Континентальный завтрак, – сказала Маша, намазывая маслом тонкий кусочек хлеба.

– Резко континентальный, – добавил Трезор, оглядывая стол, на котором ничего не было, кроме остатков буханки, и распластанной упаковочной бумаги, которая еще вчера была брикетом масла.

Проглотив тонкий бутербродик, Трезор запил его кофе, и поднялся.

– Всё, мальчик сыт.

На улице их встретил администратор турбазы, пришедший, чтобы проверить дом. Быстро всё осмотрев, он вышел и махнул рукой: порядок, можете ехать. Две машины тронулись с места, и покатились между деревьев.

Через Волгу переправлялись на пароме. Небо словно надело серебряный панцирь, оно отражалось в воде, и темная осенняя вода дышала холодом. Шумел корабельный мотор, подрагивала палуба, за бортом плескались волны. Выйдя из машины, Маша приблизилась к Андрею, прильнула к нему. Так они стояли молча. Она была мысленно с дочерью, которую не видела два дня, целиком посвящённых другу. Он был во власти предвкушения встречи с далёкой подругой, которую не видел целых два месяца. В этом безмолвном уединении только лёгкие прикосновения связывали их с прошлым, прикосновения любовников, хорошо изучивших друг друга.

Паром пристал к дебаркадеру, подали трап. Маша вернулась в машину, завела мотор. Трезор подошёл к Андрею, как-то странно взглянул.

– Смотри, друг, невеста твоя тебя убьёт.

Андрей беспокойно оглянулся, высматривая среди переправлявшихся людей потенциальных Катиных шпионов.

У подъезда, прежде чем проститься, Маша проворковала:

– Ближе к выходным созвонимся, что-нибудь придумаем.

Поцеловав её, Андрей ответил «да, моя прелесть», и вышел из машины.

Дома, не раздеваясь, он прошёл в свою комнату, проверил верхний ящик тумбочки. Билеты на месте. Затем вернулся в прихожую, снял куртку, повесил на крючок. Проходя мимо зеркала, мельком взглянул на себя, и вдруг встал, словно пригвождённый к полу. На шее красовалось красное пятно с мелкими точечными кровоизлияниями, – засос. Андрей рывком снял свитер вместе с майкой, и, увидев своё отражение, охнул – ещё несколько аналогичных пятен на груди, плечах. Полдня, и это будут синяки. Обернувшись, он посмотрел на спину. Так и есть, характерные ссадины, следы ногтей. В глазах потемнело. Из глубины зеркала выплыло видение – Маша, Андрей увидел её спокойный, немного насмешливый взгляд, адским рёвом прозвучал её ласковый голос – «ближе к выходным созвонимся, что-нибудь придумаем».

Муть застилала глаза, словно в тумане, он поплелся в комнату, повалился на диван. Силился, но не мог осмыслить происходящее. Нагромождения небылиц, которые он вываливал на головы клиентов, покупавших микросхемы, объяснение с приближёнными Кондаурова, словесный поединок со следователем, другие речевые упражнения, – всё это казалось детским лепетом по сравнению с предстоящим объяснением с Катей.

Вскочив, Андрей заметался по квартире, словно раненый тигр. Он злился на Катю, устроившую ему испытание; злился на Машу, почему-то совершившую естественный для неё поступок в день отъезда; злился на себя, на своё решение провести выходные со старой подругой, что называется, «на дорожку» – с ней можно, за измену не считается, это ведь по-дружески. Воображение рисовало картины, одна мрачней другой. Угнетало то, что обе его женщины, хоть, возможно, сами не без греха, но всё же, выглядели перед ним естественно-благопристойно. Одна подозревала его – вполне обоснованно, другая заявляла свои права – тоже обоснованно, коль скоро предмет притязания и сам не прочь. Мрачно вышагивая по пустой квартире, он чувствовал себя раздетым на публике. Двойная игра, продолжавшаяся всего два дня, грозила обернуться поражением сразу на двух фронтах.

Звонок раздался ровно в девять. Звучал он буднично, совсем не так, как должен звучать предвестник беды. Подражая голосу тренера, Андрей сказал сам себе: «Хаджиме!», и уверенно снял трубку.

– У аппарата.

– Приветики! Ты что, ещё дома? Я думала, ты уже в дороге, и кто-нибудь из твоих сообщит мне номер рейса.

– Катюша… – голос его предательски задрожал.

Придя в себя, Андрей принялся излагать причины, по которым не сможет выехать немедленно. Вкратце рассказал о бизнесе, который затеял, о ненадёжности Гордеева, привёл примеры. Да, есть возможность занять крупную сумму, но как вернуть долг, если оставить дело на попечение неблагополучного партнёра? Как проконтролировать его, находясь на удалении? Уж лучше самому свернуть дела, вытащить деньги, и спокойно уехать. Посмотревшись в зеркало, Андрей сказал, что понадобится примерно неделя… на решение всех вопросов.

Катя удивилась. Она знала о существовании Гордеева, помнила рассказы о его чудачествах, о том, что планировались какие-то дела с ним. Но она не знала о том, что этот бизнес уже существует и может стать помехой для отъезда. С трудом свыклась с мыслью, что придётся ждать два дня, а теперь сроки вновь отодвигаются. Нет, здесь какой-то подвох. Сначала измена, теперь всплывает непонятный бизнес.

Продолжая чувствовать свою вину, и всё же обнадёженный её спокойным голосом, тем, что она сразу не бросила трубку, Андрей объяснил, что, не имея от неё никаких известий, вынужден был начать работать, – иначе как жить? Теперь, услышав, наконец, долгожданный звонок, он, конечно же, бросает всё и выезжает. Но необходимо время, чтобы уладить все дела. Поездка неблизкая, не будет возможности возвращаться, чтобы урегулировать вопросы. Надо сделать всё сразу.

Выслушав, Катя напомнила, что вначале речь шла о двух днях, а не о десяти. Она прекрасно понимала все доводы, они действительно разумны, но почему об этом не было сказано раньше? Что изменилось за эти два дня?

Пытаясь скрыть волнение, Андрей начал оправдываться. Он не рассчитал, и необдуманно назначил этот срок. Всего не предусмотрел, а когда опомнился, то было поздно. Жизнь катится с кручи, и неизвестно, где за камень случая зацепится колесо судьбы. Поэтому, не полагаясь на удачу, надо остаться на неделю, чтобы закрыть дела.

Андрей говорил, воодушевлённый своим собственным красноречием. Он не мог себе представить Катю, её зрительный образ всегда ускользал от него. Даже когда она была рядом, стоило закрыть глаза, исчезал мир, полный счастливых предзнаменований; ускользая с отзвуками её голоса, подобным звуку райских флейт; пропадая среди сонма белоснежных ангелов, склонившихся над влюблёнными; утопая среди волн ярящихся страстей; теряясь в Элизиуме безмолвных теней.

Телефонная будка где-то во Владивостоке, там она притаилась, скрытая за цифрами телефонного номера, и короткие всплески музыки нарушали тишину вокруг неё. Какие-то разрозненные музыкальные отрывки, грустные и меланхоличные.

Тысячи километров. Пустыни, тайга, бугристая марь, прикрытая волнистым лишайником, полчища стланиковых зарослей, ржавые троелистовые болота, густые зелёные леса и бурные реки.

Он слышал Катю, но её чувственный голос терялся за краем стланика, стремительные интонации замедлялись среди тёмных елей, белоствольных берёз, угрюмых лиственниц, стройных осин. На краю мари обрывались надломленные печальные мелодии.

Он видел её слёзы. Она слышала его слова. Ему было нужно уложиться в несколько секунд, чтобы убедить её.

– Ты меня обманываешь, хочешь продинамить, – сказала Катя. – Это я не поддерживаю.

– Не понимаю, о чём ты. Где обманываю?

– Не знаю. Говоришь толково, правильно, даже слишком правильно.

– Ты звонишь с переговорного пункта?

– Да, уже время заканчивается. Давай прощаться.

– Катя, подожди…

– Что ждать, и так всё ясно.

– Что ясно? Ты пропала на два месяца, я не знал, что мне делать, затеял бизнес, теперь мне нужно как-то разобраться в делах…

– Я уже это слышала. Всё, пока.

– И что теперь? Когда ты позвонишь?

– Не знаю. Так быстро не могу. Я должна подумать. Ты меня обманываешь, не понимаю, правда, в чём. Просто чувствую это.

– Катенька…

… Короткие гудки, связь прервалась.

Испустив отчаянный вопль, Андрей положил трубку. Хотел было хватить кулаком стену, но рука безвольно опустилась. Он проиграл, и понимал, почему так произошло: где-то сфальшивил, волновался, и это стало причиной поражения. Непринуждённо, на одном дыхании переиграв десятки людей, потерпел фиаско в пятиминутной телефонной беседе. Что поделаешь, недаром сказано: можно обмануть народ, но не женщину.

Глава 67

Я любила, я страдала, Умирала, воскресала, Я горела, я прощала, Только счастья не узнала. Не вини себя напрасно, Время сделает все ясным, Я горела слишком страстно, Одинокая звезда. Ты мои не понял чувства, В сердце холодно и пусто, Оказалось слишком грустно Жить на свете без тебя…

Глава 68

Долгая бессонная ночь была на исходе. Иосиф Григорьевич сам не понимал своего мучительного состояния. Какие-то неясные ощущения кружили голову, не давали уснуть.

Уже забрезжил зябкий рассвет, когда ему удалось на короткое время забыться.

«Ей дали несколько угрожающих сигналов! Её предупреждали!» – услышал он басовитый голос, тут же перед глазами появилось лицо Еремеева, по-звериному оскаленное, с блестящими по-волчьи глазами.

Не понимая, сон это, или галлюцинация, Иосиф Григорьевич поднялся с постели, направился в свой кабинет. Долго пытался сосредоточиться, просматривая деловые бумаги, но одна и та же мысль неотступно преследовала его, вытесняя всё остальное: что-то должно произойти.

Завтракали все вместе. Полусонный Георгий лениво ковырял яичницу с беконом, Лариса добросовестно поглощала свой йогурт, стараясь не смотреть на то, что приготовила мужу и сыну. Управившись со своей порцией, Иосиф Григорьевич с притворной строгостью принялся выпытывать у сына, что это были за фильмы, которые тот смотрел всю ночь. Георгий замялся: ему хотелось обсудить кое-какие моменты, одновременно с этим он понимал, что отец по головке не погладит за ночные бдения у экрана. Наконец, когда он уже почти был готов к признанию, Иосиф Григорьевич, допив кофе, сказал, что ему пора на работу, и вышел из-за стола.

С каким-то тревожным чувством спускался он по лестнице. Не давало покоя поведение Еремеева в последние дни. Как ожидалось, Рубайлов победил на выборах. Адвокат не сдержал своего обещания – прямой разговор, без угроз и запугиваний, на котором он сам настаивал, так и не состоялся. Начались оттяжки и бесконечные откладывания на потом. Иосиф Григорьевич с неудовольствием отметил, что недооценил эту фигуру. Думал, что пешка, которая ходит на одну клетку вперед, а оказалось, что чуть ли не ферзь, бегающий по всему полю. Как проникнуть в происки хитреца, решившего всех обвести вокруг своих колючих усов?

Срок вышел, а нужное решение так и не найдено. Немедленно надо что-то придумать, не блуждать же в тёмном лабиринте неясных предположений.

Стена, отделявшая лестничные марши от улицы, была выложена стеклоблоками. Проходя мимо двух выломанных ячеек, Иосиф Григорьевич взял на заметку: сообщить в домоуправление, и машинально выглянул во двор. Высокий молодой человек спортивного телосложения, в тёмной куртке, тёмной вязаной шапке, надвинутой на глаза, прогуливался по тротуару, поглядывая на подъезд. Странно! Позавчера он пасся вечером – Иосиф Григорьевич наблюдал за ним из окна, вчера Лариса, придя с работы, тоже сказала, что заметила у подъезда подозрительного типа.

Вернувшись домой, Иосиф Григорьевич приказал оставаться дома Ларисе и Георгию, уже собравшимся уходить, а сам прошёл в кабинет, позвонил Уварову, и попросил срочно прислать ребят в штатском, и аккуратно задержать подозрительного парня «до выяснения обстоятельств».

Сам же, задёрнув шторы, принялся через щёлочку наблюдать за двором. Мимо объекта прошёл еще один – видимо, сообщник, тоже в спортивной куртке и вязаной шапочке, надвинутой на глаза. Едва заметно кивнув друг другу, они разошлись в разные стороны. Не оставалось никаких сомнений – что-то назревает.

Иосиф Григорьевич отвлёкся на секунду, чтобы ответить обеспокоенной жене на её вопрос. Когда посмотрел на улицу, увидел, что подозрительного парня, уже в наручниках, заталкивают в машину. Позвонил Уваров, сказал, что всё в порядке, можно выходить.

– Нельзя, – последовал ответ, – у него сообщник, в темной спортивной куртке, темных тренировочных брюках, и белых кроссовках, серой вязаной шапке.

Перезвонив через десять минут, Уваров доложил, что улова больше нет, зато у задержанного изъят пистолет с полным магазином, объяснений никаких парень не даёт, ведёт себя вызывающе, показания давать не хочет. Хотя, видит сопливый верблюд, этому парню есть, что рассказать правоохранительным органам.

– Разговоришь его, Слава?

Уваров ответил, что у него даже трупы разговаривают, а у задержанного, слава здоровому образу жизни – здоровья, хоть отбавляй.

Объявив домашним, что выход на улицу отменяется, Иосиф Григорьевич попросил не беспокоить его, закрыл дверь, и стал прохаживаться по кабинету. Его трясло от страха, пережитого задним числом. Вот она, причина беспокойства! Как он мог, ишачья голова, не додуматься до такой простой вещи, и не сработать на опережение?! Что можно ожидать от человека, на котором покойники висят, как ожерелье? Праздничный сувенир?! Согласен, праздничный, мать его, девятиграммовый свинцовый сувенир.

Глава 69

В комнате без окон, небольшом бетонном пенале, находились двое – оперуполномоченный Антон Усков, и задержанный, представившийся Теофилом Гавнопольским.

– Что же ты не пишешь мои показания? – спросил задержанный, разминая затекшие кисти, скованные за спиной наручниками.

– Давай, дуркуй, время еще есть, – не отрываясь от спортивного журнала, буркнул Антон.

Открылась и тут же с лязгом захлопнулась железная дверь, – это вошёл Николай Быков, напарник Ускова.

– Ничего? – спросил он, покосившись на пустой бланк.

– Ничего, – ответил Усков, откладывая в сторону журнал.

Подойдя к задержанному, Быков раздвинул ему ноги, и, взявшись за колени, с силой ударил их друг о друга. Усков прислонил к левому уху задержанного томик уголовного кодекса, и Быков точным движением ударил ногой по книге. Оглушённый Теофил повалился бы на пол, если бы его не удержали.

– Давай, для симметрии, – заботливо сказал Усков, прижимая книгу к правому уху.

Последовал ещё один удар. Выплёвывая кровь, задержанный попытался что-то произнести, но его прервали:

– Обожди, процедура не кончилась. Раз уж начали…

И, надев толстые меховые варежки, напарники принялись бить Теофила по животу, в грудь, по голове. Оттеснив Ускова, Быков сказал:

– Смотри, вчера по телеку видел.

И, сделав обманное движение правой, провёл хук слева. Получив удар в висок, Теофил повалился на пол. Его не стали поднимать, лишь спросили:

– Готов к игре?

Тот громко застонал. Усков сказал, усаживаясь за стол:

– Игра будет «верю – не верю». Объясняю правила: ты говоришь, мы верим, или не верим. Вопрос номер один: кто ты такой? Говори: фамилия, имя, отчество, дата рождения, место прописки, работа, и так далее.

– Мартынов Евгений Геннадьевич, – прохрипел задержанный, – 1970 года, родился в Мариуполе, проживаю: город Ростов, улица…

Сказав, что пока верит, и записав полученные данные, Усков спросил, откуда пистолет, и с какой целью задержанный Мартынов находился утром во дворе дома номер шесть по улице Краснознаменской.

– Пушку купил на рынке, для самообороны. Во дворе ждал девушку, познакомился на улице, адрес точный не знаю. Караулил, когда выйдет.

– Не верю.

Мартынова подняли с пола, и всё повторилось: удар коленок друг о друга, книга с одной стороны, потом с другой, толстые меховые варежки. Он пытался что-то сказать, но ему объяснили, что во время процедуры разговаривать не полагается. К прежним манипуляциям добавилось несколько ударов по почкам. Приподняв за волосы голову Мартынова, лежащего на полу, Быков сообщил, что игра продолжается, и, в случае неправильных ответов, во время следующей процедуры, пациент, чтобы не падал, будет подвешен за ноги.

И Мартынов заговорил. Через двадцать минут Уваров позвонил Иосифу Григорьевичу на домашний телефон и доложил о результатах. Задержанный дал признательные показания – в Волгоград он прибыл на заказ, во дворе караулил жертву, по описаниям, это не кто иной, как Давиденко. Имя заказанного неизвестно, фотография хранится на квартире. Иосиф Григорьевич оказался прав: у Мартынова есть сообщник, который сбежал, увидев, что операция сорвалась. На съёмную квартиру, где остановились киллеры, выехала оперативная группа.

Имя посредника, принявшего заказ – Джамбул, встреча с ним запланирована на полдень, где – неизвестно, сбежавший напарник Мартынова должен был связаться с ним по рации.

Выслушав, Иосиф Григорьевич сказал, чтобы Уваров срочно созвониться с Галеевым, который совместно с оперативниками уголовного розыска занимается поиском некоего Джоника, недавно прибывшего в Волгоград. Они как раз отрабатывают съемные квартиры и гостиницы. Всех оперативников, ведущих поиск, необходимо снабдить фотороботом, составленным по описаниям Мартынова, наверняка он окажется более точным, чем присланный из Москвы.

Закончив разговор, Иосиф Григорьевич прошёл в зал и сообщил перепуганной жене и сыну, что их вынужденное заточение продолжается. После этого вернулся в кабинет и продолжил прерванное занятие – хождение из угла в угол, обдумывание сложившейся ситуации.

«Еремеев и Першин, больше никого не вижу», – заключил он.

Глава 70

Уже стемнело, когда к дому номер двадцать девять по улице Симонова подъехал микроавтобус с оперативной группой. Кропотливая работа с агентствами недвижимости дала результат: нашли женщину, сдавшую квартиру некоему Хамхоеву. Хозяйку вызвали сотрудники агентства якобы для переговоров, она приехала, и поджидавшие её оперативники поговорили с ней. Ей показали фоторобот, сделанный по описаниям Мартынова, и она подтвердила, что именно этот человек заключил договор аренды квартиры. Точнее, сначала по объявлению в газете позвонила девушка, и сказала, что квартиру снимет она. Был заключен договор, девушке, жительнице Волгограда, были выданы ключи. Затем хозяйке позвонила соседка и сообщила, что в квартире проживает мужчина кавказской национальности, девушки, заключавшей договор, там нет. Хозяйка перепугалась, приехала на квартиру, и потребовала срочно выехать. Мужчина стал уговаривать, придумал какую-то историю, но ничего не помогло. Наконец, договорились следующим образом: заключить договор аренды через агентство недвижимости, заплатив риэлторам комиссионные. Мужчина согласился – у него не было времени на поиски новой квартиры. Так в базе данных агентства появились сведения о гражданине по фамилии Хамхоев.

Когда микроавтобус въехал во двор, милиционеры услышали хлопки, похожие на выстрелы огнестрельного оружия. От подъезда, к которому направлялись оперативники, побежал парень в темной спортивной куртке, в его руках был пистолет. На крыльце осталось лежать тело мужчины.

Преследовать на машине не имело смысла – неизвестный побежал туда, где проезжая часть заканчивалась, и начинался палисадник. Милиционеры бросились в погоню. Спина преступника маячила вдали, затем пропала – он свернул за угол. Когда он снова появился в поле зрения, милиционеры открыли огонь. Преступник, не снижая скорости, обернулся, и сделал два выстрела по догонявшим его оперативникам. Оба – мимо. Побоявшись задеть прохожих, милиционеры прекратили стрельбу. Облаченные в тяжёлую амуницию, они стали отставать. Преступник бежал до тех пор, пока не упал, споткнувшись о бордюр. Вскочив, он побежал дальше. Забежав за угол соседнего дома, скрылся. Когда милиционеры вбежали вслед за ним во двор, они его не увидели. Решили разделиться на три группы: двое опрашивают прохожих и прочесывают двор, двое направляются на Бульвар Победы – ближайшую трассу, двое бегут в соседний двор, и там ведут поиски, опрашивая прохожих, действуя по обстановке.

Повезло оперативникам, выбежавшим на трассу. Они увидели, как преступник подбежал к стоявшей у обочины «Волге», открыл переднюю дверь, и сел в машину. А через пару секунд из машины выскочил водитель. Оперативники подбежали с двух сторон, и, открыв двери, нейтрализовали преступника, забрали пистолет, надели наручники, и выволокли его на улицу. Он оказался раненым милицейской пулей в плечо, кроме того, сломал руку при падении.

Милиционеры сообщили по рации товарищам о завершении операции, и повели задержанного в микроавтобус.

Глава 71

Уваров позвонил в начале девятого и доложил обстановку. На арендованной киллерами квартире произведён обыск, обнаружена фотография Давиденко. Выставлена засада. Однако сообщник Мартынова, – Грищенко, – пойман в другом месте.

Сотрудники уголовного розыска выехали на съёмную квартиру, арендованную неким Хамхоевым, которого опознала хозяйка как находящегося в розыске Джоника, он же являлся шефом Мартынова и Грищенко, поставлявшим им заказные убийства.

На глазах оперативников Грищенко застрелил Хамхоева у подъезда. Преступник пытался скрыться, но вскоре был задержан. На квартире произведён обыск. Ничего такого, что выдало бы волгоградские контакты Хамхоева, не обнаружено. В записной книжке – только иногородние номера телефонов и адреса. Всё это будет отправлено московским коллегам, в разработке которых находился Джоник, он же Джамбул, он же Хамхоев. Таким образом, остался открытым вопрос, кто заказал ему Давиденко.

Грищенко показал, что утром сбежал, увидев, что сообщник его задержан, а в полдень встретился с Хамхоевым. Рассказав о неудавшейся операции, потребовал деньги за предыдущий заказ. Хамхоев отказал, мотивируя тем, что тот заказ был второстепенным, побочным, и заявил, что расплатится только после выполнения основного заказа. Грищенко ретировался. Сначала он решил пойти на квартиру, взять паспорт, деньги, чтобы вернуться домой, в Ростов. Но, оказавшись во дворе дома, где была снята квартира, он увидел людей, показавшихся ему подозрительными. «Милиция», – подумал он, догадавшись, что Мартынов раскололся и сдал адрес.

Тогда Грищенко отправился в район «Семи Ветров», – туда, где жил Хамхоев. Его пришлось караулить до вечера. Когда он появился, Грищенко снова обратился к нему насчет денег. Тот отказал, и вновь повторил условия: сначала выполнение основного заказа, потом деньги. Поняв, что зря теряет время, Грищенко выхватил пистолет и дважды выстрелил в Хамхоева. Как раз в этот момент во двор въехал милицейский микроавтобус.

Слушая Уварова, Давиденко обдумывал очередной ход в игре. Пропустив мимо ушей имя предыдущей жертвы – ею оказался некий Ефим Бухман, учредитель компании «Фармбизнес» – он насторожился, услышав фамилию «Никитин».

– Что говоришь, Никитин? – переспросил Иосиф Григорьевич, устремив свой взгляд через приоткрытую дверь в коридор, словно ожидая оттуда услышать интересующий его ответ.

Уваров подтвердил, что да, именно про убийство Никитина рассказал Грищенко, управлявшийся снайперской винтовкой, как столовой ложкой. Фамилию, естественно, он не знал, но кто ж еще, кроме Никитина, был снят на катере во время задержания?

Прервав собеседника, похвалявшегося, как быстро ему удалось расколоть сначала Мартынова, а затем и Грищенко, Иосиф Григорьевич сказал:

– Ответ такой…

– А я пока ничего не спрашивал…

– Ответ такой, – невозмутимо повторил Иосиф Григорьевич, и назвал номер дома на одной из тихих улочек посёлка Ангарский. – Высылай туда группу, сам заезжай за мной. Дело очень…

Опередив его, Уваров закончил фразу:

– Дело очень-очень деликатное.

Выйдя к домашним, Иосиф Григорьевич объявил, что им придётся на некоторое время переселиться в загородный дом, «пока всё не уляжется», и стал собираться.

Через сорок минут вместе с Уваровым он подъехал к дому Еремеева. Их встретил спецназовец и провёл во двор. Трое сотрудников в камуфляже и масках сидели в «Мерседесе» и слушали музыку. Увидев шефа, выскочили из машины, и вытянулись по струнке. Давиденко с Уваровым прошли в дом. Мимо спецназовцев, с любопытством осматривавших внутреннее убранство, дорогую технику, их провели в спальню. Там, на кровати, с «браслетами» по рукам и ногам, лежал Еремеев.

– Ты дорого заплатишь… – выкрикнул он.

Ни слова не говоря, Иосиф Григорьевич набросился на него, и стал душить. Адвокат захрипел, слюна потекла из уголка его рта. Его полное тело прерывисто вздрагивало. Лицо из красного сделалось тёмно-багровым.

– Ну, балуется, – хмыкнул Уваров, оглянувшись на людей в камуфляже и масках.

Один из спецназовцев стал щелкать пультом телевизора. На экране замелькали картинки.

– Первый канал оставь, – сказал Уваров, и уставился в телевизор.

Движения адвоката становились всё судорожнее и реже. Закатив глаза, он высунул синюшный язык. Отпустив руки, Давиденко похлопал его по щекам, и, убедившись, что он дышит, назвал три фамилии: Хамхоев, Мартынов, Грищенко.

Уваров приказал выключить телевизор. Вынув из кармана собственную фотографию, обнаруженную при обыске на квартире киллеров, Иосиф Григорьевич помахал ею перед лицом Еремеева:

– Где взял фото? Говори, сучок болотный!

В ответ на это Еремеев злобно выругался.

– Ай-ай-ай! – покачал головой Уваров. – А еще интеллигентный человек. Свинья ты форменная, тьфу на тебя.

– Кто из вас Портной? – спросил он троих спецназовцев. – Надели маски, фиг вас поймёшь.

Сделав знак выступившему вперёд бойцу, он махнул остальным, – мол, освободите комнату. Они послушно удалились.

– Давай! – скомандовал Уваров.

Лёжа на кровати, Еремеев настороженно наблюдал за всем происходящим. Портной подошёл к нему, на ходу вытаскивая из кармана небольшой кожаный несессер. Раскрыв его, вынул набор разнокалиберных иголок. Выбрав самую тонкую, быстрым движением засунул Еремееву в ухо. Комната огласилась нечеловеческими, животными воплями; казалось, свет задрожал от крика. В смежной гостиной сделали погромче телевизор. Шла передача «Угадай мелодию».

– Не та мелодия, – флегматично произнёс Портной, и вынул иголку потолще и подлиннее, а заодно показал последнюю в ряду, длинную цыганскую иглу. – Эта проткнёт мозги.

Через час, сидя на кухне, два полковника прослушивали то, что наговорил Еремеев в диктофон.

Виталий Першин был клиентом Еремеева, адвокат защищал его от нападок бывшего гендиректора «ВХК» Зосимова. Человек старой закалки, Зосимов пресекал все попытки хищений, не брал взятки, отметал предложения создать карманные дилерские фирмы, и через них вести дела. Он хотел уволить Першина, погоревшего на хищениях, но тот подал в суд, и остался на работе. Еремеев подружился с клиентом, и быстро нашёл с ним общий язык. Они договорились так: Першин даёт Еремееву тему на заводе, – то есть позволяет создать дилерскую фирму, – тот, в свою очередь, навсегда устраняет проблему клиента – Зосимова.

Вначале Еремеев планировал обратиться к кому-нибудь из волгоградских, но потом передумал. Обращаться к местным вообще не имело смысла – могут посадить на «качели», с которых не слезешь до конца своих дней. Через ростовского коллегу, с которым связывали многочисленные дела, Еремеев вышел на Хамхоева. Деньги на операцию дал Першин.

Группа Хамхоева прибыла в Волгоград и выполнила заказ. Вначале они отметились в «офисе», и, после того, как им дали «добро», выехали на дело. Таковы правила. Любой гастролёр и даже карманник, не получивший разрешения, рискует поплатиться головой за вытаптывание чужих грядок.

После устранения Зосимова у Першина появилась возможность самому стать генеральным директором «ВХК», но он ею не воспользовался. Он считал, что дорос до уровня, позволяющего заниматься только тем, что интересно. Зачем тратить время на рутину, обязательную для руководителя крупного предприятия, если это скучное занятие можно делегировать зависимому, ведомому человеку?! Такой человек был найден – Заводовский, главный инженер, весьма способный ремесленник, занятый на производстве, знавший все тонкости технологических процессов, он не вникал в дела коммерческого отдела, и ему был неведом порядок сумм, обращавшихся на счетах подставных фирм. Его вполне устраивала скромная премия, которую Першин ежемесячно приносил в конверте.

Аппетиты росли, и деятельность подставных компаний уже не устраивала. Что это такое? Карманный торговый дом, получающий продукцию по заниженной стоимости, и продающий по рыночной. Всё равно компания существует на дельту, зависит от наценки. А что, если забирать всю выручку? Итак, для получения сверхприбыли Першин организовал хитроумную систему хищений. По выходным дням завод продолжал работать, выпуская наиболее ликвидную продукцию, эта продукция приходовалась на свои фирмы, и через них реализовывалась. В заводских документах об этих операциях проводки не делались. В схеме были задействованы ключевые сотрудники предприятия – коммерческий директор, начальник отдела охраны, главный инженер, завскладом.

Однако, спокойная жизнь предприятия, на котором каждый занят своим делом, вскоре была нарушена. Информация о заводе дошла до «офиса». Кондауров выехал на «ВХК», ознакомился с деятельностью предприятия, и предложил свои услуги. Першин, проводивший переговоры, заявил, что завод на грани банкротства, коммерческую деятельность не ведёт, и платить не с чего. Кондауров еще раз прошёлся по заводу, обратил внимание на автомашины, припаркованные на служебной стоянке, заглянул в коммерческий отдел, и ему всё стало ясно. Он назвал Першину сумму ежемесячного платежа, вдвое превышавшую первоначальную, и добавил, что если к шести вечера в «офис» не привезут первый взнос, после шести можно не беспокоиться…

Деньги привезли, но осадок остался. Кондауров лично контролировал всё, что касалось завода. Приезжал, вникал во все дела. То, что говорил ему Першин, проверялось и перепроверялось. От знакомых Першин узнал, что Кондауров зондирует вопрос о выкупе госпакета акций завода.

Доля государства составляла 63 %, оставшиеся 37 % принадлежали трудовому коллективу. Структура частного пакета постоянно менялась – вымывались рядовые сотрудники, доля директората укрупнялась.

Итак, Першин узнал о грозящей ему опасности. Он понимал, что ему не осилить Кондаурова в открытой борьбе за контрольный пакет акций. Также было ясно, что, придя на завод как хозяин, Кондауров первым делом избавится от Першина, – сразу не сошлись характерами. И, как обычно, Першин обратился за помощью к Еремееву. Тот согласился – его уже не устраивали адвокатские гонорары, а кормушку – завод – где он начал получать дивиденды, упускать не хотелось. Подумав не более одного дня, адвокат придумал следующее. К Хамхоеву обращаться нельзя – без одобрения «офиса» он не выезжает на заказ. Выбор пал на Никитина, с которым Еремеев уже сталкивался по роду деятельности, и с которым быстро наладил доверительные отношения. Его бригада работала «по беспределу», и не подчинялась «офису».

Какое-то время Никитин следил за Кондауровым, и в итоге признался, что задача не из лёгких. После неудачных покушений на Каданникова и Зверева руководители «офиса» стали сверхосторожными. Кроме того, покушавшихся вычислили, и жестоко расправились с ними, что тоже не прибавляло энтузиазма. Нужно вызывать снайперов, либо знакомиться, входить в доверие. Выбрали последний вариант. Никитина официально устроили охранником на завод. На работе он показывался тогда, когда его присутствие было необходимо для осуществления задуманного плана.

Тем временем Першин обратился к Кондаурову со следующим вопросом. Его не устраивала служба охраны предприятия. Пенсионеры и желторотые мальчишки, какой с них толк? Толковых сотрудников по пальцам пересчитать, и те увольняются – зарплата не устраивает. Вот если бы привлечь к этой работе «офисных» – в конце концов, «крыша» это или как?

Кондауров ухватился за идею, он увидел возможность плотнее осесть на заводе, и сразу предложил от разговоров перейти к делу. Тут начались заминки. Першин всеми силами тормозил предложенное им дело, оправдываясь тем, что пенсионеров не так-то просто уволить, говорил о других трудностях. Главное дело было сделано – Кондауров познакомился с Никитиным, которого представили как рядового охранника, туповатого, но надёжного исполнителя, одного из немногих, кого планировали оставить на работе. В «офисе» Никитина никто не знал. О деятельности его бригады были наслышаны, но руки до неё не доходили. Незаконные виды деятельности отходили в прошлое. Иногда милиции сливалась имевшаяся информация о «беспредельщиках» – для того, чтобы выторговать себе какие-нибудь выгоды, только и всего.

В один из дней начальник отдела охраны завода связался с Кондауровым и сказал, что нужно встретиться и решить, наконец, надоевшую всем проблему. В назначенное время Еремеев отвлёк Кондаурова «срочными» делами, встречу перенесли. Вечером вместо заводчанина на Кондаурова вышел Никитин, и спросил, будет ли возможность встретиться. Оказалось, что да, если разговор по делу, то такая возможность есть. Кондауров освободился поздно вечером и позвонил начальнику охраны. Тот ответил, что «уже лёг спать», и делегирует полномочия своему молодому помощнику – Никитину. Убедившись, что никто из окружения Кондаурова не знает о том, с кем предстоит встреча, Еремеев дал отмашку киллеру.

Дальнейшее известно – Никитин с двумя сообщниками подъехал к дому Еремеева, дождался, пока уедет Третьяков, сел в «Мерседес» на заднее сиденье, и застрелил Кондаурова и Савельева.

Через доверенных людей Еремееву удалось вбросить информацию о причастности к убийству Оганесяна. Подобрали «исполнителя», им оказался Левон Мкртчан. Какое-то время эта версия работала, но когда суд вернул дело на доследование, пришлось придумывать новую. Через осведомителей и «своих» оперов подкинули информацию о причастности Шеховцова. Першин дал показания, что Шах угрожал ему с целью прибить завод. Вопрос решился быстро. Шеховцов исчез вскоре после того, как обо всём этом узнали в «офисе».

Следователям было неизвестно о том, что Першин работал с «офисом», а Каданников, естественно, не афишировал свою клиентскую базу. Поэтому долгое время Першину верили. Приобретя на него достаточно сильное влияние, Еремеев решил сместить Заводовского, и назначить на пост генерального директора своего старинного друга – Шмерко. Першин согласился, соответствующее решение провели через совет директоров. Шмерко начал скупать для Еремеева акции у рядовых заводчан.

Всё образовалось, но оказалось, ненадолго. Недаром сказано: знают двое, знает и свинья. Милиция выяснила имена исполнителей убийства, понемногу стала просачиваться информация о заказчиках. Становилось жарко. Чтобы нейтрализовать главную опасность, Еремеев был вынужден сблизиться с Каданниковым. Адвокат искал малейший повод, чтобы почаще видеться с ним. Его обаяние, утробная волчья харизма, сделали своё дело. Каданников и Солодовников, люди опытные, не замечали очевидного. А по поводу убийства Кондаурова ходило столько версий, и столько народу уже было наказано, что Каданников весьма скептически относился ко всем подобным разговорам.

А когда в городе появился Никитин, Еремеев воспользовался услугами того же Хамхоева.

Тот прибыл в «офис», сообщил о том, что заказан Никитин. Заказчики – как и в прошлый раз – иногородние. Причина – точно не известно, сказано лишь, что Никитин очень наследил в Питере. О том, что он причастен к убийству Кондаурова, в «офисе» было неизвестно, и Еремеев, естественно, не поднимал эту тему. Получив «добро», Хамхоев вызвал Грищенко и Мартынова, которые подготовили и провели операцию.

К этому моменту обозначилась и встала в полный рост другая проблема – полковник Давиденко, мешавший жить и Еремееву, и Першину. Он был главной движущей силой расследования убийства Кондаурова, удачное завершение которого грозило им обоим крупными неприятностями. Кроме того, он занял принципиальную позицию по отношению к Еремееву.

Першин был также недоволен тем, что, устранив Кондаурова, ничего не выиграл. Как он и предвидел, Каданников сам отказался от «ВХК» – ему это было неинтересно с самого начала. Однако, Першин тут же попал в другие жернова – милицейские. Давиденко пришлось платить столько же, сколько Кондаурову. Правда, полковник помогал в решении некоторых вопросов, связанных с налоговой инспекцией, таможней, и другими государственными учреждениями, однако взял привычку за сверхусилия брать дополнительную плату. Это тяготило карман, а отвязаться уже никак нельзя.

Сказано – сделано. Еремеев выехал в Ростов на переговоры с Хамхоевым, с которым к тому времени сложились доверительные отношения. Удалось убедить выполнить очередной заказ, не посвящая в это дело «офис». И не один заказ, а два – подвернулся ещё этот Бухман из «Фармбизнеса». Хамхоев согласился. Он экономил деньги: «офисным» пришлось бы платить за «визу». К тому же он боялся, что при случае «офисные» сдадут его милиции, которая – он уже знал об этом – висела на хвосте.

Собрав группу, Хамхоев направился в свою последнюю поездку.

– Про Лиманского он нам так ничего не выложил, – сказал Иосиф Григорьевич, выключив диктофон.

– Одно из двух: либо он непричастен, либо все следы уничтожены, и нет смысла признаваться. Стервец отпирается, понимая, что его берут на пушку.

– Лиманский имел доступ ко всем ключам, ему никто не был нужен для того, чтобы залезть в ячейку. Странно только, что всё произошло в день похорон.

– Наоборот, Григорьевич, – он подумал, что пропажа не сразу обнаружится, что точная сумма похищенного известна одному Кондаурову; вот и решился.

– Будем посмотреть. Чего гадать на кофейной гуще? Вопрос такой: что с этим пиндосом делать?

– Думай сам. Не забывай, он собирался тебя прикончить.

Допив ароматный кофе – адвокат оказался гурманом – они направились к нему решать, сколько чашек кофе отмерить ему на этом веку. В гостиной бойцы смотрели боевик по телевизору, и со знанием дела комментировали то, что происходило на экране.

– Сколько можно его колошматить, по моим подсчётам, он уже пять раз должен помереть! Брехня какая-то, – сказал один.

– Для лохов снимали, – ответили ему.

Войдя в спальню, Иосиф Григорьевич, будучи уже за пределами отвращения и ненависти, обратился к Еремееву со следующими словами:

– Завтра мы поедем к нотариусу, ты напишешь дарственную на этот дом. А сейчас расскажи, какими активами располагаешь, я до утра подумаю, что с этим делать.

– Если такой разговор вышел, – побагровел успевший прийти в себя Еремеев, – хрен тебе на постном масле. У тебя есть признание, вези меня в камеру… или кончай прямо здесь.

Его волевое напряжение достигло высшей степени, он задрожал всем телом, в котором, казалось, не было ни одного спокойного члена или мускула. Руки с вздувшимися мускулами и жилами пытались разорвать наручники. Он осознал, что ему не избавиться от них, но потребность более сильная, чем разум, толкала его к действию, заставляла мечтать о свободе всей душой, всем изнемогающим телом.

Иосиф Григорьевич посмотрел по сторонам:

– Ты же адвокат, свободный человек, какая тебе камера.

И, схватив стоявшую на тумбочке массивную греческую вазу, разбил её о голову Еремеева. Не дожидаясь, пока тот придёт в сознание, полковники вышли в гостиную. Там они распорядились провести адвокату дополнительную серию «процедур», затем отвезти его к Уварову в гараж, а перед этим обыскать весь дом.

* * *

Наутро они приехали в гараж. Поездку к нотариусу пришлось отменить – Еремеев, в полубессознательном состоянии, бился в горячечном бреду. Слушая, как он выкрикивает «Подонки! Придушу всех!», и прочие ругательства, Давиденко вспоминал эпизоды его «адвокатской» практики. Вот парень, приблизившийся к его машине и пытающийся её взломать. Выглянув в окно – Еремеев тогда жил в многоквартирном доме – адвокат выстрелил из ружья по воришке. Попал в голову, затем отправился спокойно спать. Парень скончался на месте. Дело удалось замять. Вот шестнадцатилетняя девочка, найденная на свалке Ангарского посёлка, она была изнасилована и зарезана. Соседи Еремеева показали, что видели, как накануне вечером он вёл её в свой дом. На следующий день их самих – пенсионеров, мужа и жену – обнаружили зарезанными в собственном доме.

Иосиф Григорьевич достал из автомобильной аптечки пачку аспирина, вынул таблетку, и впихнул её в рот Еремееву. Затем вышел из гаража, бросив на ходу:

– Поехали, Слава.

И они отправились к Иосифу Григорьевичу домой – решать, что делать с шестьюдесятью тысячами долларов и двумя слитками золота, обнаруженными в домашнем сейфе адвоката.

На следующее утро они вновь приехали в гараж. Стоял невыносимый запах – накануне никто не подумал о том, что Еремееву необходимо отправлять естественные надобности. Как, впрочем, есть и пить. Сам адвокат, по-прежнему в наручниках, лежал в беспамятстве. Странно было видеть в таком состоянии живую и деятельную личность, всю жизнь проведшую в неустанной борьбе. Иосиф Григорьевич дотронулся до его лба – лоб пылал, как раскалённая жаровня.

– Какой накал, какое жизнелюбие, воистину титан!

Через два часа привезли доктора, надёжного человека, с которого для пущей надёжности взяли обещание хранить врачебную тайну. На вопрос «что с ним?» Уваров ответил, что пострадавший случайно сунул себе в ухо острый предмет. Осмотрев пациента, доктор обнаружил распухший висок, увеличенные лимфатические узлы, и мрачно констатировал, что положение больного крайне серьёзное. Скорее всего, воспаление среднего уха, что чревато попаданием инфекции в мозг. Смерть может наступить в любую минуту. Необходимо срочное реанимационное лечение.

Уваров и Давиденко находились в замешательстве. Не дожидаясь их решения, врач сделал инъекцию максимальной дозы антибиотиков.

– Сможешь ли ты сам провести… эти реанимационные мероприятия? – спросил Иосиф Григорьевич.

– Смогу, – ответил врач, понимавший, что неспроста тяжелобольной находится там, где полагается находиться машинам. – Только не здесь. И мне нужно съездить за лекарствами, материалами, инструментами.

Иосиф Григорьевич ответил едва заметным кивком. «Куда везти адвоката? К нему домой? К себе? В загородный дом? Или, чёрт с ним, в больницу? А если выживет… не дай бог… или дай бог… что тогда с ним делать?»

Когда через три часа они вернулись, адвокат уже не дышал. Пощупав пульс, осмотрев склеры, врач констатировал смерть. Он развёл руками, и молча вышел.

– А поговорить? – вырвалось у Иосифа Григорьевича.

Он начал размышлять.

– Отвезти куда-нибудь, затем «случайно» обнаружить, соорудить дело, дать дело нужному следователю.

– Ты понимаешь, какой нам огород придётся городить, и сколько это будет стоить? – возразил Уваров. – И всё ради чего? Чтобы какой-нибудь шустрый оперуполномоченный, или следователь, когда-нибудь докопался до истины? Думаешь, только в нашей епархии умеют разговаривать с трупами?

Иосиф Григорьевич прошёлся по доскам, которыми была забрана яма.

– Бросить в подвал, залить кислотой, забетонировать.

– Тогда уж залить бетоном весь подвал, – продолжил его мысль Уваров.

– И сделать стяжку, поднять пол сантиметров на десять, – закончил Иосиф Григорьевич.

Глава 72

Вперед спешу

Дрожит от мокрого дождя Луна на небе одиноко. Ей сверху видится земля, Луна – недремлющее око. И видит все: и смерть, и жизнь, Любовь и нож – ей: «Ну и что же?» Луна ведь, как ни странно, на людей, Луна ведь на людей похожа. Кровью земля обагрена, А я пишу вот эти строки, Земля копейкой сражена, Мы вместе, но мы одиноки. Наркотики, убийства – это жизнь, Для киллеров и мафии, быть может? Они ведь, как ни странно, на людей, Они ведь на людей похожи. Мы хуже дикого зверья, Хотя все от природы строги. Мы все враги, и все друзья, Мы все рабы, и все мы боги. В пороках утонула жизнь. Любовь и нож – нам: «Ну и что же?» Мы все ведь, как ни странно, на людей, Мы все ведь на людей похожи.

Глава 73

Тихо скрипнула дверь, в кабинет вошёл Першин.

– Добрый день, Иосиф Григорьевич! Что-то дверь поскрипывает, может, маслица машинного принести? Для машинки останется.

Давиденко угрюмо посмотрел на вошедшего поверх очков.

– Не для всех тут дверь без скрипа отворяется…

А сам подумал: «Примчался без предупреждения, ишачий хвост, проверить, как жив-здоров».

Растерянно улыбаясь, Першин примостился на стул.

– Просьба есть…

– Видит баранья башка, не просто так пожаловал…

Кроме обоснованной злости, появившейся после покушения, у Иосифа Григорьевича вдруг прорвалось раздражение на замдиректора «ВХК», постоянно досаждающего его своими просьбами. Видимо, Першин думал, что ежемесячный платёж не отрабатывается на сто процентов, КПД слишком низок, и, появляясь с очередным пакетом заданий, всегда боялся что-либо упустить, считая, что полковник не смеет забыть про него хотя бы на один час. Он был из тех людей, для которых дверь просьб, однажды открывшись, уже не в силах закрыться, так как, подобно голодным баранам, в неё всем стадом врываются их домогательства.

Быстро забыл Першин, как ходил перед Кондауровым на полусогнутых, боясь потревожить хотя бы взглядом.

– Может, я не вовремя, – осторожно спросил замдиректора, всё еще улыбаясь.

– Не вовремя шут собрался прокрасться к чужой жене – бубенцы на колпаке только рассмешили разбуженного мужа.

– Давно не появлялся… то есть… пришёл просить об одолжении, – проговорил Першин, кисло улыбнувшись.

– Одолжила сорока у орла клюв, а вернуть забыла.

– Иосиф Григорьевич, я ведь не просто так хожу… то есть… у нас с вами договор, – пробормотал Першин с последней своей улыбкой.

– Вспомнил про ишачий договор, – зло процедил Иосиф Григорьевич. – Договор заключают равноправные стороны…

Выждав многозначительную паузу, добавил:

– Не веришь, спроси у адвоката. Ну, сбегай к нему, проконсультируйся, ты ведь тоже доёбываешь его своими ишачьими просьбами.

С белым, точно обсыпанным мелом, лицом, Першин аккуратно поднялся со стула, и попятился к выходу. Когда за ним закрылась дверь, Иосиф Григорьевич вернулся к размышлениям, прерванным нежданным визитом.

Трегубов, судя по всему, непричастен к покушению, иначе Еремеев упомянул бы его в своём репортаже с иголкой в ухе. Да и не было смысла его привлекать – зачем лишние свидетели? По прежним делам его не взять – уже отмазался. Остаётся следить за ним и ждать, когда он где-нибудь проколется.

Пока ничего интересного. Что там доложили оперативники? На дне рождения Разгона Трегубов целовался на улице с девицей, пришедшей с мужем, неким Глебом Гордеевым. Ну, ГУВД – не полиция нравов, пусть целуется, хоть с этой клавой, хоть с её мужем.

Что ещё… Стоял, курил на улице, жалко, не травку, а то бы сразу задержали. Разговаривали, проходивший мимо оперативник слышал обрывки фраз: «выполнение заказа, Фима, поставим на мёртвый якорь, пять-шесть штук».

Стоп машина! Да это же Ефим Бухман! О чём Галеев думает?!

Связавшись с Рашидом Галеевым, Иосиф Григорьевич указал ему на слабые места в работе. Тот удивился: ничего не слышал про Бухмана. Иосиф Григорьевич извинился, да, действительно этим делом занимается прокуратура, а убийц уже поймали – одного взяли УБОПовцы, второго – ребята из уголовного розыска. Не все ещё успели обменяться информацией. Уваров оказался из всех самый осведомлённый.

Положив трубку, Иосиф Григорьевич вспомнил, о чём он так и не поговорил с Еремеевым. Тот самый двойник, выскочивший из машины адвоката, Андрей Разгон, друг, подельник, и бог весть кто ещё Трегубову, бывший работник морга, аферист, человек с тысячью имён, спортсмен-каратист, соблазнитель следовательских жён, сын влиятельных родителей, и жених Кати Третьяковой в придачу. Диапазон его дарований достаточно велик. Вот за кого надо было помытарить Еремеева, как говорили в старину, надыбать правду.

Пройдясь по кабинету, Иосиф Григорьевич остановился возле зеркала и лукаво подмигнул самому себе. Не хватало ещё, чтобы в один не совсем удачный день его, старого седого полковника, замела милиция, перепутав с этим прохвостом.

«Ну, что, больше покушений не предвидится?» – поинтересовался он у своего отражения.

Посмотрев на часы, Иосиф Григорьевич собрал портфель и вышел из кабинета. Перед отъездом за город нужно было сделать одно важное дело.

Глава 74

Арина Кондаурова с любовью посмотрела на детей, побежавших наперегонки к подъезду.

– Скажи, папа не покинул нас навсегда? – обернувшись, спросила дочь. – Он ведь смотрит на нас оттуда?

И подняла кверху розовый пальчик.

На секунду в глазах помутнело. Справившись с волнением, Арина ответила «да, конечно», и открыла дверь. Кирилл первым побежал по лестнице, Таня бросилась его догонять.

Проводив детей до квартиры, заперев дверь на ключ, Арина вернулась на улицу. Смахнула слезу, немного постояла. Сжав и разжав кулаки, пошла вдоль палисадника.

«Витенька, родной, где же ты? Приходи скорей, видишь, дети соскучились, Кирюша спрашивает, ещё не понимает, маленький. Полгода прошло, а сколько их впереди, много раз по полгода, и все без тебя».

Она вышла через арку на улицу Гагарина. Пройдя по тротуару мимо вязов, погрузившихся в зимнюю спячку, направилась к «Волге» с милицейскими номерами. Открыв переднюю дверь, опустилась на сиденье.

– Добрый день, Иосиф Григорьевич.

– Добрый. Для меня он действительно добрый, сегодня я могу похвастаться первым результатом.

С этими словами он протянул ей увесистый конверт.

– Здесь пятьдесят тысяч долларов.

Она растерялась.

– Что вы… Я думала, вы просто так сказали. И, как это, на улице, без протокола…

– Берите, это ваши деньги, первый транш.

Она не решалась взять. Тогда он положил конверт ей на колени и отвернулся. Они молчали, не решаясь что-либо сказать друг другу. Слова, приготовленные им для этой встречи, показались вдруг смешными и нелепыми, он их забыл, как забывают о зиме июльской ночью. Молчание рядом с этой женщиной казалось ему важнее самого задушевного разговора.

Помолчав, Иосиф Григорьевич заговорил, и своими словами выразил волнение, пережитое им за последние дни.

– Объясню, зачем я это делаю. Виктор – один из самых порядочных людей, которых я знал.

Немного помедлив, добавил:

– У меня будет к вам просьба.

Она кивнула.

– … а точнее, совет: никому ни слова, – никогда, ни при каких обстоятельствах. Полгода, как пропали деньги, а вокруг них продолжает литься кровь. Уверен, это не конец. Не обнаруживайте перед людьми вашего благополучия. Распродайте автопарк, купите скромную машинку. Не хвалитесь крупными покупками, оформляйте их на подставных лиц. Пусть все видят, что вы живёте скромно.

Стайка молодых людей выскользнула из Академии государственной службы, пошла вдоль улицы. Когда молодежь скрылась за углом, Иосиф Григорьевич сказал:

– Удобно для детей – институт через дорогу.

И посмотрел на Арину. Повинуясь безотчётному порыву, она сжала обеими руками его руку.

– Спасибо вам. Я сделаю всё, что вы… сказали.

Разжав ладони, она спрятала конверт в сумочку и вышла из машины.

Глава 75

Две недели Иосиф Григорьевич пробыл за городом с семьёй. Общение с женой и сыном, чтение, прогулки по лесу, посиделки с соседями, – всё это помогло отвлечься, способствовало восстановлению душевных сил. Вернувшись в Волгоград, он приступил к делам.

Всё это время на «ВХК» свирепствовал ОБЭП. Проводилась полномасштабная проверка, документы без промедления передавались в ГСУ, где заводились уголовные дела. С генерального директора и его заместителя снимались показания, потом их допросили, а потом и арестовали, – по обвинению в крупных хищениях, мошенничестве, и незаконной предпринимательской деятельности. Налицо был состав преступления против государственной собственности. Среди соучастников, не работавших на заводе, важную роль играл Игнат Захарович Еремеев, член городской коллегии адвокатов. Похищенные деньги проходили через контролируемые им подставные фирмы. Предупреждённый о готовящейся проверке, он скрылся. В настоящее время адвокат Еремеев объявлен в розыск.

Обо всём этом Иосифу Григорьевичу доложил его заместитель, Павел Ильич Паперно.

– А говорят, мы не работаем, – исполненный праведного гнева, произнёс Иосиф Григорьевич, – «крышуем», берём взятки, коммерсантов разводим на деньги, сращиваемся с главарями ОПГ. Ан нет! Полюбуйтесь: накрыли приют змей!

– А если расчленить это дело на сотню-две других дел…

– Моему преемнику будет нелегко поддерживать статистику.

– Значит, Иосиф Григорьевич, от «Бизнес-Плюса» отказываемся?

– Выходит, так. Не буду ж я сам этим заниматься – с Владом неохота ссориться. А другого такого Еремеева мы не скоро найдём.

– Что будем делать с «ВХК»? Это же скандал, суды, банкротство. Производство остановилось, люди не работают, многие увольняются. Кредиторы выставляют иски. Дело набирает обороты, и, если так дальше пойдёт, имущество пойдёт с молотка, и на месте завода будет несколько сотен мелких фирм. Пока не вижу крупного инвестора. Если только москвичи.

– Ну-у, изверг. Нарисовал тут мрак из мраков. Не буду ж я грызть дерево, которое облюбовал на доски…

– Тогда… будем работать по «ВХК»?

– Да, поговорю с Рустэмом.

И они понимающе посмотрели друг на друга.

С Першиным разговаривали в кабинете Паперно. Павел Ильич нарочито долго выслушивал капитана Викулова, который вёл дело «ВХК», уточнял, переспрашивал. К концу объяснительной беседы вырисовалась мрачная картина разрухи на некогда богатом предприятии. Когда Викулов вышел, Иосиф Григорьевич спросил Першина:

– Как же так, тебе доверили святая святых – государственную собственность – а ты взял, и разворовал пол-завода? Такие, как ты, страну развалили. Разложил коллектив, заразил неверием в высокие идеалы, инфицировал бациллами стяжательства. Гад, оборотень, крохобор.

Гробовая тишина сковала помещение. Першин обалдело уставился на Иосифа Григорьевича, как на глубоководного обитателя океана смотрит исследователь, никогда не видевший таких животных форм.

– Всё же с вашего согласия происходило…

Паперно беззаботно улыбнулся. Иосиф Григорьевич разразился уничтожающим смехом.

– Надеюсь, ты не додумался рассказать эту хохму Викулову?

Начальник ОБЭП представил, как воспринял бы информацию о подношениях капитан, которому с этих подношений регулярно перепадает. Благодаря хитроумной системе поощрений Иосифу Григорьевичу удавалось управлять своим коллективом так, как ему было нужно, поддерживать дисциплину, предотвращать «неуставные взаимоотношения» с подозреваемыми и подследственными, взяточничество.

– На допросах требуют, чтобы я выложил всю правду. То есть мне придётся это сделать.

– С тобой сюсюкаются, приятель. Тебя ещё не допрашивали. Не врач, но вижу: надышался ты химией на своём заводе. Целебный воздух камеры будет способствовать твоему оздоровлению.

– Это произвол!

– Узнаю породистого мула: лягаешься, даже будучи связан.

– Адвокат, между прочим, в курсе.

– Кто его адвокат? – спросил Иосиф Григорьевич у Паперно.

– Кацеленбонген.

– Понятно, что не Иванов. А куда подевался твой дружбан, Еремеев? Бросил, сныкался с деньгами. Воровские люди, они такие.

– Были недочёты, каюсь, не без греха. Но я поднимал завод, то есть у меня целая программа модернизации…

– Ты опустил завод, – перебил его Иосиф Григорьевич. – Управляться со стратегическим сырьём может любой кретин.

Тут ему вспомнился Андрей Разгон.

– А ты попробуй из ничего создать капитал. Сделай… скажем… микросхему, запусти на рынок. Слабо?

– Я думал, вы в отпуске, и не знаете о бесчинствах ваших сотрудников. Оказывается, вы сами всё это организовали. То есть я буду жаловаться, я не сдамся.

– Надоел ты мне. Говорить с тобой, – всё равно, что осла взвалить на плечи.

Поняв шефа без лишних слов, Паперно позвал конвоира. Першина увели.

«Откуда такой гонор? Что за таинственную крышу он себе нашёл? – размышлял Иосиф Григорьевич. – Скоро выясним, самое время этой крыше вмешаться».

Это выяснилось в конце рабочего дня. Позвонил Градовский, сказал, что есть срочный разговор, и пояснил: речь пойдёт о заместителе генерального директора «ВХК».

Теперь картина прояснилась. Першин, неопытная давалка, вопреки предостережению, решил подлечь под более крупного клиента. Будет поздно, когда поймёт, что клиент только потому такой крупный и богатый, что берёт всё даром, ни за что не платит.

Очевидно, он рассчитывал устранить начальника ОБЭП, и расширить горизонты влияния за счёт Градовского и компании. Это сильная группа – вице-губернатор, заместитель начальника областного УВД, прокурор области, ряд директоров крупных предприятий. Першин посчитал противника слабым, и решил пересесть к серьёзным игрокам. Одного не учёл: эти игроки не ведут товарищеские матчи.

Встретились у здания областной администрации. Погода была хорошая, и они решили прогуляться по скверу, разделявшему полосы противоположного движения. С приветственными словами и обменом любезностями покончили, перейдя дорогу.

– Что у вас там за избиение младенцев началось?

– Ничего особенного, Григорий Николаевич. Масти восстали, платить не хотят. Приходится учить.

– Гм… Разве Першин плохой плательщик?

– Не спроста ж я затеял эту порку. Жирует, а сам прибедняется, изволит гоношиться и брыкаться. Остальные подстрижены, как хороший персидский ковёр, а этот всё ещё похож на груду лохматой шерсти.

– Показательная стрижка… то есть, порка, в газетах только об этом и пишут.

– Вот и хорошо. А то все на нас кивают – мол, плохо стр… то есть, работаем.

Они неторопливо двигались мимо клёнов и вязов, застывших в унылом безмолвии. Навстречу шёл Чередниченко, руководитель КРУ. Поздоровавшись с ним, они проследовали дальше. Когда остановились перед дорогой, пересекавшей сквер, Градовский вдруг живо произнёс:

– Такой плохой, отдай его нам. Только сначала выпусти.

Иосифу Григорьевичу стало интересно, почему именно Градовский озвучивает общее решение, а не, допустим, Орлов, замначальника УВД. Дождавшись, пока проедут машины, он ответил, первым ступая на дорогу:

– В моём стаде это самый жирный ягнёнок. А я ведь не один. Вы знаете нашу структуру. Что скажут люди?

Они перешли дорогу. В этой части сквера росли берёзы.

– Они привыкли получать премию вовремя, – продолжил Иосиф Григорьевич. – Подходит срок, и они, как галчата, с раскрытыми клювиками, галдят, волнуются.

И он, подняв ладонь, противопоставив большой палец остальным, быстрыми движениями стал приближать его к указательному, и снова разъединять, изображая раскрывающийся и закрывающийся птичий клюв.

Заговорил Градовский. Долго и осторожно доказывал он необходимость более мягкого подхода к возникшей проблеме. «ВХК» – крупное предприятие, оно имеет большое значение для области, нельзя одним махом взять, и разрушить его. Наращивание конфликта приведёт к большим издержкам. Спасая завод, администрация будет вынуждена выделить средства из бюджета, и немалые.

Иосиф Григорьевич ответил, что должен довести дело до логического конца, в противном случае его обвинят во взяточничестве. Тогда Градовский предложил забрать дело из ГСУ, в котором Давиденко имел большое влияние, и передать в прокуратуру.

Давиденко стало ясно: его оппонент принял решение, а значит, не отступит. Во что бы то ни стало Градовский решил забрать «ВХК».

Они дошли до конца березовой аллеи и остановились.

– Да я понимаю вашу обеспокоенность, – с притворным равнодушием протянул Иосиф Григорьевич, – зачем напрягать прокуратуру, у них своих проблем хватает, ребята из ГСУ сами управятся.

В уголках губ вице-губернатора заиграла улыбка. Он оценил шутку. Разумеется, грошовых дел всегда хватает, – и это та самая проблема, от которой хочется избавиться, чтобы заняться серьёзным делом.

– У многих людей есть на заводе интересы.

В ответ на это Давиденко счел нужным напомнить историю вопроса, назвал фамилии: Зосимов, Кондауров. Затем он, начальник ОБЭП, взял под опеку предприятие, разогнал гопников, пытавшихся прибить завод. Никто не пытался вмешиваться в его дела. А когда он стал наводить порядок в своей епархии, обнаружились «люди, имеющие интересы». Позволительно спросить: что за люди, и что за интересы?

– Вы знаете, от чьего лица я выступаю. Кто-то из наших заводил на «ВХК» сырьё, кто-то выступал дилером, кто-то занимался строительством. Предприятие остановилось, люди несут убытки.

– Я вышел с отпуска, Григорий Николаевич. Предприятие заработает, люди перестанут нести убытки.

– Но сбой уже произошёл. Людям нужна уверенность, что этого больше не случится. А такое возможно, только если предприятие находится в надёжных руках. В своих собственных руках.

Со скрытой неприязнью поглядывая на собеседника, Иосиф Григорьевич еще раз напомнил, что занялся заводом открыто, об этом были поставлены в известность все игроки. Если бы он своими действиями нарушил чьи-то интересы, то это непременно бы обнаружилось. Поскольку предмет беспокойства выявился сейчас, значит, и интересы появились именно сейчас. Что же касается продажи госпакета акций завода – об этом тоже надо было заранее предупреждать.

– Вы хотите купить завод? – спросил Градовский.

– Что значит я? Вы знаете, с кем я работаю.

Градовский понимающе кивнул:

– Шарифулин.

И предложил отложить принятие окончательного решения – нужно время на обдумывание открывшихся обстоятельств – а пока наладить нормальную работу предприятия, для чего, в первую очередь, необходимо выпустить Першина. Про гендиректора при этом не было сказано ни слова.

На это Иосиф Григорьевич не без улыбки ответил, что «свободный Першин» и «нормальная работа предприятия» – это не звенья одной цепи. Одно может обойтись без другого. Пусть Першин сидит – должен ведь кто-то сидеть! – а завод пускай работает.

Градовский мягко упрекнул Давиденко в скрытности, что губительно для крупного разговора, который они затеяли. Откуда такое недружелюбие к замдиректора «ВХК», что же такого натворил коммерсант, о чём нельзя рассказать в доверительной беседе?

– Ответ такой, Григорий Николаевич. Меня волнует общее дело, нет самоцели хлобукнуть коммерсанта. Завод будет работать, моё расследование этому не помеха. Но как я буду выглядеть, оставив на свободе главных фигурантов? Кто найдёт мне более подходящих сидельцев?!

– Шмерко. А если по заводу пошукать, ещё кто-нибудь найдётся.

– Шмерко – человек Еремеева. Уверен: скоро адвокат объявится, и вцепится мне в глотку за своего друга детства.

– Кстати, а куда он подевался, – задумчиво спросил Градовский, провожая взглядом проезжавшую мимо машину. Когда она оказалась вне поля зрения, он выхватил взглядом другую машину, и стал следить за ней.

– Временно лёг на дно. Статьи серьёзные, за это в советские времена вышку давали.

– Странно. На него непохоже, ему эти статьи – что петушиный кукарек. Значит, гендиректор – его человек? Гм…

И, как бы сам с собой, глядя в сторону, Градовский сказал:

– А они в один голос утверждали, что это независимая фигура… когда речь зашла о том, чтобы на пост гендиректора взять человека со стороны, чтоб уравновесить интересы акционеров… будущих акционеров.

– Значит, Григорий Николаевич, вы всё распланировали на год вперед. Меня пригласить не удосужились.

– Першин с Еремеевым… Мне кажется, тут Еремеев намутил. Першина надо бы выпустить, он незаменимый человек.

– Незаменимых не бывает, есть незамененные. А если уж на то пошло, Заводовский – вот кто реально ценный кадр. Хороший специалист, цены ему нет. А Першин – вор, хапуга, интриган. Нажива для него на первом месте. Политическая проститутка. Вы посмотрите на его поведение, скольких людей он предал: Зосимова, Кондаурова, меня, в конце концов. Зря вы ему верите, Григорий Николаевич. Шмерко, хоть и еремеевская креатура, сам по себе человек порядочный. Считаю, что его надо выпустить, а Першина оставить. Но… не настаиваю. Уверен, что, собравшись все вместе, мы выработаем нужную стратегию, учтём интересы всех сторон.

Градовский тяжело вздохнул, и с видом человека, принявшего трудное, но справедливое решение, проговорил:

– Ваша взяла. Ведите расследование так, как считаете нужным. Вам нужны показатели, я это понимаю. Во всём остальном не будем торопить события. Мудрость созерцания подскажет нам правильные ходы в этой запутанной игре.

Пожав друг другу руки, они попрощались. Градовский перешёл дорогу, и вскоре его грузная фигура скрылась в арке дома номер пять по проспекту Ленина, он торопился забрать внучку из школы. Давиденко перешёл дорогу с противоположной стороны сквера, он спешил домой.

Глава 76

Стремительно проносились дни. Мыслями о работе и о завтрашнем дне Андрей пытался заслониться от мыслей о любви и о дне сегодняшнем. После их разговора прошла неделя, вторая, третья… Катя не выходила на связь. Он ждал.

Он втянулся в работу, бизнес его увлёк. Общение с разными людьми, поездки. Постановка и достижение новых целей, расширение сферы влияния. Доставляла удовольствие результативность и быстрая отдача; радовало то, что усилия не пропадают даром. Успех кружил голову, вселял уверенность в своих возможностях. Настоящее дело – как раз то, о чём он мечтал.

Немецкая компания «Шеринг АГ», с которой сотрудничал «Фармбизнес», искала представителя в Волгограде. Брук рекомендовал Андрея, и, после непродолжительного собеседования с менеджером по Южному региону, положительное решение было принято.

Почти одновременно с этим Гордеев предложил ещё одну вакансию – должность представителя турецкой компании «Дэва Фарм», в которой он когда-то работал. Копейкин, менеджер по регионам, бывший шеф Гордеева, предложил: он берёт Андрея на работу при условии, что тот будет половину зарплаты отдавать ему. Андрей согласился.

Таким образом, он оказался трудоустроенным на двух иностранных фирмах, и у него был свой бизнес.

Работе на Шеринге он посвящал один день в неделю – объезжал «opinion-лидеров» – главных специалистов, известных врачей, способных оказать влияние на продвижение препаратов фирмы; крупных оптовиков, с которыми были заключены контракты. Вначале он ездил по поликлиникам и аптекам – это было основной обязанностью медицинского представителя, но вскоре бросил всю рутину, она отнимала много времени и отвлекала от бизнеса. Андрей вспоминал о препаратах Шеринга, только когда находился по своим делам в женских консультациях и кожвендиспансерах. Походя он оставлял врачам рекламу препаратов, которые могли бы их заинтересовать.

Что касается «Дэва Фарм», вся работа на этой фирме сводилась к получению зарплаты и своевременной пересылке половины её Копейкину, своему шефу. Андрей рассудил: если начальнику нужна работа, пусть трудится сам, ведь он за это получает деньги.

Бизнесу Андрей уделял всё время, остающееся после официальной работы.

Трудился он с раннего утра и допоздна. Многие врачи давали свои домашние адреса, и если Андрей не успевал застать кого-то на работе, то ехал на дом. Закончив с обсуждением рабочих вопросов, беседовал на отвлеченные темы, вникал в семейные дела, выслушивал жалобы, сплетни, – в общем, завязывал дружеские отношения.

Если в его ведении был один лишь Волгоград, то Гордеев на своей основной работе в голландской фирме «Яманучи» отвечал также за соседние города – Астрахань и Саратов. Бывая там в командировках, он развивал начатый с Андреем бизнес. Начиная с декабря они стали ездить вместе. Обороты росли, зона охвата увеличивалась. Одно тревожило: личность Гордеева. Если Андрей относился к их общему делу со всей серьезностью, как к основной работе, а иностранные компании выступали чисто как доноры, то Гордеев до сих пор блуждал в поисках самоидентификации, и с некоторых пор стал относиться к бизнесу как к чему-то несерьёзному и непостоянному, как к игре. Как коммунисты после партсъезда носились с красным знаменем в руках и с требованием общности на устах, так после промывания мозгов в московском офисе Гордеев, как электровеник, носился по поликлиникам с листовками «Яманучи». А бизнес стал считать чем-то предосудительным, чуть ли не незаконным – ну, в иностранных компаниях это ведь запрещается. Наслушавшись пропаганды, Гордеев считал, что поступает очень плохо. Но в этом плохом он внезапно нашёл что-то хорошее. Это плохое стало составляющей образа плохого парня, который он старательно выстраивал – реки спиртного, конопляные туманы, бани с «живым мылом», летящие из гостиничных окон телевизоры, и всё такое, – весь этот карикатурный шик работал для создания этого образа. Вопрос «зачем?» оставался открытым, это было из области психологии или психиатрии, что-то вроде проблемы «быть или казаться». Несмотря на масштабные инвестиции и титанические усилия (со стороны казалось, что делает он это чуть ли не под принуждением), Гордеев оставался тем же плугом, мужыком от сохи, от полей, славным парнем, сукой, которую трахают все, у кого стоит – алчные шлюхи, ГАИшники, налоговая инспекция, работодатель, и много кто ещё, – профессиональная армия трахальщиков. Это была плохая политика для бизнеса, и Андрею приходилось лавировать – на Гордееве много чего было завязано, избавиться от него не представлялось возможным, а попытки упорядочить деловую жизнь разбивались о его тотальный невменоз.

Во второй половине декабря Андрей приехал в Москву для участия в отчете о продажах на «Дэва Фарм». Коммерческий директор был недоволен результатами его работы. Тем не менее, Копейкин вытребовал для Андрея премию, мотивируя, что сотрудник деловой, перспективный, начал работу с нуля, и поощрительная премия ему просто необходима. Получив в бухгалтерии деньги, Андрей добросовестно отсчитал половину своему непосредственному руководителю.

Вечером, в холле гостиницы, проходя мимо стенда с бесплатной прессой, Андрей взял свежий номер «Moscow News». Сидя в баре с кружкой пива, он стал просматривать газету, и в рубрике «Classifieds» увидел объявление, которое его заинтересовало. Американская компания «Эльсинор Фармасьютикалз» ищет представителей в Волгограде, Краснодаре, и Самаре. Специализация компании – офтальмология; производство и продажа оборудования, расходных материалов и препаратов для нужд глазных клиник. Допив пиво, Андрей пошёл в бизнес-центр, напечатал резюме, и отправил его факсом по телефону, указанному в объявлении. В резюме было указано, что соискатель имеет высшее медицинское образование, прошёл специализацию по офтальмологии, опыт активных продаж – четыре года, в настоящее время трудится в компании «Фармбизнес».

«Пусть будет, – подумал он. – Чем больше фирм удастся зацепить, тем лучше. Кто там будет проверять, начальство в Москве, я в Волгограде предоставлен сам себе. Москвичам не везёт – их проверяют каждый день».

Так проходили дни, наполненные деловой суетой: звонки, переговоры, встречи, отчёты, поездки.

А по ночам он вспоминал Катю. Память мучительно ловила прошедшее, Андрей видел зияющую пропасть, в своей руке чувствовал напряженную Катину руку, перед глазами мелькали спутанные леса, бурлящая горная речка, водопад.

Он извёл Людмилу Николаевну своими уговорами, и та, в конце концов, сдалась, и сообщила адрес Сергея Владимировича. Андрей тотчас написал письмо и отнёс на почтамт – оттуда оно дойдёт до адресата пусть ненамного, но быстрее.

Глава 77

Катенька, куда же ты, любовь моя, пропала?

Я всё сделал так, как мы договорились: завершил свои дела и приготовился к отъезду. Ждал неделю, другую… Ты не позвонила. Мне пришлось оставить перспективное дело, сулившее большие доходы. Сейчас устроился менеджером на фирму. Зарплата смешная – жалкие триста долларов. Возможностей выдвинуться никаких – надо мной региональный менеджер, проживающий в Краснодаре, он подчиняется Москве, и ему не улыбается продвигать своих подчинённых, в том числе меня.

А я всё жду твоего звонка. Что случилось?

Я полюбил тебя, привязался к тебе, я не могу жить без тебя. Вспомни наше лето – мы вместе наслаждались, и это блаженство не выразишь словами. Ты не можешь отказаться от этого. Ещё три месяца назад ты лучшего и не желала. Ты была для меня всё. Я был всем для тебя. Бывали минуты, когда мы уже и не знали, кто из нас – ты, кто – я, и вот ты уезжаешь, я слышу непонятные обвинения в свой адрес. Я теряюсь в догадках: что произошло, и что мне делать? Ты хочешь, чтоб я забыл тебя? Ну, много же ты захотела! Не надейся, что сможешь так спокойно выпутаться!

Знай, что я не переменился, остался тот, каким был. Позвони мне, и я к тебе приеду. Ты убедишься в правоте моих слов, и сама почувствуешь, что любишь меня так же, как и прежде.

С любовью, твой Андрей.26 ноября 1996

Глава 78

Приветики!

Андрюша, солнышко моё, узнаю тебя – своей настойчивостью ты сломил сопротивление бабушки, и она, вопреки запретам, дала тебе мой адрес.

Напрасно думаешь, что я забыла наше лето. Я всё помню, я не разлюбила тебя. Мои воспоминания, твои подарки, наши фотографии, – всё это живое настоящее нашей любви. Я верю тебе, просто мы по-разному понимаем любовь. Для меня это – служить любимому человеку, для тебя – не остаться ночью одному.

Давай по порядку.

Во-первых, хочу покаяться: я обманула тебя, сказав про свадьбу. Нет жениха, и не было никакой свадьбы. Зная тебя, как шалопая, я подумала, что проще будет разжечь твою страсть и соблазнить, сказав, что несвободна. Ты ведь всегда воспринимал меня, как чересчур серьёзную и недоступную. Ты не хотел обязательств, тебе нужно было что-нибудь попроще…

Ведь мужчине нужно что: побаловаться, и сохранить свободу. Несвободная женщина для этого – наилучший объект. Так рассуждала я, выбирая кратчайший путь для достижения своей цели. Надеюсь, ты не станешь меня за это осуждать.

Потом случилось то, что случилось. Я влюбилась, ты тоже. Чтобы избежать ненужных объяснений, я придерживалась этой версии, и «отменила» мнимую свадьбу.

Теперь про Кондаурова. Ничего у меня с ним не было, и не могло быть. Это наш дальний родственник. За последние семь лет мы виделись всего четыре раза. Очевидно, он не считал нужным объяснять своим людям, кто я такая, и они меня приняли за его любовницу.

В тот вечер, когда твой друг Трезор видел меня с Виктором, я пришла к нему, чтобы попросить у него денег. Знаешь ли, у девушек бывают потребности купить себе что-нибудь из одежды, а на это, как известно, нужны средства. Которых часто не хватает. У отца я постеснялась попросить – у него на тот момент были сложности. Папусик испытывал чисто отцовскую ревность, поэтому своё обращение к Виктору я решила скрыть. В своё время он баловал меня подарками, папусик при этом жутко сердился. Теперь ты представляешь его злость, когда он встретил меня в казино, и увидел, как Виктор передаёт мне деньги.

Тебя беспокоили мои страшные тайны, из-за этого ты накручивал себе бог знает что. Ничего тут страшного нет. Год назад папин знакомый, Владимир Быстров, попросил у отца взаймы пятнадцать тысяч долларов. У папусика таких денег не было, и он обратился к Тимофею Трифонову. Они служили вместе, и у них такая солдатская дружба – верят друг другу на слово. У Трифонова была в наличии искомая сумма, он занял отцу, тот передал деньги Быстрову.

Дело закрутилось.

В конце мая подошёл срок возврата денег, а Быстров исчез. Папусик запаниковал, поднял по тревоге множество народу. Он смерчем пронёсся по трём городам – Петербургу, Москве, и Волгограду. Владимира разыскали, оказалось, что вся эта история – буря в стакане воды, нагромождение случайностей и недоразумений. Он вернул деньги, и повёл папусика в это злополучное казино.

Трифонова в этот приезд разыскать не удалось, ему потом перевели деньги из Москвы.

Причина моего нежелания оставаться надолго в Волгограде – отец боялся, что меня начнут подтягивать к делу об убийстве Кондаурова. Я ни в чём не виновата, но этим милиционерам только дай повод. Кроме того, Трифонов. Отец много с кем общался в городе, и выяснил, что его армейский друг чуть ли не уголовник. У папусика появились нехорошие предчувствия в отношении Волгограда, и он решительно потребовал, чтобы я уехала. Мы с ним большие друзья, поэтому я послушалась.

Почему я тебе не рассказывала всё это? Не знаю. Сложно описать предмет под названием «чёрт знает что, и сбоку бантик». А сверху ещё папины запреты.

В Петербурге мне нашли работу в редакции журнала. Это как раз то, о чём я мечтала. Но тут позвонила Рита и сказала, что встретила Машу, и та в разговоре постоянно твердила, что целыми днями занимается твоим освобождением. Свою квартиру превратила в базу для тюремно-прокурорских хлопот, и с её слов выходило, что она – единственный человек на свете, который старается для тебя. Рита шутливо спросила, уж не возобновила ли Маша свой роман. На что та ответила: «Наш роман никогда не прекращался».

Я не очень-то поверила этим словам, хотя и были разные мысли. Добил меня другой звонок. Позвонил следователь Сташин. Он меня о чём-то там спрашивал, я что-то ему отвечала. Потом он сказал, что Маша подтвердила твоё алиби, сообщив следствию, что провела с тобой три дня в гостинице «Волгоград». Это было как раз после моего отъезда. Следователь проверил эту информацию. Работники гостиницы показали, что указанная парочка действительно провела три ночи в номере.

Дальше я не могла слушать, и бросила трубку. Бешеная ревность захлестнула меня, я бросила всё, и уехала во Владивосток.

Позже до меня дошло, что надо было сначала поговорить с тобой. Не нужно было уезжать из Питера – столько усилий потрачено, чтобы устроить меня на работу, всё это оказалось перечеркнутым. Но я не смогла ничего поделать с собой. Мне хотелось уехать так далеко, чтобы ты меня не нашёл. Я знала: стоит мне услышать твой голос, а тем более увидеть, ты переубедишь меня, заставишь поверить в то, что всё услышанное мною – бред. А через некоторое время ты бы мне снова изменил.

Не хотелось уезжать, но… надо. Мне нужно было забыться, и это почти получилось. Знаю, что долго не смогу без тебя, и обязательно вернусь. Когда – не знаю. Если ты изменишься, будешь верен мне всё это время, мы снова будем вместе. Верю, что будет именно так. Настоящей любви – той, о которой я мечтаю – время и расстояние не преграда. Не собираюсь за тобой следить, и слушать сплетни. Когда мы встретимся, я всё пойму без лишних слов. Сердце любящей женщины невозможно обмануть.

А пока… боюсь звонить, потому что знаю: одно твоё слово заставит изменить моё решение. А это решение – единственно правильное в нашей ситуации. Нам нужно побыть порознь, чтобы осмыслить наши отношения, понять, что мы значим друг для друга.

Теперь ты знаешь всё. Всё в твоей власти, всё будет так, как ты захочешь. За это попрошу об одном одолжении – дождись меня. И если всё, о чём ты написал – правда, уверена: ты станешь самым счастливым мужчиной на свете!

Если нет – ты простишься со мной, как со странницей, которая уходит бог весть куда, и которой грустно.

До встречи. Твоя Катя.20.12.1996.

Глава 79

Катюша, привет!

Это полный абзац. Ты пишешь: «Маша сказала», «следователь сказал»… Не берусь анализировать Машу. Нас всю жизнь будут окружать Маши, Даши, Ксюши, и прочие кликуши. Все они будут что-то говорить, портить воздух зловонными словами. Вникать в это, разбираться, искать смысл – всё равно, что разгребать каловые завалы.

Опять же, Сташин, долбаный пукальщик, добытчик лжи. Он был пристрастен с самого начала, а когда меня вызволил Рубайлов, и у него начались неприятности из-за этого дела, патологические пристрастия обострились. Откуда я знаю, что сподвигло его позвонить тебе и что-то там проблеять.

Но дело не в этом. Если стоит вопрос доверия, можешь попросить того, кому доверяешь, проверить гостиницу «Волгоград». Ты убедишься, что меня там не было ни в указанные дни, ни в какие-либо другие. Сделай это, чтобы в другой раз у тебя не возникало желания подрываться по звонку какого-нибудь чертобеса.

Тут другой вопрос начинается: как долго будет продолжаться твоя беготня по длинным дистанциям. Длительное отсутствие чувственных удовольствий, это, знаешь ли, здорово угнетает. Не знаю, как там у тебя, а все мои части тела скучают по твоим. Давай ты как-нибудь по-другому будешь меня испытывать, а то как-то негуманно получается, не по-людски.

Не прощаюсь, надеюсь, ты поторопишься со встречей.

Твой Андрей.12.01.1997

P.S. Прости за резкий тон. У меня голова идёт кругом, – как ты могла разрушить наши планы? Я люблю тебя. Я принимаю все твои условия и буду ждать столько, сколько нужно.

Глава 80

Ангел на моем плече танцует канкан, А черт на другом полонез. Черт потом в раю исчез, А ангел выпил водки стакан. Я улыбнулась им обоим, А сама ушла назад. Я всегда живу невсклад. Бог и Дьявол на покое. Вы не видите свеченья Над моею головой? Я дружу сама с собой В звуках ангельского пенья. Вы не видите пыланья? Ад в моих живет зрачках. Два испуганных сверчка — Глазки вашего стенанья. Не пугайтесь: я не ведьма, Не святая, не палач, Не свихнувшегося плач — Просто женщина я!

Глава 81

Все вдруг стали какие-то непредсказуемые. Маша говорила Андрею, что встречается с ним ради хорошей красивой любви, но во время этих встреч, вместо полагавшихся приятных слов, начинала выяснять отношения.

Она обвинила его в двуличности, стремлении усидеть на двух стульях. Он ею пользуется, пока нет рядом Кати. Что и следовало ожидать – всю жизнь так было. А ей не хочется сидеть на скамейке запасных игроков.

«Лучше сидеть на двух стульях, чем на двух кольях», – думал Андрей, и, предъявил свои претензии.

Он обвинил Машу в том, что, успокоившись, она вновь стала смотреть по сторонам, выискивая перспективных женихов. Она объяснила своё поведение просто. Потеряв мужа, решила сойтись с «лучшим из друзей», которого, как оказалось, всегда любила. Будь Андрей цельным человеком с твёрдыми намерениями, то не поступил бы так, как поступил. Он мог бы отказаться от Кати, и сразу сойтись с Машей. Или же честно признаться, что любит Катю. То есть, сделать какой-то выбор. Однако, не высказывая своих мыслей и чувств, он пользовал, по обыкновению, свою институтскую подругу, вынашивая замыслы, о которых ей стало известно из подслушанного телефонного разговора.

Он возразил: если она, как утверждает, любит его, то должна пойти на некоторые жертвы. Ему ведь нужно время на то, чтобы перестроиться, свыкнуться с этим неожиданным открытием – проснувшейся Машиной любовью.

Она ответила, что «сердце тоже свой расчёт имеет», и ей неразумно посвящать молодые годы человеку ненадёжному, находящемуся в перманентных поисках призрачного счастья.

Становилось ясно: дух женской солидарности одержал победу над духом соперничества. Маша не только не скрывала своей неприязни, но ещё невидимыми стрелами тонких насмешек ранила его самолюбие. Видите ли, он неспособен на любовь, а если и может быть чему-то верен, то только своим прихотям. Бедная Катя, – «хороший» ей достался жених!

Так в их отношениях наступил период взаимного недоверия и упрёков.

Глава 82

Этим вечером Игорь Быстров, назначенный заведующим кардиохирургическим отделением Волгоградского областного кардиологического центра, встречался с Михаилом Симоновым, директором петербургской компании «Передовые технологии». Они были знакомы не первый год, фирма зарекомендовала себя как надёжный поставщик, поэтому Игорь рекомендовал её главному врачу для закупки необходимого оборудования для отделений кардиохирургии и реанимации. Немецкая инжиниринговая компания, построившая кардиоцентр, поставила основную массу оборудования, но оказалось, что многого не хватает. Обнаружив это, Быстров связался с Симоновым, и тот приехал в Волгоград. За три дня они подробно обсудили спецификацию, утвердили её у главного врача, а в последний день своего пребывания в городе Симонов пригласил Быстрова в ресторан.

У входа в ресторан «Волгоград» Игорь увидел двух симпатичных девушек, и подошёл к ним.

– Привет, красавицы! Работаете, учитесь?

– Снимаемся, – ответила эффектная блондинка с короткой стрижкой.

Другая, рыжеволосая, хихикнув, отвернулась.

– Отличный съёмный день, – сказал Игорь.

Тут подошёл Михаил, и сообщил, что давно наблюдает за девушками, но природная скромность не позволила ему обратиться к ним. И они почти одновременно пригласили их в ресторан – Михаил многословно и путано, Игорь – коротко и с пояснением, что ресторан будет начальной точкой сегодняшнего вечера.

– Сегодня мы заняты, – отрезала блондинка.

– Понимаю, что такие красивые девушки не могут быть свободными, – мягко проговорил Игорь. – Запишете нас в свой график.

– Календарь 98-го пока не поступил в продажу, – ответила блондинка, и помахала рукой водителю серой иномарки, остановившейся напротив входа. Он первым вышел из машины, за ним последовали ещё двое молодых людей и девушка.

– Отшили, – мрачно обронил Игорь, и вошёл в открытую дверь. Михаил проследовал за ним:

– Интересное обращение: «работаете, учитесь?»

Игорь пояснил. Однажды он шёл с другом, и тот, заметив девушку на краю тротуара, уверенно сказал, что это проститутка. Игорь подошёл к ней, и осведомился о цене. Та не поняла, тогда он спросил более конкретно. Девушка оскорбилась. Оказалось, она ждёт своего парня, который вот-вот подъедет на машине. С тех пор Игорь, прежде чем знакомиться, спрашивает: «работаете, учитесь?»

– Где ты лазишь, Трезор? Еще минута, и нас бы увели, – сказала рыжеволосая, когда компания приблизилась.

Тот представил своих друзей: Андрей, Вадим. Девушки представились сами – блондинка назвалась Ольгой, рыжеволосая – Анной. С Оксаной, девушкой Трезора, они уже были знакомы.

– Вперёд, на винные склады! – сказал Вадим Второв, широким жестом приглашая всех в ресторан.

На сцене четвёрка парней с лицами, которые лучше не показывать беременным женщинам, забавлялась каким-то невообразимым шумовым мракобесием. За столиком в дальнем углу, куда привёл компанию Трезор, Андрею досталось место между ним и Второвым.

– Что-то мужчины сбились в кучу, – заметила Аня.

– Ещё не вечер, успеем смикшироваться, – ответила Оля, лукаво подмигнув Андрею.

Она дольше всех выбирала, что будет есть. Просмотрев меню вдоль и поперёк, изучив ингредиентный состав каждого блюда, она всё же не могла решиться. Наконец, ткнула пальцем наугад. Наклонившись, официант записал заказ.

Общий разговор как-то не клеился. Второв пытался разговорить Олю, сидевшую справа от него, та отвечала невпопад, поглядывая на Андрея. Трезор плотоядно рассматривал Оксану, поглаживая её ножку, Оксана о чём-то перешёптывалась с Аней. К тому моменту, когда принесли напитки и салаты, удалось выяснить, что Аня занимается косметикой, а Оля помешана на фитнесе и натуральных продуктах. Второв разлил вино по бокалам. Все ждали Олю – она затеяла спор с официантом.

– Это разве салат «Мимоза»? Я просто в шоке! В меню был указан выход – триста грамм. Вы хотите сказать, что здесь триста грамм?! Я знаю точно, что должно сюда входить. Вы утверждаете, в этой тарелке всё, что нужно?

Официант унёс салат обратно.

– Ты так совсем без еды останешься, – забеспокоился Второв.

– Это блюдо… выглядело несексуально.

Когда все выпили, Оля спросила Андрея, правда ли, что они с Вадимом работали в морге, а потом уволились. И получила ответ: да, так оно и было. Тогда она осведомилась о причине увольнения.

– Нас выгнали за некрофилию, – ответил Андрей.

– О, мясо! Звучит сексуально. Говорят, что американцы, когда умирают, сохраняются лучше других, потому что тупо питаются одними консервантами. Их даже не бальзамируют. Вас бы туда, в Америку.

– Сохранить внешность можно не только при помощи консервантов. Некоторые натуральные биологические жидкости… Способствуют… Омоложению кожи, например.

– Везёт тем девушкам, у кого всегда под рукой сексуальный донор этой самой… жидкости.

– Это офигительно, – вмешался Второв. – А что делать донору, когда нет под рукой девушки? Куда девать руки?

Посмотрев Оле в глаза, Андрей задумчиво произнёс:

– Дать волю рукам… пожертвовать биологическую жидкость окружающей среде.

Оля громко рассмеялась, и не проконтролировала салат, который ей принёс официант.

Музыкантам не повезло со звуком – он сбивался в кучу, размазывался в кашу и был плох в любой точке зала: слева, справа, близко от сцены, и в самых дальних углах. Второв сделал было попытку пригласить Олю на танец, но потом махнул рукой – её вниманием всецело завладел Андрей. Недовольно буркнув «Мазафака!», Второв поменялся с ней местами, и принялся окучивать Аню.

– У тебя потрясающая фигура, – сказал Андрей, когда Оля оказалась рядом с ним. – А эти брючки, ты в них очень сексуально выглядишь. Секси-Оля.

– Лох-дизайн. Тупо одела первое, что попалось под руку.

Андрей ответил, что светло-коричневые слаксы с накладными карманами, шнуровками и цепочками, конечно, сидят чуть мешковато, но всё же позволяют рассмотреть все волнующие изгибы.

– Мы тупо заказали одно и то же, – сказала она, разглядывая стоявшее перед ней блюдо, – баранину на кости.

– Как считаешь, тут нормальный выход?

– Да, ебани меня калиткой, тут всё правильно.

– Баранина считается самым полезным мясом. Баран – единственное животное, которое ничего не чувствует, когда его ведут на бойню. Остальная скотина в предчувствии смерти вырабатывает адреналин и другие гормоны, которые портят мясо. А ты, Оленька, ведёшь здоровый образ жизни, правильно питаешься. Разборчивая из разборчивых. Как ты докатилась до такой жизни?

– Ой, ну долго рассказывать. Так сексуальнее.

Андрей поднял бокал вина, Оля чокнулась стаканом свежеотжатого грейпфрутового сока.

– У тебя есть парень, ты с кем-нибудь встречаешься?

– Да. Мой парень – самый лучший.

– Кто бы подумал, что ты выберешь самое худшее. Но почему, ебани тебя калиткой, ты не сказала, что он самый сексуальный?

– Ой, ну долго рассказывать. Я же не говорю тупо, что он – самый лучший. Приходилось проверять, делать многочисленные пробы…

Оля пояснила: её парню не пришлось самому доказывать свою исключительность. Она облегчила ему задачу: сама искала доказательства, общаясь с другими мужчинами.

– Надеюсь, сегодня вечер проб, вечер сбора новых доказательств… Знаешь, хочется поскорее залезть в эти брючки. Откроешь для меня калитку?

– О, мясо! Ты ужасный пошляк… я в шоке… но ты говоришь всё как-то… ну очень сексуально.

– Ты ведь должна убедиться, что твой парень – самый лучший. Вот я и стараюсь – опять же, ради тебя.

– Вижу, ты эксперт в этом деле. Чем ты еще занимаешься, кроме того, что служишь Женщине?

– Торгую медикаментами.

– У тебя свой бизнес?

– Да, мы на пару с приятелем замутили дело. Ещё работаю на двух иностранных фирмах.

– Круто. Ты тупо доишь две фирмы и развиваешь собственное дело. Я бы так не смогла.

– Даже если…

– Даже если бы меня тупо ебанули воротами.

Последняя композиция группы прозвучала как бы в атмосфере тотального отмирания всего живого, – хоть ложись и помирай. Артисты попрощались с залом и ушли. Включили магнитофон, и заиграла более привычная для собравшихся попса. Трезор вышел из-за стола, чтобы пройтись по залу, и поздороваться с теми, кого знает. Одним из первых, к кому он подошёл, оказался Игорь Быстров, с которым Трезор познакомился на позапрошлой неделе, когда привёз в кардиоцентр своего деда. Они поздоровались за руку, Игорь представил Михаила, и Трезор пригласил их в свою компанию.

– Да, мы не прочь угоститься за вашим столиком, – ответил Быстров, бросив взгляд на Ольгу.

– Всё, на что упал ваш взгляд, доктор – всё ваше.

– Меня интересует та стройная блондинка.

Трезор поднял обе руки:

– Тут я пас! Сложная штучка, тем более она уже выбрала партнёра на сегодняшний вечер.

И, пожелав приятного отдыха, ретировался.

– Смотри, заливается, того гляди, стол опрокинет, – зло процедил Игорь. – А этот её крендель, у него, небось, едва хватает денег на кабак. И ничего, она слушает его бред, кипятком писает.

– Ерунда. Суетны женщины. Убедить их можно дарами, а не речами.

Раскрыв бумажник с кучей кредиток, Михаил продолжил:

– Попробуем? Отзовём в сторонку, предложим денег.

– Она заберёт деньги, и убежит к своему хахалю. Это в лучшем случае. В худшем – уйдёшь отсюда с пустыми карманами, и с вилами в спине. Не забывай, ты находишься в чужом городе.

– Да… И не очень-то она красивая… Прямо чучело…

– Эпидерсия какая-то… Наверняка заразная… Тьфу…

Сделав круг по залу и вернувшись, Трезор поставил на стол бутылку коньяка, и сказал, перекрывая мощным голосом шум других голосов, музыку, и звон столовых приборов:

– Пожалуйста, фильдеперсовый коньяк, пять звездюлей.

При этих словах Второв машинально посмотрел на двери.

– Когда я это слышу, мне кажется, что сейчас откуда-нибудь появится Еремеев. Ёперный театр, где его только черти носят?

Трезор, оглянувшись:

– И я про то же. В какую преисподнюю он провалился?

И принялся разливать коньяк.

– А я вообще боюсь дверей, – сказала Аня. – Вдруг кто-нибудь зайдёт… из тех, кого не хочешь видеть.

Андрей добавил, что с некоторых пор ему кажется, что все двери открываются в бесконечность, и неизвестно истинное имя того, кто является к нам в человеческом обличье. Впервые он испытал страх от вида открывающейся двери, когда сидел в камере наутро после «маски-шоу».

– Что с того, что кто-нибудь войдёт? – спросила Оля. – Нужен тебе человек, не нужен, – любую встречу можно обернуть в свою пользу.

– От судьбы не уйдёшь, – грустно проговорила Аня, – а хотелось бы, когда судьба хреновая.

Выяснилось, что Оксана тоже верит в судьбу. По её мнению, пытаться изменить ход событий – только портить жизнь.

– Все эти разговоры – реально несексуальные, – заявила Оля. – Судьба, и прочая хрень – только то, что мы об этом думаем. А тот, кто начинает во что-то тупо верить, тут же попадает под чьё-нибудь влияние, и уподобляется…

Она бросила взгляд на тарелки с обглоданными костями, которые официант собирал со стола.

– … баранам, которых ведут на бойню.

И, подняв стакан сока, предложила немедленно прекратить скучные разговоры, и дружно выпить. Все послушно сделали то, что было сказано.

– У тебя типично западнославянская внешность, – сказал Андрей. – Помню, на одном из конкурсов красоты я видел девушек из Чехии и Польши. Вот, что-то похожее, только ты в сто раз лучше.

– Ну, мясо, нормальный разговор пошёл, – ответила Оля с довольной улыбкой. – Дедушка и бабушка по отцовской линии с Западной Украины. А мамины предки – те поляки. А ты у нас специалист по лицам? Я в шоке!

Так они беседовали, делая друг другу бесчисленные комплименты. Прозвучали ласкающие слух сравнения и лестные эпитеты. Оля сказала, что, возможно, Андрей и не дотянется по своим качествам до её парня, но то, что максимально приблизится – это точно. В любом случае, неизбежно сделать пробу, чтобы прийти к каким-то выводам… Она не офисная фурия, которой по ночам снится карьерный рост, вместо этого ей снится сад земных наслаждений, и всё такое. Андрей отвечал, что ему, в свою очередь, по неопытности не с кем сравнивать, но то, что он видит, превосходит все самые смелые ожидания. И он тоже вполне земной человек, честолюбие не иссушило его сердце. Он эпикуреец во всех отношениях, любитель материальных благ, ценитель искусства и литературы.

На самом деле он ни на что не рассчитывал – обычно такие многообещающие разговоры ни к чему не ведут. Просто агрессивные кокетки бряцают оружием, испытывают мужчин на прочность. На таких нельзя делать ставку, и, когда совсем ничего не хочется, от скуки можно им немного подыграть.

– Пьём российский коньяк, – объявил Трезор.

И добавил:

– Это всё от бедности.

На столе появилась вторая бутылка. Потом третья, четвёртая…

Заиграла медленная музыка – вальяжный блюз, светлый и расслабленный.

– Ты танцуешь? – спросила Оля, беря Андрея за руку.

– Да. Танцы – это моя страсть.

Он поднялся, чувствуя, что ноги отказываются идти, а голова – думать. Оказавшись рядом со сценой, высчитывая, сколько же сегодня выпито, он обнял девушку, посмотрел в её глаза – светло-голубые, прозрачные, как безоблачное небо. От её взгляда он потерялся, мечтая раствориться в этой хрустально-чистой синеве, и боясь оказаться перед дверью, открывающейся в бесконечность. Всё поплыло перед глазами. Уверенные руки куда-то вели его, магнетический голос что-то говорил, куда-то звал.

– Ну… ты мясо… Я в шоке. Голод – не тётка, сегодня тобой тупо поужинаю.

Глава 83

«Какая изумительная ножка!» – подумал Андрей, открыв глаза.

Он зажмурился, потом снова открыл глаза. Всё то же самое. Он и неизвестная женская нога. «Где я? Кто я?» Он повернул голову. Странно обнаружить себя утром неизвестно где, в ногах у девушки. Она лежит, как полагается, головой на подушке, укрывшись одеялом. Он – голый, поверх одеяла, ноги его покоятся на другой подушке, там, где должна быть его голова. Андрей схватил ногу за щиколотку, затем провёл ладонью по ступне. Вот это да! Затем, приподнявшись, устремил свой взгляд к изголовью. Оля! Ничего себе!

Кто бы мог подумать, что её поведение соответствует её истинным желаниям! Не зря говорят, что в законы верить глупо, живая жизнь предлагает столько исключений и частных случаев, что от них ничего не остаётся.

Поднявшись с кровати, Андрей прошёлся по комнате. Узнаваемая обстановка. Да, он был здесь, только с Машей. К гадалке не ходи, это турбаза. Однако, что-то новенькое. Прислонённая к стене, стоит деревянная калитка. Краска на ней облупилась и потрескалась, а так – крепкая, служить ей и служить, если б её не выдрали откуда-то вместе с петлями и увесистым замком.

– Ты куда? – спросила Оля сонным голосом.

– Я это… в ванную.

– Давай скорее.

Если кто-то и был в доме, то все ещё спали. На столе в гостиной остатки снеди, пустые бутылки. Андрей заглянул в прихожую. Судя по одежде, в доме находилась вся вчерашняя компания – Второв, Трезор, Аня, Оксана, ну и, конечно, те, чьё пребывание здесь было неоспоримо – Андрей и Оля.

Оказавшись в ванной, он принял душ, выдавил в рот немного зубной пасты, за неимением щетки, прополоскал рот. Побродил по дому, нашёл бутылку минеральной воды, и, отхлёбывая на ходу, направился обратно в комнату. Определённо, ночью что-то было, и ему захотелось освежить в памяти пережитые ощущения. Он нырнул под одеяло, обнял Олю.

– Помассируй мне ходилки, раз уж у тебя такой фут-фетиш.

Сбросив одеяло, он уселся на неё.

– Массаж – это моя страсть.

– Ходилки, а не попу!

– Я привык всё начинать с начала. По анатомии у меня была «пятёрка», я знаю, откуда ноги растут.

– Я думала, ты там… в самом-самом начале будешь заканчивать. Так сексуальнее.

Проводя ладонями по её бёдрам, Андрей спросил:

– Открой мне страшную тайну: калитка – твой любимый аксессуар, зачем ты её всё время с собой носишь?

– Я тупо сказала… ну, ты понял, что.

– Да, эти волшебные три слова я запомнил.

– … ты выбежал из дома, и приволок эту калитку, стал бегать за мной…

– Ацке порне, вот это я дурак!

– Нет, всё было очень сексуально. Мясо!

Не оставив без внимания ни сантиметра на гладкой поверхности её ног, он вернулся к тому, с чего начал.

– Ноги, и то, откуда они растут – это моя страсть!

– Ты мне ночью сделал очень хорошо. Прошу на бис.

Как раз это он и пытался вспомнить.

– Что именно…

– Язык не поворачивается сказать, и не дотягивается, чтобы показать.

И, перевернувшись на спину, Оля выразительно опустила глаза. Андрей послушно сделал то, о чём его попросили.

* * *

Холодный январский ветер звенел в кустах. Белое снежное небо нависло над землёй. Хмуро вырисовывались в сером утре застывшие деревья. Андрей, Вадим Второв, и Трезор молча шли по холодному песку, покрытому инеем. Чёрно-зелёные волжские волны угрюмо накатывались на берег.

Бросив на Андрея недовольный взгляд, Второв прервал молчание.

– Мазафака, ты опять мне перешёл дорогу!

– Он давно запал на Шерину, – сказал Трезор, – и тут, нате из-под кровати, его величество Разгон, и его непобедимый меч-кладенец…

– Ну, ребята, мне было безразлично.

– Охренительно, дружище! Надоела твоя раздолбайская перхоть! У тебя всегда безразлично, только потом ты укладываешь в постель совсем не тех, кого планировалось.

– Осспади, как тяжело с тобой. Объясняю на понятном языке: я всегда действую спонтанно, не знаю, хорошо это или плохо. Тут другой вопрос начинается: чего так залупился, у тебя, что ли, с Аней не срослось?! Тоже нормальная тема, рыжая, бесстыжая. Ты, Второв, совсем зажрался, хрен уже за мясо не считаешь.

Услышав знакомое выражение, Второв остановился, и машинально осмотрелся.

– Где этот чёртов адвокат? В Сибирь, что ли, отправился, душить подонков.

– Что будем делать, друг? – удручённо спросил его Трезор.

– Не знаю, он держал всю мазу.

– Теперь есть маза факать водолаза.

Андрей сделал шаг в сторону.

– Не понимаю, о чём вы.

Он до сих пор обижался на друзей за то, что они ведут без него какие-то дела. Чтобы не выглядеть недовольным, решил подумать о приятном. И плотно сомкнул губы, вспоминая опьяняющие Олины поцелуи.

– Теперь Шерина ему весь белый свет затмила, – сказал Трезор. – Балдеет. Счастливые трусов не надевают.

Вадим сплюнул и растёр ногой плевок.

– П**дострадалец. Опять будешь играть в отношения.

– Она бы тебе не дала, говорю, как другу, – толкнул его в плечо Трезор. – Успокойся, и подумай, что нам делать.

– Бумаги у него хранятся дома.

– Забраться в дом, найти их.

– Зачем?

И Второв объяснил: чем больше Еремеев богател, тем чаще ощущал дыхание насильственной смерти, что и привело его к счастливой мысли заранее переписать дом на сына, и его же, продукт своей жизнедеятельности, сделать учредителем двух фирм, работающих на «ВХК». Теперь, когда Шмерко освободили, надо к нему наведаться, он, крестный Дениса Еремеева, устроит беспрепятственный доступ в дом, и все дела. Спокойно обыскать дом, и найти документы. Это главное. Что касается фирм – здесь тоже нужно действовать через Шмерко. Еремеев уже растолковал ему, кто друг в этой жизни, кто враг, поэтому он лояльно отнесётся ко всему, что скажут Второв и Трезор. Относительно Дениса – тут вообще нет никаких сложностей. Сам по себе он ничтожество, мелкий скот. Ведёт паразитический образ жизни, установок на труд нет. Приручить его небольшими подачками, и он подпишет любые бумаги.

Трезор ударил себя кулаком по лбу.

– Едрён-батон! Я ж отвозил Захарыча в банк, он при мне вытащил из портфеля эти долговые, мать их, обязательства, и отнёс в ячейку.

– Опять… ячейка… – поморщился Второв.

– Куда деваться. Опять. Кто сказал, что будет легко?!

– Оприходовать охранника. Давай, это по твоей части.

– Теперь работаем с тобой, давай будем сразу договариваться: дербаним фифти-фифти. С меня хватит, родное правительство так не объёбывает, как это сделал адвокат.

Они медленно двинулись в сторону турбазы. Андрей постоял на берегу, посмотрел в сторону города, от которого их отделяла река, три километра холодной тёмной воды, и пошёл вслед за своими друзьями.

Он шёл, прислушиваясь к их разговору. Вскоре ему стало ясно, почему так недоволен Трезор. Он свёл дружбу с Лиманским, сотрудником службы безопасности банка, в котором Кондауров хранил некие ценные бумаги. Получив дубликат ключа от ячейки, Лиманский должен был изъять бумаги, и передать их Трезору. За это безопаснику, зарабатывавшему всего сто пятьдесят долларов в месяц, было обещано пять тысяч долларов. Получив эти деньги, он планировал уехать в родную Белоруссию.

Однако, всё пошло не так, как было задумано. В последнюю минуту Трезор выставил у входа в банк двоих парней, которые должны были незаметно вести Лиманского три квартала до места встречи. Эта мера предосторожности оказалась не лишней. Выйдя из банка, Лиманский направился в противоположную сторону. Следившие за ним подумали, что он запутывает следы, и в итоге пойдёт туда, где ждёт его Трезор. Вскоре они поняли, что это не так. Лиманский шёл прямо на автовокзал. Тогда парни догнали его, затащили в подворотню, и напомнили о встрече. Один остался сторожить, другой побежал на автовокзал. Там он нашёл телефон-автомат, и сбросил сообщение Трезору.

Когда он подъехал, стало ясно, почему вдруг у Лиманского так резко изменились планы. В ячейке, кроме ценных бумаг, оказалось двести тысяч долларов, на которые, собственно, никто и не рассчитывал. «Двести больше пяти» – сосчитал в уме Лиманский, и решил скрыться. Но дорога оказалась недолгой, и привела она не в Белоруссию, а на пустырь позади пивного ларька.

Ему ещё раз объяснили неправоту его действий, затем затолкали в багажник, и отвезли за город, на песчаный карьер. Там ему выстрелили в голову, сняли с него униформу – чтобы труднее было опознать – и закопали поглубже в песок.

Рассчитывая на справедливый делёж, Трезор отвёз всю добычу Еремееву. Но не тут-то было. Адвокат отдал ему обещанные десять тысяч долларов, и помахал ручкой, выгадав при этом пять тысяч, сэкономленные на Лиманском. Даже если бы Трезор схитрил в малом – не стал бы рассказывать, как обошлись с безопасником – то забрал бы себе эти пять тысяч.

Возле дома Трезор с Второвым остановились, чтобы закончить разговор.

– Может, он скрывается в пампасах, а мы тут с тобой напланировали…

– Скорее остальные жители скроются, чем он, – возразил Второв.

И они сошлись во мнении, что богу было угодно прекратить земные испытания адвоката Еремеева, и забрать его душу себе. Второв, повеселев, приобнял Андрея за плечи:

– Ладно, дружище, кайфуй, но сильно не расслабляйся. Выкатишь равноценную тёлку, тогда будем в расчёте.

Похлопав по спине, добавил:

– Шутка, не бери в голову. Пойдём, нас уже заждались.

Глава 84

Поэма о боли.

Я нарисую свою боль Дождем на оконном стекле. Там будут рельсы и шпалы встрой, Там будут часы на стене. Пусть это банально, там будет луна, И над обрывом в небо стена. Там будет рассвет, Там будет биться чужая вина, И зимних деревьев скелет. Там лед навсегда заморозит свечу, Там камень растает, – я так хочу! И будут следы обезглавленных ног — То ли распятие, то ли крест… На солнцекрестке бессчетных дорог Тот, кто упал и воскрес. Я изваяю свою боль Из гвоздей и осколков тоски, Здесь нехитрым будет крой: Проще, чем вязать носки. Справа легкая, как вата, Как пушистый нежный мех. Удушающа расплата Обойдется без прорех. Немного битого стекла, Где кровь кипящая текла. Осколки каменных зеркал, Упруга тень легла, И нож послушно пену рвал На лепестках цветка. И будет аромат у моей боли: Немного кипятить кофейных зерен, Немного писем сжечь, Лампадного масла и восковых свеч, Добавит жасмина, лимона и роз, Зеленого чая, сирени, Испуга смерти, пустых угроз, И Божьей сени, Дорожной пыли, майских дождей, И от безвременья страшных смертей. Пусть будет звук у моей боли, Железнодорожных колес стук мерный, Звук рассыпаемой соли И текущего крана – нервный. Стоны осеннего ветра, Плеск ледяной волны, Падение черного снега — Поступь немой тишины. Рыдание горя у гроба, Жалобный писк котят, Скрипка в грязи перехода, Монеты милостыни звенят. Что-то обидное в спину кричат, О чем-то хорошем молчат. Пусть будет вкус у моей боли: Соль и лимон без текилы, Как шерсть варежки для моли, Сухость во рту уходящей силы. Вкус горсти снотворных, стакана воды, Безумная горечь нежданной беды. Вкус еды постылой И приторно-сладкой слезы. Вкус забытого поцелуя, Тающий снег на губах. Все, что ни вкушу я, — Есть или кажется прах. Здесь поэма моей боли, Что в губах, руках, глазах, Отпущу ее на волю, Пусть летит на сна крылах. Ты расти и крепни боль, Мне до смерти быть с тобой.

Глава 85

Иосифу Григорьевичу пришлось самому себе признаться, что «ВХК» ему не под силу, даже при поддержке Шарифулина. Однако, то, о чём удалось сговориться с Градовским, весило больше, чем «Бизнес-Плюс», от которого пришлось отказаться.

Заводовский был восстановлен в должности генерального директора, Шмерко дали должность заместителя. Заведующему складом, коммерческому директору, и начальнику отдела охраны оставили места в камерах СИЗО. В список дилерских компаний была включена фирма, которую Шарифулин учредил специально для работы с химическим комбинатом. На предприятии по-прежнему находились сотрудники ОБЭП. К расследованию привлекли финансовых экспертов, аудиторов, налоговиков. По окончанию расследования планировалось начать оценку имущества предприятия, необходимую для проведения торгов по продаже госпакета акций.

Конец января – так начальник ОБЭП определил крайний срок, не позже которого должна быть решена судьба бывшего замдиректора «ВХК». 31 января Виталия Першина доставили из СИЗО в здание областного УВД, и привели в кабинет Паперно. Как и в предыдущий раз, оперуполномоченный доложил Павлу Ильичу о собранных материалах, только на этот раз времени ушло гораздо больше. Затем оперуполномоченный удалился, а Паперно позвонил Давиденко.

Войдя, Иосиф Григорьевич насмешливо поинтересовался, дошло ли, наконец, до подследственного, что догнать ветер можно только, уподобившись буре. Не дожидаясь ответа, стал излагать принятое решение.

Подследственный Першин будет выпущен на свободу под подписку о невыезде. По окончанию следствия состоится суд, который и решит окончательно степень вины и меру наказания.

Это милостивое решение продиктовано следующими обстоятельствами. Свобода нужна бывшему замдиректора не для продолжения преступных махинаций – с завода он уже уволен – а для координации деятельности контролируемых им дилерских компаний – «Транскомплекта» и «БМТ». Иосиф Григорьевич написал на листке бумаги цифру, вдвое превышающую установленную ежемесячную плату для Першина, и передал ему этот листок.

– Эту плату ты будешь передавать нам так же непрерывно, как дышишь. Никакой помощи при этом не жди, игра пойдёт в одни ворота. Попытаешься люфтить – моментально окажешься за решёткой. Материала на тебя собрано столько…

И он указал на заваленный папками стол.

– … Покажешь хорошую финансовую дисциплину – будем ходатайствовать за тебя в суде.

Махнув рукой Паперно – мол, разговор окончен, уводите – Иосиф Григорьевич вышел из кабинета.

Глава 86

Отправленное в «Эльсинор» резюме оказалось выстрелом в десятку. В последних числах декабря Андрею позвонил Олег Краснов, менеджер по регионам, работавший в московском офисе компании. Он разговаривал так, будто решение о трудоустройстве уже принято, и осталось утрясти небольшие формальности. Поздравив друг друга с наступающим Новым годом, договорились созвониться в середине января, причём Краснов оставил номера домашнего и сотового телефонов.

Он действительно позвонил, как обещал, и предупредил о том, что Онорина Ларивьер, глава представительства, в ближайшее время будет лично интервьюировать соискателя, и разговор будет на английском языке. Знание языка является одним из главных условий при приёме на работу. Андрей срочно нанял репетитора и стал заниматься английским.

Звонок не заставил себя долго ждать. Повезло, что английский для Онорины, француженки по национальности, не был родным языком. Андрей прекрасно понимал, о чём идёт речь, но отвечал с трудом, подолгу подбирая слова, выстраивая из них фразы. Неожиданностью был вопрос об ожидаемой оплате труда. Осведомлённый о том, что зарплата в «Эльсиноре» выше, чем в других инофирмах, Андрей сознательно назвал среднюю цифру – пятьсот долларов. Это, мол, предел мечтаний. Онорина немного повеселевшим тоном сообщила, что стартовый оклад составляет восемьсот долларов, а ещё сотруднику предоставляется служебный автомобиль. И, пожелав удачи, порекомендовав к моменту собеседования улучшить знание английского языка, она попрощалась.

Андрей тут же отзвонился Краснову и доложил о телефонном собеседовании. Тот сказал, что с главой представительства он всё уладит, теперь нужно выдержать собеседование с area-manager, – менеджером по Восточной Европе, который в начале февраля прибудет в Москву.

Оставалось гадать, чем так Андрей смог очаровать московского менеджера по регионам, которого ни разу в жизни не видел, и который вдруг взял его под опеку, не устраивая, как это принято, многоступенчатого конкурсного отбора среди десятков кандидатов.

В начале февраля Андрей был вызван в Москву. Прибыв в столицу на купленном недавно японском микроавтобусе, – нужно было пройти техосмотр на фирменном сервис-центре, – он сразу же поехал в гостиницу «Олимпик-Пента», в которой остановился area-manager, и там, в одном из конференц-залов, должно было состояться собеседование. Остаток времени до начала встречи было посвящено штудированию конспектов по английскому.

Поднявшись на нужный этаж, он встал у окна, и стал ждать. По коридору прохаживалась девушка, и, судя по её тревожным взглядам, которые она бросала на заветную дверь, это была соискательница. Мимо них, прихрамывая, прошла женщина с фирменным гостиничным бейджиком. Вскоре из конференц-зала вышел молодой человек, следом за ним – высокий мужчина в возрасте около тридцати пяти лет с тростью. Прихрамывая, он подошёл к девушке, и пригласил её пройти в зал. Затем подошёл к Андрею, внимательно ощупывая взглядом, назвался Олегом Красновым, и сказал, что именно так представлял себе волгоградского сотрудника. После этого он вернулся в зал.

Время тянулось медленно. Прошёл уже час против назначенного времени, когда из зала вышел импозантный мужчина, высокий, седой, в очках, судя по всему, иностранец… с тростью. Хромая, он подошёл к лифту, и нажал на кнопку. Отсутствовал он недолго. Минут через десять двери лифта открылись, иностранец проследовал, хромая, обратно в зал.

Андрей решил, что, если его примут на работу, то обязательно сломают ногу, и выдадут – в придачу к служебному автомобилю – служебную же трость. Через полчаса дверь открылась, и вышла девушка – здоровая, сияющая, и на своих ногах. Следом выглянул Краснов, и позвал Андрея.

За широким длинным столом напротив него сидели трое: миловидная сорокалетняя женщина с короткой стрижкой и глазами-пуговками, представившаяся Онориной Ларивьер, о состоянии её нижних конечностей приходилось лишь догадываться; Паоло Альбертинелли, area-manager; и Олег Краснов.

Альбертинелли, смоля сигаретой, изучал резюме, в это время его коллеги объясняли ему, что молодой человек напротив – лучшее, что можно найти в Волгограде, а интернатура по офтальмологии и связи среди глазных врачей, несомненно – одно из главнейших его преимуществ перед остальными кандидатами.

Небрежно отложив резюме в сторону, Альбертинелли приступил к собеседованию. Повезло, что английский и для него не был родным языком, слова он проговаривал чётко, не глотал окончания, и Андрей его прекрасно понимал. Но ответы на его вопросы оставляли желать много лучшего. Онорина помогала ему, давая подсказки в виде «помните, вы же говорили мне о том, что…». Быстро покончив с формальной частью, касавшейся опыта продаж и знания фармацевтического рынка, Альбертинелли стал расспрашивать о семье, привычках, увлечениях, пристрастиях, политических взглядах. Говорил он развязно, позволял себе грубоватые шутки, прикуривая одну от другой и пуская дым в собеседника; очевидно, уважение к россиянам не являлось его достоинством. Выяснив, что соискатель прибыл в Москву на микроавтобусе, Альбертинелли заинтересовался маркой, годом выпуска, пробегом; спросил, чей это автомобиль, и что это за придурь – приехать за тысячу километров на машине по российским дорогам. Пожалев о сказанном, Андрей с вежливой улыбкой ответил, что машину предоставили родственники – не признаваться же, что скромному соискателю принадлежит автомобиль, приобрести который можно, отложив тридцать эльсиноровских зарплат. Что касается путешествия – он был вызван в срочном порядке, и не было возможности взять билет на поезд. Альбертинелли стал допытываться, зачем родственникам Андрея нужен этот колхозный автомобиль. В его представлении минивэн необходим лишь для перевозки живности – кур, свиней, и прочей скотины. Внезапно оживившись, он стал хрюкать, кукарекать, и кудахтать, – очевидно, вспомнил детство, проведённое в одной из сицилийских деревень: дети семеро по лавкам, обед раз в неделю, деревянные игрушки, прибитые к полу. На этой жизнеутверждающей ноте собеседование подошло к концу. Андрей галантно откланялся, и вышел, сопровождаемый блеяньем, ржанием, мычанием.

В коридоре столпились другие соискатели. Не дождавшись Краснова, Андрей направился на выход – до конца дня он хотел пройти техосмотр, и уехать в Волгоград.

Краснов позвонил на следующий день. Он извинился за шефа, сказал, что «этот итальяшка с чудинкой», и нужное решение обязательно будет принято, коль скоро глава представительства заинтересована. Предыдущая соискательница из Самары, отобранная после нескольких визитов в этот город среди двадцати кандидатов, сразу же понравилась Альбертинелли, она не успела пристроиться на стуле и настроить челюсть, как шеф огорошил её известием об успешном прохождении собеседования. Она с трудом понимала, что ей говорят, английские слова произносила по слогам, о временах не имела ни малейшего понятия, и после первых двух вопросов покраснела, и впала в ступор. Оставшийся час времени Альбертинелли произносил ей комплименты, и трахнул бы её на столе, если б не свидетели. Странные симпатии – она мать троих детей, и в свои тридцать семь уже бабушка, ну, да бог с ним. Важно другое – area-manager остался недоволен Андреем, итальянца смущало всё, особенно английский, между прочим, идеальный на фоне самарянки.

Андрей порывался сказать, что на хрена козе баян, он не собирается лизать итальянскую задницу за восемьсот долларов, но деликатно отмолчался, позволив себе только шутливый выпад в адрес «компании хромоножек». Расхохотавшись, Краснов объяснил, что это чистая случайность – сам он поскользнулся, когда шёл домой со стоянки; а Паоло в день прибытия в Москву перебрал на встрече с клиентами, и, приехав в гостиницу, также поскользнулся – в ванной на мокром кафеле. Что же касается горничной – это просто совпадение.

В этой беседе потенциальный шеф был больше заинтересован в трудоустройстве, чем соискатель. На прощание Краснов сказал, что протолкнёт нужную ему кандидатуру, теперь это для него вопрос принципа.

А через несколько дней он позвонил и сообщил радостную новость: Андрей принят на работу. Оказалось, что в прошлый раз Краснов даже не рассказал обо всех трудностях. На самом деле area-manager с ходу отверг предложенную кандидатуру, и приказал искать новых людей. Онорина дала задание подать заявку в кадровое агентство, но Краснов, очевидно, обладавший определённым влиянием на главу представительства, смог убедить её не делать этого. Основание – длительный, в течение полугода, поиск кандидатов, отобранный претендент – лучший из того, что было просмотрено. Кроме того, Волгоград – крайне важный город, в нём находится филиал МНТК «Микрохирургия глаза», и отказываться от кандидата, имевшего личные связи в этом учреждении – по меньшей мере, неразумно.

Этими и другими доводами Краснову удалось убедить главу представительства. Во время одного из телефонных разговоров с Альбертинелли Онорина, улучив момент, сказала как бы вскользь, что в Волгограде намечаются крупные контракты, поэтому вакансию пришлось закрыть имеющимися кандидатурами, – в ответственный момент опасно оголять стратегически важный участок. Area-manager, очевидно, занятый другими мыслями, или попросту забывший о своей неприязни к претенденту, одобрил это решение.

Да и на кой черт Альбертинелли, – возмутился Краснов, – в ведении которого более двух десятков стран, соваться в отдел продаж Нижне-Волжского региона, когда годовая выручка по всей России в два раза ниже, чем, скажем, в Венгрии?!

В конце февраля Андрей приехал в Петербург на десятидневный трэйнинг. В отличие от других иностранных компаний, представительство «Эльсинор» находилось в северной столице. Причина оказалась на редкость банальной, и в то же время несколько необычной. Онорина в своё время училась в одном из петербургских вузов, ей этот город очень понравился. Впоследствии, работая во французском отделении «Эльсинора», она выиграла конкурс на замещение вакантной должности главы российского представительства компании. Среди множества кандидатов из разных стран у неё были наилучшие показатели. Одним из её преимуществ было свободное владение русским языком. Она заявила, что откроет представительство в Петербурге, и руководство пошло ей навстречу. И многолюдный московский офис, с его высокими продажами, масштабными задачами и большими расходами, оказался в подчинении у петербургского.

Под офис Онорина сняла просторную квартиру в одном из старинных домов на канале Грибоедова. Обучение же проводилось в конференц-зале гостиницы «Прибалтийская». Обучавшихся было двенадцать человек: трое москвичей, двое петербуржцев, четверо из регионов – по одному из Волгограда, Краснодара, Самары, Перми; трое иностранцев – из Венгрии, Чехии, Швеции. Занятия – на английском языке – вела полячка, трэйнинг-менеджер из «Эльсинор Интернэшнл», со странным именем – то ли Ягодвига, то ли Якобыла.

Темы её выступлений были: анатомия глаза, основные заболевания глаз, препараты «Эльсинор Фармасьютикалз», навыки продаж, особенности продвижения продукции компании. Кроме того, она должна была устроить что-то наподобие экзамена, и провести ролевые игры: представитель компании и клиент-врач, представитель компании и клиент-дистрибьютор; в вариациях «хороший» клиент / «плохой» клиент.

По возрасту Андрей оказался самым младшим в команде, однако по части житейского опыта ощущал себя стариком среди подростков. Всё для них было в диковинку, а усвоение истин наподобие «небо светлеет утром, а темнеет вечером» доходило до них с большим трудом. Где уж было им понять, что и это есть понятие для многих спорное, относительное.

Ближе всех по умонастроению оказалась Анжела, дама из Самары. Блиставшая в образе подуставшей порнозвезды, она оказалась умной, интересной, и общительной женщиной. Плохой английский, был, очевидно, её единственным недостатком. По части жизненного опыта она, конечно, могла дать всем собравшимся сто очков вперёд. Ей легко удавалось симулировать идиотски-радостное настроение, охватившее коллег, весь этот щенячий восторг по поводу трудоустройства в иностранной компании, однако, было видно, что она, хоть и неплохо, всё же играет. Оставалось лишь гадать, какая нужда погнала Анжелу на эту работу в её тридцать семь лет.

В конце трэйнинга Андрею удалось это выяснить – то была не единственная, и не самая доходная её работа. В порыве откровенности, видимо, чувствуя родственную душу, она призналась, чем так завлекла Паоло Альбертинелли, – до чего же примитивны иностранцы! Обычное «постреливание» глазками и «блядская» улыбочка – вот и все дела. А ещё она прикинулась дурочкой и намекнула, что ради этой работы пойдёт на многое, если не на всё.

В «Прибалтийской» было откровенно скучно. Раздражали соотечественники, изводившие полячку идиотскими вопросами, просто чтобы выделиться, раздражали иностранцы, получавшие более высокую зарплату, и жавшиеся за каждый цент. Гуляя на свои, могли весь вечер цедить тридцать пять грамм, ратуя за здоровый образ жизни и осуждая пьянство. Зато на халяву пили подобно жеребцам на водопое, слащаво улыбаясь: «Оh… traditional Russian hospitability!» Всех этих наймитов объединяло одно: прямой их взгляд был спокоен и дик, – и гордость, комическое величие выражения обличали близость той жизни, когда торговый представитель, сосредоточившись в нескольких простых страстях, не имеет другой мысли, кроме желания отвлекать занятых людей от их благочестивых обязанностей с целью навязать свой товар. Продукцию Эльсинора сравнивали с Мерседесом, всё остальное – с отечественными Жигулями, и почему-то все были уверены, что эта идея с безусловным качеством сработает при продаже дорогих фармпрепаратов. Из окон «Прибалтийской» был виден замерзший Финский залив, но Андрей видел ещё и другое – недовольные лица провинциальных врачей при красочном упоминании этой болезненной палитры «дорого-дешево». Обо всём этом они и так прекрасно осведомлены, а о препаратах знают лучше, чем представители фирмы. Дело не в этом. Дело в том, что потребитель экономит каждый рубль и нужно сильно постараться, чтобы мотивировать его приобрести вместо зеленки Alomide. Простая констатация превосходства тут не работает. Оправдываясь за срыв плана, торговые представители будут пенять на тупость врачей, не назначающих прогрессивные препараты, будут характеризовать квалифицированных медицинских работников недалекими, быдловатыми, хотя сами, наряду с прочим офисным планктоном, являются нарождающимся новым быдлом, объектом самых изощренных насмешек со времен Иванушки-дурачка. Какой бы ни был этот Иванушка деревенщина, неуклюжий и неэстетичный, но если он по профессии работает и состоялся как специалист в своей области, ни у кого язык не повернется назвать его быдлом. Под это определение подходит другая категория граждан – подающие надежды, но не оправдывающие их; стремящиеся взлететь не при помощи крыльев, а при помощи ишачьего хвоста; и это удешевленное лузерское стадо обозначено в книге судеб как «быдло».

Андрей, в силу специфики восприятия, до сих пор находил улицы родного города заполненными людьми-зомби, полутрупами, которым нечем себя занять. Делать продажи – для этого только один путь: через МНТК «Микрохирургия глаза», государственную фармацию, комитет по здравоохранению – специальные программы, централизованные закупки, и так далее. Да и с этим не стоит заморачиваться, два-три года и так продержат на фирме, даже с низкими продажами – можно кивать на трудности первоначального становления, российскую специфику, разные кризисы, и всё такое. Главное в этом деле – чтобы костюмчик хорошо сидел.

В офисе на канале Грибоедова Андрею сразу всё понравилось. Небольшой, всего девять человек, и дружный коллектив. Люди работали достаточно долго для того, чтобы понять, что такое настоящая работа на результат, когда начальство медленно, но верно, закручивает гайки; при этом ничуть не оскотинились. Поразительный контраст с московскими компаниями, в которых Андрею удалось побывать до этого. Там всё заорганизовано до предела, всё делается сугубо по инструкции, вся активность за пределами «должностных обязанностей» сводится к борьбе за внимание начальника, интригам, выдавливанию соперников.

Особенное внимание привлекли двое: Евгения Тимашевская и Владислав Дёмин. Евгения, ровесница Андрея, симпатичная брюнетка, отвечала за продажи медицинского оборудования, но, кроме этого, делала всё, что ей скажет Онорина. Она часто засиживалась на работе допоздна, и могла ответить на любой вопрос, касающийся компании, ничуть не хуже, чем это сделала бы глава представительства.

Владислав, коренастый мужчина сорока пяти лет, водитель и заместитель по АХЧ, по сути был универсальным сотрудником. Не было такого задания, которое бы он не выполнил.

Влад и Женя занимались всеми вопросами, касавшимися трэйнинга, организовывали вечеринки, прогулки по городу, походы в рестораны и кафе. Тимашевская, жившая на улице Рубинштейна, выбирала заведения, расположенные неподалёку от её дома – «La Cucaracha», «Molly’s Pub». Однажды, провожая её домой, Андрей поинтересовался, встречается ли она с кем-нибудь.

– Встречаюсь? – рассеяно переспросила она.

– Ну… есть у тебя любимый человек, с которым ты поддерживаешь не просто дружеские, а, скажем, личные отношения?

– У меня… – протянула она, – как у всех: ко мне тянутся те, с кем мне неинтересно, а у того, кто мне интересен, уже кто-то есть. Всё, как обычно.

Голос у неё был высокий, он лился непрерывно, как стремительный ручеёк, и когда она замолкала, возникало ощущение внезапно наступившей пустоты.

– А пока не стало так, как не у всех, ты решила посвятить себя работе, – сказал Андрей.

– Нет, моя энергия не сублимируется полностью на работе, кое-что остаётся. И дело даже не в том, какова моя личная жизнь – серая она, или яркая. Дело прежде всего в отношении к работе. Я считаю так: нужно либо работать с полной отдачей, либо не работать вовсе. Вот наша Вера, секретарь. Она приехала из Ташкента, бедная девочка, никому тут не нужна. Мы её приняли, носились с ней, как с тухлым яйцом, помогали ей во всяких бытовых вопросах. Ну и что? Она использовала компанию для того, чтобы устроить свою личную жизнь. Подцепила иностранца, увольняется, выходит замуж, не отработав и сотой доли того, что дала ей компания. У меня, например, с моим свободным английским и французским, в тысячу раз больше возможностей, чем у этой куклы, у которой, ты заметил, интеллект, как у медузы. Я же не бросаю дело ради какого-то Ганса или Христиана Андерсена.

И, заговорив о компании, Женя уже не могла остановиться. До самого дома они проговорили о работе.

Вернувшись в Волгоград, Андрей решил некоторое время выполнять что там полагается по должностной инструкции регионального представителя компании «Эльсинор». Ларивьер, Краснов, Дёмин и Тимашевская повлияли, как партсъезд. Рабочие дни, и без того интенсивные, стали напряжёнными вдвойне. Андрей объезжал аптеки, поликлиники, профильные отделения, заполнял отчёты, регулярно звонил шефу, подробно докладывал обо всём. Правда, немного злился на себя, называя происходящее «синдромом Гордеева».

Но ему не пришлось об этом пожалеть – вся эта беготня явилась хорошей мерой предосторожности. Олег Краснов оказался на редкость въедливым начальником. Приехав в Волгоград, он устроил тотальную проверку, какую до этого не устраивал ни один шеф из двух других компаний. Он не ограничился посещением крупных городских больниц и дистрибьюторов. Купив справочник «Жёлтые страницы», Краснов потребовал, чтобы его повозили по отдалённым районам. И остался доволен – везде Андрея узнавали, во всех местах были наслышаны о препаратах компании, всюду имелась рекламная продукция. Крупно повезло, что по другим делам Андрей посещал совсем других клиентов, иначе возникли бы досадные недоразумения и накладки.

«Я не ошибся в тебе, Андрей Александрович», – удовлетворенно сказал Краснов в конце своей инспекционной поездки. И нарисовал перспективы роста, присовокупив, что в «Эльсиноре», недавно открывшем российское представительство, в настоящее время существуют блестящие возможности выдвинуться, особенно для тех, кто не боится работы.

Глава 87

За вторым письмом, которое Андрей отправил Кате в ответ на её письмо, и в котором нервными строчками выражал недоумение по поводу её исчезновения; последовало третье, четвёртое, пятое… И эти письма остались без ответа.

В своих посланиях он жаловался на мучения разлуки, и эти жалобы сменялись улыбкой счастливой любви. Страницы, проникнутые благоговейной нежностью, дышащие набожным восторгом.

«Я тебя люблю и люблю всё, что связано с тобой… Я хожу по улицам, по которым мы ходили вместе, смотрю на деревья, дома, памятники, на которые ты смотрела… В этом городе, где тебя нет, я вижу только тебя…»

«Это мука. Я считал себя несчастным, когда у нас случались ссоры. Но в то время я даже не знал, что значит страдать. Теперь я это знаю».

«Меня преследует одна только мысль – не потерять тебя. Ты одна в моей душе, во всём моём существе. Ты помнишь наше лето, помнишь наше море? Я слышу его шум, оно своими могучими вздохами вторит вздохам, вырывающимся из моей груди».

Андрей был правдив в своих словах, написанных в приливе страстной нежности и тоски; правдивость того, что он писал, была правдой его любви. Он словно видел в ясном дневном свете своё будущее, – ему предстояло жить во всю силу своего ума, воли, страсти. Чувство уверенности и молодости смешивалось с печалью об исчезнувшей девушке, она представлялась ему бесконечно милой и далёкой. Несмотря на молчание, она не казалось навсегда потерянной. Вместе с силой, которую он ощутил благодаря своим успешным делам, вместе с прежней жизнью вернётся к нему она. Он шёл за ней!

И вместе с тем смятение нарастало, сомнения одолевали Андрея. Казалось, что сознание раздваивается. Словно это было два разных человека, и у каждого своё, несхожее со вторым, сознание. Как понять?

Размышляя о том, где она, что делает, и о чём думает, он представлял её сидящей в своей комнате, за столом, читающей его письма, думающей о нём. Она придумала испытание, и сама не рада, что так вышло. Конечно, так же, как и ему, ей тяжело. Печаль её подобна туману осени, слёзы её подобны росинкам на изумрудных листьях.

Думая таким образом, Андрей одновременно произносил молча речь, обращённую к самому себе от имени какого-то низменного и ехидного существа, не то женского, не то мужского пола:

«Э-э, дружок, почему такой уверенный сегодня? Она сейчас не в девичьем монастыре. Не удержать тебе её. Ты был транзитный пассажир, тебя, увы, никто не ждал. Никто не может сказать с уверенностью, какое место занимает в чужой жизни, откуда ж у тебя такое убеждение?!»

И, подсмотрев, казалось, неизвестную самому Андрею мысль, ехидное существо прибавило:

«Ничего, может, не зря старался… Ещё приедет – захочется ей свежей крови. Может к лету, – как отпустят. А ты жди, упускай свои возможности».

Подхватив эту мысль, Андрей продолжил и развил её уже самостоятельно.

«Возможности! Катя зазывала сначала в Петербург, потом во Владивосток. Что мне там делать? Жить с ней на положении друга сердца? И бояться, вдруг она куда-нибудь снова исчезнет».

Размышляя об упущенных возможностях, он вспоминал Мариам. Вот уж в ком можно быть уверенным. И самому быть рядом с ней уверенным. Она с таким обожанием смотрела на него, так безгранично верила всему, что он ей говорил. Совсем ещё молодая, не испорченная ценностями современного мира и прогресса, не успевшая обзавестись друзьями, бойфрендами, которые постоянно мельтешили б если не перед глазами, то в её мыслях. Не было в её жизни такого, что нужно было бы зачеркивать для того, чтобы мужчина рядом с ней чувствовал себя комфортно.

Но стоило ему укрепиться в этом мнении, к нему приходило понимание того, что ясность в мыслях кажущаяся, мнимая. А из сумятицы мыслей уже выкристаллизовывалось его собственное чувство. Желание сохранить отношения вопреки всем преградам доминировало над всеми остальными желаниями. То, что было у них с Катей, вновь оживало перед Андреем. Он верил, что её бесценная готовность отдавать себя всегда будет существовать только для него. Жизнь без неё казалась пустой, бесцветной. Это была даже не жизнь, а какое-то фанерное существование. Настоящая жизнь была там, на море. Гиперреальность, высшая зона предельной концентрации бытия. Это наркотик, который, раз попробовав, потом будешь искать всю жизнь.

Мысль стала коварной служанкой его чувства, чувство водило за собой мысль, и не было выхода из этого кругового верчения. Думая о Мариам, он планировал расширить бизнес, думая о Кате, размышлял, как с наименьшими потерями свернуть дело, и уехать к ней. Прилететь во Владивосток, и, выйдя из здания аэропорта, спросить у первого попавшегося прохожего: «Вы не знаете такую – Катю Третьякову? Нет… странно… Неужели столько времени вы ходите с ней по одной земле, и не знаете её».

Чем больше Андрей думал об этом, тем меньше он во всём этом разбирался. Одно было ясно: стремление к счастью – это дорога, по которой можно только идти. Дойти до конца по ней нельзя.

Глава 88

Весна ворвалась неожиданно – рассыпая молнии и громы, знойная, неукротимая, вся в брызгах и лучах. Подхлёстываемые ветром отары облаков откочевали на юго-восток, и над городом сразу разлилась ослепительная синь.

Гинекологическое отделение железнодорожной больницы было последним, в котором Андрей ещё ни разу не был. Его очень любезно принял Геннадий Петрович Рыбников, заведующий отделением, с интересом выслушал информацию о предлагаемых препаратах. Он уже имел представление об этой продукции, хотел бы попробовать в своей практике, но, к сожалению, её нет в аптеках. Андрей пообещал привезти товар на реализацию. Рыбников замялся: он не имеет права торговать у себя в отделении, но… многие препараты действительно необходимы… и, написав список того, что ему нужно, передал Андрею, сказав, что какую-нибудь форму сотрудничества придумает. На обороте визитки заведующий написал свой домашний телефон. У Андрея была куча разных визиток, но все они были неуместны, он ведь представлял тут не какую-то компанию, а самого себя. Пришлось оставить листок с домашним телефоном и номером пейджера.

Выйдя на улицу, он глубоко вдохнул свежий воздух. Мысленно рассмеялся: Гордеев в своё время не очень лестно отзывался о Рыбникове – неконкретный, «весь в духах», «не мужик», «от эстетства до педерастии один шаг». И Андрей долго не мог выбраться сюда, в эту больницу, находящуюся на удалении от города, на станции Садовая.

По дорожке садика, разбитого перед больницей, прогуливалась парочка – лысоватый мужчина средних лет в спортивном костюме, и молодая девушка в короткой кожаной куртке и джинсах. Приглядевшись, Андрей узнал её – это была Ольга. Он притаился на заднем сиденье микроавтобуса и стал наблюдать, вспоминая при этом недавнюю встречу с ней, когда она была не с каким-то старпером, а тут, рядом…

Дел было по горло, Андрей нервничал, но всё-таки зачем-то наблюдал и ждал. Оля не могла не заметить его машину, интересно, что она сейчас думает?

Его поведение казалось ему глупым. Он был наслышан об этом мужчине, Оля называла его Михалычем. Женатый мужик, состоятельный, это был тот самый «парень», о котором она твердила в день знакомства. Вот и свиделись.

Всё-таки он её дождался. Проводив «парня» в отделение, она вышла на улицу, подошла упругой походкой к своей машине, и, прежде чем сесть за руль, устремив свой взгляд в сторону окон третьего этажа больницы, помахала рукой. Плавно тронувшись, она поехала на выезд. Андрей перебрался на переднее сиденье, завёл машину, и поехал за ней. Оля успела проскочить железнодорожный переезд, а ему пришлось ждать целых десять минут, пока проедет поезд, и поднимут шлагбаум.

Выехав на автобусное кольцо, он неожиданно увидел её машину – слева, между холмами, на просёлочной дороге. Асфальтовая дорога, ведущая в город, уходила вправо. Очевидно, у Оли не было в планах прямо сейчас ехать в город.

Андрей повернул налево. Когда расстояние между машинами сократилось до десяти метров, Оля тронулась. Путь пролегал по пересеченной местности, среди оврагов, холмов, перелесков. Так они ехали какое-то время, не подавая друг другу сигналов, как будто это было их обычное занятие – кататься гуськом по полям. Свернув с накатанной дороги, Оля поехала по направлению к лесопосадке. Проехав метров двадцать между двумя рядами деревьев, она остановилась, и вышла из машины. Ехавший следом Андрей, остановившись, тоже вышел, и пошёл ей навстречу.

Между тёмными силуэтами деревьев просматривалась ослепительная небесная синь.

– Крошка, скажи мне, как доктор доктору: пациент скорее выживет, или скорее умрёт?

– Я в шоке! У тебя нет времени встречаться по вечерам, зато ты находишь время днём, чтобы тупо следить за мной!

– Должна быть у меня какая-то загадка.

Он обнял её, и осведомился насчёт «парня», находящегося на стационарном лечении, которого она выгуливала.

– Ой, ну это мясо… То был Михалыч, – отмахнулась Оля. – Долго объяснять, у нас с ним отношения, как у тебя с твоей Мариам. Есть, правда, одно отличие: твои разговоры с ней подобны сексу, а наш с Михалычем секс подобен разговорам.

Немного отстранившись, он оглядел её с головы до ног.

– Ну, и как тебе нравится то, что ты видишь, – сказала Оля.

– Какая-то сексуальная провокация.

Через двадцать минут, на разобранном заднем сиденье, выгнувшись, запрокинув руки, она спросила, специально для этих целей приобретён микроавтобус, или существовали какие-то другие причины. Андрей ответил, что вообще-то для развозки медикаментов.

– Ах, всё медицина. Значит, мы используем машину по назначению. Что-то вроде скорой помощи.

– Тебе полегчало?

– Да, немного отпустило. А теперь поехали к тебе домой, мне необходимо пройти стационарное лечение…

Глава 89

Пограничье.

Душа от тела в двух шагах, Мерцанье мутное в глазах, И звуки вторят сердцу. Усталость тысячи живых И крики тысячи немых Ножом и острым перцем Пронзают бездны небеса И завываньем томным пса Тоску ласкают. Одна с вином наедине В толпе бессмысленных людей Печаль вдыхаю. Смотрю, задумалась – зачем? Одна живу, ничьей, ничьей Быть, жить я не пытаюсь. Граница здесь, до смерти шаг. Вселенная и вечность – мрак. Лечу и растворяюсь.

Глава 90

Такого поворота событий никто не ожидал. Сначала на имя гендиректора «ВХК» пришла повестка в Арбитражный суд города Москвы. Суть дела: неисполнение обязательств по договору поставки между заводом и компанией «Химтраст» на сумму девятьсот тысяч долларов. Стали разбираться, и оказалось, что в течение 1994–1995 гг саратовская компания «Химтраст» поставила заводу материалы и сырьё на указанную сумму, после чего объявила себя банкротом. Дело не дошло до суда. Взяв на себя долговые обязательства «Химтраста», волгоградская фирма «Акцепт» в досудебном порядке заключила мировые соглашения с кредиторами фирмы-банкрота, каким-то образом удовлетворила их притязания. Прежние хозяева вышли из состава учредителей, и единственным учредителем «Химтраста» стал «Акцепт».

«Кредитор, и ладно, сколько таких», – решили на заводе, и отправили в Москву малограмотного юриста, который благополучно проиграл суд и вернулся домой.

Засуетились, когда по факсу прислали исполнительный лист. В службу судебных приставов по исполнению особо важных исполнительных производств прибыл представитель компании «Химтраст», и, называя громкие фамилии московских чиновников из Генпрокуратуры, потребовал скорейшего взыскания долга. Начальник службы судебных приставов связался с прокурором, с руководством УВД области, и поинтересовался, что ему делать. Ему было сказано: «потихоньку начать исполнение», завод тем временем подал кассационную жалобу.

Детальное разбирательство выявило следующее. Единственным учредителем «Акцепта» был Виктор Кондауров. В конце мая 1996 года «Акцепт» выдал компании «Экоторг» вексель на девятьсот тысяч долларов. После смерти Кондаурова в течение нескольких месяцев Еремеев, тогдашний учредитель «Экоторга», в лице своего сына вступил во владение «Акцептом». Арина Кондаурова подтвердила, что подписывала какие-то бумаги, уступив, таким образом, фирму. Еремеев доказал ей и Солодовникову, что при существующем сальдо в пользу «Экоторга» он имеет полное право забрать «Акцепт». Все документы оказались безупречно подготовленными.

В январе 1997 года соучредителем «Акцепта» стал некий Тихонов, житель Москвы, безработный. Денис Еремеев выбыл из состава учредителей в начале февраля. «Акцепт» поменял юридический адрес и стал московской компанией. Сам Тихонов нигде не показывался, по его доверенности действовали юристы.

Акционеры и владельцы дилерских компаний переполошились. План покупки госпакета акций оказался под угрозой. Сумма долга была сопоставима с остаточной стоимостью имущества предприятия на дату последней переоценки. Чтобы выйти из ситуации, нужно было заплатить долг, а затем еще поиздержаться на выкуп госпакета. Никто из инвесторов не горел желанием рисковать своими деньгами даже на покупку госпакета, а уж тем более на выплату долга. Следовательно, при невозможности выплатить долги, предприятие будет объявлено банкротом, суд назначит конкурсного управляющего, за конкурсным производством будет следить представитель кредитора, и неизвестно, чья возьмёт.

Посыпались взаимные обвинения. Кто-то проглядел опасного кредитора, кто-то не придал значения судебному разбирательству. Замначальника УВД обвинил Градовского в затягивании сроков подготовки госпакета к продаже. Градовский обвинил Капранова, гендиректора крупной строительной компании и хозяина одной из дилерских фирм, в том, что тот откопал этого Першина, и подогнал провальный проект, подставив всю группу. Капранов обвинил в том же самом Першина, который непродуманными действиями подставил крупных областных чиновников. Все вместе обвинили Давиденко, который невовремя затеял свои проверки, а подконтрольные ему следователи из ГСУ затягивают следствие, и ситуация находится в выгодном одному ему подвешенном состоянии. Давиденко через отдел по борьбе с коррупцией предъявил обвинение в получении взятки администрации Ворошиловского района и руководству налоговой инспекции этого района, – именно там был зарегистрирован «Акцепт», и эти чиновники повинны в слишком быстром переоформлении документов, а также в том, что «Акцепт» так легко снялся с учёта и ушёл в Москву.

Начался новый виток разбирательств. Пройдя несколько кругов, обвинения вернулись к Давиденко. Никто уже не порицал его за начатое расследование на «ВХК», ему вменялась в вину его медлительность. Ведь если бы следствие быстро закончилось, уже бы провели оценку и подготовили документы для торгов. А ещё, если бы его оперуполномоченные и эксперты вовремя обнаружили на заводе подозрительные документы и выявили бы опасных кредиторов, многого удалось бы избежать. И ещё много разных «если». Давиденко в ответ огрызнулся: участникам проекта следовало бы делиться информацией, многие знали о махинациях Еремеева, и никто не удосужился предупредить о надвигавшейся опасности. Что касается экспертов, все вопросы к руководству УВД. Средств катастрофически не хватает, и, подав заявку на финансового консультанта, приходится по полгода ждать, прежде чем специалист приедет на предприятие, чтобы начать работу с бумагами. Естественно, он умолчал о том, что умышленно затянул и запутал весь процесс, чтобы Першин постоянно находился на крючке, и чтобы в любой момент можно было повернуть следствие в нужную сторону.

Трезво оценив обстановку, решили признать недействительным документ, по которому право собственности на «Акцепт» перешло «Экоторгу». Если сделка будет признана недействительной, значит, все последующие действия также будут признаны незаконными, не имеющими силы. Давиденко, в силу известных обстоятельств, не мог рассказать то, что ему было известно, а именно то, что Еремеев устранил Кондаурова и подделал вексель. Теперь же это стало ясно всем, и, не располагая уликами, акционеры стремились устранить последствия преступления, которые бы повредили их интересам. Подвергли сомнению подлинность векселя, потребовали, чтобы документ отправили на графологическую экспертизу. Стали лихорадочно искать образцы подписи Виктора Кондаурова. Одновременно стали выяснять, кто стоит за всем этим делом, и что такое Тихонов. Разговор с Денисом Еремеевым ничего не дал. Этот опустившийся субъект показал, что к нему «приезжали какие-то люди», и он подписал «какие-то бумаги». Шмерко, единственный, кто мог пролить свет на это дело, лишь пожимал плечами.

Тем не менее, попытку устранить саму причину неприятностей не оставили без внимания. С целью найти Тихонова и выяснить, кто за ним стоит, подняли все связи, и наделённые соответствующими полномочиями люди выехали в Москву.

В разгар событий в игру вступил заместитель прокурора Кекеев. Преследуя одному ему известные цели, он разобщил акционеров, и свёл на нет все их усилия довести процесс покупки завода до логического завершения.

Встретившись с Градовским, Кекеев заявил, что у него побывал Шмерко и признался, что его обокрали, при этом не взяли ничего ценного, а, перевернув вверх дном квартиру, нашли тот самый вексель, документы «Химтраста» и «Акцепта», и похитили их. Документы эти Шмерко забрал из одному ему известного тайника в доме Еремеева после исчезновения адвоката. К сказанному Кекеев таинственно добавил, что Шмерко принёс ему не только эти новости, а ещё присовокупил некий пакет документов, который Еремеев в своё время оставил ему на хранение и велел передать заместителю прокурора «в случае непредвиденных обстоятельств». Сочтя исчезновение друга тем самым обстоятельством, Шмерко поехал на дачу, отрыл документы, и привёз Кекееву.

После этого последовала серия громких дел, связанных с получением взяток крупными областными чиновниками. Прокуратура располагала аудиозаписями переговоров Еремеева и другими документами, уличавшими официальных лиц в злоупотреблении служебным положением. Бог весть в какой последовательности Кекеев извлекал на свет божий компромат, но делалось это так, чтобы следователи не захлебнулись в потоке нахлынувших бумаг, и смогли довести каждое дело до конца.

Акционеры стали подозревать друг друга в сговоре с Еремеевым.

Иосиф Григорьевич был уверен, что Игнат Захарович не смог сохранить на каких бы то ни было носителях подробности своего исчезновения, и передать эти данные Шмерко; однако, всё происходившее его нервировало.

Кекеев был уникальным человеком, это был какой-то роящийся разум, непредсказуемый ангел справедливости. Никто не знал, куда упадёт взгляд этого подёнщика идеализма. И кто в итоге сядет. Если кого-то можно было обвинить в корыстном злоупотреблении служебным положением, то заместителя прокурора можно было обвинить только в том, что он злоупотребляет служебным положением ради исполнения своих служебных обязанностей.

Остальных людей можно условно разделить на две группы. Первая группа – это люди, которые не стали рабами разделения труда, ограничивающего и создающего однобокость (придуманное кем-то положение о том, что не существует human being, «человеческая деятельность», а есть «госслужба» и «предпринимательство», «законная» и «незаконная» деятельность). Эти люди живут в самой гуще интересов своего времени, принимают живое участие в практической жизни, становятся на сторону той или иной группы и в своей борьбе руководствуются правилом: «В сражении то средство хорошо, что первым попалось под руку». Отсюда та полнота и сила характера, которые делают их цельными людьми. Благодаря активности этих людей строятся дороги, мосты, больницы, улучшается инфраструктура, претворяются в жизнь решения правительства, совершаются реформы – одним словом, происходит развитие общества.

Другая категория – «благоразумные» филистеры, дорожащие химерой – незапятнанной репутацией, это единственное их достоинство и одновременно оправдание их ничегонеделания. Стадо, пасущееся на огороженной территории.

С обеими группами можно как-то управляться, работать, – с одними договариваться, другими манипулировать. С Кекеевым – нет. Героизм и святость зависят от прилива крови к мозгу. Кекеев не был клиническим идиотом – иначе не находился бы на ответственном посту столько времени. Случай, один на двадцать, на тридцать миллионов, и этот случай достался Иосифу Григорьевичу.

В один из дней, закончив планёрку, он устремился на набережную, в парк напротив его любимого ресторана «Маяк», где начиналась улица Чуйкова. Там его ждал Уваров.

– Ходят слухи, Григорьевич, что адвокат жив, скрывается, и через подставных лиц заварил весь этот компот.

– Понимаю, Слава, это нам на руку, но Бадма, сын шайтана, отыграет всё в свою пользу. Его епархия занимается тем, чем должен заниматься я: коррупционными делами. На ближайшем Совете Безопасности он скажет: «Машаллах, ОБЭП погряз в коррупции, и я, средоточие справедливости, вынужден в одиночку бороться с прислужниками ада, чтобы загнать их в подобающее им жилище».

– Напиши, Григорьевич, ему официальное письмо.

– Уже написал, и секретариат расписался в получении. Я потребовал, чтобы прокуратура предоставила нам имеющиеся у неё улики, это же наш состав. Мы давно разрабатываем некоторых чиновников-взяточников, и заинтересованы в получении необходимых нам доказательств, которые от нас намеренно скрывает прокуратура. Мною поставлен вопрос: либо прокурорские работники намеренно скрывают взяточников под фалдами своих отдающих голубизной пиджаков, либо перехватывают инициативу в отсутствие активности на своём поле. Беда в том, что законодательством предусмотрен месяц на ответ, а Совет Безопасности состоится через три недели, и на нём будет присутствовать губернатор.

– А как тебе нравится этот «Химтраст»? Чует моё сердце, не обошлось без местных ебланов, а Москва – это прикрытие.

– Это нам только на руку. Не будем суетиться, будем посмотреть, кто из наших пиндосов отреагирует, и сразу их хлобукнем. Выше губернатора не прыгнут. Не забывай: Рубайлов в Москве, там он держит оборону.

– Я за это и не волнуюсь. Меня другое беспокоит – какими документами располагает Кекеев. Снаряды ложатся рядом с нашими позициями, – недавно вызывали моего заместителя, и предъявили ему то, что в прошлом году он за взятку отпустил Зверева, застрелившего троих Оганесяновских людей. Я сам ничего не знал об этом, всё провернули без меня. Теперь, когда у Кекеева имеются доказательства причастности моего заместителя, само собой, зампрокурора поставит под сомнение мою порядочность. И так далее, и тому подобное – это один факт, а их много, и неизвестно, что припасено на десерт.

– Да, Слава, сбылась мечта клоуна – он устроил настоящий ералаш. Сбросил на арену бочку с дерьмом, все перепачкались, и тут он, в белом костюме, выходит из-за кулис.

Давиденко и Уваров принялись вспоминать, где у них слабые места, за которые может уцепиться Кекеев. Таковых не оказалось, кажется, всё предусмотрели, но собеседников не отпускало ощущение, что их постепенно затягивает в тёмную прокурорскую воронку. Становилось ясно, что в игре «сто забот» моральное преимущество остается на стороне противника.

– Поиграем, Бадма Непредсказуемый, – сжал кулаки Уваров.

Но на душе было тревожно.

Глава 91

Крутилась плёнка, на экране мелькали кадры, зрители хрустели поп-корном и потребляли продукцию масскульта.

Том и Джерри, работавшие в полицейском управлении, были удивительно непохожи друг на друга, они имели ультрапротивоположные мнения обо всём на свете и ненавидели друг друга, но были обязаны терпеть всё это ради общего дела.

Том, педант до мозга костей, корректный, чистоплотный и правильный, идеальный семьянин, жил в аккуратном коттедже, деревянная бесполая жена, зелёная лужайка, молоко с газетами под дверь – всё, как у людей. Всё тупо и ровно. Синий галстук, брюки со стрелами, белозубая американская улыбка. Том тщательно всё анализировал, работал по инструкциям и циркулярам, бегал по утрам, по вечерам смотрел телевизор. Бегал и смотрел, смотрел и бегал. Дерево, жена, жена, дерево, зелень, газета, телевизор. Решения принимал, основываясь на знаниях, полученных в полицейской академии, на личном опыте, опыте старших товарищей.

Джерри, его напарник – раздолбай из раздолбаев, плевал на начальство, страдал за правду, из-за своих выходок постоянно находился на грани увольнения. Жил в захламленной берлоге, вёл беспорядочную жизнь… Которой позавидовали бы его добропорядочные антиподы. От него ушла жена, но он часто вспоминал её, и особенно ребёнка. Бухал, курил одну от другой, трахал, всё, что движется, и вспоминал – жену и ребёнка, ребёнка и жену, потом ту блондинку с трассы. Алгоритм принятия важного решения, или просветления: с вечера обдолбившись, среди ночи просыпался в постели с очередной красоткой, внезапно куда-то подрывался, бродил сомнамбулой по разным притонам, стрип-клубам и гадюшникам, и, наконец, натыкался на какого-нибудь злодея. Так и в этот раз – заприметив Пана Ладана, главного преступника планеты, которого безуспешно ловят все спецслужбы мира, бросился за ним в погоню.

Во время погони разбивается очень много дорогих спортивных автомобилей. Двигаясь по встречной полосе, Джерри, накачавшийся спиртным выше ватерлинии, непринуждённо рулил одной левой, и вёл неторопливую беседу со случайной попутчицей, причём смотрел неотрывно на неё, вместо того, чтобы следить за дорогой. Откуда взялась, уже неважно, ветер в лицо, и рейв, а самое главное, драйв.

Кажется, они уже где-то встречались, и во время первой встречи возненавидели друг друга. А сейчас всё поменялось. Чёрт возьми, какое-то затмение. Ладно, не привыкать.

Они поверяли друг другу страшные секреты из далёкого детства – сексуальные домогательства родственников-маньяков, надломленная психика, боль и отчаяние, «и тут меня пустили по рукам», сплошная мазафака. Все эти душераздирающие откровения каким-то образом связаны с нынешними событиями, и со злодеями, которых нужно поймать. Продолжались преступления, начавшиеся уже тогда, когда главную героиню… так же, как и главного героя… в нежном возрасте растлевали и насиловали.

Тем временем, мир в опасности.

…Андрей откровенно скучал. На сороковой минуте Мариам спросила, что хорошего он находит в пиве. Ей, например, пиво не нравится, она предпочитает ликёр. А розы – её любимые цветы, и он умница, что подарил такой красивый букет. Андрей уютный и домашний, особенно в полумраке кинозала, похожий на большого белого кота, такого приятного, ластящегося и мурлыкающего.

Так они проболтали до конца фильма. Мариам отвлеклась не потому, что фильм примитивный, просто её сосредоточенного внимания хватало минут на сорок просмотра, после этого она испытывала потребность переключиться на другие раздражители.

Между тем, погоня продолжалась. Машины продолжали биться, поезда сходили с рельсов, фургоны переворачивались, бензоколонки взрывались. Маршрут погони проходил по густонаселенным местам, не остались неохваченными уличные кафе, особенно угловые. Оно и понятно, проезжая через них, удобно срезать углы.

Если кто и не имел представления об апокалипсисе, то благодаря фильму смог восполнить этот пробел в знаниях. Да, разрушено много, но даже это много – ничто по сравнению с тем, что будет, если преступника не дай бог не поймают. Где-то тикал часовой механизм, и огромная бомба с огромным встроенным табло и жуткими красными цифрами, была готова взорваться с минуты на минуту. Планете угрожала реальная опасность.

А Том, напарник-педант, не спал, он просыпался. В сознании политкорректного полицейского происходили тектонические сдвиги. Живая мысль прорывалась наружу. Он начинал импровизировать. Утром он пролил на брюки кофе, затем не застегнул верхнюю пуговицу рубашки, потом проехал на красный свет, и даже – о ужас! – показал неприличный жест регулировщику. Налицо положительные сдвиги – педант отошёл от привычного линейного мышления. Покумекав, вспомнив какие-то детали, сверившись со звёздами, он поехал прямо в логово к главному преступнику. Недолго думая, пробрался в вентиляционную систему, надо сказать, нехилую, ибо по ней можно достичь абсолютно любого помещения, и, оставаясь незамеченным, следить за всем, что происходит.

Затем он обнаружил себя в месте наибольшего скопления отрицательных персонажей, и, понятное дело, начал их пачками валить.

Тех, кто спасся в этой мясорубке, добивал Джерри, напарник-раздолбай, въехавший в здание на машине следом за Паном Ладаном. Позади сотни смертельно опасных кульбитов. Машина напоминала блин на колёсах, Джерри, с тонким порезом на одной щеке, и со следами губной помады на другой, продолжил погоню. Впереди – новый травмоопасный участок: ангар со множеством работавших станков, отовсюду выпирали режущие и пилящие поверхности, крючья и штыки. Страсть господня!

Джерри знал туго: врагов не считать. Рядовых плохишей удалось уничтожить при помощи огнестрельного оружия. На последнем плохише патроны кончились, у Пана Ладана, кстати, тоже, в дело пошли багры, топоры, монтировки, цепи. Но противник – тот ещё перец, шао-линь перед ним просто писающий мальчик. Применив какой-то дьявольский приём, он обезоружил Джерри, прижал к стене, и вознамерился убить. Казалось бы, хана.

Но тут, как всем мерзавцам, перед убийством Пану Ладану захотелось высказаться. Он подробно рассказал герою всю подноготную своего грехопадения, кого и где зарезал, сколько украл, где спрятал, сдал все явки и пароли. Взял всё на себя, всё отрицалово замкнулось на нём, а ниточки потянулись в далёкое детство и глубины подсознания. Всё чётко. Все концы сошлись.

Выслушав до конца, Джерри, которому, казалось, уже не спастись, заметил рядом с собой, на расстоянии вытянутой руки, некий колюще-режущий предмет, схватил его, и проткнул Пана Ладана насквозь.

Наши победили.

Конечно, это жестокое мочилово, оно бесчеловечно, как-то кроваво и нехорошо, но злодеи совершили столько плохого, у них такие кровожадные ухмылки, а главный преступник растлил малолетку и по детству задушил котёнка… в общем, всё так ужасно, что даже самый травоядный зритель мечтал, чтобы преступники не дотянули до суда. Тем более, герои на самом деле не хотели никого убивать, они не нарочно, просто совпало. Они защищались, их ведь могли до смерти убить.

Итак, перебив всех злодеев – каждый на своём участке – и на последней секунде обезвредив все взрывные устройства, – Ух! Мир вздохнул спокойно, планета чуть не взорвалась к такой-то матери! – освободив заложников, два полицейских встретились в холле здания. Наконец, они поняли друг друга, у них больше нет вражды. Педант стал более раскованным, раздолбай стал более дисциплинированным, теперь он наверняка вернётся к жене.

Они вышли на улицу, там их поджидали сотни репортёров. Прибыло – как всегда, поздно – многочисленное подкрепление. Полицейские машины, бронетехника, вертолёты. Целые дивизионы – все в шлемах, при оружии, им сейчас хоть во Вьетнам. Том ударил по морде важного полицейского чина, по ходу дела уличённому в связях с мафией. Продажного полицейского тут же повязали, и затолкнули в зарешеченный фургон.

Наверное, Джерри в этой серии не вернётся к жене. К нему приближалась красотка – та, с душевной травмой, которая была с ним во время погони. Ему перед ней не устоять – во время хождения по рукам она приобрела ценный опыт. Ну, ещё спала с главным плохишом, но это было несерьёзно, она просто себя не контролировала. Герой широко улыбался, всё свидетельствовало о его хорошем самочувствии и душевном комфорте, несмотря на то, что его обнажённый торс сплошь усеян глубокими порезами и зияющими отверстиями проникающих ранений. Девушка нежно дотронулась до него, и тут герой начал надрывно стонать, лицо исказила гримаса боли. Ещё бы, открытая рана. Чего уж там, всё-таки он человек, а не машина.

… За те час пятьдесят, пока шло кино, четверо парней с соседнего ряда высадили три бутылки водки. В продолжение сеанса они безудержно хохотали, и это была самая адекватная реакция на фильм.

На улице Мариам взяла Андрея под руку.

– Заглянем в кафе, ты хотела ликёр.

– Нет, давай просто погуляем.

Она оказалась на редкость благоразумной девушкой. Если в этот вечер уже были какие-то увеселительные мероприятия, и потрачены деньги, то надо остановиться, невозможно объять необъятное.

Они прогуливались по балкону, опоясывавшему здание Детского центра, который в советские времена называли «Дворец пионеров». Андрей отметил про себя, что это место находится на полпути между ЗАГСом и роддомом.

– Я такая, – сказала Мариам, когда они остановились, – говорю всё, как есть, хоть это мне вредит.

Потом, ухватившись за сюжет, стремительно закручивавшийся у неё в голове, она спросила, как бы поступил Андрей, если бы узнал, что его девушку в ранней юности изнасиловал маньяк, у неё от этого произошла тяжёлая душевная травма, вследствие чего она, что называется, пошла по рукам и не может остановиться, её тянут хором, но парню своему не даёт, потому что любит, и рассчитывает на серьёзные отношения.

– Подожди, не так быстро, – пробормотал Андрей, собираясь с мыслями.

Тут был подвох, нужно было дать обтекаемый ответ, чтобы показать себя великодушным, понимающим, тонко организованным, и вместе с тем, принципиальным – зачем нормальному человеку связываться с такой нехорошей девушкой, в конце концов, он же не сборщик вторсырья и всякого такого. Мариам любила загадывать подобные ребусы, так она пыталась понять его характер, приходилось играть в эти игры.

Приблизив пышный букет к лицу, она с наслаждением вдыхала аромат роз, повторяя свой вопрос. Объяснив обстоятельства дела, выжидающе посмотрела Андрею в глаза. Прямо под балконом был обрыв – южной стороной здание выходило на крутой берег поймы реки Царицы. Андрей подумал, что проще было бы спрыгнуть вниз, чем ответить на этот вопрос.

– Послушай, тут всё так сложно. Надо знать, сколько у неё было этих… партнёров, как всё происходило…

– Какая разница, сколько – двадцать, тридцать, если она любит его. Если бы ты любил девушку, неужели б обращал внимание, сколько у неё до этого было мужчин, и с кем она спит сейчас?

Он понял её настрой, и тут же ответил:

– Да, вплоть до этого. Узнал бы, сколько… и не обратил бы на это внимание. Ковыряться в чужом прошлом, это моя страсть, особенно если оно богато сексуальными перверсиями. Ведь чтобы пожалеть девушку, помочь ей разобраться в её ощущениях, нужно выяснить анамнез. У неё столько впечатлений, и это всё продолжается, да, необходимо всестороннее обсуждение вопроса.

– А то, что она с ним не спит, ты бы как на это отреагировал?

Он мысленно застонал. Они ещё не были близки, Мариам искусно обходила этот вопрос, и Андрей терялся в догадках: это игра, или особенности воспитания. А её двусмысленные шарады и ребусы только запутывали дело.

– О, да нет проблем. Если это настоящая любовь, можно потерпеть. Главное, чтобы девушка разобралась в себе, привела в порядок свои мысли и чувства. Молодой человек должен найти к ней подход, убедить её словами. Она непременно его поймёт, прекратит… близкое общение с другими парнями, откроет ему своё сердце… потом всё остальное… и всё будет хорошо. Главное – любить и верить, терпеть и ждать.

– А почему ты так странно отвечаешь? На минуточку, ты на свидании с девушкой находишься, а не на допросе.

Сравнение с допросом выглядело очень уместно.

– Мариам… Я немного взволнован, это обусловлено всем моим внутренним строем, моей повышенной чуткостью к моральным проблемам, моими страстными поисками внутренней чистоты и одухотворенности, особой целомудренностью, и всё такое.

Обмахиваясь букетом, словно веером, Мариам продолжила допрос. Её интересовало, сколько у Андрея было женщин. Это было проще простого, ответ на этот вопрос, как говорили учительницы начальных классов, отскакивал у него от зубов.

– Никого у меня не было. А настоящее принадлежит тебе. Если бы ты знала, какая это была пустота – моё прошлое – то осталась бы довольна. Не думаю, чтобы другой молодой человек мог принести тебе такую нетронутую любовью душу. Я не жил те годы, что прошли без тебя. О них и говорить не стоит. Тут другой вопрос начинается: можно жалеть о многом, и я жалею, что так поздно познакомился с тобой. Зачем ты не появилась раньше?!

Она недоверчиво смотрела на него. Не первый раз задавался этот вопрос, ответ был предсказуем, сейчас Мариам рассчитывала по мимике и другим невербальным знакам угадать: этот циничный негодяй, под ноги которому, как охапку свежих цветов, она бросает свою нетронутую любовью душу, сколько у него было, этих баб, – пять, или двадцать пять.

Она что-то сказала, он машинально что-то ответил. Всматриваясь в её выразительные карие глаза, он углубился в тесное ущелье размышлений.

«Ну, и что я делаю… ЗАГС – роддом… Трепетная и гибкая, свежа, как утренняя роса… Говорит, что не делает ошибок, потому что учится на чужих… Но то, что ты делаешь, ты назовешь ошибкой много времени спустя… Куда деваться, детка… Её хватает на сорок минут… А сколько уже прошло…»

Мариам говорила, но уже не слышала себя. Наконец, она выговорилась, глаза её удивлённо смотрели на него, а приоткрытые губы словно продолжали говорить – не о чужих ошибках, а о своих собственных. О неутолимой жажде страстных поцелуев.

Андрей смотрел ей в глаза, она с изумлённым восхищением смотрела на него. Говорить не могли. Сердца стучали совсем близко, уплыли мысли, и в бесконечности растворилось настоящее. Тихо качнулись тёплые сумерки. Ранняя звезда скользнула золотой слезой. Главное – видеть Мариам, целовать лепестки её губ, смотреть в солнечные глаза, держать трепещущие, как крылья пойманной птицы, руки. Что это? Новый источник любовного безумия?! А разве нет. Не она ли тревожит его сон, не она ли наполняет сладостными думами дни? Да, есть на свете то, чем никогда не пресытишься.

Задыхаясь, она стучала его по спине, просила остановиться. Зашуршала обёртка, букет рассыпался, скатился на пол. Тихо подкравшаяся ночь подслушивала оброненные слова любви и улыбалась свиданию влюблённых.

Внезапно жгучая мысль обожгла его. «Лишние кадры! Что я делаю?!» Он вспомнил Катю, вспомнил море, горы и реки, водопады и горные обвалы, тихие цветущие долины и прозрачные горные озера; он вспомнил их лето.

Глава 92

Цветы

Не жутко ли вам, когда женщина Себе покупает цветы? Вы не видели в сердце трещины, В глазах отраженья беды. Унижаясь пред одиночеством, Ищет в сумочке кошелек. Мужчины, ваши высочества, И никто ведь помочь не смог. И спасибо, сказать цветочнице, За улыбкой тая слезу. Как любви нам порою хочется! Даже кажется – приползу. А потом с улыбкою гордою На работу нести букет, На вопросы подруг: «Новый ли?» Отвечать лукаво: «Секрет…» А вернувшись домой поздно вечером, Разрыдаться в немой пустоте: Неужели ЕГО не встречу я? Ведь искала уже везде. И посмотришь на розы подвявшие: Может выбросить их в окно? Пусть летят окровавленной пташкою, Да и мне полететь за одно!.. Посидишь, тихонько повоешь От горючей своей судьбы, Потом встанешь, деньги отложишь, Чтобы завтра купить цветы…

Глава 93

Рабочее совещание проводили в кабинете генерального директора «ВХК». Держателей госпакета акций представлял Гетманов Афанасий Иванович, замруководителя Госкомимущества. Ранее державшиеся несколько отстранённо, присутствовавшие только на заседаниях совета директоров и собраниях акционеров, представители государства стали более активными с того дня, когда группа Градовского приняла решение выкупить госпакет акций «ВХК». Теперь члены совета директоров из числа госслужащих обязательно присутствовали на всех мало-мальски значимых совещаниях.

Прибыл Капранов Александр Михайлович, акционер «ВХК», руководитель строительной компании «Стройхолдинг» и хозяин дилерской фирмы «Альянс», работавшей на заводе. Это был человек Градовского, вице-губернатор провёл его в совет директоров «ВХК», заменив им одного из представителей государства на заводе.

Частных акционеров представляли: Мордвинцев, директор принадлежащего Шарифулину «Приоритета»; Второв и Черкасов, представители «Технокомплекса»; Першин, хозяин «Транскомплекта» и «БМТ», Закревский, по «рекомендации» Давиденко устроенный юристом на «БМТ», а на деле – следить за Першиным; а также Силантьев – представитель «Бизнес-Холдинга» и «Экоторга».

Присутствовал также Воропаев, акционер, занимавший должность финансового директора. Шмерко, заместитель гендиректора, представлял собственно завод, а также, наравне с Силантьевым, интересы Дениса Еремеева, хозяина «Бизнес-Холдинга» и «Экоторга».

Все расселись за огромным, как степь, директорским столом, и Заводовский, акционер и генеральный директор, начал совещание. В своей пространной речи он затронул производственные и кадровые вопросы, и особенным образом подчеркнул необходимость приобретения нового немецкого оборудования, которое позволит увеличить объём выпуска бензиновых присадок. Его поддержал Першин, доходы которого уменьшились из-за непомерной дани, которой обложил его Давиденко. Незаконное производство метионина по выходным пришлось прикрыть, и теперь единственный выход из ситуации – увеличить объём производства.

– А кто будет закупать оборудование? – ехидно поинтересовался Черкасов. – Дирекция опять устроит тендер, на котором выберут самого дорогого поставщика?

При той неясной обстановке, что сложилась на заводе из-за проверки, дилерам не хотелось вкладывать свои деньги до того, как завод полностью перейдёт в частные руки.

– Мне всё равно, договаривайтесь с поставщиками сами, мне нужно оборудование для работы, – спокойно ответил Заводовский.

– Когда мы соберём нужную сумму, – поддержал Черкасова Мордвинцев, – при наших-то доходах. Может, возьмём кредит, вернее, завод пускай возьмёт кредит, или давайте с поставщиками договариваться на отсрочку платежа.

В разговор вступил Гетманов.

– Москва даёт области крупный транспорт…

– Трансферт, – поправил Шмерко.

– Трансфэрт, – насупившись, повторил Гетманов. – Направлено на социалку, но можно под наши нужды отколупнуть чутоха.

– Да, мы ещё запланировали доукомплектовать наш научно-технический отдел, – обрадовано проговорил Заводовский. – Исследования, которые мы проводим…

Открыв папку, он стал рассказывать о научных разработках отдела, и о том, что не за горами появление ноу-хау, которые расширят ассортимент предлагаемой продукции – высокорентабельной и конкурентоспособной.

Широконосое, мятое лицо Гетманова скривилось.

– Каждому овощу своё время.

И он недовольно добавил:

– Тащите нас в какие-то талмудические дебри. Хай-вэй, сяо-ляо, кент-рент. Чёрт ногу сломит.

– В Америке, между прочим, внедрение нового лабораторного оборудования позволило…

Потрясая тяжёлым кулаком, Гетманов перебил Заводовского:

– Ш-Ш-А – недружественная нам держава! И вы, агент заграницы, пытаетесь нас тут дезориентировать.

– Давайте пока остановимся на модернизации производственного оборудования, – миролюбивым тоном обратился Капранов к генеральному директору. – Будем решать вопросы по мере их накопления.

Начав разговор об исчезнувшем Еремееве, Шмерко предложил на очередном собрании совета директоров решить вопрос о передаче акций, принадлежащих адвокату, его сыну, Денису Еремееву. Поднялся шум, заговорили все сразу. Отчетливее всех слышался голос Воропаева, напоминавшего об уговоре: акции должны быть распределены между работающими сотрудниками предприятия. Тогда Шмерко предложил переписать акции на него – все знают, как Еремеев был дружен с ним, всегда доверял.

Зал безмолвствовал. Зловещая тень адвоката как будто бы нависла над всеми.

– Почему вы не хотите, уважаемый замдиректора, – нарушил тишину Закревский, – сначала разобраться с исполнительным листом, который уже находится на руках у приставов, а потом делить акции?

Тяжело, по-медвежьи, заёрзав, Гетманов повернулся к Шмерко:

– Да, скажите нам, почему? Давайте продолжим то, что мы уже много наделали.

– Не «мы», Афанасий Иванович, – поправил его Воропаев, – а заместитель директора. Это по его милости началась вся эта тяжба.

– И весь этот компроматный понос, – добавил Второв.

Шумные выкрики встретили эти слова. Оказалось, что у каждого из присутствующих были неприятности из-за слива прокуратуре тайной канцелярии адвоката. Столько посыпалось обвинений в адрес Шмерко, что тот нахохлился, стукнул кулаком по столу, и заявил, что поступил согласно распоряжения исчезнувшего друга, и на всём белом свете никто ему не указ. Сказано было отдать документы Кекееву в случае форс-мажорных обстоятельств, вот они и переданы по адресу.

– Вы передали, вам и отвечать, – рассудительно проговорил Капранов. – Если москвичи нас засудят, продадим ваши фирмы, ваши акции, и этими деньгами расплатимся.

– Нашли крайнего! – возмутился Шмерко. – Работали все, а расплачиваться одному?!

И снова на него все набросились. Он отмахивался от одних, что-то кричал другим. Гул возмущения, презрительное шипение, заносчивые выкрики – всё смешалось. Улучив момент, Второв предложил воспользоваться бюджетными деньгами, чтобы расплатиться с «Химтрастом».

Все недоуменно переглянулись. Предложение поддержали Силантьев и Першин. Возмутился Заводовский: неразумно расплачиваться по долгам живыми деньгами, столь нужными для модернизации завода. Его поддержал Капранов, считавший необходимым использовать деньги для повышения капитализации предприятия. А при переоценке можно повысить стоимость какого-нибудь устаревшего ненужного оборудования, и отдать его кредиторам в счёт оплаты долга.

– Как же мы будем выкупать госпакет, если стоимость завода будет искусственно завышена? – спросил Мордвинцев. – Ведь договорились наоборот: перед торгами эту стоимость максимально занизить.

Наступила тишина. Все напряжённо думали.

– Зачем платить? – сказал Шмерко, и обратился к Закревскому, как представителю Давиденко. – Хотели же поймать Тихонова, и разобраться с ним. Или оспорить в суде вексель, выиграть кассацию.

– Да, что нам скажет безопасность? – крякнул Гетманов.

Кашлянув, Закревский осторожно проговорил, что работа ведётся, Тихонова ищут. Что касается оспаривания подлинности векселя, в частности принадлежности передаточной надписи Кондаурову, это практически невозможно. Необходимы связи с московскими экспертами, а таковых нет ни у кого. Относительно кассации – это капиталоёмкий процесс, чтобы выиграть суд, нужны деньги. А денег нет.

И снова в адрес Шмерко посыпались возмущённые возгласы. Кто-то предложил продать еремеевские фирмы, и вырученными деньгами оплатить все судебные издержки. Закревский предложил следующий вариант: инициировать иски от смежников, от поставщиков завода из числа государственных предприятий, которым должен «ВХК». По письму одного из них арбитражный суд признает предприятие банкротом и назначит конкурсное управление, в котором будут преобладать дружественные предприятию люди. Иск «Химтраста» потеряется среди других исков, к тому же, выплаты госпредприятиям будут первоочередными по отношению ко всем остальным. Тут акционеры «ВХК», договорившись с конкурсным управляющим, и вытащат свои деньги, на которые выкупят госпакет.

– Как же ты планируешь договориться с десятком таких, как мы, коллективов? – спросил Воропаев. – Думаешь, там люди детсадами заведуют?

– Наебут, фамилию не спросят, – пробурчал Капранов.

– Последнее вынесут, – добавил Гетманов.

Мордвинцев предложил задействовать дополнительные силы для поисков Тихонова. Если нужно, подтянуть «офис», или найти эффективных ребят из Москвы, – взять в проработку представителей «Химтраста», чтобы те сдали своих хозяев, наверняка же Тихонов – подставная фигура. Представителя «Приоритета» поддержал Капранов. Он также, как и господин Шарифулин, не пожалеет на это денег, ведь это самый простой способ решения проблемы.

Черкасов решительно возразил: противозаконные действия скомпрометируют завод, и, неизвестно, что за люди стоят за Тихоновым.

– Вот и хорошо, пусть приедут, покажут своё лицо, – весомо проговорил Капранов. – А то что нам тут присылают своих шнурков.

Завязалась перепалка. Гетманов обвинил Черкасова в двурушничестве, тот обвинил собравшихся в недальновидности. Мордвинцев внёс предложение: завод сдаёт дилерским фирмам большую часть производственных помещений вместе с оборудованием в долгосрочную аренду с правом выкупа, причем площади и оборудование сдавать разным юридическим лицам, – чтобы потом, в случае форс-мажорных обстоятельств, было труднее распутать весь клубок. Или, при невозможности быстрой организации аукциона по продаже госпакета акций, организовать инвестиционный конкурс, при котором предпочтение будет отдано тому покупателю, который пообещает вложить в модернизацию завода наибольшую сумму денег, – ведь можно оформить на бумаге какую угодно сумму, а обещание не выполнить, никто же не проверит. Пока суд да дело – адвокаты и приставы будут всячески затягивать процесс – имущество предприятия окажется в руках аффилированных компаний, и кредиторы, если вдруг и окажутся на заводе, ничего не смогут взять.

Эту идею поддержал Капранов. Першин выступил против: производство останавливать нельзя, а любая реорганизация именно к этому и ведёт. Ведь новоиспеченным производителям, арендующим производственные мощности, понадобятся новые лицензии и сертификаты.

– Да что ты всё охаиваешь, предложил бы что-нибудь сам, – гневно выкрикнул Гетманов. – А то сидит, только плечи шевелятся.

Черкасов ответил за Першина.

– Давайте заплатим долг из бюджетных денег.

– Да покусают блохи твой язык! – ощерился Гетманов. – А то где это видано, чтобы транспортные деньги отдавали обратно москвачам…

– Трансфертные, – поправил Шмерко.

– Не бубни под руку. Транс… муданс… Это тебе не яблоки и не груши, чтобы их просто так обратно отдавать… квачам-москвачам.

Воропаев, Мордвинцев и Шмерко дружно засмеялись, Капранов, ухмыльнувшись, победно посмотрел на троицу – Второва, Черкасова, и Першина – мол, что, съели.

Потом все примолкли. В наступившей тишине было слышно, как Заводовский шелестит своими бумагами. Наконец, гендиректор затронул ещё один вопрос повестки дня: выплата долгов по зарплате. Нельзя ли, раз уж речь зашла о государственном вспомощенствовании, что-нибудь выделить рабочим, а то они не выходят на работу, срывают план.

– Зряплаты, приплаты, – живо откликнулся Гетманов. – Балуете вы их, товарищ гендиректор, – в то время, как правление мобилизует гнев масс, ярость, нацеливает на трудовые победы. Ваша интеллигентская дряблость, левацкий гуманизм в нашем деле не годится. Наш реформаторский, рыночный гуманизм суровый. Церемоний мы не знаем.

– Хотя бы немножко, Афанасий Иванович, – беспомощно проговорил Заводовский.

– И решения ваши – как были, так и остались – половинчатые, мягкие, – сурово отрезал Гетманов. – Не можете управляться с народом, – объявляйте лох-аут.

– Локаут, – поправил Шмерко.

Гетманов наморщил лоб.

– Лох…еби его… нокаут. Ну, ты, понял.

Вопросы были исчерпаны, поступило предложение совещание закрыть.

На улице, прощаясь со всеми, Капранов попросил задержаться Закревского и Мордвинцева, сказав многозначительно, что «есть тема для разговора». Второв попробовал было примкнуть к задержавшейся троице, но Капранов сухо сказал, что «разговор пойдёт приватный».

И Второву пришлось уйти.

Глава 94

Гордеев, не торгуясь, взял первое попавшееся такси, стоявшее возле гостиницы «Украина». Андрей, чертыхнувшись, молча сел на заднее сиденье. Эти замашки внезапно разбогатевшего крестьянина раздражали его. ГАИшникам Гордеев, помимо штрафа, оставлял чаевые – мол, пускай заработают ребята, работа вредная. Ещё он им давал свои визитки – обращайтесь, мы работаем с КВД, мало ли, пригодится, знаем, есть у вас профессиональные вредности… Идиот, по себе судит.

Беря на Тверской проституток, Гордеев не ограничивался одними чаевыми. Он вёл их в ресторан, разыгрывая происходящее как случайное знакомство, а посещение гостиницы, интимное общение – как неизбежное развитие отношений. Проститутки у Гордеева обретали человеческое достоинство, и были с ним запанибрата. Он им рассказывал, как смело и легко вступил уже с первых шагов своего гения на путь человека-кремня, выслушивал рассказы девчат об их суровых трудовых буднях, пытался разобраться в их сложных судьбах, обучал усовершенствованиям в их профессии. И вместе с тем допытывался, как они попали в сферу услуг, почему всё так, нет ли желания начать «нормальную» жизнь. Девочки подыгрывали – платят ведь. Приятно ежели, клиенты вежливы. Они охотно признавали наличие в анамнезе сексуальных домогательств по детству, не уточняя, правда, кто до кого домогался… Гордеев, сам жертва по жизни, всюду искал родственную душу, даже среди тех, кто сам кого хочешь сделает жертвой.

А деньги он тратил общие, говоря: потом рассчитаемся.

По-барски развалившись на переднем сиденье, Гордеев пил из горла купленный в палатке дагестанский французский коньяк, и таксисту, хозяину «Вольво», рассказывал, что, имея два ведровера – служебную «шестёрку» и собственный раздолбанный «ВАЗ-21099» – ощущает себя реальным барином. Юаневый миллионер пытался выглядеть миллионером долларовым.

Андрей опустил стекло – в салоне пахло, как в раздевалке футбольной команды. Гордеев уже был пьян, а его физиологические особенности были таковы, что к обычному запаху пота примешивались ядреные бактерицидные нотки, убивающие все известные науке микро– и макроорганизмы.

Где-то на окраине Москвы Гордеев попросил остановиться возле палаток, торгующих одеждой. Там он купил первые попавшиеся туфли, надел их, а старые выбросил в урну. Вернувшись в машину, объяснил: только утром заметил, что те протёрлись до дыр, поэтому нужно купить новые. А, поскольку он занятый человек, то и покупки совершает на ходу. Эти слова были адресованы Андрею. От Гордеева не укрылось, с какой тщательностью его компаньон подбирал себе одежду, и постоянно подначивал, мол, ты такой стильный, утонченный, а я вот, «мужык», от плуга, от сохи, выбираю «Орехово-Борисово Style».

«Мели, Емеля, твоя неделя», – подумал Андрей. И улыбнулся, подумав, как бы Ольга назвала Гордеевский наряд: Лох-дизайн, сделано в Лохляндии. Особенно пикантно выглядело по зиме сочетание шапки-ушанки, черного осеннего пальто, делового костюма, черных летних туфель и белых шерстяных носок.

В эту поездку Андрею удалось побывать сразу на двух sales-meetings – в «Дэве» и «Эльсиноре». От «Дэвы» осталось тягостное впечатление. Руководство радостно сообщило народу, что план продаж перевыполнен, компания заработала много денег. Но народу эти деньги не достались. Наградили только избранных. А люди, влюбившиеся в начальство, как дураки набитые, радовались. Старожилы вспомнили, что в трудную минуту, когда падали продажи, или падали котировки на бирже, когда компанию лихорадило, руководство сокращало зарплаты всем, включая водителей и уборщиц, а чтобы работники не слишком возмущались таким произволом, сокращали заодно рабочие места. Не потерявшие работу люди ощущали себя счастливыми и избранными на том только основании, что работы у них прибавилось, а денег стали платить меньше. Логично было бы предположить, что когда кризис пройдёт и наступит подъём, руководство компании так же поделит на всех прибыли, как делило в трудные дни убытки. Но турки, издревле поддерживавшие с Россией торговые и культурные взаимоотношения, отвечали чисто по-русски, словом из трёх букв: «Х**!». Карали всех, а награждали только избранных, и эту дрянную модель справедливости называли корпоративной политикой.

И корпоративная вечеринка, демонстрация весёлого товарищества, оказалась противнее заказного протеста напротив Белого дома.

Местом для этой извращенной радости выбрали турецкий ресторан с невыговариваемым названием, расположенный на Ленинградке. Было бы сносно, если бы корпоративный праздник просто стал поводом прийти в нанятый компанией ресторан и напиться задаром алкогольного напитка, приправленного дурной закуской. Однако ж решили напыжиться, чтобы создать блестящий бал. На котором никто не умел танцевать. И устроили презентацию того, что приличным людям следовало бы скрывать. А все подумали, что это очень свежо и остроумно.

Главным развлечением дам являлось высматривание и обсуждение того, какими коровами выглядели сослуживицы, начальницы, и особенно жёны начальников, напялившие вечерние платья на свой целлюлит и фальшивые бриллианты на вскормленный фаст фудом зоб. При этом каждая считала себя в вечернем платье красавицей и не думала о том, что говорили о ней сослуживицы и подчинённые.

Мужчины же надели нарядные костюмы, болтавшиеся, как на корове седло, и напились, как следовало бы напиться в пивной за просмотром футбольного матча. А что обсуждали? Обсуждали дам, но не тех, что были в этом помещении. А тех, что поджидали клиентов на главной панели страны – на Тверской, на той же Ленинградке, в некоторых местах Садового кольца… да ещё бог знает где, – везде, где подберут желающие отдохнуть.

В общем, народ по-свински праздновал то, что его обманули; при этом готовность быть обманутым оказалась таким же свинством, как эта корпоративная вечеринка.

А в «Эльсиноре» всё было иначе. Оговоренную зарплату никто не отменял и не задерживал. Отличившихся премировали, отстающих похвалили за усердие. Отчёт о продажах напоминал посиделки во дворе на лавочке. Жуя конфету и смоля вонючий Merit, великий и ужасный Паоло Альбертинелли с предельным вниманием выслушал каждого, произносившего свои предложения по увеличению продаж. И эти предложения, какими бы абсурдными не были, были обсуждены в комфортной, дружелюбной обстановке. Не слушая Анжелу, красневшую, сбивавшуюся с английского на русский, он, посмотрев на неё взглядом, достойным девушки с Тверской, произнёс: «Listen me, Anjela… I love you».

После этого Альбертинелли подошёл к Евгении Тимашевской, и целых полтора часа обсуждал с ней концепцию продаж искусственных хрусталиков. Обсуждал бы ещё сутки, если бы время растягивалось, как тянучка у него во рту, и если б не закончился любимый Merit. А другие сигареты он не курил.

Вечеринку устроили во французском ресторане «Brasserie du Solei». Всё прошло уютно, по-домашнему. Вино лилось рекой, крепкие напитки никто не отменял, но почему-то никому не захотелось напиться. Народ рассказывал друг другу смешные истории, и – о ужас! – обсуждал рабочие дела. Альбертинелли, распушив перья, кокетничал с Анжелой. Влад Дёмин, которого за мрачный габитус прозвали «папой», бросал понятные без слов взгляды на Онорину. Та стреляла глазками в сторону Тимашевской, щебетавшей без умолку о прочитанных французских романах. Краснов, называвший себя старым Гумбертом, хвастался приобретенным в Италии альбомом фотографий девочек-подростков, после просмотра которого возжелал совершить педофил-тур по Таиланду, или по Вьетнаму, на худой конец.

В конце вечера Паоло, прозванный доном Альбертинелли, схватил загребущими итальянскими лапами Андрея за пиджак – фирменный пиджак из «пик-а-пик», ткани, называемой «акульей кожей» – и закричал:

– Listen me, Andrew…

«Listen» он произносил на итальянский манер, тщательно выговаривая букву «t».

– Listen me, guy! Where are your fucking sales?!

Всем было весело, потому что все знали, что план по продажам в Волгограде перевыполнен на 20 %, а в той же Самаре, например, недобрали процентов сорок.

– The sales are going on, – отвечал Андрей.

Вывернув борт, Паоло посмотрел на бирку. После этого он повернул галстук обратной стороной к себе, и навёл резкость ещё и на этот label.

– O, vafanculo! It’s too expensive shit! How much did you pay?

– No more expensive, than fucking money.

Скосив взгляд в сторону проходившей мимо Анжелы, Паоло прорычал:

– O, Bona fica!

Вечеринка удалась.

* * *

… В аэропорту Андрей вышел из такси, и устремился быстрым шагом ко входу. Прошли времена, когда он с умилением лицезрел сцену расплаты пьяного Гордеева с таксистом – лобзание взасос, чаевые и швыряние визиток. Приметив хрупкую блондинку, Андрей ускорил шаг. Когда до желанной цели оставалось несколько шагов, откуда-то справа вынырнул элегантный джентльмен, прямо-таки денди, и, приблизившись к девушке, что-то промурлыкал. Андрей досадливо поморщился – этим джентльменом оказался Второв.

«Опять перебежал дорогу!»

Заклятый друг, узнав соперника, сделал знак: мол, опоздал, дружище! Андрей грустно кивнул: твоя взяла. Девушка, соскользнув с дощатого трапа, приподняла правую ножку, и, покачав ступнёй, вздохнула:

– Помоечный аэропорт – Домодедово.

Все вместе подошли к стойке регистрации – оказалось, что девушка летит в Волгоград. Тему обозначили, и Второв принялся рассказывать, как зимой его ограбил таксист. Прилетев в Москву, Второв взял такси. Водитель подсадил ещё троих – так дешевле для каждого из пассажиров – и машина поехала. Другие трое пассажиров затеяли игру в карты, и стали приглашать Второва сыграть с ними. Он отказался. Уже отъехали на какое-то расстояние, и водитель вдруг остановил машину. Второва ещё раз спросили, будет ли он играть. Он снова отказался. Тогда его попросили покинуть салон. Он вышел, но кому-то из ребят пришло в голову его ограбить. Основной их работой был не извоз, а карточные игры – обычно к концу поездки пассажир оставался без копейки, ведь все случайные попутчики были вовсе не случайные, это была команда катал. А тут – облом, лох не повёлся. И, чтобы рейс не оказался порожним, лоха решили гробануть. Отняли всё, сняли даже дублёнку с пиджаком. Второву пришлось бежать по холоду в аэропорт в одной рубашке.

Эту историю он рассказывал очень весело – у него было прекрасное чувство юмора. Громче всех смеялся Андрей, слышавший её уже три раза. Раз уж уступил, надо друга поддержать. И, подчёркнуто отстранившись, Андрей сделал ему комплимент, сказав, что потери для него – ерунда, человек он небедный, главное – это драйв. Гопники наказаны – волгоградцы достанут и накажут кого угодно, и с такими ребятами нигде не пропадёшь.

Девушка восхищенно посмотрела на Второва:

– Ты наказал их?

Тот небрежно кивнул – а ты думала! Мы такие, но это не главное. Главное, что мы сегодня встретились.

Очарование этого милого флирта испортил Гордеев. За глаза полоскавший Второва почём зря, увидев его, он сразу кинулся брататься. Второв, успевший зарегистрироваться, мягко отстранился, и ретировался, увлекая за собой девушку.

* * *

В салоне самолёта, читая статью в глянцевом журнале, Андрей сказал сидевшему рядом Гордееву:

– Прикинь, американский президент – Антихрист, находящийся в непосредственном подчинении израильской разведки «Моссад», но при этом консультирующийся по телефону с исламскими фундаменталистами. А британская королева – агент инопланетян, контролирующий мировой трафик жёстких наркотиков.

Прочитав до конца абзац, он расхохотался и продолжил:

– Вот ещё. Масонство определяет ход всемирной истории. Масонами были Юлий Цезарь, египетский фараон Рамзес, Иисус Христос, Чингисхан, Иван Грозный, персидский шах Аббас, Ленин, Троцкий, Гитлер, Горбачёв, практически все американские президенты. Масоны несут ответственность за все войны, раскрытые и нераскрытые преступления. Убийство Кеннеди – естественно, дело их рук. Тот факт, что президент был убит на треугольной площади Дили Плаза, неопровержимо указывает на связь с масонской символикой. Всё это стало известно благодаря исследованию известного американского учёного, профессора Дауна. Такого разоблачения масоны потерпеть не могли. Они подослали к Дауну робота-агента, который долгие годы притворялся подругой самоотверженного исследователя, пока однажды проницательный учёный не заметил электрический шнур, торчащий у неё из заднего кармана джинсов. Масоны были изобличены, а подруга изгнана.

Прервав чтение, Андрей повернулся к Гордееву. Тот, посмотрев исподлобья, сказал:

– Не грузи меня лишней информацией.

И добавил сочувственно:

– И сам не грузись. Живи своей жизнью.

«А я что делаю?» – недовольно подумал Андрей.

Он уже мысленно представил, как перескажет все эти небылицы Оле, и как она будет над всем этим смеяться. Её богатая фантазия тут же заработает, Оля сама придумает кучу разных небылиц, им обоим будет очень весело. И он углубился в чтение «Обзора конспирологической тупости».

«На протяжении последних 6000 лет земную историю контролируют ящеры – глубоко законспирированная раса рептилий из созвездия Дракона. Правители крупнейших мировых держав – марионетки в их руках. В случае разоблачения рептилии выйдут из тени и вступят с землянами в открытый бой».

Гордеев, тем временем, купил у стюардессы бутылку палёной водки по цене валютного бара гостиницы «Метрополь». Открыв, налил себе в пластиковый стакан, и выпил, не закусывая. После чего обратился к Андрею со следующей речью:

– Те, кто это пишет – дерьмо, ублюдки! Они пытаются исказить историю, но им это не удастся! Современный мир находится в зависимости от группы заговорщиков, чей тайный союз сложился двенадцать тысяч лет назад в Атлантиде. Гибель древних цивилизаций, возникновение религий – всё это дело рук атлантов. То, что считается паранормальным – это обычное проявление их жизнедеятельности. То, что люди принимают за НЛО – это их обычный транспорт.

– А как же гибель Мэрилин Монро, убийство Кеннеди? – спросил Андрей самым серьёзным тоном.

– Говорю тебе: всё мировое зло управляется из единого центра. Эти убийства – дело рук атлантов. Масоны тут ни при чём.

Гордеев дышал своим кислотным кислородом настолько полногрудно, что окружающим уже не хватало воздуха. Андрей включил вентиляцию на полную мощность. Привстав, окинул взглядом салон. Последний ряд оказался незанятым. Сославшись на то, что хочет спать, Андрей направился туда.

«Силён духом!» – подумал он, ощущая дерущий ноздри источаемый Гордеевым smell.

* * *

Они встретились все вместе возле багажного отделения. Второв ждал девушку, которой нужно было забрать свой чемодан. Договорившись с ней, что сходит на стоянку и подъедет на машине, он передумал, и остался. Видимо, побоялся, что кто-нибудь её перехватит. Гордеев еле стоял на ногах.

– Чего так улыбаешься? – вызывающе спросил он Второва.

– Москва даёт городу крупный трансферт.

Гордеев, икнув:

– Вадик… не лезь ты в эту политику… живи своей жизнью!

И пошёл в сторону стоянки.

– А я что делаю? – ответил Второв, и тут же осёкся. Он и так уже много сказал.

Андрей окликнул Гордеева, и хотел уже за ним пойти, но Второв удержал – мол, пускай валит, пьянь. Андрею всё же не хотелось отпускать компаньона.

Гордеев пил больше обычного неспроста. Мрачные события последних двух месяцев произвели на него чрезвычайное впечатление. Жена обнаружила на нём презерватив, который он позабыл снять после сеанса с «живым мылом» в бане, и на следующий день изменила ему со своим школьным другом. Сам Гордеев был на измене из-за многочисленных промахов на работе. На прошлой неделе, например, он, получив зарплату и премиальные, тут же расплатился этими деньгами за партию антибиотиков, которые выписал на своё имя, и потребовал, чтобы офисный водитель отправил товар на его домашний адрес. Когда менеджер спросил, что всё это значит, Гордеев ответил, как есть: «Реализация частным порядком через КВД и женские консультации». Замечательное признание, после которого обычно увольняют из иностранных фирм, но, видимо, руководство восприняло это как некую провинциальную шутку. Гордеев стоически переносил собственноручно причиненные себе невзгоды. В его голове царил хаос, но он уже видел пути выхода из кризиса. Он решил взять ситуацию в свои крепкие мужицкие руки и таким образом решить первую проблему. Гордеев, сын крестьянина, сохранил во нраве все приметы дикой простоты, в том числе элементы боевого рукоблудия. Имущество, в том числе дачный домик, он решил отдать в интеллектуальный фонд Синельникова, и превратиться в жителя рая – ходить голым, питаться манной небесной, и пить воду, посланную богом. В этом он видел решение второй проблемы.

Глядя вслед Гордееву, медленно исчезавшему в мягком электрическом свете, Андрей подумал, что проблема соотношения красоты физической и духовной постоянно встает перед людьми. Пусть лицо Глеба Гордеева некрасиво, но у него осмысленный взгляд, большие, трепетно одухотворенные руки, и какая-то особая порывистая грация движений.

– Я довезу его, как он поедет пьяный, – неожиданно сказал Андрей.

– У меня к тебе дело.

– Какое?

– Офигительное. Поедешь за мной, я отвезу девчонку, там и поговорим, – не хочу при ней.

Тут вышла девушка, и они втроём пошли на стоянку.

«Да, Второв к ней крепко привяжется», – подумал Андрей. Девушка была из тех, от кого у Вадима происходило замыкание всех контактов, – натуральная блондинка, среднего роста, худая, узкобёдрая, с небольшой грудью, в общем, девочка-подросток.

Увидев выезжавшего со стоянки Гордеева, Андрей всё же попытался его отговорить от опасной поездки. Но у того был пунктик – непременно приезжать домой на машине. Которая, хоть и была символическая, но не всегда же любят то, что разумно и практично.

– Чего ты к нему привязался, – сказал Второв, – пусть катится, автобыдло.

– До невозможности брутальный образ, чтобы понять его, нужна переоценка категорий физической и духовной красоты.

Расхохотавшись, Второв сказал, обращаясь к подруге:

– Андрюха, кстати, в КВН выступает, ты смотришь телевизор? Ну, поехали к тебе, посмотрим…

* * *

Две машины въехали во двор одного из домов по улице Космонавтов. Проводив девушку до подъезда, Второв вернулся.

– Моли бога, чтоб я её скорее оприходовал. Тогда прощу тебе Олю.

– Ты об этом хотел поговорить?

– Ты чего в Москву ездил?

– На sales-meeting сразу по двум фирмам – «Дэва» и «Эльсинор». Отметился, поучаствовал в корпоративной жизни.

– Молодчина, Разгон, везде успеваешь.

– Просто совпало. Хорошо, что мероприятия разнесены были по времени, а не прямо в один день.

– Заодно б на третью фирму заехал, к этим своим немцам.

– Туда мне не положено ездить по статусу. Я подчиняюсь краснодарскому менеджеру, он и ездит отчитываться в Москву. А ты чего летал?

– На инофирму устроился. Решил пойти твоим путём.

И Второв рассказал, что жена допекла его этой идеей – устроиться на работу в иностранную фармацевтическую компанию. Он нашёл ей такое место, договорился о рекомендациях, а она в последнюю минуту отказалась – вспомнила, что у неё ординатура, ребёнок, домашнее хозяйство. Тогда он решил устроиться туда сам – лишние восемьсот, или даже тысяча долларов в месяц не повредят. Получится – хорошо, не получится – чёрт с ним.

Андрей спросил, что за ассортимент у этой компании. Оказалось, что кардиопрепараты.

– Что у тебя с Олей? – взглянув на часы, спросил Второв.

– Всё ещё свербит?

– Мазафака, я не об этом. Вообще, я одну только свою жену и люблю.

Андрей кивнул: понятно, куда нам, ебарям без правил. Второв продолжил:

– Дружище, выручай! Ты же знаешь её папу?

– Нет, с родителями она меня не знакомила.

– Ёперный театр, какие родители. У неё там женатик есть один.

– Михалыч?

– Зовут его Капранов Александр Михайлович…

Тут Второв запнулся. Посмотрел по сторонам, подошёл к машине, облокотился.

– Ну, освети глубину проблемы! – поторопил его Андрей.

– Мне нужна информация о нём, – обернувшись, быстро проговорил Второв. – Где бывает, с кем разговаривает и о чём, может, копии документов, записные книжки, ежедневники. В общем, вся эта шпионская перхоть.

– Тебя в самолёте продуло?! Как я это объясню ей?

– Дружище, надо! Просто так бы не просил. Придумай что-нибудь, ты умеешь, когда надо.

– А что тут придумывать. Я ей кто, и кто Михалыч. Он её содержит, а ты хочешь, чтобы она за ним шпионила. Ты ж не собираешься использовать информацию в целях его обогащения? Обычно делают наоборот. Тут такой вопрос начинается: зачем ей испытывать на прочность свой кошелёк?

– Ты можешь, ты ведь любишь играть на тонких струнах, строить эти возвышенные отношения, попробуй, дружище!

– Я попробую, но ты подскажи мотив. Что, мне придти и тупо сказать: тащи сюда бумаги своего папика!

– Мотивируй, что пересекаешься с ним на химзаводе, тебе непонятно его поведение, и, чтобы скорректировать свои действия, нужна информация. О его мыслях можно догадаться по его делам, встречам, словам, записям. Ну, разведи весь этот интеллектуальный понос.

– Но я не пересекаюсь с ним на химзаводе.

Рука Второва опустилась на плечо Андрея.

– Если всё получится, ты будешь в теме. Охренительная тема, все твои пилюли – это ничтожная перхоть!

Они смотрели друг другу в глаза. Выдержав взгляд, Андрей ответил, что попробует, но ничего не гарантирует. На том и расстались.

Приехав домой, он позвонил Гордееву – проконтролировать, как тот доехал. После долгих гудков трубку взяла Клава, и, узнав Андрея, сказала сонным голосом, что «этот дрыщ давно дрыхнет».

Глава 95

Откинувшись назад, Оля попыталась опереться руками о стол, и левым локтем угодила в тарелку. Отдернула руку, и от неосторожного движения тарелка соскользнула с края, упала на пол и разбилась. За ней последовала задетая ею чашка.

– Сделал всё, как обещал, – сказала Оля, не обращая внимания на звон посуды. – Отдраил всю палубу.

Она сняла майку, вытерла ею лоб, и, со словами «ну, раскочегарил…», бросила на пол. Наклонившись к Оле, Андрей стал целовать её грудь.

– Андрей, мясо!

– Что ты имеешь виду?

– Я имею в виду мясо, оно не горит?

Он осторожно обернулся.

– А-а… Я уж и забыл, что этим словом называют реальное мясо.

– Подожди, не выходи…

Придвинувшись, она обхватила его ногами, и обняла руками шею. Поддерживая её за спину, он, путаясь в штанинах, сползших на пол, подошёл к плите. Подняв крышку сковородки, Оля положила её на соседнюю горелку, взяла вилку, стала переворачивать ею шипящие куски свинины.

– Не подгорело. Всё, готово.

И она выключила газ.

– Всё-таки вылез…

С этими словами Оля опустила ноги и встала на пол. Собрав осколки, она выбросила их в ведро, затем подмела пол, и пошла в ванную. Когда вернулась, Андрей уже разложил по тарелкам мясо и овощное рагу, которое Оля принесла из дома. Запахнув халат, она села напротив него, посмотрела удовлетворенным взглядом.

– Регулярный качественный секс… красота!

Взглянув на тарелку, сказала:

– О-о… хороший получился выход.

– Хозяйка задолбала. Что за тупое деревенское любопытство.

Эту однокомнатную квартиру на улице Пражской Андрей снял, когда начал встречаться с Олей. Хозяйке было сказано, что он будет проживать здесь один. В один из первых визитов в дверь позвонили. Это была соседка, она спросила какую-то ерунду, пытаясь рассмотреть, что твориться в квартире. В другой раз она снова заглянула, и попыталась пройти вовнутрь, мотивируя тем, что соседи снизу якобы жалуются, что их затапливают, и надо бы осмотреть кухню и ванную на предмет течи. Андрей попросил не беспокоиться самой, и не беспокоить других, и закрыл перед её носом дверь. После этого он перестал открывать дверь, как бы долго не звонили. А хозяйка начала упорно допытываться о подробностях его деловой и личной жизни, и почему это он так редко бывает дома. Последний раз, когда Андрей вносил очередной платёж, она спросила прямо, не является ли её квартира местом встреч. Это, мол, квартира для проживания, а не для тайных свиданий.

– Надо бывать здесь чаще, и останавливаться на подольше, – сказала Оля, устремляя на него свой пронизывающий взгляд.

Он пропустил намёк мимо ушей.

– Вот если бы тут жили вдесятером и круглосуточно, так, чтоб дым стоял коромыслом, – посмотрел бы я, как ей это понравится.

– Ты прилетел вчера ночью?

– Да, рейсом 22–20.

– Как съездил? Сидишь, ничего мне не рассказываешь. Молчишь, х**ню всякую про меня думаешь. Я в шоке.

– Так мы же тут… – он красноречиво обвёл взглядом стол. – Я просто не успел.

И он приступил к рассказу. Говоря про Олега Краснова, пересказал историю, случившуюся с ним в Новосибирске. Там Краснов познакомился с девушкой, и после некоторой прелюдии пригласил её в баню. Та согласилась. У них ещё не было жарких объятий, пальпации интимных точек, они ни разу не целовались. Оказавшись в месте, где всё должно случиться, нужно было с чего-то начинать. Направляясь в парилку, закутанный в простыню Краснов стал продумывать первые шаги, и алгоритм дальнейших действий. Окутанный горячим паром, он сидел на деревянной скамье в позе мыслителя, и уже собрался произнести вводную фразу, но девушка его опередила. Сбросив простыню, она произнесла, – степенно, тяжело, таким тягучим тоном: «Давай, не жалей меня…» Краснов понял, что обречён, выхода нет. И дал жару.

Оля хохотала долго, до колик, до слёз, повторяя эту замечательную фразу – «давай, не жалей меня». Потом спросила:

– Так ты летел с Второвым?

– Да, мы случайно встретились в аэропорту. А ты давно с ним знакома?

– Ой, ну долго рассказывать. Мы пошли с девчонками в клуб, там познакомились с парнями. Это был Трезор, и с ним какие-то мухоморы. Потом тупо встретились пару раз – ходили компанией то в кафе, то на дискотеку. Трезора я отшила, тогда он попросил познакомить его с кем-нибудь. Я подогнала ему Оксану, – он до сих пор с ней. Второв был с нами на этих тусовках – два, три раза, не помню. Тоже пытался что-то изобразить, но… он несексуальный. Фу, мясо.

– Тут такое дело, – медленно проговорил Андрей. – От него поступила странная просьба. Он хочет, чтобы ты следила за Михалычем – с кем встречается, о чём говорит… у него какой-то интерес на химзаводе…

Тон его становился всё более неуверенным, он пожалел, что начал этот разговор.

– Если это нужно тебе лично, я это тупо сделаю, можешь всё не объяснять.

Андрей колебался. Вспомнились многочисленные обещания Второва «взять в дело», «привлечь к теме», и что из этого вышло.

– Да, в общем, не очень-то…

– Не загоняйся, мне до звезды. Я сделаю, – только если это лично тебе нужно.

– Опять же, говорю, – сказал он твёрдо, – мне самому до фонаря. Я рассказал так, для поддержания разговора. Даже если бы горело, не стал бы просить тебя.

– А ты давно знаешь Второва?

– С первого класса. Потом мы учились в институте, работали в морге.

– Давай сделаем, если он твой друг. Друзьям нужно помогать.

– Нет, Оленька, мы это не сделаем. Дружба – дружбой, а табачок врозь. Он дружит в мелочах, пока дело не коснулось больших денег. В крупных делах он опрокидывает.

– Ты ему завидуешь.

– Возможно. Мы – соперники.

– Я заметила… Но, ебани меня калиткой, я уже отказала ему, забудь. Думай о своих делах.

– А я что делаю.

– Не завидуй.

Она встала, подошла к плите, поставила чайник на огонь. Потом села к Андрею на колени.

– Не считай себя хуже него. У тебя есть дело, есть цель, ты успешнее многих своих сверстников. Многие сидят тупо, и не знают, что им делать.

И многозначительно добавила:

– У тебя есть то, чего нет у Второва, и никогда не будет…

Распахнув её халат, он провёл ладонью по её груди.

– А говорят, что все блондинки – дуры. Чушь, это крашеные – дуры, а натуральные все – умницы.

– Я одна такая. Сама в шоке. Все бабы, как бабы, а я – богиня!

Закипел чайник, Оля сняла его с плиты, налила кипяток в заварочный чайничек.

Потом они пили чай, Андрей рассказывал про Москву, пересказал содержание журнальной статьи о конспирологии.

– … американские агенты пытались свергнуть Фиделя Кастро, отравив его пищу, чтобы у кубинского лидера выпала его харизматичная борода. А компания «Kentucky Fried Chicken», собственность ку-клукс-клана, продавала куриные ножки, содержащие вещество, селективно действующее на афроамериканцев – оно вызывало бесплодие именно у этой части населения.

Допив чай, Оля стала мыть посуду. Андрей налил себе вторую чашку, и, смакуя шоколадку, стал наблюдать за движениями Олиных ног. Вот она поставила левую ногу на носок, потёрла ею нижнюю часть голени правой ноги.

Закончив с посудой, она повернулась.

– Что, агент-конспиролог. Не пожалеешь меня этой ночью, задашь мне жару?

Глава 96

Таких показателей давно не знал ОБЭП. Рекордное количество выявленных случаев преступного использования товарных знаков, фактов незаконной банковской деятельности, сбыта немаркированной продукции, неправомерных действий при банкротстве и преднамеренного банкротства, преступного неисполнения обязанностей налогового агента и сокрытия денежных средств и имущества от взыскания налогов и сборов. И так далее. Из составов преступлений, содержащихся в главе «Преступления в сфере экономической деятельности» Уголовного кодекса РФ, правоохранительными органами применялись все без исключения. Особую социальную значимость имели такие крупные дела, как дело о хищениях на заводе «ВХК», и дело финансовой пирамиды «Компания Три-Эн». Благодаря оперативным действиям сотрудников ОБЭП удалось арестовать большую часть имущества фирмы, состоялся суд, пострадавшим выплачиваются деньги.

Отчитываясь на Совете Безопасности при администрации Волгоградской области о проведённой работе, начальник областного ОБЭП чувствовал себя триумфатором. Эстафету подхватил заместитель начальника ГУВД области Орлов, далее выступил Дегтярёв, начальник уголовного розыска.

Беликов, прокурор области, удовлетворённо покачивал головой – молодцы, ребята.

Слово взял Кекеев, руководитель следственного управления Следственного комитета при прокуратуре РФ по Волгоградской области. На его скуластом, каменно жёстком лице, обозначились глубокие складки. И взгляд его быстрых глаз, зоркий и сверлящий, таил в себе что-то нехорошее. Это сразу отметил Иосиф Григорьевич, и приготовился к самому худшему.

Долго и пространно объяснял Кекеев положение дел. Количество преступлений неуклонно растёт, нагрузка на аппарат увеличивается. Следователи и оперуполномоченные работают сверхурочно. Удручает несогласованность в работе силовых ведомств. И в этой обстановке, несмотря на трудности, сотрудники СУ СК доказывают свою эффективность, показатели их работы неизменно высоки. И он озвучил эти показатели. Прокурор, а вместе с ним и губернатор, удовлетворённо закивали – да, хорошо работает следственное управление.

Слушая дальше, Иосифу Григорьевичу показалось, что он стал жертвой слуховых галлюцинаций. Прислушавшись, он понял, что это не так. Кекеев заговорил о недочетах в работе некоторых подразделений ГУВД области.

– … вы не обеспечиваете ритмичной оперативной работы не только низовых отделов, но и головных подразделений в системе БЭП, – сказал Кекеев, обращаясь к Давиденко, – оперативно-розыскной части, в структуре которой создан специализированный отдел по выявлению коррупционных проявлений. В соседних регионах показатели по взяткам выросли в разы, а что у нас?! Мы не видим должной активности со стороны УБЭП, и вынуждены взвалить на свои плечи ещё и эту работу, так как не можем пройти мимо провального положения дел в такой важной сфере, как борьба с коррупцией.

Последовало перечисление преступлений, раскрытых благодаря материалам, которыми Шмерко снабдил беспокойного Кекеева – это было названо как «сигналы с мест, переданные социально активными гражданами». Перед собравшимися предстали картины мрака, взяточнический беспредел, творящийся при попустительстве областного управления ОБЭП.

– Позвольте, Бадма Калгаевич, – поспешно перебил Кекеева Давиденко. – Узнав – почему-то из газет, а не от вас, о проводимых вами расследованиях, мы немедленно направили вам письмо, в котором просили незамедлительно сообщить известную вам информацию. Мы вели собственное расследование по всем без исключения эпизодам, и ваши данные были нам ой как нужны.

– Позвольте вам не позволить, Иосиф Григорьевич. У нас были причины не доверять вашему ведомству. В своё время на территории Гумрака функционировал подпольный нефтеперерабатывающий завод. На него вышли наши сотрудники в ходе расследования уголовного дела по факту сбыта некачественного топлива на автозаправках города. Следователь следственного управления проделал необходимую работу. А материал в отношении подпольного завода передал в ОБЭП для проведения полной проверки и принятия решения. Каково же было наше удивление, когда мы узнали, что в возбуждении уголовного дела службой ОБЭП отказано, хотя признаки незаконного предпринимательства были очевидны. И таких примеров более чем достаточно. Попытки следственного управления наладить контакт с ОБЭП, чтобы объединить усилия и работать на реальный результат, ни к чему ни привели.

– Да кто вам подобную глупость принёс? Изучив материалы дела по нефтебазе, мы, в соответствии с нормативными актами Российской Федерации, возложили этот участок работы на органы исполнительной власти и местного самоуправления. Если бы вы потрудились проследить дальнейшую судьбу этого дела, вы бы узнали, что наши действия законны, мы даже направляли вам соответствующую реляцию, которую вы почему-то не упомянули.

Кекеев театральным жестом дал понять присутствующим, что комментарии излишни.

В разговор вмешался Орлов. Заступаясь за коллегу, он вспомнил случай, когда сотрудники отдела по борьбе с коррупцией взяли с поличным судью. Это был классический, словно из учебника, случай. Все доказательства были налицо, эпизод от начала и до конца записан на плёнку, имелись свидетели. Однако, благодаря вмешательству прокуратуры, дело так и не дошло до суда.

Завязался словесный поединок. То и дело звучали фразы «бескомпромиссная позиция руководства региональной прокуратуры», «наведение порядка в милицейском ведомстве», «надо показывать свою работу, а не ошибки у других», «многочисленные примеры подтверждают…».

Дегтярёв сделал попытку привести в мирное русло обсуждение, напоминавшее лавинообразный сход снегов с горных вершин. Ведь не произошло ничего угрожающего безопасности страны и жизни граждан, нет никаких причин для ссоры между двумя силовыми ведомствами. Судья раскаялся в своём проступке, он больше так не будет. Нефтебаза выходит из подполья, лицензируется, скоро станет полноправным субъектом рынка, будет платить налоги.

Но Кекеев ради осуществления сверхценного замысла, которому себя посвятил, попрал все чувства, размягчающие душу, в том числе чувство локтя. Его словоизвержение стало подобно горному обвалу. В довершение всего он потребовал, чтобы Совет безопасности признал неудовлетворительной работу органов внутренних дел по борьбе с экономическими преступлениями.

– У нас Совет Безопасности, а не Совет маргиналов, – вмешался Уваров. – К чему эти крайности, удары ниже пояса. Если кого-то что-то не устраивает, давайте мирно обсудим. Итак, Бадма Калгаевич, чем конкретно вас не устраивает Иосиф Григорьевич?

– Да, объясните нам, – поддержал Орлов, – только не надо бросаться высокими фразами – «борьба с коррупцией», «бескомпромиссная позиция», «наведение порядка». Правильно сказано, у нас тут Совет генералов, а не Совет маргиналов.

– Аллем эдер каллем эдер, – недовольно проворчал Кекеев и отвернулся.

Все взгляды устремились в сторону губернатора, которому первый заместитель о чём-то тихо говорил. Губернатор важно покачивал головой, глядя куда-то вдаль. Казалось, он схватывал не только то, что ему говорилось, не только то, что творилось в зале, но и улавливал шевеление всех незримых нитей, связывающих его с вверенной ему территорией.

Поднявшись с места, он направился к выходу, продолжая слушать своего заместителя. Уже в дверях, он обернулся к собравшимся, и спокойно произнёс:

– Товарищи, давайте не будем превращать заседание Совета безопасности в коллегию прокуратуры или в третейский суд.

И покинул зал.

Глава 97

Время задержало свой бег и топталось на месте, то скидывая с себя голубые одежды, пронизанные изменчивыми лучами, то одеваясь в тучи, то в белые пушинки, то освежая себя дождями, то отдаваясь зною, то звеня звёздами, как монетами.

«Где Катя? – недоумевал Андрей. – Когда закончится этот чёртов испытательный срок?»

Сколько уже написано писем, и все остались без ответа. Пробовал он гнать от себя подозрительные мысли, но они, как чёрная тень, неотступно следовали за ним.

«Меня испытывает, а сама… Неужели она себя тоже мучает этим постом? Свежо предание, да верится с трудом».

Да, в глубине души он раскаивался в том, что… не так выдерживает срок, как хотелось бы Кате. Однако, ревнуя, подозревая её в том, что она играет им, он от раскаяния переходил к гордому упоению своей порочностью.

«А как ты думала? Тебе можно, а мне – нет?! Кому-то веселье, а кому-то много тёмных ночей и много хмурых дней, наполненных слезами и сетованиями? Несправедливо».

Он перебирал в памяти их разговоры, припоминал Катины рассуждения, – вспоминая прошлое, пытался разгадать её нынешние поступки, на что она способна.

Прошлое! В памяти оно осталось светлым бликом. Вечера во дворе, прогулка по Волге, песни под гитару, Сухумская гора, стихотворение, которое Катя прочитала ему, когда они купались на горной речке.

«… Могу я кого-то пожелать после того, как узнала тебя?.. Я – собственница… Я не желаю тебя ни с кем делить… Я никого не любила, кроме тебя… Я страдала только из-за тебя… Если я принимаю тебя таким, какой ты есть, то наряду с твоими привлекательными чертами, должна принять и те, которые… не совсем мне нравятся… У тебя ещё более сложный характер, чем у меня; но я хотя бы чётко излагаю свои мысли, а ты отмалчиваешься… – и приходишь к ещё более нелепым мыслям, чем я!.. Доверься мне… Я всё сделаю так, как надо…»

После таких слов, о чём тут можно думать? Конечно, надо перевязать ниткой терпения сердечные раны, и ждать, ждать, – сколько нужно.

Андрею показалось, что он видит её, реально видит, хотя она далеко. Она была рядом с ним. Он видел её ресницы над зелёными глазами, её губы, щёки; видел всю её, желанную, как никогда, но ускользающую и неуловимую. И когда Андрей протягивал к ней руки, Кати уже не было, он видел её вдали, совсем вдали, на ней темно-зелёное платье, она ехала на тёмно-зелёной машине, ехала к нему, но почему-то не приближалась, а, наоборот, удалялась от него. Он слышал её слова: «Ну, ты чего у меня такой медлительный… Иди ко мне, ты мне нужен».

Были другие видения, и всякий раз Катя говорила ему, что он ей нужен, просила преодолеть непреодолимую преграду, а он ломал голову, как это сделать. Он верил, он знал, что она вернётся. И всё будет хорошо – она ведь обещала.

А второй ход мыслей, разительно противоположный, шёл рядом в мозгу того же человека.

«Не было заметно, что она сюда приехала голодная… И здесь пребывала на полном довольствии… Вернулась обратно – вероятно, к тому, от которого уехала… Так у них принято, в богемной среде… Опять же, всё делается для пользы дела – для саморазвития, поиска новых сюжетов».

В поддержку этих мыслей в памяти всплывали другие Катины слова:

«А разве есть на свете что-то, что можно было бы назвать серьёзным?.. Как можно знать, буду ли я всегда тебя любить?.. Я ломаю голову: что делать? Наверное, я глупа… Я думаю, думаю, и чувствую, что схожу с ума… Андрюша, ты у меня прямо как носитель реальных историй».

Думая об этом, Андрей видел Катю в объятиях любовника, и, чувствуя жажду крови, представлял, как убивает их обоих. Очнувшись, снова радовался, что не терял время зря в её отсутствие, что так плохо справляется с душевными… и другими порывами; повторяя про себя эту пошлую истину – жизнь хороша, когда она разнообразна.

Не успевая додумать эту мысль, Андрей начинал задумываться над другой, и из подвалов памяти сами собой появлялись новые воспоминания…

… О том, как они с Катей мечтали о будущем, строили планы, бесчисленное множество раз признавались друг другу в любви, давали клятвы… Об их большой, как небо, любви, любви-сказке… «Иногда нужно отпустить ситуацию, не обгонять время… Ты не представляешь, на что я способна ради тебя!»

И снова Андрей раскаивался, мысленно просил прощения за свои измены, умолял поскорее вернуться. Он видел её, одиноко бредущую по пустынной улице, несчастную и уставшую. От бессилия она даже не может заплакать и позвать его на помощь. Ей трудно, а он не может к ней прийти.

Отчаянная мысль бежала дальше, в памяти отыскивались другие случаи, другие слова. Кати нет, она пропала. Где она? Он её ищет, он в панике.

«… Мысль делает счастливым и несчастным; мыслью живут, от мысли умирают… Я впервые люблю и любима по-настоящему. И мне по-настоящему страшно… Уходите, уходите отсюда! Нет, мне не пора… Это была не я… Нет, непохожа… Там, возле дерева с сердечком, у камня… Там была девушка… Но то была не я… Другая девушка, она погибнет… А я – нет…»

При этих мыслях его охватывали беспокойство и страх. Что с ней? Почему не звонит, не отвечает на письма? Может, она что-то недоговорила в последнем своём письме, и у неё серьёзные проблемы? И Андрей представлял Катю заложницей, – связанная по рукам и ногам, она лежала на бетонном полу в огромном ангаре; а он, перестреляв с полсотни злодеев, освобождал её.

Так он предавался безмолвным оргиям размышлений, не в силах утвердиться в каком-либо одном мнении, и в соответствии с ним действовать определённым образом, или, наоборот, бездействовать. Едва перед ним вырисовывалось, как магический кристалл, спасительное решение, изменчивый свет менял оттенки этого кристалла, и в нём угадывалось совсем другое.

Заблудившись в лабиринте сомнений и противоречий, Андрей снова и снова углублялся в воспоминания, силясь отыскать там доказательства в пользу того или иного решения, осыпая при этом проклятиями судьбу, торопливо забирающую самое лучшее, и не торопящуюся вернуть всё обратно. Легче найти лопнувший мыльный пузырь, чем то, что было и чего больше нет.

Новые и новые письма посылались во Владивосток. Андрей просил, убеждал, умолял, и даже пугал. Спрашивал, почему его опечаленные разлукой глаза не видят возлюбленную, обещавшую быстро вернуться. Сообщал, что в поисках причин тому потерялся в пустыне догадок, и не знает, как оттуда выбраться. Его сердце сожжено пламенной любовью, но даже оно уже не чувствует слитное биение двух любящих сердец.

Людмила Николаевна и Рита хранили упорное молчание. Нет, они не знают никаких других координат, кроме адреса воинской части, в которой служит Третьяков. Да, Катя сама звонит с переговорного пункта – правда, очень редко. Да, ей передали, что Андрей очень ждёт звонка. Всё. Конец связи.

В начале мая Людмила Николаевна сказала, что Катя находится в Москве, там она устроилась на работу по протекции «Серёжиного друга», проживает на съёмной квартире, адрес и телефон – конечно же – неизвестны. Услышав эту новость, Андрей обрадовался. «Серёжин друг», – это Кохраидзе Василий Гурамович, отвозивший их на море. Он возглавлял фирму «Медкомплект». Найти его – дело нескольких минут.

Но… неприятное чувство отчуждённости охватило его. Подкрадывались новые сомнения, их подкрепляли новые воспоминания.

«… Если б я знала, что доставляю тебе такое неудобство своим молчанием, как ты мне, то убеждена: я говорила бы без умолку…»

Разве это не её слова? Почему же она молчит столько времени? Есть ли на свете большее неудобство, чем его бессонные ночи, его тревожные мысли, его мучительное ожидание? И тут другой вопрос начинается: она переехала в Москву и устроилась на работу, значит, вышла из добровольного заточения, приняла какое-то решение. Если имело место очередное душевное пике, то, судя по всему, Катя из него успешно выбралась. Ну, и почему такая тишина в эфире? Катя! Где ты?

Она медленно принимала решения и быстро их исполняла. Отталкиваясь от этого, нетрудно догадаться, почему от неё нет известий. Встреча с Андреем не входила в её планы. И он обменял долгие раздумья на решение: если в самое ближайшее время она не выйдет на связь, то все его обязательства перед ней потеряют силу.

Глава 98

Скрип приоткрытой двери, Боль затаилась в глазах, Белой дрожащей руки Еле заметный взмах. Только зрачки в никуда, В серый промозглый дождь, Ты не был здесь никогда, Не был и не придешь. Пепел вместо души, Серый никчемный прах, В глухой осенней тиши Перед реальностью страх. Никто никогда не поймет И не узнает, что я Вою во тьме на луну, Потому что люблю тебя.

Глава 99

Волгоградский областной кардиологический центр находился на удалении от городских застроек, в районе Горная Поляна – экологически чистом месте, изобилующем минеральными источниками.

На строительство кардиоцентра было израсходовано около ста миллионов долларов, из которых тридцать миллионов потрачено на оборудование. С немецкой инжиниринговой компанией был заключен договор, и перечислена предоплата. Когда здание построили, немцы заявили, что дойчмарка просела перед долларом – валютой контракта была немецкая марка – и на закупку оборудования не осталось денег. Российская сторона возмутилась – договор и спецификация подписаны, цены зафиксированы, предоплата перечислена в полном объёме, о колебаниях курсов валют в договоре не сказано ни слова, поэтому заказчика не должно интересовать, что там творится на рынке мировых валют.

Немцы стояли на своём, и требовали подписания приёмо-сдаточного акта. Областную администрацию это, естественно, не устраивало. Началась тяжба. Чиновники всех уровней оказывали посильную поддержку в решении вопроса, были задействованы областная администрация, прокуратура, руководство УВД, представительство Волгоградской области в Москве, депутаты Госдумы, министерство здравоохранения. Действия многочисленных чиновников координировал главный врач кардиоцентра. Это оказалось крайне сложной задачей. В массе своей оказавшись людьми заинтересованными в отстаивании национальных интересов, люди действовали в пределах своих полномочий, а для решения вопроса этого оказалось мало, нужно было приложить сверхусилия.

И главный врач стал двигателем этой неповоротливой чиновничьей машины.

Оборудование отстояли. И все облегчённо вздохнули, и не только потому, что спасли бюджетные деньги и получили оборудование. Перекрестились, что не взяли от поставщиков ни копейки комиссионных, иначе разразился бы грандиозный коррупционный скандал, многие бы угодили за решётку за растрату бюджетных денег, а пустая коробка осталась бы стоять на живописных холмах Горной Поляны.

На момент ввода в эксплуатацию, по оснащённости кардиоцентр был одним из лучших в Европе.

Глава 100

Войдя без стука к заместителю главного врача, Игорь Быстров сразу же вывалил неприятную новость. Заместитель, Владлен Михайлович Ильичев, массивный, лобастый, с бугристым лицом, с массой седых, по-бетховенски спутанных, курчавых волос над мясистым лбом, молча выслушал, и спросил:

– Что значит «свистнул все деньги»?

Быстров рассказал всё заново. Ильичёв сразу схватил суть вопроса, но всё же уточнял элементарные вещи. «Поставили оборудование?» – «Да, всё поставили». – «Поставлено всё в срок?» – «Да, конечно». – «Установили?» – «Да, Владлен Михайлович, установили». – «Инженеры установили?» – «Да, сервис-инженеры установили и настроили». – «Они тут были в командировке за счёт фирмы?» – «Естественно, всё это предусмотрено договором». – «Белиссимо, а где они жили…»

На самом деле Ильичёв размышлял над тем, что произошло, и обдумывал дальнейший план действий.

Для закупки дополнительного оборудования была привлечена петербургская компания «Передовые Технологии». Переговоры вёл заведующий отделением кардиохирургии Быстров. Он прекрасно осведомлён о существующей системе скидок, знал все цены. Обычно компании предлагают так называемые «каталожные», «заводские» цены, плюс растаможка. Себестоимость оборудования не превышает двадцати процентов этих цен. Представитель производителя, или дилерская компания, имеет определённый разбег, и может «упасть» процентов на пятьдесят, если сумма контракта велика. Обычная скидка – 10–15 %. С «Передовыми Технологиями» договорились на десять процентов, и эти деньги директор фирмы должен был передать Быстрову через несколько дней после монтажа оборудования. Так получилось, что заведующий уехал с семьёй на море. В то же самое время в Петербург приехал заместитель главного врача по хирургии Птицын, – так же, как и заведующий кардиохирургией, петербуржец, приглашённый на работу в Волгоград из-за отсутствия своих специалистов. Он был знаком с директором «Передовых Технологий», в прошлом имел с ним дела. Они встретились, и Птицын попросил передать полагавшийся бонус через него. Несмотря на то, что переговоры насчёт комиссионных вёл Быстров, директор согласился. Спецификацию утверждали все вместе, априори было известно, что бонус будет «раскидан» на всех врачей, лишний раз в Волгоград ездить неохота, а Птицын – человек проверенный; и деньги в итоге были ему переданы. Приехав с моря, Быстров позвонил в Петербург, и ему было сказано, как всё произошло. Он обратился к Птицыну, тот ответил, что ничего не знает. Снова звонок в Петербург, и снова тот же ответ. Насчёт директора фирмы Быстров не сомневался – многолетние отношения, и перспективы дальнейшей работы с кардиоцентром, тому просто не имело смысла кидать. А за Птицыным такой грешок водился…

– Вы там не мухлюете, два питерца? – неожиданно спросил Ильичёв.

– Владлен Михайлович… свистните Птицына, и спросите его, сейчас, при мне!

– Верю тебе, верю, это я так… Я вижу людей, ты – честный парень, а этот индюк мне сразу не понравился. Так шта-а…

Игорь был взбешен. Что сказать жене? Что сказать брату, которому обещаны деньги на бизнес?

– Давайте вызовем его, Владлен Михайлович, давайте будем разбираться! Главный врач…

– Успокойся. Главного не будем трогать. Как ты это представляешь – разобрать на пятиминутке, что ведущий хирург присвоил комиссионные? Уволить по статье – так ведь такой статьи нет, уволить без причины – трудновата. Главный не будет наказывать специалиста, которому куплена квартира, и который ещё её не отработал. Так шта-а… лет пять придётся ждать.

– Пять лет?!

– Потом мы ему сделаем подножку.

Игорь потерял терпение, в этом Волгограде люди живут в другом измерении, они думают о сведении счётов, а не о решении проблемы.

– Зачем подножку через пять лет, деньги сейчас нужны!

– У нас другие приоритеты – нам нужно поставить дело и воспитать кадры. Потом – всё остальное. Скрысил – хрен с ним, пусть поперёк горла встанут.

Выпустив пар, пожелав летучей крысе приземлиться на очко, Игорь ушел ни с чем. Одна мысль его снедала: где взять деньги? Ведь это крайне несерьёзно – объяснять близким людям, что какой-то непорядочный гражданин залез в семейный бюджет. Попробуй объясни это жене, детям, и брату. Они скажут: «Папа, а куда же ты смотришь?» В расстроенных чувствах он поднялся в отделение, и возле своего кабинета увидел посетителя. Это был Роман Трегубов.

Они поздоровались. Игорь открыл кабинет, подошёл к столу, упал в кресло. Посмотрел в открытое окно. Прекрасный вид – холмы, сады, вдали тёмной полоской тянется Волга, дальше зеленеет остров. Красота! А денег нет. Он нажал кнопку интерфона, попросил медсестру принести две чашки кофе, и пару сигарет.

– Пришёл мне выкатить блондинку? – спросил он Трегубова.

– Да хоть негритоску, всё для вас, Игорь Викторович.

– Нет, мне ту блондинку, которая была с тобой в ресторане.

– Ольга? Нет… то бесполезно, она нашла себе блондина.

– Тогда десять блондинок – она десятерых стоит. Чего пришёл? Как дед?

– Спасибо, хорошо, как заново родился. Живой, здоровый, уже требует блондинку, не хуже, как вы.

Помолчав, прибавил:

– Вот у меня проблема.

Игорь скептически посмотрел на его внушительную фигуру.

– Мотор забарахлил?

– Нет, другое.

Они подождали, пока вошедшая медсестра расставит чашки.

– Ну, говори, чего пришёл.

И Трегубов рассказал.

Год назад кому-то пришло в голову завалить Лиманского, сотрудника службы безопасности «Волгоградского Индустриального банка», труп его найден в Городищенском районе, в песчаном карьере. Осенью прошлого года в подъезде был застрелен Ефим Бухман, учредитель компании «Фармбизнес». Шайтан нашептал следователю из ГУВД, что виноват во всём он, Роман Трегубов, законопослушный гражданин, праведник из праведников. Сам защитить он себя не может – всё от бедности. А поскольку среди посетителей зав. отделением замечены высокопоставленные чиновники, нетрудно предположить, что с некоторыми из них можно завязать нужные знакомства, и решить проблему.

– Какая-то эпидерсия, как я решу твою проблему? – недоверчиво спросил Игорь.

– Вы меня можете свести с нужными людьми, замолвить слово… как за своего родственника.

– Ты же работаешь в «офисе», какие проблемы?

Трегубов мотнул головой.

– Без мазы. Моё дело… оно шло мимо… Я не могу к ним обратиться. Из тех, кого я знаю, двое могут решить вопрос: Каданников и Еремеев. Первый отпадает, второй исчез. В натуре, исчез, пропал. Выходить через других опасно. Возьмут деньги, опрокинут, сдадут, ещё хуже будет. Беда, хоть убегай в пампасы. Менты висят на хвосте, телефон на прослушке, даже за бабой следят.

– Ну, а я что, чего ко мне пришёл?

– Вы можете поговорить как доктор, вас не опрокинут. Скажете, что я – ваш родственник, попал парень, выручайте. Вы можете развести, влезть в душу, разложить по понятиям, я же знаю… Другие будут сутками дожидаться приёма, а к вам приедут кто нужно сами – сразу по звонку. А я, со своей стороны, подсоблю монетами…

Игорь подобрался, как охотник, увидевший долгожданную дичь.

– Ну-ка, ну-ка…

– Поговорить с людьми, которые тут у вас бывали, чтобы приняли меня. А я уж разведу базар-вокзал.

– Сколько?

Трегубов написал на листке цифру. Игорь скривился:

– Что за эпидерсия, это за всё?

– Нет, это ваше. С людьми я буду сам договариваться.

– Годится, – сказал Игорь, и потянулся за блокнотом. – Был у меня прокурор…

Трегубов замахал руками.

– Не пойдёт. Неймуд, он только хуже сделает. Я видел тут Хохлова, замначальника ГУВД. Знаете такого?

Игорь кивнул.

– У тебя тут слежка? Откуда знаешь, кто ко мне приходит?

Трегубов продолжил:

– Своя кокарда, сделает. Вы ему пробросьте: родственник, попал в беду… и всё такое. А дальше я сам разотру.

Игорь допил кофе, посмотрел в открытое окно, и, полюбовавшись пейзажем, повернулся к посетителю:

– Давай ещё раз. Лиманский, Чухман… Ты, что ли, антисемит…

Глава 101

«Зачем торчу здесь, подобно занозе, больше часа?!» – стоя возле входа в мединститут, спрашивал сам себя Андрей, и не находил ответа.

Эти выходки Мариам, – никому бы он не позволил вытворять такое. Да, ему с ней хорошо, она боготворит его, она точно определилась, что он ей нужен. Да, её молодость, шарм свежей наивности, приятные ощущения, но какой ценой!

Она выясняла отношения по самому ничтожному поводу, это была какая-то устроительница стаканных бурь. Да и само общение по количеству словесных ловушек напоминало допрос. Пулемётной очередью сыпались вопросы «что бы ты сделал, если…», далее шло «если бы девушка залетела от тебя?», «если жена подала на развод, стал бы ты делить имущество?», «если бы ты полюбил девушку, а у неё уже есть ребёнок, женился бы ты на ней?». И так далее – многочасовая пытка предположениями. Если ответ противоречил её мировоззрению, Мариам начинала выяснять отношения. А если сильно противоречил, могла обидеться, развернуться, и пойти в противоположную сторону. Нужно было её догонять, уговаривать, просить прощение. Однажды Андрей не стал догонять, отправился пить пиво с друзьями. Мариам не выдержала первая, позвонила через день.

И отомстила. При встрече заявила, что накануне, будучи в гостях у подружки, отдалась парню, которого видела первый раз в жизни. И стала допытываться: простит её Андрей после этого, она ведь честно рассказала, не утаила. Ему очень хотелось свернуть ей шею, но он сдержанно улыбнулся. Видно было, что это очередной розыгрыш. Вопрос «Зачем?!!» оставался как бы за кадром – розыгрыш, и всё тут. Но в следующие двадцать минут она заставила его понервничать, и он начал сомневаться. Своей неукротимой энергией она сумела сломить все соображения здравого смысла и даже усомниться в правдивости его глаз. Ну, никудышная она актриса, чего уж там!

Андрей всё же подыграл ей, сказал, что ладно, он прощает её, и попросил быть более осмотрительной впредь. Тогда Мариам заявила, что это была проверка, и если бы он не простил ей измену, пришлось бы расстаться с ним, потому что настоящая любовь – это умение прощать.

Были другие попытки вызвать ревность – натужные, нелепые, смешные. Но, мысленно награждая её титулом «средоточия глупости», Андрей всё же подыгрывал ей. Его тянуло к ней. Он шёл к ней на свидание с уверенностью лунатика. Мариам притягивала его каким-то дьявольским магнетизмом. Она увлекала полётом фантазии, бессвязной, но яркой, и только потом, придя в себя, точно после припадка, он осознавал, что она оказалась сильнее его. Ему не удавалось «вдыхать аромат розы, не дотрагиваясь до шипов».

А её умение держать дистанцию просто сводило его с ума. Она позволяла ему целовать, ласкать себя, но близости у них не было. По её мнению, за год знакомства они недостаточно хорошо узнали друг друга. Неужели она была дорога ему лишь желанием, которое внушала?! Смятение чувств не позволяло ему постичь с достаточной ясностью эту бледную философскую истину.

Так не могло продолжаться без конца. Дело должно двигаться – либо вперёд, либо назад. Андрей продолжал вести осаду. Совсем пришлось бы туго, если б не выручала Ольга, на свиданиях с которой он отступал от платонических воззрений, и господствующий тон общения с ней не был тоном строгости.

…Он прервал свои размышления. Со стороны Площади Павших Борцов шла Мариам, очень эффектная на высоких тонких шпильках, в черных шелковых брюках и блузке с леопардовым принтом. С ней был молодой человек. Дойдя вместе до края тротуара, они попрощались, молодой человек пошёл в обратную сторону, она стала переходить дорогу.

«Вот если бы они держались за руки, а на прощание поцеловались, интересно, смог бы я разозлиться по-настоящему?» – подумал Андрей.

Мариам подошла, как ни в чём не бывало, взяла его под руку. Они пошли на набережную. Он решил её позлить, и сделал вид, что ничего не произошло. Рассказал смешной случай, потом заговорил о работе. Наконец, она не выдержала, и спросила раздражённо, почему он не выясняет причину опоздания, и что это за парень проводил её. Разве Андрею безразлично, что его девушка ходит с другим?

Он покорно задал вопрос, который она так ждала. И она возмутилась, почему нет живого интереса, всё как из-под палки. Тогда Андрей изобразил живой и неподдельный интерес.

Мариам объяснила.

Парень – это одноклассник, с которым она когда-то встречалась. После их расставания он всё время надеялся, что они снова будут вместе. И теперь ему необходимо окончательно выяснить, вернётся она к нему, или нет.

«Когда прекратятся эти дурацкие попытки заставить меня ревновать?» – зло подумал Андрей. Вслух же сказал:

– Как тебе понравится, если я активирую свой телефонный справочник, разыщу всех школьных, институтских, и прочих подруг, начну с ними выяснять что-нибудь – непременно перед нашим свиданием?!

– На минуточку: все твои «бывшие» – шалавы, а я с этим человеком встречалась несколько лет, он настоящий друг, – презрительно проговорила Мариам. – Твоё сравнение неуместно.

Начался прессинг. Когда Андрей, отчаявшись, стал просить прощения непонятно за что, Мариам успокоилась.

Они пришли в ресторан «Август». Заняв столик на балконе, откуда открывался вид на Волгу, принялись листать меню. Быстро всё просмотрев, Мариам сказала, что доверяет выбору Андрея. Когда подошёл официант, Андрей заказал греческий салат, мясные рулеты с жареными грибами, и бутылку шампанского.

И стал рассказывать про Гордеева, про его новую чудинку. Он начал строить дом на Тумаке. Почему так далеко? Для бешеной собаки семь вёрст не крюк. Реально, он надеется, что когда-нибудь в черте города построят мост через Волгу, и тогда не надо будет мотаться в объезд, через Волжский, или часами ждать паром. Все отговаривали его – ведь даже строительство моста не спасёт ситуацию, а если уж рассчитывать на этот мост, надо строить дом в Краснослободске, а не на Тумаке. Но эти уговоры только укрепили решимость Гордеева. Если бы ему стукнуло в голову строить дом в Жирновске, он бы и этому нашёл объяснение.

На стройку он взял бригаду таджиков. Сказал, что так дешевле, но платил им, как потомственным москвичам. Из-за этой стройки он стал меньше внимания уделять бизнесу, реже стал ездить в командировки по своему официальному месту работы.

– Если он не работает, – сказала Мариам, – забери бизнес, работай один. Это же твоё дело.

– Дело начал он, потом пригласил меня. Да и не собираюсь я кидать его, это непорядочно.

Некоторое время он развивал эту тему, чтобы показать свою порядочность. Внимательно выслушав, Мариам привела пример.

– Мой отец поссорился с компаньоном, и стал работать один. Он говорит, что все компаньоны рано или поздно разбегаются.

– Тем более мы дружим.

– Мне он не нравится. Почему ты не работаешь с Второвым, он интереснее.

– «Интересный человек» – это не профессия.

Андрей задумался над тем, надо ли сообщать Второву переданные Ольгой сведения. Несмотря на уговор, она всё-таки подслушала беседу Капранова с неким Давиденко. Обсуждали варианты защиты от москвичей, пытавшихся взыскать с завода девятьсот тысяч долларов. Первый вариант – провести налоговую проверку, найти массу нарушений, и передать дело в УНП. Если москвичи выиграют суды второй и третьей инстанции, и начнут банкротить завод, в любой момент можно будет выставить инкассо, и арестовать заводской счёт. А инкассо можно выставить на любую, самую запредельную сумму. Бюджетный долг считается первоочередным, поэтому москвичам придётся покурить в сторонке. Банкротить завод будет налоговая инспекция – волгоградская, опять же. Значит, конкурсный управляющий будет свой человек. Значит, ситуация будет предсказуема.

Другой вариант связан с силовым воздействием на москвичей, и выход на тех, кто за ними стоит. Ни у кого нет сомнений в том, что замутили дело волгоградцы, Москва – для прикрытия. И, скорее всего, кто-то из своих, из акционеров. Когда тайна откроется, этих людей, как минимум, вышвырнут с завода, ну, а насколько сильно повредят организмы – это как карта ляжет.

Ночь простёрла над городом свои темные покровы. От Волги веяло прохладой, и яркие звёзды в чёрном провале от этого казались ещё холоднее.

Разговаривая с Мариам, Андрей думал над этой сложной задачей – говорить Второву, или нет. Не мешало бы его проучить за то, что не взял в дело, но, с другой стороны, он друг.

Когда Мариам не устраивала сцен, общаться с ней было одно удовольствие. Она умела слушать, была приятной собеседницей. Иногда она бросала какую-нибудь общую фразу, являвшуюся вводной для длинной разговора, подталкивавшую собеседника долго о чём-нибудь рассказывать. Например, она говорила: я верю в любовь и в счастливую встречу. И испытующе смотрела на Андрея. Предполагалось, что он начнёт разгадывать ребус: имеется в виду их счастливая встреча, или же девушка мечтает о новой. Тема для длинной дискуссии задана. Или же вопрос: почему интереснее работать в иностранной компании? Тут в двух словах не скажешь, предполагается развёрнутый ответ. Начать хотя бы с того, что вопрос дискутабельный – откуда такая уверенность, что в иностранной компании работать интереснее, чем в российской?

Иногда казалось, что Мариам не очень-то понимает, о чём идёт речь, и что ей неинтересно, и вопросы задаются формально. Но всё равно общаться с ней было приятно. Ощущалось превосходство над этим прелестным созданием, а это уже что-то значило. Она была из тех красавиц, чей обжигающий взгляд заставляет трепетать даже суровые сердца.

В ожидании десерта, заказанного дополнительно, она спросила:

– Я думаю, правильно ли сделала, отказав ему.

– Кому?

– Моему другу.

Андрей поперхнулся шампанским. Эти постоянные подначивания встали ему поперёк горла. Мариам наблюдала за ним с очаровательной улыбкой. Милая людоедка! Он много раз давал себе слово не поддаваться на провокации, посмотреть, как она будет злиться, и вёлся каждый раз, а потом себя ругал. И в этот раз Андрей произнёс длинную эмоциональную тираду, которую следовало бы сказать в этом случае. Мариам удовлетворённо кивала. Вампирша из вампирш! Выслушав, сказала:

– Но он предложил мне выйти за него замуж. Я не просто обидела человека, если что, я упустила жениха.

Андрей взорвался:

– Если я буду тебе рассказывать обо всех своих упущенных возможностях…

Заметив её победный взгляд, он вспомнил о необычных способах достижения оргазма, о которых рассказывала Оля. Она могла кончить, например, когда доставляла оральное удовольствие партнёру, или же когда ей делали массаж ступней.

Во взгляде Мариам сквозило удовольствие, но она возмутилась тоном Андрея, и его словами. Назидательным учительским тоном поведала, что открытость – главное условие нормальных человеческих взаимоотношений. Андрей почувствовал себя испорченным мальчиком, которого снисходительно берут на попечительство – в надежде на то, что он когда-нибудь исправится.

И так ловко повела разговор, что единственным выходом из возведённого ею лабиринта хитроумных размышлений был один, и он вёл прямо в ЗАГС. Она ведь из-за Андрея отказала однокласснику, готовому жениться на ней. Значит…

– Ну, и я готов… – пробормотал Андрей, и тут же пожалел об этом.

– Разве так просят руку девушки? Как будто я тебя заставляю на себе жениться.

Придав лицу долженствующее выражение, Андрей сказал то, что обычно говорят в таких случаях, опять же, – соответствующим тоном. Из-за стола он вышел сытый той безнадежной тоской, которая наполняет смертника во время последнего ужина. Полноту этого дня заканчивала помолвка, а состоявшаяся помолвка была из тех, что, как казнь, бывают только раз в жизни.

Позже, проводив Мариам домой, он решил, что расскажет Второву то, что выведала Ольга. Насчёт свадьбы он решил подумать потом. Чувствовалась жуткая слабость – как будто с него выпустили всю кровь.

Глава 102

Седые толстые тучи быстро заволокли небо, в комнате стало серо и темно, как в сумерках. Ветер, уже неделю трепавший город, обрушился на него с новой силой, пригибая к земле деревья и срывая свежие майские листья. Первые крупные капли дождя постучались в оконное стекло, оставляя на нем мокрые дорожки следов.

Вдруг все стихло, но только на короткое зыбкое мгновение. И вот снова пыльной метелью ветер кружился, танцевал на тротуарах, пятнистых и рябых, подхватывал капли дождя, не давая им упасть на землю.

В комнату задувал воздух с улицы, он пахнул пылью, сыростью, тополем и маем.

Вроде бы все стихло, только листья на деревьях шипели, недовольные непогодой, да иногда очередная капля с глухим стоном разбивалась о стекло. Массивы туч, как лошади, подгоняемые ветром-кучером, бежали, обгоняя друг друга, наскакивая друг на друга, иногда давая пробиться лучику солнца и сея мелкие капли дождя.

Но вот ускакали кони-тучи, кучер-ветер, растерявшись, запутался в кроне старого тополя, иногда будоража пахучие молодые листья. Незаметно подкрался вечер.

Катя сидела у окна и смотрела, как сумерки ложатся на мокрый асфальт, заползают в комнату, делая воздух в ней густым и полным странных теней.

На улице зажигались фонари, спешили прохожие и машины, но она ничего не замечала. Перед ее большими печальными глазами проносились совсем другие картины и люди. Это вновь были мечты. Их она узнавала по ни с чем не сравнимому аромату – аромату свободы и счастья.

Может показаться странным, но она любила эти мгновения, когда ее мысли, распростившись с реальностью, уносились в неизведанные дали, подвластные только ей самой. Это было единственное место, куда никто не мог проникнуть, где никто не мог ничего испортить или предать ее. Это был рай одной единственной души в огромном, безбрежном океане жизни.

Вдруг она громко рассмеялась. Это был невесёлый смех, – смех одиночества.

Глава 103

Они ходили друг за другом, выискивая незащищённые места для ударов. Всё тщетно. Противники хорошо изучили друг друга, знали слабые и сильные стороны, и провести удар стоило огромных усилий. Наконец, Ренат не выдержал, и бросился в атаку. Он пропустил несколько ударов по корпусу, и, зайдя с боку, провёл «ножницы» – обхватив в прыжке туловище Андрея ногами, повалил его на татами.

Этот поединок выиграл Ренат. Общий счёт сравнялся. Когда они поднялись на ноги, Ренат попросил – уже в который раз! – рассказать про поединок в камере. Эту историю он мог слушать бесконечно. Андрей снова рассказал и показал, как всё было. Затем они направились в раздевалку, а оттуда – в сауну. Там уже никого не было. Тренировка давно закончилась, они задержались, чтобы закончить товарищеский поединок.

– Ты всё-таки женишься, – сказал Ренат, подливая на камни воду.

Вода зашипела, пошёл пар, распространяя запах эвкалиптового масла.

– Не знаю.

– А если вдруг приедет Катя?

– Да когда она приедет?! – в сердцах воскликнул Андрей. – Тут уже всё ясно, она с кем-то живёт. Приехала на лето, погостила, и вернулась к своему мужу. Сейчас появится на пару летних месяцев, потусуется, найдёт причину для отъезда, и снова ускользнёт.

– Она же звала тебя в Питер, а потом и во Владивосток.

– Знала, как звать. Театр, показуха. Ей было прекрасно известно, что я не мог сразу выехать. Она меня хорошо изучила – как я тщательно готовлюсь ко всему. Я не выехал, она изобразила обиду.

– А вдруг приедет, а у тебя тут целый гарем.

– Она там тоже не скучает. Полдня не могла терпеть, думаешь, восемь месяцев выдержит?! Тут другой вопрос начинается: нужно ли мне жениться?

– Возможно.

– А если я не женюсь?

– Большой беды не будет.

– Не будет?

– Я такое скажу: нет ничего хуже, чем отсутствие выбора. А женитьба резко ограничивает свободу манёвра. Представь: ты бы дрался со мной с пятидесятикилограммовым мешком за спиной.

– Но, опять же, есть важный довод в пользу того, чтобы жениться сейчас на Мариам.

– Что за довод, удостой мой слух.

– Она не гуляет, не смотрит по сторонам, как Маша. У неё нет престарелого любовника, папочки, который её содержит и ею помыкает, – как у Оли. Она не будет уезжать, и устраивать мне испытания, как Катя… к чьему прошлому я ревную так же, как к настоящему. Мариам взбалмошна, но это пустяк по сравнению с тем, что бывает у других. Она проста, наивна, неопытна, и в этом её огромное достоинство. Ей восемнадцать лет, нужно жениться на ней как можно скорее. Я не хочу тревожиться безмерными и мучительными замыслами, хочу быть здоровым, и свободным от болезненных исканий и тягостной сложности, поэзия реальных вещей представляется мне достаточно грандиозной.

– Тогда поторопись со свадьбой.

– И мне будет хорошо?

– Одно из двух: либо плохо, либо хорошо.

Поднявшись со скамейки, Ренат подлил воды на камни. Взяв веник из тазика, принялся охаживать им себя.

– Думаю, что буду счастлив, – проговорил Андрей.

– В известной мере.

– А если у неё окажется совсем уж скверный характер? Если этот её вампиризм начнёт прогрессировать?

– За это не ручаюсь.

– Голова идёт кругом. Посоветуй, что мне делать.

– Скажу так: делай всё, что хочешь!

– Ай… вражья сила.

Андрей вышел из терпения, но продолжал спрашивать.

– Жениться мне? Если я не женюсь, то, значит, никогда не буду обманут?

– Выходит, так.

– А если женюсь, то буду? Ведь девушка опытная уже знает, что к чему, и что ей надо. У неё ведь опыт. Она находит определённого мужчину, и успокаивается на этом. А девушка неопытная, ей всё интересно, начнёт смотреть по сторонам, искать, экспериментировать… Опять же, взяв такую, по всему выходит, что ты готовишь её для другого, что называется, предпродажная подготовка…

– Бывает и такое.

– Вот если бы в таких случаях предусматривалось гарантийное, что называется, послепродажное обслуживание…

Подумав, Андрей продолжил размышления:

– Ну, а если Мариам окажется той, за кого себя выдаёт – скромной и целомудренной, – воспитание всё-таки, семейные традиции, – то я не буду обманут?

– Как будто бы так.

– Тут другой вопрос начинается: будет ли она скромной и целомудренной?

– Сомневаюсь.

– Но ведь ты её не знаешь.

– Она ведь живой человек. Да еще с таким богатым телом.

– Опять же говорю: ты просто не знаешь её, как можешь сомневаться?

Ренат махнул рукой, которой держал веник, брызги полетели на Андрея.

– Имею основания.

– А если б ты её знал?

– Я бы ещё больше сомневался, – хмуро обронил Ренат.

– Что же делать? Кто мне откроет страшную тайну: женитьба – это хорошо или плохо?

Не выдержав, Ренат вскочил, и начал хлестать Андрея веником:

– Женись, не женись, достал меня, озабоченный!

Вечером Андрей имел продолжительную беседу с родителями, и ещё больше запутался.

Сидя за своим письменным столом, отец в третий раз попросил его хорошенько подумать, прежде чем решиться на этот ответственный шаг.

– Мы уже решили, – опять же, в третий раз, ответил Андрей.

– «Мы решили», – мрачным эхом отозвался отец. – Скажи лучше: «она решила». Ты ещё сам не знаешь, что тебе нужно, у тебя шкала ценностей не сформирована.

Андрей опустил голову. Легко поднявшись с кресла, отец стал развивать свою мысль, шагая по комнате из угла в угол:

– Она, в отличие от тебя, наверняка знает что хочет: она определилась, что ты ей нужен. Возможно, она тебя любит, или, по крайней мере, так думает. Когда женщина любит, она не успокоится, пока не завладеет объектом страсти. Она слаба, поэтому жаждет полновластия. На меньшее она несогласна. Так как умишко у неё редуцированный, то абстрактное для неё непостижимо, и она его ненавидит. Она занята житейскими мелочами, всё идеальное вызывает у неё ревность. В то время как мужчина постигает высочайшие сферы мироздания, женщина пытается втиснуть его устремления в приходо-расходную книжку. С потрясающим мастерством они заманивают в свои сети простаков наподобие тебя. Им необходимо низвести мужчину до своего уровня. Им не нужно ничего знать про мужчину, им нужно только, чтобы он им принадлежал. И ведь готовы исполнить любое желание, кроме одного – чтобы от них отвязались.

Андрей покорно выслушал эту тираду. Да, разумные вещи говорит отец. Но это однобокий взгляд. Эти рассуждения не затрагивают, что называется, всей глубины вопроса. Решив, что произвёл нужное впечатление своей речью, Александр Андреевич сел в кресло, открыл заложенную закладкой толстую книгу, и углубился в чтение.

В разговор вмешалась мама:

– Тебя послушать, Саша, так и вовсе не надо создавать домашний очаг. Другой вопрос, семья этой девушки. Как её фамилия?

– Авазашвили.

– Она грузинка?

– Да.

– Обычно у них родители решают, за кого выдать замуж дочку.

Андрей вспомнил Тинатин.

– Да, уж…

Оторвавшись от чтения, Александр Андреевич весело проговорил:

– Надо пойти к её родителям, и признаться, что наш семейный анамнез отягощен серьёзными наследственными заболеваниями – болезнь Дауна, дебилизм, олигофрения.

При этих словах лицо его было печально и серьёзно, а глаза смеялись. Андрей попросил выслушать его скудные мысли:

– Что, если время, которое я сочту нужным уделять ей… окажется достаточным для того, чтобы она, обладающая редуцированным умишком, подумала… и поняла, что я ей принадлежу? И чтобы занималась семьёй, и не возмущалась, что сам я не семейный человек, и была при этом мягкой, нежной, послушной? Это же будет обоюдная сатисфакция!

Александр Андреевич выпустил из рук раскрытую книгу, она упала на пол. Не обращая внимания на катастрофу – закладку не положил, теперь нужную страницу не найти – он сказал:

– Этот предельный случай существует лишь в тенденции. Каждый тип реально существующих женщин имеет свою, ему лишь присущую степень расширения возможностей. Options strictly limited.

Он поднял книгу, и, обнаружив, что возможность найти нужную страницу существует лишь в тенденции, сильно опечалился.

– Пап, мы на самом деле хотим сыграть свадьбу.

– Будь круче. Лучше иметь твёрдый шанкр, чем мягкий характер.

* * *

Андрей советовался по волнующему его вопросу с Трезором. Они встретились на набережной, напротив «офиса». Передав причитающуюся ему долю с «Фармбизнеса», Андрей попросил совета насчет свадьбы. И совет был дан:

– Тебя Шерина ищет, позвони ей.

Тут Андрей вспомнил, что не виделся с Ольгой уже больше двух недель. Сначала была поездка в Саратов, потом – в Астрахань, потом эти выматывающие разговоры с Мариам.

– Позвоню, но что мне делать с этой чёртовой свадьбой?

– Встреться с Олей, друг. Она не может до тебя дозвониться, на сообщения ты не отвечаешь. Говорит: если тебя что-то не устраивает, скажи, что именно. Она это учтёт, когда будет встречаться с другими мужчинами.

– Всё понял. Оля – моя страсть, она это знает. Что мне делать с Мариам?

– Фильдеперсовая штучка, пускай тусуется по бездорожью. Шерина – вот реальная маза.

– Да, Трезор, наши отношения цементирует высокий эротический накал, подернутый романтическим инеем. Я бесконечно благодарен ей за то, что она присматривает за моим гормональным фоном. Ну и что же мне теперь, на ней жениться?

– Почему нет? Простая, надёжная баба.

– Прожженная, у неё этот «папа», Михалыч. Зачем я ей нужен.

– Ради тебя она его бросит. Говорю: она простая и надёжная, в ней нет двойного дна, вспомни, как она меня выручила, а я ей был никто. А эта твоя гурия, хитрее бабы я не видел.

– Да она ещё ребёнок, и ещё не начинала думать.

– Строит из себя дурочку. Глаза у неё хитрые.

– А что глаза хитрые… не понимаю, о чём ты. Я разве сын миллиардера, что с меня взять?

– То, что ты разучишься использовать по назначению свою голову, потому что её мыслишки туда перекочуют.

– Да и… вплоть до этого. Что делать женщинам, если не путать мужчинам мысли? Опять же, что делать мужчинам, как не ставить защиту от проникновения коварных женских мыслей?

– Всё, с меня хватит.

И Трезор спросил Андрея, может ли его отец выйти на службу судебных приставов для решения очень важного вопроса.

– Нет, он такими делами не занимается. Поднимает связи лишь в исключительных случаях. Но, послушай, а доктор твой, который тебя познакомил с ГУВДэшником, спроси его.

– Едрён батон! Он конкретный, реальный чел, но… дорого, сука! Но… если с твоим батей – болт, придётся идти к доктору.

На прощание Трезор напомнил об Ольге, и заявил, что прямо сейчас из офиса отзвонится ей, скажет, что видел Андрея и передал ему её пожелания. Время пошло!

«Как можно советоваться о чём-то серьёзном с таким предвзятым человеком?» – удручённо подумал Андрей.

Вадим Второв по этому поводу сказал однозначно: женись на той, что помоложе и подевственнее!

Аркадий Решетников, школьный товарищ, и, самый объективный из всех друзей, высказался неопределённее всех:

– По-моему, ты ищешь в женщинах как раз то, что есть у каждой.

Глава 104

Облитый яркими солнечными лучами город утопал в зелёной листве. Беспокойно плескалась разлившаяся Волга. В тишине знойного дня над разомлевшей от истомы землёй раздался крик одинокой чайки. Казалось, будто она одна живёт в этом крае и с безнадёжной тоской зовёт подругу. Ей никто не ответил, и крик уплыл куда-то вдаль.

Деревья застыли, точно окаменели в своём красочном уборе, а Андрею чудилось – буря несётся над солнечным городом, сгибая до земли тополя и вязы и кружа ярким хороводом цветы.

Выйдя из машины, Оля подошла к нему своей волнующей походкой, остановилась на расстоянии вытянутой руки. Минималистский наряд подчёркивал её вызывающую красоту. Она себе не изменяла: одежда простая, и её немного. Легко разоблачиться и быстро надеть. Нежно-голубой ультракороткий топ, мини-бикини, сабо. Глаза искрились, на губах играл след невидимого поцелуя.

Так она стояла, подобранная в своём сладострастном совершенстве.

– Я в шоке! Вот уж не думала, что ты возьмёшь, и тупо исчезнешь.

– Знаешь ведь, что ты – моя страсть. Куда же я исчезну?

– Говорят, ты собрался жениться.

Ему показалось, что при этих словах её светло-голубые глаза потемнели, как море темнеет перед грозой.

– Что-то не так? Ты же знала, что я встречаюсь с…

– Одно дело ты таскаешься с этой куклой, другое дело – собираешься на ней жениться, – перебила она его.

– Послушай: когда мы познакомились, ты повела себя, как этакая современная раскованная дама, почти что феминистка. Ты не скрывала, что у тебя есть Михалыч, я, со своей стороны, тоже не совсем свободен. Вот, отношения развиваются своим чередом. Ты же со своим парнем тоже контактируешь?

– Ой, ну долго объяснять. Я думала… отношения будут по-другому развиваться…

– Оля…

Она отвернулась, посмотрела на Волгу. В глазах её стояли слёзы.

– Я же не какая-то фригидная сучка, – глухо сказала она, не поворачиваясь. – Думаешь, у меня не может быть чувств, привязанностей.

Она потёрла глаза.

– Мне нравится то, что ты проделываешь со мной. Как ты разворотишь мои внутренности своим инструментом. Я вне себя от счастья, когда ты это делаешь, знаешь ведь мой оргазмотрон. С тобой хорошо спать, и хорошо просыпаться по утрам.

Она повернулась к нему, и сказала резко:

– И тут, ебани меня калиткой, ты женишься!

– В отсутствие калитки могу тебя как следует трахнуть.

Он оторопел от услышанного, от её слов, и своих собственных; почувствовал, как земля уходит из-под ног.

Через двадцать минут они вошли в съёмную квартиру на улице Пражской, и Андрей с порога стал снимать то немногое, что было надето на Оле.

Время будто остановилось. Уныло замерли лопасти сгоревшего вентилятора. Безжизненно повисли шторы, в просвет между ними косым потоком падал свет, ложась на разбросанную по полу одежду, смятые простыни.

Оля обнимала его, гладила его волосы, плакала, Андрей целовал её мокрые, солёные глаза. Каждый их вздох был как знойное дуновение. Им трудно было дышать, казалось, будто они витают в каком-то удушливом, но упоительном тумане. И снова безумная волна накрывала их, они погружались в жгучую бездну. Слив страсть, спорили, кто сходит на кухню за водой, кто пойдёт в магазин, и приготовит что-нибудь поесть.

Утром она сказала, одеваясь:

– Что ж, поматросил и бросил. Обидно, досадно, но… ладно. Хуже, если бы бросил, и не поматросил – это было бы оскорбление.

Глава 105

Планы рушились. Чувство власти над обстоятельствами и сроками покидало людей, привыкших создавать окружающую среду так, как им хотелось. Ещё недавно они спокойным взглядом скользили по отчётам подчинённых – не всё ли равно, что там затевают недруги, имеет ли значение контратака противника.

Акционеры «ВХК» собрались, чтобы обсудить решение областной думы. Московский трансферт отдали областному комитету здравоохранения.

Гетманов подробно рассказал, куда пойдут эти деньги – в кардиоцентр, онкодиспансер, областную клиническую больницу. Синельников, директор «Медторга», нашёл выход на облздравотдел, и, судя по всему, поставки медикаментов пойдут через его фирму.

Капранов, повертев калькулятор в руках, швырнул его на стол:

– Представляю, сколько срубит капусты этот Синельников.

– Вместе с начальником облздрава и главврачами, – вставил Шмерко.

Заводовский встрепенулся:

– Что же, мы не купим оборудование?

– То есть, всесильный Градовский не смог нейтрализовать чокнутого профессора? – небрежно бросил Першин.

Гетманов важно засопел:

– Подобытся мне, Синельников раздул нешутошную пропаганду. Такая вот медицинская загогулина, понимаешь.

– Когда закончится этот благотворительный понос? – проворчал Второв.

– Кто-то говорил о силовых действиях, – многозначительно произнёс Силантьев, и посмотрел на Капранова.

Все посмотрели на него.

– Мы озадачились прессовкой москвичей, – ответил тот, посмотрев на Второва, который невольно поёжился под его свинцовым взглядом. – И выяснили, что следы ведут обратно в Волгоград. Думаю, скоро станет ясно, кто польстился на тридцать сребреников.

Все переглянулись. Какой ужас! Иуда среди нас!

Растягивая, как смолу, слова, Шмерко сообщил, что к нему приезжали приставы из управления по исполнению особо важных производств, и жёстко потребовали скорейшего погашения долга «Химтрасту». Подхватив разговор, Капранов заявил, что теперь поймать крысу – вопрос времени. Нужно только выяснить, кто вышел на начальника службы судебных приставов по исполнению особо важных исполнительных производств, инициировав бешеную активность этого ведомства; и по цепочке выявить заказчика. И снова бросил свой суровый взгляд на Второва, Черкасова, и Першина.

– А что мы будем делать, если москвичи выиграют суды в трёх инстанциях, и приставы всё-таки заявятся к нам? – украдкой оглядев присутствующих, будничным тоном спросил Черкасов.

– Вывесим на проходной крыс, они отпугнут непрошенных гостей, – важно облокотившись, процедил Капранов, и вновь посмотрел в сторону Второва, Черкасова, и Першина.

– Охренительно, мы тут давим эту мышиную перхоть… – недовольный намёком, произнёс Второв.

Больше этой темы не касались. Поднявшись, Воропаев раздал всем отчет о переоценке заводского имущества. Указанные цифры приятно удивили акционеров. Сразу несколько рук потянулись к калькулятору. Завладев массивным «Citizen», Гетманов застучал клавишами.

– Дай побачить, неплохо посчитали…

– Предварительные подсчёты, – пояснил Воропаев, – если, не дай бог, москвичи выиграют суд, придётся всё увеличить, а так, если доживём до торгов…

– Доживём, – весомо произнёс Капранов.

Воспользовавшись паузой, Заводовский дал обстановку на предприятии, победно доложил об увеличении дневной выработки, ознакомил с новыми заводскими ценами на продукцию, утверждёнными главным экономистом. Ознакомившись с документами, Мордвинцев и Силантьев заявили, что скорректируют свои заявки на продукцию в сторону увеличения. Першин возмутился – он на прошлой неделе не выбрал свой заказ на присадки и метионин. Капранов, в свою очередь, раздражённо произнёс, что его компания уже три недели подряд не выбирает свои заявки. Возникшую перебранку остановил Шмерко – завтра на пятиминутке будут решены все производственные вопросы, давайте говорить о главном.

– Уж не хотите ли вы поговорить об акциях исчезнувшего Еремеева? – ехидно спросил Мордвинцев.

– Выдающий был человек… но акции треба поделить, – оживился задремавший было Гетманов.

Одобрительный гул пронёсся по залу. Кому достанутся акции Еремеева – этот вопрос волновал всех без исключения. Вытерев пот со лба, Шмерко большими глотками опорожнил бутылку минеральной воды.

– Видит бог, они достанутся наследнику. Пусть приходит на завод, приобщается к делам. Всё-таки сын такого человека, должен справиться.

– Родство не укорачивает его глупость, – ядовито произнёс Мордвинцев.

– Взломщик мохнатых сейфов, – презрительно ухмыльнулся Капранов.

Их поддержали остальные – действительно, не будут ли заводские дела отвлекать Еремеева-младшего от садо-мазо-сессий. Кто-то намекнул, что дело Васильевой не поздно переиграть, и препроводить насильника туда, где ему самое место – в тюрьму.

Выпученные глаза Шмерко рассмешили Воропаева, он фыркнул. Наконец, заместитель гендиректора, перекрывая общий шум, выкрикнул:

– Посмотрел бы я на вас, если б сейчас открылась дверь, и вошёл Игнат Захарович!

Никто не верил в такую возможность, но некоторые всё-таки покосились на дверь.

– Пускай приходит и работает, богатырь воли и мысли, его заслуги никто не отменял, – спокойно протянул Капранов.

«А вдруг вернётся?» – подумалось ему.

Прочтя в глазах присутствующих акционеров те же опасения, добавил:

– А заодно пусть оплатит мне расходы на Москву, на адвокатов.

– Да, пусть ответит за эти рейдерские штучки, – вставил Мордвинцев.

– И за компроматную войну, – поддакнул Закревский.

И снова на голову Шмерко посыпалась брань, угрозы, крики. Позабыв о том, что на свете существует тишина, акционеры обвиняли его в умышленном вредительстве, требовали его отставки, дележе принадлежащих Еремееву акций.

Гетманов решил, что пора собрать разбредшееся стадо, и призвал всех к порядку. Заклеймив Шмерко как человека неясного и чужого, Афанасий Иванович, тем не менее, предложил оставить его в покое до тех пор, пока госпакет не будет выставлен на торги. Тогда и решится судьба акций. А издержки акционеров, связанные с недружественными действиями «Химтраста», а также расходы на адвокатов в связи с происками Кекеева, – всё это заместитель гендиректора обязан компенсировать из своего кармана.

– Аккуратнее надо вести дела, – огрызнулся Шмерко.

Гетманов поднялся, опёрся руками о стол.

– Надуши свой рот собачей слюной, советчик хренов. По твоей милости я хожу в прокуратуру каждый день, как на работу.

Шмерко уткнулся носом в бумаги, и до конца собрания не проронил ни слова. Першин, которому Второв последние десять минут что-то шептал на ухо, внёс предложение:

– Почему бы нам не освоить эти медицинские деньги? То есть выйти на облздравотдел, отжать Синельникова, дать свою фирму. Нам какая разница, что поставлять, был бы бюджет.

– Ибо сказано: удостой вниманием то, что лежит на твоём пути… – улыбнувшись, произнёс Закревский.

Акционеры зашумели. Изумлённые возгласы перемежались с предположениями, недоверчивыми вопросами. У кого какие связи, где взять фирму с лицензией.

– У меня есть на примете фирма, – сказал Второв.

– Кто такие? – раздалось сразу несколько голосов.

– «Фармбизнес», директора звать Илья Брук.

– Пархата, – поморщился Гетманов, – он нас обдерёт, как липку.

– У него проблемы, он под следствием, – пояснил Второв. – Заказал компаньона – по крайней мере, милиция так считает. Если ему помочь, он нам бесплатно предоставит фирму.

– Это мы решим, – авторитетно сказал Капранов. – Кто занимается делом?

– Рашид Галеев, ГУВД.

У Заводовского от скуки рот растянулся. Вполуха слушая совещающихся, он машинально рисовал на листе бумаги первые пришедшие на ум фигурки и значки. Тут были усы Еремеева, был обросший волосами сейф, были пушки с танками, милицейские погоны, но больше всего было значков «$». Осенённый внезапной мыслью, он сказал:

– Если мы в ближайшее время выкупим госпакет, никто не помешает нам скинуться, и на свои деньги приобрести оборудование.

Все разом замолчали, но пауза была недолгой.

– Если у нас будет процентов тридцать, пожалуй, мы будем готовы рассмотреть это предложение, – заявил Силантьев. – Если меньше, смысла нет рисковать своими деньгами, лучше взять кредит… на стороннюю организацию.

– С какой стати тебе должно достаться тридцать процентов? – набросился на него Черкасов. – Кроме того, что выбираешь больше всех присадок, что ты сделал для завода?

– На себя посмотри! Только горланить умеешь.

К ним подключились остальные. Посыпались взаимные упрёки и пререкания. Вычеркнув из памяти цель собрания, каждый стремился доказать своё исключительное значение, и очернить другого. Кто-то предложил прямо сейчас условно разделить госпакет, а заодно и акции Еремеева, и составить соответствующий протокол, в котором каждый распишется, – чтобы не было потом претензий.

Тут, словно с туч, упал громовой голос Гетманова:

– Вы лучше поспорьте, у кого в жопе глистов больше! Забыли, что ли, зачем собрались?!

Словно струи холодной воды обдали акционеров. В водворившейся тишине все услышали голос Першина, не успевшего закончить свою мысль:

– … то есть я тут проработал столько лет, поэтому заслуживаю…

– Сиди на жопе ровно, из-за тебя тут начались проверки! – обличающе выкрикнул Гетманов. – Из личных, недостойных побуждений действуешь.

Переведя дух, спросил, какое решение будет принято по поводу трансферта, и по поводу угрозы со стороны «Химтраста», и кому в этой связи будут делегированы полномочия действовать от лица предприятия.

– Я готов решить вопрос с медицинской фирмой, – сказал Второв. – И… не обещаю, но попытаюсь выйти на облздравотдел.

Покачав головой, Гетманов проговорил, что областной комитет по здравоохранению – вопрос очень сложный, у них своя кухня; но он, со своей стороны, тоже попытается что-нибудь сделать.

– «Химтраст» я беру на себя, – уверенно произнёс Капранов. – Можно считать, что этой проблемы больше нет.

– Так уж и нет? – сузив глаза, усмехнулся Второв. – Вы даже можете поклясться?

– Чем же я должен тебе поклясться?

– Да хотя бы… пяткой любовницы.

– Не могу, это святое.

– Ну, тогда… копытом ослицы.

– Здоровьем тёщи, – подсказал Першин.

– А-а… это легко!

Эти слова были встречены дружным смехом.

Когда собрание подошло к концу, Капранов попросил Второва немного задержаться, чтобы тот дал разъяснения по поводу Ильи Брука, компании «Фармбизнес», и медицинских поставок.

Глава 106

Андрей предложил Глебу Гордееву учредить благотворительный фонд и получить на него лицензию на продажу медикаментов и медицинского оборудования. Препараты, распространяемые через врачей, стали появляться в аптеках, и приходилось снижать наценку. Трудно становилось подыскивать им замену, чтобы врачи могли свободно оперировать ценообразованием. Придуманная Гордеевым схема рано или поздно перестанет работать. Почему именно благотворительный фонд? Можно открыть обычную фирму, но общественную организацию тоже нужно держать про запас – мало ли, какая программа, они постоянно появляются.

В ответ на это предложение, высказанное спокойным тоном, Гордеев неожиданно озлился. Он раздражённо сказал, чтобы ему «не забивали голову ненужной информацией». Потом, метая бешеные взгляды, прибавил, что все эти идеи – фирмы, фонды – он уже давно продумал и отбросил, а Андрею только сейчас это приходит в голову.

– Не надо ничего придумывать, – попытался уговорить его Андрей, – не надо думать, особенно когда под это не заточена голова, надо брать и делать. Синельников собирает с народа деньги на образование – типа, их дети, когда повзрослеют, поступят в институт, и его «Интеллект-инвест» прекрасно на этом работает. Мы тоже можем взять какую-то там тему: уход за больными китами, отмывание пингвинов от мазута, или другую природную дичь, и обязательно найдём свою целевую аудиторию, будем осваивать бюджеты, и всё такое.

Но Гордеев, человек-плуг, не был любознателен, ему не подходило сравнение с губкой, которая жадно впитывает знания, его возможности для этого были ограничены, что-то уже впиталось, и больше уже не помещалось, и напитывание новым не могло происходить без ущерба для старого. И его приземленное воображение не представляло, как выбраться с перепаханного, оскудевшего поля на дорогу благополучия.

Он порекомендовал «жить своей жизнью», но если бы он сам следовал своим рекомендациям, то они наверняка бы вывели его на ту самую дорогу. Видя непонимание в крестьянских Глебовых глазах, Андрей был вынужден прекратить разговор об инновациях.

Ссора, казалось, забудется так же, как были забыты многие их столкновения и споры. Но почему-то эта короткая вспышка не прошла без следа, не забылась. Когда жизнь одного человека дружески сходится с жизнью второго, они, случается, ссорятся и бывают несправедливы в споре, и всё же взаимные обиды уходят без следа. Но если намечается внутреннее разделение между людьми, ещё не понимающими этого внутреннего разделения, то и случайное слово, мелкая небрежность в отношениях превращается в остриё, смертельное для дружбы.

И часто внутреннее расхождение лежит так глубоко, что никогда не выходит на свет, никогда не осознаётся людьми. Пустой, шумный спор, сорвавшееся недоброе слово кажутся им тогда роковой причиной, погубившей товарищество.

Глеб Гордеев всегда казался странным, чудаковатым, многие подтрунивали над ним. Андрей не принимал близко к сердцу эти странности, смотрел на них сквозь пальцы. Для него было главное то, что Гордеев – деловой человек, и обеспечивает успешную работу бизнес-схемы, и какое значение может иметь внешний антураж. Сколько их – корректных, трудолюбивых, честолюбивых, приятных, ничтожных, бесполезных людей.

И вот мелкая стычка подвела черту под их партнёрством. Андрей стал замечать, что Гордеев свободно оперирует общими деньгами – тратит на увеселительные мероприятия, берёт на строительство дачного домика. Говорил, что «потом рассчитаемся, вычтем мои расходы из моей доли», но когда наступало это «потом», забывал, сколько взял денег, обвинял Андрея в приписках.

Недоразумения случались и раньше. Бывая в командировках, Гордеев устраивал масштабные кутежи, и под воздействием расширяющих границы воображения напитков забывал об их стоимости. Потом, при подведении итогов, он удивлялся, когда ему называли цифры, часто спорил, спрашивал, откуда они взялись. Но эти споры неизменно заканчивались извинениями, братанием.

Теперь всё стало по-другому, Гордеев переменился. Споры не заканчивались примирением, партнёры расходились, затаив подозрения.

Как-то раз позвонил врач из анонимного кабинета Центрального КВД и сделал заявку. Андрей привёз товар и попросил рассчитаться за проданное. Врач ответил, что деньги отданы Гордееву на прошлой неделе, посетовал, что ему был продиктован заказ, но товар не привезли даже после повторного напоминания. Пришлось перезванивать Андрею. Это было подозрительно – Гордеев ничего не сказал об этих деньгах, тем более странно – оставил без товара одну из самых прибыльных точек. Что оставалось делать? Извиниться и уехать.

Ситуация повторилась с другими клиентами. Становилось ясно: Гордеев вытаскивает деньги. Находясь в командировке в Астрахани по своей официальной работе, Андрей объехал связанных по бизнесу врачей КВД и женских консультаций. Оказалось, что за неделю до этого – втайне от него – их уже обошёл Гордеев, забрал деньги, а товар не оставил.

Андрей не мог спокойно созерцать, как уплывают его деньги, и совершил аналогичную вылазку в Саратов. Счёт сравнялся.

Ему стали звонить врачи, спрашивать, что происходит, продолжится ли их работа. Андрей ничего не мог им ответить, он боялся оставлять на реализацию товар, зная, что приедет Гордеев и присвоит деньги. Попытка выяснить отношения ни к чему не привела. Гордеев стал избегать своего компаньона, дома редко появлялся, на сообщения не отвечал. Семейная ситуация его также была неясной. То ли жена скрывала, говоря, что его нет дома, то ли состоялся, наконец, развод, о котором шла речь всё то время, пока они были женаты.

В один из июньских дней Глеб Гордеев приехал к Андрею домой, вывел на улицу, и сказал, что нужно поговорить.

– Ты не хочешь съездить на «Фармбизнес» сделать выверку? – мрачно ответил Андрей.

Вместо разговора он – с какого-то изменчивого часа походивший больше на древнего жителя пещер, чем на представителя иностранной фирмы – посадил Андрея в машину, и повёз на набережную. Это была не простая поездка. Высокая скорость, выезд на встречную полосу, аварийные ситуации ежесекундно. Андрей решил, что выйдет на светофоре, но Гордеев светофоры просто не замечал. Ничего нельзя было поделать, он словно сошёл с ума.

Первые слова, которые он сказал, когда вышли из машины, были:

– Давай поиграем в кармашки.

Вид у него был всклокочено-задумчивый – согбенная от высоких дум спина завершалась головой, занятой радостными мыслями. Лицо его само по себе было грубое, загрязненное чертами разврата и обжорства; курносый, с заостренными ушами, непричесанными волосами, он напоминал представителя породы демонов природы, облик его являл собой яркий пример плотского и нравственного падения.

Андрей встал в стойку:

– Я предлагаю другую игру – в макивару.

И ударил Гордеева в грудь – не очень сильно, но чувствительно.

– Где деньги, где товар, и что вообще происходит?

Гордеев вывернул карманы, показал пустые руки, и попросил Андрея сделать то же самое. Он красовался в трико, заправленном в носки, которые когда-то были белыми, и Андрей сказал, что этот замечательный колхозный шик никогда не устареет, всегда будет актуален, – надо только знать места, куда в нем ходить.

– За мной следят, – дома, и даже в машине, установлена прослушка, – доверительно произнес Гордеев. – Покажи свои карманы.

Движения всей его фигуры были отрывисты, сообразно с этим и линии лица были пестры и разноречивы. Андрей бесцеремонно ткнул его указательным пальцем в живот:

– Послушай, бивень, если не отчитаешься по деньгам, я поставлю тебя на счётчик.

– Клава трахается с Киселёвым.

– Да хоть с президентом, где товар?

– Меня выгнали из «Яманучи», кто-то сдал меня, что я занимаюсь бизнесом. Мне сказали, что это ты.

– Голоса тебе сказали. Ты хвастаешься на каждом углу, что у тебя бизнес, я сам слышал, как ты рассказывал – и не кому-нибудь, а своему Яманучи-шефу.

– Мамка заболела, у дочи дерматит.

– Внимание, Глеб! Не прыгай так по разговору, давай дела обсудим.

Глаза Гордеева забегали, как мыши по амбару. Он монотонно затянул:

– Клава трахается, как кошка. Ни дня без ебли. Пачку сигарет нельзя купить, не встретив девять рыл её ебарей.

– Тоже мне, новость.

– В Астрахани икра дешёвая. Сонька, хорошая девочка. Новая жизнь, всё с чистого листа. Меня предали. Меня хотят убить. Одни предатели вокруг. Киселёв чпокнул Клаву. Я давно об этом знал. Потому что нельзя было доверять таджикам, они убежали, стащили котелок. Тушёнка, там в подвале было мамкино варенье. Мамка была председателем колхоза, батя при ней работал водителем. Однажды они поехали в соседнюю деревню, задержались в пути… Так я получился. Сеструха уехала в Москву. Ведь все трахаются. Вся страна – огромная постель. Сплетающиеся тела, миллионы вагин. А в «Яманучи» все козлы, они мне завидуют. Рыбников просил привезти «Гинодиан-депо». Это такой масляный раствор. Все мне завидуют.

Андрей взял его за ворот и легонько встряхнул, как встряхивают неисправный будильник.

– Слышь ты, зоопациент, хочешь откосить – не получится! Где товар?

– Ленка, мисс махор, меня сдала. Потому что не надо было с ней ёбкаться. Говорил ей: сбрей. Доигрался. Она мне завидует. Ты тоже мне не веришь. Никто не верит. Все предатели. Вот «десятка», разве плохая машина? Я тоже так считаю: брать машину надо новую, «с нуля». А Клава говорит: у Ильдара член больше моего. Маленький член – это уродство, что, она над убогим тоже смеяться будет. Атланты делают историю. Батя, мамка, сеструха, и доча – вот моя семья.

При этих словах взор Глеба увлажнился. Так он вёл речи, поражающие многообразием аспектов. «Неплохо было бы его инвалидизировать, но он и так инвалид на всю голову», – подумал Андрей, и, отойдя в сторону, произнес с угрозой в голосе:

– Даю тебе два дня… ладно, неделю. Не отчитаешься – реальным уродом сделаю, в Кунсткамеру отправлю. Хотя… прямо скажем, ты и так не Аполлон, но еще можно внести некоторые дополнения в твой образ – совершенству нет предела.

Душа неразрывно связана с телом, и душевное нездоровье вполне сочеталось со всем остальным, но Глеб Гордеев никогда не был гармоничной личностью, возможно, он симулировал симптоматику, чтобы скрыть недостачу, об истинных масштабах которой оставалось только догадываться. Чтобы свести все взаиморасчеты, нужно было делать сверку с клиентами, выяснять, сколько было забрано у них денег, проводить ревизию. Нужно было пересчитать находившийся у Гордеева товар, провести сверку с «Фармбизнесом». Брук, в свою очередь, тоже запутался – в последнее время милиция избаловала его своим вниманием, он часто отсутствовал на фирме, товар выдавал кладовщик, и оказалось, что не все его записи соответствовали действительности. Выявился интересный факт: Гордеев часто выписывал товар не на себя, а на Андрея, и ставил его подпись. Вопросов накопилось масса.

Гордеев сделался главным городским ньюсмейкером.

Вот его описание того, как он уличил жену в измене. Он ехал на машине по проспекту Ленина, и вдруг увидел «девятку» Киселёва, за рулём сидел сам хозяин, рядом, на переднем сиденье – Клава Гордеева. «Не иначе, как с любовного свидания едут», – подумал Гордеев, и бросился в погоню. Он посигналил, моргнул фарами. Вместо того, чтоб остановиться, Киселёв прибавил скорости. «Стопудово трахались», – решил Гордеев. Он преследовал «девятку» несколько кварталов, наконец, догнал, и протаранил её сзади. Погоня закончилась. Изменница и соблазнитель вышли из машины, во всём признались и покаялись. Эту историю Гордеев рассказывал многочисленным знакомым и друзьям, а также малознакомым и совсем посторонним людям.

А вот что рассказал Киселёв, одноклассник Клавы. Это был спокойный, семейный, что называется, домашний парень. Заподозрить его в адюльтере – все равно, что заподозрить слепого в подглядывании.

Он ехал по проспекту Ленина и увидел Клаву Гордееву на остановке, она ждала автобус. Киселев остановился и предложил подвезти. Клава села к нему в машину, они поехали. Проехав немного, она увидела мужа, помахала ему рукой, и попросила Киселёва остановиться. Тот включил поворотник, стал перестраиваться в правый ряд. Гордеев обогнал его и подрезал. Не успев затормозить, Киселёв врезался в его машину, повредил ему при этом правую заднюю дверь. Выскочив, Гордеев стал кричать, устроил сцену ревности. Затем сел в машину, резко нажал на газ – так, что дым из-под колёс – и уехал, оставив всех в недоумении. Киселёв вызвал милицию, Гордеева ждут неприятности.

«Уличив» таким образом жену в измене, Гордеев забрал из дома вещи и ушёл из семьи. Но уход из дома не означал отказ от сбора новых улик. Он объехал всех знакомых, и задал каждому вопрос: «А ты трахал Клаву?»

Ещё один случай рассказал Лактионов, институтский товарищ Гордеева. Они не виделись несколько лет, и как-то встретились на улице – это произошло за месяц до обличительных событий. Разговорились, и, в конце концов, беседа пошла за женский пол. Лактионов поведал, как весной, в апреле месяце, они с приятелем познакомились на «Белом Аисте» с двумя девушками. Уговаривать которых даже не пришлось, они сразу согласились пойти к ребятам в гости. Про таких говорят – «жёсткая конкретика». Была необузданная свалка, что называется, во все дыхательные и пихательные, обмен партнёрами, и всё такое. Ребята уже не знали, как отвязаться.

Гордеев хохотал над этим рассказом… пока не выяснилось, что девушки эти – его жена Клава и её подружка Вика. Он бросился с кулаками на Лактионова. Тот сказал, что, во-первых, даже не знал, что Гордеев женат; во-вторых, тот должен быть благодарен, что его жену вывели на чистую воду.

Примечательно, что Гордеев ушёл от жены не после этого разоблачения, а месяцем позже, после столкновения с Киселёвым.

Гордеев объявился в конце отпущенной ему недели и предложил съездить с ним в Саратов. Там, мол, и разберёмся. Андрей согласился, – ему нужно было туда по работе. Выехали на двух машинах. Гордеев ехал впереди. Когда проехали Камышин, он остановился, вышел из машины, махнул рукой, мол, выходи. Готовый ко всему, Андрей подошёл к нему, и тот сказал: «Моя жена – шаболка, она спит с Киселёвым. Ещё со школы». И вернулся в машину.

Через несколько километров Гордеев снова остановился. На этот раз он сказал: «Она ещё и с Второвым трахается».

Проехав какое-то время, он сделал ещё одну остановку, – чтобы спросить у Андрея, не спит ли он с его женой. Выслушав длинную эмоциональную тираду в свой адрес, вернулся в машину, и поехал дальше.

Андрей ехал медленно – трасса Волгоград-Саратов всегда была плохой. Гордеев же гнал по кочкам, как по автобану, и вскоре скрылся за горизонтом. Андрей не удивился, когда через некоторое время настиг его. Гордеев стоял на обочине и махал руками.

«Факмоймозг, что на этот раз?» – выругался Андрей.

Гордеев подозрительно спросил товарища, почему тот так медленно едет. Может, это ловушка. Известно ведь, что Глеба Гордеева хотят убить. Не дослушав, Андрей заявил, что больше останавливаться не будет, и плавно тронулся. Вдогонку Гордеев сказал, что будет ждать у гостиницы «Словакия». Его служебная «шестёрка» рванула с места, подняв облако пыли, и, подпрыгивая на ухабах, понеслась по дороге, напоминавшей стиральную доску.

Когда Андрей увидел Гордеева у гостиницы «Словакия», тот, по обыкновению, попивал коньяк прямо из горла. Он заявил, что им прямо сейчас надо куда-то подорваться. Нет, селиться – потом, сейчас надо ехать в какое-то место, где всё сразу станет ясно. Андрей хмуро сказал, что отмотал четыреста километров не для того, чтобы снова выслушивать неупорядоченный бред, напомнил про Кунсткамеру, и нехотя согласился выдвинуться в это таинственное место.

Когда отъехали, Гордеев оглядел мутным взглядом салон машины, поинтересовался, нет ли тут микрофонов, и попросил листок бумаги с ручкой. Уже привыкший к этим странностям, Андрей вынул из портфеля ежедневник, ручку, и передал ему. Тот, сделав большой глоток, что-то написал, и протянул ежедневник – на, посмотри.

Андрей прочитал: «Сукой будешь, если не позаботишься о моей дочери». Перед глазами замелькали живописные картины – Гордеев бросается с моста в Волгу, Гордеев выпрыгивает из окна гостиничной высотки…

– Отличная идея, могу посодействовать. Одна маленькая просьба: не уноси с собой все секреты – имеется в виду информация о деньгах и о товаре.

Гордеев забрал блокнот, и, полный глубокой внутренней обреченности, начертал следующую надпись: «За мной следят спецслужбы. Меня хотят убить».

Откинувшись на спинку сиденья, Андрей залился смехом:

– Кому ты нужен, поросячий нос?

В блокноте появилась новая надпись: «Не смейся, всё очень серьёзно».

Андрей уже высматривал, куда бы нанести чувствительный удар, но, заметив порожнюю бутылку, передумал. Нетрезвый, психически нездоровый, глубоко дефектный товарищ, ну какие могут быть с ним беседы. Да ещё этот его невкусный запах. По-прежнему невозможно было находиться рядом с Гордеевым без сильнейшего обострения обонятельного восприятия, граничащего с нарушением работы центров высшей нервной деятельности.

Андрей остановил машину у обочины.

– Не желаешь проветриться? Кстати, оживленная трасса, можешь выбрать себе подходящий автомобиль, и броситься под колеса.

Гордеев открыл дверь, вывалился из машины, и отправился пугать народ.

Его физические движения находились в неразрывном единстве с его душевной жизнью. А душевный мир стоял в непримиримом разладе с внешним миром. Уйдя в страну подземной радуги и летящих в небо кроликов, он предоставил компаньону самому разбираться в суровых реалиях. В итоге от неразберихи во взаиморасчетах («загуляло» пять тысяч долларов) пострадал «Фармбизнес» – Андрей с Глебом свои деньги не вкладывали, товар брался на реализацию. А Брук, которому помогли отвестись от обвинений в убийстве компаньона, а также в силу специфики самих взаимоотношений с ним, посчитал разумным молча списать убытки. Андрей и Трезор были из тех, кто сами приходят и сами уходят, когда считают нужным, поэтому не приходилось сомневаться в лояльности хозяина «Фармбизнеса».

Андрей потерял бизнес. Второв что-то говорил о поставках медикаментов бюджетным клиникам, обещал крупный заработок, твердил, что «привлечёт к делу». По опыту было известно, кому достанется крупный, а кому мелкий заработок. На него надежды никакой. Трезор был недоволен тем, что схема с «Фармбизнесом» оказалась недолговечной, и новых тем уже не предлагал.

В середине июня позвонил Краснов и сообщил, что руководство «Эльсинора» планирует направить запрос в некую консалтинговую фирму, у которой имеется база данных по всем сотрудникам иностранных компаний. Оказалось, что все фармацевтические фирмы договорились предоставлять друг другу данные по своим работникам, и создать единый информационный банк, – для эффективной работы своих HR-служб. В ходе беседы Краснов деликатно намекнул, что известно о случаях, когда люди работают сразу на нескольких фирмах.

После этого предупреждения Андрей отправил по факсу два заявления об увольнении – в «Шеринг АГ» и «Дэву-Фарм». Остался один только «Эльсинор». Но это донор, а у доноров есть одно неприятное свойство – они кончаются. Кольцо сужалось, пространство для манёвра резко ограничивалось. Дым и то весомее, чем результативность последних девяти месяцев работы.

«Нет ничего хуже, чем отсутствие выбора», – вспомнил Андрей слова Рената.

Наблюдая за чужими успехами, он злился, что все большие дороги в жизни забиты шумной, жестикулирующей, враждебной ему толпой. Всюду он видел отталкивающих его быстрых, юрких людей с блестящими тёмными глазами, ловких и опытных, снисходительно усмехающихся в его сторону. Казалось, что удача тянется к длинномордым, темноглазым, сутулым и узкоплечим, к дегенератам. Малокровный Брук, малоумный Шавликов, макроцефальный Синельников, и даже малахольный Фурман – всем им сопутствовал успех. А его благородная и суровая фигура бесцеремонно отброшена на задворки. Будущее неясно.

Глава 107

Свадьба состоялась в начале июля. Позади остались приготовления, покупка всего необходимого, ремонт в трёхкомнатной квартире в Ворошиловском районе, предоставленной Ревазом, отцом Мариам. Эти заботы отвлекли мысли от всего остального. А разгоревшееся желание не знало ни сна, ни покоя.

Перед глазами запрыгали люди, магазины, машины, наряды, подарки, цветы и шампанское; всё стремительно завертелось, образовав один пёстрый поток.

Утром жених выкупал невесту. Друзья жениха настойчиво сбивали цену, подружки невесты торговались, как продавщицы зелени. После выкупа состоялись посиделки с конфетами и шампанским. После этого отправились в ЗАГС.

Когда были произнесены торжественные слова «согласны ли вы взять в жёны…», и прозвучало имя невесты, Андрей обернулся, и, увидев её родителей, невольно вздрогнул, вспомнив Катин упрёк:

«Ты что, дружочек, захотел жениться на кавказской девушке? Они покладисты, хорошо готовят, и воспитаны в приличных домах как раз для счастливой семейной жизни».

Произнося «да, согласен», он понял, что всё происходившее с ним после объяснения с Мариам в ресторане «Август» было словно предуготовлено свыше, остановить события уже было невозможно.

Они вышли из ЗАГСа мужем и женой, и отправились к родителям Андрея, оттуда, после традиционных посиделок – к Вечному огню на Площадь Павших Борцов, далее – на Мамаев Курган. Затем процессия машин направилась к ресторану гостиницы «Турист».

Молодые на входе встречали гостей, принимали подарки. Сочли пошлым обычай, при котором подарки вручаются во время произнесения тоста, – доверенные от обеих сторон объявляют во всеуслышание, кто сколько подарил, и складывают деньги в специальную тару. Какой-то парад тщеславия. Понятно, что в такой день без подарка только лягушки путешествуют, но, мало ли, у кого какие возможности.

Мариам, ослепительно красивая в свадебном наряде, заставила гостей щуриться, словно от солнца. Она выглядела божественно – гордая осанка, мягкая улыбка, светящиеся счастьем глаза. А её радостное настроение, казалось, отражалось, как в прозрачной воде, в лицах многочисленных гостей.

Стол, за которым посадили молодых, их свидетелей и друзей, находился по центру зала у окна. Напротив стола освободили место для танцев и выступлений, столы для гостей были расставлены в произвольном порядке по правую и левую стороны.

Произносились тосты за молодых, за их родителей, за любовь, за скорейшее прибавление в семействе. Прозвучало взволнованное восхваление красоты невесты. В сравнениях плескалась горная вода, цвели недосягаемые цветы, взлетали предвещавшие бурю птицы. Теплые искренние пожелания, словно фимиамом, окуривали душу. Стоило одному произнести мудрое изречение, зал подхватывал, и мудрых истин было сказано столько, что ими можно было научить жить всю страну. Кто-то произнёс изречение из евангелия, и тут же их было высыпано столько, что хватило бы на три собора. Тамада попросил гостей оказать внимание многочисленным яствам.

Вспененными водопадами из уст тамады стали низвергаться восхваления многочисленных достоинств молодого мужа, мудрости родителей, отзывчивости родственников, преданности друзей. Да пребудет над мужем и женой улыбка бирюзового неба; да расцветут цветы дружбы и взаимного доверия между семьями, собравшимися за этим столом!

Поначалу ели и пили степенно, но по мере освобождения бутылок, графинов, подносов, блюд, тарелок и салатниц, все веселели, чаще взлетало над столами:

– Горько!!!

– Пей до дна, пей до дна!

Вино разливали по бокалам и подавали так, как воду при тушении пожара. За здоровье молодых предлагалось выпить до дна не один, а сразу два бокала. Кто-то умудрился выпить сразу три. А над головами гостей продолжали плыть блюда с чахохбили, сациви, свиной корейкой, бараниной, соусами, острыми приправами.

Заиграла медленная музыка. Образовав круг, гости захлопали в ладоши. Улыбаясь, Мариам вышла из-за стола, прошла по залу. Так, вероятно, ходили отважные амазонки. Войдя в круг, поплыла в танце, изгибая нежные руки.

…Часы таяли, как звёзды на рассвете. Впереди было шумное расставание с многочисленными гостями, новые пожелания.

И – таинство первой брачной ночи.

Глава 108

Синее море лениво кидало полосы серебристой бахромы на берег, покрытый мелким песком и раскинувшийся полукругом, по одну сторону которого находилось нагромождение каменных глыб, по другую – высился золотой утёс. Великолепие этого дня освещало лучом эллинского солнца отель – величественное здание колониального стиля.

– Реальный пафос, – сказала Мариам, потрогав чугунную статую пантеры, украшающую вход. Шершавая, с прозеленью, она будто простояла на этом месте пять сотен лет. Между тем это был недавно отстроенный отель в окрестностях Пафоса. А такие детали, как облицовочный камень, чугунные решётки и ограды, фонари, статуи, декоративные элементы, выглядели ровесниками эпохи крестовых походов.

Публика – представительная и чопорная, русские были замечены в количестве трёх человек. По вечерам женщины выходили в шикарных платьях, мужчины – в костюмах, некоторые были даже в сюртуках и бабочках. По системе «всё включено» шведский стол был только по утрам, в обед и ужин к каждому столику подходил официант и принимал заказ.

Вправо от reception начинался огромный холл, заполненный диванчиками и креслами, обитыми потрескавшейся, «под старину», кожей. Свет проникал через панорамные окна по левой стене. По центру задней стены был огромный камин, над ним – мутное зеркало в золочёной раме, мраморную доску украшали старинные часы с двумя подсвечниками по бокам. Справа и слева от камина, в специальных нишах, длинными рядами под потолок уходили книжные полки, украшенные гипсовыми, под бронзу, бюстами древних поэтов и ораторов. Собрание книг в кожаных переплетах, покоившихся в идеальном порядке, пленяло вытесненным на них тончайшим узором – виньетками, завитками, гирляндами, кружевами, эмблемами, гербами.

Правой стены не было как таковой – там высилась колоннада, позади неё – небольшой, усыпанный песком, дворик, с набросанными тут и там обломками амфор. По периметру двора-колодца высились пятью этажами стены отеля с деревянными балконами на замысловатых кронштейнах. Солнечный свет проникал сюда через стеклянную крышу.

В отеле был тренажерный зал, сауна, многоуровневые водопады и бассейны, великолепный сад, магазины, рестораны. Развлечений как таковых было мало. Очевидно, это было место для спокойного, неторопливого отдыха солидных людей. Вместо дискотеки по вечерам играл оркестр. Тоже развлечение не для всех – не каждый мог танцевать фокстрот, мазурку, или вальс.

… Они поднялись в свой номер, – комнату с узорными обоями, с балкона которой открывался вид на вершины миртовых и тамариндовых деревьев, сад, бассейны, и дальше – на пляж, на море и мыс.

Мариам принялась выкладывать из пакетов купленные в городе сувениры. Разложив их на столе, она полюбовалась ими, затем стала упаковывать и складывать в чемодан. Переодевшись для купания, вышли на улицу, сели в открытую машину, взятую напрокат, и поехали на пляж. Побережье перед гостиницей пока что не было оборудовано, приходилось ездить на пляж соседнего отеля. Прибыв на место, заняли лежанки, и пошли купаться. Мариам любила плавать, могла заплыть довольно далеко, и подолгу находиться там, качаясь на волнах, так что приходилось плыть за ней, чтобы вызволить, наконец, из воды. В этот раз она ограничилась коротким заплывом. Вернувшись, попросила сделать ей массаж. Когда Андрей проработал спину, и перешёл на плечи и руки, она спросила, многим ли девушкам Андрею приходилось делать массаж. Не колеблясь, он ответил, что Мариам – первая и последняя.

– Ты делаешь так, будто всю жизнь только этим занимался, – если что.

И принялась допытываться, много ли было у него женщин до неё. Он клятвенно заверил, что она у него первая во всех отношениях, – и в массаже, и во всём остальном. Она успокоилась.

Прошлый раз, когда она об этом спрашивала, Андрей отшутился, – мол, он же не спрашивает, сколько мужчин было у неё.

– На минуточку, ты у меня первый, – напомнила она. – Ну, так сколько.

Его мученический взгляд устремился к небу, и она, восприняв это как некий мысленный подсчёт, вскочила, и побежала к берегу. Там, сорвав с безымянного пальца обручальное кольцо, выбросила его в море. Затем, упав на песок, зарыдала. Подбежав к ней, он принялся успокаивать её.

– Ты даже не можешь точно вспомнить, сколько у тебя их было? Боже мой, за кого я вышла замуж…

Ему с трудом удалось успокоить её. Конечно же, она у него первая. Вся его жизнь была трудным путём к ней, единственной, самой желанной. А в Хайфе на алмазном заводе, куда они ездили на экскурсию, пришлось приобрести ей новое кольцо.

В этот раз – Андрей был уверен, что это не последняя её попытка – всё обошлось. Перевернувшись на спину, Мариам принялась размышлять, где будут расставлены сувениры – статуэтки, вазы, панно. Потом сказала, что неплохо было бы купить приглянувшуюся ей люстру… и туалетный столик.

Вечером они сидели в ресторане, Андрей комично копировал мимику и движения чопорного англичанина во фраке, сидевшего за соседним столом, Мариам громко смеялась. Потом она спросила, что за пожелание было написано им на клочке бумаги и вложено в иерусалимскую стену Плача. Андрей ответил, что нельзя говорить об этом, иначе не сбудется. Он же не спрашивает о том, что она написала на своём листке. Мариам согласилась с этим.

На сцене околоджазовые экспериментаторы оперировали в рамках бибопа с акцентированной ритм-секцией и вибрафоном. Саксофонист то поддерживал гармонию, то оттеснял трубу с лидирующих позиций; балансируя между рваными синкопами, длинным чистым тоном, и задушевным полушёпотом.

Какие это были беззаботные и радостные дни. От экскурсий отказались, предупреждённые о том, что главное в поездке – не ходить туристическими тропами, хоть это и очень трудно на Кипре. На машине ездили по острову, заезжали в небольшие селения, побывали в том месте, где, по преданию, Афродита вышла из вод морских. Скалы, словно поднимавшиеся из моря, поросшие оливковыми деревьями, на склонах паслись козы – идиллический, успокоительный для глаза пейзаж, зелёно-серый под пронзительно-голубым огромным небом.

В тот день на обратном пути они заблудились. Поняв, что опоздали на обед, заехали в какой-то маленький городок. Оставив машину, стали бродить в поисках кафе. На одной из улиц увидели целый ряд лавок, соперничавших друг с другом в великолепном изобилии снеди. Тут, у дверей магазина, гирляндами висели колбасы и окорока, а там, во фруктовой лавке, виднелись ящики с абрикосами и персиками, корзины винограда, целые горы груш. Ящики с плодами и цветами стояли по обе стороны дороги.

Мариам отважно предложила купить мясо, она его пожарит в гостиничном номере.

– На утюге? – рассмеялся Андрей, и повёл её под стеклянный навес ресторана, где обедали какие-то мужчины и женщины.

Они заняли столик, и, в ожидании заказа, обсуждали сегодняшнюю поездку, вдыхая изумительной аппетитности запах, коварно проникавший сюда с кухни, смешиваясь с табачным дымом и национальной греческой музыкой, доносившейся из колонок. Принесли бифштекс цвета бургундского, истекавший чуть подпекшейся кровью. Андрей сделал замечание – было же сказано: «максимальная прожарка». Официант, не понимавший по-английски, лишь развёл руками. Сидевший за соседним столом мужчина пояснил, что бифштекс с кровью – фирменное блюдо этого заведения, заказывать здесь что-то другое просто кощунство. Тогда Андрей заглянул в кувшин, и обнаружив там вино, попросил унести его, и принести два литра чистой крови.

В один из дней они добрались до Никосии, а, узнав, что из Лимассола ходят лайнеры в Израиль, съездили и туда, побывав в Хайфе, Тель-Авиве, и Иерусалиме. Последним местом экскурсионного тура по этому древнему городу была стена Плача. Напротив стоял бронетранспортёр, на крыше его сидели солдаты в камуфляже с автоматами наперевес. Туда сюда семенящей походкой, петушком, сновали мужчины в странных, по типу камзола, черных одеждах, в белых рубашках, с пейсами, в черных шапочках. Взад вперёд ходили полицейские. Кишмя кишели подозрительные оборванцы, попрошайки. В этой суете были написаны на листочках бумаги пожелания, и, по традиции, вложены среди камней, из которых сложена стена Плача.

Свадебное путешествие запомнилось ясным небом, прозрачными далями, разлитыми в воздухе пряными ароматами, воссозданием в душе волнующего строя чувств. Казалось, во всём мире царит гармония, появилась уверенность в том, что совершенство достижимо. Мариам словно переступила черту взросления. Она стала более мягкой, нежной, послушной, старалась во всём угодить. Самое совершенное и приятное для глаз создание.

«Может, это и есть тот самый предельный случай, в существование которого отказывается верить отец?» – подумал Андрей.

Глава 109

Лимонный диск солнца приближался к горизонту, освещая прозрачную даль, где вилась лента реки, остров, левобережье, и город. Золотая дорожка бежала от светила по тёмно-зелёной ряби волн. Далёкие предметы уже были окутаны мраком, на землю незаметно опускались сумерки.

В этом месте, где Волга встречает на своём пути песчаные отмели острова Голодный, движение воды особенно сильное. Устав плыть против течения, Андрей вышел из воды, и вернулся по берегу к друзьям.

– И что, – обратился к нему Трезор, – вместо машин танки по улицам ездят?

Андрей кивнул.

– Мазафака, – вытаращил глаза Второв. – Там, наверное, танки продают в автосалонах. Приходишь и заказываешь: мне Т-54 в бизнес-комплектации.

– Когда едешь из города в город, на обочинах стоят обгоревшие БТР, подбитые танки. А на улицах воришек больше, чем мух возле навозной кучи. У храма Гроба Господня предупредили: следите за кошельками и сумками. Видимо, не все услышали. У одного туриста из барсетки, которую носят на ремне, вытащили бумажник с документами, он даже не заметил. Когда вернулись на лайнер, у него были проблемы с выездом.

– Отель, говоришь, фильдеперсовый, пять звездюлей.

– Да, хороший отель, и название хорошее – «Elysium».

– Вот как люди живут, а мы тут шарахаемся. Это всё от бедности.

Поговорили о делах. Второв сообщил, что схема с бюджетными поставками накрылась, – у облздравотдела оказались «свои» поставщики. Даже Синельникова стукнули об шляпу, а ведь это благодаря ему областная дума приняла решение отдать большую часть трансферта комитету по здравоохранению.

Антонов, компаньон Второва по «Технокомплексу», выбывает из игры. Запил, стал буксовать. Ещё милиция им интересуется. Вместе с Еремеевым он оказался замешан в деле «Компании «Три-Эн» – идёт как соучастник убийства Шапиро, директора фирмы. Тот долгое время считался пропавшим без вести, но потом выяснили, что его тело было давно найдено в одном из районов, и захоронено, как неизвестный труп. Пойман исполнитель, назвавший заказчиков: Антонов и Еремеев. Ведётся следствие, устанавливается вся цепочка, выясняются мотивы.

Провальным оказался придуманный Першиным проект с «Химтрастом». Колоссальные расходы – выемка документов на квартире Шмерко, переоформление на подставного человека, юридические услуги – и все шайтану под мохнатый хвост. Местная элита всесильна. Не справился бы с этим и Еремеев – изначально это была его идея, ради этого и затевалось устранение Виктора Кондаурова. Невозможно бороться с системой, не имея равносильной системы.

Трезор, заявивший, что «с него хватит», решил податься в службу судебных приставов, с руководителем которой его познакомил Хохлов, замначальника ГУВД.

– Как поживает твоя смазливая худышка? – поинтересовался Андрей у Второва.

– Офигительно, – ответил он вяло.

И тут же оживлённо спросил:

– Хочешь, тебе подгоню?

– Не понимаю, о чём ты. Жена – моя единственная страсть.

– Э-э, Разгон, давно такой целомудренный стал?! – протянул Трезор.

– Разбирается, – усмехнулся Второв. – Чем теснее норка, тем приятнее мышам вылезать из неё…

– И влезать… – расхохотался Трезор. – Фильдеперсовая норка!

Андрей поспешил отвести от себя скользкий разговор.

– Ничего не понимаю, Вадим – зачем отказываешься, это же твой любимый размер.

Трезор ответил за него:

– Если даже петуха кормить одним сладким тестом, то и он сбежит к навозной куче в надежде выцарапать зерно.

Сплюнув, Второв хватил Трезора по плечу и спросил Андрея:

– Что будешь делать, дружище? Бизнес накрылся женским половым органом, с двух работ ушёл.

– А что делать… Мой походный мешок набит одними мечтами. Я понятия не имел, насколько мало от меня толку.

– Ничего, мы тебе поможем, – привлечём к делу. Антонов выбыл… ладно, видно будет.

И Второв посмотрел на часы.

– Скоро лодочник приплывёт. Давайте, последний раз окунёмся.

И они с разбега нырнули в воду.

Глава 110

– Вы сдержали слово, – сказала Арина, положив конверт в сумочку.

Иосиф Григорьевич пожал протянутую ему руку. Он проделал долгий трудный путь ради этого рукопожатия, ради благодарного взгляда, ради этой встречи в ресторане, ради дружеского расположения этой женщины.

Для исполнения цели двигались по служебной лестнице люди, заводились уголовные дела, назначались и отменялись судебные заседания. Затеяна игра с заводом «ВХК», ходы которой оказались гораздо сложнее, чем предполагалось. Деваться было некуда – именно туда ушли деньги Виктора Кондаурова. Шарифулин, возлагавший большие надежды на проект, теперь недоволен – слишком много непонятного, нет уверенности в том, что ему достанется сколько-нибудь значимый пакет акций. Фирма его, «Приоритет», под руководством исполнительного директора Мордвинцева, работала на заводе, но Иосифу Григорьевичу от этого ни жарко, ни холодно. Под угрозу поставлено трудоустройство в «Волга-Трансойл». Да что там, под угрозой была его жизнь, жизни его близких!

В прошлую их встречу Арина была в черном траурном платье. Сегодня на ней наряд из струящегося золотистого шёлка.

– Ваш ещё не женился? – спросила она.

– Изверг, мытарит нас. Сопротивляемся – подождать бы ещё лет десять – но, видит шайтан, дело идёт к логическому концу.

– Может, к началу чего-то светлого.

– Это откуда посмотреть. Ну, а ваша ребятня?

– Младший норовит всё на запчасти разобрать. Старшая – та ещё невеста.

– Согласен: мечта… одним словом… мечта.

Играла тихая музыка, созерцательная и гармоничная, комбинация сонных синтезаторов, дронирующих симфонических инструментов и вступающего время от времени детского хора.

Наклонив голову, Арина задумчиво проговорила:

– Странно всё – непонятно и несправедливо. Лучшие годы человек тратит на ошибки, заблуждается, чего-то ищет. Немногим удаётся удачно ошибиться. Найдя то, что искал, тут же теряет это, не успев вкусить того, о чём мечтал. На новые поиски нет времени и сил. Приходится жить, как растение. Вот и думаешь: в ошибках молодости не бессмысленность, а смысл жизни.

– Человек сам за глупость и жадность наказан: когда бог распределял долготу жизни, то дал человеку только тридцать лет, ишаку сорок, а свинье шестьдесят. Человек не подумал и уговорил бога отнять для него у ишака двадцать лет, еще больше не подумал и стал надоедать богу, пока бог не отдал ему пятьдесят лет свиньи, от которых умная свинья сама отказалась. Поэтому ответ такой: пусть человек живет хоть сто лет, по-человечески он живет только тридцать, остальные двадцать, как ишак, и пятьдесят, как свинья.

– Я не ханжа и не лицемерка, – продолжила Арина, – мне было известно, чем Виктор занимается, и чем занимаются его люди. Но мне было всё равно, я любила его.

Подняв голову, внимательно посмотрела на Иосифа Григорьевича.

– Я думала: если человеку суждено быть убитым другим человеком, интересно проследить, как постепенно сближаются их дороги. Сперва они страшно далеки, – вот один с семьёй в Испании, купается в море, играет с детьми, щёлкает «Кодаком». Другой, его смерть, за тысячи километров в это время пьёт пиво, забивает «козла». Вот первый, приехав с моря, едет в офис; второй смотрит футбол по телевизору. Но всё равно им неизбежно встретиться, дело будет. Вот и сейчас, человек, который не увидит больше ночью ковш Большой Медведицы, не встретит утро завтрашнего дня, шагает своими ногами маршрутом, который на одном из участков пересечётся с маршрутом другого человека… Посмотреть со стороны – их движение идёт само собой, без насилия, какое-то полусонное скольжение, будто всё кругом смазано глицерином и сонно скользит само собой.

Они помолчали. Отпив воды, Иосиф Григорьевич сказал:

– Наверное, пока в человеческих жилах течёт кровь, неизбежно ей проливаться. Только если раньше один подходил к другому и замахивался шашкой, теперь один продаёт другому палёную водку, сливает отходы в реку. А высокий уровень жизни, навязываемая отовсюду бессмысленная доброта, общества защиты голубых от розовых, все эти разноцветные сопли, делают человека беззубым, травоядным, беспомощным. Современного пиндоса – стильного, с модным радиотелефоном, знатока всех на свете товаров и услуг – надо нарисовать в самом низу антропологической таблицы, а эволюция пойдёт от него вверх и придёт к заросшему шерстью неандертальскому человеку.

– Да, мы отвыкли бороться. Что вы будете делать с заводом? Это была Витина мечта, мне интересно, как там дальше сложится.

– Придётся довольствоваться малым, ибо сказано: если не удалось поймать рыбу, напейся хоть воды. Шарифулину всего не отдам. Двину туда другую фигуру. Першина надо убирать, сажать его за хищения. На его фирмах УНП обнаружит сокрытие доходов от налогообложения, счета арестуют. Чтобы облегчить путь в будущее, акции он отдаст мне, а бизнес – Моничеву. Тот хоть и ползающее животное, но ползки его просматриваются. У Першина нет ни дружбы, ни чести. Весь он пропитан жаждой наживы, как глиняный кувшин жиром, в котором больше ничего нельзя хранить. Нельзя ему доверить даже пересчёт пузырей на воде – и это умудрится продать речному чёрту.

Решив переменить мрачную тему, спросил:

– Вы купили себе бюджетный автомобиль?

– Да, подержанного немца – «народную машину».

– Так приезжайте с детьми на мою фазенду. Я там построил бассейн, уверен: всем понравится.

– Теперь после поездки.

– Вы уезжаете?

– Улетаем на море. Будем там две недели.

И Арина вздохнула:

– Жаль, не встречу человечка…

– Кого-то ждёте в гости?

Губы её тронула мягкая улыбка, глаза заискрились.

– Да, ветреный, непутёвый, но дорогой… родной мой человек.

– Кто же это?

– Надеюсь, она меня дождётся. Если снова не упорхнёт куда-нибудь.

* * *

Придя домой, Арина застала дочь стоящей перед зеркалом. На ней был новый купальник, светло-зелёный, с золотистыми полосками. Девочка рассматривала себя, то выставив вперёд ногу, то подняв руку, повернувшись то одним боком, то другим.

– Скажи, как я в нём?

Присмотревшись так, будто видит её в первый, а не в сто первый раз в этом купальнике, Арина ответила:

– По-моему, шикарно.

Взглянув на её отражение, встретилась с ней взглядом.

– А скажи, мама… этот святой… страшно сказать, Иосиф, почему он с таким фанатизмом ходит за тобой?

В Танином голосе прозвучали угрожающие нотки, серо-зелёные глаза испытующе смотрели на мать.

– Говорила же – это милиционер, он расследует папино дело. Спасибо, что не таскает меня в отделение.

Не отрывая взгляда, Таня погрозила кулачком:

– Смотри у меня, ты не можешь ни с кем встречаться.

– Слушаю и повинуюсь. Разрешите идти.

Взглянув на брата, игравшего на полу, Таня набросилась на него:

– Опять он машину разобрал! Ломает всё с каким-то фанатизмом. Мы не миллионеры тебе каждый день игрушки покупать!

Ночью, во сне, Арина шла по белым розам, и незримые шипы вонзались ей в ступни; было сладостно от бесконечной дороги цветов и нестерпимо больно от кровоточащих ранок. Вдруг розы стали красными, образовали огромный венок и запылали, а она металась в замкнутом кругу, задыхаясь от терпкого дыма, и не могла разомкнуть глаз.

Порывисто поднявшись, вся во власти каких-то предчувствий, Арина вышла на балкон. Душная августовская ночь. Луна, недосягаемый корабль, плыла по небу. Какая неживая тишина, даже ветви не шелохнутся. Арина вернулась в спальню, но так и не смогла заснуть до самого утра. Ощущение чего-то неизбежного тяготило её. Почему нигде не сказано, как предотвратить непредотвратимое!

Глава 111

Это был старинной постройки дом, из тех, не поспевающих за временами года толстостенных, упрямых домов, которые летом хранят прохладную сырость, а в осенние холода не расстаются с душным и пыльным теплом. В назначенное время Артур Ансимов и Владимир Быстров приехали в московский офис компании «Металлоимпорт», охранник проводил их на второй этаж, и, остановившись у дверей приёмной, показал рукой:

– Прошу.

«Очень широкий коридор, – подумал Владимир. – Тут на БМП можно кругами ездить».

Леонид Сергеевич Ковченко, директор, широконосый, широколобый, настоящий сын народа, вышел из-за стола, поздоровался за руку, и пригласил присесть. Кабинет его был обычным кабинетом директора преуспевающей компании – просторный, обставленный современной импортной мебелью, с «задней комнатой» для «малых приёмов». Необычной была писаная маслом картина с изображением подводной лодки.

Накануне Владимир выяснил, что перед тем, как заняться бизнесом, Ковченко был военным. Только в каких войсках – это вылетело из головы напрочь.

– Как доехали? – начал разговор директор.

Оказалось, хорошо. Гости отвечали немного сдержанно, как бы осваиваясь с обстановкой. Ковченко сказал, что бывал в Петербурге по службе, любит этот город.

– Так вы военный? – просиял Владимир.

– Да-а, – гордо протянул Ковченко, и как-то сразу подобрался.

Владимир, будто невзначай, проговорил:

– Я тоже служил.

– Так, так… Где же?

Бросив беглый взгляд на картину, Владимир ответил, что служил на Тихоокеанском флоте.

– Да? Где именно, в каком звании покинули флот? – спросил Ковченко с живейшим интересом.

– Капитан второго ранга; последнее назначение моё было… командир подводной лодки.

Ковченко не смог сдержать изумлённого возгласа. Вот это встреча! Выяснилось, что он тоже был капитаном подводной лодки. Посыпались вопросы – как, когда, что за подлодка.

– «Бешеная трепонема», – невозмутимо ответил Владимир.

– Что… что… – пробормотал далёкий от медицины Ковченко, и так уставился на Быстрова, будто предстал перед ним царь Посейдон.

Артур наклонился якобы для того, чтобы поднять ручку, он готов был расхохотаться. Выпрямившись, он отвернулся. Лицо его покраснело, губы тряслись от насилу сдерживаемого смеха.

– Это на нашем жаргоне, – официальное название СКВ 2810.

Если в подводных лодках Владимир не смыслил ни черта, то дату своего дня рождения, он, конечно же, помнил, ну, а «СКВ» для любого валютчика – как заклинание.

– Но такой подводной лодки не существует!

Владимир пожал плечами – мол, за что купил, за то продал. Ковченко надел огромные, на пол-лица очки с линзами в сантиметр толщиной, достал из тумбочки каталог, стал листать.

– Так, так… что-то не нахожу…

– Это был секретный проект, об этом знал только министр обороны, и узкий, чисто… очень узкий круг.

– Позвоню, спрошу, – важно произнёс Ковченко, и сделал соответствующую пометку в блокноте.

Не выдержав, Артур вышел, даже не объяснившись. Оказавшись в туалете, он предался безудержному хохоту. Когда понял, что может держаться более менее спокойно, вернулся в кабинет. Там обсуждались поставки свинца, – Владимир уже повернул разговор на интересующую его тему. Артур сразу включился в беседу, рассказал, что их компания является единственным официальным дилером аккумуляторного завода «ЭлектроБалт», поставляет сырьё, выбирает продукцию, и реализует её крупнейшим предприятиям страны, отгружает на все без исключения железные дороги, работает с «Лукойлом» и «Газпромом».

Он ясно видел цель, к которой стремился, поэтому рассказывать об этом было легко.

– Откуда берёте сырьё? – последовал вопрос.

– Из Казахстана, с Владикавказа, есть ещё несколько московских и питерских фирм…

И Владимир стал перечислять названия известных ему компаний.

– … но они нас не устраивают. Нам нужен надёжный поставщик – такой, как вы.

– Нас многие подводят по качеству, – добавил Артур. – В частности, не выдерживают процент примесей, – медь, висмут, – а для нашего завода это очень важно. Сами понимаете – оборонное предприятие. На заводе находится «представительство заказчика», военные контролируют качество продукции.

– Так, так… А в Казахстане с кем работаете?

Владимир собрался уже ответить, но директор его остановил.

– Впрочем… ладно…

Он понял, что сейчас ему назовут уровень не ниже президента, а то и самого Аллаха.

– У вас обширный круг знакомств, со всеми компаниями работаете, почему на меня вышли? С другими плохо дружите?

– Плохо дружите… – проворчал Владимир.

– Орёл – птица, воробей – птица, почему не дружат? – подняв кверху указательный палец, весело проговорил Артур. – С вами хотим работать.

– Какой объём вас интересует?

Это была их первая сделка, и Владимир сказал, что поставляют они десять-пятнадцать вагонов в месяц, но для начала хотели бы взять «всего пару вагончиков» – все-таки новый поставщик, надо попробовать, узнать друг друга.

– Как собираетесь платить?

– Предоплата.

– Так, так… собираетесь отгружать на «ЭлектроБалт», – это меня устраивает. Если вы там работаете, то должны знать, что завод торчит мне сто пятьдесят тысяч долларов. Ваш директор находится под крышей Минобороны, живёт по принципу «платят только трусы», и финансовую дисциплину не соблюдает. С ним очень сложно работать. Если готовы рискнуть – пожалуйста, заключаем договор, вы перечисляете мне деньги, и вперёд, на мины! Цену мою знаете?

– Свинец С-1 по четыреста долларов за тонну?

Ковченко стал нажимать на клавиши калькулятора.

– Два вагона С-1… возьмём по шестьдесят три тонны… пятьдесят тысяч четыреста долларов. Плюс-минус мы потом рассчитаемся, когда пойдёт следующий вагон. Тариф отдельно, это вы знаете.

– Откуда пойдут вагоны?

– Из Казахстана.

– Тариф вы будете считать от станции Озинки Нижне-Волжской ж-д? – спросил Владимир просто для того, чтобы показать свою осведомлённость.

Ковченко широко улыбнулся.

– Так не от станции «Новый Порт» Октябрьской железной дороги, где мне уже надо разгрузиться.

– Пытается шутить, – сказал Владимир в сторону.

– Есть одно пожелание, Леонид Сергеевич, – сказал Артур. – Нам нужно, чтобы вы к цене четыреста долларов привинтили ещё шестьдесят – мы должны позолотить ручку заводчанам.

– Мы вам будем платить вперёд, а сами – в какой-то степени кредитовать завод, – подхватил Владимир. – Чтобы платежи в нашу сторону не остались на уровне разговоров, мы должны провести с руководством завода определённую работу…

– Я выставляю вам четыреста шестьдесят за тонну, ваша фирма мне платит, и я вам откатываю шестьдесят долларов с каждой тонны?

– Нет, не так… – засомневался Владимир.

– Тогда как? Вы мне будете откатывать? – улыбнулся Ковченко.

– Он издевается, – сказал Владимир в сторону.

– Постойте, дайте я прикину писюль к носу.

– Так, так… Попробуйте, а я посмотрю…

– Давайте устаканим так, – решился Владимир, – четыреста семьдесят долларов, из них вы нам отдаёте семьдесят. Вагончиков десять наберётся, к вам приедет Артур, и вы с ним рассчитаетесь.

– Что ж, годится.

– Можно попросить вас об одной услуге? – спросил Артур, и добавил, – для нашего общего дела.

– Просите.

– Нам нужен официальный прайс-лист завода изготовителя, в котором цена за тонну С-1 была бы указана пятьсот долларов.

И пояснил:

– Там, в Казахстане, без растаможки и транспорта.

– А вы не владеете компьютером и сканером…

– Леонид Сергеевич, нам надо, чтобы всё было по-настоящему, как у взрослых пацанов. Добудете нам такой прайс-лист? Мы должны показать его главному экономисту «ЭлектроБалта».

– Так… так… Попробую.

– Ещё, пожалуйста, такой вопросик, – вмешался Владимир. – Нет ли у вас на примете организаций, которые могли бы купить у нас аккумуляторы, – крупные оптовые компании, заводы, холдинги? Можете нас порекомендовать таким компаниям? Вам это тоже будет в какой-то степени интересно: чем больше мы продадим батареек, тем больше купим у вас свинца.

– Дайте попить, а то так кушать хочется, что переночевать негде, – усмехнулся Ковченко, записывая в ежедневник поручения. – Ладно…сделаю… в течение недели.

Внимательно оглядев своих новоприобретенных партнеров, директор «Металлоимпорта» спросил:

– Чем ещё могу вас порадовать?

Они заверили Леонида Сергеевича в том, что уже осчастливлены сверх меры его благосклонностью.

И стороны ударили по рукам.

Глава 112

Стоял жаркий полдень, на Тверской было пусто. Немногочисленные прохожие, редкие машины. Проходя мимо банка, Владимир заглянул вовнутрь, чтобы узнать курс доллара. Выйдя, сказал Артуру, что встретил «коллегу» – валютчика, который поджидает клиентов прямо у окошка обменного пункта.

– Опасная была работёнка! Ты в курсе, что в Волгограде убили валютчика прямо возле обменника? Да, к нему в машину подсел клиент, вытащил волыну и грохнул его. Потом забрал все деньги, и ушёл. Я знал этого парня – одно время работали вместе.

– Какого парня ты знал, Вовок – которого убили, или который убил?

– Валютчика, Артур. Того, кто стрелял, знал Трифонов, который занимал Третьякову деньги для меня. Они были из одной шайки.

– Третьяков и Трифонов?

– Ты чего дурака включаешь, Третьяков и Трифонов чисто однополчане, – служили вместе, потом переписывались, иногда встречались. Третьяков потом служил на Дальнем Востоке, где мы с ним и познакомились. А Трифонов вернулся в Волгоград, работал с Никитиным, – «наезды», «кидалово», «крышевание», и так далее.

– И что с ним дальше стало?

– Посадили. Третьяков велел дочери срочно покинуть Волгоград, до сих пор её туда не пускает, чего-то боится.

– Поэтому он попросил, чтобы мы ей сейчас дали денег на поездку в Волгоград, – иронично произнёс Артур.

– Значит, он в какой-то степени успокоился.

– Значит, она ему так вцепилась в ухо, что он был согласен на всё, лишь бы отвязалась.

– Она может.

И он вспомнил историю её несостоявшегося трудоустройства в редакцию журнала.

У памятника Юрию Долгорукому Владимир с Артуром остановились. Оставалось время, и они ещё раз обсудили свои дела. Конечно, у них было достаточно средств, чтобы купить на «Металлоимпорте» свинец; и достаточно влияния на «ЭлектроБалте», чтобы туда этот свинец продать. Отправляясь в Москву, у них не было твёрдого решения – начав своё дело, поставлять самим, или же через «Базис-Стэп», сотрудниками которого они являлись до сих пор. Теперь же, тщательно взвесив все «за» и «против», пришли к выводу, что разумнее сейчас использовать коммерческие ходы Зарипова – многие из которых были пока что мало изучены – чтобы в будущем более уверенно шагать по уже проложенному им пути, решительно отстраняя его от дел.

– С двух вагонов мы заработаем около девяти тысяч долларей, Вовок. Это только то, что Ковченко нам откатывает, интересно, сколько мы срубим с другого конца – с татарского. Фарид – тот ещё баксофил.

– Вот ты следи, Артур, чтобы хохол с татарином нигде не пересеклись. Чтобы татары сидячим не накрыли.

В разгар беседы они увидели Катю – она приближалась к ним со стороны Охотного ряда. На ней были строгие серые брюки, голубая рубашка с коротким рукавом, чёрные туфли, в руках стильная сумочка. Заметив устремлённые на неё взгляды, в которых было восхищение её красотой, она ответила сияющей благодарной улыбкой.

– А я смотрю: что за бизнес-леди к нам идёт? – сказал Артур.

– Чисто… элегантная деловая женщина. Как успехи на новой работе?

Пошли любезности, обычная светская болтовня о том о сём и ни о чём; обменивались шутками и много смеялись. Владимир спешил воспользоваться правом человека, оказывающего услугу – конечно же, в пределах разумного.

– Значит, то, что мы нашли тебе с таким трудом в Петербурге – это тебе не подошло? – спросил он тоном, показывающим, что обижен, но вместе с тем считает для себя невозможным обижаться на такого человека, как она.

– Если бы смогла остаться в Петербурге, то уверена, что лучше той работы не нашла бы ничего. Извините, что подвела.

– Я ждал… чисто звонка, но так и не дождался, – ответил Владимир с наигранной обидой в голосе. – Куда мне, старому.

– Вы можете ещё раз попытаться меня устроить, и я вам точно позвоню.

– Правда? Это не будет дубль-два – трудоустройство на уровне разговоров?

– Нет. Я хочу работать в журнале, а Петербург – мой любимый город.

– Ты еще не вышла замуж?

Она слегка порозовела – как ребёнок, раскрасневшийся после купания.

– Я еду в Волгоград…

– В прошлом году ты приехала в Питер прямиком из Волгограда, – напомнил Владимир. – Ты была в таких расстроенных чувствах, что покинула северную столицу, не попрощавшись, в тот день, когда было принято решение о твоём трудоустройстве.

– Что ж… – она усмехнулась, показывая всем своим видом, что если понадобится, придётся сделать это ещё раз.

Артур и Владимир лишь развели руками – придётся, куда деваться.

– Я шучу, неужели вы не понимаете. Но, если есть ещё возможность устроить меня в этот журнал, я вас очень попрошу.

Они заверили, что сделают всё от них зависящее. Владимир передал ей деньги, которые она тут же спрятала в сумочку. Попрощавшись, разошлись в разные стороны. Катя пошла в направлении Охотного ряда, Владимир и Артур – в сторону подземного перехода, им нужно было на другую сторону улицы. Прежде чем поставить ногу на ступеньку, Владимир остановился, оглянулся. Выхватив взглядом одинокую женскую фигурку – Катю – неотрывно следил за ней глазами, пока она не превратилась в точку и не затерялась среди других точек в толпе.

Глава 113

Она крутилась перед зеркалом, примеряя купленные наряды. Один, другой, третий… Отложив в сторону двое брюк и три блузки, приложила к телу мешковатое платье зелёного цвета с глубоким треугольным вырезом, подпоясанное только спереди, на спинке широкий ремень уходил внутрь, под ткань. Нижняя часть платья более тёмная, постепенный переход светлых тонов к тёмным визуально воспринимался как блики света. Катя надела платье, отошла на несколько шагов, затем вновь приблизилась к зеркалу. Нет, она не ошиблась – платье свободное, но при движении становятся заметными достоинства фигуры, а цветовой переход подчеркивает лаконичность силуэта. Мужчину с богатым нескромным воображением женщина в таком наряде взволнует больше, чем максимально оголённая натура.

«Да, – решила она, – в этом платье я пойду к нему».

Первая покупка за последние десять месяцев. Всё это время Катя существовала будто в другом измерении, в каком-то параллельном мире. Её реальностью были её стихи, а также короткие прозаические наброски. Сюжетом были её переживания, а также вневременные вымышленные истории. Ей не приходило на ум ничего интересного из собственной жизни, о чём можно было бы поведать читателю, приходилось обращаться к вымыслу. Вот если б пообщаться с носителем реальных историй!

Катя посмотрела немного правее своего отражения, как тогда, на море, когда она крутилась перед зеркалом с одной лишь целью – чтобы подошёл Андрей, обнял за плечи, поцеловал.

«Скорей!»

Она сняла платье, надела жёлтое кимоно, уложила покупки в чемодан.

Приехав в Волгоград, она сразу же пойдёт к нему, не будет выспрашивать подружек о том, что было, и чего не было. Может быть потом, наутро, и спросит… А сможет ли простить – если подружки что-нибудь расскажут? Наверное, сможет – это ведь будет потом, наутро…

В том, что будет именно так – вечер, ночь, и утро после этого, она не сомневалась. Томимая желанием, она думала о том, какой аксессуар подойдёт к новому платью.

Молодость, цветущая красота, острый ум – в этом она черпала свою уверенность. Осознавая свою власть, размышляла, сколько дней понадобится Андрею на то, чтобы собраться и уехать с ней в Москву. Он может заупрямиться, во что бы то ни стало надо переломить его – свой день рождения Катя хотела отпраздновать в этой московской квартире.

«А если он натворил такое, чего я не смогу ему простить? – промелькнула тревожная мысль. – Нет же, после таких писем он просто неспособен…»

Будет так, как она запланировала – его слова, сказанные вслух, написанные в письмах, вошли в её плоть и кровь – поэтому, разве может быть иначе. Пусть в обществе культивируется индивидуализм и эгоизм, пусть во всём мире любовь разрушена, и её заменил бездушный секс с кем попало. Они не подчинятся, и будут держать оборону. В их мире будут править верность и любовь. Большая, как небо, любовь.

Собрав вещи, Катя села за письменный стол. Нужно дописать рассказ, начатый два дня назад. Это очередная вымышленная история. Она допишет, и хватит с этим, – ведь начинается реальная жизнь, теперь будут только реальные истории.

* * *

«Город Сан-Бенедетто подобен был больному, который тщетно старается лечь поудобнее и мечется в постели, надеясь заглушить боль. Несколько раз менял он власть в республике, передавая её от консулов к собраниям горожан, так что из рук дворянства власть попала к менялам, суконщикам, аптекарям, скорнякам, торговцам шелков и прочим представителям старших цехов. Но так как эти именитые горожане показали себя слабыми и корыстными правителями, народ избавился и от них, а власть вручил мелким ремесленникам. В год тысяча триста пятьдесят второй по достославном воплощения сына божья в синьорию входило четырнадцать городских советников, избранных из числа шапочников, мясников, слесарей, сапожников, и каменщиков, которые составили большой совет, названный Советом Преобразователей. Это были суровые плебеи, истые отпрыски святого Бенедикта, которого они любили грозной сыновней любовью. Однако народ, поставивший их во главе республики, сохранил и двенадцать старейшин, по преимуществу банкиров и богатых купцов, подчинив их Совету Преобразователей. По наущению императора, старейшины вступили в заговор с дворянством, чтобы продать город папе. Душою заговора был германский цезарь; он обещал прислать на помощь своих ландскнехтов, чтобы обеспечить успех.

Однако «преобразователи», составлявшие синьорию, крепко держали в руках кормило власти и бдительно охраняли безопасность республики. Эти ремесленники, правители свободного народа, отказали в хлебе, воде, соли, и огне императору, проникшему в пределы их города; дрожа и стеная, убрался он прочь, заговорщиков же они приговорили к смертной казни. Поставленные оберегать город, который был основан святым Бенедиктом, они уподобились в строгости первым консулам. Но их Сан-Бенедетто, облаченный в золото и шелка, ускользал у них из рук, как похотливая и вероломная куртизанка.

Однажды одному купцу вздумалось поджечь дом другого купца, врага по торговле. Враг сгорел. По стечению обстоятельств в соседнем доме проводил ночь чужестранец, прибывший из далёкого Гермоса. С этим городом не велось никаких торговых дел, жители его не посягали на независимость Сан-Бенедетто, но отношение к Гермосу было настороженным – ведь причин для хорошего отношения не было так же, как не было причин для плохого.

Чужестранец по имени Анта Девдрис был в самом цвете молодости и красоты, и, вращаясь в обществе дам, изучил искусство пленять и обольщать, которым и пользовался где только можно. В его стране обычаи были таковы, что, прикоснувшись к девушке, а тем более поцеловав, или же пробыв с ней наедине дольше, чем приличия того допускали, он должен был на ней жениться. В Сан-Бенедетто, куда он прибыл как путешественник, Анта наслаждался свободой местных нравов.

Узнав о том, что по соседству с подожженным домом проживает чужестранец, поджигатель-купец немедленно оповестил об этом стражу. Анта Девдрис был схвачен, и препровождён в высокое собрание, где и предстал перед членами Совета Преобразователей. Купец и его слуги показали, что видели обвиняемого в тот момент, когда он поджигал дом. Огонь разгорелся так сильно, что невозможно было потушить его, обвиняемый же убежал, и только на рассвете удалось выявить его местонахождение. Анта заявил, что невиновен, в доказательство этого назвал имя женщины, с которой провёл ночь. Её привели в суд, и она показала, что так оно и есть – молодой человек пришёл вечером, и пробыл с ней до того момента, пока его не забрали стражники. Тогда на девицу, имевшую весьма сомнительную репутацию, стали кричать, и, сломленная напором добропорядочных граждан, она стала путаться в своих показаниях, и, в конце концов, была вынуждена сказать, что сомневается, был ли обвиняемый у неё всю ночь, или же куда-то выходил, а потом вернулся.

Всё говорило в пользу купца, и, не в последнюю очередь, его репутация. Не одним богатством он снискал почёт и уважение всех, но ещё необыкновенным благочестием. Никогда купец не забывал вознести положенные правоверным на каждый день молитвы и даже пользовался случаем лишний раз сотворить богослужение. Ни один нищий не проходил мимо его лавки, не получив горестный вздох сочувствия. Он благочестиво помогал вдовам и сиротам оплакивать их нужду и печальную участь и молил бога не допустить несчастных умереть с голода около его дверей.

Это о бедных, необдуманно родившихся; другое – о состоявшемся суде.

Анта Девдрис усомнился в правдивости свидетелей, и поинтересовался, не пересекались ли торговые интересы этих людей, с интересами погибшего. Оказалось, что это действительно так. «А нельзя ли пригласить кого-то из дома сгоревшего купца – возможно, пострадавшие смогут что-то рассказать?» – спросил он.

Совет Преобразователей потребовал пострадавшего. Однако, узнав, что пострадавший ушёл в вечность, они смутились. Но, подумав не более одного базарного часа, открыли сокровищницу мудрости – записки святого Бенедикта, в которых, конечно же, нашли ответ:

«… если пострадавший не может явиться, но, однако, находится в определённом месте, то следует обвинённого послать туда же для того, чтобы местный суд мог произвести суд над обвиняемым».

Обрадованные преобразователи приказали послать обвиняемого в вечность. Анта Девдрис отвечал лишь весёлым презрением этим башмачникам и мясникам. Услышав, что ему произносят смертный приговор, он был совершенно ошеломлён, и в таком оцепенении его увели в тюрьму. Но, как только двери темницы закрылись за ним, он очнулся и со всем жаром молодой крови и пылкой души пожалел о жизни; образы земных утех – оружие, женщины, лошади – теснились перед его взором, и при мысли, что ему больше никогда не доведётся насладиться ими, он испытал прилив неистового отчаяния, и принялся стучать кулаками и биться головой о дверь темницы. Неожиданно дверь поддалась, и от очередного удара распахнулась, и ударила в лоб прибежавшего на крик тюремщика. Анта выхватил из его рук меч, и заколол тюремщика его же оружием. После этого скрылся, воспользовавшись темнотой. Он не мог покинуть город – ворота были закрыты на ночь, и ему пришлось укрыться у одной из знакомых куртизанок.

А пришедший на смену стражник, увидев мёртвого товарища, поднял тревогу. Тут же начались поиски, которые, однако, не принесли успеха. «Преобразователь» Леоне Ранкати, по ремеслу кирпичник, сказал, что надо обратиться к Екатерине, дочери сукновала. Это мнение было поддержано всей синьорией, спешно собравшейся в этот поздний час для решения неожиданной проблемы.

В те времена весь Сан-Бенедетто благоухал добродетелями Екатерины, дочери Джакомо, сукновала, считавшейся провидицей. Девушка устроила себе келью в доме своего отца и носила одежду ордена кающихся. Под платьем из белой шерсти она опоясала тело железной цепью и по часу в день бичевала себя. А потом, показывая израненные плечи, говорила: «Вот мои розы!» В своей каморке она выращивала лилии и фиалки, из которых сплетала венки на алтарь богоматери и святых угодников. Свивая гирлянды, она на родном языке славила песнопениями Иисуса и Марию. В те безрадостные годы, когда город Сан-Бенедетто был пристанищем скорби и домом разврата, Екатерина посещала заключённых и говорила публичным женщинам: «Сёстры мои, как бы я желала укрыть как стигматами любви спасителя нашего Иисуса Христа!» Столь чистая дева, пылающая огнём милосердия, могла взрасти лишь в Сан-Бенедетто, при всей своей скверне, среди всех злодейств все же остающемся городом пресвятой девы.

Когда почтенные горожане пришли к ней ночью, и объяснили суть дела, она, упав на землю, забилась в корчах, изображая молитвенный экстаз. Отступив, горожане молча наблюдали за священнодействием. Повалявшись на земле какое-то время, Екатерина вскочила, и сообщила присутствующим, что дева Мария явилась ей, и поведала, что разыскиваемый преступник находится в доме женщины, и предаётся любовным утехам.

Всем было известно, с какой целью Анта Девдрис прибыл в этот свободный город, но где его сейчас искать, если женщин свободных взглядов тут столько, что впору открывать соответствующую гильдию?

Все удалились в замешательстве, стража принялась обыскивать все известные дома терпимости. Поиски оказались тщетными.

Наутро Екатерина вспомнила, где видела красавца-чужестранца, и тотчас отправилась к дому Элетты, одной из красивейших куртизанок города. Она постучала в ворота, ей открыли, и впустили её в дом. На веранде она увидела Анта Девдрис, он ещё не закончил свой завтрак. Он обратил свой недоуменный взгляд на хозяйку, та ответила, что пришедшая девушка – наподобие местного шута – ходит, причитает, побирается, и вреда большого от неё не будет, потому что она забывает через минуту всё то, что видела.

Приподняв белый покров, который блаженный Доминик, спустившись с небес, собственными руками возложил на её голову, Екатерина открыла перед чужестранцем лицо, преисполненное неземной красоты. И пока он в изумлении смотрел на неё, она склонилась перед ним, простёрла к нему руки, и взмолилась, чтобы он немедленно вернулся в тюрьму, куда его заточили по приговору справедливого суда, и откуда он сбежал, убив стражника.

Обратив к ней сверкающий яростью взгляд, Анта Девдрис крикнул:

– Ступай прочь! Ты, дочь Сан-Бенедетто, возомнившего себя моим убийцей! Да, ты дочь шакала, как и все горожане – сыновья и дочери шакала, вы надеетесь вонзить свои подлые клыки в горло доверчивого гостя.

Посыпалась брань, от которой попадали птицы с деревьев, служанка в ужасе убежала в дом, Элетта, побледнев, присела на стул. Екатерина, улыбнувшись прелестной улыбкой, сказала:

– Брат мой, что значит один город, что значат все земные селения рядом с горней обителью бога и ангелов? Я – Екатерина, и я пришла звать тебя на небесный брачный пир!

От её нежного голоса и ясного лица в душе Анты Девдрис мгновенно разлился покой и свет. Он вспомнил годы младенческой невинности и заплакал, точно дитя.

– Вставай на небесный брачный пир, вставай, брат мой! – сказала Екатерина, протягивая ему руку.

Поднявшись со стула, Элетта попыталась отговорить своего любовника от безумного поступка. Екатерина, хоть и считается чуть ли не святой провидицей, своим поведением мало чем отличается от обычной сумасшедшей. Зачем, избежав казни, снова идти на верную смерть, когда через полдня он окажется в недосягаемости от преследователей?

Однако Анта ничего не видел, кроме глаз Екатерины, и ничего не слышал, кроме её божественного голоса. Бесполезными оказались все уговоры Элетты, Анта отогнал её прочь, и последовал за Екатериной. Элетта выпустила собак, но те, заскулив, забились обратно в будку, едва Екатерина взглянула на них.

Она привела его прямо в тюремную часовню, где он исповедовался священнику. Исповедавшись, Анта Девдрис благоговейно прослушал святую мессу и приобщился тела Христова. Тем временем стража оцепила тюрьму, и все прилегающие улицы, чтобы чудом объявившийся преступник снова не сбежал.

Обратившись к Екатерине, он сказал:

– Останься со мной, не покидай меня, и мне будет хорошо, и я умру счастливым!

– Сладчайший брат мой, я буду ждать тебя на месте казни, – ответила она.

В ответ Анта Девдрис улыбнулся и сказал, словно завороженный:

– Как! Радость души моей будет ждать меня на святом месте казни?

Екатерина задумалась, творя такую молитву:

– Господи, ты озарил его великим светом, ибо он называет место казни святым.

Анта добавил:

– Да, я пойду радостно и спокойно. Мне кажется, будто ждать осталось тысячу лет, так мне не терпится очутиться там, где я вновь встречусь с тобой.

– Иди же на брачный пир, небесный брачный пир! – повторила Екатерина, выходя из тюрьмы.

Зазвонили колокола, возвещая казнь преступника. На осужденного накинули чёрный плащ, а затем повели крутыми улицами, под звуки труб, меж городскими стражниками, которые держали над ним знамя республики. Весь путь был запружен любопытными, женщины поднимали малолетних детей, чтобы показать того, кому предстояло умереть.

Анта Девдрис думал о Екатерине, и его уста нежно приоткрылись, словно для того, чтобы облобызать образ святой.

Пройдя некоторое расстояние в гору по мощённой камнем дороге, шествие достигло возвышенности, господствующей над городом, и перед глазами осуждённого, которым вскоре предстояло угаснуть, открылись вдруг кровли, купола, колокольни, и башня Сан-Бенедетто, а вдали по откосу холмов протянулась лента городских стен. Это зрелище напомнило ему родной город, нарядный Гермос, окаймлённый садами, где резвые родники журчат среди плодовых деревьев и цветов. Он вновь увидел земляную террасу над долиной, откуда взор с упоением впивает сияние дня.

И ему стало мучительно жаль расставаться с жизнью.

– О мой город! Отчий дом! – простонал он.

Но тут же мысль о Екатерине снова овладела его душой и до краёв наполнила её блаженством и покоем.

Наконец процессия вышла на рыночную площадь, где каждую субботу крестьяне раскладывают свой товар: виноград, лимоны, винные ягоды и помидоры, и со смачными прибаутками зазывают хозяек. А сейчас тут был воздвигнут эшафот. Анта Девдрис увидел, что Екатерина молится, стоя на коленях и склонив голову на плаху.

С радостным нетерпением взошёл он по ступеням. Когда он приблизился, Екатерина встала и повернулась к нему, точно супруга навстречу супругу; она пожелала сама расстегнуть ему ворот и положить друга на плаху, как на брачное ложе.

А потом преклонила колени рядом с ним. После того, как он трижды благоговейно произнёс: «Иисусе, Екатерина», палач опустил меч, и отрубленная голова упала на руки девы. И вдруг Екатерине почудилось, будто вся кровь казнённого разлилась по ней, наполнив всё её тело тёплым, точно парное молоко, потоком; ноздри её затрепетали от чудесного благоухания; перед подёрнутыми слезами взором замелькали тени ангелов. В изумлении и восторге она мягко погрузилась в бездонную глубину неземных утех.

Две женщины из мирской конгрегации ордена святого Доминика, стоявшие у подножия эшафота, увидели, что она лежит неподвижно, и поспешили поднять и поддержать её. Придя в себя, святая Екатерина сказала им:

– Я увидела небо!

А когда одна из женщин собралась смыть губкой кровь, запятнавшую одежды непорочной девы, Екатерина с живостью удержала её:

– Нет, не стирайте с меня эту кровь. Не отнимайте у меня мой пурпур и мои ароматы».

* * *

Закончив, Катя отложила в сторону тетрадь. Было уже поздно. Она приняла ванну, потом, накинув кимоно, долго ходила по квартире, представляя рядом с собой Андрея, – как она будет ходить и показывать, где тут что находится. Когда-нибудь они отсюда уедут, но какое-то время это будет их дом. Жёлтое кимоно загоралось в зеркалах прихожей, потом гасло и снова вспыхивало в зеркале тёмной комнаты.

Погасив свет, она пошла спать.

Утром Катя вспоминала свой сон. Ночью ей снился ядовитый цветок – маленький, жёлтого цвета, в виде звёздочки. Она заметила его издали, подбежала к нему. А ведь было в лесу столько милых, простых цветов. Она видела только этот блестящий, желтый.

Катя долго вспоминала продолжение сна – что же она сделала с этим цветком. Но так и не вспомнила.

А днём, сидя в купе, она, движимая необъяснимым порывом, раскрыла сумку, достала тетрадку, и вскоре на одной из чистых страниц появилось стихотворение.

Глава 114

Ты слышишь музыку — Ангелов хор. Ты слышишь музыку — Плеск земли. Мы слушали музыку До тех пор, Пока ее слышать могли. Самая светлая музыка — Смех. Самая горькая — Плач. Эта музыка есть для всех, Себя от нее не прячь. Тонкая музыка – это стон. Легкая – только вздох. Такою музыкой полон сон. Это музыка между строк. Молчания музыка так сильна Кружится в вальсе теней. Поет музыка себя сама, И ты поешь вместе с ней. Самая страшная музыка: Комья земли стучат о крышку гроба.

Глава 115

Втроём они сидели в ресторане «Август» – Андрей, Мариам, и Олег Краснов, прибывший накануне в Волгоград. Играла электронная музыка – какой-то причудливый рисунок из звуковых лоскутков. Чувствовалась усталость автора, отсутствие у него желания создавать что-то новое.

Сидя рядом с Андреем и слушая сидящего напротив неё Краснова, Мариам делала удивлённое лицо и держалась чрезвычайно скромно; это могло заставить сомневаться в её уме, но создавало впечатление, что она бесхитростная, искренняя, и порядочная девушка. Она держалась свободно и естественно с несколькими близкими подругами, с которыми была знакома ещё со школы. В обществе других женщин, включая жён друзей Андрея, она восторгалась, соглашалась, и молчала. Если же ей выказывал внимание интересный и остроумный мужчина, она напускала на себя ещё большую скромность и застенчивость, и, потупив взгляд с прелестной робостью, вдруг бросала игривое замечание, которое было особенно пикантно своей неожиданностью и воспринималось как выражение особой симпатии, так как исходило из столь сдержанных уст, и из столь скрытной души. Не кокетничая, не меняя позы, не прибегая к каким бы то ни было уловкам, только чуть прищурив глаза и сделав быструю гримаску губами, она внушала мужчинам лестные для их самолюбия мысли. Даже Второв, с которым был «подписан пакт о ненападении», пытался заигрывать с нею.

– … я чувствую себя смертельно уставшим человеком, – сказал Краснов, которому недавно исполнилось тридцать шесть. – Всё, что мне нужно – отпуск… минимум на год.

– Что вы говорите? – изумлённо воскликнула Мариам, и, подперев рукой подбородок, незаметно для других зевнула.

Ей было скучно, она и не хотела сюда идти, полностью доверяя мужу, но Андрей упросил составить им компанию, чтобы не оставлять её дома одну.

– Да… – оживился Краснов, – Во мне накопилось столько усталости, даже не знаю, хватит ли года. Если раньше я легко управлялся с сотней дел, то теперь любая, даже незначительная работа, или поручение, вызывает во мне такую негативную реакцию, и такое стойкое отвращение, что пора задуматься об увольнении.

– У меня тоже было такое, когда я увольнялся из Бюро СМЭ, – сказал Андрей.

– Ты уволился, и что потом? Как ты справился с ситуацией?

– Да так, – уклончиво ответил Андрей, не рассказывать же в присутствии жены про Абхазию, – двадцать четыре года – это не тридцать шесть.

Отодвинув пустую тарелку, Краснов налил всем вина, и поднял тост за Мариам, а в лице её и за свою супругу, с которой прожил уже пятнадцать лет, и за это время она стала ему почти как родственница, – родная душа. Все выпили.

Андрей вспомнил недавнее признание Краснова – у него не было близости с женой полтора года. «Мы с ней как родня, а родственников не трахают», – сказал он тогда.

«Неужели так бывает?» – удивился Андрей.

Чтобы выручить Мариам, он попросил её рассказать про поездку в Израиль. В любой компании Мариам нравилось описывать всё, что касалось их взаимоотношений с Андреем, особенно свадьбу и свадебное путешествие. И она приступила к рассказу. Во вступлении прозвучало то, что именно в этом ресторане произошла их помолвка.

По мере того, как повествование приближалось к посещению Стены Плача, Андрей всё больше хмурился. Он отчётливо вспомнил знойный день, бронетранспортёр, пёструю толпу, и выдранный из блокнота листок в клеточку. Собираясь написать на нём стандартный набор пожеланий – успех в делах, семейное счастье, здоровых красивых детишек – в последнее мгновенье он вдруг передумал, и написал следующее:

«Ещё хотя бы раз увидеть Катю».

И, свернув листок, вложил поглубже между камней.

Сменили музыку. Зазвучали завораживающие переборы гитары, зацикленные синтезаторные секвенции, лиричная труба, фортепиано. А уникальный бархатный голос брал испепеляющей искренностью, эта вычурная баллада ни секунды не звучала вульгарно.

«С каждым по отдельности было бы намного веселее, надо было послушаться Мариам, и не тащить её с собой», – подумал Андрей.

Всё было как-то буднично и немного выспренно; и если что своеобразно оживляло атмосферу, так это господствовавшее в зале тревожное ожидание, будто вот-вот что-то оборвётся – музыка, ночь, те силы, которые всё удерживали в равновесии. Впечатлительный гость чувствовал сразу, что чего бы он ни искал здесь, ему вряд ли удастся это найти.

Стало вдруг темно, но почему, не упала ли туча? Или в глазах потемнело?

В дымном, пропитанном острыми ароматами пищи сумраке ресторана зазеленело платье приближавшейся к их столику девушки, точно тёмные речные волны ворвались снаружи. Андрей словно не глазами её увидел, а незрячим сердцем. Он видел её, не видя ни черных туфель на высоких каблуках, ни зелёного платья, ни её глаз и лица, ни её рук и плеч, ни изумрудного ожерелья на её груди, напоминавшего застывшие капли озёрной воды.

Он закрыл глаза и вновь открыл их, чувствуя величайшую муку и величайшее счастье жизни, и готовность вот тут же, сейчас умереть. Для того, чтобы заново пережить счастливое чувство, и превзойти его новыми ощущениями, – оказалось, не нужно было ни зрения, ни мыслей, ни слов. Только ощущение близости любимого человека, осознание, что он рядом, и тепло его касается тебя.

На мгновение лицо Андрея озарилось несказанной радостью. И тут же омрачилось – он был не один.

Она села напротив Андрея, и, посмотрев в сторону Олега Краснова и Мариам, сказала с вызовом:

– Я – Катя.

И перевела взгляд на Андрея. И тогда он увидел, что она пьяна. Сигарета в руках её дрожала, пепел падал мимо пепельницы. С минуту длилось молчание, оно казалось бесконечным. Всё так же играла музыка, за соседними столами веселились люди, но оттого, что двое – Краснов и Мариам – примолкли, казалось, безмолвная тишина сковала зал. Не поворачиваясь к ним, Андрей представил их, назвав по имени, спросил, как дела. Он старался говорить и выглядеть непринуждённо, но щёки горели, как от ветра и солнца, и сердце билось гулко, сильно, не хотело успокаиваться.

– Ты женился, – бросила она с пренебрежительной усмешкой.

– Ну, а ты?

– Как обычно – невеста без места.

Краем глаза он увидел, что Мариам, облокотившись, напряженно следит за всем происходящим, переводя взгляд с одного на другого. Краснов, прикрыв лицо ладонью, отвернулся.

Как изумление доходит до рассудка, до Андрея дошёл весь смысл ситуации. Мариам, безусловно, всё ясно, она лишь выжидала, как поведёт себя муж.

– Что же мы не веселимся? – спросила Катя. – О, с таким вином… Что это, Италия? Это я не поддерживаю. Андрюша, ты же сам говорил, что такое вино только для мытья раковин. На свете нет никакого вина, кроме абхазского. Если ты ещё хоть раз попробуешь его, уверена: никогда в жизни не притронешься к любому другому…

Он увидел в её глазах отражение безмерной тоски и нарастающего бунта души, которую уже ничто не повернёт к нему. Она – муки сомнения растерявшегося человека, не имеющего твёрдых желаний. Не видя Мариам, Андрей явственно чувствовал её взгляд, парализовавший его, сковавший по рукам и ногам, прилепивший язык к нёбу.

Затянувшись сигаретой, выдохнув дым ему в лицо, Катя сказала отрывисто, в своей обычной манере, стаккато:

– Ну, знаешь… Ты что, не хочешь со мной разговаривать?

Андрей посмотрел на Мариам. Её переполненный подозрением взгляд ещё больше ошеломил его. Никогда не был он так растерян и напуган, – ни перед поединком с более сильным противником, ни в кабинете у следователя, ни в камере перед уголовниками, собравшимися его опустить. Растерянность была так велика, что Андрей подумал: пусть как угодно всё закончится, лишь бы поскорее.

Он повернулся к Кате, и силы начали возвращаться к нему. Нельзя отпустить её, не объяснившись. Но как это сделать в присутствии жены?

Тошное чувство охватило его. Там, где требовалась сила, он ощутил эту непонятно откуда взявшуюся хлипкую, мотыльковую субтильность. Мариам победила, он спасовал перед ней. Пришла к концу его мечта о возврате в гиперреальность, где они вдвоём – он и Катя – и их большая, как небо, любовь.

Катя помахала кому-то рукой, и неуклюже поднявшись с места, чуть не уронив на пол пепельницу, направилась к выходу. В этот момент она казалась лёгкой тенью, следовавшей за уходящей жизнью. Андрею стало ясно, что её не вернуть, как вчерашний день. Он не только не найдёт в себе силы, чтобы пойти за ней, под взглядом Мариам он даже не посмел посмотреть Кате вслед.

Как ни в чём не бывало, Мариам продолжила свой рассказ об Израиле. Краснов заказал ещё вина, а также десерт, предупредив официантку: «принесите то, что быстрее всего готовится».

Окончание вечера было ужасным. Никогда Андрей не видел столько фальшивых улыбок, и никогда не улыбался так фальшиво сам. Инцидент был забыт – и всем было ясно, что на время. О нём напоминала лишь истлевшая сигарета в пепельнице, застывшей у края стола.

Андрей вспоминал прошлое лето, – их с Катей лето. Внезапно обожгла мысль: «У неё послезавтра день рождения!»

Когда вышли на улицу, Краснов сказал, что хочет прогуляться, и до гостиницы дойдёт пешком. И его рослая, сильная фигура тотчас стала удаляться в сторону центральной лестницы, ведущей с набережной к фонтану «Дружба» и к Аллее Героев.

Мариам с притворной нежностью взяла Андрея под руку, спросила, не помешала ли она своим присутствием интимному разговору со старой подругой. И уточнила, сколько же ей лет, выглядела она кошмарно. Он что-то ей ответил в тон, она снова что-то спросила. Так продолжался разговор, в котором жена награждала соперницу, вступившую на её территорию, всяческими нелестными эпитетами. Андрей не пытался пресечь, понимая, что возмущение это законно. В конце концов, за всё время их знакомства, кроме неумелых попыток вызвать ревность, Мариам ни разу ни в чём не провинилась перед ним. Идеальная супруга, его вторая половина!

Он же был кругом виноват перед ней.

Они поднялись в гору, и весь путь до дома – четыре остановки – дошли пешком. И только у подъезда Мариам позволила себе по-настоящему возмутиться. Как эта образина посмела приблизиться к ним, начать дурацкий разговор, так смотреть на её мужа!? Что она себе позволяет? И почему он не прогнал её сразу, чего он ждал?

Тут Андрей понял, как же Мариам боялась, что он встанет и уйдёт с Катей. Это был бы крах её любви, её надежд. Всё то, что она с таким упорством создала – семейный очаг, общественный статус, зависть подруг – всё это могло рухнуть в одночасье, ведь даже если б он вернулся, гордость не позволила бы ей принять обратно мужа, ушедшего непонятно с кем.

И осознание вины соединилось в нём с другим чувством. Странно осознавать настоящее чувство к жене спустя полтора месяца после свадьбы. И странным показалось то, что он так легко отрёкся – сначала на деле, а потом и на словах – от женщины, которой целый год клялся в любви, обещал ждать сколь угодно долго.

«Неужели двоих люблю?» – пронзила сознание мысль.

Его действиями руководили чувства, и все они были искренними. А где же в это время его разум? Что это – безмозглость, инфантилизм? Человек с двумя сознаниями? Или это два разных человека, и у каждого своё, несхожее со вторым, сознание?

Вот он подсмеивался над Машей, заводившей многочисленные знакомства, чтобы, общаясь с разными людьми, найти, понять себя. Она казалась ему незрелой, инфантильной, а теперь получается, что она оказалась прагматичной, сознательной, а он ведёт себя, как подросток. У неё хватило сил сделать выбор и прямо сказать об этом, а он это сделать не может. Выходит, верен её диагноз: «Тебе суждено всю жизнь гоняться за призраками»?

Ночью Андрей долго лежал с открытыми глазами, не мог спать, – слишком о многом надо было думать. Но оглушённая внезапной встречей голова – столь долгожданной встречей, к которой он оказался не готов – не могла думать, виски сдавило. В черепе стояла мёртвая зыбь, – всё кружилось, качалось, плескалось в мутных волнах, не за что было ухватиться, начать тянуть мысль.

Ни одной звезды на чёрном небе, ни одного огонька в погасших окнах. Тёмным покровом глубокая ночь окутала землю. Где-то далеко морские волны разбивались о берег, а там, куда им не добраться, владычествовали горные ветры. В завесе тумана открывался один просвет за другим. Горы расступались, теряли высоту. Открывался залитый солнцем пейзаж. Береговые отроги горной реки обрывались скалами, упираясь в широкую долину. А между ними вдали виднелась всхолмленная даль, прикрытая холодной просинью чёрных лесов. За ближней стеной деревьев тонкая струйка дыма сверлила просторное небо. Откуда, не видать, но чувствовалось тепло чужого очага.

Ярко-красное солнце медленно спускалось к хребту. Облака, волнуясь, ползли следом за ним, волоча по земле свои лохматые тени. В воздухе разлилась вечерняя прозрачность. Звонче раздавались голоса певчих птиц. Внезапно ухнула сова и в испуге шарахнулась обратно в лес. Доносилось цоканье белок. С реки тянуло свежестью. В зареве заката бесчисленные отроги казались окаменелыми волнами разбушевавшегося океана. Мутная синева сумерек сгущалась с каждой минутой. Одна за другой зажигались звёзды.

Между толстыми корнями деревьев примостилась девушка. На ней было тёмное платье, делавшее её похожей на тень, а глаза похожи на озёра, так как в них никогда не высыхают слёзы.

Подземный огонь вдруг вздыбил землю. Одетая, как в панцирь, в вулканические громады, стала отторгать она от них скалы, обрушивая их на гремучие горные реки, придавая им цвет тревоги и жизни: багряный и зелёный. И в огромных огнедышащих впадинах забились горячие источники, вещая о грозной силе, заключённой в насыщенных клокочущим пламенем недрах.

Словно раскалённое железо обожгло лицо. Сквозь пламя, застилавшее глаза, он увидел ЕЁ. Бросившись к ней, прижал к себе, стал покрывать бесчисленными поцелуями. Она, словно очнувшись ото сна, отозвалась, поддаваясь его ласкам.

– Что с тобой, ты же не хотел…

– Катя… моя Катя… Ни блеску благополучной жизни, ни королевам красоты, не затмить волнующий поток твоих кудрей и изумрудные озера глаз!

Она оттолкнула его.

– Что… как ты меня назвал?

Он властно привлёк её к себе.

– Катя, как же ещё! Нашла время для шуток. Иди ко мне, наконец мы вместе.

– Уходи! – услышал он жёсткий голос Мариам. – Переночуешь на диване, утром чтоб убрался отсюда.

Взгляд его просветлел, он понял, что совершил ужасную ошибку. Поднявшись с кровати, поплёлся в зал. Это был конец его недолгой семейной жизни.

Глава 116

Выпейте и забудьте…

Выпейте кубок печали, Страсти потухшей бокал. Забудьте о том, что шептали В мерцании зеленых зеркал. Забудьте, о чем напел вам Лунной ночи прибой, Осталась одна лишь пена, Не смытая звездной волной. Вы что-то кричать пытались И стрелки остановить. Вы богом тогда казались, Но бога нельзя любить. По краю всегда ходили, Решая: вверх или вниз. Сомнением нас убили. Свобода – каждому приз. Так пейте шипящую нежность, Остатки былого огня. Пусть лечит вас мира безбрежность. Простите, забудьте меня…

Глава 117

Первый свет подсинил склоны неба. Чуть блеснуло скрытое опаловым маревом солнце. Ранний рассвет нежно коснулся верхушек высоких тополей. На листьях дрожали росинки, опустили ветки примолкшие деревья, всколыхнулся было и замер предутренний ветерок. Какая-то особенная тишина, – солнце ещё не жалило, птицы не пели, пыль лежала, не шелохнувшись. Величественно парила чайка над позолоченными солнцем волнами. Она одинока, и может, радость ей заменяли простор и солнце.

Поливальные машины выехали на ещё сонные улицы. Засновали прохожие. К пристани подплыл катер, матрос бросил швартовы. Пассажиры засуетились возле трапа.

Андрей встретил рассвет на набережной. Дождаться хотя бы восьми часов, потом поехать к ней.

Иногда затаённая сила, томившаяся в крови, неожиданно выплёскивается, и человек сам с удивлением прислушивается к её буйству. Сомнений не оставалось – в неудачное время судьба была нагружена не на ту колесницу, поэтому разгружена непонятно где. Всё, что происходило с ним без Кати – муравейник суеты и призрак счастья. Наконец двери надежды распахнулись перед ним, и всего-то нужно – вложить в слова приветствия пламень возвышенных чувств, придав им форму искусно отшлифованного алмаза.

Будет ли это завершительный разговор, или же продолжение начатого год назад совместного путешествия по волнам океана, зовущегося «жизнь», не имело значения. Катя к нему приехала, он к ней идёт. Они поймут друг друга. Их объединяло нечто большее, чем близость мужчины и женщины, чем просто дружеская привязанность, взаимные симпатии, знакомая с детства привычка. Это такое чувство, без которого сердце мёртво, как рухнувший в пропасть обломок скалы.

Она поймёт его, не сможет не понять. Почувствует, что совсем из другой руды выплавлены чувства других людей по отношению к ней – родительские, братские, может быть, случайных попутчиков, каких у каждого человека может быть много. Их привязанность и любовь не могут быть такими глубокими, как у него. Для него мир был в Кате, для них Катя была лишь частью мира.

Так думал Андрей, мысленно обращаясь к женщине, ждавшей его.

«Больше никуда одну не отпущу, хоть убей».

Он поставил машину во дворе, направился к подъезду. Вместе с предвкушением встречи ощущал он в себе свежесть моря, пряный запах леса, прохладу горных вершин; улыбался светлым воспоминаниям. Андрей шёл к ней, вспоминая прошлый год – тот день, когда пришёл к ней впервые после семилетней разлуки. Казалось, бездна лежала между тем и этим днём, между тем и этим человеком, а шёл он такой же, он же, один и тот же человек.

Только дни были разные.

«Будешь моей, – сказал он, заходя в подъезд. – Будешь моей».

На лифте Андрей поднялся на седьмой этаж. Вышел, постоял у двери, потянулся к звонку. И тут заметил, что дверь немного приоткрыта. Удивлённый, осторожно открыл дверь, прошел в темный коридор. Тишина. Зеркало в прихожей занавешено простынкой. Сердце ёкнуло.

«Людмила Николаевна… Царство небесное…»

Ступая как можно тише, прошёл по коридору. Дойдя до зала, приблизившись вплотную к двойной двери, заглянул внутрь комнаты. Всё то же самое – стенка, мягкая мебель, пианино, ворсистый ковер, телевизор, развесистая люстра. На журнальном столике возвышалась хрустальная ваза. Окна почти полностью занавешены, и в полутемной комнате душно от спёртого воздуха. Какие-то люди, на их лицах – печать сострадания и скорби. Он узнал соседей по двору.

Тут Андрей увидел улыбающееся Катино лицо – на фотографии, стоявшей на пианино, угол её был перевязан чёрной лентой.

Глава 118

Тяжесть сдавила грудь, в глазах потемнело. Пошатнувшись, Андрей отступил на два шага, прижавшись спиной к стене, стал медленно сползать по ней.

«Что случилось… Как… Не может быть… Тут какая-то ошибка…»

В комнате по-прежнему было тихо. Все молчали, боясь вспугнуть священную тишину, которая навсегда смежила молодые глаза Кати. Из комнаты бесшумно выскользнула Рита, в чёрном платке, с красными заплаканными глазами. Поднявшись, Андрей пошёл за ней на кухню. Безвольно опустившись на табурет напротив Риты, приготовился слушать.

Катя приехала из Москвы два дня назад. Сразу по приезду направилась к Андрею. Дверь открыла мама, сказала, что он женился, и здесь не живёт, и сообщила номер его домашнего телефона.

Вечером этого дня Катя встретилась с Ритой. Они долго сидели во дворе, разошлись далеко за полночь. Рита боялась ей что-либо советовать, только успокаивала – Катя была очень расстроена, выглядела бледнее тени. Потом посоветовала позвонить Андрею, встретиться с ним, как-то объясниться. Разговор всё решит. Катя сказала, что подумает. На этом они расстались.

Она позвонила на следующий день около пяти часов вечера и предложила встретиться. Рита ответила, что приглашена на день рождения к Алле, их общей подруге, и позвала Катю с собой. Катя согласилась с условием – сначала они где-нибудь посидят, ей нужно было поговорить, прежде чем идти туда, где много людей, и всем весело.

Они направились в одно кафе, потом в другое, третье. Кате не нравились заведения, которые ей предлагали. На самом деле она высматривала Андрея, надеялась его встретить, решив, наконец, что если сейчас не увидит, то обязательно позвонит.

В конце концов, они попали в «Август», и сразу же увидели Андрея. Оставаясь незамеченными, заняли дальний столик. Катя заказала двойное виски… потом ещё… Она долго не могла решить, что делать. Рита предложила: попросить какого-нибудь мужчину вызвать Андрея в коридор, и там поговорить. Катя возразила: нет, всё должно быть открыто, в присутствии жены. Но на это она тоже не могла решиться. Время шло, а Катя всё ещё была в сомнениях. Рита предложила оставить всё, как есть, поехать на день рождения, что называется, отпустить ситуацию. А утром решение само придёт. Ничто не потеряно – ведь есть домашний адрес, номер телефона, и номер пейджера нетрудно узнать. Катя вошла в ступор. Ей нужно было решить всё прямо сейчас, но она не могла себя заставить выйти из-за стола.

Наконец, после долгих колебаний и очередной порции виски, она решилась.

… После состоявшегося разговора с трудом дошла до выхода, Рите пришлось вести её за руку. Катя сказала, что в какой-то неуловимый момент силы вдруг покинули её, и она не довела дело до конца. Почти бесшумно ругалась, называя Андрея предателем, слюнтяем, тормозом, подкаблучником. Как мог он оказаться в подчинении у какой-то смазливой куклы? Были и покрепче выражения. Катя сказала, что сейчас же уезжает в Москву; потом приняла решение остаться, ждать Андрея, а если не появится, самой пойти к нему. Новые сомнения, новые решения. Она возмущалась и говорила решительные слова каким-то неясным полушёпотом, у неё не было сил даже на то, чтобы расплакаться.

Они поехали к Алле. Там собралась шумная девичья компания. Рита не выпускала из виду Катю, они вдвоём выходили покурить на балкон, обсуждали, что дальше делать. Мысли уже двигались по кругу – одни и те же сомнения, одни и те же решения.

В начале первого за одной из девушек, Диной, заехал её парень, и предложил подвезти, – если кому-то нужно в центр. Катя заявила, что поедет. Рита с Аллой стали отговаривать – веселье в самом разгаре. Что за спешка, потом все разъедутся на такси. Катя упорствовала, тогда Рита отвела её в пустую комнату, и, оставшись с ней наедине, снова попыталась отговорить, ей не хотелось отпускать подругу в таком состоянии, а самой не хотелось уезжать, так как муж в командировке, и когда ещё можно будет так повеселиться. Однако, чем больше она упрашивала, тем больше Катя раздражалась, замыкалась в себе. Ей казалось, что весь мир ожесточился против неё. Во что бы то ни стало ей нужно уехать, чтобы побыть одной, наедине со своими грустными мыслями. Рита сдалась.

Стоя на балконе, они с Аллой ещё раз – стараясь не напрягать своим тоном – ненавязчиво попросили Катю подняться. Она лишь махнула рукой, устраиваясь на заднем сиденье тёмно-зелёной БМВ.

Через полчаса после отъезда Рита позвонила Людмиле Николаевне, та ответила, что Катя ещё не появлялась. Дине передали сообщение на пейджер. Прошло ещё полчаса. Никто не перезвонил – ни Катя, ни Дина. Алла принялась успокаивать Риту – мол, они катаются по городу, парень Дины купил недавно машину, хочет похвастаться. Это прибавило Рите решимости немедленно ехать домой. Сделав ещё один звонок Людмиле Николаевне – также безрезультатный – она вызвала такси.

Алла проживала в Краснооктябрьском районе, на 39-й Гвардейской. Выехав на проспект Ленина, водитель повернул вправо, в сторону центра. На этом участке дороги встречные полосы разделяет широкий газон. В том месте, где газон заканчивается, стоит светофор, сразу за ним находится площадь Возрождения, вправо уходит улица Герцена. Основная магистраль – проспект Ленина – загибается влево.

Светофор не работал, и скопление машин перед площадью удивило водителя, по ночам обычно это место все пролетают на скорости. Когда они подъехали поближе, всё стало ясно. По правой стороне, за перекрёстком, у столба, бесформенной грудой железа лежала разбитая машина. Судя по задним фарам – БМВ. Милиционеры осматривали место происшествия, вокруг скопилось множество автомобилей, люди выходили, спрашивали друг друга, что произошло.

Рита остановила такси и побежала к месту аварии. Подробности удалось выяснить у единственного очевидца происшествия, водителя белой «девятки», которого только что отпустила милиция, предварительно сняв с него показания.

Он ехал в сторону центра со стороны Краснооктябрьского района. Двигался быстро, со скоростью примерно сто двадцать километров в час. Подъезжая к площади Возрождения, немного притормозил, чтобы вписаться в поворот, потом, мало ли, кто вылетит справа, с второстепенной дороги. До светофора оставались считанные метры, когда его, «как стоячего», обогнала тёмная БМВ. Свидетель уверяет, что, судя по его собственной скорости, скорость иномарки была не ниже, чем сто пятьдесят километров в час. Не войдя в поворот, БМВ врезалась в столб. Сидевший на переднем сиденье пассажир вылетел через лобовое стекло.

Остановившись у телефона-автомата, водитель «девятки» вызвал «скорую помощь» и милицию. Прибыв, врачи констатировали смерть водителя БМВ и двоих пассажиров. Был вызван автобус похоронной службы, тела увезли в морг. Рита отправилась в Бюро СМЭ, где и опознала тела погибших. Ими оказались Катя и Дина.

…Рита тихо говорила, словно теряла слова в тумане, Андрей терпеливо слушал. Он перестал ощущать разницу между землёй и небом. Слова Риты звучали на земле, но они были невесомы в том мире, который открывал перед Андреем ворота вечного холода.

Плотные занавеси на окне преграждали путь солнечному свету, неуместному сейчас, как радость. Колеблющийся огонь свечи рассеивал последние иллюзии. Явь есть явь. Они молча сидели, не глядя друг на друга – Андрей и Рита – каждый с нестерпимым чувством вины. Катя ускользнула, как видение, и осталась, как боль. Кровь горячей волной захлестывала сердце Андрея, обвиненное в том, что оно не что иное, как камень. Он хотел что-то сказать, но отсвет свечи, промелькнув и замерев на занавеси, словно подхватил и унёс с собой его мысль. В ответ на невысказанную мысль он услышал то, что превратилось в муку его памяти: «…Давай же, Андрюша… Чего ты ждёшь? Иди ко мне… Почему нигде не сказано, что делать с медлительными?..»

Не говоря ни слова, Андрей поднялся и вышел в коридор.

– Ты к ней? – услышал он голос Риты.

«А куда ж ещё», – подумал он, выходя из квартиры.

* * *

Медрегистратор Самойлова проводила его в подвал, открыла холодильник. Андрей ступил в освещённую холодным светом камеру. Мог ли он представить, что когда-нибудь придёт сюда не по работе. Сразу заметив краем глаза лежавшее на носилках у стены искалеченное тело, стал рассматривать другие тела, всё ещё думая, что вот сейчас посмотрит, как много раз смотрел на них равнодушным взглядом, потом повернётся в ту сторону, а девушки в зелёном платье там не окажется.

Вот старик с восковым лицом. Вот девушка-подросток, съёжившаяся, её светлые растрёпанные волосы рассыпались вокруг бледно-жёлтого лица с кривым окаменевшим ртом. Вот удавленник с высунутым наружу вспухшим черно-фиолетовым языком. Вот сорокалетний мужчина, обнажённый, с синяками от многочисленных инъекций, видимо, из больницы. Он лежал по-птичьему беспомощно, поджав ноги, будто ему холодно.

Тела, полные вечной смерти.

Вот… Нить надежды оборвалась. Страшное видение не исчезло. Андрей почувствовал, как туловище его и конечности стали ватными, невесомыми, ноги сами собой подкосились, он упал на колени перед телом девушки в тёмно-зелёном платье. Взгляд её полузакрытых глаз был устремлён в неведомую даль, словно не стало каменных стен, словно взгляд изумрудных глаз-озёр превратил их в прозрачный хрусталь.

Склонившись над ней, орошая слезами, он умолял его простить и вернуться к нему. Порывы мучительно-отчаянных стенаний потрясали холодные стены.

Чьи-то руки подхватили его, куда-то понесли.

В санитарской его опустили на табурет, влили в рот полстакана спирта. Невидящий взгляд блуждал по комнате. Люди-тени двигались, что-то говорили. «Крепись, дружище». «Держись, друг». Второв и Трезор, они пришли, чтобы поддержать его. Прозвучало слово «похороны».

«Что ещё за похороны? Кого они собрались хоронить?»

Он рванулся вперёд, опрокинув стол.

– Кого вы хоронить собрались!? Нет!!!

Андрея усадили на место, крепкие руки держали его, не давая сдвинуться.

Он почувствовал, как теплый луч, прорвавшись сквозь ледяные кристаллы потухших Катиных глаз, коснулся его. Андрей уже был там, рядом с ней.

Глава 119

Не бойся остаться один Тебе ведь никто в целом мире не нужен Ничьей ты лаской не разбужен Своей судьбы ты господин Пускай растут кресты в твоем саду Ничто другое пусть тебе не будет мило Ты остальное все найдешь постылым Друзья, любовницы – гореть им всем в аду! Твой рукотворный сад пусть расцветает Ты идеальный зодчий будешь в нем И суд и милость нипочем А мартиролог пусть страницы прибавляет Не бойся остаться один Погибнет пусть небесных сил немало Сгорит пускай печаль в закате черно-алом Для беспокойства нет причин

Глава 120

Это было ранним утром на следующий день после похорон.

Андрей подошёл к могильному холмику и прочёл на дощечке, прибитой к деревянному кресту, имя: «Третьякова Екатерина Сергеевна». В голове адским грохотом отдавались страшные звуки – стук молотков, стук падающих на гроб комьев земли.

Вокруг виднелись другие холмики, стояли другие кресты, стояли памятники, оградки.

Он хотел встречи, и вот как она произошла. Много раз он старался угадать, где его Катя, что она делает, о чём думает – пишет ли стихи, устроилась ли на работу, о которой мечтала, вспоминает ли его. Ему хотелось быть рядом с ней, он был нужен ей. И каждый раз она ускользала, и он не мог найти её. И вот они рядом, но он уже не нужен был ей.

Катя ушла, и обнажилась пустота. Не осталось веры и надежды, есть только этот холм земли и крест. Всё живое – родители, друзья, … Мариам – всё перестало существовать.

Живое стало неживым. Живой во всем мире была лишь Катя. Но какая тишина стояла кругом. Знает ли Катя, что он пришёл к ней…

Андрей опустился на колени, обнял руками холмик. Она всегда с нетерпением ждала, чтобы он обнял её.

– Вот я пришёл, ты, верно, думала, что не пойду за тобой, злилась, почему я такой медлительный.

Андрей заговорил вполголоса, стараясь, чтобы его не услышали проходившие мимо кладбищенские работники. Он говорил с ней, вспоминая события школьных лет, вспоминая события прошлого лета, и эти воспоминания, существовавшие лишь в его сознании, заполняли пространство Катиным голосом, улыбкой, слезами, шелестом тетрадки со стихами, шорохом платья, звоном бокалов, шумом водопада, стуком упавшей на пол туфельки, брызгами морских волн, запахом эвкалипта, мельканием её лица, плеч, груди, протяжным звуком тепловозного гудка, огнями уходящего поезда.

Её радость, огорчение, её движения, походка, поступки, оживлённые его отчаянием, существовали, – выпуклые, осязаемые.

Не воспоминания об ушедшем, а волнения действительной жизни охватили его.

Зачем так торопиться, закончу дела, уедем вместе… Что же, может и вправду всё бросить и уехать прямо сейчас, к чёрту все дела…

Неожиданно у него закружилась голова, в глазах помутилось, и короткое мгновение казалось, что он теряет сознание. Андрей зажмурил глаза, а когда открыл их, мир, оживлённый его страданием, уже исчез, лишь серая пыль, подхваченная ветром, кружилась над могилами; то одна, то другая могила начинали дымиться.

Живая вода хлынула поверх земли и вынесла из тьмы Катю, сбежала, исчезла, вновь отодвинула тот мир, который на миг, сбив оковы, сам хотел быть действительностью, мир, созданный отчаянием любящего человека. Его отчаяние подняло ушедшую из могилы, заполнило пустоту новыми звёздами.

В эти прошедшие минуты она одна жила на свете, и благодаря ей было всё остальное.

Но его сила не удержала огромные людские толпы, моря, дороги, землю, города в подчинении перед погибшей Катей.

Андрей сидел, ссутулясь на земле, смирясь, не по своей воле делая маленькие, первые движения к осознанию того, что Кати нет.

«Как же так, с родителями нет связи – Сергей Владимирович отправился в очередную регату, мать куда-то уехала».

Должно быть, от нестерпимой душевной боли кругом делалось всё темней и темней.

«Сергей Владимирович! Он знал, что так всё получится, поэтому не хотел пускать её в Волгоград!»

Андрея вдруг поразила мысль о вечности его горя – умрут близкие, умрёт всё на земле, а он всё будет горевать. И когда чувство тоски стало так невыносимо, что сердце не могло выдержать её, снова растворилась грань между действительностью и миром, жившим в его душе, и вечность отступила перед его любовью.

Зачем, подумал он, сообщать о смерти Кати её родителям, Василию, Бараташвили и остальным, ведь ещё ничего не известно наверное. Лучше выждать, может быть, всё ещё будет совершенно по-иному.

Он шёпотом сказал:

– И ты никому не говори, ещё ничего не известно, всё ещё будет хорошо.

Потом он забылся, в полубессознательном состоянии продолжая разговаривать с Катей, упрекая её за то, что так долго не звонила и не писала. Очнувшись, укоризненно спросил:

– Зачем ты в «Августе» выпила столько виски? Что это ещё за глупость: «девушки от крепких напитков не пьянеют»!?

Как хорошо, – они, наконец, вдвоём, никто им не мешает. Вот они сейчас соберутся и поедут на море, туда, где повара от бога и прекрасное вино, купят дом на берегу. Она будет писать, он найдёт какую-нибудь работу. Ты не любишь готовить, ну и ладно, побудь в комнате, я схожу, приготовлю еду. Ну, вот, всё готово. Где же ты… Катя, Катя, не оставляй меня одного.

В сознание стали проникать посторонние звуки. Возле соседней могилы стояли люди, о чём-то говорили. Безумие уходило. Андрей сидел рядом с Катиной могилой. Её тело засыпано землёй. Её больше нет.

Он видел свои грязные руки, у него занемели ноги, он ощущал, что лицо его запачкано. В горле першило. Ему было всё равно. Окажись кто-то рядом, заговори с ним, протяни руку, он бы не пошевелился, не ответил бы. Он сидел без тревоги, без мыслей. Всё было безразлично, не нужно. Одна лишь ровная мука сжимала сердце, давила на виски.

Тяжесть вины.

Долгое молчание Кати оказалось драгоценнее слов, произнесённых всеми остальными людьми. Время в её вселенной текло в особенном темпе, словно снятое в рапиде. За всё то время, пока кто-то гулял, знакомился, флиртовал, заводил семью, – то есть случались события, исчезавшие из памяти так же, как исчезает за бортом след от корабля; иными словами, «лишние кадры», – за всё то время в этой удивительной вселенной успевала лишь истлеть сигарета в Катиных руках.

Ну, и что оказалось важнее: «лишние кадры», или эта сигарета?

Глава 121

Глаза мои теперь немы. Вы – свет, а я пришла из тьмы, И помыслы мои скромны — Простите. Вы не услышите меня, И мысли, сердце леденя, Терзают, мучают, губя, — Поймите. Ждала я долгие века, И ноша для меня легка, Пока не молвила рука — Уйдите. Я все почувствовала вмиг, Срывался с губ дрожащих крик, Мир сделался бездушно дик — Топчите. Убита, сломлена была, И сердца порвана струна, Но униженья никогда — Не ждите. От страсти, чувства и судьбы Вы, непомерно холодны И в глубине своей бедны, — Бегите. Я вас прощу, перетерплю, Смолчу, в слезах благословлю, Себя разлукою убью — А вы живите…

Примечания

1

musculus gluteus maximus – большая ягодичная мышца (лат.)

(обратно)

Оглавление

Часть I история, обошедшаяся автору в $ 4 миллиона!

  Пролог

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

  Глава 32

  Глава 33

  Глава 34

  Глава 35

  Глава 36

  Глава 37

  Глава 38

Часть II

  Глава 39

  Глава 40

  Глава 41

  Глава 42

  Глава 43

  Глава 44

  Глава 45

  Глава 46

  Глава 47

  Глава 48

  Глава 49

  Глава 50

  Глава 51

  Глава 52

  Глава 53

  Глава 54

  Глава 55

  Глава 56

  Глава 57

  Глава 58

  Глава 59

  Глава 60

  Глава 61

  Глава 62

  Глава 63

  Глава 64

  Глава 65

  Глава 66

  Глава 67

  Глава 68

  Глава 69

  Глава 70

  Глава 71

  Глава 72

  Глава 73

  Глава 74

  Глава 75

  Глава 76

  Глава 77

  Глава 78

  Глава 79

  Глава 80

  Глава 81

  Глава 82

  Глава 83

  Глава 84

  Глава 85

  Глава 86

  Глава 87

  Глава 88

  Глава 89

  Глава 90

  Глава 91

  Глава 92

  Глава 93

  Глава 94

  Глава 95

  Глава 96

  Глава 97

  Глава 98

  Глава 99

  Глава 100

  Глава 101

  Глава 102

  Глава 103

  Глава 104

  Глава 105

  Глава 106

  Глава 107

  Глава 108

  Глава 109

  Глава 110

  Глава 111

  Глава 112

  Глава 113

  Глава 114

  Глава 115

  Глава 116

  Глава 117

  Глава 118

  Глава 119

  Глава 120

  Глава 121 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg