«Час совы»

Сергей Рокотов Час совы

1

Октябрь 1999 г.

Октябрь девяносто девятого года в поселке Дорофеево, находящемся в ста с лишним километрах от Москвы неподалеку от Александрова, как и во всей Средней России, выдался солнечным, ясным и погожим. Обитатели поселка молили Бога, чтобы эта благодать продержалась хотя бы до октябрьских праздников…

Места тут были живописные — леса, поля, речка, озера… И люди были под стать местам — веселые, певучие, хлебосольные… Вот и сегодня местный коренной житель по кличке Дристан проснулся в прекрасном расположении духа. Вчерашний вечер он хорошенько провел за добрым самогоном с добрыми людьми на лоне природы, да и сегодня намеревался провести время ничуть не хуже. Впереди хороший погожий денек, впереди доброе похмелье. Несколько портило настроение то обстоятельство, что в кармане у него было всего-то тридцать две копейки, но и это не беда для хорошего человека. Вчера он угощал, сегодня его угостят… Просыпался Дристан, как всегда, с петухами, раньше всех в поселке. Потянулся он со смаком, слегка помочил лицо холодной водицей и проскользнул на улицу, пока жена не проснулась и, схватив его за рукав ватника, не помешала хорошо начинающемуся дню… А даже если бы она задала свой глупый вопрос, куда, мол ты прешься в такую рань, он бы нашел что ответить — иду, мол, живность проверить, как она там, потому что работал Дристан скотником, то есть человеком, надзирающим за живностью…

Вышел он на улицу — было ещё совсем темно. Но и темнота не повод для плохого настроения. Он прошел немного, и решил спеть веселую песню.

«Жила-была бабка возле синя моря, захотела бабка искупаться в море, и купила бабка три пуда мочала, эта песня заебись, начинай сначала…»

Хотел было Дристан начать второй куплет, но тут вдруг его нога в кирзовом сапоге наткнулась на какое-то препятствие. Что такое? На земле лицом вниз лежал человек. Кто таков? Человек был одет в куртку защитного цвета, какие-то темные брюки и сапоги. Озираясь по сторонам, Дристан аккуратно перевернул лежавшего на спину.

— Ить это Вован! — провозгласил он, словно желая своим громким словом пробудить себя от дурного сна. Поглядел ещё с полминуты и подтвердил сам перед собой свои слова: — Точно, Вован! А голова-то вся в крови! Эх-ма!

Сказал он вслух свое веское слово, но от этого ничего не переменилось, сон очевидно оказывался явью, и труп так и продолжал лежать на земле. Открытые остекленевшие глаза, искаженное лицо, лоб весь в крови…

Стоял Дристан и тупо глядел на труп. Трудно сказать, чтобы ему было очень жалко покойника. Хотя, в принципе, был он человеком жалостливым жалел всякую божью тварь, будь то собака, кошка или даже лягушка… А вот Вована Сапрыкина ему жалко почему-то не было… Противно было и гнусно на душе. И песню веселую петь больше не хотелось…

Вован не был коренным жителем поселка Дорофеева. Пришлым он был человеком… Появился Вован, молодой крепкий парняга лет двадцати пяти от роду в поселке примерно год назад, прошлым летом, когда на окраине Дорофеева начал строиться добротный кирпичный двухэтажный дом. Приехали строители, с умом бойко взялись за дело. Дристан свой, так называемый хозблок, сколоченный из всяких дрянных отходов, строил куда дольше, чем возводился этот дом. Вован руководил строительством, а когда строительство закончилось, остался жить в этом доме, обнесенным двухметровым частоколом. Завел себе собаку, здоровенную кавказскую овчарку, посадил её на цепь около дома и зажил своей, в общем-то никому не ведомой жизнью. Не то, чтобы он так уж сторонился коренных обитателей поселка, просто слишком уж разные у них были интересы и проблемы. Таких домов в поселке отродясь не было бедновато жили дорофеевцы. Иногда Вован выходил из дома, балакал с односельчанами о том, о сем, о дороговизне, о зарплате, о всякой всячине. Несколько раз выпивал с соседями, пару раз сходил на охоту и раза три на рыбалку. Но на конкретные вопросы отвечал неохотно. Говорил, что отслужил армию, призаработал деньжат и решил осесть где-нибудь в глубинке, на природе. Вот и облюбовал себе поселок Дорофеево. Человек он молодой, неженатый, заботами не обремененный… Несколько раз видели сельчане, как из дома поутру выходили молодые девки и шли к дороге попутку ловить…

Короче, надышался Вован свежим лесным воздухом всласть…

Призадумался Дристан, почесал свою буйную голову… И тут увидел вдалеке местную достопримечательность по кличке Сова. Шествовала к нему Сова в своей ярко-желтой шубейке, с вылезающими наружу клочьями черной цигейки, с которой она расставалась разве только жарким летом, когда она щеголяла в цветастых длинных платьях, надетых одно на другое. Сова жила в поселке уже лет десять, обитала в самой дрянной избушке на окраине Дорофеева. А жила эта самая Сова поездным нищенством, дефилировала между Москвой и Александровым, Александровым и Ярославлем. А имени-отчества её никто не знал. Сова и Сова…

— Здорово ночевал, дядька Дристан, — приветствовала его старуха. На ней кроме желтой шубы была черная плюшевая кепка с огромным козырьком и круглые очки.

— Здорово, Сова, — продолжая глядеть на труп, проговорил Дристан.

— Эге, что это за дела такие? — выпучила глаза Сова. — Никак, мертвяк?

— Он самый, — торжественно провозгласил Дристан. — Мертвее не бывает. Вован Сапрыкин собственной персоной…

— Никак, подох? — равнодушным голосом уточнила Сова, кашлянула и отхаркнула прямо рядом с трупом.

— Подох, как пить дать, — деловито подтвердил Дристан. — И похоже, насильственной смертью, — выразился он по-научному. — Видать, по башке от кого-то схлопотал, гляди, вся в крови…

— Твоя правда, весь лобешник в крови. Эки дела никудышные, неодобрительно покачала головой Сова.

— Дела гнойные, — согласился Дристан. — Пойду к Юртайкину, сообщение сделаю. Случай сурьезный, напустил он на себя важный вид.

— Сообщение непременно надо сделать, — сказала Сова. — Шуруй, дядька Дристан. Тут недалече до милиции, всего-то километра три, ноги у тебя ещё крепкие, мосластые… А я пойду, по-старушечьи, помяну усопшего…

— Есть чем? — пытаясь сохранить достоинство, спросил Дристан.

— Имеется в наличии кое-что. Вчерась в электричке мне один добрый человечек сотенную поднес за мою старость и лишения, мной перенесенные. А мне что? Купила пару поллитровок, закусончика там кое-какого, ну там, сырку, колбаски… А выпить-то не с кем… Не люблю одна, куражу нет. Пойду… А то присоединяйся, если желание имеешь…

Призадумался Дристан. Соблазн был велик и могуч. В конце концов, до халупы Совы тут недалече, ещё совсем рано, и он успеет быстро похмелиться и мухой долететь до отделения милиции к участковому Юртайкину.

— Пошли! — соблаговолил согласиться он, махнув своей заскорузлой, пропахшей навозом рукой, и они зашагали к обиталищу Совы.

… Дристан был человеком мало имущим, но, как и все обитатели Дорофеева на антураж жилища Совы глядел свысока. Больно уж бедно жила старушонка… Просто-таки даже неприлично. Прокопченный стол, пара сломанных стульев, да сундук в углу комнатки… И больше ничего…

Зато вот угощение на столе у Совы сегодня было, прямо скажем, знатное. Пара поллитровок, нарезанные сыр и колбаса, черный хлеб, огурцы и помидоры.

Сова разлила жидкость по двум грязным стаканам.

— Помянем усопшего! — провозгласила она.

Дристан чинно поднял свой стакан и махнул его залпом, до дна. Выпил, крякнул. Понюхал кусочек колбасы и лишь затем стал его жевать обломками зубов.

— Хорошо пошла, — заметил он.

После второго стакана он решил, как и положено культурным людям, развлечься приятной беседой.

— Давненько у нас в Дорофееве такого не было, — констатировал он. Помнится, лет десять назад тоже труп нашли с проломленной башкой, а с тех пор ни-ни… Ты тогда у нас жила, Сова, или ещё нет?

— А я и не помню, жила, не жила, какая разница? — прошамкала Сова, высасывая мякоть из помидора.

— Да…, — Дристан вытащил из кармана бычок «Примы» и закурил. — А ты, бают мужички, тетка богатая, Сова… Нынче кто нищенствует, больше получает, чем человек трудовой, работящий, как я, например… Ты, небось с кажного поезда изрядный куш снимаешь… И без разовой сторублевочки сыто живешь, куда только денежки деваешь, кумекаем мы, мужички, промежду собой…

— Эх, дядька Дристан, — вздохнула Сова. — Если бы все те денежки в мой карман шли…

— Рэкет? — понимающе спросил Дристан, хмуря мохнатые брови.

— Он самый, — вздохнула Сова ещё тяжелее.

— Да…, - многозначительно произнес Дристан. — Экая жизнь пошла гнойная… Даже нищенство рэкетом облагается… То ли дело раньше жили… А что это у тебя синяк какой-то на подбородке? Никак, поднесли?

— А ты как думал? Говорю тебе, дядька Дристан, заработок наш очень даже нелегкий… Можно сказать, даже с риском для жизни сопряженный…

— Да… Вот дела-то творятся на белом свете… Ну ладно, давай наливай ещё по одной…

… Очнулся Дристан лежащим на громадном старухином сундуке. Вскочил, потер голову, машинально взглянул на стол. В бутылке на донышке оставалось ещё немного беленькой. Прямо из горла вылил себе в рот и выскочил на улицу. Сова сидела на кривобокой скамейке около своего обиталища и смолила «беломорину», бесконечно мелко сплевывая перед своими чудовищных размеров валенками с калошами.

— Времени-то сколько? — спросил Дристан.

— Часов не имеем, — пыхнула дымом Сова. — Не разжились пока. Но по солнышку кумекаю, никак не меньше двенадцати…

— Ах ты, мать твою, — схватился за голову Дристан. Экая незадача! Про труп давно уж, небось, начальству кто-то другой сообщил.

— Побег я! — крикнул он.

— А куда ты? А то ещё сообразим… Деньжат немного имеется, похмелиться надо бы…

— Куда, куда? Про труп сообщение делать, вот куда!

— Какой такой труп? Аль офонарел ты с перепою, дядька Дристан?

— Про труп Вована Сапрыкина! — обозлился на её тупость Дристан. — Который мы с тобой утром видели!

— Совсем офонарел, — покачала Сова головой в плюшевой кепке. — Какой такой труп?

Но Дристан не слушал её, он на всех порах мчался к тому месту, где остался лежать труп…

Навстречу ему шагал председатель поссовета Михалыч, как всегда чем-то озабоченный и удрученный.

— Опять прогуливаешь, Дресвянников? — гаркнул Михалыч, завидев шуструю фигурку Дристана, несущуюся в разгар рабочего дня неизвестно куда.

— А труп-то где? — спросил, задыхаясь, Дристан. Он как раз подбегал к тому самому месту, где утром лежал труп.

— Какой труп? — насупился председатель.

— Как какой? Вована Сапрыкина труп. Вот здесь лежал. С пробитой окровавленной головой. Утром, в половине седьмого примерно. Я хотел прямо к товарищу Юртайкину, но призадержался… Дела были срочные… А вот… Где же он? — в отчаянии спрашивал и председателя и самого себя Дристан, который хотел стать героем дня, а так оплошал из-за соблазна Совы.

— А труп свою пробитую башку взял подмышку и пошел своей дорогой, — сказал председатель, насупившись ещё сильнее. — Иди, проспись, Дресвянников! А я скажу директору скотного двора, чтобы он тебя, пьянчугу, уволил к едреной бабушке…

— Да святой истинный крест, был труп! — орал Дристан. — Вон Сова идет, как раз! Иди сюда, Сова! Вот, Михалыч не верит, что утром тут был труп Вована Сапрыкина, говорит, что я спьяну… А ну, подтверди…

Сова уставилась на него сквозь свои круглые очки.

— Какой труп? Обалдел ты, что ли, дядька Дристан? Напился у меня, проспался, приснилось ему чтой-то, выскочил, как угорелый и побег труп какой-то искать… Ой, чуден человек… Там с утреца пьяный какой-то валялся на дороге, только он живой был.

— Так мы же с тобой поминать его пошли! — с пеной у рта спорил Дристан.

— Кого поминать? Эка дурында ты неумная! — подивилась старуха. — Живого поминать? Это по каким таким богопротивным законам? Тот пьяный живее дедушки Ленина был, хрипел, матюгался, мы его хотели поднять, он ещё кулачьями сучить начал и даже чуть было тебе по кумполу не угодил. Я-то сослепу и не признала, кто это, Вован или кто другой… другой… Можа и Вован, тут спорить не стану…

— Иди домой, — мрачно прохрипел Дристану председатель, выпучив глаза.

Вокруг них уже собралась толпа досужих зевак. И Дристан никак не хотел выглядеть в глазах сельчан полным мудаком и пустомелей.

— А ну, пошли сей же час к кирпичному дому! — вытаращив глаза, предложил он народу. — И ежели сам Вован к нам выйдет, то тащите меня в дурдом! И тащить не надо, сам пойду.

Председатель пожал плечами и повел за собой народ к новому кирпичному дом, благо было совсем недалеко. Постучал в калитку. За ней раздался хриплый лай кавказской овчарки.

Тихо отворилась дверь. Но на пороге стоял не Вован, а какой-то совсем незнакомый человек. Высокий, кудрявый, молодой, лет двадцати семи. Вопросительно глядел на незваных гостей.

— Здравствуйте, — сказал председатель. — А вы кто будете?

— Я буду владелец этого дома Рыльцев Филипп Игнатович. А что такое случилось?

Председателю лицо Рыльцева показалось очень знакомым, где-то он определенно его видел.

— Ничего вроде бы не случилось. — пожал плечами он.

— А то пройдите в дом, познакомимся, поговорим, — предложил Рыльцев.

Председатель перешагнул порог и вошел на участок. Тут же на него рванула с цепи огромная кавказская овчарка, брызжа слюной и сверкая желтыми глазами. И хоть она была привязана так, чтобы никак не достать вошедшего, однако, было изрядно неприятно, уж больно погано и грозно было животное…

Михалыч в сопровождении хозяина вошел в дом, огляделся. Чисто, аккуратно, прибрано. Стены вагонкой отделаны, деревом пахнет… Мебель не дорогая, но новая, добротная… — А что же вы так редко у себя бываете? — спросил председатель. — Недосуг все. Дел очень много. Я по коммерческой части, торгую… Сами понимаете… Впрочем, я был, раза три был…, словно оправдывался перед председателем хозяин дома. — А где же гражданин Сапрыкин? — задал напрямик вопрос председатель. — Вовка-то? А уехал он, спокойно ответил Рыльцев. — Он давно собирался уехать. А я его просил, чтобы меня дождался… Вот сегодня рано утром он и уехал. Я вечером приехал, а он рано утром уехал. Надоело ему здесь без дела сидеть… Он сам-то нездешний, из Вологды он родом… После армии помог мне дом построить, пожил здесь у вас на природе с годик… Контузия у него была в армии, отдохнуть ему надо было. А природа в ваших краях ох, хороша… А теперь пора и за дело… Жить-то на что-то надо… Я ему немного приплачивал, а теперь разорился, нечем…, - улыбнулся, разводя руками, Рыльцев. И снова его лицо показалось жутко знакомым председателю. Понятно, — тупо глядя на Рыльцева, произнес Михалыч. — А почему вас беспокоит его личность? Случилось что-то?

Председатель замялся, но Рыльцев сам вывел разговор на нужную тему.

— Понимаете, выпили мы вчера в честь моего приезда, перебрали… И он пошел с утра где-то достать самогону, у нас все кончилось… И упал лицом вниз… Приходит в седьмом часу утра, голова вся в крови… Но самогон все же принес, — рассмеялся Рыльцев. — Выпили мы с ним немного, и он уехал, машина за ним пришла, он заранее договорился. До Ярославля доедет, а там на поезд, и в родную Вологду…

— Ах вот оно что! — с облегчением вздохнул председатель. — Теперь-то все понятно… — Чайку, может быть? — предложил Рыльцев.

— Нет, нет, спасибо, мне пора, — отказался Михалыч. — Работа…

— Ну, как знаете…

… Когда захлопнулась калитка, Михалыч окинул Дристана уничтожающим взглядом и молча зашагал прочь. — Домой его проводите! — крикнул он, повернувшись на ходу двум здоровенным парнягам, возвышавшимся сзади огурцеобразной головы Дристана.

Парняг уговаривать не пришлось, они крепко схватили незадачливого Дристана под руки и препроводили его к толстухе жене. Та влепила супругу смачную оплеушину и приняла его в свои теплые объятия.

Но если бы председатель мог видеть в этот момент владельца кирпичного дома Филиппа Рыльцева, он бы, возможно и засомневался, насколько нелепы были сведения пьянчуги Дристана. Только Рыльцев проводил незваных гостей восвояси, он зашел в дом, сел за стол и так крепко сжал свою кудрявую голову руками, что она чуть не треснула. Лицо же его исказилось гримасой нечеловеческого страдания, и он глухо застонал…

Сова же и вовсе не ходила с визитом к новому обитателю поселка. Когда досужая публика гуртом повалила вслед за председателем и Дристаном, она подобрала полы своей ярко-желтой шубейки и засеменила в свою хибару. Вошла, заперла изнутри дверь на ключ, прошла в другую, совсем крохотную темную комнатушку и полезла в подвал…

2

Июль 2000 г.

Чего больше всего на свете боится человек? Он боится неизвестности… Непонятное, недосказанное страшит и тревожит его. То, что нельзя понять, осознать, то, что зыбко и туманно… Там серое студенистое нечто, там хаос, там ужас…

Филипп Рыльцев сидел на мягком диване в своей четырехкомнатной квартире на Арбате и тупо смотрел в огромный экран телевизора. Перед ним стояла бутылка виски, в хрустальной пепельнице дымилась очередная сигарета. И он знал — наступает час расплаты… Из мглистой тьмы выползают призраки…

Его не тревожили уже более полугода. И он начал было успокаиваться душой… Ему начинало казаться, что все обойдется, как это бывает с маленькими детьми, всегда верящими в счастливый конец страшной сказки… Странно, однако, устроен человек… Придумать страшную сказку, а вернее страшную быль самому и самому же верить в её счастливый конец, надеяться и верить, что все обойдется… Однако, нет… Ему же уже двадцать восемь лет… И он должен отдавать себе отчет в том, что надо платить по счету…

А ведь всего год назад все было на самом деле легко и просто. И жизнь со всеми её житейскими радостями и проблемами была перед ним как на ладони… Как же все в корне переменилось за этот роковой год…

… Сын известного кинорежиссера и актера, народного артиста СССР Игната Рыльцева, давно уже занимался коммерцией, создавал фирмы, постоянно что-то продавал и перепродавал. Пару лет назад на одной сделке он заработал тридцать пять тысяч долларов и стал думать, на что ему их потратить. У него была двухкомнатная квартира на Юго-Западе, машина «Волга», на которой его возил шофер, так как сам Филипп водил машину очень плохо и не любил это занятие. Семьи не было, наличные деньги были… Куда девать? И тут как раз из мест, не столь отдаленных появился старый приятель Владимир Сапрыкин, Филипп поделился с ним своей радостью. Они дружили с детства — избалованный Филипп и шпанистый, драчливый Вовка. Тогда отец Филиппа пользовался большой народной любовью, и дружбы с его сыном искали многие. А он удостоил ею именно Вовку Сапрыкина, учившегося на два класса младше его. Судьба разлучила их, когда Филипп поступил в ИНЯЗ, и у него появились новые друзья а через пару лет Вовка пошел служить в армию. Отслужив, как положено, погулял с годик и снова покинул дом родной, теперь уже на четыре годика за злостное хулиганство с нанесением телесных повреждений средней тяжести. И вот он снова здесь, теперь уже в отдельной квартире Филиппа около метро «Юго-Западная». Вовка предложил Филиппу свой вариант вложения денег. «Я бы на твоем месте построил дом… Где-нибудь в глуши. Я даже знаю место, служил там неподалеку в стройбате… Классные места, Филя — рыбалка, охота, грибы, ягоды, воздух… Натерпелся я, то в казармах, то на нарах… Ну тебе-то все это до фонаря, ты привык к уюту, к отдельным квартирам, дачам, и все же подумай… Ну, допустим, купишь ты хорошую тачку — грохнешь, ты же и водить-то толком не умеешь, или угонят без следа, хата у тебя есть, ну, прокатишься по миру, погуляешь, повеселишься, так это успеешь еще, вся жизнь впереди… А тут — дом, недвижимость… Лучший вклад денег. Я сам возьмусь руководить строительством, сделаем все в лучшем виде. Недалеко верст сто с небольшим от Москвы. Захочешь — с родителями приедешь, с женой, с детьми, с друзьями, с телками. Я там тебе все устрою в лучшем виде… Ну, решайся, Филя!» И Филипп решился. Он верил своему закадычному другу, дал ему денег, и тот действительно не подвел — в короткий срок воздвиг во Владимирской области двухэтажный семикомнатный дом. Самому Филиппу удалось побывать там только три раза, совершенно не было времени…

Закрутился Филипп в своих торговых делах и глазом не успел моргнуть, как оказался в серьезных долгах, и банку был должен за кредит, а значительно большую сумму — частным лицам. А дела шли так плохо, что отдавать было нечем. И кредиторы начали угрожать…

Незадолго до этого, когда дела ещё шли вполне прилично, Филипп познакомился в Доме Кино с очаровательной девятнадцатилетней девушкой Аленой Навроцкой. Нашлась и общая тема для разговоров — их родители были немного знакомы, отец Алены был в свое время довольно известным киноактером, хоть отец Филиппа Игнат Рыльцев никогда и не снимал его в своих фильмах. Между Филиппом и Аленой завязался серьезный роман, у двадцатисемилетнего Филиппа никогда до того ничего подобного не было, обычно он расставался со своими подружками быстро, не жалея… Тут же совсем другое дело… Наивная, синеглазая Алена очаровала его не только своей красотой, но, главное — непосредственностью, искренностью суждений. Она переехала жить в его квартиру на Юго-Западной, они проводили там чудесные дни и ночи… А потом они серьезно поссорились, и она снова ушла жить к отцу. Филипп знал, что Алена в раннем детстве лишилась матери, что воспитывала её мачеха Надежда Степановна, но недавно отец разошелся с ней, в доме начался полный разброд, и за Аленой никто не следил. Когда они познакомились, она была студенткой ГИТИСа, но уже через два месяца её оттуда отчислили, и она не занималась ничем, жила то за счет отца, то за счет мачехи, то за его счет… Через месяц с небольшим после ссоры Алена вернулась к Филиппу и сообщила ему, что беременность её подходит к концу третьего месяца…

Это сообщение, мягко говоря, не порадовало Рыльцева. И не только потому, что Алена была уверена, что он женится на ней и другого варианта не допускала. Была тому и более серьезная причина. Как раз во время размолвки с Аленой, он познакомился на одной вечеринке с другой девушкой, Алисой Кружановой. И именно это обстоятельство делало притязания Алены просто катастрофическими для него. Дело в том, что Алиса была дочерью мультимиллионера, магната Павла Николаевича Кружанова, дело в том, что Алиса по уши влюбилась в Филиппа, дело в том, что он лишил её девственности, и она также забеременела от него и главное дело в том, что финансовые дела Филиппа к тому времени из сложных стали просто ужасными. Кредиторы подступали со страшной силой. Алиса рассказала о своей связи и беременности отцу, он познакомился с Филиппом и дал благословение на их брак. Он смотрел фильмы, снятые Игнатом Рыльцевым и считал для себя честью породниться с таким знаменитым человеком. Раз Алиса полюбила, так тому и быть, кандидатура жениха более, чем приличная.

Для Кружанова помочь будущему зятю было делом совершенно плевым. Пятьдесят тысяч долларов, которые Филипп оказался должен с учетом процентов одному довольно крутому и мерзкому человеку, для Кружанова представляли примерно такую величину, как для самого Филиппа металлический рубль, а то и ещё меньше. Кружанов был собственником предприятий, банков, владельцем заграничных счетов, обладателем вилл в разных странах… Это открывало потрясающие перспективы… И тут как снег на голову объявилась Алена с сообщением о почти трехмесячной беременности. Ее появление Филипп воспринял стоически, тем более, что Алена нравилась ему гораздо больше Алисы, и он успел действительно соскучиться по ней. Она снова поселилась у него, потому что, как говорила она, отец совсем спился и с ним стало совершенно невозможно жить в одной квартире… Объяснить ей о серьезных переменах в его жизни не представлялось возможным… А кредиторы наступали и наступали…

Однажды поздним вечером к нему на трех иномарках нагрянула орава головорезов, которые ворвались в его квартиру, оскорбляли на чем свет стоит, делая резкие движения растопыренными пальцами ему в лицо, и даже нанесли несколько не сильных, но унизительных тычков в область печени. И главное — объявили окончательный срок расплаты — первое ноября. К счастью, в ту ночь Алены не было дома, у отца произошел сердечный приступ, он позвонил ей, и она уехала к нему.

Филипп не знал, что ему делать. Выхода не было. Просить помощи у отца было бесполезно — Игнат Рыльцев давно уже безуспешно клянчил деньги у меценатов на свой новый фильм… Филипп позвонил Вовану, и тот уже на следующий день был дома у друга. Филипп, меряя шагами комнату и ероша свои кудри, рассказал Вовану все подробности своей многострадальной жизни, и о долгах, и о двух беременных от него женщинах. Ситуация вполне водевильная, если бы не долги в неподъемную для него сумму… — Ты должен жениться на этой Кружановой, — твердо заявил Вован, когда Филипп закончил свое скорбное повествование. — Это решит сразу все проблемы. — Да разве же я против?! — крикнул Филипп. — Только что я буду делать с Аленой? Ты же не знаешь ее! Она беременна, аборт делать поздно! Откупиться от неё невозможно, она так любит меня… И у неё никого нет, росла без матери, отец теперь развелся и с мачехой, вырастившей её. Но и мачеха не желает ей заниматься, у неё глубокая депрессия… А если я буду настаивать на женитьбе с Алисой, Алена же пойдет и все расскажет… В какой ситуации я окажусь? Этот Кружанов очень серьезный человек, да ты сам знаешь, о нем постоянно в газетах пишут… И ему объявят, что я обрюхатил почти в одно время двух девушек, одна из которых его единственная дочь? Да он и разбираться с такой мелочью, как я, не станет. Сдался ему такой зять! Он просто плюнет мне в глаза и выставит вон. А своего внука они окружат роскошью — будут купать в молоке и кормить с золота… А мужа Алисе найдут любого, какого она только пожелает…

Вован призадумался. — Поговорить откровенно с этой… Аленой никак нельзя? — уточнил он.

— Исключено на сто процентов. Она обязательно пойдет домой к Алисе…

— А просто выставить её вон? Были же вы в ссоре полтора месяца…

— Она в курсе про Кружанову… Кто-то ей уже нашептал. Но я разуверил её, сказал, что все это чушь, что я никакого отношения к Алисе не имею… Но если я её выставлю, она знает, куда ей пойти… Такой характер…

И тогда Вован предложил планчик. Излагал он спокойно, медленным тоном, причмокивая и небрежно покуривая. Как будто он готовил план кражи яблок с соседского сада и их последующей продажи на местном рынке… А ведь речь-то шла… Речь-то шла…

— Ты обалдел…, - прошептал Филипп. — Ты обалдел, что ты такое говоришь? — Как знаешь, Филя, — пожал плечами Вован. — Дело твое. Я, разумеется, за тебя буду стоять до последнего, но что я против стольких? Да ведь ты на самом деле должен бабки, значит дело чести их отдать. А как только женишься на Кружановой, введешь тестя в курс дела, он тебе их мигом даст… А так ведь ухлопают почем зря, в наше время и не из-за таких сумм убивают… Жуткая сумма — только одному кредитору пятьдесят штук баксов должен, обалдеть! Так что мой планчик — это лишь борьба за выживание… Время такое жестокое… Лютое время… Или ты, или тебя… Естественный отбор… Я нахлебался всласть, разных людей видел… И жизнь знаю получше тебя…

Именно в эту минуту раздались два телефонных звонка. Первый от представителей злобного кредитора, полный грязного мата и угроз, второй от Алисы, щебечущей о их будущей свадьбе, об их ребенке, о свадебном путешествии и подарках, которые готовит им Кружанов.

— Он подарит нам квартиру, Филенька, — ворковал в трубке ангельский голосок Алисы. — В тихом центре, четырехкомнатную… А насчет путешествия, я хотела посоветоваться с тобой, куда нам лучше поехать — на Гавайи или на Мальдивы… А может быть, махнем на остров Бали, там, говорят, что-то потрясающее… Или в Южную Африку…

— Ты должна учесть свое состояние, дорогая, — строго заметил Филипп. — По-моему, имело бы смысл поехать куда-нибудь в Европу, поближе…

— Нет, мне так хочется чего-то экзотического, — возражала Алиса.

— Ладно. Еще будет время подумать, — кротко произнес Филипп. — Завтра я у тебя… Пока… Еду на работу! Целую!

Вован многозначительно, исподлобья глядел на друга. Филипп закурил и стал молча шагать по комнате взад-вперед.

Бог, как говорится, любит троицу. А дьявол? Вопрос решил третий звонок. На проводе была Алена.

— Филя, — серьезным голосом произнесла она. — Извини за просьбу, но папе очень нужно одно лекарство, а ни у него, ни у меня нет денег. Ты не мог бы одолжить ему полторы тысячи рублей? Это ненадолго, он обязательно скоро отдаст… — Я дам, — тихо ответил Филипп, пристальным странным взглядом глядя на курящего с притворно равнодушным видом Вована. — Конечно, я дам… Ты когда будешь?

— Наверное, завтра, ему ещё так плохо… Но если ты можешь помочь, приезжай к нам сам… Отец тебе будет очень благодарен…

— Приеду, Аленушка, — ещё тише произнес Филипп и положил трубку. И Вован посмотрел на него ещё многозначительнее. — Ну? — спросил он.

И Филипп едва заметно утвердительно кивнул головой.

План, по мнению Вована, был прост и гениален. Задачей Филиппа было выманить Алену из Москвы, приехать в Александров на электричке, а там… Остальное устроит он… — Все делаю по дружбе, бескорыстно, — сказал Вован. — Ну а уж если, когда разбогатеешь, захочешь отблагодарить — твое дело… А не захочешь, так и не надо… — Хорошо, хорошо, — вдруг дико занервничал Филипп. — Ну решились, так что? Надо же все хорошенько обдумать…

— Приезжаете в Александров, на площади берете частника. Меня берете. По дороге я выкидываю тебя из машины, бью для вида, увожу её и… Остальное — мое дело… — А я? — А ты пробираешься к своему дому, сидишь там и ждешь меня с радостной вестью об освобождении. Вот и все, что ты будешь делать… — А почему бы мне после того, как ты меня выкинешь, не обратиться в милицию? Так будет вернее… — А потому что они таких лохов, как ты, раскусят вмиг… А потом расколят, и ты выдашь меня. И загудим с тобой на пару в дом родной, Филипп Игнатович… — Так зачем же тогда выкидывать меня из машины? — недоумевал Филипп. — Какой в этом смысл?

— А это только из сочувствия к тебе, чтобы ты всего этого не видел, хмыкнул Вован. — Зрелище не для слабонервных, сам должен понимать…

— Нет, не пойдет, не пойдет! — закричал, махая руками, Филипп. — Это какой-то собачий бред! А почему нельзя, например, здесь, в Москве? В подъезде, например…, - процедил он, глядя в сторону. — Можно, согласился Вован. — Только тогда ты сам, я-то тебе зачем? Спрячься с пистолетом в собственном подъезде или в её, время выжди, когда она появится, и чтобы никто ни тебя, ни её не видел… Ты же мал, как букашка, как тебя приметить? Или ты будешь там стоять в спецназовской шапочке на потеху жителям подъезда? А, кстати, важный вопрос — ты стрелять из пистолета умеешь? Я, например, умею, но плохо, боюсь промазать, а ты, полагаю, и вообще никогда пистолет в руках не держал… Тогда можно ножом… Пырнул под ребра и бежать… И, главное, чтобы никто не заметил… Это, дружище, просто только на экране телевизора… Там профессионалы работают, а ты лох… И я лох… Но там, в темноте, в лесу, я сумею… Кое-какой опыт есть, четыре годика зоны за спиной, там всякое бывало… Ты же не сумеешь и там, — подвел итог Вован. — Соглашайся со мной, не пожалеешь… — Хорошо, а когда она исчезнет, отец-то в милицию пойдет, вывесят её фотографии… — И никогда её не найдут, — вздохнул Вован. Знаешь, сколько людей у нас бесследно пропадает? А шансов на то, что кто-то заметит вас на вокзале, в электричке, очень мало… Риск, разумеется, кое-какой есть, но, сам знаешь, кто не рискует, тот не пьет шампанское… А ты больше рискуешь ничего не делая, не только шампанского, но и воды сырой не напьешься, твой кредитор тебя кровью твоей собственной напоит досыта… — К тому же, полагаю, никто её и искать не станет, — охотно добавил сам Филипп, побледневший от разговора о его собственной крови. Отец её просто придуривается со своим сердечным приступом. Знаю я его приступы. Запоями они называются. А мачеха от этой семьи просто отказалась, когда её папаша с ней развелся, мне сама Алена рассказывала… Он теперь на какой-то молодой шлюхе собирается жениться по примеру моего старого дурака, меняющего жен, как перчатки… Он даже не в курсе, что его дочь беременна.

— Ну вот, — развел руками Вован. — А ты сомневался. Какая твоя главная задача? Чтобы она не успела никого предупредить о том, что едет с тобой на природу… Это надо делать экспромтом, сюрпризом, понял? Пикник, уик-энд, свадебное путешествие, что угодно… Предложил, и сразу ехать… Но предложишь именно в тот день и час, когда я тебе об этом скажу… Понял? — А что? Предложу и поедет… Она на край света со мной поедет. Верит мне на все сто… Особенно после того, как я развеял её опасения насчет Алисы… — А вот это очень хорошо. Это просто замечательно, что она тебе верит, — улыбнулся Вован. — Будем действовать… Только во всем слушайся меня, я за тебя, Филя любому глотку перегрызу… За твои интересы… Ближе другана, чем ты, у меня нет… И благодарен я тебе, живу в твоем доме кум королю, воздухом дышу, деревенской пищи жру от пуза, девок трахаю. После зоны, после вонючих нар и казенных харчей — это же рай земной…

… Филипп съездил к Алене и передал её отцу полторы тысячи рублей. Тот сразу повеселел и как-то активно стал выпроваживать молодежь восвояси. Что они вскоре и сделали…

Филипп Рыльцев в свое время не пошел по стопам отца, после окончания школы отец отговорил его идти в театральный ВУЗ или во ВГИК. «Столько их сынков и дочек, один бездарнее другого… Всех на хорошие места в искусстве не пристроить… Приобрети лучше полезную профессию, пригодится.» И Филипп пошел в ИНЯЗ, хотя за его плечами были две роли в отцовских фильмах, за одну их них — роль маленького монашка, помогавшего красному комиссару, попавшему в плен к белогвардейцам, отец даже похвалил его. Но становиться актером отговорил… Теперь же надо было взять на вооружение все свои актерские способности — это в прямом смысле сбыло вопросом жизни и смерти.

Все эти дни Филипп был особенно нежен и внимателен к Алене. На последние гроши делал ей подарки, дарил цветы, они пили шампанское и ели пирожные. А потом, когда поступил сигнал от Вована, он предложил ей поехать к нему на дачу. Она немедленно согласилась. Они оделись и выскочили на улицу. Поймали частника и поехали на Ярославский вокзал…

Поначалу вагон был достаточно заполнен. Однако, они заняли удобное место у окна… Алена нежными глазами глядела на Филиппа. — Я люблю тебя, прошептала она одними губами.

— И я тебя…, - внезапно побледнев, пробормотал он.

… И тут в вагоне появилось нечто необычное. С маленькой гармошкой в руках, ввалилась нелепая старуха в желтой шубе с вылезающими наружу черными клочьями. На голове была плюшевая кепка с огромным козырьком, на глазах круглые очки. — Мы вышли на битву с врагами, сыграй нам тревогу, трубач! — пропела старуха, наигрывая на гармошке. — Подайте несчастной жертве политических репрессий на пропитание! Не откажите в посильной помощи жертве большевизма!

Старуха пела, паясничала и кривлялась, потом принялась плясать в проходе. Она была так уморительна, что народ покатывался со смеху. Многие узнавали её. — Это же Сова! — Давненько её не было! — Когда она едет, не соскучишься, и дорога проходит незаметнее… Ну, артистка…

В её холщовый мешочек, висевший на руке посыпались пятерки, десятки, рублики… Она кланялась и делала ртом какие-то ужимки и гримасы. И вдруг заметила у окна Филиппа и Алену и остановила на них пристальный взгляд. А затем продолжила представление. Собрав с вагона урожай, прошествовала в следующий.

Примерно через полчаса она появилась вновь. Вагон был уже почти пустой. Старуха села на такое место, откуда было хорошо видно лицо Филиппа, вытащила из мешочка фляжку с какой-то жидкостью и стала потягивать из этой фляжки, постоянно бросая мимолетные взгляды на Филиппа. Алена оглянулась, а старуха скорчила ей нелепую гримасу и обнажила прокуренные зубы.

— Очень даже глупо, — заметила Алена и отвернулась.

Через некоторое время старуха встала и пошла к ним. Села рядом с Филиппом и уставилась на него. — Как тя зовут, мил человек? — спросила она. — А твое какое дело? — рассвирепел Филипп. Он и так был на взводе, его колотило от того, что они с Вованом задумали, а тут ещё эта… — А ну, пошла отсюда! — Ишь ты, каков…, - нахмурилась гримасница. — На старуху голос повышает, на жертву репрессий и произвола… Подумаешь тоже, пустой бамбук… Фигли-мигли, фу-ты, ну-ты…

— Иди, говорю, отсюда! — сжал кулаки Филипп и привстал, желая испугать старуху. Но та нисколько не испугалась, продолжала сидеть на своем месте, строя Филиппу мерзкие гримасы.

— А поглядите-ка на него, павлин какой! — надула она губы и вытаращила глаза. — Фраер дешевый, орясина! Трихомудия заморская… Вишь, набычился, что, застращать решил? Сижу, где желаю, такая же гражданка России, как и ты, право имею, шакал…

Ей видно понравились её собственные слова, и она решила добавить, улыбаясь прокуренными зубами:

— Шакалюга позорная, бамбук пустой, дурачина… — До чего ж не люблю таких шакалов… — Встала, повернулась спиной, подняла полы желтой шубейки, наклонилась и показала Филиппу задницу, облаченную в длинные голубые бабьи штаны. Тот было хотел дать ей пинка, но побрезговал. А старуха с невиданной прытью отскочила в сторону и пошла к выходу, отхлебывая из фляжки.

— А и так знаю, как тя звать, — крикнула она, раздвигая двери и подмигивая Филиппу. — Не скажу только…

Она появилась ещё раз, незадолго до Александрова. Зашла в вагон, молча подмигнула Филиппу, закурила папироску и снова ушла в тамбур.

… В Александрове Филипп стал подходить к частникам, договариваться о цене. Но говорил Алене, что эти люди не вызывают у него доверия. Наконец, перешел площадь, где в бежевой «шестерке» сидел Вован и при Алене стал громко торговаться с ним.

— Нормально, — объявил он ей. — Этот нормальный парень. А те какие-то подозрительные…

Они сидели на заднем сидении «шестерки», несущейся по темной трассе. Алена пыталась прижаться к Филиппу, а тот словно одеревенел от страха и чувствовал, как сердце буквально выпрыгивает у него из груди. Он был готов немедленно отказаться от страшного плана, но вспомнил про кружановские миллионы, про злобного кредитора, который напоит его досыта кровью и крепко сжал зубы. Да и как теперь можно было отказаться от плана? Нет, пусть будет, что будет…

… Неподалеку от Дорофеева Вован остановил машину.

— Что случилось? — спросил Филипп. — С машиной что-то?

Вован молча вылез из машины, подошел к задней дверце и открыл её. Схватил Филиппа за грудки и резко рванул на себя.

Алена закричала, попыталась даже ударить Вована… Господи, она же защищала его… О н а е г о!!! Но они стояли на темной проселочной дороге, рядом никого не было… Вован втолкнул Алену обратно в салон, затем несильно, но размашисто ударил Филиппа в лицо, а когда тот от этого бутафорского удара, бутафорски же упал на дорогу, пнул его ногой в солнечное сплетение. Быстро сел в машину и рванул её с места…

Филипп встал, отряхнулся и поперся окольными путями к своему дому. Он позабыл дорогу и в кромешной тьме заблудился. Но, благодаря тому, что поселок Дорофеево был невелик, вскоре все же вышел, куда нужно. Открыл ключом калитку, прокрался мимо озверевшей, рвущейся с цепи собаки, не узнавшей его, вошел в дом…

Быстро переоделся в чистое, налил себе заготовленного Вованом коньячка и стал ждать исполнителя…

Человек устроен довольно странно, порой раскисая от мелочей, а порой закрывая глаза на что-то очевидно страшное, чудовищное… Коньяк взбодрил Филиппа, он курил сигарету и смотрел в экран телевизора, порой даже возмущаясь творимому в мире произволу и насилию… Он поначалу даже не нервничал, до того он доверял уверенному в себе спокойному Вовану, убедившему его, что все будет в порядке… Лишь почему-то жутко раздражали воспоминания о глумной старухе, паясничавшей в электричке.

По настоящему волноваться он начал только тогда, когда прошли все допустимые сроки… Вован давно уже должен был появиться или, по крайней мере, дать о себе какую-нибудь весточку. Филипп с надеждой бросал взгляды на мобильный телефон, лежавший на диване рядом с ним. У Вована при себе тоже был телефон, и чуть что, он должен был сообщить обо всем Филиппу. Но телефон молчал, неизвестность пугала Филиппа. Гробовое молчание, тьма за окном, шелест деревьев, порой вой собаки… И больше ничего…

«Борьба за жизнь… Каждый за себя… Борется за свою жизнь…», звучали в ушах слова Вована. Но он… за что борется он? За то, чтобы отнять жизнь у НЕЕ, у той, которая его так любит, которая носит в себе его ребенка?…

Только теперь ему стало по-настоящему страшно, он ощутил угрызения совести… А если бы все получилось, если бы Вован осуществил, что они задумали? Тогда что? Тогда было бы все о, кей? И угрызений совести не было бы?

Филипп выпил ещё коньяка и беспрестанно курил… Иногда для разрядки выходил во двор и подкармливал кусками мяса мрачную здоровенную собаку… Сожрав несколько приличных кусков, собака несколько прониклась к нему и перестала хрипло лаять и рваться с цепи…

… Кромешная тьма, шелестящие деревья… А за этой тьмой неизвестность, неясность, страх… Филипп передернул плечами и пошел обратно в дом…

… И тут зазвенел телефон. Он бросился к нему, словно утопающий к спасательному кругу… — Это ты? — задыхаясь, спросил Филипп. — Это я, прозвучал ответ. — Но не он. Не тот, чьего звонка ты ждешь…

Филипп подумал, что бредит… Ему показалось, что это был голос той самой старухи из электрички… Наваждение какое-то… — Узнал голос-то, бамбук? — словно не желая оставлять у него никаких сомнений, спросили по телефону. — А где…? — преодолевая необъятный комок в горле, спросил Филипп. — Твой друг-то? — раздался в трубке хриплый хохот. — Там, где ему и положено быть — в аду. А оттуда обратного хода нет… Так что, больше он тебе в твоих злодеяниях помогать не станет, сам справляйся… Читывал Драйзера? Видать, не на пользу пошло тебе это чтение, нелепый ты человек…

Это было попадание в десятку… Клайд Гриффитс, Роберта Олден, Сондра Финчли… Только у нас нет электрического стула…

— А…? — хотел задать он следующий вопрос, но не смог произнести имени той, которую он хотел убить… — Ты свободен от нее, пустой бамбук… Эту проблему ты решил удачно… Правда, у тебя возникнут некоторые другие проблемы… Но согласись, что ты их заслужил, убивец…

Филипп произвел горлом некий клокочущий булькающий звук.

— Разве ты не согласен, Рыльцев? — назвала его фамилию старуха, и он понял, что попал крепко. — Ты организовал злодейское убийство женщины и твоего ребенка, сидевшего в ней, то есть, двойное убийство. За это тебе полагается по российскому закону пожизненное заключение… Обвиняемый Рыльцев приговаривается по статье сто пятой к пожизненному заключению! — с явным наслаждением произнесла старуха. — Да, к пожизненному заключению…, - повторила она, смакуя впечатление, производимое ей на Филиппа. — Так и поделом тебе, пустой бамбук… — Что… от меня требуется? — спросил Филипп. — Откупится хочешь? — расхохоталась старуха. Это запросто, мне много не надо — рублик, пятерочку, десяточку, яичко, булочку, стопочку… Прорвешься, павлин, не тушуйся… А пока нужно одно, посерьезнела она. — Скоро к тебе возможно придут, председатель, участковый, ещё кто-нибудь и станут задавать вопросы насчет твоего дружка, так ты будь любезен — ответь им, что он пьяный разбил себе голову, а потом пришел, собрался и уехал отсюда восвояси. И больше его здесь никогда не будет… Это первое… Второе — ты завтра же умотаешься отсюда сам, нечего тебе тут делать, лесной воздух портить своей персоной, пустой бамбук, дыши московскими выхлопными газами, полезнее будет для здоровья… Третье — к Алисе Кружановой подойдешь только для того, чтобы навсегда отказаться от нее… — А про Алису… Кто? Откуда? — лепетал Филипп. Откуда она знала про это? Это была тайна для всех…

— Экая ты бестолочь противная — рассердилась старуха. — От твоего же дружка Вована Сапрыкина, от кого же еще? Не могу с тобой разговаривать, до чего же ты глуп… На такое дело пошел, а сам глуп, как пробка… Понял, что ли? Есть свидетели твоего злодейства, которые в нужную минуту пойдут в прокуратуру и дадут подробные показания против тебя. И через час — другой ты в камере. А там о тебе побеспокоятся, чтобы мало не показалось, павлин разноцветный…

Наконец, до Филиппа дошло. Вован убил Алену, а кто-то видел это. Потом его пытали, выведали все и убили. А он теперь полностью в руках этих неведомых людей, от имени которых говорит эта старая уголовница. — Так понял ты, что ли? — с досадой спросила старуха. — Понял…

— Обманешь — из-под земли достанем… Попытаешься сбежать — то же самое… И вот ещё что — поскольку домик этот добротный тебе больше не понадобится, так пусть в нем добрые люди поживут… Это, кстати, просто просьба… Если тебе не приятно, можешь отказаться… Платить тебе они не станут, но зато последят за домом, чтобы не было пожара или ещё чего-нибудь непредвиденного… Только ты их видеть не должен. Ты должен рано утром отсюда смотаться и больше не приезжать. Оставишь ключи председателю Михалычу и скажешь, что у тебя поживут добрые люди — муж с женой. Ну? Лады, тугодум?

— Лады, — пробубнил Филипп, вызвав этим приступ гомерического хохота у старухи. — «Лады», говорит, — пробормотала она. — Если спросит фамилию, кто будет жить, скажи — Ивановы… Только сам сюда бурун свой длинный не суй, прищемят…

Филипп понял, что для начала он лишился дома, в который вложил изрядную сумму в валюте… Он лишился возможности жениться на Алисе и таким образом рассчитаться с долгами… И он обречен на пожизненный шантаж… О том, что погибла любящая его и беременная от него женщина, он уже не думал. Он думал только о последствиях…

— Ладно, пока, пустой бамбук… Скоро напомним о себе чтобы ты не скучал и не слишком расслаблялся. А завтра собирай барахло и дуй по тьме, по холодку… Лопух ты, как я погляжу…

… Первым желанием после того, как отключился телефон, было покончить с собой. Любым способом — отравиться, повеситься, броситься на трассе под машину… Но Филипп понял, что он не в состоянии этого сделать… Он понял, что обречен жить…

3

Напомнили о себе довольно быстро, уже недели через две… А до этого он уже успел кое-что сделать… Ему позвонила Алиса, и он холодно ответил ей, что очень занят и встретиться с ней не может. Она позвонила еще, потом еще, рыдая и задавая вопросы, что произошло и почему он так к ней переменился. Филипп, находился в состоянии полного отчаяния, близкого к безумию, потому что звонки представителей злобного кредитора чередовались со звонками плачущей Алисы.

При её последнем звонке он раскис до такой степени, что чуть было не начал рассказывать ей все, но в ушах прозвучали слова старухи: «Обвиняемый Рыльцев приговаривается к пожизненному тюремному заключению…», и он, до крови закусив нижнюю губу, только истерически крикнул: «Я не могу с тобой больше встречаться! Не могу!!!» И бросил телефонную трубку.

Упал на пол и стал биться головой о стену… Потом стало больно и он прекратил истерику…

С невероятной быстротой подкатывало первое ноября, последний день отсрочки от платежа… Двадцать седьмого ему напомнили, зловещим голосом пообещали через несколько дней мучительную смерть…

Как ни странно, Филипп даже не испугался, в такой прострации он находился. Он словно зомбированный, стал натягивать на себя брюки, свитер, куртку… Вышел на улицу, поймал такси и поехал на Тверскую улицу к отцу. Виктория, Филипп! — закричал Игнат Рыльцев, стоя на пороге своей четырехкомнатной, довольно запущенной квартиры и простирая свои красивые холеные руки к бледному дрожащему отпрыску. Отец был в длинном махровом халате с кистями, седые кудри были растрепаны, длинные усы торчали в разные стороны. — Я получил деньги, и скоро буду снимать историческую эротическую фильму из эпохи восемнадцатого века! Виктория! Ты помнишь, надеюсь, что мою молодую жену зовут именно так… Но самое интересное заключается вот в чем, — приобнял он сына за плечи, провел в гостиную и усадил на кресло напротив себя. — Самое интересное заключается в том, кто дал мне эти деньги… Это сделал заклятый враг твоего несостоявшегося тестя Кружанова… Понял, кто? — загадочно улыбался маститый режиссер белыми вставными челюстями. — Ну? Догадывайся, догадывайся, шевели мозгами… Мозги-то ещё не продал оптом или в розницу, коммерсант хренов? Ну? Крук? — догадался Филипп. — Молодец! — расхохотался Рыльцев и так хлопнул сына по плечу, что тот чуть не упал с кресла носом вниз. — Именно, господин Крук! Помнишь статью в «Комсомольце» «„Кру-Кру“ или Дракула против Франкенштейна…» Остроумная, надо сказать, статья… Так вот… Представляешь, мне недавно позвонил господин Кружанов и высокомерным тоном заявил, что ты повел себя по отношению к его дочери не по-джентельменски… А я ответил толстосуму ещё более высокомерным тоном, что в интимные дела своего двадцатисемилетнего сына вмешиваться не собираюсь. На том и порешили. А недавно я случайно попал на одну тусовку, которую осчастливил своим присутствием другой толстосум господин Крук, иногда посещающий богемные сборища. Мы стояли с ним рядом с бокалами шампанского в руках, и я рассказал ему об этом звонке Кружанова. Крук хохотал от души… А что? Я беден, я не имею средств не то что на съемку фильма, но даже на ремонт квартиры, на еду порой не хватает, но у меня есть имя, мои фильмы смотрели миллионы, в двадцатилетнем возрасте я был на приеме у Сталина и не позволю какому-то нажившемуся на аферах пацану читать мне нотации… Так вот, мы разговорились с Круком, я поведал ему о своих планах, а сегодня утром он позвонил мне и просил приехать к нему в офис… Я буду снимать фильм, Филька! — громогласно провозгласил Рыльцев и предложил откупорить по этому поводу бутылочку шампанского. Пока Филипп открывал шампанское, в двери послышался звук ключа. — Виктория пришла! Она ещё не знает, — зашептал Рыльцев. — Только гляди, будь полюбезнее с ней, — предупредил он сына. Она не виновата, что у нас с твоей мачехой произошел разлад. Это не из-за Виктошеньки, а из-за несовпадения характеров. Кстати, как она? А как твоя мать, как ее… Лариса? Как она? Ладно, потом… При ней неудобно…

Темноволосая стройная Вика выглядела лет на двадцать пять, не более, хотя Филиппу было известно, что ей немного за тридцать. И в принципе она была ему симпатична. А уж сегодня он ни в коем случае не хотел быть с ней грубым. Потому что уже понял — приехал он в самый нужный момент…

После легкой поддачи, Филипп прямо при Вике рассказал о своих финансовых проблемах. Услышав сумму, которую должен кредиторам сын, Рыльцев почесал седую кудрявую голову. А затем стукнул кулаком по столу.

— Не потерплю, чтобы моего сына из-за каких-то презренных денег прирезали в подворотне! Не потерплю!

… Через несколько дней Филипп полностью рассчитался со своим злобным кредитором, даже немало озадачив его отмороженных представителей. Но, отдал, так отдал, что поделаешь? Рассчитался Филипп и с более мелкими кредиторами, и с банком…

А ещё через несколько дней ровно в полночь раздался телефонный звонок. — Как живешь-можешь, пустой бамбук? — загундосил в трубке старушечий голос.

При звуке этого голоса у Филиппа сразу пересохло во рту, а на душе стало так погано, как будто её кто-то вскрыл и смачно плюнул в нее. Сердце яростно забилось… Рано же они напомнили о себе. — Чего молчишь, как сыч? О тебе беспокоятся, не дают тебе соскучиться… Говори, как живешь… Хорошо живу, — каким-то деревянным голосом отрапортовал Филипп. — Это плохо. Ты не должен жить хорошо. Ты должен жить плохо, потому что ты злодей и убивец. Но мы добрые, мы очень добрые люди… И не желаем тебе зла… Ты одинок и нелеп, ты ходишь по миру злобным волком, а вернее, шакалом и мешаешь жить другим. Тебе надо остепениться. А что для этого требуется? Ну? Экой тупой… Жениться для этого требуется, вот что… — На ком? — совсем уже деревянным голосом спросил Филипп, чувствуя дикую боль в висках. — Ну, тупой! — закричала старуха, потом выдала куда-то в сторону тираду отборного мата и снова стала втолковывать Филиппу суть дела: — На Алисе Кружановой, разумеется, на ком же еще, орясина ты московская! Она же ждет от тебя ребенка, поскребыш ты неумный… Вот и женись!

— Издеваешься? — тихо спросил Филипп. — Ага… Точно так, голубь… Издеваюсь… И не надо укорять меня в этом, а то я тебя тоже кое в чем укорю… Короче, либо ты женишься на Алисе Кружановой, либо прямые доказательства твоего преступления лягут на стол прокурора. Фирштейен, бамбук? — Понял, понял… Трудновато будет только. Мы с ней поссорились на высоком уровне, на отцовском, — поделился своей проблемой Филипп. — Ну и что? Преодолей… Речь-то о твоей жизни идет, не о чем-нибудь… Когда что-то очень нужно, человек на многое способен. А тут дело и вовсе не пропащее… Явись, встань на колени, валяйся в ногах, наплети что-нибудь, враль ты ещё тот и актеришка не хуже иных модных… Выигрыш-то каков? Во-первых — жизнь, во-вторых — свобода, в-третьих — родство с Кружановым… А? — причмокнула она, — каковы перспективы, прикинь, обалдуй… Ладно все, действуй, некогда мне… И не вздумай юлить, следить будем как никогда… Пока… Удачи тебе!

Делать было нечего, приходилось подчиняться… Однако, надо сказать, что в этом случае он выполнял приказ с большей охотой, чем предыдущий…

Алиса жила в это время на даче.

Филипп приперся туда в середине дня с таким расчетом, чтобы родителей не было дома. Но охранник не пустил его дальше глухих мощных ворот. Следующим этапом был телефонный звонок. Подошла мать и вежливым холодным тоном попросила его больше сюда никогда не звонить. Но Филипп, зная, что его женитьба на Алисе — вопрос жизни и смерти, не собирался отступать. Он выследил Алису, садящуюся около дачных ворот в белый «Мерседес» и подбежал к ней.

Преданный телохранитель Алисы Женя Гуреев мощной грудью встал перед ним, но Алиса сделала ему жест, чтобы он отошел. — Надо поговорить, шепнул Филипп. — О чем? О твоей подлости? — ответила Алиса. В её серых глазах блестели кристаллики слез. — Дорогая, ты же ничего не знаешь, я должен тебе все рассказать, — нашептывал он. — Что-то произошло?

— Неужели ты полагаешь, что я просто так стал бы отказываться от тебя? Какая нелепость… Будь умнее, дорогая моя… Неужели ты не понимаешь, что меня заставили, вынудили, мне угрожали… И главное, что угрожали не моей жизнью, она для меня без тебя не представляет никакой ценности, грозили твоей жизнью… И я вынужден был…

Алиса слегка дотронулась до его локтя пальчиком, на котором красовалось миниатюрное колечко с великолепным бриллиантом изрядных карат. — Садись в машину, поедем в Москву, — шепнула она. — Здесь сейчас мама, при ней разговора не получится, она не хочет тебя видеть… Слишком уж ты её задел за живое…

Они сели в машину, и «Мерседес» помчал их в Москву на Никитский бульвар, где в недрах семикомнатных апартаментов можно было спокойно побеседовать.

… Когда захлопнулись двери квартиры, Филипп бросился перед Алисой на колени и стал покрывать её ноги поцелуями. — Я не могу без тебя, я покончу с собой, мне страшно, этот жестокий мир убивает меня… У нас ребенок, твой ребенок, мой ребенок… Только в этом я вижу смысл жизни…

Алиса растаяла довольно быстро. Уже через полчаса они были в постели, где Филипп показал ей чудеса секса.

А потом наплел душераздирающую историю про коварную разлучницу, связанную с уголовным миром, про то, что он был должен ей кучу денег, про то, что она шантажировала его, что она грозила убить или изуродовать Алису… И он вынужден был, чтобы спасти любимой жизнь, отказаться от нее… — А что изменилось теперь? — спросила Алиса. — А теперь я рассчитался, отец помог мне, — приправил поток лжи крупицей правды Филипп. — А потом приехал к ней с крутыми людьми, и они посоветовали ей оставить нас в покое… И вот, — развел руками он. — Я здесь…

Алиса безоговорочно поверила ему… Следующим этапом было убедить родителей в том, что Филипп сказал правду.

Это было не так уж просто, но тоже оказалось решаемо. Сначала сдался Павел Николаевич, потом Светлана Михайловна. Хотя она дала понять, что не верит Филиппу и дает свое согласие на их брак, скрепя сердце, под давлением дочери и мужа.

… Богатая свадьба состоялась в начале декабря… На свадьбу Кружанов подарил молодоженам четырехкомнатную квартиру в одном из тихих Арбатских переулков и черный БМВ — 730. В свадебное путешествие они поехали на Гавайи…

… Незадолго до свадьбы Филиппу позвонил отец Алены Вадим Навроцкий, поинтересовался, где дочь. Вдохновленный Филипп придумал и для него потрясающую историю о том, как Алена бросила его и умчалась куда-то то ли в Питер, то ли в Стокгольм с любовником… Не таким уж плохим актером оказался Филипп, потому что Навроцкий тоже поверил ему. — Слушай, Филя, неуверенным голосом сказал Навроцкий, когда Филипп закончил свой поток лжи. — Я слышал, твой отец собирается снимать фильм из эпохи восемнадцатого века. Не найдется ли для меня там какая-нибудь роль? По-моему, я ещё не сошел с катушек и мог бы быть очень даже полезен…

Филипп про себя усмехнулся, но обещал посодействовать. При этом поразился сам себе, своему самообладанию. Ведь он разговаривал не с кем-нибудь, а с отцом Алены… АЛЕНЫ…

… - Ты меня достал со своими любовными интригами!!! — орал Игнат Рыльцев, увидев на пороге своей квартиры сына. — Сходится он, понимаете ли, расходится, опять сходится… Весь в меня пошел…, - усмехнулся он. Только раньше время было другое, а теперь все упирается в проклятущие деньги… Как я теперь буду глядеть в глаза Круку?!!! Не порвет ли он все наши договоренности, после того, как я породнюсь с его злейшим врагом?!! Крук не даст, Кружанов даст, — философски заметил Филипп. — В наше время не знаешь, где найдешь, где потеряешь… — Да? — взглянул на него своим орлиным взором отец. — Ладно, поживем, увидим… В каком-то смысле, видимо, ты прав… — Да, вот еще, — произнес Филипп. — Не найдется ли в твоем фильме роль для Вадима Навроцкого? — А ты откуда его знаешь? — подивился отец, который понятия не имел о связи Филиппа с дочерью Навроцкого. — Так, познакомились на одной тусовке… — По пьяни, короче… Никогда не связывайся с этим человеком, сынок… Подлец, каких мало, и алкаш, не приведи господь… Пошли, кстати, махнем коньячка, у меня хороший, кизлярский…

После выпитой рюмки Рыльцев-старший разговорился. — С этим Навроцким была связана пренеприятнейшая история… — Он закурил трубку и комната наполнилась приятным сладковатым дымком. — Примерно двадцать лет назад его жена зарезала его любовницу… — Да?!!! — встрепенулся Филипп, держа в руках недопитую рюмку. Он понял, что речь идет о матери Алены. Он знал, что Алена осталась без матери в годовалом возрасте, но только без таких страшных подробностей. — А как же? Жуткая история была… Они оба помешанные, и он и его жена… Сначала он приревновал её, устроил дикую разборку, драку, побоище, она убежала из дома еле живая, потом вернулась и застала дома оную сцену… Схватила кухонный нож и шарахнула любовницу под сердце… Навроцкий от страха грохнулся в обморок… Хорошо ещё дочери дома не было, бабка её забрала, ей всего-то года полтора тогда было… — Ну и что было дальше? — спросил Филипп. — Что дальше? Все, как положено по закону… Зарезала, и позвонила в милицию. Приехали, скрутили её там же, у Навроцкого на квартире и препроводили куда следует… Потом суд — восемь лет… А в Москву она так и не вернулась… А что это тебя все это так заинтересовало? — Ну не каждый же день такое услышишь, — резонно заметил Филипп. — В нашем мире бывает… Люди искусства — люди горячие и непредсказуемые… Правда, чтобы уж настолько, и впрямь редко… — А ты что, знал ее… Эту самую жену? Она что, тоже актриса?

Какая-то тень пробежала по лицу Рыльцева. Он отвернулся, затянулся трубкой и ответил:

— Мы все в этом мире немного друг друга знаем… Странно, что ты про эту историю ничего не слышал… Впрочем, это давно было, в начале восьмидесятых… Ты тогда ещё в начальную школу ходил… Да, быстро летит время, — вздохнул режиссер, попыхивая трубочкой. — Да, да, она была актрисой, довольно перспективной, но малость сумасшедшей… — И запел приятным тенорком: — «Она была актрисою…» — Потом посерьезнел и добавил: — А роли Навроцкому я не дам. Его присутствие на съемочной площадке считается дурной приметой. И потом, он совершенно изжил себя, он человек другой эпохи, он остался там, в семидесятых годах, по-новому играть не может, и мыслить не может… Сейчас что людям нужно? Пошлости, побольше, клубнички, секса, насилия… Иначе никто на фильм не пойдет… А он так не умеет, он по амплуа чистый лирик, хотя на деле грязная сволочь… Да вдобавок и спился окончательно, ну его к лешему…

… Когда Филиппу снова позвонил Навроцкий, он ответил ему, что отец что-то там обещал, но пока непонятно, будет ли он снимать этот фильм вообще… Про Алену он даже не спросил…

Ну а в начале декабря сыграли великолепную свадьбу. Договор с отцом Крук не расторг, и тот начал-таки в конце года снимать свой фильм, а Кружанов устроил Филиппа работать на телевидение в одну из многочисленных шоу-программ. Работа была интересная, и зарплата более, чем приличная…

… В начале июня Алиса родила дочку, которую назвали Дашей, и они через три недели переехали жить на дачу. Филипп остался один в огромной, шикарно отремонтированной квартире.

И начались звонки…

Звонили всегда практически в одно и то же время — в полночь. Первый раз он услышал дыхание, второй раз — кашель, в третий раз его приветствовал знакомый голос: «Поздравляем тебя, бамбук, сразу и со свадебкой и с доченькой… Извини, что опоздали, но… люди темные, невоспитанные…» И раздались гудки…

… Филипп понимал, что скоро начнется основное. И когда под ним разверзнется бездна, разверзнется она не только под ним одним, а и под теми, кто его окружает — под женой, под месячной дочкой…

… От резкого телефонного звонка Филипп вздрогнул, как будто он и не ожидал его. Он схватил трубку. Услышал тяжелое прерывистое дыхание… И понял, что это не дыхание старухи… Дыхание мужское, могучее, зловещее…

4

В поселке Дорофеево Владимирской области за эти девять месяцев мало что изменилось. Разве что в конце прошлого года в кирпичный дом въехала пара средних лет. О них председателя предупреждал хозяин дома Филипп Рыльцев. Председатель Михалыч наконец-то вспомнил, где он видел лицо Филиппа. И вспомнил он его перед экраном телевизора, когда он с наслаждением смотрел фильм шестидесятых «Грозовые годы» про гражданскую войну. В роли красного комиссара снимался Игнат Рыльцев, сам же и поставивший этот фильм. До председателя дошло, кто такой Филипп Рыльцев сын и отец в молодости были абсолютно на одно лицо… Председатель проникся доверием к владельцу дома, хотя он и без этого вызывал приятные чувства. Пара, рекомендованная им, была скромная, и вела замкнутый образ жизни. Обоим супругам Ивановым было лет по сорок — сорок пять. Иванов был коротко стрижен, седоват, малоразговорчив и довольно вежлив, его жена Наташа также особым красноречием не отличалась, с поселковыми тетками не общалась. У пары был старенький «Жигуленок», на котором они через день выезжали или за продуктами или куда-то по своим делам… А, в принципе, о них мало кто чего знал… Сам хозяин дома Филипп Рыльцев больше в поселке не появлялся…

Второй переменой в Дорофееве было бесследное исчезновение старой Совы. И характерно, что пропала она именно в тот день, когда здесь в последний раз был Филипп Рыльцев. Собственно говоря, исчезновением старой нищенки никто особенно не заинтересовался, тем более, что она и раньше далеко не всегда ночевала в своей халупе, пропадала днями и даже неделями… Правда, сельчане констатировали, что без Совы стало в поселке скучновато, как-никак она иногда приглашала местных алкашей в свою лачугу и угощала их водкой и самогоном, пела им песни, плясала, играла на гармошке и всячески развлекала. А порой и давала работягам взаймы. Те старались отдавать, потому что кроме Совы занять на поллитровочку было не у кого. Жалко, конечно, что пропала она, да что поделаешь? Угрохал, небось, старую кто-то по пьяни, или сама угодила под поезд, или просто переехала в другое место — мало ли их в огромной бескрайней России?

Дом, в котором проживала до октября прошлого года Сова, принадлежал некому гражданину Дрючкину, которого здесь никто никогда не видел. А место было неплохое, и появился покупатель на эту землю. Председатель Михалыч попытался найти гражданина Дрючкина, что оказалось делом сложным. Он давно умер, а сын его отбывал срок где-то на далеком Востоке. И решил он на свой страх и риск продать этот дом выгодному покупателю. Но для начала решил зайти туда и поглядеть, что там, собственно говоря, происходит…

Взял с собой участкового Юртайкина и погожим июльским днем они с важным деловым видом направились на окраину Дорофеева в обиталище Совы. Ключа от замка не было, и Юртайкин мощным ударом выбил кривобокую черную дверь. Они оказались в темной, грязной халупе. Между ног у Юртайкина сквозанула тощая серая крыса…

— Да…, - покачал головой Михалыч и сбил с волос прилипшую к ним паутину. — Ну и нищета…

Юртайкин был суров и молчалив. Окинув взором первую комнатушку, в которой кроме закопченного стола было два сломанных стула и большой сундук, он прошел во вторую…

Эта комната была скорее стенным шкафом, нежели комнатой. Даже окна в ней не было… Куча тряпья в одном углу и дверца, ведущая в подвал, на полу… Света в доме не было по причине отсутствия хотя бы одной лампочки. Юртайкин молча протянул Михалычу фонарь, а сам стал открывать дверцу подвала… Было трудновато, она как-то присохла к доскам пола. Пришлось орудовать топориком… Наконец, дверца поддалась и открылась. Юртайкин полез вниз. Михалыч сверху светил фонарем…

— А ну-ка, ну-ка, — пробормотал Юртайкин. — Посвети-ка получше, Михалыч…

Но как только Михалыч всунул свою круглую голову в подвал, светить ему больше не понадобилось… Потому что Юртайкин сумел нащупать на стене подвала выключатель, и зажег свет… — Эге, — пробормотал Юртайкин.

— Вот тебе и Сова, — вторил ему председатель, спускаясь вниз по лестнице…

Подвал был площадью примерно метров пятнадцать, не меньше… Да и подвалом это помещение назвать было трудно. Комната, оклеенная красивыми дорогими обоями, по стенам бра в виде подсвечников. Большая широкая кровать, устланная шелковым покрывалом около одной стены, стол красного дерева около другой… Два мягких кресла, тумбочка, телевизор, стереосистема, в углу — книжный шкаф. На полу были постелены ковры, на одной стене тоже висел ковер ручной работы… На столе стояла в рамочке фотография молодой красивой, весело улыбающейся женщины, лежала недочитанная книга Булгакова «Собачье сердце.»

— Ну, дела…, - покачал головой председатель.

— Что-то не нравятся мне такие метаморфозы, — решил употребить ученое слово студент-заочник юрфака Владимирского университета Юртайкин. — Когда, говоришь, она пропала?

— Чтобы не соврать тебе, скажу так — в середине октября прошлого года… Как раз в тот день, когда тут был Филипп Рыльцев. Ну я тебе рассказывал, помнишь?

— Помню, — помрачнел Юртайкин. — Что какой-то алкаш нашел рано утром труп, а потом труп этот исчез… А не правда ли это была, Михалыч, между нами, девочками?

Председатель молчал, насупившись глядел на участкового… — Где сейчас этот алкаш? — спросил Юртайкин. — Дома… Недавно из психушки выписался, лечился в райцентре…

Юртайкин взял со стола фотографию молодой женщины в рамочке и стал внимательно вглядываться в нее…

— Не знаешь, кто это? — спросил он.

Председатель в свою очередь изучил фотографию и вернул её Юртайкину. — Понятия не имею, — ответил он. — Вроде похожа на какую-то актрису…

Впрочем, со зрительной памятью у Михалыча было как известно плоховато, и вспомнить человека он мог и спустя несколько месяцев…

Юртайкин обследовал книжный шкаф, в котором обнаружил немало русской и зарубежной классики… Но его больше интересовали хоть какие-нибудь документы, способные раскрыть загадку личности внезапно исчезнувшей Совы. Однако, ни в шкафу, ни в каком другом месте он ничего не нашел. Очевидно, Сова забрала все это с собой… — А ты сам-то её документы видел? — спросил Юртайкин. — Когда она поселилась здесь, в Дорофееве… — Вообще-то это скорее твоя компетенция, — возразил Михалыч. — А документы её видел наш покойный председатель Хабалкин Агей Ерофеевич. Он умер недавно, где-то под Новый Год. Но давно был на пенсии. А Сова, что Сова? Приехала, поселилась в заброшенном доме Дрючкина, нищенствовала, смешила людей, и никто особенно ей не интересовался. Кстати, в том числе и ты…

— Ей не интересовались прежние участковые, — возразил суровый Юртайкин. — А я приступил к исполнению своих обязанностей в сентябре прошлого года. И не начал работу прежде всего с того, что проверял документы у всех, живущих на вверенном мне участке. А до вашего Дорофеева просто не доехал. А как ты, председатель поссовета, не знал, кто проживает годами в твоем поселке, это совершенно непонятно… — А что, собственно говоря, произошло? — возмутился Михалыч нотациями в свой адрес такого молодого человека, как участковый Юртайкин. — Никакого состава преступления нет… Жила старуха, построила себе подвал, обставила его, нищенствовала, что, кстати, законом не воспрещается, а прибыль дает изрядную, а потом уехала… Дом теперь этот никому не принадлежит, и мы имеем право его продать, а деньги положить в поселковую кассу… — А труп Сапрыкина? — возразил Юртайкин.

— Какой труп? Кто его видел, кроме этого алкаша Дресвянникова? О чем вообще речь? Что ты ерундой занимаешься? Сколько краж, хулиганства всякого в округе, дома грабят, людей избивают, вот этим и занимайся! А я буду заниматься своим! И катись ты со своими придирками к едреной бабушке! — обозлился Михалыч и полез из загадочного подвала восвояси…

Но суровый Юртайкин не обратил никакого внимания на пустобайство Михалыча. Он продолжал рыться в вещах исчезнувшей Совы.

Собственно, искать можно было только в книгах. Потому что больше ничего не было. Только там, наверху — гора тряпья, а здесь в цивилизованном подвале — книги, и больше ничего… Юртайкин стал перебирать книги… Бальзак, Стендаль, Достоевский, Гюго… Роман Гюго «Собор Парижской Богоматери» был особенно зачитан. Юртайкин стал тщательно перелистывать эту книгу… И нашел… Из книги выпало затрепанное письмо.

«Дорогая подружка Ника!» — читал Юртайкин. — «Как ты там? Дай тебе Господь сил физических и душевных. Я не представляю, как можно вынести такое, что предстоит вынести тебе… Какой страшный срок, это даже трудно себе представить… А прошло всего-то полгода… Я стараюсь следить за всем, что происходит ТАМ, по мере сил и возможностей. Короче, он женился. Его избранницу зовут Надежда. Ей двадцать лет. Она студентка какого-то технического вуза, и, очевидно, большая поклонница его творчества. Я заходила туда и видела её. Хочу тебя обнадежить, она произвела на меня хорошее впечатление. По крайней мере, она очень тепло относится к малышке, меня трудно провести… Так что, не переживай так сильно и страшно, дорогая… Все образуется, как писал Лев Толстой. Я помню тебя в зале суда, и сердце мое обливается кровью. Я люблю тебя, мой Ленечка тоже любит тебя, мы считаем тебя самой талантливой актрисой нашего времени, хоть и совершенно невостребованной. И мы знаем, благодаря кому невостребованной. Всем хорошо известно, какой глыбой лег на твоем пути этот бездарный паук Рыльцев…» — Ага! — крикнул сам себе Юртайкин. — Рыльцев!!! Как все сходится! А Михалыч ещё мне лепит… Раскрутим, все раскрутим…

Выкрикнув этот победоносный клич, Юртайкин продолжил чтение.

«Держись, дорогая моя Ника… Вспомни, какие сроки заключения получали в совсем ещё недавнее время талантливейшие люди нашей страны… Я не могу советовать, я могу только умолять тебя — держись… И я верю — ты сильная, ты мужественная женщина. И ты одержишь победу! И ты обнимешь свою малышку… Целую тебя! Ленечка шлет тебе пламенный привет! Твоя Наташа.»

И в этот момент Валерий Юртайкин почувствовал себя сыщиком, напавшим на след. И ощутил огромное желание раскрыть тайну пропавшей Совы, её связи с владельцем кирпичного дома Рыльцевым и, возможно с исчезнувшим трупом Владимира Сапрыкина.

Повидался он и с вышедшим из психушки алкоголиком Дресвянниковым по кличке Дристан. Тот был какой-то вялый и осовевший, равнодушный ко всему и говорил неохотно. — Не поверил мне никто тогда, Валерий Борисович, усмехнулся Дристан. — А ить зря… Может быть, и алкаш я, спору нет, люблю я это дело и омерзительным запоям подвержен, но то, что я не сумасшедший, я хорошо знаю… Видел я труп Вована Сапрыкина, как сейчас помню — куртка защитного цвета, брюки темные, сапоги… И голова вся в крови… И мертвый, с места не сойти — мертвый… Хоть совсем ещё не окоченел, видать, не так давно его ухандокали… — И, значит, ты говоришь, эта самая Сова его видела…

— Видела так же, как я вас вижу сейчас, Валерий Борисович, святой истинный крест, — перекрестился Дристан. — Заявила, что желает по-старушечьи помянуть усопшего и пригласила меня к себе, поскольку по её словам имелось у неё в наличии две поллитровочки и соответствующий к ним закусон… Она вообще баба была хлебосольная, врать не стану, и поила, и в долг давала, когда просили, да и обратно не сильно спрашивала… Нормальная казалась старуха, и не ожидал я от неё такой подлости, чтобы перед всем поселком острамотить, сумасшедшим выставить, якобы, никакого трупа не было и все это мне спьяну и сдуру привиделось. — Ладно, — нахмурился Юртайкин. Гуляй пока, ежели что, вызовут куда нужно и показания дашь…

Сам же прямиком направился к кирпичному дому, чтобы поговорить с проживающими там супругами Ивановыми. Все меньше и меньше начинала нравиться ему эта история… — Здравствуйте, — приветствовал временного хозяина кирпичного дома Юртайкин, строго глядя ему в лицо. — Участковый милиционер старший лейтенант Юртайкин Валерий Борисович. Могу я ознакомиться с вашими документами? — Да, разумеется, — тихо и спокойно ответил высокий сутуловатый мужчина лет сорока пяти. — Проходите, пожалуйста, в дом…

Юртайкин прошел в уютный теплый дом, сел на предложенное ему место в мягком кресле, а хозяин вышел в другую комнату. Принес паспорт и показал его участковому. — Иванов Родион Петрович, уроженец города Саратова, тысяча девятьсот пятьдесят второго года рождения, русский, так… прописан: Москва, улица Чайковского, дом… так… так…, - читал документ Юртайкин. — Понятно… А документ вашей жены? Она дома? — Дома, дома, только она себя плохо чувствует, лежит в постели, а паспорт пожалуйста. Вот он.

— Садовникова Наталья Николаевна, уроженка Москвы, тысяча девятьсот пятьдесят первого года рождения, прописана… там же… Понятно… А здесь значит дом снимаете у Рыльцева? — Да не то, чтобы снимаем, мы ничего не платим, только за свет, за газ… Просто следим, чтобы все было в порядке… — Рыльцева давно знаете? — Довольно давно… Я работал в техническом отделе киностудии, а Наташа художником по костюмам. Ну а у Рыльцева отец знаменитый кинорежиссер, сами знаете… — А почему решили бросить Москву? — уточнял Юртайкин. — Надоело, Валерий Борисович, вздохнул Иванов. — Шум, гам, суета, нервотрепка… Вот предложил нам Филипп, мы и согласились… — А квартиру в центре Москвы продали, что ли?

— Это не квартира, а комната в коммуналке на улице Чайковского, хорошая, правда, комната, большая, двадцать пять метров площади… Комнату сдаем, за эти деньги живем…

Все было настолько просто, что дальнейшие вопросы были бесполезны… — А когда сам хозяин собирается в наши края? — спросил напоследок Юртайкин. — Полагаю, что в августе, — уверенно произнес Иванов. — Отпуска ему не дают, он теперь на телевидении работает… Значит, ваша жена больна? — переспросил Юртайкин. — Да, больна, а что? Случилось что-нибудь? — Да нет…, - пожал плечами Юртайкин. — Ничего пока не случилось, плановая работа…

Встал и направился было к выходу. Вышел на свежий воздух, пошел было к калитке, не обращая внимания на рвущуюся с цепи желтоглазую, чудовищных размеров собаку. Но тут досада от бесполезного посещения и пустейшего разговора охватила его до такой степени, что он резко остановился, повернулся кругом и пошел обратно. Иванов стоял на пороге, он слегка отстранился и пропустил Юртайкина в дом. И участковый столкнулся нос к носу с невысокого роста женщиной в спортивном костюме. Вид её был вполне здоровый, она была причесана и в небольшом макияже. Однако, новое появление Юртайкина заставило её побледнеть и вздрогнуть. — Здравствуйте, — сказал Юртайкин. — Вам стало лучше? — Да, стало лучше, — тихо ответила Иванова. Пошла выпить лекарство. А что?

— Мной произведен обыск одного из здешних домов, в котором проживала некая старая нищенка Сова, — с места в карьер начал Юртайкин. — И там я обнаружил массу интересного, Родион Петрович и Наталья Николаевна — такого, чего там никак не предполагалось… Вы ничего по этому поводу не имеете мне сообщить?

Бледность Ивановой стала уже совсем очевидна. Она с мольбой в глазах поглядела на мужа, словно ища у него защиты. — Н-нет, — произнес Иванов. Абсолютно ничего по этому поводу мы сообщить вам не можем, товарищ старший лейтенант.

В его голосе слышалось явное раздражение настырностью участкового. Нет, так нет, — пожал плечами Юртайкин. Он уже прекрасно понял, что супруги Ивановы хорошо знакомы с пропавшей Совой.

А когда участковый, наконец окончательно покинул непонятно кому принадлежащий дом, Наталья Николаевна внимательно поглядела в глаза мужа. Этот суровый молодой человек, кажется что-то понял, — тихо произнесла она. — Да, видимо, так и есть, как я предполагал. Не зря же они поперлись с председателем в тот дом. Видимо, обшарили его вдоль и поперек и нашли то, что не положено… Да и то, Наташа, сколько времени прошло… Другие на их месте давно бы кое-что разведали… — Ну и что теперь делать? — Что делать? Да ничего не делать. Жить как жили… Не по зубам этому молодому человеку наша старая Ника… Не достать ему ее… — Это как сказать, — усомнилась Наталья Николаевна. — Сообщить о визите ей, однако, надо… — Конечно, сообщи, Наташа… А она сама разберется, что ей делать дальше. После того, что произошло, у неё словно выросли крылья… Одного не могу понять, почему она не уехала от греха подальше за кордон… — Эх, Родик, Родик, вздохнула Наташа. — Тебе этого не понять… Это, как ни странно, называется патриотизмом… Не хочет она туда… Ей хорошо здесь, на воле, с родным языком, с его солеными оборотами, с приключениями… В этом вся её жизнь… Недаром она выбрала себе такой странный образ, такую роль… — Да, покачал головой Родион Петрович. — Имидж она поменяла капитально… Вот уж актриса милостью божьей… И все же ради… других могла бы уехать… Эгоизм какой-то во всем этом, фарс… Они же пропадут без нее, не дай Бог что… — Нет, Родик, не понять тебе… Вспомни покойного Леню, он же спился там, в Париже и пропал… Его одолевала тоска, лютая тоска… Но он-то вынужден был… — И она вынуждена, — холодно заметил Иванов. — Чем рискует… — А потом на такой переезд у неё и денег нет, ты полагаешь, что она столько заработала, что может себе позволить переехать в Европу? Там нужны другие деньги, и если они у неё будут, возможно она так и поступит… А пока наше с тобой дело сообщить ей об этом визите… Она должна быть в курсе…

И супруги Ивановы стали собираться… Звонить со своего телефона они не рискнули…

5

… — Вот оно как…, — усмехнулась Ника, услышав от подруги любопытное сообщение. — Однако, в нашей стране можно дела делать, пока раскачаются, годы пройдут… Ничего, Наташенька, прорвемся… Разве это для нас проблемы? Разве какой-то Юртайкин для нас представляет опасность? Это для нас мелочи, дорогая подружка… — Не надо никого недооценивать, Ника, возразила Наташа. — В том числе и провинциального участкового. Мужик он, по-моему дотошный и занудный. И настроен как-то агрессивно…

— А я ничего не боюсь, — засмеялась Ника. — Я свое отбоялась, устала бояться…

— За себя не боишься, за близких бойся. Пропадешь — что они без тебя смогут?

— Во-первых, я не пропаду, а во-вторых, даже если и так, тут найдется кому о них побеспокоиться…

— Ника, дорогая… Меня так тревожат твои сомнительные друзья… Как ты можешь доверять подобным людям? Это же звери, лютые звери, они только о своей выгоде и беспокоятся…

— Знаешь что?! — разозлилась Ника. — Нечего мне лепить всякую ерунду! И не трогай моих друзей, они мне здорово помогали, если бы не они, вряд ли я вообще бы выжила. Да и вам с Родионом, между прочим, тоже помогли, извини за напоминание, Наташка… Не тебе бы про это говорить… А звери лютые это не они, это другие… Это режиссер Рыльцев, это его чудесный сыночек, это поганый Вадим Петрович… Вот уж кто зверье, так зверье, проб негде ставить… И они ответят за все, по полной программе… Так вот, Наташенька. Живи себе в своем доме и не тревожься ни о чем. Вас-то никто не тронет… Конечно, что-то они в моей хибарке нашли, возможно, кстати, твое письмо, в котором есть упоминание про Рыльцева. Никак я не могу его найти, наверное, там забыла впопыхах… Видимо, прочитав его, этот участковый и сопоставил старую Сову с владельцем кирпичного дома Рыльцевым… И фотографию свою на столе забыла, хотела в последний момент в рюкзак сунуть, но… Забыла, короче говоря… Ладно, Наташка, не паникуй, бояться нам с тобой нечего, а все равно тебе спасибо за информацию, буду осторожнее… Как у тебя-то? — спросила Наташа.

— У меня? — блаженно произнесла Ника. — Да замечательно, изумительно… Воистину, кто не ведал горя, не знает и настоящего счастья… Кто не сидел в тюрьме, никогда не поймет, что такое свобода… Недавно мы ездили на море… И я по-другому смотрю и на море, и на все вокруг. Я счастлива, Наташка, безумно счастлива… Пока… Целую. Родьке пламенный привет! Как он там, в глуши? Не засох ещё от скуки? — Что ты? Тоже наслаждаемся тишиной и покоем… После всей этой истории с квартирой, нам здесь так хорошо… — И дай-то Бог… Нравится — живите. А ваш квартирный вопрос мы тоже уладим, все будет по справедливости. Ты, коренная москвичка, лишилась своего города из-за этого мерзавца Рыльцева, этого не должно быть…

— Это уже не мой город, — с грустью возразила Наташа. — Это город, оккупированный всякой нечистью… И не хочу я туда возвращаться…

— Ладно, и это поимеем в виду… О, кто-то звонит в дверь, пойду открывать! Пока, подружка!

Ника открыла дверь дома. На пороге стоял пожилой почтальон. — Вам телеграмма, — сказал он. — Распишитесь, пожалуйста.

Она расписалась заковыристой росписью, поблагодарила почтальона и захлопнула дверь.

«Срочно нужно твое присутствие в Москве. Дело начинается. Роман.»

— Начинается, так начинается, — произнесла Ника, положила телеграмму на стол, закурила папиросу и задумалась… Далекое прошлое частенько прокручивалось у неё в мозгу, как кинопленка, заставляя сердце биться чаще и в гневе сжимать кулаки…

«Звери, лютые звери», — прошептала Ника, глубоко затягиваясь крепким беломорным дымом…

… Шло лето восемьдесят первого года… И шел ей в ту пору тридцать второй год… Какой счастливой и безмятежной была она тогда… Полтора года назад она стала матерью, и только что была утверждена на главную роль в новом фильме кинорежиссера Рыльцева, всемогущего, известного, народного…

Казалось, что перед ней открыты все дороги… И в голову не могло ей прийти, какие страшные испытания уготовила ей жизнь… И не когда-нибудь, а немедленно, завтра, послезавтра…

— Поехали, Ника, подвезу, — произнес своим красивым бархатным голосом Игнат Рыльцев, элегантный, кудрявый мужчина, лет пятидесяти двух, в самом, что называется, расцвете сил, открывая перед ней дверцу темно-синей «Тойоты». Тогда, в начале восьмидесятых мало у кого были иномарки. Но Нику это мало интересовало, она была счастлива тому, что будет сниматься в главной роли в фильме такого известного режиссера, она, никому не известная театральная актриса… Ника села на заднее сидение «Тойоты», и режиссер плавно тронул её с места.

— Через мой дом едем, — сказал Рыльцев. — Давай, заглянем, кофейку попьем… Ненадолго…

— Если ненадолго, то можно, — согласилась Ника, ещё совершенно наивная в свои тридцать с небольшим. Она жила в Москве чуть более двух лет, до этого жила в Ленинграде, а все детство и юность прошли в самых различных местах — от Берлина до Кушки. Отец был военным, командиром десантных частей. Сама она закончила театральное училище в Саратове, играла в театрах разных городов, затем осела в Ленинграде. Там же, в городе Пушкине жили и её родители, отец, вышедший в отставку и мать.

Зайти в квартиру самого Рыльцева казалось для Ники чем-то сказочным. Известный актер и режиссер был кумиром того поколения. А тут… приглашает её домой…

Они зашли в прекрасную квартиру на улице Горького. Из окна был виден Кремль. Семья Рыльцева, состоящая из жены и девятилетнего сына была на даче.

Рыльцев заварил кофе, предложил и коньяка, но, вообще-то не откладывал в долгий ящик то, за чем он привез сюда Нику. Статная, красивая, с длинными белокурыми волосами и темно-синими глазами, провинциальная актриса должна была пополнить многочисленную коллекцию его побед… После чашки кофе с коньяком он стал лезть ей под юбку…

«Что вы делаете, Игнат Константинович?!» — крикнула она и отшатнулась от него.

«А ты как думала?» — игриво усмехнулся он. — «За просто так ничего не бывает…»

«Я думала, что все, что про вас говорят — это грязные сплетни…»

«Ну, нет дыма без огня», — откровенно признался Рыльцев. — «Только не читай мне мораль… Должен тебе сказать, что ты самая очаровательная женщина из всех, кого я знал. Тебе уже тридцать один год, но ты гораздо интереснее иных восемнадцатилетних… Чувствуется порода… Неужели я тебе не нравлюсь? Поверь мне, нам с тобой будет хорошо… Раздевайся, дорогая… Боже мой, как ты хороша, какие глаза, волосы, какие ноги, какое под твоей одеждой тело… Я сделаю тебя кинозвездой, ты будешь самой знаменитой советской актрисой… Ну же…»

С этими словами он задрал ей юбку и повалил на постель. Церемониться и ухаживать у него, видно не было ни времени, ни желания. Удовлетворить свою похоть, и заняться другими делами…

То, что проходило всегда, не прошло теперь. Ника вырвалась от него, обругала его крепким словечком, дала пощечину и выскочила из квартиры… Весь мир перевернулся для неё в эту минуту, только что вдохновленная и счастливая, она была облита помоями и чувствовала себя полным ничтожеством… Не суждено ей сниматься в главной роли, вряд ли после этого могут получиться какие-либо взаимоотношения с Рыльцевым. Еще бы — ударить такого известного человека… «Ответишь за это, тварь!» — звучал в ушах крик Рыльцева ей вдогонку.

Ника мчалась по улице Горького к метро… Она жалела, что никого не было дома, что некому было излить свое негодование, муж Вадик был на съемках в Сибири, полуторагодовалую дочку Леночку забрала свекровь.

… Взволнованная, с колотящимся сердцем, ворвалась она в свою маленькую квартирку на Соколе. Ей хотелось поделиться с кем-нибудь только что происшедшим, но она воздержалась от этого. Первым должен был узнать об этом Вадик… И он узнал… Только не от нее…

… - Ты пошла сниматься к этому мерзавцу?! — крикнул он, входя через две недели в квартиру и увидев там Нику. — Я знаю, что ты спала с ним… Паршивая шлюха!

Не успела Ника открыть рот, как Вадик ударил её кулаком в лицо. Она упала на пол. Муж схватил её за длинные волосы и стал таскать по полу, отчаянно матерясь. — Я…, - всхлипывала она. — Все не так… Тебя… Ты… Тебя дезинформировали… — Все так! — завопил Вадик. — Мне в Томск ещё две недели назад звонил Тынчеров, которому все рассказал сам Рыльцев. У него же никто не снимается без постели, никто, это известно всем… И всем известно, что он половой извращенец, известно, что он творит со своими любовницами, чтобы удовлетворить свою похоть… Знаю я некоторые подробности его похождений. Но от тебя я такого не ожидал… Шалава, паршивая шалава, я убью тебя!!!

Обезумевший Вадик стал бить её, валявшуюся на полу, ногами. Боясь, что он убьет её, Ника выскочила на улицу. Было поздно, и никто её не заметил. Она взяла такси и поехала к подруге Наташе. — Ты должна пойти в милицию, — твердо заявила Наташа, увидев подругу в таком истерзанном виде. — Никуда я не пойду, — покачала головой Ника. — Я люблю его. А он меня. Он поверил наговорам. И я дура, я должна была посоветоваться с ним, прежде чем давать согласие на съемки у Рыльцева. Моя вина, и я получила по заслугам. А он поверит и простит меня… Хотя меня и не за что прощать. Я боялась, что он меня убьет и его посадят, только поэтому и приехала к тебе… И все… Постели мне, я умоюсь и пойду спать… Хорошо, что Лени нет дома.

… Дальнейшее происходило настолько быстро, что теперь представляется каким-то кошмарным фарсом…

Через два дня Ника привела себя в порядок и поехала домой мириться с любимым мужем. Шел девятый час вечера. Она открыла ключом дверь. В квартире стояла тишина, и она показалась Нике зловещей. — Вадик, ты дома? — крикнула она и услышала в спальне некое шевеление.

Заподозрив худое, она ногой открыла дверь. Там, в постели, под одеялом замерли две фигуры… Ника подошла и сдернула одеяло. Голый Вадик, голая молодая девка… Оба вытаращив глаза, молча глядели на нее…

… Дальнейшее она помнит плохо. Словно в тумане, она бросилась на кухню, схватила острый нож, вернулась в спальню. В это время девица как раз вскочила с кровати.

— Ника, это тебе расплата за твою измену! — воскликнул фальцетом смертельно побледневший Вадик, робко поднимающийся с постели. А Ника, с налитыми кровью глазами молча всадила нож под сердце своей сопернице. Раздался душераздирающий крик, и та упала на пол. Фонтаном хлынула кровь. Вадик вскочил, издал какой-то непонятный звук и тут же грохнулся в обморок. А Ника так и стояла, опустив руки и так же молча глядела на двоих, лежащих на полу. А затем подошла к телефону и набрала «0–2». Милиция приехала быстро.

Коренастый белобрысый старший лейтенант мрачно поглядел на сидящую в оцепенении на полу Нику. — Ох, попала ты…, - только и сумел произнести он.

С бригадой был врач. Он констатировал смерть жертвы.

— Вы понимаете, что будете немедленно задержаны? — спросил старший лейтенант. — Да…, - пролепетала Ника, тупо глядя на свою окровавленную жертву. — А как же… А как же… Аленушка? — вдруг пришло ей в голову, до неё дошло, что она сделала, и она разразилась рыданиями. Старший лейтенант только пожал плечами. — Раньше надо было думать… Убийство… Статья сто третья Уголовного Кодекса. Пригласите понятых…

Вскоре привели двух понятых — соседа из квартиры напротив вежливого пожилого человека и соседку снизу Люсю, работающую продавщицей в гастрономе. Ника знала, что Люся безумная поклонница Навроцкого, что она влюблена в него, а, скорее всего, в прошлом его любовница. Когда Навроцкий женился на Нике, Люся возненавидела её лютой ненавистью, никогда не здоровалась, бросала на удачливую соперницу суровые взгляды. И вот… Когда Люся поняла, что тут произошло, глаза её озарились свирепой радостью. Доигралась, курва? — прошипела она. — Ничего, теперь тебе мало не покажется… — Что это вы так? — поинтересовался старший лейтенант. — А то, что эта провинциальная шлюха, дешевая актриска окрутила доверчивого Вадима Петровича, родила неизвестно от кого дочь, которую он считал своей, а недавно её пригласил сниматься в кино режиссер Рыльцев, который, как всем известно, никого так просто к себе не приглашает… Я читала в газете, что она будет сниматься у него в главной роли… Я слышала, какой был у них на днях скандал, я внизу живу, только глухой не услышит… Вадим Петрович, скорее всего, избил её и выгнал вон. И естественно, решил забыться с кем-то… — Она взглянула на окровавленный труп. — А эта копила злобу и решила отомстить… Так что, пишите, пишите, я буду свидетельницей, это не случайное убийство… Это все продумано, спланировано… — Она, однако, сама вызвала милицию, — возразил старший лейтенант. — А кишка оказалась тонка, думала, так просто человека зарезать, ан нет… Убила и испугалась, решила выдать все за всякое там состояние аффекта, тому подобное… Но есть свидетели, дорогая моя, я есть… Я покажу, я докажу… — Вы, я вижу, женщина в юриспруденции грамотная, — заметил старший лейтенант. — А мой отец работал в милиции. Капитан Салабаев, не слышали?

Как ни странно, но старший лейтенант слышал эту фамилию. Капитан Салабаев был арестован за избиения подследственных и впоследствии зарезан кем-то в зоне…

— Ладно, — вздохнул он, не отвечая на вопрос. — Разберемся… Пока распишитесь вот в этом протоколе… А нам пора ехать… Собирайтесь, приказал он Нике.

— Я готова, — одними губами прошептала она. — Только… Если можно, я позвоню… Свекрови… — Звоните, — разрешил старший лейтенант.

Ника набрала номер свекрови. Вадик продолжал лежать на полу с закрытыми глазами без движения. Врач сунул ему в нос нашатырь, и он дернулся, обезумевшими глазами обвел комнату, поглядел и на Нику. — Зинаида Андреевна! — крикнула в трубку Ника. — Как там Аленушка? — Ника? — басом проговорила свекровь. — Тебя ещё интересует и это? А я полагала, что ты теперь вся в других проблемах, высокого искусства, например, в виде фильмов господина Рыльцева, — с бесконечным презрением проговорила она. — А Аленушка в порядке, у меня всегда все в порядке… И мы побеспокоимся о том, чтобы такая шлюха, как ты никогда её больше не увидела…

Вдруг Навроцкий вскочил с места, бросился к Нике, вырвал у неё трубку и заорал в нее:

— Мама!!! Мама!!! Эта паскуда совершила убийство!!! Только что, здесь… У нас дома… Она ножом зарезала… ну… одну мою знакомую… — А черт бы побрал ваш развратный творческий мир! — ответила мать и швырнула трубку.

Нику вывели из квартиры и повели вниз по лестнице. Приоткрывались двери, и любопытные глаза глядели на нее… Сзади её обкладывала последними словами Люся, с ужасом, молча смотрел на происходящее пожилой сосед.

Впавшую в состояние прострации Нику сначала отвезли в местное отделение и заперли в камере.

Там, в маленьком бетонном мешке, на нарах уже лежала какая-то корявая баба и курила папиросу.

— За что тебя? — спросила она, когда за Никой захлопнулась тяжелая дверь.

Ника хотела ответить, но какой-то комок стоял в горле, и она не могла произнести ни слова.

— Чего молчишь? — встрепенулась корявая. — Когда я спрашиваю, твое дело отвечать, падла молодая…

Нике стало страшно. Она поняла, что попала в другой мир, из которого, возможно, и не выберется никогда… — Говори! — подскочила к ней корявая и схватила за длинные белокурые волосы. — Со мной молчать опасно… Я Сазониха, не слыхала, подлюка? — Отстаньте от меня, — жалобным голоском пролепетала Ника, что вызвало гомерический хохот корявой Сазонихи. Та подсела к ней и стала гладить её по белокурым волосам. — А красивая ты, однако… Голосок такой… Ладно, сойдемся… Вдвоем веселее будет… Кожа белая, гладкая, сытенькая ты, откормленная… А волосы какие, какие у тебя волосы, обалдеть…

Ее татуированная ладонь легла на колени Нике, потом поползла выше… Сазониха сладострастно зашипела… — Ночью, ночью поговорим, красоточка… Славно будет, деточка, сладко… Я любить умею… Кайфы поимеешь, сладкая, никто ещё не жаловался…

Отошла и легла на свои нары, снова закурила. А Ника на своем месте дрожала от ужаса, предчувствуя недоброе… Как же переменчива человеческая жизнь…

Вскоре Нику повели на первый допрос.

Ее допрашивал усталый мрачный следователь Полосухин. Допрос длился недолго, Полосухину все было ясно… — Вам, гражданка Лемберг Вероника Сергеевна, будет предъявлено обвинение по статье сто третьей Уголовного Кодекса РСФСР. Умышленное убийство. По этой статье предусматривается лишение свободы от трех до десяти лет… — Лучше бы меня расстреляли, прошептала Ника. — Я убила человека, и должна ответить за убийство своей жизнью…

— Законы не обсуждаются, а выполняются, гражданка Лемберг, — усталым голосом проговорил Полосухин. — По этой статье высшая мера не предусмотрена… И не говорите так, в вашем деле много нюансов. Возможно, вы получите и предельно малый срок…

— Три года — тоже не три дня, — тихо произнесла Ника. — Так ведь, сами понимаете, не за кражу яблок задержаны, — усмехнулся Полосухин.

Поняв, что предыдущая жизнь для неё закончена, и по-видимому, навсегда, вдруг сумела собраться и взять себя в руки… К тому же она вспомнила, что актриса. «Буду играть роль», — твердо решила для себя она. «Новую роль…»

Первым опытом новой роли для неё стало избиение в кровь ночью суровой Сазонихи. Когда та полезла к ней своими грязными пальцами, Ника вспомнила уроки китайской борьбы, которые ей преподал ещё отец, служивший в десантных войсках. Она, преодолевая чувство омерзения, ткнула пальцем в луженое горло Сазонихи, и та с хрипом загремела на бетонный пол. Надзирательница избила Нику и перевела её в другую, свободную камеру. Через два дня ей было предъявлено обвинение по сто третьей статье Уголовного Кодекса, и её перевели в переполненную камеру женской тюрьмы…

Испытания продолжались. Почему-то никому не пришлась по душе эта стройная красивая белокурая тридцатилетняя женщина. Над ней пытались издеваться и в СИЗО. В первый же день произошла драка, при которой Ника выбила зубы одной уголовнице. Ее отправили в холодный сырой карцер, где продержали на хлебе и воде трое суток. Однако, когда её вернули в камеру, издевательства и домогательства прекратились. С ней никто не разговаривал, её оставили в покое…

Поскольку дело было совершенно очевидное, следствие велось недолго. И хоть следователь Полосухин в принципе симпатизировал незадачливой убийце, свидетельница Люся постаралась представить дело именно умышленным убийством, и Вероника Лемберг была в ноябре 1981 года по статье сто третьей приговорена к восьми годам заключения в колонии усиленного режима.

Ника была поражена, с каким усердием топил её и муж, Вадим Навроцкий. Усилиями его, его матери, свидетельницы Люськи и письменными показаниями режиссера Рыльцева Лемберг была представлена злобной, неуравновешенной, мстительной особой, способной на тяжкое преступление. Пострадавшая, гражданка Жанна Кошкина, двадцати трех лет, работала в торговой сети и имела множество друзей и влиятельных родственников. Это тоже сыграло не на руку Веронике.

Приговор Ника выслушала спокойно, с презрением глядя на суетящегося и кусающего губы Навроцкого. — Это беззаконно! — крикнул адвокат Рыжиков, который добивался для Ники статьи сто четвертой за убийство, совершенное в состоянии сильного душевного волнения, предусматривающей наказание в виде исправительных работ до двух лет… Но Ника не верила в справедливость, ей даже не хотелось справедливости, ей хотелось, чтобы было как можно хуже… И получился почти максимум… — Я немедленно подаю апелляцию в вышестоящую инстанцию… — Радуйся, Навроцкий! — крикнула из-за решетки Ника, на запястьях которой застегивались наручники. — Погулять тебе покруче!

Зал шумел и гудел. И Ника понимала, что большинство присутствующих настроено против нее. Картина преступления представлялась довольно очевидной. Экстравагантная актриска, жена модного актера в порыве ревности зарезала молодую красивую девушку, продавщицу, человека, так сказать, социально близкого, из самой толщи народной. Конечно, о Навроцком тоже говорили не самые лучшие слова — как-никак было очевидно, что жена застукала его в самый пикантный момент… Но убить!!! Зарезать ножом!!! К тому же и сама шлюха… Прокурор непременно настаивал на этом… Кровожадная, беспринципная шлюха, жена человека тоже непорядочного… Оба вели развратный образ жизни, изменяли друг другу напропалую… И вот результат…

И он сумел доказать судьям, что Вероника Лемберг убила Жанну Кошкину преднамеренно. Ни о каком душевном волнении со стороны такой особы речи быть не могло. Кинорежиссер Рыльцев дал письменные витиеватые показания, в которых не то, чтобы признавался, но и не отрицал, что сожительствовал с актрисой Лемберг, и именно поэтому она получила главную роль в его новом фильме. В пользу этого говорило то, что после той пощечины, полученной им, он не снял её с роли, и через месяц группа должна была выехать в Пятигорск, где должны были сниматься натурные съемки фильма.

Безусловную поддержку обвинению оказал и Вадим Навроцкий. Не то, чтобы ему было очень жалко убитую любовницу, а, скорее всего, ему было жалко самого себя. Он, популярный киноактер, стал свидетелем кровавой расправы, а вернее — участником кровавого фарса, устроенного его безумной женой. И поэтому он охотно давал на следствии показания против своей жены, характеризуя её примерно так же, как и Рыльцев. Когда же начался суд, он пошел на попятную, ему, как всякому слабому человеку, было стыдно глядеть в глаза Нике, и он всяческими способами увиливал от явки в суд. Ему слали повестки, но он не являлся, ударившись в глубокий запой. Но властная мать заставила его все же явиться в суд. Там, стараясь не встречаться взглядом с Никой в клетке, он давал путаные невразумительные показания… И вот приговор, статья сто третья и восемь лет тюремного заключения…

Когда огласили приговор, ему стало не по себе. Только тогда он понял, на что обрек любящую его жену, мать своего ребенка…

Конвоиры увели Нику из зала суда. Народ продолжал шуметь и обсуждать ситуацию.

Родителей Ники в зале суда не было. Дело в том, что от переживаний у её отца полковника Лемберга случился инсульт, и мать вынуждена была остаться с ним в городе Пушкине под Ленинградом.

«Время разбрасывать камни, время собирать камни», — проговорила Ника и закурила сигарету. Пришло время и Рыльцеву и Навроцкому ответить за те страшные восемь лет, которые она провела в заключении… Ника верила в Бога, она считала, что именно Бог спас её в застенках, спас от расправ грубых озверелых баб, спас от зверства тупых злобных вертухаев, подарил ей новых друзей, которые помогали ей за решеткой, собирались помочь и теперь… Но окончательно в существовании Бога она уверилась несколько позже… И была настолько поражена роковому стечению обстоятельств, что это полностью переменило не только её дальнейшую жизнь, но и всю её саму…

6

— Филипп Игнатович? — раздался в телефонной трубке вежливый мужской голос.

— Да, это я, — ответил Филипп. — А вы кто?

— Боюсь, что мое имя вам ровным счетом ничего не скажет, — ответил голос, и только теперь Филипп понял, что это о н и. Он не ожидал такого вежливого приветливого голоса от н и х, ждал грубости, угроз, а тут… И от этого ему стало очень страшно. — Нам надо встретиться в спокойной обстановке и переговорить о некоторых вопросах, Филипп Игнатович. Когда? — пролепетал Филипп. — А когда вам удобно? У вас как со временем? Например, завтра, часиков в десять вечера… Освободитесь к этому времени? Вы уже закончите свою работу? — Я… вообще-то… У меня…

— Короче, договорились? — спросил голос. — Вы проживаете на Арбате и, полагаю, встреча у театра Вахтангова вам будет удобна? Всего несколько минут ходьбы. То, что вы должны прийти один, я не говорю, потому что это и так само собой разумеется, не так ли? — Я приду, приду, — преодолевая комок в горле, лепетал Филипп.

— Итак, до завтра, Филипп Игнатович. И очень вас прошу, не совершайте необдуманных поступков. Приходите и спокойно поговорим, прогуливаясь по Старому Арбату. Исключительно удобное место для переговоров. Машины не ездят, светят фонари… Обстановка располагает, вы согласны со мной?

— Д-д-д…

— Вы, очевидно, хотите сказать, смотря о чем беседовать… Тоже верно… О репертуаре театра Вахтангова было бы беседовать куда приятнее… Но… сами понимаете, встречаться для этого с вами было бы для меня нецелесообразно, мне есть с кем поговорить об искусстве… Будьте здоровы, до завтра…

В трубке запищали частые гудки, а Филипп продолжал держать её, словно какое-то препятствие мешало ему положить трубку.

«Началось», — подумал он. — «Интересно было бы узнать, чего они потребуют… Хорошо, хоть говорит вежливо… Впрочем, это может быть и очень плохо… Мягко стелет — окажется жестко спать…»

Он выпил виски и курил сигарету за сигаретой.

Позвонила с дачи Алиса и стала рассказывать о том, какие новые звуки стала произносить двухмесячная Даша… Филипп пытался сделать вид, что все это очень ему интересно. Алиса поняла, что с ним что-то не так… Она не могла забыть октябрь прошлого года, когда Филипп было отказался от нее, а потом поведал ей душераздирающую историю о шантаже и угрозах. — Что с тобой, Филипп? — своим тоненьким голоском спросила она. — Ты какой-то не такой, как обычно… — Нет, нет, что ты, дорогая, — словно заведенный, говорил он. — Просто я очень устал…

Алиса безумно раздражала его своей утонченностью, нервозностью, постоянным желанием проникнуть в тайники его души. Он-то прекрасно знал, что проникать туда ей совсем не нужно, что там таится такая бездна, в которой ей, избалованной, рафинированной девушке совсем не место. Более того, он понимал, что она просто не выдержит, если ей хотя бы намекнут на то, что происходило в октябре прошлого года. Он находился в подвешенном состоянии между своим темным прошлым и якобы безмятежным настоящим, зажиточной жизнью за спиной богатого тестя и всеми связанными с этим прелестями… Но Алиса… Он не любил её и понимал это все сильнее и сильнее с каждым днем… А теперь, после звонка вежливого незнакомца он даже не знал, что ему хочется, какого выхода из создавшейся ситуации он желал бы… Было только одно, невыполнимое желание — не рождаться вовсе на свет, либо как-то раствориться, исчезнуть, без боли, без крови, без страданий… Просто исчезнуть, и все… Не быть, не существовать, и все… Но это было невозможно. Надо было что-то делать… — Ты приедешь как всегда вечером в пятницу? — спросила Алиса. — Да, да, конечно, — отвечал он. — А то, может быть, приедешь завтра на ночь… Тут свежий воздух, выспишься как следует… — Нет, вряд ли, слишком много работы, мы порой засиживаемся в студии до полуночи… — Но тебя может привезти Дима… В любое время дня и ночи, — резонно возражала Алиса. — Ты соскучилась? — Филипп был тронут её желанием видеть его. Ему вдруг стало жалко жену. — Но до пятницы всего два дня… Понимаешь, когда я попадаю на дачу, в обстановку неги и отдыха, я не могу быстро войти в рабочий ритм… Дача для отдыха, и я буду там в пятницу… Целую тебя и Дашеньку! — победоносно завершил свою речь он и положил трубку. «Будь, что будет», — подумал он и пошел спать…

… Ждать около театра Вахтангова пришлось долго. Сам он явился на встречу рано, уже без семи минут десять он был на месте… Помимо страха, который он испытывал, ему было просто интересно, кто же придет к нему на встречу… Он топтался на месте, курил, прохаживался мимо могучих колонн театра, глазел на безмятежных прохожих, испытывая зависть к ним… Боже мой, они живут своей обычной жизнью, гуляют, пьют, любят и не представляют себе, в какой переплет может попасть человек… И ведь всего год назад он тоже был таким, как все… И все деньги, проклятые, проклятущие деньги… Все из-за них, из-за желания жить не хуже других, иметь то, что положено иметь современному человеку, не завидовать другим… А что теперь? Он упакован до предела, тесть может сделать все для него, все, что он пожелает, у него шикарная квартира, шикарная машина, дача Кружанова в ближнем Подмосковье просто настоящий земной рай… И в этом земном раю живут его двухмесячная дочка и любящая его жена… Но каким страшным адом оборачивается для него этот рай… Как он вообще все это выдерживает? Наверное, выдерживает потому что до конца не понимает всего ужаса своего положения… Ведь у этих людей есть неопровержимые доказательства того, что он организовал убийство беременной от него женщины… И любой намек на это Алисе, Павлу Николаевичу Кружанову, Светлане Михайловне произведет эффект разорвавшейся бомбы, причем атомной бомбы… Боже мой — муж, зять, отец несколько месяцев назад организовал убийство беременной двадцатилетней женщины… После того, как Филипп узнал от отца страшную историю семьи Навроцких, он как-то по-другому стал смотреть на покойную Алену… Она росла без матери, сидевшей в тюрьме за убийство… Она верила ему, искала в нем поддержки… Она так любила его, она поехала с ним неизвестно куда, поехала бы на край света… А он вез её на тот свет… Она заступалась за него, пыталась даже сопротивляться Вовану, выкинувшему его из машины… Боже мой, боже мой, какой же все это невыносимый кошмар…

— Прохладный, однако сегодня вечер, не правда ли, Филипп Игнатович? — раздался справа негромкий мужской голос. Филипп дернулся, словно ужаленный змеей.

Перед ним стоял невысокого роста невзрачный человечек в серой ветровке, широких темных брюках и сандалетах. На вид ему было лет сорок пять.

— Д-д-д…, - проговорил Филипп. — Здравствуйте. — Добрый вечер, Филипп Игнатович… Извините за опоздание… Более того, я прошу прощение за срыв встречи. Человек, который должен был с вами встретиться, не смог приехать. Он отбыл из Москвы, послали меня предупредить вас, что встреча не состоится… — А вчера звонили вы? — спросил Филипп. Человек, стоящий перед ним никак не был похож на представителя преступного мира. Невысок, хил сложением, небогато одет. Походил на инженера или учителя.

— Да, да, я звонил, я, — закивал незнакомец. — Но встретиться с вами должен был другой человек… Очень серьезный человек, — глядя прямо в глаза Филиппу, произнес он. — И поэтому, чтобы вы верили в серьезность предстоящего разговора, прислал меня, чтобы я с вами встретился и предупредил, что разговор несколько откладывается…

— Насколько откладывается?! — Филипп почувствовал, что сам хочет разговора, хочет конкретности, ясности… Пусть скажут, что им от него нужно… А так…

— Я не знаю, — широко улыбнулся незнакомец. — Я мелкая сошка, и ничего этого не знаю. Повторяю, как попугай то, что мне велят, и все… Приедет босс, позвонит мне, прикажет позвонить вам, я и позвоню… Извините, Филипп Игнатович, пройдемте со мной к киоску, я куплю себе бутылочку «Боржома», что-то у меня схватило печень.

Они подошли к коммерческому ларьку, незнакомец вытащил из кармана широких брюк мятую десятку и стал отсчитывать мелочь, чтобы заплатить за «Боржоми».

— Я знаю, Филипп Игнатович, что это не настоящий «Боржоми»…, говорил незнакомец, словно оправдываясь перед Филиппом за свою покупку. Но должен верить в противоположное… Тогда может получиться нужный эффект, и печени станет легче… Где-то у меня была таблеточка аллохола… Куда это она запропастилась?

Своей невзрачной внешностью, больной печенью, поисками завалившейся в широких брюках таблеткой аллохола незнакомец стал вызывать у Филиппа доверие, и он позволил себе задать ему вопрос.

— Скажите, извините… А сами-то вы как полагаете, что они… Ну… эти люди от меня хотят? Ну… каковы их требования?

— Что вы говорите? — дернулся незнакомец, подавившись «Боржомом». Они-то?… Я не могу говорить об этом… Сами понимаете, такое время… А вообще-то… Шантаж, Филипп Игнатович, — спокойно произнес он. — Чистый шантаж. Люди располагают сведениями о вас, и хотят их использовать во благо себе… Кого теперь этим удивишь? Самая что ни на есть банальнейшая история… Нет, все же это не настоящий «Боржоми», и за что только я восемнадцать рублей выложил? Ага, вот и аллохол, нашел, понимаете…

Он вытащил из кармана брюк желтую таблетку, сдул с неё труху и сунул в рот. Запил водичкой и тяжело вздохнул.

— Завидую вам, молодым, — улыбнулся он. — Никаких болезней, тела своего не чувствуете…

— Зато проблем куча, да каких ещё проблем, — проворчал себе под нос Филипп.

— Сами себе их наживаете, — покачал головой незнакомец. — Все ведь от жадности, от жадности, желания жить лучше других…

— Не хуже других, — позволил себе поправить незнакомца Филипп. На какое-то мгновение какая-то бешеная искорка мелькнула в серых глазках незнакомца, мелькнула словно молния и тут же погасла.

— Пусть будет по вашему, — охотно согласился он. — А мне пора… Вы знаете, Филипп Игнатович, вы потрясающе похожи на своего отца, особенно в фильме «Красный рассвет». Он играл в нем чекиста Соколухина…

— Вам нравится творчество моего отца? — спросил Филипп, словно желая найти в невзрачном незнакомце с больной печенью какую-то поддержку.

— Нет, — коротко ответил незнакомец. — Извините, но мне кажется, что он очень поверхностен. Но… это лишь мое мнение, вполне возможно и другое… Я читал в газете, что он приступил к съемкам исторического фильма… Мне кажется, что он зря взялся за эту затею, она ему не по зубам…

Филипп хотел было возразить, но вдруг наткнулся на жесткий, непреклонный взгляд, дающий понять, что разговор завершен. Не подавая руки, незнакомец повернулся и медленно зашагал в сторону Смоленской площади… Потом резко остановился, обернулся и пристально поглядел на стоявшего как вкопанный Филиппа. А потом поспешил к станции метро. Сел в метро, проехал до «Киевской», огляделся, вышел… Зашагал к гостинице «Славянская». Подошел к серебристому «Мерседесу» и сел на заднее сидение. — Ну как впечатленьице? — раздался справа женский голос.

— Отвратное. Настоящая сволочь, без чести и совести. Весь в папашу. Однако, уже поздно. Поехали ко мне. — В Воронцово? — спросил широкоплечий водитель. — Нет, на квартиру, и желательно побыстрее, Валера, что-то у меня и впрямь печень схватило после этой водопроводной воды вместо «Боржоми».

И серебристый шестисотый «Мерседес» помчался по московским улицам в сторону одной из многочисленных многоэтажных окраин…

7

Звонков больше не было. Зловещая гробовая тишина… Филипп поехал на работу, делал свое дело, словно запрограммированный, но думал только об одном — когда будет следующий звонок, и какие условия ему поставят… Он понимал, что положение у него более, чем скверное. Ведь сколько бы денег он не отдал вымогателям, они все равно никогда от него не отстанут… Он обречен пахать на них пожизненно… Причем, даже толком не зная, на кого именно пахать… Сначала нелепая старуха Сова, теперь этот вежливый человечек с внешностью бухгалтера или инженера… Но кто стоит за ними? Что будет дальше? Что они от него потребуют? Безусловно, сам он никакой ценности для рэкетиров не представляет, они заставили его жениться на Алисе Кружановой для того, чтобы подступиться к её отцу… Но это совсем не безопасно… Кружанов силен и могуч, он может запросто разделаться с любым вымогателем… Только ему, Филиппу, от этого не легче. Ему все равно труба… Кружанов разделается и с бандитами, и с ним, подставившим его… А Алиса? А дочка? Что будет с ними?

Проведя практически бессонную ночь, на следующий день он снова поехал на работу. Теперь ему было как-то спокойнее, некие планы стали созревать в его голове, сначала хаотично, потом вырисовываясь в нечто более конкретное, весомое…

Он работал довольно энергично, придумывал новые детали телевизионной игры и постепенно у него на душе становилось легче… После работы он сел на свой БМВ и поехал на дачу… Приехав в шикарное имение Кружанова, расцеловал жену, поиграл с двухмесячной дочкой…

«Нет, друзья уголовнички, так просто я вам не дамся», — думал Филипп. — «Думали, лоха себе нашли? Нет, мы ещё поглядим… Жалко только, что вы не звоните, я бы с вами поиграл в кошки-мышки…»

Филипп попарился в сауне, поплавал в великолепном кружановском бассейне, посидел в библиотеке над старинными книгами, которые собирал тесть. Сам Павел Николаевич на уик-энд не приехал, он был в командировке в Штатах. Светлана Михайловна отдыхала в Швейцарии, куда через несколько дней должен был подъехать и супруг. Жизнь, деловая, сытая шла своим чередом… Вокруг Дашеньки копошились и суетились многочисленные мамки и няньки, Алиса только давала наставления и указания. Грудью она не кормила, боясь испортить форму…

Отдохнув два дня, Филипп в понедельник утром поехал на работу прямо с дачи…

Он мчался по трассе на своем шикарном черном БМВ, лелеял свои планы, в которых, наконец, он решился признаться самому себе… Филипп понял, что он должен исчезнуть… Как только приедет тесть, он бросится к нему, наплетет историю о кошмарнейших долгах, устроит постановку, привлечет на помощь и Алису, и тещу… А затем, получив от тестя энную сумму, он купит билет на самолет, и только его и видели… Здесь ему не жить, здесь ему не дадут такой возможности. До него внезапно дошло, в какой ужасный переплет он попал… Ведь на нем убийство, организация злодейского убийства беременной Алены Навроцкой… И шантажисты имеют на руках неопровержимые доказательства его преступления… Что уж они там имеют, он не знал, но то, что имеют что-то, это безусловно…

Мимо окна автомашины пробегали сосновые леса, зеленые поля, реки, озера… Жизнь так прекрасна, так удивительна… И во что её может превратить человек, причем только из-за того, что он хочет жить лучше, чем другие либо не хуже других, что, в принципе, одно и то же… Он испытал такие душевные мучения, что теперь готов радоваться малому, свободе, свежему воздуху, солнцу, небу… А Алиса? Она и сама проживет, и дочку вырастит… Они богаты, безумно богаты, им и карты в руки…

Главное — одурачить тестя, умело соединить правду с ложью… Пусть даже эти рэкетиры почаще беспокоят, нагнетают обстановку. Так ситуация будет выглядеть правдоподобнее… А потом… Потом видно будет. Во всяком случае, хуже, чем теперь не будет…

… Филипп увидел в зеркало заднего вида, как за ним постоянно едет какая-то ржавая иномарка неопределенного цвета… Едет, однако, довольно резво, несмотря на задрипанный внешний вид… Филипп как всегда ехал по левой полосе, иномарка держалась за ним, не желая отставать. Наконец даже стала мигать фарами, требуя уступить дорогу. Но этого гордый Филипп делать не желал… Наконец, иномарка приблизилась к БМВ вплотную, чуть ли не доставая до его заднего бампера своим передним. Мигала фарами и начала бибикать, издавая скрипучий неприятный звук… Филипп решил уступить дорогу, не рисковать же машиной из-за какого-то сумасшедшего… Он ушел вправо… Ржавая иномарка, однако, не стала уходить вперед, а ехала рядом с машиной Филиппа. Продолжался резкий неприятный звук её клаксона. Филипп поглядел налево и вздрогнул он того, что увидел. На переднем сидении сидела его давняя знакомая Сова, в своих круглых очках. На голове у неё вместо плюшевой была летняя белая кепка. Она улыбнулась Филиппу и помахала ему рукой.

Филипп почувствовал, что у него немеют конечности. Вроде бы, он был готов ко всему, спланировал дальнейшие действия, но, увидев главную, как он полагал, виновницу своих несчастий, он снова потерял самообладание…

Сова смеялась, что-то говорила водителю, лица которого Филипп не видел, а затем сделала Филиппу знак, чтобы он брал правее и останавливал машину. Филипп понял, что надо подчиняться…

Он сбавил газ, и его чуть было не ударила ехавшая сзади «Нива». Филипп включил правый поворотник и перестроился на крайний правый ряд… От лицезрения Совы его органы стали какими-то ватными, а в душе появились пустота и апатия.

БМВ остановился у обочины, сзади встала и ржавая иномарка. Филипп вылез из машины и бросил взгляд на водителя драндулета. Однако тот пригнулся, и лица его не было видно. Зато Сова вальяжно вылезла с правой стороны и зашагала по направлению к побледневшему как полотно Филиппу.

Старуха была одета в длинное цветастое платье, из-под которого торчало другое, ещё более длинное и ещё более аляповатое. На голове белая кепка-панама, на ногах домашние растоптанные тапочки, на глазах — круглые очки… — Сколько лет, сколько зим, пустой бамбук! — радушно приветствовала она Филиппа, растопырив руки. — Честное слово, как я рада тебя видеть… Никак не пойму, чем мне ты так симпатичен… Целовать я тебя, разумеется, не стану, кровь на тебе, пристанет еще, но видеть рада… Чего не здороваешься, павлин? Весь из себя, весь от Кардена-Версаче-Валентино, на черном БМВ гоняешь, и все благодаря мне, а сам недоволен, бледный какой-то, затруханный… Не годится это никуда, парень… Ручонки дрожат, губы дрожат, волосенки шевелятся… Чего тушуешься, экое верзило кудрявое, а тушуешься, словно баба… Тогда-то не тушевался, в прошлом году, а теперь чего? Плюнь, парень хороший, судьба индейка, жизнь копейка, семи смертям не бывать, одной не миновать, радуйся, пока жив, а подохнешь, другие порадуются…

— Чего вы хотите? — процедил сквозь зубы Филипп.

— Чего хочу? — расхохоталась Сова. — Уморишь ты меня, бамбук… Ты чего хотел, когда на злодейство такое пошел? Денег хотел кружановских, даровых, вот чего ты хотел… И мы их хотим, ясное дело… Только вот что я тебе должна сказать, — вдруг перешла на шепот она. — А ну, пусти в свою шикарную, нельзя о таком на свежем воздухе, а то сглазят…

Филипп словно зомбированный подошел к правой дверце и открыл её. Гримасница влезла в машину и плюхнулась на велюровое кресло. — А ить хорошо у тебя, прохладно… Хороша тачка… Мне бы такую… Подари… — Бери, твоя, — мрачно произнес Филипп, садясь на левое сидение.

При этих словах старуха зашлась в смехе… Ей стало так смешно, что глаза её превратились в маленькие щелочки. Она вся тряслась от смеха словно студень, затем хрипло закашлялась клокочущим кашлем заядлой курильщицы. Филипп почувствовал, что от нелепой старухи пахнет какими-то очень дорогими французскими духами, а на красном её лице густой слой грима. А что же, неудивительно — она играет какую-то роль… Ему бы так суметь сыграть свою…

— Твоя, говорит, — хохотала старуха. — Хотела бы, давно бы моя была… Кстати, я научилась неплохо водить, не поверишь, куда лучше тебя… Нет, бамбучище, такой мелочью ты не отделаешься… Человек ты корыстный и поганый и не привык иметь дело с порядочными людьми… А мудрые посоветовались и решили, что с тебя вообще ничего путевого взять нельзя. Ну женили мы тебя на кружановской дочке, что с того? Ты-то сам кто таков? Что с тебя проку? Ну тачку можно забрать, несколько штук баксов… И все? Посоветовались мы и решили, что ничего с тебя мы брать не будем… Кружанов за тебя ни копейки не заплатит, такого барахла как ты он в день по сотне найдет, любого зятя и папашу своей внучке сыщет… Решили мы, дружище, получить с тебя лишь моральное удовлетворение… Завтра доказательства твоего злодейства будут на столе у прокурора, а к вечеру тебя заберут в цугундер… Вся братва, в заключении находящаяся, разумеется, будет предупреждена о твоем славном прибытии и о тебе там побеспокоятся… Хорошо тебе там будет, уютно, там ты и подумаешь, что в этой окаянной жизни почем…

— Да вы что? — побледнел ещё сильнее Филипп. — Как же так? Я готов на все… Я попрошу у тестя, он даст… Моя жена… Она… Дочка…

— Ишь раскудахтался! — вдруг обозлилась старуха, причем эти слова она произнесла каким-то другим голосом, гораздо более молодым, как будто на какое-то мгновение сбросила с себя маску. — Ты какое такое право имеешь кудахтать? — На её загримированном лице снова появилось обычное глумливое выражение с вытаращенными глазами и приоткрытым ртом. — Ты есть кто такой? А? Ну? Чего молчишь, нелепый? — Сама знаешь, кто я, нечего болтать попусту, — промямлил Филипп. — Дело говори… — Точно, знаю, — согласилась Сова. — Ты злодей… Ты женщину беременную убил. И ответишь за это. Так что права голоса, как все граждане самой великой и самой гуманной страны в мире ты не имеешь… — А что же мне теперь делать?

— Да ничего не делать. Терпеливо ждать своей участи… Можешь покаяться жене, тестю, теще, рассказать о совершенном тобой в октябре прошлого года злодеянии, это уж на твое собственное усмотрение, в твою интимную жизнь никто вмешиваться не собирается. Кстати, не исключено, что всемогущий Кружанов не захочет делать несчастной свою единственную дочь и поможет тебе уйти от заслуженного тобой наказания… Так что, дела твои не так уж и плохи, глядишь, ещё и пошумишь, оглоед…

Филипп вдруг поглядел на загримированную шантажистку и оценил ситуацию как бы с другой, фарсовой её стороны. Ему вдруг подумалось, что они блефуют, и что вообще никаких доказательств его причастности к убийству Алены Навроцкой у них нет. Он понял, что жил в каком-то вечном страхе, оцепенении, не удосужившись даже узнать, было ли вообще возбуждено уголовное дело по факту убийства. А это узнать, в принципе, было можно. И нужно. Даже если все произошло так, как предполагалось, и Вован убил Алену, а затем убили Вована, перед смертью получив с него признания о том, что организатором преступления был именно он, Филипп Рыльцев, то это же просто пустые слова. Что они, его показания на диктофон записывали? И даже если записывали, что с того? Мало ли что он мог сказать? Если рассуждать логически, а не повинуясь страху, то, в принципе, ему вообще нечего бояться… Кто его шантажирует? Ряженая старуха и серенький человечек в сандалетах? А он, зять самого всемогущего Кружанова, дрожит перед ними как осиновый лист…

— Призадумался, нелепый? — пристально глядела на него Сова, словно пытаясь проникнуть в его мысли. — Вот, вот, подумай, подумай, полезно… Пока, Рыльцев, жди весточки, скоро на толковище тебя пригласят… — На какое толковище? — услышав неприятное слово, снова побледнел воспрявший было духом Филипп. — Не боись, соколик! — засмеялась Сова. — Всех нас когда-нибудь пригласят на толковище к Господу Богу…

И с этими словами она вылезла из машины Филиппа и направилась к ржавой иномарке, на которой приехала. Обескураженный всей этой нелепой сценой Филипп, тронул БМВ с места и скоро скрылся из виду.

Сова же закурила длинную сигарету с ментолом и уставилась на приподнявшего голову водителя. — Зря мы затеяли весь этот фарс, Роман… Не из всего можно устраивать фарс… Его надо было просто придушить, как клопа, вот и вся недолга… А ты меня заставляешь играть с ним в кошки-мышки… И из-за чего? Полагаешь, что Кружанов заплатит за такое убожество хоть копейку? Да он его сам придавит скорее всего… А если и выложит, то такую мелочь, что ради неё и не стоило всего этого затевать… Уговорили вы меня, до сих пор себя проклинаю, что согласилась… На святых чувствах хотите деньги сделать? — Когда мы с тобой сидели в разных колониях, мы бы не назвали несколько миллионов долларов мелочью, Ника, возразил невзрачный человечек в рубашке навыпуск, широких бежевых брюках и сандалетах, сидевший за рулем. — Кстати, это для нас и сейчас совсем не мелочь… А придавить вредного клопа никогда не поздно…

— Эх, Роман, Роман, ты же потерял сына, как можно играть на материнских чувствах, — вздохнула Сова. — Кстати, за потерю жены и сына я не побрезговал и материальной компенсацией плюс к моральной, — холодно ответил Роман. — Почему мои враги должны хорошо жить? — Прежде всего, ты убил убийцу, а те уже были косвенными виновниками, — продолжала спорить Сова.

— А тебе, Ника, и убивать-то некого, — вдруг широко улыбнулся Роман. — А вот компенсация за восемь лет за решеткой тебе бы не повредила… К тому же ты сама знаешь, что все это не моя идея…

Сова усмехнулась и слегка дотронулась до плеча Романа. — Ладно, Роман, посмотрим, — тихо произнесла она. — Поблефуем еще, поглумимся над кровавым отпрыском похотливого Рыльцева…

Воистину, человек предполагает, а Бог располагает. В чем очень скоро убедились все действующие лица этой драмы…

7.

— Филипп, я хочу поехать встречать папу и маму, — подошла к нему Алиса и поцеловала его в щеку. — Я так по ним соскучилась…

— Так что? Поедем, — равнодушным голосом ответил Филипп. — Слава Богу, воскресенье… Что нам мешает? — Только одно — Дашенька что-то капризничает… Боюсь, не простудилась ли она…

— Да что ты? Тебя послушаешь, она всегда больна. Не может же быть у ребенка всегда хорошее настроение. Она такой же человек, как и мы, и настроение у неё тоже может меняться. — Да? — улыбнулась Алиса. Ты думаешь? — Значит, договорились? В воскресенье едем…

Филиппу, честно говоря, было лень ехать встречать в Шереметьево — 2 тестя с тещей, он хотел просто отоспаться, но отказать в такой просьбе жене он не мог…

… Прошло две недели с момента разговора с Совой на обочине дороги, и никаких сведений от шантажистов больше не поступало. Полное гробовое молчание… Филипп снова начал успокаиваться и уверять себя в том, что имеет дело с мелкими жуликами, которые и доказательств его вины никаких не имеют, просто блефуют, и все… Имели бы, давно бы начали действовать… И жизнь шла своим чередом — работа, встречи, заботы… семья, отдых и развлечения, доступные только богатым…

… В воскресенье заместитель Кружанова Шафран с телохранителями на нескольких машинах поехали встречать шефа. Филипп поехал отдельно, на своей машине, но с ними тоже ехал телохранитель, молодой молчаливый Женя Гуреев. Без вооруженного телохранителя Кружанов не разрешал дочери даже выходить за пределы дачного участка, это было его непременное требование.

Погода была прекрасная, трасса в выходной день свободна. Филипп сидел за рулем, получая огромное удовольствие от вождения первоклассного автомобиля… Рядом сидела Алиса, влюбленными глазами поглядывая на мужа. Сзади, за спиной Филиппа сидел Женя Гуреев, не произнося за все время пути ни единого слова… Филипп знал, что это очень отважный и всецело преданный Кружанову парень, отличный спортсмен и стрелок, в любую минуту готовый пожертвовать собой ради тех, на кого работал… Кружанов вообще умел располагать к себе людей. Вежливый, спокойный, без тени заносчивости, умеющий сплотить вокруг себя коллектив единомышленников, он хорошо платил своим сотрудникам и если они обращались за какой-нибудь помощью, практически никогда не отказывал. Он был полной противоположностью своему конкуренту Круку, известному своей безумной скаредностью и грубостью в общении.

А отношения этих двух людей в последнее время накалились до предела. Они никак не могли поделить один из богатейших комбинатов в Сибири. Шла долголетняя тяжба, и в последнее время Кружанов, находящийся в дружеских отношениях с многими членами правительства, начинал одерживать верх. К тому же против Крука было возбуждено уголовное дело за хищения государственного имущества в особо крупных размерах. Слетав в США и наладив контакты с крупными инвесторами, Кружанов и позволил себе отдохнуть десять дней с женой на одном из лучших курортов Швейцарии. Это был его первый отдых за то время, пока Филипп Рыльцев находился с ним в родстве.

— Папа был такой измученный в последнее время, — заботливо произнесла Алиса. — На него было просто страшно смотреть. Мы с мамой так боялись за него… Он совершенно не признавал никакого отдыха. Первый раз лет за пять поехал отдыхать… — Ничего, за десять дней в Швейцарии его приведут в норму, — успокоил её Филипп, глядя в зеркало заднего вида на серебристый шестисотый «Мерседес», догоняющий по левой полосе их машину. Он уступил дорогу, уйдя вправо, но «Мерседес» не стал обгонять, а тоже ушел вправо и стал следовать за БМВ Филиппа. Женя Гуреев оглянулся, сунул руку в кобуру, вытащил пистолет и передернул затвор. Пистолет положил рядом с собой на сидение.

— Думаешь, преследуют? — спросил Филипп.

— Не знаю, — пожал плечами Женя. — Всякое может быть.

«Мерседес», однако, не отставал. К тому же Филипп заметил, что на некотором расстоянии от «Мерседеса» следуют ещё две машины. Разумеется, все это могло быть совершенно случайно, но ему лезли в голову самые разные мысли…

Он сбавил скорость километров до семидесяти, и стальной «Мерседес» и две другие машины тоже сбавили ход. Филиппу стало не по себе, он почувствовал неприятный холодок в спине. «Зачем я послушался Алису и поехал встречать её родителей?» — корил он себя. — «Мало мне своих проблем, так ещё проблемы тестя брать на себя… Окружат сейчас, выволокут из машины, и начнут шантажировать тестя его любимой дочерью. Меня, кстати, могут просто пристрелить, как собаку, чтобы под ногами не путался…»

Ему было страшно, он ждал, что сейчас машину прижмут к обочине и начнется что-то очень неприятное. Однако, ничего не произошло… Он снова нажал на педаль акселератора, набрал скорость около ста километров в час, продолжая ехать по второй полосе… «Мерседес» же внезапно ушел влево, и быстро промчался мимо машины Филиппа. Тут же за ним пристроились две другие машины — «Ауди» и «Вольво».

Он молча взглянул в зеркало заднего вида на Женю. Тот был совершенно спокоен. Хотя пистолет с передернутым затвором продолжал лежать на сидении рядом с ним…

Дальнейший путь продолжался совершенно спокойно. И вскоре они уже подъезжали к хорошо знакомому зданию Шереметьево — 2…

… - Осталось всего десять минут до прибытия, — прощебетала Алиса. Женя открыл перед ней дверцу и выпустил её. Филипп захлопнул свою дверцу и непроизвольно искал глазами машины, которые, как ему казалось, преследовали его. Но не находил их. Зато он увидел три кружановские машины, стоявшие одна за другой неподалеку от входа. В них чинно сидели вышколенные водители. — Андрей Антонович уже здесь, — произнес Филипп. Отчего-то ему было не по себе…

Вошли в зал прилета. Тут же к ним подошел заместитель Кружанова Андрей Антонович Шафран. Филипп заметил, что он был чем-то сильно взволнован. — Здравствуйте, — каким-то сдавленным голосом произнес он, стараясь не глядеть на Алису. — Самолет прибывает вовремя, Андрей Антонович? — спросила Алиса. — Что? А? Самолет? Да, вовремя… — Он как-то криво улыбнулся. — Можно вас на минутку, Филипп? — дотронулся он до локтя Филиппа.

— Что-то случилось? — заволновалась Алиса. — Что? А? Да… нет, просто… Извините, Алиса, сейчас… Пару слов Филиппу.

Оставив озадаченную Алису на попечение могучих телохранителей, он взял под руку Филиппа и отвел его на довольно почтительное расстояние. Что? — спросил Филипп, отчего-то чувствуя приближение беды. — Мне только что позвонили из Берна. Там… По дороге в аэропорт произошла автокатастрофа…

Филипп ничего не произнес, но из груди его раздался сдавленный стон.

— Они… живы? — прошептал он наконец.

— Павел Николаевич в тяжелом состоянии доставлен в больницу… Светлана Михайловна…, - тяжело вздохнул Шафран, — по дороге в больницу… скончалась… В машину, на которой они ехали в аэропорт, на большой скорости врезался грузовик…

— Покушение?!!!

— Не похоже. Звонил Руденко, секретарь Кружанова. Он ехал на другой машине, следовавшей сзади. Как ни странно, но похоже на обычную аварию. Причем, нарушил правила водитель Кружанова. Он стал обгонять ТИР, не рассчитал его скорости, и когда лобовой удар был неизбежен, резко повернул налево, и машина перевернулась. Водитель погиб на месте, а Светлана Михайловна…, - Шафран снова тяжело и прерывисто вздохнул, — по дороге в больницу. Павел Николаевич и телохранитель Кирилл доставлены в больницу… Такие вот дела, Филипп. Надо как-то успокоить Алису, она такая нервная, хрупкая… Я не знаю, как ей сообщить о гибели матери… — Ну и дела, покачал головой Филипп. — Что же вы нам не позвонили, Андрей Антонович? Я бы её сюда не привез… — Да звонок-то произошел десять минут назад. Я уже собирался позвонить вам на мобильный, но тут вы появились сами… — Боже мой, боже мой… Бедная Алиса… Она так любила мать…

Он бросил взгляд на бледную худенькую Алису, стоявшую между могучих телохранителей, каждый из которых был на полторы головы выше нее. Ему стало безумно жалко жену, наивную, избалованную, изнеженную, но, в принципе, очень добрую женщину, любящую дочь, любящую мать… И как сообщить ей о произошедшем, он и понятия не имел.

— Я скажу ей, что родители задерживаются в Швейцарии, — произнес он, выдержав минутную паузу. — Главное — увезти её отсюда. Он медленными шагами направился к жене. — Ты не волнуйся, дорогая, — сказал Филипп, пытаясь напустить на свое лицо независимое и бодрое выражение. — Оказывается, Павел Николаевич и Светлана Михайловна не вылетели этим самолетом. И Андрей Антонович только что узнал об этом… — Как это так? — округлила глаза Алиса. — Они же дали мне телеграмму… — Оказались срочные дела в Швейцарии, — не моргнув глазом, солгал Филипп. — И это выяснилось буквально перед вылетом… Сама понимаешь, у бизнесменов всегда могут появиться срочные дела…

— А мама? — совсем по-детски спросила Алиса, делая шаг к нему, словно ища у него защиты от каких-то неведомых врагов. Он побледнел, и лицо его скривилось словно от какой-то боли.

— А Светлана Михайловна… решила остаться с ним, чтобы прилететь вместе, — продолжал лгать Филипп. — Поехали, дорогая, домой, там все выяснится…

— Но я могу сейчас же позвонить им с мобильного… Сейчас… — Алиса вытащила из сумочки телефон.

Филипп внимательно поглядел на неё и положил на телефон ладонь.

— Мы позвоним, — мягко произнес он. — Попозже… Например, из машины… Она поглядела на него и как будто что-то поняла. — Что-то случилось, Филипп? — спросила она тихим голосом, пристально глядя ему в глаза. — Нет, — твердо ответил он. — Но нам надо идти… Поехали… — Я позвоню вам и все сообщу, — раздался справа негромкий баритон Шафрана.

Алиса подчинилась мужу. Они медленно пошли к выходу.

Филипп пытался держать себя в руках. Он понимал, что если скажет хоть одно лишнее слово, с Алисой случится истерика. А этого ни в коем случае нельзя было допускать…

Самого же мучил один единственный вопрос, он вертелся в мозгу, буравил его как шило… «Случайность ли это? Покушение ли это? Возмездие ли это?»

Сев в машину, Алиса постоянно задавала вопросы, типа: «Как же так?» «Почему?», произносила фразы «Как это все странно…», «Отчего-то мне тревожно на душе…» И от каждого из них Филипп внутренне содрогался, крепко сжимал баранку руля, стараясь ни единым жестом не выдать того, что знает…

Отъехав несколько километров, Филипп снова заметил за собой хвост, состоящий из серебристого «Мерседеса» и ещё одной машины. Третьей не было. Эскорт держался на почтительном расстоянии, повернул с ними на кольцевую дорогу и доехал до Рублево-Успенского шоссе. А затем БМВ Филиппа свернул на шоссе, а «Мерседес» и «Вольво» помчались дальше по кольцевой дороге…

Так и доехали до дачи… Но тут секрет Полишинеля мгновенно раскрылся. Одна из нянюшек Насти, глупая, толстая Люся подбежала к Алисе и Филиппу и заголосила, словно деревенская баба:

— Алисочка, Филечка, какое несчастье, какое горе… Мы все знаем… Все знаем… Только что по телевизору в «Новостях» передали… — Что вы знаете? — одними губами прошептала Алиса, едва держась на ногах.

Филипп крепко взял её под руку и попытался отвести от рыдающей Люськи, бросая на дуру испепеляющие взгляды. Но Алиса осталась на месте.

— Светлана Михайловна, Светлана Михайловна, голубушка наша, — рыдала Люська. — Какое несчастье, какое страшное горюшко…

— Да заткнись ты, — прошипел Филипп, пытаясь оттолкнуть нянюшку от Алисы, потому что та пыталась поцеловать осиротевшую молодую хозяйку.

— Что с мамой? — резко повернулась к Филиппу Алиса и пронизывающим взглядом поглядела ему в глаза. Тот отвел взгляд. Делать было нечего… Надо было рассказывать все…

Женя Гуреев стоял поодаль, тихий, бледный. Он знал все, но ни единым жестом не выдал в машине того, что знал.

— Пошли в дом, — прошептал Филипп. — Я все расскажу…

— Не знала, что ли? — шепотом спросила Люська у Жени, наконец, сообразив, что к чему…

Женя только укоризненно покачал головой в ответ.

… Они вошли в дом. Другая нянька Лида внесла радостную смеющуюся Дашеньку. Лида была молчалива и сдержанна, в отличие от Люськи. Она только с жалостью глядела на Алису. — Погоди, Лида, — прошептала Алиса. Радуешься, солнышко, малышка наша? — произнесла она. Губы её скривились. Видно было, что она еле держится на ногах. Она никогда не знала, что такое потеря близкого человека…

— Да, Алиса, мама погибла в автокатастрофе, — произнес, наконец, Филипп.

Услышав этот страшный приговор, Алиса стала оседать на паркетный пол, лицо её скривилось в гримасе страдания… Филипп поддержал её, взял на руки и понес к широкой софе, стоявшей в углу передней. — А папа? — прошептала она, то открывая, то закрывая глаза.

— Жив, жив, — возбудился Филипп, желая хоть как-то ободрить её. Жив, — в третий раз произнес он это магическое слово. — И вполне нормально себя чувствует, — добавил он уже откровенную ложь, до того ему было жалко Алису. — Мама!!! Мамочка!!! — вдруг душераздирающе закричала Алиса и с непонятно откуда взявшимися силами, вскочила с софы и бросилась к двери… Она бежала по гравиевой дорожке сада и рвала на себе волосы… Ее пытались удержать охранники, горничные, няньки, но она расталкивала всех и бежала, сама не зная, куда…

— Зачем все это?!!! — кричала она, показывая на шикарный дом, на пристройки, на бетонную ограду. — Зачем все это, если нет мамы?!!! Нет ничего!!! Не надо ничего!!! Будь все это проклято!!! Ее убили, убили из-за отца, из-за его дел, его денег, его бизнеса!!! Ненавижу все это!!! Как мы хорошо жили раньше!!! Зачем наступило это окаянное время?!!!

Филипп догнал Алису и попытался остановить её. На помощь ему пришел совершенно ошарашенный Женя Гуреев. Вдвоем им удалось остановить её. Они повели её под руки обратно к дому.

Когда вошли в дом, Филипп набрал номер домашнего врача Кружановых. Тот велел немедленно прислать за ним машину.

… Врач приехал через сорок минут. Сделал уже к тому времени совершенно обессилевшей Алисе два укола. Алиса заснула.

— Может быть хуже, — предупредил он. — Я останусь у вас. Приготовьте мне комнату… У Алисы слишком тонкая психика, чтобы перенести все это без последствий.

… А в это же самое время совсем неподалеку от виллы Кружанова, в салоне шестисотого серебристого «Мерседеса» происходил странный разговор.

— Что это, Роман, как это все можно понять?

— Мне кажется, это столкновение интересов очень большого бизнеса…

— А мне кажется, это другое…

— Что же?

— Это рок…

8

… Двухмесячная Даша оказалась полностью на попечении мамок и нянек. Алиса не вставала с постели, домашний врач постоянно делал ей успокаивающие и сердечные уколы. Это было необходимо, потому что, как только она просыпалась от своего забытья, она начинала истошно кричать и биться в истерике.

— Ее надо в больницу, — сказал, наконец, Филиппу врач. — Она слишком плоха. Как бы хороши ни были здесь условия, в больнице ей будет лучше.

Филипп пожал плечами. Недавно ему звонил Андрей Антонович Шафран. Ему звонили из Берна и сообщили, что Павел Николаевич Кружанов находится в больнице в коматозном состоянии. Постоянно ожидали самого худшего исхода событий.

Когда Алиса прекращала кричать, она сразу же спрашивала о здоровье отца. И Филипп уверял её, что ему гораздо лучше и что он скоро прилетит в Москву.

— Павел Николаевич на днях будет в Москве, — сказал он. — А вот тебе необходимо лечь в больницу. Федор Владимирович настаивает на этом. Мы должны подчиняться. Павел Николаевич верит ему, как самому себе. Будь умницей, дорогая… У папы такое горе… Когда он прилетит, надо, чтобы хоть ты была в нормальном состоянии.

Эти слова подействовали на Алису. Она решила соглашаться лечь в больницу. — А как же Дашенька? — спросила она мужа.

— Что Дашенька? — устало улыбнулся Филипп, целуя жену в исхудавшую щеку. — О ней, слава Богу есть кому побеспокоиться. — Они все ей чужие… Что им до нашей доченьки? А ты занят на работе… Позвони своей маме, пусть она приедет…

— Хорошо, хорошо, — согласился Филипп. — Она уже звонила, услышав о несчастье, предлагала свою помощь. Она обязательно приедет.

… Через два часа Алису увезли в неврологическое отделение одной из элитных больниц Москвы. Еще через час в особняк Кружанова привезли Ларису Юрьевну Рыльцеву, мать Филиппа. Она впервые взяла на руки свою двухмесячную внучку.

— Чем-то похожа на тебя, — тихо произнесла она, прислоняясь щекой к теплому душистому тельцу малышки. — Да нет, больше она похожа на Алису, не согласился с матерью Филипп. — Впрочем, пока непонятно, на кого она похожа… Мама, мне надо ехать на работу, у меня совершенно запущены дела. Хоть сегодня, к концу рабочего дня мне надо съездить туда… Бери все хозяйство в свои руки… Так просила Алиса…

— Хорошо, Филипп, — произнесла Лариса Юрьевна, худощавая, сорокадевятилетняя женщина с усталым загорелым лицом и короткой стрижкой. Хоть теперь смогу чем-то помочь и тебе, и своей внучке…

Она взялась за дело умеючи. Вспомнила события почти тридцатилетней давности, как она, двадцатилетняя девчонка, вошедшая в дом знаменитого режиссера Рыльцева, рожала, кормила грудью, пеленала, купала, воспитывала маленького Филиппа. А Рыльцев, бывший более чем на двадцать лет старше её, снимал свои фильмы, ездил по стране и миру и менял молодых девчонок, поклонниц его таланта, как перчатки… И, прожив с ней около двадцати лет, бросил ее… У Ларисы не было ни образования, ни профессии, она ушла в никуда. У неё была лишь маленькая однокомнатная квартирка на окраине Москвы… Ее даже не пригласили на свадьбу сына. Вернее, Филипп, как человек вежливый, проинформировал мать, что женится, и не просто женится, а женится на дочери самого Павла Кружанова, но аккуратно намекнул, что поскольку на свадьбе будет Рыльцев с новой женой, кстати, уже третьей после Ларисы, то её присутствие там нежелательно. Лариса Юрьевна сглотнула очередную обиду, она и сама не хотела видеть своего бывшего мужа. Через месяц после свадьбы Алиса настояла на том, чтобы мать Филиппа навестила их. Лариса Юрьевна, в своем стареньком пальтишке и стоптанных сапогах была доставлена в четырехкомнатную квартиру молодоженов. Кроме Алисы и Филиппа там никого не было… В целом, невестка понравилась Ларисе Юрьевне, хотя она чувствовала в этой роскоши себя более, чем скованно… Ну а потом Филипп позвонил, когда у него родилась дочь и поздравил мать с внучкой… И вот… понадобилась её помощь.

Лариса Юрьевна, работающая лаборанткой в научно-исследовательском институте, живущая в однокомнатной хрущебе и получающая в месяц шестьсот рублей, закрыла глаза на ослепительную роскошь дома Кружановых. Для неё не существовало ничего — ни многокомнатных апартаментов, ни саун, парных и бассейнов, ни могучих телохранителей, ни многочисленной челяди. Для неё существовало одно — маленький тепленький комочек жизни, дочь её сына, Дарья Филипповна Рыльцева, её собственное двухмесячное продолжение… Во внучке она находила какое-то сходство и с маленьким Филиппом, и с самой собой… Перед смертью все равны, и бедные, и богатые — в дом Кружанова пришло несчастье, Алиса осталась круглой сиротой, она была больна, и крохотная девочка осталась одна, с чужими людьми… И только она, её бабушка, могла дать ей тепло…

… Вечером Лариса Юрьевна уложила внучку спать. Раздался телефонный звонок. В принципе, телефон звонил беспрерывно, но подходил телохранитель скромный и вежливый Женя Гуреев. А тут его не оказалось рядом, и Лариса взяла трубку сама.

— Алло, — раздался в трубке знакомый голос. — Мне Филиппа, пожалуйста. — Он ещё не вернулся с работы, — ответила Лариса, чувствуя, как сильно бьется её сердце. — Передайте ему, что звонил его отец Игнат Рыльцев и просил перезвонить ему, — высокомерно произнес режиссер. — Хорошо, я передам, — тихо произнесла Лариса Юрьевна.

— А кто это? — спросил он.

— Прислуга, — ответила Лариса. — А вы слышали? — поверил он ей. — О чем? — Значит, не слышали… Скоро передадут по «Новостям». А у меня первые сведения, — хвастливо заявил он, не стесняясь перед какой-то там прислугой. — Друзья хорошие есть в Швейцарии. — Какие сведения? — Пусть перезвонит, я сообщу. А где его жена? — В больнице.

— Бедная… Бедная богатая женщина… Ладно, вы прислуга, вам скажу… Час назад в больнице Берна умер Павел Николаевич Кружанов. Так и не приходя в сознание… Такие они скорбные дела, дорогуша…

В голосе Рыльцева Лариса почувствовала торжествующие нотки. Она поняла, что он радуется смерти сватов, сильно рассчитывая на богатое наследство, которое скоро перепадет их сыну, которым он поделится и с ним.

— Скажите мне, Игнат Константинович, — тихим голосом спросила Лариса. — Почему от вас, что бы вы не делали и не говорили, исходит одна сплошная мерзость? — Ты что?! Это кто?! Что говоришь, дура? Что себе позволяешь? Думай, с кем говоришь!

— Дурой была, когда вышла за тебя замуж, развратная ты тварь, пытаясь держать себя в руках, говорила Лариса. — Впрочем, не место и не время для дискуссий. Ты порадовался смерти Кружанова… Я передам Филиппу, чтобы он перезвонил тебе… Порадуешься ещё раз, ублюдок…

— Лариса?!!! Это ты? Что за наваждение?!!! Ты откуда там взялась?! — крикнул в трубку Рыльцев, но та быстро повесила трубку. Больше он не звонил.

Филипп появился примерно через час после этого звонка.

— Как Дашенька? — спросил он мать.

— Дочка-то ничего, — пристально поглядела она на сына.

— А что не так? — насторожился Филипп.

Мать отвела взгляд.

— Кружанов скончался, — тихо произнесла она, продолжая глядеть в сторону.

Филипп ничего не сказал. Он тупо глядел в пол и о чем-то напряженно думал.

— По «Новостям» передали? — спросил он. — А я вот не слышал… Странно.

— Нет, по «Новостям» ещё не передавали. Твой батюшка звонил. Игнат Константинович Рыльцев. Он всегда с хорошими новостями самый первый.

— Что же я ей-то скажу? — застонал Филипп, хватаясь за голову. — Это все… Это убьет ее… И никак не скроешь, слишком уж заметная фигура…

Он бросился к телефону и набрал номер врача Федора Владимировича.

— Кружанов скончался, — зашептал он в трубку. — Я не знаю, что делать, но надо хоть на какое-то время скрыть это от Алисы… Постарайтесь, Федор Владимирович, ради Бога…

Тот обещал сделать все, что в его силах.

— А вообще, — безвольно опустил руки Филипп. — Это все… Это конец…

— А вот твой батюшка несколько иного мнения об этом, — заметила мать. — И настроение у него довольно приподнятое…

Филипп как-то нехорошо улыбнулся, а потом подошел к бару, вытащил оттуда бутылку виски и стал пить прямо из горлышка…

— Это конец, — повторил он, словно не услышав слова матери.

… На следующий день Филипп поехал в больницу к Алисе. Она чувствовала себя лучше, улыбнулась мужу, расспросила про Дашеньку. Наконец, задала и тот вопрос, которого как огня боялся Филипп.

— Что нового от папы? — тихо спросила она. — Ты, кажется, говорил, что он уже собирается в Москву.

Филипп сжал кулаки и закусил губу. Но он был готов к вопросу и поэтому сумел взять себя в руки.

— Да, да, я разговаривал с ним… Но он сказал, что у него много дел… И печальных дел, — добавил Филипп. — Сама понимаешь…

— Да, — тяжело вздохнула Алиса. — Мы должны как следует похоронить маму…

… В огромной, шикарно обставленной палате, где лежала Алиса, не было телевизора. Это объяснялось приказом врача. Всяческие эмоции были нежелательны для больной.

Филипп ломал голову, как подольше скрыть от Алисы вторую страшную весть. Ведь уже в утренних «Новостях» по телевизору и во всех газетах сообщили, что Павел Николаевич Кружанов скончался в одной из бернских клиник, не приходя в сознание после полученных в автокатастрофе травм. Он поговорил с главным врачом клиники, и тот обещал ему, что Алиса не узнает ничего, пока не выпишется из больницы. А в дальнейшем он советовал ему увезти её на какой-нибудь заграничный курорт подальше от здешних мест.

Вечером он заехал на квартиру, и тут его застал телефонный звонок.

— Филипп Игнатович, — раздался мужской голос в трубке. — Вас беспокоит некто Юртайкин Валерий Борисович. Я участковый из Владимирской области, обслуживаю, в том числе, и поселок Дорофеево, где находится принадлежащий вам дом.

— Так…, - нахмурился Филипп. — Что ещё там стряслось? Дом сгорел, что ли?

— Да нет, дом, слава Богу, стоит. Меня беспокоит судьба вашего товарища Сапрыкина Владимира. У меня есть подозрения, что он был убит в октябре прошлого года…

— Д-д-да? Вы полагаете? — промямлил Филипп. Только этого Юртайкина ещё недоставало для общего кошмара.

— Да. Я поговорил с гражданином Дресвянниковым и понял, что он в то утро действительно видел труп Сапрыкина, который затем таинственно исчез с места преступления. Кроме того, в домишке, где проживала некая всем известная Сова, был обнаружен подвал, довольно хорошо обставленный. Мной был произведен обыск помещения, откуда я выяснил, что эта Сова была хорошо знакома с вашим отцом Игнатом Рыльцевым.

— Да?!!! — вскрикнул Филипп, а потом опомнился и взял себя в руки. Откуда он мог знать какую-то там Сову? — А кто такая эта Сова? — спросил он.

— Нищенка, проживавшая без документов и прописки в халупе, находящейся совсем недалеко от вашего дома. Но в её доме в книге было найдено письмо, в котором некая Наташа пишет о вашем отце. Эта Сова провела за решеткой долгие годы, пока не знаю, за что. У меня есть фотография молодой женщины, и я хотел бы показать её вашему отцу, возможно, он её узнает… К тому же я полагаю, что эта самая Наташа и проживает в принадлежащем вам доме вместе со своим мужем.

— Простите, а какие у вас полномочия на ведение следствия? — холодным тоном спросил Филипп. — Что, возбуждено уголовное дело? Вы кто, следователь прокуратуры? На каком основании вы лезете туда, куда не следует, а, гражданин Юртайкин? Я уже говорил, что Сапрыкин жив, что никто его не убивал, что он отбыл в Вологду, а, возможно, и ещё куда-нибудь, куда ему угодно. Он имел право отбыть в любом направлении, хоть в Южно-Африканскую республику. Никто, кроме какого-то алкоголика его трупа не видел, какие же основания у вас что-то выискивать, в чем-то там копаться? А в моем доме проживают мои знакомые. Нарушаете закон, гражданин участковый, разгорячился Филипп. — Ваше дело ловить бандитов на вверенной вам территории, а не лезть туда, куда не следует…

— Вы правы, Филипп Игнатович, — также холодным тоном произнес Юртайкин. — И у меня есть основания полагать, что на вверенной мне территории орудует шайка бандитов. А одной из преступниц и была некая Сова, замешанная в убийстве вашего товарища. И не понимаю вашего тона… Я действую из благих намерений…

Филипп решил быть полюбезнее с Юртайкиным. Копание в делах десятимесячной давности отнюдь не было в его интересах. К тому же, было бы очень интересно узнать, кто такая эта Сова, якобы знакомая с его отцом.

— Когда и где мы сможем с вами встретиться? — спросил Филипп. Извините за резкость. Вы, полагаю, слышали, какое страшное горе обрушилось на нашу семью, Валерий Борисович?

— Слышал. И прошу принять мои искренние соболезнования, Филипп Игнатович. Хочу, кстати, добавить, что если бы каждый милиционер добросовестно исполнял свой долг, возможно не совершалось бы громких и тяжких преступлений. Ведь преступники порой находятся буквально рядом с нами, а мы покрываем их. А встретиться нам легко. Завтра я приеду в Москву и подъеду в любое место, куда вы укажете.

— Так…, - задумался Филипп. — Утром… Можете завтра утром? Прямо ко мне домой, на Арбат… Тут удобнее всего поговорить в спокойной обстановке. Ради этой встречи я поеду на работу попозже.

— Я приеду к девяти утра. Вас это устроит?

— Да. Жду вас, Валерий Борисович.

Он положил трубку и собирался уже ехать на дачу, как раздался новый звонок.

— Филипп Игнатович, — раздался в трубке тихий мужской голос, и Филипп узнал того человека в серых брюках и сандалетах, с которым встречался около театра Вахтангова.

— Я…

— Мы встречались с вами несколько дней назад…

— Я помню, — прервал его Филипп.

— Примите мои самые искренние соболезнования по поводу кончины Павла Николаевича и Светланы Михайловны Кружановых. — Спасибо.

— Воистину, неисповедимы пути господни, Филипп Игнатович, — вздохнул незнакомец. — Поверьте мне, я искренне соболезную вам, а особенно вашей супруге. Она такая утонченная и нервная женщина…

— Вы что-то хотите от меня? — снова грубо прервал его Филипп.

— Во-первых, я хочу, чтобы вы меня не прерывали, — холодным властным тоном произнес незнакомец. — А во-вторых, я хочу помочь вашей жене. Искренне хочу помочь ей. Она хрупкая нервная женщина, она не выдержит страшного известия о смерти отца. Ведь она ещё не знает о его смерти?

— Н-не знает…

— Так скоро узнает, слухами земля полнится. Неужели вы хотите, чтобы ваша маленькая дочка осиротела?

— Да вы-то тут причем? Вам нужны деньги, вы их получите…

— Разумеется, получим, — усмехнулся незнакомец. — А для этого хотим сочетать приятное с полезным. И для начала помочь вашей жене не сойти с ума.

— А как это сделать?

— Вот это уже конструктивный разговор… И у нас есть некоторый план… Но это не телефонный разговор, а завтра я хотел бы поговорить с вами. Мне было бы удобно утром…

— Во сколько?! — вскрикнул Филипп. — Утром я не могу…

— А я могу, — властно произнес незнакомец. — А поскольку встреча в ваших интересах, диктовать время и место буду я. Я буду у вас дома в девять утра… Вы поняли меня? Сделайте так, чтобы дома никого не было… Никого… Это может быть опасно, предупреждаю… Называю ваш адрес, если что не так, поправьте меня… — Затем он четко назвал домашний адрес Филиппа. — Все правильно? Хорошо. Значит, в девять утра.

— В десять! — выкрикнул Филипп. — У меня встреча с человеком в девять. И я не имею возможности предупредить его об отмене встречи…

— В десять, так в десять, — согласился незнакомец. — До завтра, Филипп Игнатович.

Филипп положил трубку и тупо уставился в стену. Происходящее казалось ему некой фантасмагорией… У него уже не было сил ехать на дачу, он перезвонил матери и сказал, что не приедет… Затем выпил два стакана виски и завалился спать.

Во сне он увидел Алену. Она стояла на темной железнодорожной платформе и махала ему рукой. А он находился с противоположной стороны. Лицо у Алены было бледное-бледное, освещенное тусклым фонарем и от того казавшееся совсем зеленым, мертвенным.

— Филипп! — крикнула она. — Я так любила тебя, зачем ты убил меня и нашего мальчика?

— Это не я, — крикнул в ответ Филипп. — Это он, Вован! Но его тоже убили!

— Нет! — закричала Алена и как-то очень страшно засмеялась. — Это ты, ты убил нас!

Филипп хотел было что-то ответить, но тут между ними помчался поезд дальнего следования. Из освещенных окон поезда высовывались какие-то люди, они махали руками Филиппу. Он узнал своего отца с торчащими седыми усами, затем печально глядящую на него чету Кружановых, затем незнакомца с больной печенью, затем окровавленное лицо Вована, затем промелькнули какие-то страшные рожи, строящие ему гримасы… И поезд умчался в темную даль.

… На противоположной платформе уже не было никого. Пустота и тишина…

— Алена! — крикнул он. — Где ты? Мне надо кое-что тебе объяснить! Тут так много всего произошло, ты не знаешь! Где же ты?!!!

Никого… Тусклый фонарь, снег на платформе… Зловещая тишина…

И вдруг громкий крик над самым его ухом.

— Вот он ты, убивец! Попался!!!

Он узнал голос Совы. Дернулся в сторону… И проснулся в холодном поту…

Темнота… Гробовая тишина… И ужас… Ужас… Ужас, обволакивающий его со всех сторон, проникающий во все его клетки…

… Проворочавшись всю ночь, Филипп под утро забылся тревожным сном и проснулся уже около восьми часов…

… Ровно в девять часов раздался звонок домофона. Он узнал в трубке голос Юртайкина.

— Входите, Валерий Борисович, — пропустил он в квартиру высокого худощавого черноволосого человека лет тридцати двух. — Только должен перед вами извиниться, у меня гораздо меньше времени, чем я рассчитывал…

Юртайкин никак не реагировал на ослепительную роскошь квартиры, в которую попал. Он молча вытащил из кармана фотографию молодой женщины с белокурыми волосами и показал её Филиппу.

— Нет, я не знаю, кто это, — произнес Филипп, внимательно вглядываясь в фотографию.

— А вот у меня есть подозрение, что эта женщина на фотографии является той самой Совой, которая чуть ли не десять лет жила в Дорофееве бок о бок с его коренными обитателями, пила водку, пела песни, играла на гармошке… Я показал эту фотографию некоторым дорофеевцам. Но… слишком уж большое различие, хотя некоторые и не исключают, что это она. А вот, кто такая эта Сова, никто, разумеется, не знает, включая и председателя поссовета. Я хотел бы, чтобы вы показали эту фотографию своему отцу. Полагаю, что он знает, кто это.

— Хорошо, хорошо, я покажу… — Филипп стал внимательно вглядываться в фотографию, и никак он не мог признать в этой красивой молодой женщине старую гримасницу Сову, принесшую ему столько бед. Ну, совершенно ничего общего. — Только… Знаете… Мне пора, срочная работа…

— Но мне ещё надо вас о многом расспросить…

И снова звонок домофона… «Это он, серый незнакомец», — понял Филипп. — «Как рано пришел, хитрая сволочь… Как неудачно, как же все это мерзко и неудачно получилось… Впрочем, как и все в моей никудышной жизни…»

Он не ошибся. Елейный и вкрадчивый голос незнакомца прозвучал в домофоне. Филипп с досадой поглядел на Юртайкина.

— Что, я не вовремя? — спросил Валерий Борисович. — Но… вы же сами назначили…

— Да вовремя, все вовремя, — бубнил Филипп. — Все вообще, как нельзя, вовремя…

Однако, делать было нечего. Пришлось открывать. Прятать Юртайкина в одной из комнат было глупо и небезопасно. Он не должен был слышать разговора Филиппа с незнакомцем.

— Здравствуйте, Филипп Игнатович, — строго глядел на него незнакомец. Он был одет в серый костюм и стоптанные коричневые мягкие ботинки. Редкие русые волосы были причесаны на косой пробор.

— Здравствуйте. А это вот…, - развел руками он. — Мой знакомый… Валерий Борисович. Он как раз собирался уходить…

— Ну зачем же? — пожал плечами незнакомец. — Пусть побудет с нами. Здравствуйте, Валерий Борисович. Очень приятно с вами познакомиться… Наслышан о вас много хорошего…

— Откуда это вы обо мне могли слышать? — насторожился Юртайкин.

— Секрет, мой маленький секрет, — улыбнулся незнакомец. — Учтите одно обстоятельство — мир настолько тесен, что мы даже вообразить себе этого не можем. И порой случаются столь странные встречи, какие никакой романист с богатой фантазией не сможет придумать… Вы ведь участковый из Владимирской области, не так ли?

— Допустим так… А вы кто? Представьтесь, пожалуйста, и вы, раз уж знаете меня.

— Называйте меня Сидор Артемьевич, нравится вам такое славное имя?

— Имя мне нравится, — сурово произнес Юртайкин. — Только ведь оно не настоящее.

— Боже мой, Валерий Борисович, какие все это условности, — улыбался незнакомец. — Настоящее, не настоящее, какая разница? Важно другое, что я так представился и прошу меня называть именно так. Ладно, перейдем к делу. Поскольку я приехал сюда для разговора с Филиппом Игнатовичем, беседа с вами, Валерий Борисович, будет краткой. Ответьте мне на один вопрос — с чем вы сюда приехали?

— Да почему я вам должен отвечать на ваши вопросы? — сжал кулаки Юртайкин и сделал шаг по направлению к странному гостю.

— Не надо, Валерий Борисович, — скривился словно от зубной боли Филипп, пытаясь предотвратить нежелательный конфликт. — Не надо обострять ситуацию, идите по своим делам…

— Но я не позволю неизвестно кому задавать мне всякие дурацкие вопросы…

— А вопросы далеко не дурацкие, — возразил незнакомец. — Просто от вашей назойливости и навязчивости могут пострадать многие прекрасные люди, и моя задача этому помешать, пока не поздно. Вам хорошо известно, что в семье Кружановых произошло страшное несчастье, так вы выбираете столь неудачный момент, чтобы выспрашивать, вынюхивать, выведывать что-то, как собака-ищейка…

— Заткнись!!! — закричал Юртайкин, бросаясь с кулаками на наглеца. Но невзрачный незнакомец так ловко увернулся от нападавшего, что тот чуть не ударился носом в противоположную стену. А когда он обернулся, на него глядело дуло вороненой «Беретты».

— Дурашливый вы какой-то, господин Юртайкин, — произнес незнакомец, продолжая улыбаться в лицо милиционеру. — Идете с голыми кулаками на стену. Желаете добра вот этому господину, а можете причинить именно ему огромное зло…

Юртайкин озирался по сторонам. Он вовсе не хотел сдаваться и раздумывал, как бы ему выбить оружие из руки этого странного человека. Филипп же бросился к незнакомцу и зашептал:

— Я, я скажу вам, зачем он пришел… Вот… смотрите… Он пришел показать мне эту фотографию. Вот она… Только с этой целью.

Юртайкин с презрением поглядел на Филиппа. Незнакомец же бросил мимолетный взгляд на снимок, продолжая наставлять дуло пистолета в лоб Юртайкину.

— Понятно, понятно, — закивал головой он. — Все, в целом, понятно… Да и до этого мне все было понятно… Жалко только, что наш молодой и горячий сыскарь не понимает многих вещей. Так мы их ему объясним, всего и делов-то… Откройте дверь, Филипп Игнатович, будьте так любезны… — Он зверским взглядом поглядел на Филиппа и прошипел: — А если не откроете, через секунду в вашей замечательной квартире будет лежать труп поселкового участкового с дыркой во лбу. Вам ведь именно этого не хватает для полной гармонии и безоговорочного счастья, не правда ли? А вы, Валерий Борисович, не шныряйте глазами по сторонам, прежде, чем вы дернетесь, я завершу вашу так и не начавшуюся блистательную карьеру сыщика… Открывайте дверь, Филипп!!!

Филипп на негнущихся ногах, поплелся к двери. Юртайкин же продолжал с ненавистью глядеть на своего врага.

— Ненавидите? — улыбнулся незнакомец. — Понимаю… Мы с вами враги, исконные, заклятые, как кошка с собакой… Но мы, в отличие от них люди, гомо сапиенсы, то есть разумные твари и кроме инстинктов понимаем ещё и свою выгоду… А… вот и они…

В комнату вслед за Филиппом вошло пятеро головорезов. Каждый был ростом не менее метра девяносто пяти. В руках у всех были наготове пистолеты.

— Ну? — спросил один.

— Нормально, Чиж, — произнес незнакомец. — Вот, Валерий Борисович приехал сюда, чтобы показать фотографию некой молодой дамы Филиппу Игнатовичу. — При этих словах, он взял фотографию из рук Филиппа и, даже не взглянув на нее, бесцеремонно положил её во внутренний карман пиджака. Так вот, он выполнил свою задачу, и я предложил ему убираться отсюда восвояси. А он не отдает себе отчета в том, что ему было бы целесообразно сделать это. Ему кажется, что дальнейшее присутствие его в этом помещении продиктовано обстоятельствами.

— Так шлепнуть его, и все, — пробасил Чиж. — А пушку сунуть в руку этому… Проблем-то, — фыркнул он.

Юртайкин побледнел, поняв, что связался не с теми, с кем надо. По глазам великана он видел, что тот и не думает блефовать, что для него сделать это — раз плюнуть.

— Человеческая жизнь самоценна и бесценна! — провозгласил незнакомец в сером и поднял вверх палец. — Мы не собираемся действовать с позиции грубой силы. — При этих словах он положил «Беретту» в карман серого кургузого пиджачка. — Мы постараемся убедить господина Юртайкина в том, что его деятельность в этом направлении пагубна и чревата последствиями. Что вы суетитесь, старший лейтенант? Что произошло? В чем состав преступления? Давайте, давайте, садитесь вот в это кресло и быстро объясняйте суть дела.

Юртайкин мрачно поглядел на присутствующих и сел в мягкое велюровое кресло.

— Суть дела в том, что по моему подозрению в октябре прошлого года на вверенной мне территории во Владимирской области был убит гражданин Сапрыкин Владимир. Имею основания полагать, что к этому убийству причастна некая нищенка Сова, исчезнувшая в ту же ночь из поселка.

— По поводу смерти Сапрыкина вам даст, а по-моему, уже дал объяснения его приятель Рыльцев Филипп. К тому же, полагаю, что этот самый Сапрыкин не достоин такой чести, чтобы из-за его исчезновения надо суетиться, вести какие-то там розыски и беспокоить уважаемых людей. Исчез, и ладно. Даже если его действительно нет в живых, общество от этого нисколько не потеряет, а, напротив, даже может выиграть. Что же до нищенки Совы, то, смею вас уверить, гражданин законник, что старые нищенки имеют право появляться и исчезать куда им угодно без вашего на то высочайшего согласия. Уж больно много вы хотите, — вдруг побагровело его лицо, а рука снова полезла в карман пиджачка. — Итак, запомните то, что скажет вам хозяин квартиры законопослушный гражданин Рыльцев, и запомните хорошенько. Другого шанса сохранить вашу драгоценную жизнь мы вам не дадим. Итак, Филипп Игнатьевич, ваше слово. Где гражданин Сапрыкин? Жив ли он?

— Жив ли на нынешний момент Сапрыкин, я не знаю, но в октябре прошлого года живой и невредимый он убыл из Дорофеева на свою родину в Вологду. Так, по крайней мере, он мне сказал. А поехал он туда, либо в другое место, я не проверял.

— Вы поняли, Валерий Борисович? — строго спросил человек в сером.

Униженный и оплеванный Юртайкин молча кивнул головой.

— Все, Валерий Борисович. Вставайте и убирайтесь отсюда восвояси. И огромная к вам просьба — никогда больше не приезжайте сюда, в эту квартиру и желательно никогда не встречайтесь со мной. Ну разве что я сам к вам приеду по каким-нибудь вопросам во Владимирскую область. Все. Катитесь подобру-поздорову, и не ищите черную кошку в темной комнате. Тем более, что там её нет. Не знакомы с трудами Конфуция? Вижу по вашим честным карим глазам, что нет. Вы свободны…

— И все же неплохо бы замочить его, — неодобрительно покачал головой Чиж.

— Никуда он от нас не денется, — махнул рукой человек в сером. Адрес знаем, семья у него, жена, сын, ничего тут нагнетать… Ищете врагов на каждом шагу… Ступайте, гражданин Юртайкин. Приступайте к выполнению своих прямых обязанностей и не берите на себя функции МВД и прокуратуры.

Юртайкин встал и, сопровождаемый Филиппом, угрюмо побрел к входной двери.

Выходя из подъезда, он увидел справа три шикарные иномарки. Они как по заказу синхронно отсалютовали ему светом фар. А из первой машины вышла женщина лет сорока пяти, в кожаном брючном костюме. Светлые волосы её были распущены по плечам. На глазах темные очки, на лице густой макияж. От неё приятно пахло французскими дорогими духами.

Она подошла и встала прямо перед оторопевшим Юртайкиным.

— Как вы себя чувствуете? — спросила она. — Хорошо, — пробубнил он.

— Я знаю, вы из Владимирской губернии… Человек вы молодой, работаете недавно. Не помните, как десять лет назад в Дорофеево был обнаружен труп мужчины… А я помню… Он был вполне обыкновенный гомо советикус, не лучше и не хуже других, только любил совать свой длинный бурун не туда, куда надо… А вот совсем недавно местный алкоголик Дресвянников обнаружил другой труп. А вот этот труп был трупом грешника, убийцы и мерзавца. И поэтому он не был предан земле, а исчез с места своей кончины и пешком поперся к помойной яме, где, в вонючих объедках и сгинул. На сей момент он давно сожран голодными крысами. Третьим не желаете стать?!!! — вдруг крикнула она и сняла свои темные очки. И Юртайкин вдруг похолодел. И от её источающих ненависть темно-синих глаз, и ещё от того, что он узнал в этой женщине ту молодую белокурую девушку, фотографию которой он принес Филиппу Рыльцеву. Третьим обликом этой женщины была нищенка Сова, которой, впрочем Юртайкин никогда не видел.

— Ну?!!! Говори, ищейка?!!! — Женщина сделала резкий шаг к Юртайкину.

— Нет.

— Учти одно, мент, я умираю и возрождаюсь, я привидение, я фантом… И ничего ты мне не сделаешь, как бы не старался… Пошел отсюда!!!

И сделала ещё шаг. Юртайкин непроизвольно отступил назад перед этим напором всепоглощающей ненависти. Женщина захохотала, а три иномарки синхронно загудели.

Юртайкин побрел, не солоно хлебавши, красный от стыда и бессильной ярости. Женщина же махнула рукой сидящим в машинах и вошла в подъезд…

9

… - Ну, как тут наша Алиса? — спросил главврача больницы человек невысокого роста, с редкими русыми волосами, одетый в черный дакроновый костюм, белую рубашку и серый модный галстук. На ногах были лакированные ботинки с длинными носами. Лицо его украшали слегка затемненные очки в золоченой оправе. Вид вполне презентабельный и представительный, вызывающий уважение.

— Более менее, — вздохнул врач.

— Разумеется, она не знает о смерти Павла Николаевича?

— Скрываем пока, по возможности, — ответил врач. — А что там с Филиппом Игнатовичем?

— Глубокая депрессия. Впрочем, это неудивительно. Столько на него всего навалилось… Две смерти, больная жена, двухмесячная дочка на руках. Сами понимаете…

— Да…, - вздохнул главврач. — Ужасное несчастье… А она… Такая нервная, такая впечатлительная… И сколько можно от неё все это скрывать?

— Ладно… Готовьте к выписке.

— Да все готово. После звонка Филиппа Игнатовича мы сделали все, что от нас требуется. Он совершенно прав в том, что её немедленно нужно везти на заграничный курорт. Куда он хочет её везти?

— Полагаю, в Германию. Видимо, на юг Германии, в район Шварцвальда.

Невысокий человек вышел из кабинета и сел в кресло в приемной. Врач выглянул в окно и увидел там шестисотый «Мерседес» стального цвета и ярко-красный «Ауди», дорогие, солидные машины. А затем пошел готовить Алису к выписке. Утром позвонил Филипп и сказал, что он болен и не может приехать за женой. Вместо него приедет его коллега по работе Сидор Артемьевич.

… Примерно через час Алиса, бледная, накачанная лекарствами, вышла из палаты. Сидор Артемьевич пошел ей навстречу.

— Здравствуйте, Алиса Павловна, — улыбнулся он ей. — Я вижу, что вам гораздо лучше. Ни о чем не беспокойтесь, все будет в порядке…

— А что с Филиппом? — еле слышным голосом спросила Алиса.

— Он очень плохо себя чувствует, ему тяжело. И ваша задача взять себя в руки… В такие тяжелые минуты близкие люди должны поддерживать друг друга. И вы можете оказаться гораздо более стойкой, чем ваш муж. Он поначалу держался, но потом сильно сдал.

— Хорошо, я постараюсь. А куда мы поедем?

— Сначала к вам на дачу за Филиппом, а затем едем в аэропорт Шереметьево. Уже взяты билеты во Франкфурт на Майне. Вы с мужем поедете отдыхать в Германию, и туда же прилетит несколько позднее Павел Николаевич.

— А как же Даша?

— Она пока останется на попечении матери Филиппа Ларисы Юрьевны. Вы не можете взять маленькую дочку с собой. Вам обоим надо думать только о себе.

— А мама? Мы же должны похоронить ее…

— Послушайте, Алиса Павловна, это сделает Павел Николаевич. С ним уже говорили. Ваша задача не похоронить себя…

Алиса хотела было что-то возразить, но почувствовала, что у неё нет сил.

Сидор Артемьевич, Алиса и постоянно стоящий рядом с ней Женя Гуреев спустились вниз к машинам.

— Садитесь сюда, — приоткрыл перед Алисой дверцу «Мерседеса» Сидор Артемьевич.

— Но я бы хотела ехать на нашей машине, — возразила Алиса, жалобными глазами глядя на Женю. Но тот стоял молча. Филипп предупредил его, что за Алисой приедут его знакомые, и Женя должен делать все, что скажет Сидор Артемьевич. Умный и проницательный телохранитель, всецело преданный семье Кружановых понимал, что что-то тут не так, что за всем этим кроется нечто странное, но он отдавал себе отчет в том, что не в состоянии сопротивляться приказам. Да и не в его компетенции это было — он простой телохранитель, и не более…

— Ничего, Алиса Павловна, — мягко произнес Сидор Артемьевич. — Вам будет удобно и в нашей машине. Это прекрасный автомобиль, сами видите…

Алиса вздохнула и покорно влезла на заднее сидение «Мерседеса». Женя хотел было тоже сесть рядом с ней, но тут его аккуратно, но властно оттерли от машины. Он хотел было что-то предпринять, но тут произошло нечто необычное… К зданию клиники подъехала серый «Хиндай», и из неё быстро вышел ни кто иной, как маститый кинорежиссер Игнат Рыльцев. Семидесятипятилетний мэтр был одет в модный джинсовый костюм и остроносые сапожки. Он с не свойственной для своего почтенного возраста прытью подбежал к стальному «Мерседесу».

— Алиса! — воскликнул он. — Выйди из машины… Я видел, как ты села…

Алиса вышла из машины и подошла к тестю.

— Дорогая моя, — развел он в стороны свои длинные руки. — Прими мои глубочайшие соболезнования… Какое горе, какая беда свалилась на всех нас! И Светлана Михайловна, и Павел…

— Заткнись…, - прошипел Сидор Артемьевич, пытаясь закрыть ему рот рукой. От ужаса Алису шатнуло в сторону. Женя Гуреев поддержал её.

— Что происходит? — одними губами произнесла белая как полотно Алиса. — Что происходит?

— Вы что?!!! — закричал Рыльцев, отшатываясь от странного человека в черном дакроновом костюме. — Что вы себе позволяете?

— Садитесь в машину, Алиса Павловна, — властно произнес Сидор Артемьевич и моргнул глазом своим людям. Те крепко взяли молодую женщину под руки и попытались посадить в машину. Но та поняла, что происходит что-то странное и непонятное и закричала истошным голосом. На помощь ей бросился Женя Гуреев. Один из нападавших ударил его кулаком в лицо. Но Женя успел увернуться и удар получился скользящим. Затем он отпрыгнул в сторону и вытащил из-за пояса пистолет. Мгновенно передернул затвор и выстрелил в своего противника. Пуля попала тому в правое плечо, и он упал на асфальт. В ответ раздалось несколько выстрелов, и Женя упал замертво. Ошалелый от ужаса Рыльцев бросился было к своей машине, но ему кто-то подставил подножку, и он растянулся рядом с трупом верного Алисиного телохранителя. Сама Алиса все это время кричала таким страшным истошным голосом, что этот голос даже перекрывал грохот от выстрелов.

— В машину ее!!! — закричал Сидор Артемьевич.

На сей раз к ней применили настоящую силу. Ее резко впихнули в машину, и дверца захлопнулась.

— С этим что делать? — спросил один из нападавших.

— С собой! Нечего его тут оставлять. Свидетель…

Режиссера схватили под руки и сунули во вторую машину. Туда же посадили раненого товарища. Машины рванули с места.

На асфальте остался окровавленный труп верного телохранителя. И кто бы мог ответить на вопрос — ради чего погиб молодой цветущий парень, отслуживший армию, единственный сын у матери? Никто не смог бы… Просто он попал в водоворот событий, в роковое стечение обстоятельств…

… Машины мчались по переулкам, а затем выехали на трассу. Между двух мордоворотов билась в истерике несчастная Алиса. На переднем сидении рядом с водителем сидел мрачный как туча Сидор Артемьевич. Какая же нелегкая принесла туда этого окаянного Рыльцева? Как все скверно получилось, как скверно… Он даже не знал, что сказать Алисе, как заставить её прекратить страшную истерику.

— Послушайте, Алиса Павловна, — произнес, наконец, он. — Все не так просто в этой жизни… И пожалуйста, не бойтесь нас…

— Вы бандиты! Вы бандиты! Вы убили Женечку! Вы расстреляли его! Где Филипп? Куда вы меня везете?!!! — кричала она. — А папа? Что с папой? Он мертв?! Что вы молчите?! Он мертв? Его нет?!!!

— Да, к сожалению, ваш тесть сказал правду. Павел Николаевич умер в бернской клинике… Но мы желали вам добра, поверьте нам. Мы хотели оградить вас от этой информации… А ваш телохранитель… Мне искренне жаль, но вы же видели, он выстрелил первым. Его никто не хотел убивать… Это был лишь ответ… Вы же видели…

Сидевшие в машине с удивлением глядели на своего шефа. Он словно бы оправдывался перед ней. О н, который всегда считал себя правым, который никогда не в чем не сомневался…

Сидор Артемьевич не был никаким Сидором Артемьевичем. Сидящий на переднем сидении невысокий человек в черном костюме был ни кто иной, как крупный авторитет Роман Дергач. Он возглавлял одну из преступных группировок, подчинявшихся Ферзю. Отважный, бескомпромиссный, жестокий, убить человека для которого было делом совершенно обычным, он на сей раз оправдывался перед какой-то избалованной доченькой богатого нувориша… Что за дела такие?

— Куда едем? — спросил водитель.

Роман немного помолчал, о чем-то напряженно думая.

— Ко мне. В Воронцово, — скомандовал он, наконец.

— А того? С тем-то что делать?

Роман вздохнул.

— Того повезем в ангар.

Он набрал по мобильному телефону номер сидящего в сопровождающей машине.

— Чиж, как он там?

— Залупался поначалу, теперь притих…

— Везите его в ангар. А мы едем ко мне. Планы меняются…

— Чего это ты вдруг? — подивился Чиж.

— Чего, чего?!!! — неожиданно обозлился глупому вопросу Роман. — А ничего. Сказал, ко мне, значит, ко мне. Везите Рыльцева в ангар, свяжите и караульте. Перезвоните мне… Все!

Тем временем Алиса окончательно обессилела и затихла на заднем сидении между двух мордоворотов. Было непонятно, спит ли она, бодрствует ли…

— Эх, братаны, — вдруг тяжело вздохнул Роман, обращаясь то ли к ним, то ли к самому себе. — Знали бы вы, как я устал от всего этого…

10

… Игнат Константинович Рыльцев очнулся в холодном огромном ангаре. Он лежал на бетонном полу, тело его ныло от полученных ударов, кружилась от жутких впечатлений голова… Когда все это было? Что все это было?!!!

Он поехал навестить в частной клинике больную невестку, решил выразить ей свои глубокие соболезнования, и вдруг… Похищение, удары, перестрелка, труп телохранителя Кружанова… Его самого заталкивают в машину и везут неизвестно куда… Читавший в газетах о всевозможных преступлениях, похищениях, рэкете, он никогда, как и большинство людей, не сталкивался с этим. И вдруг… Среди бела дня, ни с того, ни с сего…

… Неожиданная гибель четы Кружановых возбудила его до предела. Он сообразил, что наследницей всего огромного состояния теперь станет Алиса, а, соответственно, и его сын Филипп. Это радовало и будоражило режиссера, находившегося в подвешенном состоянии. Крук, финансировавший его фильм, привлекался к уголовной ответственности по очень серьезной статье и находился в бегах. Съемки фильма приостановились на неопределенный срок. Получивший деньги на съемки Рыльцев, снял примерно десятую долю картины. Фильм получался кровавый и по сути дела невероятно убогий. Малообразованный и властный Крук диктовал свои условия, которым приходилось подчиняться. На главные роли пришлось приглашать современных звезд, людей мало одаренных, зато избалованных вниманием и очень много требующих. На некоторые женские роли Круком были рекомендованы фотомодели, не обладающие вообще никакими актерскими способностями, зато прекрасно владеющие стриптизом и другим искусством, способным привлечь к фильму массового зрителя. Работа не вызывала у Рыльцева ничего, кроме жуткого нарастающего раздражения. Но главное раздражение было впереди — Крук исчез, прекратились и поступления. Рыльцев хотел было обратиться за помощью к Кружанову, но тот уехал в Америку, затем в Швейцарию, а затем…

Рыльцев был уверен в том, что катастрофа не была случайностью. Вне всяких сомнений, это была работа Крука и его людей. Он читал в желтой прессе о давней тяжбе Кружанова и Крука по поводу нефтеперерабатывающих комбинатов в Сибири. Устранение Кружанова, безусловно было невероятно выгодно Круку. А раз выгодно, значит, это его рук дело. В последнем номере модной газеты Рыльцев прочитал, что сразу после внезапной гибели Кружанова работники Генеральной прокуратуры нагрянули на один из комбинатов и провели там тщательный обыск. Кроме того, по неподтвержденным данным, в Россию вот-вот должен был приехать сам Крук и отстаивать свои права через суд. Всем было хорошо известно, какие связи в правительстве имел покойный Кружанов и как там закрывали глаза на его махинации, на многомиллионные неплатежи налогов, на заказные убийства тех чиновников, которые хоть как-то могли препятствовать его деятельности. После прочтения этой газеты, он и решился немедленно навестить невестку. Пока не поздно, надо было хоть что-то поиметь от денег Кружанова. Но… человек предполагает, а Бог располагает… Впрочем, надо было предполагать и ему, что совать свой нос в дела Кружанова крайне небезопасно… И вот результат… Он стал невольным свидетелем кровавой разборки бандитов, и теперь…

Игнат Константинович поморщился от пришедшей в его голову мысли… Да, он свидетель, его засунули в машину, ударили пару раз по ребрам и повезли сюда… Завязали глаза, швырнули в этот огромный пустой ангар. И ушли… Что же будет теперь? Что с ним будет теперь?

Ему идет семьдесят пятый год, он бодр и полон сил. Всю жизнь он крутился, выкручивался, перекручивался… Гремел, возвышался и падал… И никогда не давал жить своим конкурентам… Он был бизнесменом по сути дела, и давно, ещё с пятидесятых годов жил по волчьим законам рынка… Давил диссидентов, кричал на них с высоких трибун пленумов и съездов… Вымогал себе награды, выбивал квартиры для своих многочисленных брошенных жен… У него было пятеро детей от разных браков, но, пожалуй, единственным человеком, к которому он относился, как к сыну, был двадцативосьмилетний Филипп. Он был чем-то похож на него. Взбалмошный, авантюрно настроенный, постоянно пытающийся что-то урвать от жизни… Да и внешне был просто поразительно похож на него… Рост, кудри, орлиный нос, порода, короче говоря… Он гордился сыном, когда тот разорвал отношения с дочерью Кружанова, но ещё более стал им гордиться, когда тот снова сошелся с ней и вошел в дом магната. У них родилась дочь, одновременно и его внучка, и внучка мультимиллионера Кружанова… Нет, Рыльцевы не пропадут ни в какое тяжелое время… Так казалось ему.

У Игната Константиновича Рыльцева полностью отсутствовала категория совести. Если это было в его интересах, он мог написать донос на коллегу, мог публично ошельмовать его с высокой трибуны, написать разгромную статью в центральную газету… И по прошествии лет нимало не стеснялся своих поступков. Ведь это же делал ОН. И во благо СЕБЕ. А значит, все правильно…

Отношения его с женщинами носили своеобразный характер. Сам он был женат восемь раз. Первый раз он женился в конце войны. Его должны были призвать на фронт в конце сорок четвертого. Он женился на дочери военкома, она забеременела от него, и на фронт Рыльцев, естественно, не попал. Бросил её Игнат Константинович сразу же после войны, за ненадобностью. И женился на дочери маститого режиссера. Поступил во ВГИК. Кончил его, снял конъюнктурный фильм, получил за него Сталинскую премию третьей степени, и тут же развелся и с этой женой. За ненадобностью.

Дольше всех он прожил со своей шестой женой Ларисой, матерью Филиппа. Более десяти лет. Он почти любил её. Она была тиха и непритязательна. Когда он заявил ей, что больше её не любит и собирается жениться на другой, он хотел выбить ей квартиру, как сделал для предыдущей. Лариса отказалась, и ушла, ничего не взяв от него, кроме сына. Воспитывала его сама, на свою скудную зарплату. Иногда Рыльцев подкидывал ей от своих щедрот. Впоследствии Филипп, поссорившись с матерью, переехал жить к отцу, который некоторое время ходил в холостяках…

… Это жены, только жены… А сколько было любовниц. Все хорошенькие актрисы, снимавшиеся у него, прошли через рыльцевскую постель. Он показывал неграмотным в сексуальном отношении девчонкам чудеса секса. В этом отношении Рыльцеву равных не было. Когда он увидел в ленинградском театре не очень молодую, но фантастически красивую синеглазую блондинку Веронику Лемберг, он сказал себе, что не будет считать себя человеком, если эта женщина не будет принадлежать ему. К тому же замужем она была за ничтожным позером Вадимом Навроцким, к которому Рыльцев относился с бесконечным презрением.

Вероника оказалась единственной, кто не поддался чарам Рыльцева. Она дала ему пощечину и убежала от него. И он поклялся отомстить ей. По его поручению оператор Тынчеров позвонил в Новосибирск находящемуся там на съемках Навроцкому и сообщил мужу, что Вероника утверждена на главную роль в фильме Рыльцева. С душещипательными подробностями, разумеется… Но последствия оказались гораздо более тяжелыми, чем ожидал Рыльцев. То, что Вероника была изгнана Навроцким из дома, это ладно… Но дальнейшее… Это было уже чересчур… Вероника Лемберг зарезала ножом любовницу Навроцкого… Вот это шекспировские страсти…

Рыльцев тоже немного поучаствовал в процессе над Лемберг и внес в исход дела свою лепту. Он не явился на суд, но дал письменные показания, в которых в принципе не писал о Лемберг ничего дурного. Кроме одного Лемберг была утверждена на главную роль в его фильме, и никто её с роли не снимал. Все прекрасно знали, что это значит… Да и сам не отрицал того, что она была его любовницей. На неё крепко прилип ярлык продажной девки, истерички… Она получила восемь лет тюрьмы… Что было с Лемберг в дальнейшем, Рыльцев не знал…

… Он лежал на бетонном полу ангара и вспоминал всю свою жизнь… Руки его связаны не были, он присел, затем встал и начал ходить по ангару…

Да, видно пришел конец его долгой жизни… Ну и что? Надо платить по счету… Хотел нажиться на чужом горе, пожалуйста… Сидел бы себе тихо в своей квартире, получал пенсию, крутился на тусовках, снимал бы рекламные ролики, клянчил бы деньги в высоких инстанциях, любил бы молодую жену, ан нет — ладно, за что боролся, на то и напоролся… Пора держать отчет перед Богом… Только бы не мучили — пристрелили бы, и все… А зачем им его мучить? Какой прок? Он свидетель, и все, значит, надо его уничтожить…

Рыльцев гордился тем, что ему, в общем-то, не страшно… Он стар, сед, мастит — терять ему нечего… Он достойно прожил свою семидесятипятилетнюю жизнь. Снял два десятка фильмов, получил звание народного, несколько премий, объездил полмира, любил неимоверное число женщин… Что же ему, до ста лет доживать? Он умрет героем, на боевом посту…

… Мысли его прервала открывающаяся со скрипом железная дверь ангара…

Рыльцев насторожился, сделал несколько шагов назад.

… В ангар, в сопровождении тех громил, которые привезли его сюда, вошла невысокая женщина. Рыльцев был близорук, очки его были разбиты, когда его вталкивали в машину, и лица её он разглядеть не мог. А она медленно и уверенно шагала к нему. На ней была черная кожаная куртка и такие же брюки, белокурые волосы были эффектно распущены по плечам.

— Здорово, Игнат Константинович, — сказала она, останавливаясь метрах в десяти от него. — Давненько мы с тобой не виделись…

— Вы кто? — напрягся Рыльцев. Лицо её казалось ему знакомым, но он никак не мог вспомнить, где он видел эту стройную статную женщину. Она была немолода, ей на вид было не меньше лет пятидесяти. Нагримированное лицо, морщинистая шея, усталые глаза…

— Лет двадцать не виделись, — произнесла она. — Когда-то ты очень хотел меня, Рыльцев. А что, если сейчас… Я не против… Лучше поздно, чем никогда…

Рыльцев сделал несколько маленьких шажков по направлению к ней. Оттянул веко в сторону, чтобы лучше разглядеть его лицо…

— Ну, узнавай, узнавай, что у тебя такая слабая память, Рыльцев? Впрочем, таких, как я, у тебя было много, очень много… Всех и не упомнишь… А и какая разница? Факт один — ты когда-то хотел меня, теперь я хочу тебя. Я дура, не захотела потрахаться с народным артистом СССР. Раскаялась, имела время подумать… Целых восемь лет…

— Вероника?! — наконец, узнал её Рыльцев.

— Какая разница? У меня было много имен, кликух, погонял… Много славных приключений… Но тревожит меня только одно — что я не воспользовалась твоим предложением… И удовольствия не получила, и в твоем фильме не снялась. Я, кстати, смотрела его в зоне, там нас баловали порой хорошими фильмами. Там Пронькина снялась, Ритка. Неплохо сыграла, кстати, жаль что впоследствии она совершенно спилась… И вообще, это твой лучший фильм. Ты можешь снимать и хорошие фильмы… Он такой чистый, трогательный, Ритка поет там такой замечательный романс…

— Ты бы сыграла и спела лучше, — выдавил из себя Рыльцев.

— Я и так пела, — усмехнулась Ника. — В электричках пела, на гармошке играла. Реализовалась, короче, и без твоей помощи. И в психушки не наведываюсь по нескольку раз в год, как Ритка… А вот о том, что не переспала с народным, раскаиваюсь. И хочу восполнить. Давай, восстановим статус-кво…

— Как это? — пробормотал Рыльцев.

— Как? А вот так. В натуре. Как это делается… Я слыхала, что ты творил со своими любовницами. Давай, продемонстрируй на мне. Раздевайся!

— Ты что? С ума сошла? — побледнел Рыльцев. А за спиной Ники бесстрастно взирали на происходящее трое парней дюжего роста.

— Да нет, выдержала вот, как ни странно. Меня в первую же ночь хотела изнасиловать в СИЗО одна крутая. Сазониха её, помнится, звали… Не получилось у нее, как и у тебя… Потом в СИЗО ночью навалились гуртом… Спасибо покойному отцу, научил кое-каким приемчикам… Отсидела в карцере, на хлебе и воде. И не раз, я отчаянная была… То и дело наказывали… А сокамерницы зато зауважали… И с ума не сошла, и форму сохранила, и интересные роли сыграла… А теперь тебя хочу. Хочу, и все тут. Раздевайся, Рыльцев! — зловещим голосом, произнесла она.

Рыльцев окаменел от ужаса. Тут к нему подошли трое молчаливых парняг и встали рядом с ним.

— Сам будешь, или помочь? — спросил один.

Рыльцев понял, что надо подчиняться. Он снял с себя модную куртку, затем джинсы, затем футболку…

— Дальше, дальше, — командовала Ника.

Рыльцев стал стягивать с себя носки.

— Вот носки мог бы и не снимать… Трусы снимай свои модные… Экие они у тебя чудные, — неодобрительно покачала головой она.

Пришлось выполнить и это. Рыльцев снял цветастые длинные трусы и прикрыл срам руками.

— Стыдиться стал? — покачала головой Ника. — Это славно. Ну ладно, пора раздеваться и мне. Поганый ты, правда, какой, старый, дряблый, грудь в седом волосе… Тьфу! Одно только славно, что народный…

Она сняла с себя кожаную куртку, бросила её на бетонный пол и осталась в черных кожаных брюках и ярко-красной маечке с короткими рукавами. На левой руке Рыльцев заметил глубокий шрам.

— Да, чуть было меня в зоне не порезали…, - заметила его взгляд Ника. — Врач колдовал, хороший был врач…

— Мы что, прямо при них… будем? — промямлил Рыльцев.

— Да нет, конечно, они мальчики послушные, выйдут. Но свидетель все же будет. Давайте его сюда, ребята!

Парни вышли из ангара, а через несколько минут в дверях появилась сгорбленная фигура.

— Это ты?!!! — закричал Рыльцев и непроизвольно убрал руки с причинного места. Вошедший человек со скорбным видом глядел на уныло висящий половой орган гордости советского кинематографа.

11

— Да поверьте же вы, наконец, Алиса, что вам тут никто не желает зла, — говорила Алисе высокая статная шатенка лет тридцати. — Вас действительно хотели огородить от страшного известия о кончине вашего отца. Но… Муж мне говорил, этот ваш тесть появился так не вовремя… И поэтому все это… началось…

— Но если мне желают добра, почему меня не везут к мужу? Почему привезли сюда?

Они сидели в уютном дачном доме на плетеных креслах. На круглом столике стояли самовар, чашки, пирожки, варенье, конфеты. Открытое лицо хозяйки располагало к себе. Рядом в коляске лежал и гулил пятимесячный малыш, темноволосый, кудрявенький. Но Алисе было не до мальчика. Она думала о своей двухмесячной Настеньке, думала о любимом муже, с которым неизвестно что происходит…

— Поймите одно, вам уже столько пришлось пережить, что нового удара вы можете и не вынести… Одно могу сказать — зря вы так безоговорочно верите вашему мужу. Он не тот человек, за которого себя выдает…

— Зачем вы это мне говорите? — зарыдала Алиса. — Вы скажете, что и мои родители не те люди, за которых себя выдавали?

— Почему? — пожала плечами хозяйка. — Ваш отец был крупным бизнесменом, не мафиози, не бандитом, ваша мама, полагаю, была достойной женщиной. И ничего плохого про них я сказать не могу… Речь идет только о вашем муже, который, кстати, жив и здоров. И находится на своей квартире, либо на даче, либо на работе. За ним никто не следит, это никому не нужно, Алиса… Так что вы не нагнетайте обстановку… Мы хотим вам помочь… И первым делом, оградить вас от вашего мужа…

— Да кто вы такие? Какое отношение вы имеете к нашей семье? Зачем вы во все это лезете? Мы и сами разобрались бы с ним…

— Неужели вы полагаете, что жить с преступником и аморальным человеком это большое счастье? Когда-нибудь вы поймете это и без нас. Только поздно будет… Он прикарманит ваши деньги, и просто вышвырнет вас на улицу… А мы кто такие? Никто… Просто одна знакомая моего мужа имеет самое прямое отношение к вашему мужу и много о нем знает. Выпейте чаю, вы такая бледная… И поверьте, вам не желают здесь зла. Вы женщина, я женщина… Мы должны понять друг дружку. И та, которая что-то знает о вашем муже, тоже женщина… Она много страдала в этой жизни. И я много страдала… Я тоже жила с ужасным человеком, с садистом. И мы не хотим, чтобы страдали вы. Страдали от этой развратной породы Рыльцевых…

— Какое вы имеете право?!!! — закричала Алиса. От её крика испугался и заплакал малыш. Мать подошла к нему и взяла его на руки. А тут в комнату вошел и хозяин дома. Это был Роман Дергач.

— Она не имеет право, не имеет, — сказал Роман и сел рядом с Алисой. — Сашка, успокойся, что раскричался? Дай мне его, Юленька…

Хозяйка дала ему сына, и Роман стал качать его на колене, что-то шепча ему на ушко. Малыш развеселился и снова стал гулить. Алиса как-то немного успокоилась, глядя на счастливую чету.

— Не имеет, — повторил Роман. — И я не имею. Но кое-кто имеет. И она скоро будет здесь. И если вы пожелаете, она вам многое расскажет, Алиса Павловна. Боюсь только, не станет ли вам хуже от этого рассказа.

— Я не так уж слаба, как вам всем кажется, — уверенно произнесла Алиса. — И хочу одного — правды. Мне надоела бесконечная ложь…

— Значит, вам расскажут, — вздохнул Роман. — Все расскажут. Но несколько позднее… Пока могу вам сообщить, что на имущество вашего отца наложен арест. Ведется следствие, об этом целый день передают «Новости».

— А мне на это наплевать, — гордо сказала Алиса. — Я лишилась родителей, а это главное. Мой отец работал в научно-исследовательском институте. Он физик. У нас была трехкомнатная квартира. Отец в тридцать лет защитил докторскую диссертацию. Мы были так счастливы… А в девяностом году началась другая жизнь… Он стал богатеть дикими темпами. Он приватизировал какие-то предприятия, заводы, комбинаты… У нас появилось все, что нужно… Машины, особняки, виллы на Западе.

— Да, про виллы тоже передавали по телевидению. Теперь от вашего отца открещивается вице-премьер. Будто он его знать не знает…

— Благодаря кому он вообще стал вице-премьером? — презрительно скривила губы Алиса.

— Но согласитесь, и он немало помогал вашему отцу… Тут такие дела… Говорить не хочется. То, чем занимаемся мы, это просто детские шалости по сравнению с теми хищениями…

— Не надо об этом. Мне не нужны ни виллы, ни особняки, ни иномарки. Мне нужна моя дочка…

— Да никто у вас её отнимать не собирается, — рассмеялся Роман. Правда, Сашка? — И он стал ерошить мягкие кудряшки сына.

— А когда в таком случае вы отвезете меня к ней? — запальчиво спросила Алиса.

— Да в любое время, когда вы захотите. Единственная просьба к вам немного побыть здесь и дождаться одной женщины, которая вам кое-что расскажет. Мы полагали, что вы гораздо слабее, чем есть на самом деле.

— Но позвонить-то на дачу я могу?

— Да разумеется, вот вам мобильный телефон. Звоните.

Он протянул телефон Алисе. Юля с каким-то осуждением поглядела на мужа, но тот едва заметно махнул ей рукой, ничего, мол страшного…

Алиса набрала номер дачи.

— Алло. Это кто? Лариса Юрьевна? Как там Даша?

— Алиса? Где ты? — спросила свекровь. — Даша в порядке. Но… Тут приходили из прокуратуры с ордером на обыск… Все перевернули вверх дном… Был Андрей Антонович Шафран, говорил, что в офисах фирм Кружанова тоже проходили обыски. А его вызывают на допрос в Генеральную прокуратуру.

— А что Филипп? — спросила Алиса.

— Филипп собирается с Андреем Антоновичем лететь в Берн, чтобы привезти сюда…

— Маму и папу, — тихо произнесла Алиса.

— Ты знаешь?

— Все знаю. А где же ты?

— Я… В одном месте. Я скоро буду… Не беспокойтесь обо мне. Главное, что с Дашей все в порядке.

Пока она разговаривала, Роман передал мальчика жене и подал ей знак, чтобы она ушла…

— Так что? — спросила Алиса. — Скоро придет ваша таинственная женщина?

— Скоро, — ответил Роман. — Но пока она не пришла, я вам кое-что про неё расскажу…

Алиса выпила крепкого чаю и приготовилась слушать рассказ Романа.

— Все началось давно, лет двадцать назад… Она была замужем, у неё тоже была маленькая дочка, чуть постарше вашей Даши… Она была театральной ленинградской актрисой, очень талантливой, потом она это доказала… Считала себя счастливой, считала, что замужем за порядочным человеком… Я не знал её тогда, но мне кажется, что она была чем-то похожа на вас, Алиса Павловна… Одухотворенная, утонченная женщина. Хотя она была постарше, ей уже было за тридцать… Она была счастлива, просто счастлива, любила мужа, любила дочку, любила работу… Все рухнуло в один миг… Скажите мне вот что, могли бы вы убить человека, женщину, короче говоря, вашу соперницу в любви?

— Не знаю, наверное, нет, — тихо произнесла Алиса.

— Наверняка, совсем недавно, если бы вас спросили, в состоянии ли вы перенести такое горе, какое обрушилось на вас сейчас, вы бы тоже ответили отрицательно. Однако, переносите с честью. Кто знает, на какие поступки мы способны в критические минуты… Мы и сами этого порой не предполагаем. Короче говоря, эта женщина, чистая, любящая, открытая душой сначала была оклеветана одним мерзавцем, которого вы, кстати хорошо знаете, а затем предана своим любимым мужем… Она в порыве ярости зарезала свою соперницу и получила восемь лет тюрьмы. Вы представляете, что такое ВОСЕМЬ лет тюрьмы?

— Вряд ли, — покачала головой Алиса.

— Она отсидела их от звонка до звонка… Выдержала с честью все испытания. А потом надела на себя маску… Она могла бы заняться чем-нибудь другим, но она слишком презирала этот мир. Она стала глумиться, лицедействовать над этой жизнью. Побиралась по электричкам, пела, играла на гармошке, жила в глуши… И кто знает, сколько времени она бы вела такой образ жизни, если бы однажды в электричке не встретила… Знаете кого? Точную копию своего заклятого врага…

— Это…, - побледнела Алиса. — Я, кажется, начинаю что-то понимать… Неужели?

— Это все ерунда, Алиса Павловна. Пока все это ерунда. Ну встретила и встретила человека, как две капли воды похожего на своего отца. Важно другое, зачем этот человек ехал поздно вечером на электричке в далекую глушь, какие у него были планы…

— Ну и какие же у него были планы?

— Самые страшные… Чудовищные планы… Впрочем, они были продиктованы весьма благородной целью.

— Благородной?!

— Да, благородной. Женитьбой на женщине, которая ждет от него ребенка.

— То есть, на мне?

— Да, на вас. Только для этого надо было устранить другую женщину. Которая тоже ждала от него ребенка…

— Боже мой, боже мой, — Алиса закрыла руками лицо. — Этого не может быть…

— Не может, вы правы, — вздохнул Роман. — Только, к сожалению, было.

— Ну и что?! — Алиса отняла руки от лица и приподнялась с плетеного кресла. — Он сделал это?

— Он сам был не в состоянии сделать это. Это должен был сделать другой…

11

— Это ты?! — закричал Рыльцев. — Ты какого черта здесь делаешь?

Бледный, сгорбленный, трясущийся с похмелья Вадим Навроцкий в этот момент вовсе не был похож на героя-любовника фильмов шестидесятых-семидесятых годов и любимца публики. Он испуганно озирался по сторонам, а затем взгляд его остановился на совершенно обнаженном мэтре, который брезговал снимать его в своих шедеврах, считая его появление на съемочной площадке дурной приметой. Навроцкий тупо уставился на это странное и неприятное зрелище. Ника в это время стояла, повернувшись к Навроцкому спиной.

— Эге, — прохрипел Навроцкий. — Игнат Константинович… Это вы? Какими судьбами? Какая приятная встреча! Не ожидал от вас такой экстравагантности…

— А что здесь делаете вы? — выдавил из себя Рыльцев.

— Что здесь делаю я? — пожал плечами Навроцкий. — Понятия не имею… Приехали какие-то головорезы, вытащили из квартиры, швырнули в машину и привезли сюда… Ничего, скоро выкинут вон… От меня поживиться совершенно нечем… Я нищ, как церковная мышь… А тут, глядишь, и похмелиться дадут… Честное слово, у меня в кармане семь рублей, даже бутылки пива на них не купишь… Однако, и видок же у тебя, народный Советского Союза…, улыбнулся он. — Получаю истинное удовольствие от лицезрения такой замечательной особи…

— Будь спокоен, Навроцкий, дадут тебе похмелиться, — раздался голос Ники. — Тут народ не такой жадный, как ты. Помнится, в свое время ты своей жене не отнес ни одной передачи в тюрьму, хотя кормили там далеко не так, как в ресторане Дома Кино, где ты бесконечно торчал. Да и в лагеря её собирала больная мать, только что похоронившая мужа, а не процветающий киноактер, получавший за съемочный день больше, чем она в месяц.

— Вы кто? — прошептал Навроцкий. — Вы… откуда?

— Все оттуда же, Вадим Петрович. — Из мест, не столь уж отдаленных, из стран СНГ, из Казахстана, например… Ты, как говорится, уедешь к северным оленям, в жаркий Казахстан уеду я… Только ты ездил к северным оленям то в Норвегию, то в Финляндию, то в Швецию, а Казахстан оказался вовсе не таким уж жарким, — поежилась она от неприятных воспоминаний. Почитывали мы там в свободное время «Советский экран» и другую прессу, от жизни не отставали, так что в курсе, как ты гремел в те годы… Эй, ребята, нет у вас там в багажниках холодненького пивка для актера Навроцкого! — крикнула она, поворачиваясь лицом к бывшему мужу. — А то он усох совсем, как я погляжу!

— Ника? — пролепетал позеленевший от страха Навроцкий.

— Она самая, — сказала Ника и похлопала Навроцкого по небритой щеке. А затем вытащила из кармана кожаных брюк платок и, брезгливо морщась, тщательно протерла руку. В это время один из парней молча принес бутылку «Жигулевского» и протянул её Нике. Та так же молча подала её Навроцкому.

— Испей, горемыка… Сейчас тебе предстоит суровое зрелище, усмехнулась она. — Так что набирайся сил. На стриптиз Рыльцева ты не сумел поглядеть, погляди на мой… А потом увидишь крутой секс, какого и тебе не снилось…

Она стала расстегивать верхнюю пуговицу на кожаных брюках.

— Ты что? Не надо! — крикнул Навроцкий, держа в руках неоткрытую бутылку пива. — Обалдела, что ли?

— А почему это не надо? Надо… Мы же с ним старые любовники, не правда ли, Игнатий? Ну, чего же ты молчишь?

— Не было между нами тогда ничего, — пролепетал Рыльцев, держа сплетенные пальцы на причинном месте. — Она ударила меня по щеке, вырвалась и убежала.

— Правда? — спросила Ника. — А я, честно говоря, позабыла в лагерях… Думала, что на самом деле что-то было… Там хорошо умеют память отбить. Ну, раз так — одевайся, начинать с нуля с тобой совсем уж неинтересно. Ты стар, хил и отвратителен, — стала констатировать Ника, брезгливо глядя на него. — Грудь впалая, покрыта жестким седым волосом, ноги кривые, тощие, твой уд довольно скромных размеров, напротив же, яйца висят, как у слона. К тому же ты потрясающе бездарен, тебе никто никогда об этом не говорил?

Рыльцев стал дрожащими руками натягивать трусы… Навроцкий же тупо глядел на бутылку пива, не зная, как ему её открыть.

— А ты зубками, — посоветовала Ника. — Помнится, раньше умел… Удивлял всю честную компанию. У тебя были такие крепкие зубки…

Навроцкий открыл рот и показал полное отсутствие передних зубов.

— Ах ты, мать твою…, - так и ругнулась с досады за бывшего мужа Ника. — Пропил челюсти-то, Вадим Петрович?

— Выбили недавно, — признался он. — По пьяни.

— А ну тебя, — сплюнула Ника, взяла у него бутылку и открыла её о выступ на железной двери ангара. Подала бывшему мужу, и тот стал жадно глотать холодный напиток. За это время Рыльцев успел принять приличный вид.

— Эге, — отвлекся от похмелья Навроцкий. — Эдак вы выглядите куда лучше, Игнат Константинович… А то… права Ника, больно уж вы отвратительны…

— Ладно тебе оскорблять пожилого человека, Навроцкий, — заступилась за режиссера Ника. — Сам-то выглядишь куда хуже даже одетым. Ботинки не чищены, брюки мятые, воротник рубашки грязный, ни убавить, ни прибавить, настоящий ханыга… А развлечение вам, ребятишки, будет покруче сексуальной сцены. Хватит лакать, Вадим Петрович, побереги свой мочевой пузырь, посерьезнела она. — Скажи лучше, где наша дочь Алена?

При этих словах она сделала угрожающий шаг по направлению к Навроцкому.

— Как где? — пожал плечами он. — Она… уехала…

— Куда уехала? — Ника сделала ещё полшага и приблизилась к Навроцкому почти вплотную. Наступила своей туфлей ему на ботинок. Он выдернул ботинок и отшатнулся назад, Ника продолжала идти на него.

— Куда-то… То ли в Питер, то ли в Стокгольм, — лепетал он. — А что, она уже взрослая…

— Кто тебе это сказал?

— Вот… — Навроцкий показал пальцем на Рыльцева. — Его сын. Филипп.

— Да нет, — вздохнула Ника. — Соврал тебе Филипп. Закурим, что, ли с понтом! — Она вытащила из кармана кожаной курточки пачку «Вирджинии-Слим» и протянула её сначала Навроцкому, а потом Рыльцеву.

Навроцкий дрожащими пальцами вытащил сигарету, Рыльцев отказался.

— Извините, я забыла, что вы курите только трубку. На всех обложках журналов в седых усах и с трубкой во рту. А мы подымим с вашего разрешения… Перешла вот с «Беломора» на эти чудные сигареты. — Щелкнула зажигалкой около лица Навроцкого, затем прикурила свою сигарету. — Так что соврал тебе Филипп Игнатович. Не поехала она ни в Питер, ни в Стокгольм. А поехала она с Филиппом Игнатовичем на электричке в Александров, чтобы попасть на его дачу. Там ведь у него дача, а, Рыльцев?

— Там… Но я там никогда не был…

— Да это никого и не интересует, были вы там или нет. Главное, что Алена тоже там никогда не побывала. Потому что по дороге её, беременную на третьем месяце убил по приказу Филиппа его приятель Владимир Сапрыкин! — глядя в глаза Навроцкому, отчеканила она. — Ну, какова подмосковная трагедия? — наслаждалась она произведенным впечатлением. — Ну а зачем решился на это Филипп, думаю, вам, отец Игнатий, объяснять не надобно? Вы ведь знаете, что у него были денежные проблемы?

— Но… Я… потом… помог ему…

— Это потом. А тогда ему надо было жениться на дочери Кружанова, чтобы остаться в живых…

Ей не дал договорить Навроцкий, который швырнул недопитую бутылку пива на пол и пошел на Рыльцева.

— Твой сын… Ты… Сволочь… Я тебя убью… — Он сжал свои сухонькие кулачки и попытался ударить Рыльцева в лицо. Старик ловко увернулся, так как был в значительно лучшей форме, чем Навроцкий. Но тот попытался сделать это ещё раз. Рыльцев увернулся снова. Тогда Навроцкий снова обмяк, сел прямо на бетонный пол и зарыдал.

— Я слыхала, что ты клянчил у Филиппа роль в фильме его отца, — с презрением произнесла Ника. — Это правда?

— Но я же не знал, я не знал, — рыдал Навроцкий. — Я бы его, гада, задушил собственными руками. Аленушка моя, девочка моя… Бедная моя девочка… Росла без матери, все на мне… Я её кормил, водил в садик, в школу, стирал ей, готовил…

— Вообще-то, как я слышала, это делала твоя Надя, — возразила Ника. И я, в принципе ей очень за это благодарна. Да и ты отблагодарил её, вышвырнув вон из дома…

— Где этот гад? Где он? Поехали к нему! Я лично должен убить его! — крикнул Навроцкий, поднимаясь с пола.

— Вряд ли он даст тебе так запросто себя убить, — усмехнулась Ника. Да и не достать тебе его. Он должен вылетать в Берн за покойными Кружановыми. А прилетит, побазаришь… Будет время.

— Эх, Ника, Ника, какая ты стала…, - почти стонал Навроцкий. — А тем не менее, красивая еще… Стройная… Одета модно…

— Доказательства?! — очнулся, наконец, от шока и Рыльцев. — Какие имеете доказательства преступления Филиппа? Я не верю, ни единому вашему слову не верю…

— Доказательства железные. Стопроцентные доказательства, Игнатий, будь спокоен. Два живых свидетеля, которые в любую минуту дадут показания против твоего сына. А поэтому заткни свою пасть, пока тебе её не заткнули другие. Ты сейчас не в Доме кинематографистов, не забывай это, — сузив глаза, произнесла Ника. — И твоя поганая жизнь зависит от меня…

— Ну раз так, пусть… Пусть… Пусть подвергнется справедливому возмездию, — картинно взмахнул рукой Рыльцев. — Я его этому не учил!

— Ты учил его подлости, учил его всегда думать только о личной выгоде… А уж твои уроки он использовал на все сто… Раз ему было надо, он пошел и на страшное преступление. Ради денег, ради выгоды… Такие-то они дела, дорогие ребятишки, ум, честь и совесть нашего искусства…

Навроцкий опять поник, присел на пол и тихо стонал, обхватив голову руками.

— Хватит скулить, Навроцкий, — сказала Ника. — Противно на тебя смотреть. Ты же мужчина, как-никак… Эй, ребята! — крикнула она. Отвезите его домой, не могу больше с ним общаться. Как это я тебя любила, ума не приложу, вот уж дура-то была…

В ангар вошли двое ребят и молча встали рядом с сидящим на корточках Навроцким.

— Вставай, Петрович, и катись отсюда. Только учти — сиди тихо и не рыпайся. Твои заявления никто не примет — ни МВД, ни прокуратура, твой номер самый последний.

— Ника, — прошептал он. — Ты-то как? Чем занимаешься? А… Хотя понятно, пробил твой час…

— Пробил, пробил, а может быть, ещё и не пробил. Час Совы наступает ночью, а пока, как видишь в дверном проеме, белый и довольно солнечный день… Все, хватит базарить, уматывай отсюда… Не могу больше на тебя смотреть, тошнит…

Навроцкого вывели из ангара. Ника молча смотрела на Рыльцева.

— Чего вы хотите от меня? — тихо спросил Рыльцев.

— Я от тебя ничего не хочу. От тебя хочет компенсации Наташа, которую ты ограбил…

— Ты и про это знаешь?

— А как же? Конечно, знаю. Она же была единственной, кто не бросил меня тогда, кто писал мне письма, кто помогал моей бедной матери. А ты умудрился оттяпать у неё квартиру после того, как твоими усилиями Леня Садовников был выдворен из СССР. Его квартира досталась твоей очередной жене, а Наташа, только что выписавшаяся из квартиры матери и не успевшая прописаться у Лени, была оттуда попросту вышвырнута. И сколько она не ходила по инстанциям, всюду натыкалась на отказ, что она против ума, чести и совести советского искусства? Ведомственная квартира-то уже была предназначена, сам знаешь, кому… А за это время умерла и её мать. Так что она осталась вообще без площади, мыкалась по углам, и только значительно позже переехала в комнату в коммуналке на улице Чайковского, выйдя замуж за Родиона. То, что Леня умер в Париже от рака в страшной нищете, ты, разумеется, знаешь? Впрочем, ты всегда узнаешь все самым первым.

— И чего же ты хочешь?

— Темнить не стану, хочу твоей квартиры на Тверской с видом на Кремль. Она достанется Наташе и Родиону. И дом твоего сына во Владимирской области тоже. Ты душил Леню Садовникова всеми возможными и невозможными методами. Но как ты помог ему отправиться в длительную командировку в Париж, а потом организовал такую травлю, что его лишили советского гражданства — это просто шедевр… Это лучшее твое произведение… И, главное, не только из-за обычной ненависти и зависти бездари к таланту, но и из-за того, чтобы вселить свою очередную брошенную жену в ведомственную квартиру Садовникова. Органическое сочетания приятного с полезным. Так что, пришла пора рассчитываться, Рыльцев. Хочу квартиры и дома…

— В обмен на что? На свободу Филиппа?

— Да одурел ты, старый, совсем, что ли? При чем тут твой ублюдочный сынок? В обмен на ТВОЮ свободу… Тебя же сейчас тут на куски порежут, только я глазом моргну… А я, полагаешь, за жизнь своей злодейски убитой дочери и несостоявшегося внука, возьму с тебя квартиру для подруги? Ну и идиот же ты, как я погляжу!

— И как мы это сделаем?

— Поедем к нотариусу, подпишешь дарственную. И выпишетесь с женой из квартиры. Не боись, останетесь в центре, на улице Чайковского будете жить, в коммуналке. В комнате Родиона. Там соседи, правда, не лучшие, уголовничек один проживает и ещё буйно помешанная старуха, поэтому оттуда Наташа с Родионом и съехали. Сейчас в той комнате таджикская семья беженцев проживает, пятеро детей… Сам понимаешь, комнатушка не в лучшем состоянии, обосрано все, обои отодраны, мебель поломана… Но, ничего, говорят, скоро риэлтеры скупят старые квартиры в центре, а вам дадут по квартирке в спальных районах. Там и закончишь свой век…

— А если я не соглашусь? — набычился Рыльцев, воочию представив себе мрачные перспективы.

— Тогда закончишь свой век тут, в этом славном ангаре, — спокойно констатировала Ника. — Закроем тебя тут, и все… С голоду сдохнешь… И не жалко тебя ничуть.

— Сдохну, так сдохну, — твердо заявил Рыльцев. — А к нотариусу не поеду…

— Как знаешь, — пожала плечами Ника и пошла к выходу. Дверь с лязгом захлопнулась и послышался звук ключа в замке. Рыльцев остался в кромешной тьме…

12

— Дашенька, доченька моя, — плакала и одновременно смеялась Алиса, целуя дочку. — Наконец-то, мы снова вместе… Как она, Лариса Юрьевна? Не капризничала, не болела?

— Да нет, Алиса, все нормально. Мы очень хорошо с ней жили… Да и помощниц тут полным-полно, каждая занимается своим делом.

— А Филипп? — вдруг побледнела Алиса, и глаза её стали злыми и колючими. — Он был здесь?

— Был. Незадолго до того, как тут был произведен обыск… Кстати, работники прокуратуры составили тщательную опись всего имущества. Так что теперь ничего нельзя брать, продавать…

— Наличные деньги в доме были?

— Нашли только пять тысяч долларов. Они очень удивлялись этому обстоятельству, что в доме такого человека, как Кружанов, нашлась только такая малая сумма…

Алиса горько усмехнулась.

— Думаешь, Филипп взял? — поняла её усмешку свекровь.

Алиса только пожала плечами.

— А как же папа и мама? — спросила она.

— Два часа назад в Швейцарию вылетел заместитель Павла Николаевича. Завтра он вернется обратно и привезет…

— Андрей Антонович?

— Нет, другой, Курышев, кажется… А Андрея Антоновича, я уже говорила, сегодня вызывают на допрос к следователю в Генеральную прокуратуру. Вообще, творится что-то страшное, Алиса…

— Эх, Лариса Юрьевна, страшно то, что погибли папа и мама. А все остальное — чепуха. Пусть у нас конфискуют все. Лишь бы моя дочка была рядом со мной. Я теперь понимаю, что это значит…

— Почему именно теперь?

— Потому что я очень много узнала и поняла за сегодняшний день. И главное, что я поняла, что ценнее наших детей для нас нет ничего. А Филипп… Единственное, что я хочу — это никогда его больше не видеть…

— Но почему? Объясни. Как-никак, он мой сын.

— Да? Кстати, он в свое время предал и вас и вернулся в отцовский дом. Но дело не в этом. Вы знаете, сейчас мне кажется, что я сплю и вижу какой-то нелепый, сюрреалистический сон… И самое страшное, что именно в этом сне я и прожила всю свою жизнь, по крайней мере, взрослую жизнь, за какой-то пеленой, завесой. Жила впотьмах, ничего не зная и не понимая… Жизнь представлялась мне счастливой и безоблачной… А теперь передо мной разверзлась бездна…

— И все же?

— Позднее, Лариса Юрьевна, немного позднее…

Они занялись обычными домашними делами, которых, несмотря ни на что, в доме было очень много. А вечером их ждало новое потрясение…

Позвонил один из сотрудников Кружанова и сообщил, что Андрей Антонович Шафран был арестован прямо в кабинете у следователя Генеральной прокуратуры и препровожден в Бутырскую тюрьму.

— Господи, Алиса, что нам делать? — всполошилась Лариса Юрьевна.

— А ничего не делать, просто жить, и все. Нас с вами не арестуют, не за что. Единственное, чего я хочу, так это уехать из этого опечатанного особняка и жить в квартире, которая принадлежит лично мне, в которой прописаны и я, и моя дочка. А здесь все давит, гнетет…

К вечеру они собрали самое необходимое и выехали в Москву на Арбатскую квартиру Алисы. Многочисленную прислугу пока попросили остаться в особняке. Из квартиры Алиса позвонила адвокату Кружанова Цимбалу и просила его утром приехать к ней домой.

— Жуткие дела творятся, Алиса Павловна, жуткие, — сказал ей Цимбал. Только что я узнал, что подал в отставку вице-премьер. Да, господин Крук одерживает победу над покойным Павлом Николаевичем… Но, ничего, я буду отстаивать ваши интересы до конца. Я уже был в Бутырской тюрьме, куда препроводили Андрея Антоновича, и буду также отстаивать его интересы. Хоть это и довольно сложно. Как выяснилось, очень рисковым и неосторожным человеком был покойный Павел Николаевич, высоты брал с наскока, ничего не боясь и не подстраховываясь… Рассчитывал на поддержку в высоких кругах. А вот оно как оборачивается… Извините за нескромный вопрос, Алиса Павловна, как у вас с наличными деньгами? Вы примерно знаете, сколько стоят мои услуги?

— У меня есть счета в нескольких банках на вполне приличную сумму. Не считайте меня, в конце концов, за полную идиотку, — холодно произнесла Алиса. — Меня почему-то все держат то ли за круглую дуру, то ли за блаженную…

— Да извините пожалуйста, не берите все так близко к сердцу… Завтра утром я буду у вас. И то, что принадлежит лично вам, так вашим и останется, это я обещаю твердо…

… Сама того не желая, Алиса оказалась втянута в водоворот событий и вынуждена была заниматься делами, о которых в прошлом, за спиной могущественного отца, и понятия не имела. Но рядом была дочь, и она должна была жить сыто и достойно. А для этого нужны были деньги… И за них теперь, оказывается, надо бороться…

… Через день из Швейцарии были доставлены тела Павла Николаевича и Светланы Михайловны. Еще через день они были похоронены на Ваганьковском кладбище. Народу собралось довольно мало. Были Алиса, Лариса Юрьевна, несколько наиболее преданных сотрудников Кружанова, адвокат Цимбал. Звонили Рыльцеву, но его молодая жена с тревогой сообщила, что он, с тех пор, как поехал в клинику к Алисе, больше дома не появлялся. От Филиппа также не было ни слуху, ни духу.

— Все в порядке, — шепнула Цимбалу Алиса. — Все совершенно в порядке вещей. Крысы бегут с тонущего корабля.

— Только они не учитывают одного обстоятельства, — ответил Цимбал. Что ещё не вечер, и посмеется тот, кто смеется последним.

Выяснились обстоятельства гибели четы Кружановых. Действительно, все походило на нелепую случайность. Хотя были некоторые моменты, которые заставляли задуматься. Именно в то время, когда машина ехала в аэропорт, на мобильный телефон Павлу Николаевичу раздался звонок, в котором ему сообщили, что им всерьез заинтересовалась Генеральная прокуратура. Затем последовал ещё один звонок, в котором непонятно кто сообщил неизвестно что, но факт, что нечто крайне неприятное. Кружанов сильно разнервничался и выругал водителя за то, что он едет слишком медленно. Тот стал обгонять ТИР, и машина перевернулась. Об этом рассказал единственный оставшийся в живых из находившихся в машине телохранитель Кирилл. Он был доставлен из Берна и в настоящий момент находился в довольно тяжелом состоянии в институте Склифосовского.

— Ладно, папа и мама, пусть земля вам будет пухом, — тихо произнесла Алиса, кидая в могилу горсть земли. — Спите спокойно. А мы уж тут как-нибудь разберемся…

На следующий день она поехала в больницу к телохранителю. Уговорила врача пустить её к нему.

— Ну что, Кирюша, — подсела к нему Алиса. — Расскажи, как все это было. Да поподробнее, пожалуйста, не упуская ни одной мелочи. Особенно меня интересует второй телефонный звонок.

Все лицо у Кирюши было в пластырях и бинтах. Он с трудом шевелил сломанной челюстью.

— Второй-то? — переспросил он. — Павел Николаевич побледнел, услышав что-то, крикнул в трубку: «Быть того не может!» Потом слушал, кивал головой. Я сидел на переднем сидении, но поглядывал на него искоса. Потом произнес: «Вот сволочь! Вот мерзавец! Убийца! И такого человека мы впустили к нам в дом!!!» Светлана Михайловна встревожилась. «Что случилось, Паша?» спрашивает. А он ничего не ответил и как закричит на Виталика: «Что так медленно ползешь?! Мы таким образом и на рейс опоздаем. Давай быстрее!» Виталик и рванул, обгоняя ТИР. Остальное, наверное, знаете, машина перевернулась. Виталик и Светлана Михайловна на месте, насмерть… А меня и Павла Николаевича отвезли в клинику. А там уж он… Сами знаете…

Алиса глядела куда-то в стену, о чем-то напряженно думая.

— Понятно, Кирюша, понятно… Все мне теперь понятно… Спасибо, что остался жив и что все запомнил. Выздоравливай скорее. Тут тебе фрукты, конфеты, печенье, соки… Пока!

Алиса вышла из палаты и прошептала:

— Воистину, в этом мире человек человеку волк. И каждый должен бороться только за себя. И за своих самых близких людей… А остальное… пусть пропадет пропадом…

13

По Ленинградскому шоссе мчалась черная «Волга». Погода была неважная, прохладная, моросил мелкий дождик. Машину вел пожилой человек, с коротко подстриженной седой бородкой, в больших роговых очках и в модной клетчатой кепочке. На заднем сидении автомобиля лежал черный кейс. Мужчина вел автомобиль аккуратно, правил не нарушал, скорость машины не превышала восьмидесяти километров в час, и поэтому он удивился, когда его на сто втором километре тормознул гаишник. Мужчина послушно сбавил скорость и притормозил машину около сине-белого «Жигуленка» ГИБДД. Вышел из своей «Волги» и пошел назад.

— Здравствуйте, — произнес старший лейтенант ГИБДД, человек среднего роста, крепкого телосложения и довольно смазливой внешности, с густыми усами и в молодцевато сидящей на нем форменной фуражке. — Ваши документы, пожалуйста.

Пожилой человек протянул милиционеру документу на машину и права.

— Так… Гражданин Макаров Олег Александрович, — прочитал гаишник. Так… Так… Присядьте, пожалуйста, в мою машину…

— Я что, нарушил что-нибудь? — улыбнулся белыми зубами Макаров. Вроде бы, я ехал аккуратно, алкоголя не употреблял уже давно, скорость не превышал…

— Да нет, просто надо кое-что проверить, — спокойно ответил милиционер. — Некоторые формальности.

Макаров сел в машину на переднее сидение. Гаишник сел на водительское место и продолжал внимательно изучать документы.

Смотрел он их настолько долго, что Макаров начал нервничать.

— Вы скажите, в чем дело, — произнес он. — А то, понимаете, я очень спешу…

— А куда вы так спешите? — улыбнулся вдруг гаишник. И отчего-то его улыбка не понравилась Макарову.

— Я следую в Санкт-Петербург. По делам, — холодно ответил Макаров.

— Очень хорошо, просто даже замечательно. И вы обязательно поедете в Санкт-Петербург. Непременно поедете…

В кармане у гаишника зазвенел мобильный телефон.

— Алло… Да… Все в порядке… Да, да…, - говорил он, не глядя на Макарова. — Все в полном порядке…

— Так что? — спросил Макаров, когда разговор закончился. — Я могу ехать?

— Можете? Да вы просто обязаны ехать в Санкт-Петербург. Вас там очень ждут. С нетерпением…

Поведение гаишника, его странные слова и не сходящая с тонких губ улыбка начинали тревожить Макарова. Во всем этом было нечто непонятное и противоестественное.

— А можно я тоже поеду с вами? — спросил гаишник. — Понимаете, в чем дело… Моя машина барахлит… По-моему, там что-то с зажиганием… Подвезете до ближайшего поста?

— Но вы могли бы позвонить, — вяло запротестовал Макаров. — У вас вот телефон имеется…

— А что звонить? Мне надо срочно быть у поста ГАИ. То есть, ГИБДД, сам никак не могу привыкнуть к этому названию… Вы же сами слышали, звонят, беспокоят. Так подвезете или нет? — Он протянул Макарову документы.

Макаров пожал плечами и вышел из машины. Вылез и гаишник. Они подошли к макаровской «Волге» и сели в нее. Макаров тронул машину с места.

— Не нравится некоторым «Волга», — произнес, отчаянно зевая гаишник. — А по-моему, прекрасная машина, как вы полагаете, Олег Александрович?

— Меня устраивает, — сухо ответил Макаров, набирая скорость. При этом он взглянул в зеркало заднего вида на кейс, лежащий на сидении.

Вскоре показался и пост ГИБДД. Макаров начал было притормаживать, но гаишник вдруг вытащил из кармана пистолет и властно приказал:

— Гони дальше…

На посту их никто не задержал.

— Быстрее езжай, быстрее, — приказал сидящий рядом. — Сам же говорил, что хорошая у тебя машина…

Макаров похолодел. Он понял, что дела его плохи…

— Бородка-то не колет? — участливо спросил гаишник. — А то отклеил бы… Сразу стал бы выглядеть гораздо лучше…

От ужаса Макаров так повернул руль, что чуть не врезался в летящую навстречу иномарку.

— А вот этого не надо… Не надо, — строго произнес «гаишник». — Мне ещё пожить хочется… Да и тебе ещё рано помирать. Отклеишь свои прибамбасы, сразу лет на тридцать-сорок помолодеешь… А ну-ка стой, притормози, бабушка какая-то голосует… Надо подвезти, старость надо уважать…

С каким удовольствием «Макаров» на хорошей скорости сбил бы стоявшую на обочине «бабушку», одетую в цветастое платье, из-под которого торчало другое, ещё более цветастое, и в белую кепку с огромным козырьком. Не узнать эту «бабушку» он не мог.

Но… в ребра упиралось дуло пистолета, и он вынужден был остановить машину около нее.

— До Питера подбросите, люди хорошие? — спросила Сова, залезая на заднее сидение.

— Подбросим, подбросим, — закивал «гаишник». — Мы как раз туда и едем. Вот, гражданин Макаров нас с вами туда отвезет…

— Ой, спасибо, ребятишки, спасибо, так повезло, — кряхтела Сова. — На хорошей скорости к ночи доберемся.

— Может быть, хватит ломать комедию, — спросил «Макаров». — Может быть, прямо здесь разберемся. Ни к чему нам ехать так далеко.

— Нет уж, поехали, — возразила Сова. — А если вы, гражданин Макаров, не в состоянии вести машину, то вот старший лейтенант ГИБДД может посодействовать. А вы перебирайтесь ко мне назад, мы с вами посудачим о жизни нашей многогрешной.

— А и верно, — согласился «старший лейтенант». — Так оно будет спокойнее. А то что-то вы, гражданин Макаров, очень нервничаете… Останавливайте, останавливайте вашу волжаночку. Я тоже хорошо умею водить эту марку машин…

«Макаров» покорно и обреченно остановил машину и полез на заднее сидение. А «старший лейтенант» сел на водительское место и резко тронул машину с места.

— Славная нам предстоит дорога, — мечтательно произнесла Сова. — Всю жизнь я мечтала попутешествовать из Москвы в Петербург, да ещё и в такой славной компании.

«Макаров» старался держаться подальше от своей экзотической спутницы, глядел в окно на мелькающие там поля и деревья.

В машине на некоторое время воцарилось гробовое молчание.

— О том, что около постов ГИБДД надо держать себя соответственно, вас предупреждать не надо? — осведомился «старший лейтенант».

— Не надо, — буркнул «Макаров».

— И не вздумайте снимать ваш камуфляж, а то будет несоответствие фотографии на правах с вашим обликом. И откуда только вы берете эти фальшивые документы, ума не приложу… Вроде бы человек положительный, и на тебе…

— Хватит вам, блюститель закона! — прервала его Сова. — За хорошие деньги можно справить себе и хорошие документы, да и хороших друзей, кстати, тоже. А сколько этот господин вывез денег из дома Кружанова, знает только он сам, да разве ещё сам дьявол. И не думаю, что он везет их все с собой… Скорее всего, основная сумма ждет его в надежном месте, куда их доставил надежный человечек… Небось, за кордон намылились, гражданин Макаров? Куда-нибудь, в Финляндию и далее… Я права?

Она была совершенно права, и «Макарову» осталось только отвернуться и обреченно вздохнуть.

— Зря вы так вздыхаете, гражданин Макаров, — сказала Сова. — Вас ждут очень приятные сюрпризы, очень интересные встречи, я уверена, что они поднимут вам настроение.

— Представляю, что это за встречи, — пробурчал «Макаров».

— Ни в коем случае не представляете. Больно уж вы высокого о себе мнения, — возразила Сова, сурово глядя на закамуфлированного собеседника. И вообще, должна вам заявить, что фантазией вы не блещете… Грим какой-то убогий себе подобрали… Берите пример с меня, любезный друг. Так что ваш плагиат никуда не годится…

— Так давайте, раскамуфлируемся, — предложил «Макаров». — И разговаривать сразу станет легче.

— Да что вы? Игра — это лучшее, что есть на свете. Актрисы из меня не вышло, так я хоть реальную жизнь превращу в большую сцену… Огромное удовольствие, должна вам сказать… Но, друг перед другом нам теперь играть особенно нечего, я, например, о вас знаю очень много, даже слишком. А вот вы обо мне почти ничего… К тому же вы не знаете имя нашего славного водителя. Если захотите к нему обратиться, называйте его Жорж. Он охотно откликается на это красивое французское имя. А как к вам обращаться в случае чего? Нельзя же все время по фамилии?

— Паясничаете все? — пробурчал «Макаров». — Вот как к вам обращаться? Неудобно же вас называть Совой…

— А почему бы и нет? — пожала плечами Сова. — Мне, например, нравится это погоняло. Но можете называть меня Вероникой Сергеевной. Правда, красиво звучит? И гораздо интеллигентнее, нежели Сова…

— Ах вот оно что, — произнес «Макаров». — Так я и думал…

— А почему вы так думали, позвольте вас спросить?

— Духи у вас какие-то характерные, трудно уничтожить этот запах.

— Ишь ты, разнюхал! — расхохоталась Сова.

— Да и вообще, я стал догадываться…, - произнес «Макаров», припоминая утро пятидневной давности…

… Когда незадачливый милиционер Юртайкин покинул шикарную квартиру Рыльцева, через некоторое время туда вошла женщина с распущенными белокурыми волосами в кожаном брючном костюме и ярко-красной блузке.

— Меня зовут Вероника Сергеевна, — сказала она. — И я должна вас кое о чем попросить. В присутствии этих господ. — Она указала на человека в сером и сопровождавших его телохранителей. — Так вот. Вы должны позвонить вашей жене и предупредить её, что не сможете за ней приехать. За ней приедет Сидор Артемьевич Головинский. Запомнили? Это ваш ближайший друг. Звоните немедленно. И жене и главному врачу клиники.

Филипп Рыльцев пожал плечами, мрачным взором оглядел собравшихся в его квартире сомнительных людей и стал набирать номер телефона.

— И чтобы все, как надо, — скомандовала она. — Любое лишнее слово, и вы труп, Филипп Игнатович.

Филипп предупредил и жену и главврача, что за ней приедет его приятель на «Мерседесе» стального цвета и положил трубку.

— Вы умница, все делаете правильно, — одобрила Вероника Сергеевна. Мы надеемся на ваше благоразумие и впредь. Учтите, любой лишний шаг будет для вас чреват самыми неприятными последствиями. Не вздумайте удрать. Все только начинается…

Филипп пристально глядел на стройную белокурую женщину и от страха и волнения никак не мог сообразить, где он её видел.

И только когда за незваными гостями захлопнулась дверь, он с ужасом подумал: «Неужели?…»

Да, это была она… Молодая девушка с наивными глазами на фотографии, нелепая нищенка Сова, лицедействующая в электричке, а затем терроризирующая его, и стройная сорокапятилетняя женщина в кожаном костюме… Все это было одно и то же лицо… Но кто она такая? Почему она постоянно преследует его? Откуда она тогда, в октябре прошлого года взялась в электричке, уносящей его и обреченную беременную на третьем месяце Алену Навроцкую в темную беспросветную даль? Кто она? Какое она имеет к нему отношение? Что ей надо от него? Ведь явно не только кружановских денег… Непременно, чего-то еще…

— Вы, разумеется, размышляете по поводу моей личности, господин Макаров? — усмехнулась Сова. — Вам до смерти хочется узнать, кто я такая… Я могу вам это сказать, только боюсь, что когда вы это узнаете, с вами произойдет нечто ужасное… Нервный вы очень мужчина… Поверьте мне, вам очень неприятно будет это узнать…

— Да что может быть неприятнее того положения, в котором я оказался? Какая, в конце концов, мне разница, кто вы такая? — сказал Филипп. — Для меня важнее другое, что будет со мной. А то, что ничего хорошего не будет, это и ежу понятно. Деньги вы у меня отберете, а потом, возможно, и упрячете за решетку…

— Насчет денег вы правы, любезнейший пустой бамбук, — усмехнулась Сова. — А вот насчет решетки, это ещё неизвестно, заслужили ли вы такую честь…

Филипп понял все по своему. Он понял, что никто ни в какую прокуратуру заявлять на него не собирается. Он попал в лапы бандитов, и его попросту прикончат после того, как он отвезет их на окраину Петербурга, где на квартире его доверенного лица лежали украденные им из дома Кружанова пятьдесят три тысячи долларов. Эти деньги ещё вчера были увезены из Москвы и ждали его вместе с заграничным паспортом на имя Макарова Олега Александровича. Его друг имел дипломатический паспорт и собирался выехать в Финляндию, провезя с тобой деньги, куда тем же поездом должен был выехать и Филипп Рыльцев. Но теперь все пропало… Может быть, стоило поторговаться за свою жизнь, поморочить бандитам голову? Ведь эти деньги — последнее, на что мог рассчитывать Филипп. Тесть был мертв, над его имуществом нависла серьезная угроза, сам он был полностью в руках шантажистов… Что ему оставалось делать? Только обокрасть жену и бежать… И как ему повезло, что старый друг, работающий в Финляндии, как раз оказался в Москве и был готов за энную сумму помочь ему.

— Значит, говорите, вам все равно, кто я такая… Ладно, как угодно… Только я вам все равно скажу. Но несколько позднее. Когда мы прибудем в славный город на Неве…

Милиционер Жорж вел машину быстро, без остановок. Останавливался только на заправках. Платить за бензин ходила Сова, при этом Жорж прогуливался около «Волги» и мило улыбался сидящему на заднем сидении Филиппу.

Пару раз Филиппа выпустили из машины справить малую нужду. И все. Остальное время «Волга» гнала без остановок. И к девяти вечера подъехала к границе славного города Санкт-Петербурга.

— Ну, Макаров с седой бородой, куда поедем для начала? — спросила Сова. — К тебе в закрома или ко мне в гости? Решай сам, как лучше.

— Что я могу решать? Я ваш пленник, вы и приказывайте…

— Тогда начнем с материальной части вопроса. Как говорил великий Маркс, бытие определяет сознание.

— Поехали в Купчино, — вяло произнес Филипп.

Они подъехали к многоэтажной петербургской окраине, в сопровождении Жоржа Филипп поднялся на лифте на восьмой этаж стандартного дома, стал звонить в дверь. Никто не открывал.

— Значит, дома никого нет, — констатировал Филипп.

— А что же, вы не предупредили, что приедете за деньгами?

— Предупреждал, но… сами видите.

Делать было нечего, они спустились вниз к машине. Филипп все время поглядывал на своего спутника и соображал, как бы ему улизнуть от него, но тот понимающе улыбался и постоянно держал правую руку в кармане форменного милицейского кителя. Филипп понимал, что с этим человеком ему не справиться. Он привез их не туда, где его приятель держал деньги, а на квартиру своих знакомых, прекрасно зная, что они летом находятся на даче.

— Ну что? — улыбалась Сова. — Разумеется, никого нет дома?

— Нет. Что я могу сделать? — пожал плечами Филипп.

— Неумный ты человек, Макаров. Неужели ты полагаешь, что мы тебе верим хоть на грош. А приехали сюда просто так, проверить тебя на вшивость. Я полагала, что жизнь тебя научила хоть чему-нибудь.

— Да честное слово, Стас должен был ждать меня. Только завтра утром. Я плохо вожу машину и не смог бы так быстро оказаться в Санкт-Петербурге. Я должен был переночевать в Новгороде и прибыть сюда только утром. Стас, наверное, либо на даче, либо у своей подружки. Он иногда ночует у нее.

— Ладно, спасибо тебе, что ты не отправил нас на противоположный конец города. А отсюда нам не так уж далеко и до того места, куда я хочу тебя отвезти и показать тебе кое-что… Поехали, Жорж, нечего время терять. Этот человек, я вижу, совершенно неисправим!

И «Волга» помчалась по трассе в сторону Царского Села…

Они въехали в этот маленький уютный городок, проехали мимо Федоровского городка, недавно ставшего вновь храмом, и, не доезжая Екатерининского дворца и Царскосельского лицея, повернули направо в маленький переулочек.

— Выходи, пустой бамбук, — сказала Сова. — Гостем будешь… Наш путь закончен.

Они подошли к маленькому уютному каменному домику, поднялись на крылечко, Сова открыла ключом дверь.

— Подождите здесь, — сказала она. — В случае чего, размозжи ему голову, жалко не будет, — предупредила она Жоржа.

Они стояли на крылечке и молча курили.

— Хороший городок, не правда ли, уютный? — произнес Жорж, пуская в небо кольца дыма. — И словно бы над нами витает дух Пушкина…

В ответ Филипп пробубнил нечто невнятное, на что Жорж едва заметно усмехнулся.

Наконец, дверь открылась, и на пороге показалась Сова.

— Заводи Макарова! — скомандовала она Жоржу.

Они вошли в маленькую переднюю. Она была освещена красивым бра в виде старинной свечи.

— Обувь снимай! — скомандовала Сова Филиппу. — У нас тут стерильно.

Филипп снял свои легкие ботиночки из крокодиловой кожи.

— А теперь проходи! — скомандовала она.

Филипп прошел направо в маленькую уютную комнату. В ней стояли письменный стол, диван и кресло. На столе лежали какие-то журналы и книги.

— Сегодня мы все устали, — заявила Сова. — И нам не до выяснения отношений. Ложимся спать. Ты будешь спать здесь. Снимай, кстати, свой дурацкий камуфляж, а то у тебя от твоей бороды чесотка начнется, лечи тебя потом… Ну, снимай, снимай, нечего резину тянуть…

Филипп стал отклеивать свою седую бороду, затем усы. Затем снял с головы парик, положил на стол роговые очки.

— Вот теперь узнаю тебя, пустой бамбук! — рассмеялась Сова. — Сразу помолодел на тридцать лет… Ничего, завтра снова постареешь, причем естественным путем, — пообещала она. — А я уж, с твоего позволения, приму свой естественный облик завтра, а то мне долго переодеваться, да и ни к чему, спать хочу… Каково мне было тебя сторожить на протяжении такого долгого пути, сам посуди? Кормить я тебя не стану, ты этого не заслужил, денег не дал, а вот в сортир могу сводить перед сном.

Филипп справил малую нужду, а затем его заперли в маленькой уютной спаленке. Делать нечего, он разделся и лег на диван, накрылся каким-то пледом, лежавшим в ногах, а под голову положил маленькую подушечку-думочку…

Хоть диван был и довольно мягким, и плюс к тому он дико устал за прошедший в дороге день, ему не спалось. Во-первых, он не привык спать без постельного белья, а во-вторых, вообще было бы дико спать в этой фантасмагории, в этом театре абсурда, в котором ему так повезло стать деятельным участником. И эта лицедейка Сова, она же Вероника Сергеевна, очевидно, член какой-то крупной воровской группировки, обещала приготовить ему какие-то встречи и сюрпризы… И он ничем не мог ей противостоять, он был полностью в её власти…

Домик этот, находящийся в Царском Селе, был довольно уютен, в том числе, и комната, в которой его положили спать и заперли на ключ. За дверью поначалу слышались голоса, и Филиппу даже почудился плач ребенка, но он счел это слуховыми галлюцинациями. Откуда в этом воровском притоне может взяться ребенок? Просто устал за день…

Наконец, проворочавшись часа с полтора, он заснул, словно убитый. Слишком уж тяжелым был для него день. В принципе, он не рассчитывал удрать от своих преследователей, но, когда его старинный приятель Стас предложил ему свою помощь, он не удержался от того, чтобы не воспользоваться ей. Знакомые Стаса дали ему «Волгу», с доверенностью на фамилию Макарова и водительские права на ту же фамилию. Подобрали нехитрый грим, в котором он бы мог сойти за пожилого человека. Ну а актерские навыки у сына актера и режиссера, как известно, были… Ну а когда старший лейтенант ГИБДД оказался шарлатаном, Филипп ничуть не удивился, так и должно было быть. И уж совсем не удивился, когда в его машину влезла и Сова. Предупреждали же они, чтобы он не посмел улизнуть от них. И ничего не сделали, восприняли все, как должное, просто поехали с ним в Санкт-Петербург, привезли сюда… Все как в театре абсурда… Практически никакого насилия, никакого негодования по поводу того, что он привез их на пустую квартиру, так все мирно и спокойно… Разумеется, это лучше, чем что-либо другое, избиения, пытки, вымогательства, которых он, разумеется, не выдержал бы и немедленно выложил бы все, что украл у Кружанова… Однако, что все это значит? Что за сюрприз приготовила для него проклятая Сова? И кто же она вообще такая?

Спал Филипп крепко, но очень мало. Он внезапно проснулся, включил ночник, поглядел на часы. Боже мой, ещё только половина четвертого… Глубокая ночь… Он выключил ночник, поворочался и попытался заснуть… И снова ему померещился детский плач и какой-то тихий шепот, успокаивающий малыша… И почему-то от этого плача и шепота Филиппу стало очень страшно. Он зажег ночник, а затем, не удовлетворившись слабым зеленоватым светом, включил и верхний свет. Присел на диване и стал напряженно вслушиваться в голоса… Все тихо… Нет, что это за звуки? Странные звуки…

Словно кто-то стонет… Филипп похолодел от ужаса… А затем снова плач ребенка, детский голосок… И шепот, какой-то невнятный шепот, словно в кошмаре… Он даже заткнул уши пальцами, чтобы всего этого не слышать…

Встал, прошел босыми ногами к окну, приоткрыл занавеску… Окно было с чугунными решетками, за окном — черная ночь, какой-то невысокий дом напротив… В небе полная луна… И снова стон за стеной… Господи, куда же его привезли? Что тут творится?

Филипп вытащил из кармана куртки сигареты, закурил, сидя на кровати. Пепел стряхивал на лежащую на письменном столе газету… С ужасом услышал за дверью шаркающие шаги. И голос Совы: «Жорж! Жорж!»

«Сейчас и будет тот самый сюрприз», — подумал с ужасом Филипп, весь напрягаясь, сидя на краешке дивана. Но шаркающие шаги удалились, и одновременно с этим прекратился стон за стеной.

Но сидел он с зажженным верхним светом в одних трусах на диване ещё минут с двадцать. А потом ему стало холодно, и он полез под плед. Скрючился под ним калачиком и снова попытался заснуть… На сей раз никак не удавалось, хоть за дверью и за стеной воцарилась гробовая тишина…

Филипп закрыл глаза и провалился в некий огненный кошмар. Красные рожи, смеющиеся над ним, звериный оскал острых зубов, люди это или звери? Нет, вот лицо Совы… Только не понятно, человек ли она или настоящая сова. Она смеется, хохочет над ним. Но кто-то за её спиной, чье-то лицо за спиной хохочущей и ухающей Совы… Но кто это? Кто?!!! Он никак не может понять, разглядеть, чье же это лицо? И звук, какой-то странный звук… Кто-то дотрагивается до его плеча, трясет его… Кто?! Что вам надо?!!! А-а-а-а!!!

— Чего орешь, орясина? — послышался сверху голос псевдомилиционера Жоржа. — Экой ты пугливый… На такие дела идешь, а пугливый, как баба. Слышишь, телефон твой звонит, который мы у тебя отобрали. А ну-ка, возьми и поговори. Дружок твой, небось, звонит… Живенько, живенько…

Филипп словно ошалелый вскочил на диване и взял трубку.

— Алло? Стасик? Да… Я-то? Где, говоришь? — Филипп взглянул в ясные глаза Жоржа и произнес: — Да тут, неподалеку… При этих слова Жорж скривился. — Вернее, довольно далеко… — Жорж одобрительно кивнул. — На трассе, в мотеле… — Жорж поднял вверх большой палец правой руки. Завтра? Буду, обязательно буду, — ответил он, дирижируемый жестами Жоржа. Примерно, часов в… — Жорж показал десять пальцев. — В десять… А что поделаешь? Сам знаешь, какой из меня водитель… На трассе? Да нет, никто не придирался, я еду тихо, не нарушаю… Пару раз платил по полсотни… Нормально все… У тебя? Все в силе? Ну хорошо… Пока, до завтра…

— Ты моя умница, — потрепал его по взъерошенным кудрям усатый Жорж, отобрал телефон, вышел и запер дверь.

«Все», — подумал Филипп. — «Теперь они вычислят номер телефона и фамилию абонента. А соответственно, и его адрес… Как они всесильны, и как я беспомощен… Обмануть их ещё хотел, идиот…»

Он снова забился калачиком под плед, лежал, дрожал и вертелся на мягком диване… Стонов из-за стены он больше не слышал, детского голоска тоже не слышал…

… Так и прошла эта тяжелая тревожная ночь… Шел август, летний месяц, светало довольно рано, тем более дело происходило под северным городом Петербургом.

Филипп и сам не заметил, как заснул и как проснулся. И тут же послышался звук ключа в замке двери.

— Ну что, как спалось на новом месте? — раздался властный женский голос.

Филипп открыл глаза и увидел перед собой уже не Сову, а Веронику Сергеевну, одетую совсем по другому — в серую приталенную блузку и довольно короткую для её возраста юбку. Белокурые волосы были причесаны назад и убраны в пучок. Филипп как мужчина оценил, что она ещё вполне хороша, как женщина. На вид ей было лет сорок пять — пятьдесят, макияж на лице, хорошая косметика, характерный для неё запах дорогих французских духов… И глаза темно-синие, умные, с горечью глядящие на него… На кого она так похожа? Она, безусловно, на кого-то похожа, когда она находится так близко от него? Но на кого?

Вероника Сергеевна глядела на него пристальным взглядом с горькой усмешкой… Тонкие, с красивым изгибом губы, прямой нос… У Совы был совершенно другой нос, крючковатый, мясистый… И тем не менее, при пристальном взгляде в ней можно было узнать и Сову, и ещё кого-то… ЕЩЕ КОГО-ТО…

До Филиппа вдруг дошло, на КОГО она похожа, и он, вскочив с места, застонал от ужаса. Он бросился к окну, раздвинул шторы, намереваясь выпрыгнуть в окно, но увидел перед собой чугунные решетки и в отчаянии обмяк, стал оседать на застеленный бежевым паласом пол. Вот он — сюрприз, вот оно — возмездие… Он полностью в их руках, что они теперь с ним сделают…

— Ну что, врубился, пустой бамбук? — усмехнулась Вероника Сергеевна. — Экой же ты парень-то недотепистый, как я погляжу…

— В-вы… В-вы…, - бубнил Филипп, чувствуя, как шевелятся на его голове волосы. — В-вы мать Алены?

А ведь Алена когда-то называла имя своей без вести пропавшей матери… Как он мог забыть это имя?! Ему было не до того, чтобы запоминать его, его голова тогда была занята другими проблемами… А ведь её звали именно Вероника Сергеевна…

— Да, ты прав, Рыльцев, — кивнула она. — Ты совершенно прав на этот раз…

— И вы тогда в электричке знали…?

— Ничего я не знала. — Вероника села на стул около письменного стола и закурила. — Тебя я узнала, больно уж ты похож на своего папашу. А уж раз узнала, решила проследить, что ты там задумал… И видела, как тебя выбросили из «Жигуленка» на дороге…

— А дальше? Что было дальше? — приподнялся с дивана Филипп.

— Оделся бы ты, что ли, мурашки по твоим волосатым ножкам бегают… Что-то в последнее время я чету Рыльцевых то и дело вижу неглиже. Нехорошо, не к добру это, да и зрелище не из приятных.

— А что?… А где?…

— Сто вопросов в минуту… Тебя что интересует в первую очередь последние часы Алены или судьба твоего отца? Отец твой жив и вполне здоров, не тревожься за него, познает жизнь в довольно оригинальном месте под присмотром довольно оригинальных людей. А Алена? — криво усмехнулась она. Хорошего дружка ты себе нашел, Вована Сапрыкина… Из вас получилась хорошая пара — жидкий мерзавец и крутой отморозок… А что делают с отморозками? Размораживают, наверное…

— И вы видели, как он убивает Алену? Своими глазами?!

— Не много ли чести для вашей славной семейки? Твой папаша чуть было не отправил меня на тот свет, так что же, по-твоему, я должна была наблюдать, как твой дружок-отморозок убивает мою дочь? Это уж просто какой-то рок…

— Так что же, в конце концов, произошло?!!!

— Всему свое время, Рыльцев. А то слишком много для тебя впечатлений, не лопнет ли от них твоя кудрявая как у барана пустая голова? А теперь пора ехать за деньгами, они тебе больше не понадобятся, отдай другим, сними хоть этот грех со своей черной души. Одевайся быстро!

Филипп стал дрожащими пальцами натягивать джинсы, затем надел рубашку и куртку.

— До чего же мне опротивел стриптиз семейки Рыльцевых, знал бы ты, вздохнула Ника и затушила сигарету о спичечный коробок. — Ладно… Чаи-кофеи будем распивать после передачи денег. Иди по нужде и вперед с песней…

Его вывели в маленькую прихожую, затем он справил нужду, и переодетый в штатскую одежду Жорж и Вероника вывели его на улицу.

«Волги» рядом с домом не было. Зато стояли две иномарки «Фольксваген — Гольф» и «Опель».

— Сюда садись, — приказал Жорж, показывая на темно-зеленый «Фольксваген». Филипп молча подчинился.

В машине уже сидели два человека вполне уголовного вида. Место водителя было свободно, и на него уселся Жорж. Ника села рядом с Филиппом на заднее сидение.

— Только, парень, не мотай нас больше по городу, — предупредил Жорж, убирая из-под густых усов свою вечную улыбочку. — А то порвем почем зря… Нет у нас больше времени твою лапшу хавать…

— Прислушайся к совету нашего Жоржика, — сказала Ника. — Он говорит редко, но зря никогда не скажет.

— Так куда ехать?

— Московский проспект, — процедил Филипп сквозь зубы.

— Дай тебе Аллах, чтобы ты сказал правду, очередная ложь может тебе дорого обойтись, — сурово заявил Жорж, а затем снова надел на себя улыбку и тронул машину с места. «Опель» синхронно тронулся вслед за «Фольксвагеном».

Доехали довольно быстро. Две юркие иномарки лавировали между потоком машин на вполне приличной скорости. В машине царило полное молчание, лишь изредка прерываемое солеными выражениями Жоржа по поводу неумелых «чайников», мешающих ему ехать.

— Но храпеть ты здоров, Жоржик, — заметила ему Ника. — В жизни не слышала, чтобы люди так храпели… Не храпит, а стонет… Слушать страшно…

Филипп припомнил ночные стоны, но легкое разрешение этого вопроса мало порадовало его… Но вдруг он припомнил и детский плач… И странная догадка осенила его. Странная и обнадеживающая. Он умоляющим взглядом поглядел на Веронику. Та отвернулась и стала смотреть в окно.

— Сюда, — показал Филипп на восьмиэтажный кирпичный дом с правой стороны.

Машины повернули во двор.

— Позвони, предупреди, — приказала Филиппу Ника.

Филипп набрал номер друга.

— Стасик, — нарочито бодрым голосом сказал он. — Я около тебя. Буду буквально через несколько минут. Ты один? Хорошо… Планы немного меняются… Все объясню. Жди.

— Молодец, — похвалила его Ника. — Не так уж ты туп, когда дело идет о твоей собственной шкуре. Так… В квартиру этого Стасика идем мы с Филиппом, вы остаетесь в машинах. Жорж и ты караулите в подъезде.

— А может быть, и с тобой в квартиру, — предложил Жорж. — От этого гуся лапчатого всего можно ожидать…

— Ничего я не сделаю, — глядя ему в глаза, произнес Филипп. — Заберу деньги и отдам… Веронике Сергеевне.

— Верю, — сказала Ника. — Но в случае чего… Сумею отбиться от двух мужичков — дипломатика и коммерсантика. Это для старой Совы сущие пустяки.

… Филипп позвонил в дверь. Дверь открылась. На пороге стоял человек не менее двух метров роста с окладистой бородой и довольно зловещим обликом.

— Ты не один? — нахмурился он.

— Это моя родственница, двоюродная тетушка. Вероника Сергеевна. Слушай, Стас, давай по-быстрому, все планы меняются… Пройдем в комнату.

— Пройти-то мы пройдем, — произнес густым басом двухметровый Стас. Только вот насчет перемены планов… Не нравится мне все это. Все продумали, все решили… И почему ты приходишь с какой-то там родственницей? — Он бросил неприязненный взгляд на Нику. — Наши дела это наши дела, и нечего кого-то в них вмешивать. Я тебе не пацан…

Они прошли в комнату.

— Вообще-то желательно говорить без свидетелей, — сказал Стас, бросая на Нику ещё более неприязненный взгляд. — Вы бы обождали пока вон там, — он указал ей своим бородатым подбородком на кухню. — А мы бы с ним побеседовали…

— Невежливый вы какой-то господин, не знаю, как вас там звать-величать, — спокойно ответила Ника. — Никакого уважения к женщине. Гоните меня, понимаете ли, на кухню… Нехорошо…

— Знаете что? — вдруг взорвался Стас. — Нечего мне в моем доме мораль читать! И никакая вы для меня не женщина. Вы лицо, явно мешающее деловому разговору. И судя по вашим наглым заявлениям, мешающее сознательно. Что-то я не слышал от Филиппа ни о какой двоюродной тетушке. Идите на кухню, а если не хотите на кухню, идите сюда, в комнату, а мы с ним закроемся на кухне… Не раздражайте меня, у меня и так нервы на пределе…

— В наше время у всех нервы на пределе, — спокойно возразила Ника. И странно такое слышать от мужчины вашей внешности и комплекции. Раз мы пришли с Филиппом вместе, значит, для этого есть веские основания… И поскольку мы перешли на враждебный тон, скажу без обиняков — у нас есть сомнения в вашей порядочности, и мы с Филиппом просим вас просто-напросто отдать нам деньги, которые были вам препоручены, и мы немедленно уйдем восвояси, чтобы не раздражать вас. А вы займетесь своими личными делами…

У Стаса округлились глаза, и он бешеным взором окинул молчащего и переминающегося с ноги на ногу Филиппа.

— Ах вот оно что, — процедил он. — Вот оно как… Я понимаю, что тут происходит… Тебя, голубчик мой, взяли в оборот… Но если ты такой лох, то не считай всех такими, как ты… И прошу вас обоих убираться отсюда. Никаких денег у меня нет, никто мне ничего не давал, а вас я знать не знаю и не хочу знать… Прошу! — Он сделал шаг по направлению к Нике и показал своей могучей ладонью на дверь.

— Ты что, Стас, обалдел, что ли? — промямлил бледный как полотно Филипп. — Ты давай… не того… Отдавай деньги, и все тут…

При этих словах Стас молча открыл входную дверь, схватил Филиппа за шиворот и сильно вытолкнул его на лестничную клетку.

— Вам тоже помочь? — ехидно осведомился он у Ники.

— Да нет, я сама, — ничуть не испугалась его устрашающего вида Ника. Она медленно пошла к выходу, а, уже стоя на пороге, резким движением вытащила из кармана перцовый баллончик и пустила струю газа в глаза Стасу. А затем сунула два пальца в рот и оглушительно свистнула… Стас схватился обеими руками за глаза и застонал от боли. Носком острого сапога Ника ударила его под коленную чашечку, и Стас застонал снова.

А в это время снизу уже на всех парах мчался Жорж.

— Пошел в квартиру! — крикнула Филиппу Ника и обеими руками втолкнула Стаса в его обиталище. Сразу за ним ворвался и Жорж, а затем и Филипп. Ника захлопнула дверь.

— Это рэкет! Рэкет! — орал Стас. — Это бандиты! Ну и сволочь же ты, Рыльцев! Сволочь продажная!

Жорж стремительно бросился к великану и ударил его снизу кулаком в челюсть, да так удачно, что тот грохнулся на затылок. Противник прыгнул на него и начал душить.

— Ты что, драный козел? — шипел Жорж. — Ты что тут затеял, козлятина? Придушу!

— Отдай деньги, Стас, — чуть не плакал Филипп. — Все равно, отдашь… Не искушай судьбу!

— Ключ от сейфа в кармане брюк, — процедил Стас, воя от нестерпимой рези в глазах. — Ну и паскуда же ты, Рыльцев…

— Это, пожалуй, единственное, в чем мы с вами согласны, наш бородатый и могучий соперник, — усмехнулась Ника, полезла в карман его брюк, вытащила ключ, а затем открыла им железный сейф, стоящий на письменном столе. Вытащила оттуда маленький портфель.

— Так… Вот и кружановские денежки, — удовлетворенно произнесла она. — Будем пересчитывать. Сколько тут должно быть, Филечка?

— Пятьдесят три тысячи долларов.

— А сколько брал за услугу этот господин?

— Двадцать тысяч.

— И всего-то с тридцатью тремя тысячами ты собирался удрать за кордон? — хмыкнула она. — Долго бы ты там не продержался с твоими-то волчьими аппетитами.

— Все лучше, чем здесь, либо с вами, либо за решеткой, — процедил Филипп.

— Тоже верно, — согласилась Ника. — Но не вышло, с каждым бывает.

Она долго считала деньги, а Жорж тем временем продолжал сидеть верхом на стонущем гиганте, умело надавливая ему на болевые точки.

— Точно, как в аптеке, — констатировала Ника, закончив пересчет. Неужели вы правда дипломат? — подивилась она на лежащего на спине и кряхтящего Стаса. — Никогда бы не доверила внешнеполитические вопросы таким скотам, как вы. Впрочем, в нашей стране давно уже кухарки управляют государством. И изумительно управляют, так что и ваш статус неудивителен. А я бы вас и в охранники не взяла. Оставь его, Жорж, что расселся, как на кресле? Ехать пора…

Жорж встал и отдышался, потер руки.

— Кстати, Стас, не знаю, как вас там по отчеству, — сказала Ника. Не вздумайте заявлять в милицию. Ваш друг украл эти деньги у своей жены, а вы согласились переправить краденые доллары за кордон. Так что оба вы подпадаете под определенные статьи Уголовного Кодекса. Это вам запросто докажет адвокат Алисы Кружановой господин Цимбал. Правда, Филиппу бояться таких скромных статей нечего, он давно себе на пожизненное наработал, подмигнула она Филиппу. — А вы можете крупно подзалететь, Стас, да как вас по отчеству, наконец? Неудобно как-то такого солидного господина, дипломата называть, как пацана Стасом.

— Никак, — огрызнулся Стас, не открывая глаза и лежа на полу на спине. — Стас, и все… Убирайтесь вон! Взяли деньги, ещё мои до кучи прихватите, лежат в столе, две пятьсот кровно заработанных. Вы бандиты, вам и карты в руки. Ваше время пришло!

— Это ваше время пришло, время вороватых чиновничков, — возразила Ника, и голос её приобрел ледяные нотки. — Сколько воруете вы, никакой мафии и не снилось. И не станем мы брать ваших якобы кровно заработанных денег. Напротив, за нанесенный вас моральный и материальный ущерб мы должны вам… Полагаю… Даже не знаю, сколько. Как думаешь, Жорж?

— Пятьдесят пять долларов, — ни секунды не раздумывая, выпалил Жорж.

— Да нет, маловато…. Скупой ты какой… Давай посчитаем — перцовый баллончик, удар под коленную чашечку, удар в челюсть, болевые твои дурацкие приемы…. Полагаю… восемьдесят один доллар. Причем, за счет господина Рыльцева, как источника всех бед. Есть у тебя деньги, Филипп?

— Какие деньги? — огрызнулся тот. — Сами же мой кейс забрали из машины, забыли, что ли? Там семь тысяч сто долларов было…

— Ну, врешь…, - покачала головой Ника. — Там было семь тысяч восемьдесят один доллар. Все-то ты стараешься урвать, обмануть… Хоть на немного, но обмануть… Семь тысяч я оставила дома, а восемьдесят один доллар взяла с собой. И оставляю их тут, в этом гостеприимном доме, на лечение господина дипломата. Протрите глаза, но не промывайте их водой, а то хуже будет. А так скоро пройдет. Ладно. Деньги на столе, а нам пора… Надеюсь увидеть вас когда-нибудь министром иностранных дел, господин Стас. Привет стране Суоми! Уезжайте поскорее, а то там без вас никак не обойдутся… Как же, однако, финны должны быть благодарны старику Ленину за то, что у него не хватило сил сделать их энной по счету союзной республикой, а то бы мы там навели шорох… Один вороватый Стас чего стоит, а если их много, нас то есть, тогда как?… Весь мир разрушим, а затем… Что, кстати, должно быть затем, никогда не могла понять — пожала плечами она. — Только теперь потихоньку начинаю соображать, и поэтому нахожусь в постоянном стрессе. Ладно, хватит болтать. Пошли!

… - Ну что, дорогой Филипп Игнатович Рыльцев? — внимательно поглядела на него Ника, сидя рядом с ним в машине. — Деньги у нас, тебе из них не достанется ни копейки, пора приступать к финальной части этой комедии…

14

… - Да выпустите меня отсюда, наконец! — кричал Рыльцев, барабаня в железную дверь ангара. — Я есть хочу! Вы не имеете права! Я пожилой человек, мне семьдесят пятый год идет! Поимейте совесть!

Он неоднократно принимался за штурм железной двери, но за ней стояла зловещая тишина. Сколько он провел тут времени, он и сам не знал, но, наверняка, не менее двух суток… Кружилась голова, в желудке были страшные голодные рези, слабели руки и ноги… Он ложился на холодный пол, лежал там некоторое время, а затем снова бросался на железную дверь.

— Выпустите меня!!! — надрывая горло, кричал он. — Я согласен на ваши условия! Я согласен! Согласен! Согласен!

Когда он повторил это магическое слово не менее раз двадцати тридцати, железная дверь стала потихоньку открываться.

— Чего орешь? — пробасил верзила с маленькой как у динозавра коротко стриженой головой и поросячьими глазками почти без ресниц и без бровей.

— Чего ору, говоришь? Жрать хочу, выйти отсюда хочу! Мне семьдесят пятый год идет! У меня кончился даже валидол! Совесть поимейте!

— Да ладно тебе, — зевнул верзила. — Чего нет, того нет… — А насчет пожрать, это можно… Это нам запросто. — Он вытащил из кармана кожаной куртки кусок мягкой белой булки и протянул её Рыльцеву. — На-ка вот, пожуй от души, горемыка…

Рыльцев хотел было облить недоумка ушатом холодного презрения, но вместо этого выхватил у него кусок отъеденной им булки и стал жадно жевать.

— Ладно, я пошел, — широко зевнул верзила. — А насчет валидола я пошурую, есть тут у нас один больной-притворной, глядишь, у него в штанах и завалялась таблеточка. С похмелюги он их сосет, помогает, говорит, — заржал он.

— Да не нужен мне твой валидол — закричал Рыльцев. — Мне нужна свобода! Я хочу домой!!! Я согласен на условия, согласен!

— На чьи условия?

— На условия Ники… Да что вы придуриваетесь, в конце концов?!!!

— Заткни свою пасть! Не знаю я никакой такой Ники! Мозги только полощешь, старичман!

— А какого рожна я тут сижу? — продолжал возмущаться Рыльцев с набитым мягкой булкой ртом.

— Сидишь, значит, надо, — криво усмехнулся верзила. — А мне что? Мне приказали, я караулю, прикажут — выпущу… А прикажут — порву, — счел нужным добавить он, снабдив эту ремарку лошадиным гоготком.

— Да кто твой начальник, пахан, бугор, как там у вас? — настаивал Рыльцев, тем временем полностью уничтожив мягкую булку.

— А хрен его знает? — пожал плечами верзила. — Их много паханов, один я погулять вышел… Вернее, наоборот — не вышел… Торчу тут, мать твою… А ты жучара, как я погляжу… Хорохоришься, будь здоров… Где-то я твою морду видел…

— В кино видел, в кино, я Рыльцев, народный артист СССР, я двадцать семь фильмов снял, и в сорока снялся…

— Точно, — сообразил верзила. — Только постарел ты здорово… Точно… Недавно по телику показывали старый сериал про гражданскую войну… Так ты там комиссара играл, который орал «Ни шагу назад! Всех постреляю!» И маузером здоровенным махал… Надо же, какие люди… Заводной ты мужик, юморной… Всех, говорит, постреляю!!!

— Ну, вот видишь, — обрадовался своей популярности в среде уголовных элементов Рыльцев. — Так и выпусти меня отсюда… Чего держать? От меня никакого проку нет, фильмов не снимаю, денег нет… У нас просто с Никой старая разборка, не поладили двадцать лет назад, неразделенная, так сказать, любовь… А теперь она стала крутая, решила отомстить…

— Да какая там Ника? — не понимал верзила. — А отпустить я не могу, я бы отпустил, так ведь порвут…

— Ну хоть закурить тогда дай…

— Это можно, кури на здоровье, артист… И я с тобой покурю, буду потом хвастаться, что с тобой курил… А если пристрелить прикажут, тем паче буду хвастаться…

Он протянул Рыльцеву пачку «Парламента» и дал прикурить. В это время в открытую дверь ангара заглянула другая рожа, как две капли воды похожая на первую. И Рыльцев понял, что никак ему отсюда не сбежать.

— Эй, — орнул первый верзила второму. — Звякни там Роману, скажи, этот согласен на что-то там…

— Ща позвоню, — лениво отозвался второй.

Рыльцев и его страж сидели на корточках и курили.

— Да, вот такие они дела, — решил разрядить молчание верзила.

Потом помолчали опять. Вскоре вошел второй.

— Позвонил я. Занят он. Говорит, некогда. На толковище собирается в Павлово-Посад. Пусть пока посидит, говорит…

На лице Рыльцева появилось выражение отчаяния. Но второй верзила добавил:

— Пожрать, говорит, дайте ему…

Рыльцев облегченно вздохнул. После того, как он съел булку, аппетит разыгрался с невиданной силой. Таким голодным он был в последний раз в сорок пятом году, когда приехал в прохорях и телогрейке в Москву. С тех пор голодать как-то не приходилось, разве что отлеживаться на диете после обжорных банкетов и тусовок.

— Ща сварганим что-нибудь, — вяло произнес первый верзила и вышел из ангара.

И тут Рыльцев, не ожидая сам от себя такого, стал тихо пробираться к открытой двери. Вышел и обомлел — никого вокруг. Где-то вдалеке около машины копошились два верзилы, вытаскивая из неё что-то. И Рыльцев тихо и незаметно юркнул в другую сторону.

Оказался на какой-то запыленной дороге. Увидел грузовик, едущий в его сторону и поднял руку.

Грузовик остановился.

— Везти чего? Груз какой? — спросил пожилой водитель. Но тут узнал знаменитого актера и расплылся в улыбке.

— Игнат Рыльцев?

— Он самый, — гордо подтвердил Рыльцев. — Слушай, друг, я тут попал в передрягу. Увези отсюда подальше!

— Да своего любимого актера хоть на край света! — крикнул водитель, и Рыльцев вскарабкался в машину. Грузовик взревел и, создавая клубы пыли, помчался по дороге.

— Мы где? — поинтересовался Рыльцев.

— В районе Кузьминок… Вам куда?

— В ближайшее отделение милиции! Шантаж! Рэкет! Бандитизм! — кричал Рыльцев, потрясая кулаками. — Но ничего, я им покажу! Узнают они, как связываться с народным артистом! Остались у меня ещё связи там, где надо!

— Вот сволочи, — согласился поклонник. — Ничего нет святого…

— Вот именно! Ничего святого! Отморозки проклятые! Но ничего, мы посмотрим, кто смеется последним!

… В отделение милиции он ворвался, словно двуногая ракета.

— Рыльцев! — крикнул он с порога. — Игнат Константинович! Народный артист СССР! Шантаж! Рэкет! У меня вымогают квартиру! Прошу помощи правоохранительных органов!

Ошарашенный напором пожилого человека, дежурный набрал номер оперативной группы, в общих чертах сообщил, что произошло.

Пока ждали группу, Рыльцев сидел на телефоне и звонил всем подряд бывшему министру внутренних дел, бывшему секретарю ЦК, затем узнал телефон действующего заместителя министра и стал звонить ему. Что удивительно, дозвонился и до него. Тот пообещал разобраться. Тем временем приехала оперативная группа.

— Помните местонахождение того ангара? — спросил командир группы.

— Я помню, — подошел также сидящий в отделении поклонник творчества Рыльцева, пожилой шофер. — Покажу дорогу…

… К ангару подъехали быстро.

— Вот он! — крикнул Рыльцев, указывая пальцем на ангар. — Сейчас и возьмем их тут тепленьких!

Однако, ни в ангаре, ни около него никого не было…

— Мы выясним, кому принадлежит этот ангар, — пообещал командир группы. Затем они отвезли Рыльцева домой.

— Вы должны во что бы то ни стало отыскать Веронику Лемберг, бывшую жену Навроцкого. Актера Навроцкого. Лемберг была осуждена в восемьдесят втором году за убийство на восемь лет. Полагаю, что в настоящее время она член преступной группировки. Она шантажировала меня и требовала, чтобы я поехал к нотариусу и оформил дарственную на свою четырехкомнатную квартиру на некую Иванову Наталью, подругу Лемберг. Они морили меня голодом, издевались… Поехали немедленно к Навроцкому! — вдруг предложил воодушевленный местью Рыльцев. Кстати, о том, что на его глазах бандитами был застрелен телохранитель Кружановой, он ни разу не заикнулся. Это как раз его совершенно не касается…

— Вообще-то, это не наше дело, — стал отказываться командир группы. Мы этим не занимаемся. Обратитесь в прокуратуру, если будет возбуждено уголовное дело, следователь сам вызовет на допрос этого Навроцкого.

Но Рыльцев сумел уговорить оперативника. И вскоре они были на Мосфильмовской улице, где жил Навроцкий.

— Я вырвался от них! — крикнул с порога Навроцкому Рыльцев. — Кишка у них тонка против меня! Ты должен немедленно дать показания против Вероники! Будет возбуждено уголовное дело, и мы с тобой снова упрячем её за решетку! Там ей самое место! Садись и пиши немедленно показания!

Небритый, с опухшими глазами Навроцкий был в халате, надетом на голое тело. Он осоловелым взглядом смотрел на шустрого старика с торчащими в разные стороны седыми усами и мрачных оперативников сзади него.

— Вы кто по званию? — спросил он командира группы.

— Капитан.

— Господин капитан, если я сейчас дам этому гаду в его поганую харю, по какой статье я пойду?

— Злостное хулиганство, статья 213, - ответил капитан.

— И что там предусматривается?

— Может быть и до двух лет.

— Нет, этого я не выдержу, лучше не буду, — заявил Навроцкий.

— Могут быть и исправительные работы от шести месяцев до года…

— Об этом ещё можно подумать…

— Пошел ты, мокрая курица! — яростно закричал Рыльцев. — Несешь черт знает, что… Ты поверил россказням этой твоей сумасшедшей жены?! Поверил этим байкам про моего Филиппа? Идиот!!!

— Если у вас ничего ко мне нет, уходите, пожалуйста, отсюда, — вялым голосом попросил Навроцкий. — У меня ужасно болит голова…

— Так вы не подтверждаете слова гражданина Рыльцева о том, что его похитили, издевались над ним, вымогали квартиру, и то, что руководила этим преступлением ваша бывшая жена Вероника Лемберг?

— Он просто выжил из ума, везите его в психушку, — посоветовал Навроцкий. — Я не видел Веронику уже двадцать лет. Боже мой, как у меня болит голова…

— Мерзавец! Лживая скотина! — закричал Рыльцев, сам бросаясь на Навроцкого и чуть было не съездил его кулаком в ухо. Тот ответил вялым ударом в лоб Рыльцеву, а затем они сцепились в клубок. Рыльцев пытался душить Навроцкого, но тот подставил старику подножку, и они грохнулись на пол, где продолжали возиться, тяжело пыхтя и откашливаясь. Оперативники разняли драчунов и вывели Рыльцева из квартиры. Свезли его домой и препоручили хлопотам молодой жены.

… Рыльцев так и не нашел своего «Хиндая», оставленного у клиники. А через несколько дней после его экзотического побега, Рыльцеву позвонили и сообщили, что у него дотла сгорела дача в ведомственном поселке…

15

… - Поехали теперь обратно в Царское село, — сказала Жоржу Ника. Теперь господин Филипп Рыльцев будет моим дорогим гостем… Деловые вопросы с ним мы решили, теперь настало время активного отдыха…

Расслабленный, внутренне опустошенный Филипп откинулся на заднем сидении «Фольксвагена» и равнодушно смотрел в окно. Красоты природы больше не занимали его… Ему хотелось только одного — забиться в какую-нибудь дыру и чтобы его никто не видел…

— Что горюешь, бамбук? — похлопала его по плечу Ника. — Какие наши годы? Я верю в тебя, ты ещё повоюешь… Вон папаша твой, какой орел! Мне звонили из Москвы, так он, оказывается, совершил дерзкий побег из-под стражи, скрылся от бандитов, проявив чудеса мужества и героизма… А ты, молодой человек, раскис, как квашня… Крепись! Тебя ждут интересные встречи!

Догадки роились в гудящей голове Филиппа. Но он не давал себе возможности сосредоточиться и взвесить ситуацию. Он не знал, что для него лучше, а что хуже…

Ника позвонила из машины по мобильному телефону и произнесла только одно слово: «Мы скоро будем.»

И действительно через минут десять машина стояла у подъезда маленького домика Ники в Царском Селе.

Ника открыла ключом дверь… Жорж и компания уехали по своим темным делам.

Знакомая передняя, комната справа… А вот и ещё одна дверь налево… А за дверью приглушенные голоса… Филипп стал вслушиваться, но его хлопнула по плечу Ника.

— Нечего подслушивать! Иди на кухню, накормлю… Денег дал, значит, заслужил…

На кухне она подогрела жареную картошку и отрезала Филиппу сырокопченой колбасы. Поставила стакан крепкого чаю.

— Пожрешь и катись восвояси, — сказала она. — Надоел ты мне, честно говоря… Нечего тебе в моем доме делать. Один вред от тебя…

Опустошенный Филипп с равнодушием жевал картошку и отхлебывал чай…

И вдруг за дверью послышались шаги… Кухонная дверь открылась, и на пороге встала женщина в голубом спортивном костюме с ребенком в руках…

… Филипп похолодел от ужаса и уронил на пол стакан с горячим чаем… Ребенок испугался шума и заплакал.

— Говорю же, один от тебя вред, — проворчала Ника. — Тихо, Сереженька, не плачь… Не бойся дядю. Дядя тебе уже ничего плохого не сделает… Он теперь добрый и безобидный.

— Алена? Алена? — как попугай талдычил Филипп. — Т-ты? Т-ты? Ж-ж-ж…

— Что ты гудишь, как жук? Неужели ни о чем не догадался? — с досадой спросила Ника. — Сказала же я тебе, много чести для вашего зараженного семейства чуть было не погубить меня и убить мою дочь и внука… Бог послал Алене меня в тот роковой вечер… И я спасла ей жизнь… Так что опять не выгорело у вас, господа Рыльцевы…

— Здравствуй, Филипп, — тихо произнесла Алена, румяная, похорошевшая от материнства, ещё более красивая, чем прежде. — Давно мы с тобой не виделись… В октябре прошлого года, в машине твоего друга… — Ее синие, такие же как у матери большие глаза пристально смотрели на своего убийцу.

Филипп был не в состоянии ничего произнести. Он мычал и бубнил нечто невнятное… А ведь он стал сегодня догадываться, что за ребенок плакал ночью за стеной, но не смел в это поверить…

— Удовлетворю твое любопытство, — сказала Ника, беря малыша на руки. — Никакой мистики тут нет… Я ехала на машине вслед за вами. Видела, как ты вылетел на дорогу… но наша машина проследовала за «Жигуленком» с погашенными фарами. Не доезжая Дорофеева, твой суровый друг вытащил бедную девушку из машины и потащил в лес. Я и мой знакомый, который был за рулем, побежали за ним. Алена сопротивлялась, кричала, но этот изверг ударил её кулаком в лицо, а затем вытащил из кармана кнопочный нож. Он уже готовился нанести ей удар под сердце, когда я ударом ноги выбила у него этот нож. Но и он оказался парнем не промах. А мой спутник был очень пожилым человеком, не буду говорить, кто это был, ни к чему тебе это знать. И помочь мне в драке он не мог. Твой Сапрыкин ударил его кулаком в челюсть и он потерял сознание… Но свой нож в темноте он не мог найти… И тогда он ударил меня в лицо, я упала, а он убежал, бросив свою, вернее, чужую, угнанную им, машину. А что ему было делать? Либо всех троих убивать, а я бы никак не позволила ему это сделать, либо уж никого… И, видимо, он решил сделать вид, что ничего вообще не было… Куда ему было деваться? Он побежал к тебе, чтобы рассказать, что произошло и выработать план защитных действий. А что было делать нам? Машину я тогда водила неважно, но, однако, сумела отвезти старика домой, благо было рядом… Да, Филиппок, это была ещё та поездочка, скажу я тебе… Я за рулем, едва умеющая водить, да ещё в обличие Совы, сзади — стонущий пожилой человек, а рядом со мной, вздохнула она, слегка дотронувшись до плеча побледневшей от воспоминаний о той ночи дочери. — Аленка… Ничего не понимающая, дрожащая от страха, чуть ли не теряющая сознание… А я даже не знаю, как её зовут… И я их утешала, пыталась шутить, даже петь… Да, страшное воспоминание, нет, вру, — махнула она рукой и сверкнула синими глазами на сидевшего с открытым ртом Филиппа, — прекрасное… Потому что на сей раз Бог был на моей стороне, и он помог мне спасти от ножа твоего дружка свою дочку… А затем поехала к себе в Дорофеево, где у меня в подвале моей халупы было весьма приличное жилище… Машину оставила на дороге, утром её забрал сын старика… А в Дорофеево на тропинке я встретила его… Снова встретила… Он входил в поселок с другой стороны, видимо, оттуда же, откуда ранее приперся ты… Два шакала, пробирающиеся лесными тропками… Я чувствовала, сердцем чувствовала, что я встречу его, что никуда он от меня не денется… И на сей раз ненависть придала мне сил. И в руках у меня была железная палка, а в кармане шубейки нож твоего друга, который я нашла в лесу. Я же Сова, вижу в темноте. Так вот, я ударила его этой железной палкой по шее и он отключился. Но потом все же открыл глаза. И тогда-то поведал мне все о ваших планах, не захотелось ему, чтобы я его же собственный нож всадила ему в глаз или в горло… Все поведал… И получил смертельный удар палкой в лоб. Я взяла его мобильный телефон и потащила насмерть перепуганную девушку, на глазах которой происходила вся эта разборка, домой. Я ещё не знала, кто она такая, я только знала, что она беременна, что вы со своим поганым друганом решили убить из корыстных целей беременную женщину. А когда я привела её домой, и мы разговорились в моем уютном подземелье, я…, - Ника вздохнула и вытерла уголок глаза. — Я узнала, кто она такая… Но найдя свою дочку, я не хотела снова потерять ее… И я пошла, чтобы убрать с места эту падаль, твоего дружка Вована. Но, пока суть да дело, наступило утро… И тут попался этот дурак Дресвянников. Пришлось вести его домой и поить. Я всегда держала дома запас водки на всякий случай. А все это время бедная Аленка дрожала внизу… Когда он нажрался до чертиков, я вернулась назад и умудрилась утащить труп с места происшествия и… — Она внимательно поглядела на Филиппа. — замести следы. — Ну а потом я позвонила тебе… и ещё кое-кому… Утром за нами приехали и увезли оттуда… Я перестала быть Совой, и стала самой собой… Я вернулась в родительский дом, где прошла моя молодость… Мои друзья помогли мне вселиться в этот дом, где в восемьдесят втором году умер мой отец, где страдала и умерла ещё через пять лет моя бедная мать. Сейчас такое возможно, когда есть деньги… Так-то вот, пустой бамбук… А теперь погляди в глаза тем, кого ты хотел лишить жизни ради этих поганых баксов и убирайся отсюда вон! Рассчитываю больше тебя никогда не видеть.

— Алена, — прошептал Филипп. — Алена… Прости меня, если сможешь…

— Да не надо, не надо…, - скривилась Ника. — Ради Бога, избавь нас от этих пошлых сцен. — А ты, дочка, иди… Забери Сережку, ни к чему ему питаться аурой этого субъекта… Общение с ним словно зараза…

— Я не хотел! — заплакал Филипп. — Это все он, все Вован… Он уговорил меня… Я был в таком положении, я был должен жуткую сумму, меня грозились убить… Я не понимаю, как…

— Я же тебе сказала, что он все рассказал перед смертью, усмехнулась Сова. — Причем все, разумеется, валил на тебя. И твой отморозок оказался вовсе не таким крутым… Жить-то все хотят… А уж если умирать, то полегче… А я бы смогла его… Любым способом… Жалко, что тогда не знала, кто такая эта бедная девушка… Я мстила за всех… Но если бы знала… Не умереть ему легкой смертью, этому гаду, — побагровела она, сжимая кулаки.

— Не надо об этом, мама, — попросила Алена. — Не могу вспоминать эту страшную сцену…

— Страшно было бы, если бы меня не оказалось в той электричке, возразила Ника. — Я задержалась в одном месте и не успела к предыдущей… Страшно было бы, если бы на станции случайно не оказался тот замечательный старичок, ныне покойный, царство ему небесное, кристальной души человек был… И мерзкий Вован укоротил-таки его жизнь своим окаянным кулаком… Что поделаешь, судьба… Ладно, все, хватит об этом. Пожрал картохи, Рыльцев, теперь катись… Только учти, твоя жена Алена все знает. До мельчайших подробностей. Так что ты туда больше не суйся. Она очень агрессивно настроена… Да и пропажа денег её тоже вовсе не вдохновляет… Кстати, сегодня по всем программам передают, что прокуратура прекратила дело против фирм Кружанова, и не только благодаря работе адвоката Цимбала. Тут, видимо, вмешались гораздо более высокие инстанции, либо кто-то взял все под свою опеку, под крышу, так сказать. Так что, и Алена, и твоя дочка Даша будут жить по-прежнему. Только у тебя теперь все в корне переменится… Деньги эти мы ей, разумеется, не вернем, это за твой счет… Прав Роман, что с таких как ты, мало моральной компенсации, вы должны отвечать и материально, для вас это самая страшная потеря. И если Алена не потребует от тебя в качестве слабой компенсации твою квартиру на Юго-Западе, это единственное, что у тебя осталось. Но если колыхнешься хоть раз, лишишься и этого. Все. Прощай. Не дай тебе Бог встретить меня ещё раз… А то снова наступит Час Совы…

— Последний вопрос, — выдавил из себя Филипп, тяжело поднимаясь с места и боясь глядеть на Алену и агукающего пухленького малыша, которых он хотел убить той октябрьской страшной ночью. — Кружановых… Ну… Это тоже ВАШИХ рук дело?

— Ну глуп! — закричала Ника, всплескивая руками. — Как же ты глуп и нелеп, пустой бамбук! Причем здесь я и мои друзья? Это наверняка дело рук Крука! Впрочем, я и на этом не настаиваю, поскольку доказательств не имею. А нам нужно было только свое!

— Но вы же чего-то хотели от меня? — слабым голосом возразил Рыльцев.

— Денег, опять-таки денег… Мы бы выдоили тебя, как дойную корову, и тебя и твоего тестя! Но… вмешались другие, гораздо более мощные силы, и Кружановы погибли. А шантажировать твою Алису, прекрасную женщину, мать твоего ребенка, мы не станем. Я хотела ей только добра, мы вывезли её из больницы, мы раскрыли ей глаза на то, что происходит, на то, какой замечательный человек является отцом её ребенка. Мы берегли её от злых вестей, мы полагали, что она хрупка, как стебелек и может погибнуть. Но она оказалась совсем другой, крепкой и стойкой. Как и я в свое время. И она будет пользоваться всеми теми благами, которые заработал для неё покойный отец. Только тебе от них уже ничего не обломится… Не заслужил ты ни благ, ни цугундера, потому что никого ты не убил… Только за кражу денег Алисы ты можешь ответить, но это уже её дела, нас это не касается… Все, катись отсюда!

— Но у меня нет ни копейки, чтобы хотя бы доехать до Москвы…, жалобным голосом произнес Филипп.

— А это уже твои проблемы… Единственный совет — воспользуйся моими уроками, я имею в виду уроки старой Совы. Помнишь ночную электричку — мотай на ус — клянчи, пой, пляши, приплясывай, кривляйся, глядишь — дадут! Когда жрать захочешь, сумеешь… Езжай на перекладных электричках, есть такой способ путешествия из Петербурга в Москву, по пути нищенствуй, чтобы не околеть с голода… Поверь мне, все лучше неба в клеточку… Лучше свободы ничего на свете нет. А если доберешься до Москвы, передай там привет твоему папаше и пусть благодарит Бога и Наташу Садовникову за то, что она категорически отказалась что-то принимать от Рыльцева, погубившего её покойного мужа Леню, талантливейшего режиссера, не чета твоему папаше. А мне его хата не нужна, пусть подавится ей. Хороших ему новых фильмов и всевозможных премий!

— Будь ты проклят! — тихо сказала Филиппу Алена и вышла из комнаты, качая на руках маленького Сережку.

Филипп встал и пошел к выходу…

— Прощайте, — пробормотал он, и за ним захлопнулась дверь.

— Какой все это ужас, мама, — заплакала Алена, бросаясь к матери. — В каком жутком мире мы живем!

— В нормальном мире, дочка, тревожном и радостном. И самое святое, что в нем есть — это борьба… Я поняла это, когда боролась с этим отморозком за твою жизнь и жизнь твоего ребенка, когда ещё даже не знала, кто ты. А после того решила сбросить с себя маску Совы, изрядно мне надоевшую. Ведь у меня появился смысл в жизни — ты и Сережка. Тогда-то я и обратилась к помощи Романа, которую он мне давно предлагал… И он помог, дай Бог здоровья ему и его семье. А сейчас собирайся, сегодня замечательная погода, скоро приедет Жорж, и мы поедем на Финский залив. Ведь Сережка так любит море…

16

Октябрь 2000 г.

Прошло два месяца… Уголовное дело, возбужденное против фирм и корпораций Кружанова было прекращено. Адвокат Цимбал считал это своей заслугой, и за это получил от Алисы Кружановой изрядную сумму. Однако, дело было совершенно в другом. Просто к власти пришли люди, которые были заинтересованы, чтобы собственник этих предприятий не менялся. И контрольный пакет акций остался у прежних владельцев. Генеральным директором фирм был назначен Курышев, а его заместителем — выпущенный из Бутырки Андрей Антонович Шафран. Алиса Кружанова стала наследницей огромного состояния. А господин Крук так и остался в бегах, слишком уж стремительно развивались события в высоких ветвях власти. Искусно спровоцировав аварию на швейцарской дороге, он так и не сумел ничего добиться. Кружанов погиб, но дело его процветало. Те силы, которые стояли за ним, оказались сильнее. Вице-премьер был смещен, но на его место сел другой, также один из крупных акционеров кружановских компаний.

Через несколько месяцев Алиса Кружанова должна была стать владелицей огромных счетов в российских и швейцарских банках, вилл в Германии и Франции, нескольких квартир в Соединенных Штатах Америки, Лондоне, Москве. Для этого нужно было заплатить огромный налог, но деньги у неё на это были. Адвокаты Цимбал и пришедший ему на помощь Сидельников дневали и ночевали у своей богатой клиентки, из кожи вон лезли, чтобы угодить ей. Игра стоила свеч…

Алиса очень изменилась за это время. Похоронив родителей, которых она очень любила, узнав всю страшную правду о своем ничтожном муже, она стала жесткой и считающей каждый доллар женщиной. Она готова была платить десятки тысяч долларов для своего благополучия, но зря не собиралась выбросить даже металлический рубль.

Она решала, где ей теперь жить. И в последнее время склонялась к шикарной вилле Кружанова под Парижем. Туда уже были направлены люди для того, чтобы подготовить все к приезду молодой хозяйки.

Но прежде всего, она собиралась оформить развод. Но ни адвокаты, ни другие люди, которых она посылала к Филиппу, нигде не могли его найти. Он как в воду канул…

Алиса позвонила его отцу Игнату Рыльцеву. Его молодая жена Вика сказала, что Игнат Константинович в больнице. У него случился инфаркт после того, как сожгли его дачу и угнали машину. А о местонахождении Филиппа ни она, ни Игнат Константинович понятия не имеют.

Алиса начала было готовиться к заочному разводу, так как в случае исчезновения одного из супругов, развод может быть также осуществлен. Но тут ей неожиданно раздался звонок.

— Алиса? — прозвучал в трубке довольно низкий женский голос.

— Я. А кто это?

— Это Вероника Сергеевна Лемберг. Не забыли ещё меня?

— Разве вас можно забыть? — усмехнулась Алиса. — Женщина-мститель… Женщина, делающая жизнь… На костях других, правда…

— Неужели я заслужила такие упреки?

— Ладно, — вздохнула Алиса. — Не будем об этом. Что было, то было. Впрочем, за сведения о Филиппе я вам очень признательна. Хоть они и сделали меня несчастной, скрывать от вас не стану. Я любила его, а вы уничтожили любовь в моем сердце. Я никогда больше никого не полюблю.

— Надеюсь, вы не считаете, что я и мои друзья повинны в смерти ваших родителей?

— Адвокаты убедили меня в обратном. Они уверены, что это сделали люди Крука. Но… тем не менее, у меня есть сомнения и в этом. Я до сих пор не знаю, от кого последовал тот роковой телефонный звонок, который так ошарашил покойного отца и из-за которого он заставил водителя грубо нарушить правила… Ведь это была информация о том, что Филипп убил или пытался убить беременную от него женщину, чтобы жениться на мне.

— Я могу кое-что сообщить и по этому поводу, — четко произнесла Вероника.

— Да? Тогда приезжайте ко мне на дачу. Я не выезжаю никуда, у меня простужена дочь. Прислать за вами машину? Вы где?

— У меня тоже есть машина, — ответила Ника. — И я доберусь сама.

… Через час Ника сидела в шикарной гостиной виллы Кружановых. Напротив неё сидела худенькая женщина с гладко причесанными назад волосами. Только глаза были совсем другие, чем у той Алисы, которая рыдала в уютном домике Романа Дергача, когда Ника рассказывала ей о преступлении Филиппа. Только концовку истории она опустила, предлагая Алисе додумать её самой. Теперь эти серые глаза были холодны и жестоки.

— Кофе? Чай? — предложила Алиса.

— От кофе не откажусь. Вы знаете, в зоне я больше всего страдала от отсутствия кофе. На первых порах я так мучилась, просто настоящая ломка шла.

— Да? — заинтересовалась Алиса. — А что, там действительно можно выжить?

— Вот ведь выжила я, как видите, — горько усмехнулась Ника. — Но пожалуй, выжила не я, а моя оболочка. Все то, что внутри, умерло и появилось другое… Когда я вышла из тюрьмы, я не желала даже видеть свою дочь, я была не в состоянии общаться с ней… Это был другой мир, и я не считала себя вправе вновь входить туда. Я была грязна душой и не хотела вливать эту грязь в душу своей дочери, которой в ту пору было девять лет. Я считала, что у неё хорошая мачеха, относящаяся к ней, как к родной. Ошиблась. Мачеха отказалась от нее, когда от неё отказался мой муж Навроцкий. И Алена осталась одна… Совсем одна на этой земле. И поддержку искала только в нем, в Филиппе… А что он сделал, я вам уже говорила…

— То есть, пытался сделать? — вдруг усмехнулась Алиса, пристально глядя в глаза Нике.

— Вы поняли?! А я полагала…

— Вы полагали, что все глупее вас… А я сразу поняла, что вы спасли свою дочь… Ну а потом узнала точно. У меня тоже есть свои каналы, имею такую возможность… Но вот кто стал главным виновником смерти папы и мамы, не знаю. И очень хотела бы узнать…

— Алиса, вы прекрасно знаете, что я вхожа в криминальный мир. Когда я отбывала наказание, кстати, справедливое наказание, хочу отметить, ведь я на самом деле лишила человека его единственной жизни, мною заинтересовались некоторые люди…

— Роман Ильич, например, — сказала Алиса.

— Нет, поначалу другой человек. Очень опасный… Его уже нет в живых… Грех говорить, но, наверное, к счастью… Он был театрал и меломан, может быть, слышали, некто Шервуд-Гнедой?

— А как же? Взорван в своем «Мерседесе» несколько месяцев назад. Неподалеку от нас жил, тут вся округа тогда гремела…

— Вот он и стал моим патроном. Он заинтересовался актрисой, сидящей в тюрьме за убийство соперницы. А он обожал театральные эффекты. И стал заочно поддерживать меня. Мне стало гораздо легче сидеть, чем раньше. Я с самого начала не давала себя в обиду, но тут все вообще переменилось. Со мной обращались словно с воровкой в законе, уважительно… А когда я вышла из тюрьмы, я постаралась исчезнуть из поля зрения авторитетов, потому что не хотела быть им обязанной и работать на них. Это вторая причина по которой я не вернулась к своей дочери. Я решила лицедействовать, поехала, куда глаза глядят, в глушь, но, самое жуткое, что во Владимирской области, в глухой деревне, где я нашла поддержку в лице старого председателя поссовета Агея Ерофеевича Хабалкина, давшего мне для жилья старую халупу, я встретила одного человека, уголовника-отморозка, который узнал меня… Он хотел от меня слишком многого, и мне пришлось… — Ника усмехнулась. — Хочу подчеркнуть, что все это только мои слова, дело быльем поросло…

— То есть, вы убили ещё одного человека?! — В серых глазах Алисы появилось прежнее испуганное выражение.

— Да, убила… Но этого мне ничуть не жалко… Отморозок… Выродок… Но ведь Дьявол тоже любит троицу, Алиса Павловна, — усмехнулась Ника.

— Понятно, вы убили и того, кто пытался убить вашу дочь…

— Без сожаления, — констатировала факт Ника. — И пригрозила ему, что если он мне не расскажет, кто его на это дело послал и почему, я его по частям порежу. И порезала бы, если бы он честно все не поведал перед смертью. Самое страшное в том, что все это происходило на глазах у Алены… Да, раз вы уже знаете… Она жива и здорова, у неё растет сын Сережа. Мы назвали его в честь моего покойного отца, полковника десантных войск. Так вот… Вернусь немного назад. Меня вычислили года за полтора до тех осенних событий. И Гнедой заставлял меня порой выполнять очень неприятные поручения. Я вынуждена была заниматься шантажом, используя свои актерские данные. И тем не менее, он редко меня просил об этом, возможно берег для какой-нибудь серьезной аферы, он просто так ничего не делал. Зато нищенствовала я по электричкам с тех пор под надежным прикрытием… Зарабатывала, дай Бог каждому… Агей Ерофеевич сам оборудовал мне подвал, где я жила в тепле и уюте, мебель своими руками по ночам делал, а кое-что по ночам привозил — телевизор, маленький холодильник, стереосистему, книги… Он умер совсем недавно, под прошлый Новый Год. Ведь именно он был за рулем старенького «Москвича», на котором я догнала мерзавца, который собирался убить мою Аленку… И именно его ударил он в лицо, когда мы сцепились с отморозком в глухом ночном лесу. Агей Ерофеевич получил сотрясение мозга, а ему было за семьдесят… Он умер, царство ему небесное…

А весной этого года погиб Гнедой, и меня полностью оставили в покое. А к Роману я обратилась сама. Это совсем другой человек, хоть он и занимается лихими, как говорится, делами… В этом мире, как и во всяком другом, есть и подонки, и порядочные люди… так вот, после того, как я убила Владимира Сапрыкина, я позвонила Роману, и он вывез нас оттуда. Доставил в мой родной дом, где прошла моя молодость и где мы теперь втроем обитаем… Я верю вам, Алиса, и смело говорю об этом. Мы не причиним друг другу зла. Нет в этом никакой надобности и никакого смысла… И чувство порядочности, да и, извините меня за прямоту, паритет… Так вот, ближе к смерти ваших родителей… Когда Роман вывез нас оттуда, из этого Дорофеева, я не хотела ни в коем случае использовать все это для того, чтобы вымогать деньги из вашей семьи, избави Господь от такой низости… Я приказала Филиппу отказаться от вас. Но… есть силы, которые выше меня и Романа. Некто свыше приказал, и вы стали мужем и женой. Готовился шантаж вашего покойного отца, и я, и Роман вынуждены были заниматься этой грязью. А затем некто пошел ва-банк и позвонил Кружанову именно в тот момент, когда он ехал в аэропорт и рассказал все о преступлении Филиппа. Именно как о совершенном преступлении, а не попытке совершить его… И… результат всем хорошо известен. Мы впоследствии узнали, кто именно сообщил Круку о преступлении Филиппа, слухами-то земля полнится, и во всех кругах, и в правительственных и в криминальных есть стукачи… Крук как раз начинал широкомасштабную атаку на кружановские предприятия и имущество, и эта информация тоже очень пригодилась. А уж смерть Кружанова в автокатастрофе — на такое вряд ли кто рассчитывал, даже сам Крук… Но… против лома нет приема, если нет другого лома… И все стало на свои места. Крук в бегах, покойный Кружанов в фаворе, вы наследница многомиллионного состояния…

— А где же Филипп?

— Филипп повидался с воскресшими покойниками, моей дочкой и внучком и был изгнан с позором из нашего дома. Шестьдесят тысяч долларов, украденные у вас, были у него мной экспроприированы, врать не стану. Из них пятьдесят осело в моем кармане. Считайте меня своей должницей, Алиса.

— Не надо! — засмеялась Алиса. — Я вам больше должна за истину. А то бы впоследствии он меня нагрел на гораздо большую сумму…

— Спаси Христос, как сказала бы старая Сова, — усмехнулась и Ника.

— Ладно, Вероника Сергеевна, истина полностью открылась, и давайте жить каждая своей жизнью. Встречаться нам, полагаю, больше не надо, друзьями мы не станем… Но вам, вашим дочери и внуку желаю счастья. Это искренне…

— Верю. Но предупреждаю, шантаж вашей семьи может продолжаться. Только уж без оглядки на деяния Филиппа. И ни я, ни мои друзья никакого отношения к этому иметь не будут…

— С этим справимся сами… А жить мы будем за границей. Не могу здесь больше, слишком тяжелые воспоминания… А с Филиппом будем разводиться заочно, как с пропавшим без вести… Дом же во Владимирской области, принадлежащий Филиппу, я с помощью своих адвокатов оформлю на вас…

— Не на меня, — возразила Ника. — А на моих дорогих друзей Ивановых, если вам так угодно… Я же вам рассказывала тогда, у Романа, что сделал с режиссером Садовниковым и его женой ваш бывший свекор Игнат Рыльцев…

— Они могут получить и квартиру Филиппа на Юго-Западе, — добавила Алиса. — Я вполне могу это устроить… Мне она, как и этот дом, совершенно не нужна.

— Не надо, это лишнее… К тому же они с некоторых пор возненавидели Москву и не хотят сюда возвращаться…

… Через двадцать минут белый «Ауди» — 100 выехал из ворот виллы Кружановых. За рулем сидела Ника. Алиса помахала ей рукой.

— Дай Бог, чтобы нам никогда больше не свидеться на этом свете, прошептала Алиса и вошла в дом. Прижала к своей груди маленькую Дашеньку, вытерла с глаза непрошеную, возможно последнюю в жизни слезу и снова передала дочку няньке. И снова лицо её приняло жесткое холодное выражение.

А Ника выехала с Рублево-Успенского шоссе на Волоколамское и поехала в Воронцово в гостеприимный дом Романа Дергача.

— Эх, надо было все же обстричь эту дамочку, — усмехнулся Роман. Слишком уж у неё много денег…

— Найдем, кого обстричь… И шальных денег на наш век хватит. А тут… Не надо, Роман. Пусть живет спокойно. Не все на свете продается и покупается.

— Ты мне это говоришь? — строго поглядел на неё Роман. Ника виновато и доброжелательно улыбнулась и слегка дотронулась до его плеча рукой.

17

Декабрь 2000 г.

Вадим Навроцкий через Союз Кинематографистов выбил себе путевку на декабрь месяц в Дом отдыха в Комарово. Приехал на «Красной Стреле» в Ленинград, перебрался с Московского вокзала на Финляндский и сел там на электричку. Он дал себе зарок навсегда бросить пить в тот самый день, когда ему позвонила Ника и сообщила ему, что и Алена, и её ребенок остались живы. «Ты теперь дедушка, Навроцкий», — сказала Ника. — «Прими мои запоздалые поздравления. Твоему внуку Сережке уже идет восьмой месяц…» — «А ты…», — делая глотательные движения, пытался что-то произнести Навроцкий. — «А что же ты… Как же ты…?» — «Не надо меня укорять в обмане, Петрович», — холодно произнесла Ника. — «Встретимся как-нибудь, расскажу… Интересная история, такое может придумать только сама жизнь… Пока скажу одно — это я её спасла, запомни это — я… Бывай здоров, удачи тебе…»

Одуревший от этого сообщения Навроцкий хоть и напился в стельку, но впервые за долгое время чувствовал себя счастливым, словно заново родившимся на свет… Он обзвонил всех знакомых, доложив, что он стал дедом, и что у него растет замечательный внук Сережка… На расспросы удивленных знакомых, он отвечал уклончиво и витиевато… А утром он выпил пива и сказал себе, что это последняя бутылка в его жизни…

После звонка Ники, словно по мановению волшебной палочки дела пошли у Навроцкого на лад. Он бросил пить, стал общаться с людьми, и, наконец, его пригласили сниматься в небольшой роли в многосерийный телефильм. Съемки начинались в феврале, а пока он должен был подлечиться и набраться сил. Но главное — избавиться от пагубного порока. Это условие поставил перед ним режиссер.

— Денег кучу получишь, Петрович! Что тебе стоит? Роль точно для тебя, старого спившегося ученого, оказавшегося волею судеб замешанным в уголовную историю… Но если будешь на самом деле квасить, выгоню вон. И на меня не обижайся, сразу предупреждаю…

Навроцкий сидел в электричке, кутаясь в старенькую коротенькую дубленочку и читал газету.

— Эге! — вдруг произнес он, наткнувшись взглядом на знакомую до кошмара фамилию.

«Знаменитый в прошлом кинорежиссер Рыльцев приглашен в Америку для участия в съемках исторического фильма про освоение Аляски. В настоящее время семидесятипятилетний мэтр советского кино готовится к отъезду. Сопровождать его будет его молодая жена Виктория.»

Заметка была снабжена фотографией седоусого улыбающегося Рыльцева в обнимку с женой.

«В огне не горит, в воде не тонет», — подумал Навроцкий и отложил газету в сторону. Стал глядеть в окно.

На одной из станций что-то произошло на путях, и электричка простояла там не менее двадцати минут. Прочитавший газету от корки до корки Навроцкий тупо глядел в окно. Его внимание привлекли два бомжа, карауливших пившую пиво на перроне компанию. Бомжи навострились, чтобы разжиться пустыми бутылками. А бутылок было не менее пяти — хороший улов. Но на их сожаление, обладатели пива уничтожали пенный напиток слишком медленно. И главное, синхронно, ведя неторопливую беседу.

Левый бомж был одет в телогреечку и нелепую ушаночку. На вид ему было лет шестьдесят. А второй был высок ростом и довольно молод. На нем было какое-то длинное, до пят черное, заляпанное пальто и широченные брюки клеш. На голове засаленная рваная шляпа. Лицо его показалось Навроцкому знакомым, но он был близорук и никак не мог понять, где он видел этого человека.

Бомжи стояли в позе спринтеров, готовящихся к старту по разные стороны от компании, пьющей пиво.

Наконец, пьющие то ли случайно, то ли издеваясь над бомжами, одновременно поставили бутылки на снег. И тут бомжи рванули к стеклотаре, как гончие, сорвавшиеся с цепи. Компания расхохоталась и медленно пошла по перрону. Молодой оказался быстрее и в его авоську быстро влетели четыре пустые бутылки. Старичку досталась лишь одна. Молодой показал старому язык и поперся по перрону. Но тот догнал его и ударил ногой под зад.

— Моя территория! — завопил он. — Отдай бутылки, падло! Сивому скажу! Он те устроит фантасмагорию с прологом и эпилогом! Порву, гад!!!

Молодой обернулся и ударил старого кулаком в лицо. Но тот умудрился устоять и нанес ответный удар. Да такой смачный, что молодой упал навзничь на заледенелый перрон. С него слетела шляпа и обнажились темно-каштановые кудри… Навроцкий увидел его лицо, а затем взгляд его упал на лежащую рядом с ним газету с заметкой о Рыльцеве. И он мгновенно понял, кто такой этот кудрявый бомж… Тем временем, старый ударил молодого ногой в рваном сапоге в лицо. Лицо покрылось кровью, но совершенно остервенелый старый бомж продолжал лупасить и лупасить молодого ногами, то в лицо, то по печени, то по ребрам… Молодой никак не мог подняться, махал руками, стонал… Навроцкий вскочил с места и хотел было броситься на помощь, но тут электричка резко тронулась и он упал на сидение. Прильнул к окну и увидел, как к лежащему на земле извивающемуся бомжу подходит милиционер. А второй несется как угорелый по перрону, унося с собой авоську с бутылками…

Электричка унеслась вдаль к месту назначения. Навроцкий потер виски ладонями и пробормотал еле слышно:

— Эх, Филипп, Филипп…

А тем временем милиционер помог окровавленному и судорожно всхлипывающему бомжу встать и сурово спросил:

— Документы есть?

И услышав вместо ответа глухой протяжный стон, повел его по платформе в местное отделение милиции. Тот выплевывал на обледенелый перрон кровь и выбитые зубы. Тем временем, погода внезапно ухудшилась, небо заволокло тучами и повалил хлопьями мокрый снег… Совсем недолго уже оставалось до Нового Года…

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

11

12

13

14

15

16

17

Реклама на сайте