«Исповедь шлюхи»

Исповедь шлюхи (fb2) - Исповедь шлюхи 1145K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Андрей Юрьевич Анисимов

Андрей Анисимов Призрак с Вороньего холма Роман второй. Исповедь шлюхи

Вместо пролога

Он вышел в парк, набросив на плечи стеганную домашнюю куртку. В Крыму дни стояли теплые, но по утрам чувствовалось дыхание осени. Безопасность правительственного комплекса обеспечивали бойцы спецназа. Увидев Его, они вытянулись и отдали честь. Физиономии их при этом ничего не выражали. Он уже не знал, охраняют его или стерегут. Оглянулся на звук быстрых шагов. Референт бежал трусцой по дорожке.

– Не спится, товарищ президент? – Бегун остановился рядом и чему-то улыбался.

– Чего, Лева, смеешься. Смешного, по-моему, тут мало, – заметил Он и нахмурился.

Референт кивнул в сторону моря:

– Посмотрите туда.

Он посмотрел и увидел несколько военных судов, застывших на рейде:

– И что?

– Даже с моря отгораживают. Представляете, как они вас уважают…

– Все шутишь. Давай присядем на скамейку. – Сидеть после пробежки разгоряченному спортсмену вовсе не хотелось, но отказать Ему он не мог.

– Супруга спит? – Поинтересовался референт.

– Не думаю. Она уже третью ночь не спит. Лежит с закрытыми глазами, чтобы меня не волновать. – Он помолчал, поежился, просунул руки в рукава куртки: – Интересно, чем все это кончится… К прежнему уже возврата нет. Как они не понимают? Лозунги выбросили такие, что народ за ними не пойдет. А без консенсуса с народом нельзя…

– Что будет? Хотите, я вам скажу?

– Да, интересно послушать…

– Туземцы, поняв, что Империя зашаталась, быстро отскочат. Их царьки давно мечтают стать царями и такую возможность не упустят. С Прибалтикой давно все ясно. Там помнят Сибирь и уверены – с Западом надежнее. А Россия, как всегда, в дерьме…

– Туземцы? Циник ты, Лева.

– Туземцы слово не уничижительное. Оно обозначает население «той земли». Кстати, историки царской России, описывая войну на Кавказе, называли кавказскую аристократию туземным дворянством. Заручившись их поддержкой, Александр Николаевич и выиграл кавказскую компанию.

– Кто такой Александр Николаевич?

– Государь всея Руси, Александр второй, прозванный в народе царем освободителем. Между прочем, он не только Кавказ присоединил к Империи, но еще Казахстан, и многое другое…

– Наверное, ты прав. Всегда знал, гуманитарного образования мне не хватает. Но картинку ты, Лева, рисуешь невеселую.

– Это не я рисую. Западные обозреватели помогли. Они так видят наше будущее.

– А про меня что пишут?

– Газет нам не приносят.

– Но ты же знаешь мнение обозревателей.

– Я слушаю приемник.

– Тогда что обо мне говорят?

– Вам симпатизируют. Но часть аналитиков считает, что вы и есть теневой организатор путча.

– Я? Какой мне смысл?

– Знаете, если честно… – Референт замолчал и отвел глаза.

– Договаривай, Лева, раз начал.

– Я тоже не совсем уверен, что для вас это полная неожиданность.

– Интересно. По-твоему, я затеял и уехал отдыхать? Но ты же при мне почти круглые сутки.

– Почти… – Улыбнулся референт.

– Тогда объясни мои мотивы.

– Вы так раскачали лодку, что стало ясно – она начинает тонуть. У вас имидж либерального демократа. Принимать жесткие меры значит испортить лицо. А так вы жертва…

Он встал и, заложив руки за спину, зашагал по аллее. Референт поднялся и пошел сзади. Метров через десять Он обернулся:

– Чтоб ты знал, «перестройку» задумал еще Юрий Владимирович. Мы же с ним земляки. Он приезжал ко мне отдыхать, когда я руководил Краем, и мы часами говорили о тех переменах, которые необходимы стране. Я действовал исходя и из его предложений.

– Юрий Владимирович умел держать в руках кнут. У нас без кнута нельзя. Хочешь добра, пори народ розгами, хочешь зла – тоже. А вы не умеете. Вы приличный человек, во общем, не злой, а приличному человеку на Олимпе делать нечего…

– Спасибо за комплимент, Лева.

– Не стоит. Я с вами откровенен, а вы со мной нет.

– Ты о чем?

– О вашем участии в грандиозном шоу под названием ГКЧП.

– Зачем тебе?

– По самым элементарным шкурным соображениям.

– Говори ясно. Знаешь, я не люблю загадок.

– Куда яснее… Если вы теневой автор путча, в случае их победы, – и референт указал на военные корабли на рейде: – я останусь на воле, продолжу работу и не буду волноваться за семью. Если нет, сами понимаете…

– Знаешь, Лева, есть мудрая русская поговорка – заставь дурака Богу молиться, он лоб расшибет. Сумгаит помнишь?

– Помню, и Тбилиси тоже. Но вы никогда прямо не отвечаете на вопросы…

– Есть еще одна поговорка – будешь много знать, скоро состаришься. А ты и так знаешь слишком много.

– Это угроза?

– Ты же сам сказал, что я человек приличный и, во общем, не злой. – Он повернулся и быстро пошел к парадному. Референт постоял немного и побежал дальше. Он каждое утро пробегал трусцой пять километров. Сегодня ему осталось пробежать еще два. Что бы ни произошло в Кремле, боец умственного фронта свято верил – при сидячей работе утренние пробежки его организму необходимы.

* * *

– Поигрались в демократию, сволочи. – Максюта злорадно потер руки, повернулся к Курдюку: – Готовь камеры, полковник.

– Бураков приготовит, – гаденько усмехнулся начальник милиции: – Дело политическое, пускай КГБ им и занимается.

– Да, работы у Николая Евгеньевича теперь хватит. Всех пидеров пересажать. – Согласился Максюта.

Стеколкин ехидно хохотнул:

– Зачем сажать? Можно прямо к стенке. В камерах их придется кормить, выгуливать, а тут сразу двух зайцев – кормить не надо и остальным урок.

– Кровожадный ты, Слава. Смотри, чтобы самого не шлепнули под горячую руку.

Стеколкин сделал вид, что слов Паперного не услышал:

– Товарищи, я советую прямо сейчас дать телеграмму в Москву. – И, торопясь, чтобы не перебили, затараторил: – Сообщить, что мы приветствуем в лице ГКЧП новое руководство страны, во всем согласны с товарищами, полностью разделяем, поддерживаем их политическую платформу и клеймим позором бывшего мэра Постникова как представителя буржуазного отребья.

– Пока не бывшего? – Возразил Паперный: – Вот сейчас мы его единогласно отстраним от должности, а Вячеслава Анатольевича Стеколкина назначим временно исполняющим и тогда доложим в Москву. А так чего зря воздух сотрясать…

– Почему меня? Ельцина еще не арестовали. Я не согласен.

– Шакал ты, блядь, Славка. – Поморщился Максюта: – Только что тут соловьем заливался, а теперь в кусты.

– Да, я рисковать не хочу. Сам становись мэром, если такой смелый.

– О чем вы, мужики?! Какой на хер мэр? Городом будет руководить комитет партии во главе с товарищем Телкиным. А вместо Постникова он сам назначит нового начальника горисполкома, – урезонил спорящих полковник Курдюк: – Подзабыли, как Советская власть работает…

Темной августовской ночью одна тысяча девятьсот девяносто первого года в Глухове собаки не лаяли. Затаились и люди, но не спали, а сидели у телевизоров. Никогда не проявлявшие особого интереса к классической музыке, в том числе и к Чайковскому, жители провинциального города, затаив дыхание, смотрели балетную постановку Большого театра «Лебединое озеро». Действие на сцене их не занимало, они ждали новых сообщений о ходе переворота. Иногда танцы маленьких лебедей прерывались, и путчисты обращались к населению.

Смотрели балет и бандиты кащеевского кооператива. Они сидели в кафе Какманду и сегодня не напивались. Смена режима могла коснуться и их. Торчали у телевизора даже те, кому полагалось нести охрану. Поэтому никто не заметил, как дверь кащеевского коттеджа открылась, и из нее выглянула Мака. Она осмотрелась, вернулась назад, через некоторое время выглянула снова и вытянула из дверей тело мужчины. Хрупкая женщина обладала недюжинной силой. Она волокла здорового мужика в дальний конец территории к гаражам автосервиса, ни разу не остановившись. Руки и ноги Маки дрожали от напряжения, но она не сдавалась. Труднее всего пришлось у забора. Она пропихнула тело под нижнюю железную планку, но голова в щель не проходила. Мака перебралась через забор и дернула труп за ноги. Голова продолжала оставаться на территории. Тело давно окаменело, и справиться с ним девушке оказалось не под силу. Тогда она шмыгнула в кусты, где давеча припрятала лопату, подкопала глину под головой трупа и, наконец, вытянула его к оврагу. Яму вырыла заранее. Теперь оставалось только сбросить в нее тело и засыпать землей… Но сил уже не осталось. Мака присела рядом и, восстанавливая дыхание, спокойно рассматривала мертвого Кащеева. Грозный бандит превратился в жалкую мумию серовато-голубого оттенка. «Ролликс» с его запястья она не сняла, хотя часы и были дорогие. Оставила себе на память только его перстень. Этим перстнем Геннадий очень гордился. Перстень был массивный, отлитый из червонного золота высокой пробы, и его украшал черный бриллиант. Снять с окаменевшего пальца перстень Мака не смогла. Она отрубила бывшему любовнику палец. Кащеев так и лежал на краю ямы с обрубком на левой руке. Отдышавшись, Мака сбросила труп. Она не только зарыла мертвеца, но и заложила дерном место захоронения. Теперь, кроме нее, никто не знал, где лежит ее бывший любовник.

Не давая себе передышки, прибежала в коттедж, быстро приняла душ, натянула джинсы, набросила на плечи кожаную куртку и отправилась в Какманду. Подойдя к столику, где сидели самовольно покинувшие пост охранники, прошипела:

– Придурки, почему никого нет на территории!? Все расскажу Кащееву.

Угроза подействовала. Проследив, как шестеро парней покинули кафе, она потребовала у барменшы Светы стакан коньяка, залпом выпила и приказала Пятаку готовить машину.

– Куда ехать? – спросил тот.

– В Москву.

– Там же заваруха…

– Вот и защитим демократию. Тебе что, козел, на нары очень хочется?

Пятак на нары не хотел, но и на демократию ему было глубоко наплевать, Однако отказать хозяйке не решился.

Они подползали медленно и зловеще, как сама смерть. Хотелось бежать без оглядки, забиться в какую-нибудь щель и лежать в ней, закрыв глаза, пока все не закончится.

– Ну и пусть, – прошептал Тихон. Он был бледен, губы плотно сжаты, но стоял как все. Мэр города Глухова готовился умереть за Свободу и Демократию. За несколько секунд Постников мысленно прокрутил свою жизнь – детдом, институт, работа в промышленном отделе райкома партии и, наконец, кресло городского головы, где он так мало успел сделать. Неужели конец?

Они стояли, взявшись за руки. Их было много, десятки тысяч российских граждан, а на них шли танки. Скрежет гусениц по асфальту, гарь из выхлопных труб, дрожь земли от непомерной тяжести бронированных машин убийства. Их и создавали, чтобы убивать. Каждый танк может расстрелять, раздавить, размазать по асфальту тысячи жизней. Чего им бояться? Безоружных парней, девушек, женщин, стариков?

За несколько метров до толпы танки остановились, и остановилось время. Десятки тысяч сердец отсчитывали удары, которые вполне могли стать последними. Сколько они так стояли, теперь уже не скажет никто. Тогда казалось – вечность. Потом произошло чудо. Из плотной людской цепи вышла девушка. Она медленно, но решительно шагала к танку. За несколько метров от бронированного монстра остановилась, скинула блузку, обнажив маленькие торчащие грудки, и помахала блузкой перед амбразурой танка.

Голенев смотрел на девушку вместе со всеми. Он уже хотел броситься вперед, чтобы оттащить безрассудную красотку, но узнал Маку. Перед танком стояла подруга убитого им бандита Кащеева.

Толпа, затаив дыхание, следила за отважной девой. Ее тонкая полуобнаженная фигурка рядом с огромной стальной махиной выглядела беззащитной тростинкой. Но она победила. На башне танка открылся люк, и появилась голова в шлеме. Затем танкист стянул шлем и помахал им девушке. Мака стрелой взлетела на броню и чмокнула танкиста в губы. Им захлопали. Танкист обнял Маку за плечи и надел ей на голову свой шлем.

– Знаешь, кто эта девица? – Спросил Голенев у Постникова. Тот не знал: – Это приятельница Кащеева, глуховского бандита.

– Она же, так сказать, герой. Я потрясен ее поступ… – Договорить Постникову не дали. Кто-то крикнул «ура». Через секунду «ура» кричали тысячи глоток, затем бросились к танку, подхватили Маку с танкистом, и начали качать на руках. Остальные танки попятились, развернулись, прикрыв своей броней безоружную толпу, и заглушили двигатели. По живой цепи начали скандировать: «Ельцин! Ельцин!»

Голенев и Постников заорали вместе со всеми:

– Ельцин!

И он вышел.

Ульянов-Ленин поднимал большевиков, забравшись на броневик. Борис Ельцин низвергал большевиков с брони танка. С того самого, который остановила Мака.

В России появился свой БЕЛЫЙ ДОМ и, по словам Бориса Николаевича, «столько свободы, сколько каждый сможет себе взять». Его слушали, затаив дыхание. Голеневу нравился новый лидер. Ельцин был крепок, мужественен, и ему хотелось верить.

– Ничего козлик. – Услышал он за спиной женский голос. Обернулся и увидел Маку в шлеме танкиста.

– Ты?

– Я.

– Не испугалась? Они могли стрелять…

– Я же подруга бандита. Он при мне часто стрелял. Я привыкла.

Тихон с воодушевлением пожал девушке руку:

– Я, так сказать, восхищен вашим поступком. Такая гражданка, как вы, честь для нашего города.

Мака рассмеялась:

– Не стоит преувеличивать.

– Я не преувеличиваю. Грудью остановить танк…

– А вам понравилась моя грудь?

Постников смутился и сам покраснел как девица.

Мака взяла Олега за руку и потянула назад:

– Можно тебя на пару слов?

– На пару слов можно…

Дальше двух шагов им отойти не удалось. Толпа создавала живую стену. Мака продолжала сжимать руку Олега и, не мигая, смотрела ему в глаза:

– Твой дружок – скромный мальчик. Краснеть не разучился. А тебя ничем не проймешь…

Голенев нагнулся к ушку девушки:

– Может, тебе и раньше приходилось останавливать танки сиськами?

– Мне приходилось снимать мужиков. Какая разница, во что одет кобель? В джинсу или в броню?

– Интересный подход к боевой технике.

– Рада тебя заинтересовать.

– Сейчас не время. Что ты хотела мне сказать?

– Вернешься домой, приходи в нашу церковь. Помнишь, где мы с тобой уже один раз виделись.

– К чему это?

– Во-первых, ты обещал. Во-вторых, помолимся о душе Кащеева, в-третьих, мне нужна помощь…

– Я тебе уже помог, освободил от дружка…

– А я?

– Что ты?

– Как мне жить дальше? Я не хочу больше ублажать уголовников…

– Собери свои вещички и на все четыре стороны. Страна у нас большая.

– Все бросить? Зачем? Я хочу, как ты, помогать людям. Тот же детский дом на деньги фирмы Кащеева можно кормить, поить, да еще и ремонтировать. Я хочу приносить пользу.

Голенев никак не ожидал от Маки подобных мыслей. Она его застала врасплох:

– Я подумаю.

– Не слишком долго. Я одна могу наделать глупостей. Кстати, я с машиной. Могу подбросить.

– Черный «мерседес» Кащеева?

– Да.

– Спасибо. Однажды я на нем уже прокатился… Лучше поездом.

– Как знаешь. Поезд приходит в половине третьего. В три жду…

– Не поздновато ли для свидания?

Ответить ей не дали. Люди тянулись пожать Маке руку, высказать ей свое восхищение, дотронуться до ее плеча. Олег вернулся к Тихону и больше в столице Маку не видел.

Всю ночь в Москве гуляли, пели и пили. Толпа хлынула на Лубянку, тогда еще площадь Дзержинского, с яростным желанием покончить с ненавистным КГБ. Но обошлось. Покончили лишь с памятником железному Феликсу. Его стащили при помощи крана с постамента и под ликующие крики увезли прочь.

Москва осталась позади. За окном вагона тянулись пригороды, вывернувшие к полотну железки свою неприглядную изнанку. Ряды бетонных коробочек-гаражей заканчивались неизменной свалкой. Кучи ржавого железа, остовы легковушек, изношенная резина, бутылки, банки и всевозможные отбросы вызывали отвращение. Но наших пассажиров пейзаж сейчас не интересовал. Два бывших воспитанника детского дома возвращались в родной город победителями. Одному из них предстояло отстоять на выборах титул мэра, другому – помочь другу построить рай в отдельно взятом провинциальном городке России. Оба верили, что их планам теперь уже никто не помешает. Два студента, что ехали с ними в купе, спали мертвым сном на верхних полках. Они тоже участвовали в защите Белого дома, теперь отсыпались всласть, и разбудить их мог лишь ушат холодной воды.

Тихон размечтался вслух:

– Демократия сумела себя защитить, и жизнь очень быстро наладится. Цементный завод закончим, выборы проведем.

– Смотри не сглазь. – Усмехнулся Голенев.

– Знаешь, Олежка, я так счастлив! – Постников полез в карман, достал пачку сигарет и потянул друга в тамбур: – Хоть покурю, пока жены нет рядом. Видишь, какой я трус?

– Ты танков, Тиша, не испугался. Не всякий солдат перед танком устоит, а ты у нас человек гражданский. Ты не трус. Ты герой.

Постников, хоть и находилась его жена за триста с лишним километров, закурил так же воровато, как если бы она сидела с ними в вагоне. Затянувшись, еще раз огляделся и, виновато улыбнувшись, добавил:

– Нет, Олежка, я трус…

– Значит, ты очень смелый трус. – Усмехнулся Голенев, и взъерошил другу волосы на макушке.

Некоторое время рядом с железной дорогой тянулось шоссе. По нему на бешеной скорости промчал черный «мерседес». Олег узнал лимузин убитого им бандита:

– Вон твоя героиня полетела. Часа на два раньше нас дома будет.

– Ты сказал, что она подруга Кащеева?

– Так и есть.

– Странно. А мне она понравилась. Смелая, так сказать, девушка, и за дело наше постояла. Кстати, что-то давно самого Кащеева не видно…

– Соскучился?

– Да ладно, хватит о них, об уголовниках… – Тихону не хотелось думать о грустном. Образ идущей на танк Маки не вязался с воровским миром: – Я не герой. Вот девушка… Как ее зовут?

– Мака ее зовут.

– Занятное имя… Она настоящая героиня. Надо подумать, как отметить ее поступок.

– Подумай… Но, и ты, Тихон, держался молодцом.

– Это потому, что ты был рядом. – Постников затушил сигарету, они вернулись в купе. Оба тут же улеглись на свои полки.

– Пожалуй, приеду и брошу курить. Ты же бросил… – Сообщил Постников, натягивая простыню на голову.

– Хочешь, примажем, как я со своим приемным сыном Ленькой. Закуришь, обрею наголо. – Предложил Олег.

Тихон не ответил, он спал… Задремал и Голенев. Оба не сомкнули глаз несколько суток. Слишком напряженные выдались в Москве дни в конце августа одна тысяча девятьсот девяносто первого года.

Мака вернулась в Глухов не на два часа раньше, как предположил Голенев, а почти на пять. Она спешила не случайно. Новая хозяйка кооператива не доверяла бандитам, которых держал на службе Кащеев. Они могли воспользоваться смутным временем путча и разграбить ее владения. Единственно, что ее успокаивало, так это их уверенность, что Кащеев еще жив. Геннадия шестерки панически боялись, поскольку не понаслышке знали о его жестокости.

Но волновалась она напрасно. Все ее службы рьяно праздновали победу демократии. В кафе Какманду шла большая пьянка. Маку встретили громким восторженным матом. Она решила гулянку поддержать и выставила братве ящик водки. Ей принесли бокал коньяка.

– Век свободы не видать! Жалко, Кащея нет. – Прослезился Пятак после третьего стакана.

Мака взяла его за руку:

– Проводи меня домой.

Пятак тут же протрезвел, и слезы у него высохли. Они вошли в холл, где Мака сразу разделась:

– Неси меня в койку.

Он подхватил ее легкое худое тело и поволок в спальню. Положив на постель, расстегнул ремень. Маке это не понравилось:

– Пошел вон, идиот.

– Царица, допусти… – Жалобно канючил Пятак.

– Я сказала, пошел вон.

Он не уходил:

– Дай я с тобой хоть прилягу и посплю на твоей грудке.

– А если Генка вернется…

Он тут же исчез, застегивая на ходу брюки. Мака завела будильник, легла на спину и уснула. Спала тихо, не меняя позы. После звонка будильника открыла глаза, достала из тумбочки пачку Мальборо, закурила, затем взглянула на часы. Стрелки показывали без двадцати три. Она поднялась, набросила на плечи халат и направилась в ванную.

Голенев не мог объяснить, почему пришел в церковь. Возможно, Мака сумела своими словами что-то задеть в его душе. На вокзале, где их встречала казенная «Волга» мэра, Олег ехать к Тихону отказался. Он взял такси и приказал везти его в «Какманду». Из кафе доносились пьяные голоса бандитов, и охрана у ворот отсутствовала. Подойдя к церкви, Олег некоторое время стоял перед дверью, раздумывая, не повернуть ли назад. В прошлый раз Мака находилась здесь голая. Не выкинет ли она что-нибудь подобное и сейчас? Но опасался он напрасно.

Мака, вовсе не обнаженная, а одетая во все черное, молилась на коленях перед иконой Божьей матери. Косынка скрывала ее волосы и лоб. В церкви горели свечи. Худая фигура девушки, в их мерцающем мареве, смотрелась по-монашески строго.

– Спасибо, что пришел, – Мака, не встала с колен и не повернула к нему голову.

– Ты попросила, я пришел.

– Для начала примешь мою исповедь. Священника Кащеев убил, больше мне исповедоваться некому.

– На мне самом слишком много крови, чтобы отпускать чужие грехи.

– Я хочу, чтобы ты знал обо мне все. Пусть между нами не будет вранья и недомолвок. – Она поднялась с колен, пошла к двери и заперла ее. Голенев усмехнулся:

– Путь к отступлению закрыт?

– К тебе это отношения не имеет. Не хочу, чтобы кто-то из них – она кивнула на дверь – сюда приперся. – Потянулась к иконе, поцеловала лик Спасителя, затем подошла к Олегу, встала напротив и посмотрела ему в глаза своим немигающим змеиным взглядом:

– Клянусь Господом, все, что я тебе сейчас скажу, правда.

Олег ощутил неловкость. Ему случалось оставаться рядом с однополчанами в их последнюю минуту. Уходя из жизни, товарищи иногда хотели сказать о чем-то заветном. Капитану Голеневу и тогда бывало неловко, но он понимал, что обязан выслушать умирающего. Здесь никто не умирал, и он для Маки, являлся, по сути, чужим человеком. Их связывала только кровь Кащеева.

– Я дрянь. – Начала она свою исповедь: – Но у меня с детства все пошло наперекосяк. Когда мне было пятнадцать лет, умер папа. Я не очень любила отца. Не потому, что он был груб, жаден или не уделял мне внимания. Я его редко видела. Мой папа инженер-строитель, вечно в командировках. Мама изменяла отцу. У нее водились любовники. Чтобы освободить квартиру, они мне давали деньги на кино и мороженное. Мне нравилось ходить в кино вечерами со взрослыми. Мужики приставали, а я динамила. Мне не хотелось тогда трахаться с кем попало. Я ждала принца.

– Долго ждала?

– Слушай и не перебивай. Может, я первый раз колюсь до матки. Не порть мне песню.

Олег извинился, и Мака продолжала:

– Папа умер, и мама тут же вышла замуж. Его звали Степан. Красивый мужик, но сильно пил. Не алкаш, но напивался часто и никогда не валился с ног, а только балагурил, пел похабные куплеты и рассказывал такие же похабные анекдоты. Он их знал немеренно. Как-то мама ушла в магазин, и Степан меня изнасиловал.

Мака сознательно изменила историю своего романа с отчимом. Он действительно стал ее любовником, но юная леди сама долго этого добивалась. И дальше она не всегда точно придерживалась фактов. Не то чтобы врала, а лишь меняла акценты.

– Я сначала хотела все рассказать маме, – продолжала она свою «исповедь». – Потом передумала. Мне понравилось. С тех пор он трахал меня при каждом удобном случае. – Тут девушка говорила правду. Ей очень нравилось заниматься сексом в экстремальных условиях. Мака сделала паузу, словно вспоминая острый момент:

– Однажды мама нас застукала. Я ушла из дома. У меня была подруга Катя лет на семь меня старше. С Катей я познакомилась в кино, на одном из вечерних сеансов. Она работала проституткой, но не совсем обычной. Не давала клиентам. Знакомилась, брала деньги и смывалась. Я стала проделывать это вместе с ней. Мы на пару создали кооператив «Колоебок». Помнишь сказочку – я от бабушки ушел, я от дедушки ушел… Правда, бабушки проституток редко пользуют, а дедушки, случалось… Так мы жили два года. Жили опасно, но мне пришлось по вкусу. Появился азарт. Иногда мы за ночь умудрялись надуть по несколько мужиков. Я накупила себе красивых шмоток, ела только самое вкусное. Питались мы у Кати дома. Она жила с бабкой, родители куда-то смотались. Кажется, в Перу, или еще куда. В ресторан мы ходили работать. Сначала выясняли, нет ли среди гостей наших бывших клиентов. Если их не было, усаживались за столик, официант подсаживал мужиков. С официантом мы всегда расплачивались. Договорившись с клиентами, мы требовали деньги вперед. Потом еще немного пили, дожидаясь, пока козлы дозреют. Улучив момент, Катя шла в «туалет». Ее долго не было, я отправлялась проверять, куда делась Катя. Вышмыгивала через служебный вход. Подружка ждала меня в такси. Но однажды, когда я пошла «проверять», куда делась Катя, за дверью служебного хода ждал клиент. Он схватил меня за руку и поволок к такси. В машине уже сидела Катя и второй клиент. Катю они в тот вечер изнасиловали и убили. – Только страшный финал в этом эпизоде соответствовал правде. Мака умолчала, что сама сдала свою подругу уголовникам, когда те ее прижали. Поэтому и осталась жива. Но фантазировала она столь вдохновенно, что заподозрить ее во лжи Олегу в голову не пришло. Он был человеком эмоциональным, и рассказ девушки тронул его сердце. Она развивала успех:

– Меня бы тоже убили, но выкупил один бандит. Так я познакомилась с Чириком. Потом Кащеев меня у него отнял. Кащеева я ненавидела. Да я их всех ненавидела. Назло Кащею, трахалась с его шестерками. – Мака сдернула с головы платок и приблизила свое лицо к лицу Голенева: – Понял, какая я тварь?!

– Да, история невеселая. – Согласился Олег.

– Ну не скажи… Веселого в моей жизни было предостаточно, а хорошего мало. Помоги стать человеком. Я не половая щель с глазами. У меня есть сердце и живая душа.

– Ты смелая девчонка. Захочешь начать другую жизнь – справишься.

– Помоги… – Мака обвила его руками.

– Как?

– Бери меня.

– Прямо здесь, на Алтаре? Это же грех.

– Хочу именно здесь, перед Его ликом. Будет грех, если ты меня потом бросишь.

– Не могу в церкви. Это тоже, что на знамени…

– Веришь в Бога?

– Нет, но уважаю веру других.

– Я тебе нравлюсь? По глазам вижу, что да.

– Неважно. Тут я этим заниматься не буду.

– Я и не настаиваю. Живу рядом. – Мака задула свечи, взяла Олега за руку и вывела из церкви.

Утро победы демократии жители Глухова в веселый праздник не превратили. Большинство из них и теперь не понимало, радоваться или печалиться событиям в Москве. Сильная власть, которая решала бы все за них, была им понятнее. Но народ никогда не сочувствует проигравшим – «Выходит, не смогли… Поглядим, что теперь будет».

Глядеть на трезвую голову скучновато, и магазины сразу после открытия начали делать неплохую выручку от продажи спиртного. Но пили тихо, стеснительно, без куража.

Трезвость соблюдали только чиновники. В приемной Постникова собрались все начальники города. Тихон явился как всегда в девять. Чиновники поднялись и уважительно пожали ему руку.

– Мы все душой были там с вами… – Заискивающе улыбнулся Максюта.

– Спасибо, друзья. Наши победили, а иначе и быть не могло. Народ уже не быдло, на которое, так сказать, легко набросить ярмо. Коммунисты этого не поняли… – Постников пригласил всех в кабинет и официально поздравил с окончательным приходом демократии. Затем он предложил через месяц провести выборы: – Если кандидатура Славы остается в силе, я ничего против не имею. Вячеслав Антонович Стеколкин выдвинут советом администрации, и вам лучше знать его сильные и слабые стороны. Будем сражаться в честном бою. Один день газета и радио ваши, другой – мои. И по одному программному выступлению на местном телевидении. В субботу перед выборами никакой агитации. Согласны?

Чиновники не возражали и, снова пожав мэру руку, разошлись. Постников вызвал Юлю:

– Голенев не приходил?

– Нет, Олега Николаевича я сегодня не видела.

– Придет, сразу ко мне.

– Хорошо, господин мэр. – Она остановилась у порога, но из кабинета не вышла.

– У тебя еще что-то?

– Мы, Тихон, вами гордимся. Вы у нас герой.

– Не надо, Юля. Мне было страшно. Если бы не Олег, может, так сказать, я бы и драпанул….

– Не драпанул ведь?

– Слава Богу, нет. Мне теперь хоть не стыдно в собственные глаза взглянуть, а то бы позор на всю жизнь…

Юля еще раз повторила, что гордится начальником и, смущенная от своих признаний, удалилась.

Постников прошелся по кабинету, задумчиво посмотрел в окно, после чего сел в кресло и начал писать предвыборное выступление. Он верил, что теперь народ стал другим. Горожане так же радуются победе светлых сил, и кандидат в мэры Глухова говорит со своими избирателями на одном языке. Постникова жизнь ничему научить не могла. Он был и остался кабинетным идеалистом.

Голенев позвонил в квартиру Павла и Веры в восемь утра. Семейство кооператоров уже проснулось и завтракало. Все пятеро приемных ребятишек, завидев Олега, вскочили со своих мест и бросились к нему. Голенев поднял детей на руки, хотя вместе они организовывали серьезную массу, и ему пришлось нелегко.

– Мы знаем, ты победил танки. – Закричал самый маленький, Митя, пытаясь покрепче ухватить Олега за шею.

– Наш папа всех победил. – Стараясь его перекричать, завопила Ирочка. Каждый ребенок пытался донести до приемного родителя радость от встречи, и гвалт в квартире стоял ужасный. Но Олег не спешил освободиться. Он чувствовал перед родителями погибшей жены вину за свое ночное приключение, и дети помогали это чувство преодолеть. Тема, самый солидный из бывших сирот, первым опустился на пол и, дернув Олега за рукав, заявил: – Ты, отец, не имел права так поступать.

– Как поступать? – Не понял начинающий папаша.

– Тебя там могли убить, а нас бы опять вернули в детский дом. Тебе воевать больше нельзя. У тебя дети…

Олег не сразу нашелся с ответом. Опустив остальных ребят на пол, он взял Тему за плечи:

– Послушай меня, сынок, на свете бывают такие вещи, в которых любой настоящий мужик обязан участвовать. Если на нашу Родину нападет враг, я пойду на войну. И еще, если новой власти станут мешать разные бандиты, я тоже в стороне не останусь. Иначе вы сами будете меня стыдиться. Но обещаю, просто так, из озорства, жизнью рисковать не буду.

Остальные ребята обступили Олега и вместе с Темой молча выслушали его ответ.

– А скоро опять будет война? – Забеспокоилась Ирочка.

– Не знаю, ребята. Это не от меня зависит. Пока как будто нашей стране никто впрямую не угрожает…

– Все равно мы всех победим. – Сделал вывод Леня.

– Конечно, победим.

– И бандитов тоже? – Засомневался Саша.

– Должны победить и бандитов… – Улыбнулся Голенев.

Наконец ребята вернулись к завтраку. Вера с Павлом пожали зятю руку и усадили за стол. Раскладывая кашу в тарелки детям, тесть пожаловался:

– Мы много пережили за эти несколько дней.

Голенев не знал, что на это сказать, и промолчал. Заговорила Вера:

– Да, эти денечки стоили нам крови. Но, видите, на столе и сыр, и масло, и колбаса. Благодаря вашей заботе, ни мы, ни дети ни в чем, пока вас не было, не нуждались.

Голенев не любил подобных признаний. В них всегда присутствовало самоунижение, от которого его коробило:

– Не надо об этом, Вера.

Глаза Павла неожиданно покраснели, и он потянулся в карман за платком.

– Как бы радовалась наша девочка вашему возвращению! Не дожила Тоня…

Олег тоже почувствовал, комок у горла, и ощутил жгучий стыд за свое свидание с Макой. Чтобы не выдать себя, как всегда это делал в минуты неловкости, извлек расческу, провел ею по волосам и, чтобы сменить тему, спросил:

– Трудно с ребятами?

Вера просияла:

– Совсем не трудно. Ребятишки мне горе помогают осилить. Я им за это благодарна. Я, права Паша?

Павел энергично закивал головой:

– Ребят нам словно сам Господь послал. Не представляю, как бы мы все это переживали вдвоем?.

Дети поняли, о чем идет речь, и притихли. Они разумом не могли осмыслить груз, свалившийся на взрослых, но сердечками их боль чувствовали. Взрослые уныние ребят заметили, и принялись за еду. В конце завтрака Олег спросил Павла:

– Мне иногда нужна машина. Здесь машины на прокат никто не сдает?

– Зачем напрокат, возьми нашу «Волгу». – Предложил тесть: – У нее немного глушитель сечет, а так она в порядке.

– А вы на чем ездить будете?

– Я «Рафик» чаще пользую, а «Волжанка» стоит.

– Я на время. Дом дострою, куплю себе иномарку. А без гаража новую машину заводить опасно.

– Держи сколько нужно. Ты и так для нас столько делаешь. Хоть чем-то отблагодарить и то приятно. – Улыбнулся Павел.

– Спасибо, воспользуюсь… Надеюсь, теперь строительство на Вороньем холме быстро доведу до ума. Дети переедут в новый дом, и вам, Вера и Павел, я бы предложил, как только стройка завершится, тоже переехать ко мне.

– Нет, Олег. У нас есть свой угол, и мы останемся тут. В гости непременно, а жить не получится. – Отказался Павел. Вера мужа поддержала:

– Я-то буду к вам каждый день бегать. Как с пятерыми один мужик справится? Помогу, пока силы есть. Да и к детям уже привязалась. А соберетесь куда в командировку, заберу их сюда. Пусть и тесновато, зато у себя. – Помолчала и добавила: – Вы еще, Олег, очень молоды, вам надо о новой жене думать…

Голенев снова достал расческу:

– Жениться я не собираюсь, и прошу вас, Вера, эту тему больше не поднимать…

– Не обижайтесь на жену. Жизнь берет свое, а вам с ребятами нужна молодая хозяйка.

Голенев глотнул чая и подумал о Маке. Но представить ее в качестве многодетной матери не смог. Она была сообразительна, по-своему красива, но чего-то в ней не хватало, и жениться на ней Олег не помышлял. Хотя место в его сердце бывшая подруга бандита уже отвоевала.

Секретарша мэра Юля, завидев бывшего афганца, широко улыбнулась:

– Он о вас с утра спрашивала. Проходите скорее, ждет…

Олег вошел в кабинет и увидел Постникова, склоненного над листом бумаги. Тихон что-то быстро писал авторучкой.

– Присаживайся, Олежка. Сейчас мысль закончу, и поговорим.

– Роман пишешь?

– Пишу свою, так сказать, предвыборную программу для нашей газеты.

– Ручкой? У тебя же машинка на столе…

– У меня и компьютер есть, но не привык еще мысли машине доверять. Правда, с Интернетом уже познакомился. Замечательная штука. Но пока это самое начало. Скоро с его помощью за секунду в любой конец мира долетит послание. И, заметь, не телеграмма, а хоть многотомный труд! Представляешь, как изменится мир.

– Пока не очень.

Тихон принялся объяснять прелести электронной революции, но Голенев его перебил:

– Скажи, ты Сашку Василька давно видел?

– Василькова? На встрече в детдоме, в прошлом году. А зачем тебе он?

Голенев не ответил:

– У тебя есть его адрес?

– Нет, но можешь у мамы Руфы узнать. У нее всех наших адреса хранятся. Хотя подожди, что-то связанное с Васильком у меня было… – Постников выдвинул ящик своего стола и, углубившись в его содержимое, продолжал: – Я слышал, он пристрастился к азартным играм. Странный парень, талантливый, но ленивый, так сказать, патологически. Знаешь, чем он кормился? Подделкой подписей на документах. Едва тюрьмы избежал. Ты же помнишь, он любой почерк мог подделать.

Про этот талант однокашника Олег помнил. И именно поэтому его искал:

– Я, Тиша, задумал разыграть одного человека. Хочу к Васильку обратиться.

– Не отвлекай. Дай статью дописать… – Тихон задвинул ящик и снова склонился над своим листком, но ничего не написал и бросил ручку: – Ладно, черт с тобой, возьму, так сказать, тайм-аут. С адресом Сашки немного подожди. У меня к тебе разговор.

Голенев уселся в кресло:

– Слушаю тебя, Тиша.

Тихон достал из ящика стола пачку «Мальборо», прикурил, глубоко затянулся и закружил по кабинету. После третьего круга остановился возле Олега и выпалил:

– Намерен предложить тебе, так сказать, пост начальника городского отдела МВД. Что скажешь?

Голенев промолчал. Постников затушил сигарету и вернулся за стол:

– Естественно, это в том случае, если я побеждаю на выборах.

– Из этого ничего не выйдет.

– Почему? Помнишь, мы же с тобой мечтали очистить город от криминала. Ты обещал мне помощь.

– Не отказываюсь.

– Я тебя не понимаю. Помочь не отказываешься, а принимать пост не хочешь…

– Тиша, у меня бизнес. Стану чиновником, о бизнесе придется забыть. А твой цементный завод мы еще не запустили. Это раз.

– Есть и два?

– Есть. Милиция, какой бы начальник ее не возглавлял, с криминалом справиться не может.

Постников снял очки, положил их на стол и удивленно посмотрел на друга:

– Это что-то новенькое…

– Для тебя, Тиша. Только не обижайся, ты руководитель кабинетный, а я шкурой с братками соприкоснулся.

– Допустим, я кабинетный, но ты-то вояка. Надевай погоны и сажай эту сволочь.

Олег поморщился:

– Кого сажать?

– Как кого? Убийц, грабителей, злостную шпану, хулиганье… Мало ли их в городе?

– Жулики всегда были, есть и будут.

– Ты предлагаешь жить в мире с криминалом? Или, так сказать, сотрудничать с ним?

– Я ничего не предлагаю. Но обещаю, если какой-нибудь бандит встанет у тебя на пути, я его уничтожу.

– Как?

– А это уже мое дело… Ты хотел мне помочь с адресом Сашки. Будь добр, сделай это сейчас.

– Что сделать? – Постников в пылу спора о просьбе Олега забыл. Затем вспомнил и, тяжело вздохнув, снова выдвинул ящик письменного стола. Порывшись в нем некоторое время, извлек бумагу:

– Прости, Олежка. Я совсем забыл… Васильков все же угодил в тюрьму. Его адрес – Воловая, десять.

– Сделай одолжение, Тиша, позвони начальнику тюрьмы, пусть мне Василька на полдня отдадут. Верну в целости и сохранности…

– Но это же, так сказать, незаконно.

– Тиша, чтобы заработать на цементный завод, я тоже иногда переступал закон.

Тихон покачал головой и снял трубку.

Иржи Новатный любил работать ночами. Большая семья чешского бизнесмена днем превращала дом Иржи в нечто вроде клуба. Трое его сыновей в возрасте от пятнадцати до двадцати двух отличались невероятной активностью и были весьма общительны. Каждый из них завел множество друзей, а поскольку отдельные дома с десятком комнат имели в Праге далеко не все, молодежь собиралась у Новатных. Жена Иржи, Ева, тоже принимала подруг. Подростки, молодежь и богатые, томящиеся от безделья женщины заполняли дом бизнесмена, и ему порой не находилось в нем места. Кабинет, который Иржи себе строил с надеждой на личную крепость в собственной обители, перестал быть таковой с тех пор, как Новатный завел себе компьютер. Сыновья быстрее отца овладели чудом электронной техники, и вскоре заняли кабинет. Сперва спрашивая у него разрешения, а затем, обнаглев, как все отпрыски, которых любят и балуют, являлись когда хотели. Иржи оставалась ночь. Правда, на время кремлевского путча он вернул себе кабинет, где по приемнику и телевизору следил за событиями в горбачевской России. Эти события его волновали не только как приверженца демократии. В СССР у него имелся бизнес, и победа ГКЧПистов грозила серьезными убытками. Кроме того, Иржи симпатизировал своему компаньону Олегу Коленеву, и понимал, что тому и вовсе грозит опасность. Он даже дал телеграмму в Бирюзовск, в которой приглашал кооператора и его ближайших помощников в Прагу. После победы Ельцина в Москве жизнь вернулась в нормальное русло, и дети снова зачастили в кабинет. Днем работать мешали, и он нередко засиживался за своим письменным столом до трех утра. Но сегодня решил лечь пораньше, поскольку вылетал утренним рейсом в Нью-Йорк. Маленький чемодан со сменой белья и двумя рубашками сложил заранее. Вещей Новатный давно с собой не возил. Имея банковскую карточку, он мог купить себе все необходимое на месте.

– К тебе можно? – Для приличия спросила Ева, уже переступив порог кабинета.

– Конечно, дорогая. Ты всех гостей проводила?

– Нет, милый. Злата осталась у нас ночевать.

Иржи разыграл удивление:

– И ты оставила подругу ради встречи со мной? Как это мило…

– Злате я больше не нужна. Она готовит себя ко сну. Это целый ритуал.

Иржи улыбнулся:

– Догадываюсь. Примерно так фараона готовили к саркофагу.

Молодящаяся подруга жены к пятидесяти годам успела поработать над своей внешностью. Она ходила в парике, дантисты выдрали у нее зубы и вставили нечто голливудское, грудь дамы тоже не осталась без внимания пластической хирургии, а подтяжки лица она делала каждые два года.

– Да, Злата следит за собой. Не вижу в этом ничего смешного. – Ответила Ева на саркастическое замечание мужа. – Когда ты вернешься из своей Америки? Я очень не люблю полетов над океаном. Не дай бог что, и все утонут…

– Дорогая, если реактивный самолет падает, океан под ним, пустыня или джунгли – совершенно безразлично. А лечу я на пять дней. Три в Америке, два в Канаде.

– Привези мне кленового сиропа. Говорят, это очень вкусно.

Иржи не успел ответить. На его столе зазвонил телефон. Ева чмокнула мужа в щеку и поспешила удалиться. Деловые разговоры супруга ее утомляли.

– Слушаю.

– Привет, Иржи, это Коленев. Не разбудил?

– Нет, рад тебя слышать. Ты же знаешь, я работаю допоздна. Но застал ты меня чудом. В семь утра я улетаю.

– Куда, если не секрет? Не к нам в Бирюзовск?

– Нет, в Америку.

– Прекрасно! – Обрадовался Голенев: – У меня к тебе огромная просьба.

– Слушаю.

– Мне нужно послать одно письмо из Америки в Россию. Что-то вроде розыгрыша. Помоги.

– Нет ничего проще. Пиши телефон моего компаньона в Нью-Йорке. Я буду три дня безвылазно в его офисе. Перекинь мне текст, а я отправлю.

– Текст я высылать не буду. Я его вложу здесь. Пришли мне пустой запечатанный конверт и на нем обратный адрес на имя Геннадия Кащеева.

– Повтори фамилию. – Попросил чех.

Голенев повторил, пояснив, что имя Геннадий пишется с двумя буквами «н».

– Нет проблем, диктуй куда посылать.

Голенев продиктовал адрес кооператива Маки.

– Записал.

– Только, пожалуйста, не затягивай.

– Завтра же вышлю. – Пообещал Новатный.

– Спасибо. И будь добр, никому не говори об этом.

– Не волнуйся, конспиратор. Как дела в Бирюзовске?

– Пока тихо. Ребята ремонтируют оборудование после сезона, а я смотался на родину.

– Удачи, и привет Тоне. – В трубке помолчали. – Ты меня слышишь? – Заволновался Иржи.

– Слышу. Тони больше нет. Ее убили.

– Во время переворота?

– Раньше. Ее убили в Бирюзовске.

– Прими мои соболезнования.

– Спасибо, Иржи.

Новатный закончил разговор и замер в кресле. Жену Голенева он видел всего раз, но эта молодая женщина ему запомнилась. Он даже позавидовал Олегу. Не потому, что Тоня была молода и красива. Иржи по глазам Тони понял, что она не только любит мужа, но и будет помогать ему по жизни, чтобы ни случилось. От своей супруги Иржи этого никогда не ждал. Ева жила своей жизнью, он своей. Они нашли форму общежития, которая со стороны напоминала семейное счастье.

Лена лежала в койке, отвернувшись к стене. Ее соседка справа Галя Точилина сидела на кровати и шепталась с Лидой Курковой. Лиду к ним в палату поселили недавно, и она Галю не боялась. На вид Галя и была не страшная, только бритая голова и бегающие, глубоко посаженные глазки производили не слишком приятное впечатление. Но это при первом знакомстве. Потом люди привыкали. Зато голос у Гали звучал нежно, она словно ворковала с собеседником.

– Думаешь, скоро выйдешь? – Шептала она Лиде: – Нет, голубушка, из Ганнушки быстро не выходят.

– Почему? – Испуганно спросила Лида.

– Тихо ты. Санитары услышат, что мы ночью ля-ля разводим, прикрутят к койке. А не выходят от нас потому, что мы на воле им опасные.

– Я совсем не опасная. – Возмутилась Лида.

– Не опасная, тут бы не лежала. Добрых придурков вниз селят. Там после наркоты и вообще… А здесь жуть… А потом, что нам на воле делать? С нашим диагнозом на работу не возьмут. Чуть что, в чумовоз и обратно…

– А диагноз почему нельзя снять? – Недоумевала Лида.

– А кто на себя ответственность возьмет? Кагарлицкий? Никогда. Псих он и есть псих. Сегодня в норме, завтра кого-нибудь пришибет…. А профессор за свое место держится.

Лена лежала, внешне никак не реагируя на шепот соседок. Но запоминала каждое слово. Три дня назад она вспомнила имя дочки, а потом уже свое. Дальше на нее словно сошло озарение. Пелена с памяти спала. Она – Елена Ивановна Ситенкова, вдова погибшего в Афганистане летчика. Профессор Кагарлицкий раз в месяц беседовал с каждым пациентом по часу. Лена была у него почти месяц назад. Тогда она еще ничего не понимала, и на все вопросы профессора отвечала односложным «нет». Теперь она знала, что хочет на волю. Первый шаг к ней – очередная беседа с заведующим отделением.

Лена задумалась и перестала слушать соседок. Но интонация Гали начала быстро меняться, и она насторожилась.

– Гадина. Ты меня не слушаешь! – Шепот Гали перешел в истерический крик. Она спрыгнула с кровати, схватила Лиду за горло и повалила. Лида только успела замычать.

Лена повернула голову и увидела искаженное злобой лицо Гали. Лида уже хрипела.

– Помогите! – Собрав все силы, крикнула Лена.

Два санитара ворвались в палату. Галю с трудом оттащили от соседки, она билась у них в руках, изрыгая отвратительную брань. На помощь санитарам подоспел третий со шприцем. Галю привязали к койке и сделали успокоительный укол.

Лиду трясло от ужаса, и ей сделали укол тоже. Через некоторое время Галя ругалась уже не так громко, а минут через пятнадцать затихла совсем. Лида продолжала всхлипывать, потом приподнялась, обвела палату пустым бессмысленным взглядом и громко сказала:

– Когда мне принесут яд, я отравлю профессора Кагарлицкого. Он черт.

Лена вздохнула и закрыла глаза. Она очень надеялась, что скоро покинет эту компанию. По ее подсчетом, заведующий отделением пригласит ее на беседу на этой неделе.

В логове Кащеева все шло своим чередом. Магазины торговали, автосервис обслуживал автомобилистов, кафе «Какманду» кормило и поило посетителей, а Мака империей бандита руководила. С момента ее возвращения из Москвы прошло три недели. Среди шестерок Гены начались разговоры о его затянувшимся отсутствии. Масло в огонь подлил гость с Юга, Вахтанг Самонидзе. Правая рука бандита Жвания приехал узнать, почему Кащеев бросил своего человека без всякой помощи. В Бирюзовске судили шестерку Кащеева по клички Чирик, и сам Вано Жвания заплатил адвокату.

Так уважающие себя авторитеты не поступают. Мака приняла грузина со всеми полагающимися почестями. Приказала поить и кормить его в кафе Какманду бесплатно. Она надеялось, что бандит через пару дней уедет. Его праздное пребывание в кооперативе напоминало шестеркам об отсутствии хозяина. Но тот решил дождаться Гену. Весьма кстати в понедельник в офис кащеевского кооператива пришло письмо из Нью-Йорка «от самого Геннадия Кащеева». Мака собрала службы в кафе, и в присутствии Вахтанга Самонидзе письмо зачитала. В нем «Кащеев» сообщал, что в связи с новыми возможностями после окончательного разгрома Советов он решил заняться крупным делом и уехал в Америку. Все свое «Глуховское» хозяйство он поручал заботам любовницы. Мака становилась полноправным директором с полномочиями казнить и миловать сотрудников. Ей же разрешалось увольнять неугодных и принимать новых. А также использовать по своему усмотрению прибыль от кащеевского бизнеса. Начальник охраны Игорь по кличке Хруст взял из рук Маки письмо и внимательно его рассмотрел. Он знал почерк Гены и его витиеватую подпись. И почерк, и подпись принадлежали Кащееву. Бандиты выслушали Маку молча, и так же молча разошлись. Вопросов никто не задавал. Теперь отсутствие хозяина получило понятное объяснение. Ходить под бабой не всем нравилось, деваться было некуда. Мака вернула Самонидзе деньги, истраченные его боссом на адвоката, и грузин тут же уехал.

Только Пятак задержался возле хозяйки:

– Теперь допустишь?

– Куда? – Сыграла в дурочку молодая директорша.

– В коечку к себе. Куда же еще? – Ухмыльнулся Пятак.

– Пошли. – Мака поднялась и решительным шагом двинула к двери. Пятак резво поспешил за ней. Она вошла в свой коттедж, как всегда скинула в прихожей одежду и тем же решительным шагом отправилась в спальню. Забравшись на постель, проследила, как Пятак быстро стягивает с себя брюки, открыла тумбочку, достала из ящика пистолет и почти в упор выстрелила бандиту в коленку. Пятак истошно заорал и повалился. Мака высунулась из окна и окликнула охранников. Орущего Пятака вынесли, а через минуту к ней явилась барменша Света вместе с посудомойкой Клавой. Женщины тщательно вымоли пол от крови бандита. Мака завернулась в простыню и, лежа в постели, молча наблюдала за их работой. Когда они закончили и направились к двери, Мака окликнула барменшу. Светлана задержалась. Хозяйка жестом указала ей на постель, и та нерешительно присела на краешек кровати.

– Послушай, Светка, ты всех наших знаешь. На кого, по-твоему, можно положиться? Пятаку нужна замена.

Светлана задумалась. Мака ее не торопила, отслеживая за выражением лица Светланы своим немигающим змеиным взглядом. Светлана напряженна думала. Мака скривила губы: – Ты мне своего Хрустика не подсовывай. Подыщи мужика свободного, который за меня в огонь и воду…

Светлана посмотрела на хозяйку с удивлением. Мака свою мысль пояснила:

– Ты не так поняла. Мне для койки парень не требуется. Мне нужен верный и смелый раб.

– Тогда Трофимка. – Тут же нашлась Светлана.

– Это тот, новенький, что всегда молчит?

– Да, он не трепач, но парнишка крепкий, не чета нашим оболтусам.

– Сидел?

– Да. Пять лет за драку.

– За драку? – Удивилась Мака. Она была уверена, что любой парень, если он не тряпка, в драках участвовал: – Так можно полстраны пересажать…

– Трофимка зашиб кого-то до смерти или взял вину на себя. Точно не знаю. Сам молчит, а братки про него мало могут рассказать. Парень у нас всего месяц.

– Поэтому Кащей ему еще кликуху не придумал. – Усмехнулась Мака: – Иначе бы его звали Монетик, Тугрик, или Четвертачок…

– Приедет, придумает. – Пообещала Света.

– Кто приедет? – Не поняла Мака.

– Гена твой… Кащеев, кто же еще…

– Он не скоро из Америки вернется. Я сама парню кликуху придумаю. Зови его ко мне.

Светлана кивнула и молча вышла. Мака сбросила с себя простыню и взяла с тумбочки журнал. Трофим возник на пороге и замер. Парень был явно смущен видом хозяйки.

– Заходи, Трофим. Ты на меня внимания не обращай. Я дома одеждой не пользуюсь. Но запомни, эта моя привычка вовсе не означает приглашения в койку. Понял?

– Да. – Ответил Трофим, оставаясь каменеть на пороге.

– Подойди сюда. Там в баре есть коньяк. Налей мне полбокала и, если хочешь, себе.

Он молча выполнил просьбу хозяйки, но пить с ней не стал. Мака приняла бокал из его рук:

– Тебе не нравится коньяк?

– На работе не пью. – Трофим старался не глядеть в ее сторону.

– Дело твое. Тогда присаживайся, хочу с тобой поговорить.

– Можно, постою.

– Мне так с тобой говорить неудобно. Не хочешь сидеть рядом, освободи от шмоток кресло и присаживайся на него.

Трофим подошел к креслу и, увидев на нем интимные части женского туалета, замешкался.

– Бросай все ко мне на койку. – Приказала Мака.

Парень, наконец, уселся, неловко сложив руки на коленях. Находясь в спальне с голой девой, он явно чувствовал себя не в своей тарелке.

Она достала из пачки сигарету:

– Сколько тебе платил Кащеев?

– Пятьдесят баксов в месяц.

– Ну же… – Мака держала сигарету в руке и смотрела на парня.

– Я же ответил.

– Дубина, видишь, у меня сигарета. Мужчине положено предложить даме огня.

Трофим вскочил, извлек из кармана зажигалку, и с третьего раза сумел ею воспользоваться. Хозяйка прикурила и накрылась простыней. Парень вздохнул с облегчением.

Она усмехнулась:

– Ладно, я не буду тебя больше смущать, давай о деле. Тебе нужны деньги?

– Конечно, нужны. Я с зоны. У мамы маленькая пенсия. У меня даже приличного костюма нет.

Мака открыла тумбочку, выдвинула ящик и достала пачку долларов:

– Здесь штука. Возьми и приоденься. – Она бросила банкноты к ногам парня. Трофим не пошевелился:

– За что?

– Ты будешь получать так каждый месяц.

– Что я за это должен?

– Возить меня на машине и полностью обеспечивать мою безопасность. Работа круглосуточная. Отлучаясь, обязан оставлять свои координаты. Даже если ты в койке с девчонкой.

– И это все?

Мака залпом допила коньяк:

– Почти. Еще держать рот на замке. Чтобы я ни говорила другим людям, какую бы лапшу на уши им ни вешала. Чтобы заработать бабки, иногда приходиться ломать дурочку. Кроме того, у меня есть парень. Сможешь молчать?

– Это проще всего. Я вообще не любитель языком молоть.

– Тогда подними деньги и начинай работать.

– Можно вопрос?

– Валяй.

– За что вы стреляли в Пятака?

– Он хотел меня трахнуть, а я не хотела.

– Понятно.

– Больше вопросов нет?

– Больше нет. – Трофим собрал доллары, засунул в карман и поднялся: – Когда приступать к работе?

Мака затушила сигарету:

– Ты уже приступил. Забери у Светы ключи от «мерседеса». В пять часов мы поедем на Вороний холм. У тебя есть ствол?

– Нет.

Она снова открыла тумбочку и достала из нее пистолет, из которого полчаса назад стреляла в своего прежнего телохранителя:

– Возьми. Раньше мне приходилось защищать себя самой, теперь эта обязанность перешла к тебе.

Мака ехала на Вороний холм без предупреждения. Она уже провела с Олегом несколько ночей после встречи в церкви и считала, что право на внезапный визит заработала. Она также знала, что в доме заканчиваются отделочные работы, и Голенев проводит там много времени, наблюдая за строителями. Но Олега на стройке не оказалась. Мака обошла весь дом. Первый этаж с огромной столовой, кухней и подсобными помещениями строители уже закончили. Девушка не ожидала, что жилище бывшего афганца выглядит столь внушительно. И хоть мебели в столовую еще не завезли, но по ультрасовременной плите, роскошной импортной сантехнике и двухметровому шведскому холодильнику она без труда представила себе, как это будет.

«Солдатик с размахом», – улыбнулась Мака и по широкой дубовой лестнице поднялась на второй этаж. Тут еще работы хватало. Строители укладывали паркет, сверлили стены под электрику и стеклили окна.

– Когда хозяин появится? – Спросила она у молоденького кавказца, дождавшись, когда он выключит дрель.

– Олег Николаевич никогда не говорит. Когда хочет, тогда и приезжает. – Ответил парень и оскалил в улыбке белозубую пасть. Мака кивнула и прошлась по этажу. Она поняла, что на втором этаже Олег задумал пять небольших комнат для приемных детей, свой кабинет и просторную спальню. Из холла вела лестница и на третий этаж. Но лестницей занимались два мужика в спецовках. Они покрывали ступеньки лаком. Мака решила строителям не мешать и спустилась вниз. На улице она еще раз оглянулась на новый дом Голенева, уселась в «мерседес» и приказала Трофиму везти ее назад.

Телохранитель молча тронул с места. Парень слов произносил мало, и хозяйку это устраивало. Вернувшись в кооператив, Мака зашла в магазин, торговавший импортной мебелью. Директором магазина работал еврей Цыпкин. Единственный из служащих Кащеева, не имевший уголовного прошлого. Геннадий наладил доставку мебели из Польши, которая стоила гораздо дешевле итальянской, но производила впечатление очень дорогой. Поляки пыль в глаза пускать умели. Бизнес оказался выгодным. Мака обошла торговый зал, заглянула на склад, но того, что искала, не обнаружила

– Ефим, мне нужен классный столовый гарнитур. Как быть? – Обратилась к нему Мака.

– Что ты имеешь в виду? – Ответил заведующий вопросом на вопрос.

– Я неясно выразилась?!

– Почему не ясно? Ясно. Но ты же знаешь, Геннадий не заказывал мебели у известных фирм. Наши богачи не слишком разборчивы. Он им впаривал то, что ты видишь.

– Мне нужен классный столовый гарнитур. Найди в течение трех дней.

Цыпкин загадочно улыбнулся:

– Если нужен, зачем ждать три дня. Пойдем, покажу. – И повел Маку на улицу. В ангаре, напротив магазина, стоял упакованный в пузырчатую пленку огромный стол карельской березы и двенадцать стульев.

– К нему еще есть великолепный буфет и две тумбы под цветы. – Сообщил Цыпкин, указывая в дальний угол ангара.

– Откуда у тебя это? – Подозрительно оглядев заведующего, поинтересовалась Мака.

– Вообще-то, я это заказал для себя… Ну, и если возникнет настоящий клиент… Для хорошего человека ничего не пожалеешь.

– Какая его себестоимость?

– Две с половины тысячи зеленых. Но продать можно за десять.

– Сейчас же погрузи гарнитур в фургон, и с двумя рабочими на Вороний холм. Пусть распакуют и установят.

– А деньги? – Заволновался Цыпкин.

– Две с половиной получишь. – Отрезала Мака.

Заведующему это не понравилось:

– А хлопоты, а заработок?

Мака нахмурилась:

– Ты хочешь на мне заработать?

– Я думал, на клиенте.

– Вопрос закрыт. Не нравится, пошел вон. Я найду другого заведующего для своего магазина.

– Зачем же так, Мака? Если это лично для вас я, конечно, буду счастлив получить свои деньги. Заработать на хозяйке мне и во сне не снилось.

– Прекрасно, Ефим. Тогда сделай, что я тебя прошу.

– Слушаюсь.

– И скажи мужикам, чтобы не трепались, откуда мебель. Владелец дома не должен этого знать.

Покинув ангар, Мака заглянула в кафе «Какманду» и, заказав себе порцию коньяка с лимоном, приказала позвать Хрустика.

Бандита привели.

– Где они?

– Поехали в заказник.

– Втроем?

– Нет, с ними директор молокозавода.

– В семь собери банду.

– Всех?

– Только ребят Косяка.

– Предстоит разборка?

– Так, небольшая разминочка.

Хруст кивнул и, оскалившись, исчез в подсобке барменши Светы. Через секунду оттуда раздался ее кокетливый визг вперемежку с хихиканьем. Затем стало тихо, а через десять минут Светлана вышла в зал, на ходу поправляя прическу.

– Не смей трахаться на работе, Светка. – Пожурила ее Мака и потребовала еще сто граммов коньяка.

Костер горел ярко, разбрасывая искры и постреливая сучьями. От его жарких языков огромная ель высвечивалась рыжим цветом. Ее лапы от метания теней, казалось, шевелятся.

Четверо мужчин в камуфляжных костюмах расселись у костра на складных креслах. Перед ними прямо на брезенте лежали продукты и бутылки. На пригорке уютно светились два оконца охотничьего домика. Пока господа закусывали, егерь готовил баньку.

Данила Остапович Максюта разлил водку по стаканам. Выпили молча. Закусили красной рыбкой и соленым огурцом.

Охота выдалась удачная. Курдюк с первого выстрела уложил секача. Но есть дикую свинью чиновники не стали. Тушу сдали егерю Никитке, чтобы тот ее освежевал, разделал и заготовил для хозяев города консервы.

Мужчины долго и серьезно закусывали. Но и насытившись, разговора о деле не начинали. Собравшись на охоту, они условились обговорить выборы. Решили совместить приятное с полезным. Но полезное наводило тоску, и беседу о делах они оттягивали.

– Да, мужики, – задумчиво произнес Паперный, поглаживая живот ладонью: – Хорошо на природе. Забываешь всю эту хренотень. Колготимся, а зачем?

– Да, хорошо… – Согласился Максюта: – Листом палым пахнет, и тихо. Главное, баб нет…

С погодой им повезло. К вечеру ветер стих и было слышно, как опавшие листья приземляются на землю.

– Блядь, яму не заметил! Чуть, сука, ногу не сломал. – Отчетливо прозвучало из леса.

Курдюк вскочил на ноги:

– Слышали, мужики?

– Никитка, что ли? – Предположил Стеколкин.

– Не его голос – Возразил Курдюк.

– Али-баба и сорок разбойников. – Пошутил Максюта.

– Пойду, гляну. – Паперный поднялся, взял ружье и шагнул в темноту. Максюта оглянулся на охотничий домик и увидел темные окна:

– Хули Никитка в домике свет погасил?

– Хер его знает. – Раздраженно ответил полковник.

Время шло, а Паперный не возвращался.

Курдюк и Стеколкин напряженно всматривались в темный лес.

– Долго что-то его нет? – Заволновался Максюта.

– Пальнул бы, если что. Или драпанул к нам. – Усмехнулся Курдюк: – Вроде тяжеловат, и брюшко, а как попрет по чаще, за ним не угонишься.

– Может, деревенские, грибы ищут? – Высказал свою догадку Стеколкин.

Максюта хохотнул:

– В темноте?

– Надо хворосту подбросить, пусть пламя поднимется. – Курдюк нехотя встал и навалил на костер охапку валежника. Пламя метнулось вверх, салютом разбрасывая искры. Круг света раздвинулся, и охотники увидели четырех мужчин в масках. Они стояли в трех шагах, направив на друзей пистолеты.

– Вы кто? – Поинтересовался Курдюк.

– Партизаны, дядя. – Ответил тот, кто стоял ближе, и добавил:– На землю, мордой вниз. Быстро!

Повторять ему не пришлось. Максюта и Стеколкин залегли, уткнувшись лицами в траву. Курдюк опустился не столь поспешно и устроился так, чтобы одним глазом наблюдать за происходящим. «Партизан» подошел к костру, взял их ружья и отступил назад. Полковник потихоньку потянул руку к карману. Там у него лежал личный браунинг, который он года два назад конфисковал на воровской малине, а в протокол не внес. Но добраться до кармана не удалось. Получив удар по голове, Курдюк отключился.

– Ваня, живой? – Полковник очнулся и понял, его трясет за плечо Максюта. Данила Остапович сидел рядом на коленях, вглядываясь ему в лицо

– Вроде, жив. Только голова раскалывается.

– Ничего, заживет. – Хоть Курдюк соображал еще туго, но женский голос от голоса Максюты отличил сразу: – А это еще кто? – он протер глаза, чтобы избавиться от тумана, и увидел подружку Кащеева. Мака стояла над ними, широко расставив ноги в высоких кожаных сапогах.

– Встаньте и поднимите этого борова. – Приказала она Максюте и Стеколкину.

– А ты чего тут делаешь? – Раздраженно поинтересовался полковник, когда его поставили на ноги.

– Пришла с вами поговорить, – ответила Мака и уселась в складное кресло.

Курдюк огляделся, но никого не увидел:

– А где эти?

– Недалеко, так что ведите себя спокойно, а то позову.

– Это твои? – Он машинально запустил руку в карман, но пистолета не обнаружил: – Да ты понимаешь, что творишь?

– Я все понимаю. Садись, и вы тоже.

Курдюк садится не стал:

– А где Паша Паперный?

– Вашего заводчика уже парят. В бане он. – Ответила Мака.

– Ну, девка, ты не права, – зло заметил полковник: – Этого я тебе так не оставлю.

– Помолчи, Ванька, Паперный нам здесь не нужен. Он бумагу у Кащея не подписывал, пусть пока отдохнет.

– Какую бумагу? – дрожащим голосом спросил Стеколкин. Это были его первые слова после встречи с «партизанами».

– Не делай из себя придурка, Славка. В этой бумаге вы признались, что замочили мэра, – пояснила Мака.

– Ах, вот в чем дело. – Сообразил Максюта: – Генка, оказывается, трепло. Не думал…

– Приедет из своих Америк, разберемся. – Мрачно пообещал Курдюк и, наконец, уселся.

– Не приедет, – возразила Мака.

– Как не приедет? – Стеколкин сообразил, что убивать его не собираются, и немного осмелел.

– Кащея больше нет. Все его дела завершу я. Слушайте и не перебивайте. В воскресенье выборы. Если Славку прокатят, а выберут опять Постного, вы его замочите.

Курдюк вскочил с кресла:

– Спятила!?

– Сядь и не дергайся. Вам и мне нужен цементный завод. Это большие бабки. Доли, как вы договорились с Кащеем, половина ваша, половина моя.

Полковник медленно опустился в кресло:

– Скажи, где Кащей?

– Он на небесах.

– Врешь.

– Ванька, будешь хамить, позову ребят, они тебя научат хорошим манерам. Мало получил?

Курдюк потрогал затылок и поморщился. На месте удара выросла большая шишка:

– Твои скоты еще и руки распускают.

– Нечего за пушки хвататься. Пули никто не хочет. – Резонно заметила девушка.

– Где Кащей? – Допытывался полковник.

– Какая разница? Нет его. – Упрямство милиционера начинало Маку злить: – Вы лучше подумайте, как выборы выиграть…

Курдюк кивнул на Стеколкина:

– Пусть старается. Это его проблемы.

– Не выберут меня. Постный место насидел, его народ знает.

– Помолчи, Славка. Не выберут, убирайте Постного.

– Ты чего-то не понимаешь, красавица. – Максюта налил себе в рюмку водки и залпом выпил.

– Что я не понимаю?

– Мы не киллеры, а руководители администрации. Мочить людей дело Кащея и его ребят. Взялась за мужские игры, сама и действуй.

– Хорошо, Постного замочу я, а вы сядете. Он еще будет дышать, а ваше признание ляжет на стол генерального прокурора в Москве. И завод достанется мне, как и все в городе, что приносит бабки.

Максюта дожевал соленый огурец и оглядел Маку:

– Шустрая какая! Почему тебе?

– Для недоразвитых, могу популярно объяснить. Вы в тюряге. Постного нет. Я за бабки сажаю своего мэра. А дальше как по маслу. У нас намечается капитализм и вся госсобственность пойдет с молотка. А у меня бабки и власть. Понял, Данилка?

Максюта покривился. Фамильярное «Данилка» его покоробило:

– И откуда ты взялась такая шустрая?

– Я на улице росла, меня курица снесла. Слышал такую песенку?

Полковник потрогал еще раз свою шишку и заговорил уже совсем другим тоном:

– Подожди, такие дела требуют времени.

– Времени осталось в обрез. После выборов я с вами больше говорить не буду. Если Постный опять станет мэром, через три дня должны состояться его торжественные похороны. От вас зависит, понесете венки за гробом или покатите на воронке в Москву. Пока, ребята. – Мака встала и медленно пошла в лес. Возле освещенной костром ели остановилась: – Ваши ружья, господа охотники, у егеря. Приятного пара в баньке. – И скрылась в чаще. Вместо нее в свете костра возник Никитка. Егерь едва держался на ногах:

– В меня эти парни влили бутылку водяры. – Сообщил он заплетающимся языком.

– Где Паперный? – Спросил Курдюк.

– Павел Михайлович уже парятся. Можете присоединяться.

Максюта посмотрел на охотничий домик. Его окошки уютно светились. Охотники поднялись и молча направились на их свет. Егерь дождался, когда троица удалится, и быстро принялся подъедать оставшиеся после них деликатесы.

В субботу, за день до выборов, Голенев сидел в квартире Постникова и вместе с Татьяной и сыном мэра Юликом смотрел выступление друга по местному телевидению. Вести агитацию в субботу не полагалось, но Постников и Стеколкин пришли к соглашению. В будние дни народ работает, и всех не охватишь. Других акций решили не проводить, поставив выступлениями двух кандидатов жирную точку в предвыборном марафоне.

Тихон говорил обстоятельно, и только Олег и Татьяна заметили, что он сильно волнуется. Тихон повторял свою присказку «так сказать» гораздо чаще, чем обычно и через каждые пять минут смачивал горло из стакана, что стоял на его столике.

– Главное, всем дать работу. – Продолжал речь Постников: – В первую очередь важно занять молодежь. Безработная молодежь, так сказать, прекрасная почва для уголовщины и наркомании. Молодые глуховчане должны работать и получать за свою работу достойное вознаграждение. Так же я считаю необходимым поддержать, так сказать, материально молодые семья. Надеюсь, что мне удастся выкроить из бюджета средства на премию на каждого народившегося гражданина нашего, так сказать, города.

– Молодец Тихон, – одобрил друга Олег.

– Волнуется очень, – вздохнула Татьяна.

– Ничего, волнуется, а говорит по делу. И заметь, без бумажки.

– Тиша уверен, что обращаться к народу, читая с листа, неприлично. – Татьяна произнесла это не без гордости за мужа.

Дождавшись конца выступления, Юлик спросил:

– Как вы думаете, дядя Олег, папа победит?

– Не сомневаюсь, – улыбнулся Голенев и похлопал мальчика по плечу.

– А если дядя Слава скажет лучше?

– Что может сказать этот бесцветный червяк? – Усмехнулся бывший афганец. И оказался прав. Следующим выступал Вячеслав Антонович Стеколкин. Речь кандидата состояла из фраз, набивших оскомину в газетах совковой России. Он обещал заботиться о гражданах города, соблюдать законность и бороться с злоупотреблениями. Общие ничего не значащие слова, лишенные конкретного смысла. Но и эти слова Стеколкин старательно вычитывал из тетрадки, что лежала перед ним. Олегу захотелось выключить телевизор, но Татьяна желала дослушать выступление соперника мужа до конца.

– Чего его слушать? – Усмехнулся Голенев. Я это слышал с детства.

– У жены мэра есть свои обязанности. – Возразила Таня: – Тихон спросит меня о выступлении Стеколкина, и я должна буду ему ответить.

– Тогда слушай, а я пошел. – Олег поднялся. Юлик поднялся за ним: – Вы куда?

– Хочу заехать к Вере с Павлом, взять ребят и смотаться с ними на стройку.

– Можно я с вами?

– Можно, но боюсь, в машине всем места не хватит.

– Ничего, мы сзади устроимся. Я Ирочку на колени посажу.

– Тебе нравится моя Ирочка? – Улыбнулся Олег. Юлик покраснел до ушей.

– Зачем смущаешь сына? – Строго спросила Татьяна.

– Не вижу повода для смущения. Если мальчику нравится девочка, это вполне нормально. – Ответил Олег и, взяв Юлика за руку, поспешил удалиться.

Олег обзавелся транспортом, воспользовавшись предложением тестя. Усадив Юлика в «Волгу-универсал», он покатил к кооператорам.

– Дядя Олег, а почему она так гремит? – Удивился мальчик.

– У нее в трубе дырка. – Объяснил водитель: – Ничего, глушитель заварим, греметь перестанет.

Павла дома не оказалась, а Вера пригласила Олега и Юлика к столу.

– Мы пообедали у Тихона. – Отказался Голенев: – Я хочу взять ребят, съездить с ними на Вороний холм. Два дня не был на стройке.

– Ура! – Закричал Саша Болтнев. За ним восторг выразили и остальные. В машине расселись все. Юлику не пришлось брать Ирочку на колени. Ребята оккупировали не только заднее сидение, но и багажник. Там лежал огромный брезентовый чехол от автомобиля, и дети разлеглись на нем. Юлика Олег посадил рядом с собой на переднем сиденье.

Перед тем как отправиться на Вороний Холм, приемный родитель всем купил мороженного, но есть в машине запретил:

– Напачкаете, что я потом деду с бабушкой скажу. Машина-то не моя.

Ребята облизывались, но терпели. Подкатив к воротом своего дома, Голенев выпустил детей и поинтересовался:

– Пойдете со мной в дом или займетесь мороженным?

Дети, естественно, предпочли мороженное, и побежали к речке его поедать, а Олег направился к дому. Первое, что он увидел, оказавшись внутри, был великолепный столовый гарнитур, украсивший его обеденный зал.

– Ашот, кто привез мебель? – Спросил он у бригадира строителей. Молодой армянин развел руками:

– Не в курсе, Олег Николаевич. Машина пришла, грузчики выгрузили и распаковали. Я их спросил, откуда. Они ничего не знают.

– Чудеса какие-то. – Пробормотал Голенев: – Надеюсь, тайна скоро раскроется. Как идет стройка? С материалами перебоев не наблюдается?

– Пока в график укладываемся. – Белозубо оскалился Ашот.

– Значит, проблем нет. Это приятно. – Голенев поднялся на второй этаж и огляделся. За два дня, что его тут не было, строители много успели. Все окна застеклены, розетки и выключатели поставлены, полы отциклеваны, а лестница на третий этаж покрыта лаком.

– Олег Николаевич, тут вас одна девушка спрашивала. – Вспомнил армянин.

– Да? Кто такая?

– Не назвалась. Симпатичная девушка, только очень худая. Ее откормить, красоткой бы стала.

– Такая голодная?

– Не думаю… На черном «мерседесе» прикатила. Такие не голодают…

– Что-нибудь передавала?

– Нет. Все осмотрела и ушла. Мне показалось, что столовая ей особенно понравилась…

– Почему тебе так показалось?

– Она долго плиту рассматривала, холодильник открывала. Потом уехала.

– Спасибо, Ашот. Кажется, я теперь догадываюсь, откуда появилась мебель.

Армянин снова оскалился:

– А вам гарнитур понравился? Нам очень.

– Да, мебель красивая… – Согласился Олег и насупился. Он понял, за письмо из Америки Мака с ним расплатилась. И хоть оставаться в долгу бывший афганец сам не любил с детства, радости от широкого жеста своей новой пассии не получил и решил сегодня же высказать ей свое неудовольствие.

В воскресение утром Постников поехал в свой избирательный штаб. Еще в пятницу вечером он сложил с себя полномочия мэра вплоть до официальных результатов выборов. Штаб, по совету Голенева, Тихон организовал в детском доме. Возглавила его Руфина Абрамовна Межрицкая. Несмотря на свой преклонный возраст, директриса детдома проявила чудеса энергии, подключив к избирательной кампании своих старшеклассников. Ребята обходили квартиру за квартирой, дом за домом и страстно агитировали за Постникова как за своего бывшего детдомовца. Их искренние слова, лишенные какой-либо корысти, действовали на глуховцев куда больше самых завлекательных лозунгов. Потом, по итогам выборов, станет ясно, что жители улиц, на которых побывали юные агитаторы, отдали Постникову сто процентов своих избирательных голосов.

Но с субботы уже агитации не велось. Но старшеклассники продолжали работать на избирательных участках. Мыли полы, расставляли урны, сооружали вместе с взрослыми кабины для голосования.

Они первые и отметили, что люди соперника шельмуют.

– Товарищ начальник избирательного штаба! – Обратился к Руфине Абрамовне вихрастый восьмиклассник Толя Горшков.

– Что случилось, Толя? – Серьезно поинтересовалась Межрицкая.

– Люди Стеколкина раздают населению водку и дрожжи. Это же настоящий подкуп избирателей.

– Молодец, Толя, что отметил. Но штабу нужна конкретная информация. Кто раздавал? Кому? Адреса, фамилии…

– Сделаем, товарищ начальник избирательного штаба. – По-военному отрапортовал Толя Горшков и тут же исчез.

Прибыв в воскресенье в свой штаб, Тихон Постников получил доказательные материалы о плутовстве в стане «врага». Он позвонил Стеколкину и по-дружески предупредил его о недопустимости подобных методов. Вячеслав Антонович побожился, что сам ничего подобного своим людям не наказывал и что это их дурацкая самодеятельность. После чего обещал лично впредь ничего предосудительного не допустить.

Тихон сопернику поверил, уселся у телевизора и сложил на груди руки. Все что мог, он уже сделал, теперь оставалось только ждать. В начале десятого в штаб приехал Голенев.

Хоть Тихон и пребывал мыслями на участках для голосования, тем не менее отметил, что Олег бледен и под его глазами пролегли голубоватые тени.

– Олежка, ты не заболел? – Спросил он друга.

– Почему ты решил?

– Выглядишь неважно.

– Чем неважно?

– У тебя такой вид, будто на тебе, так сказать, всю ночь воду возили. – Пояснил Постников. Голенев полез в карман за расческой и несколько раз нервно провел ей по вполне приглаженной челке. Воду на нем ночью не возили, но спал Олег мало. После посещения Вороньего холма, он развез ребят по домам и поехал к Маке, выговорить ей за дорогой подарок. Выговор затянулся и принял совсем иные формы. В шесть утра бывший афганец, пошатываясь, покинул ее коттедж и три часа поспал в машине. Следы бурной ночи и отметил на его лице друг детства.

– Не обращай внимания, Тиша. Все в порядке. – Буркнул он Тихону и поинтересовался, как началось голосование.

– С центрального отзвонили, народ пошел. – Ответил Тихон и, тут же забыв о бледности друга, стал рассказывать о кознях Стеколкина.

– Эта мразь на все способна. – Вовсе не удивился Олег: – Надо поставить надежных людей при подсчете голосов.

– У нас все люди надежные. – Наивно заявил Тихон.

– Блажен, кто верует, – усмехнулся Голенев: – Чем я могу помочь?

– Буду благодарен, если проедешь по избирательным участкам. Мне это, так сказать, делать неловко, а ты можешь.

– Хорошо, Тиша. Давай адреса. Ты сам-то уже проголосовал?

– Нет, что ты?!

– Почему?

– А ты не понимаешь?

– Нет.

– Голосовать за Стеколкина я не желаю, а отдавать свой голос за себя – это же непристойно!

– Чудак ты, и уши холодные, – усмехнулся Олег, взял из рук друга список адресов и, взъерошив Постникову волосы на макушке, удалился. На лестнице он столкнулся с Руфиной Абрамовной. Руки ее были заняты кипой бумаг, поэтому обнять старую директрису Голенев не решился.

– Здравствуй, мама Руфа. Работаешь?

– Работаю, Олежка. А ты почему уходишь?

– Постников просил прокатиться по избирательным пунктам.

– Таки прокатись, хуже не будет. И имей в виду, возле каждого дежурят мои старшеклассники. Можешь использовать их в качестве курьеров.

– Вижу, дело у тебя поставлено на широкую ногу.

– Привыкла, если за что-то берусь, таки стараюсь делать это хорошо. – Улыбнулась Межрицкая и, кивнув бывшему воспитаннику, бодро зашагала вверх по лестнице.

Олег уселся в машину, вычитал ближайший от детдома адрес и газанул с места. Ехать пришлось недолго. Избирательный участок находился на параллельной улице в здании местного футбольного клуба. Над дверью висел красочный плакат, а возле входа стояли несколько подростков и три милиционера. В подростках Олег без труда признал агентов мамы Руфы, но решил им не открываться и с видом гражданина, решившего честно исполнить свой гражданский долг, двинул к дверям. Перед ним шествовали две бабки в чистых белых платках и мужичок, нос которого издали выдавал пристрастие хозяина к зеленому змию. Бабулек милиционеры оглядели и пропустили, а мужичка задержали.

– За кого голосовать собрался, Матвеич? – Шепотом поинтересовался у избирателя приземистый капитан.

– За Постного, конечно. Про второго я ничего не знаю…

– Дурак ты. – Прошипел блюститель порядка: – Голосуй за Стеколкина. Не послушаешься, завтра же подловлю на пятнадцать суток.

– Раз начальник просит, о чем речь. – Быстро согласился сговорчивый избиратель.

– Капитан, будьте добры, ваши документы? – Громко попросил Голенев, наступая на милиционера.

Вместо капитана взял инициативу пожилой лейтенант:

– А ты откуда тут взялся? На моем участке таких нет.

– Я гражданин города и имею право знать, кто охраняет пункт для голосования.

– Сейчас мы тебе покажем гражданина. – Окрысился самый моложавый из троицы старшина и ухватил Олега за рукав.

– Руки! – Рявкнул Голенев и одним движением освободился от захвата.

– Сопротивление власти при исполнении, – зарычал приземистый, расстегнул кобуру и выхватил пистолет: – Ты арестован.

Голенев арест воспринял спокойно и обратился к мальчишкам:

– Ребята, бегите в штаб и скажите Руфине Абрамовне и Тихону Иннокентьевичу, что помощник кандидата Коленев арестован за попытку пресечь беззаконную агитацию, проводимую у входа в агитпункт номер шесть сотрудниками ОВД.

Мальчишки тут же рванули с места. Участковый было припустил за ними, но сделав несколько шагов, отстал и безнадежно махнул рукой. Тем временем пистолет в руке капитана задрожал и медленно опустился:

– Простите, Олег Николаевич, не признали. Вы на такой непрезентабельной машинке прикатили, кто бы мог подумать?

– Накладочка вышла, – елейно подпел ему моложавый старшина.

– Вот что, товарищи власть. Как вы поняли, я представляю интересы кандидата Постникова. Вы проводите агитацию недозволенными методами. Сейчас же свяжите меня с полковником Курдюком, я доложу ему о вашем поведении.

Лицо участкового скривилось в виноватой улыбочке:

– Не стоит ему звонить.

– Почему не стоит?

– Это конечно, между нами, сам полковник и просил порадеть за Стеколкина. Только вы и нас поймите, мы нигде этого официально не скажем. Нельзя же начальство подвести.

– Понял, не дурак, – усмехнулся бывший афганец: – Звонить не будем, но если не хотите лишиться погон, свяжитесь со своими коллегами на других участках и посоветуйте им этой хреновиной не заниматься. Я это вам тоже пока не официально рекомендую.

– Понял, и я не дурак. – Улыбнулся приземистый капитан и, спрятав пистолет в кобуру, козырнул Голеневу.

Прикинув, что здесь он уже все сделал, Олег решил внутрь не заходить и направился к машине. Но сесть в нее не успел. Откуда ни возьмись, перед ним возник отряд детдомовцев во главе с Руфиной Абрамовной:

– Что случилось, Олежек? – Оглядев милиционеров с головы до пят, поинтересовалась Межрицкая.

– Мама Руфа, мы уже разобрались. – Олег приоткрыл дверцу машины: – Садитесь, я вас подвезу обратно.

– Не трать время, тут проходным двором два шага, таки и сама дойду. – Отказалась пожилая женщина и, еще раз смерив стражей порядка уничижительным взглядом, скрылась за едва заметной калиткой. Мальчишки заняли свой пост у дверей. Голенев уселся в машину и поехал в следующий избирательный участок.

К обеду основная масса избирателей проголосовала. Глуховцы показали себя сознательными гражданами. Восемьдесят пять процентов горожан пришли на избирательные участки. Олег по нескольку раз объехал все точки. Везде несли вахту милиционеры. Но теперь его узнавали сразу и вежливо здоровались. По тому, как один усатый майор подмигнул ему на прощание, Голенев понял – приземистый капитан его просьбу выполнил. Милиционеры к избирателям не приставали, и откровенных нарушений Голенев больше нигде не засек.

У бывшего афганца время в разъездах летело быстро. Вовсе не так оно тянулось для Постникова. И хотя ему уже начали звонить с поздравлениями, кандидат с волнением ждал результатов подсчета голосов.

В обед пришла Татьяна. Постников просил ее в штаб не ходить, но Таня решила, что должна покормить мужа домашним обедом и явилась с судками.

– Зачем, Танечка, беспокоишься? В детском доме прекрасная столовая, – пытался отказаться супруг, но она оставалась неумолима:

– Будешь ты мэром или нет, я твоя жена и обязана о тебе заботиться.

Возразить Постникову было нечего. Он автоматически отхлебал тарелку супа и откушал куриную котлетку с пюре. От киселя удалось отбиться.

В семь вечера участки для голосования закрылись. Голенев снова объехал все точки, наблюдая, как члены избирательных комиссий извлекают из урн бюллетени и начинают их подсчет. Детдомовцев, уставших за день, Руфина Абрамовна отозвала. Наблюдателями от штаба Постникова при подсчете работали ее учителя и технический персонал. Подчиненные мамы Руфы были дотошны, и Олег не сомневался – облапошить их никому не удастся.

В девять победа Постникова сомнений не вызывала.

К десяти вечера все голоса были подсчитаны. Девяносто четыре процента горожан проголосовали за действующего мэра. Голенев вернулся в штаб и поздравил друга.

– Спасибо, Олежка. Наша взяла. – Но лицо победителя от радости не светилось. Постников выглядел бледным и рассеянным.

– Ты не заболел, Тиша? – Участливо поинтересовался Олег, вовсе не забыв, что сегодня утром этот же вопрос задал ему сам Постников.

– Нет, а с чего ты взял?

– Выглядишь, так сказать, неважно. – Рассмеялся Голенев, схватил Тихона, поднял его и закружил по комнате: – Тиша, мы победили!!!

Пока Тихон отбивался, в классную комнату ворвались детдомовцы во главе со своей директрисой. Они еще активнее выразили свою радость от результата выборов, повиснув на руках и ногах победителя. Спас мэра телефонный звонок. Сам Стеколкин, первым из стана врага, поздравил конкурента с победой:

– Вы не просто победили, Тихон Иннокентьевич. Вы стали первым мэром в демократической России, которого выбрал сам народ.

Постников искренне поблагодарил Вячеслава Антоновича, а положив трубку, достал из кармана платок и вытер набежавшую слезу. Благородство поверженного противника его растрогало.

– Выпьем за этого мудака. Он проиграл всухую. – Поднял рюмку Максюта.

В отличие от Постникова, который скромно дожидался результатов голосования в учительской детского дома, избирательный штаб Стеколкина соратники организовали в зале ресторана Глухарь. Пить начали с утра. Сперва за победу своего кандидата, потом, когда до полковника Курдюка дошла информация, что Голенев его людей расколол и прижал, тосты пошли другие. В победу никто уже не верил. Паперный предложил выпить за старое доброе время, когда народ уважал начальство и выборы походили на фарс для черни. Василий Федорович Липкин унесся еще дальше и поднял тост за Иосифа Виссарионовича Сталина. При нем и порядок был, и народ знал свое место. И чем тоскливее поступали донесения от «разведки», тем чаще присутствующие в зале ругали новую власть и вспоминали былое. К десяти вечера трезвых в «штабе» уже не осталось, и тост Максюты, обращенный к неудачливому кандидату, поддержали всего несколько человек, сумевших сохранить рассудок. К их числу относились директор банка Алексей Митрофанович Волоскин, начальник вновь организованной на базе ОБХС налоговой службы Валентин Степанович Фомин и прокурор города Макар Денисович Рябов. Сам Стеколкин кое– как держался. Страх перед необходимостью убить мэра сразу же после выборов вытеснял алкоголь из его крови.

– Так что, пьем или не пьем за нашего мудилу? – Максюта продолжал сидеть с поднятой рюмкой, мутноватым взором оглядывая компанию.

– Конечно, пьем. – Поддержал банкир Данилу Остаповича: – Славка парень наш в доску, а что проиграл всухую, все мы виноваты. – Усмехнулся Волоскин, лихо чокнулся со Стеколкиным и, по-гусарски подняв локоть, разделался с водкой.

Болельщики неудачливого кандидата отключались по очереди. Курдюк спал, свесив голову на пустую тарелку, Паперный пытался налить в фужер боржоми, но поливал вместо этого скатерть, Липкин зевал так, что, казалось, его голова разорвется на две части, остальные таращили глаза, с трудом удерживаясь на стульях. Максюта жестом подозвал Сидоркина. Официант тоже валился с ног от усталости, но улыбку на лице выдавил:

– Чего изволите, Данило Остапович?

Максюта усмехнулся:

– Изволю отбыть к матери Бени, а счет отнесешь хозяину и поблагодаришь за то, что он внес свой посильный вклад в дело демократии и прогресса.

– Не понял, Данило Остапович?

– Придурок, ты же вроде не пил… Скажешь директору, что угощение членам штаба кандидата Стеколкина произведено за счет ресторана. – Ухмыльнулся Максюта, и осторожно, чтобы не потерять равновесия, выбрался из-за стола.

Сохранившие способность двигаться члены избирательного штаба помогли подняться ослабевшим товарищам, и через полчаса ресторан опустел. Сидоркин после ухода гостей улыбку с лица снял и, грязно матерясь, высказал все, что думал о самом господине кандидате и его окружении.

Пока город выбирал мэра, Мака не теряла зря времени. Она объезжала кооператоров, для которых фирма Кащеева служила «крышей» и поднимала ставки.

Черный «мерседес» сопровождал микроавтобус «Фольксваген» с семью уголовниками. Шесть братков из банды Косяка ехали на дело во главе со своим предводителем. Жора Косяк до службы в кооперативе Кащеева баловался наркотиками, чем кличку и заработал. Однажды, застав Жору в сортире кафе Какманду со шприцем в руках, Геннадий избил его до полусмерти и от наркотиков отучил. К чести прежнего дружка Маки стоит отметить, что сам он наркотики ненавидел и никогда на них не зарабатывал.

Кортеж свернул в переулок за рынком и припарковался к двухэтажному особнячку с вывеской «Зеркальная мастерская» Это была шестая точка в списке Маки. Пять адресов она уже проработала. Трех кооператоров удалось дожать мирным путем, где молодчики Косяка понадобились лишь в качестве декорации для устрашения. Двое других пытались уговорить Маку не повышать дань, и их жестко избили. Шестой адрес мог преподнести сюрпризы, поскольку заведовал мастерской тоже бывший уголовник.

Кооператив принадлежал татарину Тимуру Ахмедову, отсидевшему пять лет за разбой. Бывший бандит при ослаблении советского режима завязал с прошлым и решил жить трудом. Он объединился с двумя братьями, и еще четверых стекольщиков нанял. Те занимались примитивными заказами, вроде рамок с фотографиями или стеклянными дверцами для книжных полок. Братья Тимура, Надир и Решат, творили зеркала. Классным зеркальщиком был еще их отец, Халит Ахмедов. Сыновья унаследовали ремесло. Братья Ахмедовы не только умели обращаться с жидким серебром, но и точили любой глубины фацет. Это вовсе не такое простое дело, как кажется непосвященному. Чтобы снять с краев большого зеркала равномерный слой стекла под нужным углом, требуются огромные камни, напоминающие мельничные жернова. Камень медленно вращается и, мастер, под струями воды, постепенно подтачивает края зеркального листа. Работа требует долгой практики и умения чувствовать тончайшие нюансы в структуре хрупкого материала. Решат и Надир свое дело знали. Поэтому, единственные конкуренты Ахмедовых, Тузоевы, что открылись почти в одно время с ними, соревнование с потомственными мастерами не выдержали. Им пришлось от зеркального дела отказаться и стеклить окна. Других конкурентов у Тимура в городе не осталось, и клиент пер валом.

Сам хозяин руками не работал. Он принимал заказы, обеспечивал братьев сырьем и руководил всем предприятием.

– Трофим, сиди в машине и не расслабляйся. – Распорядилась Мака, покидая Мерседес. Телохранителя она в дела не посвящала. Трофим понимал, что они не по гостям разъезжают, но догадываться одно, а видеть другое.

Мака с Косяком зашли в мастерскую с парадного хода. Тимур сидел за столиком и перебирал квитанции. Маку он сразу не узнал. Решил, что модная дева закажет зеркало но, заметив Жору, все понял и нахмурился.

– Чего приперлись? Я с Кащеем за этот месяц разобрался.

Мака посмотрела на кооператора своим немигающим взглядом и уселась в кресло для заказчиков:

– Гена теперь у нас американец, вместо него я. Так что, Тимур, придется полторы штуки добавить.

– С какого хрена? Мы, что, должны себе в убыток пахать?

– Не умеешь зарабатывать, отдай мастерскую мне, – нежно посоветовала Мака.

– Разбежалась?! Валите лучше оба отсюда.

– Я думала, ты парень умный, а ты дурак.

Тимур поднялся. Его огромные, украшенные татуировкой, кулаки сжались:

– Сама дура. Не будь ты бабой, выкинул бы в два счета.

Мака повернулась к Жоре:

– Не понимает слов мальчик.

Косяк вытащил пистолет и выстрелил Тимуру сначала в один башмак, затем в другой. Ахмедов страшно взвыл и повалился на кафельные плитки пола. Двое подручных Жоры моментально оказались в мастерской и, оседлав подстреленного кооператора, прижали его голову к полу.

Решат с Надиром точили на камне огромное зеркало и, услышав выстрелы, среагировали не сразу. Пока аккуратно положили стекло на сукно стола, пока ополоснули руки под струей из шланга, с черного хода ворвались остальные. Оба брата не отличались робостью, и силой их Аллах не обделил. Подвел элемент внезапности и численное превосходство бандитов. Решата оглушили прикладом «Макарова», Надир схватил обрезок стекла. Но воспользоваться им не успел. Его ударили сзади. Обоих повалили на пол и долго били ногами. Продолжая избивать, приволокли к раненому Тимуру, уложили рядом и учинили погром в мастерской. Под их ударами разлетались готовые зеркала, ящики со стеклами. Бандиты раскрыли сушильные шкафы и обрезком железной трубы уничтожили залитые серебряным составом заготовки.

Звон разбитого стекла заставил Маку поморщиться. Она встала над поверженными кооператорами и ждала тишины. Когда целых зеркал в мастерской не осталось, а все полы покрылись осколками, звон прекратился. Тимур стонал. Надир не подавал признаков жизни, и только Решат сохранял сознание. Мака нагнулась к нему, и все тем же ласковым тоном объяснила:

– Я попросила набавить всего полторы штуки, а твой брат мне нахамил. У тебя есть выбор. Или мы сейчас его прикончим, ну и вас за компанию, или гоните бабки.

Косяк для убедительности приставил к виску хозяина кооператива пистолет.

– Выручка в сейфе, ключ у него. – Решат взглядом указал на Тимура.

Мака не пошевелилась:

– Я не собираюсь лазить по вашим сейфам и считать вашу выручку. Вы должны каждый месяц отстегивать, что положено. А положено на полторы штуки больше.

– Ничего не получишь, сука. – Прохрипел Тимур.

– Кончайте их всех. – Улыбнулась Мака и направилась к двери. Наблюдать за казнью упрямых кооператоров ей было неприятно.

Наемные работники трудились на втором этаже, и бандиты их не заметили. Работяги, услышав выстрелы и звон битого стекла, заперлись в своем закутке и затихли. Потом грохнуло еще три выстрела. Один из стекольщиков вскрикнул. Напарник зажал ему рот ладонью.

– Молчи, Колька. Убьют…

Когда бандиты хлопнули парадным, испуганный работник подкрался к окну и, спрятавшись за занавеску, выглянул на улицу. От мастерской медленно отъезжал черный «мерседес» и микроавтобус.

– Кореши, я девку запомнил. Тощая такая. В «мерседес» села. Давайте позвоним в милицию. – Предложил он шепотом.

– Спятил? Знаешь поговорку: «Паны дерутся, у холопов чубы летят». Если спросят, молчим как рыбы. Понял?

Он понял. И когда милиция все же приехала, четверо крепких мужиков держались на своем – спрятались наверху, ничего не видели, ничего не слышали.

Ранним утром Голенев летел в Бирюзовск. Теперь, когда Постников победил на выборах, он мог вернуться к своим делам. Деньги, которые он пустил на строительство цементного завода, давал Бирюзовск. Летел туда Олег со смешанным чувством. С одной стороны, после путча еще не виделся со своими друзьями-афганцами, с другой, не знал, как посмотрит им в глаза. Несколько месяцев назад он привез в южный город молодую жену. Друзья приняли их союз очень душевно. Потом вместе с Олегом пережили гибель Тони, и его связи с Макой могли не понять. Врать Олег не умел, а говорить правду стеснялся.

Степа Хорьков и начальник летучего отряда Сережа Скворцов теперь работали с новым начальником Алексеем Михайловичем Нелединым, которому Голенев передал свое директорское кресло. Неледин с делами справлялся. К тому же в конце сентября их заметно поубавилось. Лето закончилось, а так называемый бархатный сезон собирал на курортах народа немного. На Черноморском побережье появлялась солидная, бездетная публика, которая воду из уличных автоматов не употребляла.

Олег сидел в кресле, откинув голову и прикрыв глаза. Спать ему не хотелось. Почему-то в голову лезли воспоминания. Не тех военных годов, которые он провел на Афганской войне. Последний год жизни «на гражданке» выдал ему столько событий, что и не каждый год войны мог преподнести. Даже не год, меньше. В Бирюзовск он приехал весной. Приехал зайцем, упросив проводницу пустить его в вагон. Как же ее звали? Забыл. Стыдно переспать с женщиной и не запомнить ее имя. Голенев разозлился и напряг память. Образ крепкой молодки с внушительной грудью под белой, распахнутой кофточкой он извлек из глубин памяти быстро. Даже запах ее волос вспомнил. Они пахли леденцами. А имя не вспоминалось. «Черт, что же у меня с головкой?! – Подумал отставной капитан: – Неужели последствия ранений начали сказываться?» Но на память Олег обижался зря. После встречи с Тоней все женщины как-то растворились в его сознании. Тоня стала главной. А теперь ее нет, а есть Мака с немигающим взглядом кобры.

«Господи. Сашей ее звали!» – Наконец вспомнил. И вспомнил, что собирался отдать ей долг. А не отдал. Саша не только впустила его без копейки в свой вагон, но еще накормила и прилегла рядом. Выходя из вагона в Бирюзовске, он ей сказал – я твой должник. «Так мужики не поступают. Найду и постараюсь чем-нибудь отблагодарить», – решил Голенев, сразу успокоился и вспомнил, как он умер. Со стороны это выглядело, наверное, комично. Его спустили в больничный морг, он встал и попросил санитаров закурить. Он до сих пор помнил их лица. Так и убежал из морга без документов. Уже в Бирюзовске, с помощью Вихрова, получил новые. С тех пор в паспорте значится не Голенев, а Коленев. Он после госпиталя и ехал в Бирюзовск к другу. Дима Вихров воевал с ним под Кондагаром. Димы теперь тоже нет. Нет и его милой жены Оксаны. Они пустили Олега в детскую своей квартиры. Оксана еще ждала ребенка и детская пустовала. Она так и не родила. Голенев знал, что причина их гибели связана с его приездом. Он подбил лднополчанина открыть кооператив и поить из автоматов отдыхающих газированной водой. Бандит по кличке Турок решил к ним примазаться. Дима отказался. Шестерки бандита убили Диму с Оксаной и сожгли их жилье. Олег в это время уехал по делам в Ригу. Узнал, когда вернулся. Он отомстил Турку и его людям. Турка теперь тоже нет, а его шикарный особняк на Черной речке сгорел. Голеневу помог Степа Хорьков. Степан, как и он, с Афгана. Хорьков потом и познакомил Олега с Сережей Скворцовым и другими бывшими афганцами с побережья. Олег поднял кооператив. К середине лета он из нищего дембеля превратился в миллионера. На деньги Голенева Тихон Постников начал строительство цементного завода. Это была мечта Тиши. Олег пообещал помочь другу ее осуществить и слово свое сдержал. Завод скоро запустят. Осуществил Голенев и свою мечту. Взял из детского дома пятерых сирот– афганцев. Он в середине лета приехал в Глухов посмотреть начало строительства завода и познакомился с Тоней. Все случилось очень быстро. В их романе не было и грамма фальши. Они пошли друг другу на встречу с радостью. Олег сразу женился. Тогда в их жизнь и вошел Кащеев. Глуховский бандит сыграл в дружбу. Эта дружба дорого обошлась Олегу. Тоню зарезал человек Кащеева. Голенев достал и его, и самого Кащеева. Достал в Москве, и едва не погиб сам. Тут ему помогли не только его афганцы из Бирюзовска, но и Мака. Она тяготилась связью с Кащеевым. Олег привез Маке труп ее бывшего дружка. Куда она его подевала, Голенев не знал и ни разу не спросил. Потом он встретил Маку у Белого дома… и пришел в церковь. Нет, он не полюбил Маку, как Тоню. Он ее вообще не полюбил. Мака Олега заинтересовала и обольстила. Она умела доставить мужчине наслаждение. Такой любовницы у Олега еще не было. Но его притягивал к девушке не только секс. Что-то в ней приманивало. Возможно, сочетание дьявольского разврата и какой-то детской беззащитности покоряло мужские сердца. Но главное, бывший афганец поверил, что подружка убитого им бандита хочет изменить свою жизнь и стать полезной людям. Голенев помнил каждое слово ее исповеди, произнесенное в церкви. Человек, вынесший столько горя в детстве и пожелавший завязать с прошлым, заслуживает снисхождения и помощи.

– Наш самолет через пятнадцать минут совершит посадку в аэропорту города Адлера. Температура воздуха за бортом двадцать три градуса. Просьба ко всем пассажирам занять свои места и пристегнуть ремни безопасности. – Голос стюардессы прервал воспоминания. Олег послушно защелкнул ремни на своем животе и посмотрел в кружок окна. Самолет разворачивался над морем.

Голенев даже ощутил йодистый соленый запах волн. Он только сейчас понял, как ему не хватало моря в Глухове. Море это море. Если ты подружился с ним, пожил рядом, оно тебя уже не отпустит. Завораживающая живая бесконечность имеет удивительное свойство проникать в человеческую душу. И этого так же нельзя объяснить словами, как их отношения с Макой.

Обычно Вячеслав Антонович работал до шести. Но сегодня выдерживать служебный график необходимости не возникло. День после выборов прошел не в трудах праведных, а вылился в бестолковую праздничную канитель. Утром все чиновники, со Стеколкиным во главе, явились в мэрию поздравлять победителя. Тихон прибыл на работу как всегда в девять. Он был брит; костюм, отглаженный накануне ночью Татьяной, сидел безупречно, и только сероватый оттенок лица и мешки под глазами говорили о том напряжении, которое он перенес в последние дни.

– Что там в «зеркальной мастерской» случилось? – Спросил Постников у Курдюка: – В такой день – и опять трупы.

– Бандиты между собой разбираются. Что тут поделаешь. – Развел руками полковник.

– Убили кооператоров, а не бандитов.

– Ахмедов отсидел за разбой пять лет. Думаю, и братья не лыком шиты. Яблоко от яблоньки…

– Все равно разберитесь. – Потребовал мэр.

– Разберемся, Тихон Иннокентьевич, не сомневайтесь. – Уверенно пообещал начальник милиции.

Чиновники условились, что после официального вступления в должность мэра устроят совместный пикник, о деталях которого еще успеют договориться. Церемония возвращения в мэрию победителя произойдет только через десять дней. Постников, естественно продолжает работать, но пока в звании исполняющего обязанности. Пожимая удачливому сопернику руку, Стеколкин заметил на столе телеграмму от президента России Бориса Ельцина.

Покинув мэрию, чиновники в узком кругу собрались на квартире Максюты. Присутствовал полковник милиции Курдюк, хозяин квартиры и Вячеслав Стеколкин. Друзья провели небольшое совещание. Они опасались, что Мака начнет действовать, не поставив их в известность. Максюта и Курдюк поручили Стеколкину якобы случайный контакт с любовницей бандита, и ему ничего не оставалось, как согласиться.

К кащеевскому кооперативу Стеколкин отправился на такси. Выйдя из машины, поправил узел галстука, причесался, и с чувством ныряльщика, готового совершить прыжок в бездну, зашагал к воротам. Путь преградил охранник:

– Мужик, ты к кому?

– Я бы хотел перекусить в вашем кафе. – Пробормотал посетитель. Обедать Стеколкину не очень хотелось, но лучшего предлога он выдумать не смог. Охранник довел его до кафе «Какманду» и сдал Светлане. Девушка исполняла здесь множество обязанностей: она заведовала баром, служила официанткой и заодно тайной осведомительницей Маки.

– Пить будешь? – Бесцеремонно оглядев клиента, поинтересовалась она.

Стеколкин ни пить, ни есть не хотел. Он дрожал от страха и всячески старался это скрыть.

– Принеси мне сто граммов коньяку и приличного сыра.

– Ты сказал охраннику, что пришел обедать. У нас кафе, а не вокзальный буфет.

– Хорошо. Принеси что-нибудь на свой вкус. – Вяло согласился Вячеслав Антонович.

Светлана принесла сбледнувшему с лица клиенту залежавшийся антрекот и давно не хрустящие соленые огурцы. Темный напиток в графинчике напоминал коньяк только ценой. Но Стеколкин возмущаться не стал. Он выпил рюмку, покривился и принялся пилить тупым ножом жилистый кусок мяса. За соседними столиками молодчики с бритыми затылками и сильно размалеванные девицы лакомились сочной телятиной и свежайшими овощами. Светлана свое дело знала и клиента видела насквозь. Но сегодня ошиблась. Незнакомый посетитель, несмотря на свой бледный вид, мог купить если и не весь кащеевский кооператив, то уж кафе «Какманду» со всеми его припасами и Светланой в придачу. Место чиновник имел лакомое и зря штаны не протирал.

Неожиданно один из сидящих за соседним столиком братков, долго и внимательно изучавший одинокого гостя, узнал претендента на должность мэра. Портреты Вячеслава Антоновича неделю висели в самых людных местах города.

– Братва, знаете, кто этот мужик?! – Громко заявил бритоголовый молодчик своим собутыльникам.

Компания тут же заинтересовалась соседом:

– Нет. А кто этот фраер?

– Этот мужик вместе с Постным в мэры мылился. Он сюда с тоски приплыл. Его же прокатили. – Объяснил бритоголовый и направился к Стеколкину: – Эй ты, мужик, подсаживайся к нам, а то хаваешь какой-то силос и лакаешь отраву…

– Почему отраву? – Выпрыгнула из бара Светлана. Она почувствовала, что где-то промахнулась, и пыталась понять где. Но инициативу упустила. Трое крепких братков подскочили к Стеколкину. Тот не успел рта раскрыть, как уже оказался в теплой компании уголовников. Бритого звали Митяшей, его друзей Вовиком и Саней. Две девицы, что с любопытством разглядывали чиновника, представиться не решились. Стеколкину налили полный стакан «Абсолюта», придвинули тарелку с телятиной и вручили вилку. Ему пришлось выпить и закусить. Водка чиновнику не очень далась, но телятина таяла во рту и вовсе не напоминала ту подошву, что осталась недорезанной за его столом.

Беседа молодых людей, где между матерными конструкциями иногда возникало понятное русское слово, Вячеслава Антоновича не увлекла. Он глупо улыбался, кивал головой и что-то отвечал невпопад, но еду сразу оценил по достоинству. Светлана вернулась за стойку бара и с интересом наблюдала за их столиком. Потом исчезла.

Через полчаса в кафе появилась Мака. Светлана указала ей на Стеколкина. Мака подошла к компании. Уголовники сразу притихли.

– Мальчики, вы уже тепленькие, расплатитесь и быстренько делайте ноги. – Обратилась она к новым друзьям чиновника.

Те не спорили. Визг подняли дивы.

Мака вывернулась куда-то назад и громко скомандовала:

– Кошелок быстро отсюда.

Двое крепких парней с резиновыми дубинками вынырнули из темноты и нависли над гостями.

– Не надо, мы сами разберемся. – Примирительно сообщил бритоголовый Митяша. Друзья прихватили своих девиц под руки и потащили из зала. Хлопнула дверь, женский визг затих, в наступившей тишине стало слышно, как на кухне звенят посудой. Мака уселась напротив Стеколкина и вонзила в него свой немигающий змеиный взгляд:

– Зачем приперся?

– Поужинать.

Мака скривила губы:

– Есть такая птичка Непизди. Слыхал?

На Стеколкина что-то нашло. То ли от мужского начала перед этой странной девицей, то ли от напряжения возложенной задачи, но его вдруг прорвало:

– Тебе надо знать про эту птичку.

– При чем тут я?

– Почему мы должны тебе верить, что Кащея нет?

Мака усмехнулась:

– Не здесь.

– А где?

– Пойдем.

Стеколкин побледнел:

– Куда?

– Не далеко. Обделаться не успеешь. – Успокоила Мака.

Стеколкин поднялся и понял, что его ноги дрожат.

– Трофим, помоги мужику, и заодно проверь на предмет пушки или перышка. Вдруг фанатик? – Мака повернулась и, постукивая высокими каблучками, зашагала к выходу.

Трофим неслышно возник за спиной Стеколкина, прощупал его карманы, поставил на ноги и повел за ней.

Они вошли в ее коттедж. Хозяйка проследовала в спальню.

– Посади его в кресло, и свободен.

Трофим выполнил ее просьбу. Молча усадил побледневшего чиновника в кресло, так же молча удалился. Мака скинула туфли, сбросила куртку и улеглась на кровать:

– Я знаю, зачем ты приперся.

– Выяснить, что с Кащеем.

– Врешь. Хочешь удостовериться, есть ли у меня ваша бумага?

– И это тоже…

Мака начала хохотать, и хохотала долго. Ей понадобилось время, чтобы обдумать следующий ход. Внезапно замолчала, взяла с тумбочки пачку «Мальборо», закурила и поднялась. Стеколкин настороженно следил за каждым ее движением. Девушка босиком направилась к сейфу, присев на корточки, отомкнула стальную дверцу и достала конверт. Вячеслав Анатольевич непроизвольно приподнялся.

– Сидеть! – Приказала Мака и позвала Трофима.

– Есть проблемы? – Спросил телохранитель.

– Подержи гостя. Сейчас я ему покажу один документ, не хочу, чтобы он его схватил своими лапами.

Трофим моментально приподнял Стеколкина и вывернул ему руки назад.

– Больно! – Взвизгнул чиновник.

– Потерпишь. – Ответила Мака и поднесла развернутый листок к его носу. Вячеслав Анатольевич тут же узнал документ. В левом углу стоял герб России, ниже текст, а под текстом их подписи.

– Отпусти, вижу.

Но Трофим держал его руки до тех пор, пока хозяйка не убрала бумагу в сейф и не заперла стальную дверцу.

Знаком удалив телохранителя, она вернулась на постель и нарочито нежно обратилась к Стеколкину:

– Так, что, Славочка, надеяться вам не на что. Придется убирать Постного.

– Сначала мы хотим удостовериться, что Кащеев действительно мертв.

– Какие вас устроят доказательства? Его голова? Ухо?

– Его перстень с черным бриллиантом.

– Перстень тянет не меньше десяти штук зеленых…

– Хорошо, мы его у тебя купим.

– Сто штук зеленых.

– Ты же только что сказала десять.

– Десять перстень. Девяносто за мое хорошее к вам отношение. Не забыл про бумажку с тремя подписями? Она того стоит.

– У нас нет столько денег.

– Я согласна на бережок.

– Какой бережок?

– Двенадцать участков от Щеглов до Глухова, что ты зацепил под дачки для себя и вашей своры.

– Откуда ты знаешь?

– От Кащеева.

– Он погиб в Америке?

Мака снова расхохоталась:

– Он никуда не уезжал.

Чиновник побледнел и почувствовал, как его левая штанина становится влажной и теплой.

Мака брезгливо поморщилась:

– Все-таки обделался?

Губы гостя задрожали:

– Он здесь?

– Не трясись, в доме его нет. – И она снова окликнула телохранителя: – Трофим, выведи мужика, усади в такси и заплати шоферу. Вернешься, примешь душ.

Вячеслав Антонович ехал домой, и в его виске бились вместе с пульсом одно слово «ОБОШЛОСЬ!» Он не помнил, как вышел из машины, как поднялся на второй этаж, как вошел в дверь. Три болонки заливистым лаем встретили хозяина. Мадам Стеколкина, флегматичная крупная дама, безразлично оглядела мужа:

– Опять пьяный?

– Почти трезвый, только описался. Дай мне переодеться и оставь в покое.

– Скотина. – Беззлобно бросила женщина и уплыла за пижамой. Вячеслав Антонович задержался в прихожей, поднял собачек на руки, поцеловал их мокрые холодные носы, тихо сообщил зверюшкам:

– Мои дорогие собачки, ваш хозяин пока жив, а вот жив ли другой дядя, или его усыпили, еще предстоит выяснить. – И засеменил в ванную.

Они лежали на своем супружеском ложе, и обоим не верилось, что все позади. Таня смотрела в потолок и чему-то улыбалась. Внезапно улыбаться перестала и повела носом:

– Курил сегодня?

– Нет, что ты.

– Врешь. От тебя пахнет.

– Тогда зачем спрашиваешь?

– Потому что ты обещал.

– Сама знаешь, что пришлось пережить…

Они снова долго лежали молча.

– Ты счастлив? – Татьяна погладила мужа по волосам и погасила свет.

– Не знаю, Танечка. Почему-то пусто внутри. И особой радости, так сказать, нет. – Ответил Постников, взял руку жены в свои руки и поцеловал: – Спасибо тебе за все.

– Ты сам все сделал.

– Нет. Без тебя, мамы Руфы и Олега я бы не выдержал.

– Друзья у тебя настоящие. А радости нет, потому что устал. Слишком много нервов потратил. Спи.

– Не могу. Еще не отошел.

– Тогда давай поговорим. Что тебя беспокоит?

– Обидно, что работа стоит. Неделя потрачена, так сказать, впустую….

– Не кокетничай, Тихон. Эта неделя показала, что люди одобряют твою деятельность и доверяют тебе. А это дорогого стоит. Я горжусь тобой.

– Танюш, я хочу с тобой посоветоваться.

– О чем, милый?

– Я тебе рассказывал про девушку, которая остановила в Москве танк?

– Да, рассказывал. Твоя героиня – подружка самого страшного человека в нашем городе.

– Это так. Но она же совершила подвиг.

– И что теперь?

– Я думал как-нибудь отметить ее мужество.

– Отметь. Теперь ты законно избранный мэр. Кто может тебе помешать?

– Я не знаю как? Выдать ей денежную премию, так сказать, смешно. Вряд ли она нуждается в деньгах.

– Выдай лучше мне премию. Я куплю тебе пару новых рубашек. Пока ты представительствовал, свои две белые сорочки превратил в ветошь. Мне их уже не отстирать…

– Танюш, я же серьезно.

– Я тоже.

– Давай о нас потом. Посоветуй, как мне ее отметить.

– Попроси Прудкина, пусть выдаст статью о твоей героине. А что еще можно? Хочешь, напиши в Кремль, представь ее к награде или сделай почетным гражданином города.

– Это идея! У нас пока подобной формы поощрения нет, но можно начать с Маки.

– Ее зовут Мака?

– Да.

– Странное имя. Скорее подходит обезьяне.

– Странных имен много. Важно не само имя, а человек, который, так сказать, его носит.

– Не умничай Тиша. Я и так знаю, что ты умный.

– Прости, больше не буду.

– Вот и молодец…

– Да, пусть Мака станет почетной гражданкой Глухова.

– Ты доволен?

– Доволен. Я бы сам не додумался. В торжественных институтах твой муж слабак. – Тихон обнял жену и поцеловал в губы.

Татьяна нежно, но решительно отстранилась:

– Не надо сегодня, Тиша. Ты устал, да и думаешь о другом. – Она хотела сказать «о другой», но вовремя себя поправила: – Ты не обиделся?

Вместо ответа услышала ровное дыхание мужа. Постников умел засыпать мгновенно.

Под шелест волн на горящих углях дозревала баранина. Степан Хорьков внимательно следил, чтобы от капель жира не поднималось пламя, и тут же гасил его водой из пластиковой бутылки. Сергей кривым афганским ножом кромсал томаты в салат. Природа встречу друзей не омрачала. На небе ни облачка. Ветерок едва шелестел в листьях акаций. Мягкое осеннее солнце повернуло на закат, и ярким пламенем отражалось в окне дачного домика. Дачка стояла на скале, внизу плескалась море. Это был тот самый рыбацкий домик с банькой, где Голенев с друзьями-афганцами допрашивал бандита Чирика. Они вспомнили, как поджарили бандиту задницу в бане и как тот раскололся.

Здесь было все также, только листья винограда уже покраснели. Спелые кисти свисали внутрь беседки. Олег оторвал губами одну ягоду. Она имела сладкий, немного хмельной вкус.

– Сережка, почему виноград не собираешь? Он уже перезрел.

– Куда его девать. Пусть висит. С ним как-то красивее… – Улыбнулся Скворцов и принялся стругать лук.

– Я был на суде. Твоему Чирику дали пожизненный. – Продолжил Хорьков прерванный разговор. Выглядел Степан как всегда мрачным, смотрел исподлобья: – Я бы на твоем месте его тогда порешил. Он зарезал Тоню.

– Наверное, я тоже. – Не прекращая орудовать ножом, высказался Сергей.

– Чирик всего шестерка Кащеева, – возразил Олег: – А Гену мы в Москве достали.

– Да, операция прошла на грани фола. Ты просто в рубашке родился. Помнишь? – Улыбнулся Скворцов.

Олег помнил. Он тогда узнал у Маки адрес, где скрывается ее дружок. Голенев не предполагал, что Кащеев в квартире не один. Бывший афганец сам попал в ловушку. Его оглушили, усадили за стол, финками пригвоздили ладони к столешнице. Кащеев начал его допрашивать. Он хотел знать, кто выболтал Олегу московский адрес. Голенев, естественно, Маку выдавать не собирался, и его бы убили. Хорошо, что друзья подстраховались, заняв квартиру над логовом Кащеева. Афганцы через балкон ворвались к бандитам и перестреляли их. Труп Кащеева Олег привез в Глухов и подложил в коттедж Маки.

Такое быстро не забывается. Сейчас Голенев вспомнил каждую деталь:

– Мужики, вы мне тогда точно жизнь спасли…

– Давай не будем крутить старую пленку. Что было, то прошло. Вот дорежу салат и выпьем по стаканчику за то, что впереди. – Предложил Сережа.

Олег достал расческу и провел ей по волосам:

– Не хотел вам колоться, но и промолчать не могу. У меня с девчонкой Кащеева что-то вроде романа.

– Ты и она? – Сергей положил нож на стол и с удивлением посмотрел на Голенева. Степан Хорьков высказываться не стал, только хмыкнул и скривил губу.

– Сначала выслушайте, а уж потом казните. – Олег рассказал друзьям все. Начиная с Белого дома, где Мака остановила танк, до столового гарнитура, что она ему подарила. И лишь церковную исповедь девушки сохранил втайне. Его не перебивали. Олег закончил и ждал реакции друзей. Они молчали. Шашлык залил угли жиром, пламя никто не гасил. Олег сам взял бутылку и сбил огонь.

– И ты ей веришь? – Мрачно усмехнулся Хорьков.

– Верю. Она мне рассказала про свое детство. Я многое понял и ей простил. Она же хочет начать новую жизнь?! Я считаю своим долгом ей помочь.

– Чужая душа потемки. Кто знает, может она, правда, с тобой за ум возьмется. – Задумчиво вывел Скворцов и продолжил подготовку салата.

Хорьков высказался менее оптимистично:

– Старики не зря говорили – что жид крещеный, что вор прощеный…

– Это что значит? – Не понял Олег.

– Это значит, тому, кто уже съел бесплатный сыр из мышеловки, верить нельзя.

– Не знаю, ребята. Может, и нельзя. Только одному трудно.

– Ты теперь не один. У тебя дети… – Напомнил Хорьков и отобрал у Олега бутылку с водой.

– И девушек хороших на свете хватает. Зачем тебе телка из-под бандюка? – Поддержал Степана Скворцов.

– Сам не понимаю. – Признался Голенев.

– Добренький он. – Не без ехидства подметил Хорьков: – Хахаля уничтожил, девочка не у дел, как не приголубить…

– Разве плохо, что у человека совесть осталась? Многих ли ты, Степа, после афганской мясорубки видел, кто душу сумел сохранить. Голенев сумел. Чего же над ним издеваться?

Оба друга обсуждали третьего так, будто его с ними не было. Но Олег не обижался. Выложив перед ними свою личную жизнь, он снял груз.

– Молчишь? – Продолжал наседать Сергей на Хорькова.

– Хватит. Олег мальчик взрослый, нечего ему в душу лезть. Разберется. – Закрыл дискуссию Степан.

– Хватит так хватит. – Сергей покончил с салатом, перевернул шашлык, разлил всем вина и сменил тему:

– Надолго к нам?

– Завтра потолкую с Нелидовым. Посмотрим, что предстоит сделать за зиму к следующему сезону. Если все решим, уеду. Надо Тише помочь и дом заканчивать. Пора ребятишек селить. У Веры с Павлом тесновато.

– Они знают?

Олег понял, что Сергей спрашивает о родителях Тони и его новой пассии:

– Может, и знают. Город у нас маленький. Я сам не говорил…

Сергей снял баранину с углей. Мужчины выпили и принялись за еду. Больше ни Олег, ни его друзья о Маке не вспоминали. Но после признания Голенева тепло от встречи куда-то ушло. К ночи Хорьков на своем стареньком «Москвичонке» отвез гостя в пансионат «Дружба». Олег пожелал остановиться в своем прежнем номере.

Вячеслав Антонович Стеколкин проснулся раньше обычного. Выгуливать болонок входило в его обязанность, но тем приходилось сидеть у парадной двери с высунутыми язычками до половины девятого. Хозяин выводил их на пятнадцать минут перед уходом на службу. За это время несчастные зверушки не всегда успевали сделать свои дела и, вернувшись, дожидались, пока встанет хозяйка. Мадам Стеколкина любила поспать, но зато, проснувшись, выгуливала собачек долго. Это было связанно с ее пристрастием к продолжительным беседам с соседками. Но сегодня сам хозяин поднялся чуть свет, заварил себе кофе, побрился и, уже совсем молодцом, повел собачек во двор. Они спокойно обошли заветные места. В саду бывшей керосиновой лавки Стеколкин спустил песиков с поводка. Лавки давно не было, а высокий дощатый забор остался. Собачники превратили запущенный садик в место выгула.

– Слава, возьми своих на поводок. Я с Громом иду. – Услышал он за забором знакомый голос соседа с верхнего этажа. Николай Солохин выгуливал злого кабеля. Его немецкая овчарка могла проглотить болонку разом. Две псинки Стеколкина, Дуня и Жако, являлись сучками, а самый моложавый из них, Бубу, кобелем. И несмотря на свой малый рост, весьма активным. «Девочек» Гром бы не тронул, а Бубу грозила беда. Собаки унюхали друг друга и подняли лай.

– Подожди, Коля, я сейчас своих малышек уведу. – Крикнул за забор Стеколкин и поспешил к другой калитке.

Но сосед попросил задержаться. Стеколкин остановился в том месте забора, за которым стоял Солохин:

– Коля, я тебя в щелку вижу, говори.

– Помощь твоя нужна. Я тут лодочную станцию под Щеглами открыл. Там бы с землей разобраться. Поможешь?

– Ну не здесь же? Приходи в мэрию, обсудим. Мы соседи, что-нибудь придумаем.

– Я уж тебя отблагодарю. – На всякий случай предупредил сосед.

– Коля, давай в кабинете. Тут не надо. – Поморщился Стеколкин: – Собаки мешают, да и вообще я делами на улице не занимаюсь. А что там у тебя?

– Десять лодок, место для пикника, несколько водных велосипедов. Маленький бизнес хочу начать…

– Дело хорошее. – Похвалил Вячеслав Антонович: – А что если я тебя попрошу на твоей станции праздник организовать?

– Какой праздник?

– Надо отметить победу конкурента на выборах. Соберем руководство города, посидим. Погода позволит – на лодках покатаемся.

Сосед не возражал:

– Начальству угодить всегда полезно: – Проводите на здоровье.

– Вот и ладушки. Теперь прячь пса.

Стеколкин немного подождал, опасливо выглянул из калитки, убедился, что Гром с хозяином исчезли, и потянул болонок домой. Чиновник спешил на работу. Ему не терпелось поделиться с Максютой и Курдюком результатами вчерашнего вояжа в коощеевские владения.

Пальмы и море. Олег открыл глаза и не сразу сообразил, почему видит именно это. «Господи, я же в Бирюзовске», – вспомнил путешественник, резво покинул будуарное ложе своего люкса и босиком вышел на балкон. Стеклянные двери оставались всю ночь распахнутыми, но в номере было тепло. На балконе утренняя свежесть чувствовалась, в помещении нет. Олег осмотрел парк, террасами спускающийся к пляжу, пустые скамейки под пальмами. Не так много прошло времени с тех пор, как он считал этот номер своим домом. Всего каких-нибудь несколько месяцев. Голенев оглянулся, внимательно оглядел стену возле балконной двери и заметил след пули. Это снайпер бандита Жвания стрелял, чтобы напугать Олега. Но Олег сам напугал бандита. Они с Хорьковым доплыли на лодке почти до замка Жвания, затем вплавь подкрались к дому, проникли внутрь, забрались в спальню, и Олег оставил на подушке бандита боевую гранату. Вместо заряда Голенев вложил в нее шарик, изображавший череп. Этот шарик вместе с игрушечной рулеткой Жвания прислал ему в качестве угрозы накануне. Бандит обнаружил гранату и понял, что с Олегом лучше не связываться. Так Голенев избежал большой войны с кавказским авторитетом. Жвания хотел поставить на российском побережье рядом с автоматами для газированной воды Голенева свои игорные автоматы, но главное – он намерился подключить Олега к торговле наркотиками.

По мостовой, за забором парка проехала поливальная машина. «Наверное, около семи» – Подумал Олег. Электрические часы у ворот пансионата показывали девять тридцать. Но опытный постоялец знал, что они показывают это время круглые сутки. Часы остановились несколько лет назад. Кажется, их пытались чинить, но из этого ничего не вышло. Были случаи, когда отдыхающие, поверив часам, опаздывали на самолет. На западе хозяину через суд пришлось бы возместить убытки, но наши люди терпеливы и не любят конфликтов.

Олег ухмыльнулся своим мыслям, взял полотенце и бегом покинул номер. Так же бегом он спустился с лестницы, помахав Лидии Васильевне, администраторше на первом этаже, и потрусил к морю.

Никто не купался. Пожилая дама в длинном белом пальто и соломенной шляпе медленно брела по пляжу. Олег поприветствовал ее, покрутив над головой полотенцем, и бросился в море. Вода ему понравилась. Голенев любил плавать в прохладной воде. Это его освежало, а после теплого летнего моря он свежести не ощущал. Обтерев себя, вернулся в номер и понял, что голоден как волк. После шашлыков с друзьями-афганцами он ничего ни ел, и теперь думал, где бы перекусить. Ресторан пансионата кормил отдыхающих завтраком в девять. Терпеть до девяти Олег не собирался. Он натянул джинсы, надел рубашку, которую не стал застегивать, и так же бегом отправился на местный базарчик. Здесь уже торговали. Голенев купил у старого мингрела стакан варенца, сыр, зелень и лепешку. Устроившись за пустым прилавком, с удовольствием все это умял и пошел бродить по городу.

Почему путешественник остановился в отеле, а не в доме Нелидовых, Олег членораздельно объяснить не мог даже себе. И Алексей Михайлович, который теперь директорствовал в его кооперативе, и его милая Нина Петровна гостю были бы рады. И место у них в доме вполне достаточно. Они с молодой женой снимали половину их жилища, не стесняя хозяев. Может именно потому Голенев и стал жить в другом месте. Подручный Кащеева зарезал Тоню возле их калитки. Слишком недавно все это случилось. Не хотелось бередить рану или тревожить память Тони.

Олег решил, что поговорит с Нелидовым в офисе кооператива. Летом офис открывался с восьми. Но сейчас, когда работы стало гораздо меньше, Алексей Михайлович приходил в свой кабинет на час позже. Оставалось еще сорок минут. Голенев брел по городу, и ноги сами вынесли на Арнаутскую улицу. Здесь раньше обитали его друзья Дима Вихров и его жена Оксана. Дом после пожара успели восстановить. Олег посмотрел на лоджию, где они с Димой обсуждали свой план по открытию кооператива, и увидел яркие цветастые занавески. Значит, там уже поселились другие люди. Лицо Олега помрачнело. Он уже хотел было отвернуться, как занавески раздвинулись и из лоджии выглянула девочка. Ее волосы золотили лучи утреннего южного солнца, она смотрела в небо и улыбалась. Потом крикнула: «Мама ни облачка, можно к морю?» Олег не слышал, что ответила ей мама, но девочка погрустнела. И он понял – разрешения ей не дали. Это мимолетное наблюдение чужой жизни в квартире его погибших друзей стало как бы напоминанием, что все продолжается в этом мире. Морщины на лбу Голенева разгладились, он вздохнул и пошел в офис.

В то утро Стеколкину не повезло. Курдюк работал в другом здании, а Максюта еще в мэрию не пришел. Не заглянув к себе в кабинет, Вячеслав Антонович снова выскочил на улицу, перебежал площадь, зашагал к особнячку районного ОВД. К его удовольствию, Курдюк уже сидел в кабинете и громко материл своего зама. Причины выговора Стеколкин не понял и, чтобы поторопить полковника, несколько раз выразительно кашлянул. Курдюк намек понял и со словами: «Ладно, Женька, иди. И больше чтоб я о твоем сыне не слышал», – зама отпустил. Стеколкин сам прикрыл дверь, подсел поближе к полковнику и шепотом сообщил:

– Вань, бумагу она показала.

– Уверен? – Так же понизив голос, спросил Курдюк.

– Да. Листок с гербовой печатью и наши подписи.

– А что с Кащеем, спрашивал?

– Само собой. Говорит, что его замочили.

– Кто?

– Про это молчит. Но она меня жутко напугала.

– Чем же?

– Сказала, что в Америку Генка не ездил. Я решил, что это подстава. Сейчас Кащей выйдет из соседней комнаты – и мне каюк.

– Не вышел?

– Как видишь. Может, и вправду его уделали.

– Нам нужны доказательства.

Стеколкин ухмыльнулся:

– Я поставил условие – пусть покажет его перстень с черным камнем.

– Согласилась?

– Да, но просит за него десять участков над Глушей.

– Спятила?

– Так голову любовничка оценила.

– Допустим, Но перстень она может спереть.

– Не может. Помнишь, Кащей его даже в бане с мылом сам снять не мог. Он с ним не расстается.

– Соображаешь. Ладно, бери в обед Данилу, потолкуем. А ты молоток.

– Прижмет, и серпом стану. – Стеколкин ухмыльнулся и увидел Максюту.

– Легок на помине наш Данилка. На новости, как на мед. – Съязвил полковник, но встал и руку Даниле Прокопьевичу пожал. Стеколкин тоже протянул свою влажную ладошку.

Максюта брезгливо ответил на его рукопожатие:

– Мне доложили, что Славка побежал к тебе. Вот и решил зайти. Надеюсь, от товарища повестку утреннего совещания не скроют?

Вячеслав Антонович редко имел возможность выступить в качестве героя и в красках обрисовал друзьям свою беседу с подружкой Кащеева.

– Весь берег за перстень жалко. – Посетовал Максюта: – Я уже план дачи заказал.

– Я так понял, что девица предлагает нам сделать взнос в ее копилку. А колечко – это предлог. – Высказал свою догадку Стеколкин.

– А чего ради мы должны ей платить? Генка Кащеев сам нам платил. – Обиженно возразил Курдюк.

– Я думаю, это начало шантажа. Пока наше признание в руках этой шлюхи, она на коне.

Курдюк поднялся, подошел к окну, затем повернулся к друзьям:

– Говоришь, бумагу в сейфе прячет?

Стеколкин утвердительно кивнул.

Полковник вернулся за свой стол и снял трубку служебного телефона:

– Женя, готовь отряд ОМОНа и две оперативных группы с кинологами. Следователя Белянчикова обязательно.

– Что ты затеял? – Заволновался Максюта.

– Ничего особенного. Сделаю у Кащея шмон.

Данило Прокопьевич нахмурился:

– Не напортил бы. Зачем злить бабу?

– Получим документ, по-другому заговорит. – Курдюк вынул из ящика письменного стола пистолет и положил в карман: – Я поеду с ними и буду руководить операцией лично.

Самым трудным в работе телохранителя для Трофима стало необходимость ждать. Мака долго валялась в постели и выходила из дома не раньше часу-двух дня. Но он пристрастился к чтению, и ожидание превратилось в увлекательное путешествие в неведомый для него раньше мир. К удивлению братков, телохранитель Маки читал вовсе не криминальные боевички, а серьезную фантастику или мемуарную литературу. Сейчас он поглощал страницу за страницей книгу маршала Жукова.

Сама Мака ничего кроме модных журналов не признавала и над пристрастием своего работника про себя посмеивалась. Остальные его привычки ее вполне устраивали. Трофим оказался именно тем парнем, о котором в качестве телохранителя она мечтала. Он быстро соображал, еще быстрее выполнял ее просьбы, блестяще водил машину и почти не разговаривал. При этом внешность молодого человека хозяйку не раздражала. Он был плечист, немного рубленые черты лица складывались в правильную форму, а по-собачьи опущенные вниз веки придавали его глазам насмешливо-печальное выражение. Это выражение поначалу Маку настораживало, но поскольку никакой иронии в ее адрес Трофим себе не позволял, она успокоилась и перестала обращать внимание. Но парень был вовсе не так прост, как Мака о нем думала. Трофим отличался наблюдательностью, прекрасной памятью и хорошим человеческим любопытством к жизни. Согласился работать на Маку он не только из-за больших денег. Девушка его заинтересовала. К ее шокирующей манере пребывать дома без одежд он вскоре привык и смущаться перестал. В конце концов, как говорил художник Репин, все мы ходим голые в своих одеждах. Тем более, как женщина она Трофима не волновала. Но многие другие черты хозяйки его восхищали. И в этом ничего удивительного не было. Мака могла поразить и более изощренный и опытный ум. Находясь при ней неотлучно, Трофим поражался ее деловой смекалке, быстроте реакции на то или иное событие и силе характера. Мака легко усмирила несколько десятков уголовников и заставила не только себя уважать, но и подчиняться беспрекословно. Выстрел в коленку Пятака имел широкий резонанс среди служб кащеевского кооператива и многих поставил на место. Пятак после больницы куда-то уехал, и больше его никто не видел.

Но по-настоящему телохранитель начал Маку уважать, когда понял, кто ее парень. Олега Голенева в городе давно знали. Знали, что на его деньги мэр строит цементный завод, который даст много рабочих мест глуховской молодежи, знали о том, что он вырос в местном детдоме, откуда попал в Суворовское училище, а после воевал в Афганистане, где был несколько раз ранен. Знали и про то, что он усыновил пятерых сирот погибших отцов-афганцев. Город переживал вместе с Олегом гибель его молодой жены. Помимо этого, его образ породил множество слухов и легенд, где доблестный воин совершал многочисленные подвиги. Слухам Трофим не очень верил, но и фактов вполне хватило. Телохранитель восхищался Голеневым, и ему весьма импонировало, что этот человек и его хозяйка вместе. О Маке тоже ходило множество слухов и сплетен. В большинстве из них смаковалось ее порочное начало. Но Трофим знал больше других. Голеневу Мака не изменяла. А что происходило раньше, ему было до лампочки. Что касается Кащеева, который принял его на работу в кооператив, то Гену Трофим сразу невзлюбил. Тот относился к людям, как к мусору, и не утруднялся это скрывать. Поэтому весть об отъезде Кащеева в Америку, работник воспринял, как весть благую и о нем больше не думал.

– Менты! – Хруст влетел в коттедж с перекошенным от возбуждения лицом. Трофим отложил книгу и ждал разъяснений.

– Облава. Два автобуса ОМОНа, собаки… – Его слова заглушила автоматная очередь, собачий лай и громкий мат на улице. Трофим заглянул в спальню к хозяйке. Она тоже слышала выстрелы и отложила журнал.

– Мака, кажется, облава. Что я должен делать? – Трофим стоял у постели и ждал распоряжений. Хозяйка секунду раздумывала, затем вскочила, выбежала в кухню, открыла морозильную камеру холодильника, добыла оттуда маленький сверток, так же бегом вернулась в спальню, быстро отомкнула сейф. Вытащила из него конверт и протянула вместе со свертком Трофиму:

– Сохрани все это для меня. Уходи через автосервис. В нем есть потайная дверь прямо на улицу. Быстро, пока они туда не просочились. – И открыла окно. Трофим спрятал конверт со сверточком на груди и выпрыгнул в сад. Мака затворила окно, огляделась, не спеша заперла сейф, оставив ключи в замке и, забравшись в постель, открыла журнал на той самой странице, которую разглядывала раньше.

Курдюк сидел в машине. Он дождался, когда омоновцы положат охрану на землю и займут все помещения кооператива, и только тогда вышел.

– С чего начнем, Иван Александрович? – Следователь Белянчиков не очень понимал задачи данной операции и рассчитывал получить разъяснения по ходу дела.

Полковник оглядел поверженных охранников и указал перстом на коттедж Кащеева:

– Начнем с его дома.

– Что ищем? – Продолжал задавать наводящие вопросы следователь.

Захар Гаврилович Белянчиков проработал в Глуховском ОВД больше двадцати лет и являлся единственным профессионалом. Поэтому Курдюк и распорядился включить его в операцию.

– Неплохо бы самого хозяина найти. – Многозначительно пояснил полковник своему следопыту: – Бумаги посмотрим, мало ли чего…

Насчет «мало ли чего» Белянчиков понял не очень, а найти хозяина – дело вполне конкретное. Захар Гаврилович поманил пальцем криминалиста Воронцову и вместе с тремя омоновцами и полковником направился к дверям коттеджа. В прихожей два бойца уже уложили Хрустика лицом вниз и дожидались начальства.

– В спальне голая девка. Больше никого. – Доложил один из них.

– Захар, проработай пока как следует вокруг. Кладовки, погреба, морозильные камеры. Понял меня? – Попросил Курдюк и прямиком направился в спальню. При виде начальника милиции и бойцов ОМОНа Мака отложила журнал:

– Зачем приперлись?

– Ты бы оделась…

– Это еще зачем? Я в своей спальне.

– Все-таки мы при исполнении, – проворчал Курдюк.

– При исполнении чего? – Усмехнулась Мака и потянулась за сигаретой.

– Как чего? Человека ищем.

– Кого, кого? – Мака откровенно издевалась.

– Дружок твой пропал.

– Почему пропал? Он в Нью-Йорке.

– Где доказательства?

– В сейфе его письмо. Могу показать. – Мака опустила ноги с кровати.

– Не дергайся, без тебя посмотрим. – Гаркнул Курдюк и приказал позвать Белянчикова. Тот явился через минуту и с порога доложил:

– Все осмотрел, его нет. Опросил сотрудников. От Кащеева было зачитано письмо. Он в Америке.

– Выясним. Начинай обыск в спальне.

– Будьте любезны, гражданка, встать и одеться. Я должен провести обыск. – Вежливо обратился к Маке Белянчиков.

– Ордер покажи. – Потребовала Мака.

– Да кто ты такая!? – Разозлился Курдюк: – Ты даже не жена Кащеева. Убрать ее отсюда!

Бойцы содрали со спинки стула халат девушки, набросили на нее и выволокли из комнаты. Полковник прямым ходом направился к сейфу. Еще препираясь с Макой, он заметил, что ключ торчит в замке.

– Надо бы понятых. – Забеспокоился Белянчиков. Он прекрасно понимал – проводя несанкционированный обыск у городского авторитета, можно нажить себе смертельного врага.

– Обойдемся. – Отмахнулся начальник и начал вываливать на пол содержимое сейфа.

– Хоть бы перчатки одели… – Попробовал вмешаться следователь, но был матерно обруган. В сейфе лежали несколько пачек долларов, папки с деловыми бумагами и печати кооператива. На каждой папке имелась надпись. Тут были отчеты всех магазинов Кащеева, кирпичного заводика и автосервиса. Отдельно вылетел на пол почтовый конверт с американским штемпелем.

– Вот этот бери перчатками. – Скомандовал Курдюк. Белянчиков вызвал из коридора криминалиста Воронцову и перепоручил конверт ей. Воронцова и так работала в перчатках. Она осторожно пинцетом извлекла письмо.

– Раскрой. – Продолжал приказывать полковник. Криминалист развернула письмо. Курдюк добыл из кармана очки, нацепил на нос и стал из ее рук, шевеля губами, читать послание бандита.

– Почерк надо проверить. – Закончив чтение, сообщил полковник и вернул очки на место. Тем временем Белянчиков осмотрел шкафы, даже приподнял матрас, но кроме упаковки презервативов, ничего не обнаружил. Полковник сам заглянул за шкаф, проверил тумбочку у кровати, после чего скомандовал:

– Можем закругляться.

– А магазины, кафе, автосервис? – Напомнил следователь.

– Хер с ними. – Ответил начальник и направился к двери.

Маку держали в холле. Она сидела, закинув ногу на ногу, и курила. Когда Курдюк проходил мимо, она тихо, но внятно ему сказала: – А теперь, господин начальник, вам придется готовить за колечко еще и по четвертаку с носа. За хамство надо платить.

– Поживем, увидим. – Буркнул Курдюк и поспешил на улицу.

На вид это была обыкновенная больница, только окна помимо занавесок защищала мелкая железная сетка, да двери открывались специальным крючком, как в метро между вагонами. В отделении на верхнем этаже, кроме сетки, окна изнутри защищали стальные прутья. На верхнем этаже лечили самых тяжелых. Еще месяц назад Лена лечилась там. Никто, даже заведующий отделением профессор Кагарлицкий не верил, что возможно столь внезапное выздоровление. Когда она пришла в кабинет профессора в очередной раз, а заведующий отделением раз в месяц лично обследовал каждого пациента, Лена сказала: «Я хочу навестить Пашу». Кагарлицкий тяжело вздохнул: «Больная, вы должны понять, что вашего мужа нет в живых». – «Я знаю, – ответила она и добавила: – Я хочу навестить могилу.» – «И вы знаете, где похоронен ваш муж»?

Голос доктора не изменился, он говорил как всегда тихо, внимательно изучая реакцию больного по его глазам. Но тогда это спокойствие стоило ему усилий.

«Да, Пашу похоронили в Глухове, где мы жили», – уверенно сообщила Лена. «И вы помните, как он погиб?» – продолжал допрос профессор. – «Его вертолет подбили, и он сгорел». – «А где вы сейчас?» – «Сейчас я в Москве, наша больница называется институт имени Ганнушкина».

Кагарлицкий что-то записал в ее истории болезни и, закрыв тетрадь, задумчиво произнес: «Хорошо, больная, я подумаю».

На другой день ее перевели на первый этаж. Здесь было все не так. Больные сами выходили на прогулку и свободно гуляли по парку. Правда, от улицы их отделял высокий бетонный забор, но в самом парке гуляющих никто не сопровождал, и они ходили куда хотели. Им разрешалось даже кормить уток на маленьком прудике. Тех же, с верхнего отделения, выводили по пять человек в узкую отгороженную щель, и за каждым их шагом следил крепкий мужик-санитар. Силу применять приходилось довольно часто. Ее хрупкая на вид соседка по палате Галя могла в припадке задушить и мужчину, если он не обладал специальными навыками. Когда с кем-нибудь случалось подобное, санитары укладывали их на койку, привязав к ней руки и ноги. Для этого у санитаров имелся термин – зафиксировать больного…

Лене сказали, что она, для того чтобы снять диагноз, должна пройти специальную комиссию. Через неделю, после того как она спустилась на этаж ниже, эта комиссия состоялась. Четыре врача и заведующая отделением допрашивали ее час. Если бы не профессор Пучкова, Лена могла бы и не выдержать.

В санаторном отделении, так называлось ее теперешнее место лечения, заведующей работала женщина. Маленькая, пожилая, но с очень живыми яркими глазами, Мария Васильевна Пучкова тоже была профессором, и Лена узнала от больных, что отец Марии Васильевны знаменитый русский психиатр. Пучкова все сделала, чтобы страшный диагноз с Лены сняли. Молодая женщина сразу прониклась к врачу симпатией. Мария Васильевна, в отличие от профессора Кагарлицкого, никогда не давала понять, что она здесь главная, обращалась к каждому по имени, разговаривала простым, вовсе не научным языком, не пользуясь мудреными медицинскими терминами, и часто подсмеивалась над собой. «Склероз начинается. Все стала забывать, скоро меня из этого кабинета переведут к вам в палату», – часто говаривала она, когда не могла найти что-нибудь у себя на столе.

Беседовала с Леной Пучкова каждый день. Лена привыкла к доктору и даже привязалась к этой умной, доброжелательной даме. Они долго говорили о жизни. Доктор предупредила пациентку, что там, за забором, многое изменилось. Даже деньги стали совсем другие. Пособие, что Лена должна получать за погибшего в Афганистане мужа, скудное, и ей придется искать работу. Лена все это теперь знала, но трудности ее не страшили. Она и так пережила достаточно и была готова начать жизнь заново.

Сегодня, когда остальные пошли на прогулку, Лену попросили задержаться. Она спокойно уселась в кресло возле кабинета заведующей. Через несколько минут дверь раскрылась.

– Заходи, Леночка. – Пригласила ее Мария Васильевна и, пропустив в кабинет, указала на кресло. Лена уселась, уложив руки на колени.

– Для тебя две новости, как в известном анекдоте. Первая хорошая, вторая, не знаю, как и определить…Я, как ты просила, связалась с детдомом. Постарайся принять мои слова спокойно. Дочь твоя здорова, у нее все в порядке, но там она больше не живет.

– Как не живет? – Лена побледнела, но, понимая свое положение, эмоции контролировала.

– По словам директора детского дома, ее удочерил замечательный человек. Такой же афганец, как твой покойный муж. Ты, скорей всего, сможешь вернуть ребенка, но формальности возьмут время.

– Я поняла. А вторая новость? Вы же сказали, их две…

– Вторая очень хорошая. Директор глуховского детдома согласна принять тебя на работу. Тебе доверят младшие классы. Я поручилась за тебя, и надеюсь, не пожалею…

– Я постараюсь…

– Я хочу тебе сказать, только не обижайся, я своей стариковской мудростью должна же с кем-то делиться… Ты еще очень молода. Я в двадцать шесть только поступила в аспирантуру. Ты вполне привлекательная. Тоскливое больничное выражение скоро тебя оставит, и станешь просто красавицей. Не сторонись хороших мужиков. Выходи замуж.

– Мне пока рано об этом думать, – смутилась Лена.

– Женщине никогда не рано думать о замужестве. Бывает только поздно. – Возразила Пучкова: – И вот еще, – она взяла со стола свою сумку, напоминающую огромный кошелек, расстегнула ее и достала конверт: – Здесь тебе на первое время.

– Что это? – Вздрогнула Лена.

– Деньги. Возьми, знаю, они тебе очень пригодятся.

Лена отодвинула конверт:

– Нет, Мария Васильевна, денег я от вас не приму. Вы же работаете, и живете на это. Если будете каждому больному совать деньги, пойдете по миру.

Профессор улыбнулась:

– Милая, мы же стали друзьями. Скажу тебе, как вполне здоровому разумному человеку, твой случай очень редкий в нашей практике. Почти шесть лет ты не помнила ничего. Даже на имя свое не откликалась. И вдруг полное возвращение памяти при полной адекватности. Это даже в истории психиатрии чудо. Я тебе даю деньги не как пациентке, да ты и лечилась у меня всего месяц, а как своему молодому другу. Ты же совсем одна. Ни родных, ни близких. Скажу тебе по секрету, я их получила за статью, в которой описала ход твоей болезни.

Лена осторожно взяла конверт и заглянула в него. Там лежали три бумажки зеленого цвета.

– У нас теперь такие деньги? – Удивилась она.

– Это доллары. Их меняют на рубли в обменных пунктах. Таких пунктов сейчас очень много. Не меняй сразу все. На сто долларов можно скромно прожить месяц.

– Спасибо, Мария Васильевна. Я никогда не забуду вашей доброты.

– Оставь, милая. Я поступаю, как поступил бы всякий нормальный человек. Папа нас предупреждал, хочешь стать врачом, научись давать.

– Он же не деньги имел в виду…

Пучкова улыбнулась:

– Знаешь, милая, деньги дать гораздо легче, чем раздавать вам душу. Мои пациенты считаются душевно больными, значит, и души требуют больше. А захочешь меня отблагодарить, напиши, когда обустроишься. – И она снова раскрыла свою сумку-кошелек и достала визитку: – Здесь мой адрес и все телефоны.

Лена шла по улице и видела много нового и непонятного, но ничему не удивлялась. Ни вывескам казино, которых раньше никогда не было, ни витринам магазинов, заманивающих западными шмотками, ни плакатам с рекламой американских сигарет. Пучкова давала ей читать свежие газеты, и Лена некоторое представление о теперешней родине получила.

Да и память ее восстановилась полностью. Она вспомнила все. Не вспомнила только, как оказалась в Москве. Ей стало плохо на кладбище, когда в землю опустили пустой свинцовый гроб, якобы с останками мужа. Лена потеряла сознание и, очнувшись, ничего не помнила. Она даже не могла сказать, как ее зовут. Теперь она узнала, глуховские врачи оказались бессильны, и ее привезли в Москву, в институт имени Ганнушкина.

У метро Сокольники она спросила у старенького москвича, где находится автовокзал, и без проблем добралась до Щелковской. Автобус уходил через полтора часа. Она поменяла деньги, выпила в буфете стакан кофе с сосиской и уселась на скамейку в зале ожидания. В больнице ей вернули все ее вещи и документы. В паспорте лежала фотография. Она с мужем и дочкой. Дочке тогда исполнилось четыре года. На обратной стороне карточки рукой мужа было написано: «Ситенковы в сборе – папа Паша, мама Лена и Ирочка». Лена спрятала фото с паспортом обратно в сумку и заплакала. Здесь за ней врачи не следили, и сдерживаться больше необходимости не было. Она плакала тихо, не вытирая слез. К ней подошла уборщица с ведром и щеткой.

– Чего плачешь, молодуха? Кошелек сперли?

– Нет, все в порядке. – Ответила Лена. Достала из сумки платок, зеркальце и тушь. Вытерла слезы, подчернила ресницы.

– Ты чего-то уронила. – Сказала уборщица и потащила свое ведро дальше. Лена нагнулась и увидела бумажный квадратик. Это была визитка заведующей отделением. Она поднесла визитку к глазам и прочла: «Лауреат государственной премии, доктор медицинских наук, профессор Мария Васильевна Пучкова».

Лена бережно убрала визитку и подумала: «Такой большой человек и ничего из себя не корчит». Она еще не знала, что так обычно и бывает – чем значительнее личность, тем меньше ей нужно это демонстрировать.

Трофим благополучно выбрался из кащеевского кооператива прямо под носом у двух милиционеров. Они бродили вдоль забора, неся вахту снаружи, пока внутри шла облава. Прокравшись по заросшей крапивой канаве вдоль дороги, он добрался до пустыря, пересек его и очутился на глуховском городском кладбище. Здесь покоился его дядя, и Трофим с матерью иногда навещали его могилу. Молодой человек прошел по главной дорожке до маленькой часовни и свернул на узкую тропинку между памятниками. Дядю похоронили возле березки в самом конце кладбища. Березка тогда была совсем юная, теперь подросла и заматерела. Сейчас она стояла почти без листьев, сбросив их и на участочек с дядиным бетонным памятником. На нем имелась линялая фотография на керамическом овале и надпись «Ляхов Григорий Тимофеевич 1939–1985». Дядя Трофима утонул, прыгнув с обрыва в речку Глушу в нетрезвом виде. На его похоронах и произошла драка, за которую племянник получил срок.

Молодой человек руками сгреб листья с памятника, огляделся и присел на малюсенькую скамейку. Но в мыслях своих он находился далеко от покойника. Трофим думал о Маке. «Неужели ее арестуют?» Меркантильный страх лишиться работы сердце Трофима не тронул. Он по-человечески волновался за судьбу девушки. За то короткое время, что Трофим прослужил ее телохранителем, глубоко привязаться к хозяйке он не успел. Но жизнь рядом с ней настолько его захватила, что он не понимал, как сможет существовать дальше в другом качестве. С Макой Трофиму жилось интересно. Сейчас его словно лишили увлекательной книги, не позволив дочитать ее до конца. Все что творила молодая хозяйка кооператива, если и не нравилось ее телохранителю, то не восхищать его не могло. Мака сделалась его загадкой. Ему сейчас страшно хотелось посмотреть, что она вручила ему перед облавой, и он старательно боролся с этим искушением. Но любопытство пересилило. Трофим достал из-за пазухи конверт и сверток. Конверт отложил, а сверток спрятал обратно. Конверт Мака не запечатала. Ни адреса, ни фамилии на нем не имелось. Трофим осторожно открыл конверт и достал лист бумаги c гербом города. Под гербом шел текст, отпечатанный на машинке. В правом углу значилось – «В городскую прокуратуру». Трофим вздрогнул. Слово «прокуратура» действовала на него, как удар бича. Но любопытство взяло верх, и он прочитал весь текст

«Мы, нижеподписавшиеся, начальник милиции И.А. Курдюк, заведующий хозяйственным отделом горисполкома Д.П.Максюта и инспектор по делам недвижимости и застройки В.А. Стеколкин, берем на себя ответственность за ликвидацию мэра города Постникова Тихона Иннокентьевича. Делаем мы это по сугубо идейным соображениям. Товарищ Постников своим руководством довел город до крайней степени нищеты, коррумпированности и криминала. Чтобы остановить его вредную деятельность, мы и пошли на физическое его устранение».

Трофим машинально огляделся, ни видит ли кто, чем он занят. Но в будний день народ кладбище не посещал. Молодой человек успокоился и перечитал текст еще раз.

«Ничего себе, заява», – удивился он. Потом, поразмышляв о содержании послания, вспомнил о мэре Постникове. Мэра никто не убивал. Выходит, они признались в том, чего не делали. «Странно», – Подумал Трофим и убрал лист обратно в конверт. Посидел немного, раздумывая о загадочном признании, и достал из-за пазухи сверток. Теперь он должен посмотреть и его. Конверт Трофима озадачил и сильно заинтриговал. Остановиться он уже не мог. Развернув бумагу, обнаружил коробочку из красного сафьяна и цепочку с миниатюрным ключиком. Расстелив бумагу на коленях, осторожно вставил ключик в малюсенькую замочную скважину и так же осторожно повернул ключик. В коробочке сработала пружина, и она распахнулась. Трофим не был робкого десятка, но у него пробежали по спине мурашки. Когда он закрывал коробочку и заворачивал ее обратно в бумагу, руки у него дрожали.

С кладбища Трофим возвращался через главный вход. На дороге, напротив кладбищенских ворот, находилась крытая автобусная остановка. На ее стене висел обрывок с расписанием. Городские автобусы в Глухове ходили не часто, и надо было знать время. Автобус опоздал на пятнадцать минут, но до центра молодого человека довез. Трофим три дня не был дома, и мама очень обрадовалась.

– Как чувствовала, что заявишься! Вот пирог испекла. – Сказала она сыну и добавила: – Твоя хозяйка звонила.

– Что сказала?

– Сказала, что у нее все в порядке, и она тебя ждет.

Трофим кивнул и пошел мыть руки.

Они обнялись крепко, по-мужски. До этого момента Олег не осознавал, что Алексей Михайлович Нелидов стал ему таким близким человеком. Они еще постояли друг напротив друга, всматриваясь один в другого.

– Мы вас вчера ждали. – По тону Нелидова Олег понял, что отставной подводник на него обижен.

– Алексей Михайлович, не мог я у вас ночевать. Поймите меня правильно. Ни к вам, ни к Нине Петровне это отношения не имеет…

– Понимаю… Тоня, – вздохнул Нелидов и указал Голеневу на директорское кресло: – Занимайте капитанский мостик, раз приехали.

– Зачем, Алексей Михайлович? Директор теперь вы, а я ваш акционер. Не надо ничего менять. – Олег уселся в кресло для посетителей и стал с любопытством разглядывать бутылочки на письменном столе.

– Да, наши новые образцы. – Улыбнулся Нелидов: – Понимаете, я подумал, если зимой зарабатывать не будем, очень накладно. Ремонт оборудования, поддержание автоматов, вообщем, сплошные расходы. Вот и решил минеральной водой с Черной речки торгануть. Там ключик бьет. Вода прошла экспертизу, в ней йод, немного железа и натрий. Рискнул без вашего ведома цех открыть. Думал, разорюсь, покрою из своих… А вот получилось. Вполне приличная столовая вода. Уже двадцать вагонов продал. И производство пластиковых стаканов тоже решил на зиму не останавливать. Их по всему югу хозяева кафе и разных забегаловок закупают охотно. Так что как акционера, могу вас обрадовать, хоть и меньше, чем летом, но прибыль пошла. У вас на счету вполне солидная сумма.

Олег поднялся и пожал Нелидову руку:

– Вы гений! Алексей Михайлович, честное слово, я сразу понял, что с делом вы справитесь, но такого размаха, простите, не ожидал. Выходит, теперь мне у вас надо учиться.

– Вы помоложе, можете и поучиться у старика…

– Тоже мне старик!? Полтинника нету.

– Я уже пенсионер со стажем. – Усмехнулся Нелидов: – Если бы не вы, так и сидел бы возле гаража да копался со своей «Волгой». Кстати, тут два отеля на берегу на грани закрытия. У города не хватает денег на их ремонт. Власти предложили передать их нам в кооператив. Соглашаться?

– Какие?

– За кафе Ласточкой «Парус» и ваш любимый пансионат «Дружба».

– «Дружбу»!? – Ужаснулся Голенев: – «Дружбу» нельзя.

– Почему? – Удивился Нелидов.

– Часы не ходят. Чинить дорого. – Пояснил Олег и прыснул. Нелидов захохотал вместе с ним. Мужчины вдоволь насмеялись.

– Так что с отелями? – Напомнил Алексей Михайлович, утирая платком слезы смеха.

– Решайте сами. Вы уже в деле лучше меня разбираетесь.

– Хорошо, я подумаю.

– Подумайте.

– Послушайте, Голенев, мы, кажется, давно перешли на «ты»?

– Было дело. Даже, выпили, сразу после гибели Тони.… Но тогда я соображал плохо.

– А мы сейчас еще раз выпьем. – Нелидов ловко откупорил одну из минералок, они, веселясь, распили ее на брудершафт и расцеловались.

– А ты прав, водичка, действительно ничего. – Похвалил Олег новую продукцию их кооператива.

– Видишь, и зима у нас теперь сезон. – Нелидов явно остался доволен впечатлением Олега от его директорства.

Голенев подтвердил:

– Вижу, дела идут. А я уж думал, все плохо…

– Почему так думал?

– Иду в кабинет, в приемной пусто. Решил, что ты на зиму дочку сократил и без секретаря обходишься.

– Инна в декрет ушла, а секретарша у меня есть. Это для тебя сюрприз. Она, видно, ждала, да не выдержала и спряталась…

– Не интригуй, Алеша.

Нелидов нажал на звонок. Дверь открылась и в комнату вошла Ира. Голенев привстал и полез в карман за расческой. Это была та самая москвичка Ира, с которой он познакомился, когда только начинал кооператив. У них случился бурный красивый роман, но у Иры был жених в Москве, и она к нему вернулась. Потом Ира приехала. Она поняла, что любит Олега, но Голенев уже женился на Тоне.

– Ты?

– Я. Не узнаешь?

– Ты изменилась.

Ира сегодня выглядела совсем иначе. Раньше она одевалась эффектно, с налетом некоторой артистичности. Сейчас на пороге стояла строгая молодая женщина в сером английском костюме. И только юбка, не до конца прикрывавшая ее точеные коленочки, напоминала Иру из их весны.

– Заходите Ирочка, зачем на пороге стоять. – Улыбнулся Нелидов: – Сейчас мы еще поговорим, а потом покормите его где-нибудь, да хоть в «Ласточке». Сегодня там как раз Моня Корзон играет. Наш путешественник скрипку любит. Вспомните былые деньки, – и повернулся к Олегу: – Не возражаешь, Голенев?

Олег не возражал.

– Оттуда она взялась? – Спросил он Нелидова, когда за секретаршей закрылась дверь.

– Ира здесь давно. Помнишь, она к тебе приехала, а ты уже женился. Она с тех пор и живет. Как-то пришла ко мне и попросилась на работу. Я сказал – дочь уйдет в декрет, приходи. Она и пришла. Она тебя по-прежнему любит и все про тебя знает. Ты рад встрече?

– Не знаю.

– Все понимаю, Олег. Но ты парень молодой, а она девчонка хорошая. Немного столица ее подпортила, но московская шелуха с нее уже сошла. Да и чувство она пережила сильное. Такие вещи людей меняют… Подумай. – И Нелидов перешел к делам. Но, заметив, что акционер слушает его рассеянно, беседу прекратил:

– Иди с Иркой пообедай, а то вижу, тебе уже не до старого подводника.

– Прости, Алеша, но с Ирой ты меня озадачил…

– Вот и разберитесь. – Улыбнулся Нелидов и снова вызвал секретаршу.

Они брели по улице, и каждый не знал, с чего начать.

– Ты хочешь есть? – Наконец спросила Ира.

– Нет.

– И я нет. Тогда пойдем к тебе.

Он ничего не ответил. Она взяла его под руку, вывела на проезжую часть. Через минуту возле них притормозил частник.

– К пансионату «Дружба», – бросила Ира водителю, и тот тронул с места.

По дороге снова молчали. Молчали и выйдя из машины. Так же молча поднялись по лестнице. Перед дверью Ира взяла из рук Голенева ключ и сама открыла номер. Они вошли. Она обняла его, начала целовать. И заговорила. Заговорила быстро, словно боялась, что он ее остановит:

– Милый, я не знаю, как тебя дождалась. Я все эти месяцы жила только тобой. Я знаю, сколько тебе досталось горя. Поверь, я вместе с тобой плакала, когда узнала про Тоню. Я не могла приехать в твой Глухов. Это значило навязывать себя. Но и в Москву я не могла вернуться. Здесь твой кооператив, здесь наш номер, тут наше море. Я ждала тебя здесь. Ты можешь меня презирать, думать, что я на тебя вешаюсь, но только не прогоняй. Я тебя люблю. – Она сняла с него рубашку, усадила в кресло и быстро сама разделась. Обнаженная, она была так же прекрасна, как и при их первом интимном свидании. Но тогда Олег при виде ее тела испытывал восторг и нежность, а теперь нечто вроде жалости. Но она продолжала ласкать его, и он завелся. Нет, он не бросился на нее, не воспользовался ее желанием, чтобы удовлетворить свое мужское начало. Он просто позволил ей отдаться ему. Она любила его, а он принимал это не без удовольствия, но и без особой страсти.

– Ты меня так и не простил? – Шептала Ира, поглаживая ему грудь и шею, целуя следы от его ранений: – Как я казню себя, что уехала. Прости. Я тогда не знала, что ты один и есть мой единственный мужчина. Делай со мной, что хочешь. Я твоя вещь. Я хочу принадлежать тебе без остатка. Все для тебя. Мне самой ничего не нужно… Я так настрадалась без тебя. Я никого к себе даже близко не подпустила. Веришь мне?

Он верил, но никаких эмоций от этого не испытывал. Она поняла и заплакала.

– Почему ты плачешь?

– Ты меня не любишь, а жалеешь…

Он провел пальцами по ее волосам, положил ее голову себе на грудь, и понял, что хочет спать:

– Давай немного отдохнем. Поговорить у нас еще будет время.

Она затихла у него на груди, прижавшись к нему всем телом. Но заснуть он не смог. Близость красивой молодой женщины наконец разбудила в нем страсть. Он взял ее жадно, как взял бы всякую красивую самку, что оказалась под боком. В этом его мужском порыве места для нежности и любви не оставалось.

Потом они оба уснули. Она держала в своих руках его руку и во сне улыбалась. Наконец любимый был рядом.

Он проснулся первым. Осторожно высвободил свою руку и встал. Она подсунула ладошки под щеку и продолжала спать. Сейчас он ощутил нечто вроде нежности. Она так доверчиво пребывала с ним, что не умилиться он не мог. Он и умилился, разглядывая ее шоколадное от загара тело с маленьким белым браслетиком от купальника. Затем осторожно накрыл ее простыней и пошел к морю. Днем на пляже он застал ту же пожилую даму в соломенной шляпе, но уже без длинного белого пальто, а в волнах резвился, издавая самые невероятные звуки, толстый бородач. Дама кивнула афганцу, как старому знакомому, и улыбнулась. Олег ответил ей, снова помахав над головой полотенцем, и побежал в море. Он долго и с удовольствием плавал. Дама давно ушла, а толстый бородач выбрался на берег и проделывал странные упражнения, видимо, отчаянно борясь с излишками веса. Потом и он ушел. Голенев выбрался из воды, пробежался по прибрежной гальке и сел на разогретый солнцем валун. Камень еще не остыл, хотя само солнце уже коснулась черты, отделяющей моря от неба.

«Мне же Ира очень нравилась. Почему я не рад встрече с ней? – пытал себя остывший любовник. – Из-за Тони?» Олег знал, что это не так. Тоня продолжала жить в нем, но уже совсем другой, не плотской жизнью. Оставалась Мака. «Неужели я втюрился?» Эта мысль раздражала Олега. Он не хотел себе признаваться, что подружка бандита уже сумела его к себе привязать. Он не считал ее своей девушкой, хотя часто о ней думал. Их связь он воспринимал как дело временное. Мака не клялась в верности и не требовала клятв от него. Между ними происходило нечто другое. Они ни разу не договорились о следующем свидании, никогда не обсуждали своих чувств. А когда встречались, сплетались вместе и доводили друг друга до полного изнеможения.

– Ты почему удрал? – Ира стояла сзади и смотрела ему в спину. Олег оглянулся. Глаза Иры светились счастьем. Этот взгляд Олег знал. На него так смотрела Тоня. Да и у других девушек, которые были счастливы со своими дружками, он такой взгляд замечал. Это был особый, светящейся тихой радостью взгляд. Если женщина на тебя так смотрит, можешь быть уверен, она тебя очень любит. Подделать это невозможно.

– Чего молчишь? – Продолжала допрос Ира.

Он не ответил, посадил ее себе на колени и снова погладил по волосам:

– Ты очень красивая. Наверное, если бы ты тогда не уехала, нам было бы здорово вместе.

– А сейчас?

Он задумался:

– Сейчас я стал старый и скучный…

– Врешь. У тебя кто-то есть. – Он хотел что-то ответить, она не дала: – Все равно больше меня тебя никто любить не будет.

Он вздохнул:

– Я теперь не один. У меня дети.

– Я знаю.

– И тебе хочется стать многодетной матерью?

– Если честно, то нет. Но я тебя люблю, и полюблю детей, если это тебе нужно.

– Видишь, уже не получается…

– Почему же. Я обещаю все для них делать, если ты будешь рядом…

– А если меня убьют, ты вернешь их в детский дом?

– Зачем ты говоришь такие страшные вещи!?

– Это жизнь, Ира. Все мы смертны. За то время, что мы не виделись, я уже несколько раз мог стать покойником.

– Это ужасно…

– Ты мне не ответила.

– Я не могу сейчас тебе ответить. Дети живые люди. Если я их полюблю, а они меня, может, и не сдам в детский дом. А если они меня будут ненавидеть, зачем их и себя мучить… Я не права?

– По-своему, права.

– И что?

– Давай отложим этот разговор.

– На сколько?

– Пока не знаю… Я хочу есть.

– Поехали в «Ласточку». Ты же хотел послушать Моню. Кстати, он про тебя спрашивал…

– Ты там часто бываешь? – Удивился Олег.

– Я там работала официанткой, пока Алексей Михайлович меня не взял, и с Моней Корзоном подружилась. Теперь, когда захожу, он всегда играет что-нибудь лично для меня.

– Милый старик и большой музыкант. Нет, что-то в «Ласточку» меня сегодня не тянет. Давай поужинаем в пансионате.

– Как скажешь. Твоя рабыня на все согласна.

Они вернулись в пансионат. Администраторша Лидия Васильевна, выдавая Олегу ключи, осмотрела Иру с головы до ног:

– Вам, Олег Николаевич, полчаса назад звонили. И будут звонить еще.

– Кто звонил?

– Какая-то женщина. Город я не разобрала. Во всяком случае, о таком городе я никогда не слышала.

– Может быть, Глухов.

– Что-то в этом роде. – И в тот же момент на ее столе зазвонил телефон: – Скорее всего, это вас. Звонок междугородний. – Лидия Васильевна сняла трубку, послушала и протянула Голеневу: – Та же дама.

Олег взял трубку и услышал голос Межрицкой.

– Мама Руфа, это ты? Что случилось?

Ира с волнением смотрела на Олега. Он слушал очень внимательно. Потом спросил:

– Откуда она взялась? – Опять внимательно слушал. В конце разговора сказал: – Не волнуйся, мама Руфа, естественно… Мать есть мать…

Попрощавшись, вернул трубку администраторше и долго молчал. Ира тронула его за локоть:

– У тебя что-то случилось?

– У моей дочки нашлась мама.

– Что это значит?

– Я сам пока не знаю. Кстати, дочку зовут, как тебя, Ирочкой.

– Ты огорчен?

– Как можно огорчаться, если у ребенка нашлась родная мать!? Конечно, я уже привязался к малышке, да и она ко мне тоже. Но какое это имеет значение?

В ресторанном зале Голенев с Ириной почти не разговаривал. Он вспомнил, как девчушка бросилась ему на шею, там в детдоме, когда узнала, что стала его дочерью. Потом она каждый раз, когда видела Олега, обхватывала ручками его шею и шептала «папочка». Этот детский шепот он вспоминал часто, когда не видел своих ребят. Ирочка была нежной и очень благодарной девочкой. Мальчишки тоже радовались встречам, но они сразу хотели активных развлечений с вновь обретенным родителем, а девочке хватало, что он рядом.

Олег машинально проглатывал еду и думал о детях. Ирина поняла, что ее любимый переваривает новость:

– Ты хочешь, чтобы я ушла? – Спросила она после ужина.

– А ты как хочешь?

– Еще спрашиваешь! Я бы осталась…

– Тогда оставайся. Одну Иру у меня, кажется, отберут, хоть другая будет. – Грустно пошутил Олег, поднимаясь по лестнице.

Спали они обнявшись, но вполне мирно. Олег, как всегда, поднялся рано. Ира продолжала спать, накрывшись с головой простынкой. Двери на балкон они оставили распахнутыми, и к утру в номере сделалось свежо. Она проснулась, когда солнце заполнило всю комнату и стало жарко. Олега рядом не оказалось. Не было его и в комнате. Ирина встала, босиком подошла к балкону и, чтобы избавиться от солнца, задвинула занавески. И только вернувшись к постели, обнаружила на тумбочке записку. В ней было всего несколько слов. «Прости, ты очень хорошая, но полюбить тебя я уже не смогу. Прощай, твой блуждающий рыцарь»

Она прочла и уселась на кровать. Ира помнила, что «блуждающим рыцарем» она сама назвала Олега, когда писала ему, что возвращается к жениху. Она оделась, спустилась на первый этаж и попросила позвонить. Администраторша сидела другая.

– А вы из какого номера?

– Я из номера Коленева.

Женщина расплылась в улыбке:

– Да, да, Олег Николаевич меня предупредил, что у него гостья. Звоните, пожалуйста. – И выставила перед Ирой телефон. Девушка набрала номер офиса кооператива:

– Алексей Михайлович, извините, но я больше на работу не выйду. Так получилось, улетаю в Москву. Спасибо вам за все. – И положив трубку, выбежала из пансионата.

На следующий день, после обыска в кащеевском хозяйстве, полковник Курдюк на службу не явился. Он надел парадный китель, сел в личную «Волгу» и попилил в Москву. В его портфеле лежало заявление Кащеева с просьбой об отводе земли под кооператив и его же письмо из Америки. Заявление Курдюк изъял из архивов Стеколкина, а письмо нашел в сейфе у Маки. Эксперт Приходько, которого Иван Александрович озадачил провести сравнительный анализ почерка, руку Кащеева на письме подтвердил. Но, зная своего эксперта не первый день, Курдюк ему до конца не поверил.

На Петровке у полковника работал давнишний приятель, подполковник Турин. Они не только приятельствовали, Турин доводился Курдюку дальним родственником. Виделись редко, но отношения сохраняли. Иван Александрович и решил обратиться к нему за помощью. Лучше экспертов, чем на Петровке, в России не сыскать.

Ехал Курдюк не слишком быстро, но местами выжимал за сотню. Так подолгу начальник районного ОВД за рулем давно не сидел, и подъезжая к стольной, понял, что притомился. Ныла спина, затекли ноги. К его удовольствию, к четырем часам дня народ ехал из Москвы, и шоссе при въезде в столицу пробок не собрало. Зато по городу он тащился как на самокате. Едва к шести пробился на Петровку.

Турин, которого Иван Александрович предупредил о своем приезде по телефону, уже начинал злиться – рабочий день кончается, а родственничка из провинции нет. Поэтому когда Курдюк позвонил ему из бюро пропусков, обрадовался и быстро скатился вниз. Они обнялись. Турин предложил Курдюку оставить свою машину на служебной стоянке и повез его домой на казенной. Но даже при наличии мигалки, спецсигнала и шустрого лейтенантика за рулем, с Петровки до Земляного вала, где жил Турин, добрались за час. Хотя нормальной езды, когда Садовое кольцо свободно, минут шесть.

– Вертолеты вам надо заводить. – Ворчал Курдюк.

Все родственные новости они друг другу успели пересказать, а начинать разговор о деле в присутствии водителя провинциальный гость поостерегся.

Супруга Турина, Валя, особым радушием не отличалась:

– Суп остыл, курица подгорела. – Встретила она мужчин и, поджав губы, отбыла на кухню. Но за обедом отошла, стала живо интересоваться родней и достала из холодильника бутылку «Гжелки». После обеда мужчины перешли в кабинет, и Курдюк в общих чертах обрисовал родственнику свою просьбу. Заодно рассказал, что у Гены Кащеева среди Солнцевской братвы есть авторитетный кореш и зовут его Алехан Казиев.

– Нет его больше. – Усмехнулся Турин.

– Как нет? – Переспросил Курдюк.

– Сводки по ведомству читать надо. – Пристыдил подполковник с Петровки провинциального коллегу.

– Расскажи деревенщине. – Сыграл в жалостливость Курдюк.

– Чего рассказывать. Алехана замочили при разборке в одной из его квартир.

– А когда это было?

Турин пытался вспомнить:

– Точно не скажу, но где-то за несколько дней перед этой заварухой..

– Перед ГКЧП?

– Да, где-то там.

– Кажется, в те же дни и Кащеев к нему в Москву подался. Уж не он ли дружка завалил?

– Не думаю. Алехан не один был. С ним трех шестерок положили. Для твоего одиночки это уж слишком. Уверен, кто-то из московских авторитетов с Казиевым разобрался. Скорее, и твоего бы замочили, попади он под горячую руку. Они из квартиры сверху, через балкон. Там хозяев повязали, но не тронули. Свидетели говорят, бандюков много было…

– Не нашли?

– Кто будет их искать?! Перебили друг дружку, нам меньше работы… Ладно, давай твои бумаги, покажу экспертам. В среду жди звонка. А сейчас спать. Мне завтра к восьми. Да и тебе со мной ехать…

Курдюку постелили тут же в кабинете. Он долго ворочался, потому что не привык засыпать под шум столичных улиц. Но все же усталость сморила. Утром хозяин отвез его на Петровку. Курдюк взял свою машину со стоянки, купил в универсаме за Таганкой ящик «Кристалловской» водки и попилил в Глухов.

– Соскучился? – Прошептала Мака и прикусила ему мочку уха. Но ответа не дождалась. Олег уселся на постель и бросил ее на себя.

– Чего это ты такой голодный? – Продолжала нашептывать девушка, успевая отвечать на его страсть. Любовник взвыл как раненый зверь и отвалился. Мака продолжала сидеть на нем: – У тебя же была баба…

– Откуда ты знаешь?

– Я все знаю, я ведьма.

– Да, я встретился с девушкой, которую знал раньше.

– И она тебя трахнула? А я, между прочем, никому не даю.

– Я тебя не просил о верности.

– А меня и не надо просить. Если у меня есть парень, который мне нравится, я не даю другим. Противно…

– Дело твое.

– Чего ты хамишь? Получил свое и хамишь…

– Прости.

– Не прощу. Отработаешь.

– Чем?

– Успеется. Выпить хочешь? – Она поднялась, достала из бара бутылку коньяка, глотнула из горлышка и протянула ему. Олег пить не стал. Она поставила бутылку на пол и улеглась рядом:

– И кто она?

– Ты о чем?

– О девушке, которую ты знал раньше…

– Ты хочешь выяснить ее имя.

– Да. Имя, фамилию и адрес.

– Зачем тебе это?

– Как зачем? Я ее убью.

– Шутишь?

– Нисколько. Я всегда убиваю соперниц, а потом делаю из них колбасу для своего кафе. – И Мака громко расхохоталась: – Испугался?

– Не надо, Мака. Мне с тобой было хорошо…

– Лучше, чем с ней?

– К сожалению, да.

– Почему к сожалению?

– Потому, что она хороший чистый человечек, а ты…

– А я шлюха. Ты это хотел сказать?

– Нет, ты не шлюха, ты мужик в юбке.

– Я с тобой без юбки, если ты заметил.

– Не обижайся. С этой девушкой я расстался навсегда.

– Из-за меня?

– Наверное, да.

– Хороший мальчик. – Мака погладила Голенева по голове, встала с постели и закурила: – Но хамство все равно должен отработать. Ты будешь завтра в мэрии?

– Да, я должен повидать Тишу.

– Вот и хорошо. Зайдешь к Стеколкину, это чиновник по недвижимости…

– Знаю, он же в мэры баллотировался, и я у него участок под дом оформлял.

– Вот и чудненько. Передашь ему одну вещицу, и скажешь, что от меня.

– Что за вещица?

– А это тебя не касается. Вещь маленькая, не надорвешься.

– Хорошо, если ты просишь… Хотя тип он скользкий…

– Они все там скользкие.

– Нет, Тиша не такой.

– Твой дружок дурачок….

Голенев нахмурился:

– Если ты позволишь себе еще раз так высказываться о моих друзьях, мы больше не увидимся.

– Прости, не буду.

– Проехали.

– Так вот, эта вещица находится в запечатанной коробочке. Если он надумает при тебе открывать, скажешь, чтоб не открывал. Пусть откроет дома.

– Взятка?

– Вовсе нет. Скорее напоминание о долге.

– Он тебе должен? – Удивился Голенев.

– Не осложняй себе жизнь. – Она затушила сигарету и снова подвалила к Олегу: – Ты уже скис?

– Когда в койке начинают разговоры о делах, он уходит…

– Сейчас мы его душевно попросим, и он вернется, – улыбнулась Мака и высунула длинный розовый язычок.

Александр Николаевич Курдюк приехал из Москвы в начале пятого. Работать было уже поздно, и он покатил сразу домой. Поставив «Волгу» возле гаража, а гараж находился во дворе его дома, выгрузил туда ящик водки и поднялся к себе в квартиру. Одну бутылочку он прихватил с собой. Полковник решил перекусить, а потом отмыть свой лимузин от дорожной пыли и загнать его в гараж. В быту Курдюк отличался бережливостью и любил порядок.

Супруга полковника Таисия Николаевна встретила мужа на пороге словами:

– А у тебя гости.

– Кто?

– Даня и Вячеслав.

– Где они?

– У тебя в кабинете. Оба очень сердитые.

– Разберемся. – Курдюк отстранил супругу и направился в кабинет.

Максюта поздоровался с Иваном Александровичем за руку, а Вячеслав Антонович только кивнул. Стеколкин был зол до предела. В таком раздражении обычно тихого, вкрадчивого чиновника, Курдюк никогда не видел.

– Не мог предупредить, что в Москву уехал?!

– Я письмо Кащея повез. Надо же добиться, где он есть. – Оправдывался полковник, усаживаясь в кресло.

– Ты, Иван все испортил. Какая разница, где Кащеев?! Если его даже уже на куски порезали, важно, что его нет! – Продолжал возмущаться Стеколкин. Курдюк сидел краснея лицом и обиженно сопел.

– Да, ты сделал глупость. – Поддержал Стеколкина Максюта.

– Я же и ваши участки хотел отбить… Нашел бы перстенек, платить не пришлось. – Огрызнулся Курдюк.

– Нечего сказать, отбил. Теперь она семьдесят пять штук требует. А такой наличности у нас вообще нет. – Голос Стеколкина сорвался на фальцет.

Полковник поморщился:

– Не ори ты, Славка. Она и за так колечко нам выложит. Если, конечно Кащей, действительно не в Америке… Она же хочет нашими руками Постного убрать. Это мы условия будем ставить.

– Почерк проверил? – Напомнил Максюта.

– Пока не знаю. Наш эксперт по почерку слабый, вот в Москву и поехал. На Петровке у меня шурин. Завтра отзвонит.

– Делать все равно нечего, надо ждать. – Вздохнул Максюта: – Что решили с праздником?

– Есть такое место. – Быстро ответил Стеколкин. Он уже пар выпустил, и злости в нем поубавилось: – Мой сосед открыл в Щеглах лодочную станцию. У него там место для шашлыков, большая беседка на случай дождя, а в хорошую погоду можно и отдохнуть культурно, и на лодках покататься. Денег он с меня не возьмет. Я ему сегодня землю под лодочную станцую оформил… – О взятке в пятьсот долларов, которую он слупил с соседа, чиновник, естественно, умолчал.

– Молодец Стеколкин, дело предлагает. – Сразу оценил Максюта: – Там обстановку интимную проще создать и Постному насчет приватизации крючок забросить. Может, мы с ним вместе заводик прихватим….

– Я думал, ты Максюта, умный, а ты дурак. – Раздраженно выпалил полковник: – Постный никогда с нами в одну игру играть не станет. Он же интеллигентик, слюнтяй и большой чистоплюй. Здесь Мака права. Его не купишь, только убить. Ты, Стеколкин, говоришь лодки там?

– Десять штук, – подтвердил Вячеслав Антонович.

– Я знаю, что Постный плавать не умеет. Понимаете, лодочки иногда переворачиваются… – Курдюк многозначительно глянул на друзей.

Максюта покачал головой:

– Фантазер ты, Ваня… Все слишком просто.

– Слыхал такое выражение, все гениальное, бля, просто… – Самодовольно улыбнулся полковник.

Стеколкин задумался:

– Что-то в этом есть… Я-то плавать умею.

– Вот и раскачаешь лодочку. – Обрадовался Максюта.

– Почему опять я?

Максюта объяснил:

– Смотри, мы оба с Иваном толстые и неповоротливые, а ты вон какой молодец, как хорек…

– Не будем все в одну корзину валить. – Проворчал Курдюк: – Дайте с кащеевской девкой разобраться. Все-таки вы меня хоть убейте, а что-то она темнит.

Максюта согласился:

– Темнит. Но мы от нее пока зависим. Ты же бумагу с нашими подписями не нашел, а шмон для этого делал…

– Скорей всего Кащей, если он жив, нашу бумагу при себе держит. – Рассудил Курдюк.

В кабинет заглянула Таисия Николаевна:

– Мужики, мойте руки и к столу. Не знаю, как вы, а мой с дороги.

Курдюк вынул из внутреннего кармана куртки бутылку водки и подмигнул приятелям:

– И по десять капель примем. Это кристалловская, не чета нашей сивухе.

Все трое дружно поднялись. Мир между отцами города начал восстанавливаться.

Если полковник Курдюк мог считать четверг днем примирения с коллегами, у Постникова этот день с утра не заладился. Не успел войти в кабинет, как ему сообщили, что десять школьников в больнице. Есть подозрение, что они отравились молоком. Молоко для школьных завтраков поставлял Паперный. Мэр позвонил директору молокозавода. Павел Михайлович Паперный свою вину отрицал. Его продукцией отравиться нельзя… Но Тихон все равно вызвал его на ковер, а работников эпидемиологической станции поторопил с заключением… В десять в микрорайоне погас свет. Начали звонить жители. Мэр пытался выяснить причину. Только через час ему доложили, что вышла из строя подстанция, и ее ремонт затянется на сутки. Ему с трудом удалось организовать автономное электропитание детского сада и поликлиники. Но на этом беды не закончились. В половине первого позвонил начальник пожарной службы Еременко и сообщил, что у него последняя машина встала. Теперь все четыре машины в ремонте. Если что загорится, ехать тушить не на чем. Тихон помнил, что Еременко уже писал три рапорта о полном износе своей техники. Новые машины Постников заказал, но оплатить их из городского бюджета не смог. А область выделить деньги не спешит.

Мэр пообещал механикам премию из своего фонда, если в течение нескольких часов они отремонтируют хотя бы два ЗИЛа. Положив трубку, продиктовал секретарше факс в Москву, где требовал у министра финансов срочно выделить ему средства на покупку двух пожарных машин. В противном случае грозил пожаловаться президенту.

Покончив с неприятной текучкой, решил дать себе передышку и, чтобы снять негатив, взялся за приятное дело. Вызвал секретаршу Юлю, попросил никого к нему не пускать и сел готовить указ о введении в Глухове института почетных граждан города. Вскоре на чистом листе бумаги начал вырисовываться принцип наградного документа: «Почетными гражданами могут стать глуховчане, внесшие заметный вклад в развитие родного города или прославившие его своими заслугами в любой форме общественной деятельности. В спорте, в ратном подвиге или в особо ярком поступке. «В особо ярком поступке» вычеркнул. Вписал «или в ином социально значимом деянии». Еще раз перечитав документ, уже решил отдать его Юле для перепечатки, но секретарша вошла сама:

– Тихон Иннокентьевич, в приемной Межрицкая с какой-то женщиной. Я не знаю, как быть. Вы же просили никого не пускать?

– Руфину Абрамовну, Юля, я приму даже ночью. – Раздраженно произнес мэр, вскочил из-за стола и ринулся в приемную. Директриса детского дома сидела в кресле, рядом с ней стояла молодая женщина с покрасневшими от слез глазами.

– Прости, мама Руфа. Юля не поняла, что к тебе это не относится. Заходите, пожалуйста. – Он помог Межрицкой подняться с кресла и под руку проводил в кабинет. Заметив, что ее молодая спутница осталась в приемной он, было позвал и ее, но Руфина Абрамовна не позволила.

– Пусть Лена немного посидит. Я тебе таки сначала выложу, что я про всех вас думаю, а потом ты ее примешь.

Услышав метал в голосе обычно приветливой Руфины Абрамовны, Тихон понял что она в бешенстве и попытался усадить Межрицкую в кресло:

– Что случилась, мама Руфа?

Она предпочла стоять:

– Ты еще спрашиваешь, что случилось?! Я тебе отвечу. Таки случилась подлость. Даже если ты лично в этом не виноват, что творится в твоем городе, должен знать. Иначе таки зачем я за тебя голосовала!?

– Мама Руфа, объясни, пожалуйста, а потом ругай.

– Таки слушай. Женщина, которая сейчас в приемной, вдова убитого в Афганистане летчика. Во время похорон его останков она перенесла глубочайший, жуткий, можно сказать, стресс. Потеряла память и шесть лет провела в психиатрических больницах. Наконец, выздоровела, таки вернулась в родной город, а в ее квартире живут чужие люди. Как это называется, Тихон?

– Здесь, так сказать, какое-то недоразумение. – Пытался защищаться Постников.

– Теперь у вас это таки называется недоразумение? А по-моему, это, мой мальчик, бандитизм. Это хуже чем бандитизм. Не всякий бандит поднимет руку на вдову афганца. А ты поднял!

– Мама Руфа!? Но причем тут я? Эту женщину я лично никогда не видел и не знал о ее существовании. Случай, согласен, так сказать, отвратительный. Сейчас разберемся. А кто там сейчас живет?

– Ты не знаешь? Там живет Ася, таки дочка владельца молокозавода Паперного.

Постников уселся в кресло и схватил внутренний телефон. Номер не отвечал. Тогда он выбежал в приемную и крикнул Юле:

– Найди мне Стеколкина. Он мне нужен срочно! – Затем вернулся в кабинет: – Сядь, мама Руфа. Недвижимостью у меня ведает Стеколкин.

– Это тот самый?

– Да.

– И такого человека ты таки допустил баллотироваться в мэры?

– Его выдвинули представители администрации…

– Таки хороша у тебя администрация. – Усмехнулась Руфина Абрамовна.

– Люди у нас разные, но работать один я не могу. – Ответил Тихон и опять выбежал в приемную. Юля только что вернулась.

– Стеколкина на рабочем месте нет. Он где-то в городе.

– Вернется, сразу ко мне. – Постников подошел к молодой женщине: – Как вас зовут?

– Лена. Лена Ситенкова.

– Ситенкова… – Постников наморщил лоб: – Почему-то эта фамилия мне знакома.

– Мою дочку Ирочку удочерил ваш друг.

– Олежка!? Ирочка – ваша дочь?

– Да.

– А он знает?

– Знает. С вашим другом Руфина Абрамовна говорила по телефону.

– Леночка, как вас по отчеству?

– Не надо отчества, я привыкла так. А вообще-то отчество у меня не трудное – Ивановна.

– Вот что, Елена Ивановна, вы где-нибудь работаете? А то у меня есть, так сказать, возможность в экстренных случаях оказывать помощь людям из своего фонда.

– Спасибо, я начинаю работать учительницей в детском доме, и у меня с деньгами все в порядке. Вот с жильем…

– С жильем разберемся. Кстати, у вас случай особый. Мы сейчас сдаем муниципальный дом. Квартиру вашу вы, конечно, получите, но можете написать мне заявление на новую. Там есть очень уютные двухкомнатные квартирки.

– Спасибо. Но сначала я бы хотела получить свою. В ней и вещи у меня оставались, мебель…

– Конечно, конечно… – Тихон подал Лене руку, открыл перед ней дверь кабинета и попросил секретаршу: – Юлечка, сделай нам три стакана чая, и найди, если сможешь, плитку шоколада.

Пока Тихон беседовал в приемной, Межрицкая не теряла времени даром. Она позвонила по аппарату мэра в детский дом и давала наставления повару.

Постников дождался, когда она положит трубку:

– Мама Руфа, мы познакомились с Еленой Ивановной, и я узнал про ее дочь. Что же теперь будет?

– А что будет? Ничего. Таки Олежек человек разумный, естественно, он вернет ребенка матери.

– Но девочка наверняка к нему уже, так сказать, привязалась?

– И здесь не вижу проблем. Моя Леночка вовсе не какая-нибудь стерва. Олежка сможет навещать Ирочку, да и она бегать к нему, и к Павлу с Верой. Чтоб ты знал, чем больше у маленького человека близких, тем уютнее ему на этом свете. Ты-то должен таки это понимать. И еще, Тиша… Ты себе можешь представить, как она хочет увидеть дочь? Мать почти шесть лет не видела своего ребенка! Ты хоть соображаешь, что это значит?!

– Могу только догадываться. – Улыбнулся Тихон: – Но в чем проблема? Дети у Павла с Верой. Надо им позвонить…

– Нет, без Олежки я никому ничего объяснять не буду. Когда он приедет?

– Обещал прилететь вчера. Но я его еще не видел.

В кабинет заглянула Юля:

– Тихон Иннокентьевич! Павел Михайлович Паперный в приемной.

– Этот гусь пожаловал! – Обрадовалась Межрицкая: – Сейчас я ему скажу, кто он есть.

– Зачем, мама Руфа? – Удивился Постников. – Среди детдомовцев отравленных молоком не значилось.

– Как это зачем!? Пусть таки знает, что в чужие квартиры дочек подселять нельзя.

– Мама Руфа, я сам разберусь. – Попросил Тихон и повернулся к Юле: – Скажи Паперному, пусть подождет. Я пока занят.

Дамы допили чай. Елена осилила только половину шоколадки, оставив недоеденную часть на блюдечке. Старая воспитательница возмутилась:

– Лена, ты видела, как я спрятала свою шоколадку? Запомни, работая в детском доме, ты имеешь не одну дочь, а пятьдесят семь. И еще таки сорок шесть сыночков. Так что оставлять сладости нельзя. Дома пригодятся.

– Возьмите и мою. – Тихон шоколад не тронул и протянул Межрицкой. Она моментально спрятала в сумку и его плитку. Проходя приемную, Руфина Абрамовна смерила монументальную фигуру Паперного брезгливым, пренебрежительным взглядом. Павел Михайлович заморгал и удивленно посмотрел ей вслед.

Заводчик никак не ожидал, что мэр поднимет вопрос о квартире дочери. Он явился в кабинет в прекрасном настроении, поскольку санитарная инспекция на молокозаводе возбудителей инфекции не нашла. А все обернулось весьма скверно. Мэр не бранился, не повышал голоса, он был спокоен, только его глаза стали колючими и жесткими. Они беседовали всего минут двадцать. Закругляясь, мэр попросил:

– Вот что, Павел Михайлович, давайте начистоту. Вы признаетесь, что дали Стеколкину взятку, а я не буду подымать бумаг вашего завода. Уверен, если в них покопаться, заводик ваш можно вернуть государству. Наверняка там есть моменты для цепкого юриста. Ведь вы создали кооператив на базе, так сказать, государственного оборудования.

– Это шантаж?

– Нет, это вполне деловой разговор. Вы мне сдаете взяточника. А я вам зеленый свет. Прикиньте. Я это дело все равно так не оставлю.

Паперный задумался:

– Допустим, признаюсь… Но, по закону, и я сяду. Если выбирать из двух зол – лучше свобода, чем завод.

– Я вам лично обещаю, что, так сказать, за чистосердечное признание прокурор Рябов потребует у суда для вас не больше года и то условно.

– А судимость? А общественное мнение? – Возразил Паперный.

– В прессе вас опишут героем, а судимость за заслуги, так сказать, перед обществом часто снимают.

– Вы странный человек, Постников.

– Чем же?

– Все вас знают как рыцаря-идеалиста, а вы предлагаете такое…

– Я, Павел Михайлович, учусь на своих ошибках. Чтобы привести город в цивилизованное состояние, приходится, так сказать, менять характер. И я буду использовать все средства, чтобы люди вздохнули и поверили новой демократической власти.

– Сильно сказано. Хорошо, я подумаю…

– Подумайте. Если за два дня я не получу ответа, ждите у себя на заводе ревизию из Москвы. Вы свободны.

– То-то директриса вашего детского дома на меня так посмотрела… – Грустно усмехнулся Паперный, направляясь к двери.

– Как посмотрела?

– Как на раздавленную змею. – Пояснил владелец молокозавода и взялся за ручку двери. Постников его остановил:

– Подождите. В квартире оставались мебель и вещи женщины. Где они?

– Мы с Асей все выбросили. Ничего ценного там не было.

– Для вас ценного. Так вот, чтобы не оказаться в тюрьме еще за воровство, возместите вдове ущерб полностью.

– Пусть напишет сумму. – Вздохнул Павел Михайлович и, наконец, удалился.

Вчера Стеколкин явился домой поздно. Одной бутылкой кристалловской водки друзья не ограничились. Курдюк еще два раза навещал свой гараж, извлекая из ящика добавку, и застолье затянулось до ночи. Флегматичная супруга Стеколкина, как всегда, оглядела мужа и, беззлобно обругав его скотиной, постелила в кабинете.

Утром Вячеслав Антонович проспал выгул болонок и на сорок минут опоздал на работу. Не успел сесть за стол, по внутреннему позвонила секретарша мэра, и сообщила, что Постников ждет его в двенадцать ноль, ноль.

– Совещание намечается?

– Нет, он ждет вас, лично. – Ответила Юля. Пока размышлял, что бы это значило, в дверь постучали.

– Заходите, – крикнул он и увидел Голенева: – Вы ко мне? Вообще-то сегодня у меня не приемный день, но вас, Олег Николаевич, я всегда приму с удовольствием. Присаживайтесь.

Голенев садиться не стал. Он молча запустил руку в карман и достал маленький сверточек: – Вам велели передать.

– Кто, если не секрет? – Улыбнулся Стеколкин. Принимать дары он привык и всегда испытывал в такие минуты тихую радость.

– Одна девушка. Зовут ее Мака. Она сказала, что вы в курсе.

– Любопытно. – Протянул Стеколкин и стал разворачивать бумагу.

– А вот этого делать не нужно. Мака просила, чтобы вы ознакомились с ее подношением дома. – Предупредил Олег и, кивнув чиновнику, вышел.

Вячеслав Анатольевич побледнел, вскочил с кресла, быстро запер дверь кабинета и, прихватив сверток, подошел к окну. Развернув бумагу, он обнаружил коробочку из красного сафьяна и маленький ключик на золотой цепочке. Коробочка имела замок. Дрожащими пальцами он вставил ключик в мизерную замочную щель и повернул его. Коробочка пружинно раскрылась. Стеколкин отшатнулся, едва не выронив ее на пол. В коробочке лежал перстень Кащеева вместе с его отрубленным пальцем.

Первым его позывом стало желание бежать к Максюте и Курдюку. Он уже схватил трубку, чтобы позвонить полковнику, но пересилил себя, вернул трубку на рычаг и задумался. Мака перстень выдала и теперь потребует платы. Это Стеколкин понимал. Он не понимал, при чем тут Голенев? Если бывший афганец ее сообщник, это значит, что близкий друг Постникова контролирует ситуацию. Тогда как понимать желание его любовницы разделаться с мэром?

У Вячеслава Антоновича пересохла во рту. Он выпил стакан воды и пошел из кабинета. Но дверь не открывалась. Он совсем забыл, что сам запер ее и, только несколько раз нервно дернув за ручку, вспомнил.

Максюты на месте не застал. Данило Прокопьевич уехал в банк. Стеколкин постоял секунду возле его двери и побежал вниз по лестнице. Быстрым, семенящим шагом пересек площадь, юркнул в милицию.

– Что с тобой, ты весь трясешься? Уж не отравился ли моей кристалловской? – Оглядев визитера, спросил Курдюк.

– Закрой дверь и никого не пускай.

– Хули волнуешься? И так никто без спросу не войдет.

Вячеслав Антонович воровато зыркнул на дверь и выложил знакомый сверток.

– Что это?

– Перстень Кащея… с его пальцем.

– Пальца испугался? – Усмехнулся Курдюк, разворачивая бумагу.

– Постный меня на двенадцать вызвал… – Ответил Вячеслав Антонович и дрожащим перстом указал в окно на здание мэрии.

– При чем тут Постный?

– Знаешь, кто мне принес это?

– Что я тебе, оракула?

– Его дружок Коленев.

Теперь уже побледнел сам Курдюк:

– Почему Коленев?

Стеколкин развел руками и плюхнулся в кресло:

– Как теперь готовить ликвидацию Постного?

– Не знаю… – Курдюк раскрыл коробочку, внимательно оглядел содержимое и раздумчиво произнес:

– А вот за перстенек, Слава, бережок придется отдать. Афганец мужик серьезный, с ним лучше не связываться…

Голенев вошел в кабинет мэра. Постников сидел за столом и читал газету. При виде друга вскочил и, размахивая газетой, бросился ему навстречу:

– Олежка, их запретили!

– Кого запретили? – Не понял Голенев.

– Коммунистов. Их партия теперь вне закона! Представляешь?

– А чему ты, собственно, так радуешься? Ты же сам член партии. – Подколол Олег.

– Я свой партбилет сжег в Москве, у Белого дома.

– И десять лет жизни тоже сжег?

– Ты же прекрасно знаешь, я шел, так сказать, в партию, не кормиться за счет книжечки, а иметь возможность работать с полной отдачей. Это было вроде условия игры. Хочешь двигать крупные проекты, становись в ряды.

– Старики будут обижены.

– Да, согласен. Но твои старики поклонялись Сталину, охраняли лагеря с заключенными и писали, так сказать, друг на друга доносы. Мне их не жаль!

Голеневу спорить надоело:

– Давай о наших делах поговорим. Когда ты официально вступаешь в должность?

– В понедельник. У меня был Максюта. Он предлагает устроить по поводу моей, так сказать, победы на выборах, что-то вроде пикника для всей администрации. И место нашел славное. Лодочная станция под деревней Щеглы. С твоего Вороньего холма видно…

– А ты?

– Я не возражал. Надо побыть с людьми, так сказать, не в формальной обстановке. Нам же пять лет вместе работать… Хочу и тебя пригласить.

– Буду рад, Тиша. Только, если позволишь, я детей возьму и Веру с Павлом?

– Конечно, возьми. Я тоже Юлика с женой прихвачу. Кстати, о детях. Что с Ирочкой Ситенковой?

– А что с Ирочкой? Все в порядке.

– Я про ее маму, которая нашлась. Вы еще не виделись?

– Нет. Вот поговорю с тобой и пойду к нашей маме Руфе. Елена с ней в детском доме. Там и встретимся.

– Ты, Олежка, расстроен?

– Напротив, Тиша. Я рад за девочку. Тони нет, а девчушке без матери трудно. Постараюсь им помочь, чем смогу.

– Я всегда знал, что ты, Олег, настоящий мужик. И теперь еще раз в этом убеждаюсь.

– Тиша, давай без сантиментов. Это жизнь.

– Да, это жизнь. – Согласился Постников, и лицо его потемнело.

– Ты о чем?

– Жизнь иногда преподносит и не очень приятные сюрпризы. Представляешь, гнус Стеколкин за взятку отдал квартиру Елены Ситенковой дочери Паперного.

– Мама Руфа мне по телефону уже рассказала, а Стеколкина я сегодня видел. Личность не очень приятная.

– Хочу его посадить в тюрьму.

Голенев вспомнил, как сам давал взятку, когда открывал в Бирюзовске свай кооператив:

– Это не так просто. Взятку доказать нелегко.

Тихон вынул из ящика лист бумаги и протянул Голеневу:

– Недооцениваешь друга.

– Что это?

– А ты читай.

Олег взял листок и с удивлением прочитал признание Паперного в даче взятки.

– Как это тебе удалось?

– Пригрозил, что отниму завод. Сейчас говорил с прокурором. Рябов уже выписал ордер. Эту мразь из моего кабинета уведут в наручниках.

– Тебе не жалко мужика?

Постников достал сигарету и долго прикуривал:

– Знаешь, если честно, что они берут взятки и подворовывают, я догадывался. Но обидеть вдову, так сказать, погибшего на войне офицера – этого не прощают. Он будет у меня сидеть в тюрьме.

Олег покачал головой:

– Ты в Глухове его посадишь, а дальше? С его деньгами он все равно выплывет. Есть областные апелляционные суды, есть столичные адвокаты… Там твоя власть кончается.

– Пусть, а здесь я его посажу. – Постников посмотрел на часы: – Через десять минут эта гнида будет в моем кабинете.

– Тогда я смываюсь.

Тихон поднялся и пожал Олегу руку:

– Привет маме Руфе.

Голенев вышел в приемную и увидел Стеколкина. За два часа чиновник сильно изменился. Его бледное лицо обмякло, глаза потухли, на щеках выступили красноватые пятна. Вячеслав Антонович тоже заметил Олега, еще больше побледнел и стал рассматривать свои ботинки.

«Похоже, наш герой уже наложил в штаны. Интересно, знает ли он про ордер», – подумал бывший афганец и, улыбнувшись Юле, прошел мимо.

Саня Васильков думал о воле. Раньше о том, как выйдет за ворота тюрьмы, он думать себе запрещал. Но его небольшой срок заканчивался через месяц, и он разрешил себе размышлять о будущей вольной жизни. К сожалению, Васильков, кроме удивительного дара подделывать чужие подписи и подгонять буквы под любой почерк, ничего не умел. В Глухове промышлять этим ему больше не удастся. Теперь случись подлог – любую сомнительную бумагу припишут Сане. Маленький город человека с его профессией не прокормит. Бывший детдомовец любил свой городок. Он здесь родился, вырос и знал каждого выдающегося индивида, естественно, в своей теневой действительности. Васильков жил в своеобразном «зазеркалье» и дружбу водил там же. Среди его приятелей встречались не только воры и жулики в прямом тривиальном смысле. Васильков сам был художником в своей области и примечал виртуозов-смежников. Саня гордился дружбой с Ванькой Седым, лучшим бильярдным игроком города. Ему нравилась компания ресторанной певички Сони, которая давно в Глухаре не пела, поскольку пропила голос, но друзьям не отказывала. А романсов знала несметное число. Захаживал к нему и поэт Жора Горемыкин, слушать стихи которого охотников находилось мало, а Саня слушал, затаив дыхание. Так что родной городок и круг общения был ему мил и близок, но Васильков все же задумал переезжать в столицу. В большом городе засветиться труднее и несколько лет сытой жизни его промысел вполне мог обеспечить. Он даже знал, к кому в Москве обратиться. В переулках старого Арбата жил удивительный человек с внешностью пожилого ученого. Звали этого человека Альфред Эрастович Гундосов. Альфред Эрастович отрастил бородку клинышком, носил карманные часы на цепочке и знал всех квартирных воров Москвы. Они его очень уважали, поскольку он скупал у них из краденного то, что никто другой никогда бы не купил. Старые книги с автографами авторов, рукописи, тетради и дневники бабушек и дедушек. Всем этим Альфред Эрастович бойко торговал. Не брезговал он и подделками, поэтому дар Василькова был ему весьма полезен. Деньги на дорогу в Москву и на самое первое время, с учетом определенного воздержания, у Сани были. Не так давно его забрал из тюрьмы бывший однокашник Олег Голенев. Саня выполнил его заказ и получил сто долларов. Эти деньги он спрятал в кладовке сестры Вали. Валя о тайнике ничего не знала и растратить деньги не могла. Имея такую солидную заначку, Саня, конечно мог сесть за карты с соседями по камере, поскольку в секу играл недурно, но сдержался, и участвовал в картежных баталиях лишь в качестве болельщика. Сегодня он тоже играть отказался. Но плешивый Мерин, который обычно смотрел на Саню, как на придурка без гроша в кармане, после баланды запрыгнул к нему на нары и шепотом предложил:

– Художник, метнем по разу?

– Я же пустой. – Ответил Саня.

– А мы на бабки не будем. – Ухмыльнулся Мерин.

– На что?

Мерин полез в карман и достал сверкающую целлофаном, нераспечатанную пачку «Мальборо».

– Откуда!? – Восхитился Саня. В камере и махра считалась за кайф, а тут американские.

– От верблюда… Выиграешь, твои.

– У меня же нету.

Мерин зевнул:

– Нудный ты, Художник. Поставишь на кон одну байку.

– Чего, чего? – Не врубился Васильков.

– Тебя твой детдомовский афганец на день отмазал. Проиграешь, расскажешь, какую ксиву ему сработал. И все дела…

– Не пойдет. – Отказался Саня.

– А если я тебе и при проигрыше курево отдам? – Продолжал подначивать Мерин.

– Я слово дал.

– Хер с ним, со словом. Никто не узнает. Я не трепло.

– А зачем тебе?

– Любопытно, Художник. После того, как ты на целый день с кичи слинял, разобрало меня, чего ты там делал. Тебя же просто так на день не отмажут? Узнаю, а дальше могила.

– У тебя карты меченные.

– А мы в темную, под одеялом.

Саня вздохнул и согласился.

На вечерней прогулке Васильков с наслаждением затянулся американской сигаретой. Голова у него закружилась, и он не обратил внимания, как Мерин легонько толкнул под локоток охранника и незаметно сунул ему в карман записку.

На следующее утро полковник Курдюк эту записку прочел. Теперь он имел представление, откуда взялось американское послание Кащеева. Но эта информация его уже не волновала. Перстень с пальцем бандита все вопросы снимал. Любовница Кащеева не блефовала.

Постников свое слово сдержал. Стеколкина арестовали в кабинете мэра. Когда его вели через приемную, секретарша Юля заметила, что у чиновника нервно подергивается правое веко. Ей даже стало Вячеслава Антоновича немного жаль.

Глуховская тюрьма находилась на Воловой улице в доме номер десять, недалеко от тупика Коммунаров. Из окон детского дома можно было наблюдать за прогулками заключенных в тюремном дворе. Взяточника привезли прямо в тюремную камеру, потому что КПЗ при милиции заняли пять бомжей, учинивших погром на рынке.

Стеколкин уселся на жесткий топчан и заплакал. Почему-то ему стало жалко не себя, а своих болонок, которых теперь утром никто не выведет.

Деньги, сладкая еда, возможность чувствовать себя большим человеком в собственном кабинете, свысока поглядывая на просителей – все это осталось на воле и здесь теряло всякий смысл. Даже если он сумеет через год, два, откупившись, выбраться на свободу, эти два года из приятной достойной жизни придется вычеркнуть. Это там, у себя в кабинете, сидя в удобном кресле, можно почитывать в газетках уголовную хронику и удивляться, как матерому преступнику дали всего три года. Тут, за решеткой, голова работает совсем по-другому. Три года для заключенного целая вечность. Нужно не только дождаться свободы, но и суметь выжить в нечеловеческих условиях. В камере и минута тянется в десять раз дольше.

Часы Стеколкину оставили, и он иногда машинально поглядывал на стрелки. Через час железная дверь отворилась, и в камеру вошел Курдюк.

– Чего разревелся, как баба? – С порога пристыдил он друга.

– Как ты допустил, Ваня? – Слезливо вопрошал заключенный.

– А что я мог сделать? Паперный признался, есть его письменные показания.

– Какой мерзавец, – злобно изрек Стеколкин и шмыгнул носом.

– Его Постный прижал. Ты бы тоже при таком раскладе сдал родного брата, – усмехнулся полковник: – Где документы на участки? Надо с девчонкой рассчитываться.

– В кабинете, под томиками Ленина в шкафу. Хорошо, что успел оформить….

– Добро, возьму. Хочу сегодня с ней встретиться. – Курдюк вынул из кармана завернутый в бумагу кусок сырокопченой колбасы, ломоть хлеба и бутылку пива: – Закуси с горя. Завтра тебе передадут нормальной еды. Да и камеру сменят. Я распорядился, чтобы для тебя в кастелянской прибрали и телек поставили. Больше пока ничего сделать не могу.

– Ты к этой сучке поедешь, попроси ее с афганцем поговорить.

– О чем, Слава?

– Как о чем? Если они снюхались, пусть просит своего дружка. Коленев может повлиять на Постного, и меня выпустят.

Курдюк почесал затылок:

– Что-то в этом есть. Да, кстати, я пальчик нашему медику на экспертизу снес. Попросил как бы неофициально.

– Ну и что?

– Он в заморозке у нее лежал? Понимаешь?

– Пока нет…

– Это значит, Кащея они давно ухлопали. И письмо фальшак. Мне из Москвы позвонили. Это не рука Гены. А чья рука, я теперь знаю. Представляешь, афганцу наш художник Василек письмо Кащеева нарисовал.

Стеколкина сообщение не заинтересовало:

– Ну что из этого?

– Ты здесь совсем отупел. Если письмо состряпал Коленев, ясное дело, он играет с девчонкой вместе.

– Поосторожнее бы надо с ней.

– Теперь уж чего осторожничать… – Усмехнулся Курдюк: – Мы теперь в одной упряжке.

– Так-то оно так… Я только роли афганца никак не пойму.

– Хули тут понимать? Он вдовец с денежками, она тоже не пустая. Вот и спелись.

– Думаешь, он и про нашу бумагу знает? – Веко у Стеколкина снова начало подергиваться.

– Девка свою игру ведет, а его использует. Поверь нюху старого мента.

– Хорошо бы… – Вздохнул Стеколкин. – Коленев страшный человек, проведает о Постном, нам всем не жить.

– Бог не выдаст, свинья не съест. Сейчас важно момент не упустить. Заводик прихватить, автопарк… Не мы, другие найдутся. А после драки кулаками махать дело пустое. Ну, бывай. – Курдюк поднялся, потрепал по плечу друга и вышел из камеры. Оставшись в одиночестве, Стеколкин шмыгнул носом. Не обнаружив в кармане платка, высморкался двумя пальцами и утер нос рукавом. Веко у Стеколкина больше не дергалось, и плакать он перестал. У чиновника появилась надежда. А если у человека есть надежда, он может не терять присутствия духа даже в тюрьме.

В последние дни Мака стала замечать странные взгляды своего телохранителя. Ей показалось, что он не читает свою книгу, а украдкой ее изучает.

– Ты чего пялишься, Трофим?

Он покраснел, но нашелся быстро:

– Вы красивая женщина, как не посмотреть.

Мака скривила губы:

– Я перед тобой столько время торчу голая, а ты только заметил?

– Почему? Я сразу заметил. Поначалу стеснялся, а теперь немного привык.

– Может, ты меня и трахнуть хочешь?

– Что вы, Мака? Я же ваш работник.

– Ну и что?

– Помню Пятака с его коленкой. У меня нет ни малейшего желания получить пулю.

– А если я тебя сама позову?

– Не позовете.

– Почему так думаешь? Ты парень вполне…

– У вас есть лучше.

– Все замечаешь. Ты случайно в мой конвертик и коробочку не заглянул?

– Какую коробочку? – «Искренне» удивился Трофим.

– Ладно, иди. А смотреть на меня можешь сколько угодно. Мне это даже приятно, – разрешила Мака и вернулась к себе в спальню.

Большую часть суток она проводила в постели. Сюда, словно в кабинет, к ней являлись с докладом ее работники, тут же она принимала Голенева. Олег не позвонил. Сама звонить Стеколкину она не хотела. Следующий шаг должны сделать они. Мака умела ждать. И дождалась. После обеда в кащеевский кооператив на мотоцикле с люлькой прикатили два милиционера. Молоденький сержант потребовал, чтобы его провели к хозяйке.

– Мака, к вам мент. – Доложил Трофим.

– Чего ему надо?

– Сказал, по личному делу.

Мака нехотя набросила халат и вышла в гостиную. Сержанта привели следом.

– Вас просили приехать в деревню Щеглы на лодочную станцию. – Сообщил он, переминаясь с ноги на ногу.

– Кто меня просил? – Решила уточнить девушка.

– Полковник Курдюк.

– Почему именно туда?

– Не знаю. Кажется, на лодочной станции намечается какое-то мероприятие по случаю вступления нашего мэра в должность. Товарищ полковник там будет по службе.

– Во сколько?

– В шестнадцать ноль-ноль.

– Хорошо, я подумаю.

– Как доложить?

Мака усмехнулась:

– Так и доложи, захочу – приеду, захочу – нет.

Милиционер хмыкнул и направился к двери. Мака услышала, как во дворе затарахтел мотоцикл. Она вернулась в спальню и вызвала Трофима.

– Подготовь банду Косяка. Без пятнадцати четыре я еду в Щеглы. «Мерседес» отмой до блеска, и пушку держи при себе.

– Будем воевать с милицией? – Улыбнулся Трофим.

– Что-то ты стал больно разговорчивым. Мы так не договаривались.

– Извините.

– Так-то лучше. А теперь иди, я буду одеваться.

Трофиму очень хотелось спросить хозяйку, почему раздеваться в его присутствии она позволяет, а одеваться нет. Но телохранитель решил не напрягать ситуацию и молча вышел.

Без пятнадцати четыре ворота кащеевского кооператива раскрылись, и на улицу вырулил автомобильный кортеж. Впереди в черном «мерседесе» ехала Мака, следом за хозяйкой тянулись два БМВ и микроавтобус. Соблюдая дистанцию в пять метров, машины покатили в сторону от города. Через полкилометра свернули на проселок, который тянулся вдоль реки Глуши. Не доезжая деревни Щеглы, переехали мост и спустились к берегу. Строение лодочной станции светилось свежеструганными досками. Их совсем недавно покрыли специальным лаком, и этот лак в лучах низкого осеннего солнца блестел, утомляя глаза. На берегу стоял длинный прицеп с лодками. Лодки тоже сверкали свежей краской, поскольку пришли прямо со склада и воды попробовать не успели. Мака отметила на борту каждой звучное название. Одна лодка называлась «Слава», другая – «Победа», третья – «Молния». Борта остальных разглядеть не смогла. На пригорке, недалеко от здания самой станции имелась большая круглая беседка. В ней дремал одноногий дед Корольков, которого хозяин лодочной станции за мизерную плату нанял сторожем. Корольков сообразил, что кащеевская банда лодки воровать не будет, а скорее всего, возьмет дань с хозяина. И решил, что это его не касается. Мака дала знак водителю БМВ. Он остановил машину, за ним остановились остальные. Трофим подогнал «мерседес» к зданию лодочной станции, а сопровождающие остались метрах в тридцати. Из двух БМВ и микроавтобуса выгрузились «партизаны» Жоры Косяка, да так и остались торчать рядом с машинами в ожидании дальнейших указаний.

Мака из «мерседеса» не выходила.

Через минуту к лодочной станции в клубах пыли подкатил милицейский УАЗ. Курдюк тяжело вывалился из передней двери и медленно направился к «мерседесу». Мака кнопкой приоткрыла окно.

– Ты зачем свою армию привезла? – Поинтересовался полковник.

– Потому что ты хам. А хамам доверять нельзя. – Ответила Мака.

– Ладно, не лайся. Знаешь, кто старое помянет, тому глаз вон. Выходи, побалакаем. – Курдюк взялся за ручку дверцы «мерседеса», но Мака его одернула:

– Убери лапы. – И кивнула Трофиму. Тот быстро покинул водительское кресло и, приоткрыв дверцу, помог хозяйке выбраться.

– Нам бы с тобой с глазу на глаз. – Намекнул Курдюк, выразительно посмотрев на телохранителя.

– Где? – Поинтересовалась Мака.

– Пойдем на станцию. Хозяин приедет позже, там сейчас никого. – И Курдюк кивнул на свежевыструганные доски крыльца.

– Подожди здесь. – Приказала Мака Трофиму и решительно поднялась на ступеньки. Начальник милиции едва успел подняться за ней и распахнуть дверь.

Внутри пахло деревом и лаком. Мака поморщилась:

– Окно хоть открой. Я здесь задохнусь. – Полковник послушно распахнул окна.

В центре большой комнаты стоял длинный стол и больше десятка стульев. Вдоль стен Мака заметила кожаные диваны, а в правом углу у окна новый конторский стол и сейф. Она поняла, что это и есть место хозяина станции. В левом углу в навал лежали спасательные круги и жилеты.

– Садись, в ногах правды нет. – Курдюк указал на диван.

– Постою, от лежки и отсидок жопа устала. Бумаги принес?

– Как договорились.

– А бабки?

– Мака, это уж слишком…

– Я же предупредила, за хамство придется платить.

– Давай обойдемся без воспитательной работы с массами. Ты и так не в накладе. А наличности у нас нет.

– Где Стеколкин? Я ждала его.

– Вот об этом я и хотел с тобой парой слов перекинуться.

– Валяй, но сначала документы на участки.

– Они в машине. Могу принести.

– Ладно, потом. Чего ты хотел?

– Стеколкин в камере.

– Что? – Мака смерила полковника подозрительным взглядом: – Ты посадил друга?

– Пришлось. Постный раскопал взятку и заставил Славу расколоться. Дело очень скверное. Помоги.

– Я?

– Да, ты можешь.

– Каким образом?

– Ты же знакома с Коленевым?

– Допустим.

– Упроси его повлиять на Постного. Они же друзья детства. Да и зависит мэр от афганца. Завод на его денежки построил. Коленеву не откажет.

– А мне что за дело?

– И тебе есть полный резон. Сделаешь, я закрою глазки на письмо из Нью-Йорка.

– При чем тут письмо?

– Его же твой дружок с Васильковым состряпали. Сечешь? Это уже после того, как вы Кащея…

– Не пугай. Я тебя, с твоими страшилками, в гробу видела. Ты же меня понимаешь, Ванька?

– Ладно, не лезь в бутылку. Как человека прошу.

– Если я скажу «да», сколько?

– Мака… – Курдюк развел руками: – Ты же теперь с нами. Засудят Стеколкина, мало ли как пойдет. Он трусоват, болтать начнет, да и вообще, без него будет трудно. Он в бумагах хорошо соображает.

– Мне нет смысла. Пока мэром Постников, заводик мне не светит. Уберете его, тогда и поговорим.

– Попробуем.

Мака вдруг расхохоталась:

– Конечно, попробуете. Подписи ваши под его трупом уже стоят.

Курдюк обиженно засопел:

– Славка мог бы это сделать.

– Этот слюнтяй?

– Да. Он хорошо плавает, а Постный плавать не умеет. Мы договорились во время пикника устроить лодочную прогулку. Славка сядет с мэром, раскачает лодку, а дальше сама понимаешь…

– У вас мозгов, как у куриц. Вам бы яйца нести…

– Почему?

– Со взяточником, даже если Славка выйдет из тюряги, Постников не только в лодку, срать рядом не сядет. Он посадит с собой Олега.

– Ты думаешь подговорить афганца?!

– Тупой ты дядя. По-твоему, такой человек, как Коленев, может утопить друга детства?

– А что ты предлагаешь?

– Я подумаю.

– Ладно, думай. Только другого удобного случая может долго не представиться.

– Не надо меня лечить, не маленькая. Теперь тащи документы.

– А как со Славой?

– Сделаю. Но учти, половина его доли завода – моя.

– Он согласится. В тюрьме все становятся сговорчивыми. – Обрадовался Курдюк и быстро вышел на улицу. Через две минуты он вернулся с голубой канцелярской папкой:

– Все тут, даже подпись мэра имеется.

Мака хмыкнула, но раскрывать папку не стала.

– Теперь сматывайся. – Попросил Курдюк: – Сейчас придет хозяин лодочной станции, я должен с ним обсудить детали праздника.

Мака хлопнула полковника папкой по заднице и направилась к двери. На пороге обернулась:

– Пальчик понравился?

– Я мороженое мясо не очень люблю. Скотинку-то вы давно забили. Но это уже так, к слову…

– Оказывается, Ванька, ты не совсем идиот. – Похвалила милиционера Мака, и, громко хлопнув дверью, вышла.

Руфина Абрамовна представила Олегу Лену Ситенкову и, сославшись на дела, исчезла. Конечно, ради такого случая она могла бы дела отложить, но мудрая женщина решила оставить их вдвоем. Разговор молодым родителям предстоял деликатный, и она решила не стеснять их своим присутствием.

– Выйдем на воздух? – Предложил Голенев: – Хочу еще раз полюбоваться на наш двор после ремонта.

Лена не возражала. Они спустились по лестнице, и Олег повел Ситенкову через кухню.

– Тут же есть нормальное парадное? – Удивилась Лена. Она уже несколько дней не только работала учительницей, но и жила в детском доме.

– Простите, Лена, но я хочу, чтобы вы вышли во двор через мою волшебную дверь. – И Голенев рассказал молодой женщине, когда он, будучи ребенком, играл во дворе, всегда посматривал на эту дверь. И не только потому, что посудомойка Глуша выносила через эту дверь ломоть хлеба с солью или печеньице: – Я всегда думал, что именно из этой двери ко мне выйдет моя мама. Может быть, наша Ирочка думала так же, и тоже посматривала на эту дверь.

– Если вам так хочется, пожалуйста. – Улыбнулась Лена и вышла во двор через заветную дверь Голенева.

Олег вышел за ней:

– Какая мама Руфа молодец! Представляете, она восстановила двор моего детства. Даже волейбольную площадку. Только березы нет.

– Какой березы? – Спросила Лена.

– Видите карусель? Она как раз на пне той березы.

– Красивый у вас детский дом. Я слышала, вы помогли его отремонтировать?

– Больше Тихон помог. Это же и его дом. Давайте присядем. – Голенев, кивнул на маленький детский стол возле клумбы..

– Разве можно на столе сидеть?! – Возмутилась Лена: – Дети из окон увидят.

– Ну и что?

– Как что? Представьте себя школьником, а ваш учитель сидит на столе. Что вы подумаете?

– Подумаю, что моя учительница нормальный парень. – Рассмеялся Голенев.

– Парень?! Почему парень?

– Мы маму Руфу в детстве, естественно между собой, называли «свой парень». Это была высшая похвала взрослому человеку.

– Возможно, я когда-нибудь и заслужу такой комплемент от своих ребят, но не сейчас. Вы знаете, откуда я пришла?

– Да, Лена. Мама Руфа мне все про вас рассказала.

– Значит, вы меня поймете. Тетка явилась к ним из сумасшедшего дома и уселась на стол…

Олег не хотел продолжать этот разговор. Он заметил волейбольный мяч, забытый детьми, подбежал к нему, поднял и лихо запустил в кольцо. Положив мячик на место, вернулся к Лене:

– Ваш муж летчик?

– Да, он кончил летное училище. Наш техникум и их училище делили под общежития одно здание. А зал у нас был общий. В этом зале я с Пашей и познакомилась. Мы с ним целый вечер протанцевали, и у нас началась любовь.

– На чем он летал?

Лена смутилась:

– Ваши называли эти вертолеты «черными тюльпанами».

– Невеселая работа… Где он погиб?

– Его сбили под Кандагаром.

– Понятно… Там духи на нас «Стингеры» обкатывали…

– Мне бы не хотелось сегодня опять все это вспоминать. Давайте обсудим наше положение…

– Чего обсуждать? Поехали к Ирочке, заберете свою дочь. Вы же этого хотите?

– Я очень хочу. Но не знаю, как поступить. Если я привезу Иришу в детский дом, это может ее сильно огорчить. А поцеловать и уехать… Не пойму, что и делать.

– Никогда не надо ничего усложнять. Поедем, а там видно будет. Что если Ирочке с родной мамой все равно куда, только бы вместе…

Лена внимательно, долгим взглядом посмотрела в лицо Голенева:

– Вы бодритесь, а глаза у вас грустные. Чувствую, что вы к девочке уже привязались. Да и она к вам, наверное. Дети сильных и добрых мужчин любят. А вы сильный…

Голенев вынул из кармана расческу и провел по волосам:

– Знаете, я терял друзей по-настоящему. А Ирочка не уходит из жизни. Она идет к родной матери. Это же для ребенка счастье.

– Спасибо вам, – Лена поднесла к глазам платочек.

Чтобы не затягивать неловкость, Олег взял ее за руку и вывел на улицу.

Павел и Вера ждали Олега, никак не комментируя происходящего. Вера сидела за столом, подперев кулаком щеку, и смотрела на девочку. Она успела ее приодеть в новое платьице и заплести косу. Ирочка пока ничего не знала. Она устроилась на ковре и самозабвенно рисовала в альбоме обстановку своей новой комнаты. Олег обещал ей купить точно такую мебель, какую она нарисует. Ира очень старалась. Она даже высунула от усердия кончик языка. Павел принес из подвала картошки и присел рядом с женой.

– Наглядеться напоследок решила на внучку…

– Паш, вроде радоваться надо, а я готова реветь как дура. – Ответила Вера, продолжая наблюдать за ребенком. Мальчишек они с Павлом отправили в кино. Ира просилась с ними, но когда узнала, что придет Голенев, с удовольствием осталась дома.

– Олега жалко, переживает. Он Ирочку выделял. Да и нам без нее теперь как-то пустовато. Пацаны баламуты, а она девочка домашняя. – Павел говорил шепотом, чтобы ребенок не слышал. Предстоящая разлука с Ирой его тоже не радовала.

– Хоть бы оказалась матерью дельной. – Вздохнула Вера.

– А чего ты волнуешься? Она же учительница. Воспитывать детей ее профессия.

– Ты же слышал, она шесть лет в дурдоме просидела. А вдруг не долечилась?

Ответить Павел не успел. В прихожей раздался звонок, и он пошел открывать. Ирочка с криком «папа Олежка пришел!» бросилась за ним.

Олег пропустил вперед Лену:

– Знакомьтесь. – Улыбнулся он тестю с тещей, помогая Лене раздеться. Ирочка с трудом дождалась, пока Голенев повесит плащ на вешалку, и бросилась ему на шею:

– Папочка, я тебя вчера ждала.

Олег прижал девочку к себе:

– Я же вчера был.

– А вечером? Я тебя и вечером ждала. Я нарисовала мебель, пойдем, покажу.

– Потом, Ирочка. Сначала поздоровайся. Ты же еще не заешь, кто со мной пришел? – Голенев поставил девочку на пол и подтолкнул к Лене.

Та стояла в прихожей и широко раскрытыми глазами наблюдала за своей дочерью. Материнское сердце не ошиблась. Ее дочь обожала своего приемного отца. Лене это было и приятно, и горько. Ира мельком взглянула на незнакомую женщину и сказала ей: «здрасьте, тетя».

– Здравствуй, Ирочка. – Прошептала Лена и вдруг расплакалась. Вера сама едва сдерживала слезы, она подбежала к Ирочке, взяла ее за руку:

– Это не тетя, внученька. Это твоя родная мама.

– Может, в комнату пройдем? – Предложил Павел: – Неудобно как-то в прихожей.

– Мама… – Растерянно проговорила Ира.

– Да, Ирочка. Это Елена Ивановна Ситенкова, твоя кровная мать. Она тебя долго искала, и вот нашла. – Подтвердил Олег.

– Можно мне умыться? – Тихо попросила Лена.

– Конечно, можно. – Вера увела гостью в ванную.

– Это тетя моя мама? – Продолжала недоумевать Ира.

Голенев взял ребенка за руку и усадил за стол.

– Ирочка, твоя мама очень много пережила горя. Она любила твоего папу, который погиб в Афганистане. От горя она заболела. И болела очень долго. Поэтому ты попала в детский дом. Совсем недавно твоя мама поправилась и тебя нашла. Ты теперь будешь жить с ней.

– А ты тоже будешь жить с нами? – Спросила Ира у Олега.

– Нет, Ирочка. Я с вами жить не смогу.

– Почему? Ты же мой папа. Если нашлась моя мама, мы все должны жить вместе.

– Ирочка, ты же у меня не одна. У Лени, у Мити, у Темы с Сашей мамы не нашлись. Нашлась только твоя мама.

– Я хочу жить с тобой!

Олег погладил Иру по головке:

– Давай сегодня не будем ничего решать. Когда твоя мама выйдет из ванной, ты обними ее. Ей сейчас очень трудно. Она ждет, как ты ее примешь. Она очень хорошая. Я был бы счастлив, если у меня была такая же мама.

– Неужели ты совсем не помнишь свою маму? – Удивилась Вера: – Тебе было почти три года…

– Я помню, что у мамы на плече родимое пятнышко. Я его всегда хотела стереть. А оно не стиралось.

– Тогда беги в ванную и попроси маму показать тебе это пятнышко.

– Я боюсь.

– Пошли. – Вера взяла девочку за руку и решительно повела из комнаты.

– Давай, зятек по пятьдесят грамм. – Предложил Павел, когда мужчины остались вдвоем.

– Думаешь, поможет? – Улыбнулся Голенев.

– Помочь не поможет, а полегчать должно. Уж больно все чувствительно происходит… Сил нету.

– Согласен, но попозже.

Оба помолчали, поглядывая на дверь.

Наконец, Вера вернулась.

– Ну как? – Вскочил со стула супруг.

– Кажется, признала. – Тихо доложила Вера.

– Тогда накрывай на стол.

Мать и дочь явились в слезах. Но Лена сквозь слезы улыбалась.

– Сейчас будем обедать. Ты, Ситенкова, теперь нам родня. Так что давай вместе стол накрывать. – Приказала Вера. Лена кивнула и пошла за хозяйкой на кухню. Через пятнадцать минут все сидели за столом. Ира потребовала, чтобы Олег и Лена сели рядом, а она устроилась между ними.

– Слушай, Олег, я может, не имею права свою мысль высказать, но ты не обижайся… – Павел налил всем в рюмки и поднял свою: – Я как бы на правах старшего. Не возражаешь, зятек?

– Говорите, Павел, вы здесь хозяин. – Улыбнулся Олег.

– Вот смотрю, я на вас. Так ладно вы рядышком сидите. Что, если это судьба?

Лена густо покраснела и отвернулась. Олег потянулся за расческой:

– Не знаю, Павел, что вы имеете в виду, но я с удовольствием принял бы участие в судьбе Ирочки и ее мамы. И пока Елена Ивановна одна, я готов, на правах друга, делать для них всю мужскую работу. Мы с мужем Лены воевали по соседству. Он погиб, я выжил. А афганцы друг друга не бросают.

– Спасибо, Олег. – С чувством поблагодарила Ситенкова: – Я вижу, что девочка к вам очень привязана. Приходите к нам. А помогать мне не обязательно. У меня все-таки зарплата, нам с дочкой хватит.

– Может, мы, наконец, выпьем? – Напомнил Павел.

– И закусывать не забывайте. – Улыбнулась Вера.

Ира терпеливо дождалась, когда взрослые выпьют и закусят, и дернула Лену за рукав:

– Мама, я хочу жить в своей комнате. Я уже мебель нарисовала. Папа обещал купить мне такую.

Взрослые за столом переглянулись. Лена попыталась что-то объяснить дочери, но Голенев жестом ее остановил:

– У меня к вам, Лена, деловое предложение. Вы же по профессии воспитатель. Что, если я вам предложу работу.

– Я уже работаю. – Напомнила Лена.

– Знаю. Одно другому не помеха. Днем у мамы Руфы, а вечерами у меня. Вы долго болели. Вам нужно приодеться и не отказывать себе и дочери в хорошем питании. Если бы вы поселились вместе с Ирочкой в моем доме и присматривали за мальчишками, я бы вам платил приличную зарплату.

– Вы предлагаете жить с вами? – Насторожилась Лена.

– Не беспокойтесь, я вам не помешаю. У меня большой дом. На втором этаже есть Ирина комната, вы вполне могли бы в ней жить вдвоем.

– Но мне мэр города обещал вернуть мою квартиру.

– Тихон слово сдержит. – Заверил Олег: – Своя квартира вам не помешает. Я же вам предоставляю свой дом как место работы.

Лена задумалась:

– Большой дом требует много времени, а я учительница.

– Все остальное пусть вас не тревожит. Я уже договорился насчет уборки и готовки. Ваша обязанность присмотреть за ребятами. Особенно в мое отсутствие. Мне придется иногда уезжать.

– Не знаю, мне как-то неловко. – Смутилась Лена.

– Леночка, ничего стыдного тут нет. – Поддержала Вера зятя: – Сами судите: один мужик и четверо ребятишек. Я, ясное дело, помогу, но у нас кооператив. Паша один не справится.

– Хорошо, я подумаю. – Ответила Лена.

Ира захлопала в ладошки:

– Мама, нечего думать. Знаешь, какие мальчики хорошие. Ты их не бойся. Они меня слушаются.

– Я и не боюсь. – Улыбнулась Лена: – Но я слышала, дом Олега Николаевича еще не закончен.

– Ваша комната готова. Выбирайте вместе с дочкой мебель и начинайте жить.

Ира подпрыгнула на стуле:

– А можно сегодня?

Олег дернул девочку за косичку:

– Можно, только спать придется на раскладушках.

В прихожей раздался звонок.

– Мальчики из кино пришли. – Крикнула Ира и побежала открывать дверь. Они ввалились, подпихивая друг друга.

– Зря, Ирка, не пошла. Фильм такой прикольный. – Сообщил Саша.

– Да, там про космические войны! Наши их разгромили. А потом, этого, инопланетянина забрали на землю. – Восторженно добавил Леня.

– Мы тебе сейчас все кино расскажем. – Пообещал Тема. И только самый маленький Митя ничего не говорил, но улыбался во весь рот. Ребята скидывали куртки, снимали обувь, продолжая возбужденно делиться впечатлениями от фильма.

– А у меня мама нашлась. – Сказала Ира.

Мальчишки тут же замолчали, улыбки на их лицах исчезли.

– Как мама нашлась?

Ира пояснила:

– Приехала и нашлась.

Саша посмотрел на девочку исподлобья:

– Только твоя мама? А моя?

– Твоя не нашлась.

Четверо мальчишек окружили Иру и молча смотрели на нее. Они не могли и не хотели понимать, почему нашлась только одна мама. Ира повернулась и гордо пошла в комнату. Ребята постояли и медленно пошли за ней.

Олег поднялся им навстречу:

– Чего скисли, разбойники?

Мальчишки остановились и молча смотрели на Лену.

– Так, слушать мою команду. Сейчас вы улыбнетесь, по очереди подойдете к Елене Ивановне, поздороваетесь, назовете свое имя, и скажите, что вы рады за Ирочку. – Голенев по лицам мальчиков все сразу понял. Не случайно он вывел Лену из детского дома через свою волшебную дверь, из которой его мама так никогда и не вышла. Каждый из них тоже ждал свою маму, а пришла чужая.

Но Голенев усыновил этих мальчиков. Ему предстояло выпустить их в мир настоящими мужчинами. А это означало, что они должны научиться не только сочувствовать чужому горю, но и радоваться чужому счастью. Что иногда бывает гораздо труднее.

Мака была убеждена, что сегодня Олег появится. Он ей не звонил, о встрече они не договаривались, но девушка обладала редкостной интуицией, и своей интуиции доверяла. Она не стала валяться пол дня в постели. Утром посетила парикмахерскую, а днем вызвала Светлану с уборщицей из кафе «Какманду». Женщины отмыли полы и окна, пропылесосили ковры и натерли до блеска мебель. Коттедж убиенного бандита сиял чистотой.

В десять вечера Мака сама накрыла маленький столик в каминной. Она никогда не готовила дома и утолять голод предпочитала в кафе. Но сегодня, выставив на стол бутылку белого вина, холодную осетрину и несколько сортов сыра, соорудила нечто вроде ужина. Завершался натюрморт вазой с фруктами.

Трофим приволок дрова, растопил камин и откупорил бутылку. Он уже привык, что Мака дома одежд не признает и, застав хозяйку в томном вечернем платье, сообразил, что она ждет любовника. В дни, когда в коттедже появлялся Голенев, Мака голой не ходила. Догадку подтверждала и сервировка стола, накрытого на две персоны. Телохранитель сделал вывод, что сможет провести ночь у себя дома. И оказался прав.

– На сегодня ты свободен. – Сообщила ему хозяйка и с бокалом в руках уселась возле огня.

– Когда мне прийти? – Спросил Трофим.

– Позвоню. – Ответила Мака и отвернулась. Со своими работниками она никогда не здоровалась и не прощалась. Трофим вышел.

Камин разгорелся. В его чреве оранжевые язычки пламени нежно губили березовое полено. Их танец помогал Маке обдумывать просьбу Курдюка. Полковник просил вызволить Стеколкина из тюрьмы. И хоть девушка к Вячеславу Анатольевичу ничего, кроме брезгливости, не испытывала, она решила его освободить. Чиновник ей был нужен на свободе. Но Мака хорошо понимала, что просто так Голенев за взяточника заступаться не станет. Она уже достаточно изучила своего кавалера. Афганец хоть и занимался бизнесом, но принципы сохранял фронтовые. Нужно было придумать нечто неожиданное. И сейчас, глядя на огонь, хитроумная дева размышляла, чем бы его зацепить. Размышление прервал шум. К воротам кооператива подъехала машина. Мака поняла, что это «Универсал» Голенева. Пробитый глушитель «Волжанки» она узнала сразу. Не допив вино, встала, взяла с каминной доски канделябр, поставила на столик, зажгла свечи и вернулась в кресло. Когда Олег вошел, девушка поднялась ему навстречу, нежно обняла и поцеловала в губы:

– Присаживайся.

Олег опустился в кресло:

– У тебя праздник?

Она улыбнулась:

– Когда ты приходишь, для меня всегда праздник.

– Я серьезно. Вдруг ты родилась, а я без цветов.

Мака усмехнулась:

– Я никогда не праздную ни своих рождений, ни своих именин. Я даже не знаю, есть ли у меня день Ангела…

– Тогда по какому случаю накрыт стол?

– Я же сказала, тебя жду.

– Я не обещал навестить тебя сегодня.

– Обслужи девушку. – Потребовала Мака и протянула Голеневу свой бокал.

Он взял бутылку и налил ей вина:

– Ты мне не ответила?

– Разве ты не помнишь, что я ведьма?

– Да, ты говорила.

– Выпей со мной. И разберись с осетриной. Поверь, она того заслуживает… – Мака наполнила бокал гостя и чокнулась с ним.

– Знаешь, я с удовольствием займусь не только осетриной, а всем, что ты здесь разложила. У меня был сложный день, и за обедом у своих родственников я почти не ел.

– Вот и чудненько. – Улыбнулась хозяйка, наполняя тарелку гостя закусками: – Мы же еще с тобой не отметили победу твоего друга на выборах. Кстати, ты передал мое подношение господину Стеколкину?

– Конечно. Только ему сейчас не до подношений. Твой Стеколкин в камере.

– Славка в камере? – Разыграла она удивление: – Ты чего-то путаешь.

Голенев рассказал, как Вячеслав Антонович угодил в тюрьму.

Мака тяжело вздохнула:

– Это для твоего Постникова очень плохо.

– Чем же? Тиша сумел и доказательства получить.

– При чем тут доказательства? Люди подумают, что злопамятный мэр усадил конкурента. Победил на выборах и свел счеты. – Пояснила свою мысль любовница: – Если ты ему друг, уговори сделать красивый жест и выпустить этого слизняка. Народ оценит.

– Этот тип сидит не за то, что баллотировался в мэры, а за взятку.

Мака улыбнулась, уселась Голеневу на колени, расстегнула ему на груди рубашку и нежно погладила:

– Взятки берут все чиновники, и люди это знают. Они подумают, что мэр после победы сводит личные счеты. Но хватит об этом, я соскучилась.

Олег едва ответил на ее долгий, завлекающий поцелуй. Слова о Постникове его озадачили. Под таким углом он об аресте Стеколкина не думал.

Мака надула губки и перебралась в свое кресло:

– Голодному мужику не до любви. Давай, ешь.

Голенев машинально положил в рот кусок осетрины и допил вино:

– Пожалуй, Тиша не прав…

– Вот и объясни ему это.

– Понимаешь, Стеколкин не просто взял деньги, он за взятку отнял квартиру у вдовы погибшего офицера. Тихон такого не простит.

– Я же тебе говорила, что твой друг дурачок. А ты обиделся. Он слишком прямолинейный для своей должности. Но давай больше о нем не будем.

– Я попробую с ним побеседовать. Не уверен, что получится.

– Получится, не получится… Разбирайтесь сами. – Мака делала вид, что ее раздражает беседа на посторонние темы, а сама внимательно следила за реакцией любовника. Но бывший афганец ничего не замечал. Он волновался за репутацию друга:

– А ты уверена, что это в глазах людей будет выглядеть расправой с бывшим конкурентом?

– Да брось ты о своем дружке. Пришел к девушке, уделяй ей внимание. – Притворилась недовольной Мака.

– Прости, больше не буду. – Олег попытался сменить тему: – Как ты тут без меня жила?

– Скучно. Вызывала директора и мастера кирпичного завода. У них пошел брак. Мастер божился – что-то с печью не так. Остановила конвейер, велела найти причину.

– Нашли?

– Печь оказалась ни при чем. Слишком много опилок сыпали в массу. Уволила мастера и бригадира цеха, который за массу отвечает. Взяла других. Брак прекратился.

– Ты ездила на завод?

– Зачем, я не выходила из своей спальни.

– И все решила лежа в постели? – Не поверил Голенев.

– А зачем мне ездить? – Удивилась Мака: – Все равно в печах ничего не понимаю. Я их тут по очереди достала и картинка нарисовалась.

– Умеешь с людьми… – Не без удивления заметил бывший афганец.

– Сам сказал, что я мужик в юбке. У меня и к тебе деловое предложение.

– Валяй.

– Хочу твоих сирот на довольствие взять.

– Каких сирот? – Не понял Голенев.

– Детский дом евреечки…

Олег поморщился:

– Не смей так говорить о маме Руфе.

– А что, она не евреечка? – Прикинулась простушкой Мака.

– Мама Руфа человек с большой буквы. При чем тут ее национальность?

– Оставим национальность. Давай по теме. Нужно найти форму, как я смогу помочь сиротам. Я бы взяла расходы по их питанию.

– Разбогатела?

– Мне одной столько денег не надо. Я же тебе говорила, хочу работать и приносить людям пользу. А ты обещал помочь…

– Хорошо, я поговорю с мамой Руфой и Тишей.

– Поговори. – Мака встала, пультом включила музыкальный центр: – Потанцуем?

Олег вытер рот салфеткой и поднялся. Она прижалась к нему, зашептала на ухо:

– А теперь перейдем к настоящему делу.

И он почувствовал, как ее тонкая ручка с длинными красивыми пальцами расстегивает ремень на его брюках.

Лена проснулась от криков за стенкой и сначала не могла понять, где она находится. В комнате пахло лаком, и свет бил напрямую в большое окно без занавесок. Она лежала на раскладушке. Рядом, на матрасике, накрывшись одеялом с головой, спала ее Ирочка. Сознание прояснилось ото сна, и Лена вспомнила, что ночует в доме афганца. Она вчера вновь обрела дочь, и еще до конца этого не осознала. Девочка потребовала в ванной родственников Олега, чтобы она показала ей пятнышко на плече. Лена сперва не могла понять зачем. Вера помогла. Она пояснила, что ребенок запомнил эту отметину, и сейчас должен убедиться, что перед ним родная мать. Лена сняла блузку. Ирочка потрогала пятнышко на ее плече, а потом его поцеловала. Так девочка узнала маму, и они первую ночь за много лет провели вместе.

За стенкой бесновались мальчишки. Когда Ирочка вчера гордо собирала свои вещи, они наблюдали за ней чуть не плача. Лена сама предложила взять в новый дом и мальчиков. Слезы на глазах сразу сменились восторгом. Мальчишки быстро засунули в ранцы все, что считали самым необходимым, и Павел на своем «Рафике» привез всех на Вороний холм. Олег вместе с рабочими организовал походные спальные места. И хоть мальчики имели каждый по отдельной комнате, сорванцы пожелали спать вместе. Кто-то из них проснулся раньше и перебудил остальных.

Лена посмотрела на часы и поняла, что пора всех кормить. Она разбудила дочку и, наскоро умывшись, спустилась вниз. Плиты в доме пока не установили. Имелись скоростной чайник и электрическая плитка, которой пользовались строители. Они как раз заканчивали трапезу.

– Хозяйка проснулась? – Оскалился бригадир Ашот: – Мы заканчиваем, можете принимать вахту.

Лена смущено оправила халатик:

– Надо ребят быстро накормить и отправить в школу.

Ашот удивился:

– Они и по субботам учатся?

– Объявили день уборки города. Будем листья сгребать.

– Тогда надо кормить. – Серьезно согласился бригалир и поторопил свою бригаду. Рабочие, пожелав детям и Лене приятного аппетита, тут же испарились. Проблем с продуктами у Ситенковой не возникло. Вчера Павел вместе с вещами привез корзину с провизией. Она принялась за дело и через десять минут позвала детей завтракать. Ребята расселись, но за шикарным столом из нового столового гарнитура чувствовали себя неловко. Стулья с высокими прямыми спинками требовали чинного поведения, что было им не свойственно. Сервизов в столовой Голенев завести не успел, и ели кто из чего придется. Чай пили из жестяных кружек строителей. К концу завтрака ребята с обстановкой освоились.

– Как нам тебя называть? – Спросил самый солидный из пацанов, Тема: – Ирка тебя называет мамой. А нам как?

– Меня зовут Елена Ивановна, но можете называть меня просто Леной.

– А правда, что ты училка? – Поинтересовался Леня.

– Не училка, а учительница. – Поправила Ситенкова.

– И ты работаешь в нашем детдоме?

– Да, мне поручили младшие классы. – Подтвердила Лена.

– Мама их учит писать и считать. – Гордо сообщила Ирочка: – Жалко, что мы теперь ходим в другую школу.

– Совсем не жалко. – Возразил Саша: – В детдоме учатся сироты, а у нас есть папа.

– А у меня еще и мама. – Добавила Ирочка: – Пусть учит тех, кто там остался и всем двоек наставит.

– Почему двоек? – Возразила Лена: – Среди моих учеников есть очень способные ребята. Они будут получать пятерки.

– Лена, скажи честно… – потребовал Саша: – Если бы Ирка училась у тебя, ты бы ей всегда пятерки ставила?

– Почему всегда? – Удивилась Лена.

– Она же твоя дочь.

Ребята перестали жевать и с интересом ждали ответа на каверзный вопрос Саши.

– Вы думаете, что я враг своей дочери?

Саша не понял:

– Почему враг?

– Если учитель ставит хорошую оценку за плохие знания, ученик вырастет балбесом. Я не хочу, чтоб моя дочь стала такой. Вот поэтому я и сказала, что я ей не враг.

Самый маленький из мальчишек, Митя, очень внимательно смотрел на Лену, хотя слушал ее в пол-уха. Его волновал совсем другой вопрос:

– Лена, ты теперь будешь женой нашего папы?

Лена от неожиданности покраснела:

– С чего ты взял?

– Вы же будете жить вместе. А взрослые тети и дяди, когда живут вместе, становятся мужем и женой.

– Митя, ты еще слишком мал, чтобы судить о таких вещах. Я буду помогать Олегу Николаевичу управиться с вами. Это как бы моя работа.

Митя понял слова женщины по-своему:

– Ты будешь работать нашей мамой?

– Что-то в этом роде. – Улыбнулась Ситенкова и добавила: – И надеюсь, вы все мне будете в этом помогать. А теперь собирайте портфели. Вам пора в школу, а мне на работу.

Они спускались с Вороньего холма. Лена смотрела, как ребята дружно вышагивают вместе, и впервые за много лет ощутила себя если и не счастливой, то спокойной и умиротворенной. Она неожиданно не только вновь обрела дочь, но стала необходимой и этим мальчишкам. Они, как и ее Ирочка, потеряли отцов на войне, и общее горе роднило женщину с чужими детьми. Еще она думала о Голеневе. Он ей показался очень странным. Вчера, когда уходил, оставил ей конверт с деньгами. В нем оказалось десять бумажек по сто долларов. Лена однажды уже приняла от заведующей отделением психбольницы американские деньги и понимала, что Олег выдал слишком много. В школе она получала зарплату в рублях, но если их пересчитать по курсу, выходило долларов тридцать. А здесь целая тысяча! В девяносто первом году это были огромные деньги. «Я прекрасно прокормлю ребят и на двести», – сказала она афганцу.

«На питание и одежду детей я буду выдавать отдельно, а это ваша зарплата за месяц», – ответил Голенев и никаких возражений слушать не стал. Когда он ушел, Лену долго не оставляло ощущение неловкости, а потом решила: «Раз он может за мою работу столько платить, пусть платит. Деньги лишними не бывают. Но жить я буду, как привыкла. Скромно, без всяких ненужных расходов. Если он поймет, что переплатил, я ему их верну». Эта мысль ее успокоила, и она о деньгах больше не думала. Но сам бывший афганец ее заинтересовал. Таких мужчин она раньше не видела

Алексей Михайлович Нелидов после отъезда Голенева из Бирюзовска три дня думал, а на четвертый согласился принять в кооператив два отеля на берегу моря. Оформив необходимые бумаги, он взял супругу и отправился осматривать новые владения. Нине Петровне Нелидов хотел поручить руководство отелями. Такой ответственности женщина испугалась, но муж настоял. Поэтому ехала она с ним не в качестве жены, а в роли будущего директора.

Отель «Парус» состоял из двух корпусов – главного в пять этажей и двухэтажного спального. Оба здания окружала эквалиптовая роща, в которой имелось несколько беседок и один живописный грот с фонтаном. И беседки и грот требовали ремонта, а фонтан не работал вовсе.

– Господи, как все запущено. – Ужаснулась Нина Петровна словами известного прикола. Но супруга кооператора и не думала шутить. Фраза вылетела из ее уст совершенно искренне.

– Подожди переживать, починить фонтан и беседки можно за два дня. – Успокоил ее Нелидов: – Давай поглядим, что еще предстоит сделать…

Сопровождавший их комендант пансионата Курочкин, круглолицый розовощекий мужчина, складывающий губки бантиком, неожиданно захихикал.

– Что вас так развеселило, Валентин Константинович? – Полюбопытствовал Нелидов.

Курочкин прокашлялся и перестал смеяться:

– Если говорить о ремонте, начинать надо не с фонтана, а с бойлерной и кухни. Горячей воды у нас уже месяц нет, а главная плита того гляди развалится. Канализация в аварийном состоянии. Раз в неделю подвалы затоплены. Бывший директор «Паруса», Усманов, эпидемстанцию, можно сказать, на зарплате держал. Иначе нас бы давно прикрыли.

Нелидов остановился и внимательно посмотрел Курочкину в глаза:

– Вы хотите у меня работать? – Губки коменданта снова сложились бантиком: – Не слышу ответа? – Поторопил Нелидов.

– Как не хотеть. Мне еще девять лет до пенсии, а в нашем городе вакансий немного…

– Тогда идите к себе в кабинет, берите лист бумаги и пишите все, что требует ремонта, реконструкции или замены. Если что-либо упустите, и я это по ходу дела обнаружу, тут же будете уволены.

Курочкин надулся:

– Тут сразу не скажешь. Дайте мне время.

– Сколько вам нужно? – Поинтересовался Нелидов.

– Неделю дайте.

– Что же ты за комендант, если не знаешь своего хозяйства. – Пристыдила Курочкина Нина Петровна.

– Попрошу не обобщать. – Обиделся Курочкин: – Требования прежнего руководства я знал. Узнаю новые, буду действовать согласно им. Хозяева бывают разные. У одного отсутствие горячей воды считается временным неудобством, у другого это ЧП. Так что давайте сразу договоримся, если вы хотите довести пансионат до ума, я с вами. Но дайте обмозговать…

– Хорошо, даю вам неделю. – Согласился Нелидов и обратился к жене: – Не вижу, Ниночка, смысла продолжать осмотр. Приедем через неделю и вместе со списком Курочкина пройдемся по всему комплексу.

Так и не закончив обход «Паруса», Нелидовы направились в пансионат «Дружба». И здесь ремонта требовали не только часы, о которых волновался Голенев. Но, в отличие от коменданта Курочкина, у администратора Лидии Васильевны Новогрудской давно имелся список необходимых работ.

Нелидовы вернулись домой, и Алексей Михайлович уединился в кабинете, чтобы прикинуть, во что выльется реконструкция полученной от города недвижимости. Не имея точных данных по «Парусу», он все же решил приблизительно посчитать расходы. Супруга давно накрыла стол, а он все сидел, манипулируя калькулятором. Вышел в столовую, когда ужин уже остыл.

– Чего нахмурился? – Отметив скучную физиономию Алексея Михайловича, поинтересовалась Нина Петровна.

– Похоже, я сделал глупость. – Сообщил супруг.

– Не потянешь ремонт?

– Не потяну. – Признался Нелидов.

– Возьми кредит.

– Ссуда сейчас не выход. Рубль каждый день прыгает. А в долларах банк не даст.

– Что же делать?

– Надо советоваться с Олегом. Он мой единственный акционер. Если не пожалеет свои личные деньги, может быть, и выкрутимся.

Нина Петровна положила на тарелку мужа фаршированный кабачок и подвинула к нему сметану:

– Поешь и звони Олегу.

– Нет, Ниночка, я слетаю к нему. По телефону всего не скажешь… – Ответил Нелидов, машинально орудуя вилкой.

– Рюмку выпьешь?

– Нет, милая, не хочу. Приготовь мой чемоданчик, завтра первым рейсом в Москву.

– Давно я тебя в дорогу не собирала. – Вздохнула женщина. Прожив жизнь с офицером-подводником, она сохранила в душе ощущение проводов в дальний рейс. Это было ощущение не из приятных. Даже в мирное время она никогда не была уверена в его возвращении. Нина Петровна хорошо знала – подводные лодки иногда не всплывают.

В кабинете дым стоял коромыслом. Постников нервно ходил от стола к двери, не прекращая курить. Он уже смолил третью сигарету, прикуривая одну от другой.

– Это же бред! Какое мне дело, что, так сказать, подумают люди?!

Голенев сидел в кресле и молчал. Он уже высказал свои аргументы и ждал, когда друг детства их переварит.

Тихон продолжал возмущаться:

– И чего ты жалеешь этого проходимца?

– Я тебя жалею. Ты обязан учитывать общественное мнение. Не в жилу начинать работу с посадки бывшего кандидата.

– Хорошо, даже если я тебя послушаю, как это сделать? Рябов выписал ордер. Есть заявление Паперного. На каком, так сказать, основании я его освобожу?

– Успокойся, Тиша. Ты его освободишь по случаю вступления в должность. Мэр может себе это позволить. И сделать это надо публично. Паперный хорошо знает Стеколкина. Они приятели. У приятеля вымогать взятку нельзя. Вынеси ему общественное порицание и, пригрози тюрьмой, если еще раз соблазнится.

– Ладно, я подумаю. Теперь о заводе. Я не могу его запустить без очистительного комплекса. А знаешь, сколько стоит эта штука?

– Пока нет. – Улыбнулся Олег. Он понял, что Постников внял его совету.

– Около миллиона долларов.

– Почему так дорого? – Удивился Голенев: – Выкопать два пруда и поставить фильтры можно максимум за сто пятьдесят тысяч зеленых.

– Нужен очиститель воздуха. А это почти, так сказать, еще один цех. Наша техника дешевле, но уже не отвечает новым требованиям. С ней весь город покроется цементом.

– Хорошо, дай мне номер счета, я перечислю деньги.

– У тебя есть миллион? – Удивился Постников: – Я думал, что ты все оставшиеся деньги на отделку дома потратил.

– Моя доля в кооперативе. Мне бы не хотелось ее вынимать. Но дело надо заканчивать.

Постников нервно затушил в пепельнице сигарету и бросился к другу:

– Спасибо, Олежка. А то я ночь не спал, всё думал, где взять. У тебя даже просить не хотел. Ты ведь и так весь завод поднял.

Голенев мягко отстранил мэра:

– Ну ладно, хватит нежностей. Давай счет. А Стеколкина освободи до праздника по случаю твоего вступления. Как это у штатников называется?

– Ты имеешь в виду, так сказать, американского президента?

– Его самого.

– У них это называется инаугурация.

– Вот, вот… Выпусти его перед этой самой своей инаугурацией.

– Достал ты меня. Хорошо, выпущу я его, а как работать вместе? Я этого гада видеть не смогу…

– Ты же политик, вот и дипломатничай. – Усмехнулся Олег.

– Ладно, как-нибудь. – Тихон затушил сигарету и уселся за письменный стол: – Систему воздушной очистки мы закупим в Германии. У японцев цена скромнее, но дорога разницу съест.

– В Германии, так в Германии… Да, у меня к тебе еще одно дело. – Вспомнил Голенев.

– Говори, я могу писать счет и, так сказать, слушать.

– Мака хочет взять на себя расходы по питанию детдомовцев. Помоги технически это оформить.

– Я же тебе говорил, что это удивительная девушка! Кстати, ты ее скоро увидишь?

– Возможно… – И Голенев провел расческой по волосам:

Постников смущение друга не заметил. Он открыл ящик стола и достал конверт:

– Передай приглашение. В среду ей вручат наградной документ.

– Орден, что ли?

– Нет, свидетельство о том, что она стала почетным гражданином города.

– Не хило… – Олег спрятал конверт в кейс. Он долго пользовал свой потрепанный рюкзачок времен военной службы, но бумаги в нем носить не удобно, пришлось завести кейс.

– Хорошо, передам.

В кабинет заглянула секретарша Постникова Юля.

– Простите, Тихон Иннокентьевич, тут к Голеневу пришли.

– Пусть заходят. – Разрешил мэр.

Олег не успел удивиться, кто бы мог прийти к нему сюда, в кабинет Постникова, как в дверях возник Нелидов.

Начальник милиции явился обедать в столовую мэрии. Обычно он закусывал в ресторане интуриста, но сегодня посещать «Глухарь» не стал. В мэрии поварихой работала дородная тетка Марфа, которая готовила три неизменных блюда. На первое щи с капустой, а на второе бефстроганов или поджарку. Причем разницу между ними Курдюк не различал, хотя знал толк в кулинарии. Поэтому он и предпочитал ресторан. В мэрии кормили дешево, зато в ресторане с полковника денег не брали вовсе. И сегодня он изменил привычке не из соображений экономии. Курдюк решил переговорить с Максютой. Они уединились в уголок и совмещали обед с тихой беседой.

Максюта оставил недоеденные щи и подвинул к себе поджарку:

– Мне не нравится, что эта сучка затихла.

– Она же обещала помочь освободить Славу. Посмотрим…

Максюта перешел на шепот:

– Боюсь, что ее молодчики шлепнут Постного, а дальше, сам понимаешь.

Полковник самодовольно улыбнулся:

– Ты, Данилка, не прав. Пока Стеколкин в камере, Постному ничего не угрожает. Под бумагой и подпись Славки, а сейчас у него железное алиби. А она не такая дура, чтобы этого не учитывать. Я уверен, она по этой причине и сделает все возможное, чтобы Славку освободили. Так что спи спокойно, дорогой товарищ.

– А стоит ли его освобождать? – Задумчиво спросил Максюта. Данилу Прокопьевича посетила мысль, что без Стеколкина вполне можно обойтись: – Понимаешь, Ваня, дельного юриста мы найдем, и не за долю в деле, а за приличную зарплату. А на двоих все делится куда легче, чем на троих.

– Ты забыл о девчонке Кащеева? – Напомнил Курдюк: – Она штучка не простая.

– А ты на что? Уберет Постного, засади ее за решетку лет на двадцать.

– Хорошо сказать. У нее бумага. Она и из лагеря нас достанет.

Максюта снова зашептал:

– У вас в зоне иногда происходят разборки. Раз – и нет девочки, и мы с тобой вдвоем.

– Ты пойдешь мэром? Усмехнулся Курдюк.

– Офанарел? Мне только этого не хватало! – От удивления Максюта заговорил громко. Курдюк его одернул:

– Тише ты! Вон Юлька заявилась. – И полковник кивнул на дверь, в которую вошла секретарша мэра. Оба чиновника приподнялись, изобразили на лице нечто похожее на улыбку, снова уселись и молча принялись за поджарку. Беседы не возобновляли, дожидаясь, куда Юля сядет. Она устроилась в другом конце столовой, за столиком у окна, что друзей вполне устраивало.

– Хули, я должен идти мэром? Я что, похож на придурка? Продолжил удивляться Данило Прокопьевич.

– Не гоношись. Вот для того, чтобы прикрывать наши затеи из кабинета мэра, Стеколкин полезнее на свободе. Что случись, спросят с него. Видишь, какие дела в стране творятся. Не знаешь, при каком строе утром проснешься…

– Пожалуй. – Согласился Максюта. – И снова зашептал: – Но от девки все равно стоит избавиться.

Курдюк тоже перешел на шепот:

– Уберет Постного, поговорим.

– Чего говорить, убрать ее следом и все дела.

– Забыл, она с афганцем дружбу водит. Скорей всего затащила парня к себе в койку. Пусть его роль прояснится. Потом к этому вопросику вернемся. – Курдюк махом влил в себя стакан компота и поднялся: – Ладно, пойду, послужу родине.

Максюта кивнул, медленно допил свой компот и ложечкой доел фрукты. Его кабинет находился в здании мэрии, и он от службы родине и в обед не отрывался.

Одноногий дед Корольков не только дежурил на лодочной станции под деревней Щеглы в качестве сторожа, он теперь в ней и жил. Хозяин кооператива Николай Матвеевич Солохин разрешил инвалиду занять маленький чуланчик в самом здании. Корольков быстро обустроился. Лежанку он соорудил себе из трех спасательных кругов, связав их между собой, чтобы ложе во сне не разъезжалось. На круги уложил поролоновый коврик, предназначенный для загара посетителей. На дворе стояла осень, никто уже загорать не пытался, и коврик до следующего лета оставался вакантным. Одеяло и подушку Николай Матвеевич привез сторожу из дома. Из обрезков досок, оставшихся после строительства, дед сам сколотил столик и лавку. Одежды он носил немного, и шкафа не понадобилось. В каморке имелась лампа без абажура и розетка для кипятильника. Электрической плиткой Солохин сторожу пользоваться не разрешил. Хозяин знал о слабости своего работника к горячительным напиткам и опасался пожара. Кооператор много отсутствовал, закупая на базах оборудование для станции и выправляя бумаги. Он уже приобрел четыре водных велосипеда, а еще раньше закупил десять лодок. Лодки долго стояли на прицепе и, вполне возможно, оставались бы на нем до следующей весны, но Николай Матвеевич очень серьезно готовился к пикнику по случаю вступления в должность мэра города. Он понимал – создав условия для отдыха городского начальства, заслужит их благосклонность. А это в его начинающемся бизнесе имело большое значение. Для нормальной работы требовались всякие формальности, связанные с безопасностью клиентов. При желании начальство всегда сумело бы найти причину станцию закрыть. После праздника Солохин мог надеяться, что подобного желания у них не возникнет. Поэтому и спустил лодки на воду.

После того как они оказались в реке на причале, Королькову дремать в беседке уже не пришлось. Угнать лодки по воде куда проще. Это могли сделать и мальчишки. Необязательно с целью воровства, а для того, чтобы покататься. Правда, весла хранились на станции, но малолетних разбойников это вряд ли смущало. Подростки из деревни Щеглы часто торчали на берегу, поглядывая на новенькие лодочки с видимым интересом. Среди мальчишек имелось несколько отъявленных хулиганов, и сторож вынужден был постоянно проявлять бдительность. Но старик знал, что долго на воде лодки и велосипеды не пробудут. На зиму их поднимут на берег, и он сможет расслабиться. Расслаблялся дед при помощи жигулевского пива, нередко повышая градус добавкой, как он говаривал, «белого вина». Получая небольшую зарплату, инвалид мог себе раз в неделю это позволить. Корольков никогда не напивался до полного свинства, иначе Солохин не рискнул бы предложить ему работу. Дед выпивал понемногу, предпочитая находиться в благодушном настроении круглые сутки.

Сегодня сторожа никто не тревожил. Солохин вчера уехал в Москву получать свидетельство на свой лодочный кооператив, и Корольков на три дня остался за хозяина. Мальчишки с утра учились в школе, а два пенсионера, дремавшие на берегу с удочками, опасности не представляли.

Дед выпил натощак бутылку пива, сварил в кружке с помощью кипятильника яйцо вкрутую и старательно корявыми пальцами лишал его кожуры. Трапезничал в беседке, откуда мог обозревать территорию. Он разрезал яйцо на две части, уложил на ломоть черного хлеба и, пережевывая остатками зубов свой бутерброд, любовался пейзажем. Бутылка пива уже согрела его внутренности и настроила на блаженно-лирическую волну. Он размышлял на тему своей одинокой жизни. Наконец и он дожил до настоящего счастья. Инвалид имел кров и, к небольшой пенсии, зарплату сторожа. Хозяин не слишком допекал его поручениями, а во время службы, работник мог дышать свежим воздухом, рыбачить и наслаждаться прекрасными видами. Сегодня над рекой стелился утренний туман, обещая теплый осенний день.

Станция расположилась на высоком берегу Глуши. До поворота, где виднелись сваи разрушенного моста, река текла медленно. Еще до большевиков там стояла мельница Василия Прохорова. Мельник прославился тем, что вырастил одиннадцать сыновей и всем дал образование. Один из его сыновей после революции даже служил заместителем наркома легкой промышленности, но затем, в тридцать седьмом, сгинул. Посадили и остальных братьев. Сам Василий Прохоров попал под «раскулачку» и умер в Сибири. Мельницу деревенская беднота разграбила, и в наши дни от нее даже фундамента не осталось. Но в месте, где она стояла, сохранился омут, который так и звали «прохоровским». А чуть дальше торчали опоры бывшего мостика. За ними начинались пороги, и Глуша спокойный нрав меняла на бешеный. Бесилась она метров двести, затем затихала и, насколько видел глаз, несла свои воды медленно и степенно.

Корольков до поворота прогулок не совершал. Тропинку вдоль берега рыбаки протоптали, но хромать по ней на костылях, инвалиду не хотелось. Покончив с трапезой, он аккуратно собрал яичную скорлупу в пакет, а пустую бутылку от пива поставил в уголок под лавку. Бутылки старик сдавал и относился к стеклянной таре бережно.

Туман постепенно поднимался, и солнце начинало припекать. Корольков снял телогрейку, положил ее на скамью беседки и хотел уже вздремнуть, как услышал треск мотоцикла. Мотоциклист приближался не со стороны Щеглов, а с дороги, ведущей в Глухов. Старик видел, как он переехал мост и свернул к нему. Хозяин никаких распоряжений насчет гостей не давал, но сторож на всякий случай поднялся и, прихватив костыли, из беседки вышел. Лихо развернув своего железного коня, мотоциклист притормозил у здания лодочной станции, огляделся и, заметив сторожа, газанул к нему. Внешность парня показалась Королькову знакомой. Но вспомнить конкретно, кто прикатил, он не смог. Инвалид в лицо помнил почти всех жителей города, но далеко не всех знал по имени.

Тем временем молодой человек спешился, поставил свой мотоцикл на подпорку и широко улыбнулся:

– Привет, дедушка! Не помешал?

– Как мне можно помешать, я, видишь, ничего такого здесь не делаю. – Улыбнулся в ответ сторож, обнажив несколько желтых от табака сохранившихся зубов.

– А я еду мимо, смотрю, красотища какая. Раньше тут пустой берег, а теперь и лодки, и беседка… Никак станцию открыли?

– Еще не открыли. – Ответил старик. Но восхищение парня ему пришлось по душе. Корольков с недавних пор станцию считал своим домом, и похвала парня его радовала.

Мотоциклист тем временем быстро оглядел беседку, заметил в углу, под лавкой, пустую бутылку пива:

– Вижу ты, дед, «жигулевское» уважаешь. У меня его нет, а вот пару банок немецкого всегда при себе имею. Давай их откупорим на природе.

– Ты же за рулем. Дух пойдет, – напомнил Корольков, но глазки у него засветились.

– Ничего, пока с тобой посижу, проветрится, – успокоил заботливого инвалида мотоциклист и извлек из кармана две банки: – Открывать умеешь?

– Королькова заграничным пивом иногда угощали, и он с банкой быстро управился. Парень поднялся в беседку, посасывая пиво, внимательно осмотрел причал, про себя быстро пересчитал лодки и водяные велосипеды, пристегнутые цепями к сварным перилам, после чего уселся на скамейку и позвал сторожа:

– Присаживайся, дедуля. Я на двух ногах стоять не люблю, а тебе на одной и подавно не в масть…

– Да я на трех, как видишь. – Пошутил инвалид, но поднялся и на лавку присел.

– Один скучаешь? – Поинтересовался мотоциклист.

– А чего мне скучать? Сам сказал, тут красотища. А один давно. Бабка у меня еще шестнадцать лет назад погибла, с тех пор и кукую. Привык уже…

– Я тебя в городе часто видел.

– Да я тебя тоже где-то видел, только не припомню где. – Ответил Корольков.

– Меня Игорьком зовут. – Представился парень. А где видел, там меня уже нет…

– Сидел, что ли? – Предположил сторож, оглядывая богатую татуировку на обеих руках нового знакомого. На пальцах левой руки он даже успел сложить слово «Хруст».

– Было дело. Отмотал свое. – Признался Игорек.

– Вор? – Улыбнулся дед.

– В закон не вошел, так по мелочам с малолетства. Теперь завязал. Работаю.

– Это правильно. – Похвалил Корольков, со смаком вытягивая остатки из банки: – Тюрьма сладкой не бывает. А воле человек радуется.

– Что правда, то правда… Лодку покататься не отстегнешь?

– Не могу. Хозяин такого права мне не давал. Откроем для народа, приезжай.

– Где сам-то?

– Хозяин, что ли?

– Ясное дело.

– В Москве Николай Матвеевич.

– И долго ты один на хозяйстве?

– Еще пару дней, если не задержатся. Оне там по делам.

Парень поднялся:

– Ну бывай, дед. Найду время, заскочу, угощу тебя пивком…

– Приезжай. А за угощенье спасибо. Только немецкого не вози. Слабое оно, и кислым отдает. Лучше «Жигулей» нету.

– Чудак ты, дед. «Жигулевское»-то дешевле. – Мотоциклист сбежал с крыльца беседки, крутанул ногой стартер, уселся в седло и, газанув, покатил в сторону дороги.

«Молодой, а душевный… Пивком побаловал» – подумал Корольков о посетителе. Потом долго вспоминал, где его видел. И вспомнил. Парень приезжал с молодой подружкой Кащеева, в одной из машин ее сопровождения. В тот день Мака встречалась с начальником милиции, а дед Корольков дремал в беседке. Но дремал чутко, и братков разглядел всех.

Нелидова его главный акционер огорчил. Вместо того чтобы выдать деньги на ремонт отелей, велел переправить их в Германию и вручил счет банка. Голенев пытался оставить Алексея Михайловича переночевать в Глухове, но тот торопился назад, и Олег сам повез его в Москву.

– Машинка у тебя для миллионера самая подходящая. – Морщась от грохота неисправного глушителя, поддел компаньона Нелидов.

– Да, гремит. Надо трубу заварить, все руки не доходят. – Оправдывался Голенев. По дороге они больше молчали. Бывший афганец понимал, что расстроил своего директора, но поделать ничего не мог. Деньги надо было пустить на цементный завод Постникова. Олег и начал их зарабатывать, потому что когда-то дал слово Тихону помочь со строительством. Теперь оставался последний штрих, и затормозить уже готовый к пуску комплекс было бы для него непростительно.

– Придется вернуть отели обратно. Стыдно, конечно, вроде не дети, но жизнь есть жизнь. – Грустно рассудил Нелидов.

– Давай пока подождем, вдруг я что-нибудь придумаю… – Ответил Олег.

– Не больше недели. А то еще за простой городские власти денег потребуют.

Километров за двадцать до Москвы пошел сильный дождь. Впереди тащилась фура. Ее окутало водяное облако. Голенев не видел, что происходит впереди, и обгонять грузовик на узкой трассе опасался:

– Когда у тебя самолет? – Спросил он Нелидова.

Алексей Михайлович посмотрел на часы:

– Еще есть время. Регистрация начнется в двадцать два сорок.

– Тогда успеем. – Прикинул водитель. У них оставалось еще четыре часа. Олег надеялся вскоре добраться до кольцевой дороги, а там, если повезет обойтись без пробок, езды до аэропорта не больше часа.

– Помнишь Жвания? – Неожиданно спросил Алексей Михайлович.

Бандита Жвания Голенев помнил хорошо. Один раз он его проучил, а второй раз выручил. Жвания арестовали по подозрению в убийстве Тони. Он виделся с женой Голенева накануне ее гибели. Тогда Олег уже догадывался, чьих это рук дело, и за бандита поручился. Жвания выпустили.

– А что ты о нем заговорил?

Нелидов усмехнулся:

– Набивается в компаньоны. Стоит ему заикнуться, не один миллион выложит.

– Алеша, ты же знаешь, с этим народом связываться нельзя. Его один раз подпустишь и, считай, делу конец.

– Конечно, знаю. Прокручиваю в уме разные варианты, и выскочило.

Голеневу все же удалось обогнать фуру, и он поднажал. Беседовать, не повышая голоса, рев глушителя не позволял, и до пригородов Москвы они больше не разговаривали. В Люберцах переезд оказался закрыт. Уже прошло два поезда, а шлагбаум все не поднимали.

– Если думать о компаньоне, есть Новатный. С чехом у нас опыт совместной работы имеется. Он мужик приличный. Могу позвонить. – Продолжая тему, предложил Олег.

– Позвони. – Сразу согласился Нелидов: – Я о нем почему-то сам не подумал.

Тепловоз гнал через переезд нескончаемый поток вагонов. Путешественники, к своему огорчению, заметили, что состав начал замедлять ход. Но поезд, медленно протащив перед ними последнюю цистерну, все же не остановился, и шлагбаум, наконец, открыли.

– А Ирочка у нас больше не работает. Уехала в Москву: – Уже перед аэропортом решился сообщить Нелидов и, не дождавшись реакции, добавил: – А мне жаль, что у вас так сложилось. Хорошая она девочка.

– Мне тоже грустно. Но полюбить ее я бы уже не смог.

– Конечно, это твое личное дело. Только одному, да еще с детьми, очень не просто… Я вот без Нины Петровны даже и не представляю, как бы жил…

Голенев вспомнил пирожки Нины Петровны, ее активное и милое хлебосольство:

– Хорошая у тебя супруга. Привет ей передавай.

– Передам. Ты ей тоже нравишься…

Вошли в здание аэровокзала вместе. Голенев удостоверился, что регистрация на рейс до Адлера началась, и протянул Нелидову руку:

– Прости, Алеша, что так получилось. Но иначе я не могу.

– Олег, я бы на твоем месте поступил точно также. – Заверил Алексей Михайлович и крепко пожал руку компаньона. Они обнялись.

– Купи себе нормальную машину. На это деньги у тебя останутся. – Посоветовал Нелидов на прощание.

– Я лучше глушитель заварю. – Улыбнулся Голенев и пошел к выходу. Ему было приятно, что Нелидов все понял и не обиделся. Раньше у него был только один по-настоящему близкий человек, Постников. Теперь их стало два.

Стеколкин сидел в камере меньше недели, но чувствовал себя глубоко несчастным человеком. И хоть, стараниями Курдюка, узник имел возможность смотреть телевизор и еды хватало, настроение Вячеслава Антоновича оставалось мрачным. Сам Курдюк его больше не навещал. Он приходил всего два раза. Первый, когда Стеколкина взяли, и потом, когда его перевели в камеру с телевизором. В тот визит полковник предупредил, что кащеевская девица согласилась помочь, с условием, что Стеколкин отдаст ей половину своей доли от всех предстоящих прибылей. Вячеслав Анатольевич с радостью согласился и больше Курдюка не видел. Последующие дни тянулись бесконечно медленно. На допрос его ни разу не вызвали, что происходит с его делом, он не знал и, давно перестав жалеть болонок, которых утром выводил на прогулку, переживал за собственную персону. Чиновник никак не мог избавиться от ощущения материального ущерба. Ущерб наносился автоматически. Сменив кабинет в мэрии на камеру тюрьмы, он каждый день лишался конкретных денег. И это ощущение пока оставалось самым горьким в его теперешнем положении. Он помнил всех посетителей, которым назначил прием, и в уме прикидывал потерю от каждой недополученной взятки. Горестные мысли прервал лязг замка.

– На выход. – Приказал охранник.

Вячеслав Анатольевич вздрогнул от неожиданности и поднялся. Вохровец спокойно ждал на пороге.

– Куда меня? – Забеспокоился заключенный.

– К подполковнику Зудову. – Добродушно сообщил парень.

Это добродушие Вячеславу Анатольевичу показалось странным. Раньше вохровец смотрел исподлобья и на вопросы заключенного не отвечал. Стеколкин тут же осмелел:

– Не знаешь, зачем я понадобился начальнику тюрьмы?

– Знаю, но говорить права не имею. – Ухмыльнулся тот.

– Я никому не скажу.

– Все равно не положено. – Охранник на мгновенье задумался: – Вот только если вы мне поможете квартирку тещи на себя оформить…

– Я же в тюрьме! – Разозлился Стеколкин.

– Ну, если вдруг, того…

– Чего того?

– Ну, если вас отпустят?

– Если отпустят, еще надо чтобы на работе восстановили.

– А если восстановят?

– Тогда придешь в кабинет, и поговорим.

– А вы меня не забудете?

– Пока склероза не наблюдается.

– Тогда скажу, что вас переводят в очень хорошее место. А куда, у начальства выясните…

Узник понял, что парень знает больше, чем говорит, но пока тот вел его по коридору, больше вопросов не задавал. Начальник тюрьмы встретил его с улыбкой:

– Поздравляю, Вячеслав Антонович. Можете позвонить жене по моему телефону.

– С чем поздравляете? – Осторожно поинтересовался Стеколкин.

– С освобождением. – Улыбнулся Зудов. Улыбка у него получалась кривая, поскольку рот подполковника был от природы перекошен: – Ваше дело прекращено, и вы можете идти домой.

– Меня выпускают?

– Вы освобождаетесь по личному распоряжению мэра. Тихон Иннокентьевич оказался настоящим хозяином города. Своих не топит.

– Если бы не топил, меня бы здесь не было. – Осознав свое нынешнее положение, не без пафоса возразил Вячеслав Антонович.

– Не скажите, он молодец. Пугнуть пугнул, а потом помиловал. – Подполковник выписал Стеколкину пропуск и вызвал вохровца: – Выдай гражданину одежду и проводи на выход.

Стеколкина никто не встретил. Жене он звонить воздержался, а друзья, видимо, ничего не знали. Оказавшись на улице, он осмотрелся вокруг и не мог понять, почему знакомый ему город стал таким красивым и солнечным. Провел в тюрьме всего неделю, а вышел и увидел все другими глазами. И дома, и деревья, и даже прохожих, которых он раньше вообще не замечал.

– Вот она воля! – Подумал чиновник, вздохнул полной грудью воздух свободы и вздрогнул от автомобильного гудка. Рядом с ним стоял черный «мерседес» Кащеева, а за рулем сидел телохранитель Маки.

– Садись в машину. – Приказал водитель.

– Зачем?

– Там узнаешь. – И Трофим, не покидая водительского сидения, открыл заднюю дверь. Стеколкин послушно уселся в лимузин. Через десять минут его доставили в кооператив.

Трофим остановил машину, открыл Стеколкину дверцу, и когда тот выбрался наружу, взял его за локоть и повел к офису.

Мака сидела в директорском кабинете. Осмотрев визитера немигающим змеиным взглядом, поинтересовалась:

– Что, зек, доволен?

– Чем?

– Этот кретин еще спрашивает? – Возмутилась Мака: – Хочешь обратно в камеру?

Стеколкин в камеру не хотел:

– В тюрьме очень плохо.

– Это, Славка, твои проблемы. А сейчас садись, подпишешь мне бумагу. – И Мака выложила на стол лист, заполненный печатным текстом.

– Что за бумага? – Насторожился Стеколкин. В этом кабинете он уже подписал один документ, который стоил ему немало крови.

– Читай, если грамотный.

Вячеслав Антонович страдал близорукостью, а очков при себе не имел. Пришлось водить носом по тексту. Документ оказался генеральной доверенностью, при наличии которой Мака могла распоряжаться всем его имуществом.

– Ты совсем обнаглела, девушка. Так мы не договаривались. – Возмутился Стеколкин.

– Я освободила тебя из тюрьмы?

– Спасибо. Но, по словам Вани, речь шла о моей доле на цементный завод. А это просто грабеж. Ты же меня по миру пустишь.

– Акций цементного завода у тебя пока нет. – Усмехнулась Мака: – И если ты не круглый идиот, на свое имя их покупать и не будешь. Найди надежного человека.

– Почему я должен кого-то искать?

– Потому что через две недели станешь мэром. А мэр не имеет права заниматься предпринимательской деятельностью. И не бойся, пока ты остаешься паинькой, я у тебя не возьму ни копейки. А начнешь вертеть, зарою, и тогда этот документик мне понадобится. Не пропадать же добру компаньона.

Предложение занять кресло мэра Стеколкина озадачило. Он даже пропустил мимо ушей прямую угрозу Маки.

– Что значит через две недели?! Откуда такие сроки?

Мака нахмурилась:

– Мне надоело смотреть, как ты надо мной торчишь. Может быть, наконец, усядешься?

Стеколкин присел на краешек кресла.

– Теперь слушай. В среду действующий мэр официально вступит в должность. В четверг он умрет. В понедельник состоятся торжественные похороны Тихона Иннокентьевича Постникова. С тебя личный венок. А в следующий понедельник ты займешь его кресло.

Стеколкин судорожно достал из кармана платок и вытер испарину:

– Как умрет?

Мака расхохоталась:

– Тебя интересуют подробности?

– Вообще-то нет…

– Тогда не задавай дурацких вопросов. Я и так в курсе, что ты не Спиноза. Подписывай свою бумагу.

– Не хочу подписывать. – Отказался Стеколкин.

– Сейчас позову своего парня, и ты живым отсюда не выйдешь.

Стеколкин дрожащей рукой подписал документ. Мака забрала листок и спрятала в сейф:

– Теперь запомни, все, что будут затевать твои дружки, я должна знать тут же. Ты меня понял?

Стеколкин кивнул и покрылся красными пятнами:

– Зачем тебе это?

– Чтобы вы не сотворили разной дури. Я становлюсь вашим подельником. Общая задача прибрать к рукам город и нигде не проколоться. Из вас троих немного соображает один Данилка. Но Максюта жаден, а воры не зря говорят – жадность фраера сгубила. Поэтому я должна быть в курсе ваших затей.

– Хорошо, я буду с тобой советоваться…

– Не советоваться, а докладывать. – Уточнила Мака: – А сейчас конкретно о твоих действиях. Завтра ровно в девять утра явишься в кабинет Постникова и со слезами на глазах поблагодаришь его за свое освобождение. Станешь божиться, что осознал всю подлость проступка и сгораешь от стыда. Ну и так далее. Постарайся устроить так, чтобы Постный, при прощании, ответил на твое рукопожатие.

Стеколкин осмелился перебить Маку:

– А зачем это, если…

– Если он все равно умрет? – Досказала она его мысль.

– Примерно так. – Согласился Вячеслав Антонович.

– Кретин, если все будут знать день и час кончины мэра, он переживет нас. К тому же человека, которому Постников не подает руки, в его кресло усадить будет трудно. Тебе это ясно? – Стеколкин снова кивнул. – Тогда пошел вон.

Вячеслав Антонович еще раз вытер лоб платком и направился к двери.

– Трофим мог бы отвезти тебя домой, но не стоит еще раз светить мой «мерседес». – Бросила ему вслед девушка, доставая из сумки пачку «Мальборо».

В новом доме телефон Голеневу еще не установили, и он позвонил в Прагу с почты. Иржи Новатный внимательно выслушал предложение бывшего афганца. Тот обещал чеху тридцать три процента от прибыли двух отелей, если Иржи согласится профинансировать их ремонт.

– Предложение интересное. Но буду с тобой откровенен. Политическая ситуация в СССР непредсказуема. По моим наблюдениям, Ельцин идет ва-банк. Чем закончится противостояние, пока неясно. Слишком большие деньги, боюсь рисковать. – Отказался Новатный.

– Я тебя прекрасно понимаю. Хотя, уверен, после ареста заговорщиков и запрета КПСС опасаться особенно нечего. – Ответил Олег.

– А я не уверен. У нас, у чехов, и у поляков бывшие институты государственной полиции ликвидированы. А у вас коммунистов запретили, а Ленин по-прежнему в мавзолее. Я уже не говорю о КГБ. Статую Феликса убрали, а организацию сохранили. Большевики уйдут в подполье и начнут гадить. Извини, но я пока пас. И потом, у меня сейчас совсем другие заботы.

– Если не секрет, поделись с компаньоном.

– Какие уж тут секреты. Младшенького везу в Англию учиться. Старших социалистическая школа уже подпортила. На свои карманные деньги у профессоров зачеты покупали. Оба отъявленные бездельники. Хочу хоть из Владека человека сделать. Новой стране понадобятся и новые лидеры.

– В Англии умеют готовить лидеров? – Удивился Олег.

– Представь себе, да. У них многовековая традиция. В дорогих колледжах сынков богачей и теперь секут розгами. Поэтому они выходят в мир джентльменами, а не особями мужского пола.

– И тебе не жалко парня?

– Мне жалко двух других. Мы с Евой их баловали и получили самоуверенных оболтусов.

– Успеха тебе с сыном. – Голенев положил трубку. Своеобразная отцовская забота Новатного афганца позабавила, а отказ от участия чеха в совместном проэкте огорчил. Олег уже начал понимать законы бизнеса. Они напоминали езду на велосипеде – перестанешь крутить педали, тут же навернешься. Кроме того, ему очень не хотелось обрезать крылья Нелидову. Алексей Михайлович нашел в новом деле свое призвание и оказался талантливым предпринимателем. Они получили отели бесплатно. Такие подарки возможны только в смутное время перемен. Наверняка в недалеком будущем их разрешат приватизировать. Все идет к этому. Тогда гостиничные комплексы с собственными пляжами превратятся в десятки миллионов долларов. Продав их через несколько лет, можно вообще больше никогда бизнесом не заниматься.

Голенев не испытывал азарта от процесса приумножения денег. Сработал стимул помочь Постникову. Теперь цементный завод построен, дом почти закончен, а на жизнь хватит газированной воды. И если бы не Алексей Михайлович, который за последнее время стал ему по-настоящему близким человеком, Олег бы и думать забыл о возникшей проблеме. Но бывший афганец ценил дружбу превыше всего.

Он вышел с почты, уселся за руль «Волжанки», повернул ключ зажигания и поморщился от рева двигателя. Собрался ехать на Вороний холм, но передумал и поехал к Маке. В ее кооперативе имелся автосервис, где он смог бы, наконец, заварить трубу глушителя.

На территории кащеевского кооператива Олег днем никогда не появлялся, но охранники его уже знали. Миновав ворота, он медленно покатил в дальний конец территории, где и находились авторемонтные мастерские.

Мужичок с оттопыренными ушами, одетый в синею спецовку, по реву двигателя диагноз «Волжанке» поставил метров за сто.

Открыв ворота бокса, он жестами помог Голеневу заехать на «яму», моментально спрыгнул в нее и через минуту объявил:

– Решето. Варить тут нечего. Хочешь, заменим?

Клиент не спорил:

– Сколько тебе нужно времени?

– Ты бы лучше спросил, сколько бабок готовить. – Ухмыльнулся механик.

– Сколько скажешь, столько и получишь. – Ответил Голенев.

Тот пожал плечами:

– Если ты крутой, зачем катаешься на этой колымаге. Взял бы себе тачку нормальную.

– Поменяешь глушитель, она и будет нормальная. – Ответил Голенев.

Мужичок покрутил руль и открыл капот:

– Ты на лоха не похож, погляди сам. Масло из-под прокладок гонит, клапана гремят, рулевые тяги в заднице. Здесь работы дня на три. И это на первый взгляд, а копнешь, еще наберется.

– Хорошо, сделай все, что посчитаешь нужным. – Разрешил клиент и вынул из кармана бумажник.

– Помнишь песню «милого узнаю по походке», а я тебя узнаю по реву твоего тарантаса. – Голенев оглянулся и увидел Маку. Девушка стояла в шубке, накинув ее на голое тело.

– Здравствуй, вот и приехал глушитель чинить.

Мака подошла к мастеру:

– Это мой клиент. Все по боку, чтобы через два часа его машина была в порядке. И денег с него не бери.

– За два часа не успею, хозяйка. Тут канители, за день не управишься.

– Работайте ночью. – И Она повернулась к Олегу: – Пойдем, кофейком угощу. Или ты спешишь?

– Не очень.

Она взяла его под руку и повела к коттеджу:

– Лежу себе в спальне, смотрю журнал, вдруг слышу, милый катит. Встала встречать, а он мимо.

– Я бы зашел… – Оправдывался Голенев.

– Не уверена, лучше я тебя сама к себе заведу.

– Веди, раз попался. – Улыбнулся кавалер.

В прихожей она сняла с него куртку, а с себя шубу:

– Я тебя сегодня не ждала, поэтому, извини, не приоделась.

Он не ответил. Она прижалась к нему и заглянула в глаза: – Я соскучилась. Ты в прошлый раз был не слишком нежный. Все о своем дружке пекся.

– Стеколкина выпусти… – Она не дала договорить, закрыв ему губы поцелуем: – Давай прямо здесь…

– А где твоя охрана?

– Всех выгнала. – Прошептала Мака, быстро расправляясь с одеждой любовника: – Посмотри в зеркало, какие мы красивые.

– Не люблю при свете. Все мои шрамы видно.

– Дурачок, шрамы мужчину красят. – Она опустилась на колени и смотрела на него снизу, не мигая. Голенев тут же завелся. Он первый раз видел в большом зеркале все, что делал с женщиной. Им овладело странное чувство, с одной стороны он испытывал что-то вроде стыда, с другой зверел от страсти.

– Так быстро? – Разочарованно произнесла Мака.

– Не привык к такому…

– Ладно, не объясняй. Пошли в спальню, я тебе кофе обещала… – Она двинулась вперед. Олег смотрел на ее подрагивающие бедра, на стройные длинные ноги, и когда они добрались до спальни, ему уже было не до кофе. Теперь, когда первый порыв страсти миновал, он брал ее долго. Мака сегодня не отвечала ему неистово, как обычно. Она была нежной и чуть смущенной, как девушка, которая только познает мужчину. Она умела быть разной во время физической близости. Когда он отвалился, она уселась на него:

– Хочешь, я тебе скажу одну вещь?

– Скажи…

– Раньше никогда не говорила, а теперь скажу. Я в тебя влюбилась. Правда, смешно?

– Почему смешно? – Не понял любовник.

– Потому, что я не такая. Я черствая и расчетливая. А с тобой, как малолетка. Самой стыдно.

– Тебе стыдно? – Усомнился Олег.

– Представь себе. Но это хороший стыд. Он меня не унижает, а наоборот. Давай поженимся? – Голенев не знал что отвечать. – Чего молчишь? Или я для тебя слишком низкая?

– Не говори глупости. Ты не низкая. Ты теперь большой человек. – Он встал, вышел в прихожую, добыл из кейса конверт и вернулся в спальню: – Это тебе.

Она взяла конверт:

– Что это?

– Приглашение в мэрию.

– Зачем?

– Тебя наградят.

– За что?

– За танк, который ты остановила.

– Орден дадут? – Она вдруг расхохоталась.

– Чего смеешься?

– Да так… Орден бывшей подружке бандита. Потеха…

– Не орден. Ты станешь первым почетным гражданином города.

– Гражданином? – Она снова расхохоталась.

– Ну, гражданкой. Какая разница.

– Для тебя нет разницы? Ты, что, гражданина трахал?

– Не придирайся к словам.

– И кто же меня наградит.

– Мэр города.

– Это надо отметить. Пошли в кафе, угощаю. – Она распахнула шкаф, быстро выхватила несколько платьев и через секунду оделась. Кафе для посетителей еще не открыли. Мака приказала включить музыку и никого в зал не пускать. Она сама сходила на кухню и выбрала им блюда. Вернувшись к столику, предложила:

– Давай выпьем коньяка. Ты все равно уже без машины, а я человек вольный. Когда хочу, тогда и пью. Кстати, ты говорил о детском доме со своим другом?

– Да, Тихон обещал найти форму, как это сделать.

– Спасибо. – Мака налила себе и ему: – Давай за твою трубу.

– Ты о чем? – Смутился Олег.

– О глушителе, дурашка. Пусть больше не гремит.

– Не стоит за это пить. Трубу заменят. Только почему ты решила чинить меня бесплатно?

– Могу себе позволить. У меня редко бывает возможность потратить на тебя деньги. Ты же у нас гордый.

– Мужик не имеет права разрешать девушкам за себя платить. Это же свинство. – Пояснил любовник и поднял бокал: – Выпьем за твою награду.

– Нет, только когда получу. Давай лучше за твои успехи.

Они выпили. Голенев поморщился и закусил ломтиком копченой осетрины.

– Ты не любишь коньяк? Закажу водки.

– Не надо. Я привыкну.

– Дом закончил?

– Сегодня должен рассчитаться со строителями.

– Денег хватит? А то одолжу. – Улыбнулась Мака.

– На свой дом хватит. У меня не хватает миллиона зеленых на ремонт двух отелей на юге.

– Возьми девушку в долю, она найдет.

– Шутишь?

– Нисколько. Что за отели?

– Обычные советские здравницы. Город довел их до ручки и передал нашему кооперативу, а у меня на ремонт денег нет.

– Расскажи подробнее.

Голенев описал Маке оба бирюзовских отеля. Пансионат «Дружбу» афганец знал лучше, и обрисовал в деталях. Мака слушала очень внимательно. Иногда переспрашивала. Когда Голенев закончил, она долго не мигая смотрела в окно:

– Ты прикинул, за какой срок можно будет отбить бабки?

Олег задумался:

– При теперешнем положении дел в стране, сказать трудно. Надеюсь на другое.

– На что же, если не секрет?

На то, что в ближайшем будущем появиться возможность их у государства выкупить. Тогда это целый капитал.

– А не боишься, приведешь их в порядок, а эти козлы отнимут?

– Какие козлы?

– Городские власти, или область, или еще кто. Кусочек-то лакомый.

– Не боюсь. Мне пришлось там немного повоевать. Со мной связываться не станут.

– Да, я совсем забыла. Ты же у нас воин. Одного твоего врага я уже похоронила… Ладно, какой у меня будет процент с прибыли?

– Нас в деле двое, плюс ты. Значит, на троих.

– Я дам деньги, но должна на них посмотреть.

– На кого посмотреть?

– На твои отели. Ты что-то слишком рассеянный…

Теперь задумался Олег:

– Я сначала обязан поговорить с компаньоном.

– Говори. Я готова лететь хоть сегодня. – И Мака наполнила бокалы: – Давай за наш общий бизнес.

Голенев усмехнулся и молча выпил.

Мака подождала, пока он закусит, и напомнила:

– Так женишься на мне?

– Нет.

– Почему?

– У меня четверо детей.

– У тебя же их было пять?

– У девочки нашлась мама. Так что остались четверо мальчиков.

– Если я готова кормить целый детский дом, еще четверых как-нибудь прокормлю.

– Им нужна материнская ласка, а ты у нас не по этой части.

– Хамишь, парниша. Откуда ты знаешь, по какой я части?

– Прости, но мне кажется, тебе не до детей.

– Когда кажется, надо креститься. Кстати, я выписала попика из Москвы. Через неделю откроем церковь для прихожан.

Олег посмотрел Маке в глаза:

– Странная ты девушка…

– Чем же я странная? Тем, что хочу замуж за любимого? Так это все бабы хотят.

– Никогда не пойму, говоришь ты всерьез, или так…

– И не пытайся. Я девушка загадочная. А вам, мужикам, тайны в женщине нравятся. Женись на мне и отгадывай…

– Давай пока решим наши дела.

– А чего решать, советуйся со своим напарником и вперед.

Голенев сам разлил коньяк и, звякнув своим бокалом о бокал Маки, выпил:

– Собирайся. Завтра утром летим.

– А как же твой компаньон?

– Ничего, я за тебя поручусь.

– Тогда оставайся у меня, ты все равно без машины. Вместе и соберемся. И она откровенно провела язычком по своим губам.

– Нет, Мака. Я должен появиться дома, попрощаться с ребятами и отпустить строителей. Пойду пешком, а ты прикажи своему телохранителю, чтобы в шесть утра пригнал мою машину. Приедешь с ним и сразу в Москву.

– С тобой мне телохранитель не нужен.

– А мы завезем его в город. – Олег полез в карман за бумажником и жестом подозвал Свету. Мака, так же жестом, отправила барменшу назад:

– Не спеши. Расскажи мне о своих друзьях на юге.

– Чего рассказывать? Там живут замечательные люди.

– Вот и расскажи о них. Мне же интересно, с кем ты дружишь.

Олег рассказал девушке о своем компаньоне, бывшем подводнике, об афганцах, которые помогли ему справиться с бандитом Жвания, не забыл и о музыканте Моне из кафе «Ласточка».

Мака музыкантом заинтересовалась:

– Я очень люблю скрипку. Он правда, хороший скрипач?

– Он гений. Однажды Моня устроил праздник по случаю рождения десятого внука. На этом празднике он играл и классику. И как играл!

– У него десять внуков? Богатенький дедушка…

– Да, и всех обожает.

– Пригласишь меня в это кафе?

– Конечно. Я сам с удовольствием его послушаю. Только не забудь, в среду ты должна вернуться и пойти в мэрию.

– Мы должны вернуться. – Поправила Мака и по-доброму улыбнулась.

Сторож лодочной станции не слишком поверил обещанию Игорька навестить его снова. Но молодой человек на следующий день появился. Приехал он в этот раз на шикарной машине, привез ящик «жигулевского» и целый пакет закусок. Притащив все это в беседку, выложил на стол еще и бутылку «Гжелки».

– Широко гуляешь, Игорек. Грабанул кого? – Пошутил сторож.

– Премию дали. – Ответил щедрый посетитель, откупоривая водку: – Ты, чем трепаться, лучше бы стаканы принес и пару тарелочек.

– Это мы мигом. – Заверил инвалид и, ловко орудуя костылями, поручение тут же выполнил. Игорек вывалил на тарелки увесистый кусок ветчины, кружок сыра, а помидоры и огурчики пристроил на пакет, соорудив из него нечто вроде салфетки. Полюбовавшись на созданный натюрморт, достал из кармана большой автоматически раскрывающийся нож. Его острое, как бритва, лезвие, мягко входило в помидор, деля его на тонкие ровные кружки.

Пиво пили из горлышка. В стаканы гость разлил водку.

– Давай за твое здоровье дед. – Предложил Игорек и, не дожидаясь реакции собутыльника, влил в себя полстакана. Старик глотнул четверть стаканчика. Его организм привык к дозам поскромнее.

– Ховошая водка. – Похвалил он, закусывая огурчиком. Отсутствие зубов пить не мешало, но огурец ему пришлось жевать, и слова выговаривались нечетко.

– Нормальная, – согласился молодой человек, накладывая на ветчину кружок томата. Его челюсти работали прекрасно, и говорил он с полным ртом вполне членораздельно: – Чего ты, как курица, по капле? Принял бы как я, и сразу в кайф.

– Невзя… возраст. – Прошамкал Корольков.

– Ну, тогда, давай повторим. – Напирал молодой человек.

– Я пивком… – Старик, наконец, проглотил закуску и заговорил свободнее: – Пивко помягше. А то развезет, и даже не поговорить… Что тебе за радость от пьяного старика?

Игорек ухмыльнулся и тоже взял пиво:

– Ты бы себе бабку завел. Одному тоскливо.

Инвалид долго смеялся:

– Скажешь еще! Чего мне с ней делать?

– Ничего не можешь? А на вид еще хоть куда.

– Смеешься над дедом? Я свое отыграл. Мне бы теперь дожить покойно до смерти, а бабки ворчат много. Опять же, против выпивки выступают.

– Тут ты, пожалуй, прав. – Согласился Игорек: – Бабы народ въедливый.

– То-то и оно…

Гость достал пачку «Мальборо», вынул две сигареты, одну положил себе в рот, другую протянул деду:

– Угощайся.

– Иноземные куришь. – Старик уважительно принял сигарету, понюхал ее, помял и полез в карман за спичками. Игорек щелкнул зажигалкой и поднес деду огонек. Дед затянулся:

– Дорогой табак, но слабый. Одной не накуришься. Вот мой хозяин такие любит.

– Он еще не приехал?

– Нет пока. Обещали завтра воротиться, а там как пойдет. В Москве народ занятой, могут и задержать.

Игорек притворился огорченным:

– А если он до зимы застрянет? Мне на лодочке покататься охота. Ты же без его разрешения не даешь…

– Дождешься. Так долго оне не могут. На той неделе у нас большой праздник. Все городское начальство понаедет. Оне должны подготовиться…

– Это когда же? – Для порядка поинтересовался молодой человек, хотя о дате гулянки чиновников был прекрасно осведомлен.

– В тот четверг. В среду мэр в должность войдет, а на другой день к нам.

– Лодки заперты надежно? Смотри, чтобы не уперли.

– Обижаешь. Замки новые, а ключи всегда при себе держу. – Гордо сообщил сторож.

Игорек подлил в оба стакана водки:

– За все хорошее.

Старик с сожалением отложил сигарету:

– Частишь ты больно… – Но компанию поддержал. Старый выпивоха уважал порядок в дружеском застолье, и обидеть собутыльника не хотел.

– Ты, дедушка, закусывай, – напомнил Игорек: – а то, правда, копыта окинешь.

– Душепный ты павень, Иговек. Завотишься опо мне. – Язык у старика заплетался. Он послушно положил в рот кусок ветчины, и принялся его пережевывать. На лице его уже блуждала дурацкая улыбочка, по которой гость без труда определил, что инвалид дозревает. Запив ветчину «Жигулевским», Корольков дара речи лишился, а через пять минут задремал. Молодой человек затушил его сигарету и потряс старика за плечо. Корольков что-то промычал, продолжая спать. Игорек уложил дедушку на лавку, заботливо подсунув ему под голову свой плащ, быстро обыскал карманы сторожа и, добыв из них связку с ключами, направился к причалу. Перепробовав несколько ключей, отомкнул крайнюю лодку с надписью «Победа» на борту, вернулся к машине, вынул из багажника небольшой чемоданчик, отнес его в лодку, затем сходил за веслами и, через минуту, оттолкнулся от причала.

Сторож крепко спал, сохранив на лице пьяную улыбку. Старику снилось, как он на двух ногах бежит навстречу своей супруге. Женщина несла полную продуктов авоську, из которой торчала бутылка водки. Дед выхватил авоську их рук жены. Она открыла ему калитку и улыбнулась. В те далекие времена они жили на окраине города в своем частном домике. Этот дом инвалиду снился до сих пор.

Когда Олег поднимался на Вороний холм, ему показалась, что в доме играет музыка. И не ошибся. Из окон звучала армянская мелодия и слышался громкий смех Ашота. Голенев вошел и увидел праздник. За огромным столом сидели все дети. Одеты они были нарядно. Ирочку украшал огромный розовый бант, мальчики красовались в новеньких костюмчиках, и каждый при галстуке. По другую сторону стола расположились строители. Они тоже приоделись в костюмы и белоснежные рубашки. Особенно рубашка сияла на бригадире. Смуглый Ашот, от контраста с ее белизной, выглядел почти негром. Но больше всего поразила хозяина Лена. Во главе стола, в прекрасном шелковом платье, со строгой, но весьма элегантной прической, сидела очаровательная молодая женщина. Мама Иры настолько переменилась, что Голенев ее едва узнал.

– Заходи, хозяин, гостем будешь! – Ашот оскалил свою белозубую пасть и указал на пустовавшее рядом с Леной кресло.

– Празднуем завершение стройки? – Продолжая стоять, поинтересовался бывший афганец. К нему бросились дети.

– Мама родилась. – Завопила Ирочка, стараясь перекричать музыку. Мальчики заорали еще громче. Голенев ничего не расслышал. Ашот выключил магнитофон и жестом потребовал тишины. Дети затихли.

– У нас сегодня сразу два праздника. – Сообщил бригадир. Самый главный праздник – день рождения Леночки Ивановны. А второй – вы угадали. Отделку дома мы закончили. Принимайте да живите….

– Как день рождения? – Растерялся Олег.

Лена покраснела:

– Родилась сегодня. Так уж получилось. Присаживайтесь, Олег Николаевич. Я же не кусаюсь…

– Подождите, Лена. Ашот, можно тебя на пару слов. -

Голенев взял армянина под руку и вывел в холл. Вернулся бригадир один. Через минуту за окном затарахтел его мотоцикл.

– Куда ты дел хозяина? – Спросил бригадира штукатур Рафик.

– Олег Николаевич забрал у меня ключи от мотоцикла и укатил.

Рабочие переглянулись.

– Странно… – Удивилась Лена: – Я его, кажется, ничем не обидела.

– Да он тебе за подарком поехал. – Важно сообщил Тема: – Ты папу не знаешь. Он же не думал, что у тебя рождение. Теперь обязательно притащит. – И мальчик с достоинством занял свое место. За ним расселись остальные дети.

Лена продолжала смущаться:

– Как стыдно получилось.

– Почему вам стыдно? – Маленький чернявый Рафик, не только мастер штукатурить стены, и свинчивать трубы, но и признанный тамада, взял инициативу на себя: – Предлагаю, пока хозяин не вернулся, выпить за самую прекрасную из всех женщин, которых я когда-либо видел. За нашу красавицу Елену Ивановну. Пусть она будет счастлива и даст счастье детям. Такая женщина заслуживает любви самого смелого джигита. Я бы сам предложил ей руку и сердце но, увы, уже имею жену и четверых детей.

– Она бы за тебя и не пошла. – Поддел Рафика бригадир: – Ты маленький, усатый, как таракан. Зачем ты нужен такой красавице?

– Почему обижаешь? Я знаю, вы, армяне, бакинцев не любите. Так знай, ты настоящий националист.

– Я националист!? – Ашот вскочил с места: – А кто твоего брата на своей сестре женил?

– Вы, армяне, никогда шуток не понимали, не то, что мы, азербайджанцы. – Рассмеялся Рафик: – Так пьем за прекрасную Елену, или спорим о нациях?

Угрюмый молдаванин Петро, обычно не произносящий слов, Рафика поддержал:

– Ты, Ашот, на работе бригадир, а за столом Рафик бригадир. Сказал пить – надо пить.

Ашот наполнил бокалы вином и подошел к Лене чокаться. Рафик и Петро встали за ним. Дети проделали то же самое с лимонадом. Лена поблагодарила всех и пригубила свой бокал.

– Дядя Ашот, а что такое нацилист? – Поинтересовался Леня.

– Не нацилист, а националист. Это такой человек, который уважает только свою нацию, а других людей считает ниже. Вот смотри, у меня в бригаде пятеро. Николай русский, Натан хохол, Рафик азербайджанец, Петро молдаванин. А я армянин. Мы уже три года вместе работаем и дружим, как братья. Потому что мы люди труда и каждый в своем деле первый. Если человек что-то по-настоящему умеет, он никогда не будет кичиться своей национальностью. А те, кто ничего не умеют, обычно этим хвалятся. Понял?

Леня кивнул:

– А почему дяди Коли и дяди Натана нет?

– Натан шашлыки караулит, а Николай уехал домой помочь семье. Они люди сельские, а скоро зима.

– А когда нам торт дадут? – Спросила Ирочка, которую национальные проблемы занимали мало.

– Мы еще шашлык не кушали, а ты торт… – Улыбнулся Рафик.

– Кстати, пойду проверю, как там Натан с шашлыками управляется. – Ашот бегом выбежал на улицу, и через минуту вернулся: – Все в порядке, дозревают. И как раз хозяин возвращается.

– Олег Николаевич? – На всякий случай переспросила Лена: – Откуда вы знаете?

– Я движок своего «Урала» далеко слышу. – Оскалился Ашот. Но к дому подкатил не только Голенев. Мотоцикл сопровождал микроавтобус Павла. Олег привез полную люльку белых хризантем, а из микроавтобуса выбрались Руфина Абрамовна, Постников с женой и Вера с Павлом. Все, кроме мэра, что-то несли в руках. Голенев с огромным букетом ввалился первый:

– Поздравляю, Леночка. И не пугайтесь, нас много.

– Ну зачем такой огромный букет? – Смутилась Лена, принимая цветы.

Увидев Межрицкую, дети вскочили с мест и радостно закричали:

– Мама Руфа приехала!

Ирочка первая обхватила старую воспитательницу, и потерлась щекой об ее руку. Леня и Тема завладели другой рукой, а Митя и Саша пытались их оттолкнуть. Руфина Абрамовна всех погладила по головкам. Дети в полном восторге запрыгали вокруг, продолжая орать:

– Мама Руфа приехала! Мама Руфа приехала!

– Таки опять я. – Подтвердила директриса, вручая Лене маленький букетик: – Подарок ты от меня получила. В детдоме я тебя поздравила, но ты же понимаешь, Олежке не откажешь. Он нас собрал по-военному, в пять минут. Приехал в детский дом и, таки пока я одевалась, всем отзвонил и всех построил. Поэтому, хоть я тебе и надоела, придется старуху терпеть…

– Почему терпеть? Я очень рада. – Искренне воскликнула Лена.

– Спасибо, детка. Ты пока принимай поздравления, а я с мальчиками и Ирой по дому пройдусь. Покажете мне дом, ребята?

Дети с восторгом согласились и тут же потянули Межрицкую на второй этаж демонстрировать свои комнаты.

Постников с супругой стояли рядом, дожидаясь своей очереди. Татьяна подтолкнула мужа:

– Начинай ты.

– Леночка, это трудно, так сказать, назвать подарком, но ордер от вашей квартиры я вам привез. – И Тихон вручил имениннице конверт.

– Ой, спасибо! – Обрадовалась Лена, заглядывая в конверт. Она не ожидала, что все произойдет так быстро: – А деньги зачем?

– Деньги вам велел передать Павел Михайлович Паперный. Это компенсация за мебель и вещи.

– Как много. Спасибо, Тихон Иннокентьевич. Не знаю, как и выразить свою благодарность. Можно, я вас поцелую?

– При жене можно. – Улыбнулся Тихон и подставил щеку.

– Это он отдал долг. А подарок от нас двоих. – Татьяна протянула Лене сверток, перевязанный голубой лентой.

– Что это? – Не сдержалась Лена.

– Потом посмотрите. Надеюсь, понравится.

– Спасибо. А сколько цветов! Куда их ставить?

– Сейчас сделаем. – Пообещал молчаливый молдаванин.

Ваз для цветов Олег в доме завести не успел, и находчивый строитель пристроил их в пустые банки от красок. Рафик расставлял банки с цветами на пол, подоконник и сервант. Гостиная на глазах превращалась в цветущий сад. Дети активно помогали. Леня даже умудрился одну банку перевернуть. Но Петро быстро ликвидировал последствие аварии. Пока рабочие с детьми занимались цветами, Павел с Верой вручили «новорожденной» огромную коробку. Она с трудом удержала ее в руках.

– Не бойся, это всего лишь самовар. Он не электрический. Шишками будешь топить. – Предупредила Вера. Павел хотел рассказать, как пользоваться самоваром, подробнее. Но в столовой снова раздались детские крики. Межрицкая «под конвоем» своих бывших воспитанников, спускалась вниз. На последней ступеньке она подняла руку к верху, требуя внимания:

– Должна вам сообщить, что если бы мне раньше кто-то сказал, что у одного из моих мальчиков будет такой дом, я бы плюнула ему в лицо, потому что не переношу вранья. Но здесь я все видела таки своими глазами.

– Я бы тоже с удовольствием посмотрела дом. – Сказала мужу Татьяна. Но Ашот попросил рассаживаться.

– Прошу за стол. Сначала надо выпить и закусить, шашлыки готовы. Потом погуляете. Времени хватит… – И он исчез за дверью. Народ потянулся к столу. Дети усадили Руфину Абрамовну рядом с собой. Тихон с супругой уселись рядом с Павлом и Верой.

– А мое место еще не занято? – Тихо спросил Голенев у виновницы торжества.

– Пока нет. – Улыбнулась Лена.

– Вот и хорошо. Стану за вами ухаживать. Кстати, у меня для вас тоже есть подарок. – Он забрался к себе в карман и извлек маленькую коробочку: – Не знаю, угодил ли, но старался.

– Можно посмотреть? – Шепотом спросила Лена.

– Конечно, можно.

Она опустила коробочку себе на колени и, так чтобы никто не видел, открыла. В коробочке лежали маленький золотой самолетик и цепочка: – Какая прелесть! Спасибо.

– Хотел найти вертолет, да в Глухове не продают. Это вам, как жене летчика.

– Вы меня слишком балуете. Зарплату выдали несоразмерную, теперь золотой кулон. Чем я отплачу?

– Вы уже начали отплачивать. Я раньше этих костюмчиков на детях не видел. Свои деньги тратили?

– Самую малость…

– Мы так не договаривались.

Она не успела ответить. Ашот с Натаном внесли шашлыки, чем вызвали шумное оживление за столом. Рафик продолжал по привычке командовать застольем:

– Все раскладывают себе на тарелки салат, поливают шашлыки ткемали, наполняют бокалы. А тост пусть Олег Николаевич скажет. Пока хозяина не было, я трудился тамадой. Теперь хочу отдохнуть. А то на стройке работай, за столом работай. Я тоже человек. – И под одобрительные возгласы гостей уселся в кресло.

Голенев поднял бокал:

– Хорошо, освободим Рафика. Друзья, мы собрались спонтанно, потому что Лена свой день рождения держала в тайне. Но позволю себе первый тост не за нее. Мы потом наверстаем. Я хочу выпить за маму Руфу. Она здесь самый дорогой для меня человек. Если бы не она, и очаровательной Лены среди нас бы не было. У Ирочки нашлась мама. А мама Руфа мама для меня, моих сыновей и моего друга. Мама Руфа, живи вечно!

Все потянулись чокаться со старой воспитательницей и целовать ее. Старушка растрогалась:

– Я и так живу слишком долго. Если бы вы таки знали, что значит так долго жить, вы мне не позавидовали.

За Голеневым взял слово Тихон. Мэр извинился за своего чиновника, который отнял квартиру у Лены и пожелал ей много счастья в их родном городе. Потом, перебивая друг друга, заговорили остальные. Лена слушала комплименты и краснела. Румянец ее красил, и она хорошела с каждым новым тостом. После нескольких бокалов вина лица взрослых гостей порозовели. Заскучали дети. Долго сидеть на одном месте в столь юном возрасте затруднительно и, слопав по куску шашлыка, они принялись носиться по дому. Когда дети исчезли, и за столом стало гораздо тише, бригадир строителей попросил минуту внимания:

– Извините меня, гости дорогие, но я хочу, чтобы хозяин осмотрел дом. А то потом скажет: «Ашот меня напоил и сдал халтуру».

Голенев рассмеялся:

– Не возражаю, пойдем. Те, кто пожелают, могут составить мне компанию.

Пожелали все. Даже Межрицкая решила еще раз полюбоваться жильем своего бывшего воспитанника. Ашот вел гостей и хозяина, как настоящий экскурсовод. Рафик, Петро и Натан следовали за гостями, тихо радуясь их реакции. Процессия обошла весь дом, и Олег нигде не увидел брака. Бригада Ашота марку держала.

Когда снова спустились вниз, обнаружили незнакомого молодого человека. Он стоял посередине столовой, покручивая в руке ключи от машины. Присмотревшись, Олег узнал в нем телохранителя Маки. Тот тоже узнал Олега и пошел ему навстречу:

– Олег Николаевич, я пригнал вашу машину. Она в полном порядке. Вот ключи.

– Спасибо, Трофим. – Улыбнулся Голенев.

– Пожалуйста. Мака просила передать, что завтра вылететь не сможет. Ей нужно закончить какие-то дела. Она будет рада, если вы за ней заедете послезавтра утром. Всего хорошего.

– Добро, полетим на день позже. А вам, молодой человек, придется задержаться. Вы попали на день рождения очаровательной женщины. – И Голенев подвел Трофима к Лене: – Поздравьте ее и чувствуйте себя, как дома.

– Я не могу остаться. Я без подарка. – Ответил Трофим и покраснел до ушей.

– Вы же не знали. – Улыбнулась Лена: – Поужинайте с нами, конечно, если вам наше общество не в тягость.

– Вы прекрасны. – Выдохнул Трофим, во все глаза уставившись на Лену.

Теперь уже она смутилась:

– Что вы на меня так смотрите?

– Я никогда не видел такой красивой женщины!

– Вы прямо как Рафик. Но он тамада, привык говорить метафорами. А нам с вами это ни к чему. Давайте лучше ужинать, а то шашлыки совсем остынут.

Голенев оставил Трофима на попечении Лены и присел рядом с Тихоном. Он сообщил другу детства, что собрался слетать с Макой в Бирюзовск, и объяснил причину вояжа.

– Молодец. С этой девушкой приятно иметь дело, – одобрил Постников.

– С какой еще девушкой? – Татьяна в разговор мужчин не вникала, но при слове «девушка» насторожилась.

Тихон пояснил:

– Речь идет о молодой особе, которая, так сказать, станет почетной гражданкой нашего города. Я тебе о ней рассказывал.

– Об этой с именем обезьянки, – уточнила супруга мэра: – А кто тот молодой человек, что так оживленно беседует с Леночкой?

– Это как раз работник кооператива Маки. Он пригнал мне машину. – Ответил Олег.

– По-моему, этот работник от Леночки без ума. Ты не ревнуешь?

– С какой стати? – Удивился Голенев: – Лена присматривает за детьми, а ее личная жизнь меня не касается.

– Наше дело предупредить. – И Татьяна отправилась помогать Вере с чаем. На столе появился торт, и в ту же секунду явились дети. Они больше не шумели, поскольку торт занял не только их мысли, но и рты. Взрослым удалось поговорить. Всем хотелось услышать, что мэр думает о последних событиях в стране. Тихон убежденно защищал Ельцина, который в качестве президента Российской Федерации набирал все большую популярность. Президент СССР постепенно уплывал на второй план. Мэр рассуждал о будущем с оптимизмом. По его словам, демократическая Россия быстро расправит крылья:

– И ничего, так сказать, в этом удивительного нет. Русским людям дали свободу. А свободный гражданин трудится продуктивнее раба, это давно доказано историей. Россияне выберут в руководство честных ответственных людей. Избранники народа начнут заботиться о гражданах и не щадя живота работать на благо страны. С воровством и взятками покончим навсегда. Мы докажем всему миру, на что способны, когда нам, так сказать, не мешают идеологические путы.

Тихона слушали, не перебивая. Из взрослых только Трофим политикой не интересовался. Он, в качестве отвлекающего маневра, ковырял ложечкой кусок торта и украдкой поглядывал на Лену. Женщина поняла, что нравится парню, но старательно делала вид, что этого не замечает.

В девять вечера Руфина Абрамовна поднялась:

– Не знаю-таки, как кому, а нам с Леной завтра к восьми. Поэтому пора и честь знать.

– А мне еще ребят спать уложить надо. – Поддержала молодая учительница свою директрису и, простившись с гостями, повела детей наверх. Павел предложил Трофиму подбросить его до дома. Молодой человек поблагодарил, но радости в его голосе не прозвучало. Уезжать от «новорожденной», которая произвела на него столь сильное впечатление, Трофиму не хотелось. Он вздохнул и все же вышел на улицу. Голенев проводил гостей к микроавтобусу. Перед тем как забраться в салон, Трофим попросил Олега уделить ему минутку. Мужчины отошли в сторонку.

– Олег Николаевич, я вас очень уважаю. Поэтому хочу спросить, что у вас с Леной?

– А почему вас это интересует? – Удивился Голенев.

– Лена мне очень понравилась. Я бы с удовольствием с ней встретился. Вы не подумайте, я серьезно… Но, если у вас личные отношения, я этого делать не буду.

– Ну, если серьезно… – Улыбнулся Голенев: – У нас дружеские отношения. Лена вдова, и может сама решать, с кем ей встречаться.

– Значит, вы не против?

– Важно, чтобы она была не против.

– Спасибо. – И он моментально оказался в салоне микроавтобуса.

«Интуиция у Татьяны», – подумал Олег о супруге Постникова и пошел расплачиваться со строителями. Завтра, раз он остается в городе, можно заняться мебелью. Кроме столового гарнитура, подаренного любовницей, обстановки в доме пока не было.

Постников с Татьяной попросили Павла к самому дому их не подвозить. Они хотели немного прогуляться. В это время Глухов походил на город-призрак. В половине десятого на улицах никого. Горожане либо уже спали, либо сидели по домам у телевизоров. Они смотрели зарубежный сериал «Рабыню Изауру» и горячо сопереживали его героям. Сериалы еще были у нас в новинку, и люди с нетерпением ждали каждую новую серию.

Татьяна взяла мужа под руку:

– Милая она. Повезло Ирочке…

– Ты о Лене? Да, славный человечек. Жаль, что так получилось с ее квартирой… Знаешь, я все думаю, правильно ли я поступил, освободив Стеколкина?

– Ты мэр, тебе виднее.

– А ты как думаешь?

Татьяне не хотелось говорить о делах. Она находилась еще под впечатлением от визита:

– Я думаю не об этом. Хорош получился дом у твоего друга.

– Дом замечательный. Я рад, что Олежка, наконец, заживет как человек.

– Ты уверен, что он осядет у нас? Голенев перекати-поле. Жить долго в одном месте не привык.

– Люди меняются. Он стал старше. Потом, так сказать, дети…

Татьяна вздохнула:

– Женился на Елене и все бы проблемы решил. Она уже и так ребят опекает.

– Кто знает? Возможно, так и будет.

– Не будет. Этот парень из кооператива твоей обезьянки к Леночке прилип, а Голеневу хоть бы что. Лена ему не нравится.

– Олежка еще не отошел от гибели Тони. Он других женщин пока, так сказать, не замечает…

– Не замечает, говоришь? А на юг летит с обезьянкой.

– Это же деловая поездка…

– Мужчины не затевают дел с молодыми женщинами, если они им глубоко безразличны. Ты, Тихон, как всегда далек от жизни. Ничего не видишь и ничего не понимаешь. А вот уже и наш дом…

Они остановились у подъезда.

– Какой прекрасный теплый вечер. Поздней осенью это, так сказать, подарок. Давай еще немного пройдемся? – Предложил Тихон.

– Нельзя. Надо Юлика спать укладывать и уроки у него проверить.

– А почему ты сына с нами не взяла?

– Опять ничего не помнишь!? Юлик ходил на день рождения к своему приятелю. Сегодня Костя Батурин родился, а они дружат…

– Да. Да… – Пробормотал Тихон и распахнул перед женой дверь. Они поднялись к себе на второй этаж, и Татьяна позвонила. Юлик открыл быстро:

– Мама, папа, а у нас гость. Он принес маме розы, а всем нам торт. – Сообщил мальчик родителям.

Постников помог жене снять плащ и вошел в гостиную. За столом сидел Стеколкин.

– Вы?

Стеколкин вскочил навстречу:

– Простите, Тихон Иннокентьевич, что без предупреждения. Но я должен был вас увидеть.

– У меня есть рабочий кабинет.

– Конечно, я понимаю. Но я так виноват перед вами, я так вам благодарен, что не смог дождаться. Мне надо с вами поговорить.

– Говорите, раз надо. Только покороче. – Жестко разрешил Постников и обратился к сыну: – А ты, Юлик, иди в свою комнату.

Мальчик с недоумением посмотрел на отца, потом на визитера, и вышел. Постников продолжал стоять и не предложил сесть гостю. На глаза Стеколкина навернулись слезы:

– Я вам матерью клянусь, что больше никогда подобного не случится. Я был абсолютно уверен, что гражданка Ситенкова никогда не покинет лечебниц. Я навел справки.

– Навели справки и взяли взятку.

– Да, я поступил по-свински. – Вячеслав Антонович приложил руку к сердцу: – Я признаюсь, и мне очень стыдно.

– Вас выпустили, что вам еще надо?

– Мне надо, чтобы вы лично меня простили. Я настолько вас уважаю, что без вашего прощения остаться в городе не смогу.

Татьяна уже поняла, что у них в доме взяточник и, проходя мимо, сухо ему кивнула. Вячеслав Антонович схватил со стола букет, бросился к ней и стал целовать руку:

– Татьяна Сергеевна, вы не представляете, сколько я пережил и как я благодарен вашему мужу и вам…

Татьяна руку отдернула:

– Оставьте, Слава. Вы не должны были к нам приходить. И розы ваши ни к чему. Хотя они очень красивые.

Стеколкин это замечание про себя отметил:

– Татьяна Сергеевна, я понимаю, что поступил низко. Но ведь не все такие бессребреники, как вы и ваш муж. Моя жена требует нарядов и любит отдыхать на курортах. А на зарплату я не в состоянии ей это позволить.

– Я тоже хотела бы съездить на курорт, но не принуждаю мужа брать взятки.

Чиновник опустился на колени:

– Простите меня. Я буду самым преданным для вашей семьи человеком.

Тихона сцена самоунижения взяточника коробила. Но жалости к нему он не чувствовал:

– Оставьте жену в покое. – Бросил он через плечо и отвернулся.

А у Татьяны сердце дрогнуло:

– Встаньте с колен, Слава. Я верю, что вы раскаиваетесь. Не надо так унижаться.

Стеколкин медленно поднялся и достал из кармана платок.

– Я знал, что вы добрая женщина. Да и ваш муж очень сердечный человек, но его принципы слишком тверды, и он не хочет понять, что люди разные. Я слаб, поэтому оступился. Так не гоните меня! Я сумею еще вам доказать, что поборю в себе низкое. Но если вы от меня отвернетесь, я человек конченный.

– От вас никто не отворачивается. – Раздраженно заметил Тихон: – Я даже не выгнал вас из дома, хотя, если честно, мне этого хотелось. Давайте считать, что наши рабочие отношения остаются, так сказать, в норме. Но по– человечески простить вас я пока не могу.

Татьяна повернулась к мужу:

– Тиша, люди иногда оступаются. Ведь Слава не лишен благородства. Помнишь, он первый искренне поздравил тебя с победой на выборах.

Стеколкин тут же добавил:

– Да, совершенно искренне. Вы не представляете, как я не хотел идти на эти выборы. Но меня уговорили. Когда победил ваш муж, я не только не огорчился, наоборот, обрадовался.

– Чему же, если ни секрет? – Зло поинтересовался Постников.

– Тому, что не придется брать на себя ответственность. – Пояснил чиновник: – Я боюсь ответственности.

– По итогам выборов, вы должны получить должность вице-мэра. А это тоже большая ответственность. Если со мной вдруг что-нибудь случится, вы автоматически попадаете в мое кресло.

– Что с вами может случиться? – Воскликнул Стеколкин: – Вы, Тихон Иннокентьевич, еще очень молодой человек.

Татьяна диалог мужчин прервала:

– Господа, давайте закругляться. Я должна проверить задания у сына и уложить его спать. А вы Слава, к нам еще зайдете. Через некоторое время Тихон остынет, и будет не так суров. Нам жить и работать вместе. Я понимаю, почему вы пришли, и ваш порыв одобряю.

– Спасибо, Татьяна Сергеевна. Я знал, что вы меня поймете. Я ухожу, но мне будет гораздо легче жить, если наш глубокоуважаемый мэр поверит в мою искренность. – И Стеколкин протянул Тихону ладошку. Постников пересилил себя и на рукопожатие Стеколкина ответил. Когда за чиновником закрылась дверь, Тихон поспешил в ванну, где тщательно и долго отмывал руки. Когда он вернулся в гостиную, первое, что он там увидел, была ваза с розами.

– Как легко вас разжалобить. – Упрекнул он жену, когда она вышла из детской.

– Знаешь, Тиша, он обыкновенный слабак, которых десятки, если не сотни тысяч. Думаешь, другие взяток не берут? Его ты прижал. Ты же шантажом заставил Паперного написать признание? Согласись, это тоже не совсем по-джентльменски.

– Значит, я, так сказать, во всем виноват? – Разозлился супруг.

Татьяна улыбнулась и погладила мужа по голове:

– Никто не виноват и все виноваты. Это жизнь, которую ты, Тиша, знать не желаешь. Пойдем спать.

– Пойдем. – Постников обнял жену, и они отправились в спальню. Перед тем как погасить в гостиной свет, Татьяна еще раз оглянулась на цветы. В постели они долго лежали молча. Наконец, супруга мэра, как бы подводя черту под визитом чиновника, тихо сказала:

– Хоть мужик Слава и не очень приятный, но розы приволок классные.

Тихон слов жены не услышал. Он уже спал.

Мака проснулась раньше, чем на территорию кооператива въехал грузовик для уборки мусора. Так рано она просыпалась редко. Обычно ее пробуждение происходило после одиннадцати, и потом она еще часа два валялась в постели, нередко совмещая негу с приемом деловых посетителей. Но сегодня просыпалась несколько раз даже ночью.

Уборочная машина, отвратительно скрепя механизмами, делала свое полезное дело. Мака поморщилась, скрежет мешал ей думать. Вчера она жестоко отругала своего телохранителя за долгое отсутствие. Но взбесило хозяйку бандитского кооператива не столь его задержка, как известие, что в доме Голенева появилась другая женщина. Трофим не смог скрыть, что эта женщина ему понравилась. Это подействовало на нее еще хуже. Молодой человек в качестве потенциального партнера в интимном смысле ее не интересовал. Мака была уверена, что в ее теперешнем положении подпускать к себе близко работников нельзя. Да и женского томления к телохранителю она не испытывала. Трофим визуально не раздражал ее глаз, ей было приятно ощущать его рядом и не больше. А тут какая-то Лена! Женская ревность иногда сильнее разума. Но, поразмыслив, Мака решила, что именно это обстоятельство в дальнейшем может принести ей пользу. Трофим станет частым гостем на Вороньем холме, и она сможет получать от него информацию. Что касается Голенева, то раз его не беспокоит ухаживание постороннего парня за этой женщиной, значит он, действительно, держит ее в доме исключительно для ухода за детьми. Мама Ирочки и к остальным детям не отнесется формально. Наверняка сообразительный афганец учел это, предложив женщине работу и кров. Так что повода для серьезного беспокойства у Маки нет. Но любовница Олега понимала – когда рядом с молодым мужчиной постоянно находится молодая и, по словам телохранителя, обаятельная женщина, надо быть начеку. Сегодня Голенев ее не замечает, а завтра трахнет.

Мака зевнула, взяла с тумбочки пачку «Мальборо», прикурила, закашлялась и тут же затушила сигарету. Никотин натощак подействовал на нее гадостно. Встала, на ощупь обула тапки и вышла из спальни. Трофим сидел в холле с очередной книжкой. Проходя мимо телохранителя, она, не повернув к нему головы, приказала сварить кофе. В прихожей набросила на плечи шубку и вышла на улицу. Охранники свою хозяйку в это время суток на улице никогда не видели, и с удивлением отследили, как она проследовала в офис. В помещении пахло застаревшим табаком, но пол и мебель уборщица протирала каждый вечер. Мака приоткрыла окно, уселась в директорское кресло и долго рылась в письменном столе, перебирая разные бумаги. Уже было отчаялась, но все же нашла. Нужный телефон оказался записан на меню кафе Какманду. Это был телефон южного гостя Вахтанга Самонидзе. Перед отъездом грузин просил сообщить, когда Кащеев прилетит из Америки, и оставил свой номер. Прихватив листок с телефоном, она вернулась в спальню и снова улеглась на кровать.

Чашечка с кофе уже стояла на тумбочке. Трофим давно знал, хозяйка любит его крепким и пьет без молока. После кофе и сигарета доставила удовольствие. Она окончательно проснулась и посмотрела на часы. Звонить в Сочи решила из города, а начальнику глуховской милиции могла отзвонить и из дома. Курдюк уже должен сидеть в своем кабинете. Мака набрала номер:

– Привет, Ванька. Нам надо сегодня увидеться. – Сообщила она полковнику: – Прихвати Данилку и этого слизняка.

– Славу, что ли? – На всякий случай переспросил Курдюк.

– Да. Ты обычно обедаешь в Глухаре, приходите туда к двум, я подвалю немного позже. Создадим видимость случайной встречи.

Через десять минут ей отзвонил Стеколкин с известием, что добился рукопожатия Постникова.

– Можешь, когда хочешь. – Похвалила его Мака и попросила связаться с Курдюком.

– Он уже мне звонил. Я в курсе и Максюта тоже. – Доложил Вячеслав Антонович.

Положив трубку, она затянулась сигаретой последний раз, смяла окурок в пепельнице и улыбнулась. Ее порадовало, что будущие компаньоны уже воспринимают ее слова, как приказ.

Трофим приоткрыл дверь спальни:

– Хруст пришел. Впустить?

– Мака утвердительно кивнула. Хотя она больше не злилась на своего телохранителя, разговаривать с ним не хотела. Пусть знает, что обидел хозяйку.

Хруст вошел с гаденькой ухмылочкой на физиономии.

– Чего вылупился? Голую бабу не видел. Дай мне халат из шкафа. – Она накинула халат и уселась в кресло: – Выпить хочешь?

Бандит не отказался. Она встала, сама налила ему полстакана коньяка из бутылки и дождалась, пока он его проглотит:

– Все сделал?

– Три часа возился.

– Пай-мальчик. Дождешься, когда я уеду, и закончишь.

– Не волнуйся.

– Ладно, вали отсюда. И запомни, напачкаешь, я подставляться не буду. Работай чисто.

– Обижаешь, хозяйка. Не первый день замужем.

– Верю. Вернусь, рассчитаюсь.

– Дай сейчас хоть немного. Я пустой, а у Светки в субботу рождение.

Мака отомкнула сейф, достала пачку долларов, отсчитала десять стодолларовых купюр и бросила их на тумбочку:

– Бери. Будете без меня гулять, чтобы все было тихо. Приеду, что не так, ты меня знаешь.

– Отпразднуем без понтов. – Пообещал Хруст и, быстро собрав деньги, смылся. Оставшись одна, Мака распахнула шкаф, выбрала строгий деловой костюм, нарядилась в него и отправилась завтракать в «Какманду». Для трапезы в своем кафе она могла одеть что угодно, костюм ей понадобился для встречи с компаньонами, а переодеваться к обеду Мака ленилась.

После завтрака она прошлась по кооперативу, заглянув в магазины и мастерские автосервиса. Ее империя работала и без инспекторских проверок, но раз в три дня Мака свои владения обходила лично, а намереваясь завтра улететь на юг, посчитала нужным вникнуть в каждую мелочь. Но поводов для разноса нигде не нашла. Закончив осмотр служб, вернулась в коттедж и приказала Трофиму вести ее в город.

– Высадишь меня на площади Ленина и до трех часов дня свободен. В три подашь машину к Интуристу. Я буду обедать в Глухаре.

Трофим открыл ей переднюю дверцу, но она пожелала ехать сзади. Тронув с места, телохранитель решил объясниться:

– Извини меня, Мака. Я не хотел тебя обидеть. Голенев меня сам пригласил, и отказать было неудобно.

– Должен был мне хотя бы позвонить…

– Ты же знаешь, у него нет телефона.

– Доехал бы до первого автомата.

– Они в Глухове все сломаны. И потом, я уже отдал ему ключи от машины. Забирать обратно как-то неловко.

– Какой ты у нас стеснительный. Может тебя нянечкой в детский сад устроить?

– Не нужно. Мне моя работа нравится.

– Ладно, Трофим, я уже простила. Если тебе эта Лена понравилась, можешь ее трахнуть. Меня это не касается. Только не в ущерб службе. – Трофим покраснел и промолчал. – Ты меня понял?

Молодой человек кивнул и остановил машину. Мака посмотрела в окно. Они стояли на площади Ленина. Трофим вышел, распахнул дверцу и помог ей выбраться:

– В три часа как штык я у ресторана.

– Да, а пока можешь смотаться домой. Ты уже три дня маму не видел. – Хозяйка не отличалась особой чуткостью к своим служащим, и телохранитель понял, что его действительно простили.

Мака перешла площадь и скрылась за дверями городского отдела связи. Тут же находился и пункт междугороднего телефона. Она взяла со стола квиток, заполнила его и протянула телефонистке:

– Мне нужно поговорить с Сочи вот по этому номеру.

– Придется подождать. – Хмуро сообщила девушка.

– Хорошо, я никуда не опаздываю. – Ответила Мака. Она выехала из дома на час раньше и могла себе позволить спокойно посидеть на потертом кожаном диване переговорного пункта, чтобы продумать предстоящий разговор. Развалиться с сигаретой в своем кресле или поваляться в постели было куда приятнее, но звонить из коттеджа она воздержалась. Тема беседы носила слишком щекотливый характер.

– Кто заказывал Сочи? Третья кабина. – Неожиданно быстро сработала телефонистка. Мака встала, внутренне собралась и направилась к двери с номером три. Но в трубке сообщили, что Вахтанг Георгиевич теперь живет в Бирюзовсе. Мака записала номер, вышла из кабины и заказала Бирюзовск. Пришлось ждать минут двадцать.

– Бирюзовск. Третья кабина. – Крикнула телефонистка. На этот раз Маке повезло. Вахтанг оказался на месте. Грузин ее узнал и внимательно выслушал. Пообещав все сделать, для порядка поинтересовался Кащеевым. Мака сказала, что Гена все еще в Америке и когда вернется, она не знает. Они распрощались.

Когда Мака вышла из кабинки, девушка-телефонистка ее окликнула:

– Вы говорили восемь минут. Вам придется доплатить шестьдесят три рубля.

Мака достала из сумочки сторублевую бумажку, бросила ее за окошко и, не оборачиваюсь, вышла на улицу.

– А сдачу? – Зло крикнула девушка. Но клиентка сделала вид, что ее не слышит.

Тихон с группой чиновников большую часть рабочего дня провел на цементном заводе. Немцы прислали факс – деньги на их счет поступили, и они в кратчайший срок отгрузят весь комплект воздушных очистительных фильтров. Для установки агрегата директор завода-изготовителя советовал командировать своего инженера. Присутствие немца гарантировало качественную сборку, а в том случае, если в системе возникнут неполадки, изготовители не смогут свалить вину на русских. Но эта акция требовала дополнительных расходов. Мэр позвонил Волоскину. Посоветовавшись с банкиром, сделал вывод, что в состоянии отыскать необходимые средства в городском бюджете, и на командировку немецкого инженера согласился. Это были совсем не большие деньги по сравнению с тем, что выдал Голенев.

Постников не зря потратил полдня на заводе. Командный состав укомплектовали в его присутствии. Главным инженером Постников назначил молодого специалиста, уроженца их города. Валентин Константинович Ветров окончил Московский Строительный институт, и три года отработал на аналогичном производстве в Африке. В Глухове его дожидалась невеста. Постников об этом знал и выслал Ветрову приглашение. Молодой инженер с радостью его принял.

Мастера для одного из трех цехов Тихон так же отыскал среди местных. Двух других пришлось сманивать из областного центра. Чужаков мэр старался избегать, поскольку они нуждались в жилье.

Вопрос о директоре завода пока оставался открытым. Тихон подумывал о Павле Михайловиче Паперном. Тот наладил производство молока и оказался дельным администратором. Естественно, что бросать свое кровное производство ему бы не захотелось, но мэр один раз уже сумел на него нажать, сумел бы и во второй. Но Тихон боялся оголить предприятие Паперного. В молоке, помимо жителей, нуждались два детских сада, Глуховская больница и школьники.

– Почему бы вам не предложить эту должность Андрею Гавриловичу? – Пришел на помощь Максюта.

Тихон наморщил лоб:

– А кто такой Андрей Гаврилович?

– Ну, это же товарищ Телкин.

– Бывший секретарь райкома!? Вы что, Данило Прокопьевич, не понимаете? Он наш, так сказать, идеологический враг.

– Какой он нам враг? Он прекрасный хозяйственник, человек ответственный, воровать не будет.

Тихон задумался. Аргумент «воровать не будет» на него подействовал. Он вспомнил, что в бытность Телкина в городе некоторый порядок наблюдался:

– Пожалуй, что-то в этом есть.

– Конечно, есть.

– А он согласится?

– Согласится. – Уверенно заявил Максюта: – Ему шестьдесят пять. Мужик на пенсии, но с его энергией пенсия вроде тюрьмы. Он с удовольствием несколько лет поработает. А там видно будет.

– Хорошо, я вызову его для разговора.

Максюта почесал лысину:

– Я бы вам советовал самому до него доехать. Поставьте себя на его место. Вы для него по возрасту мальчишка. Заняли как бы его положение. Уважьте человека, и он оценит.

– Не возражаю. У вас есть его телефон?

Максюта улыбнулся:

– Номер первого секретаря райкома, ночью разбудите, скажу.

– Вот и позвоните ему. Если не занят, прямо сейчас и поедем.

– Я позвоню, а вы уж сами… Мне не по рангу… – Увильнул Максюта и набрал номер.

Андрей Гаврилович Телкин сам открыл дверь и впустил визитера.

– Зачем я демократам понадобился. – Спросил он суровым басом, но улыбка до ушей выдала удовольствие от визита мэра.

Тихон пожал хозяину руку. Тот ответил крепким рукопожатием. Постников едва не поморщился от боли:– Здравствуйте, Андрей Гаврилович. Если уделите мне немного времени, объясню.

– Я теперь лицо опальное, зависимое. Как же я могу отказать представителю новой власти. Мы приучены к дисциплине. – Телкин распахнул дверь в кабинет и широким жестом пригласил Постникова:

– Не побрезгуете, дочка нам сюда чаю подаст. Она сегодня у меня за хозяйку. Супруга в Москве зубы вставляет.

– От чая не откажусь, – согласился Постников.

– Маша, принеси нам пару стаканчиков чая, и меду не забудь. – Крикнул хозяин в глубины квартиры: – Итак, я вас слушаю.

Тихон объяснил причины визита и рассказал бывшему партийцу, как ему удалось с помощью Голенева построить свое детище:

– Это, так сказать, у меня вроде сбывшейся мечты. Теперь хочу эту мечту вам доверить.

Андрей Гаврилович откинулся в кресле, взял в руки стакан чая, который дочка уже успела принести и, беззвучно шевеля губами, задумался.

– Чаек свой пейте, остынет. – На минуту прервав размышления, напомнил он гостю: – И мед рекомендую. Друг с пасеки возит. Пчелиный, без обману.

Тихон отхлебнул чая и взял ложку меда. Мед оказался душистым, отдавал луговыми цветами. Постников успел съесть три ложки и покончить с чаем, а хозяин продолжал сидеть молча. Потом заговорил тезисами, словно проводил собрание актива:

– Во-первых, я не знаю производство цемента. Чтобы хоть поверхностно разобраться в вопросе, мне нужен месяц.

– Во-вторых, я не знаком с отчетностью при новой власти. В наше время существовал план. Сколько завод должен выдавать продукции и какие предусмотрены санкции, если продукция недовыпущена. В-третьих, чем я смогу стимулировать производительность труда? В наше время существовали социалистические соревнования и переходящее знамя. В-четвертых, где я должен брать рабочих. Чтобы завод не выдавал брак, нужны грамотные рабочие. В Глухове цемент никогда не выпускали, где взять людей? И в-пятых, какова моя зарплата?

Тихон непроизвольно улыбнулся.

– Чему смеетесь, господин мэр? – Басом поинтересовался Телкин.

– Смеюсь, потому что тему зарплаты вы обозначили, так сказать, в последнюю очередь. Я уже привык с этого начинать.

– Для меня, как это нынче ни удивительно, честь и ответственность всегда шли впереди денег. Мы строили державу, руководствуясь не животом, а идеалами.

– Давайте не будем сравнивать. Вы морочили людям головы. О каком коммунизме могла идти речь, когда страна семьдесят лет влачила нищенское существование?!

– Да, жили бедно, не спорю. Но с голоду никто не умирал, и нищие на дорогах не стояли. А насчет Коммунизма, давайте, и вправду, не будем. Русскому народу нужна идея. Посмотрим, что вы вместо коммунизма ему предложите.

– Мы предложим, так сказать, достойную свободную жизнь.

– Свободную от морали? – Усмехнулся Телкин: – Готов поспорить, я еще доживу до тех дней, когда вы поймете, только для живота народ работать не станет. Он сопьется.

Тихон начинал злиться:

– Вы пойдете директором?

– Если вы мне ответите на мои вопросы, я с радостью возьмусь. Завод городу, действительно, очень нужен. Здесь я вам союзник. Но, должен предупредить, поговаривают, что державную промышленность демократы готовятся передать в частные руки. Тут я вам не союзник. Тут я вам лютый враг.

– И в этом вопросе мы с вами не расходимся. Так что проблем не возникнет. – Заверил Постников и детально ответил на все поставленные перед ним вопросы. Вернувшись в мэрию, он уже знал, что директор цементного завода у него есть. Они договорились, что Андрей Гаврилович за счет города поедет в Москву изучать производство. А Тихон откроет при заводе курсы для молодых рабочих.

– Ты чего сияешь, как самовар? – Спросил Голенев. Он давно дожидался мэра в его кабинете и тоже успел выпить два стакана чая. Секретарша Юля старалась скрасить Олегу ожидание.

– Я, так сказать, нашел директора. Ты будешь смеяться, но им я назначу Андрея Макаровича Телкина.

Олег принял новость спокойно:

– Секретарь райкома при Советах совмещал идеологию с работой хозяйственника. Поэтому опыт у него имеется. Только не создал бы он там подпольную ячейку.

– Не думаю. Он серьезный мужик и мне понравился. С чем пришел?

– Пришел попрощаться. Завтра лечу в Бирюзовск показывать Маке отели.

– Ты не забыл? В среду у меня торжественный день. А в четверг большая гулянка под Щеглами. Будем соревноваться в гребле.

– Вернусь.

– И героиню мою не задерживай. Я должен в среду на торжественном собрании вручить ей свидетельство почетной гражданки.

– Она помнит, и мы приедем вместе. А что за соревнования?

Постников улыбнулся:

– Чиновники придумали отпраздновать мое официальное назначение, так сказать, на англицкий манер. Сядем на весла и кто кого. Ты тоже сможешь отличиться…

– Я тебе подыграю. Нельзя же мэра опозорить…

– Нет, я хочу честной борьбы.

– В честной борьбе ты уже победил.

– Стеколкина? Он был у меня дома. Упал Татьяне в ноги, божился, что станет человеком.

– Совесть проснулась или притворялся?

– Винился искренне, даже слезу пустил. Пришлось подать ему руку, иначе остался бы с нами ночевать.

– Тиша, у тебя все нормально?

Тихон удивленно посмотрел на друга:

– Все великолепно, а не только нормально. На днях немцы отгрузят фильтры. Я согласился принять их инженера, чтобы присутствовал при сборке. Не бойся, денег не прошу. Нашел. В городе ЧП нет. Так что все тип-топ.

– Дай Бог…

– А почему ты спрашиваешь?

Олег не знал, что ответить:

– Сам не понимаю. Что-то на душе кисло…

– Да брось ты. Почему кисло? Дом закончил! Летишь с такой девчонкой! Морем, так сказать, полюбуешься, проветришься.

– Да, с домом порядок. Сегодня вместе с детьми и Леной мебель для ребят покупал. Вместе ездили. Они счастливы.

– Вот видишь, а ты кисло. Поехали ко мне ужинать? Рабочий день закончился.

– Зачем Татьяну нагружать?

– Она будет рада. Спускайся вниз, я жену предупрежу и следом.

Олег вышел из мэрии, сел в машину и стал, поглядывая на парадное, ждать Тихона. В гости ему сегодня вовсе не хотелось, но отказать другу язык не повернулся. Он внезапно ощутил странное беспокойство за Тихона. Это чувство у него возникало в детдоме, когда Постникова кто-нибудь из мальчишек обижал. Тихон не умел драться, и Олег защищал его. Когда Голенева не оказывалось рядом, Тиша оставался беззащитным.

Постников появился с тем же сияющим выражением лица, с каким Олег его встретил:

– Ну вот… А ты говорил.

– Что я говорил?

– Нагружать Таньку. Она, знаешь, как рада! Мы вчера как раз о тебе говорили.

– Гадости?

– Почему гадости? Таня от твоего дома без ума. Мы оба за тебя рады. Поживешь, как человек. А то все для других, а сам кое-как…

Олег завел машину:

– Слышишь?

– Ничего не слышу.

– И хорошо, что не слышишь. Глушитель, наконец, заварил.

– А… – Протянул Постников. Мэр города бытовых изменений ни вокруг себя, ни вокруг близких не замечал. Его волновали совсем другие вещи: – Заварил и молодец. Как ты думаешь, СССР как единое государство сохранится?

– Вот об этом я совсем не думаю. – Ответил Голенев и припарковал машину у подъезда: – Вылезай, мы приехали.

Татьяна ждала их у накрытого стола.

Она чмокнула Голенева в щечку и гордо сообщил мужу:

– Юлик получил пятерку по литературе.

– Молодец. – Расцвел папаша: – Мальчик прекрасно учится по математике, а вот с гуманитарными науками у нас проблемы.

– В тебя пошел. Ты тоже в молодости типичный технарь был. В связи с работой немного изменился… – Татьяна усадила мужчин за стол и ухаживала за обоими. Олег редко видел Таню в таком расположении духа. Обычно супруга однокашника бывала строга.

За ужином Тихон восторженно делился с женой новостями. Рассказал о посещении бывшего секретаря райкома.

– Говоришь, его дочь Маша вас чаями поила?

– Да?

– Как она выглядит? Я ее лет пять не видела. Мы же с ней почти ровесницы.

– Женщина, как женщина. Я не разглядывал. – Ответил супруг.

Татьяна возмутилась:

– Посмотри на него, Олег, он даже молодых женщин не замечает!

– Нет, почему, я заметил. Здоровая, так сказать, крепкая баба. – Возразил Тихон, старательно обкусывая куриную ножку.

– А ты знаешь, за кем она замужем?

– Откуда? – Удивился вопросу Постников.

– Какой же ты политик после этого. Она жена редактора Прудкина.

– И какое это ко мне имеет отношение? – Продолжал недоумевать Тихон.

– Милый, раз ты мэр города, все имеет к тебе отношение. – Она обратилась к Голеневу, указав ему на розы: – Эти цветы вчера принес Славка Стеколкин. Пришел прощения просить, так Тиша руку ему подал, а потом час отмывал в ванной. А Слава не хуже других. Все помощники Тихона думают только о себе. Демократия нашим бандитам на руку. Они бы давно город разнесли похуже Мамая. А мой муженек верит, что они его единомышленники. Тихон у них как бельмо на глазу. Воровать мешает. Он один, а это очень опасно. Я стала за него бояться… – Голенев улыбнулся. – Чего ты смеешься? Я вполне серьезно.

– Помнишь, Танюша, как мы втроем сидели на кухне и мечтали о демократии? Тогда ты совсем другое говорила…

– Да, Олег, я все помню. Я тоже дура. Но теперь вижу, что к чему, а Тихон нет. Нельзя быть таким мечтателем.

– Таня, хватит меня запугивать. – Взмолился Постников: – Ты начала о зяте Андрея Макаровича. Что я должен о нем знать?

– Тебе бы не плохо знать, то твой печатный орган возглавляет приспособленец и двурушник. Самуил Прудкин женился не на Маше, а на дочери первого секретаря райкома.

– Грустно. Но не могу же я уволить человека, так сказать, только за брак по расчету.

– Он уже свое получил. Расчет не оправдался. Партию-то запретили. Теперь его тесть обыкновенный пенсионер, да еще и изгой общества.

– Скоро этот изгой станет директором нашего завода.

– Я против самого Андрея Макаровича ничего не имею. Он мужчина вполне достойный. Я за Машу переживаю. – Объяснила мужу свою позицию Татьяна, повернулась к Голеневу и неожиданно заговорила совсем о другом: – А Леночка вчера была хороша. Женился бы на ней?

– Танюш, лучше налей мне чаю. Ты же знаешь, мне пока не до женитьбы… – Ушел от ответа Олег.

– Не надо мне ля-ля. Ты эту обезьянку себе завел, поэтому и не до женитьбы. А с подружкой бандита я тебе связываться не советую. Вернется ее дружок и пристрелит тебя.

– Не вернется. – Вздохнул Голенев: – Я его убил.

За столом повисла тишина. Глаза у Татьяны округлились:

– Шутишь?

– Шучу, Таня. Ладно, ребята, пойду. Надо собраться, помочь дома мебель расставить и выспаться. Дорога до аэропорта не близкая, как бы за рулем не уснуть…

Тихон проводил Голенева до прихожей и обнял на прощание:

– Да уж, ты себя береги. Жизнь, так сказать, только начинается.

– Обещаю, Тиша, а ты подумай о словах Татьяны. Она во многом права. Будь поосторожнее.

– Оставь, Олежка. Я не президент Кеннеди, а Глухов пока еще не Техас, – ответил Постников и закрыл за другом дверь.

Моня Корзон играл медленную грустную мелодию. Лицо старого музыканта, обычно подвижное, отличавшееся выразительной мимикой, сегодня застыло маской. Рука его водила смычком по инструменту, словно без его участия. Моня не фальшивил. Врожденный слух заставлял петь скрипку как бы на автомате. Так профессиональные водители на дальней дороге ведут машину и думают совсем о других вещах.

В «Ласточке» ужинало всего несколько человек. Солидные мужи решали за вечерней трапезой свои деловые вопросы. Увлеченные беседой, они музыки не слышали и музыканта не замечали.

Закончив мелодию, Моня опустил скрипку и продолжал стоять, глядя печальным отсутствующим взглядом поверх голов посетителей. Внезапно лицо его на мгновенье оживилось, и на нем промелькнуло нечто вроде улыбки. Корзон увидел Олега Голенева, который вошел в зал, ведя под руку незнакомую тощую девицу. Бывший афганец тоже увидел Моню и, оставив спутницу, быстро поднялся на эстраду.

– Здравствуйте, Моня. Очень рад вас видеть.

– Я тоже. – Ответил музыкант, и они заключили друг друга в объятия. Обнимая старика, Олег вдруг почувствовал, что его плечи дрожат. Он отстранил музыканта и внимательно посмотрел ему в лицо. Старик плакал.

– Моня, в чем дело?

– У меня горе.

– Кто-то из близких умер? – Предположил Голенев.

– Я ничего не знаю. Надеюсь, что она еще жива.

– О ком вы?

Мака остановилась в трех шагах от эстрады и ждала, пока мужчины закончат здороваться. Олег повернулся к ней:

– Садись за столик и жди. Мне надо поговорить с другом.

Она улыбнулась краешком губ и пошла к столику у окна. Голенев отвел музыканта вглубь эстрады, усадил на стул и уселся рядом:

– Рассказывайте.

– У меня похитили внучку.

– Кто? Когда?

– Вчера. А кто… если б я знал? Она ушла на занятия и не вернулась…

– Почему вы думаете, что ее похитили?

– Чего мне думать?! С меня требуют за Фирочку пятьдесят тысяч долларов. Вы представляете, какие деньги?! Я же всего-навсего кабацкий лабух. Где мне взять столько?

– Вы обращались в милицию?

– Я что, похож на сумасшедшего?!

Олег на минуту задумался:

– Деньги я вам найду, но мне кажется, сначала надо понять, что происходит.

– Я боюсь, пока мы будем понимать, ее убьют…

– Когда вы должны внести выкуп?

– Мне дали неделю сроку. Всю сумму я должен собрать к пятнице. – Больше Моня говорить не мог. Его душили слезы. Олег спрыгнул с эстрады, подсел к столику, за которым сидела его подруга:

– Послушай, Мака, у старика неприятности. Я должен ему помочь. Ужинай сама, потом возьмешь машину и вернешься в отель. Можешь ходить по нему и смотреть что хочешь. Завтра утром я тебя найду, и мы вместе с Нелидовым покажем тебе «Парус». Это и мне интересно. Я сам его никогда внутри не видел.

Мака приняла известие спокойно:

– Ты придешь ночевать?

– Как карта ляжет.

И Голенев вернулся к музыканту. Корзон уже перестал плакать, но выглядел ужасно.

– Я не смогу сегодня больше играть. Я же тоже человек.

– Давайте скажем хозяину, что я вас забираю.

– Грека сегодня нет.

– Тогда пошли.

Моня аккуратно спрятал скрипку в футляр, и они через кухню выбрались на улицу. Олег привел скрипача на набережную и усадил на скамейку. Море от закатного солнца переливалось золотом, но Олег пейзажем любоваться не стал. Он выспросил старика о внучке. Выяснил, что ей четырнадцать лет и что она училась в музыкальной школе.

– Вы говорили с ее педагогом?

– Конечно. Моя малышка отзанималось до девяти вечера и пошла домой. Видимо, эти мерзавцы схватили ее по дороге. – Моня шмыгнул носом и снова потянулся за платком.

– Успокойтесь, вы должны взять себя в руки и помочь мне понять ситуацию…

– Я постараюсь. – Пообещал старик.

– Объясните, почему выкуп спрашивают с вас? У нее же есть родители.

– Только мама. Моя дочь Фая два года назад потеряла мужа. Абрам умер от рака. Они, наверное, знают, что Фирочка моя любимая внучка, и думают, что ресторанный тапер богач.

– Вы кого-нибудь подозреваете?

– Старый еврей не причинял никому зла. Я всего лишь музыкант и врагов не нажил. Так уж получилось, что меня люди любят.

– Догадываюсь. Но все же подумайте. – Настаивал Голенев.

– Ни на кого из знакомых я думать не в силах.

– Но вас знает весь город, если ни сказать, все побережье.

– Не спорю, меня как музыканта слышали многие. Всех не упомнишь. Но я ни о ком не хочу думать плохо.

Они вышли из парка Володарского. Голенев поймал частника, отвез старика домой, проводил его, взял фотографию похищенной девочки и поехал к Хорькову.

Степана он застал во дворе. Тот, как всегда, копошился в моторе своего старенького «Москвича». На мгновение мрачное выражение на его лице, сменилось улыбкой и затем снова помрачнело:

– Северный гость заявился.

– Степа, у музыканта из «Ласточки» похитили внучку. Я могу дать ему деньги на выкуп, но нельзя спускать такие дела. Ты меня понимаешь?

Степан отреагировал коротко:

– Скажи, кто, зароем.

– Сначала это надо выяснить. Давай соберем всех наших.

– Поехали. – Хорьков захлопнул капот машины, вытер руки ветошью и уселся за руль.

Через полчаса семеро мужчин сидели на дачке Сергея Скворцова и держали совет. Присутствовали бойцы летучего отряда, хозяин дачи, он же их начальник, Хорьков и Голенев. Перед ними лежало фото внучки Корзона.

– Тут появилось несколько уголовников. – Размышлял вслух Сергей Скворцов: – Один, к сожалению, из наших.

– Афганец? – Переспросил Олег.

– Да. Воевал всего год. Получил контузию и работать на гражданке не захотел. Решил продолжать подвиги… Три года отсидел. Вышел, приехал в Бирюзовск.

– Кто?

– Зовут Валерием. Фамилии не знаю. Кличка Псих.

– Он живет рядом со мной. – Добавил вихрастый Гоша Сапилов. Бывший подрывник, обычно веселый и улыбчивый, сегодня выглядел строго: – Я ему один раз морду набил. К соседке привязался.

– Проблемы с сексом? – Насторожился Олег.

– Возможно. Раньше часто водил к себе проституток. Но захватить малолетку для выкупа мозгов не хватит. Я думаю…

Олег перебил:

– Тут мозгами и не пахнет. Только кретин захочет похитить девочку старого музыканта в надежде получить с него деньги. Откуда у скрипача доллары?

Сергей с Голеневым не согласился:

– Не скажи. Моня Корзон человек в городе популярный. Кто бывает в «Ласточке», видит, как его осыпают чаевыми. Да и богатеньких друзей у Мони полно. Хоть ты, к примеру.

– Не убедил. В городе десятки кооператоров. Любой бандит, задумавший подобную бяку, выбрал бы его ребенка.

Сергей продолжал спорить:

– И опять ты, Олег, не прав. Кооператоры обычно под «крышей». А Моня беззащитен. К тому же он любящий дедушка. Весь город в курсе, что у него десять внуков, и он всех обожает.

Гоша дождался, когда начальники закончат спорить, и обратился к Голеневу:

– Возможно, это никак не связано с внучкой скрипача, но я заметил, как вчера вечером Псих направлялся к себе в подвал не то с кастрюлькой, не то с миской в руках. Собаки у него нет. Теперь, когда я узнал о похищении, мне это кажется подозрительным.

– Любопытный фактик. – Согласился Олег: – Начнем с твоего соседа. А еще кто на такое способен?

Все молчали. Заговорил Степан Хорьков:

– Есть тут один приезжий, Вахтанг Самунидзе. Но без разрешения пахана он шага не сделает. Вахтанг ходит под Вано Жвания. Пока тебя не было, они установили игорные автоматы в аэропорту. Формально их владелец Самунидзе, а на самом деле, ты понимаешь кто.

– На Жвания не думаю. Мелко для него. – Прикинул Олег – Вано бандит с размахом.

Скворцов указал на фотографию внучки музыканта:

– Вон, какая пухленькая лапочка. Ей на вид все восемнадцать. Вахтанг мог проявить самодеятельность. Или сработать по заказу Вано. Ты не допускаешь, что его хозяину внучка Корзона понравилась?

– Тогда к чему выкуп? Схватили девочку и уволокли.

– Я только размышляю, но утверждать ничего не могу. – Ответил Сергей.

– Ладно, поставим его под номером два. Кто еще?

– В Сочи несколько крупных банд орудует. Их главари в «Ласточку» заглядывают. – Высказался боец летучего отряда Анатолий Рогов. Бывший разведчик обычно говорил мало, поэтому Голенев отнесся к его словам с интересом:

– Воры?

– Насчет того, в законе они или нет, не знаю. Но бандиты отъявленные.

– Как Жвания терпит? Это же его территория. Он Сочи давно прибрал к рукам.

– Это ты у него сам спроси. – Пошутил Анатолий.

– И спрошу. Не найдем девочку в городе, смотаюсь в Сухуми. – Голенев уже совсем забыл, что приехал в город знакомить Маку с отелями. Он уже целиком ушел в розыск внучки старого музыканта и больше ни о чем не думал: – Давайте, чтобы время не терять, навестим нашего «боевого товарища», Валеру по кличке Псих. А дальше по списку…

На этом совещание закончилось и все расселись по машинам. Скворцов со своими ребятами в «Ниву», Голенев в «москвичок» Степана. В Бирюзовск въехали около одиннадцати вечера. Поздней осенью южный курорт чем-то напоминал Глухов. Без отдыхающих город к вечеру вымирал. Они проехали по пустынным улицам. Завернув в переулок, где обитал Псих, из машин вышли и квартал прошагали пешком. Степан и трое бойцов отряда остались во дворе. Олег, Сергей и Гоша Сапилов отправились на разведку. В окнах первого этажа горел свет. Скворцов осторожно приблизился к окну, заглянул внутрь и знаком подозвал Голенева и Сапилова. В комнате трое мужчин играли в карты. На грязном столе, заполненным тарелками с остатками пищи, стояли две бутылки водки, графин с вином и кастрюля со сливами. Тарелки служили и пепельницами для компании. В них гасили окурки. Внимание Олега и его друзей привлекло лежащее тут же на столе ружье. Это был пятизарядный скорострельный винчестер бельгийского производства.

– Дорогая игрушка. – Шепотом определил Скворцов.

– Кто из мужиков Псих? – Так же шепотом спросил Голенев.

– Тот, что справа. – Ответил Гоша.

Они отошли от окна и несколько минут совещались. Скворцов прихватил пистолет. Гоша и Олег оружия не имели.

– Этот винчестер штука серьезная. Если он начнет палить, могут быть неприятности. – Предупредил начальник летучего отряда.

– Используем элемент внезапности. – Ответил Олег: – Их всего трое… Но сначала Гоша покажет нам, где подвал.

Скворцов подозвал своих ребят и распорядился держать парадное и окна под наблюдением:

– В доме трое парней и винчестер. Если выйдут, дайте знать, но ничего не предпринимайте.

– Так точно, командир. – Козырнул Анатолий Рогов.

Вход в подвал двухэтажного домика выглядел уныло. Когда Голенев сорвал замок и открыл дверь, ему под ноги бросилась крыса.

– То еще местечко. – Сказал он Сергею.

– Возьми, пригодится. – Скворцов протянул Олегу фонарь.

Стертые ступени вели вниз. Гоша остался охранять вход, Олег с Сергеем спустились по лестнице. Низкий коридор подвала упирался в обитую железом дверь. Пришлось идти, пригнув голову. У двери они остановились. Голенев дернул за ручку, дверь оказалась запертой.

– Ломать? – Поинтересовался Скворцов.

– У тебя есть чем?

Сергей вынул из кармана спецназовскую финку:

– Можно попробовать ковырнуть замок.

В это время за дверью раздался слабый стон.

Голенев обернулся:

– Слышал?

– Да, там точно кто-то есть.

Скворцов попробовал просунуть лезвие финки между дверью и дверной коробкой. Но щель оказалось столь мала, что дотянуться до замка у Сергея не вышло:

– Схожу за монтировкой.

– Валяй. – Ответил Голенев: – Только ножичек мне оставь, повожусь с замочком.

Он посветил Сергею, пока тот поднимался по лестнице, и вернулся назад. Вместо того чтобы ковырять дверь, внимательно обследовал пол и стены. Справа от порога валялся один резиновый сапог.

«Почему один? Вроде одноногих среди компании не было» – подумал Голенев, поднял сапог, перевернул его вниз голенищем и потряс. О пол звякнула железка. Олег посветил на это место и увидел ключ. «Сапог оказался с секретом», – отметил про себя бывший афганец, и через секунду отпер дверь. Войдя в темный чулан, он обшарил его фонариком и увидел кучу хлама, а в дальнем углу матрас. На нем кто-то лежал. Олег подошел ближе, осветил грязное одеяло и сдернул его. Под одеялом лежала женщина. Одна ее рука оказалась прикованной цепью к стене. На юную внучку музыканта узница не походила. Это была крепкая женщина с развитым тазом и внушительной грудью. Даже ссадины и синяки не могли скрыть, что перед ним вполне взрослый человек.

– Ты кто?

– Не надо… – Простонала она, зажмурилась и поджала под себя ноги.

– Что не надо? – Голенев схватил цепь и рванул что было силы. Скоба в стене поддалась, но цепь не выпустила.

– Не надо. – Снова простонала она, пытаясь прикрыться одеялом.

– Не бойся. Я тебе ничего плохого не сделаю.

– Ты не Валерка? – Она только теперь поняла по голосу, что перед ней незнакомец.

– Я не Валерка. Кто он тебе?

– Он гад. Я искала адрес, посылку передать, а они затащили меня сюда и всей компанией пользуют.

– Как тебя зовут?

– Меня зовут Сашей. В этом городе я никого не знаю.

– Подожди минутку, сейчас я тебя освобожу. – Олег уперся ногой в стену и рванул еще раз. Скоба вылетела, и Саша оказалась на свободе. Цепь держала ее руку, но женщина уже могла встать.

Олег посветил кругом и обнаружил лампочку без абажура. Она висела на потолке, провод от нее тянулся к розетке и заканчивался штепселем. Голенев воткнул штепсель, и лампочка загорелась. Слабый электрический свет высветил ведро, заменявшее пленнице туалет и несколько алюминиевых мисок с остатками пищи. «Вот мразь, а еще бывший афганец», – подумал Олег о насильнике и обратился к Саше:

– Сейчас придет мой друг, и мы тебя отсюда выведем.

– А где этот тип? Он убьет меня и вас. У него ружье. Он всегда меня им пугает.

– Как-нибудь разберемся. – Улыбнулся Голенев. Она замолчала и, прикрывшись одеялом, стала приподниматься, вглядываясь в лицо своему спасителю:

– А я тебя знаю.

– Откуда?

– Помнишь проводницу, что пустила тебя весной в свой вагон?

– Конечно, помню. Точно, ее звали Сашей.

– Не ее, а меня. – И она вдруг разревелась. Голенев присмотрелся и тоже ее узнал:

– Не плачь, Сашка. Я же обещал вернуть тебе долг. Теперь у меня появилась такая возможность…

Она кивнула, продолжая реветь. Пока Олег пытался успокоить женщину, возвратился Скворцов. В руках отставной майор держал уже ненужную монтировку:

– Открыл? – Спросил он, словно речь шла о бутылке лимонада.

– Как видишь. И еще знакомую встретил. Цепь вырвал, а ключа от наручника нет.

– Везет тебе на знакомых. Как она здесь оказалась?

– Псих снасильничал. Надо с ним разобраться. Предупреди ребят у парадного. Мы этим подонкам тут засаду устроим.

– А что с ней делать?

– Со мной ничего не надо делать. Мне бы одеться и на станцию. Мужу позвонить и в диспетчерскую. Я уже неделю работу прогуливаю. – Всхлипывая, сообщила Саша.

– Весело прогуливаешь. – Заметил Олег: – На станцию успеешь. А насчет одежды, пока живи в одеяле и носи свою цепь. Она вещдок для следователя. Мы сейчас этих гадов свезем в милицию, ты заявление напишешь, а уж потом оденем тебя, как царицу. Сережа, отведи ее в машину.

Они ждали больше двух часов, пока троица пьяных друзей собралась потешиться с пленницей в подвале. Первым спустился Псих. Подрывник Гоша пристроил замок на место, и хозяин не заметил взлома. Валерий нес ружье. За ним шли дружки. Олег с Сережей притаились в каморке. Псих, ухмыляясь, извлек из сапога ключ, долго не мог попасть им в скважину, все же попал, открыл дверь и шагнул внутрь. Сергей ударил его монтировкой по рукам. Тот заорал и выронил винчестер. Оружие тут же прихватил Голенев. Еще два удара, в живот и по голове, лишили насильника сознания. Услышав крик Психа, дружки рванули назад по лестнице, где их уже поджидали Степан и бойцы летучего отряда. Парней мигом скрутили.

В три часа ночи Голенев, его помощники и Саша всей компанией вышли из милиции. Свидетельские показания были сняты. Потерпевшая написала заявление, к которому приложила цепь. Ключ от наручника в милиции подобрали, а вместо одеяла, служившего пострадавшей одеждой, выдали ей халат уборщицы. Ружье Скворцов решил милиции не сдавать. Оно в качестве трофея перешло в арсенал летучего отряда.

– Куда теперь? – Спросил Хорьков, когда они оказались на улице.

– Как куда? В отель «Дружба», – ответил Олег.

– А нас всех пустят? – Забеспокоился Гоша.

– Это же мой отель, дурень. – Рассмеялся Голенев: – Вас не только пустят, но расселят по люксам.

– Приятно иметь дело с богачами. – Хмуро заметил Степан Хорьков и съехидничал: – Искали-то мы девочку, а нашли бабу.

Голенев нахмурился:

– Знаю. – Но сейчас всем необходимо выспаться, а Саше ванну принять… Удобств у нее в подвале, как ты заметил, не было.

Бывшие афганцы расселись по машинам и поехали в гости к владельцу отеля. По дороге молчали и думали об одном – Валерий по кличке Псих такой же ветеран, как они. Но, как говорится, в семье не без урода.

Николай Солохин вернулся в Глухов в прекрасном расположении духа. Теперь его лодочная станция получила официальный статус. Он привез из столицы не только свидетельство, разрешающее деятельность кооператива, но и бумагу, в которой его бизнес назван общественно-полезным начинанием. Этот документ позволял хозяину кооператива рассчитывать на помощь городских властей.

Солохин, не заезжая домой, сразу отправился на лодочную станцию. Принимая на работу сторожа, он знал, что инвалид Корольков хоть и не алкаш, но поддает постоянно, и волновался за свое хозяйство.

– С приездом, Николай Матвеевич. – Приветствовал его сторож, поспешая на костылях к машине. По походке и лицу своего работника Солохин тут же понял, что в отсутствие хозяина дедушка не скучал:

– С бодуна, Митрич?

– Виноват, вчера немного перебрал. – Признался старик и тут же успокоил работодателя: – Вы не подумайте, на станции все путем.

– Посмотрим. А что у тебя вчера за повод возник?

– Да знакомый заехал. Угостил старика. Я бы сам столько не стал, да он молодой еще, а мне не уважить стыдно…

Николай махнул рукой, поскольку эмоции сторожа его не волновали, и пошел оглядывать свои владения. Старик не обманул, и внутри станции, и на причале все осталось на месте. Кооператор на всякий случай пересчитал лодки и, поняв, что ущерба не понес, направился к машине.

– Уезжаете? – Жалостливо спросил Корольков. Инвалид лечился пивом и ждал сочувственной беседы, вовсе не желая снова оказаться в одиночестве.

– Вернусь, Митрич. – Пообещал Солохин: – Жену еще не видел, детей… и Грома. Пообедаю и назад. Надо готовиться к мероприятию.

Корольков тоскливым взглядом проводил машину хозяина и отправился в беседку, где после вчерашнего загула еще оставалось несколько бутылок пива. Помимо алкогольного синдрома, его тревожило, обычное для русского человека в подобных случаях, чувство вины. Он понимал, что вчера перестарался. Такого с ним давно не случалось.

Когда уехал его молодой собутыльник, сторож не помнил. Проснулся у себя в каморке на рассвете и долго соображал, как оказался здесь. Сообразить не удалось. Догадался, что принес его сюда вчерашний собутыльник. «Уважительный малый», – подумал инвалид о молодом человеке. С мыслями благодарности он еще полчаса провалялся на своем самодельном ложе. Но внезапно умиление собутыльником переросло в тревогу. Его вдруг обуял страх. «Все ли на месте? Уж не затеял ли парень чего дурного? Напоил старика и ограбил станцию». Вспомнил сторож и о том, что Игорек сидел в тюрьме. Решил тут же проверить свои опасения. С трудом, взгромоздившись на костыли, покинул коморку и тщательно осмотрел хозяйство. На причале пересчитал лодки, велосипеды и заметил большую гадюку. Змея растянулась у самой воды и выглядела странно. У нее оказалось два хвоста. Корольков нагнулся и понял, что гадюка заглатывает змею поменьше. «Гадина, души нет, одна прожорливость, вот и жрет сестренку», – подумал он и стал вспоминать слово. Это слово он втемяшилось ему в голову со времен, когда в Глухов приезжал зоопарк и дед подрабатывал на уборке вольеров. Там на вагончике, где содержали змей, и было написано это мудреное слово. Не вспомнил и пошел дальше проверять территорию. Все оказалось в целости и сохранности. «Сам я гад», – обругал себе инвалид за подозрительность, «Человек меня от души угостил, а я о нем такое».

Потом началось тягостное течение времени. Пиво немного облегчало страдания, но дед тянул его потихоньку, опасаясь опять отключиться. Ходить ему стало трудно. Даже, как он любил шутить, на трех ногах. Костыли не слушались, а единственная собственная нога подкашивалась. Попробовал лежать, поднималась тошнота и головокружение. И Корольков сидел. То на крылечке лодочной станции, то в беседке. Вспомнилась супруга Лидия Ивановна. Шестнадцать лет назад они вместе попали в аварию. Возвращались на грузовике со свадьбы дочери знакомых. Водитель, из числа гостей, сильно поднабрался и по доброте душевной набил полный кузов народу. Грузовик перевернулся. Многих, в том числе и Королькова, покалечило, а жена погибла. Тогда ему ампутировали ногу, и он начал пить. Копеечной пенсии на выпивку не хватало. Продал домик, пропил его с божьей помощью и сделался городским бездомным. Клички БОМЖ тогда еще не знали, и про таких как он, говорили понятное русское слово «бродяга». Но характер дед Корольков имел уживчивый и веселый, под забором почти никогда не валялся, и горожане ему сочувствовали. Потому и взял его на работу мужик, что продавал подержанные машины. Но бизнес в Глухове не пошел, и тот свое дело прикрыл. Корольков бы снова оказался на улице, да тут его отыскал Николай Матвеевич Солохин. Во времена, когда семья Королькова владела собственным домиком, Солохины жили рядом. Бывшее соседство помогло. Так он оказался на лодочной станции.

Все эти события произошли раньше. Сейчас же, после отъезда хозяина, дед совсем заскучал. Он уселся на лавку в беседке и откупорил очередную бутылку «Жигулевского». Сегодня он был даже не против визита щегловских хулиганов. На них хоть покричать можно, все же живые души. А так сиди один и мучайся.

Голова гудела, рот сводила горькая сухота, да и сердце с трудом гнало по жилам старческую кровь. «Нельзя столько пить. Стар уже», – посетовал про себя Корольков и вспомнил. На вагончике передвижного зоопарка было написано слово «рептилии». Он тогда спросил у девушки-юната, что это значит. Она ответила: «так зовут гадов и пресмыкающихся». Старик порадовался проблеску памяти и увидел машину, на которой вчера приезжал Игорек. За рулем сидел другой парень. Своего молодого приятеля он тоже заметил. Тот ехал на заднем сидении. Машина остановилась на главной дороге, ведущей в Щеглы, так и не свернув к лодочной станции. Водитель и пассажир выбрались из салона и направились к нему. Игорек улыбался и издали махал старику рукой. Оба подошли к беседке. Водитель достал сигареты и закурил, а Игорек поднялся к деду и присел рядом:

– Как ты, дедуля, живой?

– Едва живой. Ты уж прости, Игоречек, старика, за то, что давеча отключился…

– Бывает. Еду с другом мимо, думаю, дай погляжу, как ты здесь после вчерашнего. Хозяин-то приехал?

– Только что были. Прямо из Москвы сюда.

– И где он?

– Удостоверились, что все путем, и поехали домой обедать.

– Спрашивал, отчего ты такой бледный?

– Спрашивали.

– И что ты сказал?

– Признался, что вчера со знакомым лишнего принял.

– Меня называл?

– Нет, зачем? Им без разницы.

Водитель, молча чадивший свою сигарету, затоптал окурок и шагнул к ним:

– Хруст, кончай треп. Делай дело и поехали.

Игорек поднялся сам и помог встать Королькову: – Ладно, давай прощаться, дедушка. – Одной рукой он обнял старика, а другой воткнул ему нож в сердце. Тот самый нож, которым накануне так ловко резал томаты.

Нелидову Мака сумела понравится. Голенев попросил Алексея Михайловича показать ей отель «Парус» без него. Бывший афганец со своими помощниками прочесывал город в поисках внучки Мони Корзона. Вернувшись в номер после схватки с Психом и его дружками, он проспал всего три часа, и они всей командой уехали, оставив Сашу на попечение Маки. Мало того, что Олег не уделил время своей приятельнице, он еще заставил ее пройтись по магазинам и купить проводнице одежду. Голенев сунул девушке доллары, но денег Мака не взяла. «Обойдусь. Одевать твоих приятельниц мне в кайф», – сообщила она любовнику и снова заснула. В одиннадцать часов за ней заехал Нелидов. Сначала они, прихватив Сашу, посетили несколько магазинов. Мака сама выбрала два платья, плащ и несколько пар обуви, заставив перед этим женщину перемерить множество вещей. После ее стараний бывшая узница превратилась в леди. И только синяк под глазом и порез на щеке напоминали о ее заключении в подвале насильника. Затем, снабдив ее деньгами на первое время, они с Нелидовым отвезли Сашу к железнодорожному вокзалу. Нелидов остался за рулем, а Мака вышла женщину проводить.

– Скажи мне, откуда ты его знаешь? – Спросила она у проводницы о Голеневе.

– Он сам тебе расскажет. – Улыбнулась Саша и покраснела.

– Понятно, значит и ты. – Усмехнулась Мака: – Наш пострел везде поспел.

– Мы всего один раз виделись. – Успокоила ее женщина.

– Значит, хорошо виделись.

– Не жалуюсь. – Гордо ответила Саша и скрылась в дверях вокзала.

Мака вернулась в машину, и они поехали осматривать отель. Сначала Алексей Михайлович скептически отнесся к участию девушки в таком серьезном деле. Но по ходу осмотра она задавала точные дельные вопросы, заглядывала именно туда, где требовался особенно серьезный ремонт, и Нелидов понял – несмотря на пол и возраст, перед ним вполне серьезный партнер. Закончив осмотр, они вдвоем пообедали в ресторане «Паруса».

– Повара придется сменить, официанток тоже. – Заявила Мака, поковыряв отбивную и осилив половину десерта. Куриный суп он лишь попробовала и сразу отодвинула в сторону.

– Если мы проведем крупные увольнения, в городе не поймут. – Ответил Нелидов: – Нам с Олегом и предложили принять отели под крышу нашего кооператива, чтобы обе гостиницы приносили пользу и создавали рабочие места.

– Мы закроем их на капитальный ремонт, а людей отправим в бессрочный отпуск. Из отпуска отзовем дельных, а балласт забудем. Никто ничего не заметит.

– Скажите, Мака, какое у вас образование? Вы экономист?

– Я шлюха, а образование у меня девять классов и много наблюдений по жизни. Знаете, как собак учат плавать? Их щенками швыряют в воду. Примерно так поступили и со мной. Вот я и выплыла…

Ответ девушки такого человека, как Нелидов, должен был шокировать, но Алексей Михайлович улыбнулся. Прямота Маки и ее откровенность его восхитили:

– Я теперь понимаю, почему Олег предложил вам войти в наше дело.

– Это упрек или комплемент?

– Естественно, комплимент, – уточнил Нелидов: – Мне приятно иметь с вами дело.

– Мне тоже. – И Мака посмотрела на него своим немигающим взглядом змеи.

Солохин никак не мог взять в толк, почему его сторож так странно испарился. Сначала он думал, что старик приболел с перепоя и, чтобы не мозолить ему глаза, смылся. Он оставил хозяину на письменном столе связку ключей, аккуратно застелил свое ложе и все двери за собой запер. У кооператора имелся дубликат ключей, иначе бы он не попал на станцию. Николай Матвеевич предположил, что сторож отдохнет, придет в себя и объявится. Но шел третий день, а его все не было. Подготовка к празднику целиком заняла Солохина и, сделав вывод, что выпивох брать на работу нельзя, он о Королькове забыл.

Во вторник к нему нагрянули визитеры. На милицейском вездеходе приехал полковник Курдюк и привез с собой заместителя мэра по хозяйственной части Максюту, начальника одела недвижимости Стеколкина и директора молокозавода Паперного. Начальственные мужи осмотрели станцию и остались довольны. Курдюк получил сводку о метеоусловиях на неделю. Погода, по его словам, не должна помешать мероприятию. Синоптики дождей не обещали, а ветер предсказывали южный. Это означало, что праздник пройдет на воздухе. Городские чиновники поделили между собой обязанности. Паперный отвечал за праздничное меню, Максюта за транспорт, Стеколкин за художественную часть – ему поручили вызвать артистов из областной филармонии, Курдюк гарантировал безопасность гостей и обеспечивал порядок. Пять его сотрудников будут нести дежурство весь праздничный день.

Перед тем как компания направилась к машине, Солохин рассказал Курдюку о странном исчезновении сторожа.

– Не будешь брать алкашей. – Ответил полковник: – Все хотите поменьше платить, да побольше заработать, а так не бывает.

– Конечно, хочу. – Не отрицал Солохин: – Я за свой счет построил станцию, приобрел инвентарь, потратив все семейные сбережения, а впереди зима. Дай бог вернуть деньги за следующее лето.

– Кто не рискует, тот, блядь, не пьет шампанского. – Усмехнулся Максюта: – Начнем завозить продукты и технику, отвечаешь за них головой. Нет сторожа, сторожи сам. И не забудь о посуде. Тарелки привезем, а стаканы, и ложки с вилками за тобой.

Чиновники уехали, и Солохин понял, что придется срочно искать человека. В деревне Щеглы он знал одного подходящего пенсионера. В крайней избе жил бывший колхозный бухгалтер Тимофей Петрович Сорока. Старик еще оставался в добром здравии и славился в округе страстью к охоте и рыбалке. Возможность бесплатно пользоваться лодкой могла его заинтересовать. Да и зарплата тоже. Пенсию, как все бывшие колхозники, он получал нищенскую, а времени имел предостаточно и жил рядом.

Солохин запер станцию и, оставив машину, поднялся в деревню пешком. Сороку он застал в саду. Жену Тимофей Петрович схоронил прошлой весной и теперь вдовствовал. Старик сгребал листья под яблонями и носил их в худом железном ведре на костер, который тлел за забором его участка. Здоровенная вислоухая собака со слабыми признаками легавой при появлении чужака, начала остервенело брехать и бросилась на забор. Пенсионер взял ее за ошейник и куда-то увел. Вернувшись, открыл гостю калитку и указал на лавку под яблоней.

Кооператор умел общаться с сельчанами. Он не сразу выложил, за чем пришел. Поговорил о погоде, о приметах на предстоящую зиму, поинтересовался успехами пенсионера в охоте и рыбалке, посочувствовал ему, что зверя и рыбы совсем не стало, и только потом предложил работу.

Сорока тоже умел себя подать.

– Не спорю, тут близко… А начнется зима? Пока оденешься, целый час пройдет. Опять же сугробы. Убирать ведь заставишь. Прибавил бы сотенку-другую, глядишь, мы бы и договорились.

Солохин набавил пятьдесят рублей, и пенсионер согласился.

– Когда приступать? – Спросил новый работник.

– Сегодня бы и надо. – Ответил кооператор.

– А куда твой инвалид подевался? – поинтересовался Сорока, когда они спускались к реке.

Николай Матвеевич рассказал об исчезновении сторожа. Старик удивленно вскинул бровь и больше по дороге вопросов не задавал. Солохин показал ему свое хозяйство. Они вместе пересчитали лодки и водные велосипеды, обошли территорию. Кооператор разрешил новому работнику пользоваться коморкой исчезнувшего инвалида.

– Считай, что твою собственность я принял. Приступлю сегодня, раз надо. Но не сейчас. – Предупредил Сорока: – Должен костер затушить, покушать, а потом прихвачу Кедра и заступлю.

Солохин посмотрел на часы:

– Сколько тебе надо времени?

– За часок управлюсь.

Бывший бухгалтер оказался пунктуальным. Ровно через час он появился на станции вместе с собакой. Солохин попрощался с новым сторожем, сел в машину и со спокойной совестью отправился домой. Сорока уселся на крыльцо, достал пачку примы, закурил и задумался. Пес тут же свернулся у его ног. Королькова Тимофей Петрович знал давно. Инвалид тоже любил посидеть с удочкой, и на берегу реки они изредка встречались. И о его пристрастии к спиртному Сороке было известно. Но при всем при этом он считал Королькова представителем своего поколения, а это означало, что совесть и ответственность у них обоих присутствуют. «Не мог человек взять и бросить свой пост, – размышлял отставной бухгалтер. – Что-то здесь не так». Он поднялся, вошел в коморку, осмотрел лежак инвалида. Приподнял одеяло. Обнаружив, что тот спал на трех связанных между собой спасательных кругах, про себя ухмыльнулся. Приподнял всю конструкцию и обнаружил черный конверт. В таких конвертах раньше продавали бумагу для фотографий. Сорока поднял конверт и заглянул в него. В конверте лежал паспорт Королькова, его пенсионное удостоверение, книжечка инвалида и фотография супруги. Жену Королькова Сорока никогда не видел, но сзади карточки имелась надпись чернильным карандашом. «Королькова Лидия Ивановна».

«Телогрейку забрал, а документы оставил?» – Удивился Сорока и теперь уже совсем засомневался, что Корольков покинул работу насовсем. «Придет, а я его место занял. Нехорошо получится», – прикинул он про себя.

На дворе быстро темнело. Сорока обошел со своим четвероногим другом станцию, постоял на причале и вернулся в помещение. Спать еще было рано, да и ложиться на ложе инвалида ему не хотелось. Внезапно обожгла мысль: «А что если старик утонул?» Сорока вернулся в каморку, взял со стула шерстяной вязаный носок предшественника, вышел с ним на улицу, дал понюхать Кедру и приказал: «Ищи!»

Пес понюхал носок и рванул к беседке. Вбежал в нее, покрутился, спрыгнул вниз и, уткнув нос в землю, бросился в сторону дороги. Сорока за четвероногим следопытом не успевал. Он отозвал его назад, пристегнул поводок и повторил команду. Пес снова потянул в сторону дороги. Дотащив Сороку до большака, закрутился и заскулил. Потом неожиданно потащил хозяина к кустарнику, что рос неподалеку на склоне. Пенсионер чуть не растянулся на влажной траве. Он обругал собаку. Кедр виновато повилял хвостом и тянуть стал потише. Добравшись до кустарника, пес всунул морду в густое переплетение веток и громко залаял. Сорока прекрасно знал, что означает этот лай. Так Кедр брехал, когда загонял дичь в нору или на дерево. По спине Сороки побежали мурашки. Но он заставил себя раздвинуть ветки и облегченно вздохнул. Пес брехал не на труп Королькова, а на его костыли. В кустах лежали два костыля инвалида.

«Куда же он без костылей намылился? – удивился пенсионер. – Неужто встал на ноги!?». Но в чудеса бывший бухгалтер не верил. Поразмыслив о находке, снова почувствовал неприятный холодок. Пришла мысль о милиции. Но оставлять пост он права не имел, и решил дождаться хозяина. Всю ночь просидел, не сомкнув глаз. Все думал.

Кооператор появился в девять. Сорока встретил хозяина хмуро.

– Хочешь казни, хочешь милуй, но работать я у тебя, Николай Матвеевич, не смогу.

– Что случилось? – Удивился Солохин.

– Ничего не случилось, но в мои годы без своей кровати не обойтись. Извини меня, если можешь, и найди себе кого-нибудь другого. – И, окликнув Кедра, побрел в сторону своей деревни.

Анатолий Рогов сидел напротив дома Вахтанга Самонидзе уже третий час. Бандит из помещения не выходил, но часто появлялся на балконе с женой и маленьким сыном. Он брал мальчика на руки и поднимал его над улицей. Супруга Вахтанга при этом голосила громче сына. Мальчик боялся меньше.

В Афганистане Рогов служил в разведке, и из всего взвода он один вернулся живым. Он десятки раз работал в «зеленке», был дважды ранен осколками мины, но «духам» отловить его так и не удалось. Зная о прошлом афганца, начальник летучего отряда Скворцов и поручил ему наблюдение за подручным Жвания. Рогов пас свой объект второй день, и пока ничего подозрительного не заметил. Вчера Самонидзе ездил в аэропорт Адлера, где принимал выручку от своего работника в зале игорных автоматов. Потом он сидел с ним в ресторане, съел несколько порций шашлыков и выпил три бутылки вина. После этого сел в свое БМВ и покатил домой. Рогов ездил на «Жигулях» восьмой модели и едва поспевал за подвыпившим бандитом. Было видно, что Самонидзе чувствует себя в городе хозяином и сотрудников автоинспекции вовсе не опасается. Его никто и не останавливал. Подкатив к дому, он бросил ключи выскочившему из подъезда чернявому парню и важно прошествовал в дом. Работник поставил машину в гараж и запер ворота. Рогов успел заглянуть во двор. Никаких строений, где можно спрятать похищенного ребенка, он не заметил. Внутренность гаража бывший разведчик тоже успел рассмотреть. Гараж был стерильно пуст. На правой его стене разместился стеллаж, на котором лежало несколько новых покрышек. Пристроек или башенок гараж не имел.

На ночь Рогова менял подрывник Гоша. Он честно просидел всю ночь на чердаке дома напротив и утром доложил Рогову, что Самонидзе никуда не отлучался.

Анатолий уже собрался немного подремать, он умел это делать не отключая сознания, как ворота раскрылись, и из них выкатил БМВ Вахтанга. За рулем сидел работник. Рогов решил, что сейчас чернявый парень покинет водительское место, но ошибся. Вахтанг вышел из дома, но за руль садиться не стал. Он уселся на заднее сиденье, и чернявый газанул с места. Рогов, чтобы не мозолить глаза, ставил свою машину поодаль, пока добежал, пока тронулся, БМВ исчез. Рогов утопил педаль газа в пол и в конце улицы нагнал бандита. Водитель Вахтанга ездил куда спокойнее хозяина, и вести объект Рогову показалось комфортнее.

БМВ притормозил возле рынка. Вахтанг купил у пожилой женщины букет роз и поехал дальше. В самом центре он отпустил машину и с букетом направился в самый дорогой ресторан города «Волна». В это время года туристов почти не наблюдалось, и ресторан горел. Рогов подождал некоторое время, потом выбрался из машины, походкой бездельника пофланировал мимо окон заведения. Вахтанг сидел у окна и оживленно беседовал с яркой блондинкой. Та весело смеялась. Блондинку Рогов знал. Это была жена хозяина ресторана Соня, которая и вела хозяйство. Рогов вернулся в машину и стал ждать, когда Вахтанг выйдет. Но тот продолжал сидеть довольно долго. За это время в ресторан зашли всего два посетителя. Полный пожилой врач гинеколог Моисей Хайкин и незнакомая Анатолию девушка. Она была очень худа, но не лишена некоторой элегантности. По дорогому плащу и высоким замшевым сапогам Рогов определил шлюху высокого полета. Подобные девицы бывали в Бирюзовске поздней осенью. Обычно они сопровождали богатых любовников, которым врачи советовали избегать знойного летнего солнца. Если бы разведчик не поленился пройтись перед окнами ресторана еще раз, он бы увидел, что Соня давно покинула столик Вахтанга, а тощая девица направилась прямо к нему. Но он этого не сделал, а дождался, пока Вахтанг закончит обедать, проследил, как он уселся в свою машину и довел объект до дома. Цветы бандит оставил в ресторане, но и это Рогова не насторожило. Он решил, что букет предназначался Соне, жене директора «Волны», которая так оживленно беседовала с клиентом.

Голенев с командой летучего отряда прочесал весь Бирюзовск, обследовал десятки километров побережья вокруг города, допросил с пристрастием местных уголовников и ничего не нашел. Он помнил, что обещал Постникову вернуться в Глухов на мероприятия, связанные с вступлением законно избранного мэра в должность, но похоже, сдержать свое слово не мог. Во вторник вечером он сказал Маке:

– Вылетай завтра первым рейсом. Если в аэропорту тебя встретит Трофим на «мерседесе», ты успеешь на торжественное собрание в мэрию. А Тише я позвоню, что задерживаюсь.

Мака улыбнулась и, прижавшись к любовнику, тихо ответила:

– Я полечу с тобой вместе. Ничего не случится, если титул почетной гражданки великого Глухова мне вручат неделей позже.

Олег пытался убедить девушку лететь одной, но Мака осталась непреклонна:

– Не приставай. Я так решила.

– Зря упорствуешь. Все равно я тебе здесь внимания не уделяю. Сидишь целыми днями одна.

– Не волнуйся за меня. – Успокоила его подруга: – Я прекрасно себя чувствую. Твой Неледин душка. Он ввел меня во все тонкости бизнеса на юге. Так что можешь считать, я уже работаю вашим компаньоном и провожу время с пользой. Ищи внучку своего друга и обо мне не тревожься. – И чтобы закрыть тему, долго и страстно поцеловала Олега в губы.

Это была первая ночь в Бирюзовске, которую они провели бурно. Несколько предыдущих Голенев валился с ног от усталости, и ему было не до нежностей. В эту ночь Мака сумела показать другу, что далеко не все ее возможности в интимной жизни он познал. После первого порыва страсти, когда любовник отвалился и лежал, поглаживая ее по спине, девушка сделала ему восточный массаж своим маленькими грудками, и Олег снова завелся. Она ускользала от него, довела до ярости и, только потом отдалась.

Когда Сергей Скворцов в восемь утра постучал им в номер, Олег с трудом открыл глаза.

– Подожди меня внизу, я быстро ополоснусь и поедем.

Начальник летучего отряда понимающе кивнул, и дверь за ним закрылась.

Голенев стоял под струями холодной воды, стараясь обрести свежесть мысли и вернуть себе физическую форму. Сегодня он намеревался ехать в Сухуми и встречаться с авторитетом Жвания. Без помощи бандита помочь старому музыканту бывший афганец отчаялся. Рассчитывать на эту помощь Олег имел право. Когда шестерка Кащеева, Чирик, зарезал его жену Тоню, местный следователь заподозрил Жвания. Вано арестовали. Голенев к тому времени уже знал настоящего убийцу, поручился за бандита, и Жвания выпустили. Теперь Олег надеялся, что тот ему поможет, поэтому и не тронул Вахтанга Самонидзе. Это был единственный уголовник, которого не потрясли бойцы летучего отряда, а только последили за ним на расстоянии. Самонидзе являлся человеком Жвания и, поскольку слежка ничего подозрительного не выявила, Олег решил говорить не с ним, а с его хозяином.

Но ехать в Сухуми не пришлось. Когда он вышел, возле ворот отеля дожидалась не только «Нива» Скворцова, но и знакомый розовый кабриолет сухумского авторитета, у которого в связи с погодой появилась крыша. Сам Жвания стоял возле машины и широко улыбался.

Голенев удивился:

– Здравствуй, Вано, я сегодня собирался ехать к тебе, а ты, оказывается, в Бирюзовске?

– Да, Олег. Друзья должны помогать друг другу. Я слышал, что у тебя проблемы, и приехал сам.

– От кого слышал? – Насторожился афганец. – Он свою акцию не афишировал, и его помощники тоже.

– Свет не без добрых людей. Донесли, что ты местных ребят трясешь и кого-то ищешь. Вот и подумал – вдруг пригожусь.

– Спасибо.

– Не за что. Садись ко мне в машину, поедем, позавтракаем, я тут одно местечко знаю, и поговорим как мужчина с мужчиной.

Олег попросил Скворцова ждать его в офисе кооператива и, усмехнувшись на тревожный взгляд Сергея, уселся в розовый лимузин. Ехали минут пятнадцать. Водитель Жвания, носатый кавказец в огромной кепке, свернул на незаметный проселок, ведущий к морю. На самом берегу, среди кипарисов и акаций пряталось от посторонних глаз небольшое строение без вывески.

– Здесь хороший духан, но кормят только своих, – отвечая на невысказанный вопрос Олега, сообщил Жвания: – Хочешь, внутрь войдем, хочешь, столик вынесут.

Голенев предпочитал завтракать на воздухе, и сухумский авторитет что-то сказал по-грузински встретившему их духанщику. Через минуту на маленьком плато, над самым морем, появился стол и два соломенных кресла. Не успели гости их занять, как на столе возникла бутылка красного вина, зелень, сыр и лепешка.

– Прости, что руками, но у нас так принято. – Улыбнулся Жвания, сверкнув золотом коронок. Олег посмотрел, как бандит рвет лепешку на части, и промолчал. Вано наполнил стаканы:

– За встречу! Жвания добро помнит…

Голенев пригубил терпкое сухое вино и пожевал лепешку:

– Ты знаешь, о чем я хотел тебя просить?

– Откуда мне знать? Слышал, кого-то ищешь. Скажешь кого, постараюсь помочь.

– У музыканта из «Ласточки» похитили внучку. Требуют выкуп. – Олег говорил, внимательно глядя в глаза бандита. Но тот оставался невозмутим.

– Надеюсь, ты не подозреваешь Вано Жвания? Я детей не ворую.

– Я на тебя не думаю. Помоги найти девочку и тех, кто это сделал.

– Замочишь?

– Не знаю. Но наказать надо.

Вано захотел узнать подробности. Олег рассказал все, что знал сам. Бандит задумался:

– Так сразу ничего тебе не скажу. Дай мне сутки.

– Быстрее не сможешь?

– Если смогу, ты об этом узнаешь первым. – Улыбнулся Вано.

Духанщик принес чугунную жаровню и тарелки. Вано открыл жаровню и положил в тарелки гостю и себе перченую массу с большим количеством зелени.

– Что это? – Спросил Олег.

– Это просто соус. Утром его покушаешь, весь день сыт. Баранина, зелень, специи. – Объяснил Жвания, окунул кусок лепешки в соус и отправил в рот. Олег последовал его примеру. Блюдо оказалось в меру перченым и очень вкусным.

– Да, умеют грузины поесть, – заметил Голенев, чем доставил Жвания видимое удовольствие. Бандит снова сверкнул фиксом и плотоядно причмокнул. – Узнаешь меня поближе, еще и не таким угощу…

Голенева предложение не обрадовало:

– Послушай, Вано, я здесь, потому что обещал музыканту помощь. Дружить с тобой я не собираюсь. Давай считать, что твоя услуга – ответ за наши старые дела.

Грузин помрачнел:

– Как у вас говорят, кто старое помянет, тому глаз вон. Жвания долги не забывает, а обижаешь зря. Вместе мы можем большие дела делать.

– Давай пока с эти делом покончим. Оно для меня тоже большое. – Уклонился Олег.

– Как знаешь. Но запомни, у вас есть еще одна хорошая поговорка – человек предполагает, а Господь располагает…

Через полчаса розовый кабриолет бандита подкатил к офису кооператива.

– У тебя наш телефон есть? – Спросил Голенев, выходя из машины.

– Не волнуйся, я тебя не только тут, под землей найду. – Рот Жвания растянулся в улыбке, а глаза при этом оставались злыми.

В директорском кабинете Олег, помимо Нелидова, застал Скворцова, Маку и Моню Корзона. Старый музыкант при виде афганца вскочил с кресла и бросился ему навстречу.

– Пока ничего. – Поспешил сообщить Голенев и, заметив, как сразу сник несчастный дедушка, добавил: – Есть шанс, что завтра что-нибудь узнаем.

– Моня, не дергайтесь. – Обратилась к старику Мака: – Я ведьма. Нутром чувствую, ваша внучка жива, здорова, и вы скоро ее получите.

– И вы так думаете? – Ответил вопросом музыкант и потянулся в карман за платком.

– Моя интуиция меня ни разу не подводила.

Корзон поцеловал Маке руку:

– Ваши слова мне греют душу, но сердце болит за девочку. Что эти мерзавцы с ней сделают?

– Не надо думать о плохом. – Посоветовал Нелидов: – Мы все надеемся на лучшее.

Голенев посмотрел на свои золотые часы. Это были те самые «Картье» с гравировкой «Bear with honour» на тыльной части, которые он получил в качестве трофея в Афгане, потом, начиная свое дело продал, и случайно обнаружил в сейфе Турка. Бандита, которому отомстил за смерь своего друга Вихрова и его беременной жены. С тех пор Олег с часами не расставался. Стрелки показывали начало одиннадцатого. В это время в глуховской мэрии готовились к торжественному акту вступления в должность Постникова. Он позвонил в Глухов. Тихон оказался в кабинете. Олег поздравил его и еще раз извинился за свое отсутствие:

– Прости, Тиша, но у тебя праздник, а тут у человека горе. Не могу его бросить.

– Жаль, конечно, но я, так сказать, тебя понимаю. Удачи тебе. – Ответил Постников и положил трубку. Голенев понял, что друг детства все равно на него обижен.

Корзон вскоре ушел. Олег рассказал Скворцову и Нелидову о встрече с бандитом. Мака рассматривала журнал о гостиничном бизнесе, в беседу мужчин не встревала, но слушала очень внимательно.

– Если Жвания поможет, потом от него не отвяжешься. – Сделал вывод Алексей Михайлович Нелидов.

– Отвяжемся. Он мне обязан, я ему нет. – Возразил Голенев.

– И ты уверен, он узнает, кто похитил девочку? – В голосе Скворцова прозвучала нотка сомнения.

– Я уверен, что он уже знает. – Усмехнулся Голенев: – А сутки попросил, либо чтобы договориться с похитителями, либо чтобы набить себе цену.

Мака подняла голову от журнала:

– Ты стал, как я, ясновидящим?

– Нет, Мака. Просто, когда я с ним разговаривал, он слишком уверенно держался.

– Есть и еще один момент, говорящий в пользу довода Олега. – Добавил Скворцов: – Почему он сам приехал в Бирюзовск?

– Я тоже об этом подумал. – Согласился Голенев: – Откуда ему знать о наших проблемах?

– Тут ты, мой дорогой, не прав. – Мака закрыла журнал, поднялась с кресла и потянулась как кошка: – Уж я-то эту публику знаю. Ворье быстро разносит новости. Ты несколько дней бегаешь по городу и трясешь братков. Настучали.

– Мы никому впрямую не говорили о внучке Корзона. Ни я, ни Сережа, а тем более Степан ее имя не называли. – Настаивал на своем Голенев. Мака сделала вид, что ей разговор мужчин наскучил, и снова уселась смотреть журнал.

– Будем ждать. Другого выхода у нас все равно нет. – Высказался Олег. Он отпустил Скворцова, и они втроем занялись делами.

– Я согласна вложить бабки в ваши гостиницы. – Впервые заявила Мака двум своим компаньонам. До этого она только интересовалась деталями, и своего согласия открыто не высказывала.

– Значит, начнем реконструкцию. – Потер руки Нелидов.

– Я вижу, ты доволен. А помнишь, при первом разговоре кривился. – Напомнил Олег.

– Каюсь, поскольку к женщинам в серьезных делах отношусь без особого энтузиазма. Но Мака случай особый. С ней я готов рискнуть… – Ответил Алексей Михайлович и подмигнул девушке.

Они принялись обсуждать фирмы, кому поручить ремонт и не заметили, как наступил вечер.

– Я хочу есть. – Сказала Мака, когда за окном стемнело.

– Приглашаю поужинать у меня дома. – Предложил Нелидов: – А заодно Маку с женой познакомлю. Моя супруга Нина Петровна назначена директором двух отелей, и дамы должны найти общий язык. Голенев не возражал, Мака тоже. Они вышли из офиса, и в это время к дверям подкатил Жвания. Бандит, сверкая золотом коронок, выбрался из лимузина и отозвал Голенева в сторону:

– Я верну тебе девчонку без выкупа. Но у меня есть условие.

– Говори.

– Ты не будешь требовать крови похитителей. И не станешь докапываться, кто они.

Олег посмотрел бандиту в глаза:

– А у меня есть выбор?

– Выбор у человека всегда есть. – Усмехнулся Жвания: – Можешь дать деньги, девчонку вернут. Нюхай след, мсти, делай что хочешь. Но тогда я тебе никаких гарантий давать не буду.

– Твои дружки?

– Некорректный вопрос. Но, как друг, я тебе отвечу. Это не мои дружки. Они очень молодые люди. Но родителей этих молокососов я знаю. Сопляки решили сами подработать, и старшим ничего не сказали. Решать тебе.

– Я принимаю твои условия. Когда?

– Завтра вечером.

– Раньше не можешь?

– Нет, геноцвали. При всем желании раньше не получится. Ребенка не успеют привезти, она далеко.

– Хорошо, подождем. – Ответил Олег. Жвания еще раз сверкнул фиксом и уселся на заднее сидение. Перед тем как лимузин тронулся с места, бандит бросил быстрый взгляд на Маку. Девушка улыбнулась краешками губ и отвернулась.

– Когда он кончит говорить слова присяги, включай гимн Советского Союза. – Распорядился Самуил Прудкин, заглянув в радиорубку актового зала. Редактор газеты «Вести Глуши» отвечал за церемонный протокол торжественного мероприятия. Молодой радист Яша Ципкин включать гимн не желал.

– Наш мэр демократ, а гимн коммунистический.

– Делай, что тебе говорят. Демократического гимна пока нет. – Настаивал редактор. Тем временем Постников заканчивал свою речь. Он представил Вячеслава Анатольевича Стеколкина в качестве своего вице-мэра и вызвал его на сцену. Из зала раздались жидкие хлопки, и Стеколкин поспешил сцену покинуть. Настал заключительный момент торжественной церемонии. Постников положил руку на портрет Ельцина и произнес слова присяги, которую сам сочинил накануне ночью:

– Я, мэр города Глухова, торжественно клянусь заботиться о здоровье и благосостоянии граждан города. Гарантировать законность и порядок на его территории, способствовать процветанию свободы и демократии.

Поняв, что с присягой покончено, Яша Ципкин включил гимн. Сотрудники мэрии и приглашенные горожане переглянулись. Первым поднялся Андрей Макарович Телкин. Бывший секретарь райкома сделал это автоматически. У него вошло в кровь – играют гимн, вставай. За ним начали подниматься остальные. Ко второму куплету стоял весь зал. Гимн звучал без слов, но пожилые люди шевелили губами, напевая про себя знакомый текст михалковского панегирика. «Нас вырастил Сталин на благо народа, на путь и на подвиги нас вдохновил».

Постников замер на трибуне бледный. Ему ничего не оставалось, как дослушать ритуальную мелодию запрещенной ныне организации. При последнем аккорде раздались аплодисменты.

– Спасибо, друзья. – Глухим голосом произнес принявший присягу мэр, медленно спустился с трибуны и уселся в кресло первого ряда. Его место с одной стороны оберегала Татьяна, с другой секретарша Юля. На опустевшей сцене появился Прудкин. По плану после присяги Постникова шел концерт самодеятельных артистов.

Прудкин объявил выход местного поэта Зиновия Корякина. Тот неловко потоптался у микрофона и начал читать свой стих, посвященный родному городу. Читал он монотонно, завывая в конце каждой рифмы:

– Наш Глухов в российских лесах затаился Мы любим наш город и наши места. Он дважды из пепла и слез возродился Я знаю, не броская в нем красота…

Постников не слушал. Он наклонился к уху секретарши и спросил:

– Какой болван надумал запустить сталинский гимн?

– Не знаю, Тихон Иннокентьевич. Наверное, Прудкин. Ему поручили провести мероприятие.

– Зятек Андрея Макаровича… – сообразил Постников и вспомнил слова жены «Маше не повезло». Теперь до него дошел их смысл.

– Помолчи, Тиша. Нехорошо, на тебя люди смотрят. – Шепнула мужу Татьяна. Тихон кивнул и стал смотреть на поэта. Тот читал уже довольно долго, но Постников отметил не стихи, а лоснящийся костюм Корякина, его не раз чиненные сапожником башмаки и сорочку, застегнутую неправильно. Поэт галстука не надел, а пуговицы у шеи перепутал.

Тихон снова наклонился к уху Юли:

– Надо бы выдать ему пособие из личного фонда мэра. У тебя есть его адрес?

– Не знаю. Но вы не волнуйтесь, найдем если нужно, – ответила секретарша.

– Тихон, помолчи, – опять одернула его Татьяна.

– Да, да, конечно, Танечка…

После поэта три крепкие бабы пропели частушки. Лицо гармониста показалось мэру знакомым. «Где я его видел?» – стараясь не морщиться от громких визгливых голосов певиц, пытался припомнить Постников. Наконец вспомнил. Это случилось несколько лед назад. Тихон тогда еще служил в промышленном отделе. На автобазе шел товарищеский суд. Судили механика автобусного парка. Он по пьянке не докрутил колесо, и автобус на полном ходу завалился на бок. Жертв среди пассажиров, к счастью, не оказалось, но ушибов и ссадин они получили множество. Теперь мэр мог наслаждаться музыкой механика.

После певиц Прудкин объявил гимнастический этюд. Десять девочек с лентами показывали зрителям свои номера. На мастериц высокого класса они не тянули, но стройные ножки и маленькие грудки доставили залу куда большее удовольствие, чем стихи занудливого Корякина и визгливые голоса матрон. Но мэра и гимнастки увлечь не смогли. Постникову очень хотелось домой. Прийти, закрыться в своем кабинете и сидеть в тишине и полумраке. Но он обязан присутствовать на мероприятии до конца.

Концерт длился три часа. В восемь вечера голова у мэра раскалывалась. Но и после концерта отправиться домой ему не светило. В столовой накрыли стол для маленького банкета. Банкет организовал на свои средства Павел Михайлович Паперный и ждал Постникова и сотрудников мэрии. Портить людям праздник Тихон не имел права.

В столовой собралось человек пятьдесят. Паперный зачитал лично сочиненное приветствие законно избранному мэру. В приветствии он позволил себе несколько шуток, и Постникову оно понравилось. Серьезного застолья Паперный не планировал. Закончив читать, он обратился к собравшимся:

– Господа, граждане, товарищи, прошу минуту внимания. Завтра в двенадцать часов все сотрудники мэрии приглашаются на пикник. Сбор на площади перед зданием. Сюда подадут автобусы. Автомобилистам советую оставить свои машины в гаражах, поскольку на пикнике вам предложат не только чай. Вы меня понимаете? – По одобрительным возгласам собравшихся, Павел Михайлович сделал вывод, что его поняли и продолжил: – Так же нами намечена большая спортивная программа. Ее гвоздем станет гонка на лодках всех начальников мэрии. Наш уважаемый Тихон Иннокентьевич одержал бесспорную победу на выборах. Посмотрим, как он покажет себя на воде. Дадим возможность реабилитироваться и неудачному претенденту. Вячеслав Антонович Стеколкин тоже участвует в соревнованиях. А теперь наполните бокалы шампанским. Пьем за нашего мэра. Ура!

Тихону пришлось со всеми чокаться. Его поздравляли, трогали за рукав. Постников кивал и улыбался. Через пятнадцать минут стол опустел, и, наконец, он получил возможность тихо смыться. Татьяна вывела мужа через запасной выход, и они оказались на улице. Домой шли пешком.

– Устал? – Спросила Татьяна.

– Голова раскалывается. Всегда, так сказать, терпеть не мог праздников, а таких, где приходиться выпячиваться, и подавно.

– Ничего не поделаешь, это входит в амплуа мэра. Но не переживай, еще завтра отмучаемся, и начнутся спокойные рабочие будни.

– Шутишь? Откуда спокойные?! В следующий понедельник придут фильтры, и появится немецкий инженер. Его рабочий день стоит, так сказать, десять тысяч долларов. Надо так организовать процесс, чтобы он ни минуты не простаивал.

– До понедельника, Тиша, еще надо дожить. – Резонно заметила Татьяна, вовсе не подозревая, что в ее фразе заложен тайный зловещий смысл.

Любому из подручных сухумского авторитета Вано Жвания убить человека означало не больше чем раздавить таракана. И только один из них никогда не брал в руки пистолета или финки. Прирожденный жулик и аферист Рудик Погосян умел ограбить ротозея, так запудрив ему мозги, что жертва сама начинала жалеть своего обидчика. Песня великого барда Булата Окуджавы «Мы не поклонники разбоя», написанная для Кота Базилио и его рыжей подруги Алисы, вполне годилась и для Рудика. Помимо афер, Погосян обожал детей. Его жена Анаит родила мужу троих мальчиков и двух девочек. Мальчиков звали Арамчиком, Левончиком и Нельсоном, а девочек Марьям и Карина. Старшему мальчику исполнилось одиннадцать, младшей девочке пять. Они все жили в большом доме на окраине Сухуми, по соседству с обезьяним питомником. Каждую неделю любящий отец водил своих отпрысков смотреть на обезьян. Дети давно уже определили своих четвероруких любимцев и готовили для них гостинцы. Но вот уже несколько дней их в питомник не пускали. С того самого дня, когда к ним привезли погостить девочку из России. Она была много старше детей Рудика, и им казалась совсем взрослой. Но самое удивительное, гостья оказалась страшной соней. Спала почти круглые сутки. А когда просыпалась, много ела, потом сидела на скамейке в саду и смотрела вокруг удивленными глазами, словно ничего не понимала.

Рудик сказал детям, что девочка приехала отдохнуть после тяжелой болезни и ей надо много спать. Им даже запретили с ней разговаривать, потому что разговоры могли девочку утомить. Но разговаривать с ней было невозможно, поскольку она на вопросы не отвечала и на детей Рудика не обращала никакого внимания. Мальчики бегали на нее смотреть, когда она сидела на скамейке. Девочки с любопытством наблюдали за ее трапезой. Следов тяжелой болезни дети у гостьи не заметили. В меру упитанная, с вьющимися локонами, она выглядела цветущей юной девой с вполне развитыми женскими формами.

Не только отмена походов в обезьяний питомник нарушили обычную жизнь в семье Погосянов. С появлением девочки сильно изменилась и Анаит. Дети привыкли, что мама всегда смеется, бегает по дому, сама как ребенок, вприпрыжку, и когда не готовит на кухне, играет с ними. Теперь Супруга Рудика из дома не выходила, часто запиралась в своей комнате и плакала.

Вчера дети слышали, как родители сорились. Анаит укоряла мужа в бессердечии. «Не могу же я отказать Вано! – оправдывался отец – Он же мой босс. И потом, ей у нас ничего не грозит. Я тебе мамой клянусь, для денег я бы никогда не пошел на такое! Но тут простая хохма. Ты знаешь, хохмы я люблю. А главное, это просьба самого Жвания».

Дети поняли, о ком говорил папа. Дядя Вано часто приезжал к ним на большой розовой машине. Однажды его водитель, пока папа беседовал с самим дядей Вано, даже прокатил Арамчика с Нельсоном и Левоном по городу. У папы тоже имелась хорошая машина. Но она была с крышей, а у машины дядя Вано крыша могла открываться. Сегодня днем дядя Вано опять приехал. Они с папой долго кушали, потом вывели девочку, которая гостила у них после болезни, усадили в машину и куда-то увезли. Мама опять ушла в свою комнату плакать. Потом вышла и собрала детей в саду.

– Вы уже у меня большие. Я хочу вас предупредить, кто бы вас не спрашивал о девочке из России, всем говорите, что ничего не знаете и никогда ее у нас не видели.

– Но мы же ее видели?! – Удивился Арамчик.

– Если вы об этом кому-нибудь скажите, нашего папу заберут чужие дяди, и он никогда не поведет вас к обезьянкам.

Аргумент подействовал безотказно. Дети обещали молчать, а Анаит вдруг улыбнулась, вырвала из рук Марьям скакалку и стала весело через нее прыгать. Через минуту они уже все вместе носились по саду.

Папа вернулся поздно вечером.

– А где больная девочка? – Спросила Карина.

– Она поправилась, и мы с дядей Вано отвезли ее домой. Только ты никому не говори об этом.

– Я знаю. Мама нам уже сказала, если мы проболтаемся, тебя заберут чужие дяди, и ты никогда не сводишь нас в питомник.

– Умница моя. – Улыбнулся Рудик и погладил дочку по голове.

Моня Корзон плакал, не вытирая слез и не смущаясь окружающих. Старый музыкант плакал от счастья. Его внучка, его родная Фирочка снова с ним! Мало этого, она здорова, прекрасно выглядит, и на девочке не видно никаких следов насилия. Любящий дедушка испытывал чувство необыкновенной радости и благодарности к Голеневу, который сумел каким-то образом договориться с похитителями.

В пять часов вечера Вано Жвания, как и обещал, привез внучку в офис Олега. Никакого выкупа платить не понадобилось. Голенев сухо поблагодарил Жвания и сказал, что теперь они в расчете. Корзон не понял, о каких счетах шла речь, но он был и не в состоянии вникать в нюансы их отношений. Он обнимал внучку и плакал. Немного успокоившись, старик позвонил дочери и сказал, что Фира нашлась.

Нелидов сам, на своей «Волге», отвез их домой. Но перед тем как выйти из офиса, Моня обратился к Голеневу:

– Олег, сегодня один из лучших дней в моей жизни. Я должен это отметить. Приглашаю тебя и всех твоих друзей в «Ласточку». Весь вечер я буду играть только для вас. Идите в кафе, заказывайте любые яства, Корзон за все платит. Я отвезу Фирочку ее маме, и сразу в кафе.

Голенев с Нелидовым пытались отказаться от его щедрости, но старик начал обижаться.

Нелидов увез счастливого деда с внучкой, оставив в офисе Голенева и Маку.

– Ты удовлетворен? – Спросила Мака, когда они остались вдвоем.

– Не очень, но какое это теперь имеет значение.

– Вижу по твоей кислой физиономии, что имеет.

Олег грустно улыбнулся:

– Все подмечаешь…

– Я же ведьма.

– Если ты ведьма, скажи, откуда бандит привез ребенка? Ведь выкупа он не получил и даже не пытался. А сама девочка ничего не помнит. Видно, эти подонки чем-то ее накачали.

– Жвания сделал тебе одолжение и еще найдет способ с тебя получить. Я знала Кащеева, а они все одинаковые.

– Но ты не ответила?

– Ты хочешь знать место, или имена похитителей?

– И то, и другое.

Мака расхохоталась:

– Дурачок, я только чувствовала, что девочка жива и ей ничего не грозит, а имена и фамилии ведьмы не выясняют. Ты намерен пригласить меня в кафе?

– Естественно.

– Я без вечернего платья.

– Ты мне и так нравишься.

– Тогда пошли, немного побродим по городу, а потом поужинаем под скрипку этого еврея.

– Не люблю, когда людей называют по национальности.

– Прости, я забыла… Под скрипку твоего друга.

– Так лучше.

Вечерами становилось прохладно, и с открытой веранды кафе «Ласточка» столики занесли внутрь. Для Голенева и его друзей хозяин кафе Артур Иванович Лескопопулос, по кличке Грек, приказал составить несколько столов вместе, организовав нечто гигантское. Голенев пригласил всех бойцов летучего отряда, вместе с их начальником, и Степу Хорькова. Нелидов привез свою жену. Пока готовили стол, Олег подошел к хозяину:

– Артур Иванович, наш щедрый музыкант вознамерился платить за всех. Пока его нет, я бы хотел расплатиться за вечер сам. Сделайте одолжение, учтите ужин примерно на десять персон и принесите мне счет.

– Олег, вы меня знаете не первый день. Неужели вы думаете, что я разрешу Моне расплачиваться за такой вечер? Я осведомлен о причине, по которой имею честь видеть вас и ваших друзей. Не лишайте меня радости гостеприимства. Моня будет для вас бесплатно играть, а я прошу вас быть гостями моей кухни.

– Это слишком дорогой подарок. – Возразил Олег.

– Поверьте мне на слово, делать подарки куда приятнее, чем их принимать. Да вы и сами об этом прекрасно знаете. Мы же христиане, давайте оба поблагодарим Всевышнего за то, что Артур Лескопопулос может себе это позволить.

– Спасибо, Артур Иванович. Мне нечего на это возразить.

В семь часов вечера Моня Корзон поднялся на эстраду. Старый музыкант облачился в белый фрак и выглядел великолепно. Только покрасневшие глаза выдавали, сколько ему довелось пережить за несколько последних дней. Скрипач проверил микрофон и медленно осмотрел зал. Все столики кафе оказались занятыми. Взгляд музыканта остановился на лице Олега. Моня долго и пристально посмотрел ему в глаза и поднял скрипку. Над столиками зазвучала музыка, которую он раньше никогда не играл. Это была мелодия еврейской молитвы. Гости поняли, что Корзон сегодня что-то задумал. Так свой концерт он никогда не начинал. Закончив печальную, рвущую душу молитву, он, без всякой остановки, перешел на венгерскую плясовую. Лица посетителей тут же повеселели. Закончив танец, Моня опустил скрипку, постучал пальцем по микрофону, затем снял его со стойки и сказал:

– Сейчас я буду играть танго только для двоих. Я хочу, чтобы мой друг танцевал со своей девушкой. Если кто пожелает к ним присоединиться, я не возражаю. Но играть я буду только для них. – И заиграл.

Голенев вынул из кармана расческу, провел ей по своей челке, встал и пригласил Маку. Они выбрались на свободную площадку возле эстрады и начали танец. Мака исполняла танго, как заправская балерина. Ее тонкая выразительная фигура в танце не казалась слишком худой. Она была пластична, как змея, и обворожительна, как самая изощренная гетера. Понемногу посетители начали им хлопать. Когда танго закончилось, аплодировали все. Олег снова причесался и, усадив свою партнершу, уселся сам.

– Так вы можете зарабатывать на хлеб. – Выразил свое восхищение Скворцов.

– Хорошо бы, чтобы до этого не дошло… – Ответил ему Нелидов: – Пока они оба зарабатывают иначе.

– Ну и пусть. А танцуют они здорово. Особенно девушка Олега. – Возразил бывший подрывник Гоша.

– Я просто залюбовалась этой парой. – Поддержала Гошу Нина Петровна. Все дружно с ней согласились. Молчал только Анатолий Рогов. Он внимательно разглядывал Маку, и улыбки на его лице не было. Рогов узнал девушку, которая вошла в ресторан «Волна», когда он пас Вахтанга Самонидзе. Возможно, это было простое совпадение. Но бывший разведчик в простые совпадения не верил. И теперь раздумывал, сказать сейчас Голеневу о своем открытии, или не стоит этого делать в такой радостный вечер. Внучка музыканта нашлась, и тема актуальность теряла.

Моня снова заиграл танец. Это была его любимая песня «Одесса, жемчужина у моря». Тут же стали подниматься пары. Скоро на площадке перед эстрадой не осталось места. Опоздавшим пришлось танцевать прямо у своих столиков. Через эту веселую, танцующую массу к Олегу и его компании протискивалась женщина. Лицо ее отличалось от остальных посетителей суровостью. Она пробивалась сквозь пары, стиснув зубы и не извиняясь перед танцующими. Кода она подошла ближе, Олег ее узнал. Это была администраторша отеля «Дружба» Лидия Васильевна.

– Олег Николаевич, можно вас на минутку.

Голенев поднялся. Она потянулась к его уху:

– Срочно позвоните Межрицкой в Глухов.

– А что случилось?

– Сегодня там утонул ваш друг, мэр города.

Голенев побледнел и так же, стиснув зубы, начал расталкивать танцующих. Администраторша пробиралась за ним. Они оба вошли в кабинет Грека.

– Артур Иванович, мне надо срочно позвонить.

– Конечно, Олег. А что случилось, на вас лица нет?

– Лицо ко мне вернется, а лучшего друга я, кажется, потерял, – ответил Голенев, снял трубку и стал набирать номер. Руки бывшего афганца дрожали.

Руфина Абрамовна подошла сразу.

– Мама Руфа, это правда?

– Да, Олежек. Тихона с нами больше нет.

– Его убили?

– Нет, мой мальчик, это несчастный случай. Когда ты сможешь вылететь?

– Завтра, первым рейсом. – Ответил Голенев и почему-то отдал трубку Греку. Его мысли путались, и он не соображал, что делает.

Утро в Бирюзовске выдалось пасмурное. Голенев вздрогнул от грохота. Балконную дверь шарахнуло ветром, и она захлопнулась, прихватив край занавески.

– Что там происходит? – Сонным голосом поинтересовалась Мака и, не дожидаясь ответа, укрылась с головой одеялом. Олег в трусах вышел на балкон. Ветер дул с моря. Вчера ласковое и тихо, сегодня оно бесилось. Пальмы звенели листьями, как кусками жести. На пляж накатывали огромные волны, и Олегу показалось, что брызги долетают до него. Он вернулся в номер, достал из кармана брюк пачку сигарет, закурил и посмотрел на часы. Стрелки показывали начало седьмого. Он так и не заснул этой ночью.

– Мака, просыпайся, нам надо ехать в аэропорт. – Она замычала и перевернулась на другой бок. Он потряс ее за плечо и повторил: – Просыпайся. Через час начнется регистрация.

Она открыла глаза:

– Ну, еще полчасика.

– Если хочешь, можешь оставаться. – Он ушел в ванную, ополоснулся и намылил щеки. Пока брился, в висок монотонно била одна единственная мысль – Тиши больше нет, Тиши больше нет, Тиши больше нет…

Мака заглянула в ванную:

– Я проснулась, но ты садист. – Она потянулась и широко зевнула. Он ничего не ответил. Пока одевался, Мака успела умыться. Оделась она мгновенно, поскольку нижнего белья, кроме трусиков, не признавала.

– Я готова.

– Пошли.

Они спустились вниз. У ворот припарковались старенький «Москвич» Степана Хорькова, «Волга» Нелидова и «Нива» Сергея Скворцова. Олег кивнул бывшим афганцам, но подошел к «Волге». Три машины тронули с места. В ветровое стекло ветер бросал капли дождя, листья и всякий мусор, который кружил над асфальтом. Ехали молча. Через полчаса подрулили к зданию аэровокзала. Алексей Михайлович подвел Олега и Маку к стойке регистрации, взял их паспорта и побежал к администратору. О билетах он уже договорился по телефону, оставалось их выкупить. Степан и Скворцов подошли к ним и встали рядом. Нелидов принес билеты. Когда регистрация закончилась и настало время посадки, Сергей спросил:

– Нам прилететь на похороны?

– Сами решайте. – Ответил Олег.

Степан и Сергей переглянулись:

– Мы вылетим вечерним рейсом. Голенев кивнул. Мужчины пожали руку Олегу и его спутнице. Степан задержал рукопожатие на мгновенье дольше: – Мы с тобой. Если понадобимся, ты понимаешь…

Он понимал.

Стюардесса повела пассажиров по летному полю. Самолет стоял близко, но ветер валил с ног.

– А не опасно лететь в такую погоду? – Спросила ее пожилая женщина, держась двумя руками за шляпку.

– Пока распоряжений о задержке нет, – громко ответила стюардесса.

Они вылетели по расписанию. Когда набрали высоту, Мака тронула своими тонкими пальчиками руку Голенева:

– С тобой все в порядке?

– Все нормально. – Бросил он и отвернулся к окну. Голенев вспоминал детство. Они с Тихоном после уроков сидят во дворе. Олег в этот день узнал, что принят в Суворовское училище. «Не давай себя бить Петьке Синельникову. Только подойдет, врежь ему сам», – напутствовал он друга. «Не волнуйся, Олежка, когда-нибудь я же должен научиться сам за себя постоять» – Виновато улыбнулся Постников.

Эта виноватая улыбка мальчика Тиши стояла перед Голеневым, словно прощание юных друзей состоялось вчера. Он помнил, как Тихон снял очки и протер их. Очки не запылились. Так мальчик Постников пытался скрыть свое смущение. Он тогда посмотрел Олегу в глаза и больше ничего не сказал.

Тиша, Тиша. Голенев тяжело вздохнул и закрыл глаза. Ему казалось, что он научился терять друзей. Но там, на войне, это было совсем по-другому. Каждый из них ежедневно рисковал жизнью. Своеобразная рулетка, в которую играли все. Потом погиб Дима. Это было совсем недавно, но за время после гибели фронтового друга произошло столько событий. Ему казалось, что Дима и Оксана остались в другом измерении. Они есть, но только где-то далеко. Дима погиб от руки бандита. Голенев тогда очень переживал, но действовал. Не так просто было подобраться к Турку. Они со Степаном будто решали боевую задачу. Потом была Тоня. И опять он наказал виновного. Когда возмездие свершалось, боль от утраты немного стихала. А тут дурацкая смерть. Мстить за Тихона некому. «Сколько же можно за один год?! – подумал афганец. – За что меня так прикладывает судьба? Может, за то, что не верю в Бога…»

Тихон был не просто другом. Это был человек, о котором Голенев пекся как о сыне или брате. У него с детства сохранялось странное отношение к Постникову. С одной стороны, он гордился Тихоном, ставил его себе в пример. Постников жил в другом масштабе. Он думал обо всем человечестве и хотел всем помочь организовать достойную жизнь. Стать в неполных тридцать лет мэром даже такого небольшого города, как Глухов, не каждый может. И Олег был уверен, Постников пойдет дальше. Он понадобится новой России. Да, Олег Тихоном гордился. Но с другой стороны, он его жалел и опекал, потому что Постников и взрослым оставался для него таким же беззащитным мальчиком, как и тогда в детдоме. Тихон не умел противиться бытовому злу. Хорошо, что рядом появилась Татьяна. Она стояла двумя ногами на земле и поддерживала мужа.

Мака положила голову Олегу на плечо, и он вздрогнул. Мысленно улетев в прошлое, он о своей подруге забыл. Она дремала у него на плече, но он оставался один в своем горе. Голенев не мог себе объяснить, почему это происходит. Мака стала единственной женщиной, с которой он поддерживал близкие отношения. Он хотел ее, скучал, когда долго не видел. Но она существовала у него в качестве привлекательной самки, и он не мог понять почему. Она была совсем не так примитивна, чтобы вызывать лишь мужской интерес. Но сейчас он не пытался разобраться в своих чувствах. Он думал о Тихоне, и всякое постороннее вмешательство извне его раздражало. Поэтому, когда стюардесса попросила пристегнуть привязные ремни и голова девушки покинула его плечо, Олег почувствовал облегчение.

Трое друзей Максюта, Стеколкин и Курдюк тоже провели эту ночь без сна. И так же причиной ночных бдений послужила смерть мэра. Но в отличие от Голенева, чиновники не оплакивали Постникова. Они ругались.

– Я, блядь, от тебя, Данилка, никак не ожидал! – В который раз упрекал Максюту полковник Курдюк: – Ты же, бля, разумный мужик. Как тебе только пришло в голову рекомендовать Постному секретаря райкома.

– Я хотел как лучше. – Оправдывался Максюта.

– Ты хоть, мать твою, понимаешь, что натворил!? Телкин упрется рогом против приватизации завода. К чему тогда было жопу рвать? – Продолжал возмущаться полковник.

– Вот пускай теперь сам и разбирается. – Зло заметил Стеколкин. Вячеслав Антонович чувствовал себя обиженным вдвойне. Он, можно сказать, башкой рисковал, а тут открываются такие дела…

Максюта попытался друзей успокоить:

– Не гоношитесь, мужики, мы Телкина уломаем.

Курдюк и не думал успокаиваться:

– На хера было, бля, создавать эту головную боль. Постного нет, город под нами. Если бы не ты, сейчас только живи и радуйся.

– Ваня прав. – Подхватил Стеколкин: – Если бы Постный на торжественном вечере не подписал приказ о назначении Телкина, я бы через месяц собрал актив, доложил на нем, что городской бюджет не в состоянии создать условия для цементного производства и предложил бы перевести его из государственной в кооперативную форму. Паперный, как член городского совета, меня бы поддержал. И завод наш. А теперь что?

Максюта тоже начинал злиться:

– У вас все просто. А Мака, а этот Коленев? Он же завод построил на свои бабки. Нет Тихона, он скажет – мое. Что вы ответите?

– С афганцем пускай девчонка разбирается. За что этой бляди давать долю, если она со своим кобелем не сладит. – Отмахнулся полковник.

– Не надо про нее так. – Ласково заступился за девушку Вячеслав Антонович: – если бы не Мака, нам бы предстояло в понедельник пить не за упокой, за здравие…

– Ладно, мужики, хватит лаяться, – примирительно заявил Максюта. – Придется отстегнуть Телкину, и все дела.

Стеколкин взвился:

– Ты, понимаешь, что лепишь. Андрей Макарович никогда не возьмет. Он же убежденный коммунист!

– Это в той стране, а в этой он себе не враг. И потом, я не собираюсь с ним говорить на эту тему.

– А с кем, бля, ты намерен говорить? Со мной? – Зло ухмыльнулся Курдюк.

– С тобой хули говорить. – Вскипел Максюта: – С Прудкиным поговорю. Пусть редактор уломает тестя.

– Вот, бля, заварил кашу, – и полковник грязно и витиевато выругался.

В кабинет заглянула супруга Курдюка, Таисия Николаевна:

– Вань, вы когда-нибудь угомонитесь?! Время восьмой час…

Максюта удивленно посмотрел на часы:

– Закрываем базар. Пора на работу собираться и думать, господа хорошие, кто похоронную комиссию возглавит?

– Ты и возглавляй. – Буркнул Стеколкин.

– Нет уж, идтить вашу мать, – отказался Данило Прокопьевич и выразительно резанул ладонью об локоть: – На-ка выкуси! Ты теперь, Славка, у нас взаместо мэра, вот и покажи себя людям. – И загоготал, как жеребец.

Вылетая в Бирюзовск, Голенев оставил машину на платной стоянке в Домодедово. «Волжанка» оказалась на месте, но выехать он не мог, потому что перед ним растопырилось дверцами серебристое «Вольво». Двери иномарки владелец распахнул настежь, а сам куда-то исчез. Олег усадил Маку в машину, а сам пошел искать обидчика. Их оказалось трое. Двое крепких парней прощались с третьим, тоже весьма внушительного вида молодым человеком. Он держал в руках маленький чемоданчик и рассказывал провожавшим какую-то забавную историю.

– Мужики, там ваша тачка с открытыми дверями? – обратился к ним Голенев.

– Ну, моя. – Ответил один из провожавших.

– Мне бы выехать.

– Выезжай, если надо, – ухмыльнулся водитель «Вольво».

– Вы мне дорогу загородили.

– Тогда жди.

– Вы меня не поняли? – В другое время Олег отнесся бы к подобной проблеме спокойно. Но сейчас нервы у него были взвинчены до предела.

– А ты чего, пацан, голос повышаешь? – Спросил дружок владельца иномарки и двинулся на Олега.

– Я тебе нет пацан, – Голенев сделал шаг вперед, и нахал медленно опустился на асфальт.

– Что ты с ним сделал? – крикнул владелец иномарки и вместе с обладателем чемодана бросился на Олега. Голенев одного ударил нагой в пах, а другого послал кулаком в нокаут. В пах получил владелец «Вольво». Не обращая внимания на его вопли, Олег вывернул ему руку и повел к иномарке. Усадив водителя за руль, захлопнул раскрытые двери и спокойно уселся в свою машину. Через секунду путь оказался свободен. Выезжая со стоянки, Олег заметил, что нокаутированный уже на ногах и оказывает помощь приятелю.

– Восстановил справедливость? – спросила Мака, подкрашивая себе ресницы.

– Пришлось проучить жлобов, – нехотя пояснил Олег. Они выехали на трассу, и он утопил педаль газа в пол. Дорога позволяла любую скорость, но «Универсал» Павла больше ста двадцати выжать не мог. И это для него было много. Кузов дрожал, сзади постукивала подвеска, а движок, хоть и с заваренным глушителем, все равно выл как истребитель времен Второй мировой.

До Московской Кольцевой они не разговаривали. Тут Олегу пришлось ехать медленнее, и шум в салоне стал тише. Мака положила свою руку ему на коленку:

– Я понимаю, как тебе тяжело. Могу чем-нибудь помочь?

– Можешь, если не будешь меня доставать, – ответил он.

Оставшиеся четыреста пятьдесят километров Мака молчала.

В Глухов они въехали около трех часов дня. Олег высадил девушку возле ворот ее кооператива и со словами «Я сам тебя найду», рванул к дому Постникова.

Дверь открыла Руфина Абрамовна. Олегу показалась, что она постарела на несколько лет. Он обнял пожилую женщину:

– Как Таня?

– Сидит у него в кабинете. На все звонки таки отвечаю я. – И плечи у нее затряслись.

– Понял. Держись, мама Руфа.

– Что мне таки остается…

– Я хочу видеть Татьяну.

– Попробуй.

Олег шагнул в квартиру и постучал в кабинет. Таня не ответила. Он открыл дверь и вошел. Она сидела за письменным столом Тихона и смотрела в стену. Он взял стул и присел рядом. Она на мгновение повернула к нему голову и снова отвернулась к стене. Глаза у нее были сухие, но их выражение Олега испугало. Минут пять они сидели молча.

Голенев заговорил первым:

– Как это было?

– Очень просто. Тихон слишком старался обогнать Стеколкина. Лодка зачерпнула воды и перевернулась.

– Ему никто не помог?

– Слава обогнал его метров на двадцать. Я первая поняла, что муж тонет, и закричала. Слава оглянулся, сообразил, в чем дело, развернул лодку и погреб к нему. Голова Тихона еще несколько раз показалась из воды. Стеколкин прыгнул ему на помощь и, в конце концов, вытащил, но было поздно. Тихон уже захлебнулся. Его откачивали два часа, но так и не откачали.

– А почему никто другой не сумел подплыть? – удивился Голенев.

– Другие лодки сильно отстали. Вперед вырвались они двое.

– Где его лодка?

– Затонула.

– Затонула? Как? По правилам безопасности прогулочные лодки снабжены воздушными отсеками. Такая лодка не может затонуть?!

– Олег, оставь меня. Я не могу сейчас думать о вещах, которые уже не имеют никакого значения. Хозяина станции, кажется, привлекут к уголовной ответственности. Но Тихона это не спасет.

– Хорошо, Таня, я больше не буду. – Олег взял ее руку и поцеловал.

Выдержка ей изменила. Она бросилась к Олегу, обняла его и закричала в голос:

– Олежек, за что?

– Поплачь, Танюша. Будет легче. – Он обнял ее и заплакал сам. Они стояли, прижавшись друг к другу, и ревели.

– Где сын?

– К маме отправила.

– Он знает?

– Знает. Он все видел. Юлик был с нами…

– Господи, это я виноват.

– При чем тут ты?

– Если бы я был рядом, Тиша бы не утонул…

– Олежек, если бы да кабы… Он же взрослый человек.

– Выходит, что нет.

– Наверное, ты прав. Не бросай нас с сыном. Ты остался единственным по-настоящему близким существом…

– Танюша, как тебе не стыдно.

Они продолжали обнимать друг друга и говорили шепотом, словно Тихон лежал рядом.

– Где он? – Поинтересовался Голенев.

– В морге. У них какие-то судебно-медицинские формальности.

– Когда похороны?

– В понедельник.

– Тяжелый день… – Горько усмехнулся Олег.

– Для него теперь все дни легкие. Руфина Абрамовна меня спасла. Она все взяла на себя. Если можешь, помоги ей.

– Конечно, могу. Но я боюсь тебя оставить.

– Я уже вернулась. Думала, как Лена, уйду от себя и не смогу вернуться. Ты помог. Твои дурацкие вопросы вернули меня к жизни… Иди.

До понедельника у Олега был расписан каждый день по минутам. Он вместе с секретаршей Постникова Юлей принимал факсы и телеграммы с соболезнованиями. Телеграммы пришли и от двух президентов – России и СССР. Навещал приемную маму Постникова. Галина Николаевна, узнав о гибели Тихона слегла в больницу. Ездил на кладбище, где вместе со Стеколкиным они выбрали и оформили участок под могилу. Заказывал оркестр духовых инструментов. Заглядывал в ресторан Глухарь, где должны были состояться поминки. Вел переговоры с фирмами, которые так или иначе участвовали в траурной церемонии. Даже встретил гроб красного дерева, присланный из Москвы специальными службами при правительстве России.

Из Бирюзовска прилетели его друзья. Сергею и Степану Голенев вручил ключи от своего дома, побеседовал с ними минут двадцать, после чего они уселись в «Жигули» частника и поехали на Вороний холм. Голенев хотел знать все детали гибели Тихона и, не имея пока времени вести частное расследование, поручил это бывшим афганцам.

Нелидов с женой поселились в квартире Постникова. Олег специально так устроил, чтобы Татьяна ни на минуту не оставалась одна. Нина Петровна вместе с Руфиной Абрамовной помогали вдове принимать друзей и близких. Выяснилось, что Постников участвовал в личной жизни немалого количества людей. Многих Татьяна раньше никогда не знала. Одна молодая женщина пришла к ним в дом, принесла целую корзину провизии и, поздоровавшись с ней, вдруг разрыдалась до истерики. Таня даже немного удивилась, не понимая, что у мужа могло быть общего с этой посетительницей. Женщина производила впечатление не слишком нравственной особы.

Но та, когда ее удалось успокоить, сама все рассказала. Звали женщину Марией Саратовой.

– Меня все больше Машкой кличут, и вы так можете. Я не обижусь, – представилась красавица.

Нелидов, Нина Петровна, Таня и Руфина Абрамовна услышали историю, достойную пера Бальзака. Маша тайно встречалась с работником культа. У Саратовой бывали и другие мужчины, но батюшку, по ее словам, она полюбила. Их роман продолжался несколько месяцев. Любовник иногда оставался у нее ночевать. Однажды утром он вышел на балкон, и его застрелил неизвестный снайпер. Батюшку не могли опознать, потому что в городе его никто не знал. Маша имя любовника скрывала, и ее чуть ли не заподозрили как соучастницу убийства. Мэр Машу защитил. Он прочитал об этом случае в местной газете, приехал к ней домой, поговорил по душам. Женщина поведала ему о своей любви и по секрету сообщила, что ее покойный друг священник. Помимо этого Постников выяснил, что она мать-одиночка, помог ей с пособием и устроил на автобазу диспетчером. Маша перестала вести образ жизни гулящей женщины, взяла из деревни своего ребенка и стала вполне добропорядочной горожанкой. Закончила свой рассказ раскаявшаяся грешница предложением вдове:

– Хотите, я для вас буду полы мыть или другую черную работу делать. Вы не стесняйтесь, ваш муж был святой.

И она оказалась не одинока в своем порыве. Люди, которым Постников за свою недолгую жизнь успел сделать добро, его помнили и оплакивали его гибель, как личное горе.

В воскресенье Олег вернулся домой далеко за полночь. Лена и дети уже спали, а Степан Хорьков с начальником летучего отряда ждали его внизу в столовой.

– Воспринимать можешь? – Спросил Степан.

– Могу, если чаю дадите. Представляете, мужики, за целый день не успел даже стакана чая выпить.

– Перекуси. Еды полно. – Предложил Скворцов: – Твоя Лена замечательная хозяйка. Жаль, что у нее парень, а то бы посватался.

– Парень? – переспросил Голенев.

– А ты не знаешь? Его Трофимом зовут. Он Лену из детского дома на черном «мерседесе» привозит.

– Трофима знаю, – пока Степан наливал ему в стакан кипяток, Олег вспомнил, как молодой человек спрашивал у него разрешения встретиться с Леной: – Выходит, Сережа, ты опоздал. Выкладывайте, чего нарыли?

Степан с Сергеем замялись, кому говорить. Заговорил Скворцов.

– Лодку подняли. Это никакой не несчастный случай. Твоего друга утопили намерено.

Голенев побледнел и так сжал стакан с кипятком, что стекло лопнуло, порезав ему руку. Хорьков замотал ладонь Олега чайным полотенцем и, налив ему кипяток в другой стакан, предупредил:

– Больше не дави. Посуды в доме не останется.

– Лодку «приготовили» заранее, – продолжил Скворцов прерванный травмой разговор: – На хозяина лодочной станции не думаю. Трудно не сообразить, что в первую очередь подозрение ляжет на него. На придурка Солохин не похож, да он и сделал все как надо. Выдал твоему Тихону спасательный жилет, велел облачиться. Но тому стало жарко от гребли, и он жилет скинул. Солохина я разговорил, и он рассказал мне интересный фактик. Ты слушаешь?

Голенев сидел с каменным лицом и бывшие фронтовики не могли понять, воспринимает он информацию или нет. Но Голенев слушал очень внимательно.

– Не тяни резину, – поторопил он Скворцова.

– За несколько дней перед этим на лодочной станции исчез сторож. Правда, Солохин держал выпивоху инвалида, но все равно странно.

– Безногий дед Корольков? – Быстро переспросил Олег.

– Он самый. Знаешь старика?

– Хороший дед. Куда он пропал?

– Неизвестно. Но это не все. Солохин решил нанять другого. Подобрал кандидатуру – охотник из деревни Щеглы. Человек приличный, бухгалтер на пенсии…

Голенев перебил:

– Ты же сказал, охотник? При чем тут бухгалтер?

– Охотник – это хобби.

– Дальше.

– Тот вроде согласился, даже отдежурил ночь, а на утро отказался. И денег за дежурство не спросил. По словам Солохина, пенсионер выглядел напуганным.

– Мотивировал?

– В том-то и дело, что нет. Пожаловался, дескать, в его возрасте нужна своя удобная постель. Сам кооператор ему не поверил. Мне тоже это показалось странным. Одинокий пенсионер, живет рядом с лодочной станцией, пенсия жалкая, собаку не прокормишь, по идее, должен был за работу уцепиться…

– У него собака? – Заинтересовался Олег.

– Да, по словам Солохина, здоровый злой пес.

– Бухгалтер-охотник собаку на дежурство брал?

Скворцов виновато развел руками:

– Этого я спросить не догадался.

– Ладно, спросим. Давай о лодке.

– Пусть Степан скажет. Он у нас бывший матросик, ему и карта, – отказался Сергей и достал сигареты. Голенев тут же вытянул одну из его пачки и жадно затянулся:

– Давай, Степа.

– Чего говорить? Лодка новая. В ней сделаны запилы, вдоль киля вынута продольная доска, потом поставлена обратно на слабый клей. Этот клей без нагрузки держит, а сел в лодку человек – давление изменилось, клей растворился, дощечка выпала. Посудина тут же набрала воды.

– А воздушные подушки? – Спросил Голенев.

– Воздушные подушки просверлили. Так что шансов остаться наплаву у лодки не было. Кто-то знал, что твой друг не умеет плавать.

– Это весь город знал. Милиция в курсе?

Скворцов утвердительно кивнул:

– В курсе. Записали в акте, что в лодке производственный брак. Запилы сделаны по швам и очень грамотно. А насчет сторожа они только посмеялись – не бери, мол, пьяниц на работу.

– В таких обстоятельствах проводят экспертизу. – Нахмурился Голенев.

– Следователь, кажется, в версию с заводским браком не поверил, но начальник милиции настоял на своем. Ему куда проще все списать на несчастный случай.

– Дело о намеренном убийстве мэра – скандал на все страну. Зачем им это нужно? – согласился с Сергеем Хорьков.

– Ну и хорошо. – Неожиданно заявил Голенев.

– Чего хорошего? – Не понял Сергей.

– Я сам с этими гадом разберусь. Менты только напортят.

– Почему сам? А мы?

– Спасибо, мужики. Я не правильно выразился… Завтра похороны. Я хочу, чтобы вы были рядом. Похороним, помянем и вернемся к этому делу. А теперь быстро спать.

Возражений не последовало, и все трое поднялись наверх.

Голенев улегся в своей личной спальне на новую кровать, купленную перед отъездом в Бирюзовск. Его гостей Лена поселила в комнате Мити. Самого Митю перевела на время к Теме. Мальчики только обрадовались. Они еще не привыкли жить каждый в своей комнате. А Степана Хорькова и начальника летучего отряда их новое жилище растрогало. Оба афганца выросли в больших семьях и своей детской никогда не имели. В доме Голенева они испытали это удовольствие впервые.

Уже начинало смеркаться, когда черный «мерседес» выехал из города и помчался по шоссе в сторону областного центра. За рулем сидел Хруст, рядом с ним охранник Колька по кличке Капуста. Мака развалилась сзади и курила «Мальборо».

– Не гони, скоро поворот. – Приказала она водителю.

– Нет тут никакого поворота, – проворчал Хруст, но скорость сбавил.

– Сейчас увидишь.

Через сто метров поворот нашелся. С трассы в лес вел развороченный грузовиками проселок, начинавшийся большой лужей.

– Сворачивай.

– Мака, засядем, не видишь – болото.

– У меня там встреча назначена.

– Другого места найти не могла?

– Значит, не могла.

– Мака, это же не внедорожник. – Подал голос Колька Капуста: – Хочешь катать по лесам да болотам, купи джип.

– Ладно, бросайте машину и пошли пешком. Тут недалеко. – Мака выбралась первая и, обходя лужу, направилась в лес. Водитель с охранником нехотя последовали за ней.

– Подожди, тут не хрена не видно. – Крикнул Хруст ей вдогонку.

Мака не ответила. Если по шоссе еще можно было ехать, не включая фар, то в лесу уже наступила ночь. Хруст и Капуста прибавили шагу. Бандиты промочили ноги, а хозяйку нагнать не смогли.

– Куда она подевалась? – раздраженно спросил Хруст.

Ответить ему охранник не успел. Прогремел выстрел, и Капуста грохнулся навзничь. Хруст выхватил пистолет, и тут прозвучал второй выстрел. Он задрал голову и сделал шаг вперед. Мака выстрелила еще раз, и Хруст упал. Убедившись, что оба не дышат, она обыскала трупы. У Капусты в кармане оказался «Макаров». Мака положила его к себе в сумку. У Хруста забрала ключи от машины, затем вынула пистолет из его руки, вложила свой, а его пистолет также спрятала к себе. Через пять минут она уже стояла на шоссе. Две легковушки проводила равнодушным взглядом. Заметив грузовик, шагнула вперед и подняла руку. «КАМАЗ» с прицепом тянул бревна. Водитель с визгом затормозил махину.

– На тот свет захотела, краля?! – Мужик лет сорока вид имел сердитый. Мака отметила, что он явно хотел высказаться крепче и сдержался с трудом.

– Шеф, не кипятись. У меня к тебе дело. – И она улыбнулась.

– Чего тебе?

– Я тут решила покататься, – и она указала на «мерседес», – но прав у меня нет, и ездить еще не научилась. Хотела развернуться, чуть в лужу не угодила. Садись за руль «мерса» и отвези меня домой.

– А свою куда? Я же с грузом.

– Кому нужны твои бревна? Плачу пятьсот.

Услышав сумму, мужик задумался:

– Куда ехать?

– За микрорайон, где подстанция. Там есть кооператив.

– Бандитский, что ли?

– А тебе не все равно…

– Ладно, погоди. – Он поставил свой грузовик на обочину, старательно запер обе двери и вернулся. Мака протянула ключи. Мужик осторожно уселся за руль иномарки:

– На таких мне еще рулить не доводилось…

– Теперь довелось. Надеюсь, справишься?

– А чего тут справляться. С моим потруднее. – Он потрогал ручку передачи, нашел замок зажигания, повернул ключ и восхитился: – Ишь ты! Почти движок и не слышно. Дорогая, наверное?

– Не знаю. Друг покупал.

Они въехали в город. На площади Ленина Мака попросила остановиться. Водитель притормозил:

– Чего тебе?

– Я на минутку. Надо со знакомым парой слов переброситься. – Мака быстро вылезла из машины и скрылась за дверями городского отдела МВД. Курдюк уже надевал плащ. Рабочий день закончился, и если бы не отчет следователя Белянчикова, он бы давно был дома. Захар Гаврилович вел дело о гибели мэра, и Курдюк не хотел пускать это дело на самотек.

– Ты? – Удивился полковник, увидев в дверях Маку.

Девушка вошла и закрыла за собой дверь:

– Слушай, Ванька, на пятом километре, как пилить в область, есть проселок. Там два трупа. Это мои парни. Оформи, как разборку бандюков и спрячь концы. Понял?

– Зачем тебе это?

– Ванька, не задавай лишних вопросов. Так надо. Без них все будет чисто.

Курдюк тяжело вздохнул и записал координаты:

– А как я об этом узнал?

– Проселок ведет на свалку. Завтра кто-нибудь на трупы наткнется. Тогда и среагируешь…

Полковник внимательно осмотрел испачканные глиной сапоги девушки и усмехнулся:

– Бедовая ты девка. А сюда приперлась зря.

– Больше не буду. Не хотела по телефону. – И она, не прощаясь, вышла из кабинета.

Водитель мрачно курил, стряхивая пепел в приоткрытое окно.

– Повидалась с дружком?

Мака уселась на переднее сидение:

– Не вышло. Он уже кончил работу.

– Всегда знал, менты с бандитами одна компания, – проворчал мужик, трогая с места.

– Вот поэтому о том, что катался в «мерседесе», никому не трепись, – посоветовала пассажирка и выложила на приборную панель пять сторублевых бумажек.

Гроб с телом Постникова установили в актовом зале городской мэрии. Тихон лежал на сцене, с которой несколько дней назад присягал делу свободы и демократии. В десять утра зал открыли для горожан. Траурное дежурство несли руководители отделов самой мэрии, банкир Волоскин, директор молокозавода Паперный, директор цементного завода Телкин, другие начальники и вдова. Каждый стоял у гроба ровно час, Татьяна несла свой вдовий пост бессменно. И так же бессменно возвышались за ее спиной Скворцов, Нелидов и Хорьков. Голенев появлялся и исчезал. Он продолжал решать возникающие по ходу траурной церемонии вопросы, и находиться постоянно рядом с покойным другом не имел возможности. В начале одиннадцатого Руфина Абрамовна привела своих учеников и учителей. Не было только Лены Ситенковой. Она по просьбе Межрицкой осталась в детдоме с малышами. Ребята по очереди подходили к гробу, клали гвоздику, потом прикасались к плечу покойного, и отходили к вдове. Татьяна пожимала каждому мальчику и девочке руку и благодарила. У многих на глазах блестели слезы. Женщина держалась из последних сил, и плакать себе не позволяла. Она вдова мэра, а это обязывает прятать эмоции от людских глаз.

Олег в очередной раз вернулся в зал и заметил Маку. Рядом с ней шагал высокий старик в рясе. Голенев догадался, что видит нового священника кащеевской церкви. Старик перекрестил усопшего, перекрестился сам и подошел к вдове. Олег не слышал, что он сказал Татьяне, но по ее лицу понял – служитель культа нашел нужные слова утешения. Мака положила к гробу букет белых роз и поклонилась покойному. Одета она была во все черное. Из-под длинного черного платья едва проглядывали черные лаковые сапожки на высоком каблуке. Черный платок закрывал ее волосы и лоб. В таком наряде Олег однажды ее уже лицезрел. Вернувшись из мятежной Москвы после путча, он пришел в церковь. Опасался, что девушка вновь окажется голая, но Мака встретила его во всем черном.

Попрощавшись с Постниковым, Мака со скорбным лицом подошла к вдове. Что она сказала Татьяне, Голенев тоже не слышал. Но Таня вздрогнула и отшатнулась. Это длилось всего мгновенье. Но ужас в ее глазах Голенев запомнил. Дождавшись, когда Мака со священником покинут зал, Олег подошел и спросил:

– Что она тебе сказала?

– Девица в черном?

– Да.

– Она выразила свое сочувствие.

– А почему ты испугалась?

– Господи, она такая худая, во всем черном. Просто живая смерть…

– Это была Мака.

– Обезьянка… – Прошептала Татьяна и отвернулась принимать очередное соболезнование. Олег больше не выходил из зала до часу дня. В час предстоял вынос тела. Давки в дверях, как опасались организаторы, не возникло. Люди приходили и уходили, и число их не было столь велико, чтобы создавать проблемы в проходах. Олег предполагал, что горожан придет больше. Так и оказалось, когда гроб с телом вынесли на улицу. Перед мэрией собралась огромная толпа. Всю площадь Ленина заполнили люди.

– А почему они не пошли в зал? – удивленно спросил Олег у Юли, которая дежурила у парадного.

– Они стесняются входить в здание и ждут Тихона Иннокентьевича здесь. – В ее устах это прозвучала так, словно Постников должен выйти к народу сам. У Олега подступил ком к горлу. Простые слова секретарши тронули его до глубины души. Оркестр заиграл траурный марш. Несколько служащих мэрии, вместе с Нелидовым и афганцами, вынесли гроб, чтобы поставить его в катафалк. Но глуховчане не дали. Множество рук подхватило гроб и горожане, минуя катафалк, понесли своего мэра на кладбище на руках. Толпы народа пропустили вдову, друзей, городское начальство, музыкантов оркестра, колонну детского дома во главе с Межрицкой, и медленно пошли следом. Многие женщины плакали. Голенев заметил слезы и на глазах мужчин.

Он шел за гробом чуть позади вдовы. Рядом шагали близкие самого Олега – его дети, Ирочка и сыновья, которых привезли Вера с Павлом, друзья, прилетевшие с юга, а за ними весь город. Олег двигался в этом огромном потоке под звуки траурной мелодии, и странные мысли приходили ему в голову. Он думал, почему эти люди не пришли к Тихону, когда он был жив? Постников всегда сомневался, понимают ли его, поддерживают ли? Даже после победы на выборах он не был до конца уверен, что выбран настоящим большинством. Ведь не все ходили голосовать. Значит, есть много горожан, которых он не устраивает, которые не понимают его устремлений. Вот если бы тогда они собрались все вместе. Почему только горе утраты вывело столько людей на улицу? Сейчас они с ним. Но он-то этого уже не знает, и не узнает никогда. Слово «никогда» задержалось в нем и навязчиво возникало снова и снова. Никогда больше он не взъерошит другу волосы, никогда не услышит его присказку «так сказать», никогда не увидит, как друг воровато прикуривает сигарету, оглядываясь, где Татьяна. Никогда, никогда, никогда. Голеневу вдруг мучительно захотелось закурить. Узнав о смерти друга, он нарушил обещание, данное Леньке. Но чувство вины его не беспокоило. Надо было пережить и эту смерть, для того же Леньки и других его сыновей. Вот они идут рядом с ним, еще не в силах понять, что произошло. Им предстоит сначала вырасти, и только потом слово «никогда» обретет для них реальный страшный смысл. А пока они просто участвуют в странном шоу взрослых и догадываются, что спектакль этот очень невеселый.

Митя устал и схватил Олега за руку:

– Папа, долго еще идти? У меня ноги болят.

– Не очень, сейчас пройдем до конца этой улицы, потом еще немного, и будет кладбище, – ответил Олег, поднял Митю на руки и понес.

Глуховское кладбище за всю историю города столько людей никогда не вмещало. Всем до места дойти не удалось. Народ занял дорожки, проходы между могилами. Начались прощальные речи, и чтобы их слышали, выступающие говорили в микрофон. Прощание с Постниковым превращалось в странный митинг. Дольше всех задержал микрофон Стеколкин. Вице-мэр полчаса перечислял деяния усопшего, восхищался его способностями и человеческими качествами. Голенев во время его речи, сжав зубы, всматривался в лица незнакомых людей. Среди толпы он заметил Лену Ситенкову и рядом с ней Трофима. Потом стал изучать памятники по соседству с местом захоронения друга. Его взгляд привлекла свежая могила. На ней стоял камень, уже успевший покрыться патиной, и три железные таблички. Олег имел прекрасное зрение и сумел прочесть. На камне было написано «Ахмедов Халит Абдулаевич 1927–1985» На железных табличках краска оставалась свежей, и имена читались легче. Голенев понял, что рядом с Ахмедовым похоронены три его сына – Тимур, Решат и Надир. Родились сыновья в разные годы, а погибли совсем недавно и в один день. «Наверное, автокатастрофа», – предположил Голенев.

Наконец вице-мэр свою речь закончил. За Стеколкиным к микрофону подошел Максюта. Тот уложился в пять минут, сообщив стандартный набор, произносимый в подобных случаях. Курдюк говорил дольше, но все равно меньше Стеколкина. Полковник назвал Постникова рыцарем нового времени и непоколебимым борцом с преступностью. За ним выступил бывший секретарь райкома Андрей Макарович Телкин. Лозунгов он не произносил, но его бас звучал искренне:

– Товарищи, я по своим убеждениям коммунист. Вы все это знаете. Постников рьяный демократ. По идеологии мы противники. Но Тихон человек с большой буквы, О себе думал меньше всего. Постников думал о других. Я видел его и говорил с ним только один раз. Но поверьте моему опыту, мы потеряли настоящего гражданина страны. И среди нас, коммунистов, настоящих граждан было немного, а среди представителей новой власти их можно пересчитать по пальцам. Поэтому я скорблю вместе с вами. Больше говорить не буду. Рядом со мной человек, лучше всех знающий покойного. Пусть она скажет, – и он вложил микрофон в руку Межрицкой.

Руфина Абрамовна выглядела совершенно больной, и говорить ей было трудно. Олег поддержал ее за локоть. Голос старой воспитательницы дрожал:

– Что я таки, могу сказать? Я потеряла сына. Кто потерял своих детей, меня поймет.

Голенев не хотел выступать. Но Руфина Абрамовна передала ему микрофон, и ему пришлось. Слова Голенева и по тону и по смыслу резко отличались от остальных.

– Прощай, друг, пусть земля тебе будет пухом. Спи спокойно и знай, если в твоей смерти кто-то повинен, ему на этом свете не жить. Это я тебе обещаю, твой друг Олег Голенев.

Наступила зловещая тишина. Редактор Самуил Прудкин подошел к дирижеру оркестра и что-то шепнул ему. Тот кивнул, поднял палочку, музыканты заиграли траурную мелодию, и гроб с телом Тихона Постникова медленно уплыл в землю.

Николай Матвеевич Солохин после похорон мэра не спал всю ночь. В актовый зал прощаться с Постниковым он не пошел. Но на кладбище был, и слова Голенева слышал. Поэтому, когда на следующее утро ему позвонили в дверь и на вопрос «кто там?» он услышал – «Олег Коленев», ноги у кооператора задрожали и он едва сумел затащить свою овчарку Грома в ванную. В квартиру вошли трое. Жена Солохина, Галя, уже укатила на работу. Она служила учетчицей на молокозаводе и начинала свой рабочий день в половине восьмого.

Солохин еще пребывал в пижаме, но Олег и его спутники на его костюм не обратили внимания. Они вошли в комнату, уселись на диван, и Голенев, поморщившись на громкий лай пса из ванной, приказал:

– Рассказывай.

– Что рассказывать? Я сам ничего не знаю.

– Что знаешь. Говори адрес базы, где покупал лодки? Кто отвечал за безопасность праздника. Куда делся сторож Корольков? Почему отказался от работы бухгалтер-охотник? Все по порядку и подробно.

Солохину скрывать было нечего. Он ответил на все вопросы.

Его не перебивали. Когда он закончил, Голенев попросил:

– А теперь опиши мне эту гонку. Как она началась, почему заплыв не сопровождали спасатели. Как получилось, что в лодке Тихона не оказалось спасательного круга. И сам момент, когда он тонул.

Солохин задумался:

– Круг у него был. Куда он делся в момент аварии, я не знаю. Жилет я ему лично надел, он его сам снял уже по ходу дела. А за гонкой я не очень смотрел. У меня забот в этот день полон рот. После заплыва намечалось большое застолье. Я бегал между поварами, собирал посуду, принимал напитки. Смотреть побежал, когда услышал крики. Лодка уже почти затонула. Мэр еще барахтался на воде. Вячеслав Антонович спешил ему на помощь. Но Стеколкин, видно, оторвался далеко вперед. Пока развернулся, пока подгреб, Тихон Иннокентьевич уже два раза уходил под воду. Когда Стеколкин прыгнул, его головы я уже не видел.

– Подожди, – остановил Голенев рассказчика: – Стеколкин подплыл на лодке, Тихон уже ушел под воду. Так?

– Да, так.

– Можешь сказать, сколько прошло времени между тем, как голова Тихона скрылась под водой и когда прыгнул Стеколкин?

– Точно не скажу. Может, несколько минут, а может, секунд. Такое создалось напряжение… Никто времени точно не считал. Не до того.

– Но это было недолго?

– Нет, очень быстро. Я думаю, меньше минуты.

– И сколько Стеколкин находился под водой? – Продолжал допрос Голенев.

– Долго. Мы уже начали волноваться, что и он не выплывет.

Трое афганцев переглянулись.

– Потом он вытащил Тихона. Так?

– Да, он вынырнул, и поплыл к своей лодке вместе с мэром. Но тот уже захлебнулся.

– Кто из гребцов в этот момент был ближе всех от места? – Спросил у кооператора Скворцов.

– Паперный. Директор молокозавода шел третьим, он сильно отставал, но к лодке Стеколкина подплыл раньше других.

– Надо переговорить с мужиком, – вслух подумал Голенев.

– Не помешает. – Согласился Хорьков. – Но главное, выяснить, кто приезжал на станцию и споил Королькова.

– И неплохо бы понять, где сам инвалид. – Добавил Сергей.

– Скажи, Николай, на этой лодке, что утонул Тихон, кто-нибудь хоть раз плавал? – Поинтересовался Голенев у кооператора.

– Нет, я их все спустил на воду за несколько дней до праздника. Как раз уезжал в Москву и хотел проверить, не текут ли. Старику строго-настрого наказал никому лодки не давать. Дед хоть и любил выпить, но голову не терял. Уверен, он не стал бы действовать самовольно.

– А как именно эта лодка досталась Постникову? – Поинтересовался Олег.

– Каждая лодка имела на борту имя. Эта называлась «Победа». Ее и предложили Тихону Иннокентьевичу.

– Кто предложил?

– Кажется, Стеколкин и предложил. Он сказал: «Вы победитель, вам она подходит»

Афганцы снова переглянулись.

– Интересный факт. – Голенев встал и прошелся по комнате: – А кто организовал праздник? Кто вел с тобой предварительные переговоры? С кем ты договаривался об оплате? Ведь ты на этом заработал?

– Ни копейки. Если честно, я хотел услужить начальникам, чтобы потом не доставали. Поэтому о деньгах речи не шло. А готовили пикник в основном Стеколкин, Курдюк и Максюта. Они несколько раз приезжали на станцию, и мы обо всем договаривались. Паперный тоже приезжал один раз. Но его дело – продукты. Он обеспечивал закуски и выпивку.

– Милиция тебя допрашивала? Что их больше всего интересовало?

– Я даже подписал бумагу с обязательством не покидать город. Допрашивал меня следователь Белянчиков. Он с женщиной-криминалистом два часа осматривал лодку, когда ее подняли, и в заводской брак не поверил. Белянчиков мужик дотошный. Но клянусь детьми, я тут ни при чем.

– Спасибо, Коля. – Голенев поднялся и вместе с товарищами направился к двери.

– Может, кофейку? – Предложил хозяин квартиры.

– В другой раз. Сейчас мы поедем к твоему охотнику-бухгалтеру. Надо понять, что его напугало…

– Дед скрытный. – Предупредил Солохин.

– Скрытный, да пужливый. Вот мы его и пужнем, – ухмыльнулся Хорьков.

Солохин закрыл за визитерами дверь и поспешил освободить Грома. Его овчарка давно перестала брехать и, высунув язык, развалилась на кафельном полу.

– Видишь, Гром, как все обернулось. Не знаю, уж поверили они мне или нет, – пожаловался кооператор: – Вот посадят меня в тюрьму, кто будет тебя прогуливать?

Пес побежал в кухню, где стояла его миска с водой. Лакал долго, брызгая с морды на пол, потом подошел к хозяину и лизнул ему руку.

Отто Вербер никогда в русской глубинке не бывал, Пожилой инженер за свою долгую жизнь несколько раз посетил Москву, но дальше Содового кольца советской столицы не видел. Отец Отто, Макс, когда-то жил в России несколько лет. Вербер-старший попал в плен под Сталинградом и работал на стройках по восстановлению разрушенных фашистами городов. Он много где потрудился и хорошо знал русский. Макс и сына учил русскому языку. Хотя Отто особых способностей в лингвистических науках не проявил, его тянуло больше к технике, поэтому он и стал инженером, но немного слов все же запомнил. И это ему весьма пригодилось в теперешней командировке

В аэропорту Шереметьево путешественника никто не встретил. Немец огорчился, потому что в своей телеграмме мэр города обещал выслать за ним машину. Верберу удалось выяснить, что в Глухов можно доехать за восемь часов поездом, или за шесть междугородним автобусом. Несколько слов, которые он помнил, помогли добраться до автовокзала. С автобусом ему повезло, нужный рейс отправлялся через сорок минут. Этого времени немецкому инженеру едва хватило, чтобы разобраться с кассами, поменять марки на рубли и купить билет.

Сидя у окна, Отто Вербер с интересом разглядывал бегущие ему навстречу поля и перелески вперемежку с убогими деревеньками и грязными промышленными поселками. «И это страна, победившая Гитлера?» – удивлялся он. На семейных фотографиях отца и деда Отто видел нечто подобное. Так неказисто выглядел в начале прошлого века их родной городок Дормаген. Это было маленькое местечко, расположенное между Кельном и Бонном. Ребенком Отто вынужден был ездить на поезде учиться в Кельн, потому что своей школы в Дормагене не построили. Теперь его родной городок тоже не стал походить на Чикаго, но в нем появилось несколько дорогих ресторанов, «Дорматель» с бильярдной и огромным телевизором, где местные холостяки и любители улизнуть из дома смотрели новости, пили пиво и гоняли шары. От Кельна до их городка на машине всего двадцать пять минут пути. Поэтому трудоспособное население ездило работать на своих авто в Кельн или Бонн, который находился немного дальше. Сам Отто работал в Кельне, где и выпускали очистительное оборудование для цементных заводов. Каждое утро он садился в машину, чтобы ехать на работу, и каждый вечер возвращался в свой маленький домик. Отто любил Дормаген и не желал переезжать в Кельн. И причины для привязанности к родному местечку у него имелись. Отсутствие сутолоки, ухоженные садики частных домов с постриженными газончиками, вылизанный с мыльным порошком асфальт, рекламы банков и магазинов в центре делали сегодняшний Дормаген вполне опрятным и комфортным.

Ничего подобного за окном русского автобуса Отто не замечал. «Интересно, зачем им при таком бардаке понадобились наши фильтры? – удивлялся немецкий инженер. – Это же дорого?» Он уже проехал несколько заводов, которые не стеснялись выбрасывать отходы в воздух.

Двое грузных мужчин, сидевшие впереди него, тянули пиво из бутылок, смачно закусывали пахучей копченой колбасой и громко что-то обсуждали. Запах колбасы заставил немца проглотить слюну и заметить соседей. Но вскоре и сама беседа привлекла его внимание. В нее понемногу втягивались и другие пассажиры. Вскоре в оживленном диспуте участвовал весь салон. Отто понимал, что обсуждаемая тема волнует всех русских, но смысл разговора от него ускользал. Несколько раз он услышал знакомое слово «Постников». Командированный помнил, что это фамилия мэра, который его пригласил. Отто напряг все свое внимание и вскоре услышал второе знакомое слово «похороны». Это слово он знал от отца. Он даже запомнил, что оно происходит от глагола «хоронить». Отец рассказывал, как много немцев «похоронили» за Уралом. Через полчаса неимоверного напряжения Отто сообразил, что хоронят того самого мэра, по приглашению которого он едет в Глухов. Становилось понятным, почему его не встретили.

Само событие не являлось для посланника завода-изготовителя фильтров скорбным. Лично Постникова он не знал, и даже переписку мэр вел не с ним, Отто Вербером, а с Гансом Мокке, их коммерческим директором. Но это печальное событие могло осложнить его миссию. Отто должен был за неделю закончить сборку фильтра и вернуться домой. Через несколько дней, по возвращению, ему предстояло лететь в Гонконг с аналогичным заданием. И всякая возможность осложнения пунктуального немца тревожила.

Опасения Отто подтвердились сразу после приезда в Глухов. Взяв такси, он через пять минут оказался на территории завода, где застал только охранника, крепкого мужика в камуфляжной форме. Частично на словах, а частично выразительными жестами, русский объяснил, что сегодня все хоронят мэра. Но все же позвонил вновь назначенному директору домой. Сам Телкин с зятем уехали на похороны, к телефону подошла его дочь Маша. Она внимательно выслушала новость о приезде немецкого инженера, и обещала сообщить отцу, как только тот вернется. Доведя эту информацию до приезжего, сторож предложил Отто помянуть мэра. У него в холодильнике имелась копченая колбаса, аналогичная той, что вызвала в автобусе у путешественника повышенное выделение слюны, бутылка водки и банка соленых огурцов. Верберу ничего не оставалась, как поддержать траурный русский обычай

Через полтора часа появился директор и застал немецкого инженера в объятиях стража. Оба со слезами на глазах оплакивали смерть Постникова. Андрей Макарович помог командировочному добраться до машины и отвез его к себе домой, В квартире бывшего секретаря райкома они поминки продолжили. Телкин кое-как говорил по-немецки, градусы помогли немцу вспомнить два десятка русских слов, и они до двух ночи эмоционально обсудили трагическую кончину мэра, после чего оба заснули в креслах.

В восемь утра Телкин немца разбудил и отвез на завод. Бригада сборщиков выглядела не лучшим образом, но и немец не слишком уверенно держался на ногах. Тем не менее работа по сборке очистительного комплекса началась.

Кедр остервенело лаял и бросался на забор. Пенсионер выглянул в маленькое оконце своей избы и увидел троих рослых мужчин. Они стояли у калитки и смотрели в его сторону. Ни одного из них бывший колхозный бухгалтер раньше не видел. Набросив на плечи телогрейку и, засунув босые ступни в валенки с галошами, он вышел на крыльцо.

– Вы Тимофей Петрович Сорока? – спросил его один из незнакомцев

– Я. – Признался Сорока.

– Мы бы хотели с вами побеседовать.

Хозяин спустился с крыльца, взял собаку за ошейник, отвел к будке и пристегнул на цепь. Пес продолжал брехать на чужаков, но цепь его ярость сдерживала. Сорока подошел к калитке:

– А вы кто будете?

– Меня зовут Олег Коленев, – сообщил один из визитеров и представил товарищей.

Имена Скворцова и Хорькова хозяину ничего не говорили. А про Коленева он слышал много.

– Никак сосед с Вороньего холма заявился? – Улыбнулся старик и впустил мужчин в калитку.

– Он самый, – подтвердил Олег. Однако на его лице ответной улыбки Сорока не дождался.

– В доме у меня не очень прибрано. Сами понимаете, без хозяйки живу, но если не побрезгуйте, милости просим.

– На воздухе поговорим. – Отказался Голенев.

– На воздухе, так на воздухе. – Согласился Сорока и повел визитеров к скамейке: – Присаживайтесь под яблоньку.

Все четверо уселись на скамью, рядом с которой имелся деревянный стол, вкопанный ножками в землю. Сорока сорвал с дерева несколько яблок и выложил на стол:

– Угощайтесь. «Шафрановые», медовый сорт, и уже созрели.

Хорьков взял яблоко и сочно надкусил спелый плод. Голенев тоже взял яблоко, но есть не стал, а покрутил в руках.

– Вот что, Тимофей Петрович, будешь темнить, может плохо кончится. Ты меня понимаешь?

– О чем я могу темнить?! Я пенсионер, дел на мне никаких нету. Не пойму, с чем вы пришли.

– Сейчас поймешь. – Заверил Олег: – Ты один день дежурил на лодочной станции. Что-то тебя там напугало, и работать ты отказался. А потом утонул мэр города. Вот и подумай, что тебе лучше? Все сказать нам или по повестке в милиции?

– Что мне милиция? Я человек законопослушный. – Сорока улыбаться перестал и смотрел на Голенева, часто моргая ресницами.

– Уверен, ты что-то знаешь. И я думаю, что это связано с гибелью мэра.

– При чем тут мэр? Я о нем ни ухом ни рылом.

– Тогда говори, что тебя так напугало? Просто так от хорошей работы не отказываются.

Сорока задумался:

– А если не скажу?

– Пристрелим, – Хорьков сплюнул косточки от плода и достал из кармана пистолет: – И зароем тебя под твоей яблонькой.

Сорока побледнел:

– Ну и шутки у тебя, парень! Вы бандиты? О тебе, Коленев, люди хорошо говорят… Не ожидал.

– Тихон мой друг. Его утопили. Если ты знаешь и молчишь, прибью, как бешенную собаку, и глазом не моргну. – Ответил Голенев. По его тону Сорока понял, что с ним не шутят.

– Ничего я про вашего друга не знаю. Слышал, что он во время гулянки утоп и все. А напугался я костылями Королькова. Инвалид исчез, а костыли в кустиках припрятал.

– Они там и лежат?

– А куда они денутся.

– Покажешь. – Голенев поднялся. За ним поднялись Степан с Сергеем.

После посещения пенсионера Сороки афганцы вернулись на Вороний холм и устроили совещание. Они теперь знали, что с одноногим дедом Корольковым дело обстоит плохо. Накануне его подпоили до полной отключки, а на другой день либо увезли живым, либо сперва убили и потом увезли. Кому нужен несчастный старик, без гроша в кармане, да еще инвалид.

– Скорее всего, убийца, или убийцы боялись, что он назовет имя собутыльника. Почему? – Спросил Голенев и сам себе ответил: – Именно потому, что этот собутыльник и сделал пропил лодки.

Афганцы с Голеневым согласились. Олег продолжал:

– По рассказам Солохина, весьма подозрительно выглядит господин вице-мэр. Стеколкин участвует в подготовке праздника. Скорее всего, пикник на лодочной станции его инициатива. Он ведь прекрасно знал, что Тиша не умеет плавать, а сам неплохой пловец. Кооператор этого не сказал, но вы же понимаете, Солохин совсем недавно оформлял бумаги и был на приеме Стеколкина. Тот, конечно, с него слупил взятку и потребовал лодочную станцию для гулянки мэрии. Если Стеколкин – участник заговора против Тиши, он в курсе, что лодка затонет. Она и тонет. Он точно рассчитал, сколько времени понадобится, чтобы Постников захлебнулся и поспешал на помощь не слишком быстро.

Хорьков перебил Олега:

– Ты не прав, он поспешал быстро, чтобы успеть прыгнуть и утопить Тихона. Думаю, он подержал его под водой и вытянул уже труп.

– Вполне может быть, – согласился Олег.

– Не помешаю, господа? – афганцы обернулись, на пороге стояла Мака.

– Здравствуй, Мака. Я же сказал, что сам тебя найду.

– Я помню, но ты мне срочно понадобился. Я бы хотела поговорить с тобой наедине.

– У меня от ребят нет секретов.

Мака улыбнулась:

– Ты им потом все расскажешь. А мне трудно при малознакомых мальчиках. Пусть они меня простят.

– Хорошо, пойдем наверх. – Согласился Голенев.

– Там твоя Лена.

– Лена работает, дети учатся. Наверху сейчас никого.

Она кивнула и, постукивая каблучками своих сапожек, пошла вверх по лестнице.

– Мужики, я недолго, – бросил Олег друзьям и поднялся за ней. Она уже сидела в кресле его кабинета.

– С чем пришла?

– Ты догадываешься, что твоего друга убили?

Голенев почувствовал, как у него сжались кулаки:

– А ты откуда знаешь?

Она раскрыла сумочку и протянула ему конверт:

– Рылась в кащеевских бумагах и случайно нашла.

Олег взял конверт, вынул из него листок и прочел. Перечитал еще раз. Три чиновника признавались прокурору в убийстве мэра. Среди подписей он тут же отметил завиток Стеколкина.

– За что они его?

– Это не они его, а ты его. – Спокойно возразила Мака.

– При чем тут я? – Она молчала. – Причем тут я!? – Крикнул Голенев и бросился к девушке: – Говори!

– Перестань кричать. Я же тебе не враг. Ты помог построить Постникову цементный завод. А они хотят его заполучить. Понимаешь, все очень просто. У Стеколкина теперь власть, и они втроем забирают завод себе.

– Они уже покойники.

– Да, ты их убьешь. Они заслужили, но что будет с заводом?

– Черт с ним, с заводом.

– Это ты в пылу говоришь. Завод твой, ты вложил в него деньги. Вот и бери его себе.

– Не надо сейчас об этом. Ты знаешь, где живут эти гады?

– Знаю. Они не в городе, а в охотничьем домике. Празднуют свою победу.

– Покажешь, где он находится.

– Покажу. Десять километров отсюда, в Медвежьем заказнике.

– Поехали.

– Не спеши, их хорошо охраняют. Ванька Курдюк позаботился. Там человек пятнадцать ментов.

– Не важно, нас трое, по пять на каждого. И не такое бывало.

– У вас хоть оружие есть?

– У Степана ствол.

– Один? – Мака улыбнулась.

– Ну и что?

– Поехали ко мне, арсенал Кащеева одолжу.

– Годится. Пошли.

Они спустились вниз. Глаза у Голенева горели:

– Полюбуйтесь. – Он протянул Скворцову листок.

В ворота кооператива они заехали, не останавливаясь. Мака сидела рядом с Голеневым и махнула охранникам. Трое афганцев быстро прошли в коттедж. Хозяйка привела их в кабинет и открыла потайную дверь. В маленькой комнатке без окон, за стеклом стенного шкафа, стояли в ряд девять стволов. Олег тут однажды уже побывал и арсенал бандита видел. Он состоял из несколько снайперских винтовок, скорострельного американского карабина и трех охотничьих винчестеров на крупного зверя. Украшала коллекцию винтовка «Хеклер и Кох». Это было очень дорогое оружие. Афганцы забрали все. Патроны они нашли в ящике под стенным шкафом. Там же в ящике обнаружили глушители к винтовкам и пистолет «Магнум 44». Тоже игрушка серьезная, и для России большая редкость. Сергей взвесил пистолет на руке, и с видимым удовольствием спрятал себе в карман. Остальные стволы завернули в одеяло. Степан и Скворцов дождались, когда рядом с коттеджем никто не проходил, и загрузили сверток в багажник «Универсала».

Пока они занимались погрузкой, Мака сообщила Голеневу:

– Между прочим, я умею стрелять.

– Не поедешь, – жестко ответил Олег: – Нарисуешь нам план и останешься здесь.

Она посмотрела на него как на несмышленого ребенка:

– Не возьмете, никого плана рисовать не буду.

– Хватит, Мака. Бывают дела бабьи, а бывают мужские, не надо путать.

– Дурак. – Ответила девушка и достала из ящика письменного стола чистый лист бумаги и ручку: – Смотри сюда, мужчина. Вот тут выезд из города в сторону Москвы. На десятом километре поворот вправо. При въезде на проселок кирпич. Это Ванька Курдюк повесил, чтобы чужие не катались. Дорога грунтовая, щебенка, песок. Два километра, потом мостик и ворота. Дальше опушка и их охотничий домик с банькой. Подобраться к ним можно со стороны леса. Сейчас они, скорее всего, на улице. Тут у них кострище. – Она нарисовала крестик и палочки: – Эти козлы любят пить водку сидя вокруг костра. Где дежурят менты охраны, я не знаю.

– Разберемся. – Олег вышел на улицу. Его друзья уже сидели в машине.

– Хорошо, что я глушитель вовремя заварил, а то нас за десять километров было бы слышно. – Высказался Голенев, усаживаясь за руль

– Глушители у меня в кармане. – Пошутил Сергей.

– Тогда я спокоен. – Усмехнулся Голенев, трогая с места: – Ну, что, мужики, ни пуха?

– Пошел на хер. – Ответил Хорьков и отвернулся к окну.

Милиционеры жарили шашлыки и тихо переговаривались. Они видели, что начальство не в духе и приписывали это последним событиям в городе. Сами милиционеры, если и рассказывали анекдоты, то тихо. Они все работали на похоронах мэра и выдерживать скорбную мину устали. Начальники в гульбе не участвовали. Они сидели на лавочке возле охотничьего домика, и выражения на их лицах никак нельзя было назвать праздничными. Курдюк не смог уговорить следователя Белянчикова закрыть дело об утопшем мере. Захар Гаврилович таки заметил, что дощечка в лодке подпилена, и уперся на экспертизе. А сегодня еще два трупа от Маки. В лес Курдюк послал молодого оперативника Жору Гребешкова, и тот углядел следы женских каблучков вокруг убитых. Но Жору полковник сумел убедить, что бандитские разборки всегда превращаются в «висяки» и заниматься ими всерьез – только время терять. За своими мыслями полковник не заметил Никитку, который присел рядом с Максютой.

– Охотиться чего сегодня не пошли? – Спросил егерь, ласково заглядывая Даниле Прокопьевичу в глаза.

– От похорон Постного устали, не до охоты. Топи лучше баню. – Проворчал Максюта. Стеколкин и вовсе выглядел бледным. После слов Голенева на кладбище вице-мэр приуныл и начинал бояться своей тени.

– Слушай, Вань, а твои там не спят?

– Не спят, Славка. Видишь, шашлыки жрут. – Раздраженно ответил Курдюк: – И брось ты, бля, трястись как заяц. Все чисто сделали. Мака, похоже, исполнителей убрала, расколоть некого.

Максюта посмотрел на часы и выругался:

– А почему девка не едет? Обещала в два, а уже начало четвертого.

– Бабы всегда опаздывают. – Резонно заметил Курдюк.

– И зачем она нам сегодня? – Недоумевал Данило Прокопьевич: – Не ждали бы, взяли телок и расслабились по полной программе. А то припрется, опять о делах. Надоело.

– Ты, того, Данилка, не прав. – Возразил Курдюк: – Пришло время точки над «и» расставлять. Я считаю, пусть возвращает нам бумагу, тогда мы с нашим удовольствием. Теперь наш Славка власть, почему мы должны, идтить твою мать, плясать перед этой курвой.

– Она опасная баба. Я ее боюсь. – Признался Стеколкин.

Максюта разыграл удивление:

– Ты боишься? А я думал, ты у нас герой. Не каждый сможет человека за ноги на дно утянуть. Я тебя теперь зауважал. С тобой можно и в атаку…

– Это он, блядь, от отчаяния. – Усмехнулся Курдюк: – Место себе освобождал. Представляешь, Постный бы выплыл?! Все, писец Славке. Такой шанс раз в жизни подваливает.

– Вам смешно?! – Взвился Стеколкин: – А кто мог подумать, что он поплывет?! Говорили, что он воды боится, и сразу, как топор ко дну. А я оборачиваюсь, вижу, плывет засранец. Вот вам и топор!

– Да, моментик был суровый. – Согласился Максюта: – Давайте, господа хорошие, примем по десять капель и закусим. Сколько можно на трезвую сидеть? У меня после поминок башка гудит.

– Водяры, что ли? – Решил уточнить Курдюк.

– Можно и водяры. Что Славка скажет, то и будем пить. Он герой, пусть командует. – Предложил Данила Прокопьевич: – Чего молчишь, господин мэр города?

Ответа не последовало. Максюта и Курдюк одновременно взглянули на Стеколкина и увидели, что его голова откинулась назад, а глаза закатились.

– Никак припадок от страха. – Курдюк потряс Вячеслава Анатольевича за плечо, вдруг вздрогнул и сам начал оседать на землю. Максюта расслышал щелчок со стороны леса и увидел, как на груди полковника расплывается маленькое кровавое пятно. Затем послышался еще один щелчок. Данила Прокопьевич открыл рот, чтобы крикнуть. Но крикнуть не успел. Язык перестал его слушаться, а в глазах потемнело. Он так и остался сидеть рядом со Стеколкиным, прислонив голову ему на грудь.

Через полчаса егерь Никитка пришел звать начальников в баню и удивился, что они уже напились в стельку, а бутылок рядом не видно. Но, подойдя поближе, заметил кровь и истошно завопил. Милиционеры с шампурами в руках бросились на его крик. Подбежали и замерли.

– Что с ними? – Растеряно спросил сержант Казорин у лейтенанта Заварухи.

– С ними уже все, – ответил сержант и, хотя не верил в Бога, почему-то перекрестился.

Голенев проснулся от какого-то странного шума. Этот шум походил на гомон толпы, но откуда ей взяться возле его дома? Олег взглянул на часы и понял, что проспал. Он собирался встать пораньше, но уснул только в три ночи, и раньше глаза открыть не смог. Вчера он прямо из леса отвез афганцев в аэропорт, дождался, когда их рейс вылетит, и только тогда погнал назад в Глухов. Отсидев почти тысячу километров за рулем, устал. Возможно, в другой день он дорогу бы и не заметил, но вчера помимо дороги много чего произошло, и он свалился.

Он не хотел им такой легкой смерти. Снова возникли ненавистные рожи убийц его друга. В оптике винтовки Олег разглядел каждого. Афганец намеревался зачитать приговор и увидеть ужас на их лицах. Но Скворцов со Степаном уговорили его не устраивать судилища.

Шум за окнами нарастал. Олег поднялся, натянул на себя спортивный костюм и вышел на балкон.

Казалось, что весь Вороний холм ожил и шевелится. Сотни людей стояли у ворот его дома. Многие в руках держали цветы. Увидев Олега, они заорали так, что ему захотелось зажать уши. Голенев ничего не мог понять. Он не знал, что его речь на кладбище транслировалась по местному радио. Горожане слышали, как он обещал разобраться с виновниками гибели Постникова, а вчера вечером передали, что три чиновника убиты. Город буквально вскипел. Люди передавали друг другу эту новость, и никто не сомневался, что Олег отомстил за друга.

Голенев поднял руку, и толпа стихла.

– Друзья, я рад, что вы пришли. Но может быть, кто-то войдет в дом и объяснит, в чем дело.

Здоровенный мужик в распахнутой кожанке, под которой проглядывала тельняшка, вошел в ворота. Олег спустился вниз и двинулся ему на встречу. Тот ступил на порог и остановился.

– Послушай, капитан, мы не можем открыто говорить, почему мы тут. Никто не хочет тебе неприятностей. Но ты молодец. Мы так и думали, что нашему мэру помогли. Теперь все знают, кто это сделал. И давай будем, как в анекдоте с зарплатой. Помнишь, начальство делает вид, что нам платит, а мы делаем вид, что работаем. Так и мы с тобой. Ты будешь делать вид, что ни при чем, а мы будем делать вид, что ничего не знаем. Но я пришел не за этим.

– А зачем?

– Люди хотят, чтобы нашим новым мэром стал ты.

– Спасибо. Можно, я сейчас не отвечу.

– Думай, капитан. Тебя никто не торопит. – И ходок в кожанке развернулся и пошел к толпе. Внезапно крики смолкли. Горожане стали молча подходить к ограде и класть цветы. Через полчаса Вороний холм опустел, а перед домом бывшего афганца возник огромный букет.

Голенев вышел на балкон, смотрел людям вслед и улыбался. Он улыбался первый раз с тех пор, как узнал о гибели друга.

Вместо эпилога

Через неделю после известных событий бывший афганец выступил по местному радио. Люди ждали его выступления, и улицы города опустели. Олег первый раз говорил с такой большой аудиторией и очень волновался. Хорошо, что радио не транслирует изображения, и никто не видел, как он без конца причесывал свою челку.

Начал он с благодарности за внимание к его персоне. Потом извинился, что не станет баллотироваться в мэры. И объяснил почему:

– У меня четверо сыновей. Я хочу сделать из них новых руководителей, которые никогда не будут брать взяток, станут думать о людях и сумеют организовать их жизнь лучше. Для этого необходимо учиться. Я увожу своих детей за границу. Они вернутся в Россию, вернутся в наш город образованными людьми, и тогда вы выберете их своими вожаками. Со мной едет и Юлик Постников. Сын погибшего мэра будет учиться вместе с моими сыновьями. Я очень благодарен Татьяне Владимировне Постниковой за то, что она доверяет мне сына. Я буду иногда приезжать, а они вернутся, когда получат дипломы. Всего-навсего каких-нибудь десять лет. Они пролетят незаметно. Ждите нас в начале нового двадцать первого века. А пока, я уверен, что вы найдете достойную кандидатуру на пост нового мэра.

Прошло десять дней. Вечером в доме на Вороньем холме собрались почти все близкие Олегу люди – Руфина Абрамовна, Татьяна, Павел с Верой и Лена Ситенкова. Не было только Алексея Михайловича с Ниной Петровной. Супруги улетели в Бирюзовск вскоре после поминок Постникова. Неледин получил от Маки деньги на ремонт отелей и спешил его начать.

Пришел на Вороний холм и Трофим. Он сделал Лене предложение, и она его приняла. Олег очень хотел вывести за границу Ирочку, но Лена так долго ждала встречи с дочерью, что разлука могла ее подкосить. Голенев не настаивал. В последний вечер перед отъездом, Ирочка не отходила от Олега ни на шаг. Она смотрела на него глазами, полными слез, и просила не уезжать.

– Я же на время, девочка. Ты останешься тут с мамой за хозяйку, подрастешь немного, и я вернусь. – Успокаивал он ребенка. Мальчишки наоборот, бесились и радовались предстоящему путешествию. Татьяне Постниковой даже стало немного обидно, что ее Юлик носится с мальчиками Олега и совсем не замечает мать. А они расстаются не на один день. Голенев намеревался раз в полгода присылать Тане приглашение, чтобы она могла повидаться с сыном. Он с помощью чеха Иржи Новатного уже связался с колледжем в Английском графстве Уэльс, и детей там ждали.

В последний вечер перед отъездом взрослые пили чай с тортом и говорили о будущем мальчиков. Все интересовались, куда они направляются. Олег знал немного. Со слов Новатного, детям предстояло жить в небольшом городке над заливом Сванси, примерно в трех часах езды от Лондона. В этом городке, помимо колледжа, функционировал старейший университет, где отроки смогут продолжить свое образование:

– Приедем, постараюсь описать все подробно. – Пообещал Голенев. Всем стало немного грустно. Межрицкая поднялась первой:

– Жаль, что я не доживу до их возвращения. Ты, Олежка, таки задумал глупость, но эта прекрасная глупость, и я тебя понимаю. – Сказала она своему бывшему воспитаннику и, расцеловав детей, пошла к выходу. Трофим и Лена шли следом. Мака выдала телохранителю на этот вечер свой «мерседес», и он имел возможность отвезти директрису и потом покатать Лену на машине. Вера уложила детей спать, и они с Павлом и Татьяной тоже уехали. Проводив всех, Олег поднялся в спальню. Мака лежала в его постели и читала журнал.

– Ты, милый друг, так и не сделал мне предложения. Может, хоть сегодня решишься? – Улыбнулась она, поднимаясь ему навстречу.

– Я же тебя просил пока оставить эту тему.

– Хорошо, не буду, – быстро согласилась Мака: – Нас и так с тобой связывает общий бизнес. В Бирюзовске отели уже ремонтируют, и, если ты не возражаешь, я здесь при первой возможности приватизирую цементный завод. Нельзя бросать деньги на ветер. Ты же отец большого семейства…

– Не возражаю. Мне, если честно, теперь это все равно, – ответил Голенев.

– Пай-мальчик. А жениться на мне боишься напрасно. Я буду тебе очень верной женой.

– Ты хороший парень, Мака, и мне нравишься, но матери из тебя не получится. Пусть дети подрастут, тогда видно будет. – Повторил он свой тезис.

Она обняла его и потянула к себе:

– Тогда трахни на прощанье своего хорошего парня.

Он схватил ее и бросил на постель. Любовница сегодня позволяла ему все. Она была послушна как самая преданная рабыня. Мака отдавалась мужчине, сознавая, что в этой партии одержала полную и безоговорочную победу. И таких побед одержит еще много. В стране наступало время денег и жестких беспринципных деятелей, готовых ради тех же денег на все. Деньги у нее были, о моральных принципах она даже не догадывалась, поэтому у нее имелись все шансы занять среди этой компании далеко не последнее место. И Мака верила, что своего шанса она не упустит.

Окончание следует

Эстония, Кохила

2005 год

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg