«Перстень Калиостро»

Наталья АЛЕКСАНДРОВА ПЕРСТЕНЬ КАЛИОСТРО

* * *

Солнечным июньским утром к одному из пустующих заводских складов на Обводном подъехала темно-синяя иномарка с затемненными стеклами. Из нее вышли четверо смуглых мужчин угрюмой и подозрительной наружности. Пройдя через незапертые ворота в помещение склада, они осмотрелись.

Сквозь растрескавшийся асфальт пробивалась бледная трава, здесь и там валялись ломаные ящики и другая тара, ржавые трубы, рваные покрышки, неисправный сварочный аппарат с газовым баллоном.

В самом углу дремала на солнышке старуха-бомжиха в невероятно грязных лохмотьях, возле нее валялись авоська с пустыми бутылками и рваная торба с нищенскими пожитками.

— Эй, бабка, вали отсюда! — гаркнул один из пришедших.

Бомжиха в ответ глянула мутным глазом, пробормотала что-то невнятно, но даже и не подумала встать.

— Вышвырни ее отсюда, Самвел! — распорядился старший из четверых.

Самвел приблизился к старухе, но тут же отшатнулся с отвращением:

— Рустам, к ней и подойти-то противно, не то что дотронуться! Я потом месяц не отмоюсь. Пусть старая рухлядь дрыхнет, кому она нужна! — Он брезгливо пнул бомжиху ногой.

Снаружи послышался шум подъезжающей машины, и Рустам, досадливо махнув рукой, пошел к воротам. С улицы вошел худощавый молодой человек в черных джинсах и футболке и с кожаным кейсом в руке.

Один из четверых ранее прибывших профессионально ощупал его, проверяя, нет ли оружия.

— Чист, — коротко бросил он Рустаму.

— Покажи товар, — хрипло потребовал тот..

Парень в черном открыл кейс. Там аккуратными рядами лежали пачки с белым порошком. Шеф вскрыл один из пакетиков, хозяин кейса, бросив взгляд на бомжиху, вынул из кармана джинсов носовой платок и прижал его к лицу. Шеф недоуменно покосился на него, но смолчал, решив, что поставщик сам злоупотребляет белым снадобьем и поэтому страдает характерным для наркоманов хроническим насморком.

Все участники операции обступили кейс, и никто из них не заметил, как бомжиха, с необычайной для своих лет ловкостью перекатившись через бетонный поребрик, залегла в углублении. Там она вытащила из своей торбы маску кислородного аппарата и, прижав ее к лицу, повернула вентиль лежавшего на полу склада не вызывавшего никаких подозрений газового баллона.

Пока Рустам брал белый порошок на кончик ножа и пробовал его языком, на свободу с негромким шипением вырвался бесцветный газ. На лице Рустама отразилось сомнение, и он лизнул порошок еще раз. Теперь сомнение исчезло, он был уверен в своем первом впечатлении, и на его лице выразилось злобное недоумение: на что рассчитывает этот щенок?

У него что, две жизни в запасе?

— Ты, собака, что мне подсунуть хочешь?

Парень по-прежнему стоял, прижимая к лицу платок. Почувствовав неладное, Рустам обернулся. Старуха исчезла, от нее осталась только авоська с бутылками. Пытаясь понять, что его тревожит, Рустам, как затравленный зверь, огляделся по сторонам.

И вдруг Самвел, стоящий чуть в стороне от остальных, чтобы держать под наблюдением ворота склада, закашлялся, широко выпучил глаза и рухнул на пол. Тут же сам Рустам почувствовал невыносимое жжение в горле, в глазах его начало темнеть.., он увидел, как его ребята, кашляя и крича от боли, падают рядом с ним, как подрезанные снопы. Последним усилием, собирая в кулак остатки воли, Рустам ударил парня с кейсом ножом, на котором остались еще крупинки соды.

Этот гад собирался всучить ему соду… И сознание Рустама померкло навсегда.

Закрепив кислородную маску, «бомжиха» перебралась через бруствер. Четверо кавказцев лежали на полу склада, как подгулявшие казаки в Запорожье. Парень в черном стонал, зажимая рукой глубокую ножевую рану под ключицей. «Старуха» приблизилась. Ее спортивная пружинистая походка выдавала молодую тренированную женщину. Она подняла чемоданчик Рустама, открыла его, увидев аккуратные зеленоватые пачки, удовлетворенно кивнула и защелкнула замки. Раненый на полу жалобно стонал, умоляюще глядя на нее из-под платка. Покосившись на торбу со второй кислородной маской, женщина поморщилась, потом нагнулась к раненому и резким движением выдернула у него спасительный платок. Парень коротко охнул, и глаза его безжизненно закатились.

Вернувшись к своему временному укрытию, женщина завернула кран одного баллона и открыла другой — с обычным пропаном. Затем она взяла небольшую канистру и пошла к задней двери склада, оставляя за собой узкую бензиновую дорожку. Выйдя в тихий переулок," она огляделась и чиркнула спичкой. Огненная дорожка побежала по ее следу обратно на склад. Быстро завернув за угол, женщина подошла к белой «восьмерке», и тут у нее за спиной прогремел взрыв.

Сев в машину, она с отвращением стащила грязные лохмотья, надетые поверх черного спортивного костюма. Затем, достав флакон с косметическим молочком, она деловито сняла грим. Теперь в маленьком зеркальце отражалось яркое выразительное лицо тридцатилетней женщины. Она вставила ключ в зажигание.

На условленном месте «восьмерка» притормозила, и на переднее сиденье сел мужчина.

— Как все прошло?

В ответ женщина кивнула на черный чемоданчик Рустама.

— Где Валера?

— Он не справился.

Мужчина понимающе кивнул.

— Сколько их было?

— Четверо, — бросила женщина, не поворачивая головы.

— Плюс Валера. Должно быть пять тел.

А найдено четыре.

На этот раз женщина удивленно повернулась.

— Следи за дорогой, не хватало еще сейчас в аварию попасть, — жестко проговорил ее спутник, показав глазами на черный чемоданчик. — Как бы там ни было, но одного нет. Если это Валера, мы скоро узнаем..

— Это не Валера, — бросила женщина.

— Значит, нам придется принять меры.

— Ты уверен, что там только четыре трупа?

— Уверен. Пожарные работали тщательно.

* * *

Боль пульсировала во всем теле Аслана.

Она казалась ему живым кроваво-красным шаром. Этот шар то сжимался, становясь твердым и маленьким, как детский кулачок, то раздувался, как огромный аэростат. Казалось, прошли долгие годы, пока он начал что-то сознавать помимо этой боли. Первое, что он понял: раз он чувствует боль, следовательно, он еще жив. Потом, спустя некоторое время, показавшееся ему вечностью, наполненной пульсирующей болью, хотя на самом деле прошло всего несколько минут, он начал слышать звуки окружающего мира. До него донеслось шипение водяных струй, сбивающих пламя, треск рушащихся балок и перекрытий. Потом он услышал голоса пожарных, которые начали обход помещения в поисках случайно уцелевших жертв.

Случайно уцелевшая жертва — это он, Аслан. Когда он почувствовал жжение в горле, когда потемнело в глазах и ноги подкосились, неимоверно развитый в нем инстинкт самосохранения взял на себя роль угасающего сознания. Из последних сил Аслан откатился в дальний угол склада, к самой стене, и вжался в бетонный пол, пытаясь скрыться от везде проникающей смерти.

Прогремел взрыв, бетонная стена рухнула, широкая плита накрыла Аслана сверху, как крышка гроба. Он лежал в выбоине бетонного пола, и это спасло ему жизнь. В пролом стены проник свежий воздух, легкие Аслана втягивали его, как саму жизнь.

И вот теперь, когда сознание медленно возвращалось в полуживое тело, он услышал шаги и голоса приближающихся пожарных. Ему захотелось крикнуть, дать о себе знать, отдать себя в руки других людей…

Погрузиться в блаженное беспамятство, забыться, пока его везут в больницу… Он крикнул, но получился чуть слышный хриплый стон. А инстинкт самосохранения уже диктовал ему другое: затаиться, скрыться, уползти куда угодно. Все люди вокруг него — враги, никому нельзя доверять. Сначала они отвезут его в больницу, но потом вместо врачей появится следователь, а дальше всплывет все его прошлое, тянущийся за ним кровавый след. Смертной казни сейчас нет, но зона на долгие годы ему обеспечена.

И, подавив слабый стон, Аслан собрал в кулак остатки своей воли и пополз к тому пролому в стене, который сегодня один раз уже спас ему жизнь…

* * *

Они дежурили в аэропорту уже неделю.

Бесконечные вереницы лиц, проходивших перед глазами, слились в одно лицо — без пола, без возраста, без национальности…

Шеф уверенно сказал, что человек, которого они ищут, должен появиться здесь, — кавказцы были гастролерами, в городе у них никого нет, уцелевшему члену группы отсидеться не у кого. Он полетит обратно к себе на юг, к своим. Им раздали фотографии всех гастролеров — на всякий случай, хотя предположительно было известно, что не найден труп Аслана Теймуразова, однако после пожара нельзя было полагаться на результаты опознания. Шеф предупредил их, что Аслан — опытный хитрый боевик, что он наверняка будет загримирован, поэтому они подолгу и тщательно всматривались в каждое мужское лицо.

Они работали в две смены, сменяя друг друга, группами по трое. Со дня взрыва на Обводном прошла уже неделя, и они все меньше и меньше верили в то, что Аслан придет в аэропорт. Возможно, пожарные просто не нашли его труп.., или он уполз оттуда, умирающий, и сдох где-нибудь в подвале неподалеку от места пожара или лежит на дне Обводного канала…

Но шеф настаивал, он считал, что Аслан жив и еще в городе, а выпустить его к своим никак нельзя: кавказцы не оставят подставу на Обводном безнаказанной, они пришлют карательную группу — отомстить за смерть своих людей и отобрать деньги. Поэтому от бойцов, дежуривших в аэропорту, требовалась бдительность, бдительность и еще раз бдительность.

Объявили посадку на самолет до Махачкалы — один из самых вероятных рейсов для Аслана, поэтому каждое лицо осматривали особенно внимательно. Пока все было спокойно.

У другой стойки в дальнем конце зала проходила регистрация пассажиров рейса на Мурманск. Бойцы посматривали туда, но не так пристально — не разорваться же!

Они совершенно не обратили внимания на пожилую таджичку с лицом, закрытым до самых глаз темным платком. Старая сгорбленная женщина несла в руке потертый чемоданчик. Пройдя регистрацию и скрывшись из поля зрения наблюдателей, таджичка неуловимо изменилась. В ее движениях появилась гибкая грация хищного зверя, и хотя она продолжала горбиться, чтобы не привлекать к себе внимания, ее шаги стали гораздо увереннее и быстрее. Выйдя на летное поле, женщина быстро перебежала к другому выходу и пристроилась к группе пассажиров рейса на Махачкалу. Возле самолета стюардесса потребовала у нее посадочный талон. Бубня что-то невразумительное, таджичка протянула ей билет.

— Вы что, гражданка, регистрацию не прошли? — удивилась стюардесса. — Почему у вас билет на руках?

Старуха мотала головой и все совала стюардессе свой билет.

— Павел Николаевич! — крикнула стюардесса проходившему второму пилоту. — Тут бабка какая-то дикая, по-русски ни слова не понимает, регистрацию не прошла…

— Билет есть? — спросил красавец-пилот.

— Билет-то есть…

— Тогда черт с ней, пропусти, не задерживать же рейс из-за нее. Ох уж эта мне Средняя Азия…

«Старая таджичка» облегченно вздохнула и заняла свое место в самолете.

* * *

Бойцы, дежурившие в аэропорту, кроме визуального наблюдения, снимали проходящих регистрацию пассажиров скрытой камерой. После смены каждой группы шеф просматривал снятую пленку. Этот день не был исключением. Обычно он смотрел в ускоренном темпе, но сейчас вдруг замедлил просмотр, а потом вернул запись назад. На экране мелькнули пассажиры, направляющиеся в Мурманск.

— Взгляни на старуху, — шеф повернулся к старшему группы, — ты видишь, как она осматривает зал?

Лицо старой таджички было закрыто платком, но глаза зорко и внимательно пробегали по всему помещению аэропорта.

— Куда вы смотрели! — В голосе шефа прозвенел металл. — Ты что, не видишь, что это глаза мужчины, причем боевика!

— Хорошо вам говорить, вы захотели — отмотали пленку назад, а у нас там тысяча человек мелькала! И это мурманский рейс, а вы сказали — на Махачкалу смотреть внимательнее…

— Вот так! Он как раз и воспользовался тем, что на Мурманск и Махачкалу регистрация одновременно, купил два билета, зарегистрировался на мурманский рейс, а полетел в Махачкалу. Ладно, после драки кулаками не машут. Снимай пост, птичка улетела.

* * *

— Женщина там была, нищенка… Рустам хотел ее выкинуть, да побрезговал — грязная больно… Видно, она и отравила всех газом.

— Как же ты жив остался? — Чернобородый собеседник сверлил Аслана злым взглядом.

— Я не знаю, Тенгиз, сердцем пророка клянусь, я тоже чуть не помер, а потом все взорвалось, и дышать легче стало. Ты же не думаешь, Тенгиз, что я стукач? Ты же не думаешь, что я Рустама продал?

— Не знаю, не знаю. — Взгляд чернобородого оставался недоверчивым. — Я тебя проверю, глаз не спущу, пока проверять буду. Нищенка, говоришь? У, если это та баба, на которую я думаю, — я ее из-под земли достану и обратно туда живую закопаю…

Чтобы она, сволочь, умереть хотела, а не умирала, чтобы она смерти, как милостыни, просила… Она мне за брата ответит и деньги все вернет, и еще просить будет, чтобы я их у нее взял. Ты, Аслан, на меня не обижайся.

Ты парень хороший, не трус, но все ребята погибли, а ты один остался, это подозрительно. Ты возьмешь троих парней и снова туда полетишь, разберешься с бабой и деньги вернешь. Сделаешь все как надо — век тебя не забуду, а не сможешь — лучше не возвращайся.

Аслан смотрел в глаза чернобородому, не отводя взгляда.

— Все сделаю, Тенгиз, как ты сказал.

Я тебя понимаю: брата потерять — что может быть страшнее для мужчины. Но только зря ты на меня подозрения держишь. Я никогда предателем не был, сердцем пророка клянусь.

Прошло пять лет…

С некоторых пор у меня вошло в привычку отдыхать на площадке третьего этажа.

Дом у нас без лифта, я живу на последнем этаже — пятом. Раньше я пробегала от почтовых ящиков до своей квартиры минуты за три. Но это было раньше, очень давно, в прошлом году.

Оглядевшись, я ногой сдвинула окурки и поставила сумки в угол почище. Сердце не очень колотилось, просто немного кружилась голова, и ныло в правом боку. Это от слабости, сейчас постою немного, и все пройдет. Пожалуй, с сумками я сегодня погорячилась, не надо было набирать столько овощей. Они самые тяжелые. Но зато и самые дешевые, теперь у нас с Лешкой есть продукты дня на три. Завтра можно вообще не выходить на улицу, посидим с Лешкой на балконе.

Может быть, зря я не взяла его сегодня с собой на рынок, помог бы нести, уже большой мальчик, скоро шесть лет. Но нет, там столько соблазнов — резинки, игрушки, конфеты. Лешка не стал бы просить, он все понимает, но я сама бы не удержалась, а денег до следующей недели осталось впритык, еще надо обязательно заплатить за квартиру.

Так что Алексей сейчас гостит у Тамары Васильевны с четвертого этажа, ее квартира прямо под нами. Тамара поит его чаем и разрешает играть со своим котом.

Я постояла еще немного, поглядела в окно на деревья, покрытые почками, — май месяц, но весна в этом году поздняя, холодная.

И настроение у меня соответствующее. Абсолютно не весеннее, ну да что об этом зря думать.

Проходя мимо квартиры Тамары Васильевны, я заколебалась: не зайти ли за Лешкой прямо сейчас. Но потом сообразила, что Тамара не отпустит так просто, усадит пить чай, замучает разговорами, а у меня желание только одно: избавиться от проклятых сумок и плюхнуться на диван. Так что я из дома позвоню Тамаре, что пришла, и Лешка мигом прибежит.

Я с облегчением перевела дух, поставила сумки у своей двери и достала ключи. Ключ вошел в замок легко, но дальше заело. Что ж, дело привычное, этот замок давно уже барахлит. Я собралась с силами, легонько повернула ключ вправо, а саму дверь попыталась приподнять. Наконец-то! Я по инерции вставила ключ в замок второй двери, но это оказалось ненужным — дверь была незаперта. Что такое?

Я же точно помню, что мы с Лешкой закрыли все замки. У меня вообще пунктик: перед уходом из дома, даже ненадолго, я проверяю все краны, форточки, газовые горелки и замки.

По идее, надо было спуститься к Тамаре Васильевне и позвать на помощь, но я представила, как опять тащу проклятые сумки сначала вниз, а потом вверх, и решительно толкнула дверь.

В моей прихожей лежал человек. Вернее, ноги его находились в прихожей, а голова — в комнате, так что по ногам, обутым в кроссовки, я могла догадаться, что это мужчина.

В квартире было тихо. Я осторожно вошла в прихожую и закрыла за собой дверь, потом достала носовой платок и прикоснулась к выключателю. Электричество было, прихожая озарилась тусклым светом лампочки в 60 Вт. Ноги не подавали признаков жизни.

Я прошла вдоль ног в маленький коридорчик, с трудом протиснувшись в проем со своими сумками, закинула торбы на кухню и только тогда поглядела человеку в лицо.

Это был мужчина, довольно молодой и бедновато одетый — куртка из кожзама, кроссовки советские и далеко не новые. Лицо у мужчины было белого цвета с таким сероватым оттенком, что в памяти моей всплыло слово «алебастр». Глаз его я не видела, так как голова была повернута лицом к стене, но почему-то сразу поняла, что человек мертв.

Если вы думаете, что я пришла в ужас, заорала и забилась в истерике, то глубоко ошибаетесь: после всего того, что со мной случилось за последний год, я на всякие неприятные неожиданности реагирую спокойно.

Поэтому я спокойно убрала в холодильник скоропортящиеся продукты, потом спокойно позвонила Тамаре Васильевне и попросила ее посидеть с Лешкой еще часик, и только после этого набрала номер милиции, причем не «02», а номер именно нашего 52-го отделения, которое находилось в двух кварталах от моего дома.

Может, вам интересно, откуда я знаю номер своего отделения милиции? Долго рассказывать, а вообще-то мне его дала Тамара Васильевна, когда полгода назад у нее прямо на лестничной площадке какие-то типы отобрали пенсию. Тамара не растерялась, вошла в квартиру, потому что ключи у нее были в потайном кармане пальто, сразу же позвонила в милицию, подробно описала там грабителей — те, видно, решили, что бабка со страху их не запомнит, и не очень скрывались. И можете себе представить наше изумление, когда через два часа трое милиционеров на машине торжественно привезли Тамаре ее сумку. Правда, пенсии в сумке не оказалось, зато было пенсионное удостоверение и паспорт, поэтому Тамара Васильевна очень обрадовалась и прониклась уважением ко всем сотрудникам нашего славного 52-го отделения милиции.

Значит, я набрала номер и, на мой взгляд, весьма толково объяснила дежурному, по какому поводу звоню. Тот, однако, меня не понял, вернее, понял, но не правильно: он решил, что я его разыгрываю. Он заговорил со мной на повышенных тонах. Я тоже вышла из себя. В последнее время меня может вывести из себя любой пустяк, а тут все-таки труп в собственной прихожей. Точнее, труп-то я восприняла спокойно. Потому что он лежал себе и молчал, но вот когда на меня повышают голос, я реагирую неадекватно.

Дежурный наконец понял, что я не шучу, и сказал, что они приедут как только, так сразу. Я опять позвонила Тамаре Васильевне. Сказала, чтобы она ни в коем случае не выпускала Лешку, пусть хоть привяжет его к ножке кровати. Тамара по моему голосу поняла, что случилось несчастье, но расспрашивать не стала, поинтересовалась только, как я. Я ответила, что пока ничего.

За что уважаю Тамару Васильевну, так это за ее нелюбовь к сплетням. Она не сидит с бабками на лавочке у парадной и вообще с ними не знается. И со мной тоже разговаривает только на отвлеченные темы, в душу не лезет. Неплохая старушенция!

Труп в коридоре мне очень мешал, потому что приходилось все время мимо него протискиваться — то по телефону позвонить, то в туалет, то руки помыть. Милиции все не было, и мне вдруг пришла в голову мысль, что же, собственно, этот тип делал в моей квартире? Кто его убил и почему? Если это грабитель, то что у меня можно взять?

И я наконец сообразила пройти в комнаты и посмотреть, что там происходит. Квартирка у меня маленькая. Одна комната проходная, потом идет комната, где спит Лешка, а в углу есть еще маленький закуток, называемый «тещиной» комнатой. Тещи у нас там нет, а стоит старый бабушкин комод. И в этом комоде в самом нижнем ящике лежала раньше одна вещь, которая была единственной ценностью в моей квартире. С замирающим сердцем я вошла в «тещину» комнату.

Все ящики комода были выдвинуты, и среди кучи старых Лешкиных штанишек и рубашек, которые я помаленьку извожу на тряпки, валялся его шерстяной носок, в который я прятала вещь. И что бы вы думали? Носок оказался пустой, но вещь лежала тут же, на виду, никуда не делась.

Все деньги, которые у меня на данный момент были, я носила с собой в кошельке.

В секретере лежали паспорт и Лешкино свидетельство о рождении, а также абсолютно ненужное мне теперь свидетельство о браке.

Но вот остальные вещи в секретере все были перевернуты. Откровенно говоря, лежало там у меня всякое барахло: старые фотографии, Лешкины рисунки, его поздравительные открытки, которые он сам разрисовывал мне к Восьмому марта, — и вот все это было разбросано по комнате. Нижнее отделение секретера, где хранились Лешкины книжки, тоже все было выворочено. Книжный шкаф в проходной комнате носил явственные следы погрома, как это я сразу не заметила.

Больше того, две коробки из кладовки тоже были вынуты и раскрыты, а ведь в них хранились только зимняя обувь и мои старые коньки. Пока я в недоумении стояла над всем этим безобразием и пожимала плечами, раздался звонок в дверь.

— Милиция! — зычно крикнули с лестницы. — Открывайте! — Как будто не слышали, что я и так уже открываю.

Вошли двое: один молодой, здоровый, толстый даже, рожа красная — кирпича просит. Второй постарше, похудее, но тоже противный. Пахло от него кислым запахом дешевых сигарет. Этим запахом пропиталось у него все: одежда, волосы, даже лицо было какого-то табачного цвета.

— Ну, — спросил мордатый, не поздоровавшись, — что тут у тебя?

Я молча посторонилась. Они прошли в прихожую, тот, что постарше, протиснулся мимо трупа, присел на корточки и заглянул в лицо. Потом он поморщился, подхватил труп под мышки и постарался перевернуть.

Вот оно что! Раны на левом боку я не разглядела, но сквозь распахнувшуюся куртку было видно, что слева рубашка вся красная от крови. Темное пятно было и на коврике в прихожей.

— Ножом тут орудовали, — спокойно сказал мент, а мордатый повернулся ко мне и гаркнул:

— А ну говори, за что хахаля прирезала!

От неожиданности я вздрогнула и отшатнулась, а он вдруг попер на меня, как асфальтовый каток, выплевывая вопросы:

— С чего поругались? Куда нож выбросила? Когда все случилось?

Я молчала и только пятилась. Так мы прошли всю проходную комнату и оказались в маленькой. Он все наступал на меня, и наконец я уперлась спиной в стену. Все, дальше отступать было некуда. Он продолжал орать, а я постаралась собраться с мыслями. Его вопли не вызвали у меня ничего, кроме лютой злобы — я уже говорила, что на крик реагирую неадекватно. Ответными криками мне его не взять, глотка-то у него покрепче будет. Хорошо бы его чем-нибудь стукнуть, но нельзя — милиция все-таки.

А кстати…

— Вы забыли, — вклинилась я в монолог мордатого.

— Чего? — недоуменно воззрился он на меня.

— Вы забыли предъявить документы.

Вы же из милиции, — пояснила я, — вот и предъявите документы.

— Ах ты!.. — Мордатый выругался матом.

— Иван! — послышалось из прихожей. — Полегче… — Из чего я сделала вывод, что прокуренный является в их маленькой группе старшим.

Мордатый сунул мне под нос красную книжечку.

— Федоров Иван Андреич, — прочитала я. — Вам первопечашик не родственник?

— Вот что, Михалыч, — обратился мордатый к своему коллеге, — мне это надоело, давай протокол составлять.

— Давай! — покладисто согласилась прихожая.

— Значит, так. После совместного распития спиртных напитков, — начал мордатый мерзким голосом.

— Где вы тут видите спиртные напитки? — удивилась я.

— А ты бутылки выкинула, — не растерялся мордатый.

— А запах выветрила? — ехидно спросила я.

Хоть я и не люблю детективы, но все же краем глаза по телевизору видела, что если в деле присутствует труп, то обязательно должен быть врач. Не знаю, кто были эти два козла, но уж точно не врачи. И потом, я определенно знаю, что они должны снять с меня официальные показания. У них там такая бюрократия, Тамару Васильевну после случая с украденной пенсией три раза вызывали. А эти у меня даже паспорта не спросили. Стало быть, это они нарочно пугают, думают, что я сразу со страху им признаюсь, что угробила того мужика. Не на ту напали!

Тот, что постарше, поморщился, посмотрел на часы и решительно поднялся.

— Пройдемте на кухню, — обратился он ко мне, — я сниму с вас официальные показания. А ты, Ваня, пока в комнатах все осмотри.

Пока он списывал данные с моего паспорта, я молчала.

— Одна здесь живете?

— С сыном. Он сейчас внизу, у соседки.

Прокуренный посмотрел на меня чуть помягче.

— Этот, на полу, — кто ж такой?

— А я знаю? — удивилась я. — Я же говорила дежурному: прихожу с рынка, открываю дверь, а он лежит мертвый.

— И никогда его раньше не видели? — недоверчиво спросил Михалыч.

— Никогда, — твердо ответила я.

— Так, и зачем же он сюда залез? Ключи вы не теряли?

— Нет.

— А еще у кого ключи есть?

— У мужа бывшего, но он тоже не терял. — По некоторым причинам я пока не хотела впутывать в это дело своего бывшего мужа.

— Вообще-то у вас такие замки, что пальцем открыть можно, — гнул свое прокуренный мент.

— У меня красть нечего! — отвернулась я.

— Кстати, вы проверили, ничего не пропало?

— Михалыч, — это вошел мордатый, — что ты с ней возишься. Ясно же: они поругались, она сама его и убила, а теперь нам лапшу на уши вешает.

— Ну, Ваня, — терпеливо возразил Михалыч, — ну ты сам посуди, удар ножом справа вверх, типичный сильный удар, так на зоне бьют. Ты на нее-то посмотри — в чем душа держится! Ну, допустим, я верю, что в злобе, в аффекте, так сказать.., но откуда она знает, как на зоне бьют?

Но мордатому Ване уж очень не хотелось расставаться со своей версией, он жаждал поскорее добиться от меня чистосердечного признания и закрыть дело.

— И потом, куда нож делся? — рассуждал Михалыч. — Здесь, в квартире, она его спрятала? Так ищи. Или в окно выбросила, потому что на помойку она сбегать бы не успела. Вон, бабули на солнышке сидят, мимо них не пройдешь.

— Они подтвердят, что видели, когда она домой шла?

— Конечно подтвердят, — вмешалась я. — Я с ними поздоровалась и сказала, сколько на рынке сахарный песок стоит.

Менты на мое вмешательство никак не отреагировали.

— Ну что там в комнатах? — спросил Михалыч.

— Искали что-то, — неохотно признал Ваня.

— Так ничего у вас не пропало? — Теперь они соизволили обратить свои взоры на меня.

— Вроде нет.

— Н-да, очевидно, вошли двое, тут из-за чего-то поссорились, один другого пырнул ножом, испугался и убежал. Иного объяснения я не нахожу, — задумчиво пробормотал Михалыч. — Сейчас врач приедет, еще люди, так надо бы пойти, соседей поспрашивать, кто что видел. Бабушек на лавочке подключить, по квартирам походить.

Я хотела спросить, кто будет ходить по квартирам — если мордатый Ваня, то ничего не получится: увидав его кирпичную рожу, люди и дверь-то не откроют, — но промолчала.

Действительно, через некоторое время квартира моя наполнилась народом, но перед этим у меня выдалась пятнадцатиминутная передышка, потому что Михалыч все же отослал Ваню расспрашивать старушек, а сам разложил на кухне какие-то бумажки и спросил у меня разрешения закурить. Я сказала, что пожалуйста, пусть курит на кухне, только я выйду, потому что не выношу запаха табачного дыма.

— Беременная, что ли? — ворчливо спросил он.

— Уже нет. — Я усмехнулась.

Он посмотрел на меня повнимательнее, видно, заметил мои худобу и бледность да и мешки под глазами. Уж не знаю, какие мысли появились в его прокуренной голове, но он разрешил мне находиться в комнате, только ничего там не трогать.

В комнате все было по-прежнему, только беспорядка еще прибавилось, потому что мордатый Ваня еще больше разбросал книги и газеты. Я на цыпочках прошла в «тещину» комнату и запихнула свою единственную драгоценность в коробку со старыми Лешкиными игрушками. Будем надеяться, что. милиция не станет устраивать в моем доме обыск. Показывать им ценную вещь я не собиралась: еще заберут как вещественное доказательство, а потом поминай как звали!

Возвращаясь обратно, я споткнулась о кипу старых журналов, валявшихся на полу, и увидела, что под ними что-то блестит.

Оглянувшись на дверь кухни, я нагнулась и подняла с пола связку ключей. Это, несомненно, были ключи от моей квартиры, однако совершенно новые. И еще одна странность — ключей было четыре, тогда как замков на, моих двух дверях всего три. То есть четвертым замком мы уже полтора года не пользовались, потому что он не работал.

Ай да Ваня, как хорошо все осмотрел, даже ключей не заметил, а они валялись чуть ли не под ногами! Отдать Михалычу? Я вспомнила, как краснорожий Ваня орал на меня благим матом, а Михалыч делал скучающее лицо и поглядывал на часы. Нет уж, не буду я с ними связываться, а то опять начнут орать. И я спрятала ключи в ту же коробку.

После ухода милиции и когда увезли труп мужика (забыла сказать, что он был совершенно рыжий, прямо морковного цвета), я на негнущихся ногах спустилась к Тамаре Васильевне за Лешкой. Тамара, увидев меня, только руками всплеснула. Вид у меня был, верно, жуткий, да и чувствовала я себя отвратительно. В голове стучали тысячи отбойных молотков, глаза слезились, к горлу волной подступала тошнота.

«Это от стресса, — твердила Тамара, — выпей чаю, тебе станет легче».

Но мне не хотелось чаю, а хотелось вернуться к себе, открыть все форточки и лечь на диван лицом к стене. Тем не менее я посидела немного у соседки, рассказала ей вкратце о моих неприятностях, и мы с Лешкой потащились домой. Лешка не капризничал, быстро вымылся и почистил зубы, а потом отправился в свою комнату и заснул.

Только-только я собралась последовать его примеру, а обо всем происшедшем подумать завтра на свежую голову, как в дверь позвонили.

По этому звонку — одновременно неуверенному и хамскому — я сразу узнала своего бывшего мужа. В нем это вылезло с того самого времени, когда у него появилась та баба. Он стал каким-то растерянным, слабым.

И словно для того, чтобы компенсировать свою слабость, скрыть ее, он стал ужасно хамить, как будто хамство его могло кого-то ввести в заблуждение…

Мне бы, конечно, не впускать его в дом, но после сегодняшних событий, особенно учитывая найденные мной на полу ключи, я очень хотела взглянуть ему в глаза, прижать его к стенке и добиться правды. Поэтому дверь я открыла.

Мой бывший выглядел отвратительно: плохо выбрит, рубашка несвежая, брюки такие мятые, будто он ночевал на вокзале.

У меня он в таком виде из дому не выходил.

В довершение всего этого великолепия от него еще и спиртным попахивало. Пива выпил… У меня он опять-таки себе такого не позволял.

— Чему обязана? — спросила я, демонстративно оглядев гостя с ног до головы. — Или просто соскучился?

— Ишь, размечалась, — рот его расплылся в мерзкой ухмылке, — нужна ты мне!

В зеркало на себя посмотри! Я к тебе пришел за своей фамильной вещью, которую ты у больной старухи украла!

Надо сказать, я здорово разозлилась. Я, конечно, ко многому привыкла, жизнь меня приучила не расстраиваться по ерунде, но сегодня мне уже хамства хватило досыта, один Ваня-мент чего стоил. А тут этот подонок смеет еще про старуху выступать. Да я, можно сказать, только и скрашивала последние бабкины дни, а он, сволочь: «украла»!

— Ты, скотина, говори да не заговаривайся! — перешла я на бешеный шепот. — И не ори тут у меня! Ребенок спит, твой, между прочим, ребенок. Или ты уже забыл о его существовании? А насчет зеркала — на себя бы посмотрел! Рожа небритая, рубашка как из помойки! И про воровство — извини, дорогой, не тебе бы говорить!

— Ты на что это намекаешь? — заорал было он, но, покосившись на дверь Лешкиной комнаты, тоже перешел на громкий шепот. — Ты как мне смеешь такое говорить?

— Ты пафоса-то поубавь! — прошипела я, тесня его обратно к дверям. — Не ты ли тут в мое отсутствие по квартире шаришь?

И не твой ли дружок здесь сегодня хозяйничал? И не ты ли, друг любезный, его прирезал? Ты не очень-то на меня наезжай. А то я живо в милицию тебя сдам, ты еще Ваню моего знакомого не видел! Хамство быстро с тебя слетит, потому что тебе до Вани еще расти и расти!

Услышав мою тираду, бывшенький явно растерялся.

— Какой еще Ваня? Какая милиция? Кто кого прирезал? Ты что мелешь-то?

Я, развивая успех, прижала его вплотную к двери и прямо в ухо зашипела:

— И не делай вид, будто ничего не знаешь! Сегодня у меня в квартире какой-то взломщик хозяйничал, и с ним еще кто-то был. Я думаю, что ты, больше некому, и потом ты дружка своего прирезал прямо здесь, в коридоре! Милиция недавно только уехала, того рыжего увезли, а тут ты являешься. Верно говорят, что убийцу тянет на место преступления.

Он, чувствую, снова наливается хамством, как клоп кровью, и опять начинает меня от двери теснить:

— Ты меня к этим делам не припутывай!

Я про все твои штучки знать ничего не знаю!

Сама небось какого-нибудь уголовника привела, а теперь на меня вешаешь? Не выйдет!

Я у тебя месяц не был, а уж сегодня-то и говорить нечего!

— Не был? — говорю. — Да ты здесь уже два раза без меня хозяйничал — в прошлый четверг точно был. Думаешь, я совсем дура, не пойму, что в доме без меня кто-то был.

И кроме тебя некому!

— Да как я к тебе попасть мог? У меня и ключей нет, ты же сама у меня их забрала!

Как он про ключи сказал, я уж совсем рассвирепела: ключи от моей квартиры, похоже, у каждой второй сволочи есть. Правда, те ключи, что я днем нашла, были не мужнины, но злости моей не убавилось, и я снова оттеснила его к двери.

— Я-то у тебя ключи забрала, да ты-то, сокол ясный, новые себе сделал, это как пить дать! И можешь мне мозги не пудрить, все равно не поверю, что ты у меня не был!

И до сегодняшнего дня был, и сегодня этого рыжего ты убил! И если сейчас немедленно не уберешься, и если посмеешь еще надоедать и жизнь портить, которую ты уже и так раз и навсегда мне испортил, так я тебя, не задумываясь, милиции сдам!

А он вдруг спрашивает каким-то странным голосом:

— Рыжего? Какого рыжего?

— Что? — Я в запале не сразу поняла, о чем он спрашивает. — А, этот рыжий, которого сегодня в моей квартире угробили, морковного цвета, с наколкой на руке…

— Якорь? — переспросил муженек и, видимо, тут же пожалел о том, что у него вырвалось, да слово-то не воробей.

— А, — я даже обрадовалась, — значит, знаешь ты этого взломщика? А только что отпирался.

— Да никого я не знаю! У каждого второго уголовника якорь на руке наколот!

Я вижу, что он очень забеспокоился, сам уже к двери отступает и явно готов убраться вон из моей квартиры. Я, чтобы закрепить победу, его добиваю:

— Думаешь, так я тебе и поверила? Я же вижу, как ты в лице переменился. И про якорь ты наверняка знал! А ну выкладывай, кто такой тот мужик? Наверняка ты этого рыжего знаешь! Если даже не ты убил, то наверняка ты его подослал! Или краля твоя ненаглядная!

Чувствую, что попала в точку: он завертелся как уж на сковородке и скорее за дверь. А я, честно говоря, за этот день уже так устала — мало мне незнакомого трупа в собственной квартире, так извольте еще получить полноценный скандальчик с бывшим мужем! — так устала, что преследовать отступающего противника не было никаких сил, и я только мечтала дотащиться до постели и хоть ненадолго забыть обо всех своих неприятностях. Однако сон не шел.

* * *

С мужем мы прожили почти семь лет.

Сначала жили вместе с его родителями в большой квартире на улице Марата, потом переехали сюда. Я родила сына Алешку, потом сидела с ним, долго не работала, а потом так получилось, что я снова забеременела. Сначала у меня и в мыслях не было рожать — в наше-то время, когда и одного-то не знаешь, как вырастить. Но в определенные моменты мозг у нас, женщин, отказывает напрочь, и в дело вступает инстинкт материнства. Одним словом, я решила, что будет второй, и обязательно девочка. Мужу было все равно, он только рукой махнул.

Я сидела дома с Лешкой, потому что он был несадиковский ребенок, так не все ли равно, с одним сидеть или с двумя? — сказал муж и согласился.

Он работал тогда в мелком бизнесе, то есть крутился: то торговал вентиляторами и обогревающими приборами, то содержал на паях с приятелем продуктовый ларек на Северном рынке, то перегонял из-за границы купленные там подержанные автомобили.

Какие-то деньги он зарабатывал, на жизнь вполне хватало. И вот, когда я была уже на восьмом месяце, муж уехал в Турцию за шмотками или еще за чем-то я уж не помню. И там в гостинице он познакомился с одной бабой. Баба была молодая и очень деловая. Мужа моего она сразу же словно околдовала. Возможно, потому, что была полной противоположностью мне. Он совсем раскис, но ей-то он был на фиг не нужен, потому что ни денег особых, ни внешности приличной у него никогда не было. Тогда он решил ковать железо, пока горячо, и покорить ее своей страстью — откуда только что взялось?

В общем, по приезде из Турции он на минутку забежал домой, чтобы взять кое-какие вещи, и, наспех запихивая в чемодан трусы и рубашки, сообщил мне между делом, что нашел, как он выразился, человека, что не может без нее не то что жить, а даже дышать, и что главное для него сейчас — не упустить такой случай, иначе потом он всю жизнь будет жалеть.

Пока я, слегка обалдевшая от его выражений, которых он никогда раньше не употреблял, молча хлопала ресницами, он застегнул чемодан и ушел, оставив, правда, мне денег на первое время, о чем он крикнул уже на лестнице. Все случилось так быстро, я совершенно не успела ему сказать, что на следующий день меня кладут в больницу на сохранение, и нужно отвезти Лешку к свекрови. Чувствовала я себя в последние месяцы беременности неважно, были слабость, головокружение. Врачи велели принимать витамины, кололи укрепляющее, но ничего не помогало. В последний раз врачихе не понравилось мое давление, она хотела отправить меня на «скорой» прямо из консультации, но я все ждала возвращения мужа.., вот и дождалась.

Когда за ним захлопнулась дверь, я посидела немножко, уговаривая себя не волноваться, — это может повредить будущему ребенку. Главное — это ребенок, твердила я себе, остальное сейчас не важно. Клянусь, я была абсолютно спокойна, когда отправилась на кухню выпить чая с мятой, потому что внезапно у меня сильно заломило затылок. Принимать таблетки от головной боли во время беременности нельзя. И вот, когда я стояла там, в кухне, чайник с кипятком выскользнул у меня из рук, и горячая вода пролилась на ноги. Боли я не почувствовала, а видела только, как приближается кухонный пол. И больше я ничего не помню.

Все это случилось поздно вечером, когда Лешка крепко спал, поэтому он не видел заходившего отца и не слышал нашего разговора. Однако он проснулся от грохота, который я произвела на кухне своим падением.

Ребенок страшно испугался, он подумал, что я умерла. Соседи за стенкой услыхали его плач, но долго не придавали ему значения, пока кто-то не сообразил, что я беременная, и не случилось ли чего. К тому времени Лешка был уже в таком состоянии, что ни на что не реагировал и дверь открыть, конечно, не сумел. Пока искали инструменты, пока ломали замок, пока приехала «скорая»… Рассказывали, что, увидев меня, лежащую на полу, врач только с сомнением покачал головой. Но ребенок в утробе был еще жив, меня повезли в больницу, но по дороге начались преждевременные роды. Я пришла в сознание уже в операционной, помню жуткую боль, почему-то в левой ноге, что-то кололи мне в вену.

«Что там с ногой? — стонала я. — Посмотрите».

«Некогда за твоей ногой смотреть, — рычал кто-то, — ребенка надо спасать!»

Ничего они не смогли сделать, и девочка моя умерла. А нога две недели была совсем бесчувственная, хоть иголками коли. Пришел хирург, объяснил, что во время родов произошло какое-то ущемление нерва и что это пройдет со временем. К тому же эти сволочи в роддоме занесли мне какую-то инфекцию, от которой у меня чуть не началось общее заражение крови. Молоко после родов так и не пошло, хоть с этим проблем не было.

Я провалялась в больнице полтора месяца, к тому времени нога немного отошла, и я могла медленно ходить по больничному коридору, подволакивая ногу, как старик после инсульта. Во всем теле была жуткая слабость, а в голове никаких мыслей, кроме Лешки. Меня навещала мать, я все приставала к ней, как Лешка. Она отговаривалась, как могла, а лотом призналась, что Лешка все это время жил у свекрови.

И тут со мной случился припадок. Я сидела на кровати, раскачиваясь из стороны в сторону, и тупо повторяла одну фразу: «Зачем ты отдала им Лешку?»

Мать нервно объясняла мне, что она работает, ей некогда, а свекрови на пенсии все равно делать нечего, но это не помогало.

В конце концов мать махнула рукой и ушла, а меня перевели в неврологическое отделение этой же больницы. Прошел еще месяц, мне осточертели больничные порядки и грязь в туалете, я взяла себя в руки, и доктор с облегчением меня выписал.

В больнице у меня было время подумать, так что после выписки я сразу заехала к свекрови, забрала Лешку и ушла, не вступая в пустые разговоры Она тоже ничего не сказала, видать, очень уж поразилась моему внешнему виду.

Действительно, видок у меня был что надо: тощая, как из Освенцима, волосы во время болезни стали жутко лезть, пришлось их коротко обстричь, и все равно вид был какой-то общипанный. Ногу я подволакивать перестала, но все же немного прихрамывала.

По-прежнему мучили слабость и головные боли.

Не успели мы с Лешкой расположиться у себя в квартире, как пришел муж. "Очевидно, мой внешний вид произвел на свекровь такое сильное впечатление, что она позвонила сыну и прислала его меня проведать.

Увидев меня, муженек слегка поморщился. Допускаю, смотреть на меня тогда, да и теперь тоже, не очень-то приятно, но если бы он знал, как мало меня это волнует, то не стал бы морщиться так напоказ. Я, со своей стороны, очень внимательно его оглядела.

Все такой же, ничуть не изменился. И я осознала, что он был таким всегда, просто я по глупости не замечала в нем равнодушия и поверхностности. Дураков учат, это верно.

Только моя учеба стоила жизни моей дочери и едва не стоила жизни мне самой.

Я собралась с силами и быстренько объяснила этому человеку, что не желаю его видеть здесь больше никогда. Он здесь не прописан, квартира моя, так что пусть катится. Он виноват в смерти ребенка, и если бы не моя живучесть наперекор всему, то я бы тоже могла окочуриться, и тогда его сын остался бы сиротой. Он слушал меня недоверчиво, до него никак не хотели доходить очевидные вещи. И я поняла: то, что умер ребенок, для него ничего не значит. Ведь не он отсчитывал недели, не он беседовал по ночам с живым существом, которое легонько шевелилось внутри, не он разглядывал в магазине костюмчики и погремушки. Для меня девочка давно была живой, я к ней привязалась, а для него по-прежнему не было никакого ребенка. А что я чуть не умерла, так, возможно, я преувеличиваю, к тому же «чуть» не считается.

В конце концов я сказала, что деньги на Лешку буду брать у него, пока не найду работу, на развод подам, когда будут силы собрать все справки, а сейчас пусть выметается из моей квартиры и отдаст ключи. Он пошуршал немного в кармане, бросил на стол деньги и ушел.

Мы помаленьку обживались с Лешкой.

Я чувствовала себя так плохо, что самые незначительные дела выполняла медленно, часто присаживаясь отдохнуть. Лешка заново ко мне привыкал, он признался, что когда увидел меня лежащей на полу в кухне без сознания, то подумал, что я умерла.

И хоть потом бабушка и говорила ему, что мама в больнице и скоро вернется, он не верил.

Через неделю муж явился снова — забрать остальные вещи. И вот тогда-то и зашла речь о единственной драгоценности в нашей семье — перстне Калиостро.

Когда я была беременна Лешкой, на последних месяцах я невероятно много спала.

Я могла заснуть когда угодно и где угодно, утром поднять меня раньше двенадцати было невозможно. Поэтому, когда я просыпалась, в квартире никого не было, кроме бабы Вари. С ней-то я и общалась поздними зимними утрами.

Баба Варя приходилась моему мужу двоюродной бабкой, и в семье все считали ее немного «ку-ку». Я вползала в ее комнату в халате, сонная и толстая, как слон, садилась в кресло и снова незаметно задремывала под ее бесконечную фантастическую болтовню, которую никто всерьез не воспринимал. Она ставила передо мной чашку чаю, банку варенья, и я, просыпаясь от своей спокойной мечтательной дремы, лезла ложкой прямо в банку и слушала ее байки.

Баба Варя рассказывала, как когда-то она работала в цирке: то ли ходила по канату, то ли ездила на высоком одноколесном велосипеде, то ли все сразу. Это было на самом деле — ее комната была вся увешана старыми цирковыми афишами, и на некоторых снизу мелкими буквами стояло ее имя. Но вот все остальное в ее рассказах было чересчур цветисто, чтобы быть правдой.

Она бесконечно рассказывала о каких-то необычайных любовных приключениях, о потрясающих зарубежных гастролях, о валявшихся у ее ног князьях и графах… В молодости она была красива — несколько старых фотографий стояли у нее на этажерке, — она и сейчас еще сохранила яркие выразительные черты, ее большие карие глаза казались на смуглом морщинистом лице необычайно молодыми. Но какие, интересно, князья и графы могли валяться у ног цирковой актрисы?

Еще чаще баба Варя рассказывала о романах со знаменитыми цирковыми артистами, укротителями, иллюзионистами. Она действительно показывала их фото с дарственными надписями, но я облизывала ложку с вареньем, улыбалась растительной улыбкой, слушала ее с известной долей недоверия и снова задремывала в кресле.

Все ее истории меня мало волновали, они казались мне красивой выдумкой. Потому что произошли невероятно давно, в какие-то баснословные времена, которые сами по себе казались нереальными.

Баба Варя, кажется, понимала, что я ее не очень-то слушаю, но ей нужен был любой слушатель, хотя бы такой, как я. Она доставала из старого буфета бутылку ликера, наливала себе крошечную, как наперсток, рюмку, предлагала мне — из вежливости, зная, что мне нельзя пить и что я откажусь.

Она подносила рюмку к губам, ликера там не убавлялось, но баба Варя становилась еще веселее, ее истории становились еще более невероятными и приобретали фривольный оттенок… Она пила свой ликер долго-долго, а он почти не убавлялся. В конце концов мне становилось неудобно в кресле, я извинялась, шла к себе в комнату, где сворачивалась калачиком на диване и засыпала на час-другой. Мне снились импозантные усатые графы, пожилые князья с бакенбардами, стройные фокусники во фраках и добродушные нарядные улыбающиеся тигры, ловко перепрыгивающие с цирковой тумбочки на резной буфет бабы Вари и подписывающие свои фотографии, зажав в тяжелой когтистой лапе авторучку с золотым пером…

На следующее утро баба Варя снова ждала меня, потому что ей очень хотелось и дальше рассказывать кому-то свои истории.

Чаще других мужчин она вспоминала фокусника Сальватори. Настоящая его фамилия была Селиванов, фамилию Сальватори он взял по цирковой традиции. Когда юная Варенька познакомилась с ним, он был уже очень немолод, по правде говоря, стар…

— Но какой это был мужчина! — повторяла баба Варя, закатывая свои яркие карие глаза. — Какой мужчина! Любому молодому он дал бы сто очков форы. Какой элегантный, какой обходительный! Настоящий джентльмен! Как он умел ухаживать! Нет, такие мужчины перевелись, таких больше не встретишь.

Но и я кое-чего стоила, я была юна и прелестна, — в подтверждение своих слов баба Варя доставала свою очередную фотографию в костюме наездницы или гимнастки, и я вынуждена была согласиться, что да, она действительно была юна и прелестна.

— А как он меня любил! Он часто повторял: «Варенька, вы моя последняя любовь и вы сама большая любовь моей жизни…»

— Вы с ним были любовниками? — с простительной для женщины в моей положении прямотой поинтересовалась я.

— Да, милая… — Баба Варя потупила карие глазки. — Я уступила ему. Да перед ним ни одна женщина не смогла бы устоять!

— И тем не менее вы были на «вы»? — с неизъяснимым ехидством уточнила я, думая, что поймала смешную старуху на враках.

— А как же, милочка? — Баба Варя была искренне удивлена. — Он ведь был настоящий джентльмен! Разумеется, он обращался ко мне только на «вы». Если сегодняшним молодым людям это непонятно, я могу их только пожалеть!

— Покажите мне фотографию этого старого сердцееда, — попросила я старуху как-то раз.

Баба Варя со вздохом поднялась со своего стула, прошла к диванчику, на котором спала. Из-под подушки она вытащила маленькую сумочку из потертой красной кожи. Наверное, именно такую кожу называли сказочным словом «сафьян». Покопавшись в сумочке хрупкими пергаментно-желтыми пальцами, баба Варя вытащила на свет Божий маленький пожелтевший прямоугольник фотографии. На ней был изображен, как я и ожидала, седовласый ловелас в галстуке-"бабочке" и с гвоздикой в петлице черного пиджака. Глаза у него были чем-то похожи на глаза бабы Вари — такие же очень темные и очень выразительные. Я подумала, что хотя он и был уже совершенный старик, но с молодой Варенькой они составили бы занятную пару. Словно прочитав мои мысли, старуха сказала мечтательным голосом:

— Мы с ним были весьма красивой парой! У меня остались в память о нем только две вещи: эта фотография и еще перстень.

— А что за перстень? — оживилась я.

— О! — Старуха возвела глаза к потолку. — Это удивительный перстень! Аркадий Филиппович — я говорила тебе, что его звали Аркадием Филипповичем? — Аркадий Филиппович рассказывал, что в молодости встречался с самим графом Калиостро и граф подарил ему этот перстень за очень важную услугу… Что это была за услуга, он мне не говорил, да я и не расспрашивала…

Я не слишком разбираюсь в истории, но мне казалось, что граф Калиостро жил когда-то очень давно — лет двести назад, а то и больше. Я заикнулась об этом, и баба Варя снова, в который уже раз, возвела глаза к небу:

— Милочка! Этот граф тем и известен, что жил невероятно долго, никто, собственно, и не знает, когда он родился и когда умер, да и умер ли вообще. Настоящее его имя, скорее всего, Джузеппе Бальзамо, но это тоже не совсем достоверно…

Мне не очень хотелось все это слушать, снова клонило в сон, но на перстень хотелось поглядеть, и я прямо сказала об этом старушенции.

— Сейчас, сейчас, — проговорила баба Варя заговорщицким тоном и снова углубилась в свою сумочку.

На это раз она выудила оттуда маленький замшевый мешочек. Распустив стягивающий его шнурок, она достала крошечную металлическую коробочку или шкатулочку — что-то в этом роде. Она что-то на этой шкатулочке нажала, что-то повернула, крышка откинулась, и я увидела перстень.

На что уж плохо я разбираюсь во всяких старинных вещах, но тут поняла, что перстень очень старый и замечательный: дымчато-черный камень держали в лапах два удивительных сказочных зверя, вокруг этих зверей вились ветки деревьев с резными листьями, откуда выглядывали детские личики и звериные морды. Удивительно, как на одном перстне помещалось так много разных украшений, — все было такое маленькое, так тонко выполнено, что я пришла в восторг и захлопала в ладоши, как ребенок.

Старуха была очень довольна произведенным эффектом. Улыбаясь, она смотрела то на меня, то на перстень, и улыбка ее становилась все теплее и теплее. Наконец я налюбовалась украшением и вернула его хозяйке. Она снова спрятала его в ларчик, и крышка захлопнулась с жестким металлическим звуком.

— Это перстень не простой, — снова заговорила баба Варя. — Аркадий Филиппович говорил мне, что он приносит счастье своему хозяину — но только тому, кто получил его в подарок. Этот перстень нельзя ни продать, ни украсть. Его можно только подарить.

Иначе он вернется к прежнему владельцу.

А вот будучи подарен, он приносит счастье.. и скажу тебе, милая, что это правда. Жизнь у меня была очень трудная, но я всегда жила счастливо, и, кажется, перстень тому причиной… Точно так же и Аркадий Филиппович.., пока он владел перстнем, он был очень счастлив и удачлив…

— Как же он с ним расстался?

— Он был уже немолод, он любил меня и сказал: «Я не встречу больше в своей жизни человека, которому захотел бы подарить этот перстень, а если я его не подарю, перстень пропадет после моей смерти. Он не останется у человека, к которому попал случайно, не будучи подарен…» Действительно, вскоре после того, как он сделал мне этот подарок, Аркадий Филиппович скончался… — Баба Варя промокнула предательски заблестевшие глаза желтоватым кружевным платочком и отправилась к буфету за своим ликером.

Сделав свой обычный микроскопический глоток, она добавила:

— Еще он говорил, что перстень этот работы Бенвенуто Челлини, но уж в такое-то я вряд ли поверю — чудес не бывает.

Я смутно представляла себе, кто такой Бенвенуто Челлини (хотя когда-то и слышала это имя), и мне тогда показалось очень смешным, что баба Варя не сомневается в волшебных свойствах перстня, в его способность приносить счастье, но не может поверить в то, что его сделал какой-то доисторический итальянец.

* * *

"…В месяце апреле того же года я приехал во Флоренцию уладить там кое-какие свои дела. В то время Его Святейшество весьма ко мне благоволил, почему находиться во Флоренции для меня было небезопасно: там очень сильно заправляли эти бешеные. Однако мессер Джироламо, у коего я остановился, весьма меня обнадежил, уверяя, что в его доме я вполне могу быть спокоен. У того мессера Джироламо была прехорошенькая дочь, именем Франческа, в видах которой он сильно питал ко мне различные надежды. У того же мессера Джироламо немало было преславных вещиц из раскопанных возле Рима гротов, кои по этой причине повелось называть гротесками. Среди этих гротесков многие были дивно изукрашены разного вида чудовищами, очень потешными и удивительного вида: то лев с ослиною головой, то орел со львиною мордой и много еще других. Этими гротесками изукрашены были золотые запястья, и красивейшие аграфы для скалывания одежд, и некоторые другие предивные украшения. Мессер Джироламо показывал мне все эти вещицы и спрашивал, улыбаясь, в силах ли я повторить какие-либо из оных.

На что я, в полном уважении к мессеру Джироламо, улыбаясь же, отвечал, что повторить таковые вещицы для меня не затруднительно, но большого нет в том интереса, а что интереснее сделать новые и замечательные вещи, изукрашенные подобными гротесками, но только еще точнее и искуснее. И при том случилась упомянутая дочка того мессера Джироламо, и она весьма кокетливо строила мне глазки и недоверчиво говорила, что невозможно мне сделать сказанное. Тогда я весьма учтиво с ней поговорил и обещал сделать для нее какую-нибудь вещицу редкостной тонкости и изящества, изукрасив ее такими же гротесками, и сделать эту вещицу ей в подарок, ничего не взяв за работу, поскольку и отец ее, мессер Джироламо, премного для меня сделал доброго, и сама она своей красотой очень была для меня приятна.

Тогда, взяв один золотой дукат, я приступил к задуманной работе. Столь мало золота взял я, поскольку хотел сделать для той прекрасной Франчески маленький перстень, достойный ее изящества и красоты. Однако, приступив к своей работе, я не знал, какой камень мне вставить в тот перстень. Как ни думал я, все камни казались негодными.

И вот однажды прохожу я мимо Барджелло и лицезрею такую прежалостную картину: трое дюжих молодцев обступили одного мессера, судя по платью — иностранца, и теснят его, нанося удар за ударом своими шпагами. Мессер же иностранец отбивается от их шпаг с большой отвагой, но, будучи один против троих, начинает уставать и не имеет надежд на спасение. Тогда я, вытаскивая свою шпажонку, без которой и шагу не мог ступить, восклицаю: Берегитесь, трусы!

Втроем ли на одного прилично нападать истинным флорентийцам? Так получите же!"

И с этими словами начинаю жарко раздавать им свои удары. Трусы эти, видя, что дело их не выгорело, развернулись и позорно бежали, оставив нас с мессером-иностранцем двоих на поле боя. Тогда помянутый иностранец, вежливо кланяясь, благодарит меня сердечно за помощь и ловкость моей шпаги.

И представляется мне иностранным графом де Сен-Жермен. На что я также называю ему свое имя, и видно, что имя мое ему очень известно. Мессер Бенвенуто, — говорит мне помянутый граф, — позвольте мне подарить вам один только камень. Ибо мастеру, каков вы есть, невозможно подарить перстень или запястье, или любое другое изделие чужого мастерства, ибо ваше мастерство выше любых похвал; но этот камень вы обрамите в золото и сделаете из него перстень необычайной красоты, и тогда это будет замечательно и искусно. И только запомните, мессер Бенвенуто, что названный перстень будет не прост.

Он дарить будет счастье всякому своему владельцу, кто в дар его получит; но ни продать, ни потерять, ни же украсть перстень тот будет нельзя, а только в дар получить или подарить любезному сердцем человеку".

И мессер граф протянул мне на ладони удивительный камень, черный с глубоким тусклым отливом и как будто дымом, курящимся в глубине его черноты. Я в сильном восторге засмотрелся на сказанный камень и хотел было спросить мессера графа, как сей камень именуется, да только, поднявши глаза, увидал, что сказанный иностранец уже удалился неизвестно куда. Еще подумал я, как сей удивительный граф достоверно узнать смог, что я ищу камень, чтобы в перстень его заключить, и как смог он оный камень отыскать, как нельзя больше для замысла моего подходящий. Но как сказанный мессер граф ушел, не простившись, то и вопросы мои остались без ответа…"

* * *

Стас Грачев вернулся домой в ужасном настроении и сразу набросился на Алену.

— Ты во что меня втянула? Ты что, посадить меня хочешь?

Алена, совершенно не привыкшая к таким выражениям от давно и надежно выдрессированного Стаса, в первый момент даже растерялась:

— Что случилось, дарлинг? У тебя неприятности?

— Еще какие! И будь спокойна, у тебя они тоже будут!

— Дарлинг, ты что это себе позволяешь? — Алена быстро преодолела свою растерянность и вспомнила, что мужчину ни в коем случае нельзя выпускать из ежовых рукавиц. — Ты с кем разговариваешь? Откуда такой хамский тон?

Но Стас, даже почувствовав строгий ошейник, не угомонился:

— Тон ей, видите ли, мой не понравился! Ты лучше скажи, куда ты послала дружка своего уголовного?

— Какого еще дружка? — Лицо Алены окрасилось здоровым деревенским румянцем, а в голосе появились интонации, характерные для овощного ряда Центрального колхозного рынка.

— Валеру твоего, уголовника!

— Валера ему, видите ли, не угодил! — Алена уперла руки в бока и приготовилась к долгому аппетитному скандалу.

Скандалы всегда действовали на нее освежающе, она их очень любила, они повышали ее жизненный тонус, и чувствовала она себя в атмосфере скандала, как рыба в воде. Но Стас неожиданно выбил почву у нее из-под ног:

— Валера не мне не угодил, а кому покруче. Убили его сегодня.

— Чего? — тупо спросила Алена, и миловидное ее личико мигом утратило весь свой здоровый румянец. — Как убили? Ты что болтаешь?

— Вот как убили, не могу тебе сказать.

Забыл уточнить. А где убили — знаю, в квартире у Марии.

— У какой еще Марии? — В стрессовой ситуации Алена всегда плохо соображала.

— Да у жены моей бывшей, Марии Грачевой, — терпеливо разъяснил Стас.

При упоминании бывшей жены Алена мгновенно встала в боевую стойку, снова зарумянилась, и глаза ее зажглись застарелой злобой:

— Ах, у этой тощей селедки? Так ты у нее, значит, сегодня был? А позволь тебя спросить, дарлинг, что ты там делал?

— Ты хоть немножко соображать можешь, или у тебя от злости все мозги атрофировались? Ты поняла, что у нее в квартире сегодня твоего Валерика угробили? Что он, интересно, там делал? Это ты можешь объяснить? Ты хоть понимаешь, что я окажусь самым первым подозреваемым?

— Да эта зараза, верно, сама Валерика ухлопала. Я за него стерву своими руками задушу!

Стас схватил Алену за плечи и хорошенько встряхнул. Она посмотрела в злобном изумлении, но замолчала, чего он и добивался.

— Послушай меня. Ты можешь мне объяснить, что твой Валерик делал в квартире Марии? Что он вообще о ней знал? Что он там искал? Ты его навела? Ты пойми наконец, произошло убийство, это не шутки!

Алена смотрела на него дикими глазами, затуманенными пеленой истерики, и только повторяла вполголоса:

— Ты что, сдурел? Ты что себе позволяешь? Ты руки-то убери!

Стас подавил в себе жгучее желание надавать ей оплеух, еще раз встряхнул как следует и снова попытался пробиться к ее сознанию:

— Ты меня понимаешь? Убийство произошло! Не до истерик сейчас! Скажи только, зачем Валерик пошел к ней в квартиру?

Ты ему о перстне говорила?

В глазах Алены засветилось наконец осознанное выражение: это была презрительная злоба.

— От тебя никакого проку! — прошипела она Стасу в лицо. — Сколько раз говорила тебе, чтобы достал это чертово колечко, а ты ни с места!

— Подождала бы еще немного, я ее почти дожал!

— Как же, умеешь ты дожимать! Дальше разговоров у тебя дело никогда не идет! Что в деле, что в постели — никакого толку!

Стасу кровь бросилась в лицо, он сжал зубы, сдавил плечи Алены, швырнул ее с размаху на диван, как тряпку, и злобно прошептал:

— От Валеры твоего много толку! Грязный уголовник! Теперь его кто-то замочил — так у них на зоне говорят? — и даже своей смертью он умудрился мне напакостить! Затаскают теперь по милициям! Как мне прикажешь объяснять — что я навел грабителя на квартиру своей бывшей жены?

Я, выходит, наводчик? Привела в дом ворюгу! Сама будешь в милиции оправдываться: кто такой, откуда ты его выкопала и как отправила на самый натуральный грабеж!

Нет, ну это надо же! С квартирным вором связалась!

Алена слегка опомнилась, передумала впадать в истерику и перешла в обычное для нее злобно-вульгарное состояние.

— Ничего я нигде объяснять не буду. Я к этому делу никакого отношения не имею.

И вообще — ты уверен, что именно Валерик там убит, ты что, его видел?

— Еще не хватало! Бог миловал! Мария мне его описала. Рыжий, веснушчатый, наколка на руке — якорь, чего тебе еще надо?

Второго такого красавца поискать!

— Заткнись, — зло оборвала его Алена. — Ну допустим, это Валера. А я-то тут каким боком? Даже ты с ним никак не связан! С чего ты взял, что в подозреваемые попадешь?

— Ах ты, какая умная! Думаешь, милиция личность его не установит? А ведь он твой родственник какой-то. Ты же сама говорила, что он тебе не то троюродный брат, не то двоюродный дядя, — так что, ты мне лапшу на уши вешала?

— Да, родственник, — заученно отмахнулась Алена.

— А раз родственник, то тебе и начнут задавать о нем вопросы: от кого он узнал адрес Марии Грачевой, да не ты ли ему дала ключи от квартиры той…

— Какие ключи? У меня никогда не было ключей от ее хаты!

— А вот в милиции тебе не поверят. Скажут, раз у меня ключи были, так ты с них копию сняла…

— А не проще ли, дарлинг, предположить, — Алена уже успокоилась и говорила своим обычным насмешливо-издевательским тоном, — что это ты его навел и ключи ему дал?

— Вот я тебе полчаса толкую, что мы с тобой в этом деле являемся самыми главными подозреваемыми. Так что прекрати меня злить и подробно расскажи, что ты Валере сообщила, что он собирался делать, и мы вместе подумаем, как себя вести, что рассказывать, если нас спросят, и вообще какую линию поведения выбрать.

— Ну… — протянула Алена впервые несколько неуверенным голосом, — рассказал ты мне про перстень…

— Дураком был, — вставил Стас.

— Это точно, — ехидно заметила Алена и продолжила:

— А я потом поговорила со знающим человеком, и он сказал, что такой перстень может очень дорого стоить. Ты обещал у воблы своей забрать, но дальше обещаний дело не шло…

— Дожимал я ее, дожимал! — нервно вставил Стас. — Но ведь на все время нужно, а тебе сразу вынь да положь! — Пока ты чего-нибудь добьешься, я уже состариться успею! А в старости женщине ничего не нужно! Пока молодая, хочется по-человечески пожить!

— Вот теперь и поживешь по-человечески — на нарах! — ядовито прокомментировал Стас.

Алена взглянула на него с ненавистью, но продолжила:

— Я поговорила с Валерой. Ничего я у него не просила, ничего не предлагала, просто рассказала о кольце, и что оно на самом деле наше. — Покосившись на Стаса, она уточнила:

— Ну твое, семейное, но уж никак не селедки твоей бывшей. А Валера мне ничего не сказал. Я и не думала, что он… туда пойдет. Ну он, верно, захотел нам помочь, проблему решить…

— Ты хоть сама-то веришь в то, что говоришь? — закричал потерявший терпение Стас.

— Отвяжись от меня! — взвизгнула Алена.

— Имей в виду: я ничего не знаю. Не было никакого перстня, я тебе ничего не говорил. Маша про перстень тоже будет молчать, ей неприятности ни к чему. И получается, что это ты нарочно его туда послала, чтобы жену мою бывшую не то убить, не то обокрасть.

— Что? — Алена смотрела на него с такой злобой и лицо ее так подурнело, что Стас про себя ужаснулся.

— Что слышала! Говори быстро — этот Валера сидел ведь?

— Ну сидел, давно еще, всего два года за хулиганство.

— Значит, завтра они точно его личность установят. А потом и тебя найдут.

Алена подумала немного и решилась:

— Не бойся, не найдут. Потому что Валера мне не родственник.

— А кто он тебе? — ехидно спросил Стас. — Друг детства?

— Ну да, в школе вместе учились.

— За одной партой сидели? — деловито уточнил Стас. И, поскольку Алена молчала, продолжал, накаляясь:

— Ты что, думаешь, я совсем идиот?

«Совсем», — подумала Алена, но смолчала.

— Тебе двадцать восемь, а Валера этот лет на десять тебя старше.

Алена вдруг успокоилась и стала с любопытством ждать, когда же до него дойдет очевидный факт, кем ей на самом деле приходится Валера. Но Стас если и догадался, то отреагировал совсем не так, как она ожидала. Он тоже успокоился и спросил, осторожно подбирая слова:

— Ты уверена, что милиция никак не сможет связать тебя с убитым Валерой?

— Уверена, — твердо ответила Алена.

— Ладно. — Стас что-то напряженно обдумывал. — Тогда я завтра уеду в Турцию на неделю, а там видно будет.

«Сейчас смотаюсь на недельку, потом надо будет с Машкой потихоньку отношения налаживать,» чтобы она на меня милицию не напустила. Но и с этой, — он исподлобья зло глянул на Алену, — с этой сейчас ссориться не резон, как бы не подгадила чем-нибудь.

Вот ведь попал я в историю! Черт дернул меня ей про перстень рассказать!"

* * *

После того дня, когда баба Варя впервые показала мне перстень, прошло полгода.

Я родила Лешку и перестала к ней ходить, некогда стало. Но однажды, когда Лешка спал после обеда, я заглянула к ней. Застала я бабу Варю в постели. Старуха была бледна и дышала часто и неровно. Увидев открывшуюся дверь, она поманила меня к своей кровати. Я села рядом и спросила, не надо ли чего.

— Нет, милая, — сказала она очень медленно из-за одышки, — все у меня есть. А мучить тебя стариковскими глупостями я не стану. Я вот что хотела… Уж недолго мне осталось, а ведь его нужно кому-то передать…

— Кого? — не поняла я, потому что в голове вертелись нестираные пеленки и детское питание.

Старуха же, ничего не отвечая, полезла под подушку и сразу же вынула оттуда замшевый мешочек, заранее приготовленный.

Она вложила мешочек мне в руку и сжала ладонь, будто захлопнув ловушку.

— Что это? — спросила я растерянно. — Перстень ваш? Но мне неудобно.

— Очень даже удобно, — прервала меня баба Варя, — я обязательно должна его подарить, а только с тобой мне было в последнее время легко и весело… С тобой я вспоминала свою молодость, все хорошее, что было тогда в жизни. Пусть этот перстень принесет тебе счастье…

Я была тогда в беспокойном состоянии молодой мамаши, когда по десять раз подбегаешь к спящему младенцу и проверяешь, дышит ли, не захлебнулся ли, поэтому мне совершенно некогда было думать о том, могу ли я принять такой подарок и как к этому отнесутся мой муж и его драгоценная семейка. Перстень мне с первого раза очень понравился, и я спокойно сунула его в карман.

— Только этим не говори, — прошептала свистящим шепотом старуха, указывая крючковатым пальцем на дверь и имея в виду свою родню.

Я кивнула, не очень задумываясь над ее словами и не принимая их всерьез. Я еще немного посидела у старухиного одра, а когда она забылась тяжелым больным сном, тихонько встала и пошла к себе. Про перстень я вспомнила только неделю спустя, когда старуха умерла.

* * *

"…Придя домой, я вынул оный камень и взялся за работу. Камень сей я поместил так, будто бы два сказочных чудовища держат его в лапах. Чудовищ тех я сделал подобными льву с головою единорога и с крыльями орла и разместил их в окружении акантовых листьев и еще между этих листьев разместил я несколько машкерок — одни сделал в виде звериных морд, другие в виде ангельских ликов. И так хорошо пошла моя работа, что сам я поразился тому, как тонко удалось мне ее исполнить и как много изобразить сумел я на столь малом перстне. Должно быть, снизошла на меня благодать Господа нашего, поелику никогда не доводилось мне делать столь тонкой и искусной работы. Закончив сей перстень, я зажег свечу и в блеске ее повернул перстень тот разными сторонами, и показалось мне, будто в черном камне облачка поплыли, как плывут в небе перед закатом, и так мне полюбился тот перстень, что жаль стало отдавать его дочери старого мессера Джироламо. Но тогда вознес я молитву Господу нашему, и он надоумил меня, что только тот подарок — подарок в глазах Его, который до самых слез жаль отдавать, а прочее не стоит и дарить. И вспомнил я доброту упомянутой барышни и отца ее, мессера Джироламо, и пошел к ним с тем перстнем своим, завернув его в малый лоскут черного бархата.

Войдя в покои оного мессера Джироламо и застав там его самого и дочь его, я весьма любезно их приветствовал и сказал:

Поскольку от вас видел я невозможную ласку и приязнь, позвольте мне поднести вам такую малую безделку, вовсе вас недостойную: но как вещица эта вышла из моих рук, то и должна она передать вам всю мою к вам благодарность". И с этими словами развернул я тот бархатный лоскут и открыл глазам их мой перстень. И на это помянутый мессер Джироламо воскликнул, что не может поверить, чтобы человеческая рука так тонко и прекрасно могла все это сделать, и правда ли, что сам я сотворил сию вещь и не работа ли это великих древних мастеров? На что отвечал я ему, чтобы он, как человек умелый и в искусствах сведущий, взглянул бы вблизи на работу, из чего видно ему будет, что золото недавно вышло из рук мастера. И мессер Джироламо вещь мою оглядел и воскликнул: Да, мой Бенвенуто! Знал я, что ты искусен во многих тонкостях мастерства, но и то поразил ты меня, ибо такой изумительной работы не приходилось мне еще держать в руках".

А дочь его стояла вблизи, премило потупившись, и румянец столь нежно играл на щеках ее, и она только лишь вздыхала, не говоря ни слова. Когда же я обратился к ней и спросил, понравился ли ей подарок, то Франческа воскликнула: Любезный мессер Бенвенуто! Поверить я не могу, чтобы человеческая рука могла сотворить нечто подобное! Должно быть, даже Джакопо Ченчи не смог бы ничего подобного сделать!"

А надо сказать, что тот Джакопо Ченчи был никчемный мастеришко, долго у отца ее, мессера Джироламо, в подмастерьях прозябавший и недавно только свою открывший мастерскую. И услышать от нее такие слова было мне предосадно. Но поскольку оная Франческа была девушка премилая и дорогого друга моего мессера Джироламо дочь, то я ничего на ту обиду не сказал, хотя в сердце своем пребольно огорчился. Даже и сам мессер Джироламо слов дочери своей не заметил и продолжал перстеньком моим радостно любоваться. И Франческа сию работу мою в подарок приняла. Хотя и огорчивши меня своими словами…"

* * *

На следующий день меня вызвали к следователю к двум часам дня. Минут сорок я провела у кабинета и к приходу следователя — сутулого немолодого мужика с тусклыми глазами — совершенно озверела. Разговора у нас с ним не получилось, то есть у него со мной, потому что я ему и двух слов сказать не хотела. Но хамить не стала, просто отвечала односложно: «Не видела, не знаю».

Тем не менее допрос занял часа полтора, потому что он очень долго писал. Единственное, что мне удалось выяснить, — то, что личность убитого рыжего типа они установили. Им оказался криминальный элемент.

В кармане у него не было никаких документов, это я помню по вчерашнему дню, а была только связка отмычек, как сказал следователь. Поэтому он перестал задавать мне дурацкий вопрос, не теряла ли я ключи. В кабинете было душно, накурено и как-то серо.

Когда следователь наконец отпустил меня, я решила немного прогуляться, потому что голова болела невыносимо.

Купив в ларьке у метро шоколадно-вафельный торт, я добрела до дому и позвонила в дверь Тамариной квартиры. Теперь придется пить чай. Не могу же я так просто уйти, не поблагодарив ее за то, что она полдня просидела с Лешкой.

У Тамары были гости, вернее, одна гостья — ее племянница Надежда. До этого я видела ее несколько раз на лестнице, она довольно часто навещала свою одинокую тетку. Тамара Васильевна рассказывала, что работала Надежда в НИИ, дела там сейчас идут неважно, зарплату дают неаккуратно, да и какая это зарплата? Муж Надежды — человек, конечно, очень славный, но есть у него один пунктик: ни за что не разрешает ей подрабатывать. И то верно: никакой профессии, кроме инженерской, у нее нет, а в таком возрасте — под пятьдесят — куда можно пойти, кроме как в ларек? А насчет ларька муж запретил Надежде даже и думать. Дочь ее живет в Северодвинске, замужем там за моряком, поэтому у самой Надежды денег мало, но зато свободного времени много, вот она и навещает тетку, не дает скучать.

Сейчас они сидели на кухне и разговаривали, а Лешка в комнате смотрел мультфильмы. От вида уютной кухни, стола, покрытого клетчатой скатертью и синих с золотом парадных Тамариных чашек мне стало легче.

Они обе встретили меня очень приветливо, усадили пить чай с вишневым вареньем. Так что мой торт пришелся очень кстати. И я рассказала вдруг и про вчерашнего хамского капитана Ваню, и про сегодняшнего следователя. Тамара Васильевна посочувствовала мне и пошла в комнату смотреть свой любимый сериал. А мы с Надеждой налили еще по чашечке ароматного чаю с мелиссой и уселись поудобнее.

— Маша, а что вы сами-то об этом думаете? — спросила она, внимательно глядя мне в глаза.

— Все это очень странно. Есть у меня в доме одна вещь, которую можно украсть.

Вещь старинная… Но ее-то как раз и не взяли, хотя могли. Если муж послал того рыжего, чтобы он ее забрал…

— Но ведь это очень рискованно, — перебила меня Надежда, — не полный же дурак ваш бывший муж.

— Раз оказался подлецом, почему не может быть дураком! — резко сказала я. — Про него теперь я во что хочешь поверю.

— Допустим, — осторожно сказала Надежда, — допустим, что тот рыжий как-то связан с вашим мужем и перстнем. Вы уж меня, Маша, извините, — пояснила она, — но ваш сын нам про перстень рассказывал, бормотал, что такое интересное кольцо…

— Час от часу не легче! — простонала я. — Одни неприятности с этим перстнем!

— Не беспокойтесь. Он ребенок, не понимает еще. Здесь в доме он ни с кем не общается, а тетка моя не из болтливых, вы же знаете. Так вот, я продолжаю. Если рыжий влез к вам за перстнем, то кто же был тот второй человек, который был у вас до него? Что он искал и почему не взял перстень?

— Он вообще ничего не взял, — пробормотала я, — у меня абсолютно ничего не пропало. Его спугнули, что ли?

— Его спугнул этот рыжий, с наколкой.

Но до этого он успел обшарить вашу квартиру, причем искал, как вы говорите, что-то бумажное, если рылся в книгах, старых газетах и открытках. И это что-то для него очень важно, раз он решился ради этого человека убить. Не было никакой драки, а было хладнокровное убийство.

— Почему вы так решили? — недоверчиво спросила я.

— Как вы говорите, убитый лежал?

Я встала и показала ей, ведь наши с Тамарой квартиры были одинаковыми.

— Вот видите, убийца услышал, что кто-то открывает дверь. Спрятался вот тут, за углом, а потом сразу нанес удар вошедшему человеку. Вы же сами говорили, что в прихожей никакого беспорядка, все как было.

А если бы в таком маленьком помещении дрались двое здоровых мужчин, как бы выглядела ваша прихожая?

— Пожалуй, вы правы, — неохотно признала я, — но тогда, значит, мне повезло.

Потому что если бы не рыжий, то я бы вошла в квартиру и получила бы удар ножом.

— Думаю, вас бы он увидел в окно, — успокоила меня Надежда, — а рыжего он не знал, вот и пропустил.

Я перевела дух и рассказала ей про ключи.

— Понимаете, четыре ключа, а у меня на связке всего три, четвертый я выбросила за ненадобностью. И у бывшего мужа тоже было три.

— Очень интересно! — оживилась Надежда. — А вы раньше не давали ключи соседям или родственникам?

— В том-то и дело! У мамы ключей от моей квартиры нет, а у свекрови они были.

Висели на гвоздике в прихожей возле счетчика. Но я на них думать не могу. Свекровь пожилая, муж у нее сейчас вообще на улицу не выходит. Живут они в старой квартире на улице Марата очень уединенно, к ним редко кто заходит.

— Раз ключи на гвоздике висели, кто угодно мог зайти и копию сделать! — упрямо сказала Надежда.

— Но зачем? Зачем кому-то мои ключи?

— Вы уверены, что ничего не пропало?

— Абсолютно, — твердо ответила я. — Ну ладно, нам уже пора.

— Машенька, — в кухню вошла Тамара Васильевна, — все собираюсь тебе отдать.

Спасибо большое, узор я сняла. — Она протянула мне альбом с красивой вышивкой на обложке, увидев которую, Надежда сделала стойку.

— Какая работа! Кто же это вышивал?

— Родственница моего бывшего мужа, старушка славная. Умерла несколько лет назад. Я взяла этот альбом на память.

— А можно мне посмотреть? — Надежда протянула руку к альбому. — Обожаю старые фотографии, на них все такое красивое…

Я подсела к ней и раскрыла альбом.

— Вот она сама, баба Варя, в молодости — просто красавица!

— Да, очень хорошенькая… А это что за костюм — маскарадный, что ли?

— Она ведь была цирковой актрисой — знаете, велосипеды есть такие одноколесные, и еще по канату, кажется, ходила… Так странно было видеть ее глубокой старухой…

— Очень интересно. А это кто?

— Это — известный укротитель тигров Кульчинский. В то время известный. Сейчас его уже никто не помнит. Она говорила, что у них был роман.

— Ну надо же… — Надежда перевернула страницу. — А это кто?

— Да я и не помню. Кажется, фокусник, и вот она с ним рядом, смотрите, какая шляпка смешная! И на этой странице тоже она, в цирке, за кулисами.

Везде были фотографии бабы Вари, от страницы к странице она старела. Рядом с ней были разные мужчины, как правило — довольно интересные, многие — явно цирковые артисты. Фотографии подходили к концу, альбом был заполнен только наполовину. Характер их постепенно менялся: если на первых страницах были расположены красивые, чуть коричневатые, изящно отретушированные снимки на плотных матовых карточках, то дальнейшие фото становились все более невыразительными и простыми.

Но все фотографии объединяли две черты: во-первых, все они были достаточно старыми — самой новой из них было не меньше тридцати лет, и, во-вторых, на всех этих фотографиях люди позировали. Они знали, что их фотографируют, готовились к снимку заранее, старались выглядеть лучше и интереснее. Но в самом конце нам попалась карточка, которая сразу выбилась из общего ряда.

Я задержалась на этом снимке и, покосившись на Надежду, увидела, что она тоже пристально его рассматривает. На этом снимке была женщина, но она не позировала. Нет уж, что-что, а она точно не позировала. Женщина на фотографии кричала, лицо ее было искажено ужасом.

— А это кто? — изумилась Надежда, но я пожала плечами.

— Понятия не имею. Мне кажется, что эту фотографию я никогда раньше не видела. Она настолько непохожа на все остальные, что я бы ее обязательно запомнила.

Когда баба Варя показывала мне этот альбом, этого снимка не было.

— Начать с того, что она цветная, — вставила Надежда, — а все остальные сделаны в такие времена, когда цветной фотографии не было и в помине. Судя по костюмам, — Надежда смотрела на фотографию с все большим интересом, — в этом альбоме нет ничего, относящегося не только к девяностым, но и к восьмидесятым годам. Пожалуй, даже к семидесятым. Самое позднее, что я здесь вижу, если не ошибаюсь, конечно, — это конец шестидесятых. Очевидно, баба Варя с тех пор перестала фотографироваться: ей стало грустно смотреть на свое стареющее лицо. А эта фотография выбивается из всех остальных. Тем более вы говорите, что никогда не видели ее прежде.

А когда вы вообще в последний раз рассматривали этот альбом?

— Давно, больше пяти лет назад, когда баба Варя была еще жива. Мы смотрели альбом вместе с ней, и она рассказывала мне о каждом снимке. Потом она умерла, а позже, когда мы переезжали, я попросила у свекрови альбом на память. Она отдала мне его спокойно, потому что никакой ценности для их семьи он не представлял: родных там никого, кроме самой бабы Вари…

— Какая странная фотография, — задумчиво проговорила Надежда, — поглядим-ка мы на нее получше.

Она осторожно вынула фотографию из косых прорезей альбома и поднесла поближе к свету. Действительно, все здесь было странно. Женщина на фото была снята в высоком окне почти в полный рост, потому что подоконник был очень низкий, и она открывала рот, как будто хотела крикнуть — и не могла… Или кричала, а ее никто не слышал. И за ее плечом я разглядела еще одно плечо и руку — мужскую, были видны рукав пиджака и белая манжета рубашки.

И эта рука вызывала еще большее беспокойство, чем лицо женщины.

Я указала Надежда на мужской рукав, она кивнула, как видно, мысли наши шли в одинаковом направлении.

— Слушай, — она от волнения стала обращаться ко мне на «ты», — этот мужчина у нее за спиной, ведь это же убийца! Она стоит в очень неустойчивой позе, он толкает ее в плечо, и секундой позже она вылетает в окно — видишь, ей уже не за что схватиться руками, а наклон тела такой, что на ногах не устоять. Эта фотография самого настоящего убийства.

Я похолодела. Мало мне бесконечных неприятностей, мало трупа в собственной квартире, так вот еще — в старом безопасном уютном семейном альбоме нахожу тайну чужой смерти! Чушь какая.

— Почему вы думаете, что это именно настоящее убийство, а не кадр из фильма, допустим? — агрессивно спросила я Надежду.

— А как этот кадр попал в альбом? — не менее агрессивно возразила она мне. — Вполне современная фотография, совершенно не потрепанная, новая, в общем.

— Я не могу объяснить, как этот кадр попал в альбом, а вы можете объяснить, как сюда попала фотография убийства? И, вы меня простите, Надежда Николаевна, какое мне до этого дело? Я никогда не видела женщину на снимке, да и время прошло с тех пор, как снимок сделан, потому что альбом все это время лежал у меня в квартире на антресолях, все пять лет, что мы тут живем.

Как положила я его туда, так и не доставала.

Только в прошлом месяце по просьбе Тамары Васильевны принесла ей показать.

— Но ваш муж мог…

— Я вас умоляю! — отмахнулась я от такого глупого предположения Надежды — Чтобы муж полез на антресоли? Это исключено!

— Тогда сделаем допущение, что снимок уже был в альбоме, когда вы привезли его на эту квартиру, — оживилась Надежда. — Стало быть, прошло пять лет.

А теперь слушай внимательно и не перебивай. Ты говорила, что кто-то обшарил твою квартиру, рылся, в основном, в книгах, бумагах и старых журналах. И что ничего не пропало, то есть он не нашел то, что искал.

А искал тот человек настолько целенаправленно, что хладнокровно убил второго человека — того, кто помешал его поискам.

Из этого делаем вывод, что вещи, которую он искал, в доме не было, но она должна была там быть. То есть не было ее временно. А чего у тебя не было временно? Вот этого альбома. Может, его-то и искали так упорно?

— На фига ему старый альбом? — Я так устала, что забыла о приличиях.

— В данном случае мне кажется, что дело именно в той самой фотографии, явно неуместной в этом альбоме.

Тут я заметила, что глаза у Надежды Николаевны слишком ярко блестят и голос приобрел молодую звонкость.

— Если узнать, кому нужна эта фотография, то можно узнать, кто ее искал и кто убил того рыжего в твоей квартире, — почти мечтательно произнесла она.

Я закусила губу, чтобы не сказать вслух, что за каким чертом, собственно, ей-то. Надежде, это все надо, и не слишком ли много допущений? Ведь сама фотография ничего не доказывает — просто квадратик бумаги…

Но эта женщина явно умела читать чужие мысли. Во всяком случае, со мной это у нее получалось.

— Мария, не смотри так недоверчиво, — сердито сказала она, — я тебе в матери гожусь. У тебя на лице написано, что я старая идиотка, начиталась детективов и на этой почве у меня слегка поехала крыша. Проще говоря, я все это высосала из пальца.

Я покраснела, но она предпочла этого не заметить.

— Тогда переходим к фактам. Бесспорный факт один — труп в твоей квартире.

Поскольку ты его не убивала, это сделал кто-то другой. Если мы узнаем, почему, то узнаем, и кто.

— Вы говорите — мы?

— Ну да, ты что, не хочешь, чтобы тебе помогали? Ну как знаешь, — обиделась Надежда.

Я опомнилась и поняла, что веду себя по-свински. Не так много у меня осталось друзей, чтобы отмахиваться от помощи.

— Право, не знаю, — промямлила я, — все это так сложно и неожиданно. Вы уверены, что это не пустая трата времени?

— Там посмотрим, — с энтузиазмом ответила Надежда. — Приступаем к делу. Первое, что мне хотелось бы уточнить, — это когда фотография могла попасть в альбом. — Надежда еще раз внимательно осмотрела снимок. — Фото сделано на фирменной «кодаковской» бумаге — здесь на обратной стороне можно прочитать название. Фирменные пункты печати «Кодак» почти на каждом углу, так что бумага нам ничего не даст.

— Когда баба Варя показывала мне альбом, этой фотографии там точно не было.

После ее смерти я выпросила альбом на память, но не сразу, а потом, когда мы переезжали. При переезде, сами понимаете, все вещи были в полном беспорядке, и, как мне помнится, альбом лежал какое-то время в коридоре в старой квартире на телефонном столике. Я забрала его позже, уже после переезда. Так что в это время кто угодно мог положить ее в альбом, потому что тогда еще народ в ту квартиру на Марата ходил. Другой вопрос — зачем он стал бы класть в наш альбом свою фотографию?

— Зачем? — переспросила Надежда. — Чтобы ее спрятать. Конечно, лучше прятать современную цветную фотографию среди ей подобных, иначе она слишком бросается в глаза. Но возможно, у того, кто ее спрятал, не было выбора, он очень торопился, возможно, ему угрожала опасность. Но это уже из области чистых предположений.

Значит, пять лет назад в альбом могла попасть подозрительная фотография, и с тех пор, как ты утверждаешь, альбом никто не открывал.

— Совершенно верно.

Надежда еще раз внимательно рассмотрела фотографию.

— А ну глянь-ка, тут на подоконнике какой-то цветок. Теть Тома, где у тебя лупа? — крикнула она в комнату.

Тамара Васильевна безропотно явилась на кухню, выдвинула ящик кухонного стола и нашла среди груды бесполезных мелочей, накапливающихся в каждом доме, большую лупу в металлической оправе. Надежда вооружилась лупой и через несколько минут напряженного разглядывания произнесла:

— Вижу, что кактус, а какой именно — не могу понять. Но все равно. Позвоню Сене Гурковскому, он большой специалист по кактусам, все про них знает.

— И зачем вам знать про кактус? — невежливо поинтересовалась я, потому что все Надеждины манипуляции вызывали у меня недоверие.

— Затем, что раз уж мы приняли как гипотезу, что все, что изображено на фотографии, — правда, — терпеливо начала Надежда, — то хорошо бы узнать для начала, кто такая эта женщина. Умерла ли она или спаслась. Окно на снимке самое обычное.

Без особых примет, могу сказать только, что оно находится в доме, построенном лет сто назад. А кактус — все же какая-то индивидуальная черта…

Не откладывая дело в долгий ящик, Надежда тут же набрала номер телефона своего знакомого специалиста по кактусам. Но тут нас постигло разочарование: Надежда не общалась с Гурковским около года, и оказалось, что судьба его сделала за это время крутой поворот: все семейство уехало на постоянное жительство в США.

— Ничего страшного, — не унывала Надежда, — придется обращаться в городской клуб, уж там наверняка помогут.

* * *

Лешка наелся у Тамары сладкого под завязку и вечером есть не просил, поэтому я с облегчением закрыла дверь на кухню. Головная боль немного прошла, настроение было, как всегда в последнее время, совершенно безразличным. Меня ничто не трогало — ни хорошее, ни плохое. Нельзя сказать, что бы я жалела себя — этого тоже не было, просто меня абсолютно ничего не волновало. По утрам мне не хотелось вставать, не хотелось умываться, есть, пить — словом, не хотелось жить. Если бы не Лешка… Я твердо знала одно: если меня не станет, с таким папочкой ребенок пропадет. Я не могу оставить ребенка на произвол судьбы, раз уж родила его.

В квартире было тихо, только из ванной доносился плеск: Лешка моется теперь самостоятельно, потому что у меня нет сил. Проходя мимо зеркала, я равнодушно скользнула по нему глазами. Мой бывший муж не нарочно орал, что я стала страшная, что смотреть на меня противно. Это верно: болезненная худоба, впалые щеки. Синяки под глазами. Волосы такие короткие, что даже расческа не нужна. После неудачных родов они стали так лезть, и в парикмахерской сказали, что если бы я промедлила еще немного, то стала бы лысой.

Муж не стал бы прохаживаться насчет моей внешности, если бы знал, как мало меня это волнует.

Я села на диван и укрылась пледом. Однако если уж я решила продолжать такую, с позволения сказать, жизнь, то надо поду-. мать, на что мы с Лешкой будем жить. Муж дает деньги только на Лешку, дает мало, а если мы будем продолжать ругаться из-за перстня, то он может и вообще перестать платить. Немного подбрасывают мои родители, но это тоже весьма нестабильно. Мать во всем обвиняет меня, говорит, что не надо было рожать второго, надо было вцепиться в мужа и держаться за него руками и ногами, раз уж я ничего не умею делать и не в состоянии сама себя содержать. Возможно, она права, но теперь ее советы помогут мне, как мертвому припарки. Следует срочно искать работу, но где? Специальности у меня никакой, после замужества я вообще не работала.

Куда идти? В торговлю, в ларек? Там надо сидеть с утра до вечера, а мне не с кем оставить Лешку. Ни о какой физической работе не может быть и речи: я слишком слаба, вымыть пол в собственной кухне для меня огромная проблема. Кроме того, надвигается лето, врач при выписке из больницы сказал, что если я не проживу на даче хотя бы месяца полтора, то следующей зимой просто зачахну. У свекрови есть дача, но туда ни за что не поеду. И Лешку не пущу.

— Мама! — послышалось из ванной, разумеется, сын забыл полотенце.

Воды на полу было море. Я вытерла насухо сначала сына, потом пол, причем после этого пришлось посидеть немного в коридоре, опираясь о стену: голова кружилась, и перед глазами плясали красные точки. Какая уж тут работа, если малейшее усилие вызывает такие последствия!

— Иди ложись! — сказала я слабым голосом.

— Мам, ну ты же обещала! — канючил Лешка.

— Ну хорошо, хорошо.

Такой уж у нас уговор: когда он вымоется сам, мы играем в перстень. Лешка уселся в кровати, положив под себя две подушки, я залезла в кладовку и достала замшевый потертый мешочек, а из него — металлический ларчик. Пальцы мои неуверенно ощупывали крышку.

— Леша, попробуй сам. У меня опять не получается.

Лешка справился мгновенно — нажал крошечную пружинку, и ларчик раскрылся.

Вот он, заветный перстень. Лешка в который раз уставился на него, как зачарованный. Камень был черно-дымчатый и какой-то глубокий. А вокруг столько всего! Лешка все смотрел и смотрел на золотых чудовищ и диковинные резные листья, а я погружалась в глубину камня…

— Мама, очнись! — звал Лешка.

— Да, сынок, начинаем.

И мы целый час придумывали с ним чудные истории про пиратов, про парусные шхуны, разбивающиеся о рифы, про сокровища, зарытые на необитаемых островах, про привидения в старых замках, про замурованных в стенах узников, про подземные ходы и прекрасных принцесс, томящихся в высоких башнях. Принцесс я добавляла лично от себя. Лешку больше интересовали пираты и оружие.

Сын заснул, я тоже улеглась, убрав перстень, но сон не шел, хотя я чувствовала себя очень усталой.

Как же мы с Лешкой будем жить дальше?

У меня нет ничего, кроме этой запущенной квартиры на пятом этаже, где летом невыносимо жарко от накалившейся крыши, а зимой постоянные протечки. Ни одежды, ни мебели. Лешке я вяжу и перешиваю из старого, а недавно мать принесла целый пакет детского барахла от своей приятельницы.

Свет не без добрых людей! Но, однако, всю жизнь побираться не будешь.

Может быть, продать этот чертов перстень? Вещь, несомненно, ценная, иначе мой бывшенький не стал бы так стараться.

Получить много денег, поменять квартиру, найти для Лешки приличную школу.., заняться своим здоровьем…

Но как конкретно можно это сделать?

Если отнести перстень в антикварный магазин, то там обманут, обведут вокруг пальца, предложат гроши да и их не заплатят.

Вид у меня сейчас нищий, что соответствует действительности, так что церемониться там со мной не станут.

Если же обращаться в музеи, в Эрмитаж, например, то там с людьми, что называется, с улицы, тоже не больно-то разговаривают, а знакомых у меня в антикварном мире нет.

И потом, в музеях денег мало, так что настоящую цену там тоже не дадут.

Я вспомнила вдруг, как умирающая баба Варя шептала мне хрипло, что перстень особенный, что его нельзя продать или украсть, что он приносит счастье владельцу…

Не могу сказать, что перстень принес мне много радости, усмехнулась я про себя, но все же… Лешка так любит играть с ним, и баба Варя верила, что я сберегу ее талисман.

Ладно, решила я, засыпая, пока не буду ничего предпринимать, с голоду не умираем…

* * *

«…Не прошло и двух недель с того дня, как подарил я Франческе перстень, как оная девица убежала из дома отца своего с тем самым прескверным Джакопо Ченчи, который, снесшись с господином герцогом Висконти, бежал в Милан, опасаясь как и тех флорентийских бешеных, так и гнева мессера Джироламо. Тогда мессер Джироламо пришел ко мне в покои, обливаясь слезами, и сказал: Отчего, дорогой мой Бенвенуто, отчего не можем мы вложить разума в сердца наших детей? Отчего все наши помыслы пустым для них звуком сказываются? Как желал я увидеть дочь свою Франческу твоею женою и внуков обнять! Но нет, не суждено тому было статься, и тот подлый Джакопо уговорил несчастную и увлек обманом. Прости меня, мой Бенвенуто!» На те слова я отвечал: Друг мой дорогой, мессер Джироламо! Только доброе видел я от тебя и только добром буду тебя вспоминать. Что же до той Франчески, так не стоит и говорить о ней.

Женский разум — что июльский мороз.

А тому Джакопо Ченчи только было счастья, что от вашей сердечной дружбы, за которую он вам недобрым отплатил".

И по моим словам так и вышло: того же года тот прескверный Джакопо герцогу Висконти не угодил, и тот изгнанию его подверг за все его злое. А будучи изгнан, попал Джакопо в руки бешеных, и они всяческим наказаниям его подвергли, и оных не снеся, Джакопо умер. Тогда же подумал я: отчего такое несчастье причинялось оному Джакопо, коли перстень мой должен, по словам того иностранного графа, одно счастье владельцам его приносить? Однако же после доходят до меня слухи, что донна Франческа, мессера Джироламо беглая дочь, живет с господином герцогом Висконти, отчего и приключилось изгнание того презлого Джакопо. И сказывали, что герцог души в ней не чает и осыпает ее дарами и милостями, так что перстень и правда может счастье приносить, только имени доброго не убережет.

Я же сам, в сильное огорчение впав, снесся с Его Святейшеством и получил от него весьма ласковое письмо и прелюбезное приглашение, через которое я очень был напуган, как бы то письмо не попало к сказанным бешеным, что могло бы мне немало несчастий причинить. Тогда пришел я в покои мессера Джироламо и, поклонившись ему, все рассказал. И тот мессер Джироламо, любезный мой друг, очень огорчился, но, однако же, сказал: Любезный Бенвенуто! Коли призывает тебя Его Святейшество, так не может быть для тебя лучшего, как поспешить в Рим. Я же помогу тебе, чем сумею, и помнить каждодневно буду в каждой своей молитве и в каждом помышлении".

И оный добрый мессер Джироламо дал мне лошадей и всего потребного в дорогу, и письмо к другу своему в Риме мессеру Джанбаттиста Преста. И той же ночью покинул я Флоренцию, где немало сделал хороших работ и где оставил друзей, о коих и сейчас часто вспоминаю…"

* * *

Надежда Лебедева была натура увлекающаяся. Кроме того, в ее характере присутствовало такое ценное качество, как умение доводить до конца любое начатое дело.

Странная фотография сильно ее заинтересовала. Поэтому, пораскинув мозгами и порывшись в записной книжке, она поняла, что прямого выхода на общество кактусоводов у нее нет и надо обращаться за помощью к мужу. Потому что если она придет туда просто так, с улицы, то никакой нужной информации не получит — сейчас нигде не доверяют посторонним. А она даже не может предъявить там какое-никакое удостоверение — что она, допустим, из газеты или из милиции. Хотя нет, про милицию лучше не надо, многие люди на милицию плохо, реагируют и, что знают, не скажут. Нет, надо действовать старым поверенным методом — через знакомство. Но вышло так, что нет у нее знакомых кактусоводов. Поэтому необходимость обратиться за помощью к мужу ее не то чтобы расстроила, но несколько насторожила.

Дело в том, что муж ее, Сан Саныч, был человек очень серьезный и осторожный.

И свойство своей жены влипать во всякие опасные ситуации он объяснял исключительно ее легкомыслием и любовью к криминальным приключениям. Он очень любил свою жену и беспокоился за нее, поэтому Надежда взяла за правило не рассказывать ему о сомнительных делах, чтобы не волновать понапрасну.

Стало быть, рассказать ему всю правду про рыжего покойника и странную фотографию было никак нельзя. Поэтому Надежда взяла фотографию с собой на работу, отправилась там в отдел к ребятам-компьютерщикам. Умельцы быстро ввели сканером фото в «Пентиум», покрутили, повертели и через некоторое время выдали Надежде четкую копию фотографии и отдельно цветущий кактус. Надежда рассыпалась в благодарностях и подарила ребятам большую пачку «форсмановского» чая с бергамотом. Те хмыкнули, но взяли.

Сан Саныч Лебедев, в прошлом начальник отдела крупного НИИ, давно уже ушел со своей безденежной работы и зарабатывал деньги в десяти разных местах: где обслуживал компьютеры, где читал лекции студентам, а где и просто дежурил ночью, не чураясь никакого труда. Знакомых у него по городу было невероятно много, но на просьбу Надежды он вначале отреагировал подозрительно, просто по привычке относиться осторожно к ее занятиям. Но кактус выглядел так безобидно, что Сан Саныч успокоился, привел жену в клуб на Большой Конюшенной, подвел за руку к маленькому лысеющему человечку, похожему на гнома-рудокопа, и представил:

— Это — Леня Салтыков, а это — моя жена Надя. — После этого, сочтя свою миссию выполненной, срочно умчался на очередную халтуру.

Надежда, убедившись, что муж исчез, достала из сумочки фотографию кактуса. Она только хотела начать длинное объяснение, зачем ей нужно знать, что это за кактус, но не успела и слова вымолвить, как Леня буквально вырвал у нее из рук фотографию с воплем:

— Пилоцереус Пульпика! Цветущий пилоцереус Пульпика! Вася, сюда, скорее!

К нему тотчас же подбежал крупный толстый мужчина с лицом, синим от бритья, и волосатыми, как у гориллы, руками и уткнулся носом в фотографию. Тут же набежала целая толпа сумасшедших кактусоводов, замелькали лупы. Со стороны это выглядело как потасовка на американском футболе, когда пятнадцать здоровенных мужиков устраивают кучу-малу посреди стадиона, а кто-то самый умный уже выкарабкался из свалки с мячом в руках. Надежду никто из членов общества даже не заметил — пресловутый пилоцереус заслонил для них все остальное. Из свалки доносились возбужденные возгласы:

— У меня самого Пульпика чуть на зацвела в восемьдесят третьем!

— Брось заливать, в восемьдесят третьем был год спокойного солнца, а она цветет только при повышенной солнечной активности! Да у тебя и вообще приличные экземпляры никогда не цвели!

— Сам такой! У тебя даже «царица ночи» не цветет!

Последнее оскорбление было, по-видимому, настолько страшным, что кактусоводы чуть было не перешли к мордобою, но в это время Леня Салтыков, как тот самый умный игрок с мячом, вылез из свалки с фотографией и обратился к Надежде прокурорским тоном:

— Где вы взяли фотографию цветущего пилоцереуса Пульпика?

— Я только пять минут узнала, что его так зовут, и очень надеялась, что это вы мне скажете, где же он цвел.

— Из наших никто ее цветущей не видел, — жалобно поведал Леня, — я об этом всю жизнь мечтаю… А где это фото сделано? У нас, в Питере?

— Я на это очень надеюсь, — грустно сказала Надежда, — неужели никто из ваших мне не поможет?

От возбужденной толпы кактусоводов отделился хроменький старичок и, подойдя поближе, тихим голоском сказал:

— А может, Потапыча разбудить?

Леня подумал и согласился.

— Дело важное. Придется будить.

Надежда с изумлением смотрела на кактусоводов: по тому, как значительно они обсуждали пробуждение некоего Потапыча, можно было подумать, что это вулкан не меньше Везувия.

— Кто такой Потапыч? — испуганно спросила она. — Может, не стоит его будить? Он что, в летаргическом сне?

— Да нет, он просто всегда слегка с перепоя. Но уж если он чего-то о кактусах не знает, значит, никто не знает. Мы его за то и держим, несмотря на все его недостатки…

Леня провел Надежду к гардеробу. В клубе люди были исключительно честные, всю одежду вешали сами, но гардеробщик, оказывается, был, просто он мирно спал в дальнем углу, завесившись чужими пальто.

Леня подошел к Потапычу и боязливо дотронулся до плеча, сразу отскочив назад.

Потапыч только всхрапнул, что-то сонно пробормотал и зачмокал. Леня снова подкрался к нему, основательно встряхнул и отскочил. На этот раз Потапыч неожиданно поднялся и яростно замолотил воздух кулаками. К счастью, Леня был достаточно далеко. Наконец Потапыч опустил руки, открыл глаза и огляделся. Это был довольно крепенький, пузатенький мужичок лет шестидесяти с красной бодрой физиономией отставного пожарника и седыми усами.

— Он раньше боксером был, в легком весе, — прошептал Леня, — теперь, когда просыпается, в первую минуту ничего не понимает и зашибить может.

Тем временем Потапыч полностью очухался и спросил:

— Ленчик, не зашибил я тебя ненароком?

— Нет, Потапыч, я остерегся.

— А чего будил-то? Спросить чего хотел?

— Да вот, Потапыч. Погляди, женщина фотографию принесла, пилоцереус Пульпика вроде бы цветет.

Потапыч достал из кармана сломанные очки, склеенные изолентой, водрузил их на нос и уставился на карточку. Через минуту созерцания он изрек:

— Она, Пульпика! Я же ее, холеру, в личность знаю — это Гусева Василия Николаевича. Звал он меня смотреть, как она цветет.

— А когда это было? — высунулась Надежда.

Потапыч, неприятно изумленный, уставился на нее сквозь очки:

— Это что ж такое? Баба — в нашем клубе? Мать честная! До чего дожили! Вы что же, гражданочка, тоже кактусы разводите?

— Да нет, я так, спросить только… — стушевалась Надежда.

— А-а, — протянул Потапыч, — это ничего. Это можно. А я уж испугался — бабы кактусы начали разводить… Когда же у Василия Николаевича Пульпика окаянная цвела? Не то в мае. Не то в июне… Тогда как раз Танька, дочка моя непутевая, Гришку в дом привела…

— Замуж, что ли, вышла? — подтолкнул его Леня, увидев, что Потапыч глубоко и надолго задумался, и опасаясь, как бы он снова не заснул.

— Сам ты замуж вышел! Ты что, Леня, сдурел? Как это замуж за кобеля?

— За какого еще кобеля? Ты же сказал — Гришка…

— Ну дык что ж! Гришка — и есть кобель кавказской породы…

— С юга, что ли? С Кавказа? Лицо кавказской национальности?

— Ну ты даешь! Натуральный он кобель, кавказская овчарка! Гришкой — это я его обозвал, в память прежнего нашего секретаря обкомовского…

— Так в каком это году было, Потапыч? — Леня уже терял терпение.

— Дык аккурат пять лет будет в июне.

Гришка тогда щенком был. Молоком поили, а сейчас такой здоровенный кобелина!

Аккурат пятилеток!

— Вы уверены? Пять лет назад в июне цвела эта самая Пультика у Василия Николаевича Гусева?

Оба кактусовода уставились на Надежду в ужасе:

— Какая Пультика? — воскликнул Леня. — Пульпика!

У Потапыча слов уже не было. Он только выразительно взглянул на Леню: мол, говорил же я тебе! Как можно женщин подпускать к самому святому — кактусам!

Надежда поняла, что ее рейтинг в клубе безнадежно упал, но тем не менее задала последний вопрос:

— А где живет этот самый Василий Николаевич Гусев?

— Где живет… — обиженно пробубнил Потапыч. — Не живет, а жил. Переехал он в другой город… А жил на проспекте Декабристов… Офицерский, по-старому.., или по-новому, черт их разберет. А дом не помню, номер, то есть, не помню. Потому что цифры вообще не запоминаю. Вот как идти мимо Театральной площади. Потом мост перейдешь — и сразу дом большой серый.., на шестом этаже.

— А почему, вы сказали, он переехал? — не отставала Надежда.

— Почему-почему… Жена у него померла.., из окна бросилась…

Надежда чуть не сделала стойку, как спаниель на болоте.

— Что вы говорите? Когда же это было?

— Тогда и было! — раздраженно ответил Потапыч. — Артистка она была.., такая. — Он показал руками в воздухе, какая была артистка. — Ладно, гражданочка, дайте человеку отдохнуть, я и так с вами весь сон сбил.

Леня сделал знак Надежде, чтобы не приставала больше к Потапычу, это чревато неприятностями. Наверняка он знал особенности поведения бывшего боксера, и Надежда не стала настаивать, посчитав, что и так сегодня узнала уже достаточно. Главное — фотография оказалась не кадром из фильма, а зафиксировала событие, случившееся на самом деле, — женщина выбросилась из окна, вернее, ей помогли. И произошло это пять лет назад на проспекте Декабристов, ныне Офицерском… Теперь Надежда знала, что делать дальше…

* * *

В институте, где работала Надежда, сотрудникам полагался библиотечный день.

Раньше, во времена застоя, женщины зимой использовали его для всяких хозяйственных работ, а летом приплюсовывали к выходным, чтобы подольше побыть на даче. Мужчины же зимой ходили всем отделом в сауну, а летом ездили на рыбалку.

В нынешние тяжелые времена никто уже не может себе позволить валять дурака, и библиотечный день используют, чтобы как-то приработать.

Надежда же в свой библиотечный день встала пораньше и отправилась именно в библиотеку, то есть в хорошо знакомое ей место: в газетный отдел библиотеки имени Маяковского. Была у нее там знакомая, Лидочка, которая раньше, когда-то давно, работала в библиотеке у них в НИИ, а потом перешла в «Маяковку». Лидочка оказалась на месте и вышла к ней из-за стеллажа. Они поболтали немного, перебрали общих знакомых, потом Лидочка принесла целую кипу газет пятилетней давности, за май — июнь.

Надежда выбрала солидные местные газеты типа «Санкт-Петербургских ведомостей», которые честно, хотя и немного занудно, освещали всю жизнь большого города. Она заняла угловой столик и погрузилась в чтение. Городская жизнь пятилетней давности проходила перед ней: «Визит президента Коста-Рики»; «Присуждение ежегодной премии в области декоративного собаководства»;

«Петербургские производители пива нарушают антимонопольное законодательство»…

Заголовки пробегали перед ее глазами.

«Потребительская корзина выросла за месяц на десять процентов»… «Вблизи станции Мга, где на днях сошел с рельсов грузовой поезд, завершены работы по устранению аварии»… «На месте пожара в складском здании возле Обводного канала найдены обгоревшие трупы четырех человек»…

Стоп! «Театр на Фонтанке прощается со своей актрисой».

Надежда внимательно прочла заметку.

«Вчера в любимом всеми жителями города Театре на Фонтанке прошла гражданская панихида по трагически погибшей актрисе Ларисе Гусаровой. С прощальным словом выступил руководитель театра заслуженный деятель культуры Российской Федерации Игорь Основьяненко. Мы помним Ларису Гусарову в ролях Элизы Дулитл и Катерины, Сонечки Мармеладовой и Лауры из Каменного гостя»"…

Весьма интересно! Можно ли сказать про человека, что он трагически погиб, если он, то есть она выбросилась из окна? Можно, решила Надежда. Она никогда не была заядлой театралкой, но вспомнила Ларису Гусарову и ходившие в городе несколько лет назад туманные слухи о ее смерти. Ей припомнилось яркое выразительное лицо актрисы, вызвавшее в сознании какие-то смутные ассоциации. Что же тогда о ней говорили? Ничего определенного Надежда не вспомнила и решила просмотреть наряду с серьезными городскими газетами хотя бы часть бульварной прессы за тот же период.

Здесь заголовки были совсем другого рода:

«Знаменитая певица прячет любовника в прикроватной тумбочке»; «Кинозвезду изнасиловал взвод солдат»; «В Приозерском районе обнаружено племя людоедов»; «Греческий миллиардер — сын литовской проститутки»…

Никогда раньше Надежда не читала столько бульварных газет, и от некоторых заголовков ее просто замутило. Но она взяла себя в руки и, мужественно продираясь сквозь заросли грязи и пошлости, увидела наконец кое-что интересное: «Известная актриса — жертва несчастной любви». Под этим заголовком была небольшая заметочка:

«Известная актриса Лариса Гусарова, о любовных похождениях которой знает весь город, по достоверным сведениям попросившего не называть его осведомленного источника, близкого к театральным кругам, влюбилась без памяти в знаменитого диск-жокея, чье имя мы называть не будем. Однако предмет страсти актрисы оказался геем, и она, не перенеся такого удара, покончила с собой, выпрыгнув из окна четырнадцатого этажа».

Конечно, рассматривать статью в бульварной газете в качестве надежного источника информации было нельзя, но какие-то крупицы правды должны были послужить основанием даже для такой публикации.

Несомненно, Гусарова выбросилась из окна, а четырнадцатый этаж — это преувеличение, на самом деле был шестой. Относительно голубого диск-жокея — все вранье, потом что если бы была между ним и актрисой хоть какая-то связь, хоть рядом они мелькнули бы раз по телевизору, то уж обязательно наглые репортеры вписали бы его имя. Стало быть, нет его вовсе. Но все вместе — и пошлая заметочка; и статья в солидной газете — кое-что да значило, есть от чего оттолкнуться.

Надежда поблагодарила Лидочку и покинула здание библиотеки. Действовать нужно по горячим следам, она уже знала, кто ей нужен. Если дело коснулось театра — надо обращаться к Мартыновым.

Нина и Николай Мартыновы были Надеждиными знакомыми по прежней работе в НИИ. Оба они были хорошими программистами, точнее, Нина была хорошим программистом, а Николай — гением программирования, одним из тех немногих, кого мечтали заполучить в свой штат крупнейшие банки и фирмы города. Поэтому Николай, быстро и решительно порвав с оборонной промышленностью, ушел в одну из наиболее престижных фирм и создавал для нее первоклассное программное обеспечение, одновременно создавая неплохое материальное обеспечение для себя и своей горячо любимой жены Нины.

Супруги Мартыновы были очень занятной парой. Некрасивые, но обаятельные, жизнерадостные и общительные, они были очень похожи друг на друга, как часто бывают похожи много лет прожившие вместе бездетные супруги. Они были очень похожи, хотя Нина была крошечного роста, а Николай, — выше двух метров. Очень худые, спортивные, постоянно загорелые и обветренные, как будто они были не программистами, а моряками, Мартыновы всегда жили друг для друга и жили интересной полной жизнью. Зимой они катались на горных лыжах, раньше — на Кавказе и в Хибинах, теперь — в Татрах или в Альпах, летом ходили в байдарочные походы или совершали альпинистские восхождения. Но главным их увлечением был театр. Они не пропускали ни одних интересных гастролей, а уж о театрах Петербурга знали все, что только стоило знать. О них-то и вспомнила Надежда, когда изыскания привели ее к актрисе Гусаровой.

Нина оказалась дома и сняла трубку.

Услышав, чего от нее хочет Надежда, она разохалась:

— Просто так уже и не позвонишь! Ну Бог с тобой, слушай. Конечно, я помню Ларису Гусарову. Тогда об этом весь город судачил. Уж что было причиной — говорили всякое. Не то любовная история, не то был у нее нервный срыв.., короче, выбросилась баба из окна, насмерть. В театре все были в шоке. Замену ей, разумеется, нашли, но была она неравноценная, а «Каменного гостя» вообще потом сняли с репертуара, потому что Тихонова на Лауру совершенно не годилась…

— Ладно, театральные подробности меня не очень интересуют.

— А что же тебя интересует? Это как раз самое важное!

— Ты мне лучше скажи, что ты про нее саму знаешь, про ее смерть.

— Про смерть больше ничего не знаю.

Ну выпала из окна своей квартиры, разбилась страшно, родной муж еле опознал…

Надежда опять почувствовала себя спаниелем на болоте.

— Значит, у нее был муж? И как фамилия его?

— Его фамилии не знаю, он не из театральных кругов, но Гусарова — это был ее сценический псевдоним, а так она была Гусева. Гусева Лариса Петровна.

По напряженному молчанию Надежды Нина поняла, что сказала очень важное, и спохватилась:

— А почему ты вдруг заинтересовалась такой старой историей? Ты раскопала что-то интересное про ее смерть?

— Возможно, — уклончиво ответила Надежда и задала встречный вопрос:

— А у тебя случайно нет ее фотографии? Или ты смогла бы узнать ее на фото?

— Если поискать, какую-то фотографию найду, а уж узнать-то точно узнаю, я же ее столько раз в спектаклях видела!

Надежду обуяло нетерпение, и она набралась наглости:

— Послушай, ты сейчас никуда не уходишь? Можно, я заскочу буквально на минутку?

— Можно, — ответила Нина, и по ее интонации Надежда поняла, что Нина заинтригована донельзя и отмахнуться от ее расспросов будет трудновато.

Надежда посмотрела на часы и с ужасом убедилась, что муж скоро придет домой. А она все равно не успеет, поэтому она подумала, что семь бед — один ответ, и решила быстренько смотаться к Нине. Через полчаса она звонила в дверь мартыновской квартиры. Она помнила, что в квартире у Нины и Коли всегда потрясающий беспорядок, но все равно в очередной раз была поражена. Она еле смогла протиснуться в дверь, потому что всю прихожую занимала огромная надувная лодка.

«Зачем держать лодку надутой?» — изумилась она, но решила, что хозяевам виднее.

Словно прочитав ее мысли, Нина махнула рукой в сторону лодки и сказала с ужимкой веселой обезьянки:

— Колька надул лодку, чтобы проверить, нет ли течи… Дня три постоит, и уберем.

Как будто одной лодки было мало, на огромном шкафу, который раньше назвали бы славянским, громоздилась двухместная байдарка. Дальше на стене висели два велосипеда. В прежние времена Коля, случалось, затаскивал в квартиру даже мотоцикл, но теперь, благодаря хорошим заработкам, мотоцикл давно уже сменился приличным автомобилем, а затащить его в квартиру было невозможно при всем Колином желании и при всей Нининой покладистости.

Лавируя между плавсредствами и туристским инвентарем, женщины пробрались на кухню, надо сказать, достаточно чистую и оборудованную современной бытовой техникой.

— Ну покажи, что у тебя? — спросила Нина с горящими от возбуждения глазами.

Надежде не очень хотелось показывать кому бы то ни было роковую фотографию, но Нина нужна была ей для опознания. Она достала фото из сумочки и выложила на стол, как картежник — козырной туз. Нина озадаченно уставилась на снимок.

— Ну и при чем здесь Лариса Гусарова? — спросила она в полном недоумении.

— А что, это не она? — Теперь уже у Надежды возбужденно горели глаза.

— Разумеется, нет. — Нина даже обиделась, что кому-то это может показаться неочевидным.

— А ты не нашла фото самой Ларисы? — Надежда говорила почти с мольбой.

Нина вздохнула, снова пробилась сквозь захламленный коридор в гостиную и вернулась из экспедиции, победно тряся в руках простую картонную папку с завязками.

— Вот! — гордо сказала она. — После твоего звонка я нашла все, что у нас было про Театр на Фонтанке. И Лариса тут есть.

Она развязала тесемки и высыпала на кухонный стол ворох программок, газетных вырезок и несколько номеров журнала «Театральный Петербург».

— Так, — бормотала она, перебирая буклеты, — «Пигмалион».., здесь она, конечно, играла, «Каменный гость», «Двенадцатая ночь»…

— Но здесь же нет фотографий! — возмутилась Надежда, она пришла в такое нетерпение, что забыла о приличиях.

Нина посмотрела удивленно и сунула ей под нос «Театральный Петербург».

— Здесь печатают сцены из спектаклей.

Значит, так. «Пигмалион», в роли Элизы Дулитл — Лариса Гусарова. Ну здесь немножко мелковато, а вот из «Каменного гостя», смотри.

Надежда осторожно положила перед собой раскрытый журнал и фотографию женщины в окне.

Какое-то сходство между ними было.

Наверное, гримом и подбором парика этих двух женщин можно было сделать очень похожими. Но в том, что это были две разные женщины, Надежда не сомневалась ни секунды.

— Рассказывай! — потребовала Нина.

— Что рассказывать? — Надежда придала своему голосу столько невинности, что ее хватило бы на целый класс женской гимназии образца тысяча девятьсот тринадцатого года.

— Все. — Нина была неумолима. — Что это за фотография? Как она к тебе попала?

Кто эта женщина? И при чем здесь Лариса Гусарова? Судя по твоему интересу к событиям пятилетней давности, это связано с ее гибелью. Но ты сама видишь, что на фото другая женщина. Так что все это значит?

Тот, кто дал тебе эту фотографию, уверял, что это снимок последних секунд жизни Ларисы Гусаровой? Учитывая мужскую руку на заднем плане, даме явно помогли. В случае с Ларисой Гусаровой такой снимок был бы сенсацией, но только если бы он был правдой и если бы он появился тогда, пять лет назад. А теперь ее уже все забыли — слава недолговечна, тем более что актриса она была хоть и неплохая, но не гениальная. Но на снимке не она, это очень легко выяснить — даже у меня ушло на это несколько минут, а если иметь в своем распоряжении архивы и специальную аппаратуру… Какой же тогда во всем этом смысл?

Несмотря на крошечный рост и легкомысленный вид, Нина всегда умела рассуждать здраво.

— Нина, — виновато начала Надежда, — обещаю тебе, что когда мне удастся во всем разобраться, точнее, не «когда», а «если».., то ты будешь первым человеком, которому я все расскажу. Но сейчас.., ну никак не могу!

— Ну как знаешь, — обиделась Нина. — Я старалась, материалы искала. И так уж года два не виделись, ты теперь опять пропадешь…

— Даю слово! — твердо сказала Надежда. — Я тебя когда-нибудь обманывала?

— Нет. — Нине пришлось согласиться с очевидным. — Так что жду с нетерпением подробного рассказа о смерти Ларисы Гусаровой. Мои театралы умрут от зависти, что я такое раньше всех узнаю!

* * *

Надежда Николаевна позвонила мне как-то вечером и поинтересовалась, что нового.

У меня было все по-старому, ничего не изменилось.

— Зато у меня куча новостей, — захлебывалась Надежда. — Кактус оказался чудесным цветком, он вывел меня к цели. Сейчас по телефону скажу тебе только одно: все это правда, фотография сделана с натуры. Действительно, существует такой дом, и в нем жила женщина, которая пять лет назад выбросилась из окна. Это официально так считается, что самоубийство. А на самом деле, как я выяснила, что и женщина не совсем та, и вовсе это не самоубийство.

— Это и так на фотографии видно, — поддакнула я.

— Отсюда следует, что фотография эта очень важная, это доказательство преступления. И тому, кто за ней охотится, она очень нужна. Значит, так. Я тут еще немного поразведаю и потом заеду к тетке, подробно все расскажу. А ты, Маша, будь осторожна, потому что дело серьезное… Этот тип так просто от тебя не отстанет.

И буквально на следующий день позвонила свекровь. Она звонила мне редко, во-первых, потому что ей было стыдно за своего сына, а во-вторых, я тоже разговаривала с ней не слишком любезно. На этот раз все обошлось без взаимных колкостей, свекровь сразу же сказала, что звонит по делу.

— Маша, тут ко мне заходил один молодой человек. — И она замолчала на половине предложения, такая уж у нее была манера разговаривать по телефону.

Я тоже молчала, потому что торопиться мне было некуда. На улице шел дождь, Лешка занимался у себя в комнате, вырезал из картона красивый средневековый замок, который подарила ему Надежда Николаевна.

Мы с ним позавтракали оладьями с малиновым вареньем, и я даже позволила себе чашечку слабого кофе.

— Так вот, этот молодой человек, он не то внук, не то внучатый племянник Ольги Павловны…

— И что? — не выдержала я. — Что вы с этим ко мне-то?

— Ты ведь помнишь Ольгу Павловну? — продолжала свекровь, не смущаясь. — Она приходила к бабе Варе еще раньше, когда вы у нас жили.

Действительно, я вспомнила миниатюрную старушку с седыми кудряшками и кукольным личиком. Оленька, как называла ее баба Варя, была ее старинной подругой, тоже из цирковых, наездница. То есть это раньше она была наездницей, а потом заведовала в цирке реквизитом. Она была моложе бабы Вари лет на десять, но в их возрасте, утверждала баба Варя, это уже не мешает.

— И он сообщил нам ужасную вещь, — гнула свое свекровь, — оказывается, Ольга Павловна умерла.

Я быстро прикинула в уме: баба Варя умерла пять лет назад, в возрасте восьмидесяти девяти лет лет, немного не дожила до девяноста. Значит, сейчас ей могло бы быть девяносто четыре, а Ольга Павловна моложе ее на десять лет, стало быть, она умерла в восемьдесят четыре года. Не понимаю, что тут такого ужасного? Но со свекровью лучше помалкивать, а то она отвлечется и вообще никогда не закончит разговор.

— Ольга Павловна умерла два месяца назад, а теперь звонят из Музея циркового искусства, они там организуют временную выставку «Ленинградский цирк сороковых годов» и просят принести фотографии или афиши. А у них, представляешь, какое несчастье, весь бабушкин архив был на даче, и она сгорела…

— Давно? — холодно поинтересовалась я. — Давно дача сгорела?

— Я не знаю, — растерялась свекровь и, видимо, оттого, что я сбила ее с мысли, она мобилизовалась и закончила разговор:

— А у тебя ведь есть альбом, который ты взяла после смерти бабы Вари, и там должны быть фотографии Ольги Красовской. В общем, я дала ему твой телефон.

— Ну спасибо, — от души поблагодарила я.

Она предпочла не услышать сарказма в моем голосе и распрощалась.

Я уже давно замечаю, что после перенесенных тяжелых родов и всяческих осложнений я стала туго соображать. Так и в данном случае, я долго злилась на свекровь за то, что дала мой телефон незнакомому человеку. Он будет звонить и захочет зайти, а у меня нет ни сил, ни желания принимать гостей. Я еще немного походила по комнате, вытирая пыль, пока до меня не дошло, кто этот молодой человек и что на самом деле ему от меня надо. Бросившись в коридор, я набрала номер телефона Надежды Николаевны.

— Он скоро будет мне звонить! — загробным голосом проговорила я.

— Подробнее, но коротко, — строго ответила Надежда.

Я коротко изложила ей суть разговора со свекровью.

— Успокойся. Мы ведь ожидали чего-то подобного. Сейчас, подожди. — Я слышала, как она повозилась немного, потом раздался стук закрываемой двери, и Надежда заговорила более оживленно:

— Муж наших дел не знает, так что если на него попадешь, не вздумай ничего передавать. Говоришь, через свекровь он действовал… Позвонит, попросится в гости, потребует показать ему альбом…

— Я боюсь! Я одна с ним разговаривать не буду!

— Правильно, я обязательно приеду.

Вдвоем он нам ничего не сделает. Нет, каков нахал, а? Угробил человека и спокойно прется в ту же квартиру!

— А зачем вообще его пускать? Заявить в милицию, и все!

— Ой, не могу! Да что ты ему можешь предъявить?

— Пусть хоть документы у него проверят, — упавшим голосом сказала я.

— Да они там с тобой и разговаривать не станут!

Я вспомнила кирпичномордого Ваню и согласилась.

— Хочешь — не хочешь, а надо его принять, — продолжала Надежда, — иначе он от тебя не отвяжется. Сама говорила, что и раньше замечала, что кто-то в доме у тебя шарил.

— Верно, только я думала, что это муж… поэтому и не волновалась.

— Вот-вот. Значит, отдаем ему альбом, он по-тихому забирает фотографию, а мы притворяемся полными дурами, чтобы он ничего не заподозрил и оставил тебя в покое, а то так и будешь трястись по ночам.

Надо поскорее избавиться от этого типа, а замки потом сменишь.

Он позвонил и договорился о встрече на шесть часов вечера. Надежда обещала приехать в полшестого, чтобы успеть подложить в альбом злополучное фото.

Глазка у меня в двери нет, у меня вообще вторая дверь деревянная, очень хлипкая.

И когда без двадцати шесть раздались три коротких звонка, я подумала, что это Надежда Николаевна, и открыла дверь, не спрашивая. На пороге стоял мужчина и приятно улыбался, мужчина был молодой, не больше тридцати, одет небогато, но прилично, подстрижен аккуратно.

— Здравствуйте, — приветливо сказал он, — мы с вами договаривались по телефону. — Меня зовут Андрей.

Первым моим побуждением было немедленно захлопнуть дверь, потому что Надежды еще не было, я в квартире одна с ребенком, и проклятой фотографии у меня тоже нет. Но реакция моя после болезни тоже плохая, так что я опомнилась только тогда, когда Андрей уже вошел и снял куртку.

Я молча пропустила его в комнату. Он оглядел ее цепким, как мне показалось, взглядом, потом сделал вид, что рассматривает книги и Лешкину фотографию на стене.

— Это ваш сын?

Испуг пронзил меня мгновенно. Он намекает на сына, говорит, что если я не отдам карточку, он что-нибудь сделает с Лешкой. И я, идиотка, сама его впустила в квартиру!

— Что вас интересует? — резко спросила я.

Он посмотрел удивленно, потом, не дожидаясь приглашения, присел на диван.

— Я уже рассказывал — гм! — вашей свекрови. Умерла моя бабушка, Ольга Красовская.., и теперь в Музее циркового искусства организуют такой стенд, посвященный советскому цирку, довоенному…

Слава Богу, раздался звонок Надежды Николаевны, и я выскочила в коридор, оставив дверь открытой. Надежда влетела растрепанная и запыхавшаяся.

— Транспорт ходит ужасно! — начала было она, но заметила на вешалке мужскую куртку и прикусила язык.

Я только укоризненно покачала головой.

— Здравствуйте, — запела Надежда приторным голосом. — Машенька, что же ты не сказала, что у тебя в гостях молодой человек, я бы зашла в другой раз. Представь же нас друг другу!

— Познакомьтесь, — пробормотала я, — это Надежда Николаевна…

— Я — Машенькина тетя, сестра матери. Так, знаете, навещаю иногда, стараюсь почаще, все-таки мы родственники…

— Это похвально, — улыбнулся Андрей немного неуверенно.

— Да, и за мальчиком приглядеть надо, скоро начнется трудный возраст. Ну вы тут посекретничайте, а я пойду к Лешеньке. — Надежда улыбнулась так противно, что если бы у меня в гостях действительно был мужчина с определенными намерениями, то он вмиг забыл бы о них и убежал бы из моей квартиры без оглядки и навсегда.

Но у Андрея намерения были совсем другие, поэтому он незаметно перевел дух и спросил, не могу ли я показать ему альбом, который остался от бабы Вари, то есть Варвары Степановны. Альбом лежал у меня в коридоре в шкафчике для обуви, чтобы не совсем на виду, поэтому я достала у Надежды из сумки фотографию, вложила ее в альбом и принесла гостю. Он с любопытством стал его пролистывать и сам указал на фото Ольги Павловны. Потом он достаточно толково изложил мне некоторые детали биографии своей бабушки. Я не все помнила из рассказов бабы Вари, но кое-что совпадало.

Надежда с Лешкой пообщались в его комнате, потом вышли к нам.

— Машенька, что же ты не угощаешь гостя чаем? — Надежда даже всплеснула руками. — Я торт привезла.

— Я чайник поставлю! — высунулся Лешка.

Я выразительно посмотрела на Андрея, но он не стал отказываться. За чаем Надежда учинила ему форменный допрос. Все время пересыпая свою речь странными намеками, то начиная расхваливать мое умение хозяйничать, то рассказывая, какой Лешка умный и спокойный ребенок, так что можно было подумать, что тетка пытается усиленно сбыть с рук племянницу с ребенком, она ловко выспросила его, где он работает, живет и чуть ли не о семейном положении. Не могу не признать, — что Андрей держался достойно. Он честно отвечал на поставленные вопросы, шутил и пересмеивался с Лешкой. Мой застенчивый ребенок его абсолютно не стеснялся, Андрей сказал, что бабушка его была женщиной самостоятельной и до последнего дня жила отдельно, а он с матерью часто навещал ее. Он просил разрешения забрать из альбома несколько фотографий Ольги Павловны, они там, в музее, их переснимут, и он все очень скоро вернет. Мы с Надеждой нарочно оставили его одного в комнате, чтобы ему удобнее было взять то, нужное фото, но после его ухода фотография лежала на месте.

— Странно все как-то, — задумчиво сказала Надежда, — он сообщил мне кучу сведений, которые можно проверить. Неужели, Маша, он настоящий?

— Не может быть такого совпадения! — твердо сказала я.

— Все может быть… Но как думаешь, может, он нарочно не взял фото, пока я здесь? Вот придет он в следующий раз…

— Еще чего не хватало! Я и так страху натерпелась. Но все-таки, откуда он так хорошо все знает про Ольгу Павловну? И, между прочим, — я задумалась, — у свекрови был ее адрес. Свекровь никогда ничего не выбрасывает, так что можно позвонить и проверить.

Что я тут же и сделала: позвонила свекрови, поговорила с ней полюбезнее, она напряглась и выдала информацию. Покойная Ольга Павловна была женщина несемейная. То есть муж у нее когда-то был, между скачками, но его она любила гораздо меньше своих лошадей. Поэтому он, хоть и был сам из цирковых, ее бросил. Или она его, свекровь не уточняла. Но у Ольги Павловны осталась от мужа память в виде дочери. Выросши в цирке, дочка Ольги Павловны до того напиталась его запахами, что годам к восемнадцати он ей полностью опротивел. Она обосновалась в нашем городе и нашла такую работу, чтобы даже в командировки не ездить, потому что после того, как она исколесила с матерью весь Союз, ей и в трамвае проехать две остановки была мука мученическая. И вот у этой дочки — не то Али, не то Тали — точно был какой-то ребенок. Поэтому свекровь и встретила так приветливо этого Андрея, что ей показались весьма правдоподобными его рассказы. Но ведь свекровь не знала, сколько всего случилось в моей квартире за последнее время.

Теперь мы с Надеждой оставались в недоумении. В милицию меня больше не вызывали, бывший муж насчет перстня не заикался, видно, здорово испугался. Определенно, он знал того рыжего зарезанного мужика, и залез тот ко мне за перстнем. Но не успел его взять, потому что помешал тот, кому нужна была фотография. Не квартира, а проходной двор!

Но нет худа без добра.

Я вымыла посуду после чаепития, решила, что оно вполне сойдет за ужин, и с облегчением покинула кухню. Обычные хозяйственные дела я заставляю себя делать титаническим усилием воли. Но ребенок мобилизует.

Надежда поставила фотографию цветущего пилоцереуса Пульпика у себя на рабочем столе и поглядывала на него с симпатией. Казалось бы, такой пустяк, кактус, а как помог в поисках. Теперь она знает, что вместо Ларисы Гусаровой выбросили из окна совершенно другую женщину. Кстати, неплохо бы убедиться, что это окно именно ее квартиры. Сначала самый простой путь — платная справка.

Надежда сама удивилась, когда ей без промедления выдали, что Гусев Василий Николаевич проживает в городе Санкт-Петербурге по адресу: Офицерский проспект, дом три, квартира четырнадцать. Значит, ошибся старый пройдоха Потапыч, не переехал никуда Гусев. А может, переехал, но квартиру оставил за собой. Про Гусеву Ларису Петровну ничего справка не сказала — понятно, умерла пять лет назад. Но ведь если выбросили не ее, то она должна быть жива! Или это квартирка такая с приветом, что из окон женщин пачками выбрасывают! Следовало срочно определиться на месте.

Подъехав к дому на Офицерском, Надежда осмотрелась. Нужный ей дом — типичный довольно мрачный доходный дом конца девятнадцатого века, стоял в ряду таких же мрачных домов. Четырнадцатая квартира — на шестом этаже. «Высоко падать», — подумала Надежда. Она поднялась на шестой этаж, еле переведя дух, потому что потолки были небось метра три с половиной и лестница показалась ей слишком длинной.

В квартиру четырнадцать вела здоровенная дверь, даже не железная, а бронированная.

Выглядела она солидно, но как-то заброшенно. Надежда спустилась вниз и, задрав голову, осмотрела окна четырнадцатой квартиры. Четыре огромных окна, именно такое окно было на фотографии. Но окна были очень грязными. Все ясно, муж Ларисы Гусаровой все-таки переехал из этого дома, квартира стоит пустая, а чтобы никто не залез, поставили бронированную дверь. Уехал Василий Николаевич и кактусы с собой забрал, так-то.

Еще раз взглянув на фотографию, Надежда уверилась, что снимок сделан чуть сверху, в противном случае кактус, который привел ее сюда, не был бы виден. Значит, фотографировали из окна квартиры на седьмом этаже в доме напротив. К счастью, лифт в этом доме был, хотя и допотопный, с крошечной, очень неудобной кабиной. Втиснувшись кое-как, Надежда покаянно подумала, что худеть все же надо На седьмом этаже она убедилась, что из четырех квартир на площадке две выходят окнами во двор, а из двух оставшихся одна — слишком в стороне, так что подходила только двадцать шестая квартира. На двери висела шикарная медная табличка. «Лучков Артур Тимофеевич». Больше на месте не было ничего интересного, и Надежда устремилась домой, потому что долг жены и владелицы замечательного рыжего кота давно уже призывал, чтобы она обратила свое внимание на тот факт, что котов надо кормить три раза в день.

Выяснить телефон Артура Тимофеевича Лучкова, зная его адрес, не составило труда, и Надежда уселась поудобнее на диване и набрала номер. Ей ответил жизнерадостный окающий мужской голос.

— Артур Тимофеевич? — спросила Надежда доброжелательным тоном старой учительницы.

— Он самый! — радостно отрапортовал Лучков, как будто его невероятно осчастливил тот факт, что кому-то известно его имя-отчество.

— Как хорошо, что я вас застала! — Голос Надежды просто сочился медом. — Я беспокою вас по поручению Мемориального общества Анны Ахматовой.

По задумчивой паузе на другом конце провода Надежда поняла, что названное имя ничего не говорит собеседнику. И это только развязывало ей руки.

— Видите ли, Анна Андреевна бывала несколько раз в вашей квартире, в тысяча девятьсот пятьдесят пятом и в тысяча девятьсот пятьдесят шестом году у своей знакомой…

— Ну?! — радостно изумился Артур Тимофеевич.

Хотя он и не знал, кто такая Ахматова, но сам факт причастности его квартиры к чему-то значительному явно наполнил его сердце гордостью.

— Так вот, мы и хотели бы узнать, — продолжала Надежда, стараясь укрыться за безлично-неопределенным «мы», — не осталось ли в вашей семье каких-либо материалов или воспоминаний об этом посещении.

Вы сами в этой квартире давно живете?

— Нет, пять лет только, — все так же радостно ответил Лучков, — я эту квартиру в наследство получил.

— Вот как? А кто до вас в ней жил? Пожилые люди? Может быть, от них какие-нибудь дневники остались?

— Да что вы! — Лучков добродушно засмеялся. — Какие дневники? Люська здесь до меня жила, сестра двоюродная. Чтобы Люська чего записывала? Я вас умоляю!

— А что же с ней случилось? — спросила Надежда с сочувственным любопытством. — Ведь она, как я понимаю, была довольно молода?

— Конечно молода, хахаль ее убил, приревновал, что ли, к кому… Пять лет ему, козлу, дали. Я и на суд ходил.

— Вот как… — протянула Надежда.

Пять лет.., пять лет назад цвел у тихого кактусовода Гусева знаменитый пилоцереус Пульпика… Пять лет назад якобы выбросилась из окна его жена, известная актриса Гусарова, то есть не она, потому что окно то же самое и кактус тот же самый, и трудно предположить, что из одного и того же окна в одно и то же время выпали или были выброшены две похожие друг на друга молодые женщины.

Значит, неизвестная женщина с фотографии погибла вместо Ларисы Гусаровой. И тогда же, по странному стечению обстоятельств, непутевую Люську, из окна которой была сделала роковая фотография, убивает любовник, якобы ее к кому-то приревновавший. И получает опять-таки пять лет… Не слишком ли много совпадений? Из своего жизненного опыта Надежда вынесла твердое убеждение, что многочисленные совпадения имеют обычно искусственную природу.

— А как же звали этого, как вы выразились, хахаля? — спросила Надежда своего жизнерадостного собеседника.

Конечно, Люськин хахаль не имел отношения к Анне Андреевне Ахматовой, но Лучкову такой интерес показался вполне оправданным: какую женщину не взволнует потрясающая «жизненная» история — убийство из ревности! — и он напряг свою память.

— Эдик его звали.., вроде бы фотограф был…

— А фамилия? — взмолилась Надежда, вовсе уже не ожидая, что Артур вспомнит фамилию.

— Фамилия? Черт, да какая же у него фамилия.., ведь ходил же я на суд, а там сколько раз фамилию повторяли. Не то Тарасюк, не то Поросюк… Как-то похоже, а вспомнить не могу…

До него наконец дошло, что интерес, который незнакомая дама проявляет к Люськиному хахалю, выглядит подозрительно.

— А вам-то зачем его фамилия? — В голосе Артура Тимофеевича прозвучали угрожающие нотки. — Что вы все расспрашиваете?

— А тот молодой человек, что квартира ваша известность приобретет, раз Анна Андреевна в ней бывала. Может быть, даже доску мемориальную повесят, — строго сказала Надежда.

— Ну ладно, — подобрел Лучков.

Повесив трубку, Надежда задумалась.

Каждый новый шаг открывал перед ней все новых персонажей, и конца-краю им было не видать. Сначала — кактусовод Гусев, потом — актриса Гусарова, теперь — фотограф Тарасюк (или Поросюк). Этот фотограф вызывал у нее наибольший интерес.

И самые большие опасения. Если пять лет назад он уже совершил убийство, то что помешает ему снова покуситься на человеческую жизнь? А ведь именно пять лет, по словам Лучкова, присудил Эдику наш самый гуманный суд, и, значит, как раз недавно он вышел на свободу. И снова начались события, связанные с роковой фотографией. И уже пролилась кровь. Пока убит кто-то неизвестный, судя по всему, случайный мелкий жулик, но если этому Эдику очень нужна фотография, то он не остановится на одном трупе.

Надежда подумала еще немного и со вздохом набрала телефон Анны Аркадьевны Святозаровой.

Анна Аркадьевна была дама удивительная, сколько ей лет — не знал никто, но по косвенным признакам, например, по книге воспоминаний Станиславского с дарственной надписью, скромно стоявшей у нее на стеллаже, можно было предположить, что ей далеко за шестьдесят, но она была так ухожена и так прекрасно выглядела, что в иные моменты и при удачном освещении ей можно было дать около сорока. И поклонники у нее не переводились. И какие поклонники!

На той же полочке, где красовался Станиславский, нашлось место для знаков внимания и от других кавалеров поразительной известности… Впрочем, и сама Анна Аркадьевна была человеком в городе очень даже хорошо известным. Она была потрясающим адвокатом по жилищным делам. Если кто-то хотел законным способом улучшить свою жилплощадь, или без сомнений утвердиться в правах наследования, или обойти спорный пункт жилищного законодательства, ему советовали обратиться к Анне Аркадьевне.

Надежда была знакома с Анной Аркадьевной очень давно: когда-то их квартиры были на одной лестничной площадке. С тех пор разъехались на разные концы города, но сохранили телефоны друг друга. Близких отношений между ними не было, и беспокоить занятую женщину Надежде не хотелось, но, судя по всему, никто больше не смог бы ей помочь.

— Анна Аркадьевна, дорогая, я к вам, конечно, по делу обращаюсь. Вы ведь в городской адвокатуре тысячу лет, всех там знаете…

— Ты, Надя, мой возраст несколько преувеличиваешь, насчет тысячи, но что всех адвокатов знаю — это факт.

— Мне очень нужно узнать подробности одного уголовного процесса пятилетней давности. Убита была женщина, Людмила Лучкова, в своей квартире на проспекте Декабристов — теперь это Офицерский. Осудили ее любовника — Эдуарда Тарасюка или как-то похоже. Мне хотелось бы узнать подробнее, кто такой этот Тарасюк, вышел ли он на свободу.., ведь наверняка кто-то из ваших знакомых был защитником…

— Ладно, голубушка, быстро не обещаю, но попробую узнать.

Однако Анна Аркадьевна перезвонила уже через час.

— Надюша, оказалось, что адвокатом по этому делу был Вадик Шиманский, ты ведь его помнишь.

Надежда действительно помнила его, но не как Вадика, а как Вадима Вадимовича. Он часто бывал в квартире Анны Аркадьевны, когда они с Надеждой еще были соседями.

Там они встречались, а в последнее время Шиманский несколько раз приглашал к себе мужа Надежды Сан Саныча ремонтировать компьютер и разбираться в программах. Поэтому можно сказать, что были они своими людьми.

Вадим Вадимович Шиманский удивился вопросу, но сразу вспомнил процесс пятилетней давности'.

— Как же, как же, помню. Только никакой он не Тарасюк или Поросюк, а Шпикач.

Эдуард Шпикач. Премерзкий, надо сказать, тип. По специальности он фотограф, снимал людей на улице, заодно, как я понял, подрабатывал порноснимками и "мелким шантажом. Был задержан на месте преступления, но вину свою категорически отрицал… Мне удалось добиться небольшого срока — бытовое убийство на почве ревности в состоянии аффекта… Потерпевшая тоже была незабудка не первой свежести: и попивала, и клиентов на дому обслуживала… В общем, они друг друга стоили… Кстати, среди прочих фотографий в рабочем архиве Шпикача немало было снимков покойной.., в разных интересных видах… А почему вас так заинтересовало старое дело?

— Да я случайно… А у вас есть его домашний адрес, ну, где он тогда, до преступления, жил?

— Минутку, я включу компьютер.

В трубке послышался щелчок тумблера, мерное гудение, короткая дробь пальцев, пробежавших по клавиатуре, и Вадим Вадимович назвал адрес:

— Улица Марата, дом восемь, квартира тоже восемь.

— Батюшки! — ахнула Надежда. — Вадим Вадимович, миленький, еще два вопроса: когда убийство Лучковой произошло и нельзя ли выяснить, вышел ли этот Шпикач из заключения?

— Попробую ради знакомства нашего давнего, а дата убийства — пожалуйста.

Убийство Людмилы Лучковой произошло неделю спустя после предположительного самоубийства актрисы Театра на Фонтанке Ларисы Гусаровой.

* * *

Надежда Николаевна назначила мне встречу на явочной квартире своей тетки Тамары Васильевны. Лешка с Тамарой уединились в комнате у телевизора, а мы заперлись на кухне. Эта неугомонная женщина провела за короткое время целое частное расследование.

— Как я понимаю, — начала она, — мелкий шантажист Шпикач случайно стал свидетелем преступления, совершенного в доме напротив квартиры его подруги, и даже сумел сфотографировать сам момент убийства. Зачем кому-то понадобилось убивать неизвестную женщину и выдавать ее за актрису Гусарову, — этот вопрос мы пока отложим.

Может быть, этот кто-то — сама Гусарова, а может, и нет. Во всяком случае, в руках у Шпикача оказалась крайне опасная и важная фотография.

— А как фотография оказалась в альбоме бабы Вари?

— Тебе такой адрес — улица Марата, дом восемь, квартира восемь — ни о чем не говорит?

— Так это же адрес свекрови. Дом тот же, только у нее квартира пять, а это восемь, то есть в той же парадной на четвертом этаже.

— Это домашний адрес Шпикача, он там жил до ареста. Может, ты его даже видела.

Кстати, когда вы переезжали?

— Пять лет назад, в апреле, а точно не помню.

— Вот в это время он положил в альбом фотографию, очевидно, от кого-то скрываясь. Зачем он убил свою любовницу, этого я не знаю, может, они из-за этой карточки и поссорились, потому что в убийство из ревности не очень-то верится. Шпикача ловят на месте преступления и сажают на пять лет. Тут все сходится: проходит пять лет, он выходит на свободу и отправляется на поиски своей фотографии: по-видимому, она все еще представляет интерес, как инструмент шантажа. Он ищет в твоей квартире альбом. Поэтому перстень оставляет без внимания. Но тут происходит действительно случайное совпадение: пока он хозяйничает в твоей квартире, туда же вламывается рыжий незнакомец, на этот раз за перстнем.

Но рыжему не повезло: Шпикач убил его и убежал, не найдя альбома, которого в тот раз — тоже случайно — в квартире не было, он был у моей тетки. Вот так, мне кажется, развивались события.

— Но тот, кто приходил ко мне и назвался Андреем, — это ведь не, он?

— Разумеется, это не Шпикач, адвокат мне его описал, да и по возрасту Шпикач гораздо старше. Но это может быть его сообщник, поэтому он так спокойно и пришел в квартиру. Про него я тоже выясню.

До меня наконец дошла вся серьезность ситуации, и я жутко испугалась за Лешку.

Два дня прошли в сонном забытьи. На улице шел дождь, и я всего один раз вышла ненадолго за хлебом. Остальное время мы с Лешкой пили чай, слушали музыку и играли в перстень. На третий день с утра к нам заглянула Тамара Васильевна.

— Вы живы ли? А то я не слышу даже, как вы ходите. Ты, Маша, бледная. Болит что-нибудь?

— Все болит, — вздохнула я, — прямо как у старухи.

Я тут же устыдилась: ведь Тамаре Васильевне за семьдесят, но она не обиделась.

— Отдохнуть бы тебе надо, — сочувственно произнесла она, — в санаторий хорошо бы. Если солнце на тебя плохо действует, то в среднюю полосу, в Старую Руссу, например.

— Откуда деньги на путевку? — Я пожала плечами. — На еду-то не зарабатываю.

— Вот поэтому я и пришла, — оживилась Тамара. — Ты не подумай, что я вмешиваюсь, но ведь тебе нужна работа? Так вот, звонила мне тут одна женщина, старая приятельница. Давно мы с ней не виделись, а тут вдруг созвонились. И к слову так она и говорит, что в один дом нужна домработница.

Видя, что я сделала протестующий жест, Тамара зачастила:

— Я, конечно, понимаю, в каком ты состоянии, но там не надо ничего особенного делать Живет там одинокий человек, инвалид. У него есть какая-то дальняя родственница, она приходит проведать и покормить его, а тебе только надо будет раз в три дня прибрать немного да постирать.

— А инвалид какой — лежачий? — с опаской спросила я.

— Да нет, он вообще-то ходит, — Тамара замялась, — но несколько лет назад он попал в аварию, и теперь у него что-то с головой.

— Псих, что ли? Этого только не хватало!

— Да не то чтобы псих, но не буйный, — ответила Тамара Васильевна, не замечая, что логика в ее рассуждении хромает. — В общем, мое дело предложить, если надумаешь, скажи мне, я твой телефон дам этой родственнице инвалида, она сама позвонит. Но учти: платить там будут неплохо, а ты всего раз в три дня пойдешь туда на несколько часов, а Лешенька пока у меня побудет.

— Тамара Васильевна, не подумайте, что я неблагодарная, но вы мои физические возможности знаете: от ветра ведь качает.

— Надо брать себя в руки, — строго сказала Тамара. — Из дому почаще выходить.

Пока сама себя не преодолеешь, не поправишься.

Железные эти старики. Конечно, они и войну пережили, и блокаду, и послевоенный голод. У них был естественный отбор, слабые еще тогда вымерли. Но в одном Тамара права: надо брать себя в руки.

Андрей позвонил через три дня, сказал, что фотографии музей пока не отдал. И что он очень извиняется.

— Хорошо, я подожду, — ответила я спокойно.

Он помялся немного, чувствовалось, что он хочет что-то сказать, но не решается.

— Понимаете, — начал он, — они там спрашивают, не знаю ли чего-нибудь, ну, из бабушкиной жизни, ее воспоминания, а я, признаться, не очень-то помню ее рассказы.

Понятно, куда он клонит. Хочет опять прийти. Если снова позвать Надежду, он может что-то заподозрить. Ладно, рискнем, тем более что Надежда Николаевна позвонила мне вчера и сказала, что, как это ни странно, по всему выходит, что Андрей настоящий бабушкин внук, что она, получив от моей свекрови телефон квартиры, где проживала покойная Ольга Павловна, позвонила туда и выяснила, что старуха действительно умерла два месяца назад, что ухаживали за ней дочка Аля и внук Андрей и что после смерти Ольги Павловны комнату они продали этим же соседям. Так что фотография Андрею не нужна, и пришел он и впрямь по своему делу.

От этого разговора у меня стало почему-то легче на душе, и к приходу Андрея я даже купила к чаю кокосовое печенье. Но Андрей пришел с огромным тортом, который назывался «Маскарад», при виде его Лешка испустил боевой клич индейцев племени кечуа. Они удалились в маленькую комнату, откуда слышались возня и визг. Потом мы пили чай, и я добросовестно пыталась вспомнить рассказы бабы Вари. В моем изложении все занимательные истории выходили скучными, как вареная морковка. Возможно, все дело было в ликере…

Уже уходя, Андрей что-то подрегулировал в бра в прихожей, и оно перестало мигать. Потом он сказал, что зайдет послезавтра, принесет фотографии и заодно починит кран в ванной.

Заперев за ним дверь, я зашла в ванную.

Кран действительно подтекал, а я и не заметила. Все-таки что ему от нас надо? Я увидела в зеркале свое лицо с мешками под глазами, эти общипанные волосики… Сказать самой себе было нечего.

Лешка, не наигравшись, требовал на ночь сказки. Я согласилась, но перед этим заглянула ему в глаза:

— Ты помнишь наш уговор? Никому и никогда не говорить про перстень, ни при каких обстоятельствах.

— Но почему, разве перстень — это что-то плохое?

— Мы это уже обсуждали, — строго сказала я.

— Обманывать нехорошо, ты же сама говорила, — надулся сын.

— Я вовсе не учу тебя обманывать, ты должен просто молчать.

— А если меня кто-то прямо спросит про перстень?

— Тогда ты ничего не отвечай, а сразу беги ко мне, я с тем человеком сама разберусь.

— Расскажи сказку!

И мы придумали сказку про прекрасную принцессу, которая вышла замуж за принца.

Принц был так себе, но все же королевской фамилии, и замок у него был вполне приличный. Но однажды принц поехал на охоту и встретил в лесу ведьму, которая уколола его волшебной булавкой, и он забыл про свою принцессу. Ведьма показалась ему невиданной красавицей, хотя на самом деле была груба и вульгарна (по Лешкиной просьбе мы заменили слово «вульгарна» на «страхолюдна»). Он посадил ее на своего коня и привез в замок, а принцессу, свою собственную жену, сослал на кухню мыть посуду. Принцессе приходилось там очень трудно, потому что никто никогда не учил ее мыть посуду, и повара очень издевались над ней и называли белоручкой. И вот однажды, когда принцесса горько плакала на заднем дворе, с грустью смотря на свои руки, ставшие некрасивыми от тяжелой работы, к ней подошел симпатичный маленький старичок. Он выслушал внимательно все ее жалобы, а в утешение подарил ей перстень с чудным черно-дымчатым камнем. Принцесса надела перстень на палец, вгляделась в глубину камня и взяла себя в руки. Она прошла на кухню и так посмотрела на самого главного повара, который посмел крикнуть ей что-то про недомытый котел, что повар вмиг прикусил язык и принялся просить прощения, что не узнал свою принцессу. А она пошла прямо в покои замка, разбудила ведьму, спящую на ее постели, и велела ей убираться вон. И все увидели, что ведьма на самом деле глупа и вуль.., страхолюдна, а настоящая принцесса — вот она.

И принц тоже бросился перед ней на колени и просил прощения, но принцесса взглянула еще раз на камень и увидела, какой принц глупый и легкомысленный, раз какая-то ведьма сумела его провести…

Хорошо, что Лешка заснул, потому что достойного конца сказке я придумать не смогла.

Утром позвонила некая дама и звучным контральто осведомилась, не я ли Мария Грачева. Получив утвердительный ответ, она уточнила мой адрес, возраст и семейное положение, затем сказала, что ей удобно переговорить со мной именно сегодня и чтобы я пришла к четырем часам по адресу: улица Шпалерная, дом пять, квартира двадцать восемь. Дама была так напориста, что я даже не успела спросить, что же мне надо будет делать и сколько будут платить. В четвертом часу я сдала Лешку с рук на руки Тамаре Васильевне и получила от нее на прощание бесплатный совет:

— Маша, оплату требуй поденно, хотя бы первое время. Значит, отработала день — деньги должны лежать на столике у телефона. Как там дальше будет — может, ты хозяйке не понравишься или работа такая тебе не по силам будет, а отработанные деньги у тебя в кулаке.

Дверь мне открыла дама и выразительно взглянула на часы:

— Опаздываете, милочка!

Я опоздала всего на три минуты, но промолчала, а вместо этого пригляделась к даме.

На даме был ярко-красный костюм, глядя на который, я вспомнила распространенное выражение «с чужого плеча». Не то чтобы он был ей мал или велик — нет, костюм был ей впору, и фасон весьма обычный: жакет и прямая короткая юбка, сверху же, там, где у жакета был глубокий вырез, дама повязала шелковый шарфик, но, как бы это помягче выразиться, было такое впечатление, что костюм принадлежал даминой дочери и дама взяла его поносить, причем без разрешения.

На ногах у дамы были ботильоны на высоком каблуке и колготки в цветочек, правда, неяркий. О прическе следует сказать особо, ибо это была отдельная песня. Волосы у дамы были подкрашены отечественной краской «Роколор», тон «баклажан». Я потому говорю это с такой уверенностью, что отечественная краска тона «баклажан» имеет цвет украинских баклажанов, а их в Одессе не зря зовут «синенькими». Челка была взбита и обильно полита лаком, а остальные волосы сколоты двумя жуткими пластмассовыми заколками. Нетрудно было догадаться, что дама, имевшая от роду никак не меньше пятидесяти, пытается с помощью пластмассовых заколок вернуть утраченную молодость. Разумеется, от этого было только хуже.

Мы стояли в прихожей и минут пять молча пялились друг на друга. Мне было любопытно, почему же она меня рассматривает так придирчиво, но скоро все выяснилось.

— Что ж, проходите, — вздохнула дама и провела меня на кухню.

Кухня была большая, как и все в этой квартире, и даже не такая грязная, как я думала, но что-то в ней было не то.

— Значит, так, — молвила дама. — Зовут меня Лидия Мелентьевна, я буду приходить два раза в неделю и проверять, как вы справляетесь с работой. В ваши обязанности входит: уборка квартиры, да не шаляй-валяй, а как следует, затем вы должны готовить еду на одного человека, продукты я покупаю сама. Также стирка — ну, это не составит труда, есть машина. Приходить будете через день, оплата… — Она назвала смехотворную сумму.

Я взглянула в ее густо подведенные глаза и твердо сказала:

— Во-первых, я бы хотела оплату поденно, а во-вторых, то, сколько вы предлагаете, мне вообще не подходит.

— Что? — заорала дама. — Да тут и делать ничего не надо! Пришла, тряпкой два раза махнула, и что тут такие деньги платить?

«Сама и убирай!» — хотела сказать я и уйти, но вспомнила, что работы у меня нет, что живу я чуть ли не милостыней.

В конце концов я выторговала прибавку и осталась очень собой довольна, но Тамара Васильевна, узнав, сколько же мне будут платить, очень расстроилась и сказала, что если бы она знала, что хозяйка такая выжига, то ни за что бы меня туда не пустила.

Но в тот момент я была очень собой довольна и глядела на даму победительницей. Она взглянула на часы и заторопилась.

— Постойте! — спохватилась я. — Вы же не показали мне его…

— Ах да! Кстати, и квартиру посмотрите.

В просторную прихожую выходило шесть дверей, и еще там был узкий коридорчик, который вел к кухне. Дама быстро пооткрывала все двери, продемонстрировав мне ванную, туалет и кладовку, которая была больше Лешкиной комнаты. Следующая дверь, судя по неубранной кровати, являлась спальней. Форточка была закрыта, на полу и стульях валялись мужские вещи. Дама поморщилась и быстро захлопнула дверь.

Я внутренне насторожилась и открыла последнюю дверь.

Комната была большая и, судя по двум высоким окнам красивой формы, достаточно светлая. Но сейчас окна были задернуты занавесками, это в пятом-то часу дня! Я вопросительно оглянулась на свою провожатую, но она смотрела в другую сторону. В самом темном углу на диване сидело что-то.

Лидия Me… (отчества ее я так и не запомнила) отдернула занавеси, и я увидела, что в углу сидит мужчина и вид его ужасен. Он был болезненно худ, уж я сама далеко не пышка, но этот побил все рекорды. Волосы его казались пегими из-за седины. Одет он был в старые брюки от спортивного костюма и несвежую рубашку с оторванной пуговицей на левом рукаве. Губы мужчины были плотно сжаты, а глаза…

— Александр! — нервно окликнула его дама.

Он поднял голову. Глаза его горели темным огнем. Но огонь этот не светил, он пожирал его изнутри. Мне показалось, что если я подойду поближе, то услышу ровное гудение, как в топке паровоза. Хотя я и ожидала увидеть инвалида, но несколько обалдела.

— Не беспокойтесь, он абсолютно не опасен, — затараторила дама, — он будет сидеть тихо в углу. Если вам нужно убрать в этой комнате, вы просто скажите ему погромче, чтобы он уходил, или сами отведите.

Ест, одевается и пользуется туалетом он самостоятельно. — В голосе дамы появились горделивые нотки дрессировщицы диких зверей. — Значит, сегодня вы можете идти, к работе приступите завтра.

— А деньги? — напомнила я.

— Хорошо, — нехотя сказала дама, — деньги за завтрашний день я оставлю вот тут. Ключ возьмете в квартире напротив, я вас туда отведу и представлю.

С улицы раздался нетерпеливый гудок автомобиля. Дама открыла окно и высунулась в него по пояс, заорав истошно:

— Петя, поднимайся сюда!

Через пять минут в квартире появился Петя, дамин муж. Петя был мордат, розовощек, и видно было, что пиво он любит сверх меры. На меня Петя бросил один взгляд мельком и отвернулся. А я сразу поняла, почему дама так пристально меня изучала, прежде чем нанять на работу: муж был моложе ее лет на пятнадцать. Отсюда и пластмассовые заколки, и красненький молодежный костюмчик. Но, одернула я себя, мне-то какое до этого дело?

Дама нагрузила Петю двумя здоровенными коробками, в одной был, по моим предположениям, портативный телевизор, а в другой — сервиз, потому что дама уж слишком суетилась.

— Пойдемте! — Она показала мне, как закрыть дверь, и помчалась по лестнице, крича Пете, чтобы нес осторожно.

Я позвонила в квартиру двадцать девять.

Дверь открыли сразу же, очевидно, бабуля давно уже стояла у глазка.

— Ну что, подрядилась? — спросила старуха. — За сколько?

Почему-то всем в этом доме есть дело до моих заработков. Но с бабушкой я решила не ссориться, а попробовать выяснить что-нибудь про инвалида, меня очень беспокоил этот ровный огонь в его глазах.

Черт его знает, что у него в голове, вот стану я пол мыть, а он подкрадется сзади и стукнет чем-нибудь. Ему-то ничего не будет, у него все справки есть, а вот у меня маленький сын.

Бабуля провела меня в комнату, и там, при свете, я увидела, какая она старая — не меньше восьмидесяти. Мы познакомились, бабку звали Павлина Ивановна.

— В общем, так, Мария. Я тут главный сторож, караулю его, — она кивнула на стенку, — раз по восемь на дню захожу проведать. Накормлю и умою. Вот только убирать и готовить не могу — силы уже не те. Так что ты уж расстарайся. Все ж негоже, хоть и такой он, а живой ведь человек.

— Давно он так? — полюбопытствовала я.

— Пятый год уже, — нахмурилась старуха. — Ехал на машине, попал в аварию. Руки-ноги целы. А в голову ударило. Лечили его долго, по больницам мытарили, да так ни с чем и выпустили. Раньше мать с ним жила, полный уход был, а в прошлом году, — старуха подняла глаза к потолку, что-то подсчитывая, — ну да, скоро год будет, мать его умерла. Думали его в психбольницу оформить, как вдруг объявилась эта.

Павлина Ивановна сделал пренебрежительный жест, изображающий взбитую челку моей нанимательницы.

— Кто же она ему будет?

— А никто и знать не знает, — чуть не плюнула старуха. — Какая-то родня, седьмая вода на киселе, ихнему забору троюродный плетень. Не то сестра сводная, не то тетка двоюродная.

— Что, квартиру эту хочет захапать?

— Тут вот какое дело, — зашептала бабуля. — Дом у нас неприватизированный, какой-то особо ценный, под охраной государства. А она, Лидия-то, хотела сюда прописаться. Но в ЖЭКе на эту квартиру давно глаз положили. И уперлись, говорят: не родня она ему — и все тут. А там и верно, по документам сомнительно. Потому что если бы было кровное родство, то она, Лидия-то, куда угодно бы пролезла. Сначала она хотела Сашу в психушку отдать, а когда ей в прописке отказали, то решила его дома оставить, чтобы ухаживать. А на самом деле приводит своего мордатого, и тащат они из "квартиры почем зря. Коробками выносят, да ты сама видела.

— Вот оно что… — Я поняла, почему квартира показалась мне немного странной.

Оказывается, она просто была пустой.

Исчезли вещи, которые годами стояли и висели на своих местах, от этого квартира казалась обнаженной.

— У инвалида ворует, — равнодушно сказала я.

Конечно, такое мародерство вызывает только омерзение. Но какое мне до этого дело? Меня наняли убирать, так завтра и начну.

— У Елены, Сашиной-то матери, посуда была хорошая, белье постельное все новое, покрывала, — вспоминала Павлина Ивановна. — А сейчас прихожу, там и сервант пустой. В шкафу одна рвань осталась.

Старуха еще долго перечисляла, чего не хватает в квартире, но мне стало скучно.

У моей парадной на скамеечке сидел Андрей.

— Разве мы договаривались? — нелюбезно спросила я.

Он смутился, даже покраснел.

— Нет, но я думал, что вы с Лешей дома.

Понятно, он знает, что я никуда не выхожу надолго. Я не стала рассказывать, где теперь работаю, — гордиться нечем. Мы зашли за Лешкой, Тамаре Васильевне очень хотелось расспросить меня про работу, но она великодушно отложила это до более удобного случая.

Дома Андрей сразу же устремился к крану. Лешка торчал возле него и смотрел влюбленными глазами. Ребенку не хватает отца, это ясно. Но из моего бывшего муженька отец, как из меня английская королева.

Кстати, что-то давно он нас не навещал и не скандалил. Из ванной доносились плеск воды и Лешкин смех — они проверяли кран.

Вот Андрей показался на пороге, улыбаясь.

Приятный мужчина, нельзя не признать.

Вежливый, детей любит. Может быть, ему не хватает семьи, и он тянется к Лешке? Если бы мы встретили его чуть раньше, хотя бы на год… Хотя тогда я была замужем и думала, что брак мой достаточно прочен. А теперь дело даже не в моей жуткой внешности, а в том, что у меня внутри. Никаким чувствам там нет места, и, боюсь, не будет никогда.

Мне хотелось, чтобы Андрей ушел поскорее, и я бы тогда спустилась к Тамаре посоветоваться насчет работы, а потом бы легла пораньше, потому что устала. Но Лешка был такой оживленный, глазенки у него так весело блестели, они так хорошо занимались с Андреем, что я занялась ужином, а потом мы долго пили чай и беседовали. Он ушел, когда у Лешки стали слипаться глаза. В прихожей он нашел мою руку.

— Через два дня музей отдаст фотографии, и у меня больше не будет повода к вам приходить.

Я хотела сказать, что мне очень приятно было познакомиться и чтобы он шел себе с Богом, но вспомнила Лешкины сияющие глаза и пробормотала что-то в том духе, что он может приходить, когда захочет, мы с сыном будем очень рады.

Вот так, кажется, у меня появился поклонник. Но зеркало в коридоре рассмеялось мне в лицо. Мерзкое стекло, разумеется, право, но тем не менее, когда я заработаю какие-то деньги, нужно купить летнюю одежду себе и Лешке. И не на барахолке, а в магазине, пусть и недорогом. Нельзя все время носить чужую ношеную одежду, от этого у ребенка может развиться комплекс неполноценности.

На следующий день я приступила к трудовой деятельности. Пришла я часов в одиннадцать и застала в квартире Павлину Ивановну, которая моего подопечного уже накормила завтраком и переодела в чистую рубашку. Он все так же уныло сидел в гостиной на диване, на меня и не взглянул.

— А разговаривать он умеет? — спросила я шепотом.

— Кто его знает, — старуха пожала плечами, — я ни разу не слышала.

Она ушла, а я отправилась на кухню.

Там стоял запах раскисшего хозяйственного мыла, от которого меня замутило. Тем не менее я пошла на запах и отыскала в мойке целую кучу обмылков в алюминиевой миске. Сколько же кусков хозяйственного мыла нужно купить, чтобы получить этакую кучу?

И это в то время, когда все нормальные люди стирают порошком и пользуются жидкостью для мытья посуды. Просто какая-то патологическая жадность у моей хозяйки!

Вымыв посуду, кое-как отчистив плиту и наведя в кухне относительный порядок, я двинулась в комнаты. В спальне по-прежнему было как в норе барсука после зимы, и запах соответствующий. Я раскрыла окно, которое, естественно, было еще не мыто после зимы, и это в середине мая! Сняв абсолютно серое постельное белье, я выбила , подушки прямо на подоконнике, вытерла пыль и наскоро шваброй обмела паутину на потолке. Тут работы полно, за сегодня мне не справиться. В шкафу на полке я отыскала две жалкие простыни. Права была Павлина Ивановна, когда утверждала, что эта зараза Лидия все поперла. Зато в ванной меня ожидала куча грязного белья и стиральная машина — не то «Сибирь», не то «Саратов», судя по всему, выпущенная задолго до моего рождения. Я с опаской потрогала машину. Как бы не взорваться тут вместе с ней!

Ладно, сейчас по-быстрому приготовлю обед, а пока этот чудак будет есть, наскоро приберу в комнате, где он сидит. И пойду себе домой, по двенадцать часов я работать не собираюсь. Тут и за месяц ничего не разгрести, а доктор при выписке из больницы сказал, что мне нельзя переутомляться.

Я осмотрела продуктовые припасы и страшно разозлилась. Одни крупы и горох.

В холодильнике уныло плесневели полпачки масла, два яйца и банка килек в томате.

И все, ни фруктов, ни, овощей, ни молочных продуктов, не говоря уже о мясе. Понятно, почему инвалид такой худой! Этак она при своей жадности его до смерти уморит. А может, она этого и добивается? Но, судя по рассказам Павлины Ивановны, Лидия Me…, как ее там, не теряет надежды прописаться в квартиру, так что если инвалид помрет раньше времени, ей это невыгодно. Просто человек ничего не может поделать со своей жадностью, клинический случай.

Я сварила гречневую кашу и нажарила к чаю лепешек. К счастью, хоть заварка у этой выжиги нашлась. Теперь настал самый сложный момент: надо было начинать общение. Я заглянула в комнату. Он все так же сидел на диване, скособочившись, и в глазах вспыхивали отблески внутреннего огня. Я поежилась: так и самой рехнуться можно.

— Саша! — позвала я. — Идем обедать.

Он не шелохнулся. Тяжело вздохнув, я подошла к нему и взяла за руку. Он дал увести себя в ванную, сам намылил руки, а потом сел в кухне за стол и принялся есть, смотря вбок.

— Так и будем сидеть? — вздохнула я. — Хоть бы сказал, что каша пересолена или чай горячий. Трудно с тобой.

Он так молчал, что мне стало неуютно.

Пойду-ка я домой. Для первого раза достаточно наломалась, устала очень.

Я мыла посуду, когда в замке заскрежетал ключ. Выдра явилась проверить.

— Вы очень кстати, — приветствовала я ее, — мне нужно уходить, так что выдайте плату за сегодняшний день.

Она быстро обежала квартиру и прямо зашипела:

— Да ничего же не убрано! Милочка, да чем вы тут целый день занимались?

— С вашим недоумком любезничала! — разозлилась, а потом долго перечисляла, чем я занималась шесть часов подряд, ни минуты не присела.

— Ну ладно, — снизошла дама, — для первого дня… — И она протянула мне деньги.

Убрав в карман жалкие бумажки, я приободрилась и отчеканила:

— Все продукты кончились, он голодает. Вам следует пополнять запасы хотя бы. раз в неделю. И ему нужны фрукты и овощи. Что касается стирки…

— Есть же машина!

— Эту рухлядь вы называете машиной? — холодно осведомилась я. — И к тому же все равно порошка нет, стирать нечем.

— Как это нечем? — горячилась дама. — Вот, берете обмылочки и натираете их на крупной терке, вот так…

— О Господи, блокада, что ли! — не выдержала я.

— А вы знаете, какую он получает пенсию? — взвизгнула Лидия.

Я хотела сказать, что, по подсчетам Павлины Ивановны, дама со своим мордатым Петей столько уже нахапала в этой квартире, что прокормить инвалида хватило бы с лихвой, но не хотела подводить старуху.

— Вы мои условия знаете, если я вас не устраиваю, простимся прямо сейчас. А обмылочки можете засунуть… — Я хотела красочно описать, куда дама может запихнуть обмылочки, но сдержалась и скромно закончила:

— В мусорное ведро!

— Нахалка! — услышала я уже на лестнице.

Через два дня, когда я выбросила из головы зловредную даму с ее инвалидом, неожиданно позвонила Павлина Ивановна.

— Слушай-ка, Мария, ты приходи работать-то. Наша разорялась тут, но купила продуктов ему. А я сегодня что-то приболела, лежу вот, так что он со вчерашнего вечера там один. Ты приходи, Мария, негоже это, с живым человеком так обращаться. На том свете зачтется.

— Она зараза, она его обкрадывает, пусть ей на том свете и зачтется!

— Ей и на этом зачтется! — убежденно ответила Павлина Ивановна.

В квартире на Шпалерной я застала ту же картину. Интересно, если совсем не приходить, он очнется или так и умрет, сидя на диване? Ужасная штука жизнь. Мне бы пожалеть бедного инвалида, но, как я уже говорила, немного живого места, оставшегося в моей душе, было занято Лешкой.

Павлина не обманула: наша жадина прикупила кое-что из продуктов, даже овощей принесла и творогу. На стиральной машине стояла пачка «Лотоса». И на том спасибо!

Я сварила пустые щи, нажарила картошки, отвела инвалида в кухню и усадила за стол, а сама занялась уборкой большой комнаты. В глаза бросались невыгоревшие прямоугольники на обоях, видно, там раньше висели картины. Вот тумба под телевизор, но телевизора на ней не было. Внутри валялась одна видеокассета — начальный курс испанского языка. Значит, был и видеомагнитофон, все уволок ненасытный Петя. Вот остатки коллекции лазерных дисков, все классическое, ясно, классика даме с Петей без надобности.

Раздался звонок в дверь. Я подумала, что это Павлина Ивановна, и открыла сразу. На пороге стоял довольно симпатичный толстячок средних лет и приветливо мне улыбался.

— Здравствуйте! Я доктор Крылов.

— Проходите, пожалуйста. Вы из поликлиники?

— Как вам сказать… — слегка замялся он. — Вас разве не предупреждали о моем визите?

— Да я тут просто убираю. Вы к больному? Так проходите вот туда.

Он замешкался, снимая плащ, и, странное дело, пока он раздевался, я, почему-то отвечая на его вопросы, рассказала ему о том, как ведет себя инвалид, о его режиме, о выжиге-хозяйке, которая жалеет денег, на еду, и многое другое.

— Так все-таки вы — участковый врач? — спохватилась я.

— Не совсем, я психиатр. Зовут меня Дмитрий Алексеевич.

Он увидел Александра, который опять, сидел в углу дивана, и замолчал.

— Если я вам не нужна…

— Да-да, конечно, я потом с вами поговорю.

Они закрылись в комнате часа на полтора. Проклятая стиральная машина так грохотала и тряслась, что пришлось стоять над ней всю стирку. Потом я мыла ванну, развешивала белье, а потом, чувствуя, что красные круги перед глазами замелькали слишком часто, присела на кухне передохнуть и выпить чашку чаю. Там и нашел меня симпатичный доктор Крылов. Он долго молчал, собираясь с мыслями.

— Ну что скажете? — не выдержала я.

— Удивительно, как он вообще жив при таком уходе! — выпалил доктор и уставился на меня прокурорским взглядом. — Он что, не принимает никаких лекарств?

— Откуда я знаю. — Я пожала плечами.

Мне самой в больнице велели принимать кучу лекарств, но когда я узнала в аптеке, сколько они стоят, я просто выбросила рецепты в мусоропровод.

— А почему его не осматривает регулярно психиатр? — не унимался доктор Крылов.

— Водить некому, — буркнула я. Мне очень не понравился его осуждающий взгляд. — Слушайте, может, вас к Павлине Ивановне? Она с ним дольше знакома, а я…

— А что вы вообще тут делаете? — полюбопытствовал доктор.

— Убираю и готовлю еду. Что так смотрите, думаете, я зря получаю деньги? А хотите, я вам скажу, сколько?

— Ну скажите, — улыбнулся доктор.

Я сказала, И про Павлину Ивановну тоже. Он помолчал, внимательно наблюдая за мной профессиональным взглядом.

— Хозяйка вас обманывает. Вы ведь не только убираете, но и некоторым образом ухаживаете за больным, а такой труд оплачивается гораздо дороже.

— А то я не знаю! Вот вы и скажите этой жадине…

— М-да, об этом после, — пробормотал доктор.

— А какое у вас впечатление? Ему можно помочь? Что вообще с ним?

— Если бы знать, — поморщился он. — После аварии он отгородился от всех и вся.

И никто не может к нему достучаться.

— Да никто и не пробовал, — подхватила я.

— Почему же? Я пробовал, но пока безуспешно.

— Так кто же вы все-таки? Районный психиатр?

— А вы сами как думаете? — улыбнулся доктор.

— Я думаю, нет. Вид у вас такой.., благодушный.

— Правильно, я психиатр, но не районный. Частной практикой не занимаюсь, но иногда в виде исключения, когда ко мне обращаются родственники…

Я быстро прикинула в уме: доктор выглядел вполне прилично, ясно, что человек обеспеченней. Частной практикой не занимается, но иногда консультирует, разумеется, за деньги.

— Чтобы вас наняла эта скупердяйка?

Ни за что не поверю!

— Верно, не она. А скажите, вы никогда не встречали такого мужчины.., пожилой он, но не старый, среднего роста, волосы с проседью и глаза такие, то зеленые, а то вдруг — .голубые… Кто-то он ему — не то кузен, не то дядя…

Я вытаращилась на доктора, потом подозрительно сказала:

— Да никого у него нет, кроме этой…

Никто к нему не ходит.

— Весьма интересно, — пробормотал доктор себе под нос. — Насчет ухода я выясню. Психдиспансер на нее напущу. Но вы все же приглядитесь, не мелькнет ли здесь такой человек. И еще, где у него результаты обследования, снимки? Я хотел бы показать его нейрохирургу, а в больнице сказали, что все документы отдали на руки. Я в комнате не нашел, может, вы при уборке найдете?

Сама не зная почему, я согласилась. Инвалид Саша все так же сидел на диване. Показалось мне или нет, что огонь в его глазах немного ослабел? Я наскоро вытерла пыль с книжных полок. Просветов там было больше, чем книг. Книги-то этой выдре зачем?

Надежда сидела в раздумье. Ей очень хотелось узнать, где сейчас находится Эдуард Шпикач. Она просила выяснить это Вадима Шиманского. Даже по телефону было понятно, как он недоволен такой просьбой, но его благодарность Сан Санычу за безупречно работающий компьютер простиралась далеко, так что обещал выяснить и позвонить через денек-другой. И вот прошла неделя. А от Шиманского ни слова. Пока Надежда собиралась с духом, чтобы позвонить ему, раздался долгожданный звонок. Информация была исчерпывающей.

— Ну, Надежда Николаевна, втянули вы меня в историю, — сердился Шиманский. — Звоню я вчера Громовой, Анне Николаевне, это ведь она пять лет назад следователем по делу Шпикача была.

— Да что вы говорите? — изумилась Надежда.

— А вы что, с ней знакомы? — неприязненно спросил Вадим.

Громова с Надеждой Лебедевой не была знакома, зато Надежда ее очень хорошо знала. Столкнулись они лет шесть назад, когда в НИИ, где работала Надежда, произошло убийство. И эта противная Громова не нашла ничего лучше, как подозревать в убийстве Надеждиного мужа, Сан Саныча!

Правда, тогда он еще был не мужем, а просто непосредственным начальником. Разумеется, Надежда никак не могла остаться в стороне, видя, как честного человека несправедливо обвиняют. Убийцу нашли и наказали, а для Надежды дело кончилось вторым замужеством. Сан Саныч посмеивался и говорил, что они должны быть Громовой благодарны по гроб жизни: если бы не она, то Надежда никогда не посмотрела бы на него ласково и не согласилась бы выйти замуж. «Может, ты и прав, — соглашалась Надежда, — но Громова все равно противная».

— Если вы знакомы с Громовой, то и спрашивали бы у нее сами, — сердился Шиманский. — Это, доложу я вам, такая женщина, что к ней лишний раз не обратишься.

Серьезная дама и очень строгая!

— Что вы, дорогой Вадим Вадимович! — опомнилась Надежда. — Я же совсем не в той сфере работаю. Откуда у меня может быть с Громовой знакомство? Под следствием не была, Бог миловал.

— Так вот, вела она тогда это дело не до конца. Забрали у нее, якобы долго тянула, и дали молодому, вот, вы знаете, даже фамилию его забыл. В общем, он уже давно в прокуратуре не работает. Звоню я Громовой и спрашиваю, не знает ли она что про Шпикача, потому что официальный запрос не хотел я сам делать. И как вы думаете, что эта грымза мне отвечает? «Что, — говорит, — дражайший Вадим Вадимович, совесть вас мучает, или Шпикач угрожал, когда из зоны вышел?» Я оторопел прямо, а потом и говорю, что ничего не случилось, просто случайно в компьютере на это дело наткнулся, вот и решил узнать, а почему, собственно, Шпикач мне угрожать должен? А потому, говорит Громова, что закатали Шпикача на пять лет совершенно безвинно. Что он личность несимпатичная, это факт, но за такое не сажают. Потому что у нее, у Громовой, были очень большие сомнения тогда, пять лет назад, насчет того, что Шпикач свою сожительницу из ревности прирезал. Не такой это был человек, уж она-то за тридцать лет без малого на убийц нагляделась. Да и улики только косвенные, и с теми, если как следует поработать… А вы, говорит, Вадим Вадимович, особо разбираться не стали, сразу уцепились за убийство из ревности, вот парню и впаяли срок.

— Неужели она права? — не подумав, воскликнула Надежда.

— Да какое там! — досадливо ответил адвокат. — Просто обижается, что отодвинули ее от этого дела, поручили более молодому. Они, старики, всегда такие обидчивые, все им кажется, что только они правы, и против них интриги плетут…

— Так куда же я вас втянула? — напомнила Надежда.

— Вот как раз до этого дошел. Только хотел я с Громовой распрощаться, как эта фурия вдруг и говорит такое. Вы, говорит, не беспокойтесь, Вадим Вадимович, насчет Шпикача.

Он угрожать вам больше не будет. Потому, говорит, что находится он в данное время в морге, что в больнице при кафедре судебной медицины. Нашли его труп третьего дня за городом совершенно случайно. Опознали по отпечаткам, они в картотеке есть. А по лицу опознать было никак невозможно, очень изуродовано, и на всем теле следы пыток. Так что дело это она по старой памяти себе взяла.

«Вот тебе и здрасте!» — мелькнуло у Надежды в голове.

— Еле-еле я от нее отвязался. А вам, Надежда Николаевна, настоятельно советую: выбросите Шпикача из головы и держитесь от всего подальше. Знаю характер ваш неугомонный, но сдержитесь на этот раз. История скверная, Громова говорит, уж она всякого повидала, но такое, что со Шпикачом сотворили, — это, говорит, жуткое дело, смотреть невозможно. Тут я ей верю…

Надежда осторожно положила трубку.

Вот как, значит, Шпикача больше нет в живых. А она со своими расспросами чуть не попала на заметку в милицию, хотя сама лично не имеет к этому делу никакого отношения. Захотелось ей, видите ли, выяснить тайну гибели Ларисы Гусаровой.

Но как же теперь все бросить? Ведь Маша с сыном совершенно одиноки и беспомощны.

Начнем сначала. Кто убил Шпикача?

Очевидно, те же люди, от которых он в свое время, пять лет назад, спрятал фотографию в альбом. Те же люди, которых он по наивности вздумал шантажировать фотографией.

Похоже, что именно они устроили ему пять лет зоны за убийство, которого он не совершал. Старая рабочая лошадка Громова нутром почуяла тогда неладное, вот ее и убрали. Заменили молодым следователем, которому все, как говорится, до фени. Он и оформил быстренько Шпикача на убийство, а самый гуманный суд в мире дал всего пять лет, тут уж Шиманский руку приложил. Но Шпикач оказался парнем крепким, выдержал пять лет зоны, озверел только маленько.

Потому что нормальный человек разве будет вместо приветствия сразу ножом в сердце тыкать, как это Шпикач сделал в квартире у Маши?

Значит, вернулся Шпикач из зоны и сразу бросился на поиски фотографии. Во-первых, чтобы отомстить, а во-вторых, чтобы денег заработать, кому ж после зоны деньги не нужны? Вот интересно, кому он хотел продать фотографию? Если самой Гусаровой, то где она находится? Что вообще с ней самой случилось? Допустим, могла уехать за границу под чужим именем, но тогда фотография эта становится абсолютно бесполезной. Определенно, в этом деле замешан муж Гусаровой. Именно он опознавал тело. И если лицо было сильно разбито, то уж вы меня извините, муж тело собственной жены от постороннего отличит как-нибудь. А зачем вообще было нужно Гусаровой инсценировать самоубийство, подбрасывая, в буквальном смысле, вместо себя другую женщину? Какая была у нее веская причина? Скрывалась она от кого-то? Очень может быть. Или, допустим, денежные вопросы. Только это должны были быть очень большие деньги.

Задолжала крупную сумму, те на нее наезжали, а так раз — и концы в воду, то есть в окно. Но… Остался муж. Муж, который помог жене исчезнуть, следовательно, был полностью в курсе всех ее дел. Муж, который взял на себя труд совершить убийство, ведь, надо думать, именно он выбросил ту несчастную из окна вместо Гусаровой. Шантажировать мужа Гусаровой Шпикач не стал бы — где он мог его найти пять лет спустя.

Значит, он нашел вторую силу, тех, от кого Гусарова в свое время пять лет назад пыталась скрыться. Или они сами его нашли и убили. А может, не они, а те, первые. Надежда окончательно запуталась.

Отсюда следует только одно. Кто бы ни пытал Шпикача, надо думать, они получили от него все, что им было нужно. Потому что после таких пыток человек вспомнит все.

И теперь бандиты знают, что у одинокой молодой женщины с ребенком находится фотография, опасная, как центнер пластиковой взрывчатки. Во всяком случае, находилась пять лет назад. Альбом лежит теперь на видном месте в прихожей, но в тот раз Шпикач его не нашел. И что помешает бандитам ворваться в квартиру? И даже если Маша тут же отдаст им альбом, а она, разумеется, так и сделает, то все равно, свидетелей такие люди оставлять не будут.

Надежда метнулась к телефону, хоть и опасалась, что Машин номер могут прослушивать. Но в трубке раздавались длинные гудки.

Она набрала номер телефона тетки и осторожно, обиняками, выяснила, что Машенька сегодня собралась погулять с сыном в «Лунапарке». Пригласил их этот симпатичный молодой человек, Андрей. Маша идти не хотела, но она, Тамара, буквально силой ее выпихнула. Не годится, когда молодая женщина все время одна и думает только о болезнях. И Лешенька очень просил. Так что вернутся они только вечером, там дело долгое.

Вот, значит, как. Надежда перевела дух.

Что ж, пока они гуляют с молодым человеком, будем надеяться, что с ними ничего не случится. Хотя.., как знать? Возможно, бандиты будут действовать зверскими методами, похитят ребенка, например. Но если бы она, Надежда, была на их месте, то предпочла бы сделать все по-тихому. Все-таки одно дело — бывший зек только что из зоны.

А другое — женщина с ребенком. Надо будет Маше попозже позвонить.

* * *

Накануне позвонил Андрей и пригласил нас в «Луна-парк». Оказывается, они с Лешкой давно договорились. Мне не хотелось никуда идти, хотя и был выходной, завтра я не работала, но Лешка так умоляюще заглядывал в глаза, что я согласилась. На следующее утро я встала рано и озаботилась своим внешним видом. Следовало хоть немного привести себя в порядок, чтобы на меня не оглядывались и не показывали пальцем.

Погода стояла достаточно теплая — как-никак все же конец мая. Поэтому я выбрала брюки и новый свитер, который купила со своей жалкой зарплаты. Свободный свитер не болтался на мне, как на вешалке, а удачно скрывал худобу.

Целую вечность я провозилась с волосами. Но все старания мои пошли прахом: волосы не поддавались ни фену, ни бигудям. Пришлось просто зачесать их гладко и смочить муссом для укладки волос. Косметикой я и раньше не злоупотребляла, а теперь только чуть-чуть подкрасила ресницы и провела помадой по губам. В целом был вид молодой бедной простоватой девчонки, у которой нет ни денег на дорогую одежду и косметику, ни внешних данных, чтобы завести богатого хахаля, который бы ей все это купил.

День получился чудесным. Для Лешки это был праздник, да и мне стало как-то легче. За последнее время на меня накатило столько проблем. Да и работа по уходу за ненормальным не способствовала поднятию жизненного тонуса. Произнеся мысленно слово «ненормальный», я рассердилась. Нехорошо так говорить, он же не идиот, который пускает слюни и ходит под себя. Просто человек попал в беду и теперь тяжело болен.

Тем не менее я с удовольствием выбросила из головы унылую пустую квартиру и странного ее обитателя и окунулась в мир удовольствий.

Лешка по разу прокатился на всех аттракционах, наелся мороженого и налился «пепси-колой» по самые уши. Все было замечательно, и погода нас не подвела. Когда мы стояли, наблюдая за Лешкой, Андрей легко положил мне руку на плечо. Я не отшатнулась, но и не стала к нему прижиматься. Такой милый, вежливый. Хозяйственный мужчина. Любит детей. Умеет с ними ладить. Характер спокойный. Просто идеальный спутник жизни. Но, как говорилось в известном анекдоте, в чем подвох-то?

Андрей выпустил мое плечо и кинулся навстречу подбегавшему Лешке. Он подхватил его на руки, Лешка счастливо смеялся.

Солнце светило так ярко, на деревьях зеленели малюсенькие листочки, пахло свежестью от бившего неподалеку фонтана.

И я подумала — а вдруг? Вдруг прошла в моей жизни полоса страшного, черного горя, полоса незаслуженных обид и разочарований. И теперь наступит новая спокойная и счастливая жизнь.

В общем, мир в тот день был для меня выкрашен только в розовый цвет. Думаю, это оттого, что я целый день не смотрелась в зеркало.

Все же мы с Лешкой очень устали. Поэтому Андрей посадил нас в машину и распрощался, пообещав позвонить в ближайшее время. Я наскоро поблагодарила его за приятно проведенный день, и мы расстались. По дороге я перебирала в уме все неотложные хозяйственные дела, которые надо сделать сегодня вечером. Поэтому машинально открыла все замки на дверях, не посмотрев на тонкую шелковую нитку, которую по наущению Надежды Николаевны я с некоторых пор вкладывала в замок на внутренней двери. Подразумевалось, что таким способом я смогу узнать, не посещал ли мою квартиру кто-то посторонний. Способ простой и надежный, утверждала Надежда, разумеется, если не забывать вовремя посмотреть. Но я забыла, а потом занялась делами и заметила, что альбома нет, только вытирая пыль со столика в прихожей. Опять Лешка куда-то его затащил! Но ребенок категорически отпирался! И тут я вспомнила, что, уходя утром, бросила прощальный взгляд в прихожую, и проклятый альбом лежал себе спокойно на столике. Все ясно: унесли. Слава тебе, Господи, унесли! И это был не Андрей.

Потому что Андрей весь день был с нами.

А сюда кто-то вошел аккуратно, взял альбом и ушел. С моей души свалилась каменная скала. Конечно, неприятно сознавать, что в твоем доме побывали посторонние люди, но что я могу сделать? Если замки менять, то это очень дорого и трудоемко, к тому же настоящему мастеру никакие замки не помешают. Я набрала номер телефона Надежды:

— Добрый вечер, это Маша…

— Молчи! — резко приказала Надежда. — Спустись вниз, я сама позвоню.

Тамара Васильевна уже протягивала мне. телефонную трубку.

— Он исчез! Альбом; пропал, как будто его и не было!

— Больше ничего не взяли?

— Все цело! Так что можете меня поздравить: этот Шпикач, как вы его называли, наконец добрался до альбома, забрал его, и теперь я могу больше не бояться. Прямо гора с плеч!

— Ну-ну, — — пробормотала Надежда. — Не хочу тебя расстраивать, но расслабляться еще рано. Будь осторожна, по телефону о таких делах ни слова, я на днях заеду, поговорим.

Я пожала плечами. Все происшедшее так хорошо укладывалось в мою сегодняшнюю концепцию, что полоса неудач в моей жизни закончилась. Вот и альбом с проклятой фотографией исчез.

Наутро я проснулась пораньше. Проснулась сама, без будильника. И это был хороший признак. Потому что в последнее время я сначала долго лежу без сна, потом наконец проваливаюсь в сон, и снятся мне не то чтобы кошмары, а какие-то противные черно-белые сны. А под утро сон становится особенно тяжелым, так что будильник звонит несколько минут, прежде чем я очухаюсь. Но сегодня все было иначе. Я собиралась на работу даже с радостью: хотелось что-то делать, выйти из дому. Мы с Лешкой позавтракали, я провела обычную воспитательную беседу на тему хорошего поведения за столом у Тамары Васильевны и неприставания к ее коту Барсику — тот этого очень не любит.

— Мама, смотри! — Сын огорченно держал в руке поникшую розу.

Букет подарил Андрей три дня назад.

И вот две розы чувствовали себя прекрасно, а одна совсем завяла. Не годится оставлять четное количество цветов в доме — это плохая примета. Я подумала немного, а потом взяла темно-красную розу с собой.

В квартире на Шпалерной все было как обычно, с той лишь разницей, что я посмотрела на беднягу другими глазами. Я вспомнила вчерашний день, солнце, зелень, свежий воздух и ужаснулась. Доктор Крылов прав, Саша действительно долго не протянет, сидя тут в четырех стенах. Допустим, из дому я не могу его вывести — неизвестно, как он будет реагировать на улицу, — но есть же лоджия.

— Привет, — сказала я и протянула ему розу.

Он повернулся на звук моего голоса, взял розу, укололся о шип, посмотрел удивленно.

Потом понюхал. Не знаю, что это было, но мне показалось, что именно в этот момент что-то с ним произошло.

— Тебе нравится? — ласково спросила я. — Поставить в воду?

Но он уже бросил розу и опять скособочился на диване. Понятно, ведь после аварии он четыре года жил с матерью. Если уж родная мать не смогла до него достучаться, то я-то куда лезу? Тем не менее мне захотелось сделать для горемыки что-то хорошее.

Волосы его некрасиво лежали на воротнике старенькой рубашки, и я решила его подстричь, да и побрить заодно. Обычно этим занималась Павлина Ивановна, но у нее плохо со зрением, так что Саша был весь какой-то клочковатый. Я, конечно, не парикмахер, но здорово натренировалась на Лешке. Только вот приличных ножниц у этой мымры явно не найдешь. Я посмотрела на кухне — нашла только старые, чуть ли не ржавые. Судя по некоторым признакам, в квартире раньше была швейная машина, да и Павлина Ивановна говорила, что Сашина мать была рукодельница. Но машинка исчезла в ту же прорву, что и остальные вещи. А с ней, думаю, и ножницы. На всякий случай я заглянула в письменный стол. Ящики были пусты. То есть валялась там всякая дрянь — резинки, ломаные карандаши. Старая записная книжка, коврик для компьютерной мыши (значит, были и мышь, и сам компьютер!). В ходе поисков я вспомнила о просьбе доктора Крылова найти медицинские документы — снимки, заключения врачей. Неужели наша мегера унесла все к себе? Но зачем ей? Но где вообще все Сашины документы? Паспорт, диплом какой-нибудь, квитанции за квартплату, наконец! Но это не мое дело, опомнилась я. Ножницами разживемся у Павлины Ивановны.

Все же я зашла в кладовку. Там не было ничего интересного — один старый хлам.

В углу стояли одна на другой четыре картонные коробки. На маленькой бумажке, приклеенной к самой верхней коробке, было написано «Сашины рукописи». Интересно, что это за рукописи? Я решила взять их домой почитать. Мне впервые пришла в голову мысль, вернее, вопрос, кто же такой этот странный инвалид Саша, кем он был до аварии? И сама авария какая-то странная, руки-ноги целы, голова вроде бы тоже внешне в порядке, но есть какое-то странное нежелание реагировать на внешнюю жизнь. Интересно, что по этому поводу думает доктор Крылов?

С большим трудом я передвинула коробки. В одной оказалась мужская одежда — ношеная, но выстиранная и аккуратно уложенная в пакеты. Как видно, одежда была Сашина, раньше она считалась для него старой. Но то, что было надето на нем теперь, годилось только на помойку, поэтому я без колебаний выволокла коробку в комнату.

Пришла Павлина Ивановна, принесла ножницы. Пока я стригла Сашу, она рассказала, что раньше Саша был писателем: все сидел дома за компьютером и писал книжки и разные статьи в журналы. Тем и жили они с матерью. Он был человек серьезный, девиц никаких в дом не водил, так что мать его, покойница, очень переживала, что внуков не дождется. Так оно и оказалось, а может, все и к лучшему? Теперь за ним самим уход нужен, а если бы еще и дети малые? А документы — вот они, в шкафчике кухонном лежат, потому что раньше у Сашиной матери стоял в комнате туалет старинной работы, там она все и держала, а сквалыга Лидия туалет к себе перевезла, а документы все на кухню выложила.

Были там в маленькой папочке два снимка и четыре справки. Мало чем я смогу порадовать доктора Крылова!

Павлина Ивановна ушла, одобрив мою работу. Действительно, Саша, коротко подстриженный, в светлой футболке, выглядел не так мрачно. Перед уходом я не удержалась и заглянула в коробку с рукописями. Действительно, там лежали отпечатанные на принтере стопки бумаги — романы, статьи, рассказы. В отдельной папке лежали договоры с издательствами, справки о выплате налогов. И правда, настоящий писатель. И надо же было случиться такой несправедливости, чтобы при аварии он повредил голову.

Ну сломал бы ногу, ходить бы не мог, или руку повредил. Вон, Николай Островский, когда «Как закалялась сталь» писал, то мало того, что неподвижный был, так еще и слепой. И ничего, вот какой толстый роман сочинил! А при современной-то технике какие возможности открываются! Но не повезло бедному Саше. Очевидно, его мама убрала это после аварии, чтобы лишний раз не расстраиваться. Я заторопилась домой, наскоро запихнула рукописи в коробку, как вдруг из папки с договорами вывалилась небольшая цветная фотография. Недоброе чувство шевельнулась во мне, ибо теперь при виде фотографии, даже самой безобидной, мне становилось нехорошо. Тем не менее я взяла фотографию в руки и поднесла поближе.

Все было шикарно, как в американском фильме. Синее-синее море, белый-белый пароход, вернее, яхта. И там стояла пара, оба молодые, красивые и загорелые. На женщине было что-то такое бело-голубое, псевдоморское, как полагается на яхте, а мужчина одет просто в белую футболку и шорты. Неужели это мой подопечный? С огромным трудом я разглядела в счастливом смеющемся человеке Сашины черты. А женщина…

Я посмотрела внимательно на женщину, потом закрыла глаза и помотала головой. После этого я снова открыла глаза и посмотрела на женщину под другим углом. Нет, это не наваждение. С Сашей рядом стояла та самая женщина, фотография убийства которой лежала в альбоме бабы Вари.

А я-то, дура, вчера так радовалась жизни, думала, что полоса неудач кончилась! Как бы не так! Избавилась от одной фотографии, так судьба сразу же подсовывает мне другую.

Полно, судьба ли? Я не могла избавиться от мысли, что кто-то извне вмешивается в мою жизнь и руководит мною с какими-то своими тайными целями.

Уже по дороге я позвонила Надежде Николаевне. Потому что фотография жгла мне руки.

— Как раз собиралась к тебе ехать! — обрадовалась она. — Жди, тетя Тома!

При чем тут тетя Тома? Ах да, все это говорилось для мужа, чтобы он думал, какая Надежда внимательная, навещает старую тетку. Тетку-то она, конечно, тоже навещала, но, в основном, занималась моими делами. Так и теперь, не заходя к тетке. Надежда позвонила в мою квартиру. Еще с порога я протянула ей фотографию. Она торопливо прошла к свету и уставилась на снимок. Поизучав его минуты две, она задумчиво сказала:

— Да, это наша жертва с той самой фотографии. А что это за мужчина с ней? Интересный, между прочим. И где ты взяла это?

— Этот интересный мужчина сейчас больше всего похож на кактус. Причем цвести не собирается.

— Не трогай кактус! — живо отозвалась Надежда. — Я теперь эти растения очень уважаю. Хотела даже в общество запасаться, да там женщин не любят.

— Ну фикус. Фикус ведь тоже не цветет, хоть я его через день и поливаю. Это же тот самый инвалид, к которому я работать хожу.

И фотографию я у него нашла.

— Мда-а, тебе не кажется, что все это, мягко говоря, странно? Ты устраиваешься работать к совершенно незнакомому человеку — и тут же находишь у него фотографию интересующей нас женщины… Не слишком ли много случайных совпадений?

— Слушайте, я уже начинаю верить в судьбу, в высшие силы. А если серьезно — может, это вовсе не та женщина? Я потому вам и позвонила, чтобы проверить, может, мне всюду мерещится одно и то же лицо?

Но раз вы тоже думаете, что это она, значит, я не сумасшедшая.

— Вообще говоря, — задумчиво произнесла Надежда, — можно точно установить, один ли человек на фотографиях. Специалисты увеличивают снимок, замеряют лицевой угол, форму и расположение ушей… Говорят, это так же индивидуально, как и отпечатки пальцев… Но мы не эксперты и примем на веру, что женщина одна и та же.

Смотри сюда, — она протянула мне увеличительное стекло, которое вытащила из сумки, — теперь всюду хожу с лупой, как Шерлок Холмс. Видишь, возле правого глаза родимое пятно?

— Вижу, но, может, это дефект пленки?

— Одинаковый дефект пленки на обеих фотографиях? — авторитетно высказалась Надежда. — Сама сравни. Сомнений нет, это она.

Безумно злая, я уставилась на Надежду.

— И как это понимать? Почему именно я нашла вторую фотографию? Мало мне той, первой…

— Действительно, — мирно согласилась Надежда, — наивно было бы думать про совпадения. Итак, кто тебя в тот дом послал?

— Да ваша же тетка, Тамара Васильевна!

Мы вызвали Тамару из комнаты, сделали у Лешки телевизор погромче, а Тамаре устроили перекрестный допрос с пристрастием Надежде, видно, тоже надоела эта история, потому что она начала без экивоков.

— Кто тебе звонил насчет той квартиры на Шпалерной?

— Случилось что-нибудь? — испугалась Тамара.

Мы опомнились, кое-как успокоили старушку и выяснили, что звонила ей давняя, но не близкая приятельница Валентина Михайловна, и про инвалида упомянула она совершенно случайно. Семьи она той не знает, никогда на Шпалерной не была, а ей про инвалида рассказала бывшая соседка по коммунальной квартире, которая тоже позвонила ей за три дня до разговора и тоже совершенно случайно.

— Держу пари, что если спросить ту бывшую коммунальную соседку, то окажется, что она понятия не имеет ни о каком инвалиде в квартире на Шпалерной и что звонила ей тоже какая-то неблизкая приятельница, с которой они, допустим, когда-то давно лежали в больнице, и тоже упомянула о том, что нужен человек убирать и готовить, совершенно случайно. И ты подумай. Надо было, чтобы все старушки запомнили эту информацию и чтобы она дошла до тебя. Все это очень интересно. Когда будет время, я обязательно займусь такой старушечьей цепочкой.

— Концов не найдете, — вздохнула я.

— Как знать? Должны же безобидные старушки когда-нибудь кончиться, и я доберусь до человека, который все это организовал. Но вернемся к фотографии. Итак, у нас есть два фото, на которых изображена одна и та же женщина.

— Что нам это дает?

— Ты не понимаешь Во-первых, твой кактус-фикус, то есть инвалид, был с ней когда-то очень хорошо знаком.

— Пять лет назад, — невинно вставила я.

Надежда блеснула глазами и продолжала:

— Судя по тому, как он ее обнимает и как она на него смотрит, они были очень даже близко знакомы.

— Я вас уверяю, что-нибудь выяснить у него — то же самое, что допросить бабушкин фикус. Он не более разговорчив, чем среднестатистическое растение.

— Допустим. Но ведь можно что-то узнать от окружающих.

— Ой, Надежда Николаевна. Не видели вы эту окружающую. Такая зараза! И ничего она не знает. Недавно она в той квартире появилась… А соседку я спрашивала. Она говорит, что никого у него не было, женщины то есть.

— Значит, скрывал, — констатировала Надежда. — Разберемся сами.

— И каким это образом? — в сомнении протянула я.

— Смотрим на фотографию. Что мы видим? Во-первых, дама сердца твоего инвалида явно не соотечественница.

— Вы думаете?

— Что ты заладила вопросом на вопрос отвечать! — рассердилась Надежда. — Сама прикинь. Загар явно не у бабушки в деревне получен, средиземноморский загар-то.

Да и у него, кстати, тоже. Чтобы так загореть, надо очень даже приличное время на море провести. Дальше, зубы, смотри, какие белые, кожа гладкая. Есть и у нас красивые женщины, не спорю, но таких ухоженных редко встретишь, климат у нас не тот. Во-вторых, женщина на фото далеко не простая и не бедная, а это уже хорошо: про богатых людей легче найти информацию. Это бедных людей никто не знает, а богатые все на виду: дома, машины, яхты…

Кстати, о яхтах. Видишь название яхты на спасательном круге?

— «Esperanza», — прочитала я.

— Тогда все в порядке. Большая морская яхта «Эсперанца». Для знатока это все равно, что имя и фамилия владельца.

— И где же мы найдем такого знатока?

Пойдете в яхт-клуб? — съязвила я, намекая на Надеждин поход в общество кактусоводов.

Не понимаю, что на меня нашло. Совершенно незачем было подначивать Надежду Николаевну, человек хочет мне помочь, а я хамлю. Но при виде солнца и моря на фотографии и счастливых лиц Саши и его дамы во мне нарастало неприятное чувство — так не бывает с простыми людьми. И действительно, я вспомнила, как он сидит сейчас там, в углу дивана, и этот страшный огонь в его глазах… Ему есть о чем жалеть.

И я усовестилась.

Надежда Николаевна сделала вид, что не заметила сарказма в моем голосе, и продолжала:

— Искать никого не надо: мой старинный приятель Валя Голубев на этих посудинах просто помешан. Раньше журнал «Катера и яхты» был для него тем же, что Библия для верующего. А уж теперь-то столько разных журналов есть! Так что он сразу нам расскажет, кому эта «Эсперанца» принадлежит, к какому порту приписана, сколько развивает морских узлов в час и все такое прочее.

Сам не знает — мигом нужного человека найдет.

— Вот уж правда — не имей сто рублей, а имей сто друзей.

— Да, особенно учитывая низкий курс рубля и его явную неустойчивость.

* * *

Валентин Елистратович Голубев не обманул наших ожиданий. Он за три дня выяснил все, что мог, про яхту «Эсперанца» и даже собрал кое-какие вырезки — и газетные и журнальные.

— Валя нашел две яхты с названием «Эсперанца», то есть «Надежда», — рассказывала Надежда Николаевна. — Но одна из них, большая яхта английского судовладельца Макговерна, пишется иначе: «Esperansa».

А вот вторая, принадлежащая, точнее, принадлежавшая знаменитому испанскому миллиардеру Мигелю Руису Санчесу, пишется через "z", то есть именно так, как на спасательном круге на фотографии. Вот смотри, Валька даже где-то карточку яхты добыл.

Белоснежная красавица была прекрасна.

Я почувствовала острую зависть к испанскому миллиардеру Санчесу. Пропорции яхты были гармоничны, как у арабского скакуна.

Правда, я никогда не видела арабских скакунов, но всегда приводят такое сравнение.

Мы положили рядом с голубевской вырезкой из журнала фотографию, которую я утащила из квартиры Александра, и принялись внимательно их изучать. Честно говоря, я-то просто пялилась на яхту и красотку в матросском костюме, но Надежда Николаевна после пятнадцатиминутного изучения выдала заключение:

— Во-первых, надпись «Esperanza» на борту судна сделана таким же шрифтом, как и на спасательном круге с твоей, Мария, фотографии. Во-вторых, вот эта штука, которая торчит сзади, прямо за обнимающейся парочкой, называется надстройкой, мне Валентин объяснил. Так вот, надстройка на обеих фотографиях одинаковая. На основании этих двух фактов я делаю вывод, хотя, может быть, слишком поспешный, что фотография сделана в свое время на этой самой яхте.

— Час от часу не легче! Только испанского миллиардера нам и не хватало! Какое отношение ко мне имеет испанский богач?

— Он к тебе, да и ни к кому уже, больше не имеет никакого отношения. Потому что Мигель Руис Санчес тихо скончался в своем поместье в Валенсии. Как ты думаешь, когда?

— Пять лет назад, — обреченно произнесла я.

— Умница! — расцвела Надежда. — И Валька молодец, даже про смерть миллиардера где-то раскопал. Складывается впечатление, что пять лет назад произошли все события, а дальше мир просто впал в спячку. Значит, — Надежда начала загибать пальцы, — неизвестная женщина выпала или выброшена из окна на Офицерском; Людмила Лучкова убита своим возлюбленным; что произошло с Ларисой Гусаровой — можно только гадать. И теперь еще испанский миллиардер…

— Миллиардера вы притянули за уши! — не выдержала я.

— Да? А фотография? А яхта?

— Что яхта? Ну доказали вы, что загадочная женщина и не менее загадочный инвалид, у которого я убираю, несколько лет назад сфотографировались вместе на яхте. Александр тогда выглядел прилично, не скрою, да и дама хороша. Но легче мне от этого не стало…

— Не скажи. Миллиардеры — это такие люди, у которых вся жизнь проходит на виду. Пресса им не дает шагу ступить без интервью или хотя бы без фотоснимка… Это простые люди никому не нужны, а про миллиардеров всем интересно.

— Мне неинтересно, — угрюмо пробормотала я.

— А мне интересно, — весело ответила Надежда. — Значит, опять иду в библиотеку и смотрю там газеты и журналы. Вдруг да попадется где-нибудь в окружении миллиардера наша загадочная незнакомка?

* * *

Вечером позвонил мой бывший муженек — легок на помине. Голос его был непривычно тих, и он даже поинтересовался моим самочувствием. Я ответила, что чувствую себя прекрасно, его, так сказать, молитвами, тогда он робко поинтересовался, как дела, имея в виду мои дела с милицией.

Я сообразила, что раз он звонит и спрашивает, в милицию его не вызывали, может, он на самом деле никак не связан с тем рыжим мужиком, Ненько Валерием Ивановичем, как его назвал следователь в последний мой приход. Они установили личность убитого, им оказался бывший уголовник.

Поэтому в милиции посчитали, что рыжий Ненько влез ко мне ради обычной кражи, поссорился с напарником, тот его и убил.

Видно, напарника они стали искать по уголовным связям Ненько, а мне следователь сделал выговор насчет хилых замков. Так что еще и обругали на прощание. Но мужу я не стала ничего рассказывать, а просто сказала, что идет следствие.

Тогда он попросил разрешения навестить сына и даже — можете себе представить?! — извинился за прошлый скандал. Как я уже говорила, розовые мысли в моей голове держались только один день. Поэтому я нисколько не поверила словам моего бывшего.

Простить я его никогда не прощу. То, что умер ребенок и что я сама из-за него чуть не сыграла в ящик, — это я вспомню на смертном одре, его или моем, как повезет. То, что он изменил свое поведение, говорит только о том, что он меня боится. Значит, рыльце у него в пушку. Поэтому я разрешила мужу прийти, но если он опять начнет хамить, то в следующий раз мы будем разговаривать в другом месте.

Вот так-то. С муженьком я быстро разберусь, но как быть с двумя другими — Андреем и инвалидом Сашей?

* * *

Надежда опять отправилась в газетный отдел библиотеки имени Маяковского. Лидочка была на месте и посмотрела на нее насмешливо, — Где же я вам возьму журналы с разделами из светской хроники? Эти издания очень дорогие, нам редко перепадает. Никому и не выдаем.

— Лида, очень нужно. И к тому же не свежие номера, а пятилетней давности.

— Ладно, — подобрела Лида. — Ради нашей дружбы…

Увидев гору журналов в глянцевых обложках, Надежда приятно удивилась:

— Даже по-русски?

— А вы как думали? Это же у нас в России издают для новых русских. Вот, так и называется: «Новый русский журнал», «Московское общество», а это вроде русского «Плейбоя», для богатеньких молодых людей.

— Давай-давай, — оживилась Надежда.

Листать красивые журналы было куда интереснее, чем читать отечественные криминальные новости или скандальные слухи. Здесь были роскошные туалеты, драгоценности и лимузины, блистательные рауты. «Принц Монако Альберт открывает новый музей моды. На посвященном открытию рауте присутствовали сливки европейского общества»… «На последнем аукционе Кристи барон Тиссен-Борнемис приобрел полотно Рейсдаля»… «Немецкая миллионерша фрау Хеллербаум около своей виллы в Сен-Тропез»…

Надежда переворачивала страницы, постепенно углубляясь в прошлое. И вот наконец ей повезло. Дойдя в своем обратном поиске до 1993 года, она увидела фотографию загорелого мужчины без возраста и молодой женщины в коротком белом платье.

Подпись под фотографией гласила: «Испанский миллиардер Мигель Руис Санчес с дочерью Долорес на ежегодной выставке цветов в Амстердаме».

Надежда внимательно и задумчиво смотрела на фотографию. Сомнений у нее не было: на снимке была изображена та же женщина, которая улыбалась на борту яхты «Эсперанца» рядом с таинственным Александром. Та же самая женщина, которая на другой фотографии падала с искаженным от ужаса лицом из окна с цветущим кактусом.

* * *

Я открыла дверь, не спрашивая, потому что Надежда предупредила о своем приходе.

— Ох, еле дождалась, пока доеду. Ну и бомба! Оказывается, та женщина — дочь миллиардера Санчеса!

— Точно?

— Точно, видела фотографию и подпись.

Уж прости, придется тебе на слово поверить, оттуда, из библиотеки, на вынос ничего не дают. Но я тебе говорю: точно, это она! Как узнала я, давай дальше читать. И представляешь, умирает ее папаша, и она остается единственной наследницей его миллиардов.

Не слабый твой Александр ухватил кусочек!

— И как он с ней познакомился?

— Не знаю, об этом в журнале не сказано, но выясним, не волнуйся. Так вот, после смерти папаши, его дочь по дороге на его похороны попадает в автокатастрофу! После аварии она становится совершенной затворницей, живет очень уединенно на своей вилле в Биаррице, никого не принимая. Особенно журналистов. Просочились слухи, что ее лицо изуродовано после аварии, и целая серия пластических операций не смогла вернуть ей прежнюю внешность. Кроме того, у нее повреждены голосовые связки, из-за чего изменился голос… Тебя это ни на какие мысли не наводит?

— Да вы уже сами все сообразили!

— Именно! Дочку миллиардера — подменили!

— Надежда Николаевна, вас не заносит? — осторожно спросила я. — Как-то это все бездоказательно.

— Спокойно! Найдем и доказательства.

Точно, ее подменили, причем сначала убили. Воспользовались сходством Долорес этой самой с Ларисой Гусаровой, убили Долорес и отправили Ларису в Испанию по ее документам. А по дороге устроили легкую катастрофу, чтобы ее сразу же не разоблачили, потому что было много людей, которые хорошо знали дочь миллиардера.

— Интересно очень узнать, кто все это проделал?

— Безусловно! Теперь становится ясно, насколько опасна фотография из бабушкиного альбома. Она доказывает, что Долорес Санчес была убита, а под ее именем в Биаррице живет самозванка… Живет и, между прочим, распоряжается папиными миллиардами!

— Конечно, жалко миллиардершу, но мне бы лучше выяснить, кто же все-таки охотится за фотографией здесь, в нашей стране И если Шпикач убит, то кто же все-таки взял фотографию вместе с альбомом?

Надежда Николаевна, так неожиданно опущенная мною с небес на землю, посмотрела с легким упреком.

— Кому опасна фотография? Тем, кто боится разоблачения Ларисы Гусаровой. Они сцапали Шпикача, вызнали у него, где фотография, и взяли ее, чтобы уничтожить.

— И если бы я не нашла другую фотографию, — начала я со злостью, — то уже могла бы спать спокойно. А сейчас я чувствую себя так, как человек, устроивший привал на действующем вулкане.

— Вот что я тебе скажу, — начала Надежда серьезно, — теперь настало время заняться цепочкой старушек. Надеюсь, так мы узнаем, каким образом ты попала в квартиру к Александру. Кстати, как его фамилия?

— Терентьев, Александр Михайлович.

— Терентьев? Писатель? Ну ты даешь, Мария. Нелюбопытная ты девица! Это же в свое время был очень даже модный писатель. Дай-ка сюда папочку… Так, три романа.., вот, этот я даже читала.

— Интересно?

— На любителя, — уклончиво ответила Надежда. — Но если бы не авария, он бы стал очень популярным. Тогда знаешь, как его обсуждали! Вот тебе и повод его знакомства с Долорес. Поехал на какой-нибудь конгресс, там случайно встретил.., любовь с первого взгляда.

— Ладно-ладно, уже нафантазировали! — Опять я удивилась, почему мне так неприятно думать про эту Долорес?

— Ну-ну, — усмехнулась Надежда. — Завидовать дочке миллиардера нет смысла — вспомни фото с кактусом… Вот уж наглядная иллюстрация пословицы «не в деньгах счастье»! Значит, так, Мария. Я занимаюсь старухами, а ты поищи в доме у Саши какие-нибудь материалы, которые помогут выяснить, как могли пересечься Долорес Санчес и Лариса Гусарова.

— Не знаю, порядочно ли это — рыться в чужих вещах? — усомнилась я.

— Может, это и некрасиво, но раз уж ты оказалась в той квартире, то должно же дело чем-нибудь кончиться. Кроме того, возможно, это поможет твоему инвалиду прийти в себя? Ты говорила, что его положение более чем незавидное?

— Да уж, эта его выдра-хозяйка.., ну и мегера! Кстати, боюсь, что после того, как она там похозяйничала, в доме вряд ли что-то можно найти.

— Не думаю. Ее интересуют только материальные ценности, то, что можно продать, съесть или надеть на себя. Письма и документы ей не нужны. А поскольку она и так уже все там перерыла, твои поиски не будут заметны после ее погромов.

На следующий день я начала тщательные поиски нужных бумаг. Сочетая все это с уборкой квартиры, потому что генеральную уборку здесь не делали, очевидно, со смерти Сашиной матери.

* * *

Алена, сожительница Стаса Грачева, бывшего мужа Маши, была женщина очень упорная и деловая. Перстень Калиостро запал ей в душу сильно. Старинная вещь, золота полно, тонкая работа — все это можно было очень выгодно продать. Но одну глупость она уже в свое время сделала: доверилась любовнику Валере. Уж очень разозлилась она тогда на Стаса, что он топчется на месте, не может вытрясти кольцо у бывшей жены. «Что мне с ней — драться, что ли?» — вяло тянул Стас.

Алена просто озверела, терпеть не могла она таких рассиропленных мужиков. Сто раз прокляла она тот день, когда решилась связаться со Стасом. Он покорил ее неземной страстью, так искренне утверждал, что лучше ее нет никого на белом свете. И Алена, как всякая женщина, дала слабину. Теперь бы, конечно, самое милое дело вышвырнуть Стаса вон. Но, во-первых, после .смерти Валеры у нее пока нет на примете никого подходящего. А такой интересной женщине, как она, без мужчины как-то несолидно. Все-таки физическая помощь и защита. Во-вторых, как ни надоел ей Стас, но все же противно было думать, что он уйдет от Алены обратно к жене. Что он так и поступит, Алена не сомневалась: ему просто ничего больше не остается. Та пошипит, поломается да и примет его обратно — куда денешься с ребенком да без денег? И что же такое получается? Они заживут себе ладненько, и перстень останется при них. Ох, этот перстень! Никак нейдет он у Алены из головы! Но что делать? Со Стаса теперь взятки гладки, он про перстень и заикаться боится. Что бы такое придумать, чтобы эта селедка сама отдала перстень, да не Стасу, а ей, Алене… И чтобы дело без милиции обошлось…

Алена предприняла кое-какие шаги: выследила жену Стаса. Ну и выдра, смотреть страшно! Но интересное дело, куда это она ходит через день? Алена без труда выяснила, что Мария нанялась в домработницы. А Стасу говорит, что на работу не устроиться, и тянет с него деньги. Кроме того, Алена, с трудом поверив своим глазам, обнаружила, что к этой селедке, к этой облезлой обезьяне ходит мужик. На вид вполне нормальный.

Бывают же у людей разные причуды.

Так, с мужичком разберемся позже, а пока надо сделать так, чтобы Марию уволили с работы. Получится картинка: нигде не работает, живет понятно чем — мужиков водит. При таком раскладе Стас вполне может потребовать, чтобы ему отдали ребенка.

И суд очень даже просто может такую просьбу удовлетворить. Во всяком случае, Марию в этом можно убедить. А потом Стас поставит вопрос ребром: или перстень, или ребенок. Правда, существовала ничтожная доля вероятности, что Мария отдаст ребенка, и тогда Стас с Аленой будут, что называется, иметь бледный вид, либо дело дойдет до суда, и там Мария вытащит всю историю неприглядного поведения мужа на свет Божий.

В любом случае Алена всегда сможет отвертеться, а попробовать стоит, попытка — не пытка. Валера в свое время многому Алену научил, поэтому для нее не составило труда тихонько войти в квартиру на Шпалерной.

Двери были хорошие, крепкие, но замки — барахло. Алена пробыла в квартире недолго.

Она не воровка, хотя брать в той квартире, прямо скажем, было нечего.

* * *

Рано утром меня разбудил телефонный звонок. Спросонья я никак не могла понять, чего хочет от меня Павлина Ивановна.

— Неприятности, — бормотала старуха, — тут видишь, какое дело…

— Да что вы с ней?.. — Из трубки послышалась возня, а потом — визг нашей мегеры:

— Вы… Вы что это тут? Да как вы смеете… Такое несчастье! Немедленно приезжайте, немедленно!

Я сорвалась с места, натянула на себя не помню что и выскочила из дома, не евши и не умывшись. Всю дорогу я рисовала в голове ужасные картины. Что там случилось, мымра так и не объяснила, и я думала, что забыла закрыть окно, и Саша выбросился или упал случайно. А может, он открыл газ и отравился? Это ничего не значит, что пять лет он ничего такого не делал, может, у него просветление или, наоборот, затмение?

На Шпалерной я застала такую картину.

На площадке четвертого этажа, где находились квартиры Саши и Павлины Ивановны, был грандиозный скандал. Там стояли наша выжига, ее мордатый муж Петя, Павлина Ивановна робко выглядывала из дверей, а в центре достаточно просторной лестничной площадки возвышался здоровый молодой мужик с квадратным затылком и толстым пузом, обтянутым длинной грязно-зеленой футболкой. Кроме футболки на мужике были еще тренировочные штаны и резиновые галоши на босу ногу, в таких деревенские бабушки работают в огороде. Увидев такую колоритную фигуру, я несколько обалдела. Павлина быстро-быстро замахала мне рукой, приглашая тихонько под шумок протиснуться в ее квартиру, чтобы она ввела меня там в курс дела, но выдра со своим Петей стояли так, что миновать их незамеченной было никак нельзя.

— Да вы мне за все! — орал парень. — Вся квартира к едрене фене! Евроремонт!

Дальше пошли уже совсем нецензурные выражения. Чувствовалось, что скандал продолжается уже давно и все слова сказаны не один раз. Собеседники уже перестали реагировать на взаимные оскорбления, поэтому все очень оживились, заметив меня.

— Да вот же она, вот! — радостно завопила мегера, а ее Петя быстренько подскочил и схватил меня за руку.

— Вы что же это, милочка, себе позволяете? — заорали все хором.

— Какого черта? — Я попыталась выдернуть руку из Петиных рук, но не тут-то было.

— Что вы устроили вчера в ванной? — визжала Лидия.

— Какой еще ванной? Где Саша? — Я уже всерьез отбивалась от Пети.

Как я уже говорила, на крик я реагирую неадекватно, а на физическое воздействие — еще хуже. Я ужасно волновалась за Сашу, а эти сволочи не пускали меня в квартиру. Петя в пылу ссоры так больно сжал мою руку, что я сочла удобным дать выход своему гневу. Поскольку драться с Петей было мне не под силу, я двинула его ногой под коленку и одновременно укусила за плечо. От неожиданности он отпустил меня, нехорошо выругавшись, я с силой толкнула его на парня в галошах, и пока те хватали друг друга за грудки, а Лидия визжала и пыталась вклиниться между ними, я проскочила к двери Павлины Ивановны. Мы захлопнули дверь изнутри и перевели дух.

— Что тут у вас?

— Да понимаешь… Ты когда вчера ушла?

— В полпятого, как обычно.

— Ну вот, а я что-то прилегла, заснула.

А потом слышу — в ту квартиру стучат. Да и к нам начали. Оказывается, воду в ванной не закрыли. Так в коридоре прямо потоп.

И вниз протекло, к этому. — Павлина Ивановна кивнула на дверь. — А он недавно квартиру купил…

— Как — купил? У вас же дом неприватизированный.

— Им все можно, — вздохнула старуха.

— А с Сашей что?

— Да ничего, сидит на диване, как сидел. Ты лучше скажи, как тебя угораздило кран открытый оставить?

— Да вы что, с чего это мне было кран открытый оставлять?

Как я уже говорила, у меня вообще пунктик — перед уходом проверять все краны, газовые горелки и форточки. И я точно помню, что вчера все было в порядке. Павлина в квартиру не входила, она врать не будет.

Значит.., значит. Это мог сделать только Саша. Что там у него в мозгу повернулось, уж не знаю. Но я обрадовалась, что с ним ничего не случилось, и страшно разозлилась на Лидию за то, что из-за дурацкой протечки она всполошила меня, и я всю дорогу неслась сломя голову и видела перед глазами страшные картины.

Мы поглядели в глазок. Компания на площадке немного успокоилась, и Павлина Ивановна осторожно приоткрыла дверь на цепочку. Мало того, что я укусила мордатого Петю, ему еще дал в лоб спровоцированный мною владелец квартиры снизу. Человек покупает дорогую квартиру в центре, делает там евроремонт, а ходит в галошах. Чудны дела твои, Господи!

Петя тряс головой и, похоже, потерял уже всякий интерес и ко мне, и к Сашиной квартире, и к своей пятидесятилетней жене.

И тут на площадке появилось новое лицо — женщина средних лет неприметной наружности с полноватой фигурой, о которой сразу можно было сказать, что она имеет непосредственное отношение к местному начальству.

— Техник наш, из ЖЭКа, — шепнула Павлина Ивановна.

— Значит, так, граждане, будем составлять акт. — Техник привычно полезла в сумку за бумагами. — Пройдемте в квартиру.

— Куда еще? — неохотно дернул головой мужик в галошах, очевидно, ему совершенно не улыбалось, чтобы вся компания приперлась к нему в квартиру, мало ли что у него там лежит.

— А тогда вообще о чем разговор? — очнулся Петя, потирая ушибленные места. — Может, там ничего и не залито.

— — Если без акта, тогда вы должны сами между собой договориться, — вкрадчиво заговорила техник.

— Да что с них возьмешь, с козлов этих! — в сердцах плюнул обутый в галоши.

— Говорят вам. Она кран забыла! — заорала Лидия, указывая на меня. — Или старуха.

— Да усовестись ты! — не выдержала Павлина Ивановна. — Ванна затычкой закрыта, все краны на полную катушку — такое только нарочно можно сделать, а забыть никак нельзя.

— Вот-вот, и к делу подошли, — оживилась техник, и я сразу поняла, куда она клонит. — Речь сейчас идет даже не о залитой квартире снизу. Речь идет о том, что здесь живет совершенно без присмотра психически больной человек. А это, граждане, чревато. Сегодня он воду открыл, а завтра газу напустит и спичкой чиркнет. И тогда весь дом на воздух взлетит.

Тут и до Лидии дошло, что техник снова возвращается к наболевшей теме: Сашу навечно сдать в психушку, а квартира отойдет государству. То есть в данном случае в распоряжение ЖЭКа.

— Как это нет ухода? — Лидия верещала тонким противным голосом. — А Павлина Ивановна? А девушка? Да вы знаете, сколько я им денег переплатила?

— Знаем, — вздохнули мы с Павлиной Ивановной.

— Пока мое дело не решится в городской администрации, вы с квартирой ничего сделать не можете, — твердо сказала мегера.

Техник пожала плечами, потому что Лидия была права. И соседу снизу не повезло, так как формально Лидия в квартире не была прописана, так что денег за залитую квартиру она ему не даст. Сосед ушел, бормоча ругательства, а мегера вспомнила прокушенное Петино плечо и глядела на меня волком. Самым умным было бы сейчас плюнуть ей в физиономию и уйти, чтобы никогда больше не видеть их рож, но у меня было дело в той квартире на Шпалерной: нужно было узнать, как Долорес связана с бывшей актрисой Ларисой Гусаровой, почему ее убили и зачем я оказалась в Сашиной квартире.

Поэтому я молча прошла в квартиру, чтобы поглядеть на Сашу. Все наши крики его совершенно не коснулись. Он, как обычно, сидел в гостиной на диване, тупо глядя перед собой. Даже у меня в глубине души шевельнулось раздражение, а уж Лидия-то прямо зашипела.

— Ты соображаешь, что ты устроил? — заорала она и принялась трясти бедною инвалида. — Зачем ты открыл краны?

Он совершенно безучастно тряс головой, прислушиваясь к чему-то внутри себя.

— Да что с ним разговаривать, с паразитом? — вступил Петя. — Дать как следует пару раз, сразу про краны забудет.

Он замахнулся, и я поняла, что такая сволочь запросто сможет ударить слабого и больного.

— Ах ты! — Я метнулась к Пете. — Ты что же это, сволочь, себе позволяешь? Ты тут вообще никто, так что нечего руками размахивать.

— Что ж ты, на больного-то? — вторила Павлина Ивановна.

Мегера схватила Петю за руку и вывела на лестницу. Потом вернулась, упросила меня ходить пока к Саше каждый день. А Павлину — сидеть с ним вечерами, пока она не найдет еще кого-нибудь. Я согласилась, потому что интуиция подсказывала мне, что в скором времени вся эта история так или иначе закончится.

* * *

— Тетя Томочка, дорогая, кто, ты говорила, предложил тебе место для Маши? — Надежда задала Тамаре Васильевне этот вопрос только после второй чашки чая, соблюдая неписаный закон политеса — не приступать с ходу к деловой части визита.

— Кто предложил? Так ведь Александра Валентиновна.

— Это какая Александра Валентиновна?

Которая в железнодорожных кассах работала?

— Да нет, Надя! В железнодорожных кассах работала Валентина Александровна.

— Да, правда, и как я могла перепутать.

— А Александра Валентиновна работала в сберкассе на Кирочной, и познакомились мы с ней в санатории в одна тысяча девятьсот.., вот в каком же году-то? Нет, не вспомнить. Но санаторий Военно-Морского флота, очень хороший, это я помню. Я туда случайно попала, по горящей путевке, мне в собесе дали, а ее племянник устроил, он у нее какой-то военно-морской…

— Тетка, не надо мне подробностей, говори про последний ваш разговор!

Тамара Васильевна обиженно поджала губы.

— Так я же и говорю. Звонит она мне, извиняется, что давно не звонила, говорит, страшно занята — гости одолели. У нее сейчас гостит внучатый племянник из Саратова, — Тамара Васильевна оживилась, — представляешь, он там занимается разведением племенных верблюдов!

"Спокойно! — сказала себе Надежда. — ;

Это моя любимая и единственная тетка, так что надо терпеть, тем более для дела".

— Тетя Тома, не надо про племенных верблюдов, как она предложила работу для Маши?

— Ну не горячись, уже рассказываю. Она сказала, что встретила Альбину Пантелеймоновну — знаешь, это мать знаменитого дирижера Варламова, — и Альбина Пантелеймоновна спросила, нет ли у нее, у Александры, на примете какой-нибудь порядочной хозяйственной женщины, которая согласилась бы немного присмотреть за интеллигентным инвалидом и помочь по хозяйству.

Александра в разговоре со мной случайно об этом вспомнила, а я сразу подумала о Маше: ей нужна работа и какое-то занятие, чтобы избавиться от депрессии.

— Понятно… А как найти эту Альбину Пантелеймоновну? Это вообще реально?

Тамара Васильевна пожала плечами.

— А почему нет? Позвоню сейчас Александре, у нее есть Альбинин телефон. Они же вроде как подруги…

Телефон Альбины Пантелеймоновны, точнее, телефон ее знаменитого сына дирижера Варламова, удалось выяснить достаточно быстро. Однако вместо голоса симпатичной интеллигентной старушки Надежда услыхала бесстрастный голос автоответчика.

Услышав слова «оставьте сообщение после сигнала», Надежда торопливо продиктовала:

— Альбина Пантелеймоновна, убедительно прошу вас позвонить по телефону такому-то, если вам что-то говорит имя Александры Валентиновны Бушуевой.

Через минуту зазвонил телефон.

— Александра? — послышался в трубке очень громкий голос явно глуховатой старушки. — Александра, это ты?

— Нет, Альбина Пантелеймоновна! — ответила Надежда как можно громче. — Я ее знакомая.

— А что с Александрой? — Голос в трубке был таким же громким, но в нем появились тревожные нотки. — Александра здорова?

— Здорова, не волнуйтесь! Я только хотела вас спросить, кто вам сказал о работе для хозяйственной женщины по уходу за инвалидом?

— А-а! Не волнуйся, милая, соглашайся.

Мне Зиночка Варнакова рекомендовала, а она плохого не посоветует.

— А как бы эту Зиночку найти? Кто она такая?

— Зина? Да она бывшая гимнастка, очень известная!

«Боюсь, что известна она была еще до моего рождения», — подумала Надежда, но вслух ничего не сказала.

— А как мне ее найти? У вас нет ее телефона?

— Телефона нет, но она ведет кружок гимнастический при жилконторе на Рылеева…

Надежда от души поблагодарила рассудительную и толковую старуху.

Жилконтору на улице Рылеева она увидела издалека по красочному объявлению, сообщавшему о наборе девочек всех возрастов в гимнастический кружок имени А. И. Истоминой. Перед входом стояли три долговязые девчонки лет четырнадцати и демонстративно курили. Одновременно с Надеждой к подъезду подошла невысокая хрупкая женщина удивительного изящества. Надежда видела ее со спины и дала бы ей лет тридцать пять, максимум сорок. Поравнявшись с девочками, женщина спросила:

— Барышни, вы в кружок хотите записаться?

Девчонки закивали. Старорежимное обращение «барышни» несколько насторожило Надежду.

— А вы знаете, почему наш кружок так называется, кто такая Истомина?

Одна из подруг, по-видимому, самая бойкая и развитая, предположила:

— Киноактриса.

— Нет, милые. Авдотья Истомина — это выдающаяся русская балерина, чьим творчеством восхищался Александр Сергеевич Пушкин. В первой главе «Евгения Онегина» читаем:

…Блистательна, полувоздушна…

Толпою нимф окружена,

Стоит Истомина…

А вы можете, барышни, представить себе курящую нимфу?

Девочки недовольно погасили сигареты и прошли внутрь, вслед за грациозной дамой.

Надежда же, выслушав пассаж об Истоминой, подумала, что ошиблась в возрасте незнакомой дамы. Она тоже вошла в помещение и подошла к женщине, которую уже окружили многочисленные щебечущие ученицы. Увидев вблизи ее лицо. Надежда решила, что ошиблась вдвое: аккуратно подкрашенное, ухоженное приятное лицо принадлежало женщине лет шестидесяти пяти.

— Простите, — обратилась к ней Надежда, — вы, наверное, Зинаида Варнакова? Извините, не знаю вашего отчества…

— Зинаида Ардальоновна, — улыбнулась дама. — А вы, наверное, хотите привести ко мне дочь или племянницу? Обязательно приводите! Я не стремлюсь делать моих воспитанниц чемпионками: большой спорт — это тяжело, мучительно и зачастую грязно, но грация и изящество так необходимы каждой девочке! Вот скажите мне, барышни, — обратилась она к трем новеньким, — почему вы пришли к нам в кружок?

— Из-за Таньки Воробьевой, — сказала, чуть потупившись, та, самая бойкая из всех.

— И в чем же дело с Танькой? — продолжила допрос Зинаида Ардальоновна.

— Красивая стала Танька. Мальчишки только на нее и пялятся. Ну мы ее прижали, спрашиваем. На шейпинг, что ли, записалась? Она и рассказала про этот кружок, конкретная вещь, говорит, покруче всякого шейпинга!

— Ладно, барышни, вашим лексиконом позже мы тоже займемся. Теперь вы поняли? — обратилась к Надежде Зинаида Ардальоновна.

— Я поняла, — улыбнулась Надежда, — но моя дочь уже не в том возрасте. Я хотела спросить вас совсем о другом. Альбина Пантелеймоновна Варламова сказала мне, что узнала именно от вас о работе для аккуратной хозяйственной женщины по уходу за инвалидом. Так вот, я хотела бы узнать, кто рассказал вам про эту работу?

— Ах, так вы знакомая Альбиночки! — заулыбалась Зинаида Ардальоновна. — Как же ее самочувствие?

— По-моему, неплохо, — осторожно ответила Надежда. — Так от кого все же вы узнали об этом инвалиде?

— От кого? — Зинаида Ардальоновна неожиданно задумалась. — От кого же… Ну что ты будешь делать, мне ведь все-таки восемьдесят один год…

— Сколько? — переспросила потрясенная Надежда. — Я не ослышалась?

— Восемьдесят один, дорогая моя. Мне в мои годы убавлять возраст как-то несолидно, но на самом деле ведь не так и много.

— И вы еще ведете гимнастический кружок?

— Разумеется, Дорогая моя, во-первых, мне это нетрудно. Во-вторых, мне это интересно. Я очень люблю молодежь и мне с ней легко. В-третьих, пока я занимаюсь гимнастикой, я не чувствую себя старухой!

— Ну и ну! — протянула Надежда и подумала, что с этого дня обязательно будет делать хотя бы утреннюю зарядку.

— Вспомнила! — радостно воскликнула вдруг Зинаида Ардальоновна. — Ну как же я могла забыть! Вот что значит возраст! Ведь мне же адрес инвалида дал Аркаша!

— А кто такой Аркаша? — улыбаясь, переспросила Надежда.

Из-за спины Зинаиды Ардальоновны высунулась нахально улыбающаяся девичья мордашка, усыпанная веснушками, и тоненький голосок пискнул:

— Аркаша — это Ардальоновнин бойфренд!

Зинаида Ардальоновна возмущенно обернулась и цыкнула на свою подопечную:

— Не болтай глупостей, Архипова. Лучше скажи, поперечный шпагат у тебя получается?

Обладательница веснушек моментально испарилась, а Зинаида Ардальоновна повернулась к Надежде со словами.

— Не слушайте ее. Аркаша — мой старинный друг…

Выглядела она при этом достаточно смущенной.

— А как бы мне повидать.., этого Аркадия…

— Николаевича, — продолжила старая гимнастка. — Да очень просто… — она взглянула на часы, — минут через сорок он будет здесь.

Надежда устроилась в уголке, решив дождаться престарелого бой-френда. Цепочка рекламодателей казалась ей нескончаемой, но она решила ни за что не сдаваться и во что бы то ни стало добраться до первоисточника информации, мобилизовав все свои упорство и терпение.

Через полчаса в дверях показался удивительный персонаж, в котором Надежда без труда узнала таинственного Аркашу. Это был маленький худенький аккуратненький старичок в сером пиджачке, лоснящемся от старости, но тщательно вычищенном и выглаженном. Пиджачок напоминал школьную форму прежних лет. Белая рубашка и черный галстук вызывали ассоциации немного похоронные, чему, впрочем, не вполне соответствовала прикрывавшая лысый блестящий череп вышитая яркая тюбетейка. В руке старичок сжимал скромный букетик ландышей. Увидев Надежду, он спросил:

— Не скажете ли, Зинаида Ардальоновна еще не выходила?

— Нет, но скоро занятия закончатся.

А вы, простите, не Аркадий Николаевич?

— Он самый. — Старичок галантно поклонился. — С кем имею честь?

— Лебедева Надежда Николаевна. — Надежда с трудом преодолела желание сделать что-то вроде книксена, хотя она понятия не имела, что это такое. — Я, собственно, вас и жду. Дело в том, что вы передали Зинаиде Ардальоновне адрес инвалида, которому требовался уход и помощь…

— Ах да! И вы хотели бы…

— Не я, но одна моя знакомая. А я хотела бы узнать, от кого вы получили этот адрес.

Если, разумеется, вы смогли бы вспомнить…

— Вспомнить? — Аркадий Николаевич взглянул на Надежду обиженно. — У меня, барышня, склероза вовсе нет. Я все очень даже хорошо помню. Другое дело, что я не могу в точности назвать вам имя того человека…

— То есть? — растерялась Надежда.

— Видите ли, — старичок казался смущенным, — сам не понимаю, как это вышло, но я беседовал с ним, представился ему — это абсолютно точно, но вот его имя…

«А еще говорит, что склероза нету», — рассердилась Надежда.

— Мне страшно неловко, — продолжал старичок, — ведь я как бы рекомендую, не зная от кого. Но человек этот произвел на меня очень благоприятное впечатление — очень, очень приятный собеседник.., некоторая странность есть во внешности.., знаете ли, глаза.., то зеленые, а то вдруг кажутся голубыми…

— И где же вы встретились с этим человеком? — настырничала Надежда.

— У Агафьи Ивановны, — ответил старичок так, будто это все объясняло.

— Так, может быть, эта Агафья Ивановна знает, кто это такой у нее был?

— Дело в том, барышня, что Агафья Ивановна почти всегда живет у себя в деревне, точнее, даже не в деревне, а на хуторе.

В город она приезжает раз в году на Пасху: она навещает могилу мужа на Богословском кладбище, проводит в городе два-три дня и возвращается к себе на хутор. Она говорит, что здесь, в городе, ей воздух тяжек… В эти кратковременные визиты я ее и навещаю…

Вот нынешней Пасхой я и встретил у нее того человека. Но вы не беспокойтесь, при всей необычности он произвел на меня самое благоприятное впечатление…

В это время распахнулись двери спортивного зала, и в холл, галдя и болтая, высыпали будущие нимфы, а за ними появилась грациозная фигура Зинаиды Ардальоновны. Аркадий Николаевич сразу же забыл про Надежду и ее расспросы и устремился навстречу старой гимнастке с радостным приветствием.

Надежда решила не мешать старичкам радоваться жизни. Похоже, продолжить расследование в этом направлении ей не удастся, хотя результаты и показались Надежде достаточно интересными.

* * *

На следующий день ко всем моим неприятностям прибавилась еще одна: заболела Тамара Васильевна. Она слегла с повышенным давлением. И, разумеется, Лешку оставлять с ней было никак нельзя. И не ходить на работу я тоже не могла, поэтому решила взять сына с собой. Ничего страшного, посидит тихонько, пока я убираю и кормлю Сашу. Лешка согласился, ему было, любопытно, куда это я хожу.

И сначала все было нормально, Лешка посмотрел на обитателя квартиры, пожал плечами и ушел ко мне на кухню. Так прошел день, я занималась делами. Мы хотели было уходить, но Павлина Ивановна сказала, что у нее номер к окулисту, и очень просила дождаться ее прихода.

Я была в коридоре, когда в замке заскрежетал ключ. Если бы это была Павлина, то она бы позвонила — она знает, что я дома и открою. Это верно, Лидия. Я не хотела, чтобы она видела Лешку:, еще скажет, что я вожу его в квартиру и что это именно он нахулиганил и открыл чертовы краны. Поэтому я пихнула Лешку в кладовку, бросила туда же свою сумку и забежала сама. В полутемной кладовке Лидия нас не заметит, а когда она пойдет разбираться с Сашей и проверять, как убрана квартира, мы потихоньку выскользнем. Это в моей малогабаритной квартире все на виду, а тут такие коридоры, что слона можно спрятать.

Но Лидия вошла не одна, и человек, пришедший с ней, не был ее мужем Петей.

— Послушайте, я же вам говорила, — мегера нервно продолжала разговор, начавшийся раньше. — Не знаю я ни про какие рукописи.

— Вы не понимаете, — терпеливо возражал низкий мужской голос, — это очень важно. Наше издательство собирается, во-первых, переиздать его романы, а во-вторых, идут переговоры о том, чтобы перевести их на английский язык и издать в Штатах.

И мне очень нужно посмотреть его копию договора.

Лидия прислушалась к его словам — еще бы, запахло деньгами.

— Но вы понимаете, — притворно замялась она, — я ведь не наследник, а опекун…

Могу ли я распоряжаться…

— Это ничего, мы могли бы договориться и все оформить, так сказать, задним числом…

Мне не было видно мимики, но по интонации я сообразила, что эти двое поняли друг друга. Повисло настороженное молчание, потом послышалось шуршание, как оказалось, гость доставал визитную карточку. Лидия сделала вид, что прониклась идеей, но потом, как видно, ей пришло в голову, что официальной доверенности от Саши у нее нет, и не будет ли с этим проблем.

Она пригласила гостя в комнату посмотреть на Сашу и поискать договор. Я встрепенулась: в письменном столе они ничего не найдут. На книжных полках — тоже. И направятся в кладовку. Поэтому я прижала палец к губам и подтолкнула Лешку к двери.

Он тихонько приоткрыл дверь и заглянул в щелку, а я тем временем сорвала с одной из коробок бумажку, на которой было написано «Сашины рукописи и документы». Очень мне вдруг не захотелось, чтобы они рылись в его бумагах. Было ясно, что типу с низким голосом нужны какие-то документы. Мегера ослеплена жадностью и готова за деньги отдать все. Она чувствует, что положение ее здесь неустойчиво и квартира эта ей вряд ли обломится. Поэтому они с Петей и тащат отсюда все подряд. А тут кстати подвернулся какой-то тип из издательства.

Ну уж нет, на этот раз я не дам им обобрать Сашу. Если действительно полагаются ему какие-то деньги, то пусть он сам их получит. Можно будет улучшить его жизнь или вообще положить его в клинику и лечить.

Ведь говорил же доктор Крылов, что с Сашей надо работать. Кстати, что-то он пропал.

Мы с Лешкой выскользнули в коридор.

Из комнаты доносились голоса и стук ящиков письменного стола. Бог в помощь вам, господа! Ничего вы там не найдете.

Покидая квартиру, я прихватила визитку, которая лежала на столике у телефона.

К счастью, Лидия не закрыла дверь изнутри, а только захлопнула на один французский замок. Мы выскочили на лестницу и столкнулись с поднимающейся Павлиной Ивановной.

— Вы чегой-то? — начала было она, но я быстро выхватила у нее ключи и открыла дверь ее квартиры.

Мое нежелание показывать Лидии Лешку Павлина полностью одобрила.

— Еще скажет, что ты продукты у Саши воруешь.

На лестнице стукнула дверь, мы кинулись к глазку. Лидия провожала своего гостя. Он мне не понравился. На вид человек был молодой и спортивный и даже прилично подстрижен, но что-то в нем было не так… Но, возможно, я заранее была настроена против него, потому что порядочный человек не стал бы обделывать сомнительные делишки за спиной беспомощного инвалида. Я взглянула на визитку. Карточка была красивая — на лиловом фоне написано золотом «Пшеничный Валентин Викторович. Издательство Сириус»". Тот тип, Пшеничный, если это был он, спустился по лестнице. Подъезд был виден из квартиры Саши, а окна Павлины Ивановны выходили во двор. На всякий случай я выглянула из окна и очень удивилась, потому что посетитель Лидии вышел из-под арки во двор.

Шел он деловым решительным шагом и сел в темно-серую машину с затемненными стеклами, причем не на место водителя, а рядом. Имеет личного шофера? Значит, издательство очень крупное. И если он владелец издательства, то документы, которые он хочет получить от Саши, чрезвычайно важны. Но на владельца издательства гость Лидии был не похож. Сама я не могла объяснить почему, но не походил он на крупного бизнесмена. А походил на человека, связанного с криминальными структурами. Не рядового бандита, а из командного состава.

И к тому же у меня были подозрения, что в машине еще находились люди, кроме него и шофера. Все вместе поехали за копией договора… Кстати, какого договора? Какого романа? И если он сказал «копия», то у них в издательстве должен быть оригинал.

И при чем же тогда Саша, что им от него нужно? Не обязательно быть Надеждой Николаевной, чтобы догадаться, что тут дело нечисто. И не может ли быть, что эти люди искали то же самое, что и мы с Надеждой, — то есть разъяснение, как фото дочери испанского миллиардера попало в квартиру скромного русского писателя и какое отношение к ним имеет погибшая актриса Театра на Фонтанке?

Я набрала номер, указанный на визитке.

— Издательство «Сириус»?

— Они переехали, — буркнул нелюбезный женский голос.

— А куда, вы не знаете?

— Понятия не имею! — Девица бросила трубку.

С одной стороны — ничего странного, вполне могли переехать, а с другой — зачем давать негодную визитку? Для солидности, что ли?

Мы потихоньку выбрались из дома на Шпалерной и поехали к свекрови, потому что не могла же я таскать ребенка все время с собой, а Тамаре Васильевне лучше не стало.

Свекор со свекровью жили очень уединенно. Он полтора года вообще не выходил из дома. Какая-то странная у него была болезнь: на улице начинала кружиться голова.

Я не спорю, в старости всякое бывает, да только человек-то он был не старый — едва исполнилось шестьдесят три года. Так или иначе, он сидел дома, соблюдал строгий режим, ел четыре раза в день по часам диетические продукты, пил кучу лекарств, регулярно мерил температуру и вел строгий учет своего мочеиспускания и стула. Жизнь свекрови он полностью заполнил собой, своими болезнями и настроением. Она никогда ни с кем этого не обсуждала.

Когда мы с ее сыном были еще женаты, она приезжала к нам очень редко — не могла вырваться из дома надолго. По этой же причине они редко брали к себе Лешку. Но в последнее время свекровь никогда не отказывалась посидеть с ребенком, очевидно, чувствовала себя виноватой. Как уж она сумела убедить своего мужа, не знаю. Он-то был очень недоволен присутствием Лешки — еще бы, часть жениных забот доставалась не ему!

Домой я вернулась поздно, только-только успела позвонить Надежде и обменяться с ней информацией. И уже совсем поздно до меня дозвонился Андрей.

— Маша, куда вы пропали? Я волновался.

— Да я тут.., в общем, ничего особенного.

— Леша уже спит?

— Он у бабушки, — ляпнула я, и это было моей ошибкой.

— Значит, ты завтра вечером свободна? — обрадовался Андрей. — Я заеду.

Мне немножко не понравилась его решительность. Хотя.., он и так долго ходил вокруг да около.

Зеркало в коридоре пыталось меня образумить, но я легкомысленно решила, что оно нарочно показывает гадости, а на самом деле… «Не родись красив, а родись счастлив», «Нам с лица не воду пить», «Были бы кости, а мясо нарастет», «На вкус и цвет товарища нет» и еще очень много пословиц и поговорок вспомнила я, глядя на себя в зеркало.

Пока не забыла, скажу, что это был последний раз в моей жизни, когда я руководствовалась мнением кого-то постороннего, в данном случае, народной мудростью. С тех пор я доверяю только собственной интуиции. И мое мнение такое, что мудрость народа сильно преувеличена.

Перед сном я просмотрела всю папку с Сашиными договорами. Как мы с Надеждой и предполагали, договоров с издательством «Сириус» там не было.

Спать я легла в непривычно тихой без Лешки квартире, а наутро побежала на Шпалерную. Лидия сама открыла мне дверь. Выглядела она так, как будто всю ночь на ней возили не воду, а отбросы с одной помойки на другую. Когда я вошла в квартиру, то поняла, почему. Квартира носила следы жуткого погрома, то есть не то чтобы погрома, но все было выворочено из шкафов, и в кладовке полный кавардак, чтобы не сказать хуже. Понукаемая жадностью, наша мегера всю ночь искала какие-то документы, договоры, но ничего не нашла, потому что папку я унесла еще раньше. Но даже если бы я ее не унесла, вчерашнему посетителю были не нужны договоры на три Сашиных романа.

То все дело прошлое. Если бы Лидия так патологически не любила деньги, она бы догадалась, что дело нечисто, но куда там!

— Плохо спали? — осведомилась я невинным тоном. — Вид у вас утомленный, мешки под глазами, но вас это не портит — кажетесь старше и солиднее.

Выдра посмотрела на меня с ненавистью, но настолько устала, что ей лень было ворочать языком, чтобы сказать ответную гадость. Она молча прошла в коридор, по дороге собралась с силами и буркнула мне что-то насчет тщательной уборки и пыли под шкафом. Ну это уж она врет, пыль по углам я не оставляю. Зазвонил телефон. По некоторым репликам сразу залебезившей мымры я поняла, что Петя продрал глаза и не знает, чем завтракать.

— Иду, милый! — пропела Лидия, а мне прошипела сквозь зубы:

— Окна бы вымыла. С улицы смотреть страшно.

С вполне объяснимым злорадством я представила, что Лидия придет сейчас домой и Петя увидит, как она выглядит. Настроение сразу улучшилось. Дверь хлопнула, а я пошла проведать Сашу.

«Все в том же положении!» — как говаривала, помнится, баба Варя. Однако это было не совсем так. Услышав мой голос, он поднял голову и не улыбнулся, нет, но как-то странно дернул губами. Вот какой прогресс. Еще через месяц он научится улыбаться, через год скажет: «Здравствуй, Маша», а лет через десять, пожалуй, с ним можно будет выйти прогуляться. Во мне внезапно поднялась злость.

Зачем жить такому? Неужели Господь Бог не может распорядиться, чтобы он уж или очухался, или… Я устыдилась своих мыслей.

Вместо того чтобы злиться на больного человека, займемся делом. Я быстро распихала по местам все вещи. Подмела пол. Лидия значительно облегчила мою задачу, перерыв все в доме. Значит, в тех местах я искать не буду, там ничего нет. Ни в тумбочке в спальне, ни в письменном столе, ни в шкафу. Ни в комоде. И на кухне тоже все ящики перерыты. В кладовке коробки были раскиданы и содержимое их вывалено на пол. Сколько же денег пообещал вчерашний тип Лидии, что она так расстаралась?

Получается как в сказке: пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что. Да было ли что-то такое в квартире на Шпалерной? Но вчерашний визит странного представителя издательства утвердил меня в мысли, что было. Я спохватилась, что эта мегера небось Сашу и завтраком не накормила, и поплелась на кухню. Так и есть, сама она пила растворимый кофе, причем принесла с собой один-единственный пакетик, а Саше не удосужилась даже чашки чая налить!

В холодильнике лежали яйца и одна сарделька. Из этого я приготовила завтрак.

— Идем, сокровище мое!

Мы вымыли руки и лицо, причесались, а бритье оставили на потом.

— Ну, Саша, расскажи же мне, где ты нашел свою дочку миллиардера?

Он ел, не глядя на меня.

— Жаль, что ты не хочешь со мной поговорить.

Ладно, будем рассуждать логически. Если документы важные, они не лежат на виду.

Где можно что-то спрятать в этой квартире?

Да где угодно, квартира — будь здоров, места много. Но Лидия уже везде посмотрела, и мне сидеть некогда. Надо работать. А то она опять начнет выступать, что окна не мыты.

Хотя в спальне-то у Саши я мыла.

В гостиной было большое окно и эркер.

С трудом протиснувшись, я заглянула туда.

Раньше, при жизни Сашиной матери, в эркере был порядок, висели кружевные занавесочки, росли цветы. Но теперь пыльные занавески некрасиво провисли, цветы засохли, а внизу стояла всякая дрянь — два ломаных стула, чемодан без ручки, старые ящики для цветов. На первый взгляд, спрятать документы там было негде, потому что в чемодане лежали мешок с пером для подушки, две пары резиновых шлепанцев для бассейна и почему-то большая резиновая груша, литра на полтора. Думаю, Сашина мать использовала ее для опрыскивания цветов. Отпихнув все это барахло в угол, я решила мыть окна, а для этой цели встала на подоконник, чтобы снять пыльные занавески.

Вешу я очень мало, а подоконники в квартире на Шпалерной были широкие и крепкие. Но тем не менее я почувствовала под собой какое-то движение и качание.

С трудом соскочив с подоконника, я заметила сбоку большую щель, сунула в нее большой столовый нож и сумела расшатать ее настолько, что пролез палец. И там, в глубине, я нащупала что-то бумажное. Думаю, подоконник просто рассохся от времени, иначе я бы никогда не заметила, что снизу к нему была приделана дополнительная доска. Она отодвинулась, и в моих руках оказался конверт с документами. Конверт был плотный и непрозрачный. В нем лежали бумаги, может, это и был договор, но напечатан он был по-английски. И еще там был маленький альбомчик — опять-таки с фотографиями. Увидев альбом, я отказалась от мысли мыть сегодня окно, схватила свои вещи и конверт и помчалась прочь из этой сумасшедшей квартиры, даже не попрощавшись с Сашей.

С Надеждой Николаевной мы встретились на полдороге. Мы уселись с ней в скверике на скамейке, открытой со всех сторон, чтобы никто не смог подобраться к нам незамеченным, и открыли конверт. Сердце у меня бешено колотилось, мне казалось, что сейчас мы найдем разгадку всех тайн, объяснение всему круговороту событий.

В конверте, как я уже говорила, лежал маленький альбом с фотографиями — не громоздкое чудище прежних лет, куда фотографии вклеиваются, а маленький современный альбомчик из тех, что продаются в «кодаковских» пунктах проявки и печати, с парусником на обложке. Еще там была тонкая пластиковая папочка с бумагами на английском языке. Надежда осторожно вынула бумаги из папочки — на каждом листе была красивая размашистая подпись, а на последнем листе стояли несколько подписей и сложная многоцветная печать. Пока Надежда пялилась в бумаги, я открыла альбомчик.

На первой странице были две крупные портретные фотографии. Сейчас я уже знала, кто на них изображен, слева — Долорес Санчес, справа — Лариса Гусарова. Они были, безусловно, похожи. Даже очень похожи. Но сейчас, когда фото лежали рядом, в глаза бросались различия: лицо Гусаровой дышало решительностью, энергией, собранностью, довольно широкие брови были, пожалуй, слишком густы, не мешало бы их выщипать, но они были уместны на таком выразительном лице. Долорес, напротив, казалась слишком вялой, самоуглубленной.

Линия губ была как-то безвольна, тонкие брови выписывали высокую капризную дугу, явно не гармонируя с растерянным и отстраненным взглядом. Долорес была явно красивее Ларисы, но как-то беззащитнее ее. Но, возможно, я домыслила это, зная, что ждет ее в недалеком будущем, читая печать смерти на ее лице.

Я перевернула страницу. Здесь были две фотографии Ларисы Гусаровой, но с ее лицом начали происходить удивительные перемены. На первом снимке изменился цвет волос: рыжеватые волосы актрисы стали темно-русыми, как у дочери миллиардера. На втором снимке у нее изменилась форма бровей: они были выщипаны или убраны другим способом, и вместо них появились тонкие капризные дуги Долорес. Я перевернула следующую страницу. Превращение продолжалось. Неуловимо изменился взгляд — то ли глаза были слегка подведены, то ли искусно наложенные тени сделали взгляд Ларисы мягче и растеряннее… Ларисы? Женщина на фотографии уже не была Ларисой Гусаровой, хотя не была еще и Долорес Санчес. Незаметные перемены ее лица изменили, казалось, самую ее сущность, характер, изменили ее душу…

Я последний раз перевернула страницу.

Передо мной снова были две фотографии.

Я догадалась, что на них снова были слева — Лариса, справа — Долорес. Но различить снимки было уже практически невозможно. Ларисе изменили гримом форму губ, сделав их такими же мягкими, как у испанки, ее причесали так же — и они стали похожи, как близнецы. Хорошо знакомый с Долорес человек смог бы найти различия, но человек случайный, посторонний, который видел Долорес редко.., или пограничник, таможенник — никто из них не заметил бы подмены.

— М-да, — пробормотала Надежда, — злоумышленники решили воспользоваться сходством Ларисы Гусаровой с Долорес, убили несчастную испанку и, загримировав Ларису под нее, отправили ее за границу. И зафиксировали свое злодеяние по кадрам, чтобы их было легче разоблачить. Просто готовый материал для судебного процесса: этот альбом неопровержимо рассказывает, как произошло преступление. Что-то не сходится, тем более непонятно, почему этот альбомчик ты нашла у Саши?

Надежда развернула альбомчик, вывернула наизнанку обложку, и ей на колени выпал аккуратно отпечатанный квадратик с надписью «Охранное предприятие Барс»".

Ниже стоял адрес, телефон и факс.

— Что-то в этом роде я и подозревала, — задумалась Надежда.

— Надежда Николаевна, не томите душу, скажите скорее, что вы там подозревали, — взмолилась я, — у меня голова уже совершенно не соображает.

— Слушай внимательно и не перебивай, а то я сама запутаюсь. Меня настораживает, что на первой странице альбома обе карточки — Ларисы и Долорес — сделаны одним и тем же фотографом в одном ракурсе при одинаковом освещении и на одном и том же световом фоне. Фото явно сделаны профессионально, обе женщины явно позировали. Для чего? , Поскольку я молчала. Надежда продолжала:

— Чтобы зафиксировать процесс превращения Ларисы Гусаровой и помочь этому процессу. Далее, кто такая Лариса и кто такая Долорес? Испанка — дочь миллиардера, женщина богатая и известная, а Лариса хоть и достаточно знаменита была в нашем городе, но не звезда, и уж богатой ее не назовешь. Значит, процесс ее превращения в Долорес оплачивала испанка, и делала это в собственных целях. Что можно предположить? Что Долорес понадобился двойник — или для обеспечения безопасности, или чтобы скрыть свое настоящее местонахождение.

— Зачем? — начала было я, но замолчала.

— Вот, ты и сама догадалась. Из-за Александра. Вот представь, познакомились они где-то за границей случайно, влюбились друг в друга, а как встречаться? Ну, допустим, поехал он раз на Майорку там или в Италию.., пожил там две недели, а на долгое время-то и денег не хватит. Что там старуха соседка-то говорила? Жили скромно, вдвоем с матерью. Конечно, можно у возлюбленной денег на дорогу взять, но ведь не всякий мужчина возьмет, иной ведь и уважать себя за такое перестанет! А она-то может ездить, куда захочет, но если сюда припрется под своим именем, то никакого уединения для влюбленных не получится, потому что репортеры всю жизнь испоганят.

Опять же опасно, страна у нас криминальная. И папа-миллиардер небось недоволен бы был и в Россию ее ни за что бы не пустил: опасно. Тогда она, испанка-то, себе на погибель находит охранное агентство «Барс» и ставит перед ними задачу найти ей двойника. Те расстарались и, чтобы видно было, за что они берут с Долорес такие огромные деньги (а уж это точно, что огромные, можешь не сомневаться), предоставили ей документальное доказательство.

Видимо, объяснялся с ними Александр, вот и оставил альбом у себя. И было все замечательно, Ларису отправляют куда-то под видом Долорес, чтобы она там помаячила — на курорт какой-нибудь богатый, а сами влюбленные снимают квартирку, чтобы Долорес в гостинице не светиться, и воркуют там на свободе.

Когда я представила себе такую картину, она почему-то мне так не понравилась, что я даже заерзала на скамейке. Надежда посмотрела на меня с таким проницательным ехидством, что я рассердилась и собиралась сказать какую-нибудь гадость, но усилием воли сдержалась, потому что ссориться с ней мне не хотелось.

— И вы теперь пойдете в агентство «Барс»? — спросила я, чтобы переменить тему.

— Вряд ли мне что-нибудь там скажут, — отвернулась Надежда, — агентства берегут своих клиентов и не станут трепаться первому встречному.

Она еще немножко подумала, потом оживилась:

— Кажется, я знаю, как подобраться к этому «Барсу». Теперь разберемся с документом. К сожалению, я не владею деловым английским. Единственное, что можно сказать с уверенностью: документ этот подписан Мигелем Руисом Санчесом.

Действительно, имя испанского миллиардера встречалось там неоднократно — и в начале, и в конце перед подписью. И кое-где мы нашли еще имя Долорес.

— Ну и ну, — удивленно протянула Надежда, — у меня сильнейшее впечатление, что ты нашла.., завещание миллиардера.

— Быть не может, — поразилась я, — с чего это ему хранить свое завещание здесь, в России?

— Во-первых, хранил документ не он, а его дочь и наследница, а во-вторых, мы скоро это узнаем, потому что уж кого-кого, а человека, мало-мальски читающего по-английски, мы найдем без труда. Вот с охранной фирмой «Барс» будет значительно труднее.

Взглянув на часы, я ахнула: ведь меня же ждет Андрей. Хотя сегодня мне совершенно не хотелось с ним встречаться, я усовестилась, вспомнив, как хорошо он относился к Лешке, и поспешила домой. Хорошо бы сократить визит до минимума, потому что я очень устала, много дел, и вообще, что он собирается у меня делать? Если посидеть вечером за чашкой кофе и поговорить о жизни — это одно, а если он рассчитывает на что-то другое, то об этом «другом» не может быть и речи. Не говоря уже о моральных аспектах, со времени моих неудачных родов прошло четыре месяца. И доктор сказал, что если бы был любящий ласковый муж, так и то только через полгода потихонечку, а тут, с незнакомым мужчиной… Да и вообще, мне этого совершенно не хочется. Хорошо бы отговориться сегодня от свидания. Но опять все будут пилить и твердить, что жизнь продолжается, что нельзя все время быть одной и так далее.

У парадной на лавочке рядышком сидели Андрей и мой бывший муженек. Какой приятный сюрприз! Они мило покуривали и болтали.

— Вы что, знакомы? — холодно спросила я, не поздоровавшись.

Они вскочили оба одновременно и уставились на меня.

— Вот, значит, как, — угрожающе прошипел мой бывший, — вот ты, значит, какая. А я-то дурак…

В голосе его явственно прорывались интонации мужа, вернувшегося к любимой жене из командировки рано утром и заставшего в своей постели чужого волосатого мужика.

— Ты в уме? — удивленно спросила я. — Ты соображаешь, что говоришь?

— Извини, мужик, — поддержал меня Андрей, — ты тут сегодня не к месту.

— Ax ты! — Стас рванулся ко мне, но прежде, чем он успел сказать бранное слово, Андрей сжал его локоть так сильно, что Стас побелел.

Я жутко разозлилась, тем более что из окон на нас пялились соседи, и даже Тамара Васильевна выглядывала в форточку и надела очки, чтобы лучше видеть.

— Слушай, мразь, — я наклонилась и зашептала Стасу в самое ухо, — если сейчас немедленно не уберешься, я завтра иду в милицию и сдаю там тебя и твою кралю. Ты того рыжего Валерия знал, это факт. Я расскажу про перстень — вот и мотив для милиции. Так что можешь заранее собирать теплые вещи. Последний раз предупреждаю.

Ты меня знаешь.

Он посмотрел мне в глаза, понял, что я не шучу, вырвал свой локоть у Андрея и ушел, не оглядываясь.

— Что ты ему сказала? — спросил Андрей.

— Так, кое-что, к делу не относится.

Я взяла его под руку и под заинтересованными взглядами соседей мы неторопливо прошли в парадную. Не могу сказать, что после этой сцены у меня появилось желание пообщаться с Андреем в интимной обстановке, но, во-первых, мне понравилось, как он себя вел в данной ситуации, а во-вторых, не могла же я выяснять с ним отношения при людях.

Когда мы вошли в квартиру, я немного воспряла духом. Теперь можно сказать Андрею, что я очень разнервничалась после сцены с бывшим мужем, что настроение упало и заниматься с ним любовью я сегодня не в состоянии. Поэтому мы просто посидим, выпьем кофе, а потом я его вежливо выпровожу, якобы до следующего раза.

А будет ли следующий раз — об этом я подумаю после.

Андрей взял из моих рук ключи и сам открыл дверь квартиры, потом он тщательно запер все замки изнутри и сказал, улыбаясь:

— Наконец-то мы одни!

Я улыбнулась в ответ и направилась на кухню.

— Поужинаем?

— Хорошо, — оживился он, — я тут кое-что принес.

И он выложил на стол бутылку вина, какие-то деликатесные салаты в пластиковых коробочках и еще фрукты, сыр…

— Не беспокойся ни о чем, — шепнул он, — все будет хорошо.

Легко сказать — не беспокойся! Человек питает насчет меня какие-то надежды, а я самым натуральным образом собираюсь его продинамить. Я накрыла стол в комнате, постелила свежую скатерть, поставила хрустальные бокалы. Андрей помогал мне как-то суетливо, а может, мне так казалось из-за того, что я нервничала.

— За что мы выпьем? — спросил он, глядя мне в глаза со значением.

Вся сцена очень напоминала сотни раз виденное в кинофильмах, даже, скорее, в рекламных роликах — об этом свидетельствовали диковинные салаты на столе. Казалось, что сейчас появится на экране тюбик зубной пасты, которая защищает наши зубы, когда мы спим, занимаемся любовью или вообще уже давно умерли, а паста все продолжает защищать челюсти у скелетов.

А может, это будет флакончик шампуня или вообще презервативы?

Андрей смотрел на меня требовательно и ждал, когда я выпью. За всей этой суматохой я совершенно забыла, что мне нельзя пить.

Доктор при выписки из больницы сказал, что у меня осталось очень мало сил, и если ,я еще буду пить и курить, то вообще могу сыграть в ящик. Поэтому я только пригубила бокал и улыбнулась Андрею как можно приветливее.

— Пей! — В голосе Андрея появились приказные нотки, но, заметив, что я удивилась, он сбавил тон:

— Это поможет тебе расслабиться. Ты же нервничаешь, я вижу.

По моим наблюдениям, он нервничал еще больше. Уступая его натиску, я глотнула из бокала, посчитав, что от одного глотка мне плохо не станет.

— Принеси мне воды, там бутылка в холодильнике.

Он нехотя пошел на кухню, а я подошла к секретеру и вылила почти весь бокал в Лешкин стаканчик для карандашей. Андрей застал меня у секретера и смотрел подозрительно. Пришлось выпить остатки из бокала. Тогда он разрешил мне поесть. Механически я жевала что-то, кажется, спаржу, а может, это была капуста. Или креветки, или еще какие-то дары моря. В голове началось какое-то отупение, перед глазами поплыл туман. Неужели все из-за двух глотков вина? Андрей между тем налил мне еще.

— Оставь меня, я уже выпила целый бокал, — слабо протестовала я.

Он немного опомнился и заговорил о пустяках, внимательно за мной наблюдая.

Сам он почти не ел и не пил. Когда он на миг отвернулся к окну, я встряхнула головой, стремясь собрать ускользающие мысли.

Очевидно, пить мне совсем не стоило, потому что я совершенно расклеилась. Андрей не может этого не видеть, а сам наливает мне еще. Зачем ему нужно, чтобы я напилась? Сжав зубы, я встала и подошла к зеркальной дверце шкафа. Там отражалось нечто несуразное. С этаким чучелом ни один нормальный мужчина не захочет иметь дело. Тогда что вообще происходит?

Андрей подошел ко мне сзади, и я поймала в зеркале его взгляд. Взгляд был абсолютно трезвый, но очень возбужденный.

— Пойдем, еще выпьем. — Он все тянул меня к столу.

— Оставь меня, уходи, — шептала я.

— Что, что ты говоришь? Ведь это же я, — рассмеялся он.

«Кто ты?» — Мне показалось, что свой вопрос я произнесла вслух, но на самом деле я только подумала. Действительно, кто он? И что он делает в моей квартире?

— Сядь на диван, — приказал Андрей.

Я согласилась — ноги не держали. Мысли, пустые и тяжелые, с трудом ворочались в голове. Твердо поняла я только одно: Андрей не собирается уходить, ему от меня что-то нужно. Андрей ходил мимо меня, мелькая перед глазами, как маятник, и говорил, говорил… Он рассказывал, как жил в детстве в деревне у бабушки Даши, а другая бабушка, Галина, умерла, когда ему было шесть лет, он помнит, как противно пахло ладаном в церкви и воск капал со свечей.

Он испачкал пальто, и мать потом ругалась.

А бабушка Галя лежала в гробу, ему казалось, что она спит…

Я тоже закрыла глаза, потому что веки стали ужасно тяжелыми, и в голове стучало: баба Галя, баба Даша… Стоп! Как молния осветила все. Какая еще Галя! Ведь его бабушку зовут Ольга, Ольга Красовская. Я открыла глаза и увидела прямо перед собой лицо Андрея. Полно, Андрея ли? Куда делся тот вежливый аккуратный молодой человек, который ходил ко мне целый месяц? В глазах его были удивление и злоба. Потом он посмотрел на часы.

— Странно. — Он помахал перед моим лицом растопыренной ладонью.

Из последних сил я пыталась отвести его руку.

— Ч-что ты хочешь? — Язык заплетался.

— А ты как думаешь? Ах да, ты ведь ничего не соображаешь и скоро совсем отключишься. Просто удивительно: в таком хилом теле столько упорства, — ехидно сказал он, и я поняла, что он не видел, как я вылила вино в стаканчик для карандашей.

Андрей подхватил бокал и попытался влить мне еще. Я сжимала зубы, мотала головой, а потом набрала в рот вина и вылила ему на белую рубашку. Он отскочил с руганью и больше ко мне близко не подходил.

— Ну где он, где? — возбужденно повторял Андрей, а сам бегал по комнате, раскрывая все шкафы.

— Ч-что тебе? — Мне казалось, что это шевелятся не мои губы.

— Какого черта? — прорычал он. — Я пришел за перстнем. Да, я знаю, что он у тебя есть, и не уйду отсюда, пока его не получу. Зря я, что ли, таскался сюда целый месяц и с тобой возился.

В голове моей что-то щелкнуло, от потрясения и злости я даже стала лучше соображать. Этот тип пролез в дом, чтобы выудить из меня все тот же проклятый перстень. Он влез в доверие к Лешке и выяснил, что перстень действительно есть.

— Ну говори, где он! — окончательно озверел Андрей и тряхнул меня так, что клацнули зубы.

Я молчала и пыталась думать. Откуда он узнал про перстень?

— Т-тебя найдут, — пробормотала я.

— Фиг меня найдут! — самодовольно рассмеялся он. — Ты думаешь, я и правда внук Ольги Красовской? Внук со своей мамашей сразу же по смерти бабули отчалили в Германию. Они только и ждали, когда. она помрет, на чемоданах сидели. А я в этом деле никак не фигурирую, случайно я про перстень узнал. Ты в милицию не пойдешь, потому что сама перстню не хозяйка, да и кто там с тобой возиться будет?

Ты на себя-то посмотри, чучело гороховое!

А туда же еще, думала, что я с тобой спать собираюсь…

Чтобы не видеть его, я закрыла глаза. Он между тем, расшвыряв все в Лешкиной комнате, вернулся.

— Черт, где ты его прячешь?

Он плеснул мне в лицо водой из бокала и, когда я открыла глаза, швырнул бокал на пол.

— Сейчас все здесь перебью, если не скажешь!

Дурак какой, неужели я в моем положении буду расстраиваться из-за хрусталя!

— Зачем он тебе, зачем? — вдруг начал уговаривать меня Андрей. — Ты все равно не сможешь его продать, тебя обманут. А я уже договорился, получу за него хорошие деньги. Есть человек, он отдаст многое за такую вещь. Ты не представляешь, на какой уровень я вышел!

Он дышал мне в лицо, брызгал слюной и совершенно потерял человеческий облик.

Сил у меня оставалось все меньше, хотелось закрыть глаза и спать, спать… Что же он такое подсыпал мне в вино? И почему я должна мучиться и смотреть в это лицо, которое больше напоминает морду чудовища из фильма ужасов?

Андрей бросил меня и с торжествующим рыком устремился в кладовку.

— Что-то такое твой щенок говорил о коробках?

"Ну вот, — подумала я, — скоро он найдет перстень. Ведь он так и лежал в старой коробке в кладовке. И зачем, спрашивается, мне нужен это перстень? Ничего, кроме неприятностей, он мне не принес. И противная старуха, которая мне его подарила, все врала насчет того, что перстень приносит счастье. Сама она всю жизнь прожила одна, вертелась там в своем цирке. И закончила жизнь в нищете среди старых цирковых программок и афиш, проеденных мышами.

Да она просто позавидовала мне тогда, моей молодости, моему материнству, вот и решила отдать перстень мне. И теперь мало того, что у меня не осталось никого и ничего, кроме Лешки, так еще и шляются разные типы, чтобы перстень украсть! Хоть бы он скорее нашел его и убирался".

Как бы в ответ на мои мысли из кладовки раздался торжествующий крик, и Андрей появился на пороге, потрясая замшевым мешочком. Трясущимися руками развязал он шнурок и достал металлический ларчик. Он обежал ларчик пальцами, но не нашел никакой кнопки.

— Открой его! — повелительно сказал он и протянул мне ларчик.

В это время зазвонил телефон, и Андрей вздрогнул и засуетился. Он выхватил у меня из рук футляр, спрятал его и мешочек в карман, потом посмотрел на меня как-то странно.

— Если ты меня убьешь, тебя точно найдут. — Я постаралась сказать это как можно тверже, но еле-еле шевелила губами.

Тем не менее он понял, отшатнулся от меня и сказал срывающимся голосом:

— Все равно в милиции тебе никто не поверит!

Я посмотрела ему вслед совершенно спокойно — я-то знала, что ничего, кроме несчастий, перстень ему не принесет. Дверь хлопнула, и я с облегчением провалилась в небытие. Но, как выяснилось позже, ненадолго. Потому что очнулась я оттого, что кто-то тряс меня и хлестал по щекам.

«Что ему еще надо? — подумала я, не открывая глаз. — Ведь перстень он уже получил».

— Маша, Маша! — звал меня знакомый голос. — Да что с тобой?

Нехотя я открыла глаза и увидела перед собой бывшего муженька. Как раз его-то мне и не хватало, давно не виделись. Он еще раз встряхнул меня и бросил, заметив, что я слегка очухалась.

— Что здесь происходит? — Вид у него был какой-то взъерошенный.

Про свой вид я в то время не думала.

— Ты что, отравилась? — продолжал он. — Этот тип тебя усыпил?

И я вспомнила. Ах ты, черт, да ведь он и правда меня отравил. Уже побежали перед глазами предательские красные полосы, но я усилием воли очнулась.

— А ты как здесь? Значит, и правда у тебя есть ключи от моей квартиры?

— Что он здесь делал? — Стас недоуменно оглядывал весь кавардак. — Это вы так развлекались?

— Он забрал перстень, — выговорила я отчетливо, и когда до меня дошел весь смысл сказанного, и у Стаса лицо сделалось осмысленным — еще бы, он-то не мог понять, что Андрей во мне нашел, а теперь все стало ясно, — вот тогда на меня напал жуткий смех. Смеялась я до икоты, и никак не могла остановиться, очевидно, действовал наркотик, который я выпила в вине.

— Ты опоздал, дорогой, — повторяла я сквозь смех, — перстень уже тю-тю… Так и передай своей стерве.

— Тебя надо в больницу. — Он отвернулся.

— Куда еще в больницу? Я там столько времени провела, не знаю, что ли, как желудок промывают?

С помощью Стаса я выпила литра два с половиной воды и последующие полчаса провела в туалете в обнимку с унитазом.

После этого, чувствуя себя опустошенной в буквальном смысле слова, я, опять-таки с помощью Стаса, оказалась на диване. Вот теперь уже действительно не осталось ни сил, ни желаний, ни мыслей. Самое интересное, что промывание желудка было, скорее всего, мерой психологической, потому что, судя по моему состоянию, та гадость, что подсыпал мне Андрей, уже попала в кровь.

— Ладно, — сказала я Стасу на прощание, — будем считать, что ты спас мне жизнь.

Один раз чуть не угробил, один раз спас. То на то и выходит. Но жизнь ребенка я тебе никогда не прощу.

— Какого ребенка? — недоуменно спросил он.

Опять! Он упорно не хотел думать ни про какого ребенка. Был сын Лешка — и все.

Ведь это я девять месяцев носила дочку, слушала, как она толкается, разговаривала с ней ночами. А он и в голову не брал. И раз ребенок не родился, то, как в анекдоте: нет, значит, и не было!

— Убирайся из моей жизни, — отчетливо сказала я, — перстня нет, тебе тут больше нечего делать.

— Я его найду! — угрюмо пообещал он.

— Это без меня. — Я закрыла глаза, на этот раз надолго.

Проснулась я на следующий день к вечеру от сильной жажды. Еще бы, так обезводить организм накануне! Никого не было, поэтому пришлось выползти из кровати и напиться воды прямо из-под крана. Легче мне не стало. Я посидела немного на диване, оглядела комнату с остатками еды на столе, с разбитыми бокалами, с открытыми дверцами шкафов и со стоном прикрыла голову подушкой. Как жаль, что вчера, при промывании желудка, я не спустила в унитаз и себя саму.

* * *

Надежда долго думала, как получить информацию пятилетней давности в охранной фирме «Барс», и наконец ее осенило. Она позвонила Нине Мартыновой и кое-что ей рассказала, что называется, приподняла краешек завесы. Особенных секретов она не выдала, но Нина, узнав, что покойная актриса Гусарова, оказалась замешана в какой-то потрясающей истории, загорелась и пообещала сделать все, что можно. На самом деле ей пришлось сделать гораздо больше. Честная интеллигентная Нина Мартынова поступилась всеми своими принципами и занялась самым настоящим шпионажем.

Сначала она позвонила в фирму «Барс», представилась сотрудником предприятия «Компьютер-сервис» и сообщила, что это предприятие в рамках рекламной кампании ставит всем пользователям правовой системы «Консультант-плюс» дополнительные программные пакеты, причем совершенно бесплатно. На что секретарша ответила ей, что в их фирме «Барс» стоит пакет «Информ-поиск», установленный фирмой «Страто».

«Угу, — сказала себе Нина удовлетворенно, — первый шаг сделан».

После этого она позвонила своему знакомому, который работал в этой самой фирме «Страто» (а надо сказать, что в половине компьютерных фирм города у Нины или у ее мужа Коли, замечательного программиста, были знакомые). Этому знакомому из фирмы «Страто» Нина сказала, что она согласна бесплатно провести антивирусную профилактику в фирме «Барс», если он позвонит туда и условится о времени посещения и о том, чтобы в фирме ее приняли. Нинин знакомый за такое предложение ухватился руками и ногами: в городе свирепствовала эпидемия так называемого «чернобыльского» компьютерного вируса, все специалисты «Страто» работали по двадцать пять часов в сутки, и неожиданный помощник, к тому же еще согласный работать бесплатно, показался ему даром небес.

На радостях ему даже не пришло в голову поинтересоваться, какого черта самой Нине понадобилась такая благотворительность.

Он созвонился с «Барсом», и на следующий день жаждущая сенсаций Нина явилась в охранную фирму «Барс».

Ничего особенного в офисе «Барса» не было. Разве что в приемной сшивался симпатичный рыжий котенок, которого Нина не без основания посчитала Барсиком.

Нина представилась, сослалась на менеджера «Страто», и девушка-секретарь провела ее к компьютерам. Начала Нина с того, что добросовестно запустила антивирусные процедуры. Пока ее программы боролись со зловредными микроорганизмами, Нина начала осторожно выспрашивать у девушек-операторов, где у них хранятся данные прошлых лет. Мотивировала она свой интерес тем, что в старых базах данных и в архивах тоже может таиться вирус, который может инициализироваться и в совокупности с новой «чернобыльской» гадостью нанести фирме непоправимый урон. Девушки поверили, переполошились и подняли все архивы. Нина аккуратно просмотрела все файлы и заметила, что самые ранние из них датированы сроком пятилетней давности.

— Вашей фирме пять лет? — невинно поинтересовалась Нина.

— Что вы, мы давно существуем, девятый год, я с самого основания работаю, — с гордостью ответила девица постарше.

— А где же все архивы за первые годы работы?

Нинина собеседница задумалась и вспомнила, что пять лет назад в офисе фирмы был пожар, после которого пришлось заново создавать весь компьютерный парк и все базы данных. Нина едва скрыла полное разочарование на лице. Она продолжала профилактику, параллельно, без надежды на успех, просматривая архивы послепожарного периода, и установила, что пять лет назад, так же, как и сейчас, компьютеры фирмы были объединены в локальную сеть, причем одна из машин была физически удалена, то есть стояла не в офисе, а в другом месте.

Чтобы со стороны не выглядели подозрительными ее расспросы, Нина заставила себя сделать перерыв в работе. Она поболталась по офису, погладила котика, который действительно оказался Барсиком, в честь фирмы, как с гордостью сообщили ей программистки, полистала дамский журнал, забытый кем-то на столике и только потом, перемежая свои расспросы обычным дамским трепом, осторожненько выяснила, что в сети вместе в компьютерами фирмы работает домашний компьютер директора, что директор у них очень крутой, работает с самого основания фирмы и некоторые дела ведет сам лично, для чего ему и нужен дома компьютер.

Услышав такие приятные новости, Нина встрепенулась, как старая боевая лошадь при звуке трубы. То, что архивы фирмы пропали при пожаре в офисе, могло не затронуть удаленную машину. При грамотном построении локальной сети архив мог сохраниться в директорском компьютере, а тот по незнанию, так как не был программистом, а специализировался на другом, посчитал архив утраченным.

Не долго думая, Нина влезла в архивы удаленного компьютера, быстренько их просмотрела и поняла, что ей повезло: файлы относились к периоду пяти-шестилетней давности, то есть были созданы до пресловутого пожара. Затем Нина преспокойно скинула архивы фирмы на свои дискеты, закончила антивирусную профилактику, выпила с девушками кофе и отправилась домой, провожаемая потоком благодарностей.

У порога своей квартиры она застала томящуюся Надежду, которая ушла с работы пораньше, подгоняемая любопытством. Пока Нина заваривала кофе, Надежда позвонила по телефону Маше. Там никто не отвечал.

— Надя, иди сюда, — позвала Нина.

Прихлебывая кофе, дамы стали просматривать старые архивы «Барса». Часть данных была закрыта паролем, но Нина сломала его без труда, запустив простейшую программу «Взломщик».

— Ай, в этом «Барсике» специалисты работали никудышные, — поморщилась она, видя, как быстро сломался пароль.

Прочтя закрытые файлы, они узнали все коммерческие тайны «Барса» пятилетней давности: все способы укрывательства от налогов, все тайные выплаты «черным налом», расчеты с криминальными группировками…

— Как бы мы не влипли с такой информацией! — опасливо сказала Надежда.

— Да брось ты! — отмахнулась Нина. — Выберем то, что нужно, а остальное сотрем. — Пусть они спасибо скажут, что профилактику бесплатную получили и на приличного человека нарвались. При такой слабой защите кто угодно может к ним в файлы залезть. Охранное агентство называется!

Просмотрев раздел взаиморасчетов, они дошли до материалов о заказчиках. По большей части заказы были на сопровождение приезжих бизнесменов, которые посчитали невыгодным брать с собой собственных телохранителей, на обеспечение безопасности деловых встреч, переговоров, крупных расчетов. Отдельным разделом шли заказы на разработку и выполнение систем охранной сигнализации в офисах разных фирм, в квартирах и коттеджах «новых русских», в отделениях банков. Были заказы на системы обеспечения конфиденциальности связи — специальные устройства, кодирующие человеческий голос в телефонной линии и раскодирующие его в трубке собеседника. Надежда уже утомилась, когда им попался странный заказ:

«Заказчик N. Условие: конфиденциальность по классу А».

Больше ничего про этот заказ сказано не было. Конфиденциальность по классу А была действительно соблюдена. — Ну и что это значит? — раздраженно спросила Надежда.

— Спокойно, — Нина и не думала сдаваться, — сейчас мы все найдем про этого "N".

Она запустила программу поиска всяких упоминаний заказчика N, и программа выдала им небольшой список. Большая часть его относилась к бухгалтерскому разделу: «Клиент N. Оплата услуг косметолога». «Клиент N. Оплата парикмахерских услуг». «Клиент N. Фотоработы».

Нина и Надежда переглянулись.

— Я так понимаю, это то, что мы ищем? — осторожно спросила Нина.

— В общем, да. Детали головоломки встали на свои места.

— Но теперь-то ты можешь мне хоть что-то объяснить? Не зря же я шпионила, рисковала своей репутацией… Даже за одно то, что я бесплатно провела профилактику, меня братья-программисты живьем съедят — нельзя же цены сбивать!

— Ладно, кое-что расскажу, только обещай, что дальше эту информацию ты пока не выпустишь. Нинка, я не выпендриваюсь, — взмолилась Надежда, видя, что Нина нахмурила брови, — действительно все очень серьезно. Опасно может быть для всех.

— Надька, ты знаешь: я — могила.

— То, что ты сейчас нашла, подтверждает, что пять с половиной лет назад в охранную фирму «Барс» обратился некий клиент, которому нужно было нанять двойника для одной очень богатой молодой женщины.

— Разве молодые женщины бывают очень богатыми?

— Не перебивай, эта женщина — иностранка. И на этом все. Фирма заказ приняла, это точно, видно по счетам. Двойника подготовили. Этим двойником оказалась…

— Гусарова! — вскрикнула Нина.

— Точно. Лариса Гусарова.

— А откуда ты знаешь?

— Мне попал в руки фотоальбом, где изображены все стадии превращения Ларисы в двойника этой женщины.

— А зачем тогда ты послала меня в «Барс»?

— Чтобы получить подтверждение тому, что это был действительно официальный заказ и чтобы уточнить время событий.

— Ясно. Но ведь после этого Лариса погибла…

— Какая, к черту, Лариса? — с досадой воскликнула Надежда. — Ты же видела фотографию падающей женщины. Погибла вовсе не Лариса. Если Гусарова могла играть роль той, второй женщины, то почему та женщина не могла сыграть роль Гусаровой? Один-единственный раз и не по своей воле?

— С ума сойти! — Нина смотрела на Надежду в совершенном восторге. — Тогда, значит, Гусарова еще жива?

— Очень может быть.

— Надежда, ты даешь! Такую сенсацию раскопала!

— Без тебя бы я ни за что не справилась, — честно ответила Надежда.

— И что теперь со всем этим делать?

Когда можно будет раскрыть тайну?

— Нина, пойми, от этого зависят жизни многих людей, и наши с тобой в том числе.

— Только бы муж не узнал, а то он за меня испугается! Выходит, Лариса Гусарова — самая настоящая злодейка?

— Выходит, так. Но настоящих доказательств у меня нет.

* * *

Чернобородый человек смотрел на Аслана сверкающими глазами.

— О чем ты говоришь, Тенгиз? — горячился Аслан. — Я своими глазами ее труп на асфальте видел, сердцем пророка клянусь!

— Ты лицо ее видел?

— Тенгиз, лицо разбито было, ты же помнишь, я тебе фотографию привез. Но фигура, волосы — все ее, точно тебе говорю, это она была.

— Значит, лицо было разбито…

— Конечно! С десятого этажа прыгнула…

— С шестого.

— Это все равно…

— Это не все равно.

— Тенгиз, пять лет прошло! Что ты вспомнил это старое дело!

— Для тебя это, может, и старое дело, а я брата потерял. Мне кажется, что это только вчера было. Это мой брат. И я за него не отомстил. Я тебе поручил дело, а месть нельзя другому поручать. Это все равно, что любовь поручить.

— Тенгиз, что изменилось? Ты пять лет об этом не говорил…

— Да, Аслан. Что-то изменилось. Кое-что я узнал. Думаю, та женщина не умерла пять лет назад.

— Но я же видел…

— «Я видел, я видел!» Что ты заладил, как попугай! Значит, плохо смотрел! Я ведь говорил, что буду тебя проверять. Сначала ты выжил, когда Рустам со всеми погиб. Это странно. Потом ты сумел из Питера улететь, хотя тебя, как ты уверяешь, круто пасли. Это странно. Потом я снова тебя туда заслал, и, когда ты уже нашел ту женщину, которая убила Рустама, она выпрыгнула в окно.

Именно перед твоим приходом. Как по заказу. И это тоже странно. И когда ты решил пощупать как следует ее мужа, оказалось, что он от горя слег с инфарктом в больницу.

— Не мог я в больницу пройти, реанимация там! А потом он умер…

— А вот это уж очень странно, что он так вовремя умер от инфаркта. Я не люблю, когда много странного. Я начинаю подозревать.

А когда я подозреваю, я плохо сплю. А когда плохо спишь, что нужно?

— Снотворное, — неохотно ответил Аслан.

Голос его стал хриплым, как будто горло неожиданно пересохло.

— Верно, Аслан, снотворное.

Чернобородый хлопнул в ладоши и сказал вошедшему боевику:

— Ара, налей Аслану стакан коньяку. Со снотворным. Аслан выпьет снотворное, а я стану лучше спать.

Чернобородый повернулся к Аслану и повторил:

— Слышишь, Аслан? Ты выпьешь снотворное, а я буду лучше спать. Хорошая шутка?

— Плохая шутка, Тенгиз. Я не виноват в смерти твоего брата.

Чернобородый вскочил и схватил Аслана за воротник рубашки. Наклонившись к его лицу, он тихо и грозно проговорил:

— Ты не виноват в смерти моего брата? Да если бы я знал, что ты в ней виноват, я разорвал бы тебя на мелкие куски!

Я скормил бы тебя крысам живьем! Я смолол бы тебя в фарш! А теперь ты отделаешься дешево. Ты выпьешь стакан коньяку — стакан хорошего коньяку, и ты выпьешь его стоя, как мужчина! Ты выпьешь его за моего брата Рустама, который тебе верил! Дурак он был. Верить нельзя никому. Ара!

Ара вошел, неся на маленьком подносе стакан с янтарным напитком.

Аслан действовал не думая: им руководил самый мощный из инстинктов — инстинкт самосохранения. Он ударил снизу по подносу, так что коньяк выплеснулся Аре в лицо, ослепив боевика. В то же мгновение, опрокинув на Тенгиза стол, Аслан метнулся к окну. Он сделал все, что мог, не учел он только того, что Ара, тренированный, как служебный пес, даже ослепленный, не утратил самообладания и, мгновенно выхватив револьвер, трижды выстрелил на звук.

Все три пули настигли беглеца. Колени Аслана подогнулись, он рухнул на ковер, хватая ртом воздух, пытаясь наполнить им простреленные легкие… Темная кровь хлынула изо рта, заливая дорогой ковер, глаза Аслана остекленели и подернулись смертной пеленой…

Тенгиз выкарабкался из-под обломков стола и похвалил своего сторожевого пса:

— Молодец, Ара, хорошо стрелял, хоть ты и не мусульманин, но настоящий мужчина. Мне жаль будет тебя потерять.

— Почему потерять? — переспросил Ара, кажется, впервые в жизни выказав растерянность.

Впрочем, он быстро понял страшный смысл последней фразы босса: жжение в глазах, куда попал коньяк, не проходило, а все усиливалось. Губы странно онемели, дыхание стало затрудненным и свистящим.

Воздуха не хватало. Ара схватился за грудь, зашатался… Он окинул комнату невидящим взором и с трудом заговорил, преодолевая одышку:

— Помоги… Помоги мне, Тенгиз…

Тенгиз с сожалением посмотрел на боевика и покачал головой:

— Ничего не поделаешь, Ара… Это хорошее снотворное, надежное. Ничего не поделаешь. Я же говорил: мне жаль будет тебя потерять.., ты верно служил мне, я позабочусь о твоей матери, Ара, не беспокойся.

Ара последний раз хрипло вскрикнул и упал на пол, как срезанный пшеничный колос.

— Хорошее снотворное, Тенгиз, — раздался в комнате тихий спокойный голос. — Дай мне немного для одного друга.

Тенгиз, как ужаленный, повернулся на голос, выхватив из кобуры пистолет.

— Убери пушку. Если бы я хотел тебя убить, ты бы уже давно был мертв.

В углу комнаты в кресле, которое только что было пустым, сидел невысокий худой человек с плоским и невыразительным восточным лицом.

— А, это ты, Шаман, — проговорил Тенгиз, пытаясь скрыть свой страх перед этим человеком и сдержать противную дрожь в руках. — Любишь же ты всякие фокусы! — Тенгиз деланно рассмеялся:

— Как ты здесь оказался?

— Вошел, — Шаман пожал плечами, — ты же хотел со мной поговорить, мне передавали.

— Да, хотел… — протянул Тенгиз и сел в другое кресло.

Оглядевшись и увидев царящий вокруг разгром, он хлопнул в ладоши. На пороге появился еще один боевик. Увидев два трупа, он и глазом не моргнул.

— Прибери здесь, Рашид. И принеси нам коньяк.

— Коньяк? — усмехнулся Шаман. — Как ты любишь угощать гостей коньяком!

— Что ты подумал, Шаман?

— Я ничего не подумал. Разве ты не знаешь, что я никогда не пью?

— Извини, Шаман. Рашид, коньяка не надо.

Рашид молча убрал трупы и обломки мебели и так же молча удалился.

— Ну что, Тенгиз, — начал Шаман, — говори, что у тебя случилось. Просто так меня не зовут.

— Да, Шаман, — усмехнулся Тенгиз, — просто так тебя звать никому и в голову не придет…

— Говори, Тенгиз. Я слушаю.

— Пять лет назад мой брат Рустам… Ты помнишь его?

— Помню, — равнодушно кивнул Шаман.

— Так вот… Пять лет назад он получил предложение выгодно купить партию дорогой дури.

На этот раз, как ни странно, на невыразительном лице Шамана промелькнула тень неодобрения, но Тенгиз так погрузился в воспоминания, что не заметил этой мимолетной тени.

— Он встретился с людьми в Питере.

Там была женщина, она главная. Она принесла небольшую партию на пробу. Рустам отдал дурь нашему химику, и тот сказал, что дурь — высший класс. Тогда Рустам договорился о покупке большой партии. Он пошел на встречу вместе со своими людьми, и все они погибли, спасся только Аслан — тот, кого сейчас унесли. Он говорил, что их всех отравили газом. Я послал его в Питер с ребятами, чтобы он разобрался с той женщиной, которая убила брата, и вернул деньги.

Он вернулся ни с чем — та женщина выбросилась из окна перед его приходом.., из родственников у нее был только муж. Он умер через два дня в больнице якобы от инфаркта.

У меня тогда еще были сомнения. Аслан показывал фотографии — мертвая женщина на тротуаре… И в газетах было написано про ее смерть.

— Что же случилось теперь? Судя по всему, ты изменил свое мнение о преданности Аслана?

— Один из моих знакомых в Питере дал мне знать: к нему пришел мелкий жулик, шантажист, в общем, не человек, а грязь под ногтями, и намекнул, что за деньги может доказать, что тогда, пять лет назад, меня, как говорится, обули, как лоха, и та женщина вовсе не умерла, просто разыграла свою смерть.

— На то она и актриса, — вставил Шаман.

Тенгиз удивленно посмотрел на него.

— Шаман, откуда ты всегда все знаешь? И появляешься неожиданно, как привидение…

— Спасибо за комплимент. — Шаман усмехнулся одним уголком рта. — Ну и как, купили вы у этого шантажиста его доказательства?

— Нет, шантажиста кто-то замочил.

Шаман удовлетворенно кивнул:

— Это неудивительно. Мелкая шавка не должна встревать в драку больших собак.

— Но это убийство само по себе доказывает, что шантажист не врал. Если бы у него ничего не было, его не стали бы убивать.

Шаман молча кивнул: не было нужды разжевывать и без того ясные вещи. Его интересовало другое:

— Поэтому ты и захотел меня видеть?

— Да, Шаман. Ты в Питере всех знаешь, ты там большой авторитет. Я хочу, чтобы убийцы моего брата были наказаны. А деньги, которые они у Рустама, взяли, — твои.

— Хорошо, Тенгиз, — кивнул Шаман, — отомстить за брата — это правильно. Это я одобряю. Но деньги.., их, может, давно уже нет. Прошло пять лет, это немалый срок.

Даже наверняка их уже нет.

— Я понимаю тебя, Шаман, — Тенгиз кивнул, во взгляде его было уважение одного делового человека к другому деловому человеку, — за работу нужно платить. Сколько ты хочешь?

— Я люблю оружие, Тенгиз. Я когда-то видел у тебя кинжал. Восточный кинжал, персидский или арабский. У него по клинку идет надпись арабской вязью. И рубины на рукоятке.

Тенгиз чуть заметно скривился:

— Не помню, чтобы я показывал тебе этот кинжал.

— Я вижу не только то, что мне показывают. Если тебе жалко…

— Что ты, Шаман, мне для тебя ничего не жалко. Месть за брата священна. Этот кинжал твой. Это настоящий дамасский клинок, ему четыреста лет. Его закаляли в теле живого раба, а сколько раз после этого он вонзался в живое тело — знает только Аллах.

Сейчас тебе принесут этот кинжал. — И Тенгиз хлопнул в ладоши.

* * *

Со времени последнего прихода Андрея прошло два дня. Телефон я отключила, на звонки в дверь не отвечала. Испортившиеся остатки давешнего пиршества я все же заставила себя выбросить — уж больно воняли. В остальном все в квартире осталось по-прежнему. Я лежала на диване, тупо глядя в потолок, или пила пустой чай, пока не кончилась заварка.

На третий день в дверь так звонили и колотили ногами, что пришлось открыть.

Ворвались Тамара Васильевна и Надежда.

Надежда только головой покачала и принялась убирать в квартире, а Тамара Васильевна в это время спустилась к себе и принесла какой-то еды. Потом они отправили меня в душ, а когда мы все уселись в чистой проветренной кухне, принялись впихивать в меня пищу по маленькому кусочку.

Пришлось рассказать про Андрея и про перстень. Тамара Васильевна изменилась в лице и со стыдом удалилась, посыпав голову пеплом. Ведь именно она все время уговаривала меня встречаться с Андреем, считая его вполне приличным молодым человеком.

— Можно попробовать его найти, — неуверенно проговорила Надежда после продолжительного молчания.

— Куда там! — Я махнула рукой. — Он уже толкнул перстень, кому хотел, и смылся. Сам говорил, что у него все схвачено.

— М-да-а.

— А знаете, черт с ним, с этим перстнем. Я не жалею, Лешка только расстроится, а так одной проблемой меньше.

— Ну и ладно, — Надежда махнула рукой, — а теперь вернемся к нашим делам.

Тебе надо отвлечься от грустных мыслей.

Смотри. Вот сведения из агентства «Барс»: сколько заплатили парикмахеру, визажисту, фотографу — и все это для клиента N. Вместе с альбомчиком, что ты нашла у Саши, это можно считать доказательством того, что некий человек нанимал Ларису Гусарову работать двойником с помощью агентства «Барс». Дата расчетов указана: примерно месяца за два до гибели Ларисы Гусаровой.

Сведения эти глубоко конфиденциальные, не спрашивай, как я до них добралась.

— Небось опять через знакомых?

— Естественно.

— Слушайте, Надежда Николаевна. А почему, как только вам нужно что-то узнать в любой области, так сразу у вас появляется именно в этой области нужный человек?

— Не сразу, — поправила Надежда, — бывает, что не мой личный знакомый, а через вторые или третьи руки. Потому что я в этом городе родилась и всю жизнь прожила. Начнем со школьных друзей — сколько их? И я почти со всеми связь поддерживаю.

Не потому, что нужные люди среди них есть. А просто так. Дальше институт — пять лет — сколько знакомых? Правильно, много. И у всех мужья и жены работают в разных областях. Мама моя — бывший преподаватель университета — тоже очень общительная женщина, это у нас семейное. У нее пол-университета знакомых. И у всех дети тоже приличные люди. За редким исключением, конечно, но дочери их в ларьках не торгуют, а сыновья в рэкетирах не служат.

Вот и получается целая куча знакомых.

И потом, я же ведь не обращаюсь к ним, к примеру, чтобы денег занять. А так, информацию дать или нужному человеку порекомендовать — это всегда пожалуйста. Но вернемся к нашим делам. Значит, перешерстила я всех старушек, через которых к моей тетке информация пришла про инвалида Сашу. Ох и хитрый человек там орудовал, доложу я тебе! Если с моей теткой, то насчитала я в цепочке четыре старушки, и еще один престарелый Ромео там затесался. Тот тип, верно, думал, что хорошо подстраховался, что ни у кого терпения не хватит всех бабушек расспросить.

— Он же не знал, что вы за это дело возьметесь, — поддразнила я Надежду.

— Да уж, упорства мне не занимать. — Надежда предпочла не услышать ехидства в моем голосе. — И в конце концов выяснила я, что все исходило от такого непонятного человека. Он достаточно пожилой, приличный, умеет войти в доверие, но кто такой — никто не знает. Даже имя неизвестно. Единственная примета — глаза у него то кажутся зелеными, а то вдруг — голубые…

— Что-что? — Я подпрыгнула на диване. — Что-то такое говорил доктор… Все собираюсь вам сказать: к Саше как-то приходил психиатр. Сказал, что его попросил именно такой человек, и сказался он Сашиным дальним родственником. Но Павлина Ивановна Сашу знает с детства и категорически утверждает, что нет у него никаких родственников, кроме этой.., грымзы.

Я внезапно вспомнила, что обещала Лидии ходить к Саше каждый день, и вот три дня уже не была. Павлине одной не справиться… И что же теперь там творится?

— Ну так что психиатр? — торопила Надежда.

— Да, доктор Крылов…

— Дмитрий Алексеевич? — Теперь уже Надежда подпрыгнула на диване.

— Только не говорите мне, что отдыхали с ним в пионерском лагере или стояли в очереди на холодильник, — простонала я.

— Доктор Крылов? Монтгомери? — вопрошала Надежда.

— При чем тут Монтгомери?

— Монтгомери — это его кот, бирманский, пушистый, красоты необыкновенной.

У нас с доктором Крыловым взаимная симпатия на почве котов. У меня — Бейсик, рыжий, пушистый, лапочки белые. — В голосе Надежды появились воркующие нотки.

— М-да, — пробормотала я.

— Где-то у меня был его рабочий телефон, — Надежда листала записную книжку, — сейчас прямо и позвоню.

— Алло, могу я попросить Дмитрия Алексеевича? Да-да.

После взаимных приветствий и расспросов о здоровье кота, Надежда перешла к делу.

— Дмитрий Алексеевич, я совершенно случайно тут оказалась замешана в одну историю. Тот больной, Александр Терентьев, квартира на Шпалерной… — Она послушала немного, потом спросила:

— И кто этот человек? Ах, не знаете… Но все сходится, глаза разные… Да-да, странно все как-то. А в квартире тоже странно. Я бы даже сказала, криминально… Телефон? Записываю…

Так… И обратиться по поводу человека со Шпалерной… Да-да, спасибо вам… На дачу собираемся везти, а то погрустнел что-то…

Там травка, мыши… И вашему огромный привет! — Она повесила трубку.

— Ничего он про того человека не знает, но есть телефон, на самый крайний случай. И вот что я тебе скажу, Мария. Не ходи ты больше на Шпалерную, Потому что там опасно.

— Но что им нужно от беспомощного человека?

— Вот, я привезла перевод тех бумаг, что ты взяла вместе с альбомчиком.

Мы с Надеждой не владели не только деловым английским, но и юридическими познаниями, и поэтому понять все тонкости и закорючки документа не смогли, но в общих чертах он гласил, что господин Санчес, кроме прочих своих фирм и предприятий, создает некий фонд, в собственность которого передает какие-то совершенно непонятные, на наш непросвещенный взгляд, пакеты акций и депозиты, а также постоянные поступления от других фондов и предприятий.

И этот чертов фонд, то есть управление им, доходы от него и еще кучу всяких непонятных простому человеку хреновин, он завещает своей единственной дочери Долорес, а в случае ее смерти — какому-то обществу попечения о детях-инвалидах.

— Так, я думаю, что им нужен как раз этот документ, то есть не перевод, а оригинал. А вот почему именно сейчас он понадобился, не имею понятия. Возможно, дела расстроились, и нужно еще денег, а без документа деньги из фонда не получить. Возможно, как-то там было оговорено про пять лет, уж не знаю. Но деньги огромные, за такие человека убить — что комара прихлопнуть. Так что сиди-ка ты дома, пока я не придумаю, как быть. Обещаешь?

— Ладно. — Я отвернулась.

Надежда ушла, очень озабоченная, а мною овладела тоска. Я обещала Надежде не ходить на Шпалерную, но позвонить-то могу? У Саши никто не отвечал, у Павлины Ивановны тоже. Странно, Павлина-то куда делась? Она то у себя, то у Саши, на улицу ходит мало, только в магазин. Я подождала час и позвонила еще. Никаких перемен.

Сама не желая того, я представила, как на Шпалерную вламываются бандиты, бьют Сашу, пытают, а он ничего не может им сказать. Они перерыли всю квартиру, но ничего не нашли. Потому что бумаги-то унесла я.

И тогда в злобе они издеваются над беспомощным человеком. А кто его защитит? Старуха восьмидесяти лет? Ей самой много не надо. В трубке по-прежнему были длинные гудки. Я оделась, вышла из дому и побрела к автобусной остановке, преодолевая дурноту и головокружение.

* * *

К огромному удивлению Алены, после истории с открытыми кранами Марию с работы не уволили. Что ж, не прошло с первого раза — нужно предпринять еще одну попытку, благо дорожка проторена. Она снова приехала на Шпалерную, бесшумно поднялась к дверям квартиры, открыла замок и прошла на кухню. Оглядевшись, она придумала неплохой террористический акт: на месте всегда хорошая мысль придет в голову. Однако только она собралась приступить к осуществлению своей гениальной идеи, из прихожей донесся едва слышный щелчок замка.

Алена слегка запаниковала: быть пойманной в чужой квартире совсем не входило в ее планы. Конечно, если пришла эта вобла Машка, она, Алена, запросто залепит ей пару оплеух и спокойно убежит… Однако то, как тихо открылась дверь и как еле слышно вошел в квартиру неизвестный визитер или несколько визитеров, говорило о том, что пришли явно не хозяева. Алене стало страшно. Она заметалась, думая, куда бы спрятаться, но на пороге кухни уже появился человек в темном спортивном костюме и натянутой на лицо шапочке с прорезями для глаз. Не дав ей опомниться, он прыгнул к Алене, зажал ей рот ладонью, чтобы она не успела крикнуть, а затем с помощью второго такого же замаскированного бандита связал ее по рукам и ногам. Рот ей заклеили пластырем, усадили в кресло, привязали руки к подлокотникам и удалились в глубь квартиры. Судя по доносившемуся оттуда грохоту и звукам передвигаемой мебели, неизвестные злоумышленники устроили в квартире форменный обыск. Чуть позже Алена услыхала звуки глухих ударов — ее опыт подсказывал, что такое раздается, когда бьют человека. А послышавшиеся за тем стоны подтвердили ее предположение. Ясно, мальчики пытаются договориться с безмозглым кретином, здешним постоянным обитателем. Ну что ж, от него они вряд ли что узнают… Однако интересно, что такое они ищут? Думают, что дебил прячет в квартире валюту и драгоценности? Ну-ну. Хотя она лично в этом сомневается.

Спустя время бандиты явились на кухню. Совершенно не обращая внимания на Алену, они вытащили ящики из шкафов и пенала и осмотрели их содержимое.

— И здесь ничего, — произнес один, а второй подошел к Алене, достал длинный нож и отклеил пластырь, причем боль была жуткая, со словами:

— Пикни только, стерва, в момент горло перережу! Говори сейчас, где у этого козла бумаги? — Он кивнул в сторону комнаты.

— Я ничего не знаю, — жалобно проговорила Алена.

— Ты мне мозги не грузи! — рявкнул бандит. — Как ты можешь ничего не знать, если каждый день тут торчишь?

Алена поняла их чудовищную ошибку и пыталась ее исправить:

— Мальчики, это вовсе не я тут по хозяйству помогаю. Я тут случайно…

— Да-да, — хмыкнул бандит, — по хозяйству тут Папа Римский помогает, а ты зашла у него огоньку стрельнуть.

— Честное слово, ребята, вы меня совсем с другой перепутали!

— Клешня, она нас за лохов держит, думает, мы с ней в игры играть будем. Кинем ее в багажник и отвезем в Песочную, там в подвале она быстро заговорит.

— Шеф велел нам еще вторую бабу тряхнуть, Лидию. Ладно, заворачиваем ее в ковер — и в багажник, а там разберемся.

Алена похолодела от ужаса, представив, что ожидает ее в подвале у бандитов. Она пыталась закричать, но рот снова заклеили пластырем. Она пыталась сопротивляться, извивалась всем телом, но железная хватка бандитов нисколько не слабела. Ее закатали в старую дорожку из прихожей, потому что приличных ковров в этой квартире давно уже не было, и понесли вниз. Алена мычала, надеясь, что кто-то услышит ее стоны… Но все было напрасно. Она повторяла про себя: за что? И мысль насчет ямы, которую не следует рыть другому, не приходила ей в голову.

* * *

Я поднималась по лестнице дома на Шпалерной, отдыхая на каждой площадке.

Хотела позвонить к Павлине Ивановне за ключами, но вдруг заметила, что дверь Сашиной квартиры приоткрыта. Может, она там? Я заглянула в прихожую и позвала:

— Павлина Ивановна, вы здесь?

Ответом мне было сначала молчание, а потом я услышала слабый стон. Отбросив всякую осторожность, я рванулась в комнату — и мне показалось, что все это я уже видела в кошмарах. Он лежал на полу, скорчившись, как от холода, и не подавал признаков жизни. Так я и думала, все ужасы, что я представляла, происходили наяву.

В квартире был жуткий погром. Что перед ним то, что устроила в свое время Лидия! Вот теперь я действительно поняла, что здесь побывали бандиты. Саша застонал совсем тихо, как ребенок. Я подошла к нему и перевернула на спину. Все лицо было залито кровью. Я заметалась по квартире, не зная, что делать — вызывать ли «скорую», милицию, звонить Павлине Ивановне. С пола опять донеслись стон и неразборчивое Сашино бормотанье. Я так удивилась, услышав его голос, что подошла ближе. Глаза у него были открыты и смотрели на меня осмысленно. Как ни была я взволнована, я обратила внимание, что в глазах у него на этот раз не было того темного всепоглощающего огня, которого я так боялась. Я настолько поразилась этому обстоятельству, что мигом сбегала на кухню, намочила полотенце холодной водой и начала осторожно стирать кровь с того, что раньше было Сашиным лицом. Однако оказалось, что лицо его никуда не делось и даже не сильно изменилось. Пару раз выполоскав полотенце, я не обнаружила на лице у Саши никаких явных повреждений, кроме вспухшего носа, да еще на затылке была здоровенная шишка. Я помогла Саше сесть, беспрерывно приговаривая:

— Ничего, до свадьбы заживет, могло быть хуже…

Мне казалось, что если я перестану молоть чушь, Саша опять замкнется в себе.

Я ощупала его голову, Саша поморщился, очевидно, шишка появилась у него от падения. Я положила его руку себе на плечо и попыталась его приподнять, чтобы перетащить на диван. Но не с моими силами было тащить взрослого мужчину, хоть он и худой не в меру.

— Помоги мне, Саша.

— Зачем? — Чувствовалось, что, слова даются ему с трудом.

— У тебя болит что-нибудь? Куда они тебя били? — Я пыталась ощупать его руки и ноги.

Он мягко отвел мою руку, посмотрел мне в глаза и немного сконцентрировался.

— Ты вообще кто? И что тут делаешь?

Ото, какой прогресс! Неужели он очнулся и теперь все соображает?

— Где — «тут»? — спросила я с подвохом. — Где, как ты думаешь, мы находимся?

— Дома. — Он обвел глазами комнату, пару раз поднял брови в недоумении, не найдя привычных вещей, которые сперли Лидия со своим мордатым мужем Петей. — Дома, — твердо повторил Саша, — в моей квартире. Так что ты тут делаешь? И где мама?

— Сашенька, — голос мой дрогнул, — ты что, совсем ничего не помнишь?

Что же мне делать? Как я могу ему объяснить, куда делась мать и почему из его жизни выпало целых пять лет? И почему я вообще должна это делать? Да и время ли сейчас? Бандиты ушли, ничего не найдя;

Что они предпримут теперь? Сашу надо срочно забирать из этой квартиры и везти в больницу на обследование. В моей голове промелькнули мысли: звонок Надежде — ничего не даст, кто она Саше такая? Звонить доктору Крылову — придется долго объяснять ему, что тут у нас происходит.

Я вспомнила, что у Надежды был какой-то тайный телефон, по которому следовало обращаться только в экстренном случае. Очевидно, там обретался тот таинственный Сашин родственник или человек, принимающий в нем участие.

Трубку у Надежды снял муж и вежливым приятным голосом сообщил мне, что Надежды Николаевны еще нет дома и что ей передать? Я пробормотала, что перезвоню попозже.

Саша все так же сидел на полу, удивленно рассматривая свои руки и ноги. Еще бы, судя по фотографии пятилетней давности, на которой он был со своей Долорес, Саша раньше был крепким здоровым мужчиной, и теперь, видя свои тонкие, почти прозрачные пальцы, он никак не мог понять, что происходит.

Я все же набрала номер телефона доктора Крылова. Ответили, что Дмитрия Алексеевича нет и сегодня не будет.

Что ж, придется звонить Лидии. Она официальный опекун больного человека.

Пусть приезжает и разбирается, в милицию сама звонит. А мне общения с милицией уже хватило. До сих пор вызывают какие-то показания подписывать, а сами так и не могут сказать ничего определенного насчет убийства рыжего Ненько. Почему, интересно, Надежда Николаевна, обычная женщина, провела свое расследование и установила, что рыжего — предположительно, правда — убил Шпикач, а милиция, в распоряжении которой находятся служба информации, компьютеры и картотеки, до сих пор не мычит не телится? Я тут же вспомнила, что милиция не имеет представления ни о фотографии, ни об альбоме, что остался мне после бабы Вари. Но что изменилось бы, если бы я рассказала все следователю на допросе? Да ничего, никто бы мне не поверил. Так что ну. их всех к черту!

Лидия оказалась дома.

— Алло-о? — вопросительно запела она в трубку.

— Послушайте, это Маша, Тут у вас в квартире форменное столпотворение. Все вещи перерыты и переломаны. И они избили Сашу.

— Что вы такое говорите? — взвизгнула мегера. — Как вы вообще попали в квартиру? Я же велела Павлине Ивановне не давать вам ключи. И вообще, я вас уволила еще третьего дня.

— И кто же теперь вместо меня? — ехидно поинтересовалась я.

— Вас, милочка, это совершенно не касается. Так что положите трубку и ступайте себе подобру-поздорову. Да, смотрите, не прихватите случайно ничего из квартиры, у меня есть ваш адрес! Нет, как вам это понравится! Я же еще, оказывается, ворую у Саши!

— Слушай ты, выжига старая, — отчетливо произнесла я, — ты хоть слышала, что я сказала? В квартире полный разгром, Саша избит. Я вошла, потому что дверь нараспашку, а Павлина Ивановна куда-то подевалась.

— Ой, как же это, что же это! — запричитала Лидия.

Чувствовалось, что, с одной стороны, ей жалко вещей, которые она еще не успела упереть из квартиры, а с другой — неохота тащиться сейчас на Шпалерную. На Сашу, разумеется, ей было плевать.

— Нечего охать, а быстро приезжайте сюда! — приказала я. — Не надо было всякую шантрапу в, дом пускать!

— Это вы себя имеете в виду? — Мымра собралась с духом и решила поставить меня на место.

— Не себя, а тех жуликов, с которыми вы сговорились обокрасть Сашу, какие-то бумаги хотели им продать. Вы их не нашли, хоть и перерыли весь дом. Вот они и решили поискать сами. Хорошо хоть, Сашу не убили.

Про Сашу я зря сказала, его самочувствие волновало грымзу в последнюю очередь.

— А откуда вы знаете про бумаги? — возопила Лидия.

— Не ваше дело! — Мне не хотелось признаваться, что я подслушивала. — В общем, так. Если через полчаса вас не будет, я вызываю милицию. И уж будьте уверены, расскажу им все, что знаю.

Я положила трубку и пошла к Саше.

— Давай все же поднимемся и сядем на диван.

Он попытался встать, но схватился за бок и застонал. Я закатала рубашку и вскрикнула: с бока на живот шел здоровенный кровоподтек, очевидно, кто-то из бандитов, отчаявшись что-нибудь узнать у Саши, в злобе пнул его ботинком. Все-таки Саша встал на ноги и в несколько приемов добрался до дивана. Я решила дать ему чашку крепкого несладкого чая, так как сама при любых недугах спасаюсь этим средством. Нарочно провозилась на кухне подольше, мне не хотелось отвечать на его расспросы. Путь он узнает о смерти матери не от меня. И очень интересно, признает ли он Лидию?

Саша взял чашку и выпил чай сам, сумев не расплескать. Потом он сказал «спасибо» и попросил принести ему зеркало. Поколебавшись немного, я принесла ему свою пудреницу. Он долго рассматривал себя в крошечное зеркало, потом нахмурился и все оглядывался по сторонам.

— Тут было большое, мамино…

«Было тут, а теперь там», — зло подумала я.

— Саша, подожди немного, сейчас придет Лидия Мелентьевна и все тебе объяснит.

— Кто такая Лидия Мехрентьевна? — изумленно спросил он.

Наконец в замке повернулся ключ.

* * *

После звонка этой нахалки-домработницы Лидия Мелентьевна не находила себе места. Она не питала к Александру каких-либо родственных чувств, ее нисколько не волновало, что его избили и могли вообще убить. Ее взволновало совсем другое: во-первых, если какие-то бандиты устроили в квартире обыск и избили хозяина, то значит, им очень были нужны те бумаги, которые они пытались получить сначала у нее, Лидии, законным, если можно так выразиться, путем.. И если бы Лидия сумела их найти, то получила бы за них много денег.

Выходит, она столько времени таскала из дома Александра всякую ерунду, ничего не стоящее барахло (так ей, по крайней мере, теперь казалось), и настоящие ценности прошли мимо ее внимания? Да еще и пустила в квартиру эту ужасную наглую домработницу, которая вполне могла ценности найти и присвоить?

Второе, что ее волновало, — это, вполне понятно, собственная ее безопасность. Если бандиты устроили обыск в квартире у Александра и ничего там не нашли, то вполне может быть, что они доберутся и до нее, чтобы выяснить, не она ли сумела их опередить. Эта мысль была весьма здравой и привела Лидию Мелентьевну в состояние тихой паники. Что делать? Звонить в милицию? Но ведь они поедут туда, на Шпалерную, вместо того чтобы защитить Лидию Мелентьевну. А ей оттого, что милиция поедет на Шпалерную ни жарко, ни холодно. С идиотом Александром ничего не случится — ну дали ему пару раз по голове, так все равно он совершенно не соображает, извилиной больше, извилиной меньше, ему все едино. И не о чахлой же домработнице думать. Думать надо о том, как самой спастись.

Такие размышления Лидии Мелентьевны были прерваны коротким требовательным звонком в дверь. Так обычно звонят те, кто знают, что им обязательно откроют. Во рту у Лидии пересохло от страха. На едва гнущихся ногах она подошла к двери и спросила не своим голосом:

— Кто здесь?

— Откройте, милиция! — раздался за дверью уверенный бас.

Лидия глянула в глазок. Прямо перед отверстием маячило мужское лицо, так сильно искаженное линзой, что сердце у Лидии ушло в пятки.

— Покажите удостоверение, — собралась она с силами.

Мужчина подсунул к глазку какой-то документ. Но линза так исказила буквы, что прочитать что-либо было невозможно. Лидия Мелентьевна разрывалась между двумя страхами: ей было страшно открыть дверь и впустить к себе в квартиру этих людей — действительно ли это милиция? Но ей было страшно и не впустить их, остаться одной — может быть, это настоящая милиция, вызванная Машей, они приехали, чтобы отвезти Лидию на Шпалерную, и следом за ними могут появиться самые настоящие бандиты…

— Я не вижу, что у вас в удостоверении написано, — проговорила она наконец голосом жалобно-испуганным и в то же время склочно-недоверчивым.

— А вы откройте дверь на цепочку, — вкрадчиво предложил мужчина, — я вам книжечку и просуну.

Предложение показалось Лидии заманчивым, она накинула толстую стальную цепочку и открыла один за другим все замки и запоры.

Как только дверь приоткрылась на несколько сантиметров, нормальная жизнь Лидии Мелентьевны закончилась, и начался форменный кошмар или, как говорила ее приятельница Клава, дурдом со сквозняками.

В едва приоткрывшуюся дверь мгновенно протиснулась нога в крепком шнурованном ботинке, а цепочку, которая казалась такой прочной и надежной, мгновенно, как зубы бультерьера куриную ножку, перекусили огромные пружинные кусачки. Лидия не успела даже крикнуть, как в ее квартиру вихрем влетели трое молодцев в масках, схватили ее, заклеили рот какой-то гадостью и обмотали веревками, как рулет скумбрии горячего копчения. Потом ее привязали к стулу, и в ее обожаемой квартире начался погром.

Мерзавцы крушили и ломали мебель, вываливали на пол содержимое шкафов и тумбочек, перерывали комоды и серванты — все, что она собирала и копила годами, все, в чем она не чаяла души. Лидия Мелентьевна сидела связанная, беспомощная и только переводила глаза из стороны в сторону, наблюдая, как в считанные минуты уничтожается то, что она создавала всю жизнь, и по щекам ее текли злые бессильные слезы.

Наконец, по-видимому, насытившись разрушением и упившись горем беззащитной женщины, злодеи остановились и огляделись по сторонам.

— Ни черта у нее нет! — рявкнул один из них.

«Теперь — действительно ничего нет, — горько подумала Лидия Мелентьевна. — Вашими стараниями, а час назад много чего было».

Злодеи, однако, решили не останавливаться на достигнутом. Один из них расклеил хозяйке рот, при этом она попыталась укусить его за руку, но он пребольно съездил ей по уху, предупредил, чтобы она не вздумала орать, и начал форменный допрос, какие Лидия Мелентьевна часто и не без удовольствия смотрела по унесенному с улицы Шпалерной видику, никак не думая, что ей придется самой стать участницей такого допроса.

— Ты, ведьма старая, говори, приносила ли со Шпалерной какие-нибудь бумаги? — спросил злодей, подкрепив свой вопрос болезненным ударом.

— Звери! Варвары! Кровопийцы! — завизжала Лидия Мелентьевна, получив наконец право голоса. — Во что вы превратили мою квартиру! Я придушу вас собственными руками! Я засажу вас за решетку!

Злодей тут же ударил ее в солнечное сплетение так, что у Лидии перехватило дыхание, и она поневоле замолчала. Боль была такая, что все предыдущее показалось ей детскими играми.

— Только пикни еще, карга старая, я тебе кишки выпущу! — По тону, каким злодей произнес эти слова, Лидия Мелентьевна поняла, что он определенно не шутит.

— Говори, где бумаги со Шпалерной?

— Какие бумаги? — проговорила несчастная дрожащим голосом. — Не было там никаких бумаг…

Злодей снова ударил ее. Лидия боялась кричать, помня недвусмысленную угрозу своего мучителя, и только тихо плакала. Ей было больно и обидно. Она страдала совершенно безвинно. Наоборот, страдала она, как ей сейчас казалось, за свое благородство, за то, что приняла участие в судьбе родственника-инвалида, за то, что заботилась о нем, безвозмездно ему помогала, даже наняла женщину для ухода за этим чучелом…

И за это — столько страданий? Такой немыслимый ущерб! Разрушено все, что она нажила за долгие годы! И какие унижения ей приходится терпеть! Как мог этот мерзавец назвать ее старой ведьмой или каргой?!

Вовсе она не стара! Она женщина в самом расцвете сил… Возможно, ее и назовут зрелой, но уж никак не старой…

Печальные раздумья Лидии Мелентьевны были прерваны окриком мучителей:

— Куда дела бумаги?

— Говорю же вам, не было там ничего! — сквозь слезы проговорила Лидия голосом, который разжалобил бы даже налогового инспектора.

Но бандит в маске к жалости был совершенно не склонен. Он еще пару раз врезал Лидии, так, на всякий случай, но, кроме визга, ничего не добился. В комнату заглянул старший из бандитов.

— Ну что, молчит бабка? — осведомился он. — Ладно, кончай здесь, поедем в Песочную, из той девки правду вытрясем. А здесь почистим.

Бандиты о чем-то тихо поговорили, еще раз прошлись по квартире и ушли. Лидия Мелентьевна сидела ни жива ни мертва.

Она не могла поверить, что пытки прекратились и она осталась жива. Когда бандит сказал: «Кончай здесь», она была уверена, что ее убьют, и теперь ужас понемногу оставлял ее. Конечна, она была связана, но жива, жива! Бандиты ушли. Она освободится. В конце концов, через три часа придет с работы ее муж Петя… Конечно, ей очень не хотелось, чтобы муж увидел ее такую — связанную, избитую, зареванную… Но главное, она осталась жива!

Вдруг она почувствовала запах. Запах газа. И ужас снова накатил на нее черной волной. Рано радоваться. Действительно, с чего она взяла, что бандиты оставят ее в живых?

И тот, второй, не случайно сказал, что они здесь почистят.

В тишине квартиры Лидия Мелентьевна услышала отчетливое тиканье. Она судорожно задергалась, пытаясь ослабить веревки на руках. Но ничего не вышло. Тогда, сильно оттолкнувшись ногами, она немного передвинула свой стул к окну. Еще один рывок, еще одна попытка… Сантиметр за сантиметром она приближалась к окну. И вдруг, не рассчитав силы толчка, она потеряла равновесие и опрокинулась вместе со стулом на спину. Теперь ее положение оказалось еще хуже: она лежала на спине беспомощно, как перевернутая черепаха, и только могла глотать злые бессильные слезы.

Запах газа становился все сильнее и сильнее. Лидия Мелентьевна чувствовала, что еще немного, и она задохнется. На нее накатывали волны тошноты и головокружения, усугублявшиеся тем, что она лежала связанная в неудобном положении, почти вниз головой….

И еще это пугающее тиканье. Что же это тикает в тишине ее квартиры? Все часы у нее самой были бесшумные, электронные… В голову пришла ужасная мысль: тикает оставленное бандитами взрывное устройство. Не зря она смотрела так много боевиков, она не ошиблась.

Лидия поняла, что она обречена. Сработает взрывное устройство, и наполненная газом квартира взлетит на воздух, как огромная бомба, и она, Лидия, будет в самом центре взрыва… В тиканье слышался звук приближающейся смерти.

И вдруг все прекратилось. На секунду наступила тишина, затем послышался короткий сухой щелчок — и квартира превратилась в пылающий ад.

Бандиты рассчитали правильно: небольшое взрывное устройство воспламенило газ, заполнивший помещение, и квартира взорвалась, как склад боеприпасов, уничтожая следы обыска и погрома.

Бандиты не учли только одного: невероятную живучесть и везучесть Лидии Мелентьевны. Ее спасло только то, что она сумела отъехать со своим стулом к самому окну, и даже то, что стул опрокинулся. Взрывной волной ее выбросило в окно. Она вылетела как ракета или, точнее, как ведьма, летящая на шабаш, только вместо метлы за ней несся огненный шлейф. Пробив стекло, она получила множество порезов, но поскольку квартира ее находилась на первом этаже, то Лидия осталась жива. Изумленные соседи увидели, как она вылетела из окна квартиры, врезалась в кусты, смягчившие падение, и потеряла сознание. На место взрыва уже спешили пожарные и милиция. «Скорая помощь» приехала последней, и Лидию Мелентьевну осмотрела милицейский врач. К полному удивлению всех присутствующих, жизни Лидии Мелентьевны ничего не угрожало, у нее только была сломана ключица, и лицо сильно порезано осколками стекла. В это время вернулся с работы ее любимый муж Петя. Увидев обожженное окровавленное существо, над которым хлопотали медики, он с трудом поверил, что это было когда-то его женой Лидией, а поверив, не стал расстраиваться, быстренько смешался с толпой и поехал к одной знакомой женщине в Лисий Нос.

* * *

Невысокий худощавый человек с невыразительным восточным лицом вышел из неброской бежевой «пятерки» на проспекте Энгельса возле Поклонной горы, где от него ответвляется Выборгекое шоссе — дорога на Карельский перешеек и в Финляндию.

В этом месте жилых домой почти нет, они начинаются чуть дальше, возле станции метро «Озерки». Здесь же — только пустыри, пересечения транспортных магистралей, бензоколонки и крутой обрыв, под которым, невидимые с улицы, плещутся Суздальские озера.

Невысокий человек подошел к забору, ограждающему единственное строение — полузаброшенный корпус трикотажной фабрики. Аккуратно раздвинув доски, мужчина проскользнул на территорию. Видно было, что он здесь хорошо ориентируется: уверенно подойдя к небольшой железной дверце, он снял с нее бутафорский замок, огляделся и вошел внутрь. Мягко ступая обутыми в кроссовки ногами по железной винтовой лестнице, он поднялся на чердак, а оттуда вышел на крышу. Он расстелил предусмотрительно прихваченный из машины кусок брезента, затем открыл небольшой твердый чемоданчик.

Там, аккуратно уложенная в специальных углублениях, лежала разобранная снайперская винтовка. Шаман, а это был он, быстро собрал винтовку, зарядил ее и лег на брезент.

Позиция его была идеальна: проспект и шоссе просматривались как на ладони. Теперь Шаман занимался тем, что он умел делать как никто другой: он ждал.

Его дыхание замедлилось, даже пульс, казалось, стал вдвое реже. Сторонний наблюдатель мог бы подумать, что он спит с открытыми глазами. Но это был тот сон, которым спит сжатая пружина, тот сон, которым спит пуля в заряженном револьвере.

Ни одно движение на проспекте не проходило мимо его внимания, ничто не ускользало мимо его взгляда, и в любую секунду он был готов к действию.

* * *

Темно-синяя «мазда» ехала по проспекту Энгельса к выезду из города. В салоне сидели водитель и трое боевиков, в багажнике машины, скорчившись, лежала избитая замученная женщина. Машина шла мягко, но на наших дорогах хватает выбоин, люков и прочих неприятностей. Бандиты на мягких сиденьях их не замечали, но Алену на каждой выбоине подбрасывало, и удары о жесткие бока багажника больно отдавались во всем теле. Иногда она теряла сознание, и эти периоды забытья казались ей желанными, приносили короткую передышку. В остальное время она испытывала только боль, обиду и страх. Обиду на судьбу, которая так несправедливо с ней обошлась: она страдает и, скорее всего, погибнет вместо той, другой…

Ненавистной, отвратительной, жалкой… Зачем ей жить — некрасивой, слабой, несчастной?.. Было бы только справедливо, если бы бандиты похитили ее. Кому она нужна? Но она, Алена, — это совсем другое дело: она красивая, деловая, сильная женщина, сама творит свою судьбу… Вот и сотворила.

— Как там баба в багажнике, не помрет? — покосился один из боевиков назад, когда машину особенно сильно подбросило на рытвине.

— Не боись, доедет, — отмахнулся второй, — до Песочной уже немного осталось, а там мы с ней разберемся. Все равно ей жить недолго осталось — только пока она нам все не выложит.

Машина промчалась мимо Удельной, мимо велотрека, плавно взлетела на Поклонную гору. Навстречу ей со стороны Выборга шел мощный тяжело груженный грузовик «вольво» финна-дальнобойщика.

Сжатая пружина распрямилась, пуля вылетела из ствола. Выстрела никто не услышал, да никому и в голову в первый момент не пришло, что причиной катастрофы послужила пуля, пробившая правый передний скат синей «мазды».

Синяя машина резко развернулась поперек шоссе и вылетела на встречную полосу. Финн ничего не успел сделать, он с ужасом смотрел, вдавливая в пол педаль тормоза, как его могучий грузовик смял «мазду», как игрушку, и мощным ударом сбросил ее с обрыва…

Сам грузовик не очень пострадал, только водитель никак не мог успокоиться: руки у него тряслись, он сидел в кабине и ругался, мешая финские и русские слова.

А темно-синяя «мазда», кувыркаясь, катилась с обрыва, пока, разбитая и покореженная, не остановилась под горой. Только тогда взорвался бензобак, полностью закончив работу, которую начала пуля Шамана.

Сам же Шаман спокойно и неторопливо убрал в чемоданчик винтовку, аккуратно сложил брезент и спустился по железной винтовой лестнице. Он снова навесил на дверь бутафорский замок, пролез сквозь раздвинутые доски забора и пошел к своей невзрачной «пятерке», под капотом которой скрывался мощный «мерседесовский» двигатель.

Никто не обратил внимания на невысокого худощавого человека с невыразительным восточным лицом, который сел в бежевые «Жигули» и уехал в сторону центра.

Да и какое отношение он мог иметь к случившемуся неподалеку дорожно-транспортному происшествию?

* * *

Услышав, что в замке поворачивается ключ, я с облегчением вздохнула: мегера все же усовестилась и решила приехать посмотреть, что тут у нас произошло. Сейчас я покажу ей очухавшегося Сашу и послушаю, что она скажет в свое оправдание.

Но это была вовсе не Лидия Мелентьевна.

На пороге квартиры стояли мужчина и женщина. Мужчина был довольно пожилой, с густыми седыми волосами — в общем, достаточно приятной, располагающей внешности. Загорелое широковатое лицо его просто лучилось добротой.

Женщину я узнала сразу. Я видела ее столько раз на фотографиях — и на той, где она, счастливая и молодая, стояла рядом с Сашей на палубе своей яхты, и на той, в маленьком альбомчике, где была зафиксирована метаморфоза превращения одного лица в другое, и на той, где она с широко раскрытыми от ужаса глазами падала из окна шестого этажа…

Не она, конечно. Другая, чью внешность и жизнь она украла. Потому что я прекрасно знала: передо мной стоит не Долорес Санчес, а Лариса Гусарова.

— Здравствуйте, сеньорита, — приветствовала я гостью. — А ключи вы сохранили с тех времен?

На лице у нее появилось удивление: брови приподнялись, рот красиво округлился. Я отметила про себя, что даже ее мимика приобрела заметный иностранный акцент. Заговорила она тоже с легким акцентом:

— Откуда вы меня знаете?

Только я раскрыла рот для ответа, как за спиной у меня раздались шаги, и в дверях показался Александр. Он стоял на пороге комнаты и так смотрел на эту женщину… так смотрел… Как бы я хотела, чтобы кто-нибудь посмотрел на меня так хотя бы раз в жизни!

— Buenos dias, Dolores! — сказал Александр охрипшим от волнения голосом.

Потом проговорил длинную и удивительно красивую фразу на незнакомом мне языке, то есть на испанском, разумеется.

— Здравствуй, Александр, — ответила женщина по-русски. — Я рада видеть тебя в добром здравии.

Она помолчала немного, потом тряхнула головой и сказала:

— Прости, что я сразу перехожу прямо к делу. У тебя сохранились те бумаги по поводу фонда. Где они?

Он открыл уже рот, но тут я, не выдержав ее наглости, ее делового напора, того звериного практицизма, с которым она собиралась использовать его невольное заблуждение, его беспомощность, — тут я вклинилась в разговор:

— Вы спросили меня, откуда я вас знаю.

Гораздо интереснее выяснить, кто вы такая.

Ты что, думаешь, что перед тобой Долорес? — закричала я Саше. — Она-то, наверное, и сама уже верит, что она Долорес, — столько лет она прожила в ее обличье. Вспомни, Саша, как ее наняли, чтобы она сыграла роль Долорес, чтобы обеспечить ее безопасность… ты знаешь это лучше меня. И она вошла в эту роль и так сжилась с ней — ведь она актриса, и неплохая актриса, — что смогла занять место Долорес навсегда.

Я смотрела на лицо Александра и увидела, что он все вспомнил. Я испугалась, выдержит ли его психика такой удар, но боялась я зря. Лицо, которое я привыкла видеть опустошенным и болезненно сосредоточенным, было теперь осмысленным и решительным.

— Александр, неужели ты веришь в этот бред? — спросила его женщина.

— Почему ты называешь меня Александром? Ведь ты всегда звала меня Сашей.., с твоим милым испанским акцентом…

— Прости, Саша, я отвыкла от тебя, прошло так много времени.

— Сколько времени? — перебил он.

Я мысленно застонала. Пока я, как дура, ожидала Лидию, чтобы она сообщила Саше неприятные известия, нужно было не терять времени и сказать хотя бы, что он пробыл в бессознательном состоянии пять лет. Тогда сейчас он мог бы ориентироваться в ситуации.

— Прошло пять лет, — неохотно процедила женщина, — но ты не думай, что я тебя забыла. Я потом объясню тебе, почему так долго не приезжала, на то были причины…

— Пять лет… — эхом повторил он, потом на лице его появилось нечто, похожее на насмешку. — Что ж, иди и возьми свои бумаги там, куда ты их положила пять лет назад.

Она не двинулась с места, только черты ее стали жестче, а на лице Александра проступила горечь утраты.

— Долорес никогда не называла меня Сашей. Как она меня называла — это останется нашей тайной. Теперь я знаю, кто вы, я вспомнил. Вы убили Долорес. И не думайте, что это сойдет вам с рук.

— Ну что ж, — голос женщины изменился, из него исчезли мягкость и вкрадчивость, он стал суше и повелительней, — что ж, так даже лучше. Хорошо, что ты пришел в себя и все вспомнил.

В руке у нее появился пистолет.

— Все равно будет так, как хочу я. Стоять! Еще шаг, и я стреляю! — Последние слова она выкрикнула, потому что Александр с белым от бешенства лицом шагнул в ее сторону.

— Спокойнее, спокойнее, дорогая! — мягким домашним голосом проговорил ее пожилой спутник, о чьем присутствии мы как-то забыли. — Не волнуйся так, я уверен, что мы договоримся с Александром…

— О чем еще мы с вами договоримся, подонки? — крикнул Саша с холодным бешенством. — Вы убили ее, и ту аварию тоже подстроили вы. Я знаю!

— Давайте не будем кричать в коридоре, — мягко остановил его пожилой миротворец, — пройдем в комнату, поговорим спокойно, как интеллигентные люди…

— Чтобы я еще с тобой разговаривал? — крикнул Саша, губы его тряслись, и я испугалась, выдержит ли он такое нервное потрясение, как бы опять не впал в ступор. — Пошли вон из моей квартиры!

— Александр, дорогой, — снова вступила в разговор женщина, и теперь она говорила гораздо спокойнее, — не забывай, что я вооружена и не намерена шутить.

Она чуть заметно повернула ствол пистолета и нажала спуск. Послышался легкий щелчок, будто пробку вытащили из бутылки, и на тумбочке в углу прихожей разлетелся вдребезги старый глиняный кувшин, оставленный там Лидией за ненадобностью.

— Вот видите, — улыбнулся пожилой, — пистолет заряжен, и если вы не будете выполнять приказы…

Александр неохотно двинулся в глубь квартиры. Я поняла, что у него что-то на уме, и еще больше забеспокоилась.

— Ты — тоже пошла туда, — кивнула мне Лариса, — с тобой после разберемся.

— Слишком много девушка знает, — поддакнул ее пожилой спутник, — это интересно.

Вот влипла-то я. Александр страдает из-за своей неземной любви, а я за что? Я повернулась и пошла следом за ним в гостиную. У дверей Саша пропустил меня вперед, а сам шагнул резко вбок, схватил появившуюся Ларису за руку, в которой был пистолет, ногой ударил ее по лодыжке. От неожиданности она выстрелила в люстру, но Саша повис на ее руке, а я сумела только толкнуть их обоих, и они повалились на пол, причем пистолет выпал из рук Ларисы.

— Звони в милицию! — крикнул Саша, пытаясь заломить Ларисе руки за спину.

Но куда там было справиться с сильной тренированной женщиной вчерашнему инвалиду. Еще бы, пять лет на диване просидел да питался одной кашей! А эта сволочь небось на своей вилле целыми днями на тренажерах занималась!

— Какая еще милиция? — послышался вкрадчивый голос пожилого от двери. — Зачем нам с вами милиция?

Опять мы совершенно о нем забыли — было в нем что-то такое, из-за чего его не принимали в расчет. Он подошел к Саше, которого уже держала высвободившаяся Лариса, и нанес ему короткий быстрый удар по шее. Саша охнул и свалился на пол.

Я шагнула в сторону валявшегося на ковре Ларисиного пистолета, но старый супермен уже подхватил его молниеносным движением и отечески мне улыбнулся:

— Не беспокойтесь, девушка, не наклоняйтесь!

Вдвоем с Ларисой они подняли Александра, усадили его в кресло и привязали руки к подлокотникам. На меня они пока не обращали внимания, и я подумала, какими ужасными мы кажемся им со стороны — оба хилые, бледные, бедно одетые, совершенно без сил. Неудивительно, что они не принимают меня в расчет. Саша застонал и открыл глаза.

— Приветик, — ехидно сказала ему Лариса. — Ну что, больше не будешь изображать из себя супермена? Может, скажешь, где мои документы?

— Это не твои документы, — угрюмо сказал Саша, — это документы Долорес.

— Хватит! — заорала Лариса. — Между мной и Долорес нет никакой разницы. Любой, взглянув на меня, подтвердит это. И паспорт у меня на имя Долорес Санчес!

— Только настоящая Долорес, кажется, была лет на десять моложе! — вступила я.

— Это точно, — вздохнул Александр, — и голос у тебя больно противный…

Она ударила его по щеке и продолжала бить, пока пожилой не отвел ее руку.

— Лариса, дорогая, ты тратишь время зря. У нас много дел и мало времени. Ребята осмотрели здесь все, если бы бумаги были в квартире, они бы их нашли. А этот.., наш друг.., долгое время был, как бы это помягче выразиться.., не в себе, поэтому он может и не знать, куда делись интересующие нас документы. Но вот девушка, — он кивнул в мою сторону, — удивительно хорошо осведомлена о наших делах… Насколько я понимаю, это — Мария Грачева, которую наняли сюда в домработницы. Она присматривала за домом и болезненным его обитателем и довольно много здесь разнюхала.

— Кстати, — оживилась Лариса, — ведь ребята сказали, что везут ее в Песочную, а она оказалась здесь. Кого же они взяли?

— С ними уже долгое время нет связи, — неохотно ответил ее собеседник, — но мы это выясним. Так вот, милая девушка, — обратился он ко мне, — мы предприняли по отношению к вам кое-какие шаги, так, на всякий случай…

— Какие еще шаги? — спросила я, внутренне холодея от страшной догадки.

— Где ваш сын, милая? — спросил старый садист елейным голосом.

Я метнулась к телефону и набрала номер свекрови. Трубку снял Модест Никитич.

— Где Лешка? — крикнула я, не здороваясь и не соблюдая никаких приличий.

— Я сам хотел бы это знать, Машенька, — прогнусавил свекор, — они с Валюшей вышли погулять и до сих пор не вернулись! Валюша прекрасно знает, что в два часа мне нужно принимать лекарство.

А сейчас уже три. Они не вернулись даже к обеду!

Я знала, что у них в доме заведен такой порядок: опоздать с каким-нибудь приемом пищи было совершенно невозможно. Скорее земля перевернется. Я бросила трубку и повернулась к старому негодяю.

— Где мой ребенок?

Мерзавец улыбнулся мне ласково.

— Алешенька в полной безопасности и прекрасно себя чувствует.

— Где он? — Я бросилась к нему. — Что вы с ним сделали? — Я уже кричала и трясла старого бандита за плечи.

Лариса еле-еле сумела меня оторвать.

— Согласитесь, Маша, если вы сейчас глупо погибнете из-за своей горячности, вашему сыну это совершенно не поможет.., он останется там, где он сейчас.., и хоть сейчас он в безопасности… — завел волынку мерзавец, потирая шею.

— К черту! — крикнула я, чтобы остановить его несносную болтовню. — Что вам нужно?

— Вы знаете, что нам нужно. Бумаги, деловые бумаги семейства Санчесов. Судя по вашей осведомленности о личности моей… коллеги, — он повернулся к Ларисе, — и также об истории Долорес, вы и об этих документах можете знать гораздо больше, чем следовало бы порядочной домашней работнице. А если вы не знаете, где эти бумаги, что ж, значит, вашему сыну не повезло…

— Старая сволочь! — выпалила я.

— Маша, послушай меня. Не отдавай им бумаги, пока они не привезут ребенка, — подал голос Александр.

— Заткнись! — выпалила я, не оглянувшись. — Все из-за тебя. Плевать мне на бумаги, пусть забирают все, только бы отдали сына!

Я уже совершенно ничего не соображала от страха, мне было совершенно не до Александра и вообще ни до кого. Я бросилась к телефону. Только бы Надежда была дома…

Она была дома.

— Надежда Николаевна, — начала я без предисловий, — я на Шпалерной. Привезите сюда бумаги Санчесов. От этого зависит жизнь моего сына.

— И без фокусов,. — сказал старый бандит, — если она приедет не одна, вы вряд ли когда-нибудь увидите своего сына.

— Никому об этом не говорите, — сказала я Надежде, — и никого с собой не приводите. Лешка у них.

* * *

После Машиного звонка Надежда растерянно заметалась по квартире. Что делать?

Звонить в милицию? Пока она будет объяснять суть дела, да пока те будут собираться… сколько времени пройдет? И потом, припрутся, как стадо слонов, злоумышленники их увидят и слиняют, и тогда ребенок может пострадать. Она вспомнила о номере телефона, что дал ей доктор Крылов и сказал, что звонить туда можно только в экстренном случае. Сейчас как раз такой случай.

Похищение ребенка — куда уж хуже?

Она набирала номер, но долгие гудки привели ее в отчаяние. Но вот щелчок, и мягкий баритон с едва уловимым не то чтобы акцентом, а каким-то старорежимным уклоном, сказал:

— Я вас слушаю.

— Мне дал этот телефон Дмитрий Алексеевич Крылов. Он сказал, что я могу обратиться к вам в случае серьезной необходимости…

— Имею честь говорить с Надеждой Николаевной Лебедевой? — осведомились на том конце линии.

— Да-да, — удивилась Надежда.

— Не объясняйте, Надежда Николаевна, я полностью осведомлен и о Маше, и о ее сыне. Ни о чем не беспокойтесь, возьмите бумаги и езжайте на Шпалерную. Все закончится благополучно, уж поверьте мне. Те двое не причинят вам вреда. Правда, вас всех ждут испытания, но все закончится благополучно. — В трубке послышались гудки отбоя.

Надежда сидела в совершенной растерянности и смотрела на телефон.

Интересно, откуда он все знает? Откуда он знает, кто она такая? И почему, когда он спросил, не Надежда ли это Лебедева, почему, черт возьми, у нее не хватило ума поинтересоваться, как зовут ее собеседника?

И откуда он знает, что все закончится благополучно?

Надежда прислушалась к себе. Внутренний голос твердил ей, что надо довериться приятному баритону из телефона и делать все, как он велит. Она достала из укромного места проклятые бумаги Санчесов и поехала на Шпалерную, решив по дороге, что подстраховаться все же не мешает.

В дверь позвонили коротко и решительно. Лариса вышла в коридор и щелкнула замками. Ее партнер остался с нами в комнате, причем видно было, что он нервничает, пистолет чуть заметно дрожал в его руке.

Зачем этому типу пистолет? Александр привязан к креслу, а я в таком состоянии от страха за Лешку, что и рукой-то пошевелить не могу.

Надежда, появившаяся на пороге, выглядела бодрой и решительной. Она поздоровалась, улыбнулась мне, сказала, что все будет в порядке, и выразительно покрутила свое обручальное кольцо. Должно быть, она хотела мне что-то сообщить, но в том состоянии, в котором я была, простейшие намеки до меня не доходили.

— Надежда Николаевна, отдайте, отдайте им все!

Надежда оглянулась на незваных гостей и сказала:

— Я так понимаю, что перед нами супруги Гусевы?

Пожилой компаньон Ларисы нервно усмехнулся и сказал:

— Я смотрю, вы, дамы, поразительно хорошо информированы. Интересно, какие у вас источники?

Я взглянула на него повнимательнее.

Ах, вот это кто! Тот самый кактусовод! А я сразу не сообразила. Муж Ларисы Гусаровой! Безобидный кактусовод, слегка с приветом, как все кактусоводы, утверждала Надежда, а этот с пистолетом в руке и ласковой безжалостной улыбкой…

— Бумаги! — рявкнул Гусев и протянул Руку.

Надежда вздохнула и отдала ему папку.

Лариса подскочила и начала жадно просматривать документы. С Надеждой творилось в это время нечто странное. Она посматривала на часы. А сама потихоньку, пользуясь, что Гусев переводил взгляд с меня на Сашу, двигалась к двери в коридор.

— Ну что? — нетерпеливо спросил Гусев.

— Все в порядке, то, что мне нужно. — Лариса облегченно вздохнула.

Показалось мне или нет, что Гусев, при слове «мне», которое Лариса необдуманно произнесла вместо слова «нам», слегка поморщился?

— Переходим ко второму вопросу, — начала Надежда поспешно. — Вы получили свое, так что извольте отдать ребенка или отвезти нас туда, где он находится.

— Так сразу и разбежались! — грубо ответила Лариса. — Молчать и сидеть тихо, а то перестреляю всех.

— У вашей жены, очевидно, сильно расшатаны нервы, — обратилась Надежда к Гусеву. — Даже удивительно, казалось бы, Испания — такая спокойная страна. Что, так построите нас всех в ряд и будете расстреливать? А мы, значит, как бараны, спокойно пойдем на бойню.

— Стены в квартире толстые, никто не услышит, — издевалась Лариса.

— Стены толстые, старый фонд, — согласилась Надежда, — но вот тут, где стою я, как раз стена тоненькая, простая деревянная перегородка между квартирами.

— Точно, — поддакнул Александр, — квартиру делили пополам после революции, там даже дверь в стене была, ее заделывали.

— И живет там старушка, очень сообразительная, — продолжала Надежда. — Сейчас она слушает у стенки. А потом пойдет смотреть в глазок. И если вы появитесь только вдвоем, бабуля сразу же позвонит с милицию. Она не будет бегать по лестнице, ломиться сюда, чтобы выяснить, что же с нами случилось. Ей даны четкие инструкции: если мы не выходим из квартиры в течение десяти минут — звонить в милицию.

— Кто — тетя Пава? — оживился Александр. — Не сомневайтесь, она человек решительный. Она раньше пожарным диспетчером работала.

— Пять минут уже прошло, — продолжала Надежда, взглянув на часы, — валяйте, попробуйте управиться за пять минут, вряд ли это у вас получится. Все же вы непрофессионалы, это же надо уметь — людей-то убивать. А вы со своими умельцами связаться не можете, вон, как мобильничек-то крутите, накладочка, видно, вышла.

— Точно, — подал голос Саша.

— А ты говорила «фикус», — прошептала Надежда, — а он вон как соображает.

— Очухался, — пробурчала я.

— Что вы такое говорите? — Гусев сделал удивленные глаза. — Лариса, не надо нервничать, сейчас мы, как и собирались, отвезем Машу к ее сыну на завод, — он подчеркнул последнее слово, — и остальные поедут с нами, в целях общей безопасности.

А вот когда мы восстановим семью, — он улыбнулся, взглянув на меня, — тогда мы отпустим всех вас, куда хотите.

Я ни на грош не верила старому лицемеру. Особенно испугало меня то, как он сказал «на завод», и как при этом выразительно взглянул в глаза Ларисе…

Но мы ничего не могли поделать — у них Лешка. А вот когда я получу сына, я разорву этих мерзавцев собственными руками.

Надежда все смотрела на часы. На лице у нее читалось ожидание, постепенно переходящее в недоумение.

* * *

Шаман никому, кроме самых доверенных помощников, не давал номер своего мобильного телефона, поэтому, когда телефон зазвонил и он не узнал голос, то хотел было сразу же отключиться. Человек произнес торопливо:

— Муж и жена Гусевы. Шкиперская протока. Завод «Двигатель».

И все, в трубке послышались короткие гудки. Шаману это очень не понравилось, уж больно смахивало на ловушку. Но, во-первых, номер мобильника знали всего несколько человек, и не стоило тратить время, чтобы выяснить, кто же это звонил.

Шаман подумал, что, возможно, его информатор очень торопился и говорил полушепотом, поэтому он и не узнал голос. Шаман не был бы тем, кем он, был — тем, кого боялся и уважал весь криминальный Питер, тем, против кого бесполезны любые замки, любые охранные системы, — если бы не умел принимать вызов. Шаман решил рискнуть.

Он сделал несколько звонков, отдал необходимые распоряжения и поехал на Васильевский остров.

* * *

Машина обогнула просторный водоем, проехала по небольшому мосту и остановилась на узкой зеленой улице. Гусев открыл дверцу и попросил нас выйти. Его просьба, при всей своей елейности, напоминала приказ.

Я вышла из машины и огляделась.

В этом месте раньше я никогда не была.

Мы оказались словно в каком-то захолустье: улица превратилась в глинистый проселок, по обочинам поросший сорняками, со всех сторон виднелись протоки и каналы с песочными немощеными берегами. Невдалеке угадывался залив. Трудно было поверить, что в нескольких минутах езды расположены шумные, многолюдные улицы Васильевского острова.

Гусев повел нас к мрачному трехэтажному кирпичному зданию — унылому памятнику советской промышленной архитектуры.

Подойдя к большим железным воротам, он достал из кармана что-то вроде пульта управления телевизором, нажал кнопку, и ворота постепенно разъехались, пропустив нас внутрь. Там все вполне соответствовало внешнему облику здания — большое пустое помещение с бетонным полом и тусклым освещением. Гусев снова нажал какие-то кнопки на своем пульте, и выкрашенная унылой грязно-зеленой краской стена прямо перед нами пришла в движение, она отъехала в сторону, открыв хромированную дверь современного лифта. В лифте уже наблюдался некоторый контраст с внешним видом здания: кабина лифта, достаточно просторная для пятерых, была отделана дубовыми панелями и зеркалами, на полу лежал пушистый бежевый ковер. Лифт пришел в движение, и через несколько секунд его двери снова открылись. Мы оказались в коридоре, весь пол которого был устлан таким же бежевым ковром, на стенах мягко светили матовые плафоны. Мы шли молча. Я с замиранием сердца ожидала, когда же увижу Лешку, Саша хмурился и кусал губы, а Надеждиного лица я не видела. Гусев открыл дверь в конце коридора, и мы, я по крайней мере, ослепли: после полутемного коридора мы очутились в залитой ярким светом оранжерее.

На десятках столов, стеллажей и полок красовались кактусы. Сколько их было?

Сотни? Тысячи? Десятки тысяч? Плоские и круглые, гладкие и сплошь покрытые колючками, крошечные и огромные… Многие цвели, и, надо признаться, зрелище было потрясающее.

Но мне было не до кактусов.

— Где мой, ребенок? — крикнула я Гусеву.

— Сейчас, сейчас, — отмахнулся он от меня.

Ему было не до вопросов. Он наслаждался встречей с любимыми кактусами. Он шел между рядами, и вид у него был, как у короля, который приветствует своих подданных. Он гладил их, разговаривал с ними, мне даже показалось, что кактусы ему отвечают, не все, но самые разумные, так сказать, человекообразные.

Надежда хмурилась, но с любопытством крутила головой, словно что-то разыскивая.

Сопровождаемые Ларисой, мы прошли всю оранжерею и вошли в следующую дверь.

Здесь была комната; которую я бы назвала лабораторией. Застекленные медицинские шкафы стояли вдоль стен, посреди комнаты стояли несколько лабораторных столов и жестких никелированных кресел, напоминающих зубоврачебные.

— Где мой ребенок? — снова заорала я Гусеву.

— Что вы так кричите? — укоризненно спросил он. — Возьмите себя в руки, присядьте, причешитесь, ребенок может испугаться.

Я хотела сказать, что мой ребенок узнает мать в любом виде и чтобы старый козел прекратил валять дурака, но ноги меня не держали, и пришлось опуститься в мерзкое лабораторное кресло. Тотчас же металлические зажимы сомкнулись у меня на запястьях, намертво приковав меня к креслу. В это время Александр изловчился и прыгнул на Ларису, стремясь завладеть пистолетом.

Они боролись, а мерзкий Гусев уже подходил к Александру с невесть откуда взявшейся электрической дубинкой, другой рукой держа под прицелом Надежду, потому что меня ему было нечего опасаться.

И вот, когда дубинка уже была готова опуститься Саше на голову, Надежда взвизгнула диким голосом:

— Пилоцереус Пульпика! А я-то думаю, где вы его прячете!

Она разбила стеклянный колпак на одном из стеллажей, где под специальной лампой блаженствовал кактус, тот самый, что цвел на фотографии, с которой начались все мои несчастья. Надежда подхватила горшок и подняла кактус высоко над головой.

— Сейчас грохну его об пол! Да еще ногой разотру!

— Не трогать! — фальцетом завопил Гусев.

— Оставьте Сашу в покое, а то уроню, — предупредила Надежда.

Гусев жестом велел Саше подняться и указал в другое кресло. Саше опять изменили силы, и он опустился в кресло, потирая левую сторону груди.

— Где мой ребенок? — как заведенная повторяла я, эти вопросы помогали мне забыться, потому что если бы я начала рассуждать, то поняла бы, что Лешки здесь нет, а может быть, уже и вообще нет на этом свете.

— Кончай с ними, — подала голос Лариса, — чего ты тянешь?

— Не спеши, дорогая, — он взглянул на жену с улыбкой, — здесь мы в безопасности, никуда они не денутся. Поставьте кактус на место. Надежда Николаевна.

— Ничего, я уж подержу, — откликнулась Надежда, — мне не трудно, а так как-то спокойнее. Если вы выстрелите, то попадете в кактус. А если выстрелите мне в ногу, то я упаду и кактус разобьется, уж я постараюсь, хоть он мне и очень нравится.

— Бумаги у нас, — гнула свое Лариса, — эти придурки больше нам не нужны, что ты с ними возишься? Время дорого! Сбрось их в измельчитель.

— Мне торопиться некуда, — твердо ответил он, напирая на «мне». — Я должен знать, откуда они так много о нас знают и кто еще знает… Не забывай о наших злопамятных кавказских друзьях… Я очень о них беспокоюсь… Не забывай, что группа, которую мы отправили на Шпалерную, как видно, пропала. Счастье, что они не знают этого адреса…

— Идиоты! — взорвалась Лариса. — Ничего не могли сделать как следует! Для чего ты их держишь!

— Для грязной работы, — кротко ответил он.

— Теперь грязную работу придется делать самим, — угрюмо произнесла она.

— Прежде всего нужно выяснить, много ли им известно. Не хотите ли присесть? — обратился он к Надежде, которая по-прежнему стояла, прижимая к груди горшок с кактусом.

— Спасибо, я постою, — упрямо ответила она.

— Тогда поговорим стоя. Кто вы такая?

Как вы оказались замешаны в эту историю?

Надежда нервно взглянула на часы.

— Вы куда-то опаздываете? — участливо осведомился Гусев.

— Ничего, меня подождут, — вежливо ответила Надежда.

— Я ценю в людях чувство юмора, — ответил Гусев с беспокойной улыбкой, — но если вы рассчитываете на чью-то помощь, смею вас уверить, зря. Даже если бы ваши друзья узнали чудом, где мы с вами находимся, — попасть сюда они никак не смогут. Это здание — шедевр автоматики: любого незваного гостя встречают здесь десятки смертоносных сюрпризов… Итак, как вы узнали о нас столько интимных, так сказать, сведений?

Надежда с нежностью посмотрела на кактус у себя в руках.

— Прелестное создание! Скажите, это тот же самый, что цвел тогда на Офицерском пять лет назад, или его родственник?

— Ах вот оно что! — воскликнул Гусев. — Как к вам попала фотография?

— Случайно, — коротко ответила Надежда. — И кактус помог мне, выйти на вас.

Через общество кактусоводов. Прежде, чем женщину из окна выбрасывать, нужно было кактус убрать, чтобы вас не опознали.

— Нельзя, — серьезно возразил Гусев, — пилоцереус цветет только при свете, даже на минуту нельзя убирать с окна при цветении. Это теперь у меня оборудование, а тогда ничего не было, большая удача, что он вообще расцвел.

— Сволочь! — простонал Саша. — Какая же ты сволочь! О кактусах он заботится…

— Спокойно, спокойно. — Надежда прервала его и опять обратилась к Гусеву:

— Меня интересуют два вопроса: во-первых, почему вас не тронули после фиктивной гибели Ларисы те самые кавказские друзья, о которых вы тут упомянули, и, во-вторых, почему вы не последовали за женой в Испанию?

— Ну надо же, как вы хорошо информированы! — Гусев посмотрел на Надежду с живейшим интересом. — Что ж, вся информация умрет вместе с вами… Так и быть, я расскажу вам перед смертью несколько забавных историй. Деньги любят все, — начал он издалека. — А человеку, имеющему хобби, деньги просто необходимы. Плюс красивая жена, которая тоже требует расходов. На зарплату в нашей стране давно уже никто не живет, ни бедные, ни богатые…

— Короче, — презрительно вклинилась Лариса.

— Спешить нам некуда, ну да ладно, — согласился Гусев. — С кавказскими друзьями у нас были дела, прибыль от которых получили только мы, а они не только ничего не получили, но еще и потеряли жизни.

Надежда вспомнила газетную заметку про взрыв на складе.

— Пожар на Обводном канале, — неуверенно произнесла она.

— Что за женщина! — восхитился Гусев. — Вас просто необходимо остановить.

Тут, видите ли, смешались вместе два дела.

Во-первых, к Ларисе очень кстати обратились с предложением поработать двойником. Обратились, замечу, они к нам сами, то агентство…

— «Барс», — невозмутимо произнесла Надежда.

— Ой, — по-детски воскликнул Гусев, — вы меня изумляете… Так вот, агентство «Барс» по просьбе Долорес Санчес нашло Ларису. И она очень неплохо провела время на уединенной вилле у теплого моря, в то время как влюбленные ворковали здесь. И дальше, когда Ларисе понадобилось исчезнуть, мы вспомнили про Долорес. Почему бы на этот раз ей не поработать двойником? — решили мы.

Саша низко опустил голову. Вся его поза выражала немую скорбь. Но меня это не тронуло. Он уже потерял свою Долорес пять лет назад, а если я потеряю сына, то жить мне станет не для чего.

— Когда наивный кавказский абрек, — продолжал Гусев, — своими глазами увидел на асфальте мертвое тело известной актрисы, — тут последовал легкий кивок в сторону Ларисы, — он, разумеется, захотел взяться за ее мужа… Но тут, на беду, муж, безобидный кактусовод, попал в больницу с инфарктом миокарда… Абрек, конечно, установил наблюдение за больницей и несколько дней спустя узнал, что кактусовод скончался. Трогательная и печальная история! Не смог человек пережить потерю любимой жены! Что называется — они жили долго и счастливо и умерли в один день. Так и доложили Тенгизу… Абреку даже показали мой труп в морге и медицинское заключение… Сами понимаете, в больницах люди мало получают…

А ждать похорон он не стал, опасно ему было тут находиться. И все вышло хорошо, Лариса под видом Долорес уехала в Испанию, но вот он, — Гусев указал на Сашу, — с ним были проблемы. Лариса прислала ему письмо электронной почтой, что у нее дела, и вообще, ей надоело все русское. Казалось бы, все логично, каприз богатой молодой женщины кончился. Но скромного писателя обуяла гордыня, и вместо того, чтобы напиться, а потом махнуть рукой на испанку и утешиться с первой попавшейся русской девицей, он начинает забрасывать Ларису письмами, обрывает телефон и, не получив ответа, собирается ехать в Испанию. Ну не понимают люди намеков!

— Если бы даже она и разлюбила меня, она никогда бы не уехала как воровка, тайком. Она бы все мне объяснила, — сказал Александр, поднимая голову. — Кроме того, — он усмехнулся, — она же оставила у меня важнейшие документы. Вы про это не могли знать, а я сразу понял, что дело нечисто.

— М-да, с документами вышла накладка. Но все равно, пришлось нейтрализовать скромного писателя, которого обуяла мания величия. Вы уж простите, но никак нельзя было выпустить его в Испанию. Обычная авария, ничто не вызывает подозрений.

Итак, вы удовлетворены? — обратился он к Надежде.

— А что насчет моего второго вопроса?

Почему вы не уехали вслед за женой?

— Нет, женщины. — , удивительные создания! — Гусев смотрел на Надежду почти с восхищением. — Вам осталось жить, может быть, считанные минуты, а вы все еще пытаетесь удовлетворить свое любопытство.

Неужели вам не очевиден ответ на этот вопрос? Ведь вы видели мое детище, мое сокровище, мою коллекцию… Неужели я мог все бросить, оставить без присмотра и заботы? А вывезти такую коллекцию представлялось затруднительным…

— Достал ты меня своими кактусами! — буркнула Лариса.

— О дорогая, ты ревнуешь меня! — Гусев повернулся к жене. — Это очень даже лестно мужчине моего возраста.

— Прекрати паясничать! — взорвалась она. — Не для того я пять лет сидела в Биаррице и изображала из себя чокнутую. Ах, у нее провалы в памяти! Ах, у нее даже голос изменился! Все, хватит! Бумаги у меня, теперь я заживу нормальной жизнью, и твои советы слушать больше не намерена! Так что хватит болтать, кончай с ними, у меня скоро самолет!

В глазах Гусева блеснуло что-то, даже отдаленно не напоминающее любовь и нежность к супруге. Он повернулся к Надежде:

— Кто еще осведомлен о наших делах?

— Очень много народу, — злорадно ответила она. — Это вам только кажется что вы такой умный и предусмотрительный.

На самом деле за каждым вашим шагом давно наблюдают, вы все время под колпаком…

Я поняла, что Надежда блефует, как и тогда, в квартире, когда она говорила про Павлину Ивановну. Я-то точно знала, что старухи вообще не было дома. Несомненно, Надежде надо потянуть время — но зачем?

На что она рассчитывает? Лешки здесь нет, и где он, я уже никогда не узнаю…

— Только не говорите мне о милиции, — говорил Гусев, — я в нее никогда не поверю…

— А вы не допускаете, что кроме вас и кавказцев может существовать еще третья сила?

— И что это за третья сила? — насторожился Гусев.

— Да брось ты с ней разговаривать! — закричала Лариса. — Чушь все это!

Она включила рубильник на стене, и в углу лаборатории раздвинулись металлические пласты пола. Под полом разверзлась черная пустота, откуда пахнуло влагой, металлом и смертью. В глубине заурчало какое-то устройство… Измельчитель? По спине у меня пробежала ледяная волна ужаса…

* * *

Невзрачная бежевая «пятерка» остановилась на углу Наличной улицы и Шкиперского протока. К машине тут же подбежал подросток с ведром воды и тряпкой.

— Машину помыть?

Водитель, невысокий худощавый человек с невыразительным восточным лицом, отрицательно покачал головой. Подросток вплотную приблизился к опущенному стеклу, незаметным движением передал водителю конверт и тут же отошел в сторону.

Водитель поднял тонированное стекло и вскрыл конверт, откуда вынул строительные чертежи и планы. Быстро их просмотрев, он сделал еще один звонок по сотовому телефону и снова углубился в чертежи.

Через десять минут рядом с «Жигулями» остановилась темно-синяя «тойота». Из нее выскочил человек в форме майора внутренних войск. Водитель «пятерки» открыл заднюю дверцу, майор бросил на заднее сиденье мешок из плотной прорезиненной ткани и уехал, не сказав ни слова. «Пятерка» проехала вокруг поросшего ряской водоема в сторону залива и остановилась в укромном месте под прикрытием густого ивняка.

Водитель достал из прорезиненного мешка компактный спецназовский акваланг и гидрокостюм, переоделся в него, сложил в непромокаемую сумку необходимое оборудование и нырнул в тинистый проток.

* * *

Я в последний раз оглядела помещение «лаборатории»: неизвестное химическое оборудование, лабораторные столы, пульт управления на стене — что-то похожее я видела по телевизору, когда показывали репортажи о захвате подпольного цеха по переработке наркотиков. Возле рубильника находилось множество кнопок и клавиш, связанных с охранной системой Завода, как и предупреждал Гусев.

Добраться до пульта, выключить страшный рубильник, отключить охранную систему — это единственный путь к спасению.

Но мы с Александром прикованы к креслам, руки свободны только у Надежды, а ее держит под прицелом Гусев, чтоб он провалился со своими кактусами.

Лариса нажала еще какую-то кнопку, и вдруг кресло Саши медленно поехало прямо к проему.

— Заканчивай здесь! — приказала Лариса спокойно. — Я собираю вещи.

И она вышла. Надежда медленно двигалась в сторону Саши, но кресло ползло быстрее. Надежда отчаянно на меня поглядела, и я со, страху выкрикнула первое, что пришло в голову:

— Все равно Тенгиз тебя достанет, старый паразит!

Он отреагировал на имя «Тенгиз», видно, уж очень боялся этого человека, на долю секунды повернулся ко мне, и в этот момент Надежда метнула в него горшок с пилоцереусом, который все еще держала в руке. Старый кактусовод вскрикнул и протянул вперед руки, выронив пистолет. Он успел подхватить кактус. А пока держал его на вытянутых руках, осознавая происшедшее, Надежда швырнула ему в лицо бутыль, которую схватила с полки. Наверное, там была не дистиллированная вода, потому что Гусев выронил кактус и схватился за лицо. Надежда уже была возле Саши, торопливо расстегивая защелки на его запястьях. Он вскочил и бросился к пистолету Гусева, валявшемуся рядом с ним.

Надежда же подскочила к пульту на стене и дернула вниз рубильник с надписью «Сеть».

Люк в полу не закрылся, но жуткое урчание в глубине смолкло, и кресло остановилось.

И в этот момент грохнул выстрел. Лариса, про которую мы совершенно забыли, стояла в дверях с пистолетом. Пуля пробила Саше руку.

— Встать! — заорала Лариса голосом гестаповца из старого советского фильма. — Встать, кретин, а то мозги разнесу!

И тут что-то произошло. Лариса стояла в той же позе, но глаза ее стали круглыми, как будто она чему-то очень удивилась, причем это что-то она почувствовала внутри себя.

У нее на блузке расплывалось красное пятно. На ее на губах выступила кровавая пена.

И тут случилось совсем уж страшная вещь.

Я не слышала звука, но у Ларисы вдруг не стало половины лица — вместо него было жуткое багровое месиво. Ноги ее подогнулись, и она тяжело рухнула на пол.

Я была в шоке и совершенно не понимала, что происходит. Саша был ранен, он сидел на полу и стрелять не мог. Надежда, совершенно безоружная, стояла у пульта и тоже не могла произвести такого потрясающего эффекта. И тут я перевела взгляд на затемненное, как в бандитской иномарке, окно лаборатории. То, что я увидела, напоминало кадр из фильма ужасов. Напротив окна висело какое-то инопланетное чудовище…

— Это аквалангист, — прошептала Надежда.

Темная маска делала его похожим на инопланетянина. В руке его было какое-то оружие — не то пистолет, не то автомат, не то вообще фен для волос… Однако то, что эта штука сделала с Ларисой, доказывало, что все же не фен… И похоже, наш новый приятель, родственник Ихтиандра, не собирался останавливаться на достигнутом: он снова поднял свою страшную штуку, и Гусев, все еще беспомощно державшийся за лицо, рухнул с простреленной головой.

Мы застыли как истуканы, ожидая, что аквалангист сейчас перестреляет нас всех, но он скользнул вниз по веревке, как паук съезжает по своей паутине, и пропал навсегда с наших глаз.

Тут у меня, видимо, началась истерика, потому что я тряслась и стучала зубами, и слезы текли, не переставая. Я не могла ни вытереть слезы, ни высморкаться, ни даже просто закрыть лицо руками.

— Кто-нибудь выпустит меня из этого проклятого кресла? — заорала я.

И пока Надежда увлеченно нажимала все подряд кнопки на пульте в стене, Александр, скривившись от боли в раненой руке, подошел ко мне и открыл чертовы задвижки.

— Где Лешка? — вскричала я и заметалась по лаборатории. — Сейчас все тут разнесу! — Я споткнулась о труп Гусева, но это совершенно на меня не повлияло.

— Вот, как раз кстати, — оживилась Надежда и подняла с полу гусевский мобильный телефон. — Звони-ка ты свекрови. Потому что здесь Лешки точно нету.

От волнения я так тряслась, что не сразу вспомнила номер. Ответил свекор, голос его был непривычно взволнованный:

— Ты представляешь, Маша, Валюше стало плохо прямо на улице, ее отвезли в больницу.

— А Лешка? — Я закричала так страшно, что даже до этого эгоиста кое-что дошло.

— Ты не волнуйся, он был в больнице, а потом его отправили домой. Адрес он знает, ведь уже большой мальчик.

— Откуда вам все это известно?

— Валюша сама звонила из больницы, сказала, что ей уже лучше и она постарается к вечеру вернуться домой. Вот видишь, ребенок слишком ее утомил.

Будь я в нормальном состоянии; я бы сумела объяснить старому эгоисту, что Валюшу утомили ежедневные хождения по магазинам, сумки до земли, беготня по поликлиникам и аптекам и ежеминутная готовность выполнять все его желания, но сейчас я только открывала рот, как рыба, и задыхалась. Где мой ребенок? Куда они его дели?

Надежда тронула меня за рукав.

— Они блефовали, они вовсе не похищали твоего сына. Просто сделали так, что свекровь почувствовала себя нехорошо на улице, ее и отправили в больницу вместе с ребенком. Они не вернулись вовремя, ее муж волновался, а ты от страха и поверила, что ребенка похитили.

— Где же он?

— Его повезли домой, так и едем домой! — твердо сказала Надежда.

Но дверь оказалась заблокирована.

— Надежда Николаевна, что вы там нажимали на пульте? — удивился Саша.

Он был такой бледный, что, казалось, сейчас упадет в обморок от потери крови.

— Ох, наверно, я что-то не то сделала, — испугалась Надежда. — Неужели нам отсюда не выйти? Но ведь у Гусева есть еще пульт, переносной.

Она помедлила, боясь прикоснуться к покойнику, но меня-то уж такая ерунда не остановила. Стану я бояться какого-то мертвого негодяя!

Я быстро обшарила его карманы, схватила пульт и отдала его Саше. Он повертел его и нажал кнопку. Дверь открылась.

— Вот что значит — мужчина, — вздохнула Надежда, — их техника слушается.

В коридоре раздавалось ровное гудение и плафоны светили вполнакала.

— Не нравится мне это, — прошептала Надежда, — как бы не начал этот объект самоликвидироваться. Сматываться надо как можно быстрее!

Она пробежалась по лаборатории, подняла с пола горшок с кактусом, который абсолютно не пострадал, очевидно, Гусев уронил свое любимое чадо осторожно.

— Зачем он вам? — изумилась я.

— В общество кактусоводов отнесу, — застеснялась Надежда. — Потапычу подарю.

Должна же я его отблагодарить!

Мы побежали по коридору, причем Саша отставал, потому что у него сильно текла кровь, и он слабел на глазах. Позади нас послышались посторонний шум и скрежет.

Я подхватила Сашу под здоровую руку, так дело пошло быстрее. К счастью, лифт мне удалось запустить нажатием очередной кнопки на пульте. Мы пробрались тем же путем, что и пришли, выскочили на пустынную улицу и увидели направлявшуюся прямо в нашу сторону машину «скорой помощи».

— Это же надо, как повезло! — крикнула я.

— Ну-ну, — хмыкнула Надежда.

Машина остановилась, оттуда выскочил врач, сказал, что у них в машине больной, но что если срочно, то они прихватят нашего тоже, но только одного, потому что места нет. Увидев кровь, он понял, что срочно, и больше вопросов не задавал.

«Скорая» уехала, а мы с Надеждой прошли до пересечения Шкиперского с Наличной улицей и поймали там частника.

Как мы доехали домой, я не помню. Но когда поднимались по лестнице, из квартиры Тамары Васильевны выскочил Лешка и повис у меня на шее. Вот тут я заревела в голос. Надежда затащила меня к нам на пятый этаж буквально волоком. Я все плакала и ощупывала Лешку.

— Маленький мой, что они тебе сделали?

— Что ты, мама, это бабушке стало плохо, но ей уже лучше, я сам звонил дедушке и все узнал.

— Кто его привез? — обратилась я к Тамаре Васильевне.

— Мужчина, такой немолодой, но бодрый, вежливый очень, приличного вида. Извините, говорит, побудьте пока с мальчиком, Маша скоро придет.

— А как он выглядел?

— Я же говорю: очень прилично, одет хорошо, а глаза такие…

— Разные! — хором сказали мы с Надеждой.

— Верно: то смотришь — зеленые, а то вдруг — голубые.

Я хотела было расспросить Лешку подробнее, но Надежда махнула рукой — зачем? Ребенок со мной, все в порядке, даже свекровь, наверное, уже дома. Тут на меня напало беспокойство за Сашу.

— Как же так, мы уехали и даже не знаем, куда его повезли, — сокрушалась я.

— Думаю, о нем позаботятся, — ответила Надежда.

— Тот самый человек с разными глазами? Но кто же он, кто этот таинственный незнакомец?

Надежда вышла в коридор и вернулась с книгой, которую она вытащила из сумки.

— Ты будешь смеяться, но ничего кроме одной мысли в голову не приходит. Смотри.

Книга была небольшая, в кожаном переплете с золотым обрезом.

— «Воспоминания Бенвенуто Челлини, записанные им самим», — прочла я заглавие вслух. — Это же надо! Кажется, тетя Варя в свое время говорила что-то такое про Челлини, якобы перстень был его работы, только она в это не верила.

— Вот, понимаешь, всю историю про перстень, не называя имен, я в свое время рассказала мужу. Не хмурься, рассказала, как занимательный анекдот. А он у меня человек очень настойчивый и образованный.

Не поленился, достал эту книгу и заново ее перечитал, потому что после моего рассказа возникли у него кое-какие воспоминания.

Вот, читай сама.

И я прочитала вслух:

— "…Отъехав немалое уже расстояние от Флоренции и не опасаясь более, что оные бешеные учинят за мной погоню, ехал я неспешно к Риму, обдумывая, каких вещей смогу я сделать там для Его Святейшества, И тут по дороге нагнал я конные носилки, сопровождаемые несколькими слугами, не иначе как кортеж знатной дамы. Только лишь с оными носилками поравнялся я, как один из слуг ко мне подъехал и, вежливо приветствуя, спросил:

— Не вы ли будете достославный мессер Бенвенуто Челлини?

Я не возражал ему, и тогда слуга этот славный сказал, что госпожа его хочет поговорить со мной. Подъехал я к тем носилкам, и занавеска приподнялась, и увидел я в носилках несчастную Франческу, дочь мессера Джироламо. Франческа оная вид имела знатной и богатой дамы, но очень была бледна, и лишь яркие пятна на щеках ее говорили о крайне прискорбном нездоровье.

— Здравствуй, добрый мой Бенвенуто! — вымолвила оная Франческа. — Давно ли видел ты бедного моего отца? В добром ли он здравии?

На те слова я учтиво ей поклонился и ответил, что батюшка ее вполне здоров, хотя и преисполнен обиды на неблагодарную дочь свою и скорби о ее судьбе. После таких моих слов Франческа горько зарыдала, после же отерла слезы и вымолвила, что раскаивается в недобром своем поступке и едет сейчас к Его Святейшеству в Рим, дабы покаяться в грехах своих и замолить их перед скорой своей смертью, ибо тяжко больна и не чает прожить более месяца. Я предложил себя в спутники бедной Франческе. Так ехали мы некоторое время, и уже перед самым Римом Франческа подозвала меня к носилкам и сказала, что ночью привиделся ей сон, и будто бы в том сне некий знатный иностранец явился ей и указал на перстень, мною ей подаренный. И поразмыслив, поняла помянутая Франческа, что надобно ей перстень сейчас в руки мои обратно отдать, ибо таков был смысл ее сна, а жить ей осталось недолго.

Я учтиво ей поклонился и ответил, что если такова ее воля, то не смею я противиться, и принял перстень из рук ее. Как добрались мы благополучно до Рима, то принял меня там Его Святейшество ласково и осыпал своими милостями, оную же Франческу не случилось мне больше видеть.

Несколько погодя шел я близ замка Святого Ангела, и вдруг выбежали откуда-то пятеро головорезов и приступили со своими шпагами и кинжалами, имея намерение непременно лишить меня жизни. Не знаю уж, кто из врагов моих нанял тех людей, а врагов тех нажил я немало. Помянутые головорезы теснили меня и окружали, и я, хоть бился, как лев, почувствовал, что смерть моя близка. Как вдруг появился некий доблестный кавалер и начал врагам моим наносить могучие удары. Я воспрянул духом, и вдвоем погнали мы убийц к мосту через Тибр, и они, почувствовав, что сила на нашей стороне, трусливо скрылись. Я же подошел к своему спасителю и поклонился и благодарил его сердечно. Присмотревшись же к нему, увидел я, что это старый мой знакомый, иностранный граф, что подарил мне во Флоренции камень для перстня, который задумал я в то время. Несказанно обрадовавшись, я графа того снова и пуще прежнего поблагодарил и, рассказав, какая с тем камнем приключилась история, достал перстень и графу его показал. Граф стал перстень мой разглядывать, не скрывая восторга перед тонкой и искусной работой моей. Глаза его сияли от восхищения, и заметил я случайно, что глаза у графа оного как бы случайно цвет свой иногда меняют: только что были они голубыми, а стали вдруг зелеными, как камень смарагд.

Видя непритворный графа того восторг и зная, какую услугу он оказал мне, спасая от тех головорезов, не удержался я и молвил:

Коли, мессер граф, так нравится вам ничтожная работа моя, позвольте этот перстенек подарить вам в знак нашей дружбы". И сказавши это, я тут же о словах своих пожалел, ибо самому мне перстень тот страсть как нравился, но сказанное слово — что выпущенная стрела, в колчан не воротится. И я протянул графу тот перстень и сердечно просил принять его. Граф же меня от всего сердца поблагодарил и просил помнить его и считать вечным своим другом. Так мы и расстались, и более встретить того графа мне в жизни не довелось…"

— Боже мой! — воскликнула я. — Неужели вы серьезно думаете, что тот человек — граф Калиостро?

— А что еще ты прикажешь думать? — агрессивно ответила Надежда. — Простите, говорит, Надежда Николаевна, не волнуйтесь, все будет в порядке. Ни о чем, говорит, не беспокойтесь, все спасутся. Откуда он узнал?

— Да может, он просто так, лапшу вам на уши вешал! — в сердцах воскликнула я. — Ведь Лешку-то на самом деле не похищали.

— Правильно, куда еще супругам Гусевым было с ребенком возиться! Просто сделали так, чтобы свекрови твоей стало плохо, кольнули чем-то незаметно, много ли пожилой женщине надо! Ее — в больницу, ребенка — с ней, куда же маленького пустишь. А свекор разнервничался: как это, к обеду не вернулись! И тебя с толку сбил!

Так вот откуда он узнал, что с ребенком все в порядке?

— А какое вообще отношение он имеет к квартире на Шпалерной? Кто ему Саша?

И кто ему я?

— Можно только предположить, что он заботится о владельцах перстня, как тебе и обещала баба Варя, и устраивает их судьбу.

— И при чем тут Саша? — в запальчивости завопила я.

— Возможно, этот самый граф думает, что ваши судьбы как-то связаны, — уклончиво ответила Надежда.

— Да, но, может, вы забыли, что перстня-то у меня больше нет? Так что ваш граф напрасно старается.

Тут Лешка издал какой-то странный звук.

Я перевела взгляд на своего сына и насторожилась. Он смущенно ерзал на стуле и отводил глаза в сторону.

— Алексей! — Я достаточно хорошо разбираюсь в его мимике, чтобы заподозрить неладное. — Что происходит?

Лешка увлекся созерцанием пятна на потолке и заболтал ногой.

— Немедленно говори, в чем дело!

— А ты не будешь ругаться? — робко осведомился Лешка.

— Буду! — твердо пообещала я, но тут же обняла его и поцеловала:

— Что ты, маленький, конечно не буду.

— Это насчет перстня. — Я с трудом поймала его ускользающий взгляд.

— Да, насчет перстня. Ты разболтал о нем постороннему человеку, и теперь его у нас больше нет.

Лешка встал и молча отправился в свою комнату.

— Солнышко мое, не переживай так. — Я обняла его за плечи. — Важно, что мы с тобой вместе, живы и здоровы.

Сын высвободил плечо из моих рук и скрылся.

— — Ничего, — успокаивающе сказала Надежда, — отойдет, забудет. Ты не торопи его.

Сын вышел из своей комнаты и твердым решительным шагом направился к нам, плотно сжав губы.

— Вот, — сказал он, разжал кулачок и положил что-то на край стола.

И, разумеется, это был он. Большой перстень с удивительным глубоким черно-серым камнем, а вокруг из резных золотых листьев выглядывали лица крошечных мифических чудовищ, сделанные с таким мастерством, что можно было разглядеть глаза и коготки на лапах.

— Сыночек! — изумилась я. — Но как же он у тебя оказался?

— Я нечаянно, — потупился он. — Как-то само получилось. Мы с дядей Андреем говорили о перстне, и потом, когда он ушел, мне захотелось еще раз взглянуть. Я на стул подставил маленькую скамеечку и достал его из коробки, пока ты говорила по телефону.

А потом ты вошла, и я не успел положить его на место.

— Лешка, не ври! — строго сказала я. — Просто ты любишь играть с перстнем, и тебе захотелось всегда иметь его под рукой."

Ты прятал его в игрушках?

— Под сиденьем большого грузовика, — кивнул он.

— А что положил в ларчик от перстня?

— Такой камушек, помнишь, мы нашли, когда прошлым летом были на море?

Мы с Надеждой переглянулись, представив, как Андрей открывает ларчик и находит там красивый камушек с побережья Финского залива. Тамара Васильевна в испуге прижала к себе Лешку, потому что мы грохнули хохотом и повалились на диван.

— Вот видишь, Маша, — Надежда вытирала слезы, — а ты говорила, при чем тут граф Калиостро.

— Вы подумайте, Надежда Николаевна, сколько он мне домашних дел переделал, один кран в ванной чего стоит! Все зря.

— Да уж, его положению не позавидуешь. Но сам виноват — не зарься на чужое.

А перстень-то и правда волшебный, не соврала тебе баба Варя.

— Да это же случайно так получилось!

— Ну-ну. — Надежда отвернулась. — Ладно, пора мне собираться.

Она достала из сумки папку с бумагами Санчесов.

— Зачем вы их взяли оттуда?

— На всякий случай, — вздохнула она. — Бумаги ценные, зачем они будут валяться?

Или пропадут, или прихватит сволочь какая-нибудь, и опять пошло-поехало.

— И куда вы их собираетесь определить?

— Завтра пошлю заказным письмом в испанское консульство. Если в Испанию послать, то по дороге обязательно наши на почте потеряют. А до консульства, может, и дойдет, заказным-то. Хорошо бы лично передать, да начнут спрашивать: кто такая, откуда, а мне это ни к чему. И альбомчик с фотографиями тоже приложу, путь там Интерпол разбирается. И большие деньги по завещанию Санчеса достанутся детям-инвалидам. Дело хорошее!

* * *

Андрей Зибунов, а вовсе не Красовский, как он представлялся Маше, вернее, бабушка его была вовсе не Ольга Красовская, вышел из дома и направился к станции метро.

Левую руку он держал в кармане, сжимая там замшевый мешочек, в котором находился металлический ларчик. С тех пор как он украл, вернее, силой забрал у Маши перстень, прошло три дня. При мысли о Маше его передернуло. Ненормальная идиотка, вообразила, что он ходит к ней ради ее красивых глаз. Правда, ради перстня он мог бы с ней и переспать. Но время шло, он вел переговоры по поводу перстня, а Маша никак не соглашалась провести с ним вечер наедине, и уже прошли все сроки.

Когда он с большим трудом вышел на нужного человека, тот ему, разумеется, не поверил. Конечно, надо было сначала добыть перстень, а уже потом идти на переговоры, имея его на руках. Но нетерпение обуревало Андрея. С тех пор как он услышал историю про перстень от неблизкого приятеля, который и был внуком Ольги Красовской, он стал сам не свой. Приятелю, которого тоже звали Андрей, все в России уже было до лампочки, он уезжал с матерью из страны и как-то за бутылкой, смеясь, рассказал бабкину байку про чудный перстень. Андрей же с детства обожал истории о закопанных кладах, о замурованных в старых дымоходах золотых монетах, о пропавших драгоценностях. Про перстень он узнал только, что старуха, его владелица, подарила его своей невестке, об этом она сама рассказала перед смертью Ольге Красовской.

Приятель с мамашей отчалили в Германию, а Андрей начал искать перстень. Он нашел Машу, влез в доверие к ее сыну, а потом все стало просто. Мальчишка проболтался, что перстень есть. И вот он уже у него в руках. Но пока он выжидал и искал удобного случая, тот человек, к которому обратился Андрей, оказался в отъезде. Три дня Андрей не спал ночами, потому что жил в маленькой двухкомнатной квартирке с матерью и семьей сестры. У сестры был муж-безработный и пятнадцатилетний оболтус сын. Сама сестра вкалывала на трех работах, ее никогда не было дома. Хозяйство вела мать. Когда Андрей десять месяцев назад окончательно разошелся с женой и вернулся в эту квартиру, сестра и зять встретили его в штыки, потому что племяннику пришлось теперь ночевать на кухне. Сестра худела и выглядела старше своих лет, а двое балбесов — муж и сын — целыми днями смотрели телевизор и играли в компьютерные игры. Через три дня разразился скандал, как всегда начавшийся из-за пустяка:

Андрей назвал тех двоих дармоедами. Сестра орала на Андрея, говорила, чтобы не смел вмешиваться в ее жизнь. Против ожидания, мать взяла сторону сестры.

«Значит, он лучший муж, чем ты, — говорила она, — вот за тебя-то твоя жена совсем не держалась».

Андрей спал в одной комнате с матерью, своего угла у него не было. Племянник в его отсутствие шарил по карманам, да и зять мог влезть — якобы за сигаретами. Поэтому он и не мог спать три ночи, слушая тяжелое материно дыхание и сжимая в руках перстень. Ему ужасно хотелось рассмотреть драгоценность, но он не мог открыть ларчик.

Старые мастера умели делать вещи. Он вертел ларчик так и сяк, но замочек не поддавался. Можно было бы попробовать инструментами, но он боялся повредить перстень, и потом, опять-таки не было места, чтобы спокойно расположиться. И вот, сегодня он шел на встречу.

Андрей позвонил у подъезда, бросил охраннику номер квартиры и с удовлетворением увидел, как тот уважительно кивнул.

Ему казалось, что человек, которому он принес перстень, живет в огромной квартире один, потому что в прошлый свой приход он заметил в квартире только опрятную женщину средних лет в фартучке, при взгляде на которую в памяти всплыло забытое слово «экономка». Но нынче дверь открыл ему здоровенный парень с мощными бицепсами, на лбу которого словно было написано «телохранитель».

Знаток старинных драгоценностей и потенциальный покупатель ждал его в кабинете. Андрей с бьющимся сердцем подал ему замшевый мешочек. Тот повертел в руках ларчик и крикнул в другую комнату:

— Левушка!

Вошел, вернее, чуть не вполз крошечный старичок. Он был совсем лысый, с детскими голубенькими глазками. Старичок с трудом добрался до кресла и осторожно в него погрузился.

— Вот пощупай-ка! — Хозяин квартиры протянул ему ларчик.

Он так и сказал: «Пощупай», а не «Посмотри». И не дал старичку лупы, очевидно, тот был полуслепой. Старичок закатал рукава рубашки и вытянул вперед руки, шевеля пальцами. Андрей успел заметить, какими гибкими были эти пальцы. Левушка закрыл глаза и принялся медленно ощупывать ларчик ласковыми движениями.

— Ну-ка, ну-ка, — приговаривал он, — вот так…

Хозяин и Левушка склонились над столом. Андрей вытянул шею и сделал непроизвольный шаг вперед, но его остановила опустившаяся на плечо рука охранника. Хозяин резко откинулся на стуле и взглянул на Андрея:

— Ты с кем это, падла, шутки шутить вздумал?

Андрей изумился, как это он мог принять хозяина за приличного респектабельного человека: перед ним сидел махровый уголовник.

— Что, что случилось? — вскрикнул Андрей.

— Ты ваньку-то не валяй! — Хозяин бросил к его ногам гладкий камушек, обточенный морскими волнами.

— Что? Что? — закричал Андрей. — Где перстень? Это вы нарочно подменили! Отдайте!

От всеобъемлющего разочарования, от краха всех надежд он забыл об осторожности, Хозяин квартиры посмотрел на него с брезгливым удивлением.

— Вот же говно какое!

Андрей, не помня себя, рванулся к столу, но споткнулся о подставленную ногу телохранителя и растянулся на полу.

— Не надо этого, — строго сказал хозяин парню с бицепсами, — ковер испачкает.

Парень понял Андрея за воротник одной левой.

— Куда его, шеф?

— Да куда-нибудь подальше, — рассеянно ответил тот, отворачиваясь.

— Подождите! — опомнился Андрей. — Это недоразумение, я все расскажу, дам точный адрес!

Но здоровенный детина уже сгреб его и волоком потащил вон из квартиры к черному ходу. На лестнице Андрей пытался сопротивляться, и парень, спокойно примерившись, дал ему в лоб, отчего у Андрея посыпались искры из глаз, клацнули зубы, и он прекратил всяческое сопротивление.

Войдя во двор, парень впихнул Андрея в машину и приковал в салоне к ручке. Андрей впал в прострацию и ни на что не реагировал, даже когда парень натянул ему на глаза черную шапочку. Ехали недолго, а может, Андрей от страха терял сознание.

Машина съехала с шоссе и остановилась.

Парень снял с Андрея наручники и черную шапочку, проговорил напоследок: «Чтобы дорогу в эту квартиру забыл начисто!» и мощным тычком отправил его прямо в зловонное болотце, которое образовалось недалеко от шоссе из отходов небольшого заводика. Что выпускал завод, никого не интересовало, тем более что он был давно закрыт. Но вонючее болото рядом с высоким забором осталось, туда-то и приземлился Андрей.

От вони и холодной воды, он пришел в себя. Он с трудом выбрался из зловонной жижи и, оглянувшись вокруг, побрел вдоль высокого и глухого забора. Его трясло и тошнило от собственного запаха. Вонючая субстанция облепила его всего, потому что он очень неудачно упал в болото — головой. Он добрел до запертых ворот и разглядел за забором проблеск света в маленькой сторожке при входе. Чувствуя, что если не отмоется и не высушит одежду, то больше не выдержит, Андрей заколотил в ворота ногами.

— Чего надо? — отозвался наконец недовольный голос.

— Откройте! Помогите! — кричал Андрей.

— Шел бы ты, парень, отсюда к такой-то матери, — доброжелательно посоветовали из-за забора, — а не то собаку спущу.

И больше уже на стук и вопли Андрея никто не отзывался. Пошел дождь, и Андрей был этому рад, потому что лицо и руки там, куда попала вонючая гадость из болота, невыносимо жгло. Он побрел по шоссе в сторону города, подставляя лицо дождевым струям. Так и шел он несколько часов, потому что попутные машины при виде такого чучела с вытянутой рукой только увеличивали скорость. До своего дома он добрался глубокой ночью, перебудив всю семью. Глядя в их злобные и брезгливые лица, он подумал внезапно, как бы они обрадовались, если бы он не вернулся совсем.

* * *

Прошло две недели. На дворе начался июнь, и наступила жара. В нашей с Лешкой маленькой квартирке было невыносимо душно, потому что крыша за день очень накалялась и за ночь не успевала остыть. Мы много времени проводили в парке. Заработанные деньги у меня подходили к концу, кое-что подбросила мать на лето, но дала понять, что ее возможности небезграничны.

Мой бывший муж понял мои слова о том, чтобы он убирался из моей жизни, совершенно буквально и не давал о себе знать.

Когда же я позвонила свекрови и осторожно спросила ее, не забыл ли папочка, что у него есть сын, свекровь расстроенно ответила, что у Стасика сейчас большие неприятности, что его сожительница куда-то пропала, то есть утром две недели назад ушла из квартиры и не вернулась. И теперь Стасику очень тяжело приходится, потому что, с одной стороны, в милиции на него смотрят косо, с другой — наезжают Аленины компаньоны и уже вытрясли из него все деньги. Кроме того, из квартиры Алены его попросили родственники, так что Стасик живет сейчас у них, и его отец этим очень недоволен, потому что звонят и приходят разные люди и грубыми, словами требуют Стасика. В общем, никакого покоя.

Я посочувствовала свекрови и повесила трубку. Следовало срочно искать работу, но перед этим пытаться определить куда-то Лешку на лето, потому что при такой жаре ребенок должен находиться не в каменном мешке, а на свежем воздухе вблизи водоема.

О том, что мне самой врач велел отдохнуть хотя бы месяца полтора, я старалась не думать.

Тамара Васильевна собралась на дачу к сестре — Надеждиной матери. Поколебавшись, она неуверенно предложила взять ненадолго с собой Лешку, но я отказалась — не хватало еще вешать такую обузу на двух старушек! Мои родители работали, свекровь сидела дома со свекром, а в садик Лешка не ходил, так что отправить его на дачу с группой я не могла.

Между делом я перезванивалась с Павлиной Ивановной. Она сказала, что в тот день, когда случилось столько замечательных событий, у нее, оказывается, была память сестры, и она целый день провела на кладбище в Горелове. Павлина очень переживала, что не видела, как Саша пришел в себя. — — — А сам-то он как? — отважилась спросить я.

— Да как тебе сказать… Совсем стал не тот. Меня сразу узнал, здравствуйте, говорит, тетя Пава, расскажите про маму. Сели мы, чаю попили, я и говорю, что мать его, умирая, просила меня за ним приглядеть.

И уж как могла, я приглядывала. А что Лидия деньги за это платила, так сама знаешь, какие это деньги. Да только недолго мы так с Сашей беседовали. Дня три он по квартире поболтался, как из больницы вышел, рука зажила маленько. Заходит он как-то ко мне, ключи оставил. Уезжаю, говорит, тетя Пава, и не знаю, когда вернусь. Здесь, в квартире, тоска берет. И то верно, не до конца он в себя пришел, душа у него больная.

В глубине моей собственной души шевельнулась легкая обида — уехал, даже не попрощался. Я тут же себя одернула: Саша общался со мной, ничего не сознавая. И потом мы как-то не успели толком познакомиться. Тем более что в тот день я была в ужасном состоянии, потому что волновалась за Лешку, и наговорила ему много лишнего.

Что ему до меня? Похоже, что дорожки наши разошлись.

— А как он с Лидией разобрался? Вернула она ему вещи-то?

— Ой! — Павлина Ивановна чуть не выронила трубку. — Да что с Лидией-то случилось! Ведь у нее дома пожар был, газ взорвался. И ее чуть не убило, вышвырнуло взрывной волной. Хорошо, что первый этаж, а то бы насмерть. А так только руку сломала и лицо здорово порезала. Она говорит, что на нее бандиты напали, а я так думаю — Бог покарал. Вся квартира выгорела, все добро нахапанное пропало. Грех чужой беде радоваться, но помнишь, я тебе говорила, что Господь все видит и не будет ждать, пока человек на тот свет попадет, он и на этом с ним рассчитается.

Я быстро прикинула в уме, и оказалось, что Лидия пострадала в тот же день, когда и нас всех похитили Гусевы. Вот если бы у нее тогда проснулась совесть, и она приехала бы помочь Саше, то, возможно, избежала бы такой участи.

— Живет у родственников, — продолжала Павлина Ивановна, — прихлебательницей, и муж от нее ушел! Вот так-то! — поставила она точку во всей истории.

Лидии я сочувствовать не стала.

* * *

Через два дня Тамара Васильевна с Надеждой пришли прощаться — уезжали на дачу. Тамара расцеловала Лешку и смущенно сказала:

— Есть у меня для вас вариант, но уж не знаю, как вы к нему отнесетесь. В Лужском районе на хуторе живет одна женщина.

Дом у нее большой, и на лето приезжают люди отдыхать. Место хорошее, здоровое, озеро рядом.

— Дорого за комнату платить? — откликнулась я.

— Да нет… Там, понимаешь, если по рекомендации, то платить вообще не надо.

Поможешь там по хозяйству, и все. А если без рекомендации, то она вообще не возьмет…

— Странно как-то, — хором сказали мы с Надеждой и переглянулись.

— Ну что странного-то, люди рекомендовали приличные, врать не будут.

— Опять цепочка старушек? — веселилась Надежда.

— Вовсе нет, мне сказала Алевтина Степановна из соседнего подъезда.

— А ей кто? — Надежду обуревали подозрения.

— А ей — Эсфирь Борисовна, она в поликлинике в регистратуре работает.

— Ну, пошло-поехало.

— Как хотите, — надулась Тамара, — тебе предлагают выход из положения, чтобы в городе все лето не торчать. Вот смотри, тут все написано, как ехать. Хозяйку зовут Агафья Ивановна.

Надежда издала странный звук, не то хрюк, не то кашель, и отвернулась.

— Не знаю, прямо, — в растерянности колебалась я, — а на кого сослаться?

— Скажешь, что тебя направил Бальзаминов Иосиф Иосифович.

— Странное какое имя…

— Езжай, Маша, — у Надежды блестели глаза, — хуже не будет. Вещей с собой много не бери.

Мне было неудобно, что они так хлопочут, а я ломаюсь, пришлось согласиться.

* * *

На следующий день мы с Лешкой выключили из сети телевизор, проверили все краны, закрыли двери на все замки и отбыли в город Лугу поездом в 11.30 утра. Поезд шел долго, почти три часа. Лешка сидел терпеливо и рассматривал свою коллекцию вкладышей из жевательных резинок. Нужный нам автобус отходил через полтора часа, так что пришлось ждать в привокзальном сквере в тени пыльных кустов акации.

Леша изнывал на жаре, но молчал. На автобусе ехали минут сорок. Нас высадили в маленькой деревушке и велели идти пешком по тропинке.

— Километра три, — сказала тетка с двумя здоровенными сумками, сошедшая вместе с нами. — Мимо не пройдете, там дом большой прямо на берегу стоит. Агафье Ивановне поклон от Маруси.

Моя дорожная сумка не была сильно набита, но после первого километра показалась мне слишком тяжелой. Когда по моим подсчетам мы прошли второй километр, мне стало так худо, что пришлось присесть передохнуть под соснами. Лешка все любовался чистым мелким песком и белым мхом.

Вереск еще не цвел. Мы допили бутылку минеральной, чтобы меньше тащить.

— Мама, смотри! — Сын показывал на небо.

Надвигалась здоровенная темно-синяя туча. Нехорошо оказаться в лесу, когда гроза, и мы припустили быстрым шагом. Однако туча шла быстрее. Небо потемнело, и здорово погромыхивало.

— Ох, сыночек, не могу больше!

Я запыхалась. И тут хлынул дождь. Как назло, поблизости не оказалось ни одного дерева с густой кроной, и мы с Лешкой побежали по тропинке все мокрые. Когда я уже начала думать, что за дождем мы не заметили дом Агафьи Ивановны, и теперь уже скоро будет Псковская область, мелькнуло озеро. Тропа шла вдоль берега, силы оставили меня окончательно.

Внезапно на дорогу вышел человек в длинном плаще с капюшоном, какой носили средневековые монахи. Блеснули глаза грозно, и густой бас прогремел сквозь дождь:

— Вы куда это идете?

— К Агафье Ивановне. — Я протянула ему бумажку с адресом, но ветер вырвал ее из моих рук, и бумажка исчезла в лесу.

Человек что-то крикнул неразборчиво, схватил мою сумку и скрылся между деревьями. Мы с Лешкой припустили за ним, умирая от страха.

— Мам, это и есть граф Калиостро? — спрашивал он на бегу.

У меня так перехватило дыхание, что я даже не смогла ответить.

Дом показался внезапно. Мы просто вышли на поляну, и вот он — большой дом.

Забора вокруг не было. Человек в плаще уже стоял под навесом и стучал. Открылась большая дубовая дверь, человек сунул туда мою сумку, сделал два шага с крыльца, и пропал из виду. Мы с Лешкой подошли ближе, отчаянно труся. В дверях стоял крупный небритый мужик с керосиновым фонарем.

— Ну? — вопросительно буркнул он.

— К Агафье Ивановне от Бальзаминова.., Мужик молча посторонился. Мы прошли темные сени и оказались в просторной комнате — ее хотелось назвать горницей.

Общество сидело за длинным столом перед керосиновой лампой. Их было четверо, во всяком случае, на стенах при зыбком свете лампы, плясали четыре тени. Две женщины и двое мужчин. Худой длинноносый старик в очках перекладывал какие-то бумажки, симпатичный молодой парень повернулся на стук двери, и я увидела глаз, завязанный черным, как у пирата Билли Бонса. Была там еще женщина, немолодая, смуглая, с гладко причесанными черными волосами.

Тонкими пальцами она перекладывала карты. Мне вспомнились стихи:

…И соседи его были тоже

Подозрительной масти и кожи:

Ворон, оборотень и гиена…

……………………………………………..

А сам хозяин был попросту дьявол…

* * *

Но была хозяйка. Она встала из-за стола нам навстречу, и сразу исчезли зловещие тени по углам, и сказочные чудовища превратились в обычных людей: не ворон, а просто пожилой человек, мужчина отвернулся в тень, и стало не видно пустого глаза, а «гиена» подняла глаза и отбросила карты.

— Здравствуйте, милые. Как же вы так не угадали, с дождиком-то?

Агафья Ивановна была стара, но держалась бодро, и голос у нее был молодой.

— Мы от… — начала было я, но она махнула рукой, знаю, мол, все знаю.

В тишине слышалось клацанье Лешкиных зубов — не то от страха, не то от холода.

— Ох как ты замерз-то. — Хозяйка легко присела перед Лешкой и заглянула ему в глаза. — Сейчас согреешься. Как вы добрались? — обратилась она ко мне.

— Нас привел граф Калиостро, — неожиданно громко ответил Лешка, клацать зубами он перестал.

— Кто? Да это егерь наш, Калистрат Егорыч. Случайно он по лесу шел.

Я поняла: то, что показалось нам капюшоном средневекового монаха, оказалось обычной плащ-палаткой.

Нас отвели в небольшую чистенькую комнатку на втором этаже. Там стояли две кровати и комод, покрытый кружевной скатертью.

Лешка нашел в нижнем ящике коллекцию старинных оловянных солдатиков и угомонился на весь вечер. Я переодела его в сухое и оставила в покое, а сама спустилась вниз.

Гроза прошла, включили электричество, поэтому лампы убрали, и я смогла разглядеть большую горницу. Потолок был дубовый высокий, стены оклеены обоями в неброский цветочек и завешаны картинами.

— Это моего мужа, — сообщила Агафья Ивановна.

— Он был художник?

— Врач, а это — так уж. Его давно нет…

Старик-ворон оказался старинным приятелем хозяйки. Он гостил у нее каждое лето, потому что здешний климат очень помогал ему от астмы. Мужчина с повязкой, его звали Игорь, потерял глаз недавно, как рассказала Агафья Ивановна, очень переживал и жил пока у нее до осени, а тогда он поедет в Англию на операцию. При ближайшем рассмотрении кресло, в котором сидела смуглая немолодая дама, оказалось инвалидным, Даму звали Татьяна Викентьена Пржевальская.

— Вы не родственница?.. — невольно спросила я.

— Разумеется, родственница, — она засмеялась, — двоюродная сестра его лошади.

* * *

Дом был очень большой и старый. На первом этаже находилась горница, что-то вроде гостиной, и две комнаты поменьше. На втором спали мы с Лешкой, одноглазый Игорь и старик. Был еще третий этаж, маленькая комнатка в мезонине, но туда я не ходила.

На большой просторной кухне с русской печью сидел небритый молчаливый мужик и чистил картошку. Я взяла второй нож и подсела к нему. Он покосился, но ничего не сказал. Пришла Агафья Ивановна, поставила чайник на обычную газовую плиту и заварила пахучие травы.

— Это — тебе, а это — твоему сыну.

— Агафья Ивановна, так вы всех лечите? За этим люди к вам приезжают?

— Что ты, милая, это муж мой был врач, а я так просто. Место здесь такое — покой, тишина. Вот и помогает от хвори всякой.

А ты травку-то попей, не ленись, три раза перед едой, тебе надо в себя прийти немножко…

Место действительно было замечательное, утром мы с Лешкой в этом убедились.

Дом стоял на берегу озера, и к воде выходил причал для лодок и маленькие мосточки со скамеечкой для полоскания белья. С одного боку был огород и картофельное поле, огороженное забором, чтобы кабаны осенью не рыли картошку, как объяснила Агафья Ивановна. Был и сад с плодовыми деревьями и кустами. У дома был колодец, а если пройти по тропиночке шагов двести, то открывался чудесный песчаный обрыв, а внизу была вставлена металлическая труба, и из нее бил родник невиданной силы и чистоты. Лешка пришел в восторг от обилия чистого, почти белого песка и часами играл там, строя замки. На лесных полянах росли цветы и земляника. Вода в озере была теплая. Небритый мрачный мужик оказался вполне нормальным. Он много работал по хозяйству, а в свободное время ловил рыбу и иногда брал с собой Лешку. Мы с Агафьей Ивановной пекли пироги с прошлогодним вареньем.

Странная это была компания. Но это только на первый, посторонний, взгляд.

А если смотреть на нее изнутри, то каждый в ней занимал свое место, вносил, так сказать, свою лепту в общую жизнь коммуны.

Больше всех работал по хозяйству небритый хмурый Виктор.

Год назад, как рассказывала мне родственница лошади Пржевальского Татьяна Викентьевна, когда мы перебирали с ней гречку к ужину, Виктор жил в городе, и была у него своя фирма, машина БМВ и молодая красавица-жена. Неприятности пришли все сразу. Сначала конкуренты договорились с компаньонами Виктора, и когда фирма разорилась, Виктор оказался крайним. Почти одновременно с этим в его новую БМВ врезался милицейский «мерседес». Виктор не пострадал, но машина приказала долго жить.

А с милиции, естественно, денег фиг получишь. Виктор впал в депрессию и целыми днями играл в компьютерные игры. Когда же через две недели он оторвался от монитора, то заметил, что молодая красавица-жена ушла, и, судя по тому, что она взяла с собой дубленку и песцовую шубу, — навсегда Квартиру отобрали за долги, и Виктор собрался было прыгнуть с шестнадцатого этажа, но было лето, и один добрый человек порекомендовал его Агафье Ивановне. Виктор прожил у нее до осени, а потом остался навсегда, как он говорил. Занимается огородом и всякими хозяйственными делами, плотничает помаленьку и нарочно делает из себя деревенского.

Я с любопытством выслушала эту историю и пожала плечами.

— Что, считаешь, тут собрались все с приветом или убогие? — спросила вдруг Татьяна Викентьевна.

— Да что вы, — смутилась я.

— Вот я, каждую весну к Агафье на кресле, а осенью — своими ногами ухожу, хоть и с палкой. Мы, старики, привыкли к этому месту, а молодые разные приезжают. Сейчас жизнь тяжелая, у человека всякое может случиться. Поживут некоторые здесь месяц-другой, сил наберутся и уезжают. Агафья всем помогает. Так и у тебя все наладится, уже не сомневайся.

— Кто живет в мезонине? — спросила я, чтобы сменить тему.

— А что?

— Так просто. Ходит там кто-то ночью, а внизу я его никогда не видела.

— Не знаю я, уж это Агафья Ивановна сама с ним разбирается.

Вечером я заметила, как Агафья Ивановна положила на тарелку всякой еды и налила стакан молока.

— Маша, отнеси-ка, милая, наверх.

Оставь у двери, он сам заберет.

— Кто такой и почему он не спустится к нам? — отважилась спросить я.

— Тяжело человеку, — вздохнула Агафья Ивановна. — Много всего на его долю досталось. Третью неделю он уже у меня, сейчас хоть есть начал. Торопить его не надо, сам опомнится. Не хочет он никого видеть, только ночью выходит.

Прошло три недели. Наступил июль, еще более жаркий. Мы много купались, и Лешка даже научился неплохо плавать. Чувствовала я себя гораздо лучше. Исчезли головные боли, плохой сон и синяки под глазами. Я немного пополнела, от земляники с молоком, как утверждала Агафья Ивановна. Волосы отросли, стали гуще и лежали мягкой волной без всяких бигудей. Теперь Игорь при встрече со мной краснел и отворачивал завязанный глаз, а Виктор стал бриться каждый день. И хоть я понимала, что являюсь тут на хуторе единственной женщиной, что им не с кем сравнить мою внешность, все равно хотелось думать, что выгляжу я привлекательно и что теперь никто не станет шарахаться от меня как от привидения.

Вечерами мы с Лешкой полюбили сидеть на причале и наблюдать, как заходит солнце. Лешка внимательно изучал народные приметы: если солнце садится в тучу, то будет пасмурно, если диск багровый, то завтра будет ветер, и так далее. Солнце ни разу его не подвело.

Наш таинственный незнакомец из мезонина так и не появлялся на людях. Но посуду, в которой я относила ему ужин, я находила утром на кухне чисто вымытой, а однажды, когда ночь была душная, я заметила, стоя у окна, что кто-то плавает в озере, шумно фыркая, как тюлень. Судя по еде и купанию, человек был живой, с нормальными потребностями.

В этот вечер Виктор взял Лешку с собой на рыбалку, поэтому наблюдать закат я пошла одна. Усевшись на теплые доски причала, я заслонила рукой глаза и поискала на воде лодочку с Лешкой и Виктором. Вон они заплывают в камыши. Я помахала рукой, так просто, потому что Лешка смотрел в данную минуту только на поплавок Сзади раздались шаги. Странно, кто бы это мог быть? Старики вечерами раскладывают пасьянсы, Агафья Ивановна занимается своими делами, Виктор с Лешкой — вон они, а Игорь никогда не ходит смотреть на закат — солнце слепит его единственный глаз. Вместо того чтобы повернуться, я гадала, кто же это идет. Шаги остановились совсем рядом.

— Здравствуй, Маша, — произнес знакомый голос.

Естественно. Я самого начала, с того момента, когда увидела открытое окошко в мезонине, знала, кто там живет. И незачем было Надежде кашлять и хрюкать. Уж как-нибудь я догадалась, что Иосиф Иосифович Бальзаминов имеет некоторое отношение к Джузеппе Бальзаме!

Ох уж этот мне граф Калиостро! Думает небось, что сильно умный, играет с людьми, как Лешка — с оловянными солдатиками.

Что ж, на этом его вмешательство в мою жизнь заканчивается. Перстень остался у меня, это верно, но управлять своей жизнью отныне буду я сама. Вот поживу лето у Агафьи Ивановны, окрепну, а осенью начнем с Лешкой новую жизнь.

Я обернулась и посмотрела на Александра. Вид у него стал получше. Он поздоровел и если не загорел, потому что целыми днями сидел в помещении, то немного поправился, во всяком случае, шея не торчала больше так жалостливо из воротника рубашки.

— Тебе понравились мои пироги с вареньем?

Он засмеялся и сел рядом со мной на причал. Солнце садилось чисто.

Оглавление

* * *

Реклама на сайте