«Евангелие от Джексона»

Сергей Белан, Николай Киселев ЕВАНГЕЛИЕ ОТ ДЖЕКСОНА

Юлии Александровне посвящается.

ОТ АВТОРОВ

Н. КИСЕЛЕВ и С. БЕЛАН

Дорогой читатель — любитель детективов!

Ты еще не устал от «чейзов» и «гарднеров», ты еще не пресытился подвигами «непотопляемых» западных сыщиков-суперменов? Если да, — то эта книга для тебя. В приключенческой повести «Евангелие от Джексона» и авантюрном романе «Казна Херсонесского кургана» тебя ждет встреча с героями, живущими среди нас. Все персонажи наших произведений реальные люди, равно как и события, происходящие с ними на страницах книги, не авторский вымысел, а сущая правда. Да, время идет: изменились названия улиц и парков, по-иному выглядит сейчас шкала духовных и материальных ценностей (сделай сам поправку на это) и то, что в недавнем вчера виделось актуальным и злободневным, сегодня может показаться никчемным и наивным. Но, такова жизнь — и сегодняшний день когда-то окажется днем вчерашним, и стоит ли об этом грустить… А так как Жизнь — Роман, все продолжается, имена и фамилии наших главных героев изменены.

Рига — город маленький, а вдруг в этом детективе ты, читатель, нечаянно встретишь и своего знакомого?

Ну, что ж, тогда в добрый путь и нескучных часов чтения!..

I

Птицу видно по полету, а молодца по соплям.

Евангелие от Джексона 7:13

Ночью он спал превосходно. И сон был удивительный. Ему снилась трава, много травы, высокой, густой и какой-то неправдоподобно изумрудно-зеленой. Не луг и не лесная опушка, а нечто необозримое, бесконечное простиралось до самого горизонта. И он стремительно бежал неведомо куда по этой траве, едва касаясь ее босыми ступнями. Нежная, шелковистая она приятно холодила ноги. Тело казалось необычайно легким, почти невесомым, ему чудилось, что он уже летит, но вдруг прямо в глаза ударил яркий сноп света и он… проснулся. Потом еще долго лежал, уставясь в одну точку, и пытался разгадать свой сон. Ничего не получалось. Вспоминалось: зуб выпадет с кровью — значит умрет кто-либо из родных, мелкая рыбешка приснится — к слезам, а вот трава…

Поезд сбавлял ход. Лодин выглянул в окно. Приближалась Москва, уже мелькали пригороды. Спохватившись, он резво спрыгнул с верхней полки и, обмотав вокруг шеи полотенце, отправился умываться.

И еще успел загадать: если первой на глаза попадется женщина — впереди удачный день, если мужик — фортуны не будет. Все разрешилось быстро — первой в коридоре встретилась женщина. Точнее, это была какая-то бесформенная туша, облаченная в мятый махровый халат. Она медленно надвигалась на Лодина и при этом смешно пыхтела. Но все это было уже не так важно, и Лодин озорно подмигнул ей. Гора удивилась и выронила из пальцев, смахивающих на сардельки, фиолетовую мыльницу. Лодин поднял мыльницу и вложил ее в пухлую ладонищу. Гора удивленно всколыхнулась, и мыльница вновь шлепнулась на пол.

«К чему бы это?» — подумал Лодин.

На один из самых тихих вокзалов столицы, Рижский, фирменный поезд «Юрмала» прибыл ясным морозным утром. Как и предполагал Лодин, его не встретили, но он вовсе не огорчился, знал — Мишка будет занят. Это и понятно: в последний день года у каждого невпроворот срочных дел, и развязаться с ними желательно в уходящем году — откладывать их на наступающий — нехорошее поверье.

В Москву Лодин приехал из Риги, чтобы повидаться с институтским другом, вместе встретить Новый год. Пять лет они с Мишкой Воронковым койка к койке прожили в одной комнате студенческого общежития, в один день защитили диплом, мечтали вместе и работать, но не довелось. После распределения дороги выпускников института инженеров гражданской авиации разошлись — Мишка попал в белокаменную, во вновь образованный НИИ, а он, Николай, в один из небольших аэропортов Зауралья.

Они не виделись более четырех лет. Из Мишкиных писем Лодин знал, что тот женился, успел обзавестись дочурками-двойняшками и даже отхватить каким-то образом (это в Москве-то!) хорошую двухкомнатную квартиру. К тому же Мишка стал аспирантом-заочником и готовил материал для кандидатской.

Успехи Лодина были скромнее по всем параметрам, а точнее, оных и не усматривалось. После института ничего существенного в его жизни не свершилось, так, топтался на месте… Правда, тоже, женился, но с Леной они развелись, когда их супружеский стаж едва перевалил за год. Разошлись спокойно, по-современному, без скандалов и истерик, благо и делить-то было нечего — ни детей, ни утвари нажить не успели. И поплыл каждый из них по житейскому морю под своим собственным парусом личной свободы. Ну, а после развода пошло-поехало… «Глубинка» очень скоро стала ему в тягость, работа в аэропорту третьего класса казалась невыносимо скучной, и он потерял к ней всякий интерес. Ни заработки с коэффициентами, ни продвижение по службе его уже не прельщали. Тянуло обратно в Ригу. Сладкая патока воспоминаний вызывала жуткую ностальгию, от тоски хотелось выть волком… Здесь, за древними Уральскими горами, он уже ничего не хотел. С грехом пополам он отбыл положенный срок, тут же накатал заявление и умчался на запад к «большим культурным центрам».

Ему, можно сказать, повезло. В Риге с помощью сохранившихся связей удалось снять на длительный срок бронированную однокомнатную квартиру и прописаться в общежитии по месту работы. Желания трудиться в Аэрофлоте больше не появилось — устроился сменным инженером на ТЭЦ, хотя и пришлось немного подучиться, сдать соответствующие экзамены, но для недавнего студента это особых сложностей не составило. Близость работы от дома, непыльное место, суточные дежурства с последующими тремя выходными вполне устраивали его. Удавалось подрабатывать еще в одном месте по совместительству. В общем-то, жить можно было, пусть и не роскошно, но и без особой нужды, однако удовлетворения от такого бытия он не испытывал. Что-то было не то, что-то было не так…

Лодин пересек площадь, вошел в метро, и эскалатор плавно понес его вниз, в царство подземных поездов. Спуск закончился, он ступил на мраморный пол и направился к перрону. Подошедший состав высадил приличную порцию пассажиров, которые дружно рванули к эскалатору. Лодин на какое-то мгновение отвлекся и тут же больно столкнулся с мужчиной в пышной енотовой шапке, неожиданно вынырнувшим из-за колонны. Шапка была видная, внушительных размеров, и голова человека в ней буквально утопала. Лодин рассеянно буркнул что-то вроде извинения. Мужчина поправил указательным пальцем съехавший на нос царственный убор и назидательным тоном порекомендовал:

— Смотреть надо, товарищ.

Вот и все. Инцидент исчерпан — они уже разминулись. Стоп! Вроде бы знакомое лицо, очень знакомое… Лодину показалось, будто он встречался уже с этим человеком. Но где? Когда? Попробуй тут вспомнить — у памяти столько закоулков… Но он вспомнил. Загадал — если не ошибся — обладатель шапки должен обернуться. А шапка уже скрылась из виду и его охватила досада — увы, осечка случилась. Он собрался было пойти дальше, но тут скорее интуитивно почувствовал, что к нему кто-то двинулся по успевшему опустеть перрону. Тот, в шапке, нерешительно приближался; внимательный, цепкий взгляд, знакомая, чуть вразвалочку борцовская походка. Да, Лодин определенно узнал его — это был Купец, Гриша Корнюк — постаревший вестник из его детства.

— Извините, — подойдя сказал Купец, — вопросик имеется. Вы случайно не бывали когда-нибудь в Приднепровске?

— Бывал, Гриша, бывал, — ответил Лодин, улыбаясь. — Не узнаешь, что ли?

— Погоди, погоди… — бормотал Купец, сосредоточенно потирая подбородок. — Не ухмыляйся, сейчас расшифрую.

Он посмотрел под ноги, будто выискивая ответ на полу, потом поднял взгляд и, облегченно вздохнув, чувствительно хлопнул Лодина по плечу.

— Тьфу ты, зараза! Колян! Вот старуха-память. Колька Лодин — сдохнуть мне на месте. Верно угадал, ну, колись?! — так и сыпал Купец.

Лодин утвердительно кивнул.

— Вот так встреча! — не переставал удивляться Купец. — Велик белый свет, а встретились в преисподней. Ты как здесь?

— В гости приехал, — ответил Лодин, — а ты?

— Я так, по работе, проездом, — сказал Купец и тут же поинтересовался: — Время есть?

— Навалом, а что?

— Поболтать надо бы, как считаешь? — осторожно предложил Купец. — Столько лет не виделись ведь.

— Конечно, конечно, Гриша, — охотно подхватил Лодин, — разве я против.

Немного посовещавшись, они решили, что для начала следует где-нибудь «отметиться», а дальше обстоятельства сами подскажут. Шутка ли, лет десять не видеться и встретиться в многомиллионном городе, в котором каждый из них оказался, в сущности, волей случая. Почти нулевая вероятность, но жизнь тем и замечательна, что от нее можно ждать любых сюрпризов, порой даже самых невероятных.

Оказавшись в центре, они, болтая о пустяках, набрели на какую-то рюмочную, где дважды «прошлись по схеме». «Схемой» Купец называл стограммовую порцию водки плюс бутерброд. В тесной рюмочной было неуютно: то и дело хлопали двери, под ногами растекалось месиво из тающего грязного снега, гулял сквозняк, нетерпеливые посетители шмыгали сопливыми носами, какой-то плюгавый тип беспрестанно идиотски гоготал над дореволюционными анекдотами. В такой гнусной атмосфере разговор как-то не завязывался, и Купец предложил сменить обстановку: заглянуть в один знакомый пивбар в Столешниковом переулке.

Спустя полчаса они уже сидели за столом в слабоосвещенном зале, по которому разносился дразнящий, чуть кисловатый запах пива. Аппетит после мороза был нешуточный, и сосиски с тушеной капустой они проглотили в один миг. Затем неспешно смаковали пиво и похрустывали солеными сухариками. Пиво было свежее и такое холодное, что ломило зубы.

Поначалу сидели молча, полностью увлеченные трапезой, и лишь изредка вскользь посматривали друг на друга, думая каждый о своем. Наконец Купец сделал затяжной глоток и, опорожнив кружку, отставил ее в сторону. Снял каемочку белой пены с усов и спросил:

— Нравится тут?

— Здесь неплохо, — коротко ответил Лодин.

Купец достал сигареты, протянул Николаю, но тот отказался, заметив, что табак становится все больше привилегией женщин.

Купец широко улыбнулся, обнажив верхний ряд металлических зубов.

— Здесь, в столице, возможно, а у нас в Сибири мужички еще балуются. — Он с наслаждением затянулся и медленно выпустил дым. — Приглянулась мне эта точка — как в Москву попадаю, сюда уж непременно заверну. Пивко моя слабость, а в наших краях с этим глухо. Конечно, тут бары и похлеще есть, девочку подставить могут, но дерут, матерь божья, — одно разоренье. Вот потому там тузы тусуются и иже с ними, а нам места рангом пониже. Так-то. — Он придвинул себе новую кружку и спросил: — А ты, Колян, какими ветрами здесь очутился?

— К другу приехал. На Новый год.

— Понял. Ну, а обитаешь-то где сейчас?

— В Риге.

— О-о… — многозначительно протянул Купец, — на берегах Балтики, стало быть. Слыхал я краем уха, ты что-то авиационное закончил. В летчиках ходишь, что ли?

— В летчиках-налетчиках, — отшутился Николай. — Брось ты, — пустой звон.

— Значит, инженеришь? — допытывался Купец.

— Вроде того, — уклончиво ответил Николай. — Видишь ли, Гриша, только дипломом нынче не больно прокормишься: сто пятьдесят — сто семьдесят — разве это деньги? С вычетами совсем пыль. У меня две скромные работенки, сотни три с прицепом набегает, да и свободного времени не так уж мало.

— Усек, — подмигнул Купец, — крутишься, значит?

— Приходится, — подтвердил Лодин. — Корочка, она кушать не просит, пусть полежит до лучших времен. — Он почесал за ухом и добавил: — По теперешней жизни мой доход тоже мизер. Иной за вечер больше в ресторане оставит и не поморщится.

— Не прибедняйся, Коля, — остановил его Купец. — Уж ты на несчастного дервиша никак не смахиваешь: дубленка, свитерок не хилый, сапожки — фирма, лощеный весь. — Он выразительно посмотрел на массивный золотой перстень с камнем на руке Лодина. — От плохой жизни такие штучки не цепляют.

— Фамильная драгоценность, — пояснил тот, — от деда осталась. Помнишь деда Тимошу, ты ж его знал?

— Так-так… А бизнес какой имеешь? — напрямую спросил Купец.

— А-а, чепуха, — отмахнулся Лодин, — когда-никогда перехватишь что-то по мелочам…

— Фарцуешь, что ли? Не уважаю. Тряпичников никогда не почитал.

Лодин слегка ослабил ворот рубахи, отпил пива и, чтобы свернуть разговор в другое русло, спросил:

— Что мы все обо мне? Ты-то как, Гриша?

— А я в рефах сейчас хожу.

— С чем это едят? — деликатно осведомился Николай.

— Механиком работаю на рефрижераторных секциях, — пояснил Купец. — Работка не скучная: сегодня здесь, завтра там. Весь Союз исколесил вдоль и поперек. Ох, и насмотрелся я, Коленька, чудес всяких-разных… Выйду на пенсию — мемуары писать начну.

— В Москве часто бываешь?

— Да как сказать. У нас здесь обычно бригады меняются. Наша вот, аккурат под Новый год хозяйство сдала. Два месяца катались, теперь почти столько гулять буду. Вольная птица — лети на все четыре стороны.

— Значит, ты теперь не в Приднепровске?

— Что я, тронутый, — усмехнулся Купец. — Чтоб всякая шваль там в мою сторону пальцем тыкала: вон, мол, Купец тащится, уголовный тип с двумя судимостями. Городок наш провинциальный как был болотом, так и остался. Прилавки в магазинах паутиной заросли, слухи, сплетни — главная пища обывателей. Я ведь и вторую схлопотал, ты не знаешь. Четыре годика в богом обиженной республике Коми отбарабанил. Досрочно откинулся, не шалил, старался — вот годок и скостили. Потом как в песне: «Сыктывкар, Сыктывкар — маленькие домики, уезжаю я от вас е…ные комики». Назад, к родным пенатам, не вернулся, маманя долго обижалась. Умерла моя маманя, знаешь? Обосновался я в Сибири. Может, слыхал про Нефтеозерск? Это за Тюменью.

— За что по второй залетел?

— По-глупому. У одного дяди в парке колечко снял. Пох был жуткий — думал, умру — а вмазать не на что, ну и… — Купец примял о край стола обжигавший пальцы окурок. — К тому же перо при себе имел. Перо не перо, а так, заточка аккуратненькая. Недолго со мной сюсюкались, вспомнили старый грешок — пятерик в зубы и с приветом. Может, и поделом влупили — дураков учить надо…

…Лодин тоже помнил «старый грешок» Купца. Они выросли в Приднепровске, небольшом городке на юге Украины. Гриша Корнюк, по прозвищу Купец, был старше его года на три и свою кличку получил за пристрастие к песне «Коробейники», которую часто любил напевать. Смуглый, выше среднего роста паренек, он обладал завидной мускулатурой и увесистыми кулаками. О его силе и отчаянной смелости ходили легенды, и любой пацан во дворе знал — если с тобой рядом Купец, можешь быть спокоен — в обиду не даст. Очевидцы рассказывали, что он несколько раз даже «ходил на нож»: всегда не торопясь, глаза в глаза, опустив руки, и противник не выдерживал, тушевался и отступал. Не дрогнул он, схватившись как-то один на один с самим Пиратом, жилистым колченогим парнишкой-татарином, прославившимся среди городской шпаны особой жестокостью. Имея в запасе пару хорошо отработанных приемов, Пират обычно ловко сбивал наземь своего соперника, а затем довершал дело ногами. Появление крови лишь распаляло его ярость, и иной раз свои же дружки с трудом унимали грозного главаря, оттаскивая от жертвы. А в один памятный вечер Пират сам был повержен Купцом. Не помог ему даже нож, который он пытался пустить в ход, видя, что дела совсем плохи. Купец перехватил его руку и завернул ее так, что тот со слезами на глазах стал молить о пощаде.

Казалось, ходи теперь в королях да пожинай славу, но Купец вдруг перестал участвовать в бессмысленных парковых мордобоях и напрочь отошел от забав подобного рода. Поговаривали, что виной тому стала Кира. Кира Звягинцева…

Удивительно, но при всей своей скандальной репутации баламута и драчуна, Купец был эрудированным парнем, неплохо учился в школе. Его страстью были книги, он читал их взахлеб. Особенно любил Ильфа и Петрова — из «Двенадцати стульев» знал наизусть целые главы. Обожал Зощенко, а его «Аристократку» декламировал так, что люди, знающие в этом толк, прочили ему карьеру артиста. С этим номером он не раз выступал на школьных вечерах и олимпиадах художественной самодеятельности и всегда с неизменным успехом.

Однажды в класс, где учился Купец, вошла новая ученица — ее звали Кира. Очень красивая девушка. С того дня многие старшеклассники потеряли покой, сгорая от тайного желания добиться благосклонности новоявленной королевы школы. Случилось так, что всем прочим воздыхателям гордая и независимая Кира предпочла именно Гришу Корнюка. На чем основывался ее выбор? Подвиги Купца в кулачных баталиях? «Аристократка» в великолепном исполнении? Некоторое внешнее сходство с актером Владимиром Кореневым, тогдашним кумиром буквально всех девчонок, сыгравшим главную роль в любимом народом кинофильме «Человек-амфибия»? Неизвестно. Да и можно ли объяснить, по каким законам находят в этом мире друг друга юные романтические души?

А в жизни Гриши многое изменилось. Кира стала для него средоточием всех интересов и помыслов. Прогуливаясь с ней по вечерней набережной, он не раз ловил завистливые взгляды других парней. Да, ему завидовали. А он любил, любил сильно, любил впервые…

С временем их взаимная привязанность, вопреки предсказаниям скептиков, росла и крепла. Они строили совместные планы, после школы надумали поступать в один институт. Случай, круто изменивший всю дальнейшую жизнь Купца, произошел на выпускном вечере. Счастливые, возбужденные быстрым танцем, они переводили дух, когда Кира вдруг объявила, что не поедет поступать в тот вуз, в который они собирались, а решила попробовать в другой. Вернее, как догадался из ее путаного объяснения Гриша, это решила даже не она, а ее родители. Все, что еще вчера казалось таким верным, незыблемым, в один миг пошатнулось и разрушилось, как карточный домик. Другой вуз, другой город — это значило неизбежное расставание и возможную потерю любимой. Навсегда… Гриша начал выходить из себя, разговор перешел на повышенные тона. Чтобы не привлекать внимание окружающих, они вышли из зала. Гриша продолжал настаивать, чтобы Кира одумалась, всячески пытался убедить ее изменить решение, но она стояла на своем. Затем посыпались взаимные упреки, вспоминались мелкие обиды — назревала первая крупная ссора. Остановись они вовремя, быть может, поутру остыли бы разгоряченные головы и все уладилось. Недаром ведь оно, утро, вечера мудренее. Но у Киры сорвалось неосторожное, обидное слово, особенно больно царапнувшее Гришино самолюбие, и он в каком-то затмении, на мгновенье потеряв контроль над собой, ударил ее по лицу. Кира коротко вскрикнула и присела на корточки, закрыв лицо руками. Он уходил, тяжело ступая по пустынному коридору школы, и этот вскрик острым лезвием еще долго резал ему уши.

На следующий день он, наскоро собравшись, уехал в город, где находился выбранный им вуз. Разве он мог предвидеть роковые последствия того удара? А вышло скверно: у Киры оказался двойной перелом челюсти. Она пыталась скрыть истинную причину своего несчастья, но под настойчивым давлением родителей не устояла, призналась. Просила лишь об одном, чтоб те ничего не предпринимали — о мести она и не помышляла. Вроде уговорила, но вскоре выяснилось, что она не может поступать в институт и год потерян. С таким поворотом событий родители Киры смириться никак не захотели, и против Купца было возбуждено уголовное дело. А тот сдал экзамены в один из престижных киевских вузов и, вернувшись в Приднепровск, ожидал решения приемной комиссии.

По странной прихоти судьбы, известие о зачислении студентом первого курса и повестку из милиции он получил в один день.

Потом был суд. Как будто в кошмарном сне, он, Гриша Корнюк, видел строгие отчужденные лица бывших однокашников, растерянный вопрошающий взгляд Клавдии Дмитриевны — его любимой школьной учительницы по литературе, горькие слезы матери… Больше всего на свете он боялся тогда встретиться глазами с Кирой, а когда это все же случилось, просто оцепенел: так смертельно бледна была и подавлена происходящим его любимая девушка. Многое он пережил в тот кошмарный день: стыд жгучий, презрение товарищей, но самым тяжелым ударом был приговор о лишении свободы. Тогда он еще плохо представлял, что это такое…

Не год, не два минули с тех пор. И вот, напротив Лодина сидел уже не залихватский предводитель дворовой пацанвы, а зрелый мужчина с усталым лицом и грустными, повидавшими кое-что в этом мире, глазами, счетчик жизни которого щелкал четвертый десяток лет.

— Ты, видимо, в курсе, — продолжал Купец, — когда я после отсидки вернулся, любовь моя уже замужем была. Быстро выскочила — не заждалась. Ребята — кореши в жизнь пошли, кто куда разбежались: один в вуз, другой на комсомольскую стройку, третий на сверхсрочную в армии остался. На душе дерьмово, пустота. Вроде и люди вокруг, а чувствую — один, никому не нужен. Тоска жуткая заела, пить по-черному стал, ну и сорвался, залетел по новой.

Он тяжело вздохнул, достал новую сигарету.

— Странно мы все же с тобой… в метро… кто бы мог подумать. Воистину пути господни неисповедимы. Не-ет, по такому поводу не грех еще опрокинуть.

Он порылся в своей сумке и извлек оттуда бутылку «Пшеничной».

— Эх, полным-полна моя коробушка… Помнишь, Коля, не забыл? Да-а, времена были, махорку мы курили. Бывало там, на нарах, вспомню перед сном наш Приднепровск: лето, солнце, плавни, ребят, — и сердце будто тиски сжали, и слезы глаза так и выжигают. Врагу не пожелаешь…

Лодин видел, что воспоминания о прошлом особенно мучительны для Купца: у того мелко подрагивали пальцы, глаза стали влажными. Гриша нервным жестом плеснул водку в кружки и произнес:

— Говорят: водка на пиво сущее диво.

— Если честно, я водяру не люблю, — признался Лодин, — она меня не бодрит. Угнетает.

— Так разве сейчас водка: такая х…ня — слово не подберешь. Мы с тобой поколение, взращенное на «биомицине». «Билэ мицнэ» — это была вещь! Как мы говорили? Рупь сем…

— И никаких проблем!

— Совершенно точно. Ну что ж, погнали?!

Они сдвинули кружки.

— Выпьем за наши юные неповторимые годы, — предложил Купец и, помолчав, добавил: — Так прошла она незаметно, красномордая юность моя, аминь!

Потом, когда они закусили, Купец спросил:

— Скажи мне, Колян, только без понтов: вот ты, доволен своей жизнью или нет?

Лодин дожевал пирожок с мясом, запил пивом и коротко бросил:

— Нет, не доволен.

— Чего так?

— Ты еще спрашиваешь. Жизнь поганая пошла. Сплошной дефицит, всего не хватает. Народ совсем осатанел, порядочный человек — редкость. Скудно живется, концы с концами вроде и сводишь, но чтоб сказать «ух!» — не получается. Доходы с аппетитами пока в конфликте.

— Понимаю, Коленька, очень даже понимаю, — посочувствовал Купец. — Я и сам звезды с неба не снимаю. Знаешь, я с некоторого времени усвоил одну вещь: жизнь, она красивой получается только тогда, когда ты в состоянии оплатить все ее удовольствия. А мы мелко плаваем, мелко живем. Ползаем, копошимся, как черви в навозной куче, и считаем, что мы в этом мире что-то значим. Идиотское заблуждение! Черви мы, Коля, черви — червями жили, червями и помрем. Не сочти за банальность, но человек должен чувствовать себя в жизни хозяином, а не говном в проруби. А хозяин тот, кто свою фортуну сумел за хвост схватить и крепко держит. Я таких знаю; они себя белыми людьми называют. У них все в порядке: машины, дачи на Черном море, связи, хорошенькие девочки… И будь спок — такие за один стол с нами не сядут, мы им неинтересны, мы для них пустое пространство.

Лодин молчал. Он понимал, что Купец вовсе не случайно затеял весь этот разговор и определенно к чему-то клонит. А тот в хмельном запале все продолжал изливать душу.

— А хочешь мечту мою знать? Скажу честно, дружбина — туда хочу, на Запад, в цивильный мир. Надоело быть быдлом в родной стране советской. И не в том печаль моя, что сейчас трудно живем, а в том, что перспектив нет когда-либо догнать капиталистов: светит нам всю жизнь им в зад издалека смотреть. И не понимают этого либо круглые дураки, или те, кому это понимать невыгодно. Скорости у нас с ними разные, как у телеги и самолета. А топать в двадцать первый век в дырявых лаптях — доля незавидная.

— Не веришь, стало быть, в светлое будущее? — спросил Лодин.

— Смеешься? Какое будущее? Пахота до пенсии за гроши, гроб с крышкой и вечная прописка на погосте? А ведь могли сейчас, Колян, жить и по-другому, на весь мир свысока смотреть. Какую державу просрали, какого колосса сгубили! Я б, наверное, нарочно так не сумел. Понять бы всех тех верных ленинцев, что болванили народ утопией столько лет, а сами страну в нищету вогнали. Веришь, на таких идейных борцов рука бы не дрогнула… Впрочем, хрен с ними, меня теперь другое заботит.

— Я сегодня очень, очень сексуально озабочен? — усмехнулся Лодин. — После долгого рейса на мирские утехи потянуло.

Купец смахнул набежавшую на переносье каплю пота, на мгновенье задумался, а затем решительно подался вперед. Обжигающе дыша в ухо собеседника, он зашептал:

— Не то, дорогой, не то. Дело я ищу толковое и денежное, чтоб раз-два провернул — и на всю жизнь в дамки. У каждого из нас, Коленька, жизнь одна и прожить ее хорошо хочется сейчас, а не в туманном завтра. На Запад с пустыми руками рваться глупо, усек?

— Усек.

— Вот так-то. А дело такое пока не подворачивается. Может, ты идейку какую подкинешь, а? За мной не станет…

— А по новой туда не боишься? — Лодин сделал выразительный жест из четырех пальцев.

— Я теперь только старуху с ржавой косой боюсь, — слукавил Купец, — остальное чепуха. Так как, насчет идейки?

Взгляд Купца буквально сверлил его насквозь. Лодин сморщил лоб, собираясь с мыслями. После паузы он, подперев ладонью подбородок, наконец выдавил:

— Есть одно соображение, но не знаю, подойдет ли…

— Выкладывай.

— Разговор длинный получится. Ты в Москве долго будешь?

— Да денька три пошатаюсь. Кобре своей кое-что купить надо. Это сожительница моя. Я, вообще-то, в Подольск собрался, родичей навестить. Новый год встретить.

— Ну и отлично. Тогда давай состыкуемся здесь же. Послезавтра в полдень устроит?

— И то верно, — охотно согласился Купец, — под праздник забивать башку не стоит. Значит, послезавтра в полдень. — Он снова взялся за бутылку. — Ну что, проводим старый год?

— Мне чуток, — попросил Лодин, — впереди целая ночь…

II

Женщина, что фронтовая листовка, прочитал — передай другому.

Евангелие от Джексона, 2:1

Лодин добрался до дверей Мишкиной квартиры уже в шестом часу вечера. Спрашивать ключи у соседей он не стал, решив, что хозяева уже дома. Так оно и оказалось: едва он позвонил, как дверь открыла Мишкина жена, Ирина. Лодин представился, вручил хозяйке цветы, торт.

— А мы уже вас заждались, — с легким укором сказала Ира. — Проходите, располагайтесь. Миша скоро будет, он девочек к маме повез.

Лодин снял в прихожей верхнюю одежду и прошел в комнату. Ира усадила его в удобное кожаное кресло добротной старинной работы, и он сразу как-то приятно утонул в нем. Ира села напротив.

— Намотались, наверное, Николай, устали? — поинтересовалась хозяйка.

— Есть немного, — признался Лодин.

Она предложила подкрепиться с дороги, но гость согласился только на чашечку кофе. Пока она колдовала на кухне, Лодин перелистывал небольшой свадебный фотоальбом. Уютная обстановка квартиры и негромкая музыка размягчали тело, действовали усыпляюще. Сказывалась, видимо, и изрядная доза выпитого. Веки смыкались сами собой, и вскоре сладкая дрема опутала, поглотила его целиком. Когда Ира вернулась с подносом, на котором курились чашечки с ароматным напитком, Лодин уже уснул, пристроив голову на массивный подлокотник кресла.

Разбудили его легкие толчки в плечо. Лодин с трудом открыл глаза и в первое мгновение не мог сообразить, где же он находится. Но тут он различил перед собой улыбающуюся физиономию Мишки.

— Я, кажется, спал, — сказал Николай, едва подавив зевок.

— Да, граф, вы спали, как убитый, — подтвердил Мишка. — Ну, привет, что ли…

Они крепко пожали друг другу руки, обнялись.

— Я бы тебя еще сто лет не будил, но нам пора двигать. — Мишка взглянул на часы. — Десятый час, мадам Альбина уже, наверное, сердится.

Из смежной комнаты в изящном вечернем платье выпорхнула хозяйка.

Крутнувшись на каблучке и сделав шутливый реверанс, она, мило улыбаясь, спросила:

— Ну, мальчики, как я смотрюсь?

Мишка поправил очки на переносице и для солидности откашлялся.

— Что ж, ничего, ничего, вполне прилично.

— Это и все, что ты можешь сказать? — разочарованно протянула Ира. — Стоило времени столько губить на свой имидж. А ваше мнение, Коля?

Мишка как всегда поскромничал: Ира безусловно «смотрелась». Лодин с искренним восхищением поцокал языком, подошел к хозяйке и, галантно поклонившись, поцеловал ей руку.

— Вы богиня, нет слов.

Удовлетворенная таким комплиментом, Ира укоризненно посмотрела на мужа.

— Понял? Учись, супружник… — и переведя взгляд на Лодина, добавила: — Я думаю, что с таким учтивым кавалером моей подружке Альбине скучать сегодня не придется.

Они вышли на улицу. Последний вечер уходящего года был на редкость погожим. Медленно, торжественно падал крупный, словно клочья ваты, снег. Он белыми эполетами ложился на плечи, тихо поскрипывал под ногами. До дома на Беговой, где жила Иринина подруга, они дошли за каких-нибудь минут пятнадцать. По дороге Ирина все время что-то рассказывала об Альбине, но Лодин, очарованный чудесной погодой, думал о своем и слушал рассеянно. Уже у дверей, нажав кнопку звонка, она предупредила:

— Коля, только не упадите сразу — за этими дверьми квартира будущего века.

Дверь отворилась, и через мгновенье они очутились в прихожей, залитой мягким зеленоватым светом. Пожурив чету Воронковых за задержку, хозяйка, стройная блондинка с большими голубыми глазами и красиво очерченным ртом, поинтересовалась:

— А это, как я понимаю, Миша, и есть твой институтский друг, о котором ты говорил?

— Абсолютно верно. Только сегодня прибыл из Риги, еще запах Балтийского моря не выветрился.

Затем он их представил друг другу. После этого Альбина пригласила всех в комнату, там уже находились гости — две супружеские пары. Обоих молодых людей звали Сашами, а их жен Элла и Света. Причем один из них, высокий и мощный брюнет с красивой холеной бородкой, величал себя не иначе, как Александр-первый; второй, пониже ростом, с вислыми казацкими усами — Александром-вторым. В то время как тезки смотрели какой-то видик с Брюсом Ли, их жены суетились у стола, раскладывая столовые приборы и салфетки.

Лодин огляделся по сторонам. Уже судя по обстановке комнаты, где он находился, жилище это было действительно из разряда незаурядных. Стены просторной гостиной были оклеены импортными обоями с необычайным, ласкающим взор рисунком. Расписной потолок венчала богатая люстра из богемского хрусталя. Дорогой гарнитур, антикварная посуда, роскошный ковер с видом знаменитой Венеции, старинное, инкрустированное серебром, ружье, новейшая японская стереосистема — все говорило, кричало о достатке владельцев квартиры.

Осваиваясь с обстановкой, Лодин незаметно для себя очутился в соседней комнате, в которой горел свет. В этом небольшом помещении находилась библиотека. Две стены занимали книжные стеллажи, заставленные собраниями сочинений классиков и модных современных писателей; были и отдельные редкие книги, стоимость которых, как оценил Николай опытным взглядом, исчислялась солидной трехзначной цифрой. За некоторыми из находившихся здесь экземпляров он гонялся давно и безуспешно, приобретение других не мог позволить себе из чисто материальных соображений. Да, было от чего расстроиться. Во всю третью стену располагалась прекрасная коллекция янтарных изделий, размещенная на большом квадрате черного бархата. Великолепный натуральный янтарь, — во вкусе его обладателю не откажешь. Отдельные экземпляры, пожалуй, украсили бы любую выставку благородных камней.

— Нравится? — услышал он негромкий голос. Обернулся: это была Альбина.

— Не оторваться, — честно признался Николай.

— Это гордость моего папан. Уже лет тридцать собирает: янтарь — его слабость. Ну, а сейчас пора за стол, если не возражаете, проводим старый год.

За столом, по желанию хозяйки, Лодин оказался между ней и Ириной.

— Есть предложение приступить к делу, — сказала Альбина, когда все уселись. — Правда, из приглашенных не явился еще мой старый школьный друг Вовочка Галаншин со своей новой пассией, но он опаздывает всегда. Что поделать — самый неорганизованный и непунктуальный человек в мире, поэтому не будем ждать. Кворум собрался — мужчины, за работу!

Оба царственных Александра дружно пальнули пробками шампанского. Выпили за уходящий год, за новые знакомства. Собственно, новым человеком здесь был только Лодин: остальные из присутствовавших более или менее знали друг друга. Под приятную ненавязчивую музыку пошли разговоры ни о чем. Кто-то предложил выключить люстру и включить ночное освещение. Обстановка сразу стала теплей и уютней, атмосфера непринужденной.

— Ну, как вам наше общество? — поинтересовалась Альбина, близко наклонясь к уху Лодина.

— Все очень мило, — коротко ответил тот.

— Ну и прекрасно, когда гостю хорошо, то и хозяйке радость. Я вообще, знаете, люблю простоту в общении, поэтому будем на «ты», идет? А на брудершафт мы выпьем чуть попозже и тет-а-тет.

Лодину ничего не оставалось делать, как согласиться. Заиграла новая мелодия, и он пригласил Альбину на танец. Рядом танцевали Александр-первый с женой Александра-второго, причем партнер осыпал свою визави такими красноречивыми поцелуями, что Лодину стало интересно. Тем более что Александр-второй безучастно взирал на происходящее, поглаживая при этом коленки жены своего тезки и рассказывая что-то увлекательное. Видимо, на лице Лодина отразилось некоторое недоумение, и это не ускользнуло от внимания Альбины.

— Тебе что-то показалось странным? — мягко спросила она.

— Да нет, — слегка смутился Николай, — но Саши… Как оказал бы пастор Шлаг из «семнадцати мгновений», — полное падение нравов.

— Кстати насчет нравов. Тут любопытная история, но в данный момент каждый из них развлекается со своей женой. Бывшей. Дело в том, что когда-то номер один был женат на Элле, а номер два на Свете. Не знаю, как там у них так получилось, но в один прекрасный день… Словом, произошел обмен, и представь, живут в новых вариантах. Я такое приветствую: лучше две счастливых пары, чем две несчастных. Или никаких. А у них сейчас все хорошо, дружат семьями…

— Честно говоря, с подобным не сталкивался, — признался Лодин.

— А ты женат? — полюбопытствовала Альбина.

— Был, развелся.

— Я тоже одна.

— С трудом верится, такая женщина…

Альбина ему безусловно нравилась, и он не захотел упустить маленького шанса, чтобы вскользь подчеркнуть это. Но она не дала договорить, приложив к губам свой холеный пальчик.

— Коля, ради бога, без поспешных комплиментов. Вы меня совсем не знаете. Ну вот, опять сбилась на «вы»…

Она загадочно улыбнулась.

— У нас еще будет время познакомиться поближе.

Она склонила голову ему на плечо. Волосы ее издавали тонкий незнакомый аромат, который возбуждал Лодина. В них от бликов елочной гирлянды то и дело вспыхивали серебром мириады микроскопических блесток, и это напоминало ему звездные россыпи ночного неба. Он явственно ощущал под тончайшей материей платья ее упругую спину, тонкую талию, его пальцы осторожно изучали изгиб шеи, будто ненароком коснулись груди. Ах, этот вечный искус — волшебные мгновенья превратить в бесстыжую, бесконечную радость!..

— Не пора ли выпить нам? — раздался клич из глубины комнаты.

— А мы с такими темпами не накачаемся раньше времени, — сказала Ира, — еще столько сидеть…

— Каждый рассчитывает свои силы сам! — заявил Александр-второй.

— Принято, — воскликнул Мишка и стал наполнять рюмки коньяком, несмотря на то, что Ира старалась незаметно для других придержать его за рукав пиджака.

— Ирочка, не надо мешать священной процедуре, — добродушно сказал Мишка. — Ты лучшая жена на свете, и я тебя люблю! Посмотри на эту несчастную компанию. Каждый из них в свое время был связан узами брака. И что же? Теперь все разведены. Редиски! А мы? Мы с тобой хорошие. Мы с тобой уже четвертый год живем, и все вэри гуд! В наше тревожное время тотальных разводов мы совершаем с тобой гражданский подвиг. Ты чувствуешь мысль? Вот и давай выпьем за нас с тобой. За вечный, так сказать, и нерушимый союз…

Лодин, слушая эту тираду друга, с удовлетворением отметил, что тот совсем не изменился за эти последние годы. Остался таким же хохмачом и неунывающим оптимистом. Да и с женой ему, кажется, повезло.

— Белые вороны! — закричала с места Элла. — Ваш союз представляет анахронизм. Ребята, развелись бы для приличия, а?

— Э, нет! — категорически замахал рукой Мишка. — Так нельзя. Тот, кто подрывает устои семьи, подрывает устои государства. Кто как, а я пью за здоровую советскую семью!

Когда все выпили и закусили, компания разбилась на группки: кто пошел курить на лестничную клетку, кто остался болтать в комнате. Потом снова уселись за стол, и кто-то собрался уже было провозгласить очередной тост, но был остановлен появлением пьяненького молодого человека со смазливой пухленькой девицей под мышкой.

— Всей почтенной публике вселенский привет! — заорал молодой человек. — Я — Вова, и отставить беспорядочную попойку! Разнузданность в питии — последнее дело, употреблять алкоголь будем в порядке партийной дисциплины. Командовать парадом буду я!

— А это и есть Вовочка Галаншин, мой старый школьный друг! — сказала Альбина, встав с места. — Он в своем репертуаре: подшофе и без фокусов не может.

— У вас сегодня день открытых дверей или швейцара сократили? Звоним, звоним — пустой номер, пришлось ввалиться без пардону. Правда, Фаня? Это — Фаня, моя последняя ба-альшая любовь. И-ик… в этом году.

Смазливая пышка глупо захихикала, она была достойна своего спутника в смысле принятой дозы. Сам же Альбинин друг являл собой картину весьма занятную: пушистая шапка смешно съехала на одно ухо, длиннющий желтый шарф многократно окутывал шею, а конец его болтался ниже колен, из кармана распахнутого пальто торчала хлопушка. Его слегка покачивало, но он изо всех сил старался сохранить вальяжность карточного короля, обладающего всеми надлежащими атрибутами власти — скипетром и держалом. Причем скипетр ему заменяла бутылка шампанского, а держало — увесистый ананас.

— Немедленно за стол, ребята! — скомандовала Альбина.

Едва запоздавшая парочка разместилась, дуэт Александров успел вынести традиционный вердикт:

— Опоздавшим штрафные!

— Предложение с благодарностью принимается, — сказал Вовочка и, не моргнув глазом, осушил поднесенный ему внушительный фужер водки. Фаня, преданно глядя ему в глаза, сделала то же самое, но с маленькой рюмочкой.

Дальше все шло своим ходом. Криками, шампанским и бенгальскими огнями встретили Новый год. Танцевали, пели, весело балагурили о пустяках, разбредались по углам и собирались снова. Лодин старался быть поближе к хозяйке, но ее то и дело отрывали телефонные звонки. Потом его оккупировала назойливая Фаня, и ему пришлось выдержать подряд четыре или пять медленных танцев. Вовочку же, ратовавшего за системное употребление алкоголя, но безнадежно обессилевшего в битве с ним, немного раньше отправили почивать в другую комнату. Раскрасневшаяся Фаня что-то без умолку болтала о психотерапии и экстрасенсах, но Лодин абсолютно не улавливал смысла: ее болтовня ему изрядно надоела. Выручила Альбина.

— Фанечка, — сказала она, — я боюсь, мы утомим нашего рижского гостя, он так много танцует. Надо потерзать и других несознательных мужчин. Кстати, без вас Вовочка скучает. Он в комнате по коридору налево.

Фаня с явной неохотой поплелась проведать дружка.

— Телефон замучил, покоя нет, — пожаловалась Альбина. — Отключила, кому надо, днем позвонят.

— Спасибо за спасение, тебя мучил телефон, а меня эта особа.

— Кажется, кто-то обещал приготовить для меня интересный коктейль с бальзамом? — сказала Альбина и, погрозив пальчиком, добавила: — Нехорошо заставлять женщину томиться в ожидании.

Хотя Лодин и не припоминал, что давал подобное обещание, он охотно согласился его исполнить.

— Тогда пойдем, — ласково промолвила Альбина, взяв его за локоть.

На кухне он на скорую руку сделал «Черный бархат»: соединить в одном бокале знаменитый рижский бальзам и шампанское большого искусства не составляло. Когда он повторил процедуру, Альбина положила соломинки и поставила напитки на поднос.

— А теперь пройдем в мою келью, — предложила она. — Там поспокойней, и отдохнуть можно.

Она раздвинула бамбуковые шторы, висевшие на стене. За ними, к удивлению Лодина, оказалась дверь. По ступенькам, ведущим вниз, они спустились в «келью» — симпатичную небольшую комнатку, обставленную диваном, журнальным столиком с миниатюрным японским телевизором, двумя низкими финскими креслами, торшером. В углу на тумбочке в объемном аквариуме важно перемещались в зарослях водорослей заморские рыбки диковинных расцветок.

— Извини за любопытство, сколько же комнат в этой квартире? — осведомился Николай, когда они расположились в креслах.

— Ровно пять. Этот дом экспериментальный, можно сказать, пионер нового направления в градостроительстве. Ты заметил, он и внешне очень не похож на все остальные. Сейчас он в Москве пока единственный. Автор проекта мой папан. Он у меня архитектор. Знаменитый и, говорят, талантливый. Руководит солидным учреждением, в общем, преуспевающий по нынешним меркам мэн. Прекрасно выглядит, доктор наук, иностранный автомобиль… любовница, как видите — все что надо… Маман моя работает на «Мосфильме». С нами жила бабушка, умерла летом. Сестра… а, впрочем, хватит об этом, займемся коктейлем.

Какое-то время они сидели в молчании, думая каждый о своем.

— Сказочная ночь, — наконец нарушил тишину Николай, — мне давно не было так хорошо. Это как чудный сон. Кажется, вот-вот проснусь и все кончится, исчезнет навсегда.

— Отчего же?

— Праздник всегда кончается, а за ним длинные, нудные будни. Все вернется на круги своя. Я уеду в Ригу, ты останешься здесь, у каждого своя жизнь, своя колея, будто ничего и не было. Не сон ли?

— Коля, не будем об этом. Ужасно не люблю сентиментальных мужчин: они слабы духом. И вообще — хочу музыку!

Она вскочила с кресла, открыла тумбочку и завела проигрыватель. Комната наполнилась чудной мелодией.

Альбина вернулась не в кресло, а расположилась на диване, для удобства поджав ноги.

— Классика. Бетховен, — произнесла она. — Под нее мои рыбки блаженствуют, а от «Круиза» или «Бон Джови» сходят с ума, беснуются.

Она многозначительно посмотрела на Лодина и таинственно улыбнулась.

— Мы и будем сидеть так, на разных полюсах? Замечу, Николай, мужчина, который умеет предупреждать желания женщины, уже наполовину завоевал ее.

Лодин подошел к ней и сел рядом. Она подвинулась к нему, положила руку на плечо и спросила:

— Расскажи немного о себе.

Но не дала ему открыть рот.

— Знаешь, не надо ничего рассказывать, я и так по твоим глазам все вижу. В них одиночество, грусть и смятение. Меня в человеке интересует движение души, а не его автобиография. А я вижу — у тебя внутренний разлад. Я не ошиблась?

— Наверное, нет. Иногда сам себя не понимаешь.

Он повернулся и долго, не отрываясь, посмотрел ей в глаза.

— А почему ты одна?

— Я тоже развелась. Мой Даниэль был бесталанным художником с большими претензиями. Мы просто не ужились. У тебя сейчас есть женщина?

— По большому счету нет. Так… от случая к случаю…

— Ты мне кажешься несколько нетипичным мужчиной.

Ее лицо было совсем близко.

— Отчего же? — удивился Лодин.

— Мы проводим с тобой уже столько времени, а ты даже не сделал попытку меня поцеловать.

С него словно враз спало какое-то оцепенение. Он потянулся к ней, но Альбина упредила его непроизвольный порыв.

— Ну вот тебе и здрассьте, — проговорила она улыбнувшись. — Это не призыв к действию, это…

Но она не успела закончить фразу, Лодин продолжительным поцелуем запечатал ее уста. Остановиться было уже невозможно. Он страстно целовал ее шею, ушки, обнаженные руки и чувствовал, как слабеет ее тело. Она сидела, запрокинув голову и закрыв глаза, едва заметно дрожа от его прикосновений.

— Еще… еще… — доносился до него ее сдавленный шепот.

Этот шепот доводил его до исступления. Ему нравилась эта красивая эффектная женщина с мягкими кошачьими манерами. Она влекла, завораживала, распаляла воображение, вызывала горячую волну неодолимого желания. Еще позавчера из телефонного разговора с Мишкой он знал только ее имя; имя, которое ровным счетом ему ни о чем не говорило, а вот сегодня, сейчас, оно материализовалось в конкретный образ, волнующую реальность. Он абсолютно не думал о том, что будет дальше, лишь подспудно ощущал потребность, чтобы эта женщина всегда была рядом с ним, не исчезала из его жизни.

Вдруг Альбина, будто очнувшись от забвения, резко отстранилась от него. Долго и пристально смотрела в упор широко открытыми глазами.

— Ты слишком нетерпелив, остынь.

Она не отводила своего изучающего взгляда.

— Ради бога, пойми: я не из тех женщин, которых выбирают, — выбираю я. Я и не из тех, которых бросают, скорее наоборот. Буду откровенна — ты мне нравишься, и это плохо.

— Почему?

— Чувства — это сложности, а их и так в жизни хватает. Такие времена… Мы с тобой в чем-то похожи. Родственные души… И печали у нас одни. Конечно, это догадка, интуиция, но она меня редко подводит. Как мужчину, я тебя понимаю. Знаю, если мужчину чересчур дразнить, он становится жестким и грубым, либо неискренним, приторно лживым. А я ни то, ни другое не терплю. Поэтому…

Она сделала неуловимое движение, и платье соскользнуло с ее плеч, обнажив небольшую грудь.

— Ну, целуй меня, целуй, — выдохнула она, зажмурив глаза и слегка приоткрыв губы. — Возможно, Коленька, у нас с тобой будет все, а сейчас… сейчас я не могу дать тебе больше, чем могу.

Он приник к ее обворожительному телу, покрывая его бесконечными поцелуями. Она с силой прижала к себе его голову, запустив ладони в густую шевелюру. Пальцы ее мелко дрожали. Время, казалось, потеряло свое измерение.

Послышался стук бамбуковых штор и отворилась дверь. Кто-то спускался к ним в «келью».

«Ну, вот, — разочарованно подумал Лодин, — как в плохом кино: на самом интересном месте пленка обрывается».

— Вот вы куда, разбойники, запропастились, — послышался Мишкин басок. — А ну за стол, а то коллектив разваливается.

— Миш, испарись, а? — махнула рукой Альбина, поправляя платье. — Не пожар. Между прочим, твой друг классно целуется, а это такая редкость.

Освобождаясь из объятий Николая, она крикнула вслед «испаряющемуся» Мишке:

— И все же мы идем!

Уже возвращаясь к столу, Альбина негромко шепнула:

— Не огорчайся, лапка, я думаю, ты здесь не в последний раз, ты еще будешь приезжать в Москву и тогда… Словом, я этого хочу!

Лодин понимающе улыбнулся и, целуя на ходу витой локон у мочки уха, произнес с нежностью:

— Альбиночка, ты просто прелесть!

В седьмом часу утра, когда все зверски устали и буквально валились с ног, гости начали постепенно расходиться. Лодин тоже чувствовал себя разбитым: давило виски и неумолимо клонило ко сну. Мишка с женой прикорнули на диване, Альбина пошла приготовить кофе, а он, тупо уставясь на свою рюмку, слушал бесконечную болтовню неугомонной Фанечки, которая рассказывала про какой-то новомодный тип джинсов. Ему хотелось выть и, чтобы остановить ее словесный водопад, он спросил:

— А где ты оставила своего друга?

— А-а, — поморщилась Фанечка. — Он нажрался и мы поссорились.

— Если человеку плохо, нужно ему помочь, а не ссориться с ним, — наставительно заметил Лодин.

Он встал и отправился на кухню, оставаться наедине с Фанечкой было невмоготу. Там Альбины не оказалось, и он подумал, что хозяйка находится в «келье», однако застал там только Вовочку Галаншина. Тот застыл в кресле с закрытыми глазами и был бледен, как труп. Рядом играл магнитофон. Неистовый, напористый Высоцкий на предельном голосовом надрыве повествовал о смерти истребителя «Яка» в тринадцати заходах. Вовочка не шевелился, и лишь желваки упруго играли на его лице. Вдруг он открыл глаза и мутным взором уставился на Николая.

— Вы… выпить хошь?

Он был чудовищно пьян и держался из последних сил.

— Ну, налей, — согласился Лодин, хотя пить ему совсем не хотелось.

— На… наливаю, — кивнул тот и, достав из-под журнального столика бутылку, с превеликим трудом наплескал водки в емкости.

Выпили молча. Вовочка откуда-то с пола поднял надкушенную сосиску, повертел ее в руках, поднес ко рту, но передумал и бросил на стол.

— Высоцкий человек, понимаешь, че-ло-век, а мы, не хочу тебя обижать. Ты Коля, да?

— Коля, — подтвердил Лодин.

— Ты Коля, а я знаю, о чем ты сейчас думаешь. Хочешь, скажу? Молчишь, тогда скажу. Ты вот пьешь со мной, а сам думаешь, ляжет она с тобой в постель или нет, так?

— Я… я как-то об этом не думал, — не сразу нашелся Лодин.

— Врешь, врешь, вот и ты врешь… Весь мир погряз во лжи, правда нынче не в моде, это тебе я говорю. А ты не волнуйся, она с тобой переспит, как это было со мной… и и-и с другими. И м-мужу она рога наставляла дай-дай. Альбиночка — девочка без предрассудков, но, — Вовочка поднял вверх указательный палец, — она любит мужиков двух категорий: либо чтоб был личность, либо богат, как Крез. Чувствуешь масть, аа-а! Вы-и-ыв-выпьешь?

Он уже едва ворочал языком, но на мгновенье вдруг его взгляд просветлел, стал осмысленным.

— Ты думаешь, я ничтожество? Не скажи, дорогой. Вова Галаншин в столице не последний человек, совсем не последний. Я в такой фирме состою, где все, что угодно, водится, любой дефицит. Поэтому я многим нужен, могу и тебе пригодиться, кто знает… Потому что я хороший доставала, секешь, до-ста-ва-ла!

И он истерически захохотал.

— А ведь учился на инженера, но государство как инженера меня не уважало. Гроши давало, будто подаяние. У чурки Буратино и то золотые водились, а я что, дурней дерева?

И он снова принялся издавать нечленораздельные звуки: нечто среднее между хохотом и сдавленным рыданием.

— Прекрати кривляться, — раздался строгий голос хозяйки, появившейся невесть откуда. Она взяла Лодина за руку.

— Оставь его, Коля, пойдем. Не видишь: этот фрукт уже созрел.

В коридоре она остановила Николая, положила руки на плечи, посмотрела в глаза.

— Да, я когда-то была близка с ним. Больше того, он был у меня первым — теперь я сама удивляюсь этому. В общем, он молол чепуху, но кое в чем он действительно прав. И больше меня ни о чем не спрашивай, договорились?

Альбина чуть приподнялась на цыпочки, взяла его лицо в свои ладони, наклонила к себе и поцеловала в лоб.

— У нас с тобой все будет хорошо. Если ты сам захочешь…

III

Рубль не деньги, а бумажка — экономить тяжкий грех.

Евангелие от Джексона 5:37

День удался на славу. Июнь в Прибалтике еще не гарантирует ни тепла, ни солнца: иногда погода такое завернет, что хоть свитер одевай, хоть плащ — не прогадаешь. А тут и небо голубое до неестественности, словно в мультике каком, и солнце печет, как в Сочи. Хорошо!

Лодин стоял на смотровой площадке аэровокзала, подставив лицо игривому ветерку, и наблюдал за происходящим на перроне. Там, под лучами солнца, грели свои бока и крылья серебристые лайнеры, сновали электротележки с багажом, автобусы отвозили пассажиров на посадку и возвращались назад с прилетевшими. Время от времени появлялись облаченные в синее горделивые стюардессы с осиными талиями и точеными ножками, уверенно выстукивая каблучками-шпильками частую дробь по серым бетонным плитам.

Когда объявили посадку нужного ему самолета, Лодин даже вздрогнул. По телу пробежал неприятный холодок, будто за пазуху засунули ледышку. Теперь он отчетливо понимал: дело закрутилось, машина запущена и отступать уже поздно. Теперь одна надежда — на удачу, на фартовую звезду Купца и свою собственную.

Прошло минут двадцать, прежде чем автобус подвез пассажиров московского рейса. Стоя в стороне, Лодин наблюдал, как Купец подошел к транспортеру, остановился в ожидании багажа. Он мысленно пытался выделить из толпы двух Гришиных дружков, но так и не смог.

«Осторожничает, — подумал Лодин. — Впрочем, может так и надо».

Наконец Купец снял с ленты небольшой чемодан с синей биркой и направился к выходу. Когда он заметил Николая, его темно-карие глаза оживились и улыбка коснулась кончиков губ.

— Привет, маэстро!

Купец поставил чемодан и крепко пожал ему руку.

— Ну, ты как? — спросил он, внимательно вглядываясь в лицо Лодина, словно пытаясь что-то прочесть в нем.

— Все в норме, — пожал плечами Лодин. — А что?

— Ну-ну, — тихо сказал Купец, оглядываясь. — Подождем малость, сейчас один мой орел подлетит, пташка беременная.

Купец уже успел выкурить сигарету, когда к ним подошел какой-то увалень в вылинявшей майке с изображением непонятной рок-группы и остановился в двух шагах в выжидающей позе.

— Подходи поближе, орелик ненаглядный, — поманил его пальцем Купец, и когда тот приблизился, строго спросил:

— Где торчал?

— В нулях, где ж еще. Еле отошел.

— Ах ты, недоразумение мое ходячее, — пожурил его Купец. — Вчера в Москве дорвался до пива, так верно, дюжины полторы и приговорил, если не больше. Хлестал одну за одной, без пауз. Я уж думал, у него из глаз скоро пена брызнет, так нет, прорва, хоть бы хны. Теперь вот из гальюнов не вылазит, желудок, видно, ослаб от непривычного пойла. А? Ну, знакомьтесь.

Они пожали друг другу руки и представились. У нового знакомого оказалась странная кличка — Финик, как-то не вязавшаяся с его внешним обликом. Финик, настоящее имя которого было Юра, превосходил их в росте на добрых полголовы и обладал внушительными габаритами: солидное брюшко спадало на ремень, полные и дряблые руки не имели ни малейших признаков мускулатуры. В его бабьем лице, с белесоватыми жидкими волосами и бесцветными невыразительными глазами, было что-то неприятное и отталкивающее. Однако пожатие этого рыхлого на вид типа оказалось настолько сильным, что Лодин от неожиданной боли едва не вскрикнул. Казалось, ладонь попала под пресс.

«Ему бы пни корчевать, либо вышибалой в кабаке работать, — подумал Лодин. — Финик! Такому бы Слоном зваться или Мясником, куда ни шло. Впрочем, Купец-то его не больно жалует — может, и впрямь фрукт мелкий?»

И еще он подумал, что Финик — экземпляр уж очень приметный: такого раз увидишь — запомнишь надолго. И зачем его только Купец с собой притащил? Какова ценность этого субъекта для их дела? Но вслух он поинтересовался:

— А третий где?

— Третий? — переспросил Купец. — Он будет на вокзале.

И взглянув на часы, добавил:

— Через два с четвертью поезд приходит, поедем встречать.

Когда, они направлялись на стоянку такси, он негромко пояснил:

— Тот, кто на поезде, везет с собой металл, а с ним в самолет нельзя. Понял?

Лодин кивнул, мол, конечно, все понял.

…Леня Крот, которого они встретили на вокзале, в противоположность Финику оказался невысоким щупленьким пареньком. Он принадлежал к тому типу людей, по внешности которых невозможно определить их возраст: ему с равным успехом можно было дать и двадцать лет, и все тридцать. Примечательными у него были странная пружинистая походка, старомодная стрижка под «канадку» и глаза. Зрачки его глаз постоянно бегали из угла в угол, ни на секунду не останавливаясь на месте, как будто ими управлял какой-то скрытый механизм. Создавалось впечатление, что он, глядя на человека, старается рассмотреть, что у него за спиной. И все же этот парень был чем-то симпатичен Лодину.

Представляя его, Купец сказал:

— Наш главный спец, технолог по взлому.

— По дверным запорам, — скромно поправил Леня Крот.

Теперь, когда все были в сборе, Купец осведомился у Николая, куда он их повезет.

— В Юрмалу, — ответил тот, — резиденция там не хоромы, но жить можно…

— Чуете, апостолы, — оживился Купец, — крыша у нас на всесоюзном курорте, у самого синего моря. Это вам не халупа в Простоквашино.

Крышу для Купца и его спутников Лодину помог устроить счастливый случай. Недели три назад, прогуливаясь по юрмальскому пляжу, он повстречал старого приятеля по прозвищу Экс. Разговорились. Между прочим Лодин посетовал, что к нему вот-вот должны приехать друзья, а где их устроить, он ума не приложит.

— Могу выручить, — неожиданно предложил Экс. — А надолго они?

— Ну-у… — замялся Лодин, — от силы на месяц.

— У меня в Дубулты комнатуха на одной дачке пустует. Понравится — пусть живут. Вход отдельный, диван, кровать, раскладушка…

— Сколько возьмешь?

— Со своих по-божески, — усмехнулся Экс. — Цепочку не жалко?

На шее у Лодина висела серебряная цепочка с распятием Христа, которую ему привез один моряк из Антверпена. Николаю не хотелось расставаться с ней, но соблазн сходу решить вопрос был слишком велик. Через два дня обмен: цепочка — ключи от комнаты, — состоялся.

— Только скажи своим ребятам, чтобы там поаккуратней, — на прощанье предупредил Экс. — Площадь служебная, стены тонкие — лишний шум ни к чему.

— Схвачено, — успокоил его Лодин. — Все будет нормалек.

…Едва приехали на место и побросали вещи, Купец поспешил к рукомойнику: жара его допекла больше других, рубашку можно было выжимать.

— Сегодня о деле ни слова, — сказал он Лодину, облив себя пригоршней воды. — Отдыхаем, осваиваемся, оформляем, так сказать, временную прописку. А для начала с дорожки перекусить не мешало.

— И горло промочить, — вставил Финик.

— Само собой, — подтвердил Купец. — В общем, веди нас Колян в харчевню, где наливают, а далее на пляж двинем. Жарища у вас стоит, не думал даже…

Летнее кафе у моря являло собой деревянный навес в виде шалаша. Оно хорошо защищало от прямых солнечных лучей, а слабый ветерок со стороны залива приносил столь желанную освежающую прохладу. Внутри все было просто, но чувствовался вкус, характерный для подобных заведений в прибалтийских городах. Аккуратные, крепко сбитые столики, декоративные пеньки вместо стульев, вполне сносный по нынешним временам выбор спиртного и закусок в баре — все располагало к приятному и обстоятельному застолью. Стройные длинноногие девушки заходили сюда прямо в купальниках. Они рассаживались за столиками, облепляли стойку бара и под монотонные национальные мелодии утоляли жажду «Пепси-колой» либо подолгу ковырялись пластмассовыми ложечками в вазочках с мороженым, изредка лениво обмениваясь репликами.

— Отличный насест, — умащиваясь массивным задом на пенек, похвалил Финик. Он уже успел осмотреть кафе и остался вполне доволен. — А то в другом кабаке сядешь на стул, а он трещит, зараза, что арбуз спелый, того и гляди, загремишь. А тут все капитально.

— На такой бы насест еще курочку матерую, вот бы покудахтали, а, Финик? — потирая руки, сказал Купец.

— Не сыпь мне соль на рану… — взмолился Финик. — Я уже без бабы знаешь сколько? Много…

— Хорошо, что только без бабы, а не без штанов, — равнодушно заметил Купец. — В другие времена сидеть тебе в долговой яме и кормить тараканов, в лучшем случае, прикинуться блаженным и ходить по миру с протянутой рукой, каная за жертву чернобыльской трагедии. Я ужо таких пилигримов повидал…

«Так, — подумал Лодин, — с этим все ясно. Финик, судя по всему, у Гриши под колпаком, даром, что здоровый. Вон, Крот, тот молчун, не высовывается, но держит себя независимо».

Купец решил отметить встречу коньяком: взял пару четырехзвездного, минералки и гору всякой снеди.

Он быстро и умело разлил коньяк и произнес короткий тост:

— За успех нашего предприятия!

Все выпили и тут же набросились на закуски: после дороги у этой троицы аппетит был зверский, — не до разговоров. Следующий тост был за новые знакомства, потом за прекрасных женщин…

Беседа шла своим чередом, и Лодин почти не вступал в нее, лишь изредка вставлял словечко либо отвечал, когда о чем-то спрашивали. В то же время он внимательно присматривался к Гришиным напарникам, пытаясь составить о них определенное впечатление. И в этом было не просто праздное любопытство — теперь его собственная судьба в какой-то мере зависела от этих людей.

Леня Крот — темная лошадка, что у него на уме — черт знает. Неразговорчив, глаза беспокойные. Сидит себе да знай крутит вокруг оси свой бокал. Пальцы длинные, нервные, чувствительные, аккуратно ощупывают стеклянную поверхность, будто пытаются отыскать, в ней только им известную невидимую лазейку. Скованность, скупость жестов выдают состояние постоянного внутреннего напряжения.

Финик. Этот, на первый взгляд, весь как на ладони. Балабол, но не без юмора, жаден до спиртного, при виде броской породистой самочки глаза маслянеют, взор туманится. Мешок анекдотов, не лишен интеллекта и при первом удобном случае не прочь выпендриться. Неповоротлив, но, видимо, силен, однако к Купцу относится с явным подобострастием, можно сказать, побаивается.

Разумеется, впечатления самые первые, поверхностные, время, оно все прояснит, расставит по местам.

Когда с едой и питием было благополучно покончено, тепленькая компания незамедлительно перекочевала на пляж. Финик и Крот тут же разделись и побежали купаться, но очень скоро, странно припрыгивая, возвратились назад.

— Ну и водичка, колотун, — стуча зубами и смешно, по-кошачьи отфыркиваясь, пожаловался Финик. — Удовольствие, я вам скажу, ниже среднего — мошонка под пупок подворачивается. Тут любой хмель улетучится…

— Ты замерзать не должен — у тебя жира много, — съязвил Купец. — Вон Крот, синий как бройлер, и то не жалуется.

— Толку-то, жир. Все равно не спасает, — ничуть не обиделся Финик и плюхнулся тюленем в прогретый золотистый песок.

— Значит, у тебя жир неправильный, — заключил Купец.

— Жир правильный, — возразил Финик. — А Леня не жалуется, потому что ему яйца еще повыше, под самые гланды подпирают, а от этого язык никак повернуться не может. Лень, скажи что-нибудь.

Но Крот ничего не ответил, а только подключился к дружному хохоту, раздавшемуся после удачной реплики Финика. Смех у него был звонкий и дробный, как у колокольчика на старинной русской тройке.

Потом они долгое время молча лежали, пребывая в приятной полудреме, с блаженством ощущая, как игривый ветерок обдувает их спины. Белые барашки волн лениво накатывались на берег, оставляя на нем витиеватые кружева пены, беспечные чайки беспорядочно носились вокруг, оглашая воздух короткими гортанными криками. Лето, короткое балтийское лето, было в своем апогее.

— Как называется это место? — прервал молчание Леня Крот.

— Это все Юрмала, — ответил Лодин. — Она тянется вдоль моря на десятки километров и имеет много станций. Эта — называется Дубулты. Когда-то здесь утонул Писарев.

— Кореш твой? — спросил Крот.

— Писарев Дмитрий Иванович — выдающийся русский мыслитель, критик, — снисходительно пояснил Николай. — Муж Марко Вовчок, слыхал про такую?

— А-а… понятно, — протянул Леня, хотя, судя по всему, эти имена ему были известны не больше, чем премудрости китайской грамоты.

Немного спустя, пересыпая с ладони на ладонь горсточку песка, Купец поинтересовался у Лодина о его планах на вечер. Николай ответил, что сегодня он свободен и на смену ему выходить только завтра в ночь.

— Ну и славно, — воскликнул Купец. — Пойдешь с нами в ресторацию. Здесь, говорят, даже ночные есть, и девочки там танцуют.

— Есть такое дело, — подтвердил Лодин. — «Жемчужинка», к примеру: варьете, цветомузыка… Но там не дешево.

— А это, Коленька, не твоя забота. Я приглашаю — значит, баста! Мы сюда не с ветром в кармане пригнали, кое-что водится. Правда, не конвертируемое, но все-таки… Вот так, друган. А моим ребяткам надо показать, как белые люди в цивильных местах развлекаются, чтоб тонус поднялся, да и вообще. Сегодня день такой, повеселимся, значит, а завтра уже и быка за рога. Заметано?

…Затея пробиться в ночной бар на поверку оказалась настолько утопической, что впору было поворачивать оглобли. Невысокий плотненький боровичок-швейцар с холеным лицом и фирменными благородными сединами выглядел неприступным, как хорошо укрепленный форт. Холодным надменным взглядом он ставил крест на все попытки осаждавших его нетерпеливых любителей поздних развлечений. Особо непонятливым, почти не разжимая рта, методично растолковывал:

— Мест нет, спецобслуживание.

«Как я сразу не подумал, — сокрушался про себя Лодин, — сегодня ведь суббота, а это, считай, дохлый номер».

— Ничего, ничего, — начал горячиться Купец, — сейчас я этого старого обормота расконторю. Ишь, стоит: я памятник себе воздвиг нерукотворный…

— Попробуй, — сказал Лодин. Он со стороны наблюдал, как Гриша пробился к швейцару, о чем-то перекинулся с ним и вернулся назад.

— Ну и порядки у вас, — он не скрывал удивления и досады. — Однако папашка совсем зажрался, вон какой гладкий. Я ему, собаке, кварт сую, а он мурло воротит. Правильно говаривал Ося Бендер: убивать таких надо.

Они стояли в нерешительности, раздумывая, что бы предпринять, как вдруг Лодин заметил Экса. Тот в сопровождении двух смазливых девиц спускался вниз по лестнице из ресторана, находившегося на втором этаже. Экс что-то увлеченно рассказывал. Девицы слушали его с широко раскрытыми глазами и тихонько повизгивали от восторга.

— Алик! — окликнул его Лодин, увидев, что компания направляется к гардеробу.

Экс, узнав приятеля, что-то шепнул своим спутницам и подошел. Он был в добром расположении духа и заметно навеселе.

— Салют, Николя! Ты что здесь околачиваешься?

— Собрался с ребятами в ночник сходить, а тут видишь, какой завал, — пожаловался Лодин.

— Это твои сибиряки?

— Они самые.

— Вечно у тебя проблемы, — рассмеялся Экс. — И что б ты без меня делал. Сегодня тебе повезло — Альфонсик на дверях, свой человек. Сейчас все организуем. Вас четверо?

Лодин кивнул, Экс тут же сделал знак дамам и направился к вальяжному служителю сервиса.

— Кто этот шустрик? — осведомился Купец у Лодина, когда Экс отошел.

— Алик? Приятель институтский. Кстати, у него вы и живете.

— Ясно море, — протянул Гриша. — Тебя зовут.

Действительно, Экс жестом подзывал Николая.

— Альфонсик! Это мой друг, — сказал Экс, представляя Лодина.

— Понятно. Все в порядке! — ответил важный швейцар, не, поворачивая головы. Четко выпалил, точно биллиардный шар в лузу вогнал.

— Ну вот, Альфонсик гарантирует приятный отдых. Я бы и сам еще посидел, но увы дамы, дамы… абсолютный цейтнот.

Экс постучал пальцем по стеклу часов.

— А завтра заглядывайте ко мне, моя смена. Похмелю по первому разряду.

— Ловок, проныра, — пробормотал ему вслед Купец.

— Алик в этой системе не чужак. Он ведь бармен в кафе «У старого боцмана».

Посещение ночного бара прошло без особых приключений, не считая того, что Финик в конце концов надрался, как последняя сволочь. Почувствовав себя в образцовом интиме зала, как рыба в воде, он возливал в свою утробу коктейли различных названий с завидным проворством, пренебрегая соломинками и всяким там этикетом. «Черный бархат», «Кровавая Мери», «Северное сияние», «Крапчатый мустанг» следовали чередой и без остановки, а Купец лишь равнодушно взирал на пожирателя алкогольных гибридов.

Когда за полночь началось представление варьете и в разноцветных лучах прожекторов появились танцовщицы в облегченных, будоражащих воображение нарядах, выделывающие соблазнительными ножками всевозможные па, Финик стал порываться выскочить к ним на эстраду. Купец прервал эти поползновения коротким и незаметным ударом по печени. Но Финик и после этого не унялся: танцующие артистки, видимо, действовали на него, как мулета на разъяренного быка. Он принялся громко убеждать публику, что закупит всю труппу оптом, на что Купец напомнил ему, что он не сын миллионера и сунул очередную порцию коктейля. Потом Финик понес какую-то околесицу относительно мировой гегемонии истинных интеллектуалов, пересыпая свое словоблудие исковерканными изречениями из латыни. Затем он надолго прилип к Лодину, стократно повторяя, что знает пять языков. Он даже попытался продекламировать в оригинале Шекспира, но дальше «Ту би о нот ту би…» дело не продвинулось. Остальное он позабыл. Или не знал никогда.

— Отстань от человека, полиглот вонючий, — терпение Купца, несмотря на благостное настроение, начало истощаться.

Леня Крот сидел тихо, как мышь, словно его и не было. Он неторопливо через соломинку потягивал свой коктейль и в разговор почти не вступал. Казалось, происходящее вокруг его мало волнует, и только беспокойные зрачки глаз ни на секунду не останавливали свой привычный бег. Тем временем ансамбль заиграл зажигательную мелодию, и на пятачке появились танцующие пары.

— Пойду подрыгаюсь, — тяжело вставая из-за стола, запыхтел Финик.

— С кем? — нахмурился Купец.

— А вон ласточки сидят, — показал взглядом Финик.

— Замри, дура, — остановил его Купец. — Такие девочки тебе не по зубам, дорогие очень. Да и мальчики у них… санаторий не поможет. Шары залил и разум помутился? Лучше выйди проветрись — вон рожа какая, хоть прикуривай.

— Купец, а Купец, — никак не унимался Финик, — ну, а с теми можно?

И он показал на столик, за которым сидели четыре молоденькие девчушки весьма скромного вида. Этакие туристочки со средней полосы России.

— Во-первых, в общественных местах я не Купец, а Гриша — заруби на носу. А во-вторых, вали, только не опозорься.

Финик потопал в угол зала, чтобы осчастливить приглашением одну из провинциалок, а Купец, повернувшись к Лодину, с ироничной усмешкой заметил:

— Дурное хобби у человека: с суконным рылом в калашный ряд соваться.

Но Финик уже выплясывал на танцевальном пятачке со своей хрупкой напарницей. Он, войдя в кураж, с азартом похлопывал себя по толстым ляжкам и так старательно лупцевал паркет каблуками, словно загонял в него невидимые гвозди.

…Домой возвращались по берегу моря, когда над горизонтом занимался рассвет нового дня. Шли со слипавшимися от усталости глазами, жадно вдыхая насыщенный озоном, чуть терпкий утренний воздух. Трезвея на глазах, Финик вдохновенно читал на английском какую-то поэму, безбожно перевирая слова, но его уже никто не останавливал.

Когда подходили к даче, Лодин спросил Купца:

— Ну, ты как, Гриша, «Аристократку» еще не подзабыл?

— Нет, Коленька, — его лицо осветилось далекими воспоминаниями, — не забыл, помню, аки пастырь «Отче наш».

До полудня проспали, как убитые. Затем Купец растормошил всех и дал команду двигать на море. Собирались нехотя, как сонные мухи — в головах шумело, в желудках нехорошо урчало и, исходя из такого расклада, решительно ничего не хотелось, но Купец был настойчив и скоро вся братия была на ногах. По дороге, в продовольственном киоске, набили спортивную сумку Финика пивом и бутербродами. Оживление страждущих произошло на пляже, когда были раскупорены бутылки и сделаны первые спасительные глотки. Вскоре взбодренный Финик изъявил желание прошвырнуться вдоль берега, и к нему присоединился Леня Крот. Купец идти не захотел, но предупредил их, чтоб шатались недолго.

— Что ж, Гриша, рассказывай, кого привез, — поинтересовался Лодин, когда они остались наедине. — Люди-то надежные?

— Сейчас обрисую, — Купец не торопясь достал сигарету, закурил. — Так, сначала Финик. Бездельник и прохиндей, каких свет не видел. Учился в Москве, в инязе, выгнали с третьего курса. Предки живут в Свердловске, говорит, что оба шишкари. Отец — управляющий стройтрестом, мать — что-то там по партийной линии. Не исключено, что врет — это за ним водится. В Нефтеозерске живет у тетки — после отчисления-де отец велел на глаза не показываться. Нигде не прописан, не работает, перебивается случайными заработками, в основном халтурит на свадьбах, как фотограф. Прячется от военкомата, армии больше СПИДа боится. Любит выпить на халяву, пьет много и без меры. Выпьет — болтлив. Любит азартные игры в карты, но играет стояще, пока трезв. В Нефтеозерске у него должок приличный возник, а расплатиться нечем. Кредиторы уже проценты накручивали, срок дали — если что — на нож поставят, так он, голубок, сам ко мне в руки прилетел, расхныкался, мол, Купец, выручай советом, где бабки раздобыть, а то хана будет. Спас я его, раздолбая: с ребятами вопрос уладил — долг на себя переписал, так что он теперь с потрохами мой.

— Приметный он больно, — поморщился Лодин.

— Ничего, за тягловую силу сойдет.

— Ну бог с ним. А Леня Крот что за штучка?

О Кроте Гриша смог поведать совсем немного. На Крота его вывели месяца полтора назад авторитетные люди. В Нефтеозерске тот появился недавно, после отсидки. Работал в ПМК слесарем. Человек, который их свел, матерый рецидивист по кличке Хомут, представил ему Крота весьма лестными эпитетами. Хомуту можно было верить, и поэтому Купец без обиняков, не витийствуя, предложил Лене Кроту войти в дело. Тот ни о чем особо не расспрашивал, только поинтересовался, как будет оцениваться его участие в денежном выражении. Купец ответил, что цифры будут четырехзначными, и они быстро поладили. В качестве комиссионных Хомуту пришлось выставить ресторан.

— Информация о Кроте, конечно, куцая, но, как говорится: что имеем, то имеем, — в заключение сказал Купец. — А твои дела как? Объекты на примете есть?

— Сколько угодно, только бери. Надежность гарантирую.

— Сплюнь. В нашем деле не семь, а сто семь раз отмерять нужно. Твоя ошибка — и все погорело на корню.

— Что я, не понимаю? — даже обиделся Лодин. — Когда начнем?

— А хоть завтра, чего время терять.

— Завтра тринадцатое — чертова дюжина, — осторожно заметил Лодин. — Да и сутки прошли, кое-что перепроверить лишний раз не мешает.

— В приметы не верю, а осторожность лишней не бывает. Но послезавтра крайний срок — от безделья можно размагнититься.

Через некоторое время лениво подгребли Финик и Крот. Финик принялся было восторгаться прелестями юных курортниц, но Купец решительно перебил его:

— Все, господа, уик-энд закончился. Пора приступать к главному. Давай, Коля, вводи в курс дела.

— Значит так. — Лодин обвел взглядом сообщников и без нужды, скорее для солидности, откашлялся. — Что нам придется делать, думаю известно…

— Нет! — неожиданно заявил Финик. — Я не знаю.

— Не понял. — Лодин с изумлением посмотрел на Купца.

— Я его пока не посвящал, — подтвердил Купец. — Продолжай.

«А Гриша прав, — подумал Лодин. — Чем меньше будет знать этот болтун, тем спокойней для всех».

— Хорошо. Итак, мы будем… — Лодин лихорадочно подыскивал в уме подходящее выражение — ему очень уж не хотелось называть вещи своими именами.

— Короче, хаты брать будем. Ясно? — закончил за него Купец.

— Ну вот, — продолжал Лодин. — Я буду показывать, какую дверь открыть, а остальное за вами. Квартиры верные, появление хозяев исключено, и там, внутри, можно будет не спешить.

— А откуда тебе это известно? — не удержался Финик и тут же получил от Купца подзатыльник.

— Раз говорит человек, значит знает, что говорит. Каждый отвечает за свой маневр. Дальше, Коля…

— Главная задача — не завалиться на входе и выходе, и успех обеспечен. Брать только самое компактное и ценное: деньги, золото… ну там, Гриша скажет на месте. Здесь, в Риге, реализовывать ничего не придется, иначе мальчики из угро на нас быстро выйдут — моргнуть не успеем. На этот счет уже все продумано, Гриша потом расскажет.

— Шкурный вопрос, — снова встрял Финик, исподлобья глядя на Лодина. — Как делиться будем?

Купец с Лодиным переглянулись, и последний ответил:

— Мы с Гришей прикинули так: мне и ему по тридцать, вам по двадцать. Процентов, разумеется.

— Кажется, все справедливо, — добавил Купец, — автор идеи и непосредственный руководитель получают больше.

— Так не пойдет, — после короткого молчания тихо, но твердо промолвил Леня Крот. — Рискуем все одинаково, значит и всем поровну. Иначе я не согласен.

— Вот именно… вот именно! — вспетушился притихший было Финик. — Всем поровну правильно будет. А то этот в хату не лезет, а больше других урвать норовит.

И он недобро посмотрел на Лодина.

— Тише, Козел, люди… — зло зашипел на него Купец. — И не вздумай на Коленьку прыгать, а то циферблат быстро попорчу. У него, дурак, головушка золотая, трех твоих стоит. Такое дело придумал: пришел, увидел и взял деньги, как в Сбербанке с книжки снял, никаких хлопот, а ты вякаешь тут.

— Все равно так нечестно, — гнул свое Финик.

Возникла напряженная тишина. Чувствуя, что случившаяся неувязка может все испортить, Лодин решил проявить гибкость и пойти на уступку.

— Пусть будет всем поровну, я не против.

Купец внимательно посмотрел ему в глаза. Что-то неуловимое во взгляде Лодина успокоило его и он, нехотя, с видимым усилием уступил:

— Поровну, так поровну. У нас ведь демократия, поэтому против большинства не пойду.

— Ну, мне пора, — отряхнулся от песка Лодин. — Сегодня в ночную идти, выспаться надо. Не проводишь до станции, Гриша?

— Отчего же, — охотно согласился Купец, и, быстро одевшись, они по узкой асфальтовой дорожке пошли туда, откуда то и дело доносился перестук электричек.

— У меня просьба, Гриша: больше бухать не нужно. И им не давай.

— Избави бог, — перекрестился Купец. — Что мне, своей головы не жалко. А теперь скажи, почему так легко проценты уступил, ведь договаривались держаться жестко.

— Крота не переломить, — хмуро ответил Лодин, — твердо уперся. Я таких типов знаю, хоть земля тресни — будет на своем. Да ладно, мы с тобой в накладе не останемся, не тот случай.

Показалась электричка, и уже с подножки Лодин шепнул Купцу:

— Запомни телефон… Только для экстренных случаев.

— Запомнил, — сказал Купец, повторяя про себя номер.

«Вот как жизнь людей корректирует, — думал Купец о Лодине, возвращаясь обратно. — В детстве был такой пай-мальчик с непорочными глазками, с девочками в классики да крестики-нолики играл, а теперь… Впрочем, чему там удивляться — со мной в зоне и доктора наук, и откормленные чинуши сидели, которые на воле жировали. Чего уж им не хватало? Ан-нет, слаб человек, падок на призрачный соблазн, не может довольствоваться отпущенным судьбой и все ему мало. Вот и неймется ему, и делает он ставку, вступая в опасную игру. Ставка — свобода, а для особо рисковых, и жизнь, а игра — есть игра, исход непредсказуем. Если уж вся наша жизнь только игра, то что тогда есть ее отдельные проявления? Таймы? Раунды? Что?»

Придя на дачу, он застал Крота и Финика, склонившихся над журнальным кроссвордом. Он схватил журнал и зашвырнул его в дальний угол комнаты. Те недоуменно переглянулись, а Купец, энергично потирая руки, кратко обронил:

— Хоре ваньку валять, пора точить мечи и копья — мы послезавтра выступаем!

Он страсть как любил эффектные фразы.

IV

Вперед на мины — ордена потом!

Евангелие от Джексона 14:9

Как и было условлено, Лодин появился в Дубулты после обеда на следующий день. Он застал компанию в праздном настроении: Купец, прикрывшись газетой от надоедливых мух, дремал в плетеном, стародедовском кресле-качалке, а Крот и Финик играли в шахматы, прихлебывая пиво. Лодин был озадачен таким спокойствием в стане сообщников, словно им завтра предстояла не сложная, сопряженная с опасностями акция, а какая-нибудь увеселительная прогулка на теплоходе по Рижскому заливу. Его функции куда проще, а вот мандраж дает знать — сегодня после смены так и не смог сомкнуть глаз. Он подошел к играющим, взглянул на доску — позиция была очень сложной, но вырисовывался перевес Крота. В это время зашевелилась газета и из-под нее показалась заспанная физиономия Купца. Он с огромным наслаждением потянулся, зевнул и проговорил:

— Эх, и сон мне снился, братцы, красотища! Будто живу я где-то в тропиках, на диком острове в океане, один, совсем один, как Робинзон. Ну, пальмы там, зверюшки всякие экзотические, вода чистая, прозрачная, как изумруд, птички песни поют, — рай да и только…

— А баб в том раю нет? — спросил Финик, делая очередной ход. — Тогда дрянь твой сон — без баб шкреба. Вот если б туземочка какая явилась…

— Финик, ты случайно ночными поллюциями не страдаешь? — поинтересовался Купец, нехотя отдираясь от кресла.

— Нет, а что? — насторожился тот.

— Да так, к слову пришлось.

Купец взял со стола графин, налил воды в ладошку и плеснул себе в лицо… Затем вытерся куцым махровым полотенцем, бросил беглый взгляд на доску.

— Кранты, Финик, сдавайся. У Крота пешка проходная, а там и мат тебе.

Он на мгновение задумался, улыбнулся каким-то своим мыслям.

— Любопытное сочетание: слово «там» наоборот читается «мат». Так что если пешка там, значит будет мат, пешка там — будет мат. В этом что-то есть.

— Знаете, парни, — вступил в разговор Лодин, — я в одном дютике, кажись у Вайнеров, вычитал интересную мысль. Там наше дело сравнивается с шахматами, причем у нас изначальное преимущество — белые фигуры и за нами первый ход. И надо успеть сделать побольше удачных ходов прежде, чем противник начнет отвечать, тогда успех в партии обеспечен. Вот тебе еще сочетание, Гриша, успеть и успех. Успех и успеть — прямая связь.

Действительно, через пару ходов пешка Крота превратилась в ферзя и Финик, вздохнув, уложил своего короля в горизонтальное положение. Купец двумя пальцами приподнял пешку за крохотную головку на уровень глаз.

— Дай бог нам судьбу проходной пешки, красивенько, как на параде, пройти все клеточки — и в королевы. А почему бы и нет, не с Каспаровым играем.

Лодин раскрыл свой «дипломат», достал из него большой, вчетверо сложенный лист бумаги и развернул его. Это был отснятый на копировальной машине какой-то план.

— Вот задание на вечер, — сказал Лодин, разглаживая лист ладонью. — Это наш район. Улицы, остановки транспорта, прочие ориентиры — все обозначено. Да, вот здесь ментовка, здесь вытрезвитель, психушка, думаю, расписано подробно. Постарайтесь запомнить, разобраться, чтоб на натуре полегче было. Я сейчас обратно, думаю, Кроту стоит поехать со мной. Повожу его по дворам, покажу сам объект — без этого не обойтись.

— Все поедем, — сказал Купец. — Две головы хорошо, а четыре лучше.

— И приметней, — возразил Лодин. — Две головы — пара, а четыре — отара. А отара уже в глаза бросаться будет. Лучше я Крота поднатаскаю, а он для вас за Сталкера будет.

— Пожалуй, ты прав, — махнул рукой Купец. — Ну двигайте, перо в попу и попутного ветра!

…Они стояли в условленном месте и ждали сигнала. Сигнал был прост: по другой стороне улицы в назначенное время должен пройтись Лодин. Если в его руке не будет свернутой газеты, значит, все в порядке и можно начинать, в противном случае вступает в силу второй вариант, что означает сбор в другом месте и выход на другой объект.

Прошло пять, десять минут сверх срока, а Лодин все не появлялся.

«Где его черт носит? — мысленно клял Купец своего землячка. — Неужели стряслось что?»

А тут еще Финик труса справлять начал, вспотел так, что под мышками пятна с арбуз.

— Что, жарко стало? — с издевкой в голосе спросил Купец.

— Ж-жарко, — промямлил Финик и веко на левом глазу его мелко задергалось. — М-может, все от-откла-дывается?

— В штаны уже небось навалил, гладиатор, — съязвил Купец.

— Причем здесь штаны, ждать надоело.

— Не скули, — оборвал его Купец. — Вон Николаша!

Действительно, из-за угла дома показался Лодин. Он с самым беспечным видом профланировал по теневой стороне улицы и скрылся в проходном дворе. Газеты в его руке не было.

— Вперед! — тихо скомандовал Купец.

— Авэ Цезар, моритури тэ салютант[1], — пропыхтел Финик и картинно перекрестился.

— Что, боженьку вспомнил? — хитро стрельнул глазами Леня Крот.

— Темнота, что б ты понимал, — огрызнулся Финик.

— Хорош базарить, — остановил их Купец, — время — деньги.

…«Их» квартира находилась на четвертом этаже. Не встретив никого перед домом и не заметив ничего подозрительного, они не спеша вошли в прохладный подъезд. Поднялись до верхнего, пятого этажа — все спокойно. Финик остался на площадке между четвертым и пятым этажом, Купец спустился на площадку ниже. Какое-то время он чутко прислушивался к малейшим звукам, доносившимся из других квартир, затем подал Кроту знак «пошел!», одновременно засекая по часам, сколько тот будет работать с обитой черным дерматином дверью. Крот внешне выглядел вполне спокойным и уверенным в себе. Он не суетясь, аккуратно колдовал над замком, изредка вытирая руки о штанины брюк. Ага! Подан знак — один замок открыт. Молодчина, Крот, молодчина! Минута двадцать пять секунд. Стоп! Что это? Кажется, хлопнула подъездная дверь. Так и есть — слух уловил шаги и чей-то невнятный разговор. Если будут подыматься на пятый этаж, придется спускаться вниз, а это нежелательно, можно ненароком нарисоваться. «Хорошо Коляну, — с завистью подумал Купец, — он уже, верно, на взморье катит, а тут нервы как струна». Голоса стихли, на третьем этаже хлопнула дверь и все успокоилось, можно продолжать. Теперь у Крота что-то не заладилось. Сорок секунд, полторы минуты, две… А ведь говорил, что запоры несложные, черт его дери. Стоп! На пятом отворилась дверь, кто-то вышел, Финик тут же скатился вниз — глаза в шесть копеек, вот-вот из орбит выкатятся. Купец дал сигнал — всем на выход, но Крот почему-то не отходил от двери. Прилип он к ней, что ли? Наконец он оторвался, на ходу выдохнул: «Отмычка застряла»… «Тьфу, блин, не хватало»… — мелькнуло у Купца. По ступенькам, по ступенькам быстро вниз… А отмычка осталась в замке! Вместе со связкой! Это почти провал. Если кто-то заметит такое «колье»… Вот тебе и первый просчет: отмычки не стоит держать связкой. Хотя у Крота они и продублированы — все равно.

Из подъезда дома, стоявшего напротив, наблюдать было удобно. Томительное ожидание, казалось, длилось целую вечность. Наконец они увидели, кто их спугнул — шаркая об асфальт допотопными сандалиями, мимо протелепала согбенная старушенция с хозяйственной сумкой.

— Старая перечница! — густо отплевываясь, в сердцах проговорил Купец. — Носит тебя…

И он смачно выматерился, упомянув при этом ни с того, ни с сего и Христофора Колумба. Затем распорядился:

— Финик, быстро за бабкой! Проследи, куда пошла — и сразу назад. Если нас здесь не будет, значит мы там.

Во втором заходе все складывалось совершенно иначе. Крот повозился совсем немного и Купец заметил, что дверь приоткрывается, да и отмычку удалось вынуть.

Финик не заставил себя ждать. Он сообщил, что бабка сначала зашла в булочную за хлебом, а потом, видимо, повстречалась с приятельницей, и они, присев на скамейку в сквере, стали мирно беседовать.

— Хорошо, значит, здесь чисто, — сказал Купец. — А сейчас культурненько надеваем перчаточки и за работу.

Распределение ролей было такое: обыском занимались Финик и Леня Крот, а Купец, сидя на стуле, со стороны контролировал их действия. Ему принадлежало решающее слово — что брать, а что положить на место.

Сначала принялись за большой четырехдверный шкаф старинной работы, находившийся в спальной комнате. Полка за полкой, ящик за ящиком просматривались самым тщательным образом, а потом все укладывалось на место, — так требовал Купец. Оставлялось лишь то, на что он указывал. Особенно много возни было с постельным бельем. Нудная работа! Пока развернешь, пока обратно сложишь, а его столько, будто хозяева собираются не одну жизнь прожить, а по крайней мере, три. А тут еще Купец:

— Аккуратней, мальчики, если воля не надоела, аккуратней, никаких погромов.

«Хорошо ему, — подумалось Финику, — сидит себе, подгоняет, учит, а тут уже в глазах рябит от этих простыней и наволочек, скоро зайчики начнут бегать».

Но что это? Из очередной тряпки под ноги упал черный пакет из-под фотобумаги. Финик поднял его, заглянул вовнутрь и засиял, победно вскинув руки вверх.

— Капуста! — упиваясь от восторга, протянул он. — Смотри, Купец, зелененькие, лежат одна к одной, как на грядке.

Купец осторожно, словно змею из клетки, извлек из конверта пачку пятидесятирублевых купюр и пересчитал. Их оказалось тридцать семь.

— Тысяча восемьсот пятьдесят колов, — констатировал он. — Для затравки неплохо. Браво, Финик!

Финик, польщенный похвалой, довольно засопел и с удвоенным рвением продолжил углубленную ревизию содержимого шкафа. Он походил на старателя прииска, окрыленного первой удачей.

— Ну, ребятки, Клондайк начинает открываться, — бубнил под нос вдохновленный потрошитель постельного белья. — Примитивные людишки, сколько им не тверди, что в таких местах деньги не хранят, все равно…

— Скажи спасибо, что на книжку не положили, — сказал Крот.

Финик что-то промычал и подошел к Купцу.

— Слышь, Купец, можно, я перчатки сниму. Неудобно в них, руки потеют.

— Снимай, снимай, умник, — ухмыльнулся Крот, — на нарах в зоне тебе удобней будет. А за этим дело не станет, зуб даю.

Когда с бельем наконец было покончено, Финик, с изяществом вышколенной прислуги, отворил центральные дверцы шкафа.

— А теперь переходим к отделу верхней одежды. Прошу вас, мистер Крот.

Крот залез внутрь и снял с вешалки первую попавшуюся вещь. Это было зимнее женское пальто.

— Модель номер один, — торжественно объявил Финик, накинув его себе на плечи. — Воротник…

— Песец это, голубой, — убежденно сказал Крот.

— Займись им, Ленечка, не повреди, он втрое дороже самого пальто стоит. Карманчики прощупать не забудь, там интересные штучки могут встретиться.

Пока Крот возился с воротником, Финик доставал одну за другой вешалки с одеждой. Купец бегло осматривал товар, что-то прикидывал в уме, и все отправлялось на место. Но вот Финик извлек очередную вещь — почти новенький импортный мужской плащ из натуральной кожи. Не плащ — заглядение! Деловая сдержанность руководителя операции резко сменилась живым интересом, глаза его заблестели, как у рыбака, подсекшего крупную рыбу, и он сладкоелейным голосом почти пропел:

— Ваш товарчик — наш наварчик. Считайте, еще тонну с гаком зацепили родных, не конвертируемых. Продолжайте, упакую сам.

Кроме плаща, из шкафа были отобраны на вынос джинсовое платье фирмы «Монтана», два шотландских свитера из чистой шерсти и легкая изящная мужская куртка из синтетики.

Потом осмотрели трюмо. Там, кроме малюсенького флакончика дорогих французских духов, поживиться было нечем.

Когда с первой комнатой было покончено, решили сделать перерыв. Попили на кухне воды, присели. Жутко хотелось курить. Крот предложил подымить, но Купец, сам сгоравший от желания, все же не решился:

— Изыди, сатана, не искушай грешного. Видишь, тоже мучаюсь, но был уговор: на деле ни-ни, амба!

Во второй комнате во всю стену стояла секция, напротив висел роскошный персидский ковер. Крот провел по нему ладонью и с восхищением произнес:

— Высший класс!

— Вот бы… — начал было Финик.

— Не вот бы, — прервал его Купец, поняв, о чем пойдет речь, — сглотни слюну и закрой варежку. Это не ковер-самолет, на нем никуда не улетишь, зато сядешь с ним элементарно. Вот такие бумаги… Пусть висит, на нас и так хватит. Жадность фраера, сам знаешь…

В секции был собран совсем не хилый урожай: ваза из чешского хрусталя, которую Купец на глаз оценил сотни в четыре, набор серебряных ложечек и подстаканников, небольшая коллекция старинных монет, немного денег, облигации. В одном из отделений между клубков шерстяных ниток лежали две металлические коробки. В красной, прямоугольной находились разные документы, справки, пропуска на работу, паспорта на бытовую технику, зато в небольшой круглой, из-под карамели, был обнаружен прямо-таки клад. Там, на бархатной тряпице, прикрывавшей дно, блестело несколько золотых вещей. С интересом исследовали содержимое. Две пары сережек, часы — кулон с цепочкой, цепочка с медальоном с изображением знака зодиака «Весы», два кольца — тоненькое обручальное и «поцелуйчик», мужской массивный перстень с темно-вишневым камнем. Купец бережно положил драгоценности в заранее приготовленный пакетик и спрятал в карман.

— Пусть нас граждане извиняют, что мы вынуждены экспроприировать их фамильные драгоценности, но, как говорится, «се ля ви». Ничто не вечно под луной.

Он перевернул коробку, клочок бархата выпал, а вслед за ним на палас выкатились три желтых металлических кружочка. Крот нагнулся и поднял их. Это были империалы — золотые монеты с изображением последнего русского царя.

— О! — воскликнул Крот, — я такие видел по телеку, когда про узбекское дело рассказывали.

— У меня нет слов, — развел руками Купец, — пруха, ошалеть можно. Так бы и дальше…

Они продолжили работу. Откуда-то из антресолей Крот вынул нечто в черном запыленном чехле, расстегнул молнию. Это была электрогитара.

— Дай посмотреть, — попросил Финик.

Он повертел инструмент в руках, пару раз ударил по струнам.

— Штатовская фирма, забойная штучка. Возьмем?

— Нет, — отрубил Купец тоном, не терпящим возражений. — Товар не габаритный, да и приметный, на хрена нам лишний риск.

— А жаль, — вздохнул Финик, возвращая гитару на место, — за нее бы Витька Лабух солидные бабки отстегнул.

— Перебьется твой лабух, — сказал Купец и глянул на часы. — Время подпирает, пора завязывать.

После осмотра секции, Финик принялся изучать корешки томов на книжных полках, висевших над письменным столом. Затем отодвинул стекло одной из полок и вынул увесистый фолиант в добротном переплете.

— Как хочешь, Купец, а это я беру с собой.

— Покажь.

— Библия. Ветхий и Новый завет, редкое издание. Санкт-Петербург, девятнадцатый век. У книголюбов она в цене, а может, себе оставлю.

— Бери, — великодушно разрешил Купец, — сам с ней и таскаться будешь.

— И я тогда одну возьму, — сказал Леня Крот.

Он снял с полки книгу и протянул Купцу.

— Моя любимая, «Всадник без головы».

— В этом названии, есть что-то фатальное, — философски изрек Купец.

Заканчивая осмотр комнаты, Крот в тумбочке для телевизора нашел однокассетник «Сони», и Купец присовокупил его к партии «экспроприируемых вещей».

Напоследок они снова зашли на кухню. В холодильнике среди всего прочего были обнаружены две банки красной икры и бутылка водки «Золотое кольцо».

— Царапнуть бы по соточке, — облизнул пересохшие губы Финик, алчно глядя на запотевшую бутылку. — Как раз для полного счастья не хватает.

— А может, тебе еще в подвал сбегать за солеными огурчиками? — съехидничал Купец. — Так давай, я мигом. Оприходуем водочку, по сигаретке выкурим, потом «Шумел камыш…» затянем, а там, глядишь, и хозяева заявятся или канарейка с легавыми подкатит. О будет цирк с конями! Не-ет, Купец еще из ума не выжил. — Он велел Кроту захватить икру и водку с собой и дал команду готовиться к выходу. Они уже были готовы покинуть квартиру, как вдруг предводитель надумал в последний раз осмотреть состояние объекта их деятельности. Все это заняло не более минуты. Когда он вышел из спальни, в его полураскрытой ладони что-то белело.

— Это что за фокусы, кто скажет? — спросил он, задыхаясь от гнева и сверля обоих напарников глазами.

— Какие фокусы? — растерянно переспросил Крот.

— Да вот, вот…

Купец повертел перед их носами белой картонкой размером со спичечный коробок, на которой черным фломастером была написана жирная цифра «I».

— Чья это работа, я спрашиваю?

— Это так… — виновато закусил губу Финик, — ну, вроде визитки нашей.

— Визитки, говоришь? — Купец сжал злосчастную картонку до мраморной белизны в суставах. — Я же предупреждал: никакой самодеятельности! Детство в жопе заиграло? Или слава «Черной кошки» покоя не дает? Вор-романтик! Еще один такой фортель и… и… уволю. Без выходного пособия. Справку о хроническом придуркулезе в зубы и пошел по миру с сумой скитаться. Уразумел, придурок лагерный?

…Когда в душной переполненной электричке они возвращались к себе, Купец счел нужным еще раз вернуться к тому, неприятному для Финика эпизоду. Он наклонился и прошептал ему на ухо:

— Молись богу, Финик, что так все получилось. Если бы на той визитке была хотя бы двойка, живым бы ты оттуда не вышел. Клянусь своей удачей.

И Финик, ежась под этим колючим, пронизывающим насквозь взглядом, понял, что так бы оно, наверное, и было. Купец в таких вопросах шутить не любил.

Вечером на дележ добычи прибыл Лодин. Купец к тому времени в специальном блокноте произвел необходимые расчеты. Вместе с Кротом и Фиником он тщательно осмотрели каждую вещь, записал на листке ее примерную стоимость, определенную коллегиально и на глазок. Потом сложил столбики цифр и под чертой вывел окончательный итог. Мысленно поделил на четыре — каждому доставался вполне приличный кусок. На мгновение его вдруг посетила коварная мысль скрыть кое-что из вещей от друга детства. Например, разделить без ведома Коляна монетки с его тезкой-царем между собой — и все шито-крыто, ничего не знаем. Три на три так удобно делится. Конечно, это не по-джентельменски, зато доля ох как подскочит, да и риска — ноль. И все же он не решился сказать вслух то, о чем подумал. Какие гарантии, что напарнички не проболтаются? Никаких. Пока все будет нормально, будут молчать, а не угоди кому…

Сначала Лодин пересмотрел все вещи, внимательно изучил расчеты в Купцовом блокноте, потирая виски круговыми движениями указательных пальцев. Завершив процесс переваривания информации, поднял голову и сказал:

— В принципе, я с такой калькуляцией согласен, однако хочу предупредить сразу: свою долю я забираю сейчас, а вы уж смотрите, как вам удобней.

— Твое право, — сказал Купец. — Уговор старый — в городе ничего не сдавать.

— Помню.

Под конец, когда был обсужден план на следующий день, дошла очередь и до трофейной бутылки. Финик, с крокодильей жадностью пожиравший бутерброд с икрой и слегка осовевший от водки, неуверенно предложил:

— Может, выходной завтра сделаем, а? Пусть эмоции немного поулягутся.

— Не советую делать паузы, — предостерег Лодин. — Нужно как можно больше успеть, пока нами не займутся. И время здесь решающий фактор.

— Он прав, — сказал Купец. — Темп, темп, темп — это наш козырь.

И Крот молчаливым кивком выразил с ним согласие.

Обратный путь в полупустой электричке показался Лодину очень коротким. Он ехал и со смутным беспокойством думал о том, что в игре, той опасной игре, в которую он вступил, уже пущены часы и сделан первый ход. И пусть этот ход сделан не его рукой, но обдуман и выстрадан он им, Лодиным. И последующие его ходы должны быть тщательно выверенными, самыми сильными. Пусть соперник окажется в цейтноте, пусть ошибается!

Мерным перестуком колес электричка убаюкивала, глаза непроизвольно закрывались, и в эти мгновения сердце его будто обрывалось и летело в какую-то бездну, и ему начинало казаться, что он сел в несущийся под откос состав, у которого нет тормозов.

Когда наконец он добрался домой и закрыл за собой дверь, то почувствовал чудовищную усталость. Ничего не хотелось, кроме одного — поскорей забыться.

V

Уймись, смертный, и не требуй правды, которая тебе не нужна.

Евангелие от Джексона 22:3

Телефонный звонок был настойчивым и занудливым, как муха на стекле; он не прекращался, въедливо сверля блаженную тишину чудесного воскресного утра. «Аргументы и факты» пришлось отложить, а трубку поднять.

— Алло!

— Верховцев? — Олег услышал густой баритон шефа. — Это Брагин. Разбудил?

— Немножко, — ответил Верховцев, принимая на постели сидячее положение.

— Тогда извини. Дела такие, Олег Евгеньич… придется поработать.

— Товарищ майор, я ж одной ногой в отпуске… — попытался сопротивляться Верховцев.

— Придется ногу вернуть на место, команду «отставить!» знаешь? Гунара вчера прямо с работы с аппендицитом в больницу увезли. Опергруппа оголена, заменить некем, сам знаешь…

— Да знаю…

— А знаешь — собирайся, машина за тобой уже послана.

— Что произошло-то?

— Квартирная кража. По дороге тебя введут в курс дела, Ну, всего.

Верховцев понимал, что возражать бессмысленно, тем более что в трубке уже слышались короткие гудки. Понимал он и другое — его отпуск переносится теперь на неопределенное время, и утешало лишь то обстоятельство, что никаких планов ломать не приходилось — шеф дал «добро» на отпуск так же неожиданно, как и минуту назад отменил, — а поэтому никакими путевками и дорожными билетами Верховцев себя повязать не успел. Понимал он еще и то, что отдохнуть ему уже не придется, и те три дня, что шеф подкинул ему дополнительно перед отпуском, горели синим пламенем. А хорошо отдохнуть, отоспаться, ох, как не мешало, устал зверски: только вчера вечером он вернулся из Даугавпилса, где провел почти две недели без отдыха и нормального сна, будучи подключенным к операции по обезвреживанию опаснейшей преступной группы Барсукова, по кличке Мотыль. За этой бандой, возглавляемой отпетым рецидивистом, занимавшейся грабежами, разбоями, вымогательством и имевшей на счету девять убийств, кровавый след тянулся по всей Латвии. За ней охотились больше года, последнее время шли буквально по пятам, сужая круг поисков. И вот на небольшом хуторе под Даугавпилсом кольцо, наконец, замкнулось. Сложная операция прошла успешно — удалось взять всех, включая самого главаря. Но не обошлось и без горькой потери: старший инспектор угрозыска из УВД Слава Мисевич при задержании погиб. Не хотелось верить, что капитан, этот остроумный и радушный крепыш, душа-человек, уже никогда не встретит его радостным возгласом в своем кабинете на бульваре Падомью, где частенько приходилось по делам бывать Верховцеву: «О, октябрята пожаловали!», имея в виду название района, где работал Олег, не напоит бесподобным, настоянным на лесном разнотравье чаем. Нет больше Славы Мисевича, нет; представлен посмертно к ордену «За личное мужество». И останется его жене и сыну на память боевая награда, а кто вернет им мужа и отца?! Незаживающая рана, печаль, неизбывное горе…

Верховцев глянул на часы — девять сорок пять. Работа в розыске научила его собираться в считанные минуты. «Уазик» уже поджидал у подъезда, дверь распахнута. Ребята приветствовали его дружно:

— Привет, старина! Свейки, драугс! Ну что, отпускник, отвальная отменяется?

Все знакомые лица: эксперт-криминалист Айвар Стродс, кинолог Берзиньш со своим любимчиком Герцогом, следователь с редкой загадочной фамилией Полутень…

— Видишь, Олег, — оказал Берзиньш, нежно поглаживая спину сидящей у его ног овчарки, — оказывается, умение вовремя смыться важно не только в преступном мире, но и в нашей службе тоже. Не успел сделать ноги куда-нибудь подальше, под южные пальмы, теперь тебя Брагин до белых мух мариновать будет.

— Типун тебе на язык, — незлобливо пожелал Верховцев, — накаркаешь…

— Ладно, двинули! — сказал водителю Полутень.

— Куда путь держим? — поинтересовался Верховцев.

— Рамулю, 44, — последовал ответ Берзиньша.

И Герцог, глянув на Олега умными глазами, будто в подтверждение сказанного, мигнул и повел ушами.

…Дверь открыла хозяйка, невысокая худощавая женщина средних лет, одетая в простенькое ситцевое платье. На лице никаких признаков волнения, спокойный с грустинкой взгляд больших серых глаз, красивый овал лица, тонкие правильные черты — Верховцеву она чем-то напоминала мадонну со старинной иконы.

Представляться не пришлось — хозяйка сразу все поняла и пригласила в квартиру.

— Косованова Марта Тимофеевна, — назвала она себя.

Муж ее тоже был дома, он сидел у открытого окна и курил. Увидев вошедших, он нехотя затушил папиросу, встал и сдержанно поздоровался.

Группа приступила к работе. От хозяйки Верховцев узнал, что они с мужем три недели отдыхали в пансионате на Азовском море. На обратном пути заехали к сестре мужа в Северодонецк и прогостили там пять дней. Всего отсутствовали двадцать семь дней и вернулись вчера около полуночи. Сильно намаялись в дороге и тут же легли спать.

— А сегодня Стасик с утра собрался в баню, — кивая в сторону мужа, продолжала Косованова, — он у меня ванную не признает. Ну, я полезла в шкаф белье собрать, а оно как-то не так лежит. Не то чтобы разбросано или переворошено, нет, уложено вроде аккуратно, но не моей рукой. Это мне сразу в глаза бросилось, сердце, знаете, так и екнуло… Открыла среднюю дверцу, смотрю, — а моего норкового полушубка нет. Мне его еще бабушка в шестьдесят восьмом подарила на свадьбу. Я его редко надевала, он почти новый был. Смотрю дальше — кольца золотые исчезли, они в сумочке лежали, вот в этой… — Она показала на старомодную, но еще добротную вещь из натуральной кожи. — Одно было с бриллиантом, очень дорогое, фамильная драгоценность. Бросилась дальше — денег нет, мы немного дома держим, на всякий случай…

Верховцев внимательно слушал рассказ потерпевшей, изредка делая пометки в своей записной книжке; он вполне доверял своей памяти, но от лишнего подспорья в работе не отказывался.

На месте происшествия работы было, в общем, немного. Опытный Берзиньш быстро оценил обстановку и категорически заявил:

— Картина ясная. Нам с Герцогом здесь делать нечего. Преступники были давно и следы давно остыли. А мы любим горяченькое, правда, Герцог?

Собака чуть виновато смотрела на своего опекуна, словно извиняясь за то, что не смогла быть полезной. Эксперт, осмотрев все самым тщательным образом, обнаружил лишь в некоторых местах отпечатки пальцев, которые, как оказалось позднее, принадлежали хозяевам.

Верховцев продолжал допрашивать хозяйку. Муж сидел рядом и в разговор не вступал, из чего Олег сделал несложный вывод относительно главенства в семье.

— Уточните, с какого числа вас не было дома?

— С двадцать восьмого мая, — не задумываясь ответила женщина.

— А кто-нибудь знал, что вы уезжаете? Из соседей, например.

— Никто. Только, пожалуй, Ананьева, соседка по лестничной клетке. Я ей накануне отъезда сказала, только ничего не подумайте, она честнейший человек.

— А в какой связи вы ей об этом сказали?

— Да так… — пожала плечами Косованова. — А, нет, она сама увидела! Приходила к нам вечером за солью, а мы как раз вещи в чемоданы паковали, ну и…

— Ясно, — сказал Верховцев, делая пометку в книжке. — Насколько я понял, при вашем возвращении из отпуска входная дверь была заперта и вы ее открывали, прежде чем войти в квартиру?

— Конечно, — подтвердила хозяйка, — иначе бы я еще вчера все знала.

— Замки легко открылись? Вам ничего не показалось странным?

Женщина вопросительно посмотрела на мужа.

— Да нет… — впервые вступил тот в разговор, — все было как обычно, я сам открывал.

— Оба замка открылись легко?

— Оба. Хотя постойте… — он глубоко задумался, приложив ладонь ко лбу. — Нижний замок, был ли он закрыт, не могу вспомнить, хоть убей. Не запечатлелось это как-то, когда думаешь об одном, как бы поскорей до койки добраться да на боковую, сами понимаете…

— Значит, придя домой, вы сразу легли спать, а пропажу вещей обнаружили только наутро?

— Все верно, — кивнула женщина. — Чемоданы даже не раскрывали, попили чай, — и спать.

— Марта Тимофеевна, а следов вы никаких не обнаружили, от обуви, например?! Ничего не вытирали, не переставляли?

— Нет-нет! — Косованова отрицательно закачала головой. — Ничего такого не было, все как есть… И вообще все было чисто, никакой грязи…

Пока сотрудники заканчивали осмотр, Верховцев еще раз уточнил список похищенных вещей, набросал необходимые документы. На прощанье он поинтересовался, не оставляли хозяева кому-нибудь ключи от квартиры.

— Никому, — ответила хозяйка. — У нас всего два комплекта, у меня и мужа. Мы их всегда при себе держим.

— И еще. Скажите, вы никого не подозреваете в случившемся? Хоть какие-нибудь предположения у вас есть?

— Ой, что вы! — всплеснула руками Косованова. — Мы люди тихие, малообщительные, живем замкнуто. Детей нет, друзей, можно сказать, тоже. Гостей не принимаем — в церковь ходим, мы ведь оба верующие. — Она замолчала, несколько смутившись этого признания. — Да, кстати, в том углу иконка висела, унесли, антихристы… Забыла совсем впопыхах.

— Иконка дорогая?

— Да нет, самая обычная.

Они уже собирались уходить, когда хозяйка в прихожей обратилась к Верховцеву:

— Товарищ милиционер, я еще вспомнила такую деталь: форточка была в спальне распахнута, а я точно помню: перед отъездом все окна наглухо закрывала. Не знаю, важно ли это.

— Нам все важно, — ответил Полутень, многозначительно переглянувшись с Верховцевым. — Спасибо, примем к сведению…

Возвращаясь в райотдел, Верховцев мысленно пытался переварить ту, надо сказать, скудную информацию, которую ему удалось получить на первых порах. Было очевидно следующее: каким-то образом узнали о длительном отсутствии хозяев и, проникнув в квартиру, действовали не спеша и очень аккуратно, не оставив практически никаких следов. Судя по показаниям потерпевшей, они обшарили все до последнего закутка, похитили драгоценности, дорогостоящие вещи, а остальное, ненужное, не трогали, оставляя на прежних местах.

Хозяева отсутствовали без малого месяц — точную дату «визита» в их квартиру установить очень сложно. Нужно будет опросить дворника, жильцов дома, ребятишек, не видел ли кто чего подозрительного. Особенно важно переговорить с Ананьевой, которая знала об отсутствии хозяев, вдруг она с кем-то делилась на этот счет. Соседка потерпевших была на работе, и Верховцев решил посетить ее вечерком.

Странная все-таки кража, странная… Обычно воры действуют в жилищах покруче: потрошат шуфлятки, крушат интерьер почем зря, не церемонясь, и особенно не заботятся, чтобы сохранить обстановку в девственном состоянии. А тут словно археологи побывали со щеточками или музейные работники. Аккуратисты, черт их подери, дальше некуда — чисто поработали и скромно, по-английски, удалились, не оставив на память о себе ровным счетом ничего-ничегошеньки, кроме легкого элегантного разора.

…После обеда шеф вызвал его к себе. Верховцев доложил о результатах утреннего выезда и высказал свои соображения.

— Так-так, козырей у нас не густо, можно сказать, совсем нет, — в раздумьи промолвил шеф, когда Верховцев замолчал. — Почерк-то какой-то нетипичный, с налетом интеллигентности, не знаю, что и думать…

Начальник отдела угрозыска Октябрьского района Вадим Юрьевич Брагин был опытным оперативником, человеком авторитетным, с солидным стажем работы в органах. На его счету было множество раскрытых преступлений, в том числе самых сложных и запутанных. Когда Верховцев впервые переступил порог его кабинета, получив назначение после окончания школы милиции, у него было впечатление, что он уже встречал этого человека. Внешность майора ему кого-то напоминала, и хотя Верховцев на зрительную память не жаловался, в тот раз ему вспомнить так и не удалось. И уже через пару месяцев, случайно перелистывая у приятеля тяжеленный том «Истории гражданской войны» 1937 года выпуска, он наткнулся на коллективное фото членов временного правительства. И Олега тут же осенило: ну конечно, его шеф — вылитый глава правительства, незабвенный и осмеянный недобросовестными летописцами Александр Федорович Керенский. И ежик тот же, и овал лица, и глаза, глубоко посаженные, живо и остро глядят из-под бровей… Ну похож — и все тут!..

— Вот что, Верховцев, — продолжал начальник, — уточни, не было ли в последнее время похожих краж в других районах. Если были — выясни подробности, может, за что-то ухватишься. Еще пройдись по жильцам, не ленись, поплотней поработай, окрестные дома обойди — может, кто что и видел. Попытайся установить точную дату кражи. И еще — срочную ориентировку на похищенные вещи, чем черт не шутит, а вдруг где всплывут — норковый полушубок не пустяк — товар приметный. Кстати, как проникли в квартиру?

Верховцев ответил, что по заключению эксперта, на одном из дверных замков были установлены механические повреждения его внутренних частей, на другом — нет. Причем эксперт отметил, что повреждения были незначительны, и сделал вывод, что работал весьма квалифицированный специалист. Насчет второго замка было высказано предположение, что он открыт либо подбором ключей, либо хозяева второпях или по рассеянности просто забыли его закрыть.

— Ох, не нравится мне все это, — заключил шеф, откинувшись в кресле. — Чувствую, придется нам здесь попотеть.

У него было редкое, удивительное чутье. Едва ознакомившись с первыми материалами дела, он каким-то непостижимым образом мог определить, когда дело «лежит на поверхности», а когда его «придется долго и мучительно копать» и, надо заметить, почти не ошибался в своих прогнозах. Был это дар свыше или что другое, Верховцев еще не понимал.

Вечером он снова отправился на улицу Рамулю. Дом был небольшой, всего тридцать квартир; Верховцев обошел большинство из них, опросил жильцов, переговорил с дворником, но ничего интересного для себя так и не выудил. Никаких подозрительных лиц с сумками или чемоданами, или легковых машин никто не замечал. Собственно, больших надежд он особо и не питал. Кража, рассуждал лейтенант, по всей вероятности совершена две-три недели назад — за такой срок все малозначимое, вплотную не касающееся человека, уже выветривается из его памяти. Сможет ли кто вспомнить номер автобуса, которым утром добирался на работу, или, например, что съел третьего дня на обед? Так она уж устроена, память человеческая, и ничего с этим не поделаешь.

В самом конце он зашел к Ананьевой, но разговор с пожилой тучной, страдающей одышкой женщиной, тоже ничего не прояснил. На вопрос, говорила ли она кому-нибудь об отсутствии Косовановых, Ананьева ответила кратко:

— Больше забот мне нет других обсуждать… Ну уехали и уехали: люди живут своей жизнью — я своей.

Этот ответ оставлял двоякое впечатление: с одной стороны хорошо, когда человек не рвется знать о личной жизни соседа больше, чем о собственной, не сует свой нос, движимый нездоровым интересом, в чужой огород с целью выведать, что и как там растет — мы так порой устаем от беспардонного всеядного любознайства ближних; с другой — заставлял задумываться: не обернется ли подобное нелюбопытство слепотой, глухотой, немотой и махровым равнодушием в час, когда в твои двери будет ломиться беда. Подставит ли такой плечо, протянет руку помощи?!

…Следующий день складывался для Верховцева вполне обычно: приходилось писать множество всяких бумаг, разбираться в ворохе текущих дел, которые не переводились, заниматься кражей на Рамулю. Когда вечером поступило сообщение о новой квартирной краже на улице Твайка, его охватило нехорошее предчувствие. Оно подтвердилось — прибыв на место происшествия, допросив хозяев и бегло осмотрев обстановку, Верховцев быстро убедился, что столкнулся с тем же, уже знакомым почерком, что и вчера.

Это был уже серьезный вызов…

VI

Разделывая курицу, каждый чувствует себя хирургом.

Евангелие от Джексона 10:10

Спроси кто у Николая, что его заставило пойти работать на почту, он вряд ли смог бы дать вразумительный ответ. Действительно, нужда, что ли? Так нет. Конечно, та сотня с хвостиком, что он там имел, лишней не была, но особой погоды в его холостяцком бюджете не делала и обойтись без нее он мог вполне… Свободное время? Отчасти — да. На основной работе он не уламывался, с начальством не конфликтовал, жил дружно, а потому, когда в том была необходимость, мог спокойно отлучаться по своим делам. Какой-то иной интерес?..

Все было просто. Однажды на улице остановился у доски объявлений и в одном из них вычитал: «…городскому отделению связи требуются доставщики телеграмм. Условия работы по договоренности»… Почта находилась рядом, и он заглянул туда скорей всего из обыкновенного любопытства. Когда там ему объяснили, что к чему, он решил попробовать. «В конце концов, — подумал он, — не контракт века заключаю, не понравится — брошу».

Но случилось так, что он втянулся, и даже занимался этим делом в охотку. Оно вносило какое-то разнообразие в его достаточно замкнутую жизнь. Многочасовое хождение по улицам и дворам служило хорошим тренажем для ног и профилактикой от гиподинамии. При его малоподвижном образе жизни это было очень кстати.

И еще. У Николая Лодина было серьезное увлечение: он писал. Контакты же с различными людьми, наблюдение всевозможных сцен городской жизни давали пищу для размышлений, будили воображение, подсказывая необычные сюжетные ходы для его будущих произведений, порождали незатасканные поэтические метафоры и сравнения. Верно заметил один философ, что мысль человека работает лучше всего, когда его тело находится в движении.

Для кого-то со стороны мог показаться странным молодой человек, остановившийся в уличной толпе и что-то торопливо записывающий в небольшой блокнотик. А тому было все равно, что о нем подумают: важно было не упустить интересную мысль, зафиксировать ее пусть даже в непричесанном виде — придет время, всякий набросок сгодится; любой дом, пусть самый огромный, строится из отдельных кирпичиков.

Писать стихи и рассказы он начал давно, еще в школе. Что это было, потребность, призвание, кто знает… В юные годы почти каждый из нас брался за перо — поэтами и прозаиками становились очень немногие, выдающимися — одиночки. Но было у тогдашнего Коли детское честолюбивое желание выделиться перед сверстниками, более того — оставить на этой Земле о себе долгую добрую память. Желание само по себе похвальное, но как его осуществить? Из множества способов и вариантов он выбрал путь, представлявшийся ему наиболее подходящим, — литературу, полагая, что на этом поприще снискать лавры будет проще всего. Он решил осчастливить человечество шедевром…

С младых ногтей он много и увлеченно читал, книги были основным его досугом, особым миром, в который Коля уходил, погружался с большим удовольствием, граничащим с блаженством. Родители его в этом поощряли — все лучше, чем шкодничать по задворкам с подозрительными дружками, — школьный библиотекарь не могла им нахвалиться, называя лучшим книгочеем школы, ставила в пример и придерживала для него самые свежие бестселлеры. Багаж его познаний с годами несомненно рос и пополнялся, представления о жизни становились цельными, и он стал подумывать, что и сам уже сможет писать книги не хуже именитых сочинителей. Заряженному неисчислимыми идеями и жгучим желанием высказаться, поведать всему миру сокровенное, выстраданное в недрах юной души слово, ему казалось: стоит лишь засучить рукава, засесть за письменный стол над листом бумаги, и успех, а стало быть и широкая известность, обеспечены. Тем более что и дебют в школьной газете был удачным — его стихотворение на злобу дня некоторые ученики даже знали наизусть, а рассказ о трагическом происшествии на танцплощадке был рекомендован в областную молодежную газету.

Лодина это вдохновило, и он пошел дальше. Первый штурм литературных вершин Коля предпринял в шестнадцать лет, когда послал небольшую свою повесть в журнал «Юность». Название ее было броским — «Пади к моим ногам!» Увы, чуда не произошло — никто и ничто к его ногам не упало. Пегас начинающего автора оказался хилым и не потянул; атака сходу на священный Олимп завершилась полнейшим фиаско. К тому же попутно выяснилось, что там, на заветной вершине, его никто не ждет. Тем более с распростертыми объятиями. Он не учел главного — на любой вершине свободных мест не бывает, они всегда заняты. Повесть, написанную от руки, ему возвратили. Рецензия литконсультанта была, мягко говоря, разгромной и до обидного краткой. Поражение Коля переживал тяжело, болезненно, полагая, что отказ — не что иное, как обычные козни столичных писак, не желающих признавать талант молодого конкурента.

Со временем горечь улетучилась, он успокоился, отошел, но от своих помыслов о литературной славе не отказался. Он продолжал писать, однако работал не так торопливо, как раньше — каждую строчку рассказа, каждое четверостишие он старался довести до совершенства, насколько позволяло его умение. Позднее, учась в институте, он стал заниматься в литобъединении, которым руководил редактор вузовской многотиражки, опытный журналист и автор нескольких книг о гражданской войне. От него Николай почерпнул немало полезного. Дельные советы Леонида Иосифовича были хорошим подспорьем для Лодина, и он потом не единожды вспоминал своего наставника с благодарностью.

Однажды, разбирая работы на одном из занятий, Леонид Иосифович сказал ему:

— У тебя, Коля, несомненно, получается. Работай над собой, над словом, и успех обязательно придет. У тебя искра божия в наличии имеется — я в таких случаях редко ошибаюсь. И побольше фантазии, вдохновенья, полета мысли. Твой серьезный минус — ты слишком рационален, в твоих рассказах не хватает сумасшедшинки. А большой писатель без этой самой сумасшедшинки никогда не состоится.

Студенческую многотиражку он рассматривал как трамплин для прыжка в большую литературу. Там он пробовал свои силы, напечатал первые серьезные материалы. По объему они были незначительны, а потому, как казалось Николаю, в его творческой судьбе решительно ничего не меняли. В большое плаванье можно отправляться только на большом корабле, думал он. Вот он и строил этот корабль, упорно корпел над ним последние годы. И теперь его долгая кропотливая работа приближалась к финишу — монументальный роман о современной молодежи был почти закончен…

Работа на почте большого ума не требовала: получил из операционного зала кипу телеграмм, отсортировал свои-чужие согласно участку обслуживания, и вперед по адресам. Разнес — вернулся назад, ну, и все по новой.

Как-то так получилось, что из всех пятерых коллег наиболее тесные отношения у Лодина сложились с пенсионером по фамилии Цульский. Этот хмурого вида пожилой мужчина, с вечно небритым, неприветливым лицом, в любую погоду ходивший в одном и то же сером прорезиненном плаще и форменной фуражке работника профессиональной пожарной охраны, на самом деле оказался человеком доброжелательным и словоохотливым. Он работал на почте давно и свое нехитрое дело знал досконально.

— Особливых трудностей в нашей работенке нетушки, — говорил он Лодину, посвящая его в тонкости дела. — Главное две вещиции: район, дома, улицы знать как азбуку и депеш по важности отличать. Если кажный депеш будешь получателю персонально вручать — исходишься враз, ножек-то надолго не хватит. А ты не колготись, прочел депеш, а там «поздравляю с праздником…», а тот праздничек еще после четвергового дождичка наступит, депеш — смело в ящик! Ну, кагды там с грифом «срочная», или «встречайте завтра, поезд такой-то, вагон нумер такой-то», тада извольтесь приватно в руки. Ну, а если в ней значится такое: «Доехала хорошо, Маша — Дуняша» — опять же в ящик, — не бояре, чтоб на тарелочке им, как слуга, не к спеху. Хорошо ведь оно и есть хорошо — чего коней из-за этого шпорить да загонять, значит ихний сродственник или кто там еще, жив, целехонек и уже на месте жует пироги. Скажу тебе так: плохую известию надо тащить без промедления, тут шутковать не стоит, а хорошую можно и придержать, потомить клиента, тада и радость слаще покажется.

— А такую, например, в руки или как? — Лодин показал Цульскому одну из телеграмм.

— Так-с, — сказал тот и, читая текст, беззвучно зашевелил губами. — Такую с улыбочкой подают… «родился сын…» новость наиважнецкая, можно сказать, верную трешку оттяпаешь, да еще и магарыч выставят, винтом назад выйдешь. А вообще есть мест двадцать так, тридцать, где без чаевых не отпустят, я такие адреса обслуживаю всегда с настроеньицем…

— Вы, наверное, многих уже хорошо знаете за столько-то лет?

— Еще бы, — зарделся старик, поглаживая свой линялый, нелепого вида и фасона галстук. — Раскладываешь депеш по маршруту, а человек уже перед глазами, видишь, точно в зеркале; ага — Петров, адрес такой-то, знаешь — главный инженер завода, интеллигент, лицо умное; Сидоров, к примеру, — этот железнодорожник, пьянчужка одиночный, вдовец, какая-нибудь там Семенова, ага, — это дурочка психушная — лучше не сталкиваться…

— Интересно… — рассеянно произнес Лодин, задумавшись о чем-то своем.

— Хм, интересно, да это что? Тут, пока депеш носишь, такого наглядишься… У меня за все годы столько приключеньев случалось. Вот историйку вспомнил… Хе-хе, забавная. Несу депеш на Симаня, морячке одной. Муж телеграфирует, судно пришло в Вентспилс, завтра, мол, жди дома. Ну, второй этаж, труд невелик подняться, звоню — звонок не действует, хотел уже оглобли повернуть, в ящик сообщеньице оприходовать, а тут сквозняк подул или что, дверь — хоп, и приоткрылась. Я осторожно захожу, музыка тихо играет. Прихожую прошел — никого, иду дальше, в комнату, ну, а там… хе-хе, моя адресаточка нагишком, а на ней парнишечка молоденький прыгает, как козлик. Забавляются, увлеклись… Ей то уже все сорок, а пацан-то совсем зеленый, прыщавый. А рядом вовсю видео накручивает и по телеку сценки такие: мужики, бабы, звери — все скрестились, тьфу, гадость. Они, видно, полюбовнички мои, таким макаром себе охоту распаляют, развратные, просто так им уже скучно, картинки подавай… А может, и не срабатывает что-то без допингу, народец-то нынче жидкий пошел — химией питается, газами дышит. Зашел я, значит, а гражданочка моментально в конфуз, что-то там на себя накинула, депешку трясучими ручками взяла, словно утюг каленый. Смутилась, ужас! Прочла — ко мне чуть не на коленках, товарищ, дорогой, вы ничего не видели, ведь правда? А сама десятку в карман сует. А я, чтоб поддразнить маненечко: кто его знает, говорю, может видел, — а может и не видел, чего-то я еще и сам пока не разберусь. А она мне причитает: «А вы разберитесь, дорогой, только правильно разберитесь, а то у меня муж ревнивый, зверь, кровь азиатская, убьет и не поморщится». И опять же, лезет в буфет, где напитки, и мне в сумку бутылку заморскую шух, форма у ней такая чудная: груша не груша, бочонок — не бочонок, х… в общем голландский… Странный оказался, мать его туды, голубенький такой, а в нем серебринки, точно снежок искрится. Ну, взял я, чего ж делать, когда тебе насильно пихают, а сам думаю: «Не мужа ты, стервоза, пугаешься, что прибьет, а жизнь такую медовую да блядскую упустить боишься. Удобно ты в ней жируешь, вот и дрожишь, замазываешь…» После пришел домой, налил чарочку и рассуждаю, как бы от этих снежинок в горле не запершило, а то затошнит — вся эта прелесть голубая назад отрыгнется. Выпил — ничего, пошло. Значит они там все продумали, как и красоту и вкус соблюстить. Надо сказать, ликер этот штука душистая, приятственная. В некотором роде, но слабая… Ее девицам нецелованным пить, а я б перцовочку предпочел, это дело наше, знакомое, забытое, правда, за отсутствием, хе-хе…

Цульский и впоследствии рассказывал Лодину немало разных забавных эпизодов. Да и сам Николай со временем повидал всякого. Как-то в старом деревянном доме свалился с лестницы — оперся на перила, а они прогнили вконец, ну, и загремел, хорошо, что удачно, легкими ушибами отделался. В другой раз на него в подъезде ни с того ни с сего собака какая-то дурная накинулась, еле отбился. И чем он ей не угодил? Разделала его, как бог черепаху — брюки измахратила в лапшу, но ноги не покусала. Лодин и такому исходу потом радовался, а то гадай: бешеная была эта тварь или нет. А уколы против бешенства, он слышал, процедура, ну, очень неприятная.

Был и такой случай. Срочная телеграмма, суть такая: адресат должен встретить вечерним рейсом самолет из Москвы; с экипажем ему пересылали какое-то лекарство. Звонил, звонил — дверь не открывают. Зашел через пару часов — тот же результат. Обратился в квартиру рядом. Те отвечают, мол, странно, но своего соседа уже пятый день не видели, на глаза не попадался. Ну, закрутилось: сообщили в ЖЭР, участковому, дверь вскрыли, а там — труп и душок уже такой пошел — святых выноси… Потом выяснилось — инфаркт. И мужик-то не старый совсем — шестидесяти не исполнилось…

Более чем за год работы Лодин знал назубок каждую улицу, каждый закоулок, черные ходы домов, проходные дворы своего района. До этого он и не мог вообразить, какие трущобы скрываются порой за внешне пристойными фасадами многих домов. Отдельные строения напоминали музейную архитектуру позапрошлых столетий. Подъезды таких халуп, со стенами, исписанными похабщиной и любовными формулами, с потолками, будто оспинами покрытыми копотью сгоревших спичек, источали стойкое отвратительное зловоние — смесь запахов кошачьей мочи, табака, пота, гнилых овощей и всяких нечистот. Ветхость, запущение, жалкий вид этих убогих обиталищ, достойных разве рабов, этих полудомов, полубараков, угнетали, подавляли как живущих, так и посещающих их по необходимости. Человек непосвященный мог подумать, что такое возможно в наше время увидеть только в кадрах старинной кинохроники. Увы, это была суровая реальность сегодняшнего дня, увы, в этой реальности жили «цари природы», люди, товарищи, граждане страны Великого Октября… Встречаясь с жильцами этих районов, Лодин испытывал непонятную неловкость, словно был в чем-то виноват перед ними. В их глазах он видел дикую тоску, боль несбывшихся надежд, безысходность и, самое страшное, покорную обреченность своей участи. Это были в большей части люди нелегких судеб, сломленные, павшие духом и не ожидающие уже никаких подарков от этой жизни.

Коля Лодин не хотел для себя такой судьбы, он готовился на этом свете совсем к другому… Не презирая неудачников, скорее жалея их, и даже искренне, он мысленно уже витал в иной жизни. В жизни красивой, вольной, независимой, и он дал слово, что сделает для этого все. Все возможное и даже невозможное…

VII

Приятель много не понимал в этой жизни, но от того не стал хуже.

(Из речи Джексона на поминках И. Христа)

Евангелие от Джексона 32:2

Домой он вернулся поздно, усталый и злой. Действительно, предчувствие не обмануло Олега и он уже отчетливо понимал: отпуск накрылся окончательно и бесповоротно, и его перспектива на это лето практически отсутствовала. Дал бы бог теперь в сентябре-октябре ухватить лето за хвост на каком-нибудь черноморском побережье. Как осточертела эта собачья жизнь — ни выходных, ни отпусков, и так годами.

Но Верховцева бесило не столько это дерганье, а какая-то безнадега: сколько ни крутись, сколько ни бейся — все как рыба об лед. Преступность растет такой лавиной, что приходится браться сразу за ворох дел, которым, кажется, несть числа, а доводить до конца удается хорошо если треть. И потому отзыв из отпуска виделся ему совершенно напрасным делом: ну, раскроют в этом месяце тридцать девять процентов преступлений, а не тридцать восемь с половиной, как в прошлом, какая разница, все равно никто не похвалит. Как говорил его старый друг Джексон, он, Олег, относится к той категории служивых, которые имеют узкую грудь для орденов и широкий зад для пинков. Да и это дело, видать, «тухлое». Начальству легко твердить: «Пойдешь по горячему следу… проработаешь жилой сектор…» Хм, по следу… Да пока хозяева вернулись домой, след давно остыть успел, да и был ли он, этот след? Хотя, как любит говорить шеф, следа не оставляют только змея на камне, птица в воздухе и мужчина в сердце женщины. Значит, будем искать, эх, пропади все пропадом… Отдыхать!

Верховцев прилег на диван, нажал клавишу магнитофона, но в звуки музыки тут же вмешался сигнал телефонного звонка.

«Черт подери, — с досадой подумал он. — Неужели опять с работы?» Он взял трубку — на проводе был Джексон.

— Олег? Привет! Не спишь?

— Да нет, пока не собирался. — Верховцев даже обрадовался звонку. Этот человек был своего рода отдушиной для него. Ему можно было поплакаться в жилетку, не опасаясь огласки, поделиться самым сокровенным. Джексон всегда все знал и при необходимости мог дать дельный совет, а если не мог, то просто молчал, и на том спасибо.

Верховцев тяжело вздохнул:

— Рад бы тебе помочь, но не смогу.

— Понял, поищем в другом месте. Кстати, чего у тебя такой кислый голос? — поинтересовался Джексон.

— Да вот, отозвали из отпуска и всучили тухлое дело.

— Сочувствую, но кого ж в этом винить?

— Ну, я не могу тебе сказать однозначно, причин множество, но на мой взгляд, одна из самых существенных — это несовершенство законов. А Верховный Совет занят черт знает чем.

— Знаешь, в чем беда таких, как ты? — остановил его Джексон. — Вы все ждете каких-то правильных законов, способных изменить статус-кво. Во-первых, наш Верховный Совет не примет ни одного нормального закона, они потонут в словоблудии. Да к тому же все хорошие законы написаны уже несколько тысяч лет назад, и к чему это все привело?

— Я что-то не пойму, о каких законах ты говоришь, — сказал Верховцев.

— Ну, мой мальчик, ты даешь…

Слово «мальчик» Джексон частенько употреблял применительно к Верховцеву. Это повелось еще с детства, когда маленький чистенький Олежек был не в ладу с расхристанной чумазой уличной вольницей, где в почете было грубое слово и крепкий кулак, и где один из атаманов этой вольницы Джексон, которого уже тогда называли только так, а не Евгений, как звала его только мать, непонятно почему взял Верховцева под свою защиту. Одна его фраза: «Эй, мальчик, ползи сюда, садись рядом» — подняла благообразного пацаненка на один уровень с теми, кто еще вчера задевал его по причине малолетства. С тех пор их связывала искренняя дружба. Верховцев благоговел перед Джексоном за его великодушную поддержку, не требующую взамен своего «я», за то, что Джексон, сам будучи личностью, ценил личность в других. Джексона же, вероятно, подкупала искренность привязанности Верховцева.

— Видишь ли, уважаемый, — голос Джексона вновь загремел в трубке. — Чтобы меня понять, нужно набраться немножко терпения, так что устройся поудобней. Я, например, лежу ноги кверху, осуществляю отток крови с конечностей, чего и тебе желаю. Так вот, тысячи лет назад миру были уже даны десять заповедей, при соблюдении которых уже должно было бы воцариться общество справедливости. Могу напомнить: не убий, не укради, чти отца своего, не пожелай жены ближнего, ну, и прочее… Ну и что — убивать стали меньше? Не-ет. То-то. А почему?

— А в самом деле, почему? — переспросил Олег.

— А потому, что прежде чем это было произнесено и написано, кто-то уже успел прошептать: убий, укради, пожелай жену ближнего… И этот шепот-шепоток оказался сильнее гласа праведного. И вообще, чтобы понять, что такое хорошо, сначала нужно определить, что такое плохо, а это можно только понять на своей шкуре. Все эти заповеди, я полагаю, мог написать человек, которому дали по башке, потом выпили его винцо, закусили его барашком, тут же трахнули его жену, а перед уходом побили горшки.

— Позволь не согласиться, — возразил ему Верховцев. — Писал-то заповеди Моисей, но диктовал ему бог, так сказано в Ветхом завете, а Христос подтвердил это, что и свидетельствуют Евангелия.

— Может быть, бог и диктовал, но Сатана при этом дико хохотал, — продолжал Джексон. — Он-то понимал, что никакими заповедями образумить никого нельзя. Ведь чтобы эти божьи законы действовали, нужно иметь солидную дубину, такую же дубину и готовность убить, присущую тем, кто эти заповеди похерил. Короче, дело не в хороших законах — их можно принимать хоть каждый день — но пока не будет дубины, гарантирующей выполнение этих законов, все всегда будут сетовать на их отсутствие.

— Ну, а если посмотреть на Христа… — Начал было Верховцев.

— А что на него смотреть? — голос Джексона был сама уверенность. — Он что, девица-красавица? И в чем его подвиг? Взошел на крест и этим, якобы, искупил все грехи человеческие? А не кажется ли тебе, что с моральной точки зрения этот акт дурно пахнет?

— Но почему? — даже растерялся Верховцев. Он был убежденным материалистом, но при таком святотатстве ему стало не по себе. — Ведь он свою жизнь не пожалел за людей, что ты здесь видишь аморального?

— А то, мой мальчик, — в голосе Джексона появились покровительственные нотки. — Ведь этой жертвой, которой были искуплены все, подчеркиваю, все грехи человеческие, бывшие и будущие, он дает моральную индульгенцию на будущие преступления. В свое время Римских пап страшно критиковали за торговлю индульгенциями, а спрашивается за что, за то, что копировали своего патрона? И кроме этого, мне не очень нравится, что он воскрес.

— Вот так-так! — искренне удивился Олег. — Поясни.

— Видишь ли, — рассуждал Джексон, — он-то воскрес, а те, кто пошли за ним и приняли муки за его учение? Они-то сыграли в ящик по-настоящему и встанут якобы только во время страшного суда. Да и если разобраться, смог бы он искупить грехи людские, не окажись рядом Иуды?

— Иуды?!

— Да-да, Иуды! Не продай он Христа, смог бы тот выполнить свою миссию?

Верховцев, пораженный такой внезапной для него мыслью, что-то невнятно замычал в трубку. А Джексон продолжал:

— Вот и выходит, что добро и зло ходят рядом, под ручку, и не могут существовать одно без другого. Так что закон диалектики о единстве и борьбе противоположностей действует, и это факт. Убери Иуду — и что останется от Христа? Ведь у нас в стране произошло то же самое: мы столько лет боролись со злом, что как-то незаметно улетучилось добро. Давили Иуду, да не задавили, зато хорошенечко придавили Христа. Во всем должно быть равновесие, баланс. И все ошибки наших доблестных органов исходят из совершенно неверной, порочной установки в светлом будущем покончить с преступностью.

— А ты имеешь что-либо против этого? — спросил Верховцев.

— Ни в коем случае! Но это невозможно и потому глупо: всегда найдутся люди, точнее их назвать, нелюди, которые будут убивать, грабить, воровать и не потому, что голодны. Одни — потому что имеют желание жить за чужой счет, другие ощущают патологическую потребность совершить преступление…

— Но ведь были попытки ученых выявлять такую патологию с раннего детства, — заметил Верховцев. — Значит, в перспективе можно будет изолировать общество будущего от врожденных насильников и убийц.

— Э-э, брат, — вздохнул Джексон. — Это опасная дорожка, по ней уже ходили: лес рубят — щепки летят, а вдруг ошибка? А вдруг упекут нормального человека или кто-нибудь с кем-нибудь сведет счеты? Выходит, что ради блага людей будут свершаться преступление.

— Тогда что ты предлагаешь?

— Да ничего не предлагаю, — после некоторой паузы произнес Джексон. — Делайте свое дело, ловите виноватых, защищайте тех, кто не может сам себя защитить, выполняйте роль той дубины, которая охлаждает пыл у тех, кто не уважает законы. Не допускайте беспредел, как говорят в зоне. И помни, что плохо, это не когда плохой закон, но когда его не исполняют.

— Так-то оно так, — почесал за ухом Верховцев. — А как же быть с мыслью Достоевского о том, что благо всего народа не стоит и слезы невинного ребенка, дословно не помню, но по смыслу где-то так. А ты толкуешь о дубине. Как же быть с так называемыми общечеловеческими ценностями, которые несет нам религия; милосердие, сострадание, любовь к ближнему, которые приходят на смену сталинизму?

— Достоевский и христианство против сталинизма? Интересный вопрос. При всей огромной разнице, тут есть и много общего.

— Честно говоря, не вижу ничего общего, — произнес переставший удивляться Верховцев.

Джексона, видимо, задела эта реплика, в его голосе появились нотки раздражения:

— А общее как раз в том, о чем забываете вы с Достоевским, глубоко верующим человеком, рассуждая о слезе невинного ребенка, что церковь насаждала свои, так называемые общечеловеческие ценности, подавлением ереси, то есть всякого инакомыслия, кострами инквизиции, крестовыми походами, насильственным крещением и обращением в свою веру. Литовцев, тех аж несколько раз заставляли принимать христианство. И поэтому рассуждения о слезе и в таком духе считаю просто кощунством.

Верховцев решил подзадорить приятеля:

— Но тем не менее, Литва теперь одно из самых католических мест в мире. И вообще, даты крещений народов теперь празднует все человечество и все признают, что это было великое благо.

— А не напоминает это тебе сталинское: «железной рукой загоним все народы к счастью», — отрубил Джексон.

Верховцев ненадолго задумался.

— Знаешь, где-то я согласен с тобой, но чтобы закончить нашу полемику об Иуде и Христе, хочу сказать, что Иуду все же не люблю.

Джексон весело засмеялся.

— Это мне ничего не доказывает. Я встречал много христопродавцев, так же не любивших Иуду. Но не любили они не потому, что тот продал, а потому, что продешевил.

— Не стану спорить, — тяжело вздохнул Верховцев. — А знаешь, я подумал о том, что Иуду не любят и поклонники Христа и, как ты их называешь, христопродавцы.

— Я тебе об этом же и толкую, — нравоучительно проговорил Джексон. — И вывод здесь можно сделать только один: Иуда — действительно дерьмо, но еще раз повторюсь, — от него никуда не деться. Хорошее и плохое идут по жизни рядом и, как бы мы ни бились, это будет всегда. Да и знаешь, что сегодня плохо, то завтра вдруг хорошо, и наоборот.

Верховцев засмеялся:

— Будем считать, что ты меня успокоил. Надо в самом деле учиться проще смотреть на все эти вещи. Я в свое время довольно серьезно интересовался религией, по крайней мере, прочитал и Ветхий завет, и Евангелия от Марка, Иоанна, Луки и Матфея, но такие «еретические» мысли мне не приходили в голову…

— Мне кажется, что ты недостаточно глубоко изучал писание, — перебил его Джексон, — иначе не перечислял бы все евангелия, а назвал бы их Новым заветом. Что касается моих еретических мыслей, то можешь считать их Евангелием от Джексона. Ну, а теперь, пока. Как говорится, желаю успехов в труде и обороне. И еще маленький совет: не работай ради показателей, работай ради дела, и как бы ни ругали тебя, в конечном итоге ты будешь всегда прав перед людьми и, главное, перед своей совестью. А сможешь так работать, то рано или поздно и даже незаметно для себя обгонишь всех своих не в меру суетящихся перед начальственным взором коллег. Все равно здравый смысл победит и время деловых в хорошем смысле слова людей, неизбежно наступит даже и в СССР. Все. Понял?

Верховцев молчал.

— Значит, понял. Ну, в таком разве, будь. Звони…

И Джексон положил трубку, не дожидаясь его ответа. Верховцев тоже положил трубку, встал и направился в ванную — после тяжелого суматошного дня тело требовало освежающего душа.

«Конечно, в высказываниях Джексона много спорного, но логики они не лишены, — думал он, стоя под теплой и плотной струей. — А может, попробовать использовать теорию Джексона на практике? Если борясь с Иудой, мы уничтожали Христа, то может быть, надо бороться с Христом, чтобы уничтожить Иуду?..»

Душ делал свое дело, и дикая, неимоверная усталость постепенно отступила — ей на смену пришло состояние легкой приятной слабости. И уже факт сорванного отпуска не воспринимался так остро и болезненно, как это было вчера. Конечно, расслабившись, настроив себя на продолжительный отдых, трудно вновь войти в «рабочее состояние», но человек такое существо, что может истязать самое себя беспредельно и при этом еще как-то умудриться выжить.

А на сегодня все: спать, спать, спать! Утро вечера всегда мудренее. Даже плохое никудышное утро…

VIII

Бог с ней, с головой. Но это надо видеть.

Евангелие от Джексона 15:19

Верховцев вышел из управления внутренних дел с такой тяжелой головой, что не сразу сообразил, в какую сторону идти. После прокуренного кабинета на свежем воздухе слегка пьянило, легкие работали жадно, как кузнечные меха. Хотелось посидеть где-нибудь на скамейке, спокойно, неторопливо обдумать текущие дела. Он направился в сторону Кировского парка, парка его детства. Это было одно из его любимых мест, где он мог по-настоящему расслабиться и отдохнуть. Даже разношерстная толпа шахматистов, картежников, шулеров разных мастей, с незапамятных времен оккупировавшая скамейки около двух львов, не раздражала его. Наоборот, общество это удивляло своей демократичностью: здесь одновременно вращались и интеллигентные порядочные люди, и всякая сомнительная пьянь-рвань различного калибра. Тем не менее все находили общий язык и не мешали друг другу. Здесь запросто можно было обсудить последние уличные, городские, всесоюзные новости, встретиться со старыми знакомыми и вообще скоротать время.

Вскоре Верховцев приблизился к знаменитому пятачку — там было все как обычно. Несколько групп зевак столпилось у шахматных досок, между ними тусовались помятые, малопривлекательные личности, озабоченные борьбой с похмельем. Под тенью векового дуба, слегка покачиваясь, записной алкаш-интеллигент по кличке Филя хрипло горланил спич о некоем жидомасонском заговоре против советской власти. На оратора из лондонского Гайд-парка он отнюдь не смахивал, однако с десяток слушателей все же пытались всерьез вникнуть в таинственную муть вычурного пустословия. Пьяному оракулу такое прилежание публики было весьма лестно — он знавал и худшие времена, когда вместо рубчика на пиво давали пинком под зад.

Чуть поодаль на скамеечке в гордом одиночестве сидел Джексон и читал «Советский спорт». Верховцев присел рядом. Джексон кинул мимолетный взгляд и, не отрываясь от газеты, протянул руку. Поздоровались.

— Что-то давненько не видел тебя здесь, — сказал Джексон. — Или перестройка работы прибавила?

— Если честно: зашился окончательно, дела лавиной наваливаются — не успеваешь разгребать, и одно другого поганее.

— Ну, это твои заботы.

— Да, конечно, — Верховцев достал сигареты, протянул Джексону, но тот отказался. — Знаешь, я хотел бы с тобой посоветоваться. У меня тут одно дело по квартирным кражам…

— Подожди, если ты думаешь, что я тебе дам какую-либо информацию, то напрасно. Меньше знаешь — лучше спишь, вот мой принцип.

— Я не о том. Я же сказал, хочу только посоветоваться.

— Ах, так, — Джексон отложил газету и с интересом посмотрел на приятеля. — Ну, выкладывай.

— Я тебе уже говорил, что веду сейчас серию квартирных краж и, если откровенно, ясности мало. Моему коллеге поступило заявление от известного тебе гражданина Слесарева…

— Хочу заметить, известного и тебе, — вставил Джексон.

— Да, и мне. Так вот, в этом заявлении упомянутый гражданин пишет, что пригласил одного молодого человека в гости и пока был на кухне, тот его обворовал: взял японский магнитофон, пару золотых перстней, часы и был таков. Вызвали повесткой мальчика, ему семнадцать лет, показывают заявление. Спрашивают, что он может сказать по поводу изложенного. А он в ответ: «Гражданин Слесарев заманил меня к себе в качестве объекта удовлетворения своей мерзкой похоти, проще говоря, чтобы отпедерастить. Когда я это понял, то тут же сбежал. А магнитофон, кольца и прочее — просто ложь». Вот… Что ты думаешь по этому поводу?

— Что тебе сказать… — Джексон с глубокомысленным выражением лица уставился на проплывающую по небу тучу, напоминавшую по форме безногого верблюда. — То, что Бим-Бом известный в Риге педераст, это, надеюсь, знаешь и ты. Обворовали его или нет, мне пофиг. А даже если его и поставили на уши, то и правильно, пидеры для этого и существуют, мне его нисколько не жаль. Да и доказать вы ничего не сможете, свидетелей нет. Разве что вещички всплывут, в чем я сильно сомневаюсь. К тому же, если этот шустрый мальчик начнет настаивать на том, что его склоняли к противоестественному половому акту, то с учетом того, что мальчуган несовершеннолетний, Бим-Бому самому можно дело пришить. Так что тут упираться не стоит — это дело заглохнет само собой.

— Ты прав, — подтвердил Верховцев, — Слесарев через два дня забрал заявление и с кислой рожей промямлил, что у него нет никаких претензий. Меня это дело интересует только в одном плане — вдруг оно как-то связано с «моими» квартирами?

— Ну-у… это вряд ли. Не из той оперы, как говорили в древности.

— Да понимаю, — с досадой проговорил Верховцев, — не за что зацепиться, вот и хватаюсь, можно сказать, за соломинку.

— А все потому, что ты еще не усвоил методику раскрытия квартирных краж советской милицией, — назидательно произнес Джексон. — Прости за откровенность, но ты пока не стал профессионалом в полном смысле этого слова, и станешь ли им вообще — один бог ведает.

— Ну-ну, это уже интересно.

— А ничего интересного, все просто, как яичница. Не надо никого ловить, вычислять, караулить — надо только ждать. Пусть берут хаты — десять, двадцать, девяносто девять, на сотой сами завалятся. Старушка какая-нибудь глазастая увидит, позвонит, на соседей нарвутся. Самый главный враг вора не милиция, а кажущаяся безнаказанность, она усыпляет и после двух-трех десятков дел на очередное он идет, пренебрегая, так сказать, элементарной техникой безопасности. Это постулат массовой психологии, исключения тут редкость.

— В моей работе нужно учитывать все, — заметил Верховцев.

— Безусловно, — согласился Джексон, — но не забывай, что преступный мир процентов на восемьдесят состоит из личностей с пониженным интеллектом. Они могут быть хитры, изворотливы, живучи, но в конечном счете, извини, все-таки тупы. Есть, конечно, там гиганты мысли, этакие стратеги мозговых афер в белых воротничках, но они не занимаются квартирными кражами — размах другой. А те, кто убивают, насилуют, грабят, чаще всего истинные дебилы.

— Возможно, ты и прав, но в моем случае чувствуется хорошая голова.

— На интеллектуала, говоришь, нарвался, но это ничего не меняет. Все равно нужен исполнитель, кто-то же должен хотя бы вскрыть хату, сделать, так сказать, черную работу. Золотая голова и золотые руки разом, во едином существе, в природе почти не встречаются. Отсюда и разделение: белую работу делают беленькие, черную — черненькие. А черненькие всегда, рано или поздно, обгадят любое, хорошо продуманное дело. Так что, как говорят умные люди, «умей ждать».

— Спасибо за совет. Знаешь, когда я начинаю анализировать ситуацию в городе, а я, поверь, знаю ее не понаслышке, мне становится страшно. Преступность неудержимо растет. От невозможности влиять на этот беспредел, сдерживать его, поспевать хоть как-то сводить концы с концами, порой чувствуешь себя абсолютно беспомощным, даже руки опускаются.

Джексон ухмыльнулся:

— Страшно?.. Ты еще жизни не знаешь. Не знаешь, когда по-настоящему может быть страшно.

— А ты знаешь?

— Я такое повидал, что тебе до конца дней своих не увидеть, но не люблю об этом рассказывать. Впрочем, одну, на первый взгляд, безобидную историйку, могу поведать. Так, задачка для детского сада.

— Интересно…

Джексон щелчком выбил из пачки сигарету, неторопливо размял ее пальцами и прикурил от зажигалки.

— Играл я тут не столь давно в серьезной компании в картишки по-крупному. За игрой не сразу заметил, как в соседней комнате забойная команда сколотилась сечку разыграть. Не шушера там подзаборная — игроки, высшая лига. Такая салонная публика даже в нашем «кирчике» — большая редкость. Хотел войти в игру, но вижу, один из той пятерки мне незнаком. Интересуюсь у одного из своих, что за птица. Не знает, Додик, говорит, привел, а Додик шутник известный и шутит все на карман. Э, нет, думаю, с игрой надо подождать — Додик простого парня не приведет. Подошел поближе, решил приглядеться. Игра идет так себе, туда-сюда, этот незнакомчик держится около нуля, в легком минусе. Пока все честно. Но я, если отбросить ложную скромность, кое-что понимаю в этих штучках, в игру не вступаю по-прежнему, хотя не скрою — подмывает рискнуть. Знаю, такой штилевой ход событий только разминка, прикидка, по которой невозможно судить о силе соперника. Вот заварится крупная сечка, тогда и станет ясно, где какая рыба и почем. Не успел подумать — сечка заварилась. Посчитали, поставили по новой, прошлись по кругу. Причем мой мужичок прошел вслепую, по-игроцки. На втором круге пошли пасы. Осталось двое плюс мой. Он медленно, очень аккуратненько посмотрел карты, суеверный, сначала две, боковым зрением подглядываю: туз и десять пик, потом третью приоткрыл — король бубен. Короче — очко, неплохо, но для такой сечки явно маловато, но кто его знает, может блефует. Смотрю, пошел по третьему кругу и крупно — кладет три стольника. Пугает деньгами, думаю. Те двое задергались, решили посмотреться. Посмотрелись, один скинул картишки. А в банке уже собралось около пяти штук. Второй отвечает и вскрывается: три десятки — тридцать очков. Ну, думаю, мой героически слил. Кладет он так медленно свои карты, раскрывает. Первые две — туз и десятка пик, и что я вижу: третья карта — король пик. Тридцать одно очко! Очевидное — невероятное! Вот тут то и мне стало страшно. Об участии в игре я уже не помышлял, остался из чисто спортивного интереса, посмотреть, за сколько времени он их отоварит. Вот как бывает в этом мире. Как он того короля «нарисовал», до сих пор ума не приложу. Столько глаз наблюдало: вроде и на маечке короткие рукава были, и руки все время на виду. Не понимаю!

— Да, тыщу раз прав был классик, утверждавший, что есть множество чудес на свете, что и не снились нашим мудрецам, — сказал Верховцев.

— На то он и классик, — резонно заметил Джексон, — ему и флаг в руки. Кстати, в тот день и сам Додик внакладе не остался, провернул свою очередную каверзу. Хошь расскажу?

— Мог и не спрашивать.

— Так слушай. Там же, где шла грандиозная сека, в сторонке пристроились два шахматиста. Ребята по всему не бедные, партия — полтинник.

— Пятьдесят рублей? — переспросил Верховцев.

— Именно. Ну вот, а Додик все рядом вертелся, глазел на доску, как папуас на снег. То, что он карточный шулер, знали все, а то, что он кандидат в мастера по шахматам, а играет на уровне хорошего мастера, знаю только я да еще узкий круг людей. Стоял Додик, стоял, а потом с этакой детской непосредственностью обращается к шахматистам: «Ой, а я знаю, что это такое, это у вас шахматные часы». Произнесено это было с такой наивностью, что все заржали. А он вытащил из кармана пачку денег и говорит жалобно: «В карты играть не принимают, проиграю хоть вам немного». «А ты хоть играть умеешь?» — интересуются шахматисты. «Да-а, конечно, это — королева, это — офицер, лошадь ходит буквой гэ, — умею!». Все снова дружно заржали, не смешно было только мне. «Ну, а по сколько играть хочешь?» — «А по сколько хотите: рупь не деньги, а бумажка — экономить тяжкий грех». — «Тогда давай по стольничку». — «Да хоть по два». «Ловлю на слове, по два». У любителей острых шахматных ощущений лихорадочно заблестели глаза, и они стали спорить за право первым сразиться с сумасшедшим дилетантом. Наконец договорились, что будут играть по очереди, через партию. Перед игрой Додик принялся канючить фору: «Дайте хоть лошадку…» От такой наглости я обалдел. Но он-таки пешечку выцыганил. Е-два — е-четыре — пошло, как говорится, поехало… Через два часа оба тех идиота выложили ровно по штуке. Ну что, Шерлок Холмс, все понял?

— Понять-то я понял. Но почему ты знал и никого не предупредил?

— Никогда! — отрубил Джексон. — Это мой принцип. За свою дурь должен платить каждый сам. Вон, видишь, на той скамейке гражданин с тремя наперстками. Думаешь, это портной и принимает заказы на пошив?

— Можешь меня не подкалывать, кто это, мне известно.

— Ах, известно. И ОТенри, наверное, читал — ловкость рук против остроты глаз?

— Читал.

— И в сводках, наверное, уже наперсточники примелькались?

— Допустим.

— И в газетах об этих аферистах обывателей предупреждали не раз.

— Не спорю.

— Вот видишь, все должны знать. Но что это за людишки облепили его, как мухи навоз, и делают ставки?

Верховцев поморщился.

— Это идиоты.

— Правильно. А посему еще раз повторюсь: за свою дурь должен платить каждый сам.

— Что ж, спасибо за науку. Учту на будущее.

— Не за что. А теперь вынужден откланяться. Сегодня хорошая игра, кстати у Бим-Бома.

— Джексон, будь другом, возьми с собой?

Тот с некоторым недоумением посмотрел на Верховцева.

— Зачем? Хочешь испытать свое счастье? Не стоит. Я иду туда не для того, чтобы выигрывали такие, как ты.

— У меня другая цель, как тебе сказать… Ну считай, что для меня это будет как семинар по повышению квалификации. Одно дело знать о такой публике понаслышке, другое — наблюдать за ней живьем, без купюр.

Джексон на мгновение задумался, пожевал губами.

— Уговорил, но условия, надеюсь, понимаешь, — посмотрел, вышел, и тут же забыл. И чтобы это не всплыло потом ни в одном из ваших кабинетов.

— Даю слово, — пообещал Верховцев.

— Этого достаточно. Как говорили наши предки, «честь дороже жизни». Пошли.

И приятели детства отправились повышать благосостояние народа в лице Джексона. Идти далеко не пришлось — Бим-Бом жил совсем рядом, как выражаются некоторые босяки и бомжи, на расстоянии приличного плевка.

Уже у дверей бимбомовской квартиры Джексон счел нужным провести дополнительный инструктаж:

— Вот что, Олежик, — ничему не удивляться, никаких лишних вопросов, и дыши весело! Да, еще маленький нюанс, Бим-Бом, знаешь ли, на той неделе замуж вышел. Ты это… эмоции свои на фейс не выставляй, не надо омрачать молодожену радость медового месяца.

В небольшой «полторашке» плавал дым такой плотности, что поначалу и разглядеть что-либо представлялось затруднительным. Игра, по-видимому, только началась, но топор уже можно было вешать, не опасаясь за его падение. На вновь прибывших не обратили никакого внимания: Джексон в подобных сообществах был глубоко свой, а это избавляло его спутника от излишних объяснений своего присутствия. Они прошли к окну и присели на кушетку у журнального столика. Джексон вынул сигаретку.

— Я покурю, а ты пока завари чайку да покрепче. У меня от чайка прорезается благодушное настроение.

Верховцев принялся сыпать заварку в кружки, Джексон прикурил, затянулся и стряхнул пепел в аквариум. Хозяин квартиры, заметив этот акт экологического вандализма, сделал кислую мину, но промолчал, — индивидуумы масштаба Джексона были для него вне критики. Пригасив сигарету, Джексон сосредоточил все внимание на алюминиевой емкости с круто заваренным дымящимся напитком. Казалось, происходящее вокруг его ничуть не занимает.

— А почему ты не играешь? — полушепотом спросил Верховцев.

— Это разве игра? — Джексон отхлебнул из кружки. — Это не игра, это пока только пылесос.

— Пылесос? — Брови на лице Верховцева поползли вверх.

— О-ох, мальчишка, пора с тебя деньги за науку брать. Ладно, время есть, попробую растолковать. Понимаешь, тут система как в большом спорте, своя классификация. Существует низший круг, это игрочишки в парке Зиедоня. Там играют в бурку по пятьдесят копеек. В конечном итоге, основная денежная масса оседает в карманах двух-трех игрочков. Эти два-три несут свой выигрыш в круг рангом повыше. Таких команд уже поменьше, но ставки покрупней. За пару вечеров все деньги «юниоров» перекочевывают опять-таки к одному-двум из играющих. И уже победители несут их сюда, а здесь таких ждут, можно сказать, с наслаждением. К концу игры в выигрыше снова окажется какой-то там дуэт. И они понесут, как пчелки нектар, все здесь отпылесосенное в высшую лигу, где заправляют такие, как Додик, игроки экстра-класса, доктора наук.

— Прямо уж и доктора?

— Да, которые защитились по теме таинства передвижения мастей. Это и будет последней стадией пылесоса. И все начнется сначала: шантрапа будет собирать по рублику в парке Зиедоня и подворотнях, а потом, пройдя по инстанциям, все денежки сконцентрируются у пяти-шести рижских грандов. Ну, а к ним уже подъезжают залетчики союзного пошиба. Правда, они канают под лесорубов — этаких тупых работяг, которые приехали с Севера с бешеной капустой и хотят поразвлечься с купеческим размахом. Но это уже не мои проблемы, я на такие штучки не клюю. Доходит что-то?

— Нет вопросов, — ответил Верховцев. — Кто ясно мыслит, тот ясно излагает.

Джексон, явно польщенный таким комплиментом, взялся разминать свои длинные, как у пианиста, пальцы.

— К чему мне мучиться с этой шоблой, пусть ребята поработают, пропылесосят, очистят от лишнего фраеров, вот тогда появлюсь и оторву свой кусочек в стольничек-другой. Так что, моя игра начнется попозже.

Он пригасил окурок и швырнул его в аквариум. В это время Бим-Бом примостился на коленях у рыжего верзилы, такого огромного, что стокилограммовый хозяин квартиры рядом с ним выглядел хрупким херувимчиком. Игра постепенно набирала обороты. Верховцев, не вникая в ее перипетии, по выражениям лиц и отдельным репликам понимал, кто на взлете, кто в пролете. Все было, как и предсказывал Джексон: выигрывали двое и один держался на нулях. Больше всех нервничал рыжий гигант. У него что-то не клеилось, к тому же донимал Бим со своими неуместными ласками.

— Это и есть муж Бим-Бома? — спросил Верховцев.

— Ну хоть это ты понял без моей помощи, — ухмыльнулся Джексон.

Дела рыжего были видно совсем плохи, и он, чтобы как-то отвязаться от назойливой «возлюбленной», больно ущипнул Бим-Бома за ляжку. Тот взвился чуть ли не до потолка и слетел с колен.

— Пошел прочь, — зарычал вышедший из себя «муж», — мешаешь играть.

Разобидевшийся Бим-Бом понуро поплелся к аквариуму.

— Послушай, и чего ты терпишь такое хамское отношение? — спросил его Джексон.

— Ах, Женя, тебе не понять. Ты знаешь, какой он мужчина!

И Бим-Бом восторженно закатил глаза, губы его похотливо заслюнявились.

— Я вижу, у вас глубокие чувства? — Джексону с трудом удавалось сохранять серьезное выражение лица, но в голосе звучало неподдельное участие.

— Ой, что ты, не то слово, — счастливо щебетал седеющий гомик, — это такое… такое. Я полюбил его с первого взгляда. Со мной такого никогда не было. Я даже ловлю себя на мысли, что хочу от него ребенка.

Верховцев чуть не подавился от смеха, Джексон же оставался бесстрастным — казалось, в этой жизни его уже ничто не могло удивить.

— Чем же он тебя так очаровал?

— Сам не знаю, но как обнимет, как поцелует, дрожу весь.

Глазки Бим-Бома сладострастно заблестели от какого-то мимолетного воспоминания.

— Все ясно, — подвел итог разговору Джексон, — целовался бы еще, да болит влагалищо.

— Фу, какой ты грубый, — капризно бросил Бим-Бом и, вновь обиженный, в оскорбленных чувствах направился назад к любимому «мужу».

Неожиданно противным дискантом заголосил телефон на тумбочке, Бим-Бом пулей подлетел к нему. Верховцев раскрыл рот — он никак не ожидал такой прыти от центнеровой туши.

— Не звони сюда больше, он к тебе не вернется… не вернется, — твердил в трубку новый фаворит рыжего, — он не любит тебя, он любит только меня.

— Старая история, неклассический любовный треугольник, — сквозь зубы процедил Джексон, — она любит его, а он любит другого.

— Чао, лапуля! — Бим-Бом положил трубку, мягко переваливаясь, точно кастрированный кот, подкрался к своему ненаглядному. — Твоя бывшая звонила.

— Что ты там жужжишь? — прогрохотал верзила, увлеченный игрой.

— Твоя бывшая звонила, — с дрожащей ревностью в голосе повторил Бим-Бом. — Наглячка, как она мне надоела! Она хочет разбить наше счастье.

И он стал ластиться к «мужу», нежно покусывая его за мочку уха. Тот с силой ухватил любвеобильного домогателя за толстый зад.

— Не скули, лучше дай денег. Все просадил.

— Да откуда, Мишель, — кокетливо отстранясь, запричитал Бим-Бом. — Осталось только на еду, еще за квартиру не платили.

— Дай, говорю, пидар жопастый, или щас уйду, — настаивал рыжий.

Бим-Бом не устоял и со слезами на глазах выложил четвертной.

— Что ж, за любовь надо платить, — вымолвил он трагическим голосом, мысленно оплакивая уплывшую купюру.

— Так-то лучше, — самодовольно осклабился супруг. — А теперь не маячь, иди постирай мне рубашку, а то меня уже на работе подкалывают, говорят — жена неряха, а ты же у меня чистюля.

Бим-Бом благодарно улыбнулся и утер слезу. Затем он схватил с дивана мятую рубаху, прижал к груди, проворно чмокнул рыжего в небритую щеку и улетучился в ванную.

— Знаешь, Джексон, — Верховцев подвинулся поближе, — у меня создается впечатление, что очень скоро гражданин Слесарев прибежит в наше заведение с новым заявлением о краже.

— Ну и что, гоните его взашей. Это человек, у которого все в жизни в прямом смысле прошло через задницу.

Верховцев задумчиво уставился в потолок.

— Мне кажется, для таких типов Меккой была бы зона. Там бы он в изобилии получал то, чего здесь ему явно не хватает.

— Э-э, нет, — засмеялся Джексон, — Бимбомчик у нас существо нежное, ему любви подавай, как пятнадцатилетней девчонке. Он ведь на полном серьезе влюбляется, а там народ жесткий, суровый, без всяких-разных манер и обхождений. Приходилось мне видать одного такого — ходил с ширинкой на заду…

— Пожалуй, я пойду, — сказал Верховцев. — Ты прав, здесь для меня ничего нет, а свое любопытство я удовлетворил. Ну ладно, этот Бом, он со сдвигом, таким родился…

— Не скажи, — перебил Джексон, — он как раз считает, что это мы со сдвигом.

— Пусть так, но этот детина, здоровенный мужик, к бабам ходит… Как он педиком стал?

— В известных мне местах на сей счет говорят: «Если только раз, еще не педераст». А рыжий, если за это денег дадут или сытную пайку отвалят, готов и матерь божью оприходовать. Где была совесть, там что выросло? А-а, по глазам вижу, что знаешь, ну иди.

— Удачи тебе, — пожелал на прощанье Верховцев.

— Да, да, вашими молитвами.

Дверь захлопнулась, Верховцев вышел на улицу. Вечер был тих и свеж, тяжести дневного зноя не ощущалось. На душе было удивительно спокойно, хотя хаос в голове не уменьшился ни на йоту. Впрочем, так бывало после каждой встречи с Джексоном. В целом же, контакт с давним приятелем благотворно влиял на лейтенанта милиции. Джексон заряжал его не только различной информацией к размышлению и необычными идеями, но и какой-то, не сразу постижимой для него, Верховцева, мудростью жизни.

Сон его в ту ночь был неспокойный: снились бубновые короли, которые вдруг превращались в пиковых, и липучий толстозадый Бим-Бом, страстно желавший ребенка уже почему-то от него. Тем не менее утром он проснулся бодрым и отдохнувшим.

Было без двадцати шесть, за окном уже рассвело. Выходной день позволял всласть поваляться в постели, но Верховцев надел спортивный костюм, кроссовки и вышел из квартиры. Не спеша спустился по лестнице, настроив дыхание на легкий бег. В последние несколько лет он не отступал от правила: как бы поздно не пришлось засыпать, в шесть утра — пробежка по парку. Исключения составляли лишь те дни, когда он вообще не ложился. Уже на второй-третий год работы в угрозыске он начал понимать, что запас здоровья при его нагрузках и непредсказуемо-рваном ритме жизни лишним никак не будет. На шутливые расспросы друзей и коллег, до каких лет он думает держать форму, Олег со своей серьезностью отвечал: «До смерти».

Его любимый Кировский парк не был пригоден для бега. Место это подходило скорее для неспешных прогулок, отдыха на многочисленных скамейках и даже для проведения азартных баталий разного толка, но не для бега. Вся загвоздка была в собаках. Эти четвероногие друзья человека прогуливали здесь своих хозяев практически в любое время суток. При виде бегущего любителя трусцы, свора из породистых и непородистых псов, побросав заботливых опекунов, с радостным лаем дружно устремлялась вслед за ним с единственной паскудной целью — цапнуть за ноги.

Быть может, только поэтому Верховцев невзлюбил собак и все свои симпатии перенес на котов. На эту тему на службе у него частенько разгорались жаркие споры с кинологом Берзиньшем. Схема этих споров была примерно такова: Берзиньш: — «Ну почему ты не любишь собак, они умны и преданны, а коты сплошь предатели»; Верховцев: — «Зато я никогда не видел, чтобы свора котов с воем кидалась на проезжающий транспорт или бегущего человека». Берзиньш: — «Ты признаешь, что собаки умней котов и в дрессировке с ними несравнимы?»; Верховцев: — «На моем месте Куклачев ох, как бы с тобой поспорил. А если насчет ума, то у Пушкина не пес ученый, а кот, заметь». Берзиньш: — «Но согласись, что собака для жизни более полезна, чем кот. Что взять с котов?» (Удар ниже пояса — явный намек на собачье сподвижничество в нашей работе). Верховцев: — «Как сказать, возьми Шарля Перро — Кот в сапогах — мне бы такого. Я уже не говорю о булгаковском Бегемоте или Матроскине из Простоквашино, да это просто клад!» Берзиньш брезгливо морщился и уходил, цедя сквозь зубы: «Не понимаю, как с такими взглядами можно работать в милиции». В подобных спорах он всегда уставал и не выдерживал первым, зато в своей сыскной работе, где особо не требовался хорошо подвешенный язык, его прилежание, дотошность и многотерпение являлись образцовыми, и ему не было цены. Различное отношение к меньшим нашим братьям все же не мешало им оставаться добрыми товарищами.

…Верховцев пересек двор и уже вышел на родную улицу Алфреда Калныня, когда с ним случилось нечто непредвиденное, круто изменившее его планы. Навстречу ему из темного подъезда, нелепо растопырив руки, двигалась мужская фигура в расстегнутых и слегка приспущенных штанах. Вид этого ходячего пугала был настолько необычен, что Олег даже отпрянул на проезжую часть и приготовился к отражению нападения. Но чудак с распростертыми руками враждебных намерений вроде и не имел.

— Человек, помоги, — жалобно выдавил он.

В его голосе было столько грусти и отчаяния, что Верховцев понял — случилось большое несчастье.

— Да ты опусти руки.

— Не могу, вытащи палку.

И только тут Верховцев сообразил, что в рукава ветровки этого бедолаги поперек спины вставлена палка. Палка упиралась в резинки на запястьях рукавов так, что без посторонней помощи избавиться от нее не представлялось возможным. Это обрекало ее носителя на бессрочное пребывание в экстравагантной позе огородного чучела. Верховцев отвернул рукав и вынул злополучную палку. Мужчина беспомощно опустил руки и заплакал. Верховцев посадил его на парапет.

— А теперь рассказывай, что произошло.

И тот, запинаясь и сбиваясь, стал рассказывать.

— Сам я командировочный, ну да, из Кзыл-Орды. Ну, пошел вчера в ресторан, «Кавказ» называется, посидел допоздна. Я вообще-то из-за своей внешности не пользуюсь благосклонностью женщин. Не удался в красоту. Сами посудите — невысокий, чтобы не сказать маленький, дохлый…

— Ну, это я вижу, — вставил Верховцев, — ближе к делу.

— Ах, да, конечно, — мужичонка задумался, как будто вспоминал, на чем остановился, и опять продолжил невеселое повествование:

— Уже перед закрытием познакомился с одной женщиной, миловидная такая, культурная, сидела себе скучала. Ну, выпили с ней по рюмочке, то да се, слово за слово, она меня спрашивает, хочешь, мол, приятно продолжить наше знакомство. Я — само собой, а почему бы и нет. Тогда, говорит, бери пару бутылок, заплати по счету и айда ко мне. Ну, я обрадовался, конечно, взял там же два коньяка, расплатился за обоих, все чин чинарем, и — вперед, как молвится, без страха и сомнений. Чуть не на крыльях летел по лестнице, на руках ее готов был нести. Вот, думаю, побалдеем, будет что о Риге вспомнить. Пришли, привела она меня, значит, на кухню. Открыл бутылку, она достала рюмки. Я тогда на радостях сразу и не сообразил, почему три, а когда дошло — было уже поздно. Из комнаты на кухню заваливает здоровенный жлоб — кулаки с пивную кружку. У меня аж мурашки по спине поползли, а баба, та, подлая, знай похихикивает. Поднял он меня за шкирку, словно Муму, ну что, говоришь, острые ощущения любишь? А у меня язык от страха к небу прирос. А он мне: «Бить тебя я не буду, живи, хорек блудный, хватит с тебя вертолета». Баба, смотрю, уже щетку половую волокет, снимает с нее ручку, а жлобина вставляет ее мне в рукава ветровки. Заливают в меня рюмку на дорожку, и — за дверь. Я кое-как спустился по лестнице, бочком, бочком, все руками по стенкам бился. Стою в подъезде, жду прохожих, кто бы помог. А уже второй час, народ редко появляется. К одиноким мужчинам не подхожу, уже остерегаться стал. Выходил пару раз к проходящим женщинам, — те сразу бежать, ну их понять можно — в темень такая раскоряка вылезает: «Девушка, постойте, можно вас на минутку». Решил ждать парочку какую, влюбленные, они более милосердные. Дождался. Смотрю идут — два парня, две девицы. Смеются, громко разговаривают. Я к ним: «Люди, помогите!» Они сначала опешили, потом вежливо так: «В чем дело?». Объяснил, как мог. Ржать стали, аж стены затряслись. Ладно, думаю, пусть посмеются, потом помогут. Я и сам бы на их месте, наверно, не удержался. Угомонились, тут один из хлопчиков и молвит: «Жалко, ребята, такую конструкцию портить, тут для комплекта еще и самокат клевый получится и будет агрегат-универсал что надо!» И заржали все еще пуще, на девиц даже икотка напала. Тю, блин, думаю, опять в какую-то каку влип. Правильно подумал. Подхватили меня, уж и не знаю как теперь называть, под руки, или под лопасти вертолета, и — назад в подъезд.

— Зачем? — не удержался Верховцев.

— Вот и я так подумал: «Зачем?» Занесли. Девицы, скоренько так, стали расстегивать мне штаны. Я, естественно, пытался противиться, а один мальчик мне и говорит: «Дернись еще разок, яичницу враз сделаю, сам ее и съешь». Тут уж я взмолился, отпустите, мол, христа ради. Не торопись, отвечают, сейчас отпустим. И точно, не обманули, отпустили. Перед этим, правда, девицы вытащили из сумочки подшипник, специально, что ль, носили, неловко так насадили…

Мужичок замялся в смущении, но Верховцеву уже все стало ясно.

— На член, что ли?

— Ну да, — подтвердил незадачливый ловелас, и его измученное, бледное лицо от стыда слегка порозовело, — я аж взвыл, такой тесный попался, а они — ходу. Вот и торчал в подъезде, пока вы меня не освободили, можно сказать, спасли.

Верховцев смотрел на этого фрукта изумленными глазами — с такими вариантами ни в жизни, ни в работе ему сталкиваться не приходилось. Это был полный отпад! Конечно, роль спасителя была ему не внове, но при таких обстоятельствах…

— Подшипник сейчас на вас? — спросил он, и в его голосе непроизвольно пробились нотки официального тона.

— Ох, на мне, куда ж ему деться.

— Покажи.

Тот попытался приспустить трусы, но не получилось.

— Ой, не могу, болит, зараза, — вырвалось у него со стоном.

Верховцев сам оттянул резинку и с интересом посмотрел на деяние сексуальных архитекторов. Крепкий союз нержавеющей стали и человеческой плоти, безусловно, впечатлял.

— Все серьезнее, чем мне думалось, — озабоченно пробормотал он. — Чтоб снять рукой, не может быть и речи.

— Что же делать? — Мужик смотрел на него с надеждой, как грешник на икону.

— Там все опухло, нужно к врачу. Застегни штаны, а я за мотором.

Верховцев не мешкая отправился на стоянку такси и на ближайшем перекрестке наткнулся на Джексона. Тот, сладко позевывая, в радужном настроении возвращался домой после ночных карточных игрищ. В глазах его читалась жажда плотного завтрака и уютной постели.

— Как успехи? — осведомился Верховцев.

— Согласно плакату «Все намеченное — выполним!» — бодро ответил приятель.

— Я понимаю, что ты устал, но помоги мне помочь одному человеку.

— Помоги помочь? — Джексон вопросительно посмотрел на Верховцева. — Это что-то новое. Так кому «помоги помочь» надо?

— Пошли.

Мужичка на месте не оказалось, он выглядывал из подъезда. Того самого, который подарил ему столько незабываемых впечатлений.

«Как видно, не только преступника тянет на место преступления, но и жертву тоже» — сделал про себя открытие Верховцев.

В подъезде они наперебой с пострадавшим рассказали, что к чему. Джексон вполглаза осмотрел достопримечательность. Его резюме было предельно лаконичным.

— Все, чем я могу ему помочь, это найти бабу с таким же диаметром. — Обладатель окольцованного органа взвыл от отчаяния.

— Не вой! — осадил его Джексон. — Посуди сам, на подшипники идет такой металл, что ножовкой его не возьмешь. Да и к морковке своей, я так думаю, прикоснуться ты уже не можешь. Можно попробовать применить молоток, что чуть-чуть не дорос до кувалды. Представь на секунду, — нет, эту гамму чувств тебе, родной, не пережить. Отпадает. Так вот, Олег, бери тачку и вези его в больницу.

— Да я за ней, собственно, и шел, — сказал Верховцев.

— И вези его в Первую. — Это больница «скорой помощи» для всех битых, резаных, колотых и интеллектуально несостоявшихся.

— Я в курсе.

— А тебе, голубь, — Джексон обратился к мужичку, — возможно, придется пережить обрезание. Правда, такую процедуру могут сотворить и в синагоге, так что выбирайте, где ближе.

И Джексон беззаботно рассмеялся.

— Прекрати, Женя, тут боль, несчастье… — осуждающе произнес Верховцев.

— Ах, ах, меня учат морали. Мужик, сколько тебе лет?

— Три… тридцать с-скоро, — неуверенно ответил тот.

— Вот видишь, инспектор, целых тридцать. В любом возрасте плохо быть бестолковым, но быть к тому же и слизняком — совсем непростительно, беда. Да я бы скорее позволил с себя голову снять, чем на болт такую штуку нацепить. А швабру ему вставляли, — даже не заблеял. Устроил бы там хипеж, стекла бы побил, стол перевернул, в конце концов бутылкой по башке обоим. Ладно, некогда мне тут с вами…

Джексон ушел, а Верховцев, поймав такси, повез истерзанного жуткими переживаниями мужичонку на улицу Сарканармияс, в Первую городскую больницу. В тот день утренний бег, можно сказать, накрылся.

IX

У них был выходной — по субботам и воскресеньям квартиры они не брали, так было решено изначально. Однако накануне, в четверг, Купец объявил нерабочим днем и нынешнюю пятницу: они устали — шутка ли, что ни день — квартира, нервы на пределе, так и сорваться недолго. Они стали привыкать к ежедневному риску, как привыкает боец на ратном поле к свисту пуль и разрыву снарядов; даже у Финика появилась этакая основательность, солидность супермена, словно он всю жизнь тем и занимался, что пасся в чужих квартирах.

Конечно, не все у них проходило гладко, случались и накладки. В одну из квартир, к примеру, они так и не смогли проникнуть — у Крота сломалась отмычка и обломок застрял в скважине, в другой раз Финик в квартире случайно зацепил локтем горшок с цветком, тот упал с подоконника и разлетелся вдребезги, земля рассыпалась по полу. Еще один прокол случился у Лени Крота, и он о нем никому не рассказывал. Это произошло, когда Леня последним покидал одну из квартир: открылась дверь напротив и оттуда вышла пожилая женщина. Она пристально посмотрела на него, в ее взгляде было нечто такое, что Кроту стало не по себе, он даже на мгновение стушевался, замешкался, а потом слишком уж поспешно бросился вниз по лестнице.

Поутру Финик с Кротом отнесли на почту очередные посылки с товаром. С посылками своими они в первый раз чуть не влипли — кто же знал, что в этой Латвии их перед отправкой просматривают, рижский компаньон об этом не предупредил, наверно, упустил из виду. Когда сотрудница почты, сурового вида латышка с грубыми чертами лица, сначала на своем языке, а потом на русском потребовала снять крышки для досмотра содержимого, они просто опешили, а потом, увидев, что милицией здесь не пахнет, стали возмущаться. Им указали на стену, где висел перечень товаров, запрещенных к пересылке за территорию республики. Пришлось внимательно изучить содержание табу. Список был хитрый — отправлять запрещалось практически все, кроме, как заметил позднее не без иронии Купец, «воздуха, кирпичей и махорки». У них же в фанерных ящиках лежало то, за что светила лишь одна прямая дорога в казенный дом с окнами в крупную клетку. Чтобы не искушать судьбу, подельнички, забрав манатки, спешно ретировались. Чуть позже, правда, все уладилось. Купец, светлая голова, сходив на почту и покумекав, придумал простую, но гениальную комбинацию: оператору почты сначала предъявлялось содержимое посылки, уложенное в непрозрачный полиэтиленовый пакет, а потом, после досмотра, на столе, где отправители сами заколачивали крышку, пакет незаметно подменялся другим, похожим по внешнему виду и весу — и все о'кей. Правда, к той строгой латышке, которая, казалось, видит все насквозь, они больше не совались, — приходили в смену, когда на приеме работала молоденькая девчушка с милыми ямочками на щеках по имени Майга. Тут все шло как по маслу; к тому же однажды, сдавая посылки, они, как бы между прочим, под «хи-хи и ха-ха», презентовали ей коробку дорогих шоколадных конфет…

Всю долю троицы Купец адресовал в Нефтеозерск некоей гражданке Савчук. Кто была эта Савчук, они и духом не ведали, но было ли это так важно?.. Важно то, что эта таинственная мадам там, в Нефтеозерске, делала свое дело — сбывала по надежным каналам их трофеи, превращая товар в деньги. Разве плохо, вернувшись домой, сразу получить тугую пачку купюр, да к тому же и не одну, ведь счет идет не на трешки, квартовичи и даже не на сотенные — на тысячи, многие тысячи… А ведь это целое состояние, которое обеспечит им дальнейшую жизнь, и жизнь совсем неплохую, ну если не до дней последних, то, по крайней мере, на ближайшее будущее…

Одно было погано, что сейчас держал главарь их в черном теле, суточные — червонец, и крутись как хочешь. Этого красного фантика разве на пиво и хватает. А тут еще Финик с Кротом познакомились с двумя подружками — студентками, живущими на соседней даче. Днем-то еще вместе загорали, купались, угощали девчат мороженным, а вечером пас, финт в сторону — без бабок особо не попрыгаешь. А девочки уходили с другими парнями развлекаться или на дискотеку, или в кафеюшку, обидно…

Но ничего, сегодня им предстояла небольшая встряска — Купец объявил культпоход в ресторан «У старого боцмана», где трудился на ниве ненавязчивого отечественного сервиса их «квартиродатель» Алик, по кличке Экс. Вовремя Купец это придумал, словно почувствовал, что в душах подельников, истосковавшихся по доброму заряду спиртного и волнительным контактам со сговорчивыми дамами, тихо зреет бунт от нервной и спартанской жизни, а бунт на корабле сейчас, когда дела идут так неплохо, был бы, ох как некстати…

…Лодин появился на пляже после полудня, когда вся компания дремала на песке, подставив спины щедрому солнцу.

— Привет рыцарям плаща и кинжала! — бросил он, снимая одежду. — Как настроение?

— Коптимся помаленьку, — вяло отозвался Купец, — топим жир с Финика, во времена тяжкие пригодится.

— Достали меня совсем, — кряхтя пожаловался Финик. — Не дает им мой жир покоя, завидуют, что ли? В народе говорят недаром: пока толстый усохнет — тонкий сдохнет.

— Не знаю, как насчет Финика, а с меня точно ручьем течет. В электричке такое творится… сауна… В городе тоже пекло, пуст, будто вымер. Ну, я в море…

Море приятно освежало. Лодин плыл и плыл вперед, не замечая, что ограничительные буи остались далеко позади. Он не мог остановиться — голубая даль горизонта манила его, как магнит. Наконец он почувствовал, что подустал, и лег на спину, чтобы немножко отдохнуть перед возвращением назад. Он лежал с закрытыми глазами и пытался вообразить себе что-нибудь приятное. Ему представилась она, белокурая Альбина; их встреча на первомайские праздники была такой трогательной. Те два дня, которые Альбина пробыла у него в Риге, были похожи на сказку. И в постели эта женщина просто подарок — тонкая, чувственная, нежная. У Николая уже не оставалось сомнений — они должны быть вместе. Собственно, из-за Альбины, скорей всего, он и решился на это рискованное предприятие. Чувства чувствами, любовь — любовью, но он понимал четко: с голыми руками на такую птицу не охотятся. И тут нужны не винтовка, не сеть, а оружие более универсальное и надежное — деньги. И не просто деньги, а деньги приличные. А сейчас к нему приближались ее глаза, губы, он чувствовал ее дыхание, ее руки ласково обвивали его шею…

— Эй, ихтиандр, жизнь надоела? — вывел его из забвения голос, прозвучавший где-то совсем рядом.

Лодин поднял голову: поблизости на волнах слегка покачивалась спасательная шлюпка, в ней сидели двое атлетически сложенных парней.

— Да немножко бы пожить еще не мешало б, — ответил Николай.

— Тогда давай к берегу, — сказал парень, сидевший на корме. — А то заплывут такие вот курортнички в сторону Швеции, а потом пузыри пускают. Здесь не Черное море — вода сама не держит. Что ни неделя — утопленничек, а нам на хрена такое удовольствие, нам за мертвецов премию не выписывают, наоборот… Так что заворачивай на сто восемьдесят, курс на пляж, а то подвезем, а потом для полного счастья и штраф заплатишь.

«Вот она, сермяжная правда жизни, — думал Лодин, плывя к берегу, — везде руки вяжут, везде ограничения — на суше, в воздухе и на воде. Ну а если мне там нравилось, ну вот именно там… Я ведь госграницы не нарушал и даже в нейтральные воды не заплыл. Акулы в заливе отродясь не водились, да какие там акулы, здесь обычная салака уже редкость. Так в чем же дело, почему людей дергают, как баранов — туда нельзя — сюда нельзя. Нельзя? Низзя! Низ-зя! Зя… зя… зя-а-а!!!»

— Вопрос такой; — заговорил Леня Крот, когда Лодин вернулся назад и немного отдышался. — Раз уж все собрались, хочу выяснить, долго мы еще будем работать?

— Что, к теще на блины торопишься? — спросил Лодин.

— Не в том дело. Всех сокровищ не собрать, а погореть в конце концов можно.

— Погореть можно и сразу, если без головы… — резонно заметил Купец.

— И все-таки засиживаться не стоит, — гнул свое Крот, — и так неплохой урожай сняли.

— Ты так считаешь? — Купец широко зевнул. — Финик вон только — только долги погасил. Ему свои капиталы еще зарабатывать и зарабатывать. Правильно, Юра?

— Правильно-то правильно, — отозвался Финик, — но все-таки делать ноги нужно вовремя. Легавые поди уже хватились нас, рыщут, бесятся…

— Вопрос по существу, — сказал Лодин, — как решите, так решите.

— Но учтите, орлы, — сказал Купец, — парочка жирных кусков у Коляна еще припасена. Возможно, там такое…

Наступило напряженное молчание.

— Хорошо, — нарушил тишину Крот. — Недельки на полторы я еще согласен, а там как хотите, а я сваливаю.

— А больше и не надо, — кивнул Купец и потом спросил: — И куда же ты сваливаешь, Леня, если не секрет?

— Вот вернемся в Нефтеозерск, — мечтательно произнес Крот, — получу свою долю и сразу на Черное море, я же живьем настоящего моря никогда не видел…

— А это тебе что? — встрял Финик.

— Это не море — лужа, душу не трогает. — Крот помолчал, а затем продолжил: — Однажды в зоне кинчик показывали, как щас помню, «Матрос с „Кометы“» назывался, и там песня была, может кто знает: «Тот, кто рожден был у моря, тот полюбил навсегда»… и еще такие слова: «…самое синее в мире — Черное море мое»… И так у меня потом сердце сцепило… Задумал: если на волю выбраться удастся, хоть ползком, хоть на брюхе, а туда доберусь. Этой мыслью и держался. В зоне, Купец знает, без мечты и веры не выжить — кто о бабе, как о чуде, мечтает, кто водки в усласть на воле нажраться. А мне будущее представлялось так: получу у «хозяина» расчет, соберу бабки и возьму путевку на самый дорогой круиз вдоль побережья, Одесса — Ялта — Сочи. Мне один знакомый про такие круизы рассказывал. Лежу, бывало, после отбоя на нарах, а перед глазами картина: Черное море, белый-белый теплоход, и я на палубе. А вокруг чайки, чайки, и девочки в купальничках бедрами крутят, снимай — не хочу. И все люди на борту веселые, красивые, и круглые сутки праздник, никаких забот… Тыщу раз, наверно, эту картинку видел, теперь хочу, чтоб наяву все было.

— Просадишь там все, нищим останешься, — сказал Финик.

— Что ты понимаешь, на мечту никаких денег не жалко. Это святое…

— На святые дела, Крот, деньги не такими способами добывают, — промолвил Купец.

— Ты неправ, Купец. Знал бы, так не говорил. У меня с моей судьбой свои счеты; пока она у меня в должниках ходит, вот я долг и забираю…

А счеты у Лени Крота с судьбой были такие…

Рос он без отца — тот оставил семью, когда ему, Ленечке Кротких, не было и пяти. Как ни тяжело было матери, работавшей маляром на стройке, поднимать самой двоих детей — у Лени еще была годовалая сестренка, — но ничего, подняла, выдюжила. У Лени еще в школе проявилась большая тяга к технике, любой мало-мальский механизм становился предметом его интереса, будь то будильник, пылесос или заводная детская игрушка. Разобрать какую-нибудь вещицу, покопаться, понять принцип работы — хлебом не корми. Он хотел стать знаменитым конструктором, изобретать сложные машины, собирать роботов. Десятилетку ему кончить не пришлось — чтобы облегчить жизнь матери, после восьмого класса пошел учиться в ПТУ на слесаря. Был он трудолюбив, старателен, малоразговорчив и близко ни с кем из других учащихся не сходился, держался особняком. Там, в училище, за фамилию и скрытный нрав свой, он и получил соответствующую кличку, прилепившуюся к нему намертво. Обучение давалось ему без особого труда, занимался он с охоткой и подумывал, чтобы продолжить свое образование в вузе — большая цель требовала больших знаний. Кто знает, как бы сложилась дальнейшая судьба парня, не случись на последнем курсе событие, перевернувшее все с ног на голову, раскрошившее в пыль хрустальный замок его надежд…

В спортзале их училища раза два в месяц устраивались танцы, на которые приходили девчонки из близлежащих районов. Танцевать Леня не любил, дрыгаться как другие не умел да и стеснялся, поэтому танцы интересовали его мало. Приходил он на них так, из чувства солидарности, чтобы не отрываться от коллектива. Иной раз, особенно после «степухи», ребята сбрасывались на какое-нибудь недорогое вино, и тогда Леня Крот чувствовал себя на «скачках» свободней и раскованней. Он забывал о своем невысоком росте, невыразительной внешности, и пригласить на танец какую-нибудь девушку для него уже не представляло сложной проблемы.

Иногда на танцах появлялись и чужаки — ребята из соседнего ПТУ обувщиков, которых обзывали «сапожниками». «Сапожники» приходили своей командой, немалой по численности, и все было ничего до тех пор, пока они не трогали девушек, «забитых» хозяевами мероприятия — те взирать на подобные вещи спокойно не могли. В зале, естественно, выяснять отношения не приходилось, мешали воспитатели и дружинники — все стычки и побоища случались чуть позднее, в укромных местах, на свежем воздухе…

Это случилось теплым майским вечером. На танцах произошел обычный конфликт, опять из-за девчонки — парень из Лениной группы и один «сапожник» никак не могли поделить между собой смазливую рыжеволосую пышку. Каждый горячо оспаривал свои притязания на ее благосклонность и никто не хотел уступать. Пошли разбираться в мужской туалет. Разбор долгим не получился: «сапожник» оказался крепким орешком с хорошо поставленным ударом обеих рук, — видимо, имел к боксу не косвенное отношение. Не прошло и минуты, как он вырубил Лениного сокурсника, все было честно при свидетелях и придраться тогда было невозможно. «Сапожник» же на правах победителя спокойно увел девчонку с танцев.

— Кореша! — стал возмущаться Витька Халюков, самый отчаянный драчун и закоперщик всех смутных дел в группе. — Что твориться?! Да нам щас всем в харю плюнули! Харкнули, а мы стоим, е..лом щелкаем. Да эти ж сапоги пятиглазые совсем оборзели, сегодня Тихона в собственной конуре начистили, а завтра, посмотрите, всех подряд нас будут раком ставить.

Он хотел завести своих сотоварищей, подбить их на святой реванш, устроить обидчику генеральный мордобой, чтобы другим неповадно было распоряжаться в ихней «бурсе», как у себя дома. И завел, и подбил, и устроил…

Час спустя они подстерегли того паренька, когда он, проводив девчонку, возвращался к себе в общагу. Место выбрали нелюдное, время было позднее, к тому же шел дождь… Его сбили наземь и, подогретые вином, били не спеша, обстоятельно, без жалости. Когда тот уже не мог подняться, по очереди пинали ногами.

Леня особыми физическими данными никогда не выделялся и был взят на дело для числа, на случай столкновения с крупными силами. Он держался в сторонке и в первые ряды мстителей лезть не старался. Но тут дошла очередь и до него. Витька Халюков, разгоряченный, подскочил к нему и, показав на лежащего на земле, закрывшего окровавленное лицо, парня, не допускающим возражения тоном, сказал:

— А ты чего, Крот, стоишь, как ангелочек, а ну-ка по печенкам его, ну!

Лене была не по душе такая вот расправа с неравным раскладом сил. Будь он трезв, ни за что не подписался бы на участие в той ночной охоте, но тогда, в тот момент, он подошел и ударил. Ногой. Один раз.

Продолжить экзекуцию им помешала какая-то проезжавшая мимо машина. Оставив свою жертву, мстители трусливо бросились кто куда. Парня полуживого доставили в больницу. Врачи до самого утра боролись за его жизнь, сделав несколько операций. Потом он еще несколько месяцев пролежал в гипсе, получил инвалидность.

А их нашла милиция. Безнаказанно это не прошло. Началось следствие, и на очной ставке потерпевший в числе прочих указал на него, на Крота. И его судили. Странно, Халюков остался на свободе, а он с тремя другими участниками получил срок и попал в колонию. Зато сволочью не стал — уговор: других не сдавать — не нарушил. В итоге за всех девятерых лямку неволи пришлось тянуть четверым. Вот когда Леня Крот впервые остро почувствовал несправедливость фортуны по отношению к себе. Лишение свободы, и за что? За один злополучный удар ногой?

Пройдя весь курс лагерной жизни, сполна хлебнув обид и унижений, Леня вышел на свободу с твердым убеждением, что он отсидел авансом, за еще не совершенные проступки, слишком уж неравнозначными казались ему по тяжести тот слабый пинок и все «прелести» уголовного мира. А коль весы Фемиды тогда жестоко сплоховали, он считал, что имеет моральное право когда-нибудь расквитаться с жуликоватой богиней правосудия. Он терпеливо дожидался своего часа и лицензию на ответный удар использовать не торопился. И этот час все-таки настал: когда на него вышел Купец и предложил интересное дело с приличными шансами на успешный исход, Леня Крот долго не раздумывал. И он поехал в далекую, незнакомую, загадочную Ригу, поехал, чтобы взять свое, чтобы реально приблизить воплощение давней мечты. А к этому времени он уже кое-что понимал в премудростях жизни и кое-чему от нее научился…

…Вечер того дня прошел «У старого боцмана». Сначала сидели за столом вместе, потом Крот и Финик откололись. Потолкавшись у стойки бара, где хозяйничал Алик, они подцепили каких-то подружек и двинули в видеосалон, находившийся при ресторане этажом ниже, где крутили франко-итальянскую эротическую мелодраму. Купец и Лодин остались вдвоем и за неторопливой трапезой долгое время болтали о пустяках.

— Хочешь, я тебя озадачу, Гриша? — неожиданно спросил Лодин.

— Заинтриговал. Ну-ну, озадачь, только не до обморока, — с усмешкой ответил Купец.

— Одну минуту.

Лодин взял из вазочки салфетку, что-то написал на ней бисерным почерком и протянул приятелю, который взял бумагу с нескрываемым интересом.

— Что это?

— Информация к размышлению, как говорили в одном фильме. Читай, после поговорим.

Купец пробежал записку. Ее текст был следующий: «Милочка девятого буду Ялте пять дней старом месте ужасно соскучился жажду видеть будет большой праздник прилетай жду целую маг».

— Поясни, — Купец с некоторым недоумением вернул салфетку Лодину.

Тот аккуратно разорвал ее на мелкие клочки и ссыпал их в пепельницу.

— Квартира — полная чаша. Хозяйка одна, муж — капитан рыболовного сейнера, сейчас в море. Если она мотает — у нас минимум пять дней. Целых пять…

— Всего пять, Колян, — поправил его купец, в раздумье стуча пальцами по столу. — Тебе не кажется, что это не пишется в нашу схему?

— Да, не пишется, вариант нестандартный, поэтому я и держу совет, а не решаю этот вопрос в одиночку. Там отломится много — в один раз покроем пять заходов и физкульт-ура, уборочная закончена, разлетелись, как говорится, по городам и весям…

— Значит там верняк, эльдорадо?

— Гриша, мы хоть раз накололись? — с обидой в голосе спросил Лодин.

— Ну-ну, Колян, — успокаивающе похлопал его по плечу Купец, — я же так… верю-верю…

— Мне старикан один про эту хату рассказывал, он там лично бывал.

— Случайно не тот маг-чародей, что телеграмму подписал? — улыбнулся Купец. — Кстати, как ты думаешь, что это значит, — маг?

— Понятия не имею. А старикан тот со мной на почте работает, тоже телеграммы носит. Телеграмма этой «милочке» на мой маршрут попала, а он случайно увидел, стал канючить, дай, говорит, ее мне, уважь. Это, мол, моя старая, знакомая, щедрой души женщина — пятерку точно отвалит, да еще стопарик нальет, а ты все равно не пьешь. Я ему уступил, а сам как бы между прочим: кто такая? Старикашка-то балабол, язык на веревочке, все о ней и рассказал, и что в хате видел, хоть я об этом и не спрашивал. Словом, решай.

— Хорошо, согласен, — промолвил Купец, немного подумав. — Рыбу ловить надо, пока клев идет. Риск, что так, что сяк остается, зато и впрямь, если отоваримся по-крупному, можно и ставить точку.

— Скажи, Гриша, ты не разочарован, как идет наше дело? Куш устраивает? Только честно?

— Не забивай себе башку, все хоккей. Знаешь, а ведь Крот верно подметил, всех сокровищ не заграбастать, все равно у кого-то их будет больше. — Купец наполнил две рюмки и, не дожидаясь Лодина, выпил. — И вообще, Колян, за свою жизнь я сумел понять важную истину: счастье — это состояние души, а не кошелька.

— Но без денег, согласись, счастливы могут быть только идиоты, это основа…

— Конечно, без них никуда — человеку хлеб насущный нужен. Но богатство само по себе не может сделать человека счастливым. Скажи, Бендер был счастлив? Все дело в нас самих. Бывают и среди миллионеров самоубийцы: уж, казалось, им-то чего не жить да радоваться?

— Это от пресыщения, — проронил Лодин, — а нам оно не грозит.

— Зато грозит обратное.

— Что ты имеешь в виду?

— А то, — полное разорение, бунт нищих. Наш хваленый Союз стал страной непредсказуемого завтра. Я и гроша ломаного на кон за наше завтра не поставлю, а за свою судьбу в этом самом завтра и того меньше. Вот, так, кореш мой любезный!

Лодин взял рюмку, но едва пригубил и тут же поставил — водка не шла.

— Скажи, Купец, а то, что ты насчет Запада говорил, ну тогда, зимой, это серьезно?

— Серьезно, Коленька, ты даже не представляешь, как серьезно. Скажу откровенно: не знаю где, когда и при каких обстоятельствах, а за бугор я прорвусь, но это будет уже другое кино.

— А официально, думаешь, никак не выбраться? — спросил Лодин.

— Хм, — криво усмехнулся Купец, — обещал пан холопу показать усю Европу… Помнишь, у Высоцкого: «Я знаю, что туда меня не пустят, у них найдутся тысячи причин». Ну, а если все-таки и выпустят, то без штанов, с голой жопой, а я так не хочу — в нудисты не подписывался.

— А не горячишься ли, Гриша? Может, еще и на нашем веку все наладится?

— Нет, Колян, — отрубил Купец, — с меня хватит. Я свою веру там, в зоне, за колючей проволокой похоронил. У меня к вере теперь отношение двойственное: в Иисуса Христа — верю, в воскрешение Лазаря — нет. Помнишь, у нас в Приднепровске прямо на горкоме плакат, агромадный висел: «Партия торжественно провозглашает: нынешнее поколение советских людей…», ну и так далее?

— Помню, конечно.

— А потом, что с ним стало?

— Потом его сняли?

— Вот именно. Висел, висел, годами линял под солнцем, гнил под дождем; сначала его хоть подкрашивали да штопали, а после, ты прав, сняли. А с нами что стало, с тобой, со мной, — в дураках?! Кто мы?! А ведь мы верили: вот придет, вот-вот наступит, он самый… ну, не завтра, не послезавтра, но придет… А теперь? Я весь седой, на, посмотри… — Купец нервным жестом приподнял волосы над ухом и наклонился к Лодину. — Значит что, ку-ку, приехали? Развал, нищета, полуголод, прочее… с кого теперь спросить? Где ж все те мудрецы, боги бутафорские, слуги народа, что бал столько лет правили? Нет этих обещал — пожили всласть, потешились, и как оборотни в бронзу, р-раз!..

Купец замолчал. Лодин заметил, как дергаются его веки и ходят желваки на скулах. Купец снова потянулся к сигарете и долго не мог прикурить от зажигалки — руки не слушались.

— Ты помнишь, как тебя в пионеры принимали? — неожиданно спросил он Лодина.

— Да как сказать… — пожал плечами Николай, — туманно.

— А я забыть не могу, словно вчера было. Вступал в пионеры — знамя бархатное с Ильичом-первым целовал, а на нем «Вперед, к победе коммунизма!» золотом вышито. Как святыню целовал, слезы от умиления наворачивались… «Всегда готов!», как попугай кричал, когда меня к борьбе за дело призывали. Радовался внутри, думал, вот здорово, вот повезло, что в такой стране довелось родиться. А сейчас знаешь, о чем думаю?

— О чем?

— Думаю, что не дай бог мне перед смертью сказать себе: «Жалею, что родился и жил в этой стране». Понимаешь, мое государство меня не любит, словно я незаконно сделанный. И я не могу уважать государство, которое платит мне за час несколько центов, за труд мой мне подачку, как кость собаке, швыряет… Я не желаю за такую державу держаться, и нам лучше полюбовно разойтись, без обид и претензий. Видишь ли, если ты не в состоянии изменить ситуацию, то тогда должен менять свое отношение к ней… Мысль не моя, но очень верная. А этого горбатого недоразвитого уродца, именуемого «социализм советский», лечить бессмысленно — только время зря терять. А у меня этого времени нет — я полпути к кладбищу уже отшагал, может и больше… Так что пусть лечением глупые коммунисты занимаются, им все равно другого ничего не остается. Мне их просто жаль — это ж пленники, это ж наркоманы идеологических иллюзий… Знаешь, Колян, я пришел к выводу: родина — это все-таки не березка под окном — к ней могут свои же привязать и больно высечь; родина там, где тебе жить хорошо и душе спокойно. В конце концов, все мы дети Земли, а не заложники со…

Появление Финика и Крота остановило его на полуслове.

— Как фильмус, стоящий? — поинтересовался Лодин.

— Фигня, — ответил Леня Крот, — постельные страдания, одно и то же, скукота, приедается.

— А дамы ваши куда же подевались?

— А-а, — огорченно махнул Крот, — эти дамы из «динамы». Как я погляжу, здесь оч-чень популярный клуб. У нас в Сибири за такие маневры шалавам харю чистят, а здесь напяливают мужика и вроде так и надо, в порядке вещей. А мы их коктейлями ублажали, дурни…

— Купец, мы тут одну вещицу с Леней нашли, — сказал Финик и полез в карман.

— Уж не чек ли на мильен долларов? — усмехнулся Купец.

— Вот, — Финик положил перед ним симпатичную записную книжку с металлической застежкой.

Купец раскрыл ее, пролистал две-три исписанные страницы и, подняв голову, с издевкой спросил:

— Это все?

— Все.

— Тогда пойди и отдай завзалом, может, какой-то посетитель потерял и уже хватился.

— Погоди, Гриша, — остановил его Лодин. — Дай глянуть.

Купец протянул ему книжку в добротном коричневом переплете. Лодин бережно взял ее и неторопливо перелистал. Адреса, телефоны, цифры, множество непонятных рисунков и пометок…

— Знаешь, Гриша, — сказал он, загадочно улыбаясь, — это конечно старо, как мир, но в нашем варианте наверняка сыграет.

Он подмигнул Купцу и убрал книжку в свою кожаную сумочку. Тот, казалось, на лету подхватил его мысль.

— Недурно, недурно… Я давно, Колян, убедился, что ты голову не только для прически носишь…

X

Верховцев сидел за рабочим столом и колдовал на листе бумаги. Большой лист ватмана был уже исписан вдоль и поперек — схемы, адреса, числа, фамилии и прочее, прочее… Завтра на девять утра назначено совещание у Брагина, и Олегу нужно было обстоятельно подготовиться. А что он мог доложить по серии квартирных краж? Увы, немного. Версии были, да все с натяжками, все на песке, хотя кое-что вырисовывалось совершенно очевидно. Итак, кражи происходили только в тех квартирах, хозяева которых находились в длительном отсутствии: в отпуске, командировке, словом, в отъезде, поэтому установить точные даты совершения преступлений было весьма непросто. Во всех случаях преступники следов практически не оставили. Обстановка в квартирах после их «визитов» позволяла сделать вывод: воры не торопились — были стопроцентно уверены, что хозяева не помешают. Обследование внутренних частей дверных замков показало, что их открывали либо подбором ключей, либо отмычками. Причем эксперты отмечали схожесть почерков и высокий класс неведомого специалиста.

Особенно удивлял и тревожил тот факт, что ни одна из похищенных вещей до сих пор нигде «не всплыла». Куда сбывается товар, неизвестно. Ведь согласно логике, преступникам незачем долго держать краденое, да чаще всего, и негде. Возможно, это были «гастролеры», которых уже и след простыл. Состригли свои купоны в Риге, — и с приветом. А вещички уже давно кочуют по необъятным просторам родины, ищи ветра в поле. Но если «гастролеры», выходит, работали по наводке. Да, без наводчика здесь не обошлось. Все квартиры, как одна, принадлежали людям состоятельным: моряк загранплавания, кооператор, архитектор, заведующая крупным универсамом… Свой наводчик, свой, голову на отсечение, — здешний деятель! И с хорошим банком информации! Тут надо крепко думать и долго копать. И еще в который раз отработать жилой сектор, найти ключевую зацепку, конец нити, а потом уже мотать, мотать этот хитромудрый клубок…

Чтобы как-то отвлечься от тяжелых раздумий, Верховцев решил заварить кофе, включил электрический чайник. Потянулся за сигаретой, но отложил ее в сторону. «Нет, — подумалось ему, — надо с этим злом рвать решительно. Хватит парадоксов: бегом пытаюсь поддерживать форму, а табаком ее гроблю. Весь цивилизованный мир курить бросает, вон, как американцы за это взялись, не хотят торопиться на тот свет. Да при их уровне жизни это и понятно, в таком изобилии и на этом свете живется неплохо».

Не успел он сделать первый глоток, как на столе затрещал телефон. Звонил Примак из дежурной части.

— Верховцев, ты? Здесь у нас гражданин, кажется, по твоим делам. Я к тебе направляю. Ну, всего.

Через несколько минут в дверь робко постучали.

— Войдите! — откликнулся Верховцев.

Дверь открылась, Олег профессиональным взглядом окинул вошедшего. Пожилой человек, по-видимому, пенсионер. Невысокий, полный, большая плешь расползлась от лба до макушки, крупный нос с горбинкой и утолщением на конце, похожим на недозрелую сливу, подслеповатые, навыкат глаза, потертый костюм с вытянутыми коленками, на пиджаке ряд орденских планок. Весь вид его выдавал неопрятного, неухоженного и очень взволнованного человека и Верховцеву, вдоволь уже повидавшему на своей неспокойной работе всяких людских страданий и горестей, вдруг стало жаль незнакомца.

— Проходите, садитесь, — он указал на стул.

— Да, спасибо, конечно. Товарищ лейтенант, меня, кажется, обокрали.

— Кажется, или обокрали? — уточнил Верховцев.

— Что я несу, что я несу… — смущенно забормотал тот. — Ну, обокрали, определенно, обокрали.

— Пожалуйста, по порядку — фамилия, адрес?

— Исаак Аронович Вейлер, улица Стадиона, 6, квартира 113.

— Когда обнаружили кражу?

— Сегодня.

Верховцев взял трубку:

— Дежурный, машину и группу на выезд. Квартирная кража, улица Стадиона, 6, выезжаем немедленно. Исаак Аронович, расскажете все на месте.

…У дверей квартиры уже толпились соседи, при появлении сотрудников милиции с овчаркой они почтительно расступились.

— Что же вы дверь не закрыли, — спросил Верховцев, когда они зашли внутрь.

— А дома внук с соседской девочкой. Я, когда к вам уходил, попросил ее за ним посмотреть.

Из кухни навстречу выкатился маленький щекастый карапуз лет трех, потом показалась девочка-подросток с длинными косичками — редкость в наше время даже для такого возраста.

— Это неразумно, — сказал Верховцев, — не стоило оставлять здесь детей. Лишние следы только запутывают картину…

— А нас Мишин дедушка предупредил, мы ничего не трогали, — бойко выпалила девочка.

— Ну, хорошо, — сказал Верховцев, — а теперь дайте нам поработать, погуляйте во дворе.

Квартира была большая, богатая, но такая же неухоженная и неопрятная, как и сам хозяин. На кухне — ворох немытой посуды, на газовой плите сиротливо стоял закопченный чайник, который, видимо, не чистили со дня покупки. В спальне, на диване, грудой валялось грязное постельное белье. Огромная антикварная люстра, почерневшая от времени и слоя пыли, напоминала декорацию из фильма ужасов. Казалось, качни ее, и тебя засыплет лавой, как при извержении вулкана. Словом, обстановка удручала, но явных признаков хаоса и погрома, как и в предыдущих случаях, не наблюдалось.

Группа принялась за работу.

— Айвар, — обратился Олег к эксперту-криминалисту, — пыли как на Луне, может, и пальчики нужные найдутся, а мы пока потолкуем с хозяином.

Верховцев поудобней устроился на тахте и достал из внутреннего кармана пиджака записную книжку. Книжкой этой во время расследования дел он пользовался крайне редко, фиксируя в ней отдельные, интересные на его взгляд, детали, которые могли и не попасть в протокол, но, тем не менее, имели большую ценность в последующих разборах и анализах. Интуиция подсказывала Олегу, что сегодня тот случай, когда без своей «помощницы» ему не обойтись.

— Исаак Аронович, расскажите, когда и при каких обстоятельствах вы обнаружили кражу? Что пропало, откуда? И, по возможности, поподробней, боюсь быть банальным, но повторю избитую истину: любая мелочь может иметь для следствия решающее значение.

Вейлер потер указательным пальцем кончик носа, как бы сосредоточиваясь на какой-то мысли.

— Понимаю, молодой человек, очень даже понимаю. Я ведь, как все, детективы смотрю…

— Давайте не отклоняться, — остановил его Верховцев. — Прошу вас, только по существу…

— Все, все! — горячо заверил его Вейлер. — Только по существу! Я ведь, знаете, до войны жил в незабвенном городе Одессе. А как говорят на этот счет в Одессе…

— Исаак Аронович! — строго одернул его Верховцев, начиная терять терпение. — Об Одессе потом. Вы мне в дедушки по годам годитесь, а не понимаете…

— Уже понимаю, понимаю, по-ни-маю… Исаак Вейлер на свою тупость никогда не жаловался, насчет вложенных ген к папе и маме претензий не имею. Итак, три дня назад я поехал в Ленинград к дочери. Она восемь лет назад вышла замуж и живет с мужем в этой колыбели революции. Муж геолог, и уже полгода где-то в экспедиции. Я в свое время говорил Лоре: «Зачем тебе муж геолог?», но разве…

Нетерпеливый жест Верховцева остановил его на полуфразе.

— Дочь моя слабенькая, часто болеет, поздние роды, знаете ли. А тут как раз путевка в горящий санаторий.

— Может быть, горящая путевка? — с иронией уточнил Верховцев.

— Ну, именно. Вот видите, это волнение. А как можно говорить без волнения о родном дите. Ну вот, девочке надо ехать обязательно, путевка в санаторий ее профиля. Это же исключительная редкость! Сейчас такое время — хватают путевки — не смотрят куда. Лишь бы схватить, лишь бы другому не досталось. У Лоры есть Мишенька, внучок мой, оставить не с кем. В субботу получил телеграмму, дочь умоляет приехать к ним на месяц, приглядеть за Мишенькой. Для родной кровинки что не сделаешь — пешком до Антарктиды пойдешь. Я и сам по ним соскучился, у меня никого нет больше, жена умерла десять лет назад. Вот один и сижу в этих хоромах. Тут же взял билет и махнул к ним.

— Уехали на месяц и так рано вернулись, — прервал его Верховцев, изрядно уставший от затянувшегося пролога.

— Не перебивайте, молодой человек, — обиделся Вейлер. — Я же все излагаю по порядку. Уезжая, я дал дочкин телефон своему другу, ну, точнее, не другу, а, как это сказать… ну, у нас одна страсть, мы — филателисты. И вот он звонит вчера мне и говорит: «Ароныч, ты знаешь новость? Нет! Возьми валидол — Гейдеман-младший продает коллекцию отца». Я чуть не закричал…

— Подождите, кто такой Гейдеман?

— Молодой человек, я на вас удивляюсь. Гейдемана не знать! Гейдеман — величина, мамонт филателии! Его знал весь Советский Союз! Да что там, его знали и за бугром. Это самый известный коллекционер марок в стране, его коллекцию оценивали в два миллиона…

— Рублей? — вырвалось у Верховцева.

— Каких рублей, каких рублей, что такое есть рубль? Два миллиона, извиняюсь, швейцарских франков.

— Почему именно швейцарских? — спросил Верховцев, понимая, что это совершенно не относится к делу.

— Потому, что оценивали по каталогу «Цумштейн», но это вам, наверное, ничего не говорит. Так вот, лет двадцать назад Гейдемана убили как раз из-за коллекции, но взяли незначительную часть. И вот теперь сын решил продать коллекцию отца.

— А вы что, решили купить?

— Купить? Скажете… Я — бедный человек, нет, мне это просто не по средствам. Я хотел приобрести только маленький фрагмент земской русской почты, фрагмент ошибок, это двенадцать марок, а так как наличных у меня нет, я решил продать облигации, их у меня примерно на пять тысяч. Беру билет в Ригу, беру внука, вылетаю. С аэропорта позвонил Гейдеману-младшему, сказал, что возьму этот фрагмент.

— Так что, пять тысяч за двенадцать марок?

— Молодой человек, вы не знаете, что такое страсть коллекционера… Да он стоит десять… И вот мы с Мишей подходим к двери, а она уже открыта. Я уж подумал: склероз — уезжая, забыл закрыть, но когда вошли, сразу понял — обокрали.

— Почему вы так решили? — спросил Верховцев. — Что-то изменилось в обстановке? Большой беспорядок был?

— Как раз наоборот, — Вейлер снова принялся тереть кончик носа, — внешне — никаких перемен. Но мы, коллекционеры, я имею виду настоящих, — народ наблюдательный, специфика хобби уж такая. Я сразу почувствовал — что-то не так. Будто бы их запах какой-то чужой, незнакомый. Полез в шкафчик, где облигации, их нет.

— Стало быть, пропали облигации?

— Да, и драгоценности жены, серьги, теперь они стоят тысяч семь, и браслет не дешевле. Но поймите, они мне дороги, как память…

На глаза Исаака Ароновича навернулись слезы, лицо вмиг осунулось, посерело и стало печальным и жалким, как увядший цветок.

— Я их собирался подарить дочери, но не успел.

— Значит, взяли все самое ценное?

— Самое ценное, но не самое дорогое. Остались невредимыми марки, а их здесь на сорок тысяч…

Верховцев невольно почесал за ухом; но, зная стоимость гейдемановской коллекции, удивляться таким цифрам уже не приходилось. Он сделал пометку в записной книжке.

— Хорошо, а номера облигаций у вас случайно не записаны?

— Случайно… — задумчиво повторил Вейлер. — Я случайно никогда ничего не делаю. Я дожил до седых волос, Но не понимаю этого слова «случайно». Случайно можно, извиняюсь, только наступить на кое-что…

Вейлер порылся в письменном столе, вынул оттуда потрепанную общую тетрадь, раскрыл ее в нужном месте и протянул Верховцеву:

— Естественно, у меня все есть. Вот номера, вот серии… Коллекционирование, знаете ли, приучает человека к порядку, к бухгалтерской скрупулезности. Это основа основ, без этого нельзя.

Верховцев аккуратно зафиксировал столбики цифр у себя в книжке. Нужно будет дать срочный запрос во все отделения Сбербанка, возможно, на сей раз повезет — ценные бумаги еще не сданы и где-нибудь всплывут. Хотя надежд на это откровенно мало. Было бы наивно полагать, что преступник не учтет вероятность того, что владелец облигаций мог переписать их, а потому он не будет медлить — постарается реализовать и кратчайший срок. И все же проверить надо: следствие в этом деле нарвалось на практически «неловленый мизер»; тут любая, даже самая призрачная зацепка, будет на вес золота.

— Вернемся к вашей коллекции, Исаак Аронович. Вы точно уверены, что из нее ничего не пропало? — спросил Верховцев.

— Абсолютно. До вашего прибытия я ее всю просмотрел. Да, ее держали чужие руки, альбомы листали, их переставили, стоят они не так, как ставил их я.

— Почему же их не украли? — скорее размышлял вслух, чем спрашивал Верховцев.

— Молодой человек, я думал об этом тоже. Тут два предположения, хотите знать?

Верховцев кивнул.

— Первое и менее вероятное. Преступник или преступники — темные люди, они посчитали, что на этих бумажках особо не разживешься. Второе, и более вероятное: здесь побывали люди далеко не глупые.

— Смотрите сюда, — Вейлер взял в руки один из альбомов, открыл его. — У каждой марки стоит бирка со стоимостью ее во франках и рублях, я помечал здесь сокращенно, для себя, но при желании разобраться можно. А в том альбоме марки стоимостью в сотни рублей каждая.

Верховцев недоуменно пожал плечами, действительно, почему же тогда не взяли.

— Так вот, — продолжал Вейлер, — заковыка в том, что эти вещи довольно трудно продать. Продавать по одной марке? Кому? Поехать на Чиекуркалнский рынок и сбывать там? Не-ет, нужно знать круг людей, а это особый мир, куда не многие вхожи. О существовании уникальных коллекций, типа моей, знают все мало-мальски солидные коллекционеры и практически только они могут купить такие вещи, но об этом станет известно сразу же большому кругу людей. Как видите, все не так просто. Нужно выйти на покупателя, показать товар, товар должен быть исследован. Кроме того, может возникнуть вопрос, вполне правомерный: как у продавца оказалась эта коллекция? Я бы, например, непременно спросил, у нашего брата своя этика, свои кодексы, хоть и не писанные. Такие коллекции и коллекционеры наперечет, заподозрил бы что, и в милицию позвонил бы. Нет, марки — это не магнитофон, который можно сбагрить за полцены прохожему на улице, и мои посещенцы, на мое счастье, это учитывали.

При слове «посещенцы» Верховцев улыбнулся — такое определение квартирных ворюг ему встречалось впервые.

— Ну что ж, ваши соображения убедительны. Теперь следующий вопрос: у вас телеграмма дочери сохранилась?

— Конечно.

— Не могли бы вы мне ее показать?

— Увы, — развел руками Вейлер, — я ее взял в Ленинград, там она…

— А точно текст пересказать можете?

— Или нет? Не хочу хвалиться, но у всех коллекционеров отличная память. — Он закрыл глаза, сосредотачиваясь. — «Папа срочно приезжай присмотреть Мишей достала путевку престижный санаторий хочу выехать послезавтра целую Лора».

— Отлично, — похвалил Верховцев. — А теперь вспомните, пожалуйста: когда вам принесли телеграмму, кто-нибудь из посторонних, соседей, скажем, не мог узнать, увидеть ее содержание?

— Нет, это исключено, на лестничной клетке было пусто, да и за получение я расписывался на кухне.

— Телеграмму принесла женщина? — наугад спросил Верховцев.

— Почему вы так решили, вовсе нет. Молодой человек, очень приятный, общительный, эдак ваших лет. Он уже второй год нас обслуживает, я частенько приглашал его попить чайку. Кстати, не желаете? У меня есть настоящий «Липтон», кузина из Англии прислала.

Верховцев вежливо отказался.

— Я ведь совсем одинок, — продолжил Вейлер. — Потому всегда рад пообщаться хоть за чайком с умным, образованным человеком.

— А с чего вы взяли, что молодой образованный человек будет заниматься разноской телеграмм?

— Или я этим не интересовался? Оказалось, он человек пишущий, с литературными, так выразиться, амбициями. Знаете теперешнюю молодежь: неуемная жажда творчества, желание на волне гласности сказать что-то новое, что-то свое, свежей рифмой поразить весь мир, а чтобы творить, нужно время. Вот он и подвизается на почте. Но вы ничего не подумайте — очень порядочный мальчик, я немножко в людях понимаю.

— Исаак Аронович, а как фамилия вашего коллеги по увлечению, который позвонил в Ленинград?

— Что вы, что вы! — смешно замахав руками, подскочил Вейлер. — Как можно? Я протестую! Впутывать такого человека, старинного друга! Догадались!

— Это не праздный интерес, работа, — сухо произнес Верховцев. — И ваши эмоции здесь напрасны.

Вейлер успокоился, замкнулся и какое-то время, опустив голову, сидел недвижимо, словно в оцепенении. Потом медленно поднял глаза.

— Молодой человек, вы представляете, скажем, Маргарет Тэтчер пьяной в хлам?

— Откровенно говоря, нет, — не сразу нашелся Верховцев, озадаченный такой постановкой вопроса.

— А своего непосредственного начальника в качестве шпиона тайваньской разведки?

— Тоже нет…

— Правильно! — с некоторой торжественностью в голосе заключил Вейлер. — Этого не может быть, потому что не может быть никогда. Теоретически можно допустить все, что угодно, но практически, согласитесь, это исключено абсолютно. Так и здесь — не тот случай. Я просто не хочу, чтобы вы тратили время почем зря, оно у вас лишним не бывает. А посему я не назову имя этого человека. Для пользы же следствия.

— Как знаете. Это ваше право. — Верховцев закрыл записную книжку и принялся за оформление протокола.

…Вернувшись в райотдел, и сделав запрос относительно облигаций, он снова засел за подготовку к докладу. Увы, сегодняшний день прибавил еще одно дело, но мало что прояснил в общей картине следствия. Хотя одно обстоятельство представлялось весьма существенным: еще вчера-позавчера преступники были в городе.

Дверь отворилась и зашел коллега, Саша Братко, из следственного отдела.

— Олег, в театр не пойдешь? Есть лишний билет. Москвичи гастролируют, какая-то авангардная труппа.

— Какой там театр… Тут вон свой театр и свои гастролеры — не знаешь, за что хвататься и как разгребать. Опять сидеть до упора, дай бог к полуночи управиться.

Братко держал в руках свернутые в трубочку газеты.

— Сань, оставь почитать, — попросил Верховцев, — а то с этой работой совсем одичаешь.

— Вчерашние они…

— А-а, все равно, я и позавчерашних-то еще не держал.

— Тяжелый случай, — посочувствовал Братко и, положив прессу, удалился.

Где-то через час Верховцев надумал сделать паузу и взялся за газеты. Сначала пролистал «Советскую Латвию», затем развернул «Известия». Там, на последней странице была напечатана таблица розыгрыша облигаций трехпроцентного займа. Рука автоматически потянулась к записной книжке. И тут его подстерегала неожиданность, которую требовалось осмыслить. Олег впервые за целый день вынул сигарету, закурил. О, жизнь, как все-таки затейливы твои виражи и лабиринты — одна из похищенных у Вейлера облигаций выиграла пять тысяч!

Он решил упредить пожилого человека, избавить от лишнего визита в райотдел по этому поводу и по дороге домой, несмотря на поздний час, заскочил к нему.

Вейлер еще не ложился. Он довольно спокойно воспринял новость о том, что его ущерб от пропажи облигаций вырос ровно в два раза и только грустно улыбнулся:

— В Одессе на этот счет говорят: если не повезет, то и на родной сестре, простите, триппер поймаешь.

— Я вас понимаю, Исаак Аронович. Все так, но у этого факта есть и светлая сторона. Не стану обнадеживать, но у нас появился шанс, и, судя по всему, шанс неплохой…

— Возможно, возможно… — Вейлер с трудом подавил зевок. — Но за этот шанс неплохо и заплачено. Не так ли, инспектор?

Верховцев не нашелся что ответить: уж в чем в чем, а в этом его собеседник был прав.

— Спокойной ночи! — пожелал он Вейлеру, прощаясь.

XI

— Ну, лейтенант Верховцев, что мы имеем на текущий момент?

По воспаленным глазам шефа было видно, что простуда его доконала; говорил он глухо, в нос. Почти все утреннее совещание было посвящено случившемуся на днях групповому убийству в районе стеклозавода, квартирных дел коснулись лишь вскользь, и сейчас шеф приготовился внимательно выслушать подчиненного. На большом письменном столе привычная дюжина остро заточенных цветных карандашей, сложенных в ряд. Короткими пухлыми пальцами шеф перекладывал карандаши, меняя их местами. Перекладывал механически, бессистемно, собираясь с мыслями, концентрируясь на предстоящем докладе. Шеф у кого-то «слизал» это действо — нечто подобное Верховцев уже видел в детстве в фильме о разведчиках или читал в каком-то детективе, он точно не помнил.

— Вчера выезжал по очередной краже на улице Стадиона… — неуверенно начал Верховцев.

— Знаю, — перебил его шеф, на мгновение остановив перебор карандашей. — Седьмая кража за неполные две недели. Да-а… Вот ты сказал «по очередной», а очередь-то длинная? Конец виден? До пенсии размотаем?

Не находя скорого ответа, Верховцев замялся.

— Почерк все тот же? — спросил шеф уже без иронии.

— Очень похож.

— Я твои материалы не успел просмотреть, так что там похищено?

Олег подробно перечислил.

— Та-ак. А что соседи, дворник?..

— Никто ничего…

— Никто… ничего… никого… — лицо шефа начинало недобро мрачнеть. — Ну как в одной песне, что Пьеха поет. Скверный раскладец на текущий момент получается, а, лейтенант?

«…На текущий момент» было одним из любимых выражений шефа; «раскладец» по всем делам на этот самый момент вырисовывался действительно неважнецкий.

— Товарищ майор, но это еще не все, вот посмотрите…

Верховцев протянул шефу исписанный лист бумаги.

— «Но» — это уже хорошо, — бормотал шеф, вчитываясь в содержание, — «но» допускает неоднозначность оценки событий, также как «или» — наличие какой-то альтернативы.

Изучив бумагу, он отложил ее в сторону. Затем открыл холодильник, достал бутылку «Бжни», наполнил два стакана.

— Говорят, поздно пить «Боржоми», когда почки отвалились. — Шеф с удовольствием приложился к стакану. — Пей, Олег, минералка полезна, но когда почки на месте и желудок варит. «Боржомчика», правда, нет, дефицит, так что, чем богаты…

Он снова взял лист, повертел в руках и сложил вдвое.

— Так ты хочешь сказать, что кошка еще в комнате?

— Уверен, Вадим Юрьевич! — горячо выпалил Верховцев.

— Говори, говори!.. По глазам вижу — зацепился, — оживился шеф.

— Смотрите по датам: все предыдущие кражи произошли при длительном отсутствии хозяев, восемнадцать дней и больше. Предпоследнее заявление поступило от Межиньша третьего июля, но он с семьей отсутствовал в Риге с десятого июня. Последний же потерпевший, Вейлер, отсутствовал только четыре дня — уехал второго июля, а шестого неожиданно вернулся…

— Почему неожиданно? — перебил шеф.

— Его дочь уехала в санаторий; он собирался побыть в Ленинграде с внуком, пока она лечится, а тут знакомый позвонил, коллега по увлечению — Вейлер же филателист завзятый, фанатик — сообщил: сын знаменитого коллекционера Гейдемана распродает коллекцию отца.

— Гейдемана, говоришь? Это которого из-за марок убили? Что-то припоминаю, нашумевшее дело, на заре моей юности, я только в розыск пришел. Ну, дальше…

— Ну он и вернулся, чтобы купить интересующие марки, а тут такое…

— Вейлер, что, живет один?

— Один.

— Кто-нибудь знал, что он уезжает?

— Соседка из сто четырнадцатой квартиры, Вейлер попросил ее вынимать почту. Еще тот коллекционер, что ему в Ленинград звонил.

— Выяснил, кто такой?

— Нет, Вейлер назвать его категорически отказался, сказал, что знает его вечность и в его порядочности и непричастности абсолютно уверен, тем более что воры или вор на коллекцию не позарились, а она, по словам потерпевшего, стоит немало — десятки тысяч.

— Да, но его приятель мог об этом кому-то проговориться, даже и случайно, между прочим. Попробуй все-таки установить его личность, хотя это направление, откровенно говоря, мне видится малоперспективным.

— Хорошо, товарищ майор, но я еще не доложил о главном…

— Давай выкладывай, я давно жду. Ты уж зашел сюда праздничный, как новый самовар.

— Всплыли облигации, похищенные у Вейлера!

— Где?! Когда?! — Шеф подался вперед, насторожился, как гончая перед псовой охотой.

— Позавчера их сдали в Центральном Сбербанке на Комсомольской…

— Ты был там?

— Не успел. Ответ на запрос пришел час назад. Связывался по телефону: кто сдавал, сотрудники вспомнить не смогли, немудрено — там всегда народу круговерть. Но это еще не все, представляете — одна из похищенных облигаций в последнем тираже выиграла пять тысяч…

— И ее как раз не сдали.

— Так точно, товарищ майор, — Верховцев с удивлением посмотрел на начальника. — В самое яблочко, и к гадалке ходить не надо.

— А тут и гадать нечего — наш оппонент не пацан сопливый, тут рука опытная чувствуется. Такой и пальчики на сданных облигациях вряд ли оставил. Но выигравшую держи на контроле, она должна всплыть — пять тысяч — это деньги. Обязательно всплывет и, вполне возможно, не у нас в республике, это надо учитывать. И еще, лейтенант, важная деталь: судя по сводкам, в других районах схожих по почерку краж не случалось, только у нас. О чем это говорит?

— Можно полагать, что преступник из здешних: либо живет в нашем районе, либо работает, либо еще имеет какое-то отношение.

— И я так думаю. Слишком уж хорошо, стервец, ситуацией владеет. И разброс деятельности какой, посмотри: ладно бы дома рядом были, а то от проспекта Виестура до улицы Стадиона, пожалуй, километров шесть, не меньше.

Шеф сгреб все карандаши в пучок и стал задумчиво стучать его торцом по столу. Долго молчал.

— Кстати, потерпевшие между собой часом не знакомы? — спросил он наконец.

— Уточнял, товарищ майор: нет, не знакомы, — ответил Верховцев и добавил: — Есть у меня пара версий, но еще сыроватые…

— Сырые версии в пищу не годятся, не тот случай. Тут надо аккуратно вычислять и брать наверняка. Но медлить тоже нельзя — уж слишком плотный у них график работы, словно торопятся куда-то. А торопятся — значит, могут быть ошибки, должны быть, Верховцев. Так что мозгуй, дорогой, еще походи по жильцам, с участковыми поработай… Не с призраками же в конце концов дело имеем без плоти и облика. Понимаю, что трудно, зашиваешься, но людьми помочь не могу. А еще это убийство у завода… моя точно на развод подаст, давно грозится.

— Если давно — значит, не подаст, — заметил Верховцев.

— Знаешь ты… — отмахнулся шеф. — Ты этого счастья еще не отведал, а судишь-рядишь. А у меня серебряная на носу…

— Можно идти? — спросил Верховцев после паузы.

— Иди! Если что срочное — сразу ко мне!

— Слушаюсь!

Уже у дверей шеф его остановил:

— И напоследок, Олег, скорый приезд Вейлера фактор непредвиденный, но для нас несомненно положительный; кто-то знал, что его долго не будет…

— Но тем не менее обчистить не замедлил.

— Правильно. Против нас играет умница, или инстинкт у него от бога, раз выигравшую облигацию придержал. Он словно почуял, что она меченая, а при удобном случае ее сплавит, не сомневайся. Это, конечно, ниточка, но когда это случится?..

«Вор считает, что про Вейлера нам пока ничего неизвестно и у него есть запас времени, — размышлял Верховцев, выйдя из кабинета. — А раз так, то он будет спокойно готовиться к новому делу. А раз этот гад еще здесь, то есть шанс его вычислить, взять по-горячему. Так что соображай, Верховцев, напрягай извилины, упустишь время — поймаешь ветер»…

XII

Фильм, который Лодин смотрел в «Палладиуме», ему не понравился, к тому же разболелась голова, и он ушел с половины сеанса. На свежем воздухе сразу стало полегче. Незаметно для себя он прибрел в Кировский парк, сделал пару кругов и присел на скамейку возле памятника злодейски убитому в Смольном Сергею Мироновичу. Можно было не торопиться, благо спешных дел на сегодня не предвиделось.

Лодин неплохо знал этот парк, изредка играл здесь в шахматишки, знал по имени некоторых его завсегдатаев. День стоял теплый и не дождливый, поэтому публики было много и жизнь в этом, обычно и так не обделенном вниманием горожан уголке Риги, нынче бурлила, била, что говорится, ключом. Шашисты, тихие старички, играли рядом по двугривенному партия. Чумные фунфуристы приставали к прохожим сыграть во что угодно, лишь бы наскрести на заветный флакон «Тройного одеколона». Известная всей округе Тетя Мотя — мерзкая старуха, в замызганных рваных трико, с резинкой, завязанной на пузе небрежным бантом, челноком шныряла в толпе в поисках подходящей клиентуры. Ее «частная фирма» по круглосуточной торговле спиртным существовала, верно, еще с времен царя Гороха, но несмотря на многочисленные верховные указы и кампании по борьбе с проклятым зельем, успешно процветала, оставаясь и в нынешнее смутное время непотопляемым кораблем перестройки. Непреходящая популярность этой любимицы удачливых игроков, согласно слухам, объяснялась вполне божескими ценами на товар государственной монополии. Невдалеке, посередине пятачка, сражался за шахматной доской Фильченков — шахматист неразгаданных возможностей, больше известный здесь, в парке, под ласковым прозвищем Филя. Судя по сосредоточенной физиономии этого идейного служителя Бахуса, вопрос об исходе поединка стоял для него круто — только победа! Поражение означало продолжение зверских мук от тяжелого похмелья. Вблизи, как акула, чующая наживу, уже паслась Тетя Мотя. Поодаль на той же длиннющей скамейке приютились фунфурист Клоун, прозванный так за патлы, торчащие в разные стороны, и ботинки сорокбольшого размера, явно найденные на помойке, и еще кто-то такой же, только без клички, просто никто, грязное Нечто, от которого смердит мочой с никогда не снимавшихся брюк. Ну, с этими вряд ли кто будет связываться. А здесь появляются и приличные люди, посмотреть на этот цирк, сыграть с сильными шахматистами. Они платят за удовольствие по взаимосогласованному прейскуранту, и соприкасаться с подобными Клоуну, естественно, не станут — такой контакт радости не доставит. Видать, от долгого ожидания клиента, да и от принятой дозы, фунфуристы так и вздремнули за доской с расставленными фигурами. Им сегодняшний день, впрочем, как и вчерашний, и позавчерашний, казался скучным и бесконечно длинным.

В конце аллеи показался кто-то в мятых штанах с ширинкой, застегнутой огромной блестящей булавкой. Вылинявшая, без многих пуговиц рубашка, обнажала голое пузо, полуоторванный ее рукав держался на трех нитках.

Лицо Лодина просветлело в улыбке, — он не ошибся, это приближалась, загадочная, как НЛО, местная знаменитость Цаперко, проще Цап — известный поэт улицы, шизофреник и алкоголик в одном лице, прославившийся в тутошнем литературном мире писанием белых стихов, таких же идиотских, как и сам автор. И ведь печатают же придурка даже в республиканской периодике, не без зависти думал Лодин. По-видимому, кто-то из влиятельных метров писательского цеха находил в его бредовых опусах особый изыск и сбатенции, созвучные фибрам собственной души.

Цап шел хмурый и злой, скорей всего от недопития. «Ну, сейчас что-то будет, — подумал Лодин. — Этот без хреновин не может». Так оно и вышло — Цап не заставил ждать долго. Заметив двух прикорнувших фунфуристов, он широкой походкой направился к ним, на ходу расстегивая булавку. Затем зажмурил один глаз и, скорректировав прицел, толстой, турбулентной струей, под демонический хохот смыл искомую позицию. Поэт, судя по всему, давно хотел писать, что он успешно и осуществил с присущей творческим людям выдумкой. Толпа сотрясалась и валилась с ног при виде этого акта, кто-то даже зааплодировал. Поэт, облегчившись, застегнул булавку и невозмутимо пошкандыбал дальше. Разбуженный Клоун с трудом разлепил веки и мутными, как у соленого судака глазами, непонимающе уставился на окружающих. Затем он встал и нетвердой походкой отправился в кусты — его мучило то же жгучее желание, что и сумасшедшего рифмоплета. Силенок, однако, хватило только на дорогу — дойдя до густых зарослей, Клоун не удержался на ватных ногах и мешком повалился в цепкие объятия остриженной зелени. Он упал так, что его бренное тело осталось в кустах, а голова, словно кочан капусты, торчала снаружи. Судя по луже, вытекшей из-под куста, команда «отлить» отменена не была. Три пожилые женщины, проходившие мимо, из лучших побуждений стали пытаться вытащить незадачливого пьянчужку из кустов, чем вызвали недовольство скамейки.

— Да проходите мимо, гражданочки, живет он тут, из гнезда выпал, — раздался насмешливый голос Фили. — Вы, наверное, с другой планеты свалились, совсем не в курсе здешних обычаев.

Филя как в воду глядел: добровольные спасатели наперебой скороговоркой залопотали что-то то ли по-фински, то ли по-шведски, но свои усилия по вызволению бедняги из плена не прекратили.

— Надо достать Клоуна, а то не уйдут, — вслух решил Филя и полез в кусты. — Посторонитесь, тетеньки-капиталистки, свои социальные проблемы мы решим как-нибудь сами, без вас.

Он выволок Клоуна и бросил чахлое тело на скамейку рядом с чьей-то сумкой. Иностранки, успокоившись, пошли дальше. Но это был не конец: Клоун тут же запустил немытую руку в чужую сумку. Страшный удар здоровенного мужика, хозяина сумки, мгновенно отправил тело по старому адресу, в кусты. Кочан капусты лег на свое место. Да, поистине человеческая комедия, достойная пера великого Бальзака!

Лодин стряхнул с себя созерцательное настроение, встал и двинулся по аллее. Он вспомнил о счастливой облигации. Что же с ней делать? Время идет, а это против него. А как подмывало сдать ее тогда, в Сбербанке, вместе с остальными. И все же хорошо, что он удержался, кто знает, сколько у них там длится экспертиза. Нельзя сдавать улику против себя на неопределенное время, словно ценную побрякушку в ломбард. А как быть? Продать? Да кто купит? Сразу же спросят, почему не сдаешь сам. Может, выбросить от греха подальше?

Он поднялся по ступенькам в открытое парковое кафе. Выпить, что ли, этого пойла, именуемого почему-то кофе натуральный? Взяв чашку «натурального» и булочку, видом и твердостью смахивавшую на искореженную конскую подкову, он присел за отдаленный столик. Рядом, по-соседству, каких-то три орла играли в карты. «И здесь все то же», — подумал Николай, присматриваясь к играющим. Длинный, в шляпе тасовал колоду, рядом стояла увесистая трость со свинцовым набалдашником в виде змеиной головы. Второй сидел боком к Лодину, пожилой, кавказской наружности.

— Шлапа, лажи калоду на стол, со стола снымать буду, — сказал он и протянул палец с золотым перстнем к картам.

— Может, по пятише спилим? — предложил третий, маленький толстячок, гордый сын Израиля.

«Да, здесь полный интернационал», — про себя отметил Лодин.

Руки Шляпы шустренько раскидали по три карты. Ход, сброс в закрытую, молча взяли по одной. Шляпа задумался.

— Нет бубей — членом бей, — сострил «гордый сын».

— Дети, кричите ура, папе пришла бура! — торжественно объявил Шляпа, бросая перед собой карты.

Те молча уставились на них.

— Везет дуракам и пьяницам, — важно изрек «кавказец».

Шляпа пропустил «комплимент» мимо ушей. Полезли за деньгами, две пятерки заскользили по столу.

— Ну, что смотришь? Может, сыграть хочешь?

Лодин понял — обращаются к нему.

— Можно и сыграть, пощекотать себе нервишки, — сказал Николай.

— Так сядь задом на кынжал, — незлобно посоветовал «кавказец», — пашыкочэш скока хочэш.

— По таким ставкам не играю, — сказал Лодин, — предпочитаю общество посолидней.

Глаза Шляпы хищно заблестели.

— Солидные-то люди есть, а вот как у вас с капустой?

— У нас порядок, — заверил его Лодин.

— И можете показать? — настойчиво допытывался Шляпа.

— А вы можете предъявить свой охотничий билет или хотя бы удостоверение газетного репортера?

Шляпа на мгновение растерялся, заерзал на стуле, а «гордый сын» дробно захихикал.

«Кавказец» взглянул на Лодина уже с некоторым уважением.

— Шляпа, уймысь, дарагой. Этат челавэк атвечаит за сваю подпис.

— Ну хорошо, хорошо, местечко есть, — зачастил Шляпа. — В Дзинтари. Солидная дача, солидные люди… Вечерком к десяти и соберутся.

Лодин посмотрел на часы: было половина девятого.

— Ладно, ищи мотор и поехали.

— Мы и на электричке успеем, — сказал Шляпа.

— Родной мой, я не привык кантоваться в электричках. Да, и возьми пару коньяка, — он протянул четыре кварта.

Шляпа с услужливой готовностью схватил деньги — тут-то перепадало и ему.

— К девяти жду у «Сакты», — сказал напоследок Лодин и встал из-за стола.

Шляпа понимающе кивнул и, подхватив трость, резво попылил в сторону развеселого ресторана «Кавказ».

…Такси въехало в Юрмалу. Шляпа не подвез его прямо к воротам «солидной дачи», а велел таксисту остановиться метров за триста. Двухэтажный особняк, где собирались ночные картежники, тонул в зелени. Условным сигналом Шляпа позвонил в дверь. Мощный молодчик, ростом под два метра, впустил их в дом. Из темноты вынырнул второй, под стать первому, и тоже в кожаной куртке и джинсах. Как бы между прочим они со знанием дела прощупали Николая с ног до головы. «Двое из ларца, одинаковых с лица, — с иронией подумал он. — Пушку, что ли искали?» Шляпу трясти не стали — видать, знали, как облупленного. Затем прошли в комнату. Там находилось человек восемь. Лодин пересчитал: да, точно восемь. Присутствующие посмотрели на него внимательно, изучая, что, мол, за птичка залетела к нам на огонек. Вальяжный мужчина, лет пятидесяти, с шикарными седыми волосами в спортивном костюме «Адидас» поманил Шляпу пальцем.

— А вы садитесь, — сказал он Лодину.

Лодин поставил на стол две гостевые бутылки коньяка и сел на предложенный стул. Шляпа кончил совещаться с хозяином.

— Слушай, парень, все улажено, кворум как раз на два стола. Начнешь играть здесь, а там как пойдет, может, и на второй этаж переберешься.

Лодин молча согласился, вытащил несколько сотенных из верхнего кармана рубашки и положил рядом. Еще трое стали рассаживаться вокруг стола. Лодин успокоился — пока никаких неожиданностей, все идет нормально. Наверху играет высшая лига, тут первая, они-то ему и нужны. Сейчас нужно аккуратненько сдать облигацию.

…Игра шла уже третий час, бутылки постепенно опустели, голова гудела от напряжения. Последние его сто рублей стояли на кону. «Пора!» — решил Николай.

— Сто сверху!

— Вы забыли поставить, — партнеры пристально смотрели на Лодина.

Он стал шарить по карманам, изображая неподдельную растерянность.

— Ч-черт, деньги забыл в номере… хотя вот…

На стол упала облигация.

— Проверил ее сегодня вечером, — выигрыш пять тысяч. Ставлю ее.

Тут же появилась нужная газета, проверили, поглядели на свет и под лупу — все нормально.

— Ну что ж, — сказал один из игроков, — за нее можно дать пару тысяч.

— Вы что, с ума сошли? — возмутился Лодин. — Тонну сбросить еще могу, куда ни шло, но ни цента больше.

— Нет. Не хочешь — не играй, — последовал ответ.

— Как знаете, — Лодин встал и направился к выходу.

— Стой! — голос Шляпы остановил его у двери. — Ладно, получай три штуки и садись.

Лодин сделал вид, что колеблется. Три пары глаз алчно уставились на него.

— Это грабеж. Предлагаю компромисс.

После недолгих торгов компромисс был найден, и ему отсчитали три с половиной тысячи. Сделка состоялась. Снова раздали карты. Лодин давно понял, что его «пилят на одну ручку». «Пилите, милые, пилите, — мысленно усмехался он. — Многое бы я дал, чтобы увидеть ваши рожи, когда вас повяжут прямо в Сбербанке. Все идет по плану, тьфу-тьфу — не сглазить бы. Теперь только чисто свалить…»

За неполный час он, вконец утомленный, проиграл еще триста рублей и решил — пора!

— Голова кругом идет, беру маленький тайм-аут, — объявил он. — Где у вас кухня, пойду башку смочу.

— Ну-ну, взбодрись, — с показным сочувствием произнес хозяин, — и рюмку хапни для разгона крови, вон побледнел как.

— С собой возьму, — сказал Лодин, и налив рюмку, пошел туда, куда показал хозяин.

Носовой платок и некоторая сумма денег на столе были оставлены им умышленно. На кухне он открыл кран, набрал в ладони воды и брызнул в лицо. Действительно, стало легче — говоря об усталости, он вовсе не кривил душой — многочасовое напряжение игры и табачный дым, безусловно, сказывались, к таким нагрузкам он не привык. Кухонное окошко было распахнуто и само подсказывало верный выход. «Прощайте, голуби, и к завтраку не ждите» — он взобрался на подоконник и, не раздумывая, спрыгнул в сад. Пулей вылетел на улицу. Словно по заказу, неподалеку светился зеленый огонек какого-то частника.

— Шеф, срочно в Ригу.

— Сороковник и — вперед.

Лодин небрежно бросил зеленую купюру на сиденье рядом с «шефом», сам плюхнулся на заднее.

— Жми!

Взревев, машина сорвалась с места и на второй космической помчалась по назначению, будто зелененькая увеличила мощность двигателя по крайней мере втрое. «Теперь можно заняться и арифметикой, подбить бабки», — решил Лодин. Сто пятьдесят стоили коньяк и мотор, триста он проиграл до облигации, столько же после ее сдачи вплоть до ухода по-английски, рублей двести — двести пятьдесят осталось на столе в качестве «отступных» плюс полторы тыщи потерял на обмене. Итог устного счета был таков — «отмывка» ценной бумаги обошлась ровно в половину ее стоимости. Неплохой результат! Если кого-нибудь из них посадят, нужно будет послать передачу.

Он отпустил мотор у вокзала и пошел домой пешком. Через минут пятнадцать он уже был на месте. Никакой сумасшедший правнук Паниковского не попросил его по дороге домой дать ему один миллиончик, да таких денег у него и не было. В ту ночь Николай заработал только две с половиной штуки. Придя, он, не раздеваясь, упал на диван и почти мгновенно заснул сном праведника. Улыбка скользнула по спящему лицу. Так спят малые дети и передовики производства после ударной смены, преисполненные чувства выполненного долга.

XIII

— Итак, потерпевшая, просмотрите еще раз список похищенных вещей. Ничего не пропущено, не будет дополнений?

Страздиня взяла протокол и тихо забубнила под нос:

— Платье… так, видеомагнитофон «Панасоник», шкурка норки — тридцать две… отрезы… чеки «Торг-мортранса»… так, цепочка золотая, кольцо с бриллиантом… брошь… так, фотоаппарат «Поляроид», деньги в сумме… хрустальная ваза, сберкнижка на предъявителя с вкладом семнадцать тысяч триста… вроде все.

И с таким равнодушным видом вернула бумагу Верховцеву, словно ее мало заботила судьба похищенного, которое, по приблизительным, самым скромным подсчетам инспектора, «тянуло» тысяч на сорок — сорок пять, а с учетом цен черного рынка на «альбатросовскую валюту», пожалуй, на все полста…

«А может, просто не верит мне ни хрена, смирилась?»

— Хорошо, — произнес Верховцев, — теперь давайте поговорим поподробней. Меня интересуют некоторые детали…

— А вы разве еще не все выяснили? — удивленно спросила Страздиня, в голосе ее звучали капризные нотки женщины, привыкшей повелевать мужчинами. — Вот тебе на, почти битый час спрашивали, спрашивали, а оказалось, к главному еще и не подступали, так?

— Вы что, торопитесь куда-то или отделаться от меня не терпится? Я, например, с трудом представляю ситуацию, чтобы больная на операционном столе заявила хирургу: «Вы что-то там долго копаетесь, мне надоело, встаю и ухожу!» В конце концов, кто больше нуждается в операции?..

Страздиня слегка прищурила чуть раскосые оливковые глаза и впервые за все время внимательно, оценивающе посмотрела на Олега.

— Неужто вы обиделись? Не стоит, никуда я не спешу, — сказала она примирительным тоном. — Общество приятного мужчины не может быть в тягость, а вот некоторые детали… — Она намеренно сделала паузу, подчеркивая последние слова, — некоторые детали общения могли бы быть и другими. Только, ради бога, не говорите, что вы на работе и прочее-прочее… Я и так, признаюсь, невысокого мнения о милиционерах и очередное разочарование было бы совсем некстати. Кофе вы черный любите или со сливками?

— Черный, без сахара.

— Ну, это ваше дело. Прекрасно, сейчас приготовлю, — и она, мягким кошачьим движением поднялась с кресла и удалилась на кухню. Уже оттуда до Верховцева донесся ее голос: — Между прочим, я угощу вас перуанским: это фирма, совсем не то, что бурда лиепайская…

— Бурда бывает не только лиепайская, но и западногерманская, — откликнулся Верховцев.

— Острите? Это хорошо — значит, не все потеряно. А то среди ваших коллег такие зануды попадаются, рыдать хочется от тоски…

— Что, приходилось сталкиваться?

— А кто из смертных за свою жизнь хоть однажды с органами не имел дела? Моя милиция так горячо нас бережет, что без ее горячей любви порой шагу лишнего не ступишь.

Пока хозяйка управлялась на кухне, Верховцев, от нечего делать, еще раз окинул комнату взглядом. Она была обставлена красиво и со вкусом. Лепные потолки, недешевые, мягких тонов, заморские обои, дорогая, добротная мебель, телевизор «Сони», шикарный ковер, несколько неплохих картин в акварели — с трудом представлялось, что пару дней назад здесь капитально поорудовали воры — кругом чистота и уют, — но, тем не менее, это было так.

Хозяйка не заставила себя ждать. Она вернулась со столиком на колесиках, на котором стояли импортные бутылки спиртного с броскими этикетками, кофейник, чашки, коробка шоколадных конфет, орешки миндаля и кое-какие сладости. Страздиня время зря не теряла: платье она сменила на милый, темно-вишневого цвета, атласный халатик с драконом на спине; успела подрисовать глаза и тонкой линией подчеркнуть и без того безупречно очерченный контур губ. К тому же она слегка подправила прическу, придав ей состояние этакого художественного беспорядка. Что и говорить, ее внешность впечатляла.

«Такие экземпляры мужчины на улице долго провожают взглядами», — подумалось Верховцеву.

Страздиня была немного старше Верховцева — двадцать восемь лет, но выглядела очень свежо, юно, словно только вчера покинула стены школы. По всему чувствовалось, что она очень следит за собой, живет легко, безбедно, весело, в свое удовольствие, и большие трудности жизни ей неведомы.

— Теперь, пожалуй, можно и продолжить нашу беседу, так сказать, в неформальном русле. — Она опустилась в глубокое кресло напротив Верховцева. — Что будете пить? Выбирайте по вкусу…

Себе она налила легкого вина, Верховцев остановился на коньяке. Они подняли рюмки.

— Давайте без тостов, — предложила Страздиня. — Время пустых разговоров, как пишет пресса, прошло — пора приступать к делу.

Они отпили и поставили рюмки.

— Чудесный коньяк, настоящий праздник, — похвалил Верховцев. — Кстати о деле, я очень даже заинтересован поскорей с ним покончить, а потому сгораю от нетерпения задать вам еще ряд вопросов…

— Что ж, спрашивайте, — сказала Страздиня, изображая на лице вынужденную покорность.

— Скажите, Эмилия Викторовна…

— Ой!.. — остановила его хозяйка, картинно хватаясь за голову. — Ну прошу вас, давайте без казенщины. Просто Эмилия, договорились?

— Договорились, — кивнул Верховцев. — Итак, уточните, сколько времени вы отсутствовали дома?

— Ровно неделю, — последовал быстрый ответ.

— Хорошо, — Верховцев откинулся на спинку дивана. — А сейчас, не сочтите за бестактность, и ответьте: где вы были все это время и в связи с какими обстоятельствами выезжали?

Лицо Страздини мгновенно преобразилось — из открытого и благодушного оно сделалось замкнутым, недобрым, каким-то каменным; губы сжались и даже, как показалось Верховцеву, побледнели. Но это превращение длилось только секунду — тут же произошла обратная смена масок — заманчиво заблестели глаза и напряженность губ вновь сменилась игривой улыбкой.

— Неужели это может иметь какое-то отношение к тому, что случилось?

— К тому, что случилось, имеет отношение факт вашего отсутствия дома в течение семи дней. Преступник этим ловко воспользовался. Поэтому я повторяю вопрос…

— Ладно, я скажу. Я выезжала в Ялту. По личному делу. Этого достаточно?

— Увы, — развел руки Верховцев. — Вынужден спросить: в чем все-таки суть вашей поездки в Ялту?

— А если я не скажу? — с кокетством спросила хозяйка и пригубила рюмку.

Верховцев на мгновение призадумался.

«Если буду переть напролом, она может закрыться и тогда безнадега — не вытянешь ни шиша. Нужно срочно найти точный ход».

— Видите ли, Эмилия, мое любопытство имеет чисто профессиональный оттенок. Так что можете исповедоваться мне как, скажем, врачу или священнику — полную тайну исповеди гарантирую.

— С трудом представляю вас в поповской рясе, — улыбнулась Страздиня. — Ну, да ладно, раз уж слово дано — я отвечу. Но учтите, доверяюсь я вам не как должностному лицу, а как мужчине, на порядочность которого искренне полагаюсь… Так вот, в Ялту я ездила на встречу с мужчиной, если быть точнее — с любовником.

— Причина, безусловно, веская, — вполне серьезно заметил Верховцев, и как бы размышляя вслух, добавил: — Но мчаться из-за этого за тридевять земель?..

— Мой любовник не рижанин, — пояснила она, — он живет в Баку. У него тоже семья, в Ялту вырвался в командировку, ну, и вызвал меня.

— Каким образом вызвал: написал, позвонил?

— Ни то, ни другое — прислал телеграмму.

— Телеграмму? — насторожился Верховцев. — А она у вас сохранилась?

Страздиня утвердительно кивнула.

— И вы можете мне ее показать?

— А почему бы и нет, одну минуточку… — Она порылась в одном из ящиков секции и протянула ему белую полоску бумаги со словами: — Странно, что она осталась. Спросите почему — не отвечу. — Обычно я такие вещи не храню, компромат все-таки, сами понимаете…

Верховцев быстро прочитал короткий текст: «Милочка девятого буду Ялте пять дней старом месте ужасно соскучился жажду видеть будет большой праздник прилетай жду целую маг».

— Стало быть, вас не было в Риге неделю, с седьмого июля?

— Да, седьмого я уехала поездом, на самолет билетов не достать, а тринадцатого вечером вернулась самолетом.

— Объясните, что означает «на старом месте»? Это наводит на мысль, что ваша встреча на курорте далеко не первая.

— Простите, Олег Евгеньевич, а вы кто по званию, лейтенант?

— Лейтенант, — подтвердил Верховцев.

— А я бы вам присвоила сразу майора, — насмешливо произнесла Страздиня, расплываясь в обольстительной улыбке.

— Отчего ж такая щедрость? — немного опешил от внезапного поворота разговора Верховцев.

— Ну как же! Только телеграмму взяли, сразу раскололи, что я в Ялту не первый раз езжу. Феноменально! А старое место — это гостиница «Ореанда», слышали о такой?

— И не только. Но она, насколько мне известно, для интуристов?

— Мой любовник — человек очень богатый и с большими связями. У него там все, как принято говорить, схвачено. Даже номер один и тот же за ним закреплен.

— Даже так? Впрочем неудивительно: маг он и есть маг — все может. Кстати, «Маг» — фамилия, кличка или что?

— А вы попробуйте отгадать. Отгадаете — можете считать себя полковником.

И Эмилия грациозно потянулась на кресле всем своим телом. Полы ее халатика ненароком разошлись, обнажив крепкие загорелые ноги и округлые коленки. Она поймала непроизвольный взгляд Олега и в ее глазах отразилось глубокое удовлетворение произведенным эффектом. Страздиня наверняка знала, что она чертовски обворожительна и мужчины от нее млеют, но чувствовалось, что убедиться в этом лишний раз для нее как бальзам на душу.

— До полковника, думаю, мне все равно не дослужиться, а досрочно такое высокое звание принять не могу, — нахальства не хватает, — отшутился Верховцев.

— Что ж, очень жаль. А Маг — это сокращенно от Магомед. Моего любовника зовут Магомед Алекперов, он азербайджанец.

— Значит, он живет в Баку. А где работает, чем занимается, не знаете?

— Он человек большого бизнеса, деловой человек, очень преуспевающий. Заправляет каким-то крупным кооперативным концерном. Более точно сказать не могу, не знаю.

— Теперь вопрос сугубо частного свойства — не желаете — можете не отвечать…

— Валяйте, — согласилась хозяйка.

— Конечно, я вас где-то понимаю: муж — моряк, подолгу отсутствует, детей у вас нет, как следствие, ощущение одиночества, тоска, а вы к тому же молодая красивая женщина, время уходит… это все ясно. Но неужели с вашими данными и возможностями вы не могли подыскать для себя подходящую кандидатуру в почти миллионной Риге?

— Давайте выпьем, а потом я отвечу, — предложила Эмилия.

Верховцев плеснул себе коньяка, ей вина. Они чокнулись, выпили.

— Конечно, мужчины в Риге есть, и красавцы удалые, и мешки с деньгами о двух ногах, но… — Ее поднятая рука сделала некий театральный жест и зависла в воздухе. — Олег Евгеньевич, вы когда-нибудь купались в ванне, наполненной шампанским?

— Да мне такое и в голову придти бы не могло, — не сразу нашелся Верховцев. Его несколько сбивала с толку эта необычная манера собеседницы неожиданными обескураживающими вопросами переводить разговор в другое русло.

— А мне однажды пришлось. Совсем недавно, три дня назад. И Маг, представьте, через пару часов устроил это волшебство прямо в гостиничном номере. Полмашины с шампанским пригнал, это в наше-то время, когда со всем напряженка. Какое это было удовольствие, я лучше умолчу, но сам факт… Этот человек готов для меня сделать все: и возможное и невозможное. Если бы я попросила привезти из Парижа Эйфелеву башню, он бы и это сделал.

— Башню бы, наверное, не потянул, слабо! — засомневался Верховцев и недоверчиво покачал головой. — Башня все-таки национальное достояние Франции.

— Ну, я выразилась образно, условно, чтоб вам было понятней, какой это масштабный мужчина. Хотите знать, как мы познакомились?

— Любопытно.

Верховцев слукавил: история знакомства потерпевшей со своим закавказским суперменом-любовником его ничуть не интересовала, но из практики работы в розыске он знал: если женщине не дать выговориться, пусть даже «не по делу», то допрос можно «смазать» и в результате не досчитаться очень важных для следствия сведений и подробностей.

— Несколько лет назад я прогуливалась по набережной все в той же Ялте. Останавливается черная: «Волга», выходит человек и ко мне: «Остановись мгновенье, ты прекрасно!», и дальше: «Любезная девушка, не уходите с этого места минут десять и вы получите то, чего достойна самая красивая женщина южного побережья Крыма». Я хотела уйти, думала какой-то сумасшедший привязался, но потом любопытство разобрало, решила — десять минут не время, подожду. Ровно через шестьсот секунд он вернулся и вручил букет роз. Огромнейший букет, фантастический — я после пересчитала — сто один цветок! Как вы думаете, может женщина остаться равнодушной к таким неземным сюрпризам?

Страздиня мечтательно зажмурила глаза. Ее лицо осветилось каким-то мимолетным и приятным воспоминанием.

— Эмилия, а о каком празднике упоминал в телеграмме ваш поклонник?

— Да встреча с таким человеком уже праздник, а в Крыму, в разгар лета, праздник вдвойне. Эти дни были как сказка!

— Эта сказка вам дорого стала. Извините за жесткость, но…

— Се ля ви, — спокойно перебила его Эмилия Викторовна. — В этом мире за все надо платить.

Она умела себя держать — не выглядела ни огорченной, ни подавленной, и показного бодрячества, позы, в ее манерах и поведении Верховцев тоже не улавливал.

— Поверьте, Олег, я ни о чем не жалею. Много ли радостей у женщин в жизни? А тем более у наших, советских женщин? Какие удовольствия нас окружают: очереди, авоськи, бесконечные поиски самого необходимого. Так хочется уйти и оторваться от вечной суеты, драчек в очередях, сплетен, ну хоть немного забыться от кошмара наших мерзких будней. А тут встречается человек, который увидел в тебе нечто, сумел тебя оценить по достоинству, высоко оценить, и к тому же готов и в состоянии эту цену с охотой заплатить. А что, разве красивая женщина — это не ценность, а? Разве какой-нибудь скакун ахал… акал… не помню точно, как называется эта лошадь, за которую полмиллиона дают, стоит дороже?

— Это действительно редкая порода, и за нее выкладывают целое состояние.

— Редкая порода, — скривилась Эмилия. — Но женщина, любая женщина вообще уникальна, вам не кажется? Я мир не видела, категорично утверждать не стану, но мне думается, только у нас из женщины могут бабу сделать. Только в нашей стране смогли догадаться на эту несчастную бабу фуфайку напялить, всучить в руки лом и марш — шпалы и рельсы ворочать! А мужики в то же время в кусты — водку жрать да языки чесать! Господи, разве это не позор?!

Страздиня увлеклась. Она говорила запальчиво, убежденно; ее щеки загорелись румянцем, глаза блестели, волосы разметались по плечам. Прекрасная ведьма! В эти мгновения она была особенно хороша, и Верховцев поймал себя на мысли, что невольно завидует тому загадочному Магу, который нестандартным подходом сумел завоевать сердце этой женщины. Сумел ли?

— И все же мне не совсем понятно, — проговорил Верховцев, — что лежит в основе ваших отношений с тем мужчиной, любовь?

— Какая любовь, Олег?.. Вы из какого века? Девятнадцатого, шестнадцатого? Вы сами хоть когда-нибудь любили, знаете, что это такое?

— Любил и знаю.

— Я имею в виду не детсадовские признания в песочнице и не прогулки при луне, серьезное…

— Я о серьезном и говорю.

— И где же теперь ваша любовь?

— Моя невеста погибла. — Верховцев с трудом проглотил тяжелый ком в горле. — За три дня до нашей свадьбы. Трагический случай…

— Извините, — задумчиво произнесла хозяйка, — я не хотела вас обидеть. Нет, меня влечет к нему не любовь.

— Тогда что? Та цена…

— Причем тут цена, — с досадой перебила его Страздиня. — Не ловите меня на слове.

Вдруг она резко подалась вперед и, неожиданно распахнув полы халатика, обнажила перед самым лицом Олега свою грудь. Роскошную грудь.

— Разве это имеет цену? Разве это можно купить как вещь? Приобрести как картину и повесить на стену? Завернуть в бумагу и унести с собой под мышкой? Нет! К этому можно только прикоснуться, погладить, поцеловать и жить мечтой когда-нибудь повторить это действо, вот и все…

Она запахнулась, наполнила себе рюмку и залпом выпила.

— Да, он богат и щедр, но это не главное. Он смог покорить меня, как покоряет альпинист труднодоступную вершину, что, согласитесь, по плечу только искусным восходителям. Он просто смог мне подарить ощущение счастья, а это в наше время самый большой дефицит. Наконец, я чувствую себя рядом с ним женщиной. Женщиной! А не товарищем, кухаркой, коллегой, объектом похотливых помыслов и страстишек. Вы же ничего обо мне не знаете. Я в восемнадцать лет вышла замуж, муж старше меня на двадцать лет. В пятнадцать меня заразили гонореей, в шестнадцать я сделала два аборта. У меня уже никогда не будет детей, мой муж практически импотент… Хватит, или еще что-нибудь?..

Верховцев внимательно посмотрел ей в глаза. Воистину, каждая женщина — загадка, букет неожиданностей. И у каждой свой путь, своя судьба, свои радости и печали в этом сложном противоречивом мире — и у трехрублевой привокзальной шлюшки, и у дивы светских салонов. А поначалу ему думалось, что их беседа будет проходить совсем иначе — у течения в «неформальном русле» оказались слишком крутые берега.

Верховцев налил себе коньяка по самый край рюмки и тоже выпил в одиночку, не закусывая. Он собирался с мыслями, пытаясь сосредоточиться на главном, но настроиться на продолжение допроса, после столь непредвиденного отступления в нем, было весьма непросто.

— Значит, вы никому не говорили о своем отъезде? — спросил Олег, помолчав.

— Нет.

— И соседям?

— И соседям тем более. Я себе не враг.

— И все-таки кто-то узнал о вашем отсутствии, так?

— Выходит, так. Но кто мог узнать, ума не приложу.

— Например, тот, кто принес вам телеграмму, — высказал предположение Верховцев.

— О, этот милый смешной старичок! Что вы, да я его сто лет знаю. Он мухи не обидит, а уж чтоб какими нечистыми делами заниматься… Нет, не представляю.

«Но этот милый старичок мог кому-то случайно ляпнуть. А мог и не случайно. Телеграмма… телеграмма… Тут что-то определенно кроется. Вейлер выехал в Ленинград по телеграмме, Страздиню тоже вызвали телеграммой… Интересно, а остальным потерпевшим приходили телеграммы перед их отъездом? Нужно непременно уточнить».

— Эмилия, у вас часто бывают друзья, гости?

— Вы хотите сказать, посещают ли меня мужчины? — бесцеремонно переспросила Страздиня. — Отвечу: гости бывают, но крайне редко, а знакомых мужчин не принимаю вовсе. Соседи у меня, не дай бог, зависти, любопытства через край, а мне лишние сплетни ни к чему.

«Соседи-то хоть и любопытные, а вот двери твои взломали и никто не видел, не слышал, парадокс».

— Стало быть, никого конкретно вы в краже не подозреваете? — скорее для проформы спросил Олег.

— Отчего же, подозреваю.

Верховцев от удивления даже привстал.

— Кого?

Страздиня открыла секцию, достала пухлую записную книжку и протянула Верховцеву:

— Того, кто обронил здесь вот это. Я ее случайно обнаружила в углу за телевизором.

Верховцев машинально перелистал с десяток страниц.

— Эмилия Викторовна, почему вы с самого начала не сказали об этом? — воскликнул он с огорчением.

Страздиня иронически усмехнулась:

— А что бы изменилось? Можно подумать, вы открыли бы эту книжечку, а там как в сказочном восточном писании указано имя преступника.

— Но все-таки это вещественное доказательство, достаточно существенное, — заметил Верховцев.

— Можете забрать это доказательство с собой и изучать, сколько вам вздумается, а сейчас давайте пить кофе. Пойду подогрею воду, она давно остыла.

Верховцев глянул на часы.

— Да, наверно, я задержался, надо идти, — сказал он неуверенно.

— Кому это надо? Тебе, мне? И зачем уходить вообще, я тебя не гоню, можешь оставаться… хоть до утра. — В голосе Эмилии чувствовалось волнение. — Пойми, я не как самка себя предлагаю, как душа родственная — по глазам ведь вижу, что тебя дома никто не ждет. К чему же торопиться? В жизни так легко пройти мимо самой жизни. У нас с тобой много общего, к тому же мы больны одинаковой болезнью.

— Какой же? — с интересом спросил Олег.

— Ее название — хроническое одиночество, — тихо ответила Эмилия. — И не пытайтесь меня убеждать в обратном, бравый лейтенант, я вам все равно не поверю…

XIV

Все люди братья — привык с них брать я.

Евангелие от Джексона 3:8

Крот и Финик вышли из домика, своего временного приюта, и направились в сторону ресторана «У старого боцмана». Весь день они провели в комнатухе в лежачем положении, но заметного улучшения не наступало: после обильного возлияния накануне их головы дико раскалывались, «горели трубы», а языки были неповоротливы, напоминая деревянные колодки. Ситуация подсказывала выход, кому-то сходить в магазин, а затем опохмелиться пивком или уж, на худой конец, прополоскать кишки минералкой, но никто из двоих добровольно на такой героический шаг не отважился. Каждый пытался увильнуть, манкировал, приводил свои аргументы, но с места во имя долгожданного облегчения так и не сдвинулся.

Купец с раннего утра куда-то смылся, не отдав никаких распоряжений и не сказав, когда возвратится. В последние дни он выглядел весьма озабоченным, отлучался все чаще и чаще, не объясняя причин, и его соратники были вынуждены томиться от безделья и неопределенности. Правда, в части финансов политика их вожака стала менее жесткой и на суточные, которые он выделял, можно было безбедно провести день, а вечером прилично посидеть где-нибудь в питейном заведении.

— А может, в Ригу махнем, в «Шарлотту», где вчера были? — предложил Крот, когда они вышли на центральную улицу.

— А что тебя туда тянет? — спросил Финик, зевая широко, как очнувшийся от спячки аллигатор.

— Как что? Там народ попроще, обстановочка приятственная, и, вообще, там я чувствую себя вольнее.

— Во-первых, мы до Риги просто не доберемся, сдохнем по дороге, а во-вторых, дорогой, тебе в «Шарлотту» путь заказан.

— Это почему? — поинтересовался Крот.

— Придурок, твое место в психушке, индустрия развлечений придумана не для таких.

— Это почему? — вяло взъерепенился Крот.

— По кочану, — огрызнулся Финик. — Ты что, на самом деле ничего не помнишь? Да нас выбросили оттуда, как сраных котов, а после того, что ты наговорил Марианне, нас туда просто никогда не пустят.

— Ничего не помню, видать, шибер закрылся. Кто такая Марьяна, и за что нас выкинули.

— Идиот, Марианна — это завзалом, а выкинули нас… я — человек интеллигентный, даже не хочется повторять твои речи, скотина.

Крот наморщил лоб, почесал затылок.

— Да ты уж попробуй, по-интеллигентному изложи суть.

Финик, видимо, вспомнив вчерашние проказы Крота, засмеялся.

— Если сказать кратко и в выражениях, принятых у порядочных людей, то ты, Ленечка, предложил ей вступить в половую связь через полость рта, после чего нас сразу и вынесли. Хорошо, хоть бить не стали.

Крот безудержно заржал, после чего его одолела икотка. Однако в памяти его, наверно, что-то восстановилось — лицо просветлело, взгляд сделался более осмысленным.

— Ты прав, туда нас точно не пустят, придется идти «к боцману». Но Купец не велел туда заползать и вообще сказал держаться подальше от Алика.

— Послушай, Крот, кто такой Купец? Нашел двух дураков со своим дружком и загребают жар нашими руками, а нам кидают какие-то крохи и еще неизвестно, что обломится в расчет. А кто такой его друг? Ты много о нем знаешь? Мы даже не знаем, где он живет, не удостоились такой чести…

— Не заводись, — остановил его Крот. — Сейчас вмажем и…

— Сотрем случайные черты и мир покажется прекрасным, так?

— Вот именно. А у Алика мы были не раз и кто узнал?

У входа к «старому боцману» толпился народ, жаждущий хлеба и зрелищ. На скамеечке невдалеке гордо восседали дамочки с холеными личиками, ждавшие интересных предложений от гостей с Кавказа, Ближнего Востока либо от случайных туристов, желающих расплатиться твердой валютой. На «воротах» нес свою ударную вахту бессменный страж заведения Ванька-Цыган. Он был выряжен в нарядную ливрею с галунами, нахальная улыбка постоянно высвечивала два ряда золотых зубов. Наступало его время — время «скирдовать на-гора капусту».

— Может, снимем вон тех мочалок? — показал взглядом Финик.

— Не, Финик, — сморщился Крот и сплюнул, — то дорогие, как липку обдерут. Да и куда поведем, к Алику на раскладушки? И вообще, какие девочки — нас сегодня самих можно драть, как овец. Пойдем подлечимся, да и пожрать нужно, со вчерашнего не хамали, а там посидим — видно будет.

С такими благими намерениями они и уткнулись «в ворота». Ванька-Цыган с присущей ему наглостью изобразил трафаретную улыбку и небрежно показал на табличку «Мест нет».

— Адмирал, — Крот выбросил бычок под ноги и аккуратно затер, — нас ждут, позови Алика.

«Адмирал» выразил недовольство, но дверь открыл:

— Делать нечего… Сами шагайте.

Они поднялись на второй этаж. Зал был заполнен всего наполовину. Эта половина, вероятно, была здесь «своя», другая половина сформируется на конкурсной основе, пройдя придирчивый отбор у Цыгана. В углу на эстраде, не напрягаясь, вполсилы играл ансамбль; золотой час музыкантов, когда главным инструментом в их коллективе станет барабан, был еще впереди. Публика лениво переговаривалась и было по всему видно, что она еще не созрела.

За стойкой бара со знанием дела колдовал Алик, свободные места были, и они присели.

— А, появились, ну как здоровье? — спросил Алик. Спросил для проформы — даже скользящий взгляд по помятым физиономиям делал этот вопрос излишним.

— Сам видишь, нуждаемся в оперативном лечении, — сказал Финик, тяжело вздыхая. — Изобрази что-нибудь, только не коктейль, предпочитаем чистоту жанра.

— Сочувствую, сочувствую, — Алик в мгновение ока «изобразил» каждому по фужеру водки и какого-то желтоватого напитка. — Поправляйтесь.

Финик в один прием оприходовал свою порцию.

— Оживаю, как спящая красавица после поцелуя, — довольно сказал он и погладил свисающий над ремнем животик.

— Теперь можно бы и отбивную заметать, — мечтательно произнес Крот, провожая голодным взглядом проходившего мимо официанта с полным подносом снеди.

— Размером эдак с крышку унитаза, — добавил Финик. — Пошла б за милую душу и без молитвы.

— Садитесь за тот столик у окна, — показал Алик. — Сейчас скажу Стасику, обслужит.

Они сели за столик на троих и стали ждать.

— Вон, кому на Руси жить хорошо, — не без зависти процедил Крот, кивая в сторону бара. — Жирует упырь, жрет-пьет на халяву, деньги каждый день гребет лопатой и никто его не ищет, а чем он лучше нас? Вон шайбу наел, рубашка на шее не сходится.

— Ну, ты залепил! Во-первых, тут не Русь, здесь русский дух, здесь Русью пахнет — это куда ни шло. Но до каких пор? Видел пикеты в городе: «долой мигрантов-оккупантов»? То-то же. Скоро вообще сюда по загранпаспорту ездить придется. А на бармена кидаешься зря, — это все равно, что на Луну гавкать — каждый делает деньги, как может.

— Ну что, драуги, выпить-закусить? — фамильярно осведомился появившийся как из-под земли официант.

— Ты Стасик? — спросил Финик.

— С утра так звали, — ответил тот.

— Так вот, Стасик, хорошо выпить — тыщу грамм водочки хватит — и хорошо поесть.

— Есть чешское пивко, прохладненькое…

— Не надо! — Финик сделал решительный жест. — А то у моего драуга опять шибер закроется, тогда хоть плачь.

Через пять минут на столе появились графинчик водки, котлеты по-киевски, заливная рыба и салатница с помидорами, от которых, по словам Финика, за версту несло нитратами. Финик брезгливо принюхивался к подозрительному овощному блюду, не решаясь к нему притронуться.

— Жри смело, — сказал Крот, прикурив сигарету, — а то начитался макулатуры… На нарах такая пайка сниться будет.

Финик чуть не подавился котлетой.

— Бяку тебе на язык, чего мелешь, дубина. Завершим дела, получим свою долю и разбежимся. Я снова в институт пойду, буду просить, чтоб восстановили.

— За какие заслуги? За успехи по статье «кража личного имущества» УК России?

— Крот, ты явно недоопохмелился, злой и жалишь, как скорпион.

— А ты не зли. Заладил: долю, долю. Мы тут корячимся, а куда все уплывает? Кстати, посылки мы вчера отправили?

— Ты что, совсем уже… — Финик покрутил пальцем у виска. — Вчера еще до кабака сдали, но ты уже был хорош.

Они осушили по рюмке и с аппетитом продолжили трапезу. Голод был утолен, медленно подкрадывался кураж, теперь пришел черед повнимательней осмотреть весь зал. За ближайшим столиком два кавказца, ласково прозванные в широких кругах трудящихся мандаринниками, темпераментно охаживали шикарную крашеную блондинку впечатляющих габаритов. Они явно были влюблены и дама, судя по всему, соглашалась ответить взаимностью за пятьдесят рублей с каждого. За столик в окружении трех броских, с кричащим макияжем, девиц, приковыляла мадам Хромоножка — известная рижская сводня. Финик с Кротом прочитали о ней в местной «Молодежке» — интервью с фотографией из триппер-бара. Что ж, видать мадам вылечилась, а больничный ей не оплачивают — надо как-то латать бюджет, наверстывать упущенное.

— Стой! — Крот схватил за рукав пробегавшего мимо Стасика. — Почем идет эта лихая гвардия во главе с хромой клячей?

— Точно не знаю, — последовал ответ. — Я здесь недавно, спросите у Алика.

У Алика как раз была производственная пауза, он временно скучал за стойкой.

— Пойдем покалякаем, — предложил Крот, — любопытно все же.

Они сели за стойку. Финик заказал кофе и потом поинтересовался:

— Леню волнует, как котируется та компания, ну, что с хромой…

— Да не связывайтесь вы с ними, — посоветовал Алик. — Они за доллары трудятся.

— И по сколько же долларов идут эти потасканные макаки? — спросил Финик.

— Пару годков назад им бросали по полсотни, а доллар у них брали по четыре рубля, а на черном рынке он шел уже по семь — по восемь…

— Это то, что было, а как сейчас? — нетерпеливо перебил Крот.

— Сейчас, господа хорошие, в результате перестройки рубль совсем протух, — грустно констатировал Алик. — За доллар дают уже пятнадцать и больше, — инфляция. Иностранцы из-за этого скостили тариф и платят зелененькими только четвертак, но здесь всю валюту забирает по шесть рубчиков вон тот красавец-мужчина за центральным столиком, Сашка Забудский, вожачок тутошнего рэкета. И никуда не рыпнуться. Девочки смирились, сутенеры дернулись было раз, но куда им, подтяжки слабые — у них же половина голубые. Как их тут отделывали в сортире… по почкам и головой в унитаз, по почкам и в унитаз, а потом бритвой по жопам крест-накрест и как дрова за дверь. С тех пор не появляются.

Алика позвали и он скрылся в подсобке, и подельники переключили свое внимание на колоритную фигуру в центре зала. Этот крупный, почти двухметровый красавчик выглядел действительно впечатляюще: под фирменной майкой вырисовывались страшные мышцы, мощная шея выдавала бывшего борца. На пальцах правой руки сверкали в ряд четыре перстня, своим сочетанием напоминавшие кастет. Наметанным взглядом живых умных глаз он бегло изучал окружающую обстановку. Рядом сидели три молодца под стать вожаку, разве что на их каменных лицах полностью отсутствовала какая-либо игра мысли. Рыцари без страха и упрека, амплуа которых угадывалось без особого труда. Забудский как-то рассеянно, но элегантно тыкал вилкой по разным тарелкам и, будто нехотя, поглощал деликатесы. Тройка с благоговением взирала на шефа, не забывая, правда, поглядеть по сторонам, словно оберегая его аппетит. Предводитель забросил в рот сочный кусок мяса, поднял глаза и пристально посмотрел на Хромоножку. Он поманил ее пальцем, и мадам не заставила себя ждать. Их короткий диалог был таким:

— Насколько мне известно, твоя бригада вчера работала в «Латвии». Я до сих пор не получил отчета о проделанной работе.

— Виновата, Сашенька, были кое-какие накладочки, — ответила хромая леди и, вынув из сумочки аккуратненький сверток, с почтением положила его на чистую тарелку перед общественным фининспектором.

Забудский переложил его в карман, из другого небрежно вытащил пачку сотенных, отсчитал и часть протянул даме:

— В следующий раз не заставляйте меня ждать, иначе я не отвечаю за ваше здоровье.

— Нет-нет, Сашенька, не повторится, — учтиво произнесла Хромоножка и, взяв деньги, попятилась к своему столику, дабы больше не мозолить глаза своему грозному куратору.

Забудский галантным жестом попрощался с подопечной и тут же потерял к ней всякий интерес.

— Да, вот это работа, доходный промысел, — восхищенно произнес Крот.

— Завидовать нечему, все они смертники, — сказал незаметно вернувшийся Алик, протирая салфеткой фужер.

— Почему? — удивился Крот.

— Как бы вам объяснить…

— А ты попроще, — попросил Крот.

— Рэкет пошел с Запада, но там совершенно другие отношения. Там прекрасно знают доход клиента и берут пять-десять процентов, но за это обеспечивают порядок. Парадоксально, но там может возникнуть ситуация, когда рэкет выгоден обеим сторонам. Эти же переступили черту — они берут почти все и ничего не дают взамен… Сегодня кооператоров трясет Забудский, а через час туда могут наведаться залетнички, почистить по второму разу и скрыться в неизвестном направлении. Поэтому Забудский предпочитает ничего не оставлять, гребет подчистую. Нонсенс, дойную коровку нужно беречь, а не бить по рогам, чтобы встать не могла. А тут беспредел. Вот, к примеру, неделю назад завалились в кооперативный магазин «Сабина», хозяина трахнули чем-то пыльным по голове и подвесили за ноги. Касса, естественно, пустая, ну, а «васильки» подъехали, когда хозяин уже собирался богу душу отдавать. Но так же жить нельзя: надо или закрывать дело, или что-то думать.

— Ну и что ж они думают? — спросил Финик.

— Не перебивай. Тут совсем недавно «васильки» создали свой кооператив по охране кооперативов, причем расцепки у них почти дармовые. А самое главное, в договоре оговаривается, что менты оплачивают из своего кармана убытки, нанесенные рэкетирами, если не смогут задержать виновных.

— Ну, а почему ты назвал этих смертниками? — не выдержал Крот.

— Леня, ты на редкость недогадлив. У новых защитничков имеется «инструмент», а особо надоедливых Робин Гудов проще шлепнуть, чем постоянно чего-то опасаться, да и другим будет неповадно. Соберется, скажем, с десяток хозяйчиков, да назначат приличную премию за чересчур рьяных, шепотом, естественно. И все будет тип-топ. Легавые пришьют при куче свидетелей, которые подтвердят, что их жизнь была в опасности, и чтобы защитить покой советских граждан, у милиции не было иного выхода, как расчехлить пушки и немножко пострелять зарвавшихся нахалов. Ладно, заболтался я, клиенты ждут…

Алик занялся своими делами, а Крот с Фиником вернулись к столику. В зал вошли свежие посетители — трое молодых мужчин в легких кожаных куртках. Их лица излучали спокойную уверенность — уверенность людей, у которых в порядке все: и здоровье, и бизнес, и кошелек.

Кавказцы за соседним столиком занервничали.

— Наперсточники, — произнес один из них с пренебрежением, обращаясь к белокурой даме. — Я вчера нм две тыщи проиграл у автомагазина.

— Две тысячи! — с ужасом повторила женщина. — Да это ж грабеж, нужно заявить в милицию.

— Зачем? — невозмутимо проговорил кавказец. — Что упало, то пропало, правда, Гиви.

Гиви молчаливо согласился и они снова принялись обхаживать свою пышную матрону. Наперсточники оглядели зал и остановили взгляды на компании Забудского. Сашины подручные решительно встали из-за столика — невооруженным глазом было заметно, что незапланированная встреча друзей-товарищей обещает быть весьма горячей.

— Крот, по-моему, пора на время раствориться, — беспокойно заерзал Финик. — Тут, кажется, жареным запахло. Еще менты нагрянут, а в свидетелях ходить, сам понимаешь, нам не с руки.

Леня нехотя встал, положил в карман сигареты.

— В сортир хочу, спасу нет.

— Солидарен, — Финик подхватил его под руку и нетвердой походкой направились вниз.

Внешний вид отхожего места приятно порадовал глаз. В прихожей — зеркала во всю стену, фаянсовые, с хромовыми смесителями, умывальники были чисты и белоснежны, от кондиционера веяло приятной прохладой. Все помещение от пола до потолка было облицовано кафелем нежного оттенка, еще не расписанного похабными карандашными рисунками на одну и ту же тему и приписками сомнительного свойства. На дверце каждой кабинки изнутри тоже имелось овальное зеркало.

Финик управился быстро. Он мыл руки, а из кабинки доносился довольный голос Лени Крота:

— Вообще-то хоромы ничего, сижу на очке и как в кино себя вижу. Я бы лучше здесь жил, чем валяться в клоповнике у Алика, честное слово…

— Сейчас пошлю за паспортисткой, пусть тебя здесь пропишут. — Финик посушил руки и подошел к зеркалу, чтобы причесаться. — Впрочем, уже, кажется, поздно — комиссия во главе с преддомкомом Швондером направляется сюда сама и без приглашения.

Через приоткрытую дверь в зеркале отражались спускающиеся по лестнице наперсточники, пролетом выше были видны ноги гвардейцев Забудского. Медлить было опасно — шествие направлялось в туалет.

— Крот, вылазь быстро, делаем ноги!

— Не могу, я хезаю, — беспечно отозвался Леня Крот.

Финик заметался из угла в угол: логика подсказывала, что надо держаться подальше от этих людей, но оставлять Крота тоже не хотелось. Он заскочил в кабинку к подельничку, захлопнул дверь и дернул задвижку.

— Тихо и не дыши! — приложил к губам палец Финик.

Судя по всему, в помещение сначала зашли наперсточники, вслед за ними Забудский в сопровождении свиты. Дверь закрылась, к тому же в замочной скважине кто-то повернул ключ.

— А это чтобы нам не мешали, — послышался чей-то приглушенный голос.

— Сейчас начнется разбор, — прошептал Крот, наконец осознавший всю серьезность ситуации.

— Забудский, — услышали они, — мы в твои дела не лезем, не лезь и ты в наши.

— Вы не платите налога. Я же предупреждал, чтобы больше в Риге вас не было.

— Послушай, ты выпер нас с базара, вчера мы работали у автомагазина, а это уже за Ригой, это Румбула.

— Хватит вешать лапшу, с вас три штуки и немедленно…

У наперсточников как по команде в руках что-то щелкнуло.

— Лучше не подходите, попишем! — упредили они действия группы Забудского.

— Недоноски, эта штука с глушителем, — послышался после некоторой паузы голос Забудского. — Железки на пол, да поживей!

«Пушка», — подумал Финик и огромным усилием воли заставил себя не наложить в штаны. Ножи со звоном упали на кафельный пол.

— Шаг назад, быстро!

Команда была выполнена, Забудский ногой оттолкнул ножи к стенке. Затем раздался звук, напоминавший хруст сухостоя: невольные затворники не могли видеть страшного удара по лицу пистолетом, который нанес Забудский кому-то из провинившихся. Тот со стоном рухнул к ногам Забудского, и тут же новый удар башмаком превратил нос и губы лежащего в кровавое месиво. Он захлебывался в собственной крови. Двое других, полностью деморализованные такой короткой и беспощадной расправой, в оцепенении стояли, прижавшись к стене.

— Протрясите барана!

Крепкие руки подхватили тело, послышался шелест купюр.

— Сколько там?

— Около двух с половиной.

— Дай сюда.

Пауза.

— Будем считать, что на этот раз в расчете, полштуки списываю на косметический ремонт этой падали.

Забудский еще раз ударил распластанное тело в пах.

— Вопросы есть?

— Н-нет.

— Тогда забирайте своего дружка и больше не попадайтесь мне на дороге.

Двое уцелевших поволокли пострадавшего сотоварища к выходу.

— Возьми эти железяки и быстренько выброси в море. И бегом, бегом… — торопил кого-то Забудский.

— Да зачем, это же фирма, с кнопкой. Сдадим кепкам на рынке, по стольнику смело пойдут.

Забудский открыл кран и стал тщательно мыть руки.

— Кретин, кто знает, что за этими ножичками. Нам своего не унести, может, хочешь за чужую мокруху ответить? А ну пошел быстро и не вздумай припрятать — размажу.

Крот и Финик с трудом удерживались вдвоем на одном унитазе. Было неудобно, ноги затекли, но они старались не шелохнуться, чтобы не выдать своего присутствия.

— Как там у нас дела на улице Варту? — послышался вновь голос Забудского.

— Все как велели. Подъехал к пяти часам, звонил, но не открыли.

— Тугодум, да ты, наверное, квартиру перепутал.

— Что я, больной? Варту 6, квартира 7.

— Странно, была договоренность на пять… Чего-то виляет наш гражданин Корейко.

— Я поинтересовался у соседки…

— Зачем, ополоумел что ли?

— Да ничего страшного, бабушка божий одуванчик, сказала, что сосед уехал в район по делам и будет завтра к вечеру. Шеф, зря ты с ним канителишься, спалить квартиру к Бениной маме — сам принесет что положено.

— Не твое дело. Это не та шантрапа, которую мы трясем по сортирам. Он связан с людишками из гнилого Запада. Он должен понять, что мы ему нужны, — мы должны это доказать. Я хочу войти в дело, а когда у меня будет валюта, много валюты, вот тогда… Ты что думаешь, я до пенсии буду проституткам морды бить? Ладно, хватит об этом, идите подгоняйте колеса, засиделись, пора в Ригу.

Хлопнула дверь и шаги уходящих затихли. Неразлучная парочка, немного повременив, наконец выползла из кабинки.

— Ух, ну страху натерпелся, — пожаловался Финик, растирая затекшие ноги. — Им же человека пришить, что муху пришлепнуть. Пошли отсюда, у меня спина взмокла. Прав Алик, в конце концов все они покойники.

— Все мы рано или поздно покойники, — парировал Крот. — Вот теперь-то есть нам о чем поговорить, идем в зал.

Сели за столик и молча опрокинули по рюмке. Откуда-то из-под земли вырос официант:

— Тут девочки объявились, совсем без претензий. Вами интересуются, подсадить? Проблем не будет…

— Не надо, сегодня наш поезд ушел, — сказал Крот, доставая из кармана смятые в комок ассигнации.

— В светлое завтра, — добавил Финик и смачно высморкался в платок.

— Ты нас, Стасик, лучше рассчитай, пока все при памяти, а нам еще поговорить нужно.

— Понял, понял, не буду мешать, если что, кликнете…

И Стасик, забрав деньги, бесследно растворился в табачном мареве.

— А дело таково… — Леня Крот глубоко затянулся и выпустил дым из носа. — Ты в сортире ухватил, о чем речь шла?

— Чего ж тут не понять, слава богу, ноги унесли.

— Да ты видать совсем отупел от страха. Треп их помнишь, они там адресок называли…

— Зачем он нам? — безразлично бросил Финик.

— А я запомнил: Варту 6, квартира 7. А нам это затем, что там живет какой-то подпольный миллионер и, кажется, валютчик. И сегодня ночью в его квартире никого не будет. Что, доходит? Возьмем на пару и гуляй-Вася…

— Нет, так нельзя, — возразил Финик, — надо предупредить Купца.

— Купца… Купца, — передразнил Крот. — Сдался нам этот Купец. Я ж тебе говорю, грабят они нас с дружком своим в натуре. Выискались самозванцы: один стратег великий, другой — главнокомандующий… А мы потеем, корячимся и достаются нам крохи, даже в ресторане не на что посидеть.

— Ну почему? Сидим, копейки не считаем.

— Ты студент. Ты и денег настоящих еще не видел. — Крот заводился все больше. — А в долю свою я не очень-то верю, покажут кукиш и пролетаем мы с тобой, как фанера над Парижем. Что, может, в милицию побежишь жаловаться? А если попухнем, так нам и отдуваться, а дружок Купца, так тот вообще от всего открестится, его к делу не приставишь: не был, не состоял, не участвовал и все! И пойдем мы с тобой веселым паровозом по тундре прямо до Воркуты, а они нам и сухарей на память не пришлют.

Крот налил себе в фужер из графина фруктового сока и жадно отпил. Обычно немногословный, к пространным монологам он не привык.

— А здесь дело верняк. Посуди сам, квартирка, видать такая, что нам и не снилась. Если уж эти громилы его трясти хотят, значит, там что-то должно водиться. Золотишко возьмем, деньжат, а повезет — и валюту. Слышал ведь, хозяина дома нет, поработаем спокойно. А хозяин что за гусь, еще не ясно, может он и в ментовку не заявит, а если и заявит, то подозрение падет на тех бугаев, они с ним о чем-то договаривались, чем-то угрожали. А если их повяжут, то на них столько дел, что пока до этого доберутся, нас уже и след простыл. Будем уважаемыми людьми, ты в свой институт вернешься, я в теплые края подамся и будем слать друг другу письма мелким почерком.

Финик сидел в задумчивости. Предложение Крота выглядело заманчивым, но он все-таки колебался.

— А вдруг он дома ничего не держит?

— Наше дело всегда — лотерея, повезет — не повезет, гарантий нет, но на фарт я надеюсь. Сегодня день везучий, гадом буду…

Он видел, что Финик почти сломлен.

— Да не дрейфь, делов-то, полночи не поспать…

— Хорошо, но один раз, и, если удачно, то ноги в руки и в разные стороны.

— Вот это речь мужчины!

Крот наполнил рюмки.

— Давай, за фарт. Запомни, Финик, удача любит смелых.

Выпили. Финик повертел графин.

— Осталось еще по двадцать капель, добьем на посошок.

Выпили молча, встали и направились к выходу.

У дверей исправно бдил покой и процветание родного заведения Ванька-Цыган. Финик двумя пальцами вынул трешку.

— Адмирал, за отличную службу!

«Адмирал» небрежно сунул ее в карман и с нежностью во взгляде отворил «ворота».

Свежий ветер с моря дарил бодрость и внушал оптимизм.

— Вперед, нас ждут великие дела, — сказал Леня Крот.

— Только бы Купец не вернулся, — вздохнул Финик, — иначе все пропало, крышка нашей затее.

И они, слегка покачиваясь, направились к стоянке такси. Им повезло — не доходя до стоянки удалось остановить частника.

— Шеф, прокатишь нас до улицы Варту? — спросил Крот.

— Хоть на Марс! — откликнулся молодой, спортивного вида, хозяин машины.

— Так далеко не надо, — сказал Крот. — У нас капусты не хватит, а у тебя керосину.

— Да и делать там нам нечего; счастье в жизни на земле искать надо, а не в космосе, — философски изрек Финик.

— Эт-точно, — согласился водитель, и «Москвич» тронул с места.

До нужной улицы ехать пришлось недолго. Минут через десять, сделав поворот на перекрестке, таксист сбавил ход.

— Ну вот и ваша Варту. Какой дом нужен?

— А это какой? — показал Крот на первое попавшееся здание.

Такси притормозило. Водитель высунул голову в окошко.

— Четырнадцатый… да, четырнадцатый, — сообщил он, вглядываясь в темноту.

— Значит, здесь и вытряхнемся, — бросая червонец на сиденье рядом с водителем, сказал Крот. — Не обидел, шеф?

— Меня обидеть трудно, — ответил ночной извозчик, и Крот, косясь, на его мощные рельефные бицепсы, не усомнился, что так оно и есть.

— Зачем остановил? Мы же хотели ехать за инструментом, — вполголоса спросил Финик, пытаясь задержать напарника в салоне.

— Заткнись, дурило! — зло, сквозь зубы процедил Крот. — Вылазь, кому сказал!

Финик посмотрел на него полупьяными глазами и, недовольно кряхтя и матерясь, все же подчинился приказу.

— Ты что, совсем офонарел? — спросил Крот, когда они остались одни. — Протри пятаки, отсюда до нашей хаты минут семь туда-сюда. Сколько здесь живешь, а ни хрена не ориентируешься… Нам хвост ни к чему! Теперь идет за инструментом.

Минут через двадцать они снова шли по той же затемненной улице. У небольшого трехэтажного дома остановились.

— Кажись, этот, — оглядевшись по сторонам, кивнул Крот.

Действительно, на стене дома в свете луны тускло блестела табличка с цифрой «6». По другую сторону улицы раскинулся большой старинный сквер.

— Значит так, — произнес Крот. — Нам в этот подъезд и, судя по всему, на второй этаж. Окна должно быть на улицу, пошли!

— Крот, постой, — Финик схватил его за руку. — Живот прихватило, мутит. Подожди здесь, я мигом…

— Приспичило? — презрительно хмыкнул Крот. — Вечно у тебя: как на бал идти, так жопу брить.

— Я же говорю, мутит, может, блевану, — оправдывался Финик.

— С тобой все ясно. В штаны наклал, студентик. Ладно, зайдем, глянем на дверку и побежишь.

Финик кивнул и покорно последовал за Кротом. Они зашли в плохо освещенный подъезд и поднялись на второй этаж. Крот первым делом посмотрел окошко на сером металлическом щите — диск электросчетчика седьмой квартиры не крутился, стоял намертво. Он трижды позвонил в дверь: два раза продолжительно, раз — коротко, — тишина. За остальными дверями тоже спокойно.

— Вот так же позвонишь, когда вернешься, понял?

— Ага.

— Тогда скачи в кусты, да смотри, не выйди весь в дерьмо, а я начинаю. Запорчик плевый — проблем не будет.

Финик с неприсущей ему прытью спустился вниз, перебежал улицу и, как медведь в малину, заломился в самую гущу кустов в сквере напротив дома. Судорожно скинул штаны и присел. Ему хорошо было видно, как вскоре в одном из окон на втором этаже где-то в глубине вспыхнул свет, мелькнула знакомая фигура, задернулись шторы.

«Ну и Крот, корифей! — мысленно восхитился Финик. — Ему в квартиру залезть проще простого. Пора вставать, понос проклятый, совершенно некстати. Черт, и бумаги нет…»

Финик еще раз пошарил по карманам, нет, хоть рублем вытирайся. А что рубль — бестолковая вещь, жалкий клочок, на такую услугу и то не годится. Положеньице — хоть с голой задницей срывайся. А Крот, видать, уже во всю шурует! Он стал лихорадочно рвать пучками траву и использовать ее вместо туалетной бумаги. Все, можно идти! Но что это?

Из-за угла вывернула милицейская машина у дома номер шесть. Трое в форме выпрыгнули из нее и сходу бросились в подъезд. Еще один и водитель остались у входа в дом. О чем-то неугомонным сверчком пищала рация…

Финик машинально присел, едва не вляпавшись в свои же испражнения.

«Сигнализация!.. Идиоты!.. Не учли, забыли!.. Все!.. Крышка!.. Бежать… бежать… бежать!!! — бешено строчила в сознании невидимая швейная машинка. Ноги не слушались, их словно не было. — Попадусь — тюрьма! Смерть! Конец! Кон-еец… кон-е-е-е-ц…» — звенело в голове ужасающее разум эхо. Страх парализовал тело.

До него донесся шум, на втором этаже с грохотом распахнулось окно, из него выпрыгнул Крот, быстро вскочил на ноги и стремглав по диагонали рванул в сторону сквера. Из окна кричали менты; те, что стояли у подъезда, кинулись за беглецом. «Уйдет — не уйдет, уйдет — не уйдет?» — прикидывал Финик, все больше вжимаясь, врастая в землю.

На какое-то мгновение он потерял Крота из виду, и тут… автомобильная сирена, визг тормозов, леденящий сердце, и вскрик, отчаянный и короткий, как выстрел…

Ему хватило выдержки и смелости не сбежать, остаться на месте. Переместившись метров на десять на удобную позицию, Финик продолжал наблюдать за происходящим из тех же кустов. Он видел, как собирался народ — поздние пешеходы, желающие удовлетворить свое любопытство. Потом подъехали две машины, одна из них «Скорая». И только когда распластанное тело накрыли белой простыней, Финик тяжело поднялся и протрезвевший, подавленный, медленно побрел в неприветливую, дышащую холодом, темноту пустынного сквера.

XV

— Начальник …-го городского отделения связи Нелли Александровна Рудакова оказалась на редкость милой и приветливой женщиной.

— От чая не откажетесь? А может, кофе? — спросила она после того, как Верховцев представился ей и показал удостоверение.

— Спасибо, лучше чай, — сказал Верховцев, пряча красную книжечку, на которую начальник взглянула лишь мельком. — Мой кофе сегодня еще впереди.

Рудакова принялась собирать на стол. Верховцев с удовольствием наблюдал за быстрыми ловкими движениями гостеприимной хозяйки уютного кабинета. Казалось, ее руки существовали отдельно от остальных частей тела — они словно крылья птицы парили в пространстве, непостижимо быстро перемещая на стол чашки-ложки, сахар, конфеты, печенье…

— Вы как Кио, не уследить даже, — не удержался Верховцев.

— Ах, вы об этом… это профессиональный навык, — ответила она просто, хотя было заметно, что комплимент ей приятен. — Я ведь двадцать лет телеграфисткой проработала…

Рудаковой явно перевалило за пятьдесят. Это была невысокая полная женщина. Ее широкое добродушное лицо в очках со старомодной оправой, буквально вросшей в переносицу, светилось открытой, по-детски искренней улыбкой. Всем своим видом она напоминала Олегу счастливую бабушку большого дружного семейства. Электрический чайник закипел в считанные минуты.

— Такие гости у нас вообще-то редкость. Так что вас все-таки интересует? — спросила Нелли Александровна, разливая кипяток по чашкам.

— Я хотел бы знать, кто из работников почты разносит телеграммы, сколько их человек, в какое время работают, какие районы обслуживают. Ну, то есть секреты вашей кухни, и желательно поподробней.

— Я вас поняла, — Рудакова сняла очки и долго растирала оставленный ими на переносице след. — Адресатам телеграммы разносят работники телеграфа. Правильней их называть доставщиками телеграмм. Таких у нас шестеро, могу назвать пофамильно.

— Спасибо, это чуть позже. Пожалуйста, продолжайте.

— Значит, доставщиков у нас шестеро. Работают они посменно: трое в одну смену, трое — в другую. Первая смена с восьми утра до четырех вечера, а вторая с четырех до одиннадцати. Наше отделение условно разделено на три района. Вот посмотрите…

Она кивнула на стену, где висела пожелтевшая, покрытая полиэтиленовой пленкой схема, на которой, однако, достаточно четкими красными ломаными линиями были очерчены контуры районов, пронумерованные римскими цифрами.

— Как видите, получается, что один доставщик в смену обслуживает один район. Понятно?

— Предельно ясно. Они меняются по сменам?

— Да, разумеется. Если одну неделю тройка работает в первую смену, то в следующую она выходит во вторую. Но это не всегда соблюдается, бывают варианты, доставщики сами договариваются, как им удобно, мы не вмешиваемся… Лишь бы дело не страдало.

— А район за каждым работником закреплен постоянный?

— Нет, у нас полная демократия. Работники утрясают этот вопрос между собой и меняются произвольно, для разнообразия, так сказать. Сегодня туда пошел, завтра туда…

— Расскажите об этом контингенте.

— У нас так получается… Двое, Садыкова и Меньшова, — профессионалы, это основное их место работы. Стивриньш и Цульский — пенсионеры, пожилые люди. Ну, еще Петухов и Коля Лодин — эти у нас подрабатывают по совместительству.

— Последние двое молоды?

— Петухову под сорок, а Лодину, кажется, тридцати нет. Двадцать пять, двадцать шесть, что-то около этого…

— Нелли Александровна, а скажите, пожалуйста, могу я узнать, кто из работников доставил адресату эту телеграмму?

Рудакова взяла телеграмму, и словно какую-то ценность, бережно разгладила ее на ладони.

— Ничего нет проще. Это все фиксируется в личных карточках доставщиков. Ежедневно каждый из них заносит в такую карточку номера доставленных телеграмм. Это как отчет о работе, по ним и зарплату начисляем. Сейчас на телеграфе и выясним…

Допив чай, они через служебный ход прошли аппаратную телеграфа и очутились в небольшой комнатке. Там кроме двух столов с канцелярскими принадлежностями и какими-то документами и такой же схемы района, что и в кабинете начальника, ничего не было.

Рудакова с минуту порылась в бумагах и нашла нужную карточку.

— Та-ак… пятое июля… Телеграмму на имя Страздини Эмилии доставлял Цульский Вацлав Модестович. Принята в семнадцать сорок, вручена в девятнадцать ноль-ноль. Лично…

— Цульский, это пенсионер, что ли?

— Совершенно верно.

— Он давно у вас работает?

— Да лет семь уже. Очень аккуратный человек, вежливый. За все время ни одной жалобы. А что, что-нибудь серьезное?

Рудакова еще раз внимательно вчиталась в текст телеграммы, словно пытаясь там отыскать ключ к ответу на свой же вопрос.

— Насколько я понимаю, люди вашей профессии к нам по пустякам заходить не станут. Конечно, я наивна, сказать вы мне ничего не сможете, работа у вас такая…

— Вы все правильно понимаете, Нелли Александровна, и поэтому мне очень легко с вами общаться. Если не возражаете, еще вопрос: а кто еще из доставщиков работал в ту смену с Цульским?

Рудакова посмотрела график.

— Лодин и Петухов.

— Совместители?

— Да.

— Они не друзья?

— Что вы! Петухов, он из рабочих, многодетный папаша, четверо у него. Замучился с ними, жена не работает, денег не хватает, а он еще к тому же «выпить не любитель». По его словам, эта работа для него, как находка: и дома с детьми сидеть не надо, и по ходу дела в забегаловку заскочить есть возможность, «освежиться», как он выражается.

— А Лодин?

— Тот совсем молодой человек, корректный, интеллигентный, с высшим образованием. У него основная работа сидячая, жир завязывается. А здесь ходьба, растрястись можно с пользой для себя и для общества. Его это как раз и устраивает.

— Лодин и Петухов у вас давно?

— Да по году уже отработали, потом принесли новые справки, переоформились.

Верховцев на мгновение задумался.

— Скажите, а они могли как-то узнать, увидеть текст этой телеграммы?

На лице Нелли Александровны отразилось некоторое смущение, точно ее застали за чем-то предосудительным, и Олег сразу почувствовал, что заданный им вопрос сформулирован не совсем удачно, как-то в лоб, неуклюже, некорректно…

— Да любой мог… Телеграммы сюда на стол поступают общей массой, а там они уже их разбирают по своим районам, точнее, участкам, а далее сортируют по маршрутам…

— Маршрут — это наиболее удобный путь? — перебил Верховцев.

— Абсолютно верно. В любой работе, знаете, есть свои тонкости… Адресаты подбираются в «цепочку», ну, чтоб один за одним, как шашлык нанизывается…

Верховцев глянул на часы, время поджимало, а текущих дел на сегодня было невпроворот.

— И последнее… Телеграммы всегда вручаются прямо в руки или, бывает, их бросают в почтовый ящик?

— Полагается каждую телеграмму вручать адресату лично под роспись. Но на деле так не бывает: многие телеграммы, особенно праздничные, когда у нас завал, доставщики опускают в ящики, чаще всего в многоэтажных домах без лифтов. Иногда адресатов не застают, а второй раз идти ленятся. При возможности используется телефон как средство сообщения. Случаются, конечно, накладки, адресаты жалуются, мы за это ругаем доставщиков, срезаем премии, но жизнь — есть жизнь, всякое бывает, понимаете…

— Ну что ж, кое-что проясняется, — промолвил Верховцев, собираясь прощаться. — Телеграмма пока останется у меня.

Он спрятал ее в бумажник и тут его взгляд снова упал на схему района. Необъяснимое чувство заставило его подойти к столу и взять карточку Цульского за пятое число. Там в строчке «участок» жирно была проставлена цифра один, на схеме же… На схеме улица Бернату, где проживала гражданка Страздиня, входила в участок, обозначенный римской тройкой.

— Кто обслуживал в этот день третий участок? — живо спросил Верховцев. Его вдруг охватило радостно-томительное волнение рыбака, видящего по поплавку легкую поклевку.

Нелли Александровна заглянула в документы.

— Это был участок Лодина.

— Тогда почему телеграмму Страздине принес не он, а Цульский?

Рудакова посмотрела обе карточки.

— Да, действительно, телеграмму вручил Вацлав Модестович. Но такое бывает, и нередко. Лодин мог не заметить ее, пропустить, ну мало ли что… это, в общем-то, не смертельно.

— А все-таки как бы это выяснить?

— Это очень важно? — лицо Рудаковой сделалось серьезным и даже, как показалось Верховцеву, огорченным.

— Как знать… — пожал он плечами.

— Хорошо, я поинтересуюсь у Цульского. Он скоро должен подойти.

— Только, пожалуйста, поосторожней. Подыщите подходящий повод…

— Ну разумеется, разумеется…

Через аппаратную они направились к выходу. Две молоденькие телеграфистки, совсем девчушки, проводили Верховцева взглядами, в которых угадывался нескрываемый интерес к посетителю.

На прощанье Олег поблагодарил Рудакову за консультацию и добавил:

— Пусть напоследок я покажусь вам банальным, но о нашем разговоре, будьте добры, никому…

— О чем речь… как-никак детективы почитываю.

— А-а, — в сердцах махнул рукой Верховцев, — дай бы бог вам остаться без такого чтива, а мне навсегда лишиться своей работы за ненадобностью. Ну ладно, я вам завтра позвоню, а возможно, и еще потревожу визитом.

— Заходите, всегда рада…

Верховцев пешком возвращался в райотдел и размышлял. Итак, о вероятном отсутствии Страздини мог знать тот, кто принес ей телеграмму. А проверить факт ее отъезда для преступника было пару пустяков. Телеграмму потерпевшей доставил Цульский, но и Петухов, и Лодин могли ее видеть и знать содержание. Цульский, Петухов, Лодин… Да, еще телеграфистки, но их пока отбросим. Цульский, Петухов, Лодин… Один из них может быть причастным к квартирной краже. Как участник или сообщник. Наводчик. Впрочем не только к этой, у Страздини, но и ко всей необычной цепочке в районе одного отделения связи. Вейлеру приносил телеграмму молодой человек. Судя по характеристикам Рудаковой, это — Лодин. Нужно уточнить: кто еще работал в ту смену с Лодиным… Да, а почему, собственно, я зациклился на почте? Только потому, что Эмилия Викторовна утверждает, что никому о своем отъезде не говорила? А если она о чем-то умалчивает? Если уж быть точным, то и бакинский полюбовник тоже знал, что Страздини не будет в Риге. Правда, эта версия вообще уводит в глухие дебри, но игнорировать ее полностью никак нельзя. А записная книжка? Она случайно обронена преступниками или… Или старый прием в расчете увести следствие в сторону? Он уже ломал над ней голову пять часов кряду, но к окончательному выводу о принадлежности пока не пришел, хотя кое-какой просвет, кажется, появился.

В райотделе его ожидала новость. Едва он вошел в кабинет, коллега Рудик Лиепиньш воскликнул:

— Звонил Преображенский из Юрмалы, срочно свяжись с ним. У него для тебя есть что-то интересное.

Путаясь в догадках, Верховцев в смутном предчувствии удачи поднял трубку и с нетерпением набрал нужный номер. После двух гудков послышался знакомый басок Преображенского.

— Валера, привет, Верховцев говорит…

— А, Олег, слушай меня внимательно…

Информация из Юрмалы оказалась настолько ошеломляющей, что Верховцев даже не выслушал ее до конца.

— Все ясно, — бросил он в трубку. — Будь на месте, мчусь к вам на всех парусах!

XVI

Чистосердечное признание облегчает вину, но удлиняет срок.

Евангелие от Джексона 5:11

Дождь так сильно молотил по крыше, что разбудил Купца, напрочь разогнав и без того чуткий, неглубокий сои. Рассвет осторожно, точно хищный зверь на охоте, вползал в окно, наполняя комнату неверным зыбким светом. Купец глянул на часы — было около пяти. Ни Крота, ни Финика до сих пор не было. «Загуляли, сволочи, по бабам ударились, — подумал он. — Не могли недельку потерпеть. Закруглили бы дела, отчалили, ну и балдей себе где-нибудь на югах, хоть до потери пульса. Нет, это, видно, брюхатый все взбаламутил, придется наказать». Он закрыл глаза, попытался вздремнуть еще, но сон уже не шел. Мало того, его начинали одолевать тревожные предчувствия. Он встал и закурил, хотя на голодный желудок этого старался не делать.

Тихий скрип двери вывел его из задумчивости — на пороге стоял Финик. Его жалкий жеваный вид, испуганные, как у затравленного зверька глаза, мелкодрожащие покрытые цыпками руки — все говорило об одном — что-то случилось.

— Гражданин хороший, позвольте узнать, что это вас трясет, как осиновый лист? Вы что, с боями из окружения выходили? — без обиняков спросил Купец, надвигаясь. — И заодно уж потрудитесь доложить, где второй придурок?

Финик непроизвольно сделал шаг назад, дальше была дверь.

— Купец, я не виноват, это все он… я не хотел, он меня заставил… — скороговоркой забубнил Финик.

— Короче, что произошло? — уже не на шутку встревожился Купец. — Говори, Балда…

— Кранты, мы влетели, брали хату и нас…

— Что ты мелешь? Какую хату? Где Крот? — Едва сдержался, чтобы не заорать Купец. Дикая злоба переполняла его, как кипящее молоко кастрюлю.

— Крот, у-у них…

Рука Купца потянулась к горлу Финика.

— Удушу, сука; у-уу…

— Т-ты, Г-гришш-шенька, ты т-только успокойся. Он, того… мертв. Он им ничего не расскажет.

И Финик, запинаясь и сбиваясь, рассказал все, что произошло. Купец слушал, хрустя суставами пальцев и играя желваками на скулах.

— Вещи-то сдали? — спросил он, когда Финик замолчал.

— Да, все в порядке.

— Давай квитанции, — потребовал Купец.

— У Крота они…

Купец, заложив руки за спину, принялся ходить по комнате из угла в угол. Финик, виновато потупив взор, так и переминался у входа с ноги на ногу. Наконец Купец подошел к нему вплотную и процедил:

— Выпустить бы тебе кишки и в море рыбам, на скорм.

— За что, Гриша? — испуганно отпрянул Финик.

— За что, за что… За боевые заслуги, — зло огрызнулся Купец. — Теперь ясно одно. Благодаря тебе, болван, и покойничку, царство ему небесное, нам надо срочно свертывать дела и рвать когти. Завтра вечером, часиков в пять, будешь в Межапарке на лодочной станции. Поможешь мне кое-что спрятать. Ну, а сегодняшний день проведешь на пляже. Ночью где хочешь сиди, хоть на сосне, но сюда больше ни ногой. Понял?

Финик кивнул.

— Сейчас сложи в сумку манатки и адью до завтрашнего вечера. И на этот раз без глупостей, голову снесу. Впрочем, катись так, я сам все соберу и привезу на встречу.

Он немного подумал, порылся в карманах и швырнул Финику полусотенную.

— Суточные, чтоб с голоду не подох. И водку не жрать, придешь поддатый — пеняй на себя.

Финик, в душе обрадованный таким исходом разборки, бесшумно, как тень, выскользнул из комнаты. Купец выпил воды и лег на койку. Так, надо успокоиться, все взвесить и учесть. Главное — без паники! Итак, что делать? В первую очередь — предупредить Лодина. О новых акциях и помышлять нечего, без Крота они, что без рук. А Крот возьми и сыграй в ящик, что ж, туда ему и дорога. Ишь, сучий сын, хотел левую ходку втихаря провернуть, а боженька взял, да и покарал. Бог, он не фраер — все видит. Теперь вместо прелестей черноморского пляжа светит незабвенному Ленечке бессрочная прописка на каком-нибудь унылом погосте. Его марафон в этом бренном мире досрочно завершен. А что, если Финик с перепугу ошибся и Крот жив? Хотя вряд ли. В таком случае менты уже бы трясли его, Купца. Нет, черта с два, этого не будет! Купец давно и твердо решил, что снова к «хозяину» ни ногой. Лучше сдохнуть! Пусть лес другие валят — это не его удел. А сейчас надо чисто выйти из игры, замести следы так, чтоб на хвост не села ни одна падла. Тревожило то, что в кармане у Крота остались квитанции на отправленные посылки. Легавые не дураки, они, естественно, за это зацепятся. Начнут раскручивать, вычислят получателя. Надо будет дать срочную телеграмму, чтобы там, в Нефтеозерске, за посылками больше не ходили и даже на почте не появлялись. Посылки выбирались по липовому документу и тут им обломится на него выйти. Да, фотографию Крота наверняка пропустят по всем здешним злачным местам, а эти ублюдки, как пить дать, успели уже примелькнуться. Покажут и в заведении у Алика, а там уж опознают, точно. Конечно, вспомнят и Финика, обрисуют словесный портрет, а эта сволочь приметна, как бельмо на глазу. А если этого лоха возьмут, то на него, Купца, уж выйдут непременно. Такие, как Финик, закладывают, не моргнув. Выход один… Купец снова взялся за сигарету. Выход один — Финика надо убирать. Его-то и хватятся не скоро, да и разыскивать особо не будут, да и не найдут. А с Фиником и все концы в воду. В воду… в воду… Мысль эта молнией озарила его — все гениально и просто! Лодочка… безлюдный закуток… пуля в затылок… булыжник к ногам… и вечная память погибшим в пучине. Аминь! Известный принцип: нет человека, и нет проблем, с ним связанных.

Купец стал не спеша собирать вещи, обдумывая план дальнейших действий, однако ничего толкового в голову не приходило. Ясно было одно: нужно срочно связаться с Лодиным, предупредить его о ЧП, а там будет видно. Да, и ключ ему для хозяина отдать, хоть Финик хвоста и не приволок, задерживаться здесь — безумие. Через час, уложив весь скарб в сумки, он внимательно осмотрел свой временный приют. Не единой вещички, ни единой бумажки остаться не должно, не было меня здесь, не было…

Купец взял тряпку и тщательно протер стол, стулья, раскладушку, кресло, потом, немного подумав, ручки на окне и дверные ручки. Ну все, теперь посидеть минутку на дорожку, дай бог на счастливую дорожку, и арриведерчи Рома, гудбай, оревуар, как в той песне из безнадежно далекого детства.

XVII

В маленьком кабинете инспектора угрозыска Юрмалы Валеры Преображенского было тесно, не повернуться, и, несмотря на крутившийся вентилятор, стояла ужасная духотища. Верховцев знал Валеру еще по учебе в школе милиции. Близкими друзьями они не были, но поддерживали хорошие отношения. Оба были страстными поклонниками волейбола, активно занимались им в секции и когда-то выступали за одну команду.

Олег внимательно слушал коллегу и то и дело прикладывался к сифону, стоявшему на столе — холодная газировка была как нельзя кстати.

Валера сообщил, что вчера, около полуночи, на пульт пункта централизованной охраны поступил сигнал тревоги. Наряд милиции, прибывший на место происшествия, застал преступника в квартире. Тот, пытаясь скрыться, выпрыгнул в окно со второго этажа и, преследуемый, бросился бежать, но далеко не ушел — на перекрестке улиц Варту и Клейсту попал под колеса проезжавшей мимо легковой машины. Ее владелец, член кооператива «Триада», правил дорожного движения не нарушал. Это произошло метрах в сорока от места преступления. Какое-то время преступник был еще жив, но находился без сознания. Когда подъехала «скорая помощь», было уже поздно — врач констатировал смерть. При осмотре его одежды в карманах обнаружены две связки отмычек, связка ключей, расческа, охотничий нож, три квитанции об отправке посылок в город Нефтеозерск на имя Савчук, бумажник, небольшая сумма денег, месячный проездной билет на электричку от станции Яундубулты до станции Саркандаугава, прочая мелочевка. В квартире, где орудовал преступник, были обнаружены брошенные им две объемистых сумки: в одной, синего цвета, находились небольшой ломик, отмычки, фонарик, кое-какие инструменты, а другая более чем наполовину заполнена вещами. Из надписи на крышке наручных часов марки «Ракета» удалось предположительно установить личность погибшего: Кротких Леонид Сергеевич. Часы подарены ему в марте прошлого года в честь двадцатипятилетия «другом Саней», хотя не исключено, что эта дорогая золотая вещь является краденой. В проездном на электричку фамилия значилась та же — Кротких.

— Запрос о личности этого Кротких мы уже сделали, — продолжал Преображенский. — Знаешь, я, когда узнал подробности этого ЧП на Варту, сразу почему-то подумал — твой клиент. Его проездной меня на такую мысль натолкнул, вспомнил ориентировку, ну и решил вам звякнуть…

— Мой или не мой, будем еще проверять, — сказал Верховцев, — но кое-что любопытное здесь прослеживается. Кстати, удалось установить: преступник действовал в одиночку?

— Я сейчас как раз об этом и хотел, — сказал Преображенский, вытирая платком лицо, на котором проступили мелкие капельки пота, и влажную шею. — Полагаю, он был не один…

— Версия или факты?

— Свидетель нашелся. Видишь ли, когда мы там на месте разбирались, подходит мужик, жилец того дома, интересуется, что, мол, случилось, по какому поводу милиция. Ну, в двух словах объяснили, а он и спрашивает: «Так они что, сбежали, сволочи?» Я ему:

«Почему сволочи?» А он: «Да они мне сразу подозрительными показались. Я перед сном решил папироску на лоджии выкурить, сижу, смотрю вниз — двое у подъезда остановились, о чем-то тихо переговариваются, мне показалось, даже спорили. Незнакомые, молодые — у нас дом маленький, я всех знаю. Один высокий, толстый, в майке с короткими рукавами, другой — коротыш в светлой куртке. У каждого в руке по сумке, сумки большие. Потом оба в подъезд вошли; у меня даже мысль мелькнула: куда, думаю, они с такими сумками направляются и зачем. А что они в квартиру решили залезть, в голову как-то не пришло — обычно вечером да ночью хозяева всегда дома, тем более через пару минут тот битюг в майке вышел из подъезда»…

— Без сумки? — нетерпеливо перебил Верховцев.

— Я тоже поинтересовался, — ответил Преображенский. — Сумки не было. Их обе обнаружили в квартире. Потом, когда мы показали свидетелю труп для опознания, тот без колебаний подтвердил, что это один из двоих, которых он видел с лоджии.

— А второй так больше и не появился? — скорее утвердительно, чем вопросительно произнес Верховцев.

— Мы оставили людей, но без результата.

— Странно… — вслух рассуждал Верховцев, — очень странно. Почему он ушел, причем пустой? Поссорились, чего-то не поделили? Или какой-то тактический ход?

— Я тоже понять не могу, — пожал плечами Валера. — А может все просто — наводчик: свое дело сделал и гуд бай!

«Мысль интересная, — про себя отметил Олег. — Надо будет срочно уточнить, как внешне выглядит Лодин».

— А его лица свидетель не разглядел?

— Нет, темновато было. Только отметил, что крупный, массивный и, кажется, белобрысый.

— Это ни о чем не говорит. Он мог казаться крупным по сравнению с сообщником. Какой рост погибшего?

— Сто шестьдесят четыре, — ответил Преображенский. Он открыл ящик письменного стола и вынул два конверта. — Вот, взгляни…

В одном конверте были фотографии преступника, сделанные на месте гибели, в другом, побольше, лежали вещи, изъятые из его карманов. Верховцев внимательно всматривался в снимки трупа, снятые с разных ракурсов: вид сбоку, вид сверху, крупный план лица… Удовольствие, конечно, далеко ниже среднего, не для слабонервных, ну да он и не к таким зрелищам привык, работа…

— Значит, метр с кепкой? — переспросил Олег. — На таком фоне выглядеть Гулливером несложно.

Он принялся за второй конверт. Повертел в руках отмычки: сразу бросилось — изготовлены мастерски, со знанием дела, тут и большим экспертом быть не надо. Проездной билет — действителен до восемнадцатого июля. Яундубулты — Саркандаугава… Яундубулты — Саркандаугава…

— Слышь, Валер, если предположить, что эти типы причастны к кражам в нашем районе, то отчего они вдруг прорезались здесь? Свет неближний, совсем не та степь.

— А черт его знает, — вздохнул Преображенский. — Я об этом думал: разброс действительно приличный, пока не выясним, что за птица угодила под машину, можно только гадать.

— А хозяева квартиры где, выяснил?

— Хозяин, — поправил Преображенский. — Там один человек проживает. В соседней квартире сказали, что вчера утром он уехал куда-то в район, к родне, сегодня вечером собирался вернуться.

«По этому признаку юрмальская кража с нашими не схожа, — подумал Верховцев. — В наших кражах хозяев не было по месяцу, кроме Страздини, но Страздиня — случай особый и возможно совсем из другой оперы».

Ладно, дальше… Посылочные квитанции… Три штуки… В Нефтеозерск…

— Нефтеозерск… Нефтеозерск… Это, кажется, Тюменская область?

— Тюменская, — подтвердил Валера.

И тут Верховцев сделал любопытное открытие — все три посылки были отправлены в один день, — вчера! Догадка, озарившая Олега в следующее мгновение, не на шутку взволновала его, заставила сердце биться учащенней. Он потянулся за сигаретами, но их в кармане не оказалось.

— Валер, дай закурить.

Преображенский протянул ему пачку «Элиты». Олег прикурил и жадно вдохнул порцию табачного дыма, сделал еще пару глубоких затяжек.

— Теперь я, кажется, узнаю, куда девалось краденое из моих квартир, — медленно изрек Верховцев.

— Посылки?!

— Именно. Если я правильно мыслю, в них все уплывало. Или в Нефтеозерск, или еще куда-либо. — Верховцев повернулся к карте Союза, висевшей за его спиной. — Смотри, Нефтеозерск этот, где находится, сущая тьмутаракань, а народ там, должно быть, обитает не бедный, денежный. И буровики, и геологи — этой братии все что угодно сбагрить можно, и с концами!

— Что думаешь делать?

— Позвоню шефу. Посылки наверняка уже в Риге, и, дай-то бог, чтоб не ушли дальше. Первым делом их нужно задержать и протрясти. Протрясти во что бы то ни стало!

Верховцев снял трубку и набрал номер. К счастью, Брагин оказался на месте. Выслушав краткий доклад подчиненного, он отреагировал мгновенно:

— Олег, срочно мчись в Ригу на железнодорожный почтамт! Это шанс, посылки упустить нельзя! Я в прокуратуре все улажу и подъеду. Ты прав, в ящичках может оказаться как раз то, что нам нужно.

— Подкинешь в столицу? — спросил Верховцев, положив трубку.

У Валеры был свой «жигуль», девятка.

— О чем речь…

…Через два часа они с Преображенским снова возвращались в Юрмалу. «Жигуль» плавно катил по прямому широкому шоссе, в салоне негромко звучала музыка. Приятным женским голосом американка итальянского происхождения исполняла шлягер на английском языке. Пела Мадонна. Настроение Верховцева было отменное: его предположение подтвердилось — во всех трех посылках, вскрытых в присутствии понятых на почтамте, оказались вещи, находившиеся в розыске. Часть этих вещей была похищена из квартиры Страздини, часть из другой квартиры на улице Тилта. Удалось выяснить и другие интересные подробности: все три посылки были адресованы на одно имя — Савчук Ирины Дмитриевны, до востребования. Но отделения связи были указаны разные — пятое, седьмое, двенадцатое. Напрашивался вывод, что здесь крылся определенный расчет — три посылки получить враз чересчур приметно, на почте могут запомнить, а одну — совсем другое дело. Кроме того, просмотр сопроводительных документов к посылкам позволил установить, что заполнялись они не одним человеком, хотя обратный адрес был везде одинаков: «Рига, главпочтамт, до востребования. Бочков А. И.» Почерки отправителя были настолько несхожи, что для такого заключения не требовалось даже специальной экспертизы.

Обнаружение краденых вещей было значительным успехом и шагом вперед. Теперь, имея в активе такой козырь, надежды на благополучный исход розыска по данному делу не казались уже столь призрачными, как неделю назад. Да что там неделю, еще вчера-позавчера он, Верховцев, беспомощно блуждал в тумане зыбких версий и неопределенности. Сейчас вместе с Валерой он ехал в Юрмалу, чтобы допросить работников почтового отделения, где были сданы посылки. Они-то должны помнить, кто вчера отправил сразу три штуки — факт неординарный, особенно с учетом существующих ограничений.

— Как ты думаешь, получатель в Нефтеозерске, эта Савчук, — подстава? — прервал размышления Олега Преображенский.

— Не сомневаюсь, — откликнулся Верховцев. — Если у них переправа шла только этим каналом, то будь уверен, они подстраховались на все сто, и ксиву поддельную использовали, и другие нюансы предусмотрели. Тут публика серьезная работает, не из тех, что на пустяках лопухнуться может.

— А что ж они на Варту так облажались, сунулись в охранную квартиру?

— Спроси что-нибудь полегче, — усмехнулся Верховцев. — Был бы я всевидящим оком господним, мои воры уже давно сидели бы за решеткой, а я не сидел бы рядом с тобой…

…На почте, в посылочном отделении было немноголюдно. Олег дождался, когда два посетителя сдадут свои посылки и, улучив момент, подошел к миловидной молоденькой девушке.

— Уголовный розыск. Лейтенант Верховцев, — представился Олег, развернув удостоверение.

В глазах девушки мелькнул некоторый страх — так пугается человек, которому под нос вдруг сунули ужасную ядовитую змею. Ее длинные пушистые ресницы безостановочно захлопали.

— Майга Пакалниеце, — с непреходящей тревогой во взгляде, смущенно пробормотала она. Девушка явно не понимала, что от ее скромной персоны могло понадобиться сотруднику милиции, да еще такого профиля.

— Мне нужно с вами поговорить. Мы можем пройти в соседнюю комнату?

— Да, пожалуйста, там никого нет.

В подсобном помещении, сплошь заставленном посылками и бандеролями, нашлось два стула и они присели.

— Так что вас интересует? — робко спросила девушка, — спрашивайте…

Она по-прежнему держалась напряженно, скованно, словно любую секунду ожидала какого-нибудь подвоха от внезапного визитера. Ее настороженный взгляд напоминал взгляд затравленного зверька; Олега охватило даже чувство жалости к этому хрупкому юному созданию.

— Вы не волнуйтесь, — сказал он, чтобы как-то успокоить ее. — Я полагаю, мои вопросы трудными для вас не будут. Скажите, Майга, вы вчера работали?

— Да.

— А вы не помните случая, когда вчера один человек сдавал сразу три посылки?

— Помню, такое было. Только посылки сдавали двое, они всегда вместе приходят.

— Один невысокий и щупленький, а второй, наоборот, рослый, полный блондин, так?

— Правильно, они, — ответила Майга и лицо ее немного просветлело: вопросы милиционера в самом деле никакой сложности для нее не представляли.

Верховцев, поколебавшись, достал из внутреннего кармана фотографию:

— Посмотрите, пожалуйста, внимательно: нет ли на этом снимке одного из тех двоих?

Майга взяла фотографию, поднесла ее поближе, слегка прищурив глаза.

«Наверное, страдает близорукостью, а очки носить не хочет, фасонит».

Ее лицо тут же помрачнело, видимо, она о чем-то догадалась. Поспешно вернув фотографию, словно та обжигала ей пальцы, девушка упавшим голосом произнесла:

— Да, это один из них, Леней зовут. А что с ним случилось, несчастье?

«Значит точно, Леонид. Леонид Кротких».

— В общем, нехорошая история, — уклончиво ответил Верховцев. — А второго как звали, случайно, не знаете?

— Второго… второго, — напрягая память, стала вспоминать Майга. — Высокий, полный маленького Леней называл, это точно, а тот его… постойте… нет, по имени вроде никогда не слышала во всяком случае, хотя нет, вспомнила! Однажды он, малыш этот, вроде как рассердился, сказал: «Финик, ты как гвозди бьешь, из-за тебя посылку не примут». И сказал, что у того руки неправильно пришиты, а большой вроде и не обиделся, только вспотел, жуть!

— Финик? — переспросил Олег.

— Да, Финик. Я даже удивилась: такой увалень и Финик. Он скорей на слона похож или на бегемота.

— Майга, если я не ошибаюсь, вы сказали, что они всегда вместе приходили. Они что, часто отправляли посылки?

— Угу, — кивнула девушка. — В последнее время рекордсмены, можно сказать.

— В последнее время? А вы их давно знаете?

— Что вы! Недели три, может, месяц…

— Значит, они не местные?

— Приезжие.

— Это ваше предположение или…

— Этот Леня сам сказал как-то, что они отдыхают здесь дикарями.

— А откуда они, не говорили?

— Откуда-то из Сибири. Они и посылки все туда отправляют.

— Интересно, что же они отправляют? Сейчас ведь жуткие ограничения, ничего-то путного и не вышлешь.

— Вещи, у кооператоров купленные, безделушки всякие, какие-то фотохимикаты… Но вы не думайте, я проверяла… все согласно инструкции, ничего лишнего не было. С нас за это строго спрашивают.

И Майга почему-то смутилась, слегка покраснев, словно ее уличили в чем-то предосудительном.

«Знала бы ты, девочка, что отправляли эти самые „дикари“ — рекордсмены. То, что ты с ними не заодно, и гадать не надо, ясно как божий день, но то, что они тебя мило вокруг пальца обводили — факт. Для них такие фокусы — забава, легкие потешки…»

— Значит, они приходили всегда вдвоем и больше никого с ними не было? — спросил Верховцев, вставая.

— Точно, никого, я бы запомнила, — энергично заверила Майга.

Лицо ее оттаяло, взгляд стал теплее, видимо, она почувствовала, что никакими неприятностями, тем более крупными, визит сотрудника милиции ей не грозит.

— Майга, я вас очень попрошу: если вдруг появится тот высокий, полный, скажем, придет снова посылки сдавать, сообщите, пожалуйста, по этому телефону… — Верховцев записал в блокноте телефон Преображенского, вырвал листок и протянул Майге. — Только сделайте это незаметно. Да, и еще, попытайтесь потянуть время, насколько будет возможно.

— Хорошо, — согласилась девушка. — А это кто, преступник?

— Ну почему уж сразу преступник? — Верховцев не сдержался и улыбнулся, видя, каким серьезным сделалось ее лицо. — Скажем так, человек, который нас интересует. Очень интересует.

«Не придется тебе, девочка, нам звонить, — подумал Олег, выходя из почты на залитую ярким полуденным солнцем улицу. — После вчерашнего уже не появится здесь этот Финик не ныне, не присно, не вовеки веков. Он же не сумасшедший. Я что-то воров сумасшедших до сих пор не встречал. Вот убийцы сумасшедшие попадались, но чтоб сумасшедший вор — не припоминаю…»

XVIII

Если человек идиот, ему надо об этом сказать.

Евангелие от Джексона, 6:5

Сразу после объяснения с Купцом Финик отправился в Ригу. Пережитые ужасы бессонной ночи сказались — он прикорнул и едва не проехал свою остановку, электричка была сквозная. Уже на перроне он почувствовал зверский голод, пустой желудок предательски урчал, голова слегка кружилась, к горлу подступала неприятная тошнота. Он еще не решил, что будет делать дальше и, выйдя на привокзальную площадь, направился наугад по улице Меркеля. Ему повезло, через полсотни метров он наткнулся на полуподвальное заведение со скромной табличкой «Закусочная». Он спустился по ступенькам вниз и толкнул тяжелую дверь. Ноздри приятно защекотал запах жареного мяса и специй. Посетителей, к счастью, было немного, и уже через пару минут Финик с жадностью уплетал незамысловатые яства общепитовской точки. Когда заливная говядина и половинка копченой курицы, запитые лимонадом, достигли места назначения, он перевел дух, осмотрелся. Судя по обстановке, нравы тут были не строгие. Клиенты тихо распивали принесенное с собой спиртное, к чему пышногрудая хозяйка буфета относилась вполне лояльно. Напротив Финика расположился неказистый мужичонка с «Огоньком» в руках. Развернутая репродукция картины Васнецова «Три богатыря» из этого журнала надежно отгораживала от внешнего мира бутылку «Русской водки», на этикетке которой одним богатырем было меньше. Время от времени голова мужичка как поплавок ныряла за эту ширму и после принятия дозы возвращалась на место. За соседним столиком сбоку обосновались трое мужчин, в расцвете лет. Моложавые, крепкие, подтянутые. Финик мысленно позавидовал их импозантному виду и в то же время непроизвольно насторожился.

«А вдруг менты, тогда уже хана», — принялся было отпевать свою грешную душу Финик.

— Ники, возьми чего-нибудь запить-заесть.

Один из компании, брюнет в светлой рубашке, пошел к буфету и вернулся с подносом всякой снеди. К тому времени на их столе как по волшебству уже стояли поллитровка водки и частокол пивных бутылок.

«Эти здесь свои, — про себя решил Финик и успокоился, — не хитрят, не прячутся».

Ники расставил закуски на столе, другой, крупноголовый, с короткой стрижкой, видом напоминавший боксера, обратился к третьему, видимо, самому старшему из них:

— Джексон, не тяни, наливай, сушняк замучил…

— Серж, что ты спешишь, как голый на случку? — спросил тот, кого назвали Джексоном. — Сначала протри вилки, на них смотреть тошно, будто в мазуте плавали. А я пока закурю.

Он не спеша вытащил пачку «Риги» и, не предлагая сигарет компаньонам, закурил, несмотря на запрещающую надпись на пожухлой, засиженной мухами, картонной табличке. Серж послушно выполнил указание и нетерпеливо заерзал на стуле. Наконец Джексон взялся за вожделенную бутылку. Он свинтил пробку и отработанным жестом плеснул в стаканчики три разные порции водки.

— За успех нашего дела, — негромко произнес Ники.

— Ни слова о делах, — оборвал его Джексон, — лучше поговорите с Сержем о бабах. Вы по этой части большие мастаки.

«Видать, это ихний „Купец“, — подумал Финик. — Интересно, чем они занимаются: мощны, уверенны, с манерами — эти по квартирам не лазят. Эх, мне бы с такими связаться, а не с Купцом да Кротом по чужим хатам ломиться, пока за жопу не взяли. Теперь, вот, трясись, чем все это кончится. Впрочем, Купец тоже не дурак, свою шкуру ценит, а значит, что-нибудь придумает…»

Тройка молча выпила и с аппетитом принялась за трапезу. Вдруг гулко хлопнула дверь и в заведение ввалилось нечто несуразное, что-то среднее между опереточным комиком и клошаром парижских трущоб из романов Гюго и Сименона. Опухшая небритая ряха красноречиво говорила о трудностях текущего момента ее обладателя. Прической этот странный тип напоминал Гоголя, но на этом его сходство с великим писателем и заканчивалось. А уж его облачение даже не поддавалось описанию: то, что когда-то называлось рубахой, было застегнуто на единственную пуговицу и обнажало внизу противное жирное брюхо. Ширинка засаленных, разодранных по шву брюк, была прихвачена булавкой гигантских размеров, достойных книги рекордов Гиннеса. Обувку составляли одетые на босу ногу тряпичные шлепанцы, заляпанные пятнами зеленки. От вошедшего так разило перегаром, что Финику на расстоянии десяти шагов сделалось дурно.

Завидев это ходячее недоразумение, Джексон оставил стакан с пивом, лицо его оживилось.

— Кого я вижу! — воскликнул он с показной радостью. — Лихой наездник Пегаса! Ну, как успехи, господин сочинитель, все доишь за сиськи свою задроченную Музу и пропиваешь шальные гонорары?

— Джексон, дай пятьдесят грамм, подыхаю, — сипло выдавил тот, жадно уставясь на бутылку.

— Цап, ты же знаешь, что «дай» под Шанхаем членом подавился. Почитай свои идиотские вирши, повесели народ, вот тогда и посмотрим.

— У меня не идиотские вирши, мои стихи гениальны, — с обидой произнес Цап, не отрывая безумного взгляда от водки. — И вообще, знай, сейчас на весь Союз есть только два настоящих поэта. Нет, не Вознесенский и Евтушенко — я и Гена Гавриков, он живет в Крыму, в Симеизе. Остальные — пыль, шелуха!

Он попытался напустить на себя важный вид, приосаниться, но от этого стал выглядеть еще смехотворней. Джексон приподнялся, взял с соседнего столика использованный стаканчик и налил туда ровно пятьдесят грамм по первую риску.

— Ладно, давай гениальные.

Цап встал в позу, выпятил грудь и, завороженно глядя на заветную приманку, начал:

Я смотрю в унитаз хохоча, У меня голубая моча. У меня еще кал голубой И вполне я доволен собой.

Сделал паузу и потянулся за водкой.

— Куда! — властный окрик Джексона пресек это поползновение. — Думаешь, прочитал этот гнусный куплетик о своих вонючих потрохах и все? Читай еще, и что-нибудь поприличней.

— Только не про инопланетян, — вставил Ники, по-видимому, тоже хорошо знавший репертуар полоумного поэта.

Цап скорчил недовольную рожу, но не ушел. Закатил глаза и начал по новой:

Отшумело лето. Отцвела капуста. У меня пропало половое чувство. Выйду на поляну, брошу член свой в лужу, Пусть живет на воле — до весны не нужен.

Он замолчал и выжидательно посмотрел на Джексона, весь вид его словно говорил: «Ну каково, уважил?» Джексон взял стаканчик, поднес к носу Цапа, повертел и поставил на место.

— Цап, ты видно с перепоя потерял чувство реальности. Здесь собрались интеллигентные люди, поклонники твоей безумной Музы, а ты нас не уважаешь и гонишь старье. Нет, сучок драный, на халяву тут не пройдет. Хочешь водки, давай что-то непременно новенькое.

Цап сник, потух, на лице его отразилось неподдельное страдание. Однако жгучее желание опохмелиться заставило его предпринять новую попытку правдами и неправдами выцарапать спасительную дозу. Он так мучительно напрягал свою память, что казалось, присутствовавшие слышали скрипы в его черепной коробке.

— Хорошо, слушайте. Самой последней выпечки…

Я нос поцарапал свой, плача в жилетку, Бороздами щеки изрезали слезы. Судьба моя — жизнь доживать на таблетках, Судьба — над могилой четыре березы.

И поняв, что этого явно недостаточно для полного успеха, с вдохновением продолжил:

Чую конец мира, Жуткую клоаку. То ль умру от СПИДа, То ль загнусь от рака, Захлебнусь в помоях, Сдохну в напряженьи, Новый мир отрою В пятом измереньи. Там говно размазано С юмором по стенке И в том мире грязном Напишу нетленку. Ставши знаменитым, Поделюсь я славой С каждым паразитом И со всей державой.

После секундной паузы гомерический хохот потряс стены.

— Свежо, свежо! — похвалил чтеца Джексон и подал водку. — Держи, заслужил.

Цап поспешно опрокинул водку в свою утробу, крякнул и тут же исчез в дверном проеме, так же неожиданно, как и появился. Тройка во главе с Джексоном продолжила дружеское застолье, Финик прислушивался к их разговору.

— Махну-ка я сегодня на танцульки, — произнес Ники.

— Рехнулся? Туда сейчас ходят одни малолетки.

— Серж, я хожу не на плац для пионеров, а на вечера для тех, кому за тридцать.

— Ну и как там? Есть товар? Что за публика? — поинтересовался Серж.

— Выбор огромный, на любой вкус, от двадцати до шестидесяти. Приходят вполне приятные дамочки, слегка увядшие, но со своими плюсами. Представьте, процентов девяносто там разведенки, остальные десять без надежд выйти замуж. Разве не малина?

— Клуб одиноких сердец сержанта Пеппера, — вставил Джексон.

— Вот именно. Они истосковались от затяжного одиночества. Баба лет тридцать-тридцать пять, в теле, с бесенком в глазах, да с каким бесенком, с огромным похотливым бесом, это… Что у нее за радости: работа, дом, дети, и так до бесконечности, и только в конце недели светлый лучик, — накручивается, подкрашивается, напяливает все лучшее и — на танцы. А вдруг повезет, а вдруг он, принц из мечты… А там мужиков — шаром покати. И тут появляюсь я: молодой, интересный, сильный, и все мое! Выбираю телку по вкусу, — и к ней. Худо-бедно, у каждой есть свой угол. Признаться, люблю зайти в хорошую, чистую квартирку, развалиться в кресле. Хозяйка ставит тихую музыку, бутылку, закуску тащит, переодевается в пеньюар и норовит забраться мне на колени…

— А детки где ж? — полюбопытствовал Серж.

— В такое время в пионерлагерях или у бабушек, все продумано. Короче, после кофе — постель. Знаете, что такое месяцами сдерживаемая страсть одинокой женщины? Это Везувий! Море ласк и желаний! За эту ночь переживаешь такое… Я помню всех моих цыпок и буду долго помнить. Ночью — ураган, утром тебя нежно, почти по-матерински целуют в шею, прижимаются горячим телом: «Милый, я жду тебя!..» А я ухожу навсегда и остаюсь в ее памяти желанным сказочным принцем. Ухожу без громких слов, с тихой грустью в душе.

— Хм, ангел-искуситель, — сказал Джексон. — Несчастные женщины…

— А как же конкуренты? — спросил Серж. — Не один же ты там пасешься.

— Не один, но таких как я, — единицы. Основная масса либо пьянь черная, либо дурики, у которых с головой не все в порядке, либо полнейшие импотенты, что приходят туда потереться да поговорить о своих мифических сексуальных подвигах. Теперь все понятно?

— И где же в Риге находятся эти райские кущи? — спросил Серж.

— Я ошиваюсь в двух точках, — ответил Ники. — По субботам на Московской, а сегодня пятница — поеду в Илгуциемс. Кинотеатр «Илга», ресторан «Соната», а рядом танцы…

— Ники, ты должен забывать такие места, — перебил его Джексон. — Будущий миллионер должен привыкать общаться в другом обществе, в изысканном, а не среди сброда алкашей, сумасшедших и импотентов.

— Джексон, не интригуй. Я уже говорил, что готов подписаться на любую авантюру, если во главе ее станешь ты, но, честно говоря, я пока не понял, как мы станем миллионерами.

— О, это не авантюра, это математический расчет с элементами научного предвидения, — с важностью сказал Джексон. — Я вижу блеск золота и холодное мерцание бриллиантов.

— Не томи, — взмолился Серж.

— Всему свой срок и свое место. Главное, чтобы вы не передумали, дело непростое, мне одному не потянуть.

— Мы готовы! — в один голос заверили Серж и Ники.

Джексон с одобрением кивнул и разлил оставшуюся водку и встал, остальные встали вслед за ним. Словно офицер царской армии, держа локоть на уровне плеча, Джексон поднес стаканчик к губам и, произнеся короткое «хоп!», опорожнил его. Серж и Ники последовали его примеру. Затем компания, подхватив сумки, отправилась по своим делам.

«Да, вот это команда! — позавидовал Финик, когда те удалились, — миллионами ворочает. К таким бы подрядиться, я бы и на двадцатую часть согласился. Конечно, быть может, все это и блеф, пустая афера, но все же интересно»…

Но он тут же вернулся к действительности: нужно было теперь решать злободневный вопрос: как провести день, где перекантоваться ночью?

XIX

Был бы ум бы у Лумумбы, был бы Чомбе не при чем бы.

Евангелие от Джексона 6:20

С утра на душе было скверно. Лодин нехотя ковырял яичницу и в который раз прокручивал в памяти вчерашний разговор с Цульским. Итак, ясно, как божий день, встретились они вечером у почты не случайно — старый лис поджидал его, караулил. Ах, какая сволочь, оборотень, наставничком бескорыстным прикидывался, добрым дядюшкой из благотворительного общества… Подкидывал информацию, рассыпался в любезностях, а сам компромат собирал, ждал случая исподтишка цапнуть, прокола ждал. И вот дождался, вцепился в загривок, попробуй отвяжись — этот клещ кровушку будет сосать, пока не лопнет. А такой не лопнет никогда, расчетливый гад…

«А я, я-то не взболтнул ли чего лишнего? — думал Лодин. — Вроде нет, впрочем, надо все еще раз вспомнить»…

— Знаешь, Коленька, новость есть небольшая, но сурьезная, — сказал Цульский с полнейшим равнодушием, после обмена приветствиями. — А к нам сегодня один товарищ с визитом наведался… Оттуда…

И он многозначительно подмигнул.

— К кому «к нам», и откуда оттуда? — спросил Николай, внутренне напрягаясь и готовясь к самому худшему. Он почти наверняка догадался, о чем идет речь, но верить в это так не хотелось…

«Неужели это конец?» — с досадой подумал он и сердце на мгновенье неприятно сжалось, стало тяжелым, как могильный камень.

— Ну-у… — разочарованно протянул Цульский, в упор глядя на собеседника невыразительными слезливыми глазками. Потухший долбан «Беломора» лениво переползал из угла в угол его щелевидного рта. — Я думал, мы понятливые, с полуслова схватываем-с.

— Что с полуслова? Не понимаю…

— Не дури! — неожиданно сердито оборвал его старик. Лицо Цульского вдруг изменилось, стало серым, жестким, безжалостным, таким его Лодину видеть еще не приходилось. — Опер был, в документах рылся, с начальницей о чем-то калякал, нашей работой интересовался.

— Ну и что? Мне какое дело?

Лодин пытался тянуть время. Он лихорадочно соображал, все ли ему выложил Цульский или еще что-то знает, не договаривает.

— Какое дело… — задумчиво повторил Цульский. — Не скажи, сынок, не скажи. — Наверно есть дело, вон как губешку-то верхнюю закусил, посинела. Ладно, не уличный разговор, зайдем-ка в заведение, кофию испьем, там и перемолвимся.

Скромное, без претензий и без названия кафе находилось в двух шагах от почты. Они сели за дальний столик и им никто не мешал. Перед кофе Лодин выпил пятьдесят грамм коньяку, Цульский отказался.

— Здесь дают хороший кофе, плотный, — похвалил старик, поднимая чашку и манерно отставив мизинец в сторону. Он любил произносить некоторые слова в какой-то исковерканно-старинной манере: «кофий», «рестораций», «депеш»… — Знаешь, я раньше его не особо миловал, все больше чайком тешился. А сейчас чая-то не стало, так, одно название, дрючки прелые. Заваришь, сверху мусор плавает, и ни вкуса, ни запаха, тьфу!

Лодин слушал его рассуждения молча, бесконечно помешивая в чашке давно растворившийся сахар. Наконец Цульский перешел к делу.

— Я полагаю, тебе интересно, что нюхал на телеграфе товарищ в строгом костюме?

— Знаете, Вацлав Модестович, я не из любопытных.

— Ах ты, Николай Леонтьевич, надо же, какие мы супермены! Хватит в бирюльки играть, я не мент, а потому долго вальсовать не буду. Квартиру Страздини кто взял?

Лодин непроизвольно вздрогнул. Он ожидал самых разных пакостей, но к такому удару не был готов абсолютно.

— То-то, малыш, — удовлетворенно защелкал пальцами Цульский, видя замешательство Николая. Он нагнулся поближе и понизил голос до вкрадчивого шепота. — А хочешь, скажу, кто, когда и при каких обстоятельствах квартирку очистил? И не одну эту. За болвана меня принял, а я давно тебя пасу. Что ж, пусть у меня и всего четыре класса, а ты образованный, институции кончал, но на таких, как ты, у меня умишка хватит раскусить. Не зря кто-то сказал: главное — это не высшее образование иметь, а высшее соображение. А ты увяз, дружок, увяз крепко, думай.

Некоторое время они сидели молча. Кофе у Лодина совершенно остыл, он сделал лишь маленький глоток и отставил чашку.

— Что вы хотите?

— Вот это уже разговор. Исправляешься на глазах. Старик Цульский кое-кому дал немало ценных консультаций и за них надо заплатить, вот и все. В этом мире за все надо платить, разве не так?

— И сколько стоят ваши консультации?

— Ну, я думаю, мы поладим. Ваша фирма выделит мне приватный гонорар за услуги. Скромный гонорар, очень скромный.

— Я ничего не решаю.

— Знаю. Так передай своему главному: четыре штучки вполне согреют душу одинокому старику. Я усталый больной человек и на поправку здоровья прошу самую малость.

Лицо Цульского снова сделалось жестким.

— И без дурачков, Коля. Четыре штучки и не позже, чем завтра. Я не пугаю, но не стоит финтить, пару слов кому надо и сам понимаешь… Завтра в двенадцать позвонишь на телеграф, я буду ждать.

До полудня было еще полтора часа и надо было что-то срочно предпринимать. Конечно, выхода нет, надо все рассказать Купцу, а как тот среагирует, один бог знает. По головке не погладит, словом, дело дрянь! По идее, в Юрмалу надо было съездить еще вчера, но такой дождина хлестал — предвестник всемирного потопа!

Лодин стал медленно собираться в дорогу, обдумывая план предстоящего трудного разговора. Ничего, пусть старикашка потомится там у телефона, все равно сразу он никуда не побежит, будет ждать результата, не климатит ему за так кого-то заложить. Не резон. Будет свою выгоду как рыбак поклевку высиживать.

Телефонный звонок застал его уже у дверей и прозвучал, как показалось Лодину, необычно раздраженно, зло. Николай мгновение колебался брать — не брать трубку. Какая там еще новость спешит к нему по проводам? Хорошая? Плохая? Добрых вестей он почему-то не ждал. С нерешительностью снял трубку и услышал тревожный голос Купца.

— Колян, ты?

— Я, — ответил Лодин. Он даже немного обрадовался — звонок освобождал его от утомительной поездки в Юрмалу.

— Слушай внимательно. Мы сматываем удочки и уходим.

— Что случилось?

— Хуже не придумаешь. Мои придурки облажались, Крот сыграл в ящик.

— Как?! — вскрикнул Лодин сорвавшимся голосом и почувствовал, как холодеет его спина и немеют конечности.

— Натурально. Нету Крота, накрылся, под машину попал. Да ты не паникуй, на нас пока не вышли, на тебя тем более, — успокоил его Купец. — Так что нам осталось рассчитаться за последнее дело и задница об задницу, кто дальше прыгнет, разбежались.

— Купец, подожди, у меня беда. Меня вычислили, помоги.

— Ты спятил? Шутишь? — в голосе Купца зазвучал металл.

— Это серьезно…

— Что произошло? Кто тебя вычислил?

— Да старикашка тут один, мой напарник, ну тот, что телеграмму морячке относил. Я тебе о нем рассказывал.

Трубка надолго замолчала.

— Что он хочет? — наконец спросил Купец.

— Деньги…

— Та-ак, все ясно. Надо срочно встретиться. Как думаешь, где?

— Не… не знаю, Гриша, — замялся Лодин.

— Ну-ну, скорей, думай, шевели мозгами.

— Давай на Братском кладбище у вечного огня, — неуверенно предложил Лодин.

— Где это? Впрочем доберусь на моторе. Встречаемся через час, ясно?

— Ясно.

— И на прощанье совет: в первый кэб не садись, только во второй.

— Понял.

— Вот и ладно. До встречи, гуд бай!

В трубке раздались частые гудки.

«Ну и Купец, вот нервы! — не без восхищения подумал Лодин. — Такой завал, а он еще юморит. Хотя какой тут к черту юмор, элементарная осторожность. Я-то уже под колпаком, а значит, возможно все, даже и хвост».

От этой мысли Николая даже передернуло.

В переводе на шахматную терминологию, над проходной пешкой нависла реальная угроза непревращения в ферзя.

Когда они встретились, Купец первым делом осведомился, не заметил ли Лодин по пути чего-нибудь подозрительного. Николай ответил, что нет. Затем он слово в слово пересказал разговор с Цульским.

— Знаешь, Гриша, хрен с ним, отдам я ему сколько спрашивает и пусть отваливает, — сказал Лодин в заключение рассказа.

— Стоп-топ-топ, погодь, дядь Володь, — остановил его Купец. — А что он за человек, обрисуй.

— Теперь и сказать затрудняюсь. Ну, тихий такой пьянчужка. Слышал, что сидел когда-то, то ли за то, что в полицаях ходил, то ли за службу в латышском легионе. Живет один. Внешность тусклая, неприметная — на улице попадется — не обратишь внимания. Так вроде, был безобидный старикан…

— Безобидный, безобидный… — Купец нервно засмеялся, — а не дашь деньжат, упечет тебя лет на восемь и не поморщится. В эсэс тоже служили безобидные старички-душечки типа Мюллера, мухи не обидят. Ты что думаешь, дашь ему эти деньги и он оставит тебя в покое? Он пропьет их, просадит и очень скоро снова начнет доить. Опять пойдут бесконечные пятерки, десятки в долг на похмель и компрессы, естественно без отдачи. Будешь висеть у него на крючке всю его жизнь, а такие, как саксаулы, живут долго и упорно, дышлом не добьешь.

— Так что же делать? — Лодин с надеждой посмотрел на Купца. — Может, отдать и припугнуть?

— Чем, интересно, ты хочешь его припугнуть?

— Ну-у… — неуверенно проговорил Лодин.

— Значит так, Колян… — сказал Купец и остановился, и Лодин по его сосредоточенному взгляду понял, что тот принял какое-то важное решение из разряда тех, которые политики и журналисты любят именовать судьбоносными. — Отдадим мы ему, уважим дедулю. Привози его завтра в Межапарк в семнадцать ноль-ноль, на лодочную станцию.

— А зачем туда-то?

— Скажешь, что деньги спрятаны там, подальше от чужих глаз. Вези-вези его смело на месте и рассчитаемся. Со всеми… — процедил он сквозь зубы, так что Лодин и не услышал.

— А если он ехать не согласится? — спросил Николай.

— Такой согласится. Не тот фрукт, чтоб носом вертеть и долго упрашивать, — уверенно ответил Купец. — Знакомая масть — чирик покажи — пешком до Киева пойдет, а уж за тыщи… Сколько, ты говоришь, этот деятель просил на поправку здоровья?

— Четыре штуки.

— Хм, ладно, хотя я думаю, ему столько совсем не понадобится. Все, пойдем к выходу.

Они шли по усыпанной мелким гравием дорожке и Лодин мучительно размышлял, пытаясь понять, что задумал Купец и какими последствиями это может обернуться. А то, что в уме Гриша держит какой-то фортель, сомнений и быть не могло: кого-кого, а своего приятеля он немного знал.

Расставаясь, Купец огляделся по сторонам и произнес:

— Ты как специально местечко для свидания выбрал, символическое, ничего не скажешь. С перепугу, что ли? Не стоит сюда торопиться — это ни от кого не убежит. А нам с тобой заупокойную еще рано заказывать, рано, Колян. Мы еще погуляем! Ну, ладно, отдыхай, завтра будет трудный день.

Прочитав в беспокойных глазах Лодина немой вопрос, он добавил:

— Ни о чем не спрашивай: жизнь — игра, мы — фигуры, а бог вершит. Вечерком звякну насчет старика, скажешь его ответ на наше предложение, а там будем решать, как нам веники вязать.

XX

Денек выдался жаркий и в прямом смысле, и в переносном; у Верховцева буквально отваливались ноги и гудела голова. А тут еще Брагин назначил совещание на двадцать ноль-ноль — другого времени, видимо, выкроить не смог.

Начальника отдела угро не сравнить с начальником какого-нибудь отдела на гражданском предприятии или в учреждении — тот, если котелок варит нормально, может всю работу грамотно по подчиненным раскидать, оставив себе функцию дирижера, имеющего самый легкий по весу инструмент в оркестре — элегантную палочку, и право первого съема сливок в своем коллективе в виде всевозможных премий и престижных командировок. Брагин же не просто руководил, отдавал приказы, он наравне со своими подчиненными впрягался во все текущие дела, не деля их на важные и второсортные, и в одинаковой степени с младшими коллегами нес нелегкий крест тревожной милицейской службы. Так же, как и у них, его рабочий день был безразмерен, и нередко случалось, что приютом на ночь ему служил диван в собственном кабинете.

До совещания оставалось время, и Верховцев не терял его зря. Он склонился над своим рабочим столом и уже в который раз «прорабатывал» записную книжку, обнаруженную в квартире у потерпевшей Страздини. На оперативке шеф непременно поинтересуется его соображениями по принадлежности этого «вещдока». Многократно перелистанные страницы уже намозолили глаза, да и времени убито немало, и все же определенный результат был налицо! Углубленно изучив все записи и отбросив уйму промежуточных версий, он остановился на двух: правда, проверить их до конца не удалось, но по крайней мере, на оперативке не придется отмалчиваться, подобно рыбе.

Зазвонивший телефон заставил его отвлечься.

— Алло, здравствуйте! Лейтенанта Верховцева можно к телефону?

Голос был знакомый, но Олег сразу не смог сообразить, кому он принадлежит.

— Я слушаю.

— С вами говорит Рудакова, начальник почтового…

— А, Нелли Александровна! Очень приятно, вечер добрый. Чувствую голос знакомый, а узнать не могу…

— Ничего удивительного. По телефону голос меняется, а мы разговариваем впервые.

— Ждал вашего звонка с нетерпением. Чем порадуете?

— Я поговорила с Цульским насчет той телеграммы.

— Ну и…

— Получилось, как я и предполагала. Он сказал, что Лодин по всей вероятности пропустил телеграмму, ну и пришлось ему отнести.

— Думаете, он сказал правду?

— А я проверила это у Лодина.

«Эх, Нелли Александровна, Нелли Александровна, и кто вас об этом просил? — мысленно схватился за голову Верховцев. — Ох, уж мне эта самодеятельность…»

— Что он ответил? — спросил Олег, стараясь не выказать своей досады.

— Сказал, что Цульский сам попросил у него эту телеграмму, ссылаясь на то, что Страздиня его старая знакомая и всегда щедро дает на чай. Ну, Лодин ему и уступил великодушно.

«Вот это уже ближе к правде. Кто-то из них двоих лжет — значит, у него есть основания скрывать правду. А может быть, лгут оба и все было совсем не так?»

— Нелли Александровна, еще вопросик: не дадите справочку, кто доставил телеграмму гражданину Вейлеру по адресу Стадиона шесть, квартира сто тринадцать. Сейчас скажу, когда…

Верховцев заглянул в свои записи и назвал дату.

— Не кладите трубку, — сказала Рудакова. — Сейчас посмотрю.

— Жду.

Через пару минут она сообщила:

— Телеграмму доставлял Лодин.

«Значит, я не ошибся. Молоток, Олег Евгеньевич, могешь…»

— А кто с ним работал в одну смену?

— Одну секундочку…

Пауза затянулась. Наконец он услышал:

— Меньшова и Цульский.

«Ага! Вот и дуэт вытанцовывается: Лодин — Цульский… Цульский — Лодин… А в Юрмале кто? Лодин — Финик?!»

От этого умозаключения и страстного нетерпения открыть решающую истину у Олега даже сладостно заныло под ложечкой.

— Нелли Александровна, расскажите, пожалуйста, как выглядит Лодин?

Возвращение с небес на землю длилось считанные секунды — описание Рудаковой не имело ничего общего с приметами того, кого видели в Юрмале. С приметами преступника по кличке Финик!

В жизни каждого человека бывает множество разочарований. Верховцев, опуская трубку, не мог видеть выражения своего лица, и хорошо, что так…

…Совещание в кабинете Брагина затянулось почти до полуночи. Несмотря на открытое окно, в комнате было не продохнуть от дыма, обе пепельницы с горкой завалены смятыми окурками. Все присутствовавшие жутко измучились: воспаленные глаза, прокуренные осипшие голоса, некоторые едва не клевали носом. Сам Брагин тоже выглядел неважнецки; он в эти теплые дни в очередной раз где-то умудрился простудиться, глухой затяжной кашель мешал ему говорить, а носовой платок из-за жестокого насморка практически не убирался в карман. Однако, зная упорный характер шефа, на скорое завершение совещания никто не рассчитывал. Все были в курсе: пока шеф не добьет запланированные вопросы до точки — отбой не даст! Львиную долю времени занял разбор результатов оперативно-разыскных мероприятий по групповому убийству у стеклозавода — там дело шло туго, со скрипом и это, естественно, раздражало Брагина.

Наконец очередь дошла до Верховцева. Нескольких сотрудников, занимавшихся убийством, Брагин счел возможным отпустить, в кабинете остались Олег, Рудик и Веня Изотов. Выслушав доклад Верховцева, шеф какое-то время молча сидел с закрытыми глазами, переваривал информацию.

— Да, Олег, прорыв ты свершил капитальный. За сутки проскакал больше, чем за несколько недель. Что стахановский темп освоил — похвально, но галопом в азарте можно и не в ту степь забежать, учти.

— Обязательно учту, Вадим Юрьевич, — в том же ироничном тоне ответил Верховцев.

— Что с книжкой на предъявителя?

— Вклад получен одиннадцатого июля по паспорту на имя Порохова Петра Ефимовича, проживающего в Москве. Запрос туда сделан, но думаю, документ поддельный.

— Безусловно, липа, — согласился Брагин. — Иначе бы нам от безделья, кроме как в потолок плевать да воробьям кукиши показывать, ничего бы не оставалось. Вклад весь выбран?

— Весь до копеечки, семнадцать тысяч триста…

— Приметы получателя имеются?

— Да, кассир Сбербанка описала его достаточно подробно, тем более что он приходил дважды — первый раз такой суммы в наличии не оказалось — пришлось заказывать.

— Говоришь, Порохов Петр Ефимович?.. — Брагин в раздумьи принялся перекладывать карандаши. — И на того Финика из Юрмалы он, значит, не похож?

— Судя по описаниям работников почты и Сбербанка, абсолютно никакого сходства.

— Так, так… — Брагин поднялся с кресла и начал прохаживаться по кабинету, возбужденно потирая руки. — Стало быть, три действующих лица в этом деле нам удалось установить определенно: покойный Кротких, некто под кличкой Финик и мнимый Петр Ефимович Порохов — прелюбопытнейшая компания. И как они связаны между собой, пока нам неизвестно.

— Коровьев, Бегемот и Азазелло, — вставил Веня Изотов.

— Ты хочешь сказать, что должен быть и мессир Воланд? — подхватив Венину мысль, обратился к нему Брагин.

— Могу только предполагать, — сделал неопределенный жест Изотов.

— Тогда тебе задание, — сказал Брагин. — Оббегай хоть всю Юрмалу, но установи, где проживал Леонид Кротких, с какого времени, у кого, с кем, его связи. Походи по злачным местам, возможно, он появлялся там. За печку, от которой плясать, возьми Яундубулты, понятно?

— Так точно!

Веня был самым молодым сотрудником угро, он пришел в райотдел всего полгода назад. Он еще не набрался опыта, не знал многих тонкостей работы и традиций коллектива, в котором очутился, поэтому серьезных дел ему пока не поручали, использовали, что называется, «на подхвате». На это задание он, можно сказать, напросился по своей неосторожности — Брагин уж очень не любил, когда прерывали течение его мыслей.

— Как обстоят дела с записной книжкой, удалось продвинуться? — остановился напротив Верховцева шеф.

— Да я ее видеть уже не могу, — честно признался Олег. — Заколебала вконец, закорючки по ночам сниться стали.

— Ну-ну, не паникуй. Кстати, названные фамилии там не фигурируют?

— Ничего похожего, Вадим Юрьевич, наши действующие лица там не значатся. Но есть интересная особенность: телефоны и адреса кинозвезд, театральных актеров, некоторые характерные записи.

— Богемная публика, служители Мельпомены?

— Точно. Я консультировался в киностудии, там кое-что подсказали. Наводил мосты, звонил в Краснодар, Москву, Свердловск…

— Короче.

— Остались две версии.

— Основная есть? Или пятьдесят на пятьдесят?

— Процентов восемьдесят. Рымарь — режиссер Свердловской киностудии, склонен думать, что книжка его. Звонил в Свердловск, но лично связаться не удалось, сказали, что он на натуре, снимает где-то в области и когда появится, неизвестно.

Брагин снова сел за стол и глубоко задумался. Он долго растирал пальцами виски, наконец, видимо приняв решение, поднял голову, обвел взглядом присутствующих, задержав его на Рудике.

— По-другому не получается. Придется прокатиться на Урал. Наверное тебе, Лиепиньш, — Верховцева оторвать не могу, он здесь как воздух нужен. Для нас эта книжка — решающее звено. Если ее хозяин и не причастен к кражам, то не исключено, что он знает преступника, а это чрезвычайно важно. Преступники с нами вздумали играть в кошки-мышки, что ж, пусть, покажем, что кошка еще не стара и коготки ее остры! Все, ребята, по домам! До завтра!

Он посмотрел на часы и невесело улыбнулся:

— Вернее, до сегодня…

XXI

Бытие определяет сознание, а скотское сознание определяет скотское бытие.

Евангелие от Джексона 1:8

В шашлычной, в Вецаках, народу было битком, но спешить ему было некуда и он все-таки достоялся. Неторопливо расправился с одной порцией, отложил в сторону шампур и принялся за вторую. Весь день он провалялся на пляже, даже поспал, и теперь подавленное, гнусное настроение прошлой ночи улетучилось, как не было. Теперь бы еще решить вопрос с сегодняшней ночевкой и тогда все о'кей, думал Финик, пережевывая сочный шмат пахнущего дымком мяса. И тут его осенило. А что он, собственно, мается — ведь этот Ники, там, в «Закусочной», подсказал прекрасный выход — можно сходить на эти самые танцульки и попробовать снять жаждущую любовных приключений бабенку с хатой. Судя по его рассказам, если пошустрить, то большого труда и не потребуется. Он доел шашлык и, исполненный радужных надежд, направился на станцию. Его ориентиром, маяком в предстоящей ночи, стал ресторан с лирическим названием «Соната»!

На Центральном вокзале ему пришлось отстоять почти часовую очередь в ожидании такси. До места назначения ехать пришлось недолго. Расплатившись, Финик без труда нашел в стандартной двухэтажной коробке из бетона, в которой еще вмещались гастроном и ресторан, вход в клуб, где должно было состояться мероприятие «Вечер танцев для тех, кому за…» Он прибыл удачно, как по заказу, — до начала оставалось двадцать минут. Купив билет, Финик вошел в клуб. Около женского туалета толпились дамочки: кто переодевал туфли, кто поправлял волосы, подкрашивался, наводя последний глянец. Подготовка к боям за счастье в личной жизни подходила к завершающей стадии.

Финик зашел в мужское отделение. Там некоторые курили, две-три группки тянули прямо из горлышка крепленый винчик, пуская бутылку по кругу. Он не задержался, справил нужду и, выйдя, поднялся на второй этаж в зал. Только что заиграла музыка и несколько пар топталось посередине. Зал был еще полупустой, но активно заполнялся вновь подходящими. Финик остановился у кучки оживленно балагуривших мужичков и решил осмотреться, изучить обстановку.

— Я тут снял на прошлой неделе шикарную мадам, — произнес мужичок лет пятидесяти с видом отставного повесы, — и бросил ей одиннадцать палок…

— За неделю? — спросил кто-то.

— Ты чего, за ночь, — обиделся «сексуальный гигант».

Финик внимательно осмотрел беседующих. Да, Ники дал на редкость точную информацию — какое-то сборище импотентов.

— Мужики, да вы всеми танцами одиннадцать заходов не наскребете, разве что я вам помогу, — с ухмылкой произнес Финик и отвалил от них подальше. Не стоило тратить время на никчемные дискуссии, нужно было приступать к делу.

Ансамбль заиграл спокойную мелодию. «Без мужчины дом пустой…» — с ностальгией в голосе выводила солистка, скрытая в полумраке сцены.

Решая, кого пригласить, Финик скользил взглядом вдоль противоположной стенки, где в ожидании томились претендентки на мужское внимание. Он остановил свой выбор на женщине лет сорока пяти в шикарном черном платье, с золотой цепочкой на шее, которую дополнял массивный золотой крест, заманчиво мерцавший в лучах подсветки. Что ж, обертка заманчивая, еще бы угадать, что там, под платьем, хотя чего гадать — не жену же выбирает. Он решительно направился через зал. Подошел, наклоном головы пригласил на танец. В ответ доброжелательный взгляд пробежался по нему с ног до головы и, как почувствовал Финик, после блиц-осмотра стал еще более благосклонным. Женщина протянула руку, он взял ее в свою, и они направились в центр зала. Сначала танцевали молча. Крепкое упругое тело, пьянящий запах дорогих духов, возбуждали его и он попробовал слегка прижать даму к себе. Тело партнерши доверчиво подалось и он, чтобы закрепить первый успех, спросил:

— Как вас зовут?

— Нина.

— Чудесное имя, простое и довольно редкое. Ты хорошо танцуешь, Ниночка.

Она с благодарностью посмотрела ему в глаза. Финик наклонился и осторожно поцеловал ее в щеку, Нина игриво засмеялась. Музыка закончилась. Он галантно подставил руку и отвел даму на место. Поклонившись, молча отошел в сторону.

Ансамбль стал наяривать что-то быстрое и пары снова потянулись в зал. Пожилые, полные люди прыгали как пятнадцатилетние подростки, имитируя якобы неувядающую прыть, и Финику это показалось очень забавным. Глядя на это абсурдное шоу, ему хотелось смеяться. Краем глаза он наблюдал за Ниной, она смотрела в его сторону.

«Нет, — подумал он, — сейчас приглашать не буду — толкаться локтями со старичками удовольствия никакого. В танце нужно чувствовать контакт с женщиной, это уже почти интимное. Подождем медленный, пусть моя крошка пока зреет».

Быстрый танец повторили дважды и когда он наконец закончился, распаренные, потные мужики, едва волоча ноги, стали разводить таких же замученных партнерш в разные углы зала. Сделалось душно и явственно повеяло конюшней. Следующий танец был объявлен дамским. Зал загудел, как улей. Кавалеры вытянулись во фрунт. Дамы заняли исходные позиции для рывка, чтобы те, кого еще сегодня не приглашали, а таких было большинство, не перехватили их кавалеров. Раздались вступительные аккорды, полилась плавная мелодия. Первые пары вышли в центр. Нина уверенной походкой подошла к Финику.

— Можно вас?

Сделали несколько шагов в зал. Он обнял ее, она положила руки ему на плечи. Медленно, в такт музыке они стали топтаться на месте. Он чмокнул ее в локон около ушка.

— Ниночка, лапочка, — нашептывал он, крепко прижимаясь к ней. — С каким бы удовольствием я хотел бы сидеть рядом с тобой где-нибудь наедине, в укромном местечке, а не мучиться в этом зверинце. Просто сидеть и смотреть на тебя.

— Просто сидеть и смотреть? — переспросила она недоверчиво.

— Ну, не совсем. Я бы хотел хорошо провести вечер. К примеру, в тихой уютной квартирке послушать музыку, выпить коньячку, пообщаться… Можно на худой конец обойтись и рестораном, но это, знаешь ли, не отдых.

— Я бы пригласила вас к себе, но я даже не знаю, как вас зовут.

— Не вас, а тебя, — поправил Финик. — К чему излишний официоз? Как говорил один мой знакомый, надо быть проще и люди к тебе потянутся. А зовут меня Валерой.

Имя это он придумал на ходу, сам не понимая, для чего врет.

— Валерик, я вас, извини тебя, могу угостить превосходным чаем. Тебе нравится цейлонский?

Он пропустил ее вопрос мимо ушей. Конечная цель была почти достигнута и, чтобы не сорвать дело на финише, он согласился бы и на любой суррогат закавказского производства.

— Так, что мы здесь забыли? — подмигнул он ей. — Вперед?

Нина взяла его под руку и они направились к выходу. Легкий ветерок приятно освежил и взбодрил их и они, довольные и почти счастливые, ускоренным шагом припустили на стоянку такси. Вечер сулил обоим блестящее продолжение.

Двухкомнатная квартира Нины, находившаяся где-то в районе новостроек, превзошла ожидания Финика. Чистота, уют, красивые обои, добротная недешевая мебель, — все говорило о вкусе и состоятельности хозяйки. Особенно его привлекала просторная постель, накрытая красивым бархатным покрывалом. Висевший над ней какой-то полупрозрачный балдахин делал ее похожей на сказочный шатер. Мягкий свет торшера создавал столь желанный интим и обещал ассорти изысканных плотских утех.

Финик с удовольствием плюхнулся на диван, ноги приятно утонули в мягком ворсе паласа. Хозяйка пожелала ему не скучать и упорхнула на кухню. Вскоре на журнальном столике появилась ветчина, копченая рыбка, салатик из помидор, бутерброды с минтаевой икрой, колесики тонко нарезанного лимона. Две хрустальные рюмочки и бутылка коньяка указывали на то, что чай на сегодня отменяется. Безусловно, такой «натюрморт», дополненный округлыми соблазнительными коленками его создательницы, расположившейся рядом на диване, способствовали мгновенному развитию зверского аппетита у Финика. Не теряя времени, он разлил коньяк.

— За встречу, Ниночка. За нашу счастливую встречу!

Ароматная жидкость огненной струйкой проникла в желудок и приятным теплом стала разбегаться по всему телу. Он с огромным удовольствием закусил лимоном, потом съел несколько ломтиков отборной ветчины. Снова наполнил рюмочки.

— Хочу выпить за хозяйку, за эту прекрасную обитель. Здесь так хорошо, как в нирване.

— Неужели? — игриво спросила Нина.

— Правда. За тебя, Нинон. Такие женщины, как ты, всегда были украшением нации.

Он выпил и уже основательно навалился на закуску. Довольная хозяйка что-то щебетала о своей жизни.

«А здесь, в Риге жить можно, — думал Финик, уплетая салат и бутерброды. — Сегодня одну снял, завтра другую и так крутись свадебным генералом хоть до пенсии. Это тебе не Нефтеозерск, где полторы невесты на всю округу, — выбор на любой вкус. Да и Нинон ничего, в соку, для дебюта сойдет. Все-таки точно подмечено: не бывает некрасивых женщин, бывает мало водки».

Он снова взялся за рюмку, настало время переходить к решительным действиям.

— Давай выпьем без тоста, — сказал он, обволакивая ее затуманенным масляным взором. — Словами чувств не заменишь.

Он резко опорожнил рюмку, поставил ее на столик. Затем обнял одной рукой хозяйку за талию и впился в ее шею губами, другой рукой стал шарить под юбкой.

— Ну не надо, Валерочка, — часто задышала она, — синяки могут остаться.

— Нинончик, девочка моя, какая ты у меня нежная, вкусненькая, — страстно напевал ей в ушко Финик, — я так хочу тебя.

Этот слащавый дифирамб окончательно покорил хозяйку.

— Идем в спальню, — кротко сказала она.

Его нетерпение уже перехлестывало через край. Финик на ходу стал раздеваться, по дороге размышляя, куда сплавить не очень свежие трусы и слегка вонючие носки.

Через полчаса он, раскинувшись, лежал на спине, переводя дух после пылких объятий своей подруги. «Да, гвардейский бабец попался, может дать фору сто очков любой девахе, — думал он, — жаль будет уезжать, на таком поле еще пахать и пахать. А может, Купец что-то переиграет?» Утомленная «девочка» лежала рядом, гладила его по животу и легонько покусывала грудь.

— Нинок, я пойду в ванну, надо навести марафет перед новым раундом.

— Иди, — сказала она, ласково глядя на него, — я за тобой.

Финик чуть поплескался под душем, вытерся и пошел в комнату. Налил коньячку, выпил и съел хороший кусок мяса. С возвращением сил и бодрости он почувствовал новый прилив сексуального вдохновения.

«И все-таки жизнь прекрасная штука», — думал он, наполняя рюмку по новой. От переживаний минувшей ночи в душе не осталось ни следа.

Вдруг его взгляд упал на телевизионный столик. Там, около телевизора, лежали два Нининых перстня и крест на цепочке. Руки сами потянулись к драгоценностям. Взял один перстень и подумал: хорош, рубликов восемьсот потянет.

«Эх, куда бы спрятать? — сумасшедшая мысль заметалась в голове, словно волк, обложенный флажками. — В карманы нельзя, но куда, куда?»

И еще до конца не сознавая, что делает, он сунул перстень в рот и с усилием проглотил его. Операция оказалась непростой, он чуть не подавился, но, слава богу, все обошлось.

«Ладно, не застрянет, — обнадеживал он себя, запивая благородный металл минералкой, — а мы люди не гордые, за восемьсот колов и в дерьме покопаемся».

Что ж, дело было сделано, и успокоившийся металлоглотатель направился в спальню.

Он уже слегка закемарил и видел первые сновидения, когда вдруг, словно издалека, услышал Нинин голос:

— Валера, ты не видел перстня на телевизоре? Лежал там, теперь не могу найти.

— Не знаю, не видел, — рассеянно ответил Финик. — Если уж мне не веришь, пошарь по карманам.

— Что ты, что ты, — успокоила его Нина, — наверное закатился куда-нибудь, завтра найдем.

И Финик, пробурчав что-то невнятное, снова погрузился в сладкую дрему.

Проснулся он оттого, что кто-то настойчиво тряс его за плечо. Перед ним стоял человек в форме лейтенанта милиции.

— Гражданин, вставайте, одевайтесь.

— В чем дело, что происходит? — произнес Финик, неловко натягивая брюки и шаря ногой по ковру в поиске носков.

— Валерик, пропал перстень. Он стоит две тысячи, вечером был, а ночью не стало. — В голосе Нины слышались слезные нотки. — Валер, отдай и ничего не будет.

— Да, как ты могла подумать такое? — Финик почувствовал, как по спине пробежали мурашки.

— Гражданин, у вас есть документы? — обратился к нему милиционер.

— А как же.

Финик вытащил паспорт из заднего кармана брюк и подал лейтенанту.

— Гражданка, почему вы называете его Валерой?

— А как? — Глаза Нины округлились, в них мелькнул испуг. Она заплакала.

— Гражданин Миронов Юрий Данилович, я так понимаю, вы отрицаете кражу перстня?

— Можете обыскать, у меня ничего нет, я ничего не брал.

— Хорошо, тогда всем придется проехать в отделение, будем разбираться там. — Лейтенант повернулся к двум коллегам в звании сержанта, стоявшим у порога комнаты. — Проводите гражданина и повнимательней, чтоб ничего не выбросил.

В помещении, куда их доставили, за столом сидел дежурный, старший лейтенант, за стеклянной перегородкой, у пульта находился сержант. Вдоль стены стояли стулья. Нина села в самый угол. Пригласили понятых, стали составлять протокол и проводить обыск. Финик выложил содержимое карманов на стол и демонстративно вывернул их наружу.

— Лейтенант, а может он и в самом деле не брал? — сказал дежурный, вставая из-за стола.

Тот пожал плечами.

— Зачем тогда врал насчет имени? Что-то тут не вяжется…

Чувствуя зыбкость ситуации, Финик порывался сказать что-нибудь убедительное в свое оправдание, но все-таки удержался, сочтя благоразумным отмолчаться. Одно неосторожное, неудачное слово могло обернуться против него и безнадежно все испортить.

— Лейтенант, да он выглядит на обыкновенного альфонсика, который кормится у дамочек за определенные услуги. Из тех, кто, как в старом анекдоте, «гусары денег не берут…», может слышал? — сказал дежурный.

— Денег-то не берут, а вот перстенек пропал.

— Доказать еще надо, — буркнул Финик, придав своей физиономии оскорбленный вид. Первый испуг уже прошел, и он с каждой минутой обретал все большую уверенность.

— Что ж, попробуем доказать, — спокойно сказал лейтенант. — Тем более что мне кажется, я знаю, где искать. У тебя там пусто?

Он показал взглядом на черную дверь без надписи.

— Пусто, — ответил дежурный.

— Молодой человек, пройдемте на горшок, — предложил лейтенант.

— Ка-ка-кой горшок, я не-не хочу, — пролепетал Финик, заикаясь и бледнея.

— Сейчас захочешь, — пообещал лейтенант и вынул из аптечки, висевшей на стенке пару таблеток. — Это слабительное, извольте принять.

— Я не буду, — стал возмущаться Финик. — Что это вы мне суете?

— Вы будете сидеть здесь, пока не сходите на горшок, так что не упрямьтесь.

Финик нехотя проглотил таблетки и запил водой, за ним внимательно следили, чтобы он не спрятал таблетки под языком. Обрывки мыслей роем теснились в его голове. А может, все обойдется, может, где застрянет? Одновременно с этим на него накатывало желание срочно проверить работу санузла. Черт дери, терпеть нету мочи! Хоть пальцем затыкай — подсунули, наверно, собаки, лошадиную дозу.

— Ну что мнешься, на горшок хочешь, пойдем.

Финик, понурив голову, обреченный и подавленный, поплелся вслед за лейтенантом. Два сержанта замыкали шествие.

— Ну, что, каскадер, добро срать в ведро, да дужка мешает? — весело сказал один из них.

И в самом деле посередине комнаты поставили старое оцинкованное ведро.

— Да стыдно, отведите в туалет, — попросил Финик.

— Не стесняйся, девочек нет, — подбодрил его веселый сержант и озорно подмигнул. — Лучше снимай штаны быстрее, пока в них не наложил.

Финик споро спустил штаны и сел на ведро — дужка действительно мешала. Стражи порядка расположились по кругу и стали ждать результата.

— Я не хочу какать, — уныло промычал Финик и тут же понял, что безбожно грешит против истины. Впрочем, это поняли уже и остальные: стали переглядываться, заводили носами. Понятые чуть отступили к двери — было видно, что они с удовольствием бы вышли, но чистота эксперимента требовала их присутствия и они стойко выполняли свой гражданский долг. А подозреваемый вдруг почувствовал, как что-то круглое и шершавое на секунду застряло в заднепроходном отверстии, но под напором пламенного, буйного, как страсть, желания облегчиться, полетело в ведро.

И тут вопреки логике к Финику неожиданно вернулось полнейшее спокойствие. Оно снизошло, как божия благодать с небес, и он разом воспрял — перспективы виделись уже не столь безотрадными, как минуту назад. «А что я, собственно, дергаюсь? — рассуждал он. — Мне за этот сраный перстень дадут от силы год — полтора. Буду плакаться, каяться, бить себя ушами по щекам, глядишь, дадут и меньше. А за дела с хатами можно отхватить ого сколько, по самые помидоры! Даже отличненько, посижу чуток, зато чистым выхожу из того дельца. А Купец пусть расхлебывает все это сам или со своим землячком поделится. Конечно, отсидка мероприятие не из сладких, но потом свобода с чистой совестью и вне всяких подозрений. Плохо одно — Купец деньжат уже не даст, наши доли с Кротом накрылись, но сейчас главное шкуру спасти, а потом… Потом можно будет и Коленьку, Купцова дружка, тряхнуть. Этот никуда от меня не денется, раскрутится, и за спокойную жизнь свою отдаст, сколько запрошу. Вот так! Чего-то долго они меня с ведра не снимают?..»

Лейтенант как будто услышал его вопрос.

— Хорош, герой, кончил дело — гуляй смело.

Финик приподнял задницу, три носа тут же сунулись в ведро.

«Может, пошутить и пустить поганенького ванца для куража, чтоб служба медом не казалась? — подумал Финик. — Нет, не стоит злить, мне еще чистосердечное признание ломать перед ними».

— Ага, есть, снесла курочка золотое яичко! Что стоишь с голой задницей, сушишь? Надевай портки, пошли.

Перстень подхватили пинцетом, по дороге промыли водой под краном.

— Вы там ведро вынесите, — завопил дежурный. — Провоняет все насквозь, а там отдыхать людям.

— Погоди, — отозвались из комнаты, — оформим все как положено, уберем.

Все вернулись в дежурку.

— Граждане, товарищи! — начал концерт раскаяния Финик. — Все расскажу, сразу бы рассказал, да стыдно было. И в мыслях такого не держал, не вор я по натуре, ну выпил, в голову стукнуло, ну просто блажь, сам не знаю, как засунул. Как проспался бы, сам отдал, но не успел. Это правда! Нина, ты мне верь, я писать тебе буду!

— Врешь ты все, — с досадой произнесла Нина, но злости в ее голосе уже не было.

— Не вру, сама увидишь, сделал — отсижу, ты только верь и жди.

На глаза Нины накатились слезы.

«А ведь вроде поверила, дуреха, — подумал Финик, — как бабам мало надо. Должно быть, одиночество и впрямь страшная штука. И зачем только перстень взял, сама б отдала».

— А может, его не сажать, — в голосе Нины послышалась мольба.

— Теперь уж нет, — сказал лейтенант, — раньше надо было каяться. Протоколы составлены, понятые подписались, факт кражи налицо, все — правосудие заработало — поезд ушел. Да вы, гражданочка, не волнуйтесь сильно, много ему не дадут, год от силы и то скорей всего вольного поселения. В гости будете приезжать, посылочки слать. Краткая разлука только проверит глубину чувств. А сейчас идите домой, успокойтесь. За перстнем зайдете через пару дней, экспертиза должна определить стоимость вещи.

— Я могу нанять ему адвоката?

— Конечно, но незачем, ему и так дадут — меньше не бывает.

Нина с состраданием посмотрела на Финика.

— Жаль, глупо получилось. А могло быть все по-другому, — тихо сказала она и, повернувшись, вышла из помещения.

Рыцарь ее мечты вздохнул и, сопровождаемый охраной, отправился мыть ведро.

XXII

Как ни странно, но настроение Купца после кладбищенской встречи не испортилось: напротив, появившаяся ясность, даже как будто подняла его тонус. Безусловно, неожиданные и серьезные осложнения ставили крест на их деле, которое до сегодняшнего дня, не считая мелочей, продвигалось блестяще, — с другой же стороны, все случившееся вполне укладывалось в рамки его представлений о жизни и вносило некую логическую завершенность в весь ход событий. Он давно убедился, что в жизни гладких дорог не бывает. Во всяком случае, в его жизни такого не случалось, и немалый житейский опыт научил Купца не доверяться коварным улыбкам фортуны, не расслабляться от кажущейся легкости успехов, быть собранным и готовым к любым передрягам в любой момент. Он предпочитал реальную опасность знать наперед, нежели оказаться застигнутым врасплох в такой ситуации, когда предотвратить беду уже поздно, а противостоять невозможно. Опасности его не пугали, он на своем веку повидал их вдоволь и с ними свыкся. Они были острой приправой в его противоречивом, запутанном, рисково-бесшабашном, не признающем серости и постылой обыденности бытии. Они возбуждали его, изуверски щекотали нервы, будоражили, волновали кровь, приводили подчас в исступленно-блаженное состояние картежника, идущего ва-банк с призрачными шансами обмануть свою судьбу. Но не чувствами и эмоциями руководствовался он в решении своих проблем — его выручали опыт, интуиция, трезвый и тонкий расчет видавшего виды человека.

День прошел в хлопотах и заботах, и Купец, порядком подустав от мытарств, вечер решил провести где-нибудь в нескучном ресторане, отдохнуть и развеяться, а если повезет, подцепить неприхотливую бабенку со своим углом, чтобы приткнуться там на ночь. Он заранее заказал столик на двоих в «Сатурне» и теперь в ожидании открытия не спеша прогуливался вдоль канала у Бастионной горки и размышлял о делах текущих. А подумать о чем у него было: час назад он позвонил Лодину и тот сообщил, что старик согласился на встречу в Межапарке. Со скрипом, ворчаньем, но согласился, округлив сумму на поправку своего драгоценного здоровьишка до пяти штук. Не слабый контрвыпад — аппетиты шантажиста росли, словно цены в польских магазинах. Да, он, Купец, видимо не ошибся, предположив, что они имеют дело с отъявленным стервецом. От этого присоска действительно не избавиться иначе, чем раздавить его, как червяка.

«А все-таки жадность нас подвела, — думал Купец, любуясь парочкой белоснежных красавцев-лебедей величаво плывших по свинцовой глади канала. — Не надо было брать морячку. Кусок, конечно, оторвали большой и жирный, но таким и подавиться недолго, а проглотишь — будешь мучиться от несварения желудка. Старик, судя по всему, пас Коляна, а морячка пошла у нас сверх плана, вне схемы, тут он мышеловку и захлопнул. Хорошо хоть, старик, а не легавые, значит у тех что-то не стыкуется, чего-то не хватает. Что ж, придется его наградить премией за дотошность да любознательность. Да и на пару с Фиником ему не так скучно будет… Семь бед — один ответ. Лучше уж к стенке стать, чем снова на семилетку за решетку запрыгнуть. Нет, меня в зону теперь и на бульдозере не затащишь, я свои университеты прошел сполна и даже аспирантуру закончил».

С такими мыслями, прогуливаясь, Купец вышел к знаменитому пятачку с часами на колонне, невдалеке от ресторана. В этот вечерний час здесь царило оживление — тут была тусовка тех, кто гордо именовал себя центровиками. «Центровики» причисляли себя к городской элите. Подчеркивая свое особое положение, они стремились выделиться из остальной толпы внешним видом, манерами — быть похожими на прочую серую массу обывателей считалось в их кругах ниже собственного достоинства. В глазах этой, торчащей здесь часами публики, читались снисходительное высокомерие, ленивое любопытство, пресыщенность всем и вся, и скука, скука, скука…

Опытный взгляд Купца не выявил на этом примечательном объекте сколь-нибудь серьезных китов делового и преступного мира. Так, шушера: фарцовщики средней руки, сутенеры, «сдающие» девочек туристам из стран третьего мира, которым, оказывается, вполне по карману купить услуги представительниц сверхдержавы, наркота — любители маковой соломки и прочих прелестей опиумной индустрии… Китам здесь делать было нечего — они обитали в других морях и на других глубинах.

Созерцать эту ярмарку слабоскрытых человеческих пороков никакого удовольствия не доставляло, и Купец повернул к ресторану. У дверей заведения тоже образовалась привычная толчея из жаждущих подключиться к праздноколлективному времяпровождению. Как и в других сферах нашей безрадостной жизни, здесь явственно ощущался дефицит — дефицит на развлечения, подобных точек на такой крупный портовый город, с учетом летнего наплыва гостей, катастрофически не хватало. Большинство из окружавших заветную стеклянную дверь составлял дамский пол, пытавшийся многообещающими томными взорами привлечь внимание респектабельных мужчин, уверенно преодолевавших кордон в лице седоусого швейцара. Купец знал подобную публику, как облупленную: хитроватые, мазанные заморскими красками мордашки, были словно на одно лицо и никакого романтического вдохновения внушить не могли. Такие только могут испортить настроение своими бзиками, да еще накрутить «динамо», и он поймал себя на мысли, что по этой причине всегда болел за «Спартак».

«Здесь ловить не будем, не та рыбеха», — про себя отметил Купец, прошел вовнутрь и поднялся на второй этаж. На диванчиках у входа в зал сидела группа девиц с весьма определенными планами на темное время суток вечер-ночь; этот контингент Купец распознавал с первого взгляда. «Так, бригада жриц любви уже на работе, похвально». Он небрежно осмотрел эту размалеванную импортной косметикой команду и подошел к зеркалу поправить прическу. Напротив зеркала, по-свойски, как у себя дома, расположились четыре юных, но вполне созревших для ратных интимных дел создания. В их томно-порочных глазках читался неприкрытый интерес к представителям мужского пола с полным набором дамских услуг по сходному тарифу. Но Купец почему-то обратил внимание не на них, а на одиночку, что сидела отдельно чуть поодаль. Вне сомнений, она была из той же братии, но все равно выделялась, как белая ворона. Да и своих подруг по промыслу она была, пожалуй, постарше, что-то около тридцати. И юные коллеги относились к ней с явным пренебрежением, задевали ее, но она безучастно сносила все их колкие реплики. «Здесь, как и везде в этой жизни, тоже постоянная борьба за место под солнцем, своя конкуренция», — грустно подумал Купец. Ему отчего-то стало вдруг нестерпимо жаль несчастную незнакомку, и он поймал себя на мысли, что уже давно не ощущал подобного чувства ни к кому. На ее отрешенном бледном лице он разглядел так хорошо известную ему печать душевной усталости. Он подошел и присел рядом. Она посмотрела на него и нечто вроде жалкой улыбки появилось на ее лице. Бойкая четверка тут же среагировала выпадом:

— Чего скалишься, обезьяна? На тебя все равно ни один клевый не подпишется.

Улыбка стала еще более жалкой. Купец выдержал паузу, закурил.

— Как вы относитесь к тому, чтобы вместе поужинать? — спросил он негромко.

— Она сюда не ужинать пришла, а трахаться за деньги, мальчик.

Очередная реплика агрессивных соперниц убедительно подтверждала превосходную работу их слуховых аппаратов. Купец посмотрел на них так выразительно, что они мигом притихли и отвернулись.

— Я все понимаю, — сказал он затем, — просто я приезжий и не в курсе, что у вас почем.

— Да ей больше четвертного никогда не давали, — снова бесцеремонно влезли в разговор неугомонные девицы, задетые тем, что на их глазах заведомому аутсайдеру, похоже, что-то выгорало. — Да она и того не стоит, до тридцати лет дожила, а минет так толком и не научилась делать, жует как соску, клиенты жалуются — просто стыдно за державу перед интуристом.

И они, рисуясь друг перед дружкой и ожидающей приглашения в зал публикой, смачно загоготали.

Купец прямо в глаза соседке и спросил:

— Квартира есть?

— Комната в коммуналке, — кротко ответила та, — но у меня очень чистенько, уютно…

— Устраивает, пошли питаться.

Они встали. Купец чуть не рассмеялся — его «подруга» показала язык своим обидчицам, взяла его под руку и с гордо поднятой головой застучала каблучками рядом с ним. Завзалом проводила их до столика.

— А ты им не верь, — сказала она, когда они сели, — мне только двадцать девять.

— Это не имеет значения. Кстати, как тебя звать?

— Кэт.

— Катя значит. Так вот, Катя, ты не жеманничай, не люблю. Мне нравятся дамы, а не девки.

Официантка прервала нравоучения. Купец заказал бутылку коньяка и обильную закуску. Принесли скоро. Он налил коньяк.

— Значит так, родная, давай выпьем, закусим и через пару часиков отчалим домой. Устал страшно, хочу поспать.

Кэт поняла это по-своему и глупо захихикала.

— Ну чего спешить? Посидим, потанцуем, музыку послушаем…

— Ты ее еще не наслушалась? — недовольно обронил Купец. — Я сегодня не склонен пускаться в пляс, так что работай челюстями.

Время летело незаметно. Зал набился почти битком, ресторанный вечер приближался к кульминации, апогею. У стойки бара копошилась фарца, которую Купец видел у входа. Уже знакомая четверка обосновалась за столиком напротив в компании с двумя гостями из Африки. Там между шумными тостами и вымученными смешками шло, по-видимому, оживленное обсуждение перспектив предстоящей ночи. Девицы что-то показывали на пальцах, писали на салфетках, темнокожие эротоманы мотали курчавыми головами и противно скалились, обнажая великолепные сахарные зубы. До Купца доносились обрывки разговора, но чаще всего «йес», «ноу» и «этта карасо». «Ну хватит», — подумал Купец и решительно встал из-за стола.

— Подожди, не спеши, мы же еще не все съели, да и коньяк остался.

Купец с укоризной посмотрел на Кэт, хотел сказать что-то резкое, но сдержался.

— Ну секундочку, я быстро.

Она скрутила шгутом салфетку и заткнула бутылку, которая тут же оказалась в сумочке, столь миниатюрной, что Купец так и не смог понять, как она туда вместилась. Затем засунула Кэт в рот маленькое пирожное, ловко ухватила с вазы оставшихся два яблока и они пошли на выход.

…Ее комнатка приятно удивила Купца своей чистотой и аккуратностью, но богатством или хотя бы достатком здесь и не пахло. Видно, и впрямь его новоявленная подруга была не слишком удачлива в своем неузаконенном ремесле. Под косыми взглядами соседей на коммунальной кухне Купец помылся под краном. Кэт за это время приготовила постель.

— Вот, это ты молодец, — похвалил он и раздевшись бухнулся на свежую прохладную простыню.

Кэт выключила светильник, юркнула под легкое одеяло и, прижавшись к Купцу, стала его осторожно поглаживать.

— Катя, не надо. Я зверски устал, а завтра такой день… Мне надо выспаться, понимаешь?

— Нет, — жалобно пропищала она.

— Ну, да, конечно, — подавляя зевок, сказал Купец. — Я бы на твоем месте тоже… но ты не грусти, если с утреца попоишь чайком, то и ладно, полтинник получишь, я не жлоб. А сейчас спи — твоя миссия закончена.

— Ты брезгуешь мной, презираешь, — захныкала Кэт. — А за что? Ты ведь не знаешь как я жила, как умерли родители и мы остались с братом одни. Я на все шла, лишь бы у него был кусок хлеба и он смог закончить техникум. Кто б ему еще помог? Ну скажи…

— Только не надо строить из себя Соню Мармеладову, — остановил ее Купец, — слезу из меня не вышибешь.

— Это что за Сонька? Та, что рядом со мной сидела? Так она не Мармеладова…

Сон у Купца как рукой сняло и он от души рассмеялся.

— Да, Катенька, с русской классикой ты не в ладах. Достоевского знать надо. Хотя он, глупый, считал, что женщину толкает на панель нужда, невозможность найти работу. Он, дурак, не понимал одного, что лежать задравши ноги гораздо проще, чем на фабрике пахать.

Кэт тихо заплакала, уткнувшись лицом в подушку. И странно, Купец снова ощутил к ней щемящую жалость и чтобы как-то успокоить, нежно провел ладонью по ее спине. Она прижалась к нему доверчиво, как маленький ребенок, и, чуть всхлипывая, стала затихать.

— Если бы ты знал, как мне все опротивело. Уехать бы к черту на кулички, родила бы малютку-крохотулечку, как я бы его любила. Черный хлеб бы один ела, но он бы у меня как кукленочек был и ухоженный и умненький, и про Соньку Мармеладову бы прочитал.

— Ну если не врешь, едь со мной, — ошеломив даже себя, произнес Купец.

— А ты не врешь, не обманешь? — как за соломинку ухватилась Кэт за его предложение. — Я ведь даже не знаю, как тебя зовут.

— Да, действительно, не удосужился представиться, — согласился Купец. — Зовут меня просто, как Распутина, Гришей.

— Гриша, — горячо сказала она, — да я готова хоть на край света…

— Ну, так далеко не надо.

Купец встал и вынул портмоне из кармана брюк.

— Вот тебе стольник. Завтра с утра летишь на вокзал и любой ценой достанешь два билета до Москвы на последний поезд, тот, что десять с копейками отходит. Денег не жалей. Билеты бери в одном вагоне, но в разных местах, желательно плацкарт. Кстати, как у тебя с работой, кто ж тебя отпустит?

— Да я не работаю. Трудовая где-то устроена и ладно.

— Хорошо, если не передумала, слушай дальше. Соберешь вещички, много не бери, чтобы был только один чемодан. И с семи часов жди меня на скамейке, что против дома. Я могу задержаться — не уходи, жди до упора. Я подойду, передашь мне мой билет и возьмешь у меня сумку, что в этой сумке, тебя не касается, даже не гляди. Ну и встретимся в поезде. Ко мне не подходи ни под каким предлогом…

— Тебя ищет милиция? — без страха, но с какой-то обреченностью спросила Кэт.

— Не бойся, пока не ищет, хотя не исключено, что такие намерения у нее есть. Так что, береженого бог бережет. Ты, я вижу, совсем потухла — все будет хорошо. Супермена из меня не вышло, будем жить, как все: и хата будет, и дети будут. Но учти, замечу, что потянуло на старое, просто прибью, так что думай сейчас.

— Чего тут думать, если все будет, как ты сказал, руки целовать буду, — зачастила она, — счастливей меня не найдешь, верной буду, как собака, только не прогоняй.

«Да, видно, крепко тебя, девочка, припекло», — подумал Купец.

— Тогда слушай дальше. Повторяю, ко мне не подходи, что бы ни случилось. Если меня вдруг повяжут, в пути все может быть, то доедешь до Москвы, возьмешь билет и вернешься назад. Если доедем нормально, то, как сойдем, я подойду к тебе на перроне, и с этой минуты у нас начнется совместная жизнь. Все поняла?

— Да-да, — прошептала она.

— Ну бай-бай.

Купец проснулся бодрым, со свежей головой, сладко потянулся, Кэт уже суетилась у стола, на котором дымилась сковородка с яичницей. С аппетитом позавтракав, Купец стал собираться.

— Ну что, ничего не забыла? — спросил он напоследок.

— Все сделаю, как ты сказал, — заверила Кэт. — Я не знаю и не хочу знать, что ты натворил, но береги себя. Если с тобой что-нибудь случится, я сгнию в этом болоте.

— Все будет как надо, — Купец отечески потрепал ее за плечо. — Мы оба начнем все сначала, только не подведи меня. До вечера!

И он решительно направился к выходу.

XXIII

Едва наутро Верховцев появился на работе, как его вызвал шеф. Он вынул из пухлой папки бумагу и положил перед Олегом.

— Читай.

Это был ответ на запрос о личности Кротких.

— Стало быть, погибший действительно тот за кого мы его принимали, — вслух рассуждал Верховцев, глазами пробегая сообщение. — Кротких Леонид Сергеевич… так-так… житель Нефтеозерска… судим. Тогда не могу понять, что может быть общего между этим типом и режиссером Свердловской киностудии, если допустить, что я не ошибаюсь в прогнозе относительно ее принадлежности.

— Да, тут что-то не стыкуется, — согласился Брагин. — Хотя, знаешь, в уголовном мире бывают такие поразительные альянсы, что в голову не придет. Помнится интересное дело: директор одного респектабельного отеля организовал в своем заведении настоящий публичный дом, причем по-крупному, с размахом. А главным пособником и правой рукой у него знаешь кто был? Не догадаешься ни за что — гостиничный кочегар! Распоследний пьяница и дебошир, известный в определенных кругах, как дядя Гера. Так представляешь, на суде, спасая шкуру, директор, солидный мужчина с двумя институтами за плечами, стал все валить на дядю Геру. Мол, он все организовал и втянул его в это дело, шантажируя и угрожая физической расправой над членами семьи. Словом, расписал этого пресловутого Геру, как некоего жуткого мафиози, якудзу — ни дать ни взять. Суд в конце концов разобрался, что к чему. Кочегар тот к проституткам имел отношение десятое, разве шлюх для директорских клиентов вербовал через пацанов-подростков, зато в своей кочегарке соорудил целый завод по производству спиртного. Такую аппаратуру смастерил, так процесс поставил: спецы-технологи от изумления на одно место брякнулись. И все под крылышком директора, с высочайшего, так сказать, благословения! Система работала безупречно, деньги текли рекой: они этой эрзац-водкой и ресторан и коммерческий магазин снабжали, да еще и весь район поили.

— Но все-таки попались.

— В общем-то на пустяке — создатель вертепа не может сам оставаться вне порока. Директору приглянулись одна из девиц, работавших по вызову. Ну, стал ее домогаться, принуждать к сожительству, та — наотрез, дошло чуть ли не до изнасилования. Девица взбрыкнулась, заявила… Не знаю, как уж там, но замять дело не удалось, что-то просочилось и подпольный синдикат легендарного отеля «Мажестик», как его звали «центровики», приказал долго жить.

Брагин ладонью пригладил и без того ровный аккуратный ежик на голове.

— Значит, версию о связке Кротких — Рымарь пока не отбрасываем? — спросил Верховцев.

— Дождемся сообщения Лиепиньша, возможно что-то и прояснится. — Шеф прикурил сигарету и методично задвигал карандашами. — Причастность Леонида Кротких к серии наших краж не вызывает сомнений, она очевидна. Очевидно и то, что он действовал не один. Это подтверждает и эпизод в Юрмале.

— Да и судя по объемам похищенного из квартир… — начал Верховцев.

— Все правильно, — остановил его Брагин. — Одному столько упереть сложновато, тут, ясно, помощнички были. И ты, видимо, прав насчет «гастролеров» — очень на то похоже. Надо нам Олег как-то на наводчика выходить, эта сволочь им все как на блюдечке подносит. Ну, боюсь, что мы уже опоздали.

— Почему?

— После вчерашнего они на месте не задержатся, тем более лишившись такого генерала по запорным устройствам. Не думаю, что у них есть равноценный дублер — такой класс даже в той, уголовной среде, нынче редкость, а чаще, как правило, либо «ломовики», либо «форточники». — Шеф помолчал. — Запросы-то мы дали по остальным, но время терять нельзя: брось все и пошерсти с Веней в Юрмалу, попытайся установить личность Финика.

— А версия насчет наводчиков с почты? — озабоченно спросил Верховцев.

— Лодин и Цульский?

Олег кивнул.

— За ними установим наблюдение, но тут я без оптимизма.

— Почему?

— Сам посуди: если кто-то из них и связан с преступниками, то после провала в Юрмале, что он сделает?

— Ляжет на дне!!

— Вот ты и ответил на мой вопрос. А дно есть дно — там и сыро и темно…

…Лицо Вени Изотова излучало нетерпение, чувствовалось, что ему не неймется поделиться новостями.

— Ну, Вениамин, рассказывай, как успехи, что удалось вынюхать?

— Кое-что удалось.

— Не томи, — взмолился Верховцев. — С ног валюсь. Я ведь тоже сегодня пол-Юрмалы от Лиелупе до Майори прочесал, да все без толку.

— В трех местах их опознали!

— Кого их?

— Ну, Кротких этого и Финика.

— И где же?

— В «Вигвамах», в кооперативном кафе «Фокстрот» и…

— У «Старого боцмана»?

— Точно! — удивился Веня. — А откуда ты знаешь?

— Мудрость невелика: он же между «Вигвамом» и «Фокстротом» находится, а бывая там, этот форпост обойти стороной совершенно невозможно. Ну как же, такая достопримечательность!

— Все ясно. Так вот, в «Вигвамах» и в «Фокстроте» Кротких бывал, судя по всему, с Фиником. По крайней мере, барменша «Фокстрота» только увидела фоторобот на Финика, сразу его узнала. А вот «У старого боцмана» с ними однажды был еще и третий.

— Третий? — насторожился Олег.

— Да, швейцар его запомнил и вполне подробно описал.

— Ну?!

— Айн момент.

Изотов явно чувствовал себя именинником. Он нарочито неторопливо налил из графина теплой воды и сделал пару небольших глотков.

— Венька, ты изверг! — Верховцев едва сдержался, чтобы не зарычать на коллегу. — Да говори же…

Когда Изотов закончил перечислять приметы третьего спутника Кротких, Верховцева буквально подбросило вверх невидимой пружиной.

— Да это же Порохов! Тот, что в Сбербанке семнадцать тысяч получил. Точь-в-точь сходится с описаниями кассира, слышь! Вень, а ты не выяснил, там, в «Старом боцмане», эта троица ни с кем не встречалась?

— Увы. Швейцар больше никого с ними не видел, а работники зала их просто не запомнили.

— Странно…

— Действительно странно, если учесть, что, по словам того же швейцара, они побывали там раз шесть-семь. Хотя с другой стороны, зал в «Боцмане» огромный и всегда битком — в таком балагане всех не разглядишь, не запомнишь.

— А швейцар не сказал, когда они были там в последний раз?

— Недавно. Позавчера.

— Позавчера говоришь? Это же день гибели Кротких. Они были втроем?

— Нет, в тот раз Порохова не было.

— Это точно? — переспросил Верховцев.

Швейцар утверждал категорически.

— Слушай, Вень, да твой швейцар просто клад. Такая память, столько сведений — ему бы у нас работать.

— Олег, что у тебя за замашки, ты б, будь твоя воля, пол-общепита бы к нам переманил. Нет, тут не тот вариант — того типа в наши ряды на узде не затащишь. Что ни говори, он там на месте стоит. Крепко, незыблемо, на века, как Александрийский столп перед Зимним…

Верховцев тоже выпил воды и, заложив руки за спину, возбужденный, стал прохаживаться по кабинету.

— А в какое время они посетили позавчера ресторан?

— Вечером. Ушли около одиннадцати. Тепленькие…

— Интересно все-таки получается, — Олег остановился напротив Изотова. — Около одиннадцати они еще были в ресторане, налегке, а без пятнадцати двенадцать Кротких уже залез в квартиру, причем с полной воровской экипировкой, но самое любопытное, в средней степени алкогольного опьянения. Что-то тут не сходится.

— Почему? Ведь мы исходим из того, что они обитали в том районе, где-то поблизости от ресторана и улицы Варту, а раз так, то все просто: зашли домой после ресторана, взяли что надо — и в бой! Делов-то…

— Кстати, ты в квартирном бюро побывал?

— Был, наводил справки, через него интересующие нас граждане не проходили.

— Понимаешь, Веня, — потирая подбородок, сказал Верховцев. — Все вроде бы ничего, но меня смущает одна деталь: Кротких, вне сомнений, вор квалифицированный, настоящий ас. Те замки, что он на Саркандаугаве разделывал, да и в Юрмале, простыми не назовешь, а одним «сезамом» двери, знаешь, только в сказках открывают. Такие, как он, свою тонкую работу в абсолютной трезвости вершат. С хмельной головой, с трясуном, не чувствуя пальчиков, много не наковыряешь, а наш герой в этом смысле действовал вопреки всем канонам…

Зазвонил внутренний телефон. Олег поднял трубку, на проводе был Брагин.

— Верховцев, зайди ко мне.

— Слушаюсь, товарищ майор.

— Изотов еще не вернулся?

— Вернулся. Он у меня.

— Отлично, зайдите оба.

Выслушав доклады подчиненных, шеф сказал:

— Пришел ответ на запрос по гражданке Савчук, познакомьтесь.

Сообщение гласило, что паспорт на имя Савчук Ирины Дмитриевны, по которому получали посылки в Нефтеозерске (далее шли данные документа), был утерян этой гражданкой, либо похищен у нее в аэропорту Ижевска в апреле позапрошлого года при невыясненных обстоятельствах. Указанная гражданка уже три месяца и по настоящий момент находится в составе геологической экспедиции в Хабаровском крае.

— Значит, как мы и думали, — Верховцев поднял голову. — Посылки получали на «липу».

— А тут иначе и быть не могло, — сказал Брагин. — Теперь остается на дурную удачу уповать — вдруг все-таки эта псевдосавчук заявится за свежим товарчиком. Хотя я в такие подарки откровенно не верю.

На столе шефа заголосил телефон: звонки короткие, плотные — междугородка.

— Брагин слушает. А-а, Рудик, добрый вечер. — Шеф повернулся к Верховцеву и показал знаком, мол, возьми трубку параллельного прослушивания. — Ну, как дела?

Диалог был следующий:

Лиепиньш: Дела, Вадим Юрьевич, у меня такие: Рымаря я разыскал. Записная книжка действительно его. (Шеф подмигнул Верховцеву — молодец!) Он меня очень благодарил, говорил, что в ней много ценных для него записей и адресов. Ни с какой Страздиней он не знаком и как могла книжка оказаться в ее квартире, не имеет ни малейшего представления.

Брагин: А он знает, при каких обстоятельствах она у него пропала?

Лиепиньш: Предположительно. Говорит, что либо потерял в ресторане, либо в такси, когда из ресторана возвращался в гостиницу.

Брагин: Что за ресторан?

Лиепиньш: Юрмальский, «У старого боцмана». (Шеф выразительно посмотрел на Верховцева). Они там отмечали с группой окончание съемок фильма, разрядились. Но он точно помнит, что в ресторане ее доставал и сделал в ней запись.

Брагин: Какого числа это было?

Лиепиньш: Пятого. А на следующий день, шестого, Рымарь улетел домой.

Брагин: Значит, ты считаешь, он к нашему делу не причастен?

Лиепиньш: Абсолютно уверен, Вадим Юрьевич.

Брагин (подумав): Рудик, тебе допзадание. Раз ты уж там, доберись до Нефтеозерска, это час лету, выясни все, что возможно, по Кротких. Попытайся установить его связи, зайди на последнее место работы, переговори с матерью. Очень важно, когда он уехал из Нефтеозерска, с кем, чем мотивировал отъезд. Ясно?

Лиепиньш: Так точно.

Брагин: И еще, насчет Савчук. Там посылки получали по утерянному паспорту. Пусть коллеги будут начеку — а вдруг проклюнется наша мадам. Порасспрашивай там в почтовых отделениях, может, за какую-то ниточку ухватишься. У тебя все?

Лиепиньш: Да вроде все.

Брагин: Тогда ждем вестей из Нефтеозерска. Желаю успеха. Ну, бывай…

Шеф положил трубку, с удовольствием, до хруста костей, потянулся.

— Выходит, кинорежиссера они подставили, чтобы выиграть время. Спрашивается зачем? Почуяли, что попали в цейтнот? Наверное, а потому использовали любой шанс, чтобы сбить нас со следа. Ход-то самый примитивный, паршивый ход. Но рассчитали, сволочи, точно — знали, что все равно проверять будем. И все же, не дает мне покоя, ребята, юрмальская кража. Какая-то она… ну, не логичная.

Поясните, товарищ майор.

— Мы исходим из того, что преступников, причастных к кражам, по крайней мере трое, а тут в квартиру один и тот пьяный, второй перед самым делом куда-то слинял. Это раз. Второе, если допустить, что Кротких, по версии Верховцева, в нашем районе «наводил» на объекты кто-то из почты, то с этой кражей их связь никак не прослеживается, совсем другой огород. Теперь — Порохов: к краже у Страздини он, безусловно, причастен, в Юрмале с Кротких и Фиником, личность которого до сих пор не установлена, его видели, но в последнем эпизоде он не проявился. Какое отношение Порохов имеет к тем двум — тоже вопрос, непонятно.

— А может, этого Кротких просто нанимали разные группы? — предложил Веня.

— Не думаю. Кротких, Финик, Порохов — звенья одной цепи, это очевидно. А вот кто у них кто в этой связке, до конца пока не ясно. Поработайте еще в Юрмале, нам позарез нужно знать, где и у кого они остановились. Или останавливались.

Когда Верховцев и Изотов уже собирались покинуть кабинет начальника, принесли ответ на запрос в Москву. Из сообщения следовало, что гражданин Порохов Петр Ефимович, тысяча девятьсот сорок девятого года рождения, умер четыре года назад и почивает вековечным сном на Загородном кладбище города Владимира.

— Новое дело, — тяжело вздохнул Брагин, убирая бумажку в папку. — Покойнички уже и вклады получают. Интересно, зачем им такие деньги в загробном мире, от грехов откупаться, что ли?

XXIV

Больному полегчало, он перестал дышать.

Евангелие от Джексона 12:42

Купец прибыл в Межапарк заранее. Обстановка на лодочной станции его вполне удовлетворила: народу было немного, лодки стояли на приколе, в будке скучал пожилой, равнодушный лодочник. День был хмурый, но безветренный, озеро выглядело чистым и гладким и напоминало огромное зеркало. До назначенного времени оставалось больше двух часов, и Купец решил зайти в зоосад. Людей было мало и здесь, лишь небольшое скопление посетителей наблюдалось у павильона с обезьянами.

Его внимание привлек экземпляр с рожей, цвет которой определить было затруднительно, что-то красное с синевато-сизыми отливами. Задница матерого самца имела аналогичную окраску. Вокруг него мельтешило несколько самочек; природа поскупилась на их окраску и поэтому они не раздражали глаз и выглядели симпатичными.

— Ишь, ты, смотри, печенье не ест, — какой-то толстячок толкнул Купца в бок.

— Будет он есть твое печенье, жди. Оно, наверно, тверже точила, а он гурман, — послышалось из толпы.

— Да где у него рожа, а где задница, чивось я не пойму, — смущенно пролепетала под усиливающийся хохот стоящая рядом старушка.

— Ты совсем обалдела, старая, там, где глаза, там рожа.

— Да очки забыла, сынок, а так уже глазок и не вижу.

Павиан с таким чувством почесал между ног, что Купцу захотелось сделать то же самое.

«У-у, сладострастный!» — с уважением подумал Купец. С этой минуты мерзавец в клетке стал почему-то ему нравиться.

«Сладострастный» тем временем нехотя перебирал кучу набросанного печенья и белого хлеба. Нашел окурок какой-то паршивой сигареты и с наслаждением его сожрал.

«Да он наркоман», — усмехнулся про себя Купец.

Павиан еще раз лениво почесался, встал и, с развязной самоуверенностью приблизясь к одной из самок, принялся с ней совокупляться. Настроение Купца улучшилось, стало отличным окончательно и бесповоротно. «Если все пройдет нормально, куплю этому безобразнику пачку сигарет с фильтром, пусть жрет себе до отвала, если это так хорошо сказывается на его потенции»…

Он взглянул на часы — пора на лодочную станцию — скоро должен подойти Лодин с кандидатом в покойнички, да и Финику уже пора бы нарисоваться. Зайдя по дороге в дощатый, до рези в глазах протравленный хлоркой туалет, Купец проверил пистолет, передернул затвор и поставил на предохранитель. Полный порядок, как говорили наши деды — «готов к труду и обороне».

На станции по-прежнему было спокойно, та же тишь и благодать, Купец заплатил за четырехместную лодку на три часа вперед, оставил в залог часы и стал ждать. Ожидание затянулось. Наконец он заметил знакомую фигуру — по аллейке к лодочной станции спешил с сумкой в руке Лодин, за ним, чуть отстав, семенил плюгавый старикашка, в сером, не по размеру длинном, почти до пят, плаще.

«И эта рухлядь берет нас за горло? — с иронией подумал Купец. — Колян явно сдрейфил — дурной признак».

— Что, прилетели, соколы? — спросил он как можно беспечней, когда они подошли. — Садитесь в последнюю лодку.

— Зачем в лодку? Я никуда не поплыву, — задергался старикан.

Купец подошел к нему вплотную и, притянув к себе за лацканы плаща, с издевкой спросил:

— Что, старый, страшно? Деньги ни за что хапать не страшно, а на лодочке прокатиться — в штаны наклал? Лодка для того, что не люблю лишних глаз, понятно? Не хочешь — не надо, упрашивать не буду, беги заявляй, может тебе менты медаль подарят, а может, и загребут. У тебя, паук, тоже рыло в пуху, думаешь, не знаю. Так что канай, канай, а мы как раз намылимся… И светит тебе, дорогуша, в конце концов большой член с резиновой окантовкой.

— Ладно, пошли, — глухо проворчал Цульский, освобождаясь из-под цепкой хватки Купца. — Зароют клады за тридевять земель… Тоже конспираторы…

Они прошли к лодке. Старик осторожно сел на нос, Лодин, бросив сумку под сиденье, за весла, Купец устроился на корме, достал сигареты, зажигалку, не спеша прикурил.

— А ты посмолить не хочешь, дядя, а то угощу, у меня с фильтром.

— Потом, потом, поплыли, — заторопил Цульский. — Чего рассиживаться, время не ждет.

— Ух, ты, да мы и классику знаем, — усмехнулся Купец, — Джека, то бишь, Лондона. Немного терпения, тут еще один ухарь подойти должен.

— Кто такой? Зачем? — забеспокоился Цульский.

— Кассир наш, — отшутился Купец, — у которого ключ от сейфа, где деньги лежат. Без него полного расчета не получится.

— Ждем десять минут, больше не могу, — сварливо заявил старик и достал «Беломор».

— Вот вы все, старики, такие, вечно торопитесь куда-то, а стоит ли? Что кому суждено, тот того не избежит, — сказал Купец.

Докуривая сигарету, он с надеждой смотрел на аллею, ведущую к причалу, но тщетно — Финик не появлялся.

«Где же он шляется? — озадаченно потирая лоб, думал Купец. — Неужто опять нажрался или влип в переплет. Нет, эта скотина окончательно отбилась от рук. Будем считать, что сегодня ему повезло. Ничего, никуда не денется».

Больше выжидать не имело смысла и Купец скомандовал:

— Все, не придет. Трогай, Харон, время действительно не терпит.

Они встретились с Лодиным взглядами. По смятению, которое отразилось на лице Николая, было видно — тот понял все. Его взгляд просил, умолял Купца отказаться от своих намерений, но тот отвернулся в сторону и принялся что-то насвистывать.

Минут через десять лодка была на средине озера. На берегу виднелись редкие точки людей, где-то вдали одиноко маячил белый лоскут яхты. Киш-озеро давало добро.

— Колян, что в твоей сумке? — как бы ненароком спросил Купец.

— Деньги, вся наличность, — ответил Лодин. — Боюсь уже дома держать, ночами не сплю…

— Дома держать не стоит, что верно, то верно, — сказал Купец, беспечно глядя в серое небо, — давно пора было припрятать понадежней, а то таскать десятки тысяч по городу… не страшно?

— Не знаю, что опасней…

— Брось весла, брось, кому говорю! — раздался резкий окрик за спиной гребца.

Купец и Лодин с удивлением уставились на старика. Лицо его было искажено злобной гримасой, в глазах пылала гобсековская жадность, в правой руке вороненой сталью отливал «вальтер». Подельники оцепенели от неожиданности. Свободной рукой старик ловко выхватил сумку из-под сиденья Лодина.

— А теперь гребите к берегу, живо!

Вот так сюрприз! Первым от шока оправился Купец:

— А что дальше?

— А дальше вы меня высаживаете на берегу, а сами катаетесь дальше сколько влезет, хоть до утра, — съязвил Цульский.

— Старый, ты наверное забыл, что сгубило фраера, — сказал Купец. — К тому же в сумке значительно больше, чем было оговорено.

— Не ваша забота, сосунки. Сказано гребите!

В глазах у Лодина навернулись слезы, и он безропотно налег на весла.

— А взял с вас больше за страх, — вслух рассуждал повеселевший Цульский. — Я воды смертельно боюсь, плавать не умею, а вы меня как пацана на глубину потащили, иллюзион устроили. Таких молокососов, как вы, учить надо, чтоб старость уважать научились…

— Ты, гнида, хоть покажи в каком месте высадить.

Старик на секунду обернулся к берегу и махнул рукой в сторону тростника. Этого мгновенья хватило Купцу, чтобы выхватить пистолет и сделать выстрел — самодельный глушитель сработал безупречно и легкий щелчок даже не вспугнул чайку, качавшуюся на воде рядом с лодкой. Гильза, описав дугу, плюхнулась в воду. Пуля пробила старику шею, оружие выпало из разжатых пальцев и упало на дно лодки. Тело медленно сползло туда же. В горле у него противно клокотало, он был еще жив. Глядя на них безумными глазами, Цульский силился изрыгнуть какие-то проклятия, но вместо этого у него вырывался свистящий хрип. Лодина затрясло и чуть не стошнило.

— Купец, что ты наделал? Зачем?

— Не стони, а лучше отгреби подальше.

Руки Николая сделались ватными и не слушались его, но все-таки лодка медленно двигалась.

— Пойми, Колян, другого выхода у нас не было. Он ушел бы с деньгами и оставался б опасным. Тут риска никакого, кто его будет искать, фашистского недобитка. Считай, что ты выполнил миссию народного мстителя, свершил так сказать, акт возмездия.

— К чему черный юмор, Гриша? Не я, а ты…

— Нет, Колян, не я, а мы. Видишь, он еще дышит, ну-ка стрельни, разок. Заодно и молчать на эту тему будем крепче.

И он вложил в дрожащую руку Лодина пистолет и помог ему нажать спусковой крючок. Затем наклонившись, посмотрел зрачки лежащего и объявил:

— Все, теперь финита.

Он достал из-под кормового сиденья внушительных размеров холщовый мешок.

— Помоги на старичка мундир напялить.

Через пару минут все было обстряпано: труп отлично вписался в мешок, туда же Купец заложил заранее припасенную железяку. Осмотрелся и дал команду:

— Готово. Три-четыре…

Мешок полетел за борт, легкая волна всколыхнула водную гладь.

— Все, теперь давай на станцию, — сказал Купец. — Гражданская панихида закончена, речей и поминок не будет.

На обратном пути он с помощью ковшика аккуратно удалил с днища кровяные разводы. На станции, сдав лодку и нацепив на руку часы, он подошел к Лодину:

— Ну что, Колян, как говорится, настала минута прощания. Теперь я начинаю другую жизнь, новый виток, выныриваю в новом месте, без крыши, короче, с нуля. Поэтому мне нужны деньги. Значит сделаем так: я забираю твою сумку, а тебе отдаю свою долю, золотишко и камешки, все самое ценное, что по почте отправлять не рисковал. Тебе торопиться некуда, пройдет время, все сдашь за милую душу, только не горячись, год-два выдержи. И помни, ты чист, без сучка и задоринки. А мне ждать некогда — надо устраиваться. Ну как, согласен?

— Все понятно. Тебе деньги нужнее — бери. Где твой металл?

— В аэропорту, в камере хранения. Ячейка сто восемь, шифр — «к» сто двадцать три, один-два-три. Запоминается легко, завтра заберешь. А теперь прощай, обойдемся без проводов и громких слов.

Они обнялись. Купец положил свой «ТТ» в сумку Лодина, «вальтер» Цульского засунул в карман куртки.

— Да, и последний совет, если что, ни в чем не сознавайся, доказать они ничего не смогут. Не забывай, как устроюсь, обязательно звякну.

И он, резко развернувшись, не оглядываясь, направился в сторону зоосада.

Зверинец почти опустел, у клетки со сладострастным павианом уже никого не было. Купец купил в буфете огромное кремовое пирожное, самое большое, что там было, и швырнул его в клетку. Зверь будто узнал его и приветственно поднял лапу. В то же время самочки дружно кинулись к лакомому куску, но тут же были остановлены властным рыком. Зверюга подошел к пирожному, обнюхал его и уселся прямо в крем своей бесподобной задницей. Купец хотел было обидеться, но не успел. Животное поднялось и выпятило вымазанный в креме зад на всеобщее обозрение. Самочки не стали медлить, они шустренько подскочили и стали слизывать сладкую мазню своими маленькими розовыми язычками. Их грозный предводитель мычал от восторга и наслаждения, Купец трясся от беззвучного хохота.

— Ах ты, извращенец, — ласково пожурил он любителя пикантных сексуальных забав и подумал: «Что ж, у каждого в неволе свои развлечения, свои маленькие радости. Твоя судьба, павиаша, — маленькая клетка, моя судьба — клетка большая, тебе надоело скучать взаперти, мне надоела бестолковая жизнь в бестолковой стране».

— Дай, что ли, лапу на счастье, — сказал Купец и протянул руку к сетке.

Извращенец посмотрел на него своими умными глазами, просунул лапу сквозь сетку и пожал кончики пальцев Купца. Они, казалось, до конца поняли друг друга.

Когда Купец подошел к дому Кэт, он увидел, что она ждет его на условленном месте. Рядом с ней стоял большой чемодан.

— Ой, а я уже переволновалась, тебя все нет и нет, — зачастила она. — Все боялась, что с тобой что-нибудь случилось.

— Все отлично, — успокоил ее Купец. — Вот тебе сумка, где билеты?

Она достала два желтых бланка и протянула их со словами:

— Одно нижнее, другое верхнее, в разных купе… Плацкарт. Все как ты велел, Гришенька.

— Да ты у меня молодец!

Кэт зарделась от похвалы.

— Тебе нижнее, — сказал он, возвращая один билет. — Сумку сразу поставь в ящик под полку и не слазь с нее. Захочешь в туалет — проходи мимо меня, я пригляжу, а там, как договорились. Теперь иди, ну, а я следом.

Купец вошел в вагон за минуту до отправления поезда. Все складывалось вроде нормально — Кэт сидела на своем, месте, как курица на кладке. Какой-то вагонный франт уже пытался ухаживать за ней, но был так безоговорочно отшит, что Купцу даже стало приятно.

«А что, может, это судьба? Нарожает она мне детей и будет всю жизнь благодарна и преданна, как собака. Хоть один человек в этой жизни станет любить меня. Сейчас главное до Москвы добраться, раствориться в многолюдье. А грозный МУР мне не страшен, не до меня ему: своих забот полон рот, успевай разгребать…»

Он почему-то именно сейчас вспомнил мать. Только с ее смертью он по-настоящему ощутил свое одиночество — когда некому уже приложить голову на колени и поплакаться, чтобы никто не видел твоих слез. Только она могла утешить его, гладя волосы своей натруженной, но ласковой рукой и ни о чем не спрашивая.

Поезд приближался к Резекне. Проводница разносила чай и Купец взял два стакана. Кэт уже постелила постель и собиралась ложиться спать.

В Резекне вагон пополнила целая компания новых пассажиров, которая заставила Купца насторожиться: майор милиции и семь молодых мужчин в штатском, но было видно, что они вместе. Двое прошли мимо него в другой конец вагона и стали возиться в проходе у двух свободных полок, остальные остановились у купе, где находилась Кэт.

— Девушка, у меня билет на это место, — вежливо обратился к ней майор.

Его спутники стали располагаться на свободных местах.

— У меня тоже билет на это место, — спокойно ответила Кэт. — Можете позвать проводницу.

— Да ладно, полезу на верхнюю полку, — не стал спорить майор. — Вы не могли бы привстать, я портфельчик свой пристрою, наверх ставить боюсь, стекло, знаете, везу, может разбиться. Мы тут с коллегами в командировку едем, а вы, если не секрет…

— Мне это неинтересно, — сказала Кэт, вставая.

— Я немного подвину вашу сумку, — слегка обидевшись, пробормотал майор. — О, какая тяжелая, что у вас там, бомба?

У Купца все похолодело внутри.

«Это контора, вычислили, гады! Кто сдал?.. Неужели Колян?! Нет!.. Невероятно!.. Не может быть!.. Финик?.. Финик!.. Больше некому, гнида!.. А если не он?! То кто?.. Где ж прокололся, где?.. Нигде! Все же он, паскуда!.. Но нет, суки, себя взять не дам! Мамочка, милая, иду к тебе!..»

Кэт ничего не успела ответить на вопрос майора, как вдруг все вздрогнули от истошного крика:

— Ну, берите, сволочи, берите! — В проходе стоял Купец с багровым от ярости и отчаяния лицом, в руке его был зажат «Вальтер». Пассажиры в страхе стали жаться к окнам, у кого были дети, прикрывали их собой. Майор со спутниками на мгновенье растерялись, застыв в нерешительности, но он тут же взял себя в руки:

— Гражданин, не дурите, бросьте оружие!

Купец приставил ствол к груди и нажал на крючок. Женщины истерично завизжали, через мгновение Купец рухнул на пол. Окружение майора сгрудилось вокруг распластанного тела, один пощупал пульс, заглянул в глаза.

— Товарищ майор, он мертв.

— Ну и дела! — майор вытер со лба обильный пот. — Вот тебе и командировочка, вот и съездили разрядиться вдали от семей. Маньяк какой-то… Задержите отправление, нужно вызвать транспортную милицию, пусть унесут тело, допросят свидетелей. Надо все оформить, пусть занимаются…

Каждый из пассажиров по-разному реагировал на происшедшее, только одна женщина сидела на своем месте, горько беззвучно плакала, слезы черными от туши ручьями текли по ее щекам.

— Успокойтесь, гражданочка, — подошел к ней майор, — все страшное позади. Вы случайно не знакомы с ним?

— Идите вы… — она закрыла лицо руками.

Через некоторое время поезд тронулся. На пустынном перроне стояла молодая женщина с большим чемоданом и дорожной сумкой. Глазами проводила машину, в которую погрузили накрытое простыней тело, взяла вещи и пошла на остановку автобусов, идущих в Ригу.

XXV

— Ничего не понимаю, — Брагин был явно озадачен. — Зачем этому лже-Порохову было стреляться? Что его так напугало? Если он психопат, шизик, то скорее уж пострелял бы других, потом себя порешил. Возможно, с установлением его подлинной личности у нас что-то и прояснится, но пока… Паспорт, билет и пистолет — ну совсем скромный набор для поездного пассажира, не правда ли? А куда, спрашивается, подевались его вещи? Их никто не видел. А те семнадцать тысяч, а, Олег? Человек, получившие такие деньги, что он думал делать в Москве с тринадцатью рублями? А остальные, что, снова куда-то в посылке шуганул? Куда?

Вопросы… вопросы… вопросы…

Верховцев был в смятении не меньшем, чем его начальник. После того, как кассир Сбербанка опознала в морге гражданина, получившего по книжке на предъявителя вклад, выражавшийся пятизначной цифрой, он и сам не раз задавал себе аналогичные вопросы и, теряясь в догадках, не находил на них ответа.

«Что за наваждение, — спрашивал он себя. — Мы ищем преступников, а получаем трупы. Двоих выявили — оба мертвы: один — под колеса лег, другой под пулю. Странное, очень странное дело с этими квартирными кражами, чем дальше в лес, тем больше сюрпризов».

Вечером неожиданно позвонила Рудакова.

— Олег Евгеньевич, сомневалась, стоит ли вас тревожить, но все же решила позвонить.

— Что случилось, Нелли Александровна? — спросил Верховцев, внутренне напрягаясь.

— Понимаете, исчез Цульский.

— Как исчез?!

— Буквальным образом. Позавчера во вторую смену пошел разносить телеграммы и как в воду канул. В конце смены не появился, как выяснилось позднее, телеграммы по назначению не доставил. На него это так не похоже — работник он, вообще-то, аккуратный, обязательный. Ну, бывало, выпивал, но чтоб в запой, допустим, — никогда! Вчера и сегодня на работу не вышел. Мы к нему посылали домой, думали, мало ли, заболел человек, — никто не открывает. Соседи тоже сказать ничего не смогли, никто его эти дни не видел. Что-то у меня на душе нехорошо, решила вам позвонить.

— И правильно сделали, Нелли Александровна. Спасибо за информацию, будем разбираться. Если что, звоните.

Шеф был на месте.

— Товарищ майор, исчез Цульский.

Брагин посмотрел на него усталым тяжелым взглядом, казалось, это сообщение его нисколько не удивило. Он долго ничего не говорил, отрешенно уставясь на свои, пожелтевшие от никотина, кончики пальцев.

— Опоздали? — спросил он наконец и тут же ответил себе, — выходит, опоздали. Ч-черт, надо было чуть раньше им заняться. Когда Цульского видели в последний раз?

Верховцев ответил.

— Ну, что ты думаешь по этому поводу, Олег Евгеньевич?

— Ну что думаю… — вяло пожал плечами Верховцев. — Надо выяснить обстоятельства, объявлять розыск.

— Он ведь живет один? — спросил Брагин.

— Один.

— Нужно начинать с жилища. Человеку все-таки за семьдесят, может, зашел домой попить чайку да и помер себе тихонечко, инфаркт, например, мало ли бывает. А мы в розыск…

— Третий труп?! — сокрушенно воскликнул Верховцев. — Трагедия в духе Шекспира, упаси господь… Сплюньте через левое плечо, Вадим Юрьевич.

Брагин помолчал, потом, обхватив руками голову, словно от кого-то защищаясь, незнакомым приглушенным голосом произнес:

— Ох, лейтенант, знал бы ты, как мне все это надоело. Я только что радио слушал, какой-то террорист, сопляк совсем, самолет в Швецию заставил повернуть. И подумалось мне: угнал бы меня кто вот так на самолете, и остаться бы там в этой Швеции денька на три-четыре. Представляешь, где-нибудь в ихнем захолустье чистое озерцо, рыбалка божественная, костерок, и чтоб ни души, чтоб никто не достал, ни свои — ни чужие. Поймаешь какую шведскую форельку, уха!.. Дьявольски захотелось, понимаешь?

Верховцев его понимал. Понял он и то, что Брагин, этот стосильный двигатель, за долгие годы службы выработался, вымотался, измучился вдрызг и, как самый обыкновенный человек, безумно мечтает о нормальном человеческом отдыхе. Впервые за все время Олегу довелось услышать подобное из уст своего шефа. Скорей всего, это была минутная слабость, моментальный надрыв, но он, Верховцев, для себя еще раз убедился, что всему в этом мире положен свой предел и у каждого смертного свой потолок сил и возможностей. Ему очень захотелось поддержать начальника в эту минуту, но он, сразу не найдя нужных и точных слов, только и спросил:

— А вы думаете, Вадим Юрьевич, в Швеции еще остались чистые озера?

— Кто его знает, лейтенант, но все равно где-то же они должны сохраниться. Во всяком случае, хочется верить…

…Ответ на запрос о личности гражданина, покончившего с собой в поезде Рига — Москва, пришел быстрей, чем ожидалось. По отпечаткам пальцев удалось установить, что погибший — дважды судимый Корнюк Григорий Анатольевич, 1958 года рождения, кличка «Купец», дактоформула 42112/34325, уроженец города Херсона, проживает в Нефтеозерске Тюменской области по адресу такому-то, работает в рефрижераторном депо…

«Выходит, Корнюк и Кротких одного поля ягоды и к тому же из одного города, — размышлял Верховцев, — а это значит, что насчет гастролеров я не ошибался. Нужно проверить, не пересекались когда-либо их стежки-дорожки, например, в местах лишения свободы. Возможно, и неустановленный Финик из этой же братии, с ним многое неясно. А о Цульском и говорить не приходится — тут прорва туману и, видимо, придется еще основательно попотеть, чтобы этот туман рассеять».

…Осмотр квартиры Цульского никакой ясности не внес, а только лишь добавил новую порцию вопросов. Обстановка была самой обычной, никаких следов поспешного бегства или погромов — расстановка мебели, вещей, пыль на многих предметах говорили, что в таком устоявшемся порядке жилье пребывает уже не один год. На кухне в раковине немытые тарелки, бутылки из-под кефира. Казалось, что хозяин вышел на пару минут вынести мусорное ведро да застрял, заболтался с кем-нибудь во дворе, и только голодный, успевший исхудать, пушистый кот черно-белый масти, упорно вившийся под ногами, жалобно мяучивший и просительно заглядывавший в глаза, своим бедственным видом решительно отвергал это идиллическое предположение. Последующий обыск тоже не выявил ничего интересного, что можно было бы связать с расследуемым делом, равно как ничего не объяснил о причине исчезновения хозяина и его возможном местонахождении.

Шеф, дважды перечитав отчет Верховцева, совсем поскучнел.

— Наверное пора готовиться на пенсию, что-то телега тяжелой казаться стала, — невесело констатировал он. — В былые времена, Олег, любой форс-мажор в деле, знаешь ли, только пуще азарт распалял, злость в хорошем смысле, подгонял поскорей до конца все распутать, а сейчас любое осложнение, радость, что дрын по ребрам, каждый просчет, каждый зевок бессонными ночами и валидолом под язык оборачиваются. А самое главное — кураж куда-то исчез, испарился, понимаешь, а без куража в нашей работе делать нечего, — все на уровне тяп-ляп выходить будет, а нам так нельзя, ведь наш материал особый — люди, человек конкретный. Вот в этом деле, к примеру, получилось, что мы по сути не владеем ситуацией. Вовремя не смогли вычислить труппу и обезвредить ее разом, а теперь, когда все как на осколки разлетелось, собираем с бору по сосенке и то одни трупы. Вдобавок и Цульский еще сгинул, ищи-свищи, но кто-то ведь эту кашу варит, повар-то должен быть?..

…Рудик, вернувшийся из командировки, выглядел устало, под глазами темные круги, да и новости из Нефтеозерска он привез малоутешительные.

— Даже не верится, Олег, что я в Риге. Долго мне эта Тюмения, как кошмарный сон снится будет, духотища, влажность, а комары такие злые, сволочи, кусучие и крупные, ну как бомбардировщики, и гудят похоже. Вот, посмотри.

На его руки действительно нельзя было глядеть без жалости — по самые локти они были сплошь усеяны кровавыми бугорками.

— Сочувствую, — произнес Верховцев. — И все же о деле, сгораю от нетерпения.

— Сначала о Кротких. Последнее место работы ПМК № 527, слесарь…

— Это я знаю, дальше.

— На работе его характеризовали положительно — не пил, не прогуливал, сменные задания выполнял. Аврал, прорыв — никогда не отказывался поработать сверхурочно. Поощрялся в приказах, грамоты получал. Двадцать пятого мая ни с того ни с сего подал заявление об увольнении. Очень просил начальство рассчитать в тот же день.

— Причину называл?

— Сказал, что тетка тяжело больна, а ухаживать некому и, якобы, она ему дом свой отписала в наследство где-то в селе на Тамбовщине. Словом, разжалобил, уговорил, пошли ему навстречу, хотя и с сожалением, хороший специалист…

— А никакой тетки и в помине нет, так?

— Тетка есть, но живет и здравствует и помирать даже не думает.

— Какого числа он уехал из Нефтеозерска?

— Седьмого июня.

— А матери что объяснил?

— Во-первых, она не знала, что он уволился, во-вторых, куда и на сколько едет, только и сказал, что по важным делам.

— Ты ей фотографию Корнюка показывал?

— И фото Корнюка, и описал Финика. Хотя она и подавлена горем, но тут ответила однозначно — таких не знает и ни разу не видела.

— А о рижских связях сына она ничего не рассказывала, о друзьях, быть может, или знакомых?

— Ничего. Но утверждает, что раньше в Риге он никогда не был.

— Так-так. А что по Корнюку?

— Тут успехов немного. В общем, прописан он в общежитии рефдепо, но фактически там не живет. Уже долгое время сожительствует с некой гражданкой Боровковой Анной Ивановной.

— А ты… — От нетерпения Верховцев даже привстал.

— Погоди-погоди, — жестом остановил его Лиепиньш. — Я знаю, что тебя сжигает. У меня тоже мелькнула мысль, что Савчук и Боровкова могли оказаться одним и тем же лицом, но должен тебя разочаровать, — это не так. Я все проверил. Боровкова сейчас в отпуске и отдыхает в доме отдыха в Пицунде. Я связался с этим заведением и администрация подтвердила, что указанная гражданка находится там с двадцать шестого июня.

— А посылки на имя Савчук выбирались и после этого срока?

— Да.

— Где работает эта Боровкова?

— В фирме бытовых услуг «Атлант». Парикмахер в мужском зале. Путевку в Пицунду, кстати, получила от работы.

— А Корнюк тоже в отпуске считался?

— Что-то в этом роде. У их рефмехаников такой режим: два-три месяца на колесах, секции по Союзу гоняют, потом, как у моряков, межрейсовый отдых месяца на полтора, а то и поболе.

— Как насчет связей Корнюка?

— Спроси что полегче. Скажу одно — личность он колоритная и в известных кругах популярен, но связи… Если в эти дебри основательно влазить, то торчать бы мне еще там и торчать, а удовольствие там париться и комаров кормить, я тебе доложу, ниже среднего, короче — не Сочи. Спасибо шефу — отозвал.

— Скажи, Рудик, а ту, что за Савчук себя выдавала, из почтовых работников запомнил кто-нибудь? Хоть на какой словесный портрет удалось наскрести?

Лиепиньш отрицательно помотал головой.

— Глухо. Да и вообще, там такие отделения связи в бараках, народу всегда битком, оборудование — примитив, почтарям бедным, как говорится, не до смотрин — лишь бы народ поскорей раскидать. Нет, Олег, эту якобы Савчук никто не запомнил.

— Значит, после эпизода в Юрмале она так ни разу и не появилась.

— Посылки ее ждут, наши коллеги начеку, но…

Верховцев озабоченно потер переносицу.

— Увы, предположение подтверждается — мадам Икс кто-то предупредил, дал отбой…

…Верховцев с нетерпением ждал возвращения шефа с совещания в Управлении. Последние пару дней он скрупулезно изучал все имевшиеся материалы, касающиеся личностей Корнюка, Кротких, Цульского, наводил необходимые справки. Из поля его зрения не выпадал и Николай Лодин. И уже, когда казалось, что из этого вороха информации ничего полезного выудить так и не удастся, он сделал прелюбопытнейшее открытие: Лодин и Корнюк, оказалось, длительный период времени проживали в одном городке — Приднепровске. Больше того, учились и закончили одну школу. Олег нутром чувствовал — это не случайное совпадение, это — одно из главных звеньев, которое он настойчиво, но тщетно выявлял в этой запутанной цепочке событий и фактов. Теперь одна из его версий получила прочный фундамент, опираясь на который, можно было уверенно двигаться дальше. У него появились основания считать, что Корнюк и Лодин были знакомы друг с другом. Лодин, работая на почте, целенаправленно интересуясь содержанием телеграмм, вполне мог знать о перемещениях своих адресатов, отсутствии и других подробностях их жизни. А умело подобранная информация — прекрасный материал для «наводки». С учетом этого обстоятельства и уголовного прошлого Корнюка и Кротких явственно прослеживались предпосылки для организации и успешной деятельности преступной группы. Роли двух членов этой группы сомнений не вызывали: Лодин — скорей всего «наводчик», Кротких — непосредственный исполнитель. Причастность к преступлениям Корнюка и некоего Финика также фактически установлена, хотя функции каждого из них до конца не выяснены. Ничего не ясно и с Цульским. По всем признакам его исчезновение на поспешное бегство не походило. Тогда что, убрали? Кто? Свои же, сообщники? Или те, кому он мешал? И все-таки трудно представить престарелого человека в одной команде с такими крутыми молодцами — слишком уж велика разница в возрасте, хотя чего только не бывает в жизни…

Через час Олег изложил все новости и свои соображения шефу. Брагин, выслушав подчиненного, сухо спросил:

— Твои дальнейшие действия?

— Товарищ майор, у меня появилась интересная зацепка.

— Слушаю.

— Я попытался проследить путь Корнюка из Нефтеозерска в Ригу и знаете…

— Ну, выкладывай, — подстегнул его Брагин.

— Из Нефтеозерска прямого авиарейса в Ригу нет. Корнюк добирался в два прыжка. Сначала в Москву, а оттуда уже в Ригу. В Москву нефтеозерский рейс прибывает поздно вечером и в тот же день на Ригу улететь невозможно — сюда, к нам, последний рейс из Москвы за час до прилета туда нефтеозерского самолета, к тому же из другого аэропорта.

— Ухватил. Давай дальше.

— Ну вот, практически получается в Ригу можно вылететь не раньше следующего утра.

— Я понял, — нетерпеливо перебил шеф. — Дальше.

Верховцев вытер со лба проступивший пот.

— Я изучил списки пассажиров двух рейсов, которыми добирался сюда Корнюк и установил еще трех пассажиров, летевших вместе с ним до пункта назначения. Их фамилии… — Олег заглянул в записную книжку. — Так… Новооскольцев, Миронов, Горбик. Горбик — женщина, причем пожилая, остальными двумя думаю заняться поплотнее.

— Полагаешь, что возможные сообщники?

— А почему бы и нет, надо проверить.

— Проверяй, перспективное направление, — одобрил шеф. — Ну а с Лодиным как?

— Нужно вызвать его повесткой, допросить.

— Ты думаешь, он сидит сложа руки и дожидается твоей повестки? — кисло усмехнулся Брагин и, мгновенно преобразившись, без перехода бросил: — А ну, номер начальника отделения связи, быстро!

— 391990, — отчеканил Олег.

Трубку сняла сама Рудакова. Шеф, представившись, спросил в какую смену сегодня работает доставщик телеграмм Николай Лодин.

— А он… он сейчас не работает. — После некоторого замешательства ответила та. — Он в отпуске, уже второй день…

Брагин сгоряча даже замахнулся трубкой, но потом все же положил ее на рычаг подчеркнуто аккуратно. Сидел, закрыв глаза и закусив губу.

— Опять проворонили, — недовольно процедил он. — Вот тебе, лейтенант, еще один наглядный пример, как не надо работать. В этом деле мы проиграли все, что можно было проиграть. Всю игру и каждый ход в отдельности. Даже Пирр и тот над нами бы долго-долго хохотал.

XXVI

Если случилось то, что случилось, значит это и должно было случиться.

Евангелие от Джексона 3:31

Ночка была что надо. Ливень шел такой, что казалось, земля переживает второй вселенский потоп. Дождь зло хлестал в лицо, вымокшая насквозь одежда гадко прилипала к продрогшему телу, носки хлюпали в тяжелых туристских ботинках. Впереди по горной тропе с огромным рюкзаком за спиной тяжело двигался Купец. В левой руке он держал сучковатую палку, на которую опирался на узкой скользкой дорожке, в правой — пистолет. Следом за ним, в трех шагах, с такой же экипировкой шествовал Лодин. Мокрые ветки кустарника били, царапали лица путников и цеплялись за одежду. Тяжелые рюкзаки с гашишем оттягивали плечи, давили книзу, к земле. Лодин поскользнулся, упал и больно ушибся коленом: «Фу, черт, помоги, не встать». Купец схватил его за руку и резко потянул: «Не кисни! Еще метров триста и сдаем груз — назад налегке, а там весь мир в кармане». От громкого окрика: «Стой! Руки вверх!» они вздрогнули. Купец почти машинально передернул затвор оружия и, махнув рукой Лодину, мол, давай за мной, заторопился в сторону, где кусты были погуще. «Стой! Стрелять буду!» — убегавших осветил луч фонарика. В узкой полоске света мелькнул оскал собаки; овчарка стремительно неслась на них. Купец не раздумывая вскинул пистолет и выстрелил. Визжащий, скулящий ком закрутился у самых его ног, дернулся пару раз и тут же затих. «Стой! Стрелять буду!» — из-за ближайшего камня выскочил еще один милиционер и сделал предупредительный выстрел вверх, «Купец! — истошно заорал Лодин, хватая его за рукав. — Не стреляй, прошу, пришьем легавого — вышки не миновать». Но было поздно, раздался выстрел. Милиционер рухнул как сноп. «Что ты наделал, что ты наделал?!» — запричитал Лодин. «Не скули, быстрей уходим… туда…» И он показал рукой куда надо уходить. Автоматная очередь остановила его последний жест. Он глухо застонал, повалился на Лодина и тихо выдохнул: «Все… конец… мамочка, иду к тебе…» Из уголка рта по его щеке поползла темная струйка крови. Со всех сторон к ним бежали вооруженные люди в серой форме. Лодин обнял мертвого Купца и пронзительно закричал. От этого крика и проснулся. Пододеяльник и майка были мокрыми от пота, будто действительно их хозяин побывал под тропическим ливнем, лицо покрылось бисеринками липкой влаги. Какое-то время он лежал недвижимо, пытаясь сообразить, где находится, а когда понял, что лежит в постели у себя дома, а не в приграничном горном подлеске с контрабандой наркотиков в рюкзаке, вздохнул с облегчением.

«Привязался же ко мне этот бредовый сон — наркотики, засада, стрельба… А менты, так уже и на границе снятся, дурость какая…» Первый раз такой же сон приснился в ночь после расставания с Купцом. Тогда Лодин встревожился, его мучил страх и плохие предчувствия, но прошла неделя, его никто не беспокоил, не искал, и он понемногу успокоился. И вот дней через десять, точнее через девять, сон повторился вновь. Нужно сменить обстановку, и хорошо, что он сегодня уезжает в Москву. Уже завтра он увидит Альбину, а там…

«Все будет нормально, — успокаивал он себя, — глупые сны пройдут, отвяжутся. Не стоит дурью маяться, ведь все складывается прекрасно. На обоих трудовых фронтах отпуск оформил, хотя и на почте со скрипом дали — некому работать: один заболел, другой исчез, как в воду канул… ха-ха… канул. Да что мне теперь та почта, пройденный этап, мавр, который сделал свое дело… Там больше ловить нечего, разве расчет для отмазки получить под благовидным предлогом. Пусть ищут мне замену, да ждут возвращения Цульского… с того света, а мне надо действовать, брать быка за рога. Альбина моя — не упущу, с такими козырями, как у меня, за любой стол садиться можно, а ее папочка и мамочка будут моими партнерами, никуда не денутся. А с их связями да возможностями многое можно, в любую дверь войти… любую дверь… Леня Крот, царство ему, открыл для меня дверцы к достатку, а будущие родственнички, уважаемые граждане Шевелевы, откроют двери к известности, а я уж постараюсь не оплошать. Играя на одну лапу, многое можно»…

От этих мыслей Лодин улыбнулся. Все, надо вставать, еще много дел — до вечера нужно успеть. И в Москву, в Москву, товарищ миллионер! Или господин миллионер? Да какая, к черту, разница — просто состоятельный человек.

Вечером за полчаса до отправления поезда он был на вокзале. В руках его был внушительного вида чемодан и дорожная сумка. Рядом с дорогим чемоданом дорожная сумка Купца выглядела довольно-таки убого, но ее содержимое… Большинству советских смертных и десяти жизней не хватило бы скопить такое состояние.

Проходя мимо стенда «Их разыскивает милиция», выставленного в одном из окон вокзала, он невольно замедлил шаг, остановился. С одной из фотографий на него смотрела знакомая физиономия. Это было неожиданно!

«Управлением уголовного розыска УВД Рижского горисполкома разыскивается гражданин Цульский Вацлав Модестович, 1923 года рождения»… Строчки запрыгали перед глазами: «…вышел из дому и не вернулся». «И не вернется. Никогда!» — подумал Лодин. «…Его приметы… Был одет… Если кому-нибудь известно о местонахождении гражданина Цульского В. М. просьба позвонить по телефону… или ноль-два».

«Да, конечно, сейчас позвоню, только двушку найду, — с ехидством подумал Лодин. — Правда, о местонахождении сего гражданина вам мог бы позвонить какой-нибудь пьяный карась, но, хвала создателю, что рыбы умеют держать язык за зубами».

Странно, но этот эпизод окончательно успокоил Лодина. Все прекрасно: раз Цульского разыскивают менты, значит его и подозревают, а то стали бы они ради какого-то синьки, у которого ни родных ни близких, объявлять всесоюзный розыск. А подозревать его могут только в том, в чем грешен он, Лодин. А если так, то пока они не найдут отошедшего в мир иной Вацлава Модестовича, ему опасаться нечего. А этого случиться не должно — груз тяжел, озеро глубокое…

«Все, хватит пустомыслия, долой интеллигентское соплежуйство! Нет серенького прошлого, есть прекрасное будущее! Чао, Рига! Бонжур, Москва!»

…Лодин прислонился к стенке купе, прикрыл глаза, прислуживаясь к мерному перестуку колес. Только сейчас он почувствовал безмерную усталость, не физическую, нет, усталость психическую, которая изо дня в день накапливалась в течение последнего месяца — сумасшедшего, напряженнейшего периода в его жизни. Слава богу, теперь все позади — он цел, здоров и, кажется, вне подозрений. А рисковал ли он вообще? Конечно, рисковал, хотя в той роли, которая была отведена ему в их общем деле, его риск по сравнению с другими участниками группы был и не так велик. Но зато свою роль — роль наводчика — он исполнил достойно, ни одного прокола по его вине не случилось. Увы, не обошлось без потерь: погиб Леня Крот, сыграл в ящик, а точней на дно озерное, уважаемый коллега Цульский, а Финик сам исчез, добровольно, и неизвестно какая таинственная черная дыра его поглотила. Но он тут абсолютно не при чем — так распорядилась судьба, таковым оказался ее суровый жребий. Впрочем, если не кривить душой, ему их не жалко. Зато его и Купца доли возросли ровно вдвое — о таком раскладе он и во сне мечтать не мог. Как там Гриша распорядится своим капиталом, может, пропьет, промотает на баб или спустит в карты, это его дело, а он, Лодин, должен вложить деньжата с толком, чтобы они дали проценты, благодаря которым можно было бы смело смотреть в любое будущее. И он знает, как это сделать. Сейчас перед ним стоят ясные цели и конкретные задачи, и для их исполнения он не видит никаких серьезных преград и препятствий. Он достаточно богат и независим и сам может заказывать музыку. Он — победитель!

Еще ему подумалось о том, что полгода назад он на этом же фирменном поезде «Юрмала» ехал в Москву к Мишке Воронкову. Кем он был тогда? В общем-то, серой личностью, рядовым обывателем с несчастной тысчонкой на книжке и вот, глядишь, за такой короткий срок резко обошел своего институтского друга. Теперь тому ни с какой диссертацией за ним не угнаться. Словом, все получилось как нельзя складно: у него была идея, замысел, с помощью Купца этот замысел реализован — в результате оба в выигрыше.

Нет, уроки жизни не прошли для него даром и он, Николай Лодин, теперь совсем не тот наивный, окутанный розовыми мечтами пацан-простачок, которому не один год и в школе и дома настойчиво вдалбливали в голову вымороченные, маразматические догмы: «работай честно», «люби ближнего», «прежде всего интересы общества — потом личные»… В реальной жизни все оказалось по-другому: честный труд не позволял уйти далее чем на шаг от черты бедности, каждый «ближний» думал прежде всего о своей шкуре, а обществу и государству не было никакого дела до того, что волнует отдельного его члена и что у него болит. Он постиг другую мудрость жизни: каждый человек должен сам, своей головой, своими руками, а то и зубами добывать свое счастье в этой непростой жизни…

Поезд уже подходил к Резекне и Лодин уставился в окно. Народу на перроне было немного, лишь несколько человек копошились с мешками и авоськами. Лоточница в белом халате в одиночестве стояла с какими-то булками и, наверное, собиралась свертывать торговлю. Внимание Лодина привлекла молодая интересная женщина в элегантном плаще с букетом цветов, вышедшая из здания вокзала и остановившаяся у соседнего вагона. «Видимо, кого-то встречает», — решил Лодин. Женщина постояла с минуту, украдкой смахнула слезу и, положив цветы на перрон, не оглядываясь пошла прочь. «Странная какая-то», — подумал Николай, снова погружаясь в свои мысли.

— Приятель, компанию в картишки не составишь?

На столике у двух его попутчиков лежали карты, стояла бутылка трехзвездного. Он только сейчас обратил внимание на тех кто ехал вместе с ним — мужички средних лет, лица обыкновенные, ничем не примечательные.

— Да мы в дурачка, можно по рублику партия, чтобы интересней было. И коньячок вот, разогреться…

«Знаю я ваш интерес, наслышан про вагонных игроков, начинающих с рублика. И что за коньячок там у вас, еще не известно — выпьешь рюмку и проснешься без штанов на глухом полустанке. Нет, ребята, резвитесь, играйте без меня: я везу целое состояние и рисковать сегодня у меня нет никакой нужды и охоты…»

И он вежливо отказался.

— Ну, как знаешь, — сказал один. — Пойду поищу третьего.

Вскоре третий нашелся, и они договорились играть по таксе три рубля партия. Лодин наблюдал за происходившим со стороны. После первых партий он понял, что эти двое мужички не простые и вагонные турниры, видимо, не их хобби, но работа. После пяти-шести партий, кажется, об этом начал догадываться и приглашенный ими партнер. Он умеренно злился, но не уходил — решив, вероятно, выиграть хоть одну партию, так, для престижа, но взаимодействие тандема карточных специалистов было настолько отточено, что у бедняги ничего не получалось. Но вот, наконец, в очередной партии все складывалось для него вроде удачно. У всех осталось по четыре карты, но вечно проигрывающий на сей раз довольно улыбался. Лодин со стороны следил за ходом игры и видел, что у мужика осталось четыре туза, а все остальные козыри уже вышли. Правда, ход был не его и не под него. «Но это ничего уже не меняет, — думал Лодин. — Даже не представляю, как здесь можно проиграть». На стол полетела девятка пик и тут же была бита десяткой, туда же полетела десятка червей и в один момент была покрыта валетом. Лодин не успел даже глазом моргнуть, как был подкинут валет червей, который без долгих раздумий получил между рог дамой. В заключение владелец четырех тузов уныло созерцал, как пиковую даму браво побил король той же масти. Игра закончилась, его тузы не пригодились.

— Браво, французы! — прокомментировал он происшедшее репликой Багратиона и королевским жестом бросил на стол прощальную трешку. — Спасибо за науку, — и вышел из купе.

Больше ничего интересного не предвиделось, и Лодин, раздевшись, взобрался на свою верхнюю полку. Сон пришел к нему быстро и он проспал почти до самой Москвы.

Столица встретила его хмурым небом. Дождя не было, но и удушающей жары тоже. Лодин сдал чемодан в камеру хранения на вокзале, оставив с собой спортивную сумку. На Рижском рынке купил красивый букет цветов.

«Ну что ж, теперь и можно нанести визит будущим родственникам», — подумал он.

Знакомую уже дверь открыл статный вальяжный мужчина с седой гривой густых волнистых волос. Породистый экземпляр — широкие плечи, крупный нос, уверенный взгляд умных светлых глаз. Отец Альбины, Борис Валерианович.

— Альбина! К тебе молодой человек при полном параде.

В его тоне сквозила ирония, и это больно полоснуло самолюбие Лодина. Появилась Альбина. Ее домашний неторжественный вид слегка разочаровал Николая. Она производила впечатление человека, у которого от боли раскалывается голова и он никого не хочет видеть.

— Какие прекрасные белые розы, — скучно улыбнулась она. — Интересно, по какому случаю?

— Просто я считаю, что невестам принято дарить именно белые розы, — ответил Лодин, протягивая ей букет.

Отец с дочерью остолбенели от неожиданности. Удивленно-испуганный взгляд Альбины словно говорил: «Что ты несешь, мы так не договаривались!»

Первым оправился Борис Валерианович:

— Чего это мы в прихожей, проходите в комнату.

Им навстречу вышла мать Альбины, невысокая, аккуратная женщина с добрым спокойным лицом. Альбина представила Николая и маму друг другу.

— Мать, организуй чайку, к нашей дочери свататься пришли, — сказал Борис Валерианович. В его голосе по-прежнему звучала скрытая издевка.

— Не много ли на себя берете, молодой человек? — успела шепнуть ему на ухо Альбина, когда они входили в залу.

— В самый раз, — также шепотом ответил Николай.

Когда все расселись за стол, он голосом, которому пытался придать максимальную значимость и весомость, произнес:

— Разговор будет недолгий, но серьезный. Я хотел бы поговорить, Альбина, с твоими родителями в твоем присутствии.

Во взгляде матери скользнуло что-то наподобие испуга, на лице отца запечатлелось недоумение с примесью жгучего любопытства, Альбина была сама растерянность.

— Мы вас слушаем, — сухо и официально проговорил Борис Валерианович.

— Итак, я надеюсь, вы поняли, что я пришел просить руки вашей дочери, — сказал Лодин, выдержав небольшую паузу. — Я не займу много вашего драгоценного времени. Мне нужно всего десять минут, чтобы объяснить одну вещь — у вас практически нет другого выхода, как назвать меня своим сыном, приняв мое предложение.

Недоумение Бориса Валериановича резко усугубилось, а родительница Альбины многозначительно посмотрела на дочь. Та, в свою очередь, порывисто вскочила с кресла, хотела что-то сказать, но, подавив желание, осталась стоять с надутыми губками и сердитыми глазами. Потом все же выдавила:

— Приличные люди, прежде чем идти просить руки у родителей, по крайней мере заручаются согласием невесты. И потом: поклонников у меня много — вы не подумали, что у меня могут быть совсем другие планы?

— Таких, как я, у вас нет и скорее всего не будет. Десять минут! Выслушайте, а нет, так нет, я уйду и вы меня больше не увидите.

— Альбиночка, — вмешался Борис Валерианович. — Ну что ты кипятишься, давай послушаем, все-таки человек в гостях.

Альбина села, недовольно передернув плечиками.

Лодин поудобней уселся в кресле, обвел всех взглядом и завел «тронную» речь:

— Начну сразу с главного: Альбине двадцать шесть лет, а это возраст, когда пора серьезно подумать о жизни. Родители не смогут бесконечно обеспечивать ей ту жизнь, к которой она привыкла. (Мать посмотрела в его сторону с молчаливым одобрением.) К тому же и времена теперь не те; с вашим уходом на пенсию, Борис Валерианович, а это не за горами, вы потеряете много известных привилегий, вы понимаете о чем речь… (На лице отца появились признаки некоторого уважения к говорящему.) Вас начнут забывать: друзья, бывшие сослуживцы, просто знакомые… Вы потеряете для них всякий интерес, да и у них у многих дела сейчас не блестящи, время сейчас беспокойное, а своя рубашка, понимаете, ближе к телу. Все это вам ясно и без меня. И что же ждет Альбину, если вы не примете мое предложение. У нее есть два пути: первый, выйти замуж за одного из сынков человека вашего круга, которых, якобы, не перечесть по пальцам. И что же вы будете иметь? Дочь, которая без вашей дотации не протянет и месяца?

— Я работаю в проектном институте, — с гордостью вставила Альбина.

— А этих денег тебе хватает на кофе с булочкой в перерывах между ничегонеделанием, — мягко остановил ее Лодин. — Да и там тебя и таких как ты, если быть до конца откровенным, держат из-за папеньки. А что будете делать, когда эту контору прикроют? Ведь Альбиночка не умеет да и не хочет работать. И вот в ваш дом приходит такой же тип с великим самомнением, с привычкой жить красиво и с голыми теориями о путях достижения такой жизни, но ничего не могущий сам для этого сделать. Тут пойдут дети, начнутся скандалы и кончится все алиментами рублей в сорок…

— Ну, а какой же второй путь? — спросила Альбинина мама.

— Второй путь, Зинаида Алексеевна, выйти замуж за хорошего парня, доброго, честного, умного, может быть, даже красивого. Но что он сможет дать вашей дочери? Ничего! Опять же пойдут дети, перестанет хватать денег до получки, и тот же финал: скандалы, неудовлетворенность, алименты… Вот вроде и все, и десяти минут не понадобилось.

Воцарилось тяжелое молчание. По выражениям лиц Лодин понял, что высказанные им мысли уже неоднократно посещали эту семью.

— Ну а что можете дать вы? — хмуро спросил Борис Валерианович.

— Все! — решительно ответил Лодин. — Практически все. Я смогу обеспечить моей семье тот уровень, на котором Альбина живет сейчас. Он мог быть и выше, но считаю, что женщину нельзя чрезмерно баловать — ее притязания могут стать беспредельными, как у старухи из пушкинской сказки. (Глаза Бориса Валериановича излучали поддержку и полное одобрение этого тезиса.)

— Как ты это можешь доказать? — осторожно спросила Альбина.

— Вот это уже деловой поворот, — улыбнулся Лодин. — Требуется представить декларацию о своем финансовом положении? Конечно, я не граф Монте-Кристо, и все же свое состояние афишировать не стану, умолчу. Скажу одно: его хватит и на кооперативную квартиру, и на мебель, и на машину, и на отдых, как у нас любят говорить, «достойный советского человека». Хватит и на то, чтобы мои дети смогли получить престижное и хорошее образование. Ну, а чтобы вы поверили в весомость моих слов, я хочу сделать невесте подарок. Я подчеркиваю, только невесте и тот, который она назначит сама. Любой!

— Даже машину? — живо встрепенулась Альбина.

— Нет, машину, дачу я дарить тебе не буду — я куплю их для нас. Пожелай что-нибудь для себя, что хочешь.

Альбина призадумалась.

— В ЦУМе висит шуба за четырнадцать тысяч, если ты мне подаришь ее сегодня, завтра мы идем подавать заявление в загс.

— Понял! — Лодин усмехнулся и потер руки. — Деньги утром, стулья вечером — условие принято, едем за шубой!

— Ой! Если это не сон… — Альбина от радости издала ребячий визг.

Отец с укоризной посмотрел на нее и спросил Лодина:

— Допустим, Николай Леонтьевич, ты убедил, что нужен нашей дочери. Но зачем она тебе?

Три пары глаз с любопытством уставились на жениха и потенциального зятя. Лодин встал и подошел к креслу где сидела Альбина, положил руку ей на плечо.

— Во-первых, как бы это странным вам не показалось, я люблю ее, хотя сам не знаю за что. Вернее знаю, но это трудно объяснить да и незачем. (Ласковое, поощрительное прикосновение ее пальчиков придало ему еще больше вдохновения.) Во-вторых, и вы, папа, мне нужны, не буду лукавить. Я заплачу, но достать кооперативную квартиру, гараж, машину и прочее поможете вы. Кроме того, вы должны будете мне помочь достойно войти в литературные круги и поддержать на первых порах.

— Ну что ж, можно, — Борис Валерианович облегченно вздохнул, с его плеч словно спала гора. Разобравшись, наконец, что к чему, он обрел присущую уверенность и сановитость.

— Теперь, как я понимаю, можно подумать о свадьбе? — сказала свое слово Зинаида Алексеевна.

Лодин недовольно поморщился при слове «свадьба».

— Я человек уступчивый, но хотел бы высказать мое настоятельное требование: свадьба должна быть скромной, только близкие родственники. Скажу сразу: с моей стороны никого не будет, разве институтский друг с женой.

— Воронковы, — пояснила родителям Альбина.

Те молча кивнули, договор был «подписан».

Лодин взглянул на Альбину:

— Теперь в ЦУМ?

Альбина подхватила его под руку и с тихим восхищением промолвила:

— А ты мужик ничего!

— Ничего — это пустое место, нуль, — заметил Николай. — Собирайся, лапочка, едем покупать обнову.

— А ты, Коль, темный конек, — сказала она ему когда они спускались в лифте. — Ты или большой факир, или большой плут.

— И не факир, и не плут, и не конек, — засмеялся Лодин. — Я просто пешечка, но пешечка проходная…

…Они долго ходили по городу, зашли в кафе и в магазин попали незадолго до закрытия. Около нескольких шуб, выставленных на витрине, стояли посетители, по виду праздные зеваки. Все охали, по разговорам можно было понять, что вчера товар даже мерили, но не спешили с покупкой. Не решились.

— Мерить будем? — спросил Лодин.

— Я уже мерила, неделю назад. Вот та мне как раз, — ответила Альбина.

— Девушка, выпишите ту шубу, — обратился он к продавщице в фирменном халатике.

— Вы что, не видите табличку, тот отдел закрыт на инвентаризацию, а у нас шуб нет, — она с любопытством рассматривала незаурядного покупателя.

— Инвентаризация?! — растерялся Лодин. — И когда же отдел откроется?

— Приходите дня через три, но только не опоздайте — сегодня два грузина на эти шубы глаз положили, грозились все до одной забрать, — игриво проворковала продавщица.

Лодин подошел к Альбине и упавшим голосом промолвил:

— Видишь, инвентура. Что будем делать?

Огорченная невеста обиженно прикусила губку.

— Может быть, зайдем в администрацию, к директору, — неуверенно предложила она. — Попросим, скажем — к свадьбе срочно надо…

Как будто из-под земли нарисовался толстенный мужик в рабочем, но очень опрятном халате. Фирменные «варенки» и кроссовки, пара перстней на пухлых пальцах, на указательном крутился брелок с ключами…

— Если у молодых людей возникли проблемы, то не обязательно идти к директору. Я здесь всего лишь бригадир грузчиков, но могу не меньше, чем директор, да и дешевле… За две шубы всего лишь штуку сверху.

— Нам нужна только одна, — сказала Альбина.

Толстяк поскучнел:

— Арифметика простая — за одну пятьсот.

Лодин вытащил из сумки несколько пачек денег. Посредник энергично отмахнулся:

— Что вы, что вы, совсем не соображаете? Не здесь же…

И направился к выходу, фамильярно похлопав по плечу молоденькую продавщицу. Будущие молодожены последовали за ним.

— Вот здесь и разберемся, — толстячок остановился у новенькой «Лады», стоявшей поблизости магазина. — Давайте сюда бабки, через десять минут магазин закроется и я вынесу то, что вам надо.

— Нашел дураков: дать тебе деньги и ждать у моря погоды? — рассердился Лодин. — Принесешь шубу, тогда и рассчитаемся.

Бригадир не на шутку обиделся:

— Ну и народ пошел! Помогай таким! Кто же мне ее без денег отпустит, ты в себе, парень? Я им машину в залог оставляю, она между прочим сейчас дороже вашей шубы стоит, от чудаки!..

С этими словами бригадир грузчиков снял ключи с пальца и открыл дверцу.

— Садитесь!

Лодин с Альбиной сели на передние сиденья, хозяин машины сзади.

— Теперь отстегните четырнадцать штук и ждите. Пятьсот дадите когда принесу товар. Вопросы будут? И только без шуток, ключ оставляю вам, так что не вздумайте покататься. Минут через пятнадцать возвращаюсь, ждите здесь, на месте.

Лодин посмотрел на Альбину, та молча кивнула. Жених отсчитал несколько пачек и протянул толстяку, тот рассовал их по карманам халата.

— Пересчитывать не буду, надеюсь, что точно. Ну, я скоро…

— На витрине вторая слева, не перепутайте, — вдогонку напомнила ему Альбина.

— Не перепутаю, вторая слева, — сказал тот и подмигнул. — Будьте спокойны!

И скрылся в проеме запасного хода в магазине.

Прошло полчаса, но никто не появлялся. Лодин не на шутку встревожился.

— Все, ждем еще десять минут и уходим, — севшим голосом проговорил он.

— Куда? — встрепенулась Альбина.

— Куда, куда, нас, кажется, накололи и будет лучше, если мы сейчас уйдем.

Альбина открыла рот что-то произнести, но не успела, — какие-то люди в штатском внезапно окружили машину, рывком распахнули дверцы и легко, как пушинок, выдернули из салона молодую пару.

— В чем дело? На помощь! — закричала Альбина.

— Сволочи, мою машину угнать хотели, — запричитал один пожилой лысый мужчина в очках, явно не вписывавший со своей рыхлой комплекцией в компанию дюжих молодцов, скрутивших руки Лодину.

— Как вашу машину? Кто вы? — с дрожью в голосе спросил Николай.

— Они еще издеваются, — взвился очкарик. — Я заведующий секцией этого магазина, вот мои документы на машину, вот!

И он стал тыкать ими в лицо одного из крепышей. Тут же подъехал милицейский «уазик» защитного цвета и в него погрузили всю компанию.

— Мы забыли в машине сумку, — заявила Альбина.

Лодин толкнул ее в бок, но было уже поздно — сумку бросили ему на колени и машина не спеша покатила.

«Вот же влип, идиот! — лихорадочно думал Николай. — Это же надо, на какой дешевый финт клюнул, фраерок рижский. И это, когда все позади…»

Он готов был рвать и метать, изойтись жутким криком отчаяния, но вместо этого приходилось сидеть тихо и с огромным усилием сдерживать так и навертывавшиеся на глаза слезы.

«Только не расслабляться, взять себя в руки! Спокойно, спокойно! К чему они могут прицепиться? Машина? Ерунда — посмеются над простофилей, вернут машину владельцу, и все. Сумка? Да, это хана! Черт меня дернул взять ее с собой. — Лодин до боли в пальцах сжал ручку треклятой сумки Купца. — Чтоб она провалилась, если все раскрутят до конца… ужас… что придумать?.. что придумать? Значит так: я — не я и сумка не моя. Где взял — нашел в Риге в подъезде… Не поверят! Ну и хрен с ними, пусть не верят, ничего не докажут, меня на месте преступления никто не видел. Не я крал, не я! А если это не докажут, буду отвечать за то, что нашел и не отдал, а это совсем другая песня… Может, что-то и присудят, конечно, прощай Альбина и красивая жизнь, но… в сумке ведь не все, почти половина схоронена в надежном месте. — Лодин украдкой посмотрел на Альбину — та сидела, испуганно забившись в угол, взгляд ее был пуст и рассеян. — Значит, установка одна — держаться во что бы то ни стало. Держаться! А рассказ Альбины и ее предков о моем сватовстве будет кстати, может, и поверят, что жадность обуяла. Значит, держаться до последнего: я, подъезд, сумка — больше никого и ничего не знаю. Эх, Альбина, неужели все кончено, неужели…»

«Уазик» въехал в какие-то ворота, остановился.

Все.

Приехали…

Примечания

1

Идущий на смерть приветствует тебя, Цезарь!

(обратно)

Оглавление

ОТ АВТОРОВ

I

II

III

IV

V

VI

VII

VIII

IX

X

XI

XII

XIII

XIV

XV

XVI

XVII

XVIII

XIX

XX

XXI

XXII

XXIII

XXIV

XXV

XXVI Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg