«M&D»

Федор Московцев M&D

Глава 1

Волгоград

Конец августа 1997

Не дойдя двух шагов до машины, Арина почувствовала головокружение. На мгновение что-то похожее на свет мелькнуло в её глазах. И, точно от подземного толчка, она пошатнулась и, потеряв сознание, упала.

– Мама! Мама! – услышала она голос дочери где-то рядом с собой.

Очнувшись, Арина обнаружила себя сидящей на земле, прислонившись спиной к колесу:

– Где мы…

Было нестерпимо душно, от давящей тишины в ушах звенело, точно кто-то из царства мрака натягивал тысячи невидимых струн. И стала страшная явь, безжалостная, угнетающая. Арине вдруг показалось, что она находится не на кладбище, а в некоем чудесном саду, вся семья в сборе, всем весело, и нет этого жуткого горя. Узнав о котором по прибытию в город несколько дней назад, она будто сама отправилась в преисподнюю, оказываясь то в плену кошмаров, то сонма ярких видений.

Таня сидела перед ней на корточках.

– Мама, поехали скорей отсюда.

– Где мы, – повторила Арина, всё еще находясь в забытьи, в том дивном саду.

Таня протянула руку:

– Отвернись, не смотри туда. Встань, и сядь в машину.

Предельным усилием воли заставив себя подняться, Арина опять увидела деревянный лакированный крест, и силы вновь покинули её. Внезапно острая мысль пронзила сознание. Очнувшись, словно от тяжелого сна, Арина вскрикнула:

– Где Кирилл?!

Дети откликнулись одновременно:

– В машине.

– Я тут!

Взглянув на высунувшуюся из окна мальчишечью голову, Арина схватила дочь, крепко сжала её в своих объятиях – как будто кто-то пытался отнять её и увести навсегда.

– Больно, мама, не надо с таким фанатизмом! Поехали отсюда.

* * *

– Обещай, что будешь всегда меня слушаться, – сказала Арина, когда выехали за ворота кладбища.

– Обещаю, – ответила сидящая на переднем сиденье Таня, отвернувшись к окну.

И решила ничего не говорить матери про Серёжу, пригласившего её в кино.

Машина двигалась в плотном потоке, среди других машин, в которых сидели люди. Живые люди. А душа Арины всё ещё пребывала там, в царстве теней. Кошмар не рассеивался; тоска, загрузившая её душу несколько дней назад, заставлявшая вздрагивать и при полной тишине, казалось, достигла апогея и готова была разорвать на части.

Арину чуть не парализовало, когда она услышала звонкий Танин голос.

– Скажи, мама, куда ты спрятала тот браслет – со звёздочками и полулуниями.

Придя в себя, Арина строго посмотрела на дочь:

– Зачем он тебе?

– Ну… я хочу его немного поносить.

– Тебе рано носить золотые вещи. Тем более, это папина реликвия.

– Мама, ну пожалуйста. На один только денёк.

Машинально управляя, Арина погрузилась в непреклонно темнеющие мысли.

Дети, несмышленые котята, они не только не знают, где «право» и «лево», им даже неизвестно, где «сено», а где «солома». Почему нигде не сказано, как научить ребёнка выбирать правильный путь?!

Глава 2

По случаю дня города в банкетном зале ресторана «Волгоград» устроили приём. Собрались люди, имеющие определённое влияние в городе.

Иосиф Григорьевич Давиденко прибыл первым, и, наблюдая за последними приготовлениями, размышлял над тем, как ему сблизиться с Шарифуллиным и восстановить с ним прежние отношения. «Волгоградский химический комбинат» не был бездонной бочкой, и не мог удовлетворить притязаний всех акционеров. Давиденко было интереснее работать с Першиным, притянутым надёжными крючками, чем на перспективу – пускай надёжную перспективу – прикрывать принадлежащую Шарифуллину дилерскую фирму «Приоритет». И он нуждался в деньгах – как никогда раньше. Взяв под опеку Арину Кондаурову, Иосиф Григорьевич в ответ на её просьбу: «Куда мне пристроить свободные деньги, чтобы получать стабильный процент?» сразу ответил, что устроит всё наилучшим образом, даже не подумав, как это сделает. Средства в итоге были размещены на «ВХК», и, занимаясь своими делами и следя за сохранностью средств вдовы Виктора Кондаурова, Иосиф Григорьевич часто упускал из виду вопросы, связанные с Шарифулиным.

Как результат такой политики, по итогам аукциона, на котором были выставлены акции «ВХК», «Приоритету» не досталось ничего, а у его исполнительного директора обнаружились проблемы с правоохранительными органами. Шарифуллин был вынужден свернуть этот непрофильный для него бизнес, и, догадываясь о том, кто ему устроил обструкцию, затаил на Давиденко обиду. И тот, следуя своему плану, решил не медлить с устранением Першина и двинуть на завод другую фигуру – Николая Моничева, который для всех считался независимым, и о его связях с УВД никто не знал. С ним можно было работать точно так же, как с Першиным, и вместе с тем показать Шарифуллину, что никаких дел на заводе нет, как нет никакой выгоды от устранения «Приоритета».

– Здравствуйте, Иосиф Григорьевич. Вы, как всегда, опередили всех.

Это пришли Владислав Каданников и Юрий Солодовников. Здороваясь с ними за руку, Давиденко сказал, что, хоть Влад и приходит обычно вторым, но в некоторых других вопросах всегда опережает.

Афанасий Иванович Гетманов, о приближении которого мощным шумом возвещало его дыхание, подошёл, тяжело ступая, поздоровался со всеми, и, встал между Давиденко и Солодовниковым с видом упрямым и довольным, закатив глаза, смеясь всеми морщинками, образовавшимися у него на висках.

– Дерево – это надёжный матерьял?

Юрий Солодовников оглядел его, как бы оценивая, сколько старик ещё протянет:

– Вы строите дом или подыскиваете перекладину попрочнее?

– До смертинки три пердинки, но сейчас не об этом, – ответил Гетманов. – Деревообрабатывающий завод на Тулака.

Каданников сказал, что присматривает себе землю под коттедж с видом на Волгу, участок граничит с заводом.

– Это не мои площадя́, – отмахнулся Гетманов, – комитет распродовывает только акции ДОЗа.

Зал постепенно наполнялся. Николай Моничев, войдя, собирался подойти к Иосифу Григорьевичу, но, увидев Каданникова и Солодовникова, к которым испытывал неприязнь, направился к другой группе. Юрий Иванович Рубайлов, к которому он подошёл, рассказывал в этот момент о своей родственнице, которая приехала из Москвы и открывает дочернюю структуру некого московского банка.

– … банк – не банк, фонд – не фонд, какая-то кредитная организация с особыми полномочиями. Независимая, но связанная с материнской компанией определенными обязательствами. Дочка, одним словом.

Подошли Каданников с Солодовниковым; поздоровавшись, стали выбирать, чем бы закусить. Моничев оказался как раз между ними. Взяв бутерброд с красной икрой, Солодовников хищно посмотрел на Моничева, который в ответ улыбнулся улыбкой ребёнка, в отсутствие родителей спалившего квартиру.

– Это «Властелина»? – спросил Солодовников, всё так же бесцеремонно продолжая разглядывать Моничева.

– Что?

– Юрий Иванович, компания, в которой работает ваша родственница – она называется «Властелина»? Или «МММ»? А может, «Три-Эн»…

При этих словах Моничев поёжился. Рубайлов шумно рассмеялся:

– Да, да, да, тёзка! А мои карманы набиты акциями, сейчас начну их тут распространять.

Моничев пояснил:

– «Прайм-финанс групп» – это солидная организация. Банки, пенсионные фонды, страховые компании. Дочка от такой компании – это очень и очень серьёзно.

– Ты считаешь, что дочка остаётся в семье, она часть семьи? – усмехнулся Каданников.

– Конечно! А если говорить не о бизнесе – тем более. Те, кто хочет иметь отзывчивых, заботливых детей, мечтают именно о дочерях.

– Я говорю не о заботе, а о семье. Покормить кашей и подложить судно под задницу может и нанятая сиделка, и неважно, кто ей платит – сын или дочь. Семья – это нечто большее, чем стол и стул, чем услуги – принёс и вынес. Дочери обычно уходят в семью мужа и становится частью его семьи. А сыновья продолжают дело отцов, то есть остаются в родной семье, в которой росли и воспитывались. Я говорю о настоящих семьях, а не о генетической лаборатории…

При этих словах Каданников посмотрел в сторону общего зала.

Моничев чувствовал себя словно в западне, находясь между Каданниковым и Солодовниковым, поэтому, дослушав до конца тираду, отошёл к другой группе.

«Он чей?» – взглядом и энергичным кивком спросил Солодовников Каданникова, тот в ответ кивнул в сторону Иосифа Григорьевича.

– Вопросов больше не имею, – кивнул Солодовников.

В дальнем углу, в креслах, расставленных полукругом, сидели Мельников, заместитель мэра по здравоохранению, о котором рассказывали ужасающие истории, и который, после двадцати лет скандалов, ещё не совсем забытых, сохранил детские глаза и юношески чистое лицо; Градовский, вице-губернатор, и три акционера «ВХК» – Капранов, Першин, и Шмерко. Последний, обращаясь к Капранову, сказал:

– Если вы не хотите взять моего крестника в строительную фирму, тогда я приму его на заводоуправление.

Тот, почти не скрывая раздражение, ответил:

– Что значит «хочу» и «не хочу»? Есть понятие «профпригодность», я даже сына своего не беру в компанию.

– Но взяли же свою…

Капранов не дал ему договорить:

– Ольга хорошо подготовлена, к тому же она – большая умница. Ей можно доверить то, что никогда не доверишь жене.

Шмерко оказался бессилен что-либо возразить, и заговорил с Мельниковым.

– Как вы думаете, в городской администрации найдётся место…

В то время, как заместитель мэра отбивался от исполняющего обязанности гендиректора «ВХК», пытавшегося приткнуть своего крестника, Дениса Еремеева, в зале появился невысокого роста пятидесятипятилетний мужчина с крупными чертами лица, с широкой залысиной, в золотых очках и коротконогий; порывисто устремляясь к Градовскому, и, чудом не налетев на Давиденко, он наткнулся крючковатым своим носом на Рубайлова, посмотревшего на него с лёгкой усмешкой.

– Куда вы так спешите, Михаил Алексеевич, вечер только начался, ещё даже не все блюда расставили…

– Мне нужен Николай Григорьевич – он блюдёт фигуру и обычно уходит задолго до того, как подадут основные блюда. Как Москва, Юрий Иванович, что там в Охотном ряду?

– Охотно бы вам уступил это бремя.

Два бывших соперника на выборах депутата Госдумы смерили друг друга оценивающими взглядами. «Кто заговорит первый, тот уже проиграл», – подумал Рубайлов и изобразил самую фальшивую улыбку, на которую был способен.

– Всё сложилось наилучшим образом: у меня и здесь полно забот с моим «Интеллектуальным резервом», – развёл руками Синельников.

– Осторожнее с нищими: когда их кормят с руки, они могут отхватить зубами всю конечность целиком!

Пожелав друг другу приятного вечера, бывшие соперники разошлись. Михаил Алексеевич Синельников направился к тому, кто был ему нужен. За последние полгода он приобрёл некоторое влияние в деловых кругах, и сейчас стремился его упрочить. Двоих партийцев удалось протащить в областную думу, и одного функционера – в городскую администрацию. Через них, а также посредством своих обширных знакомств, Синельников «решал вопросы» в пользу различных предпринимателей, иногда даже дешевле и эффективнее, чем присутствующие в этом зале Давиденко и Каданников. Профессорский имидж и задатки оратора сильно помогали ему в этом. Он обращался к должностным лицам с просьбами, произнося их тем грубым и густым голосом, каким евреи, его предки, требовали денег от своих должников, эльзасских, польских, и крымских крестьян; и ему редко отказывали.

Пока он промышлял по мелочам, крупные игроки попросту не замечали его. Делами «Медторга», в котором он оставался соучредителем, заправлял его компаньон, привлекавший профессора лишь изредка для переговоров с поставщиками. По части выбивания скидок и особых условий Синельникову не было равных.

Давиденко вызвал Першина на балкон для важного разговора. Оказавшись один на один, начал без лишних предисловий:

– Ладно, Виталий Петрович, мы будем обсуждать кое-что?

Першин с готовностью улыбнулся:

– Вы что-то сказали по телефону насчёт бизнеса?

– Отлично! Это интересно! Уверен, мы договоримся.

Першин всё ещё улыбался, но Иосиф Григорьевич не откликнулся на его улыбку, и деловито продолжил:

– Я предлагаю выгодную сделку. Ты продаёшь мне свою долю в кооперативах «Транскомплект» и «БМТ», покупателем буду выступать не я, а мой… партнёр. Тебе необязательно быть большим, необязательно быть частью меня. У тебя уже всё есть, ты достаточно неплохо устроился. Ты можешь обойтись без меня.

Улыбка уже сошла с лица Першина.

– И это последнее предложение? То есть – ультиматум, вы всё уже решили?

– Нет, насчёт «обойтись без меня» я погорячился, ты и впредь можешь обращаться ко мне по всяким вопросам, просто передачки уже носить не будешь, а всё заново, на договорной основе. Это будет начало другого общего дела, новых взаимовыгодных путей.

Першин понимал, что всё уже решили без него, но для очистки совести сделал попытку спасти ситуацию:

– Я, конечно, благодарен за то, что вы предлагаете, но, может, мне всё-таки позволят остаться на заводе? У меня уже есть возможности с моими компаниями, я развиваю свой бизнес. То есть… мне не нужны «другие взаимовыгодные пути».

В этом месте разговора на балконе появился Вячеслав Уваров. Обменявшись с ним быстрыми взглядами, Давиденко продолжил:

– Я просто знаю тебя как умного человека. Слышал это также от других людей. Не заставляй меня сомневаться в этом.

Уваров махнул рукой в сторону зала.

– Давай, Виталий Батькович, бери в охапку этого индюка сопливого, и договаривайся о переуступке.

Проникшись скорбным разочарованием, не удостаивая Уварова ни словом, ни взглядом, Першин обратился к Иосифу Григорьевичу:

– Я думал, что мы прошли некоторый путь… то есть расплатились по старым счетам и подвели черту. Всё, что был должен, я закрыл. Теперь мы можем не вспоминать о прежних делах, разговаривать на равных, и развивать тот самый общий бизнес. Но вы предпочли другого.

И он мотнул головой в сторону Моничева, который находился в центре зала, и время от времени поглядывал на балконный проём.

– Ведь в бизнесе, как обычно, бывают друзья, и враги. А вот таких вот приятелей не должно быть.

Иосиф Григорьевич отвёл взгляд и посмотрел на ветви вязов, раскачивающеся прямо напротив балкона. Решимость его была поколеблена. Першин был отчасти прав – с некоторого времени с Моничевым установились какие-то полуприятельские отношения, что могло впоследствии повредить делу. Самому же Першину, объективно говоря, уже можно было доверять, даже с учётом всего, что произошло. Ему уже просто было невыгодно дальше строить козни, а отношения с ним вышли на качественно новый уровень.

Но отступать было поздно, тем более в присутствии Уварова. Иосиф Григорьевич перевел взгляд на Першина – грустного, глубоко сосредоточенного, погруженного в себя под бременем незаслуженных обид стоящего опершись о балконные перила.

– Вот что, Виталий. Переговоришь с Моничевым, и подойди к Гетманову, пока он тут. Комитет по имуществу дербанит деревообрабатывающий завод, у тебя там будут хорошие возможности.

– Но «ДОЗ» – это город, при чём тут Госкомимущества и Гетманов?

– У него там есть интерес, подойди к нему от меня.

– Сколько я вам буду должен?

– Ничего.

– То есть… скидка Моничеву?

– Нет говорю, общайся с ним на равных. Что наторгуешь, всё твоё.

Першин не торопился уходить, несмотря на нетерпеливые взгляды Уварова.

– С кем я там буду работать?

– Уровень мэра тебя устраивает?

– То есть… официальное учредительство, не «офис»?

Уваров всё-таки вмешался:

– Что ты всё вопросом на вопрос – вроде не еврей! Сказали тебе: иди к Моне, потом к хохлу!

Иосиф Григорьевич похлопал Першина по плечу:

– Надеюсь, что услышу добрые новости до конца вечера.

Когда Виталий Першин удалился с балкона, Уваров высказал мысль: есть ли резон отпускать коммерсанта на все четыре стороны, и вместо него сажать на завод другого, когда можно работать с обоими.

Давиденко, наконец, осознал, что сомнения его были напрасны, и сказал:

– Мы ничего не теряем. Моничев будет платить и со своей нынешней епархии, и с «ВХК». А Першин – ну, ты же знаешь китайскую поговорку: «пленных не брать». Мы были вынуждены его взять, теперь, когда он расплатился, надо либо добивать его, либо отпустить, и больше с ним не связываться. Всё, что он говорит о своей адекватности и общем бизнесе – полный бред.

– Посмотрим, что будет с Моничевым.

– Будем посмотреть. Зови его сюда.

Уваров зашёл в зал, и, дождавшись, пока Першин с Моничевым договорятся, жестом позвал последнего на балкон.

– Сговорился с ним по цене?

– Да, Иосиф Григорьевич. Я перечисляю ему деньги, занимаю его помещения, приходую его складские запасы, сажаю туда своих людей, и заключаю договора с заводом. Всё отлично.

– По платежам, Николай: мне пришлось договариваться с людьми, которые прикрывали Першина…

И Давиденко назвал ему сумму ежемесячного платежа вдвое большую, чем то, что платил до этого Першин.

Моничев удивился – он думал, что «эти люди» – сам Иосиф Григорьевич. Тот объяснил:

– Мир не прост. Я же тебе объяснял структуру моей епархии – в прошлом году во время нашего с тобой первого свидания. До нового года будет так; ты освоишься на заводе, оценишь его инвестиционную привлекательность, возможно, появятся какие-то идеи. После нового года тебе станет ясно, на что были потрачены деньги. Не исключено, что тебе захочется платить больше, лишь бы остаться на предприятии.

Уваров, следя за залом, потерял нить беседы, Моничев внимательно слушал собеседника, но многое оставалось для него непонятным, а Иосиф Григорьевич, говоря уже наобум, совершенно не заботился о смысловой нагрузке произносимых слов. Выдав еще несколько фраз, он резюмировал:

– Иди, отдыхай.

Когда Моничев достаточно далеко отошел, Уваров недовольно проворчал:

– Не нравится мне он.

– Думаешь, он наймёт киллеров, – как…

– Кишка тонка.

– Он отлично понимает, что не сможет воспользоваться результатами, их сразу отберут; для него это будет временная победа.

Относительно оценки контрагента Иосиф Григорьевич держался простых и чётких взглядов – умеет или не умеет держать в руках оружие, способен держать оборону или нет. Его, сильно привязанного к настоящему и мало заботящегося о будущем, коммерсанты наподобие Моничева нисколько не тревожили. Не беспокоясь о том, угаснут ли когда-нибудь солнце и капитал, Иосиф Григорьевич наслаждался и тем и другим. Глупцы борются с волнами, безумцы пытаются их опередить, а мудрые люди направляют течение в сторону своих мельниц.

Но у Вячеслава Уварова, человека унылого от природы, были мрачные предчувствия. Он полунамёками предрекал неприятности именно в связи с Моничевым.

Градовский кое-как отвязался от Синельникова, выспрашивавшего по поводу финансирования социальных программ в следующем, 98-м году. Директору «Медторга» было кое-что известно о том, как обстоят дела в облздравотделе, что же касается городских поставок – тут был тёмный лес. Вице-губернатор не стал просвещать профессора, просьбы которого, посулы и любезности, тяжелые и ржавые, как железный лом, стали сильно угнетать.

И Градовский подсел к Мельникову, рядом с которым суетился официант. Напротив сидел Першин, успевший переговорить с Гетмановым и немного вникнувший в особенности городского финансирования. Помимо доли на деревообрабатывающем заводе, ему была с ходу предложена сеть муниципальных аптек, причём их не нужно было выкупать, а только «поучаствовать в делах». Это было как-то связано с городскими поставками медикаментов, и все эти подробности ему хотелось выяснить непосредственно у главного участника предприятия, вице-мэра по здравоохранению. Першин отлично помнил провалившийся проект с областными поставками через облздравотдел, и ему не хотелось и в этот раз быть одураченным.

– …то есть, не получится так, как тогда с Синельниковым – всё подготовил, и его об шляпу?

Его опасения, перелетев через корзину с цветами, через блюдо с телячьей корейкой, лишь рассмешили Мельникова.

– Теперь вы член команды, Виталий Петрович, и вам нечего бояться.

Тайны распределительных скрижалей так и остались для Першина тайнами, но после этих слов он уже спокойнее посмотрел вслед удаляющемуся Синельникову, и принялся за еду.

В глубине зала два необычайно серьёзных субъекта как бы нехотя переговаривались между собой:

– Надоела вся эта мышиная возня. Я богатый и успешный человек, почему я должен всю жизнь копаться в этом дерьме?!

– Ты прав Наум, говнецом западает.

У них была своя философия. Они не верили никому, а особенно тем, кто находился в этом зале.

– И климат – я плохо стал его переносить. Пора вытаскивать с завода свои деньги и размещать в других местах.

– Деньги любят деньги. Обычно, как только начинаешь вытаскивать свои, за ними прицепом следуют другие…

Запихнув в рот четверть груши, Гетманов подмигнул Першину, которому сосватал на работу племянника, и рассказал недавний случай.

– Какие-то сутяги подали на меня в суд за то, что я пристроил в Госкомимуществе свою внучку. Я им говорю: ишачьи дети, а чьих внучек мне пристраивать, ваших что ли?

Все, кто его слушал, дружно закивали – с чужими дочками и внучками надо делать что-то другое.

Глава 3

Будапешт

Сентябрь 1997

Это были обычные гансы – два упитанных мужичка, только что поселившихся в «Corvinus Kempinsky», и вышедших прогуляться по улице Ваци. Илона с Имоджин подцепили их, и сразу повели в стрип-клуб. Завязалась обычная болтовня. Мужчины быстро освоились и деловито осведомились о времени выдвижения в гостиницу.

Имоджин вспомнила, как знакомый продавец из секс-шопа рассказывал, что у порнофильмов, экспортируемых в Германию, вырезают прелюдии, и оставляют голый секс. Вначале немного титров, затем без промедления – порево.

– Нам нужно немного привыкнуть друг к другу, – лукаво улыбнувшись, сказала она, кивая официанту – «как обычно». – Посидим, выпьем, расслабимся…

Гансы понимающе закивали, и стали обсуждать, как провести девушек в отель. Они скрупулёзно проговорили обо всех трудностях, которые могли возникнуть, и сошлись на том, что, в случае чего, дадут немного швейцару – конечно, удорожание проекта не входило в их планы, но… куда деваться. Улыбнувшись, Имоджин подумала, что они с Илоной предельно упростят проход в отель. Ведь гости проживают в нём, поэтому их пустят наверняка. А девушки туда просто не пойдут.

Мужчины оцепенели, когда им принесли счёт. Ещё бы – какое-то подозрительное пойло подавали по цене коллекционных вин из подвалов Габсбургских дворцов. Девушки сочли момент подходящим, чтобы ускользнуть.

Оказавшись на улице, Имоджин сказала, что у неё нет времени ждать – она торопится на свидание, и попросила Илону, чтобы та забрала у бармена причитающиеся ей комиссионные. Услышав про свидание, Илона громко рассмеялась и поцеловала подругу на прощание.

* * *

Они встретились в кафе на Nadymezo Utca. Жжольт – высокий, статный, смуглый красавец со взглядом, обращённым внутрь себя – был в этот вечер необычайно задумчив. Изначально познакомилась с ним Илона. Рассказывая о нём подруге, она имела неосторожность похвастаться мужским достоинством своего нового парня. Имоджин не поверила на слово, и захотела проверить. Разыграв несложную комбинацию, она затащила его к себе в постель и убедилась, что подруга немного преувеличивает. Впрочем, он быстро надоел Илоне, и она сама предложила им попользоваться. И некоторое время Имоджин безраздельно пользовала Жжольта, однако вскоре Илона заявила свои права на него – у неё ничего больше не клеилось. Имоджин он также надоел, но у неё пока что тоже ничего не получалось. И они установили очередь. Жжольт, ничего не зная об этих переуступках, мучился угрызениями совести из-за того, что изменяет Илоне с её лучшей подругой; и сложная проблема – кого выбрать, как объясняться? – встала перед ним в полный рост.

Он был, несомненно, хорошим парнем. В прошлом технолог на винзаводе, теперь он работал в виноторговой компании менеджером. Имел хорошие перспективы, начальство было им довольно. Серое вещество его, безусловно, содержало неисчислимые гигабайты полезной информации. Однако, несмотря на яркую внешность, из-за косноязычия и фатального отсутствия чувства юмора, он был совершенно неинтересен, сер и тускл. Но на девушек недалёких производил впечатление человека глубокого и даже изысканного.

Поглощая бифштекс, Жжольт какое-то время распространялся по поводу ухудшающегося качества вина, особенно недорогих марок. Перед клиентами стыдно. Когда он работал технологом, такого не было. В погоне за прибылью производители забывают о качестве. Нездоровая тенденция, но как её переломить?

Имоджин рассеяно слушала, время от времени кивая из вежливости. Настырная Илона отвоевала три дня подряд, и в этот вечер Имоджин рассчитывала оторваться по полной программе. Размешивая ложечкой сахар, она наблюдала, с какой тщательностью их общий парень собирает вилкой остатки гарнира. Педантично, до самой мелкой капустинки.

– … она такая наивная, такая беспомощная… не представляю, что она будет делать без меня…

Она кивнула. Речь зашла об Илоне.

– …что делать? Она беременна…

Имоджин чуть не расхохоталась прямо ему в лицо. Зачем Илоне понадобился этот тупой розыгрыш, она и сама не знала, а уж зачем Жжольт это обсуждает здесь и сейчас – это непонятно никому, даже ему.

– … и надо что-то думать… ты же понимаешь, что в этой ситуации я не могу, не имею права её бросить… трудный выбор, ты не представляешь, как мне тяжело… но я обязан, просто обязан быть с ней… дорогая, ты должна меня понять… ни с кем на свете не могу больше посоветоваться… ты её подруга, ты знаешь…

Ей и так было ясно, какой он выбор сделает, если нужно будет делать выбор. Так уж получилось, что Илона состроила из себя наивную неопытную дурочку, ну, а Имоджин, соответственно – циничную стервозину. И они играли свои роли.

Они прекрасно существовали среди мужчин, и научились с максимальной выгодой пользоваться своей привлекательностью. В зависимости от обстоятельств, из них могли получиться образцовые жёны, или непревзойдённые куртизанки. Но пока что на их пути не попался режиссёр, который бы предложил ту – самую главную в их жизни роль.

…Она всё ещё горела желанием, и бросала на него нетерпеливые взгляды, – когда же эта набитая глупостями баржа, наконец, снимется с якоря?!

– … мне очень легко с тобой… да, я знал, что ты поймёшь меня… Илона – не такая, она обижается, чуть что, с ней невозможно разговаривать… как она видит отношения, когда невозможно откровенно поговорить… что касается интимной сферы – когда нет откровенности во всём, нельзя раскрепоститься… да, ты понимаешь, о чём я говорю… вот, с тобой…

Она чуть не выплеснула ему чай в лицо… но сдержалась – ей всё еще хотелось его.

– … слава богу, ты поняла меня… ведь не могло быть иначе – мы с тобой одинаковые… мы понимаем, что не всё так просто в жизни… чтобы быть объективным, надо видеть объёмное изображение, а не плоское… учитывать все обстоятельства… однобокий взгляд на вещи – это неправильно…

Допив сок, он вышел из-за стола. Ей пришлось проследовать за ним, хоть она и не успела допить свой чай – за размышлениями, что же с ним делать – допивать, или всё-таки вылить Жжольту на голову.

На улице он продолжил свой монолог:

– … да, мы будем встречаться, я не могу отказаться от тебя… возможно, не так часто, и… свидания будут менее продолжительными… наверное, сегодня – последний раз, когда я смогу провести ночь с тобой… я должен уделять Илоне больше времени, ей сейчас нужна моя поддержка… она требует постоянного к себе внимания… конечно, в таком положении… если она узнает про нас, хотя бы заподозрит… знаешь, какая она ревнивая… ты должна понять… вот если б как-то совместить… если ты будешь к ней приходить, и там…

Он наморщил лоб, и тяжело задумался. Она поторопила его:

– … и там?!

Он жестом предложил ей сесть в машину, но она его остановила:

– Нет, давай поговорим на улице.

– Да, тут всё обсудим, и поедем, – согласился он.

– Давай, Жжольт, заканчивай свою мысль!

– … если б ты с ней почаще виделась, подольше с ней бывала… ты бы убаюкала её подозрения, успокоила её… ну, как можно ревновать к лучшей подруге, почти сестре… у нас есть большой загородный дом, ты знаешь… мы переедем с Илоной туда, ты будешь приезжать якобы к ней, подолгу оставаться, и мне будет спокойнее, когда ты рядом с ней… а когда я буду приезжать, и она, успокоившись, отправится спать…

Он снова тяжело задумался, мучительно подбирая нужные слова. Ей вновь пришлось его поторопить:

– … она отправится спать…

– … мы сможем с тобой…

– Говори, изъясняйся по-человечески! – раздражённо сказала она.

– Заниматься любовью! – наконец, вымолвил он.

– Заниматься любовью?!

– Да, а что тут такого удивительного?

И он открыл перед ней дверцу машины:

– Ну, поедем…

Желание растаяло, как лёд в горячей руке.

– Подожди… Давай называть вещи своими именами. Ты по очереди пользуешь двух подружек, затем одну из них выбираешь себе в жёны, а другой отводишь второстепенную роль, и даже предлагаешь украдкой совокупляться в тёмном углу в доме, в котором…

Он перебил её:

– Дорогая, вот уж не ожидал, что ты будешь рассматривать нашу ситуацию так однобоко, узко. Ты ведь должна понимать…

– Как раз это я понимать отказываюсь!

Имоджин собиралась сказать что-то резкое, но, увидев выражение его лица, по-детски глупо-беспомощное, и несуразное при такой внушительной фигуре, неожиданно расхохоталась. Развернувшись, она пошла прочь, на ходу вынимая из сумочки мобильный телефон – не терпелось позвонить Илоне и рассказать ей свежую хохму об их общем парне.

* * *

Смех смехом, а проблема осталась. Почему, почему она всегда выбирает не тех парней? Допустим, обедает она в кафе. На неё заглядывается симпатичный мужчина в хорошем костюме. Что делает Имоджин? Отворачивается, принимает надменный вид, быстро разделывается с горячим, платит по счету и убегает. А стоит ей встретить потенциального неудачника, который бросает на неё робкие взгляды и даже мечтать не смеет о том, что такая девушка обратит на него внимание… И она уже томно вздыхает, хлопает ресницами, и громко шутит. А потом удивляется, почему он ходит по ванной комнате в уличной обуви и стреляет деньги до получки.

И следующий её (лично её, а не их общий с подругой) парень, Балаж, оказался с точно такими же тараканами в голове, что и у Жжольта, словно этих зловредных насекомых специально клонировали и заселяли ими мозги всех мужчин, которые попадались ей на её трудном жизненном пути.

– Нет, он же полный кретин, таких ещё поискать! – жаловалась она тогда Илоне. – Ведь только с моим уникальным чутьем среди сотни нормальных мужиков можно найти самого припадочного психа и делать вид, что это самый лучший мужчина на свете!

Этот Балаж, интересный во всех отношениях, оказался потрясающим любовником, но он был женат. Очень страстный, но… такой домашний. В том смысле, что его почему-то не хотелось стесняться, не хотелось думать ни о каком целлюлите и складках на животе – Имоджин чуть ли не в первый раз в жизни ощутила себя соблазнительной в том виде, в котором она есть, а не в том, в каком будет после трёх лет бесконечных тренировок в спортзале. Она стала надеяться, что это начало чего-то большого и серьёзного, а он вдруг признался, что женат. Сказал, что всё это ужасно – то есть прекрасно, но от этого ещё ужаснее, – и что он действительно думал, что любит жену, наверное, и сейчас любит, но Имоджин для него не просто интрижка, он вообще против интрижек, он и не думал, но влюбился, и это что-то особенное…

У неё мозг плавился от его самокопаний и ковыряния в глубинах подсознания. Рассуждая о своих чувствах, он увлекал в черную дыру самоистязаний и её, и… наверное, лучше бы он просто делал своё дело, и поскорее выматывался. Наверное, любая женщина без этого странного дефекта в мозгу, который не позволяет отсеивать маниакальных психопатов, оделась бы и ушла, но у Имоджин был этот дефект, видимо, какие-то генетические нарушения, и она продолжала встречаться с Балажем. Расставаясь с ним, она обещала себе поступать разумно, но, когда он очередной раз звонил, говорила «Да!», и с трепетом ждала его прихода. Они занимались любовью, – после третьего свидания их секс уже можно было назвать любовью, – и говорили. Оказалось, что у них одинаковые вкусы, и им много есть о чем пообщаться. А с наступлением темноты – видимо, в детстве его ночью кто-то сильно напугал – у Балажа начинались приступы самобичевания. Он начинал страдать. Говорил, что не понимает, как жить дальше, что не может без Имоджин, что чувствует себя подлецом, что не понимает, как всё это произошло – и женитьба, и Имоджин… И постепенно, против своей воли, она оказалась вовлеченной в эту его перманентную тоску и вечный плач. Она стала страдать вместе с ним и говорить, что тоже не знает, как всё произошло, и что она против женатых любовников, но ничего не может с собой поделать.

– Да он заурядный, избалованный, инфантильный мужчинка, возомнивший себя Богом! – кричала ей Илона. – Давай завязывай с ним: я уложу его к себе в постель, а ты зайдешь и устроишь сцену ревности! По старой схеме, ОК?

Да, Имоджин хотела по старой схеме, но почему-то именно Балажем ей не хотелось делиться с Илоной. Таким заурядным, избалованным, инфантильным, эгоистичным, мужчинкой, который считает себя Богом, и плюс женатым ко всем своим прелестям. Никакие доводы разума не работали – а может, и не было у неё больше никакого разума.

А болезнь его прогрессировала, и однажды приступ с ним случился днем. Прямо с порога он начал говорить, что не может её потерять, и как сказать об этом жене – они ведь счастливая семейная пара, любят друг друга, и всё такое… Имоджин пришла в себя, только когда он пошёл в душ. Всё поменялось – теперь он сначала имел её мозг, а затем, отымев каждую извилину, подбирался к телу.

Это повторялось три раза в неделю. Они встречались в ресторане – мы друзья, мы друзья, мы друзья, потом в машине жаловались на то, как они любят друг друга, потом он довозил её до дома и уезжал, а через полчаса врывался к ней – и у них был секс.

Она много раз представляла себе его жену и пыталась понять, зачем они поженились. Может, так было удобно? Может, это был такой рациональный подход? Может, она у него сногсшибательная суперпрестижная фотомодель? Правда, тогда он циник… К счастью, он не сказал, что у них с женой уже нет отношений, и что она его никогда не любила. Иногда Имоджин сходила с ума от желания узнать, как выглядит его жена, чем занимается, но друзья её уберегли: оказалось, что у неё с Балажем есть общие знакомые, они-то и доложили, что жена у него – успешная молодая женщина, которая искренне его любит и на седьмом небе от счастья.

– Илона, остатками мозжечка и гипофиза я понимаю, что надо всё это прекращать, но ты же сама видишь, это выше моих сил! – каялась она подруге. – Я не могу!

Илона искренне удивилась:

– Ты чего, влюбилась? В этого придурка?

– Нет, конечно… Не знаю…

Сочувственно посмотрев на Имоджин, Илона покрутила пальцем у виска.

А потом страдать стало скучно. Балаж заговаривал о том, что признается во всём жене – пусть она решает. Имоджин бросалась на него, уверяла, что ещё рано, что они должны определиться (с чем?!), он уезжал, тут же возвращался, секс был неизменно ошеломительный.

Так вот в чем дело! – осенило Имоджин. – Именно взрыв эмоций и выброс адреналина донельзя обостряет чувственность!

От замужних подруг она слышала, что самый бурный секс бывает после бурной ссоры, это, так сказать, бурное примирение. «Почему бы нет? – решила Имоджин. – Если я такая, что готова терпеть всяких ненормальных придурков, а симпатичный, успешный, богатый придурок лучше всех остальных, так почему не он? Правда, Балаж немножечко женат, но, с другой стороны, именно на этом и строятся наши садомазо-отношения». И она представила себя в кожаных ботфортах, маске, и с семихвостной плеткой в руках. Действительно, почему не ролевые игры? Ведь на улице Ваци она только тем и занимается, что разыгрывает отношения, и неплохо на этом зарабатывает.

– Но это ужасно, зачем тебе псих? – возмутилась Илона, которой вечно всё не так. – Он ненормальный, извращенец, мазохист! На твоём месте мог оказаться кто угодно – ему просто нравится изменять, страдать, чувствовать себя виноватым. Может, его мама в детстве ругала, била сковородкой по башке, и он без этого теперь не может?

– Так это здорово, у нас идеальная пара…

– До тех пор, пока он не развелся и не женился на тебе. Тогда он будет изменять уже не ей, а кому, как ты думаешь? Тебе, дорогая.

– А кто сказал, что я за него выйду?

– Имоджин, тебе нужно найти такого, кто бы полюбил конкретно тебя, а не твою плётку.

– Черт тебя дери, Илона, давно такая умная стала?!

Как раз в то время у Илоны появился перспективный жених, и она стала больно много умничать, и даже стала реже появляться на улице Ваци.

И в тот момент, когда Имоджин открыла для себя всю прелесть нового подхода к их с Балажем отношениям, именно из-за этой улицы у них начались проблемы. Он случайно увидел, как в сопровождении двух иностранцев они с Илоной зашли в заведение, проскользнул следом, и устроил сцену ревности. Да, Имоджин нужны были эмоции, но всему своё время и место! Она настолько разозлилась, что не пошла за ним, когда вышибалы выдворили его на улицу. Потом, когда они с Илоной, как обычно, развели клиентов на дорогую выпивку, и улизнули через черный ход, бармен, выплачивая комиссионные, сообщил, что «тот придурок всё еще ждёт у входа». Она в ответ лишь усмехнулась: «Его проблемы».

Мобильный у неё был отключен, а домой к ней в тот вечер Балаж не поехал – видимо, торопился к жене. Зато вломился на следующий день и закатил истерику. Имоджин не повела и бровью. Ему-то какое дело, чем она в стрип-клубе занималась. Да хоть крутилась у шеста, терлась попой о клиентов, или даже обслуживала их в приватной комнате, она свободная женщина. Ей же не приходит в голову устраивать скандал у него дома, хотя он сто процентов трахает там женщину, которая, пусть и жена ему, но для неё, для Имоджин, это такой же посторонний человек, как для него те иностранцы.

Но этими логичными доводами она не успокоила его, а только усугубила драму, в которой, как ей казалось, не было никакой драмы. Балаж зарыдал, стал биться головой о стену, и говорить, что так больше нельзя. Ей так и не удалось понять, что и почему нельзя – вся эта сцена показалась настолько омерзительной, что она быстренько вытолкала сумасшедшего дружка на лестничную клетку и отключила всё, что могло зазвонить: дверной звонок, домофон, и телефон. До неё дошло, что садист из неё никудышный. Что ж, очередное разочарование.

На следующий день он позвонил, и она скрепя сердце согласилась с ним встретиться – в ресторане. Обед проходил в привычных разговорах о страданиях, и, – с учетом недавнего происшествия в стрип-клубе, – о падении нравов. Отвлекшись от этой смури, она попыталась подумать о чем-то приятном. Друзья недавно донесли, что Балаж купил жене кожаную сумочку модного в этом сезоне лилового цвета за четыреста долларов, и Имоджин захотелось такую же. И она ему прямо сказала об этом, прервав его унылый бубнёж. Балаж сделал вид, что не расслышал – с деньгами он расставался без особого воодушевления. За всё время их знакомства подарил ей только перьевую ручку Паркер – Имоджин сказала, что работает в модном журнале, пишет статьи. Потом, конечно, пожалела, лучше бы придумала легенду о том, что работает крановщицей и мерзнет на высоте, может, он подарил бы куртку.

Балаж продолжал прикидываться глухонемым, тогда она напомнила про сумочку, язвительно прибавив:

– Ты ведь намекнул, что я шлюха. А все продажные женщины удовлетворяют мужчин за деньги. И я – не исключение.

Внезапно он воодушевился – видимо, воспринял это как некую игру, и пообещал, что завтра же они поедут в магазин, и купят ей сумку. Но она была непреклонна:

– Я бы не хотела тебя утруждать. Будет лучше, если ты мне дашь наличными и я сама куплю себе то, что мне нужно.

Он сразу сник, и начал что-то лепетать о том, что нельзя вот так ставить вопрос ребром: или-или, и что дорогие подарки – это дело спонтанное, что отношения должны быть искренними. Больше она ничего не сказала про сумку, а когда подъехали к её дому, вспомнила его, плачущего, бьющегося головой о стену. Ей стало неприятно, и она вспомнила способ, которым отшивают женатиков:

– Балаж, я больше так не могу.

– Имоджин, но ведь я…

– Ты должен принять решение, – отрезала она. – Мне надоело ломать себе голову, ты – мужчина, ты и решай.

– Но почему я, и что, в конце концов, я должен решить?

– А о чём мы с тобой талдычим постоянно? О нас с тобой, черт возьми, о наших отношениях! Ты заварил эту кашу, так волнуйся, переживай, решай сам, что нам всем, включая твою жену, делать.

Он картинно развёл руками:

– Но ты же выбрала свой путь – улица Ваци…

Она кивнула в сторону своего подъезда:

– Отлично, я не против. Вход в квартиру стоит четыреста баксов, оплата сразу.

Сначала он возмутился, потом, обратив всё в шутку, попытался её поцеловать, но она, увильнув, выскользнула из машины. Балаж что-то кричал ей вслед, но она, не оглянувшись, зашла в подъезд.

Он уехал, и, как обычно, через полчаса вернулся, и попытался проникнуть в подъезд, но она его не пустила. Несколько раз Балаж звонил на мобильный, просил прощения, говорил, что понимает её душевное состояние, но и она должна его понять; и не надо было убегать от него из стрип-клуба, а объясниться на месте, и тогда было бы всё по-другому, может быть именно в тот день он бы ушёл от жены, а теперь, что же теперь им всем делать… Она отключилась, не дослушав.

Он объявился через месяц и по привычке принялся ломиться в подъезд. Имоджин не открыла. Тогда по домофону он сказал, что больше не может держать всё в себе и признается во всём жене.

– Ну, это очень даже благородно – избавить ещё одну женщину от такого идиота, как ты! – вложив в слова максимум злорадства, ответила Имоджин.

Она закрыла эту тему, но начинать новую не было ни желания, ни сил. Чувствовалось тотальное бессилие, опустошенность; мир потускнел. Не потому, что рассталась с парнем, а потому что он, очередной из уже длинного списка, из всех психопатов оказался самым дурным и вынес напрочь ей весь мозг, и если так пойдёт и дальше, то очень скоро её положат в психиатрическую клинику. И она решила сработать на опережение, и обратилась, тайком от Илоны, к сексологу.

* * *

– На что жалуетесь? – обволакивающим голосом спросил профессор, внешним обликом напоминавший обаятельно-нелепую куклу «дотторе» из итальянской комедии дель арте.

– Катастрофическое сознание, сформированное в результате последствий детской психотравмы, породило во мне ряд девиаций, – без запинки проговорила Имоджин, – в общем, у меня, кажется, слишком много мужчин и они мне почему-то не нравятся.

Доктор попросил изложить всё по порядку, и она рассказала последние три случая.

– Насколько я понял, вас интересуют только ваши собственные ощущения, вы хотите только получать, ничего не давая взамен.

– Но… простите, это же я отдаюсь, а не какая-то другая девушка. И парни, в общем-то тоже кончают.

– Может, я вас неправильно понял. Вы очень много говорили об удовлетворении своих потребностей, и практически ничего – о том, что было нужно вашим молодым людям. Поэтому у меня сложилось мнение, что вы стремитесь быть похожей на образ, культивируемый модными женскими изданиями – образ сильной независимой женщины, меняющей мужчин, как перчатки. Феминистки, что ли, хоть я не люблю это слово, но здесь оно уместно.

И доктор попросил повторить вкратце уже сказанное, или внести дополнения. Имоджин припомнила ещё один случай, и, обобщив все четыре, добавив некоторые детали, сказала, что было совсем по-другому – она подстраивалась под мужчин, под их нелепые капризы.

– Но сейчас получается совсем наоборот! – удивленно воскликнул доктор. – Теперь выходит, что вы – жертва! Так как на самом деле?

Копнув поглубже, Имоджин привела ещё примеры, в которых фигурировали отвергнутые ею мужчины. Они казались ей вполне достойными и тогда, и теперь, но она не понимает, почему отказала им, ведь каждый из них был гораздо лучше, чем… взять хотя бы Балажа.

– Балаж и Жжольт воспринимались вами как сексуальные партнеры, не более того, а про тех, отвергнутых, вы говорите как о потенциальных мужьях.

Она подтвердила, что доктор, наконец, понял её правильно.

– Так ведь это обычная житейская проблема: один человек не может вмещать всё лучшее, и поскольку у нас в стране практикуются моногамные браки, вам придется выбирать, что вам больше по душе – скучный семьянин, к которому вы не испытываете особого желания, или объект страсти, но с некоторыми заскоками. В обоих случаях издержки неизбежны.

Имоджин задумалась.

– Да, но… Бывали случаи, когда…

И она привела примеры, в которых выступила форменной стервой, отшив парней, которые нравились ей как мужчины, и в то же самое время были отличной партией.

– Может, там не было любви? – предположил доктор.

Она покачала головой:

– В одного я даже влюбилась, и в других была готова.

– Давайте поподробнее про того, в которого влюбились.

Тут Имоджин вспомнила ещё несколько случаев, когда напропалую флиртовала, и ей почему-то доставляло удовольствие сводить всех с ума, а потом, в самый последний момент, отказывать. И она, чтоб не упустить из виду, сразу же их выложила. Доктор терялся в догадках.

– Судя по данным конкретным случаям, вы – самая что ни на есть эксгибиционистка. Вас не интересует секс, удовольствие вы получаете в момент отказа от него. Но из анамнеза явствует, что интимное общение вас очень даже интересует. Может, расскажете всё в хронологической последовательности. Скорее всего, это этапы вашего развития как женщины. То, что вы заводили мужчин с целью бросить в самый интересный момент – возможно, вас перед этим кто-то обидел, и вы подсознательно мстили не обидчику, а всему мужскому роду. Вспомните, что было до этого.

– Никто меня никогда не обижал, в основном обижала я сама.

– Так, давайте по порядку: когда был период отказников, когда был период суррогатных партнеров, период взаимной любви… период такой, период другой. Дайте хронологию событий, чтобы я уловил некоторую закономерность. Повторяю: скорее всего, все события – этапы вашего становления как зрелой женщины. Вы привлекательны, и…

Договорить ему не удалось, она его огорошила – так, что он нервно затеребил свою бородку:

– Нет никаких этапов, доктор, это происходит со мной постоянно, одновременно, в режиме нон-стоп.

Очнувшись от шока, профессор начал говорить, и она постепенно пришла к пониманию, что плохая была затея – визит к специалисту. По крайней мере, жила бы спокойно, и ей не пришлось бы узнать, что мир населяют исключительно фроттеристы, порнофилики, интимофобы и сексоголики обоего пола. И во всей этой теплой компании главный больной – она сама. Если бы она только знала, куда её заведет врожденная тяга к экспериментам, то, не колеблясь, перечислила бы докторский гонорар в фонд защиты выхухоли. Всё стало ясно. Её беспорядочная сексуальная жизнь обрела очертания стройной клинической картины. Из черной глубины бессознательного с осуждением взирала череда экс-бойфрендов и случайных кавалеров, имевших несчастье плениться её красотой.

Она попыталась оправдаться:

– Я не виновата, что на первом же свидании с мужчиной вижу весь сценарий отношений, и мне сразу становится неинтересно. Отсюда появление таких, как два последних обморока.

– Способность видеть наперед сценарий пришла к вам с опытом. А опыт вы получили, потому что…

Профессор щедро высыпал кучу диагнозов, и она снова пожалела, что сюда пришла. Причем выбрала одного из лучших специалистов. Был бы не такой маститый, наверняка бы выдал меньше оскорблений. И Имоджин ринулась на защиту своей чести:

– Вы считаете, было бы лучше, если б я, как тупая курица, привязалась к какому-нибудь мужлану, терпела от него унижения, и он был бы для меня свет в окошке, потому что я другого ничего не видела?

– Зато сейчас вы ищете совершенного мужчину, а такого найти практически невозможно.

– Возможно! – запальчиво сказала она. – Только такие мужчины – самые скучные из всех.

Профессор, очевидно, ждал этих слов, с первых минут ему стало всё ясно, и беседа от начала до конца проходила по уже проложенному им маршруту. Он встал, прошёлся по кабинету, посмотрел в окно, затем, опустившись в кресло, торжественно произнес:

– Извините, я был не прав. Вы не больны. Просто слишком сосредоточены на себе. Вспомните, когда последний раз вы совершали добрый, бескорыстный поступок.

– Я часто подаю нищим.

– Это не то. Вы должны сделать что-то по-настоящему значимое – поставить интересы другого человека выше собственных.

Имоджин представила, как объекты её нечеловеческой доброты в ужасе разбегаются по углам.

– Доктор, а может, вы что-нибудь придумаете? У вас всё-таки опыт.

– Вообще-то, добрые поступки не по моей части, – обаятельно улыбнулся профессор. – Но если вы настаиваете, могу предложить вам роль суррогатной партнерши.

Дальнейший рассказ светила поверг её в состояние культурного шока. Оказалось, что избавление от сексуальных расстройств – невероятно интригующий процесс. Особенно занятно выглядит лечение женской аноргазмии и мужской импотенции. В первом случае в ход сначала идут безобидные с точки зрения нравственности гормональные препараты, затем доктор и пациентка совместными усилиями пытаются нащупать оргазменные пятна с помощью подручных средств из секс-шопа. На этом зона ответственности доктора заканчивается – сексологу запрещено прикасаться к гениталиям пациентки. И тогда на помощь приходит суррогатный партнер.

– Что-то вроде мясного вибратора? – уточнила Имоджин.

– Ну зачем так грубо? Суррогатное партнерство – это тяжелый труд, сопряженный с серьёзным психологическим напряжением. В США и некоторых других странах этому учат на специальных курсах, и даже дипломы выдают. У нас права и обязанности таких «партнеров» не определены врачебным кодексом, поэтому сексологи часто используют в таком качестве своих бывших пациентов. А знаете ли вы, что импотенция и преждевременное семяизвержение – основная причина самоубийств молодых мужчин в цивилизованном мире?

Доктор явно бил на жалость.

– Многие просто не знают, что эти проблемы лечатся. И не только медикаментозно. Неоценимую помощь могут оказать суррогатные партнерши. В США, например, ими охотно становятся студентки, изучающие психологию, – это же отличная практика для молодого специалиста! А у нас – сами понимаете, предрассудки, косность мышления. Ну, пока, и не у всех…

Имоджин почувствовала себя косной, наполненной предрассудками, и подумала, что недостаточно современна. Тем более – нет нужного диплома.

– А почему бы вам не обратиться к профессионалкам – вон их сколько по обочинам стоит.

– Что вы! Проститутки тут не годятся. Вы только представьте, насколько это тяжелый, неблагодарный труд. Да и деньги не большие – долларов пятьдесят за сеанс. К тому же дамы с обочины, как правило, излишней рефлексией не страдают. Такая запросто может ляпнуть что-нибудь вроде «ну давай уже, лох педальный». И всё, у пациента – суицидальный синдром. Нет, тут нужны тонко чувствующие, душевные натуры.

И профессор выразительно посмотрел на Имоджин.

– Решать, конечно, вам. Разумеется, можно отказаться. Соглашаются вообще не многие. Завтра в три часа ко мне придёт Эмиль. Ему двадцать пять, он ваш ровесник. Красавец. Защищает диссертацию. Вырос без отца, мать-алкоголичка. Всю жизнь парню изуродовала и ещё деньги из него тянет.

– А вдруг он в меня влюбится?

– Ни в коем случае! Он потом даже смотреть на вас не захочет! Кому приятно общаться с женщиной, которая знает, что вы были импотентом.

Аргумент звучал убедительно. Чувствуя себя помесью Чипа, Дейла, и матери Терезы, Имоджин пообещала, что придёт.

– Только не одевайтесь, как на подиум, это может отпугнуть! – предупредил профессор. – Сейчас вы выглядите вполне, но мне кажется, надо немного поскромнее.

На ней был недорогой джинсовый костюм, и она поинтересовалась, как должна выглядеть суррогатная партнерша, чтобы пациент, увидев её, не полез в петлю.

– Какой-нибудь льняной костюмчик цвета топленых сливок, или что-то подобное. Подберите, если есть, – конечно, специально покупать не надо.

И профессор принялся наставлять по части белья.

– Все эти мифы о сексуальном белье – полная чушь. Кружева и гипюры – это, конечно, эстетично, но возбуждает далеко не всех. Беспроигрышный вариант – классические белые трусики, точь-в-точь такие, какие он видел на однокласснице, когда заглядывал ей под юбку. Сексуальность, милая моя, складывается в подростковом возрасте.

Следующий вопрос её удивил. Профессор поинтересовался, есть ли у неё дома книги.

– Да, около тысячи томов. Но не читать же мы туда едем.

– Не годится. Эмиль может почувствовать себя неуверенно.

Оказалось, что для суррогатной партнерши особенно важно не произвести впечатления слишком умной, а значит, требовательной женщины. Наличие библиотеки было признано отрицательным фактором. В результате Имоджин получила бумажку с адресом «симпатичного семейного отеля» – бывшей гостиницы офицерского состава.

План-кинжал, разработанный профессором, был прост и незатейлив: ровно в три часа она заходит в кабинет – как бы забрать рецепт для мамы. Как бы случайно видит там Эмиля. И если он не вызывает у неё рвотного рефлекса, они отправляются в отель.

Итак, на следующий день она была в правильной юбке, подходящих трусах и без макияжа. Будущий пациент её удивил. Заподозрить хорошо воспитанного, почти двухметрового шатена в мужской несостоятельности было так же сложно, как её в коллекционировании спичечных этикеток. Экстерьер импотента резко снизил самоуничижительный пафос акции. Стало даже обидно, что этот красавец никогда в неё не влюбится.

То, что произошло в гостинице офицерского состава, можно было назвать как угодно – оплакиванием нефритового жезла, провалом клинических испытаний и даже банальной суходрочкой. Единственное, чем это нельзя было назвать, так это «добрым бескорыстным поступком» эгоистки Имоджин. Даже в таких неблагоприятных обстоятельствах она умудрилась получить удовольствие от так и не вылеченного ею партнера. Если не такое… так пусть будет… другое!

На этом историю можно было б и закончить, но Имоджин, вопреки предостережениям доктора, пригласила Эмиля в гости. Пациент не возражал.

В тот вечер она открыла новый, доселе неизвестный человечеству афродизиак – трёхкилограммовый том «Жития святого Геллерта». В момент, когда библиографическая редкость рухнула на партнеров вместе с книжной полкой, на свете стало одним импотентом меньше.

Глава 4

Она заранее вышла во двор. Должна была прийти Зоя Вячеславовна, мать Серёжи, Таниного одноклассника, и Арине не хотелось, чтобы гостья проходила в квартиру. Виделись они нечасто, только на родительских собраниях, и сейчас она недоумевала – что за срочный вопрос? Неужели свататься – в 13 лет?!

Они пришли раньше – оба, мама и сын. Вполне приятная женщина, и мальчик вроде симпатичный. Может, стоило их пригласить?

Разговор пошёл о начавшемся учебном годе, о расписании, о разных школьных делах. Затем коснулись увлечений, внеклассной жизни. И слишком подробно – различных бытовых вопросов. Это Арине не понравилось, она вспомнила, почему невзлюбила этих людей. Слишком они любопытные – и Зоя Вячеславовна, и её муж. Арине показалось, что они рассматривают её семью, всё, что произошло, с каким-то пошлым обывательским любопытством – как говорится, с жестоким любопытством, с которым люди среднего класса интересуются неприятностями тех, кто выше их по своему материальному положению.

Выяснилось, что Серёжа успешно выступает на «Конкурсе любознательных», его показывают по телевизору, и вообще, он – вундеркинд. Арина похвалила мальчика, пожелала всяческих успехов.

«Но что за вопрос? Неужели они пришли заранее посвататься?»

Зоя Вячеславовна стала подробно рассказывать о том, какой Серёжа занятый, и как много времени он уделяет подготовке к телевыступлениям. И даже как-то увязла на этой теме. Наконец, она разродилась:

– Конечно, общаться нужно, но понимаете, ему ведь столько заниматься…

И выжидающе посмотрела на Арину, которая никак не могла понять, что от неё хотят.

– Простите…

– Нет, я ничего не имею против, пускай общаются, но ведь мальчику необходимо готовиться…

– Ну и… Готовьтесь, занимайтесь!

– Понимаете… Таня… Нет, вы поймите правильно, она хорошая девочка… Но, как сказать… На первом месте, я считаю, должна быть учёба…

До Арины, наконец, дошло.

– Вы хотите сказать, Зоя Вячеславовна, что Таня…

– Нет, вы только не подумайте…

– Говорите прямо – она отвлекает Серёжу от занятий?

– Ни в коем случае, просто он такой… На первом месте… Как сказать… Он очень много читает, многим интересуется… Если б они вместе занимались, но, когда они встречаются, у них на первом месте игры, а ему… как сказать… это не очень интересно…

– Ну и… При чем тут моя дочь? Флаг в руки, занимайся, вундеркинд!

Зоя Вячеславовна смешалась, стала что-то невнятно бормотать. Её выручил сын.

– Мне уже просто с ней неинтересно, а она продолжает со своими играми.

– Подожди, сынок, не так…

Арина чуть не задохнулась от нахлынувшей ярости. Как он смеет, этот сопляк с телячьими глазами, похожий на бычка, который едва научился сосать, но умрёт с голоду, если ему не сунут вымя прямо под нос!

– Вы вообще в адеквате?! – сказала она грубо.

Зоя Вячеславовна стояла красная, как помидор, а её умненький сынок всё так же невозмутимо хлопал своими телячьими глазами.

– Но, поймите, люди разные, и интересы уже не совпадают…

Арине ужасно захотелось выругаться по матушке, но она вовремя сдержалась.

– Да вас прямо манечка стебёт.

– Что… – затряслась Зоя Вячеславовна. – Что за ужасный жаргон?

– Мания величия, – пояснила Арина, и, добавила с презрительной усмешкой:

– Тоже мне, нашёлся эксклюзив. Таких, как ваш Сирожа, у Танюши – десяток, а будет еще сотня. Но ей нужен принц, и она его получит! А высокий интеллект вашего сына никогда не заменит ему умения обращаться с Женщиной!

Сказав это, она горделиво вскинула голову, развернулась, и пошла к подъезду.

Глава 5

Он умер, – из всех понятий, которые Андрей знал и которыми привык оперировать, только связанное с областью смерти понятие подходило для описания того, что произошло. Это было в августе месяце, утром, и это было, однако, не более непостижимым, чем то, что он являлся единственным человеком, знавшим об этой смерти, и единственным её свидетелем. Он увидел себя в горах; ему нужно было, с той непременной необходимостью, которая характерна для событий, где личные соображения человека почему-либо перестают играть всякую роль, добраться до озера. Оно находилось в провале, на дне седловины, в неподвижном воздухе, и будто отдыхало в каменной колыбели. Оно густо-черное в тени и почти бирюзовое под солнечным светом. На его гладкой поверхности ни единой морщинки, ни единого всплеска, будто оно навеки застыло вместе с отображенными в нем скалами, небом, и одиноким облачком. Но стоило прошуметь ветерку, и озеро всколыхнулось серебристой рябью, словно стая каких-то неведомых птиц, пролетая мимо, коснулась крыльями его поверхности.

Озеро мертвое, в каменном ошейнике. К нему не вели звериные тропы, поблизости не жили птицы, и зелень отступила далеко от края. Только бури иногда прорывались к этому уединенному озеру, чтобы гулом волн разбудить спящих на дне его горных духов.

Воздух был прозрачен и пронизан каким-то рассеянным странным светом. Он заливал всё вокруг, и каждый предмет выступал с невероятной чёткостью. Камни, ветви, травинки даже издали виднелись до того отчетливо, словно были совсем рядом. Андрей ни на что не смотрел, но всё видел. Больше всего его занимала неподвижная тень обнаженной девушки на огромном валуне на берегу озера. Не было той, кто отбрасывала такую прелестную тень, но очертания её были более чёткие и тонкие, чем у тени, естественно отбрасываемой тем же самым валуном.

Андреем владела лишь одна мысль, простая, ясная и непреложная, исключавшая всё остальное. Ему нужно было добраться до того места, где, согласно законам физики, должно находиться тело, тень которого он видел. Получалось, прямо у кромки воды мёртвого озера. Всё, что необходимо – это спуститься с почти отвесной скалы. Кое-где сквозь её буровато-серую, каменную поверхность неизвестно как прорастали небольшие колючие кусты, в некоторых местах даже были высохшие стволы и корни деревьев, ползущие вдоль изломанных вертикальных трещин. В том месте, откуда Андрей двинулся, шёл узкий каменный карниз, огибавший скалу, а ещё ниже, в темноватой пропасти, было озеро.

Андрей долго спускался вниз, осторожно нащупывая впадины в камне и хватаясь пальцами то за куст, то за корень дерева, то за острый выступ скалы. Он медленно приближался к небольшой каменной площадке, которая не была видна сверху, но откуда, как он почему-то знал, начиналась узкая тропинка. И он не мог отделаться от тягостного и непонятного предчувствия, что ему не суждено больше её увидеть и пройти ещё раз по тесным её поворотам, неровным винтом спускавшимся вниз и усыпанным сосновыми иглами. Андрей знал, что его ждут внизу, чьё-то нетерпеливое и жадное желание его увидеть.

Он спустился, наконец, почти до самой площадки, ухватился правой рукой за чёткий гранитный выступ, и через несколько секунд был бы уже там и спускался по тропинке, но вдруг твёрдый гранит сломался под его пальцами, и тогда с невероятной стремительностью он стал падать вниз, ударяясь телом о скалу, которая, казалось, летела вверх перед его глазами. Потом последовал резкий толчок необычайной силы, после которого у него смертельно заныли мышцы рук и захватило дыхание – он повис, судорожно держась оцепеневшими пальцами за высохшую ветку умершего дерева, гнездившегося некогда вдоль горизонтальной трещины камня. Но под Андреем была пустота. Он висел, глядя остановившимися и расширенными глазами на то небольшое пространство гранита, которое находилось в поле его зрения, и чувствуя, что ветка постепенно и мягко смещается под его тяжестью. Небольшая прозрачная ящерица на секунду появилась чуть выше его пальцев, и он отчетливо увидел её голову, её часто поднимающиеся и опускающиеся бока и тот мёртвый её взгляд, холодный и неподвижный, взгляд, которым смотрят пресмыкающиеся. Затем неуловимым и гибким движением она метнулась вверх и исчезла. Потом он услышал густое жужжание шмеля, то понижающееся, то повышающееся, не лишенное, впрочем, некоторой назойливой мелодичности и чем-то похожее на смутное звуковое воспоминание, которое вот-вот должно проясниться. Но ветка всё больше проседала под пальцами Андрея, и ужас всё глубже проникал в него. Он меньше всего поддавался описанию; в нём преобладало сознание того, что это последние минуты жизни, что нет силы в мире, которая могла бы спасти. А внизу, на страшной глубине, которую Андрей ощущал всеми своими мускулами, его ждёт смерть и против неё он безоружен. Он никогда не думал, что эти чувства – одиночество и ужас – можно испытывать не только душевно, но буквально всей поверхностью тела. И хотя он был ещё жив и на его коже не было ни одной царапины, он проходил с необыкновенной быстротой, которую ничто не могло ни остановить, ни даже замедлить, через душевную агонию, через ледяное томление и непобедимую тоску.

Тут он услышал Катин голос:

– Давай же… Чего ты ждёшь? Почему нигде не сказано, что делать с медлительными?..

Страх отступил перед необоримым желанием поскорее соединиться с ней, Андрей отпустил руки, испытывая приятное изнеможение, странным образом неотделимое от томления и тоски. Если бы он мог соединить в одно целое все чувства, которые испытал за всю свою жизнь, то сила этих чувств, вместе взятых, была бы ничтожна по сравнению с тем, что испытал он в эти несколько мгновений.

Вокруг него завертелось с невыносимой быстротой, как в огромном кольце, скалы, кусты, и уступы, и наконец, через бесконечно долгое время, во влажном воздухе, на камнях над озером раздался хруст его рухнувшего тела. В течение ещё одного мгновения он жил в нестройном хаосе воспоминаний, ощущений, звуков и видений. Перед его глазами стояло неудержимо исчезающее зрительное изображение провала, каменной колыбели, тёмных вод, заполнявших дно седловины. Он слышал Катин голос. «Да, солнце, наконец…» – говорила она. Ещё был взгляд её полузакрытых глаз, устремлённый в неведомую даль, словно не стало каменных стен, словно взгляд изумрудных глаз-озёр превратил их в прозрачный хрусталь. Андрей почувствовал, как теплый луч, прорвавшись сквозь ледяные кристаллы потухших Катиных глаз, коснулся его. Потом всё пропало, и не осталось ничего.

Таково было его воспоминание о смерти, после которой непостижимым образом он продолжал существовать, если предположить, что он всё-таки остался самим собой. До этого ему много раз, как большинству людей, снилось, что он откуда-то падает, и каждый раз он просыпался во время падения. Но в течение этого спуска со скалы – и тогда, когда он слышал Катин голос, и тогда, когда видел её отражение на камне – у него было сознание, что он не спит. Следовало допустить, что в этой отчетливой и, собственно, прозаической катастрофе существовало чьё-то двойное присутствие, свидетеля и участника. Эта двойственность, впрочем, едва намечалась и иногда переставала быть уловимой. И вот, вернувшись из небытия, он вновь почувствовал себя в том мире, где до сих пор вёл такое условное существование, не потому, чтобы этот мир вдруг внезапно изменился, а оттого, что Андрей не знал, что же именно в нагромождении воспоминаний, беспричинных тревог, противоречивых ощущений, запахов, чувств и видений, определяет очертания его собственного бытия, что принадлежит ему и что другим и в чём призрачный смысл того меняющегося соединения разных элементов, нелепая совокупность которых теоретически составляла его, дав ему имя, фамилию, национальность, год и место рождения и его биографию, то есть долгую смену провалов, катастроф, и превращений. Ему казалось, что он медленно возникает опять здесь, куда как будто бы не должен был вернуться, – забыв всё, что было до сих пор. Но это не было потерей памяти в буквальном смысле слова: он только непоправимо забыл, что именно следует считать важным и что незначительным.

Он чувствовал теперь во всех обстоятельствах необыкновенную призрачность своей собственной жизни, многослойную и непременную, независимо от того, касалось ли это проектов и предположений или непосредственных материальных условий существования, которые могли совершенно измениться на расстоянии нескольких дней или нескольких часов. Это состояние, впрочем, он знал и раньше – и это было одной из вещей, которые он не забыл. Мир состоял из вещей и ощущений, которые Андрей узнавал, – так, как если бы он когда-то давным-давно уже испытал их и теперь они возвращались к нему точно из потерявшегося во времени сна. Это было даже в тех случаях, когда ему приходилось сталкиваться с ними уже, наверное, впервые в жизни. Выходило так, словно в огромном и хаотическом сочетании самых разнообразных вещей он почти ощупью искал тот путь, которым некогда прошёл, неизвестно как и когда. Может быть, поэтому большинство событий оставляло его совершенно равнодушным и лишь некоторые редкие минуты, заключавшие в себе то или иное совпадение и казавшиеся ему такими, с необыкновенной силой останавливали его внимание. Ему было бы трудно определить, чем именно они отличались от других – каким-то одним необъяснимым оттенком, какой-то случайной, но очевидной для него замечательностью. Лишь иногда они касались непосредственно его собственной судьбы или его личных интересов, чаще всего это были непонятно как возникающие видения. Уже раньше в его жизни бывало, что он годами как-то явно не принадлежал самому себе и принимал лишь внешнее и незначительное участие в том, что с ним происходило: он был совершенно равнодушен ко всему, что его окружало, хотя это были бурные события, иногда заключавшие в себе смертельную опасность. Но он знал о ней только теоретически и не мог проникнуться её настоящим пониманием, которое, вероятно, вызвало бы ужас в его душе и заставило бы жить иначе, чем он жил. Ему нередко казалось, – когда он оставался один и ему никто не мешал погружаться в бесконечную последовательность неясных ощущений, видений, и мыслей, – что ему не хватает сил ещё для одного последнего усилия, чтобы сразу, в одном огромном и отчетливом представлении найти себя и вдруг постигнуть наконец скрытый смысл всей его судьбы, которая до сих пор проходила в его памяти как случайная смена случайных событий. Но ему никогда не удавалось этого сделать и даже никогда не удавалось понять, почему тот или иной факт, не имеющий к нему никакого, казалось бы, отношения, вдруг приобретал для него столь же непонятную, сколь очевидную важность.

Теперь начинался новый период его жизни. Целый ряд необычайно сильных ощущений, многие из которых Андрею никогда не приходилось испытывать, проходили через его жизнь: зной безводных пространств и нестерпимая жажда, холодные волны северного моря, окружавшие его со всех сторон, в которых он плыл часами к далёкому и скалистому берегу, горячее прикосновение смуглого женского тела, которое он никогда не знал. Он неоднократно был слепым, и много раз был калекой, и одно из редких ощущений физического счастья, которое он знал, это было возвращающееся сознание и чувство того, что он совершенно здоров и что, в силу непонятного соединения случайностей, находится вне этих тягостных состояний болезни или увечья.

Но не всегда он переживал именно это. То, что стало теперь совершенно неизменным, это всё та же странная особенность, из-за которой он почти не принадлежал себе. Как только он оставался один, его мгновенно окружало смутное движение огромного воображаемого мира, которое неудержимо увлекало его с собой, и за которым он едва успевал следить. Это был зрительный и звуковой хаос, составленный из множества разнородных вещей; иногда это бывала музыка фортепьянного концерта, иногда это было безмолвное движение каменного городского ландшафта, перерезанного многочисленными каналами, который клубился перед Андреем с непонятной волнообразностью, иногда это было некое лечебное учреждение, в котором он существовал не как врач и не как пациент. Иногда это была яростная гонка с препятствиями, иногда беспечное существование, когда он жил беспечно и бездумно, с наслаждением вбирая в себя весенний и влажный воздух волжской набережной и ощущая с животной силой восприятия вкус мяса, которое он ел в ресторане, разрывая жадными зубами его сочные куски. Была девушка, которая удалялась, и была девушка, которая приближалась.

Иногда он возвращался в горы и видел Катю. Её мятежная душа стремилась вдоль ледяной скалы. Чалые туманы висли на изломах горных вершин, затягивая небо бесцветной камкой, медленно сваливаясь с крутизны в балки и отлоги, повисая хлопьями на оголенных ветвях. С далеких скал, под гул ледяного обвала, налетали ветры, и тогда разрывалась камка, и глубокая голубизна окаймлялась, будто перстень, серебристой оправой гор. Поседелые деревья-исполины стыли в прозрачном воздухе. Изгибаясь, отражая суровые берега, стремительные реки огибали обглоданные веками валуны, оставляя на их морщинах холодные брызги. Кружились, хрипло каркая, старые вороны. Клубы серо-фиолетового тумана, согнанного мечущимся ветром, ползли по горному склону, оттуда, из мглы, проступали пленительные очертания, сотканные из прозрачного эфира, света, и воздуха. Гармония кривых линий завораживала, притягивала взгляд, разливаясь чудесными трезвучиями, пробуждающими в душе неповторимые ощущения, полные грусти, – то приятные, то мучительные. Изначально близкие сердцу звуки, их тончайшие оттенки и изгибы, таинственное сочетание мажора и минора, свободно и легко охватывали самое существо, пронизывая самые отдаленные уголки души.

…Ан-дрю-ша…

Во всём этом не было никогда никакой последовательности, и этот движущийся хаос не нёс в себе даже отдалённую возможность сколько-нибудь гармонической схемы. И соответственно этому, в те времена своей жизни, которые были отмечены таким постоянным присутствием хаоса, душевное существование Андрея приобретало столь же неверный и колеблющийся характер. Он не мог быть уверен в длительности того или иного чувства, и не знал, что придёт ему на смену завтра или через неделю.

В эти же неверные времена Андрей встретил человека, точно нарочно вызванного из небытия, чтобы появиться перед ним именно в ту эпоху его жизни. Андрею этот человек показался неузнаваемо искаженным напоминанием о ком-то другом, некогда существовавшем. Его больше не было, он исчез, но не бесследно, так как после него осталось то, что Андрей увидел, когда он пришёл и сказал:

– Что будем с этим делать?

На пороге родительской квартиры стоял Реваз, в его руках был паспорт с отметкой ЗАГСа. Нужно было либо поставить ещё одну – «Брак расторгнут», либо восстанавливать отношения. Андрей выбрал второе. Жене непременно захотелось поставить отметку в небесной регистрационной палате. В разгар приготовлений к венчанию Андрей чуть не испортил всё дело, задав ей вопрос:

– Послушай, неужели ты думаешь, что нарисованный Иисус, бог нищих, сможет спасти наш брак, если он вдруг поползёт по швам?!

Мариам, считавшая себя набожной, устроила сцену, впрочем, несерьёзную – в процесс было вовлечено множество друзей, родственников, и знакомых, многие из которых не знали о размолвке. Венчание состоялось.

Но отношения оставались натянутыми, и восстановились только во время зимней поездки в Прагу. А жизнь двигалась наподобие плывущей по морю ледяной глыбы, подводная часть её, скользившая в холодном мраке, придавала устойчивость надводной части, что отражала волны, слушала шум и плеск воды, дышала…

Раньше он никогда не думал, что жизнь, ко всем безжалостная, может быть суровой и к нему. Он был эгоцентричен, склонный винить всех, но не самого себя. Только спустя полгода после трагедии, он оценил то, что подарила ему судьба взамен того, что похитила, и в чём отказала.

Но в нём умерла живая частица, поблекла краска. Муторное изнеможение овладело душой; казалось, что все живые силы выдавлены из неё, осталась одна лишь тоска. А в шуме жизни продолжался голос погибшей Кати.

Глава 6

В первую очередь Данилу Лошакова занимала работа. С девяти до шести он изображал корпоративное рвение в московском офисе американской компании. Он ненавидел начальника-иностранца, который, в свою очередь, презирал россиянина-подчиненного, а заодно себя за то, что вынужден бывать в России. Но в конце года будет вечеринка в боулинге, а на следующий день только и разговоров будет о том, как нажрался шеф и с кем уехала новенькая из маркетинга.

Помимо этого, у Данилы были чудные друзья, Серёжа с Настей и Костя, который расстался с Викой, потому что она сука. Ещё был Лёва, с которым сначала общались по работе, а потом посчастливилось завести с ним дружеские отношения.

По субботам на своих «гольфах» и «пассатах» компания отправлялась в лыжный парк «Волен». Туда приезжали все. Серёжа смешно падал, а Настя так и не становилась на лыжи, попивая глинтвейн. Вечером – боулинг в том же клубе, где состоялась корпоративная вечеринка, потому что клуб правильный и администратор – приятель. По воскресеньям нельзя не сходить в суши-бар. Потому что девушка Данилы очень любит суши или суси, а иногда – и то и другое.

Просмотру телевизора не может не мешать духовная жизнь. Нужно читать Мураками, обязательно – нового Пелевина, а там, глядишь, и перелистать Коэльо. Потом цокать языком, приговаривая: «Как это завораживает и какая в этом глубина. Лучшие продажи в декабре». Особенным образом необходимо обсудить книжные новинки с Лёвой – он из интеллигентной, и очень благополучной семьи с правильным мировосприятием – они всерьёз думают, что за пределами Московской кольцевой автодороги бьются в веселой истерике волны Тихого океана.

Данила не враг кино. Но только серьёзного, а не «всей этой американской чернухи-порнухи, которая везде»! «Терминатор-3», конечно, не альтернатива телевизору. Смотреть необходимо европейское кино, лучше – французское. То, где неизлечимо больной чернокожий подросток трахает свою маму-политэмигрантку в наркоманском притоне Лиона. Конечно, мерзко и тошно, но это же фильм Лео Шмазона с первой премией на фестивале метросексуального кино в Бильбао. Если не интересоваться новинками культуры, не мудрено докатиться до телевизора и, как все, смотреть «Что? Где? Когда?». Бррр… Обсудить увиденное нужно в каком-нибудь стильном «Крем-брюле». Там нужно попросить, чтобы кофе посыпали корицей, а «Наполеон» и без особых просьб украсят редиской в стиле fusion (это оригинально и модно). А кроме того, здесь можно послушать настоящую музыку, которую сводит ди-джей Нео. Он стоит, придерживая правой рукой наушник, и с видом Бетховена (да нет, Бетховен наверняка был проще) меняет диски с музыкой, к которой не имеет никакого отношения.

На майские надо ехать на Кипр, а в декабре на секретный остров для своих в Таиланде. Там снимался фильм «Пляж». Но и в номере своей четырёхзвёздной гостиницы ни в коем случае нельзя включать телевизор, потому что это дерьмо везде одинаковое. Как же хорошо без него две недели! По возвращении об этом следует рассказать в первую очередь.

Данила не ходит на выборы, потому что нет смысла и противно. Всё давно решили и поделили без нас. Кроме того, зачем поддерживать людей, которые пытаются проехаться за чужой счёт.

Ещё он не смотрит новости, потому что его это не касается, и все политики – воры. Когда показывали новости из Чечни и про взрывы, Данила был слегка шокирован, но ненадолго. Потому что в семь вечера был день рождения у Дэна и все напились, а Дэна просто выносили.

Данила – тот, кого показывают в рекламе мобильной связи. Он не одевается быстро и модненько в Сокольниках, а знает толк в Mango, Zara, и даже 4you. Его журнал – «Афиша», а чай он пьёт непременно с бергамотом. Он любит чатиться и пересылать друзьям на «мыло» анекдоты. Его юмор – Масяня, а киношный перевод – гоблинский. Его группа – «Ленинград». У него есть скидочная карточка в «Рамстор». Он признается в чувствах по SMS, а его телефон звонит мелодией из «Бригады».

Данила полной грудью вдыхает воздух свободной России, и, конечно же, практически не смотрит телевизор. Ведь телевизор отнимает время, он оболванивает, и, в конечном счете, делает похожим на других.

Глава 7

– Тебе нужно улучшить английский, – твердила Тимашевская всю осень.

А в январе Андрея перевели в хирургический отдел. Теперь в его обязанности входило продвижение медицинского оборудования, инструментов, и расходных материалов в Южном регионе – во всех областях южнее Казани.

Обучение в России не проводилось, и в марте его направили на трэйнинг в Будапешт. Россиян было двое – кроме Андрея, полетел Данила Лошаков, москвич, проработавший в «Эльсиноре» уже четыре года в должности сервис-инженера, и теперь ему предложили параллельно с обслуживанием оборудования заняться продажами. Это был импозантный молодой человек среднего роста, темноволосый, плотный, с приятной улыбкой, и выразительными карими глазами. Совокупность его привлекательных черт Олег Краснов суммировал в выражении «мальчик-вишенка», и, когда Андрей впервые увидел Данилу, то понял, что точнее вряд ли скажешь.

Он был из тех, кто с первых минут знакомства стремительно сокращает дистанцию общения, и делает это очень естественно и непринуждённо.

– Признавайся, коллега, много ли пакостей наговорил про меня Краснов?

Андрей был поставлен в тупик этим вопросом – Олег Краснов, с недавних пор бывший шеф, действительно не очень лестно отзывался о Даниле. Любимчик Паоло, честолюбивый карьерист, с ним надо быть поосторожнее.

– Не понимаю, о чём вообще речь, – пожал плечами Андрей.

Лицо Данилы, озарённое сиянием добродушной улыбки, за долю секунды стало жёстким и неприветливым. Пристально всматриваясь в глаза Андрею, он сказал:

– Ты меня берегись – я коварный, жадный, я карьерист. Дружу только по выгоде, стучу начальству обо всём, что удается разузнать – в том числе и на друзей. Я состою из одних недостатков. Люблю… нет – обожаю деньги, ради них готов на всё.

Так он разглагольствовал, упиваясь своей преступностью. В отличие от Олега Краснова, Андрей не питал неприязненного чувства к «мальчику-вишенке», столь невинному, но мнившему себя порочным и развратным. И, выслушав до конца его устрашающий монолог, небрежно обронил:

– И это всё, на что ты способен.

– Ты, чёрт возьми, не такой простой, каким себя строишь. Тоже мне, провинциал! А, коллега?! Чувствую, мы с тобой подружимся, ты как считаешь?

Их поселили в «Corvinus Kempinski», пятизвёздном отеле в центре Будапешта.

Поведение москвича Данилы вряд ли было отличным от того, как если бы он прибыл в какую-нибудь Жмеринку. «Как здесь всё дёшево! Потрясающая дешевизна! Полюбуйся, коллега: тут всё задаром!»

Вечером, когда вышли прогуляться по улице Ваци – это местный Арбат с множеством увеселительных заведений и магазинов – настроение Данилы было на пике завоевательного шопоголизма. Он уже посетил салон красоты в отеле, кое-что приобрёл в бутике Hugo Boss, опять же в отеле, на первом этаже, – всё это за смешные деньги, и теперь строил планы дальнейшего освоения Будапешта Торгового.

– Красивые, тут, кстати, девки, – заметил он, улыбнувшись проходящей мимо девушке. – И думаю, не такие избалованные, как москвички. Как считаешь, коллега, дорогой получится проект, если мы кого-нибудь снимем?

– Один мой знакомый рассказывал, что самая дешёвая проститутка, которая когда-либо попадалась ему – это было где-то в глухой провинции – накапала ему клофелин в шампанское и стащила у него двадцатник зелени, – задумчиво проговорил Андрей.

Всё во внешнем облике Данилы указывало на то, что настроение у него отличное, и вряд ли что-то может его испортить.

– Тут тебе не какая-нибудь «глухая провинция».

Он снова засмотрелся на проходящих мимо девушек.

– Я обожаю красивых баб! Обожаю порок, разврат, продажных женщин! Кстати, ты ведь женат. Как ты относишься к изменам?

Андрей уклончиво ответил, что выскажет отношение к изменам, если собеседник объяснит, что такое «измена». Не вслушиваясь в то, что ему говорится, Данила продолжал глазеть по сторонам, отмечая магазины, которые посетит завтра, отпуская замечания в адрес венгерок.

Внезапно он остановился:

– А вот и те, кто нам нужен.

На углу стояли две девушки – довольно симпатичные, одна блондинка, другая – рыжеволосая, обе в обтягивающих джинсах и кожаных куртках. Вид у них был, что называется, съемный.

– Вполне ебабельны, как считаешь, коллега? – промурлыкал Данила.

Андрей ничего не ответил, он внимательно рассматривал смуглолицую обладательницу роскошных кудрей глубокого медного цвета, и у него снова возникло что-то типа дежа вю. Но он, привыкший к своим странностям, не придал этому особого значения, отметив лишь гибкую фигурку смуглянки и то, что она со вкусом одета.

Девушки заметили молодых людей, остановившихся напротив, переглянулись, и, призывно улыбаясь, направились к ним. Разговор начался непринуждённо – так, будто встретились стародавние знакомые. «Привет, как дела?» «Куда идёте, какие планы на вечер?» Блондинка назвалась Илоной, рыжеволосая представилась как Имоджин. Несколько вводных фраз, и дальше по улице Ваци они пошли уже вчетвером.

Девушки неплохо говорили по-английски, а Имоджин знала несколько фраз по-русски. С первой минуты общения сложилось впечатление, что ими движет бескорыстное любопытство, и всё, что им нужно – это дружба народов и наведение интернациональных мостов. Как-то само собой разбились по парам – Даниле досталась Илона, Андрею, соответственно – Имоджин.

– У тебя не совсем венгерское имя, – заметил он.

– Мои родители – экспаты, darling, в последнее время на родину возвращаются многие, кто эмигрировал в 56–57 м.

– Мой дед, в честь которого меня назвали, был в Венгрии как раз в эти годы.

– Подозреваю, что старый Andrew прибыл сюда на танке.

– Ты права, он был танкистом. И приехал сюда не ромашки собирать. Ну да ладно, твои родители вернулись, потому что времена сейчас совсем другие, и я сюда приехал не с шашкой наголо.

Имоджин пообещала, что больше не будет говорить о политике.

Они остановились возле какого-то заведения. Девушки предложили зайти и промочить горло, и первыми направились к входу. Данила радостно сообщил Андрею, что «уже конкретно договорился»: после двух коктейлей – в гостиницу.

Это был обшарпанный стрип-клуб – мрачноватое заведение с убогим ремонтом и, стриптизёршами, на которых не позарился бы даже дембель. Что касается посетителей – все присутствующие в зале парочки уже были на грани того, чтобы отправиться в гостиницу. Прямо какой-то транзитный пункт, место для прелюдий. Даниле всё понравилось. Искусительницы, словно пришедшие из его сновидений – красивые и развратные, расслабленная атмосфера, торжество порока – всё, как он хотел.

Заняв отдельную кабинку, заказали выпивку. В этом вертепе логично было бы сразу разбиться по парам, но девушки уселись рядом, и Андрею с Данилой ничего не оставалось, как устроиться напротив. Разговор пошёл совершенно дружеский, и Даниле удалось перевести его в нужное русло только после обсуждения подробностей перелёта и выяснения того, чем занимаются российские друзья. Ему захотелось, чтобы Илона подтвердила достигнутые договоренности.

– Ну да, мы пойдём к вам в гостиницу, – ответила она немного отстраненно, – но для начала нужно выпить, немного расслабиться. Мы же не какие-то проститутки, надо поговорить, немного узнать друг друга, чуть-чуть привыкнуть.

И тут же переменила тему, начав обсуждение «Титаника»:

– Какой удачный саундтрек, Селин Дион, я просто обожаю её.

– Два хита, остальное хуета, – скривился Данила, вынужденный обсуждать то, что ему неинтересно.

Андрей вдруг отчетливо понял, что тут какая-то игра, и девушки не собираются идти к ним в гостиницу. Слишком уж всё просто. Но в какой-то момент он вдруг почувствовал, что в отвлеченной общей беседе сидящая напротив Имоджин ведет с ним другой разговор, понятный только им обоим. Своими жестами и взглядами она сумела показать ему всё привлекательное, что было в ней: и женственность, и мягкость, и силу, и слабость, и нежность… Он чувствовал, что её голос чуть-чуть излишне, неестественно протяжен и улыбка продолжительнее обычной улыбки, – чтобы он мог оценить и нежный голос, и белизну её зубов, и ямочки на щеках. Она дала ему понять, что оценила, в свою очередь, все привлекательное, что было в нем. Она сумела показать ему, что понимает его взгляды, обращенные к её улыбке, движениям рук, пожиманию плеч, к её груди под тонким пуловером, к рукам, к маникюру на её ногтях. И в этом общем разговоре она дала ему понять, верней, почувствовать, что у них может завязаться свой разговор, в котором только они оба и могут участвовать, разговор, от которого холодеет в груди, тот особый, единственно важный разговор мужчины и женщины.

И, когда Илона вышла в туалет, Андрей самым естественным образом перебрался к Имоджин.

– Я так и не поняла, darling, как называется твой город, – сказала она.

Darling ответил, наклонившись к её уху, и, не удержавшись, поцеловал её висок. Объясняя что-то на словах, что такое Волгоград, он помогал себе жестами, неизбежно касаясь при этом Имоджин. Притрагиваясь к нему, она вздрагивала и немного отстранялась, а в следующий раз прижималась плотнее, выдерживая более длительную экспозицию. Вглядываясь в её янтарно-карие глаза, вслушиваясь в её певучий венгерский говор – только за один этот говор можно было в неё влюбиться! – ощущая её лёгкие, и вместе с тем настойчивые прикосновения; Андрей сквозь откровенные попытки вызвать в нём вполне определённое желание видел своё далекое потерянное счастье, видел обретённый семейный уют, видел разгул случайных утех. Уже неспособный рассуждать и мыслить связно, он сделал монументальное обобщение – не всё ли равно!

Безмолвная группа, пронизанная напряжённым, динамическим и вместе с тем гармоничным ритмом, на какое-то время стала объектом пристального внимания официанта, принёсшего коктейли. Поставив бокалы на стол, он незаметно удалился, наблюдая за движениями каждой фигуры, неповторимыми в своей пластической исчерпывающей выразительности. Вернувшаяся Илона села рядом с Данилой и с интересом следила за подругой.

– Sweetheart… – застонала Имоджин.

Андрей положил руку на её живот, она его втянула, и он прошёлся ладонью по её лону и нащупал средним пальцем влажную дорожку.

– Продолжим в отеле.

В ответ на это она отстранилась, поднялась с места, и потянула его за руку. Они направились в сторону, противоположную выходу.

… В туалетной комнате всё произошло молниеносно. Застёгивая джинсы, Имоджин сообщила, что выйдёт через чёрный ход, а Андрея в зале ждёт неприятный сюрприз. Пойло, которое они с Илоной заказали, таксируется по цене коллекционных вин времен Австро-Венгерской империи. Возможно, их приняли не за тех девушек, – те работают на других улицах, в основном на окраине города. Те, что тусуются на Ваци, этой центровой улице, промышляют консумацией, и в их сети попадают в основном богатые лохи из отеля Кемпински – как правило, в день приезда.

Приводя себя в порядок перед зеркалом, Имоджин посмотрела влево, и, встретившись глазами с Андреем, посоветовала: если появится желание обратиться в полицию, следует звонить в службу безопасности отеля, так как районное отделение как раз крышует этот гадюшник. Когда она собралась покинуть комнату терпимости, Андрей беспомощно пробормотал: «А поговорить…» Уже взявшись за дверную ручку, Имоджин на мгновение замерла. Резко обернувшись, она порылась в сумочке, вытащила оттуда смятую салфетку, и, написав помадой телефонный номер, протянула Андрею: «Звони, поговорим, sweetheart…»

И вышла из туалета.

Андрей вернулся в зал. Илона уже испарилась, на столе лежал счёт на две тысячи долларов. Данила, откинувшись на спинку дивана, закатив глаза, пребывал в эйфории. Не обращая внимания на бумажку с астрономической суммой – какие могут быть счета в этом отстойнике – он весь отдался сладким мечтаниям. Подсев к нему, Андрей дал обстановку: девчонки развели на выпивку и исчезли, от расплаты не отвертеться, так как полиция у этих жуликов прихвачена, в отель звонить нельзя – номера оплачены компанией, а скандал никому не нужен. О том, как сходил в туалет, он умолчал.

Данила бесился, как неудовлетворённый сперматозавр – вскочив с места, размахивал руками, топал ногами, и кричал, что не собирается платить за шлюшек, случайно оказавшихся с ним за одним столом. Следуя схеме, бармен вызвал полицию. Столик обступили внушительные громилы. Не убоявшись их, Данила продолжал бесноваться. Всё же Андрею удалось призвать его к порядку – в сложившейся ситуации нужно было думать о том, как максимально занизить счёт, а не о том, как восстановить справедливость.

Когда шквал эмоций иссяк, Данила стал сама учтивость. Ошарашенный резкой сменой настроения, администратор пошёл на уступки – счёт удалось уменьшить на целых пятьсот долларов.

Всю дорогу до отеля они молчали. Когда поднялись на этаж, прежде чем разойтись в разные стороны, Данила взял с Андрея слово никому не рассказывать об этом досадном происшествии.

– … особенно Краснову – слышишь меня, коллега! Не хочу ходить оплёванным, да и ты, наверное, тоже.

Андрей кивнул в ответ.

Он долго не мог заснуть. Перед глазами мелькали яркие картинки – громилы-полицейские, Данила с пеной во рту, нетронутые бокалы, струящиеся локоны Имоджин, её прощальное «звони, поговорим, sweetheart…»

«Приятное приключение, и если его можно продолжить, то почему бы не прямо сейчас?!»

С этой мыслью он поднялся с кровати, и, вынув из кармана пиджака салфетку, подошёл к телефону, и набрал номер Имоджин.

Глава 8

В полночь к автозаправке подкатил тёмно-синий седан. Дождавшись, когда отъедут заправлявшиеся машины, из подъехавшего авто вышли двое – шестнадцатилетняя Тина и двадцатидвухлетний Кароль. Он был одет по-летнему – майка, джинсы, и кроссовки, на ней была бесформенная мужская куртка, скрывавшая фигуру, мешковатые слаксы, кроссовки, на голове – панама.

Кароль первым зашёл в помещение и, вытащив из-за пояса пистолет, сказал:

– Стоять всем, не двигаться!

Тина, вошедшая следом, также вытащила пистолет, и взяла на мушку охранника. Её друг тем временем подошёл к кассе, и велел работнику выдать ему всю наличность. Тут зазвенел колокольчик – это с улицы зашёл заправщик. Кароль обернулся на звук, Тина скосила взгляд на дверь. Охранник дёрнулся за пистолетом, и девушка тут же выстрелила ему в живот. Заправщик попытался выскользнуть обратно на улицу, но не успел – Кароль дважды выстрелил ему в спину. Охранник стоял, покачиваясь, надвигаясь на Тину, и она, отойдя на шаг, прицелилась ему в голову и дважды выстрелила. Охранник упал навзничь, заливая кровью пол. Кассир попятился было к двери, ведущей в подсобное помещение, но Кароль, повернувшись, велел ему пошевелиться с деньгами. И кассиру пришлось отдать все, что было в кассе.

– Так мало? – положив пистолет на стойку, спросил Кароль.

– Всё, что есть.

Взяв деньги, Кароль обернулся:

– Ты как, малышка?

Кассир попытался схватить лежащий на стойке пистолет, но лишь толкнул его, и тот свалился на пол. Вскинув руку, Тина выстрелила. Повернувшись к кассиру, Кароль увидел его сползающим по стене.

– Ты моя умница… – сказал он, пытаясь выглядеть бесстрашным.

Подбородок его дрожал. Выпавшие из рук деньги валялись на полу.

– Собирай деньги, пойдём, – деловито ответила она.

Он смотрел на неё ошалело. Сделав к ней шаг, заключил в объятия. Она обмякла, пистолет выпал из её рук. Они поцеловались. Возбуждение нарастало в нём, он исступлённо прошептал:

– Сейчас натяну тебя – прямо здесь!

Она попыталась высвободиться.

– Больной совсем? Пошли отсюда!

Взгляд его остекленел, он рывком расстегнул её балахон, и запустил свою руку ей в трусы.

– Ни х*я ты не уйдешь. Хочешь смотаться – раздвигай скорее ножки.

Она стала умолять его – сегодня, наконец, она уступит, только не здесь, надо поскорее убраться из этого места. Он попытался улечься с ней на пол, но она удержалась на ногах, и, прижавшись к нему, стала осыпать его поцелуями, говоря, что сегодня ночью будет с ним ласкова, только не здесь.

– Ну потрогай, вздрачни его, – потребовал Кароль, и, расстегнув ширинку, вывалил своё достоинство.

Умоляющий взгляд Тины за секунду переменился и стал жёстким. Лицо её отвердело, глаза мрачно сверкнули.

– Сейчас подниму волыну с пола, и вздрачну твой хуишко двумя выстрелами.

Губы его задрожали, и теперь уже он сам заговорил умоляющим голосом:

– Ну же, Тина, я уже достал, потрогай! Тут-то бизнеса на полминуты ручкой сделать, а ты ломаешься.

Вывернувшись, как кошка, Тина метнулась к лежащему на полу пистолету, её куртка осталась в руках у Кароля. Тут с улицы раздался вой сирен. Кароль спешно затолкнул обратно в брюки пенис и застегнул ширинку. Тем временем Тина, выхватив свою куртку, юркнула за стойку, а оттуда – в подсобку. Кароль растерялся – то ли бежать следом за ней, то ли поднять с пола пистолет. Зазвенел колокольчик – в помещение ворвались полицейские.

– Стой где стоишь, щенок!

Так Кароль и застыл – наклонившись; а на полу, в полуметре от него лежали два пистолета, и вокруг были разбросаны деньги мелкими купюрами.

– Матерь божья! Кровища вперемешку с мозгами! – заголосили полицейские. – А где второй? Куда второй убежал?

На запястьях Кароля щелкнули наручники, полицейский грубо толкнул его по направлению к двери.

– Давай живее, сучий потрох!

Два полисмена вышли через заднюю дверь на улицу и встретились с двумя другими, успевшими обежать вокруг здания.

– Никого?

– Никого, сбежал.

Определив направление погони, они бросились в темноту.

В это время Тина подбежала к мусорному баку на одной из пустынных улиц, бросила туда куртку, резиновые перчатки, панаму. Туда же последовали снятые ею слаксы. Оставшись в майке, обтягивающих джинсах, и кроссовках, она, оглядевшись, не спеша побрела по улице, продумывая дальнейший маршрут.

– Хрен ты меня получишь, придурок несчастный! – зло процедила она, вспомнив Кароля.

* * *

…Раздался телефонный звонок. Сделав звук потише, Имоджин потянулась за трубкой.

– Алло.

– Привет.

– Andrew?

От неожиданности она приподнялась, и села на кровати.

– Ты не спишь? – спросил он.

Нет, она не спала. Увлеклась фильмом, и даже не представляет, сколько сейчас времени. Но почему sweetheart не спит, разве он не получил то, что хотел – пусть за неразумную плату, но это лучше, чем ничто.

На экране Тина в компании своей мамы пила на кухне чай, они мило болтали, как две лучшие подружки, рассматривали какие-то фотографии, – полная идиллия.

Снова услышав голос Андрея, Имоджин выключила телевизор.

– Мы так и не поговорили, – мягко напомнил он. – Я хотел услышать твой голос – в интимной тишине, когда ничто не мешает ему рассыпаться нежными переливами.

– Ну… послушай мой голос…

И она стала напевать саундтрек к «Титанику».

– Ты сейчас одна? – спросил Андрей.

Имоджин оглядела быстрым взглядом комнату – надо бы прибраться.

– Да, если не считать героев фильма, который я только что смотрела.

Он стал что-то сбивчиво говорить, она же, на ходу собирая разбросанную одежду, прикидывала, успеет ли прибраться до его приезда. Не разобрав толком, что он говорит, продиктовала свой адрес.

– Какой, говоришь, фильм… – растерянно спросил он.

– Прочисть уши ватными палочками, возьми ручку, и запиши мой адрес.

– А-а… да… ватные палочки – это моя страсть.

Она громко рассмеялась.

Закончив разговор, Имоджин вынула из шкафа новое полотенце и направилась в ванную.

«Фильм! – подумала она. – Надо будет спросить Илону, чем закончился этот фильм».

То, что произошло сегодня в баре, взбудоражило её. Быстрое, полное, обоюдное удовлетворение. Какой-то скоростной спуск. Единственное, что беспокоило Имоджин – не заподозрят ли чего администратор, бармен, или другие работники. Конечно, не стоило так рисковать – на работе, да ещё с клиентом. С другой стороны, правила на то и правила, чтобы их нарушать. И теперь она задумалась: стоит ли дальше нарушать их. Это что же может получиться – отношения? С кем? С каким-то непонятным русским, внуком варвара, въехавшего в Будапешт на танке? Тот, старый Andrew, взял город, а этот, молодой, с ходу взял её. Прямо сюжет для фильма «Любовь и другие катастрофы», ни больше, ни меньше!

Квартира постепенно приобретала вид, пригодный для приёма гостя. Разложив все вещи по местам, Имоджин взяла тряпку, вытерла пыль, затем, вымыв руки, прошла в комнату, раскрыла шкаф, разделась. Майка и шорты мягко опустились на пол. Выбрав халат – шелковый, терракотового цвета, набросила на себя, снятую одежду подняла и положила на полку. Закрыла шкаф, принялась разглядывать своё отражение в зеркальной дверце шкафа.

«Я не чувствую ни стыда, ни сожалений. Я действовала не по своей воле, а повинуясь силе более высокой. Я была бескорыстна… старалась, по крайней мере, это меня оправдывает. Ни на что не рассчитывала, ничего не предусмотрела заранее. Конечно, не стоило отдаваться совершенно незнакомому человеку, а уж тем более приглашать его домой. Я ведь совсем его не знаю».

Спохватившись, она одернула себя: «Что за меланхолия, подруга?!» Запахнув халат, она завязала пояс, и решила, что новая, подкованная сексологом Имоджин переспит с Andrew… раз двадцать, и выкинет его из головы. Делов-то куча.

А в следующее мгновение она обнаружила, что стоит у двери и нетерпеливо смотрит на трубку домофона. Раздался звонок. Не спросив, кто, Имоджин сразу нажала на кнопку. Затем, повернув ключ, приоткрыла дверь, и замерла в сладостном ожидании. С лестницы доносился звук шагов.

– Варвар!!!

Глава 9

Обучение проводилось каждый день с девяти до пяти в конференц-зале отеля.

Том Джефферсон из «Эльсинор Интернэшнл» рассказывал о расходных материалах и инструментах, двадцать сотрудников из семи стран внимательно его слушали, или, по крайней мере, делали вид – всех предупредили, что трэйнинг-менеджер будет составлять резюме на каждого и передаст свои замечания главам представительств.

Вместе со всеми Андрей слушал Тома, видел его благообразную седую голову, а перед глазами то и дело поднимались волны винтажно-медных волос, и вставали слишком ясные картины. Имоджин!

Андрей не просто не остался нечувствительным к её прелестям, красота её дразнила и манила гораздо сильнее, чем в день знакомства. Он не мог не признать, что оставлять такую красоту без внимания было бы просто обидно. Быть у ручья, и не напиться?! По меньшей мере это неразумно.

Имоджин шутливо требовала компенсации – из-за того, что проводит с ним всё своё время, она не бывает на улице Ваци, и на десять дней лишилась источника доходов. Но когда Андрей полез за бумажником, она его остановила – мол, шутка. Но намекнула – если бы он что-нибудь подарил ей на память… Гуляя по городу, они зашли в один из магазинов на всё той же фешенебельной Ваци, выбрали кожаную сумку актуального в этом сезоне лилового цвета, к ней подобрали по цвету берет, и на этом Имоджин остановила Андрея – всё, достаточно.

Однажды, придя к нему в номер (ей удавалось беспрепятственно проходить мимо швейцаров), она застала его мило болтающим с женой по телефону. Не понимая по-русски и не слыша голос абонента, она догадалась, что на проводе – женщина.

– Ты с кем разговаривал? – спросила Имоджин, когда он закончил.

Он ответил спокойно: «С женой». Она была крайне удивлена – настолько его облик не вязался с образом женатого мужчины. По крайней мере, в её глазах – она-то понимала в этом толк.

– Ты обманываешь, ты ведь холостяк, а это была просто подружка, – убежденно сказала она, кивнув в сторону телефонного аппарата.

– Нет, какой мне смысл тебя обманывать?

– Не знаю, но ты действительно не похож. Я видела фильм «Цветок кактуса», там главный герой разыгрывал женатого мужчину, чтобы его любовницы не имели на него видов, не претендовали на что-то большее, чем ни к чему не обязывающий секс.

– А что кино… Это выдумка, чья-то фантазия.

– Кино не копирует жизнь, darling, но оно отражает действительность. Сюжеты фильмов берутся из жизни, и даже иногда моделируют действительность, создают новую реальность.

Она спросила, не рефлексирует ли он, не испытывает ли что-то вроде чувства вины.

– Ты мне объясни, что это такое, тогда я отвечу. «Рефлексия» – что-то ругательное, этого у меня точно нет, а что в твоем понимании «чувство вины»?

– Ну-у… что-то типа совести.

– Совесть – это химера.

– Ты играешь, Andrew. Очень убедительно, но играешь. А я бы хотела услышать серьёзный ответ. Пожалуйста, sweetheart.

– Послушай, говорю, как моралист моралисту. Я чувствую, что совершаю не совсем пристойный поступок, но оправдываю себя тем, что поступок этот – безразличный сам по себе, и ни на йоту не утяжеляет бремя мирового зла. И вместе с тем я отдаю себе отчёт в том, что такими рассуждениями лишь обеляю себя в своих глазах, на деле следуя только голосу собственных страстей.

– Значит, ты всё-таки считаешь, что поступаешь нехорошо?

– А что такое «хорошо» и «плохо»? Один мой знакомый говорил: «Не грузи меня лишней информацией»; это, по-моему, очень правильный подход.

Она долго сидела с отсутствующим видом и молчала – всё время, пока Андрей раскладывал свои бумаги и собирался на прогулку. Потом, когда он присел перед ней на корточки, и вопросительно заглянул в глаза, сказала:

– Ты играешь со мной, Andrew. А я ведь попросила хотя бы чуточку побыть серьёзным.

– Подожди, не так быстро. Что не так?

Она поднялась, и пошла к выходу.

– Всё так… Всё так, как нужно.

Надевая на правую ногу туфлю, спросила:

– А что с ним стало, с твоим проницательным другом, просившим тебя не грузить его голову?

Снова присев перед ней, он взял вторую туфлю:

– Давай, надену.

Она подняла левую ногу.

– Он спятил – в прямом смысле слова, – сказал Андрей.

Поднявшись, он обнял её. Не поднимая взгляд, она опустила свою голову ему на плечо.

– Да, я играю, Имоджин! Играю, потому что уважаю тебя и хочу выглядеть нормальным мужиком! Хотя бы то короткое время, пока мы вместе. Тебе нравится такой ответ?

– До конца бывают откровенными только со случайными попутчиками – в поезде там, или с проституткой, когда абсолютно наплевать, какое создаешь впечатление. Играют, если не всё равно, и когда строят отношения. Мы с тобой кто, sweetheart?

– У нас с тобой своя история, понимаешь, своя импровизация. Мы не можем быть похожи на кого-то другого. То, что происходит с нами, ни у кого не было и не будет.

Она подняла на него полный удивления взгляд:

– Вижу, ты не зря просиживаешь штаны на своих курсах.

– Ты готова к импровизациям?

Она послушно кивнула – да, готова.

– Тогда пошли!

* * *

Показывая ему достопримечательности, – несомненно, красивые и интересные, – она умела одним метким словом сделать их ещё интереснее. У неё был редкий дар одушевлять вещи и создавать символы.

Про святого Геллерта Имоджин сказала, что взгляд его кажется ей осмысленным; каждый раз, поднимаясь на холм, названный его именем и встречаясь со святым, она не может без некоторого беспокойства смотреть, какой у него вид – сердитый или безмятежный, и этот вид всегда в точности соответствует её настроению. Она спрашивает его с полным доверием, и в выражении его лица, то улыбающегося, то мрачного, находит либо награду за хорошее поведение, либо кару за проступки. Так она получает оценку совершённым поступкам, и в минуты нерешительности и тревоги получает нужный совет. Однажды, чувствуя острую потребность разобраться в себе, она не имела возможности приехать к святому, и в результате приняла неправильное решение.

«У тебя интимные взаимоотношения с памятниками, гораздо более доверительные, чем с людьми – насколько я понял из того, что ты мне говорила», – удивленно заметил Андрей. Она задала ему несколько наводящих вопросов, и выяснила, что к людям он относится хуже, чем к памятникам, и что у него тоже есть такие места, где ему чувствуется особенно комфортно, и где нужные решения сами собой приходят в голову. И они, блистая друг перед другом познаниями в области философии и психологии, пришли к выводу, что описанное явление – не что иное, как фетишизм. Конечно, это элемент низшей ступени религиозного развития или даже первобытной культуры, но в этом есть свои большие плюсы – первобытный накал страстей! Он рассказал, что его мама, наблюдая за тем, как он бесится с трёхлетней дочкой приятеля (которая при этом верещит от восторга, а вечером после этого её невозможно уложить спать); в общем, мама Андрея сделала вывод, что её 25-летний сын – одного уровня развития с этой девочкой. Имоджин пришла в восторг от этого сравнения, и расценила это как комплимент. Оставаться непосредственным, как ребенок, – это ли не счастье?! И сказала, что мечтает о дочери. Конечно, ей хотелось бы иметь нескольких разнополых детей, но когда она задумывается о потомстве, то неизменно видит девочку – красивую, в розовом платье, похожую на юную королеву Елизавету, какой её изображали на старинных картинах.

В один из дней, когда они прогуливались по острову Маргит, Имоджин призналась, что тоже играет перед Андреем, но совсем чуть-чуть, гораздо меньше, чем перед другими, и всё потому, что они так похожи своими характерами. Он тоже признался, что ведет себя почти естественно. «Я раньше не задумывался над этим, но в последнее время меня одолевают мысли – неужели у меня нет лица, нет характера, коль скоро я чувствую себя своим и в компании бизнесменов, и среди ботаников, и даже в окружении люмпенов. Я что, всеядная свинья? Теперь я думаю, что человек умирает умственно в тот самый момент, когда определяется в своей самоидентификации». Выслушав, Имоджин сказала, что если до знакомства с ним считала себя продвинутой интеллектуалкой, то теперь осознает свою отсталость: «Гораздо мельче рыба бьется у берегов моих забот, darling. Мне 25, так же, как и тебе, и мои потребности незатейливы. Ты должен знать, если ты такой умный». Отвечая ей, Андрей выразил благодарность Тимашевской, заставившей его улучшить его английский – ведь именно благодаря языку его взяли в хирургический отдел и отправили на трэйнинг, где он познакомился с Имоджин, и теперь так хорошо понимает свою венгерскую подругу. – «Я тоже выучила английский по работе, darling», – сказала она.

Они шли по газону, мимо парочек, отдыхающих прямо на траве.

– Они-то определились с отношениями, и со своей самоидентификацией, и уже умерли, по-твоему? – спросила Имоджин.

– А выглядят, как живые, – отшутился Андрей.

– Почему ты ничего не покупаешь для своей жены? Решил кислое лицо привезти в подарок?!

Уходя от ответа, он сказал:

– Тебе очень идёт это пальто. И вообще – у тебя отменный вкус.

Ему вспомнился грек по имени Костас, изнасиловавший всю группу вопросом: какой подарок привезти любимой девушке. Тому, кто воздерживался от ответов, он красочно расписывал прелести своей избранницы, считая, что когда собеседнику предстанет её лучезарный образ, легче будет что-нибудь придумать. С этим вопросом он приставал и к Злате, красивой полячке, которую безуспешно пытался соблазнить в продолжение всего трэйнинга. Костасу удалось собрать инициативную группу, и он повёл народ в торговый центр. Там, в отделе женского нижнего белья, всей группой выбирали подарок. Двухчасовые изыскания увенчались покупкой кроваво-красных трусов и в цвет им лифчика. Презент упаковали в красную же подарочную упаковку.

Андрей не стал рассказывать Имоджин про этого маньяка.

Они остановились, и некоторое время разглядывали друг друга. Имоджин пыталась высмотреть ответ на мучивший её вопрос: действительно ли Andrew женат, или придумал женитьбу, чтоб избежать серьезных отношений? Но ни «да», ни «нет» невозможно было прочесть на его суровом красивом лице. Пришлось верить на слово. Она взяла его под руку, и они продолжили прогулку.

– Странно, Andrew, что именно с тобой я чувствую себя сентиментальной дурой, и могу признаться кое в чем. В детстве я мечтала попасть в некую сказочную страну, и эта страна в моих мечтаниях представлялась как этот остров – но с дворцами, фонтанами, другими изысками; по дорожкам, посыпанным розовым песком, ездили кареты, и сказочные животные паслись на лужайках.

Она долго говорила, – и пока они шли по лужайке среди отдыхающих, и когда остановились напротив кафе, и стояли, обнявшись.

– Ты рядом, но мне кажется, что мыслями ты не со мной, – сказала она. – И вообще, я не видела ещё, чтобы твои глаза смеялись. Ты – хороший, но ты очень грустный герой.

– Нет же, я весь тут рядом, с тобой. Мне очень хорошо, поверь.

– Ты даришь удовольствие, но не всегда испытываешь его сам.

– Имоджин… я не знаю. Я, наверное, ходячая грусть. Просто не могу расслабиться, иногда… часто я чувствую сильное напряжение, с которым не могу справиться.

Она потянула его в кафе:

– А-а-а! Я знаю одно средство – тебя надо напоить как следует. В пьяном виде ты трезв и адекватен.

Это было уютное заведение с живой музыкой. На сцене буянил цыганский панк-оркестр. Звучали разбитные вариации на тему восточноевропейской музыки.

Имоджин сразу попросила официанта принести бутылку Tokaji Aszu и приступила к изучению меню. Андрей выбрал ягненка, тушеного с эстрагоном, она, поколебавшись – мясо по-татарски.

– На этот раз ты определилась очень быстро.

– Терпеть не могу шницель, – ответила она, как будто единственной альтернативой мясу по-татарски был венский шницель.

Андрей признался, что тоже ненавидит всё, что готовится в сухарях, да и вообще в любой панировке.

– Ну, не всё – у нас готовят paprikas csirke, рекомендую. Это курица, обжаренная в сметане с паприкой. Не понимаю вегетарианцев – разве можно обходиться без мяса.

– Гламур и Гоморра.

– Что? Ты всего лишь стакан вина выпил.

– Отказ от мяса – это поза, показуха, пропаганда, наебалово, или элемент имиджа. Всё, что угодно, только не реальный образ жизни. Так всегда и везде – если что-то громко говорят, значит, всё наоборот. Такой вот вегетарианец днём давится силосом перед телекамерой, а вечером лопает мясо от пуза. Или Дэвид Бэкхем, например: своей внешностью перепидорит любого пидора, хотя на самом деле он махровый гетеросексуал. У меня вообще такое мнение, что голубых в природе нет. Они существуют только на страницах журналов, в книгах, в телевизоре.

Так они болтали, смеялись, пили вино, а когда принесли горячее, Имоджин спохватилась:

– Я совсем забыла одну вещь! В тот день, когда мы познакомились – боже, мне кажется, прошла целая вечность! – помнишь, ты позвонил мне, а я смотрела фильм.

Андрей кивнул.

– Я готовилась к твоему приходу, и недосмотрела. Хотела позвонить Илоне, чтобы узнать, чем всё закончилось, и забыла.

– Так позвони, киношная твоя душа.

На некоторое время она сосредоточилась на еде, потом сказала:

– Я всё думала, думала, что же было у них там дальше.

Андрей застонал от удовольствия.

– Мясо – чумовое, обожаю венгерскую кухню, это моя подлинная страсть! Средоточие мяса, специй, тушеных овощей!

– Я хочу узнать концовку, darling, мне очень любопытно. Девочка-ангел целует маму в десны, а потом колбасит заправщиков – так, что мозги по углам; а её парень, с виду отморозок, пускает слюни до пола.

И она пересказала начало фильма. Выслушав, darling предложил позвонить Илоне и всё узнать. Затем допил вино, отодвинул пустую тарелку, и попросил Имоджин, чтобы она объяснила официанту про курицу в сметане и паприке.

– Это называется paprikas csirke.

– Да, пусть принесет паприкаш.

Когда она заказала ему это блюдо, а себе – лечо, Андрей показал официанту на пустую бутылку:

– Повторите ещё токайское.

– Нет, мы сделаем не так, – решила Имоджин, когда официант ушёл.

И замолчала.

– Открой мне страшную тайну – как?! – наблюдая за тем, как она расправляется с мясом, спросил Андрей. – Позвоним продюсеру?

– Нет, – ответила она, глядя на сцену. – Ты выскажешь свою версию, я – свою, потом мы позвоним и узнаем, у кого из нас лучше интуиция.

Когда принесли вино, Андрей попросил бальзам «Уникум».

– Заполировать, – объяснил он Имоджин.

– Не понимаю, как ты его пьёшь в чистом виде, в нём же градусов семьдесят. И ты что-то сказал про полироль – это какой-то русский жаргонизм или варваризм?

– Алкоголизм! Это когда для оттеночного послевкусия поверх одного напитка заливают другой, как правило, менее крепкий – вино после водки или коньяка, или же пиво после рома; количество этого второго напитка должно быть меньше, чем первого.

И он опрокинул стопку «Уникума», который приятно обжег горло.

– Ну вот, теперь хоть ясность какая-то. Говоришь, подбородок этого маньячины дрожал, потом он как-то исступлённо тискал девушку…

– У него был жуткий вид, я подумала, он её сейчас растерзает. Она было расслабилась, а потом весьма жестко отбрила, и от её голоса он резко сник, заскулил, и стал похож на жалкую гомосятину. Потрогай, пожалуйста…

Она поморщилась.

– Тьфу, какая гадость! Лучше применил бы силу.

– А что сила… Получается, девчонка его сильнее. Знаешь стихотворение, попробую переложить на английский.

Милый поднимает гири, Милый самый сильный в мире, Гири мне не по плечу, Милым как хочу верчу!

Прочитав сначала по-русски, он пересказал по-английски.

– Да, возможно. Ну, так что, какова твоя версия?

Андрей задумался.

– Значит, она ему не дава… ну… не подпускала к телу, и ему непременно захотелось впервые овладеть ею там, на месте преступления?

Имоджин кивнула. Он продолжил.

– То, что парень замешкался, и всё остальное, говорит о том, что человек он половинчатый, непоследовательный, мятущийся. Поэтому вариантов много может быть разных. Думаю, он не сдаст её полиции, и… всё плохо кончится.

– Плохо для кого?

– Для него, естественно. Либо покончит с собой, либо несчастный случай какой-нибудь.

И он подлил вина – ей и себе.

– Значит, ты считаешь, что парень плохо кончит, а девушка никак не пострадает?

И она высказала свою версию. Фильм только начался, и экранное время должно быть чем-то заполнено. И по её мнению, парень не выдаст девушку, но она, в конце концов, сама явится в полицию. Они отсидят, а когда освободятся, станут вновь встречаться. И тут возможно два варианта – либо попадутся на новом налёте, будет перестрелка, и пострадают оба. Либо доберутся, наконец, до постели, но он начнёт приставать слишком бесцеремонно, чем вызовет у неё вспышку ярости, и она его убьет по неосторожности, а сама сядет.

– Видишь, ты тоже считаешь, что ему крышка, – сделал вывод Андрей. – Тогда такой вопрос начинается: в чём разница между нашими версиями? Кстати, паприкаш – very very good!

И он отправил в рот изрядный кусок куриного мяса.

– В том, что по-твоему девушка никак не пострадает, а по-моему – пострадают оба в разной степени. И ты не объяснил, как будет всё обыграно, сказал один лишь результат.

– Так ведь это самое главное. А чем заполнено экранное время – ну… переживаниями – его, опять же, а не её, судя по её холодному взгляду, и потому, как после всех кровопролитий девушка спокойно сидит на кухне и пьет чай вместе с мамой. Ещё следствие. Полиция будет допытываться, кто соучастник, а парень будет отпираться – мол, один пошёл на дело, и возьмёт всю вину на себя. Может, потом передумает, но будет поздно.

Имоджин вынула из сумочки мобильный телефон:

– Всё, звоним.

Набирая номер, сказала:

– Спорим на желание. Проигравший должен будет…

Услышав голос Илоны, прервалась:

– Привет, дорогая. Как дела? Помнишь тот фильм…

Потягивая токайское, Андрей наблюдал за Имоджин. Ему было непонятно, о чем речь – говорила она по-венгерски, но по её удивленному виду, по её расширенным глазам, смотревшим на него в упор, понял, что выиграл.

– Но как ты догадался? – спросила она, закончив разговор. – Признавайся: ты видел этот фильм.

– Подожди, не так быстро. Давай по порядку: чем всё закончилось?

– Ты разве не знаешь? – хитро переспросила она.

– Нет.

Она взглянула на его ладони, обхватившие бокал, затем посмотрела ему в лицо.

– У тебя сейчас такой кроткий взгляд!

И рассказала о том, что же было дальше в фильме.

Тина не только не пришла в полицию с признанием, но и ни разу не навестила своего друга в продолжение следствия, длившегося два месяца. Следователь допытывался, кто его сообщник – видеокамера засняла всё от начала до конца, за исключением объятий и поцелуев, так как парочка отошла в сторону, и там, именно в том месте была мертвая зона. На пленке не видно, что это девушка (мешковатая одежда скрывает фигуру), неразличимо и лицо из-за панамы. Кароль так и не выдал её, и взял всю вину на себя. Он верил в то, что она дождётся его; не приходит только потому, что сильно испугалась, а не потому, что безразличен ей. Действительно, для него всё плохо кончится – он будет застрелен при попытке к бегству. Его последними словами будут: «Тина, любовь моя…» А Тина знакомится с другим парнем и страстно, до затвердения сосков влюбляется в него. И что интересно – он не прилагает особых усилий, чтобы её соблазнить, она сама себя предлагает.

– В итоге они поиграют в папу-маму – Тина и её новый парень? – уточнил Андрей.

– Да, фильм заканчивается любовной сценой.

– Как интересно! Посмотреть бы этот фильм хотя б одним глазком, что за девушка такая серьезная. Прямо амазонка какая-то – одних из пистолета, другого обломала и в тюрьму, третьего к себе в постель. И при этом примерная доченька? И ей всего шестнадцать? Не верю!

– А почему нет? Вон, у вас в Афганистане и в Иране дети семилетние воюют.

Андрей спокойно проглотил это её «у вас в Афганистане и в Иране», и выпил токайского.

– Отличное Tokaji Aszu, отличное.

– Я проиграла, – сказала она, выждав паузу. – Какое будет твоё желание?

– Моё желание будет… Я желаю… выполнить твоё желание!

Глава 10

Данила придумал оригинальный способ компенсировать убытки. Трэйнинг проводился в конференц-зале отеля, это помещение, естественно, имело входную дверь, а на двери была табличка с номером.

Завтраками и обедами кормили за счёт фирмы, а вот ужинать приходилось самим. И если иностранные коллеги из экономии давились гамбургерами в дешёвых забегаловках, то Данила вёл Андрея в гостиничный ресторан, в котором каждый день был днём какой-нибудь национальной кухни – средиземноморской, испанской, полинезийской, или иной; соответствующим образом украшался зал, играла живая музыка. Готовили отменно. Данила заказывал всё самое дорогое, а когда официант приносил счёт, говорил: «put it on my room», называл номер конференц-зала, и ставил размашистую подпись. Не забывал при этом сунуть мелочь – чаевые, и ослепительно улыбнуться улыбкой, выглядевшей дороже мелочи, дороже счёта, дороже всего, что находилось в зале. Это был действительно ценный дар – словно шуба, сброшенная с царского плеча.

Андрей поначалу опасался разоблачения, но потом, осмелев, стал приводить Имоджин.

«Как считаешь, коллега, – не будут же они делать графологическую экспертизу, чтобы выяснить, кто из сотрудников приходил в ресторан и списывал счета на компанию?» – спрашивал Данила.

– Тут не нужны никакие экспертизы, – отвечала Имоджин. – И так всё ясно – на это способны только русские.

– … в день приезда тупо профазанившиие кучу денег, – добавил Андрей и выразительно посмотрел на неё.

В тот вечер Данила приобрёл костюм «как у Джастина», и был в особенно приподнятом настроении. Джастин Тимберлейк – суперпопулярный певец, продюсер, актер – был кумиром Данилы, копировавшем его прическу, манеру поведения, одежду, – всё, что мог скопировать, на что хватало средств. Например, он стал встречаться со своими бывшими девушками – в последнем интервью Джастин сказал, что это классно. Конечно, всё зависит от бывшей, но если получается остаться с ней в хороших отношениях, то тем лучше для тебя.

Джастин отказался от побрякушек. Он поставил жирный крест на своем имидже времен рэперских тусовок (обтягивающий черный свитер с V-образным воротом, толстая золотая цепь, осветленные пряди). Он похоронил эпоху, резавшую глаз блеском позолоты: «Это было не классно. В конце концов, побрякушки – всего лишь щит, скрывающий неуверенность в себе. Бриллианты – да, иногда они хорошо смотрятся на некоторых людях, и в какой-то момент я думал, что и меня они могут здорово украсить. Но я ошибался. В наше время показуха – признак дурного вкуса». Так сказал Джастин. И Данила перестал носить свой ярко-желтый галстук, и не надевает золотую цепочку, потому что, по Джастину, это не классно.

Джастин не переносит ненатуральные запахи. Но появление туалетной воды Timbus изменило его позицию по этому вопросу, и теперь он официально представляет её вместе с одноименными духами. Да, да, недавно он стал рекламным лицом Givenchy. Слово Джастину: «Это первая туалетная вода, которой я пользуюсь. Вообще я ненавижу, когда кто-то входит в комнату, и все тут же начинают задыхаться от парфюма. Но Timbus – совсем другая история: это мужественный аромат, однако он остается легким и свежим и не заглушает мои естественные феромоны». Слово феромоны он произносит безо всякого стеснения. И Данила приобрёл туалетную воду Timbus, и заливается ею, потому что это классно – Джастин так делает.

И теперь его друзья, проклиная Джастина, были вынуждены вдыхать этот бактерицидный запах, которым только клопов травить.

– Классный костюм, – оторвавшись от меню, произнес Данила уже в двадцатый раз за вечер.

– Да! Да! – хором ответили Андрей с Имоджин.

Андрей уже успел съесть салат, а его друзья всё еще терзались сомнениями, что заказать. Наконец, они определились: Имоджин выбрала морского черта с мидиями и карри, Данила – омаров. Насчет вина сомнений ни у кого не возникло – Tokaji Aszu, и только его. Бутылку принесли одновременно с гуляшом по-венгерски для Андрея.

– Что же стало с тем другом, который спятил? – спросила Имоджин. – Мне просто интересно, как кончают люди, которые не забивают голову ненужной информацией.

– Кончитос у него плохой.

Андрей уже рассказал ей, что был вынужден свернуть бизнес и уволиться с двух дополнительных работ, и вот уже полгода ничем не занимается, а тупо, как лох, сидит на одной зарплате вместо четырёх.

– Сначала Глеб опросил всех знакомых, спал ли кто-нибудь из них с его женой Клавой. Некоторое время после развода они иногда встречались, перепихивались – знаешь, простота нравов: если полгорода её трахает, так почему бы и бывшему мужу не заехать и не присунуть ей (её имя стало общеупотребительным в значении «шлюха»). Потом он стал с ней судиться из-за дочери, но это уже был перебор. Как мать его Клава вполне нормальная женщина, и родители её – приличные люди, так что в плане ухода за ребенком к этой семье вопросов никаких. Что касается Гордеевых – тут с точностью до наоборот, чокнутая семейка. К тому же, Глеб конкретно присел на стакан. Естественно, суд он проиграл, там над ним просто посмеялись. Он нёс такую околесицу, что у судьи возникла мысль вызвать скорую психиатрическую помощь. И Глеб постригся в монахи, потом свалил из монастыря, стал бомжевать, пару раз приходил ко мне и требовал деньги, которые я ему якобы должен. Мать его, полоумная, звонила мне и угрожала небесной карой, проклинала, бормотала заклятия. Я уже не брал трубку, так она на автоответчик наговаривала свой бред по полчаса. Что называется, яркий клинический случай. Когда я рассказываю про его макли, никто мне не верит, мол, такого не может быть в реальной жизни. Но те, кто Глеба знает лично, просто вахуе от него. Между прочим, парень имеет красный диплом, первое время после института он работал хирургом, у него золотые руки, редкое клиническое чутьё, талант, про него даже писали в газетах. Зачем подался в бизнес, непонятно.

– Получается, Andrew, он очень эрудированный, а ты говоришь, что он совсем не любознательный. У меня сначала сложилось мнение, что он даун.

– Я сказал, что у него присказка была такая: «не забивай мне голову ненужной информацией». Своё дело он очень хорошо знал: все препараты назубок, схемы лечения, сравнительные характеристики.

– Так почему такая сумасшедшая кончина?

– С фирмы уволили, бизнес накрылся. Со всеми наймитами так бывает – когда увольняют с работы и не удается сразу куда-то устроиться, происходят ужасные вещи. Рак мозгов.

Доев гуляш, Андрей попросил повторить порцию.

– Можно у тебя попробовать? – спросил Данила, и, не дожидаясь разрешения, отрезал кусочек рыбы из тарелки Имоджин, и отправил себе в рот.

– М-м-м… как вкусно!

Данила так всегда делал, в любой компании – если заказывали разные блюда, он непременно лез в чужие тарелки, чтобы попробовать. Что называется, и рыбку съесть, и омара, и гуляш. Нельзя было быть уверенным в своей тарелке, находясь за одним столом с Данилой. Андрея это сильно раздражало, но он делал вид, что всё в порядке. Зато Имоджин не чувствовала себя скованной глупыми условностями.

– Тебе Джастин посоветовал так делать? По-моему, нет. Если бы Джастин увидел, как ты лезешь в чужую тарелку, он погрозил бы пальцем, и сказал: ай-ай-ай, Данила, это не классно!

Данила был тот ещё толстокожий буйвол, он лишь расхохотался и предложил ей попробовать из его тарелки. Она отказалась:

– Мои кумиры запрещают мне, они говорят: Имоджин, ешь только то, что сама заказала.

– Джастин советует быть естественным, быть самим собой. А для меня вполне естественно отщипнуть у соседа сладенький кусочек. Поэтому я не сдерживаюсь, и чувствую себя великолепно.

Глаза Данилы заблестели по-блядски.

– А как, по Джастину, должна выглядеть девушка? – поинтересовалась Имоджин.

– Сейчас тебе расскажу, сладкая! Джастин считает, что самые эффектные дамы – не те, кто слепо следуют требованиям моды, а те, кто умеет принимать тело таким, какое оно есть, и подчеркивать его красоту. Если у них пышные формы, они, например, носят брюки клеш, а если они худенькие, то надевают что-то обтягивающее. Джастин советует не стесняться своего тела. «Так что, девушки, хватит уже казаться не теми, кто вы есть на самом деле!» – говорит он. Ещё он считает, что женщинам не стоит злоупотреблять косметикой, это не классно. Джастину не нравится, когда на девушке тонна макияжа, он предпочитает естественный вид.

– Выглядеть естественно – гораздо дороже, чем неестественно. Это капиталоемко и энергозатратно. Мне пока это не по карману, к тому же я ленива, и у меня нет силы воли. Я ценительница удовольствий, а не труженик. Люблю простые движения – но не в спортзале, а… в других местах.

Данила напружинился и подался вперед, пожирая её глазами, и выдал очередную тираду, которую Имоджин внимательно выслушала. Разговор шёл между ними двоими, и напоминал игру в теннис, когда двое игроков перебрасывают друг другу мячик, и третьему никак не вклиниться. Андрею это не понравилось – Данила был серьёзный противник, а его бесцеремонные и примитивные приемчики уж очень часто давали отличный результат. Был случай, когда Андрей подбивал клинья к Жене Тимашевской, приложил массу усилий, чтобы проникнуть к ней в гостиничный номер (это было в Москве), и в итоге потерпел поражение. А наутро узнал, что Данила полночи просидел в номере у Онорины, там же находилась и Женя; что было дальше, история умалчивала. Болтливый Данила молчал, как партизан, и это могло означать только одно: осторожная Тимашевская строго настрого велела ему держать рот на замке. До этого она не скрывала своего презрительного отношения к нему. Настоящая петербургская аристократка, эстетка, ценившая в людях прежде всего глубокий живой ум и способность мыслить нестандартно, она держала Данилу за плебея, ремесленника, бездарь. Если не одноклеточное, то всяко амёба. И вот однажды, неслышно зайдя к ней в кабинет, Андрей обнаружил эту парочку за интересным занятием. Данила массировал Жене плечи, шею, голову, и всё говорило в пользу того, что она находится в предоргазменном состоянии. Прямо как Имоджин сейчас, поддающаяся его заигрываниям.

– … как классно соблазнить девушку? Заставить её смеяться! Знаю, это не слишком оригинально, но я считаю, что любая женщина становится красивее, когда улыбается, и на подсознательном уровне она сама начинает ощущать себя более привлекательной.

– Даже если у неё желтые зубы?

– Да, сладкая, даже если у неё желтые зубы. Девушки всё равно становятся красивее, когда улыбаются. И на зубы я уже не смотрю…

При этих словах Данила хищно улыбнулся, обнажив свои острые волчьи зубы. Имоджин ответила благосклонной улыбкой. Определенно, его феромоны ничем не заглушить, даже боевым отравляющим веществом Timbus, который почему-то используют в парфюмерии. Собственность Андрея оказалась под угрозой, пора показывать свои зубы. Придвинувшись к Имоджин, он стал пальпировать её оргазменные точки, которые уже достаточно хорошо изучил. Смуглая рыжеволосая жертва с запрокинутой головой, с закатившимися глазами, тяжело задышала, изнемогая, она уже не видела и не слышала Данилу, и в этот момент не заметила бы даже, если бы небо упало на землю.

Мальчик-вишенка потерпел фиаско – ему не удалось зафиксировать секс со смуглянкой. И ему ничего не оставалось делать, как расплатиться за ужин своей размашистой министерской подписью и уйти.

В номере, после взаимного сладостного удивления, в минуту нежной близости, она сказала:

– Ты ревновал, sweetheart, ревновал, признайся!

– Ты вела себя ужасно.

– Как ты мог подумать? Я не могу одновременно принадлежать двум разным мужчинам.

– Конечно, не можешь, – язвительно подхватил Андрей, – ведь со всеми ты разная, и получается, что это уже как бы не одна, а несколько женщин, объединенных одним общим именем.

– Ты ни с кем не сравним, Andrew, особенно с этим… сладеньким.

– Да, но ты только что назвала его мужчиной. Если бы до этого ты не говорила прямо противоположное, я бы в жизни не согласился на этот ужин.

Она тоже достаточно изучила его чувствительные точки, и поспешила применить полученные знания; лёгкие, но эффективные прикосновения быстро заставили его успокоиться. Внезапно оторвавшись, спросила:

– Мне кажется, ты не ревновал, ты опять играл со мной, ты ведь меня не любишь.

– Я хочу только одного: нравиться тебе; я всегда буду тем, кого ты захочешь видеть во мне, – ответил Андрей, снова загоревшийся желанием и почувствовавший прилив новых сил.

Шторы были раздвинуты, уличные неоновые фонари наполняли воздух голубоватым сиянием, а зеркала – холодным блеском. Тело и простыни, казалось, излучали фосфоресцирующий свет.

Имоджин решила, что Андрей её не любит, потому что повадки женатых мужчин известны, но мысль о том, что мужья хороши в постели, когда изменяют женам, вернула её к вопросам любви. Darling активно не возражал, и снова оказалось, что им уже недостает слов, чтобы выразить свои чувства.

* * *

Имоджин не считала себя суеверной, но то, что Andrew улетел 13-го числа, встревожило её. Они расстались в несчастливый день! Именно поэтому их расставание она восприняла не как закономерное окончание ни к чему не обязывающих отношений, а именно как его отъезд, как тó, что darling покинул её и исчез. Конечно, она не винила его, и не сердилась на него, но это было скорее её желание не винить и не сердиться.

«Конечно, – говорила она себе, – я сохраню воспоминания о нём, – след самого лучшего, что только бывает в мире, и что только могло произойти со мной. Он неспособен к истинной привязанности. И разыгрывал страсть только для того, чтоб не обидеть меня. Ну… какой-нибудь час sweetheart действительно меня любил. Да и не могу я желать большего».

То, что они принадлежали разным мирам и общались на языке, который для обоих был чужим, поставило её в неловкое положение, претившее её прямоте, её гордости, и нарушавшее ясность её мыслей. С другой стороны, это было условностью, но всё же эти обстоятельства внесли в их любовную историю оттенок незавершенности, ведь она даже не смогла высказать всё, что хотела, мужчине, который понравился ей больше других.

Пока такси увозило её из аэропорта домой, Имоджин почти удалось внушить себе, что воспоминание о том, как они с Andrew любили друг друга, останется для них обоих лишь отблеском сна.

Глава 11

– … Организация подобна человеческому организму. Не все его отправления блогородны. Некоторые из них приходится скрывать: я имею в виду самые необходимые. То, что считается подлостью, становится ею лишь тогда, когда о ней стоновится известно всем. Возможность осуществлять власть – в тайне. Люди – злые животные и обуздать их можно только силой или хитростью. Но при этом надо знать меру и не слишком задевать те жалкие крохи добрых чувств, которые уживаются рядом с дурными инстинктами. Руководство, которое не отвечает требованиям самой средней, обыденной честности – такое руководство больше всего возмущает народ.

Так, окая чисто по-украински, говорил Иван Тимофеевич Кошелев, заведующий оперблоком МНТК «Микрохирургии глаза». Андрей пришёл к нему, чтобы обсудить конфигурацию факоэмульсификатора (ультразвуковое оборудование для удаления катаракты), который филиал собирался приобрести. Беседа пошла по сценарию, о котором рассказывал Том Джефферсон и охарактеризовал его как курьёзный. Это была обычная манера ведения деловых переговоров одного из знакомых Тома. Парень приходил к клиентам и молчал. Говорили они, а он слушал. В конце встречи заполнял бланк заявки и уходил.

«Если вы сможете молчать так, как молчал он, – подытожил Том – молчите, главное для нас – это цифры продаж. Но практика показывает, что sales-менеджер должен уметь говорить и убеждать».

Вот уже больше получаса Кошелев говорил, а Андрей его слушал.

– …сам Фёдоров, чего уж греха таить, любит шашкой помахать. Недаром все его замы поразбежались и открыли свои клиники. Наш директор тоже суров. Каждый нанимающийся на работу сразу пишет заявление об увольнении – с открытой датой. Филиал существует десять лет, за это время народ вымуштрован настолько, что понимает не то что с полуслова, а с полувзгляда. Но никто никогда не ощущал себя загнанным в угол. Народ знает, что всё делается по справедливости, и всем, кого вышвыриволи с работы, подробно разъясняли их вину.

Андрей вынул из портфеля несколько флакончиков глазных капель и выложил их на стол:

– Это бесплатные образцы.

Кошелев кивнул, затем, рассмотрев упаковку, спросил:

– Даже наклейку прилепили, чтоб вы не смогли продать.

И обратился к Андрею с вопросом:

– Вот мы закупаем у вас на шестьдесят тысяч долларов. Какую поддержку фирма может оказать нам? В частности мне, составителю спецификации?

– Боюсь, что никакой. На прежней работе, у немцев, я бы смог придумать что-нибудь. Там был специальный бюджет. Причём деньги обналичивали не тут, а привозили из Германии. А эти америкосы шибко сильно порядочные. Вот если бы вы закупали через дилерскую фирму…

– Исключено – филиал закупает напрямую, и будет растомаживать сомостоятельно.

– Тогда, Иван Тимофеевич, болт.

Помолчав, Кошелев огорченно проговорил:

– Да, директор нас зажал. К тому же, он общается с Альбертинелли напрямую.

– Могу включить вас в список приглашённых на конференцию. В этом году будут Штаты и Франция.

– А на что мне конференции, – поморщился заведующий. – Это пускай Румянцева едет, она любит. А мне бы лучше деньгами.

И он углубился в изучение каталога оборудования. Переписав каталожные номера ультразвуковых наконечников, сказал, что придётся душить фирму по скидкам, чтобы на свои шестьдесят тысяч долларов выбрать продукции по максимуму. Андрей ответил, что и этот вопрос Альбертинелли уже обсудил с директором филиала по телефону.

– Везде суёт свой итальянский нос, – насмешливо бросил Кошелев. – Чем же занимаются рядовые сотрудники? Развозом капель?

Андрей развёл руками – такой вот начальник, никому не делегирует полномочия, делает всё сам. Отложив в сторону буклет, Кошелев вынул из тумбочки несколько упаковок шовного материала «Джонсон и Джонсон»:

– Мне нужно продать шовник в больницу номер два. У тебя есть фирма, через которую мы провернем это дело?

Андрей и тут ничем не смог помочь – фирмы у него не было, к тому же продукция конкурентов…

– …заказ на пять тысяч доллоров, себе оставишь десять процентов, – сказал заведующий оперблоком, не обращая внимания на возражения и растерянный вид собеседника.

– Я позвоню вам… завтра, – ответил Андрей, подумав, что реквизиты какой-нибудь поганки сможет взять у Трезора.

Они обсудили Прагу, куда Кошелев ездил примерно в одно время с Андреем, потом заведующий проводил его до выхода. Коридор, зал ожидания, холл, – всё было заполнено посетителями. Время от времени по громкой связи называли фамилию очередного пациента и номер кабинета. Вызванный вставал с места и шёл туда, куда было сказано.

Был обычный рабочий день.

– Вези сразу счёт, – сказал Кошелев, пожимая руку на прощание. – Пятьдесят коробок викрила 8–0 по сто десять долларов.

– Привезу сразу счёт, – ответил Андрей.

«Вот так, – подумал он, – буквально навязали деньги, за которые мне пахать на работе больше, чем полмесяца».

Он уже подумывал о собственном бизнесе, а непредвиденные будапештские расходы прямо подталкивали его к этому, но Данила своими разговорами заставил по крайней мере насторожиться и затаиться. На протяжении всей поездки он только и говорил о том, как измучился «работать на дядю», «кормить прожорливых дилеров», и что сейчас самое время открыть свою дистрибьюторскую фирму, и скидывать на неё заказы.

– …эти козлы, которым приходится отдавать заявки, не то, что не дадут комиссионных, но даже в ресторан не сводят. Считают, это мы им обязаны за их сраное дилерство!

Но чем больше он говорил, тем сильнее было ощущение, что для него всё останется на уровне разговоров. А в его рассуждениях о мотивах, зачем ему нужен бизнес, ясно слышался вопль жертвы массовой пропаганды.

– … я вижу, какие ездят тачки по городу, и какие особняки возводят на Рублёвке. Я хочу потреблять товары, рекламируемые в популярных мужских журналах, причем делать это походя, не задумываясь, ударит ли это по моему бюджету.

Ну, и, поскольку Джастин – суперпопулярный певец, продюсер и актер – по совместительству был ещё и секс-гуру, Данила не мог не упомянуть женщин. Он заявил, что не намерен сидеть сложа руки (душить одноглазую змею), пока другие трахают тёлок, фотографиями которых пестрят популярные мужские журналы. Это была, наверное, самая важная причина, по которой к делу нужно приступать немедленно.

Современный подросток вряд ли скажет всерьёз что-то подобное, а ведь Даниле 27, у него красный диплом Бауманского института, он грамотный технарь, сервис-инженер, и, лучше бы, наверное, ему не соваться в отдел продаж, не говоря уже про бизнес.

Пока летели из Будапешта в Москву, осилили бутылку коньяка 0,75 и Данила, захмелев, ляпнул, что только из уважения к коллеге не трахнул Имоджин, а ведь мог, ещё как мог. «Она ведь совсем раскисла, я видел, я ведь всё-о-о фиксирую», – хвастливо заявил он. Андрей не стал вступать в дискуссию, просто сделал выводы – как насчет друзей, так и насчет подруг.

В Шереметьево появился ещё один повод для сомнений. Данила взял такси и похвастался, что является одним из немногих, кому компания оплачивает услуги частного извоза, напомнив тем самым предостережение Краснова – «Лошаков – любимчик Паоло, стукач и карьерист».

Как компаньон Данила отпадал. К тому же, офтальмологическое сообщество было слишком тесным и не годилось для приложения деловой активности. Все друг друга знают, крупные клиенты наперечет, офис отслеживает каждую копейку, которая крутится в этом бизнесе. Стоит куда-то сунуться, об этом сразу же станет известно всем участникам рынка. А других наработок у Андрея не было.

Но начинать с чего-то надо, хотя бы с мелких заказов заведующего оперблоком.

Глава 12

Андрей медленно шёл по улице Рабоче-Крестьянской. Направляясь домой, он вспоминал название будапештского банка, в котором разменивал валюту. Это было навязчивое состояние, иногда преследовавшее его. Однажды в Москве столкнувшись на улице с известным актёром, мучительно вспоминал потом целую неделю его фамилию. Эти мысли доминировали над всеми остальными, пока совместными усилиями нескольких людей фамилия не была вычислена.

«И название какое-то родное, советское, как же – Сов…, Совмин…»

Не дойдя двадцати метров до улицы Огарёва, он увидел на дверях дома объявление:

«Сдаются офисные помещения. Обращаться: 5-й этаж, кабинет 5-20».

Он вошёл в здание, уточнил у вахтёра, сдаются ли помещения, и, получив утвердительный ответ, направился по лестнице на пятый этаж.

«Мы гуляли, – продолжал думать он. – На мне была чёрная кожаная куртка, на Имоджин – тёмно-коричневая, в руках она держала коричневый зонтик. Мы подошли к банку, я посмотрел на вывеску, вслух произнёс название, мы вошли вовнутрь… Как же назывался этот чёртов банк…»

С такими мыслями Андрей подошёл к кабинету 5-20, постучался, и вошёл.

– Добрый день, я по объявлению. Вы сдаёте помещение?

Невысокий сутулый мужчина ответил «Да, вы пришли по адресу», поднялся со своего места, и, представившись Алексеем Викторовичем, предложил пройти посмотреть сдаваемые офисы. Из четырёх свободных Андрей выбрал наименьший по площади. Это был кабинет 25 кв м, с двумя большими окнами, заставленный столами и стульями. Оказалось, что до этого помещения занимала финансовая компания, принимавшая от населения вклады под процент. Как водится, пирамида рухнула, и помещения освободились. Андрей кивнул – да, бывают в жизни огорчения. Они разговорились. Оказалось, Алексей Викторович имел доступ к инсайдерской информации этой фирмы (ведь хозяин помещений!) и какое-то время крутил там свои деньги, неплохо заработал, и вовремя успел их вытащить. Но очень много людей, которые в детстве зачитывались сказкой про Емелю-дурака, и мечтавшие жить, как рантье, потеряли свои, а некоторые даже заёмные средства. Способность народа заблуждаться доходит до огромных размеров, он вскормлен вековой ложью. Не умея рассеять разумом наследственные предрассудки, народ бережно хранит басни, доставшиеся ему от предков. Этот вид мудрости предохраняет от оплошностей, которые могут оказаться для него слишком вредными. Он придерживается проверенных заблуждений. Он подражатель: это проявлялось бы еще отчётливее, если бы он не искажал невольно того, что копирует. Такие искажения и принято называть прогрессом. Народ не размышляет. Поэтому нельзя говорить, что он обманывается. Но все его обманывают, и он несчастен. Он никогда не сомневается, ибо сомнение – это плод размышлений. А всё-таки идеи его постоянно меняются. И он иногда переходит от отупения к ярости. В нём нет ничего выдающегося, так как всё выдающееся немедленно от него отделяется и перестаёт ему принадлежать. Но он мечется, томится, страдает.

Так они обсуждали поведение толпы, и беседа затянулась – Андрей всё еще сомневался, нужен ли ему офис. Наконец, он решился.

– Тут такой вопрос начинается: не будут ли сюда ломиться обманутые вкладчики?

– Что вы, это события годичной давности, – ответил Алексей Викторович, отводя взгляд.

– Это я так, должен ведь я знать, сколько боеприпасов мне тут держать на случай нападения, – улыбнулся Андрей.

– Если мебель не нужна, я могу вынести, – сказал Алексей Викторович, меняя тему.

– Договорились.

Через час, когда Андрей принёс деньги, в офисе остались только три стола и шесть стульев. Принимая первый платёж, Алексей Викторович спохватился:

– А ваши реквизиты? С кем я буду заключать договор?

– А… у меня нет фирмы. Я рассчитывал зарегистрировать организацию на этот юридический адрес.

– Нет проблем. Тогда скажите хотя бы название – чтобы я подготовил справку и договор аренды.

Помедлив, Андрей ответил, что и название-то ещё не придумано. И, взяв ключ, вышел.

В своём офисе он некоторое время стоял у окна, задумавшись, затем сел за стол, стоящий напротив двух других, и который определил как директорский, и набрал номер Имоджин. На вопрос «как дела?» она ответила, что после позавчерашнего посещения концерта панк-группы, вокальные партии которой были как будто исполнены хором таиландских кастратов, до сих пор чувствует себя как школьница, которой в первый раз в жизни попал в руки энергетический напиток. О своих делах Андрей отозвался скупо – «перебиваюсь» – и задал мучивший его вопрос: что это был за банк, в который они заходили менять валюту.

– Мы несколько раз ходили в банк, sweetheart, – ответила она.

Он уточнил:

– Было пасмурно, на тебе была тёмно-коричневая кожаная куртка, в руках ты держала зонтик.

– У меня это единственная кожаная куртка. А зачем тебе этот банк, ты хочешь подделать какие-то ценные бумаги?

– Нет, у меня что-то вроде ментальной мастурбации – целыми днями вспоминаю чёртово название, и не могу отделаться от этой навязчивой идеи.

– Ну, это лучше, чем если бы ты мастурбировал руками. Но я не помню этот банк. Ты можешь хотя бы вспомнить, что мы делали в тот день?

– А что мы делали… Как обычно. Хотя, не как обычно, это происходило в доме твоих родителей, куда ты привела меня посмотреть фотографии. Потом, когда мы вышли на улицу, ты назвала это «мультифакс». Мы гуляли по бульвару Андраши, свернули на какую-то улочку, потом на другую, и набрели на тот самый банк.

– Да, я помню тот день. Мы устроили мультифакс в доме моих родителей, в комнате, в которой прошло моё детство. Мы вышли из дома, пошли гулять…

Тут она стала перечислять названия улиц по-венгерски.

– … мы зашли в банк «Совинком» менять деньги.

– «Совинком»! – воскликнул Андрей. – Точно, это был банк «Совинком»! Ты умница, жаль, не могу расцеловать тебя!

– Мне тоже очень жаль, что ты не можешь расцеловать меня. Чем ты сейчас занимаешься?

– Я только что арендовал офис, и первый мой деловой звонок – это звонок тебе.

– Арендовал офис? – переспросила Имоджин. – Это серьёзно. А что будет делать твоя фирма?

– Не знаю, – ответил он, и мысленно задал себе этот вопрос: чем будет заниматься фирма, которой, собственно, ещё нет.

– Знаешь, darling, я ничуть не удивляюсь твоему ответу. И даже уверена, что это чистая правда – ты арендовал офис, не зная наперёд, чем будешь заниматься.

– У меня есть небольшие заказы, но я чувствую, что это начало чего-то большего. Давно думал об этом, но именно в Будапеште понял, что дальше нельзя сидеть сложа руки.

– Начало большего?

– Что?

– Ничего, это я о своем… Как ты там?

– А что я… Я скучаю, Имоджин. Мне очень нравится твоё имя, могу повторять его до бесконечности: Имоджин, Имоджин, Имоджин.

– Как же ты обходишься, или у тебя есть хорошее средство от скуки?

– Есть одно.

– Не сомневаюсь, sweetheart.

– Я научил послушливую руку обманывать печальную разлуку.

– Что?!

Он повторил, и она, уразумев, рассмеялась в ответ. Потом сказала, что тоже балуется, и что по статистике женщины занимаются этим в два раза реже, чем мужчины. Потом спохватилась:

– Я, кажется, догадалась, зачем ты снял офис… А говоришь, что мастурбация – ментальная… Теперь ответь мне: мы увидимся? Ну, хоть когда-нибудь, или ты будешь заниматься… своей фирмой?

Андрей пообещал. Она тактично завершила разговор – наверное, ему дорого. Он сказал, что напишет письмо по электронной почте, и положил трубку.

«Но как же мы увидимся? Она ведь будет ждать, она такая!»

Некоторое время он ходил по кабинету, задумавшись, затем направился к Алексею Викторовичу. Войдя, сообщил название фирмы:

– «Совинком». Моя фирма будет называться «Совинком».

Глава 13

Реваз позвонил, а через двадцать минут уже постучался в дверь квартиры. Он приехал не один – с ним был какой-то незнакомец. Обнявшись с зятем, Реваз сообщил, что это тот самый человек из Казахстана, который ищет дилера по Поволжью. Андрей знал за тестем такую манеру – сообщать всё в последнюю минуту, и делать всё на ходу, поэтому ничуть не удивился тому обстоятельству, что гость прибыл уже для подписания некоего дилерского соглашения, а он, потенциальный дилер, даже не знает, о каком товаре идёт речь.

Все вместе прошли в зал, Реваз попросил Мариам сварить кофе. Андрей успел заметить, что у Чингиза – так звали прибывшего – тройной подбородок, заострённая голова, большой живот, узкие плечи, и елейные повадки.

Сперва обменялись незначительными фразами. Оказалось, что Чингиз вышел на Реваза через знакомых, с которыми тот имел дела, и сам его видит впервые, – знаются они буквально каких-то два часа.

Мариам принесла кофе, и, расставив чашки, удалилась.

Гостю очень понравился интерьер. Стены цвета горького шоколада, компактная стенка-горка чёрного цвета, бежевая мягкая мебель, светлое ковровое покрытие, ниша на потолке со встроенными светильниками, авангардистское полотно, – всё очень стильно, и удачно гармонирует. Если бы многоквартирный дом снаружи имел бы такую же яркую индивидуальность! Однообразное расположение и слишком явное членение квартир бросается в глаза даже снаружи. Горожане фактически живут друг на друге. Вот если взять старую архитектуру – благодаря разнообразной структуре её скученность не была такой невыносимой. Сейчас же – нагромождение семейных очагов отличается просто смешным однообразием. Эти гостиные, устроенные одна над другой, с их одинаковыми окнами и светильниками, зажигающимися одновременно, эти маленькие кухоньки, эти спальни – одна над другой… словом, эти дома с их точной планировкой вскрывают повседневные функции заключённых в них существ с такой ясностью, как если б полы были стеклянными. А эти человеческие особи, симметрично обедающие одна под другой, смотрящие телевизор одна под другой, спящие в комнатах, расположенных одна под другой, являют собой, когда вдумаешься, комичное и унизительное зрелище.

– Я им сразу сказал: продавайте квартиру, и переезжайте в частный дом, – сказал Реваз, не склонный к философствованию, и привыкший обсуждать только то, что имеет практический смысл.

Сам он забрал дом у задолжавшего ему дебитора, сделал новый ремонт, пристроил баню, летнюю кухню, в которой может с комфортом перезимовать семья из четырех человек, снаружи отделал дом природным камнем, затем ободрал его и отделал другим на половину высоты дома, а на другую половину – сайдингом; после чего принялся экспериментировать с внутренним двориком – бетон, тротуарная плитка, природный камень, и т. д. И он часто заводил разговоры о преимуществах отдельно стоящего жилища, и разновидностях его отделки.

Чингиз вернулся к цели своего визита.

– Ты уже ознакомился с нашей продукцией? Представляешь, как это будет реализовываться?

– Да, конечно, – подхватил Андрей. – Я объехал своих клиентов, прошёлся по сбытовым точкам – порядок, дело будет.

– Что ж, тогда не будем терять время.

Чингиз вынул из портфеля-саквояжа бумаги, разложил их на столе. С собой он возил целый офис – архив документов, куча печатей и факсимиле, ноутбук, и даже портативный принтер. Некоторое время казах сидел и раздумывал, на какое юридическое лицо заключить договор, а решив, стал выбирать расчетный счет, которых у этой организации оказалось целых восемь. Наконец, был выбран московский Инком-банк. Заполнив от руки болванку договора, сказал:

– … для начала мы вам отгрузим контейнер, думаю, вы очень быстро реализуете. Как только оплатите – сделаете новый заказ с учётом того, как всё продавалось.

Он открыл последнюю страницу, пробежал глазами спецификацию.

– … я уже знаю, какие у нас ходовые позиции, какие не очень, исходя из этого, составил спецификацию. Может, в следующей заявке соотношение изменится, но, не думаю, что слишком сильно.

Андрей взял второй экземпляр договора, просмотрел его. В спецификации были указаны торговые марки, но не было написано, что это за товар.

– Обычный договор консигнации – условия поставки, ответственность, форс-мажор. Вы должны нам присылать ежемесячный отчёт о реализованной продукции. И ещё – недавно мы приняли решение о том, что дилер может давать рекламу – предварительно согласовав это с нами, и затраченные средства потом вычитаются из суммы общего платежа.

Андрей кивал, соглашался, говорил «Хорошо, отличные условия…», всё еще ломая голову над тем, что за товар предлагает казах, но уже прикидывая, через какую фирму будет пилить рекламные бюджеты.

Допив, Реваз заглянул в кофейник, и, обнаружив, что он пуст, посмотрел на то место на стене, где раньше висели часы, увидев там маску, привезённую из Будапешта, удивлённо произнёс:

– Что такое, слушай? Почему я раньше не видел?

Андрей пояснил.

Поднявшись, Реваз подошёл, снял маску с гвоздика, повертел в руках.

– Национальный венгерский промысел?

– Нет, это африканский промысел.

– Странно. Зачем тащиться в Венгрию за африканскими погремушками?

С этими словами Реваз повесил маску на место, и попросил Андрея, побыстрее подписать договор.

– Она отлично вписывается в интерьер, – вмешался Чингиз, рассматривая маску. – Я слышал поверье, что африканские маски сплошь заколдованы, и портят карму тем, кто их приобретает. Ты не суеверен?

– Один экстрасенс сказал мне, что я не его клиент – абсолютно не внушаемый тип, – ответил Андрей, беря документы, – а карма, заговоры, и прочая фатальность – это лишь то, что человек сам себе надумает.

Зайдя в кабинет, он пристально вглядывался в цифры. Сумма контракта – тридцать тысяч долларов. Но, чёрт побери, что за товар? Что такое «Снежинка» и «Пихта»? Ёлочные игрушки?

У него даже фирма не была зарегистрирована, и пришлось поставить печать «Навигатора» – левой конторы, через которую обналичивали деньги. Вписав название и юридический адрес, он вышел к гостям. Усевшись в кресло, принялся заполнять реквизиты.

– Мы поехали, реквизиты по факсу пришлёшь, – сказал Реваз.

– Надо бы заполнить, – откликнулся Чингиз. – Я возьму листок, заполню в гостинице, всё равно делать нечего.

Андрей протянул листок с реквизитами.

– Ещё чего – гостиница, – возмутился Реваз. – Сейчас ко мне поедем, покажу, что такое настоящий дом. В баньке попаримся, в бассейне поплаваем.

И, обращаясь к Андрею, добавил:

– Отпрашивайся у жены, поедем с нами.

– Никуда он не поедет, у нас дел полно! – крикнула Мариам из спальни.

– А ты не подслушивай, коза?! – ответил Реваз, направляясь в прихожую.

* * *

Реваз позвонил утром, не было ещё семи. Без лишних предисловий попросил сто пятьдесят тысяч рублей взаймы на два дня – нужно заплатить недоимку, иначе налоговая арестует счёт, и сорвётся очень крупный контракт. Андрей ответил, что у него не то что денег, ещё и фирмы-то нет.

– Как нет, ты же вчера дал реквизиты, – удивился Реваз.

– Это помойка. А фирма будет готова примерно через неделю.

– А сколько можешь дать? На два-три дня, мне нужно позарез.

Андрей вспомнил про контракт с краснодарским МНТК, о котором говорил Леонид Маркелов, представитель из Краснодара.

– Сейчас нет ни копейки, но в течение двух недель, возможно, будет вся сумма.

– Это точно?

– Точно. Меня уже дёргают с выставлением счёта, я их немного динамлю, так как банковского счёта нет так же, как и фирмы.

– Ладно, Андрей, давай спи, попробую в других местах.

– Подождите, Реваз Самвелович…

– Что такое?

– А что за товар у этого казаха?

– Какого ещё казаха?

– Ну, Чингиза, который вчера приезжал.

Реваз в ответ расхохотался.

– Вот артист. Как же ты контракт подписывал?

– А что я подписывал… Вы сказали – подписывай, мы торопимся, я и подмахнул.

– Ладно, давай, вон, Чингиз уже проснулся, идёт ко мне сюда.

Понизив голос, Реваз добавил:

– Его завод выпускает зубную пасту.

И положил трубку.

– Чего так раскричался, поспать не даёшь, – недовольно сказала Мариам, прижимаясь. – Тоже мне, деловой: чуть свет – звонки пошли.

«Это же надо – какое совпадение! – подумал Андрей. – Как будто специально – сумма казахского контракта, сумма краснодарского контракта, и то, что просит Реваз – все три цифры почти совпадают. Примерно тридцать тысяч долларов!»

Глава 14

Коллектив подобрался замечательный. Михаил – знакомый, хозяин сети фотосалонов, попросил, чтобы его жену пристроили хотя бы кем-нибудь, и даже сказал, что зарплату будет сам ей выплачивать, лишь бы скучающая домохозяйка была под присмотром в каком-нибудь офисе. Так его супруга Вика стала секретарём. Бухгалтерию взялась вести по совместительству соседка Аня.

Ещё Андрей трудоустроил мужа маминой приятельницы, сорокалетнего молдаванина по имени Калистрат Гелиосович Кодряну. Комически серьёзный, в костюмчике девятьсот лохматого года, он выглядел, как вытащенный из чулана долгое время пылившийся театральный реквизит. Андрей приспособил его как «администратора». Со слов Кодряну, он сменил множество профессий, имеет обширный опыт в различных областях, и может поднять любое дело. У него уже было занятие – он закупал на Черкизовском рынке Москвы ковры и развозил по торговым точкам в Волгограде. А по совместительству изъявил желание работать в Совинкоме – узнав от Ольги Альбертовны, что там целина, работы непаханый край. Прямо как комсомолец, рванувший на БАМ. Какую бы тему Андрей ни затронул, Кодряну сразу же её подхватывал. Шла ли речь о таможне – он часами рассказывал, где и что растамаживал; заговаривали за щекотливые и нестандартные ситуации – и тут он ас. Он был геометром больше Пифагора, физиком больше Ньютона, и бизнесменом больше Билла Гейтса. Просто время его еще непришло, звёзды неправильно встали.

Глядя на его старинную одежду, Андрей ради шутки завел разговор о моде, и о том, какой переворот совершила легкая промышленность.

– …раньше ведь как было – самым ценным подарком считался отрез ткани. Чем больше в сундуках хранится тканей, тем богаче человек. Из них шили одежду – платья и костюмы, которые передавали по наследству, от матери к дочери – и так далее к внучкам и правнучкам, до десятого колена. Вытаскивает девушка платье из сундука и произносит гордо: «Этому наряду сто двадцать лет!» А что сейчас – год поносили, всё, немодно, на свалку! А почему, спрашивается? А потому что работникам индустрии моды очень кушать хочется, и они диктуют потребителям свои условия.

Нимало не смутившись, Кодряну и эту наживку заглотил, и стал вспоминать наряды своих бабок и прабабок, хвалиться доставшимися по наследству коврами. Очень быстро Андрей понял, что его «администратору» абсолютно безразлично, о чём базарить, лишь бы не работать. И стал называть коврожрецом, или Ваше Ворсейшество.

Для тех сделок, что предлагал Кошелев, не нужна была ни своя фирма, ни тем более офис с персоналом. Когда Андрей принёс ему деньги, обналиченные через «Навигатор» – предоставленную Трезором левую фирму, заведующий оперблоком дал новый заказ: нужно продать одной из городских больниц продукцию московского ЭТП МНТК «Микрохирургии глаза» – инструменты и расходные материалы для нужд глазной хирургии. Условия прежние – десять процентов.

– Я открыл свою фирму, – похвастался Андрей.

– Поздравляю, – ответил Кошелев. – Станешь дилером «Эльсинора»?

Об этом Андрей подумал в последнюю очередь, хотя после разговора в московском аэропорту Данила неоднократно напоминал об этом. Однако, чтобы не выглядеть идиотом в глазах клиента, ответил: «Да, фирма создана специально для этого – скидывать заказы на карманную структуру, хватит уже кормить дилеров».

Заведующий рассказал о распрях между филиалом «Микрохирургии глаза» и областной офтальмологической клиникой, в частности, заведующим этой клиникой, являющимся главным офтальмологом области. С его подачи облздравотдел, облСЭС, и прочие контролирующие структуры проводят бесчисленные проверки филиала. На ежемесячных собраниях «Общества офтальмологов» постоянно происходят словесные стычки между сторонами. МНТК обвиняют в завышении цен на услуги и оттягивании областного бюджета на свою сторону; представители филиала, никого ни в чём не обвиняя, отвечают, что продвигают современные технологии, а ценовая политика установлена в соответствии с законом; что же касается бюджетных денег – область оплачивает лечение льготников там, где это лечение эффективнее всего оказывают.

Проверки неизменно выявляют, что у филиала всё в порядке, ни к чему не подкопаться, а экономист МНТК подсчитал, что содержание одного больного у них стоит в полтора раза меньше, чем в той же областной больнице, где курс лечения дольше, препаратов выписывается больше, причем львиную их долю приходится покупать самому. А с учётом неизбежных подношений врачам… В МНТК же всё прозрачно, все деньги идут через кассу, поэтому экономика вся, как на ладони. Эта информация была доведена до сведения руководителя облздравотдела, но во избежание скандала обнародовать эти данные не стали. А на очередном собрании «Общества офтальмологов» заведующий глазным отделением областной больницы, главный офтальмолог области язвительно произнёс, что легко рассуждать об эффективности, когда долгие годы 90 % офтальмологического бюджета страны уходило в МНТК, а остальные больницы сидели на подсосе. Теперь МНТК – современная структура, а другие только начинают развиваться.

А буквально через несколько дней он удивил всех большим удивлением – для удаления катаракты и имплантации искусственного хрусталика госпитализировался не в своё родное отделение, а в МНТК «Микрохирургия глаза». Там ему всё сделали по высшему разряду, и даже бесплатно предоставили самый дорогой хрусталик.

– Ко мне тут ходит представитель «Джонсона», – сказал Иван Тимофеевич, меняя тему, и, порывшись в столе, достал визитку.

– Вот он – Вениамин Леонтьевич Штейн, город Ростов.

– Вот так – ни больше, ни меньше – Штейн!

Андрей хотел сказать что-то резкое в адрес конкурента – на трэйнингах и sales-meetings уши прожужжали этим Джонсоном – но вовремя спохватился. Наверняка сметливый Кошелев имеет с этим представителем какие-то дела – всё-таки в Джонсоне лучше налажена дистрибьюция, и, хоть это и американская компания, там спокойнее реагируют на то, что врачам платят за заказы.

Андрей изобразил на лице подобие улыбки:

– Сильная компания. Специализировались бы только на офтальмологии – без штанов бы нас оставили.

– Да, активные ребята. Забили под завязку своим шовником московский филиал.

С этими словами Кошелев открыл нижний ящик тумбочки.

– Полюбуйся.

Андрей заглянул – ящик был до отказа заполнен уже знакомыми ему коробками викрила.

– И это не всё, – заведующий покосился в сторону шкафа. – Так что если найдешь клиентов – оброщайся.

Предложение было заманчивое. Официально джонсоновский шовник стоил дороже аналогичных позиций «Эльсинора», а заведующий оперблоком давал цены в среднем на тридцать процентов ниже.

«Нужны торговые представители – не самому же мне светиться с конкурентной продукцией», – подумал Андрей.

Ему стало понятно, почему представители МНТК с самого начала вежливо отклоняют попытки навязать им шовный материал – свой некуда девать. Да, действительно, хорошо, что, кроме шовного, Эльсинор с Джонсоном нигде не пересекается.

– Что он за человек, этот Штейн, – сказал Андрей, взглянув на визитку. – Тут указан адрес офиса, у него в Ростове целый офис?

– Да, он регионал, и регион у него такой же, как у тебя.

– Только ему оплачивают офис, а мне – нет.

– Сровнил! Какие у Джонсона объёмы, и какие у вас!

Они ещё раз оговорили условия. Андрей ознакомился с содержимым шкафа – там было не менее ста пятидесяти коробок шовного материала. Кошелев пояснил – если нужно, будет любая партия на условиях отсрочки платежа.

– Вы всё-таки отказались от поездки в Америку, – сказал Андрей.

Заведующий сделал жест, будто отталкивается ладонями от собеседника:

– Я поставил в известность Лисина – Эльсинор приглашает двоих на конференцию. Пусть сам решает, кому ехоть. Именных приглашений мне не нужно – шеф сразу заподозрит неладное.

Андрей понимающе кивнул, – в филиале всё строго, без ведома директора не продадут ни пирожное в буфете, ни джонсоновский шовник из тумбочки заведующего оперблоком.

– ОК, Иван Тимофеевич. Я просто уже не знаю, что могу для вас сделать. Бюджетом я не располагаю, поездки контролирует Лисин. Вот, образцы…

И Андрей, раскрыв портфель, вынул оттуда promotion-продукцию и выложил на стол.

– Знаешь, что мне нужно? – оживился заведующий. – Набор инструментов Буратто, я видел такой в Москве у Лёвы Ремизова.

«Неплохо, – подумал Андрей, – набор из трёх миниатюрных инструментов стоил больше тысячи долларов».

– Дам заявку Ненашеву на этот набор. Ремизову набор подогнал Данила Лошаков, его дружбан – к гадалке не ходи.

Кошелев кивнул – мол, знаю. Он вообще всегда всё знал, был в курсе всех событий – кто, кого, за что, и как.

И они обсудили Николая Ненашева, нового начальника Андрея. Некоторое время хирургический отдел оставался вообще без руководителя. Тимашевская, которой самое место было на этой должности, получила ещё более интересное предложение – стать главой украинского представительства компании, и улетела в Киев. Данила Лошаков был уверен на сто процентов, что получит в подчинение отдел, и все вокруг тоже были в этом уверены, и уже подобострастно улыбались ему, чтобы заранее заручиться его благосклонностью. И когда Альбертинелли взял человека со стороны, да ещё, игнорируя корпоративные принципы, совладельца дистрибьюторской фирмы, торгующей продукцией злейшего конкурента «Bausch & Lumb», и новичку сразу положили максимальный оклад $ 2500, – узнав об этом, впечатлительный Данила взял больничный и на неделю слёг. А, появившись в офисе, ходил мрачнее тучи, в беседах с коллегами открыто угрожал новому шефу, с ним же разговаривал сквозь зубы, не имея сил взять себя в руки. Очень быстро Ненашев узнал причину этой неприязни, но эта информация так и не стала предметом размышлений, – её не воспринял его мыслительный аппарат, переваривающий в минуту операций больше, чем переваривает их весь подчинённый ему персонал.

Выяснилось, что Кошелев осведомлён о психозе Данилы, а с Ненашевым работает, как и прежде, по закупкам продукции Bausch.

«Ну, если шеф сам подаёт пример…, – подумал Андрей. – Рыба тухнет с головы».

– Расчёт Паоло прост: перекупить дилера у конкурента вместе со всей клиентской базой, но как это будет выглядеть на практике? – сказал Кошелев.

– Да, Николай утверждает, что переманит лучших sales-менеджеров, фирма его разорвёт контракт с Bausch, а то, что он до сих пор торгует их продукцией – это, мол, остатки. Ему типа нужно очистить склад. Но я лично слышал, как он принимал от клиента заявку на оборудование. А это, между прочим, не остатки, а 100 % заказная продукция.

– Многие клиенты подсели на Bausch. Так же, как у вас, аппараты совместимы друг с другом, и людям удобнее докупить блок или насадку, нежели менять всю систему.

– Паоло приболтает любого, – произнёс Андрей не очень одобрительно – отношения с area-менеджером оставались натянутыми, и, не будучи, как Данила, в любимчиках, он всё же ревниво относился к тем, кому посчастливилось быть обласканными всесильным «доном» Альбертинелли. Тимашевская, теперь Ненашев – везёт же некоторым.

– Он нарисовал такую перспективу карьерного роста, что осторожный Николай не выдержал и купился на посулы. Теперь такой вопрос начинается: как Паоло сдержит свои обещания? Не тянет он на мистера Держу-Своё-Слово.

– Скажи Ненашеву про инструменты, – напомнил Кошелев. – Этот парень держит слово.

* * *

Всё-таки Андрей решил привлечь Данилу. Активности на фирме никакой, а его московский коллега, наоборот, даже не успевал обрабатывать многие заявки, и ему ничего не стоило скидывать их на Совинком. Андрей даже проигнорировал неизбежный риск – ничего страшного, ведь есть подставной директор. Но когда он сообщил Даниле о том, что открыл фирму, и готов приступить к делам, тот не сразу воспринял информацию – настолько был поглощён мыслями любой ценой свалить Ненашева.

– Как считаешь, коллега, если Паоло узнает, что ненашевская фирма до сих пор активно продаёт продукцию Bausch, он уволит этого выскочку? Или попытаться…

– Внимание, Данила, фирма! – перебил Андрей. – Ты хотел сделать дилерскую фирму – вот она, уже есть.

Ещё добрых полчаса потребовалось, чтобы Данила вошёл в ситуацию. Когда же понял, что ему говорят, то возмутился: как он будет предлагать московским клиентам закупаться в Волгограде? Нужна московская фирма, и московский же офис. Андрей возразил: он не может находиться в Москве. Что же касается прописки фирмы – не всё ли равно, коль скоро клиенты будут оплачивать продукцию по факту, или с некоторой отсрочкой платежа? Ферейн, фармацевтический гигант, до сих пор зарегистрирован в каком-то дагестанском горном ауле, и это обстоятельство ничуть не смущает его хозяина. И сколько таких крупных предприятий, работающих в столице, но зарегистрированных в местах, которые на карте-то не найти!

Данила остался непреклонен – ему было важно, чтобы фирма была зарегистрирована и физически находилась чуть ли не в пределах Садового кольца.

– Тебе важно, чтобы фирма работала, или, чтобы находилась непременно в Москве, – спросил Андрей.

– А ты сам не хочешь перебраться в Москву, или всю жизнь собираешься просидеть в своём Козлограде?

Да, Андрей признался, что хотел бы переехать в Москву, но если на данный момент он не может показаться у клиентов, так как в офисе сразу же станет об этом известно – к чему обсуждения?

Дальше говорить на эту тему было бесполезно. Промежуточные варианты Данила не воспринимал – либо московская фирма и офис на Новом Арбате, либо никак. Постепенно он съехал в заезженную им колею и в ней застрял. Как слить Ненашева – вот что волновало его в первую очередь.

А перед Андреем встал вопрос: что делать со своим офисом, и чем занять людей? Любое развитие – это неизбежные инвестиции, даже если начать реализацию предлагаемой Кошелевым продукции. Одна только сделка прошла, да и сделкой-то это не назовёшь. По наводке краснодарского представителя Леонида Маркелова тамошний филиал МНТК закупил продукцию Эльсинора на тридцать тысяч долларов. Была перечислена предоплата, и в этот же день примчался Реваз с выпученными глазами и сказал, что если он не получит взаймы тридцать тонн, то ему секир-башка, и не будет больше тестя у Андрея. Тесть был хороший, жалко такого терять. Особенно Андрей оценил то, как оперативно Реваз подсуетился и помирил его с женой, когда даже тёща не знала об их разрыве. В трудную минуту Мариам обратилась к отцу, и он помог восстановить семью. И Андрей перечислил ему тридцать тысяч за вычетом десяти процентов, полагавшихся краснодарцам. А товар для них взял у Атикона, официального дистрибьютора Эльсинора, выступив, как представитель, гарантом сделки. Кроме него и Маркелова, никто не знал конечного потребителя, товар просто отгрузили на Совинком, а в представительстве вообще не знали об этой отгрузке. Есть дилер – Атикон, и не всё ли равно, какие у него клиенты.

Вот такая прошла мега-сделка, и ещё застрявшая на таможне казахская зубная паста. Чем заняться? Медикаментами? Взаимозачётами? Химией? Обратиться к Второву? К Трезору?

Так, перебирая в уме всевозможные варианты, Андрей, ничего не придумав, нашёл по справочнику московское представительство компании «Джонсон и Джонсон», и позвонил по указанному телефону. Девушке, поднявшей трубку, объяснил, что является директором волгоградской компании, торгующей медицинскими расходными материалами, и хотел бы сделать крупную заявку. Она ответила, что Волгоградом занимается Вениамин Леонтьевич Штейн, и дала его номер телефона.

Глава 15

Вениамин Штейн воспринял без энтузиазма известие о появлении нового дилера. Но услышав о предоплате, немного оживился. Андрей заявил, что хочет приобрести шовный материал на сумму шесть тысяч долларов. Какие коды? Конечно, самые ходовые. И предложил представителю Джонсона, как специалисту, самому составить спецификацию. Что и было сделано. В течение получаса в офис Совинкома пришёл по факсу счёт. Его оплатили, и через неделю продукция была получена. За это время Андрей взял на работу двух менеджеров по продажам. Кандидатуры были выбраны из тех, кого в своё время забраковал Краснов, когда подыскивал замену Андрею после перехода в хирургический отдел.

Отдел сбыта был подчинен Кодряну, которому тоже не возбранялось заниматься продажами; им было дано задание: продать шовный материал в больницы города. А через три недели после прихода товара в Волгоград прибыл Штейн. Андрей встретил его на вокзале. Сотрудника иностранной компании нетрудно было распознать среди толпы мамлюков; лица европейской наружности поездом Ростов-Дербент путешествуют редко. Он как будто вышел не из грязного вагона, а из московского офиса – темно-синий деловой костюм, белая рубашка, синий с красным галстук, черные туфли, в правой руке – практичный нейлоновый кейс. Объёмистая фигура, серьёзное полное лицо, серьёзный взгляд умных тёмно-карих глаз. На вид – не больше сорока лет, но уже седой. Штейн представился по имени-отчеству, и, пока дошли до машины, успел сообщить, что Джонсон – серьёзная компания, два дня у него расписаны буквально по минутам, и во избежание недоразумений предпочитает официальное общение, то есть на «вы». Вот так, – человек твёрдых принципов, застегнутый на все пуговицы.

Выруливая с вокзала, Андрей, в свою очередь, во избежание недоразумений – Штейн собирался нанести визит и в МНТК – признался, что является сотрудником «Эльсинора», а «Совинком» – побочный бизнес, который со временем станет основным занятием. Представитель Джонсона, услышав эту новость, в драку не бросился, из машины не выпрыгнул, но взгляд его стал опасливо-настороженным.

– Полагаю, на фирме не знают, чем вы тут занимаетесь?

Андрей подтвердил – конечно, не знают, и стал непринуждённо рассказывать о своих планах продвижения конкурентного Эльсинору шовного материала. В подтверждение серьёзности намерений напомнил, что уже сделал предоплату – шесть тысяч долларов, и останавливаться на этом не собирается. Это только пробный шар, что называется, проверка поставщика, планируются серьёзные закупки, так как есть интересные наработки, которые позволят… И Андрей экспромтом выдал несколько фраз наподобие «крупные бюджетные закупки через департамент здравоохранения». Штейн недоверчиво покосился: «Что? Какая сумма? Кто ответственный исполнитель?» Андрей многозначительно произнес: «На ваш расчетный счет придет крупная сумма денег». Мол, всё будет по-крупному, остальное вас не касается.

– Как вы вышли на «Джонсон»? – недоверчиво поинтересовался Штейн.

– Кошелев порекомендовал мне вас как лучшего производителя шовного материала. Сказал, чтобы других я даже не искал. Опять же, говорю, город собирается закупить крупную партию. Я имею доступ… В общем, будет тендер, но победитель уже известен…

– Да, мы производим лучший в мире шовный материал…

Штейн преобразился, и заговорил горячо, проникновенно, громко, будто находился не в салоне машины, а в зале перед многочисленной аудиторией потенциальных потребителей продукции компании «Джонсон и Джонсон». Прозвучали сравнительные характеристики, цифры, очень много цифр и убедительных доказательств.

Он попросил высадить его на Семи Ветрах, возле неприметного одноэтажного дома, в пятнадцати минутах ходьбы от МНТК. Договорились созвониться через часа два-три.

* * *

Через два с половиной часа Штейн сбросил сообщение, и Андрей забрал его из МНТК. Представитель Джонсона был в отличном настроении. Кошелев рекомендовал Андрея как надёжного человека, с которым можно иметь дела. А ещё какой-то источник подтвердил, что в Волгограде действительно планируется централизованная закупка медицинских расходных материалов, и что этот тендер уже разыгран среди своих, и соваться туда бесполезно.

Андрей обрадовался, что так удачно придумал с тендером, и стал развивать свою придумку насчёт выигрыша в нём. Так они добрались до офиса. Штейну всё понравилось – уютно, просто, он как будто пришёл в то место, где привык проводить много времени.

Он был немало удивлён, узнав, что полученная продукция ещё не продана, и принялся распекать менеджеров за нерасторопность. Затем прочитал им лекцию о шовном материале и о навыках продаж. Когда вышли на улицу, пообещал, что в самое ближайшее время «распихает зависший шовник» в Ростове среди своих клиентов, но попросил не говорить это менеджерам – чтобы они были в тонусе.

Обедали в ресторане «Волгоград». Штейн заказал рыбное блюдо, и особенным образом попросил принести разрезанный пополам лимон. Когда заказ был подан, он выжал лимонный сок на рыбу, и принялся за еду. Оборвав на полуслове Андрея, рассказывающего анекдот, поинтересовался, на каком уровне знакомства, и откуда такая уверенность в том, что тендер достанется ему.

«Если закупает город, значит, без горздравотдела не обойтись», – решил Андрей, и, глядя в глаза собеседнику, уверенно сказал, что лично знаком с руководителем департамента по здравоохранению администрации города.

– Вот как, – произнёс Штейн недоверчиво. – Это такой худой мужчина килограмма на шестьдесят восемь?

– Не знаю, не взвешивал. Огибалов его зовут. Я познакомился с ним, когда он ещё заведовал Красноармейским КВД. Я сдавал ему антибиотики и мази. Особенно хорошо продавался ретарпен – им лечат сифон, и юнидокс – это антибиотик широкого спектра действия, им лечат хламидии, гонорею, и прочий цитоплазмоз. Алексей Юрьевич сначала не верил, что растворимой таблеткой с абрикосовым вкусом можно вылечить трепак, но, увидев результат, стал брать юнидокс ящиками. Глеб Гордеев, представитель «Яманучи», мой приятель, по моей просьбе выбил для него путёвку в Голландию, но тот отказался, и попросил деньгами. Руководство фирмы пошло навстречу, и, хотя это не практикуется, для Огибалова сделали исключение…

Увлёкшись, Андрей придумал ещё кучу историй, свидетельствовавших о близком знакомстве с руководителем горздравотдела. Решив, что хватит, – чтоб не переборщить, – сменил тему.

– Деньги ты ему носил? – неожиданно спросил Штейн.

С удовлетворением отметив, что чопорный собеседник, наконец, перешёл на «ты», Андрей ответил, что «говорить о таких вещах не принято», и «что Алексей Юрьевич – осторожный, как олень, и весьма предусмотрительный, иначе не занимал бы столь высокий пост».

Представитель Джонсона остался доволен таким ответом:

– Мы торгуем через своё ООО, а у вас, насколько мне известно, нет ещё legal entity.

Андрей кивнул. Штейн продолжил:

– На следующую закупку могу сделать скидку 5 %, но, если речь пойдёт об объемах свыше десяти тысяч долларов, можно рассчитывать на десять, и даже пятнадцать процентов. Официальные дилеры, продающие в год на сумму свыше миллиона, имеют скидку до пятидесяти процентов, некоторые из них растамаживают сами, так как Джонсон иногда не успевает внести их заявки в backorder – есть у нас такая проблема.

И он стал рассказывать о неразберихе в московском офисе, акцентируя внимание на том, что все вопросы нужно решать через него, так как стороннему человеку разобраться в той клоаке просто невозможно.

«Предупреждает мои попытки сунуться напрямую в Москву», – решил Андрей.

За обед расплачивался Штейн – проверил счет на калькуляторе, сверился с ценами в меню, обнаружив неточность, ужаснулся и указал на неё официанту, отчитал его, а когда принесли исправленный счет, проверил и его, спросил о возможности заплатить кредиткой, получил отрицательный ответ, вынул бумажник, зашевелил губами, отсчитывая купюры и монеты, и, выложив на стол денег на рубль больше указанной суммы, важно произнес:

– Сдачи не надо.

Андрей забеспокоился, будут ли его теперь пускать в этот ресторан.

– Вам бухгалтерия оплачивает ресторанные счета? – спросил Штейн.

– А что счета…

– То, что вы наедаете в командировках.

Штейн снова пересчитал на калькуляторе весь заказ попунктно: два салата столичных, филе судака с рисом, отбивная из свинины с отварным картофелем, сок яблочный, сок грейпфрутовый, коньяк «Арарат» пять звезд – двести грамм, хлеба четыре куска. Всё сошлось, и он аккуратно свернул счет и вложил его в бумажник, а бумажник положил во внутренний карман пиджака.

– Нам дают командировочные – сорок долларов в сутки, а в бухгалтерию мы должны предъявлять только гостиничные счета, – ответил Андрей.

– У нас также, но если у тебя состоялся деловой обед с партнером, это же производственные расходы, и они должны быть компенсированы. Во всём должен быть порядок.

Некоторое время они обсуждали деловое питание, а когда представителю Джонсона захотелось кофе, Андрей предложил пойти в другое место, так как в этом ресторане кофе варят плохо, а самое главное – дорого. Кофе они попили в привокзальном буфете, в окружении лиц восточной национальности, нагруженных огромными клетчатыми баулами а-ля «мечта оккупанта».

Когда расстались, Андрей долго ломал голову, у кого спросить насчёт тендера. С Огибаловым действительно имелся контакт со времен, когда тот заведовал кожвендиспансером, но на нынешней должности он не решал вопросы по закупкам, всё шло через каких-то других таинственных лиц.

Глава 16

Андрей энергично взялся за дело, однако по прошествии трёх месяцев обнаружил, что все доходы уходят на содержание офиса. Ругая себя за это необдуманное решение – учреждение собственной фирмы – он всё же видел некоторую пользу в этом предприятии. А именно – знакомство с Вениамином Штейном, который не только помог реализовать зависший товар, но и регулярно подкидывал клиентов. В его глазах Совинком являлся успешной структурой, он и не подозревал, что движение по расчётному счёту осуществляется исключительно его усилиями. Остальные контракты погоды не делали, покупка краснодарским филиалом МНТК на тридцать тысяч долларов была единственной крупной сделкой. Андрей как бы между делом принимал заявки от Штейна и выдавал комиссионные для клиентов, а на деле молился, чтобы поток покупателей не уменьшался.

Штейн был не единственный, кто думал, что у Совинкома всё в ажуре. Все так думали. В конечном счёте «Совинкомовские деревни» – так Андрей назвал изображение бешеной деловой активной – сыграли положительную роль.

* * *

В тот день компанией ходили в баню, обратно Андрея вёз Вадим Второв. Он был пьян, приходилось следить за его движениями, за дорогой, и время от времени удерживать руль, чтобы не вылететь на обочину и в кого-нибудь не врезаться.

– Как ты офигительно зацепил этого Штейна, теперь ты дилер крупнейшей в мире компании, – сказал Второв, отпивая пиво.

– Да, вот такой я охренительный парень.

– Скоро совсем зазнаешься, перестанешь здороваться с одноклассником.

И Второв расхохотался, голова его упала на руль.

– Красный свет, дубина! – закричал Андрей, схватившись за ручник.

Второв поднял голову, и нажал резко на тормоз. Машина остановилась на пешеходном переходе. Люди, ругаясь, крутя пальцем у виска, осторожно обходили машину.

– Недавно встретил Наташку – ты помнишь, из-за которой мы дрались в школе?

Андрей кивнул.

– И чего мы дрались, мазафака, могли бы очередь установить – день ты, день я. Всё равно с другим ушла.

– Где-то уже я это слышал, – иронично произнёс Андрей, Второв часто вспоминал эту историю, и каждый раз она звучала у него так, будто он рассказывает об этом впервые.

– Догадайся, где она сейчас трудится.

– Наверное, дилер какой-нибудь крупной международной компании, – предположил Андрей.

– Кооператив «Сосулька» называется эта компания.

Сзади посигналили.

– Зелёный горит, тормоз! Жми на газ, – сказал Андрей, показывая средний палец тому, кто посигналил. – Что?! Она торгует своей аппетитной тушкой?!

Машина резко тронулась.

– Да, дружище! Она торгует своей офигительной тушкой.

– Ну, а где ты её встретил?

– Не на экономическом форуме в Давосе… В бане, где ж ещё. Вызываю тёлок, привозят Натаху.

– Ну, и ты её оставил? – поинтересовался Андрей, представляя, что там вытворял его товарищ, со школы мечтавший о близком контакте с этой девицей.

– Да, бросил палчонку и за тебя, и за себя.

– За меня ты первую бросил – спасибо огромное! Как она?

– А что там может быть нового? Думаешь, у неё там поперёк?!

– Ты слышал, что Трезор рассказывал? – спросил Андрей, резко схватившись за руль – машину повело влево.

– Про то, что сортир есть в каждой библиотеке?

– Нет, как он в баню ходил с ментами.

Второв, икнув, мотнул головой. Тогда Андрей рассказал.

– Вызывают группу поддержки – им привозят девушек. И один мент узнаёт среди них свою жену.

Тут Второв громко захохотал, и отпустил руль. Машину повело влево, Андрей еле успел схватиться за рулевое колесо – иначе бы врезались в милицейскую машину, которая их обгоняла.

– Тебе нужно сделать развал-схождение – всю дорогу ведёт влево.

– Спасибо, дружище, – ответил Второв, перехватывая руль.

Они услышали вой сирены, и посмотрели влево. Высунувшись из окна, милиционер помахал жезлом, показывая, чтобы прижались к обочине.

Громко выругавшись, Второв повернул вправо. Наехав на высокий бордюр, выругался ещё сильнее.

– А деньги-то есть у нас? – спросил Андрей.

– Всё офигительно, – пробормотал Второв.

Подошёл милиционер, и, облокотившись о крышу, немного наклонился.

– О-о! Уважаемый, да вы пьяны!

Второв резко открыл дверь, так, что чуть не сбил служителя порядка с ног, и, выйдя, приблизился к нему вплотную.

– Это я пьян?!

Выдержав паузу, добавил:

– Да я в говно!

Милиционер, побагровев, схватился за кобуру. Тут Андрей, успевший выйти из машины, протиснулся между ними, и отодвинул Второва в сторону.

– Товарищ… сержант…

– Капитан, – поправил милиционер. – Капитан Семёнов.

– Простите, не обращайте внимания, он немного не в себе.

– Немного?! – взревел милиционер. – Да вы щас пиздюлей отгребете оба!!!

Андрей заметил краем глаза приближающегося напарника.

– Давайте как-нибудь уладим это дело. Мы виноваты, мы не спорим.

– Ещё б вы спорили. Это не спор, это попадалово.

– Может, договоримся?

– Не знаю, как с твоим борзым приятелем мы договоримся.

Второв, облокотившись о капот, стоял, покачиваясь. Андрей, порывшись в карманах, вынул пятидесятирублёвую купюру, и протянул милиционеру:

– Вот, всё, что есть.

Повернувшись к Второву, спросил:

– У тебя осталось что-нибудь?

Из-за неуважения к милиции капитану даже установленного тарифа 2000 рублей было мало, а протянутая пятидесятирублевка выглядела как откровенное издевательство.

– Так, всё, садимся оба в нашу машину, оформляем протокол, – прорычал милиционер.

– Бери бабки, хули ты смотришь! – вдруг выкрикнул Второв.

Милиционер оторопело уставился на него, его напарник, направившийся было к своей машине, развернулся обратно. Выхватив у Андрея купюру, Второв подошёл к капитану, и попытался засунуть её ему за шиворот:

– Бери, сука, ты же родную мать продашь за деньги!

Капитан попытался выкрутить Второву руку, но тот вывернулся, и, сняв фуражку с милицейской головы, бросил её в лужу, и, хлопая в ладоши, выкрикнул:

– Давай, ныряй за ней! Опа, опа, ну, пошёл, козёл!

В следующую секунду Андрей с Вадимом лежали головами на капоте. Капитан, защёлкивая наручники на запястьях Второва, зловеще сказал:

– Сейчас поиграем в нырки…

Его напарник вызывал по рации подкрепление.

Через пятнадцать минут, когда их запихали в прибывший «бобик», Второв спросил, как ни в чём не бывало:

– Ну, и чё тот мент в бане, как он вышел из ситуации?

– А никак. Жена его, блять, устроила ему скандал – дома жрать нечего, а он, падла, по баням проституток вызывает.

Второв расхохотался.

– Ну, да! А то, что она приехала на вызов, это ничего, нормально.

– Такая вот семейка, – грустно произнёс Андрей.

– Наташа, между прочим, до сих пор замужем.

– Рад за неё, особенно за её мужа. Тут такой вопрос начинается: что делать-то будем?

Машина остановилась. Дверь открыли, вывели их наружу, повели в отделение. В холле РОВД стоял милиционер, и в нём Андрей узнал своего дворового приятеля, Евгения Ермолаева, с которым дружил в детстве. Увидев друг друга, они поздоровались.

– Как дела? – спросил Ермолаев, подавая руку для рукопожатия, когда Андрей приблизился.

– Всё в порядке, – ответил Андрей, немного повернувшись, чтоб были видны наручники за спиной. – Всё заебись. Только вот руки немного заняты.

Тут Ермолаев охватил взглядом всю вошедшую группу, и понял, в чём дело. Он спросил у сопровождающих милиционеров, что произошло, и ему ответили: «Нападение на сотрудника ГАИ». Вместе со всеми Ермолаев проследовал в кабинет.

– Что там у вас? – протянул дежурный.

– Принимай клиентов, – ответили ему.

Посыпались шутки – «Довыёбывались», «Ну п***ец», и другие, свидетельствующие о радости милиционеров по поводу поимки двух хулиганов. Второв, стоявший с отрешённым видом, вдруг оживился.

– Проститучьи души, снимайте блядские погоны!

Его резко толкнули, и он буквально повалился на стул, с трудом удерживая равновесие, чтобы не упасть на пол. Один из милиционеров постучал дубинкой по его шее – несильно, но чувствительно:

– Порцию пиздюлей ты уже заработал, давай, продолжай выёбываться.

Снова в адрес задержанных посыпались шутки, на этот раз зловещие. Милиционеры – а их в тесной каморке собралось человек десять, изощрялись друг перед другом в остроумии. Второв не остался в долгу, обнаруживая в суждениях о милиции алкогольный юмор и отвагу:

– Бл*, не продохнуть, пидарасни набилось под завязку.

– Что ты сказал, урод? – гаркнул на него ближайший к нему милиционер, замахиваясь кулаком.

– Заткни ебало, золотой пизды колпак!

– Закрой свою пасть на замок! – посыпалось со всех сторон.

Дежурный призвал всех к порядку, и попросил лишних людей покинуть помещение. В кабинете остались ГАИшники, один из тех, кто принимал участие в задержании, сами задержанные, а также Ермолаев. Дежурный, начавший оформлять протокол, прервавшись, вопросительно уставился на него:

– Ты чего тут?

Ермолаев махнул в сторону Андрея:

– Да это мой товарищ.

– А… ну, побудь, раз товарищ, – сказал дежурный, и продолжил своё занятие.

– Этот, кстати, вёл себя спокойно, – вмешался капитан Семёнов.

Напарник его поддакнул, – действительно, буянил только один задержанный – тот, что был за рулём.

– Где моя машина? – подал голос Второв.

– В п**де на верхней полке! – ответили ему.

– Тогда что, может, отпустите его, товарищ лейтенант? – спросил Ермолаев.

Дежурный отложил ручку:

– Нет, вы тут привели мне людей, давайте сами определяйтесь! Может, я зря сижу пишу, сейчас выяснится, что все вы тут – друзья-товарищи?!

Капитан Семёнов ткнул пальцем в сторону Андрея:

– Этого можно отпустить.

И выжидающе посмотрел на дежурного. Тот некоторое время буравил его немигающим взглядом, затем сказал:

– Ну, отпускай, ты ж на него надел браслеты.

Напарник Семёнова жестом показал Андрею – мол, вставай, затем, разомкнув наручники, легонько подтолкнул к двери. Кивнув Второву – мол, держись – Андрей вышел из кабинета. Ермолаев вышел вслед за ним. На улице Андрей рассказал обстоятельства случая, добавив, что с него причитается, и поинтересовался, на месте ли сейчас Калугин, и, вспомнив других сотрудников РОВД, которых знал лично, и которые знали Второва, назвал их фамилии.

– Калугин не работает. Иванов и Савченко – есть такие, но они уже ушли домой. А зачем они тебе?

– Ну как зачем? Вытащить товарища, – ответил Андрей. – Он заплатит. Вернее, отдам за него я, а потом он со мной рассчитается.

– Сколько? – поинтересовался Ермолаев, прищурившись.

– Сколько нужно, я не в курсе тарифов.

– Пьяный за рулём, нападение – надо рассчитаться с ГАИшниками, потом с нашими.

Андрей развёл руками – всё понятно, попали, так попали.

Немного выждав, Ермолаев развернулся, и направился обратно в РОВД, бросив через плечо:

– Жди меня тут.

Вернулся он быстро, и с ходу огорошил известием:

– Уже оформлен протокол, его закроют.

– ?!

– А как ты думал, он на всё РОВД хуесосил нас! Нет, нам ваши деньги не нужны, тут дело принципа.

Мобилизовав всё своё красноречие, Андрей принялся убеждать: это какое-то недоразумение, друг его, конечно, переборщил, наделал много глупостей, но, когда трезвый, он вполне нормальный человек, работает на заводе, знаком с многими влиятельными людьми… Которые удивятся, узнав, что с Вадимом Второвым не захотели договариваться…

– Что за люди? – равнодушно спросил Ермолаев.

– Уровень замначальника УВД устроит?

– А чем он вообще занимается?

– Вадим? Он дилер химзавода.

– Серьёзный человек, а хули ведёт себя так несерьёзно.

Какое-то время Ермолаев распространялся, как это всё несерьёзно. Оскорбление милиционеров при исполнении, сорванная фуражка – это вообще приравнивается к вооружённому нападению. И замначальника УВД не обрадуется, узнав, что его знакомые так себя ведут.

Высказавшись, Ермолаев снова отправился на переговоры.

На этот раз он отсутствовал долго – около получаса. Вернувшись, сообщил, что задержанного поместили в обезьянник, немного подрихтовав при этом лицо, так как он продолжал оскорблять милицию. И никто в этом здании сегодня не впряжётся за него. Напротив, все желают ему всяческих неприятностей.

– А если кто-нибудь позвонит? – спросил Андрей.

– Х**ня, никто за него не позвонит.

Андрей попросил передать всем, кто желает Вадиму Второву неприятностей, чтобы они умерили свой пыл, и обходились с ним вежливо, затем отправился на трассу ловить машину.

* * *

Приехав домой, он первым делом позвонил Трезору. Тот, выслушав историю, долго смеялся, переспрашивая – «что, он так и сказал: ныряй за фуражкой?», потом задумался. Было слышно, как он сопит в трубку, шаркает по полу, натыкается на какие-то предметы, что-то падает на пол, Оксана, жена его, при этом кроет его отборным матом, он что-то мурлыкает в ответ. Потом он сказал, что сейчас заберёт Андрея, и вместе они поедут выручать Второва.

– Куда собрался, пьяный, как сапожник! – послышался голос Оксаны.

Трезор ответил, что поедет на такси, и положил трубку.

* * *

Когда он приехал, первым делом спросил, есть ли выпить. Андрей попросил его не шуметь – жена спит. Они прошли на кухню. Трезор, так же, как и Второв, как следует накачался в бане, и до сих пор находился в приподнятом настроении.

Андрей сказал, что здесь они выпивать не будут – опять же, из-за жены, и, если нужно кому-то звонить, надо срочно это делать, и отправляться в РОВД. Оказалось, Трезор не знает, с кем работает Второв, и надо спрашивать его самого, кому звонить.

Было уже половина первого ночи. Андрей осторожно прошёл в спальню, наклонившись к Мариам, надеясь, что она спит и ничего не слышит, сказал, что поедет в РОВД. Но она услышала, и ответила, что если он собирается бухать, то домой уже может не возвращаться. И повернулась на другой бок. Повалившись на постель, Андрей принялся тормошить Мариам, и, добившись от неё, чтобы она его поцеловала, и сказала, что не дуется, поднялся с кровати, и вышел из спальни.

Около получаса они потратили, пытаясь уговорить дежурного, чтобы их пропустили к Второву. Безрезультатно. Их довольно грубо выпроводили. Ермолаев отказался идти просить, чтоб разрешили свидание. И даже не стал брать деньги за то, что уже сделал. Сказав, что не забывает об оказанных услугах, Андрей удалился.

Выйдя на пустынную трассу, они обсудили положение. Трезор уже не смеялся над выходкой Второва, его злило то, что неприятность случилась на ровном месте, а также то, что сейчас придётся беспокоить серьёзных людей, и эти люди не обрадуются, что их будят среди ночи по всякой ерунде. Ещё его злило, что, пока не переговорит с людьми, не сможет догнаться. А выпить хотелось, он чувствовал, что в бане недопил.

– Доставай свою модную трубу, – сказал он, приняв решение.

Андрей вынул из кармана мобильный. Это был телефон с прямым московским номером, в Волгограде он находился в роуминге. Однако, держать такой телефон было дешевле, чем подключаться к местному – единственному в то время оператору. На те деньги, что стоил контракт, можно было полгода разговаривать по московскому телефону.

Взяв трубку, Трезор повертел её в руках, около минуты стоял, задумавшись, затем стал набирать номер.

Разговор с заместителем начальника УВД города Хохловым занял три минуты, большую часть этого времени Трезор извинялся, полоскал Второва, и сожалел, что так всё нехорошо получилось. Назвав случившееся «досадным недоразумением», он попросил, «если возможно, что-нибудь придумать».

Ещё через несколько минут Хохлов отзвонился, и сообщил, что решил вопрос, теперь нужно пойти обратно в РОВД, найти майора Поскрёбышева, и с ним переговорить.

Однако, в этом деле встретилась некоторая специальная трудность – указанный майор не желал так просто сдаваться. Всё говорило за то, что он находится в кабинете – и показания милиционеров, и звуки, доносящиеся изнутри, но дверь никто не открывал даже после настойчивых стуков. Пришлось подождать полчаса, прежде чем майор открыл дверь и впустил посетителей.

Это был худощавый субъект с всклокоченной шевелюрой, у которого мыслительный процесс и произнесение мысли вслух были тесно связаны с разного рода навязчивыми движениями.

– Да, мне звонили, – сказал он, ожесточенно почесывая обеими руками правое колено. – Что, какие будут предложения?

Трезор ответил, что находится не в той ситуации, когда уместно назначать свои условия.

Поскрёбышев на какое-то время застыл в немой неподвижности, затем принялся сворачивать и разворачивать листок бумаги. Одновременно с этим заговорил:

– Мы крепкие ребята, выдержим любой откат.

Проговорив это, замер.

И снова Трезор попытался втолковать, что игра идёт не на той территории, где допустимо делать свои ставки. Пусть хозяин назовёт сумму, и эта сумма будет незамедлительно выплачена.

Так длился этот разговор, и за полчаса посетители смогли увидеть, как хозяин чешет колено, взлохмачивает шевелюру, и грызёт ногти. Наконец, на клочке бумаги была нацарапана цифра: $2000.

Андрей с Трезором чуть не вскрикнули от удивления – ровно столько у них было с собой денег, ни больше, ни меньше. Трезор, имевший опыт в вызволении коллег из кутузки, рассчитывал на $1500, но для верности решил взять на пятьсот долларов больше. Оказалось, что не зря.

Второва выпустили, объяснив, где находится штраф-стоянка, на которую отогнали его машину. Ему предстояло оплатить ещё и эти услуги.

Помятую физиономию его украшал синяк на правой скуле. Опорожнив наполовину поднесенную ему бутылку пива, Второв зло процедил:

– Проститучьи души, мусора.

Трезор прикрикнул на него, опасливо покосившись в сторону РОВД. Пока дошли до трассы, он несколько раз объяснил, как был неправ Второв, и во сколько эта неправота ему обойдётся: возместить две тысячи, отданные Поскрёбышеву, и еще необходимо уделить внимание Хохлову.

Уже занимался рассвет. Редкие машины проносились мимо, не останавливаясь. Пришлось идти пешком.

– А что твой Джонсон выпускает – шовный материал делает? – внезапно спросил Второв, прервав описание своих мытарств.

– Это его главная специализация, – ответил Андрей.

– Город закупает медикаменты, и эта позиция у нас не закрыта. Могу пропихнуть твои нитки, дружище.

Андрей кивнул с напускным равнодушием, – мол, замётано, как будто для него это было само собой разумеющееся – крупные городские поставки. На самом деле он еле сдерживал волнение – интуиция подсказывала, что в этот раз Второв сдержит слово и поможет с контрактом.

Глава 17

Переехав через двойной железнодорожный переезд, белая «Волга» повернула влево, и, проехав по улице Слесарной до Т-образного перекрестка, повернула направо. Позади остались заводы «ВЭКАФ» и «БИОДЭН», слева уныло тянулась серая кирпичная ограда, справа – выжженная балка, за которой начинался посёлок Купоросный, кое-где виднелись островки зеленого камыша. Вдали синела река Волга.

Не доезжая метров пятидесяти до того места, где дорога плавно загибалась влево и тянулась над береговым откосом, машина повернула влево, и через открытые ворота въехала на огороженный участок. Площадь его была небольшая, около 3000 кв м, на территории имелся ангар, хозяйственные постройки, и двухэтажное здание, окруженное строительными лесами с навешанными на них рекламными щитами с символами «Строй-Инвест».

Из «Волги» вышли Иосиф Григорьевич Давиденко и Павел Ильич Паперно, их встретил Валерий Зюбенко из Советского ОБЭП.

– Иосиф Григорьевич, как твоё драгоценное, драгоценное.

– Коррумпированный ты чиновник, Валера, ни капельки в тебе гражданской совести.

Они прошлись по территории. В дальнем углу какие-то тёмные личности шмыгнули в открытую дверь сарая.

– Приезжие, – пояснил Зюбенко, – работают за еду, за еду.

Иосиф Григорьевич остановился возле двухэтажки в лесах:

– Отлично. Давай поговорим о не приезжих, работающих не за еду, а за очень большие деньги.

Зюбенко молитвенно вскинул взгляд:

– Иосиф Григорьевич, я тут ни при делах, ни при делах.

Давиденко доверял ему, поэтому тут находился именно этот сотрудник, а не Игорь Ракитский, его начальник. Паперно повторил уже рассказанное им, а Зюбенко дополнил некоторыми деталями.

Сотрудники «Строй-Инвеста» показывали это здание и некоторые другие, также обнесенные строительными лесами и увешанные рекламными щитами, в подтверждение того, что компания занимается реставрационными работами. Также они показывали один объект без лесов и утверждали, что отреставрировали его, но никто не мог засвидетельствовать, каким был фасад здания до того, как оно было передано «Строй-Инвесту». На самом деле это разорившаяся фирма давно ничего не строит, и у неё ничего нет, кроме лицензии. Здесь, на территории, ошивается хозяин, быдловатый мужичонка, сдававший в аренду принадлежащее ему здание буквально на несколько дней, которых было достаточно, чтобы сюда приехали эксперты и осмотрели его.

Паперно и Зюбенко и дальше бы расписывали, как ловкачи из строительной фирмы изображали активную деятельность, но Давиденко их прервал:

– Да я всё понимаю, но какая связь между Строй-Инвестовскими деревнями и избиением гражданина Светлова? И зачем им этот цирк, у них такое хобби – плакаты вешать?

– Ребята играли цирк, для того, чтобы убеждать банкиров в том, что «Строй-Инвест» заполучила выгодные контракты от страховых компаний и городской администрации на восстановление зданий, пострадавших от пожаров и наводнений, наводнений. Кроме того, была фальсифицирована отчетность и контракты, контракты, таким образом, чтобы деятельность «Строй-Инвест» и её доходы выглядели законными, законными. По банковскому счету много раз прогонялись одни и те же деньги, и создавалась иллюзия реальной деятельности, деятельности, и реальных оборотов, оборотов.

Зюбенко прервался, чтобы отогнать того самого мужичка, хозяина участка, который другого места не нашёл для того, чтобы справить нужду, кроме зарослей в трёх метрах от совещавшихся милиционеров; затем продолжил доклад.

Вся поддельная документация – о проведенных строительных работах, отчеты экспертов, оценщиков и аудиторов, свидетельствующие о том, что фирма работает и процветает; контракты со страховыми компаниями и городской администрацией как гарантия поступления доходов, – всё это стало основой бизнес-плана и технико-экономическим обоснованием кредита. Фирма исчезла, взяв кредиты в двух банках (одновременно, под одни и те же документы!). Залогом являлись товары в обороте и спецтехника – также, возможно, арендованные, взятые на время. Их теперь не найти – документы все поддельные.

– Надо же! Вот это да! Так надо хлобукнуть службу безопасности банка, уверен: без них не обошлось.

– Так-то оно так, Григорьевич, Григорьевич, но никто пока не обращался, не обращался.

Из дальнейшего рассказа стало ясно, что поводом для неофициального расследования стало заявление Светлова, социально активного гражданина и оценщика из фирмы, проверявшей «Строй-Инвест». После того, как был сделан акт оценки, он не поленился и съездил на «реставрируемый объект». Там царило запустение, и ничто не напоминало о вчерашней кипучей стройке. Та же самая картина была здесь, на этом пустынном участке, – за день до этого оценщикам продемонстрировали сотни дорогостоящих станков и различного оборудования. И тогда Светлов поехал в ОБЭП. Буквально через день он обратился в другое милицейское учреждение, в РОВД, с заявлением о нанесении побоев. А сегодня утром забрал оба.

Документы готовились для очередного кредита, и, возможно, его удалось бы получить, но возникшая шумиха, которую, впрочем, удалось быстро успокоить, помешала планам. Цирк уехал, и еще несколько дней у банкиров нет повода для беспокойства – проценты за первый месяц уплачены исправно, просрочки пока нет. Конечно, есть небольшой подлог – по одним и тем же документам взяты кредиты одновременно в двух банках, но это мелочи по сравнению со всем остальным.

– Кто там у них главный? – поинтересовался Иосиф Григорьевич.

– Несуществующий гражданин. Его никто не видел, не видел, ребята действовали по нотариально заверенной доверенности, доверенности.

– Полный бред, Валера. Ты же знаешь – всегда есть один пиндос, который всё решает, вот он-то и договаривался с банкирами, аудиторами, и оценщиками.

– А ещё с Ракитским, – вмешался Паперно. – Этот еблан…

И он указал в сторону ангара, возле которого, застегивая ширинку, стоял хозяин.

– … опознал его по фотографии, он приезжал сюда вместе с тем ухарем из «Строй-Инвеста».

Иосиф Григорьевич невозмутимо произнес:

– Ну говори, не томи душу.

– Я только час назад узнал фамилию, фамилию. Это Второв. Он приезжал к шефу и оставил на проходной свои паспортные данные, данные.

– Вот изверги! – вырвалось у Давиденко.

Он вспомнил двухлетней давности совещание, на котором дал задание Ракитскому взять в работу фирму «Технокомплекс», среди учредителей которой был Второв. Потом упустил из виду это дело, а Ракитский, судя по всему, стакнулся с теми ребятами, и до сих пор работает, втайне ото всех.

Больше тут осматривать было нечего, и так всё ясно. Да, действия жуликов представляют собой необычайно смелое новаторство, но сейчас Иосиф Григорьевич видит центр тяжести вопроса в другом. Он решил предоставить банкирам самим решать свои назревающие проблемы, у него, в его собственной епархии, неожиданно возникла своя. Если наверху узнают, что его люди крысятничают, то заподозрят в первую очередь его самого, а не их. Нужно было либо доложить им незамедлительно обо всём, либо без особого шума разобраться с Ракитским.

– Что у нас есть против него?

Ни у Зюбенко, ни у Паперно не было ничего серьёзного против начальника Советского ОБЭП. Только что изложенная информация добыта благодаря личным связям в службах безопасности банков и другим знакомствам, она неофициальная. Скорее всего, безопасники сидят на откатах. Самого Ракитского никак не подтянуть – чист со всех сторон. Живёт скромно, никаких крупных приобретений. А если где-то появляется в компании жулика, так это, может быть, его партнёр по теннису или сосед по даче.

Иосиф Григорьевич похвалил Валерия Зюбенко за хорошую работу и попросил добыть сведения, которые изобличали бы Игоря Ракитского как соучастника в аферах «Строй-Инвеста».

– Постараюсь, Григорьевич, – неуверенно протянул Зюбенко, – а что с уголовным розыском, ты ведь обещал, обещал.

– Согласен, Валера. Но обещанного три года ждут. Два прошло, потерпи пару-тройку месяцев, и я тебе сделаю перевод.

Попрощавшись, они направились к своим машинам.

Глава 18

Второв действительно помог с контрактом. Приоткрылась завеса тайны над некоторыми его делами. Оказалось, что он является соучредителем ЗАО «Городской аптечный склад», которое успешно осваивает бюджетные деньги, направляемые на нужды здравоохранения города. Компания получала средства без конкурса, а затем предлагала больницам делать у неё заявки. Проект лоббировал Мельников, вице-мэр по здравоохранению, и один из учредителей «Городского аптечного склада».

Второв передал заявку, Штейн обработал её, и оказалось, что сумма заказа составляет 38 тысяч долларов. Предоплата не предусмотрена, только отсрочка платежа 30 дней. Но фирмы шли на любые условия – большой удачей было поучаствовать в городских поставках. Андрей рискнул, и устроил Штейну встречу с Второвым в кабинете Першина, генерального директора «Городского аптечного склада». Оба контрагента были те еще волки, и пришлось прибегнуть к челночной дипломатии. Штейну было сказано, что всё решает Огибалов, руководитель горздравотдела, который не снисходит до встреч с торговыми представителями, а общается только с главами представительств. И Второву примерно то же самое: вопросы решаются в Москве, а сюда прислали какого-то шныря – просто проверить, что покупатель реально существует.

Встреча прошла в форме обмена любезностями, какого бы конкретного вопроса ни коснулись, ответ был один: «ну, это мы через Андрея Александровича решим, да, всё только через Совинком». И хотя Штейн ничем особенным себя не проявил, Второв сказал впоследствии: «Разгон, сразу видно, что педиатрию заканчивал, где ты подбираешь этих младенцев».

Штейн добился на «Джонсоне» отсрочки платежа для Совинкома. «Джонсон» отгрузил товар, и продукция была передана «Городскому аптечному складу» в начале августа.

Одновременно с прибытием груза в Волгоград приехал и Штейн. Отношения с ним сложились уже более чем доверительные. В счетах, которые он выставлял для клиентов, предусматривались не только комиссионные для ответственных лиц, там был интерес для него самого, и этот интерес был равен половине чистой прибыли. Вся экономика сделки была ему видна – он точно знал цены, по которым товар отгружается с Джонсона, и знал, разумеется, по каким ценам отгружает Совинком. Приезжая к Андрею, он показывал записи в своём блокноте – подробную информацию по каждой сделке: сколько денег перечислено Совинкому от клиентов, какая сумма ушла поставщику, и расшифровка всей дельты – комиссионные, прибыль, и его доля. Вся полагающаяся ему наличность незамедлительно выдавалась. И Штейн неизменно выражал своё удовольствие по поводу того, как ему повезло с волгоградским дистрибьютором.

В случае с «Городским аптечным складом» он был особенно доволен, тут намечалась не только большая прибыль, – крупная отгрузка уже пошла ему в план, несмотря на то, что оплаты еще не было. Обсуждая эту сделку, Штейн дал понять, что рассчитывает на обычные свои 50 % от суммы чистой прибыли. Андрей испытал недоумение – сделка-то его, а они вообще-то не компаньоны. Но все-таки уступил притязаниям, занизив при этом предполагаемую прибыль якобы по причине того, что «ответственным лицам полагается откат». Штейн согласился и даже порадовался, что сумма комиссионных не превысила обычных 10 %. Андрей не стал признаваться, что поставку организовал школьный товарищ, который получает прибыль с другого конца – в кассе «Городского аптечного склада».

Штейн не ограничился одним сюрпризом. Обычно педантичный и конкретный, он вдруг стал изъясняться сумбурно и туманно. Слушая его, Андрей вспоминал совместные встречи с клиентами, во время которых Штейн простыми и даже немного грубоватыми фразами давал чёткие установки о том, что в России есть только два человека, которые заботятся о здоровье населения – это Джонсон и Джонсон, а единственный дистрибьютор «Johnson & Johnson» – это Совинком по умолчанию. В этот раз, говоря о предметах, которые очень волновали его, Штейн как-то стушевался и немного сник. Вдруг признался в том, что имеет ещё одного дистрибьютора, некоего ЧП Курамшина, с которым установлены давние связи, и его не так просто бросить – он регулярно делает закупки на Джонсоне. Таким образом выяснилось, что это за неприметное одноэтажное здание на Семи Ветрах, куда Андрей подвозил Штейна – то был офис Курамшина.

Сделав это признание, которое, – было видно, что оно не просто так далось, – Штейн искренне покаялся, и в оправдание заверил, что не сделал Курамшину ни одной сделки, а всех своих клиентов – волгоградских, ростовских, краснодарских, астраханских и ставропольских – направлял только на Совинком. Но тут же он себя скомпрометировал, уронил, и разочаровал, признавшись, что у Курамшина проблемы с обналичкой, поэтому сложно с ним работать – получить комиссионные для клиентов стало реальной проблемой, поэтому Совинком с мгновенными выплатами откатов стал настоящей находкой.

Здесь было всё понятно, и Андрей даже обрадовался, что собеседник достаточно предсказуем – делает только то, что выгодно. Хуже, если б попался идиот с какими-нибудь странными идеями – воплотить в жизнь «Видение компании», например.

Беседа происходила в офисе «Совинкома», когда все сотрудники ушли домой, и можно было спокойно обсудить будущее фирмы непосредственно на фирме. Окинув взглядом кабинет, Штейн сказал, что всё ему тут нравится – и мебель, и картины, и то, как всё уютно расставлено. Но он не видит чётко своё место в этой компании.

Высказывания его не представляли собой законченных положений – это были только общие очерки некоей мысли. Однако, если и были трудны для понимания те или другие детали, то общий ход мысли улавливался легко: представитель иностранной компании захотел стать соучредителем фирмы-дилера.

Андрей внутренне ликовал – ему приходила мысль пригласить Штейна в качестве компаньона, но было как-то неудобно показывать отсутствие других сделок, кроме тех, что заключал сам Штейн. И Андрей счёл уместным выразить восторг – мол, наконец, осуществится обоюдное желание сделать то, что логичнее всего было бы сделать при существующем положении вещей.

Ему вспомнился предыдущий его компаньон. Что тут говорить, Глеб Гордеев с его гнилым дыханием и бегающими глазками – жалкий фигляр рядом с Вениамином Штейном, с этим представительным и обаятельным человеком, у которого всё задокументировано и распланировано, всё по расписанию, который умеет выгодно подать компанию на любом, самом высоком уровне, и, выражаясь его языком, «продать любую идею».

В ходе беседы обнаружилось, что, обладая блестящими деловыми качествами, Вениамин Штейн до сих пор живёт теми же фантазиями, которые развлекали его еще в детстве, и с неподдельной радостью рисует перед собой миражи с дворцами, портиками, широкими лестницами, спускающимися к морю, качающимися на волнах яхтами. Андрей приготовился воспринять неизбежную составляющую подобных фантазий – гурии, возбуждающие зрительные, слуховые, и тактильные рецепторы – но оказалось, что Вениамин уже развелся с супругой-ровесницей и женился на девушке намного моложе себя. Нынешняя жена спокойна, покладиста, во всём слушается, главное – молода, в отличие от прежней, которая… в общем, всё было плохо, и она подавляла его даже в мелочах, и, вдобавок была психиатром.

Да, согласился Андрей, – психиатру самому обычно нужен психиатр, это больше диагноз, чем профессия. О том, что Мариам выбрала эту профессию, он старался не думать – был уверен, что сумеет отговорить её от такой сумасшедшей идеи, когда подойдёт время подавать документы в интернатуру.

К концу беседы стало ясно: Штейн очистил своё мышление от пропитавших его вульгарных штампов и более не подвержен влиянию корпоративной этики. То есть, готов начать собственное дело. Открылось и другое. Оказалось, он по-своему понимал правила ведения бизнеса. Кроме того, что было провозглашено на словах партнерство, раскрыты тайные фантазии, и собран семейный анамнез, состоявшийся разговор ничем не отличался от предыдущих, – просмотр записей в блокноте Штейна, обсуждение заключенных им же сделок, выдача комиссионных по этим сделкам. И всё. Знакомство с учредительными документами, банковскими выписками, бухгалтерией, финансовая политика, банковская подпись – всё это осталось за кадром.

Глава 19

Имоджин отчетливо помнила тот день, хотя день был самый обычный. Она выключила будильник, встала с постели, надела халат и пошла в ванную. Открыла кран, выдавила зубную пасту на щетку, почистила зубы. Включила чайник, сделала два бутерброда – с колбасой и сыром. Выпила кофе. Позавтракав, накрасила ресницы, сняла халат, надела джинсы, свитер, кроссовки и куртку, вышла из дома. Проговаривала про себя всё, что делала, – нужно было сосредоточиться на самых простых вещах, чтобы не думать о нём. И о том, что он уехал, и, возможно, никогда не приедет.

Что же в нём было такого, о чём никак не забыть? И что это, в конце концов, такое?! Любовь? Тогда, как говорил Andrew, другой вопрос начинается: что такое любовь? Когда ей было 16, она могла ответить на этот вопрос. В 20 могла дать развёрнутый ответ. А сейчас 25-летняя Имоджин не может объяснить лексическое значение этого слова, так же, как не может понять, чем так пленил её парень, с которым она встречалась каких-то десять дней. В чем причина любовной горячки – в его неосознанно-порочном обаянии?

«Лучше б мы не переписывались и не перезванивались всё это время», – думала она. И тут же одёргивала себя: «Я бы тогда сошла с ума, как все, кто с ним связывается и резко лишается его внимания – синдром отмены».

В тот, первый день без него, она вышла утром из дома, взяла такси, и отправилась в Обуду. Таксиста попросила выключить радио – любая музыка казалась ей саундтреком к воображаемому фильму про неё, – несчастную девушку, которую вчера покинул возлюбленный.

Она решила целый день ничего не есть, и ходить, ходить по городу до изнеможения. Идя мимо Обудской приходской церкви, попыталась представить, как у него проходит это утро. Вот он прилетел из Москвы в свой Волгоград, приехал домой. Выходной день, жена, должно быть, дома. Интересно, займутся ли они любовью сразу, как только он снимет в прихожей верхнюю одежду, или у них это происходит строго в определенное время суток, и строго в определенном месте? Имоджин решила, что так оно и есть – такие, как Андрей, не женятся на девушках, отдающихся в туалетной комнате стриптиз-клуба через полчаса после знакомства.

С ней такое случилось впервые – секс в день знакомства, да еще в таком месте. И ей не пришлось жалеть, что позволила инстинктам взять верх. Да, на первобытной страсти, сексуальном инстинкте и химии серьёзные отношения не построить. Но то, что произошло, было настолько хорошо, что она, по его просьбе записывая на салфетке номер телефона, уже начала бояться влюбиться в незнакомого ей человека. Незнакомый? Но ей с первых минут знакомства казалось, что они очень долго дружат и знают друг друга от и до, и только в самом конце, когда она провожала его в аэропорт, поняла, что ничего-то ей не известно о нём.

«Переживает ли он так, как я, что мы вряд ли когда-нибудь встретимся? – об этом она подумала, оказавшись возле Римского амфитеатра. Внутренний голос ответил, что «…вряд ли, так же, как не вспоминает о других любовных приключениях, которые случались с ним в других командировках. Он ведь часто бывает в командировках, значит…»

Решив, что он не слился в экстазе с женой прямо у порога, она успокоилась. И даже развеселилась, подумав о том, что и ночью у него не будет с женой хотя бы десятой доли того, что было с ней, Имоджин, случайной знакомой.

«Но ведь не в монастыре же он находится!» – вдруг подумала она, завидев издали Монастырь Святой Клары.

«Наверняка поедет в очередную командировку, а уж там…»

От этой мысли ей вдруг стало плохо. Что, если Андрей каким-нибудь чудесным образом наблюдает за ней, видит её, всю такую несчастную?! Посмотрев на небо, сказала громко: «Смотри, как я страдаю – целый день решила не есть!» Вспомнив, что он не понимает по-венгерски, повторила то же самое по-английски. Прохожие удивленно посмотрели на неё.

«Выгляжу, наверное, как идиотка – хожу, что-то выкрикиваю на разных языках, кому-то что-то пытаюсь доказать своими нелепыми жестами. Хватит кукситься!»

Когда проходила мимо Дворца Зичи, стала прокручивать варианты развития отношений, если бы с самого начала решила покрепче привязать к себе этого парня. Чтоб поклялся в любви, попросил руку и сердце – как это делали многие из тех клиентов, которых они с Илоной разводили на Vaci Utca. Чтоб выучил венгерский и переехал к ней в Будапешт, или увёз бы её к себе в Россию. Тогда надо было вести себя по-другому – держать дистанцию, как с теми клиентами.

Вдруг ей показалось, что скульптура «Женщина с зонтиком» ожила и заговорила с ней.

– Соскучилась дама, ясно, без мужика, привыкла к баловству, а тут самые такие годы… А мужик-то какой! Тут всякая заскучает, ещё бы… Чем его теперь удержишь, дала ведь, а? Ясно, теперь ночи без сна, то ли жена родит ему ребенка, и привяжет накрепко к семье, то ли найдет себе лет шестнадцати куклу и…

И Женщина с зонтиком ехидно прибавила:

– Ничего, ничего, скоро помчишься к нему.

– Не твоё дело, – буркнула Имоджин, с неудовольствием взглянув на скульптуру, никогда она ей не нравилась.

На обратном пути она попросила таксиста включить радио. Зря это сделала – как назло зазвучала песня, под которую они с Andrew как-то занимались любовью. Она еле сдержалась, чтоб не расплакаться, поняла, что еще долго не сможет избавиться от его незримого присутствия. Показала ему город, свои любимые места, и теперь кафе и парки, в которых они бывали, дороги, по которым ездили, улицы, по которым ходили, – всё это будет постоянно напоминать ей о нём. Мысли и воспоминания – от них никуда не денешься, потому что они – это она сама.

Вернувшись домой, Имоджин позвонила Илоне, и та сказала, что любит её, и заедет вечером в гости. Ей стало немного лучше. Она легла спать. Проснулась от звонка в домофон. Илона привезла цветы и конфеты и целых два часа стойко выслушивала стенания. Проводив её, Имоджин опять легла спать, выключив будильник и телефон.

* * *

Проснулась только к обеду следующего дня. И сразу ощутила голод, ведь не ела со вчерашнего утра. Это хороший знак, подумала она, и немного подкрепилась: салат, суп, большой кусок курицы, гигантская порция пюре, чай и три пирожных. У неё даже улучшилось настроение, и она решила прогуляться по набережной. Пока гуляла, в голову пришла идея эссе. Имоджин примчалась домой, и села за компьютер. Через два часа появилась таблица, в которую были вписаны имена ухажеров, – только тех, которым была дана отставка, и нанесена какая-нибудь обида. Напротив каждого – описание случая, комментарии, и оценка оскорбления по пятибалльной шкале. Получился длинный, в пятьдесят шесть пунктов, список. И каждый пункт – чьи-то потрепанные нервы, переживания, – от лёгкого недоумения до суицидальных попыток.

Закончив с таблицей, она дважды пробежала глазами то, что получилось, и у неё поднялось настроение. Да, она получила заслуженную кару за то, что кому-то попортила кровь, и её переживания – ничто по сравнению с переживаниями пятидесяти шести достойных молодых людей, угодивших в черный список, которых пользовали для оплаты счетов в ресторане и в качестве шофера. А если сюда присовокупить менее достойных и всех клиентов, которых развели на выпивку…

Ей стало хорошо. Когда переносишь переживания на бумагу, становится легче – это проверенный способ. Можно писать как угодно, хоть без знаков препинания вообще. Ещё есть вариант – рассказывать о своей проблеме как можно большему количеству людей. Когда не носишь проблему в себе, а выбрасываешь в мир, она становится менее значительной. Увы, со счастьем работает то же правило: чем больше о нём говоришь, тем меньше его у тебя остаётся. Имоджин решила ни с кем не делиться своим и без того крохотным счастьем от написанного текста и легла спать, выпив снотворного.

* * *

Третий день без Andrew, – она проснулась в дурном настроении. Перечитала свой вчерашний текст, и он уже её не обрадовал, а показался нелепым. Какая глупость – она, средоточие вселенной, получила наказание за то, что причинила кому-то боль! Разве чужие страдания могут сравниться с её собственными, и как вообще можно сравнивать несравнимое? Даже если бы все обиженные отправились в невольное путешествие на седьмое небо, все равно это бы не стоило и сотой доли того, что ей приходится сейчас испытывать. Она ужасно скучала по Андрею, и решила, что он тоже скучает, и наверное, сегодня ей позвонит. Она мылась. Она ела, раскладывала пасьянс, ходила в магазин за продуктами. Она пыталась читать, смотрела новости, вытирала пыль. Всё это были самые подходящие моменты для того, чтобы он позвонил. Но он не позвонил.

* * *

Первая неделя без него прошла ужасно. Ничего не помогало – ни тренировки, ни новое увлечение – художественная фотография. Ей было наплевать практически на всё. Она стала рассеянной, и толком не могла ни на чём сосредоточиться. Дни без него были пустыми, а ночи – слишком длинными. Почему он не звонит, ведь обещал?! В начале второй недели она решила узнать телефон российского представительства «Эльсинор Фармасьютикалз», позвонить туда, и выяснить координаты волгоградского сотрудника. И даже купила самоучитель по русскому – как ни как, придётся произнести несколько фраз, наверняка ведь что-нибудь спросят. Два дня штудировала, но в итоге решила поговорить по-английски. И вот, когда она, найдя в справочнике телефон венгерского представительства, подняла трубку, собираясь набрать номер, раздался звонок – кто-то звонил на мобильный.

Она чуть не закричала от радости – это был Andrew! Он стал расспрашивать, как дела, как настроение, и она слукавила, ответив, что всё отлично, и зачем-то соврала, что на днях ходила на концерт, где ей было очень весело. Позабыв, про депрессии, держалась бодро, и даже ввернула фразу о том, «…жизнь стала настолько стремительной, что она даже и не успевает подумать обо всём, что видит и слышит». Кажется, он немного приуныл, зачем-то спросил название банка, в котором разменивали деньги. Сказал, что арендовал офис, но ещё не знает, чем будет фирма заниматься, и что первый звонок, который сделал из офиса – это звонок ей. Она хотела сказать, что безумно скучает, но сдержалась, и для беседы выбрала тон немного отстранённый, хоть и дружеский. Обменявшись адресами электронной почты, попрощались.

«Он не звонил, потому что было неоткуда – не будет же звонить из дому, а мобильного у него нет», – решила она. Найдя такое оправдание его молчанию, успокоилась. Теперь они будут переписываться и созваниваться, и, может быть…

Она получала от него примерно одно сообщение в неделю, иногда он писал чаще. В основном Andrew описывал свои дела, высмеивал бестолковых подчиненных, о себе как о руководителе отзывался с иронией, – мол, ввязался в бизнес по какому-то наитию, не представляя до конца, как это будет выглядеть. Имоджин ждала от него слов любви, или хотя бы каких-то теплых фраз – «помнишь, как нам было хорошо, когда…», или «я бы сейчас что-нибудь сделал с тобой…», ну, или что-то в этом духе. Но приходилось довольствоваться бизнес-сводками о каком-то там тендере на шовный материал. Наверное, он всецело поглощен этой своей фирмой, ответственность всё-таки.

Имоджин вела с ним бесконечные мысленные диалоги, в них она выкладывалась полностью, и слышала от него то, что хотела слышать. Как, всё-таки, они мало сказали друг другу! Английский вообще не годится для любовного общения. В нём только два сорта слов, касающихся секса – медицинский и ругательный. А вот арабы имеют огромное количество слов, совершенно непереводимых и относящихся к физическим отношениям между мужчиной и женщиной.

Придающая большое значение общению, правильной речи и словам, с Андреем она впервые ощутила, насколько может быть комфортно простое молчание. Особенно утром, это такое бессловесное душевное тепло. Могут ли что-нибудь значить красивые слова по сравнению с приглушенной нежностью предрассветных поцелуев и объятий?!

Может, в этом дело? С ним приятно просыпаться по утрам, а ведь это очень важно – не многие выдерживают экзамен на доброе утро.

Она вспоминала, скучала, переживала, и только легкий флирт вывел её из этого малахольного состояния. В один из летних дней Имоджин познакомилась с интересным мужчиной по имени Ференц Уэйнрайт, это произошло у входа в купальню Геллерт. Это был плотный коренастый мужчина с повышенной волосатостью на теле – такой классический маскулинный типаж. Возраст – 35, судя по одежде и по машине – довольно обеспеченный. Имоджин сказала, как это интересно получилось с их именами – у него венгерское имя и импортная фамилия, а у неё – наоборот. Он ответил, что его мать – экспат, отец – англичанин, и сам он родился в Англии, а в Венгрию приехал, когда начались реформы. Она рассказала, что у неё почти такая же история, а он предложил привести к одному знаменателю их имена. «Наверное, я выпала из времени, – засмеялась она, – это так сейчас принято шутить – предлагать девушке выйти замуж на пятой минуте знакомства?!»

Они вместе пообедали, а когда, расставаясь, обменялись телефонами, Ференц сказал, что у него всё серьезно, и снова предложил взять его фамилию. «Надо хотя бы повстречаться немного для приличия, – отшутилась она, – ты должен меня долго упрашивать, а я – ломаться и капризничать».

Так они начали играть в эту игру, и очень быстро Имоджин стало ясно, до какой жуткой степени у Ференца это всерьёз. С каким обожанием он смотрел на неё, прямо поедал глазами! Чтобы завладеть ею, он пустил в ход самые тонкие уловки, но она легко от него ускользнула. Конечно, она злилась на Андрея за то, что не приезжает к ней, и не зовет к себе, за его письма, в которых нет ни слова о любви. Она стала злиться и на себя, наивную дуру, всерьёз решившую, что молодой женатый мужчина ради секса поедет за границу. Если ему неинтересно с женой, он может поискать приключения в своем городе, зачем куда-то ехать? Хранить верность виртуальному партнеру – это ли не глупость?!

Но она впервые в жизни решила поступить по правильному, – если вообще что-то в этой жизни можно считать правильным. Начинать новые отношения, не закончив нынешние – это ей казалось неправильным. А отношения с Andrew она считала незаконченными. И в следующем сообщении написала: «Ты посчитал, сколько дней, ночей, часов, ты не притрагивался ко мне, sweetheart?! Я не требую, чтобы ты заботился обо мне, мне нужно обыкновенное человеческое тепло». В ответном письме он пригласил её в Москву, где у него должен был проходить очередной sales-meeting. Ей показалось обидным, что он решил совместить то, что лучше было бы разнести по времени, но другого выбора не было, и она скрепя сердце отправилась за билетами.

Выбирая вещи для поездки, примеряя одно, другое, третье, она поймала себя на мысли, что ей перестало нравиться собственное отражение в зеркале. Боже, она перестала заботиться не только о ясных мыслях, но и о цвете лица и красивой фигуре! Ни в коем случае sweetheart не должен в ней найти горестную перемену. Что может быть смешнее бледно-желтого лица, дрожащих рук и подгибающихся колен?! Разве с таким омерзительным видом можно рассчитывать на любовь? Какой глупец мог сказать, будто женщина, как вино, с годами становится изысканнее, лучше, красивее? Чушь! Рекламный трюк увядающих манекенщиц, старых вешалок! Конечно, Имоджин не такая старая, ей нет еще и тридцати, зато – уже далеко не шестнадцать. И пора прибегнуть к некоторым специальным средствам.

И она решительно отправилась в spa-салон – улучшить кожу, укрепить волосы, пройти курс массажа и оздоровительных водных процедур. Пусть Andrew увидит сверкающую улыбку на её свеженьком личике, оценит гладкую бархатистую кожу, плоский животик… и так далее… крепкие тылы… Своим появлением Имоджин напомнит ему, что не все на свете розы увяли, и что самый обольстительный цветок – это она!

Глава 20

В Москву решено было ехать на машине – предстояло много разъездов. Узнав о поездке, на хвост упал Вадим Второв, и Андрей с удовольствием взял его, тяжело ведь одному отмахать тысячу километров. Второв держался молодцом несмотря на свои «офигительные трудности». Можно было подумать, что парень едет в Москву разгонять тоску. А на парня шили уголовное дело по факту мошенничества – двое акционеров вывели с «ВХК» крупную сумму денег и помахали ручкой, не забыв поделиться с кем-то из высокопоставленных руководителей областного УВД. Образовалась недостача, были ущемлены интересы многих людей – поставщиков и других акционеров; и крайними в этой ситуации оказались учредители «Технокомплекса», одной из дилерских компаний. В том числе Второв. Ему поставили жесткие условия: оплата энной суммы или… У «Технокомплекса» не всё было чисто – и по налогам, и во взаимоотношениях с заводом и другими контрагентами, собственно, как у всех. Но если все сумели обезопасить себя и отвести угрозу, то у Второва и его компаньонов связей оказалось недостаточно. И ему пришлось выкручиваться. В Москву он ехал обналичивать деньги – таково было их происхождение, что в Волгограде это было делать небезопасно.

– Даже билеты в кассе не могу взять на свое имя, дружище, – весело признался Второв, – такая вот мазафака. Понимаешь тему, да? Возвращаться буду вместе с тобой; ты когда обратно?

– Примерно на неделю, ко мне там подруга приедет из Будапешта.

Второв беззлобно выругался, – мол, опять дружище затевает отношения, и где теперь кантоваться целую неделю. Потом сказал, оглядывая салон микроавтобуса:

– А у тебя тут ничего, уютненько. Придется в твоей бричке пожить.

– Осспади, как с тобой тяжело. Кстати, я тебе рассказывал про Гордеева, как он в этой машине…

И Андрей рассказал случай, произошедший полтора года назад, когда они с Глебом Гордеевым поехали в Москву на этом микроавтобусе, а с ними увязался Самуил Синельников, сын чокнутого профессора. Добравшись, его высадили, и он отправился по делам, сами же поехали решать свои вопросы, а вечером в Гордеева вселились бесы, и, когда проезжали по Тверской, он подобрал одну мокрощелку, которых тогда была просто тьма. Дело было поздней осенью, стояла слякотная погода, а эта девица разоделась, как снегурочка – короткое белое пальто, белые ботфорты, шиньон на голове, и длинные-предлинные белые ногти. Андрей вырулил на Охотный ряд, и спросил насчет дальнейшего маршрута. В ответ – тишина, и он, обернувшись, повторил свой вопрос. Гордеев уже раздел снегурку (миниатюрную и хрупкую по комплекции) и, подмяв её под себя, содрогался на заднем сиденье. Его заплывшая, неестественно белая, без единого волоска тушка с просвечивающей синевой венок – зрелище не для слабонервных. Андрей вспомнил, что собирались ехать к его сестре ночевать, и повел машину туда. Когда проезжали по Кутузовскому проспекту, Гордееву приспичило, и его даму, как по команде, тоже. Проехали Поклонную гору, и Андрей остановил машину в пустынном месте, где уже не было домов и тротуаров, и сразу за обочиной начинался крутой склон, внизу было поле, где-то вдалеке виднелись кустарники. Но пустынной оставалась одна лишь обочина – время было за полночь, движение по трассе интенсивное, как днём. Открыв боковую дверь, Гордеев вышел на улицу в туфлях и плаще на голое тело. Девица заметила дорожную одежду Андрея – куртку и кроссовки, и попросила разрешения надеть их, чтобы сходить пи-пи. Поморщившись, Андрей позволил. Выйдя вслед за Гордеевым, она, как ни странно, постеснялась сделать дело рядом с машиной (как известно, эти дамочки без комплексов, к тому же, микроавтобус загораживал собой дорогу). Подойдя к краю склона, она опасливо посмотрела вниз и сказала Гордееву, что боится спускаться – скользко. Тот уже опорожнился, как собака, на обочине, даже не прячась за машину, и стоял перед ней, отряхивая пиписку. Плащ развевался на ветру, и Гордеев, как обычно пьяный, бравировал своей белой пипкой, тем, что стоит в таком виде чуть ли не в центре Москвы в свете фар проносящихся мимо автомобилей, а рядом с ним белобрысая шамотра в съехавшем набок шиньоне, в мужской одежде на десять размеров больше. Лил дождь… Покрасовавшись, Гордеев, гогоча, взял её на руки, и смело шагнул в сторону склона. Едва ступив на мокрую землю, поскользнулся, и покатился кубарем вниз. Выйдя из машины, Андрей осторожно подошел к обочине и увидел эту парочку, они всё еще катились по наклонной плоскости – обрыв оказался достаточно глубоким. Достигнув дна, застыли: светлое пятно в темноте оврага – сверху белесый Глеб Гордеев в своём светло-бежевом плаще, девушку под ним не видно; и Андрей, нервно куря, стоял на краю поглотившей их бездны. Первым очнулся Гордеев. Он поднялся и принялся гоготать – его реально пёрло, типа, круто оттопыриваемся. Затем, не посмотрев, как там подстилка, с которой только что слез, стал карабкаться наверх. Андрей крикнул ему, мол, посмотри, что с девушкой, но тот услышал, лишь на середине склона. Поняв, что ему кричат, Гордеев неохотно спустился обратно, опять же, на пятой точке. Сверху было видно, что девушка лежит, не двигаясь. Он поднял её и стал взбираться по мокрому склону, под дождем, ежесекундно падая вместе с ношей. Андрей изрядно понервничал, пока дождался, и, закрыв за ними дверь, поспешил отъехать от этого места. Девушка не подавала признаков жизни, и Андрей попросил Гордеева, как хирурга, проверить, нет ли у неё переломов, и вообще, что там с её жизненными функциями. «Куда её? В больницу? Обратно на точку – сдать мамке? В овраг? Что с ней делать?» – ведя машину, спрашивал он товарища, но тот ржал, мычал, и иногда прикладываясь к бутылке, чмокал и икал. Андрей старался не смотреть, что там сзади происходит – ребята перепачкались круче, чем участники «грязных боёв». Но услышав неожиданно громкий женский стон, удивленно обернулся. Гордеев оживил дамочку, но как! Настоящий доктор, не растерялся – поставил мясной укол. Его некогда ослепительно белое, а теперь уже грязно-коричневое тело снова содрогалось, девицу под ним было не видно, но зато хорошо слышно. «Ну ты животное!» – сказал Андрей. От сердца отлегло – она жива! Гордеев, пьяный в соплю, требовал продолжения банкета, но Андрей повел машину прежним маршрутом, а когда въехали во двор, где жила его сестра, потребовал, чтобы все поскорее выметывались. Но требование разбилось о твердокаменный невменоз случавшейся парочки. И только с помощью сестры Глеба, которая спустилась вместе со своим мужем, удалось выпроводить шлюху, а братца её затащить в квартиру. С Самуилом Синельниковым, как договорились, встретились утром возле «Рэдиссон-Славянская». Гордеев откисал на переднем сиденье, что там сзади, Андрей даже не смотрел, решил по пути заехать на мойку, пусть ребята выметут мусор и грязь вперемешку с обломками белых накладных ногтей, сделают химчистку салона. Подложив под себя пакет, Самуил уселся на заднее сиденье – весь такой опрятный, в длиннополом пальто, на костюме, и первым делом похвастался, что купил новый галстук (он их коллекционирует), затем, оглядевшись, поднял двумя пальцами использованный презерватив с пола: «Это что такое?». «Презик», – икнул Гордеев. «Вы тут трахались?» – всё еще не расставаясь с резинкой, спросил Самуил тоном офицера полиции нравов. Резко обернувшись, Гордеев дохнул на него сильнейшим перегаром: «Да, я тут поролся, а ты, ипать, дрочил!» Вот и поговорили.

– Что с ним стало, где он сейчас? – поинтересовался Второв, дослушав.

Андрей рассказал то, что ему было известно: суд с бывшей женой, монастырь, бомжевание, дно.

– Я слышал, Самуил вовлек его в какую-то секту.

– Ну-ка, с этого места поподробнее, что еще за смекта.

– Да, дружище, по примеру отца Сэмюэл подался в политику – какая-то московская партейка, ничего не вышло, и он сначала забрился в одной секте, потом в другой отрастил волосы. А ведь тоже бизнесмен был, как и друг твой Глеб.

– Да какой там бизнесмен – так, писающий мальчик.

– Охренительно ты помнишь своих друзей – это же твой лепший кореш, компаньон, ты отбивал с ним по 200 % чистой прибыли.

– Давай, совесть ходячая, опускай меня, давай, чего уж там! Всяк сиротку обидит.

Так они ехали, ведя обычный дорожный трёп. Около полуночи, за Тамбовом, на шестисотом километре, Андрей остановил машину возле любимой армянской кафешки, расположенной в лесу среди высоких сосен. Там их накормили отличным шашлыком, и они поехали дальше, за руль сел Второв.

* * *

В Москву приехали ранним утром. В этот раз прибывших на sales-meeting сотрудников Эльсинора поселили в Marco Polo – неслыханная щедрость, прошлый раз был отстойный «Белград», что напротив МИДа. В номере Андрея Вадим привел себя в порядок, переоделся, и отправился по своим делам. Сказал, что заночует в «Орленке» на проспекте Косыгина, а там видно будет. В любом случае будет дожидаться Андрея, иначе ему не уехать – есть опасность, что в Волгограде примет милиция, если поедет общественным транспортом и купит билет по своим документам. Андрей, собравшись, поехал на Шоссе Энтузиастов в московский офис «Эльсинор Фармасьютикалз».

Повезло, что в первый день не было «дона Альбертинелли», собрание проводила Онорина Ларивьер в неторопливом ожидании отъезда из России, – её место должен был занять некий пингвинообразный американец, слонявшийся тут же и готовый выполнить любое поручение, даже если это поручение дала б ему уборщица. Смена власти не означала ничего хорошего – пока американский увалень будет вникать в дела и перемещать представительство из Петербурга в Москву, «великий и ужасный» Паоло замкнет на себя все вопросы, будет лезть во все дырки, одним словом, жди беды. Онорина досконально знала всё, что творится на вверенной ей территории, ни одно событие не проходило мимо неё, а её единственной слабостью была некоторая нерешительность и мягкость. В команде с такими менеджерами, как Ненашев и Краснов, она бы смогла добиться впечатляющих результатов, но недолюбливавший её Паоло рассудил иначе, и в приказном порядке предложил ей должность главы представительства в спокойной Чехии. По условиям она ничуть не проигрывала, и предсказуемая обстановка была как раз по её характеру, но не в привычках Паоло было делать ей приятное, и это её тревожило.

Порадовал Леонид Маркелов из Краснодара, подкинув Андрею пару заказов на шовный материал. Он был сотрудником фармацевтического отдела, и формально в его обязанности не входило продвижение хирургической продукции, но он был заинтересован материально, и хорошо усвоил правила игры. Деньги в карман, и язык на замок, чего тут сложного.

Данила всё ещё не успокоился и страдал от своего Эдипового комплекса, ревниво поглядывая на Ненашева и пытаясь грубой лестью скрыть свою неприязнь. От этих рабочих моментов время от времени его отвлекал служебный роман с Натальей Концовой, чьи незадействованные производственные мощности он эксплуатировал в отсутствие её мужа.

Покрутившись в офисе до обеда, Андрей отпросился у Онорины и отправился в Шереметьево, обрадованный тем, что, судя по общей расслабленной обстановке, продажи в этот раз обсуждать всерьез не будут. Результаты у него были неважные. Южный регион, конечно, не Москва, но придраться всегда есть к чему. С другой стороны, москвич Данила не испытывал такой мотивации, которая бы заставила его оторвать свой взгляд от промежности Концовой, отползти от халявной кормушки, и оглядеться в поисках дополнительного заработка. А у Андрея такая мотивация была – разница в одной только зарплате с московским коллегой составляла шестьсот долларов – из-за столичного коэффициента.

«Второву бы мои проблемы, – подумал он, – попал в такие жернова, вынужден был кинуть столько народу, чтобы самому выпутаться. Интересно, можно ли повторить такие подвиги ради себя, любимого, или способности просыпаются, только когда очко на минусе?»

Он даже пожалел своего друга, когда сидел в кафе и пил кофе в ожидании, пока вымоют машину и почистят салон. Выруливая с мойки, подумал: «Недостатков у него ровно столько же, сколько достоинств». Ещё больше подумав, сказал сам себе: «Но всё равно он – друг!»

Они встретились, как подобает настоящим влюбленным – объятия, поцелуи, нежные слова. Имоджин прямо сказала, что желает немедленно поехать в гостиницу, и Андрей желал того же. Она возмущалась километровыми пробками, отдаляющими долгожданный момент, когда они уединятся в номере, он, конечно же, разделял её переживания.

– У тебя практичная машина, sweetheart, – сказала она, оглядывая просторный салон. – Наверное, она не всегда используется как средство передвижения…

– Только так, крошка. Раньше, когда я работал с тем сумасшедшим, мы перевозили медикаменты, сейчас – медицинские расходные материалы.

– Ты сказал, что гостиница – в центре. А это далеко?

Она мужественно выдержала долгую поездку. Войдя в номер, в томительном изнеможении упала в его объятия. Сначала слов не было – только слитное биение двух сердец, молчаливые объятия и трепет соединенных губ. Очнувшись, она сказала:

– Тут кровать вообще предусмотрена?

– Да… я подзабыл, как это всё делается – как начинать, как кончать.

– Как там твой друг Данила выражается – фиксировать надо. Пойдем, я еще кое-что помню.

На телевизионном экране бесшумно мелькали кадры, – кто-то случайно нажал на пульт. Замерли слова. Все вокруг плыло в расплавленном тумане. Как в лихорадке, Андрей ненасытно целовал её нежные ладони, её дрожащее от нетерпения тело.

Когда первое пламя притихло, она сказала, размышляя вслух:

– Как же это у нас решилось? Мы познакомились на Vaci, пока дошли до заведения, чуть не поцапались из-за политики. Потом как будто ток пустили. Вот так бывает: сначала кажется не нужно, незачем, и даже нельзя, а потом наступает минута, и чувствуешь – ничто на свете уже не властно остановить.

Это прозвучало многоопытно, но понравилось ему, пришлось под настроение. Ему хотелось брать её, ни о чем не задумываясь. «Будь шлюхой, – думал он, – будь шлюхой».

– Думаешь, во мне есть черты шлюхи? – сказала она, угадав его мысли.

– Я ничего не думаю. Мне очень хорошо, я наслаждаюсь, и плохо чего соображаю.

– Хочу, чтоб ты знал, sweetheart: я отдалась скоро и просто не потому, что легкомысленна, а потому что ты один такой попался, с кем это оказалось возможным. В тебе весь секрет. У тебя такое часто бывало?

– Какое?

– Ты меня не слушаешь.

– Имоджин, радость, я не чемпион в любовных делах, не думай, что это все от неустанных тренировок, я не промышляю pick-up-ом, и не подвязываю к пенису гантели. А анализ ситуации – знаешь, когда что-то уже произошло, под это можно подвести любую базу. Если уж сама мировая история – это упражнение в риторике, точнее, в словоблудии, что уж говорить о нашем случае.

– Значит, ты считаешь – наш случай уникальный, мы встретились не случайно, мы…

– Сам по себе случай ничего не значит. Имеет значение то, что можно из этого извлечь. Мы должны обернуть счастливый случай в нашу пользу, – вывернулся он.

Темнота сгущалась. Луна спряталась за тучи. Легкий ветерок шевелил прозрачными занавесями. Телевизор продолжал мелькать своими лишними кадрами.

Приподнявшись, Андрей созерцал Имоджин, всматривался в нежную смуглоту бархатистых плеч, в её волосы, блестевшие крылом ночи; будто в розоватом тумане открылась перед ним её дрожащая красота, как перед путешественником в пустыне открываются картины знойного миража.

– Ты всё правильно сказал, Andrew, не подкопаешься.

* * *

Это был, пожалуй, самый удачный и полезный sales-meeting. Паоло Альбертинелли был весь сосредоточен на каких-то своих проблемах, он ходил по офису, беспрерывно смоля свой Merit, прикуривая одну от другой, общаясь с кем-то по своему модному мобильному телефону Motorola StarTac (Данила обзавидовался и сказал, что непременно купит такой же); провести отчетное собрание area-manager делегировал своим подчиненным. Наметил лишь стратегию – найти новых дилеров в Краснодаре, Самаре, и Новосибирске, но Ненашев по понятным причинам лишь довел эту мысль до сотрудников – вскользь, между делом. Собственно говоря, никому они не были нужны, эти новые дилеры, кроме, наверное, Альбертинелли с его зарплатой в тридцать тысяч долларов.

Андрею удавалось уже в обед незаметно исчезать из офиса – в гостинице его ждала Имоджин. В один из дней он нанес визит в представительство «Джонсон и Джонсон», и взял её с собой за компанию. Как раз в тот день она выглядела как бизнес-леди в жакете и брюках из черного шелкового атласа и в босоножках из кожи питона. На встрече настаивало руководство компании – им было нужно лично познакомиться с руководителем фирмы, которую они кредитуют на тридцать восемь тысяч долларов. Их приняли Сергей Обуховский, менеджер по регионам, и Юлия Шелест из отдела логистики. Имоджин была представлена как родственница Андрея, двоюродная сестра, проживающая в Венгрии и работающая в банке «Совинком» (отсюда название компании, помимо имени, банк якобы предоставил фирме стартовый капитал). Встреча прошла очень хорошо, Обуховский был рад, что продукция Джонсона благодаря централизованной закупке попадет во все больницы города Волгограда, и заверил, что нацелит регионального представителя Штейна на то, чтобы он уделял новому дистрибьютору как можно больше внимания. Выйдя из здания, Андрей сразу позвонил Штейну и проинформировал его о результатах встречи (тот очень беспокоился, как всё пройдет, и буквально закричал от радости, узнав, что всё ОК).

В своем родном представительстве Андрею удалось опустошить весь склад promotion-продукции – шовный материал, наборы одноразовых инструментов, вискоэластики, и даже несколько ультразвуковых наконечников для phaco. Леонид Маркелов помогал грузить это добро в микроавтобус. За обедом в Макдоналдсе на Авиамоторной они обсудили, что со всем этим делать. В отличие от глазных капель, на этих материалах не наклеивался стикер «Promotion material. Not for sale», поэтому имело смысл воспользоваться отсутствием сдерживающих факторов. Маркелов уверенно сказал, что реализует всё в Краснодаре очень быстро. Не было никаких оснований ему не доверять, и Андрей дал согласие – на условиях 50/50. После обеда они осмотрели добычу, тщательно всё пересчитали и переписали (сумма составила $ 12500), затем поехали в ближайшее почтовое отделении и отправили ящики в Краснодар на имя Маркелова.

По счастью, Данила Лошаков, поглощенный своим служебным романом, узнал об этой вылазке слишком поздно, иначе наложил бы лапу минимум на одну треть promotion-продукции. Конечно же, он догадывался, что вряд ли что-то оттуда бесплатно попадет врачам, и долго изводил Андрея каверзными вопросами, не стесняясь задавать их даже в присутствии Краснова и Ненашева. Андрей отвечал на бетоне, что «не понимает, о чем вообще речь». Даже с учетом условий fifty-fifty ему было резоннее сработать с результативным и молчаливым Леонидом, чем с Данилой, болтливым, как попугай, и хвастливым, как петух.

Олегу Краснову в сложившемся междувластии удалось выбить корпоративную поездку в подмосковный пансионат «Сосны». И так удачно сложились обстоятельства (а складывали их сам Олег, Андрей, и Данила), что из сотрудников Эльсинора поехали только мужчины; Олег прихватил своего друга и бывшего коллегу по Биттнеру Семена Драгункина, Данила взял с собой Льва Ремизова, который потащил прицепом свою девушку Полину, Андрей повёз Имоджин и Вадима Второва, который уже переделал все дела, и ему просто некуда было деваться.

Пансионат находился в сосновом бору, на вершине поросшего лесом холма, у подножия которого протекала речка. Здание было построено в духе советского неоклассицизма, с просторными номерами, обставленными добротной чехословацкой мебелью годов 70-80х, спортзалом, бассейном, кинотеатром, и т. д. Возникало ощущение, что время двинулось вспять – вот сейчас ко входу подъедет важная машина ЗИМ, оттуда выйдет Леонид Ильич Брежнев и начнет всех целовать.

К услугам отдыхающих были спортивные площадки, теннисные корты, водные мотоциклы и лодки, километры лесных тропинок с указателями, чтобы не заблудиться, и многое-многое другое – полный список развлечений на самый взыскательный вкус. В советские времена здесь отдыхали только члены ЦК и высшие партийные деятели, это было сверхэлитное место, куда простые смертные не допускались. Пансионат сохранил элитарность и по сей день, и был знаменит тем, что однажды отдыхающий по имени Борис Ельцин упал с моста, переброшенного через ту самую речушку, а газеты потом раструбили, что его сбросили оттуда коммунисты и враги Отечества.

Из всех прибывших только вечно занятый Ненашев не остался до конца, пробыв сутки, он пожелал всем счастливого отдыха, и умчался осваивать офтальмологический рынок. Остальным ничто не помешало отдохнуть за счёт фирмы. Андрей с Имоджин вдвоем днями пропадали то в лесу, то на речке, – он старался уводить её подальше от своих друзей. Ему не хотелось, чтобы его подруга видела, чем они там занимаются, так как она могла бы провести параллель с ним и подумать, что он тоже на такое способен. Устраивать в бане свалки с девушками легкого поведения, например. Но от неё не укрылись некоторые детали. Так, однажды, из Москвы привезли штук пять путан, из которых только одна оказалась вдувабельной, – Драгункин спьяну набрал страхолюдин, от которых мороз по коже, особенно в области гениталий. И парни сосредоточили свое внимание на той самой единственной симпатичной, оказавшейся настолько выносливой, что, обслужив шестерых, она еще два дня зависала с Данилой. Это только на первый взгляд кажется, что жизнь у них малина, на поверку оказывается, что легкое поведение – это тяжелая работа. Её-то, – общую, то есть Данилину девушку, а также некоторых других, заметила Имоджин, кроме того, ребята, хоть и разговаривали между собой по-русски, предмет беседы выдавали характерные интонации, взгляды, и жесты. И всё происходящее она назвала «сообщество оргий». Андрей поспешил откреститься ото всех, и заявил, что главный друг его – это Лев Ремизов, средоточие добропорядочности.

Но от прощального ужина было никак не отвертеться, и, собравшись в баре все вместе, устроили вечеринку. Первый тост (пили молдавский «Брют») подняли за двух присутствующих девушек – Имоджин и Полину.

– Конечно, не Asti под омаров, но тоже неплохо, как считаешь, Имоджин, – лукаво смеясь, произнес Данила, намекая на грандиозные пирушки в Corvinus Kempinski.

Она ничего не ответила – её увлёк беседой Андрей. Тогда Данила заговорил с Евгением из Нижнего Новгорода, но тому было интересно про Asti с омарами, и он попросил конкретизировать произнесенное.

– А-а… – небрежно протянул Данила, – на будапештском трэйнинге зависали мы в шикарном отеле, как он назывался, коллега, кажется, Corvinus…

Андрей проигнорировал вопрос, нарочито громко рассмеявшись – он как раз закончил с анекдотом, и перешел к другой смешной истории. А на Данилу обратили внимание уже многие, в том числе Олег Краснов, от которого Данила тщательно скрывал всё, что происходило в Будапеште, особенно происшествие на Vaci utca – историю знакомства с Имоджин, и махинации с ресторанными счетами.

– Давай-ка, сладкий мой, про Будапешт…

Данила принял заговорщический вид, характерный для подобных моментов, когда специально выбалтывал немного из того, что особенно тщательно скрывал.

Тут раздался громкий голос Семена Драгункина:

– В Гваделупе мы с Ириной заказали лобстеров…

Обхватив двумя руками тарелку, он, помедлив две секунды, отмерил еще два таких диаметра, показывая размер воображаемого лобстера:

– … Она всегда говорила: ракообразные очень полезны для…

В это время Данила, отвечая на слова, затерявшиеся в шуме разговора, говорил Евгению:

– Мы с Концовой напарились в сауне, которая там у нас на первом этаже в бизнес-центре, и поднялись в офис за вещами. Время было девять – мы и не заметили, что уже вечер. Паоло увидел нас, и конечно же, ему стало всё ясно – ну, ты понимаешь, какой у нас был вид, ты понял, да?! Как раз в это время он проходил мимо офиса Онорины, через стеклянную перегородку было видно, как она работает, и Паоло такой говорит: «Look to this woman, guys, бедная Онорина, она остается на работе допоздна, потому что ей совсем не к кому пойти». Ха-ха-ха! Прямо так и сказал!

Евгений в ответ спросил:

– Да? Ничего себе! А как он на вас посмотрел?

– Да он сразу всё понял, что мы не просто так ходили в сауну.

– А ты признался, что вы были в сауне?

– Мы с Концовой были в сауне, но ни разу не зашли в парилку – сам понимаешь, зачем туда ходят… чтобы напарить свой конец. И Паоло ведь не дурак, он сразу догадался, зачем мы туда пошли. Никаких сомнений, коллега, он спалил нас.

– Ах, эти ваши шутки, – рассмеялась Имоджин в ответ на слова, сказанные Андреем ей на ухо, – я никогда не стремилась к самостоятельности! И вообще в Венгрии женщина – это женщина, а не конь с яйцами, и отношение к ней соответствующее. Феминизм у нас не развит.

Скучавший Второв вступил в дискуссию:

– А чем плох феминизм?

– В Америке и во многих европейских странах считают, что браки заключаются не на небесах, а в нотариальной конторе, где четко прописывается регламент семейной жизни, количество половых актов в том числе. Сношения между супругами происходят в присутствии адвокатов, которые следят за тем, чтобы брачный контракт не был нарушен. Считается, что интимная сфера охраняется конституцией, но на мой взгляд, законодательство разрушило интимную жизнь цивилизованных людей. Раньше брачные нормы утверждали при помощи виселицы и побивания камнями, а сейчас при помощи закона. У таких – «цивилизованных» в кавычках – людей не может быть любви.

– Я тоже так считаю, – сказал Второв. – Я – однолюб. У человека может быть только одна любовь – одна-единственная на всю жизнь.

– Правда? Ты тоже так считаешь, Andrew?

– А что я считаю… вариантов много может быть разных. Но в целом Вадим прав – по-настоящему любишь только раз, всё остальное – пустое, лирика. Что называется, материал для чего-то основного. Не знаю, насколько тут уместен пример из биологии. Послушайте: несколько миллионов сперматозоидов раскручивают яйцеклетку – в буквальном смысле слова. Раскручивают и раскачивают. Они расщепляют её оболочку своими ферментами. Но только один проникает вовнутрь и оплодотворяет яйцеклетку – то есть, ему достается плод усилий всего коллектива. Остальные – расходный материал – погибают.

– … Ракообразные оставили свой след… Проползли по многим предметам… – продолжал Драгункин обзор восьминогих членистоногих, – … когда я встречался с одной англичанкой, и она приехала однажды ко мне в Москву улучшить свой русский, вечером мы пошли погулять и я предложил ей по-русски: «Ты хочешь есть? Пойдем ужинать?

Заканчивая свою мысль, Данила важно поднял голову и посмотрел в сторону Евгения:

– … у меня сейчас одни замужние. Мужья перекладывают на меня свой тяжелый ночной труд. Представляешь, коллега, каково мне приходится?! А я нет-нет между делом передергиваю затвор в душике – так, по привычке. Ничего, справляюсь.

Оторвавшись от блюда с люля-кебабом, Краснов спросил Маркелова о состоянии дел в краснодарском филиале МНТК:

– На днях звонил директору. Я так понял, они затарились нашим шовником. Через кого прошла закупка?

Леонид Маркелов опрокинул стопку и сделал вид, что не слышит, а весь поглощен рассказом Драгункина.

– … Какое-то время мы препирались, куда нам пойти, на все мои предложения она отвечала односложно: – «Нет. Я хочу пива. И я хочу рака. Ты напоишь меня пивом? Накормишь меня раком?». Не выдержав, я ответил: – «Пивом напою. Раком накормить не могу, раком могу тебя только трахнуть».

Сказав это, он прикрыл рот ладонью и посмотрел испуганно в сторону Полины. Она вполголоса разговаривала с Лёвой и ничего не слышала. Другая девушка, Имоджин, не понимала по-русски, и Драгункин продолжил свой занимательный рассказ.

– … Она не понимает меня и спрашивает: «Что это значит: «трахнуть»?» Я объясняю ей культурно: «Это значит «to have sex». Лицо её проясняется, она смеется: «Oh, «to fuck», really? А как можно «to fuck» раком?» И я продолжил свой ликбез: «Doggy-style».

Имоджин сказала, что будет ждать Андрея в номере, и ушла. Второв, провожая её взглядом, глубокомысленно произнес, что был бы не прочь жениться на такой – красива, интересна, темпераментна, умна. Гармоничная личность, большая редкость, мазафака.

– Не теряйся, дружище! Учи венгерский!

– Ничего себе! Я думал ты скажешь, что спать с венгеркой непатриотично!

Зная его с детства, Андрей всё же поймался на удочку, на его серьёзный тон, и принялся горячо доказывать:

– А ты знаешь, как она к этому пришла… Опять же, это ничто по сравнению с девчонкой, с которой целовался по подъездам, убегал из кафе, потому что не было денег заплатить, которая знала тебя до того, как ты стал чего-то стоить. Вот это настоящая любовь. Кстати, ещё один пример из биологии…

Отпив шампанского, он рассказал о жизни чаек. Они живут большими группами – супружеская пара не ищет уединения, а неплохо себя чувствует в шумной толпе птичьего базара. Но за удовольствие общаться с себе подобными приходиться платить. Жизнь чайки, как самца, так и самки – проходит в постоянной защите своего гнезда, а заодно и своего партнера от гнусных поползновений холостяков и незамужних девушек. Самка чайки, впрочем, ведет себя безукоризненно и отчаянно защищает клювом и когтями свою честь, да и женатый самец не рвется нарушать святость семейных уз. Но в один прекрасный момент всё меняется. В период размножения то одна, то другая самка вдруг начинает задирать хвостик и оглашать воздух призывными воплями, сзывая к себе самцов со всей округи. И как только те подлетают, развратница отдается им сразу, немедленно – это она, та, за которой её законному супругу пришлось ухаживать чуть ли не неделю, прежде чем она согласилась подпустить его к себе! Самец, конечно, как может, пытается противостоять безобразию, но тщетно – что он способен сделать с парой десятков распаленных захватчиков, копошащихся вокруг бессовестной женщины, которая явно млеет от такого ажиотажа? Орнитологи называют этот феномен «быстрым спариванием» – длится он всего десять-пятнадцать минут, но за это время самка ухитряется вступить в контакт в среднем с семью-десятью самцами. После чего опять ведет добродетельную жизнь – правда, яйца в кладке, за которыми будет ухаживать её муж, вполне могут принадлежать вовсе не ему. Но супругу, кстати, не на что пенять – можно подумать, сам он вел себя лучше, когда нахалка по соседству призывала кавалеров со всей округи на сеанс быстрого спаривания… Биологи относят этот ритуал к «конкуренции спермы» – и полагают, что он необходим, чтобы поддерживать высокую репродуктивную функцию у самцов вида, ведь в конечном счете больше всего детей будет не только у самых крупных и привлекательных самцов, но и у тех, которые могут эффективнее всего размножаться.

– Я, конечно, ценю достижения коллективного труда, – заключил Андрей, – но предпочитаю это делать не дома.

А Драгункин под шум голосов, взрывы смеха и стук серебра по фарфору заканчивал свое повествование:

– … Для неё мои слова оказались настоящим откровением. Она воскликнула: «Doggy-style, really? Но «dog» – это собака, не «рак». «Рак» по-английски – это «crawfish». «Правда? – невозмутимо ответил я. – Странно… Может быть, англоговорящие девочки в основном стоят спокойно во время этого процесса, а русскоязычные стараются двигаться назад?»

Она продолжала гнуть свою линию: «А почему ты не можешь покормить меня раком?»

А я ей терпеливо объясняю: «Потому что, во-первых, говорят «покормить раками», а не «раком». Во-вторых, я не знаю, где можно найти раков в полдвенадцатого». Она: «А «трахнуть раками» значит «to have sex many-many-many times»?» «Нет, – отвечаю я. – To have sex many-many-many times» – это будет «затрахать». «Really?» – спросила она озадаченно. Я промолчал, и всё время, пока длилась пауза, она смотрела на меня с восхищением, потом сказала: «За-тра-хать! Какой у вас все-таки поэтичный язык! Так ты напоишь меня пивом?» «Sure, – ответил я. – One thing you should promise. You will not drink it doggy-style». (Конечно. Но ты должна пообещать, что не будешь пить его раком – англ.) «Клянусь», – ответила она с абсолютно серьезным лицом.

– Ха-ха-ха!

– Хи-хи-хи! Драгункин всегда рассмешит!

* * *

Андрей незаметно покинул бар и поднялся в номер. Имоджин стояла у окна в одной ночной рубашке, и лунный свет стекал млечными каплями с её обнаженных плеч. Не включая свет, Андрей подошёл к ней, взял на руки, и отнес на кровать. Среди сладкого шепота он услышал самые нежные прозвища, слетавшие с её губ, потом она умолкла и стала осыпать поцелуями, тайну которых знала только она одна, и перед которыми поцелуи всех женщин мира показались бы пресными. Близость её после всех этих биологических бесед довела его страсть до предела. Упругое тело Имоджин, гибкие в своем буйстве движения держали его в плену, требовали, сулили и были достойны самых пламенных ласк.

Утром она призналась Андрею, что познала вместе с ним бездну наслаждений, соприкасающихся с мукой.

Глава 21

«Народ не любит ни учиться, ни работать. И презрение к низшему – мощный двигатель всякого соревнования и основа иерархии».

Набрасывая эти и подобные им сентенции в одну кучу вместе с примерами недобросовестности подчиненных, Калистрат Кодряну, администратор, коврожрец, мастер метких сравнений и неоспоримых истин, пытался переложить на работников вину за сложившуюся ситуацию на фирме. Смехотворные цифры продаж шовного материала; казахская зубная паста, которую с трудом растаможили, заплатив при этом множество штрафов, и осевшая мертвым грузом на складе; отсутствие планов и отчетов. Зато все усвоили туго, что раз в месяц нужно подходить к кормушке и протягивать руку. В своём шестидесятническом кримпленовом костюмчике администратор являл собой хрестоматийный типаж жулика из старого кино.

– Это твои люди, ты ими рулишь, – сказал Андрей. – Если они вдруг стали плохими, значит…

И мысленно прибавил: «Самый х**вый из них ты, коврожрец».

Вытаращив глаза, Кодряну некоторое время молчал, задумавшись, потом ответил:

– Это не мои люди, ты сам их набирал.

И широко развел руками – мол, ничего тут не поделаешь. Андрей принялся возражать: эти люди вполне адекватные, на прежней работе, при хорошей организации труда у них были отличные показатели, и нынешние результаты – прямое следствие…

– А чем у нас Штейн занимается? – вдруг спросил Кодряну, прервав Андрея на полуслове. – Почему так мало продаёт?

– При чем тут он? Штейн – это Штейн, отдел продаж – это отдел продаж. Одно без другого запросто может существовать…

Кодряну, видимо, считал себя если не тенью шефа, другом семьи, то, по крайней мере, чем-то вроде верховного везира, который останется при своих интересах в любом случае. Поняв намёк, он употребил немало лести, чтобы отвести от себя угрозу. Сказал, что лично займется продажами, а при отсутствии результатов уволит менеджеров, и будет работать за всех – и за руководителя, и за отдел продаж. Не уточнил, правда, кем собирается руководить, когда всех уволит.

Андрей понял, что дело непростое. Его вдруг осенило даже, в чем корень беды. С самого начала не «администратор» у него, а он у «администратора» находился в повиновении. Строя дурачка, Кодряну возил Андрея на таможню, в больницы к клиентам, – всячески вовлекал в рабочий процесс и демонстрировал, как всё сложно и многотрудно. А когда с него спрашивали результат, говорил: «Ну ты же сам всё видел». И хозяин, которому навязали комплекс вины за плохие условия труда, был вынужден не только платить за неудовлетворительную работу, но ещё и «занимать» сотрудников.

Поняв это, Андрей решил скинуть со своей спины ленивую обезьяну.

– Вот что, Ваше Ворсейшество Гелиос Кодряныч: я больше не буду вникать в это дерьмо. Работу построим так: я даю задание, ты выполняешь, а в определенные дни отчитываешься.

Андрей уже не скрывал раздражения и сожалел, что послушал мать и взял на работу старое облезлое чучело, из которого можно было выбить три горы пыли.

– Я не буду выслушивать жалобы, не буду понимать и успокаивать. Все свои трудности ты сам придумал, и самая большая трудность – это ты. Я уезжаю отдыхать в Италию, а ты остаешься тут пиздячить, отрабатывать список дел, который я напишу и не буду – слышишь! не буду обсуждать с тобой эти дела, чтобы ты своим нытьем заставил меня отказаться от составленного плана. Тупо оставлю на столе листок, а когда приеду, отдохнувший и загоревший, то напротив каждого пункта должна будет стоять галочка «выполнено».

И, будто не замечая озадаченности Его Ворсейшества, Андрей стал описывать предстоящую поездку – недельный тур по городам: Рим, Ватикан, Венеция, Флоренция, Сиена, Сан-Марино, Сан-Джиминьяно, Сан-Ремо, Неаполь, Помпеи; а затем отдых на Венецианской Ривьере, в Лидо-ди-Эзоло, красота…

Кодряну пожалился маме Андрея, как своей, и она вечером спросила сына вечером по телефону, разумно ли ехать в дорогостоящий тур, когда на фирме такая задница. Андрей попытался поговорить с ней на понятном ей языке. «Послушай, мама, задница в голове у этого клоуна, а не на фирме, и тем более, не у меня. У меня всё в порядке – и с головой, и на работе». – «Но пойми, Андрей, Калистрат хочет тебе помочь, он даже готов был урезать себе зарплату, но в условиях, когда ты спускаешь столько денег на развлечения…» – «Это плохая привычка – заглядывать в чужой карман, мама. Она убьёт его раньше, чем моль побьет его старый пиджак».

Ещё была одна проблема, и решить её оказалось так же сложно, как выработать с женщиной единый подход к проблеме расходов. Реваз так и не вернул двадцать семь тысяч долларов, – сразу после займа у него начались трудности, и Андрей, соответственно, не расплатился с Атиконом за товар. Директор Атикона неоднократно звонил в представительство «Эльсинор Фармасьютикалз» и жаловался на Совинком. В своих жалобах он зашел так далеко, что охарактеризовал действия волгоградского сотрудника как «воровство на доверии». Джон Смит, новый глава представительства, недавно вступил в должность, и был целиком поглощён приёмом дел от Онорины Ларивьер, прежней главы, и переездом головного офиса из Петербурга в Москву. Джон, в прошлом году закончивший Гарвард, не скрывал, что приехал в Россию набраться управленческого опыта. На родине никто бы не доверил вчерашнему выпускнику руководить представительством крупной международной компании. Здесь же такая возможность представилась, глупо ею не воспользоваться.

К счастью для Андрея, Смит оказался человеком вязким, излишне обстоятельным, и был способен делать в единицу времени одно только дело. Краснов, при котором началась эта долговая история, сразу понял, что его подчиненный как-то замешан в ней, но, испытывая личные симпатии к Андрею, спустил всё на тормозах, и предоставил разбираться в ней Ненашеву, своему преемнику. Тот, в свою очередь, занятый своими многочисленными делами, также оставил жалобу «Атикона» без внимания. Но по приезду в Волгоград вспомнил об этом, и учинил допрос. Уже в аэропорту он начал задавать вопросы, касающиеся задолженности и заявил, что первым делом необходимо наведаться в Совинком и переговорить с его руководством. Там были все предупреждены, как себя нужно вести, но это был аварийный вариант. Ненашев умный парень и сразу бы обо всём догадался, поэтому надо было обойтись без визитов.

Пока ехали, Андрей расписывал, что сделано в плане взыскания долга.

– … посылал письма, ездил разговоры разговаривать, угрожал судом. Недобросовестные плательщики, надо же, какие нехорошие люди, но, ничего, разберемся…

Ненашев понимающе кивал: «Да, конечно…» Когда доехали до Самарского разъезда, он сказал на светофоре: «О, тут до МНТК рукой подать! Поехали сначала туда». Ругнувшись на Совинком, мол, руки чешутся надрать их как следует, Андрей послушно повернул влево.

Ненашев привёз Кошелеву долгожданный набор хирургических инструментов Буратто, и заведующий оперблоком по такому случаю достал бутылку коньяка из шкафа, набитого коробками шовного материала «Джонсон и Джонсон», вынул три рюмки из тумбочки, забитой тем же самым, и всем разлил. Он продержал гостей у себя больше двух часов – пока не кончился коньяк и новости у Николая Ненашева. Потом были визиты к другим врачам, директор филиала принял уже в конце рабочего дня.

Вечером, в ресторане «Волгоград», за ужином, Ненашев принялся расспрашивать о других клиентах. Оказалось, что единственного стоящего клиента уже посетили, тогда руководитель хирургического отдела стал выяснять, что интересного есть в ближайших городах – Астрахани и Саратове. Представился шанс отвлечь внимание шефа от опасной темы, и Андрей им воспользовался, принявшись увлеченно рассказывать про доктора Крутого, главного врача саратовской областной офтальмологической клиники. Это был старинный клиент «Монолита», ненашевской фирмы, и, находясь так близко, грех было не поехать к нему. И Ненашев принял решение: «Выезжаем рано утром в Саратов».

События развивались в благоприятном направлении. Доктор Крутой тоже так просто не смог отпустить гостей, не в его это правилах. У него был крохотный кабинетик, половину которого занимал огромный стол, из кабинета дверь вела в большую заднюю комнату, в которой длинный обеденный стол смотрелся как-то по-сиротски, и оставалось еще место для танцев и выгула собаки, ещё в этих покоях имелась уютная спаленка, туалет, и ванная комната. Помещение использовалось еще и как собачья конура – там жил ротвейлер Тоби. В этих апартаментах, под присмотром Тоби, и фактурной сексапилки – старшей операционной сестры, с которой жил главврач, Андрей с Николаем Ненашевым просидели два дня. Крутой их усиленно потчевал водкой, чтобы представители Эльсинора не уехали к его конкуренту в городскую глазную клинику. Не выпускал и в отделения – все контакты только в его присутствии. Таковы были его правила. Изредка удавалось выйти на улицу подышать свежим воздухом и полюбоваться красивой природой (больница находилась за городом). На третьи сутки Ненашев взвыл. Он руководил продажами по всей России, и уже просто не имел возможности долее находиться в этом регионе, и был вынужден, не возвращаясь в Волгоград, вылететь из Саратова обратно в Москву. В аэропорту, подводя итоги поездки, он коснулся проблемы тридцатитысячного долга, сказав:

– … Краснов, «молодец», оставил мне свои хвосты. Так не делается, пусть сам разбирается со своими проблемами. У меня и так дел по горло. Но ты тоже не затягивай – Паоло… если узнает…

И многозначительно посмотрел на Андрея. Да, великий и ужасный «дон Альбертинелли» был не тем человеком, которому можно скармливать истории о «недобросовестных ребятах». Андрей заверил шефа, что непременно решит вопрос – до того, как об этом узнает area-manager.

Глава 22

Мариам обратила внимание Андрея на то, что когда они попадают в помещение с работающим телевизором – будь то холл гостиницы, бар, или магазин – на всех экранах одно и то же: Россия. О чем говорится, не понять, но, судя по всему, что-то серьёзное.

Она позвонила матери, и та сообщила, что в России кризис и дефолт. И посоветовала сильно не тратиться, экономить валюту, так как доллар подорожал в пять раз, и стоит теперь около тридцати рублей.

– В чём ещё выражается кризис, кроме того, что курс доллара повысился? – поинтересовался Андрей.

Мариам не смогла ничего прибавить к тому, что было сказано: всё плохо, кризис, и дефолт.

– Не забывай, мне платят в долларах, – успокоил её Андрей. – Так что на наши деньги мы теперь сможем купить российских товаров в четыре раза больше.

Не приходилось сомневаться в том, что дома ждут сюрпризы, оставалось лишь гадать, какие.

О том, то происходит на фирме, Андрей узнал от своей матери. У неё побывал Кодряну и рассказал, какой кошмар творится, а директор, вместо того, чтобы спасать фирму, разъезжает по Италиям. И она принялась выговаривать сыну за его безответственность. Андрей возмутился: в отпуск он ездил на свои деньги, и не надо отождествлять своё положение, положение фирмы, и положение директора. В данной ситуации плохо лишь Кодряну, у Андрея всё в порядке, и на фирме всё в порядке. А Его Ворсейшеству не мешало бы побольше работать, и поменьше бегать жаловаться. Ну а маме, для начала, не следовало выставлять сына перед ковроугодным наймитом этаким беспомощным мальчиком, нуждающимся в патронаже.

В первый рабочий день он съездил сначала в МНТК и в областную больницу – основным своим клиентам по Эльсинору, затем приехал домой, чтоб созвониться с Ненашевым и Штейном. После обеда отправился к Вадиму Второву.

Тот подкинул проблем. Вернул мобильный телефон, который просил для поездки в Краснодарский край, на счету – долг $2000, и попросил подождать с оплатой, так как сейчас, как у всех, проблемы (таких неплательщиков у Билайна оказалось очень много, убытки по стране составили около 8 миллионов долларов). В ответ на вопрос, что с оплатой долга за шовный материал, Второв сказал, что об оплате речь пойдёт тогда, когда больницы выберут товар. И пояснил: ЗАО «Городской аптечный склад» сделал заявку, исходя из информации о потребности больниц в расходных материалах. Этот сводный документ составлялся в начале года, больницы как-то жили всё это время, что-то где-то приобретали, и теперь необходимо, чтобы каждый стационар в письменном виде подтвердил свою заявку, и заказал продукцию на «Городском аптечном складе». Основание – больничные деньги находятся в ЗАО, больше нигде товар не получить, поэтому извольте заказывать всё здесь.

Это был довольно неприятный сюрприз – Андрей не был предупреждён о такой схеме работы, и если бы всё было оговорено заранее, то заявки были бы уже собраны, товар развезен, а оплата поступила бы на расчетный счет. Причем до дефолта. В нынешней кризисной ситуации непонятно чем дело обернется, а у Совинкома задолженность перед своим поставщиком, компанией «Джонсон и Джонсон». Второв лишь ухмыльнулся – хочешь денег, подсуетись с развозкой. По его тону, и по настроению стало ясно, что у него серьёзные проблемы, и что вопрос с оплатой шовного материала заботит его меньше всего на свете.

И Андрей поехал к себе на фирму в твердой уверенности, что и там ему испортят настроение. Так и произошло. Работники смотрели на него с осуждением – так, будто хозяин им денег должен.

– Мы вообще-то ждали, что ты приедешь с самого утра, – мрачно начал Кодряну. – В сложившейся ситуации нельзя терять ни минуты.

Сурово сомкнув губы, коврожрец устремил на хозяина взор, отражающий скорбь и притаившуюся досаду. И заговорил о кризисе. В России паника, народ сметает с прилавков всё подряд: хозтовары, продукты, спички, соль. Появились очереди – в основном за отечественными товарами. За водкой приходится выстаивать по три часа. Доллар дорожает, население беднеет. Олигархи ограбили народ и отправили все деньги за границу. Больницы заявки не присылают, телефон молчит. Штейн тоже молчит, его клиенты не перечисляют перечисления.

Андрей спокойно выслушал перечень неслыханных надругательств над народом. В старомодном кримпленовом костюмчике, Кодряну, ходячая гражданская совесть, принес с собой тень того мрака, который окутал сейчас российскую землю. Каждое его слово отзывалось в сердце, как набат.

– Мы договаривались, что я приеду и получу листок с написанными поручениями, и напротив каждого задания будет стоять отметка «выполнено, – сказал Андрей невозмутимо.

– Но ведь кризис! – воскликнул Кодряну. – Люди с опаской смотрят в будущее, потребительский индекс снижается, население неплатежеспособно. Лишь пять процентов людей считают, что сейчас хорошее время для покупок. Показатели социального оптимизма снижаются. Основная масса населения считает, что жизнь только ухудшится, и снижение показателей социального самочувствия и потребительских настроений ускоряется по двум причинам…

Андрей неодобрительно слушал, впрочем, недолго, и поспешил прервать унылые причитания Его Ворсейшества:

– Послушай, я не понимаю, о чем вообще речь! Ты говоришь: «кризис», ты ведь так выразился?

И презрительно скривился:

– «Кризис»… Но я не вижу никакого кризиса, кроме одного – в твоей голове. Причем кризис поселился в ней задолго до августа. Ты мне нарисовал тут мрак, но ты сам – мрак; мрак из мраков. Где листок с поручениями?

Кодряну сделал обиженное лицо и отвернулся. Обычно в таких случаях Андрей принимался уговаривать его, упрашивать, чтобы вернуть расположение (зачем?!), но в этот раз прием не сработал.

– Ты дал мне слово, что я приеду, и ты отчитаешься. Где листок, и где отчет?

Но листок так и не нашелся. Тогда Андрей вынул из портфеля копию.

– Пункт первый: реализация зубной пасты. Покажи мне отгрузочные документы, выставленные счета, платежные поручения от покупателей, и другие свидетельства деловой активности.

Администратор Кодряну красноречиво посмотрел на менеджеров, и на секретаря – мол, директор спятил, ему говорят про кризис и снижение покупательской способности, а он…

Андрей решил додавить его до конца.

– Ты сначала говорил про очереди за товарами отечественного производства, затем – про снижение покупателей, то есть, уже нет очередей. Трагическое противоречие, но оно лишь подтверждает кризис твоей мысли. Так вместо того, чтобы, как лох, стоять в очереди, перебрался бы на другую сторону прилавка, и торганул бы каким-нибудь отечественным товаром, зависшей зубной пастой, например.

– Кому она нужна, её никто не знает, люди берут Colgate, – возразил Кодряну.

– Colgate подорожал в пять раз, сейчас все берут отечественный «Жемчуг», – сказала Вика, секретарь.

Андрей сделал выразительный жест: мол, если уж эта тупая курица просекает обстановку… И посмотрел на менеджеров:

– Итак, ребята, давайте сюда ваши отчеты; Вика, включай компьютер. Пункт второй: реализация шовного материала.

Отчетов ни у кого не оказалось, и в чем отчитываться, если работа вся встала – ведь кризис в стране. Больницы ничего не хотят заказывать, а тем более перечислять предоплаты. Кодряну подхватил скорбный плач, и снова весь ушёл в подробное описание разрухи. Андрей напомнил сотруднику по фамилии Послушный о его договоренности с прежним работодателем. Там, на предыдущем месте работы, Послушный занимал должность менеджера по закупкам, и для ассортимента заказал много чего неходового. Как известно, 20 % ассортимента делают 80 % продаж, и, естественно, многие позиции зависли на складе. Когда Послушный увольнялся, ему, во-первых, не выплатили очередную зарплату и выходное пособие, во-вторых, приказали реализовать весь заказанный им товар. И он, работая уже на новом месте, часть рабочего времени тратил на это.

– Я хочу, чтобы у моих людей была такая же мотивация, как у Послушного, – заключил Андрей. – Его прежний директор заложил в его голову программу: продать товар, очистить склад, и парень это делает. Сейчас вы подойдете сюда, кровью распишетесь напротив каждого пункта, и поставите дату выполнения заданий. Принимать буду весь перечень работ, а не попунктно, поэтому не забывайте о таком понятии, как товарищеская взаимовыручка, и дружеское плечо. Итак, горячие сердца и крепкие руки, подходим, не стесняемся.

И пододвинул листок на край стола. Послушный первым подошел и поставил свою подпись, за ним последовали остальные. Андрей, соблюдая иерархию, сначала обратился к Его Ворсейшеству, затем к секретарю.

– Калистрат Гелиосович, не надо впадать в обиженку. Вика, напечатай приказ. Готова? Пиши: «за недоразвитость и тупость, проявившуюся в срыве плана работ и невыполнении заданий, объявить выговор следующим сотрудникам…» Вписывай сюда всех, кроме себя – в тебе нет служебного несоответствия. Далее: «Очередную зарплату выдать от выработки, при условии выполнения плана продаж». Напечатай приказ, и пусть все на нем распишутся – опять же, кровью: «с приказом ознакомлен».

Когда все расписались, Андрей примирительно произнес:

– Но я вам дам последний шанс, хоть вы меня об этом и не просите, проявлю квант милосердия. Пока вы плакали, я тут заключил сделку на пятьдесят тысяч долларей. Товар отгружен на ЗАО «Городской аптечный склад», но больницы, обязанные его выбрать, до сих пор это не сделали. Всё уже договорено, люди в курсе, деньги скоро будут перечислены. Вам нужно только объехать лечебные учреждения по списку, собрать заявки, и проконтролировать отгрузку. Это не пойдет вам в план, проценты вы не получите – сделка-то моя, и прибыль уже давно вся распилена – но вы сохраните свои оклады, это будет гарантия вашего трудоустройства, гарантированная зарплата.

И он положил на стол список больниц, с которыми работает «Городской аптечный склад», и написал имя и телефон их ответственного исполнителя. Послушный забрал листок, и приступил к его изучению.

Менеджеры стали вспоминать, где находятся оптовые базы, куда можно продать зубную пасту. Растерянно улыбаясь, Кодряну стал что-то бормотать про больницу НПЗ, в которой работает его родственница. Посовещавшись, распределили клиентов между собой. Пошёл рабочий процесс.

Глава 23

Отдача приказания ещё не означает, что оно будет выполнено. Кодряну принялся объезжать больницы, деньгами которых распоряжался «Городской аптечный склад», но результаты его оказались плачевными. Главные врачи неохотно делали заявки. Они возмущались высокими ценами, возмущались вообще тем, что не могут тратить сами свои деньги, к тому же, чтобы попасть на приём, нужно было приложить усилия.

Внушение, которое было сделано Кодряну, придало ему некоторый позитивный настрой, и этот настрой продержался ровно неделю. После чего администратор приуныл, а вслед за ним и менеджеры. Обезьянья это работа – кто-то загребает деньги, а кто-то вынужден обивать пороги и унижаться. Чиновники из мэрии сделали себе кормушку, вот пускай сами бегают! И сотрудники принялись изливать на Андрея всё то, что было услышано ими от главврачей. А казахская зубная паста – это барахло, которое никому не нужно даже в условиях кризиса. Он снова почувствовал себя неуютно, но эта растерянность быстро прошла. Народу было приказано шевелиться быстрее. Колёсики закрутились… но без должной прыти. Ковроугодный администратор повиновался с мрачной пунктуальностью, используя малейшую зацепку, чтобы показать хозяину, что скрупулезное выполнение указаний не приводит к нужным результатам, а свободы действий, мол, не дают. Оправдывался он непременно с блокнотом в руках, подтверждая записями то, что шеф даёт наставления, друг друга исключающие.

Чувствуя, что народ тихо ропщет, Андрей собрал совещание, на котором, опять же, выслушал жалобы на то, что улова никакого.

– Каковы охотники, такова дичь, – снисходительно ответил он на это.

И терпеливо принялся объяснять ободранному администратору, и менеджерам из дерева вытесанным, что предоставил им лучшие условия: не нужно заключать договора и договариваться насчет денег; всё, что требуется – заставить больницы выбрать заказанный ими же товар. А главврачи возмущаются, потому что кормушка уплыла от них, и они не могут работать со «своими» поставщиками, от которых получают откат. За эту несложную работу сотрудники получат какой никакой, но гарантированный оклад, и сохранят свои рабочие места. Не возбраняется разрабатывать свои сделки и получать с них проценты – если не нравится эта схема с «Городским аптечным складом».

Кодряну заговорил кислым тоном и поджал губы. Его Ворсейшество выразил неудовольствие по поводу того, что его занимают бесперспективными делами.

– Ну, так ещё раз говорю, – проговорил Андрей с безразличным видом, – не смею вас неволить. Отпускаю вас, пусть ветер перемен подскажет вам дорогу. Я сам всё сделаю, и если дело окажется достаточно лёгким, то вы догадываетесь, какие будут мои выводы о вашей профпригодности. Если вы меня обманывали, заплатите неустойку, и досвидос.

Менеджеры вдруг заговорили, перебивая друг друга:

– Мы еще не всех клиентов обошли!

– Ладно, Андрей Александрович, зачем так сразу.

Посыпались уверения, что не всё так плохо. Кодряну стоял возле своего стола, закинув голову, и, когда умолкли голоса, заговорил с повелительным видом, протягивая указательный палец к стопке счетов:

– Это ерунда, то чем мы занимаемся. Сейчас нужно заниматься продуктами. На рынке…

– Либо вы продаёте зубную пасту и распихиваете шовник по больницам вперёд меня, и получаете в этом месяце свой оклад, – оборвал его Андрей, поднимаясь со своего места и направляясь к выходу, – либо делаете план, и получаете оклад плюс процент. Если не будет ни того, ни другого, я вычисляю упущенную выгоду, и вы мне её энергично выплачиваете. Прошу не забывать: вы лично расписывались за выполнение плана.

И вышел из кабинета, жестоко пеняя себя за то, что не остался сам и не выгнал народ, беспрерывно скулящий и оглушающий своими пустыми жалобами.

* * *

Штейн приехал в Волгоград, как только узнал о том, что при развозке продукции возникла заминка. Платёж в Совинком, и, соответственно, в Джонсон, задерживался, и с этой ситуацией нужно было срочно что-то делать.

Компания «Джонсон и Джонсон» понесла серьёзные убытки из-за кризиса. Продукцию отгружал официальный склад, счета клиентам выставлялись в рублях, и те, кто заплатил после дефолта, погасили не всю стоимость товара, о только одну пятую.

Кроме этого, налоговая инспекция обнаружила серьёзные нарушения и выставила зарегистрированному в Москве ООО «Джонсон и Джонсон» штраф на внушительную сумму. Legal entity прекратило деятельность, клиентам предложили производить закупки у официальных дилеров с сохранением существующих скидок. Если единовременный платёж составлял свыше тридцати тысяч долларов, можно было закупать товар напрямую в Джонсоне, и растамаживать самому.

ГНИ разрешила компании в счёт долга перед бюджетом отгружать продукцию в больницы. По предъявлению пропечатанных лечебными учреждениями накладных сумма недоимки уменьшалась.

Оперируя этими данными, Штейн быстро наладил контакт с главврачами нужных больниц, и те подписали необходимые бумаги – в обмен на обещание отгрузить бесплатно расходные материалы.

На всё это ушла неделя. Ещё несколько дней потребовалось, чтобы добиться оплаты от ЗАО «Городской аптечный склад». Всё это время Штейн находился в Волгограде, и счёл для себя возможным уехать лишь тогда, когда лично отправил по факсу в Джонсон платежное поручение от Совинкома.

Теперь, когда с ним был установлен, что называется, полный контакт, Андрей уже не стеснялся показать нерентабельность той деятельности, что велась помимо продаж шовного материала. Необходимость в выстраивании «Совинкомовских деревень» отпала. Штейну было дано следующее объяснение. Совинком всегда был преуспевающей фирмой. Были серьёзные наработки, платежеспособные клиенты. И, пока не грянул кризис, всё шло хорошо. Но произошедшая встряска обнажила слабые стороны. Люди растерялись и не работают с прежней отдачей. Всех взяли по знакомству – это тоже сыграло свою роль. Выкручивать им руки приходится с оглядкой. Опять же, нет свободы действий из-за официальной работы – Эльсинора. Возникли опасения, что недовольные работники сообщат туда, что у сотрудника иностранной компании свой собственный бизнес, связанный с продажами продукции конкурирующей фирмы.

…И так далее.

Штейн признался: личность Кодряну всегда вызывала в нём сомнение. Впервые увидев его, он подумал, будто это владелец фирмы, а Андрей у него на побегушках. Теперь, когда выяснилось, что администратор взят по рекомендации матери Андрея, всё стало ясно, хотя… не до конца. Деятельность Совинкома была и остается загадкой, а всё, что непонятно – от этого лучше избавиться. Разумнее было бы уволить всех, оставив только бухгалтера и секретаря. Пусть сделок будет меньше, зато ситуация прозрачная и предсказуемая.

Они приезжали в офис, обсуждали дела, звонили, печатали документы – в общем, занимались своими вопросами, не обращая никакого внимания на сотрудников, будто их не существовало вовсе. Только едва заметный кивок в качестве приветствия. К концу второй недели менеджеры перестали показываться на работе. Коврожрец Кодряну робко пытался завести разговор, но Андрей его осаживал конкретными вопросами: «Что сделано, на какую сумму продано товара?»

В один из дней ковроугодный администратор вбежал в кабинет задыхаясь так, будто промчался без машины по всем волгоградским рынкам:

– Никто не хочет брать зубную пасту! А мы не можем заняться шовным в полный рост, пока не реализована эта паста.

Вечером предыдущего дня в отсутствие Андрея у него состоялся доверительный разговор с Штейном – обсуждали хозяина. И Штейн коварно поддержал администратора, а затем позвонил компаньону и пересказал весь разговор. Кодряну относился к такому специфическому типу людей, у которых отсутствует фильтр между мозгами и речевым аппаратом, они выкладывают всю информацию, которой располагают. Он рассказал деловому партнеру хозяина всё, что знал: взаимоотношения с Ревазом, долг Атикону, краснодарская сделка, зависимость от поступлений денежных средств от клиентов Штейна, и многое другое. И посетовал на то, что не может выполнить просьбу Ольги Альбертовны – помочь сыну встать на ноги. Если мальчик настолько упрям, что не принимает бескорыстной помощи, о чем тут можно говорить. В порыве откровенности Кодряну доложился, что в рабочее время занимается собственным бизнесом – продажей ковров, и что это очень перспективное занятие.

Рассказав о состоявшейся беседе с Его Ворсейшеством, Штейн заявил Андрею, что ему нет дела до разных там семейных передряг, и высказал мудрую мысль: «Доносчику – первый кнут».

Итак, объявив о том, что хлопоты с зубной пастой мешают ему заниматься шовным материалом, Кодряну крупными глотками осушил стакан воды, и, усевшись за своим столом, принялся рассуждать.

– Надо выбрать приоритеты – что-то одно. Либо то, либо другое. За двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь. От зубной пасты нужно отказываться – вернуть казахам, отправить им контейнер обратно. Пускай сами продают. Так дальше нельзя – беготня по рынкам отнимает всё свободное время. Надоело, как зубная боль. Вот – сколько сделано визитов, всё без толку. Предприниматель Золотухин, ЧП Зайцев, ПБОЮЛ Петров…

Раскрыв тетрадку, администратор углубился в перечисление неудачных торговых визитов. Сделав заинтересованное лицо, Штейн снова коварно подыграл ему: «Продажи шовного материала под угрозой?»

– Нужны реформы, нам нужно реформировать политику фирмы. Необходимо специализироваться на чем-то одном – на продукции «Джонсон и Джонсон». Нельзя разбрасываться. Казахская зубная паста, Эльсинор, левые сделки – от этого нужно отойти. Реваз Авазашвили должен перечислить Совинкому долг. И этими деньгами надо расплатиться с Джонсоном. Если б не мягкость Андрея, я бы давно решил вопрос с дебиторской задолженностью. Я много раз говорил Ольге Альбертовне: дружба дружбой, а служба службой. Это бизнес, а в бизнесе нет ни друзей, ни родственников. Понимаю: тесть, но почему бы ему не заплатить долг, прошло четыре месяца, кризис, дефолт, все друг другу должны, нужно как-то расшивать неплатежи. Заплатить в Джонсон – вот главная задача, первоочередная. Самый горящий платеж. И нужно бороться с мягкотелостью, иначе не выжить. Пойти к тестю, и потребовать свои деньги. Сейчас многие работают по взаимозачету. Наиболее действенная схема – это…

Посмотрев на часы, Штейн спросил:

– Каковы издержки по зубной пасте?

Кодряну удивленно вытаращил глаза и стал похожим на филина.

– Мы не заработали на ней ни копейки, одни убытки. Необходимо отправить её контейнером обратно. У меня есть знакомые на железнодорожной станции, нужно туда поехать и загрузить контейнер. На ж-д тарифе многие поднимают неплохие деньги. Кто может сделать отгрузку, тот король. Взаимозачетные схемы с тарифом…

Штейн нетерпеливо прервал его:

– Совинком заплатил за растаможку зубной пасты, погрузочно-разгрузочные работы, рабочее время сотрудников, и теперь ты предлагаешь оплатить ещё и обратную отгрузку и затамаживание?

– Нужно определиться с приоритетами и реформировать политику. Стоимость товара определяется не суммой издержек, а тем, за сколько его можно реализовать на рынке. Издержки не играют никакой роли. С самого начала это была убыточная сделка. И если бы в момент заключения сделки меня спросили, нужна ли нам зубная паста, я бы дал квалифицированный совет. Но Реваз с Андреем рассудили иначе, и казах повесил долг на Совинком. Пускай Реваз выручает зятя – продает пасту, или отправляет её обратно. А главное – вернет заемные сто пятьдесят тысяч, и пусть проиндексирует эту сумму с учетом инфляции.

– Это твои деньги, ты лично занимал ему сто пятьдесят тысяч? – участливо спросил Штейн.

– Андрей перечислил ему чужие деньги, которые пришли из Краснодара. А товар был взят в Атиконе под честное слово и гарантийное письмо. Теперь Атикон должен Эльсинору. Но прежде всего надо расплатиться с Джонсоном.

Андрей нетерпеливо отбивал костяшками пальцев по поверхности стола турецкий марш. Штейн взглядом остановил его и снова обратился к Его Ворсейшеству:

– На пятое сентября у тебя был запланирован визит в третью больницу. Покажи отчет и расскажи нам о результатах встречи с главврачом.

Этим утром он посетил упомянутую больницу и выяснил, что представители Совинкома ни разу там не показывались.

– Эта сделка – бесполезная трата времени. «Городской аптечный склад» – жульё, чиновничий беспредел. Как только в больницах слышат «Совинком» и «Городской аптечный склад», они даже на порог не пускают нас. К главным врачам я пойду теперь только с официальным представителем «Джонсон и Джонсон».

Штейн выложил на стол заявку, подписанную главным врачом третьей больницы.

– Калистрат Гелиосович, тебе нужно срочно реформировать свой характер. Бездействие рождает скуку, а скука – равнодушие. Поэтому, несмотря на то, что ты любишь заглядывать в чужой карман и считать чужие деньги, тебе на них наплевать. Нужно больше трудиться – труд, ежедневная трудотерапия улучшит характер и поможет избавиться от лени.

И тут Андрей не выдержал:

– Послушай, ну я знаю, и все тут знают, что у тебя вместо головы – пустая тыква. Дело не в этом. Постесняйся других. Все люди уже показывают на тебя пальцем и говорят: «Посмотрите, это Кадрян-коврожрец, Ворсейшество – пустой человек».

Если б не Штейн, он бы не ограничился одними только словами и презрительным взглядом, присутствие компаньона, такого ограниченного в выборе действий, что называется, сковывало по рукам и ногам. Ничего не оставалось делать, как, постукивая кулаком о кулак, с сожалением проводить взглядом администратора, удалившегося с той же поспешностью, что и в момент прихода в офис.

Вика была единственным свидетелем выдворения администратора. Вечером позвонил её муж и сообщил, что ей необходимо лечь в больницу, предстоит длительное лечение, поэтому работать пока она не сможет. Ещё Андрею позвонила мама и сообщила, что в прихожей у неё находится Кодряну, пришедший с жалобами на несправедливое отношение к добросовестному из добросовестных. Крик его души подобен крику раненого орла. А ещё он просит денег, так как осталась невыплаченной зарплата за август, а дома голодные ребятишки дербанят последний капустный вилок.

– Скажи ему, что моя фирма – не касса взаимопомощи. Ты сама виновата, мама. Зачем ты сказала ему, что я – нуждающийся в патронаже беззащитный мальчик. Писающий мальчик – это он, коврожрец. Присматривать нужно за ним, а не за мной. Что? Мой тесть? Ворсейшеству обидно, что меня кинул мой тесть? Послушай, мама, позволь мне самому разобраться с Ревазом. Мои отношения с ним – это мои личные отношения, не надо никого сюда впутывать. Нет, ничего мне Реваз не должен, не вмешивайся, пожалуйста. Вот так, ничего он мне не должен.

Андрею пришлось долго успокаивать маму, и даже сделать строгое внушение, – когда стало ясно, что Кодряну вымогает деньги, и она готова ссудить ему энную сумму.

– Внимание, мама! Если я узнаю, что ты дала ему денег – а я узнаю, ты же сама в этом признаешься – то вместе с деньгами выну его душу. В конце концов, в оплаченное мной время он торговал своими коврами, пускай не прибедняется.

Через некоторое время она вновь позвонила, чтобы не рассказывать в присутствии Его Ворсейшества его печальную судьбу. Он был военным, служил на севере. Прекрасная карьера, возможность перевода в Москву. Но его мать стала названивать и требовать, чтобы он демобилизовался и приехал к ней в Ленинск. Мол, жить без него не может, и так далее. И Кодряну послушался, погрузил все вещи в два контейнера, и прибыл в Ленинск. Деньги, какими располагал после увольнения (была выдана крупная сумма), а также личные сбережения, потратил на приобретения дома (жулики из местной администрации продали халупу в районе по цене виллы в центре Волгограда). С ним и его женой носились как с писаной торбой, обещая трудоустроить на самые выгодные должности в районной администрации. В один из дней, когда их обоих выманили на показ их будущих личных кабинетов, с участка вывезли два нераспакованных контейнера с вещами, которые за день до были получены на железнодорожной станции. Там было всё – импортная мебель, бытовая техника, разная домашняя утварь, шубы, хрусталь, и т. д. И не было ни одного свидетеля того, как подъехал грузовик с краном, и как взломали ворота. Что в принципе невозможно – в посёлке знают всё про всех. Это особенность маленьких селений – люди тем и живут, что обсуждают, кто, где, и с кем.

Уже на следующий день супругов Кодряну перестали узнавать в районной администрации. Кто похитил контейнеры, так и не нашли. А еще через полгода их дом оказался под водой – оказывается, он был построен в том месте, гда когда-то был пруд. Вода вернулась, и затопила весь участок.

Кодряну поблагодарил мать за ахуенный подгон и переехал вместе с семьёй в Волгоград к тёще. Но беды его на этом не закончились. Он решил инвестировать оставшиеся небольшие сбережения в образование детей и перечислил деньги в фонд Синельникова «Интеллект-инвест». Идея была такова: вкладывай небольшую сумму сейчас, когда дети еще учатся в школе, а когда придёт пора поступать в вуз, эта сумма вырастает, и её уже хватает на полный курс обучения. Причем Синельников обещал устроить в любой волгоградский вуз. Так пропали последние сбережения Его Ворсейшества. Но это еще не всё…

Андрей нетерпеливо перебил маму:

– Послушай, такие истории реально портят карму. Расскажи лучше что-нибудь из жизни успешных людей.

– Ты причинил неприятности порядочному человеку.

– Он сам – ходячая неприятность и в своих бедах виноват только он один. Такая микросхема в его башке зашита. Так было запрограммировано – если бы не Ленинские ребята, коврожрец нашёл бы другое место, где просрать все деньги.

Они остались каждый при своём мнении.

А через день «Городской аптечный склад» перечислил деньги на Совинком, и во второй половине дня, когда средства оказались на корсчете, операционистка банка пропечатала платежное поручение – Андрей отправил деньги на «Джонсон и Джонсон». И грустно прокомментировал:

– Всё равно попадут в налоговую, счет-то у них арестован.

– Мы должны перевести эти деньги, это средства компании, – бесстрастно ответил Штейн.

– Это я так, для поддержания разговора.

Из банка они отправились в офис, где Штейн отправил платежное поручение по факсу в Джонсон. А вечером Андрей отвез его на вокзал, откуда Штейн уехал восьмичасовым поездом в Ростов.

Утром Андрей купил на остановке газету бесплатных объявлений, и, придя в пустой офис, где не было ни менеджера Послушного, ни непокорного Ворсейшества, ни других бесполезных людей, открыв раздел «Трудоустройство. Бухгалтерия», принялся его штудировать.

Глава 24

К родственникам жены Андрей относился с большим уважением. Во время визита к одной из её тётушек он прямо с порога стал сыпать комплиментами. Двоюродная сестра Мариам блистала в нарядном платье цвета подгнившей соломы, и Андрей сказал, что этот чудесный фермерский шик никогда не устареет – и был награжден таким взглядом, что хоть святых выноси. Когда сестры уселись за пианино, он, опять же, стараясь быть объективным, высказался по поводу игры: «Десять лет вы посещали муниципальную музыкальную школу, десять долгих лет. Государство не следит за эффективностью своих инвестиций. Неразумная финансовая политика погубила экономику и привела к дефолту». Его постарались оттеснить и изолировать от общего разговора. В тот день хоронили очень известного писателя, и это событие было самым обсуждаемым. То был замечательный писатель своего времени, отличившийся многим, он писал даже тогда, когда другие не могли: в годы репрессий и депрессий, лежа на пляже, в Великую Отечественную, телеграфируя из штаба на фронт и теперь, когда уже наступил новый век, а читатель стал придирчив и разборчив в литературе. И присутствовавшие женщины – все, кроме Мариам, которую ничего всерьёз не занимало, мысли её так и порхали – позабыв про горы немытой посуды дома, плакали в три ручья. А одна тётушка плакала так много, что оттеснила на второй план близких почившего (их давали крупным планом по телевизору): старую жену писателя, ровесницу лошади Буденного, которой предстояли многочисленные суды за авторские права и копирайт; молодую, моложе младшего внука, вдову писателя, которой, кроме тех же самых судов за авторские права и копирайт, предстояли суды с детьми писателя за наследство. Тётушка плакала на кухне, приготовляя салаты, плакала во время ужина, под звон бокалов и звяканье столовых приборов, плакала, когда по телевизору показывали нежнейшую сцену – молодая вдова обнимается с младшим внуком писателя. От этих страстных объятий всем как-то стало неловко – и тележителям, и телезрителям. Все, кроме Андрея, уже высказались по поводу кончины писателя, и, поскольку раздавался ещё плач, продолжали говорить о постигнувшей их утрате. Как-то само собой получилось, что многие вопросительно посмотрели на Андрея – ну сколько можно молчать. Мариам всегда обижалась, если он не принимал участие в общем разговоре – мол, недолюбливаешь моих родственников. И ему пришлось высказаться по теме.

– А что смерть… Ежеминутно помирает столько народу, причем очень много полезного – потенциальных работников, клиентов, партнеров по бизнесу. А то, что прикопали человечка, которого в глаза никто не видел и не знает…

Тут Мариам больно ущипнула его под столом, и он заметил гневный взгляд плачущей тётушки. Уполномоченная вселенской скорби посмотрела на него, как на исчадие ада:

– Когда разверзаются могилы, молчат даже святотатцы! А ты, ты…

И разревелась пуще прежнего.

А в день города (совпавшего с днем похорон очень известного юмориста, драматурга и демагога), уже под вечер, когда Мариам собиралась пойти вместе с Андреем к родственникам, позвонила её мама и сказала, что, вероятно, молодой паре хотелось бы побыть вдвоем, наверное, давно собирались. И Мариам, сняв строгое вечернее платье и надев домашний халат, спросила Андрея, куда бы пойти.

– А что пойти… Давай дома посидим.

Они прошли на кухню, он открыл шампанское, и разлил по бокалам. Отпив глоток, она, поддев ногтем отклеивавшуюся обоину, спросила:

– Почему ты не хочешь сделать на кухне ремонт?

– Послушай… ты когда-нибудь прекратишь издеваться надо мной? – закатив глаза, переспросил он.

– Что с тобой? На минуточку, я твоя жена, имею право задать тебе вопрос.

– Так задавай вопрос, не надо издеваться!

– Вот я и задаю: почему ты не хочешь сделать на кухне ремонт?

– Но мы миллион раз обсуждали эту тему, ты можешь воспроизвести по памяти любой из ответов!

– Слышь, ты, умник! Не надо со мной разговаривать, как с тупицей! Если я спрашиваю, значит, хочу услышать ответ.

– Как с тобой тяжело, Мариам, ты хуже блондинки.

– Не нравлюсь – женись на другой!

– Опять же говорю: тебе прекрасно известно, что я готов приступить к ремонту в любой момент, но вы с мамой еще не выбрали плитку, и что там еще. Тут другой вопрос начинается: зачем ты в миллионный произносишь эту тупую фразу: «почему ты не хочешь сделать на кухне ремонт»?! Для поддержания беседы?!

– Потому что разговаривать с женой надо нормально, без этих вот подвыпертов. Ответил бы сразу, как нормальный человек.

И она вздохнула:

– Эх, у всех нормальные мужики, этот же – вечно недовольный господин, всё ему не так.

Допив залпом шампанское, Андрей налил себе еще и подлил жене. Она сделала небольшой глоток, и с притворно-мечтательным видом произнесла:

– Ко мне недавно подошел на улице парень и сказал, что давно мечтал о такой девушке, как я, и что мы созданы друг для друга. Потом, по телефону, такое наговорил… Между прочим, очень много верного. Что у меня потухший взгляд, и по мне видно, что я замужняя, и муж не обращает на меня внимание, и только любовные ласки нового мужчины вернут мне цветущий вид.

Андрей безучастно рассматривал кафельную плитку над раковиной.

– Тебе всё равно, что я тебе говорю? – набросилась на него Мариам.

– Чего?

– Что слышал! Тебе всё равно, что к жене пристают на улице, звонят по телефону? Тебя не коробит?

Он пожал плечами:

– Главное, чтобы тебе было хорошо.

– Ты не мужик.

– Правильно, я у тебя громоотвод.

– Скотина, ещё скажи свою любимую фразу: «кобель не вскочит, пока сука не захочет».

Он послушно произнес «свою любимую фразу». Тогда Мариам набросилась на него с кулаками, и он стал отбиваться, стараясь не сделать ей больно. Наконец, устав, она уселась к нему на колени:

– Гадина, совсем меня не любишь, готов подложить под любого.

– Почему же «под любого», я доверяю твоему вкусу.

– Но почему ты не веришь, что могут быть обстоятельства, когда замужняя женщина может потерять контроль, и в такой ситуации совершить поступок, за который потом придется стыдно?!

Он сделал очень удивленное лицо:

– Не понимаю, о чем вообще речь. Ни разу не слышал о таких ситуациях. С этого места поподробнее, пожалуйста.

– А что бы ты сделал, если бы я… изменила тебе?

Он зевнул:

– Измени, посмотришь. Давай, чего уж там, а то одни обещания.

– Ага, ты хочешь сказать, что сразу бросишь меня, так, да?!

С этими словами она вскочила, и, бросив бокал на пол, под грохот стекла выбежала с кухни.

Допив, Андрей с неохотой пошел её искать. Найдя её лежащей на кровати в спальне, присел рядом, стал гладить её волосы. В этот момент она показалась ему большой неуклюжей куклой, настолько мало взрослости было в выражении её лица.

– Ты не ревнуешь меня – значит, совсем не любишь, – капризно протянула она. – Тебе плевать, где я и с кем я. Потому что не надо было выходить за тебя замуж.

– Почему же, – ответил он как можно ласковее. – Просто мои представления о браке высоки и чисты, как вершина Эвереста. Я даже не догадываюсь о том, что бывают измены, поэтому мне незнакомо чувство ревности. От ревности страдают те, кто готов изменять сам, чьи гены подсказывают ему, что измена – дело распространенное, и за неприкосновенность семьи непременно надо бороться. И вот: я доверяю своей любимой жене.

– Правда? – спросила она недоверчиво. – Ты все-таки любишь меня?

– Конечно!

Они поцеловались. Поднявшись с кровати, она присела на оттоманку и стала причесываться.

– Куда мы пойдем гулять?

Андрей промолчал. У неё было готовое возражение на любое его предложение, но он ничего не предлагал, и ей пришлось ждать.

– Ну… вариантов много может быть разных, – наконец, выдавил он.

Устав ждать, она сказала то, что наверняка ему не понравится:

– Пойдем на набережную.

Он привычно закатил глаза:

– Зачем идти туда, где вся толпа?

– Там весело – салют, концерт, много народу. И почему ты вечно недоволен? Сегодня праздник, если что.

Она встала, сняла халат, и, раскрыв шкаф, стала выбирать одежду. Андрей залюбовался её фигурой.

– Праздник – у пролетариата. Народ живет по расписанию, а свободные люди сами назначают себе праздники и будни.

– Слышь, ты! Что-то ты много о себе возомнил! Ты такой же, как все, не строй из себя великого!

– А я и не строю – я и так великий.

Почувствовав его взгляд, она состроила снисходительную гримаску:

– Это уже не смешно.

И, приложив к телу черную шелковую блузку с тонкими бретельками, полюбовавшись своим отражением в зеркале, надела её. Он попытался убедить её.

– Мариам… Зачем мы туда пойдем? Представь, что там сейчас творится: бычьё в трениках и быдла в мини-юбках, от которых пахнет хуже, чем от коней – целевая аудитория пива «Балтика-9». Приличные заведения – «Пиранья» и «Август» – будут закрыты, все тошниловки окажутся переполненными, и нам крупно повезет, если наш заказ принесут до закрытия заведения.

Зря он сказал про мини – Мариам взяла с полки короткую джинсовую юбку и демонстративно её надела.

– Откуда в тебе столько гонора, что за презрительное отношение к людям! На себя-то посмотри – давно ли перестал лаптем щи хлебать!

В ней было гонора ничуть не меньше, особенно она любила измываться над официантами и гостиничными служащими, и поглумиться над целевой аудиторией пива «Балтика-9» тоже могла запросто, однако, вступив в полемику, выдерживала роль. Андрей мягко попросил её сменить наряд на менее откровенный – выбрать какую-нибудь длинную юбку и блузку не с открытыми плечами, а что-нибудь построже. Потому что в местах массового скопления малокультурных людей…

– Я иду со своим мужем – если что! – оборвала она его.

Надушившись, добавила:

– Пойдем, аристократ хренов.

* * *

То, что творилось на набережной, соответствовало описанию, которое дал Андрей. Они с трудом пробрались в кафе «Волга», содрогавшееся от индустриального грохота – настоящая трэш-твою-мать рок-скотобойня; и там им предложили два места за столом, за которым уже сидело четверо. Пришлось согласиться, других вариантов не было. Официантку ждали долго. Мариам еще дольше выбирала, затем попыталась, как обычно, помучить официантку – затеять обсуждение заказа минут на пятнадцать – но этот номер не прошел, та бесцеремонно потребовала, чтобы ткнули в меню пальцем, а когда Мариам призвала её к порядку, развернулась и убежала к другому столику. Пришлось Андрею идти за ней и тыкать в меню пальцем.

Целая вечность прошла, пока принесли заказ – холодное мясо и теплое шампанское, причем последнее доносили дольше всего, видимо, самое сложное блюдо.

– Почему такой кислый, посмотри вокруг, как всем весело – праздник? – прокричала Мариам, отрезая кусок мяса из его тарелки. – Я попробую.

Ещё несколько раз она пыталась завязать разговор, но, чтобы хоть что-то было понятно, нужно было лезть через стол, и кричать непосредственно в ухо собеседнику. И Андрей предпочел отмолчаться. Когда вышли на улицу, Мариам сказала обиженно, что если ему с ней неинтересно, то пусть поищет себе другую. Он наконец излил на неё раздражение:

– Сколько раз говорил на понятном тебе языке: мне не нравится, когда ты лазишь по чужой тарелке!

– А в чём дело, я только попробовала кусочек!

– Предупредила бы, и я бы заказал точно такую же порцию тебе – отдельно, а если нужно – две, три, десять порций, только чтобы ты не лазила в мою тарелку!

– Зачем тратить лишние деньги, если можно взять кусочек?

– Да как же «можно взять кусочек», когда нельзя, потому что мне это не нравится?!

– Какая ты сволочь – изгадил мне весь вечер, всё готов изгадить, даже праздник.

С этими словами Мариам ускорила шаг, Андрей автоматически сделал то же самое. Заметив, что он приближается, она чуть ли не пустилась бегом. Её фигура стремительно удалялась. Перебежав через дорогу, Мариам стала подниматься по лестнице, ведущей к ротонде. Их разделяло каких-то шесть метров и целая толпа народу. Работая локтями, Андрей старался протиснуться. Лестница загибалась вокруг ротонды, и он на время потерял жену из вида. Поднявшись, разглядел её черную головку уже в десяти метрах, и устремился за ней.

В сердцах он громко выругался – Мариам убегала иногда и просто так, без ссоры. Просто идёт по магазину или рынку, смотрит вперед, и ничего вокруг не видит. Может, что-то замечает – на витринах и прилавках, но только не идущего рядом спутника. Зазеваешься, глядь, а её нет. Приходится бегать, искать. Потом она оправдывается: «А я и не заметила, как ты пропал, и вообще, следить надо, ты же не один идешь – с женой».

Андрей двигался в толпе вдоль гранитного парапета, за которым начинался склон. Слева был палисадник, за ним – стена террасы. Гул толпы стал как-то громче и раскатывался от самой воды до ближайших домов по улице Чуйкова, развеселый, выражая единодушное желание пить, гулять и веселиться. Народ выражал восторг бешеными и дружными криками. На набережной царило народное веселье – грубое, неудержимое. Черная блузка Мариам мелькала в нескольких метрах, Андрей пытался докричаться до жены, но его голос сливался с голосом толпы. Кто-то распевал гимн. Вой был величественный и оглушительный. Цепи разноцветных фонариков и огни фейерверка внушали народу веселые мысли. Глазея на эстраду, на которой свадебно-похоронный оркестр отыгрывал ум-ца-ца, люди пускались в пляс. Это шумовое мракобесие годилось не только для танцев пьяных люмпенов, под него могли бы легко маршировать постояльцы клиник для душевнобольных.

Перед Андреем открылся просвет между людьми, он увидел Мариам с головы до ног, и рванулся к ней, пока толпа снова не сомкнулась перед ним. И в этот момент он заметил, как бритоголовый парень в красной майке широкой веслообразной пятерней схватил Мариам за то место чуть пониже спины, которое очень привлекает мужчин и заставляет их оглядываться и подолгу смотреть вслед его обладательнице. Другой рукой парень попытался обхватить её за талию, но Мариам, резко обернувшись, громко закричала, и стала наносить ему удары по лицу, царапая ногтями в кровь его физиономию.

В глазах Андрея потемнело, огненные волны захлестнули его; не чувствуя под собой земли, в доли секунды он оказался рядом с бритоголовым, в правой руке уже был выхваченный из-за пояса газовый пистолет – массивный револьвер РГ-9. В следующую секунду рукоятка пистолета грузно опустилась бритоголовому на затылок. Отовсюду давили, и Андрей чуть не повалился на асфальт вслед за ним. Чтобы не упасть, пришлось толкаться локтями. Мариам снова оттеснили, прямо перед собой он видел её испуганное лицо, отчаянно работая руками, она также пыталась пробиться к нему. Слева кто-то обхватил шею Андрея, а справа ещё кто-то попытался выхватить пистолет. Вывернувшись от обоих, он выстрелил в лицо тому, кто справа, а левого ударил в пах коленом и, отворачиваясь, произвел выстрел и в его сторону. В нос ударил резкий запах, глаза заслезились, земля под ногами качнулась. Всё преобразилось. Схватившиеся за носы, утирающие глаза люди отодвинулись, уплощаясь, стали настенными изображениями, распластались на парапете, потекли по склону. Образовалась пустота, и в ней было пятеро – три тела на асфальте, Мариам с побелевшим лицом, и он, Андрей, с массивным РГ-9 в правой руке. Он чувствовал, как кровь струится горячо по жилам. Засунув пистолет за пояс, схватил Мариам за руку:

– Бежим!

Люди возвращались в поле зрения. Они глядели на убегающую пару с почтением и смиренным желанием не быть избитыми или подстреленными. И освобождали проход.

Когда оказались в квартире и, закрыв за собой дверь, перевели дух, Андрей, глядя на раскрасневшуюся от бега жену, прорычал:

– Надо было не их, а тебя нахлобучить – чтоб не виляла своей жопой!

И, изобразив на лице лютую свирепость, грозно надвинулся на Мариам. Она в ужасе отшатнулась, и, закричав, бросилась в ванную и там закрылась.

«Зря напугал, – подумал он, – все-таки нет на свете более преданного существа, чем этот взбалмошный ребенок».

Он уже засыпал, когда она, осмелев, выбралась из укрытия, и, раздевшись, легла рядом. Он продолжал неподвижно лежать, отвернувшись, тогда она, обняв его талию, стала целовать его затылок, шею, плечи.

– Я больше так не буду. Прости, ну баба дура, что с меня взять.

Её рука скользнула ниже. Словно нежный теплый ручеек заструился по его телу. Слушая её жаркий шепот, разогревавший желания, Андрей тяжело задумался.

«Притвориться спящим? Нет, тут я больше себя наказываю, чем её».

Повернувшись к ней рывком, сжал её так, что у неё перехватило дыхание:

– А как ты думаешь, за что я тебя полюбил, – средоточие глупости!

Глава 25

Анализируя сложившуюся ситуацию, Андрей отметил, что самым предсказуемым оказался Реваз: как не собирался возвращать долг, так спустя четыре месяца «скромничает» с возвратом денег, взятых «на два дня».

Николай Ненашев некоторое время интересовался, как продвигается взыскание долга, Андрей в ответ лишь скорбно вздыхал: «Работаем в данном направлении…» Потом шеф перестал затрагивать эту тему, Андрей, со своей стороны, не напоминал ему о существовании дебитора под названием «Совинком». В конце сентября Краснов сообщил, что Ненашеву удалось списать эту сумму на рекламные образцы (продукция, раздаваемая бесплатно для продвижения). Альбертинелли объяснили, что на складе «Атикона» находится продукция с истекающим сроком годности, и разумнее всего списать долг, и отдать товар в клиники как promotion. В качестве примера была приведена беспрецедентная акция конкурентов – компания «Джонсон и Джонсон», погашая бюджетный долг, завалила больницы своей продукцией. Подсев на неё, конечный потребитель начнет заказывать товар в Джонсоне, когда бесплатная расходка закончится.

Повезло, что area-manager, загруженный текучкой, не стал вникать в детали, и быстро подписал соответствующие бумаги. Эльсинор аннулировал долг Атикона, тот же, в свою очередь, списал долг Совинкома.

Андрей не стал сообщать Ревазу о решении проблемы, напротив, всячески нагнетал обстановку – долг вычитают из зарплаты, грозятся увольнением, и так далее. Расхолаживать то, что необходимо раскалять – значит вредить делу. Реваз предложил: «Если нельзя кинуть «Атикон», давай казахов шваркнем!» Совет, безусловно, ценный, но не стоит тридцати тысяч долларов. Осторожно подбирая слова, Андрей объяснил, что казахский товар весь лежит на складе непроданный, и, сколько тут ни шваркай, денег не прибавится. Опять же – аренда склада капает, убыток! Это был весомый довод. Реваз думал не более половины рабочего дня, затем позвонил и сообщил, что договорился с одним своим знакомым, директором оптовой базы, чтобы тот взял на реализацию всю партию зубной пасты. Андрей нанял грузовик и вывез казахский товар на оптовую базу и расторгнул договор аренды складского помещения.

С начала августа от Чингиза не было известий, что несколько странно для кредитора, Андрей, соответственно, сам никак не проявлялся.

А в конце сентября, в один из дней, когда Андрей только что выпроводил очередную соискательницу на должность бухгалтера, в офис зашли трое нерусских – ковроугодный молдаванин Кодряну в сопровождении двух палеоазиатов в засаленных штанах и грязных свитерах. Назвавшись Коспаном и Касбулатом, палеоазиаты с порога заявили, что приехали из Казахстана, чтобы забрать зубную пасту.

«Осспади, что за молдавано-казахское нашествие», – подумал Андрей. Вслух же произнес:

– Обождите, не так быстро. Давайте по порядку: как вас зовут, и покажите ваши документы.

Улыбнувшись, добавил:

– Вы присаживайтесь, присаживайтесь. Устали с дороги.

Затем включил чайник, и, забрав у казахов папку с документами, раскрыл её, и стал по очереди снимать копии на ксероксе. Коврожрец остался у дверей. Он был строг, задумчив, у него был леонардовский жест руки, и весь он был исполнен сознания своей обреченности в жертву людям. В данном случае – казахам, ибо именно с его подачи они здесь очутились.

На заводе-производителе начались серьезные проблемы, Чингиз скрылся с крупной суммой денег, новое руководство, не имея возможности расплачиваться с кредиторами деньгами, делает переуступку долга, и предлагает им возможность самим выбивать долги с дебиторов. Коспан и Касбулат представляли стороннюю организацию, которой задолжал завод, и сейчас они намерены забирать либо товар, либо деньги. Ребята приехали на «Камазе», они наёмные работники, и являются чем-то вроде экспедиторов. Адрес Калистрата Кодряну они узнали на таможне – там были записаны все его данные, так как он растамаживал груз. Он их привёл на фирму, координаты которой до этого были им неизвестны. На руках у приезжих не было исполнительных листов, так как не было обращений в суд или какие-либо правоохранительные органы, с местной милицией или «офисом» связей не имелось.

Всю эту информацию удалось выяснить за чаем. Говорил в основном Коспан – он лучше знал по-русски.

– Придется вернуть товар, – печально произнес Кодряну, всё так же стоящий возле двери.

Пропустив мимо ушей его слова, Андрей обратился к казахам:

– А я бывал в ваших краях – ездил на машине в Атырау. У меня там друзья-казахи, очень гостеприимные ребята. Правда, ГАИшники ваши – звери, по дороге несколько раз останавливали, стреляли бензин. Так убедительно «просили» – пришлось дать. Почти полбака слили, мироеды.

Лица гостей оставались непроницаемыми. Они допили чай, затем синхронно повернули лица друг к другу, и у них состоялся такой диалог:

– Засах миний хуудас – Найзууд зураг дүрст бичлэгүүд – Дуу, хөгжим захидлууд тэмдэглэл бүлэг хөгжим. – Арга хэмжээнүүд мэдээ хавчуурга тохиргоо санал. – Тухай бусдын сэтгэгдэл хавсралт асуулт зарлал.

– Дуу, хөгжим. После чего синхронно повернули головы в сторону Андрея. Заговорил Коспан:

– Грузиться нада, где ваш склад, обратная дорога дальний, многа часов ехать.

Его Ворсейшество также подал голос:

– Им надо пропечатать документы и показать, где находится товар. Куда ты перевез зубную пасту?

Мельком взглянув на копию договора, в котором должником значился «Навигатор» (давно брошенная «помойка», через которую обналичивали деньги, и на неё был заключен договор поставки зубной пасты), Андрей неторопливо произнес:

– Всё это очень интересно. Да, занимательная история. Но откройте страшную тайну: зачем ко мне пришли?

– Ай, отдай сюда товар, ладна! – всплеснул руками Коспан.

Бывший администратор произнес от двери:

– Андрей, не валяй уже дурака, покажи им, куда перевез зубную пасту. Им всё известно.

Сузив глаза, Андрей сказал казахам.

– Скажите своей девочке, чтобы закрыла ротик.

«Девочка» как-то странно пожелтело и стало похоже на засохшую айву. Казахи напряглись, как перед броском. Первым опомнился Касбулат:

– Кончай шутковать, торопимс, дорога, погрузка-магрузка.

– Опять же, говорю, мы с вами хорошо посидели пообщались, но вы пришли не по адресу – здесь нет такой фирмы – «Навигатор», помещение арендовано ООО «Совинком», можете спросить арендодателя.

Глядя на их непонимающие лица, пояснил:

– «Арендодатель» – это хозяин помещений, сдающий их в аренду фирмам.

Казахи кивнули в сторону желтевшего в дверях Калистрата Кодряну – это он нас привел. Касбулат добавил от себя, что «нечего тут мозг канифолить, сейчас все вместе поедем искать зубную пасту». Андрей, в свою очередь, сказал, что впервые видит всех троих, и предложил гостям – если приятные темы закончились – выяснить между собой отношения в коридоре.

Коспан с Касбулатом, как по команде, поднялись, приободренный Кодряну приблизился к ним. Так они стояли в нескольких шагах от стола, за которым сидел Андрей, невольно сгрудившись, готовые к круговой обороне. Или к атаке – как получится. Воцарилось безмолвие, как перед бурей. Потом разом заговорили. Точнее заголосили, наседая на Андрея. Казахская брань, полурусские угрозы, увещевания. Остановив товарища, всё порывавшегося достать из кармана гаечный ключ, Коспан сказал, уже в который раз:

– Ладно, кончай бирюлек тут играть, бери печать, поехали на склад.

– Это несерьезно, Андрей, – добавил Кодряну.

– Послушай, детка, нет никаких доказательств, что жизнь – это серьезно, а ты говоришь…

Кодряну тут же парировал:

– Может, пригласим сюда твоих родителей?!

В ответ на эти слова, произнесенные учительским тоном, Андрей порывисто поднялся, и, прыжком подлетев к упрямому коврожрецу, ударил его под дых. Тот согнулся и застыл, не в силах ни вдохнуть, ни выдохнуть. Андрей его легонько толкнул, и он рухнул на пол. После чего Андрей отошел на другой конец кабинета, заходя казахам за спину. Они повернулись вслед за ним, потрясенные и безмолвные, опасливо наблюдая за его перемещениями.

– Прошу заметить: я с вами очень любезно обошелся – напоил чаем, поговорил. И что я получил в ответ? Гоп-стоп, вымогательство, какие-то лошадиные предъявы. Ну ладно, думаю, может, у них так принято. Но когда ваша девчонка стала тянуть на моих родителей…

И Андрей развел руками. При этом жесте Коспан с Касбулатом невольно попятились к окну.

– Волгоград – гостеприимный город, но всякому терпению приходит конец.

Кодряну зашевелился на полу, немного раздышался, и стал извлекать из глотки хриплые звуки. Коспан что-то заговорил, но Андрей жестом остановил его:

– Обожди. Дай закончить. Недосказанная мысль ничего не стоит. Давайте по порядку. Вы приехали из вашей Казахии, чтобы забрать зубную пасту, так? Так.

И он стал прохаживаться по кабинету взад-вперед, не выпуская гостей из поля зрения.

– Эту девочку вы подобрали по дороге, – кивок в сторону Кодряну, пытавшегося как-то усесться на полу.

– Волгоград… таможня… – вымолвил Коспан.

– Имеется в виду – вы не привезли её с собой из вашего эйлага. Так?

Казахи закивали.

– Тогда всё понятно, – заключил Андрей. – На жулика нарвались. Сейчас эта штука очень распространена – сами понимаете: кризис, дефолт, и всякая мразь поднимает голову. Он присвоил ваш товар, а когда вы стали изобличать его, указал вам адрес первой попавшейся фирмы. И привел ко мне.

И он с размаху пнул ногой в живот Калистрата, пытавшегося подняться. Тот повалился обратно на пол и замер. Коспан переводил Касбулату, плохо понимавшему, о чем говорят.

– Поэтому мой вам совет: поищите в других местах фирму «Навигатор», или кто там забрал вашу пасту.

Гости о чем-то переговаривались между собой по-казахски, и Андрей прибавил к сказанному:

– Да, кстати, обсуждать свои дела вы можете в коридоре – там места много.

Приезжие некоторое время совещались. Кабинет огласился громкими гортанными звуками.

– Танд хэрэглэж байгаагүй санал. – Балансыг дээшлүүлэх миний хавсралт запускарик. – Миний хавсралт миний хуудсаас хавсралтыг хасах тохируулага. Запускарик хавсралт таний хуудсанд харагдана. – Эсвэл сайтын нууц үгээ асуух боломжгүй. Хавсралтанд ямар ч файлууд хэрэггүй. Юу ч татах хэрэггүй. Тэнд байна магадгүй.

– Сүлжээнд байгаа найз нар. Андрей не сомневался, что справится с этими двумя, но его волновали последствия, а именно вероятность набега толпы таких вот дикарей в дальнейшем. И он начал подумывать, не позвонить ли Трезору, но тут, выступив вперед, Коспан отчаянно выкрикнул:

– Дай нашу пасту!

А Касбулат добавил, указывая на застывшего на полу коврожреца:

– Это твой человек! Один шайка!

Остановившись возле своего стола, Андрей стал перебирать ксерокопии казахских документов:

– Допустим, я поверил, что вы приехали за какой-то там пастой, хотя всё это сильно смахивает на жульничество с элементами бандитизма. Ворвались на фирму, стали угрожать, напали с кулаками. Потянет на хорошенькое уголовное дельце. Эх, позвонить бы сейчас в милицию – как вы думаете, стоит? Да не в казахскую милицию, а в нашу, волгоградскую.

И он взял в руки ксерокопию техпаспорта «Камаза».

– Сказать, что будет? Скажу, чего уж там! Не успеете вы добраться до вашей зубной пасты, вас лишат вашего транспортного средства – «Камаз» с госномером KAZ 4154, на чем тогда домой поедете?! Вот что значит ваш наезд – об этом в первую очередь вам надо подумать.

Разминая кисти, прибавил угрожающе:

– Хотя… можно и без звонков обойтись…

Видя их непонимание, стал объяснять, помогая себе жестами:

– Внимание, ребята, слушаем все сюда. Говорю на понятном вам языке. Моя – сидеть на этом месте. Вы – прийти с улицы. Вы – начать драться, хотеть ограбить.

И он замахал кулаками.

– Моя от вас – обороняться.

И Андрей занял оборонительную стойку. Затем потянулся к телефону.

– Моя – хотеть чтобы вы убраться как можно скорее. Моя – решать вопрос двумя способами.

Он взял в руки телефонную трубку.

– Моя – звонить в милицию.

И он загудел, изображая сирену.

– Милиция приезжать, вы – платить ей деньги.

Положив трубку на место, продолжил:

– Моя может поступить по другому…

При этих словах Андрей выразительно посмотрел на Калистрата Кодряну, надсадно кашляющего на полу.

– Но моя вас любит, поэтому будет звонить в милицию.

И снова потянулся к трубке:

– Вы хорошо меня понимать, повелители верблюдов, казахские ваши души? Решайте сами, вам жить…

Гости медленно попятились к двери. Тяжело вздохнув, Андрей резюмировал сказанное:

– Вы ко мне приехать – разбираться по волгоградским законам. Я к вам в эйлаг приехать – разбираться по-казахски. Эй, куда же вы! Заберите это чучело!

Но они уже выбежали из кабинета. Кодряну остался лежать на полу. Андрей включил чайник, и уселся на секретарское место.

«Мог ли этот муфлон ещё куда-то сообщить? Нужно ли сейчас звонить куда-то, или так обойдется?»

Налив в чашку кипяток, он погрузил туда ситечко с заваркой. Раздался звонок.

– Але.

Это был Штейн. Он сказал, что ребята из московской фирмы «Медлинк» оказались настолько любезны, что для ускорения доставки выслали коробку шовного материала поездом с проводником, и завтра надо его встретить. Андрей записал номер вагона, имя и фамилию проводника, а также номенклатуру и цены. В коробке – товар для двух клиентов, нужно напечатать накладные и произвести отгрузку в волгоградский областной кардиоцентр и в ставропольскую краевую клиническую больницу. В кардиоцентре нужно отдать товар в аптеку, в Ставрополь можно отправить автобусом, там встретят. Хотя – лучше бы отвезти, оказать уважение – это перспективный клиент. Записав все данные и попрощавшись, Андрей уткнулся в газету бесплатных объявлений, раздел «Трудоустройство» – где ж набрать нормальный персонал, не самому же тут ишачить! Тут позвонили снова. Он поднял трубку – звонила Мариам. Сначала она выясняла, чем он занимается, и с кем только что разговаривал по телефону. Всё выспросив, сказала, чтобы он взял ручку и записал, какие нужно купить домой продукты. Он послушно взял ручку и написал под диктовку список – всего одиннадцать пунктов. Сказав «люблю, трамвай куплю», положил трубку, и снова принялся штудировать газету.

Его рекрутинговые изыскания вновь были прерваны телефонным звонком. Сделав глоток чаю, он поднял трубку.

– У аппарата.

Снова Штейн. Он совсем забыл – у него заявка от Кумара Калымова, заведующего рентгенхирургическим отделением кардиоцентра на расходные материалы производства Cordis (эта компания является подразделением «Джонсон и Джонсон»). Дорогостоящая продукция, много позиций, заявка очень крупная. И прибыльная.

– Сплошной кизил сегодня, – пробормотал Андрей.

– Что? Алло! Что ты сказал?

Андрей бросил взгляд на казахские документы.

– Я чувствую себя, как в кизиловнике – одни кизил-баши и кызыл-кумы.

– Чего?! Повтори, что ты сказал!

– Ничего, это я так, для поддержания разговора. Диктуй.

Извинившись, что не может отправить факс, так как находится дома, Штейн стал диктовать названия, количества, и цены. Всю эту продукцию надо срочно заказать и оплатить, а при получении немедленно отвезти в аптеку кардиоцентра. Андрей принялся записывать: интродьюсер AVANTI PLUS 504-605X – 10 шт по $29 (цена поставщика) + 35 % (цена для клиента), коронарный баллонный катетер SUPER TORQ 412-5040L – 5 шт по $277 (цена поставщика) + 35 % (цена для клиента)… итого – 17 позиций на сумму $ 14058 в ценах поставщика и соответственно $ 18978 в ценах, по которым надо отгрузить в кардиоцентр. Записав спецификацию и экономику сделки, Андрей попрощался и положил трубку. И задумался. Зачем всё это надиктовывать? Ведь можно позвонить в кардиоцентр, наверняка там факс работает. Наверное, Штейн не хочет, чтобы его компаньон общался напрямую с заказчиком. Только такая может быть причина, поэтому все контакты – на уровне заведующей аптекой, которая ничего не решает, заказами рулит заведующий отделением, напрямую свзяываясь с поставщиками. А Ставрополь – там мелочь, этого клиента можно скинуть – чтобы самому не наматывать по шестьсот километров.

Тут зашевелился и закряхтел Кодряну на полу. Андрей вернулся к казахскому вопросу. Звонить или не звонить людям? Собственно говоря, можно было сразу позвонить – Трезору или, в конце концов, тому же Ревазу. В обоих местах бы приняли казахских ишаков, но это стоило бы денег. Возможно даже, дороже, чем в милиции. Они с радостью откликнутся и сейчас и возьмут деньги за услуги, – пускай даже ишаки умчались в степь, вопрос-то озвучен, извольте заплатить. Особенно Реваз – он-то считает, что Совинком расплачивается с казахским заводом за пасту, поэтому его друг с оптовой базы исправно платит за реализуемый товар. А если узнает, что зять научился считать деньги и решил в одиночку шваркнуть казахов, то для окончательного расчета предложит свой калькулятор… Решив, что никуда обращаться не будет, Андрей взглянул на Кодряну. Тот уже сидел на полу, прислонившись спиной к стене. Увидев его вполне очнувшимся, Андрей замахнулся и сказал с притворной строгостью:

– Ваше Ворсейшество, как там у нас пословица звучит: «Знал бы, где упасть, подстелил бы коврик»!

Коврожрец никак не отреагировал, только корчился от боли, и тогда Андрей прикрикнул:

– А ну… изыди сотона! Пошёл… пошёл отсюда, чтобы я тебя тут не видел больше!

Поднявшись с неожиданным проворством, Кодряну выбежал из офиса.

* * *

Вечером, как обычно после Кодряну, позвонила мама и стала Андрея отчитывать. Это же надо, до чего сын докатился – избивает сотрудников в офисе. Он попробовал отшутиться:

– Спасибо пускай скажет, что не до смерти. Лучше утка и кроватка, чем могилка и оградка.

Но у мамы не было настроения шутить. Это же пошла какая-то уголовщина, не хватало ещё… И она вспомнила позапрошлый год. Андрей терпеливо объяснил: коврожрец навел на офис казахских быков, и это была самооборона. Реальный пострадавший – это он, Андрей.

– Это как-то связано с Ревазом? Если да, то давай разбираться вместе с ним.

– Послушай, мама, Реваз тут ни при чём. Позволь мне самому разобраться с моим тестем, и пусть в наши взаимоотношения никто не лезет, особенно Его Ворсейшество.

Вспомнив о своих размышлениях по поводу всех этих обращений, добавил:

– Не говори ничего Ревазу про казахов – если не хочешь, чтобы я налетел на крупные расходы!

– Но Калистрат Гелиосович в реанимации, чуть ли не при смерти, ему делали ревизию брюшной полости!

– Как это всё печально, мама. «Ревизия брюшной полости». Нет рубежа моей жалости к Его Ворсейшеству. Но его предупреждали, чтобы он сделал себе ревизию черепной коробки, реформировал свой характер. Это бы спасло его брюшную полость.

Ольга Альбертовна прокляла тот день, когда сын устроился на работу в морг, и попросила быть посерьезнее – надо что-то срочно предпринять, потому что человек находится в больнице, и мало ли что. Может, надо появиться там, чем-то помочь, какие-то лекарства, и так далее. Андрей отвечал ей взволнованно:

– Непосильная тяжесть легла мне на сердце, мама. Надо успокоить волнение в груди. Как же так – Его Ворсейшество в больнице! Что же делать? Всё пропало!

– Перестань паясничать! – рассерженно прикрикнула Ольга Альбертовна. – Лучше подумай, что будешь делать, когда он заявит в милицию!

– А ты расскажи об этом папе – он, как полковник милиции, оценит эту хохму – «Кадрян-молдаван заявил в милицию»!

Она в сердцах бросила трубку и больше не перезванивала. Андрей решил, что отец оценил молдавскую хохму.

Глава 26

Геннадий Петрович Рыбников, главный врач железнодорожной больницы, был одним из немногих собственных клиентов, и Андрей усердно принялся его обхаживать. Выбрав время, он набился к нему в гости, прихватив promotion material – шовный материал для гинекологии и гормональные препараты. Перспективы намечались хорошие – доверительные отношения сложились ещё в те времена, когда поставщик был обычным торговым представителем, а главный врач – всего лишь заведующим отделением.

Вручив в прихожей презенты, Андрей прошел на кухню. Выпив за встречу (Рыбников признавал только дорогие напитки, в этот раз был Black label), неспешно повели беседу. Андрей объяснил, что в обычном прайс-листе со среднерыночными ценами заложено 10 % комиссионных. Есть позиции с большей рентабельностью, – всё надо оговаривать конкретно. Конечно, можно забить в цену все 50 и даже 100 процентов, но мало ли, какая проверка. Если главный врач берет на себя ответственность – можно сделать всё, что угодно. Рыбникова вполне устроили 10 %.

– За рыбалку, – предложил Андрей, поднимая бокал.

И кивнул в сторону висящей на стене головы меч-рыбы. Со слов Рыбникова, заядлого любителя подводной охоты, это был его трофей. Андрея разбирали сомнения, но не скажешь ведь всего человеку, который больше клиент, чем друг.

– Давай, за рыбалку.

Они чокнулись и выпили.

– Как съездил, что в Италии хорошего?

Услышав, что заговорили о заграничной поездке, из комнаты на кухню вышла Алевтина Яковлевна, жена Геннадия Петровича.

Андрей подробно рассказал – и про автобусный тур по всем крупным городам, кроме Милана и Сан-Ремо, и про недельный отдых на побережье, в Лидо-ди-Эзоло. Больше ни с кем из клиентов не обсуждались эти темы – заграничные поездки, иностранные автомобили, фирменные вещи, и другие способы потратить крупные деньги, а с Рыбниковым такие разговоры велись постоянно, он любил похвастаться приобретениями и послушать, как другие в этом преуспели.

– Ну, и что вы привезли оттуда? – поинтересовалась Алевтина Яковлевна.

– Кроме сувениров, ничего.

– Как, вы были в Италии, и ничего не купили из вещей?

– Там одежда ещё более паршивая, чем на нашем Тракторном рынке. Говорят, только в Милане можно что-то купить. Milano – yes, столица моды, кроме того, на севере сосредоточена промышленность и капитал, а южные города – бедняцкие районы, поэтому и выбор в магазинах отвратительный.

– Так ты сэкономил на жене!

– Хорошая экономия! Как и в любой другой поездке – потратили всё до последнего доллара. Накупили сувениров столько, что еле увезли. Ну, ещё кожаные куртки, пару костюмов, двое брюк, и платье – вся одежда куплена в Сан-Марино, это город-государство, вся территория которого – зона duty-free.

– Вот тебе раз, «ничего не купили»! Давай рассказывай, какие куртки…

Отчитавшись в покупках, Андрей рассказал о международном конфликте, произошедшем в Венеции. Мариам выбирала в сувенирном магазине маску, – в обычной своей манере. Продавец, игнорируя остальных покупателей (у него просто не было другого выбора), выкладывал перед ней всё новые и новые маски, услужливо спрашивая: «что-нибудь ещё?», она хмурилась – мол, попробуйте, что-то не очень… Андрей терпеливо ждал – в 10 случаях из 10 такие смотрины оставались смотринами без потерь для семейного бюджета. И он был за это благодарен жене. Что касается нервной системы продавцов – это их работа – завлекать покупателя.

Внезапно какой-то лысый низкорослый субъект в клетчатой рубашке оттолкнул Мариам, что-то злобно прикрикнув (смысл фразы, произнесенной по-английски, означал – вы мешаете нормальной торговле), и обратился к продавцу по-итальянски. Андрей, до этого стоявший в стороне, приблизился к лысому, и толкнул бедром, отчего тот чуть не повалился наземь. Помещение огласилось отборной русской бранью, приправленной услышанными от Альбертинелли итальянскими ругательствами. Лысый замотал головой с остервенением приговоренного к смерти цыплёнка, и попятился к выходу. Мариам заставила продавца ещё пару раз сходить в подсобку за товаром, после чего, состроив недовольную мину, – мол, ничего-то у вас нет хорошего, – направилась к выходу.

Они уже достаточно далеко удалились от этой лавки, когда Андрей почувствовал, как кто-то дотронулся до его плеча. Обернувшись, он увидел лысого, который, всё так же мотая головой, прошипел:

– Russo communisto!

То, что прозвучало в ответ, услышали только прохожие – лысый быстренько исчез в толпе. Выругавшись, Андрей подумал, что если бы не злобный тон, то, в общем-то, слова «russo communisto» можно было бы принять за комплимент.

Посмеявшись над итальянцем, Алевтина Яковлевна попросила ещё раз показать, как тот мотал головой, и неожиданно спросила, знаком ли Андрей с Вадимом Второвым. Получив положительный ответ, спросила про его жену, Алину.

– Да, мы учились на одном курсе.

Она продолжила расспросы, а её муж напряженно слушал. По тону вопросов было ясно, что задаются они неспроста, и что Рыбниковы чем-то обижены на Второвых.

– Алина вообще не соображает в медицине, зачем она пошла в ординатуру, – заявила Алевтина Яковлевна.

Оказалось, что у неё знакомые в отделении, в котором проходит обучение Алина Второва. Андрей выступил в её защиту – все-таки жена друга, к тому же знакомы с детства, ничего плохого она не сделала:

– Не знаю, когда мы учились, у неё всегда были хорошие оценки.

– Мне сказали, что Второв тащил её все шесть лет – платил за экзамены, и так далее. И в ординатуру её пристроил.

– А кого ж ему пристраивать, не чужую же бабу, – искренне удивился Андрей.

И вообще, подумал он, зачем в кругу своих нести такую чушь – пристроил свою жену там, или родственницу, не на партсобрании же выступаешь.

Разливая по новой, Геннадий Петрович спросил:

– Вы с ним друзья?

– Ещё со школы.

– Даже так?! И что он вообще, как человек?

Запив виски колой, Андрей ответил, что Вадим Второв хороший товарищ, и никогда не подводит друзей.

– Он сгрузил мне какой-то неликвид – залежавшиеся медикаменты, – объяснил Рыбников. – Мы договаривались на 50 % общей суммы. Прошёл месяц, а денег нет.

И Рыбниковы возмущенно посмотрели на Андрея – так, будто он им задолжал.

– Ну… я не знаю… Может, обстоятельства… На Вадима это непохоже.

А про себя подумал, что очень похоже – долг за телефон Второв отдавал два месяца. Конечно, всё сложилось наилучшим образом – получив деньги, Андрей не стал погашать задолженность Билайну, а купил в МСС новый телефон (трубки продавались с зашитыми в них номерами), и сэкономил целую тысячу долларов. Но осадок остался.

– Так дела не делают, – сурово продолжил Рыбников. – Я это так просто не оставлю. У меня связи в линейной прокуратуре… В общем, есть к кому обратиться.

– Возможно, где-то он не прав. Но как о друге ничего плохого не могу о нём сказать.

– Ну… раз вы дружите, – кивнула Алевтина Яковлевна и вышла с кухни.

Рыбников некоторое время возмущался, затем сменил тему, и к моменту, когда пустая бутылка перекочевала под стол, успел рассказать множество смешных и курьёзных случаев из своей гинекологической практики.

– …подростки решили заняться сексом. Когда закончили, обнаружилось, что презерватив остался у неё внутри. Пробовали вытащить – никак не получается. Тогда парень снял со стены часы с кукушкой, завёл, и стал держать над девушкой. Предполагалось, что кукушка залетит туда, раскроет клювик, схватит им презерватив и вытащит. Кукушка вылетела, и застряла крылышками и другими острыми краями в мягких тканях. Девушка кричит от боли, парень растерялся. Вызвали «скорую». Выносили девушку втроём – двое несли носилки, третий держал над ней часы с застрявшей кукушкой.

На выходе, провожая Андрея, Рыбников сообщил, что живых денег у него мало, но саратовское управление железной дороги предлагает ему зачётную схему – выбрать продукцию с завода железобетонных изделий, задолжавшему за железнодорожные перевозки, и на вырученные средства приобрести оборудование. Сумма крупная – около десяти миллионов долларов. От волнения Андрей оставил не завязанными шнурки своих туфель.

– С-сколько?!

Рыбников назначил встречу у себя на работе – там он расскажет все подробности.

Глава 27

Как желала она этой встречи, и какой неожиданный получился у встречи итог. Имоджин поняла, что Andrew её не любит. Говоря понятным ему языком – управляющая им этологическая программа брачного поведения соответствует львиной. В львином прайде всего один взрослый самец и несколько самок, обычно соединенных родственными узами. Подросшие детеныши-самцы уходят искать лучшей доли, идеалом которой является завоевание собственного прайда. Если молодому льву это удается, он сперва убивает детенышей бывшего владельца гарема, после чего живет в львином раю, не делая ровным счетом ничего больше, ибо охотятся и ухаживают за детенышами только львицы, а отцу остается валяться на холмике, пожирать лучшую долю добычи и делать самкам детей. Конечно, до тех пор, пока не появится другой одинокий самец с когтями чуть побольше.

От кого же ещё, кроме как от львов, передалась Andrew программа полового поведения – естественно, проделав длинный и очень извилистый путь. Всё то же самое, только роль добытчиц-самок выполняют мужчинки, позволяющие себя опустить на деньги.

А женщину он очаровывает своим нечеловеческим обаянием и заставляет её поверить, что она у него – единственная. И прекрасно разыгрывает шекспировские страсти, не испытывая их. Промышляет, успешно действует в мире иллюзий, но не живет в нём. То был, конечно, опыт. Приобретенный иммунитет от любви и прочих катастрофических состояний. Но Имоджин попала в эту катастрофу, и с этим нужно было что-то делать. Не будучи влюбленным, Andrew терял для неё всё своё очарование. Влюбить его в себя – бесполезно. Он не верит в силу великой любви, а верит только в силу трения. Можно было бы женить его на себе – при условии, что он будет у тебя первым и единственным мужчиной; кроме девственности, нужно иметь еще склонность к оседлому образу жизни, к ведению хозяйства, присматриванию за домом и детьми. «Всего-то навсего». Но как его вычеркнуть из памяти, если он прочно в ней засел?

Имоджин сделала Ференцу призывный звонок, и они возобновили отношения. После того, первого поражения, он стал более осторожен, и ей пришлось сделать ему несколько смелых авансов, дать понять, что не всё потеряно. Это была обычная методика притяжений и отталкиваний – с упором на первые. Она заметила, что испытывает к нему хорошее чувство, он ей нравился, у неё явилось спокойное желание привлечь его. Правда, теперь он её немного раздражал; её сердило, что он стал слишком замыкаться в себе, в своем внутреннем мире, слишком мало занимался ею. Ей хотелось смутить его покой. Досадуя на него, да к тому же ещё будучи взволнована, чувствуя себя одинокой, она встретила его вечером на площади святого Геллерта, а он заговорил с ней об издательском деле и о своем друге по имени Cžonka Gabor, главном редакторе журнала Voqq. Ференц предстал перед ней серьезный и обаятельный, голос его показался ей полным теплоты, взгляд в ночном сумраке был ласков, но сам он оставался чуждым, слишком далеким и незнакомым. От этого ей становилось не по себе, и тогда, идя по мосту Szabadsag домой, она не знала, хочется ли ей видеть Ференца каждый день, или не видеть его больше никогда.

С тех пор как она его встретила снова после непродолжительного разрыва, для неё не стало большего удовольствия, как только чувствовать его близость, слушать его. Он много рассказывал ей о своих делах (он был владельцем риэлторской фирмы), о путешествиях, рассказывал разные забавные случаи. Говорил он языком столь ярким и живым, что ей показалось, будто она присутствует в тех местах, где он побывал, и переживает испытанные им чувства. Ференц сделал для неё жизнь приветливой, разнообразной, яркой и новой, совершенно новой.

Имоджин твердо решила, что удержит его. Но как? Она почувствовала надвигающиеся затруднения, её трезвый ум и темперамент рисовали их со всей полнотой. Ей показалось, что Ференц перегорел и откликнулся просто из вежливости. Возможно, он уже не испытывал к ней страстного влечения и оказался бы постоянным, не проявляя требовательности.

Она стала печальной, холодной и рассеянной, этому способствовало полученное от Andrew письмо, в котором он описывал свою поездку в Италию. Ах, какая радость! Они с женой объехали все города и отдыхали на Венецианской Ривьере! Заметив перемену в ней, Ференц, очевидно, решил, что ничего не значит для неё, что становится назойлив и смешон. Он помрачнел, пришел в раздражение. Она сразу поняла, что теперь он боится её, что он нетерпелив, нерешителен, и неловок. Он ей нравился таким, и она была ему благодарна за то волнение и те желания, которые вызывала в нем. Такой сильный и мужественный, и вот он перед ней почти что на коленях. Но Имоджин не собиралась унижать его, и, в один из дней, когда Ференц, мрачный и тревожный, отвез её на машине домой, перед тем, как лечь спать, она перезвонила ему и прямо спросила, почему в последнее время её друг не в настроении, не надоела ли она ему, и не желает ли он объясниться. На что он властно ответил: «Мне нужно с тобой поговорить. Приходи завтра вечером, в восемь часов, к мосту Сечени, со стороны площади Clark Adam». Слова, сказанные таким тоном, вызвали в ней легкую дрожь испуга и радости. Она ответила «Да, до завтра», и положила трубку.

Для объяснения он выбрал подходящее время и место. Вечерняя прогулка по набережной – как это романтично!

* * *

Когда Имоджин в своём бледно-коричневом платье пришла в начале девятого к мосту Сечени, Ференц встретил её смиренным и радостным взглядом, это её тронуло и немного успокоило.

Заходящее солнце обагряло полные воды Дуная. Минута прошла в молчании. Когда они двинулись по набережной к мосту Эржебет, она заговорила первая.

– Ты, наверное, считаешь меня бесчувственной. Именно так это выглядит со стороны. Я виновата. Знаю, что всё сделала для того, чтобы ты стал со мной таким, какой ты теперь. Я дала тебе надежду…

Он словно не понимал. Она продолжила.

– Я была слишком кокетлива, чересчур неосторожна. Ты мне нравишься, ты умный, сильный, самостоятельный. Иногда кажется, что мне уж не обойтись без тебя. Сделала, что могла, чтобы привлечь тебя, чтоб удержать… Но это было кокетство… Мной не руководили ни расчет, ни коварство, но я была кокетлива…

Он покачал в знак того, что он никогда этого не замечал.

– Да, так было. Это, однако, на меня не похоже. Но с тобой я была кокетлива. Не говорю, что ты пробовал воспользоваться этим, как мог бы поступить, и был бы прав. Возможно, ты ничего и не увидел. Людям незаурядным иногда недостаёт проницательности. Но я знаю, что вела себя не так, как надо. И за это прошу у тебя прощения. Останемся друзьями!

С суровой нежностью он сказал, что любит её. В начале, когда они только познакомились, это было лёгкое и светлое чувство. Ему хотелось одного – видеть её снова и снова. Он попытался соблазнить её, будучи уверенным в себе, не чувствуя сковывающего волнения. Но она ускользнула, и очень скоро… она возмутила его покой, вывела из равновесия, истерзала его. Это как болезнь, вспыхнувшая внезапно и бурно. А теперь ему недостаёт мужества страдать молча. Он взывает к ней. Ещё некоторое время назад он был в чём-то уверен, но теперь понял, что уже не имеет твёрдых намерений. Если он открыл ей свою страсть, то сделал это не по своей воле, а помимо желания, покорный неодолимой потребности рассказывать ей о ней самой, так как она одна в целом мире существует для него. Его жизнь отныне не в нём, а в ней. Пусть же она знает, что его любовь – не кроткая и вялая нежность, а испепеляющее жестокое чувство. Увы! Он обладает ясным и отчётливым воображением. Он знает, чего хочет, беспрестанно видит предмет своих желаний, и это – пытка.

И ещё ему кажется, что, соединившись, они узнают счастье, ради которого и стоит жить. Их жизнь превратилась бы в волшебный сад, то был бы дивный мир переживаний и мыслей.

Любуясь панорамой Королевского замка и Замкового холма, Имоджин, пораженная и очарованная услышанными словами, всё же притворилась, будто понимает эти слова как невинную мечту.

– Ты же знаешь, как привлекает меня твой ум, твои способности. Встречаться с тобой стало для меня потребностью. Я слишком ясно дала это заметить. Будь же уверен в моей дружбе и больше не терзай себя.

Она протянула ему руку. Он не взял её и с резкостью ответил:

– Я не хочу твоей дружбы. Да ты… сама хоть веришь в то, что говоришь? Какая может быть тут дружба, особенно у нас!

– Почему нет? – ответила она, вдруг растерявшись от своего неуверенного тона.

– Или ты принадлежишь мне, или мы расстанемся совсем! Что за дружбу ты мне предлагаешь?! Зачем протягиваешь мне руку и говоришь эти жалкие слова? Хотела ты или не хотела, ты внушила мне безумное желание, смертельную страсть. Ты стала моей болезнью, моей мукой, пыткой. И ты просишь меня стать твоим другом! Вот теперь ты и правда кокетлива и жестока. Если ты не можешь меня любить, дай мне уйти, я пойду куда глаза глядят, чтобы забыть тебя, чтоб ненавидеть. Да, ненавидеть. Я люблю тебя!

Она поверила тому, что он говорил, испугалась, что он может уйти, и ей стало страшно, – как ей будет скучно без него. Она сказала:

– Я нашла тебя. И я не хочу тебя терять. Не хочу.

Он что-то бормотал робко и страстно, слова застревали у него в горле. С холмов спускались сумерки, и последние отсветы солнца гасли на востоке. Она заговорила снова.

– Если бы ты знал мою жизнь, если бы видел, какой пустой была она до тебя, то понял, что ты значишь для меня, и не думал бы о том, чтобы меня покинуть.

Но самое спокойствие её голоса и ровность её шага, видимо, раздражали его. Он уже не говорил, а почти кричал ей о своих переживаниях, о жгучем влечении к ней, о пытке неотступных мыслей, о том, как он всюду, во всякий час, и ночью и днём, видит её, взывает к ней, простирает к ней руки. Теперь он узнал недуг любви.

– Я понял, что нашёл как раз то, что искал всю жизнь. Тонкость твоей мысли, твоё изящное благородство, твоя умная гордость – всё это я вдыхаю с ароматом твоего тела. Когда ты говоришь, мне кажется, будто душа слетает с твоих уст, и я страдаю, потому что не могу прижаться к ним губами. Твоя душа для меня – это благоухание твоей красоты. Во мне ещё сохранился инстинкт первобытного человека, и ты пробудила его. Я чувствую, что люблю тебя с простотой дикаря.

Ференц говорил ей слова, которые она никогда не слышала от мужчин, но всегда мечтала, чтобы когда-нибудь красивый мужчина пришёл бы к ней и сказал именно это.

– …найдя тебя, я стал тем, что я есть на самом деле. То, что было раньше – просто недоразумение. Это ничто. Моя жизнь началась с появлением тебя. Ты не можешь не видеть этого.

Она кротко взглянула на него и ничего не ответила. В эту минуту среди сгустившегося мрака возникли огоньки; они наплывали издалека, послышался весёлый напев. И вскоре, словно призраки, гонимые ветром, показались три кареты. Впереди двигалась карета с музыкантами, в следующей – человек шесть развеселых молодых людей горланили песни, в третьей карете жених с невестой и двое свидетелей.

Процессия двигалась быстро. Упряжки мчались по мосту, торопясь навстречу первой брачной ночи. Ференц и Имоджин провожали взглядами этот свадебный смерч – музыкантов, молодых, и гостей.

Разноцветный вихрь пролетел.

Имоджин вздохнула:

– Живут же люди.

Он как будто не слышал её и продолжил в более спокойном тоне:

– До того, как я тебя узнал, я не был несчастлив. Я любил жизнь. Она была интересной и привлекательной. Меня привлекали самые разные предметы и явления. Я созерцал и мечтал. Наслаждался жизнью и ни от чего не зависел. Меня увлекали желания – разнообразные, но поверхностные. Они увлекали, не утомляя. Меня всё занимало, а я ничего не хотел: страдаешь только тогда, когда страстно хочешь чего-либо. Теперь я это узнал. А тогда у меня не было мучительных желаний. Сам того не сознавая, я был счастлив. Это была такая малость, ровно столько счастья, чтобы жить. Теперь у меня нет и этого. Все прежние удовольствия, все интересы – я утратил из-за тебя и даже не жалею об этом. Мне не нужна моя былая свобода и былое спокойствие. Мне кажется, что до тебя я не жил. А теперь, когда я чувствую, что живу, я не могу жить ни вдали от тебя, ни рядом с тобой. Я более жалок, чем попрошайки возле церкви. Они могут дышать воздухом. А я дышу только тобой, но ты – не моя. И всё же я радуюсь, что встретил тебя. В моей жизни только это имеет значение. Думал, что ненавижу тебя. Я ошибался. Мне приятна даже боль, которую ты причиняешь. Я люблю всё, что исходит от тебя.

Они подходили к мосту Эржебет. Видя, что Ференц стал спокойнее, полон теперь какой-то тихой грусти, Имоджин решила, что его любовь, плод воображения, улетучивается в словах и что желания его сменились мечтами. Она не ждала, что он смирится так скоро. Она была почти разочарована, избежав пугавшей её опасности.

Она протянула ему руку – теперь смелее, чем в первый раз.

– Останемся друзьями. Уже поздно. Пора домой, проводи меня до такси. Я буду для тебя тем, чем была – самым верным другом. Я на тебя не сержусь.

Но он повлёк её обратно к мосту Сечени.

– Нет, я не дам тебе уйти, не сказав того, что хотел сказать. Но я разучился говорить, я не нахожу слов. Я тебя люблю, ты должна быть моей. Хочу знать, что ты моя. Я не переживу ночи в этих муках сомнения.

Он схватил её, сжал в объятиях и, прильнув лицом к её лицу, сказал:

– Ты должна меня полюбить. Я этого хочу, да и ты тоже хочешь. Скажи, что ты моя! Ну же, говори!

Осторожно высвободившись, она ответила слабым голосом.

– Я не могу. Не могу. Ты видишь, я с тобой откровенна. Я только что сказала, что не рассердилась на тебя. Но я не могу сделать то, что ты хочешь.

И, вызвав в памяти образ человека, которого не было с ней, но который по-прежнему занимал её мысли, она повторила:

– Не могу.

Наклонившись над ней, он боязливо вопрошал этот взгляд, который мерцал и туманился, словно раздваивавшаяся звезда.

– Почему? Ты ко мне неравнодушна, я это чувствую. Почему же ты так жестока, что не хочешь быть моей?

Он прижал её к груди, хотел губами прильнуть к её губам. На этот раз она высвободилась – твёрдо и легко.

– Я не могу. Не проси меня больше. Я не могу быть твоей.

У него задрожали губы, судорогой исказило лицо. Он крикнул ей:

– У тебя кто-то есть. Ты его любишь. Зачем ты издевалась надо мной?

– Я и не думала над тобой издеваться, а если бы и полюбила кого-нибудь, то только тебя.

Но он больше не слушал её.

– Всё, оставь меня.

И он бросился в сторону Цепного моста. Ей почему вспомнилась история о несчастном случае, произошедшем во время установки последней конструкции моста, вспомнилась несчастная судьба Иштвана Сечени, покончившего жизнь самоубийством в венской психиатрической больнице. Ей стало страшно.

– Сумасшедший! – вскрикнула она, и позвала его.

Но он не обернулся и не ответил. Он бежал с каким-то пугающим спокойствием. Она бросилась за ним. Хоть и тяжело было соревноваться с мужчиной, Имоджин настигла его и порывистым движением привлекла к себе:

– Что это ты задумал?

Взглянув на неё, он увидел в её глазах пережитый страх и ответил:

– Не бойся. Я бежал, не глядя. Уверяю, я не искал смерти. Не тревожься! Я в отчаянии, но я очень спокоен. Я бежал от тебя. Прости. Но не могу, не могу тебя больше видеть. Оставь меня. Прощай.

Взволнованная, ослабевшая, она ответила:

– Пойдём. Мы постараемся найти выход.

Он был всё так же мрачен и молчал.

Она повторила:

– Ну, пойдём же!

И взяла его под руку.

– Так ты согласна?

– Я не хочу терять тебя.

– Ты обещаешь?

– Приходится.

И она, всё ещё в тревоге и тоске, едва не улыбнулась при мысли, что он своим безумием так быстро добился цели.

– Ты будешь моей, сейчас?!

Не выдержав, она улыбнулась:

– Только не здесь, не на мосту Сечени.

Глава 28

Впервые Андрей побывал в отделениях кардиоцентра, когда у этого клиента уже сложилась определенная история продаж. Обычно приходилось дожидаться Штейна в машине – внутрь здания он всегда заходил один, говорил, что «люди там очень осторожные, новых лиц не признают». Ещё позволялось поработать экспедитором – сдать товар в аптеку. В этот раз Штейн решил познакомить Андрея с Зинаидой Прокофьевной Прилепской, старшей операционной сестрой. Объём заказов увеличился, появилась необходимость личных встреч для согласований, а у Штейна не было возможности часто приезжать в Волгоград для урегулирования рутинных вопросов.

«Ты найдешь с ней общий язык – бальзаковская тетушка килограмм на семьдесят», – словно издеваясь, описал Штейн.

«И ни хрена не решает в кардиоцентре», – зло добавил Андрей про себя.

Андрей уже бывал в различных современных клиниках, но то, что он увидел, поразило его. Огромный лечебно-диагностический комплекс, самое современное оборудование.

«Джонсон и Джонсон» уже отгрузил сюда большую партию продукции в счёт погашения недоимки, и теперь нужно было согласовать дополнительную заявку.

– Вы не думайте, мы будем у вас много закупать, – немного виновато улыбаясь, сказала Зинаида Прокофьевна, после того, как Штейн представил Андрея.

– Пользуйтесь случаем. Моя задача – побольше урвать для вас, пока есть возможность.

Они стали обсуждать отдельные коды, достоинства тех или других игл, разные варианты упаковки. Заместитель главного врача по хирургии сделал заявку на инструменты фирмы Aesculap, и Штейн в течение получаса объяснял, что Джонсон выпускает точно такие же инструменты, причем на том же самом заводе, но под торговой маркой Codman. А с учётом существующих скидок для кардиоцентра эти инструменты обойдутся гораздо дешевле. Договорились о том, что представитель Джонсона передаст каталог, и врачи выберут нужные им позиции.

– Теперь к нам будет приезжать… этот молодой человек? – спросила Зинаида Прокофьевна, приветливо улыбнувшись Андрею.

– Он будет решать технические вопросы. Всё остальное… вы понимаете… решаю только я. С главным, с заместителями, и так далее, – важно проговорил Штейн.

И ещё раз повторил, кто занимается рутиной, а кто – важными делами. У Андрея на лице заиграла глупая улыбка, он почувствовал себя каким-то клоуном. Зачем говорить с операционной сестрой о деньгах, если она не имеет к ним никакого отношения? Этим занимается Владлен Михайлович Ильичев, заместитель главного врача, ему передается 5 % от перечисляемых сумм. Втайне от него 5 % получает Птицын, заместитель главного врача по хирургии. Штейн объяснил, что без поддержки ведущего хирурга никак не обойтись – он может запросто заявить, что конкурентная продукция больше подходит для работы, и дать этому мотивированное объяснение.

Видимо, Штейну показалось, что недостаточно продемонстрировал свою власть, и он попросил Андрея выйти, и подождать в коридоре.

«Вот свинота, выставил меня каким-то писающим мальчиком! Зачем так подчеркивать отсутствие у меня полномочий?»

Сидя в коридоре, Андрей мысленно возмущался неожиданной выходкой компаньона. Тут перед ним выросла высокая фигура, облаченная в синий хирургический костюм, и насмешливый голос спросил:

– Что это у тебя за телефон?

Андрей поднял глаза – это был Игорь Викторович Быстров, заведующий кардиохирургическим отделением. Его представил мельком Штейн, когда заходили в кардиоцентр и столкнулись с ним на втором этаже.

– Так, ботва, – ответил Андрей, вытаскивая из бокового кармана сумки внушительного вида Nokia.

«И как он её заметил?»

– Такой дурой только орехи колоть, – ухмыльнулся Игорь Викторович, повертев в руках трубку.

И вынул из кармана свою.

– Вот у меня в два раза меньше.

Без плавного перехода заведующий поинтересовался, кому принадлежит фирма, поставляющая кардиоцентру шовный материал.

– «Совинком» – моя фирма, – ответил Андрей, – а Джонсон – мой поставщик… один из многих моих поставщиков.

В коридор вывалился Штейн, и, с преувеличенной жизнерадостностью обратившись к Быстрову, сообщил, что «имеет важные новости, нужно переговорить с глазу на глаз». Заведующий, возвращая Андрею массивную Nokia, приветливо ему улыбнулся, одновременно отвечая Штейну, не глядя в его сторону:

– Сейчас, загляну к Зинке.

Заведующий собрался уже пройти в кабинет старшей операционной сестры, но Штейн отвёл его в сторону, и принялся что-то торопливо говорить. Андрей видел лицо Игоря Викторовича, он так же ухмылялся, как при разглядывании несуразно громоздкой трубки. Не отпускало ощущение, будто всё, что говорится тет-а-тет сотрудникам кардиоцентра – это о появлении у представителя Джонсона мальчика на побегушках по имени Андрей Разгон. В голове зашумело, Андрей едва сдерживал ярость. Ему бы и в голову не пришло за спиной компаньона играть свою игру… пока… зачем эти меры предосторожности?

Длинными запутанными коридорами прошли к лестнице и спустились на второй этаж. Сказав, что Быстров на редкость противный и скользкий тип, и общаться с ним нужно осторожно, а лучше этого не делать вовсе во избежание ошибок, Штейн предложил посидеть подождать под дверью заместителя главного врача – «надо обсудить с ним тет-а-тет серьёзные дела», но Андрей, буркнув: «Подожду в машине», направился на выход.

Глава 29

Здание железнодорожной поликлиники хоть и было послевоенной постройки, но, посмотрев на него, можно было получить представление о том, как выглядел Сталинград сорок третьего.

Рыбников назначил встречу в поликлинике, и Андрей приехал к нему вместе с Иваном Тимофеевичем Кошелевым, искавшим помещение под глазной кабинет.

– Скромно, но… со вкусом, – поздоровавшись, деликатно произнес Кошелев, осматривая облупленные стены.

– Главное – чтоб в доме главного врача всё было богато, нескромно… пусть даже и безвкусно, – улыбнулся Рыбников.

– Вот это грамотный подход!

И Кошелев рассказал о цели своего визита.

МНТК «Микрохирургия глаза» активно расширяет сферу влияния. По последнему слову техники оборудован автобус для выездов в область. В нём не только кабинет для осмотра, но и мини-операционная. Арендуются помещения для амбулаторного приёма больных – как в нашем городе, так и в других областях. Вдохновившись примером краснодарских коллег, открывших филиал в Польше, предприняли аналогичную попытку в Чехии. Правда, безуспешно. Местная врачебная мафия сильна, и лицензию крайне сложно получить, несмотря на то, что клиника была бы рассчитана на лечение больных из соседних стран – Словакии, Австрии, Германии, и др – без права обслуживать местное население.

Уяснив суть вопроса, Рыбников сообщил о своих возможностях. Во-первых, имеется неотапливаемый ангар рядом с железнодорожной больницей. Планировалось отремонтировать его, и установить в нём линию по производству стерильных растворов – для собственных нужд, и на продажу. Конечно, это предприятие дорогостоящее и трудоёмкое, гораздо интереснее было бы не заниматься ремонтами, а пустить туда арендатора. В здании поликлиники можно выделить всего один кабинет площадью около двадцати квадратных метров. Всё остальное уже сдано. Что касается больших площадей – можно кое-что придумать, но для официального заключения договора аренды необходимо разрешение управления Нижне-Волжского филиала РЖД, находящегося в Саратове. Всё решаемо, нужно только потратить время, усилия, и, конечно же, деньги.

Кошелев без согласия шефа не мог принять решение. Немного поколебавшись, признался, что для МНТК было бы интереснее купить помещение в собственность, а если говорить об аренде – такой договор желательно было бы заключить сразу на длительный срок, с собственником, находящимся в нашем городе.

Выяснилось, что Рыбникову, в свою очередь, удобнее вести дела не с крупными серьёзными арендаторами – для этого нужно разрешение Саратова – а с мелкими, помещения которым он может сдавать, не информируя об этом руководство.

Андрей организовал эту встречу просто ради самой встречи, ему было нужно как можно больше времени проводить со своими клиентами, без разницы по какому поводу.

Рыбников подытожил встречу следующими словами:

– …таким образом, Иван Тимофеевич, при всём уважении к вам, вряд ли смогу предложить что-то действительно стоящее. Безвозвратно ушли в прошлое времена, когда отвлеченные принципы имели влияние на умы. Руководство МПС понимает, что существующая структура – громоздкая и дорогая. При всём при том, что никто не пускает пыль в глаза, несмотря на пренебрежение к внешности, наша структура расточительна. У неё на попечении слишком много бедных родственников. Больницы, социалка, и так далее. Содержать их за свой счёт – это дикость. Тогда за чей? За государственный? Но заниматься этим неинтересно. Гораздо интереснее заниматься железнодорожными перевозками и получать за это деньги. А социалкой пусть занимается соответствующее ведомство. Всё, что касается государственных денег – дело неблагодарное и грустное. Финансов нет в казне, они доставляются неимущими, теми, кто живёт трудами рук своих. Этого мало. А стоит несчастному государству, побуждаемому нуждой, обратиться за деньгами к тем, у кого они есть, и вытрясти с богатых людей какой-нибудь жалкий налог, ему сейчас же поставят на вид, что оно совершает ужасное посягательство, нарушает все законы, не уважает священных прав, разрушает торговлю и промышленность. Мой прогноз такой: МПС избавится от непрофильных активов, акционируется, и превратится в частную структуру. То, что приносит доход, неизбежно попадёт в частные руки. То, что тяготит карман, останется в госсобственности.

От этой встречи, так же как от двух предыдущих, проходивших с глазу на глаз, у Андрея голова распухла и не помещалась в кепку, а десятимиллионная сделка осталась там, где его нет. Рыбников проговорил всё в общих чертах, и ничего не сказал конкретного, заполняя вакуум такими вот рассуждениями о судьбах Отечества. «ЖБИ должен МПСу за тариф, и собирается погасить долги не деньгами, а своей продукцией. Нужен посредник, который бы провёл взаимозачёт – выбрал с завода продукцию, реализовал, поставил оборудование в железнодорожную больницу, и обналичил дельту. Ну и, соотвественно, оформил четырехсторонний взаимозачетный договор». Всё, больше никаких объяснений Андрей не получил – ни данные контактных лиц, ни акты сверок, ни спецификации – ничего. Копеечная заявка на десять коробок шовного материала обсуждалась более скрупулезно, чем эта фантастическая сделка.

Складывалось впечатление, что главный врач железнодорожной больницы познакомился с новыми парнями.

Глава 30

«Наверное, это пока в проекте, – решил Андрей. – Когда дело дойдёт до дела, Рыбников оживится». Но тем не менее всё выглядело очень странно. Для главного врача железнодорожной больницы не было сумм маленьких и сумм больших – он одинаково волновался за тысячу и за сто тысяч. Мог позвонить и в шесть утра, и за полночь, чтобы напомнить, уточнить, переспросить. А к сделке на миллионы долларов было проявлено недопустимое равнодушие.

Даже если принять во внимание, что ЖБИ завысит цену на продукцию, отдаваемую за долги, и её придётся реализовывать с дисконтом, всё равно сумма огромна. Пусть чистыми выйдет пять миллионов, на такую сумму фирмы дадут скидку не менее пятидесяти процентов, и даже не делая наценку поверх «заводских» каталожных цен, можно заработать около миллиона долларов – с учетом того, что половину прибыли заберет Рыбников.

Снова и снова Андрей звонил ему, приезжал в гости, подтверждая свою готовность заняться взаимозачетом, и максимум, чего добился – спецификация в самом общем виде. Тоже очень странно. Рыбников был настолько дотошен и въедлив, что мог часами обсуждать кривизну иголки и время рассасывания викрила, а тут – больше сотни сложных аппаратов, а он как рыба об лёд.

Андрей располагал некоторыми свободными средствами. Реваз наконец вернул долг – правда, без поправки на инфляцию. Андрей стал давить на понятия – мол, увольняют с фирмы, высчитывают с зарплаты, но тот и ухом не повёл. Убыток составил около $20 000. Упорствовать Андрей не стал – всё-таки казахи компенсировали недостачу, и хотя операция прошла без участия Реваза, всё-таки это он привел за ручку клиентов, а не кто-то другой. И опять же, именно он организовал продажу зубной пасты.

Итак, товар реализовали, Андрей получил за него наличные деньги. Ничего не зная про казахов, не догадываясь, что кто-то без него будет с ними заниматься, Реваз обошел вниманием этот участок.

Решив таким образом вопрос с возвратом денег, Андрей оставил всё себе, и задумался, куда бы эти средства инвестировать. И обратился за советом к Вадиму Второву.

Когда «Технокомплекс» вынудили возместить недостачу на «ВХК», строго говоря, повесили чужие долги, учредители не выступили единым фронтом, а стали втайне друг от друга договариваться с руководством УВД. Ни у кого ничего не вышло, и они ушли с завода с огромными убытками. Фирма распалась.

Офис Второва располагался в подвале дома номер пятнадцать по проспекту Ленина. Несмотря на то, что площади было с избытком, собственный кабинет он оборудовать не стал. Вместо этого была большая комната, по центру которой находился массивный кожаный диван с четырьмя креслами и длинным журнальным столиком. Ещё была стенка-горка, заполненная сувенирами и разными безделушками, на стенах висели рисунки сына. В этом помещении Второв принимал посетителей, занимался с сотрудниками, а если ему требовался компьютер, он шёл к секретарю или бухгалтеру.

– Как там дружбан твой Рыбников? – спросил он первым делом, когда Андрей к нему пришёл.

– Как обычно.

Андрею пришлось выслушать от Рыбникова немало брани в адрес Второва, но последнему было передано только то, что главный врач железнодорожной больницы «испытывает лёгкое недоумение» из-за того, что не получил обещанные комиссионные.

– Лёгкое недоумение?! Мазафака, он это называет «легким недоумением»! Мне звонил какой-то прокурорский работник, и офигительно угрожал. Лаял в трубку, сказал, что мне п**дец, если не принесу деньги. Я ему: олигофрения, ты в своем уме! Ты пытаешься угрожать мне по телефону за то, что я не донёс должностному лицу взятку?!

Так возмущался Второв, заявив в конечном счёте, что теперь из принципа не отдаст Рыбникову деньги.

– …конечно, я неправ тут трошки… Сначала закружился, позабыл… потом мы поехали на море… Алинка забеременела, хлопоты разные, туда, сюда… Понимаешь тему, да?! Если бы друг твой напомнил нормально, без наездов, без этой прокурорской перхоти, всё было бы в порядке. Но теперь… Не представляю, что тут можно сделать.

Закончив с обсуждением Рыбникова, слишком сильно любящего деньги, разоблачив его в политической и социальной аморальности, Второв поинтересовался, что за инвестиционный проект Андрей предлагает.

– У меня есть десять тысяч долларов, я бы хотел их выгодно разместить.

– Вот это у тебя заявки, дружище! Кто ж тебе предложит такое дело – взять деньги в работу, и выдавать комиссионные?!

– Ну, ты сам предлагал мне как-то – вступить в дело, туда-сюда.

– Вот именно – вступить в дело, заниматься, работать день и ночь – сутки прочь. А то что ты хочешь – сдал деньги, потом пришёл за процентами?! Офигительно придумано, но так не бывает.

– Ну-ка, с этого места поподробнее, – проговорил Андрей, вспомнив, сколько раз школьный и институтский товарищ «приглашал в дело».

– Постоянных кормушек нет, есть кратковременные схемы. Сработали, раскидали деньги, схема закрылась, надо новую искать. Понимаешь тему, да? А что твой Джонсон, вложи деньги в эту свою медицину.

– По предоплате работаю, и даже склада не держу.

Второву только и осталось – позавидовать, что дружище так хорошо пристроился.

Подумав, он сказал, что есть идея закупать семечки и делать подсолнечное масло, есть идея с шинным заводом, много разных идей, но всем этим нужно заниматься. Если хорошо потрудиться, любое дело можно превратить в прибыльный бизнес.

– А «Городской аптечный склад»? – спросил Андрей. – Почему бы не повторить ту схему с шовным материалом, или загнать туда какой-нибудь другой товар?

– В этом году уже не получится, – отмахнулся Второв. – Да и вообще, там всё тухло, с этими бюджетными деньгами. Я пытался выяснить, как идёт финансирование, откуда появляются деньги, и как расходуются, но каждый раз, когда задавал вопросы, мне…

Тут он поднял ногу и пнул воображаемую задницу.

– … давали пинка – гуляй, мальчик, не твоё дело. А когда чего-то недопонимаешь, лучше это бросить. Наверное, я покину «Городской аптечный склад». Першин сдулся, мышей не ловит. Затаился, боится чего-то.

После непродолжительной паузы Второв принялся листать свой блокнот. Просмотрев записи, сказал, что есть заявка на отечественные медикаменты, и, если закупить сырьё на химзаводе, и сдать его на Пензенский фармзавод, а полученную оттуда продукцию продать «Городскому аптечному складу», то на этой операции можно заработать около 50 % на вложенные средства. И это можно провернуть силами сотрудников Второва, схема отработана, личное участие необязательно. Нужны только деньги.

– Вот, уже ясность какая-то, – протянул Андрей. – А то «работа день и ночь», как все-таки с тобой тяжело.

– Это исключение из правил, дружище. Скоро лавочка прикроется.

И неожиданно переменил тему:

– Ну а что твой друг Данила Лошаков?

Андрей удивленно посмотрел на него – при чём тут Данила?

– Скользкий тип, завистливый, – сказал Второв и уткнулся в блокнот.

Андрей пожал плечами – ну есть немного. Вспомнились взгляды, которыми Данила одаривал Второва, когда тот расплачивался за девок, за выпивку. Были у него эти барские замашки. Данила всегда подмечал, фиксировал мельчайшие детали поведения, всему придавал какой-то скрытый смысл. Его поразило, как элегантно и непринужденно друг Андрея расстаётся с деньгами. Значит, у этих волгоградских парней денег куры не клюют, значит, они на пару что-то мутят, значит… и множество других «значит».

Ещё раз перелистав блокнот, Второв, улыбаясь, повторил, что выйдет из состава учредителей «Городского аптечного склада», так как не может быть уверенным за свои деньги в такой непрозрачной структуре. Если чего-то не понимаешь, нужно вовремя избавиться от этого. Что называется, дырки надо зашивать вовремя. Продолжаются неприятности, связанные с «ВХК». Закрывая долг, Второв пустился в немыслимые блудняки, потянувшие за собой разные ненужные сложности. И ему не улыбается добавить к ним новые.

Хорошо зная Второва, Андрей понял, что за обтекаемой фразой «ненужные сложности» кроются очень серьёзные проблемы, связанные с людьми, о существовании которых лучше не знать, и выразил надежду, что, беря деньги в работу, его друг осознает всю ответственность, просчитает всё до мелочей, одним словом – не подведет. Второв дал слово.

Из бухгалтерии вышла Алина в джинсовом комбинезоне, подчеркивающем её живот, и уселась в кресло напротив Андрея. Он быстренько сделал приветливое лицо:

– О, привет! А ты чего там так долго пряталась? Как здоровье, как дела, малыш уже рвётся наружу?!

Отвечая на приветствие, она поинтересовалась, когда Андрей обзаведется потомством, и не скучно ли им вдвоём с женой.

– Займусь этим вопросом сегодня же, с первыми лучами темноты, – ответил он.

– Вижу, как сжимается твое мужское самолюбие – мы, считай, ведем со счетом 2–0. А что ты тут говорил про Рыбникова?

Второвы сверлили его своими взглядами, и Андрей почувствовал себя, как на допросе – примерно так же, как на кухне у Рыбниковых. Алину интересовало, как выглядит Рыбникова, что за ремонт в квартире главврача железнодорожной больницы, на какой он ездит машине. Андрей отвечал, что Алевтина Яковлевна старается – не так давно у них появился запоздалый первенец, а беременность проходила очень сложно; ремонт у них в квартире средний – всё хорошо, не более того, не хватает изысканности, а ездит главврач на старом ржавом «Ситроене».

Пожимая руку на прощание, Второв спросил, предлагал ли Рыбников бартерную сделку с продукцией ЖБИ. С трудом скрывая удивление, Андрей ответил равнодушно, что «было дело», но это слишком привлекательно, чтоб оказаться правдой, и поинтересовался, что думает Второв по этому поводу.

– Ты прав, херня всё это. Твой Рыбников половине города пытается слить свой бартерный понос, – озвучил Второв свои мысли.

Андрея долго не покидало тягостное ощущение. Что-то здесь не так.

«…Твой Рыбников половине города пытается слить свой бартерный понос…»

«Как бы они не снюхались, – забеспокоился он. – Но это слишком очевидно, чтоб оказаться правдой. Затасканный сюжетец – парни сначала рубятся в капусту, затем братаются, увлажняя рукава слезами, и целуясь в дёсны до изнеможения».

Глава 31

Если Вениамин Штейн и доверял своему компаньону, то почему-то это тщательно скрывалось. Несмотря на недостаток времени, он ни разу не попросил зайти к клиентам, находящимся в Казани, Краснодаре, Саратове, Самаре, куда Андрею приходилось ездить в командировки от Эльсинора. Единственный клиент, которого он замкнул на Андрея, был заместитель главного врача по хирургии Ставропольской краевой клинической больницы. Объёмы продаж по Ставрополю были мизерные, и, видимо, Штейну было неохота туда ездить самому.

В волгоградском кардиоцентре Андрею было разрешено посещать старшую операционную сестру, которая делала заявки, и заведующую аптекой, принимавшую товар.

– Ты умеешь разговаривать с женщинами, можешь их расположить, тебе и карты в руки, – говорил Штейн, словно издеваясь.

– Да, разумеется, я бесконечно ценю беседу с пожилыми женщинами, – усмехался Андрей.

Единственным сотрудником Совинкома была Олеся Мищенко, невысокая хрупкая 19-летняя девушка, голубоглазая и светловолосая, с правильными чертами лица – что называется, ангельская внешность. Она была отобрана из пятнадцати кандидаток на должность бухгалтера. Но согласилась выполнять по офису любую работу. На собеседование она явилась в легкомысленном розовом костюмчике – короткая юбочка и жакетик, под которым виднелась белая рубашка с расстегнутыми тремя верхними пуговицами. Вообще на вид ей было лет пятнадцать, и в тот день своим развязным поведением она напоминала подвыпившую школьницу после выпускного вечера. Собеседования как такового не получилось – вместо того, чтобы рассказать о себе, кандидатка закурила, заявила, что устала и хочет спать (легла только в пять утра – должна же у неё быть личная жизнь!), после чего принялась усиленно стрелять глазками. Кое-как выпроводив её, Андрей решил взять на работу другую девушку, адекватную и опытную в плане бухгалтерии, а не… Созвонившись, уточнил условия, и еще больше задумался. Этой второй нужно было больше платить, и она не соглашалась на то, что ей придется выполнять секретарскую работу. Про работу с поставщиками Андрей даже не заикался. Обзванивая новых и новых кандидаток, он в конечном счете разделил их на две группы: неповоротливые курицы без опыта и без особого желания работать, и прожженные профессионалки, соглашающиеся за бешеные деньги просто сводить балансы, да еще с тем условием, что работать будут по совместительству, то есть сидеть дома, а в офисе появляться не чаще одного раза в месяц. Золотой середины не было. И он решил попробовать Олесю – с её слов, она была готова выполнять обязанности главного бухгалтера, ей будет помогать её родственница, бухгалтер с большим стажем. Андрей почувствовал в ней потенциал – по его мнению, Олеся была таким человеком, который смело берется за дело, даже в котором не смыслит, и благодаря интуиции и упорству успешно доводит его до конца. А заодно приобретает нужный опыт. Знакомый аудитор, к которому её водили после второго собеседования, остался ею доволен, и пообещал консультировать в случае необходимости. Олеся приступила к работе с необычайной серьёзностью, одевалась строго, держалась скромно, после того, первого собеседования, её словно подменили – это был совсем другой человек. Время показало, что она полностью оправдала ожидания работодателя. Никаких осечек с нею не было.

Штейн делал ей неуклюжие комплименты, и, находясь в офисе, казалось, готов был освободить её ото всякой работы, развлекать, поить чаем и кормить шоколадками. Узнав, какая ей назначена зарплата, он предсказуемо ужаснулся:

– Какой ужас! Почему так много?!

Андрей возразил: неужели полторы тысячи рублей, что эквивалентно пятидесяти долларам, это много для человека, который, считай, работает за троих? Поворчав, Штейн успокоился, и вернулся к этому вопросу при очередном дележе прибыли. Внимательно изучив смету расходов, включающую, кроме зарплаты бухгалтера, другие офисные расходы, он пересчитал доходность сделок, вычел из полученной суммы заниженную втрое сумму издержек за истекший месяц, разделил на два, и невозмутимо заявил, что «должен получить эти деньги на руки».

Андрей под вежливой улыбкой скрыл недоумение и выдал требуемую сумму. Он давно уже заметил заранее отрицательное отношение Штейна ко всему, что касается расходов. Конечно, нужно было объясниться – либо они компаньоны и делят поровну прибыли и убытки, либо Штейн получает доход только со своих сделок, и не вмешивается в другие дела. Однако, такой спорный вопрос опасно было подвергать случайностям беседы, так как подавляющее большинство сделок обеспечивал Штейн, а «других дел» было очень мало. Ему и не нужен был равноправный компаньон, для него единственный смысл затеи состоял в том, что он мог позвонить Андрею в любое время суток, дать поручение, будучи уверенным, что его выполнят. Структура для него стала полностью прозрачной и контролируемой, в других местах такого не было, там ему не создавали таких комфортных условий, конечно, рады были тем сделкам, что он приносил, но при этом отводили роль обыкновенного менеджера по продажам. А на Совинкоме Штейну давали почувствовать, что он тут полновластный хозяин.

Андрею пришлось маневрировать, чтобы не вешать на себя все издержки – занижать доходность по своим личным сделкам; не выдавать комиссионные до получения согласия на то, какими будут условия обналичивания – Штейн никак не касался этого вопроса, и можно было говорить любые цифры; и так далее. Месячная сумма расходов, отображаемая в официальном отчете, оставалась неизменной даже тогда, когда реальные расходы превышали её в десять раз. Олесе было сказано, чтобы молчала о том, сколько она на самом деле получает.

Осознавая, что такой подход приносит мало пользы, Андрей всё-таки шёл на подлог. Если бы Штейн узнал, что израсходовано больше, чем установленная им сумма, это вызвало бы бурную и неадекватную реакцию. Он загнал себя в раковину скопидомства, и, казалось, одно только слово «расходы» вызывает у него физическую боль.

А отказаться от расходов означало потерять сотрудника, лишить себя элементарных удобств, и даже потерять клиентов.

Казалось, Штейн бравирует своим таким исключительным положением.

Был период, когда больше недели не было движения по расчетному счёту, и не было отгрузок. Андрей находился в командировке, и не занимал своего единственного сотрудника работой. Когда вернулся, Олеся призналась, что целыми днями бездельничала:

– Штейн ни разу не звонил. Не сбросил ни одной заявки. Что делать? Мы ведь от него зависим, правда?

Эти слова укололи самолюбие Андрея. Он заверил Олесю, что её положение не зависит от Штейна, и что у Совинкома далеко идущие планы.

Чем дальше, тем больше надеялся Андрей на взаимозачет с железнодорожной больницей. Эта сделка принесла бы реальную прибыль, позволила бы сделать прорыв, и выйти на качественно новый уровень. Андрей уже видел себя руководителем крупной компании со своей, а не контролируемой мудаковатым компаньоном, клиентской базой, с серьезными оборотами и внушительным оборотным капиталом.

Глава 32

Имоджин чувствовала себя счастливой, – впервые с того дня, как уехала из Москвы. Она радовалась жизни, радовалась необузданности своего нового друга, Ференца. Ей казалось, что его страсти хватит ненадолго, что, добившись её, он успокоится. Она ошиблась. Он делал ей признания, одно удивительнее другого.

«Мне казалось, что я тебя любил, когда ты была всего только тенью, воспламенявшей мои желания. Теперь ты моя, ты – плоть, в которую я вложил свою душу. Люди, которые окружают меня, воображают, что живут. Я один живу».

Ей впервые встретился человек, у которого слова не расходятся с делом. До этого ей казалось, что если кто-то что-то убедительно доказывает, то с неизбежностью смены времён года обнаружится прямо противоположное. Стоит хоть как-то похвалить мужчину, как он тут же опровергает все твои наблюдения.

Если человек на первый взгляд кажется утонченным, то впоследствии он оказывается просто лицемерным, если он писаный красавец, то вскоре знакомит со своим другом, пластическим хирургом. А если мужчина всячески старается доказать свою независимость и обеспеченность, значит, он образец неблагополучия и весь в долгах. Глядя на одного такого, утверждавшего, будто он знает, где нужно правильно питаться, знает, в каких магазинах надо покупать одежду, а в каких – нельзя, знает, на чём можно заработать в этом сезоне, и чем заняться в следующем; глядя на этого знатока, Имоджин думала: «Бог ты мой, если ты всё это знаешь, почему не делаешь?»

Она даже вывела некоторые закономерности жанра. Они чем-то напоминали народные приметы. Возможно, именно потому, что сбывались только один раз. Вот что следовало из её наблюдений. Когда мужчина говорит, будто занимается недвижимостью, то вскоре выяснится, что ему негде жить. У него на заднем сиденье машины небрежно раскинулась карта европейских автодорог? Ему по каким-то причинам не выдают загранпаспорт. У него на столе лежат альбомы по искусству? Стоит обратить внимание, распечатанные ли они или до сих пор остаются запаянными в пластик, и не путает ли он часом Ренуара с пеньюаром.

Музыкант-гомосексуалист, алкоголик, наркоман, ведущий рассеянный образ жизни, утверждающий, будто не напишет ни строчки, пока не вмажется, на самом деле – натурал, примерный семьянин, спортсмен, что называется, ни капли в рот, ни сантиметра в задницу. А все его утверждения – рекламный трюк, часть маркетинговых мероприятий, направленных на продвижение нового альбома.

Человек, добивающийся социальной справедливости, бичеватель пороков современности, обвиняющий олигархов в том, что они разворовали страну, при благоприятной возможности сам готов разворовать не только отдельно взятое государство, но и весь континент.

Когда же дело касается секса, раскрываются самые что ни на есть вопиющие несоответствия. Мускулистый мачо, покрытый татуировками с ног до головы, вдруг смущенно достает из своего тайника нечто, по размеру сопоставимое с окурочком. Он пожимает плечами: «Авиакатастрофа». А в ответ на недоверчиво-вопросительный взгляд поясняет: «В раннем детстве». И вообще, если мужчина строит из себя жеребца, одно из двух – это извращенец или импотент.

Было одно исключение. Парень утверждал, что является хозяином своего слова. Так оно и оказалось – он был хозяином только слова. Больше у него ничего не было.

То же самое происходит с женщинами. Многообещающе-сексуально одетая девушка, скорее всего, знает только две позиции: в рот и как обычно. Женщина в деловом брючном костюме и в очках – наверняка набитая дура без высшего образования, и очки её – без диоптрий. Заумную девицу, «интеллектуалку», хочется номинировать на «Оскар» – так искусно она разыгрывает простушку, честную давалку перед понравившимся ей мужчиной, пытаясь заманить его в постель. А неприступная красотка, демонстрирующая свою независимость, так и норовит присесть кому-нибудь на шею.

Конечно, правда не всегда хороша. По крайней мере, если сразу же выложить перед собеседником все свои карты – свои, а не неиспользуемые карты европейских автодорог – то и говорить окажется по сути дела не о чем. Людям свойственно маскироваться. Имоджин и за собой замечала такую тенденцию. Знакомясь с кем-то симпатичным, сразу начинала судорожно врать про здоровый образ жизни, ежедневные пробежки, про то, что давно бросила курить, не пьёт, ничего вредного не употребляет, и не воспринимает никаких ночных развлечений, кроме безопасного секса. Несмотря на то, что всё это – враньё, говорить такие вещи приятно. Чувствуешь себя лучше, а заодно и симпатичного человека озадачиваешь – нечего ему расслабляться.

С Ференцем она себя чувствовала комфортно, могла быть сама собой, и не играть. Он принимал её такую, какая есть, со всеми достоинствами и недостатками. Имоджин говорила себе: «Я отдалась ему, потому что он меня любит». Это была правда. Но правда была и то, что она не испытала того опьянения, которое узнала с Andrew. Имоджин уступила Ференцу, как только увидела, что возбуждает любовь, близкую к страданию. Она и её сознание поверили в подлинное чувство, согласились на него, пожелали его. Но руководясь интуицией, она постаралась скрыть цену дара, который принесла, и ничего не сказать такого, что могло бы связать её друга помимо его чувств. Он и не подозревал о некоторых её сомнениях и тревоге, продолжавшейся, впрочем, всего несколько дней и сменившейся совершенным спокойствием. Имоджин была подругой хорошего и порядочного человека, пользовавшегося успехом у женщин, обеспеченного, с безупречным вкусом, он слыл презрительным и привередливым, а ей выказывал искреннее чувство. То удовольствие, которое она ему доставляла, и радость быть красивой ради него привязывали её к другу. Он делал для неё жизнь если и не пленительной, то всё же весьма сносной и приятной. На их взаимную симпатию не влияли ни ум, ни душа. Она питала к Ференцу спокойную и ясную привязанность, и это было прочное чувство.

Из-за него она решила больше не появляться на Vaci utca, – как консуматорша, завлекающая клиентов в бар. Это занятие, вполне безобидное, могло вызвать осуждение в кругах, в которых вращался Ференц. Оставшись без работы, Имоджин сказала ему, что уволилась из отцовской фирмы, и попросила подыскать ей какое-нибудь интересное место. И он нашел – в редакции журнала Voqq, в котором главным редактором был его друг, Cžonka Gabor. Её взяли фотографом (она увлекалась художественной фотографией, и её снимки вызвали восторг у всей редакции, недовольным остался лишь один неприятный тип по имени Bydlowski, обвинивший её в китче). Кроме того, Габор сказал, что она может писать очерки и статьи на заданные темы, и он будет пропускать их, если они окажутся лучше других. Имоджин честно призналась, что совсем не умеет писать, и Габор в шутливой форме обрисовал, как это делается (разговор происходил на вечеринке, когда все уже изрядно набрались).

– … входишь в интернет, забиваешь в поисковик слово из пяти букв, смотришь, что выстрелило, и сохраняешь понравившиеся ссылки. Затем повторяешь то же самое со словом из трех букв. Из полученного материала комбинируешь фразы, предложения, абзацы, – статья готова. Мы не делаем революций и обращаемся к беспроигрышным темам о взаимоотношении полов: рассказывать мужу о прошлых связях или нет, отдаваться на первом свидании или на сто первом, степень свободы в семье, отношения с друзьями мужа, грань между комплиментами и домогательством, etc. Эти сюжеты можно эксплуатировать до бесконечности, не опасаясь вызвать реакцию отторжения. Причём ты можешь описать одну точку зрения, а в следующем номере – диаметрально противоположную; разницы – абсолютно никакой. Те же яйца, вид сбоку. Привлекай рекламодателей – за это отдельный бонус, все сотрудники этим занимаются. Например, если пишешь статью о жизни богатых людей в элитном пригороде, раскрути своего друга Ференца, чтобы он раскошелился на рекламный модуль с информацией о своей риэлторской конторе. Кстати, о богатых и знаменитых – не возбраняется их фотографировать. Мы освещаем события светской жизни – актриса Затычкина в пятый раз выходит замуж, модельер Шлаков сделал пластическую операцию и увеличил губы, и всё такое. О стоимости фотосессии со знаменитостями договариваюсь я сам. Да, да – мы платим, у нас серьезное издание, мы не пользуемся услугами папарацци – нам не нужны суды. Будь осторожна в этом плане.

Воспользовавшись его советом, она набрала в интернете материал и скомпилировала рассказ, причем название к нему придумывала дольше, чем потратила времени на саму работу.

«Издали доносится шум морских волн, в оцепеневшем безмолвии ветер нежно треплет тугие листья. Её фигура обтянута платьем матового шелка с золотисто-белой каймой; тонкую нежную шею обрамляют огненно-рыжие косы. В уединенной комнате Брунгильды ещё не зажигали свет, и стройные пальмы высились словно волшебные серые тени от драгоценных китайских ваз; посредине комнаты, словно привидения, белели античные мраморные статуи, по стенам угадывались картины в тускло поблескивающих тяжелых золотых рамах. Сидя за фортепиано, Брунгильда едва касалась клавиатуры: она была вся погружена в сладостные грёзы. Торжественно и важно звучало «ларго» – оно было похоже на клубы дыма, поднимающиеся от раскаленной золы, разрываемые ветром и сплетающиеся в затейливые узоры при разлуке с бесплотным пламенем. Постепенно нарастая, величавая мелодия разрешалась бурными аккордами, а затем возвращалась к самой себе, растворяясь в детских голосах – умоляющих, зачарованных, исполненных невыразимой прелести; она лилась над ночными лесами, глубокими пустынными ущельями огненного цвета с затерянными в них античными стелами, обволакивала заброшенные сельские кладбища. Буйно цветут весенние луга с резвящимися на них стройными фигурками, их стройность делала лохмотья не такими броскими в глаза; но вот пришла осень – и лишь ворчливая старуха осталась сидеть посреди пожухлых цветов и листьев. Придёт зима, и громадные, ослепительно ангелы, достигающие самого неба, но не касающиеся заснеженной земли, склонятся к застывшим в безмолвии пастухам и возвестят им о рождении в Вифлееме чудесного Младенца, улыбающегося беззвучно, но многословно.

Небесное блаженство, проникнутое таинственностью Святого Рождества, наполняет погруженное в глубокий сон зимнее ущелье: словно откуда-то издалека доносятся приглушенные звуки арфы, кажется, сама таинственность печали прославляет Божественное рождение. Снежинки величиной с кулак мягко струятся по морозному воздуху, оставляя неизгладимый след в душах мятежных ангелов. Очаровательная Зеферина углом зрения уловила летевшего к ней порывистого Теофила, и они устремились на южную часть неба. А на улице ночной ветер нежно овевает золотой дом, и звезды мерцают в зимнем сумраке».

Так и не решив, как назовет свой шедевр, Имоджин подумала, что это лучше, чем если бы она, как поступают многие, придумала удачное название, а к нему бы дописала бестолковый текст. И она отнесла в таком виде рукопись Габору. Он пришел в восторг от произведения, похвалил за дебют, и придумал название, наиболее полно отражавшее суть рассказа: «Покурить».

Удача не вскружила ей голову. Отложив на время литературные изыскания, она приступила к основным обязанностям. Новая работа открывала перед ней заманчивые перспективы. Имоджин мечтала о времени, когда никто из знаменитостей не сможет быть уверен в прочности своей звездной репутации, пока со своей камерой к нему не придет она, знаменитый фотограф. Под чары её объектива попадут все известные звёзды. А она будет посмеиваться над их неуемным тщеславием.

Для начала ей захотелось сделать нечто такое, что заставило бы людей замереть, как перед щитом с рекламой Marlboro. Пригласив знакомых владельцев модных бутиков с Vaci utca в качестве рекламодателей, Имоджин сделала эпатажную сессию с участием моделей; в дело пошли интерьеры гостиницы Corvinus Kempinski и замкового театра Varszinhaz с соответствующим театральным реквизитом. Композиции были выстроены так густо, что хотелось разглядывать каждую деталь. Мелочей для неё не было. Габор посчитал её снимки вычурными, буйство краски вульгарным, обилие наготы необоснованным, и назвал Имоджин сюрреалистом от фотографии, но меркантильные соображения оказались сильнее всех остальных, и ему ничего не оставалось делать, как принять работу.

Энергия её била через край, ей хотелось заполнить активной деятельностью всё своё время. В своем письме к Andrew она попросила выслать ей подборку российских модных журналов, чтобы почерпнуть оттуда новые идеи. Не нужно было это делать. Зря она вспомнила того, кого нужно было позабыть. Andrew, несомненно, был из тех, ради которых бросают всё, предают близких, совершают безумства. Он ничего не утверждал, не доказывал, и не обещал, не высказывал отношение. Она сама в нём видела то, что больше всего хотела видеть. Он маг, волшебник, чародей.

Да, его нет рядом. Да, Имоджин молода, и хотела бы прожить жизнь и состариться на глазах у любимого и любящего человека, а не возле Памятника Тысячелетия, что на площади Героев. Она никогда не хотела быть героем. Разве только… героиней бурного романа.

Но в своих мыслях она продолжала жить в сказке, фотографии с его изображением были точно припорошены волшебной пылью и несли на себе отпечаток его своеобразного юмора. Имоджин сама его придумала, поэтому не могла забыть свою сказку, ибо эта сказка стала частью её самой.

В ответном сообщении Andrew написал, что в середине декабря у него состоится training-course в Милане, и что он готов после этого приехать в Будапешт, и лично передать ей в руки то, что она попросила. Прочитав, она почувствовала себя сначала листом пальмы, затрясшегося под порывом обжигающего ветра пустыни; затем ощутила себя провалившейся в прорубь северной реки. Что делать? Сказка, превратившись в действительность, могла разрушить саму себя, а заодно и весь реальный мир. Ференц, прочная привязанность, долгожданное благополучие. Запутавшись в мыслях, как в сетях, Имоджин не ответила сразу, хотя готовый ответ напрашивался сам собой: «Под любым предлогом не встречаться!» На свидании в тот вечер она была грустна и задумчива, затем, сославшись на недомогание, попросила Ференца отвезти её домой. Ночью она перебирала в памяти всё, что было связано с Andrew. Их знакомство, их прогулки, их вечера и ночи. Её переживания, его письма.

Ей не спалось, и пришлось сесть за компьютер, – чтоб написать письмо, и решить проблему раз и навсегда. Письмо получилось длинным, она его писала два часа. В нём были раскрыты все её переживания, высказано всё невысказанное. Она написала о том, как вела бесконечные мысленные диалоги с ним и теперь пришла к философскому состоянию духа, когда о прошлом можно думать спокойно, можно анализировать и делать выводы. Сообщила о том, что способствовало этому – новое знакомство. Всё, что ей нужно сейчас от Андрея – получать от него письма, знать, что у него всё в порядке, что дела у него идут хорошо, настроение отличное, в семье царит гармония.

Тут она усмехнулась, и произнесла язвительно:

– Гармония… У него всегда в семье будет именно эта фальшивая гармония, а не любовь.

И продолжила. Sweetheart ей дорог, хотелось бы сохранить с ним дружбу, возможно… стать его ангелом-хранителем – знать о его делах, советовать, радоваться удачам, поддерживать в трудную минуту. Ведь то, что они любили друг друга… Тут она вспомнила их безумные ночи, и, вместо «любили друг друга» написала: «Только бы я могла говорить себе, что была с тобой доброй, простой, откровенной, и что ты этого не забыл».

Заканчивалось письмо словами:

«Я очень дорожу нашей дружбой, и рассчитываю на взаимность».

Перечитав письмо, исправила ошибки, что-то добавила, что-то убрала.

– Очень много надрыва, прямо истерика какая-то! – сказала она, перечитывая в десятый раз. – Надо убрать переживания, а то он подумает, что я шизофреничка. А я ведь нормальная, уравновешенная девушка. Просто была любовь, она прошла, и вот я пишу, как всё происходило.

Он вносила исправления, читала и перечитывала, вновь правила. Так прошёл ещё час. Получился текст, сильно отличающийся от исходного. Но и в таком виде он ей не нравился. Слишком прилизанный, так, если вдуматься, получается, что письмо ни о чём. Любила, но не сильно, переживала, но не очень, грустила, но чуть-чуть, хочу остаться другом, но наполовину. Бульон какой-то.

Имоджин вышла на кухню, закурила – впервые за неделю. Почувствовав лёгкое головокружение, открыла шкаф, вынула оттуда бутылку токайского, налила стакан, и выпила жадными глотками.

«Так делал sweetheart, после того, как… У него всегда после ЭТОГО жажда. Он может пить, пить, пить… Потом снова любить, любить, любить…»

Подумав вновь об этом, она вернулась в комнату, села за компьютер, уничтожила созданный файл, открыла почтовую программу, и написала сообщение:

«Я приеду к тебе в Милан. Буду признательна, если darling сообщит точную дату своего прибытия уже сегодня – мне нужно скорректировать мои планы. Целую, в нетерпеливом ожидании нашей встречи. Имоджин».

Не проверяя и не перечитывая, она уверенно кликнула «Отправить». Убедившись, что сообщение успешно отправлено, выключила компьютер, и легла спать.

Глава 33

Окунув чайный пакетик в кружку с кипятком, Мариам тут же потянула за веревочку и протянула Андрею:

– Держи.

Он недовольно поморщился:

– Ты же знаешь, я терпеть не могу эти помои.

Мариам со злостью швырнула пакетик в мусорное ведро.

– Достал меня, зануда!

– Не могу хлебать это дерьмо.

И он, раскрыв пачку, взял пригоршню заварки, высыпал в чайник, и залил кипятком.

– Переводишь зря продукты, – сказала она.

– Не заглядывай мне в рот.

Они молча позавтракали, время от времени одаривая друг друга недовольными взглядами.

– Ты придумываешь себе разные дела, чтобы реже бывать дома, – сказала она, убирая со стола. – Тебе дом говном намазан.

Андрей терпеливо принялся доказывать обратное:

– … вовсе не тем, что ты сказала.

– Мы могли бы спокойно жить на те деньги, что ты зарабатываешь в «Эльсиноре», – перебила она его. – Зачем тебе Штейн, зачем Совинком?

– Как же «зачем Штейн»? Ты мне чай выдаёшь по одной чаинке в неделю, как же мне не искать халтурку?!

– Завёл себе эту шалаву, Олесю, вот и катись к ней! Пускай она тебе чай вёдрами заваривает! Со своими блудливыми глазенками и блядской улыбочкой.

Эти особенности она верно подметила. Находясь рядом с Олесей, чувствовалось, что попадаешь в эпицентр эстрогенной бури. Она отличалась легкомыслием, была снисходительна по части морали, и Андрею было хорошо известно, что её ротик способен не только мило улыбаться.

– Осспади, как с тобой тяжело. Олеся, улыбочки, чай ведрами – не понимаю, о чём, вообще, речь. Не надо сваливать всё в одно ведро. Я же объяснял на понятном языке, что взяли её из экономии – она всё делает… причем за сущие копейки. И вообще… это Штейн её нанял. А я ведь…

Тут он горестно вздохнул.

– … не могу ему перечить.

Она присела к нему на колени.

– Вот козлище, а ещё женатый! Так это он её нанял?

– Да! – уверенно ответил Андрей, развязывая пояс её халата. – Педофил проклятый. Средоточие пороков. Ты знаешь, сколько лет его жене?

– Сколько?

– Примерно одного возраста с его дочерью.

– Вот это да! – оживилась Мариам. – Ты мне ничего не рассказывал.

Андрей сделал вид, что обиделся:

– Говорил, ты просто не помнишь. Тебе наплевать на то, что я тебе рассказываю.

Она возмутилась:

– На минуточку, ты со мной вообще в последнее время не разговариваешь, брехун!

И добавила заинтересованно:

– Так что там с его женой? А где его бывшая?

– Как где? Преподаёт психиатрию, ты чего, забыла?

Мариам непроизвольно приподнялась, затем опустилась, халат при этом раскрылся, обнажив бёдра.

– Это… правда его бывшая жена? – спросила она удивлённо.

Андрей рассказал некоторые подробности личной жизни компаньона – развёлся, женился на молодой, на дочь выдаёт гроши, обставляя это так, будто делает большое дело. «Плати, не плати, всё равно не оценят», – говорит он. В новой семье ведёт себя, как маленький фюрер. Жена его боготворит, что называется, ноги моет, воду пьёт. Что с неё взять, деревенская лошица. Та, психическая, им помыкала.

– И правильно делала! – поддержала Мариам коллегу (она выбрала себе эту профессию). – Вот он, недоразвитый, наконец получил признание, нашёл дурнее себя!

И она объяснила этот феномен в психиатрических терминах, выдав психологический портрет личности, и выставив окончательный диагноз. Андрей с удовольствием поддержал тему – с какого-то момента его мысли повернулись в сторону, враждебную Штейну. Да, два компаньона двигаются пока в одном направлении, но неизбежно им разойтись – Андрей не умел прощать, а за выходки, подобные тем, что произошли в кардиоцентре, следовало бы хорошенько отомстить.

Взяв полотенце, Мариам потянулась через плечо Андрея, и вытерла пятнышко на стене.

– Почему ты не хочешь сделать тут ремонт? Везде сделали, а тут нет. Я, между прочим, на кухне полжизни своей убиваю. Хочу, чтобы к тому времени, как… ну, ты понял… в общем, чтоб ремонт был сделан!

И принялась высказывать свои пожелания – какая плитка, какой линолеум, обои, шторы, газовая плита…

– Обожди, не так быстро, давай по порядку, – сказал он. – Хорошо, что вы с мамой наконец определились. Но если на стене плитка, то и на полу должна быть минимум плитка, а не линолеум. А по мне, так мрамор, или камень какой-нибудь.

– Но почему плитка, я видела такой красивый линолеум!

– Потому что по законам гравитации всё тяжёлое внизу, а лёгкое – наверху. Если наоборот – это выглядит неестественно, негармонично. Режет глаз. Внизу должно быть тёмное и твёрдое, вверху – мягкое, светлое и лёгкое. Теперь насчет обоев. Им не место на кухне – даже на стене, противоположной плите. Кухонный смрад доносится и до спальни, пищеблок вообще нужно размещать в отдельном здании. Кухонные поверхности должны быть такими, чтоб их можно было обрабатывать моющими средствами. Ты разве не помнишь, что говорили на гигиене?

Она резко поднялась, запахнула халат:

– А я хочу, чтобы тут были обои, и плитка над мойкой и газовой плитой не до потолка, как ты хочешь, а до середины стены, а дальше чтобы шли обои! Другие обои, не те, что на противоположной стене! Ничего не хочу слышать про пестроту, мне нравится, чтобы всё было пестро!

И завязала пояс:

– И не надо мне указывать! Хватит того, что в свой кабинет ты наклеил эти уродливые обои, которые мне не нравятся!

– Но над плитой клеить обои – это вообще дикость.

– Ну и пусть, зато это моя дикость, – отчеканила она. – Не нравится – женись на лохушке, и командуй ею, как твой придурок Штейн!

Завязался яростный спор. Она доказывала, что закованная в камень кухня будет выглядеть бездушно, как каземат, или, действительно, как пищеблок в какой-нибудь столовке, а ей хочется уюта. Он рассматривал всё с практической точки зрения – как лучше вымыть загрязнённые поверхности.

– Открой мне страшную тайну: почему из всех вариантов ведения беседы ты выбираешь тот, который связан с наибольшим выбросом адреналина? Почему ты всегда говоришь всё напротив? В итоге же делается по-моему. Тогда зачем все эти споры? Голова идёт кругом.

– Потому что я не хочу, чтобы всегда по-твоему!

– Тогда другой вопрос начинается, – нервно произнес Андрей, – тебе нужно, чтоб было правильно, или чтоб было не по-моему?

– Ненавижу твой менторский тон. Ты говоришь всё как-то занудно, бесцветно. Не можешь ничего нормально объяснить. Сказал, отрезал, мол, так, и никак иначе. А я хочу, чтобы со мной возились, разжевывали всё, сюсюкались. Вот что я жду от тебя.

Последние слова были произнесены примирительным тоном, и это вывело Андрея из себя. Он с трудом сдержался, чтоб не взорваться. Мариам безошибочно чувствовала момент, когда доводит мужа до точки кипения, сразу успокаивалась, и шла на мировую. Или не сразу, а выждав, пока он достаточно понервничает.

В этот раз он достаточно завелся, и ему нужна была разрядка:

– Даже музыка, книги, фильмы! Не взглянув и не послушав, ты говоришь, что всё моё – скучища и безвкусица! На прошлой неделе ты хотела выбросить мои кассеты якобы из-за того, что они занимают много места! А я сам – не много ли я занимаю места? Может, прикажешь мне спать на потолке, как тебе такая идея? Ты лежишь себе на диване, а я вишу на присосках такой, попукиваю. Давай, чего уж там, устрой мне место на потолке, где-нибудь поближе к выходу! Всяк сиротку обидит. Между прочим, я заметил, когда меня нет, ты слушаешь мою музыку, и читаешь мои книги! Зачем ты это делаешь, это ведь безвкусица!

Улыбнувшись, она приблизилась, собираясь снова присесть к нему на колени:

– Изучаю, балда, чтобы лучше знать врага!

– Чтобы повысить свой IQ и хотя бы немного приблизиться к моему уровню!

Вспыхнув, она отвернулась и направилась в коридор.

– Мой сын никогда не будет так терроризировать свою жену! – крикнула она уже оттуда.

– Ты готова перейти любую грань, только чтоб меня уесть! – крикнул он в ответ и бросился за ней.

Это была запретная тема. Мариам никак не могла забеременеть. Анализы показали, что у него всё в порядке, а ей нужно пройти курс гормонотерапии. Они были уверены, что в итоге всё получится, и первым родится мальчик. Она даже стала выбирать имя, но Андрей сказал, что заранее нельзя ничего придумывать, и даже загадывать на мальчика или девочку – чтобы не сглазить. В таких делах работают все приметы и суеверия, поэтому лучше не рисковать.

Он уже собирался сказать что-то резкое, но, увидев её, передумал.

– Знаешь, сколько денег нужно на ремонт?

– Зачем мне это знать? Я же не посвящаю тебя в то, как готовлю суп!

Немного успокоившись, он нашёл силы на то, чтоб улыбнуться:

– Хорошо, что не так, как чай!

– Всё, заткнись, день ещё не начался, а ты меня уже достал!

С этими словами она обняла его и зажала его рот поцелуем. Когда разомкнула губы, чтоб отдышаться, Андрей сказал:

– Послушай, я к тому задал вопрос, чтоб уяснить – мне продолжать мой бизнес, или ждать, пока накопится пять зарплат, чтобы собрать на ремонт?

– Господи, делай, что хочешь, только оставь меня в покое!

– Ну, вот, теперь хоть ясность какая-то.

* * *

«Скорей бы провернуть это дело с железнодорожной больницей, тогда можно будет развязаться со Штейном, и начать свою игру. Или поговорить на равных: равноправное партнёрство, или…»

Так думал Андрей, въезжая во двор Центрального универмага. Нужно было забрать у Второва свои деньги плюс причитающиеся комиссионные.

Рыбников уже дал конкретные позиции, которые предстояло выбрать с ЖБИ, и Андрей досконально изучил маркетинг – рыночную стоимость продукции, потенциальных покупателей, цены, по которым можно это быстро продать. Дисконт устроил Рыбникова. Оговаривались конкретные наименования оборудования, которое нужно приобрести на вырученные деньги. Не было уже никаких сомнений, что сделка состоится.

Андрей остановил машину, заглушил мотор, вышел. И застыл на месте. Глаза расширились от удивления. У подъезда стояла служебная «Волга» Рыбникова. Андрей присмотрелся. Да, это оно, старое облезлое корыто, и номер тот.

Гнев и разочарование охватили его. Неужели эти прохвосты всё-таки снюхались? Ещё позавчера Рыбников полоскал Второва последними словами, а тот вчера, сообщая, что можно заехать за деньгами, обозвал главврача потной мышью. «От отката до ареста», – так Второв охарактеризовал свои взаимоотношения с Рыбниковым, и сообщил, что записал на диктофон угрозы прокурорского работника по поводу невыплаты комиссионных.

Дверь подъезда открылась, показалась довольная физиономия Рыбникова. Увидев Андрея, он заулыбался ещё шире:

– Привет, держи пять!

– Д-добрый день…

Когда пожимали друг другу руки, Андрей засомневался в крепости своих ног.

– Опять в Италию собрался?

– Да ну, Геннадий Петрович, какая Италия, работать надо.

– А что Вадим говорит, ты в едешь в Милан за шмутками? Столица моды, все дела.

– А что Вадим… это так, для поддержания разговора.

– Ну, давай, привет!

На прощание Рыбников пожал Андрею руку, и похлопал по плечу.

Войдя в подъезд, Андрей остановился, посмотрел на лестницу, ведущую в подвал, в офис Второва. Он дрожал от негодования, глаза горели, как у охотника, упустившего дичь после изнурительной погони. Поднявшись на два пролёта, выглянул во двор. Серой «Волги» уже не было. Тогда Андрей набрал телефон родителей. Трубку взял брат. Андрей еле шевелил языком.

– Мм-максим, ты дома?

– О-о, умнейший дяденька! Да, я дома!

– Послушай, зайди сейчас в офис к Второву, и забери у него мои деньги. Я буду ждать тебя возле универмага.

Глава 34

Предоставленный для проживания отель «Starhotel Business Palace» оказался не таким роскошным, как будапештский «Corvinus Kempinski». Интерьер, кухня, количество и качество предоставляемых услуг, расположение по отношению к центру города – всё не то. Больше всего Даниле не понравилось, что не удастся, как в Будапеште, повесить на фирму ресторанные счета – training проводился в миланском представительстве компании, где имелся демонстрационный зал с выставленным в нём оборудованием, а также vetlab.

Узнав от портье, что до центра придётся добираться на метро, Данила недовольно фыркнул:

– Никогда не ездил на подземке, и не собираюсь.

И улыбнулся:

– Мы что-нибудь придумаем, коллега.

– А что придумаем, – ответил Андрей, – угоним машину?

Из Москвы он созванивался с Имоджин, она уже несколько часов, как в городе. Войдя в номер, развернул полученную на reception записку.

«Не дождалась тебя, sweetheart. Буду в районе Quadrilatero d’Oro. Встречаемся у собора Duomo в 17–00 по местному времени. Телефон мой отключен, не опаздывай».

Времени было достаточно, но Данила тянул до самого последнего, и пришлось ехать на такси. Всё равно опоздали – движение в этот час было напряженное. В московском офисе предупредили, что быстрее ездить на метро, несмотря на то, что поезд ходит реже, чем в Москве.

Выйдя на piazza del Duomo, Андрей понял, почему так загадочно улыбались все, кого он спрашивал, как найти собор на площади. Гигантская готическая хоромина с многочисленными шпилями наверху, образующими фантасмагорический каменный лес, казалось, подавляла всё вокруг. Конечно, это здание невозможно не заметить.

Они направились к центральному из пяти входов, расположенных по фасаду. Андрей издали увидел Имоджин, неподражаемо красивую в строгом черном пальто, лиловом берете, лиловых сапогах, в руках она держала внушительный картонный пакет с логотипом D&G и лиловую кожаную сумку.

Он заметил её напряжённый взгляд, и виновато улыбнулся.

– Извини меня… такси… пробка, – проговорил он, обнимая её.

– Я…я купила пальто, – ответила она, улыбнувшись немного натянуто.

– Я скучал.

– Правда?!

Он заговорил, как рад её видеть, и своим проникновенным тоном развеял её сомнения, снял напряженность. Они обменялись долгим и таким проникновенным взглядом, что им показалось, будто они тонут друг в друге. Данила, собиравшийся запечатлеть дружеский поцелуй на её щеке (или на губах, как получится!), как делал это всем мало-мальски знакомым девушкам, отступил на шаг:

– Чувствую, коллега, в этой поездке буду третьим лишним.

Все вместе двинулись в сторону Via Torino. Там, сказала Имоджин, она видела симпатичный ресторанчик, и, так как все с дороги проголодались, для начала надо сходить туда. Андрей высказал пожелание, чтоб это был не итальянский ресторан, или, чтобы кроме итальянской кухни, там присутствовала бы ещё какая-нибудь.

– …вообще не понимаю итальянскую кухню. Пытаюсь отыскать мясное блюдо с нормальным выходом, ну… чтоб принесли большой кусок мяса. Болт – чего ни закажи, принесут что-нибудь вермишелеобразное, поковырявшись, там можно найти редкие мясные ошмётки.

– Многие в этом городе, особенно занятые в шоу-бизнесе и fashion-индустрии, манекенщицы и манекены, практически отказались от еды. Удивительно, что тут вообще существуют едальни, а ты возмущаешься, darling, что тебя пытаются накормить сеном.

Когда пришли в ресторан, Андрей сразу же приметил выполненные в одном стиле три картины, висевшие по разным стенам. Попросив большой кусок мяса (официантка порекомендовала рагу из ягнятины – cutturiddi, и, записав заказ, ушла), он высказался по поводу изображенных на картинах старцев и дев, голубые плащи которых развевал некий неподвижный ураган:

– Никак не могу понять, что в них не то.

– Darling, ты проголодался.

– Сейчас мы накатим, коллега, и всё встанет по местам.

Играла музыка – жульническая психоделическая хрень, песни растревоженных сумасшедших, где все несочетаемо друг с другом, но места склейки при этом не найти.

Данила с Имоджин выбирали минут пятнадцать, и ещё столько же провели времени с официанткой в переговорах. Он заказал суп-пюре из овощей и мальков угря, она – блюдо из морепродуктов (frutti di mare). Минут десять выбирали напитки. Данила с Имоджин заказали кьянти, Андрей остановил свой выбор на кампари.

Мариам убивала времени на обслуживающий персонал не меньше, только на ругань – неважно по какому по поводу. Что касается еды, она всегда заказывала примерно одно и то же, но перед этим спрашивала: «Что посоветуете, какое ваше фирменное блюдо?», а то, что ей говорили, прослушивала, как радио, смотря по сторонам, и переговариваясь с мужем.

Вспомнив её, Андрей спросил:

– Вы слопаете еду в два раза быстрее, чем её выбирали; откройте страшную тайну, долгая возня с заказом, это что, проявление эстетического интереса к тому, в каком виде она выйдет наружу?

За обедом Данила, глубоко взволнованный, но шутками прикрывающий своё волнение, много говорил о Николае Ненашеве, какой он бестолковый руководитель, и давал разнообразные прогнозы насчёт его увольнения. Альбертинелли дал руководителю хирургического отдела ещё одно направление – продажа оборудования для рефрактерной хирургии, а это Ненашеву совсем неинтересно, так как отвлекает от основной работы, которая помогает развивать его собственный бизнес. Он сделал из своей фирмы официального дилера «Эльсинор Фармасьютикалз», и ему выгодно заниматься продажами расходных материалов и оборудования, в то время как рефрактерная хирургия – долгий проект, который если и даст отдачу, то лишь в туманной перспективе. Просто сидеть на зарплате Ненашев не будет, и, скорее всего, сам напишет заявление об увольнении.

– Но я постараюсь его подставить раньше, чем он сам уйдёт, – авторитетно заявил Данила, – я постоянно капаю Паоло на мозги, что Ненашев, несмотря на обещания, продолжает распространять продукцию нашего злейшего конкурента «Bausch & Lumb».

Данила старательно выстраивал образ плохого парня, и внушал окружающим, что может вести себя не просто плохо, а ужасно плохо, отвратительно. Иногда у него это хорошо получалось.

Имоджин заговорила о том, как закончилась её карьера на Vaci utca – выпотрошив целый курятник доверчивых богачей, которые, как обычно, в полицию не обратились, она устроилась в редакцию журнала Voqq и успешно провела свою первую фотосессию. Если она привезет из Италии интересные снимки и напишет репортаж, хотя бы несколько строчек, то ей компенсируют расходы на поездку.

А Андрей в это время пересказывал услышанные от Кошелева сплетни; все трое чудесно понимали друг друга.

Часов около восьми они снова оказались на площади Duomo. Было шумно, людно, площадь была ярко освещена. Сделав несколько снимков, Имоджин сказала, что неплохо было бы купить вино. Данила говорил:

– Я привезу Ненашеву в подарок итальянское вино, а перед этим схожу к колдунье, чтобы она нашептала заклятье на бутылку. А я смотрю, коллега, ты изменил своим привычкам – обычно ты глушишь водку.

– Я не глушу, а промываю кишечник. Ем всё подряд, и заливаю сверху водкой. Это такая водочная клизма.

Сказав это, Андрей обратился к Имоджин:

– В мини-баре есть отличное вино, поехали попробуем.

Данила лукаво подмигнул:

– Да, ребятки, вам надо скорее в отель пробовать вино из мини-бара, поторопитесь!

– Но это очень дорого, давай поищем в магазинах, – предложила она.

– Завтра утром, пока не пришли горничные, мы купим в магазине точно такую же бутылку и положим её в мини-бар.

– Знаешь, Andrew, я никогда не перестану удивляться твоей изобретательности.

Попрощавшись с Данилой, который остался побродить по городу, они пошли на метро.

– На картинах всё как-то неестественно, ненатурально написано – хлам, халтура. Лучше бы оставили стены голыми. Имоджин… тебе так не показалось?

Она промолчала.

* * *

Имоджин заранее забронировала отдельный номер, и Андрею не пришлось объясняться. Он не смог бы поселить её у себя, так как его проживание оплачивалось компанией, и, конечно, можно было заплатить за ещё одного человека, и заказать отдельные счета, но мало ли какие накладки могут произойти. Размещением занимался миланский офис, там ни с кем не договориться.

Они взяли на reception каждый свой ключ, а когда подошли к лифту, Андрей протянул руку:

– Дай сюда.

Она послушно отдала ключ.

– Он тебе не понадобится, – улыбнулся Андрей.

– Ты хочешь, чтобы мы сразу пошли к тебе?

– Этот ключ тебе вообще не понадобится!

Молча, не глядя друг на друга, поднялись на этаж. Так же молча прошли по коридору. Открыв дверь номера, Андрей впустил её, затем вошел сам. Закрыл дверь.

– Не такой просторный, как Corvinus, – грустно сказала она, снимая пальто.

– Кровать такая же.

Оставив у входа багаж, Андрей снял верхнюю одежду, и проследовал за Имоджин, физически чувствуя её напряженность. Возле окна она остановилась, не оборачиваясь.

– Вид не очень.

Подойдя к ней, мягким движением он повернул её лицом к себе.

– Мы не будем смотреть в окно!

Она оживилась, словно проснувшись от тяжелого сна, на губах расцвела тёплая улыбка. Имоджин подняла бархат ресниц, и два светло-карих солнца обожгли сердце друга.

– Sweetheart…

Взяв на руки, sweetheart отнёс её на кровать.

Глава 35

На трэйнинге были те же сотрудники, что и в Будапеште, прибавилось ещё трое итальянцев. Андрей думал, что главным мудаком будет, как в прошлый раз, грек Костас, но уже через полдня его раздражали все, кроме него. Джеффри Коллинз, проводивший обучение, спокойный, уравновешенный, не лишенный чувства юмора, мог часами допытываться, в чём основные преимущества оборудования, которое обучаемые видят первый раз в жизни. Создавалось впечатление, что оно ему совершенно незнакомо – так же, как его ученикам.

Всё это напомнило Андрею женщину-экскурсовода, сопровождавшую группу по Италии во время летнего тура. Подъезжая к какой-либо достопримечательности, она открывала путеводитель, который каждый турист мог купить в магазине, сверялась, и произносила такую фразу: «Судя по описаниям, это галерея Уффица», или: «Судя по описаниям, это фонтан Треви».

Но Джеффри оказался в своей области гораздо более подготовленным, чем та экскурсовод. Просто у него была такая методика – чтобы обучаемые не спали на занятиях, а входили в активный процесс познания, и своим умом постигали базовые принципы. Конкретную информацию он выдавал без запинки тогда, когда считал нужным.

Программа предусматривала собственноручное выполнение некоторых манипуляций на изучаемом оборудовании, – например, удаление хрусталика на свином глазу при помощи факоэмульсификатора. Пришлось загубить немало расходного материала, прежде чем у кого-то что-то получилось. После занятия выносили полные корзины забракованных глаз. Хорошо, что недостатка в них не было – целый холодильник, и запасы ежедневно пополнялись. Джеффри Коллинз лишь развёл руками:

– За спиной у каждого хирурга, как вы думаете, что? Кладбище!

Экзамен, о котором говорилось в начале трэйнинга, к счастью, так и не состоялся. Андрей был вынужден признаться, что не смог бы объяснить конкурентные преимущества Legacy или рассказать что-либо о новых методах ведения деловых переговоров. Семидневная программа была столь насыщенной, что для осмысления потребовалось бы всё свободное время после занятия – до самого утра. Ну, а это уже какое-то мракобесие, особенно если в гостинице тебя ждёт восхитительная девушка.

– А нам эти знания ни к чему, коллега! – смеясь, подбодрил его Данила. – Это актуально только лишь в Европе, где у каждого доктора стоит несколько аппаратов класса Legacy. Нужно очень сильно изъебнуться, чтобы продать ему ещё один такой же. У нас все прекрасно понимают преимущества нового оборудования, только денег нет ни у кого. А если есть, то человека, подписывающего платежное поручение, эти преимущества не интересуют. Всё решают личные связи, и разные там интриги и подводные течения. А этому на миланских трэйнингах не учат.

Однако причина его спокойствия заключалась в другом. Данила Лошаков разбирался во всей этой технике так же, как афганский талиб разбирается в устройстве автомата Калашникова. То есть разбирал и собирал с закрытыми глазами. Ещё бы, несколько лет проработать сервис-инженером, починив десятки подобных аппаратов!

У него были, несомненно, инженерные мозги. Данила волок по всякой технике. Спроси его про любой бытовой прибор, и он рассказал бы обо всех технических преимуществах и недостатках, обо всех опциях и возможностях апгрейда. Всего лишь мечтая о Motorola StarTac, как у Паоло Альбертинелли, Данила знал об этой трубке больше, чем её хозяин.

Андрей был полной противоположностью – познания в технике не распространялись дальше информации о том, где включить, и где выключить. SMS с мобильного он до сих пор не научился отправлять. А изучать вещи, которыми не обладаешь – это, по его мнению, ментальная мастурбация.

В учебной комнате, в офисе, в vetlab, незримо присутствовал дух некоего доктора Буратто. Коллинз, а вслед за ним итальянские сотрудники благоговейно произносили: методика Буратто, новые инструменты Буратто, доктор Буратто написал в своей статье… Выяснилось, что Буратто – прикормленный Эльсинором глазной хирург (один из лучших в Италии), ставший для компании не просто opinion-leader, но чуть ли не продакт-менеджером. За счет компании он издавал книги, в которых красной линией проходил призыв покупать продукцию Эльсинор, его именем назывались новые инструменты и расходные материалы, он выступал на международных конференциях, писал нужные статьи. За глаза его так и называли: доктор Эльсинор.

В один из дней планировалось посетить его клинику, но в последний момент всё сорвалось. Коллинз не осмелился загнать народ обратно в класс, и объявил выходной. Проигнорировав приглашение коллег пойти погулять по городу, Андрей устремился в гостиницу.

* * *

Имоджин призналась, что не любит глазеть на достопримечательности. Palazzo Marino, безусловно, красив, и базилика Sant’Ambrogio тоже, а уж Castello Sforzesco, в котором располагается несколько музеев, – просто чудо, но ради этого не стоило бы ехать туда, где нет тёплого моря и дикой природы. У неё были другие причины… Андрей, как бы не поняв подоплеку разговора, развил её мысль и подкрепил серьёзными рассуждениями, что называется, подвёл научную базу. Если ты не видел красивую архитектуру, достаточно двух-трёх визитов в некоторые европейские столицы, чтобы получить об этом представление. Нравятся древние развалины – к вашим услугам Помпеи. После них любые другие развалины будут смотреться как разрушенная хижина против Сталинграда сорок третьего. Любишь живопись, скульптуру – пожалуйста, Эрмитаж. Рядом с ним любой другой музей просто отдыхает. А, вообще, что за удовольствие просто так пялиться на то, что нельзя купить и привезти домой? В этой связи гораздо интереснее осматривать галереи, в которых произведения искусства выставлены на продажу.

Таким образом, остается открытым вопрос: зачем тратить отпуск на посещение экологически неблагоприятных районов (а большинство культурных центров находится именно там), если в своём родном городе ты надышался газами, и тебя уже трясёт от этих людских толп, а культурные центры, положа руку на сердце, все на одно лицо?! Здесь готика, там барокко, тут скульптура русалочки, а вон там писающие мальчики. Колонны дорические, кресты готические. Подумаешь, эка невидаль.

Совсем другое дело – море, где можно искупаться, понырять с аквалангом, походить на виндсерфере. Или горы. Заснеженные вершины, хребты, перевалы, скалистые террасы, водопады, ущелья, безмолвные озера, цветущие долины, грохочущие горные реки. Про горы он мог говорить до бесконечности, но Имоджин его плохо слушала. Её интересовало другое.

– Красивый город Милан, – сказала Имоджин, когда они вышли из метро на piazza del Duomo, – но когда я буду вспоминать об этой поездке, первое, что придёт мне в голову, это наш номер в Starhotel.

Они немного прошлись по площади, обсуждая, куда пойти.

– Пойдём туда, – предложила она, неопределенно махнув рукой. – Туда мы еще не ходили.

И они направились в сторону V Mercanti.

Да, они много гуляли, сходили в ночной клуб Casablanca, осматривали достопримечательности, побывали в музее театра «Ла Скала», и посетили выставку, в которой художественный хлам, который не удалось реализовать на улице по цене $10 за изделие, предлагали за десятки тысяч. В любом таком культурном походе они стремились поскорее найти какой-нибудь симпатичный ресторанчик, поужинать, и, запасшись вином, уединиться в номере.

Андрей рассказал про Данилу, которому пришлось купить новый чемодан, чтоб уложить туда все свои покупки. Вчера, например, он приобрёл костюм от Valentino всего за 900 долларов. Цены здесь по сравнению с Москвой просто смехотворные.

– А я в Неаполе купил поддельный Rolex за $10, и он до сих пор исправно ходит.

– Так это поддельный Rolex, не настоящий?

– В Волгограде все просто с ума посходили от этих часов, я никому не признался, что они фуфловые. Джузеппе из Сицилии – это наш сотрудник, он такой гориллообразный, косматый, со свирепой физиономией, не понимаю, как его только взяли в медицинский бизнес – в общем, у него точно такой же Rolex, только настоящий. Он сказал, что мои часы – очень качественная подделка, и объяснил, как отличить настоящие часы от поддельных.

– И как тебе Неаполь?

– Очень грязный город.

– А где тебе понравилось больше всего?

– Мне очень понравилось в Сан-Марино, а вообще – Венеция! Да, Венеция – самый красивый, самый запоминающийся город. Мы там были два раза, и я бы с удовольствием снова туда поехал.

– Я никогда не была в Венеции.

Он отметил её безупречный вкус к одежде, и то, как тщательно подобраны аксессуары. Она одевается и причесывается ради какой-то двухчасовой прогулки, и не считает этот труд напрасным.

– Мы можем туда съездить, отсюда это три часа на поезде. У меня виза на пятнадцать дней. Надо только найти офис AlItalia, чтобы переложить билет.

Остановившись, Имоджин удивленно посмотрела на Андрея. Как! Sweetheart хочет свозить её в Венецию!?

– Уже сейчас мысленно любуюсь тобой на одной из улочек-каналов, – ответил он.

Отступив несколько шагов, она открыла объектив своей камеры.

– Хочу тебя сфотографировать на фоне церкви. Улыбочку!

Андрей улыбнулся. Сделав два снимка, она закрыла камеру и подошла к нему.

– Зайдём? Ты веришь в бога?

– А что это такое… У меня крепкий лоб, и божественные истины никак не могут проникнуть сквозь мой толстый череп.

– Перестань болтать глупости!

Ей хотелось коротким посещением этой церкви завершить сегодняшний культпоход и отправиться на поиски офиса Alitalia.

– У тебя билет с собой?

Андрей окинул взглядом здание, простое, с фасадом в три ордера, отделенных друг от друга пилястрами, но вместе с тем не лишённое неизъяснимого шарма, и прочитал табличку на входе:

«Chiesa di S. Maurizio»

– Да, церкви – это моя страсть, – рассеяно проговорил он, и внутренне содрогнулся, вдруг вспомнив своё предпоследнее посещение храма божьего (последним было венчание с Мариам). А то, особенным образом врезавшееся в память, было на Катино 23-летие, и это был Гелатский монастырь в Абхазии. Андрей обернулся, и на мгновение ему показалось, что окружающие дома расступаются, открывая горизонт, и в прозрачном воздухе засверкали сияющими пирамидами снежные хребты Кавказа.

– При чём тут церковь, darling, я спросила про билет.

Они ступили в холодный полумрак, в котором, как призраки, скользили монахи.

– Билет остался в гостинице, придётся за ним съездить.

Они медленно шли среди молитвенного безмолвия. Единственный неф был разделен на две части поперечной стеной, отделяющей пространство для прихожан от места для хора монахинь. Фрески, которыми были покрыты стены, поражали своей красотой.

– Все эти лица, – сказал Андрей, – их писали с натуры?

– Не знаю про все, darling, но я тут слышала про фреску «Тайная вечеря», которой Леонардо да Винчи украсил одну из стен церкви S. Maria delle Grazie.

Имоджин рассказала эту историю.

Леонардо уделил особое внимание двум фигурам – Иисусу, олицетворению добра, и Иуде, символу зла. Мастер никак не мог найти подходящих натурщиков и даже приостановил работу, несмотря на недовольство заказчика. В конце концов, художник нашел модель для образа Христа среди юных певчих. Подобрать второго натурщика оказалось значительно труднее. Три года Леонардо искал его по всему Милану и однажды наткнулся на пьяницу, валявшегося в сточной канаве. Мужчина был ещё молод, но беспробудное пьянство исказило его черты. Обрадованный мастер привёл пьянчужку в трапезную и принялся писать с него Иуду набело, не делая эскизов. Неизвестный тем временем пришёл в себя и вдруг заявил, что уже видел эту роспись три года назад. Оказывается, тогда он состоял в церковном хоре и Леонардо да Винчи написал с него Христа.

– Добро и зло… Где-то я уже слышал, что это управленческие категории, и придуманы для того, чтобы поддерживать порядок среди населения.

У третьей капеллы по правой стене, где группа посетителей осматривала роспись, они остановились.

– …Catherine… Saint Catherine…

Андрей прислушался:

– Что они говорят?

– Что-то про святую Екатерину. Ну, пойдём, помолясь.

Он стоял, сосредоточенно рассматривая роспись, изображавшую жития святой.

– Ты заинтересовался? – спросила Имоджин. – Давай послушаем.

И они приблизились к группе. Имоджин внимательно вслушивалась в то, что говорил экскурсовод, Андрей, внезапно побледнев, стоял, не в силах сосредоточиться.

Закончив, гид повёл группу к другой фреске.

– Послушал? Теперь пойдём. Нам нужно успеть… Что с тобой, darling?

Имоджин с тревогой смотрела на всё более бледнеющего Андрея.

– Что они говорили? – еле слышно проговорил он.

– Думала, ты слушаешь. Роспись изображает историю Святой Екатерины. Гид сообщил, что в обезглавливании этой святой…

Тут она махнула в сторону фрески.

– … традиционно подразумевается подобная смерть графини Бьянки Марии да Каллант, которой отрубили голову в 1516 г в Милане, а сама святая Екатерина обычно изображается с чертами лица этой графини.

И она взяла его под руку.

– Пошли…

Но Андрей не двинулся с места.

Екатерина! Это имя, отпрянув от высоких сводов, с грохотом, точно разбившись, упало ему на голову.

– Да что с тобой, sweetheart?!

Лицо его было неподвижно, и ей никак не удавалось поймать его взгляд, устремлённый в ему одному видимый мир, полный неугасимых страстей.

Наконец, он очнулся:

– Что ты говоришь… Офис Alitalia находится на via Albricci. Данила узнавал.

Имоджин всё ещё с тревогой смотрела на него. Заметив её взгляд, Андрей добавил:

– Нет, он не поедет с нами в Венецию. Он останется в Милане – ещё не обошёл все магазины на Quadrilatero d’Oro.

Глава 36

В это время года не было проблем с гостиницами, но они выбрали для проживания частный дом. Этот вариант, предложенный в турфирме, им понравился больше всего.

Casa del Boia – расположенный на Большом Канале недалеко от вокзала Santa Lucia одноэтажный дом тусклого кирпично-красного цвета, цвета запекшейся крови, с готическим остроконечным порталом, должен был приютить их на пять дней.

Здание хоть и выходило на оживлённую водную трассу, изнутри было наполнено таким безмолвием, что казалось, будто здесь, среди хмурых стен, даже забыли, как звучат шаги. Хозяин по имени Джованни, сухонький чернявый человек небольшого роста, объяснил правила проживания, и ввёл их в отведенную им комнату. Затем, пожелав приятного отдыха, удалился.

Они с любопытством осмотрелись. На стенах висело несколько полотнищ старинного ситца с изображениями персонажей комедии масок; от них веяло печальным очарованием минувшего веселья. У окна – картина с изображением спящей красавицы с янтарным телом, возлежащей в тенистой роще под изумрудным небом. Имоджин глядела на неё с тем напряженным любопытством, с каким женщина рассматривает другую женщину. Старинное кресло, белые стулья; на круглом столике – разрисованные чашки и венецианские бокалы. Во всех углах – пёстрые бумажные ширмы, с которых смотрели маски, шутовские фигуры, пасторальные образы в лёгком вкусе Венеции времён последних дожей. Угол кровати выглядывал из-за одной из этих весело разрисованных ширм. Зеркала, ковры – вот и всё, что здесь было.

– Здесь даже нет шкафа, – заметил Андрей.

– Ты разве не слышал, darling, он же сказал, что мы можем воспользоваться шкафом в прихожей, или комодом, который стоит в коридоре.

Darling посмотрел на неё, сидящую в кресле совершенно прямо, в задумчивом напряжении.

– Я пробыла в Милане семь дней, сделала кучу снимков, но ни строчки не написала. Здесь будет то же самое. У меня нет способностей к сочинительству.

Он подошёл сзади, и погрузил пальцы в её пышные волосы. Расслабившись, она зажмурила глаза, и откинулась на спинку кресла.

– Чтобы написать про Венецию, совсем необязательно сюда приезжать. Стивенсон писал свой «Остров сокровищ», будучи прикованный к постели. Он представлял себе морские волны, глядя на складки своей простыни. Тут, в Венеции, жили и работали Хемингуэй, Генри Джеймс, Сомерсет Моэм; известные режиссёры отсняли здесь кучу фильмов. После них бедняжке Имоджин ничегошеньки не осталось. Что бы ты не написала, это уже было кем-то написано и отснято.

Она выгнулась, сильнее упираясь головой в его пальцы, которыми он её массировал.

– Что же мне делать, sweetheart?

– Взять что-нибудь из других журналов, желательно заграничных, переставить знаки препинания, добавить немного своих мыслей, и получится неплохая статья. Так делал один мой одноклассник, в школе у него были неудовлетворительные оценки по русскому и литературе, и конечно же, он стал впоследствии известным репортёром.

– Давай поконкретнее, что я должна написать?

– А что ты должна написать…

На мгновение его пальцы остановились, и она пошевелила головой, заставляя продолжить массаж.

– …все только и пишут про то, что Венеция – романтическое место, куда съезжаются влюблённые со всего света. Особенно весной. А ты напиши, что сюда надо ехать в декабре, когда город не заслоняют собой толпы ротозеев с камерами, а молодёжь не слюнявит друг дружку по всем мостам. Быть здесь нужно непременно одной или одному, чтобы ничто не отвлекало от созерцания города. Только так можно почувствовать Венецию, пропитаться её атмосферой.

Она открыла глаза:

– Где ты прочитал такую дичь?

– В одном глянцевом журнале, и, кажется, он сохранился, валяется на даче.

Она попросила, чтобы он нашёл этот журнал и выслал ей. Переодевшись, они вышли на прогулку.

Они брели по лабиринту зданий, странных перекрёстков, уединённых внутренних двориков, тупиков. Имоджин захотелось увидеть «знаменитый дом, который есть на всех картинах про Венецию». Когда Андрей спрашивал прохожих, как пройти к Дворцу Дожей, ему неизменно отвечали: «Идите прямо», и неопределённо махали рукой. Самое интересное, что в этом городе нет ничего «прямого». И они двигались дальше узкими переулками, поражающими своим немым выражением, в которых шаги редкого прохожего звучали как будто очень издалека. Они звучали и умолкали, их ритм оставался как след и уводил за собой воображение в страну неведомых грёз. Вода странно приковывала и поглощала все мысли, так же как она поглощала там все звуки, и глубочайшая тишина ложилась на сердце. На каком-нибудь мостике через узкий канал можно было забыться, заслушаться, уйти взглядом надолго в зеленое лоно слабо колеблемых отражений.

– Ты можешь разбить статью на несколько частей. Первая: «Венеция Хемингуэя», и вкратце о том, что он тут делал и о чём писал. Затем: «Венеция ещё какого-нибудь дяди Васи», и его мысли по этому поводу. Далее: «Самый кинематографичный город Европы – Венеция глазами таких-то режиссёров». И последний пункт: «Моя Венеция», в нём ты описываешь как декабрьская смурь помогла тебе постичь этот удивительный город.

– Я лучше перепечатаю ту статью, что ты мне пришлёшь, darling. Вникать во все эти премудрости – кто что там накропал про Венецию, это слишком муторно.

– Кажется, мы приближаемся, – предположил Андрей, заметив, что прохожих заметно прибавилось.

Открыв фотоаппарат, Имоджин сфотографировала узенькую улочку с множеством ярко освещённых витрин магазинов, вдоль которых с обеих сторон симметрично тянулись ярко-красные ковровые дорожки.

Действительно, пройдя немного, они вышли на Piazza San Marco, неописуемую комбинацию разнообразных элементов, пропорций, и, даже казалось, отголосков удивительных событий. Слева мерцал цветными отблесками собор с многочисленными башенками, пять порталов его главного фасада были увенчаны мозаичными тимпанами. Это был собор Сан-Марко, а рядом с ним красовался Дворец Дожей. Прямо поднималась высокая башня с колокольней и золотым флюгером – Кампанила.

Полчаса потребовалось, чтобы, обойдя площадь, идентифицируя каждое здание с изображением в путеводителе, выйти к лагуне, на набережную, украшенную двумя колоннами – Сан-Марко и Сан-Теодоро. Эти колонны обозначали место, где проходили публичные казни.

Далее шли частоколом шесты с пришвартованными гондолами, в перспективе над водой возвышался изящный классический фасад церкви San Giorgio Maggiore на одноимённом острове, а рядом – похожие на театральные декорации постройки острова Джудекка, самую интересную из которых, церковь Реденторе, украшали две башенки, напоминающие минареты.

Море голубело на горизонте, и сверкающая зеленоватая волна, слегка отороченная пеной, разбивалась о камень. Небо в лёгкой влажной дымке замыкало округлый горизонт. Имоджин без устали фотографировала. Ветер, дувший с лагуны, играл оборками её юбки.

Когда она закончила, они двинулись через мост Ponte della Paglia, с которого хорошо виден знаменитый Ponte dei Sospiri, мост Вздохов, высоко над каналом соединяющий Дворец Дожей с тюрьмой; и далее по Riva degli Schiavoni (Славянской набережной).

На каждом шагу попадались виды, так и просящиеся в кадр, и Имоджин поминутно щёлкала камерой.

– Кто-то говорил, что терпеть не может достопримечательности, кто бы это мог быть?! – шутливо заметил Андрей.

– Это я по работе снимаю.

– Нет, я просто говорю, мне здесь тоже нравится гораздо больше, чем в других городах.

Там воспринимаются отдельные достопримечательности, а здесь всё вместе – вода, воздух, дома и памятники, создают цельный образ.

Стемнело, когда они набрели на уютный ресторанчик на одном из каналов. Меню оказалось столь запутанным, что Имоджин, изрядно проголодавшаяся, доверила Андрею выбор блюд. Он заказал морского окуня в ризотто, лазанью, и Prosecco, венецианское белое шипучее вино.

Когда они, чокнувшись, выпили за приезд, она сказала:

– Ты будто не любовницу привёз зависнуть, а приехал – я не знаю, со своей девушкой, или невестой. Ты совсем не похож на женатого мужчину, Andrew, такое впечатление, будто ты холостяк. Не дёргаешься по поводу жениных звонков.

Он сразу не нашёлся, что ответить. Немного помолчав, сказал:

– Во-первых, насчёт звонков. Зачем дёргаться, если тебе известно про жену? Насчет поведения вообще – я советовался по поводу свадьбы со всеми своими друзьями и родственниками. Один человек сказал мне: «Горел бы желанием, никого бы не спрашивал. Нелюбимая жена и рыба без соли одинаковый вкус имеют». Я не обратил внимания на эти слова, и никогда не вспоминал. Могу сказать точно: тогда у нас была любовь. А потом произошло событие, которое я стараюсь не вспоминать. Тут был замешан ещё один человек… девушка, её больше нет, она ушла. В общем, с тех пор я чувствую себя холостяком.

Он пил крупными глотками, вино в его бокале быстро убывало.

– Опять же, что такое семья? Если отвлечься от общепринятого определения – «семья – ячейка общества», то можно дать другое определение: «минимальное неделимое сообщество, в котором человек себя чувствует максимально комфортно». В этом сообществе он наиболее искренен и открыт, члены сообщества знают максимальное количество тайн. Этого индивидуума никто так хорошо не знает, как они, его ближайшее окружение. Как тут не вспомнить сицилийские кланы? Какой-нибудь дон Корлеоне, неужели его жену можно рассматривать как члена семьи? Это скорее фабрика по изготовлению детей, которые – далеко не все – станут полноценными членами клана. Люди образуют группы, куда входят необязательно родственники, но только те, кто полностью доверяет друг другу. Вот они-то и составляют неделимую ячейку, которая противостоит миру. Основная масса людей не имеет такой семьи – переходя из сообщества в сообщество, человек вольно или невольно предаёт тех, кто ему близок. Например, с женой обсуждает в плохом свете друзей и сослуживцев, с друзьями и любовницами обсуждает жену, у зубного врача или автослесаря обсуждает всех предыдущих, и так далее. Поэтому я так подчеркнул: «неделимая ячейка» – это когда один член сообщества может полностью передать свои полномочия другому, не опасаясь измены.

Подошедшего официанта он сразу попросил принести ещё бутылку, и продолжил:

– Что касается супруги вообще, то стать женой, полностью оправдывающей ожидания мужчины, может либо полная дура, либо блестящая актриса. Только этим двум категориям женщин под силу убедить своего мужчину в том, что она действительно считает его самым лучшим мужем на свете. Моя жена, она живая, настоящая, а не мифическая личность. Для неё неделимой ячейкой, кланом, является весь конклав её родственниц – мать, бабушка, сёстры, тётки, – я их называю «женсовет». Им она поверяет все свои тайны, в том числе наши самые сокровенные, «женсовет» принимает все решения. Это настоящий коллективный разум, никогда не видел такого сплоченного, монолитного коллектива. Если честно, я не имею такого влияния на свою жену, как женсовет. Можно сказать, что я женат на всём этом сообществе. Ну и что, собственно, не самый плохой вариант. Хуже, если б вместо этих милых тётушек, от которых ничего не жди, кроме добра, оказался бы публичный дом.

И он привел пример из зоологии. Сурикаты, очаровательные африканские зверьки, похожие на собачек, сусликов и обезьянок одновременно, имеют необычные семейные традиции. Живут они в больших разветвленных норах. В основном это связанные родством самки: бабушки, внучки, дочки, тетки и сестры. Они всё делают сообща – воспитывают детенышей, собирают пищу и сторожат жилье. А самцы живут сами по себе – кочуя по саванне от одной женской колонии к другой и заводя в них романы. В норе самец остается на время, необходимое для зачатия детенышей, и особого участия в жизни семьи не принимает. Когда же самец состарится или заболеет, он селится в одной из колоний и начинает вести себя как женщина: сурикатий дедушка активно включается в воспитание молодняка и почтительно уступает дорогу молодым гостям своих внучек.

– Я не провожу аналогию между своей семьей, а привожу пример монолитного сообщества, настоящей семьи, – заключил Андрей.

Имоджин стремилась поскорее утолить свой голод, и до неё медленно доходил смысл сказанного, но всё равно она была неприятно поражена. Однако, не подав виду, она поинтересовалась, чья это была девушка – его или её, из-за ухода которой мысли Andrew приобрели такой философический, и, можно сказать, бескомпромиссный вектор.

Он сразу уловил её настроение, и тут же опомнился – конечно же, он сюда приехал не с психотерапевтом, которому можно сливать все свои мысли, а с обворожительной девушкой, нуждающейся именно в его мужском внимании, которой нужно говорить только то, что ей хочется слышать.

– Прости меня. Больше не буду болтать ерунду… и постараюсь ни в чем тебя не разочаровывать.

Единственным для неё утешением было то, что этот холодный, циничный и расчётливый тип не только её, он вообще никого не любит. Но это было очень слабым утешением. Она решила переменить тему, и спросила, действительно ли Данила оказался таким несерьёзным, что предложил начать бизнес, а потом дал задний ход, в итоге darling, поиздержавшийся на организационных расходах, остался в одиночестве.

– Мне удалось найти ему замену – это региональный сотрудник «Джонсон и Джонсон», компании конкурирующей с Эльсинор по шовному материалу.

– У вас с ним что-то вроде ячейки?

– Нет, Имоджин, он слишком эгоцентричен для этого.

– Получается, ты холостяк не только в личной жизни, но и в бизнесе, у тебя нет вообще никакой «неделимой ячейки».

Он сделал неопределённый жест, и она, чтобы окончательно не испортить вечер своими двусмысленными вопросами, сделав большой глоток вина, произнесла с очаровательной улыбкой:

– Я безумно рада, sweetheart, что ты меня сюда привёз. Наша поездка останется незабываемой, я это чувствую.

Чтобы попасть домой, им пришлось воспользоваться услугами водного такси, пешком они бы плутали до утра.

В прихожей они сняли верхнюю одежду и разулись. Имоджин, к которой вернулось хорошее настроение, заторопилась в комнату разбирать постель, Андрей немного задержался в холле, одновременно служившем кухней. Джованни что-то спросил насчёт усталости, и Андрей ответил, что устали, конечно, но немного.

На самом деле ему было грустно, он устал и томился непонятной тоской. Мрачные и дикие образы осаждали его. Фрамуга была приоткрыта, слышно было завывание ветра, и порывы его раскачивали люстру. Он уже собирался пройти в коридор, в конце которого находилась их комната, и там ждала Имоджин, как вдруг, обернувшись, увидел на противоположной стене неподвижную тень – тень обнажённой девушки. Вся его усталость и грусть моментально растворились в другом чувстве – чувстве необъяснимого ужаса. Он оглянулся, чтобы посмотреть на ту, которая отбрасывала такую прелестную и такую знакомую тень. В помещении никого не было, кроме Джованни, закрывавшего фрамугу. Он улыбнулся и спросил, не угодно ли сеньору ещё что-нибудь.

Обернувшись, Андрей снова посмотрел на стену. Тень исчезла. Он спросил, нет ли в доме женщин. Джованни ответил, что никого, кроме сеньориты, ожидающей сеньора в их комнате. Тогда Андрей попытался при помощи точных законов физики определить то место, где должно было находиться тело, тень которого он видел. Получалось, рядом с обеденным столом. Галлюцинация? Он не сводил глаз со стены, на которой видел тень. Ясно видел! Очертания её были более чёткие и тонкие, чем у тени, естественно отбрасываемой тем же самым столом.

Сконфуженный, Андрей прошёл по коридору. Он видел приоткрытую дверь и представлял то, что через секунду предстанет его глазам – комнату с ширмами и масками, Имоджин, её неистовое смуглое тело. Одновременно с этим глазам его предстала тень на стене, он мог бы подумать, что ошибся, но эта вторая картина запечатлелась в его глазах с яркостью, равной её мимолетности.

Ему было трудно справиться с его душевным порывом, и он на мгновение остановился перед дверью. Перед его умственным взглядом с неумолимой чёткостью возник образ девушки. Он не был лишён способности, известной под названием зрительной памяти. Глаз его был насыщен воспоминаниями, как глаз художника, хранящего в какой-то извилине своего мозга обширные и бесчисленные картины, и он без особого усилия и довольно верно воспроизводил в уме раз виденное, если оно остановило на себе его внимание. Он берёг в альбоме своей памяти очертание изящной женщины, запечатлевшееся однажды у него в глазу. Но никогда ещё в его мозгу не возникал такой отчётливый, яркий, точный, выписанный до мелочей и в то же время сильный, полный, цельный, крепкий и властный образ, как возникший сейчас образ тени обнажённой девушки. Это представление целиком соответствовало действительности, а именно Катиной тени на огромном валуне в тот момент, когда она, выйдя из горной речки, потянулась от удовольствия, прежде чем наклониться и поднять с камней купальник. Создаваемая им иллюзия придавала происшествию невыносимую продолжительность, и, когда он подошёл к кровати, тень на камне, отбрасываемая не призраком, а живой Катей, всё еще стояла перед его глазами.

Три свечи горели в огромном медном канделябре. Мягкий свет играл на многочисленных зеркалах и на палисандровом карнизе. Отблески трепетали по всей комнате, на простынях и разбросанной одежде, мягко замирая в складках занавесок. Имоджин отодвинула ширму, раскрыв импровизированный альков. К тем зеркалам, что были в комнате, прибавилось большое прямоугольное зеркало, вделанное в стену над кроватью. И во всех этих отражающих поверхностях отражались два тела. В этой фантастической множественности было что-то апокалиптическое, и она сказала:

– Можно подумать, что это групповая любовь.

Он начинал терять себя в этом богатстве физических ощущений, а в неизменном притягательности её тела было нечто почти беспощадное. Слова, которые она произносила сквозь жадно стиснутые зубы, были ему непонятны (она говорила по-венгерски), и в этом горячем воздухе им словно не было места. Для него они звучали бесполезным напоминанием о том, чего больше не существовало. Он находился в её волшебном мире, в котором она властвовала несокрушимыми женскими чарами. Обрывки мыслей проносились в его голове. Он был всецело захвачен физической страстью, такой сплошной, что она почти не оставляла места ни для чего другого. Андрей пристально посмотрел на лицо Имоджин, исступленное и одухотворенное, на полуоткрытые её губы, чем-то напоминавшие волнистые линии рта каменной богини, виденной им однажды в городском музее Лучеры. В зеркалах по-прежнему двигались многочисленные руки, плечи, бедра и ноги, и он начал задыхаться от этого впечатления множественности.

– Sweetheart, – сказала она дрожащим голосом, и ему показалось, что этим звукам трудно пробиться через густую чувственную муть, – у меня есть моральные устои, которые не позволяют мне предаваться любви втроём.

– ?!

– О ком ты думал только что?

Она лежала теперь рядом с ним, усталая и точно измятая длительным напряжением. Но постепенно её голос становился глубже и звучнее. Она сказала, глядя на него с острым любопытством:

– …как будто ты был со мной, а думал о другой. Я всё ещё вижу твой отсутствующий взгляд. Я говорила, что люблю тебя, а ты на меня смотрел, и видел другую. Расскажи мне, не мучай меня.

Он уже достаточно пришёл в себя и принялся уверять её в том, что виноваты зеркала.

– Это же просто смешно – о ком я могу ещё думать, кроме как о тебе?!

– Самой смешно, – эхом отозвалась она. – Наверное, стоило приехать сюда, в этот город, в эту комнату зеркал и масок, чтобы все почувствовать и вмиг понять.

Он промолчал. Она лежала обнаженная – рядом с ним, над ним, и вокруг – отражаясь в неподвижном блеске зеркал. И ему показалось, как было тогда, в кошмарном 97-м, – что из страшной, стеклянной глубины на него смотрят пристальные и остановившиеся глаза, в которых он с холодным отчаянием узнает Катин взгляд. Чтобы не видеть его, он закрыл глаза, и перед ним появилась мягкая мгла, та самая, в которую он тогда окунулся, перед тем, как уйти в другой мир, в котором он нашел себя в беззвучной пропасти. Он снова погрузился в безмолвие, которого не ощущал после того случая, пустое и мертвое настолько, что там глохли отзвуки даже минувшего несчастья, потому что там больше ничего не имело значения. Еще какой-то свет, слабея, мерцал перед ним, где-то далеко умирали последние смутные звуки, доходившие до него. И рядом с ним, в этом безмолвном пространстве, лежало обнаженное женское тело.

* * *

Джованни постарался. Завтрак отличался от тех огрызков, что подавали в гостиницах 3* и даже от завтраков в Starhotel. Многочисленные чикетти – небольшие закуски: миниатюрные бутерброды со свежей ветчиной и колбасой, кусочками сыра, сильно обжаренными фрикадельками, крошечными артишоками с чесноком и оливковым маслом, маленькими жареными сеппье (каракатицами), и т. д. – настоящее лакомство. Из напитков – соки на выбор, чай и кофе из кофе-машины.

Имоджин была уязвлена до глубины души – во-первых, бесчувственностью своего друга, в которой он невольно признался; а во-вторых тем, что в момент близости он представлял другую. Это подтвердил тон, которым он потом оправдывался и отшучивался.

Однако, эгоизм пустил в ней такие глубокие корни, что даже в обстоятельствах, когда фактически любили не её, а какую-то другую девушку, Имоджин ухитрилась получить довольно качественный оргазм.

Да, всё было бы прекрасно, если бы не глупый женский инстинкт, вечно путающий секс и человеческие отношения. Немного поразмыслив, она решила хотя бы до конца поездки побороться со своим любопытством и не выпытывать у Андрея, что же это была за девушка, которую он исступлённо насиловал минувшей ночью.

Глава 37

Каждое утро они выходили из древнего одноэтажного дома с остроконечным готическим порталом на Большом Канале, и город, мерцающий своими отражениями в воде, похожий на мираж из сложных готических линий, открывался им. А вечер пробуждал некую рассеянную мечту, среди огней и движения на Пьяцце она приходила внезапно и уносила далеко, так далеко, что говор и смех праздной толпы звучал в ушах, как слабый шум отдаленного моря. Эта мечта напоминала старый забытый сон, в котором был покой, какого не бывает в жизни. Умиротворенность, созвучная неподвижности мелких вод, безлюдью, тишине заброшенных зданий; или уединению Мурано, окруженного лагуной. Маленький остров разделен надвое широким, извивающимся в виде петли каналом. Это почти река, только река, которая течет ниоткуда и никуда. На плоских берегах стоят пережившие своё время, часто необитаемые дома; встречается скудная растительность, напоминающая о прежних садах. Умирание или как бы тонкое таяние жизни здесь разлито во всём. Лица работниц на стеклянных фабриках бледны, как воск, и кажутся еще бледнее от черных платков. Это тени, так же, как гондола, без шума и усилий скользящая в летейских водах венецианских каналов. И это был подлинный лик потерянного города.

Они прошли Венецию вдоль и поперёк, и даже стали понимать неожиданную логику лабиринтов переулков и мелких каналов; откатали все маршруты вапоретто (водных трамваев), побывали во всех открытых для посетителей музеях и соборах. В часы, проведенные у старых картин, украшающих венецианские церкви, или в скользящей гондоле, или в блужданиях по немым переулкам, или даже среди приливов и отливов говорливой толпы на площади Марка, Андрей неизменно угадывал что-то знакомое. «Где-то я уже это видел и слышал», – думал он, любуясь с воды палаццо Ca d’Oro, или рассматривая памятники дожам в церкви Santi Giovanni e Paolo.

Дело было не в конкретных предметах, картинах или зданиях. Дух города был передан Катей в её рассказе о вымышленном Сан-Бенедетто. И хотя описанный ею город находился на материке, такое было ощущение, что рассказ писался здесь, в Венеции. Особенности самоуправления, цеховые союзы, гильдии (в Венеции они назывались Scuola, «скуолы»), нравы – во всём полное или почти полное соответствие. Легко поверить, что в этом городе торговец мог убить конкурента и свалить вину на чужестранца, которого местный суд «отправил в вечность». В Катином рассказе Венеция сквозила повсюду. И в каждой венецианке угадывалась героиня рассказа, блаженная Екатерина, которая привела молодого человека к палачам и во время казни прозрела небесные кущи. Она была одурманена таинством крови настолько, что не пожелала расстаться с головой казненного. «…палач опустил меч, и отрубленная голова упала на руки девы. И вдруг Екатерине почудилось, будто вся кровь казнённого разлилась по ней, наполнив всё её тело тёплым, точно парное молоко, потоком; ноздри её затрепетали от чудесного благоухания; перед подёрнутыми слезами взором замелькали тени ангелов. В изумлении и восторге она мягко погрузилась в бездонную глубину неземных утех».

За красотой города стояло величие и власть. Более тысячелетия Венеция внушала не только восхищение, но и страх, это независимое государство господствовало в политической жизни и в торговле по всему восточному Средиземноморью. Как торговцы и рыбаки умудрились достичь апофеоза могущества, а затем всё потерять – даже интереснее, чем то, что они построили город посреди моря.

Для украшения своих дворцов венецианцы свозили ценности со всего света – похищенные в Египте мощи евангелиста Марка, вывезенное из Сирии порфировое изваяние «Тетрархи»; бронзовые кони, когда-то возвышавшиеся над ипподромом в Константинополе и ставшие гордостью Венеции с 1204 года, и так далее до бесконечности. В те времена не было международных трибуналов и службы судебных приставов, люди жили поспокойнее. Жили по принципу «всё, что вижу, то моё».

Венецианское государство уверовало в свою безопасность настолько, что правители здесь проживали не в укрепленных замках, как во Флоренции и других городах, а в элегантном, лёгком и воздушном палаццо, каким является Дворец Дожей. Чтобы подчеркнуть своё величие, устраивались бесчисленные праздники (даже по поводу поражения в войне!), регаты, торжественные выезды на золочёных барках и гондолах, карнавалы. Многие из этих фестивалей и торжеств отмечаются до сих пор – Ла Сенса, или день Вознесения, символическое «обручение с морем», когда дож во главе процессии лодок направляется к Сан-Николо, чтобы бросить золотое кольцо в воду со словами: «Мы обручаемся с с тобой, о Море, в знак истинной и вечной власти»; праздник Реденторе в третье воскресенье июля, когда от Дзаттере до Джудекки сооружается понтонный мост, по которому все идут в церковь Реденторе; венецианский карнавал, продолжающийся десять дней, предшествующих великому посту, обычно в феврале; и многие-многие другие.

Стремясь добиться могущества во всём, Венеция сопротивлялась попыткам папского престола направлять политику республики, отношения с Ватиканом всегда были напряженными. Не раз весь город оказывался отлученным от церкви, но эти эдикты игнорировались как священниками, так и населением. Набожность оттеснялась на второй план соображениями выгоды.

О нравах говорит тот факт, что жизнь в венецианских женских монастырях мало чем отличалась от светской. Монахини пользовались косметикой, завивали волосы, устраивали вечеринки и маскарады, их абсолютно свободно посещали мужчины. Общеизвестен случай с бенедиктинскими монахинями в Сан-Дзаккарии. В 1514 г, когда священник, посланный патриархом, пришёл закрыть гостиную, где они развлекались в мужской компании, они прогнали его камнями.

Когда Наполеон захватил Венецию, он закрыл монастыри и многие снёс, вместе с их церквями. В настоящее время в городе всё ещё есть несколько женских и мужских монастырей, но их становится всё меньше.

Венеция – родина знаменитого авантюриста и ловеласа Джакомо Казановы, чьё имя стало нарицательным. Венецианец Андреа Гритти, его предшественник, менее знаменит, но в своих похождениях ничем не уступал своему прославленному земляку. И если в Турции у него было несколько официальных жен, то на своей пуританской родине рассерженные горожане подвергли его гонениям, используя для этого самые немыслимые предлоги. Так же, как Казанову, его заключили в тюрьму по обвинению в шпионаже. Только Казанова спасся побегом, а Гритти освободили благодаря ходатайству знатных турчанок. Впоследствии он стал дожем, руководил самыми запутанными дипломатическими интригами, и с великолепием монарха председательствовал на самых роскошных торжествах Венеции. Обладая огромным личным обаянием, Андреа Гритти и в восемьдесят лет находил себе очаровательных женщин, включая монахинь, некоторые из них стали матерями его детей. В настоящее время готический дворец Гритти превращен в фешенебельную гостиницу, которая так и называется – «Гритти Палас».

Первые поселения в лагуне появились примерно в 400–450 гг, а сейчас, спустя 1500 лет, любой приезжий может арендовать под свои нужды церковь, музей, поселиться в палаццо или в монастыре, бывшие хозяева которых руководили республикой, контролировали многочисленные колонии по всему Средиземноморью, рубили в кровавую окрошку греков, египтян, и турок, или просто рубили головы на площади Сан Марко. И нынешняя Венеция – только призрак былой жизни, и вечный праздник на Пьяцце – только пир чужих людей на покинутом хозяевами месте. Город продолжает жить не в разноцветных плитах террас и в мраморе оград и памятников, а в улыбке успокоенных вод, пустоте заброшенных домов, в синеве прозрачного неба. Город – в черном платке на плечах венецианки. И эта женщина, внимающая таинству душ, покинувших мир, и созерцающих мир в его прощальном очаровании – это и есть олицетворенная Венеция.

* * *

Покупок сделали немного. Имоджин купила набор кукол в карнавальных костюмах и муранского стекла яркий разноцветный светильник. Андрей приобрёл несколько масок и картину с изображением веселящейся группы – девушка в белом парике и длинном белом платье, с завязанными глазами, выставив вперед руки, пытается кого-нибудь поймать; а вокруг неё беснуются люди в масках, плащах, куртках, камзолах и диковинных платьях. Контуры двух сплетающихся фигур – изображение, наложенное поверх основного, идущее вторым планом – это события, неизбежно следующие после того, как выбор сделан. Картина называлась «Мы выбираем, нас выбирают».

В последний день они отправились на прогулку по тому же маршруту, с которого началось их знакомство с городом. Дойдя до площади Сан-Марко, повернули в сторону Славянской набережной. Большой Канал, извиваясь в каменных берегах, пропадал в том необъятном нагромождении крыш, колоколен и куполов, имя которому – Венеция. Свет, падавший на золотого ангела Кампанилы, преломлялся снопом лучей. Был ясный синий день, кое-где застыли белые облака.

Если в других городах небо так далеко, оно где-то в самой вышине, в самой глубине, то в Венеции оно везде. Оно ласкает воду и землю, окутывает свинцовые купола и мраморные фасады, бросает в радужное пространство свои жемчуга и хрустали.

Возле гостиницы «Даниэли» они остановились, чтобы послушать флейтиста. Настраиваясь, музыкант сыграл несколько странных музыкальных фраз. Затем вдруг зазвучали красивые мелодии, в которых трели сверкали, как жемчуга и бриллианты на бархате. Под искусными пальцами флейта пела, не срываясь на слишком низкие ноты, тембр был её неизменно ровен и чист; казалось, слушатели внимали сразу и соловью, и музам, и человеку. Музыкант выражал, излагал, развивал свои мысли в музыкальной речи, грациозной и смелой. Он пел любовь, страх, бесцельные распри, торжествующий смех, спокойное сияние разума, острые стрелы мысли. Он пел Радость и Страдание, этих близнецов, склонивших свои головы над землей, и Желание, которое созидает миры.

Постояльцы, выходя из гостиницы, бросали ему монетки. Андрей последовал их примеру, и они вместе с Имоджин продолжили прогулку.

– Ответь мне, sweetheart, ты когда-нибудь был счастлив?

– Счастлив лишь тот, у кого бьется сердце за родину! – ответил он невозмутимо.

После недолгой паузы она, глядя в сторону, произнесла:

– Мои родители рассказывали: тогдашнее правительство долгое время внушало венгерскому народу, что люди станут счастливыми, когда их сердца будут биться за вашу родину.

Гуляя, идя, куда глаза глядят, они оказались в Кастелло. В этом сестьере, или районе, не так много достопримечательностей, зато здесь расположены Общественные сады; это дыхание природы в городе, где камни иногда могут и тяготить.

Продуваемые ветрами лагуны, они шли вдоль парка по набережной Vittorio Veneto. На западной оконечности острова, возле пристани Sant Elena, остановились, это была последняя пристань, откуда они могли уехать на вапоретто.

– Спасибо, darling, ты подарил мне незабываемые дни, полные удивительных открытий!

Он ответил, что это ему полагается сказать ей спасибо за всё, что она ему подарила.

Имоджин знала, что увезёт домой бесценные воспоминания о проведенном времени, о блаженной усталости и воскресающих желаниях, которые вместе составляли ту нить, что соединяла в одно целое часы, отданные любви. Бездумный сон наяву всё ещё длился, sweetheart держал её за руку, и даже приехав в Будапешт, она некоторое время будет жить в этом жгучем счастливом полусне. Но здесь, в конечном пункте их последней прогулки, они уже начинали отрываться друг от друга. То, что было сейчас, ласки, ещё горевшие на её теле, всё это уходило вдаль. Постель, зеркала, ширмы с масками, медный канделябр, – всё это она как будто видела мимоходом сквозь стекло чужого окна. Пройдёт какое-то время, и она будет вспоминать тот порыв души и плоти, в котором отдавалась ему, все подробности, даже мелкие и незначительные, слова, что он ей говорил; но ей уже будет казаться, что всё это случилось с какой-то другой, совсем посторонней женщиной, которую она не особенно любила и не могла понять. Имоджин не хотела этого, всё её естество восставало против такого окончания их истории, но она знала, что это конец. Роман заканчивается, как падающий камень в конечном счете оказывается на земле. Когда-то она придумала сказку, игрой ума создала воображаемый волшебный мир, а теперь, в этом странном городе, образ которого запечатлелся в памяти каким-то единственным мгновением равновесия между жизнью и смертью, Имоджин не просто расставалась с видениями дорогого ей мира, а хоронила их в своей потрясенной душе.

Такова была её Венеция.

Когда они покидали дом цвета запекшейся крови на Большом Канале, прежде чем проститься с Джованни, Андрей спросил его, что означает «Casa del Boia».

– Дом палача, – ответил хозяин.

Из его объяснения Андрей понял, что в течение нескольких столетий венецианское правительство предоставляло этот дом палачам. Он не считал себя особо чувствительным человеком, но это открытие показалось ему шокирующим.

Глава 38

Возвратившись в Будапешт, Имоджин не решилась встретиться с Ференцем ни в день приезда, ни на следующий. Сославшись на то, что плохо чувствует с дороги, отменила свидание, которого он так долго ждал. Она поехала к святому Геллерту посоветоваться, что ей делать. Но он молчал, бесстрастно глядя вдаль.

Холм Геллерта было тем местом, куда она приходила в дни тяжёлых сомнений, и здесь шестое чувство подсказывало ей спасительный выход. В этот раз ей нужно было знать, как развеять подозрения Ференца – отнюдь не безосновательные – но, к сожалению, капризная интуиция так ничего и не подсказала. Пришлось идти на встречу, не имея готового решения. После того, как она отказала ему в свидании, они созванивались три раза, и он говорил с ней с плохо скрываемым раздражением. И даже намекнул на то, что она его обманывает.

В ресторан они прибыли каждый своим ходом. Войдя в зал, она увидела его, корректного, спокойного, сидящего за столиком, перед ним стоял нетронутый бокал вина. Заняв место напротив него, поздоровалась, с досадой и вместе с тем с каким-то облегчением отметив, что он не вышел к ней навстречу и не поцеловал её. Лишь обронил:

– А, ты здесь!

– Мы же договорились встретиться.

Она сделала заказ, едва заглянув в меню.

Пытаясь выглядеть непринуждённо, Имоджин сообщила, что ходила поздороваться со святым Геллертом, и что

– …его статуя вызывает у меня восторг. Вид у него честный и прямой; так и кажется, заговори он только, и его уста говорили бы одну правду.

Он с горечью заметил:

– Да, это не женские уста.

Она поняла его мысль, и очень мягко спросила:

– Почему ты говоришь со мной так? Ведь я искренна.

– Что ты называешь быть искренней? Ты же знаешь, что женщине приходится лгать.

Она помедлила с ответом. Потом сказала:

– Женщина бывает искренней, когда не лжёт без причины.

Тогда он сухо сказал:

– Имоджин, есть что-то такое, чего я не знаю. Расскажи мне.

Помолчав секунду, она мучительно медленно ответила:

– Меня беспокоит твоё настроение. Ты и по телефону разговаривал со мной так, будто не рад моему приезду. Ты не хочешь объясниться?

– Объясняться – мне?! Нет, должна говорить ты, а не я. Мне-то незачем объясняться. Я ведь не водил тебя за нос.

Она поняла, что он обо всём догадался, и не нашла в себе сил выступить в свою защиту. Тогда заговорил он. Сначала он упрекнул её в том, что не мог дозвониться на мобильный телефон и в гостиничный номер. А то, что она сама звонила ему в определённые часы, наводит на мысль, что в остальное время она находилась с человеком, при котором неудобно разговаривать со своим мужчиной. А при ком неудобно разговаривать со своим мужчиной? Конечно же, при другом своём мужчине.

– Ты слишком подозрителен.

– Я в порядке, Имоджин, а вот ты ведёшь себя подозрительно.

К ней вернулось её самообладание.

– Но у меня может быть личное пространство, куда я могу удалиться, чтобы никто меня не трогал?

– Когда я познакомился с тобой, то у меня кончилось моё личное пространство и началось наше общее. Я забыл все свои холостяцкие привычки, и, хочу подчеркнуть – все прежние связи! Поэтому я требую того же от тебя.

– Да я не говорю, что это должно быть в порядке вещей, просто у нас пока не было речи о совместной жизн… о чём-то серьёзном, вот я и подумала… одним словом, если б мы были как муж и жена, я бы не повела себя столь легкомысленно.

– Так у тебя там что-то было, в Италии, ты действительно была там с другим мужчиной?

– Нет, Ференц, мне просто хотелось побыть в одиночестве. Просто приступ депрессии, ничего больше.

– Но я не замечал за тобой склонности к депрессиям. Да и сейчас ты выглядишь так, будто… неплохо провела время в хорошей компании… Ты даже не приехала ко мне позавчера с вокзала, хотя мы не были вместе целых две недели.

– Этот злосчастный приступ… он внезапно возник, и так же внезапно закончился. Внешность очень обманчива.

– А если завтра тебя прихватит приступ бродяжничества, или чего-нибудь похуже, что тогда?

Она пожала плечами – мол, всё может быть.

– Знаешь что, я не настаиваю, что у тебя не должно быть разнообразных приступов, не должно быть личных пространств, и что ты постоянно должна быть в пределах досягаемости, особенно по ночам. Можешь позволить себе любые чудачества. Мне необходимо, чтобы моя девушка соответствовала этим требованиям.

Он сам испугался своих слов, ультимативно предполагавших выполнение некоторых условий и подводивших некую черту, и, чтобы смягчить их резкость, торопливо произнёс:

– Я ничего не понимаю – ни твоих слов, ни твоего настроения. Говори яснее… яснее – слышишь? Придумала депрессию, и личное пространство, чертовщина какая-то. Между нами возникла преграда. Она возникла именно за то время, что ты отсутствовала, до этого всё было хорошо. Не знаю, что это такое. Я хочу знать. Что случилось?

Она тихо опустила голову и снова подняла её, сосредоточенная и безмолвная. Это означало только одно – говорить она не будет, хотя ей есть о чём рассказать. Это вывело его из равновесия. Он возмущённо заговорил.

– Меня всегда раздражало, что девушки тратят лучшие годы на разных недостойных парней, такое впечатление, будто им нужно перепробовать всё, что дурно пахнет. Тогда в их поступках нет никакой закономерности. В один день они принимают цветы и бриллианты от респектабельного мужчины, но отказывают ему в близости, а уже на следующий день встречают плохого парня на мотоцикле и падают в его объятия на ромашковом поле. Респектабельному мужчине невдомёк: «Чего хочет молоденькая девушка?» О! Подожди, старина, через несколько лет она предъявит полный перечень… В её поступках будет прослеживаться такая закономерность, что с ума сойти. Всё будет разложено по полочкам, будет блестеть и сверкать, и во всём будет своя логика. Только это добро уже никому не будет нужно!

– Это намёк на то, что я такая старая, или что ты вообще хотел этим сказать?

– Нет, ты еще молодая.

Сделав над собой усилие, она сказала:

– Ференц… Твоё появление в моей жизни совпало… с уходом другого человека. Мы с ним расстались, и это было непосредственно перед тем, как я встретила тебя. Так все совпало. Я думала, что у меня с тобой все получится, я старалась… Но я не компьютер, чёрт возьми, я не могу сразу переключиться, перестроиться, на другого. Щёлк! Перезагрузка, и ты готов к работе с другим пользователем.

Он сосредоточенно слушал её, и теперь лицо его выражало не столько гнев и возмущение, сколько страдание. Она никогда не видела у него таких сухих, обведённых синими кругами глаз, не замечала таких впалых висков, редких волос. Казалось, он состарился за один час. Она с трудом продолжила.

– Мне нужно побыть одной… пару месяцев. Хочу отключиться на время и разобраться в своих чувствах. Не то, что хочу, мне это просто необходимо, я чувствую безумную тяжесть. Конечно, я могла бы и дальше тебя разыгрывать, но… ты этого не заслуживаешь. Я хочу сказать, ты не заслуживаешь моего неискреннего отношения, и поэтому я предпочла тебе прямо обо всем сказать. Прости меня, но я… В общем, так надо.

– Значит, ты встречалась со мной, занималась любовью, и всё это время представляла себе другого? – спросил он, не глядя на неё.

– Что?

От всего ею сказанного Имоджин стало действительно тяжело. Ей захотелось поскорее закончить разговор и оказаться дома одной.

Ему всё стало ясно. Он так и думал, но надеялся, что всё будет по-другому, и даже требуя объяснений, подсознательно хотел быть обманутым. Да, он готов был поверить в её депрессию и вообще во всё что угодно, лишь бы сохранить эту девушку. И теперь, поражённый неожиданностью, он не мог прийти в себя от изумления. Её слова положили между ними преграду. Через два месяца она про него и не вспомнит.

– И ты была с ним в Венеции, – сказал он отрешённо.

Бледная, с блуждающим взглядом, она накручивала вокруг ладони свой бордовый шейный платок. От лёгкого шороха материи, который когда-то был так восхитителен для него, Ференц вздрогнул, взглянул на неё, и пришёл в ярость.

– Кто он? Я хочу знать.

Имоджин не шевельнулась. Она кротко, но с твёрдостью ответила:

– Я сказала всё, что могла сказать. Не спрашивай больше ни о чём. Это бесполезно.

Он посмотрел на неё жёстким, незнакомым ей взглядом.

– Что ж, не называй мне его имени. Мне будет нетрудно его узнать.

Она молчала, полная тоски и опасений, и всё же ни о чём не жалея, не чувствуя ни горечи, ни скорби; душой она была не здесь. Он как будто смутно понял, чтó в ней происходит. Видя её такой кроткой и спокойной, ещё более прелестной, чем в дни их любви, но прелестной для другого, Ференц готов был её растерзать, чтоб она никому не досталась.

Потом, обессиленный этим приступом ревности, обхватил голову руками. Его страдание тронуло её, она сожалела, что своим неосмотрительным поведением выдала себя, возможно, она смогла бы полюбить Ференца так же сильно, как… Конечно же, и что за чепуха – неискренность, можно было как-то потерпеть, и дальше продолжать разыгрывать влюблённость. Однако, вспомнив Андрея, поняла, что не сможет жить в двух измерениях. Ей нужно забыться, забыть его. Сначала забыть, а потом начинать новую жизнь. Одновременно не получится.

– И ты его любишь до сих пор? – вдруг опустив руки, спросил он.

Думая, что разговор окончен, и они обо всём договорились, она была застигнута врасплох этим вопросом. Не зная, как ответить, уклончиво проговорила.

– Сказать, кого любишь, кого не любишь, это нелегко для женщины, по крайней мере для меня. Не знаю, как поступают другие, признаются ли в любви, рассказывают ли другим о своих чувствах. Жизнь беспощадна. Она бросает нас, толкает, швыряет…

И тут же пожалела о своих словах. Не нужно было играть, раз уж она повела серьёзный разговор.

Ярость Ференца перешла в грусть, он было захотел великодушно простить ей всё, забыть, лишь бы она сразу же вернулась к нему; но теперь, отчаявшись во всём, уже не знал, что делать.

Они едва дождались, когда придёт официант, чтобы закрыть счёт. Выйдя на улицу, холодно кивнув друг другу, разошлись в разные стороны.

Глава 39

Рыбников, не оправдавший надежд, был вычеркнут из списка обязательных посещений. Приятный, но бесполезный. По Второву Андрей долго думал, и в конечном счете ссудил ему деньги на новое дело – бартерную сделку с «Городским аптечным складом». На Волжском шинном заводе нужно было закупить партию шин, отгрузить на Пензенский фармзавод (для тамошнего автопарка), получить в обмен медикаменты, их, в свою очередь, продать «Городскому аптечному складу».

Ещё в Милане Андрей узнал, что его, или Штейна, срочно требует к себе Владлен Михайлович Ильичев, заместитель главного врача кардиоцентра. Со Штейном связи никакой, он в командировке, мобильного телефона у него нет – компания не оплачивает, а собственный не приобретает, жалко денег.

Первой мыслью было позвонить Ильичеву, и узнать, в чём дело. Но, памятуя о запрете, Андрей позвонил тому, кому разрешалось – старшей операционной сестре. Та сказала, что по поставкам всё в порядке, срочных дел никаких нет, и, понизив голос, добавила, что руководство волнует материальный вопрос – Штейн больше месяца не появлялся в Волгограде, и «накопилась куча вопросов», то есть платежей, с которых не выплачены комиссионные. Андрей по-простому ответил ей, что ему за свою работу не стыдно, так как выполняется она исправно. Зинаида Прокофьевна, также, видимо, без задней мысли, пожелала запастись терпением, «нас е*ут, а мы крепчаем», и всё в итоге будет хорошо.

Вернувшись из поездки, Андрей от Олеси узнал, что Штейн уже в Ростове, но в Волгоград не торопится – ему нужно отдохнуть после командировки. Связавшись с ним, обсудив текущие сделки, Андрей поинтересовался насчёт кардиоцентра.

– Я обеспеченный человек, – капризно протянул Штейн, – почему я должен, как савраска, носиться по командировкам? Могу я отдохнуть, придти в себя немного? У меня молодая жена, между прочим.

– Обожди, обожди, – прервал его Андрей, чувствуя, что компаньон вот-вот оседлает любимого конька – начнёт рассуждать о собственной значимости, и о том, какой он барин. – Я всего лишь передаю пожелания клиентов, без комментариев, ты сам решай, что делать.

– Не надо им потакать, пусть ждут. Как приеду, так приеду. Удача благосклонна к тем, кто не спешит. Не пойдут же они в милицию заявить на меня, что я им не довёз откат.

И Штейн, рассмеявшись, принялся в шутливой форме развивать эту тему.

«А почему бы не пойти в милицию?» – подумал Андрей, вспомнив Рыбникова.

Положив трубку, Андрей долго смотрел неподвижным взглядом на Олесю, сидящую за столом напротив.

– Что будешь делать? – спросила она.

Он не успел ответить – раздался телефонный звонок. Ответив «У аппарата», Андрей продолжал размышлять, что же тут предпринять, но поток сознания был прерван скрипучим голосом Ильичева:

– Андрей Александрович?

– Да, Владлен Михайлович.

– Андрей Александрович, вы вернулись из командировки?

На это был дан положительный ответ – да, вернулся, но во время поездки был на связи, созванивался с оперблоком, и все находящиеся в его ведении дела в полном порядке.

– Андрей Александрович! – обратился Ильичев, когда Андрей, подбирая фразу, на секунду умолк. – Когда вы сможете к нам подъехать?

– Отсюда езды минут пятнадцать.

– Вы уже через пятнадцать минут будете в кардиоцентре?

– Так точно!

– Я собирался в отделение, так шта-а… теперь никуда не пойду, буду вас ждать.

Закончив разговор, Андрей спросил у Олеси, сколько денег перечислил кардиоцентр с момента последнего приезда Штейна. Просмотрев выписки, она ответила:

– Триста девяносто пять тысяч.

– А у нас есть сейчас сорок тысяч на счету?

– Да, есть.

* * *

Впервые он ехал в кардиоцентр без ведома Штейна, – до этого всегда созванивался, как тот требовал, и обсуждал самые мельчайшие детали: куда идти, что говорить, хотя это были посещения исполнителей, не принимающих никаких решений. Что касается первых лиц, общаться с ними было строго запрещено, да и сами они, «со слов больного», – «люди осторожные, с чужими разговаривать не станут, особенно по деньгам». А сейчас предстояла встреча с одним из этих первых лиц. Андрей ни о чём не думал, просто ехал, стараясь уложиться в пятнадцать минут – обгоняя машины, выезжая на встречную полосу, проезжая на красный свет.

К Ильичёву он вошёл, имея вид немного запыхавшийся и обеспокоенный, и обратился с притворной тревогой:

– Что-то случилось, Владлен Михайлович?

Заместитель главного врача привстал, чтобы поздороваться. Пожав руку, Андрей присел на один из трёх стульев, стоящих у правой стены.

– Нет, всё хорошо, – проскрипел заместитель главного врача. – Материал мы получили, работаем. Вот только накопилось множества-а… вапросов…

С этими словами Ильичев вынул из папки ксерокопии платежек, затем надел очки и с преувеличенной внимательностью углубился в документы:

– Мы перечислили на Совинком двадцать две тысячи пятнадцатого ноября, платежное поручение номер семьсот девятнадцать…

И отложив в сторону копию платёжки, взял следующую.

– …двадцатое ноября – платёжное поручение номер семьсот сорок пять, сумма сто одиннадцать тысяч…

Так он перечислил все платежи, затем, взяв калькулятор, углубился в подсчеты:

– Что я тут накидал…

Дважды пересчитав, вывел на листке итоговую цифру – 395000 рублей. Которую уже десять раз вывел в одиночестве, в отсутствие директора Совинкома. Просто ему нужно было дать собеседнику прочувствовать всю серьёзность вопроса.

– Всё верно, я получил эти деньги, – подтвердил Андрей.

Ильичев снял очки, положил их поверх сложенных копий платёжек.

– Понимаете, Андрей Александрович, я ведь не забираю все деньги себе. Если б это было так, я бы не стал вас беспокоить. Вы ж с командировки. Часто приходится ездить?

Андрей вспомнил упрёки жены – из месяца он три недели проводит в разъездах, и ответил:

– Нет, не часто. В пределах разумного.

– Далеко ездите?

– Нет, соседние города – Ростов, Саратов, Элиста.

– Куда в этот раз ездили?

– В Астрахань, Владлен Михайлович.

– О! Астрахань – красивый город, древний. Каналы, мосты, красотиш-ша!

– Да, Владлен Михайлович, мне это больше всего понравилось – мосты, каналы, набережные…

Помедлив, заместитель главного врача сказал:

– Объясню вам нашу кухню. Деньги, которые вы мне передаёте, я несу туда…

И он, подняв правую руку, махнул ею вправо. Андрей кивнул – там, через два кабинета, находилась приёмная.

– … повелителю наших надежд, а он уже распределяет все финансы. Мне достается лишь… некоторая часть из этих денег. Остальное уходит повелителю… и заведующим. Ребята трудятся, зарплата у них невысокая, их надо поддержать. Поэтому, приходится труднова-та-а… давайте как-та ускорим вопрос, потому-шта-а… новый год на носу, праздники, вы сами прекрасна понимаете.

Андрей немного подался вперед:

– Владлен Михайлович, я решу самостоятельно, из своих…

Он посмотрел на часы.

– …уже не сегодня, но завтра, до обеда. Касса в банке закрывается в три часа.

– Я уж не знаю, какие у вас взаимоотношения со Штейнам, – протянул Ильичев. – Но я вам о своих взаимоотношениях всё выложил. Так шта-а…

Андрей вскинул правую руку, как бы призывая в свидетели небо, и заверил, что с его стороны задержек нет, обналичить деньги – это два-три дня. На своём участке он чётко делает работу, что касается остального, он просто не был информирован. Но теперь, когда к нему обращаются напрямую, он закроет и этот вопрос.

– …вы уж извините, не знаю, что с Вениамином, всегда пунктуальный был.

Ильичёв проговорил с добродушной и товарищеской интонацией:

– Нет, я не жалуюсь, моё дело маленькое. Просто главный спрашивает, и я должен его проинформировать, какие у фирмы намерения…

Некоторое время они обменивались фразами, ничего не значащими, но свидетельствующими о том, что понимание достигнуто, и сами по себе участники диалога ничего друг против друга не имеют, а зависят от руководства, и, к сожалению, не всегда вольны в своих действиях. Андрей при этом всячески акцентировал внимание на том, что «решит вопрос своими силами, хотя это обязанность компании «Джонсон и Джонсон», если конкретно, то её представителя – Вениамина Штейна».

– … придется подстраховывать его еще и здесь. А куда деваться, Владлен Михайлович, скажу прямо, чего уж там: такой он человек Штейн – без меня не дышит.

* * *

Деньги Андрей привёз на следующий день, в одиннадцать утра. И только после этого позвонил Штейну, и сообщил, что имел неприятный телефонный разговор с Ильичевым, и тот поставил ультиматум: если деньги не привезут сегодня, кардиоцентр будет вынужден обратиться к другим поставщикам. Штейн недоверчиво произнёс: «Какой ужас! Так прямо и сказал, по телефону?», на что Андрей ответил: «Всего лишь передаю тебе его слова, не веришь – позвони, спроси». Нет, Штейн поверил, а звонить не будет, так как не готов принять удар на себя. Уж лучше… пусть компаньон сам съездит отвезёт комиссионные и постарается оправдаться – мол, руководство, срочный вызов в Москву, и что-нибудь в этом роде. И проинструктировал: «молча отдашь конверт, и уйдешь, не вступая в разговор», и добавил своё любимое: «да и сам заместитель не будет с тобой общаться на эту тему, чужих они не любят». К Птицыну, заместителю по хирургии, он сходит сам, когда приедет. Ещё раз ужаснувшись на прощание, Штейн отсоединился. К этим его «ужасам» Андрей давно привык – компаньон мог сказать то же самое и с той же интонацией, просто посмотрев на пирожное.

Закончив разговор, Андрей, глядя на телефонную трубку, сказал:

– Ну, и кто из нас двоих теперь «чужой»?

Глава 40

С некоторых пор Андрей стал тратить на работу в Эльсиноре ровно столько усилий, чтобы только не быть уволенным – так же, как в своё время с Шерингом и Дэвой. Ненашев оказался не таким въедливым, как Краснов, и не доставал проверками. Количество командировок сократилось – города, в которых не было дел по Совинкому, игнорировались.

В начале февраля Ненашев прибыл в Волгоград. Возле входа в МНТК, куда Андрей привёз его, они встретились с зав. оперблоком Кошелевым. После приветствий и дежурного обмена любезностями Ненашев спросил, когда филиал приобретет что-нибудь крупное. И получил ответ: в ближайшее время планируется покупка лазерного оборудования для рефракционной хирургии, – Москва навязывает всем филиалам, – после этого, возможно, начнут собирать деньги на новое оборудование производства Эльсинор.

– Мы купили завод по производству LASIK, уже в следующем году вы сможете приобрести лазер у нас, – сказал Ненашев. – А пока возьмите Legacy, или Accurus какой-нибудь.

– Директор не попрёт против Москвы, решение принято, – отрезал зав. оперблоком.

– В Краснодаре находится демонстрационный Legacy, если хотите, мы привезём вам его, чтобы вы могли его опробовать. Отличная штука, вот, Андрей ездил в Милан, работал там на нём.

Кошелев кивнул – да, мол, слышал:

– Герр Разгон набил руку, мы берем его к себе на полставочки, мне как раз помощник нужен.

– Не-ет, – протянул Андрей. – Конечно, офтальмология – моя страсть, но я оперировал поросячьи глаза, и прежде чем приступить к людям, надо еще потренироваться на… какие там у нас подопытные животные в институте – кролики, кажется.

– Какие ещё институтские кролики? – улыбнулся Кошелев. – Вон, пять этожей подопытных кроликов.

И, повернувшись вполоборота, махнул рукой в сторону здания клиники.

* * *

Директор филиала, Арнольд Миронович Лисин, о встрече с которым договорились заранее, учтиво выразил свою радость наконец-то видеть представителей компании «Эльсинор Фармасьютикалз», причем сразу двоих, и усмехнулся в бороду:

– М-да… то густо, то пусто…

Андрей дерзко усмехнулся, давая понять, что ему нипочем эти гнусные выпады, и в душе пожелал когда-нибудь встретиться в темном переулке с этим бородатым шайтаном. С первого дня знакомства отношения не сложились, но Андрей не особенно горевал, так как все рабочие вопросы проходили через замов.

Закончив с приветствиями, среди которых затесались ещё несколько ядовитых шпилек, Лисин провёл в отдельный кабинет, в котором был сервирован стол на три персоны. За обедом выпили бутылку водки, но разговор шёл вяло, почти что принуждённо, говорил в основном Лисин – про охоту.

– … только на охоте испытываешь настоящее единение с природой, какую-то первобытность. На охоте наступает полное расслабление. Там как в бане: нет ни чинов, ни регалий. Только свобода и счастье. Вообще, что такое охота? Это коллективная мужская жизнь. Преодоление препятствий и невзгод, веселье и лёгкость бытия. Меня нельзя назвать коллекционером оружия. Есть пять стволов, и все они рабочие. Ну, обожаю холодное оружие, тут да, у меня целая коллекция. И в отличие от многих охотников я не собираю трофеи. Храню всего несколько рогов и клыков. Зачем устраивать из дома зоологический музей? Кошелев, между прочим, устроил – он тоже охотник, у него весь дом в шкурах и чучелах. Кстати, я пробовал всех, кого ловил: кабанов, зайцев, рябчиков, тетеревов, уток, даже ядовитых змей. Из них получается супчик, похожий на уху. Вкусно. А у медведя мясо сладкое. Котлеты и консервы из медведя я уважаю.

Так он рассказывал о своём увлечении, а Ненашев иногда что-то пытался предложить – новый контракт, поездку в Америку, набор хирургических инструментов бесплатно. Но Лисин его не слушал – коснувшись охотничьей темы, он уже не мог остановиться и говорить о чём-то другом. Общий разговор оживился только, когда переместились в директорский кабинет. К уже озвученному пакету посулов Ненашев прибавил, что компания дарит филиалу демонстрационный факоэмульсификатор Master, который находится сейчас в Швейцарии. Это устаревшая модель, но аппарат очень надёжен и прост в эксплуатации.

– Вы уже кого-то взяли в фармацевтический отдел? – неожиданно спросил Лисин.

Ненашев удивлённо посмотрел на него, и перевёл взгляд на Андрея:

– Краснов кого-то собирался брать на работу?

Речь шла о вакансии медицинского представителя. После того, как Андрей перешёл в хирургический отдел, на освободившееся место взяли девушку, но проработала она недолго.

– Никого не берут, только увольняют, – ответил он. – Уволили представителей в Казани, Нижнем Новгороде, и Волгограде.

– Но кого-то же вы будете брать?

Андрей уже собирался что-то сказать, но Лисин сам себе ответил:

– Спрошу у Краснова… или напрямую у Альбертинелли.

Лицо его было отмечено печатью величия вседержителя – всё схвачено, всё под контролем. Полистав блокнот, Лисин спросил:

– Так что там Master?

В этот момент в кабинет вошёл Борис Арефьев, заместитель по экономике. Выложив перед Лисиным пачку документов, принялся объяснять. Просматривая их, директор время от времени поднимал глаза на Ненашева, кивая, переспрашивая.

– Так вы сами его растаможите?

– Да, сами.

– Тогда высылайте не на филиал, а на… частное лицо. На Кошелева, например.

Сказав это, Лисин углубился в изучение документов.

– У Совинкома что мы покупаем? – спросил он, взглянув сначала на Андрея, потом на Арефьева.

Андрей, внешне оставаясь бесстрастным, внутренне поёжился. На платёжных поручениях в назначении платежа указывались конкретные наименования – на этот раз викрил, и Лисин не мог не видеть этого.

– Ну… как что, Арнольд Миронович, – Арефьев, в свою очередь, бросил на Андрея быстрый взгляд, – расходный материал для оперблока.

Лисин посмотрел на Андрея хитро, словно проникая в глубину обуревавших его мыслей, затем отложил в сторону просмотренные документы, ни один не подписав.

«Заметил что-нибудь Ненашев?» – гадал Андрей. По лицу шефа никогда нельзя было распознать, о чём он думает. Даже недовольство он не высказывал впрямую, всегда говорил иносказательно, витиевато. Краснов бы на его месте не смолчал, поинтересовался бы – что это за расходный материал приобретает МНТК у какой-то фирмы, не являющейся дистрибьютором Эльсинора. К тому же, произнесено название – Совинком – и все еще помнят ту историю с долгом.

«Хорошую бомбу подкладывает, – подумал Андрей, – за такие вещи уволить могут запросто».

Лисин поднялся, прошёлся по кабинету.

– Legacy… Legacy… такой хороший аппарат?

– Да, Арнольд Миронович, – ответил Ненашев, но тот смотрел на Андрея в упор.

– В чём же его преимущества? – вопрос, опять же, предназначался Андрею.

И он стал объяснять. По директорскому тону и по характеру вопросов Андрею стало ясно, что его экзаменуют. Столько было сказано уже про Legacy, что даже заместитель по экономике смог бы наизусть пробубнить обо всех преимуществах этого факоэмульсификатора.

Улучив момент, Арефьев напомнил про документы.

– Шлёпни факсимиле, или сам подмахни, знаешь ведь мою подпись, – небрежно бросил Лисин, и продолжил свой допрос.

Собрав документы, заместитель по экономике направился к двери. Продолжая слушать Андрея, Лисин осторожно отвёл взгляд, чтобы понаблюдать за Арефьевым. Тот, взявшись за ручку двери, секунду помедлил, затем обернулся. В этот момент директор перевёл взгляд на Андрея, со стороны казалось, будто он всецело поглощён беседой.

– Нет, Арнольд Миронович, я так не могу.

– Что такое, ты не ушёл? – встрепенулся Лисин.

Арефьев нервно переминался с ноги на ногу:

– Документы…

– А… так подпиши их сам, ты же знаешь мою подпись.

– Нет, ну что вы, так нельзя, как же я за вас буду расписываться? – уже увереннее произнёс зам. по экономике.

Лисин, направляясь к своему столу:

– А то ни разу не расписывался за меня?!

– Что вы, боже упаси!

Усевшись в кресло, директор принялся подписывать бумаги. На секунду оторвавшись, лукаво бросил заместителю:

– А ведь собирался подписать, шельмец!?

Вытирая платком вспотевший лоб, Арефьев заявил, что не занимается подлогами, и Лисин, передавая подписанные документы, сказал шутливо: «А осадок всё-таки остался». Забрав бумаги, заместитель по экономике хмуро вышел. Директор филиала продолжил допрос:

– В каких филиалах уже есть Legacy?

«Докопался, как до столба!» – недовольно подумал Андрей, вслух же произнёс:

– А что филиалы, Арнольд Миронович – Москва, Петербург…

– Нет, в нашем регионе кто-нибудь купил?

В «нашем регионе» филиал МНТК был только в Краснодаре и Тамбове, и Андрей повторил то, что было уже сказано за обедом: врачи поработали на демо-образце, и в ближайшее время собираются приобрести оборудование.

– Ну, а что с Саратовом, на чём, кстати, Крутой работает?

И эту информацию не мог не знать директор. С Крутым, главным врачом областной офтальмологической клиники, был установлен тесный дружеский контакт – частые визиты, обмен опытом. Правда, в последнее время саратовец жаловался, что волгоградцы переманивают клиентов, но это не мешает коллегам встречаться. В прошлом году, например, трижды выезжали на рыбалку в Балашов.

Всё ещё тревожась из-за провокационного упоминания своей фирмы, Андрей не смог с ходу назвать, какое оборудование установлено в Саратове. Лисин пожал плечами и озабоченно протянул:

– Как же так, твой регион, и ты не знаешь, чем экипированы твои клиенты. Поразительная некомпетентность! Бери пример с Альбертинелии – он, крупный босс, у него в подчинении не какой-то там вшивый Юг России, но вся Восточная Европа плюс Монголия, а он знает поименно руководство нашего «Волгофарма»!

В этот момент у директора МНТК был довольный и в то же время брюзгливый вид, свойственный вершителям человеческих судеб. Ненашев отрешенно сидел, как член экзаменационной комиссии, уже поставивший свою отметку.

– Почему же я не знаю, – возмутился Андрей, вспомнив, что в своё время Крутого плотно окучивал Ненашев и продал ему оборудование фирмы, конкурирующей с Эльсинором. – У него стоит «Mentor».

– Ладно, – вяло проговорил Лисин, – всё ясно.

Довольная улыбка потонула в его бороде – опустил сотрудника инофирмы перед руководством.

Видимо, Ненашеву не очень был приятен этот разговор, и он, улыбнувшись, припомнил прошлогоднюю поездку на конференцию в Калифорнию. В последний момент Крутому было отказано в визе – его полный тёзка оказался вором в законе, данные которого значились в Интерполе. Когда недоразумение разрешилось – посольству предоставили документы, подтверждающие, что Крутой является главным офтальмологом Саратова, он выехал в Москву на машине. На полпути она сломалась. Кое-как уговорив дальнобойщиков дотащить его на буксире, Крутой пятьсот километров трясся в холодной машине (дело было зимой) с открытой форточкой – чтобы лобовое стекло не запотело от дыхания. К его экстравагантному виду давно привыкли – по его одежде никто бы не сказал, что он врач: всегда в коже, джинсе, и золотых цепях; но когда он с дороги ввалился в пятизвёздный «Марко Поло», все поразевали рты. На Крутом был расстёгнутый тулуп, из-под которого виднелась рабочая фуфайка, под фуфайкой – кашемировое пальто, под пальто – твидовый пиджак, под пиджаком – свитер грубой вязки с расстегнутым воротом, а оттуда торчала тельняшка.

Лисин поддержал тему и рассказал, как во время американской поездки они отправились в стрип-клуб, в котором заранее подговорили стриптизёршу, чтобы она покрутилась возле Крутого. Тот был страшно горд, что из всей компании девушка выбрала его, и объяснил это своей неотразимостью. Когда ему открыли, что ей предварительно было заплачено за приват-танец, он не поверил, и заявил, что ему просто завидуют.

Позже, когда вышли от Лисина, Ненашев в свойственной ему шутливой манере спросил, в каком месте «герр Разгон» перешел «бородатому Арни» дорогу. Андрей ответил, что соблюдает правила движения, особенно когда встречаются такие вот наездники. Внешне оставаясь спокойным, внутренне Андрей тревожился. У него появилось предчувствие чего-то нехорошего.

Глава 41

Так неожиданно было появление в офисе Антона Шавликова, что сначала Андрей не шевельнулся, словно вновь увидел за плечами похоронщика гробы, венки, и бесконечную череду похоронных процессий, а затем тихо вымолвил:

– Какой жесткий ахтунг.

Первым опомнился Шавликов и поспешил навстречу:

– Здравствуйте, молодой юноша.

– Заходи, почетный донор мозга.

Поздоровавшись, Андрей увидел, что есть «ахтунг» и пожёще – из-за располневшей фигуры Шавликова показался слаботелый, не отбрасывающий тени субъект с обостренными чертами лица и глазами навыкате. Трогательный такой, – сразу захотелось вынуть бумажник и дать ему на хлебушек.

«Игловой, – решил Андрей, – и хлебушком тут не отделаешься».

Шавликов представил его: «Сергей Верхолётов, мой друг». Сделав «комплимент» расплывшейся фигуре Шавликова, не поскупившись на лестные сравнения, от которых Олеся громко прыснула, Андрей пригласил гостей к своему столу. Усевшись, они принялись разглядывать кабинет. Заметив массивную, занимавшую половину стола трубку, демонстративно выложенную Шавликовым, Андрей попросил позвонить.

– Нету денег на счету, – ответил тот.

– Тогда зачем таскаешь, для самообороны?

Закончив с осмотром кабинета, Шавликов спросил:

– Давно здесь обметаешься?

– Почти год.

– Этот офис «Трёх Эн».

– Да, слышал, за год до меня.

– А от них остались какие-то бумаги, вещи?

– Да, Антоха, специально для тебя оставили посылку.

Слегка чокнутый, судя по приоткрытому рту, Верхолётов, размашисто закивал головой. Шавликов, взглядом острым, как игла, принялся колоть Андрея:

– Где они?!

– Вот ты растение – где-где, в Караганде!

Андрей решил, что нормальные люди в этот кабинет не ходоки – видимо, такая карма, каких-то мутагенов прибивает щедрой волной: обманувшиеся вкладчики, молдавские недоразумения, искатели зубной пасты, теперь вот эти поисковики-любители. Некоторое время в голове похоронщика Шавликова смешивались шифровки с того света, числа, какие-то обрывки фраз, а также смутные намеки со стороны подсознания. Наконец, он возмущенно произнес:

– Ни фика себе! За такие шутки мало не покажется.

– Да, я уже обделался легким испугом.

Они поговорили, и выяснилось, что Шавликов искал учредителей «Компании Три Эн». Кто-то переуступил ему её долг, и теперь он хочет этот долг взыскать. Андрей объяснил, что компания давно умерла, одного из учредителей убили, а другой работает на «ВХК» под крышей областного УВД. А ещё он хозяин сети магазинов «Доступная техника» и зовут его Николай Моничев.

– Я его нашел! Мы его нашли! – сверкнул глазами Шавликов и сделался таинственно суров.

Друг его радостно закивал, впрочем, по нему было заметно, что он бы обрадовался, даже если б сообщили, что ему сейчас сделают вивисекцию. Не выдержав, Андрей расхохотался.

– Ну ты отжигаешь!

И попытался объяснить.

– Пусть тот, кто тебе должен, расплатится деньгами, а не чужими долгами. Тебя просто обули. Не суйся в незнакомые места. Это убьёт тебя быстрее, чем твоё ожирение.

Но Шавликов, ответив в своей обычной таинственной манере «Лучше один раз увидеть, чем утка под кроватью», ещё плотнее стиснул зубы, а Верхолётов, глядя на его заходившие ходуном желваки, еще больше возрадовался:

– Теперь всё будет ровно.

Вспомнили общих знакомых. Двое санитаров судмедэкспертизы скончались от передозировки, директор «Реквиема» продал бизнес, Шалаев теперь не начальник, а заместитель, Бюро СМЭ возглавляет бывший начальник патологоанатомического морга, Татьяна Шалаева работает в гистологической лаборатории, Фурман стал запойным пьяницей. У Второва неприятности на «ВХК», и он открыл свою фирму. Роман Трегубов работает в службе судебных приставов, и поддерживает связи с «офисом». Сам Шавликов сменил множество работ, и сейчас занимается отгрузкой металла за границу через Таганрогский порт.

– Таня осталась в СМЭ, работает с трупами? – переспросил Андрей.

– Наследственная традиция, на фамилию посмотри. И не с трупами, а рядом, в лаборатории.

Андрей кивнул – гистологическая лаборатория находилась в соседнем здании с Бюро СМЭ, и поинтересовался:

– Вышла замуж?

– Кто ж на ней женится после того, как ты её обесслав… обосс… – попытался ответить Шавликов, и, как обычно, завис на сложном слове.

– Обесчестил, – подсказал Верхолётов.

Андрей мысленно обрадовался, что Олеся вышла за водой, и не слышала эти не относящиеся к рабочему процессу подробности.

– Знакомство со мной обеспечивает девушкам не бесчестье, а дополнительный респект.

Тут зашла Олеся и включила чайник. Андрей решил выжать что-нибудь полезное из этой встречи:

– У тебя есть знакомые на таможне?

– Я тертый воробей, у меня везде всё сквачено.

– Послушай, квач, скоро у меня прибудет груз – медицинское оборудование, которое, как выяснилось, не зарегистрировано на территории РФ – и этот груз нужно растаможить. Отправитель – швейцарское представительство «Эльсинор Фармасьютикалз», получатель – заведующий оперблоком МНТК.

Шавликов заверил, что это не проблема – нужно только время и деньги, а его друг подтвердил: «Всё будет ровно». Андрей ткнул Шавликова указательным пальцем.

– С этим взыскиванием ты конечно жжошь.

Шавликов от неожиданности испуганно отдернулся:

– Я не жжу, я кое-что другое делаю.

– Мы тупо заберем свои деньги, – подтвердил Верхолётов.

Андрей закивал нарочито серьезно:

– Да, да… лучше б вы жгли хотя бы мусор.

Тут закипел чайник, и Андрей, заметив вопросительный взгляд Олеси, сказал:

– Я так понял, от чая вы решительно отказываетесь.

Нежданые гости вспомнили о других неотложных делах, поднялись, и направились к двери.

– Держи включенным свой телефон, – сказал Андрей на прощание. – Я тебе скоро позвоню.

И добавил ласково, как говорят с фокстерьерами:

– И это… будь умницей, не ввязывайся во всякое дерьмо.

Когда дверь за ними захлопнулась, Олеся громко расхохоталась.

– Вот это пидорги!

Глава 42

Штейн не допускал больше осечек. Комиссионные в кардиоцентр привозил вовремя – и первому заместителю, и заму по хирургии. Андрей был вновь отодвинут на второй план, и выполнял роль шофёра в поездках к клиенту номер один – по объёмам продаж кардиоцентр находился на первом месте. В один из приездов Штейн узнал, что Птицын, ведущий хирург, уволен, его место занял Игорь Викторович Быстров, заведующий кардиохирургическим отделением. Рассказывая об этом, Ильичёв и Быстров выглядели заговорщиками, и не скрывали удовольствия по поводу случившегося увольнения. И даже смаковали детали – как заманили Птицына в силки, и вынудили написать заявление. То были, видимо, давние счёты.

Штейну это тоже было на руку – не надо больше платить 5 % ведущему хирургу. Не обнаружив Птицына на месте, он вернул конверт Андрею: «Зашибись, экономия, давай делить напополам».

Но уже на следующий день компаньонам пришлось восстановить содержимое конверта – Быстров подловил Штейна в коридоре, затащил в свой кабинет, и заявил, что теперь вместо Птицына 5 % будет получать он, – если, конечно, «Джонсон» намерен сохранить своё присутствие в кардиоцентре.

Ужаснувшись, Штейн, отвёз деньги новому opinion-leader. В этой ситуации больше всего его покоробило то, как бесцеремонно повёл себя Быстров. Если Птицын как-то манерничал, тактично намекал на необходимость подношений, никогда не торопил с платежом и не ставил условия, то новый ведущий хирург безапелляционно заявил с порога: «Нет квитанции – нет белья!» То есть: не будет денег – не будет и заказов!

В расстроенных чувствах уезжал Штейн в Ростов. Он уже распланировал деньги, которые двенадцать часов грели его карман и душу – куплен недостроенный коттедж, который нужно доделывать, а финансов вечно не хватает. Какой ужас!

Стоя на перроне, он предупредил Андрея, что Игорь Быстров – опасный тип, и лучше с ним не связываться, добавив фразу, которую речевой аппарат его воспроизводил уже самопроизвольно, без участия высших нервных центров:

– Они сами не будут выходить на тебя – очень осторожные, с чужими не общаются.

Глава 43

Полуспущены шторы. Приглушены слова. Они то как тяжкий молот, то как колющая сталь. Время улетучивалось, как лёгкий дым. Наконец, всё досказано. Ночь холодных раздумий и трезвых расчетов позади. Два товарища вышли на улицу и отправились на дело. Антон Шавликов, мягкий в движениях и жесткий в замыслах, и Сергей Верхолётов, стремительный и дерзкий, опасный, как сквозняк, шли не спеша и почти не разговаривая. Недаром сказано: «Большой кусок глотай, а больших слов не говори!»; поэтому, к чему тут лишние слова. На них синие форменные куртки с символикой «Газпрома», как два кольца, спаяны их жизни, и за годы дружбы они с одного взгляда стали понимать друг друга, по малейшему движению лица и подергиванию членов угадывая ещё не высказанные мысли.

Они шли в тишине, но не гнетущей, а торжественной, понимая значение этого часа. Их лица были освещены тем несказанным светом, который зарождается в глубинах сердец. «Играть игру по своим правилам! Прийти и взять своё! Не стоит прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше он прогнется под нас!»

Две недели назад они обнаружили местонахождение Николая Моничева. Выставив квартиру на продажу, он перебрался в частный дом на Цыганском посёлке. Там же проживали Зинаида и Захар Шаломовы, супружеская пара, судя по всему, выполняющие роль прислуги. Неделя ушла на поиск синих газпромовских курток и бейсболок, шесть дней – на то, чтоб раздобыть пистолет Макарова, один день – на рекогносцировку и подготовку к операции, ночь – на обдумывание. Был ещё пугач, но от него решили отказаться – несерьёзное оружие для таких серьёзных парней, как они, которые, подобно самуму, разрушают всё встречающееся на пути, беспощадные к живым и мертвым, пьяным и трезвым, да что там говорить, ко всему дышащему. Иногда они боятся сами себя – вот какие они свирепые. Два воина, – в них нет милосердия.

Они подошли к нужному дому, остановились возле высокого глухого забора. Шавликов нажал на кнопку.

– Кто там? – раздался голос из динамика.

– Газовики, – хором ответили парни.

Через минуту они услышали, как дверь дома отворилась и захлопнулась, раздались шаркающие шаги, и хриплый мужской голос, проклинающий «газовиков, газовичек, и всю эту газовую мафию». Наконец, железная дверь шумно открылась:

– Чего на этот раз?!

Перед Верхолетовым и Шавликовым, обряженным в униформу работников «Газпрома», предстал Захар Шаломов, недружелюбно настроенный крупный шестидесятилетний мужчина.

– Мы уполномочены осмотреть дом на предмет течи газа из газовых труб по причине несанкционированной врезки в указанные трубы без специального на то разрешения… – начал Верхолётов.

Лицо хозяина вытянулось.

– Чего?!

Из дальнейшего объяснения ему стало приблизительно ясно, зачем пришли газовики – осмотреть дом по каким-то газовым причинам. И он повёл их внутрь.

Из холла они прошли на кухню. Хозяин повернулся к газовой колонке – мол, смотрите скорее, и быстрее проваливайте. В этот момент Шавликов выхватил из-за пояса пистолет и нанес хозяину удар в затылок рукояткой. Потеряв сознание, тот рухнул на пол. Верхолётов, в свою очередь, вынул из-за пазухи резиновую дубинку, и, угостив ею лежащего на полу хозяина, принялся крушить мебель, посуду, и прочую фурнитуру – всё, что ломалось и крушилось. Какой-то сгусток энергии, реальный energizer. Оценив его энергозатраты, Шавликов предложил использовать сценарные ходы фильма «Жмурки» – связать клиента, посадить на стул, и запытать, чтобы он выложил, где находятся сейфы, тайники, и всякие там закрома с деньгами. А если кто заявится в дом, того тоже вязать, усаживать рядом, и пытать. В общем-то нужен Моничев, но пока можно поработать с тем, кто есть. В фильмах так и показывают: сначала обрабатывают второстепенных персонажей, затем подтягиваются основные, и тогда уж на них отрываются по полной.

Они стали обсуждать, усадить отключившегося Шаломова на кухне, в комнатах, или решиться на смелую импровизацию – поместить его напротив входной двери.

В самый разгар дискуссии появилась хозяйка, Зинаида Шаломова.

– Хули ты старый, расшумелся…

Не договорив, она застыла на входе, увидев, что старый повержен двумя молодыми. И разметала бы обоих одной своей массой, но Верхолётов так бодро подорвался со своим резиновым изделием, что ноги её сами собой побежали в сторону спальни. Там, возле кровати, которую Захар Шаломов вот уже лет двадцать обходил стороной, Зинаида резко обернулась. У Верхолётова срок воздержания был во много раз меньше, но всё равно, разгоряченный кухонными упражнениями и быстрым, хоть и коротким забегом по следу испуганного центнера в юбке, он оказался во власти каких-то галлюцинаций, обрисовавших в этом центнере черты прекрасной гурии. Он утратил всякую власть над собой, сильное, почти экстатическое чувство захватило его. По массе лёгкий, он благодаря развитой скорости сумел своей энергией повалить хозяйкину тушу на кровать, что называется, открыв сезон – со дня покупки на ней не лежал ещё ни один мужчина.

– Стригулист! Злыдень писюлястый! – завизжала Зинаида, мощно обхватив налётчика всеми четырьмя, отчего тот задергался, как посаженный на кол.

И не уйти ему от народного гнева. Ноги Зинаиды задрожали, спина судорожно выгнулась, глаза уставились в потолок, неровно покрашенный как раз над двумя разгоряченными телами, трепещущими и изгибающимися под воздействием невидимых, но ясно ощутимых внутренних токов. В движениях Сергея Верхолетова и Зинаиды Шаломовой была преувеличенная экспрессия, порывистость, как будто они не управляют более своими телами и действуют в состоянии какого-то странного гипнотического сна. В их лицах видна была суровая, напряженная одержимость, а в стремительности поз и жестов – почти вакхическая самозабвенность.

Шавликов тем временем, рассказав очнувшемуся Захару о цели визита, решил прострелить ему плечо, после чего обездвижить наконец-то найденным скотчем; а затем посадить, как было задумано, на стул, и начать пытать насчет денег. Уже была заготовлена фраза как раз подходящая для такого случая: «Попытаешься бежать – у меня есть шестеро маленьких друзей, которые бегают гораздо быстрее, чем ты. Закричишь и скажешь что-то не по делу – Мистер Сорок Четвертый Калибр тебе ответит». Так говорил Джордж Клуни в фильме от «Заката до рассвета», и так надо сказать сейчас, чтобы этот толстяк понял, с кем имеет дело. Покрутив пистолет, Шавликов поднес его к лицу Захара и поднял стволом вверх – точь-в-точь как это делал Джордж Клуни. Затем направил ствол прямо в лицо, чтобы Захар мог заглянуть в дуло – черную дыру в никуда. Шавликов чувствовал холодный свинец, находившийся в магазине… но ствол находился очень-очень далеко – дома, а в его руках был тот самый пугач, который решили оставить и не брать на дело, но в результате, перепутав, взяли вместо пистолета Макарова. Непростительная оплошность, теперь не удастся засадить клиенту пулю, как в фильме «Жмурки». Но выстрелить нужно – для пущей серьёзности, и Шавликов нажал на курок, и, оглушенный, отшатнулся.

Зинаиде понадобилось некоторое время, чтобы осмыслить услышанное. Выстрел мог означать только одно – с её мужем плохо обращаются.

Верхолётову тоже стало всё ясно. Он вспомнил о цели прихода в этот дом. Глаза его сузились и засверкали. Сейчас они стали похожи на бойницы в крепостной стене, за которыми холодно поблескивает синеватая сталь. Зинаида, однако, не приняла его сурового вида. Смахнув его с себя, как прилипшее пёрышко, она стала выбираться с кровати. Это заняло столько же времени, сколько отлетевшему к дверям Верхолётову для того, чтобы подняться с пола.

«Плотские утехи не должны мешать делам», – стремительной птицей промелькнула мысль.

Ловко увернувшись от набросившейся на него Зинаиды, он сделал ей подножку, и грузная дама растянулась на полу, напоминая в этот момент огромный мягкий пуф. Всё, что сейчас нужно – это связать её и запытать насчёт денег. Но внезапно появившийся в холле Захар помешал осуществить задуманное. Выстрел пугача привёл его в состояние боеготовности, и он, повалив ударом в висок оглушенного Шавликова, побежал выручать жену.

Мощному мужчине, долгое время служившему на флоте, не составило труда справиться с тщедушным человечком, возомнившем себя крутым гангстером. Захар схватил противника за горло и принялся его душить. Поверженный Верхолетов напряг мускулы и стал сопротивляться с изворотливостью и силой, говорившей о том, как он наловчился в драках с пьяными посетителями ночного бара «Хабиби», в котором работал охранником. Сопротивление ещё больше разъярило и без того взбешенного Захара, в глазах его потемнело, и он выхватил из рук Зинаиды массивные ножницы, – она уже успела подняться с пола, оправиться, сбегать в спальню и принести мужу колющее оружие. Вырываясь из его рук, Верхолётов упал, ударился об угол комода и поранил лоб. Захар не выпустил его, упал вместе с ним и сначала увидел белую царапину, а потом и кровь, выступившую из ссадины. Он так опешил от вида крови и криков Верхолётова, что ослабил хватку, и тот, воспользовавшись заминкой, вырвался, вскочил на ноги, и пустился наутёк. Вдогонку ему полетела алебарда – сувенирное орудие, привезенное зятем в подарок из Испании – которую опомнившийся Захар схватил со стены и метнул, как когда-то метал гарпун. Тупой наконечник алебарды настиг Верхолетова уже в дверях и лишь придал беглецу дополнительное ускорение. Следом выбежал очнувшийся Шавликов. Через массивную железную дверь они вылетели, даже не заметив, что она заперта.

Глава 44

– Итак, Николай, что же должен написать следователь Лапшин в протоколе?

Иосиф Григорьевич искренне хотел разобраться в ситуации своего подопечного и наказать налетчиков, пробравшихся в дом Шаломовых, родствеников Николая Моничева. Подозрительно долго он не обращался с вопросами – просто вносил ежемесячную плату, и адью. Поулыбались друг другу, и в расход. Иосиф Григорьевич стал подумывать, не замышляет ли чего Моничев, но ничего странного не происходило на фирме «Доступная Техника» и на «ВХК». Именно оттуда Давиденко ждал плохих вестей, но неприятности случились в другом месте. И странные вещи тоже. Не более двадцати минут длился налёт, а сколько путаницы в показаниях! Он специальным образом предупредил следователя Лапшина из Дзержинского РОВД, на которого вышел через начальника этого райотдела, чтобы к делу отнеслись с предельным вниманием, а спустя неделю Лапшин позвонил и сказал, что у него башня съезжает от этих потерпевших.

И вот они собрались в кабинете втроём – Давиденко, Лапшин, и проситель – Моничев.

– Итак, – вот уже третий раз повторил Иосиф Григорьевич, пододвигая Лапшину третий лист бумаги (два были выброшены в мусорное ведро недописанными – Моничев путался также, как и его родственники), – что мы напишем?

Следователь Лапшин старался выглядеть спокойно.

– Значится… дом номер 10 по улице Шуберта, принадлежащий гражданке Шаломовой… – написав вводную часть, он отложил авторучку, и, разминая кисти, уставился на Моничева.

Тот, помедлив, ответил:

– Услышав звонок, Захар пошёл открывать дверь. Пройдя двором, подошёл к двери, открыл. Там были двое молодых ребят в синих куртках. Он спросил, что им нужно…

– …Они сказали, что пришли проверить газ, – нетерпеливо перебил Лапшин. – Давайте переберемся в спальню.

Воцарилась напряженная тишина. Шаломовы сначала утверждали, что театр боевых действий развернулся на кухне, но когда Захар упомянул алебарду, сорванную со стены в холле и брошенную вдогонку злоумышленнику, то вдруг выяснилось, что схватка была еще и там. Осмотрев дом, эксперты обнаружили следы крови и отпечатки пальцев в спальне, и Зинаида вспомнила, что и там чего-то было.

– Дом кому принадлежит конкретно? – спросил Иосиф Григорьевич, окончательно вогнав Моничева в ступор.

Лапшина это тоже интересовало – в районе орудовали бандиты, принуждавшие одиноких пожилых людей переписывать своё жильё, затем ставших бывшими владельцев убивали. А злоумышленник, оставшийся с Захаром на кухне, как раз что-то сказал про то, что придётся переписать жильё в случае, если денег в доме не окажется. Он ещё добавил будто деньги, которыми расплатились за дом, принадлежат ему. Эти слова прибавили решимости Захару, уже пришедешему в себя после потери сознания, и он нокаутировал злоумышленника хуком справа.

– Дело вот в чём, Николай, – начал Иосиф Григорьевич проникновенно, – мы хотим знать всё от и до не потому, что нам любопытно, а для того, чтобы скроить историю для суда. Пиндосы, считай, уже пойманы – полно улик и отпечатков. Но если на суде потерпевшие начнут меньжеваться и путаться, то в идиотах окажутся не только они, но и я, и следователь Лапшин, и многие другие, кто будет хлопотать по твою душу. А ну как пиндосы признаются, что лазили по шкафам, и оперативники поедут на место и обнаружат там скелеты? Что тогда?

– Да никаких скелетов нет, – выдавил, наконец, Моничев, – просто была попытка… ммм… какжеэтосказать… изн… изна…асилования. Тот козёл, который побежал за Зинаидой… в общем… ммм… в спальне это всё происходило. А ей неприятно об этом говорить, понимаете.

– Господи ты боже мой, – облегченно вздохнул Лапшин, – нам достаточно материала и без этого эпизода. Козлы не будут особенно настаивать, чтобы на них навесили мохнатую 117-ю статью. Мы опустим это дело, и все дела.

– С этим вырешено, что ещё? – прибавил Иосиф Григорьевич.

Моничев вымучено улыбнулся.

– Да вроде бы всё.

Лапшин вновь затронул риэлторские вопросы. Судя по всему, налетчики – мелкие гопники. Те, что орудуют в районе, поступают более конкретно. А упоминание о «заплаченных за дом деньгах» наводит на мысль, что гопников кто-то подослал. Возможно, за этими визитёрами последуют другие. И неплохо было бы, если бы Моничев подумал, кто из его знакомых мог считать его деньги своими. Потому что выйдя напрямую на этого человека, можно нейтрализовать его и предотвратить дальнейшие покушения.

– Кем тебе приходятся Шаломовы? – внезапно спросил Иосиф Григорьевич.

– Э-э… у меня всё спокойно со всеми партнерами, – ответил Моничев Лапшину. – Никто не угрожает мне и не претендует на моё жильё.

Вопрос Давиденко был проигнорирован.

Дальнейшие расспросы ни к чему не привели. Всего один абзац был написан на листке – данные потерпевших и их адрес. Становилось ясно, что милицию это дело волнует больше, чем пострадавших.

– Давай так, – резюмировал Иосиф Григорьевич, – ты всё обдумаешь, дашь гудок, и мы снова соберемся и доведём дело до логического конца. Только не приходи с пустыми руками… то бишь я не то имею в виду… без готовых решений. Приноси нам сценарий – что и как было, и мы запустим процесс.

Моничев внезапно просиял лицом и подал голос:

– А… и так всё ясно – гопники прошли на кухню, напали на Захара, затем появилась Зинаида, один бросился за ней, Захар отбился от того, что его ударил и побежал выручать жену. Всё было в холле, не проходя в комнаты. Что тут непонятного?

И расплылся в улыбке. Лапшин не разделял его радостного настроения.

– Непонятного выше крыши. Кто такой Малленкродт?

При этих словах Моничев обмяк, посерел, и вжался в кресло.

Иосифа Григорьевича также интересовало, с какого перепуга случайный гопник упоминал фамилию бывшего акционера «ВХК», опустившего завод на десять миллионов долларов, сумевшего ловко перевести стрелы на других, и уехавшего за границу. Чёткое выговаривание этой редкой фамилии, и нечеткость остальных высказываний – вот что отличало этого диковинного гопника от остальных собратьев по цеху, которые ясно формулируют мысли, и у жертвы не остается никаких сомнений относительно их намерений. Этот же ударил жертву по затылку, произнёс набор фраз и фамилию Малленкродт впридачу, и что-то невнятное насчет прав собственности на дом – вот что запомнил Захар Шаломов.

Кроме того, упомянутый гражданин, Наум Малленкродт, был заклятым другом детства Иосифа Григорьевича. Они дружили и были партнерами во многих сделках, но с какого-то неуловимого момента у них началось некое скрытное соперничество. Вместо того, чтобы разделить сферы влияния, Наум стал выходить через голову Иосифа Григорьевича на начальника областного УВД. В отместку Иосиф Григорьевич сделал всё возможное, чтобы решение вопросов через высшее руководство обходилось Науму максимально дорого. Они продолжали встречаться, поздравлять друг друга с праздниками, и вместе с тем часто переходили друг другу заветные пути-дороги, вытаптывали друг другу не то что грядки, а целые поля. Дело закончилось тем, что Наум швырнул завод и купил индульгенцию – занёс генералу 10 % своей дебиторской задолженности. Кое-что из этих денег перепало Иосифу Григорьевичу, через которого проходило множество дел по факту мошенничества принадлежащих Науму компаний. Да, начальник ОБЭП добросовестно их отработал – заволокитил все эпизоды, и кредиторы остались ни с чем. Работая в команде, нельзя сводить личные счёты. И всё-таки ему было обидно, что друг детства предпочёл решать вопросы с другими людьми, в том числе финальный вопрос десятимиллионного долга заводу и восьмимиллионного долга другим поставщикам. И Иосифу Григорьевичу досталось гораздо меньше, чем если бы он изначально прикрывал Наума.

– Да я всё понимаю, Николай, что много тайн у тебя на производстве, о которых нам не нужно знать, – отвлекшись от воспоминаний, попытался Иосиф Григорьевич оживить Моничева, – и допускаю, что ты не по-братски обошёлся с гражданином Малленкродтом, но я же твой защитник. И мне всё равно, прав ты или не прав перед ним. Я на тебя работаю, и ты для меня всегда будешь прав, независимо от того, сколько ты задолжал остальному человечеству. Наша с тобой кредитная история безупречна.

И он посмотрел на лежащую на тумбочке толстую бухгалтерскую тетрадь, в которой вёл взаиморасчеты со своими клиентами.

– Мне нужно время, чтобы всё вспомнить, – нашёлся Моничев, – там было столько наворочено и столько народу завязано. Лучше мне как следует подготовиться, чтобы не занимать ваше время.

Его собеседники порядком устали и согласились с такой постановкой вопроса.

Вытирая дезинфицирующей салфеткой руку после ухода Моничева – его рукопожатие в этот раз было особенно влажным – Иосиф Григорьевич подумал, что нынешний разговор является весьма тревожным сигналом. В шкафах Моничева хранятся скелеты мамонтов, китов, тиранозавров. А он завязан с серьёзными людьми, и старому седому полковнику не улыбается, случись чего, выступать гарантом перед этими людьми.

Однако вечером, наполняя джакузи, установленную за счёт фирмы «Доступная Техника», Иосиф Григорьевич решил, что хозяин этой фирмы просто очень мягкий и чувствительный человек и переживает из-за каких-то мелких козней в сторону Малленкродта – за крупные тот бы искупал в кислоте – и стесняется об этом говорить. И эти переживания – хороший знак и свидетельствуют о том, что Моничев – человек совестливый и пакостей от него не жди.

Таким образом, Иосиф Григорьевич закрыл для себя этот вопрос, и приступил к обдумыванию других.

Глава 45

Рыжеватая мгла застилала Дунай, каменные набережные и золотистые платаны. Имоджин, выйдя из дому, наслаждалась живительной свежестью воздуха, великолепием наступающего вечера. С момента возвращения в Будапешт из Италии это был, пожалуй, первый день, когда она спокойно могла размышлять о том, что дальше будет.

В редакции приняли её репортаж, который она перепечатала из присланного Андреем журнала. Правда, его урезали и подправили, зато фотографиями остались довольны и даже поломали голову над тем, какие лучше выбрать. Главное, что ей удалось закрепиться на этой работе.

В этот последний февральский день она размышляла над тем, что привело её к такому позитивному настрою, в котором она теперь была, наконец, уверена. Она шла в последних лучах солнца, уже, казалось, тронутого весною, и говорила себе:

«Andrew не любит меня. Он вообще никого не любит. Когда-то любил, а сейчас нет. И я не психотерапевт, чтоб разбираться в его проблемах, свои бы решить. Конечно же, у него полно достоинств. Он не тот одинокий городской холостяк, инфантильный и бездеятельный, которых столько развелось вокруг. У него нет мазохистского упоения собственными комплексами и неврозами. Он не сидит тупо в квартире или в баре, терзаясь и комплексуя, пока какая-нибудь энергичная особа не затеет испытать на нём свои сексуальные наработки. Этот холостяк, наверное, самый холостой из всех женатых и холостых, уверенно идёт по жизни, расталкивая локтями соперников, лишь иногда на мгновение останавливаясь, чтобы снять девочку или поправить галстук. Он создал великолепный мир, в котором легко может жить один, без меня. Но я-то должна иметь рядом с собой надёжного мужчину».

На площади Kalvin она не столько узнала, сколько угадала образ, о котором думала, но надеялась увидеть немного позже, после того, как совершит свой ритуал. В преддверии новых дней ей хотелось бы сосредоточиться, она шла, как на экзамен, хорошо подготовленная, и ей не нужны были подсказки.

Проходя по мосту Szabadsag, Имоджин задумалась над признанием, которое ей, наконец, удалось выбить с Andrew. В последнем письме он написал, что когда-то безумно любил девушку по имени Катя, но она погибла в 97-м году, и с тех пор его сердце словно оделось камнем, и не воспринимает новую любовь. Почему не сказал об этом раньше? Он привёл, как обычно, интересный пример. Данила встречался с девушкой, у них были прекрасные отношения, и в скором времени они собирались сойтись. Однажды, когда они нежились поутру в постели, Полина (так её звали) спросила, сколько у него до неё было женщин. Он, понятное дело, сказал, что она – первая, но она была настолько настойчива, что для достижения цели пообещала сделать своё признание – но только после него. Данила (недаром с отличием закончил Бауманский институт) скрупулёзно подсчитал и выдал цифру – тридцать семь. «Пять», – выдавила она сквозь зубы, и стала спешно одеваться. Стоя в дверях, сказала, что в момент шокирующего признания почувствовала, как в комнату, одна за другой, заходят тридцать две обнаженные девушки – разница в количестве сексуальных партнеров. Она ушла, и больше они не виделись.

Конечно, Андрей оказался настолько тактичен, что под пыткой рассказал только об одном эпизоде, но и этого оказалось достаточно. Умершая заполнила его жизнь, и, хотя он оправился от потрясения, это ещё долго будет его преследовать, и отравлять жизнь другим девушкам, пример тому – их первая ночь в Венеции.

Венеция! Вот это город для него. Он восторгался этим городом, говорил, что с удовольствием пожил бы в нём лет пятьсот назад, в эпоху расцвета венецианской республики. А Мост Вздохов вызывал в нём единственную ассоциацию – по нему, из здания суда в тюрьму, когда-то проводили самого Джакомо Казанова, но этому авантюристу, в отличие от других арестантов, впоследствии удалось сбежать.

Имоджин миновала мост, и чем нетерпеливее жаждала она полного освобождения, которое, как она думала, наступит возле статуи святого Геллерта, тем быстрее шла. Возле купален Геллерт тень, которая мелькнула перед ней на площади Kalvin, приблизилась, приобрела отчетливость, и Имоджин суеверно отвернулась. Это был Ференц, он шёл за ней, вероятно, от самого дома, и настиг в том самом месте, где они познакомились. Повернувшись лицом, она сказала:

– Я собиралась позвонить тебе сегодня вечером. Но я не хотела тебя видеть до того, как… ну, ты знаешь мою странность – ритуал возле святого.

В его облике, в его манере держаться проступала та ясность души, которая так нравилась Имоджин. Его лицо, немного осунувшееся и очень спокойное, говорило о глубоком скрытом страдании.

– Мне нужно с тобой поговорить.

– Позже, дорогой, я же сказала, что собиралась набрать тебе сегодня вечером. Надо же, как всё совпало.

– Тогда я пойду с тобой, – обрадовался он.

Она возразила – ритуал есть ритуал, ей нужно подняться на холм одной, и пусть её друг простит ей эту маленькую слабость.

– У тебя там свидание? – недоверчиво спросил он.

– Нет же, глупый, какое может быть свидание в священном месте!

Имоджин легонько толкнула Ференца, и её прикосновение немного его успокоило.

– Но если ты всё равно уже решила, зачем туда ходить?

И он опасливо посмотрел в сторону холма. Но она упорно стояла на своём – ей нужно сходить, если запланировано, то это надо сделать. В его глазах появилось то упрямо-недоверчивое выражение, характерное для моментов, когда ему хочется во что бы то ни стало переломить ситуацию.

– Прошло два месяца, как ты говорила, теперь ты можешь мне сказать: мы вместе, или нет? Скажи мне, и иди, а я тебя тут подожду.

– Ференц, ты так долго ждал, почему не можешь потерпеть каких-то полчаса? Оставь мне это мизерное личное пространство, последнее препятствие между нами, пожалуйста, милый!

Казалось, он пал духом. Почему она не может успокоить его, и пойти совершать свой ритуал? А если она не хочет говорить, значит осталась вероятность, что она не вернётся к нему!?

– Но, дорогой, одна маленькая просьба смутила тебя! Ты не можешь пойти на мизерную уступку, как же ты планируешь дальше строить отношения? Запрёшь меня в клетку?

Имоджин собралась идти, но его недоверчивый взгляд остановил её. Она была огорчена, а ещё больше раздосадована. Ей казалось нелепым, что Ференц упирается, она рассчитывала на любовь и полное взаимопонимание, на то, что он окружит её заботой, и этим привяжет к себе, а не принуждением. Возможно, она бы поупрямилась для виду, подразнила, и не пошла бы к святому, но теперь это стало вопросом принципа.

– Так что же, ты не хочешь меня пускать на холм? – раздражённо спросила она.

Взгляд его внезапно просиял:

– Нет же, просто я… хотел, чтобы ты прежде выслушала меня. Пойми, я так долго страдал, что для меня мучительна каждая минута, проведенная без тебя!

Она почувствовала, что он говорит правду, и отвернулась.

– Я много думал в одиночестве. И без конца перебирал одни и те же мысли. Кажется, я передумал больше, чем за всю свою жизнь. Ничто не расширяет так умственный кругозор, как страдание. Я понял, что потерял тебя по своей вине. Надо было уметь удержать тебя. Только бы ты не раздумала за эти два месяца! – об этом были мои мысли, больше ничего не лезло в голову. Только бы не передумала, и тогда мы начнём всё сначала! Возможно, я недостаточно вникал в твои интересы, может, чем-то раздражал. Я столько передумал в поисках ошибки, из-за которой потерял тебя, не смог затмить того…

Он был так прямодушен и так искренен в своих сожалениях и в своём горе, что она уже готова была никуда не идти, но всё же решила играть до конца.

– Друг мой, я не могу пожаловаться на тебя.

Отвлеченное слово «друг» его добило.

Он заговорил о своей любви к ней, о том, как хотел позвонить первый, но передумал, и решил выследить, возможно, это бестактно, но он уже ничего не соображает от безумной страсти, и много чего ещё наговорил бы, но она его остановила, протянув руку:

– Я позвоню тебе, ведь так мы договорились ещё два месяца назад, и так я сказала в начале разговора.

Он покорно пожал ей руку, поняв, что продолжать упрашивать бессмысленно. Она пошла через парк к цитадели. Это удлиняло путь, но ей хотелось подольше побыть одной.

Теперь её уже не злило его упрямство, ей нужно было решить два вопроса. Во-первых, когда Ференц поймёт, что завоевал её, не разовьётся ли у него синдром Полины (Данилиной девушки)? Не станет ли напоминать о прошлом, сваливая в одну кучу что было и чего не было?

Другой вопрос: не встретится ли ей какой-нибудь другой казанова, которому она бросится на шею, позабыв благоразумие и осторожность? Этого она боялась больше всего, и, прежде чем давать ответ такому серьёзному человеку, как Ференц, нужно было покопаться в себе, чтобы себе же дать некоторые ответы.

Ей вспомнились слова Ференца, когда он говорил, что в женских поступках нет никакой закономерности: сегодня они принимают цветы и бриллианты от респектабельного мужчины, но отказывают ему в близости, а завтра встречают плохого парня на мотоцикле и падают в его объятия на ромашковом поле. А респектабельному мужчине невдомёк: «Чего хочет девушка?»

«Чего я хочу?» – сказала Имоджин вслух.

Помолчав, добавила:

– Откуда же мне знать, что я хочу? Жизни не хватит, чтобы ответить на этот вопрос, а я обещала Ференцу управиться за полчаса!

Так она шла, погружённая в свои непростые мысли. До памятника оставалось совсем немного, нужно было только подняться по крутой лестнице. Ей снова вспомнился Andrew. Неизбежно вспоминать его тут, возникшая ассоциация быстро закрепится. Святой Геллерт (Герард Сагредо) родился в Венеции! И она подумала, что всё же не была до конца счастлива, не испытала полностью того, что могла. Она чувствовала, что сердце её осталось там, в Италии. От этого все переживания.

Поднявшись, она посмотрела на огни Пешта на противоположной стороне реки. Там находится их с Ференцем дом. Сейчас они туда поедут, и у них никогда больше не будет недоразумений.

Опомнившись, она мысленно воскликнула: «Как?! Я разве уже приняла решение?»

И сама себе ответила: «Конечно, это так. У меня была сумасшедшая, почти что юношеская любовь, продлившаяся с марта по декабрь прошлого года, и это была моя любовь к Andrew. Потом мне повезло, и я встретила свою зрелую любовь, и это моя любовь к Ференцу».

Эта мысль показалась ей такой простой и естественной, что она, даже не взглянув на статую, стала быстро спускаться по лестнице. Чтобы сократить дорогу, вышла на набережную, и быстрым шагом пошла в сторону купален.

Она издали увидела Ференца, он всё так же стоял и смотрел в ту сторону, куда она ушла. Когда между ними оставалось менее десяти шагов, он обернулся. Он был таким потерянным и подавленным, но, увидев её радостное лицо, просиял.

– Ты ко мне вернулась!

Она бросилась в его объятия. Он принялся благодарить её, но она сказала:

– Не стоит, скажи «спасибо» Геллерту, сама-то я вовсе не хотела!

Глава 46

To: sovincom@vlink.ru

From: imogen@hotmail.com

Date: 03.03.1999

Chao, Andrew!

Ровно год назад мы познакомились, сегодня я вспоминала тебя, и вот что хочу сказать тебе в этот день. Могу признаться: ты – это лучшее, что было со мной.

Но моя любовь к тебе, такому далёкому (нас разделяло не одно только расстояние) мешала мне наладить личную жизнь и создать семью. Моя мама всё время внушала мне, как важна семья.

Не буду давать определение твоему отношению ко мне, ты это знаешь лучше меня.

Я встретила мужчину по имени Ференц, ему 36, сейчас я с ним. Он по-настоящему любит меня, и желает меня во всем блеске красоты и ума, независимую, искушенную, и от этого я для него становлюсь еще прекраснее и желаннее. Я делаю его счастливым уже тем, что мой выбор свободен, сознателен и разумен. Он не требует от меня ничего и не страдает оттого, что нет во мне ни детской чистоты, ни чахлой пресной невинности. Он понимает, как нелепо сожалеть о том, что жизнь, сделавшая женщину прекрасной, коснулась её.

Ференц полюбил меня со всеми теми чувствами, всеми привычками, с которыми я пришла к нему, со всем тем, что дал мне опыт, со всем тем, что дали мне другие, что дал мне ты.

А я получила от него то, что так давно хотела.

Ты удивительный человек, Andrew! Помнишь, я сказала, что, хоть ты и женат, но у тебя повадки холостяка? Я вспомнила об этом, когда прочитала твоё последнее письмо, в котором ты рассказывал о Кате.

Создатель наградил тебя хорошей памятью. Ты помнишь все, что касается меня и наших с тобой отношений. Мне всегда льстило твое внимание и то, с каким участием ты ко мне относишься. Но память сыграла с тобой злую шутку. Тебе неизбежно помнить твою погибшую невесту. Твое сердце покоится рядом с ней, в гробнице любви, воздвигнутой тобою. Ты никого не подпускаешь к своей святыне. За годы живых и мертвых странствий она привыкла к виражам твоего автомобиля, покачиванию вагонов и перегрузкам в самолетах. Малейшее упоминание о ней приводит тебя в священный трепет.

Поверь мне, я желаю тебе только добра и так же бережно отношусь ко всему, что тебе дорого, как ты относишься к моим ценностям. Послушай меня, – может, твоей святыне будет спокойнее в тени кипарисов и мрамора? Она закончила свое земное странствие, и видит бог, неизбежно ей покоиться в долине печали и безмолвия. А ты должен идти дальше, но уже без этого груза.

Прими мой совет, darling, он идёт из глубины моего сердца!

Твой друг,

Имоджин.

Глава 47

Всякое могло произойти, но только не превращение рыхлого обрюзгшего пиндоса Моничева в подтянутого элегантного джентльмена. Осталось только фамилию сменить – для полной завершенности этой чудной картины.

Реальные тектонические сдвиги – и в его внешнем облике, и в отношении к нему «старого седого полковника». С Першиным было всё по-другому – правда, внешне он не менялся.

О произошедших и будущих сдвигах думал Давиденко, когда Моничев принёс ему ежемесячный платёж и стал рассказывать о своих делах. Расширение основного бизнеса (сеть магазинов «Доступная техника»), открытие автосалона и пункта проката автомобилей; замдиректора «ВХК» уличен в расходовании средств предприятия на личные нужды – бухгалтер донесла; неэффективный менеджмент на заводе – акционеры сами не участвуют в делах, управляют через наёмных директоров; гендиректор Шмерко уходит в областную администрацию; директор «Доступной техники» выдвинул свою кандидатуру на всероссийском конкурсе «Менеджер года»…

– Ты как рыба – говоришь, но ни фига не понятно, – сказал Иосиф Григорьевич, разглядывая Моничева. Костюм из серебристой тафты с черными деталями из атласа, узкий галстук из шелка, жилет из шерсти с набивным рисунком в тон, ботинки из лаковой кожи. И каждый раз он приходит в разных нарядах – коллеги изумляются, что за овердресснутый тип!?

И фигура. Как он добился таких поразительных результатов: диеты, пластические хирурги, любовь?

Иосиф Григорьевич спросил, кто сейчас присматривает за гормональным фоном новоявленного денди – по-прежнему Антонина, или какая другая девушка. Моничев сделал правой рукой жест – нарисовал в воздухе крест, мол, избавился, открестился, слава богу:

– Кроме жены, у меня нет никого. Антонина уволилась, я ей дал хорошую рекомендацию – надо отдать ей должное, она прекрасный специалист.

«Молоденькая студенточка? Студентик? А может, всё сразу?!» – продолжал гадать Иосиф Григорьевич. Моничев тем временем принялся излагать свои стратегические задачи:

– Как мне обезопасить мои капиталовложения на заводе? Как выйти на зарубежных партнеров?

– Ответ такой, Николай: ты у нас стратег, а я – всего лишь тактик. Ты мне ставь задачу, а я её буду выполнять.

– Хорошо, давайте по порядку. Что будем делать с замдиректора?

– Опять ты за своё. Откуда мне знать, что? Премию ему выпиши. А если хочешь, давай посадим, только пусть твоя бухгалтер, или кто его уличил, напишет заявление в районный ОБЭП.

– Она напишет. А как насчёт того, чтобы меня продвинуть в гендиректоры? Шмерко-то уходит.

Иосиф Григорьевич сделал пометку в блокноте.

– Буду говорить со своими, вброшу эту идею, но не уверен, что всё получится по-твоему. Доля Першина была уменьшена, есть более крупные держатели акций, и у них достаточно покровителей, некоторые имеют прямой выход на губернатора. Но это не такая уж недостижимая задача, допускаю, что в следующем году мы её не выполним, но если как следует примемся за дело, то обязательно доведём его до логического конца. Так что, мужчина, определяйтесь: делать или не делать.

– Делать, Иосиф Григорьевич!

Давиденко спохватился:

– У тебя уволилась бухгалтер, а ты мне не присылал новую. На беседу – посмотреть, свой ли человек, или неясный, чуждый нам. Данные других сотрудников, особенно охранников. Вспомни, как тебя подставили твои церберы, когда на тебя напали. Смотри, ещё раз такое случится, и я умою руки, потому что ты не следишь за кадровым составом. И моих людей – надёжных и проверенных – на работу не берёшь, брезгуешь.

– Я принял одного по вашей рекомендации, двое других пока думают над моим предложением, – с готовностью откликнулся Моничев. – Личные дела сотрудников – вот они.

С этими словами он вынул из кожаной папки файл с документами и положил на стол. Мол, делаю всё, как вы говорите. Давиденко оставалось лишь полюбоваться дизайном кожаной папки. Кто же так взялся за него? Ходил ведь, как увалень колхозный! Налицо качественные сдвиги.

– И принеси мне данные по остальным акционерам – учредительные документы фирм, любая другая информация. Я их всех знаю, но, может, у меня неполные сведения. Будем посмотреть, что с ними можно сделать, как потеснить. Если ты, конечно, хочешь расширить своё присутствие на заводе, и стать гендиректором.

Моничев заверил, что сделает. Они пожали друг другу руки, и попрощались. Впервые Давиденко проводил его до двери, и там снова пожал руку. Это был знак особенного расположения к посетителю. Никогда в Моничеве не было видно того, что могло бы утешить душу старого седого полковника, но в этот раз что-то показалось. Что это: мираж? Новая реальность?

Глава 48

Всё чаще и чаще приходилось убеждаться в том, какие они «осторожные» и «не общаются с чужими, особенно насчёт денег». В один из дней когда Андрей пришёл в оперблок, Зинаида Прокофьевна попросила зайти к заведующему кардиохирургией Игорю Викторовичу Быстрову. Тот, встретив в своём кабинете и не предложив присесть, сказал без лишних предисловий, что будет ждать завтра в полдень возле университета.

Завтра была суббота, выходной. Солнечный мартовский день. Подъехав к назначенному времени к университету – это в пределах прямой видимости от кардиоцентра – Андрей вышел из машины и подошёл к красному «Роверу» заведующего.

– Добрый день, Игорь Викторович.

Тот, по обыкновению, ухмыльнулся:

– Привет, соперник.

– ?!

– Помнишь ту блондинку, в ресторане «Волгоград»?

– Что ещё за блондинка?

– Год назад ты был с блондинкой в ресторане. Ольга её зовут. С вами был Рома Трегубов.

Андрей кивнул – есть что вспомнить. И отличный повод для встречи в субботний день возле университета.

Для Игоря Викторовича это была чрезвычайно важная тема:

– Когда ты мне её выкатишь?

Андрей был вынужден признаться, что не сможет выкатить ту девушку – индивидуальная работа, эксклюзив, такие не выкатываются, они сами себе выбирают мужчин.

И снова ухмылка на лице заведующего:

– Ладно, отработаешь. Езжай за мной.

Вернувшись в свою машину, Андрей поехал вслед за «Ровером». Красный седан и белый микроавтобус выехали на Вторую Продольную, с которой вскоре свернули на улицу Электролесовскую. Доехав по ней до конца, миновав железнодорожный переезд, попали на улицу Тулака, и, мимо таможни, въехали в гаражный кооператив.

Возле нужного бокса остановились, вышли из машин. Их уже ждали – ворота были открыты, внутри суетился какой-то невзрачный мужчина. Быстров его представил – то был муж Зинаиды Прокофьевны. Передав Андрею четыре внушительных пакета, доверху набитые коробками шовного материала, он стал закрывать гараж.

– Зинка дала тебе заявку? – спросил Быстров.

Андрей кивнул.

– Я ещё нужен, Игорь Викторович? – спросил муж Зинаиды Прокофьевны.

Заведующий отрицательно мотнул головой. Затем сказал:

– Сделаешь счёт, в понедельник отнесу его в бухгалтерию, тебе сразу же оплатят. А шовник привезешь, когда прибудет недостающее по заявке – всё одной кучей, частями не носи.

Не обращая внимание на невзрачного мужа старшей операционной сестры, закрывшего гараж и незаметно исчезнувшего, они ещё раз проговорили всю схему: Андрей по заявке делает счёт, в Джонсоне заказывает то, что не обнаружится в пакетах, и, когда кардиоцентр перечислит деньги, отгрузит товар в аптеку. Об условиях пока ничего не было сказано.

– Штейн не участвует в схеме, – произнёс напоследок Игорь Викторович скорее утвердительно, чем вопросительно.

Андрей подтвердил – да, не участвует.

А сам подумал: «Как же скрывать от Штейна перечисленные кардиоцентром суммы? Не оплачивать же за свой счёт товар, чтобы держать его мёртвым грузом на складе, а в аптеку отгружать возврат!»

Приехав в понедельник, Андрей сразу выложил результаты осмотра пакетов: треть упаковок имеют некондиционный вид – вскрыты либо помяты.

– Бузуй их так, нам всё равно! – невозмутимо приказал Игорь Викторович.

Андрей возразил: «Зав. аптекой не дура, всегда получала новенькие упаковки, а тут – вскрытые, да ещё с пометками старшей операционной сестры, видно же, чей почерк».

– Эпидерсия какая-то, а нельзя их немного подшаманить, придать товарный вид? – не отступал Игорь Викторович.

Стараясь выглядеть серьёзным, Андрей из всех возражений выбрал самое нейтральное:

– Но это же палево, нельзя так рисковать.

Это прозвучало неубедительно. Некоторое время они препирались, потом заведующий, ругнувшись на Зинаиду Прокофьевну, не сохранившую товарный вид продукции, сдался.

Андрей был уверен, что условия будут пятьдесят на пятьдесят, поэтому, услышав «15 %», сделал удивлённое лицо:

– Пятнадцать?!

– Ты же ничего не делаешь, – произнёс заведующий кардиохирургией с обычной своей ухмылкой, – чисто пишешь счёт и обналичиваешь капусту. Пять процентов относишь Ильичёву, мне с возвратных денег мои пять процентов не даёшь, только с оставшейся суммы. Остаётся десять процентов. Так в среднем по городу и берут за обнал – пять-десять процентов.

И он открыл блокнот:

– Вот у меня тут написано – пять-семь процентов.

Это было сказано тоном, как будто прочитано что-то незыблемое, установленное раз и навсегда, написанное кровью на скрижалях истории.

Рисковать за жалкие десять процентов не имело смысла. Работая законным образом, получался больший выход. Тут же, в этой схеме с возвратом, возникали многочисленные угрожающие бизнесу трудности.

– Зинке – ни слова о деньгах, которые ты мне передаёшь! – предупредил заведующий.

Становилось ясно, что главный исполнитель – старшая операционная сестра, ответственная за списание расходных материалов – при раздаче слонов получит не слона, а какую-нибудь меленькую зверушку.

Ничем не выдав разочарования, Андрей продолжил беседу. Они выпили по две чашки кофе, покурили прямо в кабинете, и после двухчасового разговора расстались лучшими друзьями.

Идя коридорами кардиоцентра, Андрей думал об открывающихся опасностях. Но ощущения чего-то действительно угрожающего не было. Напротив, из всех, кого приходилось слушать и чьи условия выполнять, Игорь Викторович Быстров в наибольшей степени казался тем, на кого можно надеяться, не опасаясь подвоха.

Очевидно, что эта и предшествующая ей ночи не были ночами тяжёлых раздумий для Быстрова. Схема была разработана давно, судя по пометкам на коробках, шовный материал выносили задолго до того, как заведующий кардиохирургией познакомился с директором Совинкома. За которого Быстров спрашивал у Трезора – надёжный ли это человек. Трезор рассказывал об этом, прибавив, что дал самые лестные рекомендации и даже выступил гарантом; но Андрею только сейчас стала ясна реальная причина заинтересованности заведующего кардиохирургией. Он искал адекватного и надёжного партнера, и вдобавок вхожего в кабинет заместителя главного врача, плюс к этому способного поддерживать взаимодействие с другими людьми – сотрудниками кардиоцентра, их родственниками, и бог ещё знает с кем. Судя по всему, Быстров не намерен останавливаться на схеме с шовным материалом, его пытливая мысль бежит гораздо дальше.

Итак, Игорь Викторович Быстров отверг кандидатуру Вениамина Штейна, и, познакомившись с Андреем Разгоном, просканировав его, удовлетворился этой находкой. Да, условия сотрудничества оставляли желать много лучшего. Заведующий кардиохирургией не рисковал ничем, но дивиденды получал больше всех. Все риски брали на себя исполнители – старшая операционная сестра и поставщик. Кроме очевидной опасности засветиться из-за близорукости и неосторожности Зинаиды Прокофьевны, которая совершает элементарные ляпы с мечеными коробками, Андрей налетал на неизбежное объяснение с компаньоном. Штейн отслеживал каждую коробку – от заказа до вывоза со склада поставщика. Как объяснять ему снижение объёма закупок – вот это было непонятно. Со всеми исполнителями не договориться – Штейн лично знал всех и мог одним телефонным звонком узнать любую информацию. Говорить ему всю правду – себе дороже. Капризный и упёртый, он закатит истерику, и предоставит компаньону взять на себя все издержки и риски; а в случае если дело выгорит и пойдут более серьёзные дела, как ни в чем не бывало потребует свои 50 %. Вернее, 60–70 % – Штейн по-прежнему игнорировал офисные расходы, твердя на бетоне, что ничего не знает и «должен забрать рассчитанную им долю прибыли». Нет, посвящать его нельзя.

Оставалось одно – надеяться на импровизацию, принятие решения по ситуации. И Андрей решил ввязаться в игру, взять на себя все издержки и риски, в расчете на то, что Быстров предложит в будущем более выгодные проекты.

Глава 49

Олеся подыскала новый офис. Прежний уже не устраивал размерами. На работу приняли Филиппа Пономарёва, человека по поручениям – нашли по объявлению, и Софью Мануйлову в качестве менеджера по продажам – рекомендовала Мариам, это была её подруга. Антон Шавликов попросил пристроить своего знакомого, Сергея Верхолётова, и Андрей пригласил его на собеседование. Это был 27-летний парень с характерным лицом карманника или питомца исправительного заведения. По его словам, закончил юридический факультет госуниверситета, однако диплом предъявить не смог, зато имел удостоверение «помощника юриста». Андрей тут же показал своё – «Удостоверение депутата Госдумы», купленное в переходе. Соискатель оценил шутку.

О себе он рассказал следующее. После окончания института работает в адвокатской конторе помощником адвоката, попутно «решает разные вопросы», такие, как например, посредничество между китайской диаспорой и прокуратурой Тракторозаводского района. То есть служит инкассатором – берёт деньги у рыночных торговцев китайского происхождения (практически все китайцы города пасутся на Тракторном рынке), и несёт их в прокуратуру. В случае возникновения сложностей (кого-то забрали в милицию за нарушение паспортного режима, или по иным причине, или другие неприятности – инспирированые судя по всему самой крышей) он выезжает на место и выручает попавших. Попросту говоря, работает шнурком в кооперативе «Мы Такие Страшные – Заплатите Нам За Защиту От Нас Самих».

– Да, – согласился Андрей, – работа творческая. Как насчёт продаж медоборудования, мне менеджеры нужны.

Нет, к такой работе соискатель не был готов, и спросил про таможню. Андрей ответил, что за растаможку всё равно платить Шавликову, а специально держать человека неразумно. Тому уже было обещано взять на работу его друга, и он, специально позвонив перед собеседованием, со свойственным ему красноречием напомнил: «Слово не волк – в лесу не поймаешь». Но Андрей никак не мог придумать, чем можно занять этого фриковатого гопника.

Они еще немного поговорили, затем, поняв, что с ним разговаривают уже просто из вежливости, Верхолётов засобирался. И, когда он уже взялся за ручку двери, Андрей его остановил:

– Подожди! У меня есть для тебя работа!

Обойдя свой внушительный директорский стол, он вышел навстречу обрадованному соискателю. Они присели на диван. Если Верхолётов улыбался, то становился похожим на персонажа гангстерского боевика – самого красивого и обаятельного из самых последних подонков.

– Послушай, Сергей, у тебя есть костюм?

– Да, есть – я в нём ходил на свадьбу.

– На чью ещё свадьбу?

– На свою.

– Что значит «ходил» – пошёл и не женился, съел перед ЗАГСом свой паспорт?

Оказалось, что всё-таки дошёл до ЗАГСа, и там его «обженили». Но семейная жизнь его была какая-то нерегулярная.

Андрей объяснил суть дела. Во время приезда представителей из «Эльсинор Фармасьютикалз» нужно изображать директора компании «Совинком» (фирма значилась субдилером, и фигурировала в отчетах), а во время приезда Штейна рассказывать ему разные небылицы и занимать его всякой ерундой.

Верхолётову пришлось по душе такое предложение. А для начала ему нужно было благоустроить новый офис.

Двухэтажное здание по адресу Социалистическая, 5, находилось на отшибе, и выходило фасадом на пойму Царицы. Напротив, на другой стороне, находился Дом Пионеров, родильный дом, и цирк, немного далее – «жёлтый дом» – здание областного УВД. Цены были предложены весьма умеренные, и Андрей снял на втором этаже целый блок. Арендованное помещение – пять комнат и коридор, целых пол-этажа, было в запущенном состоянии, и требовало ремонта. Из достоинств была только массивная железная дверь с видеодомофоном, и огромный сейф. В счёт будущей арендной платы в коридоре и двух кабинетах – директорском и бухгалтерии – был сделан косметический ремонт, и настелен линолеум. Пришлось купить новую офисную мебель.

Памятуя об аллергии Штейна на расходы, Андрей не указал понесенные затраты в своём отчёте. Получилось, будто всё появилось само собой. Разница между реальными цифрами доходов и расходов была настолько значительной, что только очень наивный человек поверил бы предъявляемым отчётам. Штейн верил. Верил даже в то, что бухгалтер получает шестьсот рублей, – в то время как реальная зарплата, средняя по городу, составляла три тысячи. Ему было безразлично, или же просто не хотелось вникать во все сложности. Инвестиции в инфраструктуру его никогда не интересовали, а с покупкой дома эта тема закрылась навсегда. Доски, шифер, цемент – вот что стало его излюбленной темой. Как раз об этом Верхолётов с Штейном и разговаривал, когда тот приезжал в Волгоград.

В середине марта в офисе появились двое странных парней. Один, представившийся Татуном, гладко выбритый, набриолиненый, одеждой напоминал Кодряну – бедненько, но аккуратненько, от него разило смесью дешёвого одеколона и пота, адское сочетание, после его ухода приходилось проветривать помещение полдня. Второй, назвавшийся Ионом, небритый, небрежно одетый, от него разило только потом, но легче от этого не становилось. Национальности они были неясной, понятно было только, что нерусские. Олеся при первой встрече назвала их «лицами кавказской национальности», впоследствии стала звать просто «лица», – звонят «лица», идут «лица», «лица» прислали посылку.

Адрес Совинкома «лицам» подсказали в кардиоцентре. В течение нескольких месяцев они тщетно пытались продать туда незарегистрированный в России шовный материал производства «Johnson & Johnson» и «Davis & Geck». Когда им, наконец, растолковали, что менять поставщика не собираются, они решили предложить товар этому самому поставщику. Происхождение товара, опять же, было неясным, судя по всему, это была гуманитарная помощь из Армении. Отсутствовали документы и сертификаты, у «лиц» даже не было своей фирмы.

Андрей проявил максимум такта и внимания – насколько возможно это было по отношению к людям, один из которых утверждал, что Иисус Христос – армянин, а второй оказался адептом сразу трёх религий – христианства, ислама, и буддизма, и утверждал, что получившаяся каша – единственная верная религия на свете.

Изучая коробки, Андрей обнаружил, что нитей в них содержится в десятки раз больше, чем в стандартной упаковке, а стоит она в два-три раза меньше. Фантастическая рентабельность! Он сходил в бухгалтерию и самолично принёс гостям кофе и пирожные. Сотрудникам приказал не смеяться и потише обсуждать гостей. Пока пили кофе, продумывал, как изготовит сертификат. В общем, ничего сложного. Единственная трудность – как объяснить Штейну падение продаж в кардиоцентре. В последнее время это превратилось в настоящуюю головную боль. Наконец, решение было принято. Но не озвучено – Андрей тянул время. Ион, приняв затянувшееся молчание за сомнение, решился на дополнительные уступки и сказал, что в случае предоплаты готов снизить цену. Просто они находятся в безвыходном положении – исколесили полстраны, и не на что ехать домой. А ещё машина барахлит. В общем, наличные рубли нужны больше, чем утренний намаз.

«Они собирались оставить товар незнакомому человеку без предоплаты!» – изумился Андрей.

Со всей серьёзностью, на какую был способен, он заявил, что не намерен наживаться на людях, попавших в безвыходную ситуацию, и выплатит полную стоимость товара. Однако, чтобы продавцы не слишком расслаблялись, почти час продержал их, прежде чем отдать деньги – придирчиво осматривал каждую упаковку, пересчитывал, сетовал на то, как сложно будет пристроить товар без сертификатов. Наконец, обменявшись телефонами, расстались.

Олеся, а следом за ней Верхолётов с Пономарёвым, зашли, громко хохоча, в кабинет. Верхолётов уморительно гримасничал, изображая «лиц», Олеся, подражая Татуну, коверкала фразы.

«Это не они, а вы – клоуны, вы даже представить не можете, сколько я сейчас заработал!» – подумал Андрей.

Глава 50

Не получилось в один месяц, в другой, третий… Шло время, а Мариам никак не удавалось забеременеть. Они особенно не волновались – ещё молодые, у них всё впереди. Мариам аккуратно вела календарь овуляций, Андрей в ответственные дни клал под подушку кинжал – мечтал о сыне. Реваз настойчиво интересовался сводками с детородного фронта и подтрунивал над зятем: «Да забабахай ей ребенка, тебе что, показать, как это делается?!» Мариам, не посвящая никого в свои проблемы, отмахивалась – отстань, не твоё дело, нам ещё рано. Но уже один вид её дневника и упаковки тест-полосок, вложенных между страниц в качестве закладки, вызывал у неё отвращение. Наконец, она рассказала всё своей матери, и та велела срочно обратиться к врачу.

Анализы выявили, что проблема у неё, и ей назначили гормональное лечение. Пройдя курс, выпив нужное количество таблеток, она вычислила благоприятный день – 26 марта. И предупредила мужа – никаких командировок, срочных дел, и всяких глупостей. К этому дню готовились, как к полёту в космос. Андрею это стало уже напоминать скорее какую-то специальную процедуру, чем любовь, и он обставил всё так, чтоб этот вечер выглядел, как романтическое свидание влюбленных – с цветами, рестораном, вечерней прогулкой по набережной. Нужно отвлечься от того, что над тобой довлеет этот вопрос: «Получится или не получится?», и просто предаться любви.

Так оно и было. Они наслаждались обществом друг друга и в разговорах избегали больную тему. Мариам не показывала своего волнения при приближении критических дней, и лишь на третий день задержки сказала удивленно:

– Черт! У меня задержка. Сходи купи тест.

Пока она ходила в туалет, он ждал, нервно вышагивая по гостиной, как не ждал ни один преступник вынесения приговора. Мариам бесшумно влетела в комнату и молча бросилась ему на шею. По её щекам текли счастливые слёзы.

У него отлегло от сердца. «Получилось!»

Когда она отошла от нахлынувшего счастья, то сказала, что у них всё получилось, потому что она вручила себя в руки господа, и он дал ей возможность иметь детей.

– Наконец ты стала называть меня подобающим образом – господь бог! – обрадованно произнес Андрей.

Она шутливо замахнулась рукой:

– Не богохульствуй.

Вечером, когда легли спать, он стал снимать с неё ночную рубашку, и Мариам сказала сердито:

– Всё, с этим покончено.

– Но контрольное зачатие, – невозмутимо произнес он.

Она отстранилась:

– Всё в порядке, получилось.

– Тест-полоски – это ненадёжно, необходимо многократное повторение процедур.

Это, как он думал, просто игра, и, лаская Мариам, вновь попытался снять с неё бельё. Но в следующие пятнадцать минут она убедила его в том, что не жила во грехе и не будет, а понесла от бога. И лишь когда он, доведенный возбуждением и её актёрскими упражнениями до крайней степени бешенства, потянулся за китайской вазой, чтобы разбить её о стену (первая мысль была задушить Мариам, но он вовремя одумался – не душить же беременную жену); в этот угрожающий для домашнего имущества момент Мариам уступила.

– Ладно. Иди сюда. Если ты говоришь, что тест-полоски – ненадёжно…

Глава 51

Колесо закрутилось. И если до этого всё было, хоть относительно, но более менее предсказуемо, то с апреля 99-го происходящее стало напоминать «маньячку» – игру, в которой возникает много незапланированных, спонтанных действий.

Штейн, очередной раз прибыв в Волгоград, собрался ехать в кардиоцентр, и обратился за деньгами. Андрей много думал над тем, как объяснить, что на расчётный счёт поступила одна сумма (этой информацией владел Ильичёв), а в Джонсоне заказано в три раза меньше продукции (эти цифры Штейн скрупулёзно отслеживал у московских дилеров – они шли ему в план). Не представлялось возможным уговорить Ильичёва дать неверные показания, поэтому оставалось одно: не дать двум людям встретиться. Не имея готовой легенды, Андрей в последний момент придумал такую версию: «буквально вчера Ильичев с Быстровым прижали, пришлось срочно везти комиссионные». Для убедительности были приведены различные детали. Так как с заведующим кардиохирургией уже был установлен хороший контакт, на него можно было валить всё, что угодно:

– …ты же знаешь, он какой: оперировал родственницу главбуха, теперь она ему всё докладывает – когда какие суммы переведены. Как только ушел платёж, он уже на следующий день закатывает истерику: где комиссионные? И заместителя науськивает.

… И так далее – одна история за другой.

Штейну всё же хотелось побывать в кардиоцентре, и он изложил причины, на каждую из которых нашлась контрпричина, по которой ехать в этот день не стоит – одно дело сделано, у того человека только что были, нечего ему глаза мозолить, у третьего сегодня отгул. Так в итоге никуда не поехали.

В офисе находиться тоже было небезопасно. Хоть все сотрудники и были предупреждены, о чём стоит говорить, о чём нет, постоянно случались проколы. Особенно с Софьей Мануйловой, неимоверно серьёзной, что называется, девушкой без улыбки, которой огромных трудов стоило разъяснить то, что с приезжим нужно вести себя… немного неискренне.

Поэтому, если неудобный компаньон обнаруживал документ, который ему не стоило видеть, или продукцию, о реализации которой он не знал, Андрею приходилось напрягать фантазию, чтобы придумать правдоподобное объяснение.

В присутствии Штейна звонили клиенты и поставщики, с ними нужно было обсуждать сделки, делая это так, чтобы он не заподозрил неладное.

В следующий приезд поездку в кардиоцентр просто замарьяжили – сначала попросили прочитать лекцию по продукции Джонсона и навыкам продаж, потом Пономарёв погнал машину на ремонт и там застрял. Так незаметно подкрался вечер, ну, а конец недели, пятница, домашний адрес Ильичева и Быстрова, конечно же, неизвестен… На выходные Штейн никак не мог остаться – это было заранее известно, поэтому Андрею было предложено и в этот раз самому отнести комиссионные.

В Ставропольской клинической больнице без ведома Штейна заработала такая же схема, что и в кардиохирургии кардиоцентра. С той разницей, что клиенты никакую продукцию не выбирали, – просто перечисляли деньги, которые обналичивались под 25 %, и возвращались им обратно вместе с расходными документами. Для закупки расходных материалов и оборудования они предложили не живые деньги, а зачётную схему с мясокомбинатом, выпускавшим кровезаменители. Этим занялся Верхолётов, и обо всех этих делах, опять же, Штейн не знал.

В один из дней он неожиданно выехал в Ставрополь, это была плановая командировка по линии Джонсона, Андрею это стало известно в самый последний момент. До этого с клиентами никак не оговаривалось, что есть запретные темы, которые не следует затрагивать в разговорах с представителем Джонсона. Зачем сотрясать воздух и обнаруживать существование разлада у партнёров, некогда выступавших единым фронтом?

Поэтому пришлось срочно звонить в Ставрополь и просить людей поиграть в молчанку.

– …понимаете, человек занимает официальный пост в иностранной компании. Они там у себя, в Америке, привыкли к чистоплюйству, не поймут всего навоза здешнего… Лучше ему не вникать во все наши дела…

Неожиданности подстерегали повсюду, даже дома. Как-то раз Андрей привёл Штейна к себе – подальше от фирмы, и от кардиоцентра. Вот уж где можно расслабиться, не ждать ежесекундно подвоха. Не тут-то было. Мариам в разговоре упомянула, что муж регулярно бывает в бане с заведующими из кардиоцентра. До этого Андрей последовательно убеждал компаньона, что Быстров – чуть ли не враг, а с другими заведующими вообще контакт не налажен. Слова жены прозвучали столь неожиданно, что Андрей, растерявшись, пробормотал невнятные оправдания, затем, собравшись, сказал, что это были заведующие из МНТК. Мариам, не уловив ситуацию, напомнила имена врачей. И Андрею пришлось убеждать, что это совсем другие люди.

Позже состоялся разговор с женой – мол, известно ведь о «некоторых разногласиях с партнёром», поэтому не надо вдаваться в подробности, можно посидеть и поговорить просто о погоде. Мариам возмутилась: не хватало ещё, чтобы она, честный человек, не двуличный, фильтровала слова, и, боже упаси, обманывала! Этот случай стал причиной скандала. Мариам заявила, что привыкла жить, не оглядываясь, что ей противно враньё в любых его формах, и что происки мужа в кишках уже сидят. Андрей напомнил случаи из семейной жизни, когда она действовала, «оглядываясь», и ей не так уж противно было вранье, больше того, она сама его подталкивала к вранью, – речь шла о взаимоотношениях с некоторыми её родственниками.

– Ты сволочь, тиран, шантажист! – набросилась она, и, манипулируя словами, увела словесный поединок на другие рубежи. – Тебе на меня наплевать! Это понятно, я с этим смирилась, но подумай о ребёнке! Каким он родится, если ты мне каждый день треплешь нервы!

Он никак не мог прекратить начавшуюся перепалку, даже сдавшись, начав извиняться. И, как обычно, ссора закончилась, когда она заметила его вегетативную реакцию, свидетельствующую о крайней степени возбуждения, о том, что в любую минуту он может сорваться, потерять контроль – учащённое дыхание, покраснение, и, как это принято называть, «дикое вращение глазами».

Видимо, ей показалось мало, или его слова задели за живое, и после скандала она целую неделю припоминала ему его «недостойное поведение».

«Во время беременности её вампиризм стал прогрессировать – укусы всё больнее, пытки изощрённее. Если она получает от этого удовольствие, значит, я не треплю ей нервы, а наоборот, проявляю заботу».

Так думал Андрей, отчётливо понимая, что рассуждения его верны, и в то же время ненормальны, дики, учитывая её положение.

Глава 52

C Львом Ремизовым Данила свёл знакомство уже давно. 32-летний Лев заведовал отделением в московском филиале МНТК «Микрохирургии глаза» и считался в Эльсиноре как opinion leader – его отправляли на заграничные конференции, презентовали подарки, водили по ресторанам. У Данилы сложились с ним дружеские взаимоотношения – вместе посещали пафосный «Gold’s gym», катались на лыжах, ходили на концерты. Лев, сын обеспеченных родителей, был, что называется, рафинированным интеллигентом, и Даниле, чтобы быть с ним на одной волне, приходилось штудировать актуальную литературу и тусоваться в разных богемных местах.

В какой-то момент у них зародилась бизнес-идея – учредить дистрибьюторскую фирму (с подставным директором, разумеется, потому что это запрещено и в МНТК, и в Эльсиноре). Так они обсуждали этот проект – за чашечкой кофе в модной кофейне, или за коктейлем в актуальном клубе, или за глинтвейном в какой-нибудь таверне горнолыжного Зальцбурга. Данила (в обстановке строжайшей секретности) посвятил Андрея в дело, которому идея понравилась – Ремизов был влиятельной фигурой, и ходил в любимчиках у самого Святослава Фёдорова, и мог, несомненно, обеспечить крупные контракты с МНТК. Однако, уже обжегшись с Данилой на бизнес-проектах, не был уверен, что получится что-нибудь стоящее.

В один из июньских дней Данила позвонил и важно сообщил, что «фирма уже готова, надо встречаться, обсуждать контракт с Эльсинором». Андрею неохота было просто так лететь в Москву, у него возникло ощущение, что это очередные коктейльные посиделки, но всё-таки он послушался.

Прилетев утром, он больше чем полдня был вынужден слоняться по городу – магазины, кофейни, «офис» – переговорный пункт на Тверской. И к шести часам подъехал к месту встречи – гостинице «Олимпик-Пента». Ремизов вышел из золотистой тройки БМВ в простенькой (только на вид) майке, джинсах, и мокасинах. Данила подъехал на ведровере – служебной ВАЗ 2108, из которой вывалился, как магнат, в умопомрачительном костюме. Приехал он с подругой, 18-летней Дарьей. Это была наполовину казашка, наполовину русская, высокая, с модельной фигурой, настоящая подиумная красотка. Её продолговатое лицо с красивым овалом было словно выточено рукой искусного мастера. Прямой нос с лёгкой горбинкой, с тонкими ноздрями. Только глаза чуть узковаты и с хитринкой в уголках. Смотрят на тебя такие глаза и будто знают твой секрет, но до времени помалкивают. Ещё у неё была такая особенность. Ничего специального она не делала – не кокетничала, не стреляла глазками, не надевала откровенных нарядов; но одним своим видом вызывала жгучее желание.

Данила страшно гордился ею перед друзьями, но в обществе Ремизова и ему подобных немного стеснялся из-за её манер. Лев Ремизов, аристократ до мозга костей, встречался с интеллектуалками, с которыми можно пообщаться на разные актуальные темы, а эти темы Даше были что слону букварь. Да и относительно её профориентации у Андрея закралось сильное подозрение – она нигде не училась, родственников в Москве у неё не было, домашний адрес упорно скрывала. Когда начала встречаться с Данилой, он высаживал её возле какого-то дома, и привет. Поладили они очень быстро, и она переехала к нему, имея с собой тощий пакетик с вещичками. Впрочем, он её экипировал в не самых худших магазинах, о чём, сокрушаясь, потрясая чеками, докладывал ближайшим товарищам. Из которых ни у кого не было сомнений, что там за жильё, откуда Даша переехала к нему. Все были уверены, что там обыкновенный блядприют. А близкий приятель Олега Краснова знал это доподлинно – и даже имел с Дарьей контакт на уровне слизистых в том самом блядприюте. На работе у неё был другой nickname – Кристина. Настоящее своё азиатское имя она хранила в секрете, ну а паспорт при таких отношениях предъявлять необязательно.

Итак, все знали, шушукались – но молчали. Пусть парень сам разбирается, разочаровывается, одним словом, – живет.

И этим вечером, Лев Ремизов, поздоровавшись с ней, загадочно улыбнулся, и в этот момент встретился взглядом с Андреем. И, как говорится, они поняли друг друга без слов. Ремизов о чём-то заговорил с ней с преувеличенной обходительностью, с которой обычно окучивают «прелесть каких дурочек», Данила стал вводить Андрея в курс дела.

Здесь, в конференц-зале гостиницы, проводится бесплатный семинар «известного американского психолога». Это вводное занятие, на которое прошедшие начальный курс приводят своих друзей и знакомых. Новички могут ознакомиться с методикой, а те, кто их привёл, получают скидку при оплате следующего уровня. Данила уже прошёл первый курс за триста долларов, следующий курс стоил пятьсот, заключительный – полторы тысячи.

Это был психологический трэйнинг типа «Как обрести уверенность и начать жить». На трехдневном первом курсе обучающихся заставляли выбегать на улицу и совершать разные сумасбродные поступки – приставать к прохожим с дурацкими просьбами, переворачивать урны, разрисовывать стены. Читали лекции о том, как сломать стереотипы и давали соответствующие домашние задания – вытворить что-нибудь эдакое, на что здоровый человек никогда не решится. На следующем занятии нужно было доложиться. Вот они и делали, а потом докладывали под улюлюканье аудитории.

Данила заявил, что после курса как будто заново родился – бешеный эмоциональный подъём, заряд бодрости, у него заметно увеличился КПД, он стал успевать делать в два раза больше дел.

Андрей раньше не замечал за ним какой-то стеснительности, зажатости, закомплексованности, неуверенности в себе, и удивился таким инвестициям – за что триста долларов, или даже две тысячи триста, если проходить все ступени. Тот пояснил:

– Понимаешь, коллега, пройдя все уровни, ты выйдешь профи межличностных взаимоотношений, тебя научат подчинять людей своему влиянию. Это полностью меняет психологию. Гарантия 100 %. Думаешь, просто так сюда приходят директора банков, крупных фирм?

Он был уверен, что товарищи запишутся и будут посещать курсы. Однако Ремизов только из вежливости поддержал его энтузиазм, Андрей же прямо выразил свой скепсис. И подумал, что не те курсы выбрал Данила. Возможно, обучение поможет ему определиться с самоидентификацией – он до сих пор находился в поисках. Общаясь с разными людьми из разных, иногда полярных, сообществ, нахватался всяких взглядов, и никак не мог выработать своё мировоззрение. Касательно поведенческой линии – он двигался, что называется, на блат-педали, отличаясь, конечно же, от офисного шнурка, но изрядно не дотягивая до вора в законе. Пусть ломка стереотипов и новое мировоззрение. Но за такую сумасшедшую цену!!! Лучше бы потратил на Дарью-Кристину – лишняя неделя, две, или сколько там она себя оценивает.

Все расселись по местам, и шоу началось. «Известным американским психологом» оказалась бойкая женщина, речь её лилась мощным потоком, на русский язык текст синхронно озвучивала не менее бойкая переводчица. Андрей с Львом Ремизовым сошлись во мнении, что дамочка – настоящий профи, держит зал, не оторвёшься, и трэйнинг действительно может быть полезным даже для тех, кто и без этого чувствует себя уверенно. Но… дорого, бл*! Дарья от удивления немного приоткрыла рот. В её глазах не было ни малейшего проблеска мысли, и от этого она выглядела ещё желаннее.

Когда первая часть выступления закончилась, на сцену стали выходить те, кто уже прошёл обучение – барышни, достигшие крайней степени экзальтации, истероидные мужчинки. Все как один – какие-то там крупные руководители (опять же с их слов, а трудовую книжку у них никто не проверял). Они воодушевленно рассказывали о том, какую пользу принесло им обучение, и даже приводили цифры в долларах – прирост производительности, меньше стрессов, а значит, меньше болезней, и так далее. Особенно крупный руководитель заявил, что отправил на обучение весь свой персонал. Началась какая-то истерия – все заголосили, захлопали в ладоши, стали выкрикивать – «Да, здорово!». Казалось, ещё немного, все закричат «Да здравствует товарищ Сталин!», или «Господи, спаси!». Данила тоже порывался выйти на сцену, но Дарья остановила его:

– Ты чо, больной!

Первоначальное впечатление от американки было смазано, и, когда она вновь взяла в руки микрофон, уже было что-то не то. Казалось, вся её энергия направлена только на то, чтобы набить себе побольше клиентов. И если Данила заявил, что теперь уж непременно пойдёт на второй и на третий уровень, то Андрей с Ремизовым окончательно поняли, что это разводилово.

Народ не спешил расходиться, когда шоу закончилось. Обменивались мнениями, восторгались, кричали как оглашенные, хлопали в ладоши, прыгали, топали ногами. Всеобщее ликование, эйфория. Данила встретил своих однокурсников, стал что-то громко говорить, жестикулировать.

– Какое-то нездоровое веселье, – заметил Андрей, вместе с Дарьей и Ремизовым отойдя подальше от шумной толпы.

– Напоминает… как бы… какую-то секту… на самом деле, – поддержал Ремизов.

И обратился к Дарье:

– Ты не боишься за своего друга, может, надо пойти его вызволить?

Она ответила, хмыкнув:

– Черти… так орут, что убили во мне всё либидо.

– Так вот сразу и убили… А у Данилы всё наоборот. Сейчас он вернётся к нам такой разгоряченный…

– … что нам придётся помогать Даше остужать его… – подхватил Андрей.

И они, хохоча, перебивая друг друга, принялись развивать эту тему. Вышли в холл, и окунулись в гостиничную жизнь. Вид кривоногих карликов с важными поросячьими лицами ещё больше остудил Дарьино либидо. Она посмотрела на своих спутников, из которых только Андрей её разглядывал, причём уже безо всякого стеснения, Ремизов же наблюдал за подругами тех самых карликов. Это было что-то: баскетбольный рост, груди, побеждающие закон всемирного тяготения, ноги от подмышек, круглые тугие попы.

Данила, подойдя к своим друзьям, искренне удивился, что они не стали записываться на курсы. Все вместе двинулись к выходу. Андрей с Ремизовым немного отстали.

– Представляешь, сколько стоит аренда зала – всё-таки пятизвёздная гостиница на самом деле. И это, как бы трэйнинги у них тут все проходят.

– А чего аренда зала… лохи платят, почему бы не арендовать. Представляешь, ходят солидные дядьки, тут выбегает толпа долбоёбов, и начинает к ним приставать!

Вышли на улицу. Ремизов, отпустив несколько ехидных шуток, попрощался, сославшись на свидание с девушкой.

«Какой важный вечер, – подумал Андрей, – столько всего обсудили, особенно дилерскую фирму и поставки в МНТК».

Даниле захотелось устроить Андрею личную жизнь на этот вечер. И они втроём вместе с Дарьей отправились по съёмным местам. Однако, то ли у Андрея настроения не было, то ли день такой неудачный, ничего стоящего не попадалось. Данила шепнул, что при своей подруге стесняется предложить аварийный выход – не париться, а просто вызвать девочек.

«А она при тебе стесняется обратиться за помощью к своим коллегам», – чуть не сказал Андрей.

Ему стал понятен неуспех этих поисков – после Дарьи смотреть на других просто не хотелось. Эти мысли он также оставил при себе.

Так, в конце концов, около часа ночи оказались в ночном клубе Voodo Lounge на Тишинке. Отсюда было рукой подать до Тверской, до дома, в котором жил Василий, и Андрей подумал, что лучше было бы с ним созвониться заранее и закатиться к нему в гости. Однако, пришлось слушать испанщину в ночном клубе и тянуть мартини.

Дарья сделала заказ: «мясное блюдо, что-нибудь рыбное, с морепродуктами, и чтобы там фрукты разные». Официант попросил выразиться поточнее, а лучше показать в меню конкретное блюдо. Она выбрала самое дорогое и ткнула пальцем.

Андрей нет-нет ловил на себе её профессиональные взгляды, и, начав уже опасаться какого-нибудь конфуза, перестал смотреть в её сторону.

– Нет подходящих кандидатур, – констатировал Данила.

Обращаясь к Дарье, произнёс со смехом:

– Чего лыбу состроила, если никого не найдём, придётся тебе обслужить моего гостя.

Эта перспектива скорее обрадовала её, чем шокировала, кажется, она мысленно молила, чтоб никого не нашли.

Данила переменился в лице и в синеватом свете сделался похожим на мертвеца.

– А ты, я смотрю, совсем не против, – сказал он полуугрожающе.

Загадочно улыбнувшись, она опустила глаза.

– Ты же знаешь мои вкусы.

Андрей был окончательно сбит с толку.

– Ребята, что-то мне не нравятся ваши разговоры. Пожалуй, поеду в гостиницу.

И он сделал вид, что собирается уходить. Данила остановил его:

– Не-е-е-ет! Никуда ты не поедешь. Всё в порядке, коллега – она давно мечтает устроить групповушку. Выкатывала подругу, чтобы потрахаться втроём, – я, правда, отказался. Теперь с тобой. Я же замечаю, как она на тебя поглядывает.

И, наклонившись к ней, добавил уже с явной угрозой:

– Я всё-всё ви-и-жу! Всё-о-о фиксирую!

В этот момент Дарья посмотрела на Андрея уже совершенно недвусмысленно. Он выдержал взгляд, и сказал Даниле:

– Послушай, бесконечно ценю твою заботу, но мы вообще-то друзья, и мне бы не хотелось…

Глаза Данилы загорелись каким-то диким огнем, губы твёрдо сжались, всё лицо получило отпечаток мрачной и сосредоточенной остервенелости.

– Поехали домой уже, не будем терять время! – процедил он. – Или она тебе не нравится?!

Дарья вся подобралась, как перед клиентом, которому хочет понравиться, но Андрей и так уже успел разглядеть все её достоинства. Не просто какая-то степная кочевница, в ней чувствовалась настоящая порода. Но ему не нравился нервический тон Данилы. Такое было впечатление, что он играет, провоцируя на непродуманные действия, и готовит какую-то трагедийную развязку.

И Андрей сказал твёрдо:

– Ты определись – да или нет! Тебя же на семинаре учили: будь круче!

– Поехали домой, – ответил Данила, едва владея собой.

Ехали молча, в напряженном молчании, изредка обмениваясь незначительными фразами.

Пока добрались до Кантемировской улицы, где Данила снимал квартиру, Андрей продумывал, как повести себя, если всё пойдёт, как задумано, и что делать в случае неудачи.

Остановившись возле дома, вышли из машины, и тут Данила вспомнил, что дома нет выпивки. Решили прогуляться до круглосуточного магазина. Пока шли туда, он был весел, непринуждённо шутил. На обратном пути Дарья взяла Андрея за руку и прижалась к нему. Заметив, Данила выронил бутылку, которая тут же разбилась об асфальт, прибавил шагу, чуть не побежав, и вскоре скрылся за деревьями.

– Доверь дураку стеклянный х*й – и вещь разобьёт, и руки порежет – задумчиво проговорила Дарья и развернула Андрея обратно к магазину.

Когда, купив новую бутылку, вышли, спросила, плотнее прижимаясь:

– Значит, ты из Волгограда?

– Да, а ты?

– Из Атырау.

– Знаю, я там был. Это бывший Гурьев.

– Ты там был?!

– Один раз полночи просидел в аэропорту из-за нелетной погоды – мы с родителями летели из Душанбе. Тогда это был Гурьев. Другой раз ездил на машине по делам. На таможне сказал милиционеру, что еду в Гурьев, и он прорычал в ответ: «Ещё раз назовёшь так Атырау – вообще никуда не доедешь!»

Так они шли, мило беседуя, и если что и нарушало плавное течение разговора, так это мысль о том, что дома поджидает кто-то лишний.

Андрей на ходу сочинил стихотворение и продекламировал свой шедевр, посвященный очаровательной спутнице, чем окончательно её пленил:

– Сексу верен лишь одному: тому где ритмично работают полушарья. Но я б пошел и в групповуху – лишь потому, что в ней активно участвует Дарья.

Когда устроились на кухне, Данила уже вполне взял себя в руки, к нему вернулось хорошее настроение. Если климактеричным особам для этого требуется ЗГТ (заместительная гормонотерапия), то ему хватило косячка, который они с Дарьей раскурили на двоих. Андрей отказался, сказав, что мартини для него вполне достаточно. Говорила в основном Дарья, Данила лишь пускал дым и похохатывал. Круг её интересов оказался необычайно широк – ночные клубы, элитные бани, Дольче блядь Габбана. Оказалось, нет ничего глубже, чем обложка журнала Vogue.

Наконец, выдержав, сколько нужно для приличия, она вышла из-за стола и направилась в спальню:

– Вы тут определитесь, кто там первый… или все вместе.

Данила, докурив, сказал:

– Ладно, сиди пока здесь, пойду узнаю, что она имела в виду – по-моему, она шутит.

Это был совершенно неожиданный поворот. Всего можно было ожидать, но не такое вот динамо в самом конце. Андрею не улыбалось сидеть и слушать, как будут тянуть девушку, которая так на него смотрела. А послушать будет что – это уж точно, – их обоих хорошо торкнуло.

Но стонов не было, всё как-то тихо. Андрей даже не пошёл в зал, как собирался, чтобы там включить телевизор и лечь спать.

Вскоре пришёл Данила в трусах, одетых задом наперед, и, глупо улыбаясь, сообщил, что «ведёт переговоры», и, возможно, Дарья согласится на «па де труа». Такое откровенное глумление настолько вывело Андрея из себя, что, останься Данила на кухне ещё несколько секунд, вместо спальни и Кристины ему было бы окно и асфальт перед домом.

На этот раз Андрей пошёл в зал и включил телевизор, но, не успел он выбрать канал, как явился Данила и поманил рукой:

– Пойдём, коллега, она достаточно раскисла. Так… подожди, раздевайся тут.

И он принялся инструктировать – как зайти, как прилечь, что делать. Оказалось, он думал, будто Дарья не понимает, что говорит и делает, а теперь она под кайфом, и даже не просечет подмены. Андрею сделалось безумно смешно, хотя это не он, а Данила обкурился травою.

Далее произошло пусть не совсем так, как захотел Данила, но уж точно так, как хотелось Дарье. Вопреки его предположениям, замену она просекла, и получала от этого явное удовольствие. Удалось-таки услышать и стоны, и крики. Она оказалась не только довольно изобретательной, но и необычайно выносливой девушкой. Выложилась на всю катушку, до самого утра ей не удалось перевести дух и хотя бы покурить сигаретку. Настоящая мастерица, профи. Странно, что Данила не задался вопросом, где она получила такой опыт.

А во время завтрака он начал ревновать – когда, взяв чашку кофе, вышел с кухни, пошёл в зал, и там подсоединил камеру к телевизору и стал просматривать то, что ночью наснимал (он, когда коллега подменял его, записывал события на плёнку, причем при полной иллюминации – свет в спальне был включен до утра). То ли по телевизору всё было как-то более убедительно, чем вживую, то ли ему показалось, что коллега лучше работает, и он заревновал, но вернулся Данила весь подавленный. Стал метать гневные взгляды, греметь посудой, дерзить.

Тут-то Андрей почувствовал себя третьим лишним и засобирался. Пока искал одежду, слушал, как милые на кухне бранятся из-за невымытой посуды. Телевизор оставался включенным, и Андрей, хоть и скромный был человек, невольно оценил свою работу. Правда, ощущение было такое, будто тебя подменили – движения слишком торопливые, недостаточно сноровистые. Но Дарья – она была выше всех похвал! Она отдавала всю себя без остатка, такой страсти не увидишь в порно.

Он уже полностью собрался, когда в комнате появился Данила в трусах, на этот раз одетых правильно.

– Как ты можешь смотреть эту грязь, – скривился он, выключая все подряд электроприборы – радиотелефон, сплит-систему, телевизор.

Это он из-за реплик и стонов, доносящихся из динамиков, – решил Андрей – надо было сделать звук потише. Ну, высказывания в основном сводились к похабным требованиям и прибауткам, Бодрийяра явно никто не цитировал, Солженицына, кажется, тоже. И он сделал Даниле комплимент:

– Из тебя мог бы получится отличный оператор – какие ракурсы, угол зрения! Ты зафиксировал самые острые моменты!

Данила выбежал, чтобы наорать на Дарью – из-за не поглаженной рубашки. Она ходила около него, как около начинённой бомбы, не решаясь что-либо сказать. Андрей пошёл в прихожую, стал обуваться. Тут из спальни вышел полностью одетый Данила и примирительным тоном сказал, что сейчас все вместе поедем в город погуляем, а потом он отвезёт в аэропорт.

Его заскоки повергли Андрея в какую-то неопределённую тоску. Вид Данилы был настолько выразителен, такой запас неистовой страсти чувствовался за его наружным хладнокровием и размеренными движениями, что отбивало охоту куда-либо с ним ехать. Да и смысл, повторение кина уже не будет…

Но всё-таки Андрей согласился. Пока спустились во двор, Данила подуспокоился.

Они отправились в парк Горького и с тихой радостью созерцали траву и деревья. Они улыбались всему, и им всё улыбалось. Казалось, от совершенного ночью они стали лучше. Ревность и гнев Данилы самым неожиданным образом привели к тому, что к нему вернулось спокойствие и благодушие. Наверное, он стал теперь любить Дарью любовью снисходительной. Андрей желал эту девушку по-прежнему, но после обладания вожделение его утратило жало любопытства. Дарья отдыхала от стремления нравиться и от этого нравилась ещё больше. У палатки они выпили по молочному коктейлю, который показался им восхитительным. Все трое обрели невинность.

И только в самолёте, наблюдая за отъезжающим трапом, Андрей вспомнил о цели поездки и набрал телефон Данилы. Тот ответил радостно, будто ждал этого звонка всю жизнь.

– Соскучился, коллега?! Я тоже, мой молочный брат…

– Сосучкался, – угрюмо проворчал Андрей. – Что там с Ремизовым?

Некоторое время Данила изливал восторг, совсем как на семинаре «американского психолога», потом сообщил, что организационными вопросами занялся отец Льва – Ремизов-старший. У него есть своя фирма, которая несколько лет бездействует, вот через неё и планируется работать. Есть и бухгалтер на примете. Осталось только снять офис. Ремизов-старший будет представлять компанию, он бывший директор завода, хваткий мужик, и прекрасно справится. От реальных хозяев – Андрея, Льва, и Данилы – требуются только деньги на закупку товара в Эльсиноре.

«Реальный хозяин получается Лёвин папа», – заключил Андрей и решил, что не станет рисковать деньгами.

Подошла стюардесса и попросила выключить мобильный телефон, и Андрей, прервав разговор, с удовольствием это сделал.

Бессонная ночь давала о себе знать.

«Всё-таки не зря съездил», – вспоминая эту безумную ночь, подумал он, погружаясь в сон.

Глава 53

– Диковато всё это, если вдуматься. А выглядит реально, особенно лишние пятьсот долларов в месяц.

Просмотрев изготовленные Верхолётовым липовые гостиничные квитанции и сравнив их с настоящими, Андрей убрал бумаги в стол. Он стал гораздо реже ездить по командировкам, но по-прежнему высылал на фирму отчёты, из которых следовало, что три недели в месяц проводятся в разъездах.

– А ты не вдумывайся, – ответил Верхолётов, – если начать размышлять об основах, на которых зиждятся нравы, быстро скатишься в талмудическую ересь, запьёшь, сойдешь с ума.

Он сидел напротив, смотря на шефа ясным взглядом широко раскрытых глаз. Будучи слабого сложения и беспокойного характера, Сергей Верхолётов отличался авантюрностью и склонностью ко всякого рода тёмным делишкам. Освоившись на фирме, приобрёл весьма независимое и развязное выражение лица, но в отношениях с хозяином всегда чувствовал границу, которую нельзя переступать. Его отличало жизнерадостное свободомыслие и юмор на грани оффтопа.

Андрей задумался над услышанным. Выйдя через несколько секунд из своего задумчивого оцепенения, спросил:

– Как там растамаживается «Master», ты написал отчёт?

Верхолётов нехотя вынул из портфеля несколько исписанных листков бумаги, и положил на стол. Андрей принялся за изучение. Разрешение Госсвязьнадзора (аппарат – ультразвуковой), получение сертификатов через Москву, тупость таможенников, другие препятствия. Поддельные квитанции с печатями выглядели убедительнее объяснений, которыми нужно было оправдать то, что прибор на три месяца завис на таможне. Обычно сдержанный Ненашев раздражённо выговаривал и даже угрожал «великим и ужасным» Альбертинелли. «Ты заранее всё узнал, и дал отмашку – отгружайте, почему сейчас возникли трудности?» – спрашивал он. Андрей переадресовывал вопрос своему сотруднику, и тот приводил доводы, показывал документы, устраивал встречи с таможенниками – такими же пройдохами, как он сам.

Фирма буксовала. Верхолётов пытался закрутить роман с Софьей Мануйловой, та открыла для себя существование поставщиков медицинского оборудования, и часами обзванивала их, игнорируя запреты и прямое указание заниматься продажами. Филипп Пономарёв днями просиживал в бухгалтерии, домогаясь благосклонности Олеси. Та уморительно обо всём этом рассказывала шефу, но ради одних весёлых рассказов не стоило содержать офис. Андрей сделал Пономареву строгое внушение, но до него не дошло – зов песды сильней приказа командира. И в конце концов, когда Олеся пожаловалась, что не может терпеть рядом с собой этот мешок гормонов, Пономарёв был уволен.

У Верхолётова были другие полезные качества, поэтому его не отправили за компанию с Пономарёвым.

– Сколько нужно денег? – устало произнёс Андрей, оторвавшись от бумаг.

– Чтобы вытащить этот фако… – Верхолётов никак не мог выучить название прибора – «факоэмульсификатор».

– Чтобы закончить этот «fuck» и забрать «Master» с таможни.

Вооружившись калькулятором, Верхолётов занялся подсчётами, поясняя каждый пункт: пошлины, штрафы, сборы, НДС, декларирование, оплата услуг, подношения. Сумма получилась внушительная – две тысячи долларов. Прибор выслан в дар клинике «Микрохирургия глаза», в сопроводительных документах в графе «стоимость» была указана символическая сумма – сто долларов, таможенники оценили груз в четыре тысячи долларов. «С Альбертинелли шутки плохи, придется раскошелиться», – решил Андрей, и задал вопрос:

– Теперь такой вопрос начинается: если ты получишь две тонны зелени, когда я увижу растаможенный прибор?

Выяснилось, что забрать прибор можно будет сразу, как только таможенники увидят деньги.

«Он с ними в сговоре», – заключил Андрей.

Взяв калькулятор, стал подсчитывать, сколько сотрудник может тут вымутить лично для себя. Получалось 5-10 % от запрашиваемой суммы, то есть от 100 до 200 долларов, это сопоставимо с его окладом.

И сделал вывод:

– Давай, ходячее разводилово, действуй.

– Растаможим занех*йделать.

– Две тысячи долларов ты называешь занех*йделать!

Андрея всегда возмущало то, что подчиненным абсолютно наплевать на фирменные деньги.

Они обсудили текущие дела. Ставропольский взаимозачёт принимал очертания бесконечности. Печатались спецификации, составлялись заявки, проводились переговоры. Действий никаких не было. Ничего не отгружалось, и деньги не поступали на счёт. Участники сделки существовали в формате «по х** война, главное – манёвры». Создавалось впечатление, что Ставропольская краевая больница никогда не получит своё оборудование. Единственная польза для сторон – сексуальное здоровье ездивших в Ставрополь сотрудников Совинкома, и поддержание тамошней проституции. Верхолётов был особенно сдержан в вопросах воздержания и ездил туда чаще всех.

Штейна на фирме обязали продвигать не только шовный материал производства «Ethicon», но и продукцию других компаний, принадлежащих «Johnson & Johnson». Впечатляющий список товаров для нужд учреждений здравоохранения: дезинфектанты, хирургические инструменты, катетеры, одноразовое бельё, измерители глюкозы крови, тест-полоски, диссекторы, сшиватели, кровоостанавливающие губки, стерилизаторы, гармонические скальпели, эндоскопическое оборудование, ректальные трубки, анальные вентиляторы, и многое, многое другое. В больницах охотно принимали его хотя бы потому, что он рассказывал много нового, распространял информационные материалы. При этом завязывались контакты с людьми, принимающими решения, и нужно было воспользоваться открывающимися возможностями.

– Вникни во всю эту байду, поезди со Штейном, посмотри, как он этим занимается, – внушал Андрей. – Можешь не вникать в то, как устроен анальный вентилятор, главное – познакомься с людьми. Создай этому «барину» дружелюбную обстановку, а то он слишком подозрительный. Понятно, – сложно сопровождать в поездке шефа, у которого ебливые глаза и яйца всмятку, и который храпит по ночам, как взмыленная лошадь, ничего хорошего от такой поездки не жди, пустые соблазны и опухшая мошонка, но это уже издержки производства. Следи за Сонькой, чтоб не звонила поставщикам – пусть продаёт то, что есть у нас.

По такому показателю, как быстродействие мыслительных процессов, Верхолётов оставлял далеко позади излишне педантичного Штейна, и, возможно, они, взаимно дополняя друг друга, могли бы создать успешную команду. Но для этого им много чего не хватало. И в деловом блокноте директора Совинкома они значились в графе «Персонал». Пешки в шахматном наборе руководителя.

Глава 54

То, что было, забывается, или становится смутным впечатлением, может, воспоминанием. Острота ощущений стирается, бывает, трансформируется. То, что казалось незначительным, становится значимым, и наоборот. Но иногда оказывается так, что пережитое становится частью тебя, и это уже никогда не вычеркнуть. Это может только измениться вместе с тобой, но не исчезнет.

Василий Кохраидзе зашёл в кабинет по-простому, в клетчатой рубашке навыпуск, со спортивной сумкой на плече. Подойдя к столу, протянул руку, усмехнулся в усы:

– Ну, здравствуй.

Андрей махнул Верхолётову – мол, выйди. В этом разговоре лишние не нужны. Тот сделал понятливое лицо и молча удалился.

Перед глазами Андрея замелькали сонные кустарники, затихшие ручьи, лощины с еще свернутыми цветами, плакучие ивы с серебристыми листьями, блёклые озерки. Кружились горы, заросли, облака, птицы, хаотические нагромождения скал, балки и ущелья, перевитые ползучими растениями леса, запутывавшиеся ветвями в облаках, цепи гор, уходящие за черту вечного снега.

И Катя была там. Звучала музыка их неоконченного танца.

– Работаешь, – то ли утвердительно, то ли вопросительно произнёс Василий, усаживаясь на стуле.

– Пробую себя в бизнесе.

Последний раз они виделись в конце августа 97-го, когда он приезжал вместе с Сергеем Владимировичем. Катин отец ещё дважды появлялся в городе, Людмила Николаевна по просьбе Андрея предупреждала о его приезде. И на днях приедет снова – на годовщину.

– Я его дождусь, – сказал Василий. – А ты не уехал в Москву, остался здесь.

– Мы не успели с ней уехать в Москву. Многое после того, как… очень многое потеряло смысл. Потерялось очень важное – то, что уже не найти.

Ни Василий, ни Сергей Владимирович, так и не узнали о том, что Андрей женился за полтора месяца до Катиного приезда в Волгоград.

– Ты прямо с поезда?

– Да, ехал с хорошими людьми.

– Здорово, когда попадаются хорошие люди.

Он виделся с Василием всего четыре раза в жизни. И оказалось, что такая у них установилась связь, что Андрей, бросив все дела, повёз устраивать гостя к себе домой, и остаток дня провёл вместе с ним. Он был частью той жизни, воспоминания о которой хранились в чулане родительской квартиры – сухумские фотографии, картина, на которой Катя бежит по вспененной полосе прибоя, переданная Ритой тетрадка с Катиными стихами. Свидетельство того, что Андрей когда-то находился в гиперреальности, в зоне предельной концентрации бытия. Это такое место, побывав в котором, потом всю жизнь будешь его искать.

Глава 55

Они были вместе эти дни. Дома, в офисе, у клиентов, у родителей. В автомастерской, на даче, за Волгой, и во многих других местах.

Оказалось, Василий возглавляет компанию «Медкомплекс», торгующую медицинским оборудованием – не учредитель, а наёмный директор. И, судя по тому, что имеет, заработки его гораздо выше, чем у Андрея, владельца собственной фирмы.

Рассказывая о том, чем занимается, Андрей дал самое общее описание – работа в иностранной компании, и собственный бизнес, связанный с дистрибьюцией продукции «Джонсон и Джонсон». Оборот фирмы – от пятисот тысяч до миллиона рублей в месяц, пятеро сотрудников, продажи держатся на личных связях директора, отдел сбыта слабенький, и нужен ли он – вопрос открытый. Наличие компаньона, серые схемы, другие запутанные вопросы – всё это осталось за кадром.

Василий как-то задал вопрос, бывал ли Андрей за границей. Услышав о Венгрии, насторожился, и принялся заинтересованно расспрашивать.

«…а что Венгрия… Обучение, лекции, прогулки по Будапешту. Ничего особенного…»

А на вопрос, не познакомился ли с кем-нибудь из местных, Андрей ответил, что «тусовался только с московским коллегой Данилой, и с местными в контакт не вступал».

О себе Василий тоже кое-что рассказал. Работа «Медкомплекса» строится немного по другому, чем работа Совинкома. Делается упор на широкую известность среди врачей, создание образа лучшего дистрибьютора среди остальных, работающих по выбранным направлениям. Проводятся рекламные кампании, фирма регулярно принимает участие в специализированных выставках. Поэтому очень много клиентов, приходящих самотёком, по рекламе.

В общем, учредители стремились к созданию такой структуры, в которой увольнение сотрудника, каким бы ни был он влиятельным, не приведёт к потрясениям, сбоям в работе. И это ответ на тот самый вопрос: «Нужен ли сильный отдел сбыта?»

– Тогда другой вопрос начинается: нужен ли он вообще? Получается, ты тратишь время и деньги на людей, и эти инвестиции оказываются неразумными.

– Это самые неразумные инвестиции из всех существующих, Андрей. Противоположные идеи могут культивировать только консалтинговые фирмы, но это не значит, что они сами так думают. Такая у них работа – промывать мозги крупным работодателям, разводить на то, чтобы те раскошелились на промывание мозгов своим работникам. Эльсинор потратился на твоё обучение, а какие идеи ты почерпнул на будапештском трэйнинге? Начать свой бизнес!?

Разговор проходил в офисе, когда все ушли. Собственно говоря, именно в этом офисе, обособленном блоке на пол-этажа, в котором у директора появился свой отдельный кабинет, Андрей впервые ощутил себя владельцем бизнеса. Тут он был полновластным хозяином, всё, что здесь происходило, происходило с его позволения. У него появились свои понятия, и своё видение окружающего. Можно сказать, появилось собственное существование, собственный образ жизни.

– Ты хорошо тут устроился – диванчик, занавесочки, картины… Бываешь тут на выходных, ходишь, обдумываешь, как разбогатеть?

Андрей признался, что приезжает в офис по выходным. Действительно, приятно лишний раз ощутить себя хозяином. А ещё он продумывает, как организовать структуру. Пока что это плохо получается.

– На выходных я езжу на природу, – сказал Василий. – Мои учредители тоже вырываются на свежий воздух, подальше от работы. А если что-то не идёт – просто не делай этого. Оно само должно пойти, без принуждения.

– Есть другая точка зрения – «дорогу осилит идущий».

– Давай, давай говорить возвышенные глупости.

– Где-то я уже это слышал, Василий. Ты считаешь, что «не надо вдумываться, если начать размышлять о природе вещей, быстро скатишься в талмудическую ересь, запьёшь, сойдешь с ума»?

– Немного не понимаю, о чём ты. Я считаю, что дела идут, пока ты что-то делаешь. Как только начнёшь задумываться над происходящим, разбираться в смысле вещей, выстраивать закономерности, подводить под свои действия научную базу – у тебя перестанут идти дела. Из бизнесмена ты превратишься в ментора, обучающего бизнесу, из чемпиона – в тренера, из сердцееда – в автора пособия «Как соблазнить женщину». И всё, что ты попытаешься сказать людям, будет иметь ценность уличной пыли.

Ещё примеры.

Человек из вверенных ему расходных денег половину берёт себе, а отчитывается за них, предъявляя документы, которые… изготавливает сам. Он хорошо живёт, у него большой дом, дорогая машина, в общем, своими операциями он обеспечивает себе высокий уровень жизни. Но однажды этому человеку приходит мысль, что всё сделанное им – мошенничество. А изготовленные им документы – липа, подделка. Навесив на себя и на продукт своего творчества эти ярлыки, дав всему конечные определения, он начинает ощущать чувство вины. Появляется страх, стресс, изменения в поведении. К некоторым признакам такого изменения в поведении относятся бессонница, пьянство, использование наркотиков, повышенная раздражительность и подозрительность, неспособность расслабиться, часто перестаёт нравиться то, что нравилось раньше, возникает страх разоблачения, боязнь смотреть в глаза другим, смущение в кругу друзей или коллег, неловкие ощущения в семейном кругу. В спорах человек занимает оборонительную позицию, постоянно ищет оправдание своим поступкам, а иногда становится агрессивным в отстаивании своей позиции. Появляется желание исповедаться (священнику или психотерапевту). Человек постоянно обдумывает возможные последствия, пытается найти себе оправдание и возможность уйти от ответственности.

В конце концов, он допускает просчёты, из-за которых рушится его схема. А всё начинается с того, что он задумался.

– Но, послушай, Василий, я делаю то, что делаю, и даже не пытаюсь дать оценку всему происходящему.

– Ты превращаешь рабочее место в уютное место для думания, и в твоей речи проскальзывают штампы. А думая штампами в уютном месте, ты в скором времени… как ты там выразился – «скатишься в талмудическую ересь, запьёшь, сойдешь с ума».

«А ведь он прав, – подумал Андрей. – Давать оценку событиям – до этого я ещё не докатился, но насчёт бестолковых бдений по выходным – тут в самое яблочко!»

И вслух сказал об этом, а затем предложил поехать за город, на дачу.

* * *

Вместе с Сергеем Владимировичем они ездили на кладбище – туда, где рядом с мраморным памятником горела свеча, и лежали живые цветы.

Потом втроём, а вместе с ними Людмила Николаевна, собрались в такой знакомой комнате – со стенкой, мягкой мебелью, пианино, ворсистым ковром, телевизором, развесистая люстрой. На журнальном столике всё так же возвышалась хрустальная ваза. И Катя улыбалась близким, поминавшим её – с фотографии, стоявшей на пианино. Её слова, её стихи, как незримый туман, вились между ними, касались глаз, рук, ушей.

Глаза мои теперь немы. Вы – свет, а я пришла из тьмы, И помыслы мои скромны — Простите. Вы не услышите меня, И мысли, сердце леденя, Терзают, мучают, губя, — Поймите. Ждала я долгие века, И ноша для меня легка, Пока не молвила рука — Уйдите. Я все почувствовала вмиг, Срывался с губ дрожащих крик, Мир сделался бездушно дик — Топчите. Убита, сломлена была, И сердца порвана струна, Но униженья никогда — Не ждите. От страсти, чувства и судьбы Вы, непомерно холодны И в глубине своей бедны, — Бегите. Я вас прощу, перетерплю, Смолчу, в слезах благословлю, Себя разлукою убью — А вы живите…

Глава 56

Они молча стояли на перроне, и минутное молчание казалось напряжённым после оживлённого разговора о возможных вариантах сотрудничества.

– Название фирмы ты придумал? – спросил Василий, прищурившись.

– У меня в голове что-то подобное крутилось, а когда увидел в Будапеште банк «Совинком», решил: пусть будет «Совинком», – ответил Андрей.

– Заметил твоё необоримое стремление ко всем этим советским штучкам – бюсты вождей, портреты. А я никогда не верил в совпадения. Ехал сюда, думал, что это те самые ребята, из «Совинкома»…

Сказав это, Василий умолк, напряженно всматриваясь в лицо собеседника.

– Что за «ребята», открой мне страшную тайну, – немного выждав, удивлённо произнёс Андрей, видя, что Василий не торопится с объяснением.

И тот рассказал, что в своё время его кинули ребята, ставшие впоследствии хозяевами московского банка «Совинком». И если раньше невозможно было призвать их к ответу, то сейчас появились рычаги воздействия, ведутся переговоры. Узнав о существовании волгоградской компании с таким названием, Василий решил проверить – может, появятся дополнительные зацепки для взыскания долга. Оказалось, это просто совпадение. Видно невооружённым глазом: явно не тот уровень.

Андрей почувствовал себя бараном, которого провезли мимо бойни.

– Ну, ты чего так напрягся, всё в порядке, – сказал Василий, протягивая руку.

Пора было уже заходить в вагон. Попрощавшись, они расстались.

– Рад был встрече, увидимся! – крикнул Василий из тамбура.

Окончательно поняв смысл приезда Василия, Андрей невольно вздрогнул. Для него это были дни скорби, дни воспоминаний, а для его гостя – дни пытливых наблюдений. Скорее всего, Василий не ограничился одними наблюдениями, и тайно обыскал шкафы, тумбочки, и все места, где хранятся документы.

Глава 57

На фирме обнаружилась недостача. Подходили сроки оплаты поставщикам, и Андрей, анализируя активы (товарный запас и деньги на расчетном счете), увидел, что разница между ними и долгами составляет 50 тысяч рублей.

«Неужели личные расходы?»

Он направился в бухгалтерию. Олеся, расчесываясь перед зеркалом, произнесла капризно:

– На голове, как на п**де!

Увидев в зеркало вошедшего Андрея, громко расхохоталась.

– У нас тут отрицательное сальдо, пятьдесят тысяч. Никак не могу разобраться, голова идёт кругом.

– Не знаю, сколько ты говоришь мне, столько я и снимаю со счёта, – ответила она, повернувшись к нему лицом. – Думала, ты ведёшь учёт.

– Вроде всё учёл – мебель, ремонт, другие расходы.

– Может, «лица»? – предположила она. – Они не мухлюют со своими нитками?

– Там как раз всё чисто.

Она стала строить другие догадки – Штейн, переплата поставщикам, ошибка при расчёте прибыли. Сев за стол, развернула перед Андреем счёт за услуги связи:

– Сонька опять наговорила по межгороду.

Выругавшись, Андрей заявил, что вычтет из зарплаты.

«Мариам впряжется!» – подумал он, вспомнив, что это подружка жены.

Олеся пожаловалась на Сватеева, директора ОАО «Промтара», которому принадлежало здание. Это была некогда преуспевающая фирма, занимавшаяся упаковкой и тарой. Сейчас, судя по всему, остался только один источник доходов – сдача помещений в аренду. Арендаторов было четверо – Совинком на втором этаже, и три фирмы на первом. После увольнения единственного работника Сватеев монополизировал все функции на фирме – стал комендантом, сторожем, разнорабочим. Бывали студентки (именно студентки) юридического факультета госуниверситета, приходившие на практику. Они вели его бесконечные дела – директор «Промтары» оказался сутяжником и постоянно с кем-нибудь судился. Иногда приходила его жена – она вела бухгалтерскую отчётность. Верхолётов как-то подглядел, как он бил её. Это известие никого не удивило, у Сватеева была типичная внешность маньяка – высокий, худой, резкие черты лица, которое можно было бы назвать красивым, если б не синюшная бледность, диковатый взгляд и уродливая гримаса. Он измучил бесконечными придирками – то в отношении произведенного ремонта, то появления сотрудников на выходных, то по какому-нибудь другому, совершенно ничтожному поводу. Официальная арендная плата была в два раза выше реальной – разницу директор получал наличными. К договору аренды прилагалось куча дополнительных соглашений, и ежемесячно нужно было подписывать множество разных актов приема-сдачи услуг, выполненных работ, согласований, и стоимость бумаги едва ли не превышала стоимость всех этих услуг. Сватеев не давал на подпись все бумаги сразу, а заставлял Олесю приходить к нему за каждым документом и расписываться в получении в специальном журнале. Во время этих визитов задавал нескромные вопросы – о личной жизни, например, и одним своим видом нагонял на неё смертельный ужас.

– Я больше не пойду к нему, – заявила Олеся. – Пусть Сонька Мануйлова ходит, или Верхолётов.

Андрей согласился. Они обсудили отчетность, придуманную Штейном – таблицу, которую нужно было ежедневно заполнять. В ней была информация обо всех текущих сделках, а поскольку только Андрей мог решить, что заносить туда, возникала трудность – не всегда он был на месте, а Штейн звонил по много раз на дню, требуя срочной отправки отчета. Обычно корректный и сдержанный, он становился неуправляемым, когда чего-то недопонимал. Не мог разобраться, выяснить спокойным тоном, или в жёсткой форме высказать требование, а сразу начинал верещать писклявым фальцетом.

Олеся понимала, что это производственная вредность, и она фактически получает дополнительные деньги за соблюдение некоторых условностей, но сказала, что если на неё будут кричать, то может не выдержать, и наорать в ответ.

– Пусть Верхолётов с ним общается по этим отчётам, – резюмировал Андрей. – Он умеет парить мозги. И ему фиолетово, орут на него, или мурлычут.

Что-то навело Олесю на веселые мысли (а на веселые мысли её могло навести всё что угодно), и она рассказала анекдот.

Гендиректор фирмы увольняется и передает дела преемнику. Введя в курс дела, показав всё, что нужно, коснулся диванной темы: «Как захочется, звони секретарше, ей нужно сказать только, чтоб «зашла с отчетом», она придёт и сделает всё, что нужно».

В один из первых рабочих дней новому гендиректору остро захотелось отведать роскошный горизонтальный десерт, и он позвонил секретарше:

– Зайди ко мне с отчетом.

Та заходит в кабинет, и виновато говорит, что не может, так как у неё в этот день «ежемесячный отчет». И ушла. Через некоторое время снова появляется, и предлагает альтернативный вариант:

– Может, в устной форме, или задним числом?

Директор уныло отвечает:

– Я уже отпечатал вручную.

Закончив рассказ, Олеся посмотрела на Андрея со значением:

– Ну что, как?!

Штейн сказал как-то Андрею, возбужденно, с видом человека, открывшего Америку:

– Знаешь, ты Олесе очень нравишься! Она так говорит о тебе, так на тебя смотрит!

Штейн изящно и смело мыслил, лаконично выражал и доказывал сложные и тонкие идеи и так нудно и многословно во время посиделок травил баланду. Знания в одной области никак не заменяли пробелы в другой, именно поэтому он не замечал, что компаньон стал вести двойную игру, как не заметил, что у того связь с сотрудницей.

Как бы не замечая активную любовную сигнализацию, Андрей сказал:

– Найди мне фирмы, занимающиеся спутниковой связью.

Ему пришла мысль, как покрыть недостачу. Эльсинор организовывал видеоконференцию на базе МНТК «Микрохирургия глаза», предстояли расходы в связи с этим. Бюджет, конечно, не бог весть какой, но что-то можно придумать – как его распилить. Аренда оргтехники, микроавтобуса, услуги секретаря, фуршет, и так далее.

И, погруженный в мысли, как заработать на предстоящей конференции, вышел из кабинета.

Глава 58

По поводу проведения видеоконференции логичнее всего было обратиться на телецентр, расположенный на Мамаевом кургане. Но, оказалось, не всё так просто. Выяснить, кто за что отвечает, уже было сложной задачей. Андрея футболили из одного кабинета в другой, и пришлось изрядно побегать по длинным коридорам телецентра, прежде чем он попал к главному инженеру, старикану в шестидесятническом кургузом пиджачке и габитусом запойного пьяницы. «Всего» час переговоров, и дядька уяснил задачу – в назначенный день поймать пробный сигнал со спутника, данные которого ему были переданы.

– Итак, давайте повторим, – в сотый раз произнёс Андрей, чувствуя, что, скорее всего, провалит проект, – объясняю, как инженер инженеру: в Миланской клинике доктор будет проводить операцию. Операция будет транслироваться на спутник, и этот сигнал мы с вами должны тут поймать. В МНТК «Микрохирургия глаза» – это в прямой видимости от вас – соберутся врачи, они будут смотреть на большом экране и нескольких мониторах всё, что происходит там, в Милане. По окончанию просмотра – телемост, «круглый стол», в ходе которого стороны будут комментировать, задавать вопросы, одним словом, общаться on-line. Наша задача – организация и техническая поддержка мероприятия. Понимаете, о чем, вообще, речь?!

Инженер мотнул головой – мол, понимает.

Однако, в назначенный день выяснилось глобальное непонимание. Сигнал не был принят, и было дано такое объяснение. Тарелка, установленная на телебашне, расположенной тут же, на Мамаевом кургане, должна быть повёрнута под определенным углом. А чтобы повернуть, надо туда полезть, какие-то болты открутить, и заново прикрутить. И наверняка там всё проржавело, и, чтобы выполнить работу, нужен альпинист. А альпиниста в штате нет, нужно вызывать. В общем, болт.

– А ты раньше не мог сказать об этом, старый мудак?! – вырвалось у Андрея.

Инженер, видимо, не расслышал, или не понял, и продолжил разговор об открывшихся трудностях. Конференцию надо бы провести не в МНТК, а тут, на телецентре, нужны специалисты, альпинисты… Андрей, не дослушав, покинул кабинет под монотонный бубнёж старика.

Зайдя в бухгалтерию, получил счёт за предполагаемые услуги. На пожелтевшем бланке образца сорокового года стояла сумма, эквивалентная восьми тысячам долларов. А лимит на всю конференцию был семь тысяч пятьсот, в которые входили организационные расходы, фуршет, и что-то нужно было сэкономить, чтобы покрыть недостачу у себя на фирме.

Прямо с телецентра Андрей отправился в частную фирму «Алиг», куда не обращался, думая, что там будет дороже, чем на государственном предприятии. В «Алиге» поняли задачу с полуслова, и, посетовав на то, что поджимают сроки, тут же вызвались бесплатно выехать в МНТК, установить оборудование, чтобы поймать пробный сигнал. Что и было сделано. Тем временем бухгалтерия выписала счёт, и Андрей был приятно удивлён, увидев сумму – две тысячи триста долларов. Вопрос недостачи был решен.

А в начале сентября высветилась другая проблема. Принесли новый счёт за междугородние переговоры, и суммарный долг за услуги связи достиг астрономической суммы – тридцать шесть тысяч рублей. В полминуты Мануйлова была уволена, но проблема осталась – как платить?

Глава 59

– Я предупреждала, что Сонька до х*я п**дит по межгороду! – возмущённо сказала Олеся.

Андрей, а следом за ним Сергей Верхолётов, рассмеялись. Смешного тут ничего не было, и если было от чего веселиться, то от Олесиных прибауток, вернее, от того, как это хрупкое белокурое создание ругается по-нецензурному. Умолкнув, Андрей пристально посмотрел в её голубые глаза, и от этого взгляда она покраснела. Уловив, что шеф намерен повести серьёзный разговор, Верхолётов изобразил озабоченность по поводу телефонных переговоров Мануйловой:

– Какие у неё продажи, пять тысяч в месяц, из которых прибыли – кот наплакал, а убытки – тридцать шесть. Хорошая негоция!

Развивая тему, он стал жестикулировать, постепенно повышая голос. У него была такая манера – видимо, он считал, что чем громче, тем доходчивее.

– Это арендная плата за год! – вставила Олеся.

Андрея осенила догадка:

– Ты хочешь сказать, что нам надо…

– Найти новый офис, и съехать отсюда! – подхватил Верхолётов.

– Потише ори.

Выглянув в коридор, Олеся сообщила, что входная дверь закрыта, а в офисе никого, кроме них, нет, подслушивать некому. На всякий случай она закрыла дверь директорского кабинета. Андрей стал рассуждать:

– Жалко уезжать. Ремонт захерачили, у нас тут пол-этажа, отдельный блок. За такие деньги мы нигде не найдём такую площадь.

– Если съедем завтра-послезавтра, сэкономим ещё три тысячи – срок аренды подошёл, – напомнила Олеся.

Верхолётов обвёл взглядом кабинет.

– Ты ищи офис, а мы будем потихоньку собирать пожитки.

– Сватеев заходит сюда по десять раз на день, как ты это мыслишь?!

Тут раздался звонок домофона.

– Иди, открой! – кивнула Олеся, и, выйдя в коридор, увидев лицо Сватеева на экране, направилась в дальнюю комнату, чтобы с ним не встречаться.

Директор «Промтары», войдя в офис, первым делом заглянул в бухгалтерию, находящуюся слева от входной двери. Никого там не увидев, подался вправо – к Андрею в кабинет.

– Добрый день, где ваш бухгалтер, мне нужно кое-что обсудить, – сказал он, нервно переминаясь.

Стараясь выглядеть максимально дружелюбно, Андрей кивнул в сторону Верхолётова:

– А вот у нас финансовый директор, – обсудите с ним.

Передавая кипу документов, Сватеев напомнил о долге за телефон, и о сроке платежа за аренду.

– Где расписаться в получении документов? – важно спросил Верхолётов, будто речь шла о получении вагона золота.

Сватеев величественно поклонился – мол, чего там, всё на доверии. И сказал, с вожделением посмотрев на Олесин кабинет:

– Потом бухгалтер пусть зайдёт ко мне в офис, распишется.

И выжидающе посмотрел на Андрея.

– Газетки, газетки, – задумчиво проговорил Верхолётов, беря в руки свежий номер «Всё для Вас», – эх, почитал бы конечно, но то, что там пишут, не для средних умов.

Пристально посмотрев на Сватеева, добавил:

– Поэтому я обычно использую подобную макулатуру… да, схожу-ка я в туалет.

Сватеев попятился к двери.

– Не-е, это не то, что вы подумали, – загоготал Верхолетов, – я делаю из газет шапочки-треуголки. Люблю сидеть в туалете в такой вот газетной треуголке на башке, что тут такого?

В его руках газета бесплатных объявлений постепенно превращалась в треуголку. Андрей буквально корчился от смеха.

– Между прочим, очень думать помогает, типа, умными мыслями бошку облепил.

И Верхолетов, надев на голову газетную шапку, победно посмотрел на Сватеева.

Они вместе вышли из офиса. Андрей всё еще смеялся над этой выходкой, когда Олеся вернулась из дальней комнаты. Он рассказал ей, что произошло, не забыв про то, какими глазами Сватеев смотрел на её кабинет.

– Взор его увлажнился, как…

Олеся присела на край стола прямо перед Андреем, и его взгляд заскользил по её ногам.

– …как мои трусики? – предположила Олеся.

– Нет, горячая штучка, они вне всяких сравнений, их хоть выжимай.

– Пока была одна, я как следует разогрела свою киску, сейчас она мокрая, как никогда, – сказала она в тот момент, когда он предпринял действия, чтоб самому убедиться в этом.

– Где там твой стреляющий стебель, – задрожал её голос.

Глава 60

Новый офис нашли быстро. Причём хитроумный Верхолётов сэкономил на риэлторском вознаграждении – осмотрел помещение и отказался от предложения, следом за ним туда приехал Андрей, и заключил договор аренды на другое юридическое лицо. Своё появление объяснил тем, что шёл по улице, увидел учреждение, и наугад зашёл спросить, не сдаются ли офисы. Уже на следующий день внесли платёж за офис, находящийся по адресу 13-я Гвардейская, 1а. Местоположение отличное – угол набережной, из окон – вид на Волгу, на музей-панораму «Сталинградская битва». Два просторных кабинета – вполне достаточно для того, чтоб разместиться втроём. От нанятых недавно двух менеджеров по продажам решено было избавиться, развивать отдел продаж – глупая, бесперспективная идея.

Но и в этот, и в следующий день выехать не удалось – Сватеев был на месте. Казалось, это уже не человек, а привидение, навсегда поселившееся в обветшалом доме. Следующий день был суббота. Андрей приехал к десяти утра, Сватеев его встретил на входе. В десятый раз извинившись за задержку платежа, Андрей пригласил его к себе выпить чашку кофе. Тот отказался – всю неделю находился в этом здании, и сегодня хочет, наконец, поехать домой, чтоб привести себя в порядок и выспаться. И поинтересовался – как долго планирует арендатор пробыть у себя. Андрей изобразил крайнюю озабоченность:

– Не знаю, очень много работы.

– Но всё-таки?

И снова Андрей дал невразумительный ответ – столько всего накопилось. Успешному предприятию, арендующему большие площади, трудно приходится. Согласившись с такой постановкой вопроса, Сватеев испарился в полумраке своих апартаментов.

Андрей разложил бумаги на столе, но никак не мог сосредоточиться – все мысли были о предстоящем переезде. Дверь пришлось оставить открытой – Сватеев поминутно заходил справляться, когда же, наконец, арендатор наработается. Андрей улыбался, извинялся, с трудом скрывая бешенство. Затем нашёл себе занятие – под руку подвернулось руководство по бизнесу известного американского автора.

«…далеко не все хотят быть «вольными стрелками». Многие люди предпочитают работать в крупных компаниях. Им нравится чувствовать себя частью большой фирмы, участвовать в долгосрочных проектах, сотрудничать с одними и теми же людьми и видеть вокруг привычную рабочую обстановку. Они дорожат карьерой в своей компании, а компания дорожит такими сотрудниками. Существует множество интереснейших работ…»

Отшвырнув книгу, он мрачно проговорил:

– Халява неистребима. Надо быть круглым идиотом, чтобы содержать кучу лоботрясов, которые не работают, а годами просиживают в «привычной рабочей обстановке».

И решил ничего не говорить о переезде двоим недавно нанятым менеджерам «с опытом продаж», которые не торопятся показать свой опыт и раскрыть свои наработки. Врываться надо, показывать продажи, результат, а они присматриваются, гавнюки, рассчитывают на «долгосрочный динамо-проект». Ну, присматривайтесь в понедельник к закрытой двери!

…Прошло три часа. Когда Сватеев, наверное, в шестьдесят шестой раз неслышно шагнул, как бесплотный дух, в кабинет, Андрей почувствовал неожиданное облегчение – таким жалким выглядел хозяин. Посеревшее лицо, ввалившиеся глаза, страдальческая гримаса.

«Теперь я понимаю Мариам: то, что она испытывает, немного не дотягивает до оргазма, но, если развивать в себе эту чувствительность, тренировать, как мышцу…», – неожиданно подумал он.

– Я… отъеду ненадолго… ключ вам оставлю…

– Что вы, я вас дождусь, вы ж… ненадолго, – сказал Андрей, вопросительно всматриваясь в лицо Сватеева.

– Наверное. Мне нужно пообедать, немного поспать. Думаю, что быстро. Вы же никуда не уйдёте, будете здесь всё время?

Андрей, показывая на стопки приготовленных к отъезду документов, ответил, что дел по горло.

Сватеев положил ключ на стол, и направился на выход. У двери обернулся:

– Я вам позвоню. Возможно, моя жена подъедет, подменит меня до вечера.

«Ещё чего не хватало», – с тревогой подумал Андрей.

…Так никто и не приехал. Имущество вывозили на двух машинах – служебной «восьмерке» и микроавтобусе. Было сделано шесть рейсов. Андрей привлёк братьев – Максима и Рената, и к семи вечера помещение опустело. Фирма Совинком покинула здание на Социалистической, 5.

В последний раз пройдясь по офису, в котором намеревался пробыть неопределенно долгое время, Андрей с сожалением вздохнул:

– Тяжело даются жертвы.

Верхолётов тем временем развинчивал замок входной двери. Что-то открутив, вынув оттуда пару железок, добавил:

– Порядок, дверь теперь не открыть без взлома.

Тут зазвонил единственный оставшийся телефон – старенький аппарат, принадлежащий «Промтаре». Андрей поднял трубку. Звонила жена Сватеева – предупредить, что он ещё не проснулся, и, если арендаторы уходят, то ключ надо оставить под жестяным сливом окна, находящегося справа от входа в здание.

Так они и сделали. Захлопнув дверь в ставший бывшим офис, спустились на первый этаж, вышли из здания, закрыли дверь, а ключ положили туда, куда попросили.

Глава 61

Андрею пришлось обратиться к Вадиму Второву по закупке препарата Вазапростан. Его заказал Быстров, у которого было несколько больных, нуждающихся в этом дорогостоящем препарате (курс лечения стоил минимум две тысячи долларов), лечение им оплачивалось через облздравотдел. Второв всё ещё работал представителем компании, выпускающей Вазапростан.

– Это очень крупный заказ, дружище! – обрадовался Второв, давно навязывавший свой товар.

Делая вид, что заказывает, поддавшись уговорам, а не из-за того, что возникла срочная необходимость, Андрей вытребовал 50 % скидку и отсрочку платежа на три месяца – уникальные условия, предоставляемые только крупным московским дилерам.

Когда обо всём договорились, Второв напомнил о существовании человека по имени Денис Еремеев, сына пропавшего без вести адвоката Еремеева. И предложил Андрею поработать с ним, куда-нибудь пристроить.

– Ты разве заметил на моей двери табличку «Пансион для неблагополучной молодёжи»? – недовольно спросил Андрей – разговор происходил в новом офисе на 13-й Гвардейской.

Вечно его друг скидывает ему бесполезный хлам.

Второв объяснил, что хочет.

Еремеев-младший – не такой уж неблагополучный парень. Отец оставил ему приличное наследство. Кроме того, Анатолий Шмерко, крёстный Дениса, ставший недавно заместителем главы областной администрации по строительству. Он не смог пристроить крестника на «ВХК», и попросил что-нибудь придумать, не обязательно что-то серьёзное и прибыльное, а просто, чтобы «парень был при деле».

Второв бы и сам его пристроил у себя – это шанс протолкнуть какой-нибудь крупный проект, пользуясь связями замглавы администрации. Но… у него всё ещё не закончились проблемы. А отказывать такому человеку неразумно. Вот причина его обращения к старому другу.

Старый друг уяснил суть дела, но вопросы остались.

– Ну, теперь хоть ясность какая-то. Но ты, вообще-то говорил, что он олигофрен, установок на труд нет, и всё такое.

– Тем лучше для тебя, дружище! Так будет проще управлять им. Хотя бы встреться с ним, поговори, потом примешь решение.

* * *

И встреча состоялась. Денис Еремеев приехал в офис не один, с ним был Валентин Лактионов, знакомый по мединституту, известный травокур и бабник.

– Так вы знакомы? – удивился Андрей, переводя взгляд с одного на другого.

Оказалось, они давние друзья. И чем-то похожи – не только внешне, но и по поведению. Худые, вертлявые, с бегающими глазками, одетые «унисекс». Андрей их мысленно окрестил «сурками». У Лактионова, правда, была замечательная особенность – его губы составили бы конкуренцию губам Анжелины Джоли. Вот только она красотка, а он похож на селезня.

Денис Еремеев вовсе не производил впечатления дебила. Это был остроумный молодой человек, с нормальными жизненными установками. Не было заметно, что он беспризорничает и остро нуждается в каком-то патронаже. Вместе с Лактионовым они занимались субподрядными работами на стройках – в общем, отрабатывали всё, что может предоставить крёстный.

Никакого распада личности Андрей не увидел, как ни присматривался. Напротив, позитивные ребята. Общаться с ними было легко и приятно. Обменявшись телефонами, договорились созваниваться и встречаться, если появятся точки соприкосновения.

Единственный момент насторожил Андрея, он никак не мог отвязаться от навязчивых мыслей, не в силах разобраться, беспокоит его это, или он к этому равнодушен. Когда «сурки» увидели Олесю, они, во-первых, поздоровались с ней, по обоюдным взглядам было заметно, что они знают друг друга, а потом, когда она вышла, спросили, кем работает девушка – что-то вроде «обслуживания гостей», или как. Андрей ответил, что девушка работает бухгалтером. На сурчиных лицах читалась плохо скрываемая усмешка.

– Что не так? – спросил Андрей.

Они ответили, что всё в порядке.

Глава 62

На sales-meeting, состоявшийся в Волгограде одновременно с конференцией, прибыли Паоло Альбертинелли, Олег Краснов, Николай Ненашев, Данила Лошаков, а также сотрудники из городов Южного региона – Ростова, Краснодара, Самары и Саратова.

Отчитавшись в проделанной работе, Андрей изложил проект повышения продаж оборудования и расходных материалов. Собравшимся были показаны слайды с соответствующими графиками, перерисованными из популярных учебников по бизнесу. Количество операций растёт, значит, ожидается рост продаж. Были перечислены конкретные лечебные учреждения, закупающие шовный материал, интраокулярные линзы, инструменты, и собирающиеся купить дорогостоящее оборудование.

Альбертинелли был недоволен – как обычно. Эту свою неприязнь он сохранил в себе с первых дней трудоустройства волгоградского сотрудника. Конечно, ему понятно, что Андрею пришлось выполнять непрофильную работу – растамаживать оборудование, к тому же незарегистрированное на территории РФ, собирать справки, проводить много времени на таможне, и так далее. Дело сделано, отлично! А также подготовка к видеоконференции – тоже огромная организаторская работа!

(Созвонившись с Тимашевской, имевшей неоднократный опыт проведения подобных конференций, Андрей узнал, сколько она потратила времени, занимаясь этим в одиночку; исходя из этого, отчитывался в аналогичной работе, которую на самом деле выполняли его сотрудники).

Продажи в Южном регионе в абсолютных цифрах не так высоки, как в Москве и в Петербурге, и это тоже все понимают. Особенности региона. В Замкадье так всё непредсказуемо. Повезло Даниле, продавшему несколько дорогостоящих аппаратов в Красноярск. Но это исключительный случай и везение – московский врач, бывший заместитель Святослава Фёдорова, получил приглашение возглавить медицинский центр, строительство которого финансировал некий местный магнат. Было сказано, чтоб о деньгах не думали, заказывали всё, что нужно, и самое лучшее. Ну, и закупились по принципу «чтоб всё было». Данила, знакомый с тем самым московским доктором, вовремя подсуетился, и заработал перед начальством очки на два года вперёд.

И теперь area-manager недоволен, что ему приходится лично завершать некоторые тянущиеся годами сделки, ведь не все сотрудники такие расторопные, как Данила, есть и отстающие.

«Да ты, козёл, велел заряжать цены по максимуму, вот мы и барахтаемся, ничего не продаём, а ты потом приезжаешь, герой, и скидываешь 50 %, конечно, куда нам!» – чуть было не выкрикнул Андрей.

Как поправить ситуацию и привлечь расположение итальяшки, непонятно. Но вскоре случай представился. По обыкновению, Альбертинелли, перебрав, поскользнулся в ванной на мокром кафеле, и повредил позвоночник. Андрей участвовал в реанимационных мероприятиях – отвозил босса в больницу, организовывал уход, доставал необходимые лекарства и мази.

И удостоился быть чести приглашённым на мероприятие для избранных, куда не позвали Ненашева, непосредственного руководителя, и Краснова с Лошаковым, по статусу считавшимися выше Андрея. В ночном клубе «Ромео» вместе с Андреем за одним столиком оказались Паоло Альбертинелли, директор МНТК Арнольд Миронович Лисин, и Джузеппе Вануччи, доктор из миланской клиники Буратто.

Разговаривали по-английски. Наконец Андрею досталось немного любезности, которую Альбертинелли раздавал только своим любимчикам. Лисин был холодно-надменен, и, попытавшись в начале вечера устроить экзамен, как прошлый раз перед Ненашевым, и уличить Андрея в некомпетентности, потерпел фиаско, и просто перестал замечать волгоградского сотрудника Эльсинор.

Распоряжаться доверили Лисину. Он заказал белое вино и большое блюдо морепродуктов.

– Что вы скажете, Арнольд, суббота создана для человека, или человек для субботы?

– Знаете, Паоло, иногда хочется научиться жить без желаний. Те, кто так живёт – самые счастливые люди на свете. Но, к сожалению, я не имею на это право. У меня ответственность перед моими людьми.

Отпив вина, Вануччи заметил с улыбкой:

– Желания и праздность – виновник печалей и грусти. Все мы – заложники наших страстей.

– Моё главное желание – как у того американского сапожника – побольше заработать, – ответил Лисин.

Из колонок лилась стадионная сахарная патока с текстами о том, как герой наматывает себе на палец волос любимой, найденный после расставания. Приснится же такое!

Оторвав взгляд от сцены с танцующими девушками, Альбертинелли весело проговорил:

– Я всё больше замечаю, что живу практически без желаний. И всё-таки мне невесело. Что же мне теперь делать – шить сапоги?!

Вануччи с важностью ответил:

– Ещё не настало время.

Разрезая осьминожку, Лисин стал рассказывать о своём увлечении – он коллекционирует ножи и охотничьи ружья. А ещё у него большой джип. И он, коллекционер орудий убийства и обладатель мощного внедорожника, считает, что всё это – признак его мужественности.

Услышав про охоту, Вануччи пустился в охотничьи рассказы, особенно ему нравится травля лисиц. Видимо, он не знал, как переводится слово «fox» на русский язык.

– …лисица пускается во всякие уловки, с которыми надо уметь бороться. Эти животные дьявольски хитры. Я наблюдал ночью, как лисицы охотятся на кроликов. Они устроили настоящую облаву с загонщиками. Уверяю вас, что выгнать лисицу из её норы вовсе нелегко. И на охоте бывает очень весело.

Лисин, хоть и заядлый охотник, попытался переменить тему, сделав комплимент танцовщицам. Альбертинелли, скривившись, обменялся с соотечественником несколькими фразами по-итальянски. Они расхохотались, и, с глазами, искрящимися после тех скабрезностей, которыми только что поделились, продолжили обсуждение травли лисиц.

– Лисица предпочитает курам кроликов, – сказал Вануччи. – Она – ловкий браконьер, и меньше вредит фермерам, чем охотникам. Я в этом кое-что понимаю.

Отвлекшись от сцены, где для него ничего интересного не происходило, Альбертинелли вступил в беседу:

– Так что же, Джузеппе, лисица совсем не опасна для курятников? И она дьявольски хитра?!

– Да, Паоло, лисица дьявольски хитра, и она опасна для курятников только весной, когда кормит детенышей.

Альбертинелли весело продолжил:

– Получается, из-за детенышей лисица забывает про любимое занятие – охоту!

Лисин сделал новую попытку переменить тему:

– Мы давно хотели приобрести у вас Legacy, но нам тут давали такие цены…

И недовольно посмотрел в сторону Андрея.

– Если б давал низкие, его бы давно уволили, – со смехом произнёс Альбертинелли, – дорогой Арнольд, я дал вам цену тридцать пять тысяч, потому что я большой босс, на самом деле Legacy стоит семьдесят пять. Кстати, как вам этот аппарат, вы поработали на нём?

Нет, «дорогой Арнольд» сам не подходил к привезенному из Краснодара демонстрационному аппарату, но другие врачи, включая заведующего оперблоком, в восторге от него.

Бодро молотящая ритм-секция спасала даже самый неумелый стриптизерский танец, но итальянцы пришли сюда не за тем, чтобы слушать музыку. Альбертинелли не постеснялся прямо об этом заявить.

– Арни, с ваших слов, тут танцуют лучшие девочки Волгограда…

Обменявшись новой серией итальянских жаргонных словечек с Вануччи, Альбертинелли продолжил, смеясь:

– …но эти крокодилицы, одна другой хуже, вы меня извините, мы не хотели бы уехать отсюда с таким тягостным воспоминанием.

Днём состоялся трёхчасовой разговор, в котором обсуждался этот неприятный факт – упорное нежелание директора волгоградского МНТК замкнуть поставки расходных материалов и оборудования на «Эльсинор Фармасьютикалз», несмотря на серьёзные инвестиции – поездки, подарки, конференции. И Ненашев доказал, что вины волгоградского представителя тут нет никакой. Просто,

– …это само по себе дело пустое и неблагодарное – инвестировать в людей. Надо искать другие пути.

Вануччи демонстративно отвернулся от сцены:

– Неужели в вашем городе нет приличного стриптиза?

Лисин до этого доказывал, что «Ромео» – лучшее заведение в городе, и теперь итальянцы ждали от него объяснений. Тот пробормотал себе в бороду:

– Но… лучше вы вряд ли что-нибудь найдёте. Подождём, может, новенькие выйдут.

– Одни и те же выходят по кругу, – возразил Вануччи, и, повернувшись к Андрею, спросил:

– Неужели и молодой человек нам ничего не скажет?

Молодой человек сообщил, что лучший в городе стриптиз находится в баре «Кин-дза-дза», и это в пяти минутах езды отсюда. Черная борода Лисина спуталась, скрывая гримасу недовольства.

– Решайте сами! – неожиданно резко бросил он гостям.

Вануччи, оглядев стол, на котором красовалось почти нетронутое блюдо, полная ещё, недавно принесенная вторая по счету бутылка вина, нацелился на креветку:

– Ну… давайте останемся.

Альбертинелли, переводя взгляд с Андрея на Арнольда Мироновича и обратно, спросил:

– Так ты утверждаешь, что там лучший в Волгограде стриптиз?

Да, Андрей был абсолютно уверен в этом.

– И если мы поедем туда, мы не пожалеем?

И на этот вопрос был дан положительный ответ. Услышав это, итальянцы вынесли вердикт:

– Тогда мы поедем туда прямо сейчас!

Подошедший официант спросил, не упаковать ли блюдо в контейнер, но Лисин, ничего не ответив, с мрачным видом вышел из-за стола, и направился к выходу. На улице он заявил, что никуда не поедет. Альбертинелли не стал его уговаривать.

Пока ехали в «Кин-дза-дзу», итальянцы что-то говорили на своём языке. Андрей, немного понимавший по-итальянски, понял, что они обсуждают директора МНТК в неодобрительном тоне, и что им прекрасно известно, как переводится на русский язык слово «fox».

Глава 63

Они прибыли в «Кин-дза-дзу» около полуночи. Заведение оказалось наполовину пустым. Шоу уже началось.

– Будут выступать до часу, потом – за дополнительную плату, – сообщил Андрей, пока выбирали столик.

Мимо них прошла фактурная девушка, топлес, с хлыстом, в ковбойских сапогах и шляпе.

– Даже если все остальные окажутся такими же страхолюдинами, как в «Ромео»… – сказал Альбертинелли, изумлённо уставившись на стриптизёршу.

– …то всё равно Андрей получит повышение, – продолжил Вануччи. – Мы сделали правильный ход.

– Андрею зачет зачетнейший! – подтвердил Альбертинелли.

Они заказали пиво. Играла интересная музыка. Диско-убийство, разрывавшее танцполы в клочья в 80-х, преподнесли как колыбельную вроде «спят твои соседи, белые медведи».

Очередная девушка, двигаясь по сцене, выгибалась, поглаживая себя, заставляя зрителя скользить взглядом вслед за своей рукой вдоль изящных прогибов тела. Опустившись, поползла, волнообразно двигаясь, то опуская, то поднимая бёдра. Перевернувшись на спину, сделала стойку «свеча», и, раздвинув ноги в стороны, погладила себя по внутренней поверхности бёдер.

«Трудно им придётся ночью в «Банк-отеле», в котором нет room-service», – глядя на своих спутников, подумал Андрей.

Поднявшись, девушка продемонстрировала «волны» – уже у пилона. Пошли крутки, наклоны, прогибы, захваты пилона ногами, вращения, вис на руках вниз головой.

И это выступление, и следующее, и следующее за ним, не оставили итальянцев равнодушными. Музыка тоже не подкачала. Бесшабашные поп– и рок-песни, забубенные, утрированные 80-е, яркие и кричащие, были переделаны в меланхоличные босановы. И в такой обработке обнаружили новые грани, заиграли новыми красками.

– Bona fica, я таких не видел даже в «Playboy», – признался Вануччи.

Во время приват-танца стриптизёрши показали всё, на что способны. Приближаясь вплотную, проводили внутренней стороной ноги по плечу, бёдрам выбранной жертвы. Присаживаясь к мужчине на колени, ёрзали, крутили попой, и, соскальзывая на пол, продолжали там свои шалости, ползая, бросая дразнящие взгляды.

«И зря, и не зря мы сюда приехали», – глубокомысленно произнёс Альбертинелли, покидая заведение в два часа ночи, после просмотра дополнительно оплаченной программы.

Глава 64

Большой экран был установлен в холле первой регистратуры МНТК. Для удобства гостей мониторы разместили и в соседнем зале – регистратуре № 2, где были накрыты столы с напитками и закусками. Два монитора разместили в коридоре, куда выходили покурить.

Качество изображения и звук были отличными. Любой желающий мог задать вопрос операционной бригаде. Установили специальную очередь – кроме Волгограда, сигнал из Милана принимал Киев, Афины, Будапешт, Прага, Стамбул, и некоторые другие города Восточной Европы.

Ненашев с Красновым поздравили Андрея – мероприятие организовано на высшем уровне. Данила Лошаков пытался выведать подробности похода в «Ромео», но это ему не удалось – слишком длинный был у него язык, и слишком ревниво относился он ко всему, чего коснулся взгляд Альбертинелли. И он нашёл кратковременное утешение в обществе Олеси, которую вызвали на конференцию в качестве обслуги и секретаря. Она благосклонно принимала его ухаживания.

Всем представителям Эльсинор было приказано уделять максимум внимания собравшимся врачам. Исключительная возможность – небывалая концентрация лиц, принимающих решения по закупкам, дружественная, неформальная обстановка.

Андрей пригласил Мариам, чтобы она не скучала дома, и чтобы видела, что у него конференция, а не пьянка, и что он работает, а не развлекается с приятелями. И она, в свободном платье, скрывающем живот, сидела на диванчике, и наблюдала за происходящим.

Подруга Крутого – медсестра, с которой он жил, изрядно выпив, пыталась вытащить на танец необычайно серьёзного Лисина. Её лицо носило следы утомления вызванного не только трудами на медицинском поприще. Крутой любил рассказывать об этой стороне её деятельности. «Вы бы знали, как она сосёт», – говорил он всем, кому не лень было слушать, причём некоторые из тех, кому он рассказывал, знали это не понаслышке.

Андрей, уединившись в дальнем углу с Кошелевым, обсуждал очередную закупку шовного материала и линз. Расходники, которые предлагал Ион, оказались дешевле, чем те, что лежали в шкафу заведующего оперблоком.

– Неохото брать твоё, но придется, уговорил, – сдался Кошелев. – Шеф злой после вчерашнего. Что там у вас произошло в «Ромео»?

– Трудности перевода, – уклончиво ответил Андрей. – Он знает, кто хозяин Совинкома?

– Кто-кто, конь в пальто! – так же уклончиво ответил Кошелев. – Между прочим, Паоло интересовался, что это за блондинко – имеется в виду твоя Олеся.

Ненашев метался между двумя самарскими докторами, владельцами конкурирующих клиник. Они пытались выведать шпионские сведения друг о друге у представителя Эльсинор, тот с трудом отбивался. Анжела из Самары, которую эти двое достали в родном городе, сбежала от них и расслаблялась в обществе Альбертинелли и Вануччи.

Данила в сопровождении Олеси вышел из бокового коридора, ведущего в операционные. Он был красный, как петушиный гребень, глаза у него вылезли на лоб. Ну можно ли доводить себя до такого состояния? Олеся, казалось, боится его и изнемогает.

Отвязавшись, наконец, от назойливой саратовской девушки, Лисин решительным шагом приблизился к улыбающемуся Альбертинелли, и, взяв за локоть, отвёл в сторону, и принялся что-то оживленно говорить. Улыбка стала медленно сползать с лица area-manager.

Обсудив дела, Андрей в сопровождении Кошелева приблизился к жене. Тут же оказался и Краснов, начавший говорить ей что-то полагающееся случаю, ни к чему не обязывающее. Кошелев его поддержал. Мариам внимала с прелестной кротостью, всё время сохраняя тот наивный вид, который напускала на себя в обществе, где ей было неинтересно. Она усвоила особую манеру опускать глаза, чем возбуждала мужчин за сорок, и привела в смятение Крутого, который подходил к ней за вечер шесть раз. Оставшись наедине с Андреем, она сказала ему, что с трудом выдерживает мероприятие, ей всё надоело, и пора домой.

– Я тоже разделяю твои переживания, – ответил он, – но ничего не поделаешь – работа. Скоро мы поедем.

Проходя по вестибюлю, Андрей увидел возле лифта Данилу с Олесей, и подошёл к ним. В отношении их планов не было никаких сомнений – они направлялись к Даниле в номер (на пятом этаже клиники была гостиница).

– Я её хочу! – громко заявил он.

Олеся держалась как-то отстранённо, но её улыбка показывала, что она ничуть не шокирована этим заявлением. Андрей отвёл её в сторону.

– Ну, и что с ним?

– Мы целовались там… в тёмном коридоре… он упёрся в меня своим… нефритовым толкателем, немного толкнул в спину… меня это немного возбудило.

Андрей и не ожидал услышать от неё что-либо содержательное, но всё-таки спросил:

– Так, так, с этого места поподробнее.

– Я сказала, что порублю его х*й на пятаки! Может, можно… подняться к нему на этаж…

Он вполголоса произнёс две короткие фразы, смысл которых сводился к тому, что приобретение нового партнера грозит ей очень многими потерями. Олеся молча кивнула и послушно отправилась на остановку. Проследив за ней взглядом, как она удаляется в сторону раздевалки, Андрей подошёл к Даниле:

– Ничего не получается, она то ли стесняется, то ли не хочет.

Глаза Данилы налились кровью, от злости он заскрежетал зубами так, что, казалось, отслоилась вся эмаль:

– Но как же так, коллега, она же… сама…

Ему не удалось зафиксировать секс с самой сексуальной девушкой, которую он когда-либо встречал – находясь рядом с ней, буквально задыхаешься от феромонов. Андрею было очень жаль… но он остался непреклонен – придав лицу несколько скорбное выражение, объяснил, девушки, они известные актрисы и динамщицы, надо как-то мириться с этим обстоятельством. И, оставив Данилу возле пустого лифта, направился на стоянку, где ждала Мариам. По дороге вспомнил то, что говорил Вануччи, когда ехали в машине после ночного клуба.

«Мы посмотрели отличное шоу, а Паоло?! Ты взял телефончик? А ведь кто-то влюбляется в женщин, которые находятся выше по своему общественному положению, или даже в недоступную модель, то есть в фотографию, или женится на проститутке, или жизнь бросает от одной женщины к другой, авантюрный человек поднимает глаза на всякую женщину, подходит она ему, или не подходит. Это приводит к сложным и очень болезненным переживаниям, из этого происходят самые разнообразные контроверзы, возникает множество жизненных препятствий, множество крушений, множество страстей. Всё это переполняет сознание, внутреннюю жизнь, создаёт беспокойную эротику вместо спокойной семьи и спокойного разврата. Зачем!?»

* * *

По дороге домой заехали к Ревазу. Внутрь проходить не стали, просто постояли у ворот. Как обычно, он принялся осматривать микроавтобус, всё ли в нем в порядке. Машины были его страстью, он мог часами заниматься в гараже, разбирая и собирая механизмы, даже если они находились в исправном состоянии. Откинув водительское сиденье, Реваз осмотрел двигатель, прокачал стойки, пощупал рессоры, заглянул в салон. Затем сделал замечания – где что заменить, на что обратить особое внимание. Он всегда что-нибудь находил и ворчал, что зять плохо смотрит за машинами. Чаще всего он обнаруживал срочную необходимость заменить прокладку между рулём и водительским сиденьем. Андрей не был таким фанатом, и, садясь в машину, в лучшем случае проверял лишь, на месте ли колёса.

Мариам, молчавшая, пока ехали, пожаловалась отцу:

– Он завёл себе шалаву на фирме, и даже притащил на конференцию! Вот это муж!

Андрей, слегка опешив, пробормотал:

– Это девушка Данилы, бог с тобой.

– Это девушка всякого, у кого в штанах что-то шевелится. Ты б её видел, отец!

Реваз только усмехнулся:

– Хочешь мне её подогнать?

Мариам заплакала. От неожиданности Андрей растерялся – он никогда не видел её плачущей, вернее, плачущей всерьёз. Были «наигранные» слёзы, но на этот раз были совсем другие, самые что ни на есть настоящие. Во что бы то ни стало ей всегда нужно выглядеть сильнее, показать своё превосходство, что же заставило её измениться?! Обняв её, он обратился к Ревазу:

– Я на конференции заработал сорок тысяч, привлёк свой персонал, оргтехнику, машину…

Реваз, не слушая, обратился к дочери:

– Ладно, наиграется, поймёт, какая она дура, к тебе вернётся.

Она замахнулась на него в ответ:

– Пусть уволит её, завтра же!

– А это ты ему сама скажи, он её хозяин!

* * *

Утром Мариам сказала:

– Я серьёзно говорю, не думай, что повыла, успокоилась: если семья для тебя что-то значит, ты уволишь эту шмару. Если нет… решай сам, напоминать не буду.

Андрей встал перед ней на колени:

– У меня ничего с ней не было. Но… если ты говоришь… я сделаю. Послушай…

Она резко оборвала его:

– Не хочу ничего слушать, ничего не говори мне больше. Просто выгони её!

Глава 65

С Валентином Лактионовым встретились на проспекте Ленина, возле родительского дома. Поздоровавшись, Андрей спросил без лишних предисловий:

– Так что там с Олесей?

Тот подсократился, и, от удивления приоткрыв свой порочный рот, отступил на шаг, и стал оправдываться, мол, ничего, бывали в общих компаниях. После дополнительных вопросов, ещё отступив, сказал:

– Ты чего, разбираться собрался, как Гордеев…

Андрей, вспомнив историю с Клавой Гордеевой, рассмеялся:

– С ума сошёл! Во-первых, Олеся не жена мне. Во-вторых… Ладно, расскажи, что там у тебя с ней было.

Лактионов подуспокоился, но ему всё равно было непонятно, что такого хочет услышать Андрей об их общей подруге:

– Надеешься услышать что-то необычное, из ряда вон выходящее, о чём никогда не слышал, не видел, не пробовал…

Некоторое время они, хохоча, похлопывая друг друга по плечу, в шутливой форме развивали эту тему. Действительно, сейчас сложно придумать что-то новое: для современной тринадцатилетней школьницы Камасутра – хрестоматийный пример нагромождения банальностей.

Наконец, Андрей высказал мысль, которая окончательно сформировалась только в ходе предварительной беседы.

– Трахни её, желательно в офисе.

Лактионов от неожиданности снова отступил:

– Да ладно…

Доброжелательно кивнув, Андрей распахнул объятия, будто приглашая в свой мир вечного праздника, фонтанов шампанского, и резвящихся гурий:

– Нет, благодарить не надо, просто приди и в**би её как следует. В моём офисе. Вино, шампанское, всё за мой счёт, фрукты good, тают во рту!

Не понимая, в чём тут подвох, Лактионов некоторое время сопротивлялся, потом, решив, видимо, что его знакомый точно спятил, сказал:

– Если уж ты тёлками начал разбрасываться…

Андрей мысленно застонал:

«Почему нигде не сказано, что делать с глупцами, не ведающими своей выгоды?»

И туманно напомнил об их встрече в офисе – стороны заинтересованы в сотрудничестве, так пусть же первый камень будет заложен как можно скорее.

У Лактионова было одно маленькое условие: работают они в паре с Денисом Еремеевым, поэтому придут вдвоём. Наверняка у Олеси есть блудливая подружка. Когда группа, проще всё организовать.

Поразмыслив, Андрей решил:

– Давай, средоточие блуда, действуй! Пусть будет пьянка, свалка, бардельера, чтобы с вахты пришёл сторож, вызвал милицию, полицию, пожарных!

Проговорив детали, они разошлись.

Глава 66

Лактионов с Еремеевым стали появляться в офисе каждый день – якобы по делам. Побывав в кабинете директора, направлялись в бухгалтерию. Олеся охотно принимала их, подолгу разговаривала. У парней была особенная манера общения, от них сложно было отвязаться. Слово за слово, шутки, ненавязчивая лесть, и они уже лучшие твои друзья.

Неделя ушла на установление контакта, заигрывания. В один из дней, когда Андрей предупредил, что с обеда уедет, и не вернется, в офис приходила Нелли, подруга Олеси. Вчетвером, вместе с «сурками», они мило провели три часа рабочего времени. Но после работы разошлись – дело не дошло до дела.

На следующий день, в пятницу, они заявились около часа дня, пробыв у Андрея минут десять, отправились в бухгалтерию. Через некоторое время Олеся, выглядевшая в тот день необычайно привлекательно, зашла в директорский кабинет. Выяснив всё, что нужно по работе, спросила, кивнув в сторону своего кабинета:

– Ты считаешь, это нормально – то, что они тут ходят, всё вынюхивают?

– Да это свои парни, у меня с ними намечаются дела, – беззаботно ответил Андрей.

Молча пожав плечами, она вышла.

Позже, столкнувшись с ним в коридоре, она сказала, что любит его. Андрей мысленно застонал – почему нигде не сказано, что делать с девицами, которые, пройдя огонь, воду, и медные трубы, перепробовав все что можно перепробовать, вдруг обнаруживают способность серьезно влюбиться!? Изображая озабоченность – мол, серьёзные трудности, он, ничего не ответил на её слова, лишь дежурное «потом поговорим».

Потом он уехал, и позвонил уже из машины, – предупредить, что до конца рабочего дня не появится. Всё это время «сурки» находились в бухгалтерии.

Лактионов позвонил около шести часов и сообщил, что намечается гулянка. Нелли уже на месте, а сам он идёт в магазин за напитками. Пожелав удачи, Андрей отключил телефон.

Мариам спросила за ужином:

– Ты ничего мне не хочешь сказать?

– Я разве тебе не говорил – Олеся давно уволена.

– Неужели? Ты мне ничего не говорил. Эту новость я бы точно запомнила. Так ты прогнал её, тебе можно верить?

– Как всегда. Ты же мне верила до сих пор, и, видишь, у нас всё хорошо.

Глава 67

Наутро «сурки» отчитались в проделанной работе. Много шумели, бегали по коридору, дым стоял коромыслом, музыка орала на полную мощность. Сторож трижды приходил, чтобы призвать к порядку, и выпроводил их в начале двенадцатого. С самого начала у Олеси не сложился контакт с Лактионовым, и он переключился на Нелли. Из офиса они поехали к ней домой, и она оставила его на ночь. Что касается основного задания, в описании его выполнения у дружных «сурков» возникли разногласия. Еремеев по телефону сообщил, что трахнул Олесю прямо на столе. Когда встретились, Лактионов, отведя взгляд в сторону, показал, что видел, как Олеся присела к Еремееву на колени, что было дальше, не знает, так как вышел из кабинета. Заявления Еремеева при личной встрече уже не были столь категоричны – теперь он скромно признался, что Олеся «посидела на его коленях, потом расстегнула ему ширинку и припала к источнику». Из офиса разъехались по домам – каждый в свою сторону. Эта трогательная история была рассказана так неубедительно, что Андрею стало ясно: это полный провал. Сурки зря потратили его время и деньги, и вдобавок подмочили репутацию перед хозяевами офисного центра. Но отступать было некуда – он уже отчитался перед женой, иными словами, извлёк пользу из события, которое не состоялось. Значит, достоверность этого события уже не имеет значения.

С такими мыслями он пришёл на работу в понедельник. Вместо приветствия сказал Олесе:

– Мы расстаёмся. Ты слишком глупа, и твои глупые поступки… В общем, так больше не может продолжаться.

Она спокойно сняла с себя пальто, повесила его на вешалку.

– Я уберу мусор.

Андрей объяснил, что дело не только в мусоре. Конечно, это негигиенично и неосмотрительно – оставлять объедки, пустые бутылки, грязную посуду и окурки на целых два дня. Волокуша жуткая, да и палево, зачем?! Дело не в этом. Дело в том, что трахаться в офисе с деловыми партнёрами директора тоже как-то неприлично – в их, Андрея и Олеси, непростой ситуации.

С видом оскорблённой добродетели она заявила, что это наглая ложь. «Сурки» пытались что-то изобразить, она отшила их обоих, и за целый вечер от них не было даже никаких намёков, никакой любовной сигнализации. Она не какая-нибудь лошица, и умеет отказывать убедительно, так, чтоб не было вопросов. А если бы хотела с кем-то из них переспать, то сделала бы это, не афишируя.

Он видел, что она говорит правду, а после разговора с «сурками» её слова звучали особенно убедительно. Но решение уже было принято, и ничего не оставалось другого, кроме как идти до конца:

– Ты знаешь моё к тебе отношение, мою страсть. Объясняю на понятном языке: мне больно видеть, как ты заигрываешь то с одним, то с другим. Этот кобель, Данила, потом эти выблядки. Как ты думаешь, мне приятно?! Давай расстанемся на какое-то время, подумаем, потом встретимся и поговорим.

И он, притворившись оскорбленным её легкомысленным поведением до последней меры оскорбления, в красках пересказал случившееся в МНТК во время конференции, и вновь коснулся вчерашнего. Она же напомнила всю историю их взаимоотношений, сказала, что вела себя как все девушки, ничего тут нет особенного, если, не имея прочного чувства, общаешься с разными молодыми людьми, но узнавая Андрея всё больше и больше, она поняла, что это не просто связь. Она стала другой благодаря их отношениям. Она полюбила.

– Всё из-за тех слов, что я тебе сказала вчера в коридоре? Ты из-за этого решил расстаться?

Она всё ещё думала, что происходящий разговор – всего лишь разговор, что ей делают внушение, строгое предупреждение, и даже возмутилась – мол, и так понятны правила игры, но если уделять ей так мало внимания, толкая при этом в объятия других мужчин…

Андрей указал ей на это её непонимание необратимости процесса. И попросил расписаться в некоторых бумагах, и показать, где что у неё находится.

До неё никак не могло дойти, что она теряет всё – и мужчину, и интересную работу.

Тогда он подошёл к вешалке, снял пальто, и, взяв двумя руками за плечи, кивнул – мол, иди, я тебя одену. Олеся, посмотрев на Андрея с ненавистью, подошла, выхватила пальто из его рук, и выбежала из кабинета.

Глава 68

Глеб Гордеев не испытывал угрызений совести по поводу того, что следил за Андреем Разгоном, своим бывшим компаньоном, и, временами появляясь в самых неожиданых местах, требовал у него деньги. Нет, угрызения совести были бы отрадой в сравнении с тем, что испытывал он. Он пребывал в мрачной меланхолии из-за того, что дьявол толкает его к тому, от чего нужно бежать что есть сил – от материальных благ, от денег.

Находясь в подавленном состоянии, Глеб удалялся в балку позади областной больницы, и, опустившись на землю, подолгу сидел один. Так он мог просиживать целый день, пропустив обед и ужин, пропустив ночь и снова день. Лишь изредка к нему приходила старушка-мать, которая, положив руку ему на голову, шептала:

– Когда ж ты, дурень, поумнеешь? Встань хотя бы на учет на биржу труда, бездельник.

Иногда он мрачно ссылался на то, что ещё не додумал необходимую думу. Пусть никто не тревожится. И он просил принести ему еду сюда, в балку, только немного: палку колбасы, мешок картошки, три килограмма свинины на шашлык, и пару бутылок водки 0,75.

И, вздыхая горестно, мать тихо удалялась, зная, что назойливость не способствует облегчению душевной грусти.

Но большей частью он покорно поднимался, и мать, взяв его за руку, вела домой, шепча заклятия от злого глаза и от сектантов, охотившимися за Глебом, чтобы вымутить последнее, что у него осталось – старенькую ВАЗ-099. Вздыхая, она старалась отогнать от его чела мрачное облако.

– Возьми газету, посмотри объявления по работе, лоботряс. О чем только думаешь, увалень ты этакий?

– Думаю я, моя мама, одну неотступную думу: есть ли на земле средство против вековой печали? Есть ли оружие, которым можно было б сразиться с беспощадной похитительницей жизней? Почему безнаказанно, назойливо врывается она в семью, хватает самое дорогое и исчезает бесследно? А остающиеся беспомощно проливают слёзы, проклиная судьбу. А может, судьба тут ни при чём?

Мягкий голос Глеба проникал в самую душу. Он говорил о том, что смерть сильнее жизни, потому что от жизни можно избавиться, а от смерти – нет, вспоминал былое, предрекал будущее. Из его неупорядоченного бреда мать поняла, что Андрей Разгон, бывший компаньон, должен Глебу пять тысяч долларов, и стала названивать дебитору и требовать долг – расходы на бухло и шашлыки становились непомерными. Разгон неизменно отвечал с фальшивой вежливостью, что будет разговаривать только с Глебом, но когда она заговаривала с сыном о необходимости свести взаиморасчеты, тот никак не мог понять, о чём идёт речь, потому что мысли его были погружены в море черной тоски. Его печаль дополняло то, что он стал настолько же смел в душе, насколько застенчив в обращении с людьми. Никогда не отличался гибкостью ума, а сейчас стал просто непреклонен. Он был убежден, что владеет истиной. Наедине с самим собой он был неистов и полон протеста. Каким же молодцом, каким разбитным малым он был наедине с собой!

Проблески неистовства становились всё реже. Дни скорби возвращались, всё чаще старушке-матери приходилось спускаться за сыном в балку. И опять он отказывался понимать её, требовавшую невозможного – приобщения к наемному труду.

Чтобы додумать в спокойной обстановке думу и разобраться в самом себе, Глеб предпринял автомобильную поездку. В гараже хранилась большая партия антибиотиков, взятая на «Фармбизнесе» под поручительство Андрея Разгона. Глеб загнал её по дешевке на одну из фармацевтических компаний, и, заправив бак, отправился в путь.

Глеб поехал по ростовской трассе и через пятнадцать часов очутился в Джубге. Далее он поехал налево вдоль моря, и, делая короткие (а также длинные) остановки, настраивался на открытие чакр. Море, которое он увидел впервые, и отрадное безмолвие лесов и гор сразу очаровали его. Смутный шум волн и листвы был созвучен смутному лепету его души. Он скакал козлом по лесу и валялся голый на камнях, полный жажды чего-то неизведанного, того, что угадывал везде и не находил нигде.

Целыми днями Глеб бродил один и часто плакал без всякой причины; порой ему казалось, что его сердце сейчас разорвется, так оно было переполнено. Словом, он ощущал великое смятение. Но какой покой на этом свете может сравниться с таким смятением? Никакой! Глеб брал в свидетели деревья, ветви которых хлестали его по лицу; брал в свидетели гору, с которой любовался закатом, – ничто не сравнится с терзающей его болью, ничто не сравнится с мужскими грёзами! Если желание делает прекрасней всё, к чему оно прикоснется, то желание неизведанного делает прекрасней вселенную.

Проницательность всегда как-то странно соединялась у Глеба с наивностью. Он, вероятно, долго не подозревал бы причины своих волнений и смутных желаний. Ему открыл её поэт.

Ещё в институте Глеб пристрастился к чтению поэтов и сохранил эту любовь до сих пор. Во время хождений по балкам он носил в кармане куртки почти свежий номер газеты Енот-полоскун. Каждый раз, когда он перелистывал газету, оттуда выпадали засушенные цветы. Самые любимые были те, что сорвал он в той поездке, в которой был так счастлив и так несчастлив.

Раз как то он брёл в одиночестве по опушке леса, с наслаждением вдыхая запах свежего сена, а морской ветер оседал солью на его губах, и вдруг, почувствовав страшную усталость, присел на землю и долго следил за плывущими в небе облаками. Затем по привычке открыл газету «Енот-полоскун» и прочёл.

В далёком горотке Париж-Даккар Жилбыл мущина, претположим Юстас. Он был пушистый как воздушный шар А в кашельке всегда была копуста. Потом ему приснился страшный сон! Он весь вскочил на свой будильник, пялясь! Зловещий был мобильника трезвон: В ночи звонил ну претположим Алекс В которого наш Юстас был влюблён. «Ах Юстас… Всё закончино… Прости… Лиш молча… На прощанее… Послушай… Пока трусливо прячимся в кусты, Больна… Смертельно… Дочь моя… Надюша… О, это кара… Знаеш я с перва Жену свою береминую бросел Сбежавши от мужсково естиства К другим мущинам средь печальных сосен… Она рожая дочку умерла… Не увидал я в том дурново знака… И вот расплата за мои дела… У Наденьки… В глазах… Боциллы рака… Врачи отрежут глазки на совсем А в тельце впустят гибильный рентген! И бантики с косичками увы На веки выподут из головы! О нет! Я не позволю! Лутше сам Снотворное ужастное ей дам! А после сам повешусь… Извени… Прощай любимый… Больше не звони…» Отбой… Звонит наш оболдевший кент… Но голос механичиский зловеще Твердит что отключён абонимент… Застыл тут Юстас весь с ума помешан! Поднёс ко лбу курок, его нажал И выпрыгнул с восьмово этажа! Полиция визжала в виражах И плакал дождь без удиржно и грусно На мяса шмат кем был когдато Юстас И мОзги разлетевшиеся густо… Полиция увидив ту кортину Слетела с трассы в горотской канал Всосавшись насмерть в мусорную тину… И долго призрак по ночам стонал И весь народ утягевал в пучину! Мораль такая. Все умрём когдато. Жучками в лампе все сгорим до тла! Но хоть сутьба жестока, к нам, ребята, ЛЮБОВЬ ЖИВА, ПРЕКРАСНА И СВЕТЛА!!!

О, Глеб знал этих жучков в лампе, они жили в его голове! Но он не умел их назвать. Поэт открыл Глебу причину его страданий. Он понял, что любит.

Но Глеб не знал ещё, кого он любит. В поисках того, что пронзил его сердце, он отправился на восток.

Глава 69

Андрей сформировал новый коллектив. На должность бухгалтера была приглашена Галина Николаева, дочка маминой знакомой. В отдел продаж принят Семён Котельников, охранник Сбербанка, в котором у Совинкома был открыт расчетный счет. Уже забылись обстоятельства знакомства с ним, но каждый раз, приходя в банк, Андрей обязательно останавливался, чтобы перекинуться с ним парой-тройкой слов. Колоритный тип, что называется, бычара с пролетарской физиономией, свитер он заправлял в джинсы, а джинсы – в сапоги. Семён сетовал, что мало платят, и предлагал свои услуги. Ему было предложено заняться продажами, и он согласился. Туда же, в отдел продаж, попали «сурки». Они отказались от зарплаты, предпочтя получать больший процент с суммы реализованного товара. Для работы с поставщиками впервые взяли отдельного сотрудника – Яну Обозную, её нашли через кадровое агентство.

Верхолётов остался на прежней должности – универсальный сотрудник, заместитель по «общим вопросам».

От организации отдела продаж никак было не уйти. К этой мысли самостоятельно подобрался Штейн, и новообразование было необходимо в качестве заслона, чтобы скрыть вопросы, по которым компаньоны так и не подошли к одному знаменателю, и оттянуть время окончательного диагноза – несовместимость.

Никак было не объяснить значительные товарные запасы, в том числе расходные материалы для нужд отделения реанимации, чисто физически занимавшие большое пространство. Андрей объяснил появление этой расходки так – у кардиоцентра возникли проблемы с поставщиком, и Ильичёв обратился за помощью. Вот, теперь, «время от времени, кардиоцентр заказывает некоторые позиции».

На самом деле с Маньковским, заведующим реанимационным отделением, Андрея познакомил Игорь Викторович Быстров. Условия были поставлены такие: по пять процентов им обоим, с Ильичёвым Андрей договаривается сам (то есть это ещё пять процентов); со своей стороны, Маньковский обязался заказывать расходные материалы для своего отделения только в Совинкоме, Быстров выступал гарантом. Он брался решать непредвиденные вопросы – например, если руководство кардиоцентра начнёт поиск альтернативных поставщиков.

Схема заработала, и Быстров начал окучивать других зав. отделениями. Когда Штейн появился в кардиоцентре, на него уже смотрели, как на представителя одного из производителей, с которыми работает Совинком – главный поставщик расходных материалов.

Другим отвлекающим манёвром стал «Медкомплекс» – московская фирма, возглавляемая Василием Кохраидзе. Штейну показали внушительный прайс-лист компании, рассказали об отличных условиях, и о том, как это здорово – стать дилером «Медкомплекса» по Югу России. В действительности, ничего особенно интересного в предлагаемой продукции не было. Под реальные деньги можно было взять эту продукцию в любом другом месте, и по хорошим ценам. Не было смысла специально браться за продвижение лабораторного оборудования или стерилизаторов, предлагаемых «Медкомплексом», с таким же успехом можно было бы открыть справочник, выбрать любую другую компанию, и сказать: «Ура! Мы будем продвигать Сименс! (или Б.Браун, или Фуджи)»

Андрей изложил эту концепцию, подобравшись с другого конца, используя услышанные от Василия доводы, затемнил в одном месте, посветил в другом, и та же самая идея поменяла полярность.

– …мы должны стать специализированным поставщиком лабораторного оборудования, стерилизаторов, шовного материала, инструментов… и т. д. … по Югу России. Чтобы врач, услышав ключевое слово – «катетер», или «дезинфектант» – сразу бы вспомнил нашу фирму – Совинком. Мы должны быть лучшими в своей области в тех направлениях, на которых специализируемся. Для этого необходимы грамотные люди – менеджеры, которые бы продвигали наш товар, наши идеи. Создание образа не обходится без рекламы, нужны брошюрки, листовки, статьи в журналах. Расходная статья, но куда без неё. Без этого невозможно достичь заветной цели – создание эффективной структуры, которая смогла бы работать самостоятельно, при минимальном участии учредителей. Хозяева смогут получать гарантированный высокий доход, появляясь на фирме иногда – только за тем, чтобы подправить мелкие детали, нанести лёгкие штрихи, навести лоск, и… забрать свои дивиденды!

Таким образом, объяснилось существование складских запасов, и трудоустройство менеджера по поставкам (Андрей уже не успевал обрабатывать все заявки кардиоцентра). Также объяснялся тот факт, что название волгоградской фирмы и фамилии конкретных людей, стали светиться в кругах, в которых вращался Штейн. Теперь он знал: всё делается для достижения заманчивой цели – создание эффективной структуры, которая будет зарабатывать для него деньги в то время, когда он занимается своими личными делами.

В середине октября Штейн приехал в Волгоград, чтобы «заняться организацией структуры». Имидж его был уже не тот, что раньше. Тогда был агрессивный коммивояжёр в костюме, галстуке, с чемоданом, набитым рекламными проспектами и образцами продукции. Теперь на нём одежда casual, а таскать с собой что-либо в руках считается моветоном. Кому-то что-то ходить объяснять, показывать, относить бумаги – ещё чего не хватало, пусть исполнители бегают, и решают на своём уровне. Хозяин заработал право ходить свободно и выглядеть в соответствии со своими вкусами, а не в соответствии с каким-то там правилами.

Андрей же видел томную усталость опыта и твёрдый лоб, не чувствующий давления достигнутого потолка. Но не будучи нянькой, к тому же памятуя об оскорбительном отстранении от дел в кардиоцентре, Андрей не стал делиться с компаньоном своими наблюдениями. И занял выжидательную позицию – в надежде, что оппонент сам себя загонит в такой каземат, откуда ему не выбраться.

Первый день они провели, продумывая стратегию (Штейн думал, а Андрей изображал участие). Какая должна быть линейка продуктов, целевая аудитория, мотивация для сотрудников, миссия, какой должен быть образ компании. Составили что-то наподобие бизнес-плана.

Второй день был посвящен работе с персоналом. Штейн объявил, что компании не нужны звёзды и яркие творческие натуры, не нужны революции и прорывы. Нужны серые люди, винтики, которые бы выполняли монотонную работу. Шаг за шагом, визит за визитом, строгое выполнение должностной инструкции, одна маленькая сделка, плюс другая, третья.

Что касается отдела снабжения – Яне Обозной вменялось в обязанность составление «статуса» – отчёта по текущим сделкам, и ежедневная пересылка его по электронной почте в Ростов.

Когда все вышли из директорского кабинета, Штейн удовлетворенно потёр руки:

– Зашибись! Я доволен результатами проделанной работы. Можно расслабиться, и позвонить в Ростов.

И он потянулся к телефонной трубке.

Начало разговора Андрей не расслышал, пропустил, задумавшись над тем, что убиты два дня, и надо навёрстывать упущенное. Штейн говорил Ирине, своей жене, об удовлетворении, полученном на работе.

– …я приеду к тебе, и мы сделаем с тобой трам-пам-пам… мы ведь с тобой зайцы, зайцы-попрыгайцы!

Андрей отвернулся, его чуть не вытошнило.

Глава 70

Очередной sales-meeting состоялся в конце октября в московском представительстве «Эльсинор Фармасьютикалз». Если раньше это мероприятие, отчет о продажах и планирование, растягивалось на несколько дней, то в этот раз должны были уложиться в один. То была очередная кампания по сокращению издержек. Очевидно, в рамках этой кампании из недорогого офиса на Шоссе Энтузиастов представительство перебралось в понтовый офисный центр Plaza на Николоямской улице, стоивший почти в два раза дороже.

Прибыв в офис, Андрей сразу же ощутил что-то неприятно-тягостное. Данила высмеивал послание Паоло, в котором area-manager призывал сотрудников экономить средства компании, не паролировать свои файлы, чтобы руководство могло беспрепятственно их просматривать, исключить из гардероба одежду casual. Шутил он в разумных пределах – достаточно жёстко, чтобы не прослыть жополизом, и достаточно корректно, чтобы не прослыть маргиналом; демонстрируя при этом беспросветный оптимизм и чартоугодную радость жизни.

Как будто ничего особенного, те же сотрудники, и поведение их всё то же, но чувствовался некий холодок отчуждения. Андрей ощущал себя чужеродным элементом среди них. При обсуждении плана продаж его даже ни о чём не спросили, просто проигнорировали, будто его здесь нет. В какой-то момент показалось, что собравшиеся говорят на неизвестном языке – настолько они казались далёкими. Впервые он почувствовал себя не в теме.

Он уже не удивился, когда зашел к бухгалтеру отдать финансовый отчёт, и она, опасливо поглядывая на дверь, сообщила шёпотом, что Альбертинелли просматривал его дело, и потребовал его трудовую книжку. И добавила, что говорит по «страшному секрету, это конфиденциальная информация». Обычный страх офисного планктона перед китообразными.

В конце дня Паоло Альбертинелли позвал Андрея в кабинет Джона Смита, главы представительства, предварительно того выпроводив. Видимо, разговор предстоял серьёзный, не для ушей Джона, специалиста по карандашам и фломастерам. Пригласили Краснова и Ненашева. И в эту минуту Андрей чувствовал себя не участником разговора, который впервые за день должен был коснуться его, а вне разговора, над ситуацией.

Говорил Альбертинелли. Он сидел, развалившись в кресле, смоля, как обычно, свой Merit. Краснов и Ненашев стояли рядом, где-то сбоку. Андрей сидел на стуле напротив босса.

– … мы не можем быть вместе… ты нарушаешь правила… так не может продолжаться вечно… мы расстаемся… – доносилось откуда-то издалека.

Оба непосредственных шефа – и оба уже бывшие – стояли, напрягшись, медленно покрываясь красными пятнами, как нашкодившие второклассники, стараясь не смотреть на своего бывшего подчинённого. Андрей сделал слабую попытку оправдаться:

– Я растамаживал Master, готовил конференцию…

– Это не вопрос последних трёх месяцев, и даже не вопрос последнего полугода твоей работы. Всё началось гораздо раньше. У «Эльсинор Фармасьютикалз» свой путь, у тебя – свой. Это будет так. Ты можешь жаловаться, подавать в суд. Но для тебя будет лучше, если ты напишешь заявление. Тогда мы выплатим всё, что полагается по российскому законодательству в таких случаях, и дадим хорошие рекомендации для твоего будущего работодателя.

Андрей кивнул. Альбертинелли попросил Краснова продиктовать правильный текст заявления об увольнении. Тот продиктовал, стараясь выглядеть невозмутимым. Быстро покончив с этой формальностью, расстались без улыбок и ненужных слов.

Краснов и Ненашев, каждый по отдельности, подошли, чтобы выразить сожаление по поводу случившегося, и высказали свои догадки. Их версии совпали: Альбертинелли что-то пронюхал во время волгоградской видеоконференции. Кто-то что-то наболтал, какие-то компрометирующие сведения. И это произошло уже после похода в «Ромео».

Данила отвёз Андрея в аэропорт. Настроение у него было отличное – в этот день он зафиксировал слив того, кому бешено завидовал. При этом он даже не пытался скрыть своей радости:

– … ну ты даёшь – вёл себя спокойно, как будто это не тебя увольняют. Если б этот сраный итальяшка вздумал меня уволить – я бы такой скандал закатил, мало бы не показалось! И засудил бы по полной программе! А ты такой податливый, сладенький, приятно, наверное, такого оттрахать. А, что скажешь, покоритель вагин, чья сперма у всех телок на устах!?

Андрей молчал, думая, что лучше было бы поехать на метро.

– …ты ведь не думаешь, что это я тебя подставил, а, коллега!? Мне ведь с этого ничего не обломилось, какой мне смысл?!

Да, до того, как был задан этот вопрос, Андрей и не думал об этом. Теперь, поразмыслив, сделал вывод, что у Данилы были мотивы, и посильнее, чем если бы он получил повышение или прибавку к зарплате. Чтобы переменить тему, Андрей спросил насчет Льва Ремизова, чем же закончилась история с дистрибьюторской фирмой. Некоторое время пришлось раскачивать Данилу – он упорно не хотел признаваться в собственной глупости. Ремизовы взяли с него деньги, заключили прямой договор с Эльсинором и добились, чтоб их фирма получила статус официального дилера. После этого Лев дистанцировался ото всех дел, мотивируя тем, что, как сотрудник МНТК, не имеет права заниматься бизнесом, а Данилу Ремизов-старший отодвинул от участия в разделе прибыли волевым своим решением. Единственное, что не возбранялось соучредителю и спонсору, это участвовать в продажах, а что касается денег – как только Данила заводит речь о дивидендах, его начинают шантажировать тем, что сдадут руководству, и он теперь ломает голову, как ему хотя бы вытащить вложенные средства.

Это признание было Андрею как бальзам на израненное сердце – он вспомнил свою поездку в Москву, встречу с Львом, Дашу-нимфоманку, и то, как очень кстати отказался от роли осла и не дал денег этим волкам Ремизовым.

Подъезжали уже к Домодедово, можно было бы дойти пешком, если б Данила высадил, и Андрей собирался спросить «Как там твоя мама?», но в последнюю секунду передумал и поинтересовался «Как там твоя Даша?»

– Улетела в Атырау навестить родителей, – улыбнулся Данила, и тут же выругался, – Блять, жопа, стрясла с меня штукаря на билеты!

Чтобы сэкономить, Данила не стал заезжать в аэропорт, и остановился у шлагбаума. Бывшие коллеги обменялись рукопожатием, фальшивыми улыбками, и фальшивыми пожеланиями:

– Звони, коллега, не забывай, ещё увидимся!

– Удачи! Будешь в Волгограде, заезжай, устроим мега-свалку!

Лимит сюрпризов не закончился – подходя к стойке регистрации, Андрей увидел Дарью, шедшую в сопровождении двух арабов. Выглядела она вызывающе шикарно и неприступно, и он поймал себя на мысли, что вряд ли подошел бы к ней на улице, если б не знал, что она из себя представляет, и если б их не связывало то ночное происшествие. Заметив его, она отделилась от своих спутников, и подошла к нему. Поздоровавшись, спросила, как дела, и заговорщически сообщила, что «летит в Эмираты по делам», и что «для этих мальчиков» она – топ-модель Фирюза.

– Данила – тсс! – приложила она палец к губам. – Он не должен ничего знать!

Андрей кивнул – мол, заметано, ревниво посмотрел на «мальчиков», пожелал, чтоб в жаркую дубайскую ночь у них отсохли их барсучьи члены, и спросил, как её зовут на самом деле. Она, расхохотавшись, бросила ему: «Жанель», и устремилась к своим спонсорам.

«Интересный получился обмен палками, – подумал Андрей, провожая взглядом эту породистую скакунью, на которой с удовольствием покатался бы ещё разок-другой. – Поимел её на глазах её бойфренда с его же подачи, а потом с его помощью босс поимел меня; прямо какой-то круговорот палок в природе».

* * *

Мариам проснулась, когда он пришёл домой. Было около часу ночи. Он не собирался пока говорить ей, какой подарок преподнесли на его день рождения, и на рождение ребёнка, но, когда лёг рядом с ней, не выдержал, и рассказал. Думал, что будет какая-то разрядка после накопившегося напряжения – что-то вроде слёз, истерики. Что называется, «выходит стресс». Но ничего такого не вышло. Просто рассказал жене о событиях дня, сухо и бесстрастно.

– Ты сильный, ты выдержишь, – сказала она. – Не переживай.

Он и не переживал.

Глава 71

Утром следующего дня Андрей приехал в МНТК. Оставив машину на стоянке, прошёл в операционный модуль. Шевченко уже был в операционной, Андрей попросил через медсестру передать, что ему нужно забрать демонстрационный факоэмульсификатор Legacy. А ещё нужно, чтобы кто-то позвонил на стоянку и попросил открыть шлагбаум, чтобы можно было подъехать на машине к корпусу.

Поручение было выполнено. Ничего тут странного не было. Представитель компании забирает собственность этой компании. Расписываться нигде не требовалось. Прибор был доставлен транспортной фирмой из краснодарского филиала МНТК, никаких специальных актов приёма-передачи не составлялось. Поэтому и на возврат оборудования бумаги не нужны. Два медбрата выкатили прибор, и помогли погрузить в микроавтобус.

Андрей пока не решил, что будет делать с факоэмульсификатором. Одно было ясно: гораздо проще вести переговоры с законопослушным контрагентом, когда на руках залог стоимостью семьдесят пять тысяч долларов.

Глава 72

Мариам, несмотря на протесты Андрея, вызвалась проводить его на поезд.

– Сиди уже, тебе рожать через неделю! – возмутился он.

Но она твёрдо решила, что пойдёт. Её не смутило и то, что поезд отправляется в десять часов вечера. Андрей позвонил тёще, и попросил её сопроводить Мариам от вокзала до дома. Дорогой напутствовал её, и оправдывался – нельзя не поехать, Штейн, наконец, соблаговолил познакомить с клиентом № 1 в Казани – ответственными людьми из Республиканской клинической больницы.

Мариам прошла в вагон, заглянула в купе.

– Смотри – полный вагон блядей, вот одна, вот другая, – громко сказал он, укладывая вещи.

Кошелев, уже успевший разложиться и переодеться, удивлённо посмотрел на него. С верхней полки улыбалась азиатская физиономия попутчика.

Оказавшись на перроне, Мариам набросилась на Андрея:

– Ты чего, дурак, зачем ты так сказал: вот блядь, вот блядь, вдруг он на себя подумает?

Судя по тому, как она смакует детали, Андрею стало ясно, что ей понравились его слова. Подошла тёща и принялась её отчитывать за такие смелые прогулки. По-хорошему, пора уже в роддом. Пообещав управиться за два-три дня, Андрей поднялся на подножку.

Командировка Кошелева совпала с его поездкой, и они взяли билеты в один вагон. Первую бутылку водки открыли, когда поезд тронулся. Азиат-попутчик перебрался на нижнюю полку, и присоединился к застолью.

– Ревность… – сказал Кошелев, опрокинув стопку, – тебе не кажется, что Лошаков слишком ревниво следит за тем, чтоб у Паоло, не дай бог, не появился новый фаворит?!

– Теперь мне на это наплевать.

– Все так говорят, но всем людям интересно, почему с ними поступают несправедливо.

– 2000 год меньше, чем через две недели, и под Новый год я стану папой – вот что мне реально интересно!

– Сын?

Андрей кивнул – да, сын. Вот об этом ему меньше всего хотелось говорить – из-за суеверия, чтобы не сглазить, а больше хотелось обсудить увольнение из Эльсинор Фармасьютикалз. Прошло больше месяца, и начал выходить тот самый стресс. Тогда, в конце октября, он так ничего и не почувствовал, как будто это произошло не с ним, а с кем-то другим.

Они осилили бутылку, когда Андрей вернулся к волнующей его теме.

– Данила косвенно признался, что настучал на меня. Насчёт моего бизнеса, или что-то вроде этого. У него есть нужные способности, и есть мотивы. Да он и не мог не сделать этого – такая вот закономерная загогулина. Это как поезд, в котором мы едем. Он может задержаться на какой-нибудь станции, но путь проложен до Казани, и мы туда, в конце концов, прибудем. Дело не в этом. Тут другой вопрос начинается – Данила стучит на всех, но почему Паоло поверил ему, и был ли кто-то другой, более серьёзный, заинтересованный в моём увольнении.

– Все люди хотя бы раз в своей жизни обязательно сталкивались с таким человеком, как Данила Лошаков – или сами превращались в ему подобных. Такие парни пасутся повсюду.

Попутчик пил наравне, внимательно слушал, смеялся, когда все смеялись, хмурился, когда говорили о чём-то серьёзном.

– … если смотреть шире, Андрей, очень многие похожи на него, слишком многие. Человек может быть независимым от себе подобных только на необитаемом острове. В обществе каждый зависит от кого-то, поэтому несвободен в своих действиях. А раз несвободен, то действия его просматривоются – у каждого в разной степени. Кто-то по жизни ведомый, а кто-то ведёт. Кому-то можно налепить ярлык – «ведомый по жизни». Такой человек, в каком бы сообществе ни находился – вплоть до маргинального, диссидентского и декадентского – владеет специфическими кодами, по которым легко идентифицируется, и благодаря которым становится объектом зомбирования. Высокий уровень жизни и свобода – очередной мираж. Люди, как и раньше, находятся в рабстве предопределенности; застыли, зафиксировались в своей логической косности и неподвижности, и двигаются в колее полностью детерминированных движений. Амплитуда этих движений – от зачатия до гробовой доски – вычислена с точностью до одного вздоха.

* * *

Следующий день, отзвенев в перестуке колёс, растворился в алкогольных парах. Когда подъезжали к конечной станции, никто не мог с уверенностью сказать, выезжает ли поезд из Волгограда, или приближается к Казани.

– …у вас большая семья, Иван Тимофеевич. Волгоградский филиал недавно отпраздновал десятилетие, приезжал Фёдоров с супругой. Волгоградцы, в свою очередь – часть огромной семьи. Двенадцать филиалов – это сила. Вот наш филиал, люди как приняты десять лет назад, так все и работают, ну, единицы какие-то отсеялись. Остальные работают, и не жужжат. Взаимодействуют между собой, все, что называется, под одним одеялом. Но без лишних телодвижений. Укрыты плотно, как колпаком. Все под колпаком. В этом успех, да?

Кошелев вернулся к теме увольнения Андрея.

– А ты всех удивил с этим Legacy. Все встали на уши – и наши, и ваши. Вернее, твои бывшие хозяева. Они пообещали передать оборудование на апробацию другим клиентам, звонят Лисину, а он им – так вы ж его забрали! Паника возникла, ты бы видел.

– Это был веский аргумент. Благодаря ему я смог поговорить с людьми на понятном языке. Если б не это волшебное слово «Legacy», вряд ли Паоло раскошелился на прибавку к выходному пособию, и оставил мне на память служебную «восьмёрку», к которой так привыкла Мариам.

– Между прочим, Паоло принял на работу жену Лисина. Тот прочил её на должность регионала, но её взяли на полставки, как это по-вашему…

– Part-timer, – подсказал Андрей.

– Вот-вот. Паоло понимает, что она не будет работать, и я своим умом это понимаю, и все это понимают. Даже серый в яблоках конь, которого Фёдоров подарил Лисину – и тот понимает. Но только не Лисин. Двести долларов… Ваши совместители получают двести долларов?

Андрей кивнул.

– … это та сумма, которую Паоло готов дарить ежемесячно своему волгоградскому другу, – продолжил Кошелев. – Интересно, кто нашептал Лисину, что итальянец будет дарить ему девятьсот? Сколько тебе платили в Эльсиноре за твою работу?

Тут до Андрея дошло:

– Ну, вот, теперь хоть ясность какая-то.

Как всё, оказывается, просто. Директор МНТК подставил сотрудника иностранной компании в расчете, что на это место возьмут его жену. Но бородатый шайтан сурово просчитался – шайтан-макаронник не настолько глуп, чтобы брать на ответственную работу жен клиентов, к тому же клиентов упрямых и неуступчивых.

Они посмотрели на молчаливого попутчика. Тот, улыбнувшись, поднял стопку. Молча.

– Послушай, – обратился к нему Андрей, – ты молчишь всю дорогу, скажи хоть что-нибудь. Как тебя зовут?

Попутчик радостно закивал. Андрей нахмурился:

– Я говорю – зовут тебя как?

Тот нахмурился в ответ, и мотнул головой. Оказалось, что он ни слова не понимает по-русски. Кошелев расхохотался.

– А зачем что-то понимать? Всю дорогу жрёшь и пьёшь на халяву, надо только научиться башкой мотать.

Попутчик радостно кивнул в ответ.

Глава 73

Родильное отделение являлось структурным подразделением Республиканской клинической больницы, здание которой представляло собой точную копию волгоградского больничного комплекса. Но функционально это было почти что отдельное лечебное учреждение. Заведующий был как главный врач, а его заместитель – как начмед. На территории больницы строилось здание, куда должно было перебраться отделение, и предполагалось, что это будет уже полноценный родильный дом, а не родильное отделение РКБ.

С Верой Ильиничной Галишниковой и Ноной Ильиничной Галимулиной, зав. отделением и начмедом соответственно, Андрей уже неоднократно общался по телефону, обсуждая заявки. В этот приезд познакомился лично. Новый корпус должен был оснащаться оборудованием, и Штейн, будучи некомпетентен в проведении переговоров по продажам незнакомой продукции, был вынужден обратиться к компаньону. Другая причина – как представитель Джонсона, он был несвободен в своих действиях, увольнение Андрея из Эльсинора – яркий пример того, как не нужно себя вести.

Галишникова и Галимулина, как opinion-leaders, лично знали многих руководителей «Johnson & Johnson»; поэтому, боясь подвоха, Штейн представил Андрея как официального дистрибьютора компании, которая, кроме продукции Джонсон, поставляет любое другое оборудование.

– …Совинком – надёжная фирма, поэтому очень рекомендую, если у вас возникнут потребности по закупкам…

Но, говоря о «любом другом оборудовании», Штейн в первую очередь заинтересован был продвинуть продукцию «Джонсон и Джонсон». Рассказывая о сшивающих аппаратах, TVT-петлях, гемостатических губках, он показывал соответствующие рекламные проспекты, которые Андрей вынимал из своего портфеля.

– Это нам понадобится, это мы купим, и это тоже, – говорила Вера Ильинична, просматривая материалы, и передавая их Ноне Ильиничне.

Очередным оказался буклет стерилизационного оборудования «Sterrad». Потянувшись за ним, Штейн взял его, повертел в руках, и, ничего не рассказав об этом приборе, попросил Андрея достать другие буклеты.

– Что это такое? – спросила Вера Ильинична.

– Это очень дорого, – небрежно ответил Штейн. – Вот, посмотрите, наши инструменты Codman…

– Нет, подождите, что значит «дорого»? «Дорого» – это сколько?

– «Sterrad» – новое поколение стерилизаторов. Стерилизует при комнатной температуре. Преимущества очевидны – инструменты не подвергаются термическому воздействию, не портятся, срок службы увеличивается.

– Сколько же он стоит? – нетерпеливо спросила Нона Ильинична.

– Сто двадцать тысяч долларов, к тому же, дорогостоящие расходные материалы…

Вера Ильинична оборвала его, сказав не без иронии:

– Тоже мне «дорого»… Возьмём пару штук… Да, Нона, двух нам хватит?

– Не знаю, Вера Ильинична. А какой у них объём загрузки?

Андрею было непонятно, что тут вообще происходит. Времена наступают такие, когда даже за небольшой заказ приходится воевать. Сбор подписей, куча согласований, выдавливание конкурентов. А тут в помещении, напоминающем бомбоубежище, так легко рассуждают о закупках дорогостоящего оборудования. Фантастика!

Прислушиваясь к тому, что говорят, Андрей кивал, поддакивал, придавая лицу выражение, соответствующее ситуации. Когда его спросили, сможет ли Совинком поставить генетическую лабораторию и оборудование для отделения реанимации, он уверенно ответил «Да».

Для обсуждения последнего пункта пригласили Наиля Фаткулина, врача реанимационного отделения, который должен был занять должность заведующего реанимацией в новом родильном доме. Это был молодой парень, ровесник Андрея.

Так же, как Вера Ильинична, он преподнёс сюрприз. Говоря об оборудовании, которое хочет видеть в своём будущем отделении, он рассуждал так, будто уже располагает средствами на его закупку, и всего только нужно – определиться, куда что расставить.

В первую очередь ему нужна была центральная станция. Не имея понятия, что это такое, Андрей сделал вид, что всю жизнь занимается продажами центральных станций.

– О! Центральная станция – это моя страсть…

Когда речь зашла о расходных материалах, тут, наконец, он смог блеснуть познаниями – уже был опыт поставок аналогичного товара в кардиоцентр.

Высказав свои пожелания, Наиль ушёл.

– Не мог бы ты нас оставить, нам нужно кой-о-чём пошептаться? – обратился Штейн к Андрею.

Андрей покинул кабинет, с трудом скрывая недовольство – он уже думал, что компаньону давно пора избавиться от этих высокомерных выходок.

В коридоре встретился с Наилем. Они вместе вышли из отделения.

– Ты куришь? – спросил Наиль.

– За компанию – всегда.

Удалившись в закуток – курилку, обсудили параметры той самой загадочной центральной станции. Андрей кивал и поддакивал. Неожиданно Наиль спросил:

– Сколько ваша фирма платит?

– Как все – пять процентов. На некоторые позиции – десять. По оборудованию – до двадцати пяти, всё зависит от конкретных наименований, и от того, на сколько человек раскидываются деньги.

И Андрей выразительно посмотрел в сторону отделения, откуда только что вышли, затем продолжил:

– Преимущества моей фирмы, – он сделал ударение на слове «моей», – в том, что ты говоришь напрямую с хозяином, и я сам принимаю решения, и говорю – «да, мы это сделаем», или «нет, не получится». И не ссылаюсь, как эти агенты заграницы, – пренебрежительный взгляд в сторону отделения, – на высокое начальство, на обстоятельства, биржевые котировки.

Оказалось, Наилю это всё знакомо – он имел опыт работы в иностранной компании, откуда ушёл обратно, в практическую медицину, так как не захотел всю жизнь бегать и кого-то там упрашивать. И согласился, что общаться напрямую с хозяином фирмы, это лучше, чем с каким-нибудь отсосом.

– Понимаешь, Наиль, если ты мне скажешь: Андрей, мне нужно 20 %, мы с тобой посидим, и придумаем, как это сделать. Можешь считать себя моим компаньоном по этому реанимационному направлению – с той лишь разницей, что ты не содержишь офис, и не платишь налоги.

Такая постановка вопроса понравилась будущему заведующему реанимационным отделением. Он спросил, давно ли Андрей знаком с Верой Ильиничной и Ноной Ильиничной. Узнав, что познакомились только сегодня, попросил не рассказывать «барышням» о разговоре, состоявшемся тут, в курилке.

* * *

Когда встретились с Штейном после его «перешёптываний», тот сказал, что вынужден был отправить компаньона в коридор, потому что «барышни» очень осторожные, и финансовые вопросы «с чужими не обсуждают».

«Где-то я уже это видел и слышал, – подумал Андрей, – хоть бы что-то новое придумал».

– А ты произвёл впечатление, – похвалил Штейн, – был убедителен, показал знание вопроса, беседу провёл эффективно. Откуда такие познания?

За обедом Штейн подал идею: а не пригласить ли «барышень» в ресторан?

– А что? Посидим, поболтаем – два мальчика, две девочки. Заведение пусть сами выберут – скажем, чтоб выбирали самое лучшее.

И он подвёл базу под свою мысль:

– Обычай – деспот меж людей. Надо собираться, выпивать, дружить – без этого никак. Не подмажешь – не поедешь.

Андрей сделал удивленное лицо – компаньон в очередной раз прямо-таки поразил своими смелыми новаторскими идеями, чего уж там!

Глава 74

Все понимают, что вдали от средиземноморья с ресторанами средиземноморской кухни не может быть всё в порядке уже по определению. Право называть себя так громко узурпировали понтовые статусные заведения, куда чёткие пацаны приходят со своими чиксами в красных пальто с золотыми пуговицами и золотыми часами размером с кулак. И заказывают всё самое средиземноморское – литр водки и хвост селедки.

В Казани попытались разорвать этот порочный круг, чтобы посетители могли почувствовать себя уютно, как в маленькой сицилийской таверне, и насладиться щедротами высокой рыбной кухни. И это удалось. «Танго» – это не просто ресторан, а выставка достижений гастрономического искусства.

К удовольствию Андрея, Штейн, вёл себя просто, естественно, и не надел свой недавно полюбившийся casual. Понимал, что встреча с клиентами есть встреча с клиентами.

Все были одеты, как для торжественного выхода в свет.

От заведения принесли фирменную выпечку и сливочное масло с разными специями – всё необычайно ароматное и вкусное.

– Помнишь, ты рассказывал, – сказал Штейн, – как в Будапеште вам подали в ресторане вот этот chief’s pleasure, и это было сырое мясо, ну, съедобное, специально приготовленное, но всё равно, когда ты видишь сырое мясо, и тебе надо его съесть, потому что бесплатно…

Андрей ответил сразу, будто ждал этот вопрос:

– На вид это сырое мясо, реально, как на рынке. Но я проглотил, не раздумывая – видимо, был голоден. Очень вкусно, между прочим. А вот в Абхазии постоянным клиентам – замечу: не первому попавшемуся снобу, а приглянувшимся «постоянщикам» – приносят кувшин великолепного вина. И ты понимаешь, что попал в когорту избранных, а тебе ещё внушают, что ты – самый-самый. Это незабываемо.

«Барышни» рассказали о себе. У Веры Ильиничны муж – научный работник, двое сыновей, младший – студент, старший, 27-летний парень, ровесник Андрея, работает врачом в том самом родильном отделении, которым заведует мать, пишет кандидатскую диссертацию по озонотерапии. Нона Ильинична замужем за майором милиции, сын – десятиклассник, не знает, как отбиться от девчонок.

– Ты не представляешь, какие настырные девки пошли! Им мужики здоровые нужны, куда им наш сопляк!

Андрей с Вениамином переглянулись. Да, они, к сожалению, не представляют… С другим утверждением – «десятиклассницам мужики здоровые нужны» – они тоже согласились.

Штейн в этот вечер был в ударе. Он тонко иронизировал и над руководством своей компании, и над другими транснациональными компаниями, и даже над собой. В общем, вёл себя так, как, наверное, повёл бы себя хозяин «Johnson & Johnson». Господа, салют! Радуйтесь жизни, довольствуйтесь моим скромным присутствием, перед вами весь мир, и вы свободны в своём выборе! Мы приехали к вам не потому, что ждём от вас какой-то отдачи как от клиентов – мы даже не знали о ваших грандиозных планах – а потому, что нам приятно с вами просто пообщаться.

– …тот же самый Стеррад, на который вы польстились, думаете, его себестоимость составляет хотя бы половину от каталожной цены – 120 тысяч долларов?! Уверяю вас, это не так! Я был на немецком заводе, производящем Стеррады, и заявляю вам прямо – его цена 15 тысяч! Куда тратится добавленная стоимость? Всё туда же – прожорливые представители, которые хвастаются перед докторами своими загранпоездками, представительские расходы, красочные буклеты. Наши московские сотрудники ездят на представительских «Nissan». А я говорю: не в свои Ниссаны не садись!

Зачем грамотному доктору, доктору от бога, какое-то там сумасшедшее оборудование, с опциями, больше половины которых человек в здравом уме просто не освоит?! А эти навороты составляют 90 % стоимости! А ведь сейчас просматривается любопытная тенденция – ортодоксальный мир медицины признал эффект плацебо! Хорошо известно, что и безобидные таблетки кальция имеют лечебное действие. Несмотря на лечение, бесполезное, с научной точки зрения, пациенту становится лучше. Другими словами, наука сталкивается с парадоксом. Альтернативные методы и знахарки возвращаются. «Подлинная» забота как эмоциональный фактор завоёвывает всё большую часть рынка здравоохранения. Бесполезное лечение действительно – в определённых случаях (примерно 15 %) – оказывает целительное действие. Любое лечение, даже просто плацебо, создаёт впечатление, что о вас заботятся, что уже само по себе может быть благотворно для больного. Сами врачи всё больше принимают на вооружение метод плацебо – потому что он работает. Можно ожидать, что в следующие 10–15 лет в лечении практически всех болезней всё большее внимание будет уделяться душевному состоянию человека.

Почти всем нужно верить в то, что не мы сами управляем собой, что есть сила, которая сильнее человека. В этом веке был период, когда люди выражали уверенность, что наука сможет ответить на два основных вопроса жизни:

– Почему мы появились на Земле? (Зачем нас поместили на Землю?)

– Что происходит после нашей смерти?

Для многих людей само существование становится обременительным, лишенным смысла и запутанным, если нет ответа на эти вопросы. Подумать только, с виду нормальные, здоровые люди тратят столько усилий на решение уравнения, в котором нет ни одного известного значения!

Поэтому, по данным статистики, только 15–20 % людей могут жить без религии (или без веры в нематериальные силы, что примерно одно и то же). Похоже, что церковь и религия предлагают самые важные и разнообразные дары, когда дело касается духовной заботы. Все ожидания, что при таком развитии технологии и постоянно повышающемся уровне образования человек отвергнет любые ненаучные объяснения и будет руководствоваться строгой математической логикой, оказались ошибочными. Нельзя жить только тем, что можно потрогать или ощутить физически. Похоже, материализм был похоронен в начале 1990-х, вместе с развалом Советского Союза.

Похоже, на смену обществу информации приходит общество мечты, основанное на допущении, что научное, рациональное мышление, уже не может играть определяющую роль.

Когда официанты принесли заказ, на некоторое время все притихли, залюбовавшись блюдами. Это была еда музейного назначения, словно предназначенная для сеньоров и сеньорит из каких-то других, неведомым образом уцелевших миров. Даже заказанный Андреем стейк из свинины выглядел царственно. Ну а лобстер в соусе, заказанный «барышнями», и Штейновский торчек-узбечек (Вениамин был подчеркнуто внимателен к своему мужскому здоровью) – это не поддавалось никакому описанию.

Мысли о еде навели Веру Ильиничну на мысли о предстоящей сделке.

– Спасибо нашим мужчинам, что подарили нам такой шикарный вечер, – сказала она, поднимая бокал, – мы отработаем…

Тут Штейн попытался возразить – мол, никто не рассчитывает, но Вера Ильинична твёрдо продолжила, заявив, что сделает всё возможное, чтобы протолкнуть сделку со Стеррадами и другим оборудованием, но требует одного:

– …чтобы ни одна живая душа не знала о наших взаимоотношениях, особенно о конкретных цифрах. Это касается всех, в том числе Наиля Фаткулина.

Штейн удивленно посмотрел на неё – это противоречило тому, о чём говорилось в присутствии будущего заведующего реанимацией нового роддома; Андрей понимающе кивнул – Боливар не резиновый, и всех не увезет. Среди дольщиков всегда неизбежны санитарные потери.

– … в том числе Наиль Фаткулин, – повторила Вера Ильинична, и приступила к трапезе, убедившись, что физиономия Штейна приобрела выражение полного согласия.

Нона Ильинична продолжила разговор о плацебо и привела такой пример. Её родственник, 25-летний парень, попал в аварию, и ушибся грудиной об руль. Были повреждены органы, находящиеся в грудной полости, в том числе тимус (вилочковая железа). Через некоторое время развилась злокачественная опухоль системы крови (рак крови). Больной находился в онкодиспансере, где проходил курс химиотерапии. Больница кишмя кишит адептами разных религий и распространителями чудо-таблеток, наживающихся на людском горе. Парню за сорок долларов втюхали упаковку таких бесполезных таблеток (нигде не зарегистрированных и не имеющих государственного сертификата). Буквально на следующий день после начала приёма чудо-таблеток он заявил, что самочувствие его резко улучшилось. Появился аппетит, хорошее настроение, ему хотелось двигаться, читать книги, что-то делать, он стал строить планы (до этого он пребывал в глубокой депрессии). Так продолжалось две недели. Потом он умер.

Уже в конце встречи Вера Ильинична рассказала о расстановке сил в РКБ. Все закупки расходных материалов и медицинского оборудования проходят через Эльдара Хабибулина, заместителя главного врача по оборудованию, закупки медикаментов – через Гамира Садыкова, заведующего больничной аптекой. Об их взаимоотношениях с главным врачом ничего не известно, но, судя по всему, они рулят всем, и не делятся с шефом. Напрямую на главврача фирмы не выходят.

Родильное отделение находится на особом положении. «Барышни» отвоевали право самостоятельно выбирать поставщиков, и их счета оплачиваются без лишних вопросов. Но в случае крупных закупок… Эльдар не отдаст эту сделку, придётся договариваться с ним. И бог бы с ним, была бы сама сделка. Но проблема в том, что если Эльдар за что-то ухватится, жди беды – он никогда не делится. Больше того, перехватывая бюджеты, сделки, и целые проекты, поставляет совсем не то, что нужно. Например, были выделены деньги на закупку инструментария. Вера Ильинична вовремя не принесла в бухгалтерию счёт от своих поставщиков. В итоге родильное отделение получило… гормональные контрацептивы и мужские уретральные катетеры. В другой раз вместо импортного стерилизатора получили десяток отечественных сухожаровых шкафов, один из которых взорвался. Таких примеров не счесть, было время, когда заведующая отделением не сообщала о своих потребностях и не давала заявки на материалы даже по приказу главврача. А нынешнее равновесие достигнуто после серьёзного разговора с Эльдаром, когда Вера Ильинична пригрозила ему, что сообщит куда следует о некоторых его делах, если он не перестанет кромсать её бюджет, и не прекратит своё вредительство.

– Мы имеем дело с сильным противником, – заключила Вера Ильинична.

Все почувствовали себя полководцами, собравшимися для обсуждения решающего сражения. Андрей был до этого дня изолирован от информации, касающейся РКБ, и мог, конечно, высказывать какие-нибудь умозрительные предположения, но, чтобы не выглядеть глупым, предпочёл молчать, участвуя в разговоре лишь мимикой и жестами.

Глава 75

Половина следующего дня ушло на знакомство с другими клиентами. Андрей уже слышал их имена, видел названия организаций на платёжных поручениях, снимал со счёта перечисленные ими деньги. Теперь он увидел их вживую.

Около трёх часов дня, когда они пообедали в центре, и, прогуливаясь по улице Баумана, стали планировать дальнейшие действия, Андрей, взглянув на часы, сказал, что прямо сейчас поедет в аэропорт.

Штейн рассчитывал провести здесь ещё день-два – раз уж приехали, надо поработать. К тому же, зачем лететь самолётом – это через Москву, прямого рейса нет, получается очень дорого, на поезде дешевле раз в пять.

– Зато в пять раз быстрее, уже ночью я буду дома, – возразил Андрей, и напомнил о своих семейных обстоятельствах.

Конечно же Штейн вошёл в ситуацию, и вообще был необычайно любезен и предупредителен – оплачивал все командировочные расходы за счет Джонсона и даже расщедрился на бутылку грузинского вина. Как же, компаньона уволили из инофирмы, надо посочувствовать, поддержать. Но это никак не компенсировало выраженное им совершенно неуместное недоверие. Не выдавая недовольства, Андрей лишь укрепился в своём решении при случае поставить на место спесивого и недоверчивого партнера.

* * *

Он приехал без предупреждения, не позвонив. Мариам не спала, сказала, что ждала его, решила почему-то, что он приедет этой ночью. Они посидели на кухне, поговорили, и легли спать. Было начало второго.

Андрей заснул, пытаясь собрать в одну кучу разрозненные сведения, полученные в ходе поездки. Но вскоре проснулся. Мариам, толкнув его, сказала:

– Иди за машиной, у меня начались схватки.

Глава 76

«Мой сын».

Когда Андрей в первый раз произнёс это вслух, слова прозвучали как-то странно. Сколько раз их нужно повторить, чтобы к ним привыкнуть? Впервые он сказал про себя эту фразу, когда на ультразвуковом исследовании выяснилось, что у них с Мариам будет мальчик.

И вот наконец он появился на свет.

Мариам ещё не отошла полностью от наркоза – ей делали кесарево сечение. Она через силу улыбалась, пытаясь что-то сказать. В палату вошла медсестра, держа на руках завёрнутое в белую пелёнку крошечное существо.

Андрей ожидал, что о ребенке оповестит крик, громкий плач, дрожание стен, осыпающаяся штукатурка. Он был поражён обыденностью этой минуты, что вот так просто войдёт медсестра и протянет ему его сына.

– Держите, папаша!

Андрей принял от неё драгоценную ношу, и медсестра вышла. Затаив дыхание, он разглядывал крохотное личико с закрытыми глазками, пухлыми щёчками и надутыми губками.

«Очень похож на Реваза, значит, весь будет в мать».

Он осторожно поцеловал малыша в щёчку, потом, осмелев, поцеловал ещё раз, и ещё.

– Покажи мне его, – сказала Мариам, немного приподнявшись и протянув руки.

Андрей ответил, присаживаясь:

– Осторожно, он спит.

Она в изнеможении уронила голову на подушку.

– Так держишь его и показываешь, будто ты его родил!

Оказалось, она его ещё не видела. Снова приподнявшись на локте, она рассматривала ребёнка.

– На кого похож?

– На тебя, немного что-то от Реваза.

Улыбаясь, они смотрели на малыша, бросая друг на друга счастливые взгляды.

Андрею стал понятен смысл выражения «быть счастливым здесь и сейчас». Бывали счастливые моменты в жизни, но всегда чего-то не хватало, какой-то детали, без которой полная картина не складывалась. Сейчас вдруг всё стало по-другому. Это было больше, чем счастье. Счастье – недостаточно возвышенно. Радость – недостаточно сильно. Блаженство – недостаточно сладостно. Умиротворённость – недостаточно безмятежно.

Кто-то вошёл в палату, и, подойдя к кровати, тихо произнёс:

– Сынок.

Казалось, самим сердцем были услышаны эти слова. Обернувшись, Андрей увидел своего отца.

Все прожитые им 27 лет растворились вдруг без остатка в настоящем, и уже не кто-то другой, а он сам был тем малышом в белом свёртке, над которым склоняется его отец. Появился маленький человечек, и жизнь потекла совсем по иным законам.

Молча постояв, отец вышел.

– Нам надо придумать имя, – сказала Мариам, – ведь он уже родился, теперь это можно обсуждать вслух.

– Альберт, – уверенно сказал Андрей.

– Я тоже думала об этом. Мне ещё нравятся имена Артур и Аркадий. Давай выбирать из этих трёх.

Совсем уже привыкнув к ребёнку, Андрей принялся его тормошить, затем, приподняв головку с плечиками, а ножки опустив, так, что тельце приняло почти вертикальное положение, сказал:

– Смотри же, разве не видишь – вылитый Альберт!

Мариам слабо улыбнулась. Так младенец получил, в знак приветствия, улыбку из нежных и чистых уст, ту улыбку, без которой, по выражению поэта, человек недостоин ни трапезы богов, ни ложа богинь.

Глава 77

Игорь Викторович Быстров вызвал в воскресный день. Войдя в кабинет, Андрей сообщил радостную новость – родился сын.

– Теперь забухаешь? – ухмыльнулся заведущий.

– Нет, у неё отдельная палата, мне разрешили остаться на ночь.

Сам Игорь Викторович не любил застолий. Главный врач даже назначил премию в размере месячного оклада любому, кто уговорит заведующего кардиохирургией принять участие в какой-нибудь вечеринке – праздновании Нового года, например. Пока что это никому не удалось.

Игорь Викторович напомнил, что сегодня нужно заехать к мужу Зинаиды Прокофьевны в гараж и забрать шовный материал. Открыв блокнот, продиктовал суммы ближайших выплат. Андрей подтвердил каждую из них.

– Сколько тебе перечислили за реанимацию?

– Сто тридцать тысяч, Игорь Викторович.

– Это значит… пять процентов… шесть пятьсот.

– Всё верно.

В блокноте появилась новая цифра.

– Вообще-то, Игорь Викторович, у Маньковского возврата тысяч на сорок, может, их вычесть, и пять процентов вычислять с оставшейся суммы?

– А сколько ты ему платишь?

– Так же, как вам – сумма возврата минус пятнадцать процентов. Вы же сами договаривались.

– Да? Гм… Бери с него двадцать процентов, а эти пять процентов будешь отдавать мне.

– Попробую. А вы не могли бы ему сказать, что условия изменились, и что у вас тоже теперь двадцать процентов? А то мало ли что, вдруг что-нибудь себе подумает.

Игорь Викторович согласился – он сам скажет Маньковскому об изменении условий. И рассказал о том, что договорился по поводу сотрудничества ещё с одним заведующим – Захаровым, зав. лабораторией.

– … Есть такая фирма – Radiometer, они выпускают растворы для нашего лабораторного оборудования. Зайдешь к нему завтра, в понедельник. Потом расскажешь, как состоялся разговор.

Андрей высказал слова благодарности за то, что заведующий кардиохирургией так продвигает его фирму. Основные статьи расходов уже были под контролем – закупки для нужд кардиохирургического и реанимационного отделений, с заведующим рентгенхирургией, закупавшим самые дорогие расходные материалы, договорился Штейн. Оставалось два крупных раздела – закупка оксигенаторов для оперблока, этим занимался лично главный врач, втайне от него пять процентов Быстров умудрился выбить с поставщика для себя; и закупка ЭКС (электрокардиостимуляторов) и других расходников для отделения нарушения ритма. Деньги на ЭКС выделялись облздравотделом, это была специальная статья, и, опять же, поставки отслеживались лично главным врачом. Что касается других расходных материалов, ими занимался заведующий отделением – сложный человек, с которым очень трудно договориться.

В общем, надо управляться с тем, что есть, и постепенно подбираться к новым рубежам.

За благодушной маской тщательно скрывалась досада – на фирме снова обнаружилась недостача, на покрытие которой пришлось израсходовать деньги, искусно выманенные у Альбертинелли. Столько усилий впустую. Великий и ужасный Паоло Альбертинелли визжал, как потерпевший, угрожал что заявит в Интерпол за шантаж. Краснов с Ненашевым говорили что-то о заявлении в ОБЭП и о том, что возможно, заведут уголовное дело по факту похищения факоэмульсификатора Legacy из волгоградского филиала МНТК.

Но Андрей спокойно им ответил, что на х*ю их всех вертел, и что ничего итальяшка не сможет сделать. А в самом крайнем случае – ну в самом крайнем, если придётся вернуть прибор без требуемого выкупа, то работать он не будет. Так что разумнее всего заплатить.

И Альбертинелли сдался.

И вот теперь приходится расставаться с деньгами, добытыми таким тяжёлым трудом.

Если первый раз баланс ушёл в минус на пятьдесят тысяч, то сейчас уже «заминусило» на сто. Что это – неучтённые личные расходы? Украсть никто ничего не мог, всё контролируется директором. Сначала пятьдесят, потом сто, что делать, когда «загуляет» миллион?!

– Я тут познакомился с симпатичной татаркой из бухгалтерии, – сказал Андрей, оторвавшись от невеселых мыслей.

Игорь Викторович немного подался вперёд:

– Ну-ка, ну-ка… Гульнара, та самая?!

– Нет, ничего у меня с ней не было.

И Андрей рассказал, как зашёл в бухгалтерию и провёл ревизию бумаг, находящихся в ведении Гульнары, и пролазил её компьютер. Остаются ещё медвежьи углы, и немало – рентгенплёнка, дезинфектанты, глюкозометрические тест-полоски, расходники для ЭКГ – бумага, электроды, гель.

– Плёнка – это я попробую сделать. Сколько получается в месяц по деньгам?

– По-разному, Игорь Викторович – от восьмидесяти до ста пятидесяти тысяч в месяц.

– Кстати, нам нужны хирургические костюмы. Сделай мне счёт на пятнадцать штук, размеры возьмёшь у Лены. Какие костюмы? Ну, не самые дорогие, но и не дешёвку – это я своим мужикам заказываю. А мне подыщешь самый лучший, смотри, вот я видел в Швейцарии.

И заведующий вытащил из тумбочки рекламный проспект. Андрей записал название фирмы-производителя и коды нужных позиций.

Глава 78

Ещё три месяца назад, в середине сентября, Иосиф Григорьевич предвосхитил новую стадию взаимоотношений с Николаем Моничевым, когда, встретив его в ресторане «Волгоград», предложил пообедать вместе. В тот день Моничев долго и увлеченно говорил о заводской деятельности, и о своей роли в этом процессе. Мало с кем из своих клиентов Иосиф Григорьевич встречался вне стен родного учреждения, но с этим всё чаще сталкивался в городе, и отношения с ним установились почти что дружеские. Они часто обедали вместе в «Волгограде», и если кто-то приходил раньше, звонил другому и спрашивал: «Салют, я уже на месте, тебе что заказать?» В один из дней Иосиф Григорьевич проехал с Моничевым на «ВХК», ознакомился с деятельностью предприятия, и даже побывал в цехах. Состоялась встреча с Заводовским, гендиректором, который прочитал футуристическую лекцию о развитии производства и расширении ассортимента выпускаемой продукции.

– … в настоящее время мы налаживаем производство полиизоцианатов, при условии должного притока инвестиций это займёт около пяти лет. Полиизоцианаты – это один из основных видов сырья для получения полиуретанов. Они относятся к числу тех немногих полимеров, у которых можно направленно регулировать число связей, гибкость полимерных молекул и характер межмолекулярных взаимодействий. Это даёт возможность получать из полиуретанов самые разнообразные материалы: волокна, твёрдые и мягкие эластомеры, жесткие пеноматериалы, клей, различные покрытия и пластические массы. Общий объём инвестиций – 120 миллионов долларов. Срок окупаемости – 2,2 года.

Иосиф Григорьевич ничего не смыслил в полиизоцианатах, но он лишний раз убедился, что не ошибся, двинув Моничева на «ВХК» – человек он толковый, заинтересован в развитии предприятия, а значит, не только обеспечит бесперебойный приток денег с этого участка, но и увеличит рост доходов в будущем. Моничев виновато жаловался, что из-за всех этих хлопот стал меньше времени уделять своей собственной фирме, но это оправдывается тем, что развитие производства перспективнее купли-продажи бытовой техники, и, таким образом, расстановка приоритетов выбрана правильно. Иосифа Григорьевича не отпускало чувство, что его окучивают, но он успокаивал себя тем, что всё ради дела. Моничев ведь не просил за свою «Доступную Технику», хотя имел на это полное право, а беспокоился за общее дело, за «ВХК», акционером которого являлся сам Иосиф Григорьевич, и множество уважаемых людей.

И он оказался вовлеченным во всю эту хозяйственную деятельность – решал вопросы с областной налоговой инспекцией, разбирался с кредиторами и судебными приставами, отзывал инкассо, в общем, знал о работе предприятия не понаслышке. В конце октября Моничев напомнил ему об инвестиционном проекте с полиизоцианатами и посетовал на нехватку оборотных средств. Это отодвигает сроки сдачи в эксплуатацию производственной линии, что, в конечном счете, грозит убытками. Вот если бы взять кредит… Конечно, заводчане могут сами обратиться в банк, им не откажут. Но тогда им придется закладывать своё имущество, а кому это нравится? Собранию акционеров не подходит сравнение со слётом ангелов, и буря будет ещё та, когда встанет вопрос о том, какие активы заложить в банке. Да, «ВХК» – процветающее предприятие, ему ничто не угрожает, но пятилетний срок… В общем, нужна договоренность со службой безопасности какого-нибудь банка о том, чтобы технико-экономическое обоснование кредита не шибко сильно проверяли, особенно в части, касающейся оценки залогового имущества.

Будучи сам акционером, Иосиф Григорьевич разделял эти чаяния. И ему не улыбалось столкнуться с обесцениванием своих ценных бумаг в случае, если другие акционеры что-нибудь намутят в течение ближайших пяти лет. Он обратился к своей записной книжке, полистав её, нашёл среди своих знакомых руководителя службы безопасности «ЛОСС-Банка», с которым и договорился насчёт того, чтобы к просьбе Моничева отнеслись с предельным вниманием. Развалюшка – облупленные стены и дырявая крыша была оценена как дворец на Рублёвке, а находящаяся там груда металлолома – как новенький Боинг. Эксперты банка подтвердили, что всё это – не что иное, как «производственный цех с высокотехнологичным оборудованием», и приняли в качестве обеспечения по кредиту. Полтора месяца ушло на подготовку всех необходимых бумаг – бизнес-план, технико-экономическое обоснование, бухгалтерская отчетность, аудиторское заключение, страховка, и так далее. В конце декабря подписали договор кредитной линии, первый транш по которому – пять миллиона долларов – был перечислен на фирму «Allied Services» в счёт оплаты за оборудование для производства полиизоцианатов.

* * *

В загородном доме Иосифа Григорьевича вечеринка была в самом разгаре. Внезапно некая очень красивая женщина взгромоздилась на столик Арины Кондауровой и Елизаветы Каданниковой. Присутствующие, среди которых были Александр Капранов, Вячеслав Уваров, Николай Градовский, Юрий Солодовников, воззрились на озорницу, а та предложила всем поднять бокалы и поддержать её тост.

– Я знаю, что это уже говорилось много раз, – обратилась она к обширной аудитории, – но давайте ещё раз выпьем за самую красивую женщину в мире – Арину Кондаурову!

Двадцать семь человек тост с радостью поддержали, а Николай Моничев почувствовал некоторую неловкость. Дело в том, что на столе красовалась его жена Алла.

– Не могу поверить, что моя жена вытворяет такое! Впервые за пятнадцать лет она вышла из образа тихой мыши, и как вышла!

Но он зря нервничал: не только для Аллы, но и для всех остальных этот вечер был просто мега-праздником. Отмечали день рождения Арины, совпадавший с рождеством. Моничев отметил особый талант своей жены:

– Она отлично смешивает коктейли.

– И это всё, в чём она проявила себя за пятнадцать лет совместной жизни? – удивилась Арина.

Когда все стали хлопать, а Алла слезла вниз, Моничев облегченно вздохнул.

– В доме столько пространства, а эта клюшка другого места не нашла для выступления.

Этот дом, который Иосиф Григорьевич называл «симфонией дерева, стекла, свежего воздуха и света», значительно отличался от того, что был куплен два года назад. Пристройка, зимний сад, внутренняя и наружная отделка – казалось, архитектурным опытам конца не будет, и Иосифу Григорьевичу пришлось самому себе сказать «Хватит!», чтобы не увязнуть в долгострое.

Средства, затраченные на реконструкцию, ласкали взор. А результатом стремления хозяина создать такое место, в котором светлое вдохновение никогда не покидало бы его, явился лофт, вместивший собрание красивых, причудливых и просто занятных предметов. Сочетание всех этих разнообразных вещей совсем не казалось беспорядочным, а, напротив, выглядело искусно продуманным и простым одновременно. Во всём чувствовалась очаровательная импровизация. Пушистые ковры из овечьих шкур соседствовали с прямыми линиями коктейльного стола из тика и молочного стекла. Предметы дизайна Джо Понти и Casa Armani, венская ширма 30-х годов, китайский лакированный шкаф уравновешивались чисто декоративными предметами. Коробки, миски, подносы расположились в задуманном хозяйкой порядке, на стенах ассиметрично развешаны картины.

Две раздвижные стены из стали и стекла отделяли спальню от остальной части лофта и зрительно усложняли пространство. А ощущение высоты возникало благодаря стеллажам, заполненным книгами в белых переплетах. Вид у них немного нереальный в потоках солнечного света, льющегося через три огромных, от пола до потолка, окна. Гости признавались, что, когда заходят с улицы, у них создаётся впечатление, что попадают в засыпанный снегом сад. Иосиф Григорьевич много работал именно здесь, а не в кабинете. Лофт заполнялся солнечным светом в первой половине дня и отраженными золотыми лучами – во второй.

А в этот праздничный вечер, в тёмное время суток, тёмные мысли овладели Иосифом Григорьевичем, и он поделился ими с Уваровым и Солодовниковым, – в кабинете, куда он привёл их, чтобы показать коллекцию оружия.

– Так много существует признаков мошенничества, но когда дело касается близких тебе людей, знания никак не применить.

Он открыл сейф и принялся выкладывать оттуда коробки на письменный стол.

– Внезапное улучшение материального состояния, анкетные данные, экстравагантный образ жизни, изменения в поведении, развод, новые молодые партнеры и партнерши, наводки и жалобы, и так далее. Всего этого не замечаешь, но когда дело доходит до дела, спохватываешься: я всё видел, но не придал этому значения.

Уваров покрутил барабан револьвера Military & Police, ему понравилось характерное потрескивание, и он крутнул еще раз:

– Взять твоего друга Моничева: налицо все признаки. Вспомни, какой это был рыхлый обрюзгший еблан, и что с ним стало.

У Солодовникова была идиосинкразия к Моничеву, и он выразил свои мысли более конкретно:

– Что, если затащить его в подвал, и немного поупражняться в стрельбе! Давно ли вы использовали свой арсенал по назначению, Иосиф Григорьевич?

– Ну, во-первых, Юра, у него стабильная семейная ситуация, он женат вот уже пятнадцать лет. Что касается стрельбища, ответ такой: кабанчик не нагулял ещё жирок.

Отложив револьвер, Уваров взял в руки японский кольт “New Nambu”.

– Балуешь ты его, и доверяешь чересчур. Деньги дал даже без расписки.

Речь шла о ста тысячах долларов, которые Иосиф Григорьевич ссудил Моничеву под процент. Половину этой суммы дала Арина.

Встав напротив зеркала, Солодовников копировал Роджера Мура:

– Мы тоже часто даём деньги под процент нашим клиентам, что тут такого.

Уварову всё равно всё не нравилось.

– Надо подстраховаться, ибо сказано: верь слову, но бери в залог ценности.

– А куда он денется?

– А куда, Григорьевич, деваются люди с большими деньгами?

Вернувшись к столу, Солодовников положил в коробку Beretta Cougar, взял Desert Eagle Mark VII, подержал, оценивая вес сначала в правой руке, затем перебросил в левую.

– Гантеля какая-то, а не пушка. Вы что-то говорили о беспокойстве насчёт близких, которые вдруг оказываются мошенниками.

Выложив последнюю коробку из сейфа, Иосиф Григорьевич уселся в кресло.

– Когда всё слишком хорошо, я начинаю беспокоиться.

Все трое переглянулись.

– Да ладно! – вырвалось у Уварова. – Что ещё может случиться? Думаешь, этот еблан тебя закажет? Выбрось из головы, кишка его тонка, не тот калибр.

– Да что ты, Слава, прицепился к мойше?! Я за него и не волнуюсь, я это вообще сказал, безотносительно к какому-то либо пиндосу.

Ещё долго после ухода гостей Иосиф Григорьевич, сидя в своём кабинете среди коробок с ручным огнестрельным оружием, раздумывал, может или не может существовать рядом с ним нехороший человек, способный на подставу. Он прекрасно разбирался в людях, но бывают ещё нелюди, мимикрирующие и приспосабливающиеся к человеческим условиям. Наконец, около двух часов ночи эти зоологические изыскания ему надоели, и он отправился в спальню.

Глава 79

То, что должно было случиться, случилось. В начале января позвонил Солодовников, и уже с первых слов Иосиф Григорьевич с мучительной отчетливостью снова ощутил толчки надвигающейся катастрофы, которые впервые почувствовал тогда, на дне рождения Арины. Да, в тот вечер он инстинктивно почувствовал неизбежность того, что предатель предаст, но почему не выразил это до того, как это предательство произойдёт?! Почему только теперь прояснилось то, что и так было ясно? Что можно ожидать от того, кто когда-то заказал компаньона и друга? Изменничество – это ведь не временное состояние, что-то вроде простуды, которую можно вылечить. Это диагноз на всю жизнь.

Моничев наслаждался жизнью не деликатно и боязливо, а грубо и совершенно открыто. Он неприлично много тратил, но почему это неприличие не резало глаз?

Множество «почему», и все без ответа.

На одну из закрытых вечеринок для приватного общения вызвали эскорт-girls, и среди них была та самая звезда Алла, влезшая на столик к Арине, 25-летняя кокотка, якобы 15 лет прожившая в законном браке с Моничевым. Узнав её, Солодовников попытался собрать у неё анамнез, но та, не уразумев серьёзность ситуации, ответила идиотическим гоготанием. Кстати собравшиеся мужчины все как один оказались джентльменами, умеющими найти подход к любой женщине. Удар по печени оказался комплиментом, от которого она растаяла по полу и в таком распластанном положении призналась, что Моничев пользовался её услугами, они там шоркались, но чаще он в оплаченное время таскал её по разным местам, заставляя одеваться как леди и представляя своей женой. А действительно, без боевой путанской раскраски и в приличной одежде она выглядела как леди. Но дело не в этом, это его личные вопросы – где его настоящая жена, и зачем ему понадобился весь этот маскарад. Моничев наврал, а кое-кто из «офисных» ссудил ему деньги под процент. Ему позвонили, но абонент был недоступен. Ни дома, ни по другим известным адресам его не оказалось.

– Ответ такой, Юра, – выслушав, произнёс Иосиф Григорьевич голосом, который, как ему показалось, предательски задрожал. – Ищите его по своим каналам, а я зараз организую федеральный розыск. Одного не пойму: если он шваркнул банк, на кой чёрт ему наши трудовые копейки?!

– Пять старушек – уже рубль, Иосиф Григорьевич. Вместе с вашей с Ариной сотней, с нашими четырьмя набегает пол-лимона.

Первым делом Иосиф Григорьевич связался с начальником уголовного розыска и передал данные Моничева, объяснив, что дело срочное, все необходимые бумаги будут. Вызвав Станислава Закревского, объяснил, как собрать материалы для передачи следователям ГСУ, чтобы те возбудились уголовным делом по факту мошенничества в особо крупных размерах. После этого вместе с Солодовниковым отправился в жилище собаки. Как и предполагалось, квартира оказалась пустой. К тому же выставленной на продажу вторым по счету хозяином после сбежавшего Моничева. Такая же ситуация была с частным домом на Цыганском поселке, где проживали родственники Моничева, на которых когда-то был совершен налет.

Сложив пальцы в виде пистолета, Солодовников напомнил про подвал и отстрел кабанчика, не нагулявшего жирок. Обозвав себя старым дураком, Иосиф Григорьевич поклялся, что достанет пиндоса из-под земли.

Тут все, не только он один, оказались попавшими, доверившись внешнему шику жулика. Все думали, что он успешный коммерсант, и снабжали деньгами его предприятие. Он изображал движение, но не двигался. Точнее двигался, но совсем не в ту сторону, куда смотрели все. Между его частной жизнью и внешним рисунком его деятельности существовал огромный разрыв. Единственное, что их объединяло, это общий ритм, пронизывающий всю картину – ритм красивой жизни. Моничев решил, что жизнь будет красивой только у него, но остальные были не согласны с такой постановкой вопроса.

Сперва Давиденко с Солодовниковым скинулись по двадцать пять тысяч, чтобы вернуть Арине её полтинник. Затем приступили к поискам – каждый на своём участке.

Уголовный розыск разыскивал, а Иосиф Григорьевич, как статист, обзванивал людей и констатировал то, что видел уже своим мысленным взором. Фирма «Allied Services», фигурировавшая в технико-экономическом обосновании кредита как поставщик оборудования, оказалась карманной структурой Моничева. Гендиректору Заводовскому и финансовому директору Воропаеву было дано следующее объяснение: кредитные деньги пойдут на разные нужды, а банку нужна одна прямолинейная красивая история, как будут использованы эти средства. Если расписать, как будет всё на самом деле, денег под эту историю никто не даст. Поэтому кредитные деньги сначала поступят на расчетный счёт «Allied Services», прописанной в бизнес-плане и технико-экономическом обосновании, – это же своя контора и дилер «ВХК» – а оттуда распределятся по заводским нуждам. В итоге средства распределились на помойки, где и были обналичены. Моничев умело вёл челночную дипломатию – с каждым говорил отдельно, кивая при этом на остальных, внешний вид которых указывал на то, что всё в порядке. Все и думали, что всё в порядке.

Пятидесятитысячный заем оказался не единственной проблемой для Иосифа Григорьевича. Как акционер он терпел убыток, вызванный дебиторской задолженностью «Allied Services», которой была отгружена продукция на сумму семьсот тысяч долларов, и этот долг, судя по поведению Моничева, так и останется непогашенным. И если насчёт своих денег он был уверен, что вытащит их рано или поздно, то по поводу кредитных денег двух мнений не было: недобрый был тот день, когда «ЛОСС-Банк» подписал кредитный договор с «ВХК». Даже залоговое имущество, халупу о четырёх стенах, вряд ли завод отдаст банку, и договора о безакцептном списании денежных средств с других заводских счетов так до сих пор не подписаны. Конечно, безопасники банка дулись на Иосифа Григорьевича, так опрометчиво поручившегося за неясного клиента, но они сами не без глаз, обязаны были что-то думать, а полученные комиссионные должны были смягчить их переживания по поводу взбучек от руководства.

Иосифа Григорьевича волновала другая сторона вопроса. Как мог недочеловек затмить разум и незаметно скрыться с деньгами?! Создавался опасный прецедент, и если не разрешить вопрос, недолго превратиться в чучело, на которое мочатся все собаки. Надо во что бы то ни стало отловить беглеца и публично наказать, иначе всякая обезьяна перестанет считаться со старым седым полковником.

Три дня потребовалось Иосифу Григорьевичу, чтобы дойти до философски спокойного состояния. Хоть и слабо, но всё же успокаивало то, что он не был одинок в своём горе. Семьдесят пять тысяч (свои пятьдесят и те двадцать пять, отданные Арине), а также заводские семьсот, в которых есть его доля, он будет взыскивать совместно с целым коллективом заимодавцев, каждый из которых, хоть и ощущал себя ослом, но все вместе они были возмущенные граждане, которых обманули. Методично проводимые поисковые мероприятия и надежда на то, что беглец прокололся где-то и оставил следы, а также упование на чудо, вдруг где-то сам объявится, – ну, что еще тут можно предпринять.

Глава 80

Вера Ильинична Галишникова позвонила в один из первых рабочих дней января и попросила выслать ей договор и счёт на два «Стеррада». Штейн был настроен скептически – из всего предложенного оборудования выбрано самое дорогое! В России таких стерилизаторов Джонсон продал всего несколько штук – и то в Москве. С трудом верилось, чтобы где-то в провинции могли себе позволить такое.

Всё-таки они с Андреем выехали в Казань – Вера Ильинична сказала, что дело серьёзное. Когда, переодевшись в санпропускнике, прошли через отделение, и оказались в её кабинете, она обрисовала ситуацию. С её слов, деньги у больницы уже есть, около десяти миллионов рублей. Поэтому нужно срочно убеждать главного врача в необходимости закупки низкотемпературного стерилизатора. Почему именно Стеррад? Главный бухгалтер сообщила по секрету: чтобы освоить всю сумму, надо заказать одну-две крупные позиции. Если разбивать на лоты, и играть конкурсы, – а их придётся играть по правилам Эльдара Хабибуллина, его никак не обойти, – то он перетянет большую часть денег на «своих» поставщиков. А «Стеррад» – уникальное оборудование, на российском рынке представлен только один производитель. Поэтому можно обойтись без конкурса, а необходимость именно в этом оборудовании Вера Ильинична сумеет объяснить.

На встречу с главным врачом Штейн отправился сам – объяснил, что своего дистрибьютора никак не мог светить (Андрей это объяснение не принял). Там, в присутствии Галишниковой и Хабибуллина он провёл презентацию «Стеррада», рассказал о технических возможностях, и доказал, что в долгосрочной перспективе это оборудование позволит сэкономить значительные средства, и что оно обойдется даже дешевле недорогих отечественных стерилизаторов – учитывая износ последних, энергозатраты, а также порчу инструмента при термообработке.

Галишникова сумела отстоять свой проект, для верности заручившись поддержкой заместителя министра здравоохранения по родовспоможению и детству. Главный врач согласился со всеми доводами. Не имея возможности взять проект под свой контроль, Хабибуллин позвал представителя Джонсона после презентации в свой кабинет, и принялся обрабатывать средствами, расширяющими границы сознания. О состоявшемся разговоре Штейн рассказал вечером, когда, уставший и пьяный, приехал в гостиницу.

Хабибуллин – тот ещё делец, одевается хуже лифтёра, ездит на раздолбанном УАЗе девятьсот лохматого года, а о личном состоянии заместителя главного врача можно судить, произведя оценку находящегося в больнице оборудования. Он угостил Штейна коньяком, и предложил провести сделку напрямую, без посредников. Что касается условий – ему нужно всего-навсего десять процентов. Штейн согласился на эти условия, единственное «но» – то, что сделку придётся провести через дистрибьютора, компанию Совинком, так как Джонсон не располагает наличностью для выплаты комиссионных.

На этом они расстались.

– Ну, так всё просто, – недоверчиво сказал Андрей, – они взяли у нас договор, взяли счёт, и так сразу оплатили нам десять миллионов?

* * *

Действительно, всё оказалось не так просто.

В конце января в московское представительство «Джонсон и Джонсон» пришел человек, представился Рафаэлем, и заявил, что хочет приобрести оборудование для РКБ. В представительстве ничего не слышали об этом проекте, и позвонили Штейну – это ведь его регион. Тот связался с Галишниковой, которая не смогла ничего толком объяснить; и вылетел в Москву.

За продвижение продукции ASP (принадлежащая Джонсону немецкая компания «Advanced Sterilization Products», выпускающая «Sterrad»), отвечал единственный сотрудник – Светлана Виленская. Она была удивлена, узнав, что в Казани заинтересовались Стеррадами, и дело продвинулось настолько, что уже под дверью стоят покупатели.

Галишникова не была знакома с Виленской, и позвонила тому, кого знала – Динаре Садыковой, сотруднице московского офиса, которая занималась Казанью до того, как этот город передали Штейну. Заведующая родильным отделением заявила представителю Джонсона, что уже выбрала поставщика, и что если Джонсон вступит переговоры с кем-то другим, кроме Совинкома, придётся переделывать заявку на другое оборудование. Больше ничего не было сказано, так как Галишникова не располагала никакими данными – кто такой Рафаэль, и с какой стати он делает какие-то там заявления от имени РКБ.

Штейну поручили разыскать директора Совинкома, и срочно вызвать его в Москву.

Андрей встретился с Штейном возле станции метро «Тульская». Пока дошли до офиса, обсудили ситуацию. Времени было в обрез – с минуты на минуту должен был подъехать Рафаэль.

Штейн находился в несколько возбужденном состоянии, всё время твердил: «не поддавайся на уговоры», «этот козёл вымораживает скидки», «в офисе не должны знать о наших с тобой взаимоотношениях».

Из его сбивчивого рассказа удалось выяснить следующее.

Год назад министерство здравоохранения Татарстана выделило средства для закупки медицинского оборудования для РКБ. Странным образом эти деньги, десять миллионов рублей, попали на счет некоей фирмы «Х», пополнив её оборотные средства. «Х» занималась производством водки, и целый год деньги работали на это. В конце 1999 года просроченной дебиторской задолженностью заинтересовалось КРУ. Представители «Х» вышли на руководство РКБ, узнали, какое оборудование требуется, и обратились непосредственно к производителю. Галишникова уверена, что тут не обошлось без Хабибуллина. Зная по опыту, что тот в лучшем случае кинет на деньги, не поделится, а в худшем – поставит совсем другое оборудование, она заявила главврачу, что официальным дистрибьютором Джонсона является Совинком, и что она, как конечный потребитель, не подпишет накладные от другой компании, и тогда «Х», а вместе с ней целая группа серьёзных людей, сядет в лужу. Ведь это нецелевое использование бюджетных средств, мошенничество.

Неизвестно, кто был замешан в этой схеме с водкой, по крайней мере, на Галишникову никто не выходил, и ничего не предлагал (в сложившейся ситуации наибольшее доверие было к Совинкому, учитывая историю поставок и прочих взаимоотношений). И она сказала, чтоб Андрей уверенно держался на переговорах – как представитель заказчика, и ни в чём не уступал. То, что Джонсон до сих пор не заключил договор с «Х», а был вынужден вызвать на переговоры директора Совинкома – это целиком её заслуга.

Андрей уточнил, какую скидку даст Джонсон на два аппарата. «Процентов сорок, а то и все пятьдесят», – ответил Штейн, и напомнил про Хабибуллина, Галишникову с Галимулиной, и про интересы учредителей Совинкома.

«Придётся накрутить немного сверху, – ещё растаможка и доставка», – сказал Андрей.

Придя в офис, они сразу же прошли к Юлии Шелест, руководителю отдела логистики. Без лишних предисловий она сообщила, какую цену даёт компания на два аппарата с набором расходных материалов – скидка составила 50 % – и, со словами «Пойдёмте, я вас познакомлю с вашим плательщиком», повела Андрея в зал для переговоров.

В просторном помещении их встретил высокий светловолосый мужчина. Он разговаривал по мобильному телефону, не прекращая говорить, встал со своего места – он сидел не за длинным столом, занимавшим половину кабинета, а немного поодаль – и, кивнув Юлии, пожал Андрею руку. И снова опустился на стул. Затем, извинившись перед собеседником, отключил телефон, и представился:

– Рафаэль.

Андрей назвал себя.

– Что-нибудь вам принести – чай, кофе? – спросила Юля.

– Овсяная каша есть? – поинтересовался Рафаэль.

Юля не нашлась, что сказать, и вышла.

Развернув стул, Андрей присел, оказавшись, таким образом, напротив Рафаэля.

Некоторое время они молча разглядывали друг друга.

«Кто первый заговорит, уже проиграл», – подумал Андрей.

«Плательщик» начал беседу. Он спросил, откуда прибыл поставщик, и что это за фирма такая – Совинком. Затем сказал, что у него есть деньги, и он готов приобрести оборудование прямо сейчас. И купил бы ещё позавчера, просто неохота возиться с растаможкой. Поэтому пошёл на уступки и встречается с дистрибьютором, рекомендованным компанией «Джонсон и Джонсон». Всё, что ему нужно – это хорошая цена.

Андрей назвал цену – двести пятьдесят тысяч долларов.

– Это очень дорого, – тут же откликнулся Рафаэль. – Я могу купить аналогичное оборудование в другой фирме.

– Это цена по прайс-листу.

– Что такое прайс-лист, так, клочок бумаги. Я знаю, как их пишут. Дай мне хорошую цену, и мы ударим по рукам.

– Я обеспечиваю гарантийный сервис. Это дорогое удовольствие. Не каждый может себе позволить так обслуживать клиента.

– Знаю я твой сервис… Сколько ты им пообещал, своим клиентам?

– Рафаэль… что значит «пообещал»?! Я им пообещал поставить оборудование в срок, а они мне пообещали, что организуют конференцию, где будут врачи из других больниц.

«Плательщику» эта идея не понравилась:

– Лучше перед другими не выступай. Слишком хорошо научился говорить…

– Не понимаю, о чём вообще речь. Я – региональный дистрибьютор, Казань закреплена за мной, все дела.

– Ладно. Какие ты мне скидки можешь дать? Мне нужны максимальные скидки, понимаешь? Врачи, которым ты пообещал деньги – они никто, пустое место, деньги уже у меня! Я могу им впарить любое оборудование и закрыть долг. Поэтому скидки ты даешь мне, а им отвезешь ручки и блокноты. Я видел в коридоре, там полно этого добра.

– Внимание, Рафаэль, я пришел на переговоры подготовленным, чтобы нам не терять времени на торги. Вы серьезный человек, и мне не с руки водить вас за нос. Я сам зажат в тиски этими америкосами…

Тут Андрей кивнул в сторону двери.

– … они вешают на меня установку, наладку, сервис, запчасти. Это очень хлопотно. Если заказчик в ближайшие три года будет нажимать не на те кнопки, или будут перебои с электричеством, я останусь без штанов. А кто мне купит новые штаны?!

– Не я, это точно!

И «плательщик» пустился в объяснения: всё, что говорят в РКБ – ерунда, там не владеют ситуацией, и, что бы они ни говорили, примут любое оборудование, пропечатают любые накладные, чтобы закрыть дебиторскую задолженность фирмы «Х», так как,

– …в этом заинтересован и главный врач, и Минздрав, и многие другие важные люди.

Андрей не уступал, ссылаясь на то, что и так уже максимально скинул цену, и не в его обычаях устраивать дешёвые спектакли – торги там разные, уступки.

Наконец, Рафаэль сдался.

– Допустим, я согласен, хотя мне это все не нравится. Мои условия таковы: я перечисляю деньги за аппарат на «Джонсон», а тебе перевожу за твою работу. Всю сумму отправлять тебе в твою Тьмутаракань я не хочу. Сколько я тебе должен?

Андрей назвал сумму, которую услышал от Юлии – это надо перечислить на Джонсон, остальное – на Совинком.

– Это грабеж средь бела дня! – возмутился Рафаэль так, будто у него отняли всё его имущество.

– Таможня…

Глаза Рафаэля запылали огнем праведного гнева.

– Таможня не стоит половины стоимости оборудования!

– Послушайте, вы этим оборудованием закрываете десять миллионов, а обходится оно вам… Вы крутили деньги целый год, и заработали на этом… сколько?

Несколько секунд два блондина рассматривали друг друга холодными немигающими взглядами, затем Рафаэль произнёс:

– Растамаживаешь в Волгограде или в Казани?

– В Волгограде.

– Значит, с тебя доставка. Реквизиты свои пришлешь по факсу, реквизиты Джонсона я сам у них возьму.

Обернувшись, Андрей взял со стола лист бумаги, разорвал пополам, одну половину протянул Рафаэлю, другую оставил себе. Они написали друг другу свои контактные данные.

– И это, сроки, – сказал Рафаэль, – Нам надо сделать все очень быстро. Эти чинуши сидят в своих креслах и только требуют. Ничего больше не умеют делать. Мы с тобой понимаем, что деньги нелегко достаются. Нам же и по шапке за это – разгребай теперь всё дерьмо. Ты же в курсе всех наших казанских скандалов – КРУ, МРУ, и так далее.

Поднявшись, он добавил:

– Как ты сказал – «америкосы в тиски зажали»? Это уж точно, овсяную кашу они мне так и не принесли. На всем экономят, мироеды.

Глава 81

В тот же вечер Андрей вернулся в Волгоград, а на следующий день передал Рафаэлю по факсу реквизиты своей фирмы. Решили, что договор поставки с Джонсоном заключит Совинком, растаможит оборудование, и отгрузит фирме «Х», которая оформит все конкурсные документы, и поставит оборудование в РКБ. Реальное название фирмы, которая будет заключать договор с больницей, Рафаэль так и не назвал.

Согласно этой договоренности между Совинкомом и Джонсоном был заключен договор поставки двух Стеррадов, и в счет взаиморасчетов по этому договору Рафаэль перечислил деньги с некоей иностранной фирмы напрямую в «Johnson & Johnson». Оставшуюся дельту он обещал перечислить, когда товар придёт на таможню.

Штейн по этому поводу закатил истерику, и даже индуцировал Галишникову. Вначале он боялся и даже демонизировал Рафаэля – вдруг всё сорвётся, и тогда, после всей суматохи, в каком свете будет выглядеть представитель по югу России. Но после того, как деньги поступили на расчетный счёт, он осмелел, и уже стал требовать каких-то гарантий от плательщика. А вдруг он не заплатит за растаможку? А вдруг перечислит за растаможку, а нашу комиссию – нет? А вдруг перечислит комиссионные не в полном объеме, что мы скажем клиентам? А вдруг, а если… Тысячи вопросов и предположений.

– Он должен подписать договор, написать долговую расписку! – кричал в трубку Штейн.

Галишникова также звонила и с тревогой спрашивала – что за демонюга такой, Рафаэль, не подставит ли он нас – как будто это Андрей где-то нашёл его и волевым решением привлёк к делу.

И Андрей терпеливо объяснял: никто в этом мире никому ничего не должен, и какие это расписки можно требовать с человека, даже реальное имя которого неизвестно? Договор с фирмой, а с какой фирмой? С которой из сотни поганок, крутящих казанские водочные взаимозачёты? Да, если у такого человека потребовать какую-то бумагу, он тогда точно кинет – просто ради хохмы.

Всё это пришлось вдалбливать Штейну, а также то, что сделка держится на Галишниковой и Галимулиной, на одной их беспредельной уверенности, поэтому нельзя их накручивать. Один их неверный шаг, и тогда Рафаэль поймёт, что перед ними лохи, и всё, жди беды. Согласившись, что нужно оставить их в покое и не дёргать лишний раз, Штейн на бетоне продолжал надоедать Андрею:

– …понимаешь, по гороскопу я – Телец, земной знак, и если я не вижу свои деньги, то я должен хотя бы видеть документ, я должен знать, сколько мне должны денег! Не понимаю этих виртуальных взаимоотношений – стукнули по рукам и разбежались, а вдруг он обманет!?

На этой стадии переговоров Андрей держался крайне осторожно – ведь они, как компаньоны, никаких бумаг не подписывали, хотя Штейн туманно намекал, что сам он, как представитель иностранной фирмы, не может, а вот жена, или кто-то из родственников… Но он так ни на что не решился – опять же из-за того, что никому на свете не доверял. От людей, знавших семью Штейна – оказалось, у него есть в Волгограде близкие люди – стало известно, что в отношениях с женой и с родственниками Вениамин Штейн патологически недоверчив и жаден. В одной из клиник Андрей случайно познакомился с Михаилом, родным братом Вениамина, но когда заговорил о нём, тот резко оборвал, и заявил, что если хоть слово услышит о брате – разорвёт отношения. Такие вот они, Штейны, брат брату – не волк, а волчище. Андрей переменил тему – предполагались деловые взаимоотношения с Михаилом, но сделал вывод насчет обоих братьев. Упёртость была присуща им обоим.

Глава 82

(из дневника профессора Синельникова)

В царстве белого мрамора. Тадж-Махал. Райский сад.

Нам предстоял недолгий перелет, всего сорок пять минут. Один из нас, Леонид Почивалов, не раз бывавший в Индии, предпочел остаться в Дели, и в самолёт мы сели втроём: Майя, Исаак и я. Несмотря на то, что уже третьи сутки нам не удавалось толком выспаться, мы были бодры и оживлены. И не удивительно! Ведь мы летели сейчас, чтобы собственными глазами увидеть одно из чудес света – тысячекратно описанный, тысячекратно прославленный мавзолей Тадж-Махал. Нам казалось, что мы уже когда-то видели его, настолько объемными и выпуклыми были многие описания. Но всё равно – пока не сравнишь объективную реальность с тем хрупким образом, что создался в твоём воображении, ты не успокоишься. Недаром народная мудрость гласит, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

После большого воздушного путешествия этот маленький перелет мы переносим шутя. Тем более, что еще не добравшись до красоты, созданной человеческими руками, мы уже здесь, в самолете, любуемся красотой, созданной самой природой. Я имею в виду нашу стюардессу в голубом сари. Можно бы, конечно, сказать, что она красива, как выточенная статуэтка, изображающая индийскую баядерку. Но я не скажу так. Потому что баядерки, благодаря массовому производству, уже превратились в псевдонациональные сувениры. Красота их стандартизировалась и стерлась от тысяч любопытных туристских рук. А та живая красота, которую мы видели сейчас, воплощала в себе и душу народа, и индивидуальное своеобразие…

Для нашего Исаака Голубева, редактирующего женский популярный журнал, интервью с такой девушкой – это просто кусок хлеба с маслом. Парадоксальное сочетание традиционного индийского наряда с вполне современной работой стюардессы уже само по себе – отличное начало для очерка. Только как подойти к девушке, чтобы не спугнуть?

И Голубев просит Майю завязать беседу. С женщинами она будет говорить свободнее. Но опасения напрасны. Наша стюардесса в голубом сари (Майя – ох уж эта современная российская поросль – пеняет нам нашу стариковскую обстоятельность, и рекомендует в Красной Книге поискать скромных девушек) с очаровательной непринужденностью и простотой, тактично придерживаясь доверительного, но отнюдь не фамильярного тона, отвечает на все вопросы Исаака.

Выясняется, что ей двадцать два года и зовут её Мухабудой. Родилась в мусульманской семье. Рано осиротела. Остался только старший брат. Но он в Америке. Мухабуда собирается съездить к нему. Почему работает? А как же не работать? Если бы она даже была богата, всё равно она работала бы, потому что только работа даёт женщине настоящую независимость в современном мире. Во всяком случае, пока она не станет женой, пока не появится главная задача – воспитание детей, – она будет работать.

Майя со скрытым скептицизмом рассматривает девушку и просит Исаака переводить ответы, с улыбкой предлагает:

– Спросите её про любовь? Есть ли у неё любимый? Как часто она занимается секс…

Но Исаак категорически отвергает этот вопрос. Он знает местные нравы. Насчет добрачных любовных связей здесь строго. Такие слухи о девушке могут оттолкнуть от неё всех женихов. Так что эмансипация её касается только права на труд, но никак не на отдых от сложившихся норм девичьего поведения.

Майя говорит что-то насчет того, что индийские девочки рожают уже в десять лет и что Мухабуда уже должно быть бабушка. Но самолёт уже пошёл на снижение, и очаровательная стюардеса уносит от нас свои тайны в кабину бортпроводника.

На нас надвигается яркая зелень. Это огромный, заботливо ухоженный сад вокруг аэропорта.

Агра… Неожиданно мы погружаемся в тишину. Давно не слыханная желанная тишь нарушается только птичьими голосами. Наверху, над головой – незамутненная голубизна и раннее солнце, ещё щадящее людей. Воздух так чист, что кажется колдовским напитком, восстанавливающим силы. Я остро ощущаю свою сыновнюю слитность с природой. Может, мне только во сне привиделись все эти гулы и грохоты современных городов, их удушливая копоть, смрад выхлопных труб, треск бесчисленных моторов? Здесь, в преддверии великого памятника индийской культуры, я вдруг с любовью вспоминаю строку русского поэта: «Тишина! Ты лучшее из всего, что я слышал…»

В нашем ежедневном беге мы часто забываем, как нужна эта тишь, как она целительна для нас…

…Но вот и конец передышки. Двадцатый век властно напоминает о себе голосом самолёта: его двигатель сердито воет, призывая нас вернуться к реальности.

И вот мы уже опять в широком приземистом сером автомобиле, везущем нас по улицам Агры в гостиницу, и господин Ума Шанкар Шарма, наш гид, любезно объясняет нам всё то, что надо объяснять туристам на подступах к несравненному Тадж-Махалу. Он очень старается. Его энергичное темно-коричневое лицо поблескивает капельками пота. Он даже несколько повышает голос, что, как я уже приметил, несвойственно индийцам.

Однако его хвалебная ода как-то не очень доходит до меня. У меня сложное отношение к предстоящей встрече с Тадж-Махалом. Я боюсь разочарования. Когда видишь что-нибудь так часто в изображении, начинаешь опасаться: совпадает ли с действительностью твоё представление, выработанное копиями? Ну, хоть собор святого Петра в Риме. Или химеры на парижском Нотр-Даме. Или вот купол мавзолея Тадж-Махал и четыре минарета по углам… Все эти достопримечательности планеты так примелькались нам на цветных лакированных открытках, захватанных тысячами пальцев, что первоначальное восприятие красоты притупилось, поблекло. Иногда даже возникает кощунственный образ идеально красивой, но всем доступной женщины. И вот сейчас, перед самой встречей с Красотой, я волнуюсь, сомневаюсь в самом себе, в своей способности разглядеть её душу сквозь приторность лакированных открыток и деловитость бесчисленных функционеров туристского бизнеса.

…Путь оказался короче, чем я предполагал. Наш автомобиль уже на зеленом лугу, окруженном со всех сторон стеной из красного камня. Оглядываюсь – и сразу узнаю хорошо знакомые черты мусульманской архитектуры. Среди гигантских, в три обхвата, старых деревьев высится увенчанный куполом дворец, напоминающий мечеть. Мусульманством веет и от сплошных двухэтажных келий – худжар.

Весь ансамбль, называемый первыми южными воротами – это и есть вход в Тадж-Махал. Смотрим налево. Там, словно в зеркальном отражении, повторяется сказочный дворец с куполом. Однако, приглядевшись, замечаешь, что этот дворец больше размером сравнительно с первым, что в нём выпуклее представлена декоративность мусульманской архитектуры. Портал дворца украшен изысканным орнаментом, изречениями из Корана, выполненными тончайшей арабской вязью. Это основной парадный вход.

Ниже его по обе стороны раскинулись два крыла. Они симметрично повторяют в уменьшенном виде основной рисунок ворот. Все четыре угла строения завершаются мощными колоннами. И над каждой колонной возвышается белый купол с острым шпилем, вонзающимся в небеса.

Удивительная пластичность и гармоничность всей композиции подчеркивается одиннадцатью белыми куполами над центральными воротами. Их изящно отточенные острые шпили тоже устремлены в далекую высь.

Я околдован окрестностями Тадж-Махала. Я вижу их впервые. Их куда реже фотографируют, рисуют, демонстрируют в кино, чем сам мавзолей. И свежести восприятия ничто не мешает. Мне не навязывают чужих ракурсов.

Чем ближе к самой гробнице Тадж-Махал, тем больше я медлю. Делаю вид, что завязываю ослабший шнурок на ботинке. Боюсь, боюсь встречи, как боятся её тогда, когда долгими годами не виделись с кем-то близким и представляют его только по снимкам. Ах, Тадж-Махал! И зачем только твоя тень дошла до меня раньше, чем твоя жива плоть!

Следуя указаниям гида, я двигаюсь по линии, проходящей по центру ворот… И в пронзительной голубизне утреннего неба передо мной всплывает мавзолей. Легчайший купол его как будто невидимыми нитями подвязан к небу. Мне доподлинно известно, что передо мной много тысяч тонн каменных глыб. Откуда же берется это ощущение удивитильной легкости, крылатости всего сооружения? Точно не камень, а лебяжий пух принял такие совершенные очертания и устремился ввысь. А пропорции! Этот одинокий купол посередине и четыре минарета по углам. Как идеально они соотнесены друг с другом! Как будто не человеческие руки, а сама земля индийская возводила это чудо.

– Тадж-Махал – грандиозное сооружение, – методично продолжает между тем наш гид, – высота его от основания до вершины купола – семьдесят девять метров. Это выше, чем двадцатиэтажное здание…

Пусть он рассказывает что угодно! Эти полезные сведения не имеют никакого отношения к тому чувству, которое наполняет меня сейчас. Я приобщаюсь к Красоте. Мои опасения оказались напрасными. Встреча с мавзолеем, в котором воплощена душа Индии, прошла замечательно. Ни рекламы туристских бюро, ни эрудиция всех гидов мира не смогут помешать мне увидеть Тадж-Махал по-своему.

– С чем бы ты сравнил это чудо? – спрашивает меня кто-то из попутчиков.

Я ограничиваюсь неопределенными междометиями. Ведь не говорить же вслух о том, что всё это сооружение вызывает у меня привычный образ тонкого девичьего стана, туго перехваченного широким позолоченным поясом. И вообще лучше помолчать, чтобы не обнаружить своей растроганности, не прослыть сентиментальным. Тем более, что в голову приходят самые необычайные мысли. Например, я думаю про себя, что вся эта бессмертная композиция имеет в своём строении нечто общее с песней 7-40, с тем её моментом, когда мелодия перед крутым взлётом как бы набирает силу в упругих, величаво-спокойных сдержанных звуках…

Чтобы приблизиться вплотную к мавзолею, нам предстоит ещё пройти метров триста. Мы идём мимо фонтанов. Они дарят блаженную прохладу. Они, а вместе с ними священная река Джамна, текущая за мавзолеем, оберегают белоснежный лик Тадж-Махала от зноя, от раскаленных солнечных лучей. Ведь белый мрамор, как и белолицая красавица, не любит ослепительного солнца. А мы сейчас как раз входим в царство белого мрамора. Светящегося белого мрамора. Впервые вижу такое скопление этого благородного камня. Из него целиком сделан не только сам мавзолей, но и всё вокруг. Оказывается, мрамор полон тайн. Он может быть одновременно монументальным и лёгким, плотным и ажурным. Может восприниматься как непробиваемый металл и как нежный платок из белого шелка. Он осчастливливает глаз и возвышает душу.

Размер букв и изречений из Корана, венчающих обе стороны входа в Тадж-Махал, кажется одинаковым с теми буквами, что у самой стенки, внизу. Как тонко чувствовали законы перспективы художники тех времен! И никакими красками они не пользовались. Это тончайшая инкрустация из разноцветных драгоценных камней.

Внутри мавзолея, под глубоким сводом купола – две могилы – царя Шахджахана, по приказу которого был построен Тадж-Махал, и его супруги Мумтаз. Под малыми куполами, в четырех углах мавзолея – четыре просторных зала, молельни.

Я был потрясен до глубины души. Стирая границу времени, я прошёл в одну из молелен, чтобы помолиться за давным-давно усопших.

Глава 83

3 февраля 2000 года следователь ГУВД Рашид Галеев выехал на место происшествия по сообщению о двойном убийстве. Свидетели, вызвавшие милицию, сообщили, что на лестничной клетке их этажа обнаружили двух истекающих кровью женщин. Первой на месте происшествия оказалась «Скорая помощь». Одна из женщин была ещё жива, но по приезде в клинику скончалась. Труп второй находился в полушаге от входной двери в квартиру, в которой, как тут же установили оперативники, и проживали обе жертвы. Ими стали мать и дочь Рукавишниковы.

Версию разбойного нападения следователь отверг сразу. Сорокалетняя Людмила Рукавишникова, страдавшая психическим расстройством, и её мать работали уборщицами в библиотеке; жили, как говорится, божьей милостью, у погибших попросту нечего было похищать. Кроме того, преступник не попытался даже проникнуть в квартиру, хотя Людмила уже держала в руках ключи от входной двери. Смерть настигла женщин на пороге собственного жилища. Это напоминало больше почерк наёмного убийцы, нежели грабителя с большой дороги. Так устраняют неугодных политиков, конкурентов по бизнесу, нерадивых должников. Но какая корысть в убийстве двух беззащитных женщин, одня из которых больна, а другая достигла преклонного возраста? Напрашивался один ответ: убийство из-за квартиры. В последнее время этот способ разрешения жилищных проблем стал, увы, одним из самых распространенных.

Следователь опросил соседей, но те мало что знали об обстоятельствах жизни покойных. Вспоминали, правда, что не так давно Людмила собиралась замуж, но её избранника так никто и не увидел. Сразу же было установлено, что третьим лицом, прописанным в квартире, был муж Людмилы, Макар Подчуфаров.

Биография Подчуфарова говорила сама за себя: он был трижды судим за ношение оружия, за мошенничество, и за нанесение тяжких телесных повреждений, повлекших смерть потерпевшего. Отсидев в общей сложности больше пяти лет, Подчуфаров вышел на свободу всего за полгода до драмы, разыгравшейся на лестничной клетке.

Когда следователю стали известны все эти подробности, Подчуфаров сразу же стал подозреваемым номер один. Людмиле Рукавишниковой было около сорока, личная жизнь у неё не сложилась. Её мать, Раиса Рукавишникова, тяжело переживала судьбу дочери. Со временем желание выдать её замуж стала идеей фикс. И внезапно появившийся на горизонте Подчуфаров показался подходящей кандидатурой. Вскоре состоялась их свадьба.

Что же привлекло в этом альянсе Подчуфарова? Квартира, полагал следователь. Получив прописку, Макар тут же покинул новоприобретенную супругу. Но Раиса Рукавишникова мечтала о реальном, а не о фиктивном браке для дочери. Как знать, может быть, в грёзах она видела себя окружённой на старости лет внуками и заботой дочери и зятя. Осознав, что её мечты рухнули, мать с согласия дочери обратилась в суд с иском о расторжении её брака с Подчуфаровым и принудительной выпиской из квартиры. Подчуфаров знал, что в случае естественной кончины старшей Рукавишниковой ему не составит труда отправить душевнобольную супругу на длительное лечение. Но судебный иск выбил у него почву из-под ног.

Итак, мотив следователь для себя определил. Древняя мудрость гласит: хочешь узнать, кто это сделал, пойми, кому это выгодно. Смерть Рукавишниковых могла понадобится только одному человеку – Подчуфарову. Он становился единственным наследником покойных и полноправным собственником квартиры по улице Калинина. Следователю уже казалось, что дело раскрыто. Оставалось собрать материальные доказательства, а за ними далеко ходить не пришлось. На месте преступления убийца оставил следы ботинок с характерным протектором, микроволокно из своей одежды, и отпечатки ладоней. Нужно было их сверить с отпечатками Подчуфарова.

Результат экспертизы подействовал на Галеева как холодный душ: все следы принадлежали одному человеку, но это был не Подчуфаров. Ну что же, Подчуфаров мог поручить исполнение задуманного подельнику, – рассуждал следователь, – благо за время, проведенное за решеткой, он приобрёл обширные связи в криминальной среде. Предстояло отработать эти связи.

Но ни среди знакомых Подчуфарова, ни среди тех, с кем он сидел на нарах, не оказалось человека, чьи следы были изъяты на месте убийства. Мало того, убийца вообще не числился в картотеке и никогда ранее не был дактилоскопирован.

Мерой пресечения для Подчуфарова был избран арест. Его поместили в следственный изолятор. Но со своим тюремным опытом подозреваемый чувствовал себя в камере, как рыба в воде, и упрямо повторял в ответ на все вопросы: «Не знаю, не видел, не виновен». Подчуфаров знал: если в течение тридцати суток следствие не предъявит доказательств вины подозреваемого, его придётся освободить из-под стражи. Следователь знал это не хуже.

Подчуфаров не мог не понимать, что подозрение сразу же падёт на него, поэтому предпочёл совершить преступление чужими руками. Но чьими? Следователь Галеев поставил себя на место преступника. Итак, ему нужно найти исполнителя убийства. Знакомые и коллеги отпадают, на них розыск выйдет в первую очередь. Среди готовых на всё маргиналов искать убийцу небезопасно: нет гарантии, что, сделав своё дело, исполнитель не станет шантажировать заказчика. Как же быть? Не подашь же, в самом деле, объявление в газету: «Ищу убийцу, оплата сдельная»!

Хотя, обратная ситуация, когда исполнитель предлагал свои услуги в прессе, в следственной практике встречалась, причём в его собственной.

Тогда это казалось невероятным! Газеты бесплатных объявлений, они связывают покупателей и продавцов, потребителей и производителей; информируют об услугах, причем наравне публикуют о продаже сотен тонн металла и пары персидских котят. А главное, газета – это биржа труда. Ежедневно тысячи людей находят работу, или работа находит их по объявлению в газете. Правда, требуются в основном специалисты и красивые девушки без комплексов. А тысячи безработных, не соответствующие этим условиям, помещают объявление в разделе «Любую», подразумевая под этим порой противозаконную. Контрабанда, торговля наркотиками, разного рода мошенничество стали обыденным делом для наших сограждан. Но то, что газета может стать звеном в организации убийства, до недавнего времени не могло прийти в голову даже опытным специалистам уголовного розыска.

Галееву вспомнилось дело, которое по горячим следам он раскрыл год назад. Мотивом, как и в этом случае, выступала квартира. В квартире на улице Козловской взорам оперативников предстала жуткая картина. На кровати, накрытой одеялом, лежал труп пожилой женщины. Эксперты насчитали на её теле более тридцати ножевых ранений. В комнатах царил беспорядок, характерный для ограбления: шкафы раскрыты, вещи валялись на полу. Однако на вопрос следователя, что именно похищено, дочь покойной Клавдия ответить затруднилась. Её поведение показалось следователю подозрительным, и он решился пойти ва-банк. Он сказал ей:

– Я знаю, что вы причастны к убийству! Пока доказательств нет, но мы их найдём. Не в ваших интересах тянуть с признанием.

И Клавдия созналась, что задумала и организовала убийство собственной матери. Нанятый ей убийца беспрепятственно проник в квартиру, выдав себя за массажиста, визита которого ждала мать. Он провёл с жертвой сеанс массажа, а затем изрешетил её кухонным ножом. Произошедшее так потрясло убийцу, что на лестнице его вырвало. В тот же день Клавдия выплатила киллеру гонорар. Когда наутро следующего дня убийца вернулся к себе домой, его уже ждали оперативники. Полгода назад он потерял работу, и буквально сходил с ума от невозможности прокормить семью. Его очередное объявление в разделе «Ищу работу» попалось на глаза Клавдии. Она давно искала способ избавиться от матери, с которой конфликтовала.

– Мне нужен киллер! – сказала она парню, когда они встретились.

Сумма, предложенная за услугу, решила его сомнения.

Таким образом, заказчицу с убийцей связала газета. Выйти на него оперативными методами было просто невозможно.

«Ищу работу» – объявления вроде этого публикуют сотни людей, и десятки из них готовы на любую работу.

Подчуфарову ничто не мешало пойти тем же путём. Убийство Рукавишниковых совершил дилетант. Профессионал не оставил бы столько следов и не пролил бы столько крови. Следователь понимал, что это лишь догадка, не обоснованная ничем, а её проверка потребует титанических усилий, и всё-таки он рискнул. Следствие проверило тысячи отчаянных объявлений о поиске работы в волгоградских газетах за последние полгода. За десятками молодых людей, ищущих работу, установили наблюдение. Убийцу и заказчика мог связывать всего лишь номер телефона, а при обыске на квартире Подчуфарова с определителя его телефона оперативники сняли несколько номеров. И вот один из них совпал с номером, помещенным в конце газетного объявления, а само объявление в разделе «Ищу работу», гласит:

«Любую, разовую, опасную», и номер телефона с подписью: «Никита».

Следователь понял, что его догадка была верной, но предстояло найти доказательства. За автором объявления установили наблюдение.

Никита Морозко, 22 года, нигде не учился, и не работал. Есть приводы в милицию за мелкое хулиганство. Круг общения – такие же, как он, гопники с Красного Октября. Странным оказался тот факт, что с него ни разу не сняли отпечатки пальцев.

Конечно, подозреваемый своим поведением давал повод для допроса. Но подозрение основывалось лишь на совпадении номеров, и Никита, имея опыт общения с милиционерами, мог пойти в отказ.

– Зачем вы звонили Подчуфарову?

– Не знаю никакого Подчуфарова.

Вот такой мог бы состояться разговор у Морозко со следователем, пойди он в открытую. Вот если б он узнал, что Подчуфаров в тюрьме, его поведение сразу бы прояснило, причастен он к убийству, или нет. Кроме того, следовало получить отпечатки его пальцев и ладоней; но так, чтобы не спугнуть подозреваемого.

Было решено, что оперативные работники явятся к Морозко и попросят его проехать в управление для беседы. По дороге следовало завести между собой разговор об убийстве Рукавишниковых и упомянуть Подчуфарова как арестованного по этому делу.

На следующее утро оперативники Малинин и Григорьев прибыли на квартиру Морозко. Здесь их подстерегала первая неожиданность: мать Никиты оказалась дома. Она вызвалась ехать вместе с сыном.

Чтобы усилить впечатление от разговора, оперативники остановили машину у здания следственного изолятора на Голубинской улице. Малинин на несколько минут покинул машину. Григорьев тем временем наблюдал за Морозко в зеркало заднего вида. Тот оставался невозмутимым.

Вернувшись в машину, Малинин, как и было задумано, рассказал Григорьеву, что подследственный Подчуфаров во всём сознался, и даёт подробные показания. Морозко и на это никак не отреагировал. Оперативникам оставалось лишь доложить о неутешительных результатах и отпустить подозреваемого. Когда подъехали к ГУВД, Малинин направился к Галееву, мать Морозко, сославшись на то, что её укачало, вышла из машины. Подозреваемый и Григорьев остались в автомобиле.

Недовольный Галеев напомнил Малинину, с кем имеют дело, и потребовал срочно вести подозреваемого снимать отпечатки пальцев.

Тем временем, Морозко внезапно выхватил из кармана перочинный нож и нанёс Григорьеву удары в щёку и шею, а затем выскочил из машины и пустился в бегство. Григорьев бросился в погоню.

Малинин отсутствовал меньше пяти минут. Выйдя из здания, он увидел пустую машину и перепуганную мать Морозко.

– Куда подевались остальные? – спросил он у неё.

На что она ответила:

– Ой, вы знаете, мой сын напал на вашего сотрудника, и они убежали в ту сторону.

Малинин сел за руль оставленной машины, и двинулся в направлении, указанном матерью Морозко.

Григорьеву тем временем почти удалось догнать беглеца. Но неожиданности ещё не кончились. Морозко поднял руку, в которой держал предмет, напоминающий гранату, и крикнул:

– Мент, жить хочешь? Давай ствол сюда!

Григорьев совершил головокружительный прыжок, и укрылся от взрыва за стоявшим неподалёку автомобилем. Но настоящего взрыва не последовало, это было безобидное пиротехническое устройство типа дымовой шашки. Воспользовавшись замешательством Григорьева, Морозко скрылся во дворах.

Не стали выносить на обсуждение промахи обоих оперативников, хотя Галеев метал гром и молнии. Теперь он сам не знал, огорчаться или радоваться. То, что фигурант убежал, конечно, своим поступком он подтвердил подозрение, а также развязал органам руки. Теперь за нападение на сотрудника милиции можно получить ордер на его арест, объявить в розыск, и провести на его квартире обыск. На него следователь возлагал главную надежду. Логическое построение, пусть даже самое безупречное – ещё не доказательство. Если дома у Морозко не будет найдено материальных улик, то его причастность к убийству Рукавишниковых так и останется догадкой.

Улики нашлись: и одежда, на которой сохранились пятна крови потерпевших, и ботинки, следы которых обнаружили на месте преступления. Экспертиза также подтвердила, что следы рук, изъятые на месте убийства, принадлежат Морозко. Не было только самого Морозко.

Зато в полном распоряжении следствия находился другой подозреваемый. Может, на этот раз он будет разговорчивей?

– Вынашивая план завладения квартирой Рукавишниковой, вы наткнулись на объявление Морозко, – сказал следователь Подчуфарову. – Вы пообещали ему вознаграждение, и он под вашим руководством совершил убийство Рукавишниковых. Теперь он арестован и дал на вас показания.

Но Подчуфаров, если и испугался, то не подал виду. Старого воробья на мякине не проведёшь. А срок содержания его под стражей истекал. Морозко надо было найти, и найти немедленно.

– День, два, три, семь дней, мы найдём его, обязательно найдём! – говорили оперативники руководству.

Галеев понимал, что Морозко напал на оперативника от страха, а значит, на убийство пошёл, не отдавая себе отчёта о последствиях. Деваться ему было некуда – дома его караулили оперативники, адреса друзей отрабатывались. Его задержание было вопросом лишь времени. Но как раз времени у следствия не было.

Спустя два дня его нашли. Самым первым адресом, на который обратили внимание, был адрес одного из приятелей Морозко, учившегося на химическом факультете сельхозинститута – учитывая применение подозреваемым самодельного взрывного устройства. Там он и был обнаружен, и на этот раз оперативники сработали без осечек.

При первой же личной встрече Рашид Галеев изменил своё первоначальное мнение о Никите Морозко. Мордочка, как говорится, замечательно красивая, но с несомненными признаками неврастении. Налицо неадекватность и ущербность сознания.

После недолгих увиливаний он подтвердил своим признанием версию следователя – выстроить стройную линию защиты ему бы не хватило мозгов.

Подобно многим своим сверстникам, Никита Морозко испытывал материальные затруднения. Но нельзя сказать, что его положение было беспросветным. Ещё Никиту мучила скука и жажда острых впечатлений. Поэтому в своём объявлении в газете «Всё для Вас» он добавил к словам «любую разовую» слово «опасную».

Первым на объявление откликнулся Подчуфаров. Он предложил встретиться – мол, у него есть для юноши именно такая работа – разовая, опасная.

Познакомились. Без лишних предисловий Подчуфаров перешёл к делу. Морозко нужны деньги, а ему, Подчуфарову, нужен наёмный убийца.

– Ему нужно убить, значит, тёщу и жену, – говорил Никита следователю, – а за что, короче, что они, что там, плохие отношения, с головой у них не всё в порядке.

Морозко согласился. Соучастники сразу отправились на место готовящегося преступления. По плану Подчуфарова Морозко должен был дождаться, когда женщины выйдут на лестничную клетку, и оглушить их ударами молотка. Однако в тот день ни старухи, как Морозко называл старшую Рукавишникову, ни её дочь, из квартиры не вышли.

На следующее утро заговорщики встретились непосредственно у дома на улице Калинина. Морозко прихватил из дома нунчаки, японское боевое оружие. Подчуфаров одобрил выбор. Морозко занял позицию у дверей лифта, Подчуфаров ждал его на лестнице.

Час спустя женщины вышли из лифта на площадку, где их поджидал убийца.

Заказчик понимал, что в роли наёмного убийцы найденный по объявлению соискатель, мягко говоря, неубедителен. Никиту толкала на риск жажда острых ощущений, а также обещанные шесть тысяч долларов, которых, к слову, у заказчика, в помине не было. Поэтому Подчуфаров сам спланировал преступление по минутам. Морозко лишь надо было точно выполнить его указания.

Но с самого начала всё пошло не по сценарию. Заметив у лифта незнакомца, Рукавишникова-старшая попыталась закрыть за собой дверь тамбура, чтобы убийца не вошёл на площадку. Но Морозко оказался сильнее. Тогда она бросилась к двери квартиры в надежде успеть укрыться там. Но Морозко был уже рядом. Он поочерёдно бил женщин по головам тяжёлыми чушками нунчак.

Когда жертвы перестали подавать признаки жизни, Морозко бросился к Подчуфарову, поджидавшему его на лестничном пролёте. По замыслу последнего, оба трупа предстояло сбросить с балкона. Тогда, мол, решат, что душевнобольная Людмила в припадке столкнула свою мать вниз, а затем бросилась следом.

На месте преступления следователь уточнил:

– То есть ты наносишь женщинам удары по голове, оглушаешь их, переходишь к Подчуфарову, говоришь, что всё в порядке; вы возвращаетесь к квартире, и поочередно скидываете их с 12-го этажа?

Морозко подтвердил, и показал, как было изначально запланировано, и как всё происходило на самом деле. От первоначальной идеи пришлось отказаться.

– Я просто сказал, там что плохо получилось, сказал, крови полно, он сказал: ну, уходим, – объяснил Никита.

Морозко с головы до ног выпачкался кровью, и Подчуфаров не мог себе позволить просто прикоснуться к нему, не то, чтобы помогать тащить трупы. Исполнитель заикнулся было о деньгах, но заказчик оборвал его: «Созвонимся!»

Один из этих звонков и позволил распутать дело.

Следствие было закончено, но у Галеева остался вопрос, но который он так и не мог найти ответ: как Никита Морозко (сразу же прозванный «отморозко»), фактически уже состоявшийся преступник, разгуливал на свободе, и его, после всех задержаний, ни разу не дактилоскопировали? Двадцать семь эпизодов – угон машин, кражи со взломом, уличные ограбления. Оказалось, он был дилетантом только в убийствах. И каждый раз он каким-то мистическим образом избегал наказания, отделываясь максимум исправительными работами. То шёл в группе, и на нём не оказывалось должного количества вины, то активное вмешательство матери. А может, внешность заставляла искать более виноватого среди других соучастников, а его, отморозко, обеляла, делала невинной жертвой, которого плохие парни заманили на место преступления?

Но почему же всё-таки не сняли отпечатки пальцев, ведь должны были? Это сэкономило бы время, усилия, и средства налогоплательщиков! На этот вопрос Галеев так и не нашёл ответ.

Из материалов дела:

Следователь Галеев: «Мотивы совершения преступления?»

Морозко: «Деньги были нужны, кроме того, как бы ответственность больше на заказчике».

Следователь Галеев: «Ты считаешь, что в этом повинен больше Подчуфаров, заказчик?»

Морозко: «От него всё исходило, я-то в общем-то палач».

Таким образом, убийца никак не мог сказать, что же его заставило пойти на преступление, он просто говорил (не без некоторой гордости) следующую фразу: «Что я? Я – киллер!»

Подчуфаров, в свою очередь, когда его прижали к стенке, также попытался переложить вину – с себя на исполнителя:

«А киллер – это престижно, говорит он мне. Вы представляете?! Нормальный человек может так сказать?!»

Морозко и раненый им оперативник Григорьев почти ровесники. Увы, нынешней молодёжи фигура преступника кажется куда более романтической и притягательной, нежели страж закона.

* * *

Слово было за судом. Следствие предоставило в его распоряжение исчерпывающие доказательства. Макара Подчуфарова городской суд приговорил к 15 годам лишения свободы за соучастие и подстрекательство к убийству. Никиту Морозко медицинская комиссия признала невменяемым. Диагноз: шизофрения.

И, возможно, следователь Галеев остался бы доволен результатами своей работы, если бы не два обстоятельства. Во-первых, Морозко вышел на суд как сложившийся рецидивист.

Во-вторых, суд превратился в шоу благодаря стараниям профессора Синельникова, бывшего предпринимателя, который с некоторого времени активно включился в работу партийного движения «Интеллектуальный резерв России», и завоёвывавшего электорат левацкими лозунгами. Узнав о предстоящем процессе, он добился, чтобы это был суд присяжных, и привлёк грамотных адвокатов.

Не имея возможности что-либо возразить против предъявленных улик, защитник приводил доводы, которые могли подействовать на кого угодно, но только не на профессионального судью.

«…Никита рос без отца, а тех многочисленных мужчин, которые приходили к его матери, глубоко презирал. В детстве он часто заставал мать в сильном опьянении. Но он остался с ней, даже после того, как его брат и сестра ушли из дома. Ему пришлось бросить школу, чтобы пойти на работу…

…Как знать, может болезнь толкнула его на преступление; а может, наоборот – преступление, спланированное и совершённое Подчуфаровым, спровоцировало развитие недуга. Медицине предстоит разобраться в скрытых причинах произошедшего…

…во всяком случае, в отличие от Подчуфарова, продолжающего отрицать свою вину, Никита Морозко, возможно, болен, но не безнадёжно. Посмотрите на него, он раскаивается, и его раскаяние искренно…»

И эта речь, рассчитанная разве что на плаксивых дур, сработала. Присяжные забыли о предыдущих двадцати семи эпизодах, где обвиняемый Морозко был в деле, так же как забыл о двух залитых кровью жертвах на лестничной площадке. И не приняли во внимание, что если исполнитель и не был профессиональным убийцей, то скоро станет. Морозко был отправлен на принудительное лечение, хоть обвинитель и настаивал на переосвидетельствовании, справедливо полагая, что результаты медкомиссии – дело рук Синельникова, всё-таки он профессор медакадемии. После процесса никто не стал подавать кассацию – родственников, или других заинтересованных лиц, у Рукавишниковых не оказалось. А газеты запестрели заголовками:

«Справедливость восторжествовала благодаря Интеллектуальному резерву России», «Ещё одна жертва произвола властей спасена», и т. д.

У сотрудников милиции, видевших Морозко, было стойкое ощущение, что когда-нибудь произойдёт другой эпизод, эпизод его борьбы против того мира, в который ему закрыт доступ, потому что он недоучившийся, недоразвитый, потому что все вокруг говорят человеческим языком, который ему непонятен. Ему хотелось туда проникнуть оттого, что там были деньги, хорошие квартиры и автомобили, там были недоступные женщины. И его побуждало даже не только это, а ещё и какое-то смутное осознание того, что есть другая, лучшая жизнь, для перехода в которую достаточно перешагнуть через трупы неспособных защищаться людей. В этом заключалась его отвлечённая ошибка – в этом желании уйти от тех условий жизни, в которых он родился и вырос. Он наивно полагал, что для осуществления этой цели у него в руках есть оружие – нунчаки. Он рассчитывал, что случайное вмешательство провидения в лице Синельникова введёт в заблуждение следователя, суд, и всех остальных. Партийный функционер, взявшийся его защищать, даже не удосужился встретиться с ним – ему это было совершенно незачем. Синельников рассматривал обвиняемого Морозко только как удобный предлог для того, чтобы раздуть шумиху в прессе и продвинуть свою оппозиционную партию, а самому стать медийной фигурой. В конце концов, что значит для профессора, живущего в удобной квартире, хорошо зарабатывающего и уважаемого человека, имеющего нормальную семью, читающего книги современных авторов, разбирающегося в искусстве, регулярно отдыхающего за границей, – что значит для этого далёкого господина судьба какого-то гопника.

И Морозко не мог понять, что не только убитые им мать с дочерью Рукавишниковы были беззащитны, но и он сам беззащитен перед миром, как ребёнок, и что за эту отчаянную и незаконную попытку изменить существующий порядок вещей в конце концов заплатит своей собственной жизнью. Он был осужден заранее, и судьба его была давно предрешена, каковы бы ни были обстоятельства его существования. Конечно, так же как и в этом случае с газетным объявлением, всё покажется случайным: возможно, другое объявление или заказ бригады, другой уголовный эпизод. Но внутренний смысл этих случайностей останется неизменным, и будет таким же, если вместо них будут другие. Это не изменит ничего, или почти ничего.

И позже, наверное, люди, которые отправят его на тот свет, не испытают к нему ненависти, и не будут воодушевлены жаждой мщения. Просто в том, что он перестанет существовать, будет легко доказуемая справедливость, – того же порядка, что и своеобразная логика его жизни. Конечно, она чрезвычайно далека от классического торжества положительного начала над отрицательным. Но никто никогда не терял времени на объяснение Никите Морозко разницы между добром и злом и глубочайшей условности этих понятий. И тем более не станет объяснять его неправоту, отправляя в небытие.

«Зачем судить, отстреливать, как бешеных собак!» – сказал Малинин после процесса. Галеев в ответ цыкнул, но в душе поддержал мнение оперативника.

Глава 84

Две недели Таня ходила необычайно задумчивая, невесёлая. Она осунулась, стала жаловаться на круги под глазами. На вопросы матери отвечала сумбурно – бессонница, головные боли, беспокойство по поводу внешности и что-то про мальчиков. Арина разыскала психолога в городском «Центре планирования семьи», задала ей вопросы, та что-то посоветовала. Но, придя домой, и дав дочери квалифицированные советы, Арина обнаружила, что называется, трудности перевода. И, после двух таких же неудачных консультаций, она, подавив Танино сопротивление, привела её к врачу.

Подойдя к кабинету, Таня прочитала надпись: «Эксперт. Ирина Соковня». В голове возникли самые разные ассоциации, эх, как бы она сейчас пошутила! Однако промолчала, понимая всю торжественность минуты. Толкнув дверь, Арина зашла первой, Таня вслед за ней. Выглянув из-за спины матери, она увидела сидящую за столом женщину в белом халате, в возрасте около 50 лет, которая, оторвавшись от бумаг, подняла голову и повернула к посетителям своё лицо, напоминающее физиономию старого лесного сторожа.

Таня прыснула, подумав о том, что иначе и не могла выглядеть «эксперт Соковня»; почувствовав же строгий материнский взгляд, сделала, как говорили в школе, «морду кирпичом».

Арина представила врачу Таню, а ей – врача. Мать и дочь заняли места, начался приём.

– Итак, детка, расскажи мне о своих проблемах.

– Вот, я хотела спросить средство для похудения, – сказала Таня, с трудом сдерживая смех.

– Я же говорила маме – велотренажёр.

– Но вы советуете похудеть с помощью велотренажёра для того, чтобы не уменьшилась грудь. Но при похудении грудь в любом случае уменьшится. Есть какой-то тренажёр для грудных мышц?

– Так… надо кое-что прояснить. Насколько я поняла, у тебя худые икры.

Таня вытянула ноги, посмотрела на них, и что-то невнятно ответила. Врач продолжила:

– Чтобы укрепить икроножные мышцы, велотренажёр годится. Если ты боишься, что похудеет грудь – я тебя успокою. Ты же не страдаешь ожирением, и твоя грудь – это прежде всего молочная железа. От упражнений на велотренажёре молочные железы не уменьшаются. Это понятно?

Таня промолчала, и тогда Арина переспросила её. Та безучастно кивнула.

– Так, у вас были ещё вопросы – про ногти.

– Да, – оживилась Таня, – мои ногти на ногтях почему-то всё время ломаются, они тонкие, поэтому я их не могу отращивать и хожу с короткими. Может, вы посоветуете мне какие-то витамины или ещё что-нибудь.

И она скорбно посмотрела на свои розовые, абсолютно здоровые ногти.

Эксперт с готовностью ответила:

– Делайте ванночки из бульона из отварного картофеля.

– Бульон или отвар?!

– Бульон от картофеля.

– Вы советуете укреплять ногти картофельной… водой, ну, в общем, – вмешалась Арина. – Вы хотите сказать, что ногти укрепляет именно крахмал. Может кальций? А крахмал избавляет от грибковых инфекций?

– Так… относительно бульонного картофеля, – пояснила эксперт. – У 15-летних девочек, как правило, в отличие от женщин в состоянии климакса, старушек в менопаузе и маленьких детей, с кальцием всё в порядке. Чаще всего ногти у них слоятся именно по причине микоза. Не все микозы заразные. Картофельный отвар либо поможет, либо нет. Вреда не будет. И если нет, то тогда девочка сходит к врачу.

На минуту воцарилась тишина. Затем эксперт спросила:

– Вы что-то говорили о синяках под глазами?

Арина подтвердила – да, это их очень беспокоит. Таня отвела взгляд в сторону, чтобы не обнаружить перед доктором отсутствие подглазных синяков.

Эксперт принялась объяснять.

– Относительно тонкой кожи, через которую просвечивают сосуды, и прежде всего вокруг глаз и на груди. Я не бог и не могу изменить генную структуру моего юного пациента. А вот лишний раз сделать анализ крови и проверить гемоглобин в 15 лет очень полезно. Частый признак железодефицитной анемии, это вам скажет любой терапевт, это тёмные круги вокруг глаз. Чесоточный зудень, sarcoptus scabei, сейчас очень активизировался, мутировал, дерматологи обнаруживают его не только в стандартных местах локализации, между пальцами рук и ног и на животе, но и на подошвенной части стопы, за ушами, и во многих других местах. Уши, как известно, на голове. Поэтому полезно было бы провериться на педикулёз, и на наличие другого паразита. Не обнаружат и хорошо.

Перспектива обхода всех этих жутких врачей не порадовала Таню, и она вернулась к теме похудания:

– Вы не могли бы помочь в выборе диеты? Я считаю себя слишком толстой, не нравятся мне мои щёки. Хотелось бы найти диету, чтобы держать себя в форме.

Эксперт внимательно посмотрела на неё:

– Если передо мной то, что я вижу, то ответ будет таким: ты находишься на грани истощения, граничащей с невозможностью иметь детей. Если тебя перспектива бесплодия устраивает, могу посоветовать бухенвальдскую диету.

Арина, ужаснувшись, заявила, что с этого дня Таня переходит на усиленное питание, и напомнила ей о бессоннице. Таня объяснила:

– Мне нравятся два парня, и я не могу решить, кого выбрать. Посоветуйте.

Эксперт Соковня бросила на неё свой характерный взгляд, придававший ей сходство с угрюмым стариком:

– Я советую тебе побольше читать, тогда тебе будет легче формулировать вопросы. Задумайся над тем, что ты сказала, ты сама можешь себе ответить.

Таня удивленно посмотрела на эксперта, широко раскрыв глаза, под которыми никогда не бывало тёмных кругов и синяков. Тогда эксперт вынула из тумбочки две книги – «Бессонница – сестра любви» и «Бессонница в ожидании любви» – и положила их на стол.

– У меня есть ещё 68 моих книг, но тебе хватит пока этих двух.

Таня сочла нужным не расстраивать её известием о том, что у неё нет и никогда не было бессонницы.

В течение последующих десяти минут они обсуждали программу действий – чтение, посещение специалистов, питание, физическая нагрузка. Когда вышли на улицу, Арина строго спросила:

– Колись, что там с двумя мальчиками?

Отвернувшись, Таня хитро улыбнулась. Сейчас она что-нибудь придумает про мальчиков, а потом, конечно же, после всех этих разговоров об анемии, бесплодии, бессоннице, истощении, паразитах, слоящихся ногтях и чесоточных зуднях; после всех этих ужасов, пожаловавшись на здоровье, можно будет признаться в том, что, скорее всего, она завалит в этом году физику с химией.

* * *

К Соковне зашла следующая посетительница, сексапильная девушка в вызывающей одежде – мини-юбке, сетчатых колготках, полупрозрачной блузке, и на высоких каблуках. Она представилась Леной, и стала рассказывать о себе. Эксперт заметила, что челюсть девушки неестественно свёрнута набок, и почти полностью отсутствуют передние зубы.

«Ошиблась клиникой?» – промелькнула мысль.

Из дальнейшего рассказа стало понятно, что клиентка пришла по адресу.

– Парни порой ведут себя непредсказуемо, – прошамкала Леночка.

И рассказала душераздирающую историю. В таком виде она ездит в общественном транспорте, ходит по городу, на учебу, на дискотеку, где знакомится с мужчинами. И однажды, с очередным знакомым она поехала в три часа ночи на его джипе за город, а посреди леса сообщила: «Извини, дорогой, я не по этой части. Если хочешь, можем о литературе поговорить, хотя, с таким уродом, как ты…»

Дальше можно было не продолжать, загадка утраты Леночкиных зубов разрешилась.

– Это не парни, а ты ведешь себя непредсказуемо!

От этого заявления у посетительницы сделалось такое лицо, будто ей выбили все оставшиеся зубы. Эксперт с ужасающей ласковостью продолжила:

– Городской эксгибиционизм – своего рода болезнь, при которой женщина получает наивысшее наслаждение не отдаваясь мужчине, а отказывая ему. Начинаясь с малого, болезнь прогрессирует: в один прекрасный день больная понимает, что секс не доставляет ей удовольствия. Тем более ей не нужны длительные эмоциональные отношения с мужчиной. Всё, что ей нужно, это вызывать у мужчин самую низменную похоть, а потом жестко отказывать им. Постепенно это становится наркотиком, который она ищет везде – в барах, на дискотеках, на улицах. Сама понимаешь, насколько это опасно. Девочки часто не доживают до тридцати. А ведь всё начинается с малого.

И доктор озабоченно посмотрела пациентке в промежность.

– То, как ты выглядишь, слишком неприкрыто, извини за каламбур, свидетельствует о патологическом желании нравиться всем и никому конкретно. В детстве ты наверняка пережила психологическую травму – это случается почти со всеми интеллигентными девочками. Для неинтеллигентных это не травма, а развлечение. Они, с примесью здоровой крестьянской крови, с широкими бедрами и толстыми щиколотками, любые испытания тела и духа принимают и переваривают так просто, как хлеб с солью. Мужчины называют таких «грамотный станок». Ты – не такая: слишком тонка, хрупка душевно.

– Ещё скажите «отец тебя сексуально желал, а мать запрещала стоять перед зеркалом голой», – ехидно вякнула Леночка.

Соковня невозмутимо продолжила:

– Ты меняешь парней, чтобы компенсировать собственную внутреннюю пустоту. Приманиваешь, а затем отталкиваешь их, не думая о последствиях, – а последствия могут быть невесёлые.

По кабинету тихо проплыл призрак челюстного протеза.

– Что же мне делать? – беспомощно пропищала Леночка.

– Сколько лет тебе?

– Девятнадцать.

– Отлично. Начнем с азов.

С этими словами эксперт Соковня вынула из тумбочки три своих книги – «Личный дневник мальчика 5–6 классы», «Чего хотят юноши – фантазии, чувства, желания», «Первое свидание для девочек».

– Они короткие, ты их быстро прочтёшь. Просто мне будет удобнее с тобой работать, когда ты самостоятельно усвоишь главное.

Леночка с книгами подмышкой уже была в дверях, когда эксперт, спохватившись, крикнула ей вслед:

– Ты это, поосторожнее с парнями – ни с кем не знакомься, пока мы с тобой не закончим сеансы!

Глава 85

Лабораторно-диагностическое отделение располагалось на третьем этаже кардиоцентра и занимало целое крыло. Андрей встретился с Леонидом Захаровым, зав. отделением, но его планам не суждено было сразу воплотиться в жизнь. Захаров охотно шёл на контакт, изучал коммерческие предложения, но ничего не заказывал. Максимум, что удалось добиться – мелкие заявки на материалы, которые не смогли доставить другие поставщики. Быстров вычеркнул лабораторию из своего блокнота – мол, «когда теперь этот тормоз раскачается», и посоветовал не тратить на него время. Но Андрей продолжал ходить к Захарову, и однажды тот, перелистав принесенные ему информационные материалы, неожиданно сказал:

– Ты ведь по полдня тут проводишь. Реанимация, кардиохирургия, бухгалтерия, рентген. Почему бы тебе не перебраться в кардиоцентр?

Удивлённый таким поворотом разговора, Андрей молча смотрел на зав. лабораторией, который до сих пор не сделал ни одной крупной заявки. Тот пояснил. Долгое время лабораторно-диагностическое отделение работает с ЧП Курамшиным – тем самым несостоявшимся дистрибьютором Джонсона, с которым сотрудничал Штейн до того, как открыл для себя Совинком. Курамшин, владелец одноименной фирмы, время от времени поставлял в кардиоцентр рентгенплёнку, вату, шприцы, и другие расходные материалы, его накладные Андрей видел у Гульнары в бухгалтерии. Это имя произносили «сурки», отчитываясь в своей работе – они сталкивались с ним в других больницах. Как правило, его легко удавалось обходить, и ему доставались мизерные заказы, или невыгодные поставки, от которых приходилось отказываться.

Захаров неоднократно предлагал Курамшину переехать в кардиоцентр, выделял кабинет в своём отделении, тот размышлял, высчитывал, но так и не решился.

Андрей сразу ответил «Да, согласен», и лишь потом подумал, как это всё будет выглядеть. Заведующий провёл его по отделению и показал пустующие кабинеты. Кардиоцентр был построен, что называется, на вырост, площади простаивали, и, по признанию главного врача, стационар функционировал на 20 % запланированной мощности.

Осторожный Захаров предложил поступить следующим образом: обратиться с просьбой о выделении помещения под офис к Ильичеву – ведь директор Совинкома «находится с ним в отношениях». Как узнал о лаборатории? Заходил туда, предлагал заведующему свою продукцию, и случайно увидел пустующие кабинеты.

– Меня он не сможет заподозрить, ведь мы с тобой и не работаем, – заключил зав. лабораторией.

Да, он сильно отличался от других заведующих, и, что удивительно, в своей помощи был абсолютно бескорыстен.

Когда Андрей на следующий день попал к Ильичёву, оказалось, тот уже в курсе дела: Захаров подстраховался и доложил, что «приходила фирма и просила в аренду пару кабинетов». Заместитель главврача сразу понял, о ком идёт речь – кроме Андрея, никто так свободно не разгуливает по кардиоцентру – но, сделав удивлённое лицо, принялся выпытывать. В своём стремлении отгородиться от подозрений в «махинациях и сговоре» Захаров зашёл слишком далеко, упорно «не вспоминая» того, кто к нему заходил, и действительно навлёк на себя подозрения.

Ильичёв уже обдумал вопрос, и, едва выслушав просьбу Андрея, повёл его в отделение. На месте, с Захаровым, они осмотрели пустующие кабинеты. Заместителя главврача волновал санитарно-гигиенический режим – всё-таки это стационар, лаборатория, где всё должно быть стерильно. И, чтобы сотрудники фирмы не проходили к месту работы через другие отделения (лаборатория находилась на одном этаже с кардиохирургией), он предложил выделить два кабинета по соседству с пожарной лестницей.

Он открыл дверь ключом, и они спустились по лестнице на первый этаж. Там находилась кафедра мединститута, у которой был отдельный выход на улицу. В вестибюле имелась своя раздевалка, всё очень удобно. Другой вопрос – кому доверить ключ, ведь пожарная лестница всегда закрыта, и не всем полагается открывать её. Допустим, Андрей – уже свой человек, но, удобно ли ему будет впускать и выпускать своих сотрудников, открывать и закрывать двери, он же директор, а не ключник. Кроме того, туалет и столовая. Как ни крути, сотрудникам фирмы придётся перемещаться по отделениям, а это уже нарушение санитарного режима.

В целом одобрив проект, Ильичёв попросил время на обдумывание.

Уразумев, наконец, какие перспективы перед ним открываются, Андрей едва дождался утра следующего дня, и, приехав в кардиоцентр, перехватил зам. главврача сразу после пятиминутки.

– Мы посоветовались с главным, и решили, что помещения в лаборатории не сможем передать вам…

Слушая объяснения, почему кардиоцентр не может выделить фирме помещения, Андрей чувствовал себя человеком, у которого отняли его собственность, а не просто отказали в просьбе. Ильичёв был чрезмерно обстоятельным, любил подолгу объяснять детали, увязал в них, подкрепляя слова рассуждениями, которые уводили разговор в сторону, а из этой, другой стороны, разговор перемещался ещё в какую-нибудь сторону. Так и в этот раз – Андрей слушал, слушал, и, когда уже, потеряв нить, не понимая вообще, о чём идёт речь – о внутрибольничной инфекции или о Санэпиднадзоре, – вдруг услышал о «других вариантах», то вначале пропустил это мимо ушей.

– … сейчас позвоню главному, и, как только он освободится, мы с вами сходим и посмотрим…

До Андрея дошло, что речь идёт о том, что ему всё-таки предоставят помещение под офис.

– Не осмелюсь затруднить вас подобным делом, и Станислав Анатольевич… наверное очень занят… – пробормотал Андрей для приличия.

Пока ждали главврача, обсудили текущие поставки. Наконец, дверь открылась, и в кабинет вошёл высокий представительный мужчина около 60 лет, – и это был «повелитель наших надежд», «держатель финансов», главный врач кардиоцентра Станислав Анатольевич Халанский. Андрей уже был когда-то представлен ему, но до этого момента ни разу лично не общался с ним. Ильичев приступил к объяснениям: фирма «Совинком», официальный дистрибьютор «Джонсон и Джонсон», поставляющая кардиоцентру расходные материалы, такие как шовный материал, реанимационные расходные материалы, стенты, коронарные баллонные катетеры, рентгенпленку, дезинфектанты, и т. д., и т. п, зарекомендовав себя, как надёжный поставщик, для оптимизации поставок кардиоцентру, улучшения качества обслуживания, просит в аренду помещение…

И, как обычно, он увяз в деталях.

Всем была понятно, что заместитель главврача просто проговаривает текст, и так уже ясна суть вопроса, но, для соблюдения формальности, обсудили дело, что называется, от Адамова ребра. Главный врач пожелал выслушать лично от директора Совинкома, что фирма-поставщик является представителем производителя, торгует по ценам завода-изготовителя, и что помещения необходимы для улучшения работы с кардиоцентром – чтобы в ургентной ситуации иметь возможность незамедлительно предоставить больнице материалы, в любое время дня и ночи. Андрею же пришлось ещё раз выслушать объяснение, почему кардиоцентр не может предоставить два кабинета в лаборатории.

Пытливо наблюдал Халанский за Андреем, и остался доволен. Закончив обсуждение, все втроём отправились осматривать помещения, расположенные в цокольном этаже, в подвале, в поликлинике, в приёмном отделении. По времени осмотр занял больше часа, у Андрея уже рябило в глазах, он был готов дать согласие по каждому помещению, и недоумевал, с чего это вдруг ему оказывают столько внимания.

«Может, он всё еще колеблется, присматривается?»

И, пользуясь случаем, использовал время общения с главным врачом на то, чтобы должным образом преподнести себя лично, показать, какой он серьёзный и надёжный партнер, и, вместе с тем, честный, простой и бесхитростный парень.

Самым последним помещением оказался кабинет площадью 70 кв м в отделении реабилитации, просторный, светлый, с тремя окнами, выходящими на южную сторону. Из окон открывался замечательный вид на Волгу.

Главный врач принялся расхваливать достоинства этого кабинета, которые, собственно, и так были очевидны. До этого уже выяснили, что сотрудников всего трое, поэтому все сошлись во мнении, что предоставленной площади вполне достаточно.

Андрей раз десять сказал «Да, это именно то, что нужно», но они ещё минут пятнадцать провели в этом кабинете. Главврач проверил выключатели, открыл и закрыл кран в умывальнике, выглянул в окно. Затем спросил, сколько такое помещение может стоить в городе.

– Тысяч шесть-семь в месяц, – ответил Андрей, немного слукавив. Учитывая площадь, евроремонт, тройные стеклопакеты, охрану, должно было получиться минимум в два раза больше.

– А во сколько оценит Госкомимущество?

Ильичев ответил, что, конечно же, дешевле, чем рыночная стоимость.

– Разницу будете приносить мне на стол, – шутливо произнес Халанский, так, как обычно произносят шутки, в которых есть лишь небольшая доля шутки.

В уголках глаз дёргались ласковые морщинки – главврач симпатизировал директору фирмы-поставщика, а необычайно долгие хлопоты с подыскиванием помещения – явное тому свидетельство.

Он оглядел Андрея с ног до головы, оценивая безупречный внешний вид, и подняв свой дружелюбно-насмешливый взгляд, подал руку:

– Будем работать.

Глава 86

В блокноте на двух страницах была нарисована схема – как по-иному расставить существующую мебель, тут же – список новой, перечень всего, что необходимо купить в офис. Ещё список сотрудников и перечень вакантных должностей.

Всё это становится неактуальным. Андрей перевернул страницу и принялся рисовать схему нового офиса. Предоставленное в кардиоцентре помещение было длинным прямоугольным, и само собой напрашивалось, оставив проход, разделить его шкафом на две половины – директорскую и людскую. Андрей давно усвоил манеру на ходу принимать решения, и у него в портфеле лежал каталог офисной мебели. Осталось только подобрать нужный комплект. О том, что существует договорённость об аренде в кардиоцентре, ещё не было никому сказано – надо сначала подумать, как преподнести эту новость. Причем для разных людей нужно придумать разные версии.

Открылась дверь, в кабинет вошёл мужчина средних лет, худой, усатый, в костюме, при галстуке. Андрей отметил про себя, что посетитель одет очень по-старомодному, бедненько, но чистенько.

– Тишин Афанасий Тихонович, от Реваза Самвеловича, – представился вошедший.

Андрей кивнул, и предложил присесть. По поводу этого человека звонил тесть и просил куда-нибудь пристроить. Рекомендовал как «ответственного и грамотного мужика». Тесть был тот еще мастер подарков – то подстава с казахами, то кидок на $20000. Что на этот раз!?

Они поговорили. Тишин проработал пятнадцать лет на деревообрабатывающем заводе, последняя должность была – начальник цеха. После того, как завод акционировался, почти весь коллектив сократили. Некоторое время проработал в разных коммерческих структурах, нигде не задержался, сейчас не у дел. Проживает на улице Тулака, рядом с бывшей работой – ДОЗом, и таможней, женат, двое сыновей.

– Мы скоро будем растамаживать медицинское оборудование, – сказал Андрей. – Вам знакома эта специфика?

Оказалось, хорошо знакома – жена Тишина работает на таможне.

«Очень своевременно!» – мысленно воскликнул Андрей, вспомнив, как намучился с Верхолётовым при растамаживании «Мастера» и в некоторых других таможенных операциях. Кроме того, в последнее время Верхолётов стал откровенно буксовать – часто пропадал, задания выполнял кое-как, ездил на хозяйской машине по своим делам, и, что самое плохое – стал приворовывать хозяйские деньги.

Был нанят водитель, но через неделю уволен – Андрей самолично застукал, как он таксовал на «восьмёрке», которую должен был отогнать на ремонт.

«Душить подонков, всех на лесоповал! – вспомнились слова Еремеева. – Ах, Игнат Захарович, как ты был прав!»

Вошли «сурки». Андрей попросил Тишина подождать в другом кабинете – решение о трудоустройстве принято, сейчас, после разговора, будут выполнены все формальности, и объяснены служебные обязанности.

– Какой-то он странный, – сказал Лактионов, когда за Тишиным закрылась дверь.

Действительно, держался он как-то виновато, и разговаривал извиняющимся тоном, как будто его в чём-то обвиняют. Выпивает? Ну, это лучше, чем если б воровал. Главное, чтоб решил горящий вопрос – растаможил Стеррады.

«Сурки», переглядываясь, рассказали о делах. Видно было, что они готовятся к какому-то серьёзному разговору. Андрей чувствовал, что нужно с ними что-то делать – они не оправдали его ожиданий, то есть те планы, о которых говорил Второв, так и остались планами. Продажи у них не больше, чем у других. С другой стороны, они хорошие сотрудники, даже слишком хорошие. Подозрительно хорошие.

Андрей откладывал принятие решения по поводу них, думая, что всё как-то само собой образуется. Это стало его фирменным стилем – такая же ситуация продолжалась с Верхолётовым и Штейном, так в своё время было с другими людьми.

Разговор начал Лактионов, а Еремеев время от времени добавлял и комментировал. Суть их предложения состояла в том, чтоб учредить новую фирму и стать равноправными компаньонами. Штейна – оттеснить, зачем он нужен. Со связями Еремеева, а вернее, его крёстного, можно поставить на колени всё здравоохранение области.

«Если б вы могли, давно бы без меня поставили», – подумал Андрей, вслух же сказал, что идея неплохая, ему и самому приходила в голову подобная мысль.

Обрадованные «сурки» принялись обсуждать название новой структуры, и то, какую реорганизацию нужно провести, каких сотрудников нанять. От них не укрылись недочёты в управлении и учёте, недостатки в делопроизводстве, всё это они берутся исправить. О повышении продаж и о том, как «поставить на колени областное здравоохранение», они умолчали.

– Ладно, вносите уставной капитал, и будем работать, – подытожил Андрей. – А недочёты исправлять не нужно, это контролируемый хаос.

Зачем нужен хаос, он объяснять не стал.

«Сурки» удивлённо переглянулись и посмотрели на Андрея. Они ждали объяснений. И хозяин фирмы не заставил их долго ждать:

– Нет, вы же понимаете, что Совинком чего-то стоит: клиентская база, и всё такое. Если вы считаете, что ваши головы дороже, чем голова «странного человека Тишина», обоснуйте эту оценку. Объясните, почему я должен платить вам треть прибыли, а не фиксированную зарплату.

Перебивая друг друга, они стали оправдываться: конечно, это разумное требование, теперь нужно произвести оценку фирмы, и соответствующие доли будут внесены в уставный фонд.

Андрей пообещал, что в ближайшее время займётся этим вопросом, сам же решил, что пора избавляться от «компаньонов». Когда расстались, долго ругал себя за непонятно откуда взявшуюся мягкотелость. Почему бы сразу не послать? Совершенно бесполезный, никчемный народец. И почему рука не поднимается на таких людишек, которые становятся неприятными, но которые всеми силами лезут в душу? Что это у них, специфический иммунитет, защитная броня?! И что характерно, именно таких и терпят. А обижают почему-то порядочных корректных людей, у которых не хватает наглости лезть напролом.

К существующим проблемам – Верхолётов и Штейн, добавилась ещё одна: «сурки». Из них одна только была реальная – Штейн, остальные две – умозрительные, но почему-то в голове занимали одинаковые гигабайты памяти с первой.

Глава 87

Одна проблема вскоре решилась, причём неожиданно легко. Верхолётов, придя за очередной зарплатой, ничего не получил. Андрей предъявил ему за прогулы, неудачу ставропольского взаимозачёта (на поездки израсходовали кучу денег, а результата нет), и растрату подотчётных денег. Верхолётов попросил «подоянее, хотя бы что-нибудь, а то совсем денег нет», но ему было сказано: «Вообще-то ты должен фирме, поэтому, будь добр, заплати хоть что-нибудь». И ему пришлось уйти.

С двумя другими проблемами предстояло повозиться.

«Сурки», почувствовав себя хозяевами, стали активнее работать. Лактионов стал приносить больше заказов, Еремеев начал готовиться к крупным областным тендерам, которые, с его слов, выиграет с помощью Шмерко, своего крёстного. Взяв на работу секретаря и получив право командовать бухгалтером (не в части распоряжения денежными средствами, а в части выполнения некоторых поручений), они быстро наладили учёт и делопроизводство.

И этим только запутали всё дело. Андрею не нужна была прозрачная структура, в которой секретарь или бухгалтер могут дать полный отчёт перед компаньоном. Когда приезжал Вениамин Штейн и требовал отчётность, никто на фирме не мог что-либо внятное сказать. Один человек владел всей информацией – Андрей. Он садился перед компаньоном, вынимал блокнот, и «давал все расклады». Штейн неоднократно предпринимал попытки организовать людей в офисе, которые бы, независимо от Андрея, давали бы ему полную информацию. Всё было безуспешно – сотрудники, хоть и подчинялись одинаково обоим компаньонам, но Андрей, находясь в Волгограде, был им ближе, и имел больше влияния. И он дезорганизовывал их работу в части, касающейся отчетности. Последний человек, которому специально вменялось это в обязанность, Яна Обозная, была со скандалом уволена, проработав всего два месяца. Приехав в Волгоград, Штейн устроил ей разнос за то, что она присылает ему разноречивые и неточные сведения, и не может по телефону с ходу рассказать обо всех текущих сделках, всегда ей нужно «что-то где-то уточнить». Он скакал козлом по кабинету, дико вращая глазами, брызгая слюной, издавая шизовопли. И так напугал этим девушку, что она расплакалась, и не смогла даже объясниться. Андрей, присутствовавший при этом, сумел сохранить нормальные отношения с участниками драмы. Компаньон убедился, что по ошибке взяли на работу тупицу, развалившую дело, а уволенная сотрудница потом рассказывала всем, какой он тиран, этот Штейн, и какой Андрей Разгон хороший.

Кроме информации, Андрею также было совсем неинтересно делиться с «сурками» своими наработками до того, как они сами что-то принесут на фирму. Как полноправных компаньонов и друзей он их не рассматривал – что-то промелькнуло в их поведении неприятное, отрицательное, отталкивающее, где-то в сознании загорелась красная лампочка: «Опасность!»

Окончательное решение избавиться от них пришло через неделю после того, как они предложили себя в качестве компаньонов. Прикрываясь Штейном, которого якобы не хочет бросать, Андрей сказал им, чтоб Совинком не трогали, а учреждали новую структуру, и занимались ею. И напомнил об уставном фонде.

Что касается текущей деятельности, она должна вестись от помойки, через которую обналичивали деньги, – пока не будет готова новая фирма.

Документы Совинкома были перевезены в кардиоцентр, для нового офиса закуплена мебель и оргтехника. Таким образом, Андрей изолировал всех от информации о своих делах.

По объявлению была принята на работу бухгалтер – 22-летняя Юля Чуприна. Другого сотрудника буквально навязал Игорь Викторович Быстров. Елена Николова работала медсестрой в его отделении. Это была чрезвычайно ответственная и работоспособная девушка, на ней была куча обязанностей, и Игорь Викторович говорил, что ему трудно будет найти ей замену, но он расстаётся с лучшей своей сотрудницей, чтобы «помочь другу наладить дело». Андрей и сам видел, что Елена – ценный работник, всё отделение держалось на ней, но такое рьяное стремление Игоря Викторовича «помочь другу» казалось подозрительным, учитывая опыт общения с представителями homo sapiens.

В конце концов, он сдался – от заведующего кардиохирургией исходила колоссальная энергетика, сопротивляться которой было невозможно. И эта энергетика была со знаком «плюс».

Наедине с собой Андрей пытался привести в ясность свои действия. Писал планы, обдумывал решения. Но в реальной жизни действовал интуитивно и часто вопреки запланированному. Чаще всего результаты таких действий были успешными. Часто меняющиеся сотрудники, увольняемые порой целыми коллективами, сурки, мелкие клиенты – всё это было хламом, на который жалко тратить энергию. Руководство кардиоцентра, казанские «барышни», и Штейн – вот стратегические фигуры, с которыми необходимо выбрать правильную линию поведения. И если с первыми всегда удавались удачные импровизации, в результате которых Андрей зачастую получал неожиданно приятные сюрпризы, то Штейн был предсказуемо зациклен на трёх сверхценных идеях: недоверие к партнеру, стремление ограничить доступ партнера к ключевым клиентам, стремление заставить наёмных сотрудников работать бесплатно. Да, возможно со своей женой, безмозглой куклой, Штейн прокатывает за сверхчеловека с собственной позицией, то на Совинкоме он прокатывает за недочеловека с собственной истерикой.

Глава 88

В шестнадцатиэтажном доме на берегу Волги по адресу ул. Ярославская, 6, проживала половина врачебного коллектива кардиоцентра. По случайности в этом же доме получила квартиру мама Андрея, работающая в городской администрации. Очередь на получение жилья растянулась на десятилетие, и, если б не вмешательство Рубайлова, вряд ли удалось что-нибудь выстоять.

Квартира пустовала, и Андрей приспособил её под дополнительный офис – телефонные линии в кардиоцентре пока не выделили, и сюда попеременно приезжали Юля Чуприна, Лена Николова, и Афанасий Тихонович Тишин – для телефонных переговоров, отправки электронной почты и факсов.

Был приобретен мощный радиотелефон, работающий на расстоянии двадцати километров. Базу установили на квартире (находящейся на третьем этаже), провод от неё тянулся на восьмой этаж, там, на балконе принадлежащей Быстрову квартиры, была закреплена антенна. Теперь звонить можно было из кардиоцентра – правда, трубка ловила сигнал только рядом с окном.

Игорь Викторович Быстров ни разу не был в офисе Совинкома в отделении реабилитации, зато часто приходил на квартиру. Рассеялись подозрения, вызванные его чрезмерной настойчивостью. Отношения с ним были абсолютно прозрачными, партнёрам просто нечего было скрывать друг от друга – всё чётко оговорено, границы очерчены.

В марте 2000 года Игорь Викторович, освоив бюджеты трёх отделений, столкнулся с проблемой отсутствия динамики роста доходов. Придя к Андрею, он задал вопрос: «Почему я всегда думаю, как нам заработать? Можешь ты, наконец, придумать новую тему?»

– Вы знаете все мои дела, Игорь Викторович – Казань, Ставрополь, местные больницы. Как вам тут поучаствовать?

Заведующий кардиохирургией неплохо зарабатывал и без помощи поставщика № 1, но у него оставался нерастраченный потенциал, который нужно было употребить на какую-то полезную деятельность.

– Мой брат торгует аккумуляторами, это серьёзная тема.

Андрей уже слышал о том, что у Игоря Викторовича есть брат-близнец, Владимир, проживающий в Петербурге, и что этот брат – совладелец крупного бизнеса. Были уже разговоры о реализации крупных партий аккумуляторных батарей, поставках свинца, свинцово-содержащих сплавов. Но это всё были неоформленные идеи. Андрей звонил по поручению Игоря Викторовича в разные организации, что-то узнавал, что-то предлагал. Научившись угадывать его настроение, он видел, когда Игорь Викторович сам верит в результат, а когда «гонит волну», поэтому принимался за дело всерьёз, только если тот воспринимал дело всерьёз.

Их очередные посиделки закончились приглашением в Петербург. Улыбаясь уголками губ, Игорь Викторович произнёс так запросто:

– В апреле я поеду в гости к брату, поехали со мной!

Андрей задумался – жена с грудным ребёнком, одно дело командировка, а тут – «поездка в гости».

Игорь Викторович, между тем, рассказывал, как ему хорошо «там», с братом, и его компаньоном, Артуром, и что это настоящая семья, в которой царит взаимопонимание и дружба.

– …там настоящая жизнь, реальное существование, не то, что здесь. Маньковский тоже скучает, первые дни, когда приехал, был готов идти обратно по шпалам в Питер. У него, правда, другие причины, но идея понятна: возврат в реальную жизнь.

«В общем-то, можно рассмотреть поездку в Питер и как командировку, и, не покривив душой, сказать Мариам, что еду по делам», – решил Андрей.

Глава 89

Увольнение Елены Николовой из кардиохирургического отделения и трудоустройство в Совинкоме вызвало недоумение у руководства кардиоцентра. Быстров, привыкший идти к цели кратчайшим путём, не увидел такое препятствие, как общественное мнение.

Сначала Андрея допросил заместитель главного врача. Но этим дело не ограничилось, и уже на следующий день вызвали в приёмную. Пришлось ответить на множество вопросов.

Какова причина перехода медсестры в коммерческую фирму? Будет ли она справляться, не отразится ли это на поставках? Почему выбран сотрудник именно из кардиохирургического отделения? Не замешан ли тут заведующий отделением? Какая ей положена зарплата? Каков круг обязанностей? Будет ли входить в её обязанности работа с кардиоцентром, или это будет работа с другими лечебными учреждениями?

– Ты уж признайся, Андрей Александрович, што та-а-ам… за шуры-муры с нашей медсестричкой, – игриво поинтересовался Ильичев. – Короткий халатик, голенькие ножки, весна на дворе, талая вода – шалая вода…

При этих словах заместитель выразительно посмотрел на главного врача, подмигнул ему, после чего повернулся к Андрею:

– Так шта-а-а… давай, рассказывай.

Андрей держался уверенно, и отвечал так, как посоветовал ему Игорь Викторович.

Елена Николова – его родственница, и давно просилась на работу. У неё проблемы со здоровьем (какие – секрет, эту информацию она не может разглашать всему коллективу), а в отделении на неё повесили столько обязанностей, что приходится работать буквально от зари до зари. И она устраивается на новую работу с условием, что будет находиться в офисе строго с утра и до обеда. Таким образом, именно по состоянию здоровья она вынуждена уйти из отделения. А зарплата ей на фирме положена такая же, по деньгам она ничуть не выигрывает.

Главный врач заметно успокоился, узнав, что Елена приходится Андрею родственницей. И поинтересовался, нет ли у директора Совинкома родственников среди других сотрудников кардиоцентра – медсестер, врачей, бухгалтеров, инженеров… Андрей ответил, что больше нет.

– А в каких вы взаимоотношениях с Быстровым? – последовал вопрос.

– А что взаимоотношения… Я с ним нигде не пересекаюсь. Заявки на шовный материал мне передаёт по факсу старшая операционная сестра. Пару раз я заходил в кардиохирургию, чтоб обсудить заказ на стернотом и инструменты. Это чисто технический вопрос.

Прищурив один глаз, Халанский некоторое время пытливо изучал лицо Андрея, затем сказал:

– Просто заведующие часто выходят на представителей фирм, пытаются договориться о разных выплатах. Я прекрасно осведомлён обо всём, что творится, и даже знаю слабые места, где что может произойти.

И главный врач посмотрел в окно, откуда просматривался главный вход, пандус, ворота, подъездная дорога, далее виднелись холмы Горной Поляны.

– Не понимаю, о чём вообще речь, – быстро заговорил Андрей, словно пользуясь моментом, пока его не сканируют, – Ни о чём таком не слышал. Хотя… что-то было. Штейн… представитель Джонсона… часто приходил к Птицыну… ну, которого уволили. И к Быстрову он тоже часто наведывался. Да и вообще тут шастал по всему кардиоцентру.

– Штейн? – встрепенулся главный врач. – Кто такой Штейн?

Глядя на его удивленное лицо, Андрей вспомнил случай, рассказанный Игорем Викторовичем. Он пришёл к главврачу подписывать счёт на инструменты – это было уже после заключения договора аренды с кардиоцентром, и главный несколько раз приходил в офис Совинкома посмотреть, как устроилась фирма, больше того, водил Андрея показывать ещё одно помещение под склад. Изучив документ, главврач спросил, что это за фирма. Быстров ответил: «Совинком, наш поставщик».

– Какой ещё Совинком? – не унимался главный врач.

– Как же «какой»? Который у нас тут находится в отделении реабилитации, и поставляет нам шовный материал и рентгенхирургию.

– У нас в реабилитации? Что-то не припоминаю. А кто у них директор?

Игорь Викторович принялся объяснять:

– Не помню как зовут, Зинка с ним кантачит. Молодой такой парень, высокий, блондин.

– Странно… Надо будет разузнать.

…И сейчас, глядя на то, как Халанский «пытается» вспомнить Вениамина Штейна, Андрей живо представил себе тот описанный Игорем Викторовичем разговор.

– Из Джонсона представитель, – вмешался Ильичёв, – ходил тут, но уже давно не ходит.

Главный врач снова посмотрел в окно, проследив взглядом за посетителем, шедшим по пандусу к главному входу, затем спросил:

– И сколько он платил нашим врачам?

Андрей выдал хорошо заученный текст:

– Не знаю, и вообще мы с ним никак не связаны. Работаем напрямую с московским представительством. Там есть Юля Шелест, Света Виленская… Мы из-за границы получаем товар и растамаживаем тут у нас в Волгограде. Вот получили стерилизационное оборудование на двести пятьдесят тысяч долларов, товар находится на таможне…

Далее последовали технические подробности и детали, свидетельствующие о том, что Совинком – дистрибьютор иностранных компаний-производителей, получает продукцию непосредственно с завода, торгует по «заводским» ценам, и существует за счёт скидок, которые дают от больших объёмов. Постепенно разговор ушёл в сторону.

– Вы работаете со многими лечебными учреждениями, поэтому вам дают такие скидки, что вы можете позволить себе продавать по заводским ценам? – торжественно спросил главврач.

– Да, именно так. Эти цены вам могут подтвердить в московском представительстве «Джонсон и Джонсон».

Повторив ещё раз предостережение по поводу «нежелательных взаимоотношений» с заведующими, главврач поднялся со своего места, показывая, что разговор окончен.

Позже к Андрею в офис зашёл Ильичёв и, показав коммерческие предложения на сердечные клапаны от других поставщиков, попросил подготовить аналогичные, и чтобы «в эти цены были вбиты обычные наши интересы». И, приосанившись, степенно изрёк:

– Понимаете, Андрей Александрович, нам удобнее выбирать товар в одной своей фирме, нежели обзванивать всю страну.

Отулыбавшись и проводив Ильичева, закрыв за ним дверь, Андрей мысленно поздравил себя с успешным прохождением проверки на вшивость.

Глава 90

Пришла весна в своём щегольском наряде, сотканном из потоков света, нежной листвы и птичьих трелей. Аромат сирени навевал смутные мысли.

Андрей с Игорем Викторовичем Быстровым в десять утра подъехали к ЛДМ на встречу с его братом Владимиром, но вот уже солнце роняло отвесные лучи, а тот не появлялся.

– Задерживается брат, – сказал Игорь Викторович.

Андрей был не то рад, не то встревожен, не то очень доволен, а может, всё вместе. Крепко уже привязанный деловыми взаимоотношениями к заведующему кардиохирургией, он видел своего компаньона в нём, а не в ком-либо другом. Манила перспектива перебраться в Петербург – разговоры об этом всё чаще заводил Быстров. Но тяготила нерешённая проблема – Штейн. Само собой эта проблема не решалась, но что тут можно предпринять?! А если неграмотно с ним повести, то он мог много чего испортить.

Владимир появился неожиданно, словно выпрыгнул из рекламного щита с изображением Супермена. Он был плотнее, внушительнее своего брата-близнеца, несходства добавляли рубчики на лице – след перенесенной тропической инфекции.

Короткое приветствие, и они направились к входу в ЛДМ. Внутри, заняв столик, заказали пиво. Не дождавшись, когда принесут заказ, Владимир сказал, что ненадолго отлучится, и отправился в зал игровых автоматов.

– Он любит эту эпидерсию – рулетку, игровые автоматы, – объяснил Игорь Викторович.

– Выигрывает?

– Всегда.

Они уже выпили по кружке, когда появился Владимир. С ним была худая анемичная девушка, которую он представил Полиной.

– Угощайся, мы тебе уже заказали пиво, – сказал он, пододвигая ей свою кружку.

Начался обычный для таких случаев трёп. Полина, с которой Владимир познакомился только что, немного рассказала о себе, потом он стал развлекать всех весёлыми историями. Через некоторое время она, посмотрев на часы, сказала, что ей нужно встретить сестру. И вышла из-за столика, но вскоре вернулась, приведя сестру, которая, представившись Ниной, заняла место рядом с ней.

Нина оказалось младше её на два года, симпатичнее, про таких говорят «спелая ягодка». Владимир тут же переключился на неё, и, на пятой минуте разговора заказал всем пива, сам же повёл Нину играть в бильярд.

Беседа уже пошла не такая оживлённая, и в какой-то момент всем стало ясно, что просто проводят время в ожидании Владимира и Нины. Они вернулись через полчаса.

– Поехали, мне чисто некогда, – бросил он на ходу.

Игорь Викторович оставил деньги на столе, и они с Андреем, поднявшись, направились вслед за Владимиром.

– Опять «брал на работу»? – спросил Игорь Викторович, когда сели в машину, видавшую виды Daewoo Espero.

– Она сейчас типа не может. Не х** на неё время тратить.

И они поехали в сторону Малого проспекта.

Андрей уже слышал про эту манеру завлекания девушек – «приём на работу». Прошлым летом Владимир приезжал в Волгоград и жил на квартире у матери, которая в то время отдыхала на море. Вернувшись, она обнаружила в спальне, в прикроватной тумбочке, стопку заявлений о приёме на работу…

* * *

Офис компании «Базис-Стэп» находился на Кантемировском проспекте. Обычные безликие кабинеты с обычной офисной мебелью. Ни за что не догадаешься, чем занимается фирма – канцтоварами или услугами по вывозу мусора. Кабинета как такового у Владимира не было. Он привёл в небольшую комнату, в которой находились три одинаковых черных офисных стола, несколько стульев, и стеллаж. И если на полках стеллажа было хоть что-то – несколько папок, и какие-то журналы, то столы оказались совершенно пустыми.

Крепкий светловолосый парень, отложив автомобильный журнал, поднялся навстречу.

– Привет, Вовок!

Это был Артур Ансимов, компаньон Владимира. Он спросил Игоря Викторовича, что там в Волгограде, тот принялся рассказывать. Вскоре появился Фарид, худощавый, светловолосый мужчина лет сорока.

Игорь Викторович рассказывал Андрею до этого, что Фарид Зарипов, хозяин фирмы – долларовый миллионер, и Владимир с Артуром тоже скоро станут. Видимо, все тщательно конспирировались. В Волгограде принято выглядеть, как мультимиллионер, даже если ты «работаешь на унитаз», и покупать, пусть в долг, машину, которая стоит дороже квартиры. Стоит народу чуть-чуть обрасти жирком, тут же начинаются понты разной степени выраженности. В «Базис-Стэп» все выглядели, как парни с окраины – обычная одежда, обычная манера общения, без распальцовок и блатного жаргона. Со всеми держались на равных, не кичась своим достатком. Почувствовав эту дружелюбную атмосферу, как «свой среди своих», Андрей понял, почему Игорь Викторович так рвётся в Питер. И в этом стремлении «вернуться туда…» ощутил в Игоре Викторовиче родственную душу. Только у того была четко очерченная цель, имеющая географическую привязку, а у Андрея довольно расплывчатый адрес: «гиперреальность, высшая зона предельной концентрации бытия».

Владимир спросил у Фарида совет насчет участка с домом в Мельничьем Ручье – есть интересное предложение. Узнав стоимость, Фарид скривился:

– Я в Тарховке купил бывшую дачу Тухачевсккого по такой же цене – там у хозяина проблемы, он срочно реализует собственость. А у тебя сраный Мельничий Ручей. Бросай его, ищи таких проблемных людей и торгуйся, опускай по цене.

Обсудив недвижимость, стали думать, куда поехать. Время – около шести, ни туда, ни сюда. Игорь Викторович вспомнил, что у него встреча возле метро «Выборгская» с женщиной, с которой он познакомился в поезде. У них там в двухместном купе всё сложилось наилучшим образом, и он сейчас раздумывал, встречаться самому, или предложить кому-нибудь – брату, например. Тот отказался. И они с Артуром, сославшись на дела, ушли.

Андрей понял, что им с Игорем Викторовичем придётся выгуливать Фарида. Много уже было выслушано историй о том, как это происходит, теперь предстояло увидеть. Фарид был крайне придирчив. Девушка для встреч (он был женат и разводиться не собирался) должна соответствовать самым высоким стандартам. Неудивительно, что у него никогда ничего не получалось. Уезжая с друзьями на юг, он накупал флаконы омывателей, коробки презервативов, упаковки стимуляторов, что называется, запасался по полной программе. Всё это оставалось неиспользованным.

Фарид обожал порнофильмы. А как-то раз Артур застал его за занятием, больше подходящим для тринадцатилетнего подростка, чем для сорокалетнего мужчины. Он занимался этим, подглядывая за Владимиром, как тот развлекается с очередной пассией.

Однажды Владимир познакомил его с девушкой. Они встретились, а на следующий день она позвонила в офис и стала выговаривать Владимиру, какого жмота он ей подогнал – кроме чая с пирожками, ничего-то ей не досталось. Много было сказано нелестного и по поводу характера. Владимир не стал поддерживать разговор, и правильно сделал – Фарид подслушивал на параллельном телефоне, и потом долго возмущался – лохушка, неблагодарная тварь.

В общем, этим вечером Артур с Владимиром скинули своего шефа на приезжих, как будто те приехали за две тысячи километров специально для того, чтобы им сношали голову.

Фарид остановил свою Шкоду Октавию (конспирация, куплена недавно взамен пафосного Лэнд Крузера) метров за двадцать от входа в метро.

– Вон она стоит, – сказал Игорь Викторович с заднего сиденья.

Больше никого и не было у входа, только эта одинокая женская фигура. Фарид смотрел на неё несколько минут, потом стал расспрашивать, как она в постели. Выслушав уже в третий раз эту историю, он решился и, выйдя из машины, направился к женщине.

– Не подойдет, – уверенно произнёс Игорь Викторович.

Так оно и произошло. Фарид прошёл мимо неё, дойдя до угла, вынул мобильный телефон, прислонил к уху, затем сунул его обратно в карман, развернулся, и пошёл обратно к своей машине.

– Да ну, страшилище какое, – сообщил он, усевшись за руль.

Андрей отметил про себя, что, если бы в его сегодняшние планы входило кого-нибудь закадрить, то он бы с удовольствием занялся этой дамой.

Вернувшись в офис, они принялись за изучение журналов знакомств, которых у Фарида было штук десять. Девушки, которым звонили, уверенно отвечали, что это их реальные фото, хотя Андрей узнал по крайней мере троих из журнала Playboy. Фарид разговаривал с каждой минут по двадцать, выяснял размер груди и прочие параметры, адрес и жилищные условия, затем справлялся о стоимости интимных услуг, торговался, как какой-нибудь абрек, и, сойдясь в цене, клал трубку:

– Всё равно это очень дорого.

И обсуждения – бесконечные обсуждения изображенных на фото девиц. Как будто это были реальные девушки, а не замануха. Так прошло два часа.

Если Владимир был из тех, кто говорит с женщинами, то Фарид явно предпочитал говорить о женщинах. Что называется, любил глазами и ушами.

Всё-таки посетили один бардак – пятикомнатную квартиру в центре города, в которой обитало штук десять проституток. Фарид внимательно осмотрел каждую, с интонацией санинспектора выяснил анамнез, как часто они проверяются, допытывался, какой процент вероятности подцепить инфекцию.

– Если есть п**да и рот, значит, баба не урод, – ответили ему.

Он и сам не мог не видеть, что организмы трахопригодны, и так долго разглядывал их, что сложилось впечатление, что сейчас действительно кого-нибудь выберет и вы**ет. Но, после выматывающих торгов прозвучало его обычное: «Это для меня очень дорого».

Потом поехали в ночной клуб «Hollywood Nites» на Невском. Там Игорь Викторович пригласил за столик двух девиц, явно потерянных для добродетели, в блестящих лосинах, блузках, расстегнутых на все сиськи и волосами, выкрашенными в цвета взбесившегося поросенка. Андрей был представлен американцем, не знающим ни слова по-русски, и Фарид спросил, за какую сумму девушки согласятся провести с ним ночь.

– … а то затрахал нас америкашка, хотим скорее его сплавить.

Девушки озвучии стоимость: шестьсот долларов за двоих. Фарид стал торговаться в обычной своей манере. Андрей потягивал пиво, довольный, что можно прикинуться непонимающим и просто помолчать.

– А чем он занимается, ваш американец? – спросила одна из девиц.

– Да он русский, они прикалываются, – сказала вторая.

– Не, в натуре похож, зырь, как пиво пьёт!

И они, проследив за тем, как Андрей, сделав глоток, поставил кружку на стол, решили, что да, это настоящий американец.

– Ладно, скажу вам, кто он. Он сутер, приехал в Питер за товаром, – сообщил Игорь Викторович. – Поэтому обслужите его так, чтоб он вас взял к себе в Америку. У девчат вытянулись лица и они крикнули хором:

– Наконец в нашу блядскую жизнь заглянул заебись!

И они принялись обсуждать то чудесное и невероятное, что должно произойти – их позвала новая жизнь, в иные пределы и под новыми именами.

Почувствовав, что вот-вот расхохочется, Андрей встал и пошёл на танцпол, – подальше от этого дурдома.

После клуба поехали на Староневский проспект. Там всё повторилось снова – останавливаясь возле каждой проститутки, Фарид рассматривал девушку, торговался, выяснял, как дешевле: в машине или на квартире. В машине не полагалось, но после долгих уговоров девушки соглашались и на это, и на значительную скидку. За небольшую плату работница путантреста соглашалась пустить водителя Шкоды Октавии и двух пассажиров в тур по естественным отверстиям своего тела. Однако, доведя всех до белого каления – девушку, и своих спутников, Андрея с Игорем Викторовичем, Фарид произносил обречённо: «Это мне не по карману», и отъезжал, – чтобы возле следующей девицы продолжить. Причем уже по инерции, рассвет был уже все заметнее, и в это время на улице остались самые стойкие. Андрей отметил, что таких страшных баб не видел даже в троллейбусе – какая-то Кунсткамера на Староневском.

Занималось утро. Игорь Викторович, взглянув на часы, сказал, что мосты уже свели, и пора ехать домой.

– Теперь можно смело говорить, что провели ночь с проститутками, – произнёс Андрей с печальной иронией.

– Причем бесплатно! – добавил Игорь Викторович с обычной своей ухмылкой.

Глава 91

Белый Мерседес неторопливо катился по окаймленному пальмами приморскому бульвару. Сидящий за рулём Наум Малленкродт, прервав рассказ о рыбалке, сказал:

– Сказать, что рад твоему приезду – ничего не сказать. Помнишь, как мы в детстве раскурили сигару у тебя на даче и чуть не сдохли? А сейчас мы с тобой, два старпера, выпьем как следует, покурим, пожрём. Закатом полюбуемся, покалякаем.

Иосиф Григорьевич ответил не сразу. До этого он лишь однажды побывал за границей – в Болгарии, и это было ещё в советские времена. Долгие годы он не выезжал даже на черноморское побережье – боялся оставить без присмотра свою епархию хотя бы на один день. И сравнивал себя с графом Дракулой, который, перемещаясь по свету, брал с собой ящики с родной землёй. Точно так же Иосиф Григорьевич мог чувствовать себя спокойно лишь находясь в родном Волгограде. Но неожиданно для самого себя и для своих близких откликнулся на приглашение Наума, отношения с которым донельзя осложнились за последние три года. И приехал к нему на другой конец света, в Калифорнию. Друг детства вдруг почувствовал острую необходимость «разрулить все непонятки», и это вдруг нашло отклик в душе Иосифа Григорьевича. Настолько это выглядело нелепо – бросить всё и уехать за бугор на целый месяц – что он тотчас не раздумывая принял приглашение.

– Нельзя было затягиваться, сигары так не курят, – ответил он. – Ужас какой-то – как вспомню, как мы валялись на траве. Голова кружилась – казалось, что это земля кружится под тобой.

– А что самое интересное, Йоська, земля на самом деле кружится.

Они расхохотались.

Машина въехала в порт. Наум припарковался на автостоянке у волнолома. Свежий бриз нёс с собой крупинки песка и швырял клубы водяной пыли на бетонный волнолом. С его подветренной стороны были пришвартованы около сотни яхт самых разнообразных классов – от прыгающих на волнах лёгких «скифов» до семидесятифутовых крейсерских яхт с мачтами размером с телеграфный столб.

Наум обвёл взглядом сверкающую на солнце бухту.

– Думаю, раскачаю тебя и ты переберешься ко мне по соседству. Лагуна Хиллз – то самое место, где не чувствуешь осени – здесь лето круглый год.

Море сверкало и переливалось, как ртуть. Иосиф Григорьевич надел тёмные очки.

– Не понимаю, как можно взять всё и бросить.

Закрыв машину, Наум повёл старинного друга к своему плавсредству.

– Ничего я не бросал – я создал себе новую реальность.

Одним из элементов этой новой реальности была 16-метровая яхта Regal Commodore, покачивающаяся на волнах в ожидании хозяина и его гостя. Рэнди, помощник Наума, поджидавший их на яхте, отдал швартовы, когда они взошли на борт, затем, пройдя на кокпит, устроился за штурвалом. Волны достигали высоты одного метра, солнце заливало необозримую водную гладь ярким блеском.

Рэнди повёл яхту в открытое море.

Наум показал гостю свой корабль – салон, кокпит, камбуз, две каюты для гостей. Не бог весть какая яхта, есть гораздо роскошнее, но практичного Наума это вполне устраивало. К транспортному вопросу он относился довольно спокойно. Неравнодушен он был к другому вопросу – жилищному, и всеми силами стремился превратить своё домовладение в восьмое чудо света.

Сразу по выходу из бухты их качнуло баллов под пять, это было своеобразное дружеское приветствие Иосифу Григорьевичу, впервые оказавшемуся в открытом океане. Ветер срывал гребешки волн и плескал ими в лицо. Яхту бешено несло и бешено швыряло. Наум приказал Рэнди держаться ближе к берегу.

Находясь внутри, Иосиф Григорьевич переживал необычные, новые для себя ощущения – чувствовал приближение волн всем телом, его ноги сами начинали подгибаться и выпрямляться, следуя движениям палубы. «Ничего, нормально, зачем к берегу, можно ещё», – ответил он на беспокойные взгляды Наума. Но тот не рискнул – сам-то привык к морским шалостям, но неизвестно, каково будет новичку.

Когда пошли недалеко от берега, Наум с Иосифом Григорьевичем смогли без опаски расположиться на корме.

– Мы всегда дружили, но в какой-то момент я понял, что завидую тебе, – сказал Наум. – Ты сильнее, не стесняешься высказывать своё мнение, и можешь одержать верх в открытом бою, а мне приходится украшать свою вывеску и пользоваться запрещенными приемами. Зависть – нехорошее чувство. Хочу покаяться: это я увёл из-под твоего носа нефтебазу в Красноармейском районе. А также двух жирных телят – помнишь тех коммерсантов из района, что занимались спиртом. Они сказали тебе, что под «офисом», и кто-то из «офисных» это подтвердил. Это моя работа. Я накрыл «ВХК» и ущемил интересы Шарифуллина, за которого ты гарантом, и в этом тоже моя провинность. Но тут, я думаю, ты не внакладе. Орлову я занёс доляшку, а он там между вами всеми раскидал. Что касается Шарифуллина – он и так богатый. И еще…

Глубоко вдохнув и шумно выдохнув, Наум выложил последнее признание:

– …еще Ракитский. Ты копал под него, а я помог ему выкрутиться и пролезть в УВД, вывел из-под тебя.

Иосиф Григорьевич молча кивал, глядя на расходящиеся волны за бортом. У Наума Маленкродта была дилерская фирма на «ВХК», и в один прекрасный день, когда сальдо в пользу завода округлилось до $10 млн, волгоградский климат стал тяготить его, и он решил перебраться в солнечную Калифорнию. Всё, что был должен поставщикам – а это еще около $8 миллионов – простил, и это прощение облегчило акклиматизацию на калифорнийской земле. Орлову, замначальнику УВД, оказали уважение – 10 % от суммы задолжености (тут правда Наум немного смухлевал и не озвучил реальные цифры), и поисками его никто не занимался. Нашли лопухов (таких как хозяева «Технокомплекса»), на которых перевели все стрелы, и которые возместили убытки тем, с кем руководство УВД не может не считаться. Остальных ударили об шляпу. Иосиф Григорьевич хорошо знал эту историю, поскольку держал на личном контроле несколько уголовных дел, которые искусно заволокитили, и разьяренные кредиторы в итоге стали по-философски относиться к своим потерям: жизнь волнообразна, это череда взлетов и падений.

– … но одного я тебе оставил, – донесся голос Наума как будто из морских глубин, – но ты берегись этого пидора гнойного, очень нехороший человек.

– Что за пиндос? – встрепенулся Иосиф Григорьевич.

И Наум рассказал про Николая Моничева, вышедшего на него через Шмерко и пытавшегося заручиться его поддержкой. Моничев рассказал жалостливую историю о том, что у начальника ОБЭП Иосифа Григорьевича Давиденко неуемный аппетит и дань, выплачиваемая ему, растет от месяца к месяцу, и стала просто невыносимой. Тяжелые поборы подрывают бизнес, не дают развиваться. Поэтому Моничев ищет нового покровителя – более разумного, заинтересованного в долгосрочном сотрудничестве, а не в сиюминутных сверхдоходах. Наум поддержал разговор, чтобы побольше выпытать. Моничев предлагал инсценировать банкротство и таким образом избавиться от назойливой опеки начальника ОБЭП, а затем через подставных лиц учредить новые предприятия – уже подконтрольные Науму Малленкродту, который имел достаточное влияние и сам по себе был «крышей».

Наума мучили угрызения совести – он и так поразбойничал в угодьях своего друга – поэтому отвелся, сказав, что Давиденко уже застолбил за собой эти темы, всем в городе это отлично известно, конкретная личность Моничева уже не принимается в расчет, и если его фирмы разорятся, то им тут же найдут замену. И эта замена опять же будет подконтрольна Иосифу Григорьевичу Давиденко.

Моничеву было ужасно обидно, что так глупо высунулся, и он принялся уговаривать Наума и, потеряв контроль, зашёл так далеко, что предложил сумму ежемесячного платежа, превышающую ту, что платил Иосифу Григорьевичу. Из чего Наум сделал вывод, что дело тут не в деньгах, а в какой-то личной неприязни. Тем более нужно отказаться от такого клиента, который сегодня предает одного, а завтра предаст тебя. В своих уговорах и посулах Моничев вошёл в раж, и Науму пришлось чуть ли не силой выставлять его из кабинета.

Греясь на калифорнийском солнышке, Наум не знал, что Моничев не инсценировал, а реально обанкротил свои фирмы, опрокинул многих серьезных людей, ни с кем не поделился, поэтому ищут его реально, а не понарошку, и его уголовные дела никто не думает волокитить.

Иосиф Григорьевич не стал указывать на эту неинформированность – рассказывая о своих неудачах, расписываясь в собственном бессилии (подняли все связи, задействовали столько служб, а Моничева никак не найти), неизбежно привлекаешь к себе бэд-карму. Потянутся новые проблемы, а это совершенно ни к чему.

Но Иосиф Григорьевич еще не избавился от своего гнева, на душе было так паршиво, что он выругался – но не по Моничеву, а по Шмерко, которого, как еремеевскую креатуру, стоило опустить в 97 году, а его, наоборот, приподняли, а сейчас он даже выбился в вице-губернаторы. И вот теперь, за всё, что ему сделали, этот пиндос плетёт интриги.

– Моничев пообещал устроить к себе на работу Дениса Еремеева – хорошая должность, перспективы, и так далее, – объяснил Наум.

– Половине города он пытается навязать своего крестника, но почему-то никто не торопится его трудоустраивать, несмотря на влиятельного крёстного.

Дующий с океана ветер теребил поверхность воды, вспахивал её и гнал борозды впереди себя, прямо на берег, где неугомонный бег волны, наконец, разбивался о камни. А ветер легко взмывал ввысь через лес и горы и продолжал беспрепятственно свой полёт вглубь континента.

– Желал бы я сейчас подняться на воздух, как Хромой Бес, посмотреть, что творится в мире, повидать того, кого давно не видел, – неожиданно для самого себя произнёс Иосиф Григорьевич.

– Кого-то ищешь?

Как бы неприятно это ни было, но Иосиф Григорьевич признался в том, как промахнулся с Моничевым. Прожженый человековед не разглядел подлую сущность своего подопечного, хотя тот наглядно её продемонстрировал: предал Артура Ансимова, друга, сделавшего ему всё – карьеру, бизнес, положение в обществе.

– Он тебя просто охмурил, – попытался успокоить Наум, – знаешь, как бывает, умом понимаешь, а делаешь всё наоборот.

И дал совет: успокоиться, не принимать скоропалительных решений, и на время отложить поиски. Вернее, пусть следственные органы выполняют свою работу, а ему, старому седому полковнику, не стоит забивать этим голову. Пока. А в нужное время решение само придёт.

Они встали на якорь в пятидесяти метрах от берега. Рэнди подал лобстеров, зажаренных на противене, и удалился в камбуз. Аромат нежного мяса смешивался с запахом солёного моря, слух улавливал крики чаек и плеск волн, бьющихся о борт. Через правильные промежутки времени все звуки тонули в гуле прибоя – мощные океанские валы несли свои пенящиеся гребни вверх по отмели, чтобы разбить их вдребезги о прибрежную гальку. Воздух наполнялся стуком, звоном и шуршанием миллионов блестящих камешков, затем волна отступала, и всё стихало, пока океан набирал силы для нового натиска на упорный берег.

«Обман – как дельфин: с виду невинный, а зубы – пила, – подумал Иосиф Григорьевич. – В случае Моничева – сравнение уместное. Такой же предсказуемый, и, можно не сомневаться, что где-нибудь сам засыпется на собственном же дерьме».

Глава 92

Они познакомились на дискотеке «Звёздная». Это огороженная терраса на открытом воздухе на набережной, где есть кухня, бар, танцпол, сцена, и столики, куда официанты приносят заказы.

Таня была с подругой Леной. Ей только недавно мама разрешила задерживаться допоздна на дискотеках, и она радовалась открывающимся возможностям. Лена, более опытная, рассказывала, что здесь и как. Никита Морозко пришёл в компании нескольких друзей. На днях его выпустили из психиатрической больницы – стараниями матери, а вернее, связями профессора Синельникова, за которым она ходила по пятам, умоляя принять меры к освобождению сына. И теперь он стремился наверстать упущенное – снять тёлок, оторваться по полной программе.

Познакомились, как обычно знакомятся на дискотеках. Танцевали, пили пиво, много шутили и смеялись. Возможно, это бы и осталось просто шапочным знакомством – поболтали и разбежались, но между ними промелькнула некая искра, затмившая недостатки друг друга. Никите нужна была срочно баба, а Таня едко высмеяла его требование «потискать его боеголовку», и вместо того, чтобы найти понятливую тёлку – вон их сколько, только свистни – он остался с этой. Таня сразу отметила, что Никита «децл туповат» – смехотворны были его бахвальства о том, что он недавно «откинулся и сейчас сколотит настоящую бригаду». Но он показался ей интереснее и мужественнее тех, с кем ей приходилось иметь дело раньше. И она обратила в шутку его животные домогательства, хотя других за то же самое отшивала сразу. Он ей сделал комплимент – «сиськи зачетные, заебательская тёлка», она не осталась в долгу: «тебе показать, где находится на х*й, упырь!?» И они стали встречаться.

* * *

В тот день они опять пришли в «Звёздную» – это стало их любимым местом. Никита взял троих друзей, и все они были без девушек. Те ещё были дарования – на половину задаваемых вопросов отвечали «пиво», на другую половину – «йабаццо». Парни сразу отошли к барной стойке, заказали пиво, и стали наблюдать, как Таня танцует напротив, на танцполе. Её движения становились всё более откровенными, и возле неё сгруппировалось несколько молодых людей, каждый из которых пытался до неё дотронуться. Кольцо сужалось. Но вот один, самый смелый, растолкав других, вышел на финишную прямую. Он увивался перед Таней, держа её за талию, целуя её. Она, казалось, и сама не против.

Заиграла медленная музыка. Как продолжение их объятий начался медленный танец. Парень, сжимавший девушку уже как свою собственность, сам не понял, как их разняли, и он оказался в окружении четырёх грозных молодых людей с ножами и заточками.

– Ты чё, охуярок, мою бабу лапаешь, охуярок! – заорал Никита, одной рукой хватая парня за грудки, а другой приближая к его горлу нож.

Тот не испугался, и, смахивая с себя неожиданного соперника, крикнул:

– Иннах*й, козлина!

Подоспели его двое друзей, так же, как Никита и компания, небезоружные и небезопасные, и завязалась потасовка. И дело бы дошло до поножовщины, если б не вмешательство охранников. Они разняли стороны, и приказали покинуть заведение. Обратившись к ним с предельной вежливостью, Никита заверил, что произошло недоразумение, и сейчас все тихо-мирно разойдутся. Его друзья также с показной корректностью принялись убеждать охранников, что всё в порядке. И те отошли от взрывоопасной компании, впрочем, недалеко.

– Мой кабак это, мой, слышь ты, опездал! – агрессивно обратился Никита к незадачливому ухажёру, размахивая ножом. – Сейчас ты накроешь нам поляну, а сам съебёшся, пока я добрый.

Тот указал на Таню, стоящую в сторонке.

– Она сама, давай по поняткам разойдемся.

– Ты чё не понял, ты глупомордый! Ты хотел выставить меня на бабу, теперь ты мне торчишь, и должен выставить мне поляну.

При этих словах Никита обвёл вокруг себя рукой, державшей нож, и прибавил:

– Тут всё моё, охранники, и все дела. Тебя будут любить все мои друзья, тебя, в кустах, а потом разберут на запчасти и раскидают собакам.

Заведение принадлежало армянам, а двое темноволосых друзей Никиты, похожие на нерусских, с заискивающим видом переговаривались с охранниками. Учитывая наглый тон Никиты, всё сказанное им походило на правду. Его противники поняли, что никому не будет дела, даже если их порежут на куски прямо на танцполе, и стали отодвигаться в сторону, стараясь сделаться как можно незаметнее. И тот, кому предъявлялся счёт, в итоге остался один на один с всё более свирепеющим Никитой. Но он медлил, ему было стыдно, что его опрокинули на глазах всей толпы. И Никита ещё раз в доступной форме объяснил, что хочет, и пообещал анально покарать в случае невыполнения своих требований.

– Я порву тебе духовку, козел, я, а потом все мои друзья и все остальные.

Эти доводы подействовали, и парень был вынужден заплатить за свой танец с чужой девушкой.

Никита с друзьями, а вместе с ними и Таня, заняли столик, заказали еду и выпивку, всё самое дорогое, а должник расплатился и быстренько исчез.

Захмелев, Никита посадил Таню себе на колени, и принялся ощупывать её, стараясь охватить самые заветные места.

– Ты тащилась, сучка, тащилась, как он тебя лапал!

Она, как могла, попросила вести себя приличнее:

– Сиди на жопе ровно, моя маленькая ручная обезьянка!

И на ухо прошептала ему, что он её «достаточно заибнотизировал» и она с удовольствием сделает всё то же самое, но наедине. Это подействовало, и его движения стали менее вызывающими.

Все попытки завладеть ею заканчивались поражением. Таня твердила, что пока не готова, им надо больше узнать друг друга, чтобы решиться на этот шаг; и вообще она неопытна и «нулит по мальчегам». И что он подумает о ней, если она, как шалашовка, полезет к нему в штаны, едва познакомившись!? Он покорно соглашался с такими доводами, но ему было неудобно перед друзьями, что зацепил беспонтовую кобылу. Им-то он давно похвастался, что в первый же день оприходовал Таню, и теперь она «строчит такие минеты, закачаешься, а подружка её Лена ползает вокруг и просит оставить ей немножко». И ему нужно было создать видимость того, что он не лох, и всё рассказанное – правда.

У него зазвонил мобильный телефон, и, несмотря на громкую музыку, Тане со своего места был хорошо слышен весь разговор. Звонила девушка и предлагала встретиться, а Никита грубо ответил: «Мы теперь с тобой по телефону будем встречаться!»

Для Тани это был удобный повод, чтобы соскочить с его коленей, сесть на стул, и устроить сцену ревности. Никита не особенно и оправдывался, бравируя перед друзьями, какой он востребованный. На самом деле он давно не виделся с подругой, которая только что звонила ему. Раньше он её потрахивал, да и сейчас бы не отказался, просто денег не хватало сразу на двух девушек, и он предпочёл обхаживать ту, с которой ещё не был.

Хотя Таня и сделала ему немало авансов, вечер снова закончился не в его пользу. Никите запомнилась фраза «сделаю наедине», и он уяснил, что для полного счастья всего лишь нужна квартира. Таня, если раньше и побаивалась его, теперь поняла, что может крутить им, сколько хочет. И перед ней встал вопрос: «А нужно ли…»

Глава 93

Полуденное солнце метало свои жгучие белые стрелы. В небе – ни облачка, в воздухе – ни дуновения. Вся земля была погружена в глубокий покой, только солнце в небе свершало свой пламенный путь. Короткие тени тяжело и недвижно лежали у подножия вязов на Страстном бульваре.

Заплатив в юридической фирме за учреждение нового ООО, Андрей направился на Большую Дмитровку в любимую кофейню – «Coffee-in».

Уже несколько казанских клиентов, с которыми познакомили Галишникова с Галимулиной, говорили эти глупости: «Почему волгоградская фирма, нам до Москвы ближе». Типичный провинциальный идиотизм. А Василий рассказывал, что многие москвичи ездят в провинцию красить и ремонтировать машины, лечить зубы, и даже покупать шмотки – там гораздо дешевле. А провинциалы едут за этим в Москву – чтобы потом хвастаться, как промотали деньги.

И Андрей решил учредить в Москве фирму, чтобы показывать таким клиентам московский ИНН, и купил мобильный телефон с прямым московским номером, чтобы писать этот номер на визитках и фирменных бланках.

– Пусть звонют из своих деревень мне в Московию, а я буду принимать их звонки в соседней деревне.

В кафе нагнетал смурь какой-то похоронный джаз – неспешная, как поток гудрона, и весьма уютная музыка. Роль мелодических инкрустаций выполняли скорбные рулады саксофона и хрустальные аккорды пианино.

Мебель – столы, буфет, стойка, и венские стулья – была «потерта под старину», пространство между окнами набито всяким хламом – старыми подранными книгами, радиолами, баянами, статуэтками с отбитыми частями. В углу стояло старинное пианино, очень похожее с виду на гроб.

Не нужно обладать особой эрудицией, чтобы дорисовать в уме весь ряд образов в духе фильмов «нуар», включая одинокую ночь, переполненную пепельницу и мудрый прищур обреченного героя.

Андрей считал себя ценителем менее очевидных смыслов, но не всегда любимые места выбирают. В Москве его тянуло на Тверскую, в Петербурге – на Исаакиевскую площадь, на улицы Большую Морскую и Малую Морскую. В Казани – на улицу Баумана. В Будапеште – на улицу Ваци. Вспомнились слова Кати.

«Приезжаешь в один край, удивляющий свое суровой красотой; приезжаешь в другой, поражающий своим мягким климатом и живописными пейзажами; и в каждом месте оставляешь частицу своего сердца; оказываешься в третьем…»

И он подумал, что если бы не произошло то, что произошло, и если бы Катя была сейчас с ним, то он был бы совершенно другим. Он и раньше не очень-то воспринимал людей, теперь же они стали казаться какой-то неодушевленной биомассой. Не было больше прекрасных образов, не было благородных мыслей, изящного вкуса, ничего человеческого. Одна химия и физиология.

«Вот только Быстровы и Ансимовы… – подумал он. – Интересно, примут они меня в свою семью, а если примут, долго я там продержусь? Или меня продержат».

Размышления были прерваны звонком. Это позвонила Вера Ильинична Галишникова, ей срочно требовался счёт на генетическую лабораторию. В поликлинике открывается центр планирования семьи, туда необходимо оборудование. Андрей поддержал беседу, будто всю жизнь специализировался именно на этом оборудовании. Закончив разговор, допил кофе, вышел из заведения, и оправился в «офис» – переговорный пункт на углу Тверской и Газетного переулка. Он уже провёл в тот день целый час, обзванивая клиентов, теперь предстоял ещё один сеанс общения.

Уединившись в кабинке, Андрей позвонил Василию, затем, воспользовавшись телефонным справочником «Жёлтые страницы», стал обзванивать другие фирмы, занимающиеся медицинским оборудованием. Никто не знал, что такое «генетическая лаборатория». Наконец, кто-то высказал предположение, что это должно быть связано с микроскопами. Андрей открыл страницу с фотоуслугами и стал звонить по очереди: «Представительство Kodak», «Представительство Nikon», «Представительство Olympus»… Наконец, в одном из этих представительств подсказали телефон фирмы, специализирующейся на медицинской оптике. Там подтвердили – да, они продают генетические лаборатории, и сразу засыпали вопросами: какая конфигурация, «анализ тёмного поля», «FISH-анализ»… Андрей растерялся – что говорить? А без этой информации счёт не выписать. Поняв, что перед ним – посредник, сотрудник фирмы попросил номер телефона заказчика, чтоб уточнить спецификацию.

«Дурака ищете», – подумал Андрей, и сказал, что перезвонит.

И он набрал Веру Ильиничну и, сыпля только что узнанными фразами, тем самым показывая свою компетентность, спросил, какая нужна конфигурация. Она тоже растерялась – этим занимался генетик, ботан из центра планирования семьи, ей же вся эта мутатень, что тайны красных кхмеров. Тогда Андрей спросил, в каких пределах должна быть сумма.

– Полтора миллиона рублей, – сразу же ответила Вера Ильинична.

Больше не тратя время на переговоры с фирмой, Андрей отправился в гостиницу «Украина», и там, в бизнес-центре, распечатал счёт на один миллион пятьсот тысяч рублей. В графе «наименование товара» был один-единственный пункт: «Генетическая лаборатория FISH». Затем, поставив подпись и печать, отправил по факсу Галишниковой в РКБ.

Позже, когда бухгалтерия РКБ перечислила деньги, и Андрей, выяснив все детали, созвонился с поставщиками; те, всё обсчитав, выставили счёт, в котором было целых 52 пункта – реактивы, коллиматоры, предметные стёкла, и чёрт знает что. По деньгам это вышло в пятьсот сорок тысяч.

Глава 94

Тишин блестяще справился с задачей. Стеррады, наконец, были растаможены. Рафаэль, правда, уже вынес весь мозг, причём задолго до оговоренного срока – мол, где товар, у меня крупные неприятности. Андрей спокойно отбивался – у него-то всё идёт по плану, и его не касается то, что его плательщик целый год крутил бюджетные деньги, и фирму «Х» подтягивают за мошенничество. Рафаэль был настойчив, и заранее вытребовал приходные документы. Он попытался закрыть задолженность хотя бы по бумагам, чтобы в РКБ пропечатали его накладные, но, поскольку это дело было на контроле сразу у нескольких контролирующих организаций, ему отказали. И он названивал по много раз на день – сначала сам, потом перепоручил своим людям.

А когда таможня выпустила товар, потребовал скорейшей отправки в Казань.

Заказали тентованный Камаз, груз застраховали, напечатали три варианта накладных – для милиции. Тишин сказал, что будет действовать по обстановке, и, скорее всего, лучше показывать документы с наименьшей суммой, так как, увидев реальную стоимость, менты не отцепятся, пока не вытрясут все деньги до копейки.

В день отъезда Андрей ждал Тишина, тот должен был подъехать в восемь утра, получить последние указания, и отправиться вместе с грузом в Казань. В назначенное время Тишин не появился. Андрей позвонил ему домой, трубку взял Степан, старший сын, и сказал, что «отец скоро будет». Тишин-старший не появился и в девять, и в десять. Степан отвечал что-то невразумительное. В очередной раз сказал, что сейчас подъедет сам. Андрей начал нервничать – за это время Рафаэль позвонил три раза – спрашивал, выехала ли машина, и Андрей в ответ говорил тоже что-то нечленораздельное.

Степан приехал на отцовской машине, и, забрав Андрея, мыча какие-то оправдания, поехал зачем-то по улице Циолковского, в сторону, противоположную дому Тишиных.

– Чего за х**ня! – не выдержал Андрей.

– Отец… мы сейчас поедем к нам домой… он не совсем… в норме.

И, резко затормозив, Степан развернулся, и погнал машину к их дому.

– Ну, теперь, хоть ясность какая-то. А хули ты сразу не сказал?! Ты сам, кстати, сможешь поехать?

Степан мотнул головой:

– Не-а.

– Не-эээ-ааа, – передразнил Андрей. – Открой мне страшную тайну – куда ты ломанулся?! Если б я тебя не остановил, ты бы так и доехал до Волжского?!

Степан промолчал. Лишь густо покраснел и сильней вцепился в руль. Андрей физически ощущал его немыслимое напряжение.

Это был рослый, сильный парень, его мускулы были развиты, но он еще не вполне владел своим телом – судя по движениям и образу мышления. Возможно, он бы и мог сопроводить груз, но, случись что в дороге, не выкрутился бы из ситуации. Самое опасное было не нападение какое-нибудь, а встреча с ментами. Могли докопаться и задержать машину, и объясняй потом плательщику. На каком-нибудь долбаном саратовском или сызранском посту могло случиться всё что угодно.

– Ты это… веди поосторожнее, не дрова везешь, – вжавшись в сиденье, сказал Андрей на очередном вираже.

Когда приехали на место, он не нашел в себе силы выйти из машины, и остался ждать Тишина внутри. Степан вывел отца во двор. Тишин-старший, жёлто-сине-зелёный, еле стоял на ногах, и точно бы свалился без поддержки. Верен оказался диагноз, выставленный при приёме на работу. Мужик держался из последних сил, и по завершению ответственного задания сорвался, и напился вдрабадан.

– Поехали к Ревазу, – скомандовал Андрей.

Поскольку тесть выступил гарантом за этого гуманоида, то пусть обеспечит замену, или как-то разрулит ситуацию.

По дороге Тишина-старшего укачало на заднем сиденье. Он спал с храпом, напоминающим стоны умирающего, и когда подъехали, пришлось его будить. Возле ворот частного дома стояла группа и обсуждала ситуацию. Андрей, Реваз, его сосед Самбат, и Степан – целая комиссия – прорабатывали разные варианты, и гадали, доедет ли Тишин-старший до Казани, и в каком состоянии будет на ближайшем посту, на котором машину остановят для проверки. Сам же виновник происшествия сидел, покачиваясь на капоте, с блуждающей улыбкой на лице. Мысли его витали где-то в другом месте.

– И я тоже не могу поехать, – сказал Андрей, – днём у меня дела в кардиоцентре, вечером я вылетаю через Москву в Казань, там завтра важная встреча. Опять же, все эти таможенные штучки – мне полдня вникать во все дела, чтобы с мусорами объясняться.

Снова варианты, думали и так и этак, по всему выходило, что нужно откачивать Афанасия Тихоновича, и отправлять в Казань вместе с сыном.

Степан подошёл к отцу – тот чуть не свалился с капота, нужно было подержать его, а то при падении вместе с ним рухнула бы последняя надежда на удачную транспортировку груза.

– Вези его в поликлинику, пусть его подшаманят, а ты подгоняй туда Камаз и жди, – предложил Реваз.

Так и сделали – Андрей договорился на больничном комплексе насчёт детоксикации, Степан тем временем собрал вещи и подъехал на грузовике на Семь Ветров, к больнице. Четыре часа ушло на откачивание пациента. Тишин-старший заверил Андрея и Реваза, что уже вполне очнулся и способен сопровождать груз. Ему дали «добро», и машина выехала на саратовскую трассу.

Глава 95

Таня с Никитой зашли в подъезд одного из домов по улице Чуйкова, поднялись на нужный этаж, и остановились у железной двери.

– А, бл*, ключи забыл! – сделав вид, будто опомнился, воскликнул Никита, пошарив даже не во всех карманах, и, вынув связку отмычек, принялся взламывать дверь.

Ему это быстро удалось, а со второй, деревянной, вообще проблем не было. Они вошли, и он закрыл железную дверь на засов.

– Чья это квартира? – спросила Таня.

– Моя.

– Ты брешешь!

Всё-таки она разулась и прошла в зал. Полазив по шкафам, Никита нашёл бутылку коньяка, рюмки, и выставил перед ней на журнальном столике:

– Давай жахнем!

Она отказалась, и он, после неудачных попыток уговорить её, выпил сам. Они присели на диван, Никита властным движением привлёк её к себе и стал целовать. Она расслабилась, и он сильнее прижал её к себе, движения его становились всё более уверенными. Она позволила ему прикоснуться к своей груди, чего раньше никогда не допускалось, и он, решив, что пора, уже можно, навалившись на неё, как каменная глыба, раздвигая своими ногами её ноги, рывком расстегнул её джинсы. Дыхание его вырывалось шумно, горячо, а руки кровесосными банками впились в её тело. Если бы переход в горизонтальное положение произошёл чуть медленнее, постепенно, не так грубо, и по взаимному согласию, у неё не хватило бы сил отказать ему, так как она и сама была в сильном смятении и возбуждении. Много чего недоставало Никите, но одного было не отнять – первобытной животной сексуальности, которой очень трудно сопротивляться. Но Таня была самолюбива: неприступная гордость пробуждалась в ней при первой же угрозе оскорбления. Она готова была отдаться, но не допускала, чтобы её взяли против воли. И ей, к тому же, было неуютно и небезопасно в этой незнакомой квартире.

Растерянность её тотчас же превратилась в ярость. Всё её существо возмутилось против насилия. Ногтями, словно заострившимися от бешенства, она исцарапала лицо Никиты и, задыхаясь под громадой его тела, так сильно напрягла бёдра, так напружинила локти и колени, что отшвырнула его, ослеплённого кровью, прямо к журнальному столику, на котором стояла бутылка коньяка и две рюмки – одна пустая, а другая наполненная до краёв. А Таня, в расстёгнутых джинсах, растрёпанная, прекрасная и грозная, кричала над ним, потрясая кулаками:

– Ты знаешь, упырь, кто мой отец!? Тебя превратят в отбивную, ещё хоть раз притронешься ко мне!

И, отойдя к окну, стала приводить себя в порядок.

Никита, очевидно, только обрадовался такой перспективе – быстро поднявшись, он ощерился, постояв несколько секунд, стал медленно приближаться к ней:

– Сцуко бешеное, отбивная, говоришь… эт хорошо… Жорево и порево – эт очень здорево!

Таня не успела испугаться – раздались длинные звонки, и требовательный стук по входной двери. Затем попытались открыть её ключом, но, закрытая на засов изнутри, дверь не поддавалась, и по ней стали снова стучать.

– Вневедомственная охрана, немедленно откройте, у вас сработала сигнализация! – услышали Никита с Таней, когда вышли в коридор.

Посмотрев в глазок, Никита громко сказал:

– Не ломайте дверь, мы выйдем ровно через двадцать минут.

И обернулся к Тане:

– Ну что, отбивная, пойдём, тебя оттарабаню.

У неё не было никакой возможности пробиться к двери, и тогда, отступая в комнату, она решительно крикнула:

– Грязная скотина, ничтожество одноклеточное, недоразвитый, я никогда не буду твоей, скорее выпрыгну в окно, чем…

Тут снова раздался настойчивый стук в дверь, пошли звонки.

Никите было наплевать на угрозы, и у него было достаточно времени, чтобы прижать взбесившуюся сучку, но такова была сила её слов, прозвучавших как приговор его состоятельности, что он сел, почти упал на пол, прижавшись спиной к стене, и обхватил руками голову. Воспользовавшись моментом, Таня подбежала к двери и открыла засов.

Милиционеры вневедомственной охраны вошли в квартиру.

Глава 96

Было что-то комичное в том, как два укурка старательно изображают из себя героев бизнеса – тратят много глупых слов и совершали малопонятные телодвижения. Сначала Денис Еремеев принял на работу подстилку, его примеру последовал Валентин Лактионов. Сурки командовали своими боевыми подругами, те бросались выполнять эти команды, считая своих боссов реально крутыми пацанами.

Галина Николаева, бухгалтер, условно подчинявшаяся им, Тишин, подчинявшийся Андрею, и Семён Котельников, с недавних пор затеявший какую-то свою игру, не без улыбок наблюдали за всей этой вознёй с фирмостроительством.

Сурки учредили ООО «Медэкспорт», куда вошли учредителями сами, а ещё вписали Андрея. Получив свидетельство о регистрации, сразу же потребовали заключения договора с кардиоцентром.

Им было указано на то, что они до сих пор не внесли уставные деньги. Первый раз Андрей условно рассчитал прибыль – написал на листке бумаги голый расчёт – и выдал им их доли, оказавшиеся примерно такими же, как их зарплата, которую они бы получали, работая по найму. Уже решив избавиться от них, он никак не мог это сделать – оказалось не так просто, как со всеми остальными. Приходилось действовать с оглядкой на Шмерко, и бог весть ещё кого. Мало ли, какие наезды, и какие средства придётся затратить на урегулирование всех вопросов. Опять же, Штейн – сурки могли запросто выложить ему некоторые компрометирующие подробности. Когда следующий месяц подошёл к концу, и сурки попросили позолотить ручку, Андрей снова напомнил про уставные деньги. Еремеев поменял машину на более дорогую, Лактионов тоже не бедствовал, и их упорное нежелание платить уже не просто раздражало, а прямо указывало на то, что они держат компаньона за круглого идиота. Сославшись на проблемы, Андрей перенёс выплаты на следующую неделю.

Всё время момент оказывался неподходящим – таможня, срочные дела в кардиоцентре, поездка в Петербург, командировки. И, наконец, Стеррады благополучно доставлены в Казань и приняты в РКБ, срочные дела сделаны, и Андрей выбрал время для завершительного разговора. Тишин как раз подслушал, как сурки в неодобрительном тоне, в присутствии своих шлюшек, обсуждали шефа, причем Еремеев заявил, что у Андрея «каша в голове».

Видимо, существуют какие-то биополя и взаимосвязь между людьми на невербальном уровне – имеются в виду люди, обладающие нелинейным мышлением, с расширенным кругозором, а не с тоннельным зрением. Почувствовав беду, сурки в назначенный день заявили с утра, что директор Универсалстроя (хозяин здания, в котором находился офис) давно поднял в два раза арендную плату, и вот сейчас требуется внести двухмесячный платёж, иначе выгонят. Всё это сообщили Андрею по телефону. Он редко показывался в офисе, откуда давно было вывезено всё необходимое для работы в кардиоцентре, и, возможно, всё сказанное было правдой, но способ подачи информации был выбран в соответствии с целями подателей.

– Без меня ничего не предпринимайте! – сказал Андрей. – Приеду и поговорю с директором Универсалстроя.

Однако, когда он приехал в пять часов на 13-ю Гвардейскую, сурки уже вывезли все вещи на квартиру, арендованную под офис. От здания Универсалстроя отъезжала последняя машина.

– Вы блять совсем ахуели! – возмутился он. – Я же сказал, чтоб ждали меня!

Еремеев стал оправдываться – если б не съехали, налетели б на крупные расходы, там, на квартире, в три раза дешевле, и так далее. Чтоб увеличить прибыль, надо экономить. И что там с заключением договора с кардиоцентром, когда можно поехать познакомиться с главврачом?

Это вывело Андрея из себя.

– Какая на х** квартира, где ты видел офис на квартире? Что я скажу Штейну, куда я приведу его?

Он рассчитывал ещё некоторое время продержаться в этом офисе, чтобы Штейн, приезжая в Волгоград, мариновался здесь, и не ездил в кардиоцентр. Демарш сурков существенно осложнил ситуацию. Квартирный вариант выглядел совсем тухло и не прокатывал даже для такого лопуха, как Штейн.

Им удалось погасить приступ ярости – такие у них были способности к уговариванию. Улыбочки, лесть, братания. Они обезоруживали неизменно хорошим настроением и полным непониманием того, что кого-то могут рассердить. И Андрей против своей воли уступил, хоть и были мысли оплатить аренду и вернуть машины.

Весь следующий день он порывался поехать на эту квартиру, чтоб окончательно разобраться, но так и не поехал. Злился, что поддался уговорам. Чёрт знает что, они гипнотизеры что ли, иначе как смогли околпачить? Уже вечером он встретился в центре с Лактионовым, и, не дожидаясь, пока тот включит своё сурчиное обаяние, выпалил:

– Меня не устраивают условия нашего сотрудничества – уставные деньги, ваши девки, и вся ваша самодеятельность. Кроме того, я скоро уезжаю в Питер, и бросаю этот бизнес. Мне нужна моя мебель и оргтехника.

Лактионов находился в гармонии с окружающей средой и в ладах с самим собой.

– Тогда оставь кардиоцентр нам – раз ты уезжаешь в Питер.

– Это уже не мне решать, и тем более не вам, – с трудом скрывая бешенство, многозначительно произнес Андрей. – Тут задействовано руководство кардиоцентра, я действую от их имени. Поэтому, не расстраивайте ни меня, ни других людей, и не суйтесь туда.

Какие-то чакры закупорились, а может, чересчур раскрылись. В глазах Лактионова вспыхнули злые огоньки, а гротескные губы недовольно поджались.

* * *

На следующий день делили мебель, оргтехнику, и персонал. Сурки, давя на жалость, сказали, что много работали, рассчитывая на совместный бизнес, и вот, их карьера обрывается на самом взлёте. И Андрей, опять же, против своей воли, уступил им, и одобрил предложенный ими вариант раздела имущества – с учётом их неоплаченной работы и некоторых организационных расходов.

Их квартира-офис напоминал парижскую коммуну. Сурки ходили в шортах, шлёпанцах, в расстегнутых рубашках. Николаева шепнула, что они по очереди запираются со своими подругами в ванной, и оттуда доносятся блядские стоны. Чёрт знает что.

Поручив Тишину перевезти вещи, Андрей поспешил покинуть этот бардак.

Глава 97

Попутно пришлось избавиться от Семёна Котельникова – он был уличён в создании своей собственной фирмы и переманивании клиентов. Вот тебе и лоховатый парень с пролетарской физиономией. Юля Чуприна обнаружила на компьютере документы этой его фирмы – он оказался настолько глуп, что практически не скрывался; а из подслушанных разговоров стало ясно, что делопроизводство ведёт нанятая им девка, с которой он, по примеру сурков, спит. Что за повальная эпидемия – создавать свои фирмы! И эта болезнь ущербного руководителя – сходиться с подчинёнными! Любовь и бизнес в одном флаконе. Полностью интегрированная жизнь. И работа, и досуг стали напряженным развлечением. Деятельность сама стала своим вознаграждением, изобилующим впечатлениями и эмоциями. Андрей живо представил себе задрипанную квартирку-офисок, в которой двое – в любовном беспорядке, среди смятых простыней, договоров, разбросанного нижнего белья, деловые бумаг, факсов.

– Дорогая, ты кончила?

– Да, милый, 8-я больница заказала у нас два литра пресепта.

Разговор с ним был короткий: «Ты исчезаешь и никогда мне на глаза не показываешься, а если покажешься, то исчезнешь». Котельников понял, что от него требуется. Позже Андрей узнал, что фирмочку свою он бросил, и занялся строительными работами.

Как ни пытался Андрей придумать вариант сотрудничества с Вениамином Штейном, ничего не получалось. Никак не вписывался он в семью Ансимовых-Быстровых (куда Андрей мысленно добавлял свою фамилию – Разгон, у него ведь тоже есть родной брат, который уже выполняет кое-какие поручения, входит в дело).

Штейн получался абсолютно лишний человек. И хотя Андрей знал о неизбежности столкновения, но оттяжка всегда приносит радость. Он постоянно обдумывал твёрдо принятое решение в отношении компаньона, но не мог придумать, как воплотить его в жизнь. Положение резко осложнялось сурчиными манипуляциями – из-за того, что по глупости лишился старого офиса, Андрей был вынужден сообщить Штейну о новом, находящемся в кардиоцентре, хотя уже принял решение хранить это в тайне.

Сколь радостно было Андрею в его уединении, пусть временном, заниматься бизнесом. А во время приездов Штейна в Волгоград жизнь в офисе замирала. Сотрудников приходилось отправлять на квартиру или на склад – помещение 120 кв м, расположенное в цокольном этаже. Оно имело отдельный вход. Чтобы туда попасть, нужно было выйти из здания, обойти его с правой стороны, и там, внутри арки, ведущей во внутренний дворик, находился вход в складское помещение. Арка закрывалась железными воротами, и, согласно требованиям отдела охраны, Андрей установил железную дверь и решётки на окна. Он прозвал это помещение «бункером» – одной стеной оно упиралось в земляной холм, и эта стена, продолжаясь наружу, образовывала позади себя небольшую террасу с высаженными на ней иудиными деревьями и клумбами. Изнутри «бункер» имел несколько необычную геометрию – трапециевидную форму, расширяющуюся от окна к задней стене. В широкой, задней части – это получалось справа от входа – находились стеллажи с разложенным на них товаром, слева, у окна, был стол, несколько стульев, и шкаф. Сюда же Лена Николова принесла из отделения несколько кадок с цветами.

Андрей принимал компаньона в офисе один, и о бурной деятельности фирмы напоминали звонки на мобильный телефон, и визиты врачей кардиоцентра. Нужно было как-то объяснять каждый такой визит или звонок. Штейн был то излишне подозрителен, ища подвох там, где его не было, то чересчур доверчив, закрывая глаза на откровенные просчёты. Вот из-за этой своей необъективности он и стал неудобным человеком.

Специально для него наняли бухгалтера, Надежду Иванову, пятидесятилетнюю женщину, которая не только не ориентировалась в бухгалтерии, но и по жизни ориентировалась с трудом. Просто для общения с ним нужен был сотрудник, который ничего конкретно не смог бы сказать. Свою задачу Надежда Иванова выполняла блестяще, работая совместителем и приходя в офис в дни приезда Штейна, и отвечая на его вопросы что-то маловразумительное. Реально же делопроизводством занимались Лена с Юлей. Андрей изолировал их от Штейна не потому, что не доверял им, а чтобы не травмировать их психику.

После очередного локаута было непонятно, чем теперь его занимать, – Штейн уже сам отошёл от идеи с развитием отдела продаж. Что теперь делать? Какой ещё футуристический проект выдумать, чтобы он не совал нос в реальные дела?

Ответ на этот вопрос он привёз сам, в очередной свой приезд.

– Сколько народу перебывало у тебя, уже всех не упомню. Ты, наверное, тоже. Прошли каким-то мутным потоком, не оставив никаких следов. А всё зачем? Просто, чтобы ты понял, что можешь управляться один, без чьей-либо помощи, с одним только совместителем! Дорогой опыт, но он того стоит. Человек в общем-то – самое зловредное животное уже потому, что гадит себе подобным из удовольствия, не получая от этого никаких выгод. Получать наслаждение от того, что насолил соседу – самое изысканное удовольствие, которое человек может получить, пройдя долгую эволюцию от примата. Хорошо, что ты слил всех этих пассажиров – Верхолётовых, Еремеевых, Котельниковых, и прочих гаврил, весь этот удешевлённый воскресный поезд бездельников.

Так рассуждал Вениамин Штейн, раскачиваясь в кресле, смотря в упор на Андрея, сидящего напротив, через стол, и нервничающего из-за того, что на мобильном куча неотвеченных вызовов. Время от времени он выходил в туалет и перезванивал людям, решая неотложные вопросы. И для поддержания разговора время от времени вворачивял по теме фразы:

– … да уж – бездельники, быдла, хомячки, реднеки, планктоны, зоопациенты. Почему нигде не сказано, ради чего столько тупоголовых наполняют землю!?

Внешне Андрей был само спокойствие, учтивость и доброжелательность, и никто бы не заподозрил, что он словно на гвозде сидит: на мобильном, на котором предусмотрительно отключен звуковой сигнал – уйма неотвеченных вызовов, столько неотложных вопросов необходимо решить, а ему приходиться строить ваньку перед каким-то болваном.

Видя, что его слова находят отклик, Штейн продолжал свои высокоумные рассуждения:

– …ты и есть работник, и ты – компания. И я – компания. Действительный фактор производства – знания. И мы с тобой, работники, носим этот фактор производства с собой; он размещается в голове каждого из нас. Капитал компании является суммой квалификации нас, работников. Работа стала основным способом самовыражения. Чем выше удовольствие от работы, тем выше и денежная оплата. Работа превращается в напряженное развлечение: мотивирующее, творческое и захватывающее. Компания уже не является спутником, вращающимся вокруг семьи и предоставляющим ей средства к существованию. Удастся достичь желаемого равновесия между карьерой и семейной жизнью…

Далее Штейн рассказал, как привлёк к бизнесу свою жену, Ирину: он платит ей за то, что она время от времени что-то ищет ему в интернете. Платит, скрупулёзно высчитывая мегабайты скачанной информации. Андрей еле сдержал смех, вспомнив ту воображаемую картинку – задрипанная квартирка-офисок, любовный беспорядок…

– …работа и семья составит цельное и гармоничное единство. Благодаря развитию средств коммуникации рабочее место сможет быть в любой точке, где окажешься ты, в любой момент времени. Мы будем в состоянии передать любую информацию в любое время в любое место – и в полном цвете. Вот технологическая основа исчезновения рабочего места в нынешнем виде. Можно будет работать дома, в самолете, на борту яхты и во время отпуска на Борнео. Географическое измерение для работы отменено. Рабочее время всё больше и больше будет вторгаться в то, что до сих пор считалось досугом. То, что было работой, станет повседневной деятельностью, которое больше не будет подразделяться на работу и свободное время. Добро пожаловать в беспрерывную работу – без начала и конца. Девиз работника нового типа: «Я слил свою работу с жизнью. Я не вижу себя отдельно от моей работы».

Извинившись («Это кофе – адское мочегонное!»), Андрей вышел в туалет, и оттуда ответил на самые горячие звонки. Затем, проверив, отключен ли звуковой сигнал, вернулся в офис, чтобы продолжить прослушивание футуристической лекции.

– …компания станет походить на племя, как это имело место в обществе охотников-собирателей. Люди охотятся коллективно и делят добычу, следуя правилам. Работники не заключают контракты; они являются участниками или членами племени. Дичь в мешке может быть разной – приоритетом является выживание племени. В племенной жизни есть и театр, и драма. Напрашивается еще одна метафора: театральное представление, разворачивающееся со всем своим драматизмом. Управление компанией – это постановка пьесы, каждый день. Актёры/сотрудники получают различные роли, которые они должны играть вместе с коллегами и клиентами/покупателями. Если разыгрываемая ими пьеса захватывает, многие захотят присоединиться. Увлекает и то, что эта пьеса может обернуться комедией и трагедией, смотря по обстоятельствам. Вместе с клиентами и покупателями сотрудники определяют направление, в котором развивается действие. Во что бы то ни стало, пусть это будет крупномасштабная постановка, полная героев, злодеев, троллей и пишущей братии. При помощи театральной метафоры мы, на самом деле, приближаемся к реальности…

В этом месте беседы Андрей подумал об очередной недостаче и о том, какими деньгами придётся её закрывать. Казалось, все расходы учтены, почему же это происходит с неизбежностью смены времен года?! Вспомнились слова Олеси: «Пятьдесят, сто тысяч рублей, представляешь, когда-нибудь будет миллион рублей! А миллион долларов!»

– …холодные цифры не отражают те битвы, которые компания постоянно ведёт за контракты и клиентов, проигрывая и выигрывая. Бухгалтерские документы не отражают инновации и идеи, вынашиваемые во время творческих совещаний. Кроме всего этого, равнодушный балансовый отчет не отражает социальных взаимодействий – конфликтов, дружеских отношений, сотрудничества и ревности. Балансовый отчёт так же хорошо раскрывает жизнь компании, как подсчёт слов выражает смысл сонетов Вильяма Шекспира.

Тут Надежда Иванова, символический бухгалтер фирмы Совинком, обнаружила своё присутствие сухим надсадным кашлем. Завершая свои выкладки, Штейн сказал:

– … само понятие работы подходит ближе к игре, чем к чему-нибудь ещё. Игра имеет целью саму игру. Так и работа будет иметь целью саму работу. Когда люди достигают уровня благосостояния, при котором удовлетворены их базовые потребности, они обращаются к менее базовым. Это потребности, которые придётся удовлетворять компаниям будущего. И размер доходов уже не будет определять направление деятельности компании, потому что работники будут заниматься только тем, что их реально интересует.

«Ну вот, ты сам напросился! – просияв, мысленно воскликнул Андрей. – Главное в работе – не результат в виде прибыли, а чтоб ты заебался!»

Итак, компаньоны определили – каждый для себя – свои потребности. Штейн выбрал мечту, его потребностью стало уйти от земного, от реального, от разочарований и обид, столь тяжких для людей с гордым сердцем, от грубых столкновений с действительностью, столь мучительных для людей с чуткой душой. Ведь мечта ещё больше, чем смех, отличает человека от животного и утверждает его превосходство. Вот этим ощущением он и довольствовался.

Андрей же выбрал для себя крепкое и глубокое очарование обыденных вещей – таких как деньги и средства производства.

Глава 98

По дороге в кардиоцентр Андрей забрал Лену Николову со Второй Продольной, она ждала его на остановке в районе станции переливания крови. Белокожая, на солнце она не загорала, а обгорала докрасна, и светлое летнее платье подчёркивало эту красноту.

– Как съездила?

– Отлично, – смущённо улыбнулась она, кажется, еще больше покраснев.

Она приехала с моря накануне днём, на работе ещё не была, но её подруга из кардиохирургии, Бэла, уже раструбила всем друзьям, что Лена познакомилась с водителем междугородного автобуса, который вёз их, и что «намечаются серьёзные отношения». Две подруги хорошо дружили, и «по секрету» выбалтывали всё, что знают друг о друге. И Лена, уловив лёгкую усмешку шефа, рассказала о том, как Бэла однажды перепутала Владимира Быстрова с Игорем. Андрей заулыбался ещё шире – он знал не понаслышке, какое у Бэлы «плохое зрение» – как-то раз она его самого «перепутала» с Игорем Викторовичем.

– Бэла, не ломайся, не рассказывай мне майсы…

– А деньги на поездку дал ей Быстров…

– Половину из которых он «одолжил» у меня… а другую – скорее всего, у брата…

Разговаривая таким образом, они подъехали к кардиоцентру.

Как из синей опрокинутой чаши низвергался зной. Недавно высаженные перед воротами туи роняли скудную тень. Вдали простиралась цепь холмов, где в лучах жаркого июльского солнца сверкали крыши домов.

– Родственника положили в кардиологию, – сказал Андрей охраннику, оправдывая своё появление в воскресный день.

То же самое было сказано дежурному на входе, ведущему в отделения. Поднявшись по лестнице на третий этаж (пройдя по пандусу, из центрального входа посетители попадали сразу на второй), они прошли в кардиохирургическое отделение. Там, возле двери с надписью «Материальная», остановились, Лена открыла её своим ключом, и, когда прошли внутрь, закрыла. Подойдя к шкафу, открыла его, и, раздвинув ящики, сказала: «Вот». Андрей вынул из сумки с фруктами и пачками сока два тёмных полиэтиленовых пакета.

– Поместятся?

– Ещё как!

С этими словами Лена по очереди вынула из шкафа два кардиомонитора, уложила в пакеты, прикрыв сверху яблоками, апельсинами, упаковками сока и печенья.

– И они стоят по пятнадцать тысяч долларов каждый? – удивленно спросил Андрей.

– Я тебя умоляю, кого ты слушаешь?

Они понимающе переглянулись – все знали про эту особенность Быстрова завышать цифры там, где ему выгодно. Хорошо ещё, что он никогда не упирался, если ему доказывали необоснованность материальных претензий.

Выйдя из кабинета, прошли по коридору, никого не встретив, и вышли на лестницу.

– У тебя уже есть покупатель? – спросила Лена.

– Намечается в Казани.

– Кому нужна эта Jostra, это ж такая экзотика.

– Объясняю, как барыга барыге: именно такие там нужны – чтоб никто не знал реального ценообразования. Накрутить можно больше, понятно? В спецификации указать несуществующие навороты. А сертификат мы сделаем на компьютере.

Они спустились на первый этаж, и, пройдя по коридору, подошли к железной двери, отделяющей отделение нейрохирургии от отделения восстановительного лечения. Лена открыла её дубликатом ключа, который Тишин изготовил накануне с оригинала. Эта дверь всегда была закрыта, чтобы посетители поликлинических отделений не могли проникнуть в отделения стационара, куда можно было попасть только, пройдя мимо дежурного.

Они попали в холл, из которого, открыв ещё одну дверь, прошли в реабилитационное отделение, в котором находился офис Совинкома.

– По такому же принципу я подобрал им центральную станцию с шестнадцатью мониторами, – продолжил Андрей объяснение. – Я был в московской компании РИПЛ, это официальный дилер датской Artema, которая производит мониторы Diascope Traveller. Во всей России их несколько штук, никто толком не знает, что это за зверь такой. На такой объём – 18 штук плюс станция – они мне дали хорошие цены. Пришлось, правда, сказать, для какого клиента. Иначе бы разговор не получился – они знают всю страну, и все намечающиеся проекты. Средоточие знаний какое-то. Продают, правда, мало.

Открыв кабинет 1-093, они прошли в свой офис, и закрыли за собой дверь. Лена первым делом открыла угловое окно:

– Духота какая!

Андрей с опаской посмотрел на другие окна. Поняв намёк, она обошла их все, опуская жалюзи.

– Но тут такой вопрос начинается, – проговорил он, выкладывая содержимое пакетов на стол, – денег в РКБ тю-тю, мне предлагают обратиться аж к двум бюджетодержателям – КМИЗ (Казанский медико-инструментальный завод), и Татхимфармпрепараты, это бывшая государственная «Фармация», наподобие нашего «Волгофарма». Пройдохи, создали кормушки, чтобы больницы не могли сами распоряжаться своими деньгами. Хорошо раньше было – договорился с одним человеком, как тут, в кардиоцентре, и работаешь. Теперь придётся договариваться чёрт знает с каким количеством людей. То есть дополнительные расходы.

– Сам поедешь?

– А что сам… Кто ж ещё поедет?! Штейн умеет только приезжать и деньги требовать, умник хренов.

Андрей любил пообсуждать с Леной свои дела, иногда просто рассказывал ей, не рассчитывая услышать совет, во время таких разговоров ему приходили в голову нужные решения. Кроме того, Лена всегда была в курсе всех сплетен кардиоцентра, и много чего интересного рассказывала.

Они выложили мониторы в шкаф, где уже были противопролежневые матрасы, появившиеся там аналогичным образом.

– Скажешь Тишину, чтоб перенес аккуратно в «бункер». И это, продукты – в холодильник.

Лена кивнула.

Несмотря на то, что кардиоцентр давно уже построен, много оборудования, особенно завезенное незарегистрированным в РФ (умышленно или по недосмотру, неизвестно) хранилось опечатанное таможенниками в специальных помещениях, и считалось нерастаможенным. Оно периодически проверялось таможенниками, а время от времени что-то растамаживали, и передавали в отделения. Не всё оборудование вовремя ставили на баланс, иногда случалось, что журналы учета терялись, записи стирались, и никто не мог точно вспомнить, кто кому чего передавал. Так возникали свободные коридоры, по которым уходили разные аппараты – кардиомониторы Jostra, например.

Андрей с Леной вернулись на второй этаж тем же путём, закрыв за собой все двери. Оттуда, из отделения второй кардиологии, прошли мимо дежурного в холл, доступный для всех посетителей, с буфетом и гардеробом; и далее, мимо лестницы, ведущей на первый этаж с закрытыми дверями, где недавно были, мимо охраны, вышли на улицу.

– Тебе домой, на Ангарский?

– Да.

– Я тебя отвезу.

Когда, обогнув ограду, выехали на дорогу, ведущую к госуниверситету, Андрей сказал:

– Надо же, какое совпадение: на одном пятачке университет, кардиоцентр, и психушка.

Лена, молчаливая по натуре, лишь кивнула в ответ.

Глава 99

Несмотря на жару, Saga Furs устроила выставку-продажу меховых изделий. Имоджин оценила юмор и решила приобрести шубу при температуре 40 градусов в тени. Оценка имела чисто долларовое исчисление – торговый дом выставил продукцию с беспрецедентными скидками.

Час ушёл только на то, чтобы присмотреться. Вроде бы ничего нового с мехом не придумать, но дизайнеры предлагали надевать сразу несколько вещей из разного меха – вот такая модная многослойность. Вездесущий мех появился не только на привычных полушубках и шапках, но и на юбках, сумках, вечерних туфлях, и даже на ювелирных украшениях. А коварный консультант предлагает ознакомиться с коллекцией изделий из кожи:

– Мех и кожа вместе смотрятся гораздо острее, чем тот же мех с бриллиантами.

Ещё час ушёл на то, чтобы определиться, чего же она хочет: полушубок, манто, меховое пальто в пол, пушистое изделие или стриженое, однотонное или пестрое, эпатажное или классическое. В конце третьего часа Имоджин вышла из бутика, имея при себе полупальто из норки элегантного кроя в стиле Жаклин Кеннеди, большую меховую сумку, и трикотажный кардиган с меховым воротником.

– Почему деньги мокрые? – спросил продавец, пересчитывая купюры.

– Муж рыдал, расставаясь с ними, – бесстрастно ответила Имоджин, закручивая бутылку минеральной воды, половина содержимого которой пролилось в сумке.

Из-за этих меховых перипетий она уже опаздывала на важную встречу. Но ничего, – успокаивала она себя, – прошли те времена, когда я ждала, и я уже заработала право на то, чтобы ждали меня.

Она снимала для разделов об интерьерах и путешествиях, на её снимках были модные салоны, архитектурные памятники, фасады исторических зданий, пейзажи. Конечно же, она мечтала о том, чтобы оказаться по другую сторону камеры – стать актрисой или моделью, но увы: возраст.

В этот день ей предстояло отойти от привычного занятия и окунуться в мир моды, а заодно порешать некоторые межвидовые проблемы. Для обсуждения вопроса Габор пригласил к себе Марека Буйтора, продакт-менеджера из «Mud Fud», крупного концерна, специализирующегося на производстве продуктов питания из сои, и Золтана Малетера, PR-менеджера из химического концерна «Kem Chem». Когда она приехала к Габору в Телки (пригород Будапешта – авт.), cocktail-party возле бассейна уже подошло к концу, и все собрались в гостиной.

Убранство этого помещения соответствовало по духу особняку Габора, напоминающего средневековый замок. В просторном зале под высокими сводами на видном месте поблескивали круглые и прямоугольные щиты, копья, сабли, рапиры, шпаги. В полумгле каменных углов висели рядами мечи, кинжалы, стилеты, поясные ножи, соседствуя с ослепительными доспехами – касками, наголовниками, шлемами с забралом, железными колпаками, кольчугами, латами, шпорами. Казалось, на них еще темнеют пятна крови рыцарей, басурманов, сарацинов, победителей и побежденных, погибших в бою и казненных. Вдоль стен стояли ряды призраков, облаченных в потемневшую сталь, сталь с чернью, с чеканкой, с насечкой, рубчатые и выпуклые кирасы, брони ребристые и бочкообразные. На монументальном камине, охраняемом двумя рыцарями-копейщиками, видны были в профиль латы кондотьера верхом на конской броне с полным набором. На толстой цепи с потолка, расписанного фресками с изображением кровавых битв, спускался светильник со множеством обвитых серебром рогов, из которых подымались цветные свечи.

Длинный «трапезный» стол был накрыт на шесть персон. Имоджин устроилась между Ференцем и Амелией, женой Габора, напротив сидели Золтан с Мареком, хозяин находился во главе стола. Пока все разбирались со столовыми приборами и закусками, Ференц вполголоса поинтересовался о причине опоздания. Имоджин уклончиво ответила, что причина находится на заднем сиденье машины. Тогда он с дрожью в голосе спросил: «Сколько?»

– Ну и что, что у нас зимы теплые, может, мы когда-нибудь соберемся в Гренландию, – отстраненно проговорила она.

Ференц обхватил руками голову. Имоджин налила ему виски и заботливо пододвинула бокал:

– На вот, выпей.

Заговорили о деле. Представители концернов вкратце озвучили то, что уже было известно. Склады «Mud Fud» были затоварены соевым концентратом, а «Kem Chem» столкнулся с резким падением спроса на нейлон и полиамид. Это грозило европейским отделениям компаний серьёзными убытками. Проблема возникла не сегодня и даже не вчера, над нею работали, но предлагаемые маркетинговые мероприятия оказались неэффективны. Это как косметический ремонт для здания, нуждающегося в реконструкции. Нужно повлиять на потребителя, изменить его мировоззрение.

– Это как с маргарином: когда потребителю объяснили, что это не дешёвый заменитель масла, а самостоятельный и очень качественный продукт, тогда он пошёл нарасхват, – резюмировал Ференц.

В этой встрече, помимо того, что он составлял компанию жене, он рассчитывал плотнее познакомиться с фирмачами, чтобы впоследствии выйти на их руководителей, и зацепить, таким образом, крупных клиентов для своей фирмы.

Марек подтвердил, что цели стоят именно такие, и в этой связи выход на Габора не случаен: у него обширные связи и влияние среди других европейских подразделений «Voqq», сам он серьёзный и вменяемый человек, и гораздо эффективнее один раз договориться с ним, нежели гоняться за всеми этими гламурными подонками, отлавливая их на светских тусовках по всей Европе. Габор вкратце озвучил то, что собирается сделать в ближайшее время:

– Мы подготовим соответствующие статьи о правильном питании, у меня уже есть некоторые намётки, а Имоджин найдет старикана с благообразной вывеской, сфотографирует, и представим как профессора института питания.

– Но это же липа, не проще ли пойти в Институт питания, и там договориться? – возразил Марек.

– Они там зажрались, у вас никакого бюджета не хватит, чтобы удовлетворить их аппетит. Беспокоишься насчет липы – открой любой журнал, и покажи, что там не липа.

Настало время основного блюда. Обходя гостей, Амелия накладывала им в тарелки порции ягненка, тушеного с эстрагоном, поднос с эти блюдом стоял у неё на каталке.

Института питания Мареку было недостаточно:

– Кроме неизвестного старикана, необходима уже раскрученная медийная фигура, которая влияет на широкую аудиторию, желательно на молодёжь и активную часть населения.

– Ну, разумеется. Как насчет Мистера Жужи?

Мистер Жужа – андрогинный фрик и харизматик, появился три года назад в образе полудикого интроверта со скрипочкой, с ужасом и отвращением шарахающегося от жизненных реалий. Всё это время он плавно перерождался в гламурного перверта, хотя процесс далёк от завершения. В своих песнях он эксплуатировал разные там надрывные темы: несчастная любовь, саморазрушение, всевозможные злоупотребления и предчувствие скорой смерти. Очень популярен в молодёжной среде, но дело не только в этом. Он совершенно бесплатно говорит направо и налево, что носит одежду из синтетических материалов и полностью отказался от мяса. В одном из интервью от сказал: «Я убеждён, что торговля мехом – это ужасно. Большинство хип-хоперов носят меха, они думают, что это символ их положения в обществе. Но я вижу не статус, а мертвых животных».

– Он снялся голым для журнала «Trans-West», чтобы его тезисы выглядели убедительнее, – сообщил Габор.

– Ну и что там было в итоге?

Это был раскрученный трюк и ребус – что такое Мистер Жужа: он, она, или оно. Вопрос этот был главной интригой прошедшего недавно музыкального конкурса «Евровидение», на котором, кстати, Жужа занял(а) первое место. Что неудивительно – конкурс давно превратился в парад фриков, уважающие себя музыканты прозвали его «Евроотстоем», и opinion-leaders для продвижения соевых продуктов и изделий из искусственных материалов нужно искать именно в этой среде. Эффективно, и что немаловажно, дёшево, возможно, даже бесплатно.

Имоджин засомневалась:

– Его(её) очень трудно отловить – оно до сих пор бродит в поисках самоидентификации по клиникам пластической хирургии. Говорят, это в высшей степени необязательное и капризное существо.

– Может, отсутствие чувства юмора, – предположил Ференц, – он настолько вошёл в образ, что превратился в одного из персонажей своих песен.

– «Приятная» застольная тема, – скривился Марек, заскрипев мельницей, посыпавшей перцем мясо. – У меня уже аппетит пропал. А там, я так понял, у нас на очереди жаркое из дикого кабана.

– Ладно, поговорим о приятном, – согласился Габор. – Грета Дебаркадер – как вам такая тема?

Марек удовлетворенно причмокнул:

– В высшей степени приятная тема! На самом деле её зовут Дебора Грей, а творческий псевдоним – Грета Грей.

Габору пришлось извиниться за свою серость.

Грета Грей была самой успешной актрисой из мира фильмов для взрослых. Её имя ассоциировалось с революцией в современном порно, на её счету более сотни картин, музыкальные видео, а также роли в обычных фильмах. Она давно преодолела все табу, сковывающие порноактрис: имитация изнасилования, эякуляция в вагину, дотошная работа с экскрементами, животными, детьми – всё это уже опробовано, так что остальные удовольствия для Греты – безобидные игрушки. По её мнению, софткор предназначен для домохозяек, которые сидят на валиуме. Перед камерой она вульгарна и агрессивна, и постоянно орёт на своих партнеров, чтобы те двигались жестче и быстрее. Глаза с поволокой, абсолютно гладкая кожа, никаких татуировок, безупречная фигура, поток ругательств – в свои 22 Грета сметает на своём пути препятствия как самый настоящий трактор. Её хотят миллионы мужчин и женщин во всём мире, и её окрик куда эффективнее, чем нытьё полупидора Жужы.

– Она не из дешёвых, – мрачно констатировал Золтан. – За одну только встречу мне пришлось одарить её курткой из канадского соболя стоимостью $15000.

Марек попытался его успокоить:

– Чарли Шин вывалил $5000 агентству только за то, чтобы договориться о встрече, и ещё $30000 стоило суточное пребывание Греты в его особняке.

Габор изложил главную идею проекта.

– Мы будем следовать в русле нового тренда. Грета снимется обнаженной типа не за деньги, а за благое дело. Будут размещены её фотографии с подписями типа: «Я думаю, что если у вас есть сердце, вы не можете носить мех. Это отвратительно», или «Я вегетарианка, поэтому я чувствую себя намного лучше, у меня очень много энергии!». И ей поверят, всем известно, насколько она энергична. А трогательная история о том, как золушка превратилась в порнозвезду, привлечет всеобщее внимание. Ну ещё отчим по детству изнасиловал, потом братья, дяди, другие родственники, учителя.

Имоджин высказала экономические соображения.

– Представляю, во сколько обойдется фотосессия. Не проще ли взять бесплатно кадры из её роликов? Она же не в мехах там снимается.

– Это тебе не травоядный Жужа, – авторитетно заявил Габор, – она сразу поймёт, откуда поддувает, и вчинит нам многомиллионный иск. Надо хотя бы испросить разрешение, и помолиться святому Геллерту, чтобы эта не по годам продуманная сучка не пронюхала, кто наш заказчик.

И он красноречиво посмотрел на фирмачей.

– Всем и так известно, что продавец шаурмы не обратится в ваш «Voqq», Габор.

– Да, Золтан, но структура наших рекламодателей неоднородна. Есть разница между владельцем единственного бутика на Vaci utca и, например, вашим предприятием.

Золтан, в свою очередь напомнил о существовании одного важного обстоятельства.

– Есть ещё одна загвоздка. Помимо тупой пропаганды, нужны какие-то объяснения, почему потребитель должен отказаться от гигиеничной одежды в пользу одеяния, напоминающего комплект химзащиты.

– О, нет ничего проще! – тут же нашлась Имоджин. – Мы объявим о том, что пятна пота в подмышечной области – это такой новый тренд, а запах… ну, что это очень физиологично и утонченно-сексуально. Привлечем химиков, ЛОР-врачей, знатоков сексуальных запахов. Такие умные вещи окажут влияние на серьёзных, думающих женщин.

– «Серьёзные думающие женщины» – это что, новая порода людей такая? – язвительно произнёс Ференц, успевший сбегать на стоянку и посмотреть, что там лежит на заднем сиденье в машине Имоджин, и сколько это стоит.

Она уже приготовилась к упрёкам, которые считала заслуженными. Но ожидания её не оправдались. Если Ференц высказал прилюдно колкость, значит, не будет мстить наедине злобными словами и еще более злобным молчанием. К тому же, утро выдалось спокойное – Ференц ни свет ни заря умчался по делам, проигнорировав свои биоритмы. Поэтому Имоджин прогнозировала постельный ураган в промежутке между десятью и одиннадцатью, сейчас уже пять, и вряд ли Ференц всерьёз озадачен финансовыми отливами, его сейчас больше волнуют гормональные приливы.

И она со спокойствием синоптика продолжила:

– Мы будем нагнетать обстановку вокруг жестокого обращения с животными – кенгуру, питонами, овцами, поднимем весь этот зеленый шум, у меня есть много интересных фотографий, и я отлично владею фотошопом. Особенно убедительно выглядят глаза какающей собаки, их можно выдать за глаза овцы, которую стригут. Обыватели – то же самое овечье стадо, им будут понятны и близки чаяния соседей по планете.

Габор благодарно посмотрел на неё. Переговоры с клиентами, в которых она принимала участие, всегда оказывались успешными. Даже если она что-то недопонимает, то сумеет показать себя знатоком вопроса, с ней можно обсуждать любые темы. Удачным был тот день, когда Ференц привёл её в Voqq.

Глава 100

Коттедж Кондауровых находился на участке площадью 1 га с растущими на нём вечнозелеными деревьями. Это был удобный дом с бассейном, сауной и гаражом. Постройка решена в едином объёме и развернута фасадом вдоль улицы, отгораживая приватную часть участка. Вертикальное членение окон в двухэтажной части отвечало игре вертикалей сосен. Применение в облицовке одноэтажных частей здания вагонки из лиственницы позволяло органично вписать постройку в ландшафт. На первом этаже находилась гостиная с кухней и столовой, кабинет, бассейн, и технические помещения. Второй этаж – приватная часть дома. Предусмотрена эксплуатация кровли в качестве террасы.

Прибыв на место, Арина Кондаурова с Юрием Солодовниковым осмотрели дом. Арина, хоть и свыклась с отсутствием Виктора, насколько это возможно при потере любимого человека, но чувствовала невыносимую боль, находясь в том месте, с которым были связаны их мечты о дальнейшей жизни. Их комнаты, комнаты их детей – настоящих, и, возможно, будущих. Виктор всё сделал основательно, на долгие времена, продумал каждую мелочь. И теперь со всем этим придётся расстаться.

– Где невестушка? – спросил Юрий.

Она ответила, что Таня в своей комнате. Тогда он заговорил о доме.

– Ты не хочешь его продать и купить за него пару-тройку квартир для сдачи в аренду?

Арина согласилась, что это резонный шаг. Дом, считай, уже четыре года простаивает – в Волгограде никто не берёт в аренду респектабельные коттеджи, это не Москва. А жить в нём неудобно – далеко от центра, сама не наездишься возить детей по школам, да и содержать дорого. Использовать как дачу – зачем, когда есть дача на реке?

Когда с домом разобрались, обсудили Таню. Её поведение не просто вышло из-под материнского контроля, но уже грозило серьёзными неприятностями. Несколько приводов в милицию за хулиганство – избила девушку на дискотеке и сняла с неё золотую цепочку, участвовала в потасовке на набережной, и даже засветилась в ограблении круглосуточного магазина.

– Это её кореш виноват, Морозко? – спросил Юрий.

– Да, он. Танька сказала, что бросила его, потом он снова появился. Не знаю, как ей верить.

– Я поговорю с ним по-мужски, и он отстанет.

Арина помедлила с ответом. Она понимала, какой у Юрия выйдет мужской разговор. Если Никита и останется в живых, то из разговора выйдет девочкой.

– Обожди. Давай сначала с ней поговорим, что она нам скажет.

* * *

Таня в одиночестве сидела в своей комнате у окна. Нет, не зря сюда приехали, да ещё с дядей Юрой. Назревал крупный разговор, и поводом к нему были её взаимоотношения с Никитой.

После того случая на чужой квартире (происшествие для обоих было что с гуся вода) ему каким-то чудом удалось вернуть её расположение, причём довольно быстро. Он звонил, извинялся, присылал цветы, подарки, приходил вымаливать прощение, обещал, что больше так не будет. И она сдалась. Он уже не казался ей таким убогим. Никита старался подражать манерам гангстеров из фильмов, и он ей нравился таким. Они постоянно попадали в какие-то переделки, и ей это казалось жутко весёлым и увлекательным, тем более что им удавалось выходить сухими из воды. Раньше её охватывало отвращение от произносимых им мерзостей, теперь же его шутки переносились легко и даже веселили её.

«…на вот, потрогай его… что, опять не хочешь? Не даешь, так хоть возьми! Уже третью молнию на ширинке меняю, мои руки все в кровавых мозолях – а тебя это не колышет, тунеядка фригидная! Сколько вгрохал времени, а максимум чего добился – жим-жим по подъездам, сколько можно! Прыщами изошёлся, побочки всякие спермотоксикозные, тебе это всё по хер, так получается? Смотри, доиграешься, скоро начнём собираться мужской компанией – будем пороться в задницу и клясть тёток почём зря! Станет твой парень голубее Каспийского моря. Из-за таких вот динамщиц общество теряет нормальных пацанов…»

Конечно, было приятнее, если б он изъяснялся хотя бы немного поприличнее, но приходилось довольствоваться тем, что есть. В конце концов, Никита произносил свои скабрезности довольно непринуждённо и с некоторой долей самоиронии, и она постепенно стала воспринимать это как само собой разумеющееся. В определённые моменты её даже возбуждали некоторые гривуазности, и казалось, суждено Никитиным фантазиям сбыться, но ему не хватало как раз воображения, чтобы нанести завершающий мазок, и закончить мысленно нарисованную картину.

Не то, чтобы она сильно влюбилась, или хотела серьёзных отношений. Она даже не тосковала, когда его не было рядом. Но всё-таки она ждала – какой-то серьёзности, нежности, романтичности.

… Вошли дядя Юра с мамой, и их появление вывело Таню из задумчивости.

Он заявил, что есть разговор, она кивнула, мол, понятно.

– Подумай о себе, и о том, в какое положение ты ставишь своим поведением нашу семью, и всех наших друзей, – начала Арина. – Это позор! Ты шляешься по улицам вместе с каким-то отребьем, якшаешься с какой-то сраной гопотой, тебя забирают в милицию!

Она долго выговаривала дочери, и та пристыжено выслушивала. Да, она понимала, что поступает нехорошо, но обязательно исправится, и другу своему скажет, чтобы стал посерьёзнее. Однако, последняя мысль – о друге – была высказана не так, как хотелось, и слова не выразили все те мысли и сомнения насчёт Никиты, но эти слова вдруг разозлили мать, которая начала было успокаиваться.

– Как раз о нём мы и хотели поговорить!

Красноречиво посмотрев на Юрия, Арина разразилась потоком брани в адрес «морально-физического урода» Никиты, и выставила ультиматум: если дочь не прекратит с ним общение, то оно само собой прекратиться, когда «дядя Юра с ним пообщается».

Материнское раздражение передалось дочери, и та огрызнулась – делаю, что хочу, и если не буду попадать в милицию, остальное вас не касается, и вообще,

– … ты не можешь указывать, с кем мне встречаться, ясно!

Арина с криками наступала на дочь, и Таня, поднявшись со стула, оборонялась крепкими словами, а её громкий голос утяжелял их многократно. Юрий счёл нужным вмешаться.

– Покажи уважение, – обратился он к Тане сначала тихо, но, видя, что это не возымело действия, прикрикнул, и голос его раскатился по всей комнате:

– Покажи уважение! Покажи уважение матери!

Отпрянув, Таня замолчала.

– Теперь сядь!

Она продолжала стоять, и Юрию пришлось ещё раз прикрикнуть, чтоб села. Они с Ариной стояли в нескольких шагах от Тани, а ей казалось, что оба нависли над ней, как коршуны над беззащитной пташкой.

– Папа Витя был бы очень недоволен, если б узнал, что его дочь превратилась в маромойку, – начал Юрий. – Тебе это понятно?!

Таня принялась оправдываться – она совсем не то, что о ней думают. Юрий потребовал, чтоб на вопрос ответили чётко: «да» или «нет».

– Да, понятно, – тихо произнесла она.

– Так-то лучше, – продолжил Юрий после строгой паузы.

Затем сказал:

– Ты выбрала себе не того парня. Отец бы не одобрил твой выбор.

Таня посмотрела на его руки, испещренные наколками, на массивную золотую печатку сразу на три пальца, напоминающую кастет. Заметив её взгляд, он сказал:

– У меня была другая история, и времена были другие. И твоему будущему парню – а у тебя ведь когда-нибудь будет приличный парень! – я не желаю тех ужасов, что были у меня.

– А чем этот неприличный? Подумаешь, попался пару раз, с кем не бывает.

– Он по жизни попавший – безмозглый гопник, беспредельщик, мразь!

И Юрий принялся склонять по всем падежам Никиту. На Танином лице изобразилось непонимание, немой вопрос и возражение, которое она не смела высказать. Тогда Юрий спросил:

– Ты спала с ним?

– Нет.

Арина была шокирована – и этим ужасным вопросом, и тем спокойно-равнодушным тоном, которым был произнесён ответ.

– Вот что, дорогая доченька, – глухо проговорила она, – мы скажем, а ты прими к сведению. Увижу или хотя бы услышу про этого отморозка – его закроют, или… гм… в общем, никто его больше не увидит.

Покраснев, Таня тяжело задышала, и вскинула свой горящий взгляд на мать. Но промолчала – из-за Юрия.

– Нет, нет, нет, пускай! – протянул он зловещим фальцетом. – Пускай встречаются, она уже оформилась, сейчас девки в тринадцать лет живут вовсю, а ей уже шишнадцать стукнуло. Пусть погуляет, всё нормально.

На него уже не только испуганная Таня уставилась, но и Арине стало вдруг не по себе.

И он продолжил жёстким тоном:

– Только знай: я перестану помогать твоей семье, и все папы Витины друзья перестанут. Вот, говорю в его доме, а моё слово – закон, не только в этом доме, а везде – закон!

На минуту воцарилось молчание, стало слышно наглое чириканье воробьёв, сидевших на деревьях в саду и на карнизах дома.

– Кто позаботиться о тебе, когда твой дружок сядет, или его грохнут! Загремишь в кутузку, кто тебя вытащит? А если он попользуется тобой и выставит другим подонкам, что тогда? Кто за тебя вступится, и кому ты будешь тогда нужна! Ну, блядью станешь, подстилкой, сколешься на зоне, это нормально, хорошо, может, это твоё. А твоя мать и брат – что им делать, когда закончатся папы Витины деньги? Нормально тебе будет жить на свете, когда они через тебя пострадают?!

К сказанному уже было нечего прибавить, и Арина с Юрием покинули комнату, оставив Таню наедине с её сомнениями. Не стало большим открытием то, что опора из Никиты никудышная. Но Таню жгло чисто женское любопытство, а уж его-то Никита способен был удовлетворить. Жим-жим по подъездам её и саму давно не устраивало, ей нужно было что-то настоящее, и с настоящим мужчиной. Но как раз этой настоящести Никите недоставало, не вытягивал он ту самую последнюю ноту, без которой музыка не музыка, а фальшивое наигрывание. И если поддержку себе, матери и брату она как-нибудь окажет по жизни, – тут дядя Юра сильно сгустил краски; то насчёт Никитиной мужской состоятельности – здесь, увы, она бессильна.

Но что же делать с проснувшимися желаниями, которые уже настоятельно требуют удовлетворения? Ждать? А сколько ждать, и чего ждать?! Случай, который решит головоломку? А где томящейся девушке обретаться, по каким местам ходить, чтобы поймать этот случай?

Глава 101

Галишникова с Галимуллиной потеряли контроль над финансами. Вернее, контроль потерял главный врач со своим заместителем, ранее доверявшие им самостоятельно заниматься закупками для своего отделения. Теперь бюджет РКБ передали сразу трём структурам – КМИЗу, Татхимфармпрепаратам, и ООО «Парамита» – подконтрольная Рафаэлю фирма. Галишникова имела определенное влияние в городе – все ведь рожают и попадают если не к ней, то обязательно к её знакомым. Пользуясь связями и правом обращаться к кому угодно, она добилась для Андрея аудиенции во всех этих структурах.

Во всех трёх организациях он представился директором фирмы «Экссон» (новое ООО, зарегистрированное в Москве), дистрибьютором «Джонсон и Джонсон» и многих других иностранных компаний; рассказал о том, что уже длительное время сотрудничает с РКБ и прочими больницами Татарстана, знает их потребности, и готов впредь выполнять их заявки – уже не напрямую (к сожалению). Своё расстройство он, конечно же, не показывал.

На КМИзе сразу отрезали – живых денег нет, и не будет. Если хотите сотрудничать, выбирайте в обмен продукцию нашего завода. Побывав на складе, и проведя долгие переговоры с заместителем директора, Андрей выяснил, что сможет обменять свой товар на какой-нибудь другой, и это необязательно должны быть неходовые инструменты, выпускаемые КМИЗом. Просто цена будет очень высока, но ведь можно накрутить цену и на свой товар!

– Как насчёт оборудования, вы можете поставлять медицинские аппараты, кардиомониторы, например? – спросил он.

Замдиректора ответил, что ему проще заниматься расходными материалами, а на оборудование нужны специальные согласования. Андрею нужно было реализовать взятые у Игоря Быстрова аппараты, а продавать всё остальное на таких кривых условиях просто не имело смысла. Поэтому он уговорил Галишникову, чтобы та выслала на КМИЗ заявку на кардиомониторы Jostra и противопролежневые матрасы.

На «Татхимфармпрепараты» он приехал вместе с Галимуллиной – она хорошо знала директора, и могла запросто сказать, что ей нужно. Встреча оказалась продуктивной, из приёмной сразу прошли к ответственному человеку, и подписали договор поставки и специальный «договор спонсорской помощи», по которому поставщик должен был перечислять 10 % от сумм, оплачиваемых покупателем за товар. Таковы были условия работы с этим госучреждением.

Каким-то таинственным образом Рафаэлю удавалось выкруживать бюджетные деньги, которыми он пользовался, а на конечном этапе закрывал задолженность перед государственными организациями, отгружая продукцию через какую-нибудь прокладку. Так, медицинскими учреждениями занималась «Парамита», офис которой находился на территории бывшей плодоовощной базы, в центре города, позади гостиницы «Татарстан». В тесном помещении было не протолкнуться, стол стоял на столе, компьютер на компьютере, сотрудник на сотруднике. Куча народу, горы бумаг, папок, всё это перемешивалось и перемещалось. В этой кутерьме Андрея принял мужчина средних лет, представившийся Дамиром Алимовым. Он просмотрел красочный проспект компании «Экссон» и сразу заявил, что ему нужны скидки от каталожных цен не менее 50 % и отсрочка платежа один месяц, так как,

– …мы отрабатываем схему, и со всеми так работаем. Поэтому, если вы платите врачам… лучше не делайте этого, а все скидки давайте нам, потому что все деньги – у нас, а не у них.

«Где-то я уже это слышал, не от твоего ли папы-Рафаэля, – подумал Андрей.

Он продолжил переговоры, сообщил, что является хозяином фирмы, и единственным человеком, который принимает решения, поэтому с условиями согласен… условно, что касается цен – конкретное слово будет сказано, когда покупатель покажет конкретную заявку. На двадцатой минуте выяснилось, что по РКБ у «Парамиты» лимиты все исчерпаны.

– В какой больнице у вас… такое же влияние, как в РКБ, и где вы сможете взять для нас заявку? – спросил Алимов.

– Шестая больница, ДМЦ (Детский медицинский центр)…

– Всё не то. А что с РКБ № 2, это бывшая «обкомовская»?

С заместителем главврача РКБ № 2 Андрея познакомила Галишникова, и до этого времени больница делала прямо-таки смехотворные заявки. Теперь стало ясно, почему – вся продукция выбиралась по зачётным схемам.

Просмотрев свои бумаги, Алимов спросил насчёт офтальмологии.

– О! Офтальмология – это моя страсть! – ответил радостно Андрей, пояснив, что прежде работал в иностранной компании, специализирующейся на производстве расходных материалов и оборудования для нужд глазных клиник.

– Городская клиника на Бутлерова, – сказал Алимов.

Андрей тут же без запинки назвал поименно руководство этой клиники (находящейся в пяти минутах ходьбы от офиса Парамиты), и выложил кучу разных подробностей, чтобы у собеседника не оставалось никаких сомнений в компетентности директора компании «Экссон».

Если в начале беседы у Дамира Алимова было несколько настороженное отношение, то к концу встречи они с Андреем разговаривали уже на одном языке.

– Давно работаешь в Казани?

– Сколько себя помню. Дело не в этом.

– А в чём?

– Дело в том, как вы будете платить.

– Мы платим хорошо… тем, кто хорошо с нами работает.

* * *

Андрей отчитывался в проделанной работе перед «барышнями» в ресторане «Танго». Исполнялись тишайшие, но очень эмоциональные песни с хорошей поэзией, интимной интонацией и тонкими аранжировками, где мрачноватая электроника прекрасно уживалась с прозрачной акустикой, включавшей в себя в том числе массу этнических инструментов с Востока.

– …по КМИЗу, если получится – деньги будут не раньше декабря, как реализуется рентгенпленка, которой они рассчитаются за мониторы. «Татхимфармпрепараты» – у них отсрочка на 30 дней, так что сентябрь месяц. Ну, а «Парамита» ещё не дала заявок.

И Андрей заверил, что помнит об их интересах в других лечебных учреждениях, с руководителями которых они познакомили и очень рекомендовали в качестве поставщика.

– Мы не сомневаемся в тебе, – сказала Вера Ильинична.

Нона Ильинична поинтересовалась, куда делся Вениамин Штейн.

– А что куда делся… У него там неприятности в Джонсоне. Те Стеррады, что вы купили, не пошли ему в план. Ему не засчитали эти двести пятьдесят тысяч.

– Но ведь это полностью его заслуга, он сделал нам презентацию, и мы решили купить у вас стерилизатор! – удивилась Вера Ильинична.

– Эти деньги пошли Виленской в план, и она получила премию. Она занимается Стеррадами, и доказала начальству, что эта продажа – результат её работы. Вениамин объявил бойкот, сидит дома, и забил на командировки. Не поехал на sales-meeting в Турцию и даже продинамил поездку в Штаты на конференцию – там собираются важные дядьки, в том числе ваш земляк, кардиохирург Акчурин, оперировавший Ельцина. Вместо Штейна туда поехала Виленская. Сам он отключил сотовый и строит дом.

Нона Ильинична закурила сигарету.

– Это, я считаю, глупо. Надо не сидеть дома, а поехать в Москву, и отстоять свои права. И эта московская девушка правильно сделала, что перехватила деньги у такого размазни.

– Это несправедливо, Нона, мы должны ему помочь! Давай позвоним в Джонсон!

– Вы тут неправы, Вера Ильинична! Если б мы сидели каждый по домам, у нас бы не было ни этих Стеррадов, ни генетической лаборатории, ничего бы не было. Даже сейчас, когда у нас отняли финансирование, мы смогли что-то сделать. Вот, упали на хвост КМИЗу, вышли на «Татхимфармпрепараты», и так далее. Закроется лавочка – другое что-нибудь придумаем.

– Ты считаешь, не надо помогать ему?

– Он в состоянии сделать это сам.

Некоторое время «барышни» спорили, в итоге Вера Ильинична уступила Ноне Ильиничне:

– Хорошо, мы не будем его вытаскивать.

И обратилась к Андрею.

– Как твой наследник?

– Мы сказали первое слово – в день, когда нам исполнилось полгода.

– Какое?

– «Папа», какое же ещё? Он сидел на диване, я встал перед ним на колени, и говорю: «Алик, ну скажи «папа», ну, пожалуйста: «папа», «папа». И он сказал – сначала просто «па», а потом полностью выпалил: «папа»!

И Андрей закончил гордо:

– Вот так!

– Тут не обошлось без маминого вмешательства, – уверенно сказала Вера Ильинична. – Это она тебе сделала приятное – научила сына. Кто ж ещё, ты ведь всё время в командировках.

Андрей потянулся за сигаретой – обе «барышни» курили, и ему приходилось за компанию. Нона Ильинична поинтересовалась, не начал ли он строить себе дом.

– Всё это пустое, всё лирика, – ответил он. – Скажу, как доктор доктору: строительство дома – это конец. Напоминает строительство пирамиды – строишь её, чтобы упокоиться в ней, когда стройка закончится. Вот что такое – строить самому. Если построил дом и ещё жив, начинаешь делать часовню, на очереди – усыпальница там, или склеп.

– Что-то совсем мрачно, сразу видно, работал в морге, – заметила Вера Ильинична. – Что же теперь, не жить в частном доме?

– Послушайте, дело не в том, жить или нежить. Дело в самом процессе. Хочешь дом – купи готовый, и отправь заместителя проверить, работает ли санузел, не протекает ли крыша – всё равно сам не рубишь в этом. Опять же, тут вопрос не в цене, не в том, что купить всегда дешевле – можно поторговаться, или кто-то нуждается, отдаёт по дешёвке; а когда строишь сам, попадёшь на стройматериалах, и строители всяко на**ут. Дело не в этом. Дело в том, что, когда ты замыкаешься в четырёх стенах, зацикливаешься на процессе строительства, то теряешь связь с реальностью. А стройка может длиться бесконечно – сначала коробка, потом отделка, ремонт, там, глядишь, трубу прорвало, там замок заклинило. Опять же, если всё в порядке, открываются новые горизонты, другие вопросы начинаются: часовня, усыпальница, склеп… Но все эти горизонты находятся в пределах того порочного круга, который человек сам себе очертил – возведение стен. Замкнуться внутри них – значит уподобить себя петухам, удел которых стеречь кур.

Он потянулся за новой сигаретой. Улыбнувшись, спросил Нону Ильиничну:

– Как там ваш, не женился?

Она чуть не поперхнулась мартини:

– Напугал меня как, бог с тобой! Повезло – мы оказались не такие большие. Нас обошли и выбрали взрослого мужчину. Конечно, поплакал наш жених, погоревал, да и успокоился. Ну, не стреляться же из-за какой-то мартышки! Хорошо, что всё случилось летом – учебный год на носу, выпускной класс, в следующем году – поступление в институт. Нам сейчас не до любви.

И добавила:

– Берегись десятиклассниц, Андрей! Со своими горизонтами…

Штейна больше не вспоминали. «Мы не будем его вытаскивать», – это было приговором. «Барышни» имели большое влияние на «Джонсоне», поэтому могли заявить, что будут работать только с Штейном, как зимой поставили ультиматум – только Совинком, и никто другой. Город Казань стал последним пунктом, откуда Штейн был вытеснен. Теперь он сделался совершенно никчемен: новых клиентов не нарабатывал, а старые не хотят с ним иметь дело.

Глава 102

Арина позанималась с Кириллом, уложила его спать, походила по квартире, тревожно размышляя, куда пропала Таня, и чем она может заниматься в ночи, посмотрела сериал, снова походила по квартире, пробовала читать, но мысли были устремлены к дочери, шляющейся непонятно где. Зачем ей было позволено ходить на дискотеки, ничего хорошего от этого не жди!? Почему нигде не сказано, как научить дочерей выбирать правильных парней?!

Какое-то время она занимала себя тем, что выбирала чай. Травяной – потянет в сон, а ей нужно дождаться Таню и провести с ней беседу. Черный – это черные мысли. В конце концов она выбрала термоядерный маттэ, и заварив, устроилась с легким дамским романом на кухне. Это чтиво, плюс сериалы, стали её наркотиком и отдушиной. Она пыталась воспитывать дочь, но неизбежно выходило так, что та, взрослеющая не по дням, а по часам, сама творила черт знает что и при этом воспитывала мать, следя за её нравственной чистотой и порядочностью, и привлекла к этому справедливому делу младшего брата. Дети ревниво следили, чтобы посторонние дяди не заглядывались на маму, и чтобы мама, боже упаси, не выказала кому-либо знаки внимания. О свиданиях, а тем более гостях-мужчинах в доме вообще не могло быть речи. Выждав приличествующее траурное время, несколько одиноких мужчин попытались добиться её благосклонности, но потерпели неудачу – дети выступили единым фронтом и устроили обструкицю любым поползновениям матери хотя бы просто общаться с «чужими дядями». Последний из кавалеров с позором сошёл с дистанции – Таня подсыпала ему ветрогонное средство в чай, и у того в разгар вечеринки открылась медвежья болезнь.

Уже не в силах продолжать чтение, Арина решила прибегнуть к самому надёжному средству скоротать время – посмотреть семейный альбом, или видео, чтобы вспомнить былое, забыться, увидеть Витю, придумать, как бы они вдвоём с ним… И только она собралась пойти за фотографиями, щелкнула входная дверь, и раздался Танин голос:

– Мам!

– Я тебе счас дам «мам»! – тут же откликнулась Арина, вскакивая с места. – Ты где шляешься, мондавошка, ты знаешь, что я тут…

Дойдя до прихожей, Арина выдала всё, что наболело, и пожелала всем Таниным друзьям, с которыми она проводит ночное время, всяческих неприятностей вплоть до летального исхода. Увидев дочь, успевшую разуться, Арина от неожиданности примолкла. Красная, потная, как после бани, на майке под мышками потные пятна, Таня тяжело дышала, будто бежала кросс по пересеченной местности.

– Что с тобой?! Ты где была?! – выкрикнула Арина.

И тут она увидела Танины кроссовки, когда-то бывшие белыми. Это зрелище заставило Арину саму покрыться пятнами и тяжело задышать. Они были перепачканы кровью так, что создавалось впечатление, будто это был не бег по пересеченной местности, а забег по трупам. И брызги крови на джинсах.

– Что ещё за х**ня? Опять Никита? – грозно спросила Арина.

Таня в изнеможении опустилась в кресло возле огромного, от пола до потолка, зеркала, и Арина на мгновение залюбовалась затылком дочери – точь-в-точь как у Виктора – в матовом зазеркалье.

Ситуация с кровью предельно обострила желание Арины раз и навсегда разобраться с дочерью:

– Так, мерзавка, ты не понимаешь по-хорошему. Сейчас мы встречаемся с дядей Юрой, для начала он пустит кровь твоему дружку…

– Мама, вы заебали своими блять предъявами! – закричала Таня, и от её громкого голоса Арина, опешив, отступила на шаг.

Но тут же собралась:

– Ты как разговариваешь с матерью? Совсем берега попутала, сопля зеленая! Отвечай, откуда столько кровищи на твоей одежде! Или я…

И снова Таня перебила её:

– Откуда – всё оттуда, – выкрикнула она, раздвинув ноги и сделав соответствующий жест рукой. – Когда рвали целку, кровь залила всё к ебеням.

У Арины отлегло от сердца. Огрызается – значит ничего не случилось. Если бы тихушничала, значит что-то скрывает. Это у нее с детства. И черт с ним – с тем, кому пустили кровь, не впервой, главное – дочь пришла домой целая и невредимая. Таня, уловив перемену настроения матери, поднялась с места, подошла к ней и обняла её. Несколько мгновений они стояли, молча обнявшись. Молчаливый их диалог сводился к тому, что дочь помнит материнские указания насчет мужчин – когда решит, что пора стать женщиной, мать узнает об этом первая и даст нужные указания. Мать – лучший друг, ей нужно доверять, а не бояться её.

Что касается Никиты… Ситуацию с непутевым дружком Таня озвучила вслух:

– Я с ним покончила, мама. Он для меня не существует. Забыла, закопала, уничтожила информацию о нём. Это правда, клянусь тебе, мама.

Арина погладила её по голове.

– Ладно, иди прими душ, спортсменка.

Таня отправилась в ванную, Арина пошла на кухню. День прожит без потерь, можно расслабиться. К моменту, когда Таня в пушистом розовом халате, нежная благоухающая роза, появилась на кухне, Арина заварила травяной чай и приготовила легкий ужин. Таня подошла к столу, но, развернувшись, бросив «Я сейчас», пошла обратно, и через полминуты вернулась с фотоальбомом.

– Давай посмотрим.

Это как раз то, что Арина собиралась сделать полчаса назад. Они пили чай, смотрели семейный альбом, и ничего не напоминало о том, что над ними иногда хмурится небо. Испачканные вещи уже были выброшены в мусоропровод.

Глава 103

Рашид Галеев как вошёл в свой кабинет, так и сделался сумрачен. Ночное происшествие на заправке в Ворошиловском районе, о котором он слышал по радио, досталось ему.

Мельком взглянув на дело, присвистнул – ничего себе, три трупа! Не то чтобы следователю со стажем такое количество пострадавших было в диковинку, просто в последнее время стало как-то поспокойнее, и убитых находят всё больше по одному.

Включив чайник, он подошёл к столу, и принялся выкладывать бумаги из портфеля. Присмотревшись к делу, увидел, что в нём для него как для следователя, есть один положительный момент: убийца схвачен на месте преступления. Странно! Зачем ему, опытному сыщику, такое дело? Разве мало у него других, сложных дел, на которых нужно сосредоточить всё своё внимание!

Заварив себе кофе, Рашид вернулся к столу, сел в кресло, и принялся внимательно изучать документ. И тут ему всё стало ясно. Фигурант – Никита Морозко! В ГУВД всем было известно, что у следователя Галеева с этим типом личные счёты, поэтому дело не могло попасть в руки кому-то другому.

Конечно, только этот слабоумный Морозко мог так глупо запалиться. Милиционеры, ворвавшиеся в здание заправки, застали его в странной позе. Он стоял, чуть наклонившись, и то ли высматривал мышей, то ли хотел собрать разбросанные по полу деньги. Два пистолета валялись неподалёку, и отморозку, видимо, было на них наплевать, наверное, он деньгами собирался обороняться.

Дело было так. Подъехавший к заправке автомобилист увидел через стекло, как двое с пистолетами угрожают работникам АЗС, и позвонил в милицию. Примерно в то же самое время кассир нажал тревожную кнопку. Первыми на место происшествия прибыли оперативники. Они-то и увидели Морозко в метре от стойки кассы, полусогнутого и растерянного. Два трупа неподалёку от входа – заправщик и охранник; третий, кассир – на своём рабочем месте.

Так, а где другой соучастник, их же было двое? Галеев внимательно перечитал материалы дознания, но так ничего не нашёл. Свидетеля пока не опросили, но есть видеозапись, на которой всё зафиксировано. Никита же упорствует, что был один. Оно и понятно – дегенерат!

Впрочем, уже неважно, что он там показывает. Найдётся его подельник, никуда ему не деться! А по хорошему, надо отправить на скамью подсудимых Синельникова, присяжных заседателей, врачебную комиссию, врачей психиатрической больницы, и всех остальных, благодаря которым отморозок вышел на свободу.

Галеев заказал обвиняемого через два дня, – после вскрытия и проведенных оперативно-следственных мероприятий. Морозко привезли из СИЗО в ГУВД, и состоялся допрос.

– Вы подъехали на угнанной ВАЗ 21099 к заправке, – начал Галеев, – ну, про угон отдельная песня, вышли из машины, прошли вовнутрь. Это мы видели на плёнке. Дальше что было? Камера записывает без звука, мне нужно знать, что вы сказали сотрудникам АЗС, когда вошли.

– Это… я зашёл, ну и говорю: давай, типа, деньги.

– Я сказал «вы» не потому что к тебе обращаюсь на «вы», а потому что вас, шакалов, было двое! Говори, что вы сделали, когда вошли вовнутрь!

Следователь принял тон, с которым обращался к конченой нелюди. Нелюдь ответил, что был один. Какое-то время они обменивались примерно одинаковыми фразами. Следователь призывал подследственного прекратить отпирательства, тот продолжал отпираться. Наконец, Галеев взял ручку:

– Ладно, будем записывать. Суду предъявят свидетельские показания и видеоплёнку. Давай писать показания: ты вошёл и попросил денег.

– Да, вошёл, сказал: дайте, типа, денег.

– Что, на колени встал, подаяние попросил!?

Морозко осклабился.

– Не-е, помахал пистолетом.

– А пистолет откуда? Хотя ладно, потом разотрём про пистолет. Сначала рассказывай, как угрожал, и как применил оружие.

Они занялись. Потребовался час, чтобы выдавить с обвиняемого следующие показания.

Никита вошёл в помещение и, угрожая пистолетом, велел поднять руки охраннику, находившемуся недалеко от входа, сам прошёл к кассе, и потребовал, чтобы кассир выдал деньги. Зазвенел колокольчик входной двери. Никита обернулся и увидел, что вошёл заправщик. В этот момент охранник попытался выхватить из кобуры пистолет, и Никита выстрелил ему в живот. Заправщик попытался выскользнуть обратно на улицу, но не успел – Никита дважды выстрелил ему в спину. Охранник всё ещё стоял, согнувшись, и Никита добил его выстрелом в голову. Повернувшись, наконец, к кассиру, он напомнил о деньгах. Кассир выдал, он положил пистолет на стойку, пересчитал, и возмутился, почему так мало. «Всё, что есть», – ответил кассир. Тут Никита зачем-то снова обернулся, в этот момент кассир попытался схватить пистолет, но ему это не удалось. Никита повернулся обратно, перехватил пистолет, и выстрелил в кассира. Потом взял деньги, прошёлся по залу, раздумывая, чего бы прихватить с полок. Хотел что-то взять, тут деньги у него выпали, пистолет тоже, а там и милиция подоспела, и застала его в раздумьях – что вперёд подбирать: пистолет или деньги.

Дописав протокол, Галеев передал его подследственному на подпись. Получив подписанный протокол обратно, сказал:

– Долго будешь глумиться над следствием?

Морозко изобразил на лице что-то наподобие искреннего удивления, и Галеев добавил:

– Не буду терять время на развенчивание твоих сказок, скажу одно: в этот раз тебе никакая психушка не поможет.

– А чё вы меня пужаете, я имею право…

Следователь не дал ему договорить:

– Ты – пустое место, а у пустых мест прав не бывает!

И позвал конвоира.

Когда подследственного вывели, Галеев некоторое время сидел, задумавшись. Этот недочеловек, Морозко, вдруг обнаружил характер и упорно не выдаёт сообщника. На плёнке видно, что, войдя в помещение, он подошёл к кассе, а сообщник остался на входе, держа на мушке охранника. Вошёл заправщик, охранник в этот момент попытался воспользоваться служебным пистолетом, и сообщник выстрелил в него. В заправщика действительно стрелял Морозко. Второй раз в охранника выстрелил снова сообщник, причём выпустил две пули. Третий труп – тоже дело рук сообщника, к которому Морозко повернулся, а кассир в этот момент попытался взять лежащий на стойке пистолет.

Дальше ничего не видно, оба грабителя отошли немного в сторону и оказались вне зоны охвата камеры. Известно только, что второй скрылся через подсобное помещение и далее через запасной выход. Остались следы испачканных кровью подошв его кроссовок, они теряются в траве – преступник выбежал на газон.

Почему Морозко его скрывает, и даже дознавателям не удалось расколоть его, хоть они и пытались поговорить с ним на понятном ему языке? У них вообще сложилось впечатление, что он получает удовольствие от боли. Извращенец, мазохист, маньяк? Тогда тот, второй – его любовник?

Это выяснится, сейчас только одно понятно: этот номер второй оказался гораздо умнее напарника. На нём была одежда не по размеру, скрывавшая фигуру – куртка-балахон и слаксы, а на голове – панама. Висящая под потолком камера не захватила его лицо, виден лишь подбородок. И отпечатков на пистолете не осталось. Никита же зарисовался во всей своей красе, и даже если б его не взяли на месте преступления, поймали бы немного позже. А что, на дворе лето, зачем в куртке-то париться!

Конечно, можно заочно предъявить обвинение сообщнику и передать дело в суд, но надо выяснить хотя бы имя. Что ж, начинается рутинная работа – отработка всех контактов подследственного.

И Галеев принялся составлять план действий.

Когда Малинин и Григорьев пришли к нему и доложили результаты проведенной оперативной работы, его, как говорят в народе, чуть не хватил Кондратий. Друзья Никиты, такие же ущербные товарищи, как он, в один голос утверждали, что он планировал сколотить серьёзную банду, и составлял вместе с ними планы великих преступлений. Которые, к счастью для мирных граждан, так и остались планами. После выхода из психиатрической клиники он несколько раз попадался на мелком хулиганстве, и каждый раз его выпускали. Вместе с ним в деле бывала его подруга. Друзья Никиты рассказали о некоторых эпизодах, которые выпали из поля зрения милиции – в частности об угоне автомобиля. Машина была угнана с целью погонять по городу, её бросили, когда закончился бензин. Продать на запчасти – на это у угонщиков просто не хватило ума. Подружка Никиты – та ещё оторва, настоящая «пацанка». Если расспросить милиционеров, задерживавших её, они расскажут о её художествах. Протоколы не составлялись, так как имя её – Татьяна Кондаурова. Девушку вызволяли «друзья семьи». Морозко бравировал своей связью, хвастался, что «работает от офиса», видимо, поэтому его выпускали, когда он попадался один, без подружки.

Располагая этими данными, оперативники ещё раз внимательно просмотрели плёнку, и им показалось, что под одеждой просматриваются женские очертания. Значит, не любовник, а любовница! Но двойное убийство! Выстрелить охраннику сначала в живот, затем разнести череп двумя выстрелами в голову, а после этого пристрелить кассира! Да уж, девица напиталась впечатлениями за этот вечер!

Ни слова не говоря, Галеев вышел из кабинета и направился к начальнику, полковнику Хохлову. Доложив обо всём, что стало известно, спросил, что ему со всем этим делать. Хохлов даже не стал звонить в «офис» друзьям Виктора Кондаурова, с которыми поддерживал связь для получения оперативной информации.

– Ты повредился умом, что ли? Бог с тобой, Рашид, как могла школьница застрелить из пистолета двоих людей! Не верю, хоть ты тресни! Её, небось, бросает в обморок при виде дохлой птички, а ты ей шьёшь мокруху.

– Но приятели Морозко свидетельствуют…

– Вот кто-то из этих приятелей надел панаму и пошёл на дело! Поспрошай их вдумчиво, зачем они девчонку подставляют!

Вернувшись к себе, Галеев отпустил оперативников и занялся другими делами, более сложными и запутанными, но зато не такими удивительными, как это, мысленно прозванное им «Бонни и Клайд на АЗС».

Прошла неделя. Никита Морозко отпирался по-прежнему, а его друзья, вопреки прогнозам Хохлова, не спешили признаваться в том, что в жаркий июльский вечер обрядились по-осеннему и пошли грабить автозаправку.

После рапорта, оставшись один на один с полковником Хохловым, Рашид снова спросил, как дальше действовать в ситуации с ограблением заправки. Вопрос был задан в форме просьбы дать совет. Ответ был дан двусмысленный:

– У тебя же есть данные, и есть полномочия. Вот ты и действуй в пределах полномочий, работай с людьми и данными.

То есть при любых раскладах Хохлов оставался чистеньким – в случае если подтянут девчонку, он сможет оправдаться, что мол, предупреждал, но подчиненный, идейный идиот, вышел из-под контроля. А если вдруг участие девчонки каким-то образом всплывёт (что маловероятно), или «друзья семьи» вдруг обессилят и не смогут её защитить (вероятность – меньше нуля), тогда он скажет, что следил за ходом следствия и всячески понукал следователя Галеева к тщательному выполнению своих обязанностей.

И Рашид Галеев прекрасно понимал, что шеф вывернется в любом случае, а пиздюлины, с какой бы стороны ни посыпались, упадут на подчинённого.

Через неделю из судмедэкспертизы пришли протоколы вскрытий. Выждав ещё неделю, Галеев принял решение: убрать из дела акт приёма передачи видеоплёнки ГУВД от ООО «Квант», которому принадлежала АЗС. Саму видеоплёнку спрятали в архивный сейф. Свидетельские показания друзей Никиты уничтожили. Автомобилист, сообщивший в милицию о нападении, для дачи показаний так и не явился, настаивать на скорейшей его явке не стали. В деле остался протокол задержания Никиты Морозко и его чистосердечное признание. Следователь снова вызвал его, чтобы вновь допросить и подправить предыдущий протокол с учётом заключения судмедэксперта и данных физико-технической экспертизы. В новом протоколе более чётко было прописано, в каком месте находился обвиняемый в момент каждого из выстрелов, как стрелял, и в какой последовательности.

Когда материалы дела легли Хохлову на стол, то по его реакции Галеев понял, что правильно истолковал слова начальника.

И дело было передано в суд.

Глава 104

Ярким солнечным утром Имоджин прибыла на съёмочную площадку фильма «Evroporka» ровно в девять часов. Как часто бывает при съемках фильмов для взрослых, площадка воображения не поражала: это громадный кирпичный склад в окрестностях Вены, и до центра порноиндустрии в долине Сан-Фернандо отсюда, мягко говоря, не близко. В своей гримёрке Грета Грей, прибывшая накануне из родного Лос-Анджелеса, открыла чемоданчик с косметикой, украшениями и десятками заколок, и начала густо подводить глаза перед зеркалом.

– Никто в мире порно не знает, как правильно накладывать макияж, – произнесла Грета, помахивая щеточкой у правого глаза. – Всё, что они могут, это накрасить твоё лицо в оранжевый цвет. Лучше уж я сама собой займусь, и если тушь вдруг потечет, то я буду знать точно, кто виноват во всём этом дерьме.

Имоджин сделала несколько снимков, и похвалила Грету за её самостоятельность.

Актриса впервые работает для собственной компании «Greta Art», которую она основала вместе с режиссером Арсеном Фаллином – 31-летним порномагнатом в третьем поколении.

– Приятно, что у меня появилось собственное предприятие, – гордо сказала Грета. – Для меня это новая позитивная глава в жизни и очень хороший задел на будущее. И мне хотелось бы, чтобы процесс пошёл правильным образом с самого начала.

Имоджин кивнула с самым серьёзным видом. В двадцать два года Грета является одной из королев индустрии фильмов для взрослых, причем её образ нельзя не назвать респектабельным. В прошлом году актриса была признана лучшей исполнительницей по опросу Adult Video News; именно она снималась в видеоклипах вполне уважаемых артистов калибра The Roots и Smashing Pumpkins, а в апреле этого года в Америке вышел новый фильм Стивена Содерберга – «Эффект подружки», где Грета сыграла свою первую главную роль в обычном кино: она изобразила сотрудницу элитного эскорта.

– Если ты снимаешься в фильмах для взрослых, то быстрее взрослеешь и быстрее приходишь к выводу, что работать нужно только на себя, – продолжила Грета. – Ну а если ты прогнулась разок, тебе быстро сядут на голову, и ты выйдешь в тираж. Во всей индустрии есть, наверное, всего три или четыре человека, с которыми мне интересно общаться, потому что они – интересные люди и не думают только о том, где бы засадить дорожку кокса. Я не звоню девочкам из бизнеса: «Привет, подруга, пойдём сделаем вместе маникюр-педикюр». Я предпочитаю красить ногти в одиночестве.

Имоджин разглядывала обнаженную Грету: 168 сантиметров роста, 50 килограммов веса, никаких татуировок, идеальная гладкая кожа.

– Так получилось, что сколько себя помню, готические девочки во вкусе сайта Suicide Girl постепенно вытесняли из бизнеса блондинок со штангами в сосках, – начала Грета краткий экскурс в прошлое. – При этом внешние данные оставались примерно такими же, и все они выглядели полными идиотками.

Она выудила из чемоданчика пару кружевных трусов. Фаллин, до этого молча наблюдавший за приготовлениями, участливо поинтересовался:

– Ты этим прикрываться собираешься?

Грета останавливается на черных стрингах. Тема сегодняшней фантазии – галстуки. Грета выбрала зелёный, стала разглядывать его на просвет, потом отложила и взяла чёрный.

Фаллин снова встрял:

– Думаешь, одного тебе хватит?

– Должно хватит, – деловито ответила Грета. – Наверняка. Нутром чую.

Вспомнив о своей зелёной миссии, Имоджин энергично вмешалась:

– Давай сделаем несколько снимков, пока ты не заковала себя в эти любовные доспехи!

Обнаженная Грета, с ворохом трусиков и галстуков, опустила руки. За неё ответил Фаллин:

– Она гораздо убедительнее смотрится после того, как разогреет киску. Советую подождать до конца съёмок.

Довод подействовал, и Имоджин убрала камеру.

В присутствии Греты Грей на площадке работала какая-то странная магия, которую очень трудно было объяснить. Когда актриса усаживалась на крепко сбитом стуле посреди цеха, привыкала к свету прожектора над ней и начала мастурбировать, пресловутое стекло разбилось. На площадке стояла библейская тишина, вся съемочная группа боялась шелохнуться. Между Имоджин и Гретой – метров десять, но ощущение было такое, что актриса находится на расстоянии вытянутой руки. Грета играла с собой почти как автомат, каждые тридцать секунд облизывая пальцы, и сильно затянула на шее галстук перед оргазмом, который продолжался примерно минуту и вызвал аплодисменты, а также всеобщий вздох облегчения. Грета играла роль богини, питающейся энергией собственного наслаждения – полуженщины, полумашины Кали, которая должна перебороть скованность людей перед сексом. Сегодняшняя сольная сцена – это первая серия масштабного сериала «Evroporka», съёмка которого будет происходить с участием ведущих европейских порноактеров.

На ходу освобождаясь от галстука, Грета подошла к широкой кровати, опустилась на неё, и принялась позировать.

– Как ты хочешь: на четвереньках, на спине с раздвинутыми ногами, бочком, рачком?

Имоджин принялась настраивать камеру. Они приступили к съемкам. Фаллин командовал, Грета принимала разнообразные позы, Имоджин беспрерывно щелкала камерой. Из полусотни снимков самыми лучшими были признаны два: на первом Грета на правом боку, голова покоится на вытянутой правой руке, левая рука полусогнута и прикрывает часть груди, правая нога вытянута, а левая согнута в бедре и колене, и прикрывает собой промежность. На другом – Грета лежит на животе, опершись на локти, повернув голову, смотрит в объектив, обе ноги согнуты в коленях, левая нога чуть больше, чем правая.

Снимки получились что надо: глаза с поволокой, плотоядная улыбка, именно за это актриса так полюбилась публике.

– Я получаю оргазм примерно в трёх четвертях сцен, в которых принимаю участие, – призналась Грета уже в гримёрке.

– Большинство девушек симулируют, но вот Грету на этом я не ловил ни разу, – подтвердил Фаллин.

– Что ты там напишешь обо мне внизу снимка? – подала голос Грета, уже смывшая грим и облачившаяся в белый полукомбинезон с грудкой на лямках.

– Ну, что-то типа «Я лучше буду ходить голой, чем надену одежду из убитых животных». – Имоджин изложила тему: отвращение к мясу, ненавистническая любовь к соевым продуктам и синтетическим тканям, мехофобия и идиосинкразия ко всему негуманному, неэкологичному, живодерному и скотобойному.

– Получается две темы: жратва и шмотки, – проницательно заметила Грета. – На вас вышли два заказчика, и это довольно крупные фирмы, раз они тупо рекламируют отказ от чего-то там, а не конкретные свои брэнды.

И, недолго думая, подняла свой гонорар в пять раз. Не успела Имоджин выбрать между двух вариантов ответа – «Засунь между ног свои сраные снимки» и «Ничего они не стоят твои снимки – мазня кривожопая, а сама ты – срака распердоленная» – как Фаллин пришёл ей на помощь.

– Понимаешь, детка, «Voqq» – это очень серьёзный, известный во всём мире журнал. То, что они публикуют твоё фото – само по себе значит очень много, для тебя это качественный прорыв. Соглашайся на то, что предлагают, пока они не передумали. Им найти модель на этот проект – как два пальца об асфальт.

Сделав дружелюбное лицо, Имоджин выступила в своё оправдание сама: мол, она вовсе не пильщик теневых рекламных бюджетов, а обычная работница, жрица свободной журналистики.

Поломавшись уже чисто для вида, Грета сдалась, и пригласила Имоджин на ланч.

* * *

Ланч проходил на третьем уровне молла «Evropark», в кафе «The Unexpected Garden» со стеклянной верандой, прямо над которой росла сочная зелень. Туда прибыл и жених Греты – 34-летний мулат-режиссер Грег Циннамон, с ходу заявивший, что он гетеросексуален на 95 % и гордится собственным именем, звучащим в точности как псевдоним настоящего порноактера. Судя по его поведению, он не очень понимал, кто он: неудавшийся режиссер независимого кино или просто хипстер с неплохим вкусом. По крайней мере было ясно, что Грег, несмотря на то, что мать зарабатывала на жизнь стриптизом, получил хорошее воспитание и по природе своей весьма галантен.

Выяснилось, что они начали встречаться, когда Грета только начала свою карьеру в порнобизнесе. Тогда ей было восемнадцать, и для актрисы это были «первые серьёзные отношения и точно самые эмоциональные». В данный момент свои отношения парочка обозначает как «открытые», хотя в жизни им представлялось не так много шансов это проверить (в жизни Греты было шесть мужчин, а в фильмах она имела контакт с 60 партнерами).

– Мы многому научились с тех пор, как начали встречаться, ну а я много узнал о себе как о мужчине, – признался Грег, намекая на род занятий своей невесты. – При всём своём либерализме я остаюсь мужиком. Я не ревную собственно к сексу, которым Грета занимается на экране, куда сильнее меня волнует то время, которое ей приходится на это затрачивать.

Принесли заказ – стейк из телятины.

– Вот какой я мужик! – повторил Грег, запихивая в рот половину кровавого стейка, и начав ожесточенно работать челюстями.

Грета сказала, что не любит с кровью и всегда заказывает максимальную прожарку. В этом они оказались схожи с Имоджин. Пожелав друг другу приятного аппетита, приступили к еде.

Узнав, что Имоджин снимает в основном пейзажи – городские и природные, Грета сообщила, что хранит дома все номера архитектурного журнала Dwell за последние два года, причем экземпляры аккуратно разложены по датам.

Имоджин поинтересовалась о способах предохранения, и Грета ответила, что это гормональная контрацепция.

– За свою карьеру я дважды подхватывала гонорею и один раз хламидию, – конфиденциальным тоном сообщила Грета. – Это как обычная простуда. Сейчас у меня в бизнесе хорошая репутация, и я имею право требовать от партнеров проходить тесты за два дня до съемок.

– Я пользовалась гормональными таблетками в течение нескольких лет, – помолчав, ответила Имоджин. – И сейчас у меня проблема – я никак не могу зачать. Доктор говорит: «нарушение гормонального фона». Я знаю, что таблетки здесь ни при чём, мне просто обидно, за что мне такое наказание. Одна моя знакомая беременеет на фоне таблеток, стоит ей только пропустить один приём. Её излюбленный способ предохранения – это аборт, она их сделала уже штук двадцать за три года. А я не могу забеременеть хотя бы раз. Если муж узнает, что проблема во мне, он меня бросит.

– Вы можете взять приемного ребенка, начать его воспитывать, и спокойно продолжать попытки сделать своего собственного, – посоветовала Грета.

– Да, импортируйте кого-нибудь из развивающейся страны, какие тут проблемы, – вставил Грег.

– Понимаешь, Грета, мой муж… у него понятия, он такой собственник, я с ним боюсь даже заговаривать на эту тему, вдруг он заявит, что ему непременно нужен его собственный ребенок, в жилах которого будет течь кровь потомка Уэйнрайт.

Грег снова захотел встрять, но Грета сделала ему красноречивый жест, чтобы заткнулся.

– Замалчивание – тот же самый обман! Ты можешь потерять любимого человека, начав скрытничать. Попытайся найти нужные слова, пока он сам обо всём не догадался.

– Но как, Грета? Какие подобрать слова, я же не знаю, что он там себе думает, и мне не с кем даже посоветоваться.

– Посоветуйся с муж…

Оборвавшись на полуслове, Грета посмотрела на Грега, затем снова повернулась к Имоджин.

– Ну… поищи среди своих знакомых такого мужчину, который был бы по характеру схож с твоим мужем, и выясни, как бы он отреагировал на такое признание. Когда ты узнаешь прогноз, тебе легче будет действовать.

– Врач сказал, не всё потеряно, – беспомощно пролепетала Имоджин.

– Если тебя не обнадежат на 100 % в ближайшие два дня, стоит поторопиться с признанием. Как бы ты сама себя не выдала своим поведением.

– Здесь в Вене есть знаменитый доктор, я записана к нему на приём во второй половине дня.

– Желаю тебе разродиться сразу тремя Уэйнрайтами!

И они чокнулись бокалами, в которых зеленел свежевыжатый сок из яблока и сельдерея.

– В восемнадцать лет мне нужно было исследовать тёмную сторону моей сексуальности, – продолжила Грета обсуждение профессиональных тем. – Да и сейчас мой потенциал ещё не раскрыт до конца. Например, я никогда не занималась сексом на работающей стиральной машине. Ни в одном доме из тех, где мы жили с Грегом, не было подходящей: наверху всегда была какая-нибудь сушилка, на которой толком не устроишься. А меня просто наизнанку выворачивает от запаха чистого белья. Меня один запах до оргазма доводит – надеюсь, ты меня правильно понимаешь. Уж я-то знаю, о чём говорю.

Имоджин энергично закивала. У неё была своя доминанта – ребенок, а сильные желания, страсти, какую бы конечную цель ни имели, основу имеют одинаковую.

Глава 105

Андрей остановил машину у последних пределов земли живых, перед закрытыми воротами, где начертаны слова надежды. Выйдя, проследовал на кладбище, мимо крестов, надгробий и венков, ждущих у продавца своих могильных потребителей.

Он шёл по центральной аллее, затем по боковой, и в нужном месте свернул на узкую дорожку, проложенную среди могил.

– Привет, – сказал он, остановившись возле решётки, замыкающей вход к памятнику.

В глубине, над газончиком, обсаженным фиалками, высилось мраморное надгробие. Открыв калитку, Андрей прошёл вовнутрь, присев, положил цветы перед памятником. То, что он почувствовал при этом, было нечто глубокое и смутное, что выразимо только звуками музыки. В своей душе он услыхал мелодию небесно-нежных инструментов. С величавой гармонией похоронного гимна смешивались приглушённые звуки песнопений любви, – душа его сливала в одно чувство и мрачную серьёзность этой минуты и дорогую сердцу прелесть былого.

И к скорби примешивалось что-то другое, жизнерадостное.

– Три года прошло, – сказал он, и вдруг открыто улыбнулся.

В этот момент ему показалось, что Катя улыбнулась в ответ.

Покинув могилу, он опустил на глаза тёмные очки, и медленно двинулся по тропинке. Деревья простирали над могилами свои ветви, их длинные тени ложились на землю. Шум листвы расплывался в голубом воздухе.

Выходя на аллею, Андрей столкнулся с двумя женщинами, одна из них, среднего возраста в золотистом платье, показалась ему знакомой, другая, молодая девушка в полосатой майке и светло-коричневых бриджах, сразу отвернулась. Он уже собирался отойти в сторону, чтобы пропустить их, как вдруг узнал ту, что постарше.

Арина! А кто же с ней… это же Таня, её дочь, но как она изменилась!

Тогда, четыре года назад, он видел худую, как жердь, девочку со взглядом испуганной дикой кошки, готовой выпустить коготки. Сейчас это была высокая, стройная, гибкая, как молодое деревцо, девушка, она посмотрела на Андрея, и взгляд её серо-зеленых глаз вдруг осветился любопытством.

– Добрый день, – поздоровался он и машинально подумал: «Надо же, мимо меня созрел такой персик».

– Добрый, – ответила Арина.

Таня скромно опустила взгляд и прикрыла рот рукой, но её плечи вздрагивали, выдавая еле сдерживаемый смех.

– Я вас не узнал, – сказал Андрей, невольно улыбнувшись. – Вам тоже пришлось машину оставить за воротами.

– Я тебя видела в городе. Это же твой микроавтобус на стоянке?

– Да, у нас такой городок – все рано или поздно встречаются, вопрос только где и когда.

– Ну-у… людям необязательно жить в одном городе… чтобы произошла их неизбежная встреча…

При этих словах Арина сделала движение, отдалённо напоминающее реверанс, и Андрей бы воспринял её слова как намёк и обвинение, учитывая время и место, но лицо её сияло улыбкой, и он почувствовал, что не только для него день скорби стал наполняться несколько другим смыслом.

Откланиваясь, он мельком взглянул на Таню, стоящую как учат манекенщиц – чуть скосолапив ножки. Она немного покраснела от смущения, чуть приоткрытые губы улыбались, и её улыбка не передавала никакой определённой мысли, а выражала только радость жизни и счастье быть красивой.

Идя по немым аллеям, Андрей думал о том, что эта могила вновь вызвала переживания, единственные в его жизни; а в этой жизни, ставшей такой тусклой три года назад, они – как одинокий свет среди дороги ночью: свет отдаляется тем больше, чем дальше от него уводит путь. Иногда, когда воспоминания теснились в его душе, он чувствовал себя, как ночной путник, который, обернувшись, видит этот яркий свет. В такие минуты, несмотря на молодость, он ощущал себя старым, мшистым, и корявым дубом, что будит стайки певчих птиц, колебля свои ветви. К сожалению, эти песни были занимательны лишь для него одного.

* * *

– Это тот самый, с кем она встречалась?

– Да, Танюш, тот самый.

– Он так на нас смотрел, мама, особенно на тебя.

– Он был в тёмных очках, тем более, ты отвернулась – как могла видеть?

– Нет же, мама, он разглядывал тебя, а ты – его.

Арина шла по тропинке впереди, и не видела выражения лица Тани, иначе поняла бы, что дочь в этот раз просто дразнится, а не устраивает, как обычно, сцену ревности. И принялась оправдываться: видела Андрея один раз в городе, случайно встретила в кардиоцентре, куда возила бабушку. Когда остановились возле оградки, она обернулась, и, увидев, что Таня еле сдерживается, чтоб не расхохотаться, набросилась на неё:

– Ах ты паразитка, ты меня разыгрываешь!

– Нет же, он разбил твоё се-е-рцэ, я сама это видела! – проговорила Таня дурашливым тоном и, не выдержав, громко рассмеялась.

Арина сама была готова рассмеяться, вместо того, чтобы прервать неуместное веселье:

– Здоровая вымахала, а ума-то…

Успокоившись, они посмотрели друг на друга. Минута прошла в молчании.

– Скажи, мама, а где стихи, ну, та тетрадка.

Арина ответила не сразу, её удивил неожиданно серьёзный тон дочери.

– Зачем они тебе?

Глядя в сторону, Таня неопределённо махнула рукой:

– Нет, ну просто почитать, мне же интересно.

– Странно всё это, – грустно проговорила Арина, переводя взгляд на могилу.

На глазах её появились слёзы, она беззвучно заплакала.

– Мама! – испуганно вскрикнула Таня и подошла к ней, взяла под руку.

– Ничего, дочь… видишь, всё в порядке.

Глава 106

Таня с новым кавалером сидела в летнем кафе на набережной и уныло общалась. Сначала он описал технические характеристики своего автомобиля – те, что не описал во время предыдущих встреч. Затем рассказал, что новый модельный ряд ещё не доработан, и, разумеется, та модель, что у него, гораздо лучше, хоть и считается морально устаревшей. А с учётом установленных наворотов ей вообще цены нет. Закончив про машины, стал расспрашивать, что нового у Тани, готовится ли она к новому учебному году, как дела у подружек. Таня рассказала, и он прокомментировал поведение шестнадцатилетних девушек со своей точки зрения – с позиции двадцатишестилетнего парня, дал, что называется, зрелую оценку. Она, ковыряя салатик, подавала полагающиеся реплики.

Закончив разбор полётов, парень, сообщив о различиях между настоящим коньяком и поддельным, отметив при этом, что пьёт только подлинные напитки, приобретаемые в duty free; рассказал несколько забавных случаев, произошедших с ним в Турции.

Наконец, они достаточно провели времени, чтобы можно было выдвинуться в укромное место, и там уединиться для более тесного контакта. Однако, если до этого всё шло более менее гладко, то здесь возникли сложности. Тане не хотелось никуда ехать даже на такой крутой машине. Он попытался возразить:

– Но здесь слишком людно, шумно.

Она тут же ответила, что если менять дислокацию, то предпочтительнее прогуляться по набережной. Он сказал: «Зачем бродить по улице, если можно посидеть в комфортном месте?»

Тогда она заявила, что чувствует себя вполне комфортно и на улице. Парень уже неоднократно намекал, что они достаточно долго встречаются (две недели!) для того, чтобы решительно сократить дистанцию общения. У него хватило такта, чтобы не упоминать количество подаренного (цветы и туалетная вода) и количество походов в рестораны (другие предъявляли и это!). Однако, пора определяться – «да» или «нет», в конце концов! – и он стал приводить логические доводы: мол, природа берёт своё, отношения должны развиваться, платонической любви в природе не существует, и так далее. Но и это на неё не подействовало – разве для того, чтобы уложить девушку в постель, достаточно лишь выгулять её определённое время и высказать некую сумму логических доводов?

Отлично, к чёрту разумные мысли, разве можно ими охватить интимную область, и он стал импровизировать, заметив по ходу, что большой специалист в этой области:

– Может, ты испугалась себя саму, когда я предложил fool contact? Думаешь, что не получится? Не бойся, милая, ты в надёжных руках! Или не определилась в своих предпочтениях? Или по принципу – хоть кого-нибудь?

И он пространно объяснил, что мужчины быстрее кончают, а женщинам гораздо труднее получить оргазм, особенно таким молоденьким, неопытным. Но он-то парень знающий, и сумеет сдержать себя, чтобы доставить удовольствие партнёрше. Стал объяснять механизм женского оргазма, но она оборвала его презрительно:

– Это что, ликбез?!

– Ты успокойся, мы просто общаемся. А объясняю потому, что не все поймёшь по книгам и журналам. Я женские журналы вообще терпеть не могу, там столько брехни написано! И надо приступать поскорее к практике, а то с этими журналами с ума сойдешь. Не думай, что собираюсь тупо присоединить тебя к своей коллекции. Я личность капризно-разборчивая, знаешь, сколько тут за лето понаснимали девок! И 75 % этих дружеских отношений закончились банальным сексом. Но это надоедает. Я конечно привередливый с одной стороны, а с другой слабость: не могу отказать девушке, если она хочет. Проблема, понимаешь! Вот так и идёт. У меня ещё одна слабость: высокие стройные длинноногие девушки с размером не ниже второго. Как-то клинит и могу сделать всё что угодно по её запросу. Потому-то на тебя запал, так что ты не подумай, что для коллекции. Вроде бы нормально. И ещё люблю удовлетворённых женщин, которым я приношу удовольствие, правда, они потом не хотят покидать мою территорию. Есть конёк, и он всем девушкам очень нравится. Угадай, о чём я?! Ну как, интересно?! Так поедем, или ты ещё сомневаешься?!

Она его слушала вполуха – столик через два ряда от них занял Андрей Разгон. Он сидел лицом к ней, напротив него – темноволосая девушка. Интересно, кто это – жена?! И Таня ответила немного рассеяно:

– Блажен, кто верует… Тепло ему на свете! Значит, окучиваешь направо и налево! Смотри, а то заебёшься, и для любимой не останется! Ах, да, на свете чудеса бывают… Насчёт меня – я не пуглива. Просто осторожная и брезгливая. Не прыгну в койку со случайным человеком, Пусть он хоть сам Брэд Питт! Только если буду влюблена. А с такими мажориками я уже сталкивалась, и даже круче. Даже за нос водила, а в этот раз чего-то не захотелось. Кстати, по мнению психологов, сексуальность мужчины для молодой и неглупой девушки – в его интеллекте. А чувственность в ней просыпается годам к тридцати. Так что встретимся через четырнадцать лет, ОК?!

Его ничуть не смутил такой отпор, напротив, он воодушевился.

– Брэд Питт – отстой! Насчёт прыжков в койку – это спорно, я подозреваю, что ты на это всё же способна. Насчёт интеллекта – на вряд ли, единицы. Увы, основное для девушек – это деньги, а потом всё остальное. Чем больше денег у мужчины, тем он сексуальнее. Спать – это вообще не проблема. Одно время, когда был женат, на всех хватало – и на любимую женщину, и на жену, и на других пару раз в неделю. И все были довольны. Конечно, запарить мозги я могу любой девушке с любым интеллектом. И чем старше, тем легче. Просто у девушек после 21 года появляются определённые тараканы, но это отдельный разговор. Потому и запал на тебя – какая прелесть, с чистого листа! Но ты всё-таки трусиха!

Ей уже порядком надоел этот разговор. Её вниманием полностью завладел Андрей, и если ещё оставался смысл тут находиться, то только затем, чтобы понаблюдать за ним. Таня решила, что будет смотреть на него, как бы неудобно ему это не показалось. И она ответила немного раздражённо:

– Я считаю, что в жизни нужно надеяться только на себя, и никогда не зависеть от мужчины. Быть во всём на равных! А поэтому на первом месте у меня подготовка к институту, а потом – карьера. Чтоб стать востребованным профессионалом. На это уходит у меня всё свободное время. Почти всё. Боюсь, скоро у меня его вообще не останется.

Её парень, заметив, что она смотрит куда-то мимо него, обернулся, затем продолжил:

– Танечка, мне тебя просто жалко. Кто тебя так обидел?! Ты же какая-то мужененавистница. Может, домогательства в раннем возрасте? Но это тоже поправимо, с моим-то опытом!

Её терпению пришёл конец. Почему у Лены, у других подружек, сложились отношения с парнями, а у неё нет?! У них, простушек, кипят страсти, разыгрываются драмы, да и просто интересно поговорить с их ребятами – хотя бы на лавочке с бутылкой пива; а ей, настоящей принцессе, достаются все какие-то недоделанные! Неужели так и выйдешь замуж, потому что возраст и надо за кого-то выходить?!

– Ты вообще, соображаешь, что ты мелешь, озаботы кусок? – бросила она, не отрывая от Андрея своего пристального взгляда.

Её собеседник снова обернулся, потом спокойно заговорил:

– Тон беседы… Понимаю, задело. На это и был расчёт. Надо быть сдержаннее. И не надо спешить с выводами, вещь опасная и неконструктивная. Это, знаешь, как гороскопы, как будто человечество делится на 12 групп. Это у меня такая изюминка, чтоб обратить на себя внимание – у тебя ж, я полагаю, тоже опыт, несмотря на такую юность. Вот это хорошо, меня бы обычная не заинтересовала, хвалю. Ещё про тон. К такой девушке, как ты, невозможно обращаться в тоне приказа, указаний и нравоучений. Невозможно высказывать пренебрежение или превосходство, только немножко подерзить, но я думаю, ты сама это прекрасно знаешь. Это я про то, что после натянутости возникает бешеная привязанность и страсть. Ну и насчет моих упорных притязаний – ты ж пойми меня правильно. Ну, ты оттаяла?!

Но Таня уже даже не слышала, что он говорит. Её вдруг осенила мысль: Андрей! Если уж Катя, разборчивая из разборчивых, выбрала его, и даже примчалась к нему аж с другого конца страны, значит, он далеко не такой, как все. Теперь Тане стало совершенно ясно, чтó она на самом деле хочет, и как это получит. Она поднялась, и, не обращая внимания на своего спутника, проигнорировав его удивлённые возгласы, направилась к выходу. Проходя мимо столика, за которым сидел Андрей, посмотрела на его спутницу. Та ответила ей вызывающим взглядом, – мол, смотри-смотри, у меня есть то, чего у тебя нет, и никогда не будет.

«Как бы не так!» – с этой мыслью Таня покинула кафе и пошла домой.

* * *

Мариам извела, как обычно, официантку, и сделала заказ, лишь когда та заявила, что не будет обслуживать этот столик. После чего обратилась к Андрею:

– Надо следить за расходами. И отремонтировать дачный домик. Твоя фирма съедает все деньги. Штейн твой равноправный компаньон, а получает больше, чем ты!

Она всё говорила и говорила, но, заметив, что он смотрит куда мимо неё, сказала:

– Э-эй! Ты меня слышишь?

Ему не давала покоя Таня Кондаурова, сидящаая через два столика, и прямо-таки поедающая его глазами.

– Угу, слышу.

– Так хотя бы смотри в мою сторону! Штейн зарабатывает больше, чем ты!

– С чего ты взяла? Он зарабатывает гораздо меньше, чем я – это по Совинкому. Только не выдавай ему то, что мы говорим между собой, – как ты это обычно делаешь. Опять же, если ты думаешь, что он больше тратит, вспомни про Джонсон. У него там высокая зарплата, а я уже давно не работаю на инофирме.

– Он купил дом, и, на минуточку, даже не продал при этом квартиру! Это сколько нужно иметь денег, чтобы позволить себе такое! А теперь его достраивает и переделывает!

– Мариам, ему вообще-то сорок лет, он давно в этом бизнесе, а мне только двадцать семь. Ты знаешь, что сейчас у меня много уходит на содержание офиса и склада. Это необходимые инвестиции. Штейн останется со своей халабудой, а я заберу бизнес. Мы это уже обсуждали, к чему разговоры?

Принесли пиво и фисташки.

– Ты изнасиловала официантке мозг, просто чтобы заказать две кружки пива?

– А ты чего, её защищаешь?! Если бы ты был мужчиной, мне не приходилось бы лаяться со всякими халдеями!

Он заговорил о дачном домике – безопаснее. Она напомнила, что нужно сделать новые решётки и как-то укрепить дачу. Воинская часть рядом, случаются набеги, вот, недавно соседей обнесли. Андрей не удержался от колкости.

– Повесь иконку – дешевле, а самое главное – гораздо надёжнее…

Она буквально зашипела:

– Ещё раз поглумишься над богом, и я с тобой разведусь!

И отвернулась, облекшись трагической угрюмостью, а он, сделав вид, что очень испугался, принялся её успокаивать. Когда увидел, что гроза миновала, сказал шутливо:

– Да ты и сама не веришь: вспомни, как ты свистнула из сувенирной лавки крестик, и не где-нибудь, а в Иерусалиме напротив храма Гроба Господня! С ума сойти: крестик, да ещё в Иерусалиме, да ещё…

Мариам пугливо огляделась:

– Тише ты, дурак! Кто-нибудь ещё услышит.

И прибавила, понизив голос:

– Я виновата, что он так лежал открыто, и никто не следит?! Грех не взять.

Андрей проследил взглядом за удаляющейся Таниной фигуркой.

– Да уж, это точно… грех не взять…

И звонко расхохотался, увидев, как заметался между официанткой, с которой надо расплатиться, и Таней, этот примоднённый хлыщ, с которым она сидела за столиком.

Мариам улыбнулась, приняв смех Андрея на свой счёт.

Глава 107

To: sovincom@vlink.ru

From: kate-t@nm.ru

Date: 19.08.2000

Андрюша, приветики. Извини за долгое молчание,

Твой хрустальный соблазн проморозил насквозь мои пальцы. Иней выдох окрасил кристаллами свежего льда. Ты алмазную пудру наживкой для ловли скитальцев Рассыпаешь небрежно, пока не замерзла вода. Я пленилась игрой огоньков в отшлифованных гранях Бриллиантовой ночи, раскинувшей снежную сеть. Было страшно смотреть, как зеркальные плоскости ранят Кожу плеч и лица, начиная при этом звенеть. Удивлённо смотрю на тебя сквозь замерзший хрусталик Льдинкой глаза, что был лишь секундою раньше живым. Вместо рёбер теперь у меня – ледяные спирали. Тёплый дух естества ты забрал, чтобы сделать своим… Твоя Катя

* * *

Это было в офисе, в обед, когда все сотрудники ушли в столовую. Андрей открыл почту, и не поверил своим глазам. Несмотря на свою пониженную эмоциональность, он был потрясен, получив по электронной почте это письмо. Что за дикие шутки! Он долго пытался вычислить отправителя. Теоретически им мог оказаться кто угодно – Маша Либерт, Ольга Шерина, и, в конце концов, та же Рита Воронина, которая недавно развелась, и буквально на прошлой неделе предлагала встретиться. Все они знали его историю, и то, что его затрясёт при виде слов «Андрюша, приветики».

И он отправил обратное сообщение с единственным вопросом: «Ты кто?», впрочем, не надеясь на вразумительный ответ. Затем вышел из офиса, закрыл дверь, отправился в столовую, передал ключ Тишину, и сказал, что некоторое время побудет в бункере.

– Что-то случилось, Андрей Александрович? – обеспокоенно спросил Тишин.

Остальные сотрудники также были испуганы – так бледно и подавленно выглядел директор. Невразумительно что-то ответив, Андрей вышел. Как сомнамбула, на автопилоте, дошёл до бункера, открыл дверь, прошёл вовнутрь, сел у окна.

Так до вечера и просидел, время от времени отвечая на звонки. Ничего не видя перед собой, он весь ушёл в воспоминания. Он не выронил из памяти ни одного слова, ни одного вздоха Кати. «…существует то, что неподвластно времени. Молодость, красота – всё проходит, вечны любовь и ненависть».

У него было всё, что нужно для счастья – дом, семья, перспективное дело. Но дремавшее в нём подспудное беспокойство, тревожившее его во времена, когда всё только налаживалось, с получением письма проснулось. «Что меня ждёт?» – спрашивал себя Андрей, никогда до этого не задававший себе подобных вопросов. Не умевший философствовать, он ставил перед собой практические цели, и достигнув их, переходил к новым, не задумываясь о сути и значении происходящих событий, не давая им оценку. Давать оценку, рассматривать с той или иной точки зрения – это для высоколобых умников, продавливающих залницей диваны по своим каморкам.

Но в этот день ему напомнили о том единственном, что для него когда-либо имело значение. В этот миг – Андрей это почувствовал – судьба перешагнула через соединяющий два берега мост.

Андрей вспомнил море, горы, спутанные леса, неровные ущелья, бьющуяся о камни вспененную воду. Вдруг ему почудилось, что возвращается он из далекого путешествия с пустыми карманами. Возвращается в дом своих родителей, идет по коридору, проходит в зал, оттуда – на балкон, с которого когда-то переговаривался с Катей. Пустота. Покой. Забвение. А там, за багряным солнцем, остались необузданные мечты, буйство, желания, остался придуманный им с Катей волшебный мир. Это была любовь-сказка, в которой они были авторами и главными действующими лицами. Они выдумали их будущую жизнь, населили её друзьями, вещами, домами, какими-то предметами… А потом всё разрушилось.

И вот сейчас Андрей на распутье, не знает, на какой берег выехать. Так, в глубоком раздумье, неподвижно сидел он.

Внезапно он поднялся и стремительно направился к выходу.

«Бл***, какие на х** берега, я должен Алику привезти молочную смесь!» – громко сказал он, и ругнул себя за свою забывчивость. Закрыв двери, сел в машину, завёл, и поехал на выезд из кардиоцентра, навстречу надвигающимся сумеркам.

Глава 108

В этот раз Таня сама настояла на том, чтобы сходить к психологу. Не было уже физики с химией, появилось нечто более сложное.

Когда они с мамой уселись напротив эксперта Соковни, Таня рассказала о предмете своего беспокойства.

– Надоело быть зайкой. Мой парень постоянно называет меня уменьшительно-ласкательными именами типа котичка, пусичка, зайчонок и все в таком духе. На самом деле я знаю его не так давно, он хороший серьезный молодой человек, но вот этот его жаргончик немного смущает меня.

Врач проницательно посмотрела на неё.

– По-моему, тебе с ним повезло. Других называют засранками или даже хуже.

Арина будто ждала этих слов.

– Я ей говорю тоже самое! Предыдущий парень вообще был уголовник, слава богу, посадили!

– Мне кажется, что по жизни он мягкий, слабохарактерный человек, – возразила Таня. – Как мне его проверить? – Ну как проверить, дай ему с размаху железным дрыном по кокосам и сразу проверишь. Если он тебе тут же зарядит кастетом в табло – значит мужик, молодца! Ну а если будет валяться в ногах, вылизывать твои сапоги и просить избить его кнутом до полусмерти – значит все-таки немного слабохарактерный.

От такого ответа опешили обе – и мать, и дочь. Таня громко расхохоталась, Арина ошарашено смотрела на Соковню, весь вид которой говорил: «Так… ещё вопросы есть?»

Да, вопросы были.

– Ты говорила, что с парнями тебе неинтересно, – напомнила Арина.

– Тогда с кем? – ехидно спросила Соковня.

– Тот, слабохарактерный, дело не в нём. Понимаете, вокруг меня много парней, только выбирай! Но я очень критична и требую неизвестно чего от претендента. Я изучила парней досконально – они все одинаковы. Я обожаю флиртовать, играть на чувствах, манипулировать. Но чувствую, что это уже нездорово, нужно что-то изменить, а что – не знаю.

Эксперт Соковня выдала квалифицированный ответ.

– Ты хорошо изучила законы флирта и то, как парни реагируют на слова, жесты и намёки. Но есть разница между тем, как человек ведёт себя на людях, и тем, какой он на самом деле. Согласись, что ты, флиртующая с парнями, и ты, переживающая из-за того, что отношения с ними стали нездоровыми – это две разные девушки. Мальчики кажутся тебе одинаковыми, потому что, общаясь с девушками, они стараются придерживаться принятых стереотипов поведения и ничем не выделяться. Попробуй завести дружеские отношения с несколькими парнями. Необходимо, чтобы ты ничего не требовала от них, была искренней и естественной при общении. Постарайся выдержать хотя бы пару месяцев, и ты увидишь, что мальчики – не только предмет коллекционирования, но и довольно интересные люди.

Арина сочла нужным вмешаться:

– Вы говорите – «с несколькими парнями», а не опасно ли это? С такими тюфяками, как нынешний – это ничего, а вот если будут несколько таких, как предыдущий… наш подъезд превратится в братскую могилу. К тому же, не все парни понимают, что такое «дружба» между мужчиной и женщиной.

– Но она же сама сказала, что научилась ими манипулировать. Я отталкиваюсь от её слов. Вот пусть внушит им, что такое «дружба», и играет по своим правилам.

Эксперт поинтересовалась, прочла ли Таня те две книги, и помогло ли это от бессонницы и кругов под глазами.

– Да, мне помогло. Чтение – это очень полезное занятие. И я бы спокойно спала, если б не болело сердце… и голова.

Соковня насторожилась.

– Так… сердце… и голова… А как именно они тебя беспокоят, какие боли?

– Сердце – оно колотится так бешено.

– При нагрузке, или в покое?

– М-м… и так, и когда ничего не делаю.

Эксперт стала задавать уточняющие вопросы – боли ноющие, или резкие, сильные или слабые, как давно появились, какие лекарства принимались. В конце концов она сказала, что так бывает у подростков – сердце не успевает за растущим организмом, и возникают разные заболевания. Таня вроде уже не подросток, но, возможно, что-то прозевали в пубертатном периоде. Есть такой популярный диагноз – вегето-сосудистая дистония, но, лучше не гадать на кофейной гуще, а сходить к кардиологу. Главное – исключить серьёзные сердечно-сосудистые заболевания, с остальным можно бороться народными средствами. То же самое с головными болями. Существует целых двадцать нозологических групп заболеваний, в каждой из которых сотни конкретных диагнозов – от нервного истощения и какой-нибудь кишечной инфекции до злокачественного новообразования. Поэтому для начала нужно исключить самое опасное – опухоль головного мозга. А для этого необходимо сделать компьютерную томограмму. Единственный в городе томограф находится в кардиоцентре, на КТ установлена очередь, люди ждут по полгода, и чтобы туда попасть, нужны знакомства. Но это необходимо сделать хотя бы для очистки совести. Исключив серьёзные заболевания, можно двигаться дальше – пробовать успокаивающие средства, ванны с экстрактами, выезд на природу.

Из речи Соковни, изобиловавшей специальными терминами, Арине стало ясно, что надо искать знакомых в кардиоцентре, а Таня поняла, что скоро увидится с тем симпатичным парнем, Андреем Разгоном.

Не сдержав довольной улыбки, она попросила что-нибудь почитать, и Соковня с готовностью выдала ей очередную свою книгу – «Сердечные дела: головная боль или потребность?»

Глава 109

В августе врачи кардиоцентра почти в полном составе отправились в отпуск. Операции не выполнялись, работала только поликлиника.

У Андрея высвободилось время для решения вопросов, до которых прежде не доходили руки.

Лаборатория НПЗ (нефтеперарабатывающего завода) очень осторожно подходила к выбору нового поставщика после скандала с прежним. По каким-то причинам очередной заказ отдали конкурентам, и этот поставщик, у которого закупали ранее, пожаловался в ОБЭП. Суть жалобы – получение взяток заведующим лабораторией. Факт взятки доказать не смогли, тем не менее, на НПЗ было разбирательство, и заведующий лишился должности. История получила широкую огласку, сразу несколько медучреждений отказались от услуг той фирмы. Но тем, кто лишился работы, не стало от этого легче.

Василий Кохраидзе долгое время уговаривал начать работать по лабораторному оборудованию (его фирма, Медкомплекс, специализировалась на этом).

Андрей выехал на НПЗ, и после долгих переговоров удалось взять небольшой заказ на эту продукцию.

В августе, наконец, удалось получить лицензии, причём сразу две – на продажу фармацевтических препаратов и медицинского оборудования. Предъявлять поддельные становилось опасно. В том же кардиоцентре возросли продажи рентгеноконтрастных препаратов производства Шеринг АГ и кардиопрепаратов фирмы Шварц Фарма. Это был бизнес до первой комиссии из облздравотдела или КРУ.

Тишин при получении лицензии проявил чудеса изобретательности. По условиям выдачи лицензий в штате должны быть дипломированные специалисты – фармацевты, инженеры по медтехнике – Тишин их разыскал сам, и договорился, чтобы они без трудоустройства предоставили свои документы, причём задёшево. Когда комиссия пришла на склад, и поинтересовалась, где огнетушитель, Тишин подвёл их к куче набросанных друг на друга картонных коробок:

– Огнетушитель там, под коробками. Мы же не будем разгребать эту кучу, вы мне верите!?

Ему поверили. Комиссия попросила предъявить водопроводный кран, и Тишин показал им умывальник, который час назад привинтил к стене: «Пожалуйста!» Когда открыли кран, и оттуда, естественно, вода не пошла, он объяснил:

– Просто сегодня в кардиоцентре нет воды.

Так же было со всем остальным. Даже гигрометр с психрометром были «заемными», взятыми в аптеке кардиоцентра «напрокат».

Игорь Викторович Быстров съездил в Петербург, вернувшись, вызвал к себе Андрея и снова затянул про переезд.

– Волгоград – это же деревня! В Питере – театры, музеи, архитектура, памятники, в общем – культура! А тут что?!

Андрей с трудом мог представить Игоря Викторовича в театре, музее, или благоговейно осматривающим какие-нибудь ростральные колонны, но всё-таки внимательно слушал его.

– А природа – разве это природа?

Выглянув в окно кабинета, Игорь Викторович с отвращением посмотрел на то, чем недавно так восхищался – Волга, остров Сарпинский, сады, холмы, лесопосадки.

– В Петербурге – настоящая природа: леса, озёра, до Финляндии всего триста километров, а уж там…

Андрей попробовал представить его в шляпе с пером, гуляющим по лесу с лукошком для грибов, но картинка почему-то не складывалась.

– …там – коллектив, семья, только там я свободно себя чувствую! С пацанами можно поговорить, пообсуждать… сам знаешь кого и что…, прогуляться по Невскому… ну, ты понял… А что здесь?! Тормоза одни собрались, хрычи.

«Вот, теперь хоть ясность какая-то», – подумал Андрей и напомнил про Бэлу, других медсестер, прочих волгоградских девушек и то обстоятельство, что в туманном Питере каждая первая красивая девушка – приезжая. Но этот объективный довод Быстров проигнорировал. У него был уникальный дар – он запросто мог убедить любого в том, что белое – это черное, и наоборот. Так, очернив Волгоград и полностью обелив Питер, он подобрался к вопросам бизнеса.

– …давай, Андрюха, продавай аккумуляторы – тогда Володя нас возьмёт в долю. Бузанём несколько вагончиков, покажем свою работу, и нас примут. Но ты сам за себя думай, мне то что – меня-то просто так возьмут. Да-да, я не шучу. Вот, позвоню сейчас брату, скажу: я завтра выезжаю, и он меня примет, и сразу положит зарплату пять тысяч долларов.

Андрей не собирался подрываться продавать аккумуляторы, хотелось немного отдохнуть перед сентябрьским авралом, но Игорь Викторович быстро перешёл от слов к делу. Среди своих пациентов он разыскал тех, кто мог поспособствовать решению вопроса. Таких оказалось немало – руководитель «Агропромснаба», начальник областного управления транспорта, начальник волгоградского отделения Нижне-волжской железной дороги, и др. Со всеми были проведены встречи, заведующий кардиохирургией представлял Андрея братом, возглавляющим крупную московскую компанию-дилера ведущих аккумуляторных заводов страны. Всем им было сказано примерно следующее:

«Здравствуйте, как здоровье… Обращайтесь по здоровью, если что… А вот мой брат, он торгует аккумуляторами… Да, в промышленных объемах… Не забудьте про нас, когда будете составлять заявку на батареи… Не хотите купить у меня Ровер, красного цвета, почти новый, недавно из Швейцарии пригнал…»

Андрей даже ездил в Саратов, в управление Нижне-волжской железной дороги, получавшей аккумуляторы по централизации через Росжелдорснаб, который, в свою очередь, закупал батареи у «Базис-Стэп». Начальнику отдела материально-технического снабжения были рассказаны преимущества сотрудничества с московской компанией «Экссон», показана разница в ценах – примерно в полтора раза ниже.

Везде хорошо принимали, обещали рассмотреть предложения, и просили перезвонить в октябре-ноябре.

По просьбе Владимира Быстрова Андрей пробивал руководство петербургского аккумуляторного завода «ЭлектроБалт» – предлагал по сверхдешёвым ценам свинец и свинцовосодержащие сплавы. Ансимов с Быстровым планировали влезть на завод от другой фирмы, и прощупывали почву – как заводчане реагируют на новичков в принципе. Заводчане никак не отреагировали. Барышников, замдиректора, ответил, что «есть уже поставщики, и в новых завод не нуждается».

По поручению, опять же, Владимира, Андрей по журналам и через интернет искал производителей и поставщиков свинца. И по его же просьбе составил бизнес-план для собственной фирмы, в котором были отражены перспективы развития компании на ближайшие три года. Для вложения денег Владимир искал какой-нибудь привлекательный инвестиционный проект, и медицинский бизнес «в какой-то степени» заинтересовал его.

Всё это – аккумуляторы, сырьё, бизнес-планы – отняло много времени, но не принесло ощутимой отдачи. Тем не менее, Игорь Викторович, живший в формате «здесь и сейчас», не оставлял надежду наладить аккумуляторный бизнес в Волгограде и заработать дополнительные средства (он верил, что крупные), чтобы вернуться в Петербург.

Андрей и до этого не скучал, но именно в августе, за повседневными делами отступила на задний план, а затем и вовсе исчезла «проблема Штейна». Всё так же отправлялись отчеты в Ростов (как и раньше для Эльсинора, были изготовлены однотипные шаблоны, которые немного корректировались по ситуации), так же начислялась компаньону прибыль (на протяжении года она не менялась, и варьировала от тысячи до полутора тысяч долларов в месяц). Но сам Штейн как бы остался далеко в прошлом, перестал существовать. Он был просто взят и забыт, какая-то сила исключила его, отсекла, закопала. Такое создалось впечатление что его вовсе не было.

Глава 110

И тем удивительнее выглядело появление Вениамина Штейна в начале сентября. Прибыв утром в Волгоград, он позвонил на мобильный телефон, и сказал, что сейчас подъедет в кардиоцентр. Андрей ответил, что «находится в пути, в городе будет после обеда, по дороге зацепит». Штейн был вынужден согласиться – ключа от офиса у него нет, в кардиоцентр идти не с чем, так как ситуацией он не владеет.

В офисе был цейтнот – печатали документы, оформляли заявки, звонили поставщикам. Приходили врачи, с которыми нужно было переговорить. После отпуска надо было отгрузить в аптеку продукцию, заказанную и оплаченную в июле. К трём отделениям, которые заказывали только в Совинкоме, добавились ещё два – лаборатория и рентгенология. «Нарушители» (отделение нарушения ритма) по-прежнему держалось особняком, но небольшие заявки иногда приносило.

Во второй половине дня в офис позвонила Арина Кондаурова и попросила договориться насчет комплексного обследования дочери – рентген, ЭКГ, КТ, эхокардиограмма, лаборатория, и так далее. Девочка жалуется на головные боли, её беспокоит сердце, и врач назначил широкомасштабные исследования всего организма.

«С удовольствием бы занялся исследованием этого молодого организма», – подумал Андрей, вслух же пообещал, что выполнит просьбу. Они обменялись номерами мобильных телефонов и попрощались.

Если ЭКГ, УЗИ, и лабораторные исследования можно было выполнить, не договариваясь заранее, то насчет компьютерной томографии нужно было пойти и специально попросить заведующего отделением. Очередь на КТ была расписана на полгода вперёд, и решение о внеочередном исследовании принималось чуть ли не главным врачом. И Андрею пришлось употребить немало красноречия, чтобы убедить пропустить девчонку, придумавшую себе черт знает что, вперед пациентов, которым исследование необходимо по жизненным показаниям.

Да, он был польщен, что Арина помнит его и обратилась за помощью к нему, а не к кому-то другому. И ему хотелось ещё раз увидеть Таню, пообщаться с ней. После встречи на кладбище он иногда вспоминал, думал о ней. Почему-то считая их встречу неизбежной, что это лишь вопрос времени, он выпустил из виду одно важное соображение – сможет ли сдержаться, находясь рядом с этим очаровательным созданием.

Отпустив сотрудников около четырёх часов, Андрей отправился за Штейном, который, как обычно, остановился у родственников. Когда встретились, сказал, что «чертовски проголодался с дороги», надо бы перекусить. Это было правдой, он действительно не успел пообедать. Штейн согласился, вид у него был почти что блаженный, будто он уже причастился и ждёт отправки на небеса.

– Меня уволили, – сообщил он почти радостно, когда приехали в кафе «Узбекская кухня» на Ангарском посёлке и сделали заказ.

«Для них ты тоже стал обузой. Ха, теперь, наконец, я смогу напрямую обращаться в Москву!» – машинально подумал Андрей.

Штейн рассказал, что поставил ультиматум руководству: или он, или эта интриганка Виленская. И начал бастовать – прекратил ездить к клиентам, проигнорировал sales-meeting, не поехал на конференцию в Америку. Он провёл незабываемые дни, занимаясь строительством дома. Штукатурка, внутренняя отделка – всё самолично, вот этими самыми руками. У него даже фотографии с собой. Время от времени он писал письма и отправлял их в московский офис. В них он разоблачал царящие в компании беспринципность и безнравственность. Не соблюдаются «Миссия» и «Видение компании», попрана корпоративная этика. Нет никаких раз и навсегда установленных правил и твёрдых устоев. Если для сотрудника прописана должностная инструкция, то никто не может её переиначить без письменного уведомления, никто не вправе взваливать лишнюю работу, равно как и дублировать отдельные функции. Если очерчены границы, регион, никто не вправе нарушать эти границы. Накал постепенно нарастал, и в последних письмах достиг уровня революционного памфлета. Всякий, кто следил за перепиской, мог получить наглядное представление о том, как зреют гроздья гнева.

Да, Штейн показал всем что не просто умён – а по-корпоративному, всей компании на удивление.

Его непосредственный руководитель, менеджер по регионам, которому были адресованы первые два письма, отписался на них – мол, принято решение, давай делай план по другим направлениям, кроме ASP – Endo, Ethicon, Codman, Cordis, PowerStar. Тогда Штейн начал бомбить письмами через голову шефа вышестоящее руководство, и, не получая ответа, добрался, таким образом, до главы представительства. Который решил, что сотруднику с обостренным чувством справедливости не место в компании.

Глава представительства вызвал к себе менеджера по регионам, переговорил с ним, после чего тот вылетел в Ростов, выдернул смутьяна со стройки, и объявил об увольнении – из Джонсона, естественно. Но Штейн заявление по собственному желанию писать не стал – не доставит он такого удовольствия – а намерен судиться. Пусть доказывают в суде его неправоту, а он посмотрит, как это будет выглядеть, и как они будут изворачиваться, ведь правда на его стороне.

Андрей слушал, поддакивая. Расправившись с шашлыком, заказал горячие хачапури и яблочный сок. В ожидании заказа проговорил рассеяно:

– …чисто… война культур, война ценностей какая-то. Глобальный пердемонокль. Должны быть отвергнуты идеи, которые не могут быть применены во всех случаях, которые нельзя приложить ко всем сторонам общественной жизни. Наступит день, когда киты перестанут быть едой и превратятся в красивых животных.

Он отметил про себя: Штейн уже не такой, как в тот день, когда они познакомились. Тогда он был одет официально, и вид имел, как будто только что вышел из офиса крупной иностранной компании. Сейчас он выглядит, как будто выбрался со стройки. Выражение лица в те времена казалось суровым, теперь же смотрелось по-иному – заморгавший глаз, опущенный нос, полуоткрытый рот, небольшой подбородок соединились в рисунок безвольный, нерешительный.

Штейн продолжил разговор. Увольнение нисколько не расстроило его. Скорее наоборот – это шанс, чтобы доказать свою правоту. И ещё. Теперь он может полностью отдаться любимому делу – построению собственной компании. Будет так, как запланировано: работа – напряженное развлечение, компания-племя, общество мечты. Не надо наносить рутинные визиты, организовывать конференции и презентации. Не будет больше выматывающих отчётов в Москве, не будет чванливых руководителей и завистливых коллег, готовых в любой момент поставить подножку. Всё будет по-другому.

– Завораживающая картина – компания будущего, – запив кусок горячего хачапури холодным соком, подтвердил Андрей.

– Наконец, я смогу стать учредителем Совинкома – официальным учредителем. Раньше я не мог себе позволить, так как являлся сотрудником иностранной компании.

Андрей чуть не поперхнулся. Подозвав официанта, попросил бутылку красного вина.

«Вот подкинул проблем! Чёрт знает что, без пол-литра не разберёшься!»

– Отметим это дело… и выпьем… за удачу, – произнёс он вслух.

Подумав, добавил:

– Олеся запустила бухучет, у нас могут быть проблемы с налоговой. Какое-то средоточие крючкотворства. Может… учредим новую фирму, что называется, с чистого листа. Новая жизнь, новая компания.

Штейн ухватился за эту идею и стал её развивать. Некоторое время он распространялся на тему глобального бизнеса и создания семейной команды. Потом сказал, что фирму необходимо зарегистрировать в Ростове, и там же будет расчётный счёт, так как,

– …счёт дружбы не портит, всё должно быть прозрачным – просто, чтоб у нас не было вопросов друг к другу. Когда всё видно, всё задокументировано, можно отследить все шаги, если вдруг возникнет путаница. Счёт должен быть открыт в том же городе, где находится фирма. Понимаешь, я телец, земной знак, я должен видеть свои деньги: вот они, в банке, на расчетном счете. Думал о программе банк-клиент – счёт в Волгограде, у моего… пардон, – нашего… ростовского бухгалтера программа, но… Эту программу я не понимаю: как это так – ты здесь, а деньги где-то в другом городе.

Андрей уже выпил залпом два бокала вина, и, наливая третий, проговорил почти весело:

– Тут вариантов не может быть много разных, только так: компания, счёт, семья, дом – всё в одном месте.

– …понимаешь, это в наших общих интересах, – продолжал тянуть Штейн. – Ты ведь проанализируй своё поведение – ты вечно куда-то торопишься, опаздываешь, тебя никогда не застать, чтобы спокойно обсудить дела. Тебе нужен адреналин, чтобы спокойно себя чувствовать. Ты не работаешь, а решаешь проблемы, закрываешь дыры. Только в условиях цейтнота ты себя комфортно чувствуешь, начинаешь трезво мыслить. Разве не так? 14-го июля, в пятницу, я попросил тебя выслать движение по расчетному счёту за неделю, и ты мне сказал, что срочно уезжаешь в Ставрополь, так как там авральная ситуация с подготовкой тендера, ты уже в пути, а в офисе никто не даст такую информацию. 18-го июля, во вторник…

У него была отличная память на даты, и он принялся перечислять все случаи, когда Андрей, мотивируя форс-мажором, не выполнял его просьбы.

– …сейчас ты полон сил, и успешно справляешься с управлением. Но ты ведь человек, а не машина. Начнёшь ошибаться, и пострадает дело. Кроме того, это просто неправильно – так вести дела. Должна быть отлаженная система. Всё заранее распланировано, и рабочий процесс происходит в спокойном режиме, а не в пожарном порядке. Сколько раз я тебя просил: брось все дела, давай закроемся в кабинете на сутки, двое, настроим систему, разработаем правила, и будем их придерживаться. Не выйдем из кабинета, пока не выполним эту важную работу. Дела подождут, пусть мы потеряем пару сделок, зато потом с лихвой наверстаем упущенное. Что ты мне на это отвечал?! Стена! Я пытался наладить работу, и неизменно упирался в стену непонимания.

Штейн, казалось, сам себя пытается убедить, а не собеседника. Андрей, посмотрев на пустыю бутылку, задушевно произнёс:

– Да, ты прав, теперь хоть ясность какая-то. Просто я очень ответственный, я… как это по-русски сказать… А! Перфекционист! И я не доверяю случайным людям, стремлюсь всё сделать сам. Поэтому очень загружен. И попросить тебя помочь не могу лишний раз – стесняюсь. Вспомни: когда мы познакомились, ты в основном занимался клиентами, я – организационными вопросами. Со временем, когда на меня навалилось столько вопросов, связанных с продажами, и я заработал, как ты говоришь, в пожарном режиме, то мне просто неловко было отвлекать тебя, так как это нарушило бы нашу первоначальную договорённость. А я ведь какой: если договорились, прописали правила, надо их придерживаться. Это уже устоявшиеся обычаи, корпоративная этика, а этику надо соблюдать.

– Да? Ты, меня правда, понял? – обрадовано воскликнул Штейн. – Теперь мы можем создать эффективную структуру?!

– Да, пора, давно хотел.

Когда всё было досказано, Андрей отвёз компаньона, прибывшего, казалось, откуда-то из далёкого прошлого. Договорились встретиться в Ростове, чтобы подписать необходимые бумаги – учредительные документы, а также, чтобы «обсудить систему».

* * *

Приехав домой, Андрей целый вечер занимался сыном – помогал кормить, купать, учил ходить, качал на руках, чтобы он заснул. Пытался думать, что же делать с Штейном. Ничего не приходило в голову. Файл уже стерся из памяти, исчез, как будто его вовсе не было.

Глава 111

To: sovincom@vlink.ru

From: kate-t@nm.ru

Date: 01.09.2000

Subject: Память

Пусть память вечная ведет По уголкам души притихшей, И сердце только ждет, боится Того, что она там найдет. Казалось бы, зачем до боли Воспоминанья бередить И тени прошлого будить? Зачем же нам такая доля? Пускай бы было все, как есть, Усопшие, покойтесь с миром В забытых стареньких могилах, То прошлому и дань, и лесть. Но хоть душа боится правды, Что болью острою полна, Не заживает эта рана, Не хочет прошлым стать она.

Глава 112

Полученное утром – опять же в офисе – новое сообщение вновь потрясло сделанного из льда и ветра Андрея. Обдумывая, кому могла прийти в голову мысль так жестоко шутить над ним, он невольно вздрагивал, снова перечитывая присланное стихотворение. Появилось желание пойти в бункер и там, уединившись, подумать над этим, но Андрей тут же его отогнал – ещё чего не хватало, так недолго и спятить, если после каждого письма впускать в голову всякий shit. И он отправился по отделениям – к Быстрову, Маньковскому, другим заведующим и врачам, с которыми имел дела.

Закончив обход, вернулся в офис.

– К тебе пришли, – сообщила Лена.

Он прошёл на свою половину и увидел стоящую спиной к нему, возле углового окна девушку. На ней был шёлковый нежно-голубой топ с почти невидимым принтами и синяя шёлковая мини-юбка – видимо, самая короткая из всех существующих на свете мини-юбок. На ногах сандалии – тоненькая подошва с завязочками. Издалека казалось, что она стоит босиком.

Девушка повернулась, и он едва успел отвести взгляд от её ног.

– Привет!

Это была Таня Кондаурова. Спереди тоже было на что посмотреть. Топ был с таким вырезом, что не прикрывал разве только соски, но и они угадывались под тканью – лифчика на ней не было.

– Осспади! Красотища-то какая! – вырвалось у него.

Она ответила немного грубоватым, как бы севшим от простуды голосом, не таким пленительным, как её рот:

– Да, у нас там на Порной Голяне коттедж.

– ?!

– Имеется в виду на Горной Поляне.

– Ах да, как же я сразу не въехал. Я так понимаю – ты прямо со школы?

– Не-а, заходила домой переодэц-ца.

– Ты молодчина, к докторам все так и ходят. Юбочка, правда, длинновата, у тебя покороче не было?!

Её серо-зеленые глаза сияли восторгом. От неё не могло укрыться, что её наряд, вернее сказать, почти полное его отсутствие, вызвал массу положительных эмоций у Андрея.

– Приду домой, укорочу.

– Договорились. Больше не приходи сюда в таких длиннющих юбках.

При этих словах Андрей непроизвольно окинул её взглядом и сразу отвернулся. Таня прямо светилась от счастья. Он положил бумаги на стол, мельком взглянул на список звонков. И снова взглянул на юную гостью. Посчитав лишним скрывать своё восхищение, наговорил комплиментов, от которых она покраснела до корней волос, после чего без плавного перехода спросил:

– Так ты жалуешься на голову?

С неловкой грацией опершись рукой о стол, она ответила печально:

– Болит так, что думать не могу. Моск разорван на нано-нах*й частицы.

«Трахнуть тебя как следует, и сразу всё пройдёт», – подумал Андрей.

Она громко рассмеялась.

«Неужели вслух подумал?» – нахмурился он.

– Ты такой серьёзный, ещё и в галстуке, – сказала она.

– К врачам я хожу в плавках, и рот до ушей.

Он сделал один звонок, и, сказав «Ну, пойдём полечим твою голову», повёл Таню в рентгенодиагностическое отделение.

* * *

Без пятнадцати пять Юля с Леной ушли на служебный автобус кардиоцентра. Андрей разбирался с бумагами. Около пяти часов дверь кабинета открылась, кто-то бесшумно вошёл. Он почувствовал, что это Таня – всё время думал о ней, хотел и вместе с тем боялся её прихода.

– Таня?

– Она самая.

Она прошла к нему, села напротив.

«Странный голос, будто осипший, или прокуренный», – снова подумал он.

И продолжил своё занятие, время от времени поглядывая в её сторону. Она выжидающе смотрела на него, и от её взгляда мысли путались, сосредоточиться на делах уже не представлялось возможным. Наконец, она сказала требовательно:

– Андрей, поговори со мной.

Это прозвучало как «Возьми меня». Он окинул её цепким взглядом.

«Наливное яблоко», – промелькнула мысль.

И она предлагала ему себя – это было понятно и без слов. Можно было подойти к ней, и сделать с ней всё, что захочется, и она бы не сопротивлялась. Но он помнил, чья это дочь, и какие могут быть последствия. Об этом напоминал золотой браслет на её правом запястье, со звездочками и полулуниями – тот самый, который когда-то был снят в судебно-медицинском морге с запястья убитого Виктора Кондаурова, и передан Арине.

И они просто поговорили. Он объяснил ей, что в таком виде даже на свидания не следует ходить, она рассказала, как провела выходные.

– …в воскресенье я была борщ-деваха. Четыре две бутылки шампанского это тебе не шутки. Когда мне отказались продавать драгоценный алкаголь, я сказала «да вы охуели, мне есть 21», потом послала контролера с молоденькой кассиршей нах. Потом меня выгнали из магазина. Я ждала своих и чтоб не скучать, подожгла вывеску. Первая мысль в понедельник утром: «Целый ли у меня нос?» Посмотрелась, вроде да. Но голова оочень болльшая. Просто гигантская. Особенно лоб. Лоб очень большой. Честно, не знала как донесу ее до школы. На первом уроке больше всего меччтала спать под Армина ван Бюрена. Далее последовала другая история, не менее увлекательная. Незаметно прошёл час.

Когда Андрей отвёз Таню домой, и поехал к себе, у него возникло чувство, будто едет с любовного свидания. Хоть они и болтали о разных пустяках, но при этом обменивались не просто дружескими взглядами.

«Кажется, я влип», – подумал он, когда подъехал к стоянке.

Глава 113

Свидания продолжились. Таня приходила на обследование в конце рабочего дня, чтобы после прийти к Андрею в офис, и чтобы он потом, после работы, отвёз её домой. В это время, как правило, он был один – обычно сотрудники уезжали в пять часов на служебном автобусе кардиоцентра. Юля и Лена поначалу относились к ней настороженно и даже с какой-то ревностью, но отношение переменилось, когда она стала помогать им – отвечать на звонки, выполнять поручения, и даже набирать документы.

Назначенные ей исследования закончились, но Таня продолжала ездить в офис, и никого это не удивляло – она уже стала членом коллектива.

Андрей всеми силами старался позиционировать отношения как дружеские, и не допустить их трансформацию во флирт или что-то более серьёзное. Это у него плохо получалось. Рука сама делала отнюдь не-дружеские жесты – похлопать по попе, когда рядом, якобы чтобы отряхнуть; «попробовать пресс», или «измерить объём грудной клетки», объясняя это тем, что «доктору можно всё». А Таня и сама не противилась этим нескромным движениям.

Он не бросился штудировать подростковые журналы, смотреть разные глупые фильмы, и закупаться дисками молодёжных групп – чтобы общаться с ней на одном языке. Много говорил о работе, и рассуждал вслух о своих взаимоотношениях с компаньоном и клиентами. Её изящные ушки не отягощались этими казалось бы скучными разговорами, напротив, ей это было интереснее, чем если бы он, вместо того, чтобы переносить её в свой мир, старался бы проникнуть в её. Тане хотелось, чтобы ей открыли вселенную, а не сосредоточили её внимание на ней самой и преподнесли ей её же собственные выходки. Поэтому она старалась не выносить на обсуждение свои дела. К тому же сам Андрей, его личность – всё в нём вызывало у Тани доверчивое любопытство: его взгляды, вкусы, рассуждения. Он развлекал её, не прилагая к этому никакого старания.

Впервые они отклонились от маршрута офис-дом спустя две недели после того, как она пришла к нему в откровенном наряде. Приехав на набережную, оставили машину, и спустились по лестнице к воде.

Бирюзовое небо растянулось над городом. Яркое солнце позолотило набережную, и Волга улыбалась в сиянии бесчисленных морщин. Казалось, город в золоте; желтоватая пыль колыхалась над строем его контуров.

Таня в тот день оделась строго, но не категорично, на ней было платье, похожее на нераспустившийся бутон кобальтово-синего цвета и туфли в тон; Андрей был облачен в темно-синий деловой костюм. Бизнес-мен и бизнес-вумен обсуждают деловые вопросы.

Андрей повёл речь о том, что его больше всего сейчас волновало.

– Быстров наклоняет меня со своим Петербургом – вытрахал весь мозг. Говорит «по секрету», а в кардиоцентре уже последняя медсестра знает, что брат ему положил зарплату пять тысяч долларов – даже если он просто приедет туда, и ничего не будет делать.

– У него такой крутой брат?

– Около семисот тысяч долларов в обороте.

– А ты что, собрался переехать в Питер?

– Нет, Танюша, ближайшие несколько лет не поеду. Да и сам Быстров… обычно, когда много говорят, то ничего не делают. А если что-то делают, то молча. Хотя… про Быстрова ничего нельзя сказать наверняка. Все успешные люди непредсказуемые. Просчитываемый человек всегда на побегушках, в заднице. На этом принципе, предсказуемости, основаны все управленческие механизмы – религии, воинские уставы, своды законов, корпоративные правила, разные там этические нормы и общечеловеческие принципы. Рабочую единицу заставляют выучить эти правила, чтобы потом она двигалась в проложенной для неё колее условностей и предубеждений.

Так говорил Андрей, а Таня его слушала. Когда он умолк, она сказала:

– Ты такой красивый, такой мужественный.

– Буду для тебя всем, чем только пожелаешь, – ответил он, придав лицу выражение предельной серьёзности.

Она тут же нашлась и проговорила с очаровательным задором:

– Разводись с женой, и женись на мне!

Андрей смутился, и, глядя в её по-детски наивные глаза, стал плести словесные кружева, мол всё обсуждаемо, он всегда открыт для диалога. Но не успел он сформулировать какую-то внятную мысль, как Таня сама пришла ему на помощь:

– Прости меня, Андрей, я сморозила глупость. Прости, не обращай внимание, я просто дура.

Он был поражен виртуозностью этого проброса, предполагалось, что ему следует оценить её бескорыстное чувство. Её губы были приоткрыты для улыбки и поцелуя, и он, не удержавшись, поцеловал. Она не вернула ему поцелуй, всё получилось слишком целомудренно, она отстранилась, а когда он попытался повторить, стала защищаться новостями: химичка дура, Ленин парень продал машину, Кирилл размолотил гору тарелок.

Но Андрея не так-то просто было остудить. Он держал её в своих объятиях, трепыхающуюся, как пойманная птица, пытаясь поцеловать это ни с чем не сравнимое сокровище. Наконец, она нашла самую безопасную для себя позицию – прижавшись к нему, положила голову ему на плечо. И, заливаясь смехом, принялась его дразнить. За какие-то несколько мгновений Андрей пережил бурю восторга, страстей, и огорчений, он жаждал более сильных ощущений, но слова, произнесенные с очаровательной ласковостью, охладили его пыл.

– Андрей… отпусти… пожалуйста.

Потом, когда сели в машину, до него дошло, как неосмотрительно он себя повёл, поддавшись очаровнию её неповторимой красоты. Соблазнение юной особы, далеко не простой, да ещё на центральной набережной, где полгорода тусуется. Но с другой стороны, в жизни прекрасны лишь страсти, а страсти нелепы.

Когда подъехали к подъезду, она сказала:

– Ты похож на святого Иосифа.

Андрей сделал вид, что не понимает, о ком речь.

– Ну, наш знакомый, в УВД работает, Давиденко фамилия.

И, быстро попрощавшись, выскользнула из машины. Выехав со двора, Андрей остановился у киоска, чтобы купить холодной воды. Но даже доехав до стоянки, некоторое время сидел в машине, ему нужно было прийти в себя. Сердце бешено колотилось, мысли вихрем проносились в голове. Там, на набережной, он настолько был взбудоражен, что был на грани того, чтобы взять Таню силой. Да, она способна внушить такую жгучую страсть, что позабудешь обо всём на свете. Вот тебе наивная девчушка, ученица.

Посмотревшись в зеркало, он привёл себя в порядок, вышел из машины. Надо выждать, ибо сказано: не торопись сорвать плод, созрев, он сам к тебе упадёт. К такому выводу пришёл Андрей, дойдя до дома.

Глава 114

Настроение было хуже некуда. Имоджин так и не решилась на откровенный разговор с Ференцем, а водить его за нос стало уже невмоготу. Она тянула время. Сначала виновато опускала глаза, когда начинались месячные и становилось понятно, что в этот раз ничего не получилось. Потом динамила с обследованием (результат которого знала заранее – что проблема в ней, а не в нём). Теперь она приблизилась к терминальной черте – обследование пройдено, результаты у ней на руках, и надо как-то объясниться с Ференцем. А вдруг он её бросит?

Она ехала по пригороду от Габора, с которым обсуждала статью. Речь там шла о Николь Кастиони, депутате швейцарского парламента, которая из никому не известного функционера в одночасье стала звездой постеров, телевизионных ток-шоу и заголовков первых полос, написав книгу «Рассвет после ночи». Это история жизни, в которой нашлось место всему тому, чем можно заинтересовать тупого обывателя: сексуальные домогательства со стороны родственников по детству, грязные притоны и кокаиновые автобаны, венерические заболевания, лечение от наркотической зависимости, гепатита В и прочих хламидиозов, чудесное перерождение. Как водится, девчонка убежала из дому, переехала в другой город, там её соблазнил плохой парень, подсадил на иглу и заставил работать шлюхой. «Сгорая от стыда, шла на панель, мечтая о том, что любимый сутенер будет лучше относиться к ней», 20–25 клиентов в день на протяжении нескольких лет (дама наверное мечтает об этом, потому и пишет). Потом она вдруг опомнилась, вылечилась от многочисленных заболеваний, включая сифилис, гепатит B и наркотическую зависимость (после пяти лет употребления во всё возрастающих дозах!), и запросто так нашла приличного мужа, родила двух здоровых детей, и пролезла в депутаты (после того, как наркотиками уничтожила все мозги!). Тут её стало распирать от невысказанного, она открыла мужу своё прошлое, а затем решила открыться всему миру. Попутно взяла шефство над отечественным путантрестом – регулярно встречается с проститутками, вникает в их проблемы и в меру возможностей решает их (какая трогательная забота!)

Бред кошмарный, и Имоджин выворачивало наружу от подобных историй, но если швейцарцев пропёрло от этого, то чем венгры лучше? Но Габор лишь поморщился: «Говно товар». И объяснил, что чернуха-порнуха – это неформат, журнал должен быть полон нежных песен о чарующем мире, где в воздухе разлит аромат кожаных салонов «бентли», всюду слышится мелодичное пение телефонов Vertu, а грибы (исключительно лисички) растут сразу в горшках с гречневой кашей (как в ресторане Aranyszarvas). Если уж описывать криминал с пороками – без них действительно скучно! – то очерк должен быть напичкан геями и всевозможными дольче-габбанами, чтоб были туго посаженные голубые джинсы, рубашки цвета русского снега, юзанные презервативы и так далее по списку.

Как всё-таки действует чернуха-порнуха на всех без исключения людей! Габор плевался, но всё-таки дважды перечитал весь текст и сделал массу комментариев:

– … не могла эта Николь придумать что-то более правдоподобное – несколько лет плотно сидела на кокаине и героине (фактически мозг умер), плюс букет вензаболеваний, после чего она становится депутатом и рожает двух здоровых ребятишек. Да, писдеть – не мешки ворочать.

Но успех Николь Кастиони его впечатлил – уж очень ловко она пролезла в телеэфир и на страницы таблоидов.

Имоджин стало дурно, едва она подумала о том, что кто-то запросто рожает двух здоровых ребятишек, а ей такая возможность не представилась. Она резко затормозила, положила голову на руль и разревелась.

Сколько прошло времени, она не знала. В голове шумело, мысли прыгали, и нужной идеи среди них не было. Сегодня нужно объясниться с Ференцем… или отвлечь его внимание чем-то другим, чтобы он не спрашивал насчёт анализов. Но чем? Он думает о детях постоянно, в новой квартире уже предусмотрена детская с соотвествующим интерьером.

Тут она сфокусировала взгляд, и увидела на противоположной стороне парочку – представительный мужчина лет около сорока и юноша лет 16-ти. Одеты фриковато – во всём кислотно-ярком, стоят, обнимаются. Отец и сын? Любовники? Позади них – строгая кованая ограда, за ней – лужайка и далее – стеклянный фасад трёхэтажной виллы в стиле хай-тек. На фоне традиционной архитектуры этот дом выпирал своей индустриальностью. У ворот – новенький блестящий «Ягуар». (И старенькие опели с фольксвагенами у соседних домов). Яркое пятно на молчаливой скучной улице.

Имоджин вспомнила наставления Габора: геи, дольче-габбаны, и, высунувшись из окна, сделала несколько снимков этой сладкой парочки. «Фрики – старый и малый» – мысленно назвала она снимок. Положив камеру на переднее сиденье, она взялась обеими руками за руль, выпрямила спину, глубоко вдохнула и выдохнула. Надо настроиться на серьёзный разговор. Рассказать Ференцу всё как есть, и будь, что будет. Да, ещё надо предоставить конкретную информацию по усыновлению, чтобы он видел реальные перспективы совместной жизни с ней, Имоджин, а не мечтал о другой женщине, от которой сможет иметь детей.

В зеркале заднего вида мелькнуло ярко-фиолетовое пятно – кто-то из тех двоих обошёл машину сзади. И в ту же секунду правая передняя дверь распахнулась, «старый фрик» с перекошенным злобой лицом взял камеру, со всего размаху хватил ею об асфальт, и принялся ожесточенно топтать её ногами.

Выскочив наружу, Имоджин обежала машину и набросилась на него:

– Что ты делаешь, придурок!

Мужчина пнул раздавленные обломки камеры, и они разлетелись по тротуару, затем, с силой оттолкнув Имоджин, так, что она чуть не упала, пошёл обратно, к своему «ягуару».

– Скотина, ты поплатишься за это! – крикнула ему вдогонку Имоджин.

Но он, не оборачиваясь, лишь поднял правую руку с торчащим кверху средним пальцем. Ей ничего не оставалось делать, как, запомнив номер машины обидчика, извергая проклятия, сесть в свой «Пежо». Оттуда, вся в ярости, она позвонила Ференцу.

– … ты не представляешь, он чуть не убил меня! – кричала она в трубку. – Дикое, необузданное животное! Он разбил мою камеру!

Ференц, весь на взводе, постарался ответить как можно спокойнее.

– … дорогая, сейчас я подъеду, и разберусь с животным.

Понемногу она пришла в себя.

– Что мне делать, Ференц?

– Жди меня там, я скоро буду.

Глава 115

Игорь Викторович разговаривал по телефону, когда Андрей вошёл в его кабинет. Заведующий со своей фирменной усмешечкой выговаривал невидимому собеседнику.

«Это эпидерсия какая-то, а не компьютер… Да, не надо спорить… Ясно же было сказано: новый современный компьютер, а вы мне что привезли? Что вы спрашиваете – какой должен быть современный компьютер?! А я вам скажу, вот у меня тут записано, какой должен быть…»

И он, раскрыв блокнот, стал диктовать записанные данные. Затем, поворчав, что ему некогда, продиктовал параметры компьютера, который ему привезли.

«Видите разницу? Забирайте свои дрова, и привезите мне нормальный компьютер – как я вам продиктовал… Что значит я – единственный в городе хирург?.. Да, один такой… Можете навести справки… Знаете, что обо мне говорят: «хочешь подешевле – обращайся к Нечипоренко, хочешь выжить – обращайся к Быстрову»… Да, вот так… Так что забирайте свои дрова, и везите мне приличный компьютер».

Андрей внимательно вслушивался, как Игорь Викторович выкручивает руки пациенту, у которого отжал компьютер за предоставленные по полису услуги и в итоге оказался недоволен комплектацией этого компьютера. И теперь ожесточенно требует замену. Тактика ведения деловых переговоров Игоря Викторовича не отличалась изысканностью и разнообразием приёмов. Не нравится – пошли все на х*й! Даже в адрес Андрея заведующий иной раз отпускал такие вещи – «давай живей гони лавэ, а то быстро из кардиоцентра вылетишь». Правда, потом забирал невежливые слова обратно и извинялся.

Положив трубку, и поздоровавшись с Андреем за руку, Игорь Викторович весело проговорил:

– Да пациенты – сказал им по-русски: мне нужен нормальный компьютер. Сын давно просит. Они привезли какой-то хлам – ни одну игрушку не тянет. Вот, позвонил им, чтоб заменили. Давай, что там у тебя? «Osypka» когда будет?

– Уже отгрузили в аптеку.

Рассеяно выслушав, какие суммы перечислены за какие отделения, сделав пометки в блокноте, Игорь Викторович спросил, устанавливает ли производитель нормы расхода шовного материала.

– У меня уже Ильичёв спрашивал об этом, – доложил Андрей. – Говорит, для главного экономиста. Есть специальные таблицы – там поэтапно расписаны все хирургические операции, и норма расхода ниток на все эти дела.

– О как! Ты ему показывал?

– Ещё не успел.

– Принеси сначала мне, – прикину писюль к носу, может, придётся кой-чего подправить.

Отодвинув блокнот, бумаги и журналы в сторону, приблизившись к столу, облокотившись руками, и немного наклонившись вперёд, Игорь Викторович снова поднял петербургскую тему. Природа, культура, настоящие человеческие отношения, опять же – семья.

«Каждый вздох, как в первый раз», – подумал Андрей, с внимательным видом прослушивая этот текст, наверное, уже в шестьдесят шестой раз. Но если брату владельца крупного петербургского бизнеса есть резон срываться с места, то у хозяина Совинкома нет веских причин бросать своё дело.

Однако, на шестьдесят шестом прослушивании, его стало одолевать странное чувство: казалось, что в этот момент смысл переезда в Петербург лично для него стал кристально ясен. Вот только вряд ли он сумеет разъяснить этот смысл, если кто-нибудь попросит это сделать.

– Да, я бы тоже поехал в Петербург, давно хочу, – сказал Андрей совершенно искренне.

– Надо наладить продажу аккумуляторов, показать себя!

Хоть Андрей и не спорил, Игорь Викторович закормил доводами, доказывая, что нужно сделать это немедленно. И тут же принялся искать в блокноте телефон пациента, владельца офисно-складского комплекса.

– …они уже поменяли тачки: Володя взял Freelander, Артур – «бомбу» пятёрку. Если б мы вовремя свалили в Питер, то уже бы рассекали на нормальных машинах, а не на этом старье. Мы проёбываем время тут, в этой грёбаной дыре…

Андрей сочувственно сетовал, но при упоминании «грёбаной дыры» у него удивленно округлились глаза – здесь, в этой «дыре», заведующий кардиохирургией, выполняя любимую работу, получал примерно столько же, сколько на первоначальном этапе предлагает его брат – около $5000. И ещё такой вопрос начинается – неужели он всерьёз намерен променять операционную, в которой провёл считай полжизни, на «природу, культуру, настоящие человеческие отношения, и приличную тачку».

Придя к себе, Андрей выслушал Елену Николову – она нашла нового поставщика расходных материалов для реанимации, нужно принять какое-то решение.

– Объясняю ситуацию: на зав. аптекой вышла питерская фирма B.Braun, это представительство B.Braun в России. Она им сказала, что кардиоцентр работает с Совинкомом, и дала наш телефон. Мне позвонил Иван Зарубин и предложил цены… вот, посмотри…

И она протянула прайс-лист.

– …это на двадцать процентов ниже, чем в Петролабе, в котором мы берём. Зарубин говорит, что Петролаб покупает у них, и нам смысла нет переплачивать, если можно брать напрямую. Даже скинул по факсу последнюю их накладную – там точь-в-точь наша заявка, Петролаб брал товар конкретно под нас и мы переплатили 20 %.

– Обе фирмы питерские, а этот B.Braun – и представительство, и торгующая российская фирма, у них своё ООО?

– Да, они даже проводят обучение для дилеров. Если мы с ними завяжемся, они нам помогут с рекламой, и будут переадресовывать на нас волгоградских клиентов, которые им звонят. Им нет смысла искать других дилеров, потому что мы работаем с самым крупным клиентом в городе.

– Тогда мы переходим на B.Braun.

Лена рассказала про реактивы для лаборатории. Тут была обратная ситуация – Петролаб являлся эксклюзивным дилером датской фирмы Radiometer, производящей реактивы, а поставщики, у которых закупали ранее, перекупали у него товар.

– Тогда мы будем брать реактивы в Петролабе, – заключил Андрей.

Так, обсуждая закупки интродьюсеров, соле-мостовых растворов, дискофиксов, он постепенно забыл о том, что нужно собираться в Петербург.

* * *

Но Игорь Викторович вскоре напомнил об этом. Договорившись о встрече с директором компании «Диамант», владельцем «научного городка» (комплекс зданий какого-то бывшего НИИ, помещения в которых сейчас сдаются в аренду), он поставил перед фактом: надо арендовать склад и завозить туда аккумуляторы. Андрей предложил не торопить события: «Да, мы можем тупо вбить туда пару миллионов, но как потом продать всё это?»

– Володя скоро приедет сюда с Фаридом на неделю. Татарин будет обследоваться, а брат…

– …будет ездить на вашем Ровере снимать тёлок, «устраивать» их «на работу», – продолжил Андрей.

Игорь Викторович рассмеялся:

– Ну… он успеет нам помочь тут с реализацией, ты не думай, он всегда везде успевает.

– А Фарид, мастер спорта по боевому рукоблудию, чем он будет заниматься?

– Ложится к нам сюда на обследование.

– Перенервничал, торгуясь с проститутками?

Игорь Викторович прямо зашёлся смехом.

– Он здоров, его хоть в космос, просто мнительный очень. Часто проверяется, просвечивается, сдаёт выделения на анализ, и так далее. Вот, по плану у него сердце. А у нас тут в полтора раза дешевле, чем в Питере. Плюс лаборатория, физиотерапия, другие услуги, целый комплекс.

Андрей всё-таки усомнился в резонности инвестиций. Да и нет у него свободных денег – всё в товаре. В Джонсон надо сделать предоплату – наконец договорились о прямых поставках из Бельгии.

Не давая Андрею опомниться, Игорь Викторович с новой силой продолжил натиск. Аккумуляторы, Петербург – природа, культура, брат, семья, новые машины; аккумуляторы.

– Смотри, у меня тут записано: Агропромснаб, управление транспорта, железная дорога. Вот тебе клиенты, – бери, работай!

– Но у меня физически нет денег на новый проект!

На несколько секунд неподвижный взгляд Игоря Викторовича задержался на лице Андрея. Затем заведующий выдал решение:

– Маньковский! Мы можем у него разжиться капустой.

– А что у него… Возьмём капусту, а отдавать как – аккумуляторами?! Он просто так и не даст, только под проценты.

Ухмыльнувшись, Игорь Викторович махнул рукой. И потянулся за телефонной трубкой:

– Какой там телефон у этого кренделя? На какую сумму был его последний возврат?

Глава 116

Маньковский дал денег на аккумуляторный проект. Но сперва он отчитал Андрея за разглашение конфиденциальной информации:

– Игорь Викторович – хороший человек, мы с ним знакомы с Петербурга. Мы дружим, ходим друг к другу в гости, ну, ты знаешь всё прекрасно. Но, когда дело касается денег, он резко меняется. Не буду вдаваться… я с ним давно не имею никаких финансовых взаимоотношений… только так – встретились, поулыбались, отпраздновали что-нибудь. Поэтому – все взаиморасчёты я буду вести с тобой… только так. И это… никогда не говори ему, сколько ты мне платишь, и на какую сумму идут возвраты по реанимации. Только так.

Не желая попасть в какой-нибудь хитро сделанный переплёт, Андрей предложил Игорю Викторовичу самому развести Маньковского, и чтобы передача денег происходила при нём. Тот скривился:

– Андрюха, Егорка тебе в ухо! Чего ты с ним возишься, тоже мне, важная птица… пугливо-интеллигентный лупарик.

Но на встречу с «лупариком» он всё же пришёл, и сыграл, как надо. Проговорил свой текст про Петербург, про то, что за его спиной стоит брат, и что у аккумуляторного бизнеса большие перспективы. Разговоры о прибыли обрубил с ходу:

– В бизнесе нет счастья. Это территория денег. Мы строим большое дело. Что получится, то получится.

Глаза Маньковсого, и без того навыкате, увеличенные сильными линзами очков, казалось, вот-вот скатятся на пол. Он безропотно отдал Быстрову деньги, даже не потребовав расписки.

* * *

«Научный городок» Андрей окрестил «лагуной офисного планктона». Длинное семиэтажное, на несколько адресов, здание – на одном конце висела табличка «проспект Ленина, 84», на другом – «проспект Ленина, 96». И это всё были офисы, бессчетное количество одинаковых ячеек с примерно одинаковым содержимым. А на первом этаже – склады. Здесь предстояло освоить деньги Маньковского.

Андрей видел Игоря Викторовича в разных местах – в его собственном кабинете, в операционной, в его квартире, в ночном клубе, в бане, на рыбалке. Ни разу – в офисе Совинкома. Когда приехали в научный городок, глядя на заведующего кардиохирургией, Андрей чуть не расхохотался – настолько комично холодно-надменный денди выглядел среди снующих офисных хомячков.

В аренду взяли склад и небольшой кабинет на пятом этаже. Штат сформировали из родственников – жена Игоря Викторовича, муж Зинаиды Прокофьевны, муж двоюродной сестры Мариам. На закупку аккумуляторов в «Базис-Стэп» перечислили тридцать тысяч долларов.

Глава 117

Зайдя в Танину комнату, Арина застала дочь за пианино.

– Что там у тебя с Андреем? – спросила она, когда Таня, отыграв страницу нот, прервала игру, чтобы перевернуть очередной лист.

– Так… видимся, разговариваем.

Ответив, Таня продолжила игру.

– Он тебя привозит домой каждый день, потом вас видели на набережной, – сказала Арина напористо.

Таня вновь прервала игру, чтобы ответить.

– Мне же доктор прописал – в лечебно-профилактических целях.

Но в глаза матери не посмотрела, и вообще вид у неё был какой-то рассеяно-мечтательный.

– Почему ты прерываешься, чтобы ответить?

– Потому что не могу одновременно, я либо играю, либо говорю с тобой.

– А без нот сыграть можешь?

– Только «Лунную сонату», и то начало.

– Ну, так сыграй что-нибудь, какую-нибудь импровизацию.

– «Импровизация»? Это чьё произведение?

– Импровизация – это твоё. Импровизацией является произведение, сочинённое в момент исполнения. Держа в уме несколько разных мелодий, ты комбинируешь их, сочиняя на ходу новую. Это будет твоя неповторимая мелодия. Но для этого нужно блестяще знать исходный материал. Импровизация получается тогда, когда к ней тщательно готовятся.

У Тани одно было в голове, и она тут же выдала:

– По-твоему получается – чтобы добиться определённой реакции от молодого человека, нужно перепробовать все виды межтелесных контактов, «блестяще знать исходный материал»…

– А ну-ка ещё раз!

Таня промолчала. Тогда Арина спросила строго:

– Расскажи-ка, как ты там манипулируешь Андреем. И чего успела добиться, какой реакции.

Таня стала горячо доказывать, что ничего серьёзного у них с Андреем не было, но по её оправдывающемуся тону Арина поняла, что даже если это так, то «серьёзное» уже не за горами. Под его жаркими взглядами девочка расцветает, как весенняя фиалка. Чертовское самообладание надо иметь, чтоб не сорвать такой цветок, а Андрей Разгон не похож на человека, прославившегося подвигами благочестия и воздержания.

Арина решила провести сеанс внушения.

– Видишь ли, наступит момент, когда вы не будете принадлежать сами себе, вами будет руководить другая сила. Понимаешь, к чему вы идёте. Ты должна перестать с ним видеться.

Она ещё добавила про семью, и что это некрасиво – встречаться с женатым. Таня скучающе и терпеливо смотрела на мать, но когда та стала уличать во лжи, мол, «вас же видели», вернувшись в своё ребячье естество, поднявшись со стула, плаксивым и злым голосом выкрикнула:

– Мне что, нельзя поцеловаться с парнем! Тебя послушать, так мне всю жизнь надо в девках просидеть! И вообще – шпионить некрасиво.

Арина тут же парировала выпад:

– Я не хочу, чтоб это был он.

Лицо Тани мгновенно залилось краской.

– Но скажи мне, почему?! Он гораздо лучше других!

Матери стало ясно, что дело зашло слишком далеко. Она внимательнее пригляделась к дочери. Неужели её губы целует какой-то малый… какой-то взрослый мужик? Неужели влюбился в девчонку, Таньку, смешную, умную дуру, заглядывает ей в кошачьи глаза?

Но ведь это вечная история…

– У тебя с ним что-то было?

Таня решительно выступила вперёд, как бы защищая своё право на любовь.

– Даже если б что-то было, я имею на это право! Ты не можешь мне запретить!

На громкий голос прибежал Кирилл с пистолетом в руках. Посмотрев на мать с сестрой, он не смог ничего для себя придумать, кроме как выстрелить несколько раз в воздух, и убежать обратно. В комнате запахло палёными пистонами.

Арина знала, что сейчас Таня будет злиться, отмалчиваться, потом всхлипнет, неизвестно почему, и матери станет её пронзительно жалко, тоже неизвестно почему, ведь в конце концов не так уж страшно для девушки поцеловаться с пареньком… пускай со взрослым мужчиной. И Таня ей всё расскажет, и она будет гладить дочку по волосам и вспоминать, как она сама впервые поцеловалась, и будет думать о Вите, ведь всё, что происходит в жизни, она связывает с Витей и с… Но их нет.

– Дочь… я не хочу, чтоб это был он. Кто угодно, но только не Андрей!

– Мне нужен только Андрей!

Ещё минуту Арина шумела, охваченная материнской тревогой, потом примолкла, зачарованная Таниной надменностью. Помолчав, спросила:

– Ты что взираешь на меня, как существо высшей расы на амёбу?

Под взглядом серо-зелёных глаз дочери она инстинктивно ощущала напрасность всех своих протестов, ультиматумов, волнений. Девочка, стоящая перед ней, сознавала, что мать, бессмысленно волнуясь и сердясь, хочет совершить невозможное, остановить ход жизни.

Арина поняла, что из этой парочки нужно убеждать другого человека, с дочерью никак не договориться. Она обняла её, обогнавшую мать в росте на полголовы:

– Танюша, Танечка, моя ты маленькая…

Глава 118

Штейн приехал в Волгоград во второй половине сентября.

«У него это уже вошло в систему», – мрачно подумал Андрей.

За день до этого позвонил Ион (своей фирмы у него не было, он возил с собой пропечатанные незаполненные документы Совинкома, сам отгружал товар клиентам по всему Югу России, потом забирал у Андрея перечисленные ими деньги за вычетом 15 %). Обсудив очередную сделку, он рассказал интересный случай. В Ростове в одной из больниц он столкнулся с Штейном, который, отмывшись от извёстки, стал ходить по клиентам. Общительный Ион не упускал возможности расширить свой бизнес, и вступил в беседу – может, что-нибудь наклюнется. Прозвучало слово «Совинком», Штейн заинтересовался, и Ион сообщил ему, что уже давно сотрудничает с этой фирмой.

Связь была плохая, к тому же говорил Ион скороговоркой, с каким-то молдавано-адыгейским акцентом, глотал окончания, и было не разобрать, выложил ли он Штейну всю историю продаж, или только намекнул, что знает об этой фирме.

Штейн приехал в офис и привёз с собой Алёну – интересную шатенку в стильных очках, белой рубашке с двумя расстёгнутыми верхними пуговицами, серых брюках, лакированных туфлях на шпильках, таких называют «интеллектуалками» и водят в кофейни, чтобы поговорить о высоколобом авангарде. Больше ничего от них не добьёшься – такая, видимо, программа заложена. Штейн сказал, что эта симпатичная ростовчанка – бухгалтер-делопроизводитель, бизнес-секретарь, менеджер, заместитель, и бог весть кто ещё.

Андрей кивнул – понятно, боевая подруга с широкими полномочиями. Работа – это напряженное развлечение.

Её привезли в Волгоград, чтобы провести ревизию, и перенести товарно-материальные ценности с Совинкома на новое ООО, зарегистрированное в Ростове (которое тоже назвали Совинкомом). Стремительно, от эпизода к эпизоду, нарастала осмысленность Штейна – от подспудных подозрений и слухов до конкретных свидетельских показаний о том, что компаньон ведёт двойную игру. Скрывать которую Андрей уже и не пытался, да и невозможно было это сделать на хорошо просматриваемой территории, которую представлял собой рынок Южного региона – как нельзя скрыть степной ветер от идущего степью человека. Силовые линии вокруг этого вопроса сгустились до предела. Запахло грозой.

Они были вчетвером в офисе – Алёна и Надежда, два символических бухгалтера, и два компаньона, один из которых постепенно становился символическим. Реальных сотрудников Андрей выпроводил, поклявшись себе, что последний раз устраивает эти «Совинкомовские деревни». Если на начальном этапе приходилось изображать кипучую деятельность, то сейчас стало с точностью до наоборот.

Этим утром он застал Лену Николову с совком и веником – она подметала пол.

– Что это ещё за день совка? – спросил он, перешагнув через горку мусора.

– Уборщица слегла, – ответила Лена.

И теперь, глядя на «интеллектуалку», штудирующую предоставленную ей документацию, Андрей вспомнил утренний случай, и посетовал, что слегли нужные люди, а вот эти никак не слегнут. Алёна напряженно всматривалась, стучала по клавишам калькулятора, что-то записывала, Штейн, сурово глядя на Андрея, брал отложенные ею бумаги, мельком глядел на них, время от времени задавая вопросы:

– Крымская больница какая-то, что-то не припоминаю.

– Новый клиент, – лениво отмахнулся Андрей.

– Девяносто тысяч от железнодорожной больницы… ты не говорил мне об этом.

– Это было в отчёте, проверь.

– Ничего не слышал об этой сделке.

Штейну ежемесячно высылались примерно одинаковые отчеты, и как раз железнодорожная больница фигурировала почти постоянно. Но он, беря очередной документ, и даже не глядя на него, говорил, что ничего не знает об этих сделках, заводясь всё больше и больше. А «интеллектуалка» разжигала его страсть, находя неточности и нестыковки, и громко сообщая об этом – как школьный зубрила, которому нужно поскорее выдать информацию, пока не забыл. Она могла бы и не сидеть так долго – ей дали документы вразнобой, всего понемногу: немного банковских выписок, немного накладных, примерно одну двадцатую от всего документооборота, и совсем не дали бухгалтерскую базу. Любой сведущий бухгалтер на её месте с ходу отказался бы принимать в таком виде бумаги, но она решила показать свои знания и готовила развёрнутый отчёт.

Так они сидели вчетвером за длинным приставным столом, стоящим перпендикулярно директорскому – Андрей напротив Штейна, рядом с которым находилась Алёна в очках, рядом с ней – безмолвная Надежда. О чём бы ни говорилось, у неё всегда было такое выражение лица, будто ей всё понятно. Скажи ей, что она дура, она бы и это восприняла с пониманием. Светлые букли спускались вдоль её щёк, словно печальные ветви плакучей ивы, склоненные над водой. Она смотрела невидящим взором, унесясь куда-то мечтой. Кротость этой бухгалтерши диссонировала с резвостью её молодой ростовской коллеги.

Время от времени звонил телефон, и Андрей подходил к базе, установленной на другом конце кабинета, на секретарском столе, чтобы ответить.

– У тебя тут какие-то побочные дела, о которых я не знаю, – продолжил Штейн. – Ты мечешься, подбираешь мелкие заказы, скрываешь от меня – вместо того, чтобы двигаться в правильном направлении.

– Как бы это… не хватает выписок за целую неделю. – воодушевленно сообщила Алёна.

Надежда понимающе кивнула.

– Просмотри хотя бы документы, сверь с отчётами, – мягко возразил Андрей.

Отсутствие всех необходимых документов – это не слухи и не домыслы. Не иллюзии и измышления. Перед Штейном был только факт – реальный и убедительный в своей реальности. Но факт, доведённый в самом существе своём до того предела, где он возрастает до трагедии невиданной силы, где сама сила этой трагедии возводит его в степень всеобщую и абсолютную.

– Не плюй в колодец, пригодится воды напиться, – произнёс он с лёгким дрожанием подбородка.

Андрей в ответ на эту поражающую новизной мысль насильственно сделал приятное лицо, и, покопавшись в тумбочке, вынул оттуда несколько накладных, и передал Алёне. Хорошая пища для её аналитического ума.

Закончив, Алёна проверила исписанную ею бумагу – целых пять листов, внесла поправки, затем ещё раз проверила, и доложила своему работодателю о готовности к отчёту.

– Да, давай проясним, что тут творится, – важно произнёс Штейн, всё ещё смотря на Андрея своим пасторским взглядом. Величавой и бесконечной скорбью веяло от его лба, глаз, бровей, ото всей его седой головы.

– Это шокинг! – патетично воскликнула Алена.

В течение двадцати минут интеллектуалка рассказывала о том, что отчетность на фирме отсутствует, на суммы, фигурирующие в выписках, нет документов, а предъявленные счета-фактуры не находят отражение в выписках. То, что разрозненная первичная документация без базы и с балансом только за прошлый год – это профанация, а не учёт, об этом рассказывалось ещё минут пятнадцать. С таким же успехом можно было рассказывать о том, что день сменяет ночь. Интеллектуалка, несомненно, обладала отягощавшим её грузом знаний, которым не нашла ещё определенное применение.

Посмотрев на часы, Андрей обратился к Штейну, оборвав выступление его усердной работницы:

– Переезды – два за полгода, и «сурки», ты знаешь эту проблему. Возможно, документы потерялись. Бухгалтера занимались этим – передавали друг другу там, я не знаю. Проверяй, если не доверяешь, пусть твоя умница обшмонает тот офис.

Алёна картинно вскинула руки:

– Э-э… это incredible… что всё это значит?!

Сверля взглядом её средостение, крестик, покоящийся между двух бугорков, медленно поднимая взгляд, Андрей устало произнёс:

– А чё ты так нервничаешь.

Она порывисто поднялась и подошла к открытому окну, откуда открывался вид на палисадник, холмы Горной Поляны, вдалеке виднелась Волга. Андрей проследил за ней оценивающим взглядом. Там, видимо, картина для неё стала понемногу проясняться.

– Знаете что, на самом деле… разбирайтесь сами, – бросила она через плечо.

Андрей встал – затекли ноги, и этот давящий взгляд Штейна ужасно напрягал. Прошёлся по направлению к выходу, и, обернувшись, сказал:

– Ты устал, я тоже. Какой-то global misunderstanding… или как это по-русски сказать.

Штейн был вынужден развернуть стул, чтобы ответить.

– Я понимаю. Но ты меня тоже должен понять. Ты видишь мои сделки, я приносил в компанию все свои наработки. А тут я узнаю, что ты ведешь деятельность…

Напружинившись, повысив голос, он выдал несколько гневных фраз; при этом пафос действия и напор обличительной мощи принял почти брутальный оттенок.

Андрей устало свалился на диван, стоящий у входа:

– А что деятельность… Ты спроси меня: Андрей, как ты себя чувствуешь, знаешь ли ты о существовании суббот и воскресений! А я тебе отвечу: я охуенно устал, Вениамин, из месяца я десять дней бываю дома, при всем при том, что дома ждёт меня грудной ребёнок.

Оторвавшись от созерцания пейзажа за окном, Алёна спросила:

– Может, вы разберётесь без нас, на самом деле?!

Штейн вынул из пакета объёмную пачку документов:

– Давай пройдёмся по всем сделкам с начала года. У меня с собой все присланные отчеты, и я должен видеть все подтверждающие документы – выписки, счета фактуры, документы от поставщиков. Иначе… я не могу, мне нужно документальное подтверждение на каждую цифру.

Он вынул бумаги из прозрачного файла, лежащего поверх остальных:

– Двадцатого января мы отгрузили семь коробок мерсилена 6–0 и три упаковки хирургической стали FEP-15…

Алёна подошла к столу и села напротив Штейна на то место, где до этого сидел Андрей:

– Тут действительно проблемы именно с бухгалтерией и учётом.

Бросив быстрый взгляд на просмотренные ею бумаги, добавила:

– Тут не будет всех подтверждающих документов, особенно если они переезжали два раза. Разумнее… как бы… не возиться со всем этим, а принять на баланс новой фирмы складские остатки и перечислить деньги с расчетного счета. И начать, на самом деле, заключать договора с клиентами от новой фирмы.

Надежда продолжала понимающе кивать, блуждающий взгляд её скользил от одного участника беседы к другому.

Алёна посмотрела поверх очков на Андрея, а он посмотрел на её крестик. В этот момент он почувствовал в ней союзницу. Да, с какой стороны ни посмотри, ну никак эта гламурная сексапилка не гармонирует с образом Штейна, в котором очевидны и печаль, и мудрость, и боль решений.

– Были сделки, о которых я не знал, но должен был…

В то мгновенье, когда Штейн проговаривал причины, по которым он «должен был всё знать», дверь в кабинет открылась так порывисто, что он от удивления замолк. Вошла Таня, и, шумно хлопнув дверью, обронив на ходу «Здрасьте подкрасьте», прошла к секретарскому месту, и, плюхнувшись в кресло, бросила сумку на стол.

– Замонали эти диаграммы. Как кровь влияет на мочу, кто мне скажет.

Перед глазами Андрея всё ещё мелькали разрезы на её джинсах – на правом бедре и на левой коленке. Посмотрев на её сияющее лицо, он ощутил, как же душно от напряженного словесного поединка, и, ослабив галстук и расстегнув верхнюю пуговицу рубашки, ответил:

– Если кровь спокойна, то моча не бьёт в голову.

– Эт па-анятно, – усмехнулась Таня, не обращая внимание на посетителей. – Как дела что ли, чего такой смурной?!

Алёна взяла папку «Банк», и, просмотрев несколько страниц, картинно вскинула руки:

– OMGadable! На эту сделку – с мерсиленом 6–0 и хирургической сталью – выписок нет на самом деле. Что там дальше?

Андрей почувствовал, что союзник переметнулся на сторону противника. Штейн поднял свой суровый взгляд:

– Мы должны сейчас всё выяснить. С 14-го февраля 1999 года по сегодняшний сентябрь 2000 года у меня не прояснилась ситуация по сделкам, а именно…

Он стал раскладывать бумаги, перечисляя даты, коды, названия больниц. Таня всё ещё ждала ответа на свой вопрос, и Андрей ей сказал:

– Вообще я вахуе сегодня. День такой длинный, тягостный, и от начала до конца полная х**ня творится.

– Такая же заморочка, – ответила она. – В лаборатории я чот там попутала, не туда пописала.

Надежда, всё так же покачивая головой, встала, и направилась к журнальному столику, чтобы включить чайник. Включив, уселась на диван рядом с Андреем.

– Тут полная неразбериха! – раздался возмущённый голос «интеллектуалки». – Это просто incredible! Без бухгалтерской базы проверка… как бы невозможна в принципе. Где ваш 1С?

Раскрыв чайную упаковку, пересчитав пакетики, Надежда подтвердила:

– Без один эс невозможно. На линолеумном заводе, где я работала, в один эс вгоняли весь линолеум – до каждого сантиметрика, вот это был учёт.

Тут зазвонил телефон. Таня подняла трубку:

– Алло, Совинком, здравствуйте… Да, сейчас вам подскажу…

Открыв на компьютере программу 1С, она нашла нужный документ, и ответила:

– Наталья Владимировна… записывайте: счёт фактура С-0005647 от 12.07.2000, по платежному поручению № 364 от 06.07.2000. Ой, спасибо, вам то же. До свидания.

И положила трубку.

Для интеллектуалки ситуация прояснилась окончательно. Развязная школьница в рваных джинсах имеет доступ к программе, а их здесь держат за придурков.

Андрей счёл момент подходящим, чтобы вмешаться. Поднявшись, направился к своему столу:

– Ты говоришь: «надо прояснить», «у меня нет сведений по сделкам», что ты там ещё сказал… Давай проясним. Я, допустим, забыл что-то добавить в отчёт, мог ведь. Но я также забыл внести некоторые расходы. Мебель, на которой ты сидишь, откуда она, по-твоему? Дед Мороз принёс? Благотворительная помощь в РКБ на открытие роддома кто перечислил? В приказном порядке попросили, иначе работать не будут. Я говорил тебе об этом, ты заиграл всё дело, пришлось самому раскошелиться. А встречные проверки кардиоцентра, расходы на «помойки», швейцарский хирургический костюм Быстрову, подарки другим клиентам, поздравления с праздниками, другие издержки, которых слишком до х** и которые тебе до п**ды. А сотрудники, «сурки» и прочие козлы, организовавшие свои фирмы, начали топтать наши грядки – ты в курсе проблемы – с ними решались вопросы – тоже не бесплатно. А… Ладно, чего уж там! Давай, ищи то, что я, по-твоему, укрыл, а я напомню тебе о расходах, незаслуженно тобою забытых. Затем подведём баланс.

Он сел в своё директорское кресло, Штейн с Алёной сидели перед ним, как рядовые сотрудники. Откинувшись, Андрей оценил реакцию интеллектуалки по дрожанию крестика на её груди – она порывисто дышала, не зная, как реагировать на нецензурщину, настолько это было incredible, но вместе с тем, на самом деле, очень брутально.

– Теперь такой вопрос начинается, – продолжил Андрей, оценив волнение Алёниной груди, – эта очкастая, я… как бы… не знаю, кто она такая, и что делает в нашем офисе. Я не принимал её на работу… на самом деле…, её нет в штатном расписании Совинкома – не веришь, взгляни хотя б одним глазком.

Они пристально смотрели друг на друга, и продолжали смотреть некоторое время после того, как Алёна, схватив сумочку, с криками «OMGadable!» выбежала из кабинета.

– Это всё недобросовестные сотрудники, – наконец, выдавил Штейн. – Ты очень доверчивый, и тебя все обманывают.

Он встал и обратился к последнему из оставшихся в кабинете бухгалтеров:

– Надежда… вы не оправдали наших надежд!

И стал медленно приближаться к ней, быстро заводясь, и пока дошёл, успел накричать, закатить истерику, обвинить, оскорбить, и уволить. Голос его гневным рокотом, как ручей – ущелье, наполнил помещение, на Надежду хлынул бурный поток негодования, который не удалось выплеснуть на Андрея. Он разоблачил бездействие и безответственность; и взмахом руки словно сорвал завесу будущего, и перед ошеломленными зрителями разверзлась дымящаяся бездна. Адский адъ! Все в ад!!! Возле дивана, этого последнего прибежища символического бухгалтера, Штейн закончил монолог следующей уничижительной фразой:

– Мы увольняем вас, прошу освободить помещение немедленно.

Андрей как бы в оправдание перед увольняемой развёл руками – мол, сам пострадал от тирана. Таня изумлённо смотрела на Штейна – в пароксизмах он был реально роскошен.

Поднявшись с дивана, Надежда подошла к секретарскому столу, стала выдвигать ящики, вынимать оттуда свои вещи, складывать их в пакет. Она путалась, роняла, поднимала с пола, складывала обратно.

Наконец, она собрала всё, что нужно, подошла к журнальному столику, прихватила свою чайную кружку, и вышла из кабинета, громко хлопнув дверью. Женщина с жилистыми руками и простым сердцем, которая всю жизнь исполняла со смиренным величием свою повседневную работу, достойно удалилась, завершив свою миссию на Совинкоме.

Выйдя из за стола, Андрей направился к Тане.

– Что там делаешь, играешь в игрушки?

Несколько секунд Штейн стоял с видом человека, выполнившего тяжёлую, но необходимую работу.

– Теперь мы можем спокойно поговорить? – обратился он к Андрею.

И красноречиво посмотрел на Таню. Но у Андрея для этой игры были продуманы другие ходы – и Штейн не угадал насчёт того, какая фигура покинет поле.

– Давай потом, у неё сейчас процедуры, нам надо тут позаниматься.

Штейн был сама смиренность:

– Ну, ничего, я подожду. Ты же не против, это ведь наш офис.

– Ты не понял, процедуры будут именно здесь – сейчас принесут капельницы, другие все дела, медсестра только ждёт звонка. Девушке придётся обнажиться.

Таня усердно закивала: мол, так всё и будет.

Штейн печально вздохнул, вернулся к столу и принялся собирать бумаги, напоминая своим видом ушедшую Надежду.

– Позвони, как освободишься, – сказал он уже в дверях.

И вышел.

Приблизившись к Тане, Андрей сунул руку в прорезь на её штанине:

– Чего не заштопаешь? Ходишь, как оборванец.

Она оживилась:

– Собрался обнажать меня?

Он посмотрел время на компьютере:

– Сейчас пять… Побудем тут часик, мало ли, кто ещё позвонит из клиентов, потом поедем.

* * *

Андрей позвонил Штейну вечером – достаточно поздно, чтобы уже не встречаться. А телефонный разговор как-то не клеился – оба уже столько наговорили, что пора бы помолчать. Но, нужно было как-то развязываться, и Андрей спросил:

– Как там твоя тёлка?

Впервые он заговорил с ним в таком тоне, обычно женская тема затрагивалась издалека. Вроде как есть такие существа, а вроде и нет, а детей приносит почтальон и оставляет у подъезда.

– Уехала на поезде, – ответил Штейн. – Пропали деньги – администратор не вернул. И ничего у меня с ней нет, это просто сотрудница.

– Ты оплатил ей гостиницу?

– Да, «Октябрьскую».

Андрей присвистнул – патологически жадный Штейн оплатил только что нанятой сотруднице одну из лучших гостиниц в городе!

– Ну, а твоя… – в свою очередь поинтересовался Штейн.

– Не «моя» она. Таня – родственница – сестра там троюродная… седьмая вода на киселе.

– Серьёзно? А я думал… ты обнажать её собрался в офисе… ну, чтоб подешевле, не в гостинице. Девочка так очень даже ничего!

Вот это сюрприз! От Андрея не ускользнуло, как чопорный компаньон поглядывает на хорошеньких отроковиц, но не предполагал, что он способен вслух обсуждать это.

– Она ещё школьница, это совсем не то, что ты думаешь. У неё действительно сложности… по здоровью, она проходит обследование.

Штейн отпустил ещё пару замечаний, показав себя тонким ценителем девичьей красоты и знатоком некоторых анатомо-физиологических особенностей. И развил бы эту тему, но Андрей прервал его, спросив, что он собирается делать с Алёной.

– Может, оставим её, – произнёс Штейн просительным тоном. – Она грамотный бухгалтер, ответственный человек, по крайней мере, лучше, чем те, которых ты набирал, особенно последняя Надежда.

– Я и не говорю, что она плохая. Мне не понравилось, что ты её поставил контролёром.

– Андрей… давай забудем… это недоразумение. Как ты правильно выразился, global misunderstanding.

Заговорили о делах. Штейн сказал, что Алёна увезла документы новой фирмы, которые должны быть подписаны обоими компаньонами. Кроме того, им нужно заверить у нотариуса банковскую карточку. Ещё необходимо обсудить с Алёной, как компаньоны, находясь в разных городах, будут подписывать платёжные поручения. И ещё о многом надо с ней поговорить.

Очевидно, ему нравился сам процесс обсуждения с ней разных вопросов. Андрей не стал рассеивать его заблуждения и говорить о том, что все озвученные задачи решаются в две минуты, и для этого не нужно привлекать мозги «интеллектуалки». Не стал разубеждать, что заверять банковскую карточку можно в любом городе России, необязательно в том, где находится расчетный счёт. Надо было поскорее вывезти Штейна, и Андрей предложил ночью выехать в Ростов, чтобы там всё заверить, подписать и обсудить. Не самая приятная компания для поездки, но деваться было некуда.

По дороге Штейн, в котором продолжала кипеть злость, разоблачил своих бывших хозяев – руководство Джонсона, в их лице пролопотал приговор обреченному и коррумпированному универсуму, и опять же затронул тему «побочной деятельности» Совинкома, но растеряв вчера смелость открыто обвинять, говорил теперь уже намеками и вместе с тем широкими обобщенными чертами: не было указаний на недобросовестность компаньона, только маловразумительные толкования слухов и предположения о последствиях неразумной и недальновидной политики. Странно, что даже после всего произошедшего до него не дошло, что у компаньонов никогда уже не будут ладиться отношения.

Они прибыли в Ростов около десяти утра, примерно в это же время поездом приехала Алёна. Ей понадобилось время, чтобы привести себя в порядок после Бакинского поезда. Андрей предложил Сайдекс; она, к счастью, не знала, что это такое.

Дожидались её у Штейна на квартире. Он признался, что жуткий педант и перфекционист в отношении обустройства жилища. И это было заметно. Без особых изысков, обычные отделочные материалы, которые можно купить в любом специализированном магазине, и такая же мебель. Присутствовало всё, чему полагается быть в современном доме – прихожая, мягкая мебель, кухонный гарнитур, спальня, бытовая техника, делающая жизнь комфортной. И всё было как-то так устроено, что создавалось ощущение некоей пустоты. То ли продуманная планировка, чтобы ничего не выпирало и не мешало, то ли общая какая-то безжизненность, в которой интерьерные украшения казались купленными по поручению случайным человеком.

А огромный, 2 х 1,5 х 1, аквариум, казался инородным телом. С идеально чистой водой, множеством удивительных водорослей, диковинных рыбок и ракообразных. Это была гордость Вениамина Штейна, его подлинная страсть. Он тратил много времени на поддержание порядка в этом сложном биоценозе, в котором изменение соотношений видов рыб и водорослей может привести к сдвигу pH воды и гибели некоторых популяций. Поэтому нужно тщательно следить за всеми параметрами, правильно кормить, вовремя менять воду. Оказалось, Штейн субботу-воскресенье простаивает на птичьем рынке – торгует водорослями и рыбками. Особой прибыли нет, это хобби. Хотя, некоторые экземпляры стоят очень дорого.

Другой интерьерной принадлежностью была Ирина, его жена, миниатюрная бледная особа, казалось, будто смотришь на неё сквозь дымку, такие у неё были неопределенные черты. Создавалось ощущение, что вся она пропитана благочестием, как елеем. На вид ей было что-то между 18-ю и 40 годами.

Штейн признался, что ночуют они в разных комнатах – ну не может он спать, когда рядом кто-то находится. Андрей подумал, что где-то среди его деловых бумаг находится маршрутизатор движения по квартире – что-то вроде расписания автобусов, в котором указано точное время остановок, и время нахождения на этих остановках.

Пока он занимался аквариумом, Андрей пил чай на кухне и развлекал Ирину дорожными историями. Она вела себя довольно сковано, как-то полуофициально. В перерыве между двумя сюжетами она вдруг что-то спросила про Тадж-Махал.

– Тадж-Махал?! – озадаченно переспросил Андрей. – Индийский храм, есть такое дело.

– Ну а для чего он построен?

По её неожиданно сосредоточенному взгляду ему стало ясно, что это не просто вопрос, а что-то вроде теста. Уж ей-то наверняка известно всё про Индию, раз её муженёк там побывал.

– Послушай, Ира, мой одноклассник ездил в Индию, и кое-что поведал.

И Андрей вкратце рассказал то, что знал по этому вопросу.

Царь с труднопроизносимым именем построил усыпальницу для горячо любимой супруги, у которой было имя попроще – Мумтаз. Так появился Тадж-Махал – красивейший храм Индии, в котором похоронена царица. В дни скорби царь задумался о собственной кончине. И его воображению рисовалась другая усыпальница, соединенная с мавзолеем Мумтаз белым мраморным мостом – символом вечной любви, неподвластной смерти. Тот, второй Тадж-Махал, был задуман в черном цвете. Первый – ослепительно белый. Но царю не удалось осуществить задуманное. Его четвёртый сын убил трёх братьев, наследников престола, отстранил отца от власти, заточил его в тюрьму, и стал править сам. Поэтому второй Тадж-Махал не построили, а когда царь умер, его похоронили в первом, рядом с супругой. Её усыпальница занимает центральную часть зала, под куполом, в то время как могила мужа примостилась сбоку, выглядит гораздо скромнее, и нарушает симметричность и целостность всего ансамбля. Что касается дальнейшего использования, это ведь культовое сооружение, обычно их используют для возвеличения власти – царской, или церковной, смотря у кого на балансе находится здание.

Ирина бесцветно улыбнулась, и было непонятно, какое впечатление произвёл на неё рассказ. К тому же, на кухне появился её муж, и дал полный расклад: высоту мавзолея, общую площадь ансамбля, и расположение полумесяца на куполе по отношению к сторонам света.

Алёна только к часу дня привела себя в порядок, в два они встретились, примерно час обсуждали все вопросы, и около четырёх нашли нотариуса, который согласился их принять. Пришлось ещё уговаривать – была пятница, и Андрею совсем не хотелось оставаться тут до понедельника. Нотариус, жеманная дама бальзаковского возраста, увидев его паспорт, скривилась:

– Прописка Волгоград… фу… вечно к нам это волгоградское жульё лезет.

Это было сказано столь естественно, как говорят обычно жулики, когда хотят подставить невиновного.

К подготовке документов Алёна подошла очень тщательно. Приказы о приёме на работу, трудовые договора, штатное расписание, учётная политика, и так далее. С такой серьёзностью всё это выполнялось ею, что казалось, учреждается транснациональная компания с миллиардными оборотами. Когда подписали то, что нужно было подписать, поехали обсуждать вопросы – в кофейню, естественно. Андрей не ошибся – Алёна была та ещё интеллектуалка, и речь за чашкой кофе пошла об авангарде. Андрей поддержал тему – говорить о чём угодно, только не о делах, особенно не о переносе остатков денежных средств на новую фирму, и не о перезаключении договора с кардиоцентром.

– …авангард – это моя страсть. В Петербурге я побывал на одной выставке, и был совершенно очарован некрореалистической живописью Владимира Кустова, с прекрасными утопленниками, покрытыми пятнами плесени. Что в них хорошего? Да ничего, они дают уверенность в завтрашнем дне.

Штейн также с удовольствием принял участие в разговоре, а недостаток знания предмета компенсировал повышением голоса, бурной жестикуляцией, и ввёртыванием молодёжных жаргонных словечек, – которые были молодёжными лет двадцать назад. Он конечно был и умён, и остроумен, и в то же самое время невыносимо скучен.

Каким-то боком разговор коснулся работы, и он, подозрительно осмотревшись, наклонился к Алёне:

– Ты же понимаешь, что в современной России не все платят налоги аккуратно. Скажу больше: если платить все налоги, как это предписано налоговым кодексом, то можно вылететь в трубу.

И откинулся на спинку стула, наблюдая за реакцией Алёны.

– Как бы да, есть такая проблема на самом деле, и я знаю некоторые способы ухода от налогов…

Штейн прислонил к губам палец: «Тише!»

– На самом деле, у меня есть знакомый – вместе в школе учились – так вот он… как бы занимается этими делами: обналичивание…

И они, в обстановке строжайшей секретности, принялись обсуждать схемы ухода от налогов, напоминая людей, подгадывающих, как бы незаметно написать слово «попа» на исписанном матюгами заборе. Насчёт Алёны было непонятно – подыгрывает она своему директору, или впрямь такая дурочка.

– Так, мне пора, – прервал их обсуждение Андрей. – Уже семь, мне хотя бы к полуночи вернуться домой.

Некоторое время Штейн отговаривал – не обсудили ведь самое главное.

«Вот и хорошо», – подумал Андрей. Вслух же, – вежливо, но твёрдо, сказал, что поедет.

И они попрощались.

Глава 119

«Джонсон и Джонсон» взял нового представителя по Югу России. Антон Прытков, так же как и Штейн, был ростовчанином. В первый свой приезд в Волгоград он первым делом отправился в кардиоцентр, а прибыв в кардиоцентр, первым делом направился в отделение реабилитации, кабинет 1-093 – в офис Совинкома.

Представившись, дал свою визитку, и немного подобострастно принялся объяснять, что в Волгограде (и осторожно добавил – возможно, и в некоторых других городах) компания «Джонсон и Джонсон» будет ориентироваться на Совинком, и что он все свои действия будет согласовывать с директором Совинкома. И даже по врачам ходить не собирается, и посещать операции – хотя это одна из главных его обязанностей как представителя Джонсона. Ведь у Андрея тут всё схвачено, зачем делать лишние шаги.

– Меня почитают как «дона» какого-то, главу синдиката, клана, – сказал Андрей, пытаясь изобразить смущённую улыбку. – Не знаю, хорошо это или плохо, но… спасибо, я польщён.

И, довольный тем, что его офис признан местом силы, взглянув на визитку, спросил:

– Мы ведь уже сталкивались по бизнесу?

Он узнал Прыткова – во времена, когда тот работал в компании Upjohn, Андрей закупал через него препараты, которые затем распространялись по женским консультациям. Об этом парне остались самые хорошие впечатления – адекватный, решает всё быстро, не задавая ненужных вопросов, не лезет в чужие дела и соблюдает договорённости.

Прытков подтвердил – да, конечно, он помнит, и поздравил бывшего партнера с таким продвижением, всё-таки хозяин крупного бизнеса.

Они обсудили состоявшуюся закупку продукции Endo, Ethicon и Cordis, которая находилась на таможне. Андрей рассказал, по каким клиентам распределится товар – кардиоцентр, центральный родильный дом, железнодорожная больница, Астраханская бассейновая больница, Ставропольская краевая больница, РКБ, казанская больница № 6, РКБ № 2, ДМЦ (детский медицинский центр г. Казань), роддом № 2 г. Казани…

Следующую закупку планируется сделать в начале следующего года. Предполагается закупить в полтора раза больше, чем сейчас.

Андрей показал пригласительный билет на торжественное открытие родильного дома в Казани – оно состоится 30 ноября, перерезать ленту будет сам президент Татарстана, Минтимер Шаймиев. Приглашение было подписано Фатиховым Р.Г., главным врачом РКБ. Прытков сообщил, что от Джонсона обязательно кто-то будет присутствовать – компания так же, как и Совинком, перечислила благотворительную помощь в размере 30 тысяч рублей.

– Постараюсь объяснить на понятном языке. Ты и твои обязанности, Антон – меня это совершенно не касается. Тебе платит компания, и ты должен делать то, что тебе приказывает руководство. Говорю безо всякой патетики. Не ограничивай себя в своих действиях – это может неблагоприятно отразиться на делах. Может, мы прозеваем крупного клиента у себя под носом – откроется какой-нибудь новый центр наподобие этого, и туда заползёт «Autosuture» или «Davis & Geck». Вариантов много может быть разных.

– Я тебя понял, Андрей. Но вот какая штука. Мне с Совинкомом повезло. Только что устроился, и тут сразу тридцать тысяч в план. И в начале следующего года гарантированных сорок пять. Здорово. Ты мне закрываешь этот участок, мне нет смысла делать лишние движения. Зачем? Я хочу максимальной отдачи от своих действий, и буду направлять усилия в других местах. Единственное, что мне потребуется – ты знаешь специфику нашей работы – отчеты о продажах, чтобы я, собрав информацию от дилеров, отчитался перед Москвой. В свою очередь, по мере возможности, буду помогать с новыми клиентами, выбивать поездки и премии для существующих, и, естественно, всячески нахваливать Совинком своим начальникам – в меру, естественно. Чтоб не заподозрили – как моего предшественника.

Видимо, он куда-то торопился – быстро проговорив, что ему нужно, поспешил откланяться, не забыв улыбнуться сотрудницам Совинкома, и выдать презенты.

Итак, представитель Джонсона даёт Андрею карт-бланш и обещает помогать с клиентами, последние слова его означали – «будет работать осторожно». По всему выходит, что нужен всё-таки отдел продаж. Одному не справиться с таким количеством клиентов в нескольких городах. Многие приходили самотеком – звонили, интересовались продукцией. Кому-то фирму порекомендовали в московском представительстве Джонсона, кто-то звонил по рекомендации других клиентов, кто-то обращался по рекламе. Нужно искать новые проекты, нельзя замыкаться в своей башне. Хоть это и Клондайк, лучший в области клиент. Нужны агенты, торговые представители, которые бы расширяли сферу влияния фирмы, и собирали информацию о том, что творится на рынке. С другой стороны, самому заниматься людьми… дело такое неблагодарное. Уже получен небольшой, но негативный опыт. Одно из двух – они тупят, или, нахватавшись опыта, начинают свой бизнес. Третьего не дано. А если найти вменяемого руководителя отдела продаж? Но где же такого найти?

Артур Ансимов со смехом рассказывал, как Фарид подыскивает (вот уже много лет) такого универсального помощника, который бы занимался одновременно отделом продаж, отделом закупок, персоналом, а ещё бы вёл управленческий учёт и… подгонял тёлок. Такой большой, а в сказки верит. Это ведь как с женитьбой: если хочешь жениться на красивой, умной, интересной, заботливой, преданной, то тебе нужна не одна, а пять женщин, а то и десять.

Или мифическое животное Шму, которое даёт яйца и молоко, его мясо принимает такой вкус, какой только пожелает едок, из кожи Шму шьют отличную верхнюю одежду или тачают сапоги, из шерсти делают сукно, а щетина идёт на зубочистки.

Андрей решил попробовать найти какой-нибудь промежуточный вариант и обратился в кадровое агентство ЦГИ (Центр гражданских инициатив). По крайней мере, они отвечают за качество и устанавливают испытательный срок для поставляемых сотрудников, в течение которого в случае брака производят замену.

Глава 120

– Я не заглохла, похвали меня, какая я умница.

Тронувшись от обочины и только вырулив на проезжую часть, Таня чудом избежала аварийную ситуацию, проехав в сантиметре от припаркованной машины. Андрей придержал руль, чтобы предотвратить наезд на бордюр:

– Машина под уклон стояла, поэтому. Под уклон, говорю, катимся, не газуй, езжай на второй скорости.

Из ворот кардиоцентра выехали две машины и поехали вслед за микроавтобусом Андрея. Охранник, закрывавший ворота, остановился, чтобы посмотреть, как школьница управляет негабаритным авто. Эту манеру вождения можно было назвать «школа пьяного». А Таня ещё пыталась что-то выяснить из того, что не относится к управлению автотранспортным средством:

– А скажи, мущинко с рахитичным животиком и взглядом, порождённым глистами, что он у тебя на фирме делает?

Андрей порекомендовал Тане следить за дорогой и объяснил, что Верхолётов, пёс ярмарочный, занимается «общими вопросами» (его простили и приняли с условием, что будут вычитать с доходов сумму растраты). Чтобы вписаться в поворот, Андрею пришлось схватить руль двумя руками. Таня продолжила HR-изыскания.

– Тогда какая польза от Афендули – такого беспантоваго, дохлового, с косоглазием, гемароем, язвой, и газами?

Он попросил её выжать сцепление, снял с передачи, вырулил к обочине, и сказал, чтобы нажала на тормоз.

– Афанасий Тихонович – специалист широчайшего профиля: таможенник, сапоженник, и всё такое. Тормози. А желудок больной от плохого питания.

Машина остановилась у бордюра, Андрей отжал ручной тормоз, включил аварийку, и обернулся. Две машины, ехавшие сзади на почтительном расстоянии, остановились. Таня посмотрела в боковое зеркало.

– Вижу, перебздели.

Перегнувшись через водительское сиденье, Андрей высунулся в окно и помахал рукой – мол, проезжайте! Две машины осторожно тронулись. Он чувствовал прикосновение её груди, ощущал её дыхание, и задержался в своём положении до того, как обе машины исчезли за поворотом.

– Ты так собрался лежать на мне, пока из кардиоцентра не выедут все машины!?

По Таниному тону не было заметно, чтобы её здорово огорчила такая перспектива. Андрей увидел рядом с собой, в какой-то странной близости её потемневшие и смягченные глаза, её смуглое, загорелое лицо с едва заметным пушком на крепких, как яблоко, щеках, её полуоткрытый румяный рот с блуждающей улыбкой. И ему сделалось неловко от этой смирной и явно подразумевающей покорности. Он не смог удержаться от поцелуя, который она, казалось, и не почувствовала, и, возвратившись на своё место, снял машину с ручника.

– Давай, трогай. Не меня, а типа трогайся. И это, осторожнее, в конце горки, на повороте – открытый люк.

Таня сосредоточенно повела машину и молчала до самой Второй Продольной, где они поменялись местами. Позади остался открытый люк, в который едва не угодили левым колесом, и вылетевшая на обочину «шестерка», которую Таня подрезала. Придав испуганному лицу беззаботный вид, стараясь выглядеть непринужденно, как будто вылез из-за Христовой пазухи, где ему ни разу ничего не угрожало, Андрей похвалил её за превосходную езду.

– Молодец, так держать. Что ты там говорила насчёт сотрудников?

Таню мучил социально-классовый вопрос. Её привычный круг общения были сверстники и знакомые родителей, а в последнее время ей всё чаще приходилось сталкиваться со взрослыми людьми, по роду службы находящимися в подчинении. Мама ругала её за высказывания наподобие «шнурки» или «халдеи», говоря, что это нетактично, и что простые рабочие люди – хорошие люди. До этого Арина твердила об одинаковости всех людей, и вот теперь умненькая Таня сумела заметить мамину оплошность – она всё же считала простых людей простыми.

– Скажи, что значит «простые» люди и чем они отличаются от остальных, – потребовала Таня.

Андрей озадаченно взглянул на неё, затем перевёл взгляд на дорогу.

– Вот так: ни больше, и ни меньше, объяснить насчёт простых людей. Ладно, попробую.

И он со свойственной ему обстоятельностью приступил к объяснению.

Человек имеет возможность получить блага: здоровье и красота, долголетие, деньги, любовь, семья, свобода, любимая работа, здоровое потомство. Подавляющее большинство людей не имеют возможности заиметь всю линейку этих благ, и довольствуются лишь частью из них.

Почему так происходит? Неравенство, разница в происхождении, или способности? Но большинство людей не страдает умственными расстройствами, которые бы ограничили их дееспособность. Тогда почему за одни и те же усилия люди получают по-разному?

Дело в том, что ресурсы ограничены, и люди конкурируют за право обладания этими благами. Для этого придуманы ограничители свободы действий, свободы выбора. Этими ограничителями выступают религия, законодательство, нормы поведения, морально-этические нормы, умозрительные понятия (добро и зло, справедливость и несправедливость, правда и ложь, обязанность и долг, и др), всевозможные кодексы, уставы, корпоративные правила. Как ПДД – правила дорожного движения, придуманные для того, чтобы простые водители стояли в пробках, а губернаторская машина с мигалками проезжала мимо них по встречной.

И если раньше достаточно было церковной проповеди, чтобы крестьянин пахал на помещика, и был бы при этом страшно счастлив в ожидании лучшей жизни, то сейчас всё усложнилось. Возникла потребность в комбинированном воздействии на сознание. Но суть не изменилась – поставить шоры, ограничители, не позволяющие выбраться из начертанных границ. Самое главное – не дать другим полагающееся вознаграждение за свой труд, превратиться из крестьянина в хозяина; получить тот самый набор благ, на которые каждый родившийся имеет право, а не довольствоваться витальным минимумом.

Все это понимают, разница лишь в отношении к этим несложным правилам. Кто-то восстаёт и пытается изменить устоявшийся порядок, кто-то пассивно сопротивляется или впадает в депрессию, кто-то приспосабливается и получает блага для себя и своих близких.

Но существуют естественные ограничители – способности и генетические возможности, не позволяющие человеку развиться в полной мере. Поэтому очень важно для себя определить границы своих возможностей. Создано множество философских теорий, трудов по психологии, написано множество книг. Можно скомбинировать все эти знания, и получить пригодную для себя программу. Это как решение системы уравнений по физике. Если усвоить этот приём, то можно легко решить любую, самую сложную задачу. Для этого не нужно вдаваться в условия, это лишнее. Необходимо собрать все формулы, которые относятся к данному случаю, вставить в них известные данные, скомпоновать полученные уравнения в систему, и решать её алгебраически. Самое главное, таким образом, отвлечься от внешней стороны проблемы, отбросить лишнее, и вычленить суть вопроса.

Что делать, когда данных маловато? (То есть недостаточно умственных способностей, квалификации, для оценки своих возможностей в этой жизни). Тут вступает в роль интуиция, внутреннее чутьё. Интуиция может подсказать, где остановиться, чтобы не растерять уже приобретенное. Что такое интуиция, и как её развить? Это несложно, и многим людям интуиция заменяет университеты. Интуицию люди специально развивают, целые отрасли работают и развиваются благодаря ей. Например, деятельность врача, или работа следователя. Какой бы ни был научно-технический прогресс, ничто не заменит интуицию врача, когда он проводит дифференциальную диагностику между двумя похожими заболеваниями (особенно если это нужно сделать срочно); или следовательское чутьё, когда нужно выдвинуть версию при недостатке улик.

Андрей привёл примеры.

– Я ставлю ограничители своим сотрудникам, чтобы они не увели мой бизнес (ограничиваю полномочия и активность, ограничиваю доступ к информации, и т. д.). Двое уже открыли свои фирмы и попытались увести туда моих клиентов. Возможно, что-то бы у них получилось, если б я выдал секрет моих взаимоотношений с первыми лицами, с людьми, принимающими решения, и объяснил бы модель поведения, которую бы они смогли скопировать. Они не обладают этими навыками, поэтому любые их попытки проникнуть к моим клиентам выглядят жалко. Возможно, они изобретут свои, но это уже другая история. Дело не в этом. Речь идёт о том, как лишить работника возможности получить конкурентное преимущество – чтобы он сам не стал хозяином. Желательно ещё, чтобы он радовался, что у него такая хорошая работа, чтобы думал, будто получает высокую зарплату, и выкладывался на все сто. Чтобы находясь в жопе, думал, будто в шоколаде, и радовался этому. Исследования показали, что невысокая зарплата и нематериальные стимулы (грамоты, значки, благодарности, и ощущение, что работаешь на крупную солидную компанию) гораздо эффективнее, чем одна только высокая зарплата. То есть лох, работающий в иностранной компании, приносит домой сувенирно-полиграфическую продукцию плюс витальный минимум, а сотрудник отдела продаж Совинкома приносит домой высокую зарплату.

Что касается интуиции – только благодаря ей я смог выработать правильную линию поведения в отношении своих компаньонов и других партнеров по бизнесу. Теперь у меня самая крупная фирма в городе по медоборудованию.

И, наконец, о простых людях. Они не понимают и не принимают всех этих жизненных законов, а тем более, их тонкостей; и даже активно им сопротивляются. В их мозгах стоит мощный естественный ограничитель сознания. Это сторонники абсолютного, безоговорочного равенства, обратной стороной которого является самый закоснелый эгоцентризм, зависть, и ограниченность мышления. Поэтому они не могут управлять другими людьми. Управленец по любому зарабатывает больше, чем самый талантливый ремесленник, но ремесленнику невдомёк, почему так. И он идёт на управленца с большевистскими лозунгами и требованием о раскулачивании на том основании, что «все в этом мире равны, недра общие, и невозможно честным путём заработать миллиард». Такой человек привык ходить с голой задницей, и возмущается, почему у тебя десять платьев, а у него ни одного, и вообще, зачем тебе столько, «носить не переносить». Такой человек будет оскорблён, если ты, даже будучи голодной, не станешь есть его баланду, и начнёт на тебя бычить. Вот главная особенность простого человека, а остальные являются производными от неё.

– Ты такой умный, у тебя всё так сложно, многопланово, – насмешливо бросила Таня, когда он закончил.

Андрей шутливо замахнулся на неё:

– Сейчас как дам по жопе!

– Ты поэтому с ними так вежливо разговариваешь, потому что понимаешь, какие они тупые, то есть нисходишь до их уровня, а не потому что принимаешь их за равных, так получается?

– Это не вежливая и не грубая манера общения, это речевые команды, направленные на выполнение действий, на работу с наибольшим КПД.

Всё-таки до Тани не дошло, что значит «не вежливо и не грубо, а ровно», и она ударилась в крайность, попытавшись изобразить предельную демократичность:

– Мы были у бабушки, сидели на кухне, и там по СТС сидел очкарик, телка, рыжая женщина и пухлый мужик. Они пытались решить какой-то вопрос про заебавшее всех глобальное потепление. Они еще сказали что нам всем по-любому п***ец скоро, если мы срочно не задумаемся над этой важной проблемой человечества! Их лица постоянно показывали крупным планом и тогда я порадовалась, что у бабушки на кухне маленький телевизор, ибо по еблам сразу видно – Интеллегенцiя. Привели статистику. Оказалось, что более половины населения Российской Федерации не ебет проблема глобального потепления и вообще проблемы экологии. На СТС все были в шоке от похуизма россиян. Моей бабушке 67 лет, ее пенсия штука-полторы и живет она с сыном – моим припезднутым дядей, бывшим геро-нарком-алкаголиком. Ей пох*й на глобальное потепление. И мнетожепох*й Но в этом увлекательном рассказе Таня не обмолвилась о том, что Арина не забывает о своей матери и, несмотря на кучу собственных проблем, заботится о брате, «бывшем геро-нарком-алкаголиколике»

Не доезжая железнодорожного переезда на Тулака, Андрей повернул в сторону завода ВЭКАФ. Нарисовался унылый промышленный пейзаж – ангары, железнодорожные пути, серые стены. Выехали на дорогу, ведущую к Волге. Слева потянулась кирпичная стена, справа – поросшая камышом балка, за которой начинался посёлок Купоросный.

Не доезжая метров пятидесяти до того места, где дорога плавно загибалась влево и тянулась над береговым откосом, Андрей повернул влево, и через открытые ворота въехал на огороженный участок, на территории которого имелся ангар, хозяйственные постройки, и двухэтажное здание, окруженное строительными лесами. Припарковавшись возле сторожки, где уже стояли две машины, он заглушил двигатель:

– Тут посидишь пока?

– Можно я покатаюсь?

Андрей оглядел территорию – большой участок, места достаточно.

– Только за ворота не выезжай.

Выйдя из машины, направился к двум мужчинам, стоящим возле дома. Это были Второв с Трезором. Подойдя к ним, он поздоровался.

– Мазафака, где это грёбаное чепушило, мать его, Никифор? – выругался Второв.

Выяснилось, что ему нужен хозяин участка, с которым договорились о встрече, и который непонятно куда делся. Тут из-за угла вышел мужик в рабочем комбинезоне и сообщил, что Никифор находится за домом. Второв с Трезором не сразу направились в указанное место, судя по их позам, они вознамерились броситься в противоположную сторону – к своим машинам.

– Разгон, едрён-батон, кто там в твоём тарантасе?

Обернувшись, Андрей увидел, как Таня, выруливая от сторожки, чуть не задела машину Трезора.

– А-а… Это Таня, она учится водить.

– Так бы сразу и сказал, а то мы подумали, твою «скорую помощь» угоняют, – облегченно вздохнул Второв, убедившись, что микроавтобус отъехал достаточно далеко, и его машине ничего не угрожает. – А что еще за Таня, где взял?

– Что-то знакомый face, – сказал Трезор, присматриваясь. – Э-э… Разгону не терпится, чтобы ему поскорее отрезали мужской половой х*й!

Второв наблюдал за микроавтобусом, рассекавшим по базе.

– А кто такая?

– Кондауровская дочь, – пояснил Трезор.

Пожав плечами, Второв направился туда, где предположительно находился Никифор. Его нашли за домом мочившимся в кустах, услышав шаги, он оглянулся, и, пробормотав «Сколько вас дьяволов, закарябай вас кошки!», продолжил своё занятие. Второв поморщился.

– Разрази меня кроты, ни разу не видел его, чтобы он просто работал, а не справлял нужду, большую и малую.

– Какой-то писающий мальчик.

– Может, у него работа такая – метит территорию, – предположил Трезор.

Прекратив своё урологическое занятие, Никифор, ходячее олицетворение небывалого облегчения, направился к гостям, на ходу встряхивая мочеиспускательное орудие, и застёгивая ширинку.

– Ну, здорово, раз пришли.

Второв брезгливо отстранился от протянутой руки. Андрей с Трезором также не изъявили желания обменяться рукопожатием с Никифором. Второв отвёл его в сторону и что-то быстро заговорил, тот закивал, и предложил пройти в дом. Обогнув здание, Андрей с Трезором стали наблюдать за Таниными автомобильными кульбитами. Почувствовав дымный запах поджаривающегося мяса, как по команде, с наслаждением втянули воздух. В дальнем углу участка Трофим, работник Второва, занимался костром.

– По какому случаю праздник? – поинтересовался Андрей.

– Вадик оформляет купчую.

Этот день стал последним днём пребывания Никифора на базе – были оформлены все бумаги на продажу, и в настоящий момент утрясались последние детали, касающиеся инвентаря, деревообрабатывающего оборудования, и рабочих. Общая сумма сделки – пять тысяч долларов. Во время обсуждения цены знакомый Второва, Ракитский, начальник Советского ОБЭП, применил к Никифорову несколько уголовных статей, и этими доводами удалось сбить цену. Андрея удивленно присвистнул:

– Ско-о-олько?! Пять тысяч?! Колёса на его машину дешевле стоят.

– У каждого свои замуты. У тебя, вон, кардиоцентр прибит. Сейчас Вадик вернется, расскажет, как он пытался туда влезть, и как его через х*й перекинули.

Что касается достигнутых успехов, то о своих выдающихся способностях можно грузить лишь молоденьких дурочек, сам Андрей относился к себе самокритично и считал, что добился всего благодаря везению – так всё гениально совпало друг с другом, правильно встали звёзды, все винтики сошлись со шпунтиками. Была и другая причина не хвастаться перед друзьями – чтобы те ненароком не перебежали дорогу.

Таня, тем временем, накатавшись, подъехала обратно к сторожке, заглушила двигатель, и включила музыку.

– Мартышек фильдеперсовых цепляешь, – продолжил Трезор, – грех жаловаться. Уже вступил в обладание красавицей?

Андрей сглотнул.

– В каждой избушке свои погремушки.

Не он первый начал перебегать дорогу школьному и институтскому товарищу – шайтан свидетель! – но почему-то всё чаще два друга, как два гуся, стукаются носами в различных щекотливых ситуациях. Вот недавно выяснилось, что Второв усиленно окучивал главврача кардиоцентра, выходил на него через высокопоставленных чиновников областной администрации, но потерпел поражение – Халанскому не нужны поставщики от знакомых, от которых он будет зависеть. Ему удобнее работать с простым парнем, прирученным, который сам зависит на 100 % от плательщика. Что характерно – Второв доложился о своих рейдерских выходках (конечно в шутливой форме) только после того, как его отшили наверное в десятый раз: «Ах, Разгон, распроёб твою мать, как ты прикормил Халанского, ничем его не прошибёшь!»

Особенно Андрею не понравилось, как Второв увёл взаимозачетную сделку с ЖБИ и железнодорожной больницей, в результате которой не только решил свои многочисленные проблемы, но сразу вышел на принципиально новый уровень, работает сейчас в команде мэра. А любитель повилять задницей Рыбников купил квартиру в элитном доме, сделал в ней умопомрачительный ремонт, обновил автопарк, и затеял строительство виллы.

Переговорив с Никифором, Второв присоединился к друзьям:

– Вперёд, на винные склады!

И, потирая руки, обратился к Андрею:

– Никому ни слова, дружище! На ДОЗе никто не должен знать, что у меня тут участок. Понимаешь тему, да?

И он махнул рукой в сторону деревообрабатывающего завода, территория которого примыкала к этой базе. Подувший ветерок донёс аромат жареного мяса. Второв посмотрел в дальний угол, где его сотрудник суетился возле мангала, а рядом, в тени деревьев, был накрыт стол.

– Надеюсь, там не сильно обосс… помечена территория.

Они с Трезором направились к костру, Андрей пошёл за Таней. Вернувшись с ней через пару минут к друзьям, представил её.

– Что там дядя Юра? – осведомился Трезор.

– Поехал показывать папин коттедж покупателям, – ответила она, зорко вглядываясь в лица обоих, как бы раздумывая, часто ли Андрей знакомит своих друзей с новыми девушками.

– Да? Вы продаёте фазенду на Горной Поляне?

– Они с мамой решили, что дорого содержать такой большой дом.

Второв отвлекся, чтобы посмотреть, что там с шашлыками, Трезор вдруг заметил, что не хватает стульев, и отправился к хозяйственным постройкам. Неожиданно Андрей тоже почувствовал себя неловко в Танином присутствии за то, что дружит с парнями, причастными к событиям лета 96-го.

– Что не так? – живо спросила Таня.

– Всё отлично. Мы уже изошлись слюной в ожидании мяса.

Вместе с Трофимом приготовлениями занимался Кучум, пожилой мужчина неясной национальности, маленький, худой, с птичьим носом и лицом, затянутым густой сеткой глубоких морщин. Это был один из работников Никифора. Всего их было человек десять азиатов, они держали тут на базе баранов, одного из которых Второв купил специально для сегодняшнего ужина. Вылупившаяся из темной шерсти красная туша лежала на разделочном столе, и Кучум разделял её на мелкие части. Отхватив кусок свежей печени, засунул себе в рот, и стал жевать. Спохватившись, он отрезал ещё несколько кусков, и предложил собравшимся – мол, угощайтесь. Никого не привлекло такое угощение, тогда он бросил самый маленький кусок собаке, остальное сложил в тарелку. Пёс, завизжав, набросился на лакомство, на время отбросив баранью кость, которую грыз до этого.

Трофим расставил тарелки с дымящимся шулюмом. Трезор разлил всем коньяк, не забыв оповестить, что коньяк фильдеперсовый – пять звездюлей. Отодвинув рюмку, Таня налила себе сок. Когда все расселись, Трезор взял первым слово.

– Знаешь, что хочу сказать, Татьяна Викторовна. Мы неспроста сегодня собрались в мужской компании, есть важная причина. И мы бы не позволили Андрею привести сюда подругу, если б…

Заметив тень усмешки на Танином лице, он слегка повысил голос.

– Ты слушай, слушай, это очень серьёзно. Всё, что касается Короля – для нас это святое. Его близкие – это наши близкие. Первый тост поднимаю за него – земля ему пухом.

– Нам не нужно ничего доказывать, – горячо вмешался Второв, – петь дифирамбы и расстилаться, мы давно всё доказали и живём сами по себе – понимаешь тему, да? Просто мы знаем, помним, и всегда будем помнить.

И он поднял рюмку:

– За Виктора Александровича.

Все выпили, не чокаясь.

Таня мрачно усмехнулась – уже в открытую. Её отточенная, как шашка, память оценила тёплые слова людей, о которых дядя Юра упоминал как о «ловко соскочивших засранцах, которых не мешало бы свозить на Волгу».

Похлёбка была ароматная, горячая, некоторое время все сосредоточенно работали деревянными ложками, было слышно, как Кучум о чем-то шепчется с собакой на своём языке. После второй рюмки завязался общий разговор. Лица Трезора и Второва – при обращении к Тане – выражали приветливость, а слова – сердечность. Но она не поддавалась их обаянию, и с натянутой улыбкой выслушивала их тирады.

Стремительно темнело. Прохлада подкрадывалась из-за сдвинутых деревьев, а над ними, словно подвески, замерцали звёзды в подернутых прозрачной дымкой глубинах. Маленькая пташка пропела сонно в зарослях свою вечернюю песню. Как был доволен Кучум! Как мало надо было ему и его товарищам: полоска синего неба, лоскут прибрежного леса, костер, кусок мяса, и они счастливы безмерно. Нелегкая жизнь кочевника приучила их довольствоваться малым. Кучум уже был сыт. Но ещё далеко до конца трапезы. Перед ним стояла чашка с костями. Он взял самую большую, внимательно рассмотрел, повертел перед глазами, как ювелир редкую вещь, и начал отделывать её. Он ловко выскребал ножом из складок студенистую массу, скоблил зубами суставы, припадал ртом к круглому срезу кости, высасывал мозг. Удивительно, как у него согласованно работали руки, губы, язык, нож, глаза, мышцы лица, и всё это сопровождалось таким сочным причмокиванием, что даже двум собакам, юлившим перед ним хвостами, было невтерпеж. Они ловили каждое выражение и беспрерывно смахивали языком набегавшую слюну. Но Кучум работал теперь не ради желудка, а ради искусства, и собаки, а вместе с ними Трофим, долго наблюдали за ним.

Второв с Трезором уехали, Андрей с Таней остались – ей захотелось постоять у костра. Считай, день пролетел, словно ему под крылья стрелу вонзили. Она не успела ничего толком сказать, а уже пора прощаться.

Черным шатром высоко поднялось небо. Вызвездило, но всё окружающее терялось в кромешной мгле. Очертания построек не озарял ни один огонёк. На площадке дотлевал костёр.

– Андрюша… Ты чего такой у меня ску-ушный, – манерно растягивая слова, протянула Таня.

Беспомощное пламя вдруг вспыхнуло, и на миг в полумраке перед Андреем вылепилось бронзовое Катино лицо. Он явственно слышал её голос, её характерные интонации, но перед ним стояла Таня, дочь погибшего четыре года назад «Короля», Виктора Кондаурова. Она заговорила, и её голос разлился стремительно, отрывисто, стаккато:

– … Андрюша… ты что, не хочешь со мной разговаривать? Я это не поддерживаю. Если бы я доставляла тебе такое неудобство своим молчанием, уверена: болтала бы без умолку!

Всё будто поплыло в расплавленной мгле. Мятежное волнение, словно туман, охватило Андрея. Его сознание парализовало игрой воображения. Он подошёл к Тане, но каждый шаг давался с таким трудом, будто к ногам были привешены камни. Одно желание владело им: обрести крылья, чтобы вмиг вознестись к сверкающему престолу.

«Катя… моя Катя… Ни блеску благополучной жизни, ни королевам красоты, не затмить волнующий поток твоих кудрей и изумрудные озера глаз!»

Она была недоступной, бесконечно далёкой, и была досягаемой в редкие моменты душевных потрясений, когда он видел мёртвое озеро, тень на камне, и ощущал своё бесконечное падение в глубокую пропасть. И вместе с тем он видел её здесь и сейчас, у костра, на базе, приобретенной Второвым за пять тысяч долларов, после съедения купленного у азиатов барана, где голодные собаки бегают вокруг полуумершего получеловека Кучума, который полуспит, и тени на его морщинистом лице пляшут, и от прикосновения плоский нос старика дрожит студнем, кривятся губы, странно искажая дочерня смуглое лицо.

Андрей бросил в костёр головёшку. Взорвавшееся пламя расшвыряло блики света вокруг. И он узнал в девушке, искусно подражавшей Кате, Таню, которая поспешила отвести свой лукаво-жестокий взгляд. Он обнял её, она к нему прильнула, и он посмотрел в её глаза. Нет, это не ребёнок, раз она способна на такую дьявольскую импровизацию. Она знает, что делает, и какое самообладание в этой игре, в которой она мастерски копирует навсегда ушедшую возлюбленную своего парня.

Он попытался изобразить шутливый тон:

– Ну что, принцесса.

Она посмотрела на него, как на не поддающийся починке механизм. Он спросил, знает ли она, в чём секрет женской привлекательности. И сам ответил:

– … секрет женской привлекательности – это длинная красивая шея, длинные красивые ноги, длинные красивые волосы, длинные красивые серьги, длинные красивые…

С этими словами он вынул из кармана золотую цепочку с крестом и надел на шею Тане.

– … кресты. Каждому – свой крест. Вот, будешь носить свой крест.

Таня ожидала всё, что угодно, но только не это. Смущенно поблагодарив, она принялась разглядывать подарок. Это было изделие из белого золота и бриллиантов, перекладины креста были составлены из тонких проволочек, изогнутых, как виноградная лоза, и переплетающихся между собой, своими изгибами перекладины напоминали женские талии и бедра. Вертикальная перекладина была почти в три раза длиннее горизонтальной.

Андрей убрал с дороги всё мешавшее насладиться близостью хорошенькой девушки – семейные обязательства, воспоминания о былой любви; и уже вникал в свою жертву с живым, непринужденным интересом. Обняв её талию, он поцеловал Таню в давно облюбованное место – родинку на правой щеке.

Глава 121

В начале октября в Волгоград приехали Владимир Быстров, которому нужно было продать квартиру, и Фарид, поставивший себе задачу: убедиться в том, что его сердце здорово. Андрей встретил их в аэропорту и отвёз на эту самую квартиру, которая находилась на Аллее Героев, это был соседний двор с родительским.

– Давай, Андрей Александрович, чисто старайся, – ухмыляясь, приговаривал Владимир. – Катай нас, зарабатывай себе очочки, глядишь, мы начнём хорошо к тебе относиться.

Если Игорь Викторович был ехидной, никогда не поймёшь, шутит ли он, говорит всерьёз, или издевается, то брат его оказался ехидной в кубе. Было ещё одно отличие – со вторым Андрей с первой встречи был на «ты», а с первым до сих пор на «вы», хоть тот несколько раз запросто представлялся по телефону: «Привет, это Игорь».

Фарид был госпитализирован в кардиоцентр, а Владимир ездил на машине брата по своим делам.

Их приезд по времени совпал с приходом контейнера с аккумуляторами. Андрей рассчитывал на помощь Владимира – Игорь Викторович ведь это обещал. Владимир объездил всех крупных поставщиков аккумуляторов, и, когда встретились, сунул исписанный мелким почерком смятый листик:

– Держи, Андрей Александрович, чисто конкретная тебе помощь. Тут цены всех фирм, почём они берут. Дашь цены ниже хотя бы на три процента, будут брать у тебя. Прикинь писюль к носу, что можешь сделать. Тут адреса, и контактные лица. Можешь ссылаться на меня. Есть контакт? Давай, работай. Больше надо работать, лучше.

Это был единственный деловой разговор за неделю их пребывания в городе.

Работать с людьми, которых дал Владимир, можно было только себе в убыток. Конечно, если построить аккумуляторный завод, наладить собственное производство, тогда бы получилось интересное ценообразование. Эти фирмы работали напрямую с заводами по такой же зачетной схеме, что и «Базис-Стэп». С ними можно было только конкурировать за конечного потребителя, но никак не сотрудничать.

Ничего не оставалось делать, как мобилизовать своих сотрудников – мужа Зинаиды Прокофьевны, бывшего водителя трамвая; мужа двоюродной сестры Мариам, бывшего музыканта; и Тишина, специалиста по таможне. Аккумуляторы, увы, не разлетались, как горячие пирожки. Удавалось пристраивать небольшие партии в автомагазины, мелкие розничные точки. Самая крупная продажа – автохозяйство УВД.

– Это не бизнес, – сказал Андрей Игорю Викторовичу.

Тот сначала отмахнулся – «Да и хрен с ним, это деньги Маньковского». Но через день развил бурную деятельность – активировал свой телефонный справочник, и стал обзванивать пациентов, которые могли бы хоть чем-то помочь. Ожидаемого всплеска «чисто конкретных» предложений не произошло.

Большие надежды возлагались на Агропромснаб. Когда летом встречались с генеральным директором, он рекомендовал начальнице отдела снабжения поработать с фирмой Экссон. Та любезно улыбалась, объяснила, как работает схема закупок, её рассказ изобиловал красивыми описаниями и конкретными деталями. Три месяца пролетели, как сказка. Быстров даже записал в своём блокноте услышанную от неё цифру – пять миллионов рублей. Чтобы потом, осенью, возмущённо тыкать запись:

– Вот же, у меня тут записано!

Эта дама продолжала улыбаться и строить планы совместной работы даже после того, как выяснилось, что она живёт гражданским браком с директором фирмы «Цэза» (Владимир посетил эту фирму в числе прочих), и, естественно, Агропромснаб по определению не может ни с кем работать, кроме этой «Цэзы». Интересное совпадение: дама носила фамилию «Подольская», а фирма её мужа была дилером подольского аккумуляторного завода. То есть гражданка Подольская закупала у своего мужа для Агропромснаба подольские же аккумуляторы (позже стало известно, что убыток от её деятельности составил около 10 миллионов рублей).

Таковы были результаты аккумуляторных продаж у Андрея и Игоря Викторовича. Да, неудачный был тот день, когда Маньковский дал деньги на этот проект – в смысле для него был неудачный. Андрей умывал руки, потому как деньги брал Игорь Викторович, после чего передал по адресу. Ну а он обычно прощал всем, кому должен.

Глава 122

Вот уже три года Ирина была замужем. Первое время беззаботная жизнь пришлась ей по вкусу, а Ростов после захолустного Камышина казался столицей. Она старалась полюбить мужа, который был старше её почти на двадцать лет. Но Вениамин, при своей честности и благородстве был невыносимо скучен. А его положительные качества, к сожалению, имели негативную обратную сторону, или, выражаясь медицинскими терминами, ряд побочных эффектов.

Ирина сама не заметила, как из жизнерадостной и уверенной в себе девушки превратилась в забитую и равнодушную тётку. О том, какой она была, своей жизнерадостностью напомнила ей Алёна Веселова, соседка по двору, они вместе выгуливали собак и подолгу болтали.

Однажды Ирина посмотрела на себя в зеркало и задалась вопросом, почему она стала такой квёлой и тусклой, настолько, что мужчины на неё смотрят с сожалением, а женщины с удовольствием, не опасаясь конкуренции, берут в компанию, где намечается флирт.

Дело было не только в скучности её мужа. Хотя и это дало свой результат. Вениамин на всё смотрел, всё слушал, обо всём говорил и всё делал с одинаковой серьёзностью. Для него не существовали вещи важные или неважные, а только вещи достойные внимания. Подарив жене драгоценности, он в простоте душевной мучил её часа два из-за каких-нибудь двухсот рублей, в которых она не могла дать отчёта. В его щедрости не было размаха, от его расточительности отдавало скупостью; да и сами эти качества становились чем-то ускользающим, лимит на них уже заканчивался. Он допрашивал молодую жену о всех её тратах – не для того, чтобы их сократить, а чтобы упорядочить. Он позволял ей сорить деньгами, но при одном условии – что она всё будет записывать. Но на третьем году семейной жизни она боялась потратить хотя бы рубль, предвосхищая предстоящее разбирательство, во время которого с ней запросто могла случиться истерика. Ирина стала проклинать себя за то, что вышла замуж за человека, треть жизни которого проходила в том, что он считал копейки с официантами, продавцами, и банковскими работниками. С непреодолимым упорством он добивался, чтобы его не обворовали ни на один грош: ради этого он готов был разориться.

Впрочем, он вычислял всё – расстояния, с точностью до метра, высоты, барометрическое давление, градусы термометра, направление ветра, положение облаков. В Агре, в храме Тадж-Махал, он определил объем надгробия царицы Мумтаз.

У него была мания всё приводить в порядок; он, например, видеть не мог, когда на диване оставляли развёрнутый журнал. Он донимал Ирину тем, что раз двадцать в день приносил ей то книгу, то расческу, лежавшие не на месте.

Мучило её ещё и то, что ей пришлось жить вместе с человеком, который был совершенно лишен воображения. Оно было до того чуждо Вениамину, что он не в силах был описать какое-нибудь чувство или занимательно передать какую-нибудь мысль. С той поры, как они поженились, он открывал рот лишь для того, чтобы сообщить какой-нибудь точный, явный, неопровержимый факт. Иногда он шутил, и если это не были прочитанные в дешевой газетенке прибаутки, то эти шутки всегда являлись продолжением умопомрачительных его подсчетов. «Поаккуратнее с икрой! Нет, мне не жалко, просто икра не прибавляется, а убывает».

Несомненно, Вениамин любил свою жену, был счастлив, что обладает молодой красивой женщиной, но любовь его была подобна мелкому осеннему дождику, который сыплет неслышно, неприметно, моросит непрестанно, пронизывает, леденит.

Впрочем, это были пустяки. Больше всего Ирину угнетало то, что он любыми способами ограждал её от внешнего мира. Кое-как закончив третьеразрядный колледж, куда перевелась из Камышина, она устала просить, чтобы её пристроили на какую-нибудь работу. Если Ирина находила работу сама, то муж приводил десятки разумных доводов, чтобы туда не устраиваться – низкая зарплата, сомнительная компания, далеко от дома, а самым мощным доводом являлось то, что если она куда-то устроится, то это будет в ущерб его интересам, так как из-за её отсутствия дома оголится важный участок, а домработница выйдет дороже.

Одно время Вениамин носился с идеей создания семейной фирмы, и даже оплачивал жене выполнение мелких поручений, но ничего хорошего из этого не получилось – он посчитал проект нерентабельным, поскольку с этими поручениями легко справлялся сам.

Ирина оказалась в полном подчинении, в зависимости, и, возможно, по инерции терпела бы и дальше, но случай с Алёной возмутил её до глубины души. Как-то раз она привела соседку в гости, а через некоторое время Вениамин предложил ей работу. Алёна, не зная о семейной ситуации подруги, похвасталась, какие предложили ей условия, и это известие привело Ирину в состояние, близкое к шоковому. Муж сознательно не дал ей возможность получить востребованную специальность и опыт работы, не дал развиться, а теперь не берёт на работу из-за отсутствия квалификации! И теперь, проигнорировав жену, трудоустроил постороннего человека!

Ночью, лёжа в одиночестве (по инициативе мужа они спали в разных комнатах), она жалела о потраченных годах, чувствуя себя глубокой старухой, доживающей свой век подле сварливого старика. Ведь что приобрела она, выйдя за обеспеченного мужчину, казавшегося миллионером по сравнению с камышинскими ребятами? Даже если б она сошлась с одним из тех парней, то ей бы не пришлось так унижаться – это раз, а во-вторых, сейчас, спустя три года, они бы уже чего-то достигли – пускай не таких высот, как мистер Штейн, но что-то бы уже было. Их общее, а не записанное на какого-то скопидома. Недвижимости на Ирине не было, а самым ценным движимым имуществом была такса Нора. В любом случае, ей не пришлось бы изнемогать по ночам без мужчины.

Не без некоторого злорадства выслушав от Алёны историю её предсказуемого увольнения, Ирина участливо посоветовала обратиться к компаньону Вениамина за компенсацией, и, возможно, попроситься на работу – коль скоро у них пошёл раздрай и скоро будет полное разделение. Во внешнем мире её муж становился таким же невыносимым, как дома – всё говорило об этом. А ей самой становилось невыносимо тошно от мысли, что придется коротать жизнь в качестве честной женщины, погрязшей в самой дюжинной и пошлой добропорядочности.

Когда-то Вениамин сказал, что хочет оградить свою жену от ужасов этого мира. Но он был сам ужас; ужас ужасов.

Наутро после разговора с Алёной Ирина позавтракала, и, не убрав за собой, и даже не выключив из сети кофейный аппарат (ужасный проступок!), стала собираться во двор выгуливать Нору. Вениамина дома не было, он отправился на строительство гробницы Тадж-Махал (так Ирина называла затянувшуюся постройку коттеджа), поэтому она смело ходила по квартире и безобразничала – забывала фен в гостиной, открывала форточки (муж запрещал – через окно могли запрыгнуть кошки, а для проветривания нужно включать сплит-систему), в общем, вела себя нехорошо. Как-то само собой получилось, что вещей было собрано несколько больше, чем требовалось для выгула собаки, а когда вышли на улицу, у подъезда ждало такси.

Ирина положила на заднее сиденье чемодан, и попросила таксиста подождать, пока Нора сбегает в кустики. Оставалось несколько минут, чтобы ещё раз всё обдумать.

«Что, если он разорится, и я буду выставлена в нехорошем свете – мол, сбежала, не помогла мужу выпутаться из беды?»

И она сама себе ответила, приведя разумный довод, против которого даже Вениамин Штейн оказался бы бессилен: «Если муж разорится, то как в отсутствие средств он будет вести со мной взаиморасчеты!?»

Окончательно оправдав перед своей совестью отъезд, Ирина позвала собачку, и, сев в такси, сказала водителю:

– На вокзал.

Глава 123

Следующему визиту Штейна также предшествовал интересный звонок. «Интеллектуалка» Алёна позвонила в офис и попросила соединить с Андреем. Её соединили. Андрей поинтересовался, не связан ли звонок с открывшейся в «ВертолЭкспо» художественной выставкой. Оказалось, что нет – об этом культурном событии она слышит впервые, хоть и живёт в Ростове. Просто считает нужным сообщить о том, что увольняется. Вообще-то,

– …трудоустройства как бы не было… на самом деле, это просто incredible… поэтому можно назвать это уходом.

– Как же так? Голова идёт кругом…

Андрей попытался изобразить удивление, хотя тут ничего удивительного не было – Алёна совсем не походила на дуру, и после поездки в Волгоград у неё, если и присутствовали иллюзии, то неизбежно должны были рассеяться.

Она объяснилась.

Её вдохновила перспектива работы в компании, являющейся официальным дистрибьютором «Джонсон и Джонсон». Кроме того, ей обещали высокую зарплату и возможность карьерного роста. Но у такой компании должен быть хоть какой-то офис. Первое время Алёна работала на голом энтузиазме – Штейн говорил, что вот-вот откроет офис в Ростове. Потом она стала тихонько роптать – нужно ведь какое-то рабочее место. Он предложил ей самой подыскать помещение. Но то, что ей удалось найти, не устраивало его по цене. За ту сумму, что он был готов выложить, можно подобрать только вонючую конуру на промзоне. Штейн туманно объяснил, что из своего кармана крупную сумму платить не может, а, только когда поговорит с партнером, решит вопрос с приличным помещением. А пока… разве та конура на промзоне такая уж вонючая?!

Добила её финансовая политика работодателя. Он выдал какие-то расходные деньги, которые быстро кончились, и Алёне даже пришлось самой поиздержаться. Штейн удивился, когда она ему предъявила, он ведь рассчитывал, что у неё даже что-то останется с тех денег. Кроме того, зарплата. Казалось, с первой зарплатой нет проблем даже на неблагополучных предприятиях. Не тут то было. Штейн выплатил половину оговоренной суммы, вместо остального выдал сумбурное объяснение – что-то было связано с волгоградской гостиницей, в которой Алёна так и не поселилась, а если бы не уехала в Ростов, то удалось бы избежать многих ненужных расходов. И снова туманный намёк на то, что возможно, этот вопрос удастся разрешить с партнером, и тогда оставшаяся сумма будет выплачена. Ведь существует два разных бюджета – из «этих денег» работодатель может потратить столько-то, а «те, другие», не должен трогать. Алёну, естественно, не интересовали эти бюджетные хитросплетения, ей нужна была вся сумма целиком и вовремя.

И последнее. При трудоустройстве её не предупредили о разногласиях между компаньонами. О том, что на фирме не всё в порядке, видно невооружённым взглядом, и новичку не хочется попасть в какие-нибудь жернова.

Слушая Алёну, Андрей снова поразился её обстоятельности – достаточно было ограничиться одним пунктом, а не давать развёрнутое объяснение. Да можно было и не звонить. Хочет поговорить? И он осведомился, не выслать ли ей эту недостающую сумму, коль скоро в своих разговорах они так часто склоняли его имя.

– Мы… как бы общались… вступили в определенные деловые взаимоотношения… И я считаю, что должна объясниться… на самом деле… почему складывается так, а не иначе. А нанимал меня Штейн, и свою зарплату я сама с него вытрясу.

– Спасибо, теперь хоть ясность какая-то. Что ж, удачи.

* * *

Штейн позвонил на следующий день после звонка Алёны. Сказал, что находится в Волгограде, и хотел бы встретиться для важного разговора. У Андрея было очень много дел, и устраивать «Совинкомовские деревни» не представлялось возможным. К тому же, ронять авторитет в глазах сотрудников, для которых он превратился в ходячую икону, – и всё ради чего?!

Он уже собрался как-то отвестись, но Штейн неожиданно сказал, что подождёт, пока Андрей освободится. Каким-то совсем безропотным был его голос.

Быстро освободиться не удалось, хотя Андрею очень хотелось. Что там себе надумал символический партнер?

Во второй половине дня, когда Андрей уже собирался выдвинуться в город, в административном корпусе его перехватил Игорь Викторович и попросил зайти в палату к Фариду. Владимир должен был за ним заехать, но, где-то задержался, и «чем-то надо занять татарина».

Пришлось идти во вторую кардиологию и «занимать Фарида». Поздоровавшись, Андрей осведомился, как здоровье.

– Отлично… отлично, – ответил пациент.

В этом никто и не сомневался, кроме обследуемого. И если всем было по барабану, то для него эти сомнения выходили в копеечку.

Оглядев Андрея с ног до головы, Фарид сделал комплимент – всегда отличный вид, костюм, галстук, всё это не слишком вычурно и пафосно, как у модного гангстера, но и не дёшево, как у офисного шнурка или официанта. В самую точку.

Андрей поблагодарил и ответил, что,

– Всё это пустое, всё лирика – обычная униформа.

Вкратце рассказав о том, как обстоят дела с продажами аккумуляторов, спросил о возможных дополнительных скидках. Фарид поставил в известность, что максимальные скидки уже даны, и даже на большом объеме ничего не удастся сделать. Вынув калькулятор, стал что-то высчитывать, и записывать расчеты на листке бумаги. Перед Андреем открылась картина взаимоотношений фирмы «Базис-Стэп» с аккумуляторным заводом «Электро-Балт». Была показана экономика взаимозачетных схем, и даже вычислена потенциальная прибыль Экссона при реализации первой партии аккумуляторов.

– Видишь, Андрей, моя прибыль составляет примерно семь процентов, тогда как ты получишь пятнадцать-двадцать. Ты зарабатываешь больше, чем я.

«Но я пока что писающий мальчик перед тобой», – подумал Андрей.

Они проговорили примерно два часа, и, провожая по отделению до лестницы, Фарид сказал:

– Володя говорил тебе – ты нас сегодня поведёшь в ночной клуб?

Андрей не подал виду, что сегодня ему совсем не до клубов:

– Клубиться – моя страсть.

После работы он поехал домой, чтоб успеть побольше сделать разных дел и как-то загладить перед женой вину за будущий нехороший проступок – отсутствие дома в вечернее время. Пришлось отпроситься «по делу».

Он заехал за ними в начале девятого. Игорь Викторович тоже решил присоединиться к компании. Быстровы почему-то решили пойти в «Молотов Гараж», клуб на Площади Чекистов. Оба они что-то где-то слышали об этом заведении. Андрей тоже слышал, причём самые разноречивые суждения. Одни говорили, что туда надо ходить в будние дни, желательно по средам, на выходных там отстой. Другие говорили, что днём там классно, по вечерам – отстой, без разницы, в какой день. Третьи утверждали, что там вообще делать нечего – в любой день, в любое время.

И вот, они приехали, чтобы увидеть всё своими глазами. Андрею сразу не понравилось – торчковый панк-рокерский гадюшник. И смотрится дёшево. Возможно, в эпоху перестройки это выглядело актуально, но на дворе 2000 год, пора бы сделать ремонт.

Музыка громыхала подобно ковровой бомбардировке, туда сюда сновали обдолбыши в цепях и напульсниках. Да, это было подходящее место для безрадостной пьянки и упаднического веселья. Но не для съёма.

Андрей указал на это своим спутникам, но Владимир, когда заходили, разглядел каких-то девушек на улице перед входом, и вышел из зала. Пришлось занять столик и ждать, вдруг Быстров кого-то приведёт.

Заказ пришлось ждать долго, все уже успели привыкнуть к шуму. Сидели, обсуждая собравшуюся молодежь. Это была рокерская тусовка, здесь никогда не крутили танцевальную музыку. Однако, кто-то всё-таки пытался станцевать под мрачные гитарные запилы.

Тут Андрей заметил появление в зале девушки в сером брючном костюме. Она подошла к барной стойке, что-то сказала бармену, потом жестом подозвала официантку, тоже что-то проговорила такое, на что та покорно закивала. Администратор?

На его лице промелькнуло приятное изумление. Она… тут работает?!

Эту гибкую фигуру, эти черные волосы, он узнал бы из десятка тысяч.

– Кого ты там увидел? – спросил Игорь Викторович.

– Кажется, это она.

– Кто ещё?

– Однокурсница.

В этот момент девушка в сером костюме повернулась лицом, и он убедился в том, что находится при памяти – это была Маша Либерт.

Выйдя из-за стола, Андрей направился к ней. Заметив его, она отпустила официантку.

– Голова кругом… что ты тут делаешь?! – сказал он, приблизившись.

И поцеловал – хотел в щёку, а получилось в губы.

– Догадайся с трёх раз. Что, не ожидал меня тут увидеть?

– Да… сколько мы уже не виделись – года два, больше? Знал бы, что встретимся, привёл бы себя в порядок: голову вымыл, зубы почистил, да чего уж там – трусы бы поменял, давно уж собирался!

Она отвесила ему подзатыльник:

– Ты всё такой же распиздяй!

И спросила:

– Ты здесь один?

Он махнул в сторону столика:

– С друзьями.

Она пригляделась, затем произнесла тоном глубокого понимания:

– О, да! Как обычно – солидная публика.

– Немного нелепо тут смотрится, да?

– Нет, почему, у нас разный контингент, всякие приходят. Даже сейчас, когда золотые времена уже прошли.

Маша рассказала, что сюда её устроил хозяин заведения – один из знакомых, из тех, с кем она «волшебно проводила время». Это означало, что парня жестоко продинамили, но она настолько вытрахала его мозг, что он, несмотря на такое обращение, всё-таки устроил её на работу. Если бы отвела взгляд и сказала, что «ничего особенного, пересеклись пару раз, поговорили», это бы значило, что был контакт и намечаются серьёзные отношения. Оказывается, заведение умирает, и скоро закроется, а на смену ему откроется другой клуб – в другом месте. И Маше обещана там хорошая должность – поэтому она тут до сих пор.

Стоял ужасный гвалт, барабаны строчили пулеметной очередью, вокруг толкалась пьяная молодёжь, и Андрей спросил Машу, где тут у неё рабочий кабинет.

– Пойдём, – и она увлекла его к выходу.

Выйдя из зала, они пересекли холл, мимо охранника прошли узеньким коридорчиком, и остановились перед дверью с надписью «Директор». Вынув ключ, Маша открыла её. Они оказались в небольшом кабинете – стол, кресло, шкаф, диван, пара стульев, на стенах – постеры с изображением известных рок-групп.

Андрей остановился посередине, разглядывая плакаты. Маша, закрыв дверь, подошла к нему вплотную:

– Ну, рассказывай…

– А что «рассказывай»…

Он был вынужден приобнять её – не отскакивать же от подруги. Она положила ладонь на его ширинку, провела пальцами, едва касаясь. Этот её манёвр не остался без должного отклика. Пытаясь выглядеть серьёзным и сохранить остатки благоразумия, он пересказал услышанную когда-то от Шавликова историю его любви.

– … «в 95-м Неля положила мне ладонь на ширинку и сказала, что есть занятия поинтереснее, чем игра в волейбол. С тех пор она крепко держит меня за яйца». Буквально так и сказал: «в 95-м положила ладонь на ширинку». Только потом я выяснил, что познакомились они на турбазе – играли в волейбол в одной команде.

Её движения стали более настойчивыми, другой рукой она обняла его шею.

– …свет не будем выключать? – спросил он.

– Ну… если у тебя там появилось что-то принципиально новое, и ты не хочешь это показывать…

…Когда вышли в холл, у неё был довольно расстроенный вид. Андрей чувствовал себя неловко – и молчание, и слова, всё это выглядело бы сейчас нелепо.

– У нас всегда всё начиналось осенью, – наконец, выдавил он.

– Тебя, наверное, невозможно удержать за яйца. По крайней мере, такие тебе ещё не попадались – кто бы смог это сделать. Я права?

Он ответил, помедлив:

– Машуня… Ты ведь знаешь, какой я распиздяй, сама сказала.

– Универсальный ответ, одинаково непонятный и бестолковый.

– Я простой пацан, слово – не моё оружие, – попробовал отшутиться Андрей, но, почувствовав, какую околесицу несёт, спохватился:

– Прости…

Взгляд её вдруг оживился:

– Андрюшка… у меня был день рождения – ты ведь помнишь дату!

Он кивнул.

– … ты меня в этом году не поздравил…

Эти слова были произнесены почти что с радостью.

Он принюхался.

– М-м… не узнаю… какой твой любимый запах? Всё тот же, Poison?

– Нет, мне нужен другой подарок…

Он улыбнулся, и улыбка получилось слишком грустной. Она словно не заметила:

– Я хочу хорошей и красивой любви. Как раньше.

– Хорошо. Я позвоню.

И он нашёл причину, чтобы удалиться: его ждут друзья. Взгляд Маши снова погрустнел, на мгновение вспыхнувшее лицо побледнело, отчего, казалось, еще чернее стали локоны, окаймляющие её щёки.

– Ну, иди!

И она пошла обратно, в кабинет, откуда они только что вышли. Вернувшись в зал, Андрей обнаружил, что столик их пуст. Пройдясь по залу, не найдя никого из своей компании, потолкавшись среди шумной пьяни, покинул этот алкошабаш, выталкиваемый звуковым напором, сравнимым с авиационным налётом.

Идя по аллее к остановке, он увидел Владимира с Фаридом, они стояли возле лавочки и разговаривали с сидящими на ней двумя девушками. Подойдя, прислушался, попытался вступить в разговор, но вскоре понял, что он тут лишний. Удалось только выяснить, что Игорь Викторович уехал домой, а девушки вроде как клеятся. И он, облегченно вздохнув, направился к машине. Никто не остановил, его уход остался незамеченным.

И, только сев за руль, вспомнил про Штейна. На часах – начало двенадцатого. Для ночного клуба – время детское, жизнь тут только начинается, а для деловой встречи – поздновато. Андрей набрал его номер, поздоровавшись, извинился, объяснив поздний звонок «семейными заморочками». Объяснение было принято. Штейн сказал, что ничего страшного, он готов встретиться прямо сейчас.

* * *

«Какой-то день сюрпризов», – подумал Андрей, увидев компаньона. Почти год не имел чести лицезреть такой официоз, и тут «нате из-под кровати», как говорит Трезор. Штейн как будто собрался на встречу с важными клиентами, а не в третьеразрядное кафе посёлка Ангарский. На нём был черный деловой костюм, белая рубашка, галстук в красно-синюю полоску. Для начала он осведомился:

– Сколько у меня есть времени?

– Ты чего, ты ж не на приеме у премьер-министра! – попытался отшутиться Андрей.

Это было совсем уже диковинно, ему еще не приходилось слышать, чтобы Штейн кому-то задавал такие дурацкие вопросы.

Они приехали в «Узбекскую кухню» – то же место, что и в прошлый раз, когда Штейн произносил футуристические речи. Теперь его мысли были о настоящем. В нём сквозила усталость человека, знакомого с потерями не по книгам. Сначала увольнение, потом эти непонятные моменты на фирме. Андрей попытался возразить насчет последнего, но Штейн попросил выслушать его до конца. Отношения между компаньонами уже не те, что раньше, когда постоянно созванивались, обсуждали каждую сделку, каждый шаг. Появились побочные интересы, какие-то свои дела. Он говорил обобщённо, не персонифицируя, у кого «побочные интересы и свои дела». Правда, пару раз всё же констатировал тоном стороннего наблюдателя, что в таких-то числах такого-то месяца были случаи срыва конкретных договоренностей, а из высказываний таких-то лиц становилось понятно, что компаньон ведёт двойную игру.

Он не стал ничего заказывать, просто сидел и говорил, в то время как Андрей с отменным аппетитом поглощал узбекский плов. Пару раз Штейн закурил, сигарета в его руках выглядела как-то неестественно, будто он не умеет ещё с этим обращаться – как девственница, впервые прикоснувшаяся к тому, что раньше не приходилось трогать.

– … есть такие люди, как Рафаэль – они ведут какие-то сложные дела, махинации. Я в этом ничего не понимаю. Ты мне что-то говорил про брата Быстрова, про сырьё и аккумуляторы. Я сразу дал понять, что не буду этим заниматься. Если хочешь, занимайся сам, но это не для меня. Какой-то тёмный лес, кого-то постоянно надо обманывать, куда-то влазить, нервничать, вдруг застукают, не получится. Постоянный риск, ответственность. Даже не хочу вникать в это дело. Но я умею продавать медицинские расходные материалы, у меня это хорошо получается. Вот одно дело, и только оно одно меня интересует. Ты знаешь, ты всё видел – как я общаюсь с клиентами, провожу презентации. Мы можем работать вместе.

Теперь Андрей понял, зачем был нужен такой наряд в таком неподходящем месте. Штейн проводил презентацию самого себя. Поняв, что равноправного партнёрства не получится, пытается сохранить хотя бы какое-то участие на фирме. Андрей притворился обеспокоенным и ничего не понимающим:

– Послушай, но я ничего тебе не говорил такого, чтобы ты подумал, будто я…

– Да, Андрей ты не говорил…

Продолжая монолог, Штейн развил идею о том, что люди разные, но у этих разных людей могут быть точки соприкосновения. Жизнь непростая штука, и он это прекрасно понимает.

Он говорил, говорил, не задавая вопросов.

Официантка принесла счёт. Заведение уже было закрыто, ждали ухода последних посетителей. Андрей расплатился, они вышли на улицу и сели в машину. Ехали молча, изредка обмениваясь ничего не значащими фразами о погоде, последних тёплых деньках.

Когда остановились, Андрей сказал:

– Тёплые дни продержатся до шестого ноября, это как раз мой день рождения. Потом наступит похолодание, так бывает каждый год.

И подал руку, которую Штейн с готовностью пожал, и вышел из машины. Андрей хотел произнести что-то вроде «Созвонимся», или «Я свяжусь с тобой в такой-то день», но так ничего не сказал.

Когда, приехав домой, лёг в постель, Мариам спросила его, о чём была беседа. И он ответил:

– О том, что бизнес – дело одинокое.

Глава 124

Дом был расположен в самом зеленом районе Будапешта – в Зугло, в тени столетних деревьев, вблизи термальной купальни «Паскал-фюрдо». Продавец особенно упирал на то, что для отопления и снабжения горячей водой из собственной скважины, с глубины 1735 м в дома будут проведена термальная вода температурой 70 градусов. А термальными водами источника будут наслаждаться не только жильцы в собственных ванных, но и посетители строящихся одновременно с жилым проектом Велнес-Спа сооружений. Ференцу ничего не нужно было рассказывать – он был специалистом в области недвижимости и сам мог рассказать о достоинствах и недостатках любого объекта в этом городе. Что касается того, в котором они с Имоджин собирались поселиться, это была действительно прекрасная квартира. Когда они первый раз зашли туда, то сразу почувствовали – здесь они останутся жить. Первое, что было сказано владельцу:

– И что, вы действительно считаете, что эта живопырка стоит таких бешеных денег?!

Продавец смутился – он и так донельзя снизил стоимость, так как остро нуждался в деньгах. Но Ференц принялся убеждать, как тут всё плохо, и что если польстится на термальные воды из крана, то им придётся вбить кучу денег в ремонт квартиры. Он собаку съел на ведении подобных сделок, поэтому и без того низкая цена снизилась еще на 10 процентов. Так супруги Уэйнрайт стали счастливыми обладателями апартаментов с высокими потолками и огромными окнами, которые пропускают такое количество света, что комнаты казались гораздо больше, чем были на самом деле.

Почти полгода длился ремонт, и в начале сентября они въехали в своё новое жилище. В интерьере прослеживалось влияние почти всех стран, где Ференцу доводилось бывать, а общий стиль можно было охарактеризовать как современный колониальный с элементами ар деко. Стены в доме без узоров и без ярких отделочных материалов; они белые, серые, или цвета шампанского. Пространства в квартире достаточно, и каждому предмету отведено своё определенное место. Мягкая мебель массивная, комфортная, и однотонная. Исключено всё искусственное: все ткани натуральные, мебель – деревянная и плетёная, цветы – только живые. Мебель везде по большей части была из Италии, куда Имоджин ездила по работе и заказала вещи прямо на фабриках. Получилось быстрее, чем покупать в Будапеште, да и выбор богаче. Имоджин не очень любила антиквариат, но несколько приятных вещиц всё-таки в доме присутствовало. Это старинные часы и стеклянные ножки для шкафа. Эту красоту она обнаружила на блошином рынке. Ножки когда-то были прессами для бумаги, но она разглядела в них то, для чего потом и приспособила. Их подпилили нужным образом и водрузили на них красивый деревянный шкаф.

В минималистской ванной комнате стены выложены натуральным камнем. Весь дом был украшен одинаковыми бра в форме листа папоротника, привезёнными из Таиланда. Из холла в гостиную вела зеркальная двустворчатая дверь, рядом – торшер в стиле ар деко на ножке из тёмного дерева. В гостиной был камин, над ним – большое венецианское зеркало, а перед ним – шёлковый ковёр.

Привезенный из Венеции разноцветный светильник Имоджин поместила в спальне, он стал единственным ярким пятном в этой комнате, убранство которой выдержано в спокойных тонах: наволочки из хлопка и шёлка, зимнее покрывало из кашемира.

Дом получился по-мужски аскетичный и по-женски тёплый, такое сочетание супругам Уэйнрайт показалось симпатичным.

Ференц всю жизнь просидел на чемоданах и, как настоящий кочевник, не любил обрастать вещами. Имоджин не путешествовала так много, как он, но никогда не испытывала склонности к оседлому образу жизни. Так стены в доме оказались пустыми – за исключением одной в холле: однажды в одной будапештской галерее она увидела картину с изображением сидящей за столом девочки. Имоджин почувствовала в ней что-то очень близкое, поэтому не сумела уйти без неё. Теперь, проходя мимо картины, она часто останавливается, чтобы полюбоваться.

Живая, загорелая, с большими тёмными лучистыми глазами, с шапкой непокорных густых волос, девочка пристально смотрит на зрителя, вся залитая светом, врывающимся через окна и играющим разноцветными отблесками на стене, на блюде, повешенным в простенке, на спинках стульев, на столике у окна, на подсвечнике, на серебре ножа и лежащих на столе бархатистых плодах. Радостный, необыкновенно бодрящий солнечный свет, падая из окон, насыщает всё пространство большой светлой комнаты, скользит по лицу девочки, порождая изысканную игру сиреневых и голубых тонов на розовой блузке, переливаясь перламутром рефлексов, скользя разноцветными бликами, играя цветными пятнами на скатерти. Смуглое, с проступающим сквозь загар румянцем, лицо девочки оттеняется в картине общим голубоватым, холодного тона, колоритом, который смягчается тёплыми тонами фруктов и листьев и звучным тоном красного банта на груди.

В свободное время Имоджин обожала растянуться на уютном ковре перед камином, зажечь по всему дому ароматические свечи, включить любимую музыку и подолгу болтать по телефону со своей самой близкой подругой – мамой.

Но однажды ей пришлось вспомнить близкого друга и написать ему тайком от мужа.

To: sovincom@vlink.ru

From: imogen@hotmail.com

Date: 25.09.2000

Chao, Andrew!

Поздравь меня, мы сыграли свадьбу, теперь я Имоджин Уэйнрайт. А ещё мы въехали в новую квартиру, и я просто без ума от счастья!

Но мою радость омрачает одна проблема: мы никак не можем сделать ребёночка. Анализы показали, что у Ференца всё в порядке, дело во мне. Он ещё не знает, я тайком сходила и забрала результаты исследования. Он полностью доверяет мне, и даже не будет смотреть выписки. Поэтому мне очень стыдно обманывать его, а придётся, потому что я не знаю, как он отреагирует. Вдруг он меня бросит, ведь ему так хочется завести детей (не успел ещё обзавестись, а ему уже 37!).

Ещё не всё потеряно – мне выписали какие-то гормональные таблетки. Но я всё равно боюсь, вдруг врачи меня водят за нос: зная, что ничего не выйдет, нарочно обнадёжили, чтобы я приносила денежки в их клинику в течение ряда лет?!

А мне так хочется дочку! Я часто вижу её во сне – красивую, длинноволосую, и в розовом платьице. Я даже имя придумала – Erzsebet (по-английски это Elizabeth, если ты помнишь, а по-вашему – Елизавета).

Посоветуй, darling, что мне сказать Ференцу. Мне очень важно получить совет именно от мужчины.

Жду с нетерпением,

Имоджин.

P.S. Со мной произошёл случай (не знаю, каким словом обозвать). Я поехала в Телки к Габору, чтобы обсудить статью. Возле одного симпатичного дома стояли двое – то ли папа с сыном, то ли нечто худшее (на эту мысль натолкнул их фриковатый вид, к тому же, они обнимались). Я высунулась из окна машины и сделала пару снимков. Заметив это, тот мужик, что постарше, подбежал, открыл дверь, взял камеру, разбил об асфальт, и принялся топтать ногами, обзывая меня при этом последними словами. Потом вернулся к своему парню, они сели в машину, и уехали.

Я набрала Ференцу, и он вскоре подъехал. Мы дождались возвращения обидчика (он приехал один), но этот тип не захотел разговаривать с мужем. Просто открыл с брелка автоматические ворота, и заехал на свой участок. Ференц позвонил в домофон, но тот, услышав суть вопроса, положил трубку. Мы узнали его имя (Geza Spanyi) и номер телефона, стали звонить – также безуспешно. Тогда мы обратились в суд, однако этот урод сумел откупиться. Ференц настроен очень решительно.

* * *

То: imogen@hotmail.com

From: sovincom@vlink.ru

Date: 26.09.2000

Привет!

То, что ты пишешь, очень печально. Но не безнадёжно. У нас была точно такая же ситуация, Мариам прошла курс лечения, а потом успешно забеременела и родила. У меня не было мыслей развестись с ней, когда я узнал о её проблеме, и уверен, что твой муж тоже отнесется с пониманием. Насколько я понял, у вас искренние и открытые отношения. Любая уловка, даже небольшая, может их нарушить, так как неизбежно повлечёт за собой более крупную, а это в конце концов запутает ситуацию и приведет к подрыву доверия. Взвесь на весах разума, что тебе важнее: ваши отношения, или та мизерная выгода (мнимое спокойствие), которую ты получишь, солгав мужу.

Насколько я помню, гормональные пилюли, которые принимала жена, обладали контрацептивным действием, и врач что-то говорил о «коррекции гормонального фона». Вот ты и скажи своему мужу правду: «врач считает, что нужно немного повременить с зачатием для того, чтобы скорректировать гормональный фон, и прописал мне гормональные пилюли».

Что ещё сказать… Я наведу справки об усыновлении. Раньше с этим не было проблем, сейчас же вокруг этого вопроса искусственно раздули нездоровую шумиху – вопят о детской проституции и расчленении детей на органы. В результате мы имеем усложнение оформления документов и удорожание вопроса в целом. Но возможность такая остаётся, я всё узнаю и напишу тебе. А ты прозондируй почву у себя – возможно, у тебя быстрее получится.

Что касается Spanyi – у нас в России такие вопросы решают очень просто. Нанимают крепких ребят и дают задание: нанести повреждения организму обидчика. Только нужно прекратить официальное преследование и выждать время, чтобы не навлечь на себя подозрения.

Удачи,

Твой Andrew.

* * *

To: sovincom@vlink.ru

From: imogen@hotmail.com

Date: 27.09.2000

Chao, Andrew!

Спасибо за совет. Я тоже склонялась к такому мнению, но отчаяние затмило мой разум. Наберусь решимости, и поговорю с ним.

Насчет того, чтобы избить гада – у нас тут тоже не город ангелов, но мы пока не решаемся прибегнуть к этой исключительной мере наказания. Хотя, такое разрешение ситуации не должно показаться ему чем-то диковинным.

Представляешь, Ференц вышел на компетентных людей из полиции, те пробили моего обидчика, и выяснили, что никакой он не венгр Geza Spanyi, а самый что ни на есть русский по имени Николай Моничев.

Так-то darling, есть над чем задуматься.

* * *

То: imogen@hotmail.com

From: sovincom@vlink.ru

Date: 28.09.2000

С ума сойти! Но я уже ничему не удивляюсь.

Держи меня в курсе событий.

Глава 125

Возле школы было не припарковаться, и Андрей остановился напротив следующего здания, библиотеки имени Горького. Вышел из машины, прошёлся по тротуару.

«Забраться что ли в бричку, не хватало сейчас встретить каких-нибудь знакомых», – подумал он, и только собрался это сделать, как увидел знакомое лицо. Со стороны, противоположной школе, к нему приближалась Арина.

Они поздоровались.

– А-а… Попробую угадать, что ты здесь делаешь… – кивнула она в сторону библиотеки, – наверное, ждёшь завоза новых книг!?

Это было сказано тоном неодобрительной иронии, Андрей почувствовал, что сейчас ему будут выговаривать, и попытался отшутиться.

– Да, чтение – это моя страсть!

– Слава тебе, господи, я, грешным делом подумала, будто школьницы – твоя страсть.

Снова кивок – теперь уже в сторону школы.

– Нет, что вы, всё это пустое, всё лирика, – сказал он первое, что пришло в голову.

– Андрей, я не одобряю ваших отношений, – резко оборвала она его, – не только из-за разницы в возрасте, и из-за того, что ты женат; есть и посерьёзнее причины.

Улыбка слетела с его лица.

– Удостойте мой слух.

– Пожалуйста. Ты вроде как бизнесмен – обеспеченный, самостоятельный молодой человек. К тому же симпатичный, интересный. По совокупности признаков можно сказать, что ты – мечта неопытной молоденькой девушки, особенно если до этого ей приходилось общаться с быдл… с менее достойными парнями.

Он невозмутимо пожал плечами, всё ещё не понимая, куда она клонит.

– … и ты умеешь обращаться с девушками, у тебя ведь богатый опыт соблазнения. А глупенькой школьнице мало нужно, один взгляд – и воспламененная юность бушует сумасшедшим огнем. Не так ли… Ан-дрю-ша…

Он похолодел, всё поплыло перед глазами. Прошлое тревожной птицей промелькнуло в памяти. Навсегда ушли вдаль лиловые изломы кавказских гор, а за ними его Катя, и их большая, как небо, любовь. Самое дорогое воспоминание, но его мысли глубоко спрятаны в тайниках души, такими переживаниями не принято ни с кем делиться.

Арина продолжила, немного понизив голос для придания значительности своим словам.

– Видишь ли, я верю в закон парных случаев. Будешь суеверным, когда дело касается твоих детей. И что за роковой мужчина, почему они так липнут к тебе?! С каким-то фанатизмом!

При этих словах она посмотрела в сторону школы, откуда с минуты на минуту должна была появиться Таня.

– Когда-то я сказала одному знакомому, кстати, он похож на тебя внешне, только старше лет на двадцать, в разговоре с ним я высказала мысль: если человеку суждено быть убитым другим человеком, интересно проследить, как постепенно сближаются их дороги. Сперва они страшно далеки, – вот один с семьёй в Испании, купается в море, играет с детьми, щёлкает «Кодаком». Другой, его смерть, за тысячи километров в это время пьёт пиво, забивает «козла». Вот первый, приехав с моря, едет в офис; второй смотрит футбол по телевизору. Но всё равно им неизбежно встретиться, дело будет. Вот и сейчас, человек, который не увидит больше ночью ковш Большой Медведицы, не встретит утро завтрашнего дня, шагает своими ногами маршрутом, который на одном из участков пересечётся с маршрутом другого человека… Посмотреть со стороны – их движение идёт само собой, без насилия, какое-то полусонное скольжение, будто всё кругом смазано глицерином и сонно скользит само собой.

Арина проницательно посмотрела на Андрея и не спеша произнесла:

– Эти слова были сказаны незадолго… до того ужасного события. У меня были предчувствия, я не знала, что будет, но чувствовала приближение чего-то нехорошего. И сейчас… если я до сих пор не прекратила ваши отношения, то только потому, что ты похож на того мужчину, а я испытываю к нему безграничное доверие, он очень много сделал для нашей семьи.

– «Святой Иосиф», – вымолвил он немного небрежно.

– Между прочим, очень влиятельный человек, – повысила она голос, как бы защищая от нападок своего знакомого. – Недавно помог нам выиграть суд, без вмешательства никак бы не обошлись.

Он увидел, что она успокоилась, как человек, выполнивший работу, и удовлетворенный тем, что дело сделано. И решил разрядить обстановку анекдотом.

– Анекдот! Судятся армянин с евреем. Судятся они, судятся. В итоге судье дали пять лет.

Мгновение Арина смотрела на него, широко раскрыв глаза, затем громко рассмеялась.

– Это ты верно подметил, так оно и получается!

«Вот откуда у Тани такой сильный голос – от матери», – подумал он.

Чтобы не возвращаться к сколькой теме, развил отвлекающие манёвры.

– Что касается судов – у меня в Будапеште… знакомый…

Но Арина прекрасно помнила, к чему вела беседу, и её не так легко было сбить с толку.

– Секунду, Андрей, я тебя перебью! Давай закончим тот наш разговор. Тане внушать бесполезно, и я обращаюсь к тебе, как к более сознательному из вас двоих. Вы можете общаться, но я не хочу, чтоб было что-то большее, чем простое общение. Ещё лучше, если ты пустишь по тормозам эту вашу дружбу. Ну, мы определились!?

Он сделал неопределенный жест. Ей это показалось достаточным, она решила, что закрыла вопрос, и продолжила беседу:

– Итак, ты что-то говорил про Будапешт…

– Да, мой будапештский знакомый, он журналист. Поехал он в пригород со странным названием Телки, это район элитной застройки. Остановился напротив красивого особняка, вышел из машины, сделал пару снимков. В кадр попал хозяин дома – вышел из ворот вместе с сыном. Увидев, что его снимают, мужик набросился на этого моего парня, вырвал камеру из рук, и разбил об асфальт. Да и его самого чуть не избил. Так вот, о чём я веду речь – обратились в суд, и сколько уже, два месяца, наверное, никаких результатов. Правосудие у них такое же, как у нас – никакое!

– Твоему другу надо обратиться к Иосифу Григорьевичу, он быстро решит вопрос!

Незаметно подошла Таня:

– О чём вы тут, милые, шепчетесь?!

И она взяла обоих под руку – и мать, и своего друга. По тому, как эти двое посмотрели друг на друга, Арине стало ясно, что совершенно напрасно она тут распрягалась. Любовь не остановить. Она прорвется сквозь стены, проторит путь в самых прочных преградах, сломает любые запреты. И даже её первое робкое дыхание уже непобедимо.

Голос Андрея вывел её из оцепенения.

– Самое интересное в этой истории – знаете, кто хозяин того дома?!

– Кто? – равнодушно спросила Арина.

– Наш земляк, Николай Моничев, хозяин «Доступной Техн…

– Что?! – громко вскрикнула она.

– Вот так, мир тесен, как ночной горшок.

Таня не понимала, о чём тут говорят, единственное, что занимало её – то, что вроде как мать с Андреем поладила, и, наверное, не будет больше выступать против их дружбы.

– Ты не мог бы, Андрей, раздобыть мне адресок нашего будапештского земляка, и фоточку желательно.

– Это вообще не вопрос, сегодня же созвонюсь с будапештскими товарищами.

Арина высвободила руку и подозрительно посмотрела на эту парочку, особенно обратив внимание на то, как Таня держит под руку Андрея. По правде говоря, они неплохо смотрятся.

– Да уж, вот это новости… – только и смогла она выговорить. – Как всё запущено… Запомни, что я тебе сказала, Андрей… Адресок земляка, и… фотку.

И в смятении удалилась.

– Поехали, – деловито сказала Таня, поворачиваясь к машине.

Глава 126

Произошло то, что произошло: восемью из двенадцати голосов Никита Морозко был признан невменяемым и отправлен на принудительное лечение в психиатрическую больницу № 17. Профессор Синельников снова помог беспредельной шпане уйти от наказания, договорившись насчёт суда присяжных, сделав нужные медицинские справки, и наняв опытного адвоката, заморочившего голову присяжным заседателям. И теперь набирает очки перед электоратом, публикуя статьи о том, что его усилиями «Россия становится правовым государством».

Рашид Галеев пришёл к Давиденко просить содействия в решении этой проблемы. В красках обрисовав зверства Никиты Морозко, ужасающую тупость присяжных заседателей, подобрался к главной причине творящегося беззакония – профессор Синельников.

– Есть такое дело, – кивнул присутствуюший при разговоре Паперно.

– Иосиф Григорьевич, – продолжил Рашид, – мы имеем дело с самым настоящим идейным идиотом. Есть, конечно, доля нашей вины – попустительство правоохранительных органов, но, если б не вмешательство Синельникова, суд бы вынес справедливый приговор. Оговорюсь: нормальный суд, профессиональный судья, а не сборище засушенных каракатиц, собранное его стараниями. Учителки, бухгалтерки, повара, кассиры, прочие слезливые дуры – какой же это суд?! Суд присяжных – это лазейка для того, чтоб избежать справедливого наказания. На свободу выходят 20 % тех, кого судит суд присяжных, в то время как те, кто оказывается в руках судьи-профессионала, оправдан будет один из двухсот. Наше общество не готово к этому демократическому завоеванию. Морозко виновен, тут вопросов вообще нет. Что касается его психического состояния – тут какая-то махинация. Да и какая к черту разница, шизофреник он или нормальный человек, если его нужно изолировать от общества, держать в клетке!? В условиях колонии эта задача достижима, а из психушки он убежит, или профессор подсуетится и освободит, как в прошлый раз.

Иосиф Григорьевич посмотрел на своего зама, как бы спрашивая совета.

– Чокнутый профессор вконец уже ахуел, – подтвердил тот.

Тогда Давиденко перевёл взгляд на Галеева:

– Никогда нельзя недооценивать предсказуемость тупизны. Знал же, что может выйти осечка с судьями, зачем заранее не обратился.

Галеев не нашёл, что ответить, и Давиденко продолжил.

– Я перед тобой в долгу, Рашид, твоя проблема – это моя проблема. Но ответь мне: за три года ты ни разу не обращался ко мне, и сейчас приходишь с вопросом, не касающимся продвижения по службе, или чего-то такого, что было бы нужно лично тебе. Или я чего-то недопонимаю?

– Мне нужно, чтобы Отморозко получил по заслугам, а чокнутый профессор – не мешал бы следственным органам.

– Считай, что твоя просьба выполнена. Оставь бумаги, я отзвонюсь по результатам.

Галеев выложил на стол две папки с документами, пожал протянутую ему руку, и вышел из кабинета. Когда Паперно, обсудив свои дела, оставил его одного, Иосиф Григорьевич вынул из тумбочки конверт. Раскрыл его, проверил, всё ли на месте. Порядок, всё тут: фотография будапештской виллы Николая Моничева, его лимузина, сам он в разных ракурсах на улицах венгерской столицы – там, где его и не думали искать.

Вынув листок с его адресом и другими контактными данными, Иосиф Григорьевич написал на обратной стороне две фамилии – Морозко и Синельников. Подумав, вычертил чёрным маркером вокруг первой прямоугольник – так же, как и вокруг фамилии «Моничев». Напротив слова «Синельников» появился вопросительный знак и пометка «дурдом, 17-я б-ца!?»

После этого набрал Каданникова. Соединившись, сказал:

– Влад, у меня тут накопились вопросы.

– Куда мне подъехать, Иосиф Григорьевич?

Глава 127

Про Синельникова удалось узнать много интересного. Фирма его, «Медторг», была объявлена банкротом, введено конкурсное производство, сам он, как генеральный директор, держал ответ перед арбитражным управляющим по поводу многочисленных долгов, компаньон его, судя по всему, избежит ответственности – благодаря хитро составленному учредительному договору.

Выяснилось, что гендиректор совершал множество сделок, не ставя своего компаньона в известность. К нему, как к профессору и opinion-leader, обращались фирмы-производители фармпрепаратов с целью продвинуть выпускаемую продукцию. Ему платили за упоминание своих брэндов в лекциях перед студентами, перед врачами ФУВа (факультет усовершенствования врачей), а также перед фармацевтами и провизорами на соответствующих курсах. Со многими компаниями Синельников заключал договора поставки (на условиях отсрочки платежа или консигнации) – уже как гендиректор фармацевтической компании «Медторг». Кредиторы в один голос утверждали, что «профессору невозможно было отказать» – репутация, хорошие манеры, умение убеждать. О предоплате не могло быть и речи. Кроме того, втайне от компаньона Синельников получал комиссионные, от 10 до 20 % от суммы контракта, причем по факту получения товара, а не по факту оплаты, как это обычно делалось.

Таким образом, не просчитывая сделки, он вешал на фирму товар, который сотрудники не могли реализовать в означенные сроки, а то и просто неликвид.

Cо слов профессора, он не знал реальную сумму задолженности и не имел понятия о многих сделках, хотя его личное участие в них подтверждалось свидетелями, а на бумагах стояла его подпись. Возникал закономерный вопрос: не сумасшедший ли он? Или талантливый симулянт? Выражение «чокнутый профессор» стали произносить всерьёз.

Выяснив эти и другие обстоятельства, Иосиф Григорьевич отправился в медакадемию – последнее место, откуда Синельникова ещё не попросили; места приложения его благотворительной активности – бомжатники и подворотни – не в счёт.

Войдя в заваленный книгами кабинет, Иосиф Григорьевич поздоровался, и сразу изложил цель визита.

– Благодаря вашему вмешательству Никита Морозко избежал заслуженного наказания, хотя вина его полностью доказана. Если вы отыграете обратно, уверен, что арбитражный управляющий не станет глубоко копаться в исподнем вашего кооператива «Медторг».

Голова профессора блестела – не то сиянием святости, не то отраженным от блестящей лысины солнечным светом.

– Как вы можете говорить такие вещи? Морозко признан невменяемым, его отправили на принудительное лечение, это решение суда. В делах «Медторга» я и сам хочу разобраться, конкурсное производство назначено арбитражным судом, и я не представляю, как вы, начальник ОБЭП, можете вмешаться. Объясните.

– Вы же сами понимаете ничтожность ваших доводов; Михаил Алексеевич, может, расскажете о мотивах, и мы попробуем прийти к какому-то общему знаменателю.

– Мой мотив – чтобы простые люди, у которых нет средств на квалифицированную защиту, получили её, и отстояли свои права в суде. Я считаю несправедливым то, что одни пользуются конституционными правами, а другим это недоступно. В демократическом государстве все должны быть равны.

Эти слова рассмешили Иосифа Григорьевича – профессор либо полный придурок, либо его, старого седого полковника, держит за придурка:

– Демократическое государство? Вы сказали «демократическое государство»!? Это та самая сказка для детей, в которую верят некоторые взрослые – те, что впали в детство, вы об этом сейчас толкуете?

– Что вам от меня нужно?

– Ответ такой: следователь Галеев проделал сложную работу. Замечу: свою работу, за которую государство ему платит деньги. Тут приходит профессор Синельников и говорит: «Иди-ка ты на х*й, Рашид! Твоя учёба в Высшей следовательской школе – это х**ня, а вот моя фармацевтическая химия – это сила!» Своими демаршами, Михаил Алексеевич, вы утираете нос следовательско-прокурорскому корпусу. Не слишком ли тяжелый груз на ваши дебиторские плечи?! А я пришёл сюда, чтобы решить, эффективнее мне договориться с вами, или же с другими людьми…

– Не надо так горячиться. Я так понимаю, у вас есть возможности прижать меня. Но давайте поговорим, может, вы измените свою точку зрения, или, по крайней мере, смягчите свою непримиримую позицию. Как говорят в народе, «кони чужие, пока не перекликнутся ржанием, люди – пока не завяжется беседа».

Синельников снял очки, его проницательные глаза изучающе смотрели на собеседника. Иосиф Григорьевич вспомнил показания очевидцев: профессор обладает прямо-таки дьявольскими способностями к убеждению и склонению на свою сторону. Что ж, попробуем, это даже интересно! Он едва заметно кивнул, и профессор начал диспут:

– Мы имеем такую ситуацию – наш следовательско-прокурорский корпус не выполняет своих функций. Вернее, правосудие существует только на уровне украденного мешка с картошкой. Виновного в воровстве посадят и дадут ему десять лет. Всё, что дороже мешка картошки, тут уже не правосудие, а материальные споры хозяйствующих субъектов с привлечением правоохранительных органов. Участники спора – уже не обвиняемые, не подследственные, и не истцы. Это игроки, а следственный процесс – игра. Выигрывает тот, кто больше поставит денег на кон. Это по-вашему правосудие?!

– Извините, Михаил Алексеевич. Уважаю вашу точку зрения, но я работаю с конкретными данными. Меня интересует этот пиндос – Морозко. Он виновен, или вы не верите Галееву? Что касается вменяемости, вы же прекрасно понимаете, что он сбежит из психушки, как в прошлый раз, и будут новые жертвы.

– У него явные признаки шизофрении, уверяю вас, это не моя подтасовка, а решение врачебной комиссии. Законом предусмотрено принудительное лечение и реабилитация таких людей. В обществе ещё не отрегулированы механизмы, по которым более опасные правонарушители отделялись бы от менее опасных. Поэтому, как мы тут с вами на кафедре медицинской академии, можем решить – направить Морозко в тюрьму, или же в психиатрическую клинику?

– Михаил Алексеевич, вы немного лукавите, а ведь мы договорились вести откровенный разговор. Отморозко бы хлобукнули ещё тогда, по первому эпизоду, но вы подсуетились со своей врачебной комиссией, и вытащили его. Потом милиционерам уже не хотелось связываться, пиндос встречался с дочкой Кондаурова, они волновались только, чтобы в следующий раз этот урод не наследил на их участке.

– Но, Иосиф Григорьевич, вами движет какая-то нетерпимость и предвзятость по отношению к молодому человеку. Но ведь он имеет такое же право на существование, как и…

Старый седой полковник действительно был предвзято настроен по отношению к пиндосу, посягнувшему на святое – на дочь Арины и Виктора Кондауровых:

– Не имеет! Не имеет «такого же права», потому что хоть и молодой, но уже не человек!

– ?!! – профессор картинно всплеснул руками.

– Пожалуйста, Михаил Алексеевич, я вам объясню. Во все времена в стране существовало «говно нации». Этот ярлык вешали на евреев, интеллигентов, диссидентов, и так далее – в угоду политической конъюнктуре, и как это было выгодно правящему режиму. На эти группы населения сваливали вину за все просчеты в управлении страной, причем безосновательно. В наше время, наконец, мы пришли к более менее справедливому решению – общество понимает, кто действительно является «говном нации» – это бомжи, гопота, гастарбайтеры, наркоманы, алкоголики, и нищие. Вину никто не сваливает, этот приём уже не работает, отбросы просто вываливают на помойку. Ваш подопечный подходит под определение «гопник», его нужно элиминировать. По определению.

– Не могу в это поверить! – вознегодовал Синельников. – У нас коренное разногласие по кардинальным вопросам жизни. От ваших суждений веет холокостом и фашистской селекцией. Пусть в эксцентрических формах существования Никиты Морозко проявляется юношеское легкомыслие, непродуманность поступков, даже жестокость к окружающим, и к родителям, которые сейчас мучаются в беспокойстве за него. Но ведь в путь его толкнула не жажда сверхприбыли, а потребность добыть себе элементарное. То, что его действия вошли в противоречие с законом – это проявление желания, пусть неумелого, противопоставить себя обществу современных цивилизованных джунглей. Может быть даже поиск смысла жизни. Нужно воспитать в себе всепонимающее снисхождение к людям, чтобы разобраться во всём этом.

– С трудом понимаю вас, это ваш очередной розыгрыш?! Вы же не можете на самом деле так думать.

– Как зачерствели наши сердца, Иосиф Григорьевич, что мы уже не понимаем слов, идущих от души.

– Наши сердца, Михаил Алексеевич, не зачерствели и не размягчились, они всё те же, из сердечной мышцы. Что касается слов, мировая история показывает, что за такими словами и рассуждениями скрывается самая что ни на есть изощренная ложь, лицемерие, надувательство. Если человек берёт под опеку нуждающегося, то делает это незаметно, без лишних слов и без привлечения средств массовой информации – как это делаете вы. Зачем вам шумиха в прессе?!

– Я тоже много чего делаю без лишних слов, не ставя в известность общественность. Но как инициировать процесс в самом обществе, не привлекая СМИ? И за моими словами не прячется ложь и лицемерие. Я долго шёл к моей нынешней философии. И знаете, что помогло мне отринуть мещанскую обеспеченность, самодовольство, инерцию зла?

– Просящий взгляд Никиты Морозко?

– Нет, просящие взгляды тысяч бездомных и голодающих. Я ездил в Индию на конференцию…

Иосиф Григорьевич энергично закивал – свидетели показали, что именно после поездки в Индию профессор окончательно тронулся умом. Там была какая-то научно-практическая конференция как раз касавшаяся кишечных инфекций (поездку оплачивала Ranbaxy, индийская фармацевтическая компания), – ну и жара, грязь, бактерии сделали своё дело. Тамошняя хворь пробрала насквозь беднягу, добралась до головного мозга.

Синельников, конечно же, видел всё в другом, розовом свете, и Иосифу Григорьевичу пришлось выслушать его версию. А заодно рассмотреть индийские сувениры – многорукий божок, однорукий бомж, слоник, танцовщица.

Вот что он узнал.

Индия живёт как бы одновременно и в прошлом, и в настоящем, и в будущем. Века уживаются рядом. Современные предприятия, небоскрёбы, живущие в роскоши магараджи, толпы нищих паломников на берегах священного Ганга, стада коров в центре мегаполиса, миллионы голодающих. Дети-побирушки, едва научившиеся ходить!

Увиденное оглушило профессора, точно взрывной волной. Полярность впечатлений: дворцы из сказок Шехерезады и тонущие в грязи развалюшки, дорогие лимузины и обливающиеся потом измученные рикши, миллионеры и нищие, философы-созерцатели и шумливые торгаши, демонстранты с красными флагами и религиозные фанатики, омывающиеся в водах Ганга.

Некоторые из спутников профессора говорили о нищих с каким-то чисто этнографическим любопытством, а он не мог. Его жестоко ранили эти голодные детские глаза и заунывные возгласы. Как можно спокойно потягивать коктейль в кондиционированном помещении, когда там, на улицах, в пятидесятиградусную жару бродят фантастические толпы бездомных и нищих, когда годовалого младенца учат протягивать ручонку за подаянием?

После поездки Синельников долгое время страдал бессонницей. В его сознании проходила вереница униженных и оскорблённых, встреченных на индийской земле. Маленькие нищие, протягивающие ладошку, сложенную лодочкой. Стонущая голодная старуха в живописных лохмотьях. Тощий рикша, везущий холёного толстяка с сигарой в зубах. После всего увиденного профессора охватило жгучее чувство стыда за весь род людской.

Ему казалось, что главные законы человеческой психологии в основном применимы ко всем людям, что одни и те же явления объективного мира вызывают примерно одинаковую реакцию в каждом человеческом существе. И его безмерно удивляли те спокойно-равнодушные взгляды, которыми смотрят на бесчисленных рикш.

Однажды российских гостей везли через большой мост. Мост выгнул свою могучую спину, и подъём в середине довольно крут. Несчастный рикша вынужден был слезть с велосипеда и толкать повозку сзади. Почему же сотни, тысячи людей шли мимо, не замечая, что рикша, истощенный, жилистый, сожженный солнцем, – вот-вот упадёт замертво?! Почему никто с гневным криком не стащил с повозки этого холеного толстяка, сосущего свою сигару? Вот в русских деревнях на крутом подъеме люди спрыгивают с подводы, чтобы облегчить труд животного. А тут человек!

Неужели всё дело в привычке? Неужели при ежедневном повторении жестокости в человеческих сердцах может выработаться иммунитет против естественных чувств сострадания, нетерпимости к злу?

Понадобилось время для того, чтобы осмыслить увиденное. Поделившись впечатлениями с бумагой, сделав наброски в блокноте, профессору удалось организовать свои мысли и чувства. И ему стало ясно, что он не сможет выработать в себе этот иммунитет. Пускай это больно, когда с сердца словно кожу сдирают, но это всё же лучше, чем обрасти шкурой равнодушия, безразличной к жаре и холоду, шкурой, годной на верблюжьи подошвы.

… Иосиф Григорьевич уже и не знал, как реагировать на откровения профессора – настолько это была экзотичная, диковинная речь, и какая убедительная подача материала! Правду говорят, он искусный оратор. Может заморочить голову, надругаться над воображением. Иосифу Григорьевичу даже показалось, что зыбкое марево застилает ему глаза, явственно чувствовалась жара, давление высокой температуры, способной расплавлять камни, перед осоловевшими глазами мелькали толпы нищих, несущихся тесной толпой, и он, поддаваясь движению этого многоголового организма, лился, как капля, вместе с этим нескончаемым потоком. Мелькали красочные пятна платков и сари, белизна рубах и штанов.

Единственное, что выпукло отклонялось от этой идеально проложенной жалостливой линии – это соблазнительные округлости индийских женщин.

«…Дивные индийские танцы, исполненные девушками совершенной красоты переносят в тот мир чувств, который создается индийской скульптурой и архитектурой…»

«… Женщины – лёгкие, грациозные, обтянутые яркими сари, подчеркивающими женскую округлость линий, они все выглядят родными сёстрами Шехерезады. Их черные глаза блестят, как электрические огни витрин. Их взоры обволакивают прохожего иностранца пряной атмосферой восточной сказки…»

В рассказе Синельникова прозвучало пять описаний эпизодов созерцания индийских женщин, и Иосиф Григорьевич так и не уразумел, какую роль эти гурии сыграли в жизни профессора и в становлении его мировоззрения. Судя по эмоциональности рассказа, сыграли, и немалую.

«Если у тамошних красавиц есть средства для поддержания формы, значит, их можно отнести к классу угнетателей индийского народа. Но почему ими так восхищается профессор? Может, они помогают рикшам толкать повозки?!» – с трудом сдерживая улыбку, думал Иосиф Григорьевич. И он нашёл способ подковырнуть профессора:

– Полагаю, Михаил Алексеевич, вы сами не стали рисковать? Признайтесь, ведь ни разу не покормили нищего с руки – опасно, прямо скажем, с голодухи может руку отхватить!

На что Синельников ответил, не моргнув:

– Кардинальные взрывчатые вопросы не решаются одной подачкой.

И Давиденко стало ясно, что профессор – ловкий манипулятор, его единственный минус в том, что не дружен с цифрами. Из-за этого погорел его бизнес, но теперь он стремительно зарабатывает очки на другом поприще – политическом. Начинал ещё три года назад, потом на время прекратил – после неудачных депутатских выборов, а сейчас, после банкротства, сам бог велел возобновить эту активность. Ниша выбрана прежняя – гражданская скорбь, несправедливость, мировое зло, корчевание пороков. Тут, правда, у нас не Индия, решительно не приметить «…где народ, там и стон…», тесноту и обездоленность приходится искать днем с огнем. Вот, за неимением нужных персонажей и сюжетов, приходиться применять свою агрессивную благотворительность ко всяким отморозкам. А в свои выступления и публикации насильственно втеснять то, что вынес из индийского похода. Отвлекаясь мыслью от жирующих пьяных бичей, которых полно в Волгограде, профессор описывал в своих политических речах воображаемых российских страдальцев, притесняемых и бесправных, не жалея мрачных красок, не жалея негодующих слов, рыданий и даже крови. Такой эмоциональный, возможно, поплакивал над своими воображаемыми нищими и над их воображаемыми страданиями.

Всё же он занимал определённую нишу, был уважаемым человеком, и, благодаря своей неуёмной энергии, имел большое влияние. И Давиденко предпринял ещё одну попытку договориться.

– Михаил Алексеевич, допускаю: было бы резонно заступиться за кого-нибудь из рода человеческого. Вы же взялись защищать некий биологический объект, ошибку природы, существующий благодаря одному только недоразумению. Согласен, что вы имеете право не соглашаться с методами некоторых обеспеченных людей – я имею в виду силовое решение вопросов, самосуд, и так далее. Вы выбрали верную стратегию, ведь ваша паства – огромное большинство людей, на интересы которых неизменно ссылались все созидатели государственных принципов, все социальные и почти все философские теории, которые составляют материал для статистических выводов и сопоставлений и во имя которых как будто бы происходили революции и объявлялись войны. Существование работающего населения экономически и социально оправдано, хотя оно того не знает, принято говорить, что общество борется с несправедливостью, спит и видит, как бы устроить судьбу безработного или вылечить безнадёжно больного. Но ваш пиндос, Отморозко, никому не нужен, и никогда не был. Он прирожденный тунеядец. Не будь вас, что он может сказать в свою защиту – кому и зачем необходима его жизнь? Он не представляет собой единицы рабочей силы, он не служащий, не каменщик, не артист, не художник; и безмолвный, не фигурирующий ни в одном своде или кодексе, но неумолимый общественный закон не признает за ним морального права на жизнь.

Помолчав несколько времени, Синельников сказал:

– … Дипломаты выражаются в подобных случаях: «обе стороны откровенно изложили свои взгляды». Рассчитываю, Иосиф Григорьевич, что вы – такой умный, искренний человек, не умеющий кривить душой, приноравливать свои симпатии и антипатии к конъюнктуре дня, поймете меня и мои устремления, и примете правильное решение.

Давиденко осведомился, давно ли профессор виделся со своим подопечным.

– У меня так много разных дел. С Никитой я даже лично не знаком, всё через адвокатов. Но планирую увидеться с ним в клинике – вместе с психологом и психотерапевтом… и с журналистом, уж не взыщите, просто мне это действительно очень нужно.

После многозначительной паузы Иосиф Григорьевич сказал:

– Если увидите его – попрощайтесь… Навсегда.

Глава 128

«БМВ» цвета серый металлик выехала на берег Волги и остановилась. Из машины вышли двое крепких парней, Сергей и Тарас. Сергей подошел к реке, попробовал воду.

– Ничего так, я б искупался.

– Я каждый год купаюсь до самого ноября, – тоже пробуя воду, пробасил Тарас, двухметровый верзила с круглым, по-детски кротким лицом. – Водичка-то и впрямь ничего.

Сергей посмотрел на часы.

– Сейчас уже Солод подъедет, не успеем.

И они стали пускать по воде камушки – кто больше сделает блинчиков. За этим занятием их застал Юрий Солодовников, подъехавший на черном Лэнд Крузере почти к самой воде. Выйдя из машины, спросил:

– Привезли?

Отряхнув ладони от песка, Сергей с Тарасом подошли к нему, поздоровались за руку. Все вместе подошли к «БМВ». Сергей открыл багажник.

– Вот он, как живой.

В багажнике находился связанный мужчина средних лет с кляпом во рту и щурился на яркий свет. Его вытащили и бросили на песок. Он стал извиваться, как уж, и Сергей с Тарасом пинками заставили его лежать на спине ровно.

– Давай на колени его! – скомандовал Юрий.

Связанного посадили на колени в позу молящегося и вынули кляп.

– Что вы хотите со мной сделать? – проговорил он, тяжело дыша, глаза его слезились от испарений бензина – ехать ему пришлось по соседству с канистрой.

– Просто пообщаться, – ответил Юрий, присаживаясь перед ним на корточки. – Нет в мире ничего дороже, чем роскошь человеческого общения. Ради общения на многое пойдёшь, если не на всё.

– Это недоразумение, я сейчас всё объясню.

Юрий распахнул объятия:

– Давай начинай диспут, мы ведь для этого тут все собрались.

– Мой тесть… это он дал мне деньги на бизнес… и у него подвязки в «желтяке», вот он и связался с УВДэшниками, я ничего не знал…

– Мы тебе дали отсрочку – не плати, развивайся; помогли тебе решить твои проблемы. Что сделал ты – ты метнулся к мусорам и вкозлил нас. Нехорошо, не по-людски.

– Клянусь, я…

– Козлиные твои клятвы, ни хрена ты не понял, – устало произнёс Юрий, и кивнул Сергею.

Тот вынул пистолет ПМ, и, сняв с предохранителя, направил дуло в затылок связанному.

С непоколебимым спокойствием и мягким сожалением посмотрел Юрий на приговоренного.

– Что ты хочешь сказать или сделать, отправляясь в долгий путь?

С точки зрения офисных – у этого чмыря было три недостатка: он злостный дебитор, стукач, и плакса.

– Я… я… я заплачу, сколько скажете… не убивайте! – взмолился чмырь, заливая слезами песок.

Юрий легко поднялся, и, едва заметно кивнув, отошёл в сторону:

– Козлиные твои слова.

Сергей нажал на спуск. Связанный, с простреленным черепом, повалился на песок. Пуля зачеркнула жизнь незадачливого комерса, вознамерившегося перехитрить офис.

– У меня стрела на набережной, встретимся через полчаса в офисе, – сказал Юрий, усаживаясь в свою машину. – Не забудьте убрать говно.

Парням не нужны были напоминания – Тарас уже вынимал из багажника канистру с бензином.

* * *

Проехав по набережной, Юрий остановился позади белой «Волги» с милицейскими номерами, перед которой стоял черный Мерседес. Выйдя из машины, он подошёл к «Волге», и, устроившись на заднем сиденье, поздоровался за руку с сидящим за рулём Иосифом Григорьевичем, и кивнул находящемуся рядом с ним Владиславу Каданникову.

– Чего, какие дела?

Владислав в ответ протянул ему конверт.

– В Будапешт поедешь?

– У-у… заманчиво. Это что у нас, Венгрия?

Вынув из конверта фотографии, Юрий принялся их разглядывать.

– О-о… это же наш друг Мойша!

– Да, это он, – откликнулся Каданников. – Решил, что умнее всех – вы тут покурите писю в деревне, а я в Европе раскайфуюсь.

– Ого… домик у него знатный, и бричка. Да он парень со вкусом!

Юрий дошёл до листка с адресом.

– Что за название – Телки или Тёлки. Ага, названия у них ещё те.

И перевернул листок.

– Никита Морозко… Угу… А я его знаю – давно хочу потолковать с ним. А это ещё что? Синельников?

Иосиф Григорьевич повернулся к нему:

– Профессор медицины, ему терапия нужна, а не радикальная хирургия. Мы его отправим подлечить голову в Ложки, или 17-ю.

Сложив всё обратно в конверт, Юрий передал его Каданникову.

– Что ж, я готов помочь справедливому делу.

Тот обратился к Иосифу Григорьевичу:

– Давайте тогда обсуждать – когда, что, и как.

И они занялись. Иосифу Григорьевичу почудилась дымящаяся кровь. Да, на войне как на пиру – чем больше красного вина, тем больше под столом сраженных.

Глава 129

Из дневника профессора Синельникова

«Большинство живущих на земле людей не задаётся мыслью определить «добро». В чём оно, добро? Кому добро? От кого добро? Есть ли добро общее, применимое ко всем людям, ко всем племенам, ко всем положениям жизни? Или моё добро в зле для тебя, добро моего народа в зле для твоего народа? Вечно ли, неизменно ли добро, или вчерашнее добро сегодня становится пороком, а вчерашнее зло сегодня есть добро?

Приходит пора Страшного Суда, и о добре и зле задумываются не только философы и проповедники, а все люди, грамотные и безграмотные.

Подвинулись ли за тысячелетия люди в своих представлениях о добре? Есть ли это понятие, общее для всех людей, несть эллина и иудея, как полагали евангельские апостолы? Несть классов, наций, государств? А может быть, понятие ещё более широкое, общее и для животных, для деревьев, мха, то самое широкое, которое вложили в понятие добра Будда и его ученики? Тот Будда, который, чтобы объять добром и любовью жизнь, должен прийти к её отрицанию.

Я вижу: возникающие в смене тысячелетий представления морально-философских вождей человечества ведут к сужению понятия добра.

Христианские представления, отделенные пятью веками от буддийских, сужают мир живого, к которому применимо добро. Не всё живое, а лишь люди!

Добро первых христиан, добро всех людей сменилось добром для одних лишь христиан, а рядом жило добро для мусульман, добро иудеев.

Но прошли века, и добро христиан распалось на добро католиков, протестантов, добро православия. И в добре православия возникло добро старой и новой веры.

И рядом шло добро богатых и добро бедных, рядом рождалось добро жёлтых, черных, белых.

И, всё дробясь и дробясь, уже рождалось добро в круге секты, расы, класса, все, кто были за замкнутой кривой, уже не входили в круг добра.

И люди увидели, что много крови пролито из-за этого малого, недоброго добраво имя борьбы этого добра со всем тем, что считало оно, малое добро, злом.

И иногда само понятие такого добра становилось бичом жизни, большим злом, чем зло.

Такое добро пустая шелуха, из которой выпало, утерялось святое зёрнышко. Кто вернет людям утерянное зерно?

Что же есть добро? Говорили так: добро – это помысел и связанное с помыслом действие, ведущее к торжеству, силе человечества, семьи, нации, государства, класса, верования.

Те, кто борется за своё частное добро, стремятся придать ему видимость всеобщности. Поэтому они говорят: моё добро совпадает с всеобщим добром, моё добро необходимо не только мне, оно необходимо всем. Делая добро частное, я служу добру всеобщему.

Так добро, потеряв всеобщность, добро секты, класса, нации, государства, стремится придать себе ложную всеобщность, чтобы оправдать свою борьбу со всем тем, что является для него злом.

Но ведь и Ирод проливал кровь не ради зла, а ради своего Иродова добра. Новая сила пришла в мир и грозила гибелью ему, его семье, его любимцам и друзьям, его царству, его войску.

Но родилось не зло – родилось христианство. Никогда человечество не слышало таких слов: «Не судите, да не судимы будете. Ибо… каким судом судите, таким будете судимы, и какой мерой мерите, той мерой и вам будут мерить… Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас. И так во всём, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними; ибо в этом закон и пророки».

Что принесло людям это учение мира и любви?

Византийское иконоборство, пытки инквизиции, борьба с ересями во Франции, в Италии, Фландрии, Германии, борьба протестантства и католичества, коварство монашеских орденов, борьба Никона и Аввакума, многовековой гнёт, давивший на науку и свободу, христианские истребители языческого населения Тасмании, злодеи, выжигавшие негритянские деревни в Африке. Всё это стоило большего количества страданий, чем злодеяния разбойников и злодеев, творивших зло ради зла…

Такова потрясающая и сжигающая ум судьба самого человеческого учения человечества, оно не избежало общей участи и тоже распалось на круги частного, малого добра.

Жестокость жизни порождает добро в великих сердцах, они несут добро обратно в жизнь, полные желания изменить жизнь по подобию живущего в них добра. Но не круги жизни меняются по образцу и подобию идеи добра, а идея добра, увязшая в жизненном болоте, дробится, теряет свою всеобщность, служит сегодняшней жизни, не лепит жизнь по прекрасному, но бесплотному образу своему.

Движение жизни всегда воспринимается сознанием человека как борьба добра и зла, но это не так. Люди, желающие человечеству добра, бессильны уменьшить зло жизни.

Нужны великие идеи, чтобы рыть новое русло, сворачивать камни, рушить скалы, сносить леса, нужны мечты о всеобщем добре, чтобы великие воды дружно текли. Если бы море было наделено мыслью, то при каждой буре в его водах возникала бы идея мечты и счастья и каждая морская волна, дробясь о скалу, считала, что она гибнет ради добра морских вод, ей не приходило бы в голову, что её подняла сила ветра, так же как сила ветра подняла тысячи волн, бывших до неё, и поднимет тысячи тех, что будут после.

Множество книг написано о том, как бороться со злом, о том, что же зло и что добро.

Но печаль всего этого бесспорна – и вот она: там, где поднимается заря добра, которое вечно и никогда не будет побеждено злом, тем злом, которое тоже вечно, но никогда не победит добра, там гибнут младенцы и старцы и льется кровь. Не только люди, но и Бог бессилен уменьшить зло жизни.

«Глас в Раме слышен, плач и рыдание и вопль великий: Рахиль плачет о детях своих и не хочет утешиться, ибо их нет», – и ей, потерявшей своих детей, безразлично, что мудрецы считают добром, а что они считают злом.

Но, может быть, жизнь – зло?

Я увидел непоколебимую силу идеи общественного добра, рожденной в моей стране. Я увидел эту силу в период всеобщей коллективизации, я увидел её в 1937 году. Я увидел, как во имя идеала, столь же прекрасного и человечного, как идеал христианства, уничтожались люди. Я увидел деревни, умирающие голодной смертью, я увидел крестьянских детей, умирающих в сибирском снегу, я видел эшелоны, везущие в Сибирь сотни и тысячи мужчин и женщин из Москвы, Ленинграда, из всех городов России, объявленных врагами великой и светлой идеи общественного добра. Эта идея была прекрасна и велика, и она беспощадно убила одних, исковеркала жизнь другим, она отрывала жен от мужей, детей от отцов.

Потом великий ужас германского фашизма встал над миром. Вопли и стоны казненных заполнили воздух. Небо стало черным, погашено солнце в дыму кремационных печей.

Но и эти невиданные не только во всей Вселенной, но даже человеком на земле преступления творились во имя добра.

Когда-то я, живя в северных лесах, вообразил, что добро не в человеке, не в хищном мире животных и насекомых, а в молчаливом царстве деревьев. Но нет! Я увидел движение леса, его коварную битву за землю с травами и кустарниками. Миллиарды летучих семян, прорастая, убивают траву, вырезывают дружественный кустарник, миллионы ростков победившего самосева вступают в битву друг с другом. И лишь те, кто выживает, образуют единый полог молодого светолюбивого леса, вступают между собою в союз равных по силе. Ели и буки прозябают в сумеречной каторге под пологом светолюбивого леса.

Но приходит для светолюбивых пора дряхлости, и из-под их полога к свету вырываются тяжеловесные ели, казнят ольху и березу.

Так живет лес в вечной борьбе всех против всех. Лишь слепые мыслят мир добра в царстве деревьев и трав. Неужели жизнь – зло?

Добро не в природе, не в проповеди вероучителей и пророков, не в учениях великих социологов и народных вождей, не в этике философов… И вот обыкновенные люди несут в своих сердцах любовь к живому, естественно и непроизвольно любят и жалеют жизнь, радуются теплу очага после трудового дня работы и не зажигают костров и пожаров на площадях.

И вот, кроме грозного большого добра, существует житейская человеческая доброта.

Это доброта старухи, вынесшей кусок хлеба пленному, доброта солдата, напоившего из фляги раненого врага, это доброта молодости, пожалевшей старость, доброта крестьянина, прячущего на сеновале сбежавшего каторжника. Это доброта тех стражников, которые передают с опасностью для собственной свободы письма пленных и заключенных не товарищам по убеждениям, а матерям и женам.

Это частная доброта отдельного человека к отдельному человеку, доброта без свидетелей, малая, без мысли. Её можно назвать бессмысленной добротой. Доброта людей вне религиозного и общественного добра.

Но задумаемся и увидим: бессмысленная, частная, случайная доброта вечна. Она распространяется на всё живущее, даже на мышь, на ту ветку, которую, вдруг остановившись, поправляет прохожий, чтобы ей удобно и легче было вновь прирасти к стволу.

В ужасные времена, когда среди безумий, творимых во имя славы государств и наций и всемирного добра, в пору, когда люди уже не кажутся людьми, а лишь мечутся, как ветви деревьев, и, подобно камням, увлекающим за собой камни, заполняют овраги и рвы, в эту пору ужаса и безумия бессмысленная, жалкая доброта, радиевой крупицей раздробленная среди жизни, не исчезла.

Во время войны пришли в деревню немцы, каратели. Накануне на дороге убили двух немецких солдат. С вечера согнали баб, велели рыть яму на опушке леса. На квартиру к одной пожилой женщине поставили нескольких солдат. Её мужа вызвал полицай и повёл в контору, оказалось, туда согнали ещё двадцать крестьян. Она до утра не спала – немцы нашли в подполье лукошко с яйцами и склянку мёда, сами растопили печь, жарили яичницу, пили водку. Потом тот, что постарше, играл на губной гармошке, остальные стучали ногами, подпевали. На хозяйку они не смотрели, словно она не человек, а кошка. Утром, когда рассвело, они стали проверять автоматы, один, тот, что постарше, неловко дёрнул за спусковой крючок и выстрелил себе в живот. Поднялся крик, суета. Кое-как немцы перевязали раненого, положили на кровать. Тут их всех позвали. Они знаками велели женщине смотреть за раненым. Женщина видит – его придушить ничего не стоит: то бормочет, то закрывает глаза, плачет, плямкает губами. Потом вдруг открыл глаза и ясно так сказал: «Матка, воды». «Ох, ты, окаянный, – сказала женщина, – задушить бы тебя». И подала ему воды. А он схватил её за руку, показывает, посади меня, кровь дышать не даёт. Она его приподняла, а он руками за её шею держится. А тут стрельба по селу пошла, бабу так и затрясло.

Потом она рассказывала, как было, но никто не понял, и она объяснить не могла.

Это доброта, осужденная за бессмысленность свою в басне о пустыннике, отогревшим на груди змею. Это доброта, милующая тарантула, кусающего ребенка. Безумная, вредная, слепая доброта!

Люди с удовольствием подбирают в баснях и рассказах примеры того вреда, который приносит и может принести эта бессмысленная доброта. Не надо опасаться её! Бояться её – всё равно что бояться пресноводной рыбки, случайно занесенной из реки в соленый океан.

Вред, изредка творимый обществу, классу, расе, государству бессмысленной добротой, меркнет в свете, который исходит от людей, наделенных ею.

Она, эта дурья доброта, и есть человеческое в человеке, она отличает человека, она высшее, чего достиг дух человека. Жизнь не есть зло, – говорит она.

Эта доброта бессловесна, бессмысленна. Она инстинктивна, она слепа. В тот час, когда христианство облекло её в учение отцов церкви, она стала меркнуть, зерно обратилась в шелуху. Она сильна, пока нема, бессознательна и бессмысленна, пока она в живом мраке человеческого сердца, пока не стала орудием и товаром проповедников, пока рудное золото её не перековано в монету святости. Она проста, как жизнь. Даже проповедь Иисуса лишила её силы, – сила её в немоте человеческого сердца.

Но, усомнившись в человеческом добре, я усомнился и в доброте. Я горюю о её бессилии. Что пользы в ней, она не заразительна.

Я подумал – она бессильна, прекрасна и бессильна, как роса.

Как превратить её в силу, не иссушив, не растеряв её, как иссушила и растеряла её церковь. Доброта сильна, пока бессильна! Едва человек хочет превратить её в силу, она теряет себя, меркнет, тускнеет, исчезает.

Теперь я вижу подлинную силу зла. В небесах пусто. На земле лишь человек. Чем тушить зло? Каплями живой росы, человеческой добротой? Но ведь это пламя не потушить водой всех морей и облаков, не потушить его скупой горстью росы, собранной с евангельских времен по сегодняшний железный день…

Так, потеряв веру найти добро в Боге, в природе, я стал терять веру и в доброту.

Но чем шире, больше открывалась мне тьма тоталитарных режимов, тем ясней видел я – человеческое неистребимо продолжает существовать в людях на краю кровавой глины, у входа в газовню.

Я закалил свою веру в аду. Моя вера вышла из огня кремационных печей, прошла через бетон газовен. Я увидел, что не человек бессилен в борьбе со злом, я увидел, что могучее зло бессильно в борьбе с человеком. В бессилии бессмысленной доброты тайна её бессмертия. Она непобедима. Чем глупей, чем бессмысленней, чем беспомощней она, тем огромней она. Зло бессильно перед ней! Пророки, вероучители, реформаторы, лидеры, вожди бессильны перед ней. Она – слепая и немая любовь – смысл человека.

История людей не была битвой добра, стремящегося победить зло. История человека – это битва великого зла, стремящегося размолоть зёрнышко человечности. Но если и теперь человеческое не убито в человеке, то злу уже не одержать победы».

Глава 130

Игорь Викторович был приятно удивлён, изучив таблицы, в которых «Джонсон и Джонсон», производитель шовного материала, устанавливает нормы расхода на хирургические операции. Вопрос о затратах на закупку материалов класса «disposables» возник где-то в недрах планово-экономического отдела, и был связан с вопросом ценообразования на услуги, предоставляемые кардиоцентром – операции, диагностические манипуляции, лабораторные исследования. Заместитель главврача привёл Андрея к главному экономисту, и та попросила предоставить прайс-листы Совинкома, официальные прайс-листы компаний-производителей, а также нормы расхода всех поставляемых материалов. Эти документы были предоставлены, и оказалось, что шовный материал кардиоцентр расходует на 25 % меньше, чем это предусмотрено производителем (по другим позициям нормы расходы были почти вровень с тем, что закупается). Между тем и Ильичев, и Халанский подозревали, что именно в кардиохирургии творится какая-то химия. Оказалось, что всё отлично и подозрения беспочвенны.

Узнав об экономии, главный врач всерьёз обеспокоился, вызвал Быстрова, и настойчиво выспрашивал, достаточно ли его отделение закупает материалов, не отразится ли это на здоровье пациентов, и, в конце концов, заявил, что есть вещи, на которых нельзя экономить.

– … это ведь не чирий на заднице – помазал йодом, и до свидания. Это операции на сердце, мы должны закупать материалы даже с небольшим избытком, а вы экономите. Принесите мне счёт на дополнительную закупку, я вам с ходу оплачу!

В беседе с Андреем Игорь Викторович сказал, ухмыляясь, что главврача бы разбил инфаркт, если б он узнал, что экономия гораздо больше, чем 25 %… И тут же оправдывающимся тоном добавил, что на качестве операций это не сказывается. Просто по правилам положено использовать на один шов одну нитку, но если она длинная, к тому же иголки с двух сторон, то это большое расточительство – на два-три стежка использовать нить длиной полметра или даже 1,5 метра. И смертности среди его пациентов нет, тогда как нормой при операциях на сердце считается 10–15 %, а волгоградский кардиоцентр пока что, к сожалению, немного опережает этот показатель. Но работа ведется, еженедельно собирается комиссия, каждый летальный случай всесторонне изучается, чтоб избежать ошибок в будущем. И на этих комиссиях заведующий кардиохирургией выглядит героем – нулевой показатель смертности.

Игорь Викторович поинтересовался, что там с Jostra. Андрей ответил, что кардиомониторы и противопролежневые матрасы отгружены в Казань, на КМИЗ, который по взаимозачету отгрузит рентгенпленку, которая, в свою очередь, будет реализована. Деньги будут не раньше декабря, и это самый оптимистичный прогноз.

Игоря Викторовича не устраивали такие сроки. Он сказал, что если главный дал команду, можно «бузовать шовник в немереных количествах». И дал задание напечатать дополнительный счёт на шовный материал, а образовавшуюся экономию срочно распихать по другим больницам, желательно в другие города. У него возникло подозрение, что упаковки могут метить, чтобы проследить, не таскают ли материалы из оперблока.

Вынув из сумки какие-то бумаги, положил на стол, чтоб Андрею было видно:

– Смотри, что тут написано: суммы и сроки выплат. Мне срочно нужны деньги! Просрочу платежи, мне закатают неустойку!

Это было приложение к договору купли-продажи квартиры, график внесения платежей. Присмотревшись, Андрей увидел адрес: улица Курчатова, город Санкт-Петербург.

Также Игоря Викторовича волновала реализация аккумуляторов.

– Что с аккумуляторами, продаются?

– Очень вяло, Игорь Викторович.

– Вяло продаются… Деньги все неси сюда, я сам разберусь с Маньковским.

Андрей широко улыбнулся – будет сделано! Если там, в приложении, прописаны сроки, к тому же речь идёт о покупке петербургской квартиры, какие могут быть вопросы об очередности остальных платежей?! Но внутренне он обеспокоился – чтобы заранее, до того как продана рентгенпленка и аккумуляторы, выдать Быстрову всю сумму, придётся изъять из оборота значительные средства. А объясняться с ним бесполезно. Известие о задержке денег обременяло сердце Быстрова тяжелым огорчением. Расстраивать его было опасно.

Глава 131

КМИЗ динамил с отгрузкой рентгенпленки. В РКБ уже давно оприходовали мониторы – к открытию роддома оборудование должно быть на месте. Никто не торопился оплачивать поставленную продукцию. Крайним в этой ситуации оказался Андрей – Игорь Викторович вытряс свою часть денег, нужную сумму для него пришлось изъять из оборотных средств, а выручка от продаж аккумуляторов – деньги Маньковского – погоды не делала. Назревали проблемы – с клиентами или поставщиками, кому как повезёт.

Пришлось жаловаться Галишниковой. Она заявила, что нечего жеманничать с этими КМИЗовскими чинушами, их надо постоянно пинать ногами, чтобы они шевелились. Андрей ответил, что занимался рукопашным боем, и если начнёт пинать ногами, то не с кого будет взыскивать долг, а цивилизованные методы воздействия уже исчерпаны. И она через каких-то знакомых вышла на директора КМИЗа, тот сделал внушение своим подчиненным, и они в течение двух дней сформировали заказ, и сообщили о готовности к отгрузке.

День отъезда, как обычно, был суматошным. Покидаешь офис на два-три дня, а такое ощущение, что на год. Нужно дать десятки распоряжений, предусмотреть все мелочи.

– Вы же всегда на связи, всё равно будете звонить в офис каждые полчаса, – говорил Тишин, видя, как шеф носится по кардиоцентру.

Андрею, наконец, удалось раскачать «нарушителей» – докторов из отделения нарушения ритма. Это были его однокурсники, трое неразлучных друзей. Они объяснили механизм закупок в отделение. Оказалось, заведующий умудряется привлекать спонсоров, которые перечисляют крупные суммы, и эти деньги тратятся по его усмотрению. Бухгалтерия их даже не видит – средства идут напрямую поставщикам, а те отгружают товар кардиоцентру. В конечном счете, спонсоры оказываются не такими уж и спонсорами – у сотрудников этих предприятий не возникает проблем с дорогостоящими расходными материалами при госпитализации в кардиоцентр. Получается, предприятия платят за лечение работников, а не оказывают бескорыстную помощь. Для заведующего главной идеей было то, что средствами распоряжается лично он, а не руководство.

Андрей объяснил ему то, что в принципе, и так было известно – как проводится «конкурс котировочных заявок», и почему у Совинкома всегда цены ниже, чем у других. Никуда спонсорские деньги не уйдут, и все заявки будут выполнены. Он попытался убедить его еще и в том, что в случае работы напрямую со спонсорами сбоев так же не будет никаких, и все условия будут соблюдены. Выслушав, заведующий отправил Андрея в ординаторскую – уже в который раз. Это была какая-то игра – начальник говорит, что решает всё сам, а подчиненные составляют заявку; те же утверждают, что власть в их руках, а шеф подмахивает подпись, не глядя, что подписывает. В другой день говорилось обратное, и Андрей терялся в догадках, как же всё на самом деле.

В тот день он сразу направился в ординаторскую. Эти трое бойцов, его однокурсники, сначала напоили его водкой, затем принялись выспрашивать о том, как он работает с другими отделениями, не практикует ли возвратные схемы. Андрей ответил, что если б даже такое происходило, всё равно б не рассказал, несмотря на их многолетние отношения и студенческую дружбу. А когда осилили две бутылки на четверых, ему была предложена такая же схема – у них был свой товар, и нужно было через Совинком отгрузить его в аптеку – опять же, по их заявке. Андрей выдвинул свои, далеко не джентльменские, условия. Почему-то его однокурсники последними прибились к его берегу, и то по причине того, что деваться некуда – заместитель главного врача всех отправляет в Совинком. И в то же время остальные отделения уже давно работают с ним, причем без принуждения. Вот такая институтская дружба.

Ему стало ясно, что в отделении творится «контролируемый хаос» – то же, что когда-то происходило у него на фирме, пока он не стал полновластным хозяином. Да и общую ситуацию в кардиоцентре можно было охарактеризовать такими же словами. Какой-то многополярный мир, в котором главный врач, хоть и поддерживает порядок, обеспечивая нормальное функционирование учреждения, но заведующие всё же умудряются проворачивать свои делишки.

«Протрезветь до приезда домой», – с такими мыслями Андрей спускался по лестнице с пятого этажа – последнее отделение, в котором он не утвердился как главный поставщик, находилось на последнем, пятом, этаже.

Размышления были прерваны телефонным звонком. Это была Лена Николова, она сообщила, что «в офис заходил с ужасным видом Штейн».

– Обожди, Лена, не так быстро. Он заходил один, или с кем-то ужасным?

Мысли путались, Штейн был уже вычеркнут из всех памятей, и всё равно откуда-то вылезал. Почему нигде не сказано, как избавиться от спама?!

Лена рассказала, что в офисе полно народу – все сотрудники, в том числе недавно нанятый менеджер по продажам, доктора из кардиоцентра, она голову не поднимает от бумаг. Тут, подняв голову, заметила Штейна. Он навис над ней, как тень отца Гамлета, она чуть не вскрикнула от ужаса. Выглядел он, как сумасшедший, и одет, как бомж. Посмотрев вокруг диким взглядом, он вышел из кабинета. Теперь ей кажется, что это она сошла с ума – никто из присутствующих не заметил, что в кабинете был кто-то посторонний, и все над ней смеются.

– Спасибо, Лена, я сейчас всё выясню, – сказал Андрей.

Спустившись на второй этаж, он прошёл по коридору, далее через холл, мимо лифтов, мимо аптечного пункта и офиса охранников, и вышел на улицу. Чтобы попасть к воротам, нужно было пройти по широкому длинному пандусу. Это было излюбленное место для прогулок пациентов – по бокам, у ограды, стояли лавочки, на них сидели одетые в больничную одежду люди. С левой стороны, в конце пандуса, стоял, прислонившись к ограде, Штейн. Он был небрит, выглядел резко постаревшим, каким-то ссутулившимся и скособоченным. Лена оказалась права – его вид соответствовал её описанию. Всклокоченные волосы, глубокие морщины, пристально устремленные в бесконечность глаза – типичный габитус деревенского одержимого.

Андрей подал руку.

– Это лишнее, – сказала Штейн, не меняя позы.

– Лома Ебанадзе, местный авторитет, слыхал про такого? – чётко произнёс Андрей первое, что пришло ему в голову. – Он связан с Маньковским, зав. реанимацией. Ебанадзе решал мои проблемы, потом упал на хвост, сказал, что я ему должен, и поставил на счётчик. Все доходы уходят туда, мне ничего не достается. Это мафия Маньковского, страшные люди, о существовании таких… лучше не знать.

Штейн посмотрел на него прозревающим насквозь взглядом, и устало проговорил:

– Ты меня кинул. Я дал тебе всё, привёл за ручку к лучшим клиентам. Когда тебя уволили из инофирмы, я подогнал охеренную сделку со Стеррадами. Теперь ты замкнул всё на себя, и я тебе уже не нужен. Знай: ты кинул меня. Не буду разбираться, бог тебе судья.

«Особенно к руководству кардиоцентра ты привел за ручку. А если б я неправильно сыграл с Рафаэлем, не было бы этой охеренной сделки со Стеррадами. И так по каждому эпизоду – нет правых, как и нет виноватых, всё решал случай, импровизация».

Так думал Андрей, и, мысленно придравшись к этой неточности, окончательно утвердился в своей правоте. Не было пощады и сожаления к отодвинутому в сторону компаньону; а то, что сейчас происходит, этот финальный разговор – всего лишь подчистка хвостов. И уже не имеет никакого значения, кто прав, а кто виноват, потому что Андрей давно пожинает плоды проводимой им политики.

– Как ты сказал – «бог», ты сказал: «осудит бог»?! – презрительно проговорил Андрей. – Это что ещё за хрень, это такой Санта Клаус для взрослых, который, в отличие от детского, никогда не приносит подарков?! Это он меня накажет?!

Штейн выглядел так, будто живым на небо взлететь собирается. Ни слова не говоря, всё с тем же расфокусированным, устремленным в бесконечность взглядом, он повернулся влево, и пошёл на выход. Андрею ничего не оставалось, как восхититься своим бывшим компаньоном – да, мир не знал такой возвышенной силы и гордого смирения.

Придя в офис, Андрей с порога обратился к Лене Николовой:

– Ты не сумасшедшая, это был он.

Его слова были встречены дружным смехом – оказывается, сотрудники делали ставки, был ли это призрак, или живой человек, и что вообще произойдёт.

– Да всё нормально, за работу, – сказал Андрей. – Афанасий Тихонович, вы проверили микроавтобус?

Народ не так-то просто было успокоить. Переждав взрыв восторга, Андрей снова призвал всех к порядку.

Тут у него зазвонил мобильный, какой-то незнакомый номер.

– Але!

– Андрей Александрович?

– У аппарата.

– Архипов, областное управление транспорта.

Андрей подобрался, игривое настроение улетучилось. Он поднял руку, все притихли.

– Мы подготовили сводную заявку от областных автотранспортных предприятий на аккумуляторы, – продолжил начальник областного управления транспорта, о существовании которого Андрей давно забыл. – Когда вы к нам сможете подъехать?

– Через двадцать минут, Николай Алексеевич.

– На проходной будет пропуск, подниметесь сразу ко мне в приёмную.

Конец связи.

Оторвав от уха трубку, Андрей некоторое время смотрел на неё. Его охватило чувство безудержной радости. Вот это пруха пошла! Не успел он осмыслить проблему – из-за каприза Быстрова из оборота фирмы выведено более десяти тысяч долларов – как эта проблема сама собой решилась. Заявка на всю область – это значит, удастся сбагрить не только зависший склад, но и заработать на дополнительной поставке! Определенно, вмешались какие-то добрые ангелы или сердобольные эльфы.

Очнувшись, он попросил заварить ему покрепче кофе – алкоголь ещё не выветрился.

* * *

Вечером, дома, уже собравшись, намереваясь спускаться к машине, он заметил, что дверца холодильника открыта.

– Мариам!

– Да, – ответила она с кухни. – Ты уже уходишь?

– Задержусь трошки.

По дороге на кухню он резким движением закрыл холодильник. Войдя, непроизвольно подбоченился.

– Мариам, ты знаешь, что будет, если держать дверцу холодильника постоянно открытой?!

И он нарочито нудным тоном принялся детально объяснять, к чему это приведёт – поломка дорогостоящего бытового прибора, крупные непредвиденные расходы.

– Я похожа на дуру, или на сумасшедшую?! Зачем так долго объяснять? Я просто не обратила внимания, только и всего, – ответила она спокойно, выслушав от начала до конца всю тираду.

У него промелькнула мысль, что она это делает специально. Всё, что дарили его родители на свадьбу, либо уже сломано, либо отвезено на дачу, а поломки происходят аккурат перед отъездом, когда он куда-то спешит. Но озвучивать такие мысли не стоит – конечно, если нет желания прямо сейчас развестись.

– Мне делать специальный доводчик двери, чтобы она закрывалась? Хотя, мне кажется, и это окажется бесполезным – в один прекрасный день и он сломается.

– Если тебе что-то не нравится – я тебя не держу. Найти такую, которая будет закрывать твой холодильник.

– Мариам… кажется, я спокойно разговариваю, и говорю элементарные вещи, ты не можешь обвинить меня в необъективности.

– Ты всегда говоришь правильные вещи, ты уже надоел своим занудством. Собрал вещи, вот и езжай в свою командировку, оставь меня в покое.

Она опять затевала скандал, ей нужно было напиться крови, зарядиться энергией. Уехать так, не выяснив отношений, означало по приезду получить мега-скандал. Уже проходили.

– Да, ты верно подметила – я никогда к тебе не придираюсь. Не сую нос в женские дела, не капризничаю с едой, не предъявляю других претензий. Меня всё устраивает, но есть некоторые…

Договорить он не успел, она оборвала его резким замечанием:

– Ах, тебе не нравится, как я готовлю, но ты, видите ли, не делаешь замечания, потому что такой снисходительный! Я так и знала, что ты с трудом переносишь меня. Из-за ребёнка, да? Тогда знай: если любви нет, нам лучше сразу расстаться, чтобы мальчишка не рос в неблагополучной семье.

В этот раз она решила устроить грандиозную разборку. Думая, что уже привык и на автопилоте может гасить такие вспышки, Андрей с удивлением обнаружил, что противник не стоит на месте, развивается, и каждый раз придумывает всё более изощренные способы прессинга. Что делать? Доказывать свою правоту? На это жизни не хватит. И здоровья. Не следуй за правдой, она истощает зрение.

– Тебе не надоело передергивать, почему ты постоянно всё ставишь с ног на голову?!

Мариам недовольно пожала плечами:

– Да? Ты «не суёшь нос в женские дела»? Конечно, ты никогда не помогаешь мне по дому.

Она применила испытанный, безотказный приём – провокация, вызов на дискуссию, в ходе которой будут разобраны многочисленные случаи. Он будет доказывать, что помогает по дому, она опровергнет все его доводы, и выдвинет новые обвинения. При этом будет всё передергивать, одержать верх в этой полемике невозможно, он, не выдержав, сорвётся, повысит голос, начнёт выплёскивать эмоции, завяжется перепалка, в которой ему, потерявшему над собой контроль, уже тем более не победить. Она, увидев его бессилие, а самое главное, нервное истощение, потихоньку свернет дискуссию, обернув всё в свою пользу, и заставит униженно извиняться. На всё про всё – около тридцати минут.

Он посмотрел на часы. Она заметила его взгляд и подлила яду.

– Торопишься? Ну, давай, выметайся, тебе же некогда, у тебя дела, бизнесмен чёртов.

«Тридцатью минутами уже не обойтись, минимум час», – подумал он, и, чтобы не терять время, ринулся в бой.

– Разве я что-то говорю не так, что-то такое, что противоречит здравому смыслу? Ты когда-нибудь слышала, чтобы я тебе приказывал приготовить профитроли вместо варёных сосисок? Меня абсолютно всё устраивает. Но ты не реагируешь на самые обыденные вещи. Ты знаешь, что продукты в холодильнике нельзя хранить открытыми – ну просто нельзя, это непонятно только наверное идиоту. Но ты с садистским упорством шинкуешь палку колбасы и выкладываешь открытой на тарелке в холодильнике. Окна в квартире круглый год задраены, даже летом, в сорокаградусную жару, ты утверждаешь, что тебя продует. Хотя, опять же, не надо ходить на занятия по гигиене в мединституте, чтобы иметь представления о проветривании. А мясо! Миллион раз говорил тебе: непрожаренное мясо и мясо с кровью – две огромные разницы. Ты же с упорством, достойным лучшего применения, кладёшь мне в тарелку едва размороженные окорочка. Я что, похож на людоеда?!

– Ты и есть – людоед. Боже, как я была слепа! Сколько в тебе ненависти! Ты ведь ненавидишь меня, ты столько времени держал всё в себе, и вот, наконец, показал своё истинное лицо. Дура я, слепая дура. Думала – семья, ребёнок… А что я получила?!

Говорила она обречённым голосом – слова, которые разжалобили бы камень. Это был плач вдовы в лачуге на окраине Тифлиса. Но декорации были совсем другие. А от «людоеда» не могли укрыться победные искорки в её глазах. Как быстро достигнут результат! Несколько завершающих мазков, и можно будет ехать.

Тематика спора переместилась из кухонно-бытовой области в область возвышенных чувств. Это было не хорошо, и не плохо, – это было никак. Смысл оставался прежним – кровь.

– Мариам… я люблю тебя, ты не можешь не видеть этого.

– Заткнись, не произноси это слово! Не оскорбляй мои чувства! Да, я видела, ты любил, когда мы только встречались, не было бы свадьбы, если б не любил. Без любви я бы не вышла замуж. Но сейчас, когда всё умерло, не смей говорить о любви. Да что ты можешь знать об этом чувстве, ты, кобель!

Она начала переигрывать, сама того не замечая. Фальшивая патетика всегда была её слабым местом. Нужно было срочно сгладить неловкость, иначе будет придуман новый сценарий, и тогда вместо одного придётся отыграть несколько актов.

Повезло, что днём выпил водки. Был лёгкий, но всё же отходняк. Нужная бледность на лице присутствует, небольшая слабость. Надо только вспомнить что-то трагическое, чтобы вызвать хотя бы слабой степени слезоотделение, и, если повезет, другие вегетативные реакции, свидетельствующие об изнеможении.

Удовлетворенно подумав, что находится на верном пути, под музыку семи пощёчин Андрей начал просить прощение, заговорил о своей невнимательности и нечуткости.

Мариам продолжала сыпать страшными обвинениями, но уже больше по инерции – он, войдя в роль, начал верить в то, что говорит, и вид его действительно стал жалок. Она поверила, дело было на мази, теперь очередь за ней, в таких случаях она произносила слова наподобие «Что ж, я понимаю, любовь умерла, давай хотя бы сохраним видимость нормальных отношений, но умоляю, не унижай меня, выказывай хотя бы внешние признаки приличия».

И, о чудо! Она произнесла именно эти слова!

От удивления, что всё было разыграно, как по нотам, и оттого, что вспомнил это идиотское, придуманное им имя вымышленного гангстера – Лома Ебанадзе, он чуть не расхохотался. В этот момент он стоял на коленях перед ней, смиренная голова покоилась на её коленях, а тело конвульсивно дёргалось от нахлынувших эмоций. Это выходил алкоголь, но сверху было видно, что муж не на шутку расстроен. Она погладила его голову, почувствовав, что подол халата пропитывается его веселыми слезами.

Стоило ему поднять голову, это была бы катастрофа.

Отца спас сын. Проснувшись, Алик сначала запищал, потом захныкал, а потом и завизжал. Мариам опрометью бросилась в спальню, Андрей, умывшись холодной водой, наделав себе пощёчин и болезненных щипков, отправился за ней. В полумраке спальни она не видела отчетливо его лицо. Он взял ребенка на руки, стал целовать его.

– Давай сюда, нам надо кушать, – стала распоряжаться она, забирая у него крошечное существо, которое надрывалось от крика и отчаянно перебирало ручонками с малюсенькими пальчиками.

– Нет, уж, обожди, не так быстро.

И он стал тискать малыша, качать, целовать во все открытые места.

– Дай сюда, это тебе не игрушка, он хочет есть!

И она силой забрала ребенка.

Ссора была исчерпана. Андрей и Мариам уже были не повздорившие супруги, а заботливые родители. Всё, что приходило им в голову, напитывалось чувством к их ребенку, связывалось с ним, значило и не значило в связи с ним. Когда Мариам задраивала наглухо все окна, она думала о том, как бы не простудился малыш. А когда Андрей раскрывал обратно окна, то думал о том, чтобы малыш рос закаленным.

– Чего стоишь, иди наведи нам смесь!

Алик уже успокоился, зачмокал, пристроившись к груди. Нужно было срочно вскипятить чайник, навести детское питание, перелить в бутылочку со специальной соской (пол-Москвы обегал в поисках этой соски!), затем охладить до комнатной температуры – процедура, доведенная им до автоматизма. Прямо как сегодняшнее примирение.

Где-то с полугода ей стало не хватать молока, и приходилось докармливать искусственным питанием. Малыш ещё не каждое принимал, и, как назло, то, что хорошо переносилось, оказалось в дефиците, опять же приходилось закупать в Москве ящиками.

Присев рядом с ней на кровать, Андрей следил за тем, как ребёнок высасывает бутылочку. Уже больше половины! Бежать за новой?

И он спросил, может, сделать ещё бутылку. Бывало, не хватало одной, когда материнского молока оказывалось мало.

– Дура я, сглупила. Надо было заставить высосать всю грудь. Иди делай новую бутылку.

Через несколько минут он принёс новую бутылочку со смесью. Алик пищал и не хотел брать грудь.

– Ты посмотри, какой хитрец! Такой маленький, и какой уже хитрый! Весь в папу. Ну-ка, бери, там есть ещё!

Но Алик упорно отказывался от груди, требуя более удобную для него соску. Отворачивался, проглатывая, правда, молоко, которое сцеживалось, и кричал, размахивая ручонками.

– Может, сцедить и вычислить объём, который обычно выходит, и не давать бутылочку, пока не высосет то, что есть?

– Сам понял, что сказал? Мне что, поставить водомер на грудь, чтобы вычислить то, что он высосал?!

Андрей расхохотался, и Мариам улыбнулась ему в ответ. Даже Алик, получивший, наконец, вожделенную бутылочку, улыбался, посасывая.

– Ты напоминаешь мне своего Веню – такой же занудливый чурбан. Ну как, объясни мне, как можно вычислить объём, который твой спиногрыз высасывает? Если он отгрызёт мне ляжку, будет видно там, килограмм, или два, но молоко!?

– Не знаю, Мариам… нужна какая-то… импровизация. Туда – сюда, грудь – бутылочка. Я заметил, что этот наш хитрец с каждым разом высасывает всё меньше и меньше. И отказывается от груди. Но с удовольствием сосёт из бутылочки то же самое, сцеженное молоко.

– Он просто ленится. Лентяй, весь в папочку!

Алик, насытившись, уже игрался маминым соском. Ухватившись ручонкой, отпускал, потом пытался вновь поймать.

– Сегодня появился этот обморок, Штейн, перепугал весь офис, вернее, одну только Николову, а она перепугала остальных.

Андрей сказал это непроизвольно, просто потому, что в это время суток рассказывал жене разные новости, это было для неё чем-то вроде сериалов, а для него – как поход к психотерапевту. Оба получали удовлетворение, и, даже бывая в командировках, вечером, с девяти до десяти он разговаривал с женой по телефону, это был священный ритуал.

Она ахнула от удивления.

– Он приходил… он без спросу появился в городе?

Андрей сообщил лишь конечный результат:

– Я отшил его на х**, он больше никогда не появится! А знаешь, что я ему сказал?! Я ему выдал полный ахуй и сам чуть не ахуел. Вначале я протянул руку, он говорит: это лишнее…

– Да мне уже неинтересно слушать, ты рассказал конец.

Мариам поднялась с кровати, стала укачивать ребенка, напевая.

– Спи, моя радость, усни… Ты рассказал конец, а надо было всё по порядку… В доме погасли огни… А что ты ему сказа-а-ал… Птицы заснули в саду, рыбки уснули в пруду… А если он снова появится…

– Мы его не искупали, – прошептал Андрей.

– Сейчас мама придёт, что с ней, задерживается. Мы искупаем… ночью, когда проснется… пожра…

– Мариам!!! Что значит пожрать?

– Тише… спиногрыз твой проснется через три часа… покушать… и мы его искупаем. Езжай, уже время. Давай, мы уже управимся тут сами.

Но Андрею уже расхотелось уезжать так скоро. Он пошёл на кухню, вымыл бутылочки, соски, помыл посуду. Тёща открыла дверь своим ключом, осторожно проскользнула на кухню.

– Он спит?!

– Засыпал десять минут назад. Вроде тихо.

Пришла Мариам, закрыла кран:

– Давай, езжай, посудомойка. Это правда – ты подал руку, а Веник ответил: «это лишнее», так всё и было?!

Взяв за руку, она отвела Андрея в коридор.

– Обувайся. Я позвоню, через час, поговорю с мамой, и наберу. Ты мне всё расскажешь.

Через двадцать минут, когда Андрей забрал Афанасия Тихоновича из дому, тот, усевшись за руль, сказал:

– Как обычно, Андрей Александрович, что бы вы ни говорили… выехать пораньше… мы всё равно выезжаем в половина одиннадцатого.

Андрей уже пристроился на разложенном заднем сиденье.

– Афанасий Тихонович… сегодня мы сдыхали наш зависший склад… имеется в виду – аккумуляторы… и ещё заказ на миллион на эту свинцовую х**ню. А я, вместо того, чтоб обработать заявку, целый вечер собачился с женой! Мы прилетим в Казань…

– В десять утра.

– Это хорошо. Остановимся в «Сафаре».

– Я понял, держать курс на «Сафар». А что вы сказали Штейну?

– Сказал, чтоб взял флаг и возглавил колонну на х*й идущих.

– Это мы уже все поняли, а как там всё происходило?

Глава 132

To: sovincom@vlink.ru

From: kate-t@nm.ru

Date: 31.10.2000

…Наивная уверенность откуда, И как в любви, непостоянной страсти, Я нахожу спокойствие и счастье? Все оттого, что друга полюбила Так хорошо, с такою нежной силой, В себе соединяя неизменно Все то, что есть в особе совершенной, Чем будет он всегда во мне пленен, Едва лишь встретится со мною он. Он ищет красоты – прекрасной стану, Ума – божественной пред ним предстану. Пусть мне поверят – не солгу я, право, Когда ему воздам я в этом славу: Он добродетель доказал мне честно, Но и моя теперь ему известна. Все, что он хочет, что любовь желает, Что знает он, иль слышит, иль читает, Все есть во мне – но только для него, Другой не отыскал бы ничего. Все радости во мне находит он, — Так чем в других он будет соблазнен? И если трудно верным быть одной, Он тысячу найдет во мне самой: Коль хочет, пусть меняет их беспечно, Все ж от меня не отойдет он вечно! Так я живу при нем, в часы свиданья, А без него, клянусь, не в состояньи Я мысль иметь такую, чтобы он, Её узнав, был ею оскорблен. Так жизнь моя мне сделалась священна, Так видеть друга жажду неизменно. Когда беседую с друзьями иль с родными, Им отвечая, тягощусь я ими, И знает каждый, что взамен его Хотела б видеть друга своего.

Глава 133

Каких-то десять лет назад Таня попросила подарить ей на день рождения зонтик. А в этом году ей уже захотелось пластиковую карточку. Хотя эта её новоприобретенная искушенность и вызвала у Арины улыбку, она ощутила, как ей недостаёт её маленькой девчушки. На смену крохе в ярком платьице, которая носилась по дому с раскрытым зонтиком, пришла подросшая и уже отнюдь не наивная девочка.

Ничто так не заставляет почувствовать возраст, как собственные дети. Каждый год становишься свидетелем того, как безжалостно устаревают собственные представления о них. Каждую новогоднюю ночь приветствуешь знакомых незнакомцев, а новые впечатления и переживания со временем становятся частью ностальгических переживаний.

Этот год оказался тяжелее всех предыдущих. Тане исполнилось шестнадцать, и она превратилась в девушку, начавшую задумываться о любви и серьёзных отношениях с противоположным полом. Хорошо ещё, что все попадавшиеся ей до этого парни оказались достаточно несерьёзными, чтобы она могла самостоятельно это распознать.

Но подружки! Есть информация, что некоторые уже расстались с невинностью! А Таня, она ведь уже давно отказалась от беззаботной детской индивидуальности, чтобы во всём походить на своих сверстников.

Арине очень не хватало той непосредственной девчушки. Наверное, в один прекрасный день она станет руководителем крупной корпорации, а матери захочется вернуть нынешнюю фанатку «Spice Girls», но увы.

Детей, конечно, это совершенно не беспокоит. Они слишком увлечены погоней за всем новым. Однажды, когда Тане было пять лет, она с лёгкостью рассталась с тремя своими воображаемыми друзьями. Две недели спустя она с трудом могла вспомнить, кого как зовут. А Арина помнит до сих пор: Мэнси, Тутси, и Дэнси. Ей недостаёт их, несмотря на весь шум, который эта компания устраивала.

На свой девятый день рождения она закатила сумасшедшую вечеринку с соревнованиями, кто дольше простоит на руках, и беготнёй по лестнице. На следующий год, на десятилетие, она устроила дома дискотеку, пригласила всех знакомых, и ровесников, и ребят постарше – у одной из девочек, подумать только, уже вырисовывалась грудь! – и они танцевали, смущённо поглядывая друг на друга.

В этом году… Лучше не вспоминать.

Арина точно знала, какой из вечеринок она отдала бы предпочтение.

Всё-таки не единственный ребёнок, и пора бы привыкнуть к такому стремительному ритму, а ей, наоборот, всё труднее с этим смириться. У неё уже нет её малышей. Она скучала по тому времени, когда ей приходилось забираться в автобус со складной коляской, которая никак не хотела складываться. Арина скучала даже по пелёнкам.

Неужели она единственная, кто испытывает подобные чувства? Детям не свойственно оглядываться назад – во всяком случае, до тех пор, пока детство не уйдёт от них безвозвратно. Даже взрослых это, похоже, не так волнует, некоторым просто не терпится, чтобы их дети поскорее выросли, причем сильнее, чем самим детям. Один знакомый так хотел, чтобы его сын, которому сейчас 22, быстрее повзрослел, что парень уже начал лысеть.

Арина думала, что сполна насладится тем, как растёт Таня, но едва она осознала, насколько быстро дочь меняется, как время понеслось ещё стремительнее. Не успела она появиться на свет, как сразу же начала меняться. Вчера ещё была совсем крошкой, а сегодня выросла. Вчера она ещё ползала, а сегодня ходит ножками. Вчера ещё не умела говорить, а сегодня болтает без остановки. В четыре года ей стало тесно в ванной. Вот же, совсем недавно она устраивала дома танцы, а сейчас пропадает по дискотекам. «Подожди, не расти, – попросила Арина её. – Побудь ещё немножко такой». Но мать знала, что не успеет и оглянуться, как дочь заявит, что есть человек, без которого она жить не может.

Остается только Кирилл, которому сейчас восемь, – вот здесь еще не всё потеряно. Он, похоже, не торопится расти. И вообще всё делает не торопясь.

Раньше он обожал разбирать машины – неторопливо, сосредоточенно, аккуратно складывая детальки на полу, мало обращая внимание на сестру, которую прямо-таки бесила постоянная ломка игрушек. Потом он стал разбирать содержимое шкафов – раскрыв все дверцы, выкладывал на пол всё, что там находится: вещи, книги, сувениры. И всякий раз, когда нашкодит, обязательно скажет что-нибудь такое смешное, отчего опускается рука, собиравшаяся его отшлёпать. Как-то раз, лениво обстреливая из пистолетика кухню морковными кубиками, он заявил: «Вот как надо будить львов».

Арина в восторге от этого ребёнка. Взрослым приходится изрядно попотеть, прежде чем выдать что-нибудь в этом духе. «Оставайся таким, – сказала она Кириллу, – и, когда вырастешь, станешь гениальным комиком».

Но всё тот же опыт подсказывает ей, что придёт время, и он расстанется со своим гениальным комическим даром, точно так же, как Таня забросила свои шедевры абстракционизма. Это и есть взросление, и, как сказала бы Таня, это круто, это бомба.

Эти и многие другие словечки она переняла от отца. Витя… Не только во внешности Тани, но и в чертах её стремительного характера много отцовского – горячности, страстности, увлечения новизной. В семье всегда царила дружная и радостная атмосфера, и в эту атмосферу, в эту жизнь с «папиным огоньком» Танюша вносила свою отчетливую нотку, повышавшую общую высокую жизнерадостную настроенность. Дочь повзрослела, когда Вити не стало, резко повзрослел её характер. Только сейчас, спустя четыре года, Арина смогла полностью осознать, какую поддержку получила от дочери. Дом, воспитание младшего, и многое другое. А она до сих пор считает её маленькой!

Арина, конечно, испытывает безграничную благодарность к своей дочери и обожает её, шагнувшую из отрочества в юность, но какая-то часть её материнского сердца навсегда отдана девчушке с зонтиком.

Глава 134

Натерев бараньи отбивные солью и перцем, Арина обернула косточки алюминиевой фольгой, чтобы они не подгорели. Затем поставила отбивные на кости вертикально в форму для запекания, которую затем поместила в предварительно прогретую духовку. Выставив время – 25 минут – приготовила овощную смесь, и решила сходить к Тане, а уже потом заняться соте.

Из Таниной комнаты доносилась музыка. Арина прошла по коридору, встала в дверях. Как она играет! Причём без нот! Пианистка отложила ноты в сторону и позволила рукам свободно скользить по клавишам. Какое чудо!

Таня играла вальс. С блеском выдерживая длительные ноты, исполняла она грациозную мелодию, волнующе связывающую воедино восторг, мечтательность и самоотверженность. Кто бы мог подумать, что из обычного фортепиано можно извлечь страстный монолог, повествующий о том, что игра – это сладострастие, неутолимость, исступление и отчаяние, это жизнь.

Звуки вальса плавно перетекли в некую переходную мелодию, грустную и меланхоличную.

Арина подошла поближе и тут заметила, что пианино украшает фотография в красивой рамке, на которой Таня вместе с Андреем в обнимку стоят на берегу Волги.

– Что насчет этого? – строго поинтересовалась мать.

– У него скоро день рождения, я хочу ему сделать подарок.

Арина сделала шаг в сторону коридора, собираясь пойти взять кошелёк:

– Сколько тебе нужно?

– Нисколько, мама.

Остановившись, Арина залюбовалась дочерью – ещё ребёнок, а ведь присмотреться – совсем уже взрослая. И как научилась играть, как умело импровизирует!

И она спросила шутливым тоном:

– Ты возьмёшь у него деньги, чтобы ему же сделать подарок?

– Нет, мама, он возьмёт меня… Не знаю, как выразиться… яснее…

Сказав это, Таня, не прерывая игры, мечтательно посмотрела в окно.

На щеках Арины проступили малиновые пятна, её губы начали вытягиваться в ниточку, глаза остро впились в дочь.

– Ты и так предельно ясно выразилась. Яснее некуда.

Оторвавшись, Таня, покрутилась на стуле, потом снова принялась за игру. Пока её пальцы не коснулись клавиш, Арина подумывала, не захлопнуть ли с треском крышку.

– Этот мерзавец тебя домогается?!

– Нет, в том то и дело. Вообще какой-то странный стал, в последнее время боится дотронуться до меня, мы с ним ни разу даже не поцеловались по-настоящему. Я в кипише.

– А не рано ли тебе начинать играть в эти взрослые игры?

Заиграл ноктюрн. Музыка текла сама, как лунный свет. Глубинная грусть, переполняющая каждый такт, грозила взорваться, увлекая в темную воронку; она вошла в резонанс с мрачными мыслями Арины. Кульминацией и откровенным катарсисом выглядело хрупкое умиротворение музыкальной грезы.

– Я думала об этом, мама. Но нельзя всё время думать только о себе, ты сама же так учила, – смиренно произнесла Таня, меняя ритм, – Андрей – взрослый мужчина, нельзя так долго мариновать его – мало ли, побочки по телу пойдут, нервные срывы, и всё такое.

– Ты что, издеваешься надо мной! – взорвалась Арина. – Он женатый мужик, на его сытой физиономии не наблюдается приближение каких-то там побочек!

– Эх, мама, мама… Видно ведь сразу, что у них с женой давно ничего нет. Их семья – просто фикция для отвода глаз. А ты сама чего так нервничаешь?

Арина вмиг собрала в порядок лицо и спокойно продолжила натиск:

– Получается, с чужими людьми договориться можно, а родная дочь меня уже не слушается, так получается?

– Я так и знала, что это ты спугнула его. Ты поступила эгоистично, хотя обвиняешь всё время меня в эгоизме. Как ты не можешь понять, что если парень с девушкой встречаются, то в скором времени у них возникает… как это сказать… близость, что ли.

– Неужели!? Это такая новость для меня, от изумления даже ноги подкашиваются…

– Да, мама, я чувствую, что уже не принадлежу сама себе…

Для пианистки настало время уединения. Он разговаривала и спорила сама с собой своей игрой в стремительном трепещущем звучании, самом естественном выраженье её творческой души. Наполненная ярким солнечным светом музыка, при этом нескрываемо личная лирика, звучала как страницы дневника, перенесенные на ноты.

– Понимаешь, мама… Я люблю его. Он столько сделал для меня. И я должна отблагодарить его.

Звуками полонеза – торжественного и задумчивого – наполнился зал. Фортепьянный рокот страстно взмывал ввысь, словно полет ясновидца к звезде, к которой устремлен его блуждающий взор.

Ошеломлённая мать посмотрела на дочь и молча вышла из комнаты. Выключив духовку – время уже вышло – и приоткрыв крышку, какое-то время бродила по квартире, смотрела за Кириллом, как он делает уроки, зачем-то пошла в спальню. И сама не заметила, как в руках оказалась брошюра, которую недавно с таинственным видом вручила Соковня. Арина сначала возмутилась, но потом подумала: «Пусть будет».

«Накаркала, паразитка… но, может, эта невеста ещё передумает, возможно, не так уж всё серьёзно», – подумала Арина, и, повертев в руках «Руководство по контрацепции», направилась в комнату дочери.

Там было тихо. Таня сидела за пианино, и рассматривала фотографию.

– Дочь… чем занимаешься?

– Коротаю время… в созерцании ЕГО мужественной фигуры… тоже полезное для женского организма занятие.

Арина поставила брошюру на пюпитр.

– Займись лучше делом!

И вышла.

– Кирилл, ну-ка, покажи мне, что ты сделал! Только не говори, что ты тоже, как твоя сестрица… – услышала Таня удаляющийся мамин голос.

И, положив на клавиши руководство, приступила к его изучению.

Глава 135

Начальница отдела сбыта КМИЗа, рыба замороженная, умудрилась растянуть отгрузку на три дня. Вспомнив наставления Веры Ильиничны, Андрей не стеснялся в выражениях, и разве только не матерился.

– Мне сказали что? Что мне сказали, а? Что можно приезжать за товаром, чьи это были слова? Ваши, да? Да, хорошо, что не отказываетесь. Хоть это утешает. Так почему же вы меня маринуете столько времени?

Но та, как заведенная, бесцветно бормотала какие-то оправдания. Её не волновало то, что люди отмотали больше тысячи километров, тратят деньги на гостиницу, нервничают. Андрея трясло уже от одного вида её пергаментного лица, и её волос, собранных на затылке какашечкой.

На третий день (это была пятница), к полудню Андрею стало ясно, что, если не предпринять решительных действий, складываются предпосылки остаться в Казани на выходные. Деньги он решил не давать принципиально. Конечно, надо было дать в первый день, но сейчас, когда столько вылетело за гостиницу – болт! И он отправился к генеральному директору. Ворвавшись без стука в кабинет, бросил с порога:

– Вы понимаете, что по вине этой старой обезьяны срывается открытие роддома, на котором будет присутствовать сам Шаймиев?!

Удивлённый взгляд гендиректора не вязался с его хитрой улыбкой, и Андрею стало ясно, что виновата не та старая обезьяна, а этот пожилой лис.

– … до тридцатого ноября я должен отгрузить центральную станцию с шестнадцатью мониторами. А как я буду отгружать, если вы не рассчитались со мной за первые два, и за противопролежневые матрасы?

Сказав, что сейчас же всё выяснит, директор кому-то позвонил и что-то долго обсуждал по-татарски. Закончив, произнёс скороговоркой:

– Нет в заявк центральный станций, какой ещё станций, там тольк стоит монитор две единиц, и матрас лежалый.

Объяснялась причина задержки – гендиректор уже не видел пользы в этом контрагенте, поэтому решил его прокатить.

– Поэтому расплачиваться вы не собираетесь?! – возмутился Андрей.

– Я подписал накладной, на склад грузитс пойти надо.

Андрей объяснил, что накладные он видел, но в том-то всё и дело, что начальница отдела сбыта не даёт команду на отгрузку. И попросил без выпендрёжа дать окончательный ответ: состоится сегодня погрузка? Если нет, тогда поставка центральной станции и шестнадцати мониторов – а это очень крупная сделка – осуществится силами других поставщиков.

Хитрые лисьи глазки быстро забегали.

– Бюджет РКБ в нашй компетенцй, там нет такой заявк.

– У Парамиты есть. Кроме неё, имеются другие возможности. У Галишниковой полно связей – и в министерстве, и в Москве.

– Парамит непорядочн, двуличноват Парамит.

Смысл этой фразы был Андрею непонятен, он смотрел в глаза гендиректору, пока тот набирал чей-то номер и с кем-то разговаривал, опять же, по-татарски.

– Так вы будете грузить мои уши, или всё-таки погрузите машину?!

На этот раз директор не понял Андрея. И удивлялся уже не только глазами – всё его лицо директорское удивлялось.

– Имеется в виду – ваши люди погрузят мою машину сегодня? – сказал Андрей, чеканя каждое слово.

– Машин под погрузк – белый Тойот, ваша машин, вас там нет, водитль нет.

– Дурдом! – выкрикнул Андрей, и, развернувшись, выбежал из кабинета, хлопнув дверью.

Когда пришёл на склад, машину уже грузили. Падал мокрый снег, два худосочных парнишки-грузчика, казалось, если не надорвутся под тяжестью коробок, то захворают и умрут от скоротечной пневмонии. Андрей стал им помогать. Работали долго – рентгенпленка оказалась тяжёлым товаром не только в переносном смысле. Машина оседала по мере заполнения салона.

– Хорошо для устойчивости – дорога, верно, будет скользкой, – заметил Тишин.

В дальнем углу склада за столом сидела тумбообразная кладовщица, центнер в фуфайке, она одна могла бы перекидать всю рентгенплёнку за полчаса, но предпочла тренировать челюсть поеданием беляшей. Андрей подошёл, чтобы забрать накладные. Когда, присмотревшись к цифрам, увидел сумму, то чуть не осел на бетонный пол – товар не весь! Уже конец рабочего дня, что делать?! Он выругался длинно и забористо, а равнодушное чавканье фуфаечной кладовщицы было ему ответом.

Он стремглав бросился сразу к директору и застал его в дверях – тот собирался уходить. Долго объяснять не пришлось – шельмец, очевидно, сам дал команду недогрузить. Но обнаружилась другая проблема – необходимого количества пленки на складе не оказалось. И директор, вернувшись в кабинет, раскрыв блокнот, принялся обзванивать фирмы, торгующие медицинским оборудованием. Когда есть заинтересованность, ищутся способы решить задачу, а не причины, чтобы её не решать. Очень быстро нужный товар был найден в одной из фирм, имевших деловые отношения с КМИЗом, и директор договорился, чтобы там перехватиться. Записав номер телефона, передал Андрею листок:

– Позвонит по этот телефон, нашу довереннст возьмёт в бухгалтерй.

Андрей поблагодарил за такую оперативность, и отправился в бухгалтерию.

И ещё одному неприятному событию суждено было случиться в этот день. Фирма, с которой договорился директор, могла предоставить плёнку только на следующий день, в субботу, когда придёт машина из Москвы. Сотрудник, разговаривавший с Андреем, сказал, что делает одолжение уже тем, что выдаёт товар, не оприходовав через программу (это обязанность бухгалтера, а у бухгалтера в субботу выходной).

– Спасибо огромное! – с издёвкой произнес Андрей, закончив разговор.

Глава 136

Тучи на севере угрожающе густели, чернели, в воздухе явственно ощущалось дыхание мороза. Ближе к вечеру заснежило. Крупный снег хлопьями ложился на землю, заполнил воздушное пространство, соединил, смешал землю и небо в неясное, колышущееся серое единство. Снеговой туман казался синевато-серым.

Тишин накурил, и Андрей открыл окно пошире, чтобы проветрить салон. Резкий порыв студёного ветра обжёг лицо.

– Что там небесная канцелярия нам приготовила? – обеспокоено проговорил Тишин. – А ну как всё это схватится и будет каток!?

Хлопья мокрого снега закружились всё быстрее, и вот уже бешеная белая кипень захлестнула машину, казалось, её закачало. Андрей закрыл окно. Ничего не видно, всё вокруг скрылось в белой кипящей мгле. Машину повело. Тишин плавно снизил скорость до 40 км/час.

– Если бы не плёнка, Андрей Александрович, нас бы унесло!

Так они ехали, видимость была пять-десять метров. Упрямый бесконечный буран оторвал от всего живого в мире. Снег носился над плоским простором, свивался в столбы, крутился молочными колёсами. Снег шёл всюду, не только на земле, но и на звёздах, весь мир был полон снега. Всё исчезало под снегом – земля, дорога, медленно ехавший микроавтобус.

Это не снег, само время – упрямое, белое, ложилось, наслаивалось на человеческие дела, и настоящее становилось прошлым, и не было будущего в мелькании мириад снежинок.

Андрей подумал о последнем полученным по электронной почте стихотворении и принялся вспоминать, в какой из Катиных тетрадок он уже это видел. Усилия памяти незаметно для него переходили в другое, не менее привычное и только усилившееся за последнее время, – эту непрекращающуюся смену видений, которые преследовали его. Андрей видел то мужчину в белом халате, похожего на Быстрова, но это был не Быстров; то погибшую в аварии девушку, похожую на Катю, но это была не Катя; то каналы, перечеркнутые многочисленными мостами, то стремительно приближающуюся к нему девушку, то снеговые хребты Кавказа. И одновременно с этим он испытывал тягостные и чужие чувства, которые смешивались с его личными ощущениями, связанными с тем или иным событием его жизни. И он замечал, что некоторые душевные состояния, вызванные вполне определенными причинами, продолжали существовать уже после того, как эти причины исчезли, и спрашивал себя, что же именно предшествовало чему – причины чувству или чувство причинам. А если это так, то не предопределяло ли оно в некоторых случаях нечто непоправимое и существенное, нечто принадлежащее к тому материальному миру, над которым, казалось бы, властны лишь законы тяготения и соотношения чисел. И другой неизменный вопрос возникал перед ним: чем он был связан с этими людьми – выдуманными и невыдуманными, которые появлялись с такой же неожиданностью, как тот, что сорвался со скалы и в ком умер он сам в августе 97-го, как эта приближающаяся девушка, как те, кто ещё несомненно ждал его – с упорной жадностью кратковременного и призрачного воплощения в нём? Некоторые из них были похожими людьми, однако, несмотря на похожесть, их нельзя было спутать, и странным образом эти почти одинаковые люди были абсолютно разными; и, наоборот, внешне разные, по сущности оказывались совершенно одинаковыми. Что связывало с ними Андрея? Законы наследственности, линии которых расходились вокруг него такими причудливыми узорами, или чьи-то забытые воспоминания, непонятно почему воскресавшие именно в нём? Или, наконец, то, что он был частью чудовищно многочисленного человеческого коллектива и время от времени та непроницаемая оболочка, которая отделяла его от других и в которой была заключена его индивидуальность, вдруг теряла свою непроницаемость и в неё беспорядочно врывалось нечто, ему не принадлежавшее – как волны, проникающие с разбегу в расщелину скалы?

Такими были двое – Игорь Быстров и Таня Кондаурова. И если насчёт своего нового партнёра по бизнесу Андрей был совершенно спокоен, то эта новая девушка таила в себе опасность. Закономерная смена компаньона открывала невиданные ранее перспективы роста, а эта подруга, бесцеремонно вторгавшаяся в его личную жизнь, могла разрушить то, что он хотел во что бы то ни стало сохранить. Мариам и Алик – его семья. И что взамен?

…В себе соединяя неизменно Все то, что есть в особе совершенной, Чем будет он всегда во мне пленен, Едва лишь встретится со мною он…

Какой вздор! Точнее всего по этому поводу высказался Вануччи, когда ехали из стриптиз-клуба, и вряд ли кто-то сможет опровергнуть его высказывание.

Его друзья не обладают таким даром красноречия, но мыслят в аналогичном ключе. Узнай Быстров, или Второв, о сомнениях по поводу новой девушки, они бы подняли его на смех. Оба видели Татьяну и оба уже попросили выкатить её после того, как он ею попользуется.

Андрей считал себя здоровым человеком, с вполне нормальными логическими и аналитическими способностями. Он почти не знал физической усталости, и был как будто бы создан для подлинного и реального мира. И вместе с тем другой, призрачный мир неотступно следовал за ним повсюду, и бывало, чаще в одиночестве – дома или на улице, ночью или днём – он переставал существовать, он, как таковой, такой-то и такой-то, родившийся там-то, в таком-то году, окончивший такой-то институт, – и вместо него с повелительной неизбежностью появлялся кто-то другой.

Но даже этот кто-то другой не может быть сверхчеловеком. Невозможно получить всё сразу: бизнес, деньги, семью, здоровье, идеальную любовницу. Чем-то придётся пожертвовать. В прежние времена практиковалось жертвоприношение. Считалось, что, сжигая жертвенного барана на костре, или сбрасывая его в пропасть, человек решает проблему. Но здесь никто не захочет стать жертвенным бараном, откуда его взять, со стороны?!

Вариант «короткой схемы» – попользоваться и передать другу – тут не пройдёт. Не получится «спокойная семья и спокойный разврат», тут получается подобие той самой «беспокойной эротики», о которой толковал Вануччи. Андрей нуждался в Тане, а она нуждалась в нём. Чувство, которое он испытывал по отношению к ней, было сложно и многотрудно, наверное, и великий художник не смог бы выразить его. Оно возникало от соединения воспоминания первой встречи с Таней в июне 96-го, воспоминаний их с Катей лета, и выученных наизусть стихов, с Таниным образом, соединения прошлого с сегодняшними Таниными поступками. Выражение этого чувства ломало линию, искажало очертания, выливалось в какую-то внешне бессмысленную связь расколотых образов и светлых пятен.

Чтобы заснуть, Андрей обычно начинал мечтать или думать о чём-то нереальном. Конкретные мысли всегда отгоняли сон, какова бы сильна ни была физическая усталость. А когда задумывался – сначала беспредметно и созерцательно, то в этом бесформенном движении мыслей появлялись более определенные очертания, и он начинал вспоминать конкретных людей и помещать их в вымышленные обстоятельства. Так иногда он разговаривал с Катей. Но в последнее время она отвечала почему-то наяву – реальными электронными письмами. А отправляла эти письма Таня.

Он задремал. Перед глазами заиграли холодные белые искры. Они то рассыпались, брызжа мелкими лучистыми звёздочками; то сливались, образуя сплошной матовый свет.

Правым ухом Андрей слышал Катин голос, грудной и отрывистый, а левым – грубоватый, будто севший от простуды голос Тани, причём обе мелодии были подчинены единому ритму.

«Останусь ли я просто слушателем?»

С этой мыслью он заснул.

Глава 137

С того дня, когда Андрей впервые представил себе мертвым находящегося прямо перед ним живого человека, прошло около десяти лет. Тогда, по прошествии некоторого времени после трудоустройства в судмедэкспертизе, разговаривая с кем-то, он вдруг отчетливо увидел характерные трупные изменения на открытых участках тела собеседника – помутневшая роговица, желтая пергаментная кожа, синюшно-багровые пятна на задней поверхности шеи. Впечатление было такое отчетливое, что Андрей удивился, обнаружив, что поданная для прощального рукопожатия рука теплая и мягкая – ведь должна быть холодная, окоченевшая. Позже феномен неоднократно повторялся – с разными людьми, возникал внезапно, и Андрею ничего не оставалось делать, как только суеверно отплевываться через левое плечо и щипать себя, если дело касалось близких людей. Впрочем, это не было каким-то предвидением, никто из виртуальных мертвецов не стал реальным, и, наоборот, приходилось лицезреть мертвыми тех, кого невозможно было представить в таком ужасном виде.

Десять лет, это были разные годы – то длительные, почти бесконечные, то быстрые, стремительные. Были отрезки времени, наполненные безмолвным роем видений, в которых скрещивались коридоры, ведущие неизвестно куда, вертикальные колодцы, похожие на узкие пропасти, экзотические деревья и далекое побережье южного моря, черные реки, текущие во сне, и непрерывная смена разных людей, то мужчин, то женщин, смысл появления которых неизменно ускользал от его понимания, но которые были неотделимы от его собственного существования. В такие дни Андрей ощущал эту отвлеченную душевную усталость, которая была результатом многообразного и неотступного безумия – ему казалось, что он сходит с ума – странным образом не задевавшего ни его здоровья, ни его способностей и не мешавшего ему сдавать в своё время экзамен или отчетливо запоминать график дежурств в судмедэкспертизе. Он даже спрашивал, всё ли в порядке, у людей, с которыми провел предыдущий день, так как не был уверен в том, что не совершил чего-то предосудительного. Иногда вдруг этот бесшумный поток прекращался без того, чтобы какой бы то ни было признак указывал ему, что это вот-вот случится; и тогда Андрей жил беспечно и бездумно, наслаждаясь весенним сиреневым ароматом, ощущая запах приготовляемого мяса, которое жарилось на кухне, слыша голос любимой девушки.

День, когда он вернулся из командировки, был как раз таким днём. Краски окружающего мира были легки и воздушны, легко дышалось, как бывает только после грозы. Ощущение легкости было и в облаках, улетающих ввысь, и в самом цвете неба, прозрачно-голубого, лившего мягкий свет на людей, свершавших в городе свой каждодневный трудовой урок. Небо казалось оживленным, благожелательным и одухотворенным, как человеческий взгляд – то улыбающийся, то угрожающий, то ласкающий, то грустный, то веселый. Такси на Самарском разъезде, угол улицы Землячки и проспекта Жукова, вытянулись линией в тени вязов, а их краснолицые водители бродили вокруг, высматривая утреннего седока. Корейцы выносили свои ящики на тротуар. Эти славные торговцы, всё время живущие на воле, в развевающихся на ветру серых куртках, так хорошо были обработаны воздухом, дождями, заморозками, туманами, снегами и палящим солнцем, что стали похожими на старинные соборные статуи.

В такие нежно-голубые дни хорошо умирать. Они окутывают все предметы какой-то бесконечной прелестью, и всего-то нужно умирающему, так это посмотреть на небо, и душа сама устремится в сад вечного уединения. Особенно если здоровье окончательно надломлено каким-нибудь упорным заболеванием, длительное время подтачивавшим организм – умереть удастся без особых усилий. И не нужно специальных приготовлений – это прекрасно удается всем с первого же раза. Великие философы убеждены, что умирают лишь тогда, когда этого хотят – то есть когда силы, сопротивляющиеся конечному распаду, совокупность которых и есть жизнь, оказываются разрушенными все до единой. Другими словами, умирают тогда, когда уже не могут больше жить. Дело только во взаимном понимании, и превосходная философская мысль, если в неё вникнуть, сводится к песенке о Ля Палисе (французская народная песня):

…минут за десять до смерти Он совсем ещё был жив…

Соглашаются умереть благодаря убедительности двух или трёх сердечных приступов, или же пуля, взвизгнув, протянет невидимую нить смерти, и опять же, не вызовет никаких возражений. Или какая другая причина, вариантов много может быть разных. И близкие, провожая на кладбище согласившегося умереть, с проникновенными лицами будут держать шнур покрова и говорить речь на могиле. Смысл жизни в вечном познании, и на надгробии что-нибудь напишут, чтобы посетители прочитали и подумали. Так, переходя от одной могилы к другой, среди мертвого молчания они найдут живую мысль. Например, слова на камне, под которым покоится капитан дебаркадера: «Он поставил руль на румб вечности, ветер кончины сломал мачту его корабля и погрузил его в море божьего благоволения». Или же «Гребец наконец доплыл до вечной пристани», – это на могиле лодочника. «Соловей на одно мгновение пленил рощу земли, чтобы навек завладеть травинкой эдема», – это у тамады-баяниста. Отуманит сердце надпись на могиле бандерши: «На скрижалях судеб значилось, что Серафима, красивейшая из цветов в цветнике жизни, сорвана со стебля на шестидесятой своей весне». И всё такое. Соседи умершему подобрались хорошие. Красота неба и могучее спокойствие деревьев глубоко взволнуют чувства провожающих, их души, и они ощутят томление, чувственное и благочестивое. Согласившийся умереть увидит, выигрывает ли бог при личном знакомстве с ним, а оставшиеся на дороге памяти будут спокойно нанизывать годы, как четки, на нить судьбы.

Превращения, которые происходят каждый день, кажутся естественными, и обыденному уму покажутся неправдоподобными лишь изменения, произошедшие за длительный период времени. Так книга афоризмов, из которой взяты могильные изречения, и бандерша Серафима, эти два скопления вещества, совершенно обособившиеся в настоящее время и теперь такие различные по своему виду, природе, и назначению, первоначально были однородны и оставались однородными в течение всего времени, пока они оба – и книга и женщина – тогда ещё в газообразном состоянии носились в первобытной туманности. Ведь в беспредельности веков Серафима была неоформленной и неодушевленной материей, распыленной в виде чуть светящихся молекул кислорода и углерода, и молекулы, которым предстояло впоследствии составить этот сборник афоризмов, тоже скоплялись в течение веков в той же туманности, откуда в конце концов вышли огромные чудовища, насекомые, и небольшая доля мысли. Понадобилась целая вечность, чтобы создать книгу и женщину, эти памятники чьих-то многотрудных жизней, эти несовершенные и часто несносные формы. Книга полна ошибок, глупостей, и пошлой банальщины. У Серафимы в последние годы жизни было раздобревшее тело и сварливый характер. Вот почему нет никакой надежды, что новая вечность создаст, наконец, науку и красоту. Люди живут один миг, но ничего не выиграют, если будут жить вечно. У природы было достаточно и времени и пространства – и вот итог её трудов.

А время – это бесконечное движение природы, и человек, обладающий конечным количеством нейронов и мозговых извилин, по определению не может охватить мыслью всё пространство, всё понять, или хотя бы знать, продолжительны движения природы или коротки.

Когда проезжали мимо Самарского разъезда, Андрей вдруг вспомнил Глеба Гордеева. Произошедшие с ним изменения казались нереальными, это было не поступательное развитие и движение вперед, а уход куда-то в сторону, прыжки в ширину. Выглядел он как дебильноватый адепт некоей обкурочной религии – длинные волосы, посередине лба пробор, на голове повязка с какими-то кабалистическими знаками, пестрые разлетающиеся хламиды, видавшие виды ботинки на толстой подошве с закругленными носами. Он продолжал оставаться главным ньюсмейкером города, объявлялся то у одних, то у других, бормотал что-то бессвязное, смешил, пугал, просил денег на еду. Стал уже как домовой: извести его было чрезвычайно трудно, поэтому приходилось считать фольклорным персонажем. Мог появиться где угодно, испортить настроение, или сорвать мероприятие. Сидят люди и радуются жизни, и вдруг из-за печки выскакивает патлатый мужык, начинает бесноваться и оглашено голосить, да так, что хочется слезть с полатей и запустить в него валенком. Несколько раз Гордеев появлялся у Андрея – выслеживал то на Социалистической, то возле офиса на 13-й Гвардейской улице. Утверждая, что они с Андреем «не по чесноку разошлись» летом 97-го, требовал какие-то деньги. Андрей сначала терпеливо напоминал, что сам тогда хотел разобраться в их запутанных финансовых взаимоотношениях, но из-за того, что компаньон увиливал, симулируя сумасшествие (оказалось, что вовсе не симулировал!), то пришлось действовать решительно, вытаскивая свои деньги. Крайним в итоге оказался директор «Фармбизнеса» – при сверке взаиморасчетов обнаружилась задолженность перед этой фирмой на сумму более пяти тысяч долларов. У компаньонов была солидарная ответственность по этому долгу, а решать вопрос пришлось одному Андрею, так как Гордеев отбыл в страну подземных радуг и летящих к небу кроликов. Андрей умолчал, что никто ничего не платил, всё, что были должны, простили – такова была специфика взаимоотношений с директором «Фармбизнеса». С другой стороны, какая разница, как Андрей с Трезором решили пятитысячный вопрос, к тому же эта «специфика» – тоже своеобразный капитал. Но Гордеев отмахивался от объяснений своей любимой фразой «не загружай меня лишней информацией», и дальше продолжал свои домогательства – до тех пор, пока Андрей не отогнал его щеткой для протирки автомобильных стекол.

Так Андрей вспоминал своего бывшего компаньона, пока ехали по Третьей Продольной. Когда выехали на улицу Елецкую и пересекли Вторую Продольную, Тишин спросил:

– Мы не поедем разгружаться в кардиоцентр?

– Отвезу вас и поеду.

– Сами будете разгружаться? – обеспокоено сказал Тишин. – Может, отдохнете, у вас завтра день рождения?

Ответив «Угу», Андрей бросил короткий взгляд на своего сотрудника. Потемневшее лицо, ввалившиеся глаза, он был похож на тень. Ещё бы, не спал всю ночь, вёл машину сквозь буран. А сейчас, с трудом превозмогая усталость, вызывается разгружать машину. Конечно же, надо его отпустить, а назавтра дать отгул.

Высадив Тишина возле его дома, Андрей поехал в кардиоцентр. Церковь на Елецкой, ночные размышления, воспоминание о Гордееве, медленно исчезавшем в мягком электрическом свете, ночной буран. А ещё музыкальная тема, звучащая у скрипок и виолончелей на фоне тихого тремоло литавр и аккордов арфы и проходящая в обрамлении челесты и фортепиано, создающих струящийся и сверкающий, словно лучи солнца на гладкой поверхности моря, фон, и заканчивающаяся солирующим контрабасом с длительной ферматой на последнем звуке – риторическая фигура aposiopesis. Это и многое другое, внезапная игра мысли и перестановка посылок индуцировала непроизвольный скачок воображения, и Андрей представил Глеба Гордеева таким, каким он должен был оказаться спустя некоторое время после того, как закончит свой земной путь: обезображенный тлением, с вытекшими глазами, с землей, набившейся в орбиты, но – чего с ним никогда не бывало при жизни – в безукоризненном костюме. Заметив на рукаве пылинку, Гордеев осторожно сдул её и внимательно осмотрел свой наряд на предмет каких-либо загрязнений.

Охранник пропустил машину на территорию. Объехав вокруг здания, Андрей остановился возле «бункера», открыл железные ворота, и загнал машину в арку. Затем, отворив все три двери, ведущие на склад, открыв боковую и заднюю двери микроавтобуса, стал выгружать коробки с рентгенплёнкой. И когда в очередной раз, положив несколько коробок на стеллаж и обернувшись, увидел притаившуюся у входа фигуру, ничуть не удивился, что его глаза вновь восхитились лицезрением Глеба Гордеева. Он был в обычном своем наряде потрёпанного пилигрима. Да, давно он не представлялся людям в спокойном бытии, а всё больше во всей сложности своих противоречивых устремлений. На плечах Гордеева лежало бремя его тяжёлых жизненных невзгод, несчастья родного народа, горести мира.

– Привет, очень добрый вам день, не забудьте принять таблетку от головы, – улыбнулся Андрей.

– Ты собрал деньги с саратовских врачей, у меня записано, там было три тысячи долларов, а мне не хватает на поесть, – заговорил Гордеев, будто продолжая начатый минуту назад разговор.

Андрей прошёл мимо него на улицу, встал возле открытой двери микроавтобуса, оценивая объём работы. Гордеев проследовал за ним, встал рядом, продолжая что-то говорить.

– Держи! – оборвал его Андрей, передавая несколько пачек плёнки.

Тот, не обращая внимания, наговаривал свой монолог.

– …Клава тварь… развод… она плохая мать… нужны деньги… отсудить ребёнка…

Видя, что помогать ему не собираются, Андрей понёс поклажу сам. Так ходил он от машины на склад и обратно под монотонный бубнёж семенящего вслед за ним Гордеева.

– … быстро ты забыл обо мне… когда ты потерял работу, и оказался за бортом разбитого корыта, и твои мнимые друзья не помогли тебе, кто же тебя вытащил?

Нагрузившись очередной партией коробок, направляясь к складу, Андрей буркнул на ходу:

– Не мешайся хотя бы, обморок! Осспади, какой ты бесполезный!

Гордеев продолжил начитку своего текста.

– Я тогда продал свой дачный дом, и на все деньги. Целое море цветов. Россия – не варварская выдумка. Мамка, доча – вот моя семья. С тех пор я много повидал. Я видел леса, которые никогда не будут вырублены на дачные сотки, и поля, в которых снег тает только к маю. Я видел города, где главной достопримечательностью был мой автомобиль, и города, где памятников больше, чем жителей. Я видел гостиницы, портреты которых можно печатать на страницах архитектурных журналов, и рестораны, о которых никогда не узнает Michelin. Я сравнивал окрошку в Кинешме и Ярославле и выяснил, что чем дальше от Москвы, тем слаще становится квас. Я говорил с людьми, которые ничего слаще морковки не пробовали, главным смыслом жизни которых был копченый судак, а со мной говорили люди, главным достижением которых было то, что они каким-то чудом ещё живы. А сейчас мы с мамкой живем бедно, и, чтобы прокормить старушку-мать, я собираю в поле цветы.

Тут он запнулся, подбирая нужные слова. Проходя мимо, Андрей остановился и посмотрел на него, как на внезапно заглохшее радио:

– Не торопись, Глеб. Все в порядке – времени у нас вагон. Я ведь специально забросил все дела, чтобы иметь возможность принимать здесь по воскресеньям долгогривых придурков, чтобы они могли спокойно прийти высказать сердце, рассказать историю всей своей жизни. Давай, рассказывай, чего уж там. Надеюсь, тебе все понятно?!

Легонько толкнув его, Андрей вышел на улицу. Так, под озабоченное кудахтанье Гордеева, продолжилась разгрузка машины.

«Пленка обошлась мне недешево, – подумал Андрей, – а сколько ещё придется потратить усилий, чтобы её продать».

Гордеев, помолчав, продолжил свои выкладки:

– … А я закончил институт с красным дипломом, пахал день и ночь в больнице, дежурил по ночам на скорой. Я стал работать на фирме, чтобы прокормить семью. Потом устроился к Синельникову и сам пробился к голландцам в «Яманучи», без протекции. На собеседованиях пришлось вылажаться, Москва слезам не верит. Я смог. Тебя везде водили за ручку, мажор хренов. То, что ты думаешь сделать, я уже схавал и высрал. Ты всегда приходишь на готовое. Сам никогда не готовишь. Клава никогда не варила такой вкусный суп, как мамка. Мамка, доча – вот моя семья. Ты должен пойти дать показания, что Клава – плохая мать. Я должен отсудить у неё дочу. А тему с таблетками я сам пробил. Было трудно…

В очередной раз, когда Гордеев снова оказался на пути, загораживая собой вход, он говорил как раз что-то о путях-дорогах.

– … когда всё рухнуло, передо мной было две дороги…

При этом он пристально глядел прямо перед собой, словно видел где-то в туманном далеке своё распутье.

– … быть как все, барахтаться в обмане, или… Синельников показал мне правильный путь. Он спросил меня: какой твой вклад в борьбу с мировым злом?! Гражданственность начинается вот с таких суровых вопросов. Я отдал ему машину, купленную у него же за десять тысяч долларов и уединился со своей совестью, и… уничтожить всё, что злое, всё доброе – да расцветет. Дай мне денег на еду.

Андрей, вытерев пот со лба, оборвал его:

– Слышь, ты, гражданин сумасшедший, ты будешь помогать мне разгружать машину?!

Взгляд Гордеева, расфокусировавшись, блуждал по помещению, мысль воспарила к сияющим высотам незамутненного разума.

– … я понял, что нужен везде, где творится несправедливость. В мире столько зла, что с ума сойти…

– Какой ты бесполезный, – тихо произнёс Андрей.

И, резко выдохнув, вскинул правую руку. Собирался оттолкнуть Гордеева, а получился доведенный до автоматизма прямой удар в солнечное сплетение.

«Воронцов остался бы доволен, – машинально подумал Андрей, рассматривая Гордеева, сложившегося вдвое, корчившегося от боли и ловившего ртом воздух, – я не толкнул противника, а сообщил ему энергию удара. Килоджоули остались в нём, наверное, у него пробита грудина. Тело не отлетит в сторону, а ровно упадёт на пол. Это грамотный удар».

Гордеев рухнул на пол лицом вниз и застыл, диафрагма его была парализована, и он не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. Перешагнув через него – он загородил собою половину прохода – Андрей вышел на улицу.

– Если ты не помогаешь таскать пленку, тогда зачем ты мне тут нужен, – сказал он, заглянув в микроавтобус.

Работы осталось примерно на час. Глубоко вздохнув, размяв кисти, Андрей продолжил разгрузку. Иногда он, не видя прямо перед собой из-за коробок, натыкался на Гордеева, чьё лицо приняло трогательное и умиленное выражение, которым набегающая смерть просветляла его тяжелые черты; а правая рука, ослабевшая, тоже умирающая, пыталась схватиться за некую воображаемую опору.

Внезапно Андрей вспомнил ночные переживания, вьюгу, мелькание мириад снежинок, и почувствовал, что к нему приближается девушка, возникшая из шорохов, из обрывков света и обрывков тьмы, из сердечного замирания.

Глава 138

– Что-то непохож он на психа, обычный человек, как я и ты.

– А как ты думаешь, выглядят все эти уроды – маньяки, насильники? Так и выглядят – как обычные люди.

– Ну, а я – как я выгляжу, по-твоему?

– Ну… как обычный псих.

Так переговаривались санитар и водитель «скорой помощи», изредка поглядывая в окошко в перегородке, отделяющей салон от переднего ряда сидений. Там, в салоне, зафиксированный в кресле, находился Михаил Алексеевич Синельников, пациент карательной психиатрии. Его везли на принудительное обследование и лечение.

Санитар вынул из файла бумаги – заявления с жалобами, из которых явствовало, что из квартиры Синельникова постоянно доносятся крики, сам он бросается на соседей, и те уже боятся выходить в подъезд.

– Людей нужно оградить вот от таких психов, и мы с тобой – как санитары общества.

– Интересно, дадут мне премию за то, что я помогаю выполнять тебе твою санитарскую работу, – сказал водитель.

– Дадут, – хохотнул санитар, – смирительными рубашками.

Микроавтобус въехал на территорию клинической психиатрической больницы № 17. Проехав по аллее, остановился возле приёмного отделения.

Парень в больничной одежде появился, как из-под земли. Сначала он выключил вышедшего из машины водителя – тремя ударами – в живот, в пах, и по лицу. Затем, столкнулся с санитаром, обежавшим вокруг машины и набросившимся на него с резиновой дубинкой. Получив два мощных удара – по голове и по шее, не чувствуя боли, обхватил руками санитара, и вместе с ним повалился на землю. Сев верхом, зажав его руки своими ногами, стал колотить санитара по лицу, по голове. Остановился, лишь когда всё это потеряло всякие очертания и стало напоминать кусок мясного фарша. Тогда парень в больничной одежде вскочил на ноги, отшвырнул двоих медсестер, выбежавших из приемного отделения, сел на водительское сиденье микроавтобуса, и повернул ключ зажигания. Через несколько секунд «скорая помощь» выехала за ворота больницы.

Кроме водителя и санитара, доставивших Синельникова, неотложная медицинская помощь также требовалась двум санитарам и врачу из 1-го мужского отделения, пытавшихся остановить решившегося на побег пациента. Так находившийся на принудительном лечении Никита Морозко оказался на свободе.

На перекрёстке микроавтобус «скорой помощи» остановился. Прямо – частный сектор, направо – дорога ведет на Вторую Продольную, налево – в лесополосу. Никита решил поехать влево. Доехав до поворота, снова остановился. Асфальтовая дорога вела к кардиоцентру и госуниверситету, грунтовка – к лесополосе и поселку.

Никита выбрал лесополосу. Через пару минут машина скрылась среди деревьев. Немного поплутав, он остановился. Пошарил в бардачке, вытащил оттуда газету, документы, и бумажник водителя. Сунув его в карман, принялся складывать на переднем пассажирском сиденье горку из горючих предметов – бумаги из файла, газета, промасленная ветошь.

Затем вышел из машины, помочился возле дерева, и, насобирав сухих веток, вернулся на водительское место. Положил сушняк поверх сложенной им кучки, и наполовину опустил стекла на обеих дверях. Затем взял с торпеды зажигалку.

Тут он услышал голос.

– Помогите! Помогите! – настойчиво доносилось из салона.

Никита заглянул через окошко в салон. Какой-то лысый черт в смирительной рубашке. И в общем-то пусто, взять нечего.

Посмотрев на пламя зажигалки, Никита ответил:

– Бог поможет!

И поднес зажигалку к разложенному костерку.

Отойдя метров на пять от машины, он оглянулся, и, убедившись, что огонь занялся, побежал в сторону посёлка.

Издали казалось, что это жилые дома, но при ближайшем рассмотрении выяснилось, что недостроенные коробки. И ни одной живой души. Разжиться абсолютно нечем. И тогда Никита направился в сторону асфальтовой дороги. Там ездили машины, и там начинался частный сектор с жилыми домами.

Глава 139

Свернув со Второй Продольной, жёлтая «Волга»-такси поехала в гору. Оставив позади заправку, 17-ю больницу, и поселок, подъехав к указателю на кардиоцентр, машина повернула влево.

– Чегой-то там случилось?! – удивлённо сказал водитель, продолжая всматриваться в сторону ворот психиатрической клиники, возле которых стояли две милицейских машины с включенными мигалками, а рядом – группа милиционеров.

Сидящая на заднем сиденье Таня равнодушно пожала плечами. Сосредоточенно глядя вперёд, на дорогу, она думала о том, как сейчас зайдет в офис, подойдёт к Андрею, будет стоять и цвести, а он поцелует её, как целуют ребёнка, и сядет, спрячет лицо в ладони, проговорит, что никогда не думал о ней как о женщине. Потом поднимет голову, посмотрит на неё, цветущую, своими красивыми голубыми глазищами ей в глаза, и, конечно же, прямо в мысли, поймёт, что это было только им двоим предназначено, и…

Выскочившего на дорогу парня в больничной одежде они увидели одновременно – и водитель, и пассажир. Выбежав на середину дороги, этот сумасшедший встал лицом к приближающейся машине, немного наклонившись кпереди, выставил руки вперед – как Паникахо, бросающийся на вражеский дзот.

Таня узнала Никиту, и инстинктивно пригнулась.

Останавливать машину уже не было возможности, и водитель в последнюю секунду взял влево, и, объехав парня, громко выругался. Затем резко дал по тормозам.

– Точно, из 17-й сбежал, – сказал он, втыкая заднюю передачу. – Сейчас нахлобучу этого уёбка.

– Сначала отвезите меня!

Требовательный тон подействовал, и водитель включил первую передачу. Трогаясь, с сожалением посмотрел в зеркало на парня, который, увидев, что машина остановилась, быстрым шагом приближался к ней. Обработать бы его бейсбольной битой, что лежит под сиденьем. Интересно, не за ним ли приехала милиция? Надо на обратном пути спросить.

– К кому это мы так торопимся? – игриво поинтересовался водитель.

– Просто довезите до кардиоцентра, – отрезала Таня.

Водитель хотел было продолжить заигрывания, но, увидев в зеркало её сосредоточенное лицо, осёкся. У ворот кардиоцентра, получив деньги, вручил фирменную визитку:

– «Жёлтое такси», всегда к вашим услугам!

* * *

Дежурившие на входе охранники сказали ей, что Андрей на складе. Каблучки сапог зацокали по пандусу в обратную сторону. Дойдя до конца, Таня повернула влево. Асфальтовая дорожка спускалась по холму, вокруг газоны, клумбы. Нужно обойти большой газон с иудиными деревьями, и там…

Сосредоточенно, до мельчайших деталей, она продумывала предстоящую встречу, как войдёт, шагнёт ему навстречу…

Она оглядела себя, в который раз отметив, что всё отлично, и наряд выбран правильно. Короткое пальто нежно-персикового цвета, силуэта baby-doll – со свободной талией, рукавами три четверти и трапециевидным силуэтом; черное короткое платье-туника и чулки в цвет, черные лакированные сапоги на высоких шпильках. Отлично!

Телефонный звонок прервал её мысли. Какой-то незнакомый номер. Она машинально взглянула на визитку, которую взяла из вежливости, и позабыла выбросить в урну. Глаза расширились от удивления. От руки написанный на визитке телефон водителя и звонящий номер совпадали! Какого чёрта ему нужно, и как он узнал её мобильный?! Соединившись, она спросила грубо: «Какого хера?!»

– Узнаю свою малышку! – услышала она в ответ голос Никиты. – Я на свободе, ты где?

Как давно это было, и она даже не сразу поняла, что это звонит встреченный по дороге её бывший дружок. Поняв, моментально осознала, что произошло – таксист остановился, и Никита его прихлопнул. Она в страхе оглянулась. Нет, от входа её не видать, загораживают деревья. А если идти дальше, то Андрей, если стоит у окна, увидит её. Она остановилась.

– Ну, ты куда пропала?

– Это просто… писдетс, – выдавила она.

– Что за хуиная связь, ничего не слышно.

Таня быстро пришла в себя и уже спокойно посмотрела вслед удаляющейся «Волге», зажелтевшей за оградой. Отсюда до дороги достаточно далеко, и Никита не сможет разглядеть её, даже если почувствует, животное, что Таня тут, совсем рядом, и станет приглядываться.

Всё ясно: он побоялся ехать на Вторую Продольную мимо психушки, и поехал в объезд, по другой дороге, которая идёт вокруг кардиоцентра.

– Это радостное известее выбело меня из калии, – сказала она, стараясь придать голосу радостные нотки. – Где ты, мой убогий друг?

– Еду к тебе, ты где сама?

– Баллотируемся с Ленкой… по набережной.

– Ты мне там не изменяешь, блудница?

– Лизни свой зад, упырёк! – зло процедила она.

– О-яебу! С удовольствием лизну твой!

– Лучше б ты убился апстену!

– О, моя жамчужина, я еду к тебе, и мой х*й стучится об ширинку!

Таня хитро улыбнулась.

– Слушай сюда, зоопациент! У тебя деньги есть вообще?

– Подлатался тут чутоха… Негусто, таксист какой-то попался не-воздушный. Ну мы сейчас с тобой пойдём на дело, как в старые добрые времена, а, моя киска! Эти времена возвращаюцца!

Она подумала о том, что среди похищенных им денег есть и её сторублёвка.

– Нетушки, подарок, так подарок! Хочешь, чтоб я сама заработала на ночь любви?!

– Ты чо там возникаешь!

– Что слышал, долбоёб! Хочешь получить меня – изволь потрудиться! Запомни: мне нужны царские условия, а не какая-нить там халабуда! Лучший номер в лучшей гостинице, ванна с шампанским, и всё такое.

– Будет сделано, малышка!

От его неожиданно жесткого тона ей стало не по себе. Опомнившись, она произнесла лукаво:

– Давай, мне не терпится, чтоб ты как следует отлизал мою письку.

И прервала разговор.

«Мама!!!» – вдруг вспыхнула мысль.

Пальчики заскользили по клавишам.

– Танюша! Я набираю, у тебя всё время занято! – услышала она встревоженный мамин голос.

– Всё в порядке, я тут.

– Тут – это где?!

– Я пришла к нему… сделать подарок…

– К кому к нему?! Какой ещё подарок?!

– Ты знаешь, мама.

Молчание, оно казалось бесконечным. Мать и дочь слушали тишину, думая о том, что должно произойти. Наконец, Арина произнесла:

– Моя дочь… Кажется, я переплыла вечность. Будь осторожна. Надеюсь, ты запомнила, что нужно будет сделать после того, как…

– Да, мамочка, я справлюсь.

Отключив телефон, Таня стояла, всматриваясь вдаль. Там, вдали, текла река, сверкая наготой – сладострастная, неукротимая, плодоносная, вечная, истая богиня.

Сегодня, этим вечером, должно произойти очень важное в Таниной жизни событие, и какой-то призрак из прошлого, которого она знать давно забыла, вдруг выпрыгнул, как чёрт из табакерки, смутил её мысли. Из небытия скакнул в мир реальных людей.

Теперь нужно сосредоточиться, и вновь настроиться.

«Сейчас! Войду в бункер и решительно устремлюсь к нему, точно сейчас вот с ног собью или поцелую в губы – а в полушаге от него остановлюсь и скажу «Привет!», так трогательно обуздав себя. Нет, ничего не буду говорить, пусть он первый скажет – «куда ж я раньше смотрел, балда!?»

Каблучки зацокали по асфальту. Обогнув газон, Таня приближалась к «бункеру». Ворота открыты, его микроавтобус внутри, под аркой. Боковая и задняя двери машины открыты, он разгружается, привёз какую-то там плеву из Казани. Железная дверь, входная, предбанник, склад. Все двери открыты.

«Окружил себя умственными трупами, бездельниками. Столько народу, а работать, думать, и даже разгружать самому приходится».

Она была уверена, что он там один.

Таня прошла вовнутрь и сразу увидела Андрея. Он стоял посередине зала и смотрел на неё. Услышал цоканье каблучков и повернулся на звук. А ещё, наверное, сердцем почувствовал, что она идёт к нему.

Войдя, она не заметила Гордеева, оприходованного на самом входе склада, лежащего рядом с ящиками расходников. Если смотреть под определенным углом, можно и не заметить тело, загородившее собою путь.

Она шагнула навстречу Андрею, своему мужчине. По его взгляду заметив, что он ждал её и рад их встрече, смело приблизилась к нему, обняла его шею, и зажмурила глаза.

Глава 140

Чёрный Лэнд Крузер мчался на предельной скорости по Второй Продольной.

– Мы проебали нужный поворот, – мрачно констатировал сидящиий за рулём Юрий Солодовников.

С переднего пассажирского сиденья ему ответил Егор, дюжий здоровяк в милицейской форме:

– Давай поддай газку, и проеби следующий.

На уровне остановки «Госуниверситет» джип подрезал «шестёрку» и перестроился в средний ряд. К следующему повороту Юрий подготовился заранее – перестроившись в первый ряд, снизил скорость, и стал внимательно присматриваться, будто поворотом будет не асфальтированная дорога с разметкой, а едва заметная тропинка. Так они подкатили к милиционеру с радаром, поджидавшему их как раз в нужном месте.

Егор, опустив стекло, сразу ткнул ему в лицо своё удостоверение. Тот лишь отмахнулся:

– Не-е, друзья, давайте протокол, тут в районе облавы.

Минут пятнадцать ушло на пререкания. Гаишники – их оказалось трое – опасались своих же коллег, которые якобы оцепили весь район, и настаивали на составлении официального протокола за превышение скорости. Юрий, а вместе с ним его сподручные, Тарас и Сергей, выйдя из джипа, выразили своё несогласие в выражениях, которым не учат в университетах. Егор пытался урезонить стороны, так как возникший конфликт из обычного дорожного нарушения мог перерасти в происшествие, которыми занимается уже не ГАИ, а как минимум УБОП. Наконец, ему удалось прекратить возникшую было потасовку, пассажиры джипа забрались в свой транспорт, и продолжили путь.

– Чего там за облава? – поинтересовался Тарас.

– Какой-то псих сбежал с дурдома, – ответил Егор.

– Чего-о!!! – взревел Юрий, и надавил сильней на газ.

Егор попытался его успокоить:

– Ну нет, криминальных психов держат в особых клетках… хотя… я не уверен.

Помолчав, добавил:

– Ёп-та, если там засада в 17-й, не знаю, в каком мне виде там показываться.

Он был явно озадачен. Юрий смерил его холодным взглядом.

– Пойдешь, как есть, в своих погонах.

Произнесенная фраза была категоричной, как ствол винтовки. Егор ответил оправдывающимся тоном:

– Да нет, мужики, я всё сделаю, выведу вашего клиента, затолкаю в багажник, дальше вы сами.

Мужики угрюмо молчали. Джип нёсся на бешеной скорости, на поворотах машину заносило, казалось, ещё немного, и им всем дорога уже не в дурдом, а в какое-нибудь другое медучреждение. Неожиданно приободрившись, Егор сказал:

– Чует моя милицейская душа, возьмем его сегодня.

Ответом ему был одобрительный взгляд Юрия.

Пролетели кардиоцентр, дорогу, ведущую на университет, еле вписавшись в поворот, повернули на 17-ю больницу. Возле ворот остановились, подняв облако пыли. Действительно, какая-то облава – на площадке перед въездом несколько милицейских машин, люди в форме снуют туда сюда. Выпрыгнув из джипа, Егор направился к своим коллегам. Вернулся быстро. Усевшись, скомандовал:

– Поехали. Наш клиент сбежал.

Такой поворот событий пришёлся ему по душе. С самого начала Егору не хотелось соваться в психушку и палиться перед целым коллективом врачей, вытаскивая криминального пациента, находящегося на принудительном лечении по решению суда. Тем более он догадывался, куда повезут пациента. А уступил лишь потому, что Юрий Солодовников хорошо умеет уговаривать – нет никакой возможности ему отказать.

Юрий стал разворачиваться.

Сергей с заднего сиденья подал голос:

– Куда ехать-то? Коту под муда?

– Наверняка он шароёбится по посёлку, – спокойно ответил Егор. – Искал я тут как-то одного друга. Нет, ребят, здесь уже всё схвачено, живым он не уйдёт, даже если не мы его поймаем. Ещё лучше, чем из палаты вытаскивать – меньше геморроев.

– Нет, мы поедем в другое место, – оборвал его Юрий, вынимая из кармана мобильный телефон. – Я знаю, куда он ломанулся.

Услышав голос в трубке, сказал:

– Арина, ты где?!. Что?.. Я напугал тебя?.. Это не входило в мои намерения… Сейчас я тебе что-то скажу, но ты уж не пугайся… Нет… Покупатели на дом – с ними всё в порядке… Нет… Это не деньги, а побег Отморозко из дурдома… Так, не охай… Кирилл дома?.. Что?!. Танька ушла гулять?.. Звони ей сейчас же! Я скоро буду!

Глава 141

Подполковник Поскрёбышев вошёл, почёсываясь, в дежурную часть. Трещала рация, звонили телефоны, дежурный что-то записывал в журнал. Сидящие за столом два сержанта, увидев начальника, сразу поднялись – выражение его лица не предвещало ничего хорошего. Стоящие у окна трое оперативников в бронежилетах и с автоматами, встали чуть ли не по стойке «Смирно».

Поскрёбышев почесал правой рукой левую подмышечную область, затем левой рукой – правую. Потом гаркнул так, что дежурный в страхе оглянулся:

– Ну и хули вы тут чешетесь?!

– Товарищ подполковник… – робко начал стоящий у окна оперативник.

– Происшествие в Советском районе, – продолжил его товарищ, двухметровый верзила, поглаживавший автомат, как ребенок поглаживает плюшевого мишку, – из дурдома сбежал псих, это опасный рецидивист, проходил там курс лечения по суду. Угнана таксистская «Волга». Совершен налёт на АЗС по Университетскому проспекту. Есть данные, что он движется по Второй Продольной в сторону центра, то есть – прямо к нам. Преступник вооружен – у охранника АЗС похищен пистолет. Имеются пострадавшие: четверо медработников, один пациент, один таксист, один заправщик, двое охранников АЗС, кассир, два пешехода. По предварительным данным, пятеро скончались: санитар – ему пробили голову; таксист, получивший ножевое ранение; пациент, заживо сгоревший в «скорой помощи»; и охранник – также с ножевым ранением. И случайный прохожий – патлатый бомж, найден возле кардиоцентра с пробитой грудиной. Остальные в тяжелом состоянии…

Почесав за ухом, Поскрёбышев перебил его:

– Ты будешь мне тут до утра мартиролог зачитывать, или всё-таки доложишь, что конкретно вы предприняли?!

– Всё в порядке, товарищ подполковник, объявлен перехват, отрабатываются адреса, пять оперативных групп, плюс ребята с Советского, мы сейчас сами выдвигаемся, плюс…

– Мне звонили из ГУВД, из областного УВД, и даже из городской администрации, – нетерпеливо оборвал Поскребышев. – Они хотят конкретно знать, когда этот псих будет обезврежен.

– Сегодня. Нам только нужно знать, что с ним делать, когда мы его поймаем.

В помещение просочилось ещё четверо оперативников; все собравшиеся, включая дежурного, прервавшего телефонный разговор, напряженно смотрели на подполковника.

На этот раз Поскрёбышев не почесался, прежде чем ответить:

– А как ты думаешь, что делают с ублюдками, когда хотят их навечно обезвредить!

Все облегченно вздохнули, и, как по команде, бросились к выходу. Помещение опустело. Остались двое – подполковник и дежуривший сержант. Поскрёбышев подошёл к окну:

– Ну, падла, теперь тебе никакой профессор не поможет.

Дежурный, оторвавшись от журнала, одобрительно закивал.

Глава 142

Они сидели в машине напротив подъезда и слушали музыку. Спокойный, тихий, полупризрачный прохладный джаз, рассыпался по салону, шуршащие щеточки по неровной поверхности барабана, казалось, разносили щепотки звуков слушателям, а вкрадчивый голос что-то нашептывал – каждому отдельное послание. Постепенно, исподволь, поверх шипящего звука барабанов прорисовывались ненавязчивые духовые, подкатывавшиеся, словно волны. Будто где-то за стеной невидимое создание тихо плачет, и соленая влага медленно заполняет все вокруг. Слабозаметный вокал незаметно исчез, остались одни тихие клавишные.

Им обоим понравилась их импровизация. Не сказали сегодня ни слова друг другу, и вот, приехали туда, где должно было произойти неизбежное. К дому номер 6 по улице Ярославской.

Там, в «бункере», когда она подошла к нему и обвила руками его шею, он поцеловал её в губы. Она ответила. Они целовались долго, самозабвенно. Он тогда подумал, что будет молчать, ведь кто заговорит первый, тот уже проиграл. Так они оба молчали – и когда вышли из «бункера», и когда ехали сюда. Андрей ломал голову – почему она молчит, говорил он ей эту древнюю торгашескую мудрость – «кто первый начнет разговор, тот уже проиграл»; или Таня сама такая умная.

Наконец, он не выдержал:

– Послушай, не знаю почему, но я волнуюсь. Я не уверен, что мы поступаем правильно. Я спрашиваю себя: справедливо ли это?

– Всё хорошо, – торопливо перебила Таня.

Глядя вдаль, на реку, Андрей продолжил:

– Мы с тобой сколько знакомы – два месяца уже, и у меня всегда было такое ощущение, будто я что-то у тебя отбираю, что-то святое. Ведь любят только раз в жизни, как наши родители. Это не так просто – взять и полюбить. В нашей ситуации особенно сложно именно тебе. Недаром сказано: первый, кто откроет лицо невесты, становится ей близким.

– Меня это не волнует – совсем, ни в голове, ни в сердце.

Они посмотрели друг на друга с пониманием того, что это глубоко не так. И продолжили разговор. Он оттягивал развязку, наступление которой желал всё сильнее и сильнее, она его убеждала, хотя уже чувствовала, что просто подыгрывает. Говорили приглушённо, и от этого каждое слово приобретало особое значение.

– … Андрей, мой любимый Андрей! Ты не берёшь часть меня. Я так хочу, это мой выбор. Я буду любить тебя тихо-тихо – так, что никто не заметит.

Он окинул взглядом здание – от первого этажа до шестнадцатого. Половина кардиоцентра тут живёт. Если кто-то что-то пропустит, и не узнает о перемещениях своих соседей, то сможет справиться у консьержа и получить исчерпывающую информацию.

– «Тихо любить» говоришь… Но так не бывает. И это, твоя мама – я за тебя отвечаю перед ней.

Она словно ждала эти слова.

– У моей мамы какие-то сложности с тобой, а не со мной. За меня не волнуйся.

Андрей немного опешил от такой постановки вопроса.

– Но мне от этого не легче.

– Необязательно об этом всё время думать. Зачем впутывать в наши отношения кого-то третьего?!

– Опять же Таня – «тихая любовь». Когда мы выйдем из этого подъезда…

– Для начала туда нужно зайти, – нетерпеливо перебила она.

– …мы будем уже не те, что сейчас. В одном арабском стихотворении говорится, что мужчина – это молоко, а женщина – сахар. Когда они соединяются, молоко растворяет сахар. Нет уже прежних соединений, есть сладкое молоко.

Она сделала восхищенное лицо и ответила абсолютно серьёзно:

– Ты такой глубокий, такой начитанный.

Конец словесной игры уже был близок. Им надоело разговаривать.

– Хорошо, – сказал Андрей, повеселев, – будем смотреть на это с хорошей стороны. Ты, наверное, заметила, что я еле сдерживаюсь, глядя на тебя. Понимаешь, что тебе придётся выдержать?! Слышала когда-нибудь такое слово – «хардкор»?

Она потупила взгляд с прелестной стыдливостью:

– Я справлюсь.

Серо-зеленые её глаза, обладающие даром стольких превращений, то жестокие, то бесстыдные, то смеющиеся, – эти ясные глаза Андрей видел перед собой даже когда она на него не смотрела, и с отчетливостью будущего воспоминания знал, что взгляд её всегда будет следить за ним. Прежняя печаль посетила его; печаль была в воздухе, и прозрачные её волны проплывали над ним, над Таней, вдоль её ног и груди; и печаль выходила из Таниного рта невидимым дыханием. Зеленый цвет представился вдруг ему выражением какой-то постигнутой тайны – и постижение было светлым и внезапным и точно застыло, не успев высказать всё до конца; точно это усилие чьего-то духа вдруг остановилось и умерло – и вместо него возник зеленый фон. Потом он вдруг превратился в серо-зеленый, как будто усилие ещё не кончилось и зеленый цвет, посерев, нашёл в себе неожиданный, матово-грустный оттенок, странно соответствующий чувству Андрея и имеющий отношение именно к этим двум девушкам – Кате и Тане. Их постигла одна и та же судьба, одно и то же наказание – он. Как говорила Катя – «самый несерьёзный человек на свете». На мгновение показалось, вот-вот он соединит этот сегодняшний день, слова сегодняшней девушки, целовавшей его, с тем ушедшим временем, вдруг поймёт тайный ход своей жизни и увидит то, что не дано увидеть – глубину своего собственного сердца, ту, где решается судьба.

Он почувствовал, как затуманилась его голова и что уже не он, кто-то другой, которого он знал и не знал, никогда не колеблющийся, руководит его поступками.

Резким движением Андрей вытащил ключ из замка зажигания, взялся за дверную ручку:

– Так, всё, пойдём!

Они вышли из машины и направились к подъезду.

Глава 143

День склонялся к вечеру; осеннее солнце печально отражалось на стенах домов, умирающими лучами озаряло город. Во двор дома номер семь по улице Гагарина въехалл черный Лэнд Крузер. Сразу увидев желтую «Волгу» возле первого подъезда, Юрий сказал:

– Он здесь.

Правая рука Егора инстинктивно потянулась к кобуре. Юрий остановил машину возле «Волги», двери джипа тотчас открылись, и четверо мужчин бросились к подъезду.

– Три-шесть-девять! – крикнул Юрий.

Это был код замка. Сергей открыл дверь и первым забежал в подъезд. Оказавшись внутри, они услышали, как кто-то на верхних этажах громко кричит: «Таня! Таня!», и отчаянно молотит чем-то тяжелым о железную дверь.

– Сейчас тебе будет Таня, – зловеще прошептал Юрий, тихонько прикрывая дверь подъезда.

Они стали подниматься по лестнице – Сергей, рядом с ним Егор, следом Тарас, последним шёл Юрий.

Никита Морозко шумел так громко, что не услышал, как они поднялись на четвертый этаж. Охотников и жертву отделял лестничный пролёт. Никита без устали стучал рукояткой пистолета о дверь и орал истошным голосом, сравнимым с воплем сатаны: «Таня! Таня! Таня!»

Он уловил краем глаза шевеление, и тут же обернулся, перехватывая пистолет. Егор выстрелил, но и Никита успел, два выстрела прозвучали одновременно. Сергея отбросило назад, и его подхватил Тарас. Егор выстрелил во второй раз.

– Ёб твою мать, ты упади хотя бы для приличия! – вырвалось у него.

Никита, выронив пистолет, стоял, покачиваясь, с простреленным правым плечом и правой кистью. Кровь струйками стекала с неё на пол. Внезапно он бросился на Егора, успевшего дойти до середины пролёта, но тот моментально нажал на курок. Пуля пробила правое бедро Никиты. Всё ещё оставаясь на лестничной площадке, он стоял, полусогнувшись, прислонившись к стене, и улыбался какой-то скверной, дьявольской улыбкой.

– Не, ну я первый раз вижу такого отморозка, по нему стреляют, а ему хоть бы хны, – держа Никиту на мушке, обратился Егор к Юрию. – Что с Серегой?

– Грудь, справа, розовая пена пошла, лёгкое пробито. Ничего, выживет парень, Тарас отвезёт его в больницу.

Говоря это, Юрий медленно поднимался, ступенька за ступенькой, также держа в поле прицела Никиту:

– Ну-ка, присядь!

И нажал на спуск. Пуля пробила левое колено. Никита как бы нехотя сполз по стене и опустился в лужу крови.

– Ладно, маэстро, я откланяюсь потихоньку, – засуетился Егор. – Жаль, не досмотрю ваше представление.

– Мне, собсно, и находиться тут не положено, – сказал он, спустившись на один этаж.

Никита сидел прислонившись к стене, и, глядя на его лицо, никто бы не подумал, что у него проблемы:

– Ладно, легаш, сдаюсь. Вези меня в больницу, видишь, ранен я.

Юрий, выбирая мишень для следующего выстрела, наконец, решился. Левое плечо Никиты окрасилось в алый цвет. Сам он посинел и стал почти прозрачен в своей бледности. Но он молчал, страдание его было величаво-тихое – ни криков, ни мук, всё сдержанно, сжато, лаконично.

– Кончай прикалываться кончай! – едва слышно прошептал Никита. – Ты ж не будешь мочить меня, тогда какого хера!

– А с чего ты взял, что я не собираюсь тебя мочить? – присев на корточки, со свирепой ласковостью спросил Юрий. – За этим мы сюда пришли.

От его тона, а также от стального взгляда тёмно-серых глаз, Никита застонал и вжался в стену, как бы стараясь просочиться сквозь неё.

– Ты ж не будешь убивать меня – не положено там, гуманность, кишка тонка, все дела.

Юрий раскатисто расхохотался:

– Я много слышал некорректных высказываний в свой адрес, но твоё – самое нелепое. А знаешь, почему он меня так назвал – маэстро? А?

Упавшая набок голова Никиты, мужественная и нежная, в этот момент была замечательной натурой для написания картины. Прекрасный срезанный цветок.

– Ну ты же знаешь художника по имени Рубенс, – торопливо продолжил Юрий, чувствуя, что и без контрольного выстрела разговаривать вскорости будет не с кем. – Все его знают, даже такие отморозки, как ты. Так вот, его картины – это результат коллективного труда. Подёнщики, подмастерья разные, одним словом – таджики, гнали холст, а Рубенс наносил завершающие мазки, без которых картина была не картина, а сырой материал. Понимаешь, о чём я толкую?

Никита уже ничего не понимал. Мозг его умирал от потери крови. Лицо как будто улыбалось – углы губ приподнялись, глаза слегка прищурены. Худые щёки, немного оттопыренные, полные бледные губы, высокий, без единой морщинки, лоб, казалось, принадлежали не взрослому человеку, даже не подростку, а ребенку.

Юрий продолжил:

– А ещё я счастливчик. Столько народу сейчас мечтает пустить тебе пулю между глаз, а сделаю это я. Приз – мой!

Юрий вынул телефон, набрал номер, прислонил трубку к уху. Потом встал, шагнул влево, чтоб оказаться напротив двери.

– А знаешь, в чём твоя ошибка? Сказать?

Произошло соединение, и он ответил абоненту:

– Арина! Мой единственный зритель, ты меня видишь? Открывай.

Тут с улицы послышался вой сирен. Одновременно загремел засов. Дверь квартиры осторожно приоткрылась.

– Сейчас зайду, Ариша, шесть секунд.

И Юрий подошёл к Никите.

– Ошибка в самом твоём рождении. Такие, как ты – говно нации, тебя надо поскорее смыть в унитаз.

Дуло пистолета упёрлось Никите в переносицу. Лицо его, вдохновенное и страдающее, с волосами, прилипшими к вискам, приобрело скорбное выражение, глаза засветились небесным блеском. Вдруг он закричал:

– Та-аня!

Выстрел оборвал его крик. На одежде Юрия, и без того перепачканной кровью, появились новые пятна. Левой, чистой, рукой он потянул ручку двери, проскользнул в квартиру. Мелодично щёлкнул замок.

Глава 144

В Телках, благополучном будапештском предместье, редко случалось что-то из ряда вон выходящее. Но на этот раз случилось. В полицию поступил звонок, и взволнованный голос прокричал в трубку: «Приезжайте скорее, они тут всех убили!» По указанному адресу выехал наряд полиции.

Дом был завален человеческими телами и залит кровью. Полицейские обнаружили шесть трупов – четыре в салоне и один в коридоре на первом этаже, и ещё один в одной из спален на втором. Все были убиты из огнестрельного мелкокалиберного оружия, которое находилось на месте преступления. Молодым человеком, звонившим в полицию, был шестнадцатилетний гражданин России Алексей Моничев, а убитыми – его отец Николай Моничев, вторая жена Николая – Антонина Гамазова, её родители Зинаида и Захар Шаломовы, а также семейная пара Ирэн и Янош. Во время осмотра дома в детской комнате обнаружили мирно спящую девочку 2,5 лет – дочь убитых Николая и Антонины, Лизу.

Юноша сообщил, что обнаружил эту страшную картину, вернувшись ночью со свидания. Поскольку в доме всё было перевёрнуто, а его отец – крупный бизнесмен, то он предположил, что всё это совершили грабители.

Когда полицейские включили в доме свет и приступили к осмотру места происшествия, то сразу обратили внимание на кровь на одежде юноши. Поначалу это не показалось им странным – кровью в доме было залито всё. Но потом заинтересовались, как всё-таки кровь могла попасть на рубашку и рукава Алексея. А прибывшие эксперты-криминалисты сразу же обнаружили на руках юноши следы пороховых газов. Это вызвало некоторые подозрения.

Закончив первоначальный осмотр места преступления, полицейские вместе с Алексеем отправились в полицейский участок составлять протокол. Молодой человек очень нервничал, отвечал несвязно и путано, и вдруг выпалил: «Это я всех убил!»

Несмотря на уже зародившиеся подозрения это признание вызвало шоковую реакцию у полицейских. Хладнокровно убить отца и ещё пятерых близких людей – такого они давно не видели даже в своих родных венгерских боевиках. Но полицейские понимали, что это были не венгры, а русские, а у них, у русских, они слышали, ещё и не такое случается.

В тот момент они даже не могли представить, каким запутанным и странным будет расследование этого жуткого и казавшегося поначалу простым и ясным дела.

Начались тщательные допросы Алексея Моничева. Главным вопросом было выяснение мотивов совершения преступления. Согласно утверждениям юноши, он убил отца, потому что тот не пускал его на свидание, и в очередной раз избил. Алексей не мог уже переносить бесконечные унижения, и, в состоянии аффекта воспользовался оружием, хранящимся в специальной оружейной комнате (у погибшего целая коллекция), для расправы над тираном-отцом.

Однако следователям с самого начала стало ясно, что парень просто напуган и оговаривает себя – настоящие убийцы пригрозили, или по другим неизвестным причинам. Свидетели показали, что отношения между отцом и сыном были прекрасные. Николай оплачивал Алексею обучение в престижном колледже, дорогой спортивный клуб, купил машину, не скупился на карманные расходы, и так далее. Не нашлось ни одного, кто бы засвидетельствовал жестокое обращение Николая со старшим сыном. Экспертиза установила, что стреляли как минимум двое, причем первые несколько выстрелов было произведено с улицы через окно салона, и что произвести эти выстрелы мог только опытный стрелок. 16-летний парень не мог получить такой навык, иногда стреляя в тире.

Обнаружилось следующее – паспорт на имя Geza Spanyi, которым пользовался убитый при перемещениях по стране, оказался поддельным. Дом и машина были оформлены на Зинаиду Шаломову. А сам Моничев разыскивался у себя на родине, в России, за совершение целого ряда преступлений. Между тем Главное Следственное Управление при УВД Волгоградской области, в ведении которого находилось дело Моничева, не очень-то шло на контакт. Похоже, их не интересовало то, кто убил подследственного, заочно приговоренного к 10 годам лишения свободы за мошенничество и преступления против государственной собственности.

Становилось ясно, что с Николаем Моничевым расправились те, кому он задолжал и от кого скрывался. Распутать весь клубок и выйти на исполнителей и заказчиков крайне сложно, практически нереально. Поэтому признание Алексея Моничева, каким бы ни было абсурдным, для властей является палочкой-выручалочкой. Они благополучно закрывают дело, не ввязываясь в «разборки русской мафии». Журналисты не будут пугать общественность этим страшным словом, и власти могут смело рапортовать, что этой проблемы в Венгрии не существует.

* * *

С самого начала этой истории Имоджин была в курсе всего, что происходит. Отношение полиции и адвокатов к представителям прессы было вначале настороженным, но после выхода очередного Voqq всё изменилось. В нём было собрано больше фактического материала, чем в других изданиях, и более объективно изложены события. И если большинство газетчиков пыталось притянуть факты за уши, чтобы подтвердить какую-нибудь свою точку зрения и изложить свою позицию, выразить отношение, то Voqq ограничился просто изложением фактов, предоставив читателю самостоятельно выносить суждения.

Габор переговорил с кем нужно, после чего и в полиции, и в адвокатуре к Имоджин стали относиться с особенным пиететом. Это был её звёздный час. Ещё бы, она вытянула тему, наверное, самую обсуждаемую сейчас в стране! А началось всё с того, как этот сумасшедший русский набросился на неё с кулаками и разбил камеру. Кто-то в шутку говорит, будто она роковая женщина, ведьма, но это всё от зависти. Тиражи поползли вверх – вот реальная категория, с которой никто не может не считаться. Колоссальный успех, и всё благодаря её активности.

В этом деле было одно обстоятельство, волнующее её куда больше, чем карьерный рост и деньги. Когда в распоряжении Имоджин оказались фотографии семьи потерпевшего, она сделала копию одной из них, и всё время носила её в своей сумочке. На фото было изображение 2-х летней Лизы, очаровательной малышки, которая, оставшись сиротой, жила у няни.

Красивая девочка, именно такой Имоджин видела свою дочку в мечтах. Даже имя – всё сходится! И вот, когда смутные поначалу мысли приобрели отчетливые очертания, она решила поговорить с мужем.

Мудрость подсказывает остерегаться сомнений и стремиться к надеждам. В один из дней, получив ичерпывающую информацию, касающуюся удочерения, она отложила всю рутинную работу на потом, и устремилась домой.

Имоджин открыла дверь, разулась, и, не снимая пальто, прошла в зал. Ференц, стоявший у окна, повернулся к ней.

– У тебя такой решительный вид, мне прямо страшно.

Она подошла к нему, уткнулась ему в плечо, затем подняла на него свой взгляд.

– Ференц, нам надо поговорить.

Она уже столько передумала, так долго готовилась к этому разговору, что быстро, без запинки, рассказала всё. Сначала призналась в том, что это по её вине у них не получается зачать ребёнка. И что она проходит курс гормонотерапии, и ещё неизвестно, как всё пройдёт. Акцентировав внимание на слове «вина», она выразила надежду, что встретит понимание у своего мужа. Во-первых, потому что в их семье царит любовь и понимание, а ещё потому, что нашла выход из сложившейся ситуации.

В этом месте своего монолога Имоджин вынула фотографию Лизы.

– Посмотри, это та самая девочка, родители которой были застрелены в Телках, а сводный брат обвиняется в убийстве. Я полностью владею ситуацией, мне известен каждый шаг адвокатов, родственников, и полиции. У Моничева есть родной брат, житель Витебска, сейчас он в Волгограде, ведёт собственное расследование. Если он на правильном пути, что-то подсказывает мне, что он не вернётся в родной Витебск… Шурин занят организацией похорон на родине Моничева, в Белоруссии. Оказалось, полгода назад погибший специально просил его об этом: «в случае чего, дай слово, что похоронишь на родине предков». Мать Моничева – старая, недееспособная женщина. Первая жена, родная мать Алексея – её в первую очередь волнует, что там с её сыном. Няня – неизвестно, интересно ли ей будет держать у себя девочку, когда у неё закончатся деньги. И ещё – погибшая Антонина Гамазова не состоит в официальном браке с Моничевым. И она гражданка Венгрии, и Лиза – тоже. Если граждане Белоруссии там, или России, захотят забрать гражданку Венгрии, у них возникнут некоторые трудности. Кроме того, им придётся доказать, что это их кровная родственница.

Имоджин обрадовалась, увидев понимание в глазах Ференца, и, облегченно вздохнув, подытожила сказанное:

– Итак, что мы имеем. Родственники погибших заняты другими делами, им сейчас не до девочки. Единственная реальная опасность – её дядя, брат Антонины, занятый организацией похорон. Но он обычный парень, мы сможем создать такие препятствия, которые ему никогда не преодолеть. Нам нужно заняться удочерением Лизы как можно скорее, Ференц. Посмотри на неё, какая прелесть. Наша дочурка, Элизабет Уэйнрайт.

И она протянула ему фотографию.

– Мы это сделаем, нам это по силам, – уверенно ответил он.

Они крепко обнялись.

Ярко синело небо, пронизанные солнечными лучами белые тучи неподвижно стояли над землёй. В квартире Уэйнрайт царила симфония света – бледно-золотого, белого, голубоватого; свет лился, мерцал, окутывал обнявшихся супругов, словно стремясь проникнуть их насквозь, струился от светильников; а там, за окном, в клубящемся сиянии тонули вековые деревья, в переливах его растворялись и преображались все цвета. Свет превратил жилище в волшебный храм, раздвинул стены, сделал предметы прозрачными и переливающимися. И в этой световой феерии обнявшиеся у окна супруги увидели средоточием себя – мужчину и женщину, пришедших к окончательному взаимопониманию и согласию.

Глава 145

Из радиовыступления профессора Синельникова

… это не политика одного дня, я сохранил эту возможность, которой лишился только сегодня, чтобы поговорить с вами о бездумном насилии, которое существует в России, которое бросает угрозу на наши земли и на жизнь каждого из нас. Это не относится к какой-либо определенной национальности. Жертвами насилия становятся как смуглолицые, так и белые, как бедные, так и богатые, старые и молодые, знаменитые и никому не известные люди. Самое важное – то, что они люди. Но получают ли эти люди любовь? Нужны ли они другим?

Ни один человек, где бы он ни жил, и чем бы ни занимался, не может с уверенностью сказать, кто пострадает следующим из-за какого-нибудь бесчувственного акта кровопролития. И всё же это продолжается и продолжается в нашей стране. Почему? И будет ли это насилие когда-нибудь остановлено? Будет ли ему положен конец? Когда жизнь одного россиянина без нужды отнимается другим россиянином, делается ли это во имя закона, или вопреки закону, одним человеком или бандой, один раз или несколько, в нападении или в ответе на нападение, когда мы рвём ткань жизни, которую другой человек с трудом ткал для себя и для своих детей, когда бы мы это ни делали, обиду терпит вся нация. И несмотря на это, мы миримся с возрастающим уровнем насилия. Он растет, несмотря на все наши достижения и на заявления о высоком уровне культуры.

Часто мы ведём себя самоуверенно и самодовольно, уверенные в своей силе. Как часто мы прощаем тех, кто хочет строить свою жизнь на осколках мечты других людей. Ясно одно: насилие порождает насилие. Агрессия влечёт за собой ответ, и только очищение общества может вылечить наши души от этой болезни. Когда вы учите человека ненавидеть и бояться своего брата, если вы говорите, что он хуже, потому что у него не такой цвет кожи или разрез глаз, или у него другая вера, или он сторонник другой политики; когда вы говорите, что те, кто от вас отличается, угрожают вашей свободе или благосостоянию, или дому, или семье, тогда вы тоже учите людей противостоять другим людям не как сограждане, но как враги, которые не сотрудничают, но завоёвывают для того, чтобы подавить других и стать хозяевами.

Мы продолжаем учить друг друга смотреть на наших братьев как на чужаков. Это чужаки, с которыми мы живём в одном городе, но не в согласии. Это люди, которые находятся рядом, но с которыми мы не сотрудничаем. Мы учим других делиться только общим страхом, только желанием отдалиться друг от друга. Мы даём только общий импульс конфликтам с решениями силы. Наши жизни на этой планете слишком коротки, а работа, которую надо проделать, слишком большая, чтобы не допустить развития этого зла ещё больше на нашей с вами земле. Конечно, мы не можем просто так от этого избавиться ни с помощью программ, ни с помощью законов. Но мы можем вспомнить хотя бы ненадолго, что те, кто живёт рядом с нами – наши братья, и что они делят с нами свою короткую жизнь, что они, также как и мы, ищут только возможность жить счастливо и со смыслом, с удовлетворением и достижением своих целей, которые им под силу.

Конечно, наши общие судьбы, наши общие цели могут начать чему-то нас учить. Конечно же, мы можем научиться по крайней мере обращать внимание на наших братьев, и мы бы могли ещё больше стараться залечить наши раны, и в наших сердцах снова стать братьями и согражданами.

Конец второй книги

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40

Глава 41

Глава 42

Глава 43

Глава 44

Глава 45

Глава 46

Глава 47

Глава 48

Глава 49

Глава 50

Глава 51

Глава 52

Глава 53

Глава 54

Глава 55

Глава 56

Глава 57

Глава 58

Глава 59

Глава 60

Глава 61

Глава 62

Глава 63

Глава 64

Глава 65

Глава 66

Глава 67

Глава 68

Глава 69

Глава 70

Глава 71

Глава 72

Глава 73

Глава 74

Глава 75

Глава 76

Глава 77

Глава 78

Глава 79

Глава 80

Глава 81

Глава 82

Глава 83

Глава 84

Глава 85

Глава 86

Глава 87

Глава 88

Глава 89

Глава 90

Глава 91

Глава 92

Глава 93

Глава 94

Глава 95

Глава 96

Глава 97

Глава 98

Глава 99

Глава 100

Глава 101

Глава 102

Глава 103

Глава 104

Глава 105

Глава 106

Глава 107

Глава 108

Глава 109

Глава 110

Глава 111

Глава 112

Глава 113

Глава 114

Глава 115

Глава 116

Глава 117

Глава 118

Глава 119

Глава 120

Глава 121

Глава 122

Глава 123

Глава 124

Глава 125

Глава 126

Глава 127

Глава 128

Глава 129

Глава 130

Глава 131

Глава 132

Глава 133

Глава 134

Глава 135

Глава 136

Глава 137

Глава 138

Глава 139

Глава 140

Глава 141

Глава 142

Глава 143

Глава 144

Глава 145

Реклама на сайте