«Бойцовые псы»

Сергей Волошин Бойцовые псы

Часть первая

Глава 1

— Стало быть, так, — сказал Лёха. — Больше он на тебя не наедет. Это как пить дать. Разговор был тяжёлый, не скрою. Но он меня понял. Понял ли ты — это другое дело.

Клиент, крупный, лысеющий и потеющий мужик в малиновом пиджаке, напряженно замер, перестав жевать. Бросил косой взгляд на другого клиента, молча сидящего в углу. Тот демонстративно смотрел в сторону, подчеркивая непричастность к чужому разговору.

— Да ты бы снял пиджак-то. Не на банкете, — усмехнулся Леха. — Все свои. Это вот — кореш мой, Альча. Вместе срок мотали, из одной кружки чифирили. Ты не смотри, что он такой прикинутый. У меня от него секретов нету. Я правильно говорю?

«Прикинутый» Альча иронично хмыкнул, блеснув затемненными очками в золотистой оправе, и склонил голову с аккуратным пробором, полагая себя представленным. Трудно было поверить, будто между ним и бомжеватым Лехой может быть что-то общее.

Квартира была под стать хозяину. Пахло его немытым телом, на столе стояла недоеденная закуска, грязные тарелки и стаканы.

— Теперь вот мой бухгалтер мне записал… — Леха, близоруко сощурившись, приблизил к глазам какую-то мятую бумажку. Сейчас он сам был похож на какого-нибудь счетовода, и трудно было в нем заподозрить главаря «бригады», державшей в страхе одну из московских окраин. — Вот смотри… Значит, договорились мы с Мамедом не просто так, а в ходе оживленной дискуссии, закончившейся перестрелкой за кольцевой дорогой и в отсутствие свидетелей. Сам понимаешь, потери, без них никак. С нашей стороны двое раненых. Хирурга им надо? Надо. Заплатить ему надо? Опять же хирург не просто так, а от Склифосовского, после смены…

Клиент нервно заёрзал, посмотрел в поисках сочувствия на Альчу. Тот, весело поблескивая очками, качал ногой, закинутой на ногу.

— Итого сколько? — спросил клиент нетерпеливо.

— А ты не торопись, — бросил на него взгляд поверх бумаги Леха. — Мы ведь с тобой как договаривались, когда ты тут на коленях ползал, крышу просил? Чтоб все было тики-так. Джентльменское соглашение. Было дело? Вот и слушай, пока не закончу. Опять же уважение надо иметь к моему бухгалтеру. Знаешь, почём сейчас бухгалтеры? С компьютером, со всеми делами. Человек ночью работал, для нас старался. И ему, кстати, тоже заплати. Ты своим бухгалтерам сколько платишь?

— Кому как… — Клиент снова посмотрел на Альчу в поисках сочувствия.

— Ну, примерно? Штуку или больше?

— Что-нибудь так, — согласился клиент и снова вытер пот.

— Видал? — обратился к Альче Лёха. — В пот бросило от одной мысли. Небось, ночи не спит, думает — как бы не переплатить.

— Но всё-таки, — снова спросил клиент. — Не томи душу. Сколько?

— Ох, жаден ты, как я посмотрю. Торопишься, что ли, куда? Если б ты знал, скольких фраеров на моих глазах вот так жадность сгубила! Покруче тебя ребята были. Ну, так продолжим. Где я остановился… Вот сбил ты меня. А потом подгоняешь. Всего было истрачено восемьдесят патронов из «Калашникова» по три бакса за штуку. Дешевле, сам знаешь, сейчас не найдёшь. Дальше… Ну, почерк… хрен разберёшь. Патроны к «Макарову», отдельной графой. Тут поменьше, тридцать две штуки. Ладно, будем считать по старой цене, по два бакса. Но это ещё не всё. Две гранаты типа «лимонка».

— У вас там что, Сталинградская битва происходила? — не удержался клиент.

— Веришь, я их то же самое спросил, — сощурился Лёха. — Они говорят, мол, потеряли. А как их проверишь? Может, и не врут. Сам я там не был, дела были поважнее и требовали моего личного участия… Ну, так что? Будем торговаться? За гранаты всего по пятьдесят долларов с тебя возьму, полцены, можно сказать, поскольку, не исключаю, могут и соврать. У них не заржавеет. Затем… Ответной стрельбой противник нанёс материальный ущерб нашей стороне, как-то: прострелена дверца у автомобиля типа «лендровер» в трех местах. Там еще поцарапано, но это ладно, сами закрасим. Ещё одна пуля неизвестного происхождения пробила навылет лобовое и заднее стекло. У того же «лендровера», про который я уже говорил… Кстати, анекдот мне рассказывали. Это для разрядки, а то ты больно невеселый стал. Один грузин другому хвастает. Мол, джип купил. Тот спрашивает: «чероки»? Нет, говорит, узкий. — И сам же засмеялся, обнажив щербатый рот. Альча хмыкнул. Клиент хранил недовольное молчание. Только хмурился.

— Не понял, что ли? — спросил Леха. — Этот говорит: «чероки», а этот — «нет, узкий»!

— Я этот анекдот в пятом классе проходил, — буркнул клиент.

— Ну, это ты врёшь! — сказал Леха. — При коммунистах мы про такие машины знать не знали. Верно я говорю? — Он подмигнул Альче.

— Кто как, — пожал плечами Альча.

— Ну да, ну да, — пробормотал Леха, свирепо глядя на него. — Вы тут в Москве, может, и слыхали. А мы в нашей деревне только зиловские пятитонки и видели. Так вот я про джип «чероки», чтобы не забыть. Тоже, понимаешь, понесли урон. Два колеса прострелены и капот. Менять надо? Надо. А сколько это на сегодняшний день стоит? Кто-нибудь задумался? В таких машинах куда теперь поедешь? Первый же мент остановит. Доказывай ему потом…

— А что, приходилось? — поинтересовался Альча.

— Вопрос, как ты понимаешь, не в этом, — сказал Леха. — Вопрос, как всегда, в другом. Кто будет платить и кто будет делать. А делать всегда найдется кому, лишь бы платили. А работать ремонтникам, как и хирургу, придется в обстановке повышенной секретности. То есть опять же за секретность плати. Понял теперь? Стволы еще бы поменять. Поскольку эти уже замазанные…

— Но мы, кажется, договаривались… — подал голос клиент. — Я и так вам за все заплатил. За вашу крышу…

— Опять ты не понял! — покрутил головой Леха. — Ты, милый, заплатил за то, что мы согласились тебя охранять. У меня таких вот, кто крышу просит, знаешь сколько? Вон очередь за дверью стоит. Ты, когда ко мне шёл, очередь эту видал? Ты, ладно, постоянный клиент. Альча — тоже свой человек, не буду же его за дверью держать? А ведь тебя мне никто не рекомендовал. Пожалел, глядя на твои мытарства. Хотя это против моих правил. А теперь начинаю жалеть о другом. Что с тобою связался. Ты…

— Меня, между прочим, Олег Иванович зовут, — угрюмо заметил клиент…

— Ну, — кивнул Леха, — не забыл, помню. Меня, скажем, Алексей Дмитриевич, его Александр Петрович, — кивнул он на Альчу. — Только что это меняет? Сумма прописью останется та же. Если, конечно, нет возражений.

И пододвинул свой листок к Олегу Ивановичу. Тот взглянул и побагровел, поднял глаза на Леху…

— Издеваешься? — прохрипел он. — Да тут больше, чем они требовали! — И снова посмотрел на Альчу, как бы приглашая в свидетели. Тот взял листок, присвистнул, покачал головой. Потом вернул листок клиенту. Переглянулся с хозяином.

— Что, может, тоже скажешь, будто лишнее требую? — сощурился Леха.

— А чем ты сейчас от тех отличаешься? — спросил Альча. — Которые его обложить хотели?

— Тем и отличаюсь… — твердый Лехин взгляд задержался на одном клиенте, перешёл на другого. — Что утюг к его животу, как в кино, не прикладываю. Детишек его в подвале не гною! А совсем наоборот! А безопасность сегодня сами знаете, сколько стоит. Ишь ведь, посочувствовал он…

Он все не мог успокоиться, дрожащей рукой налил водки в грязные стаканы себе и посетителям. Альча выставил ладонь вперед, отказываясь, второй гость замотал головой…

— Гнушаетесь. — Леха недобро усмехнулся. — У меня тут, конечно, не казино с голыми девками.

— Что да, то да… — усмехнулся Альча.

— От кого-кого, а от тебя не ожидал! — ткнул пальцем в его сторону хозяин. — От кого-кого — только не от тебя. Уж меня ты знаешь. Лишнего никогда не возьму.

Альча, продолжая усмехаться, неопределенно кивнул.

— Ну так как — будешь платить?

Лёха больше не балагурил. Смотрел прямо на клиента немигающим, проникающим внутрь взглядом, отчего тому стало не по себе.

— Сам посуди, — пробормотал Олег Иванович, стараясь не смотреть на Леху. — Это же грабеж! И потом, откуда я знаю? Что все было, как ты написал? Может, никакого сражения и не было.

— Свидетелей не было. Это точно. Потому как свидетелей, — медленно произнёс Лёха, — чтоб ты знал и другим передал, у меня не бывает. Живых. Это понятно?

Альча с интересом смотрел на Лёху, как если бы видел его впервые. Но страха, подобно клиенту, не испытывал. Скорее, ему было интересно, чем это закончится.

— Ну где я столько возьму! — взмолился клиент, назвавшийся Олегом Ивановичем. Это уже была явная сдача позиций. Не то чтоб надеялся, что Леха ослабит хватку, нет, скорее, от отчаяния, от нежелания расстаться с надеждой, что сможет еще что-то изменить.

— Твои трудности… — Клиент уже не вызывал у Лёхи прежнего интереса. — Два дня хватит?

На Олега Ивановича было жалко смотреть. «Про таких говорят: после тяжелой и продолжительной болезни», — подумал Альча, глядя, как тот тяжело встает из-за стола…

— Буду искать… — Клиент снова вытер пот с лысеющего лба.

— Звони, если что, — кивнул Лёха, не поднимаясь с места.

Они смотрели вслед выходившему Олегу Ивановичу.

— Здорово ты их потрошишь! — сказал Альча, когда хлопнула входная дверь. — Неужели и правда было сражение под Сталинградом?

— Леха не ответил, только мотнул головой и махнул рукой одновременно.

— Откуда… От сырости, что ли? Я Мамеду позвонил: слышь, говорю, остынь насчет такого-то. Он мне самому нужен… Сам посуди. Скоро Ермак с отсидки возвращается. Машину ему надо? Надо. А где я такие бабки возьму?

— Опять заладил, — усмехнулся Альча. — И какую ему машину надо, если не секрет? «Мерс», поди? Шестисотый?

— Да какие тут секреты! — отмахнулся Леха. — Мне, говорит, чего попроще, «девятку» там или «волжанку». А вот рынок просил! Хотя бы Минаевский на кормление. Знаю, говорит, общак не резиновый. Но это он сейчас прибедняется. Приплывет, поглядит, кто на чем сегодня раскатывает… И сразу «мерс» потребует, это как пить дать… И насчет рынка еще надо посмотреть. Там и там азеры заправляют. Ну если хорошо попросить, уступят, куда денутся. Только общественность опять будет встревожена участившимися разборками между мафиозными кланами.

— Вижу, газеты читаешь, — кивнул Альча. — Что-то мы опять отвлеклись!

Они выразительно посмотрели друг другу в глаза. И остались довольны увиденным.

— Желаешь моих «торпед» посмотреть? — ухмыльнулся Леха.

— Твоих «отморозков», — уточнил Альча.

— Скучно стало среди актерок, а? — продолжал ухмыляться Леха. — К братве потянуло? Видал тебя по телику среди телок. Хоть одному из наших, думаю, кой-чего перепало! Утром, поди, одной ставишь, вечером другой? А?

— Всяко бывает, — пожал плечами Альча. — В этой тусовке, чтоб ты знал, те же законы джунглей. Даже похлеще.

— Но телки-то, а? — облизнулся Лёха, и глаза завистливо загорелись. — Нет, ты скажи, всех, поди, прочесал. Ни одной не пропустил?

— Не бери в голову, — поморщился Альча. — Начну рассказывать, ночь спать не будешь. Я к тебе за другим пришёл.

— Всё понял! — выставил обе руки вперед Леха. — Только ты моих братков не называй «отморозками», не надо. Они это не любят.

— «Отморозки» и есть, — спокойно улыбнулся Альча. — Кто ж ещё? Это по-твоему они «торпеды», а по-моему…

Леха промолчал, глядя прямо своими немигающими, бесцветными глазами. Альче снова стало не по себе.

— Намёк понял, — сказал он примирительно. — Чего ты сразу в крутизну-то? Уж пошутить нельзя.

— Чем шутить, лучше бы пару своих певичек к нам привёл. — Леха уже добродушно улыбался. — А то у нас марухи одни. Твои небось почище будут, я думаю. Приведёшь, тогда шути с нами, сколько влезет.

— Ты это серьёзно? — поднял брови Альча, наливая себе в стакан, показавшийся наиболее чистым. — Прямо сюда?

— А чем тебе здесь не нравится? — снова напрягся Леха. — Ты же этот, продюсер, верно? Хорошие бабки им платишь. А они все по телевизору да по телевизору. Вот пусть к зрителям перейдут. По другую сторону экрана. Не бойсь, не заразим. За своих братков отвечаю. Регулярно в диспансере проверяемся… Как за тебя отвечал кое перед кем… Было дело?

— Было, — не сразу ответил Альча. — Только здесь это не проходит, уж мне на слово поверь. Сюда они не придут ни под каким видом. У них репутация, слыхал про такое? А у меня — реноме.

— Один хрен, — сказал Лёха, наливая себе. — Это я пошутил. Реноме, значит, реноме. Никто ж не спорит.

Они чокнулись и выпили.

— А скривился-то! — ухмыльнулся Лёха. — Привык шампанское лакать! Я как-то пробовал. Вроде кваса, только с градусом. — И тут же взглянул на кореша — смеётся или нет?

Альча смеялся — скорее добродушно, колыхая розовым, нежным вторым подбородком. Тогда засмеялся, крутя головой, и сам Лёха.

— Деревня, я понимаю. Меня мои «торпеды» тоже, бывает, на смех поднимают. Но я не в обиде. Завидки просто берут, как ты на воле устроился! Все у тебя схвачено, упаковано и расставлено. А я тут торчу в этой берлоге и не чаю выбраться… И вроде бабки есть, и все время они кому-то нужнее. Ну, ладно, ты мне лучше вот что скажи. На черта мне в твой шоу-бизнес со своим свиным рылом соваться? Наши дела, сам знаешь, мокрые, грязные — вдруг тебя запачкаем с твоим-то реноме?

Он вдруг встал и подошел к окну. Поманил гостя пальцем.

— Долго что-то с машиной возится… Мои ребята вон возле подъезда курят, видишь? А те двое — его охрана, должно быть… Слушай, а вон тех я не знаю! Вон те трое, с разных сторон… а вон машина ихняя, джип, видишь? — Он был встревожен не на шутку. Альча увидел, как быстрым шагом, несмотря на снег и гололед, с разных сторон к Олегу Ивановичу шли трое, нет, четверо парней в кожаных куртках, с руками в карманах. Шли быстро, опустив головы, ни на кого не глядя…

Лёха кинулся к входной двери, заорал вниз, перегнувшись через перила:

— Атас! Волоха, я кому велел клиента проводить? Смотри мне, сука, если его замочат! — и погрозил кулаком.

И тут Седов увидел, как со всех концов двора вылетели Лехины «торпеды». Чужаки приостановились, невольно сбиваясь в кучу, и тут Олег Иванович, несмотря на грузный живот, проворно нырнул под машину. Тем временем Лехины ребята уже гнали, проваливаясь в сугробах, рванувших к гаражам чужаков в куртках.

— Видал, что делается? — качал головой Лёха. — Мамед, падла позорная! Говорил ему: не трожь, он мой! А он чего задумал, а? Нет, ты понимаешь? У меня под носом хотел моего клиента замочить! А тот мне ещё долг не вернул! Вот как с такими дело иметь, я спрашиваю? Ну, ты помнишь Мамеда? Хотя ты в другой раз сидел… Это Онуфрий тогда со мной был… Мамед нас травкой снабжал, шестерил за троих, я ему после отсидки за несомненные заслуги Калитниковский рынок отвалил! Теперь, вишь, хвост поднял!

Он все не мог успокоиться. Ходил по комнате, бормоча что-то под нос. Потом снова высунулся в окно.

— Ну что? Догнали?

— Их догонишь… — донесся снизу голос. Возможно, это и был Волоха. Голос был виноватым и запыхавшимся.

— Что, одышка замучила? Гонять вас надо, козлов позорных… Вот лето подойдет, устрою вам кроссы… вот тогда посмеешься мне… Ну что, Олег Иванович, может, зайдешь, почистишься, полечишься заодно от нервного потрясения?

Олег Иванович в ответ только недовольно пробурчал что-то и, отряхнув грязный снег, полез в машину.

— Да погоди, не уезжай! — снова крикнул ему Лёха. — Мои ребята тебя проводят. Давай, Волоха, чего смотришь? Проводи клиента. Ты мне теперь за него лично ответишь, понял, нет?

Наконец он отошёл от окна, обессиленно опустившись на заскрипевший старый стул.

— Видал, да? За всеми догляд нужен! Никто ведь не почешется, пока сам не сделаешь. Правильно говорю?

— Слушай, а ты не боишься: вот так, при народе, орёшь на всю улицу? — спросил Альча. — Ведь все уже небось знают, что у тебя тут делается…

— Привыкли! — беспечно отмахнулся Лёха. — Знают, что и дом, и весь квартал под моей охраной. Ментам делать нечего. Я тут как крёстный отец. — Он самодовольно подмигнул гостю. — Всем защита. Менты от начальства благодарности имеют за порядок на вверенном участке. И потому в рот мне смотрят… Чуть что, все вопросы — ко мне. Если кто кого обидел… Там, где я живу, все должно быть тихо! И ты заруби это себе на носу, понял, нет?

Альча пожал плечами. Подумав, снова налил себе и Лёхе.

— За будущее сотрудничество!

Лёха деловито нахмурился, отставив стакан.

— Замочить, что ли, кого надо? Только учти. Говорил уже. Я для тебя могу и бесплатно, только скажи. Вернее, покажи мне этого человека. Но только если мне он понравится — извини! Вот есть один, народные песни поет и романсы. Иной раз прямо до слёз! Вот его — никогда, хоть озолоти! Пальцем не трону. И другим не позволю. А у тебя в твоей тусовке есть такие… Опять же баб не трогаю. Только руками. Ну, ты понял, да?

Альча молча протянул ему визитную карточку и фотографию.

— Этого? Хлестов Игорь Андреевич. Проживает там-то. Этого можно. По роже вижу… Он тебя, что ли, посадил? Рассказывал, припоминаю.

— Он самый, — сказал Альча. — К тому же — конкурент. Путается под ногами… Срок до послезавтра… Короче, надо быть на одном приеме по важному делу, но чтобы его там не было.

— Об исполнении доложить? — полушутливо-полусерьёзно спросил Леха.

— Я сам всё узнаю, — не приняв шутки, сказал Альча. — Если его там не будет. Или по программе «Время». А звонить мне пока не вздумай!

Глава 2

Лена медленно шла по Тверской, во все глаза глядя на Москву, в которую попала впервые в жизни. Прохожие — ну не все, конечно, в основном молодые мужчины, оглядывались, что-то ей говорили — когда комплименты, когда предлагали познакомиться, но она, стараясь не слушать, только рассеянно улыбалась, пожимала плечами и шла дальше.

Сегодня они с Костей последний день в Москве. Ночью поезд отвезет их обратно в Челябу, и всё. Закончился их медовый месяц, прощай, Москва!

Она взглянула на часики, которые Костя подарил ей ещё до свадьбы, когда вернулся из армии. У нее еще полтора часа — десять раз успеет к Костиному возвращению попасть в Выхино, где они остановились у его армейского дружка. Она не поехала с ним на Казанский вокзал за билетами, захотелось в последний раз посмотреть на Москву, побывать там, где больше всего понравилось, и Костя даже слова ей не сказал… А в Москве ей все нравилось! И так не хотелось снова возвращаться в неуютный, серый Сосновск. Где никто, зная ее мужа, не посмеет даже приблизиться к ней. И потому ей так интересно было слышать то, что говорили ей здесь в Москве мужчины, как заглядывали в глаза и что предлагали.

Нет, Костю она при этом ни на минуту не забывала, что вы, а только все эти знаки внимания столичных мужчин все равно ее волновали и смущали… Хотя, наверно, здесь, в центре, было немало и приезжих, оторвавшихся от своих надоевших жен и таких же скучных, невзрачных городов, как их Сосновск.

Она вспомнила, что Костя попросил ее купить сигарет «Мальборо», и не просто «Мальборо», а каких-то особых, которые ему попались только там, где они остановились, в Выхино, недалеко от дома Костиного друга Валеры.

Она ещё раз с сожалением взглянула на памятник Пушкину, на «Макдональдс», в который они с Костей, с Валерой и его женой Таней сходили в первый же день пребывания в столице. Отметились, как сказал Костя…

Лена ехала в метро, смотрела на свое отражение в темном стекле окна вагона и с улыбкой вспоминала этот разговор. Кому что, одним словом.

Она вышла из метро «Выхино» и, проехав пару остановок на автобусе, вышла возле того самого киоска, где они с Костей покупали в прошлый раз сигареты… Кажется, здесь. Да, все тот же усатый небритый азербайджанец, весьма похожий на своих собратьев в ее родном Сосновске, улыбается ей издали.

В тот раз он, не скрывая восхищения, отпускал ей комплименты при Косте, и мужу это совсем не понравилось…

— Что, красавица, одна пришла? — крикнул он ей. — Муж прислал? Хорошие сигареты, да?

Только сейчас она обратила внимание, что он не один, с ним еще двое таких же небритых, усатых, в кожаных пальто и в норковых ушанках. Они о чем-то переговаривались, потом замолчали, оглянувшись на Лену. Или просто оборвали разговор, чтобы она их не услышала.

— Гасан, — спросил один из них по-русски с акцентом, — твоя девочка, да?

— А… — притворно вздохнул Гасан. — Как можно… Если б моя! Её муж моё «Мальборо» любит. Как жену. Второй раз присылает. Как тебя зовут, а?

— Лена… Мне просто муж сказал: самые лучшие «Мальборо» у вас.

Азербайджанцы рассмеялись.

— Разве это лучшие? — не согласился Гасан. — Не хочу обманывать такую красивую! Это всё Турция! — Он махнул рукой. — Настоящий «Мальборо» знаешь сколько стоит? В три раза дороже… А вот вино у меня правда самое лучшее! Брат привёз, — кивнул он на самого молодого из собеседников, не сводившего глаз с девушки. — Понравилась, да? — подмигнул Гасан брату. — Только замужняя она и мой постоянный клиент… Ну, так что? — спросил он. — Выпьем за знакомство? Пока муж не видит?

В руке Гасана откуда-то возникла тёмно-зелёная бутылка с самодельной пробкой. Лена не успела ответить, как он сильным ударом вышиб пробку из бутылки и налил в стакан, который подал ему брат.

— За знакомство, да?

— Я не знаю… — Лена растерянно пожала плечами и оглянулась. — Мне идти пора. Вы лучше продайте мне сигареты, и я пойду…

Она снова беспокойно оглянулась.

— Ай, слушай… Муж далеко, погода хорошая, солнышко светит. Вот его Мешади зовут. — Гасан положил руку на плечо брата, другой рукой протянул Лене стакан. — А это друг его, Новруз. Хорошие ребята. Красивые. Да? Московские девочки таких любят!

— Я не в Москве живу, — сказала Лена, делая вид, что не замечает протянутого ей стакана. — И сегодня домой уезжаю.

Они переглянулись. Что-то сказали друг другу по-своему.

— Хорошо! — Гасан протянул ей несколько пачек сигарет. — И даже не думай! — Он отвёл её руку с деньгами. — Мой подарок тебе и твоему мужу! Хороший он у тебя парень. Только мой брат — не хуже! Вот он в Баку приедет, будет хвастать: с такой красивой девушкой в Москве познакомился! И даже скажет, как её зовут, представляешь?

Они засмеялись. Мешади по-прежнему не сводил с неё взгляда темных, почти без зрачков глаз.

— Ну, так за знакомство? — Гасан снова протянул ей полный стакан вина. — Всё не пей, выпей чисто символически! Чтобы муж поцеловал — даже запаха не почувствовал, ну!

Пожав плечами, она взяла из его рук стакан, пригубила. И вдруг увидела, как изменились, посерели лица молодых азербайджанцев, как заработали их руки, когда они, панически переглядываясь, начали выбрасывать из карманов какие-то целлофановые пакетики и бумажные кульки. Один Гасан оставался внешне спокоен. И Лена невольно оглянулась туда, куда он смотрел.

Она увидела приближающихся милиционеров, несколько человек в форме с автоматами через плечо.

— Ну-ка подними! — прикрикнул старший и самый крупный из них, указав Мешади на брошенный в грязный снег пакет. — Что у тебя там?

Мешади переглянулся с братом и нехотя поднял пакет. Милиционеры подошли и встали полукругом, цепко оглядывая присутствующих. Их старший осторожно взял пакет, надорвал и принюхался к содержимому. Тут Новруз, не выдержав, оттолкнул ближайшего омоновца и бросился бежать. Но поскользнулся, упал, и на него сверху навалились двое. Еще двое схватили Мешади и с хрустом заломили руки за спину…

Лена стояла, растерянно глядя на происходящее, забыв про то, что в руке у неё стакан с вином. Вокруг тут же образовалась толпа, гомон которой становился все громче и возмущеннее.

— Нигде на них управы нет! Обнаглели совсем… И эта, проститутка, пьёт с ними, наркоманами, — кричали женщины.

Лена чувствовала, как глаза наполняются слезами, но так и не смогла ничего сказать в ответ. Нуждаясь в поддержке, поискала взглядом Гасана, но тот в это время разговаривал со старшим наряда, в чем-то убеждал его, приложив руки к груди.

Тот хмуро слушал и поглядывал в сторону Лены.

— Эта тоже с вами? — спросил он.

— Нет, клянусь детьми! Только подошла, попросила сигарет продать, только познакомились, и тут вы пришли… Гена! Ну родной брат, понимаешь? Я его без матери растил! Ты сам без родителей вырос… знаешь ведь, на меня всегда можешь положиться.

— Там разберёмся… — неопределенно пробурчал Гена, исподлобья глядя на Лену. — Петрунин! Давай, загружай всех в машину.

— И её тоже? — спросил Петрунин.

— Её в первую очередь… — хмыкнул Гена.

— А чем она лучше этих?! — снова загалдели бабы. — Распустились, ни стыда ни совести! Таких в первую очередь надо из Москвы гнать!

— Я ничего не сделала, — пролепетала Лена. — Я только подошла для мужа сигарет купить! У меня поезд домой сегодня вечером… ну, пожалуйста, — заплакала она, когда её за руки потащили к милицейскому «газику»; милиционеры остановились и снова вопросительно посмотрели на своего начальника.

— Что смотрите? — прикрикнул он на них. — Только время теряем на эти сопли и вопли!

Толпа, было примолкшая, одобрительно встретила эти слова.

— Правильно! Вот молодец… А то позволяют себе.

— Что вы за люди! — качал головой, садясь сам в машину, Гасан. — Она тут совсем ни при чем. Она мужу сигареты у меня покупает, она правду сказала.

— Полюбовницу пожалел! Ишь, молоденькую ему подавай! Небось за деньги ему, чёрту старому, даёт!

Гасан даже остановился, высунул голову из автомобиля, куда уже влез, и поискал взглядом выкрикнувшую это женщину.

— Сама ты ведьма! — сказал он. — Она мне в дочки годится. А такая, как ты, никому и задаром не нужна!

На что толпа ответила негодующим ревом и угрожающе двинулась к «газику», но дверца закрылась, и машина, взревев, увезла задержанных.

…Лену вызвали последней, уже поздно вечером. Когда она вошла в помещение, то увидела там тех же самых парней, что привезли ее сюда.

Это была большая комната с топчанами для отдыха и без окон. На столе стояли пустые бутылки, стаканы и остатки еды — куски хлеба, открытые консервные банки с отогнутыми крышками. Милиционеры в расстегнутых куртках сидели развалясь и курили. Накурено было так, что у нее сразу начало резать глаза.

Старший, она вспомнила: его звали Гена, откровенно разглядывал её с головы до ног, щурясь то ли от дыма, то ли стараясь рассмотреть получше.

Она мелко дрожала от холода и старалась не встречаться с ним взглядом. Он налил ей водки.

— Выпей. Согреешься. Да не дрожи ты так! Не съедим, не бойсь…

Она продолжала дрожать, просто тряслась, мотая головой.

— Мне надо позвонить… — произнесла она сдав ленным голосом.

— Кому? — спросил он, сам выпив из стакана, предназначенного для нее. Выпил залпом; когда поставил стакан на стол, стало видно, как сразу покраснели у него глаза.

— Мужу… — чуть слышно сказала она. И добавила чуть громче: — Он за билетами ездил, мы сегодня уехать должны, а где я — не знает.

— И что ты ему скажешь? — пьяно щурился Гена. — Про то, как с азерами сблядовалась? Водку с ними при всех пила? И людей не постеснялась! Сама-то русская?

— Я водку с ними не пила, — тихо сказала она, по-прежнему не поднимая глаз.

Они рассмеялись.

— Это ты нам рассказываешь? — усмехнулся Гена. — А если мы ему всё расскажем? И ещё свидетелей пригласим? Их там много было. Если ещё помнишь.

— Я не пила… — снова заплакала Лена.

— Но с нами-то выпьешь? — спросил он тихо. — Мы мужу ничего не расскажем, а?

Остальные нервно рассмеялись. Похоже, почувствовав её беззащитность, они начали возбуждаться всё сильнее и сильнее.

— Обидно нам, понимаешь? С чурками пьёшь, чуркам даёшь, а нам, русским ребятам, отказываешь!

Она впервые посмотрела на него, удивленно приоткрыв рот: Он невольно залюбовался ею, глядя на омытое слезами, порозовевшее и похорошевшее ещё больше лицо.

— У меня ничего с ними не было, — пролепетала она. — Я их не знаю! Этот… дядя Гасан меня угостил за знакомство.

Старший стал рыться в бумагах, неряшливо разбросанных на соседнем столе, потом махнул рукой.

— Вот он говорит, будто тебя они знают уже давно, и преимущественно с интимной стороны. Вот если твоему мужу это показать, как ты думаешь, ему это понравится? Не слышу!

Она не отвечала. Только вытирала слезы, безмолвно катившиеся по щекам. Она уже понимала, что ее ждет.

— Пожалуйста! — сказала она. — Отпустите меня.

— Ладно, Ген, кончай! — негромко сказал самый молодой из присутствующих.

Тот резко обернулся.

— Ты, что ли, Серега? Вот и будешь последним. А я начну. Жалелыцик… Слыхал, что люди говорят о таких? Кого тут жалеть? Посмотри на нее! Сейчас самый сок. Через год смотреть не захочешь. Вот чурки и пользуются… А мы дураки, русские, ушами хлопаем. На вот… — он полез в задний карман и вытащил портмоне, — купи несколько пачек. Вдруг заразная… От этих азеров запросто можно подхватить… Да не реви! Что? Очень мужа любишь?

Она поспешно кивнула, услышав в его словах что-то вроде сочувствия, и с надеждой посмотрела на него.

— А ты ему не говори. И мы не расскажем, как ты с чурками путалась… На, выпей! Легче пойдет; Нас всего-то пятеро. Ну, может, ещё ребята подойдут.

Застонав, она осела, как будто платье с плечиков, на пол.

— А ты чего ждешь? — прикрикнул старший на Серёгу. — Иди куда сказал!

— Гена, может, не надо? — тихо сказал ещё один милиционер, самый старший по возрасту.

Серёга по-прежнему топтался на месте, стоя в дверях.

— Вы чего, в натуре? — взвился Гена. — Мы как ещё в Минводах договаривались? Уже забыли? Или все, или никто! Стёпа, это ты или не ты?

Переглянувшись, остальные вразнобой поддакнули или просто кивнули. Гена опустился перед Леной на колени, потрепал по щекам.

— Гляди, какая девка! У тебя была когда-нибудь такая? — Он повернулся к Серёге. — Не было! А у тебя, Стёпа, уже и не будет, — сказал он старшему по возрасту. — Попомнишь потом мои слова, пожалеешь. Ну, давай, ещё по стакану. Чтоб злее были! И ей вольем… Водки, водки, не хрена тут скалиться! Ты уйдешь когда-нибудь? — Он снова обернулся к Серёге. — Только время зря теряем… Постой… переоденься, пожалуй. Форму, говорю, сними. Оглох, что ли? Всё нормально будет, уж будьте покойны! Никому не скажет, не трясись! Побоится… Первый раз, что ли? Скажи, Петрунин! Помнишь эту, в Минводах окучивали, всем нарядом быстрого реагирования? Ну, эту, как ее, Маль-вину? После сама ко мне приходила и ещё просилась… А тоже замужем была.

Лена застонала, приоткрыла глаза, и он силой влил ей в рот стакан водки. И, не оглядываясь, протянул руку со стаканом назад, к сидевшим за столом.

— Ещё налей! Только быстро…

Она закашлялась, захлебываясь, он обнял её, стал осторожно приподнимать с табуретки.

— Ничего. Ничего… расслабься. Не дёргайся только. И по-хорошему… И никто ничего не узнает. Вот так… А ты боялась.

От водки вдруг стало горячо внутри, всё куда-то поехало — и комната, и противный Гена, который зачем-то нагнулся над ней; она вздрогнула, почувствовав между ног его холодную руку, и заплакала.

— Не надо, дяденька, — тихо попросила она, как маленькая.

— Чего не надо, чего не надо, — бормотал он, умело делая своё дело. — А вдруг тебе понравится, откуда ты знаешь?.. А ну, Серёга, подержи-ка девочке головку… вот так… Ты как больше любишь-то? Спереди, сзади?

Если делать вид, что все это не с тобой, а с кем-то другим, то все, наверно, будет не таким ужасным, подумала Лена, когда этот страшный Гена начал расстегивать свои форменные брюки прямо перед ее лицом. Боженька, ну если ты есть! Ну сделай, чтобы ничего этого не было! Чтобы все кончилось — ну как во сне: летишь в пропасть, летишь, а сама — даже во сне — знаешь, что это всего лишь сон, что это не по правде…

Но нет, ничего, ничего уж по-другому не будет, с какой-то предсмертной безнадежностью поняла она, когда Гена навалился на нее своей тяжестью и ее вдруг пронзила острая режущая боль там, внизу живота: ее словно перехваченная спазмом плоть не хотела внутрь никого, кроме Кости!

— А ну, расслабься, ты, сучка! — злобно приказал Гена и наотмашь, привычно ударил ее по лицу, и та же страшная боль снова заполнила все ее существо. И чтобы хоть немного утишить, ослабить её, она выгнулась навстречу насильнику, подалась к нему бедрами, и он сказал одобрительно:

— Ну вот, а говорила не надо. Подмахивай давай, подмахивай! Ладно хоть не обгадилась, — усмехнулся он кому-то в комнате. — А то со страху-то… сами знаете…

Ей снова захотелось закричать — от стыда, от ужаса, от того, что она словно бы уже перестала быть человеком, от непоправимости того, что с ней происходит, но едва воющий звук вырвался из ее горла, Серега — милиционер, который держал ее голову, мгновенно залепил ей рот широкой ладонью, отвратительно пахнущей чужим телом. Она забилась, замычала, замотала головой и вдруг затихла, словно обеспамятев: всякому ужасу есть свой предел, как есть у человека болевой порог. Она свой порог ужаса переступила, и теперь ей сразу стало только больно, всего лишь больно, и ничего сверх того. Ей даже не хотелось больше, чтобы все эти такие здоровые, такие умелые и такие поганые мужики оставили в покое её тело, не глумились над ним, не разглядывали его так бесстыдно. Она не видела насильников, почти не слышала их — так только, иногда долетали до неё со случайными обрывками фраз их голоса:

— Ну, что стоишь-то?! Сказал ведь уже: все — значит, все!

— Да она чего, целка, что ли, Ген? Кровищи-то сколько?

— Сам ты целка! Давай по-быстрому, времени нет ля-ля разводить. Трепаться дома с бабой будешь!

Но всё это, даже если бы она понимала смысл долетающих до нее слов, уже не имело никакого значения: она умерла, она была по ту сторону своей прежней жизни, а другой жизни ей было не надо совсем, и оттого теперь ей уже было совершенно все равно, что с ней делают и что с ней собираются делать. Ведь самое страшное было не в этом, самое страшное в том, что ей уже нельзя назад — туда, где Костя, где их счастье. И, вспомнив Костю, его глаза, его улыбку, его бережные руки, она вдруг страшно закричала — так страшно, что кому-то из насильников вновь пришлось, на этот раз со всего маха, ударить её по лицу…

— Ну, давай теперь ты, Стёпа. Давай, давай, что ты там у нас всё сачкануть норовишь, — сердито сказал Гена. — Да отпустите вы эту сучку, — не видите, что ли, совсем вырубилась…

* * *

Лена вернулась около часа ночи. Костя не спал.

— Ты где… — спросил он и осекся, увидев её лицо.

Её неудержимо тянуло прилечь. Не переставая дрожать, она легла на диван, поджав ноги к подбородку. Когда муж сел с ней рядом и положил руку на плечо, она вдруг оттолкнула его и выбежала в туалет. Через закрытую дверь оттуда донеслись утробные, надрывные звуки, как если бы её выворачивало наизнанку.

Валера и Таня, разбуженные среди ночи, сначала смотрели на растерянного Костю, ничего не понимая, потом Таня охнула, прижав руку ко рту, когда отчетливо почувствовала характерный кислый запах, льющийся по квартире.

Костя, который ещё не ложился и не раздевался, подошёл к ванной. Постучал.

— Лена, открой!

В ответ доносился только шум воды. Он снова постучал, оглянувшись на подошедшего Валеру. И снова она не отозвалась. Костя услышал только, как она движет там что-то тяжелое.

— Ломай дверь! — сказал Валера.

— Ты с ума сошёл! — закричала Таня, но Костя и Валера уже навалились на дверь.

— Она не поддалась, и тогда Костя, отступив немного назад, резко ударил ногой. Ворвавшись внутрь ванной, он едва успел подхватить тело жены, сорвавшееся со стиральной машины. Захлёстнутая петлёй Ленина шея казалась сломанной.

Глава 3

Седов ждал в своём «форде», пока зажжётся зелёный, искоса поглядывал через зеркало заднего обзора на свою спутницу, обиженно смотрящую куда-то в сторону.

Он откровенно любовался ее строгим профилем, наполовину утонувшим в пушистом воротнике норковой шубы. Просто во рту становилось сухо, как она ему нравилась, когда вот так обиженно смолкала и смотрела в сторону и снова, как год назад, казалась недоступной и потому особенно привлекательной. Он чуть не проворонил момент, когда включили зеленый и сзади требовательно загудели клаксоны. Он рванул с места, так что ее голова грациозно дернулась — все, что она делала, даже не по своей воле, любое ее движение отличалось змеиной грацией; она недовольно поморщилась.

— Можешь поаккуратнее? Зачем ты отпустил сегодня Толю? Ты давно не был за рулем. А он замечательно водит.

— Он заедет за нами около часу ночи, мы так договорились…

— Да? — Она повернулась к нему. — А ты уверен, что я высижу до часу? С этими твоими слюнявыми занудами?

— Зато твоя коллекция обожателей снова пополнится… — Его раздражение нарастало. Надо что-то делать. Во всем нужна система противовесов. То есть нужна вторая женщина. Чтобы чувствовать себя независимым от первой. — Это кто такие? — Он внимательно следил за дорогой. Краем глаз заметил, как из обогнавшей их «тоёты» на них оглянулись. В том числе водитель, которого сосед подтолкнул локтем. — Ты их знаешь?

— Как мне все надоели. — Ирина демонстративно отвернулась. — Теперь не отвяжутся… Как увидят, что еду с пожилым…

Она искоса посмотрела на него: не обиделся ли? Краем глаза он увидел их — по моде чернобородых, коротко остриженных, молодых, наглых… Стиснув зубы, Альча — а именно так, по-лагерному, ощущал он себя сейчас — бросил свою машину вправо, «подрезав» «тоёту», отчего у заглядевшегося на Ирину водилы не выдержали нервы, и он, боясь столкновения, вильнул левее и уже там врезался-таки в стоявший у обочины «жигуль».

— Круто! — Она оглянулась. — Просто класс! Вот за что я тебя до сих пор терплю… — И засмеялась, обвив руками его шею.

Он прибавил газу, чтобы поскорее убраться с места аварии. Несколько раз беспокойно оглядывался. Потом, вместо того чтобы свернуть на Садовое, повернул в ближайший переулок и там остановил машину.

— Ты чего? — спросила она, сомкнув тонкие брови. — Мы и так опаздываем.

Не говоря ни слова, он ударил её по лицу. Она охнула, схватилась за щёку, потом рванула от себя дверцу машины.

— Ещё добавить? — спросил он, грубо оторвав её руку от рукоятки двери.

— За что? — всхлипнула Ирина.

— Знал бы за что — за ноги бы подвесил и два часа раскачивал, — сказал он, скаля зубы. — А села к старикашке в машину — нечего глазки строить разным соплякам!

Она смолкла, снова зарылась своим нежным лицом в мех шубы, потом обняла его.

— Ну прости… Сама не пойму, как это получается. Не хочу, а смотрю на мужиков так, что они чёрт знает что могут подумать. Проклятая привычка! Вот сейчас ты ударил меня, можно сказать, ни за что… И это не в первый раз. Ладно, я виновата… Но всё равно. В следующий раз я уже не прощу. Ты это тоже запомни. Пока я с тобой живу, и ты сам знаешь, от каких предложений отказалась…

— Ты про Пантюхова, что ли? — насмешливо спросил он. — Да он же голубой!

— Он — бисексуал, если тебе это о чем-то говорит. Но дело не в этом: просто он не мог мне дать того, что можешь дать ты.

— Опять ты про это… — вздохнул он. — Ну сделаю я тебе это, сделаю, будешь у меня петь по всем каналам радио и телевидения!

— Ну вот, это опять ты смеёшься… — снова обиделась Ирина.

— Никто не смеется, — сказал он, нетерпеливо гладя рукой головку рычага передачи. — Но только я в этом ни черта не понимаю! А все, кто тебя слушал, говорят, что голоса у тебя никакого, хотя слух, в общем-то, есть…

— Это они торгуются, — сказала она. — Прямо так никто правды не скажет, неужели непонятно? А вот добавишь, ещё лучше — удвоишь… Неужели у меня данные хуже, чем у Нонки?

Он закрутил головой. Отпустил сцепление и нажал на газ.

— Мы опаздываем, — сказал он. — Сама же говорила. Вот там я сведу тебя кое с кем. С ними и договаривайся. А меня уволь…

— Смотри, как бы вправду не уволила, — негромко произнесла она, глядя перед собой.

— Что? — не понял он. — Я не расслышал.

— Ничего, проехали, — сказала Ирина. — Давай побыстрей, а то действительно опоздаем.

Он пожал плечами, коротко взглянув на часы. Приезжать позже других было нежелательно. Могут не так понять. Мол, не тот пока статус и так далее… Особенно это нежелательно, если нужные люди уже будут на месте. Еще рано заставлять их ждать. Еще не известно, как они посмотрят на Ирину. Захотят ли помочь или заполучить ее себе в койку. С этим в последнее время — стихийное бедствие. Чем больше у человека денег, тем сильнее желание перетрахать всю Москву, включая область. В бане на иного посмотришь — у него там, между ног, на раз посс… осталось, брюхо на нос лезет, а туда же! И бабы у него — лучшие из лучших. И все ему мало. Все время в поиске. Даже не сексуальная революция, а сексуальная, блин, лихорадка…

Он искоса посмотрел на Ирину. Черт ее знает, чего ей на самом деле надо! Прежде об эстраде даже не заикалась. Пока ее подружка, эта чертова Нонка, которая их и познакомила, вдруг не запела по третьему, московскому каналу! Первый вопрос, который Ирина задала после того, как вышла из шока, был неожиданным: «Ты с ней спал? Только не отпирайся. Всё равно узнаю».

Ну было дело. Только это ничего не значит. Он тут ни при чём. Мало ли с кем он спал… Все они по телевизору запели, что ли? Тут ещё голос надо иметь и кое-какие данные… Чтобы хотелось её слушать, а не тащить в койку. Ибо мужиков это отвлекает. Мешает объективно воспринимать.

А редакторы музыкальных редакций — сплошь женщины. И девиц, от вида которых у начальства начинается обильное слюноотделение, как у собаки Павлова, а «молнии» на брюках при этом расстегиваются сами, они ненавидят всеми фибрами души. И красоткам остается в лучшем случае идти работать в ночной клуб. Чаще всего стриптизёрками. Ирина туда не пойдёт, это как пить дать. Она предпочтёт богатенького старичка. Во всяком случае, куда богаче, чем он, Седов, лагерная кликуха Альча, который там, на нарах, не ведал, не гадал, что когда-нибудь будет сидеть за рулем такой машины в компании такой вот… при взгляде на которую до сих пор сохнет во рту, как у десятиклассника.

Такую попробуй удержи… Но он сможет. Он ведь не только шоу-продюсер. Он умеет кое-что ещё, чего не умеют эти мокрогубые мальчики, бывшие комсомольские чинуши, для которых он чужак. У них все схвачено и расставлено, они держат Бога за бороду. Он для них не конкурент, видали и не таких. Только вот им бы задуматься над загадкой, почему к нему так липнут бабы. Им бы насторожиться, им бы понять, что это неспроста. Что бабы нюхом чуют его внутреннюю силу, которую им, шибздикам, не постичь.

Почему он, некогда администратор Москонцерта, погоревший на левых деньгах с левых гастролей, уцелел-таки в борьбе за место под солнцем в нынешнем шоу-бизнесе, причем уцелел, действуя фактически в одиночку — без протекций и связей, давно оборванных, ибо, когда он оттуда вернулся, прежних, кого он знал и кто знал его, уже не было. Пришли эти мальчики в модных пиджачках, со следами от отвинченных комсомольских значков на лацканах, со своими одноклассницами, которые потом все, как одна, перебывали в его постели, — так он им мстил за их насмешки и самонадеянность…

И вот теперь он, Александр Седов, сорока трёх лет от роду, начинает новый этап своего возвышения. Он до сих пор не может, как бы ни старался, наверстать упущенное за те лучшие годы, проведенные в лагере. Женщины, даже лучшие из лучших, не сумели избавить его от этого ощущения безвозвратности упущенного.

И вот совсем недавно он понял, чего ему не хватает: чтобы эти мальчики боялись его. Смотрели ему в рот. Ему нужна власть над ними. Власть вообще. Не власть денег, а скорее власть булата. «„Все куплю“, — сказало злато. „Все возьму“, — сказал булат». Пушкин был прав. За булатом — последнее слово.

Вот только от Ирины он не может отказаться во имя этой цели. Хотя и понимает, что она может только помешать. И от этого никуда он не денется. Так и будет тащить на себе груз своей привязанности к этой девице, от которой не сможет уже избавиться, равно как и от своих лагерных комплексов.

— Ты о чём молчишь? — спросила она.

— Не отвлекай.

— Обо мне? — Она положила голову на его плечо.

— О ком ещё…

— Ну, может, о Нонке…

Его теперь заботило другое. Почему он ничего не слышал о Хлестове? Он запретил Лехе звонить, полагая, что узнает и так… А как он узнает, с другой стороны? Звонить по знакомым и расспрашивать: не слыхали, Хлестова Игорька ещё не замочили?

Многие были бы рады, если бы так и случилось, потому как Игорёк всех уже достал. И в многоходовой комбинации, которую он, Альча, задумал, его убийство был лишь первым ходом… Неужели Лёха подвел?

Они свернули на бульварное кольцо. До Дома журналистов оставалось совсем немного. Рукой подать. А вот времени не оставалось совсем.

— Почему ты мне не позволяешь называть тебя Альчей? — спросила она. — Мне это так нравится. Так необычно… Другим можно, а мне нельзя?

Ну вот, замурлыкала. Так у нее всегда бывает в предвкушении праздника, который всегда с ней и который она ни с кем не разделяет. Он существует только для нее одной. Этот праздник — отвисшие челюсти мужчин и завистливые взгляды женщин… «Чего больше, не понимаю? — подумал он с раздражением. — Чего еще надо?»

Он не золотая рыбка, в конце концов, чтобы непрерывно ублажать, исполнять все ее желания, растущие в геометрической прогрессии. Ну ладно — Париж! Поблистала, и надоело. Так же, как Гавайи… Вот уж где она его вытрясла! Вернулись в Москву без копейки в кармане.

Зато будет что вспомнить, сказала она. Да уж, как такое забыть… Он там был не в своей тарелке, играя роль «паника» при девице, годящейся ему даже не в секретарши — в дочки «папика». Чья роль прислуживать, подтаскивать и расплачиваться наличными за все, на что она покажет пальчиком. Он там обливался потом, его лагерные замашки и наколки на теле выглядели смешными. А она постоянно его одергивала и покрикивала на него. И кое-кто из молодых парней ей при этом сочувствовал. И старался помочь и словом, и делом. Но она блюла себя, понимая, что скоро это закончится и придется возвращаться в Москву, где «папик» будет снова на коне…

Но однажды эти парни что-то не так поняли после их очередного скандала, когда он не позволил ей пойти на дискотеку, и на свою голову попытались вмешаться…

Вот тут он всласть отыгрался на них всеми приёмами, которыми одарил его лагерь. Нет, не карате или джиу-джитсу — звериная хватка, полное пренебрежение к боли плюс остервенелый напор… Но самое удивительное было другое: она вдруг вцепилась ногтями в рожу их «центрового», настоящего красавчика, которому только что, во всяком случае, ему так казалось, строила глазки… Пришлось давать объяснения в полиции, где она яростно обвиняла этих парней в том, будто они хотели ее изнасиловать чуть ли не на глазах любимого человека, что и придало ему, любимому человеку, силы. И когда среди ночи они вернулись в отель, выяснилось, что их уже было совсем собрались выселять.

* * *

— Как же, поставишь тут машину… — пробормотал он, оглядывая ряд автомобилей, сделавших бы честь какому-нибудь престижному автосалону, если бы не покрывающие их грязь и солевые разводы, заметные даже при вечернем освещении.

Он медленно ехал вдоль рядов машин, внимательно вглядываясь. Машины Хлестова не было видно — его старый «кадиллак» трудно было бы не заметить.

Все знали, как Хлестов обожает роскошные старые машины. Во всяком случае, общественным транспортом он, судя по всему, не пользуется. Хотя кто исключит вероятность, что именно сегодня это и произошло. И тогда зря он плохо подумал о Лёхе.

— Я опять забыла, по какому случаю нынче тусуемся, — сказала Ирина.

— А думаешь, я помню? — отмахнулся он небрежно. И это его равнодушие к тому, что для других составляло смысл жизни, ей особенно в нем нравилось.

Помнить он, конечно, помнил. Только не считал мероприятие важным для себя. Просто важно было кое с кем встретиться и кое-кому продемонстрировать свое новое приобретение — «форд-эскорт» и Ирину. Никогда не помешает засветиться в подобном междусобойчике… Желательно при этом каждый раз давать новый повод для разговоров. Пусть бабы обсуждают цвет машины и цвет волос Ирины, а мужики — объём цилиндров «форда» и её пышной груди.

Какая-то презентация какой-то книги. Кто-то кого-то опять разоблачает. Он уже не помнит, кто кого. Очередной скандал с шампанским. Опять скулы будет воротить от тоски и желания набить кому-нибудь морду. Но — нельзя-с. Неправильно поймут. Это опять всем напомнит о его лагерном прошлом. И тогда больше не позовут. А такую роскошь он не может себе позволить. Приходится общаться с разными гнидами, от которых зависишь и которых иной раз так хочется давить!

Одну такую гниду должен был раздавить к сегодняшнему дню Леха. Мудрый мужик, вообще говоря. И тоже отравленный своими отсидками.

— Иного дешевле замочить, чем купить, — сказал он как-то, когда они впервые обговаривали задуманное. — У тебя их денег нет и никогда не будет, — продолжал Леха. — И связей на первых порах тоже. Но у тебя есть я. А они об этом не знают. И потому станут понемногу попрекать тебя преступным прошлым. Так и будешь — для кого Седов, для кого Альча. И вот тут-то я и пройдусь по их связям…

— Верно, эти их связи надо рвать, — согласился Альча. — Чтобы раз и навсегда. И, конечно, хорошо было бы, если бы ты это взял на себя. Потому как лучше тебя это никто не сделает.

— Только надо это делать с умом, — продолжал Лёха. — Не абы кого, кто сильнее тебя обидел. А чтоб на его место не пришел еще кто хуже… И потом, учти: если человека я знаю и он мне очень нравится — поищи кого другого. А так — сам знаешь. Для тебя, дг. за хорошие деньги…

В общем, он выразил то, к чему Седов сам давне склонялся. Они шли к этому согласию и пониманик давно, осторожничая и прощупывая друг друга.

И вот — первый блин. Не получился бы комом. В гардеробе, когда Ирина сняла наконец шубу, он привычно ощутил некий жар от энергетического поля всеобщего внимания и восхищения. Большое дело привести в такое сообщество красивую женщину, которую здесь ещё ни разу не видели! Сразу и зримо растет твой рейтинг плюс доверие к твоей персоне. Все понимают: лишь бы с кем такая красавица не придет. Даже могу: дать кредит под символические проценты, глядя на неё.

Дураки те, кто полагает, согласно анекдоту, будто женщина может сделать мужчину миллионером, только если до этого он был миллиардером. У кого как. Он, Седов, давно понял, насколько выгодно вкладывать капитал в тряпки и капризы женщины, привлекающей всеобщее внимание.

Вот и теперь к нему кинулись здороваться все те, кто, приди он один, всего лишь небрежно кивнули бы издали… Очень уж им хочется быть ей представленными.

Ирина, стоя перед зеркалом, с нескрываемым любопытством разглядывала эту суету. И кажется, кое-что поняла. Улыбнулась ему в то же зеркало — совсем своя…

Ещё немного, и разрешу ей называть себя Альчей, подумал он. Из ее уст будет звучать вполне интимно. Почти как «котик» или «киска».

А там, на нарах, это звучало совсем по-другому. Полупренебрежительная кликуха, о которой все те, кто сейчас его окружил, пока не знают. И слава Богу. Когда узнают — пиши пропало. Прилипнет надолго, аж до гробовой доски. Хорошо, если не напишут на памятнике: здесь, мол, похоронен Седов, имя-отчество, больше известный как Альча.

— Может, познакомишь? — послышалось вдруг над самым ухом, и он даже вздрогнул, услыхав голос Хлестова и почти одновременно ощутив это знакомое смрадное дыхание человека, больше смерти боящегося зубных кабинетов.

Седов медленно повернул голову в сторону Хлестова, как бы не веря себе. Жив, курилка! И только что из курилки, кстати говоря, если принюхаться: к гнилостному запаху изо рта примешивался кажущийся благоуханным запах сигаретного дыма. Хлестов верен себе — те же крашенные в черный цвет длинные сальные волосы, та же перхоть на плечах малинового пиджака, от которой, как известно, лучшим средством является гильотина, иначе говоря, пуля или нож какого-нибудь братка из бригады Лехи… Те же шестьдесят с хвостиком, которые будто бы ему не дашь.

Дал, дал бы, и ещё как!

— Что ты так смотришь? — выразил Хлестов своё удивление.

Ну да. Ещё вчера он, Седов, посмотрел бы на него иначе. С отвращением… Возможно, потому и выбрал его первым. Чтобы отплатить сполна за тот давний донос в партком и райком, завершившийся отсидкой. Чтобы избавиться от вони из его рта, живо напоминающего запахи лагерного барака. Покойники пахнут по-другому.

— Не ожидал меня здесь увидеть? — не отставал Хлестов, продолжая смотреть на Ирину, прихорашивающуюся возле зеркала. Уверен в себе, уверен в том, что он, Седов ничего не знает о его доносе…

— Не знал, что ты ходишь на такие… тусовки, — пробормотал Седов, чтобы только не молчать.

— Приходится… — Хлестов продолжал смотреть на Ирину, по-прежнему не отходившую от зеркала.

Седов встретился с ней взглядом — опять же через зеркало; она как бы вопрошала: это нужный человек? С ним следует знакомиться? Я должна подойти? Седов чуть заметно пожал плечами. Он все еще не мог преодолеть растерянности. Нет, в призраки он не верил. К тому же Хлестов реальный произвел на него большее впечатление, чем произвёл бы Хлестов потусторонний.

— Везёт тебе… — вздохнул Хлестов, по-прежнему не отходя от них. — Такие всегда у тебя женщины. Так познакомишь или нет? Не бойся, не отобью. Сегодня, во всяком случае. Хоть бы поделился, чем ты их берёшь…

— Руками, — сказал Седов. — Они это любят. Сна чала языком, потом руками. Главное, не пропустить момент, когда от одного следует перейти к другому. Я правильно говорю? — он обнял за плечи повернувшуюся к ним Ирину.

— Ты о чём? — спросила она.

— Мужские секреты, — сказал Седов. — Вы, кстати, не знакомы? Хлестов Игорь Андреевич, большой знаток и тонкий ценитель женских талантов. А также уголовного кодекса.

— И женской красоты, — сказал Хлестов, взяв руку Ирины, и Седов увидел, как гадливо сморщилось её лицо, когда тот склонил голову над ее рукой.

— Тот самый Хлестов? — спросила она с любезной улыбкой, когда он распрямился. — Продюсер Лики и Анжелы?

— И Стефании, — маслено, чуть прикрыв глаза, как бы вспомнив о приятном, улыбнулся Игорь Андреевич.

— Опасный человек! — сказал Седов Ирине, но она никак не отреагировала на его реплику, продолжая во все глаза разглядывать этого поставщика безголосых певиц на всероссийский экран.

Тем более следует замочить, ревниво подумал Седов. Ещё уведёт девушку. И мы с ней окажемся по разные стороны экрана.

— Вы тоже поете? — спросил ее между тем Хлестов, как бы выводя Седова за скобки.

— И еще как! — сказал Седов, властно взяв Ирину под руку и как бы напомнив, кто ее хозяин.

— Ревнует, да? — самодовольно улыбнулся Хлестов.

Убил бы, кажется, чуть не заскрипел зубами Седов, когда Ирина тоже взяла этого гнуса под руку, присоединив его тем самым к компании. Хотя только что при взгляде на него морщилась и не могла не чувствовать издаваемых им запахов… Похоже, ее это забавляло. С улыбкой взглянув на Седова, она чуть прижалась к нему плечом.

— А я гожусь на эстраду? — спросила она Хлестова, придав лицу выражение наивной надежды.

Тот чуть отстранился и оглядел ее, не таясь, с головы до ног.

— Так разглядываете, как будто собрались меня покупать, — сказала она с деланной обидой.

— А вы как думали? — возликовал Хлестов. — Именно покупать! Неужели вы не видите, как здесь все на вас смотрят? И как нам с Сашей завидуют!

Ты — покойник! — сказал про себя Седов, вспомнив недавний американский боевик по телевизору, где это выражение повторялось чаще, чем реклама подгузников и прокладок. Ну, Лёха, я тебе это припомню… Уже глазами Ирины Седов видел, как подобострастно раскланивались с Хлестовым разного рода полузнакомые певички, как он благосклонно им кивал, искоса поглядывая при этом на Ирину и как бы проверяя произведенное впечатление.

— А это кто? — спрашивала между тем она. — Неужели Ксения? Та самая?

Ирина разыгрывала очаровательную провинциалку, впервые допущенную на пир богов, которых до сих пор могла видеть только в телерепортажах с Олимпа.

— Ну а кто ж ещё! — Хлестов небрежно кивал очередной певичке. — Кстати, я вам еще не рассказал? — На этот раз его вопрос был обращен и к Седову, о котором он как бы только что вспомнил. — Меня ведь свободно могли вчера убить!

Ну наконец-то, подумал Седов. Сейчас узнаем подробности его героического спасения. Потом сопоставим с тем, что расскажет Лёха.

— Это каким же образом? — насмешливо спросил Седов, что прозвучало: кому ты нужен?

Но Ирина взглянула на Хлестова с неподдельным ужасом. Наверно, уже видела в нём своего будущего продюсера. Который её раскрутит. И закинет высоковысоко. До самого неба. И которого она вчера чуть не лишилась.

Хлестов зябко повел плечами — вислыми и бабьими, несмотря на подложенные плечики. И коротко взглянул на Седова.

— Да вот… Сосед по лестничной площадке вышел к лифту, а его там и пристрелили.

Надо бы присвистнуть, подумал Седов. И присвистнул.

— Так, может, соседа и собирались убить? — спросила Ирина, остановившись на самом пороге ресторана, хотя следовало бы идти в зал, где должна была состояться встреча с авторами книги. — Кто он, ваш сосед? Может, он сам из мафии? Может, это мафиозная разборка?

Игорь Андреевич даже обиделся. Как она могла подумать, что он, известный продюсер, не представляет интереса для криминальных структур?

— Я считаю, его приняли за меня: мы с ним совсем недавно поменялись квартирами. Ты, кстати, ещё не был там у меня? — обернулся он к Седову. — Только недавно сделал евроремонт… Приглашаю вас… — Он интимно понизил голос, обращаясь к Ирине. Она неопределённо кивнула, чуть пожав плечами. — Кстати, не слышали анекдот про евроремонт? — не унимался Хлестов. — Один мужик всех опрашивает: не знаете, где найти евреев, делающих ремонт? Все отвечают, что никогда про таких не слышали. Ну как же, говорит, во всех газетах объявления: евроремонт, евроремонт…

Ирина поморщилась.

— Не вижу тут ничего смешного. Моя мама еврейка и сама всегда делает ремонт, — сказала она. И гордо повернулась к Седову, тут же забыв про оторопевшего Хлестова. — Кажется, надо идти в зал?

Ну наконец-то, подумал он с облегчением.

Глава 4

— Домой поедешь одна, — сказал Костя жене. — Расскажешь всё Мите.

— Ну как же она одна, в её состоянии… — начала было Таня и тут же осеклась, прикрыв рот ладонью.

— Помолчи… — сквозь зубы произнёс её муж.

Костя не отрываясь смотрел на Лену, на её искусанные, обескровленные губы. Серое, осунувшееся лицо. Казалось, она постарела лет на двадцать.

— Помнишь, где это было? Или хотя бы где они тебя забрали?

Она молчала…

— Ну ты их хоть запомнила? — Костя было повысил голос, но тут же постарался взять себя в руки. За эту ночь лицо его тоже потемнело и осунулось. Желваки то и дело начинали ходить под скулами. Чувствовалось, как постоянно напряжена под тренировочным костюмом его невысокая ладная фигура.

— Значит, расскажешь всё Мите, — ещё раз повторил он. — И скажи, что я его жду. Вернёшься с ним вместе…

— Может, ты ему позвонишь? — еле слышно спросила Лена. Это были первые за всю ночь слова, которые она сумела произнести.

Таня и Валера снова переглянулись. Это был не её, не Ленин голос.

— Сделаешь всё, как я сказал, — отрезал Костя. — По телефону всего не скажешь. И ещё отвезёшь ему письмо.

Она снова заплакала. Как вчера вечером, когда они едва её отходили. Плакала, держась за горло, которое по-прежнему болело: петля успела затянуться как надо…

Костя смотрел на жену — страшно, не мигая. Казалось, вот-вот набросится на неё… Кто мог сейчас знать, что творится в его душе, чего ему стоит сдержаться.

— Прекрати! — сквозь зубы приказал он. — Ничего уже не изменишь.

— Вот именно, — сказал ему Валера. — Поэтому тебе как раз самому бы расслабиться…

— И постараться получить удовольствие? — криво усмехнулся Костя.

Лена вдруг страшно закричала, закрыв лицо руками, рванулась куда-то, но Таня успела ее схватить, свалить на диван, и Лена в истерике забилась в её объятиях.

— Ну все, все, — бормотала Таня. — Ну идиоты, ну что с них возьмёшь… Одно слово — мужики. Мой, думаешь, лучше? И мой точно такой же! Если не хуже… А ну, идите отсюда, оба, сейчас же!

Через час, оставив провалившуюся в недолгое забытье Лену, вышла к ним на кухню. Закурила вместе с ребятами.

— Как хочешь, нельзя её в таком состоянии отправлять одну, — сказала она Косте. — Пусть хоть успокоится, что ли. И будь ты с ней, ради Христа, сейчас поласковее. Такое, конечно, во всю жизнь не забудется, но хоть какое-то утешение, понимаешь? И ещё… Что ты все-таки задумал-то?

— Моё дело, — буркнул Костя насупленно.

— Может, и твое. — Таня пожала плечами, выпустив к потолку струю. — Но ведь ты ещё кого-то сюда призываешь, какого-то Митю! Так могу я знать…

— Это его брат-близнец, — оборвал её Валера. — Один к одному.

— Что тебе знать… Зачем… мы от вас съедем, — сказал Костя твёрдо. — Не хватало вас ещё впутывать.

— Да ты, милый, уже нас впутал! — махнула она рукой. — Думаешь, не понимаю, что ты затеял? Пони-ма-аю! Это вот он, — Таня кивнула на мужа, — меня бы во всем обвинил…

— Да ты чего, в натуре, — изумился Валера, даже руки к груди прижал. — Я бы тебя…

— Меня, меня… — она по-прежнему не отводила от Кости решительного взгляда. — Ты нас уже втянул! Случись что — нас уже есть за что притянуть вместе с тобой: за недоносительство хотя бы, понимаешь?

— Да что ты знаешь-то? — опять изумился Валера, оторопело приоткрыв рот.

— Что надо, то и знаю, — отмахнулась она. — Съедет он! А только где вы остановитесь, сам подумай! Мы-то — свои, мы-то ведь знаем, что у вас случилось! А там, у кого будете жить, вам даже говорить между собой нельзя будет… Я сама, если хочешь, этих Ментов на дух не переношу! Только и могут бабок у метро с сигаретами гонять… Да ещё вон чем занимаются. Так что уж оставайтесь у нас, живите. Чем можем — поможем. Но только одно условие: мы ничего не знаем! И второе: живите только ты и Ленка. Никакого брата, никого другого не пущу. Для вашей же пользы, кстати говоря. Соседи только вас видели, а больше им видеть никого и не надо. Подходит?

Костя молча кивнул, прикурил от окурка новую сигарету. Ему подходит, хотя он еще не все обдумал. Но главное — и обдумывать не надо было. Он уже знал, что просто так он все это не оставит.

— А если подходит — нечего девку гонять куда-то! — сказала Таня. — Иди и не отходи от нее. Девка попала в страшную беду, как под автобус попала, можешь ты это понять, нет? Будь человеком, не бросай, не оставляй ее одну! А особенно этой ночью.

И эта ночь наступила. Первая их ночь после случившегося. Лена, сжавшись в комочек, отвернулась к стене; Костя лежал на спине и смотрел в потолок, по которому ползли отсветы фар проезжавших машин. Он не мог заснуть. Он думал о том, что от того, что он сейчас сделает, скажет, как шевельнется, зависит вся их дальнейшая жизнь. И он уже знал, что сделает, потому что чувствовал, как нежность и жалость к ней, ни в чем не виноватой, такой беззащитной, переполняют его, выдавливая напрочь и злобу, и досаду, и брезгливость. Он осторожно положил руку на ее талию. И почувствовал, как она еще больше напряглась в своем безысходном ожидании. И он решился, слившись с ней со всей осторожностью, на какую был способен. «Да, да, да, — жадно выдыхала она, раскрываясь ему навстречу, — Костя, любимый мой, мой единственный…» Охваченный желанием, он даже не заметил сначала, как она внезапно снова вся напряглась, словно закаменела, а потом вдруг каким-то новым, незнакомым ему движением выгнулась, подалась бедрами навстречу, и, дав наконец волю так долго сдерживаемым слезам, горько, в голос зарыдала, когда он тоже вдруг закаменел после этого ее движения, которого она не знала до того, что с ней случилось, и которое она знала теперь, после всего… И с тем же ужасом, с каким об этом совсем недавно думала она, Костя понял, что никогда уже у них не будет так, как было — будто они маленькие дети и занимаются любовью понарошку, потому что и без всяких взрослых фокусов им хорошо друг с другом, и от этого радостно и ей, и ему, и всем, кто видит их вместе. Все, теперь они взрослые, и все у них будет как у взрослых — скучно и словно по обязанности… Как у всех… Нет, он должен что-то сделать, чтобы не допустить этого. Должен — именно сейчас, немедленно, потому что потом у него уже никогда в жизни не будет случая что-то исправить… И он прижался лицом к ее теплым волосам и начал тихо бормотать их заветные нежные словечки и ласкать кончиками пальцев ее лицо, едва касаясь губами, целуя её шею. И вдруг он почувствовал, как словно судорога прошла по её телу, как если бы из него выходил злой дух, а пальцы его ощутили влагу слез на ее щеках. На этот раз она плакала беззвучно, по-детски всхлипывая и все больше отмякая. И наконец повернулась к нему…

— Тебе больно? — спросил он, почувствовав вдруг, как она вся сжалась, а её губы, только что раскрытые и почти вывернутые наружу, снова сжались, она закусила их, стараясь преодолеть боль. Он отстранился, чтобы видеть ее лицо при отраженном и неверном свете с улицы, и увидел, как из-под ее вздрагивающих ресниц скользнула слезинка, потом другая.

Он снова откинулся на спину, подложил свою руку под её голову, и она послушно прижалась к нему. И снова всхлипнула.

— Не очень, — сказала она. И прерывисто, совсем по-девчоночьи вздохнула. — Но вообще-то мне нельзя, может начаться кровотечение. Ты не сердишься?

— Нет, — глухо ответил он. — Я только думаю, тебе бы надо показаться врачу.

— Но там же спросят… А что я им скажу? И ведь ты тоже не хочешь, чтобы все про это узнали. Ведь правда? Тем более я вижу: ты что-то задумал!

Он промолчал. Конечно, об этом никто не должен знать. Да никто и не будет знать: обязательно, что ли, всем говорить…

— Ты хочешь им отомстить, да? — спросила она с каким-то трогательно-детским простодушием.

— К врачу пойдем завтра же, — сказал он. — Поняла?

Лена ещё сильнее прижалась к нему.

— Я догадываюсь, что ты задумал, — глухо откликнулась она. — И понимаю, что тебя не отговорить. Иначе ты, Костенька, не сможешь… И я тоже не смогу. Жаль только, что никакой жизни у нас уже не будет.

— Ну почему… — Он приподнялся на локте. Заглянул в её лицо.

— Потому, Костенька, потому. Ты сам это знаешь… А если я завтра пойду к врачу, может, не дай Бог, у тебя всё сорвётся… Ты ведь за этим Митю звал в Москву, да?

— А ты понимаешь, если к врачу не пойти, чем это может закончиться?

— Как началось, так и закончится… По-другому, Костенька, уже никак не получится.

Они шептались все тише и тише, да так и заснули, обнимая друг друга, и утром, когда к ним заглянула Таня, они опали мертвым сном, и она даже всплакнула, глядя на них, ещё недавно обручённых, а теперь обречённых.

— Ну как я их прогоню? — шепотом позвала она Валеру. — Ты только посмотри на них!

— Я тебя об этом не спрашивал, как их прогнать, — сказал Валера. — Костя мой друг.

— Хочешь сказать, что скорее выгонишь меня, чем его?

— Как получится… — Он привлек ее к себе и осторожно притворил дверь в комнату, отданную Косте и Лене.

Ближе к полудню, когда гости наконец встали, Таня накормила их сытным завтраком.

Лена впервые за эти двое суток поела и снова легла спать.

— Не мешай ей, — сказала Таня Косте. — Сейчас сон для неё — как лекарство.

— Ей нужен врач, — вздохнул он. — Лучше свой, который не станет болтать. Есть такой?

— Дай подумать… — Она вопросительно посмотрела на мужа. — Врачи-то есть…

— У нас в Сосновске нельзя, — сказал Костя. — Проходу не дадут.

— Можешь не объяснять, — усмехнулась Таня. — Отхватил лучшую девку, теперь у всех там будете на виду и на слуху… Поищем. — Она посмотрела на мужа. — А ты что молчишь? Верка Афанасьева, твоя старая любовь, работает в женской консультации, думаешь, не знаю? Вот и отведи к ней. — Таня кивнула на дверь, за которой спала Лена. — Верка только рада будет, если скажешь, что это твоя любовница… Она ж меня всеми печенками ненавидит… И молчать будет. А если кому и скажет — так только мне.

Парни переглянулись. Валера пожал плечами, отвёл глаза в сторону.

— Да что вы, как целки! — воскликнула Таня. — Ну придумайте что-нибудь другое! Времени-то у нас нет, это вы хоть понимаете? У неё же там кровит потихоньку. Да и мало ли что! Вот и позвони своей Верочке, у тебя ведь есть ее телефон… И нечего на меня так смотреть! — толкнула она мужа. — Раз говорю, значит, знаю! Иди и звони. Не бойся, подслушивать не стану.

Тем же вечером они взяли такси и все четверо поехали в женскую консультацию на другой конец Москвы. Костя и Таня остались в машине, Валера отправился сопровождать Лену. Прежде чем скрыться за дверью подъезда, Лена обернулась и помахала им издали.

— Тебе бы объяснить ей насчет конспирации… — сожалеюще вздохнула Таня. — Чем меньше лишних телодвижений, тем меньше ошибок.

— Вот ты и объясни, — угрюмо отозвался Костя, встречаясь взглядом с водителем в зеркальце заднего обзора.

Тот с любопытством смотрел на оставшихся в машине пассажиров. Всю дорогу помалкивали, смотрели каждый в свою сторону, так что он даже заподозрил неладное, а теперь вот разговорились насчет конспирации…

— Боюсь, это надолго, — громко сказала Таня. Она тоже обратила внимание на пристальный взгляд водителя. — Давай-ка сразу рассчитаемся.

Ждать действительно пришлось долго. Лена вышла заплаканная, держа Валеру под руку.

— Ну что? — спросила Таня, когда они, поймав новую машину, ехали назад.

— Нужно немедленно в больницу, — ответил за Лену Валера.

— Ты говорил с ней? — спросила Таня.

Валера угрюмо кивнул.

— По-видимому, дело серьёзнее, чем даже мы думали.

Лена положила голову на плечо мужа и заплакала.

— Ни в какую больницу я не пойду!

Костя погладил её по плечу. Растерянно посмотрел на Таню, потом перевёл взгляд на Валеру.

— Вера сказала, что всё устроит сама и лучшим образом, — сказал Валера, — никто ни о чем не узнает. Обещала завтра же позвонить.

— Вот что значит старая любовь! — не удержалась Таня. — Молчу, молчу… — она выставила руки вперёд, словно защищаясь от мужа, обернувшегося к ней с переднего сиденья с искаженным лицом.

— Может, обойдется? — с надеждой спросила Лена. — Может, уколы какие-нибудь?

— Нет, — спокойно сказал Костя. — В больницу — в самую первую очередь. Остальное потом. Успеется…

Дальше они ехали молча. Теперь все самое страшное, что задумал Костя, становилось реальностью.

— Костя, всё же не надо… — не выдержала Лена, когда они вечером пили чай на кухне. — Да чёрт с ними, в конце концов!

Костя медленно замотал головой.

— Опять? Опять ты начинаешь… — Он сжал кулаки. — Кажется, договорились уже! Ты им можешь простить за себя. Только это ничего не меняет и не отменяет! Понимаешь? Ты можешь простить за себя. Но не за меня.

Валера переглянулся с женой, достал из холодильника бутылку водки.

— Может, дёрнем по стакану — да спать? А то опять наговорите лишнего… Жаль, Лене нельзя. Завтра в больницу.

Они выпили втроем, не закусывая. Потом так же молча уставились в телевизор. Потом выключили его, поскольку в голову ничего не лезло, и, сколько они ни смотрели, так и не могли понять, что там происходит. Потом выпили снова, уже налив полстакана Лене. И снова включили телевизор. И снова выключили, когда стало раздражать бессмысленное и натужное веселье обитателей экрана. Так и уснули все четверо одетые, сидя рядом на узкой кухонной тахте напротив маленького телевизора, что стоял у Тани с Валерой на холодильнике.

Утром Таня позвонила по 02 в милицию.

— У меня возле метро сумочку украли! — проныла она жалобно.

— Возле какого метро? — спросил скрипучий женский голос.

— Ой, кажется, «Выхино»…

Дежурная что-то недовольно пробормотала и назвала номер отделения милиции. Таня набрала номер.

— Это милиция? Сорок четвертое отделение? Гену можно к телефону?

— Какого ещё Гену? — Голос этого дежурного был игривым. — Я вот тоже Гена. Фамилию хоть знаете?

— Ой, забыла! Как же его… ну, светленький такой, симпатичный, мы с ним возле метро позавчера познакомились. Он с ребятами там дежурил.

— А… Кравцов, что ли… А что ему передать?

— Я лучше сама ему позвоню.

— Ему знаете сколько вроде вас звонят? — Насмешка в голосе дежурного смешалась с завистью. — Он поймёт, о ком речь?

Таня вздохнула. Подмигнула мужу.

— Скажите, а он хоть неженатый?

— Ну вот, всё вам расскажи… Ладно, девушка, не будем занимать служебный телефон. Завтра он заступит, сегодня отдыхает, понятно?

— Понятно… — Она снова горемычно вздохнула. — Все вы такие.

И положила трубку.

— Откуда что берётся! — покрутил головой Валера. — Значит, больница на пару дней переносится?

— На один день, — сказала Таня. — Но не больше! Так и передай своей… Вере.

…Вечером следующего дня они вчетвером подъехали к метро. Там, как всегда, было много народа: все те же торгующие бабки, спешащие в метро или на электричку люди.

Они стояли поодаль, с таким расчетом, чтобы не привлекать к себе внимания. Лена выглядывала из-за Костиного плеча, смотрела в старенький театральный бинокль, который отыскался у Валеры.

— Вон этот дядя Гасан… а за лотком — его младший брат стоит, — узнала она. — Надо же! Их отпустили…

— А ты как думала, — усмехнулась Таня. — От тебя им нужно одно, от них другое. Да вон они, омоновцы! — воскликнула она. — Не туда ты смотришь… Да убери ты бинокль! Вон слева, в форменной куртке, лысоватый, не он?

— Он… — Лицо Лены сделалось мертвым, как в тот вечер, когда она вернулась из милиции.

— Я его знаю, — сказала Таня, взяв бинокль у Лены. — Точно, он! Однажды, сволочь, открытым текстом предлагал мне с ним пойти…

— Теперь бинокль у неё взял Костя… В этот момент милиционер, которого он попытался разглядеть, отвернулся, потом его заслонили в толпе… И наконец, он повернулся лицом к Косте и, казалось, встретился с ним взглядом.

Глава 5

В прицел был виден старик лет семидесяти, который медленно шел по тротуару, касаясь рукой стены дома, чтобы не поскользнуться. В руке он нес целлофановый пакет с надорванной ручкой. Полупустой пакет.

— Ну что? — Каморин искоса, сощурившись, посмотрел на Валета, самого крупного из парней в своём окружении. — Слабо?

Выстрела на улице никто не услышал. Упал человек и упал, подумаешь, мало ли кто падает при таком гололеде? Тем более старик. Тем более он этого боялся.

— Дай! — Каморин взял карабин из рук Валета, посмотрел в прицел.

— Неплохо. Не потерял форму, не потерял… Вот вам и тир! — обернулся он к своей команде. — Тренироваться надо в обстановке, максимально приближённой к реальной. А в городском тире вам больше нечего делать. И так уже разговоры пошли. Дескать, не среди стрелков ли спортсменов следует искать убийц… — Он достал блокнот, полистал. — Значит, сколько у тебя итого?

— Это седьмой, — сказал Валет, отрешенно глядя из окна чердака, где они находились, на неподвижно лежавшего старика, на которого не обращали внимания спешившие мимо прохожие. Самим бы устоять на таком льду.

— Врешь… — покачал головой Каморин. — У меня тут всё записано. Заказных у тебя всего-то четверо. В Новокузнецке и в Кемерово, верно? Ну и в Тамбове — два. А эти три — за здорово живешь. Для поднятия духа. И чтобы форму не потерять. Сколько можно объяснять? Это все помнят? Надо повторить?

Члены команды вразнобой кивнули, переглянувшись.

— Понимаю, всем хочется перейти на сдельщину как прогрессивную форму оплаты труда, — холодно сказал Каморин. — Повременная уже никого не устраивает. Только договор дороже денег: десять выполненных заказов, при том что всё чисто и заказчик остаётся доволен. И тогда — по десять штук за каждый следующий заказ. Включая гастроли в Москву.

— У меня уже двенадцать… — пробурчал остриженный наголо парень в потертой кожаной куртке. — И всё было чисто. А в Москву ещё не посылали.

— Ну что, Михрюта, опять чего-то не понял? — нахмурился Каморин. — Шесть заказов я с тебя скинул за наркоту! Это у себя в тайге ты привык белку в глаз бить. А этого для нашей профессии мало. Для меня главная проблема — это вопрос выживания. И не о твоей шкуре я пекусь, а о своей. Как бы мне из-за тебя, Михрюта, самому не погореть… Словом, мне нужны профессионалы! Я тебя сразу предупредил… Жизнь киллера коротка. И потому прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно, когда сам нарвешься на пулю мента, который по мастерству не годится тебе в подмётки… И потому вопрос вопросов — скольких уродов мы спровадим в могилу, прежде чем окажемся там сами. И кого именно. Желательно тех подонков, кто это заслужил.

— Этот старик тоже заслужил? — спросил Михрюта.

— Та-ак… — протянул Каморин, оглядывая бригаду. — Кто-нибудь ещё задаётся таким вопросом?

Парни неопределенно молчали. Валет продолжал выглядывать в чердачное окно на улицу, где возле старика уже остановилась патрульная машина.

— Пора сматываться, — сказал он. — Менты нарисовались.

— Не так страшно, — сказал Каморин, тоже выглянув в окно. Достал переговорное устройство и нажал кнопку вызова.

— Сережа, как там дела? Всё спокойно? Меня никто не спрашивал?

— Вообще-то спрашивали… — ответил голос в трубке. — Там старика замочили на Почтовой, представляешь, из винтовки с глушаком, ну, как ту бабку на Московской.

— Да кому он нужен? — хмыкнул Каморин, одновременно подмигнув своим парням. — А с чего ты взял, что с глушителем?

— Никто выстрела не слышал… Думали, поскользнулся, мало ли. Или сердце. А когда перевернули, увидели — дырка.

— Дожили, уже на стариков стали охотиться, — вздохнул Каморин.

— В общем, надо туда кому-то подъехать из следователей. Патруль уже там, только что передавали… Может, ты посмотришь, если недалеко от Почтовой?

— А что, больше некому? — недовольно спросил Каморин.

Парни переглянулись. Во дает. И громко хмыкнули, будучи в совершенном восторге от хозяина. Каморин нахмурился, приложил палец к губам.

— А все в разъезде, — докладывал невидимый Серёжа. — И стажер тоже.

— Ладно, — согласился Каморин. — Мне всё равно понадобится на это время алиби. Так что если женщина позвонит, скажи ей, что срочно вызвали на убийство… Не забудешь?

— Ну ты даешь! — позавидовал Сережа. — Я её хоть знаю? Нина, что ли?

— Про неё забудь, — деловито сказал Каморин, — как я забыл.

— А у неё подруга найдётся? — не отставал Сережа.

— Там посмотрим… — продолжал хмуриться Каморин. — Лучше скажи, к какому дому на Почтовой мне подгребать? — И подмигнул восхищённой бригаде.

— Сейчас скажу… Между третьим и пятым он лежит. Ну так не забудь спросить насчет подружки!

— Вообще говоря, это я провёл для вас семинар, — подытожил Каморин, отключив телефон. — Чтобы знали, как создавать для себя алиби. Блядству люди верят охотнее всего. Особенно жены. И товарищи по работе, особенно те, кто положил глаз на ваших женщин. Это всем ясно? Ну вот, теперь можно по одному расходиться… Я первый. Мне еще предстоит подъехать сюда со стороны улицы Ленина.

— Тир на сегодня закрываем? — спросил кто-то.

— Насовсем закрываем! — Каморин остановился в узкой двери, ведущей к лестнице чёрного хода. — Кажется, объяснял ведь уже… Что ж вы такие бестолковые! В следующий раз проведем практические занятия в другом месте, говорил уже… Ну, до завтра… А зачет по сегодняшней стрельбе тебе, Валет, выставлю, когда осмотрю труп с медэкспертом. Он лучше меня в этом понимает. Посмотрим, куда ты попал. В прошлый раз, если не забыл, ты попал той старухе ниже шеи. И она долго мучилась. А это нехорошо… Раз уж мы взялись освобождать таких вот несчастных от унизительных страданий их земного существования, то хотя бы не следует причинять новых. Хотя, конечно, об этом они нас не просят, но, подозреваю, в душе этого только желают… Впрочем, это я, кажется, уже говорил.

Команда начала быстро расходиться. Каморин спокойно вышел из подъезда, не спеша закурил. Потом через проходной двор выбрался к гаражам, где сел в дожидавшуюся его бежевую «Волгу», не торопясь переоделся в милицейскую форму, выехал на соседнюю улицу и только тогда поставил на крышу машины проблесковый фонарь.

Когда он подъехал к месту происшествия, там уже собралась толпа. Милиционеры его узнали и сразу пропустили. Еще издали было слышно, как над убитым плачет, дурным голосом кричит женщина.

— Что, сволочи, делают, а? — говорили в толпе. — Уже до стариков добрались.

— Мало им своих разжиревших коммерсантов… теперь за старых людей принялись!

— Милиция их ищет, а толку чуть…

— Значит, так ищут…

Перед Камориным расступались, умолкая и отводя глаза перед его пристальным, тяжелым взглядом. Его статную, тренированную фигуру бывшего боксера, некогда чемпиона России, узнавали издалека. Теперь он был известен как удачливый следователь, раскрывший ряд нашумевших преступлений.

— Смотрите, что делается, Павел Романович, — негромко сказала какая-то женщина. — Маньяк объявился в городе. Да еще с винтовкой. И охотится, скотина такая, на наших стариков.

— Да, — покачал головой Каморин, — просто руки опускаются. Не знаешь, что и думать!

Над погибшим склонилась, истошно крича и тряся седой головой, какая-то старуха, которую, плача, пыталась успокоить молодая женщина, державшая за руку девочку лет пяти.

— Мама, мамочка родная, ну не надо так… ну успокойся, — уговаривала она, стараясь оттащить мать оттрупа. — Вот милиция пришла, сейчас разберутся…

Старуха, что-то поняв, обернулась назад, и Каморин увидел совсем близко её обезумевшие глаза.

— А что милиция! — закричала она. — Она что — вернет мне его? Где «скорая», где врачи! У него всего лишь клиническая смерть. Его ещё можно спасти! Что мне милиция! Если стариков можно безнаказанно убивать среди бела дня, на глазах у всех!

Чёрт знает что, выругался про себя Каморин. Это же Болеславский, лучший врач города, хирург… Чёрт! Надо было самому сначала посмотреть в прицел. Только со спины что там увидишь… обычно он ездит на машине. Поэтому как-то не пришло в голову.

— Что вы смотрите! — кричала между тем вдова. — Ведь он спасал вас и ваших близких! А теперь вы все вместе не можете спасти его одного, да?

— Мама, прошу тебя… — умоляла дочь. — Люди здесь ни при чём. Папу уже не. вернешь. Пожалей хоть нас с Вадиком…

— Уведи ребёнка домой, я тебе сказала! — прикрикнула на неё старуха. — И не стой здесь, ты что, не видишь, как он плачет? Тебе нужно, чтобы он видел, как убили его любимого дедушку?

— Уведите ребёнка, — сказал Каморин дочери негромко. — Это зрелище не для него… А вы, Софья Борисовна, постарайтесь успокоиться. И вспомнить всё, что здесь было. Преступника легче всего обнаружить по горячим следам. Возможно, он где-то рядом.

— А что я могу вспомнить? — всплеснула руками и села прямо на грязный лед тротуара Софья Борисовна. — Только то, что я послала его за молоком для внука, а убийцы его уже поджидали! Кому он сделал плохо, вы можете мне объяснить?

В этот момент наконец подъехала «скорая». Люди снова расступились.

— Ниночка! — протянула руки к молодой' врачихе Софья Борисовна. — Они его все-таки убили! А вы так долго добирались до своего погибшего учителя? Ну, да. Вы же не знали, что убили именно его…

Ей помогли подняться на ноги, но, похоже, она никак не могла стоять. Ноги разъезжались на льду. Нина приподняла веко убитого, опустившись перед ним на колени. Потом встала.

— Ты хоть представляешь, кто это мог сделать? — спросила она Каморина.

— Пока нет… — Он пристально посмотрел в её глаза, полные слез.

Когда-то она отказалась выйти за него замуж. Вышла за другого. Её муж тоже врач. Она с ним вместе стажировалась у Болеславского. Он, известный врач, был свидетелем на их свадьбе… Если бы она не отказала мне тогда, профессор сейчас был бы жив, неожиданно для себя подумал Каморин.

— Ну что там? — негромко спросил Каморин медэксперта, белесого, сухощавого парня, похоже, самого бесстрастного из присутствующих.

— Всё то же. Знаете, такое ощущение, что какой-то придурок возомнил, будто он санитар города. Убивает немощных стариков. Судя по входному отверстию, стреляли вон с той стороны, — указал он в сторону мрачного пятиэтажного дома довоенной постройки. — И скорее всего, с крыши.

— Чёрт знает что! — покрутил головой Каморин. — Ты когда-нибудь слыхал о, чем-то подобном? Ну что ж, подожду результата вскрытия. Хотя чем ты сможешь меня удивить?

Он рассеянно отвечал, а сам смотрел, не отрываясь, на смертельно бледную вдову. Похоже, силы ее оставили и она сейчас была на грани обморока.

Почувствовав его взгляд, Софья Борисовна открыла глаза и посмотрела на него.

— Найдите, кто это сделал, — сказала она. — Вспомните, сколько раз Фима спасал ваших товарищей, когда их убивали бандиты…

— Хорошо, — кивнул Каморин, — мы обязательно найдём, кто убил вашего мужа.

— Разве он только мой? — вздохнула она. — Разве он не принадлежал вам всем? Люди спрашивали меня: кто теперь будет лечить наших детей? Или наши зубы? Почему вы меня спрашиваете, говорила я? Спросите тех, кто вас покинул! И Фимочка ругал меня за это. И брался лечить детей, и завел себе бормашину. Я сказала ему: ты же хирург, зачем тебе бормашина? Мало тебе «Москвича», с которым ты столько мучаешься?

Те, кто поддерживал Софью Борисовну, переглядывались и переступали с ноги на ногу и, когда одна из женщин вынесла из подъезда старую скамейку, сразу усадили её… Вокруг между тем нарастала толпа, и многие уже спрашивали, что случилось. На них шикали. Никто не смел прервать старую женщину или остановить ее.

— Вы ведь знаете, откуда у нас этот «Москвич»? Он занял у коллег кучу денег, которые еще предстоит отдавать, и купил этот старый «Москвич», который старше его самого — купил, чтобы ездить на дачу, которой у нас нет. Вы можете себе это представить? Он таки приобрёл на старости лет свою недвижимость — гараж и этот «Москвич», который так ни разу оттуда не выехал. Ну и что теперь? Надеяться, что какой-нибудь глупец купит этот гараж, из-за которого, наверно, его убили, чтобы я могла спокойно похоронить мужа и отдать хотя бы часть долгов?

— Я покупаю, — сказал Каморин, и все удивленно воззрились на него. Весь город знал: у него совсем новая «Волга», со всеми «прибамбасами» и фордовским движком.

Софья Борисовна скорбно посмотрела на него:

— Зачем вам, молодому, цветущему мужчине, эта рухлядь? Пусть купит старый человек, я много не возьму.

— Мне нужен гараж, — сказал Каморин, — а если он продается, как я понимаю, вместе с машиной — я возьму его вместе с машиной!

Она с минуту, будто не веря, смотрела на него:

— Наверно, вы благородный человек, только я чего-то не понимаю… У меня только что погиб муж, с которым я прожила вместе сорок три года, а я устраиваю какие-то торги на собственном несчастье на глазах всего города… Лучше помогите мне встать и отпустите меня домой… — Она сделала несколько шагов, поддерживаемая соседками, потом обернулась и сказала Каморину: — С вами мы ещё поговорим, молодой человек.

Глава 6

— За это надо яйца отрывать! — взъерепенился Лёха.

— Тебе виднее, — кивнул Седов.

— Или брать в руки волыну и всех их, сук… — Лёха не находил себе места, мотаясь по комнате. — Обкурился ведь, это как пить дать!

— В результате я не смог заключить выгодную сделку. — Седов внимательно разглядывал свои ногти, не обращая внимания на мечущегося Леху. — И все ушло к конкуренту.

— Ну да, упущенная прибыль… — понимающе кивнул Лёха.

— Ты ведь у нас теперь в бухгалтерию ударился. — Седов поднял на него глаза, сощурившись. — Вот и прикинь… Да ты сядь, не мельтеши!

Леха сокрушенно вздохнул и сел за стол.

— Выпьешь со мной? — спросил он, наливая в стакан из початой бутылки.

Седов не ответил. Снова принялся сосредоточенно разглядывать ногти.

— Ну, как знаешь… Будь здоров!

Седов кивнул, потом достал из портмоне маникюрные ножницы.

— Гляжу я на тебя… — покрутил головой Лёха. — Не, в бараке ты был другим! Вон какой гладкий сделался. Маникюр, то-сё… Ну, как баба!

— Всё течёт, хотя не всё меняется, — сказал Седов. — Вот ты, точно, все такой же. Сам киряешь, братву распустил… С кого им, идущим нам на смену, брать пример? Ты посмотри на себя! При твоих-то деньгах… Всё шпану из себя корежишь конца пятидесятых. Посмотри на свой прикид! На свою хазу! Ещё баб сюда водишь…

— Ладно, Альча, завязывай, сколько я тебе должен? — запальчиво оборвал его Леха.

Седов искоса посмотрел на него.

— Не расплатишься, — хмыкнул он. — Так что лучше не спрашивай. А вот смотр твоим войскам, инспекторскую проверку стоило бы провести! Чтоб понять, с кем дело имеем. Где они сейчас у тебя, самые забойные-то? Ну, эти, «торпеды» твои?

— Вчера «стрелку забивали», — махнул рукой Лёха. — За Балашихой… Двое раненых. Сегодня дал им отдохнуть.

— Мамед? — поднял брови Седов.

Кто ж ещё… На двух джипах прикатили. Потом ещё на «девятке» — резерв главного командования… Эти прикатили с волыной. И как начали с тылу поливать… Хорошо, что совсем стрелять не умеют. Потом менты вовремя нарисовались… Хоть какой-то прок от них. Вот откуда у него столько стволов? Чеченцы, что ли, прибавились? Я их только издали видал — все на одно лицо. Как они сами себя различают, не понимаю! Где там чеченец, где ингуш, где азер… Я Мамеду, слышь, говорю как-то: сами промеж себя хоть разбираетесь, кто есть какой национальности? Он смеётся. Запросто, мол… Штаны снимаем и меряемся. У кого больше, тот азер. Врёт, поди?

— Ладно… — встал Седов. — Поехали.

Квартира, где оттягивались Лёхины «торпеды», была запущена куда больше, чем та, откуда они только что прибыли… Братва вразнобой храпела, наполняя воздух отработанными кишечными газами.

— Пейзаж после битвы, — брезгливо констатировал Седов, разглядывая недвижные тела утомленных бойцов. — Форточку, что ли, открой. Дышать нечем.

— От народ! — с чувством сказал Лёха. — Ну на минуту нельзя оставить одних. Ну что с ними делать?

Он принюхивался к воздуху, перенасыщенному сложными запахами.

Осторожно переступая через распластанные, словно для разделки, тела, Седов сам прошёл к окну и распахнул его настежь.

— А ну подъём, козлы позорные! — Лёха сказал это негромко, но весьма проникновенно, и был услышан. Парни разом, как солдаты по тревоге, подскочили, непонимающе тараща глаза на вошедших.

И тут выяснилось, что их несколько больше, чем поначалу казалось, — в основном за счет нескольких полураздетых девиц, которые спали под какими-то драными одеялами или куртками, а то и вовсе под тряпьём неизвестного происхождения.

— Ну, закройте окно, кто открыл… совсем оборзели… холодно же… — заныли, заканючили они.

И снова Седов увидел, как стекленеют, становятся пугающе неподвижными, почти мёртвыми Лёхины глаза.

— Это так они у тебя форму поддерживают? — хмыкнул Седов. — Замучил ты ребят молочной диетой! От твоего кефира у них головки бо-бо, а денежки тютю.

— Ладно, Альча, не бухти! — бросил сквозь зубы Лёха. — От бешеной коровы у них молоко… А ну все в душ! Все, я сказал! А уж я прослежу, чтоб горячая водичка была перекрыта.

— А чё, отдохнуть нельзя… — ворчали некоторые, неохотно поднимаясь, но, когда встречались взглядом с Дехой, мотали головой и отмахивались: всё, молчу, молчу, завязываю… И шли гурьбой в ванную комнату, пока их подружки, тараща глаза на нежданных гостей, спешно пытались натянуть на себя юбки или джинсы.

— От лярвы! — сказал им Лёха, чуть подобрев. — Вы чего ж, сучки, с моими пацанами делаете? Вы хоть галоши заставляете их надевать, прежде чем давать?

— Какие ещё галоши? — приоткрыла рот одна, моложе других, глядя на которую Седов подумал, что сам бы не побрезговал… Прямо сейчас.

— Презерватив, говорили тебе… — вполголоса сказала ближайшая к ней подруга лет под сорок. — Совсем, что ли… Ты чего, Люба, забыла уже?

— Ой, а я и не помню уже… — пожала та точеными плечами, надевая на себя блузку. — Андрей вроде говорил, что все нормально будет… Вы бы отвернулись, господин, что ли! — заметила она Седову.

— Ваши родители хоть знают, где вы сейчас? — спросил Лёха, вернувшись из ванной, где отключал горячую воду и откуда теперь доносился гогот и вскрики на фоне шума воды.

— Вам-то какая забота? — сощурилась та, что по старше.

— Это ты их, Серафима, сюда привела? — строго спросил её Лёха, кивнув на девчонок.

— Ну, я… А ты пацанов сюда согнал, — хмыкнула Серафима. — А им скучно. Вот и позвонили… А девочки мои всегда презервативами пользуются. Люба новенькая, могла и забыть… Вон как кореш твой на неё уставился! Глаза бы не сломал!

— Дура ты! — сказал ей Лёха. — Это мне он кореш, а на самом деле — всем известный продюсер. По всей стране ищет таланты для телевидения. Это считай за праздник, если он глаз на нее положил. Может, и тебе потом чего-нибудь перепадёт. Когда на широком экране её увидишь, Любу свою… Я правильно говорю? — обратился он к Седову.

— В целом да… — кивнул тот, доставая визитку. — Позвоните мне. — Он протянул визитку Любе. — Вы хотели ли бы петь на эстраде?

— Ой, я не знаю, никогда не пробовала… — Люба встала наконец во весь рост, и Седов ощутил знакомую сухость во рту. Запасной вариант или запасной аэродром, все равно, на тот случай, когда Ирина даст ему отставку либо начнет устраивать сцены… Или он ей… С таким сложением — и быть подстилкой каким-то бандитам? Да если эту девочку отмыть, приодеть — не надо никакого грима, никакого макияжа!

— Ты очень фотогенична, — сказал он ей. — А голос можно поставить. Не в первый раз. Думаешь, эти, кто поют, голос всегда имели?

И ещё смущается, почти краснеет, подумал он. Краснеющая шлюха! Чем не имидж? Вернее, начинающая… Девственницей быть перестала, а проституткой по убеждению ещё не стала. Самое то. Тем более, если судить по разгоревшимся глазкам, уже входит во вкус. Хотя ещё не вполне понимает свою привлекательность. Заниженная самооценка, так это называется.

— А сначала не хотел сюда приходить! — хрипло рассмеялся Леха. — Вот так, Альча! Лёха зря звать не станет!

Его настроение явно улучшалось. И когда в комнату по одному стали входить его «торпеды», он подмигнул одному из них, чернявому крепышу.

— Гляди, Андрюха! Щас твою Любу уведут.

Тоже неплохой мальчик, подумал Седов. Вообще неплохая пара. Смущается… Интересно, сколько на его счету жмуриков. Застенчивый душегуб. И кажется, в нее влюблен. Что-то в этом есть. Хорошо бы узнать, сколько мужчин было у нее и скольких замочил этот пухлогубый мальчик с такими бархатными, невинными глазками… Был бы я драматург, что-нибудь бы написал по этому поводу…

— А теперь, девочки, ваша очередь! — властно сказал Лёха. — Подмойтесь на всякий случай. А нам толковище бы надо устроить.

— Сначала заплатите! — сказала Серафима. — Зря, что ли, сутки тут мурыжились?

— Чего? — уставился на неё Лёха, приоткрыв рот от изумления. — Ты моей братве прицел сшибаешь, они мне форму теряют через твоих сикух, и я ещё тебе платить должен?

— Всё правильно, — поморщился Седов. — Кончай базар… — Он искоса посмотрел на Любу. — Любая работа должна быть оплачена, правильно я говорю?

Потом, все так же поглядывая на нее, отсчитал Серафиме четыреста долларов — по сотне на каждую.

— Этого всего-то? — присвистнула Серафима. — Мы по две косых договаривались.

— Харэ, я сказал! — Леха яростно смотрел на неё. — А мои мальчики что, ничего не стоят? Ты сама должна им приплатить, дура старая! Уйди, я сказал! И скажи спасибо! Ему скажи, — он указал на Седова. — Я бы тебе так заплатил — мало бы не показалось…

— Это он там был? — спросил Седов, указав на Андрея, с этой минуты соперника, можно сказать. Очень хотелось, чтобы был именно он.

— Тот самый… — кивнул Лёха.

— Где там? — не понял парень.

— Где, где… — скривился Лёха. — В подъезде! Ты вообще когда будешь у человека спрашивать фамилию-имя-отчество, прежде чем его мочить? Сколько говорить? Безвинного мужика шлепнул, понял, нет?

— Безвинных людей не бывает, чтоб ты знал, — сказал Седов, по-прежнему глядя на растерянного парня. — Расскажи, как все было.

— Ну что, вышел из семнадцатой квартиры… дверь стальная, сам прикинутый такой, упакованный… В возрасте. Вроде похож. А тут лифт снизу начал подниматься…

— И ты растерялся, — сощурился Лёха. — А теперь объект весь охранниками, как горчичниками, обложился! А знаешь, сколько я с тебя вычту за брак в работе? Столько, сколько придется другому потом за то же самое уплатить!

— Ладно, забудем… — примирительно сказал Седов. — Он искупит. Верно я говорю?

— Вот сам Альча, кореш мой наиглавнейший, за тебя заступается, — указал Леха на Седова, — хоть ты его заказ сорвал! А я бы, при всей своей душевной доброте, не стал! Хотя ты боец отменный и братву никогда не подставлял… Да, да, — сказал он Седову. — Это тебе любой скажет… Так что учти, Андрюха! Дается тебе шанец. Не всем бы я его дал, но тебе, за несомненные твои заслуги и благодаря ходатайству моего лучшего кореша, даю! И доверие надо бы оправдать, если ты правильно нас понял. И оценил нашу душевную широту. Вот так.

— В чем хоть доброта, не понимаю… — насупился Андрей. — Ну, виноват. Сам исправлю. За те же бабки… Я ж не против.

— Вот имей с ними дело! — крякнул Лёха. — Опять не понял? Вот скажи, Волоха, — обратился он к своему заместителю, долговязому, прыщавому парню с сонным выражением лица. Седов вспомнил, что в прошлый раз тот обеспечивал безопасность клиента, задолжавшего Лёхе за крышу. — Скажи, было ли на твоей хорошей памяти хоть раз, чтобы заказчик сам, вот как Альча, пришел к вам, чтобы разобраться в вашем нелёгком и опасном труде, проявить заботу о тех, кто защищает его интересы?

— Не-а… — пожал вислыми плечами Волоха. — Не помню такого.

Седов усмехнулся. Посмотрел на часы. Потом еще раз взглянул на Андрея. Похоже, он теперь будет землю рыть… Правда, ему, Седову, совсем не понравилось, как парень посмотрел на него, когда Лёха сказал насчёт Любы… Что-то нехорошее и насмешливое мелькнуло в его черных цыганских глазах. Киллер он, может, неплохой, но и ревнивец, наверно, хороший… От такого лучше бы избавиться сразу. Во всяком случае, можно постараться убить двух зайцев, пусть по одному. Сначала Хлестова. А потом всегда можно сдать ментам и этого малого… Либо его самого прихлопнут при попытке убрать Хлестова, который действительно теперь появляется только в обществе трех телохранителей. Не меньше…

— На том и поладим? — спросил Лёха, заглядывая в глаза своего кореша. — Я ребят сейчас отправлю в спортзал, мы недалеко тут снимаем, а после задам им кросс… Нам в армии, если товарищ боец засыпал на посту, всей роте по такому случаю устраивали марш-бросок, десять километров в противогазах. Да по пересеченной местности, чтоб служба медом не казалась… Куда там тюряге против этого!

Наверно, он не в первый раз проводил политзанятия на эту тему. Седов это понял по тому, как переглянулись его «торпеды». Насмешливо и с тоской.

— Ну что, козлы позорные, — взывал Лёха, — на пенсию собрались? Мне что, вас задвинуть насовсем? Я их все хвалю: мои «торпеды», блин, ударный отряд! Пора, видать, бригаду из «зеленых домов» пускать в дело. А то и шанхайских — давно страдают, что дела серьезного нету…

Да, не тот авторитет уже у Лёхи, не тот, подумал Седов. Болтать стал много. А это первый признак того, что сегодня способен на меньшее, чем прежде…

С Любой Седов встретился взглядом, когда она, освежившаяся и причесанная, вышла из ванной комнаты, — явно проверяла, пусть неосознанно, какое теперь впечатление на него производит… Все это ему было не внове, не в первый раз, но сейчас он испытал нечто вроде полузабытого волнения. И тут же поймал на себе взгляд Андрея, который тоже все заметил…

Чёрт, подумал Седов. Только этого не хватало для полного счастья. Возьмет и пристрелит. У него не заржавеет. Нет, сначала пристрелит Хлестова, деньги-то ему нужны. А потом зарежет вашего покорного. Которому седина на яйца, а бес под ребро. Под ребро и пырнёт.

Поэтому он вышёл вместе с Лехой и его «торпедами», шёл с ними, стараясь не оглядываться на идущих сзади девиц.

Эта девочка нужна ему. Как раз то, что он искал. Чтобы чувствовать себя свободнее с Ириной. Или при случае безболезненно избавиться от нее. Клин клином, не так ли? Он шел и чувствовал спиной ее взгляд. Чувствовал, как все горит внутри… Не выдержав, оглянулся. Точно, покраснела, когда он пристально посмотрел на нее. Или ей просто нравится внимание солидного, с положением мужчины? А в постели предпочтет этого желторотого, курчавого и чернявого, который тоже что-то такое чувствует?

Он сел в свою машину… Видел, как парни загрузились в свои. Девушки шли в направлении стоянки такси. Седов посмотрел вслед Любе. Потом мельком взглянул на часы. Через час он должен встретить Ирину возле метро «Аэропорт»… Добираться туда минут сорок, не меньше. А она долго ждать не будет. Ну, так что? Осложнять с ней отношения из-за какой-то молоденькой проститутки?

Он раздумывал, а его руки и ноги действовали в режиме автопилота. Сами включали зажигание, нажимали на сцепление, потом на газ… И вот он поравнялся с ней, идущей рядом с подругами. Она вздрогнула, когда он ее окликнул, и даже чуть отстранилась. Она не ожидала, что прямо сейчас он что-то ей предложит… Всё-таки уже дал ей свою визитку. Она сама бы ему позвонила, если бы собралась с духом.

— Садись… — сказал он ей негромко, и все поняли, к кому это относится.

Люба беспомощно посмотрела на свою хозяйку. Серафима сделала паузу… Люба была самой перспективной из ее девочек. Рано или поздно ее пришлось бы потерять. Есть куда более привлекательные и могущественные конторы, где в конце концов подобные ей оказываются… Или находят богатеньких и крутых покровителей вроде этого Альчи… Или их находят разорившиеся неудачники из-за океана. Но все равно, лучше поздно, чем рано. На этой телке еще можно неплохо заработать.

Она склонилась к окошку машины.

— Знаешь, касатик, сколько это будет стоить?

— Три года тюрьмы за преступное вовлечение несовершеннолетней в проституцию, — сказал он. — Это при хорошем раскладе. И за хорошие деньги.

— Да? — хмыкнула она. — А ты никак собрался её удочерить? — И вдруг навзрыд завопила на всю улицу: — Ты хоть знаешь, что у нее нет родителей! Что я ей как мать — и одеваю, и кормлю, и пою, а ты на халяву захотел, да?! — Голос Серафимы дрогнул, по щекам неудержимо заструились слёзы.

Вокруг начали останавливаться любопытные.

Актриса, поморщился Седов. Видать, не впервой устраивать скандалы.

Он выбрался из машины. Оглядел собравшихся граждан. Пожалуй, они скорее посочувствуют этой несчастной, чем холеному господину. Поэтому не стоит ждать, пока нарисуются менты.

— Что там случилось-то? — спрашивали прохожие.

— У матери дочку хотят отнять, — прошамкала одна старушенция, торгующая сигаретами. — Алименты, вишь, не хочет платить. Все мало ему.

— Совсем обнаглели… Средь бела дня! — охотно и радостно стали возмущаться окружающие. Наверно, давно не было повода, подумал он.

— Садись! — Он открыл перед Любой дверцу машины. Это единственное, что ему оставалось. Пусть сама продемонстрирует общественности, что делает это по доброй воле.

— Не садись, доченька, — сказала ей всёта же старушенция. — Мать есть мать, какая бы ни была. А от мужиков один грех. Хоть он тебе и отец. Или не отец?

— Чужой дядя, — сказал Седов, закрывая за девушкой дверцу машины.

Серафима бессильно стукнула кулаком по капоту.

— Всё Андрею твоему скажу! — пригрозила она Любе. И ещё раз ударила кулаком по багажнику отъезжающего «форда».

Что дальше? — спросил себя Седов, едва они выехали из собравшейся толпы. Куда ее везти? Похитил несовершеннолетнюю проститутку, поставил под угрозу собственную репутацию… Что дальше? Везти ее к себе на Рублевское шоссе, куда вскоре заявится Ирина, не дождавшаяся его возле «Аэропорта»?

Единственное, что он сейчас отчетливо сознавал, — по-другому он никак не мог. Все это вполне в его характере. И потому будь что будет. Не в первый раз.

— У тебя паспорт с собой? — спросил он, взглянув на неё в зеркальце заднего обзора. Она забилась в угол, откуда испуганно поглядывала на него.

— Нет, — сказала она. — Мой паспорт у Серафимы Петровны. А куда мы сейчас едем?

— Спроси чего полегче, — пожал он плечами. — Тебе не все ли равно? Куда глаза глядят, например… У тебя сейчас куда глаза глядят?

— В тарелку, — улыбнулась она.

— Ах, да! — вспомнил он. — Гостеприимные хозяева вас даже не накормили.

Улыбка у нее детская. Замечательная улыбка. Никогда бы не подумал, зная, чем она занимается.

— И давно ты у Серафимы? — спросил он, не зная, как об этом спросить по-другому.

— Второй месяц уже… Вам это не нравится? — Она передала мяч на его сторону.

— Не нравится мне, что ты со мной на «вы», — усмехнулся он и снова посмотрел на нее в зеркальце.

— Я привыкну, — тихо сказала она. — Только не обижайтесь. Вы же намного старше. Старше даже моего отца.

— Ты когда-нибудь пела? — спросил он.

— В детстве. Я все время пела, а на меня за это ругались.

— Попробуем вернуться в детство, — сказал Седов.

Глава 7

Следователь по особо важным делам Московской городской прокуратуры Виктор Петрович Чурилин приехал на место убийства Кирилла Парфенова только на третий день, после того как попал в больницу с приступом аппендицита его заместитель Женя Скворцов, которому он поручил это дело. Верный висяк, думал Виктор Петрович, поднимаясь в лифте на четвертый этаж. Я эти висяки нутром чую. Ведь кто такой Парфенов для опытного киллера? Плановик на Метрострое. Значит, косят под что-нибудь бытовое. Загружают следователей, которые и так завалены такого рода мелочевкой, отвлекая от перспективных дел.

Он скептически осмотрел лестничную площадку, где это произошло. Конечно, уходя от нас на операционный стол, Скворцов все сделал грамотно. Но не более того. Бывают следы, которые поначалу ни о чём не говорят. Киллер попался, судя по всему, грамотный. И хладнокровный, что указывает на его профессионализм.

В чём мог провиниться плановик Метростроя и перед кем? Перед начальством, перед женой… Перед кем ещё? Женя такие вопросы перед собой, похоже, не ставил… И соседи ничего такого за погибшим не замечали. Правда, говорили, будто у него перед гибелью, после того как он на новую квартиру недавно переехал, появились кое-какие деньжата. Ну там японский телевизор приобрел, видак, стальную дверь поставил… Дверь всем видна, а телевизор с видаком не дают окружающим спать. Парфенов с супругой пристрастились смотреть по ночам разного рода душераздирающие фильмы. Дело хозяйское, хотя с точки зрения соседей и предосудительное.

Но за это как будто сегодня не убивают. Другое дело — не дают спать по ночам. Он, Чурилин, за это убил бы. И вяжите меня, люди добрые. Хоть в КПЗ отосплюсь…

Но соседи Парфенова явно не похожи на шизофреников. Не давали спать, да, но если громко постучать в стенку, всегда делали потише. Словом, отпадает и это… Тогда что?

Жена Парфенова, пожилая, полная женщина с заплаканным лицом, что, кстати, не вяжется с предположением, будто она заказала неверного супруга, была несловоохотлива. Дочь Галя, приехавшая на похороны отца из Питера, где жила после замужества, мало что знала. Но с ней хотя бы приятно было потолковать. И вообще, что есть несомненно положительного в его профессии, так это возможность сколь угодно долго беседовать с привлекательной молодой женщиной, в чем она не смеет отказать. Даже, как сейчас, в присутствии ее матери, чье имя-отчество он запамятовал, а переспросить неудобно…

— Скажите, Галина Кирилловна, только честно и, как видите, без протокола: вы были не в ладах с отцом?

— Папа не хотел, чтобы я уезжала из Москвы. С моим мужем они не ладили.

— Это ревность или характер такой?

— Не знаю, как сказать… — Она пожала плечами и достала сигарету, чтобы, по-видимому, преодолеть волнение.

— Вас понял… — кивнул Чурилин. — Увы, такова моя профессия. Если среди нормальных людей принято считать, что о мертвых либо ничего, либо только хорошее, то на нас, следователей, это не распространяется…

Он похлопал по карманам в поисках спичек, потом услужливо дал ей прикурить.

— Итак, вы уехали, потому что зять и тесть не смогли бы ужиться, я вас правильно понял?

— Ну да… — Она несколько растерянно посмотрела на него. — Но я должна сразу сказать. Мой муж — прекрасный, порядочный человек.

— Вы не так меня поняли, — мягко улыбнулся Чурилин. — Никто вашего мужа не собирается подозревать. Разве не бывает так, что порядочные, интеллигентные люди не способны ужиться? Да сколько угодно! Вот как я со своей первой женой.

— Скажите… — Она, видно, сочла его слова за шутку, хотя он не расположен был шутить. — Вы сможете объяснить, вернее, у вас уже есть хоть какое-то предположение?

— Чего нет, того нет! — вздохнул он. А как хотелось покрасоваться перед симпатичной женщиной, отрапортовать ей, как перед партией и правительством, о достигнутых успехах!

В глазах дочери убитый Парфенов выглядел несколько иначе, чем по отзывам соседей. И почему-то больше верилось ей. Вернее, хотелось верить.

— Он был на вашей свадьбе?

— Что за вопрос? — удивилась она. — Папа никогда не демонстрировал своего нерасположения к моему мужу! Или соседи наговорили вам что-то другое?

— Да нет… единственное, что они сказали, будто ваш покойный отец, мешая им спать по ночам, имел обыкновение смотреть по новому телевизору фильмы ужасов.

— Ах, это… — Она переглянулась с матерью. — Папа действительно ведёт себя как ребёнок. Вернее, вёл… Для него это была новая игрушка, понимаете?

— Он и мне не давал спать с этим своим, как его, видеоплеером, — сказала молчавшая длительное время мать.

— А когда была ваша свадьба? — спросил Чурилин, кивая и что-то отмечая у себя в блокноте.

Они переглянулись.

— Три недели… Да, ровно двадцать дней назад, — сказала дочь.

— А когда у вас появилось видео? — продолжал кивать, что-то записывая, Чурилин.

— Ах, вот вы о чём… — усмехнулась дочь, снова переглянувшись с матерью. — И тоже соседи подсказали? Чуть позже, чем была свадьба. Теперь вы захотите спросить, откуда у моих родителей появились такие деньги и на свадьбу, и на свадебные подарки, и на видеотехнику, ведь так?

— Вам не откажешь в проницательности, — вздохнул Чурилин. Чертова профессия, подумал он. Приходится задавать неприятные вопросы привлекательной женщине, вместо того чтобы говорить ей комплименты.

— Так вот. — Лицо стало жестким. — Мои родители… словом, обменяли прежнюю квартиру на соседнюю меньшей площади, чтобы оплатить мою свадьбу, раз уж я собралась уехать к мужу из Москвы! — Ее голос дрогнул от обиды за родителей. — Ну и на остаток купили эту технику… Хотя я им советовала съездить отдохнуть.

— Он очень хотел… — извиняющимся тоном сказала мать.

— Мама, да что ты оправдываешься?! — остановила её дочь, пренебрежительно глядя на Чурилина.

— Конечно, в этом нет ничего предосудительного! — согласился Чурилин. — Времена, когда преследовали за нетрудовые доходы, слава Богу, прошли! И речь вовсе не об этом.

— Тогда о чём? — спросила дочь. — И что еще вам рассказали соседи?

— Минуточку! — поднял руки вверх Чурилин. — Я бы попросил!

— В таких случаях, кажется, говорят: здесь я задаю вопросы, так? — сощурила глаза дочь покойного.

— Галя… — охнула мать. — Как ты можешь?

— Мой вам совет, Галина Кирилловна, не читайте детективов на ночь, — сказал Чурилин, склонив голову. — И потом, вы у себя дома, а не у меня в кабинете. И это не допрос, а предварительная беседа. И если мы хотим найти убийцу вашего отца, в наших с вами интересах сначала найти общий язык.

— Простите, — сказала она. — Нервы сдают…

— Сочувствую, — сказал Чурилин. — Но всё же позвольте задать вопрос и мне. У вас теперь, как я понимаю, двухкомнатная квартира, а была?..

— А была трёхкомнатная… — вздохнула мать. — А где бы еще мы нашли столько денег?

— Минуточку… — сомкнул свои прямые брови Чурилин. — А что, эти ваши соседи — люди богатые?

— Да нет, не сказала бы… — Мать посмотрела на дочку.

— Ты не поняла, — покрутила та головой. — Речь о Хлестове Игоре Андреевиче, с кем мы обменялись. Возможно, это к нему приходил убийца, имея его старый адрес. А папа вышел в это время из его прежней квартиры. Я правильно вас поняла? — спросила она Чурилина и, когда тот кивнул в знак согласия коротко стриженной головой, впервые посмотрела на него с некоторым интересом.

— Я бы взял вас к себе в группу, — сказал он. — Я сам только успел об этом подумать…

— К тому же они одного возраста с Игорем Андреевичем, — добавила Галина Кирилловна.

— Так вот в чём дело… — тихо охнула её мать.

— Ещё не факт! — поднял указательный палец Чури-лин. — Только как версия. И потому пока не подлежит разглашению, если вы меня правильно понимаете…

Тем временем они вошли в другую комнату, хотя, похоже, в этом теперь уже не было необходимости. Чурилин чувствовал нечто вроде шевеления волос на собственном темени — знак верного предположения. Знак, который подает интуиция тем, кто ей доверяет. Будто ветерок подул и затих.

— Так что, этот ваш сосед, с кем вы поменялись, Хлестов, кажется… Поправьте, если я что-то путаю… он что — жаловался, что у вас слишком громко работает телевизор?

— Нет, вы ничего не спутали, — подтвердила Галина Кирилловна. — Именно Хлестов. Мерзкий тип, вообще говоря. Но вот жаловаться — нет, он не жаловался ни разу, поскольку его телевизор орет еще громче. Живёт один. Дома бывает редко… Вообще, я бы таких убивала.

— Я этого от вас не слышал, — улыбнулся Чурилин. — Но, если можно, поподробнее. Чем именно он вам так не приглянулся?

— Нет, вы представьте! Сам водил себе, никого не стесняясь, всяких девиц и еще требовал, чтобы я вышла за него замуж! Буквально требовал! Он, должно быть, решил, что я польщусь на его деньги! И когда у нас появился впервые мой будущий муж Вася, он сразу взял его в оборот, что-то то ли обещал, то ли угрожал… Представляете?

— С трудом, — пожал плечами, продолжая улыбаться, Чурилин. — А на что он живет, если не секрет, конечно…

— Он занимается чем-то вроде шоу-бизнеса, — сказала она. — Продюсер. Устраивает и проталкивает разного рода девиц на эстраду. Не бесплатно, конечно. За выступление по телевизору берёт больше пяти тысяч «зелёных», представляете? Но сначала — в постель. В качестве предоплаты. Хотя не уверена, что сегодня это ему надо. Скорее, по инерции… Раньше так поступали кинорёжиссеры с молоденькими актрисами. Но они хоть не требовали с них денег!

— Откуда ты это знаешь? — ужаснулась мать.

— Мне не раз предлагали сниматься молодые режиссёры с «Мосфильма», ещё когда я училась в старших классах.

— Боже…

— Да, представь себе. Но там дело кончалось ничем, и они потом очень извинялись… И с некоторыми я до сих пор в дружеских отношениях. А этот? Мне он тоже предлагал… Был достаточно откровенным, поскольку полагал, что я на это клюну… И Васе говорил, будто открыл у меня некий талант, а вот замужество мне повредит. Вроде того, что я уже не себе принадлежу, а искусству, и все в таком же духе… А Вася мой уши развесил: может, и правда, говорит, тебе надо петь? Мол, Игорь Андреевич так озабочен твоим будущим… Он совсем другим озабочен, говорю! Он ни разу не слышал, пою ли я вообще!

— Ну, в детстве, когда ты ходила один год в музыкальную школу, учителя тебя хвалили… — осторожно вставила мать.

— Потому я и бросила, — отмахнулась Галина Кирилловна. — Но речь не об этом, как я понимаю. Виктора Петровича интересует сам Хлестов, а не то, что мы о нём думаем.

— Ну почему? — пожал плечами Чурилин. — В отличие от учителей вашей музыкальной школы я могу, не кривя душой, сказать о вашей способности схватывать суть явления. Того, в частности, что может быть интересно мне как следователю. Поэтому рассказывайте дальше. Я слушаю вас, слушаю… Но сначала я бы на вашем месте предложил мне чашку кофе…

Женщины переглянулись.

— И правда! — сказала мать. — Заговорили человека и даже ничего не предложили… У нас, вы уж извините, такое творится после поминок. Никак не разберёмся до сих пор… Вы тут разговаривайте, а я пойду на кухню. Приготовлю чего-нибудь.

— Может, пока прервемся? — спросил Чурилин, когда мать вышла, присаживаясь без приглашения на свободный стул, поскольку другие были завалены разного рода одеждой.

— Наоборот, — пожала она плечами, тоже усаживаясь. — Вы не можете себе представить, каково для мамы все это переживать заново… Она вышла на шум и увидела папу, обливающегося кровью. Вы можете себе это представить?

— С трудом, — покачал головой Чурилин.

— Она потеряла сознание… Мне это рассказывали соседи. Было много крови, она упала с ним рядом, вся перемазалась, и сначала подумали, что её тоже застрелили… Это тяжело вспоминать, поймите меня правильно. Она столько за эти дни пережила… и сейчас — как после долгой болезни.

— Поэтому я пришел сам… Но хоть что-то она заметила? Неужели ничего не рассказывала? Кто-то сбегал по лестнице, был слышен шум лифта или машины, отъезжавшей от вашего подъезда? Или она сразу упала в обморок?

— Именно так и было, судя по всему, — подтвердила Галина и снова закурила. Потом замахала рукой, отгоняя дым. — Извините, вы ведь не курите?

— Ничего, я привык, — улыбнулся ей Чурилин. — У меня на службе мои сотрудники уже перестали этим интересоваться. И я считаюсь некурящим, хотя весь день провожу в клубах дыма. Но вы продолжайте. Все, что собирались мне сказать. Всё, что считаете нужным.

— Так вот о Хлестове, — сказала она, затянувшись. — Он поведал мне много чего интересного. Интересного скорее для вас, чем для меня. Говорил, будто платит бешеные деньги редакторам музыкальных программ, чтобы пробить своего человека в эфир. Соответственно взимает эту сумму с протеже вместе с комиссионными. Говорит, будто это открьшает путь его певцам и певичкам в провинцию. А провинция сегодня — это настоящие деньги. Человек из Урюпинска только что видел восходящую звезду по телевизору из недоступной для него Москвы, она для него поэтому становится небожителем. Он вышел прогуляться и вдруг снова увидел ее лицо на афише. Оказывается, она уже здесь. Дает концерт на местном стадионе. Этим звезды и живут. И ещё Хлестову отстёгивают, представляете?

— Хотел бы вам напомнить: я следователь прокуратуры, — прервал Чурилин возбужденный рассказ дочери убитого. — Поэтому мне интересно пока что другое: как выйти на убийцу, а не нравы, царящие по другую сторону голубого экрана.

— Но вас должны бы интересовать мотивы происшедшего. — Теперь она смотрела на него холодно и отчуждённо. — Разве нельзя выйти на убийцу, сначала вычислив заказчика?

— Это самый перспективный ход расследования, — согласился Чурилин. — Поэтому продолжайте… Этот Хлестов, он, по-вашему, исчадие ада?

— Нет, конечно. В меру сентиментален. Одинок. И потому обожает своего племянника Андрюшу Логунова, о котором только и говорит, когда перестает говорить о себе. Будто бы его племянник работает в мэрии на ответственной должности, и он очень этим гордится. Хотя, на мой взгляд, все они там взяточники. Но мальчик симпатичный. Краснеет, когда с ним разговариваешь. Вряд ли его можно отнести к заказчикампреступления…

— Вопрос «кому это выгодно?» ещё никто не отменял, тут вы правы, — кивнул Чурилин. — Но одно другому не мешает. Сначала я должен быть уверен, что исчерпал все возможности найти какие-то следы здесь, на месте преступления. Понимаете?

— До вас уже здесь что-то искали. — Она пренебрежительно махнула рукой.

— Я уже смотрю на вас как на своего коллегу, если заметили… Кстати, чем вы там в Питере сейчас занимаетесь, если не секрет? Вы случайно не юрист?

— Случайно нет, — сказала она. — Пока что я домохозяйка. Не могу найти работу по специальности.

— А я как раз о специальности и спросил, — улыбнулся Чурилин.

В это время мать Галины Кирилловны принесла на небольшом подносе две дымящиеся чашечки кофе и немного печенья.

— А вы? — Чурилин поспешно вскочил, чтобы принять у нее поднос. — Запамятовал ваше имя-отчество, уж простите меня, рассеянного.

— Елена Аркадьевна… А кофе мне нельзя. Только вчера едва избавилась от гипертонического криза… Выпейте, не обращайте внимания.

— Маме, судя по всему, вы понравились, — улыбнулась дочь.

— Надо же помочь человеку… — вздохнула Елена Аркадьевна. — Не для себя старается, для нас. Хотя мне это совсем не нужно… Кого-то разоблачать, кому-то мстить… Наверняка этот убийца — несчастный человек и уже сам не рад, что сотворил…

— Мама, о чём ты говоришь! — поморщилась дочь. — Он точно так же потом убьёт кого-то другого. Такие хуже бешеной собаки, понимаешь? Потому что делают это за деньги. И Андрею Васильевичу надо помочь обязательно.

— Твоего папу этим не вернёшь… — махнула рукой мать и заплакала.

Глава 8

— И сколько он за это хочет? — спросил Седов у своего гостя.

Они сидели распаренные на полке сауны в коттедже Седова. Жар становился нестерпимым, уже обжигал легкие, но Седов почти не обращал внимания на страдания гостя с Урала.

— Я что-то слыхал про этого Каморина, — вспомнил Седов. — Но говорят, будто он работает следователем?

— Верно говорят, — кивнул гость.

Был он низкорослым, коренастым, накачанным и в наколках. Представился как Канищев Женя.

— Тогда я чего-то не понимаю… — пожал плечами Александр Петрович.

— Ещё поймете, — сказал Канищев. — Ведь вас бригада Лехи, вашего кореша, больше не устраивает, если вы ищете альтернативу?

— Кризис жанра, — криво усмехнулся Седов, — если откровенно. Его парни не выдержали гнета популярности самых крутых в Москве и области. Звёздная болезнь. Спились или обкурились. В результате совсем не того замочили. Соседа по лестничной клетке. Просто беда, если денег много, а человек не знает, что с ними делать. До хорошего это никогда не доводит.

— В Москве неплохо платят, — согласился гость.

— Даже слишком, — подтвердил Седов. — Поэтому передашь Каморину, что десять штук для начала — многовато.

— У него хорошие рекомендации, — возразил Канищев, поднимаясь с полка. — Вы как хотите, а я в бассейн.

Они одновременно плюхнулись в прохладную воду.

— Сколько он платит своим? — спросил Седов, когда гость, отфыркиваясь, вынырнул.

— Они у него на окладе, — сказал Канищев. — Две- три штуки в месяц.

Седов присвистнул.

— Правы были классики марксизма, когда говорили о феномене сверхэксплуатации, — сказал он. — Московский киллер, впрочем, их везде называют по-разному, за такие бабки не пристрелит и курицу.

— Поэтому вы обратились к нам, провинциалам?

— Мировой закон, — кивнул Седов, вылезая из бассейна. — Зажравшаяся столица время от времени нуждается в притоке свежей крови из глухой провинции… Этот коттедж знаете как мне достался?

— Догадываюсь… — сказал гость, выбираясь следом.

— В этих виллах проживали партийные бонзы. В девяносто первом, когда началась борьба с привилегиями, их всех охватила паника, и такие домики с саунами, подземными гаражами и прочими делами можно было скупать за бесценок. Они хотели их переоформить на подставных лиц. Я сам только вышел из заключения, был этим самым подставным лицом… Хозяин, не буду называть его имени, доверял мне и полагал отсидеться, пока смута не закончится, а потом вернутся прежние времена. Такие, как он, не желали верить, что пора закругляться. Как этого не понимает тот же Лёха, мой бывший сосед по нарам… Он — последний романтик воровского мира. С кодексом чести, общаком и прочими делами… Возможно, когда-нибудь пройдет мой фарт и я тоже в это не поверю. В конце концов хозяина пришлось оставить ни с чем. И без виллы, и без денег, которые он за нее выложил… Когда я понял, что бояться мне нечего, я послал его очень далеко. И вот я здесь, а он в президиумах съездов и митингов компартии, опять же нового типа. Для него я вор и акула империализма в одном лице… И все-таки, вернувшись к нашим баранам, хочу сказать, что десять штук за этого гнуса, о котором идет речь, — много.

— Ваша цена? — спросил Канищев, вытираясь полотенцем.

— Вы куда-то спешите? — приподнял брови хозяин. — Сейчас нас с вами обслужат в лучшем виде.

Он снял телефонную трубку, протянув руку с топчана для массажа.

— Любаша! Кто там сегодня с тобой? Зина? Очень хорошо. Деловая часть закончилась, мы скучаем без женского общества.

— Но мы еще ни о чем не договорились! — удивился гость.

— О цене, вы хотите сказать? — пожал плечами Седов. — Но я уже сказал, по-моему, очень ясно: много запрашиваете. А пока девочки переодеваются, мы успеем ещё поторговаться.

— Назовите тогда свою цену, — сказал Канищев.

— Я подумаю, — сказал Седов. — Но сначала мне хотелось бы от вас услышать кое-какие подробности… А что, этот Каморин — очень крутой? Как он вообще котируется там у себя? Говорят, будто необычайно толковый следователь. Что ещё?

— Да кто говорит-то? — хмыкнул Канищев. — Как будто нужны особые таланты расследовать то, что сам и организовал… Только это между нами. И я вам ничего не говорил.

— Вы не шутите? — поднял брови Седов. — Дело, конечно, ваше… Только странно это слышать. Вы же его эмиссар! Доверенное лицо. Вам бы его афишировать и рекламировать! А вы выражаете сомнение.

Гость не ответил. Снова стал растираться полотенцем, поглядывая на себя в зеркало. Сейчас ему было не до хозяина. Готовился к приходу девушек, не иначе.

— Ну-ну, — сказал Седов. — Договаривайте, раз начали.

— Вот так он всех держит! — Гость сжал кулак и поднёс его к лицу хозяина. — Все его боятся. А особенно заказчики, с которыми он не сговорился в цене. Мой вам совет — не торговаться. Если вы с ним не столкуетесь, он вам это потом припомнит. Найдёт такую возможность.

— Неплохо… — весело сощурился Седов. — Я ошибся. Из вас, оказывается, получился бы изощренный специалист по рекламе. Умеете заинтересовать, ничего не скажешь.

— Я не шучу, — сказал Канищев. — Если хотите, можете убедиться в этом сами.

— Ну так расскажите мне о нем побольше, — заинтересовался Седов. — Зверь какой-нибудь? Все его боятся?

— Горожане не чают души! — усмехнулся Канищев. — От всего сердца верят, что найдет убийц наших стариков.

— Каких еще стариков? — не понял Седов.

— Завелся в Челябинской области очередной серийный убийца. Охотится только на стариков. И все верят, что Каморин сможет его найти. Как до этого нашёл другого маньяка, охотившегося на школьниц.

— А что, это не совсем так? — спросил Седов, внимательно глядя на гостя. — Или совсем не так?

— Больше я вам ничего не скажу.

— И не надо… Вы можете организовать нам встречу?

— С Камориным? — спросил Канищев настороженно.

— Боитесь лишиться комиссионных? — криво улыбнулся Седов.

— Он даже не оплатит мне командировочных, когда узнает, что мы не договорились на его условиях.

— По какой статье сидел? — перешел на «ты» Седов после паузы, в течение которой внимательно изучал Канищева.

— Не хотел бы вас разочаровывать, — усмехнулся в свою очередь гость. — Я не сидел ни разу. А эти наколки — для понта. Я бывший боксёр. Чемпион области. Это устраивает?

В этот момент в дверь осторожно постучали.

— Одну минуту… — Седов не спускал с гостя взгляда. — Может, скажешь, ваш региональный герой тоже никогда не сидел?

— А как бы он дорос до старшего следователя УВД? — переспросил Канищев.

— Ну да, — кивнул Седов. — Если бы мотал срок, он тебя быстро отучил бы отвечать вопросом на вопрос.

— Саша, ну мы пришли… — послышался голос Любы из-за двери.

— Подождете… — Седов положил руку на плечо Канищева. — Итак, я хотел бы с ним переговорить. Твои интересы останутся при тебе.

— Что-то я не припомню, когда мы пили на брудершафт, — сказал Канищев, отодвинув плечо.

— Можешь не беспокоиться… Ещё выпьем. А что, он, наверно, поддерживает дисциплину, не так ли? Не пьют, не курят, травку не потребляют?

— Категорически! — криво улыбнулся Канищев и снова попытался снять руку Седова со своего плеча.

За дверью послышался шепот.

— Саша, Зине скоро уходить, — снова послышался голос Любы.

— А я говорю: подождёт! — сказал Седов, не отпуская Канищева.

— Неудобно, все-таки вы их позвали… — Канищев снова сделал попытку освободиться.

— Не дёргайся, сынок, тебя еще не бьют, — сказал Седов. — Ну же! Ты ведь боксер. Так покажи, что можешь…

Через мгновение Седов согнулся пополам от мучительной боли в солнечном сплетении. Канищев подошел к двери и открыл ее.

— Саша, что с тобой? — бросилась к Седову Люба.

Канищев, определив расклад, посмотрел на Зину — долговязую, не лишенную привлекательности девицу, которую ещё предстояло раздеть. Если бы не Люба — вполне бы сошла. А так явно проигрывала на фоне подружки.

— Ничего… — Седов попытался выпрямиться. — Живот вдруг схватило. Сейчас пройдет. — Он погрозил пальцем Канищеву. — Предупредить ты меня предупредил, но как-то неубедительно. Я подумал, это так, для понта… Только это ничего не меняет, ясно тебе? Я хочу его видеть.

— Кого? — приоткрыла рот Люба.

— И чем быстрее, тем лучше, — сказал Седов, отстранив её. — Усёк?

Вечером Канищев позвонил Каморину.

— Паша, он хочет тебя видеть, — сказал он, поглаживая одной рукой бедро сидевшей у него на коленях Зины.

— Ты откуда звонишь? — поинтересовался Каморин.

— Из его дома, — сказал Канищев, переглянувшись с Седовым. — Вот он рядом, хочет взять трубку.

— Подождёт. Вы о чём-нибудь договорились?

— В том-то и дело, что нет. Только после разговора с тобой…

— Тогда какого черта ты там околачиваешься? — перебил Каморин.

Седов взял трубку у гостя.

— У меня есть более интересные предложения, — сказал он.

— В гробу я видел и тебя, и твои предложения! — сказал Каморин. — Ну-ка дай ему трубку, я ещё не все сказал.

— Наш разговор не прослушивается, — сказал Седов. — Это на всякий случай говорю, если боитесь.

— Запомни, жмот! — сдерживая ярость, сказал Каморин. — Мне там у вас, в вашей гребаной Москве, некого бояться!

— Ого! — восхитился Седов. — Сразу видно милицейского следователя, измотанного взаимной вежливостью, у которого закончился рабочий день. У меня был точно такой же. Выражался только с семи вечера до девяти утра.

— Сидел? — спросил Каморин после короткой паузы. — По какой статье?

— Не телефонный разговор, гражданин следователь, — хмыкнул Седов. — Что касается запрашивае мой вами суммы…

— То мне ты её выплатишь до последнего бакса, — снова перебил Каморин. — Только тогда будет разговор. Ну-ка дай мне этого коммивояжера…

— Я заплачу вдвое, если завтра же вы будете здесь, у меня, — сказал Седов. — Речь пойдёт о весьма перспективном совместном предприятии.

— Ты что, не понял? — спросил Каморин. — Дай трубку этому… которого ты успел напоить.

Седов пожал плечами и передал трубку гостю. Тот осторожно спустил девушку с коленей.

— Ты, я вижу, успел там загудеть? — спросил Каморин Канищева. — С чего бы? Вроде отмечать ещё нечего, а?

— Хвалёное московское гостеприимство, — сказал Канищев виновато. — Расспрашивали о тебе. Хотят сотрудничать. Пушкина цитировали на этот счет, когда пару бутылок уговорили.

— Какого ещё Пушкина? — недовольно сказал Каморин. — Что ты мне мозги полощешь! Я тебя за чем туда посылал? Вот приедешь и за все расходы мне отчитаешься! Седов снова взял у гостя трубку. — Любаша, пойди свари нам кофейку, — сказал он.

— У вас там девки? — спросил после паузы Каморин.

— Ну, — мотнул головой Седов для убедительности, как если бы на другом конце провода это можно было увидеть. — Я насчёт Пушкина. «„Всё куплю“, — сказало злато. „Всё возьму“, — сказал булат». Помните? В восьмом классе проходили.

— И что?.. — настороженно спросил Каморин.

— Так вот я и говорю. Почему бы им, золоту и булату, не спорить, а объединить усилия? И перейти на «ты»?

— С партнерами, которым доверяю, только на «вы», — хмыкнул Каморин. — Из уважения, которое ещё надо заслужить. Ты хоть знаешь, кто я? С чего вдруг ты ко мне такой доверчивый?

— Догадываюсь, ты человек, с кем лучше дружить, — в тон ему ответил Седов. — Значит, будем считать, что уже пили на брудершафт. И тогда ты — булат. И потому можешь отсечь мне башку. Или закатать срок. На твое усмотрение. Только далековато для этого находишься.

— При случае я тебя везде достану… — проворчал Каморин, но уже без прежней категоричности.

— Ну так что, договорились? — спросил Седов. — Завтра в десять утра?

— Посмотрим, — сказал Каморин. — Девки будут?

— Слушай, не разочаровывай, а? — попросил Седов. — Ну расслабились мы с твоим гонцом по поводу открывающейся перспективы нашей совместной деятельности. Бывает. Но я же по голосу чувствую, что ты своего не упустишь! Что ты мне талдычишь по поводу десяти кусков! Тут о серьезных вещах речь зашла. Цифры другого порядка. Понял, нет?

— Там посмотрим… — сказал Каморин, раздумывая. — Очертя голову такие дела не решаются.

— Время, время… — покачал головой Седов. — Вот наши девушки слушают нас и улыбаются. И стараются не вникать. И на часы посматривают.

— А к слову, — может, для дела понадобится, — что там у вас ещё-то есть?

— В смысле?

— Ну, насчет сауны с девками я понял… Что там у вас ещё, в Москве вашей хваленой?

— Ну… много всего — Москва как-никак, столица нашей родины. «Макдональдс», например…

— Ещё скажи пельменная! Где у вас богатые развлекаются? Ну эти, новые русские?

— Да как-то сразу всего и не перечислишь. Рестораны… бары… казино…

— Ну, этого добра и у нас в деревне хватает. Но ведь есть же у вас что-нибудь этакое, чего больше нигде пока нету?

— Бега. Не волнуют? О! Я тут дуриком залетел — может, и тебе интересно будет — собак стравливают. Собачьи бои. Они вообще-то запрещены, так что всё втихоря, втридорога, но зрелище, доложу я тебе! При мне дамочку одну в истерике на «скорой» увезли.

— Вот-вот, дамочка! С собачкой.

— Ну, не скажи. Дамочка — это я так, к слову. Там все больше мужики толкаются, серьёзные мужики. И собачки серьёзные — стыкаются по олимпийской системе — кого загрызли, тот из соревнований выбыл. Так что только клочья летят. Кровища так и хлещет. К слову сказать, и тотализатор есть. Ты как — мужик азартный? Скоро у них, у собачников этих, чуть ли не всероссийский какой-то сходняк, в Братцевском манеже. Напишут: выставка собак служебных пород. А на самом деле… У-ух, жуть! Устроить тебе? Вот говорю, и слышу: заинтересовался человек. Угадал я? В самый раз тебе, верно?

— Это почему же мне в самый раз, — прервал его наконец Каморин.

— Да кровищи много, — заржал Седов. — Лично я, скажем, не люблю, а тебе, надо полагать, в самый раз. Вон и посланец твой головой кивает.

— А ну, дай-ка ему трубку, — сказал Каморин. — Насчёт собак — подумаю. Насчёт всего прочего… Давай, не тяни из меня жилы. Тебя известят о моём решении… У нас с ним будет свой разговор, не вздумай подслушивать.

Канищев снова взял трубку.

— Когда-нибудь это кончится? — протянула Люба капризно. — Сколько можно… Зине домой давно пора. Саш, скажи ему, чтоб закруглялся…

Седов прижал палец к ее губам.

— Помолчи, не мешай. Сейчас закончим…

— Чуть не забыл, — сказал Каморин. — Там в Москве Костя Мишаков ошивается, слыхал про такого?

— Что-то не припомню… — задумался Канищев.

— У него брат-близнец, как две капли, Дмитрий. Был вчера у меня, кое-что просил. Они ребята перспективные, в спецназе служили. Давно к ним присматриваюсь. Дмитрий прибудет завтра в столицу… Он тебя сам найдёт.

— А ты прилетишь? — спросил Канищев.

— Уже соскучился? — зло обрезал его Каморин. — Тебе легче жить не станет, если прилечу и посмотрю, чем ты там занимаешься. Так вот, разберись с ними на месте. Прощупай. И помни — мне эти близняшки скоро понадобятся. Усек? Повторять не надо? Поэтому к ним — режим наибольшего благоприятствования. А то, смотрю, ты там с московскими бабами заигрался, скоро вообще соображать перестанешь… Ну все, заканчиваем… Поезжай к себе в гостиницу, сиди в номере и жди, когда сам позову.

Вечером в номере Канищева раздался телефонный звонок.

— Здравствуйте, я Мишаков Митя, — послышался в трубке юношеский голос. — Мы тут с братом… Мне передали, что могу к вам обратиться…

— Можешь… — подтвердил Канищев. — Ты в вестибюле? Снизу звонишь? Подожди меня там. Я сейчас спущусь.

Внизу, там, где обычно дожидались своей очереди соискатели гостиничных благ, он сразу увидел обоих братьев Мишаковых. Действительно, как две капли.

Впрочем, всё равно не понятно, что имел в виду Каморин, когда сказал, что у него есть на братьев виды.

А когда он услышал просьбу Кости Мишакова, то на минуту лишился дара речи.

— Однако ствол дорого стоит… — Канищев огляделся по сторонам. Вроде никто на них не обращает внимания. Разве две старушки, до того поразившиеся сходству братьев, что теперь по этому случаю подталкивают друг друга локтями, делясь впечатлениями. — Вы хоть знаете, как с ним обращаться? — спросил он.

Они кивнули. Ну да, вспомнил Канищев, в спецназе служили… Близнецы-то они близнецы, но если Дмитрий усмехнулся, то Костя оставался серьёзен.

Хотя вид у братьев был такой, будто всю последнюю неделю они вообще не спали.

— Так у кого из вас это случилось? — спросил Канищев. — Вы, парни, извините, но я вас уже путаю. А видок у вас обоих — очень переживательный и осунувшийся.

— Он не спал ночами и я из-за него! — шутливо толкнул брата в плечо Митя. — Еще не знаю ничего, а как будто это со мной что-то случилось.

— И часто у вас так бывает? — полюбопытствовал Канищев.

— Через день на третий, — резко ответил Костя. — Так что вы нам ответите?

— Вы меня за горло не берите, — сказал Канищев. — К тому же вы еще сами на мой вопрос не ответили.

— В армии я был снайпером, — сказал Костя. — Брат — гранатометчиком. И если он мазал, я тоже.

— Какая нужна винтовка? — сощурился Канищев. — Вы только не обижайтесь, но дело-то непростое.

— Павел Романович сказал, что вы все устроите, — сказал Митя.

— Он тоже в Москве? — осторожно спросил Канищев.

Братья переглянулись, Дмитрий пожал плечами.

— Карабин Драгунова, — сказал Костя после паузы. — Вам это о чем-то говорит?

Канищев помедлил, прежде чем ответить.

— Жалко мне вас, — сказал он, помедлив. — Вы хоть понимаете, куда лезете? Или куда вас подталкивают? Я сам, как в это болото попал, уже не чаю выбраться, понимаете? Тоже деньги были позарез нужны… Не для протокола этот разговор, не для посторонних ушей. Я не отговариваю. Просто жалко вас, пацанов…

Братья молчали, глядя в сторону.

— Не в деньгах дело, — с угрюмой решимостью сказал Костя, и Канищев удивленно увидел, как у обоих одновременно заходили желваки под скулами.

— А в чём? — осторожно спросил Канищев.

— Этого мы не можем сказать, — твёрдо ответил Костя. Он вообще вел себя, как если бы был старшим из братьев. Хотя разница наверняка исчислялась минутами…

— Всё было обговорено с Павлом Романовичем, — сказал Митя.

— Да это-то понятно… — отмахнулся Канищев. — Но ведь он вам этого не скажет, чтобы одумались, верно? Говорил он тебе, чтобы не лез в это дело? Что лучше бы вам возвращаться домой?

— Он просто понял, что назад для нас пути нет, — упрямо набычился Костя.

— Наверно, потому что вы ему сказали, зачем вам эта винтовка? — предположил Канищев. — Я ведь спрашиваю не любопытства ради… Одно дело её искать, когда понимаешь, что вы, мои земляки, такие молодые, влипнете в нехорошую историю, из которой никогда не выберетесь, а другое дело, когда сам осознаёшь, что по-другому вам никак нельзя…

— Мою жену менты изнасиловали! — сказал Костя дрогнувшим голосом. — Здесь, в Москве. Все, кто были в отделении. Этого достаточно? Можно после этого просто так возвращаться домой? Вы бы вернулись?

Канищев молча смотрел на них. Невольники чести. Жить им, судя по всему, осталось недолго. Каморин использует братьев на все сто, как смертников. У него не заржавеет. Но и отговаривать сейчас, в их состоянии, бесполезно. Винтовка с оптическим прицелом стоит дорого. И расплачиваться им придется собственной жизнью. Этим можно помочь, только достав им хороший ствол. Желательно незамазанный. Который пока никто не ищет. Это продлит им жизнь. Возможно, они даже успеют расплатиться сполна по долгам чести. Во всяком случае, не похоже, чтобы Каморин спешил от них избавиться.

Глава 9

Чурилин щёлкал клавишами компьютера, просматривая файлы. Возможно, его ребята кое-что пропустили в отношении Хлестова. Так, не сидел, не привлекался, в белой армии не служил, родственников за границей не имеет. Вполне в совковом духе: чем грязнее человек, тем чище его анкета. Все, кого он ни спрашивал, морщились от одного упоминания этого имени. Девчонкам, в основном из провинции, этот слизняк (стоит только взглянуть на его фотографию) предлагает стать телезвёздами. И для них он сразу становится сказочным принцем. Главное, такого уродца еще ни разу никто не ушиб! Ни женихи, ни отцы этих дурочек…

Впрочем, кого-то он действительно протолкнул на всероссийский, прежде всесоюзный, экран. Если внимательно присмотреться к открытым им звездам, становится понятно: за каждой стоят большие деньги родителей или сутенеров. Голоса, как правило, нет ни у кого. Как и слуха. Но тем не менее все на слуху. Все в обойме. Как и их благодетель, заработавший таким образом и приличные, бабки, и репутацию делателя звезд, и бычка-производителя одновременно. Хотя последнее, похоже, уже в прошлом… Вот и вчера утром, когда Чурилин позвонил Хлестову домой, ответил голос девочки лет шестнадцати.

— Позови папу к телефону, — сказал Чурилин, несколько запнувшись.

— А он мне не папа… — хмыкнула девушка. — Он моему отцу в дяди годится. — И потом позвала: — Папуля, это тебя! Вот видишь, все говорят, что ты не годишься мне в бой-френды…

Голос «папули» был недовольным. Кто еще смеет беспокоить его в столь раннее время… всего-то час пополудни… Для него, человека богемы, самый сон. Но, узнав, что вызывают в прокуратуру, заблеял, словно невинная овечка.

Ах, это все интриги завистников! А у него их чем дальше, тем больше. Свою налоговую декларацию он заполнил давно, инспектор, милая девушка, проверяла дважды. Свою машину он теперь припарковывает только в положенных местах… А что касается пресловутого черного нала, то его просто заставили! У них, в провинции, бывает только так. Или банк закрыт, или господам артистам пора на самолёт…

Чурилин слушал и улыбался… Вот так же он, еще молодой следователь во времена Андропова, пригласил к себе директора только что открывшегося районного универсама в Тимирязевском районе столицы.

Глядя на него, перепуганного, только что услыхавшего об аресте директоров Елисеевского и «Океана», Чурилин подумал, что лучше обойтись без наводящих вопросов. По заданным вопросам директор поймет, что следствию известно, а что нет. А следствие вовсе ничего еще не знало. Просто началась кампания… Вот и пригласили человека поговорить по душам. И потому душа у него сразу ушла в пятки. Ибо ничего нет хуже неизвестности.

— Вот вам ручка и лист бумаги, — сказал Чурилин бесстрастным тоном. — Садитесь и пишите все, что знаете. Час времени. Хватит?

— Бумаги не хватит… — пролепетал бедный директор.

Задал он тогда работу прокуратуре! На полгода вперед. До самой смерти Андропова.

С Хлестовым это навряд ли пройдет. Публика ныне ушлая. Насмотрелись американских боевиков и сразу требуют адвоката. Правильно требуют, вообще говоря. Все должно быть по-честному. А все равно жаль. Что-то ушло в прошлое с появлением адвоката в самом начале следствия. Те, у кого рыльце в пуху, на первом же допросе обычно кололись только так… Особенно если речь заходила о сообщниках.

Чурилин посмотрел на часы. Запаздывает Игорь Андреевич, однако. А речь всего лишь о беседе на тему убийства в подъезде, где он проживает.

Сейчас бы в самый раз послушать его телефон. Наверно, раскалился. Обзванивает знакомых. Узнаёт заранее, кто таков этот следователь Чурилин. Что ведет и есть ли, в случае чего, на него управа. Однако повод, чтобы это проверить, есть. Клиент запаздывает. Заставляет себя ждать.

Чурилин набрал номер. Так и есть — занято. Он нажал кнопку дозвона и отключил компьютер. С хрустом потянулся в кресле. На улице — зимняя слякоть. И одновременно гололед. Только у нас такое бывает. И не хочется сегодня никуда ехать… Хлестов наверняка сошлется на пробки… Говорят, обзавелся парой дополнительных телохранителей. С этого и начнем, когда наконец объявится.

Чурилин поднял трубку:

— Марина, ты проверила в бюро пропусков, на Хлестова там есть пропуск? Ладно, я подожду… Он уже его получил? Странно, что до сих пор не объявился.

Он положил трубку и отключил дозвон. Хлестов уже здесь. А его телефон до сих пор занят. Живет один после трех или большего числа разводов. Значит, дома наверняка та девушка, с которой Чурилин вчера разговаривал… Старшей дочери Чурилина скоро исполнится семнадцать. Не дай Бог, если найдется и для нее такой вот «папик»… Голову оторвет. И ей, и «папику».

В это время послышался осторожный стук в дверь. Даже не стук, а поскребывание… Ну-ну. Чурилин решил не спешить с приглашением. Стало интересно, что Хлестов предпримет дальше. Важно узнать характер клиента. Способен или не способен открыть дверь, не дождавшись на то разрешения. Он проделывал этот эксперимент и раньше. Помогало, вообще говоря. Особенно в тех случаях, когда клиента еще в глаза не видел. Вот как сейчас…

Дверь скрипнула, Чурилин оторвал глаза от бумаг и встретился взглядом с Хлестовым. Ну да, он и есть. Очень похож на свою фотографию в компьютере. И на свою биографию со всеми своими женами и разводами…

— Я стучался, — виновато затарахтел Хлестов, — наверно, вы не слышали…

— Вы Хлестов Игорь Андреевич? — строго спросил Чурилин. — Да проходите, садитесь. Я давно вас жду…

И когда тот вошел наконец в кабинет, Чурилин смерил его взглядом. Ну да. Именно таким он себе его и представлял. Молодящийся, бодрящийся, вот только животик, возвышающийся над джинсами, немного подкачал… Тщательно выбрит, но это лишь обнажает складки под подбородком и на шее. Пора бы бороду отпускать. И ещё пух на ушах. Длинные лоснящиеся волосы, как у хиппи шестидесятых, дорисовывали общую картину. Весьма неприглядную, надо сказать…

Ну все, строго сказал себе Чурилин. Только объективный подход. Никаких субъективных оценок. Это только помешает. Да, у тебя семнадцатилетняя дочь, но на время об этом придется забыть.

И он даже спрятал фотографию дочки в стол.

— Знаете, зачем вас вызывали? — заставил себя улыбнуться Чурилин.

— Ещё нет, — сказал Хлестов. — Но вы, наверно, расскажете.

— Речь пойдёт об убийстве на лестничной площадке вашего подъезда.

— Ах, это… — В голосе Хлестова сквозило явное облегчение. Мол, я-то думал. Интересно, где он был, пока шёл сюда? — подумал Чурилин. В какие заходил кабинеты? Или просто забрел в туалет? Во всяком случае, он держится увереннее, чем можно было ожидать.

— Честно сказать, не понимаю, какое это имеет отношение ко мне, — сказал Хлестов.

— У вас нет врагов? — спросил Чурилин.

— Нет, — пожал Хлестов плечами.

И его нижняя губа выпятилась от обиды: как можно такое о нем подумать?

— Нет или быть не может в принципе? — спросил Чурилин.

— Похоже на допрос, — насторожился Хлестов,

— Ничуть, — покачал головой Чурилин. — Я же сказал вам: если хотите, пригласите на наш разговор своего адвоката. А вы почему-то предпочитаете консультироваться с работниками прокуратуры.

Он брал Хлестова на пушку. В этом был определенный риск. Дело, как известно, благородное. Хотя и неблагодарное. Но ведь где-то Игорь Андреевич был здесь, в прокуратуре, прежде чем попал к нему в кабинет? Не просидел же он почти полчаса в туалете?

Так и есть. В лице Хлестова мелькнуло что-то вроде озадаченности. Потом — растерянность. Конечно же заходил к кому-то. И теперь старается понять: откуда он, Чурилин, об этом узнал? Или ему передал о незапланированном визите тот, у кого он был? Ничего особенного в этом нет, разумеется…

Но кто-то ведь сказал Хлестову: зайдешь к такому-то в такое-то время. Он тебе все скажет и подскажет. И прояснит ситуацию. Может такое быть? Вполне.

— После убийства вашего соседа по лестничной площадке Кирилла Парфенова, с которым вы совсем недавно поменялись квартирами, вы наняли ещё двоих охранников. Почему?

— Я, как и вы, подумал, что покушались на меня. Хотя врагов у меня нет.

— А друзья? Чьи интересы пересекались бы с вашими?

— Таких сколько угодно. — Посетитель самодовольно усмехнулся. — У вас, полагаю, тоже.

— Ну, где нам, дуракам, чай пить! — хмыкнул Чурилин. — Вы всегда в окружении красивых женщин, у вас, наверно, столько завистников… Не говоря уже о ревнивцах.

— Давайте я попробую сэкономить ваше драгоценное время, — предложил Хлестов. — Я не знаю, кто, вернее, кому я мог перебежать дорогу. А в вашем ведомстве я действительно заходил проконсультироваться к одному человеку, которого мне порекомендовали. На всякий случай. Это противозаконно?

— Нисколько, — пожал плечами Чурилин. — Кстати, можете закурить.

— Спасибо, бросил, — отмахнулся Хлестов. — Это всё, что вы хотели узнать?

— Ещё несколько вопросов в интересах следствия, которые могут оказаться и вашими интересами… Это могло произойти из-за женщины?

— Не думаю, — покачал головой Хлестов. — В основном провинциалки, знаете ли… Приехали покорять Москву. Есть еще подружки крутых людей, но с теми я предпочитаю не связываться. Себе дороже получится. Здесь же, насколько я понимаю, все было весьма серьезно. Киллер действовал профессионально.

— Если не считать того, что он принял за вас кого-то другого. Но вы правы: ревнивцы так себя не ведут. Они, как правило, должны сначала сказать речь, желательно застав вас вместе с неверной супругой.

— Это в кино, — сказал со вздохом Хлестов. — Боюсь, Виктор Петрович, у вас в этом мало опыта. Как правило, все куда менее романтично…

Пожалуй, все, кто его знают, к нему не вполне справедливы, подумал Чурилин, посмеиваясь.

— Всё-таки подумайте, — сказал Виктор Петрович. — Вспомните всех, кто принадлежит к вашему кругу. Есть ли среди них те, в чьих интересах была бы ваша гибель. Или кто вам мало симпатичен, а вы не считали нужным это скрывать.

— Я могу идти? — спросил Хлестов, обозначив попытку, довольно неуклюжую, подняться со стула.

— Ещё только один вопрос, — выставил руку Чурилин, как бы снова его усаживая. — В каких вы отношениях с вашими соседями Парфеновыми — с теми, с кем вы поменялись квартирами?

— Если вас интересует покойный, — осторожно начал Хлестов, — то, как принято говорить, о мёртвых либо ничего, либо хорошее.

— Отнюдь. Сейчас меня больше интересует ваше отношение к его дочери. Ее зовут Галя, если не ошибаюсь?

— Не ошибаетесь, — вздохнул Хлестов. — Уж не знаю, что она вам обо мне рассказывала… Но в любом случае не собираюсь платить той же монетой. Был влюблён. Как мальчишка. Совершал безумства. Готов был убить её жениха. Бог знает, какие звезды с неба ей предлагал… Вернее, с экрана… Готов был на всё! Даже на самоубийство… Если не секрет, что она вам рассказывала обо мне?

— Вопрос некорректный, — покачал головой Виктор Петрович.

— Воображаю… Что у неё на глазах приводил к себе женщин, так?

— Не вынуждайте, Игорь Андреевич, — снова покачал головой Чурилин.

— Ну да, здесь вы задаете вопросы, — закивал Хлестов. — И все-таки. Вы, я вижу, глубоко порядочный, интеллигентный человек. Не то что некоторые. И мне не хотелось бы, чтобы такой, как вы, плохо обо мне думал… Да, приводил! Чтобы разжечь в ней ревность! Бывает такое? У вас ни разу не было?

— Нет… — Чурилин не таясь смеялся. — Даже не представляю себе…

— Я же говорю: вы чересчур для этого интеллигентны. Но знание психологии таких, как я, вам не помешает, не правда ли? В вашей работе, я хотел сказать… А клин клином никогда не пробовали вышибать?

— Смотря в каком плане… — пожал плечами Виктор Петрович.

— В том самом… — махнул рукой Хлестов. — Мы, то есть те, кого общественность несправедливо называет ловеласами, на самом деле несчастные, больные люди! И весьма одержимые, я бы сказал. Так вот мы всегда полагаем, согласно классику, что лучшее средство от женщины — другая женщина… А Галя это превратно поняла, принимая мою гипертрофированную влюбчивость за пошлейший разврат! Может, вы сумеете ей это объяснить? Я был бы вам чрезвычайно признателен…

Чурилин незаметно взглянул на часы. Пора закругляться. Он поднялся с места, давая понять, что беседа закончена.

Хлестов поспешно вскочил, протянул руку для прощального рукопожатия. Рука была потной и вялой.

— И всё-таки, что называется, навскидку! Кто, по вашему мнению, из тех, кого вы знаете, на это способен? — спросил Чурилин, провожая гостя до двери.

Тот, изображая изумление, развел руками:

— Не смею ни о ком плохо думать! Поймите меня правильно!

* * *

Чурилин подошёл к окну. На сей раз Хлестов вышел довольно быстро. «Оглянется или нет?» — загадал Чурилин. Оглянулся. Потом сел в иномарку, где его уже ждали охранники.

…Хлестов был в приподнятом настроении. Все складывалось не так уж плохо. Утром позвонила Ирина, та самая пассия Седова. Напомнила об их прежней договоренности. Ну да, он все помнил, как можно забыть про такую женщину. Говорить ей было нелегко, все знали, что Саша Седов привел к себе в коттедж на Рублевском шоссе молоденькую проститутку и Ирина будто бы сразу дала ему отставку. Из брезгливости, как сказала она кому-то. В таких делах важно, кто это сделает первым. Кто первым выстрелит, скажем так. Седов опередил Ирину. Наверно, знал, что она вот-вот его бросит. И потому искал ей замену. И вот — нашел. Буквально первую попавшуюся. «Бог знает, где он ее откопал», — говорили общие знакомые. «Не знаю, не видел, — пожимал плечами Хлестов. — Одно знаю наверняка: на кого попало он не бросится!»

Итак, Ирина, снедаемая ущемленным самолюбием, хочет отыграться? Или все-таки попробовать себя на эстраде? Девка видная, даже чересчур. Такая, чуть обозначится успех, сразу забудет, кому и чем обязана. Только её и видели… Мы это проходили, рассуждал про себя Хлестов. Поэтому — не все сразу. Сердечные огорчения побоку, дело есть дело. Сначала — постель по полной программе. Сначала проверим ваши возможности в этой сфере общечеловеческой деятельности, потом все остальное…

Душа просто пела в этот день. К тому же вчера успел договориться с банком «Куранты» насчет кредита. Надо отдавать старые долги. Он, можно сказать, в долгах по уши, а расходы только увеличились. Одни охранники сколько стоят…

Но в банке он подал это иначе: деньги нужны для искусства. И вообще для такого благого дела, как поддержка молодых талантов. Помогло: сам председатель правления банка Киевский Наум Семенович ему посочувствовал и обещал оформить кредит послезавтра. Для нашего времени чересчур что-то стремительно, но ведь никто их не подгонял. Его дело — опередить Седова, который, по слухам, тоже пасется где-то там, возле сейфов «Курантов»…

Вот чёрт, сразу не подумал… Ведь Седов его конкурент, правильно? Как раз об этом его и расспрашивал следователь: есть ли у него конкуренты? К тому же Седов мотал срок… Был момент, ему, Хлестову, тогда до смерти стало обидно — почему все в этой жизни, особенно бабы и бабки, достается таким, как Седов? И он подал сигнал как честный коммунист: мол, не могу молчать. Не в прокуратуру, нет, всего-то в родной партком. А Седов встал в позу, отказался явиться на заседание, куда его пригласили… Формально он прав: что делать там не члену партии? (Хотя вполне мог бы прийти, послушать товарищей, пообещать исправиться… И все бы прикрыли…)

А сегодня Седов тоже собирается поощрять искусства и литературу. Плюс кино. Хотя кто сказал, что литература и кино не относятся к искусствам? Этот вопрос вчера ему задал председатель правления банка Наум Семенович Киевский, придержав над соглашением свой «паркер». Он вспомнил по этому случаю известное: из всех искусств для нас важнейшим является кино. Помните, кто это сказал? «Еще бы! — сказал Хлестов. — До сих пор мороз по коже, как вспомню…» А сам лихорадочно припоминал, кто? Наполеон или Черчилль? Хотя Бонапарт сразу отпадает. Какое могло быть при нем кино? Уж это-то он знает…

Наум Семенович задумчиво посмотрел на него и сбавил сумму кредита на десяток «лимонов»…. Вот во что может обойтись незнание общеизвестного! Игорь Андреевич потом позвонил поздно вечером одному режиссёру, клянчившему деньги на фильм, и спросил, кто автор этого столь известного афоризма.

«А на картину дашь?» — спросил режиссёр. «Спрашиваешь… Как только, так сразу, — сказал Игорь Андреевич. — Так знаешь или не знаешь?»

И весьма удивился, услыхав имя автора, про которого хотя кино и снимали, но сам он его вряд ли посещал… Всё некогда и некогда. Мировую революцию надо двигать. Потом — нэп…

Когда Игорь Андреевич подъехал к дому и машина остановилась возле подъезда, охранник, сидевший впереди, вылез и распахнул перед ним дверь. Место, где остановилась машина, было неудачным — сплошной лед. Поэтому когда Игорь Андреевич начал выбираться из машины, то сразу же поскользнулся и упал охраннику на руки. Это его и спасло. Но не спасло охранника. Первая пуля прошила дубленку Игоря Андреевича в сантиметре от тела, вторая, прямо над его головой, с чмокающим звуком разворотила бронежилет охранника. Игорь Андреевич тонко закричал, завизжал, почувствовав на своем лице горячую кровь, и, решив, что попали в него, упал на спину так, что раненый телохранитель, застонав от боли, рухнул сверху, невольно прикрыв собой хозяина.

— Вон он! — закричала какая-то женщина с балкона, указывая в сторону проходного двора, куда побежал, пригнув голову, какой-то парень в черной вязаной шапочке и темно-коричневой кожаной куртке. И все другие женщины, бывшие во дворе, очнувшись от шока, стали кричать и показывать пальцем в ту же сторону. Один охранник взялся помогать Игорю Андреевичу подняться, другой побежал в сторону проходного двора. Вскоре он вернулся. Безнадёжно махнул рукой: ищи-свищи…

Игоря Андреевича ещё долго трясло, просто зуб на зуб не попадал. Казалось, холодная, только что прикоснувшаяся к его телу смерть всё ещё не отпускала, не торопилась разжимать свои объятия.

Глава 10

Каморин почти ничего не пил, только слушал, пристально разглядывая Седова. Даже присутствие Ирины не могло отвлечь его внимание. Каморин не был похож на человека, которого можно расслабить, если он сам это не пожелает.

В ресторане было тихо, посетителей немного, так что разговору никто не мешал… Седов время от времени переглядывался с Ириной. Ему было важно, как она воспринимает их нового знакомого.

Ирина чуть заметно пожимала обнаженными плечами. Сегодня она выполняла представительские функции. Дополняла имидж своего спонсора и благодетеля. И потому он продолжает ее содержать. Как и эту шалашовку, которую Альча — теперь она, уже не спрашивая согласия, называла его только так — держит у себя на Рублевском шоссе для других целей. И тут ничего не поделаешь. Ему нужна была свобода от одной женщины, и потому он завел себе другую. Это Ирина хорошо понимала. Она и раньше чувствовала, что вяжет его по рукам и ногам, что не надо бы так, поскольку этот бывший уголовник с высшим гуманитарным образованием способен отгрызть себе лапу, лишь бы вырваться из капкана, что рано или поздно это произойдёт… И вот — случилось.

Седов, он же Альча, попросил её присутствовать на этой деловой встрече. До сих пор он не раз и не два использовал её в этом качестве, когда речь заходила о каком-нибудь чиновнике из мэрии, чересчур много запрашивающем.

Чиновник при виде Ирины пускал слюни, начинал рассказывать что-нибудь о своем трудном детстве в отстающем колхозе, где собирал колоски…

Теперь он собирает иконы и картины старых мастеров, только подлинники… И не соблаговолит ли божественная Ирина Георгиевна как-нибудь осмотреть его коллекцию? Ирина пожимала своими точеными плечами, отчего у мужчин, она знала это точно, останавливалось дыхание, лукаво поглядывала на невозмутимого Седова и после хорошо выдержанной паузы давала понять, что все возможно… Если Александр Петрович, которому всегда некогда, доверит ее честь и безопасность своему новому другу и отпустит ее одну. А доверие Александра Петровича зависит сами понимаете от чего…

И распалённый собственными фантазиями чиновник сбавлял цену. Как правило — не намного. Тонкие брови Ирины поднимались от удивления. Трудно поверить, что столь респектабельный мужчина, с которым она только что, на глазах своего опекуна, обменялась визитками, такой скупердяй!

Чиновник пыхтел и обливался потом, уныло прикидывая, скольких благ он лишится, если пойдет навстречу обладателю столь привлекательной женщины, но отступать не хотелось, и рано или поздно он сдавался. И уже смотрел на «божественную» глазами победителя аукциона, которого принудили заплатить слишком высокую цену.

Этот Каморин — совсем другое дело. Волк — так она скажет Седову, когда Каморин отойдёт на пару минут и оставит их наедине. И личной преданности от него не жди. Во всем видит только свой собственный интерес… Это тебе не Леха с его шпаной.

— Ты, кажется, собиралась куда-то звонить? — спросил Седов у Ирины, почувствовав, что Каморин начал проявлять нетерпение.

— Ах, да… — Она посмотрела на часы. — Я только на одну минуту. — При этом она смотрела на Каморина, будто спрашивая разрешения у него.

— У вас есть сотовый… — В глубоко посаженных тёмных глазах Каморина мелькнула усмешка. — Вон в том кармане.

— Ничего, — спокойно сказал Седов. — Это лишь повод, чтобы нам можно было вдвоем кое-что обсудить. В следующий раз придумаем что-нибудь поумнее. — И недовольно посмотрел при этом на Ирину.

Давно она не чувствовала себя столь растерянной. Этот провинциал просто на дух ее не переносит! В ситуациях, когда другие мужики перед ней млеют и блеют, он чуть ли не хамит! Либо ведет себя так, будто ее здесь нет… Отсюда недовольство Альчи, который боится, что клиент, о котором было столько разговоров, сорвется с крючка.

— Не с того мы разговор начали, тебе не кажется? — спросил Каморин, когда они остались вдвоем.

Седов молча кивнул и передал ему под столом туго стянутую пачку стодолларрвых купюр.

— Предоплата? — спросил Каморин. У него по-прежнему был недовольный вид. Как будто его покупали.

— Аванс, — сказал Седов. — Можешь не пересчитывать.

— А почему твоя баба зовет тебя Альчей? — спросил Каморин.

— Потому что я это ей позволяю, — ответил Седов. — Не о том мы с тобой толкуем, тебе не кажется?

Каморин не ответил, сделал затяжку, пустил дым к потолку.

— Ты бывший уголовник, я — следователь милиции. О чем мы можем толковать?

— Значит, поймём друг друга, — упрямо мотнул головой Седов.

— Так зачем позвал в Москву, Альча? — спросил Каморин, наблюдая, как кольца дыма, одно за другим, поднимаются вверх.

— Обидно видеть, когда такие люди околачиваются в глубинке, только зря теряя время.

— Что, не на кого стало здесь опереться? — усмехнулся Каморин. — А как же твой подельник Леха? Седов молча смотрел на него.

— И про Лёху знаешь? Откуда?

— Откуда следователь УВД может знать про уголовника, на которого уже пулю отлили? Хотел бы, кстати, привлечь его по статье за убийство с отягчающими обстоятельствами. Прислал к нам в Челябинск мокрушника, а у нас свои без работы сидят. Словом, этот придурок влез на чужую территорию, где давно всё схвачено, расставлено и расписано. На мою территорию, чтобы было совсем понятно. И перестрелял там со страху чуть не целую свадьбу, хотя подстрелить требовалось только жениха…

— В том-то и дело… — махнул рукой Седов. — Сплошной брак в работе. Раньше такого не было. Вчера опять дал промашку. Уже второй раз по одному заказу. Хотя я его об этом уже не просил. Представляешь, послал мазилу по второму разу, якобы чтобы дать возможность исправиться… Воспитывает он их так, Лёха. Представляешь? А только твой Канищев — кто он там у тебя: временный поверенный полномочный представитель? — ничуть не лучше. Много вопросов задает. Все знать желает, и даже больше того…

Каморин щурился, глядя сквозь сигаретный дым на Седова.

— Ну и что в итоге? Хочешь, чтобы я на тебя работал? За Лёхой твоим подчищал? Это будет стоить очень дорого. И еще большой вопрос, стоит ли оно того. Этот, как его, Хлестов, кажется, — неужели он стоит той пули, которую в него выпустят?

— Сколько? — нахмурился Седов.

— Ещё узнаешь… Когда, как золотая рыбка, пойдёшь ко мне в услужение. Так что ты мне хотел предложить? Перебраться в столицу?

— Не в этом дело… — Седов был явно встревожен. — Бабки ты взял. Теперь говоришь, что мало. Это как понимать?

К ним подошёл официант:

— Извините. Там ваша дама нуждается в помощи… Там, внизу, возле гардероба…

Опять, подумал Седов, вставая. Опять кто-то прицепился. Просто несчастье какое-то — оставлять Ирину одну.

— Нужна помощь? — спросил Каморин, давя сигарету в пепельнице.

— До сих пор обходился… — пробормотал Седов, отбросив салфетку. Он быстро спустился вниз. На этот раз все было куда серьёзнее, чем обычное приставание. Несколько кавказцев обступили Ирину возле большого зеркала напротив раздевалки.

Одни, совсем уже пьяные, лезли обниматься, совали деньги, другие, помоложе и потрезвее, молча тащили ее за руки на выход из ресторана.

Сбегая вниз, Седов вспомнил, что кавказцы сидели напротив и пялились во все глаза, делая ей какие-то знаки… Ирина яростно, с матом, чего он прежде в ней не подозревал, отбивалась, но это распаляло «чурок» еще больше. Только гардеробщица кричала и звала на помощь, а молоденький милиционер, на которого нападавшие уже не обращали внимания, поскольку отняли у него рацию и пистолет, растерянно пытался их урезонить. Немногочисленные зрители боязливо оглядываясь, норовили поскорее прошмыгнуть мимо.

— Саша! — отчаянно закричала она, увидев сбегавшего Седова.

Это на мгновение, не больше, остановило кавказцев… Седов бросился на них, раздавая удары направо и налево, получая их сзади, сбоку, по голове…

Кавказцы что-то кричали по-своему, гортанными голосами, похоже зовя соплеменников на подмогу. И они появились с улицы, где, очевидно, в ожидании скорой развязки уже сидели в машинах. Седов изнемогал под натиском превосходящих сил, его удары слабели; он уже увидел, как блеснул нож в руке юнца лет шестнадцати, потом еще один, отчего гардеробщица заорала благим матом, а Ирина начала оттаскивать его, с разбитым лицом, в сторону…

И вдруг стало свободнее, Седова уже никто не бил, нападавшие разом подались назад, пряча ножи…

Сквозь кровавую пелену Седов различил Каморина, стоящего вполоборота к нему в такой низкой стойке, как будто он вот-вот должен рухнуть. Руки и ноги его мелькали с необыкновенной скоростью — Каморин раздавал удары направо и налево с точностью и быстротой робота-кикбоксёра… Было что-то неприятно-жестокое, что-то звериное во всей его повадке, и Седов, радуясь, что Каморин бьёт его врагов, в то же время смотрел на него с некоторой опаской: да, такому поперёк дороги лучше не вставать… Он вдруг заметил, что двое кавказцев перемигнулись, один из них, желая подловить Каморина «на тычок», подсел под него сзади, почти упал в ноги, а второй прыгнул, размахивая ножом, чтобы если не толкнуть Каморина на подсевшего, то заставить его шагнуть назад и оступиться. Седов видел однажды, как таким способом завалили здоровенного пахана в лагере — прием был беспроигрышным. С обомлевшим сердцем он уже открыл было рот, чтобы предупредить Каморина, но с изумлением увидел, как тот, перенеся тяжесть тела с одной ноги на другую, оказался боком к тому, что нападал, и лицом к подсевшему. Можно было подумать, что у него на затылке запасные глаза. «Зверь, зверь!» — говорил про себя Седов, упоенно глядя, как один из нападавших валится с разбитой в кровь головой на пол, а второй, что был с ножом, летит к окну, к огромной ресторанной витрине. Зазвенело выбитое задом стекло, раздался где-то на улице звук милицейской сирены, и кавказцы, впервые после Чечни осознавая себя разгромленными, рванули на улицу, уволакивая с собой двоих совсем не стоящих на ногах…

Каморин наклонился и поднял чей-то нож. Поднял как профессионал — за кончик лезвия. Он не терял зря времени. Милиция все равно уже здесь, хотя бы в лице посрамленного милиционерика, лишившегося разом всей своей боевой амуниции, кроме обмундирования, и теперь с восторгом взиравшего на человека, остановившего кавказскую экспансию на пороге вверенного его охране ресторана.

— Приобщи, — сказал Каморин онемевшему от восторга милиционеру, не обращая внимания на ликующую от восторга публику. Хотя это тоже можно было счесть рисовкой.

— Однако мы не закончили наш разговор, — сказал гость Седову, которому Ирина вытирала кровь с помощью носового платка.

— Вы же видите, в каком он состоянии! — зло сказала она. Ее почему-то так бесила спесь Каморина, что особых восторгов по поводу его подвига она не испытывала. Тоже мне Ван Дамм нашелся, подумала она. — Лучше проводите его в мужской туалет и помогите там…

Её всё ещё трясло мелкой дрожью, которую она никак не могла унять.

Он пристально посмотрел на нее, быть может впервые за весь вечер, потом так же молча кивнул и, взяв Седова под руку, препроводил его в мужскую комнату.

Там Седов внимательно посмотрел на себя в зеркало. Ну и рожа.

— Скоро здесь будут мои коллеги, — сказал Каморин, оглядываясь, — а мы не закончили наш разговор.

В дальней кабине послышался шум спускаемой воды. Оттуда вышел пьяненький старик швейцар в форменной фуражке, сдвинутой на затылок.

— Это кто коллеги? — спросил он грозно и погрозил пальцем. — За оскорбление при исполнении знаешь что бывает?

Потом махнул рукой и проследовал на выход.

— Не здесь же мы будем обсуждать… — Седов проводил старика глазами, заметив вдруг взгляд, которым смотрел вслед подвыпившему служителю Каморин. Казалось, он еще не отошел от показательной драки с сынами Кавказа.

— Эй, брось… Ты даже этого одуванчика убить готов… Так сколько ты хочешь сверх десяти кусков?

— Не здесь, — покачал головой Каморин. — Я обязательно назову сумму, но сначала выйдем отсюда.

Он окинул Седова критическим взглядом.

— Ну как, сойду за потерпевшего? — усмехнулся Александр Петрович.

— Скорее за не умеющего драться, — хмыкнул Каморин. — А еще собираешься со мной сотрудничать на равных. Будешь мне доплачивать как телохранителю. А своих — уволишь. Где они, кстати?

— У меня всего один, — нахмурился Седов. — Он же водитель. До сих пор я вполне обходился без его помощи. — И оглянулся, высматривая Ирину.

— Это заметно… — кивнул Каморин, на выходе из туалета пропуская Александра Петровича впереди себя. — Дерешься, как в лагерном бараке после отбоя, когда тебе устроили темную.

— Бывало и так, — удивился Седов, остановившись. И вдруг перешел на «вы». — Вы-то откуда знаете?

— Профессия такая, — напомнил Каморин, когда они поднимались по лестнице. — Воспользовавшись служебным положением, я предварительно навел о тебе справки. Знаю о твоем примерном поведении и старательном труде на благо Родины в местах заключения. За это тебе скостили срок.

— Тут мы действительно не на равных! — раздражённо сказал Седов, снова оглянувшись. — Вы знаете обо мне больше, чем я о вас.

— Ничего удивительного, — сказал Каморин. — Потому что ты нуждаешься во мне больше, чем я в тебе.

Это верно, подумал Седов, продолжая оглядываться. Ирины по-прежнему нигде не было видно. Наверно, приводила себя в порядок в дамской комнате. Зато посетители и официанты, окружив милиционера, продолжали обсуждать случившееся и с интересом посматривали в сторону Каморина и Седова.

— Но я мало знаю о том, что здесь происходит. Прежде чем зазывать меня в столицу, вы, здешние, должны были мне сказать, кто в Москве хозяин. Чтобы я мог понять, куда попал. Не может быть, чтобы такового не было — настоящего, без дураков. Хотя, возможно, он сидит дома на пенсии и разводит золотых рыбок. А по телевизору его никогда не показывают.

— Есть такой… Хотя их на самом деле несколько, поделивших Москву. Так вот у них, у поделивших, есть координатор. Все зовут его Григорий Теймуразович. Без фамилии. В определенных кругах имеет кличку Тамада. Но чаще его называют уважительно, по имени-отчеству. Вот скажите, если все знаете, вам это имя о чем-то говорит?

— Нет, — покачал головой Каморин, — но как раз тот факт, что я его не знаю, может и означать, что человек он весьма серьёзный.

— Дома он не сидит и рыбок не разводит, — продолжал Седов. — Работает в мэрии, большим начальником…

— Ого! Тогда он тем более мне интересен, — сощурился Каморин. — Как серьезный конкурент.

Седов не ответил, только высоко поднял брови, коротко взглянув на него. Что за планы, прости Господи, вынашивает этот самоуверенный тип? Покорить Москву? Еще один Наполеон.

— Нам пора, вам не кажется? — сказал он. — Ирину теперь не дождёшься…

— Пойдём… — сказал Каморин. — Зачем она тебе сейчас? Она, как я понимаю, должна производить впечатление на твоих партнеров по переговорам. Произвела. Вполне. В отличие от тебя. И потому ты правильно сделал, что её отослал.

Нет, с Лёхой куда проще, подумал Седов. Этот берёт за горло, как бульдог. Впрочем, похоже, всё это оттого, что знает себе цену. И потому адекватен. С ним будет работать сложнее, но продуктивнее… Там посмотрим, как говорит, Леха.

Но переговорить им не дали. Вскоре к столику подошли милиционеры из вызванного наряда. Каморин показал им свои документы, и этого оказалось достаточно. Потом вернулась наконец Ирина. Каморин еще раз внимательно посмотрел на нее. Почувствовав смущение, она взяла Седова под руку.

— Идёмте куда-нибудь в другое место, — сказала она. — Здесь уже вам не дадут поговорить.

Они поднялись из-за стола и направились на выход.

— В другом месте к вам будут точно так же приставать, — каменно улыбнулся Каморин, отчего вокруг его глаз возникли резкие морщинки, как трещины на стекле от удара камнем.

— Это комплимент? — спросила она, глядя в спину Седову, передающему гардеробщику номерки.

— Констатация факта, — сказал он. — Но я готов соответствовать, если снова возникнет такая необходимость.

— В драке вы искуснее, чем в беседе с дамой, — заметила она. — Они вас даже не поцарапали.

— Просто я никогда не имел дела с такими дамами, — сказал он. — А вот с партнерами приходилось работать куда более подготовленными. В этом все дело.

— Это вы называете работой? — удивилась она.

— О чём вы тут беседуете? — подозрительно спросил вернувшийся с одеждой Седов и подал Ирине шубу.

— Мы сейчас сообща пришли к выводу, что с этого дня Ирина будет сопровождать только меня. Поскольку нуждается в надежной защите. Это и есть мое условие нашего сотрудничества, та самая надбавка к оплате моих услуг, о которой мы говорили.

Ирина даже приоткрыла рот. Просто замерла, так и не продев руку в рукав шубы, которую держал Седов.

А что, подумала она, немного успокоившись. Альча завел себе эту девку, а я должна себя блюсти? Почему бы не завести себе этого Шварценеггера? Хотя бы на время. Чтоб этот кобель знал: я ему не кукла.

Глава 11

— Начнём с Кравцова, — сказал Костя. — Только сначала я должен увидеть его, а он меня. Лицо в лицо. Пусть узнает за что.

— Ты с ума сошёл! — охнула Таня. — Ребята, не позволяйте ему! Одумайтесь, пока не поздно… Митя, Валера, скажите ему!

Все сидели на кухне, пили чай, изредка поглядывая в сторону маленького телевизора, где всем довольные люди самозабвенно развлекались, искренне полагая, что зрители развлекаются вместе с ними.

— Раньше ты по-другому говорила, — сказал Костя.

— Это всё эмоции, — отмахнулась Таня. — Я, как все мы, была под влиянием того, что случилось с Ленкой… Как представлю себе, что этот неандерталец потащил бы и меня… Но ведь уже ничего не изменить, понимаете? Зря, что ли, говорят: время лечит?..

— Просто это случилось не с тобой, — сказал муж. — Вот и все. Потому ты и выступаешь. А ведь могло случиться и с тобой!

— О чём ты говоришь?! — взорвалась Таня. — Ты что, хочешь, чтобы твой лучший друг сам попал под пулю? А ты, Лена, ты представляешь себе, что он может из-за тебя погибнуть?

Лена положила ладонь на Костину руку и погладила её.

— Может, и в самом деле не надо, Костя? Нет, ну правда… Да чёрт с ним, в конце концов, с мразью этой!

Костя сидел неподвижно, смотрел прямо перед собой насупясь и каменно молчал.

— Я сегодня же перееду отсюда, — наконец открыл он рот. — Ты поедешь домой, к матери. Митя тебя проводит.

— Нет, я с тобой останусь, — выдавил сквозь зубы Митя.

— Ерунду ты, Костя, говоришь, — возразил Валера, искоса взглянув на жену. — Куда это ты, интересно, поедешь… Что, будешь таскаться со своей винтовкой по всей Москве? Главное — сейчас срок регистрации не продлевать. Тогда вы для всех как бы уехали. А вот тебе, — повернулся он всем корпусом к жене, — уезжать надо. На время, пока ребята дело не сделают.

Она пожала плечами, усмехнулась невесело:

— Можно подумать, я кому-то мешаю. Между прочим, пока что я тут хозяйка, ясно тебе? И нечего на меня давить, а то завтра же пойду в милицию и всё расскажу, что вы тут затеяли, понятно?

Голос Тани задрожал, она вдруг расплакалась, обиженно оттолкнула мужа, когда он попытался обнять ее за плечи.

Валера виновато посмотрел на Костю:

— Ты не думай, никуда она не пойдёт.

— Не пойду, да? — Таня вскочила на ноги. — Да я прямо сейчас туда позвоню! Для вашей же пользы! Пока вы никого не убили… Хоть сами живы останетесь…

— Звони. — Муж снял с холодильника стоявший там телефонный аппарат и поставил перед ней на стол. — Прямо сейчас… — И придержал рукой Костю, попытавшегося было подняться с места. — Пусть… Ну!

— И позвоню… — всхлипывая и шмыгая носом, Таня принялась набирать номер. — Думаешь, не смогу?.. Алло, это милиция? Соедините с сорок четвёртым отделением… — И вдруг, встретившись взглядом с расширившимися, полными слез глазами Лены, швырнула трубку и опрометью выскочила из кухни, сдерживая рыдания. Лена кинулась за ней.

Ребята сидели вокруг стола как закаменевшие.

— Я пойду один, — после паузы сказал Костя брату и прислушался к голосам, доносящимся из-за стены. — Мне нужен твой пистолет.

— А если не получится? И тебя убьют? — спросил брат. — И для чего тогда винтовка?

— Если меня убьют, воспользуешься ею ты. Этот гад должен знать — за что. Имеет он такое право? Хоть перед смертью?.. Ты когда-нибудь стрелял из винтовки?

— Я стрелял… — напомнил Валера. — В огневом городке, вместе с тобой, забыл?

— Он, — указал Костя на брата. — Он пойдет после меня. Пока его не заметут или не шлёпнут. И только потом ты, если не передумаешь. Пока их всех, пятерых… — Костя замолчал, словно захлебнувшись переполнявшей его ненавистью.

…Утром они вышли из дома втроём — Костя, Митя и Лена. На полпути Костя вдруг остановился и внимательно оглядел брата.

— Не надо бы, чтобы нас вместе видели, — сказал он. — Зря только обращаем на себя внимание сходством… А особенно тем, что даже одеты одинаково, как в детдоме. Ты знаешь что? Ты давай иди вперед, а дальше действуй, как договаривались…

Митя кивнул и пошел вперед. Костя критически посмотрел ему вслед.

— Зря я это затеял… — сказал он вполголоса. — Надо было его дома оставить. Но если меня убьют, выйдешь за него, ясно?

Лена дрожала от озноба. Все эти дни она никак не могла унять внутреннюю дрожь. Он посмотрел на ее бледное, с синевой лицо.

— И тебя тоже зря взял, — вздохнул он и обнял её за плечи.

— А вдруг ты ошибешься, — сказала она. — Ты же его видел в бинокль, в форме.

— Ну ладно, — Костя решительно привлек жену к себе. — Что мы действительно все об одном да об одном… Скорее бы. А то затянулось… Да и тебе в больницу пора.

— Мне уже лучше… — Она положила голову на его плечо. — Правда, я не вру. Уколы хорошие, спасибо Тане… Выделения почти прекратились. И болит только вечером или когда сумку подниму… — и вдруг оборвала сама себя. — Я хочу быть с тобой при этом, понимаешь?

…Капитан Кравцов жил неподалеку от метро «Выхино». Они рассчитали время, когда он должен был вернуться домой с дежурства, и Костя решил дождаться его у подъезда.

— Ты только близко не подходи, — сказал Костя жене. — От тебя всего и нужно-то, чтобы ты его узнала. Чтоб без ошибки. И всё. Дашь сигнал, если это он.

Они уже знали, что Геннадий Кравцов должен приехать на своей «Ниве» к самому дому. Там, возле подъезда, Костя и собирался к нему подойти, а после выстрела скрыться ближайшим проходным двором на соседней улице.

Мите тем временем отведено было находиться в пивном баре в трех кварталах от места события. И постараться как следует запомниться посетителям на тот случай, если кто-то покажет на его брата как на стрелявшего в Кравцова.

Свидетелей тому, что покушавшийся в это время находился у всех на виду совсем в другом месте, окажется куда больше… И доводы их будут весьма убедительными.

Таков был их план.

Кравцов подъехал к своему дому почти минута в минуту, как они и рассчитывали. Как если бы заранее условились с ним о встрече. Костя на мгновение встретился глазами с Леной и отвел взгляд, покачав головой. Нет, по-другому уже ничего не будет.

Не спуская взгляда с машины Кравцова, он постарался периферическим зрением осмотреть двор. Рядом оживленная автотрасса. Какие-то бабки что-то оживленно обсуждают, сидя на скамейках на детской площадке. До них метров пятьдесят. Рядом играют, носятся их внуки… Пистолет Макарова, если стрелять из рукава, особого шума не произведет. Будет похоже на выхлоп автомобильного двигателя, к которым здесь наверняка привыкли.

Кравцов выбрался из машины, по-хозяйски обошел ее, осмотрел и пнул ногой колесо. Костя сразу узнал его, хотя видел всего лишь раз, — узнал по несколько сутуловатой и упругой осанке тренированного боксера. И пожалел, что не оставил Лену дома…

Он вопросительно взглянул на нее, стоявшую возле торгового киоска, делавшую вид, будто изучает выставленный товар. Теперь, по плану, она должна была снять варежку и полезть в карман за кошельком, если это тот самый Кравцов… Однако Костя теперь в ее сигнале не нуждался, он двинулся с места, на ходу закуривая сигарету, стараясь в сторону Кравцова не смотреть. Теперь, по плану, должна была быстро уходить отсюда Лена, но краем глаз Костя заметил, что она как-то странно замерла на месте. Варежку сняла, но за кошельком не полезла… И вдруг отчаянно замахала ему рукой.

Только тогда Костя посмотрел на Кравцова и увидел, как тот присел, разведя руки в стороны, а к нему со стороны детской площадки бежит мальчик лет пяти… Следом за мальчиком, переваливаясь и держась рукой за поясницу, шла старуха.

— Бабушка, папа приехал! — крикнул, обернувшись к ней, малыш, отчего споткнулся, но его тут же подхватили и подняли высоко вверх отцовские руки.

Зря я ее взял с собой, подумал Костя, глядя на застывшую на месте Лену. В следующий раз останется дома. Теперь снова начнутся сомнения и угрызения… Костя с ненавистью смотрел на Кравцова, который шел с сыном за руку, поддерживая другой рукой старуху, судя по всему мать.

А у Лены детей уже не будет. Это сказала знакомая Валеры из женской консультации. И сын никогда не встретит его, Костю, после работы вот так же, радостным криком.

…Всю ночь он проворочался, будучи не в силах заснуть. И Лена, он чувствовал, тоже не спала. Похоже, беззвучно плакала, повернувшись к нему спиной. Он обнял ее, провел пальцами по ее лицу. Так и есть. Плачет, стараясь, чтобы он не услышал.

— В следующий раз я пойду с одним Митей, — шепнул он ей на ухо.

Она замерла, напряглась.

— Может, все-таки не надо, — сказала она. — Ты же видел, у него сын, мать… Неужели ты сможешь убить его у них на глазах? Он ведь меня не убил, я ведь живая…

— Он убил наших детей, — прошептал он свистящим шепотом. — Двоих… Забыла уже?

Она это помнила, Костя не раз говорил, что у них будет двое детей, не меньше. Мальчик и девочка.

— Господи, ну как ты не поймешь… — вздохнула она. — Раньше я боялась только за тебя, а теперь думаю и о том мальчике, его сыне… Понимаешь? Наши ещё дети не родились, а он уже живет.

— И мразь живет, — сказал Костя, прижимаясь к жене.

— Костенька, родненький, я очень благодарна тебе за то, что не бросил меня, не отвернулся… Но если ты это сделаешь на глазах мальчика, я ведь возненавижу тебя! Мне Таня уже предлагала выбросить ваше оружие, когда вы куда-нибудь отойдёте… Ведь со мной уже всё в порядке, я начинаю бояться за тебя, за того мальчика, а ещё недавно мне было все равно, понимаешь?

— Ладно, — сказал он, подумав. — Так и быть…

— Правда? — Она резко повернулась к нему. — Ты передумал?

Даже в темноте было заметно, как она засияла от радости.

— Да, — сказал он, досадуя на её неуместную и оскорбительную для него радость. — Я убью его в другом месте. Когда он будет на дежурстве.

И снова стало заметно, как померкло ее лицо. Потом она снова подняла на него глаза.

— Возможно, я чего-то не понимаю… — вздохнула она. — А только я знаю, ты по-другому не можешь.

— А ты все время об этом забываешь, — сказалэн. — Мне с ними тесно, понимаешь? Или я, или они. Вот и выбирай. Послезавтра он снова выходит на службу. Я пойду туда с одним Митей. Вот его не надо уговаривать. Он — это я.

— А я — это не ты… — виновато произнесла она. — Это ты хотел сказать? Что он тебя понимает, а я нет? И потому я не хочу, чтобы ты убивал, а он хочет, это ты хотел сказать?

— Ты мне жена. А он брат-близнец, — сказал Костя, погрузившись лицом в ее пахучие волосы. — И хватит об этом… Лучше скажи, как у нас с деньгами. Сидим у них на шее, и ножки свесили.

— Вот именно, — подхватила она. — Я могу завтра продать свой перстень. Купим билеты и уедем домой! Вот увидишь, дома всё будет видеться по-другому. И ты успокоишься… И никто ничего не узнает.

— Я это знаю, я! — закричал он, поднявшись в постели. — И этого достаточно! Вот ты и поедешь домой, одна! И чтобы тебя здесь послезавтра уже не было!

— Тише… Ты всех разбудил… — сказала Лена.

В другой комнате, где спали хозяева, зажегся свет.

— Господи, кончится когда-нибудь этот кошмар… — донесся до них приглушенный стон Тани.

Потом забубнил что-то Валера, увещевая ее и успокаивая.

— А если мне это уже надоело! — громко сказала Таня. — Если я каждый день жду, что к нам придет милиция с обыском!

— Ну и слышимость здесь… — виновато шепнула Лена и прижалась к Косте. — Ну извини… Только я всё равно не позволю тебе это сделать, — твёрдо сказала она. — У меня, кроме тебя, никого нет.

Утром, чуть не силой, он увез ее на вокзал. Купил ей билет до Челябинска, посадил на поезд. Но Лена сошла на ближайшей станции и вернулась электричкой в Москву.

Ночь она провела на вокзале. А утром на метро поехала в сторону «Выхино».

Геннадия Кравцова она увидела в толпе почти сразу. Он о чём-то беседовал с дядей Гасаном и его братом. Говорили посмеиваясь, и Гасан незаметно пытался положить что-то Кравцову в карман… Другие милиционеры из его наряда тоже отоваривались рядом у какой-то бабки, торговавшей сигаретами и всякой снедью.

Костю она увидела, вернее, почувствовала его взгляд несколько позже, когда он уже почти подобрался к Кравцову. Костя был неестественно бледен и хмур… Он остановился, увидев Лену, и явно растерялся, не зная, что делать.

А она со всей решимостью пробиралась к нему через толпу, уже зная, что ни за что не позволит ему совершить это… Что скорее поднимет шум, позовёт милицию, предупредит Кравцова — она сама еще не знала, что сделает…

И в это время увидела, как Кравцов взял под локоть молоденькую продавщицу с миловидным розовым личиком… Потом что-то стал хмуро ей выговаривать и повел, буквально потащил к машине. На ходу обернулся и подмигнул своим подчинённым… Лена замерла на месте, заметив это подмигивание и переглядывание, остановилась и приоткрыла рот. И тут Кравцов увидел её, всего-то на мгновение остановился, узнав Лену, и этого вполне хватило, чтобы заметивший все это Костя решительно подошел к нему и взял за рукав.

— Кравцов, Гена? — отрывисто и негромко спросил он. — Лену помнишь?

— Да… Что? — взгляд Кравцова смерил Костю, который был ниже на голову, потом перебежал с Кости на Лену и, похоже, успел как-то связать их появление… Но это было последнее, что он успел.

Костя быстро ткнул рукой, в которой был пистолет, под его бронежилет и дважды нажал на курок. Сначала никто ничего не понял и в шуме толпы и треске заведенного милицейского «газика», уже готового принять очередную жертву, не услышал выстрела… Только увидели, как смертельно побелевший Кравцов осел на землю, а продавщица в ужасе закричала, схватившись за голову, и бросившаяся к месту события толпа оттеснила Костю в сторону.

…Вечером, когда снова собрались все вместе на кухне, Костя старался ни на кого не смотреть. Только пил принесенную Митей водку. Пил и не пьянел… Спохватываясь, время от времени вспоминал о жене и гладил, гладил ее руку. Пока она ее не отдергивала…

Вместе с ним пила Таня. Остальные от водки отказались. Все ждали последних известий.

— …только что нам сообщили об убийстве капитана милиции Геннадия Кравцова, случившемся несколько часов назад возле станции метро «Выхино», где он нёс патрульную службу.

Потом показали портрет Кравцова, фотографию его семьи, отдельно фотографию сына.

— А он ничего мужчина, — сказала Таня. — В прошлый раз я его плохо разглядела… Иная была бы только рада. Ладно, не смотрите на меня так, сама не знаю, что говорю.

— …создана оперативная служба МВД, ФСБ и прокуратуры, привлечены лучшие силы следственного аппарата. В настоящее время разрабатывается фоторобот предполагаемого убийцы, которому удалось скрыться в толпе.

Потом показали ту самую продавщицу. Девчонка лет семнадцати, не больше, откуда-нибудь с Украины. Она говорила с южным акцентом…

— Ой, откуда я помню, как он выглядит! Мне его фотографию покажите, тогда вспомню… Мы с Геной разговаривали, ну как всегда, а он подошёл откуда-то сбоку, что-то ему сказал, я совсем не разобрала, а потом… потом… — Ее губы мелко задрожали. Она махнула рукой, отвернулась от камеры.

— Врёт, — стиснула зубы Лена. — Вот сучка… Или они ей пригрозили. Он же тащил её к машине, как тогда меня. И потому я не остановила Костю… И Костя же, по её выходит, виноват, представляете? Он её спас, и он же виноват!

Она говорила это, обращаясь в основном к Тане. Та неопределённо кивала. И подливала себе водки.

— Ну вот, теперь мы все уголовные преступники… — засмеялась она. — Бандиты! — Она смеялась всё громче. — А наша квартира теперь — малина!

— Прекрати истерику… — сказал Валера, нахмурясь. — Хоть один из них получил своё…

— Тише! — Митя предупреждающе поднял руку.

— И вот мы только что получили последнее сообщение из штаба поиска… Там составлен фоторобот предполагаемого преступника, который нам передали по факсу.

— И ничуть не похож! — сказала Таня, когда на экране появился фоторобот некоего парня, имевшего отдалённое сходство с Костей и Митей. — Давай я вас подстригу, поправлю ваши деревенские челки типа «первый парень на деревне» на что-нибудь современное…

— Прекрати… — поморщился Валера. — Не до этого сейчас. Не до твоих приколов.

Он успел включить видеомагнитофон и сделать запись. Потом несколько раз они смотрели записанное.

— Таня права, — сказала Лена, — прическу поправить надо.

— Не думайте, раз я пьяная, то уже ничего не понимаю… — Таня покрутила пальцем перед носом супруга. — И еще хочу сказать. У себя на работе я могу со своим компьютером запросто влезть в милицейские файлы. Мы это уже делали. Для потехи… Вот где пригодится моя профессия программиста! Так что ты, Валерочка, зря смеялся надо мной… С адресами, фотографиями, со всеми делами… И ещё вот что. Теперь Мите и Косте лучше держаться подальше друг от друга. Чтобы создавать ваше алиби не только во времени, но и в пространстве… Ну как, хороший из меня получился бы мафиози? — В хмельном порыве она обняла мужа за шею.

— Такой талант пропадает, — усмехнулся он. — А ведь она права, ребята. Теперь вам лучше держаться раздельно. А Мите надо светиться в другом конце Москвы…

— Где-нибудь под часами, — перебила его Таня. И снова налила себе водки. — Чтобы все запомнили время, где его видели. А ещё лучше попасть в милицию как раз в день, когда будем мочить следующего мента…

И хрипло рассмеялась. Все переглянулись. О том, что предстояло совершить дальше, до сих пор старались не говорить.

— Давай, Костя, выпьем с тобой, — продолжала Таня. — Ты совершил поступок. Отомстил за жену. Вот это я понимаю — мужик! С большой буквы. Вот ты за меня убил бы? — Она прислонилась головой к плечу мужа, заглядывая ему в глаза.

— Обязательно… — кивнул Валера, чуть отстраняясь. — Подожди. Во-первых, Мите надо срочно отыскать квартиру или комнату с телефоном где-нибудь в Бескудниково. Завтра же менты начнут шарить по квартирам, проверять паспортный режим. Вы пока зарегистрированы, один день у вас остался, но лучше вам лишний раз не высовываться, пока у них не появился нормальный фоторобот.

— Он не появится, если Костя перестанет играть в романтику, — сказала Таня. — Ты ещё на дуэль их вызови… Только потом в суде твоё благородство не оценят… И условно расстрел не присудят. Для чего ты брал эту винтовку? Чтобы её у нас нашли?

— Я хочу, чтобы они знали, за что их убивают! — упрямо сказал Костя.

— Поймут! — махнула она рукой. — Ещё парочку подстрелишь, все поймут как надо… когда сопоставят, кого именно из боевых товарищей они теряют… Не в первый раз они этим занимаются, понял теперь? А значит, когда-нибудь должны были нарваться на такого, как ты, сколько бы веревочка ни вилась… Я правильно говорю? — Ее язык заплетался.

— Прекрати пить! — Валера резко отодвинул от неё бутылку.

— А если я лучше всего соображаю, когда выпью, а? Почему я должна молчать? Вот спроси у них, у своих друзей… Ты и трезвый ничего толком предложить не можешь, понял?

Митя взглянул на часы и включил телевизор. Там снова передавали последние известия.

Каморин выключил телевизор. Интересные закрутились события. Пожалуй, самое время взять братьев Мишаковых в оборот как следует. Ух, какие возможности дает удивительная похожесть братьев. Дух захватывает!

Он бросил взгляд на одевающуюся Ирину. Вот так посмотреть — хороша покупка, ничего не скажешь. А ночь если вспомнить — ничего особенного. Как будто одолжение делает. Замучаешься переворачивать с боку на бок — сама никакой инициативы, ни-ни. Интересно, получилось бы у них с Ниной? Хоть и верно говорят, что в чужом колхозе девки всегда слаще, но Нина — это Нина, пусть у этой вот — и брови, и плечи мраморные, и ухоженная вся… А почему, собственно, у них с Ниной может не получиться? Все получится, надо только дорожку к ней расчистить…

— Ты мне так и не сказал, какая у нас сегодня программа, — прервала его размышления Ирина. Он и не подумал встать из кресла, и тогда она, совсем уже готовая к выходу, демонстративно сняла с вешалки в прихожей свою шубку, неся ее на вытянутых руках, прошла по сияющему паркету через всю комнату.

— На-ка, поухаживай!

Он передернулся. Не оттого, что не понимал: за женщиной полагается ухаживать, тем более за такой — от того, что она по своей привычке общения с другими мужчинами, с ним тоже все пыталась быть сверху, командовать. Нет, с этой привычкой он покончит в первую очередь. Женщину надо воспитывать, прилаживать ее «под себя». А как же? Правда, умная женщина сделает вид, что сама под тебя подделывается, прилаживается… Но эта слишком, пожалуй, гордая. А, собственно, чем гордиться-то?

Каморин помог одеться ей, не мешкая больше оделся сам, обведя на прощание Иринину квартирку взглядом. Да, достойное он сделал приобретение, ничего не скажешь.

— Ну, так куда? Уж не в «Метрополь» ли поведёшь?

— Свожу и в «Метрополь», свожу, — весело засмеялся он, не разжимая, впрочем, губ. — Только не сегодня. Сегодня хочу немножко посмотреть Москву. А то знаешь как мы, приезжие? Вокзал, ГУМ, ЦУМ, гостиница, опять вокзал — вот и вся Москва.

Он сел рядом с ней в машину. Иринин «жигуленок» стоял на улице, прогревался долго. «Вот и машина тоже, — подумал Каморин. — С одной стороны, это замечательно, что у нее машина, ничего не скажешь. Но ведь от машины у женщины только лишняя независимость, самостоятельность. А куда уж нынешней женщине, тем более такой, как эта, ещё самостоятельность?»

— Ну, так куда все же? — нетерпеливо спросила она, когда они выехали из двора на улицу.

Мостовая была вся в снежных колдобинах — вот вам и Москва хваленая; впрочем, чем дальше они удалялись от центра, тем улицы становились чище.

— А свози-ка ты меня… — он сделал вид, что глубоко задумался, — ну хоть в Братцевский парк. Там, я слышал, у вас красиво. Какой-то царский, что ли, или Меньшиковский дворец…

— Да я вижу, ты и впрямь решил расширить свой и без того широкий кругозор, — усмехнулась она.

«Ну что ж, — подумал он равнодушно, — и это тоже войдёт в счёт…» Кому Павел Романович собирался предъявлять счет за Ирину издевку — ей ли самой, Седову ли, кому-то еще, — он пока не знал. Но тем не менее персональный счет с сегодняшней ночи был открыт — с того самого момента, когда он решил, что Ирина отдается ему без души, без «отношения». Что уже само по себе не могло не восприниматься им как оскорбление…

Какое-то чутье вело его везде, в том числе и здесь, в парке, в который он попал впервые. Каморин, уверенно ведя ее под руку аллеями старинного паркового комплекса, вышел к бетонному зданию крытого манежа, старательно обходя весело желтеющие на снегу конские яблоки. Поговорил о чем-то вполголоса с внушительным охранником, предъявил ему что-то — не то свое милицейское удостоверение, не то зеленую купюру, и через минуту он, без резких движений, но весьма бесцеремонно работая каменным плечом, уже пробивался через плотное кольцо зрителей, не забывая галантно поддерживать Ирину под локоток.

Ну, как он и подозревал, все эти бои — такое же фуфло, как все, что связано с Седовым. Кроме разве дамочки, уточнил он. Ну-с, что мы видим на обозримом пространстве? Манеж, на полу опилки, здесь, в середине, расчищена до бетонного пола площадка, огороженная канатами. Не сказать чтоб холодно, как на улице, однако от дыхания и у собак, и у людей идет пар. Собаки в ринге — самые обычные собаки — овчарка, лайка. Правда, лайка крупная, восточносибирская, что ли. Чем-то похожа на овчарку, только что хвост кренделем.

Собаки, удерживаемые в углах хозяевами, утробно рычали, угрожающе скалились, морща носы, показывая клыки, прикладывая уши к загривку. Овчарка в злобной истерике била себя хвостом; лайка, полузадушенная собственным ошейником, тянула с таким остервенением, словно на другом конце поводка у нее были тяжеленные нарты…

Каморин обвел глазами публику и усмехнулся. Есть, конечно, и богачи, и мальчики-качки из «бригад», но больше народ — как в каком-нибудь павильоне игральных автоматов: тут тебе и забулдыга из интеллигентов, надеющийся на легкий выигрыш, и школьник-старшеклассник, жадный до всего запретного, и народ посерьезнее — пожалуй, не обманул Седов: лениво-снисходительные урки, у которых свои, не то что у всех прочих, отношения с фортуной, непривычно терпеливая братва с радиотелефонами в нагрудных карманах, хозяева жизни из новых (у каждого телохранитель за плечом, а у ворот бьет копытом какая-нибудь «вольво» с личным водилой). Ну, этим главное, чтобы все видели, что их уже ничем не удивишь… Ну и, конечно, дамочки — мало, но есть. Из той особой столичной породы, что не годятся ни в жёны, ни в любовницы, но заиметь которую в подружках — все равно что орден получить — все на тебя смотрят и думают: а за что это такому пузатенькому, кривоногенькому и такой блестящий орден? Не иначе как стоит того, подлый везунчик. Так или примерно так думал Каморин, заметив, как дружно дамочки и богатые мужички скрестили пышущие ядом или любопытством взгляды на нем и на Ирине.

Наконец человек в ринге, держащий палку с острым металлическим наконечником — этот, видно, был за судью, — махнул рукой, и по этому сигналу хозяева одновременно спустили собак.

Мгновение, и псы, без всяких обычных собачьих приготовлений, сцепились так тесно, словно проникли друг в друга, превратились в один хрипящий от злобы клубок, и тут же прянули в стороны. При этом Каморин, совершенно уверенный в победе овчарки — служебная как-никак собака в отличие от охотничье-ездовой лайки, — с удивлением обнаружил, что у овчарки разорвана шея, а у лайки вся морда в крови — судя по всему, чужой, овчарочьей. Сумела-таки прихватить с первого же раза.

— Да хрен ли ему какая-то овчарка — он же на медведя ходит, — гордо прокомментировал эту схватку хозяин лайки.

У хозяина была рожа, заплывшая нездоровым алкогольным жирком, и Каморин подумал, что вряд ли этот человек вообще способен куда-нибудь путешествовать, кроме как в сторону винного магазина — какие уж там медведи, какая охота, и привычное презрение к людям вновь колыхнулось в нем: надо же — у такого никчемного существа и такая собака. Да этот пёс стократ для мира ценней, чем его хозяин!

Между тем собак снова спустили друг на друга, и снова лайка тяпнула овчарку, и снова, успев увернуться от её зубов, отскочила в сторону на своих пружинистых лапах; овчарка все норовила ударить грудью, вцепиться в плечо, но лайка каждый раз легко, словно дразнясь, в самый последний момент уходила из-под удара, успевая полоснуть врага острыми белыми зубами. Из разорванного уха овчарки, из прокушенного плеча струилась кровь, невероятно возбуждая обеих собак, приводя их в исступление.

— Ишь как проштемпелевала! — довольно сказал кто-то из зрителей.

— Компостирует будь здоров! — гордо подхватил хозяин лайки. — Он у меня на медведя ходит. — И радостно обвел народ своими красными глазками; вид у него был такой, словно это он сам искусал овчарку; вся его побуревшая от регулярных возлияний рожа лучилась самодовольным блаженством — он сейчас был самым первым под крышей манежа, и никто не мог этого оспорить!

— Давай, Бой! — ликующе заорал он, и болельщики лайки радостно подхватили:

— Давай, Бой, поставь фашисту пистон!..

Какое-то время спустя судья дал отмашку и, работая своей палкой-остолом, помог хозяевам растащить упирающихся окровавленных псов в разные углы.

— Я думаю, тут всё ясно, — сказал судья. — Бой можно прекратить.

— И это всё? — искренне недоумевал Каморин, обернувшись к Ирине. — Из-за чего же столько шума? Запрещают, проводят тайно… И этот твой тоже — кровища, жуть, будешь доволен… Вот и все так в этой вашей Москве — одна видимость, один обман.

Она только пожала плечами, зябко кутаясь в свою шубейку. А события на площадке, между тем, развивались своим чередом.

— Нет, это почему же прекратить?! — громко возмутился хозяин лайки, и болельщики дружным ревом поддержали его.

— Не хрена! Сказано до конца — значит, до конца! За что деньги-то брали?!

Собак спустили снова. По заторможенности, вялости движений овчарки чувствовалось, что она совсем ослабла — от усталости, от ран… Лайка же, следуя своей охотничьей повадке, нашла на этот раз самый короткий и самый верный путь к победе. Едва спущенная хозяином, она в мощном прыжке коварно, сбоку ударила соперника грудью и тут же оседлала его, стремящегося устоять, сверху. Овчарка рухнула набок и, придавленная к земле, попыталась было вывернуться, но где там! Лишенный способности защищаться, пес только клацал в бессильной злобе зубами, в то время как лайка полосовала и полосовала клыками шкуру на его шее, неуклонно подбираясь к самому горлу.

— Ну что же ты, Ральф! — в отчаянии вздохнул хозяин на весь манеж, и толпа радостно загоготала, передразнивая:

— Ну что же ты, Ральф! Обхезался, паскуда немецкая! Дави его, Бой, дави, сибиряк.

Каморин вдруг поймал себя на том, что психоз азарта захватил и его тоже. А кровожадный патриотизм болельщиков заставил его даже хмыкнуть с веселым одобрением.

— Ничего представление, — полуобернулся он к Ирине, не в силах оторвать взгляд от остервенелой лайки. Овчарка уже судорожно сучила задними лапами в предсмертных конвульсиях. — Ошибся поначалу, извиняюсь. Не соврал твой Седов, захватывает. Не находишь?

— Я замёрзла, — сказала она, стараясь не смотреть на Каморина. — Может, пойдём?

Он бросил на нее мгновенный взгляд и отвернулся, ничего не ответив, только нашёл её руку и задержал в своей.

Несчастная овчарка хрипела предсмертным хрипом. Сейчас, сейчас все кончится. Рука Каморина в возбуждении до боли стиснула ее запястье.

— Гадость какая! — во всеуслышание сказала Ирина, выдёргивая свою руку. — Не могу больше, тошнит! Неужели ты, полковник милиции, не можешь остановить это безобразие? Ты только посмотри на эти рожи — они же все убийцы сейчас!.. Да прекратите же кто-нибудь этот ужас! — закричала она.

— Бабам, между прочим, тут вообще не место, — откликнулся кто-то, и все одобрительно загудели, включая дамочек.

— Ты бы воздержалась от истерик, — процедил сквозь зубы Каморин, не отрываясь от ринга. — На то они и бойцовые, эти собаки, чтобы драться до последнего издыхания. А пока живы — должны рвать, грызть, убивать — такое у них жизненное предназначение!..

— Глупости всё это, — не согласилась Ирина. — Выяснили, кто сильнее, и хватит…

И осеклась, увидев его тяжёлый презрительный взгляд.

— Во-первых, я никогда не говорю глупостей, заруби это себе на носу, если не хочешь поплатиться серьёзно. А во-вторых, стой и не мешай смотреть. Не хочешь — не смотри, а мне не мешай. И не вздумай свалить. Сходи в буфет, если он есть, в туалет, но чтобы меня дождалась. Понятно говорю?

Взгляд его был неприятен, подавлял волю, она понимала, что он угрожает, даже запугивает ее; ей и вправду стало страшно — в ее жизни, в которой, в общем-то, было все, никто еще с ней так не обращался. Но сдаваться вот так, сразу, было не в ее правилах. Ее ведь тоже не на помойке нашли!

— Но если вопрос так стоит — или я, или собаки, — может, я всё-таки пойду?

— Я же сказал, кажется: будь здесь и не мешай! — всё так же властно бросил он сквозь зубы, даже не удостоив её взглядом. Так что она даже обрадовалась, когда почувствовала, как его тяжелая рука хозяйски легла ей на плечо. «Ага! — торжествующе подумала она. — Все же боишься, что уйду, оскорблюсь от твоей дрессировки». Но уже в следующий миг честно сказала себе, что дело вовсе не в этом — просто ему захотелось облокотиться обо что-то, потому что так удобнее стоять. Стоять и знать, что она никуда не денется, как эта бедная овчарка с прокушенным горлом, которую двое мужиков утащили с ринга куда-то за ворота…

Жалко, конечно, было собаку, а в то же время Ирина вздохнула с облегчением — ведь это означало, что отвратительный бой, на который затащил ее Камо-рин, это ликование быдла по поводу убийства кончилось и можно наконец отсюда уйти. И потому сердце ее даже не екнуло, когда возле них остановился вдруг крепыш лет двадцати. А крепыш наклонился и спросил Каморина задушенным шепотом:

— Ставить будешь, командир?

— Ставить? А что, разве бой не кончился?

— Да ты что, командир, в натуре! Все только начинается, это вроде как разминка была. Ну чего? Полета за себя, полета за леди. У нас в хороший день до пятидесяти лимонов сорвать можно, чесслово!

— Я, может, и поставил бы, да только на кого? Я тут у вас первый раз, да и вообще — приезжий…

— О, мы приезжих любим! А что первый раз — так это даже хорошо. Новички всегда выигрывают, может, даже слышали про такой закон природы? Рассказываю, на кого ставить. Лайку, ну, этого, Боя, вы уже видели, верно? Знатная собачка. У нас олимпийский принцип — игра навылет. Победил — стыкайся дальше, ну, и так далее. А с кем будет Бой стыкаться — вон он, кобель, очереди ждет, видите?

Парень показал в сторону выгородки, за которой стоял франтоватый мужик, держащий на поводке невзрачного коренастого пса какого-то непривычного для глаза тигрового окраса. Приземистый, коротконогий зверь не произвел на Каморина особого впечатления, хотя даже ему, ничего не понимающему в собаках, сразу бросилось в глаза, что пёс обладает необыкновенной физической силой. Но вот рост… Овчарка была одного роста с Боем, и то оказалась под ним, а эту коротконожку он сразу под себя подомнет, придавит и загрызет сверху — Каморин вполне оценил этот боевой прием понравившейся ему лайки.

— Ну и что это за чудо? — спросил он малого.

Тот заглянул в бумажку.

— Кличка Стэнли. Пит-буль или американский стаффордширский терьер.

— Ладно, — сказал Каморин. — Из патриотических чувств ставлю на лайку… Не хочешь поставить? — повернулся он к Ирине. Та только дернула плечом, что должно было означать крайнюю степень возмущения его беспардонностью. — Ну вот, видишь, — засмеялся Каморин, протягивая малому деньги, — леди не хочет. Так что придется мне в одиночку поддерживать ваш противозаконный бизнес.

— Дело хозяйское, — неопределенно сказал малый, бросив на Каморина беглый цепкий взгляд, будто старался сфотографировать его, запомнить, но так, чтобы не обратить на себя внимание. — У нас все без обмана. Просто хотим сделать как можно лучше клиентам.

— Ну-ну, — засмеялся Каморин, — ты зря лапшу-то переводишь, она у меня, у мента, на ушах совсем не держится. Да ладно, ладно тебе, я сегодня не при исполнении…

Следующий бой получился недолгим. Лайка, распаленная предыдущей победой, попыталась оседлать нового низкорослого противника с ходу. Но не тут-то было. На пит-буля не производили ровно никакого впечатления ни мощные удары грудью, ни мгновенные укусы в шею и плечо; откуда бы лайка ни налетала, американец встречал ее мордой к морде, холодным взглядом маленьких равнодушных глаз. Он стоял на земле на своих коротковатых, кривоватых ножках так прочно, обладал такой молниеносной реакцией, таким бесстрашием, что Каморин мгновенно понял: денежки свои он выложил совсем зазря, выбросил, можно сказать, на ветер. Но посмотреть на такое — и денег не жалко. Он уже как бы предчувствовал, что должно произойти, всецело завладевший Павлом Романовичем азарт вдруг приобрел какой-то странный оборот: он сейчас стал как бы и пит-булем, и лайкой одновременно; и вот как раз лайка-то в нем, внутри него понимала, что противник ее безжалостен и страшен и что сделать с ним она ничего не в силах.

Исхитрившись, Бой все-таки улучил момент и оседлал врага своим излюбленным приемом, сверху, норовя уже впиться в могучую шею, всю в складках короткошерстной шкуры. И это была самая страшная ошибка Боя: пит-буль и тут встретил лайку мордой к морде, потому что той не удалось сбить его с ног, и теперь он, пусть и придавленный к земле, мог без особых усилий достать до горла противника — лишь бы оно открылось. И оно открылось в тот самый миг, когда лайка уже готова была вонзить клыки в загривок пит-буля. Лайка, завизжав от ужаса, рванулась вбок, чтобы оторвать от себя врага, но мощные челюсти Пит-буля лишь сильнее сомкнулись на ее горле. Мощным движением короткой шеи пит-пуль перевернул лайку в воздухе и теперь, уже сверху, как ножом, вспорол ей горло, жадно слизывая хлынувшую из яремной вены кровь… Так вот, наверно, его английские предки валили и рвали на средневековой травле быков — а тут перед ним была всего лишь жидконогая грациозная лайка…

— Э-э-э! — заорал хозяин Боя, теряя свой замечательный румянец. — Так не пойдёт! Уйми своего борова, слышишь!

И безжалостная толпа, которая каких-нибудь еще пятнадцать минут назад вся болела за Боя, поддерживала его, зареготала в едином порыве:

— Ох-хо-хо! — грохотала толпа. — Ну, силен! Да он же у тебя медвежатник, кобель-то, чего ж он с каким-то там боровом не управился?! Нет, брат, драка есть драка!

— А я говорю — пусть даст своему кобелю по ушам! Судья! Пусть он даст ему по ушам, чтобы челюсти разжал. — Хозяин лайки в ужасе прыгал вокруг собак, не понимая, что все уже кончено.

— По ушам, — весело говорил судье хозяин питбуля, любуясь сведенными намертво челюстями своего питомца, — это, может, на кого и действует, только не на моего! Раз челюсти сжал — все, писец. Он и меня, бывает, прихватывает. Я ему кричу: «Фу, сволота!» Нельзя, мол, так с хозяином-то. Смотрит только на меня виновато, а сделать с собой ничего не может. Во какая штука! И хочет, а не может, только перехватывает зубами. Вон, видите. — Он задрал рукав куртки, а потом и рубахи, показывая всем желающим шрамы от укусов любимца.

— Да это уж что говорить, — заметил судья, пуская в ход остол и помогая оттащить победителя от бездыханного противника. Бойцовая порода — она и есть бойцовая порода. Мы по первости все пытались им челюсти разжимать — где там! Пока сам не разожмет — ничего ты с ним не сделаешь. Бойцовый пес — он как смерть: ты что ни делай, а если он в горло вцепился — всё. Издохнет, а зубы не разожмёт…

Каморин, сияя лицом, повернулся к Ирине:

— Урод уродом, а ведь красавец, а? И как это я сразу не разглядел…

— Мерзость — и все, — дернула плечом Ирина, смахивая невольно выступившие от ужаса всего увиденного слезы. Слезы ужаса, сострадания, омерзения. И жалость к самой себе — уж очень, если подумать, Каморин оказался похож на этого самого стаффордшира-победителя…

А Каморин все не мог забыть последних минут боя. И уже потом, сев в Иринину машину, вспоминал все новые и новые подробности. «Да, прав, прав этот мужичонка, судья то есть, золотые слова сказал: как смерть. Они должны быть неотвратимы, как смерть, мои бойцовые псы. И на тех, кто того заслужил, должно наводить ужас одно только сознание, что они где-то есть и могут начать охоту…»

Ирина вела машину лихо, может быть, немного чересчур, словно бежала от кого-то — все летела через перекрестки на желтый свет, все норовила кого-то обгонять, вылетая на встречную полосу. Сидит с обиженным видом, дуется на него, а ведет хорошо, смело, ничего не скажешь. В знак одобрения он положил ей руку на открывшееся под короткой шубкой колено. И вдруг увидел, как она вся брезгливо передернулась. Надо же — ночь с ним переспала, а теперь не в силах даже скрывать свое отвращение! Это немного позабавило Каморина: мало того, что обижена, так она еще и презирает его, провинциального хама без сердца. Ну что ж, придется девушку маленько повоспитывать. Маленько по ушам, как советовал красномордый хозяин лайки.

— Что-то мне показалось, будто мы как бы брезгуем чего-то, а? — игриво спросил он, пристально глядя между тем на нее своими не умеющими улыбаться глазами.

— Я не привыкла, чтобы со мной обращались, как с вещью! — дала она наконец волю своему гневу.

Он дождался, когда она выкричится, снова положил ей руку на ногу — теперь чуть выше колена, на соблазнительную припухлость, и сжал её так, что она взвизгнула от боли.

— Ты с ума сошёл!

— Кто тебя спрашивает, к чему ты привыкла, а к чему не привыкла? — сказал он, по-прежнему не снимая пальцев с её ноги. — Хочешь, чтобы тебе было хорошо — делай, что я тебе велю. Вот и вся наука. Забудь о том, что у тебя было до сих пор — с твоими московскими слюнтяями, с твоим Альчей. Их больше нету. Есть я. А у меня свои правила. Поняла или нет? Она молчала, не желая с ним разговаривать, и тогда пальцы его снова начали безжалостно сжиматься на ее нежной ноге.

«Сволочь какая, — с тоской подумала она. — Главное, нашел же место, скотина. Боль невероятная, да еще, поди, и синяк останется…»

— Поняла, — сказала она обреченно. — Убери руку.

— Опять же не то! Это не ты мне приказываешь, как, бывало, московским своим шибздикам, а я тебе. Запомнила?

Глотая стоящие в горле слезы, она молча кивнула головой. Впрочем, она еще раз ошиблась, решив, что урок послушания на этом кончился — он возобновился, едва они поднялись к ней на пятый этаж. Он начал срывать с нее одежду прямо в лифте.

— Ну подожди же, подожди, милый, — испуганная этим мрачным напором, отстранялась она, содрогаясь от прикосновения к голому телу его холодной руки, которая грубо гуляла у неё за пазухой, потом спустилась в колготки… — Подожди, ведь мы уже дома…

— Да чёрт же побери! — заорал он, когда увидел, как она кинулась расстилать постель. — Научили тебя чему-нибудь твои слюнтяи или нет? Или вы только вздыхать под мужиками умеете, как коровы? Ты что, не знаешь, что надо делать, когда самец тебя хочет? Не знаешь, что делать, чтобы как следует возбудить его, чтобы он с тебя и слазить не хотел?

Что и как надо делать — этому она могла бы поучить весь его сраный Сосновск. Но ведь должны же быть какие-то приличия… ну, не приличия… что-то же должно быть… ритуал какой-то, не корова же она на случке. Ведь она его почти не знает… пусть спасибо скажет, что вообще у неё в доме оказался… Хотя бы привыкнуть друг к другу, чуть-чуть, что ли… Что ни говори, а какие-то условности даже профессиональные путаны — и те соблюдают, а она ведь не путана какая-нибудь… Да, она девушка дорогая, но спит не за деньги… Впрочем, она все равно уже была сломлена. И, ведя губами дорожку от его мускулистой груди к животу, она сказала томно, как не раз уже говорила своим партнерам:

— Ох, что-то мне поразвратничать хочется…

Альча бы сразу понял, что к чему, в чем смысл предлагаемой игры. Но этому не нужна была никакая игра, никакие ритуалы. Схватив за волосы, он швырнул её на постель, развернул резким движением и грубо, без малого намека на ласку, вошёл в неё сзади, словно не чувствуя, как всё её тело сопротивляется насилию…

«Э, нет, — думала она потом, — когда он, как положено натрудившемуся мужику, отключился, провалился в бездонный сон. — Сверхчеловек-то ты сверхчеловек, да меня, бабу, не обманешь: что-то с тобой, милый, не так…» Нельзя сказать, что прямо так уж сильно оскорбило ее то, как он ее взял, — грубость и в жизни, и в койке она уже видела. То, что он из нее как бы делает нужную себе вещь — да мало ли баб живут так, и даже от этого счастливы? А вот то, что он, занимаясь с ней любовью, то ли трахал не её, а кого-то другого, то ли мстил этим кому-то — этого она не заметить не могла, даже если б захотела. И простить не могла. Что другое — может быть, а это — нет. Да и с какой стати вообще прощать таким вот — которым кажется, что весь мир должен к их ногам валиться?

Глава 12

Лёха мучительно кривился, мотал головой, выслушивая Седова по телефону.

— Альча… ну бывает… сам знаешь… Ну хочешь, я тебе с процентами верну? Плохо он пошил тебе костюм, не спорю, я с него вычту. За моральный ущерб в том числе… Но только не забирай у меня заказ! У меня ведь, как ты говоришь, реноме, в смысле репутация. Заказчики сразу отвернутся. Моя фирма веников не вяжет, сам знаешь, а это лучший мой закройщик… Ну, в последний раз!

Наконец Лёха крякнул и положил трубку. Посмотрел на сидевшего напротив Андрея. Потом на остальных братков.

— Ну вот что я вам скажу, друга мои… Чтоб такого унижения, даже в иносказательном виде, больше я не терпел, вы поняли меня?

Андрей молчал, не поднимая глаз. Леха сел за стол напротив него.

— Слушай, может, ты из-за марухи своей, а? Мстишь ему, что ли? — кивнул он в сторону телефона. — Только ему от этого ни холодно ни жарко, усёк? За свои бабки он себе хоть Сильвестра Сталлоне из Америки выпишет. И тот все в лучшем виде сделает…

Братки заулыбались, ожили… Андрей продолжал каменно молчать, глядя в пол.

— Ну всё. — Лёха посмотрел на часы. — Это для разрядки… У меня сейчас прием посетителей начнётся. Потом в префектуру ехать, вызывали зачем-то… Значит, так. — Его палец уперся в Волоху. — Сейчас всем в спортзал. И по полной программе. А я потом сам у вас зачёты приму. И бег на короткие, и подъём переворотом. А с тобой, — он погрозил Андрею пальцем, — ещё будет разговор!

— Не, в натуре, — осмелел Волоха, переглянувшись с братвой. — Пришел, понимаешь, твой корешок, забрал у него девку, и будто так и надо! И еще заказ ему исполни.

— Ну… — согласно замычали братки, они же «торпеды».

— Разговоры! — Лёха постучал костяшками пальцев по столу. — Я что сказал? Только то, что клиентуру теряем из-за половой ориентации отдельных наших членов.

Андрей приподнял голову, удивленно посмотрев на Лёху:

— Я что, голубой?

— Нет пока, — сказал Леха. — Но ориентирован на одну маруху, что вредит общему делу. Пора её забыть и вычеркнуть из собственного сердца, пока я добрый. Понял теперь? Всё, свободны, у меня там народ, слышите, толпится…

«Толпилась» на самом деле одна молодая женщина с заплаканными глазами, державшая за руку дочку лет шести, которая громко успокаивала мать:

— Мама, ну не плачь, тебе ведь сказала тетя Сима: дядя Лёша обязательно поможет.

— Заходи, — сказал Лёха. — Опять, Надежда, случилось чего-то? Муж вернулся?

Она робко вошла, села на стул, не поднимая глаз, помотала головой.

— Что, больше не приходил?

— Нет… Спасибо вам, Алексей Дмитриевич. По телефону только грозился. Как выпьет, сразу начинает звонить. А так не приходил пока.

— И не придёт. — Леха пренебрежительно махнул рукой, сунул девочке шоколадку в яркой обертке. — Проведём ещё разок профилактику, и папка тебя больше не побеспокоит. Тебя как звать, забыл уже?

— Маша… Вы только его сильно не бейте, — сказала она. — Он мне звонил, жаловался на вас.

— А он тебя бил? — спросил Лёха.

— Меня? Бил. Но вы все равно, сильно не надо, ладно?

— Вишь, жалеет папку своего… — вздохнул Лёха, многозначительно глядя на посетительницу. — А тут стараешься, стараешься, хоть бы кто пожалел… Ну что у тебя опять приключилось, Надежда? Горе ты мое…

— Сами знаете, Алексей Дмитриевич, занялась я уличной торговлей.

— Та-ак… — кивнул Леха. — Тряпки и обувь. Помню. Что, опять мои ребята лишнее с вас берут?

— Да ваши ребята что, мы уж привыкли… они хоть нас охраняют, работать дают. Милиция замучила — вот кто действительно совсем обнаглел… Всякие справки им, разрешения, то с зеленой полосой, то ещё с какой…

— Ты покороче можешь? У меня вас знаешь сколько? И всем помочь надо!

— А короче, я товар свой домой не вожу, сумки тяжелые, я их там оставляла у Гайдуллиных. Они рядом живут, я им по десять тысяч за хранение платила…

— У Гайдуллиных? Да они же пьяницы! Родную мать пропьют! Ну и что?

Надежда вздохнула, потом ее глаза наполнились слезами, она достала носовой платок из кармана, громко всхлипнула.

— Мам, не надо, — попросила Маша и повторила чьи-то слова: — Утерянного не вернёшь.

— Спёрли? — спросил Лёха, присвистнув.

— Ну! — сказала Маша. — Я ей говорила, говорила! Мамка, не оставляй у них! Говорила я тебе?

— У них там проходной двор, — сказала мать, не много успокоившись. — Кто только не приходит.

— Ну знаю, бомжи всякие, черножопые разные… — кивнул Лёха. — Я ихнему участковому сколько раз говорил. Прими меры, не доводи до греха… И что?

— У меня товару там было на пять миллионов, да больше не моего, а на реализацию, Наташка Ломакина из Турции привезла… Она скоро опять оттуда приедет, что я ей скажу?

— А милиция? — спросил Лёха, распаляясь. — Что вы все ко мне жаловаться заладили? А менты эти позорные на что? Им за это деньги платят! А нас по телевизору только в чёрном свете показывают! Я правильно говорю?

Она закивала, соглашаясь.

— Як дежурному обратилась в отделение, он ко мне участкового прислал. Сколько, спрашивает, там было товару? Говорю ему: на пять миллионов. Он только рукой махнул. За такую сумму никто, мол, мараться не станет. К бандитам, говорит, обращайся. Может, возьмутся за половину… Это он про вас, Алексей Дмитриевич.

— Ну, это он глубоко прав, — кивнул Лёха. — Такса у нас такая, это верно. — Значит, товар находим, и бабки пополам. Иначе, Надежда, при всем моем к тебе уважении и симпатии мои ребята меня не поймут. Это ты себе сразу отметь. А менты, вишь, не хочу при твоей дочке распространяться, даже за половину не хотят.

— Ой, да хоть половину бы вернуть, Алексей Дмитриевич! Вовек была бы благодарна…

— Ну, насчёт благодарности после поговорим. Не при ребёнке. Ещё найти надо. Но это мои ребята разберутся. Все у тебя?

— Она пожала плечами, потом встала со стула.

— Эх, Надежда! — сказал Лёха, провожая её с дочкой до двери. — Вот смотрю на тебя, думаю: правильно делают наши бабы, которые такие же привлекательные, что за иностранцев замуж выходят! И от наших мужиков загранпаспортом спасаются… Чего они тут хорошего видят? А ничего! Ну, все, договорились уже, меня супрефект дожидается…

Но, проводив её до двери, Лёха присвистнул, обнаружив очередь, в основном из старух.

— Да вы что, бабули, вам тут собес, что ли? Мне в префектуру вот так надо…

И провёл ребром ладони по горлу, чуть выше кадыка.

— А, молоденьких принимаешь, а нас, старух, видеть не желаешь…

Не отвечая, Лёха запер за собой дверь.

— Скоро бюрократом стану, — проворчал он, спускаясь по лестнице вслед за Надеждой. — В секретарши ко мне пойдёшь?

И сам же рассмеялся.

В префектуре очередь на приём была невелика. Впереди Лёхи был только седой старик с палкой, увешанный орденами.

— Вас Генрих Николаевич уже несколько раз спрашивал, — сказала секретарша. — Так что проходите сразу.

Лёха замотал головой.

— Подожду. Уважаемый ветеран впереди, а я за ним. Не могу, не имею такого морального права обходить заслуженного человека…

— Вот, поучитесь у культурного человека, как надо разговаривать с ветеранами войны и труда! — строго сказал старик секретарше. — Сейчас уже все забыли свой долг перед нами, кто спас передовое человечество от угрозы фашизма и мирового империализма. А у нас в префектуре стол обслуживания ветеранов войны закрыли и никаких пайков к праздникам или ко Дню Победы, представляете? — обратился он уже к Лехе за сочувствием. Тот понимающе кивнул.

— Проходите, проходите, там всё скажете… — секретарша страдальчески закатила глаза. — Он бедного Генриха Николаевича до инфаркта доведет, — сказала она, когда за стариком закрылась дверь. — Который раз уже приходит…

Лёха продолжал сочувственно кивать, теперь уже в ответ на её сетования.

Уже через минуту из кабинета донесся крик.

— Да что вам нужно, вы можете толком объяснить?! — кричал хозяин кабинета. — Какой ещё вам стол обслуживания, когда магазин у вас под боком, а там все есть! И без очереди! Ведь мы потому и закрыли этот ваш стол, что, кроме вас, туда никто не ходит! Не можем мы ради вас одного держать продавцов и заведующую, вы можете это понять?

Голос старика был неразборчив в отличие от голоса хозяина кабинета.

— Всё! — сказал Генрих Николаевич. — Сергей Иванович, дорогой, я не могу вам в сотый раз объяснять одно и то же! Жалуйтесь на меня кому хотите! Идите к мэру, к чёрту, к дьяволу, но с меня хватит! Меня там ещё люди ждут! Я и так к вам со всем вниманием, но больше, извините, ничего для вас сделать не могу. Всё, до свидания… Я взяточник, я агент мирового империализма, это все я уже слышал!

Дверь открылась, и на пороге возник старик, у которого все тряслось от возмущения: голова, руки, ноги, палка.

— Вот, сядьте здесь и успокойтесь… Тамарочка, налей товарищу воды. Прошу, Алексей Дмитриевич…

В кабинете супрефект еще долго приходил в себя от возмущения.

— Нет, вы представляете… он меня ещё пугает! Он не пойдёт голосовать! А то без него выборы сорвутся… Так вот, Алексей Дмитриевич, я вот по какому вопросу. Сейчас накатывается новая волна реформ — территориальное самоуправление. Вот я хотел бы как-то использовать, обобщить ваш опыт по этой части. Всё-таки первые ростки этого нового для нас явления. Хотя вы, скажем прямо, представляете собой нетрадиционную составляющую общественного спектра.

— Мафиозную, — кивнул Леха. — Или криминальную, кому как нравится.

— Дело не в терминах, — поморщился хозяин кабинета. — Вы — есть, вы — реальность нашего времени, и если с вами невозможно бороться, то с вами лучше соединиться, как сказал один умный человек по схожему поводу.

— Григорий Теймуразович, благодетель наш общий, — кивнул Леха. — Сам от него слышал. А до него еще кто-то сказал. Не дурак, видно, был, понимал: когда с нами по-хорошему, мы ведь тоже умеем быть отзывчивыми.

— Поэтому скажу вам прямо… — замотал головой Генрих Николаевич, посмотрев на часы. — Эх, жаль, не получится сегодня поговорить… Вы извините, но меня уже ждут сегодня в мэрии.

— Вот так же и я бабкам сегодня говорил, — крякнул Лёха. — Слово в слово. Пора, мол, в вышестоящую инстанцию… Совсем бюрократом заделался… Но дело-то стоит.

— Какое дело? — вполголоса спросил Генрих Николаевич, посмотрев в сторону двери.

— А по которому вы меня вызывали, — так же снизил тон Лёха. — Заторопились вы некстати. Что, нет согласия в рядах?

— Ах, это… — Хозяин кабинета замялся. — Вот потому я и стараюсь, всеми силами пытаюсь обобщить ваш опыт. Так сказать, легализовать вашу деятельность.

— Нам это пока ни к чему. Чем милиция будет заниматься? Вы о ней подумали? Чем семьи кормить, если перейдём на легальное положение… Тут другое дело. Возвращается мой лучший кореш, сами понимаете откуда…

— Ну да, ну да… — морщился хозяин кабинета. — Слышал уже. Ермак, кажется.

— Ага, после освоения Сибири, — усмехнулся Лёха. — Вот его бы легализовать. В качестве директора рынка. Порядок там будет, ментам делать нечего. За Ермака я отвечаю. Опять же народ нервничает по поводу тотального заполнения торгового бизнеса в родной столице пресловутыми лицами кавказской национальности. И тот же Мамед целит туда же. А социальную напряженность надо вовремя снимать. Верно я говорю?

— Это мне ещё одна головная боль… — вздохнул Генрих Николаевич.

— Он просил всего-то Минаевский рынок, — сказал Лёха, будто не замечая состояния супрефекта, уже открыто не сводящего взгляда с часов. — Слишком долго среди нас отсутствовал. А издали за нашими разительными переменами не уследишь.

Генрих Николаевич что-то записывал себе в блокнот, постоянно кивая.

— Попробую согласовать с Григорием Теймуразовичем. Думаю, не откажет. У тебя всё?

— Ну как так может быть — все? — поднял брови Лёха. — Прекрасно понимая ваши трудности в вопросе проталкивания через нерадивых и алчных чиновников… — Он говорил заученно, скороговоркой, стараясь при этом не смотреть в лицо хозяина кабинета и доставая из хозяйственной сумки толстый конверт.

— А ты как думал… — вздохнул еще тяжелее Генрих Николаевич, — попробуй не дай… Могут полгода рассматривать, а могут прямо при тебе все решить… Пока Григорий Теймуразович кулаком не стукнет… На потолок глазами тебе показывают: мол, и там делиться придётся… Сколько там всего? Пересчитывать надо?

— Как договаривались… — развел руками Лёха. — Дело хозяйское. Можешь пересчитать… Вот интересно, почему все наши разговоры начинаются на «вы», а стоит перейти на интимную тему, сразу становимся на «ты»… Хотя на брудершафт мы еще не пили. А стоило бы, а? В сауне, с пивком… Не все ж работать да работать. Когда-то и расслабиться не мешает.

— Ладно, я тебе верю, — махнул рукой Генрих Николаевич и бросил конверт в кожаный «дипломат» с никелированными замками. — А то вот так же улаживал одно дело… — он показал глазами на потолок. — Вот так же конверт раскрыл в одном кабинете, а там — кукла. Сверху сто долларов, а ниже резаная бумага.

— Ну да, — сочувственно кивнул Лёха. — Есть ещё такое позорное явление. С чем-чем, а с дураками на Руси всегда было хорошо. Потому со всем прочим плохо.

— Пришлось долго извиняться, — вздохнул Генрих Николаевич. — Оправдываться… Свои вносить. Думал, больше вообще со мной разговаривать не будут… Вот так поверишь человеку на слово. А он как свинья… До сих пор люди не могут понять, что честность и порядочность в бизнесе цены не имеют.

— Святые слова… — поддакнул Лёха. — Теперь вот насчёт банка вашего «Куранты», оказавшегося в двусмысленном положении… Значит, велено передать: мы покупаем пятнадцать процентов ваших акций, а вы за это нашего человека в правление…

Генрих Николаевич замер, молча глядя на Леху.

— Откуда вы знаете про положение банка?

— Эх, Генрих Николаевич, — покачал головой Лёха. — А еще про честность только что правильные слова произносили… Мы от себя, можно сказать, от общака большие деньги отрываем, чтобы способствовать всеобщему процветанию… А вы удивлённые глаза делаете по этому поводу.

— Двадцать пять процентов! — прервал его тираду хозяин кабинета. — И ни процента меньше.

— Это, прямо скажем, социальная дискриминация в условиях с таким трудом нарождающейся российской демократии… Почему-то другим достаточно пяти процентов.

— Потому что вы являетесь специфичным пайщиком, — жестко отрезал Генрих Николаевич. — И мне трудно будет объяснить другим вкладчикам, как трудно объяснить вам…

— Так эти ваши труды будут нами правильно поняты и справедливо оценены. Или мне опять через вашу голову к Григорию Теймуразовичу обратиться? Он человек занятой, к нему вся Москва в очередь выстроилась, а тут еще мы с вами, и с вопросами, которые вполне можно решить в рабочем порядке.

С этими словами Леха достал из той же хозяйственной сумки другой конверт.

Хозяин кабинета покачал головой. Потом кинул конверт, не глядя, в ящик стола.

— Но меньше, чем на двадцать процентов, даже не рассчитывайте…

— А чтой-то мы с вами опять на «вы» перешли… — сощурился Леха. — Хотя момент опять же интимный и сугубо ответственный… Я другого боюсь, если честно. Как бы братва не занервничала по поводу вышеназванной дискриминации.

— Это уже шантаж… — нервно улыбнулся Генрих Николаевич. — И потому я не могу… — Он достал из стола только что брошенный туда конверт. Потом вопросительно, сделав паузу, посмотрел на Леху. Тот тоже сделал паузу…

— Да будет тебе, Гена… Дачу небось достроить надо? Надо.

— Ты и про дачу знаешь? — вздохнул Генрих Николаевич.

— Семнадцать процентов, — сказал Леха. — И то, если братву уговорю. Если меня самого от общака за мягкотелость не отодвинут. Сам же говорил — специфические мы. И очень нервные.

Глава 13

— За меня здесь останется Канищев, — сказал Каморин Седову в аэропорту. — В ваших интересах с ним поладить. Хотя даже у меня с ним тоже возникают разногласия… Очень уж самостоятельный. Но мне всегда был предан. И все говорит так, как есть на самом деле. И о вас будет говорить мне то же самое. Об этом хочу предупредить сразу.

Ирина стояла в стороне, зябко кутаясь в воротник шубы. Когда Каморин подошел к ней проститься, она подставила ему губы для поцелуя, скосив глаза в сторону Седова.

— Лучше бы ты забрал меня с собой.

— В другой раз, — сказал он. — Сколько можно повторять одно и то же… В Москву я скоро вернусь.

— Твой Канищев за мной тоже будет приглядывать? — кивнула она в сторону «полномочного представителя», стоявшего неподалеку.

— А что, это — мысль, — сказал Каморин. — Он эту роль исполнит лучше всякого пояса целомудрия… Я шучу.

— Я так и поняла… — Она отстранилась и снова спрятала лицо в меховой воротник.

Хоть этот похож на мужика, думала она, глядя ему вслед. Для Альчи она давно стала разменной монетой. А Каморин знает, чего хочет. И идет к цели, балансируя, как канатоходец, но только по лезвию ножа. Чуть ноги разъехались — разрежет пополам, вспомнила она его невеселое признание, услышанное прошлой ночью.

Следователь, которого самого давно пора сажать. Ему бы не иметь врагов, а он, похоже, озабочен тем, что их недостаточно… Он сказал ей: слишком я нужен всем, тому же Альче, чтобы они позволили себе эту роскошь — избавиться от него… Пока нужен. Пока полагают, что его можно использовать, и не подозревают, что это он использует их… Сказал, и недобро посмотрел на нее в сумраке ее гостиной с приглушенным светом: не слишком ли разоткровенничался? И потом стало яснее ясного: дома у него кто-то есть. Какая-нибудь местная девица, которая, судя по всему, ему недодает в постели…

А Каморин тем временем, сидя в салоне «Ил-86», уже успел забыть о тех, кто его провожал. Он просчитывал свои дальнейшие шаги. Даже нетерпение охватывало — скорей бы домой! Чтобы потом снова вернуться сюда, в Москву, уже в новом качестве. Совсем в другом, чего от него здесь не ждут ни этот Альча, ни его бывшая пассия Ирина, благодаря которой они стали «молочными братьями»…

— Что слышно? — спросил он Валета, когда приехал на явку, где была в сборе вся команда. Сидели все вместе в полутемной комнате, не зажигая света.

— Ищут, — сказал Валет. — Вся надежда только на вас, Павел Романович. Так и говорят.

— Кто говорит? — нахмурился Каморин.

— А все говорят… — потянулся и зевнул Михрюта. — Особенно жена покойника, Софья Борисовна распространяется. Мол, не знаете ли, куда уехал наш обожаемый Павел Романович Каморин? Он лично обещал мне обязательно найти убийцу моего мужа… Это верно, обещали?

— Так и есть… — согласился Каморин. — Попробовал бы не пообещать…

Он оглядел собравшихся. Смотрят настороженно, исподлобья. Вопрос один — сдаст или не сдаст?

— Вы как всё равно депутат, — сказал Валет невесело. — Обещаете, лишь бы только избрали.

— Похоже, — снова согласился Каморин. — Вот и хотел с вами потолковать. Посоветоваться. Как решите на своем толковище, так и сделаем… Словом, был я в Москве. Посмотрел. Как и что. И понял одно: очень нас с вами там не хватает. Тамошняя братва зажралась. Обкурились, упились, потеряли форму… Много черноты с Кавказа, но эти нам не конкуренты…

— Будем менять прописку? — спросил кто-то.

— Вот это лишнее… — покачал головой Каморин. — Тамошняя братва почти вся засвечена. Ментам просто лень брать их пачками. Только тем и занимаются, что по наводке братков отлавливают «черных»… А без конкуренции, сами знаете, коты мышей не ловят… В Москву поеду один. Буду время от времени приглашать вас в столицу на гастроли.

— А командировочные? — спросил кто-то из дальнего угла.

Каморин покачал головой:

— Это ты, Балабон?

— Ну я, — поднялся оттуда высокий неуклюжий малый, бывший музыкант из оркестра привокзального ресторана. В стрельбе нет равных.

— Кому что… — сказал Каморин. — В столице будут столичные расценки. Тем более нам предстоит выдержать войну с конкурентами. Индивидуальный заказ будет иметь вилку от десяти кусков до ста… И выше, если потребуется. Все слышали?

— Шлёпнул клиента и домой? — спросил все тот же Михрюта.

— Нет, сначала весь гонорар спустишь в «Метрополе»… — раздраженно сказал Каморин. — Для вашей же безопасности — домой возвращаетесь без бабок. Всё получите здесь, на месте. Оружие будете тоже получать на месте, в Москве, у Канищева.

Братва закивала и одобрительно загомонила, потирая руки. Уже предвкушают, неприязненно подумал Каморин. Но наживку успешно заглотнули. Пора подсекать.

— Но в Москву сначала нужно попасть… — сказал он громко, и все затихли. — Мне попасть… Мерзкий город, сволочной город, сплошь менты да жирные коты, зато какие там возможности! Здесь тесно и скучно, здесь я задыхаюсь… Но там мне нужна не просто братва, а псы, бойцовые псы! Которые смотрят мне в рот и ждут команды «фас»! Готовые рвать на куски любого и каждого, на кого укажу! Уж мы там, в Москве, развернемся. Только я хочу не просто туда перебраться — ну там купить квартиру… А чтоб меня туда позвали. И такая возможность сейчас в твоих руках, Валет.

Все взглянули на насупившегося Валета.

— А я тут при чём?.. — буркнул он.

— Ты хороший боец, — сказал Каморин. — И товарищей никогда не подводил. Не подведи и сейчас.

В комнате стало тихо. Кажется, что-то поняли, подумал Каморин. Тем лучше. Чем резче подсечешь, тем вернее будешь с добычей.

Валет насторожённо смотрел на Каморина.

— Я должен тебя арестовать, — сказал Каморин. — Как убийцу врача Болеславского. Мои акции после этого сразу возрастут в цене. И когда от пули наёмного убийцы следующим падет наш народный избранник, депутат Думы господин Сиротин Владлен Исаевич, у меня не будет конкурентов на его место… Чуть не забыл. Побег тебе из СИЗО будет организован в лучшем виде. Плюс двойное вознаграждение, как за убийство министра.

— А после вы захотите сдать того, кто замочит Сиротина, — сказал утвердительно Балабон.

— Если потребуется… — негромко и жестко, одними губами сказал Каморин. — И вот тогда, когда я доберусь на самый верх, к вам пойдут самые дорогие заказы.

— Это какие? — спросил кто-то с придыханием.

В комнате было уже совсем темно, но свет по-прежнему не зажигали.

— А такие… Шлёпнул персону особой важности, и за это — секретный счет в банке за границей. И больше здесь можешь не показываться. И никому ничего ты не должен. И все про тебя тут забыли. Живи и радуйся… Но для этого, повторяю, я должен быть там, а не здесь… Я не тороплю с ответом. Думайте. Сейчас такой шанс есть. Будет ли потом — увидим. Но тогда не жалуйтесь на тариф, который вам идет. И не напоминайте мне о тех, кто получает в десять раз больше, чем вы! Просто эти ребята точно знали: карта идёт пять минут. И надо не зевать. Прозеваете сейчас — потом ничем не смогу помочь. Поищу других, более понятливых…

На Валета старались не смотреть. Все отводили глаза в сторону, поскольку даже в темноте было заметно, как он ищет взглядом сочувствия.

— Вот так прямо и арестуете?.. — хрипло спросил Валет.

— Как скажет братва, — развел руками Каморин. — Отдаст тебя, или ты сам рискнешь, хотя твой риск минимален. Ты больше рисковал, когда убивал старика Болеславского.

— Побег мне устроите? — дрогнувшим голосом спросил Валет. — Это точно?

— В лучшем виде, — сказал Каморин. — Просто нечего делать. Придется кое-кому кое-что заплатить, не без этого.

— Тебе решать, — сказал Михрюта. — А наше дело проследить, чтобы гражданин следователь держал своё слово.

— Вот именно, — кивнул Каморин. — Согласен на все сто.

А он не дурак, подумал он, глядя на Михрюту, которого уже с трудом различал в темноте. Может здорово пригодиться… Или быть очень опасным.

— Я должен явиться с сознанкой? — Голос Валета был жалким, он продолжал допытываться, и это уже говорило о многом, о том, что никуда теперь он, после реплики Михрюты, не денется.

— Вот это не нужно, — сказал Каморин. — Уже объяснял, кажется… Я должен тебя изобличить. Чтобы тебе некуда было деваться. Я должен въехать в рай на твоём горбу, что тут непонятно… И ты мне его подставишь… А иначе не имеет смысла, я правильно говорю? Как я стану народным заступником без нашумевшего дела?

Братва неопределенно молчала. Пожав плечами, Каморин включил свет.

Все начали щуриться, жмуриться, отворачиваться…

— Ну так что? — спросил он, приставив руку к уху. — Не слышу.

— Пусть сам… — неопределенно заговорили братки. — Согласен или нет.

— Именно так, — сказал Каморин. — Согласен? Или нет?

— Да… — неслышно прохрипел Валет.

— Громче, — сказал Каморин. — Чтобы все слышали. Чтобы не было потом…

— Да! — Валет это почти выкрикнул, и Каморин с удовлетворением заметил облегчение на лицах присутствующих. Ну вот, подумал он, самое трудное позади. Сам не ожидал, что так скоро удастся уговорить…

На Валета по-прежнему старались не смотреть. И стали расходиться раньше обычного, хотя прежде, после таких вот разговоров, еще какое-то время общались.

— Валя, задержись на пару минут, — сказал Каморин, и все на мгновение замерли, вспомнив, что Валета действительно зовут Валентином, Валей.

— Придётся сдать и твою винтовку, — сказал Каморин, когда они остались одни. — Я найду её, потом идентифицирую отпечатки твоих пальцев.

— Хорошая винтовка, — вздохнул Валет. — Я её у нашего старшины купил, когда демобилизовался… За пару бутылок.

— Всё понимаю… — развел руками Каморин. — Мне ещё придётся смотреть баллистическую экспертизу, понимаешь? Это как отпечатки пальцев винтовки… Где она, кстати, сейчас?

— У меня во дворе закопана… — сказал Валет. — Я с ней тридцать штук заработал. Жалко… Машина, дом, видак… Всё благодаря ей.

Каморин положил руку ему на плечо.

— Мне только туда прорваться… — сказал он. — Куплю тебе и браткам настоящее оружие… Все у тебя впереди. Самые лучшие заказы — в первую очередь твои… А лучше завязать. И за границу. Сделать там пластическую операцию. Жить мирно, тихо…

— Мне бы еще пару банкиров на мушку, — вздохнул Валет. — У меня брат двоюродный на Дальнем Востоке работает в шахте… Полгода зарплату не получает. Эти суки его бабки крутят, а я ему даже помочь не могу.

— Потом… — сказал Каморин. — Вот уедешь на Канары, будет у тебя там свой дом, своя яхта… Яхту хочешь?

— Да зачем мне эти Канары и эта яхта, Павел Романович! Там, говорят, какой-то Интерпол свирепый, не то что наши менты… У меня везде родни знаете сколько? И все нищие. И всем помогать надо… Вы хотя бы это мне позволили.

— Нельзя! — покачал головой Каморин. — Рад бы вам всё разрешить… Но мне-то лучше знать, на чем вы все залетаете, верно?

— Тут вам виднее… — согласился Валет. — Ну так вы бы меня проинструктировали, что ли, как вести, чего говорить.

— Всему свое время, — покачал головой Каморин. — Я тебя обо всем предупрежу. И ты ещё после побега должен так спрятаться, чтобы тебя, кроме меня, никто не нашёл… А я должен тебя сначала вычислить. И с этого дня ты должен держаться от меня подальше, понимаешь? А уж в столице мы с тобой, если захочешь, развёрнемся… хотя я бы не советовал.

— А насчёт этого депутата, Сиротина, так и решили, да?

— Тебе его жалко?

— Мать его хвалила… Ходила к нему на приём. Выслушал всё, спросил, чем я занимаюсь… Всё ей пообещал, как только откроют кредит. К нам домой при ходил, все смотрел, сочувствовал…

— Так он тебя знает?

— Ну да, в общем…

— Тем более, Валя, от него надо избавляться. И тогда я на его место. Кому от этого будет плохо? К власти должны прийти молодые, не так ли?

Валет промолчал. Пожал плечами.

— Вам виднее, Павел Романович… Старый он, как этот, Болеславский… Как я тогда недоглядел…

— Ну вот, всех жалеть начал… — Каморин потрепал его по плечу.

— Вы не подумайте, Павел Романович. Я к этому привык еще там, в Чечне… Но все равно.

Каморин тяжело вздохнул:

— Зря я, видно, на тебя понадеялся, Валентин.

— Да нет. Вы не так меня поняли… Я всё сделаю, как договорились. Вы только одно мне скажите, только честно, ладно? Вы ведь специально тогда навели меня на Богуславского?

Каморин молчал, изучающе глядя на Валета.

— А если я скажу, что когда стану депутатом, то возьму тебя к себе в Москву своим помощником? Со всей семьёй, сделаю тебе квартиру, а? Ты мне сразу поверишь, ведь так? Ты пойми, Валя, в нашем деле подобные сомнения только во вред делу. Смешно, понимаешь? Ты убил старика. А сейчас жалеешь, что им оказался этот врач Болеславский. А любой другой — чёрт с ним, так? Какое в принципе это имеет теперь значение, специально я тебя навел или нет?

Валет задумался. Даже вспотел и запыхтел от усердия. Он вообще был тугодумом, давая повод для насмешек братков.

— Не подводи меня, — негромко попросил Каморин. — И ребят не подводи. У нас у всех сейчас такой шанс — вырваться из этой дыры, пожить нормальной жизнью, как другие. Заработать на себя. И жить, не унижаясь. И всего-то надо для этого — очистить землю от всякого мусора, из-за которого нет для нас жизни. Мы ведь не шпана какая-нибудь, верно? Я ведь рассказывал вам, как пришел к этому, работая в прокуратуре?

— Рассказывали… — покаянно склонил голову Валет.

— Видно, придётся повторить. Я задумался как-то: а кого я отправляю на нары? Стрелочников, как всегда… А для этих жирных сволочей, что послали тебя, таких, как ты, в Чечню, а своих сынков оставили при себе, в той же Москве, закона нет? И это правильно, это справедливо? И с этим можно мириться? Так? Ты там, в Чечне, разве не задумывался об этом? Ты мне что рассказывал, помнишь?

— Все верно, — помотал головой Валет. — Вы и правда рассказывали бы нам об этом. Напоминали бы почаще. Мы бы и перестали сомневаться…

— Тоже мне, рефлексирующие киллеры, — холодно сказал Каморин. — А ну скажи, кто там, кроме тебя, ещё так рассуждает? Кому требуется напоминать?

Часть вторая

Глава 1

«Торпеды» из бригады Лёхи, сидя в своей «девятке», ждали возле спецшколы на Кутузовском уже больше часа. Их было двое — Серёга и Андрон. Серега переговаривался с Лёхой по сотовому.

— Он уже выехал, — сказал Лёха. — У вас там что делается?

— Уроки у него закончились, да вот назначили классный час. Минут двадцать назад, — сказал Серёга. — Мамаша за ним приехала с охранником. Он же водила. Тоже не знали. Сидят в своем «ауди» и слушают музыку. Мамаша еще хоть куда. Хихикает… Я бы с ним поменялся, если честно, тоже музыку послушал бы…

— Не отвлекайся! — строго сказал Леха. — Классный час — это сколько? Шестьдесят минут или сорок пять?

— Что я, помню?.. — буркнул Серега. — Меня из школы в седьмом вытурили. И сразу в колонию.

— Там тебе самое место, — перебил Лёха. — Вот чёрт! Если не повезет с клиентом, то не повезёт… Ну пусть час… Значит, в банке он будет через полчаса. Это при всех пробках и светофорах. Считай, пока подождёт конца совещания, еще минут пять, не больше. Солидных клиентов в приемной долго не держат… Секретутке пару комплиментов, шоколадку, про погоду, цветочки, то-сё… Надо? Надо. Как раз в эти пять минут уложится… Ну там кофейку потом… Опять же про футбол и погоду… И тут принесут им на подпись…

— Как раз, — зевнул Серёга. — По такому раскладу должны успеть. Тем более охранник с молодой мамашей оживленно беседуют, про все забыли… Слушай, а может, его шлёпнуть, пока он до банка добирается? Где-нибудь на перекрёстке, пока красный горит? Я не Андрюха, у меня не заржавеет.

— Заказчик поменял заказ, сколько объяснять? Раз сорвалось, другой… Я бы на его месте давно исполнителей поменял. Если честно…

— Ну так что, так и будем сидеть? — спросил Серёга.

— Ладно тебе… — сказал ему Андрон негромко. — Сидишь и сиди. Тебе-то что?

— Вот Андрон тебе правильно говорит, — сказал Лёха. — Сиди и сопи в две дырочки, раз уплачено.

— Ты другое скажи, — перебил Серёга. — Вот мы тут между собой базланим, а менты нас слушают и записывают.

— А пусть, — беззаботно сказал Лёха. — Можешь передать им пламенный привет. Вас они не засекут, не боись… Аппаратуры такой нет, пеленгатора, что ли, вчера главный ментовский начальник по московской программе плакался насчет нехватки средств… Всегда полезно послушать в это время, чтоб точно знать, чего у них нет и чего они не могут…

— Харэ! — прервал его Серёга. — Вон он, ребятёнок, из школы выходит! А мамаша пока увлечена музыкой на фоне флирта… Ну что, начальник, приступаем?

— Только аккуратно, — сказал Лёха. — Как договаривались… Никаких эксцессов, никакого там киднеппинга, пока не скажу.

Серега вышел из машины и направился к мальчику лет десяти, который беспокойно оглядывался в поисках машины с матерью…

Машин было много, из всех кто-нибудь вылезал навстречу его одноклассникам, и ребята прощались с ним — пока — и залезали в родительские машины… Хоть бы не успел мамашу увидеть, думал Серега, прибавляя шагу. Машин много. Много одинаковых, несмотря на кажущееся разнообразие…

— Тебя Миша зовут? — приветливо улыбнулся он мальчику. — Миша Киевский?

— Да… А где моя мама?

— Твоя мама… — Серёга постарался встать так, чтобы мальчик, повернувшись к нему лицом, оказался спиной к машине, где его молодая мамаша сейчас смеялась, похоже, анекдотам, которые ей травил водитель, он же охранник.

— Где твоя мама, я не знаю, а вот папа попросил меня заехать за тобой в школу.

Мальчик серьезно смотрел на него.

— Вы правду говорите? А откуда вы моего папу знаете?

— Я у него в банке служу… — улыбнулся Серёга. — И он мне как раз сказал, какой ты недоверчивый… Ну хочешь, сейчас ты ему позвонишь? У меня в машине сотовый. Или тогда не знаю… Жди маму. А то я тоже спешу на работу. Ну, так как?.. — Серега нетерпеливо посмотрел на часы, а краем глаза на машину с мамой сына банкира. Там ничего не изменилось, из машины никто и не думал вылезать.

— Где ваш телефон? — спросил мальчик.

— В машине… — Серега неопределённо показал в сторону своей «девятки», в которой его дожидался Андрон.

— Только я в машину не полезу… — сказал Миша Киевский. — И потом, у папы на работе все машины только немецкие. А это наша «девятка». Бандитская машина, раз у нее цвет «мокрый асфальт».

— Много ты понимаешь. Это моя личная машина! — Серёга для убедительности прижал руки к груди, понемногу отходя в нужном направлении. Сын банкира невольно следовал за ним.

— Можешь не залезать, я тебе дам телефон, ты сам ему и позвонишь…

— А у вас какой марки сотовый? — продолжал допытываться сын банкира, будущий зануда всех времен и народов, как успел окрестить его про себя Серега.

Наверняка заявит, что у папы на работе все сотовые, к примеру, только фирмы «Билайн», подумал он.

— Ты будешь звонить папе или не будешь? — вздохнул Серега. — Ну вот точно он сказал про тебя! А я не верил…

Вот так, пятясь и препираясь, они дошли наконец до «девятки». Упаришься с ним, подумал Серёга. Прямо вождь краснокожих из одноименного фильма. Ещё попортит нервы родителям… Хорошо, мамочка чересчур занялась проблемами личной охраны… А если бы нет — на этот случай у них был другой вариант, с пистолетом к виску водилы.

— А у нас в банке у всех «Нокия», — заладил своё малец, когда Серёга протянул ему аппарат. Так и дал бы… подумал Серёга, втолкнув пацана в салон машины с затемненными стеклами. Андрон тут же запечатал ему рот скотчем и погрозил пальцем.

— А ну тихо мне… — сказал Серёга. — Значит, если хочешь сейчас же вернуться к мамочке, скажешь папочке, что мы тебя попросим. И не вздумай ничего лишнего, ты понял? — Он поднес кулак к лицу перепуганного пацана.

Тот закивал, замычал, но вскоре затих. Андрон осторожно выглянул в приоткрытое окошко. Вроде все тихо. Бывает же такое везение… Совсем рядом с машиной проходят дети и взрослые, переговариваются и даже не подозревают, что происходит в считанных сантиметрах от них. А мамаше хоть бы хрен… Болтает со своим телохранителем.

Серёга набрал номер Лёхи.

— Ну, что там у вас? — спросил Лёха недовольно.

— Да все то же, — сказал Серёга, подмигнув молчаливому Андрону. — Если не считать, что малец уже на месте. Сидит тихо и выражает готовность сотрудничать.

— Ну что мне с вами делать! — простонал в ответ Лёха. — Опять открытым текстом! Не малец, а ваш гость, сколько можно напоминать?

— Как ты сказал, что у ментов нет бабок на аппаратуру, так мы сразу и расслабились, — огрызнулся Серёга.

— Ну ничего сказать нельзя… — продолжал сокрушаться Лёха. — Кто знал, что их класс скоро отпустят? Я велел Сироте организовать пробку на Дорогомиловской, а он, видать, перестарался. До сих пор объект не подъехал… Хотя вру, вот он, подкатывает… Ну что, гостя ещё придержите пару минут? Пусть сначала секретутка-референтка ему доложит, чтобы понял, о ком речь… Вон, бежит аж пригнувшись. И охрана, московские сторожевые, за ним… Ну что? Давай набирай номер, что ли… Там кабинет на втором этаже, японский кондиционер отсюда видно… Звони!

Серёга набирал номер, поглядывая на мальчика.

— Значит, слушай сюда. Когда дам трубку, скажи папеньке, что сидишь у нас в машине и просишь, чтоб он тебя отсюда забрал… Ну видел, наверно, по видаку такие фильмы! Вот сейчас я освобожу тебе рот, но только ты тихо, усёк?

— А сколько вы хотите с папы потребовать? — спросил сын банкира.

— Деловой, а? — подмигнул Серега Андрону. — Сразу — сколько… Да ничего не возьмём с него, только скажи, как просим, и дело в шляпе… Алло, соедините меня с Наумом Семенычем… Только быстро! Речь идёт о жизни его единственного сына, так и передайте… Алло, это Наум Семенович? Вот сын ваш, Миша, у меня в машине и хочет вам кое-что сказать…

— Простите, а кто вы такой? — послышался недовольный голос банкира.

— На! — протянул трубку мальчику Серега. — Говори, только быстро. И негромко…

— Папа! — плаксивым голосом сказал Миша. — Это я… Меня похитили возле школы после уроков…

— Миша! — ужаснулся отец. — Как это случилось? А где мама, где дядя Толя?

— Мама с дядей Толей совсем другим заняты! — крикнул Серега в трубку, забрав её у мальчика. — Ты, Наум Семенович, не паникуй раньше времени. И с ментами поаккуратней, понял, да?

— Что вы от меня хотите?! — Голос банкира сорвался.

— Зря ты ему по маму с дядей Толей… — сказал Андрон вполголоса. — Не о том речь.

— Самую малость хотим… — отмахнулся от напарника Серёга. — Чтоб ты не давал кредита этому козлу Хлестову, что сейчас у твоей секретутки сидит, конфеты с ликером ей презентует, он их в ларьке возле Курского всегда берет, ты понял? И тогда мальца твоего отдадим без всяких на то последствий для твоей нервной системы.

— Допустим, я согласен, — сказал банкир Киевский. — Он действительно должен ко мне прийти с минуты на минуту…. Но как вы это проверите, если я соглашусь?

— Да он уже пришёл, говорят тебе! — вмешался в разговор Лёха. — Я долго с тобой говорить не могу, чтоб менты не засекли. Ты небось там на все кнопки уже нажал. А если вздумаешь шутки шутить, я тебя проверять не стану! А взорву со всей синагогой, и прямиком к твоему Иегове с доставкой на небо, понял, да?

— Но как я смогу убедиться, что вы его отпустили? — вскрикнул банкир от страха, что абонент положит трубку. И отчаянно замахал руками на секретаршу, появившуюся в дверях. — Потом, потом…

— А проще некуда. Вот сейчас он подойдет к своей маменьке с дядей Толей и оттуда тебе позвонит. Или ты им в машину. А сейчас клади трубку и жди звонка. Или сам звони. Мне без разницы. Да, чуть не забыл… Завтра у вас правление банка. Только не спрашивай, откуда про это знаю… Значит, знаю! Так ты бы поддержал на нём предложение Генриха Николаевича насчёт продажи семнадцати процентов акций нужным людям и ввода нового члена правления. Очень хорошее предложение, по-моему… Я бы поддержал.

Наум Семенович резко положил телефонную трубку и даже прижал ее к аппарату, глядя невидящими глазами на испуганную секретаршу и Хлестова, заглядывающего в приоткрытую дверь. Потом закрыл глаза, замычал, мотая головой: ну скорей же… Потом не выдержал, набрал номер сотового в машину.

Там было занято… Он снова положил трубку. Подождал. Ругая себя и одновременно уговаривая, что сын уже там, что ему звонят и не могут дозвониться, поскольку ему недостает выдержки, он снова набрал номер…

Так продолжалось ещё несколько минут, показавшихся Науму Семеновичу часами. Наконец раздался звонок и он услыхал голос жены. И тут же забыл весь ужас, только что пережитый, когда узнал далёкий голос сына…

— Пап, я тебя не разыгрывал! Вот мама мне не верит… Меня хотели похитить, скажи ей, а то они мне не верят…

Да черт с ней, верит она или не верит… Наум Семенович чувствовал, как облегчение наполняет и распирает его, словно сверхлегкий газ, так что он вот-вот воспарит…

Он открыл глаза и увидел перед собой потное лицо Хлестова, его глаза, наполненные страхом.

— Ты можешь что-нибудь объяснить? — спросила жена.

— Дома… — рассеянно сказал он. — Всё дома… И скажи Анатолию, что он уволен. Я ему заплачу все неустойки, какие он скажет, но чтобы его я больше не видел…

Хлестов по-прежнему смотрел на него с испуганным ожиданием.

— Что-нибудь случилось? — спросил он.

«Почему он всё время такой потный? — подумал Киевский. — Наверно, надо ему сказать всё как есть».

— Игорь Андреевич… мне неприятно это вам говорить, но боюсь, придется вас разочаровать… Короче, только что неизвестные похитили моего сына и отпустили с условием, что я откажу вам в кредите… Поймите меня правильно. На вас точно так же совсем недавно совершали покушения. Вы пережили этот смертельный страх… Вы сами отец, насколько я знаю. Представьте теперь, что речь не о вашей жизни, а о жизни вашего ребёнка…

— Что ж мне делать… — заломил руки Игорь Андреевич. — Вы загоняете меня в угол. Я уже обещал деньги под проекты в театре, кино… И все мне говорили: ну, раз Киевский обещал… Ведь речь идёт и о вашей репутации тоже.

— Я все понимаю… — Наум Семенович закрыл лицо руками, почувствовав, как дрожат до сих пор пальцы. — Давайте обсудим в другой раз. Не сейчас. Не сегодня… Простите меня великодушно… Завтра, нет, послезавтра, ладно?

Хлестов пожал плечами и вышел из кабинета. Нет, это так оставлять нельзя… Наверняка это Седов, этот уголовник, к которому не вяжется определение «бывший». Только про него сейчас можно говорить, что их интересы пересеклись…

Вечером он позвонил домой Чурилину.

— Не знаю, Виктор Петрович, возможно, мой телефон прослушивается, но я уже просто не могу молчать… Вы знаете, что меня опять чуть не убили? И только ранили моего охранника?

— Кто? — спросил Чурилин, перестав жевать и показав жене, чтобы она сделала телевизор потише. — И откуда мне знать, если оно не удалось, а вы мне ничего не сообщили?

— Вот теперь сообщаю, — с драматическим подвывом сказал Игорь Андреевич. — В меня стреляли, если хотите знать! Второй раз! А сегодня банкир Киевский, известный вам, отказал мне в кредите, поскольку его шантажировали, похитив его сына! — выпалил он скороговоркой.

— Послушайте… — Чурилин даже потряс головой, пытаясь что-то понять. — Мне сейчас дали срочное дело, убийство одного милиционера, может, слышали, возле метро «Выхино»? Поэтому я несколько отошел от вашей истории… Но теперь я вижу — она имеет продолжение… Вы смогли бы ко мне приехать, скажем, завтра? И все по порядку объяснить.

— Если я доживу до завтра. — Тон Игоря Андреевича стал совсем трагическим. — Я просто хотел бы вам сказать, что есть человек, которому я, наверно, мешаю… И он везде преследует меня.

— Это кто, я его знаю? — спросил Чурилин.

— Только не по телефону, — ответил Хлестов и положил трубку.

Только спокойно, сказал он себе. Тот, кто меня преследует, на это и рассчитывает: что я потеряю голову. Он хочет меня сначала как следует помучить… Поэтому не убивает. Он это всегда успеет… Скажем, сегодня ночью. Быть может, позвонить Седову и спросить напрямик? Он проталкивает на экран эту свою проститутку, внес уже огромные деньги… У него деньги есть, хуже со связями. Её пока не пропускают, никаких, говорят, вокальных данных, только ноги от бровей…

Он набрал номер музыкального редактора первого канала Светы Самохиной.

— Игорёк! — обрадовалась она. — Давно тебя не видела! Совсем забыл свою старую любовь, да? Ну конечно, теперь вы все завели себе молоденьких. И мало того, приводите своих пассий на телевидение! И к кому! К Ларе Склянской ее прежний муж, этот безголосый Ленечка, бросивший её ради этой бездарности Трегубовой Светки, привел свою новую любовницу, которой в этом году хоть бы школу закончить на тройки, и стал требовать, чтобы та ее прослушала на предмет выступления в «Утренней почте». Или хотя бы в «Утренней звезде»! Нет, ты представляешь? И не стыдно, а? Или ты ко мне с той же просьбой? Я тогда бедную Лару еле отпоила корвалолом, но если ты, Игорёк, попросишь меня о чем-то похожем, скажу сразу: ни за какие деньги! Вот так… Меня этот твой друг, Саша Седов, уже просто достал с такой же соплячкой! Вот вынь ему и положь! Я говорю ему: вы что, все там с ума посходили? Что происходит? Или у нас перестали сажать за совращение малолеток? Ну ладно, когда этот наш генеральный спонсор проталкивает свою дочурку… Это ещё можно понять, мы у него с рук кормимся.

— Ты дашь мне сказать? — взмолился Игорь Андреевич. — Хоть слово.

— Подожди… Чтобы не забыть… Так знаешь, что твой друг Саша Седов мне сказал? Вернее, спросил: что, мол, наверно, это твой Игорек подлянки мне устраивает? И еще кое-что, не хочу по телефону… Представляешь? Ну уголовник и уголовник. Я ему сказала: Саша, я помню тебя совсем молодым и скромным мальчиком. Ты подавал надежды. Тебя посадили, по нынешним временам, просто ни за что! Но что с тобой сделала тюрьма! Ты хоть посмотри, как ты себя стал вести! Тебя снова взяли в наш коллектив, приняли в свой круг… И это ты говоришь об Игоре Андреевиче, который столько для тебя сделал?

— И что он ответил? — поинтересовался Хлестов.

— Лучше тебе не знать, — сказала она. — Ну всё… Слушай, совсем забыла: это ты мне позвонил или я тебе? Прости, у меня от таких переживаний уже крыша поехала… Все хотела тебе позвонить, чтобы собраться с духом, и всё рассказать…

— Ну вот и позвонила, — сказал с чувством Хлестов. — Вот и рассказала. Спасибо тебе.

— Ты мне что-то ещё хотел сказать? Ты говори, не стесняйся. У тебя все нормально? Хоть бы зашел, поделился, как в старые времена, когда был моим верным поклонником.

— Зайду обязательно, — пообещал Хлестов, нетерпеливо посматривая на часы.

Надо затащить её к Чурилину, подумал он. Милиционера какого-то уже убили, а меня могут убить с минуты на минуту…

Он прислушался к звукам, доносящимся из соседней комнаты. Там охранники смотрели телевизор. Пусть смотрят… Хотя бы не одному сидеть в этой огромной квартире… Он походил немного по комнате. А что, если взять и позвонить самому Седову? Старик, мол, за что преследуешь? Что я тебе такого сделал? Конечно, он начнет отнекиваться, сочувствовать.

А потом, гад, потребует от исполнителей, чтобы ускорили проведение акции в жизнь… И эти ребята в соседней комнате, что сидят развалясь в удобных креслах и смотрят очередную латиноамериканскую ахинею, ничем не смогут ему помочь…

Глава 2

Каморин пришёл к Нине, на станцию «Скорой помощи», под вечер. Знал, что у мужа ее дежурство завтра, в другую смену, и пришел: все ещё казалось, что от нее многое зависит. Ощущение было безотчетным, он даже не пытался в нем разобраться, однако, когда Ирина захотела уехать с ним из Москвы, он сразу вспомнил Нину. И не захотел, чтобы Нина увидела его московскую пассию — блестящую и холеную. И наоборот, ему было все равно, увидит ли Ирина его бывшую невесту.

Нина встретила его с усталым равнодушием. Но все равно была красива как никакая другая на свете — её неброская, северная красота была величиной постоянной, не зависящей от настроения, физического состояния, погоды и косметики. Это, скажем, та же Ирина утром, после бессонной ночи, без грима своего и роскошного шиньона выглядела совсем не похожей на себя, вчерашнюю, а вот Нина… Он подумал о том, что Ирина, заметив утром этот его оценивающий взгляд, видимо, сразу женским чутьем определила, что у него там, в Сосновске, кто-то есть. И пожалуй, именно поэтому он отказался взять её с собой. Ее среда обитания — столичная богема. Там она — как красивый морской камень, лежащий на дне. Извлеки этот камень из его стихии — и он становится серым и неприглядным.

И видно, не зря именно в то утро, после ночи, проведенной с московской красавицей Ириной, ему так нестерпимо захотелось увидеть Нину. Хотя и не тешил себя какой-то надеждой.

— Ты что-то узнал про Ефима Григорьевича? — спросила она.

— Ещё нет… — вздохнул он, садясь без приглашения на стоявший с ней рядом стул.

Врачи и медсестры, что были в этой тесной комнате, переглянувшись, дружно начали выходить. Все были в курсе этой истории с неудавшейся женитьбой. И все, или почти все, были, скорее, на стороне ее Коли, который здесь свой в отличие от этого слишком нахрапистого и слишком удачливого во всех иных делах следователя… Хотя многие из сестричек на него заглядывались и в душе недоумевали, отчего Нина Александровна сделала именно такой выбор…

— Ты был в Москве? — спросила она, чтобы прервать затянувшееся молчание.

— Да вот, только вчера приехал. И сразу захотел тебя увидеть…

— Ну вот, опять ты начинаешь… Мы же договорились, Паша. — Она коротко взглянула на него. — Мне уже просто перед другими неудобно… Кстати, Софья Борисовна меня все время спрашивает о тебе. Вернее, о твоём расследовании. Потом, ты ведь обещал её навестить, кажется… купить гараж… Она никому его не продаёт, влезла в долги и всем говорит, что обещала тебе… Готова отдать тебе этот гараж за так, раз ты ищешь того, кто убил её мужа.

— А ты разве не хочешь, чтобы я его нашёл? — криво усмехнулся он.

— Она снова взглянула на него и отвела глаза:

— Странный ты какой-то стал…

И взяла затрезвонивший телефон.

— Здравствуйте… что? Да, это «скорая»… Что с больным? Погромче говорите! Что… Вам что, делать больше нечего? Вы дурака валяете, а люди к нам дозвониться из-за вас не могут…

Она положила трубку.

— Пацаны какие-то… И могут вот так целыми днями, представляешь? Делать им нечего.

— Хочешь, я их найду? — спросил он. С некоторых пор ему постоянно хотелось что-то для нее сделать. — Еще позвонят — дай мне трубку.

Она махнула рукой:

— У тебя проблемы посерьёзнее… Ты лучше нашёл бы, кто убил Ефима Григорьевича.

— А что мне за это будет? — спросил он. — Если найду?

— Когда ты только, Паша, изменишься? — Теперь она смотрела на него с каким-то сожалением. С сожалением, в котором проглядывало давнее разочарование. — Ну никак не можешь ты без этого! Только дашь на дашь…

— Твой Коля не такой? — усмехнулся Каморин.

— Совсем не такой! Может, и не обратила бы на него внимания, если бы не это твое качество…

— Слушай, а вот покойный Болеславский, он что, помогал вам пожениться? — поинтересовался Каморин. — Как говорится, способствовал? Нет?

— Это ты как следователь спрашиваешь? — уточнила она в свою очередь.

— Нет. Как жених, интересующийся, почему невеста сбежала от него почти из-под венца. Причем не просто сбежала, а к другому…

Она внимательно посмотрела на него:

— Пашенька, пожалуйста! Не пугай меня… В последнее время ты стал очень странным… — И схватила спасительную трубку снова зазвонившего телефона.

— Здравствуйте, да… Что? Это опять вы? Какая ещё холера! Ребята, я сейчас к милиции вас подключу!

Каморин взял у неё трубку:

— Дежурный по городу майор Калязин слушает…

— В трубке послышались короткие гудки.

— Больше не позвонят, — сказал он. — А что, кроме тебя, врача, больше некому сидеть на телефоне?

Она махнула рукой:

— Это ещё спокойный сегодня день… Ты не представляешь, что делается по выходным! Как с цепи народ срывается… А сидеть действительно больше не кому. Когда Коля дежурит, он нас, баб, подменяет, жалея… На мужской голос по-другому реагируют… Раньше сидела на телефоне девочка за гроши, пришлось сократить из-за нехватки средств… теперь вот, видишь, сами… А к концу смены просто голова пухнет… Ну как там Москва? Давно не была, говорят, теперь совсем западный город!

— Ну не совсем… — Он мельком взглянул на часы. Время. Алиби он уже себе обеспечил, можно и уходить. Впрочем, ещё в его силах всё прекратить. Надо только решиться… Или — или… Но он медлил. Его хваленая решимость сейчас всецело была в руках этой женщины, о чём она даже не догадывалась… Он говорил себе, когда шёл сюда: как она скажет, так и будет. Хотя в душе понимал: как все было, так и останется, ничего другого она не скажет. И пора бы прекратить эти душевные страдания. Они только во вред делу… Но уходить отсюда, из этой комнаты, пропитанной запахами лекарств, со старой, облупившейся краской на стенах, совсем не хотелось… Просто не мог себя заставить. Будто на что-то еще надеялся…

— Ты бы там жить не смогла, — сказал он, вспомнив Ирину. Именно такая, броская, упакованная, создана для него, человека с неуемным тщеславием.

— Там, наверно, девушки такие красивые… — мечтательно сказала она. — Вот бы какая-нибудь обратила на тебя внимание! Ведь ты такой сильный, целеустремлённый…

— Откуда ты знаешь, что не обратила? — Он уже ругал себя за то, что не способен совладать с собой, встать и наконец уйти.

— Да-а?.. — протянула она, и в ее глазах мелькнуло что-то озорное, смешанное с лукавым сожалением: надо же, лишиться такого поклонника. — Ну а ты? — спросила она, разглядывая его с любопытством юного натуралиста, производящего опыты над майским жуком.

— Что — я? Я — здесь. А не там. И жду твоего вердикта. От тебя, как и раньше, очень многое будет зависеть…

— Ну вот, опять от меня… — вздохнула она.

— Да, от тебя, — твердо сказал он. — И именно сейчас. — Он снова взглянул на часы. А ещё не поздно. Пусть это ему зачтется: он до самого конца пытался что-то изменить. Видит Бог, он готов обменять на свою бывшую невесту и свое будущее, и свою карьеру… И всего-то ему для этого нужно — поднять телефонную трубку…

— Ну вот, опять ты надо мной смеешься… — отмахнулась она. — Ну кто я такая, чтобы от меня что-то зависело. Или кто-то… Тем более такой самостоятельный человек, как ты…

Теперь — всё, подумал он, ещё раз царапнув глазом циферблат часов. И когда через минуту, не больше, снова раздался телефонный звонок и она резко подняла трубку, он сказал себе: «Вот твой Рубикон. Вот та точка, за которой уже нет возврата».

— Здравствуйте… — сказала Нина. — Что?! — Она вскочила с места. — Боже… Когда? Только сейчас? — Нина беспомощно оглянулась на Каморина. Ее глаза были полны слёз. — Паша… Только что застрелили нашего депутата, Владлена Исаевича Сиротина… Прямо возле дома. Ещё один старик… Уж он-то кому мог помешать? Ты можешь объяснить, что у нас происходит?.. Да, да, это я не вам, дежурная бригада сейчас выезжает.

Она бессильно опустилась на стул.

— Мне надо идти, — сказал он. — Я правильно тебя понял: его застрелили возле его дома?

Она снова беспомощно посмотрела на него:

— Да, наверно, весь город знает: он всегда в это время выводит гулять собаку.

— Ты сказала: ещё один старик. Почему? Его что — тоже из винтовки застрелили?

— Пашенька, ну откуда ж я знаю… Я не знаю даже, зачем туда еду! Он — мёртв, понимаешь? Меня вызвала его соседка, плачет… И позвонила нам, хотя ей надо бы в морг звонить…

Он решительно поднялся. Она с надеждой смотрела на его нахмуренное, ставшее бесстрастным лицо.

— Паша… Найди, найди их! — заклинающе сказала она.

— Я ещё не знаю, кому это доверят, — сказал он. — Всё-таки депутат Госдумы. Следствие наверняка возьмет на себя Генпрокуратура…

Он запнулся, подумав, какие это открывает перед ним возможности. Значит, надо немедленно ехать на явку. Туда, где уже ждут ребята.

— Только ты сможешь найти, — сказала она, провожая его до двери. — Ты — местный. Ты здесь всех и всё знаешь… Представляешь, какое это будет иметь значение для твоей карьеры?

Он внимательно посмотрел на нее. А ведь для профессионала этот мотив — карьера — был бы неплохой зацепкой, подумал он. К счастью, Нина не профессионал.

— В самом деле? — спросил он иронично. — Ещё не так давно мой карьеризм тебя отталкивал.

— Я была не права, — пожала она плечами. — Я просто другой человек. Не такой, как ты.

Он все еще не уходил, раздумывая. Тем временем станция «Скорой» жила своей жизнью. В комнату быстро вошли две сестры с готовыми медицинскими сумками.

— Что брать, Нина Александровна? — спросила сестра помоложе.

— Что всегда, — пожала плечами Нина.

— Но говорят же, что его наповал… — протянула та неуверенно и глядя при этом на Каморина.

— Я, кажется, уже не раз говорила! — резко произнесла Нина. — Пока не увидим все своими глазами! Сколько можно одно и то же, Селютина?

* * *

На явке Каморин появился, когда вся его команда уже собралась. Местом их явки был небольшой бесхозный домик на окраине города, за глухим забором, куда все подтягивались поодиночке, преимущественно общественным транспортом.

— Хороший выстрел, — сказал он Михрюте. — И хорошо, что старик развернулся, когда падал. Теперь трудно сказать, откуда стреляли. С какой крыши. Другим — трудно. Мне — легко.

— Кому другим? — спросил Михрюта настороженно.

— Следователям Генпрокуратуры. Ничего другого ждать не следует. Покойный был народным избранником. В кои веки приехал на встречу с избирателями…

— Михрюта сам за него голосовал! — сказал Валет, и все облегчённо рассмеялись.

— А что, раз закона об отзыве у нас нет… — сказал Каморин, глядя на насупленного Михрюту. — Не справляется депутат с обязанностями, забыл о простых избирателях — и пулю в лоб! Чем не демократия в наших специфических условиях?

Парни охотно смеялись, а Каморин продолжал внимательно разглядывать Михрюту. Пожалуй, этот увалень может не так все понять… Это не Валет, которому можно задурить голову… Каморин пытливо посмотрел на Валета, смеявшегося больше других.

Пусть посмеются. Им нужна разрядка. Потом, когда расслабятся, будем говорить напрямую.

— Ну всё? — спросил он, когда парни угомонились. — Смешно, да?

— А что нам, плакать?

Это сказал всё тот же Михрюта. Смотрит с вызовом. Считает себя обойдённым. Хотя претендует быть центровым. И, надо отдать должное, стреляет лучше других. И он это знает. И потому так обижен, когда посылают в командировки, в туже Москву, других…

А то, что он деревня деревней и потому сразу привлечет к себе ненужное внимание, понимать не желает. К тому же ширяется похлеще других… Самое правильное — повесить это убийство тоже на Валета, который и сейчас с восторгом смотрит в рот начальству, а Мих-рюту при первой же возможности устранить. Только так. Сначала хорошо заплатить, потом отправить вслед за народным избранником.

— Вы знаете, я привык с вами во всем советоваться, — сказал Каморин. — Вот и сейчас возникла такая необходимость… Вы знаете, какая наша конечная цель: л должен попасть в Москву вместо Сиротина…

— Так это ваша цель, а не наша! — сказал Михрюта, и это имело успех среди присутствующих. Никто не засмеялся и не заулыбался, но все уставились на Каморина, ожидая его ответа.

Каморин усмехнулся. Покрутил головой.

— А как иначе? — спросил он. — Пока мои и ваши интересы совпадают, можно ли их разделять? Ну предложите кого-то другого на место Сиротина! Но чтобы он имел шанс! А если такого нет, если я вас не устраиваю в этом качестве, зачем, спрашивается, мы его убили? Ты, Михрюта, когда стрелял в старика, о чём думал? И чём?

Парни, до этого слушавшие со всем вниманием, переглянулись… До сих пор Каморин был здесь признанным авторитетом, но в то же время — ментом. И еще раздражали его привычка поучать и доказывать, а также невозможность с ним спорить. Многие из парней, скрепя сердце, отдавали должное его доводам, к тому же все они кормились с его руки, но время от времени, как правильно заметил Валет, им нужно было об этом напоминать. А то и указывать, где их место.

— А что, давайте выдвинем в Думу нашего Михрюту! — сказал Каморин. — От нашего трудового коллектива. Скажем, что он наш лучший снайпер. На его счету столько-то народу, его ищут столько-то следователей по разным городам СНГ…

Парни разочарованно молчали. Только-только, впервые, быть может, обозначилась какая-то возможность увидеть этого мента растерявшимся перед дерзостью одного из них, но все, как всегда, вернулось на круги своя.

— Да ладно вам! — сказал Валет, обращаясь к «трудовому коллективу». — Романыч прав, как всегда. Уж если согласились, то не хрена тебе, Михрюта, понтярить не по делу! Все мы тут мокрушники, и одна нам всем дорога… А что Романыч в Москву прорвется, так хоть погуляем там с ним напоследок! Или ты, Михрюта, решил до ста лет дожить?

Жаль, подумал Каморин, будет жаль с Валетом расставаться. А придется. Жребий брошен.

— А ты не шестери! — сказал Михрюта. — Он тебя сдаст, потом меня. Потом других. И скажет, мол, на пользу дела! Он на чужом х… в рай въехать хочет. А таким придуркам, как мы, там места не найдется! Он там других себе наберёт!

Тут все вскочили, заорали, стали махать руками. Ну вот, подумал Каморин, тот самый бунт на корабле, по крайней мере, его не миновать, если не принять немедленные меры… Он прав, этот деревенский придурок, только не знает, что за такую правоту надо платить.

Выстрел оборвал поднявшийся гвалт. Киллеры отпрянули от Михрюты, грохнувшегося на пол и теперь сучившего ногами в предсмертной агонии. Они были все безоружны, ибо таково было условие: только Каморин имел право иметь при себе на подобных сходках табельное оружие, с которым никогда не расставался.

Это право он вытребовал для себя после того, как двое братков, не поделивших бабки за дело, в котором оба участвовали, застрелили друг друга два месяца назад во время подобного толковища…

Каморин спокойно положил пистолет в кобуру под мышку.

— Убрать, — сказал он деловито, ни на кого не глядя. — И быстро, быстро… Если кому-то что-то не понятно, могу напомнить мое условие: и впредь бунт буду пресекать сразу. В самом зародыше. Для вашей же пользы…

Братки молчали, глядя на лужу темной крови, растекавшейся под трупом.

— Я кому сказал! — повысил голос Каморин. — Дисциплина — вот мое условие, от которого я не отступлю никогда! Кому не нравится — может отсюда уйти! Но только вперед ногами, как этот несостоявшийся кандидат в народные депутаты!

Валет первым молча склонился на трупом товарища, взял под мышки и потащил к двери.

— Ну чего смотрите? — сказал он собравшимся. — Идите за лопатами, во дворе закопаем… А ты, Балабон, не стой, бери тряпку, вытирай, пока не засохло…

Каморин вышел на крыльцо, постоял. Вокруг все было тихо… В соседних домах даже не зажгли свет… Через полчаса, когда все было закончено, все собрались снова.

Молча, исподлобья братва смотрела на Каморина. И с презрением на Валета. Для них он не был авторитетом. Западло смотреть, как один из них шестерит перед ментом, выбиваясь в бугры, пусть это даже свой мент.

Ну что ж, это даже к лучшему, подумал Каморин, внимательно следя за настроением братвы. Значит, они сейчас поддержат его, мента, не могут не поддержать, когда услышат, что он предлагает…

— Теперь так, — сказал Каморин. — Человека нет, а проблема осталась. Кто возьмет покойника на себя?

— А… зачем? — спросил Валет в наступившей тишине.

— Всё за тем же, — сказал Каморин. — Простые вещи приходится объяснять. Мне надо вытащить вас всех в Москву. Или уже не надо?

Братва молчала, угрюмо глядя на него.

— Два таких громких дела… — напомнил Каморин. — Сначала врач Болеславский, потом депутат Думы… Так меня на руках туда внесут! И в кресло усадят. И покажут, на какие кнопки нажимать… А что я там без вас?

— И кто? — спросил посеревшими губами Валет. — Чего вы на меня все уставились?

— А кто, кроме тебя? — сказал тот же Балабон, которому Валет полчаса назад давал указания.

И другие закивали, злорадно и не скрывая облегчения. Кто ж еще?

Что и требовалось доказать, подумал Каморин. Главное, не я это сказал. Они сами ему сказали…

Приоткрыв рот, Валет беспомощно смотрел на Каморина. Даже жалко стало… Братки его сдали с потрохами, даже не задумываясь. Их глаза блестят от возбуждения. Сейчас не помешало бы устроить им расслабуху на свежем воздухе, с девочками. И тогда все проглотят… И то, что сдали Валета, и то, что у них на глазах шлепнули их братана.

Вообще говоря, куда им деваться-то… Проблема в другом. Теперь они будут настороже. И убийство Михрюты не забудут. А при случае и напомнят.

Глава 3

Чурилин приехал на место убийства милиционера Сергея Петрунина, прежде служившего в том же отделении, что и погибший ранее Кравцов, через двадцать минут после случившегося. Его задержал звонок Хлестова, который требовал, чтобы Виктор Петрович немедленно его принял.

На месте уже были медэксперт и участковый. Поодаль переговаривались, отгоняя детей, соседи, в основном пенсионного возраста.

Чурилин присвистнул, склонившись к убитому. Пуля разворотила голову, ударив откуда-то сверху в висок. Запекшаяся кровь смешалась с серыми мозгами и грязным снегом.

— Классный выстрел, а? — сказал пожилой участковый. — Я так понимаю, откуда-то с крыши… — Он показал куда-то вверх на соседние дома. — Снайпер, мать его так… Вроде тихий он был, Серёга. Семейный. Никого не обижал.

— Виктор Петрович посмотрел туда же. Все здания не меньше двенадцати этажей, не услышишь в общем шуме, если стреляли с крыши.

Он прогуливался, кого-то ждал, что ли… — сказал участковый. — Сегодня выходной — вот он и в штатском.

— Кто-нибудь видел? — спросил Чурилин.

— Да, вон бабки с внуками… — кивнул он в сторону двух старух, переговаривавшихся в отдалении.

— А пуля… — Чурилин повернулся к медэксперту, которого видел впервые. Наверно, недавно из института.

— Выходное отверстие отсутствует, придется извлекать, — сказал медэксперт, молодой парень в очках, не сводящий глаз с измазанного кровью лица Петрунина. — Кажется, это уже второй из сорок четвёртого отделения? — спросил он.

— Второй… — рассеянно подтвердил Виктор Петрович.

— Вы думаете, это как-то связано? — допытывался медэксперт.

— Как-то связано… — словно эхо повторил Чурилин. — Оба попали в отделение из частей, воевавших в Чечне… Вот и вся связь. Столь характерная для наших дней… С ними вы уже поговорили? — спросил он у участкового, кивнув в сторону старух, которые дисциплинированно держались поодаль.

— Лучше сами, — рубанул воздух ладонью участковый. — А то спрошу чего не так… Было уже. И не раз… Пригласить?

— Я сам к ним подойду, — сказал Чурилин. —

«Труповоз» вызвали? — спросил он у медэксперта.

— Вас ждали, — сказал за него участковый. — Решения вашего.

Чурилин пожал плечами и направился к поджидавшим его старухам. Те умолкли при его приближении и, как по команде, поджали губы.

— Я следователь прокуратуры Чурилин Виктор Петрович. — Он чуть склонил голову, проявляя почтительность.

Старухам это понравилось.

— Миронова Марья Егоровна, — представилась хриплым, покуренным голосом та, что была постарше, посуше и повыше ростом. И протянула сухую ладошку для рукопожатия.

— Евграфова Аграфена Антоновна, — сказала другая, улыбчивая, округлая, и тоже протянула ладошку, предварительно вытерев ее о свое новое пальто из кожзаменителя.

Евграфова Аграфена, отметил по себя Виктор Петрович, вот это созвучие… там и там один корень — «граф». Графиня, можно сказать.

— Вы что-нибудь видели, когда это произошло?

— Дак я как раз с ним поздоровалась, — сказала «графиня». — Он мимо из магазина шел. А я туда собиралась. Ну и спросила, чего дают… Только с ним разминулись, слышу, за спиной упало что-то… Повернулась, а он уже неживой. И голова вся разбита. Я уж подумала, как в себя пришла, может, это с балкона что упало на него или с крыши. А Леонид Корнеевич, участковый наш, говорит, будто его подстрелили.

— Выстрела не слышали? — спросил Виктор Петрович.

— Да где тут услышишь… шоссе рядом, машины целый день ревмя ревут.

— Он, говорят, семейный?

— Ну да, две дочки в школе, жена на работе. А его Бог прибрал… — «графиня» заплакала. — Такой спокойный был, никого никогда не обидит, всех приветит, всегда в гости на чай позовёт… Уж как Маша, жена его, обо всем узнает, когда ей скажут, ума не приложу.

— А вы что видели? — спросил Чурилин Марью Егоровну, которая порывалась что-то сказать.

— Я на балконе как раз была, — нетерпеливо заговорила Марья Егоровна, и всё сверху как раз видела! И как он упал, и как Аграфена к нему подошла, и вообще…

— Вот про вообще, пожалуйста, поподробнее, — попросил следователь.

— А что подробней-то? — несколько растерялась та.

— Может, вы с балкона заметили что-нибудь или кого-нибудь… — пожал плечами Виктор Петрович. — Необычное что-нибудь. Сверкнуло или блеснуло. Ну как солнечный зайчик в глаза… Знаете, когда кто-то окно открывает… Не помните? Где, кстати, ваш балкон?

— Да вон, на четвёртом, — указала она на дом, возле которого они находились.

Чурилин взглянул в ту сторону. Кивнул, что-то записал.

— Вы сказали, что встретили его, когда он возвращался из магазина, куда вы шли, — обратился он снова к «графине». — Где ваш магазин находится, можете показать?

— Да вон там, за углом, — неопределенно махнула она рукой.

— Мы сейчас повторим, как это было и где вы с ним встретились, — сказал Чурилин. — Значит, идите, как вы тогда шли, а я вместо него пойду вам навстречу…

Лучше сейчас, подумал Чурилин, пока она что-то помнит, чем проводить следственные действия потом, когда она всё забудет.

— Значит, он шёл с той стороны. — Чурилин отошёл в предполагаемую сторону. — Теперь идите ко мне навстречу, смелее…

Аграфена Антоновна растерянно оглянулась на собравшихся зевак, потом сделала пару шагов навстречу, перехватив сумку в руке.

— Ой, забыла, в какой руке несла, — сказала она следователю.

— Неважно… вот здесь вы встретились, так? — спросил он, когда они поравнялись. — Видите, кровь ещё на асфальте.

— Он живой был! «Здравствуйте!» — «Здравствуйте». И прошёл мимо.

— Верно, дальше пошёл, — подтвердила Марья Егоровна. — Вон там они разминулись, а здесь он свалился. И даже не охнул, бедный…

— А может, вы вспомните, куда он при этом смотрел? — спросил Чурилин. — Может, оборачивался?

Хотя оборачиваться вслед старушке, когда та прошла мимо, — это вряд ли, подумал он. Молодой девице — ещё куда ни шло. Значит, смотрел, скорее всего, прямо.

— Ну как… — не поняла Марья Егоровна, — как шёл, так и смотрел. Чего ему оглядываться-то…

— Спасибо, — сказал следователь, делая запись в блокноте. — Потом мы это повторим официально. С протоколом. Сейчас в предварительном порядке, по горячим следам…

— Ага, — понимающе сказала Марья Егоровна.

— Ну да, — кивнула ее подруга.

Чурилин вернулся к трупу. Склонился над ним. Жаль, конечно, что оттащили в сторону, даже не обозначив мелом положение тела… С другой стороны, слишком много народу здесь ходит… Оставь тело на месте — всем пришлось бы идти по мостовой, а это препятствовало бы проезду транспорта. Однако все же кое-что понять уже можно… Если покойный Петрунин шел прямо и был убит наповал, как все уверяют, то по пятну крови на грязном льду можно точно сказать, где это произошло. А то, что пуля вошла в затылок справа и сверху… (он поднял глаза на соседний дом), то по углу траектории можно примерно определить: выстрел был произведен, скорее всего, с крыши или с чердака… Хотя в таких домах чердаков, кажется, нет.

— Стреляли оттуда, да? — проследил за его взглядом медэксперт.

— Похоже на то, — сухо сказал Виктор Петрович. Он не любил, когда прерывали его рассуждения.

— Подъездов много, — продолжал демонстрировать медэксперт дедукцию с индукцией (любимое выражение прежнего начальника следственного управления Ивана Андреевича Кормакова). — И все выходят на эту сторону. Не исключено, что убийца или убийцы потом вышли как ни в чем не бывало.

— Или до сих пор там сидят и наблюдают за нашими оперативно-следственными действиями… — вздохнул Чурилин. — Простите, не расслышал, как вас зовут?

— Миша… — несколько растерялся медэксперт, а участковый выразительно крякнул и покрутил головой.

«Миша!» Детский сад, ей-богу, похоже, хотел сказать участковый, но сдержался.

— Так вот, Миша, сразу договоримся, что каждый из нас будет заниматься своим делом. И только. Когда мне почему-либо станет интересно ваше мнение, я непременно к вам обращусь… Договорились?

Тот молча кивнул.

— Хотя не могу сказать, будто я пришел к заключению, противоположному вашему… — закончил свою мысль Чурилин и поощрительно улыбнулся.

Вот так всегда, подумал он, нашли место для утверждения своих самолюбий, и где — над погибшим человеком. Точнее, используя его гибель…

Участковый снова крякнул, теперь более тихо и несколько сконфуженно.

— Преступники или преступник вполне могли потом подойти и смешаться с собравшейся толпой, — продолжал приободрившийся Миша.

— Могли… — рассеянно подтвердил Чурилин. — Или мог. Чтобы узнать результат. Либо кого-то подослать.

Он снова обернулся к старушкам:

— Не могли бы вы сказать… все-таки район у вас «спальный», наверно, многих знаете в лицо. Не было ли здесь, когда вы тут находились, кого-то незнакомого для вас, кого бы вы видели впервые… Скажем, кто подошёл, посмотрел и быстро отошёл. Скорее всего, это должен быть мужчина не старше тридцати. Никто в глаза вам не бросился своим необычным поведением?

Обе переглянулись, пожали плечами.

Ну ладно, подумал Чурилин, больше они ничего не скажут… Теперь надо бы слазить на крышу. Потом пройтись с участковым по квартирам… Возможно, кто-то что-то заметил, пусть даже не отдавая себе в этом отчета.

Следы на крыше нашлись сразу. Хоть в этом повезло, подумал Чурилин, разглядывая примятый снег и рубчатые следы от тяжелых ботинок… Хотя нет. Рядом что-то похожее на следы от женских сапог. Они почти исчезли под мужскими ботинками, но все равно заметны. Хорошо, что снег довольно вязкий, плотный от ветра, который здесь всегда дует.

Он подошел к краю крыши и осторожно заглянул вниз… Судя по всему, снайпер лежал здесь, возле самого края. Вон тротуар, где он, Чурилин, с «графиней» пытался разыгрывать случившееся убийство…

— Можете не искать, Леонид Корнеевич, — сказал он участковому, который наклонился и шарил, кряхтя, голыми пальцами в мерзлом снегу в поисках гильзы. — Скорее всего, она упала вниз. Быть может, даже на ближайший к нам балкон. Видите? Стрелявшему пришлось извернуться вправо, а гильза вылетела при этом влево… Если, конечно, он не стрелял из винтовки Мосина образца тысяча восемьсот девяносто первого года… — Чурилин выпрямился, взглянул на часы. — Ко мне должны сейчас подъехать другие следователи из созданной группы, но нам не стоит терять напрасно время… Кто там живет под нами, не помните?

Участковый пожал плечами.

Они спустились вниз по лестнице, позвонили в квартиру, расположенную прямо под предполагаемым местом стрельбы.

Пока все идет не так уж плохо, думал Чурилин, поглядывая на темный глазок. Вот он посветлел, очевидно, кто-то открыл дверь в переднюю, потом снова потемнел… Их явно разглядывали. Но уж своего-то участкового должны здесь знать?

За дверью молчали. Явно не понимали, что их присутствие в квартире стало заметно.

— Откройте! — требовательно сказал Леонид Корнеевич. — Милиция!

За дверью по-прежнему молчали.

— Всё равно мы вас видим, — сказал Виктор Петрович. — Не беспокойтесь. Мы предъявим вам удостоверение.

В этот момент открылась дверь напротив. Оттуда вышел здоровый мужик, в пижамной паре и в шлепанцах.

— Здорово, Корнеич! — сказал он. — Случилось, что ли, чего? Там бабка за восемьдесят, глухая, как репродуктор. И внук с ней шести лет. Так что ори не ори…

— И что нам теперь делать? — спросил Виктор Петрович.

— Зависит от приоритетных обстоятельств, — туманно сказал сосед. — В дверь звонить бесполезно, здесь им строго-настрого запрещено, а по телефону можно. На телефон бабка реагирует. Особенно если сказать ей про пожар… Так что случилось-то?

— Милиционера убили под их окном, — сказал Леонид Корнеевич. — Только недавно. Вот так, Петя… Годится такое обстоятельство или нет?

Тот присвистнул.

— Дожили, — сказал он. — Ментов мочат средь бела дня… Вы только не подумайте чего! — прижал он руки к груди, заметив кислое лицо Чурилина. — Я сам в органах служил, вон Корнеич вам подтвердит, но чтоб такого в наше время… просто не припомню. Это уже который случай?

— За что ж тебя из органов попёрли? — хмыкнул участковый.

— За что нынче награждают? — огрызнулся Петя. — Ну так чего? Будем дальше выяснять или оперативная обстановка требует незамедлительных действий?

— Валяй! — сказал Корнеич, мельком взглянув на Чурилина, который, казалось, полностью уступил ему инициативу.

— Замётано! — мотнул головой Петя и указал рукой в сторону своей приоткрытой двери. — Прошу! От меня и позвоним.

Он провёл их на кухню, где стоял телефонный аппарат, но почему-то начал не с него, а с холодильника, откуда достал початую бутылку водки.

— Ничего, что я так импровизирую? — спросил он Чурилина. — Корнеич свой человек. А с вами можно для знакомства?.. Чисто символически? Тем более с мороза?

Он говорил, а сам не глядя уже наливал в откуда-то появившиеся рюмашки. Так опытная машинистка печатает, не глядя на клавиатуру, подумал Виктор Петрович, почувствовав, что именно этой, «чисто символической» рюмашки ему как раз больше всего сейчас хочется — от холода и безысходности (ещё один дохлый висяк, от которого уже не откажешься…).

Корнеич вопросительно крякнул, глядя на Чурилина, потом сурово посмотрел на хозяина:

— Не видишь, мы при исполнении?

— Ладно… — усмехнулся хозяин. — В первый раз, что ли… А человек сам скажет. Простите, забыл ваше имя-отчество.

— Виктор Петрович, следователь прокуратуры, — сказал Чурилин и, поддавшись искушению, взял рюмку.

— Очень приятно, — покрутил головой хозяин, доставая из того же холодильника миску с чем-то вроде холодца, от чего исходил мощный чесночный дух. — А я вот — Петр Викторович.

И тут же налил еще по одной. Чурилин отрицательно замотал головой, выставив руку и одновременно чувствуя, как блаженное тепло распространяется от желудка вверх к голове.

— Звоните, — сказал он. — Рад был познакомиться. Как-нибудь в другой раз.

— Не понял, — помотал головой хозяин, жуя холодец. — Так хорошо начали… Закусили бы, вообще-то говоря.

— Звони! — сурово сказал Корнеич, вытерев рот рукавом.

— Потом продолжим? — Петя набирал номер, поглядывая на Чурилина. На реплики участкового он уже не обращал внимания.

Через десять минут, после того как Петя оповестил соседку Екатерину Филипповну о начавшемся пожаре, они попали в заветную квартиру.

Гильза патрона от карабина лежала на балконе, на самом видном месте, тускло поблескивая.

* * *

Вечером, когда Чурилин уже укладывался спать, ему позвонили.

— Тебя, — сказала жена, подавая трубку радиотелефона в постель. — Наверно, собутыльники твои. Никак не могут расстаться.

— С чего ты взяла… — пробормотал Чурилин. — Я им телефон свой не оставлял.

— Можно подумать, ты это помнишь… — фыркнула она и демонстративно ушла спать в другую комнату к дочке.

— Виктор Петрович? — послышался торопливый полушёпот Хлестова. — Я вас не разбудил?

— Ещё нет… — сказал Чурилин. — А что случилось? В вас опять стреляли? И опять промахнулись?

— А… с чего вы взяли? — удивился Хлестов.

— Ну, если вы звоните мне среди ночи, хотя я вам свой телефон не давал, значит, в вас снова стреляли. И снова промахнулись, раз мы с вами разговариваем.

— Вы очень остроумный и интеллигентный человек, — от души порадовался этому обстоятельству Игорь Андреевич. — Поэтому нет ничего особенного в том, что у нас с вами нашлись общие знакомые. Они-то, сочувствуя ситуации, в которую я попал, и подсказали мне номер вашего телефона. Поверьте, если бы не то обстоятельство, что мы с вами принадлежим к одному кругу, я бы не осмелился…

— Кто хоть они… — поморщился Виктор Петрович. — Хотя ладно, позвонили и позвонили… Что теперь спрашивать. Так что случилось?

— Помните, вы меня спрашивали, кому я мог бы перебежать, как вы выразились, дорогу?

— Ну помню… — промямлил сомлевший Виктор Петрович, чувствуя, как слипаются глаза. — И что теперь? Нашли такого человека?

Кто мог дать этому зануде телефон? Хотели бы его убить — давно бы убили. За одно занудство… думал он, борясь со сном. Игры какие-то… богемные, так сказать. Его пугают, а он мне спать не даёт.

— Это господин Седов Александр Петрович, — торжественно сказал Хлестов. — Он, как и я, работает в шоу-бизнесе и тоже продюсер.

— Тоже отыскивает молодые таланты? — хмыкнул Чурилин, с трудом разлепляя глаза.

— В общем, да, — важно сказал Игорь Андреевич.

Лафа, а не работа, подумал Чурилин. Они отыскивают молоденьких дурочек, а я должен искать матерых убийц, которых нанимают конкуренты продюсеров. Я бы поменялся.

— С чего вы это взяли? — спросил он вслух.

— Во-первых, он сидел в тюрьме, — сказал Хлестов несколько обиженно.

— Ну и что? — спросил Чурилин. — Это всё?

— Вам следует поговорить с музыкальным редактором первого канала Светланой Васильевной Самохиной, это она мне раскрыла глаза на то, что у нас про исходит… Может, ей вы поверите.

Похоже, обида его возрастала. Чёрт его знает, думал Чурилин. Делать им нечего, а тут милиционеров на улице убивают… Хотя, да… Первое покушение было настоящим. Когда убили несостоявшегося тестя Хлестова, у которого столь привлекательная дочка по имени Галя, отказавшаяся выйти замуж за этого зануду… Что его и спасло. А её отца погубило. Теперь припоминаю…

— Вы мне дадите её телефон? — спросил он, откровенно зевая прямо в трубку.

— Чей? — не понял Хлестов.

— Ну этой… редакторши или костюмерши с телевидения.

— Светы Самохиной? — обрадовался Хлестов. — Записывайте.

— Ну-ну… записываю. Вы там не заснули? — Он снова зевнул.

— Вы знаете, у меня их столько… никак не могу найти… Вот, пишите. Очаровательная дама и большой профессионал в своем деле.

— На вашем месте меня бы больше вдохновлял профессионализм вашей охраны.

— Знали бы вы, сколько они стоят мне ежесуточно! — простонал Игорь Андреевич. — Иногда мне кажется, что это знают мои враги и специально приостановили охоту, решив сначала пустить меня по миру, чтобы не на что было похоронить.

— Вам виднее, — проворчал Чурилин. — Вашего врага вы знаете лучше меня.

Нельзя так с ним разговаривать, отругал он себя. Непрофессионально, по крайней мере, какое бы раздражение он ни вызывал. Человека чуть не убили, причем дважды, и он ищет у меня защиты… Ибо понимает: только одно его спасет — если я найду тех, кто на него охотится. А где их искать? И когда?

Глава 4

Наум Семенович сидел во главе стола, не поднимая глаз. Он еще не знал, как об этом сказать присутствующим членам правления банка. А придётся… Генрих Николаевич дал бандитам слово, что введет их человека в правление. Сам Григорий Теймуразович его поддержал. Не гибнуть же банку… Бог с ним, с Хлестовым. Ему он обещал кредит, а потом отказал. Вынужден был отказать… Впрочем, можно было вполне сослаться на нехватку средств. Мол, это выявилось в самый последний момент… Хлестов чуть не стоял на коленях, принялся рыдать. Признался наконец, что весь в долгах, поскольку все его проекты в кино дохода не приносят, не те времена…

С этим ладно, забыли. Сейчас ему придется поддержать Генриха Николаевича, который, похоже, тоже, как Хлестов, на крючке у тех же самых преступников.

Ситуация — препохабнейшая. Не то слово. Отныне предстоит постоянно видеть перед собой ухмыляющуюся физиономию подонка, быть может, того, кто похитил (или организовал похищение, особого значения не имеет) его сына Мишу… О своей безопасности и безопасности членов своих семей здесь, в банке, до сих пор как-то не думали, все откладывали на потом. Слишком дорого охранные агентства запрашивали. И потом, эти постоянные разговоры и слухи о других банках, где охранники сами оказались бандитами.

— …Кажется, вы собирались нам что-то сказать? — обратился Наум Семенович к Генриху Николаевичу под конец заседания, когда все порядком устали и поглядывали на часы.

Генрих Николаевич пристально посмотрел на председателя. Надо бы действительно собраться наконец с духом… И сказать все как есть.

— Только покороче, если можно, — самый молодой член правления Валерий Пирожников, бывший комсомольский босс, ныне отставной сотрудник то ли госбезопасности, то ли Министерства внутренних дел, нетерпеливо забарабанил пальцами по столу. — И что-нибудь повеселее, если можно, — добавил он.

— Весёлого мало, — вздохнул Генрих Николаевич. — Как и предложений, где искать выход из сложившейся ситуации, — начал он издалека.

— У других банков ситуация не лучше, — уныло сказал Лева Карамышев, тоже бывший либерал, депутат, член межрегиональной группы, замминистра, председатель шахматной федерации, начальник ГАИ Москвы и ещё чего-то там бывший, некогда не слезавший с телевизионных экранов, ныне всех уверяющий, что всегда сам подавал в отставку. В последнее время оказался в тени, отчего казался покрытым серым налётом безысходности… Хотя еще недавно недурственно исполнял в банке роль свадебного генерала, при этом ни черта не понимая в финансах, и сегодня здесь не представляли себе, как от него отделаться.

— Ситуация сложная, — продолжал Генрих Николаевич, — именно для тех, кто не думал о завтрашнем дне… Всем казалось, будто инфляция будет всегда. И нашу пирамиду можно возводить хоть до самого неба… Увы нам, как говорили в старинных романах. Инфляция практически закончилась, и пирамида готова обрушиться нам на головы.

— Что ты, Генрих, конкретно можешь предложить? — снова прервал его Пирожников, не прерывая обработку своих ногтей. — Это мы все слышали! Наум Семёнович только что говорил об этом в течение получаса.

— Валерий Эдуардович, я бы попросил… — постучал «паркером» по столу председатель правления. — Вас, кажется, не прерывали, когда вы докладывали о своих трудностях.

Все переглянулись, но промолчали на всякий случай. У Пирожникова — связи в органах. ФСБ, МВД… И органы, вернее, начальство в погонах активно вкладывало средства свои и своих подчиненных в пирамиду, затеянную Валерием Эдуардовичем, под бешеные проценты. Особенно гордился Валера Пирожников тем обстоятельством, что сумел привлечь вклады воров в законе, а также известных артистов, режиссеров, писателей и музыкантов, людей, как правило, интеллигентных, что придавало банку имидж респектабельности и надежности, поскольку его клиенты никогда не соберутся на митинг под окна банка с пустыми кастрюлями и не обратятся с гневными воззваниями к правительству и Президенту, с одновременным требованием их отставки. Не будут бить окна и захватывать помещения, как это уже было в офисах других основателей финансовых пирамид.

Знаменитые люди лишь иногда звонили Пирожникову, бесконечно извиняясь за свою надоедливость, вежливо спрашивали: когда же выплатят обещанные проценты, со вздохом входили в трудное, но временное положение, в которое угодил банк, ставший для них родным, и лишь робко спрашивали, когда можно будет позвонить в следующий раз, чтобы не беспокоить понапрасну… Валера славился умением разговаривать с интеллигенцией, и это до поры позволяло избегать скандалов, и потому на правлении всегда держался нагло, чтобы не сказать — независимо…

В свою очередь, милиционеры и гэбэшники, как народ сплоченный и дисциплинированный и потому до поры сдерживаемый начальством, которому проценты время от времени перепадали, пока не возникали. И Валера это тоже ставил себе в заслугу. Мол, если бы не его умение работать с кадрами, обретенное еще в родимом комсомоле, иди знай, где бы мы с вами сейчас заседали. Быть может, на лагерных нарах…

Но тучи тем не менее сгущались. И это здесь понимали все, кроме бывшего свадебного генерала Левы Карамышева.

— Позволю себе продолжить… — сказал Генрих Николаевич, сделав паузу и снова переглянувшись с председателем правления. — Так вот, было бы непростительно не понимать, в какой ситуации мы все с вами оказались. Вкладчики пока не берут нас за грудки, в чем, безусловно, есть заслуга Валерия Эдуардовича, — легкий поклон в сторону создателя пирамиды, этого Хеопса наших дней, как называл его про себя Генрих Николаевич, отчего нога бывшего комсомольского фараона, вызывающе положенная на другую ногу, закачалась еще быстрее. — Но это вовсе не значит, что нас минует чаша сия, уже не миновавшая всех прочих…

При этих словах проснулся другой член правления — священник отец Никодим, держатель и блюститель вклада от епархии, и приоткрыл один глаз.

— Надо считаться с реалиями, — продолжал Генрих Николаевич, — а они таковы, что в сегодняшней России на авансцену выходит новая сила, уже доказавшая свою динамичность и всемогущество, я говорю о тех, кого мы до сих пор привычно причисляем к криминальному миру, хотя, где проходит сегодня граница, разделяющая мафиозные и правоохранительные структуры, уже не скажет никто.

— Эк вы хватили! — начал было отец Никодим, но остальные члены правления его не поддержали. Только Пирожников немного напрягся, отчего нога перестала качаться, но промолчал.

— И эти структуры теперь в полный голос заявляют о себе! — продолжал приободренный Генрих Николаевич. — И с этим приходится считаться, если мы хотим выжить. На деньги наших знаменитостей, милиционеров и святой церкви, при всем к ним уважении, мы долго не протянем.

Члены правления стали нервно переглядываться, перешептываться и писать друг другу записки.

— Вот те на! — заявил Лева Карамышев. — Уж не предлагаете ли вы, чтобы мы всем скопом, как другие, последовали под крышу к бандитам? Я, как бывший депутат и замминистра, которому не раз предлагали возглавить посольство в республике Мозамбик, решительно против этого возражаю!

— Я лишь предлагаю, еще раз подчеркиваю, смотреть правде в глаза! — отчеканил Генрих Николаевич. — Да, пусть это называется так! Но кто нас защитит, спрашиваю я вас? Кто? Наша милиция, представленная здесь доблестным Валерием Эдуардовичем? Как бы они первые не пустили нас под нож!

Все зашумели, замахали руками, вскочили с места. Пришлось Науму Семеновичу поднять голову и постучать «паркером» по столу. Наконец, встать во весь свой второй рост, согласно размеру пошитого у знаменитого кутюрье Мордашкина костюма (ещё одного почетного вкладчика банка, некогда вежливо отказавшегося войти в правление), и потребовать спокойствия.

— Конкретно, если можно, Генрих Николаевич, что вы хотите нам предложить? — устало спросил он и снова сел.

Генрих Николаевич внимательно посмотрел на него. За эти два дня бедный председатель постарел на два года. Помимо истории с похищением сына ему еще пришлось пережить скандал с молодой женой, прежде работавшей манекенщицей у того же Мордашкина, которая была на двадцать лет его моложе и на столько же сантиметров выше ростом, по поводу изгнания из дома их нынешнего телохранителя, кстати, уже третьего по счету… И теперь нужно было нанимать четвертого, уже самому, не доверяя жене, как это было до сих пор…

Наумчика было жалко, но еще больше было жаль себя. И потому он решился…

— Наум Семенович, а почему бы вам не поведать уважаемому правлению о том, что приключилось с вашим сыном Мишей, которого мы здесь все знаем и любим? В конце концов, я не могу понять, почему вы молчите и не поддерживаете нашу с вами общую, согласованную позицию?

Киевский поднял на него умоляющие, страдающие глаза.

— Как решит правление, так и будет… — сказал он тихо. — Что мы можем с вами вдвоем? Уж если вы, с вашим красноречием, не смогли убедить присутствующих… Я вовсе не желаю, чтобы у господина Пирожникова случилось то же самое, что случилось у меня. Да, вы правы, мне не хотелось об этом говорить, поскольку речь идёт о похищении моего сына бандитами, выдвинувшими такое условие… Поверьте, мне будет тяжелее, чем вам, видеть в правлении банка человека, к этому причастного… Но, понимая безвыходность нашего положения, предвидя неминуемый крах, как бы тут ни хорохорился уважаемый Лев Терентьевич, я тоже полагаю, что неизбежно привлечение новых сил и новых средств во имя нашего спасения…

— Новых средств? — перебил Лева Карамышев. — Новых сил? Скажу сразу, чтобы не было потом ко мне вопросов: я не смогу сидеть за одним столом с бандитом, в отличие от вас, уважаемый Генрих Николаевич, и от вас, не менее уважаемый Наум Семенович. И сразу подам в отставку!

Этот демарш успеха не имел. Все знали, как бывший замминистра и несостоявшийся посол в республике Мозамбик сам в открытую рвался на место председателя, что не могло встретить поддержки у присутствующих, в равной степени полагавших себя достойными того же кресла. И угрозы Левы подать в отставку уже ничего, кроме слабой надежды, что наконец это произойдет, не вызывали. (А вдруг, — всякий раз думали члены правления, — вдруг и впрямь подаст?)

— А что по этому поводу думает наш дорогой Григорий Теймуразович, некогда взявший наш банк под крыло? — спросил Пирожников.

— Наконец прозвучал вопрос, которого я с нетерпением ожидал, — вздохнул Наум Семенович. — Он сказал, что в свете идей общественного примирения и согласия вполне одобряет и поддерживает.

Все переглянулись. Ну раз Тамада — «за», почему нельзя было сказать об этом сразу? Теперь никуда не денешься…

— Какой взнос они желали бы сделать? — спросила член правления Наталья Николаевна, она же главный бухгалтер, лучше других знавшая истинное положение дел, и Генрих Николаевич с Наумом Семеновичем удовлетворенно переглянулись. Хоть один трезвый голос. Или, как вариант, лед тронулся, господа члены правления банка «Куранты»!

— Они претендуют на двадцать пять процентов наших акций, — сказал Генрих Семенович.

И тут снова все вскочили, засверкали глазами и вставными металлокерамическими зубами (из одного зубоврачебного кабинета, куда можно было попасть только по рекомендации, и по сто восемьдесят баксов за каждый).

— Какая наглость! — кричал Валера Пирожников. — Может, им еще контрольный пакет акций подарить?

— Контрольный пакет акций никто им дарить пока что не собирается, — пожал плечами Наум Семенович. — Тем более что по моим данным более пятидесяти процентов акций, по крайней мере на этот момент времени… — здесь он пристально взглянул на Валеру Пирожникова, — находится в руках членов правления.

— А что вы все на меня так смотрите? — спросил Валерий Эдуардович. — У меня всего-то… два, нет, уже полтора процента…

— Три, — уточнила Наталья Николаевна. — И ещё примерно двадцать процентов акций, сейчас точно не помню, проданы физическим лицам, которых вы нам в разное время рекомендовали как своих родственников и знакомых, все больше женского пола.

— Не понимаю ваших намеков, — обиженно сказал Пирожников. — И не понимаю еще молчания нашего председателя. Разве я нарушил устав? Или больше никто, кроме меня, не способствовал распространению наших акций среди близких нам людей? Но вам не кажется, что нас все время стараются увести от существа проблемы? А вопрос чрезвычайно острый: отдадим ли мы наш банк каким-то бандитам, допустив их в наше правление? Неужели наши дела так уж плохи…

— Если нам удастся продать двадцать пять процентов наших акций, которые у нас уже давно никто не покупает, — сказала Наталья Николаева, — то это продержит нас на плаву ещё некоторое время… А нельзя ли продать им, скажем, двадцать восемь процентов? — спросила она Генриха Николаевича.

— Предвидя общую реакцию, я предложил им всего пятнадцать, — пожал плечами супрефект. — Откуда мне было знать, что с того момента ситуация только обострится…

— Завтра речь может зайти о тридцати процентах, — грустно заявил Киевский. — И к этому надо быть готовым.

— Ну, тогда я точно подаю в отставку, — объявил Лева.

— А можно хотя бы узнать, кто будет новым членом нашего правления? — спросила Наталья Николаевна.

— Да, — сказал Генрих Николаевич. — И когда вы услышите, о ком идёт речь, вы будете приятно удивлены. Это известный деятель шоу-бизнеса Седов Александр Петрович.

— Вы хоть знаете, какую кликуху этот бывший уголовник, ныне покровитель искусств, имел в лагере, где сидел? — хмыкнул Пирожников.

— Вот когда он здесь появится, вы его и спросите, — поморщился Наум Семенович.

— Я и так знаю… — отмахнулся Пирожников. — Альча! Что сие означает, не имею понятия.

— Честно говоря, мне это малоинтересно, — сказал Наум Семенович. — И надеюсь, Валерий Эдуардович, вы не будете при всех об этом его спрашивать. Для меня куда важнее его профпригодность… И если вопросов больше нет, могу я наконец закрыть наше совещание?

Глава 5

Седов прилетел в Екатеринбург поздно вечером. Аэропорт в Челябинске не принимал, и самолет сел в аэропорту Кольцово, где Каморин уже ждал его возле стоянки такси на своей машине.

— Магомет к горе, если не гора к Магомету… — приветствовал он Александра Петровича. — Хотя Магомету тоже пришлось сделать порядочный крюк…

Седов неопределенно кивнул. Снял с плеча сумку и бросил ее в багажник.

— В гостиницу или прямо к месту событий? — спросил Каморин.

— Что вы называете событием? — спросил Седов хмуро.

— Я же говорил… — пожал плечами Каморин. — Завтра специально для тебя проведем показательные учения, максимально приближенные к реальной обстановке.

— Со стрельбой? — мельком взглянул на него Седов.

— Именно так. Ребята готовились… Отрабатывали на полигоне.

— У вас даже полигон свой есть? — поднял брови гость.

Каморин не ответил, включил передачу, нажал на газ.

— Все еще не веришь? — спросил он, когда они отъехали. — Полигоном мы называем наш город, вернее, его улицы, где все давно пристреляно…

Седов искоса смотрел на него. Дай ему волю, он и в Москве устроит бойню… Прямо на Тверской. Это здесь пока все сходит ему с рук.

— И не боитесь? — спросил он.

— Чего мне бояться, если только мне доверяют расследование убийств? — пожал тот плечами, бесстрастно следя за дорогой. — Так куда мы все-таки едем?

— В гостиницу, какой-нибудь «Интурист», — сказал Седов. — Там у вас наверняка нет приличной гостиницы. И еще подстрелят, чего доброго, в качестве живой мишени в обстановке, приближенной к реальной… А почему вам, и только вам, доверяют расследование убийств? — не удержался он от вопроса.

— Поскольку я же их успешно раскрываю, — сказал Каморин. — Про убийство нашего народного депутата слышал?

— Ну как же. Газеты и телевидение рвут на себе волосы, пока им это разрешают. Вопрошают, кто следующий… Так это тоже вы?

Каморин молчал, следя за дорогой.

— Понятно… Раскроете собственное преступление, когда сочтете это возможным?

— Когда начнется выдвижение кандидатов в депутаты на освободившееся место. Не раньше и не позже, — сквозь зубы сказал Каморин. — И при этом все акции сразу прекратятся. Как по мановению волшебной палочки.

— Рисковый вы человек, Павел Романович, — вздохнул Седов, — любите ходить по лезвию ножа…

— Обожаю, — холодно сказал Каморин. — Особенно когда при этом ноги разъезжаются в разные стороны… Быть может, сменим тему? Лучше расскажи, как там поживает ваш лучший друг… Хлестов, если не ошибаюсь?

— А что — Хлестов? — пожал плечами Седов. — Тише воды, ниже травы. Все в соответствии с вашей рекомендацией… Ищет кредит. Сидит дома и не высовывается.

— Я хотел бы услышать главное, — перебил его Каморин. — Вошел ты наконец в правление банка «Куранты»? Да или нет?

— Вашими молитвами… — буркнул Седов. — Жду ваших дальнейших…

— Что за тон? — повернулся к нему Каморин. — Чем ты недоволен? Что не так? Ведь мы все обговорили с тобой заранее и ты всем был доволен?

Седов молчал, глядя на дорогу.

— Давай начистоту. По-видимому, ты испытываешь некий дискомфорт, — сказал Каморин. — Ты собирался использовать меня, и потому тебе не понравилось, когда выяснилось, что на самом деле я использую тебя. Мне показалось в прошлый раз, когда удалось поговорить без дам, что мы нашли взаимопонимание…

— Для этого вы забрали Ирину себе? — перебил Александр Петрович. — Чтобы нам не мешала?

— Не будь бабой… — скривился Павел Романович. — Ты нашёл себе тёлку помоложе. Обидеть такую женщину… Впредь тебе наука. В следующий раз не будешь использовать красивую женщину для давления на партнера по переговорам.

— Мы обговаривали мои действия в Москве, но не ваши акции в Сосновске… — сказал Александр Петрович. — Получается, что вы втягиваете меня в свои игры, про которые я ничего не знаю. И при этом я рискую с вами наравне… И затем — в Москву вы желаете прибыть на белом коне, в качестве депутата Думы. А кем тогда я буду при вас?

— Сделаю тебя своим помощником, — сказал Павел Романович. — Впрочем, мы успеем это обсудить.

— Неужели ваши киллеры настолько вымуштрованы, — недоверчиво покачал головой Седов, — и безраздельно вам преданы, что сами готовы положить голову на плаху?

— Вот чего ты боишься… — хмыкнул Каморин. — Да как тебе сказать… Одного из тех, кто был не готов, пришлось недавно пристрелить… как раз того самого, кто ликвидировал депутата. Таким образом бунт на корабле был подавлен в зародыше. Остальные меня поняли и пока затаились… Кормлю их с руки, они никуда не денутся, не беспокойся…

— Всё-таки столько крови… — покачал головой Александр Петрович. — Неужели никого не жалко?

— Россия испокон веков больная страна, — сказал Каморин жестко. — Ей, матушке, раз в пятьдесят лет отворять кровь — только на пользу. Иначе не выживет… Другого лекарства пока не придумали. Не наша вина, скорее, беда, что живем мы именно в такое время. Вижу в этом свой долг, чтобы она, родимая, постепенно пришла в себя… Не я, так другие это сделают.

— Не хотел бы я быть вашим подследственным, — вздохнул Седов.

— А ты не попадайся, — пожал плечами Каморин.

— Нам еще долго ехать? — спросил Седов.

— В другой город, — отрезал Каморин.

Потом искоса посмотрел на него. Чего я с ним, собственно, вожусь, подумал он. Ирина просила его не трогать. Что значит женская интуиция… Сразу почувствовала, чем это может закончиться. Похоже, у нее осталась к нему какая-то привязанность. И с этим ничего не поделаешь. С этим придется считаться.

— Слушая нас со стороны, не скажешь, что это я бывший уголовник, а вы, наоборот, следователь прокуратуры, если не ошибаюсь… — сказал Седов, прервав молчание.

— Похоже на то, — согласился Каморин. — С другой стороны, какой из тебя уголовник? Ведь ты сидел, как многие другие, по двойной глупости — своей и советской власти. У нее была шизофреническая потребность все время кого-то сажать. Иначе она не могла. Вот ты и подвернулся ей под руку.

— Забавная теория… — сказал Седов. — Так что вы собираетесь мне продемонстрировать? Выучку ваших киллров, или, как вам больше нравится, боевиков?

— Душегубов, скажем так, — усмехнулся Каморин. — Тебя этот термин не пугает?

— А зачем это мне смотреть? — спросил Седов. — Я вам и так верю.

— Ну да, у вас в Москве такого предостаточно… Тоже завелись свои снайперы. Постреливают милиционеров… Из сорок четвертого отделения.

— Уж не хотите ли сказать, что к этому вы тоже имеете отношение? — удивленно спросил, повернувшись всем корпусом, Седов. — Но в данном случае вас подвели ваши информаторы. Оказывается, даже вы не всё знаете… Всего застрелили уже троих, третий как раз из другого, пятьдесят шестого отделения, это сообщалось в прессе.

— Много она знает, ваша пресса… Он прежде служил в сорок четвертом. Только недавно перевелся в другое, пятьдесят шестое, по месту жительства…

— Молчу… — Седов с беспокойством смотрел на Каморина. — А вы про это узнали как следователь УВД или как…

— Или как, — усмехнулся Каморин, довольный произведённым эффектом. — Еще будут вопросы?

— Только один, — кивнул Александр Петрович. — Зачем вам это все нужно? Посвящать меня в ваши тайны, я имею в виду?

— Чтобы ты меня боялся, — сказал Каморин. — Чем больше ты обо мне знаешь, тем больше представляешь для меня опасность, не так ли? Это общепринятое представление. Но верно и другое — это одновременно опасно для тебя как для посвященного в мои дела, ибо случись что — я первым заподозрю именно тебя… Иначе бы наши отношения не сложились, понимаешь? Но пока ты мне нужен — бояться тебе нечего.

На другой день Седов увидел «бригаду» Каморина на чердаке дома, из окна которого открывался вид на улицу Ленина. Сразу было видно: это не Лёхины «торпеды». Чувствуется муштра, от нее даже какое-то внешнее сходство между парнями, настолько их повадки и движения точны и отработанны.

И не забулдыги. Здесь не увидишь серых, пропитых лиц, как у Лёхиных «торпед», с их наркотой, водярой и надрывными песнями о тюремной жизни.

Обычные ребята, только слишком помногу смотрят в прицел, что заметно для опытного глаза. Смотрят не мигая, пристально, будто направляя уже выпущенную пулю. И народу поменьше, чем у Лёхи. Всего-то четыре человека.

— Произошёл естественный отбор, — пожал плечами Каморин. — Не далее как позавчера, о чем вам уже докладывал… А это, ребята, наш гость из Москвы, хочет посодействовать нам выйти на покупателя, о котором я вам уже сообщал. Оптовый покупатель. Интересуется товаром. Если понравимся, будут заказы. Будут рабочие места в условиях ожесточенной конкуренции… Это все поняли? Все оценили открывающиеся перспективы?

Парни сдержанно кивнули. Кивком Каморин подозвал гостя к окну.

— Уже вечереет, Александр Петрович, скоро с этой высоты (все-таки десятый этаж!) будет трудно кого-либо различить на улице. Предлагаю вам самому выбрать цель, чтобы исключить какие либо сомнения… Для этого взгляните вот сюда, в прицел…

И с этими словами протянул ему снайперскую винтовку.

— Вы с ума сошли… — отпрянул от окна Седов. — Вы понимаете, что предлагаете?

— Я — профессионал в отличие от вас, — холодно сказал Каморин. — И желаю чистоты эксперимента. Но если вы предоставляете это нам… — Он пожал плечами, сам приблизился к окну, посмотрел в прицел. — Предлагаю на выбор. Цель неподвижная — бомж, просящий милостыню, или цель подвижная — какой-то парень. Идет быстро, возможно, торопится на свидание…

Каморин говорил это, глядя в прицел.

— …Возможно, цель торопится на свидание, судя по всему, так оно и есть… Конечно, она более трудная, чем неподвижная, но её больше жалко… Всё-таки у неё впереди целая жизнь. Вернее, у него. Но это на ваш выбор, Александр Петрович! Как скажете, так и будет.

Седов исподлобья смотрел на ребят. Лица серьёзные, сосредоточенные. И очень внимательно слушают. Лёху бы сюда… Пусть посмотрит, поучится, как это делается…

И наоборот. Вдруг захотелось очутиться у Лехи дома, в его безалаберщине. Только бы подальше отсюда.

— Я вам верю, — сказал он вслух. — Поэтому обойдёмся сегодня без пальбы. Потом как-нибудь продемонстрируете.

Каморин пристально посмотрел на него. В Москве производил совсем другое впечатление, подумал он. Слабак, и только… Хотя, надо признать, мало кто не спасует, попав к ним сюда, на огневую точку. Но это должно произойти именно сегодня! И точка… Просто так он отсюда не уйдёт.

— Поймите нас правильно, Александр Петрович, — вежливо улыбнулся Каморин. — Вы, значит, такой гуманный, что не можете видеть, как убивают на ваших глазах человека, согласно вашей же заявке… Но мы тоже должны быть уверены, что вы на нас при случае не настучите как свидетель. Понимаете? Поэтому, придя сюда к нам, вы должны стать не свидетелем, а соучастником. Или трупом — на ваш выбор… И третьего не дано.

Каморин сделал паузу, прохаживаясь по тесному и низкому чердаку, так что с его ростом приходилось слегка пригибать голову.

— Никто на вас не давит и не требует, чтобы вы занимались стрельбой. Боже упаси… Да это и не нужно. Это наша работа, как вы понимаете. Но дать нам целеуказание вы, как будущий заказчик, обязаны.

Он говорил негромко и предельно вежливо, поглядывая на часы.

— Уже темнеет, как я и говорил, — сказал он. — Впрочем, у нас есть инфракрасный прицел, но его установка требует времени… Итак, предлагайте… Хотя я почему-то уверен, что вы укажете нам на этот отброс общества… — Он махнул рукой в сторону окна, совершенно очевидно имея в виду бомжа, собирающего милостыню.

Александр Петрович поспешно кивнул.

— Итак, выбор сделан, — развел руками Каморин. — Цель довольно простая, к тому же общество всецело придерживается той версии, будто кто-то желает очистить наш славный Сосновск, один из центров цветной металлургии, от человеческого шлака.

Уж больно ты стал витиеват, злобно подумал Седов. Ишь разговорился… Удалось меня втянуть в свои игры, как Ирину в постель, так думаешь: все, никуда не денусь, так и буду в рот тебе смотреть, как твои шавки?.. Пока ты мне нужен. Пока. А там посмотрим. Изыщем возможность, в случае чего…

— Ты, Мирон! — Павел Романович тем временем протянул винтовку. — Цель неподвижная, дистанция не больше ста пятидесяти метров… Видишь этого доходягу? Так дай ему отмучиться… Это наш новенький, — сказал он, повернувшись к Седову. — Его первый выстрел по реальной цели. До сих пор в тире показывал неплохие результаты…

Совсем мальчишка, подумал Седов, а сколько радости, что доверили прихлопнуть этого нищего… А чем я лучше? Каморин прав. Или не совсем? Тот же Леха, какой бы он ни был… Нет, он не такой, да и «торпеды» его… Там — заработок, и только. Замочить клиента и забыть. И лучше его не знать, не видеть лица… А видеть всё равно приходится. И потому они спиваются. А эти не берут в рот ни капли. Вот откуда у Лехи стремление к благотворительности. Здесь всё начинается с желания убить. Просто убить. Из куража, из любопытства. Для самоутверждения… Всё равно кого. Значит, есть всё-таки между нами разница? И проявилась она лишь здесь, на этом чердаке.

Новое поколение народилось, ничего не скажешь…

— Дай-ка гляну, — сказал Каморин, наклоняясь к Мирону. — Так, перекрестье прицела вот сюда, между глаз… Большинство людей знают о том, что это такое, только по фильмам. Знают, как красиво пуля входит, и как герой потом красиво падает, глядя на зрителей широко открытыми глазами. И мало кто видел, что происходит с черепом в том месте, где пуля выходит. А выходит она оч-чень некрасиво… Выходное отверстие всегда в десять, в двадцать раз больше входного. Входное аккуратненькое, ровненькое, почти без крови. А выходное — страшное, рваное, кровавое… От выстрела человеческая черепушка разваливается, раскрывается, как цветок, и вместе с вышибленной напрочь задней крышкой черепа летят во все стороны ошметки величайшего божьего достижения — драгоценного человеческого мозга… Давай, Мирон!

Выстрел отозвался звоном в ушах. Даже глушитель не поставили, подумал Седов. Хотя кто там услышит…

Все отошли от окна, чтобы снизу никто не заметил их в окне чердака. Потом Каморин выглянул, посмотрел на часы.

Что-то не видно «скорой»… Он подгадал так, что эту акцию проводят именно сегодня, когда дежурит Николай Абросимов, муж Нины. Он видит краем глаза, как удивленно посматривают на него братки. Пора сматываться. Раньше так и делали. А сейчас Каморин почему-то медлит. И на лице недовольство.

Вот он отвернул наконец лицо от прицела.

— Плохой выстрел, — сказал он. — Только зря заставили его мучиться… Что подумает о вашей квалификации заказчик?

И только сейчас послышался вой сирен… Милиция или все-таки «скорая»? Запаздывают и те, и другие.

Каморин снова осторожно выглянул в окно. Все-таки «скорая»… Он взглянул на неудачливого снайпера.

— Придется повторить. Только цель я назначу тебе сам…

В это время подала сигнал его рация.

— Паша, ты сейчас где? — спросил дежурный.

— Да здесь, на Ленина, веду деловые переговоры… — Он переглянулся с Седовым. — А что случилось?

— Деловой, а? Знаем твои переговоры… Там недалеко от тебя, возле дома восемнадцать, опять кого-то подстрелили. Ну делать кому-то нечего… Наряд высылаем… Скоро будут. Не везёт тебе.

— Насмерть?

— Вроде ранили… И был бы человек, а то так, бомж пьяный, милостыню просил. От вокзала прогнали, так он теперь в самом центре оказался… Я бы таких сам стрелял. Шляется всякая нечисть…

— Полегче… — сурово сказал Каморин. — Не забивай эфир всякой ерундой. Ты бы его пристрелил, а мне потом возись, ищи, кто бы это мог сделать… Всё у тебя?

— Фиг бы ты меня нашёл! — хохотнул дежурный.

— Конец связи, — сказал Павел Романович и отключил рацию, подмигнув собравшимся.

Братки смотрели на него с восхищением.

— Так на чем мы остановились? — спросил Каморин.

— Когти надо рвать отсюда, — угрюмо сказал кто-то.

— Успеем, — отмахнулся Каморин. — Пока не дам вам команду, никто отсюда не уйдёт. И только когда разбежитесь, дам другую команду — ментам, чтобы прочесали чердаки и крыши. Так что я говорил?

Он явно демонстрировал свое могущество заказчику.

— Вы сказали, что найдёте для Мирона другую цель! — опередил других Валет, преданно глядя на хозяина. — За плохой выстрел.

— Именно так, — благосклонно улыбнулся ему Каморин. — Дадим другую цель, раз с этой не справился^..

— А бомж? — спросил Мирон, виновато переминаясь с ноги на ногу.

— Никуда уже не денется… К тому же его заслонила толпа зевак. Зацепишь кого-нибудь… Вон тот, в белом халате, чем не цель? Видишь? Склонился над ним и подставил тебе спину… Уж если и тут промахнешься…

Глаза Каморина возбужденно горели. Братки тревожно переглянулись.

— Это же врач, — сказал тот же Валет растерянно. — Вы же сами говорили в прошлый раз… Когда я Болеславского пришил…

— Много ненужной болтовни, — поморщился Павел Романович. — Я что сказал? Ну!

И протянул винтовку Мирону. Тот пожал плечами.

— Я лучше пойду, — сказал Седов. — Как хотите, это зрелище не для меня.

— Отсюда уйдём только все вместе! — жестко сказал Каморин. — Вы же не хотите, чтобы вас, как человека, которого в городе никто не знает, в чём-то заподозрили? Не хотите, правильно. А я этого не допущу… Тебе же советую, — сказал он Мирону, — не теряй время, пока он его осматривает.

— Это какая-то дикость! — взорвался Седов. — Убить врача, когда он осматривает раненого! Как хотите, Павел Романович, но это уже…

— Хочу! — прервал его Каморин. — Очень хочу прервать с вами все отношения! Но это все потом! А сейчас стойте и молчите!.. Ну?

Он не мог допустить неповиновения. Тут только раз поддайся общественному мнению…

— Может, кого другого? — несмело спросил Мирон. — Вон там менты подъезжают… Слышите.

— Поэтому не теряй время, — сквозь зубы произнес Каморин.

Снова ударил выстрел. Мирон отшатнулся от окна и отдал винтовку Каморину. Махнул рукой. Отошел в сторону. Дрожащими пальцами достал сигарету…

— Здесь не курить! — сказал Каморин. — А ты слабак, Мироша! Вот мы тебя и проверили на вшивость.

Но Каморина никто не поддержал… Мирон, будто не слыша, закурил, поперхнулся дымом.

— Так ты попал наконец? — спросил Каморин. Мирон кивнул не отвечая.

— Вроде… Он выпрямился, повернулся… Потом упал на спину. Я узнал его.

— Кто ж его не знает… — сказал Валет чуть слышно.

Странно, но после второго выстрела никто не спешил уйти. Всех будто парализовал этот второй выстрел. Вот где заканчивается твоя власть, Павел Романович, подумал Седов, глядя на ребят. Все имеет свой предел. Сначала он наступил для меня. Потом для них… Интересно, когда он наступит для тебя, Павел Романович?

— Он к моему отцу приезжал, — чуть слышно сказал Мирон. — Ещё до его смерти.

— Ну и чем он ему помог? — насмешливо спросил Каморин. — Ты-то с чего раскис, не понимаю… Мирон, это ты или не ты?

— Не надо было его убивать, — сказал Мирон, мотая головой. — Все-таки врач. Он ночью два раза к нам приезжал… Не помог, да. Искусственное дыхание делал, рот в рот, укол в сердце… И переживал, когда не получилось. Ещё матери пришлось его успокаивать… она ему деньги совала, а он ничего не взял. И извинялся потом, что не вышло… Не надо было его убивать.

— Да что ты заладил… — Каморин явно нервничал. — Только зря время теряем на эти сопли… Шлёпнул ты за бесплатно, вот потому переживаешь… Что, не так?

Мирон поднял на него глаза, но ничего не сказал.

— Хорош слюни распускать, — хлопнул его по плечу Каморин. — Я компенсирую тебе моральный ущерб… Кто знал, что ты у нас такой сентиментальный… Сам рвался в это дело…

Каморин говорил и, отпирая чердачную дверь, внимательно поглядывал на остальных братков. Теперь его всего больше заботила их реакция на происходящее. Про Седова он, казалось, уже забыл.

— Да не надо мне ничего, — сказал Мирон, смутившись.

— Только запомни: это с чердака есть запасной выход, про который никто, кроме нас, не знает. Из нашей же команды выход один — вперед ногами. Это тебе объяснили те, кто тебя рекомендовал? Балабон, ты его к нам привёл?

Балабон виновато кивнул.

— Да понял я всё… — сказал Мирон. — Может, пойдём уже. А то менты набегут.

— Считай, они уже здесь. — Каморин достал своё удостоверение. — Вы все арестованы.

На этот раз шутка имела успех, пусть даже смех получился робким и несколько натянутым. Седов и сам испытал нечто вроде облегчения. Ну и ну, думал он, исподлобья глядя на Каморина. Запустить такого в Москву, щуку бросить в реку — один черт… Вот кто наведет там шороху… Да, с таким лучше не ссориться.

Когда они спустились вниз и стали быстро расходиться, Седов не удержался, оглянулся на Каморина, оставшегося возле черного хода, про который все жильцы думали, будто он закрыт, чуть ли не заколочен, и очень бы удивились, узнав, что это не так.

Словно хороший актер, привычный к перевоплощениям, Павел Романович уже успел сменить маску. Теперь это был суровый, бесстрастный следователь с усталым прищуром глаз, собранный и ушедший в себя…

Потом Седов, идя к своей гостинице, не удержался и снова взглянул в сторону толпы, окружившей убитых. Каморин шёл через неё, не задерживаясь, высокий, прямой, никого не замечающий, и перед ним послушно расступались.

Глава 6

— Это он или не он? — ожесточенно спрашивал Костя, играя желваками. — Ты можешь сказать толком?!

— А если я не помню… — всхлипывала Лена. — Уже месяц прошёл. Могу я забыть? Особенно после больницы…

Они сидели на скамейке Тверского бульвара и спорили о четвёртом милиционере. Лена, исхудавшая, бледная, прижималась к его плечу.

— Ещё скажи, не помнишь, сколько их всего было! — буркнул муж.

— Пятеро… Четверо меня привезли, потом привели пятого. Вот его я помню хуже всех… Что я, виновата?

— Раньше говорила — пятеро привезли, а шестой потом пришёл… Ты что, жалеешь их, что ли?

— Не хочу. Не хочу я про это говорить! — Она тихо, без слез заплакала.

Он обнял её за плечи. Она послушно, ещё теснее, прижалась к нему. Успокоилась…

— Я их жалею! Это ты хоть бы меня пожалел… Может, остановишься? Ведь трое уже…

— Ни один не уйдёт! — скрипнул зубами Костя. — Этот, третий, Березин, в другое отделение перевелся. Хорошо, Таня его через компьютер нашла…

— А я в больнице уснуть не могла… Все в палате телевизор смотрели и только и говорили, что про ихних сирот…

— А они всех наших детей убили, — сказал он. — Так что не надо опять эту песню! Ты одно помни: если не узнаешь этих троих, кто еще остался, я их всех, всё отделение перестреляю!.. Ну, конечно, если успею и самого не прикончат. А по-другому уже не может быть, ясно тебе?

И тут же смолк, толкнув ее локтем. Кивнул в сторону магазина на другой стороне улицы, откуда выходил сейчас усатый пожилой мужчина в темной куртке с молодой девушкой, державшей его под руку.

— Баранов Степан… Таня его фотографию приносила, — сказал Костя вполголоса. — А с ним идёт — это его дочь, Зина, твоя ровесница, кстати… Ну, что, узнала?

Она молча кивнула.

— Узнала. Только он сначала не хотел, отговаривал их. Они его заставили, Гена, ну, этот, Кравцов, чтобы все так все… И никто бы никого не заложил, он так и сказал, этот… Гена…

— Ну да, у воров испокон века так принято. Раз сам участвовал, значит, не заложит, — согласился Костя. — Ну и что, ты его оправдываешь, что ли?

— Ох, да никого я не оправдываю… — чуть не заплакала Лена. — Только при его дочери не надо, ладно? Господи, скорее бы уж это кончалось…

Баранов пошёл вместе с дочерью по улице, потом, будто что-то вдруг вспомнив, резко обернулся.

— Ты чего, пап? — спросила дочь.

Он не ответил, зацепившись взглядом за сидящую на скамье худую бледную девушку с огромными глазами, которая смотрела прямо на него. Заметил и сидящего рядом с ней парня… Тоже какого-то странного… Где-то, где-то он её видел. Во всяком случае, какое-то тревожное чувство вызвал в душе ее диковатый, остановившийся взгляд.

— Кого увидел, что ли, пап? — Дочь оглянулась тоже.

Странная девушка и парень поднялись со скамьи и пошли в другую сторону. Как будто увидели, что хотели, и больше им незачем было здесь оставаться.

— Зина… — Баранов посмотрел на часы. — Иди-ка, дочка, домой. Мне бы надо в отделение съездить, узнать новый график дежурств…

— Ты какой-то расстроенный, пап. — Зина заботливо поправила ему выбившийся шарф.

— Да с чего веселиться-то, — буркнул он. — Ну иди, матери передай — к вечеру вернусь.

В отделении было необычно много народу, всё больше штатские.

— Следователи приехали, — сказал вместо приветствия дежурный. — Всё ищут, кто Гену и Серёгу кокнул… Охота, мол, на наше отделение идёт. Уже троих, оказывается, представляешь? Этого, Березина, тоже на нас повесили… Хоть он от нас уже скоро месяц как перевёлся… Тебя тоже вызовут, так что готовься…

Баранов почувствовал холодок под ложечкой. Березин тоже был тогда с ними. Как она смотрела, эта девица на скамейке! Прямо на него смотрела… Не та ли это самая… вообще-то похожа, только дохлая какая-то, худая очень. Та была крепкая, налитая, кровь с молоком, пропади оно всё пропадом…

* * *

Чурилин сидел в кабинете начальника отделения и просматривал личные дела сотрудников. Чёрт их поймёт, какая тут связь, думал он. Все непонятно! С чего убийцы прицепились именно к этому отделению? Милиционеры как милиционеры, никаких громких дел, никаких разоблачений. Звезд с неба не хватают.

Он взглянул на сидевшего напротив Баранова.

— Может, вы хоть что-то объясните мне, Степан Матвеевич… Может, вас в карты проиграли? Весь личный состав? Ну почему именно ваше отделение? Что вы, всем отделением на хвост кому-то наступили?! И даже тот же Березин — ведь он уже от вас ушел, а его тоже убили! Значит, что? Значит, эта причина, побудившая вас всех убивать, возникла, пожалуй, ещё до его ухода! Может так быть? Понимаете?

— Выходит, что может, — хрипло согласился Баранов.

— Сначала, когда убили первых двоих, все решили, что это, скорее всего, мстят чеченцы. Ведь погибшие, как и вы, были туда откомандированы весной девяносто пятого года, так?

— Да, — снова прохрипел Баранов.

— Ну, история уже привычная — на чеченцев куда как удобно все списывать… Но вот тут-то и закавыка! Ведь третий погибший, Березин, он, оказывается, в Чечне не был!

— Не был, — мотнул головой Баранов. — Да и за нами всеми, если честно, особых подвигов там не значится.

— Да что это с вами? — сощурился Чурилин. — Почему вы так напряглись, вдруг побледнели? Вам что, нехорошо?

— Просто устал… — сказал Баранов. — Я вот тоже всё думаю…

— Ну-ну, интересно… — подбодрил Чурилин. — И что вы надумали?

— Может, мне померещилось… Но сегодня показалось, что за мной следят. Парень и девушка. Я с дочкой в магазин пошёл — вроде как они сидели на скамейке, на Тверском… Вышел — опять сидят, на меня уставились. Я на них посмотрел — что-то сказали друг дружке, встали и пошли…

— Может, их ваша дочка интересовала? Ей сколько, кстати, лет?

— Двадцать один…

— Ну вот. Вы раньше их видели когда-нибудь?

Степан Матвеевич достал платок и вытер обильный пот… Как ответить? Тем более про такое. Наверно, зря проговорился. Еще начнут копать…

— Что тут скажешь… Верите, в Чечне такого страха не было, как сейчас… Не поймёшь, главное, за что.

— Вы мне не ответили, Степан Матвеевич, — покачал головой следователь. — Мы с вами уже потолковали о нашем с вами возрасте. Если на такого, как мы с вами, неотрывно смотрит девушка, то первое, что может прийти в голову, что она обозналась или что-нибудь в этом роде, верно? Приняла за своего школьного учителя. Но уж не потому, что я или вы представляете для нее — тем более если она с парнем — какой-то, так сказать, половой интерес… Кстати, какая она из себя? Ну блондинка, брюнетка. Я имею в виду этих биатлонисток из Прибалтики, понимаете?

— Тёмная такая… — Степан Матвеевич старался найти точное определение. — Симпатичная… А что?

И запнулся, наконец вспомнив. Сейчас он мог бы описать ее весьма подробно. Вплоть до родинки на левом бедре. И нежно-розовых сосков на твердой небольшой груди.

Баранов опасливо посматривал на следователя, словно поймав на себе его испытующий взгляд.

— Ну что ж, спасибо и на этом, — сказал Чурилин. — Хотя то, что вас, такого опытного работника, почему-то напугали девушка с парнем всего лишь тем, что на вас смотрели, мне кажется странным… Вам есть чего бояться, не так ли?

Баранов ответил не сразу:

— Я только предположил… А дальше дело ваше. Вам виднее. — И поднялся с места.

— Все-таки что-то вы знаете, — сказал Чурилин убежденно. — Пришли в отделение, хотя у вас выходной. Впрочем, не только вы… После третьего убийства здесь заговорили об охоте на ваше отделение… Возможно, вам мстит какой-то шизофреник, которого сюда приводили, а потом держали в КПЗ. Может быть такое? Вот кого из ваших ни спрошу, никто ничего вспомнить на этот счет не может… Были у вас какие-нибудь запоминающиеся приводы? Да вы задержитесь ещё немного, раз уж пришли. Можете что-нибудь вспомнить? Ну чье-нибудь необычное поведение?

— Да всякое бывает… — неопределенно пожал плечами Баранов. — Я только вот что скажу… Меня убить хотят, это я точно понял. Только не спрашивайте почему… Или за что. И не в том дело, что не знаю там или не хочу отвечать… Может, даже сегодня убьют. Я хочу помочь поймать этих, которые убивают… Только не спрашивайте, кто, за что да почему, ладно? Знаю, значит, знаю. Не хочется только совсем по-глупому погибать… В этом все дело…

— Хотите, чтобы к вам приставили охрану? — жестко спросил Виктор Петрович.

— Да не в этом дело, — отмахнулся Баранов. — Я хочу, чтоб был шанс поймать убийцу. А если охрану приставите — только спугнёте… Я и прошу-то всего: не пытайте меня — кто да за что. Предупредил, что всё равно ничего не скажу, и не скажу… А смерти, смерти не боюсь. В Чечне не боялся, спросите тех, с кем там был… Словом, используйте меня, как живца, понимаете? Пусть хоть на мне эта сволочь попадется… А после сами все узнаете. Без меня. Согласны?

Чурилин молча смотрел на него. Баранов говорил, тяжело подбирая слова и, чувствовалось, очень искренне, все пропуская через сердце. Чурилин знал такой тип людей: как правило, им можно верить.

— Сам я не могу это решить… — покачал головой Чурилин. — Необходимо согласовать с Генпрокуратурой. Это дело на контроле у генерального, наверно, вы слышали? И еще на контроле у вашего министра.

Баранов пожал плечами. Трудно было понять, что это означало. Возможно, досаду на волокиту. Убийца не будет ждать, пока главный прокурор страны даст добро.

— Хорошо… — задумался Чурилин. — Возможно, вы правы, Степан Матвеевич. И я не буду пока досаждать вам неприятными для вас вопросами. Как посчитаете нужным… Но представьте себе другую ситуацию. Вы все правильно угадали, но вас убьют… Я вам этого не желаю, а только исхожу из вашего предположения… И что-дальше? Все, что вы знаете про это дело, погиб нет вместе с вами. Представляете? И все надо начинать с самого начала. А тем временем погибнут другие… Ваши товарищи…

— Больше никто не погибнет. Ещё один, после меня, — глухо сказал Баранов, — последний. И всё… Уж поверьте… Все, больше я вам ничего не скажу.

— И вы знаете, кто именно этот последний? — сощурился Чурилин.

— Знаю, но вам я не скажу, — насупился Баранов. — Тому, кого это ждет, скажу обязательно.

Толя Артикулов, вот кто следующий, подумал Баранов. Он был тогда с нами возле метро.

— Какие-то вы мне все загадки задаете… — поморщился следователь. — Знаю, но не скажу… Что ж это за тайна такая, которую вы, сотрудник правоохранительных органов, считаете возможным скрывать от прокуратуры?

Баранов молчал, тоскливо глядя куда-то мимо следователя. Что угодно, только не позор. И так, кажется, наговорил лишнего. Теперь с живого не слезут… Эх, только бы жена и дочь не узнали.

— Больше вы от меня ничего не услышите, — упрямо сказал он. — Я вообще мог бы ничего не говорить. Хотел вам помочь.

— Да будьте вы мужчиной, наконец! — вспылил Чурилин. — Начали, так говорите все до конца! Всё равно ведь все расскажете, поверьте моему опыту!

Баранов снова встал:

— Я могу идти?

— Хоть на все четыре! — раздраженно сказал Виктор Петрович. — Хотя постойте. Ладно, будем считать, договорились. Возьму все на себя… Вы, я вижу, упрямый… Что вы все-таки, в конце концов, предлагаете? Следить за вами? Вы же знаете, последних двоих убили издали, из снайперской винтовки. Правда, самого первого убили с близкого расстояния, но фоторобот убийцы ничего нам не дал…

— А можно на него взглянуть? На робот? — поднял голову Баранов.

— А вы что, разве его не видели… — удивился Чурилин. И стукнул себя по лбу: — Ну да, все понял. — Виктор Петрович встал, подошел к двери.

— Товарищ капитан! — обратился он к дежурному по отделению. — Почему я нигде у вас не вижу фоторобота убийцы Кравцова? Мне кажется, уж в вашем-то отделении он должен быть на самом видном месте.

— Да он тут висел, — послышался голос дежурного. — А потом новых сверху понавешали…

Фоторобот принесли через несколько минут. Баранов смотрел на него с минуту, потом пожал плечами.

— Он вроде… Ну тот, что был с девчонкой.

…В тот же вечер Баранов вышел гулять с собакой, немецкой овчаркой. Прежде он редко с ней выходил, все больше дочь или жена. Теперь вышел сам. Под курткой был надет бронежилет, на голове, скрытая нелепо встопорщившейся ондатровой шапкой, — каска спецназа.

Тем временем несколько человек дежурили на крышах и чердаках близлежащих домов, разглядывая сверху через приборы ночного видения все, что происходило в окрестностях…

И все же они не уследили.

Костя давно засек оперативников, еще когда только шел на облюбованное место на лестничной клетке, между этажами. Ну что ж, этого следовало ожидать. Неудобство, конечно, но ему, можно сказать, снова повезло: он устроился в старой полуразбитой машине, выбитое ветровое стекло которой было затянуто побелевшей на морозе пленкой. И вот он ждет, стараясь не шевелиться, даже щека начала пристывать к ложу карабина. Ничего, ничего, дело того стоит… Ну, наконец-то! Вот он идет, мент, с собакой погулять вышел… Ну что ж, помогай господь… «Однако!» — удивился Костя. Судя по тому, как скованно двигались у Баранова руки, по его неестественной толщине, по чудовищно распухшей голове Костя догадался: на нем бронежилет и, скорее всего, каска. Страхуется, сволочь. Так, стрелять надо в шею, других вариантов просто нет.

Но в тот момент, когда он потянул спусковой крючок, собака Баранова, заметившая кошку, вдруг резко дернула, и мент, чтобы удержаться на ногах, неуклюже скрючился. Костя видел, как мотнулась в сторону, словно от удара, нелепо разбухшая голова врага, и понял: на этот раз неудача. Ну что ж, надо сматываться, и как можно быстрее…

Баранов не слышал выстрела, только ощутил тяжелый удар по голове и упал, потеряв сознание… Очнулся через несколько минут от надсадного звона в ушах и лая верного Рекса, не подпускавшего к хозяину сбежавшихся людей. Он почувствовал, как болит голова, почувствовал липкое тепло залившей лицо крови.

Каска спасла ему жизнь. Пуля пробила ее, но изменила направление и, пройдя по касательной, лишь вспорола кожу на темени.

— Рекс, фу! На место, — слабым голосом, держась за голову, сказал Баранов.

Чурилин подал ему руку, помог подняться.

— Как будто кувалдой дали по голове, — сказал Баранов окружающим слабым голосом.

Между тем были вызваны дополнительные наряды, чтобы прочесать ближайшие дома, потом вступил в действие оперативный план «Перехват»…

— Если прочесывание ничего не даст, ищи ветра в поле, — сказал Чурилин вполголоса членам своей группы.

Прочесывание ничего не дало. Но под утро Чурилина, все в том же чужом кабинете на Петровке, подняли на ноги телефонным звонком: арестован подозреваемый.

— Где сейчас Баранов? — спросил Чурилин, прыгая на одной ноге и пытаясь продеть другую в штанину.

— В больнице, — сказали ему. — Сотрясение мозга. Врачи велели до утра не беспокоить.

Глава 7

Лёха встал поздно, голова ныла после вчерашнего, а тут еще эти звонки в дверь, опять посетители поспать не дадут, мать их так…

Пришлось начать прием в трусах и в майке, со стаканом в руке — должен же человек опохмелиться, чтобы привести себя в рабочее состояние.

— Проходи, Антонова, — сказал Лёха приветливо, увидев старушечье лицо, заглянувшее в приоткрытую дверь комнаты и тут же отпрянувшее от увиденного. — Заходи, тут все свои… Или жди, пока оденусь… Настюха! — крикнул он своей новой сожительнице, даме неопределённого возраста и социального статуса с помятым лицом, курившей возле открытой форточки. — Дай рубашку хоть какую-нибудь, люди же ждут! Вон уже очередь целая.

— Подождут, — равнодушно отмахнулась Настюха, — совести у них никакой. Люди только встали, а они уже здесь… Вот пусть в свой собес идут! Или в префектуру. Или к депутату своему… Выбрали этого гладкомордого от фронта какого-то, вот пусть он им и решает…

— Да мы б Алексей Дмитрича… с дорогой душой, пусть только выдвинется! — заговорили на разные голоса бабули, которых уже набился полный коридор.

— Мне там делать нечего, — важно сказал Лёха. — Там меня сожрут с потрохами. Или послом отправят, чтоб с глаз долой, как народного заступника… Ну что у тебя за дела, Антонова? Опять сын пьянствует, а ты домой его не пускаешь?

— Да не одна я, Алексей Дмитрич, мы к вам на поклон, со всей комиссией и с расширенными полномочиями…

— Это вы, что ли, комиссия?.. — недоуменно почесался Лёха. — А какие еще полномочия? Только кто-нибудь один. Говори ты, Антонова.

— Мы пришли к вам от всех бывших тружеников, которые в нашей префектуре проживают. Пенсию нам задержали в том месяце, помните?

— Не забыл ещё. Пришлось самолично вмешаться. Кое-кому шину прокололи, другому в подъезде навешали, третьему кожанку к е… матери порезали — сразу деньги нашлись.

— Не выражался бы при женщинах! — сказала Настюха.

— А то они не слышали! — подмигнул бабкам Леха.

— Вот и спасибо вам от всех! От всех, кто нынче на заслуженном отдыхе, отдельное спасибо! Если б не вы… — Антонова всхлипнула и вытерла глаза носовым платочком.

Бабки, стоявшие в дверях, закивали, засморкались, тоже достали платочки…

— Ну-ну… — отмахнулся Лёха. — Сразу спасибо… Тут дело нехитрое, главное — точно знать, кому шину проколоть, а кому и навешать…

И победно взглянул на сожительницу, наконец отыскавшую ему рубашку среди тряпья, наваленного на стул.

— Тоже мне, Робин Гуд, — сказала она. — Вечно лезешь не в свое дело. А потом опять срок схлопочешь…

— Тут, Настасья Демидовна, как хотите, но вы глубоко не правы, — поджала губы Антонова. — Народ Алексея Дмитрича в обиду не даст!

— Да уж вы не дадите… — отмахнулась та, пуская мощную струю дыма в форточку. — Ищи вас потом.

— Значит, пенсию вы получили, — мотнул головой Лёха. — Теперь какие трудности?

— Получить-то получили, и сразу все побежали в нашу сберкассу! — сказала Антонова.

— В Сбербанк, — поправил Лёха.

— Да мы уж привыкли к сберкассе-то… Ну какой это банк? Название одно.

— Ну побежали, — напомнил Лёха. — А для чего?

— Чтоб, значит, квартплату отдать. А там пеня набежала! За просроченные дни, что без пенсии сидели…

Лёха недоуменно смотрел на нее. Сам он квартплату или за свет, не говоря о телефоне, сколько себя помнит, не платил никогда. Вернее, раньше платила прежняя сожительница, а нынешней он за квартиру ещё не давал. Всё как-то недосуг…

— Это счетчик они вам включили? — догадался Леха. — Проценты, что ли, набежали?

— И тебе включат, — сказала Настюха.

— Они самые, — вздохнула Антонова и, подумав, снова приложила платочек к глазам.

— Во как надо население кидать! — искренне восхитился Лёха, отчего голова у него сразу прошла. — Сначала придержи им пенсию, а после слупи с них проценты за квартиру! Ничего не боятся… А ты говоришь…

— А я ничего не говорю! — непреклонно сказала Настюха. — Это ты нос свой суешь куда не надо.

— Ладно, потом отдельно поговорим, — нахмурился Лёха. — И много набежало?

— Так у всех по-разному, — сказала Антонова. — У меня, к примеру, сорок процентов.

— А у других за сто! — крикнули из коридора. — Чего там твои сорок! Постояли в кассу, а как узнали, сразу ушли. Никаких пенсий не хватит, чтоб такие квартплаты платить…

— А вы не платите! — сказал Лёха.

— Как это? — не поняла полномочная комиссия.

— Очень просто, — сказал Леха. — Не платите, и всё. Вот как я. Не плачу уже сколько? — Он вопросительно посмотрел на Настюху.

— С того дня, как с Розкой расплевался, — сказалаона. — Розка мне после книжки по квартплате и за телефон приносила, когда тебя не было. На хрена они мне, говорю. Я здесь не прописанная.

— Ладно, после с тобой разберемся, где ты прописанная, — недовольно сказал Лёха. — И где тебя прописать, в случае чего… Лучше найди, где у меня телефоны в мэрию были записаны. В этот… в департамент социальной защиты населения…

Настюха стала рыться на столе среди грязных тарелок, залапанных стаканов, пустых бутылок.

— Мы бы вам, Алексей Дмитрич, пока звоните, посуду бы помыли, — сказал кто-то из полномочной комиссии. — И полы. А то ходим каждый день, натоптали…

— Вот-вот, — сказала Настюха, вернувшись к форточке. — И кальсоны постирали бы ему.

— А что, и постираем, — дружно поджали губы старушки. — Всего делов-то — одному мужику исподнее постирать.

Лёха тем временем закурил и, не вынимая сигареты изо рта, начал набирать номер.

— Потише там, — сказал он. — Вроде свободно… Это мэрия?

— Вам кого? — ответил недовольный женский голос.

— Департамент социальной защиты населения? — уточнил Лёха.

— Да, да… что вы хотели?

— Здрасьте! — сказал Лёха. — Я звонил вам месяц назад по поводу невыплаты пенсии, но безрезультатно.

— Назовитесь, пожалуйста, я всех не могу запомнить, — вздохнула женщина.

— А может, я в розыске! — хмыкнул Лёха. — А нас органы прослушивают.

— Слушайте, не морочьте мне голову…

— Что, с утра уже достали? — посочувствовал Лёха. — Целый день, поди, трезвонят?

— Ещё раз — не занимайте попусту телефон! Вы можете сказать, что у вас случилось? В чём ваша проблема?

— А в том, что пенсию для наших бабок я выбил из кого следует, а вот с них теперь пеню за квартплату дерут! За ту задержку, в которой сами же виноваты.

— Вы куда вообще звоните? — недовольно спросила усталая женщина.

— К вам. В отдел защиты населения от поборов чиновников.

— Вот и звоните туда, до свидания… — И положила трубку.

Лёха с хрустом потянулся.

— Вот так всегда, — сказал он Антоновой. — Надеяться не на кого. Только на себя и своих верных людей. Но мы должны были пройти этот путь, чтобы лишний раз в этом убедиться, верно? А когда прошли — с чистой совестью и дорогой душой выступить на защиту тех, кто в нас еще верит и смотрит с надеждой.

Бабки, убиравшие со стола и носившие посуду на кухню, замерли в дверях.

— Нигде правды не найдёшь! — заговорили они. — Вот бы тебя, Алексей Дмитрич, в президенты на следующий срок!

Настюха прыснула и, махнув рукой, выбежала из комнаты.

— Ну всё, — сказал Лёха, нахмурившись. — Я с заведующей Полиной Семеновной сам договорюсь. Я из-за нее и ее сберкассы первый срок мотал. Как у человека, помню, трояк у нее попросил сразу после закрытия. А она, сука, к ментам кнопку нажала… Теперь как меня заметит, ее сразу чистосердечное покаяние охватывает, только в гости и зазывает. Я ей покажу — гости… Сколько говорил: моих не тронь! А она опять за старое… Ну всё на сегодня. Полы Настюха домоет. Все, говорю…

Когда бабки тихохонько, на цыпочках вышли из квартиры, он набрал номер Седова.

— Здорово, Альча! Вернулся? Ну как там, всё нормально?

— Что Хлестов? — спросил Седов вместо приветствия.

— Что ты к нему прицепился, не понимаю. Он теперь, бедный, боится из дома высунуться!

— Ну ладно, не трогай его… Что-нибудь другое придумаю, — строго сказал Седов.

— Да нормальный он малый, по-моему!

— Что-то ты его больно жалеть стал… Конкурент он мне, не понял ещё? — недовольно спросил Александр Петрович. — И могу напомнить — это он меня посадил.

— Ну и что? — искренне удивился Лёха. — Меня вон, как раз вспоминал сегодня, наша завсберкассой, Полина Семеновна, посадила. Можно сказать, ни за что. А она не виновата. Работа у ней такая. И теперь в гости приглашает. Стыдно ей. Я и не мщу на всякий случай. Мало ли… Пригодится на старости лет такое знакомство, как ты думаешь?

— Ты перевёл общак?

— Нет пока… — вздохнул Лёха. — Боязно что-то. Вот Ермак не сегодня-завтра вернётся с отсидки, ему машину надо? Надо. А где я такие бабки найду? Ну вещевой рынок для него Генрих обещал, если к тому времени самого не снимут или префектуру не разгонят… Говорят, мол, опять советскую власть будут восстанавливать, поскольку теперешняя не справляется. Не слыхал про такое?

— Заладил… — сердито сказал Седов. — Сам уломал их на двадцать пять процентов, а теперь Киевский звонит мне по ночам и спрашивает — где?

— А ты так и скажи ему — где… — хмыкнул Леха. — Да ладно тебе, Альча. Не порть настроение, пока оно у меня хорошее.

— А придётся испортить… — буркнул Александр Петрович и положил трубку.

Да, это не Каморин, рассеянно думал он, набирая другой номер. Где Люба, хотел бы он знать… Вещи на месте, значит, не сбежала пока к своей сводне, как ее, Серафима, вот… Или того хуже, к мальчику с бархатными глазами, Андрею этому…

Чёрт… Уже забыл, кому собрался звонить. Он положил трубку. Ужасно возвращаться в пустой дом. Особенно если этот дом такой огромный… Чем хороша была коммуналка, в которой он жил с родителями, — там всегда находилась хоть одна живая душа… Мать, убегая на работу, могла кому-то поручить разогреть для него, Саши, обед, когда вернется он из школы, или проверить уроки…

Он бездумно смотрел на табло своего автоответчика. Ну да, никак к нему не привыкнет, хотя следовало бы послушать, кто звонил в его отсутствие…

За эти два дня звонили только трое: некий следователь Чурилин, Ирина, что было приятной неожиданностью, и музыкальный редактор первого канала Светлана Самохина… Люба не звонила, ничего не оставляла.

Он ещё раз более внимательно прослушал все три сообщения.

«Александр Петрович, здравствуйте, вас беспокоит следователь Генпрокуратуры по особо важным делам Чурилин Виктор Петрович. Как вернетесь из вашей командировки, не сочтите за труд позвонить мне по номеру, который я вам оставлю, на предмет беседы на затрагивающую вас тему».

Голос следователя Чурилина Седову понравился. Спокойный, основательный мужик. Непонятно только, зачем он ему понадобился… Знал бы этот мент характер и место его командировки…

«Саша, здравствуй, это Ирина. Так нельзя… Пропал, не звонишь… Думал, буду устраивать тебе сцены из-за этой проститутки? Ты ошибаешься… К сожалению, наши отношения становились все более деловыми, и обязательного характера они не носили, но только ли в этом дело? Извини, я сама терпеть не могу выяснять отношения, тем более по телефону. Надо переговорить. И о твоей новой пассии, и о Каморине, которому ты меня подложил, чтобы избавится, да, да, именно так… Ну вот, снова начала выяснять… Жду твоего звонка. Не пропадай. Целую».

Седов пожал плечами. Пожалуй, она права. Стоило у него и у нее кому-то появиться, как стало понятно, что их, оказывается, связывало нечто большее. Надо ей позвонить…

«Саша, дорогой, я по поводу этой твоей девочки, которую ты хочешь, чтобы я прослушала. Ну что тебе на это сказать… Вы, мужики, все посходили с ума! Присылаете ко мне своих безголосых пташек и хотите, чтобы я их рекомендовала? Я уже говорила Игорю Андреевичу — вы, как это сегодня принято говорить, совсем оборзели, вот! Извини, Саша, но от тебя я этого не ожидала никак, особенно после того, как я начала толкать твою Ирину!»

— Не ожидала и не надо… — Седов отключил запись. Вот где теперь искать Любу, эту чертову шлюху, без которой просто жизни нет! Надо бы снова поговорить с Лёхой… Кстати, не его ли номер он сейчас машинально набирал?

Чтобы узнать это, нажал на кнопку дозвона… Если отзовется Леха, тот самый Леха, которого он только что фактически отшил и которого продинамил, завязавшись с Камориным, о чем ему еще, по-видимому, придется не раз пожалеть, тогда…

— Слушаю… — узнал он голос Лёхи с характерной хрипотцой. Ну слава Богу… Теперь — главное не выдать себя голосом, чтобы Леха ничего не заподозрил… Он такие дела сечёт на раз. Хоть по интонации, хоть как… Того гляди расколет, если проявишь слабину. Потому лучшая защита — нападение! Это еще когда было сказано.

— Ну, здорово ещё раз, что ли, — с легкой извиняющейся ноткой в голосе сказал Седов.

— Альча, обратно, ты, что ли! — В голосе Лёхи сквозила искренняя радость. — Ну ты даёшь, в натуре! Забыл, что ли, чего?

Свинья ты все-таки, Александр Петрович, подумал сам о себе Седов. Если бы не Лёха, сразу взявший тебя в лагере под свою опеку, где бы ты нынче был со своим гонором? Только сейчас — не до сантиментов… Этим, кстати, Каморин и берёт — отсутствием сантиментов и жесткими рамками собственного морального кодекса.

— Леха, я вот чего… где Люба, ты мне можешь сказать? Только начистоту…

— Чёрт её знает… — озабоченно произнес Леха. — Может, к Серафиме вернулась? Ты тоже додумался — оставил такую девку семнадцати лет одну в такой домине. Там взвоешь один-то…

— Думаешь, взялась за старое? — спросил Седов, дрогнувшим голосом.

— Да ты чего, Альча, — протянул Лёха. — Да ты никак того… В нашем-то возрасте, да чтоб так лажануться с девкой? Ты чего, совсем, что ли, припух?.. Ещё скажи — любовь, мол, замучила! Ну хочешь, я тебе её найду? — добавил он после паузы. — Прямо сейчас Серафиме и позвоню.

— Позвони, — сказал Седов. — Прямо сейчас… Чёрт её знает, сам не пойму. Знаю, сам вижу, слаба на передок… а вот как все равно приколдовала, понимаешь?

— Может, тебя к старухе какой отвести? — озабоченно спросил Лёха. — Ну которая порчу снимает… Сейчас их полно развелось. Может, отвадит, а? Ну ты прямо сам на себя не похож, корефан, совсем раскис, я погляжу.

Только его заботы мне и не хватало, подумал Седов. Потом не отделаешься… Просто не знаю, как и говорить. Что за натура у меня, прости Господи, чтоб так к бабам привязываться… Сначала к Ирине… кстати, чем плоха была? Потом к этой шлюшке…

— Ты о чём молчишь там? — спросил Лёха. — Тошно? Ну так приезжай ко мне, вместе тоску развеем, первый раз, что ли?

— Звонка жду, — сказал Седов.

— А, ну дело хозяйское…

— Так позвони Серафиме, — напомнил Седов.

— Про это можешь не беспокоиться, — заверил Лёха. — Как только — так сразу. А теперь клади трубку и ни о чем таком не беспокойся…

Седов послушно опустил трубку на рычаг. Включил телевизор. Потом выключил…

Лёха позвонил через несколько минут.

— Самой Серафимы нет, но девки её очень удивились и сказали, что ничего не знают. Мол, Люба твоя много хорошего про тебя им рассказывала и всем была довольная… Ладно, найдем, не боись.

Глава 8

— Он? — спросил Чурилин вполголоса, кивнув на задержанного, которого мимо них провели по муровскому коридору.

— Тот самый, один к одному, — убежденно сказал Баранов.

Неужто поймали? — подумал Чурилин. Чтоб такая удача в начале расследования? Хотя какое это начало, если троих милиционеров уже убили, а четвертого ранили. Еще смущало, что задержанный никак не прореагировал на Баранова. Только взглянул со спокойным любопытством: вот, мол, мужик с перевязанной головой. Потерпевший, наверно, в пьяной драке. И только. И тут же забыл про него. Убийцы при виде своей жертвы обычно так себя не ведут. Отводят глаза, делают вид, что не заметили или не узнали. А этот посмотрел прямо и как будто даже посочувствовал.

Или хороший актер, или… Об этом втором «или» пока не хотелось даже думать… Вполне объяснимая человеческая слабость, на которую он, Чурилин, не имел никакого права.

…В кабинете, который ему выделили для допроса, Чурилин, стараясь не смотреть на задержанного, вертел так и этак его паспорт. Кажется, настоящий. Никакой подделки. Все соответствует. Можно еще посоветоваться с экспертами, показать им… Только вряд ли это что-то даст.

— Мишаков Дмитрий Константинович, город Сосновск… — читал вслух паспорт Виктор Петрович, внимательно следя поверх очков за вазомоторными реакциями допрашиваемого. — По какому случаю в столице?

— А что, нельзя? — вызывающе спросил парень.

— Можно, почему нельзя, — нахмурился недовольный собой Чурилин. — Ты, милый, отвечай на поставленный вопрос.

— Погулять захотелось в столице нашей Родины, — сказал Митя, помня оговоренную с Костей легенду. — Зашёл в пивбар возле Киевского. Ну, повздорил малек с одним крутым. А его раздолбай сразу ментов, то есть, хотел сказать, милицию звать…

— Постой, — поморщился Виктор Петрович. — Ты мне лапшу на уши не вешай… Ты что, подрался в пивбаре?

— Ну. Будто не знаете. Менты нарисовались, хотели протокол оформить…

— Во сколько это было? — перебил его следователь.

— Около семи вечера, — пожал плечами Митя. — Я на часы не смотрел… Так они меня потом отпустили — не было ж ничего! Ну, помахались немного… Для понту… Только вернулся, чтоб пиво допить… Нет, ещё кружку взял. И тут снова-здорово… Другие менты, прошу прощения, милиционеры набежали и опять поволокли… А почему только меня? Он первый полез! Девка его на меня уставилась, а я при чем?

Виктор Петрович испытующе смотрел на парня. Значит, не он… Потому как знает, что мне ничего не стоит проверить каждое его слово… Знает и не боится…

— Давай-ка убедимся, — сказал Чурилин вслух и потянулся за телефонной трубкой. — Где этот пивбар, говоришь… Возле Киевского?

Митя кивнул. Этот бар Виктор Петрович хорошо помнил. Один из первых, которые открыли в Москве. Однажды пришел туда с сокурсниками. Пришлось выстоять очередь. Говорили, будто там только чешское, вся Москва, утомленная «Жигулевским», искала только чешское. «Сенатор», «Праздрой» тогда звучали, как сегодня «Хольстен» или «Бавария»… Но чешское кончилось перед ними, пришлось пробавляться родимым бочковым…

После нескольких кружек студента юрфака Чурилина потянуло по нужде — освободить желудок для новых кружек. И вот какое наблюдение его тогда поразило: писсуары в уборной были приделаны к стене, прямо за которой находился разливочный зал, откуда официанты выходили с подносами, уставленными полными кружками. Ему пришло в голову, что он оказался в самом сердце замкнутого, идущего по кругу технологического процесса: кружки просто подставляют с другой стороны стены, чтобы снова подать гражданам содержимое их мочевых пузырей. По вкусу, во всяком случае, особой разницы не было.

Шутка, конечно, но когда он поделился своим наблюдением с товарищами, те сначала посмеялись, а потом всерьез захотели проверить его догадку. Но в разливочную их не пустили… В конце концов пришлось срочно покинуть это заведение, пока не вызвали милицию.

— Там, кажется, семьдесят пятое отделение? — спросил Виктор Петрович, берясь за трубку.

Митя пожал плечами, глядя на него ясными глазами. Пустышку тяну, пустышку, ругал себя Чурилин, набирая номер. Он уже знал, что ему ответят.

— У вас был вчера около семи вечера вызов в пивбар, что у Киевского? — спросил он, представившись.

— Сейчас посмотрим… — сказал дежурный. — Да. Вот, около семи. Двое парней сцепились из-за девушки. Ничего особенного, проверили только документы и ограничились предупреждением.

— У вас должно быть записано время и фамилии задержанных… — сказал Виктор Петрович.

— Да, вот всё есть… Немного неразборчиво. Восемнадцать сорок три. Моршанцев Игорь и второй… Мишаков, по-моему, Дмитрий. Живет в Сосновске, что ли… Временно зарегистрирован по адресу: Душанбинская, пять, квартира четырнадцать… Что ещё надо? Год рождения?

— Достаточно, — сказал Чурилин устало. Стоило ли всю ночь ловить непонятно кого, чтобы поутру выглядеть невыспавшимся идиотом в глазах этого сопляка, гостя столицы?

— А что случилось? — спросил Митя. — Того, второго, не нашли?

— Найдут! — сказал Чурилин, возвращая ему паспорт. — Всё, свободен…

Он старался не смотреть на парня.

— Когда домой уезжаешь? — спросил он Митю.

— Завтра, — сказал Митя. — У вас же мой билет на поезд… вон, под паспортом.

Недовольно сопя, Виктор Петрович для проформы посмотрел билет. Всё верно… Можно, конечно, еще последить, как он будет уезжать, кто его будет провожать. Вот он, билет-то, время отправления и номер вагона известны…

— Забирай! — Виктор Петрович протянул ему документы. — И больше не затевай у нас скандалов в этих заведениях… Всё понял?

Митя радостно кивнул. Сработало! И это не ускользнуло от внимания следователя. Что-то уж больно обрадовался… Хотя чего уж особенно плакать, если тебя отпускают из милиции.

Оставшись один, Чурилин какое-то время сидел неподвижно, бездумно глядя в окно.

Всё равно, что-то здесь не так… Он это смутно чувствовал, хотя не мог для себя сформулировать. Потом понял. Это же лежит на поверхности! В Баранова стреляли именно в тот день, когда он этого ожидал. То есть увидел этого малого и сразу решил: вот он, убийца его товарищей по отделению. Выследил, значит, скоро застрелит. Как и предыдущих… Так и получилось. Совпадение? Вряд ли. Ну, а насчет того, что стрелял именно Мишаков, Баранов все же ошибся. Иначе придется допустить еще одно совпадение: что у этого Мишакова, которого он, Чурилин, только что отпустил, есть двойник.

Чурилин выглянул в коридор. Баранов терпеливо сидел на прежнем месте.

— Виктор Петрович, зачем вы его отпустили? — спросил он, морщась от боли. — Это же тот самый! Говорю же, я признал его!

— Верно, Степан Матвеевич, вы видели его самого, но не видели того, кто в вас стрелял, — сказал Чурилин, пропуская Баранова в кабинет. — С чего вы решили, будто это именно он? У него железное алиби, понимаете?

— Да какое там алиби, — поморщился то ли от головной боли, то ли от бестолковости следователя по особо важным делам Баранов. — Специально так устроили, неужели непонятно?

— Вас извиняет только ваше состояние… — вздохнул Чурилин. — Если честно, мне самому никогда не нравились эти безукоризненные алиби… Но именно вчера этот малый попал в милицию. За полчаса до выстрела в вас. Это было возле Киевского вокзала, понимаете? Не на крыльях же он прилетел к вашему дому. Час ему, чтоб добраться до вас, надо? Обязательно… Если только дежурный по отделению, который мне это сообщил, не действовал с ним заодно… У вас нет случайно врагов в семьдесят пятом отделении, а, Степан Матвеевич?

— Да откуда им быть? — отмахнулся Баранов.

— Ну, может, вы что-нибудь не поделили в той же Чечне?

— Да нечего там было делить… — сказал Баранов. — «Духов» там на всех хватало.

— Извините, — буркнул Чурилин. — Это я так пошутил… Однако вернемся к прежнему. Вот если бы вы рассказали следствию про свои жгучие тайны, то избежали бы контузии.

Баранов ничего на это не ответил. Сразу замкнулся, уставившись куда-то вдаль.

И не ответит, подумал Чурилин.

— Обычно в старых романах мужчина отказывается отвечать, чтобы сберечь чью-то честь. Свою или женскую. Или слово, которое он кому-то дал. А только извините, Степан Матвеевич, не похожи вы на героя старого романа…

— Все, что возможно было вам сказать, я уже сказал, — пожал плечами Баранов, — добавить мне нечего. — Почему вы так запросто отпустили того, кто меня выслеживал, мне тоже непонятно… Может же такое быть, что он меня просто выслеживал. А стрелял другой. Может такое быть?

— Может, — согласился следователь. — Но поймите и другое. Где они, доказательства, что это именно он вас выслеживал? Я был вынужден его отпустить из-за недостатка улик. Или информации, которую вы упрямо скрываете… Ведь я бы мог вас допросить по всей форме. С протоколом. В присутствии вашего руководства.

— Это бы ничего не изменило, — угрюмо сказал Баранов. — Пусть хоть уволят.

Вполне сейчас соответствует своей фамилии, подумал Чурилин. Уперся — и ни в какую! Я просто обязан доложить о его поведении… А доложишь — тогда он упрется окончательно… Пожалуй, следует подождать. Тем более похоже на то, что причина молчать у него достаточно серьезная.

— И все-таки что-то ведь связывает вас всех: тех, кого уже убили, и вас, кого только ранили… Вы же понимаете, что идете на служебный проступок, не желая помогать следствию! Раз вы молчите, я тоже не могу больше молчать. Впрочем, мы уже это обсуждали…

Он махнул рукой. Отодвинулся вместе со стулом от стола. Все-таки в своем кабинете он чувствует себя куда увереннее.

— Ну, может, хоть что-то еще скажете? — спросил он. — Нельзя же так… В первый раз с таким встречаюсь, чтобы честный, профессиональный работник милиции отказывался говорить о том, что знает… И самое удивительное, что я вам в этом потворствую… пока потворствую. Все надеюсь, что образумитесь… Вот вы говорили, будто после вас убьют еще только одного. И на этом серия закончится… Но как мы тогда найдём вашего убийцу? Он ведь и вас, судя по всему, не оставит в покое. Если верить результатам баллистической экспертизы, стреляют из одной и той же винтовки. И по-видимому, один и тот же человек…

Пожалуй, сам теперь обо всем догадается, подумал Степан Матвеевич. Ну и пусть догадается — так даже лучше будет для всех. Но все равно от меня он больше ничего не услышит…

Чурилин в упор смотрел на ушедшего в себя милиционера. Нет, ничего путного от него сегодня не добьёшься…

— Ладно, идите, у вас, я вижу, голова разболелась от собственного же, кстати говоря, упрямства…

Вид у Баранова действительно был неважнецкий. Серое лицо, синие круги под глазами. Вид раскаявшегося грешника.

Оставшись один, Виктор Петрович некоторое время барабанил пальцами по столу, решая, ехать ли домой отсыпаться или… Нет, кое-что надо вовремя сделать. Потом будет поздно.

Он позвонил в прокуратуру.

— Зоя, это Чурилин… Генеральный у себя? Он меня не спрашивал? А кто из заместителей на месте? Я попрошу тебя не в службу, а в дружбу. Мне нужно разрешение на прослушивание телефонов сотрудника отделения милиции номер сорок четыре Степана Баранова и еще одной квартиры: Душанбинская, пять, квартира четырнадцать. Причем немедленно! Этим займутся ребята из моей группы, передай им… Да, и ещё. Также передай им, чтобы кто-нибудь завтра проследил за отъездом жителя города Сосновска Мишакова Дмитрия Константиновича, они его знают, с Казанского вокзала, поезд в одиннадцать сорок две, вагон девять, место седьмое… а вот номер поезда, каюсь, забыл…

Виктор Петрович немного кокетничал. Про его наблюдательность и зрительную память в следственном управлении ходили легенды.

— Так вот, передай, надо бы посмотреть, уедет ли на самом деле. И зафиксировать на видеокамеру, кто его будет провожать. А я, с твоего разрешения, пойду домой отсыпаться… Если что интересное появится, позвони мне в любое время…

Потом он подошел к окну и выглянул во двор. Попробуем спокойно разобраться, сказал он себе. Что всё-таки их всех вместе связывает — и погибших, и раненого Баранова, и кого-то еще, о ком я пока ничего не знаю…

Во-первых, время. Это, скорее всего, произошло до перехода погибшего лейтенанта Березина в другое отделение… То есть до шестнадцатого февраля сего года. Когда-то и каким-то образом они все могли быть вместе…

Теперь — место. Чечня, пожалуй, отпадает, поскольку Березин там никогда не был. А его застрелили из той же винтовки, что и остальных. Из неё же стреляли и в Баранова. Значит, связывает их что-то другое… Но что?

Тут у него одни домыслы. Баранов не похож на человека, способного на какое-то преступление… Отняли наркотики, продали сами и поделили выручку? Прецедент уже был… Года два назад. Потом этих милиционеров точно так же выслеживали наркоторговцы. И попытались убить. Тогда все обошлось, виновные сами во всем сознались, когда подпёрло.

Чёрт его знает… Главное, все люди семейные, положительные, в органах служат давно, характеризуются только с лучшей стороны.

Ладно, не стоит отвлекаться. Где и как они, отнюдь не друзья, во всяком случае, Березин с ними не дружил, могли собраться вместе? На каком-нибудь дежурстве, например. Еще не факт, между прочим, но проверить следует.

Он снял трубку и позвонил в сорок четвертое отделение.

— Это Чурилин, здравствуйте… — сказал он, когда ему ответил дежурный. — Я тут на Петровке… Полистайте, если не трудно, график нарядов, начиная… нет, прошу прощения, заканчивая шестнадцатым февраля. А начиная… ну, хотя бы с Нового года. Интересует меня вот что: где могли погибшие, а также Баранов, вчетвером дежурить? Понимаете, да? Да, чуть не забыл. Когда это найдете, посмотрите, пожалуйста, кто с ними был еще, если был. Я перезвоню попозже…

Он встал и походил по чужому кабинету. Прокуратура недалеко, рядом свой кабинет, но Виктор Петрович предпочитал сейчас поразмыслить в одиночестве… Он вообще любил работать один. И терпеть не мог эти коллективные размышления, так называемый мозговой штурм… Там, в управлении, сейчас трудятся члены его бригады. Все больше молодые, да ранние, у них, как всегда, много идей, и все они гениальные, но, как правило, уводящие в сторону…

Наверно, становлюсь стар, начинаю брюзжать, подумал он… Но сколько раз именно так уже и было, когда в одиночку удавалось сделать намного больше… Все-таки я кабинетный следователь, волк-одиночка, подумал про себя Виктор Петрович, хорошо это, или плохо, но это факт. И хоть привык работать у себя, но сейчас, в чужом кабинете, даже спокойнее…. Никто не звонит, никто не лезет со своими озарениями, не подозревая, что у меня своих полно.

Он позвонил жене:

— Ещё задержусь… нет, я на Петровке. Прячусь тут от своих шерлок Холмсов. Хоть можно спокойно подремать. Ничего, приду домой и отосплюсь…

— Он хотел уже было вешать трубку, но не так-то просто это было сделать. Он уже был не рад, что позвонил. Думал, ну пару-тройку минут, пока дежурный по отделению шарит по журналам, а жена, как назло, сыпала и сыпала словами, будто они сто лет не виделись — столько у нее накопилось новостей.

Извини, Катя, ко мне кто-то пришёл.

— Она обиженно замолчала. Привыкла за столько лет угадывать по интонации, когда он лукавит… Ну что ж, если по-другому нельзя, сама виновата.

И, едва положив трубку, он тут же набрал номер дежурного сорок четвертого отделения.

— Вот, товарищ следователь, кажется, нашёл… Значит, эта святая теперь троица, то есть Кравцов, Баранов и Петрунин, ходили в патруль в феврале этого года. Кравцов был старший.

— А Березин? Березин был с ними? — нетерпеливо перебил Чурилин. Его покоробила ерническая характеристика дежурного, данная погибшим товарищам.

— А Сашка Березин, царство ему небесное, был в тот день дежурным по отделению. Вот и всё… Больше они все вместе никогда не совпадали. Если только по двое в лучшем случае. Разве что после работы троили.

— Может, дружили? Рыбалка там, футбол…

— Какой там… Ну, разве что те, кто был в Чечне. Так Березин там не был, он вообще всегда был особняком… А так — рабочий день закончился, ноги еле таскаешь, и сразу домой, ко щам.

— Но у вас дежурят по четыре человека, — сказал Чурилин. — Значит, был и четвертый?

— Дежурим по-разному, — назидательно сказал дежурный. — По усиленному режиму или по обычному. В тот раз по усиленному.

— Кто у них был четвертым, там записано? Я же просил вас узнать.

— Сейчас… все сразу не упомнишь… Вот, Артикулов Анатолий. Как раз он был четвёртым.

— В тот день были приводы? — спросил Чурилин, кивая и записывая.

— Сейчас посмотрю… Да так, по мелочи. Трое азеров, в смысле азербайджанцев. Ну это обычно, если дежурим возле рынка… Больше никого, а что?

— Фамилии этих задержанных есть?

— Сейчас… Я за вами не успеваю… Значит, пишите! Исмаилов Гасан, торговец. Мешади, тоже Исмаилов, его брат… Потом, наоборот, Гасанов Новруз. Приехали его, то есть Гасана, навестить… Потом Кравцов их отпустил, проведя воспитательную беседу насчёт режима пребывания в столице Российской Федерации и сделав последнее предупреждение по поводу регистрации, а также просрочки разрешения на торговлю… Вот всё, что здесь есть. Негусто, конечно. А что, не так что-нибудь?

— Всё так… — пробормотал Виктор Петрович, заканчивая разговор, потом положил трубку, достал термос с чаем и бутерброды, с утра заготовленные женой. Не мешало бы подкрепиться… Потом спохватился и снова позвонил в свое управление.

— Зоечка, — сказал он извиняющимся голосом и с набитым ртом. — Совсем забыл… Может, несущественно, но на всякий случай. Мало ли… Там прошла моя заявка на прослушивание? Ещё нет… Ну можно так работать, я спрашиваю? Да не тебя спрашиваю, конечно… Тогда добавь туда еще одного, на всякий случай. Значит, сотрудник того же сорок четвертого отделения Анатолий Артикулов. Отчества не знаю… Не думаю, что с такой фамилией их в этом отделении много. Пусть мои ребята найдут его домашний… И послушают. Им тоже надо чем-то заняться. А так меня ни для кого нет. Поняла? Ну и умница.

Глава 9

Валета арестовали рано утром, когда он ещё спал. Дверь взломали, ворвались трое омоновцев в чёрных масках, свалили, скрутили. Вместе с понятыми быстро произвели обыск, потом стали копать в саду и с ходу, будто знали, где искать, нашли пистолет ТТ и снайперскую винтовку.

Валет лежал носом в пол, с заломленными назад руками. Он ничего не понимал. Павел Романович должен был заранее предупредить. Он же обещал…

Утешало лишь то, что его все равно должны доставить к Каморину. Там все разъяснится…

Но на допрос его доставили к другому следователю — из областной прокуратуры, и только на второй день, когда готовы были результаты дактилоскопии и баллистической экспертизы.

— Так что, Агапов Валентин Иванович, будем отпираться?

Следователь был молод, худощав, смотрел с торжествующим презрением.

— Винтовку и пистолет подложили, — пробормотал Валет, пряча глаза. — Мне их один кореш предлагал купить, дал, сука, подержать, я отказался: зачем они мне?.. А он, гнида, после закопал у меня, подкинул, значит…

Следователь смотрел насмешливо и изучающе.

— Хоть бы поостроумнее что-нибудь придумали, Агапов! Какой еще кореш, если на оружии только ваши отпечатки.

— Значит, он свои стёр, — растерянно пробубнил Валет.

— Свои стер, а ваши оставил? — продолжал измываться следователь. — И как это ему удалось?..

— А, вспомнил, он в перчатках был, — сказал Валет.

— Хотите сказать, что, когда он протягивал вам винтовку, из которой были убиты заслуженные люди, его руки были в перчатках?

— Ну, зима же… — пожал плечами Валет. — Мороз стоял сильный…

— А вы, значит, брали это оружие при сильном морозе голыми руками? — потешался следователь. — А языком лизать его не пробовали?.. Вот что, Агапов, советую пригласить адвоката. Просто бред какой-то несете… А пока что распишитесь в ваших показаниях, вот здесь и здесь.

Где же Павел Романович, тоскливо думал Валет, расписываясь там, где показал следователь.

Каморин появился только на вторые сутки, присутствуя на допросе вместе со следователем облпрокурату-ры. Вопросов задавал немного и сам казался несколько растерянным. Адвокат, которого братки нашли довольно быстро, больше качал головой, читая протоколы первых допросов.

— За что вы их убивали, Агапов? — спросил Каморин. — Что плохого вам сделали эти старые люди? А этот врач «скорой»? Вы хоть осознаете, что вы натворили? — Голос его при этом дрогнул.

— Да понимает он всё! — сказал молодой следователь, чья фамилия, оказывается, была Злобин. — Всё он прекрасно понимает!

Адвокат, старый, рыхлый еврей Замойский, считавшийся лучшим в Сосновске, посмотрел на него поверх очков, оторвавшись от чтения.

— Я протестую против такой формы ведения допроса, Олег Сергеевич! — прохрипел он. — И буду настаивать, чтобы моему подзащитному сначала была сделана психиатрическая экспертиза.

— От этого он никуда не денется, — сказал Каморин, пристально посмотрев на подследственного.

Ну слава те, облегченно подумал Валет. Вот оно, то самое, о чем они договаривались. И о чем, возможно, Павел Романович успел договориться с адвокатом.

— Тогда прервем допрос, — пожал плечами Злобин. — И отправим его к нам, в Челябинск… Но если окажешься вменяемым… — Он потряс протоколом прошлого допроса перед лицом Валета. — Ответишь по полной программе! Ты понял?

— Это давление на подозреваемого! — снова сказал, как прокашлялся, Замойский.

Злобин только отмахнулся:

— Ваше право… Просто невозможно промолчать, глядя на этого монстра…

— Полегче, — сказал ему вполголоса Каморин. — Потом на суде он скажет, будто мы его запугивали.

И снова пристально посмотрел на Валета.

— Вам, Павел Романович, все карты в руки, — сказал Злобин, когда подследственного увели и адвокат последовал за ним. — Просто нет слов, до сих пор не можем понять, как вы его вычислили.

— Всё в материалах предварительного следствия, — сухо сказал Каморин. — С которым, судя по всему, вы плохо ознакомились…

— Просто не было времени… — развёл руками Злобин. — Всё быстрей, быстрей… На контроле министра. Сорвали с одного, бросили на другое. Знаете, как это бывает в запарке. Но его расколоть ничего не стоит. Видимо, не ожидал, что попадётся. И никак не придёт в себя. Полная уверенность в своей безнаказанности и неуловимости. Как будто атрофирован инстинкт само сохранения… Откуда это у него? Такое впечатление, что вы застали его врасплох…

— А откуда у вас эта самоуверенность, Олег Сергеевич? — спросил Каморин. — Чему уж так радоваться? Несчастный парень. Наверно, не менее несчастен, чем те, кого он застрелил. Вы хоть знаете, что он прошёл Чечню, где был награжден? Что был там ранен и у него одни благодарности за участие в боях? А вернулся — оказался никому не нужен… И в результате попал в руки подонков, предложивших ему заняться тем, что у него лучше всего получается… А вы уже все за всех решили. В том числе за суд.

— Думаете, его чеченские подвиги зачтутся при вынесении приговора? — спросил притихший Злобин.

— Ничего я не думаю… — сказал Каморин, поднимаясь и давая понять, что разговор закончен.

— Пожалуй, скажу там у себя, что вы вполне можете обойтись без меня, — сказал Злобин, подумав. — Ну что я буду путаться у вас под ногами…

Каморин промолчал. Запер дело в сейф. Вопросительно посмотрел на Злобина.

— Всё понял, — сказал тот. — Не буду больше мешать. До завтра.

Вечером Каморин пришёл к Нине на «Скорую». Остановился в дверях, увидев ее некогда прямую, теперь согнутую спину над столом. Почувствовав его взгляд, она обернулась.

— Я его нашёл, — сказал Каморин, — нашёл этого маньяка. Или подонка, не знаю, как сказать.

Все присутствующие замерли, глядя на него. Нина поднялась с места.

С минуту смотрела на него, будто онемела.

— Нашёл… — повторила она, как эхо.

— Да, да, как и обещал, — кивнул Каморин. — Это Агапов Валентин. Недавно вернулся из Чечни. Тот самый, наш герой, про него писали.

— Это он убивал их всех — Колю, Ефима Григорьевича, Сиротина?.. — спросил кто-то.

— Да, — сказал он. — Именно так.

Все так же неотрывно глядя на него, Нина подошла к нему близко, так близко, как уже давно не подходила, и заглянула в глаза и потом положила ему руки на плечи. Присутствующие, понимающе переглядываясь, начали потихоньку один за другим выходить из комнаты.

— Паша… что ж ты раньше… когда Коля был ещё жив? — прошептала она, обвила его шею руками и заплакала, прижавшись лицом к его груди.

— Не успел, — сказал он. — Никто про него не мог даже подумать. Но если бы не ты, не твоё горе…

— Что ж ты раньше… Паша, милый, столько хороших людей погибло. — Она вдруг отстранилась, испуганно посмотрела ему в глаза. — Наверно, он был не один, теперь тебе будут мстить, да?

— Пусть кто попробует, — сказал он. — За меня не бойся… Я заговорённый.

А сам гладил ее плечи, спину, вспоминая ее полузабытое хрупкое тело. Она приняла его ласку скованно, напряженно, но рук его не отталкивала — он сам отстранился от нее… Тем более что комната вдруг начала заполняться людьми — все больше незнакомыми.

— Павел Романович, — сказал главврач, заведующий станцией «Скорой помощи», — спасибо вам! За всё спасибо! Если бы вы знали, какой страх пережил наш город, от которого вы его избавили!

— Просто нет слов, — говорил кто-то, — неужели этот кошмар закончился, Павел Романович…

— Пусть Нина не обижается, но я вас сейчас прямо при ней расцелую! — На шее Каморина повисла какая-то женщина-врач.

— Господи… — крестилась старуха санитарка в белом халате. — Ну чистый Бова-королевич! Избавил всех от Змея Горыныча…

И тоже пустила слезу.

Каморин растерянно кивал, отвечал, благодарил, стараясь при этом не смотреть на Нину. Она стояла в стороне, оттесненная всеобщей признательностью, и задумчиво смотрела на него. Он вдруг понял, что так долго это не сможет продолжаться… Он просто не выдержит. Сорвётся наконец, даст фальшивую ноту. Ему стоила огромного нервного напряжения вся эта им самим созданная инсценировка, которая теперь развивалась независимо от его воли и затягивала его всё дальше в водоворот непредсказуемых последствий.

— Извините, надо идти, меня ждут… — сказал он, боясь, что всё, сейчас он не выдержит. Он уже не мог смотреть Нине в глаза, отводил их в сторону, как если бы она могла в них что-то прочитать.

— Ну уж позвольте себе хоть сегодня никуда не торопиться… — Женщины так и стреляли глазами то в его сторону, то в сторону Нины, удерживая его за руки.

— Ниночка, не стой, приглашай человека, видишь, Павел Романович стесняется, ждет, что ты скажешь… Хоть чайку с нами попить бы остались. А то и винца… Колю бы лишний раз помянуть, а? Ну пожалуйста…

— Останься, — сказала ему Нина. — Хоть ненамного…

Он посмотрел на часы. Скоро должны увозить Валета. Надо, чтобы Валет до самого конца верил, что все идет, как запланировано. Что он, Каморин, как и обещал, организует ему побег. Иначе Валет впадёт в панику. Перестанет ему, Каморину, верить, как верил до сих пор, и тогда ему крышка… Нет, здесь оставаться нельзя ни на минуту. Нельзя и расслабляться, как он позволил себе сейчас. И вот результат: чуть расслабился, как сразу же почувствовал, чего все это ему стоит.

— Надо идти, — сказал он Нине, — меня ждут.

Она внимательно на него посмотрела, согласно кивнула. Замечательная из нее жена, подумал он. Даже слишком. Так и будет вздыхать по своему Коле.

* * *

Валета вывели во двор СИЗО в наручниках. Следом спешно выбежал Злобин и сел в кабину водителя. Валет пошарил вокруг взглядом, увидел Каморина и сразу успокоился — порядок. А то уж Бог знает что пришло в голову.

Каморин смотрел ему вслед бесстрастно, как бы не видя. Потом, когда за Валетом и конвойными закрылась дверь фургона, вышел со двора. Главное, он увидел сейчас, как изменилось выражение лица Валета. Валет продолжал ему верить и на него надеяться.

…Он сел в свой «жигуль» возле суда и оглянулся. Кажется, никто не обращает на него внимания. Вот это и плохо, что никто… Как докажешь потом алиби? Если, конечно, возникнет необходимость… Он посигналил. К окну подошла Светочка Абросимова, секретарь суда, юная и цветущая, всегда смотревшая на него с детским восторгом. Он сделал ей знак, чтобы выглянула в форточку.

— Что случилось, Павел Романович?

— Слушай, я забыл там одну выписку из протокола следствия по делу Агапова. Не в службу, а в дружбу, вынеси, пожалуйста. Прямо в общей папке.

— А что мне за это будет? — игриво спросила она.

— Будет, будет, вот съезжу в Челябу, отвезу бумаги, привезу тебе гостинцев.

— Я что, маленькая? — деланно надулась она.

— Слушай, нет времени. Мне ещё придётся заехать в авторемонт на улице Серова, мне там обещали шипованную резину, а то все покрышки по нынешним гололедём сжевало. А потом ещё до Челябы гнать. Так что только к ночи вернусь… Но ты жди!

Так оно и было на самом деле. Заехать на улицу Серова надо обязательно — пусть его там видят! Возьмет резину и погонит напрямую за «воронком», в котором везут Валета… Он должен успеть догнать их до моста! Иначе потом все неимоверно осложнится…

— Вы там поосторожней, Павел Романович! На шоссе лёд — как стёкло, — крикнула она, и это, конечно, все слышали… Вот и хорошо, что лёд, хорошо, что все слышали, подумал он.

Он, как всегда, рассчитал все верно. До минуты. Дорога была на удивление пустынна, машин на ней — ни встречных, ни попутных — почти не видать, и, может быть, как раз потому он сразу приметил в сумеречной по-зимнему дали фургон, что перевозил Валета…

Каморин прибавил ходу, стараясь на всякий случай идти по правой полосе, чтобы его не заметили в зеркало заднего обзора… А если бы и заметили, то не сразу.

Он плавно, не торопясь подкатил к «воронку»… Впереди был поворот на мост через реку Миасс. Самое ответственное место… Он достал припасенный для такого вот крайнего случая ствол — не табельного «Макарова», а мощный ТТ — и ухитрился, зажав его одной рукой, навернуть на ствол глушитель — мало ли что… На всякий случай… И еще раз оглянулся назад. Шоссе было пустынно. А хоть бы кто и ехал, может, так даже и лучше бы получилось — со свидетелями… Он снял ТТ с предохранителя…

Вот и поворот. Он опустил стекло, выставил руку с пистолетом, стараясь прицелиться в правый скат. Как неудобно левой-то рукой! Как только машина впереди начала чуть крениться на повороте, он выстрелил. Шина лопнула, и «воронок» тут же перевернуло. Юзом заскользив на боку в сторону моста, фургон протаранил ограждение, а потом грохнулся вниз…

Лед треснул, образовалась огромная полынья, в которую медленно, но верно затягивало машину со всем ее содержимым…

Каморин оглянулся. Шоссе по-прежнему было пустынно, хотя как раз теперь самое время было бы и объявиться свидетелям… Он уже совсем было собирался уезжать, как вдруг, бросив под мост последний взгляд, заметил в сгущающихся сумерках, как в полынье возникла одна человеческая голова, потом вторая.

Выругавшись, он остановил машину и сбежал вниз под мост, снова снимая пистолет с предохранителя.

— Помогите! — заорала чья-то голова, и он узнал голос Валета.

Каморин осторожно спустился на лёд, едва ли не к самой полынье. Увиденное поразило его. Валет пытался удержаться на поверхности сам и поддерживал из последних сил следователя Злобина, окончательно обессиленного и уже пускавшего пузыри…

— Павел Романович! — Валет узнал Каморина и даже хотел взмахнуть рукой, едва не выпустив Злобина. Потом попытался взвалиться грудью на кромку льдины, но она обломилась под его тяжестью.

Глаза Каморина встретились с его вытаращенными, полными ужаса глазами.

— Павел Романович… — Валет закашлялся от по павшей в рот воды, замахал рукой, но Злобина не отпускал. Возможно, полагал, что за спасение следователя ему скостят срок…

Вот идиот, подумал Каморин и снова оглянулся. Отсюда, с реки, шоссе уже не было видно, но свет от едущей со стороны Челябинска машины отсюда, снизу, заметен был хорошо.

Он выстрелил Валету в голову, стараясь при этом не видеть его глаз. Для Злобина пуля уже не понадобилась.

Потом Павел Романович быстро взобрался наверх. Грузовик, шедший со стороны Челябинска, был уже рядом. Каморин замахал руками, чтобы его остановить. Но водитель уже и сам притормаживал, заметив снесенное ограждение и полынью под мостом.

Пожилой шофёр в чёрном овчинном тулупе вылез из машины, вопросительно посмотрел на Каморина.

— Вот сколько говорить им, — выругался он. — Мост-то старый… Это разве ограждение? Вот сколько здесь зимой езжу…

Он прервал вступление, глядя на молчавшего Каморина.

— Прямо на моих глазах, представляешь? — сказал Павел Романович. — И никто не выплыл…

— Да где тут, — вздохнул водитель. — С такой-то высоты.

— На бок перевернулся и прямо в ограждение врезался, — продолжал Каморин. — И хоть бы кто крикнул.

— Надо бы в милицию сообщить, — неуверенно сказал водитель.

— Считай, что уже сообщил, — усмехнулся Каморин. И, достав свое удостоверение, сунул ему под нос. — Я прямо сейчас оформлю протокол о том, что мы видели, и все там зафиксируем и распишемся.

— А что я видел? — приоткрыл рот водитель.

Каморин не ответил. Только достал из кейса бумагу и положил её на капот своей машины.

— Фамилия? — спросил он.

— А чего фамилия, я ведь чего видел? — пожал тот плечами. — Ну видел, будто ограждение кто-то снёс…

— Полынью видишь? — спокойно спросил Андрей Романович.

— Ну, вижу, — тоскливо сказал водитель. Ему, видно, не хотелось идти в свидетели. Значит, не хочет светиться. Значит, рыльце в пушку. Значит, будет помалкивать… Находка, а не свидетель.

— Так видишь полынью? — еще раз спросил Каморин, еле сдерживая себя (так и врезал бы по ушам этому тугодуму!).

— Ну, вижу…

— Тебя же никто ни в чем не винит. Я видел то же самое, что и ты. Вот об этом мы с тобой и распишемся.

Тот почесал в затылке, сдвинув для этого на глаза старый, видавший виды треух.

— Пиши, — сказал он, рубанув воздух ладонью. — Нефедов моя фамилия. Акентий Федулович.

— Нет, если сомневаешься, мы можем прямо сейчас доехать до ближайшего поста ГАИ… — сказал Каморин. — И там тебе разъяснят.

— Разъясняли уже… — махнул тот рукой. — Чуть без порток не остался. Ну где расписываться?

Кивнув ему, Павел Романович быстро дописал протокол.

— На, прочти, прежце чем подписать, а то скажешь потом… — Он протянул листок Нефедову.

Тот, крякнув, достал из дальнего кармана очки. В них он сразу стал похож на многочадного батюшку из бедного прихода.

— Только я не видел никакого фургона, — сказал Нефедов.

— Какая разница, зато я видел, — поморщился Каморин. — Ну и зануда ты, Акентий Федулович. Как только с тобой жена живёт… Не пишется два разных протокола по одному событию, понятно тебе? А вот если станут в ГАИ спрашивать — скажешь всё, как есть… А я действительно видел, он впереди меня гнал. А когда подъехал — он уже свалился… Ну что? — спросил он, решив, что немного припугнуть свидетеля делу не помешает. — Кому ГАИ поверит, в случае чего, мне или тебе? И еще припишут, что скрываешь информацию. Тоже не здорово получится.

Кряхтя и вздыхая, Нефедов расписался.

— И адрес с телефоном не забудь, — сказал Каморин. — Ну вот, другой разговор.

Глава 10

Валера Пирожников проснулся около двух часов дня. Сначала попытался понять, где он и кто с ним в постели… Оказалось, неизвестно где и какая-то рыжеволосая девица, отвернувшаяся лицом к стене. Рыжих он как раз не любил. Просто терпеть не мог их молочно-белую кожу с этими рыжими веснушками. Хотел вспомнить, где он мог ее видеть, или понять, кто ее подложил либо как она вообще оказалась рядом, да так и не вспомнил. ж Потом решил рассмотреть её лицо.

Для этого даму пришлось толкнуть в бок. Она заворочалась, застонала, сказала что-то нечленораздельное, похоже, выругалась. Он толкнул ещё раз.

— Ну Петенька, ну хватит, дай хоть утром поспать. Всю ночь ведь не давал… — и снова засопела.

Валера подскочил и дико огляделся. Огромная мрачная комната с высоким, как в храме, потолком, с огромной мрачной мебелью пятидесятых годов, все больше в пыльных, темных чехлах. И столь же огромные картины. На одной, висевшей прямо перед глазами, охотники нордического вида в звериных шкурах загоняли в болото несчастного кабана, обливавшегося кровью, с выпученным глазом, помутневшим от смертельного страха, а на втором плане их полногрудые подруги, не теряя времени, кипятили воду на костре.

И ещё висела картина, изображавшая Парад Победы на Красной площади.

Куда я попал, тоскливо подумал Валера и вдруг почувствовал, что на него смотрит кто-то.

Обернувшись, он увидел старенького генерала, показавшегося ему карликом в этом жилище для Гулливера, в мундире с золотыми погонами и с целым иконостасом орденов на груди. Карликовый генерал опирался на инкрустированную трость, без которой он, наверно, просто бы рухнул под тяжестью своих наград.

— Лялечка, это — кто? — сурово спросил генерал, возмущённо тряся вторым подбородком и приложив к уху руку.

— Дед, это Петечка Силуянов, я же вас знакомила, его папа скоро будет послом в Индонезии, — громко сказала девица, оставаясь в той же позе. — Дадите вы мне сегодня поспать или нет?

— Я без очков и потому не сразу узнал, — прошамкал генерал, не отрывая руку от уха. — Я только хотел сказать, что у тебя в последнее время появилось много хороших знакомых. А молодому человеку, судя по всему, очень хочется в уборную. Вы не стесняйтесь, организм надо вовремя освобождать от шлаков и ненужного балласта, в котором размножаются гнилостные бактерии.

Куда я попал, тоскливо подумал Пирожников, послушно поднимаясь с огромной, под стать комнате, постели.

Прикрыв обеими руками причинное место, он последовал за генералом через анфиладу таких же больших, темных комнат с зашторенными окнами, которым, казалось, не будет конца. И очутился наконец еще в одной, такой же большой, в которой уже ничего не было, кроме унитаза и биде, причем унитаз гордо возвышался как раз посредине комнаты, прямо на старинном дубовом паркете.

— Не забудьте, Петя, спустить воду и выключить свет, когда все закончите, — строго сказал генерал. — И не торопитесь. Это надо делать спокойно, без внутреннего напряжения и стараясь ни о чем не думать. Вы умеете пользоваться биде?

Пирожников кивнул, дрожа от холода и безысходности.

— Пусть ваш кишечник освободится сам. Не надо ему в этом помогать. И потом очень важно тщательно промыть промежность и протереть задний проход туалетной бумагой фирмы «Ринке». Я приобретаю только эту бумагу и вам настоятельно рекомендую. Я проделываю эту процедуру каждый раз и потому, как видите, избежал всех тех болезней, которыми страдают мои сверстники. А что вы так дрожите? Это вы от страха или замерзли? Посмотрите на меня. Я никого никогда не боялся, а холод помог мне хорошо сохраниться. Почему я вам это рассказываю? Всё-таки вы будущий муж моей внучки Ляли, а я должен беспокоиться о здоровье моих потомков. Что?

Закончив монолог, он приложил руку к уху, потом закрыл за Валерой дверь, задвижка которой подозрительно громко щелкнула.

Пирожников, съежившись, одиноко сидел на унитазе и все старался вспомнить вчерашнее. Как будто ничего особенного себе не позволял. Ничего лишнего. Все было, как всегда. Но влипать, как сегодня, ему еще не приходилось. Либо чьи-то интриги, либо злосчастное стечение обстоятельств… Положение идиотское; судя по времени, он давно уже должен сидеть на правлении банка, куда сегодня впервые заявится этот уголовник Седов…

Но выход искать надо. Для начала хорошо бы найти брюки и успеть их надеть, прежде чем генеральская внучка, которой он своими домогательствами будто бы не давал спать всю ночь, не обнаружит подмену.

Потом Пирожников, поплутав, как в лесу, по многочисленным полутемным комнатам и совсем уже было собравшись звать на помощь, неожиданно попал, открыв очередную дверь, в ту самую спальню с огромной кроватью, где, к своему облегчению, увидел помимо Ляли и её дедушки-генерала знакомое лицо — Игоря Андреевича Хлестова — и тотчас вспомнил, наконец, как вчера все было…

Все трое сидели с ногами на неубранной постели, предназначенной, видимо, для очень группового секса, и ели руками из общей литровой банки черную икру, запивая ее шампанским. Причем внучка заслуженного военачальника даже и не думала одеваться.

Увидев Пирожникова, все трое прекратили трапезу, при этом дедушка и внучка изумлённо на него уставились.

— Вы знакомы? — первым спросил Игорь Андреевич, едва не поперхнувшись.

— Нет, — сказала Ляля, спешно прикрыв простыней свою бледную, в веснушках наготу. — А кто это?

— Молодой человек, вы как сюда попали в таком виде? — грозно спросил генерал.

— Ну как же, — покачал головой Игорь Андреевич, — как же так, Лялечка! Это Пирожников Валерий Эдуардович, с которым ты вчера настоятельно просила меня познакомить на презентации книги стихов всеми нами уважаемого помощника премьер-министра по экологическим проблемам. После второго тоста вы с Валерой по-английски удалились, и все с завистью смотрели вам вслед… Уже забыла?

— Где твой жених Петя Силуянов, с которым ты меня снова только что познакомила? — приложил руку к уху генерал.

— Наверно, заблудился в туалете, куда ты его препроводил, — пожала она голыми плечами, покрытыми синяками и веснушками, а сама, сощурясь, все оглядывала, похоже, узнавая своё вчерашнее приобретение, трясущееся от холода в огромных дверях, похожих на крепостные ворота.

— Не могли бы вы отвернуться, пока я оденусь… — сказал ей Пирожников, клацая зубами.

Она ничего не ответила, а продолжала все так же в упор его разглядывать, пока он спешно одевался, по-видимому восстанавливая подробности того, что было с ней прошедшей ночью.

— Ну, припоминаете? — спросил Хлестов, приканчивая икру, пока другие напрягали память. — Вчера, в Доме журналистов… Ну? Валерий Эдуардович ещё восхитился твоим колье от Картье…

— Уж не хочешь ли ты этим сказать, что именно с ним я сегодня спала? — удивилась Ляля, пренебрежительно глядя на Пирожникова.

— Вот этого я как раз не могу утверждать, — учтиво склонил голову Игорь Андреевич, отчего его вечносальные крашеные волосы тяжело свесились набок.

— Спасибо за всё, — сказал Пирожников, вместе с брюками снова обретя былую уверенность. — Но мне надо уже идти… — С этими словами он вопросительно уставился на Лялю, по-прежнему остававшуюся неглиже, несмотря на холод в комнате.

Ляля не ответила. Только чуть приподняла брови. А она ничего, торопливо подумал Пирожников, посмотрев на часы, размером с башенные, в другой раз бы не прочь… Но только не сегодня.

— Он знает, куда пропал твой Петя? — снова спросил генерал внучку.

— Да отстань ты со своим Петей, — крикнула она ему в самое ухо. — Его по-другому зовут, он Валера.

— По-моему, он тоже ничего, — сказал дедушка.

Когда они выбрались наконец из этого гостеприимного дома, Пирожников еще не придумал, как отделаться от назойливого Хлестова.

— Она тебе не понравилась? — допытывался Игорь Андреевич, уютно устроившись на комфортабельном сиденье «пежо» Валерия Пирожникова. — Я думал — вы поладите. У нас с ней медовый месяц продолжался всего-то две недели. К тому времени мои сексуальные проблемы благополучно разрешились сами собой и естественным образом.

— Хочешь сказать, мы теперь молочные братья? — покосился на него Пирожников.

— Ты имеешь что-то против? — удивился Игорь Андреевич.

— Нет, но надо хотя бы предупреждать… — пожал плечами Валерий Эдуардович.

— Словом, пока ей что-то обещаешь, она согласна на всё. Разок спела у меня по московскому каналу, потолкалась в окружении Аллы, переспала с какими-то знаменитостями и всем осталась довольна. Только потребовала, чтобы я ее свел с кем-нибудь из банковского мира, и тогда она меня отпустит по-хорошему…

— И тут подвернулся я… — понимающе кивнул Пирожников, отчего голова снова разболелась.

— Но тебе, я ведь знаю твою половую ориентацию, тебе ведь всегда нравились бабы такого сорта… Такие, знаешь, чтобы выпирало где надо, здесь и здесь. Валера, мы ж с тобой столько друг друга знаем, мы нормальные пацаны, почему бы нам не пересечься на одной бабе?

— Ничего ты не знаешь, — поморщился Валерий Эдуардович то ли от неприятного запаха изо рта Игоря Андреевича, то ли от головной боли, которую тот доставлял своими разговорами. — Притом она рыжая, — добавил он.

— Ну да, там был полумрак и специфическое освещение, — согласился Хлестов. — Поэтому ты не успел разглядеть её масть. Но зато ты наверняка разглядел её квартиру. Настоящая, сталинская… Сделаешь евроремонт и можешь водить других баб за милую душу через чёрный ход, она их никогда не увидит…

— Сколько там всего комнат? — поинтересовался Валерий Эдуардович.

— Боюсь, этого никто не знает, — покачал головой Хлестов. — Товарищ Сталин подарил этот дом, построенный пленными немцами в конце сороковых, своим маршалам и особо отличившимся генералам. Когда полководцы благополучно состарились, они вспоминали уже не столько свои битвы, сколько парады и до хрипоты спорили, подсчитывая, в чью честь было произведено больше артиллерийских залпов салюта, согласно приказу Верховного… В конце концов, когда молодые жёны сбежали от этих старых зануд с их же адъютантами и с порученцами, наши видные военачальники от тоски и одиночества, усугубленных переключением общественного внимания на героев послевоенных пятилеток, решили съехаться, прорубив стены, разделяющие их квартиры. Отчего на каждом этаже образовалось нечто вроде гигантской коммуналки. На Лялином этаже все давно померли, Лялин дед остался там один, и она, не будь дура, переехала жить к нему в ожидании, что он эту гигантскую квартиру приватизирует, а ей отпишет в своем завещании со всем трофейным барахлом, оставшимся ему от умерших товарищей по оружию. Он поставил единственное условие: она должна немедля выйти замуж, родив ему правнука. На худой конец — правнучку. Бзик у него такой, понимаешь? Зарок дал: пока не увидит свидетельства о рождении правнука, Ляля не увидит свидетельства о его смерти.

— Круто, — задумчиво сказал Пирожников. — Хочешь сказать, эти картины, мебель…

— Были взяты в качестве трофеев и в счёт репараций у поверженной Германии, — азартно перебил его Хлестов. — Ну, как те фильмы, на которые я бегал в детстве, когда мне ещё не было шестнадцати, а твои родители о существовании друг друга даже не подозревали…

— Так, с этим теперь всё понятно, — сказал Пирожников, следя за дорогой, где по всем признакам вот-вот должна была образоваться пробка. — А от меня-то ты чего ждешь взамен? Ты ведь не просто так мне все это устроил, верно?

— Ты подожди, — замотал головой увлеченный Хлестов. — Боюсь, ты при всем своем воображении не до конца понял и оценил все перспективы, которые перед тобой открываются! Такую квартирку, да в таком месте, сдать инофирме… — Он даже зажмурился, представив приятные последствия такого решения. — А ещё лучше иностранному банку…

— Тебе-то от этого какая польза? — снова перебил Валерий Эдуардович.

— Все то же… — вздохнул Хлестов. — Кредит. В котором мне отказал Наум Семенович.

Пирожников не ответил. Он внимательно следил за дорогой, опасаясь, что не успеет проскочить становившуюся все более серьезной пробку. Это означало, что придется еще минут сорок торчать в одном замкнутом пространстве вместе с Хлестовым, чей запах изо рта, кажется, не могли бы перебить даже выхлопные газы.

Впрочем, на правление он так и так опоздал, а давать там какие-то объяснения не хотелось… До завтра что-нибудь придумает. И кстати, если бы был нужен — давно бы позвонили в машину по мобильному. Хотя не исключено, что звонили, и не раз, пока он отсыпался в той гигантской квартире с рыжеволосой внучкой впавшего в маразм полководца, ожидавшего от нее правнучку…

Но в Предложении Хлестова что-то есть. И в рыженькой внучке — тоже. Он не помнит особых восторгов, испытанных с ней этой ночью, но не в них суть.

Суть — в квартире. Хлестов поначалу делал вид, будто отрывает квартиру от себя. Вместе с веснушчатой телкой. Пока не проговорился, что и телка ему ни к чему.

Как в том анекдоте. Стрела Ивана-царевича, заждавшегося трона, упала в болото рядом с лягушкой. «Возьми меня, Ваня, — сказала она, — я стану молодой и красивой…» — «Ты мне как говорящая лягушка куда интересней», — грустно ответил постаревший царевич…

— А с чего, с каких таких капиталов я могу тебе ссудить? — раздраженно спросил Валера, когда окончательно убедился, что из пробки ему не выбраться. Обложили со всех сторон, и, как назло, одни грузовики да автобусы с чадящими двигателями. — Не хуже меня знаешь состояние нашего банка. Наумчик тебе всё объяснил.

— А пирамидка твоя? — ласково спросил Игорь Андреевич. — Разве плохой капиталец? Ты везде кричишь, в духе времени, будто потерпел финансовый крах, и правильно делаешь… Но, слышал я, проценты возвращаешь кое-кому, не властелинам наших дум и чаяний, конечно, они-то подождут. Они, гуманисты наши, всегда посочувствуют и войдут в твое плачевное положение… А вот начальничкам-то бывшим своим из органов, поди, до сих пор отстегиваешь положенное, как в прежние времена?.. Что смотришь? Откуда знаю, хочешь спросить? Да вот знаю, выходит.

— Мне это неинтересно… — поморщился Валерий Эдуардович. — Ты мне другое скажи: сколько, на сколько и какой процент.

— А с чего вдруг ты таким добреньким стал? — поднял подкрашенные брови Игорь Андреевич. — Давай уж начистоту. Положил-таки глаз на Лялечку и ее жилплощадь, а? Не знаешь теперь, как и отблагодарить, так прикажешь тебя понимать?

— Ладно, давай начистоту, — согласился Валера, сняв руки с руля. — Мне на самом деле интересно, от кого ты это узнал.

— И если я, наплевав на свои принципы, на данное мной слово, скажу тебе…

— Брось, ты давно на них наплевал, — усмехнулся Валерий Эдуардович. — Ты их давно конвертировал, иначе говоря. Итак, назови свою цену.

— Пятьсот тысяч на три месяца под три процента.

Валера присвистнул.

— Такие деньги как раз три месяца собирать надо. И процент… За таким процентом в сберкассу обращайся.

— Кто знает, может, информация моя того стоит, — многозначительно произнёс Хлестов.

— Смотря кого назовёшь, — пожал плечами Пирожников. — Да я еще и не знаю, можно ли это проверить…

— Но проценты-то ты кое-кому платишь, верно? — наседал Хлестов. — Не всем. Только откуда бы я узнал, если бы кое-кто из получающих мне об этом не сообщил?

— Допустим… — неопределенно сказал Пирожников, снова положив руки на руль. — Но, узнав правдивую информацию от одного, ничего не значащего, ты вполне можешь свалить все на другого, на того, за кого я должен заплатить больше… Разве нет?

Игорь Андреевич развёл руками.

— Могу, но не стану. Вот тебе мое слово, — произнёс он важно.

— Негусто, — усмехнулся Валерий Эдуардович. — Хорошо бы что-нибудь посущественнее.

— Существенно, Валерочка, то, что, слегка прижав этого весьма значительного в Москве человека, чья подпись стоит сорок тысяч баксов, ты с лихвой сможешь возместить свои затраты на меня.

— Если останусь жив, — кивнул Пирожников. — Ну вот ты и проговорился. Уж мне ли не знать, чья подпись в Москве сколько стоит. Во-первых, он не из органов, не так ли? Вычислю его сам, как ты понимаешь…

Хлестов побледнел.

— Язык мой — друг твой, — простонал он. — Но ты ведь понял теперь, что я сказал правду?

— Пожалуй, — согласился Пирожников. — Одно непонятно. Почему он рассказал об этом именно тебе? Ему-то что от тебя нужно?

— А то же, что и всем другим… — вздохнул Игорь Андреевич. — У таких всемогущих, как он, всегда найдётся слабое место: дочка на выданье или любовница в том же возрасте. Или та и другая вместе. А им вожжа под хвост — и не Багамы, и не Канары, этого они наелись сполна, им теперь вынь да положь покрутить задом на телеэкране… И при этом что-то спеть. Чем она хуже такой-то или такой-то, которой уже оказали протекцию? Мода такая, понимаешь? А потом общественность хватается за голову: откуда у нас столько безголосых певичек? Это уже достигло размеров стихийного бедствия… Просто не знаю, как спастись от всех этих пап и «папиков». Так вот, наш герой один из них.

— Ты это рассказываешь в который раз, — рассеянно сказал Валерий Эдуардович. — Только что рассказывал про Лялю…

— А она тебе запала в душу, а? Признайся. Вернее, её квартира, если быть точным.

— Сама-то рвется замуж? — спросил Пирожников, искоса поглядывая на соседний «ауди», где молодая блондинка подкрашивала веки, сидя рядом с надутым брюнетом, который хмуро смотрел прямо перед собой. Она пару раз искоса взглянула на Валеру и, встретившись с ним взглядом, коротко улыбнулась.

— Ты меня не слушаешь… — обиженно сказал Хлестов, проследив за его взглядом.

— Я уже понял, о ком идет речь, — сказал Пирожников, не без усилия над собой оторвав взгляд от соседки по пробке.

— Хочешь сказать, в моей информации больше не нуждаешься? — вздохнул Хлестов.

— Хочу сказать, что буду нуждаться в ней и в будущем, — сказал Пирожников. — Поскольку наслышан, откуда ты ее черпаешь… Не у тебя ли родственник, некто Логунов, служит при мэре по вопросам культуры, если не ошибаюсь?..

— Не ошибаешься, — не без гордости сказал Хлестов. — Андрюша — мой племяш, мы его заблаговременно туда пристроили.

— И потом, пока существует этот бум на телевидении, о котором ты рассказывал, будешь поставлять мне информацию от твоего племянника, заслуживающую доверия… Ну и прочие специфические услуги. Разумеется, всякая работа должна быть оплачена, так и быть… но не меньше десяти процентов. И на два месяца.

— Без ножа режешь! — простонал Хлестов. — Но хотя бы за Лялю и ее квартиру можно сбросить парочку процентов? И набросить еще месяц?

— А за, её деда, который не спешит помирать, напротив, надо бы накинуть… — усмехнулся Пирожников. — Итого — девять. И ни процента меньше. И ни месяцем больше.

И снова посмотрел на блондинку. Но она теперь сидела отвернувшись, а Валеру пристально разглядывал её хмурый брюнет.

— Ладно, — вздохнул Хлестов. — Четыре процента на один месяц.

— Замётано, — кивнул Валерий Эдуардович.

Глава 11

Чурилин включился сегодня в работу с самого раннего утра — сотрудники его группы ещё досматривали последние сны. Он снова и снова прослушивал записанные телефонные разговоры…

Итак, Баранов всё-таки позвонил в тот же вечер Анатолию Артикулову, до которого убийцы пока не добрались, четвёртому из их наряда. Зато добрался, причем в самый последний момент, он, Чурилин, если судить по времени записи.

— Толян, здорово.

— Степан, ты?

— Пока я. Потом будет кто-нибудь другой… Следователь, например.

— Странный голос у тебя какой-то. Плохо себя чувствуешь? Голова болит?

— Ну ты не понял ещё, за кем охота идёт?

— Что тут непонятного… Я следующий. Ты всё правильно просек…

— И что собираешься теперь делать?

— Не знаю… Вот так сижу и нос боюсь высунуть. А вдруг он на крыше меня поджидает. Разве что сковородку, как ты, под шапку… Говорил я тогда Генке — не надо этого делать!

— Вот и не делал бы, — сказал Баранов. — А то умные все теперь.

— Я один, что ли? Ты тоже не отказался… он же такой, сам знаешь… Как тогда под Минводами… Тогда тоже все промолчали. Мол, не один я такой плохой — куда все, туда и я. А Гена сам знаешь какой был: моча в голову ударит, и пиши пропало.

— Звоню не из дома, наверно, мне уже прослушку поставили после одного разговора… Следователь попался, не приведи Бог. Клещами вытащит за любую зацепку. Ну этот, Чурилин, из прокуратуры, слышал про него?

— Ну и как? Расколол? — тревожно спросил Артикулов.

— Нет, Толя, буду стоять до последнего. И тебе советую. Мы-то на себе всё, крест можем поставить. А ведь у нас ещё дети растут.

— То-то и оно, — сказал Артикулов.

— Тогда так договоримся… А то у меня уже народ возле будки собрался, сейчас стучать начнут. Молчим, и всё. До последнего. Не ради себя, понимаешь?

— Да что тут непонятного… Только кого это волнует. И ведь все знает этот стрелок про нас, ну все!

— Зря мы по телефону это обсуждаем, — сказал Баранов. — Во, слышишь, уже в будку стучат… Пока Чурилин про тебя не знает, но завтра и тебя начнёт прослушивать… Так вот, все разговоры только при встрече, понял, да? По телефону только договоримся, и всё.

Чурилин выключил запись. С хрустом потянулся, посмотрел в окно. Значит, мужики будут стоять до конца. Что-то там набедокурили, а отвечать не желают. От чего-то они не смогли отказаться… От чего именно?

Что это может быть? А черт его знает… Да что угодно. Мало ли сегодня доступных соблазнов?

Он включил следующую запись. Это уже был короткий разговор Дмитрия Мишакова с абонентом, которого не успели засечь.

— Дим, ты уже собрался, всё?

— Завтра сваливаю отсюда… Звони, если что понадобится.

— Значит, все путем?

— При встрече расскажу. Ну всё, да?

— Заканчиваем. До встречи.

Из подобного разговора можно извлечь лишь одно: похоже, боялись, что их засекут. Ничего больше. И еще: «звони, если что понадобится». Означает ли это, что он кому-то уже понадобился? Трудно сказать. На вокзале, во всяком случае, его никто не провожал. Говорят, будто клеился к какой-то девице, ожидавшей, как и он, поезда. Ну и о чем это говорит?

Значит, по этому молодому человеку остаются лишь две заметки на память. Плохо скрытое торжество, смешанное с облегчением, когда его отпустили. Подобное облегчение обычно чувствует лишь тот, кто нашкодил, да не попался. И еще эта недосказанность плюс торопливость при телефонном разговоре.

Кажется, опять ловлю блох, недовольно подумал о себе Чурилин.

Копать следует там, где что-то нащупывается. Выстрел в Баранова и его разговор с Артикуловым — уже серьезно… С последним стоит побеседовать. Вдруг это что-то добавит?

И побеседовать, кстати, лучше с живым, чем с мёртвым. Как он не подумал об этом сразу? Чурилин снял телефонную трубку и позвонил домой Жене Скворцову, своему заместителю по группе.

— Женя… Не разбудил?

— Нет, что вы, Виктор Петрович. Уже собираюсь.

— Долго собираешься, — сказал Чурилин.

— Да вот, с ребятами почти до утра слушали…

— Ничего нового?

— Ноль.

— Жена, поди, недовольна? — хмыкнул Виктор Петрович.

— Жена потихоньку привыкает. — В трубке послышался приятный голос жены Скворцова.

— Ну вот. Нас, оказывается, тоже прослушивают, — в тон ей отозвался Чурилин. — И санкция прокурора не требуется.

Он знал по опыту: с женами молодых сотрудников лучше так разговаривать. Разряжать шуткой их недовольство образом жизни мужей. Хуже нет, когда парень только-только закончил юридический, только женился и приходит на работу после семейного скандала и выяснения, где он провел всю ночь. В каком таком управлении (в засаде, на вокзале, в кустах, в подъезде…)?

Жена (забыл, как ее имя) засмеялась, и в трубке щёлкнуло. Наверно, отключилась… В следующий раз не забыть бы, что у них два аппарата, подумал Чурилин.

— Женя, дело серьезное, я говорю про Артикулова. Надо к нему кого-то приставить.

— Я тоже так думаю, Виктор Петрович, но кого? Свободных у нас нет. Может, пусть пока из дома не выходит?

— Только как ему об этом сказать, — хмыкнул Чурилин. — Мол, мы уже в точности знаем то, что знаете вы. Вас могут пристрелить, как только вы выйдете из подъезда… Лучше бы последить за ним, не засвечиваясь. И посмотреть, кто следит за ним. Возьмешься? Походи возле его дома. Присмотрись… Помнишь, Баранов рассказывал, как и кто его выслеживал?

— Парень и девушка. Этот парень вроде бы потом уехал домой на Урал.

Стоп, подумал Чурилин. Парень и девушка. Почему-то о девушке пока речь не шла… А там, на крыше, откуда стреляли в милиционера Петрунина, на плотном, слежавшемся снегу отчетливо были видны следы женской обуви рядом с мужской… Ещё не факт, конечно.

— Вот именно… Кстати, а почему они Баранову с самого начала показались подозрительными, если прежде он их никогда не встречал? Ты не задумывался? Ну, этот парень и девушка?

— Понятия не имею, Виктор Петрович.

— А напрасно… Все я должен вникать… Значит, раз Мишаков, если имеет к этому какое-то отношение, уехал, то Артикулова будут выслеживать другие? Что молчишь?

— Слушаю вас, Виктор Петрович, и не перестаю удивляться той непостижимой мудрости, с которой вы всегда подходите…

— Опять дурака валяешь? — недовольно перебил Чурилин. — Сделаем так. Я позвоню его начальству, договорюсь, чтобы Артикулова пока не трогали, на работу не вызывали, освободили от дежурств… Думаю, он сам из дома не высунется. Потом я с ним побеседую с глазу на глаз. А ты пока походи возле его дома, походи. Присмотрись…

— Сделаем, раз надо, Виктор Петрович, — сказал Скворцов. И непонятно было — смеется он над начальством опять или просто настроение у него нынче такое.

— Договорились, — сухо сказал Чурилин и положил трубку.

Сейчас лучше бы отвлечься, подумал он. Иначе говоря, посмотреть, что там делается у этого зануды Хлестова, которого все никак не могут пристрелить.

И Виктор Петрович вскоре копался в деле о покушении на жизнь гражданина Хлестова Игоря Андреевича одна тысяча девятьсот тридцать пятого года рождения.

В этом деле может быть только одно приятное отвлечение, подумал он, — молодая соседка Хлестова по лестничной площадке Галина Кирилловна, дочь погибшего по ошибке плановика Метростроя Парфенова.

Вот и её телефон. Позвонить, что ли? Вопросов к ней пока нет! Может, и будут, но сейчас нет. Просто хочется поговорить. Именно с ней. Больше ни с кем не хочется. Если, конечно, она не вернулась обратно в Питер.

Он набрал её номер.

— Слушаю.

Он сразу вспомнил её голос, и тут же стало неловко, хотел промолчать, положить трубку, но в последний момент вспомнил, что у Парфеновых стоит определитель номера. Мальчишество, конечно, но теперь никуда не денешься.

— Алло! — В ее голосе слышалось нетерпение. — Что вы молчите?

— Простите, Галина Кирилловна, это у нас аппарат такой. Не сразу срабатывает, — сказал Чурилин.

— Это вы, Виктор Петрович? — спокойно спросила она. — А я уже хотела положить трубку.

В её голосе было нечто вроде насмешки. Но как она узнала, что звонит он? Наверно, увидела номер на определителе, а на цифры хорошая память… Но у него тоже память не самая плохая. И свой служебный номер он определенно ей не давал.

— Удивляетесь, что я вас узнала? — спросила она.

— Нет, почему… — Он не знал, что и говорить. — Я думал, вы уже уехали к себе в Питер.

— Мне пока не на кого оставить маму, — сказала она. — У вас ко мне появились вопросы?

— Как там ваш сосед? — спросил Виктор Петрович. «Как будто ничего другого придумать не мог!» — отругал он себя.

— Не знаю. Целыми днями сидит взаперти со своими охранниками, или кто они ему… Без конца названивает. Всё, что знаю. Хотя, если честно, не хочу знать.

— К вам больше не пристает? — брякнул Виктор Петрович, ощущая, как лоб от стыда покрылся потом.

— Это вы спрашиваете как следователь или как любопытствующий?

Она явно над ним издевалась.

— Можете не обращать внимания, — сказал он. — Тошно стало, понимаете? Расхлёбываешь целыми днями чужую мерзость… хочется хоть иногда послушать человеческий голос.

— А жена вас, конечно, не понимает? — Она уже не считала нужным скрывать насмешку.

— Привычка — подходящая замена непониманию, — вздохнул он. — А в общем, не обращайте внимания на то, что я вам наговорил.

— Да нет, всё нормально, — сказала она спокойно. Наверно, подобных звонков она уже слышала и переслышала… — Приходите к нам чай пить. Серьезно. Вот и мама вас приглашает. Правда, мамуль?

— Спасибо, — смятенно сказал Виктор Петрович. — Как-нибудь. Непременно…

— Вы очень милый человек, и мы с мамой будем рады дать вам еще какие-нибудь показания, — продолжала она издеваться, потом не выдержала и рассмеялась. — Ой, простите, наверно, вы обиделись… Да?

— Нет, что вы. — Он хотел поскорее закончить этот сколь приятный, столь же и неловкий для него разговор. — Извините, что побеспокоил.

И положил трубку. Надо было хоть попрощаться, подумал он. Ну вот и отвлекся. Можно заняться делом…

Например, стоит дать запрос в прокуратуру Соснов-ска на Мишакова Дмитрия. Так, на всякий случай. А вдруг на него что-нибудь есть… Но делать пока ничего не хотелось. Очень уж размяк после разговора с приятной женщиной. Хотя мог бы и озадачиться: что-то в последнее время молодежь все чаще над ним стала смеяться… К чему бы? Или это ему кажется?

Он посмотрел свои записи в календаре. Потом на часы. Сейчас к нему должна прийти некая Светлана Самохина с телевидения, которую настойчиво рекомендовал выслушать Хлестов.

И в тот же момент мелодично прозвенел зуммер аппарата внутренней связи.

— Виктор Петрович, к вам Самохина Светлана Васильевна, она у нас записана. Пригласить?

— Да, пусть зайдёт, — вздохнул Чурилин.

— Что-то случилось? — заботливо спросила Зоя. — Вам нехорошо?

— Пусть зайдёт, говорю! — сказал он раздражённо.

И дверь почти тут же открылась. Женская головка в мелких кудряшках с морщинистым личиком и с детскими испуганными глазами заглянула в кабинет, как если бы ее обладательница пока не собиралась предъявлять себя целиком.

— К вам можно? — спросила она.

— Да, я уже сказал. э — нахмурился Чурилин.

— Но Зоечка, ваш секретарь, мы с ней уже успели познакомиться и обо всем потолковать, сказала, будто вы не расположены со мной сегодня говорить, поскольку очень устали…

Чурилин поднял глаза к потолку. Понимающе кивнув, Самохина вошла наконец полностью и оказалась со вкусом одетой дамой маленького росточка.

— Садитесь, — отрывисто сказал Чурилин, указав на стул. Он старался не смотреть в ее сторону.

Вообще, не слишком ли много женщин на сегодняшний день, который только начался? Жена, потом симпатичная соседка этого омерзительного Хлестова, затем… ну и эта деятельница искусств. И перед всеми чувствуешь себя как бы в чем-то провинившимся. С чего бы?

— Виктор Петрович, — сухо представился Чурилин, даже не приподнявшись с места.

— Светлана Васильевна… — Она протянула свою ладошку через широкий стол, так что пришлось-таки подняться с места.

Она не отрывала от него своих огромных глаз.

— Я так вас себе и представляла! — подвела она итог своих наблюдений. — Вы очень симпатичный. Знаете, наши киношники всегда стараются показать наших следователей некими суперменами, а вы — обыкновенный, живой, я бы даже сказала — настоящий!

Наверно, следует поблагодарить, подумал он. Хотя можно ли назвать это комплиментом?

— Спасибо, — сухо сказал он.

— Меня Игорёк вам порекомендовал? — Она снова не дала ему раскрыть рта.

— Игорёк? — озадачился Виктор Петрович.

— Ну да, вернее, Игорь Андреевич Хлестов, которого я очень давно и хорошо знаю. Вы ведь о нем хотели со мной поговорить?

— Пожалуй что да, о нём, — кивнул Чурилин.

— Так вот. Как у каждой творческой личности, у него много врагов! — сказала она, по-свойски водрузив локти на его стол, как если бы дело происходило на каком-нибудь богемном междусобойчике.

— В чём выражается его творчество, вы можете мне объяснить? — сомкнул брови на переносице следователь. — Поймите правильно, сейчас ведь все творцы. Столько Ньютонов, что яблоку негде упасть.

— Он умеет находить таланты! — торжественно заявила она. — Я понимаю, что у вас сложилось о нём другое мнение, но, поверьте, Игорька я знаю очень давно…

— Так кто его враги, вы мне можете сказать? — перебил её Чурилин. — Простите, но у меня мало времени.

— О, это вы меня простите! — вскликнула она. — Если меня не остановить, я могу долго рассказывать совсем не о том… — Она махнула ладошкой, как бы призывая не обращать внимания на её причуды.

— О врагах Игоря Андреевича, пожалуйста, — Чурилин посмотрел не таясь на часы. — Вернее, о тех, кто, по вашему мнению, хотел бы его убить.

— Вы хотите, чтобы я послала на расстрел людей, про которых не могу утверждать ничего определенного? — засверкала она глазами, даже привстав с места.

Чего доброго, запустит чем-нибудь в голову, подумал Чурилин.

— А что, их так много? — спросил он.

— Все! — сказала Светлана Васильевна. — И никто. Даже я иной раз… просто убить его готова, когда вижу, на что и на кого он растрачивает свой несомненный талант!

— Так все-таки на кого? — вздохнул Чурилин.

Он боялся, что окончательно во всём этом запутается. И забудет, зачем она, собственно, к нему пришла.

— Катька Глаголева! — объявила она. — Вы, конечно, с ней не знакомы, хотя наверняка видели по телевидению.

Виктор Петрович пожал плечами.

— Вот она бы точно его убила, если бы у неё были деньги на киллера! А она их, благодаря Игорьку, в своё время заработала несметное количество, но всё спустила и теперь кусает себе локти, когда он нашёл другую…

— Она была его любовницей? — снова перебил ее Чурилин.

— Что вы… — махнула на него рукой Самохина. — У него, конечно, плохой вкус на женщин, но не до такой же степени, чтобы бросаться на Катьку!

— Давайте по порядку… — поморщился Чурилин. — Значит, здесь остановка лишь за тем, что нет денег, чтобы заказать убийство Хлестова… Я правильно вас понял?

— Если только она не одолжила или не взяла в кредит, — сказала Самохина. — Только я вам ничего не говорила! Вы поняли меня? Надеюсь, у вас не включены подслушивающие устройства?

С этими словами она живо нырнула под стол, так что Чурилин невольно заглянул туда же. Быстро все облазив, она погрозила ему пальцем.

— И как я сразу не догадалась везде посмотреть! Да ещё пришла, как последняя дура, без адвоката.

— А я, как последний дурак, разговариваю с вами без протокола, — сокрушенно сказал Виктор Петрович.

Она недоуменно и ясно посмотрела на него, потом рассмеялась.

— Игорёк мне правильно вас охарактеризовал, хотя я бы добавила кой-какую красочку… А что мы с вами все на «вы» да на «вы»? Давайте на «ты»! Можете называть меня Светкой. Это, кстати говоря, я позволяю только близким друзьям. У меня знаете сколько друзей? Хотя ментов среди них еще не было. Только не обижайтесь, ладно?

— Я не мент, — вдруг развеселился Чурилин. Какого чёрта, подумал он. Толку от нее все равно никакого. А так — разрядка, что ни говори…

— А кто же ты? — разочарованно спросила она.

— Ты пришла в прокуратуру, вообще говоря, — сказал он. — Я — следователь. И если сейчас услышит меня моё начальство, как я панибратствую в рабочее время, меня отсюда попрут за милую душу.

— Боишься остаться без работы? — серьезно спросила она. — Игорек тебя устроит. У него племянник Андрюша работает в мэрии при самом мэре. И тот в нём души не чает. Все, что Андрюша попросит подписать, подписывает не глядя. Представляешь? Правда, он по культуре… Курирует культуру. Можно так сказать?

— Ладно, — сказал Чурилин серьезно. — А про Седова что можете мне сказать?

Она обиженно поджала губки.

— Это уже допрос, да? — спросила она. — Мы, значит, теперь снова будем на «вы»? — Она горестно вздохнула. — А так хорошо сидели… Вот, думаю, здесь тоже есть нормальные мужики. Будет что рассказать… Никогда не бывала ни в ментовке, ни в твоей занудной прокуратуре… Хотя очень наслышана. Ведь все теперь судятся, понимаешь? За большие деньги. Мне судиться не с кем. Хотя бы даже ради интереса. В свидетели и то попала в первый раз в жизни. Мне Игорек говорит: хочешь быть моим свидетелем?.. Где, кстати, твоя Зоя пропала? Хотя теперь — ваша Зоя, да?

— А что такое? — спросил Чурилин.

— Она же мне чай обещала! Спрашивает меня: чай будешь или кофе? Это мы с ней тоже перешли на «ты», пока ты по телефону разговаривал… Или она за ним в магазин побежала?

Посмотрела внимательно и грустно на Чурилина и покачала головой.

— Со мной не соскучишься, верно? Все так говорят… Ну а про Алика Седова что могу сказать… Этот может убить. Но не сам. Один раз мне рассказал, как у него котята родились и он соседу заплатил, чтобы тот утопил их в ведре. Я говорю ему: фу, какая гадость, как ты мог! Он говорит: сам потом ночь не спал. Вот ты, Андрей, мог бы котят утопить? Или тоже соседа бы позвал?

В это время дверь открылась, и Зоя, как всегда стройная, очаровательная и улыбчивая, внесла на подносе чашки с чаем.

Светлана Васильевна внимательно ее оглядела.

— Спасибо, Зоечка… Вы мне только скажите, вам ваши мужчины не обещают, что вы станете генеральным прокурором всей страны, если будете себя правильно вести?

— Нет ещё, с чего вы взяли, Светлана Васильевна? — смущенно улыбнулась Зоя.

— Просто у вас такая фигура.

— Разве по такому признаку становятся генеральными? — рассмеялась Зоя, покраснев.

— Я, конечно, шучу, но у нас вы бы давно уже пели по первому каналу, в крайнем случае, участвовали бы в «Поле чудес», где раздавали бы призы… Во всяком случае, наши мужчины вам бы это обещали.

Она перевела взгляд с Чурилина на Зою и обратно.

— Я что-нибудь, как всегда, сморозила? Так вот, Алик Седов, его еще называют Сашей, кому как нравится, сидел какое-то время в тюрьме, и говорили, будто бы посадил его Игорёк…

— Я больше вам не нужна, Виктор Петрович? — спросила Зоя.

— А вы разве с нами не посидите? — опередила Чурилина, искренне удивившись, Светлана Васильевна. — Разве вам не интересно послушать?

— Мне надо ещё почту разобрать… — вышла из положения Зоя, выручив несколько растерявшегося Чурилина. — Я пойду, да?

— Так вот, я не могу, как другие, со всей ответственностью заявлять, будто Игорёк написал на Алика донос. Причем в партбюро. Хотя всем известно, что Алик был беспартийный, при том что линию партии на профсоюзных собраниях всегда одобрял. Я этого заявления не видела. Вы сами, своими глазами видели? — спрашивала я тех, кто это утверждал…

— А по какой статье… простите, в чём обвиняли Седова, не помните? — спросил Чурилин и записал в календарь: найти дело Седова.

— В левых заработках! — всплеснула руками Светлана Васильевна. — Вы можете себе это представить сегодня, в свете рыночных реформ, которых мы сначала не могли дождаться, скорее бы они начались, а теперь все ждем, когда они закончатся… Вы, кстати, за кого голосовали на последних выборах? Ничего, что я снова перешла на «вы»?

— С вашего позволения, здесь я задаю вопросы, — мягко улыбнулся ей Чурилин.

Глава 12

Каморин прилетел в Москву самым первым утренним рейсом, с тем чтобы вечером уже вернуться домой. Дело требовало его личного присутствия, так, по крайней мере, утверждал Канищев, которого он оставил в Москве. Уж очень весомый заказчик.

Канищев встретил его в Домодедово. Усадил хозяина в «вольво», и на предельной скорости погнали в город.

— За что терплю тебя, так это за умение водить, — сказал Каморин.

Канищев промолчал. Хозяин был явно не в духе. Если сейчас ответить на такого рода комплимент, можно вполне нарваться…

Каморин искоса посмотрел на него. На самом деле он ценил в Канищеве именно это качество — умение промолчать. Или сделать вид, что не расслышал.

Каморин прикрыл глаза и откинул голову назад. Вчера у него было объяснение с Ниной. Предлагал взять её с собой в столицу, где она никогда не была. Она ему отказала… Всё убивается по погибшему супругу. Придется потерпеть. Хотя он с некоторых пор в Сосновске ни в чем не знает отказа. Софья Борисовна, вдова убитого врача Болеславского, как обещала, продала ему гараж со стареньким «Москвичом», который ему на дух не нужен… И все в городе это правильно поняли и оценили.

Если быть точным, не она продала, а он купил, и за приличные деньги. Однако такой жест — в самый раз к избирательной кампании, которая уже началась… И ему, Каморину, уже предлагали баллотироваться. И он уже успел пару раз отказаться, прекрасно понимая: никуда не денутся, обратятся снова. Вопрос — кто обратится… Пока что обращались те, кто требует наведения порядка. Местные либералы оживились, узнав о его отказе, и стали прощупывать его позицию… Словом, еще немного, и он станет единым кандидатом от всех партий.

Но есть и одно «но». Без ложки дегтя, похоже, никак. Речь о гибели Валета. Нашёлся-таки человек, который, проследив всю череду смертей, случившихся в разное время, прикинул, кому это на пользу. Это Петр Васильевич Шаландин, шестидесяти двух лет, бывший судья, бывший кандидат, который с треском проиграл покойному Сиротину выборы в Думу.

Сейчас мало кто обратил на это внимание. Шаландин точно так же копал в своё время под Сиротина, и это знали все. Нарыл предостаточно, сведущие люди это понимали и особого внимания не обратили: сегодня мало найдется тех, кто успел очистить свое рыльце от прилипшего к нему за время реформ пуха.

И вот теперь взялся копать под неподкупного Каморина. Пока это всех возмущает. Но есть вопросы, на которые Каморин не захотел бы отвечать. В частности, где протокол, который он заставил подписать водителя Нефедова… Где-где… Он и сам бы хотел это знать. Куда-то засунул… Да и какая разница, если о гибели машины с людьми милиция узнала очень скоро, так что он не успел даже рассказать о том, чему был свидетелем…

Всё-таки он недооценил страх Нефедова перед милицией, приняв это за нежелание с ней связываться… Когда о гибели людей под мостом сообщили по местному телевидению и стали искать свидетелей, Нефедов, боясь, что его обвинят в недоносительстве, сам заявился в ГУВД и рассказал о встрече возле того злосчастного моста со следователем Камориным. Который и заставил его подписать протокол. Где сам протокол? Как где?.. У Каморина, где ж ещё.

Это прокол — не предъявить сразу протокол, мысленно скаламбурил Павел Романович. И очень серьезный прокол, обрати на него внимание серьезный противник… По существу, он совершил должностное преступление, своевременно не сообщив о случившемся… И неминуемо возник бы вопрос: почему? Ведь он не мог не знать, кто именно погиб в той машине. Но зачем было скрывать это? Вот вопрос, на который он пока не знал внятного ответа.

Хорошо ещё, что вяло текущее служебное разбирательство совпало по времени с избирательной кампанией… Павел Романович так и заявил по телевидению, что не считает себя вправе давать согласие на своё выдвижение, пока в отношении него существует подозрение.

Это был правильный ход. Он не претендует на депутатскую неприкосновенность. И общественность тут же выразила недовольство: почему преследуют народного любимца, которого все хотят видеть народным избранником?

Общественность всегда чем-нибудь недовольна, поэтому важно направить ее возмущение в нужное русло… В данном случае все обрушились на прокуратуру и кандидата-неудачника Шаландина. Все это, мол, интриги и происки темных сил, мечтающих о реванше, или, наоборот, демократов, подкупленных мировыми темными силами… Словом, объединились все: левые и правые. Все, кто хотел бы видеть только его, молодого и перспективного народного защитника и заступника, своим кандидатом.

Шаландину несколько раз били окна в квартире, прокалывали шины его «Запорожцу». И он заткнулся… Надолго ли? Единственное неудобство в том, что теперь его не тронешь, и Павел Романович велел своим «бойцовым псам» охранять Шаландина, не дай Бог, если до выборов с ним что-то случится… Хотя он везде кричит, будто его, как правдолюбца и правдоборца, вот-вот должны замочить эти самые темные силы…

И Павел Романович позволил себе уехать из Со-сновска, лишь только убедившись, что кампания «очернения» против него пошла на убыль, а левые и правые верно поняли его намек на то, что он вот-вот готов дать согласие… Только ещё не решил, кому именно.

— Так сколько он предложил за работу? — спросил он Канищева.

— Двадцать тысяч, — сказал тот, не отрывая взгляда от шоссе.

— И ты почти согласился?

— Прежде мы соглашались за десять, — хмуро сказал Канищев.

— И потому двадцать штук тебе показались чересчур большой суммой, я понимаю… А сам клиент — перспективным. Так вот запомни: самым перспективным для нас остается господин Седов. Его шоу-бизнес, чтоб ты знал, — непаханое поле. Есть где порезвиться. Во-первых, там крутятся лучшие в СНГ бабы и большие бабки, во-вторых, там все друг друга подсиживают. И не только, и не столько за деньги, как в финансовом мире. Все друг другу завидуют, всем мерещится, что их обошли, что, отбивают у них любовниц… Вот как я отбил такую у Седова… Кстати, как она вела себя всё это время? Ты не забыл о моём поручении?

— Как в монастыре, — хмуро сказал Канищев. — Блюдёт себя, сидит взаперти и все ждет, когда вы соблаговолите её отвести под венец или куда-нибудь пристроить.

Каморин искоса посмотрел на него:

— Очень умный стал, да?

— Я не нанимался следить за вашими бабами, — сказал Канищев.

— С сегодняшнего дня будешь заниматься этим тоже, — упрямо сказал Каморин. — За отдельную плату, разумеется…

— Зачем это вам, не понимаю? — пожал плечами Канищев. — Скоро переберётесь в Москву в качестве депутата… И она всегда будет у вас под рукой.

— Сюда я переберусь сам знаешь с кем, — пробурчал Каморин. — А пока она там, здесь должна меня ждать другая. Выездная модель… Так она меня ждёт или нет?

— Я её телефоны не прослушиваю, — сказал Кани-щев. — Нет санкции прокурора.

— Считай, что я её тебе дал… — раздраженно сказал Каморин. — Кстати, забыл, как её зовут. Бывает, а? Напомни. Ты хоть помнишь?

— Ирина, — пожал плечами Канищев.

— Красивая баба, — мечтательно сказал Павел Романович. — Ты её видел, да? Особенно когда разденешь… А вот девки у Седова хороши, да? Ты помнишь, вы были с ними, когда я звонил?

Канищев промолчал.

— Ну ничего, — потянулся Каморин. — Вот стану депутатом… На любой вкус будут! Ты каких предпочитаешь? Тебе посочнее или пофигуристее?

Сейчас бы лоб в лоб врезаться в тот «КРАЗ», что катит навстречу, неожиданно для себя подумал Канищев, и все на этом… И все проблемы побоку. Он даже прикрыл глаза, когда до ревущего «КРАЗа» оставались считанные метры. Только почувствовал, как обдало горячим выхлопным газом.

— Ты полегче бы, — спокойно сказал Каморин. — Я, конечно, тороплюсь, но не в ад же… Туда всегда успею.

Канищев тряхнул головой, будто избавляясь от наваждения. Каморин внимательно на него смотрел.

— Когда видел в последний раз братьев Мишаковых? — спросил он негромко.

— Дмитрий уже уехал, — сказал Канищев. — Ментов осталось двое. Один был ранен…

— Плохой выстрел? — нахмурился Каморин. — Ты же говорил — редкий стрелок.

— Он попал ему в голову, но тот надел каску под шапку. Похоже, менты к тому времени уже просчитали, на кого именно идет охота. Поэтому последний по списку братьев Мишаковых сидит теперь дома и не высовывается.

— Да? — Каморин присвистнуд. — Наверно, жена эта мишаковская хороша, если вокруг нее такие страсти, как ты думаешь? Ты видел её?

Канищев ответил не сразу. Чёрт его поймет… Сам не знает, чего хочет. Одни бабы на уме. Особенно с тех пор, как Нина, дежурная врач «скорой», отказалась выйти за него… У Каморина потом бывали бабы получше, но, видно, не сможет избавиться от унижения, пока своего не добьется.

— Что ты там бормочешь? — подозрительно спросил Каморин, откупоривая банку пива. — Так стоит она того или нет?

— Вам бы лучше держаться от нее подальше, — усмехнулся Канищев. — А то и вас пристрелит…

— Заинтриговал, ничего не скажешь… — засмеялся Каморин. — Вот пройдут выборы, привезу сюда Нину, пусть поддерживает огонь в семейном очаге, в депутатской квартире, а сам займусь этим вопросом… Как подумаешь иной раз, сколько хороших баб, особенно здесь, в Москве, и всё мимо рта… Ладно, теперь о серьёзном. — Он взглянул на часы. — Отсюда из машины сможешь позвонить Мишакову? Хорошо бы с ним встретиться до твоего заказчика.

Канищев тоже посмотрел на часы:

— Еле успеваем, Павел Романович, здесь не любят опаздывающих…

— Соврёшь что-нибудь, — отмахнулся Каморин, — скажешь, самолет опоздал.

— Это вы скажете, а не я… И учтите, он уже знает, что ваш самолет приземлился минута в минуту.

— Тебе откуда это известно?

— Поживите здесь с моё, — хмыкнул Канищев. — Наверняка его помощники уже знают, что вы благополучно приземлились, и засекли время, когда вы сели в мою машину. Поэтому стоит вам куда-нибудь по пути заехать, как они это поймут по вашей задержке. А если будете врать про опоздание самолёта, с вами откажутся иметь дело.

— Плевать! — зло сказал Каморин. — Они ещё будут диктовать мне правила поведения… Я им нужен больше, чем они мне. У кого лучшая на сегодня команда? Кто еще умеет работать чисто, как я и мои люди? Поэтому они обратились ко мне, а не я к ним. Звони Мишакову. Я должен его увидеть и обо всем предварительно договориться.

— Вы хотели сначала увидеть его жену, — напомнил Канищев.

— Сначала мне нужен он, — раздраженно сказал Каморин. — Она подождёт. Если того стоит.

— Может, заодно позвонить заказчику? — спросил Канищев спустя несколько секунд, когда начал набирать одной рукой номер телефона квартиры, где остановился Костя Мишаков.

— Его телефон не может прослушиваться? — спросил Каморин.

— Не думаю. Ведь отпустили же его брата, у которого оказалось железное алиби.

— Эта штуку с братцем они неплохо придумали. Хотя во второй раз может не сработать, — задумчиво сказал Каморин. — Надо бы запомнить. Вдруг еще раз пригодится… Что, не отвечает?

— Алло, — послышался голос молодой женщины, — вам кого?

— Это Канищев Евгений Семенович. Здравствуйте, Таня. Вы меня помните?

— Да, здравствуйте. Вам Костю? Он сейчас спит. Отдыхает после ночной смены.

— Понятно. Придётся разбудить. Дело срочное.

— Я попробую.

…С Костей они встретились через полчаса на Тверской и остановились после небольшой прогулки возле памятника Пушкину. Далеко от машины отходить не стоило…

— Давно я здесь не бывал, — сказал Каморин, глядя на Пушкина. — Но ничего. Скоро слух обо мне пройдёт по всей Руси великой. И назовёт всяк сущий в ней язык.

И покосился на Костю. Тот настороженно молчал и безучастно смотрел в сторону. Его обветренное лицо казалось воспаленным, глаза покраснели от недосыпа.

— Присядем. — Каморин указал на свободную скамью. — Надеюсь, здесь нас никто не станет подслушивать. Думаю, после той интересной двухходовки с братом за тобой никто не следит?

Костя молча пожал плечами.

— Павел Романович в Москве только до вечера, — напомнил Канищев. — У него к тебе есть интересное предложение.

— Смотря какое… — отрывисто сказал Костя.

— А твой братец повежливее будет, — сощурился Каморин.

— Не у него это случилось, — продолжал в том же тоне Костя. — А у меня.

— Винтовка хорошая? — поинтересовался Каморин, придержав рукой Канищева, собравшегося что-то сказать. — Осечек не дает?

— Пока не было, спасибо…

Ну как знал, подумал Костя. Придется отрабатывать. Затем и приехал… Евгений Семенович верно нас предупреждал. Мите что… Дело сделал и домой отвалил. А тут ещё неизвестно сколько торчать.

— А сейчас, значит, караулишь тех, кто остался? — допытывался Каморин. — А они от тебя прячутся?

Костя не ответил, только коротко взглянул на Канищева.

— Да, это Евгений Семенович тоже мне рассказал, — кивнул Каморин. — А как же иначе? Если у меня просят снайперскую винтовку, да ещё с ночным прицелом, могу я знать — кому и зачем она предназначена? Вот только когда узнал, когда понял, что дело святое…

Костя молчал. И по-прежнему смотрел в сторону.

Его бы подкормить, дать отоспаться, подумал Каморин. Но сначала дать то, в чем он больше всего нуждается.

— И вот так день и. ночь караулишь их, а они, сволочи, сидят и нос не высовывают? А менты их караулят, стараются тебя выследить, так?

— Короче, — глухо сказал Костя. — Что от меня требуется?

— Пока ничего… — пожал плечами Каморин. — Просто хочу дать один совет.

Канищев удивленно посмотрел на него, но ничего не сказал. Его дело было присматриваться к окружающим. Нет ли чего подозрительного… Время от времени мужчины с поднятыми воротниками, стоявшие с цветами у памятника и, казалось, посматривающие в их сторону, подхватывали своих опаздывающих девушек и быстро уводили их в сторону метро либо вниз в сторону Кремля… Позавидуешь, подумал он.

— Какой ещё совет? — недовольно спросил Костя.

— А ты ершистый, — удовлетворенно кивнул Каморин. — И это нехорошо. К тебе с добром, стараются помочь… Ведь винтовку от меня ты принял? Почему бы не принять добрый совет как от профессионального следователя?

Костя сначала посмотрел на Канищева, которому, судя по всему, он вполне доверял, потом на Каморина.

— Евгений Семенович, — сказал он. — Вы зачем меня звали? Ведь знаете, что я это не люблю. Когда мне советуют…

— А ты бы всё-таки сначала выслушал, а? — покачал головой Каморин. — Ну и характер. И как тебя жена такого любит…

Зря он это сказал. Костя вскочил и собрался было уйти, но железная рука Канищева удержала его в последний момент.

— Посиди… — сказал Канищев. — Для твоей же пользы.

— Потом будем выяснять отношения, — нехорошо улыбнулся Каморин. — А я это потом припомню… Когда сделаем окончательный расчёт. Значит, судя по всему, им удалось вычислить, кто будет следующий. Они угадали расклад. Они просчитали твой список. Значит, следует им спутать карты. Логично?

— Как это? — спросил Костя, сомкнув брови.

— Очень просто. Теперь ты должен замочить кого-то другого, из их же отделения, но не имевшего никакого отношения к случившемуся. Пусть гадают, в чем тут дело.

— Я делать это не собираюсь, — помотал головой Костя, но не очень-то решительно. Похоже, предложение Каморина было неожиданным и произвело на него впечатление.

— Не смеши… — холодно сказал Каморин. — Стольких ментов уже ухлопал… А теперь решил поиграть в правозащитника? Кого тебе жалко? Да они все там такие… Думаешь, другие стояли бы в стороне, если бы в это время там были?

Костя не отвечал. Только отрешенно смотрел в сторону.

— Выбор ты сделал, — жестко продолжал Каморин. — Назад пути нет. Или ты думал — пристрелишь этих пятерых, и все, можно домой, к жене под одеяло? И жить дальше, будто ничего не произошло? Так не бывает. И я тебе не позволю! Теперь ты мой, понял? В моих руках. Что хочу с тобой, то и сделаю. Захочу — ментам сдам со всеми потрохами… И твой братишка теперь мой заложник там, пока ты здесь! И будешь исполнять всё, что скажу. Ему там шагу не дадут ступить, если начнешь тут выступать… Я помог тебе, правильно? Теперь помоги мне. И не за так, а за хорошие бабки. Я профессионалов ценю. Запомни, если чего-то желаешь добиться в этой жизни: каждый должен заниматься тем, что у него лучше всего получается. Вот и займись…

Костя напряженно слушал, думая сейчас только о Лене. Неужели она была права, когда говорила, чем это может закончиться?

Стало быть, «счетчик» включен…

— Где ты остановился? — спросил Каморин после минуты тягостного молчания.

— У друзей… — еле слышно сказал Костя. Он был явно подавлен, и Каморин подумал, что, пожалуй, допустил перебор. Он пытливо посмотрел на Канищева. Тоже, поди, не понравился такой разговор. Наверняка сочувствует… Сам влип точно так же, но теперь ничего, привык.

— Они не настучат? — спросил Павел Романович, обращаясь скорее к Канищеву, чем к Косте.

Тот пожал плечами, по-прежнему внимательно разглядывая редких в эту холодную погоду гуляющих.

— Помогали… — негромко произнёс Костя.

— Наверно, они посочувствовали тебе, когда узнали о том, что произошло, так? — спросил Каморин.

Костя чуть заметно пожал плечами.

— Вопрос в том, будут ли дальше помогать, — продолжал Каморин. — Они ведь тоже захотят остаться в стороне… Хотя слишком много для этого знают.

— Что я должен делать? — спросил Костя, по-прежнему глядя в сторону.

— А ты как думаешь? — подмигнул Канищеву Павел Романович.

— Я думаю, что должен отработать, и все. Так вот, хочу знать, сколько вам должен? Назовите цену.

Каморин молча смотрел на него, как бы на самом деле прикидывая цену.

— Если я назову такую цену… скажем, пять трупов. Или шесть, не важно… И чтобы все было чисто. Ты уверен, что потом сам не придешь ко мне и не попросишь ещё? Учти, твоя профессия, как и профессия гробовщика, всегда будет иметь спрос и к тому же хорошо оплачиваться. Насчёт жены не беспокойся. Для неё ты будешь служить вместе с Евгением Семеновичем моим помощником в Думе либо телохранителем. Иногда только отправляться в командировки… Советую со мной ладить. Я, как хороший следователь, знаю все приемы и все уловки моих коллег. Никакой адвокат не даст тебе такого совета, как я… Разве я плохо придумал — замочить ещё одного мента, не имевшего отношения к делу? Причем именно сейчас, когда твой брат, на которого они уже наезжали, находится дома…

Костя сдержанно кивнул.

— Я вижу, ты здесь поиздержался на чужих-то харчах, — усмехнулся Каморин. — И обносился… Личная месть штука нерентабельная, поскольку за неё никто тебе не заплатит.

Он достал заготовленную пачку долларов. Сначала не спешил её протягивать, не будучи уверенным, что Костя её примет. И только заметив его заинтересованный взгляд на купюры зелёного цвета, сунул ему в карман.

— Здесь три штуки. Можешь не считать. Вернее, рекомендую пересчитать не здесь, а дома, если пожелаешь. Никогда столько не имел? Это тебе задаток. Сними квартиру где-нибудь в другом месте. Обзаведись пейджером.

— О ком пойдёт речь? — негромко спросил Костя.

— Хороший вопрос, — кивнул Павел Романович. — Моя ошибка. С этого надо было начинать. Как правило, это все жирные коты, ограбившие население. Или воры в законе. Слыхал про таких? Словом, те, по кому тюряга плачет… Как правило, они друг друга уничтожают по-чёрному, прибегая к услугам таких, как мы, и я в свое время подумал: почему бы им в этом не помочь? Я, как следователь, испытывал настоящее бессилие, когда не мог посадить настоящих подонков, вроде тех, на кого ты охотился, из-за нашего совершенно идиотского Уголовного кодекса и продажного суда. Хотя поначалу тоже, совсем как ты, испытывал те же сомнения… Так я начал. И теперь не могу остановиться… Спроси хоть у Жени. — Павел Романович толкнул в бок Канищева. — Разве у него было по-другому?

Канищев неопределенно кивнул, Костя столь же неопределенно молчал.

Канищев знал по собственному опыту: подобные аргументы неотразимо действуют на тех, кто ищет оправдание подобному выбору. Костя же понимал, назад дороги уже нет.

— Разве он пришёл бы ко мне, если бы это было не так? А самые жирные, самые продажные и безнаказанные сидят как раз здесь, в Москве… С этим, надеюсь, ты согласен?

Костя по-прежнему отмалчивался.

— Ладно, — сказал Павел Романович. — Сделаем так… Мента из этого отделения шлёпнет кто-нибудь другой. Из твоей же винтовки. Причем в ближайшее время. А ты в этот момент не светись, посиди дома, отогрейся и отоспись… Что молчишь? Ну что ещё я должен сделать, чтобы ты согласился, хотя деньги ты уже взял?

— Вот именно… — отрешенно сказал Костя. — Поэтому я и спрашиваю: когда и кого.

Каморин и Канищев переглянулись.

— Мне нужно было твоё согласие. И наша предварительная договорённость… — Каморин посмотрел на часы. — Много времени ты у нас отнял, даже слишком. Я уже должны быть там, где как раз это и узнаю: кого и когда. И за сколько. Пока. Вечером увидимся.

— …Двадцать тысяч, я уже говорил вашему эмиссару, и ни цента больше. — Заказчик, полный, одутловатый, с крупными оспинами на лбу и щеках, курил огромную сигару и щурился от ароматного дыма, который кольцами пускал к потолку. — Извините, вы, кажется, не курите?

— Бросил, — коротко кивнул Каморин, потягивая холодный кофе с мороженым.

— Не курите, не пьете… Бережете здоровье? А я вот никак не могу себя заставить. Хотя жена и врачи требуют, — пожаловался заказчик. — Сколько раз уже пытался… Но я ещё не слышал вашей цены.

— Я её сам пока не знаю, — пожал плечами Каморин.

— Только знаете, что мало… — усмехнулся заказчик.

— Знаю, что в прошлый раз вы заплатили за подобную услугу пятьдесят кусков, — спокойно сказал Каморин.

— Ого! — Заказчик смотрел на него с возрастающим интересом. — Но там работала солидная столичная фирма, только отличные отзывы и рекомендации. Вас же мало кто знает. Вы из провинции, понимаете?

— Тогда почему вы обратились к нам? — поинтересовался Каморин. — Решили сэкономить?

— А вам палец в рот не клади, — засмеялся, закашлялся заказчик.

В это время в комнату вошла молодая женщина с привлекательной грудью, едва прикрываемой халатом, с холеным, как в косметической телерекламе, лицом. Каморин подумал, что где-то её раньше видел. Возможно, в той же рекламе.

— Эдик, тебе нельзя столько курить! — озабоченно сказала она.

— Прекрасно знаешь, что если брошу курить, ты тут же бросишь меня, поскольку меня сразу разнесет ещё больше… И уйдёшь к этому Курятьеву.

— Обязательно, — сказала она, поглядывая в сторону Каморина. — И именно к нему… А почему ты нас не познакомишь? — Она улыбалась, поглядывая в сторону гостя.

— Разве это обязательно?.. — недовольно протянул Эдик. — Ну что ж, изволь. Это Павел Романович, мой деловой партнер. Это Анастасия, известная в недавнем прошлом фотомодель, вице-мисс Москвы.

— Очень приятно. — Каморин склонил голову, приподнявшись в кресле, она протянула ему руку для поцелуя. Кожа руки была почти прозрачной и гладкой. Каморин подумал, что еще ни разу его губы не прикасались к чему-то подобному.

— Всё, Настя, всё… — замахал руками хозяин. — Теперь оставь нас одних. Или вот что… сделай нам два джина с тоником, вернее, один, Павел Романович спиртное не употребляет. И скажи там, чтобы здесь растопили камин.

— Но сегодня Павел Романович сделает исключение, не правда ли? — Она в открытую улыбалась Каморину.

— Можно… — кивнул Павел Романович.

— Та ещё сучка, подумал он. Разок трахнуть, потом дать пинок под зад. Или отдать ребятам, чтобы поставили на хор… Как жену Мишакова. Всё, что заслуживает. Таких только так и надо… Какой бы ни был у тебя мужик, но при нём, в открытую, чуть ли не лезть в ширинку его партнёра по переговорам — последнее дело. Хотя разок бы её попробовать. Только для коллекции. Таких у меня ещё не было. Может, и будут.

— Тридцать тысяч разве недостаточно для малоизвестной, нераскрученной фирмы, выполняющей ритуальные, скажем так, услуги? — недовольно спросил Эдик, когда его супруга, одарив гостя многообещающей улыбкой, вышла из комнаты. Похоже, он уже торопился закончить сделку и подозрительно поглядывал на Каморина, стараясь понять его отношение к авансам, которые только что раздавала его супруга.

— Не знаю, — повторил Каморин. — Может, и мало. Может, и много… Всё зависит от величины вашей выгоды, непосредственно получаемой из данной акции, понимаете? Если, конечно, речь идёт не о любовнике вашей очаровательной супруги, от которого вы собираетесь избавиться.

— Хотите много знать, — буркнул хозяин и замолчал, поскольку в гостиную вошел охранник и склонился к камину, в котором уже лежали дрова.

— Ну ты скоро? — недовольно спросил хозяин. — Что вы так долго возитесь, не понимаю… Ну-ка, дай я сам…

Он бросил в камин журнал «Плейбой», потом отнял у телохранителя зажигалку, открутил у нее колпачок, плеснул бензин на обнаженную грудь журнальной красотки, чем-то похожей на хозяйку.

— Осторожней! — крикнул Каморин и вовремя оттолкнул Эдика от камина, так что полыхнувшее пламя успело лишь опалить его брови и ресницы.

И едва ли не тут же в комнату снова вбежала супруга хозяина.

— Что случилось, Эдик, что с тобой. ю — Она была в неподдельном ужасе, как если бы на него только что произошло покушение. Однако при этом исхитрилась бросить на гостя исполненный лютой злобой взгляд.

— Ничего страшного, абсолютно ничего, просто показал нашим безруким, как надо разжигать камин… А наш гость, Настенька, только мне помогал…

Потом она терпеливо, как капризному ребенку, чем-то протирала его покрасневшее от ожога лицо, а он вскрикивал от боли, отбивался и отмахивался…

— Ты можешь оставить нас одних? — закричал он наконец. — Все выйдите отсюда, сколько можно говорить?

Он даже топнул ногой.

— Всё, всё… — ворковала жена, уходя сама и уводя за собой незадачливого охранника. — Уходим, уходим…

— Значит, тридцать пять тысяч вам мало? — недоуменно спросил Эдик, когда они снова остались одни.

— Я уже говорил… — покачал головой Каморин. — Я хочу иметь процент от финансового результата этой акции… Что непонятно?

— На какой процент вы рассчитываете? — спросил Эдик, поглядывая на себя в зеркало.

— Пятьдесят, — сказал Каморин, закидывая ногу на ногу, поскольку понял: разговор будет долгий.

— Но это грабёж… — цокнул языком Эдик.

— Тогда объясните, почему вы обратились именно к нам? — спросил Каморин.

— Говорят, у вас не бывает проколов, — пожал Эдик вислыми плечами. — Стопроцентное исполнение… А здесь именно это и требуется… Понимаете?

— Что тут непонятного, — усмехнулся Каморин. — Если клиент останется жив, он сразу поймёт, откуда что взялось. Ведь так?

Хозяин только шумно выдохнул и развел руками.

И вот такому слизняку — всё! А я ещё должен с ним торговаться, подумал Каморин. Взять бы и отнять. И жену, и виллу, и счёт в банке. Просто подмывает… но мы с вами, Павел Романович, помнится, делая мучительный выбор, остановились на политической карьере.

— А говорите: нас никто не знает, — сказал он вслух. — Будто мы — нераскрученные…

— Вы, наверно, слышали о таком понятии, как коммерческая тайна? — спросил хозяин, раскуривая новую сигару.

Только для имиджа их покупает, подумал Каморин. Чтоб показать, какой он крутой. Чтобы пустить дым в глаза.

— Сейчас все только о ней и говорят, — сказал Каморин. — К месту и не к месту. Но я никогда не уговариваю. — Он встал с кресла. — Просто запоминаю. Такие вещи я никому не прощаю. И достану тебя, где б ты ни прятался. Это уже ты запомни.

— Нет, нет, сядьте… — замахал руками Эдик. — Настя! — закричал он так, будто его уже убивали. — Павел Романович хочет уйти! Где твой обещанный джин с тоником?

Каморин сел. Сощурившись, смотрел с минуту на хозяина.

— Ну? Будешь и дальше мне мозги полоскать? Сколько?

— Но как вы можете верить на слово! — всплеснул руками Эдик. — А если вас обманут?

Настя вкатила в комнату сервировочный столик, на котором плескались два фужера и стояла хрустальная ваза с фруктами и печеньем. Оба, не сговариваясь, замолчали, ожидая, пока она выйдет.

— Я потом перепроверяю по своим каналам, — спокойно продолжал Каморин. — И рано или поздно узнаю все как есть. И не приведи Господь, если вы меня обманули…

Глаза Эдика теперь были полны суеверного ужаса. Похоже, уже сам был не рад, что связался. И просто не знал, как выпутаться.

— Я слушаю, слушаю… — кивнул Каморин и взял в руки фужер.

— Но и пятьдесят процентов — перебор… — тихо, но проникновенно произнес Эдик. — Согласитесь, так не бывает.

Каморин с некоторым удивлением взглянул на него. Что значит искусство перевоплощения, свойственное хорошим артистам и удачливым дельцам. Теперь в этом негромком голосе, скорее, слышалась угроза. С моей стороны наличествует перебор, подумал Каморин. С ним так нельзя. За холеными щечками, пожалуй, есть кое-какие челюсти. Ну что ж, отрабатываем маленько назад.

— Пожалуй, — кивнул Павел Романович. — Тут я перегнул. Испытал вас на прочность. Теперь вижу: за своё вы готовы перервать глотку кому угодно. Ладно, пятнадцать процентов — это сколько? Притом учтите, я все перепроверю.

— Двести тысяч… — спокойно сказал Эдик. — Нет, Павел Романович, согласитесь, это неразумно.

— Десять вас устроит? — усмехнулся Каморин. — И я становлюсь вашим другом и другом вашего дома.

— Эдик подозрительно посмотрел, но ничего не сказал.

— Семь процентов, — сказал он минуту спустя. — И я ваш должник.

— О'кей, — согласился Каморин, становясь всё благодушнее.

Было похоже, что хозяин уже пожалел, что не назвал ещё меньшую цифру. Теперь его подозрительность тем больше усиливалась, чем больше ему уступал Каморин.

— Это всё равно почти сто тысяч… — сказал Эдик.

— А можно без почти? Не жадничайте. Если вы согласны, значит, оно того стоит? — Гость весело сощурился, снова перейдя на «вы». — Вот теперь можно выпить. За здоровье хозяйки.

Часть третья

Глава 1

Лежали вповалку, где кого застал дурной похмельный сон. Седов увидел свою Любу, показавшуюся в этой грязной, полутемной комнате брошенной на пол кучей тряпья. Неестественно неживая поза, неестественно бледное, словно мертвое лицо, наполовину закрытое спутанными волосами…

Лёха зажег свет. Хозяйка притона, прикорнувшая на диване с продавленным сиденьем, подскочила, заорала благим матом, решив, что пришла милиция.

Александр Петрович даже не посмотрел в ее сторону. При включенном свете он увидел, что Люба лежит не одна, в обнимку с другой девицей, еще более грязной и оборванной, с лицом, накрытым какой-то драной хламидой.

— Не ори… — негромко сказал Лёха хозяйке. — Тебя ещё не убивают. Давно она здесь? — Он показал на Седова, присевшего перед Любой на корточки.

Александр Петрович осторожно погладил её по волосам.

— Любаша, — позвал он. — Вставай. Ты меня слышишь? — Он потряс её за плечо.

— Тебя, кажется, спросили, Ангелина! — громче сказал Лёха. — Давно она у тебя? И кто привёл?

— Что я, помню… — хозяйка, сама изможденная до синевы, почесала исколотой рукой в затылке. — Этот твой, Андрюха, вот, полюбовничек её. Чёрненький такой, кареглазенький… В общем, понял, о ком я? Красивый мальчик. Прямо залюбуешься. Сладкая парочка, как теперь говорят. Прятались они тут у меня… Уж не знаю от кого. — Она стрельнула глазами в сторону Седова. — Любочка так и говорила мне: мол, спрячь нас, тетенька Алла. И деньги мне совала, каких у неё отродясь не было…

Лёха искоса смотрел на Александра Петровича, на его согнутую спину. Но хозяйку не прерывал. И та вошла в роль.

— Уж они любили друг дружку! Прямо спать ночами не давали, я их на пол прогнала, чтоб не скрипели… А они поначалу плакали даже, наглядеться никак не могли. И кололись… Ой, как кололись, я первый раз такое видела, прямо боялась — вот-вот помрут… А она мне все доллары эти совала, принеси ей еще да принеси. А после разругались. Уж не знаю из-за чего. Вроде он её чем-то попрекал. Ну, она ему отворот: уходи, мол. А после плакала. Вот привела вчера сюда свою подружку, Светочку… Ну куда я её? Родители-то у неё хоть есть?

— Не знаю, — покачал головой Лёха. — Может, где и есть.

Ангелина склонилась к Лёхе:

— А это кто ей хоть будет? Не отец?

Лёха тихонько цыкнул на неё, прижал палец к губам.

— Любаша, — снова позвал Седов. — Ты сама сможешь подняться? Тебе помочь?

Потом повернулся к Лёхе — казалось, постарел сразу лет на десять.

— Можно что-нибудь сделать? Она ведь меня не слышит.

Лёха помотал головой:

— Предупреждал я тебя… Влип ты, как я посмотрю, Альча. Уж так влип…

Седов будто его не слышал.

— Я хочу отвезти ее к себе, — сказал Седов, ни к кому не обращаясь. — Приведу её в порядок. Сделаю ей ванну. Приглашу врача. Найму сиделку.

Он говорил усталым, будничным голосом. Ангелину по-прежнему не замечал.

— А потом она опять от тебя сбежит… — крякнул Лёха. — Ну ты попал… А ведь какие бабы у него были, — доверительно делился он с хозяйкой. — Королевы. А тут из-за какой-то сикушки…

— А чего, Любочка тоже интересная девушка, — хрипло сказала Ангелина, скаля зубы, что, по-видимому, означало улыбку. Села, закинув одну тощую ногу на другую, и закурила.

— Да ты и сама еще хоть куда… — махнул рукой Лёха и тронул Седова за локоть. — Ну куда теперь её, в машину?

Поддерживая с двух сторон, они вытащили безвольно обвисшую между ними Любу из квартиры.

Соседи смотрели с балконов и скамеек, как Седов бережно укладывает её на сиденье своей роскошной машины.

— Отец приехал, — судачили бабки. — Еле нашёл, говорят. Вишь, как поседел, бедный… А эта сука притон тут развела, а милиция хоть бы разок ее забрала! Хоть бы для виду оштрафовала. Бабок с рынка гоняют, а эту — хоть бы хны! Денег в зубы им сунет, они и пошли себе, с автоматами своими… Хоть бы вот такие отцы разок собрались все и в унитазе утопили её, тварь болотную…

Дома Седов, отпустив домработницу и охранника, уложил девушку в теплую ванну, вымыл ее с головы до ног с душистым шампунем и уложил спать. Потом сделал укол. Она его не узнавала, вяло сопротивлялась, иногда звала Андрея или ругалась матом и даже привычно, заранее застонав, раздвинула ноги, когда он, раздевая ее в ванной, снял с нее грязные, дурно пахнувшие трусики…

Вечером, когда он, вконец утомленный, собрался сам лечь спать в другой комнате, раздался телефонный звонок. Это была Ирина.

— Ты один? — спросила она. — С тобой сейчас можно разговаривать?

— Нет, — сказал Седов. — Я не один.

— Я тоже не одна! — грубо сказала она. — У меня Павел Романович, которому ты меня уступил по сходной цене. Как партию подержанного товара. И хочет с тобой поговорить.

Седов промолчал. Сейчас это не имело ровно никакого значения. Продал или не продал. Даже странным казалось, что он совсем недавно был от нее без ума. Как сейчас, судя по всему, она без него…

— Что молчишь? — спросила Ирина.

— Жду, когда он возьмёт трубку.

— А мне тебе нечего сказать?

— Сейчас — да, нечего… Потом как-нибудь. Ну, где он?

— Здравствуй, Александр Петрович. — Голос Каморина был непривычно благодушным, как если бы он только что хорошо отужинал, принял ванну и сел в халате в глубокое кресло, куда принесли телефон. — Я вот только что из ванны, — подтвердил он возникшее предположение, — а через пару часов улетаю… Мы можем до этого переговорить?

— Смотря о чём, — сказал Седов.

— Не понял! — Голос Каморина снова стал сухим и колючим. — Что ты ему сейчас наговорила? — Теперь его голос стал приглушенным, поскольку он обратился в сторону от микрофона, к Ирине. Она что-то ответила, но что именно, разобрать было невозможно.

— Я хочу, чтобы через двадцать минут ты был здесь. — Куда только подевался его благодушный тон. — Есть срочное дело.

И положил трубку. Седов прошел в спальню, взглянул на спящую Любу. Теперь ее нельзя было назвать неживой. Лицо из землисто-зеленого цвета становилось бледно-розовым, чёрные тени под глазами поблекли.

Пожалуй, он сейчас ей не нужен. А вот нужен ли будет потом, когда придёт в себя… Но об этом не хотелось сейчас думать. Сейчас перед его глазами стояло лицо Каморина, каким он запомнил его там, на чердаке, когда тот приказывал застрелить врача «скорой». Псих. С таким лучше не связываться… пока… А там — посмотрим.

Ирина встретила его сухо, сразу отвернулась, пропустив в гостиную, где сидел уже собранный в дорогу Каморин.

Сколько раз Александр Петрович здесь у неё бывал, но никогда бы не подумал, что придется приходить сюда по приказу её нового любовника.

— Задерживаешься… — хмуро сказал Каморин, посмотрев на часы.

— Я же говорила — за двадцать минут он не успеет, — сказала Ирина. — Уже проверено. И не один раз.

— У меня осталось всего полчаса, — не обратил внимания на её колкость Павел Романович. — Тебе хватит?

— А вам? — в тон ему ответил Седов. — Это вы меня сюда позвали, а не я вас. Могли бы вполне встретиться по дороге в аэропорт.

— Вот я ему то же самое… — начала было Ирина, но осеклась под тяжелым взглядом Каморина. И вышла из комнаты.

Наверняка ему хотелось продемонстрировать, кто теперь здесь хозяин, подумал Седов. Что ж, придётся проглотить и это. Поэтому позвал меня именно сюда, к Ирине… И еще подумал, как там сейчас Люба. Всё-таки осталась одна. Вдруг, когда он вернется, ее снова не окажется на месте?..

— Я жду твоего рассказа о банке, — сказал Павел Романович. — Ты ведь вошел в его правление, как мы договаривались?

— Именно так, — кивнул Седов, стараясь не раздражаться.

— Сегодня я был у Эдика Городинского, знаешь такого?

— Он клиент нашего банка, — кивнул Седов. — Пять процентов акций, если не ошибаюсь.

— Претендует на большее? — сощурился Павел Романович.

— Именно так, — кивнул Седов. — У него из-за этого большие распри…

— С Пирожниковым, — перебил Каморин.

— Да, — впервые за сегодняшний день чему-то удивился Александр Петрович. — Откуда вы знаете?

— Не далее как три, нет, четыре часа назад с ним беседовал, — удовлетворенно хмыкнул Каморин. — Сначала он мне показался обыкновенным слизняком. Хотя жена его — что надо…

И покосился на дверь, которую прикрыла за собой Ирина.

— Привычная маска, — кивнул Александр Петрович. — Он со всеми такой, кого видит впервые. Старательно расхолаживает. Но как только клиент расслабится, вцепляется в него, как бульдог.

— Вот-вот, — подтвердил Каморин. — Короче, он заказал мне этого самого Пирожникова. Полагает, что потом скупит его акции и займет его место в правлении.

— Вполне возможно, — кивнул Седов. — А почему именно вам?

— Ему нужна чистая работа. Чтоб все было шито-крыто. Я другое хотел у тебя спросить… А нам это надо? Кто нам будет нужнее живой — Пирожников или Городинский?

— Видите ли, Павел Романович… — пожал плечами Седов. — Я все-таки хотел бы, прежде чем вам ответить, сначала понять — кому это нам? Мы — это кто? Ведь я там представляю не только себя и вас, но и других людей, которые уже вложили туда порядочные средства…

— Воровской общак, — перебил Каморин. — Знаю. Сегодня он есть, а завтра на него наложат арест, стоит мне только, в силу своей основной профессии, открыть рот…

— Простите, но вы мне не ответили: кого ещё, кроме себя, вы имеете в виду, когда говорите «нам»?

— Только себя, — сказал Каморин. — И немного тебя. Потому что мне нужен этот банк. И ты мой человек в этом банке. Мой. А не твоих воров в законе. Хотя это они, а не я туда тебя внедрили… Теперь слушай и не перебивай. Я и так потратил на тебя слишком много времени. В ближайшее время поставишь на правлений вопрос о закупке акций одного уральского завода цветных и редких металлов. Его исходные данные я сообщу тебе отдельно. Свободные деньги, иначе говоря, чёрный нал у вас есть. Я про общак, да, да…

— Они мне голову оторвут, — спокойно сказал Седов. — И потом, черный нал, как кобеля, не отмоешь добела.

— Неплохо сказано. Надо запомнить… А вообще ты до сих пор мне представлялся человеком с развитым воображением. И хорошо воспитанным. То есть не перебивающим старших…

— Вам сколько лет? — перебил Седов.

— Не столь важно. Моложе тебя, во всяком случае. Так вот, постарайся объяснить твоим ворюгам, в законе они или вне закона, что это весьма перспективный вклад. Потом мы эти акции перепродадим. Двойная отмывка, понимаешь? Они на это клюнут, если не дураки. Я скажу, кому перепродадим, как только доберусь до Думы.

— А когда у вас выборы? — спросил Седов. — Что-то очень уверенно вы о них говорите. А вдруг вас не выберут?

— Тогда мне придется устроить государственный переворот, — вполне серьезно сказал Каморин. — Стану диктатором, а ты моим министром культуры. Стало быть, для этой страны будет лучше, если сначала меня выберут просто депутатом.

— Пожалуй, — согласился Седов. — Какие ещё будут указания?

— Ты мне так и не ответил, кто нам нужнее — Пирожников или Городинский?

— Обоих бы… в одно место! — искренне сказал Седов.

— Тогда спрошу по-другому… — Павел Романович нетерпеливо посмотрел на часы. — Кого сначала, кого потом? Это не значит, что я обязательно поступлю, как ты скажешь, но твое мнение будет учтено.

Седов пожал плечами. Весь разговор вызывал у него ощущение чего-то неправдоподобного, нереального, происходящего во сне. Откуда у него такое самомнение, такая уверенность в себе? Ведь сам ходит по острию ножа!

— Скажите, Павел Романович… Только честно. Зачем вам тогда понадобилось убивать врача «скорой помощи»? Он-то вам что плохого сделал?

— В воспитательных целях, — буркнул Каморин. — Для натаски моих мокрушников, моих «псов»… А ты что, до сих пор под впечатлением?

— Под впечатлением, как мне кажется, осталась ваша команда, ваши «бойцовые псы», как вы их называете. Им это явно не понравилось.

— Так вот запомни… — наклонился к Седову Каморин. — Чтобы у тебя не оставалось сомнений… Для профилактики подобных сомнений, а также поддержки морального духа и спортивной формы я даю им задание на дом — одно убийство в неделю. Даже если нет заказа. Всё равно кого. И принимаю у них зачет, чему ты сам был свидетелем. При этом одно впечатление, о котором ты говорил, накладывается на другое… И прежнее благополучно забывается… Только, я вижу, тебе и название моих м… снайперов не по душе? — хмыкнул Каморин. — Интересно, а начальник твоей преторианской гвардии как своих называет?

— Неважно… — поморщился Седов. — Не в названии дело.

— А всё-таки… Раз уж оно не вызывает у тебя нареканий.

— «Торпеды», — сказал Седов, пожав плечами.

Каморин рассмеялся. Смеялся он напряжённо, как будто ему редко удавалось рассмеяться, при этом держась за грудь, будто ее раздирал кашель. Ирина заглянула в дверь.

— Тебе пора, — сказала она. — С чего вдруг ты так развеселился?

По-видимому, ей тоже еще не приходилось видеть его смеющимся.

— «Торпеды»… — покрутил головой Павел Романович, успокаиваясь. — А что? В чувстве юмора, во всяком случае, не откажешь…

И снова посмотрел на часы.

— Подожди меня там… — указал он хозяйке дома на дверь. — Ещё несколько минут… Я, к слову, не так давно видел схватку бойцовых псов, специально натасканных. Увлекательнейшее зрелище! Кровь, хрип, скулёж, шерсть клочьями… Я только что подумал: а не стравить ли их нам? Этих ваших «торпед» и моих «псов»? И устроить тотализатор. Я бы поставил на своих… А ты?

Он замолчал, пронзительно глядя на Седова. Тот не отвечал, глядя в сторону.

— Так кого тебе больше жалко, ты мне так и не ответил?

— Моих «торпед», — неохотно ответил Александр Петрович.

— С этим ясно. Пирожникова или Городинского?

— Вопрос в другом. Кто на данном этапе нам нужнее, — поправил его Седов. — Скажем, Пирожников уже в банке. Хотя Городинский, согласен, перспектив нее… А что, обязательно нужно кого-то убивать?

— Я уже взял задаток за Пирожникова, — пожал плечами Каморин. — Можно, конечно, не отдавать, но как бы моя деловая репутация при этом не пострадала, понимаешь, да? Спросим по-другому, если сомневаешься. У кого лучше связи, скажем так? Или опаснее… Словом, можно ли будет их безнаказанно оборвать?

— Пожалуй, такие связи у Пирожникова, — сказал Седов. — Сам-то он не велика шишка. Причём его знают как в правоохранительных, так и в криминальных структурах. И не только. На нем замыкается очень многое. Под него сделали личные и весьма сомнительные вклады в банк очень влиятельные здесь, в Москве, люди. И не обрывать бы их, а для начала использовать в своих интересах.

Каморин не ответил, с минуту задумчиво смотрел На Александра Петровича, потом спохватился, взглянув на часы.

— Совсем с тобой заговорился… Времени в обрез. Значит, сведешь меня с этим Пирожниковым, прежде чем я его ликвидирую, чтобы успеть унаследовать его связи. Скоро я вернусь в Москву. Возможно, уже в качестве народного избранника… до этого будем поддерживать спутниковую связь. Ты приобрел такой телефон?

— Пока не видел в нем необходимости.

— Считай, что она наступила. По крайней мере, есть гарантия, что нас не прослушают. Так что жди моего звонка. И подготовь ответы на мои вопросы. А сейчас, извини, я вас покидаю. Ирина меня проводит до лифта…

Ирина вернулась через несколько минут. Молча взглянула на Седова. Стала собирать на стол.

— Тебя он тоже утомил? — спросила она.

— Аж взмок… — признался Седов. — Только ты зря хлопочешь. Я не останусь.

Она выпрямилась, внимательно посмотрела на него.

— Альча, дорогой, можешь мне поверить, у меня с ним было только один раз, когда ты отдал меня ему в качестве предоплаты за какие-то услуги… И я решила тебе отомстить… А теперь вы оба смотрите на меня как на дорогую безделушку. Хотя ему, оказывается, небезразлично, что моя мать еврейка. Я это поняла только сегодня.

Голос её дрогнул. Он встал, подошёл к ней, обнял за плечи.

— Это все из-за той девочки, да? — всхлипнула она.

Будь она проклята, такая жизнь, подумал он. Ну,

вот за что мы оба мучаем эту прекрасную женщину? И почему она так мечется, не зная, что и кого выбрать, вместо того чтобы послать обоих куда подальше…

— Я виноват перед тобой, — сказал он. — Очень виноват. Но сейчас смотрю на тебя, а сам думаю: как там она?

— Ты её всё-таки нашел?

— Я её потерял. Эти подонки основательно посадили её на иглу. Накачали всякой дрянью… Она чуть не умерла у меня на руках. Просто не знаю, как мне быть. Я не смогу спасти ее, ты не сможешь спасти меня.

— Похоже, ты тоже сидишь на игле.

— И потому всё время думаю о ней… — кивнул он. — Я поеду. Ты уж извини.

Каморин отключил рацию. Кажется, искать «жучок» они не будут. Жаль, что отсюда до Сосновска мощности сигнала не хватит… Не запускать же ради этого спутник? Он бы и там их послушал. Особенно ее жалобы на него, Каморина: Он половой антисемит. И с этим ничего не поделаешь.

Глава 2

Чурилин раздумывал, прохаживаясь по кабинету, в ожидании вызванных по повестке братьев Исмаиловых. Анатолия Артикулова он решил пока не трогать. По-видимому, совсем нежелательно, чтобы они встречались в коридоре прокуратуры возле его кабинета: прощай тогда эффект неожиданности. Сговариваться им не о чем, но и милиционер, и азербайджанцы вполне могут сообразить, зачем их вызвали. К тому же, пока Артикулов сидит дома, возможен поиск тех, кто, может быть, ищет его самого… Другое дело, что поиск этот пока безуспешен.

Так что все правильно. Артикулов подождёт.

Между тем сегодняшний разговор может оказаться очень важным. Ему, Чурилину, ещё не известны личности вызванных, но тактика допроса в общих чертах уже понятна…

Он выглянул в коридор. Вот они. Уже здесь. Сидят, держат в руках повестки, негромко переговариваются, вернее, сговариваются, гадая, зачем их вызвали, за что. Поди, если поскрести как следует, найдется и за что. И они это знают. Вон, только что усами не шевелят от нервного напряжения.

— Исмаиловы? — спросил Чурилин, посмотрев на часы. (Еще целых пять минут до назначенного времени. И еще неизвестно, сколько сидели до того, как он выглянул…) — Заходите. Нет, сначала вы, — кивнул в сторону старшего.

Гасан Исмаилов степенно кивнул и вошел в кабинет. Отдал повестку. Лицо спокойное, хотя и напряженное.

— Знаете, зачем вас вызвали? — спросил Виктор Петрович после несколько затянувшейся паузы, заполненной взаимным разглядыванием.

Тот пожал плечами:

— Откуда? Все время в милицию вызывают, запугивают, допрашивают, а чего надо — толком не говорят… Денег дашь, вопросов больше нет.

— Тяжело вам здесь, — посочувствовал Виктор Петрович.

— Нет, почему тяжело? — поднял брови Гасан. — Нормально. С простыми людьми, покупателями, нормально. Милиция ненормальная. Все паспорт требуют. Усы увидят и сразу останавливают.

— Сбривать не пробовали?

— Я не пробовал. Земляки так делали… Всё равно забирают.

— Скажите, Гасан Ибрагимович, когда последний раз вас забирали в милицию? — поинтересовался Чурилин.

— Два дня назад. Брата Мешали забрали. Там какая-то драка была, чечены стрельбу, говорят, подняли… А мы здесь при чем? Брата всю ночь продержали. Залог им дал, отпустили. Какой это залог? Выкуп, да. А он заложник. Положили лицом в снег, а он только недавно из Баку ко мне за товаром приехал, к холоду ещё не привык… Постуженный теперь, всю ночь кашлял, это дело, да?

— Часто он приезжает?

— Не помню… После Нового года был… Потом позавчера прилетел.

— Точнее, если можно. Какого числа в январе он приехал после Нового года?

— В середине где-то… Вы лучше сразу скажите: что нам с братом милиция шьёт, по какой статье?

Виктор Петрович помолчал, выдержал паузу. Потом спросил, пытливо глядя азербайджанцу в глаза:

— Щестнадцатого февраля вас задержали, забрали в сорок четвертое отделение милиции, верно? А потом кто-то начал убивать тех, кто там служит. Слышали что-нибудь об этом?

— Мы тут ни при чем, гражданин начальник! — подскочил на стуле Гасан. — Слышать мы слышали, что убивают, но только мы тут, гражданин начальник, ни при чём!

— А между тем убивают как раз тех сотрудников, которые участвовали в вашем задержании. Как вы это можете объяснить?

— Честное слово, не знаю… — развел руками Гасан. — Они нам ничего плохого не сделали, правду говорю, гражданин начальник! Наркотики искали — не нашли, документы проверили и отпустили… Могли и не забирать.

— Вот я тоже так думаю, — кивнул Чурилин. — Зачем было вас забирать? Я вот протокол вашего задержания посмотрел: все, что согласно протоколу вам в отделении сказали, все это вполне можно было на месте сказать. Значит, все-таки была какая-то причина, почему вас в отделение доставили?

— Не знаю я, гражданин начальник, не было никакой причины! — разволновался Гасан. — Нас забрали и русскую девочку забрали… С нами стояла, вместе разговаривали, сигареты мужу покупала. Может, думали, проститутка какая-то, раз с кавказцами стоит… Ну, не просто стояла — мы её домашним вином, конечно, угостили, брат привёз, что, разве нельзя?

— Ну, наверно, можно… — стараясь не выдать волнения, пожал плечами Чурилин. — А поподробнее про неё нельзя? Про эту девушку?

— Можно, почему нельзя. Только что говорить-то? Я второй раз видел её, первый раз с мужем приходила, они сигареты покупали, а теперь одна пришла…. Ну, брат молодой, сразу понравилась, заговаривать с ней стал… У него спросите лучше.

— Значит, её тоже забрали, — сомкнул прямые брови над переносицей Чурилин. — Вместе с вами? Я правильно вас понял?

— Все бабки на неё кричать стали: проститутка, мол, раз с нами разговаривает… А мы что, не люди, почему с нами девочке молодой поговорить нельзя?

— Так её забрали с вами вместе или нет, я так и не понял, — нахмурился Чурилин.

— С нами, да… — закивал Гасан. — В один «газик» всех затолкали. Она плакала, когда её обзывать начали, просила отпустить, кричала, муж будет искать.

— Минуточку, минуточку… — Чурилин сейчас испытывал знакомое, до мурашек по спине, чувство, которое возникало всякий раз, когда интуиция ему подсказывала: он ухватился за верное звено. В протоколе о задержании никакая девушка не значилась. — Давайте всё по порядку. Её с вами взяли, так?

— Точно так, гражданин начальник.

— Если вы внимательно читали вашу повестку, — поморщился Чурилин, — то могли там прочитать, как меня зовут: Виктор Петрович меня зовут, если запамятовали…

— Очень приятно. — Гасан приподнялся со стула, учтиво склонив голову.

— Итак, взяли вас вместе с ней. А отпустили — тоже вместе?

Гасан развёл руками, помотал головой:

— Давно было, сейчас не помню, да… Брат, наверно, помнит, он на неё глаз положил, молодой, что тут поделаешь… Помню, как её забирали. Я им кричу: люди вы или не люди? Её-то за что?

Говорливость азербайджанца объяснялась чувством облегчения, которое он теперь испытывал, как только понял, что вызов следователя ему, пожалуй, ничем серьезным не грозит. Поэтому Виктор Петрович рассеянно его слушал, не прерывая.

Почему задержание этой девушки не было занесено в протокол? Если, конечно, Гасан Исмаилов ничего не путает или не придумал мифическую девицу для отвода глаз… Но, вообще-то говоря, на это не похоже.

Между тем, если девушка была на самом деле, это кое-что сразу объясняет в поведении милиционеров. В частности, в поведении Баранова… И Артикулова, кстати говоря, если судить по их телефонному разговору.

Не факт, конечно, далеко не факт. Еще и еще раз все надо проверить, прежде чем вернуться к протоколу допроса Баранова.

— Позовите брата, — сказал Чурилин Исмаилову. — Нет, лучше я сам…

Тут следовало быть осторожным. Чего доброго, скажет брату на своем языке нечто вроде пароля, типа: прокурор, мол, проглотил наживку, поверил в существование этой девицы.

— Предупреждаю, при мне говорить только на русском языке, — сказал Виктор Петрович, как только младший Исмаилов перешагнул порог кабинета.

— Он плохо понимает по-русски, — сказал старший брат.

Начинается, подумал Виктор Петрович. Потом им одновременно захочется в туалет.

— Ничего, постараюсь объяснить, — непреклонно сказал Виктор Петрович и протёр повлажневшие очки. — А вы мне поможете, но только на русском языке. Если, конечно, хотите, чтобы с вас сняли подозрение.

Виктор Петрович указал Мешади на свободный стул, потом подошел вплотную. Тот смотрел снизу не мигая.

Такому красавцу с томными глазами должны нравиться русские девушки, подумал Чурилин. И он им тоже. И наверно, их у него было немало… Но попробуем.

— Мешади, ты помнишь русскую девушку, которую милиционеры забрали с вами вместе возле метро?

— Да, помню, её звали Лена, — с готовностью кивнул Мешади.

А он не так плохо говорит по-русски, подумал Чурилин. И ни разу не взглянул на старшего брата, прежде чем ответить, что было бы вполне естественно, если бы оба старались обмануть следствие.

— А отпустили её тоже вместе с вами?

— Нет… — Он неуверенно пожал плечами и только теперь посмотрел на брата. — Разве её с нами отпустили? Я думал, она раньше ушла.

— А что, красивая девушка, да? — спросил Чурилин.

— Да, очень, — заулыбался Мешади, хотя глаза оставались неподвижными.

Между прочим, парнишка наверняка колется, подумал Виктор Петрович, или курит всякую дрянь… О Господи. Такие молодые, а что с собой делают!

— Больше вы её нигде не встречали?

— Нет… — сказал Мешади и снова посмотрел на брата. — Она же не в Москве живёт. Говорила, муж поехал на вокзал за билетами. Они должны были уехать…

— А не сказала — куда?

— Нет, не сказала, — почти одновременно и с сожалением ответили братья Исмаиловы.

— Значит, зовут её Лена… — констатировал Чурилин. — А где хоть жила, не говорила? Или у кого остановилась?

— Рядом где-то, — пожал плечами Гасан. — Первый раз ко мне с мужем, а потом одна за сигаретами приходила…

Не густо, уныло подумал Чурилин. Хотя, если они оформляли в то время и в том районе временную регистрацию, найти их в принципе можно…

— Вы могли бы её описать?

Мешади даже зажмурился, предвкушая удовольствие восстанавливать образ девушки в своем воображении.

— Она такая… изящная, стройная… как кипарис.

Чурилин и Исмаилов-старший невольно переглянулись, заулыбавшись.

— …кожа белая-белая, а когда смущается — розовеет, — продолжал Мешали.

— Словом, я понял так: вы смогли бы её узнать, если бы встретили, — сказал Виктор Петрович.

— Больше мы её не видели, — вздохнул Гасан не без сожаления. — Такую видно издалека.

— Уехала, да… — сокрушенно вздохнул и романтичный Мешади.

— Ладно, — подвел итог Виктор Петрович. — Свободны… Вот ваши повестки, я их уже подписал.

Оставшись один, он какое-то время неподвижно сидел, глядя перед собой и упершись руками в стол.

Кое-что складывается. Особенно если вспомнить прослушанный разговор Баранова и Артикулова. Что могло произойти такого постыдного, если оба не хотели об этом говорить? И думали о том, как бы не узнали о случившемся дети? От чего они не смогли, как и другие, отказаться, если к ним попала красивая девушка, которая не живет в Москве, которая должна скоро уехать?.. И все это — то, что и сам Чурилин не мог пока решиться и назвать собственным именем, — произошло, скорее всего, в отделении, поскольку только там мог присоединиться к наряду Кравцова Березин, бывший в тот день дежурным…

Иначе где еще это могло бы произойти? Нет, следует все еще раз проверить, самым тщательным образом, хотя пока что только эта версия отвечает почти на все вопросы…

Вечером Чурилин собрал свою группу — троих следователей от МВД и Женю Скворцова от прокуратуры. Дал им еще раз прослушать запись разговора Баранова и Артикулова. Потом ознакомил с показаниями братьев Исмаиловых.

— У меня на сегодня есть только одно предположение, — сказал Виктор Петрович. — В помещении отделения милиции было совершено групповое изнасилование. Сотрудниками отделения. То есть нарядом во главе с капитаном Кравцовым и дежурным по отделению старшим лейтенантом Березиным. Именно тех, кто участвовал в этом… у меня просто нет слов назвать это своим именем… и стали потом убивать из снайперской винтовки. По срокам и датам все, как видите, сходится. Только при таком предположении становится понятым нежелание старшего лейтенанта Баранова отвечать на наши вопросы. Только так становится понятным, отчего он обо всем догадался: догадался, что мстят, догадался, кому именно мстят, и предупредил лейтенанта Артикулова, который был вместе с убитыми в наряде в тот день, когда, по словам братьев Исмаиловых, была задержана молодая и привлекательная русская девушка, не москвичка, у которой, судя по всему, заканчивался отпуск и они с мужем должны были вернуться домой… Сюда же можно отнести наличие следа женской обуви наряду с мужской на крыше здания, откуда был застрелен Петрунин. Вероятно, муж и жена решили таким образом отомстить насильникам… Разумеется, эта версия, как и любая другая, нуждается в тщательной проверке.

Милицейские следователи недоуменно переглянулись. Сейчас вступятся за честь мундира, не иначе, подумал Чурилин.

— Вам что-то не нравится в том, что я высказал? — спросил Чурилин, обращаясь к знаменитой Дине Ивановне Алпатовой, грозе криминального мира, сухой даме лет сорока с высокой прической, по слухам, старой деве, чей жених некогда сделался уголовником. С тех пор она будто бы никак не может насладиться местью преступному миру.

— Очень уж вы категоричны, Виктор Петрович! — сказала она. — Пусть даже это всего лишь ваше предположение, но вот так огульно обвинять погибших милиционеров, у которых остались семьи…

— Странно это слышать от вас, Дина Ивановна, — вмешался Женя Скворцов. — Какой-то непрофессиональный подход.

— Это всего лишь моя версия, — извиняющим тоном сказал Виктор Петрович, — которая, как мне кажется, наиболее полно отвечает на вопросы, возникающие по мере расследования этой истории.

— Да, но вы, как руководитель нашей следственной группы, предлагаете ее как основную, которую мы должны проверять и разрабатывать, забыв про все другие… — Она оглянулась на своих коллег по ведомству, ища поддержки, но те промолчали. Других версий у них не было.

— А какая это другая, Дина Ивановна? — насупился Чурилин. — Разве вы ее высказывали? Что-то не припомню.

— Те же братья Исмаиловы, которым погибшие ребята могли сорвать их наркобизнес и которых вы, Виктор Петрович, так легко отпустили, разве не могли они попытаться направить нас по ложному следу? — спросила она. — Неплохо, кстати, придумано. Но почему мы должны им беспрекословно верить?

— Никто пока не утверждал, что им можно верить на все сто… — вздохнул Чурилин. — Но вспомним, о чём и, главное, как говорили между собой Баранов и Артикулов… Им тяжело было вспоминать о случившемся. Если бы речь шла о наркоторговцах — чего им было так уж переживать? А в этом случае становится понятно, почему они, по их выражению, поставили на себе крест. Баранов во время допросов был подавлен и наотрез отказался отвечать о том, что произошло, даже после того, как я чуть ли не пригрозил ему служебным расследованием.

— Не могу поверить, — упрямо сказала Дина Ивановна, — чтобы на это были способны сотрудники органов, к тому же солидные, семейные мужики, отцы детей, да не один какой-нибудь урод, а целых пятеро, на глазах друг друга… Не урки же они какие-нибудь, в конце концов!

— И все же, Дина Ивановна, и все же, — задумчиво сказал Чурилин. — Вы ведь не хуже меня знаете — бывают преступные групповые акции, отказ от участия в которых может иметь плохие последствия для тех, кто отказался. Вам их перечислить?

— Простите, и все же — вы это говорите о бандитах или о сотрудниках правоохранительных органов, в чьей порядочности у нас пока нет повода сомневаться? — прищурилась Алпатова.

Чурилин только развёл руками. Потом переглянулся с Женей Скворцовым.

— Если мы в нашей работе будем оперировать эмоциями и ведомственными пристрастиями… — сказал он и замолчал.

Чёрт меня дёрнул согласиться возглавить эту межведомственную группу, выругал он себя, где все только и озабочены тем, что скажет их начальство.

— Говорите, Виктор Петрович, вы, кажется, хотели что-то сказать, — не без язвительности напомнила Алпатова.

— Хотел, — кивнул Чурилин, разозлившись на себя. — Значит, распределим обязанности на сегодня… Вас, Дина Ивановна, я бы попросил самолично побывать в этом отделении и еще раз просмотреть все записи в журнале дежурного от шестнадцатого января этого года, в первую очередь те, что касаются дежурства наряда под руководством Кравцова… И самой или совместно с вашими сотрудниками допросить наконец Артикулова. Дальше… Хочу знать, отправлен ли запрос на Мишакова Дмитрия по месту жительства?

Все только переглянулись. То ли выскочило из головы, то ли посчитали второстепенным…

— Можно ли так работать? — поморщился Чурилин. — А все потому, что слишком много времени и сил у нас уходит на прения. И на оборону от прессы… Кстати, следует узнать, не женат ли Мишаков. И если да, то как зовут его жену. Кто возьмет это на себя?

— Этот запрос вполне способен сделать ваш секретариат, — негромко сказала Дина Ивановна. — Но не кажется ли вам, Виктор Петрович, что вы слишком рано становитесь рабом собственной версии, что обычно свойственно начинающим следователям, но никак не столь опытным.

— Вынужден повторить… Никто вам не мешает предложить собственную версию, — едва сдерживая раздражение, сказал Чурилин. — У вас она есть? Или вы её пока от нас скрываете? Если нет — извольте отрабатывать то, что есть. Увы… Чем богаты. Если нет вопросов, на сегодня все!

Зря я так, подумал он, стараясь не смотреть на Дину Ивановну. Ну не умеет она работать в команде. Что тут поделаешь. Да еще и необходимо подчиняться… Это с её-то опытом… Ей бы самой возглавить эту комиссию… Тогда, правда, окажется, что я точно так же не смогу подчиняться ей…

— Задержитесь на минуту, если можно, — попросил он Алпатову, когда она, будучи уже в дверях, оглянулась в его сторону.

Она молча пожала плечами и вернулась на свое место — села на старый стул, на который сам Виктор Петрович садиться не осмеливался.

Пара таких стульев уже развалилась под его тяжестью, однако хозяйственники мебель менять не спешили — ссылались, как это сегодня принято, на нехватку средств. Сказать же, чтобы Дина Ивановна пересела, он не решался. Это добавило бы яду в ее размышления вслух о несовершенстве органов прокуратуры. Однако по-прежнему оставлять дело так, как есть, уповая на ее незначительный вес, тоже было нельзя…

— Извините, что задерживаю, но я только хотел вам сказать…

— Что-нибудь насчёт чести мундира или о двух медведях в одной берлоге? — насмешливо перебила она. — Я угадала?

Чурилин вздохнул.

— Что у вас за характер, прости Господи, — досадливо поморщился он. — Я всего лишь о стуле, на котором вы сидите.

— Что-нибудь насчёт умения некоторых усидеть на двух стульях? — опять опередила она Андрея Васильевича, а в следующую минуту он, стремглав вскочив, едва успел подхватить ее, поскольку стул под ней таки развалился…

Сначала, испуганно взвизгнув, она инстинктивно за него ухватилась, потом резко оттолкнула его руки.

— Вот видите, — сказал он, сам немало смущённый, — оказывается, не во всем следует искать происки враждебных сил.

— И чтобы продемонстрировать это со всей наглядностью, вы просили меня задержаться? — спросила она, пылая от негодования и продолжая себя накручивать.

Тем не менее на другой предложенный стул села.

— Ну что мне с вами делать, — развёл он руками. — Просто такие вот стулья достались — не успеваем их менять. Я лично сломал два точно таких же…

— Так… Спасибо, что предупредили. Наверно, нам, ментам, теперь лучше приходить в прокуратуру со своей мебелью. Это все, что вы собирались мне сообщить?

— Язык у вас… — покачал головой Чурилин. — Ладно, забудем. Вы наш гость. И с сегодняшнего дня вольны сами выбирать, где вам сесть. Согласны?

Она неопределенно пожала плечами.

— Возможно, моей ошибкой было то, что не сразу доверил вам беседы с милиционерами, — начал Виктор Петрович.

— Опасаетесь моей необъективности? — сощурилась она. — Напрасно… Про меня уголовники говорят, будто я посадила целую роту ментов — тех, кто опозорил наши ряды.

— Только давайте без ложного пафоса, — поднял руки, как бы защищаясь, Чурилин. — Я ничуть не сомневаюсь в вашей добросовестности. И в вашем опыте. И речь не о них, а о наших с вами амбициях.

— Хотя говорить нужно о деле, — кивнула она.

— Я рад, что мы наконец поняли друг друга, — сказал Виктор Петрович. — Так вот о деле… Когда будете разговаривать с Артикуловым, не премините спросить его об этой девушке. При этом проследите за вазомоторикой. Сами знаете, протокол ее не отразит. И потом мне расскажете, как он себя повел, когда о ней услышал.

— Но только до этого постарайтесь, в свою очередь, никому и нигде о ней не рассказывать.

— Ну да, — развёл он руками. — Вот и вы указали на мой прокол. Надо было предупредить об этом братьев Исмаиловых…

После её ухода Виктор Петрович какое-то время ходил по кабинету, собираясь с мыслями.

Потом сел за телефон и, ругая себя, набрал номер Галины Парфеновой. А с кем он ещё может поделиться своими неурядицами — чтобы как бы всерьёз, но без всяких последствий?

Глава 3

— …Кажется, ясно сказал, когда понадобитесь, сам позову! — Каморин не скрывал раздражения, разговаривая с Балабоном. — Сейчас у меня самый разгар предвыборной кампании. И не вздумай мне звонить. Ни из Москвы, ни когда вернешься… Возможно, меня прослушивают соперники… Да они весь избирательный округ поставят на уши, если что узнают! Что тут не ясно?

— Да все ясно… — мрачно сказал Балабон. — Только маловато будет.

— Пять штук за паршивого московского мента — тебе мало?

— Сами говорили, за Москву будете платить по десять штук, — бубнил недовольный Балабон.

— Помнишь, как Михрюта кончил? — усмехнулся Каморин. — А вот так же начинал. С торговли…

Балабон недовольно молчал, уставясь в пол.

— Когда у тебя рейс? — спросил Каморин, посмотрев на часы. — Не опоздаешь? Ладно, на вот ещё на командировочные расходы… — Павел Романович сунул ему несколько сотенных купюр. — Не пересчитывай. Здесь ровно штука. Погуляй. Но только когда сделаешь дело. Напоминаю ещё раз… Мне всё равно, какого звания мента ты шлепнешь, хоть самого начальника, но лишь бы он был из сорок четвертого отделения. Канищев тебе подскажет, где их искать. Даст винтовку… Но только не Баранова или Артикулова. Запомнишь эти фамилии? Ничего записывать не надо. Теперь по поводу бабок… Этого мента мне не заказывали, понятно? Счет в банке на него не открыт. Это моя фирменная двухходовая комбинация из трех пальцев. Знаешь, о чём речь?

Балабон кивнул.

— Тебе ли не знать! — хмыкнул Каморин и хлопнул его по плечу. — Ты ведь только что участвовал почти в такой же, верно?

Балабон снова кивнул, хотя необходимость в недавней ликвидации некоторых бьшших коллег кандидата в депутаты Шаландина понимал смутно. Ну замочили пару старикашек — один его коллега, бывший адвокат, переквалифицировался в коммерсанта, другой пенсионер (Балабон застрелил его вечером в подъезде, когда тот вышел прогуляться со своим пуделем), некогда был у Шаландина начальником… Валят, конечно, на Шаландина, не успевает отплевываться, но ведь убийства не прекратились, а это камень в огород шефа… Хотя в последний раз он ввел жесткий мораторий. Велел всем отдыхать. Только гастроли, и ничего другого. Пусть граждане тешатся тем, что в округе никого больше не убивают…

— Смысл здесь примерно тот же, но голову советую не забивать, — продолжал Каморин. — Слишком долго объяснять… И вообще, никаких объяснений больше не будет. Усек? Просто отстраню от операции и возьму другого… Ну все, закругляемся. А ты улыбайся, улыбайся, идиот, и пожми мне руку. Ты же всем теперь доволен… Так вот я — за порядок во всем! — возвысил голос Каморин, увидев группу подходивших людей. — И в регулярной выдаче зарплаты в том числе. И если на вашем предприятии будут повторяться подобные задержки, вы сможете обращаться ко мне в приёмные часы или звонить в любое время домой!

Если до этого Каморин говорил вполголоса, торопливо и постоянно оглядываясь, то теперь со стороны казалось, будто кандидат в депутаты отвечает на вопросы рядового избирателя.

Балабон поспешно отошел от кандидата в депутаты с просветлённым, как было велено, лицом.

— Павел Романович, дорогой. — Софья Борисовна, вдова убитого врача Болеславского, а также член инициативной группы поддержки Каморина, едва могла говорить из-за одышки. — Мы только что с собрания, где выступал этот неудачник Шаландин! Вы бы послушали, что он говорил в ваш адрес!

— Нетрудно представить, — пожал плечами Павел Романович.

— Уж как он ненавидит тех, кто его обошёл по службе или на выборах, мне ли вам рассказывать…

— А вы не думаете, что это он заказал убийство депутата Сиротина? — загомонили женщины из той же группы поддержки, окружив Павла Романовича. — Как и своих бывших коллег?

— Отнюдь, я ничего не утверждаю! — Каморин был весь внимание и отзывчивость. — Я этим пока не занимался. Убийца мёртв, а до уровня моего оппонента я опускаться не хочу. Сегодня он обвиняет меня чуть ли не в гибели тех несчастных, кто был в той машине… Нелепое и голословное обвинение! А вот сам оппонент… Впрочем, как кандидат в депутаты я нахожусь сейчас в щекотливом положении. Имею ли я моральное право использовать служебное положение и обвинять своего оппонента в совершении преступления? Нет, нет и нет. Вот почему я временно отказался от продолжения расследования… Но это не мешает мне сопоставлять отдельные факты, о которых вы все знаете не хуже меня.

Члены группы поддержки согласно кивали.

— Это так интеллигентно, так благородно, — стенали женщины. — Разве сравнить поведение Павла Романовича с его поведением?

— Вовсе не я, а сама общественность обратила внимание на череду странных убийств, случившихся почему-то именно в последнее время, — продолжал Каморин. — Причем, если вы обратили внимание, убивали именно тех, кто когда-либо стоял на пути Шаландина, делавшего свою карьеру, либо хорошо его знал и мог сказать о нем что-то такое, что подорвало бы его репутацию…

— Это так верно, так проницательно, так корректно с вашей стороны…

Члены инициативной группы еще сильнее закивали, с еще большей надеждой стали смотреть на Павла Романовича, чей голос дрогнул от нахлынувших гражданских чувств.

Глаза Софьи Борисовны наполнились слезами.

— Берегите себя, — прошептала она. — Берегите ради нас! У нас не осталось никого, кому можно было бы доверять!

— Я предлагаю установить круглосуточное дежурство в подъезде дома, где проживает Павел Романович! — громко сказал какой-то пенсионер с выправкой бывшего гэбэшника.

Только этого мне не хватало, подумал Каморин, несколько растерявшись от предлагаемой услуги.

— Павел Романович, дорогой, вы уже не принадлежите самому себе! — говорили вокруг сторонники, ещё теснее сплачиваясь вокруг своего кумира. — Наш избирательный округ всецело за вас!

Народ между тем все подходил и прибывал, сначала не понимая, что случилось, потом всецело присоединяясь к общему мнению. И вскоре уже в центре толпы сооружалось нечто среднее между трибуной и баррикадой.

— Народ берёт вас под свою защиту! — сказала Софья Борисовна. — Неужели вы этого не понимаете?

— Да, но как бы нас не обвинили в проведении несанкционированного митинга, — сказал Павел Романович, беспокойно вертя головой в поисках блюстителей порядка. Похоже, сегодня ему не суждено укрыться от народной любви и тревоги за его драгоценную жизнь.

А люди все подходили и подходили, что уже создало трудности для автомобильного движения.

Вот что значит перебор, думал он, пожимая руки направо и налево, улыбаясь, целуя детей и поднимая их на руки.

Балабон уже по дороге в аэропорт, а он не успел его до конца проинструктировать. Звонить в Москву опасно, за каждым его, Каморина, шагом, каждым звонком наверняка следят малочисленные, но весьма шустрые сторонники Шаландина, вознамерившегося, ни с чём не считаясь, прорваться в Думу. Не мытьем, так катаньем, как говорили сейчас ораторы…

Каморин рассеянно слушал их, думая о своём.

Итак, можно подвести кое-какие итоги. Сегодня сторонники Шаландина прячут от пули своего свидетеля, водителя Акентия Нефедова, единственного, кто мог бы рассказать об истинном поведении народного любимца, но пока еще не избранника, Павла Каморина, во время аварии тюремной машины, которая везла серийного убийцу, погубившего, судя по результатам баллистической экспертизы, не только народного депутата Сиротина, но и других уважаемых в округе людей.

А пока что — это главное… Ибо именно Каморин, этот прославленный борец с организованной преступностью, нашел и разоблачил, как и обещал при всем народе, убийцу по кличке Валет. В отношении того факта, что сам Валет погиб вместе с охраной, перевозившей его в тюрьму, можно теперь говорить всё, что заблагорассудится… В том числе задавать сакраментальный вопрос, на который нет ответа: ну хорошо, убийца, допустим, найден. А кто его заказчик? Не потому ли убийства в городе продолжаются, что до сих пор не найден заказчик? Не унес ли его имя на дно Миасса тот самый Валет? И больше того — не помогли ли ему это имя унести?

И тут Каморин увидел Нину. Она стояла чуть в стороне от толпы и внимательно слушала выступающих. Павла Романовича она явно не видела. Он хотел её окликнуть, но вовремя сдержался… Сторонники Шаландина и так нашёптывают по всем углам по поводу гибели её мужа. Не странно ли, что погиб именно тот, к кому сбежала бывшая невеста Каморина, этого бескорыстного борца с криминалом, и сбежала, видимо, как раз потому, что лучше других, благодаря своей женской интуиции, распознала подлинную сущность Каморина?

Лучше пока к ней не подходить. Лучше держать дистанцию. Во всяком случае, при свидетелях… В этом городе такие вещи не скроешь.

Павел Романович снова посмотрел на часы. Сегодня у него намечены еще две встречи, кроме той, с Балабоном, которая только что состоялась. Хотя не обо всем дали поговорить… Балабон уже должен приближаться к Челябинску. Придется потом позвонить в Москву Канищеву, чтобы передал Балабону кое-какие детали и подробности. Канищев умеет понимать с полуслова. За что и ценят. За что и терпят…

Каморин продолжал рассеянно улыбаться и пожимать руки избирателям. Да, он сегодня никуда не успеет. Хоть на улице не показывайся…

— Павел Романович! — обратилась к нему Софья Борисовна. — Ну хоть слово нам скажите. Вы же видите, как все мы ждем и надеемся, чтобы вы поскорее стали нашим депутатом!

Каморин пожал плечами, взглянул на часы, провел ребром ладони по горлу и наконец махнул рукой — а, ладно, мол! Подождут… Раз народ просит…

И вот он стоит перед людьми, скромный, мужественный и открытый, и не знает, как выразить нахлынувшие на него чувства при виде этой демонстрации народного доверия и признательности… Что сказать людям? Ну конечно, не то, что он думает о них на самом деле. А только то, что они от него хотят услышать. И что он хочет, чтобы услышала Нина.

— Спасибо… — начал он, немного волнуясь, отчего голос его дрогнул так, что пришлось прокашляться. — Просто не знаю, как выразить то чувство ко всем вам, моим землякам, которое сейчас испытываю. Понимаю, что ваше доверие лишь аванс и его ещё предстоит отрабатывать. Понимаю, как мало я сделал, чтобы его заслужить. Одно могу сказать — я делал все, что мог. Что было в моих силах.

— Что, сил больше не осталось? — выкрикнул из задних рядов собравшейся толпы кто-то невидимый, должно быть специально засланный провокатор от Шаландина. — Лучше скажи, по чьему приказу убрал Валета?

По приказу тех, к кому я уже опаздываю на встречу, не без цинизма чуть не сказал вслух Павел Романович. И несколько театрально развел руками: ну вот, видите…

— Это провокация! — дружно зашумели избиратели. — Не обращайте внимания, Павел Романович, продолжайте!

И пинками под зад и в шею изгнали из своих сплоченных рядов «засланца»…

Между тем Павел Романович уже видел то, что не могли видеть его сторонники. К импровизированной трибуне, напоминавшей, как было уже сказано, баррикаду, пробирался, возвышаясь над толпой, знакомый капитан милиции Омельченко в роли избавителя народного любимца от народной же любви.

— Паша… — прогудел он, качая огромной, шестьдесят второго размера, головой. — Я все понимаю, и мы всем отделением готовы за тебя голосовать, но ваш митинг не санкционирован, в УВД только что позвонил Шаландин: почему им можно, а нам нельзя… Давайте, словом, закругляйтесь.

Это известие было встречено всеобщим гулом неодобрения, который моментально затих, едва Каморин поднял руку вверх.

— Мы должны неукоснительно следовать закону, — сказал Павел Романович. — Мы не должны давать нашим оппонентам повод обвинять нас в нарушении наших основных установок и обещаний. И потому мы все сейчас должны разойтись и не создавать препятствия для движения уличного транспорта…

С этими словами он легко соскочил с трибуны-баррикады и тут же самолично начал ее разбирать, чем подал пример присутствующим…

Плохо приходится популярному политику в небольшом городе, где все его знают. Стоит с кем-то заговорить, как тебя тут же окружает толпа, прислушивающаяся к каждому твоему слову. Где уж тут поговорить по секрету или на личные темы.

Каморин проводил взглядом Нину. Уходя, она оглянулась на него, посмотрела пристально. В другой бы раз последовал за ней, догнал бы, взял за руку… И даже не в том дело, что нельзя, а скорее в том, что некогда.

Его ждут. Ждут те, кто полагает, будто они его заказчики. И он послушно играет, до поры до времени, роль их исполнителя. А когда они поймут, что он ведет собственную игру, — окажется слишком поздно. Он будет уже для них недосягаем.

* * *

— …Так что там вытанцовывается с нашими акциями? — спросили у Каморина за плотно закрытыми дверями директорского кабинета завода цветных металлов, за столом, уставленным яствами и откупоренными бутылками.

— Говорил уже. Московский банк «Куранты» находится под моим личным контролем. Ваши акции они купят. Сорок процентов, как и договаривались, за наличные. Никуда не денутся. Стоит только произвести небольшое, для профилактики, прореживание клиентуры… Банк средней руки, но это только на первый взгляд. Его клиентами состоят многие видные люди, которых можно всегда держать на крючке.

Присутствующие — директор завода и пара молодых людей с безукоризненными ногтями и прическами, дружно работающие челюстями, переглянулись.

Это и были заказчики братья Серовы, про которых говорили, будто только один из них родной, другой всего лишь двоюродный; они молча разглядывали Павла Романовича. Каморин думал, чувствуя их неприязнь, что в случае неблагоприятного развития событий он всегда может их арестовать как давно разыскиваемых правоохранительными органами. Если, конечно, они его не опередят. И не подошлют какого-нибудь отмороженного мокрушника. Он знал про них всё. В том числе адрес и фамилию московского хирурга, у которого они в свое время сделали пластические операции.

Павел Романович даже видел копию счета, выписанного по этому случаю.

Но главное, он знал: про его досье они даже не догадываются. Им — истинным хозяевам области (хотя они никогда здесь не проживали) со всеми заводами и заводиками, выплавляющими цветные и редкоземельные металлы, шахтами, бараками, игорным заведением — он пока нужен. Как и они ему.

Но как только их интересы перестанут совпадать, вопрос будет в том, кто первым выхватит нож. Каморин знал и другое, чего они опять же не знали: уж он-то выхватит пистолет.

— Что у вас вообще тут, в натуре, делается? — лениво спросил «двоюродный» (поскольку был в подчинении у «родного») брат, оттопырив нижнюю губу. — Сплошные мокрые дела. Столько шуму в центральной печати… И твой московский банкир прочтет это в газете и спросит: а что у вас там, в натуре, Чикаго? Заговорённый ты, что ли? Твои же мокрушники при случае тебя же сдадут. Со всеми потрохами.

А он прав, подумал Каморин. Все время об этом как бы стараюсь забыть. Ничто ведь не вечно. Команду нужно обновлять время от времени.

— Я правильно говорю? — продолжал «двоюродный». — Мы тебе что велели? Навести здесь порядок. — При этом он вопросительно посмотрел на «родного», угадывая, то ли говорит. — А ты что делаешь? Шлёпаешь всех подряд и почем зря, держишь народ в страхе… Или нас тоже решил попугать? — закончил он, ободрённый молчанием брата.

— Павел Романович — следователь, — напомнил, напряжённо улыбаясь, директор завода, сам еще недавно пересаженный братьями с нар в директорское кресло. — За счет чего ему ковать свою репутацию перед выборами? За счет успешного раскрытия хорошо организованных преступлений.

— Он — мент, — сказал «двоюродный», снова взглянув на «родного» в ожидании комплимента.

— Наш мент, — важно кивнул «родной». — И с ним надо быть на стрёме, тут ты прав. Но сейчас, Родя, ты отвлекаешь нас от избранной темы, ради которой мы сюда приехали…

— Я так и не врубился. Вы согласны впарить свои бабки этому банку или нет? — спросил Каморин.

Они переглянулись. На этот раз вдвоем. Директор понимающе подмигнул Павлу Романовичу. Мол, правильную интонацию держишь.

— Вроде того, — согласился «родной». — Но не это конечная наша цель…

— Ваша цель — стратегическая, — сказал Каморин. — И потому не оригинальная. Завоевать то, что не удалось Наполеону и Гитлеру. Москва — ваша цель, я правильно понимаю?

— Москва — город больших денег и больших возможностей их заработать, а потом смыться, — поддакнул директор, взглянув на Каморина в поисках сочувствия. Павел Романович отвел взгляд.

— А зачем смываться? — пожал плечами Родя. — Можно и остаться. Там только нас не хватает… — и засмеялся, обнажив золотые фиксы.

Конечно, директору нужен союзник в противостоянии ненасытным братьям, под крышей которых он находился уже не год и не два. Крыша всех давила и душила. И прежде всего — производство. А братцы только изредка приезжали сюда на двух джипах с охраной, устраивали оргии в собственном казино, отдавали всем, включая ментов, указания, как жить дальше, собирали дань и укатывали назад в свой Челябинск.

Теперь им здесь стало тесно, скучно и дискомфортно. Негде развернуться. Они хотят попробовать себя в столице — попутного ветра им в корму, как говорится, хотя мало кто верил в то, что это сбудется. Избавиться от братьев мысленно желали без исключения все, кто их знал, однако весьма и весьма многие полагали при этом, что такое лишь Павлу Романовичу по силам: только он способен, как какой-то мифический герой, освободить родной край от этого двуглавого дракона.

Но пока Каморин выжидал. Он не нуждался в союзниках — пусть другие ищут его расположения. Он же привык полагаться только на себя и вовремя устранять бывших союзников по мере обнаружения их ненадобности…

— У этого банка уже есть своя крыша, — сказал Каморин. — Может, вы хотите поискать другой?

— Зачем нам искать другой? — синхронно сощурились братцы.

И Каморин вдруг подумал: вот будет занимательно, когда их шлепнут другие братья, более близкие физиологически, — Мишаковы. Он уже видел эти похороны на элитном кладбище с вереницей иномарок, с гробами красного дерева, которые несут здоровенные лбы со стрижеными затылками, могилу с мраморным крестом и с морем венков от всех, кто почувствует огромное облегчение в связи с преждевременной кончиной братцев…

— По моим сведениям, в ваши акции банк вложит общак одной неслабой группировки, — сказал Каморин. — Они там у себя дома. Мы сможем их мочить только по одному. Наездами. С ними пока лучше не связываться. Пока не захвачу в Москве плацдарм, на который вы потом высадитесь.

— А не говорил ли ты минуту назад, будто держишь всё под контролем? — по праву старшинства не дал открыть рот «двоюродному» «родной».

— Контроль мой, только они об этом пока не догадываются, — туманно ответил Павел Романович. — В правлении банка сидит их человек, который на самом деле давно мой.

— А он-то хоть догадывается об этом? — не без юмора спросил «родной».

Глава 4

— …Андрюша, всего-то один особнячок на Гоголевском, который требует ремонта, — жалобно уговаривал племянника Хлестов.

— Не могу, Игорь Андреевич, — качал головой племянник. — Он уже обещан Союзу художников. Есть решение правительства Москвы.

Хлестов развел руками и переглянулся с Пирожниковым. Тот пожал плечами.

— Не понимают художники своего счастья, — сказал он. — Мы бы его отремонтировали, сделали из него конфетку, а потом им же, художникам, и продали бы. Кому от этого плохо?

— Ну да, а цена возросла бы на порядок, — усмехнулся Андрей, блеснув очками в золоченой оправе в сторону Валерия Эдуардовича. — Художники будут вынуждены отказаться, а вы сразу найдете другого покупателя. Я правильно говорю?

— Толковый у тебя племянник! — усмехнулся Пирожников, сложив руки на груди. — Палец в рот не клади. И ничего другого тоже.

— Андрюша, ну что тебе стоит, — зашептал, оглядываясь на дверь, дядя строптивого племянника. — Ведь особнячок нуждается в капитальном ремонте, правильно? Ты хоть его видел?

— Видел, — пожал плечами Логунов. — Отремонтируют с Божьей помощью.

— Когда-нибудь, — кивнул Пирожников. — А я сделаю это за два месяца. И потом, существует постановление о срочном ремонте зданий, имеющих художественную и историческую ценность. Вы это знаете? Вы знаете, что подобные здания можно продавать лишь на конкурсной основе и только тем, кто способен их привести в должный порядок?

— Знаю. Как знаю также и то, что для творческих организаций сделано исключение, — поморщился Логунов. — На этом основании им и дано разрешение на покупку… Не понимаю, Игорь Андреевич, чего вы от меня вообще добиваетесь?

— А ты составь такое письмецо, — снова зашептал Хлестов, оглядываясь. — А мы уж сами его доведём до ума… Ну что тебе стоит?

Андрей молча мотал головой, чувствуя, что еще немного — и накричит на родного дядю. Уж сколько ему объяснял, просил, чтобы не впутывал дядя Гарик в свои делишки… В прошлый раз подобная история произошла с детским садом в районе Плотникова переулка. Дядя слезно просил за фирму, обещавшую быстренько отремонтировать. И почти бесплатно. Детей отправили по домам, кое-как разместили в других детсадах… Ремонт шел ударными темпами, работали днём и ночью, закончили раньше срока, но, когда туда явились воспитатели с заведующей, они пришли в ужас. Это было не учреждение для детей, а настоящий офис после евроремонта со всеми делами: компьютерами, длинноногими секретаршами и вооруженными охранниками… Мало того, оказывается, этот бизнес-центр уже был продан некой совместной фирме. Её представители клялись, что совершенно не были в курсе всей предыстории.

Бывший детсад пришлось брать штурмом со взводом спецназа, со слезоточивым газом, от которого у Андрея еще неделю болели глаза… Судебное разбирательство ни к чему не привело. Дело было успешно развалено. А родной дядя тем не менее все пытался всучить любимому племяннику часть гонорара, полученного за содействие…Игорь Андреевич бросил на Пирожникова трусливый взгляд. Тот холодно уставился поверх голов, соображая, сколько еще потеряет здесь, в мэрии, времени. Кто ж мог подумать, что Хлестов, вместо того чтобы обо всем предварительно договориться со своим племянником, которому будто бы в-детстве менял пеленки, ничего не сделает и затеет эти малопристойные уговоры задним числом.

— Мне, видимо, лучше подождать вас в коридоре, Игорь Андреевич, — сказал Пирожников. — Пока вы тут по-семейному не решите все вопросы.

И, не дожидаясь ответа, вышел…

— Без ножа меня режешь, вот что я тебе скажу, — махнул рукой Хлестов, когда они остались вдвоём.

— Но, дядя… — прижал руки к груди Андрей. — Я-то тут при чём?

— Конечно, не ты меня зарежешь… — вздохнул Игорь Андреевич. — Но ты вкладываешь нож в руку убийце. В долгу я, как в шелку, понимаешь? И счётчик давно стучит. Как колокол по твоему дяде… Только этот человек, — он кивнул в сторону двери, за которой скрылся Пирожников, — обещал дать кредит за определённую услугу. Только он один. Всё! Если я сегодня-завтра не расплачусь… вспомнишь потом своего дядю, да поздно будет.

Андрей с жалостью посмотрел на него. Он искренне любил дядю Гарика, так же как Игорь Андреевич сам любил племянника и всегда был к нему добр. И вот сейчас он униженно просит об услуге, явно опасаясь этого вышедшего в коридор человека с гэбэшным прищуром… Ох, дядя, дядя…

— Но вы меня тоже поймите… — сказал Андрей. — Что от меня тут зависит? Ну напишу я это письмо…

— Вот и напиши! Что тебе стоит?

— А мне опять укажут, что нарушаю такие-то и такие-то постановления… Будет лучше, если ваш приятель, или кто он вам, сам подойдет к моему начальству. И если будет такое указание, в чем я искренне сомневаюсь…

— А ты не сомневайся! — подскочил со стула Хлестов. — Ему как раз не откажут! Но тогда он мне откажет. Понимаешь?

Пирожников шёл по коридору в сторону кабинета, где сидел вычисленный им начальник, чья подпись, по уверению Игоря Андреевича, стоит сорок тысяч баксов. В Москве мало чья подпись стоит дороже. Валерий Эдуардович знал только двоих, о ком это можно было сказать…

Хлестов, похоже, конченый человек. Только и может, что сводничать. Хотя об этой рыженькой внучке генерала он, Валерий Эдуардович, иногда тепло вспоминает — в контексте ее квартиры, конечно. Не отказался бы и сейчас. И от нее, и от ее квартиры, но уже без деда-маразматика, имеющего обыкновение открывать дверь без стука. Кое-что он в этой квартире переставил бы и переделал. В первую очередь — уборную. Весьма тоскливо сидеть на унитазе в центре комнаты размером с гостиную…

На этом конструктивном размышлении его прервала секретарь-референт в темных очках, сидевшая у компьютера, поскольку он не заметил, как вошёл в приёмную.

— Валерочка, сколько лет, сколько зим… — пискнула она и бросилась ему на шею.

Они расцеловались. Что-то такое у них когда-то было, но он уже смутно помнил, когда именно. И хорошо бы вспомнить, как ее зовут. Еще подумал, что и сейчас он, кажется, не прочь повторить.

— Люська! Ты это с кем там целуешься, не дождавшись, пока я уйду! — прогремел в приоткрывшуюся дверь густой бас, и она испуганно отпрянула в сторону.

— Это я, Григорий Теймуразович, — сказал Пирожников.

— Вижу. — Невысокий, седой, с живыми чёрными глазами начальник Люськи-секретарши хлопнул Валерия Эдуардовича по плечу. — Это уже не первая моя секретарша, которую ты у меня уводишь. — Он погрозил им обоим пальцем. — Ну заходи, поговорим… Меня нет! — сказал он многозначительно Люсе, прежде чем прикрыть дверь. — Ни для кого. Ну что там у тебя? — спросил он, когда сел в кресло напротив гостя. Валерий Эдуардович не сводил восхищенного взгляда с кабинета, отделанного ценными породами дерева.

— Вот это да… — покачал головой Пирожников. — Растёте, Григорий Теймуразович!

— Есть немножко, — согласился хозяин кабинета. — А ведь при советской власти сам знаешь, как начинал. Помнишь мой кабинетик с фанерными перегородками, когда я был заведующим овощной базой, а ты своих комсомолок приводил на пересортировку картофеля?.. Ух, тогда комсомолочки были! Таких уже не будет, нет, прошли те времена. Знаешь, как в том анекдоте: Гиви, тебе когда лучше жилось, при коммунистах или демократах? Конечно, при коммунистах, дорогой! При них у меня ещё стоял.

— Ну почему так пессимистично, — покачал головой Пирожников. — Вы ещё хоть куда. И потолки в ваших кабинетах все выше, и ноги у секретарш всё длиннее. И меняете их всё чаще. Растёте…

— Смеёшься, да? — снова погрозил пальцем хозяин. — Ну говори, Валера. Не стесняйся. Зачем пришел?

— Да вот, не хотелось вас беспокоить, — замялся Валерий Эдуардович. — Обещали мне решить один вопрос без вашего участия… да всё никак.

— Кто обещал? — насупил густые брови хозяин кабинета. — Конкретно. И что именно.

— Ну вы же знаете мои затруднения… — понизил голос Валера. — И с чем связаны, знаете тоже.

— Ну слыхал… — поерзал в кресле Григорий Теймуразович. — Насчёт наших вкладов, что ли? — и оглянулся на дверь.

— Ваш вклад пока в полном порядке, — сказал Валера, понизив голос ещё больше. — И проценты вы получаете исправно, так?

— Говори прямо! — насупился хозяин. — К чему клонишь, дорогой?

— Но другие-то недовольны. Им-то я вынужден придерживать выплаты… Вот и решил вложить ваши деньги куда-нибудь повыгоднее. А что сегодня может быть выгоднее вклада в недвижимость, правильно?

— Ну-ну, короче можешь?

— Тогда, быть может, отложим этот разговор, — пожал плечами гость, изобразив попытку подняться в кресле.

— Ну как скажешь, — снова посмотрел на часы хозяин. — Ты уж меня извини. Скоро заседание правительства. Раньше надо было договариваться… Хозяин, сам знаешь, не любит, когда опаздывают.

— Да бросьте, — вполголоса сказал Пирожников. — Кто сегодня в Москве хозяева? Настоящие, я имею в виду. Думаете, никто не знает? При каждом официальном правительстве обязательно существует теневой кабинет. Это закон природы: все отбрасывает свою тень. Иногда эта тень ведёт себя самостоятельно. А кое-кто из присутствующих, кстати говоря, умудряется входить в оба правительства одновременно…

— Я этого от тебя ничего не слышал, — показал глазами на потолок Григорий Теимуразович. — У тебя всё ко мне?

— Почти… Так вот о настоящем хозяине. Что это за разговоры идут, Григорий Теимуразович, будто ваша подпись на сегодня стоит сорок тысяч?

— Кто так сказал… — Хозяин кабинета сел на место, его лицо посерело, губы поджались.

— Один человек, — небрежно сказал Пирожников. — Решил похвастаться передо мной своей осведомленностью. Думал, я не пойму, о ком речь.

— Что он тебе еще сказал? — прошипел, пригнув голову к столешнице, Григорий Теимуразович.

— Да что вы уж так испугались, — усмехнулся Ватера. — Наш человек, вообще говоря, раз знает. А я вот, кстати говоря, был не в курсе. Но догадался.

— Ты не знал, потому что для друзей я ничего не жалею! А это не друг! И я его знать не хочу!

— Но фамилию-то знать хотите, — криво усмехнулся Валерий Эдуардович.

— Говори! — стукнул кулаком по столу хозяин.

— Григорий Теимуразович! — раздался голос Люси в селекторе. — Вы не забыли про совещание? Сегодня ваш отчёт.

— Подождут! — рявкнул хозяин. — Говори, не томи душу. Говори все, что собирался сказать.

— Хлестова Игоря Андреевича знаете? — спросил Пирожников, разглядывая ногти со скучающим видом. — Только я вам ничего не говорил.

— Этот? Это хлюст, а не Хлестов! Слякоть! Я ему как человеку… — задохнулся Григорий Теимуразович. — Делал все, что он просил… Ты представить себе не можешь, сколько он на том проекте тогда заработал!

— Ну почему… — сощурился Пирожников. — Если ваш гонорар сорок, что обычно составляет десять процентов…

— И ты туда же, — сделал большие глаза Григорий Теимуразович, снова показав на потолок. — И ты мне про это говоришь? Можешь хотя бы потише? А то подумают — и правда…

И сам перешёл на шепот:

— Ты хоть знаешь, чем он занимается? Я тебе скажу… Ты честный, порядочный человек и должен знать, чем занимается этот жулик, чтобы не попасться ему на удочку… Он берет кредит в одном банке под один процент, потом вымаливает здесь у меня, чтобы я, пользуясь своими добрыми отношениями и дружескими связями, выпросил для него кредит в другом банке под более низкий процент! Потом то же самое — в третьем банке… Нет, ты представляешь? И так по кругу…

— Ну да, а разницу отдает в дом сирот, — подытожил Пирожников.

— У меня вся мягкая мебель пропиталась его слезами! — воздел руки Григорий Теймуразович. — А своего племянника, Андрюшу Логунова, как он сюда устраивал, я говорил тебе? На коленях стоял! Хороший, чистый мальчик, ничего плохого не скажу… Так он его уже затрахал своими просьбами!

— Григорий Теймуразович! — позвала Люся. — Вас ищут. Велено передать: ваш вопрос в повестке — второй.

— Подожди меня здесь, я постараюсь скоро вернуться. — Тамада, вставая, клятвенно приложил руку. — Отдыхай, посмотри телевизор… Слышал, да? Мой вопрос второй. А говоришь — кто здесь хозяин… И с секретаршей моей не балуй, ты меня понял?

И снова погрозил пальцем.

Валерий Эдуардович походил немного по кабинету, потом сел за телефон. Набрал номер Седова.

— Слушай, Саша, я насчет Хлестова. Надо поговорить… Он всем, не только тебе, действует на нервы. Надо бы поговорить. Но только не по телефону.

— Очень хорошо, что позвонил, — обрадовался Седов. — Ты мне срочно нужен. Вернее, это нужно тебе. С тобой желает поговорить один человек. Он сейчас не в Москве, но скоро должен мне позвонить.

— Скоро — это когда? — взглянул на часы Валерий Эдуардович. И тут же почувствовал, как Люсины руки обвили его сзади за шею. Даже не услышал, как она вошла.

— Через полтора часа. Ни о чём сейчас не спрашивай, — сказал Александр Петрович. — Значит, жду тебя ровно через… Ты слышишь меня?

— Да… — тихо сказал Пирожников, чувствуя, как её руки опускаются все ниже, вот они уже под рубашкой, вот расстегивают ремень на брюках. — Через полтора часа…

— С тобой все в порядке? — встревожился Александр Петрович.

— Более чем, — едва слышно сказал Валерий Эдуардович, помогая даме расстегнуть бюстгальтер.

Люся хихикнула, потом, спохватившись, прикрыла рот ладошкой. И увлекла его за собой в комнату отдыха.

— Чем ты там занимаешься? — спросил после паузы Седов. Не получив ответа, положил трубку.

Глава 5

…Пирожников приехал к нему, опоздав на десять минут.

— Звонил? — крикнул он с порога.

Седов ответил не сразу, сделал паузу, мрачно посмотрев на него, запыхавшегося, со сбитым набок галстуком. Везунчик, подумал Александр Петрович. Таким везет всегда и во всем. Если Каморин собрался с ним говорить, вместо того чтобы исполнить заказ, значит, или не собирается этого делать, или…

— Пока нет. Наверно, в курсе, что ты был очень занят.

— Саша, кто там пришел? — послышался из ванной девичий голос.

— Ты не один? — спросил, подмигнув, Валерий Эдуардович.

Седов угрюмо посмотрел на него. Наверняка ведь наслышан о Любе. И связанной с ней проблеме. Ведь только что от бабы (Седов сам опытный ходок, от него это не скроешь), а глазки вон как разгорелись!

— Я разговариваю по телефону, — хмуро крикнул в сторону ванной Седов и, взяв гостя под локоть, настойчиво увлёк его из коридора в глубину комнат.

— Познакомил бы… — только и успел сказать Валера, как за ним захлопнулась дверь.

И тут же раздался звонок. Тот самый, ожидаемый, судя по частоте трелей. Седов поднял трубку:

— Да, здравствуйте, Павел Романович, он уже здесь. Даю трубку.

— А кто хоть он? — спросил Валера, не без робости прикладывая ухо к микрофону.

— Сейчас все узнаешь… — усмехнулся Седов. — Сам скажет, если посчитает нужным.

— Валерий Эдуардович? — Голос Каморина звучал, как если бы он находился где-то рядом, так что Пирожников невольно отстранился от трубки.

— Да… простите, а с кем я разговариваю?

— Всему свое время, — сказал Каморин. — От вашего поведения зависит, узнаете вы меня или нет. Или унесёте свой вопрос с собой в могилу.

Седов, внимательно наблюдавший за Валерой, усмехнулся, увидев, как переменился тот в лице. Сейчас все узнаешь, подумал он.

— Ну почему ж так пессимистично… — спросил Пирожников, тут же вспомнив, что этот вопрос он сегодня уже задавал.

— Мне вас недавно заказали, — продолжал Каморин, не считая нужным отвечать. — Слушайте не перебивая. И не спрашивайте, кто именно, сколько и тому подобное. Это моя профессиональная тайна. Я уже получил задаток. Но мне не понравился сам заказчик. К тому же он отъявленный лжец. Я с помощью деловых людей прикинул навар, который он сможет иметь в результате вашего устранения. Мне он назвал другую, заниженную цифру. А я терпеть не могу, когда меня обманывают… Словом, я решил устроить нечто вроде аукциона. Кто больше. Понимаете? Если вы назовете мне гонорар, превышающий то, что мне предложено за вашу ликвидацию, я готов устранить вашего недоброжелателя. Причём это произойдет уже сегодня. Если названная вами сумма будет меньше, то я выполню его заказ. И вы не выйдете живым из дома, куда я сейчас звоню. Мои люди недалеко от вас и ждут подтверждения моего приказа…

— Но я совсем не знаю ни вас, ни вашего заказчика и понятия не имею, сколько он вам собрался заплатить! — в отчаянии выкрикнул Пирожников.

Его язык пересох, а лоб, напротив, покрылся испариной. Больше всего он сейчас боялся, что абонент положит трубку.

— Решили потянуть время? — насмешливо спросил Каморин. — Хорошо, я дам вам пять минут на раздумье. Больше не могу. Мои люди не станут долго ждать. Если не будет моей команды, они все проделают сами, поскольку вы уже владеете опасной для них информацией… Наверно, излишне напоминать, что в милицию обращаться бесполезно? Милиция просто ничего не успеет, даже если очень захочет вам помочь, в чем я сильно сомневаюсь. И кстати, не рассказывайте мне, будто вы не располагаете достаточной суммой. Понимаете? Спросите обо мне у Александра Петровича, если мои доводы кажутся вам неубедительными, и он подтвердит серьезность моего предложения. Это все, что я могу для вас сделать, кстати по его личной просьбе.

Пирожников опустил трубку и беспомощно посмотрел на Седова. Тот прикрыл глаза, кивнув в знак согласия.

— Саша… что происходит? — спросил Валерий Эдуардович дрогнувшим голосом. — Какой-то шантаж… Да кто он такой?

— Такой, что с ним лучше не связываться, — сказал Александр Петрович. — Не знаю, что он тебе сказал, но всё, что говорит этот человек, — весьма серьёзно… какую сумму он назвал?

— В том-то и дело! Никакой! Бред какой-то… Это можно как-то проверить? Ты можешь мне сказать, кто меня заказал? Кто?

Сейчас он истерично кричал, топал ногами. Седов пожал плечами, глядя на него, брызгавшего слюной от страха… Ужасная вещь — неизвестность. Неизвестно, кто тебя заказал, и неизвестно, сколько он заплатил. И как тогда перекрыть его сумму? Дьявольский аукцион. Не дай Бог, если из жадности предложишь своему убийце меньшую сумму.

— Это тебе лучше знать, кому ты перешел дорогу, — сказал он Валерию Эдуардовичу. — Наверно, ты помешал кому-то из твоих старых друзей.

— Он дал мне всего пять минут! Ты когда-нибудь слышал такое, чтобы убийца предупреждал свою жертву заранее? Или это блеф, или… Говорит, будто заказчик его обманул, и потому он дает мне шанс, если предложу больше… Что делать? Звонить в милицию?

— Не думаю… — сказал Александр Петрович, почувствовав к нему нечто вроде жалости.

Он посмотрел на часы, потом на мечущегося по комнате Валерия Эдуардовича. В этот момент дверь в комнату приоткрылась и туда заглянула Люба в одном халате, который почти ничего не прикрывал… Она ойкнула, увидев незнакомца, и выскочила за дверь, но Пирожников даже не заметил ее появления.

— Возьми себя в руки… Кто из твоих друзей, партнёров мог так жлобски оценить твою жизнь, что это показалось оскорбительным для наемного убийцы?

— Да все они… — замахал руками Пирожников. — Все! Не могу даже представить, кто именно… Может, ты подскажешь?

Именно этого вопроса ждал Александр Петрович. Назвать заказчика самому — значит показать осведомленность и тем самым вызвать подозрение: откуда, мол, это знаешь… Другое дело — подсказать. Навести на след. Пусть будет нашим должником по гроб жизни этот везунчик. Когда-нибудь да пригодится…

— Ну, не знаю… Городинский Эдик, например… Твой бывший друг. Что-то у вас не сложилось с акциями. Тебе это ни о чем не говорит? Думай, осталось всего ничего.

— Точно! — Валерий Эдуардович схватил его за руку, как утопающий за спасателя. — Он… Наверняка он. Просто больше некому!

Мог бы вполне назвать любого другого, подумал Седов. Ведь ухватился за первого же. Интересно, как бы я повел себя на его месте? Наверно, так же.

— Точно… — повторял Пирожников как в забытьи. — У тебя есть другой телефон?

Через минуту он уже звонил в мэрию.

— Скорей, соединяйся же… — бормотал он. — Люсенька, это опять я…

— Вот, говорила тебе, — негромко сказала она. — Он мне потом целый скандал учинил.

— Слушай, не до этого сейчас, позови его, немедленно, если он на месте! Что? Потом с ним объяснимся, потом! Я все ему расскажу о наших с тобой отношениях, но только потом! Не до того сейчас, понимаешь?… — Он замычал от нетерпения, прикрыв глаза. Потом встрепенулся. — Григорий Теймуразович! Богом прошу, только не бросайте трубку!

— Я тебе что говорил, а? Ты себе что позволяешь, паршивец… Ты понимаешь, где ты находишься! Это правительство Москвы, а не дом терпимости! — Он говорил негромко, буквально шипел в трубку.

— Всё потом объясню. Вопрос жизни и смерти… Потом повинюсь и покаюсь… Помогите! Вы можете всё! И все знаете или можете узнать. Бога ради, скажите только: снимал ли в последнее время кто-нибудь из наших общих знакомых со счета крупную сумму…

— Между тринадцатым и шестнадцатым февраля, — подсказал Седов и встретился с затравленным взглядом Валерия Эдуардовича. Зря сказал, подумал Александр Петрович. Хотя это уже не имеет никакого значения.

— Шкодник ты и паскудник, — уже по-отечески ворчал Григорий Теймуразович. — Привык, что тебе всё прощается… Десять минут можешь потерпеть?

Пирожников умоляюще взглянул на Седова. Тот понимающе кивнул и поднял трубку спутникового телефона.

— Еще несколько минут, если это возможно, — сказал он вполголоса.

— Он что, старается узнать сумму моего контракта с Городинским? — засмеялся Павел Романович. — Здорово перетрухал, да?

— Не то слово, — сказал Александр Петрович.

— Зато теперь он у тебя в кармане, — серьезно сказал Каморин. — Как и ты у меня. Самая надежная структура иерархии, тебе не кажется?

— Так что мне ему передать?

— Только без импровизаций. Ещё пять, нет, семь минут. Так и передай.

Чёрт знает что, подумал Седов. Он держит всех нас в кулаке. Он знает, на какие болевые точки следует поочерёдно нажимать. Как пианист нажимает на нужные клавиши, так и он… И долго ли это, интересно, может продолжаться?

— Ну вот, только что мне передали, — пробурчал Григорий Теймуразович несколько минут спустя, — хоть это и коммерческая тайна… А снял твой лучший друг ровно сто тысяч. Городинский. Как раз три дня назад. Вот только зачем ему столько сразу, не знаешь? Про банк даже не спрашивай. Не могу, дорогой… Но потом объяснишь мне, что там за смертельная опасность над тобой нависла! Уж я тебя за уши оттаскаю…

Но Валерий Эдуардович уже не слушал. Схватил трубку спутникового телефона, лихорадочно соображая: ну конечно, это Городинский, кто ж ещё… Друг детства, самый верный враг и завистник.

И все же, сколько Городинский ему за меня обещал? Сто тысяч — сумма круглая… Не сто десять же? С другой стороны — не дай Бог ошибиться…

— Даю сто пятьдесят тысяч, — прокричал он в трубку.

— Зачем же так громко? Я хорошо слышу. — В голосе Каморина сквозила издевка. — Сто пятьдесят — хорошая цифра. Хотя это деньги не ваши, а ваших вкладчиков. Но это уже их трудности, я правильно говорю? Нашли кому их доверить… Надеюсь, до завтрашнего утра вы все приготовите, не так ли?

— Как мне их вам передать? — спросил Пирожников, чувствуя огромное облегчение.

— Я предоплату не беру только с постоянных клиентов, — строго сказал Павел Романович. — Но для вас, принимая во внимание ваши старания и страдания, сделаю исключение. Как только, так сразу, поняли меня? Следите за программой «Время» сегодня вечером. Там для вас все будет сказано. Это будет означать, что завтра утром указанная сумма должна быть у вас наготове. Мои люди найдут вас сами. Вы поняли меня? Тогда до встречи.

— Да, — кивнул Валерий Эдуардович. — Все понял. До встречи.

Неужто этот кошмар закончился? Отключив аппарат, он подозрительно посмотрел на Седова. Что-то здесь не так…

— Интересно, какую роль ты, Альча, или как там тебя, сыграл в этой истории? Уж не розыгрыш ли это?

— На твоем месте я бы не сомневался, — сказал Седов. — Я сделал для тебя все, что мог. Просил за тебя. И мой совет: делай, как он тебе сказал. Не пожалеешь.

— А какой процент ты будешь иметь с моих полутораста тысяч? Если, конечно, я их ему отдам, — сощурился Пирожников.

Александр Петрович вздохнул. Горбатого могила исправит.

— Что, полегчало? — спросил он насмешливо. — Отлегло? Ты ж только что кипятком ее, так жить хотелось! А теперь думаешь: все, опасность миновала? Что ж за жизнь у тебя, прости Господи. Так и будешь метаться между жадностью и страхом?

В это время в дверь снова постучали.

— Саш, ты не один? — спросила Люба из-за двери. — К тебе можно?

Седов не успел ответить.

— Заходите, не стесняйтесь! — опередил его Пирожников. — Я не кусаюсь…

И особенно жадным после пережитого, откровенным взглядом осмотрел ее с головы до ног. Она смутилась, посмотрела на Седова. Тот обнял её за плечи, прижал к себе.

— Что ж это Александр Петрович не хочет нас с вами познакомить, всё скрывает.

* * *

Закончив разговор, Павел Романович набрал номер и код другого телефона.

— Слушаю, — сказал Канищев.

— Женя, реализовать вариант номер два. Первый — отставить. И жди моих дальнейших распоряжений.

— Всё понял, — сказал Канищев. — Второй реализуем, первый отставляем.

И хлопнул по плечу Костю Мишакова:

— Сворачиваемся. Позвони брату. Скажи — свободен. Может ехать домой.

— Он говорил, что я должен делать дальше?

— Пока нет. Значит, затем должна последовать операция подстраховки. Если не будет отбоя. Не бойся. Без работы не останешься. Твое от тебя не уйдёт.

И хлопнул, не скрывая облегчения, Костю по плечу. Потом, в свою очередь, набрал код мобильного телефона.

— Балабон, у тебя всё готово? Работаем по второму, твоему варианту.

Вернувшись домой, Валерий Эдуардович долгое время не находил себе места. Сейчас он был уверен, что его провели, как последнего фраера. И потому следует немедленно позвонить Эдику Городинскому, которого наверняка тоже взяли на испуг. Провели точно таким же способом… Ну, сволочи! Вот что значит знание психологии современного бизнесмена в России, которого обложили, как загнанного волка, и власти предержащие, и бандиты.

Или они, напротив, все в заговоре против него? И тот же Эдик Городинский в том числе? Но тогда, значит, и сам Григорий Теймуразович, сообщивший о сумме, которую будто бы снял Эдик со своего счета.

Просто голова идет кругом от этих предположений. Будет лучше обратиться к своим ребятам в милицию. Мол, его шантажируют, у него вымогают. Зачем мучиться, если там сидят его вкладчики, которые будут только рады… И пусть у них болит голова о его безопасности… Не обзаводиться же, как Хлестов, телохранителями, сидеть и не высовываться и гадать, сколько это еще может продолжаться?

Позвонив после долгих метаний своим знакомым в милицию, Валерий Эдуардович успокоился. Договорились, что его возьмут под негласную охрану. А денежки, если шантажисты будут настаивать, пусть он отнесет, куда прикажут. Там их, голубчиков, и прихватят, как положено… Кого ему бояться с его-то связями? Приободренный, Валерий Эдуардович даже уснул уже под вечер, чего с ним давно не было, и проснулся лишь после настойчивого телефонного звонка.

Он узнал голос Григория Теймуразовича.

— Слушай, Валера, ты программу «Время» смотришь?

— Иногда… — потянулся Пирожников. — А что случилось?

— Ты помнишь, спрашивал меня про Эдика Городинского?

Валерий Эдуардович ответил не сразу. Вполне может быть, что в милиции его телефон уже поставили на прослушивание. Как бы чего не сказать или не услышать лишнего… Григория Теймуразовича (даже про себя называл хозяина не иначе как по имени-отчеству, не смел, не мог позволить себе панибратства…) никто пальцем не тронет. А ему, Валере, да хоть всей пятерней пасть запечатают… Даже жалко себя стало, как подумал.

— Да, что-то было… А что, собственно, случилось?

— Его сегодня днем взорвали вместе с машиной! — взволнованно сказал Григорий Теймуразович. — Только из дома вышел вместе с женой, только сел… Только что передали… А ты как раз сегодня про него спрашивал. Ты что-нибудь знаешь?

Валерий Эдуардович замотал головой, потом опустился на диван, с которого только что встал.

— Ничего не понимаю… — сказал он придушенным голосом. — Эдьку убили? За что?

— Вот и я хотел бы понять за что… Смотри следующий выпуск новостей по НТВ, там обязательно не только скажут, но и покажут. Ведь всего через несколько часов после нашего о нем разговора, представляешь?.. Что замолчал? Не хочешь по телефону, обсудим завтра…

Пирожников положил трубку, включил телевизор. По российскому каналу шло сплошное тру-ля-ля. Как будто их там только что отвязали. По НТВ — иноземные страсти-мордасти. Ни нашему уму, ни нашему сердцу, как наверняка им — наши…

Он едва дождался программы «Сегодня». И почти сразу после начала программы ведущая с тревожным видом сообщила о гибели известного коммерсанта Эдуарда Борисовича Городинского вместе с женой…

И тут же показали обгоревшую машину и два трупа. Эдик был совершенно неузнаваем. Потом показали Настю. Ее еще можно было узнать…

Обгоревшее, одутловатое лицо Городинского приблизили к самому объективу, оно заняло весь экран, и Пирожников сжал пальцами подлокотники кресла. Он испытал облегчение, только когда поменяли ракурс и план.

Неожиданно ужас сменился в нем злобой. И поделом! Он же сам, Городецкий, первый натравил, науськал убийц на друга детства! Вырыл яму Валере Пирожникову, с кем сидел за одной партой! И сам же в нее попал! А он, Валера, вот только что, буквально час назад жалел его, думал, что бедного Эдика тоже шантажировали, вымогали деньги… Он даже подскочил с места и пустился в некое подобие победного танца, чего прежде за собой никогда не замечал.

Междугородный телефонный звонок прервал его злорадное торжество.

— Вы это видели? — спросил все тот же голос, который он слышал дома у Седова. — Ну и что скажете?

Похоже, он совсем не боялся, что его засекут.

— Невозможно смотреть, — признался Валерий Николаевич. — Он был моим другом, сидели за одной партой.

— Теперь представьте, что вы бы не поменялисьролями, — продолжал незнакомец. — И это он увидел бы на экране ваш обезображенный труп.

Валерий Эдуардович не ответил. Пусть говорит. Пусть изгаляется. Если его телефон успели поставить на прослушивание, наверняка засекут.

— А всё из-за того, что попытался меня обмануть. Вёл бы себя честно, сейчас я разговаривал бы с ним, а не с вами. Надеюсь, для вас это послужит хорошим уроком. И вы не вздумаете затевать со мной подобные игры… Или уже затеяли?

— Нет, все остается в силе, — пробормотал Пирожников, чувствуя, как его лицо стало покрываться потом. — Так где и когда?

— Всё-таки теперь, когда вы избавились от друга, вас предавшего и готового всадить вам нож в спину… — Абонент явно никуда не спешил. И, будучи уверен в себе, ничего не боялся. — Теперь нам следует подвести окончательный итог. Вам утром позвонят, как я уже говорил, и назначат время и место. Выполняйте всё точно, как вам скажут. Шаг влево, шаг вправо — сами знаете, что и как за это бывает. До встречи.

— До встречи… — машинально повторил Пирожников и положил трубку. Потом ходил по комнате, бормоча себе под нос и заламывая руки. Какого чёрта он связался с милицией? Да и что они могут? И на что способны? Этот, что звонил по междугородному, только что наглядно, с помощью НТВ и на глазах всего СНГ, продемонстрировал свое могущество и показал, что его, Пирожникова Валерия Эдуардовича, тридцати пяти лет от роду, ждет, если он ослушается своего повелителя…

Только спокойно, сказал он себе. Рано насчет повелителя. Да мои менты будут лезть из кожи вон, поскольку речь идет об их вкладах. Ведь других таких денег у него, Пирожникова, просто нет! И все это знают и понимают… Словом, менты должны завтра сберечь свои вклады, а заодно жизнь своего благодетеля, который пока платит им, в отличие от других, проценты. Риск, конечно, есть, и немалый… Но деньги хорошо бы сберечь.

Он все-таки позвонил генералу, большому начальнику управления, имевшему к тому же самый большой вклад в банке.

— Он только что звонил мне, — сказал Валерий Эдуардович. — Сразу после десяти вечера, после пока за убийства по НТВ. А ваша служба, как я понимаю, об этом ничего не ведает… Знаете, Прохор Дмитриевич, моя жизнь мне дороже чужих денег. Давайте переиграем. Я вам ни о чем не говорил…

— Да о чем вы беспокоитесь, не понимаю? — досадливо отозвался генерал. — Ситуация под контролем. Завтра выделим сколько надо людей, настоящих профессионалов своего дела… Всё будет в норме. Не таких брали в момент передачи. Потом кололись у нас, как земляные орехи.

— Но вы даже не поставили мой телефон на прослушку, — напомнил Пирожников.

— Утром всё будет сделано. Если он звонил вам по спутниковому телефону, запеленговать его всё равно бы не удалось… Зато завтра, если я вас правильно понял, вам позвонят уже по обычному, московскому номеру…

— Именно так он сказал, — подтвердил Пирожников. — Но вы хотя бы пометили деньги, которые я собираюсь ему передать? Есть же какой-то химический состав, я сам слышал…

— Да ну что вы, кому нужны эти крайности! Вы просто насмотрелись передач на криминальные темы. Это делается, чтобы поймать взяточника. Вот тогда да, там без этого нельзя. А как только они возьмут у вас денежки, мы будем тут как туг! Вот что для нас, профессионалов, важно: место и время их передачи. Понимаете?

— Кажется, да, — вздохнул Валерий Эдуардович.

— Поэтому мой вам совет: не берите в голову! Ложитесь спать и ни о чем не думайте! Всё? Или вас ещё что-то беспокоит?

— Беспокоит, — подтвердил Валерий Эдуардович. — А не поставил ли он мне прослушку вместо вас, пока вы там телитесь!

Вместо ответа генерал тяжело вздохнул.

— И ещё. На всякий случай. Мало ли что со мной может случиться… По-моему, Седов Александр Петрович, известный продюсер, неплохо знает этого человека.

Глава 6

Чурилин просматривал бумаги, поступившие на Дмитрия Мишакова из Сосновска, из местного УВД. Не привлекался, не сидел, живёт один с матерью.

Есть ещё брат Константин, живет отдельно с семьей. Формальная отписка, по-другому не скажешь…

Кое-что он слышал об этом Сосновске. Больше из газет. Там убили депутата Госдумы, и шум был на всю страну. До этого убили еще несколько человек. И на всех совещаниях им, следователям Московской прокуратуры, ставили в пример никому прежде не известного следователя из Сосновска, разоблачившего многосерийного убийцу. Фамилию Виктор Петрович запамятовал. Никто, правда, не смог объяснить, каким образом это ему удалось. Чуть ли не секрет фирмы. И был ли это наемный убийца или маньяк, так и осталось неясным, поскольку преступник странным образом погиб по дороге в челябинскую психбольницу…

Конечно, одно с другим никак не вяжется. Ну живет в этом сравнительно небольшом городе некий удачливый следователь, и там же живет симпатичный парнишка, Митя Мишаков, никогда не привлекавшийся, хотя и задерживавшийся, но тут же отпущенный, поскольку имел безупречное алиби… Простое совпадение, и только. Хотя с этим следователем, таким умелым и профессиональным, стоило бы связаться и расспросить по поводу этого парнишки. Так, на всякий случай. Чтобы закрыть вопрос.

Подумав, Виктор Петрович позвонил Зое.

— Зоя, я по поводу этой бумаги из Сосновска… Отписка, вообще говоря. Ты ее читала?

— Мельком просмотрела, чтобы зарегистрировать, — сказала Зоя.

— Тебе, как студентке юрфака, такие письма следует читать внимательно — на предмет изучения заложенной в ней информации, — наставительно сказал Чурилин. — Лично у меня давно нет от тебя секретов. Так вот хочу дать тебе задание… В этом славном городе, в Сосновске, если помнишь, случались громкие убийства средь бела дня. А потом их успешно раскрыл один молодой следователь… А фамилию его вот не вспомню, несмотря на хваленую память.

— Каморин, — сказала Зоя. — О нем писали в наших ведомственных газетах. Сейчас его выдвинули кандидатом в депутаты. В ближайшее воскресенье там как раз состоятся выборы. Это все, что я о нем слышала. Вы хотели бы о нем еще что-то узнать?

— Кандидатом в депутаты… — повторил Чурилин. — Что ж, наверно, стал там весьма популярен. Городок не шибко большой, не Москва, а столько убийств… А он герой, освободивший горожан от волны терроризма… Я хотел бы с ним связаться, если можно. Поговорить об этом самом Мите Мишакове. Скорее для очистки совести. То, что мне прислали, сама понимаешь… Словом, как только дозвонишься до Сосновска, поставь меня в известность. А сейчас меня ни для кого нет. Я сам объявлюсь, когда посчитаю это нужным…

И Виктор Петрович включил запись допроса Артикулова, который провела следователь МВД Алпатова.

Алпатова. Адвокат вам, на мой взгляд, пока не требуется. Будем считать это служебным расследованием.

Артикулов. Вам виднее.

Алпатова. Анатолий Федорович, только откровенно… Почему вы решили, что охота идёт именно на вас?

Артикулов. Не только на меня, как вы заметили. Убиты мои товарищи. Баранов был ранен.

Алпатова. Баранов знал, что будет следующим, и потому принял меры предосторожности. Вы тоже что-то об этом знаете?

Артикулов. И вы не хуже меня, Дина Ивановна, знаете. Убивают работников нашего отделения милиции.

Алпатова. Но ведь не всех! Убивают почему-то тех, кто дежурил шестнадцатого февраля возле метро «Выхино». Других ведь не трогают.

Артикулов. Ну почему? Березина с нами не было.

Алпатова. Он был дежурным по отделению. Потом вы туда вернулись и привели задержанных. Так?

Артикулов. Ну, так.

Алпатова. Можно сказать, что, кроме вашего наряда, где старшим был Кравцов, дежурного Березина и задержанных, в отделении никого не было?

Артикулов. Не помню.

Алпатова. Итак, что же там произошло такого шестнадцатого февраля, что потом вас начали по одному убивать? Вы не можете этого не знать, Анатолий Федорович. И потому остерегаетесь. Вы и Баранов осознали, что происходит, именно после того, как убили ваших товарищей по наряду. Начали убийцы с Кравцова, который был у вас старшим. Ведь на начальника вашего отделения ни разу не покушались, не правда ли? И, кстати говоря, никто из других ваших сослуживцев покушения на себя, судя по всему, не ожидает. Все исправно ходят на службу. А именно вы боитесь. Вы можете это как-то объяснить?

Длительная пауза.

Артикулов. У меня нет объяснений.

Алпатова. Громче, пожалуйста.

Артикулов. Я не знаю, как это объяснить.

Алпатова. Вы же не трус. Воевали в Чечне, а сейчас боитесь даже выйти из дома. Создается впечатление, что вы чувствуете себя в чем-то виноватым. Что вы, что ваш друг Баранов.

Артикулов снова молчит.

Алпатова. Может, вам мстят чеченцы?

Артикулов. Я не знаю.

Алпатова. Значит, существует нечто, чего вы боитесь больше, чем чеченцев. Совесть, например… Так и будете молчать, Анатолий Федорович?

Артикулов. Спрашивайте.

Алпатова. Кого именно вы боитесь, Анатолий Федорович? Не чего, а кого. Вы поняли меня?

Артикулов. Я никого не боюсь. Просто не хочу глупой смерти.

Алпатова. И как долго это будет продолжаться?

Артикулов. Пока убийца не будет схвачен. Баранов мне рассказывал: он специально вышел во двор, наверняка зная, что будет следующим. И то убийцу не смогли схватить.

Алпатова. А откуда он знал, что следующим будет именно он?

Артикулов. У него и спросите.

Алпатова. Но вы ведь у него спросили! И сами тоже знаете, что будете следующим! Поэтому стараетесь лишний раз нос из дома не высовывать. Не думая даже о том, что товарищи могут поднять вас на смех… Разве я не права?

Артикулов не отвечает.

Алпатова. Вы неправильно себя ведете, Анатолий Федорович! Так нельзя. Расскажите всё, что знаете, всё, как есть, если считаете, что угроза нависла над вашими товарищами по службе.

Артикулов. Я не знаю, что сказать.

Алпатова. Ещё раз. Объясните, почему вы, храбрый человек, боитесь, что вас убьют. А ваши коллеги этого не боятся. У вас есть этому объяснение?

Артикулов. Не знаю.

Алпатова. Ну хорошо. Раз не хотите отвечать на этот вопрос, спросим по-другому. В тот день кого ваш наряд задержал и доставил в отделение, вы можете вспомнить?

Артикулов. Азеров каких-то. В смысле азербайджанцев. Троих, по-моему.

Алпатова. И всё?

Артикулов. Всё. В журнале дежурного разве не записано?

Алпатова. Так и записано. Но мы нашли этих азербайджанцев. И допросили. Мы полагали, они вам за что-то мстят. Но, судя по всему, вы с ними мило расстались. Буквально довольные друг другом.

Артикулов. Ну и что в этом плохого?

Алпатова. Всё замечательно. Значит, претензий у них к вам не было?

Артикулов. Какие могут быть претензии?.. Поговорили и отпустили.

Алпатова. Словом, с их точки зрения, мстить вам не за что?

Артикулов. А я насчёт них вам ничего такого не говорил. Сколько раз мы их задерживали за нарушения правил торговли и регистрации… Какие могут быть претензии?

Алпатова. Вы так думаете? А вот у них, напротив, кое-какие вопросы к вам остались.

Артикулов. Это какие же?

Алпатова. Они нам рассказали о девушке, которую вы задержали. В журнале это задержание не отмечено. Они даже не знают, куда она потом пропала. Может, они её просто придумали?

Артикулов. У них и спросите. А мне вам сказать больше нечего.

Виктор Петрович выключил диктофон. Ясно, что и Артикулову, и Баранову есть что скрывать. Ясно, что они будут стоять на своем. И делай с ними что хочешь… О Господи!

Он снова позвонил Зое:

— Зоя, сделай одолжение, соедини меня со Скворцовым, если найдёшь…

— У Жени пейджер, — напомнила Зоя. — Можно связаться в любую минуту.

— А что, этот пейджер — хорошая штука? — спросил Виктор Петрович. — Действительно всегда можно найти человека?

— Конечно! Я бы на вашем месте давно обзавелась. И стоит недорого.

— Вот потому никогда и не куплю! — сердито ответил Чурилин. — И без пейджера покоя нет. Так хоть можно сказать: его, мол, нет на месте. Хоть жене, хоть начальству. Особенно когда видеть никого не хочется! Разве не бывает такого?

— Очень часто, — засмеялась она. — Тут вы правы… Кстати, чтобы не забыть. Я заказала для вас разговор с Сосновском по срочному. Вы ещё будете здесь?

— Куда я денусь? — пробурчал Виктор Петрович. — Ты мне сначала Скворцова найди. Хоть по пейджеру, хоть как…

— Я уже набираю его номер….Пусть он вам срочно позвонит, так ведь?

Скворцов позвонил через десять минут.

— Женя, нашёл что-нибудь?

— Пока нет, Виктор Петрович. Похоже, девушка из провинции с мужем и с таким именем в те дни в милиции не регистрировалась.

— По-твоему, они должны были зарегистрироваться после того, как убили милиционера? — хмыкнул Виктор Петрович.

— Вы, как всегда, правы, я не подумал. Придётся снова проверить, кто в этом районе регистрировался раньше…

— Ещё есть какие-нибудь соображения? — спросил Чурилин, недовольно поморщившись.

— Я подумал… Если она была изнасилована, причём не одним человеком… По-моему, это приводит к травмам и кровопотерям.

— Полагаешь, она будет вынуждена обратиться к гинекологам? — задумчиво произнес Виктор Петрович.

— Да, но не обязательно в этом районе! — сказал Скворцов.

— Обязательно в другом, — раздражённо поправил Чурилин. — Сколько тебя учить принимать во внимание все обстоятельства одновременно, ничего не выпуская? Не могла она в открытую обращаться к гинекологам, если они приступили к этим терактам, что тут непонятного?

— Лечилась дома? — спросил Скворцов.

— Скорее всего, — сказал Чурилин, недовольный теперь уже собой. — Но проверить все равно надо. Хоть по всей Москве. Чем черт не шутит…

— Работа предстоит большая… — сказал Скворцов осторожно. — А времени нам отпущено мало.

— Москва, если ты успел заметить, город большой, — сказал Чурилин. — Но мест, куда она могла обратиться, не так уж много. Равно как и тех женщин, которые в те же сроки подверглись групповому изнасилованию…

— Вы всё-таки полагаете, что именно так все и было? — спросил после паузы Скворцов.

— Всё у тебя? — резко спросил Чурилин. И, не дожидаясь ответа, положил трубку.

Потом встал, потянулся, прошелся по кабинету. Это не работа… Алпатова права. Топчемся на месте и называем это расследованием. Все вокруг да около.

Баранов молчит. Отлеживается дома. У Артикулова тоже нашлись какие-то болячки. И сколько еще их, болезных, караулить? И накладно, и курам на смех… А попросить еще раз сыграть роль живца — духу не хватает.

Привлечь их к уголовной ответственности за сокрытие фактов от следствия? Они будут только рады. Отсидятся в тюрьме, в полной безопасности. И получат срок куда меньший, чем должны были бы схлопотать, если бы изнасилование действительно имело место…

Найти бы эту девчонку. Сейчас братья Исмаиловы помогают составить её фоторобот. Ребята с ними намучились, молодой помнит одно, старший другое…

Но не придумали же они её!

В это время раздался телефонный звонок.

— Сосновск, Виктор Петрович, — сказала Зоя. — Соединить?

— Да, я ведь жду… Алло, это Сосновск?

— Здравствуйте! Каморин Павел Романович, старший следователь Сосновского УВД у телефона.

— Добрый день, Павел Романович. Вас беспокоят из Москвы. Я следователь по особо важным делам Московской прокуратуры Чурилин Виктор Петрович.

— Много о вас слышал, Виктор Петрович. Чем могу быть полезен и почему именно я?

— Ну, о вас тоже слухами земля полнится… Только и разговоров, как вы вычислили этого серийного убийцу.

— У нас городок — с Москвой не сравнить. У вас преступнику скрыться легче. Поэтому они все и стараются к вам перебраться… Вот и я тоже к вам собрался, если слышали…

— Скажете тоже, — засмеялся Чурилин. — Вы-то в качестве депутата собираетесь, если я правильно понял. Шансы-то есть?

— Шансы есть всегда… Только зря вы смеетесь, между прочим. Был бы я преступником, то постарался бы переехать именно так, в качестве депутата, чтобы попасть в столицу, заручившись иммунитетом… Но это к слову. Вы хотели о чем-то спросить?

Разговорчивый, однако, подумал Чурилин. И самонадеянный. Молод еще. Не обломался как следует.

— Да, вот что, — сказал Виктор Петрович, — в своё время мы отправили в вашу прокуратуру факс по поводу жителя вашего города Мишакова Дмитрия. Он недавно был у нас в Москве.

— Мишаков, — помялся следователь из провинции Каморин. — Не припомню такого. Он у вас что-нибудь натворил?

— Да нет, ничего особенного… Просто были какие-то странности в поведении. Моя просьба неофициальная, понимаете?.. Но для оперативного расследования это важно.

— Понимаю, не телефонный разговор. И что наши вам ответили?

— Ответили обыкновенной отпиской. Может, ничего за ним и нет… но хотелось бы подробностей, понимаете? Хотя бы чтобы закрыть эту линию.

— Прекрасно вас понимаю… Польщен, что вы обратились именно ко мне.

В это время по другому телефону позвонила Зоя.

— Виктор Петрович, к вам Алпатова никак не может дозвониться! А у нее срочное дело. Опять из этого отделения милиционера застрелили!

— Кого… — так и сел с трубкой в руках Чурилин. — Баранова, Артикулова?

— Нет, она какую-то другую фамилию называла. Кажется, Дементьева или Демидова. Я толком не расслышала.

— У вас что-то случилось? — спросил Каморин.

— Извините… Я вам перезвоню. У нас опять ЧП. Застрелили милиционера. Только что. Вы, наверно, слышали, что у нас здесь творится…

— Понимаю. Я как только узнаю дополнительные подробности про Мишакова, сразу передам их вам по факсу.

— Да, и выясните, пожалуйста, где он сейчас.

— Думаете, это киллер-гастролер? — спросил Каморин.

— Не знаю, — в сердцах сказал Чурилин. — Но если можно — побыстрее.

И тут же положил трубку. Когда снова поднял ее, услышал голос Алпатовой.

— Виктор Петрович! Извините, что вынуждена вас прервать… Час назад застрелили старшего лейтенанта Дементьева. Осталось двое детей. Снайперский выстрел. Наповал. Сейчас извлекают пулю, потом проведем баллистическую экспертизу.

— Что ж, похоже, вы были правы, — вздохнул Чурилин. — Я, старый чурбан, уперся в свою единственную версию. И ничего другого не хотел слышать.

— Виктор Петрович, дорогой! Сейчас не до саморазоблачений. Кто прав, кто виноват… Да и не было ничего другого. Потом разберемся. Вы можете сейчас подъехать к месту происшествия? Это возле его дома. Я продиктую вам адрес…

По дороге к месту убийства Чурилин не хотел ни о чем думать. Машину несколько раз останавливали омоновцы и смотрели документы — снова, как и в прошлый, и позалозапрошлый разы, был введен в действие план перехвата «Кольцо».

Проверяющие возвращали удостоверение и козыряли. Чурилин старался не смотреть им в глаза. Наверняка они его знали. Значит, могли знать и то, что именно он, Чурилин, стоит во главе межведомственной бригады, расследующей убийства милиционеров из сорок четвертого отделения.

Сейчас там наверняка уже министр внутренних дел, телевидение, газетчики… Только что он им скажет? Что с гибелью этого очередного милиционера лопнула его единственная версия?

Только спокойно. Всё же надо взять себя в руки. И постараться еще раз во всем разобраться и поставить себя, как он это всегда делал, когда попадал в тупик, на место преступника…

Если Баранов и Артикулов поняли, кто именно и за что хочет их застрелить, то и преступник, или мститель, скажем так, тоже не мог этого не понять — хотя бы потому, что эти двое от него скрываются, — что мотивы его возмездия разгаданы.

И что в этом случае он должен предпринять? Наверное, именно то, что сейчас сделал. Постарался разрушить версию! Иначе говоря, спутал карты. А для этого пришлось убить совсем другого сотрудника этого же отделения милиции… Мол, нам без разницы, кого мочить. Лишь бы из этой ментовки. Игрок, ничего не скажешь.

Но тогда этот мститель для общественности перестал быть мучеником чести. И превратился в обыкновенного душегуба.

Глава 7

Валерий Эдуардович пришёл на заседание правления банка одним из последних. Вернее, забежал всего-то на полчаса, прижимая к груди кейс с деньгами. Все утро искал и собирал требуемые сто пятьдесят тысяч, кляня себя за перестраховку. Вполне мог бы предложить сто двадцать. И этот вымогатель был бы доволен. Как раз эти последние тридцать тысяч, по закону подлости, он еле-еле сумел раздобыть. И вот теперь мало того, что опоздал, все время озабоченно смотрел на свой «ролекс», нисколько не скрывая от остальных, что его ждут дела поважнее. И это, надо сказать, придавало заседанию взвинченный, нервозный характер.

Один только Седов, новый член правления, был в курсе происходящего. И потому сидел, не поднимая глаз, листая документы. Сегодня от него ждали предложений о покупке акций одного уральского завода цветных металлов.

— Валера, если ты куда-то очень спешишь, — Наум Семенович постучал карандашом по столу, — то лучше сказать об этом сразу. И мы тебя отпустим. Мало того, что ты опоздал…

— Да… ужасно спешу!.. Прошу меня великодушно извинить, — пробормотал Пирожников. — Тем более что я знаю историю вопроса и полностью поддерживаю предложение Александра Петровича…

— Но я тоже спешу! — счел возможным возмутиться свадебный генерал Лева Карамышев — бывший депутат, бывший замминистра, бывший председатель шахматной федерации и прочая, и прочая, а ныне просто либерал. — Мне нужно быть на политсовете нашей партии. У нас в повестке срочный и безотлагательный вопрос: о засилии идеологии в средствах массовой информации и о фашистской угрозе в наших учебных заведениях.

— Очень важная тема, — согласился Генрих Николаевич. — Лично я за занятостью муниципальной текучкой подобную угрозу как-то не разглядел… — И поднял руку «за», как если бы вопрос был поставлен на голосование.

Все дружно, в едином порыве поддержали его, причем добрейший Наум Семенович поднял руку последним, заметив, как озабоченность на лице Карамышева сменилась оскорбленным недоумением.

Когда отпущенный Карамышев вышел, аккуратно — чтобы не подумали, будто хлопнул, — прикрыв за собой дверь, все посмотрели на Валерия Эдуардовича — надо ли голосовать? Здесь мнения вполне могли разделиться…

— Мне надо уйти, — покрутил головой Пирожников. — Просто обязательно, позарез.

— Не нравитесь вы мне сегодня, Валерий Эдуардович, — покачал головой Наум Семенович. — Какой-то вы не в себе. Может, стоит отложить вашу встречу? И никуда не торопиться? Вот ныне покойный Эдик Городинский тоже был чем-то в последнее время озабочен и всё время куда-то спешил… Я говорил ему, как говорю это вам: «Вы уверены, что это так уж обязательно? Может, отложить, обдумать, сделать паузу?» У него на лице была какая-то печать обреченности, понимаете? А он мне знаете как ответил: «Жребий брошен». Ну так поднимите его с пола, хотел я сказать ему. Я не спрашивал, что именно его так мучает, на что он решился… Возможно, напрасно не спросил. Уверен, он нуждался в дружеском совете и участии… Ну так что? Вы все равно настаиваете?

— Я очень тороплюсь, поверьте, — сказал Пирожников. И тут же встал. — Я только хотел бы попросить Александра Петровича на пару слов. Я его задержу не надолго.

Они вышли в коридор, В другом его конце курили девушки, заинтересованно посмотревшие на молодцеватого Пирожникова.

— Пользуешься интересом у противоположного пола, ничего не скажешь, — покачал головой Седов, доставая пачку сигарет. — Будешь?

— Саша, мне сейчас не до этого, — покрутил головой Валерий Эдуардович, будто давило ему что-то на горло. — Просто услуга за услугу… Я по поводу твоего лучшего друга Хлестова…

— По-моему, он у тебя тоже вызывает аллергию, — заметил Седов, закуривая.

— Не то слово… Так вот, я узнал, чем он промышляет в последнее время. Берет кредиты под одни проценты, потом вымаливает в других местах под более низкие. И тем живет. Надеюсь, тебе это пригодится…

Седов пожал плечами. Информация не ахти какая.

— Ты сейчас туда, к месту встречи? — негромко спросил он, кивнув на кейс, который Валерий Николаевич продолжал держать в руке.

— Ты можешь сказать определённо, что меня там ждёт? — спросил Пирожников. — Ты ведь знаешь его, не так ли? Не бойся, милиции я про тебя ничего не скажу.

Седов внимательно посмотрел ему в глаза. При чем тут милиция? О ней до сих пор не было речи.

— А что я могу знать? Познакомился с ним совершенно случайно. Он почему-то проникся ко мне доверием… Попросил связать с тобой. Вот и все. А чего ты так испугался? Веди себя нормально, как договорились, не дёргайся…

— Это тебя как раз пусть не беспокоит, — отмахнулся рукой, свободной от кейса, Валерий Эдуардович. — Я тоже предпринял кое-какие меры. Но всё-таки… Ты можешь мне гарантировать…

— Я?! При чем тут я? Гарантию дает только могила, — сказал Седов. — Что мы там будем. Правда, в разные сроки. Одни через тридцать минут, другие через тридцать лет.

— Сплюнь… — сказал Пирожников, лихорадочно блестя глазами. — Как раз через полчаса меня там ждут… Ну всё, я пошёл, до встречи.

И тут же сорвался с места, словно летел на любовное свидание.

Седов какое-то время смотрел ему вслед. Жаль дурака… То про милицию некстати помянул, то про какие-то предпринятые меры…

— Александр Петрович! — В дверях показалась голова Генриха Николаевича. — Мы вас ждем. Не наговорились ещё?

— Еще одну только минутку… — Александр Петрович метким броском отправил остаток сигареты в урну. — Только загляну в туалет…

И быстро направился в нужную сторону.

Чем хороши эти персональные туалеты по евромоде, так это тем, что оттуда можно без свидетелей поговорить по сотовому.

— Женя, это я, — сказал Седов, услышав низкий голос Канищева. — Он уже направился к вам. Что-то не понравился он мне сегодня… Ждите сюрприза, понял?

— А мы всегда к ним готовы, — ответил Канищев и отключил аппарат. Потом посмотрел на сидящего рядом Костю Мишакова: — Похоже, для тебя сегодня будет работа. Займи свое место, скоро гости появятся…

* * *

Они сидели в «девятке», стоявшей среди других машин во дворе старого дома, из тех, что называют сталинскими. Сзади Канищева и Кости полулежал развалившись Балабон.

— Ну, что ты на меня смотришь? — сказал Косте Канищев. — Придется должок отрабатывать. Винтовку хорошую поимел? Поимел. Только теперь будешь стрелять вот из этой, незамазанной. Ту уже менты на баллистику проверили… Не жалко её? Хорошая была?

— Лупит исправно, — подтвердил Балабон сзади. — В самый раз ментов мочить. Я его шлепнул — он только на месте крутанулся. И готов. И двумя сиротками сразу больше…

— Помолчи, — властно сказал Канищев. — Значит, повторим для ясности. Ты, Балабон, идешь к нему, как только он появится. Как будто его не знаешь, идешь мимо по своим делам. Не оглядывайся. Хотя не исключено, что менты тебя уже ведут. И удивляются, откуда ты взялся. Но времени шарить по файлам у них нет. Потому могут решить, будто ты случайный прохожий… А это нам только на руку в смысле выигрыша времени… Кейс его сразу в руки не бери. Остановись, вроде как недоумеваешь, почему незнакомый человек к тебе обратился… И не трогай ничего до последнего момента — пусть сам откроет, пересчитает и все тебе покажет. А ты, — Канищев обернулся к Косте, — как только он кейс ему в руки передаст, задержи дыхание и выбери люфт у курка… Стреляешь ты здорово, должен попасть. Лучше в затылок, чтобы не сразу сообразили, откуда выстрел. Они же трусы, сразу на землю полягут… Вот тут ты, Балабон, беги, пригнувшись, за машинами, ко мне… Я эту заведу для отвода глаз, а мы с тобой вон в ту перепрыгнем… — Он кивнул на неприметную «шестерку», стоявшую поодаль. — Тебя, Костя, будет ждать заказанное такси. Спустишься к нему из соседнего подъезда. Все помнишь, да? Спокойно садишься с чемоданом — мол, спешишь на Савеловский. Пока они введут перехват по Садовому, ты уже будешь возле Белорусского. Это гарантия. Я в прошлый раз, когда Балабон своего мента замочил, по секундомеру замерил… Все поняли?

Они кивнули. Желваки на истощенном бессонными ночами лице Кости ходили ходуном.

— Митя в Москву не приехал? — спросил он.

— Хозяин решил, что на этот раз пусть посидит дома. В прокуратуре им с того раза интересуются… Что, уже соскучился?

Костя не ответил.

— Жалко машину ментам оставлять, — сказал Балабон.

— Мне ваша жизнь дороже, — срезал Канищев. — И своя тоже.

Он посмотрел на часы.

— Тебе пора, — сказал он Косте. — Ну будь… И не терзайся понапрасну. Этот жлоб стольких обманул! Собрал с них бабки под большие проценты и не отдает. Такие у нас неподсудны. А вот нужную сумму за заказ, видишь, сразу нашел…

— Классный взрыв получился, — ни с того ни с сего сказал Балабон. — Салют наций. По ящику не видел? — спросил он Костю. — Я даже на видак записал.

Костя ему не ответил. Молча выбрался из машины и отправился, не оглядываясь, к соседнему дому. Там, на чердаке, уже лежала надежно припрятанная винтовка с глушителем и оптическим прицелом.

— Не трогай его, — вполголоса сказал Канищев. — Ему не до тебя. Понимаешь?

— А что он, в натуре, лучше всех, да? Я ещё должен на него работать?

— Каморину это скажи… — пожал плечами Канищев. — Он его бережёт. Классный стрелок. И брат у него — как две капли. Для алиби и последующей отмазки.

— Каморину скажешь, — пробормотал Балабон. — Михрюта сказал — и пулю схлопотал.

— Вот и помолчи, — сказал Канищев. — И чтобы знал: мне малого жалко. Почти как себя — тоже как последний дуролом к Павлу Романовичу попал.

Пирожников подъехал к назначенному часу, минута в минуту. Канищев, выйдя из арки двора — ни дать ни взять заждавшийся хозяина водила, разминающий ноги, — заметил, как вдруг выросла очередь за горячими чебуреками и подогретым пивом — крепкие парни, и все в одинаково коротких дубленках…

Грубо работают, подумал он, садясь обратно в машину. При желании кому надо — все увидят… Теперь оставалось следить за маневрами Балабона. Пока тот все делал грамотно. Завернул во двор с другой стороны, как если бы просто шел мимо по улице. И как если бы не имел никакого отношения к стоявшим во дворе машинам.

Пирожников увидел его не сразу. А увидев, спохватился, бросившись навстречу… Ну вот, теперь, наверно, вся пивная очередь разбежалась, подумал Канищев, усмехнувшись. Хоть бы дали допить. В руках Балабон, как договаривались, держал свернутую в трубку газету, а сам был в лыжной шапочке и темных — для понта — очках. Так вполне мог бы зайти с улицы кто угодно. А вот дальше, конечно, должен последовать пароль…

Балабон не брал в руки кейс до последнего. Артист, подумал Канищев, глядя, как тот пожимает плечами. Тем внезапней все потом произошло.

Увидев, что доллары настоящие, Балабон не стал дожидаться, пока заказчик их ему пересчитает, — он вырвал кейс из рук Валерия Эдуардовича и стремительно, будто ныряя, побежал в сторону машин.

Канищев моментально повернул ключ зажигания. Потом, вывалившись из дверцы, согнувшись чуть не до земли, добежал до «шестерки»…

За шумом двигателей он не услышал хлопок выстрела, а только увидел, мельком обернувшись, Пи-рожникова, сразу осевшего на землю и превратившегося в поломанную куклу.

И тут рухнул на сиденье рядом Балабон, и «шестерка» с ревом рванула с места.

Запоздалые пистолетные выстрелы тех, кто оцепили двор снаружи, они услыхали, уже вырвавшись на трассу, забитую большей частью такими же «шестерками», «четверками» и «пятерками»…

— Класс! — возбужденно сказал Балабон и погрозил кулаком, оглянувшись назад. Но, похоже, их никто не преследовал. — Надо бы номера поменять, — сказал он минуту спустя. — Вон там двор проходной.

— Успеем, — сказал Канищев сквозь зубы. — Сиди и не тренькай…

Он понимал, что главное — успеть вырваться из стягивающейся петли милицейских проверок, которые, чем дальше от центра, тем реже…

— Навели мы шороху в столице! — орал Балабон, продолжая грозить неизвестно кому кулаком.

— Чему радуешься, дурак? — устало сказал Канищев.

* * *

Костя вернулся домой только к ночи. Молча поел, посмотрел телевизор. Лена искоса посматривала на него.

— Это ты сделал? — спросила она, когда показали залитое кровью лицо мертвого Пирожникова.

Он ответил не сразу. Только внимательно посмотрел на неё.

— Конечно, он, — вздохнула Таня. — А ты как думала, чем все это может закончиться? Постреляли кого надо — и по домам? Ведь говорила я вам…

Она всхлипнула. Махнула рукой на мужа, попытавшегося её успокоить.

— Его-то за что? — спросила она, кивнув на экран. — Хоть за дело? Или тебе твои хозяева не докладывают?

— Собирал деньги с населения, — заученно объяснил Костя, — Обещал большие проценты. Ничего не вернул… Даже под суд не пошел. Зато деньги за убийство конкурента нашлись сразу.

Таня кивнула, потом обняла, прижала к себе Лену.

— Теперь чего охать, — сказала она. — Теперь думать надо, как дальше быть.

Костя, вспомнив, достал из своей сумки пачку долларов.

— Вот, — сказал он. — Моя часть. Они мне заплатили. Берите… На хозяйство, за квартиру.

— Лучше скажи — тебя купили, — оттолкнула его руку Лена. — И всех нас вместе с тобой.

— Ну почему… — Протянула Таня, взяв в руки пачку. — Работа как работа. Не хуже другой. Убивать негодяев разве плохо? Ты, Леночка, тоже… знаешь ли… Когда Костя убивал этих сволочей, против ничего не имела. А этот — раз он тебя не ограбил — пусть как хочет над людьми измывается?

— А дальше? — спросила Лена. — Дальше как будет? Сейчас они сказали — за что. Может, он того и достоин. А потом? Будут использовать, как хотят, и уже не станут объяснять, кого и за что. И все вы прекрасно это понимаете!

Ребята подавленно молчали.

— Нам лучше не ссориться, — сказала Таня. — Иначе потеряем доверие друг к другу… Надо приду мать, как Косте выйти из этой игры… Они будут его использовать, пока милиция его не застрелит где-нибудь на крыше.

Ночью он долго не мог уснуть. Ворочался с боку на бок, пока не обнаружил, что Лена тоже не спит. Она беззвучно плакала с закрытыми глазами. Слезы намочили подушку.

— Тебе их стало жалко? — спросил он.

— Мне тебя жалко, — всхлипнула она.

— А что со мной может случится? Да ничего… Они меня не выдадут, нет. Тот, кто со мной дело имеет, классный мужик. Так все придумал да обставил…

— С тобой уже это случилось, — вздохнула она. — И всё из-за меня. Уже оправдываешься, что застрелил негодяя. Видишь, ты уже можешь спокойно убить не знакомого тебе человека… — горячо зашептала она, повернувшись к нему лицом. — Может, бросим всё, уедем отсюда… Чёрт с ними, кто ещё там остался… Всего-то их двое. Ты и так их до смерти напугал. И дети, наверно, за отцов переживают… Надоела мне вся эта ненависть. Не знаю, как сказать, чтобы ты понял… Неужели ты по-прежнему хочешь их убить?

— Прежней злобы уже нет, — признался он. — Может, и правда, черт с ними, со всеми…

— Но ведь деньги ты взял!

— А как бы я их не взял… — хмыкнул он. — Когда в глаза тебе смотрят — доволен или недоволен. И не гнушаюсь ли таким заработком… Но я одно тебе скажу: таких сволочей, как этот, я бы стрелял и стрелял!

Он даже заскрежетал зубами.

— Даже если ничего о них наверняка не знаешь? — приподняла она голову от подушки. — Вспомни, самого первого, возле метро, ты убил, только когда убедился, что это он и есть. Хотя сам рисковал не знаю как… И никто тебе за это не заплатил. А этого сегодня — за деньги пристрелил с крыши и убежал… И поверил на слово, будто он того стоит… А если они тебе соврали? А в следующий раз даже врать не захотят? Деньги, мол, дали? Дали. Вот и отрабатывай… И ещё самого где-нибудь прикончат, когда станешь им не нужен… Или заметят, что переживаешь или там сомневаешься.

— Ты просто насмотрелась кино, — сказал он.

— Скажешь, так не бывает? — спросила она по-детски.

— В кино — бывает, — сказал он. — Вот не взял бы деньги — так бы и сделали… Знаешь, мне будет намного проще, если ты уедешь наконец домой.

— Что проще? — перебила она, повысив голос. — Людей убивать?

— Тебя, наверно, уже из института отчислили… — вздохнул он. — Мать небось с ума сходит — ну как же, ты ж у нас отличница, а гуляешь и гуляешь… Не кажется, что пора завязывать?

— Вот именно… — Она положила голову на его плечо. — Пора. Как раз поэтому я без тебя никуда не поеду.

— Нет, ты поезжай, а? А я что-нибудь придумаю, — сказал он.

— Напрасно ты взял у них деньги… — сказала она, отрицательно помотав головой.

Они заснули, а под утро раздался междугородный телефонный звонок. Все всполошились, вскочили на ноги. С тех пор как Костя и Лена здесь появились, по межгороду сюда не звонили ни разу. Даже Митя, которому они звонили сами.

— Я возьму трубку, — сказала Таня, запахивая халат на груди. — Значит, не туда попали, договорились?

— Может, не стоит? — сказал Валера, поглядывая на друга.

— А что ж мы, так и будем каждого звонка бояться? — хмыкнула она. — Как пуганые вороны куста… Алло! — крикнула она в трубку. — Вам кого?

— Мне нужен Костя Мишаков, — сказал незнакомый мужской голос. — Я по поручению его брата Мити.

Таня пожала плечами, вопросительно посмотрела на Костю.

— Какой-то мужик. Говорит, от Мити… Значит, он дал ему наш номер?

Костя, помедлив, взял трубку.

— Я слушаю, — сказал он.

— Хорошая работа. — Костя узнал голос мужчины, с которым он встречался возле памятника Пушкину. — Я все видел по телевизору. И Женя Канищев мне рассказал только хорошее о вашем поведении. Жаль, сейчас не смогу быть в Москве. Но как только приеду, отблагодарю вас лично… Вы представить себе не можете, от какой гнуси избавили всех нас… Кстати, ваш брат стоит со мной рядом и хочет сказать пару слов, если не возражаете.

— Костя, — весёлый голос Мити доносился так, как будто он был где-то совсем рядом. — Ты не бойся, нас никто не засечет, мы с тобой по специальному телефону говорим. По коду, понимаешь? Всем ребятам привет, Ленке особо… У нас все нормально. В воскресенье здесь будут выборы депутата. Что творится! Весь город на уши встал… Ты бы за кого проголосовал?

— А кто там? — равнодушно спросил Костя. — Я никого не знаю.

— Вам и не надо знать, — снова зазвучал в трубке тот же мужской голос. — Обойдутся… У вас там дела поважнее. Столицу надо чистить, понятно? Следующее задание будет посложнее. — Голос мужчины стал жестким. — И намного ответственнее — вор в законе, который контролирует часть Москвы. Соответственно будет увеличен гонорар… Вы слышите меня? Это очень хорошие деньги. И вы сразу поедете с женой отдохнуть и подлечиться за границу. Багамы вас устроят?

— Я хотел бы сначала закончить то, что начал, — сказал Костя.

— Это от вас никуда не уйдет, — сказал тот же голос. — С вашей-то квалификацией — раз плюнуть. Вас ждут более интересные дела…

— Нет, — сказал Костя, чувствуя на себе взгляды Лены и Тани. — Сначала это. Потом — всё остальное.

— Ну хорошо. Договорились, — недовольно ответил собеседник. — Ну и характер… Только для вас. Из уважения к вам и вашему несчастью… До свидания.

Костя положил трубку. Посмотрел на жену.

— Ты была права, — сказал он. — Он хочет, чтобы я ещё одного… за деньги…

Глава 8

Звонок Киевского застал Григория Теймуразовича рано утром в комнате отдыха, где секретарша Люся собиралась делать ему тайский массаж.

— Выйди… — сразу же показал он девушке на дверь, как только узнал голос председателя правления банка. — Слушаю вас, Наум Семенович, дорогой.

— Вы так говорите, как будто ничего не знаете или знать не хотите! — недоуменно сказал Киевский.

— Ай, слушай… Такое горе, такая безвременная утрата… Ну кому помешал этот мальчик? Валерочка как сын мне был, клянусь детьми… Мне уже вторые сутки люди звонят, все спрашивают, все тревожатся, все сочувствуют… Сначала Эдика убили, потом Валеру… Что делать, прямо не знаю!

— Это вы-то не знаете! — возмутился Наум Семенович. — На наш банк идет настоящий накат: то похищают моего сына, то убивают наших членов правления…

— Разве Эдик Городинский уже был избран в правление? — удивился Григорий Теймуразович. — Почему я не знал? Мы как с тобой договорились, Наумчик? Что ты мне всё докладываешь, что у тебя происходит.

— Он ещё не стал членом правления, — нервно ответил Киевский. — Мы только собирались его туда ввести… Так вот, теперь мне тоже постоянно звонят, держатели акций и вкладов угрожают… Покойный Валерий Эдуардович привлек массу влиятельных людей, много наобещал, какие-то немыслимые проценты…

— Ну да, а ты здесь ни при чём, — устало сказал Григорий Теймуразович. — Ты, Наумчик, опять за своё — я не я, и лошадь не моя… А кто бы ещё создал твоему банку имидж надежности и респектабельности, если бы не известные всей стране люди, которых привлёк, благодаря своему обаянию, покойный Валерочка?

— Но люди спрашивают, как теперь будет с их деньгами…

— И правильно делают! Вот и я тебя спрошу: что теперь будет с моими деньгами?

— Вы бы, Гришенька, меньше спрашивали, а больше делали! С вашими-то неограниченными связями и возможностями… Кстати, узнали бы, откуда и почему идет этот накат на мой банк, в котором лежат ваши деньги.

— Понял тебя, Наумчик, очень хорошо понял… — недовольно сказал Григорий Теймуразович.

— Остальное обговорим сегодня после похорон, как я понимаю? — спросил Наум Семенович, прежде чем положить трубку.

— Разве похороны сегодня? — спросил Григорий Теймуразович, присев на кушетке, где двумя днями раньше покойный Валерий Эдуардович развлекался с его секретаршей Люсей.

— А вам разве вчера не передали приглашение? — . удивился в свою очередь Киевский.

— А кого, дорогой, ты в таком случае вообще пригласил? — оскорбился Григорий Теймуразович.

— Уважаемых людей, деятелей науки, искусства и культуры…

— Это вкладчиков, что ли? — не понял хозяин.

— И не только. Будет много уважаемых людей. И если вас почему-то забыли пригласить, то примите мои извинения и уверения, что это больше не повторится.

— Я тебя, Наумчик, про другое спросил: всех ли ваших вкладчиков ты пригласил на похороны бедного Валерочки?

— Нет, конечно… Судите сами, можно ли приглашать на одно мероприятие представителей разных структур с прямо противоположными задачами… Как-то неудобно, согласитесь, сажать за один стол представителей правоохранительных органов и их оппонентов, коими они по долгу службы интересуются. Не случится ли в результате таких непродуманных действий определённая коллизия, в результате которой…

— А деньги от них тебе удобно было брать? — не выдержал Григорий Теймуразович.

— Но, согласитесь, мы принимали вклады от людей, вовсе не интересуясь их анкетами и справками с места работы. Это не наше задача. Меня другое беспокоит. Не внесет ли эта несовместимость ненужную напряженность и дополнительный драматизм в это ритуальное мероприятие… Вы понимаете меня?

— Хватит блеять, дорогой! — не выдержал Григорий Теймуразович, в результате чего банкир испуганно замолчал. — Слушай сюда и запоминай! Пригласишь — всех! Ты меня понял? Я тоже хочу знать, все мы хотим знать, почему ситуация в Москве вышла из-под контроля. Я правильно говорю?

— Думаю, да… — важно сказал Киевский. — Думаю, такая акция по примирению и поиску выхода из создавшейся ситуации…

— Опять ты не о том! — решительно прервал его Григорий Теймуразович. — Тебя слушать — только зря время терять.

— Я всё понял… — засуетился Наум Семенович. — Вас понял! И вырывающие у меня трубку Генрих Николаевич Борисов и Лев Терентьевич Карамышев — тоже. Лева, кстати, передает вам большой привет.

— А Генрих? — подозрительно спросил Григорий Теймуразович. — Воздерживается? И это после всего, что я для него сделал?

— Генрих как раз всецело присоединяется, — сказал в трубку Генрих Николаевич. — Это наш обожаемый председатель после всех несчастий, обрушившихся на его бедную голову, стал забываться и заговариваться. Вот и вам забыл передать сначала приглашение, а потом и мой привет.

— Как у него с супругой? — сочувственно спросил Григорий Теймуразович. — Наладилось, нет? Может, чем помочь, посодействовать? А то молодые жены народ специфический в нашем-то возрасте.

— Вы и это знаете, — уважительно присвистнул Генрих Николаевич.

— Считаю своим долгом, — вздохнул хозяин, — всех друзей помнить, ни о ком не забывать. Кто мне должен, кому я должен — разве можно жить иначе?

— Чем ты, уважаемый Григорий Теймуразович, можешь мне помочь? — спросил Наум Семенович, снова взяв нити разговора в свои руки. — У меня столько друзей в последнее время объявилось, и все хотят помочь мне и моей жене…

— Это тяжелая проблема, когда столько сочувствующих такому горю, — лукаво улыбнулся Григорий Теймуразович. — Раньше надо было думать, пока их мало было.

…На похороны бедного Пирожникова собрались почти все его вкладчики, хотя приглашены были далеко не все.

Деятели культуры держались особняком, боязливо поглядывая на прикинутых парней — с золотыми цепями на шее и с татуировками на руках; эти, в свою очередь, хмуро разглядывали прочих участников печального сборища, в основном в штатском, с выправкой; последние, напротив, старались и вовсе ни на кого не смотреть…

В воздухе сгущалось нечто тревожное и зловещее, обусловленное наметившимся противостоянием. Вот почему пугливые представители богемы постарались побыстрее произнести свои речи, а засим дружно откланяться, отказавшись от поминок и сославшись на творческую загруженность. За ними последовали и члены правления банка… Седов, подумав, остался. Здесь он был своим.

Поэтому на поминки в банкетный зал ресторана «У Фомы» народ пришел в основном малоизвестный и на общественное внимание не претендующий, зато знающий толк в предстоящем ритуале. Те, что в штатском, не сговариваясь, сели по одну сторону стола, авторитеты — по другую.

Григорий Теймуразович, как представитель нации, наиболее преуспевшей в культуре застолья, взял на себя роль тамады.

— Тут собрались все хорошо знавшие покойного Валерочку, но зачастую знающие друг друга лишь понаслышке, — сказал он во вступительном слове.

— Будем знакомы, — сказал Леха (как же такое со бытие — и без него, одного из крупнейших вкладчиков банка) и поднял фужер с водкой в знак приветствия, подмигнув при этом сидящему напротив грузному седовласому мужику в штатском.

— Я не закончил, — поморщился Григорий Теймуразович. — Что я собирался сказать о покойном? Это был человек, не побоюсь этого слова, из светлого будущего, хорошо понимавший необходимость единения и взаимопонимания российской общественности, раздираемого внутренними противоречиями… Ещё когда-то один мудрец провозгласил: если не можешь победить противника, то постарайся к нему присоединиться…

— Кто и к кому? — снова перебил Леха, когда-то успевший изрядно захмелеть.

— Помолчи… — Сидевший рядом Седов отодвинул от него фужер.

— Ещё одно слово, — негромко сказал сосед тамады, склонившись к Лехе через стол, — и ты, дорогой, вылетишь у меня на десять метров впереди своего визга! Тут приличные, уважаемые люди сидят, ты понял меня?

И поднял для убедительности характерную кисть каратиста — всю в мозолях и шишках — выше головы.

— Молчу, — мотнул Леха бедовой головой. — Вас понял. И ты, Альча, помолчи. Иначе взвизгнуть не успеешь.

— Кончай базар! — ощерились братки на Леху. — Человек правильно говорит. Чего нам всем делить? На одном языке разговариваем, одну и ту же кристалловскую водяру потребляем.

Одеревенелые люди в штатском непроницаемо молчали, хотя, надо думать, времени не теряли. Изучающе разглядывали своих визави. Возможно, даже жалели, что явились сюда без табельного оружия и ордеров на арест.

— Именно поэтому наш дорогой друг, который так рано ушел от нас, не довершив всего им задуманного, собрал на свои похороны столько сильных, настоящих мужчин, уважаемых людей. Беда только, что далеко не все из них, в силу сложившихся обстоятельств, смогли реализоваться так, как бы они хотели, и потому вынуждены были, в знак протеста, встать на путь борьбы с обществом, которое им в этом помешало…

Оратор закашлялся, едва преодолев последнюю фразу, а присутствующие недоуменно переглянулись — о ком это он? И о чём?

— Покойный Валера сумел найти ту точку соприкосновения, где совпадают интересы и деятелей науки и культуры, которых знает вся Россия, и тех, кого она оттолкнула. Так выпьем же за тех из нас, кто сможет поднять знамя, которое уронил наш незабвенный друг, и продолжить это благородное движение к достижению согласия…

При последних словах Григорий Теймуразович горестно вздохнул и сел, махнув рукой.

Все молча выпили, обменявшись заинтересованными взглядами.

— Здорово он это сказал, — проговорил на ухо Седову Леха. — Я только не врубился, про чего он все это.

— Про наши бабки, что они нас должны объединять, а они только разъединяют, — пожал плечами Александр Петрович. — Наверно, так.

— Ладно… — вздохнул Григорий Теймуразович, налив себе ещё полфужера. — Помянули, а теперь к делу, пока трезвые. Будем говорить прямо. Мы все, здесь присутствующие, стали объектом охоты. Убивают и тех, кто по эту сторону стола, и тех, кто по ту. А мы до сих пор так и не знаем, кто этот охотник… Начнём по порядку. На чьей территории, хотел бы я знать, убили Валеру? Кто за нее отвечает?

— Только не я, — громко сказал Леха. — У меня другой конец Москвы, чтоб было понятней. Час на метро с пересадкой.

На этот раз никто не обратил на него внимания.

— Это в каком смысле — на чьей территории? — сощурился дебелый и седовласый Лехин визави — по некоторым признакам он явно был у своих старшим.

— В самом прямом, — терпеливо сказал Григорий Теймуразович. — Для вас более правильно было бы спросить — чей участок? И вообще, хочу, чтобы меня поняли правильно. Я полагал, что хотя бы общее горе нас объединит. И полагал, что если бедный Валерочка при жизни не сумел посадить нас за общий стол, то хотя бы после его смерти мы не окажемся по разные стороны баррикады.

— Это Маркела территория, — сказал вдруг кто-то на другом конце стола. — Он за нее отвечает. Только его сегодня нет. Проводит независимое расследование. День и ночь как крот копает. Тут вообще все непонятно. Похоже, гастролёры постарались.

— Может, гастролеры и сорок четвертое отделение милиции перестреляли? — недоверчиво хмыкнул дебелый. Авторитеты переглянулись.

— Ерёма, твоя территория? Ты ж возле Выхина пасёшься?

— Может, и я, — согласился тот, кого назвали Ерёмой. — Только нам с тамошними ментами, извиняюсь, с тамошней милицией ссориться ни к чему. Мы место своё знаем.

— Великая мудрость… — вздохнул Григорий Теймуразович. — Живи сам и давай жить другим… Так не вы, говоришь?

— Не-а, — помотал кудлатой головой, тронутой сединой, ответственный за Выхино. — Зачем?

— Ну так вот и помогли бы следствию! — возбуждённо сказал Григорий Теймуразович. — Делом надо подтверждать свое стремление к доверию и взаимопониманию! Милиция ведь на вас возлагает ответственность? Я правильно говорю? — обернулся он к той половине стола, за которой напряженно сидели гости в штатском. Те хранили молчание, по-прежнему не сводя глаза с оппонентов.

— Ну да, — погрозил пальцем Лёха. — Мы счас карты на стол, а они нас на карандаш! И после всех нас повяжут!

— У нас джентльменская договоренность, — покачал головой Григорий Теймуразович. — На сегодня — никаких правоохранительных или террористических акций. Это было бы оскорблением памяти покойного. А собрались мы для благородного дела. Найти наконец тех, кто нарушает порядок и взаимопонимание в нашей родной столице.

— Пусть менты ищут, — сказал кто-то. — И гэбэшники. Им за это налогоплательщики свои кровные отдают. Вон хари-то наели.

— «Мы», «они»… А почему им не помочь в этом?! — воскликнул Григорий Теймуразович. — Почему американское правительство в годы второй мировой войны сумело найти общий язык со своей мафией, когда интерес национальной безопасности стал для всех превыше всего, а мы в эти трудные дни не можем?

— Ну! — сказал Леха, восхищенно глядя на тамаду. — Вот вас бы, Григорий Теймуразович, министром внутренних дел! Враз бы с преступностью покончили. В смысле с теми, кто взятки берет. И менты самые первые… Совсем моих старух, что сигаретами торгуют, загоняли… Я вот только на взятки и работаю. А порядок, спросите хоть Генриха Николаевича, в его префектуре поддерживаю образцовый. Жаль, он рано ушёл, даже не выпили с ним, как собирались, а то бы он засвидетельствовал…

Он пробормотал ещё что-то нечленораздельное под угрожающими взглядами всего стола и замолчал, обессиленно махнув рукой.

— Я могу продолжать? — спросил Григорий Теймуразович, движением руки остановив своих «шестерок», готовых разорвать Леху. — Так вот, почему бы нам, людям, полагающим, будто они контролируют Москву, не выяснить наконец в своем кругу, со всей откровенностью, кто именно в последнее время терроризирует наш с вами прекрасный город? Кто убивает наших предпринимателей и милиционеров? Вот вы все можете, положив руку на сердце, заверить нас, сказать со всей определенностью перед лицом мученической смерти нашего товарища: это не мы! — И он повел указательным пальцем, как стволом пистолета, налево, на сторону авторитетов. Те снова переглянулись.

— Если честно, то гарантий никаких… — заговорили авторитеты между собой. — Мало ли идиотов…

— Может, «отморозки» какие-нибудь…

— Не, не может того быть. Скорей всего, азеры какие… Они там с травкой пасутся…

— Не, откуда у них снайперы, сам подумай…

— Ну наняли кого-нибудь, хохла, что ли… Мало ли… Те тоже там приключений на свою ж… ищут…

— Не, начальники, не по адресу. Одного мента замочить — куда ни шло. И сразу — деру куда подальше… Но чтоб целое отделение мочить? И то бы с начальника начали…

— Не, не может того быть. А вот поймать этого мокрушника, эту суку, надо бы.

— Так ловите! — сказал Григорий Теймуразович. — Ловите совместно с милицией! Я, как официальное лицо, обращусь в Городское управление, передам им ваше желание помочь правоохранительным органам. Если, конечно, вы все сейчас скажете, что такое желание у вас есть… Преодолейте наконец традиционное неприятие, сломайте во имя памяти покойного лёд ваших отношений!

Присутствующие снова с недоверием посмотрели друг на друга.

— А потом? — спросил Лёха, приоткрыв осоловелые глаза. — Потом они нас будут вязать, воспользовавшись только что родившимся с таким трудом доверием… Ну а как иначе? Им семьи кормить надо? Надо.

— Потом — разберемся, — недовольно поморщился Григорий Теймуразович.

— Вот если бы они какую бумагу совместную о мире и согласии подписать согласились, а вы, Григорий Теймуразович, выступили бы нашим посредником и гарантом… Мы ж понимаем, что все не просто так… Я правильно говорю? Как, кореша, поддерживаете?

— Ну, — поддержали кореша, они же братки. — Вот это бы — самое то.

— Или организуем свой общественный фонд содействия правоохранительным органам в их нелёгкой борьбе с организованной преступностью и коррупцией в их собственных сплоченных рядах. Я давно этот замысел вынашиваю, да все случая не было заявить.

— А что, и организуем… — заговорили кореша. — Тебя, Лёха, туда председателем.

— Не, только не меня… — отмахнулся Лёха. — Предлагаю Ермака. Он ещё с отсидки не вернулся, месяц остался, но по административной части, как бывший метрдотель, вполне справится… Он, правда, Минаевский рынок просил. А я обещал. Но потом мне напомнили: рынок за Анзором закрепили. А свободных на сегодня не осталось. Не на вещевой же его бросать?

— Ну, — снова поддержали братки. — Анзора обижать нельзя. А общественный фонд Ермак потянет.

Гости в штатском смотрели и слушали, приоткрыв рты и забыв обо всем на свете. И стали переглядываться, как только Лёха снова поднял наполненный фужер.

— Вот за это выпьем, — сказал Лёха и толкнул локтем Седова. — А ты что молчишь, умная голова? Посоветовал бы. Или растерялся малёк? Я вот тоже в толковище с ментами никогда участия не принимал. А приходится, слышь, время такое. Григорий Теймуразович правильно сказал…

Седов пожал плечами. Поднял голову, встретился взглядом с Григорием Теймуразовичем.

— Вы, простите, кто? — спросил Григорий Теймуразович. — Где-то видел вас, а вот где — не припомню.

— Это Альча, кореш мой, вместе отбывали наказание, хотя по разным статьям, — сказал Леха, ударив Седова по плечу. — Нормальный мужик, таких ещё поискать, на телевидении служит, может, вы по ящику его видели?

— Простите, не припомните, где и когда мы могли с вами встречаться? — продолжал щуриться Григорий Теймуразович. — Может быть, ваша фамилия мне что-то подскажет?

Седов улыбнулся, пожав плечами.

— Я недавно стал членом правления банка «Куранты», — сказал он. — Хотя, возможно, вы действительно могли видеть меня по телевизору.

— Выпьем сначала, — вклинился Лёха. — Договорились уже. Потом под столом познакомитесь… — И поднял наполненный фужер. — У всех налито?

— А фамилия моя вряд ли вам о чем-то скажет, — не терял нити разговора Александр Петрович. — Седов. Продюсер. Хорошо и давно знал Валерия Эдуардовича.

Григорий Теймуразович пронзительно смотрел на него, будто пытаясь что-то вспомнить, потом, как бы опомнившись, поднял свой фужер.

— Ну, я чего хотел сказать? — задался вопросом Лёха, поднявшись со стула. — Покойника я знал плохо, но слыхал о нём только хорошее. Опять же у многих из нас деньги в его банке. И хоть это коммерческая тайна, но от друзей мы ничего не скрываем! Так что самое время всем нам раскинуть мозгами, кому понадобилось мочить ментов, я извиняюсь, в таком количестве и бизнесменов из банка «Куранты» — тоже. Всем вместе, Григорий Теймуразыч верно это отметил, надо подумать. И вам, и нам… А после, как дело сделаем, — уж как получится. Задница об задницу, и кто дальше отскочит. И ловите нас, ребята, по новой. Если поймаете. Верно я говорю? Хотя, если честно, я бы не против кое с кем из присутствующих подружиться. Ну в гости там, на чай позвать. Рассказать, если поймет, как я дожил до такой жизни…

Седов заметил, что тамада продолжает смотреть на него, будто боясь оторваться. И сразу отводит глаза, едва они встречаются взглядами.

Подозревает или что-то знает? — подумал Александр Петрович.

— Ты всё правильно говоришь, дорогой, — махнул рукой в сторону Лёхи тамада. — Сейчас поговорим о более существенном. О координации наших усилий.

— А с чего вы решили, будто убийства милиционеров и бизнесменов — дело одних рук? — спросил милицейский чин с Петровки. — Почерк разный, понимаете?

— Совпадает по времени — раз, — загнул палец Григорий Теймуразович. — Наверняка это приезжие гангстеры — два. Кроме того, Валеру застрелили с крыши, как и милиционеров, — это три.

— Это ещё ни о чём не говорит, — покрутил головой дебелый. — Почерк разный, понимаете?

— Разве они не могут его менять, чтобы вы это сейчас сказали и чтобы сбить нас всех с толку? — спросил Григорий Теймуразович.

Ну вот, самое время, подумал Седов… Или я с ними, или я с ним. С Камориным… Тем более тамада подозрительно косится. Но лучше пока промолчать.

— Чтобы разрешить это противоречие, мы все вместе должны подумать, кто из профессионалов-следователей мог бы этим заняться, — продолжал Григорий Теймуразович. — Только конкретно. А мы ему оказали бы всестороннюю поддержку. Есть такой человек?

— Хороших следователей много, — пожали плечами гости в штатском, переглянувшись.

— Сейчас я хотел бы услышать мнение противной стороны, — перебил их, улыбнувшись, Григорий Теймуразович и кивнул на авторитетов. — Им-то лучше знать, кто их лучше других ловит. Правильно я говорю?

Авторитеты заулыбались, закивали. Штатские только снова переглянулись, но ничего не сказали.

— Чурила, пожалуй, — заговорили авторитеты. — Больше некому… Из прежних только Чурила и остался… На этих, нынешних, где сядешь, там и слезешь… Разве это следователи? Вот прежде были…

— Чурила, простите, это кто? — не понял Григорий Теймуразович.

— Чурилин Виктор Петрович, — негромко сказал милицейский чин. — В прокуратуре работает. Следователь по особо важным делам. Только вряд ли там пойдут на подобное сотрудничество… С оппонентами. — Он кивнул в сторону авторитетов.

— Это я беру на себя, — махнул рукой тамада. — Ну как, всем такая кандидатура нравится?

Авторитеты снова закивали, соглашаясь, милиционеры по-прежнему молчали, блюдя субординацию.

— На нем и так много дел, — продолжал милицейский чин. — Хотя именно он расследует убийства милиционеров из сорок четвертого отделения.

— Был бы кто из наших, Чурилин давно бы нашёл, — убежденно сказал Леха.

И никто ему не возразил. А Седов снова встретился с внимательным взглядом тамады.

Глава 9

Балабон изрядно замерз, прежде чем дождался позднего часа, когда жена и дочь Баранова выведут, как по расписанию, гулять собаку. Отпускать дочь одну они теперь не рисковали. Он посмотрел им вслед. Наверняка пойдут за дом, где нет ветра. Это он был вынужден мерзнуть, дожидаясь…

Менты Баранова больше не охраняли: не было смысла после того, как Балабон застрелил совсем другого, про которого и думать не могли…

Балабон сделал знак Канищеву, для чего приподнял воротник куртки. Тот кивнул и начал ходить туда-сюда по детской площадке. Он должен был подстраховать на случай, если кто подозрительный войдет вслед за Балабоном в подъезд.

Оглянувшись, Балабон вошел в теплый тамбур, нажал кнопку лифта. В кабине, сняв перчатку, постарался отогреть замёрзшие пальцы, вытер тыльной стороной ладони под носом. Морозы в Москве послабее, чем на Урале, но зато сырые…

Он вышел этажом выше и осторожно спустился по лестнице. Подошел к квартире Баранова. Глазок был темным. Из-за двери доносились приглушённые звуки работающего телевизора… Счас будет тебе телевизор, мент поганый, накручивал себя Балабон. Хоть заплатят за твою шкуру всего ничего, поскольку ты, сука, не заказанный… Ещё с Канищевым придётся делиться. За то, что на стреме стоит. Заказанные теперь отойдут к братьям Мишаковым, конкурентам, можно сказать… Так сам шеф сказал. Снайперы, мол, каких мало… А чем плох был выстрел в того мента, которого выбрали для отвода глаз? Балабон его сделал, никто другой, хоть в спецназе, как эти Мишаковы, никогда не служил!

Нет, с Камориным ещё рано спорить. Если он поставил на этих близняшек, ничего другого пока не остается. Поскольку ничего не докажешь…

Балабон нажал кнопку звонка. Увидел, как осветился глазок, когда в коридоре зажгли свет. Потом глазок снова потемнел — значит, кто-то приник к нему, чтобы разглядеть гостя…

— Ну, Господи, твоя воля… — привычно пробормотал Балабон и, приставив пистолет глушителем к глазку, нажал, зажмурившись, на курок.

И тут же свет из квартиры осветил его лицо. На месте глазка была теперь неровная дыра. Он даже невольно заглянул в нее, хотя уже услышал характерный предсмертный всхлип и грузное падение мёртвого тела.

Он осторожно оглянулся… Да кто тут услышит. Небось сериалы смотрят, где убивают понарошку. А что под носом делается куда круче, по-настоящему, ни за что не поверят, пока не увидят.

* * *

Он осторожно поднялся наверх, снова сел в лифт, который покорно его ждал. Когда кабина пошла вниз, он взглянул на часы. Всего-то две минуты на всё про всё… Вот пусть братья Мишаковы, новые любимчики шефа, повторят это достижение.

Канищев тоже посмотрел на часы, когда Балабон вышел из подъезда. Они не торопясь пошли в сторону проходного двора, где их поджидала машина, и столкнулись нос к носу с женой и дочкой убитого. Те, играющие с собакой, почти не обратили внимания на двух мужчин, которые прошли мимо, о чем-то весело разговаривая. Только собака вдруг залаяла на них и стала рваться из рук хозяек, но те удержали ее, оттащив в сторону.

— Не беспокойтесь, — сказала девушка, извиняюще улыбаясь. — Он не кусается.

— Рекс, фу! — прикрикнула ее мать. — Простите. Сами не знаем, что на него нашло…

— Бывает, — сказал Канищев.

В машине они молчали всю дорогу, пока не свернули с Рязанского проспекта на Волгоградский, где жил Артикулов.

— Думаешь, там ещё не знают? — спросил Балабон.

— Боишься? — спросил Канищев.

— Нет, в натуре, почему обоих сразу? — заволновался Балабон.

— Потому что потом уже не застанешь врасплох, — сказал Канищев. — Надо прямо сейчас, пока охрана снята, пока они не спохватились. А спохватятся — снова поставят… Может, даже сегодня. Шеф прав. Потом все сложнее будет.

— А на хрена он вообще за это взялся?! — вскипел Балабон. — Почему я за жену этого Мишака должен мстить? Это его личные трудности… Да ещё за здорово живёшь… Пусть он сам за себя! Со своим брательником, раз они такие крутые.

— Горазд ты права качать, — сказал Канищев после короткой паузы. — Ладно, я сам пойду. А то скажешь потом, что дележка была не по правилам…

— Нет, Жень, ты не понял. Тебя я уважаю. И спорить с тобой не буду. Но почему все этому… Мишаку достается? Ну, жену его менты на хор поставили. Я бы тоже не отказался, если честно… Да и пацаны мне признавались — трахнули бы за милую душу! Ты хоть видел её, Ленку?

— Нет, — покачал головой Канищев.

— Ну да, староват ты для неё… А я с ней в одной школе учился.

— Помолчи, а? — повернулся к нему Канищев. — Противно слушать. Ты бы сам — как на его месте? Вот если бы твою Зинку менты точно так же…

— Да не стал бы я мочить по одному! Я бы всю их ментовку взорвал! — раскипятился Балабон. — Со всеми, кто там будет!

— Так то ты… — скривился Канищев. — На словах только. А может, твою Зинку они не стали бы? А Мишаков — наш товарищ. Нравится тебе или не нравится… Ну не хочет он, чтобы безвинные пострадали. Почувствуй разницу.

Они подъехали к дому, где жил Артикулов. Медленно проехали мимо. Было достаточно поздно — гуляющих жильцов во дворе уже не было.

— Собаки у них нет, — констатировал Канищев. — Сидят дома… А ты здесь посиди. Я быстро.

Он вылез из машины, потом снова влез — уже в заднюю дверь, достал из сумки милицейскую форму, быстро переоделся.

— Может, мне с тобой… — неуверенно спросил Балабон.

— Сиди, возмущайся дальше, — сказал Канищев. — Поэтому шеф держит тебя здесь, подальше от ребят, что нет в тебя чувства товарищества. Ну-ка дай свой «магнум»…

— А тебя он чего здесь держит? — огрызнулся Балабон, передав пистолет.

— Смотри-ка… — даже подзадержался в машине Канищев. — А я-то всё думал: ну кто же у нас место Михрюты займёт.

— Не, я бы с ним не поменялся, — заискивающе ухмыльнулся Балабон.

Канищев вошёл в подъезд, где возле батареи курили подростки, в основном ребята лет четырнадцати, и с ними две девчонки. При виде милиционера они сразу попрятали сигареты за спину.

— А ну пошли по домам, — грозно сказал Канищев. — А то сейчас отведу к родителям!

И подростки тут же, смеясь, бросились врассыпную из подъезда.

Главное — не останавливаться, сказал себе Канищев. Артикулов жил на третьем этаже, поэтому он поднялся туда по лестнице. Прежде чем позвонить в дверь, прислушался. Глазок светился. Чей-то мужской голос недалеко, похоже в передней, нервно и неразборчиво говорил по телефону.

Скорее всего, уже знает, подумал Канищев. Тем лучше. Это для таких, как Балабон, хуже.

Он позвонил в дверь. Увидел, как потемнел глазок. Кто-то его разглядывал. На ощупь, в кармане, снял пистолет с предохранителя.

— Не открывай, не надо! — сказал женский плачущий голос.

— Да это милиция, приехали уже, — успокаивающе ответил мужской голос.

Дверь открылась настежь, и Канищев увидел хозяина в спортивном костюме, а также стоящих за ним жену и девочку лет двенадцати с котенком на руках. При дочери не стоило бы, подумал Канищев. Пусть хоть не увидит этого.

— Анатолий Фёдорович? — вежливо поинтересовался Канищев. — Меня прислали к вам из местного РУОПа.

— Ну вот, говорил я тебе… — настороженность в глазах Артикулова исчезла.

— Вы уже слышали, что случилось с Барановым? — спросил Канищев.

— Какой-то ужас! — сказала жена. — Главное, за что?

Значит, есть за что, подумал Канищев, испытав некоторое облегчение. Небось знала бы — сама, своей рукой пристрелила.

— Оперативники к вам уже выехали, пока не успевают, поэтому просили нас подстраховать.

— Вы будете папу охранять? — спросила девочка.

— Да, — не моргнул глазом Канищев. Не первый раз приходится врать детям в подобных случаях. И с каждым разом это дается всё труднее…

— Вы бы прошли, замёрзли, наверно, чаю бы выпили, — пригласила жена, а дочка убежала с котенком в комнату.

— Я тут не один, ещё наших двое на лестнице, — сказал Канищев. — Приказали установить временный пост. Надо бы обговорить с ними отдельные детали.

— Ну да… — Артикулов с готовностью кивнул и вышел вслед за Канищевым на лестницу, прикрыв за собой дверь.

Они шли по лестнице вниз, Канищев впереди, Артикулов сзади.

— Во двор, наверно, вышли… — это были последние слова последнего, еще живого участника группового изнасилования в сорок четвертом отделении милиции.

Канищев обернулся к нему и выстрелил, не вынимая руки из кармана, снизу, под сердце.

Были слышны только приглушенный хлопок и падение безжизненного тела на ступеньки лестницы. Канищев тут же спустился вниз. Осмотрелся, прежде чем выйти из подъезда. В шинели образовалась порядочная дыра, которая конечно же покажется подозрительной. Подростков возле батареи не было. Машина с Балабоном стояла на том же месте, примерно в тридцати метрах от подъезда.

— Что-то долго… — недовольно сказал Балабон, пока Канищев снимал с себя шинель, — не сразу тебе открыли, да?

— Нет, сначала о погоде через дверь поговорили, — ответил Канищев.

— Ты за руль сядешь? — спросил Балабон, когда они немного отъехали.

Канищев промолчал. Опять машину бросать, подумал он. Сейчас по всем магистралям города идёт массированный перехват всего, что движется… В метро — тоже опасно. Жена Артикулова могла уже передать его приметы.

— Шинель бросим в одном месте, машину в другом, — сказал он непререкаемым тоном.

— А пистолет? А сами? — спросил Балабон.

— И с пистолетом придется расстаться, — с сожалением сказал Канищев. — А сами — огородами, огородами, — и в сторону Казанского вокзала.

Он посмотрел на часы. В самый раз звонить Каморину по спутниковому телефону. Даже уложились на десять минут раньше… Павел Романович любит телевизионные эффекты. Хочет, чтобы Костя Мишаков, может быть, даже сегодня увидел на телеэкране трупы тех двоих последних, кто насиловал его юную жену. А потом надеялся отсидеться от возмездия за спинами своих жён и детей.

Но сначала надо избавиться от шинели и шапки с кокардой…

Милицейскую форму они затолкали в одном из тёмных дворов в мусорный бак. Проехав еще через несколько дворов, нашли такой, чтобы потемнее и чтобы стояло много машин. Они переглянулись. То, что надо. Одной машиной больше, одной меньше, кто заметит?

Там её и оставили. Только после этого Канищев связался с Камориным, предварительно взглянув на часы. Было без пяти десять, все как в аптеке. Они уже находились на все еще оживленном Волгоградском проспекте, где из-за шума движения мало кто мог что-то услышать или обратить на него внимание, пока он разговаривал… Балабон в это время стоял у киоска, выбирая сигареты.

— Дело сделано, — коротко сказал Канищев вместо приветствия. — Оба фургона проданы по сходной цене. Заказчик будет доволен.

— О'кей, — безучастно сказал Каморин, как если бы подобные акции проводились каждый день. — Запишем это, Женя, как твой подарок к моему избранию.

— А что, уже подсчитали голоса? — удивился Канищев.

— Нет, конечно, но выборы прошли в обстановке небывалой активности избирателей, как писали в прежние времена. А это может означать только одно: добрые люди испугались, что я могу не победить.

— Поздравляю, — сказал Канищев. Ну теперь держись, подумал он. Теперь начнутся дела: шеф переезжает в Москву с депутатским мандатом и неприкосновенностью в кармане.

— Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить! — весело сказал Каморин. — А каково настроение личного состава во вверенном тебе подразделении?

— По-всякому, — кисло сказал Канищев. — Балабон права качает.

— Можешь не обращать внимания.

— Баллон катит на новенького. Почему, мол, я должен его обслуживать? И почему все заказы ему?

— Приеду — разберусь, — коротко сказал Каморин. — Ближе к делу. Вы там не засветились случайно?

— Есть маленько, — сказал Канищев. — Я пришёл ко второму клиенту, когда там уже знали о первом. Пришлось действовать по второму варианту.

— Ну да, лучшие художники уже пишут твой портрет, — сказал Павел Романович. — Придется поменять имидж и жилплощадь.

— Это без проблем, — сказал Канищев.

— А с личным составом я сам разберусь, — сказал Павел Романович на прощанье.

…Когда Каморин увидел в вечерних новостях трупы милиционеров в их квартирах, он торжествующе подумал, что, пожалуй, сначала следует выдержать паузу. И только потом, после новостей спорта, позвонить в Москву.

Трубку снял Костя Мишаков. Как будто ждал его звонка.

— Видел? — спросил Павел Романович. — Теперь ты доволен?

— Зачем вы это сделали? — спросил Костя. — Вас кто-нибудь просил?

Каморину показалось, что он слышит женский плач.

— Жена их жалеет? — спросил он. — Ну да, остались дети — сироты… А у вас с ней даже сирот не будет. Это ты ей почаще напоминай.

— Зря вы это сделали, — сказал Костя. — Я обошёлся бы без вас.

— Дурак ты! — с чувством сказал Павел Романович. — Ты ещё год провёл бы на крышах, пока бы тебя самого там не прихлопнули, как клопа! Специалист ты замечательный, но — узкий. А такая работа по плечу только людям другой, хотя и родственной профессии. И они ее хорошо сделали. За тебя. Им бы спасибо сказать, что помогли…

— Спасибо, — сказал Костя. — И на этом закончим. Теперь мы квиты.

— Ну, это я буду определять, квиты мы или не квиты… — холодно сказал Каморин. — Слыхал, наверно, есть фирмы, откуда возможно уйти только вперёд ногами? Особенно это касается тех, кто не расплатился по векселям.

— Если я уйду, то не один, — сказал Костя. — Захвачу с собой и кое-кого из узких специалистов.

— Сопляк! — сказал Павел Романович, заметно нервничая. — Ты понимаешь, кому это говоришь? Да я как следователь хоть сейчас могу тебя сдать! И мне поверят, а не тебе! И не забывай, винтовка с твоими пальчиками, из которой ты ментов по одному шлёпал, — у меня! Тебе что, жить надоело? Или за жену свою не страшно? Или про брата забыл?

— А пошёл ты… — устало выругался Костя. — Хорош меня пугать, понял? Пуганый. А брату я прямо сейчас отзвоню. Я так решил, понятно? И точка.

Отключившись от Москвы, Каморин тут же набрал номер Мити. Хоть бы он был дома, думал он. Хоть бы снял побыстрее трубку…

— Да, — услышал он мальчишеский голос Мити Мишакова. — Я слушаю.

— Митя, это Павел Романович…

— Здрасьте, Павел Романович, — весело отозвался Митя. — Что-нибудь случилось? С Костей?

— Пока ничего не произошло, но вполне может случиться… И сейчас ему лучше не звонить. Короче, одна нога здесь, другая в аэропорту! Надо срочно лететь в Москву… Да, план тот же, но вам с Костей придется поменяться ролями. Через час буду в аэропорту и всё-всё тебе объясню… Сейчас же выходи из дома на улицу, за тобой заедет моя машина… Бегом, ты понял меня? Костя, стараясь не смотреть на Лену, набирал и набирал номер брата.

— Он что, тебе угрожал? — спросила она.

Он молча кивнул. И снова набрал номер. Чёрт… опять занято. Ну положи же трубку! Зря, зря он сказал этому, что сразу позвонит Мите. Нашел кому говорить!.. Теперь этот следователь, он же новоиспеченный депутат, сам ему названивает… Ну что ж, при случае поглядим, какой он неприкосновенный…

Ребята смотрели на его посеревшее лицо, беззвучно шевелящиеся губы. Казалось, Костя продолжал ругаться с Камориным.

— И что теперь будет? — спросила Таня. И посмотрела на мужа. — Валера, хоть ты не молчи! Скажи что-нибудь. Ты же мужчина! Не видишь, куда твой лучший друг попал?

— В яму мы попали, — негромко сказала Лена и обняла Костю, прижавшись к нему всем телом.

Глава 10

Звонок из Генеральной прокуратуры застал Чурилина, когда он просматривал информацию, добытую Женей Скворцовым.

— Виктор Петрович? — спросил вежливый голос, когда он снял трубку. — С вами сейчас будет говорить замначальника следственного управления Генеральной прокуратуры Черемисов Михаил Аркадьевич.

Виктор Петрович знаком показал Скворцову — потом, после…

— Виктор Петрович, здравствуйте, — послышался знакомый, с хрипотцой голос Черемисова. — Как у вас продвигается дело об убийствах милиционеров?

— Делаем все возможное… — сказал Виктор Петрович.

— Увы, похоже, чтобы распутать подобную историю, придется совершать невозможное, — вздохнул Черемисов.

— Стараемся, — сухо сказал Виктор Петрович. — Нащупываем.

Что-то он мягко стелет, подумал Чурилин. Наверняка решили взять дело к себе. Да пусть берут! Вон как общественность негодует. В газетах все, кому не лень, строят версии… Клеймят позором следствие за медлительность, намекают на то, что кто-то покрывает убийц… Пусть забирают, в конце-то концов! Он, Чурилин, ни за что не держится.

— Неужели вы хотите взять это дело себе? — спросил он с надеждой. — Или передать в ФСБ?

— Ни то, ни другое, — сказал Черемисов. — Ваша хвалёная проницательность вас подвела, Виктор Петрович. Как раз напротив, есть мнение, учитывая вашу высокую квалификацию, что вы должны взять на себя расследование последних убийств коммерсантов — Пирожникова и Городинского.

— Да что там, с ума все посходили, что ли?! — не выдержал Чурилин. — Это чьё же такое мнение?

Скворцов поднял голову от бумаг, в дверь заглянула встревоженная Зоя.

— Полегче, Виктор Петрович… Это просьба людей, которым не принято отказывать. А мне поручено эту просьбу вам передать. Вам назвать их фамилии и должности? Вам нужно официальное подтверждение?

— Да валите все на меня! — Виктор Петрович в сердцах бросил карандаш на стол. — До кучи. Все убийства журналистов, бизнесменов, политиков…

— Ну, успокоились? — холодно спросил Черемисов. — Или мне еще подождать?

— А почему непосредственно ко мне? Почему через голову моего руководства? — спросил Чурилин, несколько успокоившись. — И вообще — только с согласия моего начальства, вы меня слышите?

— Считайте, что оно уже получено, — жестко сказал Черемисов. — Не хотел бы, чтобы вы подумали, будто я хочу спихнуть на вас наш потенциальный висяк. Откровенно говоря, Виктор Петрович, я и сам вам сочувствую. Похоже, продолжает работать известный вам принцип: наваливают на того, кто везёт.

— Да если бы я вёз… — вздохнул Чурилин. — Извините великодушно за мой срыв… Я верю вам, Михаил Аркадьевич, но вы меня тоже поймите.

— Так что, настаиваете, чтобы я прямо сейчас всё согласовал с вашим руководством, или вы все-таки, не теряя времени, ознакомитесь с этим делом? Тем более что у вас там сейчас работает целая группа.

— Группа имеет целевую задачу — расследование убийств милиционеров. И вы прекрасно это знаете.

— Как не знать, как не знать… Но может быть, наше многомудрое начальство видит дальше и глубже нас. Как ваша интуиция — не подсказывает вам, что эти два дела чем-то могут быть связаны?

— Моя интуиция подсказывает мне только одно — погоня за несколькими зайцами, бегущими в разные стороны, никогда ничего не дает! Ещё раз прошу извинить меня, Михаил Аркадьевич, и позвольте откланяться: у меня здесь сейчас собралась группа. А вы пока, не теряя своего драгоценного времени, обратитесь всё-таки к моему руководству. Всего хорошего.

— Вот так надо с начальством разговаривать! — хмыкнул Скворцов, когда Виктор Петрович бросил трубку.

— Не отвлекайся! — строго сказал Чурилин. — Если можно, начни сначала.

— Задали вы мне работёнку! — покачал головой Женя. — Ходить по женским консультациям и гинекологическим отделениям. Лучше бы Алпатову направили…

— Сам напросился, — проворчал Чурилин, все ещё отходя от разговора с Черемисовым. — И потом, мужиков они там почти не видят. Каждый твой приход для них праздник. И потому с тобой разговорились… А пошли я туда Дину Ивановну? С её-то характером… Ну, говори, рассказывай, что ты там нарыл?

— По Москве таких вот, иногородних, было в то время целых три, — сказал Скворцов. — Вот их фамилии, а также имена, хотя и лечились они там почти нелегально.

— А это возможно?

— За большие-то деньги? Да в наше смутное время…

— И все изнасилованные? — посмотрел на него с любопытством Чурилин. — Что, все они — жертвы группового изнасилования? — поправился он.

— Чему вы удивляетесь, не понимаю, — пожал плечами Скворцов.

— Я давно ничему не удивляюсь, — мгновенно парировал Чурилин. — Я тоже живу в это время и в этой стране. И ничуть не отстаю от новейших веяний… И тому, что меня вдруг ни с того ни с сего бросают на это дело с убийством бизнесменов, — тоже не удивляюсь!

Он посмотрел на часы:

— Кстати, сейчас будут последние известия. Вот интересно, победил ли этот Каморин на выборах? Ну этот, помнишь его? Уж больно он самонадеянный мужик…

— Ну, если это вам интереснее нашего дела… — протянул Скворцов, убирая бумаги в папку.

— Скворушка, не будь занудой! — сказал Виктор Петрович, усаживаясь перед телевизором. — Всего-то пять минут. Видишь, на нас ещё одно дохлое дело наваливают, как ты успел правильно понять. Так что расслабься… Успеем обсудить твой поход по гинекологическим кабинетам.

Когда он услышал результаты выборов, то даже приоткрьш рот и обернулся к Скворцову с изумленным выражением лица.

— Вас удивил результат? — не понял Скворцов. — Или что ещё?

— Как раз — или что ещё… — пробормотал Виктор Петрович, продолжая сидеть все с тем же изумлённым взглядом.

— Удивительно, конечно, — согласился Скворцов. — Почти стопроцентная явка, надо же… И девяносто процентов «за». Так при развитом застое голосовали бы за члена политбюро.

— Не в том дело, — помотал головой Чурилин, словно избавляясь от наваждения. — Если не проголосовало всего-то несколько десятков человек, значит, можно установить, кто именно. Ведь некоторые из них в это время могли там просто отсутствовать, понимаешь? Например, еще до выборов уехали. Ведь ты сам слышал, как об этом радостно распинался председатель избирательной комиссии. Значит, можно в принципе узнать, кого именно не было в Сосновске в эти дни! И сравнить их фамилии с фамилиями тех, кто был в это время в твоей чёртовой гинекологии!

— Вы всё ещё думаете… — с сочувствием покачал головой Скворцов. — Боюсь, Дина Ивановна права: вы зациклились на своей версии. Тамошняя прокуратура подтвердила, что у Дмитрия Мишакова — алиби, он был дома во время всех последующих убийств… И разве сам Каморин вам об этом до сих пор ничего не сказал?

— Не считай меня идиотом! — сварливо сказал Чури-лин. — Мало ли что он сказал или не сказал… Ему было не до этого, он баллотировался… А я никак не могу забыть ни разговора Баранова с Артикуловым, ни того, что Баранов грешил именно на Мишакова! И не могу понять — почему! А также не могу забыть телефонный разговор Мишакова перед отъездом из Москвы, который ты же записал… Вспомни еще раз! Он явно боялся сказать что-то лишнее, боялся, что засекут номер, по которому он звонил… Успели определить всего-то первые три цифры. Но разве они ни о чем не говорят? Триста шестьдесят два! Как раз район возле Выхино, где предположительно проживала эта девушка… А главное, он был чересчур доволен, когда я его отпустил.

— А с чего ему плакать? — хмыкнул Скворцов.

— Я неудачно выразился. Он не радовался, нет, он торжествовал, как пацан, которому, удалось обмануть учителя и сбежать с урока.

— Это уже дебри психологии, — покрутил головой Скворцов. — Радость или торжество… Или почему Баранову Мишаков показался чем-то подозрительным.

— Вы всё время забываете, что Мишаков-то был не один! — воскликнул Чурилин. — Прочти ещё раз мою беседу с Барановым! Мишаков там был не один, с девушкой. Если это она — уж ее-то Баранов не мог не узнать! И только поэтому понял, что его выследили! А не потому, что Мишаков показался ему подозрительным.

— Не знаю… Первые три цифры номера телефона — вот это другой разговор. Это еще куда ни шло. Это — конкретно.

— Ладно… не будем терять время, — уязвлено пробурчал Чурилин. — А сейчас найди мне Алпатову! Пусть она по своей, милицейской линии свяжется с Сосновском. И пусть разузнает, кто именно не участвовал в голосовании. Их всего-то, сам слышал, несколько человек на весь город.

Скворцов снова пожал плечами, удивляясь блажи начальства. И передал Алпатовой по пейджеру, чтобы позвонила в Сосновск и узнала фамилии тех, кто не участвовал в голосовании…

Между тем Чурилин снова стал рассматривать его записи, недовольно сопя и покачивая головой.

— Нисколько не удивлюсь, если все эти бедные женщины начнут нам, мужикам, мстить! — сказал он. — Вот хоть эта, Адамова… Или Загоруйко. Или Нелюбина.

— Вы бы всё-таки объяснили мне, — наморщил лоб Скворцов. — С одной стороны, как вы полагаете, это месть. Допустим. Очень похоже. С другой стороны, вы продолжаете в душе подозревать этого самого Мишакова, полагаясь не на факты, а на свое чутье. Он что, мстит за свою подругу, даже находясь далеко, за две тысячи километров, от места совершения акта возмездия? Как это ему удается, вы можете сказать?

— Ну да, Мишаковой здесь быть не может, поскольку он не женат… — вспомнил Виктор Петрович, продолжая разглядывать список Скворцова.

— Вы не слушаете меня, Виктор Петрович? — обиделся Скворцов.

— А что я тебе отвечу, если я сам не знаю? — пожал плечами Чурилин. — Вот позвонит она в избирательную комиссию, узнает все как есть, и тогда я, может, от Мишакова отстану… А ты от меня. Сейчас меня другое интересует, если ты понял… Я посмотрел тут кое-какие бумаги, пока вы втихомолку смеялись над моим маразмом… И всё как-то странно складывается с этим городом Сосновском и тамошним следователем Камориным. И убивают там как-то почем зря — кого надо и кого не надо… Стариков сначала, потом того, кто их убил. Или депутата прежнего… И везде наш герой Каморин каким-то образом присутствует и молодцом себя показывает.

— Что вам кажется странным? — спросил Скворцов. — Он же местный следователь. И успешно расследовал эти убийства. Или вы его тоже в чем-то подозреваете?

— Он разоблачил убийцу депутата, и он же был избран на его место… Как тебе это нравится? Ну, будто специально убили, будто Каморину кто-то дорогу расчищает…

— Вот вы уже подозреваете своих товарищей по работе… — сказал Скворцов. — Так мы знаете до чего дойдём, если перестанем доверять друг другу? Это тридцать седьмым годом пахнет.

— А может, кто-то как раз на такое доверие априори и рассчитывает? — не успокаивался Чурилин. — Может такое быть?

— Все потому, что судите по себе, — продолжал Скворцов. — Вы бы отказались баллотироваться, а он, как видите, согласился. Сравнительно небольшой город, сравнительно небольшой избирательный округ, не так уж много популярных людей. Сам он согласился, решив, что именно в Думе сможет эффективно бороться с преступностью. Откуда мы знаем, что это не так? Разве такого не может быть?

— Ой? Ты думаешь? — насупился Чурилин. — Ну, наверно, вообще-то так и есть. Это я, старый хрен, зациклился… Ну-ну. Вот ведь как бывает… А почему он, кстати, до сих пор не прислал мне факс насчёт Мишакова, как обещал?

— А вы спросите у него самого, — пожал плечами Скворцов. — У вас же есть его телефон.

— Неудобно как-то. Сейчас ему не до того. Победу празднует. Разве что поздравить?

— Хороший повод, — кивнул Скворцов. — Ну, так что мне прикажете делать с этими несчастными? — Он кивнул в сторону своего списка, в котором значились всего три фамилии.

— Пусть у меня полежит, — сказал Виктор Петрович. — Ну так что, позвонить, говоришь? Или дождаться звонка Дины Ивановны? А вдруг? Она въедливая баба, ничего не пропустит…

Телефонный звонок застал Виктора Петровича врасплох, несмотря на то что он его ждал.

— Меня только что связали с местной избирательной комиссией, — сказала Дина Ивановна вместо приветствия. — Вы слушаете меня?

— Слушаю вас, и даже очень внимательно, — сказал Чурилин, привстав со стула.

— Итак, их всего семнадцать человек, тех, кто по разным причинам не участвовал в выборах. Зачитываю список. Это Петровых, Забродин, Забродина (жена, наверно), далее Нелюбина…

— Стоп! — крикнул Чурилин, так что Скворцов вздрогнул. — Нелюбина? — Он помахал Жене рукой, чтобы тот записывал. — По буквам, если можно. А также имя-отчество.

— А что, у вас там что-то сходится? — полюбопытствовала Дина Ивановна, когда закончила передавать по буквам.

— Сейчас увидим… Как её хотя бы зовут?

— Елена Викторовна, — сказала Дина Ивановна. — А это тоже сходится?

— Имя! — прошипел Чурилин Скворцову. — Имя там есть?

— Да… — кивнул Скворцов, преодолевая волнение. — Лена Нелюбина. Так мне ее назвали.

— Продолжать? — спросила Дина Ивановна.

— Пожалуй, достаточно… Нет, продолжайте! — закричал он, боясь, что она положит трубку. — Называйте, называйте!

— Да что вы так кричите, я не глухая… — провор чала она. — Рано радуетесь, кстати говоря. Как бы не сглазить.

Ну баба, подумал Виктор Петрович. Обязательно должна поддеть. Просто не может без этого.

— Вы мне одно скажите, — спросил он вслух. — Среди этих семнадцати есть Дмитрий Мишаков?

— Нет, — сказала она. — Дмитрия Мишакова нет… Есть Мишаков Константин. Вас он устраивает?

— Мишаков Константин?.. — разочарованно протянул Чурилин. — Может, все же Дмитрий? Ошибки тут быть не может?

— Ничем не могу помочь. Так у меня записано…

— Так ведь у него есть брат! — вдруг закричал Виктор Петрович, так что Скворцов опять вздрогнул. — Который женат… Ну, помните?

Чурилин вдруг почувствовал, что еще немного — и он потеряет сознание от нахлынувших озарений. Он будто онемел… Никогда не знаешь, где найдёшь, где потеряешь, бессмысленно повторял он про себя, сопя и мотая головой.

— Вот что, любезная Дина Ивановна! — сказал он, едва сдерживая в себе распиравшее его торжество. — Завтра же отправляйтесь в этот самый Сосновск, а до этого вам надлежит немедленно приехать ко мне в прокуратуру за инструкциями! Вы слышите меня? Не медленно. Прямо сейчас.

И положил трубку, победно взглянув на Скворцова. Тот только развел руками.

— Триумфатор, — сказал он. — Нет слов. И как вам это только удается, несмотря на наше активное сопротивление?

— Сам удивляюсь, — вздохнул Чурилин. — Теперь посмотри внимательно на мое идиотское выражение лица. Посмотрел? Сейчас ты понял, чем торжество отличается от радости? Это тебе урок прикладной психологии. В институтах этого не проходят… Теперь давай раскинем серым веществом, у кого какое осталось, прежде чем звонить Каморину.

— А о чем вы хотите теперь с ним разговаривать? Или всё ещё считаете его как-то причастным?

— Ничего я не считаю… — поморщился Чурилин. — Я только понять хочу. Есть взаимосвязь или нет. Вот смотри… Сначала мстили тем, кто в этом гнусном деле участвовал, правильно? Когда оставшийся в живых Баранов увидел Мишакова с девушкой, он сразу понял, на кого именно идет охота. И это оправдалось! Стреляли тогда же, именно в него, как если бы хотели подтвердить его предположение… Теперь давай опровергай, я слушаю тебя.

— Поздно… — сказал Скворцов. — Поздно опровергать. Остаётся лишь внимать с молчаливым восхищением. Правда, остаётся неясным, кто убивал остальных милиционеров… Не могла же эта девушка, надо думать, Елена Нелюбина, точно так же опознать старшего лейтенанта Дементьева, которого тоже застрелили, хотя он в изнасиловании не участвовал…

— Вот именно, что не участвовал! — воскликнул Чурилин. — Иначе Баранов его бы тоже предостерег. А раз его убили, значит, в поведении нашего мстителя что-то изменилось. Или он вошел во вкус, перестал щепетильничать, либо кто-то многоопытный подсказал ему, как спутать нам карты, чтобы довести дело до конца!

— Значит, вы полагаете, кто-то взялся ему помогать? — задумчиво сказал Скворцов. — Знаете, всё равно похоже, будто мы подгоняем следствие под заранее известный ответ… С другой стороны, нашлась же Нелюбина Лена… Никогда бы не поверил, если бы это не произошло на моих глазах… И вы уже знаете, кто убийца?

— Не хочу ни о чем больше говорить! — замахал руками Чурилин. — А то опять скажешь, что подгоняю… Я и в школе-то никогда этим не грешил, а тут на старости лет обвинили.

Снова зазвонил телефон. Они смолкли и переглянулись, прежде чем Виктор Петрович снял трубку. Судя по выражению лица, разговаривал он с начальством.

— Вам звонил Черемисов? — строго спросил его непосредственный начальник.

— Да, если вы имеете в виду дело об убийстве Пирожникова и Городинского. — Лицо Андрея Васильевича окончательно поскучнело.

— Так что вам показалось непонятным, Виктор Петрович?

— А что, моего согласия уже можно не спрашивать? — поинтересовался Чурилин. — Или что — я уже получаю указания напрямую от генпрокурора?

— Считайте, что да.

— Наверно, мне для этого следует сначала перевестись в Генпрокуратуру, — сказал Чурилин. — Там и зарплата побольше, и указания прямые… Скажите, Леонид Владимирович, разве, отказавшись, я не поддержал существующую субординацию?

— У вас, я вижу, накопилось много посторонних вопросов, — сухо сказал Леонид Владимирович. — А есть ли у вас ответы на вопросы вашего следствия?

— Вы правы, с этим куда хуже, — виновато вздохнул Виктор Петрович. — Так что, можно принимать к исполнению?

— Именно так, — раздраженно сказал невидимый начальник. И положил трубку, сделав минимальную паузу, благодаря которой не создается впечатление, будто её бросили.

— Беда, когда пришлый начальник намного тебя моложе и, чувствуя свою перед тобой вину, пытается компенсировать её хамством, — нравоучительно заметил Чурилин в ответ на вопросительный взгляд Скворцова. — И надо это терпеть, чтобы не было хуже… Ты зря злорадствуешь, Женя, нас всех запрягают в это дело… Тебя это тоже касается.

— Теперь самое время позвонить Каморину, — сказал Скворцов.

— Ты так полагаешь? — напрягся Чурилин. — Сколько, кстати, у них сейчас времени?

— Два часа разница, — сказал Скворцов. — Звоните. Наш герой, возможно, уже отошёл от банкета по случаю своей победы на выборах.

Каморин поднял трубку сразу же, едва Чурилин набрал номер.

— Павел Романович, во-первых, пользуясь нашим заочным знакомством, хотелось бы вас поздравить… — начал Виктор Петрович, но Каморин тут же его перебил:

— Извините, Виктор Петрович, что не дал вам факс по поводу Мишакова… — Голос Каморина звучал озабоченно. — Дело в том, что сначала мои данные ни в чём не расходились с данными нашей прокуратуры, с которыми вас ознакомили. Но то, что я узнал буквально сегодня, — совсем другое дело. Не хочу сейчас вдаваться в подробности, но по моим агентурным данным Мишаков вчера вечером вылетел в Москву, чтобы осуществить очередной террористический акт. Вы слышите меня? Возможно, он его уже совершил. Вы были абсолютно правы в ваших предположениях, а я, каюсь, за всей этой суетой все пропустил… Как только я об этом узнал, сами понимаете, мне стало не до поздравлений.

— Вы можете сказать, где и когда именно это произойдёт? — спросил ошеломленный Чурилин.

— Если уже не произошло… — сказал Каморин. — Москва — город большой, это может случиться где угодно, но одно я узнал совершенно точно — адрес, по которому он может там у вас остановиться. Только с ним следует быть осторожным. Он хорошо вооружён. Значит, записывайте. Это в районе Выхино…

Кивая, Чурилин быстро записывал. Потом оторопело взглянул на Скворцова:

— Ничего не понимаю… Как я мог такое помыслить об этом человеке!

Глава 11

Положив трубку, Каморин прошелся по кабинету из угла в угол. За окнами гудел очередной митинг по случаю его избрания. Сам он уже охрип, руки его болят от рукопожатий… А тут, не дай Бог, того и гляди опять потребуют, чтобы он вышел к народу.

Ещё хорошо, что этот чудаковатый Чурилин все принял за чистую монету. Теперь доиграть бы эту партию так, как задумано. Так сказать, разыграть эффектный эндшпиль. И тут, похоже, главная роль у Балабо-на. Если судить по тому, что говорил о нем Канищев, Балабон близнецов просто возненавидел… Вот и ладно, вот и то, что надо. Такая ненависть — вещь естественная. Это все в порядке вещей, как раз то, чего он исподволь добивался: в меру зависть, в меру ревность, в меру науськивание друг на друга — да тут любой коллектив, хоть трудовой, хоть бандитский, окажется неспособным к бунту.

Канищева, кстати, к этому заданию допускать не надо: что-то, похоже, изменилось в его настроении в последнее время… Хотя с заданиями, надо отдать ему справедливость, справляется лучше других — взять хотя бы ликвидацию этих двух последних из сорок четвертого отделения. Чистая работа, ничего не скажешь.

Значит, все заканчивает Балабон. Павел Романович набрал на спутниковом телефоне код Канищева.

— Привет народному избраннику, — не удержался от подначки Канищев. — Вместе со всей страной с неподдельным волнением и закономерным интересом следим за вашим триумфальным избранием.

— Ладно, ладно, разговорился, — оборвал его, кисло улыбнувшись, Каморин. — Ты лучше скажи, почему мне до сих пор не удается с неподдельным волнением и вполне закономерным интересом увидеть и услышать про вашу последнюю акцию?

— Видно, хреново здешние менты работают. Или телевидение не чешется, — сказал Канищев. — А может, этот гнус, Хлестов, вообще никому не нужен. И все только рады, узнав о его безвременной кончине… С другой стороны, поприпрятали мы шоумена довольно надежно — пришлось, поскольку у Мити, по его неопытности и моему недогляду, обратный билет только на другой день был. Ну и, спрашивается, куда ему деваться целые сутки, тем более что жильцы видели, как он входил в подъезд? Я сказал, что ему лучше не мелькать… И, как вы правильно изволили приказать, не рекомендовал встречаться с братом. Не дай Бог, менты за ним следят, увидят их вместе — сразу поймут, что к чему… Или я не прав?

Хуже нет иметь дело с киллером, у которого, как у тебя, высшее образование, думал Каморин, рассеянно слушая. И который не упускает случая об этом напомнить…

Как бы то ни было, пока все идет, как задумывалось. Раньше Митя обеспечивал своему брату алиби. Теперь, наоборот, акцию осуществил сам Митя, будучи уверен, что они с братом поменялись ролями, что теперь алиби обеспечивает ему Костя. Оказалось на удивление легко убедить его, чтобы заменил на время Костю, наверно, сказалась психологическая особенность, присущая близнецам… Если брат занимается чисткой столицы, если речь идёт о жизни очередного негодяя, одного из тех, безнаказанных, коими нынешняя Москва просто кишит, то почему бы самому не включиться в это благое дело? После этого, мол, и он, Митя, был бы с братом на равных, а Костя перестал бы комплексовать по поводу своего нового рода занятий… А вот теперь важнее всего проследить, чтобы братья не встретились… И тогда Митя вовсе не узнает, что невольно подставил брата…

Тьфу-тьфу, пока всё идёт успешно. Одно нехорошо — эти многоходовые комбинации становятся всё сложнее… А значит, больше вероятность, что он что-то не предусмотрит, что-то упустит. А ведь малейшая неточность — и… Но лучше об этом не думать. Главное на сегодняшний момент то, что Костя Мишаков о происходящем даже не догадывается. А Мите, его брату, вовремя объяснили: теперь, когда все насильники получили по заслугам, Косте велено лечь на дно, поскольку его уже ищут. Ему сейчас лучше отдохнуть, ни с кем не общаясь — даже по телефону… И Митя понял это правильно.

К тому же нельзя не признать, что очень удачно, очень правильно была выбрана цель для Мити. Поскольку тело видного представителя шоу-бизнеса Хлестова Игоря Андреевича, у которого не осталось средств содержать телохранителей, кажется, и впрямь искать никто не собирается. А что касается мотива расправы — так он на поверхности: большие долги сомнительным коммерческим структурам, в которые Игорь Андреевич влез… И потому он стал никому не нужен. И потому о его преждевременной и трагической кончине до сих пор никто не сообщает.

Пока все идет, как надо, думал Павел Романович, но это не повод для самодовольства. Пора переходить к финалу этой разветвленной комбинации. Теперь — избавление от братьев.

— Дай сюда Балабона, — сказал Павел Романович.

Канищев ответил не сразу. Удивился, наверно: обычно Павел Романович напрямую общался только с ним, через него передавал Балабону приветы и ценные указания.

— Привет, — сказал Каморин, услышав робкое и несколько удивленное «але» Балабона.

— Витя, дорогой, — с воодушевлением начал Каморин (не подводит память, вовремя вспомнил имя. А то все Балабон да Балабон…). — Выслушай меня не перебивая. Теперь пришло твое время. Покажи всем свой класс… Признаюсь, в последнее время я недооценивал вас, моих пацанов. Отсюда и отступление от конкурсного принципа отбора лучших из лучших и мое неоправданное пристрастие к этим братьям Мишаковым…

— Ну, — сказал Балабон. — Стреляю я не хуже, в натуре.

— Помолчи… — строго оборвал Павел Романович. — Я же сказал, чтобы не перебивал… Все, что я тебе сейчас говорю, — это только между нами, ты понял? Я говорю, а ты только отвечай: «да» или «нет»… Значит, этот Костя Мишаков окончательно скурвился. Братец его всегда поддержит, на то они и близнецы. Ты понял, о чем я? Слишком много этот Мишаков захотел. И пригрозил заложить всех, если я не выполню его условий… Понял, да? Можешь сам догадаться, о чем речь.

— Вот сука! — возмутился Балабон.

— Ты помолчать можешь или нет? — прикрикнул на него Каморин. — Канищев, наверно, уже уши навострил…

— Ну, — подтвердил Балабон, обернувшись в сто рону Канищева, который и впрямь внимательно прислушивался к его разговору с шефом.

Ну что делать с этим идиотом, подумал Павел Романович. А ничего. Других просто нет…

— Он собрался сдать нас всех, но я, кажется, его опередил, — продолжал Каморин. — Так что этой ночью менты наверняка будут его брать. И наверняка он окажет им сопротивление. А он им нужен живой, ты понял меня?

— Ну да, а нам он нужен совсем наоборот…

— Я тебе что велел! — опять оборвал его Каморин. — Молчи и слушай. Bfce, что я говорю, — это не для чужих ушей.

Никак до этого придурка не дойдет, с досадой подумал он, что я вывожу из игры Канищева; поди, даже в голову не приходит, что Канищев когда-нибудь, возможно совсем скоро, станет чужим. А ведь к этому, пожалуй, все идет…

— А вообще-то ты все правильно понял, — сказал Каморин. — Поэтому постарайся, чтобы Мишаков достался ментам в нужной для нас кондиции, про которую ты сам так удачно выразился… Наверняка его будет брать ОМОН — ну знаешь, как они это любят: в этих своих шлемах с забралами или в масках и в бронежилетах. Как вырядятся — друг от друга не отличить. Поэтому надень такой же прикид и постарайся смешаться с ними в подъезде. Ну и разбей там пару лампочек, что ли… И запомни: живым он попасть к ним в руки не должен! Кстати, у них у всех «Макаровы». Так что оставь свой ТТ дома… А вообще, Витя, не мне тебя учить. Сам разберешься. И смотри, будь осторожен. Чтобы комар носу не подточил, ты понял? А как потом менты начнут вверх стрелять — ты стреляй в него. Нужен верняк, ты понял?

— А где я все это возьму? — спросил Балабон, и Каморин живо представил себе его глуповато приоткрытый рот.

— У Канищева все есть, сейчас передашь ему трубку, и я ему все скажу. Главное, чтобы ты о нашем разговоре — ни гуту. А если и начнет расспрашивать, ссылайся на меня, понял, да? Спроси, мол, у Павла Романовича. Но, по-моему, он промолчит…

И вдруг Каморин кожей затылка почувствовал, что он не один. И замер, боясь повернуться… Пока он разговаривал, стоя лицом к окну, за которым проходил митинг, в его кабинет — некогда простого следователя, ныне народного избранника — кто-то вошёл. Когда он наконец решился обернуться, то вздрогнул, встретившись с огромными, полными ужаса глазами Софьи Борисовны.

…Через десять минут подъехала «скорая» и он сам донес на руках ее легкое, парализованное тело. Она только мычала и мотала головой — инсульт, не иначе! Он старался не смотреть ей в глаза.

…Балабон сделал все, как велел Павел Романович. И Канищев выдал ему прикид, ни о чем не спрашивая. Только внимательно посмотрел в глаза, когда Балабон сказал, что ему необходим «Макаров».

До сих пор пользовались исключительно ТТ, «Макаровым» пренебрегали, Канищев с ходу не мог вспомнить, есть ли в его арсенале этот ствол.

— Зачем он тебе? — спросил он. — С чего вдруг?

— Если вы в чем-то сомневаетесь, Евгений Семенович, спросите у Павла Романовича, — заносчиво ответил Балабон, неожиданно, в манере шефа, перейдя на «вы», и Канищев не задал ему больше ни одного вопроса.

Он принял решение незаметно проследить за тем, что будет дальше. Видимо, особого труда это не составит, поскольку Балабону, похоже, и в голову не приходит, что за ним будет слежка… Интересно, что за игры начались у нашего депутата, думал Канищев, следуя за «девяткой» Балабона. Придется, как рядовому избирателю, записаться к нему на прием и задать пару вопросов…

Когда Канищев увидел из своей машины, что Балабон остановился за квартал от дома, где жили Костя и Лена, он присвистнул. Вот в чем дело…

Кажется, Павел Романович опять собрался произвести в команде кадровые изменения. Сначала Валет, потом Михрюта, теперь, похоже, Костя… Но для чего Балабону весь этот маскарад?

Ждать ответа на вопрос пришлось недолго. Темнело по-зимнему быстро, и в сгущающихся сумерках Канищев увидел, как с разных сторон к обиталищу Кости и Лены вдруг подкатили «Волги», из которых высыпали экипированные по всей форме омоновцы и стремительно оцепили дом.

Как и в какой момент к ним присоединился Балабон, Канищев уже не разглядел…

Чёрт… выругался Канищев, лихорадочно набирая номер телефона квартиры, где обитали Костя и Лена. «Придурок, идиот, — ругал он себя, — мог бы подумать о звонке сразу, как только догадался о предстоящей смене команды…»

Видимо, многое теперь будет менять Павел Романович, о чем его, Канищева, доверенного лица и полномочного представителя народного избранника, похоже, даже и не подумал поставить в известность… Уж не потому ли, что он — следующий? За братьями Ми-шаковыми?

— Алло, вас слушают.

Услышав в трубке девичий голос, Канищев на секунду подумал, что зря все это делает. Костя, услышав предупреждение, схватится за оружие. И пусть ментам он нужен живой, но Балабон-то к ним затесался вовсе не за тем, чтобы его выручить, совсем наоборот. Так есть хоть какой-то шанс уберечь Костю, оставить его в живых?

— Держите Костю подальше от оружия, — сказал он. — К вам направилась милиция, чтобы его арестовать…

— Господи… Что вы говорите? — ахнула девушка.

Наверно, жена, подумал Канищев. Вот уж кому досталось-то.

— Его могут убить, — сказал он. — Пусть лучше он сразу им сдастся. Больше я ничего не могу вам сказать…

И тут же отключился. Все, что мог, он сделал. Оставалось только наблюдать за происходящим… Он сидел, сжав руками руль, и мысленно прикидывал. Вот они поднялись наверх, расположились, по инструкции, возле квартиры… Интересно, принимает ли во внимание их инструкция, что к ним запросто может примкнуть посторонний, поскольку все они в масках или в шлемах с забралом, закрывающим лицо?

Он прислушался… Когда слабо прозвучал первый выстрел, потом, одновременно со звяканьем разбитого стекла, второй и третий, он еще крепче сжал руль. Наверняка и Балабон стрелял тоже. Что ж, если этот урод решил, что теперь он самый крутой, раз шеф делает его центровым, то придется его глубоко разочаровать. Проще говоря, пристрелить на месте, если он убил Костю…

Он увидел, как возле подъезда начала собираться толпа жильцов, как, несмотря на зимнее время, открывались окна и жильцы выглядывали наружу…

Канищев выбрался из машины, не спеша подошел к собравшимся. Он знал, что после недавнего двойного убийства милиционеров его фоторобот есть в каждом отделении, что его ищут, и все же не мог не подойти, надвинув на лоб вязаную шапочку. Ничего, сейчас там всем не до него… Жильцы взволнованно переговаривались, глядя наверх, откуда доносился женский крик и плач.

— Притон там, говорят, у них… — судачили одни.

— Ну, сама слышала, девок туда таскают и наркотики им колют, — поддакивали другие.

— Это эти, молодые, Богатыревы, что ли? Муж и жена?.. — спрашивали третьи.

— Ну… Кто ж ещё. Детей нет, вот у них все какие-то незарегистрированные и проживают. Я участковому сколько раз говорила, а ему всё некогда…

— Или денег в зубы сунут — он и пошел себе.

— А ведь не скажешь, вежливые, не скандальные, она всегда первой поздоровается…

— И он, Валера-то, вроде не пил никогда. Пьяным я его сроду не видела.

— В тихом омуте, сами знаете…

— Ох, ну и жизнь пошла, как демократы эти до власти дорвались!

— Вон… несут уже… Ранили, что ли, или убили…

— Господи, кто ж там кричит так…

Только сейчас Канищев увидел Лену. Это она кричала криком, цепляясь за безжизненное, залитое кровью тело мужа.

Костя был одет в тренировочный костюм. Руки его свисали с носилок, голова моталась от толчков из стороны в сторону.

— Дорогу! — возбужденно кричали омоновцы, расталкивая собравшихся.

Они бегом цесли еще одни носилки. Там лежал их товарищ, чье лицо было неразличимо под забрызганным кровью забралом.

— Ты смотри, что делается! — закричали в толпе. — Убили! Вот сволочи, что делают!

— А ещё смертную казнь хотят отменить, демократы проклятые.

— Господи, все молоденькие такие… — всхлипывали женщины.

— Семья, наверно, осталась…

— Пропустите! — орали омоновцы, расталкивая собравшихся.

Канищев постарался протолкаться поближе, когда кто-то приподнял забрало, закрывшее лицо омоновца. Он заметил, как милиционеры недоуменно переглянулись, как если бы видели раненого впервые…

— Полегче! — прикрикнули на Канищева, стараясь оттолкнуть, но он уже встретился взглядом с раненым Балабоном. Взгляд был затуманенный от боли, почти потусторонний, но, похоже, Канищева он узнал. Казалось, сознание на секунду вернулось, когда ему, взрезав рукав, сделали укол в вену, и тут же он снова закатил так и не прояснявшиеся, белые от боли глаза.

Верно, совсем еще сопляк, подумал Канищев, как бы увидев Балабона глазами причитавших женщин. В школе Витя Балабанов, говорят, участвовал в художественной самодеятельности. Лучше всех играл на баяне и плясал барыню. Но это было последнее, что он успел, невольно сочувствуя, подумать о Балабоне…

Его грубо оттолкнули в сторону.

— Виктор Петрович! — позвал кто-то в группе милицейских начальников в камуфляже, стоявших возле машин. — Нам только что поступил срочный приказ перебросить группу к банку «Куранты» — к тому, что на Таганке. Там налет бандгруппы, наши просят подкрепление.

— Чёрт знает что… — в сердцах выругался тот, кого назвали Виктором Петровичем, один из немногих, кто был в этой группе одет в штатское. Он пытался о чем-то расспросить рыдавшую девушку, которую только что силой не пустили в машину вслед за погибшим убийцей и которую поддерживала, пытаясь успокоить, другая дрожащая от холода девушка…

— Послушайте… Мы столько времени добирались до этого убийцы. Неужели больше никого, кроме вас, нельзя туда направить?

— Наш отряд — ближайший к месту преступления, — ответили ему.

— Вы прямо нарасхват. Но ведь пока что вы в моем распоряжении… — твердо сказал Виктор Петрович. — И я буду возражать! К тому же служба в армии научила меня одному мудрому правилу: не спеши выполнять приказ, поскольку обязательно последует команда «отставить!».

— Хорошее правило. Но дело-то мы здесь свое сделали, верно? — возразили ему.

И в этот момент Канищев, внимательно прислушивавшийся ко всем этим разговорам, заметил, как высокий молодой парень в дубленке что-то сказал Виктору Петровичу на ухо и показал в его сторону. Тот мгновенно развернулся всем туловищем, и Канищев наконец разглядел знаменитого сыскаря Чурилина — уже немолодого, среднего роста, в блеснувших при свете фар очках. Рядом с ним все еще рыдала неутешная девушка, по-видимому Лена Мишакова, а ее подруга огрызалась на соседок…

Стараясь не оглядываться, Канищев пошел к своей машине, прибавляя шаг и уже понимая, что сейчас его попытаются задержать.

Банк «Куранты», рассеянно думал он, прислушиваясь к тому, что происходило сзади. Кажется, Каморин кое-что говорил об этом банке.

— Эй, гражданин, одну минуту! — властно окликнули его сзади.

Канищев, по-прежнему не оборачиваясь, слышал хруст снега и дыхание тех, кто пытался его догнать.

— А ну, задержите его… — крикнул сзади все тот же властный голос.

Хорошо, что оставил мотор на холостом ходу, спокойно подумал Канищев, приближаясь к своей машине.

— Стой, стрелять буду! — крикнул кто-то сзади из нагонявших.

Ну, это навряд ли, подумал он. Народу много, вон сколько из соседних корпусов выскочило, несмотря на позднее время…

Возле самой машины парочка здоровых мужиков, из зевак, тех, что были ближе других к его машине, попытались его задержать.

Ну это уж дудки, подумал Канищев, увернувшись от одного и поймав на апперкот второго. Тот упал на спину, основательно ударившись затылком о лед и раскинув руки. Поэтому другой доброволец почел за благо умерить правоохранительный пыл и сам отскочил назад.

Выстрелы таки прозвучали, но только вверх… И это тоже сыграло на руку Канищеву: добровольные помощники милиции отпрянули назад, очистив для него дорогу, а остальное перепуганное население рвануло к своим подъездам или ткнулось ничком в сугробы.

Канищев дал по газам и вырвался через арку из этого двора — квадрата, образованного огромными корпусами, на Волгоградский проспект и погнал в сторону центра… Затем, не проехав и полукилометра, свернул с магистрали направо, заехал в полутемный двор, поскольку, по его расчетам, менты уже должны были организовать погоню за ним и дальше все могло оказаться перекрытым.

Опять машину придется бросить! И помощником новоявленного депутата Думы Каморина Павла Романовича ему уже не быть. Он уже засвечен, как фотопленка на солнце. И потому пора возвращаться на малую родину, предварительно изменив внешность.

Он выбрался из машины, огляделся. Вроде никому он здесь не интересен… Хотя нет. Вон там пара-тройка пацанов, заинтересованно переговариваясь, глядят в его сторону. До этого ребятишки развлекались тем, что со знанием дела выбирали для себя машину получше, благо их тут много, но все больше отечественные, и поэтому только что остановившийся БМВ с вылезшим оттуда лохом сразу привлек их внимание. Вот что значит — повезло!

Кагалы, кидалы, угоняли — чёрт их разберет — появились вовремя… Поэтому он не стал включать противоугонное средство. Да пусть угоняют. И пусть менты основательно за ними погоняются. Только забрал из бардачка все необходимое, включая портативную рацию, настроенную на милицейские частоты, и внимательно посмотрел под сиденья, чтобы не оставить чего лишнего…

Покатайтесь, ребята. Отвлеките ментов, дайте мне выиграть у них хоть десять минут. А больше и не надо… Только не взыщите, если уже через несколько минут вам, попавшим под тяжелую руку, озлобленные омоновцы набьют баки, и загремите вы как минимум года на три каждый. Хотя при других обстоятельствах и другом раскладе схлопотали бы всего-то по полтора на рыло…

Он зашел в дальний подъезд, прислушался… Когда услыхал знакомый звук заведенного мотора, усмехнулся. Забавно будет посмотреть, как через некоторое время, минут через пятнадцать — двадцать, сюда нагрянет орава озверевших от очередной неудачи ментов. И перепуганные, избитые пацаны покажут им на подъезд, куда он при них только недавно вошёл.

Однако, подумал он, любопытно, что все же приключилось с этим банком. Это ведь тот самый, на который Каморин положил глаз.

Он включил рацию, погонял ручку настройки… Ага, вот, кажется, оно.

— Всё, общий отбой, всем отойти от банка! — услышал он начальственный голос сквозь шумы и чьи-то нечленораздельные выкрики. — Приказываю всем задействованным силам отойти, а всем подразделениям, затребованным к банку «Куранты», срочно вернуться к местам постоянного базирования!

Аж охрип, бедный, подумал Каншцев. Что ж там такое стряслось, что ментам приказывают срочно разбегаться. Каншцев посмотрел на часы. Хоть бы Митя был дома. Тем более что, как еще раньше установил Каморин, он всегда в это время должен быть на месте и ждать звонка.

Канищев достал сотовый и набрал код, заложенный в памяти.

Потом вышел из подъезда, неприметный, с натянутой на брови темной вязаной шапочкой. Закрывая телефон рукой, приложенной к уху, как если бы его отморозил, прислушивался к гудкам… Ну, наконец-то!..

— Митя, это я, Канищев.

— Евгений Семенович! — обрадовался Митя. — Как я рад вас слышать!

Нашего полку прибыло, невольно подумал Канищев. Ведь вот парень — только недавно впервые убил человека… И уже радуется жизни как ни в чем не бывало. Чёрт знает что за поколение идет нам на смену. Он, Канищев, когда убил своего первого, отходил недели две, если не больше. Никого не хотел видеть и слышать, ничего не мог есть, поскольку постоянно тошнило… И убил пусть по наводке Каморина, но не без морального удовлетворения. Того, кто когда-то донёс на отца, погибшего потом в лагере. Каморин, как он сейчас это понимает, не без задней мысли показал ему этот донос, приобщенный к делу… Сущая гнида был, а не человек, таких только давить и давить.

Так вот, эти молодые — совершенно безжалостные и потому, в конце концов, возьмут верх над нами, стариками.

— Взаимно… — пробурчал в ответ Канищев. — А теперь выслушай меня. И наберись выдержки. Твой брат Костя убит.

— Что… — еле слышно спросил Митя. — Что вы сказали?

Ну вот, а говорили, что двойняшки один другого всегда чувствуют, даже на расстоянии, подумал Канищев. Или все дело в том, что Мите в это не хочется верить?

— Кости больше нет, — повторил Канищев. — Он решил выйти из игры. Павел Романович этого не мог допустить. И, как всегда, кое-что придумал, понимаешь? Вызвал в Москву тебя, а когда ты сделал дело, подставил ментам вместо тебя Костю. Словом, сделал всё наоборот.

— Когда это произошло? — негромко спросил Митя. — Недавно? Минут двадцать назад?

Значит, все-таки что-то почувствовал, подумал Канищев. Почувствовал, да, но не понял, что именно…

— Да… Примерно так. Слушай дальше. Он подослал Балабона. Короче, я всё это видел. Но уже ничего не мог поделать. Каморин сдал Костю ментам, ты понял меня? Они приехали его брать живым, и тут Балабон в темноте к ним присоединился, чтобы Костю застрелить. И сам от Кости схлопотал пулю… Причем я же, как последний дурак, сам Балабона экипировал, одел под омоновца… Словом, Каморин решил от всех нас избавиться, ты понял меня? Мы ему, депутату, в Думе не понадобимся. Ему теперь нужна другая команда. Такие, как Балабон… Мы своё на него отпахали и теперь для него как штопаные гондоны… Что молчишь?

И сам замолчал, услышав в трубке сдавленные всхлипывания.

Теперь следовало поймать частника. Только не иномарку, не БМВ, конечно, а чего попроще — «шестёрку» или, еще лучше, «Запорожец». Словом, тачку, которую менты погнушаются остановить…

Попалась, правда, «пятёрка». Один чёрт… Он доехал на ней до банка «Куранты». Там телерепортеры еще запечатлевали, как милиция снимает оцепление и вяло отгоняет любопытных.

Канищев присвистнул, увидев разбитые стекла, выломанную дверь, перед которой все еще стояла возбужденная толпа — большей частью служащие банка.

Потом подумал, что долго здесь маячить не следует. И вообще пора двигать в сторону Казанского вокзала, предварительно изменив прическу…

Глава 12

Седов отбывал на заседании правления банка, время от времени поглядывая на часы и рассеянно слушая эмоциональное выступление Наума Семеновича.

— Ведь до чего дошло! — всплескивал короткими ручками председатель правления. — Милиционеры ворвались сюда средь бела дня в масках, с автоматами, поставили всех нас…

— На уши, — перебил его Лева Карамышев. — Вы это хотели сказать? Сегодня так принято говорить. По-моему, нормально.

— Левочка, я бы попросил… Мне сейчас не до шуток. Я провел бессонную ночь… Так вот, поставили наших сотрудников к стенке, бесцеремонно обыскали сотрудниц, велели открыть сейфы…

— А что они искали? — снова перебил Лева Карамышев, который, как всегда, был не в курсе дела.

— Помилуйте, Лева, а что можно искать в банковских сейфах? Конечно, деньги!

— Я спросил про наших сотрудниц. Они что, хотели нас таким образом ограбить? — сделал непонимающее лицо бывший либерал.

— Они требовали вернуть свои вклады, — мрачно сказал Генрих Николаевич. — Если не забыли, их деньги привлек покойный Валера Пирожников, когда навязал нам свою пирамиду.

— О мертвых либо ничего, либо хорошее, — сказал бывший либерал, подмигнув отцу Никодиму. — Так, кажется, гласит одна из древних заповедей?

Тот только скорбно вздохнул, но ничего не ответил…

— Но, согласитесь, с другой стороны, все мы тогда были только «за»… — сказал Наум Семенович, но его тут же оборвала бухгалтер Наталья Николаевна.

— Как раз я была «против»!

— Я этого не забыл, — кивнул Наум Семенович, — но в то время вы, Наталья Николаевна, ещё не были членом правления… Как, к вашему счастью, вас не было вчера в банке… Так вот, еще раз для тех, кто почему-либо оказался не в курсе этих постыдных событий, разыгравшихся на моих глазах.

— Я слышала, они с вами грубо обошлись, — сочувственно вздохнула Наталья Николаевна.

— Не то слово, — замотал головой, прикрыв глаза, председатель правления. — Хуже всего пришлось нашим женщинам… Милиционеры были в темных масках, как налетчики в кино. Представляете? Отключили все телефоны, наложили арест на документацию… И если бы не вмешательство Александра Петровича, — он сделал легкий поклон в сторону Седова, по-прежнему внимающего общему разговору с отсутствующим взглядом, — если бы не он…

— Я полагал, вы скажете о Григории Теймуразовиче, — заокал отец Никодим.

— А как я мог до него дозвониться? — спросил Наум Семенович. — Я потребовал у них показать санкцию прокурора, но они только рассмеялись… К счастью, они не заметили Александра Петровича, и тот ухитрился связаться по своему сотовому, который у него не успели изъять, с нашими новыми партнерами. Которых он здесь представляет…

Все повернули головы в сторону Александра Петровича, но он как бы даже и не заметил этого всеобщего внимания…

— Александр Петрович, дорогой, — пропела Наталья Николаевна. — Вернитесь на землю…

Седов сейчас думал о том, где может быть Люба. Вчера, когда он поздно вечером после инцидента в банке приехал домой, ее опять не было…

— Расскажите нам о том, как вам удалось отразить нападение омоновцев на наш банк, — сказала бухгалтер.

— Что тут рассказывать, — сказал Седов, глядя в глаза Лёве Карамышеву. — Обычная для наших либеральных дней история. Не для слабонервных…

— Что-нибудь, как всегда, уголовное? — спросил Лёва. — Так расскажите, расскажите, я весь внимание!

— Короче, я позвонил своему корешу Лехе, с кем мы торчали в одном лагерном бараке от звонка до звонка, ели одну на двоих пайку или передачу с воли… Это под его крышей мы с вами укрываемся от непогоды, это его — скажем так — немалые вклады позволяют вашему банку до сих пор держаться на плаву. Так вот, это его боевики, как их принято сегодня деликатно называть, прибыли сюда по тревоге и отбили банк у ментов, то есть, пардон, у омоновцев. Вас, как я вижу, всё ещё шокируют подобные свидетельства того, что сегодня происходит в нашей действительности. Но, увы, все произошло именно так.

Члены правления молчали, стараясь не смотреть друг на друга.

— Могу только ко всему сказанному добавить, — вздохнул Наум Семенович, — что к Григорию Теймуразовичу мне удалось обратиться, лишь когда снова подключили телефоны. К этому времени, как вы уже слышали, милиционеры вызвали сюда, к банку, под крепление. Спасибо Григорию Теймуразовичу, он действовал очень оперативно. Сначала позвонил министру, потом в канцелярию Президента. Министр было встал в позу, но его вовремя поправили. Он вместе с Григорием Теймуразовичем срочно прибыл к месту события, и наш Григорий Теймуразович, человек удивительно благоразумный, при мне убедительно втолковал министру, насколько постыден для нашей доблестной милиции тот факт, что всем известный банк пришлось защищать с помощью самых настоящих бандитов! И от кого! От налета правоохранительных органов! Григорий Теймуразович очень корректно, очень доходчиво подсказал министру: мало того, что весь этот инцидент ни в какие ворота не лезет, — его уже сегодня начнут смаковать средства массовой информации. Так что уж лучше не усугублять… И только тогда министр дал отбой. Вконец расстроился, но отбой дал… Так что — пусть Александр Петрович на меня не обижается — защищали нас с вами самые настоящие бандиты, другого еловая не найду! Именно бандиты. Теперь-то об этом можно говорить в юмористическом тоне, но такой изощренной матерной ругани, да еще при наших сотрудницах, которых они тоже почему-то, как милиционеры, начали обыскивать, я в жизни своей не слышал и, видно, никогда уже больше не услышу!

— Это чтобы не стрелять… — усмехнулся Седов. — Своего рода психологическая компенсация.

— Ну вот, я ж говорил, кое-кому это смешно… Я уже не упоминаю о том, что потом, после ухода наших доблестных защитников, мы недосчитались некоторых носильных вещей. У меня самого, например, пропал мой пиджак от Мордашкина, не знаю, кому он будет впору, а также мы недосчитались двух мониторов, наверняка принятых за телевизоры, трёх принтеров, одного сканера… Я не говорю о всякой канцелярской мелочи — ручках, ножницах, бюварах. Хотя, надо отдать им должное, в сейфы они не лезли, а, напротив, героически их защищали…

— Там их так называемый общак, как они наивно полагают, — вздохнул Лёва Карамышев. — Не говорил ли я вам, отец Никодим, что мир перевернулся, не дожидаясь вашего Страшного суда?

— Лёва, я тебя умоляю!.. — прижал руки к сердцу Наум Семенович. — Опять эти словоизвержения ни о чём! Так что я просил бы вас, уважаемый Александр Петрович, чтобы вы убедили их вернуть хотя бы мониторы и принтеры… Объясните им: это нам нужно для работы, раз уж они взялись нас защищать от произвола милиции.

Лева Карамышев шумно вздохнул и тоже, передразнивая Наума Семеновича, взялся за сердце. «За что боролись?!» — как бы вопрошал он всем своим страдальческим видом бывшего либерала, разочаровавшегося в собственных идеалах.

— Постараюсь… — кивнул Седов. — А теперь, Наум Семенович и уважаемые члены правления, если не возражаете, мне нужно срочно отбыть на телевидение: совершенно неотложное дело. — Он выразительно посмотрел на часы.

— Ну как, отпустим? — спросил Генрих Николаевич у Наума Семеновича, и тот с готовностью кивнул.

Они смотрели вслед Седову, пока за ним не закрылась дверь. Какое-то время молчали, переваривая услышанное.

— Фантасмагория! Нет, во всё это просто невозможно поверить, — снова запустил речевую программу Лёва Карамышев. — Чтобы в наше время цивилизованных реформ? О том ли мы мечтали, об этом ли грезили и спорили… И это происходит в то самое время, когда личность только что почувствовала себя наконец свободной…

— Или оказалась на свободе? — спросил Генрих Николаевич, кивнув на дверь, за которой только что скрылся Седов.

— Еще одно заблуждение, — прогудел отец Никодим. — Эта самая личность продолжает себя чувствовать свободной от Бога!

— Неисповедимы пути твои, Господи, — в тон ему продолжил Генрих Николаевич, и все грустно переглянулись.

— Давайте наконец прекратим эту богословскую дискуссию и вернемся к нашим баранам, то бишь к повестке дня, — поморщился как от зубной боли Наум Семенович.

…Когда Седов приехал на телевидение, Любин ролик был уже практически готов. Света Самохина заканчивала подготовку передачи. Рядом с ней сидела в монтажной Ирина, терпеливо дожидаясь, когда начнут монтировать ее материал.

— Ну что? Никаких известий? — спросила Самохина, оторвавшись от экрана.

— С концами, — отрешённо махнул рукой Седов, едва ответив на приветственный кивок Ирины. — Боюсь, я потерял её уже навсегда.

— Просто какое-то несчастье, — покачала головой Самохина.

— Встретив взгляд Седова, Ирина печально опустила глаза, сделала вид, что ищет что-то в сумочке и никак не может найти.

Она очень изменилась, отчужденно, как о посторонней, подумал он. Осунулась, потемнела… Наверно, много готовилась к сегодняшнему просмотру. И еще не знает, насколько проиграет в сравнении с Любой… И кто скажет, чего это будет ей стоить при ее-то самолюбии. Она всегда чересчур трепетно относилась ко всем этим шоу-мероприятиям. Во всём прямая противоположность Любе. У той все просто: попросили — спела, убежала и про все тут же забыла…

— А ведь такая талантливая девочка оказалась! — сказала Самохина. — Я всем говорю: только Саша Седов может отыскать такой самородок. Нет, кроме шуток… Когда я показала нашим ребятам, те сразу заорали: давай скорей ее сюда! Они все хотят её снимать, представляете? Хотят ее растащить на свои клипы, музыкальные и рекламные ролики… Говорят, что её даже раскручивать не надо. Мол, все увидят и ахнут.

— А можно мне посмотреть? — робко спросила Ирина.

— Очень торопишься? — пристально глядя на них обоих, спросила Самохина у Александра Петровича.

— Тороплюсь, — сказал Седов. — Ты пойми одно. Её сейчас невозможно найти. Там, где она находилась в прошлый раз, ее сейчас нет. Боюсь, её погубит этот малый, который, чтобы удержать, постоянно сажает её на иглу… И она сразу начинает его любить! А когда потом приходит в себя, когда подлечится, чтобы снять ломку, — его на дух не переносит! Поэтому так важно, чтобы её номер прошел в эфир. Быть может, она увидит себя на экране. Быть может, увидят те, кто знает, где её найти…

— Я понимаю… — кивнула Самохина, бросив короткий взгляд на Ирину, чье исхудавшее лицо, казалось, потемнело ещё больше. — Я всё, всё понимаю… Её обязательно нужно показать! И, мне кажется, после показа её ролика нужно просто обратиться с экрана к ней, ко всем зрителям, ко всем, кто ее знает, и сказать: вы же видите, какой это талант, так не дайте ему пропасть, помогите, кто чем сможет, но сначала откликнитесь те, кто хоть что-то про неё знает… Так? Я правильно говорю?

— Ты умница. — Он поцеловал ей руку.

— А сейчас будем е. смотреть, — сказала Самохина и включила запись.

Да, это настоящий талант, думал Седов, глядя на Любу. И от Бога. Уже не припомню, чтобы кто-нибудь из нынешних так начинал… Я это как чувствовал. Такая цельность и чистота, которую невозможно оказалось запачкать… Нет, это становится просто невыносимо смотреть и слушать!

Он покосился на Ирину. Она смотрела, не отрываясь, словно завороженная. Нет, это невыносимо!

— Я пока выйду, мне надо… — шепнул он Свете на ухо, и она, нисколько не удивленная, кивнула ему, не отрываясь от экрана.

Но через минуту — он только успел раскурить сигарету — она выглянула в коридор:

— Тебя к телефону!

Входя в монтажную, он заметил, как поспешно отвернулась от него Ирина, как промокнула глаза платком.

— Кто это может быть? — спросил он хмуро.

— Какой-то мужчина с кавказским акцентом, — сказала Света. — Себя не назвал. Откуда он знает этот телефон? Я же просила никому не давать.

Он пожал плечами, беря трубку.

— Не помню, чтобы кому-то давал, — сказал он. — Я слушаю.

— Это я вас слушаю! — сказал голос с горским акцентом, показавшийся Александру Петровичу знакомым. — Мы были вместе на поминках Валеры Пирожникова, если помните… Григорий Теймуразович меня зовут… Ну, вспомнили?

— Помню. Тамада, хозяин Москвы, так, кажется, про вас говорят.

— Может, нам пока выйти? — спросила Самохина, доставая сигареты.

Он кивнул и пожал плечами, показав глазами на телефон.

Дамы вышли в коридор и немедленно закурили.

— Не будь дурой, — сказала Самохина. — Он пропадает, я же вижу… Его сейчас нельзя оставлять одного. Девчонка потрясающая, нет слов, но пропащая… Конченая, понимаешь? Ее с иглы уже не снимешь… Он влюблён в неё, как один талант может влюбиться в другой. А это — не надолго. Уж я-то здесь насмотрелась… А вы с ним замечательно смотритесь. Так что плюнь. И прояви инициативу. Чем скорее это сделаешь, тем скорее эта блажь у него пройдёт.

— …Ну, дорогой, мало ли что люди говорят, — сказал Григорий Теймуразович. — Мне, кстати, стоило большого труда вас найти на студии. Я специально приехал сюда, чтобы с вами повидаться. Я говорю из кабинета главного редактора канала, который любезно предоставил мне свои апартаменты. Так что поднимитесь на пару этажей, если вам позволяет время.

— Да, сейчас… Но раз вы меня нашли… — Седов запнулся от мысли, которая только что пришла в голову. — Скажите, Григорий Теймуразович… Про вас все говорят, будто вы всесильны. Все можете. И найдёте в Москве любого человека. Как только что нашли меня. Это правда?

— Ну что вы, ей-богу! Повторяете чужие глупые слова… Мои друзья и так надо мной смеются, когда слышат это от других. Так поднимайтесь! И здесь всё обговорим.

— Уже иду. Но чтобы не забыть… Словом, вы поможете мне найти одного человека? Это девушка, восходящая звезда телеэкрана. Я её открыл. Она совсем молодая, попала к наркоманам. Очень талантливая, хотя нет специального образования…

— Не говорите лишних слов, — перебил его Григорий Теймуразович. — Я здесь не хозяин, а всего лишь гость, который отнимает у настоящего хозяина время. Вы идёте или нет?

В комнате отдыха кабинета главного редактора канала кроме гостя никого не было. Стол был заставлен напитками, фруктами, печеньем. Они поздоровались, внимательно посмотрев в глаза друг другу.

— Что ж, услуга за услугу, — сказал Григорий Теймуразович, расстегнув пиджак и поправив галстук. — Я вам помогу, чем смогу, а вы, в свою очередь, сведете меня с одним человеком… Но сначала назовите мне фамилию этой девушки, имя, где живёт, чем занималась в последнее время. Я только дам поручение своим ребятам…

Седов продиктовал. Все тут же было передано по телефону…

— Кто вас интересует, Григорий Теймуразович? Не ужели существует человек, которого вы не можете найти без моей помощи?

— Конечно, могу, дорогой, о чём речь… Эти вот ребята, — он кивнул на телефон, — из-под земли кого хочешь отыщут! Но о нем я хотел бы услыхать от вас. Поймите правильно, мне не столько нужна его фамилия, сколько хотелось бы узнать, что это за человек… Ведь он вам звонил из другого города и разговаривал по поводу убийства Городинского и Пирожникова, не так ли?

— Да, но я сначала решил, что это форменный бред, — осторожно ответил Седов. — Теперь я знаю — это незаурядный человек. И очень опасный. И с ним лучше подружиться. Скоро будет здесь, в Москве… — Скоро он здесь объявится, подумал он. А я его уже сдаю. Значит, сделал выбор. Вот что существенно. И не приведи Господь ошибиться. — Ему осталось выполнить кое-какие формальности. Скоро увидите его как нового депутата Думы. Вместо погибшего депутата Сиротина.

— Ах вот о ком идёт речь… — протянул Григорий Теймуразович. — Каморин. Наслышан. Говорят, энергичный и способный молодой человек. Я почему-то о нём и подумал… А чего он хочет, вы мне можете сказать?

— Стать здесь хозяином, — сказал Седов. — И тут он ваш конкурент. И вы это сразу почувствуете. Возможно, почувствовали уже сейчас, по моему рассказу, хотя в глаза никогда его не видели, ведь так?

Григорий Теймуразович неопределенно пожал плечами.

— И ещё. Это из опыта моего с ним общения. Толь ко очень уверенный в себе и в своей силе человек может заранее объявить о предстоящем убийстве и потом безнаказанно совершить его. А он так и сделал да ещё спрашивал моего совета — с кого начинать? С Городинского или Пирожникова.

— Вы это серьёзно? В таком случае почему вы так говорите со мной о своем компаньоне и моем, как вы сказали, конкуренте?

— С некоторых пор он для меня бывший компаньон. Я знаю только одно. Если вы попытаетесь его подмять под себя, как-то использовать или заставить работать на себя, то сами не заметите, как станете работать на него… И не сможете возразить! И это тоже из моего личного опыта. Повторяю, он очень опасен. Это — булат, если помните известное стихотворение Пушкина, где золото полагает, будто всё может купить. Причём он, этот провинциальный завоеватель столицы, практически неуязвим.

— Вы это что — серьёзно? — хмыкнул Григорий Теймуразович. — Или стараетесь меня заранее напугать? Он что, бессмертный?

— Как Кощей, — усмехнулся Седов. — С одной стороны, это превосходный следователь, использующий очевидные преимущества профессии в своих личных целях, а стало быть, знающий, как сделать любое преступление безнаказанным. С другой стороны, только что стал депутатом Госдумы. Со статусом неприкосновенности. Как вы думаете, этого достаточно, чтобы стать Кощеем, или нет?

— Пожалуй… — пробормотал Григорий Теймуразович. — Пожалуй, вы правильно сделали, что предупредили меня…

— Только что мы всё о нём да о нём, — сказал Седов. — Во-первых, если вы желаете продолжать наш разговор, то должны мне сказать, кому я обязан информацией о моём с ним знакомстве?

— Покойный Валера Пирожников сказал, — вздохнул Григорий Теймуразович. — За несколько часов до своей гибели. Как будто чувствовал… И еще один вопрос, если можно… Опять по весьма печальному поводу. Сколько хороших людей в последнее время гибнет насильственной смертью! Когда это кончится, вы можете мне сказать?

Самого себя об этом спроси, подумал Седов. Тоже мне, гуманист с большой дороги…

— Вы меня хорошо слышите? — спросил Григорий Теймуразович.

— Простите, о ком вы? — спросил Седов настороженно, чувствуя холод под ложечкой.

— Неужели вы ничего не знаете о гибели вашего давнего знакомого Игоря Андреевича Хлестова! Ни в жизнь не поверю!

Седов не ответил, только недоуменно посмотрел на собеседника.

— Значит, не знаете, дорогой Александр Петрович, — сказал тот. — А между тем его убили. Мне бы и ни к чему, но вот племянник его, Андрей Логунов, работающий в моем аппарате, поднял тревогу: пропал дядюшка. И вот сообщение: случайно наткнулись ребятишки — они любят по свалкам шляться. Труп завалили мусором в районе кольцевой железной дороги… Убили примерно неделю назад. Андрюша полагает, будто его дорогого дядюшку убили за долги. Вы что-нибудь знаете об этом?

— Что, проводите собственное расследование? — спросил в свою очередь Седов, стараясь собраться с мыслями. Игоря Андреевича таки убили, кто? Лёха опять перестарался? Или же с этой гнидой кредиторы расплатились? В любом случае обвинение падет на него, Седова.

— Расследование как раз требует провести упомянутый мною Андрюша Логунов, — пожал плечами Григорий Теймуразович.

— Я понимаю, почему вы спрашиваете именно меня. Но я не имею к этому никакого отношения, — пробормотал Седов. — Я не знаю, в чем тут дело и чем смогу быть вам полезен.

— А вы постарайтесь, — мягко улыбнулся Григорий Теймуразович, и у Седова внутри все похолодело. — Раз убивают людей из моего окружения или как-то со мной связанных, мне хотелось бы знать, что вокруг меня происходит. Как вам хочется знать, что происходит с вашей юной любовницей, которую нехорошие мальчики посадили на иглу… Не удивляйтесь моей осведомлённости. Я только что, при вас, передал ваши данные о ней, а мне тут же сказали, что о ней известно, и постараются в ближайшее время узнать все, что с ней случилось.

— У вас хорошо поставлена служба информации… — Седов старался на него не смотреть. — Только у меня нет ни ваших связей, ни ваших возможностей. И всё, что я мог вам сказать, я уже сказал. Узнаю что-то новое — сообщу дополнительно.

— Ну разумеется, дорогой! — сказал Григорий Теймуразович. — А пока — кофейку? Позвольте, я за вами поухаживаю.

Через несколько минут, когда они допивали кофе, раздался телефонный звонок. Григорий Теймуразович снял трубку. Лицо его изменилось, он мельком взглянул на Седова, поцокал языком, покачал головой. Потом внимательно посмотрел на Седова.

— Её только что обнаружили в морге тридцать шестой больницы. Её нашли вместе с одним мальчиком мёртвыми в парке Сокольники. Слишком большая доза наркотиков. Примите, дорогой Александр Петрович, мое самое искреннее соболезнование. И думаю, что наш разговор на этом следует прервать. Пока. Нам с вами о многом ещё предстоит поговорить. О мно-гом…

— …Не будь дураком, — погладила его по плечу Света Самохина, когда Седов рассказал ей о случившемся. — И постарайся-ка её забыть. Такая женщина из-за тебя страдает… — Она покачала головой, дрожащими пальцами достала очередную сигарету. — Небось думаешь — вот какая бездушная сука эта Светка. А я не бездушная. Просто в нашем с тобой возрасте…

— Где она? — спросил он, тупо глядя мимо нее. — Ирина где?

— Ушла. Не захотела смотреть свой материал. После того, что увидела. Ну куда им всем против этой несчастной девочки? Но Ира — пока что единственная, у кого хватает совести это признать.

— Я хочу побыть один, если можно, — попросил Седов.

Глава 13

— …Ну ты, в натуре, здорово их раскрутил, — сказал старший из братьев Серовых, он же «родной», кивнув в сторону привокзальной площади, на которой собрался весь город. — Умеешь работать с массами, умеешь.

— Стараемся… — скромно сказал Каморин.

— Ну так иди, тебя избиратели ждут, — сказал «двоюродный». — Скажи им, как себя вести в твое отсутствие, кого слушаться и как вообще дальше жить…

Братья рассмеялись и налили себе еще по одной. Каморину немного плеснули шампанского.

— Хорош, — сказал «родной». — Чтобы не пахло. Тебе еще речь толкать… Ну, ты там в Москве не забывай про родные корни, про то, кто тебя в люди вывел.

— Постараюсь, — скромно улыбнулся Каморин.

— Да что ты как неродной сегодня! — воскликнул «двоюродный».

Сказать, не сказать… подумал Каморин. В Москве произошли кое-какие события. Одного Мишакова кокнули, при этом сам Балабон откинул копыта, но это и ладно бы, черт с ними… Невелика потеря. А вот куда-то подевался Канищев. И одновременно сгинул Милюков второй.

Уж не поджидают ли они его сейчас в толпе, на площади? Что им стоит: как овация грянет — один прикрыл, другой из ствола с глушителем выстрелил. Канищев в таких делах хорошо соображает, за троих. Вполне мог поставить Митю Мишакова в известность о случившемся с братом. А они, эти близняшки, друг без друга жить не могут. Значит, жди кровной мести… Проследил, поди, Женя Канищев, зачем Балабону понадобилась экипировка. И все сразу понял. С Канищева надо было начинать, вот где прокол. Или обласкать как следует, приблизить. Мало ли что он на это не поддается, что принципы у него, видите ли. Какие такие у киллера его класса могут быть принципы!

Потом еще этот прокол со стрельбой в Валета, когда тот тонул… Весной найдут тело, дырка в черепе, станут копать… И со старухой Болеславской… Сколько же он при ней лишнего наговорил? Хорошо хоть, инсульт ее вовремя хватил, дар речи потеряла, просто повезло, можно сказать, но ведь вполне еще может очухаться.

И тут ещё эта Алпатова, следователь из Москвы, как крот копает. У нее, видите ли, кое-какие вопросы возникли… И постоянно, говорят, в Москву звонит.

Наверняка уже кто-нибудь раскрыл ей глаза на гибель Валета: если не свои, в милиции, то Шаландин или его пристебаи из группы поддержки на выборах… Своевременно получил он эти депутатские корочки, ничего не скажешь. Везун! Но он помнит и другое: карта идет только пять минут. История с Канищевым и Митей Мишаковым — это сигнал. Мол, смотри в оба, еще чуток — и пошла последняя минута. Дальше, в столице, надо быть аккуратнее во сто крат.

— Что-то вдруг как-то грустно стало, — сказал он вслух. — Расставаться не хочется. Столько здесь пережито. Столько всего было.

— Ты, главное, не забывай там свои правильные слова про плацдарм, — напомнил «двоюродный».

— Родя, опять ты за своё! — прервал «родной». — Человек все хорошо понимает. И не забыл, кому чем обязан. Но и мы ему обязаны, верно я говорю? И потому хочу пожелать нам всем, чтобы все это помнили. И никому не пришлось напоминать.

Они выпили. За окном раздавались попеременно то аплодисменты, то скандирование: «Ка-мо-рин!»

— Ну, пожалуй, пора, — сказал Родя. — Колян, не держи человека. Его народ хочет видеть. И до отхода поезда всего ничего осталось.

— Подождут, — отмахнулся Каморин.

— А поезд придержат, я утром распорядился, пока ты спал, — ответил Колян. — Какие ещё проблемы?

— Надо бы договориться, что делать с моим наследством, — пожал плечами Каморин, кладя на стол список. — Эти люди много знают и вполне могут всё нам испортить. Пока шла избирательная кампания, я никого не трогал, но перед наступлением, когда меня здесь уже не будет, тылы лучше бы почистить.

Братья присвистнули, оглядев список. Переглянулись.

— Да ты чего, в натуре? — с интересом посмотрел на Каморина Родя. — Тут чуть не полгорода. Когда ж ты успел столько врагов надыбать? Этак бабы за тобой рожать не поспеют. Ты чего, мужик?.. А кто работать будет?

— Многовато, — хмуро согласился Колян. — Хотя бы через одного. Или каждого третьего.

— На ваше усмотрение, братцы, — криво усмехнулся Каморин, забирая список. — Как хотите. Только чтобы потом без претензий. И я вам ничего не показывал и не говорил.

— Ты погоди, погоди… — взял его за руку «родной», он же Колян. — Я ещё не до конца посмотрел. Фамилии там знакомые кое-какие есть…

— Может, мы там тоже, — спросил Родя, приподнявшись, — а мы и знать не знаем. По-хорошему отдай. Хоть ты и неприкосновенный теперь, а список твой мы обязательно почитаем…

— Почитайте, — Каморин снова положил перед ними бумагу. — Только лучше вам их так запомнить, а бумажку того… А там — решайте сами. Через одного или всех подряд. Мне все равно.

…Дина Ивановна Алпатова стояла в толпе, провожающей в Москву своего избранника, и прислушивалась к разговорам.

— Вот ему бы возглавить борьбу с коррупцией в высших эшелонах… — говорили одни.

— Ну. Сразу бы всех на чистую воду вывел, — поддакивали другие.

— А то они там в Москве прогнили совсем. Мой зять оттуда приехал — шагу, говорит, не ступишь, чтоб не заплатить. А пули, говорит, так и свистят! Как на войне. И бомбы везде рвутся, будто бомбят. Машин, говорит, больше, чем людей. И все импортные.

— А иностранцев больше, чем русских. Особенно чернож… — вторили рядом.

— Я вот тоже в Москве была, так ничего там разобрать не могла. Надписи вообще не поймешь на каком языке, — взволнованно говорила какая-то женщина.

— Вот пусть и почистит все ветви власти этой… — кивали слушатели. — А то совсем обнаглели.

— Как бы только его, Павла Романовича, там не убили, как борца за народ и вообще за справедливость… — вздохнул кто-то. — Уж сколько так в истории было? Кто за народ — обязательно в него стреляют.

— Да-а… — почесали в затылках мужики. — Время теперь такое. Не ровен час… А мы его еще провожаем. На верную смерть, можно сказать…

— Ну так что, может, отговорим? — предложили граждане. — Пусть дома остается?

— Не согласится, — покачали головами другие. — У него характер, сами знаете… Боевой. Наперекор трудностям и опасностям. Вот ему бы охрану народную. В смысле — дружину.

Боже, что они несут, подумала Дина Ивановна. Горячечный бред сивой кобылы! И ведь ничего им не скажешь, а попробуешь — даже слушать тебя не захотят, и хорошо еще, если подобру-поздорову…

…Канищев протискивался, проталкивался, огрызался на тех, кто его отталкивал. Он искал в толпе Митю Мишакова. Наверняка он здесь. Наверняка караулит убийцу брата. Надо успеть его предупредить, пока Каморин не появился перед восторженными народными массами. Наверно, раздает последние инструкции своим новым мокрушникам или получает последние наставления от своих новых хозяев. Нельзя его сейчас убивать, нельзя делать из сатаны святого мученика, вспомнил он чьё-то выражение. Пусть ему аплодируют, пусть скандируют, но только пусть не будет повода делать из него святого…

Мити не было дома, после похорон брата он куда-то исчез, причём с оружием. Канищев не мог искать его открыто: по всему судя, «бойцовые псы» Каморина разыскивали его самого…

Поначалу он решил, что Митя скрывается у тётки в Нижнем Тагиле, но, когда приехал туда, узнал: Митя был, но недавно уехал. А сразу после его отъезда здесь побывали какие-то ребята, будто бы из индустриального техникума, где он учился, поскольку его собираются отчислить за неуспеваемость и пропуск занятий. Тетка охала, плакала по поводу гибели Кости в далекой и проклятой Москве, зачем только их туда занесло… Уж так она любит своих племянников, уж такие послушные и уважительные были ребята.

Словоохотливо рассказывала, как она Митиных товарищей приняла, напоила чаем с малиной, поскольку они продрогли от холода… И сказала им, что вот ни на столечко не поверит, будто Костя мог убить человека. Да еще милиционера. У ней у самой муж-покойник был милиционером, которого зарезал бандит.

Канищев, будучи сам в форме милиционера, охотно выслушал ее сетования и причитания. Сказал, что сам не верит в его вину. И почему и куда пропал Митя, он не понимает…

Когда она, успокоившись, осторожно спросила, как и что передать Мите, если вдруг он объявится, он про молчал. Значит, хитрит, кривит душой тетка братьев Мишаковых. Наверняка знает, где Митя прячется, и уж конечно же постарается потолковей рассказать ему все о тех, кто его ищет… Он мог бы через неё передать что-то для Мити, но что Митя может думать о нем, Канищеве? Может ли ему доверять? Да и с какой стати? Что позвонил ему и рассказал о гибели брата и о роли во всём этом деле Каморина? Ну а кто мешает ему думать, что это всего лишь провокация, чтобы заманить в ловушку?

Канищев сейчас почти не слушал, что говорят в толпе, не до того было. Если гражданам нравится лизать задницу очередному подонку, которого они столь охотно посадили себе на шею, так это их трудности. Он в этом больше не участвует. Его дело отныне — таких подонков ликвидировать. Поскольку другой управы на них нет и не предвидится… А сейчас самое главное для него — найти во что бы то ни стало этого пацана, который наверняка где-то здесь, в толпе, и ждет, держа пистолет в кармане, когда объявится их некогда общий кумир.

Затихшие было шум, аплодисменты и ликующие восклицания свидетельствовали — Каморин наконец объявился. Значит, это сейчас видит и слышит Митя и наверняка тоже рвется к нему через толпу.

Канищев прибавил усердия, уже не остерегаясь, что его могут узнать новые мокрушники Каморина, и не обращая внимания на толчки, удары и окрики…

Митю он увидел еще издали — землисто-бледного, почти неузнаваемого из-за мохнатой шапки, надвинутой на самый лоб, хотя прежде он в любой мороз носил вязаную шапочку. Он уже никуда не пробивался, он просто стоял на пути Каморина, перед которым все расступались, и ждал… Каморин был не один. С ним рядом, под руку шла эта женщина со станции «Скорой помощи», Канищев слышал, что прежде она была его невестой, но потом вышла замуж за врача, которого убили. Кажется, ее звали Нина.

Не говоря ни слова, Канищев сделал еще одну отчаянную попытку прорваться к Мите Мишакову, но таких, кто рвался к своему божеству, было много, их со рвением отталкивали добровольные помощники народного избранника, и Канищева отбросило назад.

Он только видел, как Митя неумело вытащил из кармана пистолет, как Каморин тут же среагировал по-своему, по-каморински, спокойно, стараясь не уронить себя в глазах умиленной толпы. Он вдруг ни с того ни с сего обнял Нину, прижал ее к себе, повернув спиной к Мите, при всех поцеловал, а потом поднял вверх, так что она его полностью заслонила.

Митя замешкался, напрягся, зачем-то передергивая затвор… Но его уже заметили. Одни от него отпрянули, другие, напротив, набросились сзади, свалили на землю…

— А, вот он! — торжествующе заорал кто-то рядом. — Вот ты где… Ах ты, сволочь подосланная!

Митю истово, с наслаждением месили ногами, и желающих принять в этом посильное участие становилось все больше…

Пятясь назад, Канищев теперь старался побыстрее выбраться из толпы. И чем дальше отходил от места расправы над подосланным убийцей народного заступника, тем больше раздавалось недоуменных голосов.

— Его же судить надо… А они что делают?

— Судить и выявить сообщников…

…Вечером в гостинице усталая и совершенно разбитая Дина Ивановна звонила в Москву Чурилину.

— Просто нет слов, Виктор Петрович. Вы не можете себе представить, что я узнала и увидела. Какой-то массовый психоз… Словом, вы были правы в своих предположениях. Я лучше расскажу, когда приеду. Могу сказать только, что своими глазами видела брата Мишакова. Он пытался застрелить Каморина, представляете? Так толпа просто затоптала его!

— Дина Ивановна, голубушка, ну раз не можете сейчас, не говорите, я же по вашему голосу чувствую, что вы там пережили… Вы когда собираетесь вернуться?

— Я только последнее скажу. Они, оказывается, близнецы, эти Мишаковы, понимаете теперь? Их не возможно различить. Митя обеспечивал алиби, стараясь засветиться в другом месте, когда его брат, Константин, совершал очередное убийство… Нет, вы правы, подробности лучше потом. Ну что ж, завтра встречайте этого народного любимца и неуязвимого избранника толпы… Утром он должен быть в Москве. Сказать вам номер поезда и вагона?

Рано утром Виктор Петрович приехал на Казанский вокзал. Каморина он узнал сразу — по взгляду, по стати, по манерам. Ни дать ни взять — заявился новый хозяин. Со свитой и охраной.

Ну что ж, посмотрим, подумал Виктор Петрович.

Вернувшись к себе, он какое-то время молча смотрел прямо перед собой. Потом поднял трубку телефона, набрал номер.

— Галину Кирилловну можно? — попросил он, робея. — Здравствуйте, это Виктор Петрович. Я разбудил вас? Да, пожалуй, еще только утро… А знали бы вы, сколько сегодня событий уже произошло…

Оглавление

Часть первая

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

Часть вторая

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

Часть третья

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

Реклама на сайте