«Главный свидетель - кошка»

А. Лауренс-Кооп Главный свидетель – кошка

1

– А если он проторчит у своей девки до утра? Мы что, так и будем здесь загорать? – пробурчал средний из трех парней, которые стояли, прижавшись к боковой стене дома.

Было это в половине двенадцатого ночи, небо заволокло грозовыми тучами, и они едва видели друг друга. Единственный фонарь на короткой, обсаженной густым кустарником аллейке находился по другую сторону дома. У входа в гараж смутно серели очертания машины. За ней маячили темные деревья в саду соседнего коттеджа.

Ночь в пятницу двадцать шестого августа была слишком холодной для этого времени года. К тому же бушевал ветер.

– Он никогда не остается, – прошептал долговязый, тот, что стоял ближе к дощатым дверям гаража.

– Я это дело проверял каждую пятницу, пять недель кряду. И всегда он в это время уезжал.

– Его жена по пятницам ходит в кружок кройки и шитья, – шепнул низкорослый, стоявший последним справа. Сосед только ухмыльнулся, а долговязый что-то еще буркнул.

Все трое были одеты в черные водолазки и черные брюки, а на лица натянули черные резиновые маски. На среднем была маска Микки Мауса, на невысоком – Утенка Дональда, а долговязый выбрал себе маску Волка. Они, видно, уже привыкли к такому маскараду, а не то бы наверняка посмеялись над своим обличьем. Однако случайный прохожий до смерти напугался бы, увидев за кустами такие страшные рожи.

– А что будем делать, если эта шлюха вздумает его провожать до машины? – опять спросил Микки Маус.

Он, похоже, был настроен мрачнее других, что едва ли полезно в делах подобного рода, где необходима вера в успех. Он с отчаянием уставился на большой автомобиль, находившийся от них не более чем в трех метрах.

– Она его не провожает. Они прощаются в доме, он выходит и захлопывает за собой дверь. В общем, действовать надо быстро. Как только он откроет дверцу машины, я суну ему под ребра револьвер и скажу: «Молчать и не сопротивляться!» Вы завяжете ему глаза, оттащите в мою «симку» – и ходу! Выкинете его где-нибудь на полдороге к мельнице. Туда езды всего две минуты, но от домов уже достаточно далеко. Сколько бы он ни разевал рот, никто его не услышит, а вас тем временем и след простынет. Свяжите его по рукам и ногам да хорошенько обыщите. Я знаю, у него всегда при себе битком набитый бумажник.

– А почему не взять у него только машину? – спросил Микки Маус.

– Чтобы через минуту по пятам за нами гналась полиция? Нет уж, делаем, как уговорились. Тогда мы разом трех зайцев поймаем: машину, бумажник и вдобавок риск будет небольшой. Как только расправитесь с ним, один из вас пусть отгонит «симку» к дому, где я живу. Кто поедет – решайте сами. Опасности почти никакой. Мы будем в постельке задолго до того, как этот тип заявится в полицию. Не забудьте только, черт бы вас побрал, когда выкинете его из машины, снять эти дурацкие маски. Хреновое будет дело, если вас с такими харями задержит полицейский патруль.

Волк, который, очевидно, был вожаком этой премилой компании, наверное, уже в двадцатый раз нудно пережевывал подробности плана, и Микки Маус с Утенком Дональдом больше его не слушали.

Они прислушивались к вою ветра, который где-то в мрачном углу пел свою зловещую песню и в довершение всех бед безудержно хлестал по их физиономиям мокрыми листьями аукубы.

– Эта шлюха… – начал было Микки Маус.

– Хватит трепаться, – оборвал его Волк. – Во-первых, никакая она не шлюха. Она секретарша для деловых поездок. Так их теперь называют.

– А что это значит?

– То, что, когда богатый деляга отправляется в поездку, он вызывает по телефону такую фифу и везет ее с собой в машине и даже в самолете. Она знает стенографию и кучу языков, а в сумке у нее запас пилюль и все такое. Шмотки на ней – последний крик, любо-дорого смотреть. Знакомым он ее представляет как свою секретаршу. Впрочем, днем она и есть секретарша. А ночью он ложится с ней в постель. И все, что тратит на ее туалеты, он заносит в графу необходимых издержек.

– Значит, все-таки проститутка, хоть и особого сорта, – упрямо заключил Микки Маус. – Только для богачей, – добавил он уныло. – Ну вот, черт побери, еще и дождь хлынул!

– Уж больно ты чувствительный для такой работы, – сказал Волк. – Будешь дрожать как осиновый лист – никогда больше с собой не возьму.

В ту же секунду все трое прямо окаменели от страха. Чуть ли не у них за спиной в доме открылась и опять закрылась дверь. Одновременно осветилось окошко, под которым они стояли. Яркий луч света упал на залитую дождем аукубу. Мгновенно присев у самой стены на корточки, они теперь, к своему ужасу, отчетливо видели друг друга.

– Господи, да ведь мы же стоим под самым сортиром, – пробормотал Волк.

– Заткнись, – прошипел Микки Маус.

В доме зажурчала вода. Утенок Дональд прыснул в кулак. Обмирая от страха, они сидели так две-три минуты.

В уборной с оглушительным шумом спустили воду. Свет погас, дверь затворилась.

Трое под аукубой поднялись на ноги.

– Чуть было не засыпались, – пролепетал до смерти перепуганный Микки Маус. – А вдруг бы кто-нибудь прошел мимо по дороге и…

– Не прошел же! – рявкнул Волк. – Прикуси язык, толстяк теперь с минуты на минуту появится.

Волк не ошибся. Ровно через три минуты в доме послышались голоса – мужской и женский. Долетели слова прощанья: «До свидания» – «Доброй ночи». Наружная дверь отворилась и тут же закрылась.

Дальнейшее произошло с быстротой молнии. Маленький толстяк вышел из-за угла и засеменил к своей машине. Едва он успел открыть дверцу, как Волк сунул ему под ребра дуло револьвера. Затем Волк выкрикнул всем известный приказ, и руки маленького человечка взметнулись вверх.

Остальное прошло как по маслу. Микки Маус, не встретив ни малейшего сопротивления, завязал толстяку глаза, потом, не говоря ни слова, они быстро провели его по дорожке к шоссе и взяли правее, к темно-синей «симке». Волк уже умчался в «шевроле», не забыв снять маску. Маленький человечек неподвижно сидел на заднем сиденье, ощущая упертый в бок револьвер, и ждал, что будет. Но он все-таки сохранил присутствие духа и вел счет секундам, что было с его стороны не так уж глупо. Заметил он также, что машина дважды круто свернула вправо. Будь поворотов больше, ему нипочем бы не запомнить. По счастью, эта предусмотрительность оказалась излишней – ехали они всего четыре минуты.

Микки Маус остановил машину на проселочной дороге, пролегавшей вдоль водохранилища Ниуве-Меер, примерно на полпути от Бунгало-Парка к мельнице.

– Выходи, – приказал Утенок Дональд.

Человек с завязанными глазами фактически был слеп и поэтому почти что вывалился из машины. Грабители отволокли его на обочину и швырнули в мокрую траву.

Дальше все развивалось в том же бешеном темпе. Коротышку связали по рукам и ногам и обыскали. С момента нападения не прошло и восьми минут.

К своему великому облегчению, он вскоре услышал, как машина рванулась с места и умчалась прочь.

Когда он наконец сорвал с глаз повязку, задние огни «симки» давно уже скрылись в темноте. Еще час понадобился ему на то, чтобы освободиться от веревок, а в душе у него тем временем бушевали панический страх, яростный гнев и радость, что он уцелел.

Тучи мало-помалу рассеивались, месяц и звезды осветили силуэт мельницы, несколько домов вдалеке и матовое зеркало воды в Ниуве-Меер.

Злоумышленники на «симке» возвращались другой дорогой. Они доехали до мельницы и свернули направо, к городу. Как и Волк, они не забыли снять маски.

– А не пойти ли мне с тобой? – сказал Утенок Дональд, когда они остановились у дома Микки Мауса на Ниувстраат.

– Ты что, спятил? Такого уговора не было, – раздраженно зашептал Микки Маус, с ненавистью глядя на своего сообщника.

– Только чтоб пожелать Корри доброго утра, – поддразнил Утенок Дональд.

– А тебе вовсе не обязательно с ней здороваться. И без тебя обойдемся, – заорал Микки Маус, захлопнув что есть силы дверцу машины. И, словно опасаясь, что Утенок Дональд последует за ним, побежал к дому, на ходу достал из кармана ключ, через плечо еще раз оглянулся на дружка и быстро исчез за дверью.

Утенок Дональд ухмыльнулся и пробормотал:

– Паренек ревнив, как павиан. – Впрочем, не без оснований, подумал он, включая зажигание. Корри милая девчонка и от меня без ума. Зря только она ведет себя так, что это всякому бросается в глаза.

Ехал он быстро, однако неукоснительно соблюдая правила уличного движения, пока не добрался до дома на Лейстервег, где жил Волк, и поставил машину точно на ее место.

На длинной, хорошо освещенной Лейстервег не видно было ни одного автомобиля, ни одного пешехода, ни даже кошки. Вдали на перекрестке с бульваром Кеннеди успокоительно мигал желтый глазок светофора. Повсюду, казалось, царил покой.

Из предосторожности он вошел в подъезд и вызвал лифт, как если бы был жильцом этого дома. Кто его знает, вдруг у окна одной из квартир стоит какой-нибудь болван да глазеет по сторонам – еще начнет удивляться, что человек вылез из машины, поставил ее на стоянку, а сам на своих двоих поплелся к центру города.

Лифт, очевидно, спускался с верхнего этажа, и в ожидании его Утенок Дональд нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Пока ехали, он чувствовал себя в безопасности, но здесь, возле дома Волка, земля горела у него под ногами. Хорошо бы, никто его тут не увидел. У Волка уже был привод, а так как маленький толстяк, которого они обчистили, уже, конечно, сообщил в полицию, сюда могут в любую минуту нагрянуть, чтобы выяснить, чем Волк занимался сегодня вечером. Ну а он тоже свалял дурака: хотел поздороваться с Корри. Правда, он хотел это сделать главным образом для того, чтобы поглядеть, как отнесется к этому Ролф. Чтобы поддеть его. Ну вот, слава богу, и лифт.

В эту минуту входная дверь открылась. Утенок Дональд обернулся и похолодел от ужаса.

В подъезд вошел молодой полицейский. У него было приятное круглое лицо и светло-голубые глаза. Типичный образчик здорового, симпатичного молодого полицейского. Но Утенку Дональду он показался сущим дьяволом. Рука его потянулась к карману куртки.

– Извините, менеер, я только хочу предупредить, что вы забыли выключить в машине свет. К утру аккумуляторы могут сесть.

Утенок Дональд вытаращил на него глаза. Пробормотал как во сне:

– Большое спасибо, что предупредили, – выскочил из парадного и побежал к проклятой машине.

Полицейский двинулся за ним. Он был новичок и еще не обладал достаточным профессиональным опытом, чтобы судить о людях по выражению их лица.

– Мы с коллегой ехали вон с той стороны и заметили вашу оплошность. К счастью, успели вас предупредить, – оживленно объяснял он.

– Чрезвычайно любезно с вашей стороны, – сказал Утенок Дональд, теперь уже овладев собой. – Большое спасибо.

Он выключил свет и опять вошел в подъезд, стараясь казаться человеком солидным и уравновешенным.

Он торчал на пустом чердаке до тех пор, пока не взошло солнце. Выйти ночью на улицу, где разъезжали патрульные машины с услужливыми полицейскими, он не отважился.

2

Херман ван де Хоф склонил свою рыжую голову над задачей по физике: «Почему на прилагаемой схеме максимум пульсирующего постоянного напряжения меньше максимума переменного?»

Условия задачи были отчасти схожи с настроением – его и его друга Рика Лафебера. И во всяком случае, вполне соответствовали накаленной, душной атмосфере в комнате Хермана, которую часами немилосердно жгло солнце.

Теперь оно почти скрылось за кедрами примыкавшего к дому сада. Было восемь часов вечера тридцатого августа, и все же температура стояла выше двадцати градусов. Казалось, лето напоследок решило загладить свою вину за бесконечную цепь океанских циклонов, которые начисто испортили все каникулы.

У учеников гимназии, расположенной возле Бургомистерского парка, два дня назад начались занятия, и у шестиклассников уже не было времени бездельничать или учиться спустя рукава – предстояли напряженные выпускные экзамены, от которых зависело, попадешь ли в список зачисляемых в университет или станешь безработным.

Впрочем, у юношей, находившихся в этой захламленной, однако уютной комнате со светло-зелеными книжными полками и множеством красочных плакатов по стенам, в голове было нечто совсем другое, а не мысли об ожидавшем их не столь уж розовом будущем.

– Ну, что ты об этом думаешь? – нетерпеливо спросил Рик.

Он постоянно замышлял всякие авантюры. Вот и сейчас предложил великолепный план и все возражения отметал как бессмысленные.

Херман был более осмотрителен и осторожен, и зачастую ему удавалось перекрыть поток безудержных, порой весьма рискованных проектов товарища.

– А что ты сделаешь, если она придет? – колебался Херман.

– Подцеплю рыбку на крючок, конечно.

– Не так это просто, как тебе кажется. Труда, по-моему, не из такого теста, чтобы пойти у тебя на поводу. Не забудь, я проучился с ней уже пять лет, с первого класса. Ты просто не понимаешь ее характера. Знаешь-то ее самое большее год.

Рик отличался редкой самоуверенностью, чему немало способствовала его наружность: у него было довольно красивое лицо, веселые карие глаза. И вдобавок он был парень неглупый.

К сожалению, ум его направлен не туда, куда надо, подумал Херман.

Глядя на озабоченное лицо товарища, Рик ухмыльнулся и хлопнул его по плечу.

– В женщинах я разбираюсь. У меня однажды была такая…

Он прищелкнул языком, а Херман бросил на него взгляд, в котором восхищение смешивалось с брезгливостью.

– Как это понять? – сухо спросил он.

– А вот так: не успел я запереть на ключ свою комнату, как она уже сняла с себя все, что на ней было.

– У тебя дома? – недоверчиво спросил Херман.

– Точно. Неоценимое достоинство современных предков заключается в том, что они работают не дома.

Херман представил себя на месте Рика, но у него не было современных родителей, и жил он у богатой тетки со старомодными взглядами. Почтенная дама обладала нюхом ищейки, когда дело касалось каких-нибудь безобразий.

Намеки Рика волновали Хермана и одновременно злили. Его учили подавлять подобные чувства и, уж во всяком случае, не выставлять их напоказ. А поэтому рассказы о них были ему неприятны. Впрочем, у него были и другие возражения.

– По-моему, это нечестно. Пиши записку сам.

– Не выйдет. Не умею копировать почерк. Если я напишу, она сразу заметит, что записку писал не Хенк.

– А ей не покажется странным, что он шлет ей записки?

– Нет, конечно, она сразу клюнет. По уши втрескалась в этого парня.

– А он куражится. Всех девчонок в классе одну за другой сводит с ума.

Рик захихикал:

– Прямо как Дон-Жуан. Помнишь оперу Моцарта, которую мы в прошлом году штудировали с Контрабасом? Чертовски жаль, что теперь у нас уже не будет музыкальных занятий.

Херман не сомневался, что Рик жалеет об этих занятиях не только из любви к музыке. Скорее всего, он с тоской вспоминает, как они бесновались на уроках Контрабаса. В этом году такого веселья уже не жди. По ассоциации ему вспомнилась куча невыполненных домашних заданий.

– Что писать? – нехотя спросил он.

– Попроси ее завтра в три часа дня прийти к Заячьему пруду и поставь подпись Хенка. Записку я суну ей утром в портфель, перед латынью. Постараюсь подложить в папку для тетрадей. У Хенка в последний час урока нет, и он уйдет домой. Значит, поговорить с ним она не сможет. Все разыграется как по нотам. Я же завтра в три вроде бы случайно проеду вдоль Заячьего пруда на велосипеде. Будто бы к тебе, усек? Остановлюсь поболтать с ней. Хенк, конечно, не явится, и я приглашу ее пойти со мной к тебе, чтоб ты пояснил мне непонятное место в Гомере.

– Так она тебе и поверила, – саркастически заметил Херман. Рик был дока как по части языков и литературы, так и по части точных наук, и всем это было известно.

Рик пожал плечами.

– А почему бы нет?

– Ну а дальше что? – допытывался Херман. Авантюра увлекала его, хотя и казалась пошлой. А роль, которую должен был играть он сам, ему и вовсе не нравилась.

– Уж это предоставь мне.

– Тебе не кажется, что Заячий пруд не слишком подходящее место для свидания?

– Как раз наоборот. Она живет совсем рядом, в нескольких минутах ходьбы. Заставлять девушку тащиться на велосипеде через весь город просто неприлично. Хенк никогда бы так не поступил. Он как-никак джентльмен. Ну а для меня тем более удобно – прямо по дороге к тебе. И потом, Заячий пруд – местечко чертовски романтическое, как раз во вкусе девчонок.

Заячий пруд был живописный зеленый уголок, находившийся всего метрах в двухстах от теннисных кортов на Бернхардлаан и на таком же расстоянии от канала Эуропасингел, на набережной которого в одной из красивейших вилл Кастеллума жила Труда.

С запада к пруду примыкал лес, росший вдоль Парклаан. Столетние осокори, каштаны, мощные плакучие ивы со всех сторон обступали обширный луг. Сам по себе водоем был обыкновенный, неглубокий пруд – метров пятьдесят в поперечнике, – заросший лилиями и ряской. По его поверхности то и дело разбегались круги, оттого что водоплавающие птицы непрерывно что-то клевали.

По выходным сюда стекалось множество народу покормить гусей, уток и лебедей хлебными крошками.

Зимой хлеб птицам, конечно, не бросали – зимой в нем нуждались животные. В будние же дни здесь обычно не было ни души.

– Сделай это для меня, – настаивал Рик. – А я дам тебе списать перевод из Гомера. Я уже перевел тридцать строк.

И Херман сдался. Он написал: «Милая Труда! Не придешь ли ты сегодня в три часа дня к Заячьему пруду? Хенк».

Поставив чужую подпись, Херман почувствовал себя подлецом.

У них была записка, написанная Хенком, и они сличили почерки. Для неспециалиста оба были совершенно одинаковы.

– Потрясно, – одобрил Рик.

Херман даже немного возгордился. Ведь Рик, который блистал во всем, порой придумывал самые немыслимые авантюры, теперь нуждался в нем.

Он перевел разговор на другую тему.

– Мой племянник Ян нашел на прошлой неделе щенка овчарки. Песик сам увязался за ним. Мы дали в газету объявление, но хозяин не откликнулся. Верно, какой-нибудь прощелыга захотел избавиться от собаки и, уезжая в отпуск, по дороге выкинул ее из машины. Таких негодяев самих следует вытряхивать из машин, лучше всего в Сахаре, где ни бог, ни черт им не помогут. А то ведь даже если этого фрукта найдут, он отделается десятью гульденами штрафа и…

Херман редко раздражался, но, когда плохо обращались с животными, выходил из себя.

– Мне очень хочется оставить щенка у нас, – вздохнул он. – Только не знаю, как на это посмотрит тетя.

– Следовало бы сперва закоптить старушенцию, а потом заспиртовать, вот бы ты получил массу удовольствия, – весело посоветовал Рик.

Херман был несколько шокирован. Впрочем, его упрямая, сверхсамоуверенная тетушка Миа, возможно, и заслуживала такого наказания.

Рик задумчиво посмотрел в окно. Солнце уже скрылось за деревьями, и в доме Хермана, как и повсюду на Парклаан, царила глубокая тишина. Таинственные сумерки начали укутывать низкие кустарники в саду, и только розы белели в полумраке.

Юноши помолчали. Оба никак не могли сосредоточиться на уроках.

– Ты уверен, что она придет? – спросил вдруг Херман.

– Абсолютно.

– Они знают, что ты их видел? Ну, после вечеринки в прошлую субботу.

– Да ты что! Я ловко спрятался, когда за ними подглядывал.

– Voyeur,[1] – хихикнул Херман с видом светского льва.

Рик одобрительно улыбнулся. Захлопнул учебник и папку с тетрадями. Положил записку в карман.

– Смываюсь. Хочу разведать местность вокруг Заячьего пруда. Поехали вместе?

Но Херман счел, что доля его участия в этой авантюре исчерпана.

– Нет, у меня еще много работы.

Он проводил Рика до гаража, к стене которого был прислонен велосипед, и потом смотрел вслед приятелю, пока тот не исчез в конце дорожки за рододендронами.

Черт, не надо было ему писать эту записку. Если свяжешься с Риком, никогда не знаешь, в какую влипнешь историю. Говоря по совести, он совершил подлог. Фу ты, черт, почему это пришло ему в голову только сейчас? Спохватился, что поступил не так, как надо, а дело-то уже сделано. Н-да, всегда он задним умом крепок.

Охваченный смутным, но тревожным предчувствием, он вернулся к задачкам по физике.

Рик меж тем выехал из калитки на Парклаан и свернул влево. Метров через восемьдесят, напротив птичьих вольеров Зверинца, он опять свернул влево и покатил по тропинке, ведущей к теннистым кортам.

Солнце опускалось к горизонту, и густо заросшая тропа становилась сумрачной.

Рик ехал довольно быстро, ведь, как говорится, каждая пядь земли была ему тут знакома.

Однако он обрадовался, когда с темной извилистой тропки выехал на проезжую дорогу, справа от которой находились две небольшие виллы, а слева – теннисные корты.

– Гейм и сет! – донесся до него чей-то возглас.

– Мы идем домой! Слишком темно! – отозвался другой голос, на этот раз женский.

Теннисисты устремились в гардеробную. Четыре других корта уже опустели.

Рик свернул направо, на дорожку, которая шла вдоль забора виллы, где жила Труда, и через две минуты был уже у Заячьего пруда.

Здесь было намного светлее – на западной стороне деревьев не было, и огромное багровое солнце, только что достигшее горизонта, озаряло водную гладь. Его пурпурные лучи веером устремлялись к зениту; на востоке яркую синеву вытеснял густой фиолетовый цвет.

Рик остановился, поставил ногу на землю и, держа обе руки на руле, стал разглядывать открывшийся перед ним ландшафт.

Листва высоких прибрежных деревьев и густая поросль справа на опушке леса еще не потемнели, и заходящее солнце придавало различным оттенкам зелени какой-то особый, местами ядовитый блеск.

Пара лебедей белела на темной воде пруда. Даже Рик, не слишком чувствительный к красотам природы, не мог не признать, что здесь было удивительно живописно. И спокойно отдался созерцанию этой прелести.

Вскоре, однако, он занялся тем, ради чего приехал.

Высокие деревья и кусты обступали Заячий пруд, и из виллы, где жила Труда, его можно было увидеть только в слуховое окошко, но оттуда вряд ли кто станет подглядывать.

Если завтра он спрячется в кустах за велосипедной дорожкой, то сможет появиться перед Трудой через две-три минуты, когда она уже будет ждать Хенка. Тянуть дольше было бы рискованно – она, как ему казалось, была не из тех девочек, которые долго ждут опоздавшего на свидание поклонника.

Тогда он как бы случайно подъедет к ней и…

Внезапно взгляд Рика упал на что-то блестящее, и юноша очень удивился, увидев такое здесь, в лесной чаще правее Заячьего пруда. Будто солнце отражается от зеркала или от хромированной поверхности.

Какой сумасшедший заберется сюда в машине? Дороги тут нет. Только узенькая тропинка вдоль опушки леса, ведущая на Рейнвег. Но это довольно далеко, к тому же трава здесь высокая и ехать – удовольствие небольшое. Разве что какой-нибудь любитель ездить off the road[2] на легком, маневренном мотоцикле. Он и сам был не прочь иметь такую машину. Она почти бесшумна, знай мчишься, не разбирая дороги. Но не забираться же сюда?! Здесь особо не разгуляешься, лучше рвануть куда-нибудь подальше, в лес или на пустошь: уж там-то тебя нипочем не отыщут.

Черт возьми, а ведь там действительно что-то есть.

Он прислушался к тишине, которая казалась еще глубже оттого, что издалека доносились голоса уходящих теннисистов да нежное кряканье устраивавшихся на ночлег уток.

Внезапно все вокруг стало каким-то зловещим. Природа словно не принимала его – пришельца, чужака.

Рик опять глянул в ту сторону, где заметил сверканье. Неизвестный предмет по-прежнему был там, поблескивал в последних лучах солнца. Закатное небо на востоке все бледнело, становясь почти бесцветно-серым. Захватывающие дух минуты на грани дня и сумерек.

А не лучше ли вернуться?

Но любопытство взяло верх, и помимо своей воли Рик начал пробираться с велосипедом по высокой траве к опушке.

Подойдя ближе, он разглядел, что это за предмет. Мощный, покрытый красным лаком мотоцикл безмятежно стоял возле березы, словно был неотъемлемой частью этого уголка природы и никуда не собирался отсюда уходить.

А где же водитель? По нужде укрылся где-нибудь под деревьями? Но не слишком ли надолго он пропал? Или, может, лежит в траве и милуется с той, которая приехала с ним?

Вопреки всем доводам рассудка любопытство влекло Рика к мотоциклу.

Он увидел, что это «Харли Дэвидсон». «Может быть, его владелец – член фирменного клуба?» – рассеянно подумал юноша.

Однако куда же девался водитель?

Рик снова посмотрел на Заячий пруд и знакомую виллу, которую почти целиком заслоняли деревья.

Видны были только слуховые окна, но сейчас, глядя на них, он чувствовал себя уверенней и безопасней – ведь там живут люди.

А чужой мотоцикл все мерцал в красном отблеске темнеющего вечернего неба.

Брошенная машина, когда она стоит вот так, вроде бы ничья, производит непонятное, жуткое впечатление. Особенно когда лес темнеет и замирают последние звуки, напоминающие о людях.

Рик слышал только отдаленный гул автомобилей. Но этот гул заглушался хрустом веток под его ногами.

В сущности, он остался один на один с большим дорогим мотоциклом, и в этом было что-то сверхъестественное, пугающее.

Рик был не робкого десятка, но обстановка была до того мрачной и зловещей, что он даже пошевелиться не смел.

Надо удирать! Какое ему, собственно, до всего этого дело!

Он еще раз скользнул взглядом по Заячьему пруду и опушке леса, собираясь повернуть велосипед и уехать туда, где на западе еще горит закатная полоска, но вдруг замер.

Сердце громко забилось, в голове зазвенело.

Господи Иисусе, вот он где, владелец мотоцикла!

3

Поезд на Утрехт отходил в 21.38 – как всегда точно по расписанию.

Де Грип, ускоривший шаги, чтобы не упустить последних наставлений жены, отметил это с радостью и облегчением. Те времена, когда он стремился растянуть прощание с женой, когда каждая минута была драгоценна, отделяли от нынешнего дня двадцать пять лет. Де Грип терпеть не мог провожать близких на вокзал – хотя бы потому, что как уезжающий, так и остающийся считали своим долгом болтать о всякой чепухе, ведь молчаливое ожидание отхода поезда было еще мучительней.

Но за последнее время отношения в семье значительно улучшились, потому, наверное, что они с женой научились в какой-то мере улаживать возникавшие между ними недоразумения.

Герда, к примеру, стала воздерживаться от колких замечаний, когда видела, что он, клявшийся «больше не курить», позволял себе украдкой сделать несколько затяжек на чердаке или в уборной, а он со своей стороны подавлял хоть и с трудом, раздражение, если жена заявляла, что необходимо вымыть окна или убрать комнаты, как раз тогда, когда он собирался спокойно отдохнуть дома часок-другой.

Ни один из них не смог бы в точности определить, что именно помогло им наладить отношения. Скорее всего, сознание, что они худо-бедно прожили бок о бок полжизни и что разумнее извлечь из второй половины все хорошее, что только возможно.

Эта самодисциплина привела к изумительным результатам – они вновь открыли друг в друге много прекрасных качеств, которых долгие годы совсем не замечали.

Он не был уверен, поняла ли Йосина, их семнадцатилетняя дочь, что родители теперь живут дружно, но факт остается фактом: она уже не перечила отцу так часто, как прежде.

И все же чудесно побыть несколько дней одному, без жены и дочери. Жена его поехала в Вурден навестить родителей, Йосина переселилась к подруге, и он может распоряжаться своим временем, как ему хочется, тем более что у него выдалось несколько свободных дней.

Только поезд скрылся, Де Грип повернул назад, пробежал по первой платформе и через опустевший зал ожидания направился к выходу.

Он постоял немного на верхней ступеньке вокзальной лестницы. В этот вечерний час на площади было почти безлюдно. Вот проехало такси, за ним два автобуса и несколько велосипедистов.

Слева от вокзала стояли трое скандинавов, длинноволосые, голубоглазые, в экзотических восточных одеяниях. Они раздавали редким прохожим листовки, призывающие улучшить жизненный уровень неимущих.

Выражение лица Де Грипа, видимо, не вдохновило их на то, чтобы подойти к нему с листовкой. Наверное, на лице у него было написано, что обычный ход вещей вполне его устраивает.

Солнце давно уже зашло, и по всему городу сверкали, мерцали и подмигивали неоновые рекламы. По другую сторону площади за развесистыми ясенями белели стены старой гостиницы, к которой слева примыкал новенький кинотеатр; реклама на его фасаде изображала чрезмерно обнаженную девицу, что должно было соблазнять прохожих на покупку билетов в кино.

Рядом с кинотеатром высилось внушительное, дорогое и тоже совсем новое здание налогового управления – точь-в-точь отлитое из бетона и стекла уведомление о необходимости уплаты налогов.

Справа от гостиницы ревнители реконструкции соорудили два многоквартирных дома, безвкусно поставленных торцом к проезжей дороге, так что, выходя из вокзала, пассажиры любовались полутемными лестничными маршами. Еще чуть правее когда-то находился старый городской сад, теперь это был так называемый Бунгало-Парк; в лабиринте извилистых дорожек между коттеджами и лужайками, пожалуй, одни только собаки уверенно находили дорогу.

Старые кастеллумцы помнили вокзальную площадь, окруженную уютными кафе, а за ней живописный городской сад и теперь уже не чувствовали себя здесь как дома, потому что в угоду модернизации от их жизни просто-напросто откромсали целый кусок.

Они уже не могли, как бывало, посидеть на скамейках среди розовых кустов, покормить на пруду уток или перехватить пивка в «Золотом ястребе» и «Кружке пива».

Теперь вокзальная площадь утратила для них всякую привлекательность, а потому они бывали там, лишь когда нужно было попасть на поезд, да и тогда с опасностью для жизни торопливо пробегали по «зебре».

Впрочем, Де Грип не очень-то предавался ностальгическим раздумьям – на это он редко тратил время. Он размышлял над тем, как провести остаток вечера и что делать завтра.

Если погода не испортится, он, пожалуй, поедет в Нордвейк. Теперь, когда отпускной сезон кончился, на пляже и приморском бульваре не будет людно. Если выехать рано утром, можно побыть часика два наедине с волнами и с собирателями ракушек. А вечером он немного почитает, выпьет рюмочку и – пораньше на боковую.

В радужном настроении по случаю столь блестящих перспектив он сбежал по ступенькам и направился на автостоянку к своей машине.

Патрульный автомобиль вылетел слева из-за угла прямо на красный свет.

Рядом с Де Грипом он затормозил; дежурный выскочил на мостовую и поспешил к нему.

Эрик Ягер сразу после ужина вернулся к себе в полицейское управление: надо было выполнить кое-какие формальности, связанные с попыткой ограбить оптический магазин на Хоофдстраат. Произошло это два дня назад.

Такое дело, скорее всего, мигом бы проскочило по статье «без особо серьезных последствий» и, уж конечно, не попало бы в разряд «особо тяжких преступлений», если бы живший рядом пекарь, увидев в половине второго ночи на плоской крыше соседского дома какую-то темную фигуру, только позвонил в полицию, а затем сделал то, чего ради покинул свою теплую постель. Этого было бы вполне достаточно.

Однако, взволнованный приключением, ворвавшимся в его полную трудов, но в целом однообразную жизнь, он пренебрег тем, ради чего поднялся с постели, вернее, начисто забыл об этом, и вступил на путь героической доблести.

Через заднюю дверь своей лавки он пробрался в садик, где, как он знал, был укромный уголок, откуда можно беспрепятственно понаблюдать за действиями незнакомца.

Так он рассчитывал.

К несчастью для него, та же мысль пришла в голову и караульщику из преступной шайки, который выбрал именно этот уголок, чтобы держать под наблюдением обширную автостоянку за Хоофдстраат.

Роковой встречи было не избежать. И злоумышленник, ясное дело, реагировал куда быстрее, чем пекарь, который двумя молниеносными ударами был выведен из игры.

Позднее пострадавший все же сумел дать беглое описание наружности своего противника – свет фонарей с автостоянки падал ему прямо в лицо.

– Высокий парень, не толстый, как мне показалось. Волосы темные. Видать по всему, очень прыткий. – (Что верно, то верно.) – Поймите меня правильно, я ведь не успел толком его разглядеть.

– Вы могли бы его опознать? Пекарь задумался.

Если вызвать в памяти картины, которые видел за секунду до того, как у тебя из глаз посыпались искры, то картины эти будут более чем смутными и путаными.

В полиции пекарь перелистал целый альбом с фотографиями, но ни в одной из глядевших на него угрюмых физиономий не смог признать нападавшего.

Взломщик, который уже влез через слуховое окно в оптический магазин, услыхал, что в саду у пекаря поднялась тревога, и с быстротой молнии выбрался наверх. И в эту самую минуту подъехала первая полицейская машина.

Началась перестрелка – пули, словно взбесившиеся осы, метались меж стенами домов. Одна из них вонзилась в плечо ночного сторожа, который только что вернулся из обхода вверенного ему торгового центра.

Два полицейских были серьезно ранены. Бандита схватили в тот момент, когда он бежал к своей машине. Караульщик же, разделавшись с пекарем, смекнул, что надо сматывать удочки, и был таков. О машине он и думать забыл, рванул напрямик через забор. Установить его личность пока не удалось, арестованный отказывался отвечать на вопросы и категорически отрицал, что у него был сообщник.

Ночь была кошмарная. Час за часом они сидели в голой комнате для допросов и то по очереди, то все втроем пытались добиться от Геррита Волфскопа признания.

Арестованный сидел, выпрямившись под яркой лампой, упрямо сжимая челюсти. Ему было двадцать шесть лет, узкое лицо с колючими голубыми глазами и выпиравшим вперед крутым подбородком не сулило ничего хорошего.

К тому времени, когда грязно-серый рассвет смешался с электрическим освещением и серовато-голубыми клубами табачного дыма, они – если не считать ругательств – добились только ответа на вопросы: как зовут, год рождения и адрес.

– Почему ты стрелял в ночного сторожа?

– За каким чертом стал бы я в него стрелять? Это шальная пуля кого-нибудь из вашей бражки.

– Посмотрим, что покажет баллистическая экспертиза. Что, впрочем, едва ли упростит дело.

– Кофе хочешь?

– Нет.

– Как зовут парня, который стоял на стрёме? Отвечай, да поживее, тогда мы все пойдем спать, – сказал Де Грип.

Но Волфскопу спать не хотелось. Он отоспался накануне, зная, что ночью предстоит быть на ногах, и чувствовал себя свежим и бодрым, чего нельзя было сказать о тех, кто его допрашивал.

Он протянул руку к лежавшей на столе пачке сигарет. Но Де Грип проворно выдернул сигареты у него из-под пальцев.

Эрик Ягер подавил вздох. Возможно, это и был тот самый момент, когда налетчика можно было заставить говорить. Сигарета иной раз творит чудеса.

Геррит Волфскоп равнодушно откинулся на спинку стула – похоже, дал зарок молчать и от него не отступится.

Де Грип толкнул его.

– Сядь, как положено, и, отвечай, кто твой сообщник?

– Не было у меня никакого сообщника.

– Он избил человека в его же собственном саду.

– Этот вонючий пекарь сам напоролся своей дурацкой башкой на стену.

– Откуда ты знаешь, что он пекарь?

– Вы же сами сказали.

Может быть, и сказали. Они уже толком не помнили, что в эти томительные ночные часы говорили, выкрикивали или с угрозой шептали.

– Нам известно, что вас было двое. Как зовут твоего напарника?

– Да если б он даже был, я бы его все равно не выдал. За кого вы меня принимаете? И никого со мной не было, попробуйте доказать, что не так.

– Да, но ведь пекарь…

Заколдованный круг опять сомкнулся, в который раз. Эрик Ягер выключил магнитофон и велел увести Геррита. Настроение у всех было отвратное. До нового рабочего дня оставалось еще несколько часов, и они разъехались по домам, но спать, пожалуй, уже не имело смысла.

Ночной покой в городе все чаше нарушали происшествия в духе вестернов – вооруженные юнцы охотились за чужой собственностью, чтоб раздобыть денег, а деньги им нужны были для таких целей, как, например, покупка героина, и платили они за дозу в шесть раз дороже прежнего, потому что полиция поприжала крупных торговцев наркотиками в разных городах и те стали искать более прибыльные рынки сбыта за границей. Впрочем, Волфскоп никакого отношения к героину не имел. Глаза у него были ясные, и, вообще, он был в отличной форме. Тем труднее было заставить его расколоться.

Эрик Ягер говорил по телефону, подписывал бумаги и продолжал заниматься текущими делами, которые в последние дни запустил.

В управлении в этот ранний вечерний час было сравнительно спокойно. Слышны были удаляющиеся голоса, гулкие шаги в коридоре, стук дверей, телефонные звонки – мирные звуки, нагоняющие дремоту, если вы уже и без того не клевали носом.

Проработав еще около часа, Ягер отодвинул бумаги, широко зевнул и встал. Бессонные ночи давали о себе знать. Мысленно он уже настроился на отпуск, который они с женой планировали в этом году на начале сентября.

Подойдя к окну, он посмотрел в сторону Бургомистерского парка, где в густеющих сумерках еще можно было различить белые и желтые розы.

Наискосок от полицейского управления в обычно темном подъезде гимназии вдруг зажегся свет. Ягер увидел, как несколько мальчишек вошли в здание, и вспомнил, что его младший сын Марк, который уже перешел в шестой «бета», рассказал за обедом, что в этом году им придется начать раньше готовиться к эстрадному представлению, приуроченному к николину дню.

Через несколько месяцев Марка, надо надеяться, допустят к выпускным экзаменам. И тогда у них с Tea уже не будет детей в средней школе. Чем старше становишься, тем быстрее, бежит время.

Еще совсем недавно все трое детей ходили в гимназию. Он частенько видел, как они в переменку бегали по розарию с кулечком бутербродов в руках или толклись возле киоска напротив гимназии, где дважды в неделю торговали жареным картофелем. Тогда ему казалось, что так будет всегда, вернее, он и представить себе не мог, что этому когда-нибудь придет конец. Как, впрочем, не мог представить себе и того, что со временем придет конец самой жизни.

Теперь Мике и Андре учились в Лейдене, а Марк перешел в последний класс гимназии. Лучше пока не думать, что будет, когда из родительского дома уйдет последний ребенок. Если раньше казалось, что все еще впереди, то теперь мало-помалу приходишь к мысли, что дни твоей жизни бегут совсем как отпуск, когда срок его перевалит за половину. Начинаешь высчитывать, сколько еще осталось.

Он смутно сознавал, что не может избавиться от этих мрачных мыслей оттого, что крайне переутомлен. Сознавал, что лучше опять взяться за работу, хотя вряд ли это рассеет пессимизм.

«Жизнь, как вода, утекает меж пальцев», – однажды сказал ему кто-то, но кто именно? Ему пришлось бы весь вечер ломать над этим голову, но, к счастью, он скоро вспомнил.

Так говорил старик Калис, который вместе со своей скупердяйкой сестрой жил в домике по соседству с мельницей на Нуиве-Меер. Живы ли они еще? А художник Яп де Вилде? А Диана?

Из года в где работа сталкивает тебя с людьми, людьми, людьми… Иной раз неделями копаешься в их жизни, но едва дело закончено и папки отправлены в архив, как они исчезают из поля зрения и твое внимание привлекают новые люди. А о тех забываешь навсегда.

Эрик Ягер отнюдь не был склонен к углубленному самоанализу или к анализу чужой психологии. По натуре он был человеком факта: факты говорили ему больше, чем отвлеченные размышления, что при его профессии было весьма кстати. Но в последнее время он неоднократно ловил себя на мысли, что все чаще задается вопросом, в чем смысл его бесконечной охоты на людей, по тем или иным причинам нарушивших общественные и правовые нормы.

А ведь именно в этом и таится загвоздка, ведь, случается, преступник вызывает большее сострадание, чем его жертва. К примеру, несколько недель назад восемнадцатилетний наркоман пырнул ножом торгаша, который не дал ему порошок, потому что у него не было денег. Покушение на убийство. Да, но на убийство одного из самых мерзких негодяев нашего века! А что толку? Ягер всегда радовался, что он не судья, и знал, что большинство коллег разделяют его мнение.

Дверь открылась, и вошел Херстал с трубкой в одной руке и телексной лентой в другой. Ягер обернулся.

Херстал положил бумажную полоску на стол и испытующе поглядел на своего коллегу.

– Телекс из боннской уголовной полиции. Там задержали мужчину, который как будто похож на фоторобота по делу Тресье Ламмерман. – Он раздраженно выбил трубку в пепельницу. – Опять ничего. У этого типа железное алиби. Тридцать первого июля он сидел в предварилке в Вюртемберге по обвинению в укрывательстве краденого. Семьдесят один годок ему, между прочим. О чем люди только думают! Сообщаешь, что разыскивается человек с кривым носом лет тридцати, а они, изволите видеть, подсовывают столетнюю мумию!

Херстал редко ворчал, разве только если принимал дело уж очень близко к сердцу.

У него был уравновешенный характер и приветливое неброское лицо, которое многих, на их беду, вводило в заблуждение.

Жизнь его текла в обществе двух больших собак, отзывавшихся на мифологические клички – Плутон и Юнона, – а еще у него было несколько кошек, аквариум с тропическими рыбками, вольер с разными мелкими птичками и попугай. Зверинец этот возник, по сути, в ходе расследования уголовных преступлений, которыми на протяжении ряда лет занимался их отдел. Порой из-за драматических событий в жизни людей домашние животные оставались без надзора.

«Взять мне, что ли, эту кошку, этого попугая или этих рыбок?» – зачастую говорил Херстал напоследок, перед тем как уйти с места преступления.

Из-за животных ему так и не хватило времени обзавестись семьей, уверял он. Но Де Грип считал, что дело не в животных и что Херстал в свои сорок пять лет был холостяком потому, что у него невыразительное лицо.

– Стоит женщине расстаться с тобой на четверть часа, как она уже тебя не вспомнит. Впрочем, будь за это благодарен судьбе.

На самом же деле причина была в другом.

Херстал слишком ценил свою независимость, чтобы прочно к кому-то привязаться. Многие браки, по его мнению, распадаются из-за отсутствия у мужа и жены личной свободы и из-за того непреложного факта, что человек легче переносит серьезные расхождения во взглядах, чем непрестанные повседневные стычки по мелочам.

Склонность к уединению, однако, не мешала ему быть хорошим товарищем и вообще проявлять чуткость к ближним, также и к тем, с кем ему приходилось иметь дело по роду своей деятельности.

Эрик Ягер прекрасно ладил с Херсталом, а с год назад, когда торговец наркотиками всадил Ягеру пулю в легкое, они стали почти друзьями. Именно Херстал частенько навещал Ягера, пока тот выздоравливал, и с тех пор, когда оба они вечером были свободны, Ягер охотно заглядывал к Херсталу, подолгу засиживался в его просторной захламленной кухне, где всегда пахло кошками и собаками, и они сидели там за кружкой пива, не нарушая свой зарок никогда не разговаривать дома о служебных делах. Им и так было о чем поговорить. Херстал очень любил природу и умел увлекательно о ней рассказывать.

Но сейчас разговор шел совсем о другом.

Херстал уселся в одно из кресел для посетителей и стал набивать трубку. Вряд ли он ждал комментариев к своему сообщению.

Эрик Ягер, даже не взглянув на лежавшую на столе бумажку, встал и подошел к стене, на которой висела доска с приколотой к ней картой. Сколько раз за этот месяц он стоял здесь, у карты!

На карте в глубине сельской общины выделялся Элзенбрукский лес, тянувшийся вдоль дороги к озерам Ниувкоопс. Однообразные серо-зеленые краски карты оживлялись разноцветными флажками, предназначенными для того, чтобы вдалбливать определенные факты в память сотрудников отдела, хотя в этом, пожалуй, не было никакой необходимости.

Дело Тресье Ламмерман – грустное, загадочное и жуткое.

Тридцать первого июля супруги Ламмерман – ему тридцать восемь, ей тридцать четыре – в восемь часов вечера уехали в Лейден в гости к друзьям.

Так как им не удалось найти кого-нибудь, кто остался бы с детьми, они отважились оставить их дома одних. Тресье, старшая из детей – ей было уже восемь, – была разумной девочкой и всегда заботилась о своих братишках. Мальчикам было четыре и пять лет.

Родители уже дважды оставляли детей одних, и все сходило благополучно – они ездили даже в Харлем, а уж Лейден был, что называется, под боком. Сойдет и на этот раз.

Небольшая нарядная вилла Ламмерманов стояла на отшибе – на границе Элзенбрукского леса. Родители внушили детям, совсем как в сказке «Волк и семеро козлят», чтобы они никому-никому не открывали. Мало того, ребят уложили в родительской спальне, которая запиралась на ключ. Там же стоял телефон, так что в случае чего Тресье могла сразу же вызвать полицию.

Обеспечив таким образом безопасность детей, супруги Ламмерман спокойно отправились на вечеринку. Вечеринка затянулась до половины второго ночи.

А во время их отсутствия в доме возле Элзенбрукского леса произошло таинственное, жуткое событие, над разгадкой которого полиция билась вот уже целый месяц.

Обратная дорога из Лейдена была довольно долгой и мрачной, и Дину Ламмерман вдруг охватил страх: не следовало оставлять детей без присмотра так надолго в поздние часы.

– Зря мы так задержались. Вечно ты засиживаешься в гостях, – сердито упрекнула она Яна, когда они мчались по Хазерсвауде.

Внезапный ливень хлестнул по ветровому стеклу, обрушил каскады воды на проезжую дорогу, которая мгновенно превратилась в бурный поток.

– Можно подумать, что ты ни при чем, – огрызнулся Ян, после обильных возлияний он чувствовал себя разбитым.

Машину вела Дина. Она совсем не пила. И, видимо, поэтому оценивала сложившуюся обстановку гораздо трезвее, чем муж.

– А ты думал, я еду с тобой, чтобы наблюдать со стороны? – съязвила она. – Дай-ка мне сигарету.

– Лучше следи, чтоб машину не занесло. Дорога вся мокрая.

– Обойдусь и без твоих советов.

Ян вздохнул, закурил сигарету и подал жене, глядя на ее резкий, суровый профиль. Гладкие белокурые волосы обрамляли узкое личико, которое лет пятнадцать назад так властно его заворожило. Но после стольких лет семейной жизни чувства слегка поостыли.

Завязавшееся после оживленной многообещающей переписки знакомство оказалось во многом менее удачным, чем можно было ожидать. Живой человек зачастую совсем не такой, каким он выглядит на фотографии или за кого выдает себя в письмах. Так случилось и в этот вечер.

Эсмеральда Гёзеватер была миловидная, но чересчур худая, костлявая и какая-то вовсе не женственная. Его Дина куда интереснее.

У Пита стройная, спортивная фигура, хорошо подвешенный язык, ну и все остальное, вероятно, тоже в порядке, мрачно думал Ян.

Что касается Дины, то она забыла о вечеринке. Мысли ее были дома, с детьми. Никогда не знаешь, что может произойти. Вдруг заболеют или испугаются чего-нибудь. Грабителей! Пожара! О господи!

– Уж очень ты лихо несешься! – крикнул Ян. – Следи за встречной машиной. Она виляет.

– Сам ты виляешь, – отрезала Дина. – Будешь говорить под руку, посажу машину на обочину. Он замолчал.

Она искоса посмотрела на него: лицо одутловатое, раскрасневшееся. У Яна появилось брюшко, это был уже не тот молодой человек с ладной фигурой, за которого она пятнадцать лет назад вышла замуж. Разумеется, она все еще любила его. Но в последнее время ей все чаще хотелось ему нагрубить. Особенно когда он целый вечер у нее на глазах ворковал с какой-нибудь другой женщиной.

Но, как ни смешно, большинство этих людей ей нравились. Даже женщины. Она с удовольствием болтала с ними, помогая на кухне приготовить закуску. Мужчины, по-видимому, тоже прекрасно ладили друг с другом. У каждого была своя собственная жизнь, но было и много общего. Дети, работа, бытовые проблемы. Тысяча вещей, о которых можно было спокойно разговаривать весь вечер. Точка. Не надо об этом думать. Все это в прошлом.

Когда они проехали Ферленгде-Хоофдстраат и свернули к Ниувкоопу, дождь прекратился. Дорога, правда, была еще мокрая, но меж тучами сверкали звезды. Слава богу, зловещего красного зарева в небе не видно. У Дины вырвался вздох облегчения.

– Что с тобой? – подозрительно спросил Ян.

– Вот что я тебе скажу, – ответила она со злостью. – Больше я так не могу. Мы уже три раза бросали детей одних ради развлечений, пропади они пропадом. Если тебе нравится, можешь продолжать, только без меня.

– Что ж, я и один сведу знакомство с какой-нибудь парой, – «нашелся» он, – раз ты не против.

– Мне на все наплевать, но я не намерена оставлять детей ночью одних! – крикнула Дина. – А насчет этих твоих знакомств мы еще поговорим. Пока что я выхожу из игры.

Ян не без удовольствия отметил, что еще не все потеряно.

Через полминуты они были дома. Автомобиль пронесся по дорожке к гаражу, дверцы захлопнулись с такой силой, словно их припечатали печатью, – вечеринка явно не удалась.

С этой минуты и начался кошмар.

Дина первая подбежала к входной двери. Ее высокие каблуки уверенно и гулко стучали по каменным плиткам. Ян, шедший за ней по пятам, видел по ее осанке – плечи назад, голова гордо вскинута, – что стрелка барометра все еще стоит на «буре». Главное нынче – помалкивать и побыстрее лечь спать в комнате для гостей.

Он на всю жизнь запомнил, что было холодно. Гораздо холоднее, чем обычно в это время года.

Оба они одновременно увидели, что входная дверь открыта.

– Что же это, господи боже мой! Ведь мы ее заперли! – От страха у Дины перехватило горло. Она чувствовала, что и Ян поражен, хотя он не произнес ни слова.

– И свет в коридоре горит! – воскликнула она.

Они друг за другом взбежали по лестнице в большую спальню. Эта дверь тоже была не заперта.

– Тресье, наверное, в уборной, – успокаивающе прошептал Ян.

– Или в ванной, – предположила Дина, растерянно шаря по стене в поисках выключателя, который как назло никак не могла найти.

На одной из кроватей спали Янтье и Геерт, румяные, повернувшись друг к другу спинками. Вторая постель была пуста.

Дина рванула дверь ванной. Включила свет. Навстречу сверкнул кафель и никелированные краны. Тресье не было и здесь.

Ян обежал весь дом. Нигде. Никого.

– Она вышла во двор! Неужели ты не соображаешь?! Кто еще мог открыть входную дверь! – завопила Дина. От ужаса она готова была растерзать мужа за его внешнее спокойствие.

– Но зачем? Что ей понадобилось в ночной темноте?

Вопрос этот, видимо, навсегда останется без ответа.

Ян повсюду включил свет. В кухне, у входной двери, в гараже. Дом сверкал огнями, как в большой праздник. Родители метались взад и вперед, кричали. Их зов слышало высокое звездное небо, но детский голос не отозвался: «Я здесь!»

Пока Ян бегал к соседям, Дина в отчаянии позвонила дежурному по городу, и спустя четыре бесконечных минуты подъехала патрульная машина. За рулем сидел Никкесен.

Родители Тресье бросились к нему, словно он в одну секунду мог рассеять их опасения.

Наутро начался кошмар и для Эрика Ягера и его помощников.

Тресье так и не нашли. Не нашли и каких-нибудь следов. Только на влажной земле под кустом у самой калитки легкий отпечаток ее туфельки.

Де Фрис, сотрудник технической лаборатории, сделал слепок. Другие следы, даже если они и были, смыл проливной дождь.

«Что могло понадобиться ребенку на улице в ночной темноте?» – спрашивали себя все, кто имел отношение к этому делу или просто о нем слышал.

Предположений было сколько угодно. Кто-то вызвал девочку? Забыв родительский наказ, она спустилась вниз и отперла дверь преступнику, который ее выманил? Но почему же под кустом оказался след ее туфельки, а не мужского башмака?

Утром, прочесывая окрестности, нашли только бездомного котенка, который, жалобно мяукая, бегал за полицейскими. Один из сотрудников технической лаборатории сжалился над ним и унес к себе домой.

– А что, если она услышала мяуканье и вышла взять котенка? – предположил кто-то.

Такое объяснение казалось вполне логичным. Тресье была без ума от животных и мечтала завести кошку или собаку.

Но что же произошло потом? Опять этот мучительный вопрос, который обсуждался и в печати.

Нет ничего ужаснее исчезновения ребенка.

Эрику Ягеру пришлось провести тягостную пресс-конференцию, на которой он сообщил все те скудные сведения, какими располагала полиция. Теперь он надеялся только на помощь широкой общественности.

В первые три дня не было вовсе ни малейшей зацепки. Потом объявилась супружеская пара – солидные люди лет под пятьдесят, – они сообщили, что за два дня до исчезновения видели девочку в обществе какого-то мужчины. Светловолосый, лет тридцати, ростом приблизительно метр семьдесят пять, с кривым носом. Серые брюки, черная куртка. Возле магазина на Баккерстраат. Когда? Без четверти четыре, когда кончились занятия в школе. Вполне правдоподобно: ведь Тресье учится в школе на Баккерстраат (это переулок, выходящий на Ферленгде-Хоофдстраат) и занятия там кончаются в половине четвертого. В тот день она, видимо, задержалась в классе минут на десять, чтобы дорешать задачку. Остальные ребята уже разошлись по домам.

О том, что девочка разговаривала с каким-то мужчиной, никто больше не сообщал. Возможно, тот человек просто спросил у Тресье дорогу. Сам же незнакомец не дал о себе знать. Но едва был обнародован его словесный портрет, как хлынул целый поток сообщений, который в течение двух дней буквально заливал полицейское управление. Человека этого видели повсюду, вплоть до Брюсселя.

К супружеской паре приводили для опознания множество людей, но ни одна попытка не дала положительных результатов.

В последующие дни и недели многие горожане немало натерпелись из-за того, что были родственниками или знакомыми семьи Ламмерман. Допрашивали всех, кто знал ребенка или его родителей. Гора свидетельских показаний росла, а дело по-прежнему не сдвинулось с мертвой точки, хотя допросили уже, кажется, добрую половину Кастеллума. Что касается алиби, то и здесь было мало утешительного. У кого могло быть алиби на столь поздний вечер и ночные часы, когда все уже спят?!

И потом, родители. В ту роковую ночь страх и горе за несколько часов довели их до полного отчаяния. Они терзались нестерпимыми муками совести, которые будут преследовать их всю жизнь.

Херсталу не составило большого труда докопаться до причины, по какой они в тот вечер оставили ребятишек дома одних. Истина выплыла наружу. И откровенно эгоистический повод, заставивший родителей покинуть детей, только усугубил трагизм случившегося.

Вначале еще теплилась надежда, что ребенка похитили, чтобы получить выкуп, хотя Ламмерманы не слыли богачами. Разумеется, нашлись прохвосты, которые попытались сыграть на этом. Но их быстро вывели на чистую воду.

Поступали сообщения и от людей, которые якобы где-то встречали Тресье, – со всех концов страны, даже из-за границы. Ее будто бы видели даже в одном из парижских двориков. Вся эта информация тщательно проверялась, после чего каждый раз следовал горький вывод: сведения ложны.

Телекс из боннской уголовной полиции, принесенный Херсталом, уничтожил последние остатки надежды. Дело было мертвое, как мертва сама Тресье, а в том, что она умерла, не было почти никакого сомнения.

– Если этот негодяй еще раз совершит что-либо подобное, мы его непременно схватим, – сказал Херстал, сознавая, что его слова вряд ли можно воспринять как утешение, и беспомощно добавил: – По крайней мере если он негодяй.

Эрик Ягер рассеянно кивнул головой, зевнул я потянулся.

– Пойду домой и лягу спать. Надеюсь, твое дежурство пройдет спокойно.

Проезжая тихими улицами по дороге на Вонделлаан, он в который раз думал о Тресье Ламмерман. И о ее родителях тоже. Однако радости и горести взрослых не задевают до глубины души, и его мысли очень скоро опять вернулись к девочке. Что же она собиралась делать, когда, надев туфельки, спустилась вниз и выбежала на улицу? – снова и снова спрашивал он себя.

Неужели они так и не найдут ни одной зацепки?

Мысленно он еще раз выстроил факты в логическом порядке: вопреки категорическому запрету родителей Тресье отперла дверь спальни и сбежала вниз. Потом открыла входную дверь и вышла на улицу. А ведь девочка всегда была послушной и благоразумной.

Ей ни при каких обстоятельствах не велели открывать дверь – кто бы ни звонил, ни стучал, ни кричал, пусть даже знакомый. Маловероятно, чтобы она нарушила этот запрет. К тому же вряд ли кто знал, что дети остались одни, – родители никому об этом не сказали. А какому проходимцу взбредет на ум выманивать ребенка на улицу, если он не знает, дома ли родители? Нет, Тресье выбежала из дома совсем по другой причине.

Тут ход мыслей естественно приводил к котенку, который, возможно, с самого вечера бродил вокруг виллы и жалобно мяукал.

Как ведет себя кошка, когда к ней кто-нибудь приближается? Иногда дает себя погладить, приласкать, но чаще всего, даже голодная, убегает прочь. Особенно если она долгое время скиталась без приюта.

И чем больше он размышлял, тем более вероятным ему казалось, что, услыхав мяуканье, Тресье открыла дверь и хотела впустить кошку. Животное испугалось и убежало, а девочка кинулась следом. Тогда легко объяснить, почему в кустах нашли отпечаток ее туфельки. Вполне возможно, что именно в эту минуту кто-то ехал мимо в машине или на велосипеде или просто шел пешком и забрал ребенка с собой.

О том, что могло произойти дальше, лучше не думать. Но считаться с этим надо. Потому Херстал и сказал: «Если этот негодяй еще раз совершит что-либо подобное, мы его схватим».

Ягер вздрогнул. За двадцать пять лет полицейской службы он изучил преступления во всех их жесточайших обличьях. Можно даже сказать, он чуть ли не привык к ним. Но к преступлениям против детей привыкнуть невозможно. Слава богу, он редко с ними сталкивался.

Когда он подъехал к своему дому, в окнах было темно, и он вспомнил, что Tea предупредила его, что собирается сегодня пораньше лечь спать.

Зато у их овчарки Гаффеля на уме было совсем другое. Он приветствовал хозяина ликующим лаем, и Ягер отлично его понял: «Ура, мы идем гулять на улицу!»

Одна улица превратилась в четыре, так как был прекрасный летний вечер.

Домой Ягер возвратился, твердо сознавая, что на сегодня с него хватит, как вдруг зазвонил телефон. С самыми мрачными предчувствиями он бросился к аппарату, чтобы телефонный звонок не разбудил Tea.

Звонил Де Грип, и слова: «К сожалению, должен тебя побеспокоить» – вряд ли выражали его истинные мысли. Де Грип редко жалел своих коллег, когда вытаскивал их из постели в свободный вечер. «Если я вынужден так поступить значит, сам я в этом деле увяз» – позиция несколько эгоистическая, но ничего не поделаешь.

– У Заячьего пруда нашли парня. С простреленной грудью, насколько я мог определить. Не сумел добраться до тебя раньше, – сказал он укоризненно.

– Я прогуливал собаку, а сейчас собирался спать, – ответил Эрик Ягер. – Но скоро приеду, – добавил он без особого энтузиазма.

Он вдруг опять почувствовал, что здорово устал. Те времена, когда он безболезненно обходился за ночь четырьмя-пятью часами сна, давно миновали.

Он поставил перед Гаффелем бачок со свежей водой и миску с кусочками мяса, зашел в спальню и положил жене на тумбочку записку, в которой сообщал, что его вызвали по неотложному делу; если она проснется и увидит, что его нет, то станет волноваться, хотя и привыкла к его ночным отлучкам.

С сожалением глянув на свою постель, он пошел на кухню, отрезал себе большой кусок сыра и выпил стакан молока.

Гаффель в конце концов свернулся клубком в своей корзине и, положив голову на передние лапы, искоса поглядывал на него, словно спрашивая себя, почему хозяин, которому давно уже пора спать, опять куда-то уходит.

Впрочем, садясь в машину, он тоже спрашивал себя об этом, прекрасно понимая, что безмятежного ночного покоя ему не видать. К тому же он знал, что сам виноват в том, что Де Грип ему позвонил: ведь он всегда считал, что обязан тотчас прибыть на место преступления и по горячим следам составить себе мнение, исходя из личного опыта, а не на основе чужих рапортов.

Было около одиннадцати часов. Улицы словно вымерли. Стальная конструкция разводного моста темным призрачным контуром выделялась на ночном небе, красные огни Бернхардбрюг менее чем в полукилометре вверх по течению неподвижно глядели в тихие воды Старого Рейна. Охрана мостов разошлась по домам, и в стеклянных будках было темно.

Совершенно иная картина открывалась на Эуропасингел, в двухстах метрах от ротонды. Плакучие ивы и платаны вокруг Заячьего пруда были сказочно освещены множеством сильных прожекторов и мигалок полицейских машин. На фоне ярко освещенной опушки леса силуэты снующих взад-вперед людей казались фантастическими призраками.

Зрелище довольно мрачное, но Эрик Ягер редко поддавался влиянию внешней обстановки, окружавшей дело, которое предстояло распутать.

Конечно, любое преступление вызывает определенные эмоции: отвращение, ужас, сострадание… Ведь каждый раз на пути к месту, где разыгралась драма, начинает сосать под ложечкой: что нас там ждет? Но Ягер давно научился подавлять подобные слабости и, в строгом порядке нанизывая друг на друга факты, как ни в чем не бывало приступать к своей обычной работе.

Он повернул направо, и машина запрыгала по неприметной грунтовой дороге, которая соединяла Эуропасингел с очаровательным уголком у Заячьего пруда.

Вскоре он увидел за деревьями два автомобиля уголовной полиции и большую машину технической бригады.

Кипучая деятельность полиции в таком месте, где в это вечернее время обычно царит глухая темнота, не могла не привлечь любопытных, и действительно, их собиралось все больше и больше – в машинах, на велосипедах или пешком. Уму непостижимо, как эти люди ухитрялись пронюхать, что где-то что-то происходит, и в конце концов, по словам Де Грипа, «подобно стаду бизонов, уничтожали все улики, вытаптывали все следы».

Кстати, Де Грип, по всей видимости, был здесь хозяином положения: большой отряд полицейских обносил веревочным ограждением весьма значительный участок, чтобы держать любопытных на расстоянии.

У самой опушки леса Эрик Ягер увидел сотрудников технической бригады: они вооружились рулетками и кусками пластика – для обмера и фиксации следов колес или ног.

Не менее тщательно работал и молодой Паркер возле лежавшей в траве фигуры в кожаном костюме. Издали кивнув Ягеру, он продолжал фотографировать труп и все, что находилось с ним рядом.

Молодой полицейский преградил было Ягеру дорогу, но, узнав его, смутился и вежливо козырнул.

Двое сотрудников технической бригады измеряли расстояние от лежавшего на земле парня до элегантного «Харли Дэвидсона», который – прикинул в уме Ягер – был прислонен к березе метрах в восьми от тела, где начиналась густая лесная поросль. Там же была узкая тропинка, которую и тропинкой-то грех назвать, но все же на ней ясно отпечатались следы мотоциклетных шин.

Ван Бёзеком, полицейский врач – сегодня он был, как никогда, зол, что к его профессиональным знаниям обратились в столь поздний час, – подождал, пока Паркер закончит фотографировать, и наконец склонился над потерпевшим.

Это был юноша лет двадцати, лицо бледное, довольно широкое, щеки впалые. На верхней губе темнели усики – видимо, при жизни они ему здорово шли, как, впрочем, и бакенбарды. Похоже, красивый был парнишка, с приятным, дружелюбным лицом. Теперь это лицо застыло навеки – не то в растерянности, не то в крайнем изумлении.

По левую руку от убитого валялся оранжевый шлем. Наверное, снял, когда слез с мотоцикла, чтобы пройти последние восемь метров в своей жизни.

Ван Бёзеком почти сразу же опять выпрямился.

– Стреляли в упор спереди. Пуля прошла сердце навылет. – Он огляделся вокруг. – Она где-нибудь здесь.

– Когда убит?

– Не больше суток назад, я думаю. Но утверждать со всей определенностью пока не берусь. Сперва попробую установить, когда он в последний раз ел.

Ярик Ягер смотрел на Паркера, который снова фотографировал убитого и изящный пистолет, найденный в траве приблизительно метрах в трех от тела.

Один из сотрудников технической бригады сунул оранжевый шлем в пластиковый мешок.

Отдав все необходимые распоряжения насчет очистки территории, Де Грип подошел к Ягеру. Вопросительно поглядел на шефа – тот кивнул головой.

Де Грип склонился над потерпевшим и обыскал его карманы. Паспорт. Бумажник. Счет из бара «Терминус». Водительские права. Крис Бергман, Лейдсекаде, 16.

– Проследи, чтобы сделали парафиновый анализ, – сказал Эрик Ягер.

Если на руках убитого найдут следы нитратов, значит, он тоже стрелял.

К Ягеру, держа на поводке свирепую овчарку, подошел один из проводников. Он, очевидно, слышал слова врача.

– Если смерть наступила больше десяти часов назад, толку от собак мало.

Он глянул на человека в кожаном костюме, потом мрачно посмотрел в сторону леса, перевел взгляд на толпу собравшихся на берегу, за деревьями, зевак и еще больше насупился. Эрик Ягер согласно кивнул. Он понял проводника с полуслова.

– На рассвете прочешите лес. И позаботьтесь, чтобы народ там не натоптал.

Он поймал себя на том, что говорит совсем как Де Грип. Ничего удивительного: его злило, что провести тщательный осмотр места происшествия сейчас невозможно.

Он стоял, наблюдая за Паркером и Де Фрисом, которые закрепляли четыре следа, оставшихся на влажной тропинке метрах в шести от тела. У каждого следа втыкали дощечку с порядковым номером. Следы были нечеткие, и Де Фрис смотрел на них задумчиво.

– Ботинок мужской? – спросил Эрик Ягер.

– Не уверен. Но дело даже не в этом. Сегодня ночью прошел сильный дождь. И, по-моему, эти следы оставлены не вчера вечером. А, видимо, гораздо позже.

Эрик Ягер сделал знак проводнику, и тот подвел собаку к следу.

– Ищи, Аста, ищи!

Они проводили взглядом полицейского с собакой, которая обнюхав след, быстро помчалась в направлении Заячьего пруда и исчезла на Эуропасингел.

– Может, это след того, кто нашел убитого? – уныло предположил Де Фрис. – Он мог его увидеть с этого места.

– В свое время узнаем, – ответил Эрик Ягер. Де Фрис направил яркую лампу на отпечаток номер 1, чтобы Паркер сумел сделать как можно более контрастный снимок.

Когда Паркер закончил, Де Фрис обвел контур следа жестяной рамкой, потом очень медленно и осторожно до половины наполнил его размягченной гипсовой массой, равномерно распределяя ее по всей поверхности. Затем положил туда проволочную решетку – для прочности – и залил след гипсом доверху. Примерно через час слепок затвердеет настолько, что его можно будет вынуть, а еще через двадцать четыре часа высохнет окончательно, и тогда можно будет удалить грязь.

Де Грип вернулся с юношей лет восемнадцати, чье лицо выражало сразу и испуг и возбуждение.

– Этот молодой человек обнаружил потерпевшего. Его зовут Рик Лафебер, и он говорит, что любовался здесь природой, – пояснил Де Грип.

Рик уже успел оправиться от страха и подыскал вполне разумный ответ на щекотливый вопрос Де Грипа, что он в столь поздний час делал в этом безлюдном месте.

– Здесь очень красиво, в особенности на закате.

– Ах вот как! Вы, значит, любитель природы, – несколько язвительно заметил Де Грип.

– Да, менеер.

Пусть-ка этот субъект с неприятными колючими глазами попробует его опровергнуть.

Менеер Ягер выглядит, во всяком случае, более добродушным. Впрочем, может, он и ошибается. Лучше уж быть начеку.

Рик снова рассказал, как стоял у Заячьего пруда, как вдали у опушки леса увидел что-то блестящее и пошел взглянуть, что там такое.

– Как, по-вашему, попал сюда этот мотоциклист?

– Он, верно, ехал по тропке вдоль опушки леса. – Рик указал на запад. – Лес там кончается, дорожка идет направо и дальше вливается в Рейнвег. Вот только странно…

Не закончив фразы, Рик задумчиво посмотрел на мотоцикл. В свете прожекторов, бросавших вокруг резкие угловатые тени, его лицо казалось неестественно бледным. Шутка ли, найти в сумерки в безлюдном месте мертвеца.

– Ну и что дальше? – дружелюбно спросил Эрик Ягер.

– Зачем ему было гонять на такой мощной машине по этой вшивой дорожке? По-моему, без особой причины так не поступают.

– Может, он тоже любитель природы, – кисло заметил Де Грип.

– А может, у него здесь было назначено свидание, – бросил Рик. Надо же намекнуть этому типу, что его, Рика, он ни на чем не поймает.

Эрик Ягер улыбнулся, ведь мысли юноши можно было легко прочитать на его лице. Впрочем, Риковы соображения были более чем достойны внимания.

– Насколько близко вы подошли к потерпевшему?

– Я близко не подходил, менеер. Остановился метрах в четырех. Я и так видел, что он… – Рик доверчиво посмотрел на Ягера. – Я, менеер, испугался до смерти.

– Покажите, где вы стояли, только поточнее. Рик отошел немного в сторону, но не туда, где были пронумерованные следы. Проводник с собакой возвратился назад. Он отрицательно покачал головой.

– Аста шла по следу до велосипедной дорожки вдоль Эуропасингел. Тот, кто здесь был, приехал оттуда и тем же путем отправился назад. На велосипедной дорожке она след утеряла. Его затерли машины и мотоциклы, к тому же там кишат пешеходы. Ничего не поделаешь.

Полицейский был явно не в духе. Самый факт, что его собака была вынуждена отступить, он расценивал как личное поражение. Эрик Ягер похлопал его по плечу.

– Попытаюсь еще раз. Может, она все-таки опять возьмет этот след, – сказал проводник.

Эрик Ягер опять повернулся к Рику.

– Вы его знали?

– Нет, менеер, никогда не видел. Подбежал Тиммер.

– Кажется, я нашел двух свидетелей, которые могут вам пригодиться. Вон они. – Он указал в сторону росших возле Заячьего пруда деревьев. – Господин Хохфлигер с дочерью. Их вилла там, за деревьями. Они утверждают, что мотоцикл как будто им знаком.

Алекс Хохфлигер был вполне под стать своей фамилии.[3] Типичный he-man[4] – крепкого сложения, с красивым, но несколько грубоватым лицом, весьма заботившийся о своей внешности и, видимо, очень самоуверенный. Его рукопожатие, как и следовало ожидать, было энергичным.

Девушке на вид было лет восемнадцать, и она нисколько не походила на отца. Стройная фигура, коротко подстриженные темно-русые волосы, темные испуганные глаза на овальном личике. Глядя на нее, Эрик Ягер вспомнил о своей дочери. В подобных обстоятельствах вид у его Мике был бы точь-в-точь такой же.

Рику она сказала: «Привет», он в ответ пробормотал: «Привет, Труда», и лицо его стало еще бледнее, чем две минуты назад. Смутился или влюблен, проницательно подумал Эрик Ягер и спросил как бы между прочим:

– Вы знакомы?

– Да, менеер. Мы учимся в шестом классе гимназии. Рик в классе «бета», а я – в классе «альфа», – ответила Труда.

По всему было видно, что девушка смущена гораздо меньше и уж ни в коем случае не влюблена. Ягер мысленно спросил себя, не связана ли Рикова любовь к красотам природы с тем, что у самого Заячьего пруда живет Труда.

Рик меж тем комкал в кармане письмецо. Что, если его заберут в полицию и там обыщут? Как знать, что с тобой сделают фараоны, раз ты обнаружил убитого. Окажешься, чего доброго, подозреваемым номер один.

А если к тому же у него найдут эту проклятую записку, да еще подложную, – тогда вовсе пропал. И Херман тоже влипнет. Впрочем, до этого он не допустит. Они никогда не заставят его признаться, кто автор этой бумажки, даже под угрозой допроса третьей степени. И вообще, он найдет возможность уничтожить записку. В крайнем случае разжует и проглотит.

– Ну, теперь можете спокойно идти домой. Вам, наверное, еще надо позаниматься, – дружелюбно сказал ему Эрик Ягер. – Оставьте бригадиру Тиммеру свое имя и адрес. На случай, если возникнут еще вопросы.

На лице Рика читалось облегчение, оно словно было написано огромными буквами, как газетный заголовок после благополучного завершения правительственного кризиса.

– Хорошо, менеер. До свиданья, менеер.

Взглянув на Труду, он еще раз пробормотал «до свиданья» и поспешил вместе с Тиммером уйти отсюда, где, как говорится, у него земля горела под ногами.

Эрик Ягер задумчиво смотрел ему вслед.

Терпение господина Хохфлигера во время этой короткой интермедии явно подверглось тяжелому испытанию. А может, у него сдали нервы – ведь он находился так близко от места убийства.

– Может, мы с вами наконец поговорим? – сказал он. – Моя теща дома одна и, конечно, очень волнуется из-за всей этой… – Он жестом указал в сторону опушки леса.

Подъехала санитарная машина.

– Вы говорите, что узнали мотоцикл. Чей же он в таком случае?

– У парня, который ухаживает за нашим садом, точно такая же машина. Марки «Харли Дэвидсон». Слишком дорогая штука для помощника садовника, как мне кажется. Только в наше время это ни о чем не говорит.

По сути все равно, но тон, каким были сказаны эти слова, недвусмысленно выражал его отношение к классу, к которому он себя явно не причислял.

– Как его зовут?

– Крис, кажется. Крис Бергман, если не ошибаюсь. Наймом обслуживающего персонала и выплатой жалованья ведает моя теща.

Эрик Ягер видел, что санитары смотрят в его сторону: ждут сигнала увезти труп.

– Вы можете опознать труп? – спросил Эрик Ягер. – Так будет проще всего.

Он поглядел на Труду. Ее темные глаза были полны тревоги.

– Если вы не против, мне бы хотелось, чтобы вы тоже взглянули.

Он взял ее под руку и повел к опушке. Хохфлигер пробормотал что-то весьма похожее на проклятие и последовал за ними.

Для опознания много времени не понадобилось.

Труда бросила беглый взгляд на потерпевшего и тут же отступила назад. Ее отец вглядывался несколько дольше, потом с трудом выпрямился – даже странно для такого дюжего мужчины. Неужели то, что его предположения подтвердились, потрясло его сильнее, чем он сам ожидал? Так или иначе, ему было явно не по себе.

Хохфлигер откашлялся.

– Это действительно Крис Бергман, наш садовник, – прохрипел он. – Гм… это, конечно, очень печально. С ним произошел несчастный случай? Ходят всякие слухи… – Он кивнул на стоявших вдали людей.

Его апломб явно дал трещину, и Эрик Ягер отметил это не без удовлетворения.

Труда выглядела куда спокойнее отца.

– Мне кажется, нам лучше поговорить у вас дома, – предложил Ягер. – Придется, к сожалению, задать несколько вопросов и вашей теще – ведь она знала покойного лучше, чем вы.

Про себя он обдумывал, как бы ему избежать разговоров с прессой, представителей которой полиция пока не допускала к месту происшествия.

Но избежать встречи не удалось. Его буквально осадили на пути к вилле. Замигали вспышки, защелкали фотоаппараты.

Он обратил внимание, что Алекс Хохфлигер старался отвернуться и держаться поодаль. В самом деле, не очень-то приятно появиться в газете рядом с шефом отдела по расследованию убийств, если по соседству с твоим домом произошло убийство.

Эрик Ягер вдруг вспомнил, что Алекс Хохфлигер владелец большого продовольственного магазина.

– Труп опознали?

– Его действительно убили?

– Оружие нашли?

– Есть ли у следствия предположения относительно мотивов убийства?

– Можно ли в ближайшее время ожидать ареста преступника?

– Господа, вы предвосхищаете события. Завтра мы, возможно, сумеем сказать вам что-нибудь более конкретное.

Задняя калитка виллы Хохфлигера захлопнулась за ними, и газетчики, по счастью, остались на улице.

Пройдя по темной аллее между густыми кустарниками и старыми каштанами, они оказались у террасы и через открытую дверь вошли в просторную библиотеку.

Под зеленым абажуром светил торшер, другая лампа бросала свет на письменный стол из палисандрового дерева, заваленный папками и письмами. Похоже, события, происшедшие рядом с виллой, помешали Алексу Хохфлигеру работать.

Три стены комнаты были почти сплошь уставлены книжными шкафами, полными книг в роскошных переплетах. У Эрика Ягера почему-то вертелся на языке вопрос, ехидный и никак не относящийся к делу: уж не покупает ли Алекс Хохфлигер свои книги на метры? Ведь на библиофила он что-то не похож.

– Все это я унаследовал от отца. Он был, что называется, книжным червем и интересовался всеми отраслями знаний, – пояснил Алекс Хохфлигер, видимо угадав тайную мысль инспектора.

Эрику Ягеру стало как-то неловко. Не перегибает ли он палку, наперед не доверяя всем и каждому или по меньшей мере думая о людях хуже, чем они того заслуживают. В конце концов ведь приходишь к выводу, что сам-то ты ничуть не лучше тех, с кем тебе доводится иметь дело.

На стене справа висел средневековый щит в окружении коллекции старинного оружия. Устаревший, но все еще вполне пригодный для употребления арсенал. В комнате были и разные другие антикварные предметы, а также висели хорошие картины, насколько позволяло свободное пространство между книжными шкафами.

– У меня есть охранная сигнализация, – продолжал Алекс Хохфлигер. – По теперешним временам иметь дома ценности – удовольствие небольшое, смею вас уверить.

И Эрик Ягер, не имевший никаких особых ценностей, вполне с ним согласился.

Алекс Хохфлигер предложил ему сесть в одно из кожаных кресел, окружавших мраморный стол. Сам он подошел к бару, нажал несколько кнопок, и в библиотеке стало очень светло.

– Хотите выпить?

– В данном случае нет, – сказал Ягер, который вообще-то не прочь был выпить.

Хохфлигер налил себе коньяку и подал Труде, усевшейся на табурет возле бара, стакан прохладительного напитка. Сам он так и остался стоять около бара со стаканом в руке, так что Ягер был вынужден задавать вопросы, глядя на него снизу вверх.

Не выбрал ли себе хозяин виллы нарочно выгодную позицию для беседы, такую же, как в тех случаях, когда разговаривал со своими служащими или вел переговоры с конкурентами? – спрашивал себя Ягер.

Взгляд его остановился на портрете красивой темноволосой женщины, лицо которой показалось ему чем-то знакомым.

– Это моя мама, – сказала Труда. – Она гостит у своих братьев в Канаде. На будущей неделе вернется.

– Моя жена поддерживает тесные семейные связи, – заявил Хохфлигер нейтральным тоном, и было непонятно, как он к этому относится. – Труда – ее дочь от первого брака. Трудин отец умер.

Теперь Эрик Ягер понял, почему между Хохфлигером и Трудой не было ни малейшего сходства.

Дверь открылась, и вошла довольно высокая бодрая старая дама с тщательно уложенными седыми волосами. Лицо у нее было морщинистое, она прихрамывала, но двигалась быстро и энергично.

Сколько же ей лет? – подумал Ягер. Семьдесят? Восемьдесят? Или еще больше? Трудно сказать. Шею ее обвивала нитка жемчуга, судя по окружающей роскошной обстановке натурального.

Ягер поспешно выбрался из глубин своего кресла с твердым намерением больше не садиться.

– Моя теща, – представил Алекс Хохфлигер. Он сказал это с оттенком гордости, чем произвел на Ягера приятное впечатление.

Она протянула ему худощавую ухоженную руку. Красавицей она, безусловно, никогда не была – фигура несколько угловатая, рот слишком большой и подбородок чересчур твердый. Но в ней чувствовалось то, чего не выразишь словами, хотя в жизни это имеет решающее значение: личность.

Старая дама подошла к изящному стулу с довольно высокой спинкой, который, наверное, специально для нее стоял возле бара, и сделала Алексу знак рукой.

– Дай мне, пожалуйста, стакан минеральной воды.

Потом она непринужденно обернулась к Эрику Ягеру, и тот сразу понял: надо быть начеку, чтобы другая сторона не перехватила инициативу.

И еще он понял, что Хохфлигер, сказав у Заячьего пруда, что его теща, оставшаяся дома одна, очень нервничает, мягко выражаясь, преувеличил.

– Догадываюсь, что произошло несчастье. В чем же все-таки дело? – спросила она тоном, не допускающим уклончивого ответа.

– Главный инспектор Ягер хотел бы задать несколько вопросов относительно Криса Бергмана, – ответил ей зять, – а вы, мама, знаете его лучше, чем кто бы то ни было.

Она взглянула на него с досадой.

– Я бы попросила господ не обращаться со мной как с маленьким ребенком. Прежде чем отвечать на вопросы, я, мне кажется, имею право знать, что произошло.

– Боюсь, известие вас взволнует, мама, – успокаивающе сказал Алекс.

– Я в своей жизни пережила достаточно, чтобы не впадать сразу же в панику, – отрезала она. – Юноша попал в аварию на своем ужасном мотоцикле?

Эрик Ягер поспешил вмешаться и взять инициативу в свои руки.

– Видите ли, мефрау, мы пока точно не знаем, что произошло.

Она испытующе посмотрела не него.

– Но дело, очевидно, достаточно ясное, коль скоро шеф отдела по расследованию убийств пришел сюда задавать вопросы. Я вас хорошо знаю. Последние годы ваша фотография не раз появлялась в газетах.

Она задела его больное место. Эрик Ягер вспомнил омерзительные газетные снимки, на которых он тупо таращил глаза в объектив фотоаппарата, топчась на месте преступления. Да, вряд ли стоит расценивать слова старой дамы как комплимент.

– Как я уже сказал, пока далеко не ясно, что именно произошло. Возможно, несчастный случай, но только не из-за мотоцикла. Криса убили наповал выстрелом в грудь, потому я сюда и приехал.

Она медленно покачала головой, по всему было видно, что она действительно расстроилась.

– Но почему же, ради бога – почему?

– Не могли бы вы мне рассказать об этом юноше, в частности о его характере?

Он опять повернулся к Хохфлигеру. Тот пожал плечами и налил себе еще. Ягер где-то читал недавно, что хороший коньяк надо пить в умеренных дозах и, разумеется, не в таком темпе, как это делал Алекс Хохфлигер. Может, он по привычке, подумал Ягер.

– Я уже говорил вам, что почти не знал его. Крис помогал нашему садовнику. Вот он-то, верно, сможет сообщить что-нибудь существенное. Мы практически не знаем о нем ничего, даже как он справлялся со своей работой.

– Говори только от своего имени, Алекс, – возразила ему старая дама. – Я лично была с Крисом в некотором контакте, правда в основном по поводу сада. – Она посмотрела Эрику Ягеру прямо в лицо. – Рул слишком стар, чтобы выполнять тяжелую работу один, без помощника. Кроме того, он наш шофер. Зять сам водит машину, но моя дочь и я не умеем. Рул возит нас в «фиате». Шоферские обязанности и работа в нашем большом саду – очень много для одного человека, поэтому мы наняли ему помощника.

– Когда это было?

– В прошлом году, в октябре. Надо было подготовить сад к зиме. С тех пор я не раз толковала с Крисом о розах и других цветах и растениях. Ну и, конечно, о погоде.

– Вам он был симпатичен?

– Вполне. Насколько я могла судить по тем общего характера разговорам, какие мы с ним вели. Но что касается его личной жизни – мне известно только, что его воспитали бабушка с дедушкой, которые умерли один за другим. И я, право же, не знаю, что скрывалось за его внешней привлекательностью.

– Что вы хотите этим сказать?

– Именно то, что говорю. Когда люди разговаривают о вещах, которые интересуют их обоих, они в известной степени проникаются взаимной симпатией. Но больше им друг о друге ничего не известно. Я, например, убеждена, что Крис видел во мне покладистую старуху, но он даже понятия не имел, что я могу быть весьма придирчивой, если поступают не по-моему. С другой стороны, и у Криса мог быть не столь уж милый характер, только я-то об этом не знаю. Вполне возможно, что пулей он обязан как раз одному из свойств своего характера. Мне кажется, вы рассуждаете так же. Правда, убийство могло быть и абсолютно бессмысленным, но это маловероятно, а?

Эрик Ягер улыбнулся. Она, без сомнения, права в своих высказываниях о Крисе и о возможном мотиве убийства, но сейчас его больше интересовало, какие не столь уж прекрасные свойства натуры могли скрываться за представительной, элегантной внешностью старой дамы. Вполне возможно, что она тонко и дипломатично пытается заставить его плясать под свою дудку.

Опять эта склонность никому не верить, которая с годами стала его второй натурой.

Алекс Хохфлигер усмехнулся и залпом осушил свой стакан. Эрик Ягер пришел к выводу, что такая манера хлестать коньяк резанула бы по сердцу истинного ценителя коньячных изделий.

– Вы вмешиваетесь в дела следствия, мама.

Он говорил с некоторым усилием – видимо, превысил свою норму – и, однако же, налил себе еще.

– Главный инспектор Ягер вовсе не обязан сообщать нам, что он думает, – добавил он небрежно, словно все это его больше не интересовало. Взгляд его, правда, становился все более мутным.

Впрочем, интерес к убийству он начал терять вовсе не под воздействием винных паров. Может, заскучал и хотел опять приняться за работу? Но тогда ему следовало быть более воздержанным и не осушать один стакан за другим. Он что, хронический алкоголик? Или хватается за бутылку оттого, что нервничает?

Уже третий раз в течение этого часа Эрик Ягер ловил себя на том, что проявляет недоверие, которое, вполне, возможно, ничем не оправдано. И, пожалуй, он понимал, отчего так происходит.

Алекс Хохфлигер был определенно не в его вкусе. Эти богатеи были ему в корне чужды, и, честно говоря, среди такой роскоши он чувствовал себя не в своей тарелке. Однако это вовсе не значит, что надо относиться к этим людям с предубеждением. Следствие пока находилось на стадии осторожного нащупывания возможностей, которые могут выявить причину убийства. И до окончательных выводов было еще очень далеко.

– Вам кто-нибудь рекомендовал Криса? – спросил он старую даму.

– Нет. Мы поместили в газете объявление. Молодой человек отслужил военную службу и стал помогать деду в бакалейной лавочке. Но лавочка попала под жернова двух универсамов, и ни о каком наследстве для внука не могло быть и речи. Он был безработным, пока не прочитал наше объявление. В сущности, я наняла его из сострадания. Никакого опыта в садоводстве у него не было.

– Могу ли я поговорить с вашим старым садовником?

– Рул возвращается завтра. У него был отпуск, и две недели он гостил в Херлене у своей сестры. Он очень привязан к родственникам. Здесь в городе живет его брат, и Рул проводит свободное время у него.

– Он живет здесь?

– Да, у него над гаражом две комнаты, а питается он вместе с остальным персоналом.

– Когда вы в последний раз видели Криса? Старая мефрау Плате немного подумала.

– Вчера около пяти часов дня, перед самым его уходом.

– Вы не удивились, что сегодня утром он не вышел на работу?

– У него сегодня выходной. Об этом он договаривается с Рулом.

– Вы не могли бы вспомнить, что каждый из вас делал вчера около семи вечера?

Хохфлигер, который последние минуты молча и тупо глядел перед собой, вдруг вскипел.

– Что означает этот в высшей степени возмутительный вопрос? Уж не думаете ли вы, что один из нас прекрасным летним вечером заманил садового рабочего на лесную опушку и там пристрелил?

Эрик Ягер дал стереотипный ответ:

– Таков порядок.

– Тебе не следует столько пить, – резко одернула зятя старая дама.

– Это не что иное, как наглое оскорбление! – горячился Хохфлигер.

Может, он перепил? Или совесть заела? С убийством в лесу это, возможно, никак не связано. Он мог натворить что-нибудь еще и боится, как бы об этом не узнали. Может быть, тут замешана любовница?

Труда, которая до сих пор не вмешивалась в разговор, испуганно посмотрела на отчима. Она, верно, слишком хорошо знала, к чему может привести его злоупотребление спиртным.

– Папа был на собрании. Бабушка смотрела телевизор, а я в своей комнате до девяти вечера готовила уроки, – поспешно сказала она.

– И вы не слышали ничего необычного?

– А в какое время это могло быть? Вопрос поставлен правильно.

– Пока мы точно не знаем. Врач должен установить, понимаете?

– Вы хотите сказать, что только вскрытие может определить час, когда умер Крис? – Девушка смущенно улыбнулась. – Я его знала только в лицо. Мы здоровались, когда я проезжала мимо него по садовой дорожке, но поговорить нам ни разу не пришлось.

– Куда выходит ваша комната?

– На Заячий пруд.

– Окна были открыты?

– Конечно. Погода стоит великолепная.

– Вы не слыхали никаких необычных звуков? Она задумалась.

– Я как будто слышала его мотоцикл. Даже разозлилась. Автомобилям и мотоциклам запрещено сюда заезжать. Они пугают птиц.

– Что же именно вы слышали?

– Далекий гул мотора. Потом этот гул резко оборвался, ну и я перестала о нем думать.

– В котором часу это было? Она опять помедлила с ответом.

– Без четверти девять примерно. Я как раз управилась с моим Тацитом и решила, что на сегодня хватит.

– Вы не выглянули в окно?

– Нет, да и какой смысл? Деревья перед окном полностью заслоняют Заячий пруд.

– А есть в доме окно, откуда его хорошо видно? Неужели она не решается ответить.

– Да, из слухового окна, которое выходит на запад.

Алекс Хохфлигер легонько поводил рукой, глядя, как колышется жидкость в стакане. Его теща внимательно прислушивалась к разговору.

– Вы не слышали голосов?

– Нет, не слышала. Им бы пришлось тогда кричать во весь голос. – Она бросила на него взгляд. – Если кто-нибудь собирался застрелить Криса, разве стал бы он заводить с ним ссору и кричать во всю глотку?

– И выстрела тоже не слыхали?

– А какова громкость выстрела?

Второй удачный вопрос. Какова громкость выстрела? Даже если б она и услышала выстрел, то приняла бы его за звук выхлопа автомашины на Эуропасингел.

– А закончив уроки, вы спустились вниз?

– Да, посмотрела немного телевизор, потом легла спать. Часть домашних заданий я обычно оставляю на раннее утро.

Эрик Ягер погрузился в размышления. Солнце садилось примерно в половине девятого. Без четверти девять она слышала гул мотора. Смеркалось, но было еще достаточно светло, чтобы всадить человеку пулю в сердце. Конечно, при условии, что убийца стоял с ним лицом к лицу. И чтобы случайный прохожий мог все это увидеть. Так или иначе, а преступление жестокое и дерзкое. Может быть, преступник был загнан в угол и у него не было другого выхода, кроме как безоглядно использовать этот шанс со всем вытекающим отсюда риском? Или это произошло в порыве гнева?

4

Эрик Ягер вернулся в управление около часа ночи и застал Херстала, который не выезжал на место преступления, в следственной комнате у телефона. Ягер прошел в свой кабинет, зажег настольную лампу и задернул портьеры. Всякий раз, когда ему приходилось бывать здесь по вечерам или ночью, его поражала нереальная атмосфера этого помещения, как будто она, эта комната, жила своей особой жизнью, к которой он не имел никакого отношения. Чушь, конечно. Все дело в нем самом: он до предела устал и в душе восставал против жестокой реальности, заставляющей его среди ночи мотаться по всей округе в поисках психа, который пустил пулю в грудь другого человека. Иными словами, настроение у него было отвратительное.

– Только что звонил Маркс, – сказал Херстал, войдя минуты через две в кабинет. – Стреляли из девятимиллиметрового «вальтера». Ты ведь его видел? Новейшая конструкция, по словам Маркса. Ты бы слышал, как он восторгался… Впрочем, ты его знаешь. Ну а там что было?

Эрик Ягер вкратце рассказал о своих наблюдениях. Херстал уже наколол на доску карту западной части Кастеллума. Они вместе разглядывали Заячий пруд и его окрестности: лес, простирающийся на север до Лейдсевег и на восток – вплоть до Парклаан и Зверинца. С западной стороны пролегал Эуропасингел и виллы с большими садами, а еще дальше находилась мельница.

– Маньяк какой-нибудь, из тех, что охотятся на так называемую «кожаную» публику, – предположил Херстал.

Эрик Ягер задумчиво посмотрел на него.

– Вспомнил убийства в Лимбурге? Там тоже мотоцикл жертвы стоял целехонький у дерева.

– В этом плане сходство есть. И все же, думаю, проводить аналогию в данном случае ошибочно, – сказал Херстал. – Парней в поселке Венло застрелили из охотничьего ружья. Стреляли в голову. И между обоими убитыми явно существовала тесная связь. Тамошние охотники рассказывали, что преступник использовал пластиковые патроны с дробью; вылетев из ствола, пластик тотчас лопается, а благодаря этому ослабляется рассеивание дробинок и увеличивается убойная сила. Эти патроны, кажется, употребляют для охоты на мелкую дичь. Федеральная полиция считает, что убитые парни видели или слышали нечто такое, что их насторожило и вызвало в них любопытство. В этом случае ни о каком маньяке речи быть не могло, хотя, конечно, и такая возможность не исключается.

Эрик Ягер согласно кивнул.

– Я должен сперва поговорить с Марксом. Правда, поздновато уже.

Он прошел длинный коридор первого этажа и поднялся по лестнице, которая вела в лабораторию и в баллистический отдел.

Маркс сидел за своим бинокулярным микроскопом и жестом попросил обождать.

Ягер подошел к коллекции оружия, которое, аккуратно рассортированное, красовалось в настенных витринах. Оружие распространяло специфические запахи масла, стали и дерева, в общем довольно-таки удушливые. На пронумерованных крючках висели револьверы и пистолеты всех марок и систем – от допотопных до наисовременнейших. Отдельно в ряд стояло множество двух– и трехствольных ружей, было здесь и старинное огнестрельное оружие – дуэльные пистолеты и аркебузы.

Эрик Ягер невольно вспомнил оружие в библиотеке Алекса Хохфлигера. Тот далеко не так тщательно чистил и снова пристреливал свой арсенал. Маркс же страшно гордился своим собранием. Недаром он был экспертом по баллистике.

Эрик Ягер, сам равнодушный к оружию, думал о том, что Маркса, в сущности, не интересует, в каких целях использовалась часть этого арсенала, и вряд ли его трогает то обстоятельство, что следы, которые он так усердно изучает под микроскопом, оставлены пулей, возможно только что извлеченный доктором ван Бёзекомом из тела жертвы.

Висел здесь и «смит-и-вессон-537-магнум», из которого стреляли в него, Ягера, примерно год назад на автостоянке возле шоферского ресторана в конце Парквег. Вид этого висевшего на стене оружия действовал ему на нервы всякий раз, когда он заходил в баллистический отдел. Он ощущал какую-то роковую связь между собой и этим револьвером.

Маркс встал. Это был высокий блондин с жизнерадостными голубыми глазами, которые, несмотря на постоянное напряжение – ведь ему приходилось изучать мельчайшие штрихи и пятнышки, – нисколько не потускнели. Благодаря сильным лампам в помещении, оборудованном по последнему слову техники, было тепло и уютно.

Маркс подвел Ягера к столу возле микроскопа и взял в руки маленький пистолет, найденный в нескольких метрах от Криса Бергмана. Пистолет был такой миниатюрный, что целиком умещался на ладони.

– Вы, конечно, пришли из-за этого. Пуля у меня, а вот – гильза. Парнишка, безусловно, убит из этого пистолета. Первым же выстрелом – магазин был заряжен семью патронами. – Он прикинул на руке вес пистолета. – Семьсот граммов. Игрушка, правда? Пущены в продажу буквально на днях! С ладонь величиной, а калибр девять миллиметров. Вы наверняка видели его на месте преступления.

Эрик Ягер кивнул. Он никак не разделял восторженный энтузиазм Маркса по поводу оружия, ведь совсем недавно он стоял в безжалостном свете прожекторов возле мертвого тела юноши.

– А что за люди приобретают такие вещицы? Маркс хоть и не почувствовал в Ягере родственного ему воодушевления, но нисколько не смутился.

– Во всяком случае, те, кто хочет иметь оружие, которое легко спрятать, и стреляют они, чтобы убивать.

– Гангстеры?

– Похоже, если учесть, что одна пуля была в патроннике. Впрочем, для службы безопасности тоже вполне сгодится. Ну и для охотников. В Германии, например, такое оружие широко применяется на охоте.

– Насчет Мулдера что-нибудь слышно? Маркс улыбнулся.

– Отпечатки пальцев стерты полностью. Веселенькое у вас дельце, ребята.

– Как это понять?

– А вы зайдите к Донкерсу. Он мне только что звонил, жаловался, что не может вас разыскать. По-моему, он на что-то наткнулся.

Эрик Ягер скривился. Мрачно посмотрел на электрические часы. Разговаривать с Донкерсом среди ночи не больно-то приятно. Как, впрочем, и в любой другой час суток.

Но сейчас, пожалуй, стоило к нему пойти, раз уж он сам хочет что-то сообщить.

Кроме того, зная себя, Ягер был уверен, что не сможет уйти домой спать, пока не получит все рапорты и не соберет все имеющиеся данные. Но даже если он и получит необходимые сведения, то и тогда вряд ли уснет: будет лежать, пока не зазвонит будильник, размышляя, пробуя восстановить ход событий, а перед глазами будут проноситься все те же картины.

В длинном коридоре, ведущем в лабораторию Донкерса, его шаги раздавались куда более гулко, чем днем. Однако за закрытыми дверями находились люди, которые, подобно ему, из-за драмы на Заячьем пруду были вызваны на работу. И все-таки ночь есть ночь. В одно из окон виднелось высокое звездное небо и месяц. На Бернхардлаан изредка вспыхивали фары проносившихся мимо автомобилей. Вдали темнел лес, верхушки деревьев вырисовывались на фоне ночного неба. Из какого-нибудь окна на этом этаже, наверное, можно было увидеть лучи прожекторов на Заячьем пруду.

С рассветом полицейские начнут прочесывать лес, медленно шагая друг возле друга, с длинными шестами и собаками – в поисках неизвестно чего. Чаще всего в подобных случаях натыкались на прогнившие окурки да спичечные коробки, полиэтиленовые мешочки из-под бутербродов и всякий прочий мусор.

Иной раз все же удавалось найти что-нибудь полезное для дела, и усилия вознаграждались сторицей. Так, однажды нашли контактную линзу, которая вывела следствие прямо на преступника.

Вот и лаборатория.

Внешне Донкерс был прямой противоположностью Марксу, как, впрочем, и по характеру.

Маленького роста, черноволосый, с пронзительными голубовато-зелеными глазами и «нравом гремучей змеи», как определил Де Грип, который любил сравнивать людей с животными. Никто не жаждал ввязываться с ним в споры, разве что в случае крайней необходимости. Впрочем, причины для возражений возникали крайне редко. Полное отсутствие такта искупалось в Донкерсе профессиональными знаниями и тщательностью, с какой он выполнял свою работу.

Когда Эрик Ягер вошел в лабораторию, полную мраморных столов и блестящих аппаратов, назначение которых он более или менее понимал, хотя самый процесс работы оставался тайной за семью печатями, Донкерс стоял в конце помещения на низком помосте возле манекена. Несколько ассистентов оторвались от своих занятий и поздоровались с Ягером. Донкерс считал подобную вежливость излишней. Он обернулся и сердито глянул на посетителя.

– То, что вы среди ночи поднимаете нас с постели и заставляете копаться в дерьме, еще куда ни шло, но ведь вы еще и ожидаете от нас с места в карьер каких-то выводов, а это, по-моему, уже слишком. Разве я когда-нибудь вас подводил, давал никчемные рапорты?

Эрик Ягер не стал напоминать Донкерсу, что не он искал его, а наоборот.

– Мы просто хотели поскорее собрать все данные, какие только можно, – мягко произнес он. – Но мы, конечно, понимаем, что вы тоже не боги. Поэтому…

Он полуобернулся, словно собираясь уйти, хотя это вовсе не входило в его намерения. Донкерс что-то обнаружил, это было отчетливо написано на его торжествующей физиономии, и ему не терпелось выложить свои козыри.

– Погодите, кое-что у меня для вас есть, раз уж вам так приспичило.

Он взял со стола кожаную куртку, которая была на Крисе, и подошел к манекену.

– В правом кармане имеются масляные пятна, которые мы еще должны исследовать. Они могут быть от пистолета, – заметил он как бы вскользь.

Новость поразила Эрика Ягера, но он ничем не выдал своего удивления.

– Но это еще не все, поглядите! – С ловкостью приказчика из модного магазина Донкерс надел куртку на манекен. Немного левее средней пуговицы было круглое отверстие, и кожа вокруг потемнела от крови. На спине куртки зияла огромная рваная дыра.

– От ван Бёзекома я узнал, что этому парню прострелили сердце, – продолжал Донкерс. – Но что вы видите здесь?

Эрик Ягер растерянно смотрел на манекен.

– Если судить по пулевому отверстию, то стреляли не в сердце, а чуть ниже.

– Точно. А теперь глядите.

Донкерс высоко поднял руки манекена, отчего поднялась вверх и сама куртка. Теперь дырка действительно оказалась в области сердца.

– Ну и ну, – выдохнул Эрик Ягер.

– Вот-вот, – радостно подтвердил Донкерс. Удача привела его в отличное расположение духа.

Эрик Ягер вполне разделял восторг начальника лаборатории, но постарался ничем не выдать своих чувств.

Открытие Донкерса неожиданно придало драме у Заячьего пруда новый оборот.

– Парень стоял подняв руки вверх, когда в него стреляли, возможно из его же пистолета. Не исключено, что анализ жировых пятен в его кармане подтвердит это допущение, – расшифровывал Донкерс свое открытие. – И потом, стреляли с расстояния не более тридцати сантиметров, так как на коже обнаружены следы пороха. Выстрел, можно сказать, контактный.

– Вы думаете, ему угрожали его же собственным оружием или преступник держал его под прицелом другого пистолета, пока вытаскивал у него из кармана его собственный?

– Придет время, спросите у него самого, – ухмыльнулся Донкерс. – Но совершенно очевидно, что убийца был вооружен. Парень вряд ли так просто взял бы и отдал свой пистолет. Преступник, наверное, угрожал ему ножом, или огнестрельным оружием, или чем-нибудь еще. Этот малый стоял, подняв руки вверх. А тот, другой, вытащил у него из кармана «вальтер» и застрелил наповал.

– Стало быть, он знал, что Крис Бергман носит оружие?

– Не обязательно. Может, он его обыскал, а когда нашел оружие, смекнул, что не худо будет застрелить Криса из его же собственного пистолета.

– К чему такой сложный план?

– К тому, что таким манером преступник технически с убийством не связан. Так-то вот.

Как говорится, крыть было нечем. Эрик Ягер осмотрелся по сторонам. Он думал об отпечатках следов.

– Придется потерпеть еще часок, пока не затвердеет гипс, – сказал Донкерс, который отлично его понял. – Рапорт от меня получите завтра. А теперь извольте удалиться. Мы и без того черт знает как перерабатываем.

Эрик Ягер подумал, что и он немало перерабатывает, но говорить об этом теперь ему не хотелось. Он поблагодарил Донкерса и отправился к себе. К тому же он прекрасно знал, что этот свирепый коротышка отошлет сейчас своих ассистентов домой, а сам еще несколько часов поработает и только на рассвете ляжет на походную койку, которая стоит в комнатенке рядом с лабораторией.

Убийство у Заячьего пруда было отнюдь не единственным делом, над которым корпела лаборатория. Донкерсу ежедневно присылали охапки «дерьма», как он это называл. С пожаров, транспортных аварий, ограблений банков, краж, драк со смертельным исходом. Над этими материалами он по ночам не работал. Но убийство – особь статья. Оперативность в таких случаях нередко играла важнейшую роль – нельзя позволять преступнику выиграть время. Очень трудно, например, получить от свидетелей достоверные показания, если преступление произошло несколько дней назад. Люди уже не могли вспомнить определенные события или за давностью все смешивали в кучу.

Именно поэтому Донкерс должен был тщательно и быстро обработать материал, чтобы следствие получило по возможности максимум необходимых сведений.

– Кстати, вы забыли спросить одну вещь, – ехидно сказал Донкерс вдогонку Ягеру. – Результат парафинового анализа – отрицательный. Ваш юный друг ни разу не выстрелил.

5

– Каким путем этот сопляк приобрел новехонький «вальтер»? – вот над каким вопросом бился на следующее утро Де Грип, сердито глядя, как Херстал выколачивает свою трубку в корзину для бумаг. – В конце концов ты устроишь здесь пожар. Соображать надо.

Херстал сильно дунул в трубку, чтобы показать, что в ней не осталось ни искорки.

Они сидели в следственной комнате, утреннее солнце проложило по ней яркую световую дорожку, которая мирно покоилась на одном из стальных сейфов. За стеной верещал телекс, на одном из столов зазвонил телефон. Только что вошедший Схаутен снял трубку.

Херстал не счел нужным отвечать на вопрос Де Грипа, продиктованный, скорее всего, завистью. Впрочем, процветавшая в стране нелегальная торговля огнестрельным оружием, в первую очередь с Бельгией, давала исчерпывающий ответ.

– Очень важно, – продолжал Де Грип, – что мы теперь знаем: преступник не только негодяй, но и редкостный ловкач. Это надо же – ухлопал парня из его же пистолета.

Эрик Ягер пожал плечами.

– Так как мы больше ничего о нем не знаем, займемся лучше личностью убитого. Что он делал, когда не копался в саду Хохфлигера? Как проводил свободное время? Какие дружки и какие знакомства у него были? Была ли у него девушка? Что говорят о нем люди, его знавшие? И еще целая куча вопросов. Вот что надо проверить.

С этими словами он ушел к себе в кабинет.

Против всякого ожидания эту ночь он спал как убитый, но, так как лег только в три, а будильник по неведомой причине не зазвонил, они с Tea проспали. Из-за спешки, разумеется, началась кутерьма, и в результате он явился на службу в дурном расположении духа.

В кабинете Ягер выпил стакан воды из-под крана и почувствовал себя бодрее. Тут зазвонил телефон.

Докладывал Тиммер: на месте преступления и в его окрестностях ничего не нашли.

Что еще можно было ожидать, с раздражением подумал Ягер.

Только он положил трубку на рычаг, как затарахтел другой аппарат. На этот раз звонил Мулдер.

– Я получил сообщение из Центрального полицейского архива в Гааге. Отпечатки пальцев Криса Бергмана в картотеке не значатся.

– Отлично. Большое спасибо, – сказал Эрик Ягер. Пока это было все.

Очевидно, нынешний день ничего нового не принесет. В такие дни только и остается плыть по течению неудач и, самое большее, спрашивать себя, что будет завтра.

Правда, Ягер по натуре не был нытиком и к половине двенадцатого воспрянул духом. В этот же час начали поступать первые рапорты.

К полудню о Крисе Бергмане знали уже довольно много.

Например, как он провел свои последние часы. Учитывая обстоятельства, при которых он погиб, все это было, мягко выражаясь, странно.

В понедельник 29 августа по всей стране собирали деньги в пользу детей «третьего мира». Момент был выбран как нельзя более удачно: прекрасный летний вечер, отличная погода явно настроит людей на благожелательный и щедрый лад. В половине седьмого зазвонили колокола, почтовые конторы и банки открыли свои кассы, и сотни людей устремились с гремящими кружками в руках собирать пожертвования.

Среди них был и Крис Бергман.

Об этом сообщила его квартирная хозяйка, когда Схаутен поздно вечером пришел уведомить ее о случившемся, а заодно расспросить о Крисе. Время для визита было на редкость неподходящее – хозяйка уже собиралась спать и густо намазала лицо кремом. Правда, судя по всему, она была женщина бодрая, и столь поздний гость не вывел ее из равновесия.

Она была в том возрасте, когда женщины с горечью начинают ощущать разницу между собой и подросшими дочерьми, если таковые у них имеются. В рыжевато-каштановых волосах проглядывала седина, а приветливое круглое лицо обильно усеивали веснушки. Звали ее мефрау Грун,[5] и эта фамилия не очень-то соответствовала ее рыжеватой внешности.

Схаутен напрямик выложил ей, что произошло, и она, конечно, была потрясена, но быстро взяла себя в руки, так как понимала, что слезами не помочь разгадать тайну этого преступления.

Она рассказала Схаутену, что Крис еще несколько дней назад получил кружку и удостоверение на право собирать пожертвования. Около половины седьмого он поспешил на отведенный ему участок: Лейдсекаде, где он жил, и гавань для яхт.

С тех пор она его не видела. Тут мефрау Грун чуть не заплакала, однако быстро овладела собой.

– В каком настроении он ушел из дома? – спросил Схаутен, а она между тем налила себе солидную порцию водки, чтобы немного подбодриться.

– Да как всегда. Хороший был жилец. Всегда приветливый, ворчал редко.

Схаутен незаметно огляделся по сторонам. Мефрау Грун жила в одном из тех старых больших домов на Лейдсекаде, которые выходили на Старый Рейн. В гостиной – не менее восемнадцати – двадцати метров в длину – днем явно было темновато, так как непомерно высокие старомодные окна были в разных концах комнаты, а тяжелые шторы затемняли ее еще больше. Сейчас они сидели под безжалостным светом хрустальной люстры, который заострял черты маслянистого от крема лица мефрау Грун. Веселой эту гостиную не назовешь, но обставлена она уютно, подумал Схаутен. И чистота кругом. Возле двери стояло черное пианино.

– Хотите зайти в его комнату? – Щеки мефрау Грун снова порозовели.

– Непременно. Вот только подойдут еще сотрудники, тогда все вместе и поглядим.

Она понимающе кивнула головой.

– Был кто-нибудь в его комнате после того, как он вчера ушел?

– Сегодня утром я заглянула туда, потому что он не вышел к завтраку. Боялась, что проспит. Но постель была пуста.

– Вас это не обеспокоило?

– Он иногда не ночевал дома. – Она подмигнула ему, но ее лицо было грустным, ведь сейчас даже такая невинная шутка казалась неуместной.

– Девушка у него есть?

– Это мне неизвестно. Я знаю только, что он дружит… дружил с одной девицей из «Метрополя», ночного заведения на Хоофдстраат. Ее, кажется, зовут Корри.

– Она здесь бывала?

– Нет. Он никогда не приводил ни приятелей, ни подружек.

Она смотрела на свои руки. Кожа гладкая, но местами покраснела, ногти коротко обрезаны.

– У меня пять квартирантов, а держать прислугу теперь никаких капиталов не хватит. Раза два в неделю приходит уборщица, – добавила она, словно поясняя, как обстоят ее дела.

– Понимаю.

Они немного помолчали. Мефрау Грун задумчиво налила себе еще одну рюмку, потом решительно отодвинула бутылку и махнула рукой, что должно было означать: «Хватит баловаться». Сделав глоток, она продолжала:

– В последнее время у него появилось много денег…

Схаутен вопросительно посмотрел на нее, ожидая, что она еще скажет.

– Собственно, мне бы не следовало говорить о таких вещах, не мое это дело. Только ведь все равно выплывет наружу. Раньше-то у него совсем ничего не было. – Она взглянула на него испуганно. – Неужто все из-за этих денег?

– Мы обязаны учесть все возможности. А как понять «в последнее время»?

Она вытащила из лежавшей на столе пачки сигарету.

– Недели четыре назад, думается не больше, Крис накупил кучу вещей. До этого он редко что покупал. У него было только самое необходимое.

– Что же он купил?

Словно извиняясь, она пожала плечами.

– Вещи, о которых мечтает любой парень его возраста. В общем, ничего особенного. Чудесный мотоцикл, например. Раньше у него было какое-то старое барахло, а это очень опасно, ведь в нем то и дело что-нибудь портилось. Потом новая одежда. Четыре костюма, уйма рубашек. Фотоаппарат со всеми принадлежностями, часы. Само по себе это не удивительно, но, хотела бы я знать, откуда у него вдруг взялись такие деньги? Поймите меня правильно… Крис был славный мальчик. Он и мне приносил подарки. Конфеты, красивую цепочку, цветы… Щедрый был парнишка. – Слезы выступили у нее на глазах, и она отвернулась. – Просто уму непостижимо, я не понимаю…

Схаутену она нравилась. Эта женщина с лоснящимся лицом и слишком пухлыми руками, которые высовывались из пестрого халата, была искренне привязана к юноше. А вдобавок она потеряла хорошего жильца.

– Остальные ваши квартиранты, наверное, уже спят?

– Да. Это две старые дамы и бывший банковский служащий на пенсии с женой.

– Крис с ними ладил?

– Да. Он был очень услужлив. Выполнял их поручения. Сами понимаете… старики.

Она задумчиво глядела прямо перед собой, и Схаутен решил подождать. Ему показалось, что она хочет рассказать что-то еще.

В большом доме было тихо. Время близилось к полуночи.

– Крис вообще-то любил пускать пыль в глаза, – продолжала она немного спустя. – Я это говорю не затем, чтобы очернить его, да и с какой стати? Но ему все время хотелось показать свое «я». Пижонил немножко, как говорит нынешняя молодежь. Похоже, еще в детстве узнал, что такое бедность, и она стала ему поперек горла. Может, потому он вроде бы страдал комплексом неполноценности. – Она нетерпеливо тряхнула головой. – Я ведь не психолог и не могу толком объяснить, но…

– Вы имеете в виду, что он ухватился бы за любой шанс разжиться деньжонками?

Мефрау Грун посмотрела ему прямо в глаза.

– Ведь так тоже случается. Разве нет? И тот факт, что его убили… мне страшно, – призналась она, вздрогнув.

Схаутен кивнул. Не исключено, что она попала в точку.

– Ему когда-нибудь звонили по телефону?

– Звонили. Но телефон висит в коридоре, и мне ни разу не пришлось его вызывать. Так что я не знаю, кто ему звонил.

– Давно он у вас поселился?

– Почти полтора года назад. Его дед и бабушка умерли один за другим, и после этого он переехал ко мне.

– Какое у него было настроение последние недели? Она немного подумала.

– Я заметила, что последнее время он частенько сидел, уставясь прямо перед собой, будто размышлял о чем-то.

– А вы его не спрашивали, откуда у него деньги, чтобы так много покупать?

– Конечно, спрашивала. Сказал, что накопил, а теперь вот решил истратить. И что дед с бабкой кое-что ему оставили. Объяснение правдоподобное, разве нет?

– Но вы ему не поверили? Она легонько покачала головой.

– Тот, кто долго и терпеливо копит деньги и хранит на текущем счету унаследованное от родных, не стал бы их вдруг за какие-то две недели разбазаривать. Он бы еще крепко подумал.

Схаутен понимал ход ее мыслей, сама она была, по-видимому, очень бережлива, и ей бы в голову не пришло взять и вышвырнуть деньги на покупку вещей, без которых вполне можно обойтись.

Он заговорил о другом:

– Давно ли он стал собирать пожертвования?

– Пока здесь жил, несколько раз ходил с кружкой.

– Из идейных побуждений? Она заколебалась.

– Не уверена. Думаю, не это главное. По-моему, социальная работа была для него одним из способов заявить о себе. Общественная деятельность давала ему положение, понимаете?

В комнате Криса полицию ожидало несколько сюрпризов. Кроме вещей, уже перечисленных мефрау Грун, там нашли стальной ящичек с двумя тысячами гульденов – слишком крупная сумма, чтобы держать ее дома, да еще у Криса был текущий счет в Южноголландском банке. Но там числилось лишь триста семьдесят пять гульденов. Зато в одном из амстердамских банков на его имя был открыт счет на десять тысяч гульденов, и это, конечно, были огромные деньги, поскольку дед, как показало следствие, ничего ему не оставил. Счет был открыт всего две недели назад.

В связи с новыми данными возникли и новые вопросы.

Следствие установило, что в тот последний вечер своей жизни он с кружкой для пожертвований в руках, насвистывая, решительно и без излишней скромности, нажал кнопку звонка в доме на Нассаукаде, значившемся в его списке первым.

– Это же наглость – приставать к человеку с пожертвованиями вечером, когда он хочет спокойно отдохнуть после ужина. Да еще поднимать такой тарарам у двери! Все это я ему и выложила, – сказала желтолицая дама лет под шестьдесят Тиммеру, который терпеливо выслушал ее пространные объяснения. Гремящая кружка и замечания Криса насчет «прекрасного вечера» возмутили ее.

Криса, однако, нисколько не обескуражило, что первый, к кому он пришел, встретил его так нелюбезно. Как показали свидетели, он продолжал ходить из дома в дом на Лейдсекаде и даже кое-где задерживался поболтать.

Из-за этих разговоров понадобилось больше часа, чтобы обойти дома на набережной, и около восьми он добрался до двух яхт, которые стояли в гавани на приколе. По случаю прекрасного летнего вечера владельцы обоих судов сидели на палубе и освежали себя виски со льдом.

Они предложили выпить с ними по стаканчику, но Крис вежливо отказался: дескать, он должен в тот вечер вести мотоцикл, а в таких случаях не пьет.

Тут-то и возник первый вопрос: куда он собирался ехать? Было ли у него назначено свидание у Заячьего пруда? И если да, то почему именно в таком месте, куда трудно проехать на мотоцикле?

Нет, владельцам яхт он не сказал, куда направляется. К чему бы он стал говорить им об этом?

Они видели только, как он прошел по заросшему травой и сорняком участку между гаванью и Лейдсекаде. А потом остановился поговорить с каким-то мужчиной.

Приметы этого мужчины, которые сообщили любители водного спорта, были расплывчаты и противоречивы, что объяснялось внушительным количеством выпитого ими спиртного.

Один утверждал, что это был невысокий худощавый юнец лет двадцати с коротко подстриженными темными волосами, а может, и блондин годков на десять постарше; другому вспоминалось, что парень был довольно высокий, белокурый. Брови у него были до того густые, что в них легко спряталась бы некрупная мышь. Без очков. Впрочем, может, и в очках. А одет он был в темно-синий джинсовый костюм. В этом они были единодушны.

На основании этих описаний Паркер сделал фоторобот. Но ни один из свидетелей не остался им доволен. Яхтсмены не смогли также хоть сколько-нибудь определенно сказать, какого рода разговор вели между собой Крис и неизвестный мужчина: просто обменялись несколькими словами или о чем-то беседовали. В сущности, им было не до Криса с его собеседником: как раз тогда к пристани подошли два быстроходных катера, и они принялись их разглядывать.

Около восьми часов вечера Крис сдал свою кружку в кассу Южноголландского банка, которая специально для этого работала до девяти часов.

Потом след его терялся.

Судя по всему, последним Криса видел живым банковский клерк, который принял у него кружку с пожертвованиями. Мефрау Грун его не видела, нет. Она в этот час сидела у телевизора и даже не знала, когда он приходил за своим мотоциклом, не слышала, как он отъехал.

– Он, наверное, поехал прямо к Заячьему пруду, – сказал Де Грип. – Ван Бёзеком утверждает, что он скончался часа через два после того, как в последний раз поел, а ужинал он еще до половины седьмого. И сразу же отправился собирать деньги.

– Была ли эта встреча случайной или условленной заранее – вот в чем вопрос, – задумчиво сказал Херстал.

– Вопросов тут полным-полно, – заметил Де Грип. – Точно мы знаем лишь одно: события развивались в бешеном темпе. Я имею в виду, после того как он сдал кружку.

Херстал согласно кивнул.

– В это время года в девять часов почти темно.

– Все же света достаточно, чтобы всадить человеку пулю в сердце. Если этот человек вдобавок стоит, подняв руки вверх, и ему тычут пистолетным дулом прямо в грудную клетку. Самое главное для нас – выяснить мотив убийства. Если принять во внимание банковский счет Криса в Амстердаме и купленные им дорогие вещи, напрашивается вывод, что рыльце у парня в пушку. Скорей всего, шантаж.

– Вечно тебе мерещится шантаж, – упрекнул его Херстал, – из-за этого ты часто попадаешь впросак.

Де Грип усмехнулся.

– При чем тут я? Шантаж – самый веский повод, чтобы кого-нибудь пристукнуть.

– Домыслы ни к чему не приведут, – сказал только что вошедший Эрик Ягер. – Надо исходить из фактов, а факты говорят о том, что преступник действовал, отчаянно рискуя. Справа от него был лес, слева – высокие деревья на берегу Заячьего пруда. Зато в стороне Эуропасингел местность совершенно открытая. Увидеть оттуда убийцу легче легкого.

– Он, безусловно, осмотрелся по сторонам – нет ли кого поблизости, – возразил Де Грип, – и наверняка отлично знал, что с наступлением темноты там ни души не бывает.

– В эту пору и в центре города ни одной собаки не увидишь, – добавил Херстал.

Де Грип кивнул, и Эрику Ягеру пришлось с ними согласиться. Он и сам однажды с этим столкнулся, когда расследовали другое убийство: если идти от центра через разводной мост, перед тобой вырастают три словно вымерших здания банков, такое же огромное здание страховой компании и еще несколько контор. За ними два кладбища, церковь и большая автостоянка, потом еще одна церковь и городской сад. Днем Кастеллум кишмя кишит транспортом, одни машины въезжают в город, другие выезжают, зато ночью – ни души, можно объехать весь центр на танке, никто слова не скажет. Но сравнение центра города с простирающимся вдоль Парквег лесом, где застрелили агента уголовного розыска, было по меньшей мере неудачным: на Парквег повсюду стоят дома. Была середина лета, окна распахнуты настежь. И тем не менее выстрел тогда слышал только один человек.

В этом смысле Заячий пруд был расположен еще более неблагоприятно. Людей там нет, одни гуси да утки. Вилла Хохфлигера находилась достаточно далеко, и росшие в саду деревья и кусты заслоняли ее от места, где произошло убийство. В этом смысле риск быть пойманным с поличным был не слишком велик.

И все-таки, если решил расправиться с врагом, можно подыскать и более безопасное место. Или место было выбрано нарочно?

– Во всяком случае, убийца пошел на риск, – сказал Херстал, как бы читая его мысли.

– Преступник торопился, иначе он выбрал бы более безопасное для себя место.

Эрик Ягер пристально на него посмотрел и хотел было что-то сказать, по Де Грип его опередил, щегольнув одним из своих афоризмов:

– Убийца всегда торопится.

Херстал задумчиво пососал свою трубку.

– А ты как думаешь? – полюбопытствовал Де Грип.

– Может быть, он хотел убить его именно на этом месте…

Эрик Ягер смотрел на него с большим интересом, но Де Грип, видимо, не вник в смысл сказанного Херсталом.

– Из гуманных соображений, что ли? Дескать, в таком прелестном уголке природы даже умереть приятней, – насмешливо сказал он.

Херстал пожал плечами и промолчал. Эрик Ягер вздохнул. У Де Грипа была скверная привычка разрывать своими комментариями нить разговора, и Ягер решил вернуться к этой теме, когда останется с Херсталом с глазу на глаз, тем более что он вспомнил, о чем хотел его спросить.

– Крис Бергман… это имя чем-то мне знакомо. Я слыхал его прежде. Впрочем, к уголовной ответственности парень не привлекался, стало быть, вряд ли…

– Угадал, – сказал Де Грип, который не очень-то умел следить за ходом чужой мысли, зато прекрасно отыскивал факты. – Я утром успел просмотреть несколько досье.

– Ну и?..

– Он проходил свидетелем по делу о нападении на служащего автозаправочной станции в южном районе Кастеллума. Три года назад. Ему тогда было семнадцать. Показания у него брал Петерс.

Наступила тишина. Петерс был тот самый полицейский, которого в прошлом году убили в лесу за шоферским рестораном в конце Парквег. Паршивое было дело, едва не стоило жизни и самому Ягеру.

Херстал запыхтел трубкой и смахнул с брюк горячий пепел.

– Его свидетельские показания гроша ломаного не стоили, – продолжал Де Грип, – как, впрочем, и большинство других показаний по этому делу. Все видели не того, кого надо. Один из свидетелей даже утверждал, что нападение совершила какая-то ведьма с красной шалью на голове.

Херстал рассмеялся.

– Да еще бегала вокруг не то с автоматом, не то с двумя дымящимися пистолетами. Какое-то пистолетное наваждение.

Эрик Ягер обратился к Де Грипу:

– Действительно, я вспомнил. Парню, который напал на заправщика, было лет двадцать. Его в конце концов схватили в Лейдене.

– Думаешь, Крис был каким-то образом замешан в этом деле как соучастник?

– Это не доказано. Хотя, вообще говоря, вполне возможно. Он мог быть членом банды, и его ликвидировали потому, что он завалил дело или грозил всех выдать.

– А что нового сообщила эта девчонка из ночного кабаре? – осведомился Де Грип.

Херстал непрерывно зевал. В эту ночь он тоже спал не больше четырех часов. Около часу он вместе со Схаутеном отправился в «Метрополь» побеседовать с девушкой, которая, по словам мефрау Грун, дружила с Крисом Бергманом.

Хозяин ночного заведения, крупный, красивый, смуглый мужчина, про которого сразу и не скажешь, занимается он темными делишками или нет, был отнюдь не в восторге от прихода агентов уголовного розыска.

Низкое, полутемное помещение «Метрополя» напомнило Херсталу не то мавзолей, не то сарай для хранения угля. Несмотря на громыхание джаза. Когда на эстраде и вовсе погас свет и под грохот барабана танцовщица сбросила с себя седьмое покрывало, стало темно как в могиле.

– Даже со стриптизом и то втирают очки, – прошептал Схаутен.

Хозяин очковтирательского заведения подвел их к Корри, которая сидела в баре с одним из клиентов, толстяком, по виду бизнесменом. Она так его обхаживала, что он выпил невесть сколько спиртного, все плыло у него перед глазами, и, когда она сказала, что должна отлучиться, он только кивнул головой. Схаутен остался в зале.

Корри проводила Херстала в свою уборную, вернее, в помещение, которое считалось таковой. Комната тесная, наподобие коридора, с двумя умывальными раковинами и туалетным столом, заваленным косметикой, от которой исходил удушливый запах. На стульях разбросаны платья. Помещение было залито пронзительным светом люминесцентных ламп, который безжалостно подчеркивал малейшие детали этой унылой комнаты. Херстал на первых порах чувствовал себя здесь как сова в разгар дня.

Корри оказалась стройной молодой женщиной с привлекательным круглым личиком, но наклеенные ресницы и густой слой пудры делали ее какой-то нереальной – приветливый призрак ранних ночных часов.

В действительности она выглядит, наверное, смертельно усталой и поблекшей, думал Херстал, отчаянно стараясь не смотреть ниже ее подбородка: на ней было очень сильно декольтированное вечернее платье и лиловое пушистое боа, которое при каждом движении обнажало ее пышную грудь.

В полутемном баре такой туалет, возможно, и казался соблазнительным, но здесь, в ярко освещенной уборной, он почему-то наводил на мысль о врачебном кабинете.

Корри заметно испугалась, когда Херстал сказал, что хочет поговорить с ней о Крисе Бергмане.

– Неужто он попал в беду?

– Почему вы так решили?

Она презрительно взглянула на него.

– А иначе вы бы сюда не пришли. Ведь так? Что правда, то правда.

– Но у вас, наверное, есть и другая причина предполагать, что он попал в беду, а? – дружелюбно, но настойчиво спросил Херстал.

– Что вы хотите знать?

– Все. Например, какие отношения были между вами?

Она закурила. Ее лицо и руки были спокойны.

– Я, конечно, могла бы ответить, что это не ваше собачье дело. Только зачем? Мы с ним познакомились не здесь, не в баре, а на пляже в Нордвейке. Так вот, самым обычным образом. И в постель я с ним не ложилась, хоть это и может вас удивить. – Она испытующе взглянула на него.

– Я редко чему удивляюсь, – скромно заметил Херстал.

Корри помахала рукой, разгоняя табачный дым.

– Он здорово влип? – спросила она.

– Можно и так сказать. Он мертв.

Девушка уставилась на него, широко раскрыв глаза. Уголки ее рта дрогнули, она несколько раз сглотнула.

– Господи! Быть не может! – хрипло прошептала она.

В наступившей тишине она старалась овладеть собой.

– Что… отчего?..

– Его застрелили.

Это потрясло ее еще больше. Или девчонка ловко прикидывалась? Правда, Херсталу сейчас было не до этого.

– Где?

– У Заячьего пруда.

– Бред какой-то! Почему именно там?

– Не знаю. А вы знаете, где это?

Она рассеянно кивнула, схватила лежавшие на стульях возле туалета платья и швырнула их в угол.

– Давайте лучше сядем.

– Что вам о нем известно?

Она погасила сигарету о крышку пудреницы, опять встала и положила боа на туалетный стол. Секунду она стояла перед ним чуть ли не голая. Потом вытащила из кучи платьев на полу черный халат с красным драконом на спине, плотно запахнулась и затянула пояс.

Херстал увидел в одной из створок трельяжа свое лицо, оно показалось ему невзрачным, и он отвернулся.

– Так что ж вам о нем известно?

Она снова села и закурила другую сигарету. Херстал молча ждал. Вынул трубку и начал ее набивать. Щелкнул лежавшей на столе позолоченной зажигалкой – не работает. Корри деловито достала из ящика стола коробок спичек и наблюдала, как он втягивает огонек в трубку. Она явно о чем-то усиленно размышляла. Херсталу до смерти хотелось спросить о чем, но все-таки он решил пока не задавать ей следующего вопроса, и только она собралась что-то сказать, как в дальнем конце уборной распахнулась дверь, ведущая, видимо, на улицу. В комнату ворвался свежий воздух и вошел мужчина. Увидев сидящих за столом, он от удивления заморгал и даже забыл притворить за собой дверь. На вид ему было лет тридцать, рост примерно сто восемьдесят. Черные волосы, удлиненное лицо и маленькие темные глаза, которые перебегали от Корри к ее посетителю и обратно. Было в нем что-то боязливое и вместе с тем вызывающее, как у многих, в сущности, трусливых людей.

Первое впечатление Херстала было, что он знает этого человека, где-то встречался с ним – только вот где именно?

– Что это значит? – спросил мужчина, бросив сердитый взгляд на Херстала.

– Это Ролф де Мёйс, – представила Корри. – Я с ним живу, к вашему сведению.

Херстал встал, закрыл дверь и предъявил свое удостоверение.

– Менеер Херстал пришел сюда с ужасной вестью, – сказала своему другу Корри. – Криса убили.

Ролф де Мёйс посмотрел на полицейского, потом на девушку – уж не дурачат ли они его.

– А почему следствие решило, что именно ты можешь что-нибудь рассказать? – спросил он несколько бравирующим тоном. Наверно, решил защитить подружку.

– Успокойся, я сама за себя постою, – сказала Корри.

Ролф сбросил платья со стула – их в комнате было несколько, – сел, засунул руки в карманы и вытянул ноги так, что Херсталу пришлось бы перешагнуть через них, чтобы подойти к своему стулу. Но он предпочел постоять.

– Вы имеете в виду Криса Бергмана? И кто же его убил? – спросил Ролф. До него, видимо, пока не дошло, что его вопросы остаются без ответа, и через несколько секунд он выпалил новую порцию: – Когда? Где? Почему?

Надо сказать, он был не лишен способности логически мыслить, так как затронул те самые неясные проблемы, над которыми ломало голову следствие.

– Это мы как раз и выясняем, – дружелюбно сказал Херстал.

Ролф, похоже, счел, что на этом его участие в разговоре кончено. Он небрежно вынул из кармана левую руку, придвинул к себе пачку сигарет, вытащил одну и закурил.

От Херстала не ускользнуло, что руки у парня слегка дрожали, но это не удивительно, ведь Ролф только что услышал страшное известие, куда больше удивляло то, как неестественно он держался вначале.

Херстал молчал. Пусть сами начнут. Корри взяла инициативу в свои руки – видимо, для того чтобы дать Ролфу возможность овладеть собой.

– Крис был из тех, кто хотел выйти в люди, понимаете? То и дело повторял: «Центы – это зубы и когти, которые необходимы в этих джунглях, чтобы выжить». Притом он не хуже нас с вами знал, что, если даже вкалывать с утра до ночи, все равно много денег не заработаешь.

Херстал удивился наблюдательности, с какой она обрисовывала характер покойного.

– Что вы хотите этим сказать?

– Именно то, что говорю.

– А он вам не рассказывал, каким путем собирался добыть большие деньги, если знал, что честным путем много не заработаешь?

– Нет, не рассказывал. Но часто говорил, что наверняка есть много способов, иначе не было бы на свете так много богатых шалопаев.

– Он, значит, был склонен критиковать общественные устои?

– Вовсе нет. Политика интересовала его как прошлогодний снег. По-моему, у него были совсем другие намерения, потому что, когда я однажды заметила, что некоторые из этих способов могут оказаться очень опасными, он меня высмеял и сказал, что надо уметь ловко обстряпывать свои дела. Больше я об этом не слышала.

– Следовательно, вас он в подробности не посвящал.

– Господи, да конечно же, нет!

Что ж, может, это и правда. Но Херстала не оставляло ощущение, что по той или иной причине Корри волновалась. Вообще-то она была из тех, кто живет весело и беззаботно на свой, быть может, и вульгарный лад. Такая манера держаться служила удобной ширмой, чтобы скрывать то, о чем она предпочитала не говорить.

– Где вы с ним познакомились?

Она украдкой покосилась на Ролфа, который безучастно смотрел перед собой, словно все это его не касалось. Херстал подумал, уж не задевала ли молодого де Мёйса дружба Корри с Крисом. Поводов для ревности, верно, было достаточно.

– Прошлым летом в Нордвейке. Я ведь уже рассказывала, – ответила Корри. – Мы лежали рядом на пляже, и было так тесно, что яблоку некуда было упасть. В этой давке или начнешь кидаться на соседей, или попросту заговоришь с ними. Потом я подвезла его в город. Я была с машиной.

– Он когда-нибудь заходил к вам в бар?

– Один раз. Но здесь он, по его словам, задыхался. Предпочитал прогулку на свежем воздухе. Да и денег у него не было. Тогда, во всяком случае.

– И когда же все изменилось? Она задумалась:

– Полгода назад он был еще беден как церковная мышь, но немного позже дело пошло, как говорится, на поправку. Он мне подарил этот браслет. – Она протянула руку и показала Херсталу гладкий массивный браслет, похоже из золота.

– Известно ли вам, откуда у него взялись деньги? Она посмотрела на него с неприязнью.

– Нет, я уже говорила. Мне-то какое дело! Я и сама устроилась на эту гнусную работу, чтобы хоть немного деньжат подработать. Думаете, приятно торчать каждый вечер у стойки бог знает с какой шушерой и стараться, чтобы они побольше вылакали. Или вы можете предложить мне работу лучше? Но не менее денежную, понимаете? И я никого не осуждаю, если он окажется при деньгах. Я Криса никогда не расспрашивала, мне было все равно. Не мое это дело.

– А больше он вам ничего не рассказывал? Ну например, нет ли у него врагов?

Слова Корри резко противоречили ее поведению: она боязливо избегала смотреть в сторону Ролфа.

– Нет, он не из тех, кто наживает себе врагов. Вообще-то он был хороший парень, разве что заносился малость. Обожал дорогие, шикарные вещи, но разве это запрещается?

– А может, он был просто не слишком умен? – предложил Херстал.

– Пороху он не выдумал. Это как пить дать. И все-таки я уверена, он был по-своему неглуп.

– Что вы хотите этим сказать? Она нетерпеливо пожала плечами.

– Что я хочу этим сказать? Вы меня уже в который раз об этом спрашиваете. Я хочу сказать именно то, что говорю, но почему я так считаю, не могу объяснить. Просто чувствую, и все тут.

Он промолчал.

– Я думаю, он попадал в рискованные ситуации оттого, что был слишком самонадеян, – добавила она, – весьма возможно, поэтому и получил пулю в лоб.

Херстал неожиданно обернулся к Ролфу.

– А вы что об этом думаете? Де Мёйс пожал плечами.

– Думаю, она права. Я его так близко не знал, да и не умею я разбираться в психологии людей, как Корри, – добавил он весьма ехидно.

– Когда вы его видели в последний раз?

– Господи, почем я знаю. Наверное, не так давно. Корри пришла ему на помощь.

– Пятнадцатого августа, в день моего рождения. Ролф посмотрел на нее.

– Да, точно.

– Это было у вас дома?

– Нет. Мы ужинали в Городском отеле.

– Кроме него, был еще кто-нибудь?

– А как же. Шах персидский. Вот пристал!

– Значит, интимная вечеринка на три персоны? Она сердито посмотрела на него.

– Да, вечеринка. Но интим тут ни при чем. Вам что, никогда не приходилось в день своего рождения сидеть с друзьями в ресторане?

Ролф с усмешкой переводил взгляд с одного на другого. Разговор этот, видимо, начал его интересовать. Хрестал атаковал с другой стороны:

– Вам было известно, что у Криса есть пистолет? Вопрос этот ничуть ее не смутил.

– Да.

– Разве вы не знаете, что ношение огнестрельного оружия в нашей стране запрещено?

Она засмеялась. Вопрос в самом деле был дурацкий, но у Херстала были свои причины задать его.

– Для чего он был ему нужен? Она ответила без запинки:

– Ни для чего. Просто такие вещи ему нравились, насколько я знаю. Возможно, чтобы ими похвастаться. Он любил корчить из себя сильную личность.

– Когда вы в последний раз видели Криса Бергмана?

С этим вопросом Херстал неожиданно обратился к Ролфу. Тот посмотрел на него с яростью.

– Что за вопрос? Конечно, тоже в Городском отеле, Крис дружил с Корри, а не со мной, – язвительно добавил он.

Херстал все ломал голову над тем, где и когда он видел этого человека раньше.

– Что вы делали вчера вечером? – спросил он.

– Смотрел телевизор, – спокойно ответил Ролф. – По вечерам я обычно дома.

– Где вы работаете?

– По профессии я металлист. Но сейчас безработный.

Корри встала.

– Надеюсь, вы в любом случае найдете негодяя, который его убил. А теперь мне надо вернуться в зал, иначе влетит от хозяина.

Хозяин, однако, чрезвычайно любезно проводил Схаутена и Херстала и сердечно с ними попрощался, не столько потому, что испытывал к ним симпатию, а скорее чтобы показать клиентам, что он с полицией на дружеской ноге.

6

– Итак, мы знаем, что убитый корчил из себя сильную личность и желал как можно скорее разбогатеть, – подытожил Де Грип факты, которыми они располагали. – И что в кармане у него была новейшая модель «вальтера», с пулей в патроннике, – добавил он с кислой миной. – И, по вашим словам, ясно как божий день, что эта пара старалась вас облапошить.

Херстал кивнул.

– Этот Ролф де Мёйс мне знаком, вот только не могу припомнить, где я его встречал. Но постараюсь вспомнить. Приводов у него не было. Я проверил.

– Ты мог просто столкнуться с ним где-нибудь в городе. Например, у кассы в универсаме.

Херстал пожал плечами.

– Устроим ему очную ставку с владельцами яхт, – решил Эрик Ягер. – Если они покажут, что Ролф де Мёйс тот самый человек, с которым Крис разговаривал за какой-нибудь час до своей смерти, мы учиним ему допрос по всей форме.

Де Грип был настроен скептически.

– Вряд ли их показания чего-нибудь стоят. Не забудь, они были сильно под мухой. Кроме того…

– Что «кроме того»? Если де Мёйс решил прихлопнуть Криса, например из ревности, он не стал бы за час до этого болтать с ним на виду у людей на Лейдсекаде.

Сильный удар грома, казалось, подтвердил правоту его слов. Они выглянули из окна, но увидели только сплошную стену дождя. За какие-нибудь четверть часа небо стало совсем черным. Погожие летние дни, которые так их порадовали, теперь, очевидно, ушли без возврата.

Вошел Схаутен, неся кофейник и поднос с чашками. Поддерживая поднос коленом, он включил свет.

– Вы что тут сумерничаете? – Он начал наливать кофе в чашки, остальные молча наблюдали за ним. – Что, собственно, здесь происходит?

– Размышляем, – объяснил Херстал.

Схаутен пододвинул стул поближе к столу, взял чашку и сказал:

– В день убийства эта самая Корри находилась в баре с восьми вечера. Я разговаривал с персоналом. Она всегда приходит рано, ведь ее дружок, видите ли, каждый вечер с семи часов сидит у телевизора. Форменный бездельник – вот как о нем говорят.

Полицейские задумались о судьбе девушек из ночного бара.

– Они бывают разные, – заметил Схаутен. – Одни имеют семью и занимаются этим для заработка. Другие содержат любовников. Доходы у них приличные, и они чувствуют себя самостоятельными, так как вносят львиную долю в семейный бюджет, и чихать им на то, что болтают или думают о них люди.

Де Грип кивнул.

– И все-таки возникает вопрос, нет ли у этого безработного Ролфа, который ровно в семь часов липнет к телевизору, какого-либо приработка. Не стоит ли нам пригласить эту девицу в управление и задать ей парочку вопросов о драгоценном Ролфе. Уж я ее обработаю.

Он взглянул на Эрика Ягера, который до сих пор не проронил ни слова.

– Не теперь. Посмотрим, что покажет опознание. – Ягер снял трубку и набрал номер Мулдера. – Вы больше ничего не нашли в комнате Бергмана?

– Только отпечатки пальцев – его и домохозяйки. Похоже, никто больше к нему не заходил.

Голос Мулдера звучал разочарованно. Он частенько давал важную информацию и теперь чувствовал себя как-то неловко оттого, что ничего не смог сообщить.

– Я уверен, эта девица весьма четко обрисовала характер убитого, – рассуждал вслух Де Грип. – Он искал легких денег, пускался в грязные делишки, а так как по натуре, видимо, не закоренелый негодяй, то живенько попал в ловушку. Во всяком случае, мы узнали о нем кое-что еще.

– Что же?

– А то, что он простофиля.

Херстал взглянул на Эрика Ягера, который отошел к окну. Ливень за несколько минут уничтожил розарий. Бургомистерский парк стоял насквозь мокрый и обнаженный. Над плечом памятника бургомистру Фреде свисала надломленная ветка платана.

Ягер думал о Крисе Бергмане. Со времени его убийства не прошло и суток, а дело как будто приобретает уже определенные очертания. По счастью, бывают случаи, когда в руках у следствия с самого начала более или менее приемлемая путеводная нить. И если даже они ошибались, считая мотивом для убийства Криса то, что он влип в какую-то грязную аферу, оставался другой возможный повод – ревность, ведь Ролф де Мёйс явно ревновал Корри к Крису, с которым она дружила. На такие вещи у Херстала был отличный нюх. Но не слишком ли гладко все идет?

Долгие годы работы приучили Ягера подходить к таким случаям, когда мотивировок было, что называется, хоть отбавляй, с известной долей предубеждения. Частенько дело оказывалось гораздо проще, чем представлялось поначалу, но столь же часто возникало множество непредвиденных осложнений.

И в тот же день он получил подтверждение, что его скептицизм был вполне обоснован.

Очная ставка ни к чему ни привела. Оба яхтсмена не смогли опознать ни в одном из показанных им восьми мужчин того, кто разговаривал с Крисом Бергманом незадолго до его смерти. Что же касается Ролфа де Мёйса, который с безразличным видом стоял среди этих восьмерых, то о нем вообще речи не было.

– Они стояли слишком далеко.

– Мы не очень приглядывались.

– Просто были мертвецки пьяны, – заключил Де Грип. – Забудь об этом.

Но Херстал не забыл. Он никак не мог отделаться от ощущения, что где-то видел Ролфа де Мёйса.

В шесть часов вечера, когда Эрик Ягер приехал домой, его младший сын Марк сидел за накрытым столом. Из кухни доносились дивные запахи, потом он услыхал, как Tea жалобно вскрикнула: наверное, проглотила что-то вкусное, но обжигающее. Tea любила снимать пробу прямо с горячей сковородки.

– Я выгнала Марка из кухни. Крутился возле меня и поминутно заглядывал в духовку. Я ведь колдовать не умею, хоть вам этого и хочется. – Она на миг подставила ему разгоряченную, румяную щеку. – Неужели ты? Прямо не верится.

– Что у нас сегодня на обед? – спросил он, так как был зверски голоден.

– Получите по тарелке трески с картофельным пюре и божественной подливкой. Довольны? А теперь не мешайте.

Он понял намек и тут же ретировался.

В комнате он сел против Марка, и оба весело посмотрели друг на друга.

– У меня в животе урчит от голода. У тебя тоже?

– Спрашиваешь!

Однако мысли Марка были, похоже, заняты не едой. Он отложил в сторону вилку и нож, испытующе взглянул на отца.

– Не знаю, можно ли спрашивать, но мне очень хочется знать, что нового в деле с убийством мотоциклиста?

Tea и дети не имели привычки расспрашивать его о ходе следствия. Наверно, чувствовали, что это неуместно, хоть и сгорали от любопытства. К тому же они прекрасно понимали, что он не любит, когда за обедом заводят разговор о его делах. Обстоятельства убийства и место преступления обычно столь малопривлекательны, что разговор об этом мог по меньшей мере отбить аппетит.

Но в данном случае было понятно, отчего Марк не сумел подавить свое любопытство.

– Рик учится со мной с одном классе, – уточнил он. – Это он нашел вчера вечером убитого парня, вот почему…

Эрик Ягер улыбнулся.

– Ты с ним ладишь?

– Он парень что надо. Фантазер немного, но зато по всем предметам у него всегда можно… – Марк осекся.

– Так что у него можно?

– Ну, всегда можно одолжить конспект, а ежели что, так и списать перевод.

Вошла Tea с дымящимся блюдом.

– Остальное принесите из кухни сами. Все готово, стоит на буфете. А я пока передохну немного.

Не прошло и минуты, как подливка и пюре, покрытое великолепной коричневой корочкой, появились на столе.

Марк, забыв обо всем, набросился на еду. Он, видимо, не обиделся, что на его вопрос отец ответил вопросом.

Эрик Ягер между тем думал о сыне. Когда Марк был маленьким, он с ним мало общался и поэтому нередко чувствовал себя виноватым перед мальчиком. Годами он встречал младшего сына, только когда тот шел на спортплощадку или в школу или же, наоборот, когда мальчик возвращался домой, а он собирался в свое управление. Пути их, так сказать, всегда расходились. Он нередко корил себя: мол, того и гляди, превратишься в этакого службиста, у которого нет времени для семьи.

Отметки у Марка средние, что называется на троечку, но с тех пор, как он едва-едва переполз в пятый «бета», произошли большие изменения. Он стал прилежно учиться и теперь, когда перешел в шестой класс, как будто бы решил сделать все от него зависящее, чтобы сдать выпускные экзамены.

А в последнее время Марк начал расспрашивать его о работе. Не о конкретных случаях, а о работе в целом, словно хотел сделать отцу приятное, проявляя интерес к тому делу, каким Эрик Ягер зарабатывал на жизнь.

Или тут нечто большее?

– Не собирается ли Марк поступить на службу в полицию? – как-то спросила его Tea. Значит, она тоже заметила. Особого восторга он в ее голосе не услышал. Видимо, она подумала о своих вечных тревогах за мужа.

Те времена, когда работа в полиции была не более рискованной, чем любая другая, давным-давно миновали.

Организованный бандитизм и террор стали нынче обычным явлением, тогда как полицейские кадры и их техническая оснащенность были далеко не На высоте. К примеру, они все еще обходились сильно устаревшими пистолетами, а террористы или члены организованных преступных банд располагали новейшим оружием и вдобавок не были связаны по рукам и ногам инструкциями насчет того, в каких случаях дозволено его применять. Они пускали в ход свое скорострельное современное оружие, пока полицейские еще раздумывали, можно ли им стрелять, пока вытаскивали пистолеты из кармана или из кобуры.

Правда, наконец-то – хоть и слишком поздно – начали обучать полицейских стрельбе с короткой дистанции, да вот беда: пистолеты здесь не годятся, нужны револьверы. К тому же, если полицейский в перестрелке убивал преступника, поднимался огромный шум – такое впечатление, будто преступник заслуживает большего снисхождения, чем полицейский, который обязан поддерживать порядок.

– Может, попробуешь отговорить его? – сказал Эрик Ягер.

Tea медленно покачала головой.

– Я не уверена, что родители вправе отговаривать детей от выбора какой-то профессии, если даже предположить, что они могут помочь им осуществить их планы. Но объяснить детям, что их ожидает, мне кажется, просто необходимо.

Этот разговор произошел незадолго до рождества, когда его выписали из больницы и семья еще не оправилась от панического страха за его жизнь. После они об этом не заводили разговора, хотя Марк иногда кое о чем спрашивал. Но о своих собственных планах не заикался.

Tea, наверное, слышала, о чем они говорили, и, после того как они молча поели, тоже стала задавать вопросы. Ей, видимо, как и Марку, любопытно было узнать подробности, и она, конечно, была согласна с сыном, что в данном случае Ягер мог бы что-нибудь рассказать.

– Рик, наверное, чувствовал себя сегодня героем дня? – с невинным видом обратилась она к Марку.

– Ты этого мальчика знаешь? – спросил Эрик Ягер.

– Разумеется.

Еще бы ей не знать. Немало ребят приходило к ним домой, а он их никогда и в глаза не видел.

– Он еще легко отделался, – ответил Марк на вопрос матери. – Никак опомниться не может. Но для него это полезно. – Он взглянул на отца. – Все утро приставал ко мне: мол, не рассказывал ли ты об этом случае. Но я ему прямо сказал, что ты этого никогда не делаешь и, даже если б и рассказал, я все равно передавать не буду.

Tea засмеялась.

– Пока и рассказывать-то нечего, – ответил Эрик Ягер на явный намек сына. – Мы кое-что узнали о жертве, а о преступнике ровным счетом ничего. Советую твоему другу читать газеты. Сегодня была пресс-конференция.

Марк скорчил гримасу.

– «Насчет мотивов преступления и личности убийцы полиция пребывает во мраке неизвестности». Такова, кажется, обычная терминология? – сказал он с полным ртом.

– И на сегодняшний день это горькая правда, – отозвался отец. – У нас нет даже соломинки, за которую можно было бы уцепиться… Да, а эта гимназистка, что живет на вилле возле Заячьего пруда, – ее, кажется, зовут Руда, – она как будто хорошая девочка, верно?

Марк засмеялся.

– Это что, допрос? Или просто так интересуешься?

– Все может иметь значение.

– Я уверен, ты говоришь это всем, кого допрашиваешь. Но, насколько я могу судить, с ней все в порядке.

– Рик в нее влюблен? – спросил Эрик Ягер не столько ради дела, сколько из любопытства, чтобы проверить свое первое впечатление.

– Кто его знает. Бабник он.

– Боже мой, что за лексикон! – сказала Tea. – Неужели у ваших девушек в чести бабники?!

– Труда не из таких, – уверил ее Марк. – Она очень серьезная. Много работает. По-моему, собирается на медицинский.

– Что она говорила насчет убийства их садовника? – спросил Эрик Ягер.

Марк был поражен.

– Разве этот парень был их садовником? Об этом она даже словом не обмолвилась. Она вообще держится в стороне от этого дела. Кто-то ее спросил, не слыхала ли она выстрела. «С ума ты, что ли, сошел?» – сказала она. Хотя все это практически произошло у порога ее дома.

– Положим, это несколько преувеличено. Меня бы скорее удивило, если бы она слышала выстрел.

– Вот и она так говорит. «Ничего не заметила», и точка.

До конца обеда Tea и Марк разговаривали только друг с другом.

А Эрик Ягер задумался над тем, почему Труда не рассказала в гимназии, что убитый служил у них помощником садовника. Разве ей не было интересно поделиться такой новостью с одноклассниками?

7

Дождавшись восьми часов, Эрик Ягер поехал на виллу Хохфлигера, чтобы поговорить с Рулом, стариком садовником. Он мог бы послать Херстала, или Схаутена, или Де Грипа, но ему хотелось лично познакомиться со всеми обитателями большого дома на Эуропасингел.

Сперва он проехал мимо виллы и оставил машину на пригорке возле Заячьего пруда. Ягер собирался еще раз спокойно осмотреть место преступления примерно в тот час, когда оно произошло. Возможно, окружающая обстановка наведет его на какие-нибудь мысли.

Как он и предполагал, в этот вечерний час здесь не было ни любопытных, ни праздношатающихся. Только этим все и исчерпывалось. Дождь, правда, прекратился, но сильный ветер еще гнал к востоку тяжелые тучи. На западе синела уже широкая полоса, которую прорезали последние солнечные лучи, скользившие по краю тучи и отбрасывавшие какой-то нереальный отсвет на пруд и лес. К тому же было очень промозгло.

Сегодня здесь все было не так, как в тот вечер, когда застрелили Криса Бергмана из его же собственного новенького пистолета.

Ягер опять спросил себя, сколько людей знали, что у Криса есть оружие.

Место убийства ничего Эрику Ягеру не говорило. И искать что-либо, не замеченное сотрудниками технической бригады, совершенно излишне – он мог бы поручиться, что они ничего не упустили. А беспокойно раскачивающиеся верхушки деревьев явно не собирались выдавать тайну драмы, главными свидетелями которой они были.

И все-таки Ягер задержался у Заячьего пруда до сумерек.

Примерно без четверти девять он вышел на дорожку, ведущую к вилле Алекса Хохфлигера, и тут его чуть не сбил темно-синий «вольво», который на большой скорости вылетел из-за поворота. Едва не зацепив железные створки распахнутых ворот, машина промчалась еще метров пятнадцать и остановилась перед гаражами.

Алекс Хохфлигер вышел из автомобиля и направился к крыльцу. Услышав за спиной «добрый вечер» Эрика Ягера, он испуганно вздрогнул, но тем не менее Ягер усомнился, что Хохфлигер его не заметил: начинало темнеть, но несколько секунд он стоял в ярком свете фар.

Он что же, лихач? – спросил себя Ягер и тотчас сообразил: Алекс Хохфлигер выпил, и больше, чем следовало. От него несло перегаром, взгляд был мутным, но держался он с апломбом и даже протянул инспектору руку.

– Ну, как дела со следствием? Хотя я, видимо, не вправе спрашивать об этом. – Не дожидаясь ответа, он задал следующий вопрос: – Вы, наверное, приехали поговорить с Рулом? Он, должно быть, еще в саду. Думаю, вы предпочтете побеседовать с ним в привычной для него обстановке.

Да, в известной проницательности Хохфлигеру не откажешь, но ясно и еще одно: он вовсе не горит желанием второй раз принимать у себя в доме полицию.

Ягер зашагал за Хохфлигером мимо гаражей, потом вдоль высокой ограды теннисного корта, освещенного садовыми фонарями. Потом они прошли еще метров десять по узкой дорожке, обсаженной хвойными и разными другими деревьями, и очутились перед строением из сосновых бревен с сосновой же крышей – этакий деревенский сруб. Дверь была раскрыта, и оттуда вырывался широкой сноп света.

Пожилой мужчина, который, стоя у верстака, смазывал маслом садовые ножницы, взглянул на Эрика Ягера проницательными голубыми глазами. Он немного сутулился, как большинство людей, всю жизнь занимавшихся тяжелым физическим трудом, но в остальном никак не производил впечатления дряхлого старика. Движения у него были быстрыми, а пожатие мускулистой руки – твердым.

Он указал Эрику на один из плетеных садовых стульев, окружавших круглый стол, и вернулся к своим ножницам. Но Эрик Ягер тоже предпочел постоять.

Помещение было больше чем наполовину завалено всевозможным садовым инвентарем. У одной стены рядом с мешками земли или навоза стояла тачка. Пахло влажным грунтом и свежестью. Эрику Ягеру показалось здесь куда уютней, чем в роскошной библиотеке Алекса Хохфлигера.

Он стал у короткой стороны верстака, чтобы, разговаривая с Рулом, смотреть ему прямо в лицо.

– Нынешняя молодежь наплевательски относится к инструментам, – проворчал Рул. – Где работали, там и бросили, или, того хуже, – швырк в угол, и дело с концом. Никак не мог я приучить Криса беречь инструмент. – О Крисе он сказал с грустью. – Н-да, теперь уж не доведется его учить… Все это очень печально, менеер. А вам приходится ломать голову…

– Над чем? – дружески спросил его Ягер. Старик пристально посмотрел на него.

– Сами знаете, о чем я. Или вы уже раскрыли это преступление?

– Что собой представлял Крис Бергман? – Эрику Ягеру казалось, что Рул не прочь побеседовать.

Рул взял масленку, выдавил несколько капель масла на тщательно вычищенные ножницы и снова принялся их чистить.

Эрику Ягеру, который тоже оставлял где попало свои садовые инструменты или запихивал их куда-нибудь в угол, нетрудно было себе представить, что такая привычка Криса не способствовала хорошим отношениям со старым садовником.

Рул между тем раздумывал над заданным ему вопросом.

– По-своему неплохой был парень, если считать, что такого сорта ребята вообще чего-то стоят, скажу я вам, менеер.

Судя по всему, Рул решил пока оставить себе лазейку.

Эрик Ягер кивнул, словно понял, хотя на самом-то деле не очень. А Рул продолжал:

– Он был чертовски упрямый, своенравный. Когда я весной учил его, как надо подрезать розовые кусты, чтобы получилась форма вазы, он сделал по-своему: дескать, и без тебя знаю – и чуть не погубил все цветы. До смерти жалко, коли сам работаешь с душой. И таких случаев было немало. В садоводстве он ни шиша не смыслил, но это бы еще полбеды, если б он прислушивался к тому, чему его учат. Я иной раз даже удивлялся, зачем он выбрал себе это занятие.

Эрик Ягер приехал сюда вовсе не для того, чтобы обсуждать садоводческие таланты Криса, но последнее замечание его заинтересовало, и он решил копнуть поглубже.

– Может, он считал, что лучше хоть какая-нибудь работа, чем вообще никакой? – осторожно спросил он.

– Это конечно, – согласился Рул. – Но в последнее время он работал спустя рукава и надо было постоянно держать его в руках. Раньше он старался и работал охотно, но в последнее время валял дурака.

– С каких пор? Рул подумал.

– Месяца два-три.

– Он, значит, не годился для такой работы? Рул покачал головой.

– Сад любить надо. Тогда дело пойдет. Парень был молодой, здоровый, только вот приложить руки к работе не хотел. Очень уж избалованная нынче молодежь. Раньше до седьмого пота вкалывали, чтобы с голоду не подохнуть, а теперь у них всегда найдется что пожрать.

Он строго взглянул на Ягера, и тот одобряюще кивнул головой. Пусть старый садовник выскажется – может, удастся что-нибудь выведать.

– В мои молодые годы, поверите ли, не так было, – продолжал Рул, с воодушевлением оседлав любимого конька. Наконец-то нашелся человек, который его слушает! Он даже сел на скамью напротив инспектора, вынул кисет, достал щепотку табаку и сунул его в рот. – Моя мать умерла, когда мне было всего три месяца, а отца я потерял, когда мне было девять лет. Случилось это в четырнадцатом году. До тех пор нас с сестренкой и братом воспитывала экономка. И заботилась о нас, как только могла. А когда умер отец, доходы иссякли. У нашей воспитательницы не было денег, чтобы нас прокормить, и тогда о нас позаботились родственники. Упаси господь от таких благодеяний. Меня отдали в крестьянскую семью, и уже в пять утра я начинал доить коров. Доить коров и чистить хлев. Маленький был, а сколько навозу перетаскал – боже ты мой! А в сенокос меня не пускали в школу, чтобы я помогал в поле. Карманных денег не давали, надо было зарабатывать своим горбом, на побегушках у других людей. И не думайте, что тогда смели заикнуться насчет плохих условий труда, как сегодня. Впрочем, вам не пришлось испытать такое, ведь вы прожили на свете на добрых четверть века меньше моего.

Через открытую дверь он посмотрел в сад, и Эрик Ягер взглянул туда же. Луна только что поднялась над вершинами деревьев. По небу плыли последние обрывки туч.

– Вы ведь часто беседовали с Крисом? – произнес Эрик Ягер. Парень наверняка не раз слыхал эту историю.

Но мысли Рула, видимо, шли иным путем.

– Да уж, что-что, а поговорить он любил, и, должен сказать, нрав у него был добрый. Хотя иной раз, бывало, и ругался – на людей, у которых много денег. Дескать, больно высоко заносятся.

– Например, семья Хохфлигер?

– Точно. Я в таких случаях стыдил его, ведь хозяин платил ему вполне прилично. А он в ответ: «Не хватало еще, чтоб он платил мало». На его лице появлялась неприятная ухмылка, волей-неволей подумаешь, что у парня рыльце в пушку. «Ведь менеер очень много работает», – говорю. «А вы что, меньше его трудитесь, – отвечает он, – и что толку?» «Толк есть, – говорю, – я доволен тем, что имею. Вот если б вы, молодые, довольствовались тем, что имеете, вы бы могли неплохо устроить свою жизнь». И я ему рассказывал, как было раньше.

Эрик Ягер энергично закивал, опасаясь, что старик начнет все сначала.

– Ну а потом он, конечно, распространялся насчет безработицы среди молодежи, – продолжал Рул. – «Конечно, это чертовски досадно для тех, кто хочет работать, – говорю я ему. – Но вашему брату хоть жратвы хватает, а у нас, если сидели без работы, и этого не было».

– Он что, интересовался социальными проблемами? – спросил Ягер.

Голубые глаза садовника смотрели на него задумчиво.

– Сомневаюсь. Только лишь в той мере, в какой они касались его самого и тех, с кем он дружил.

– В тот вечер, когда его убили, он ходил собирать пожертвования, – напомнил Эрик Ягер.

– Старая мефрау Плате его уговорила. Прежде она сама собирала. Но теперь ей это уже не под силу. Ну а он взялся за дело с большой охотой. Смекнул, поди, что тут можно себя показать, как в театре. Вроде как шоу устроить – так, что ли, они теперь это называют?

Слова Рула вполне подтверждали сведения, изложенные в служебных донесениях.

– Кстати, почему старая мефрау хромает?

– У нее это от рождения. Когда была молоденькая, мало было заметно, ну а с годами лучше не стало.

– Она постоянно живет у дочери и зятя?

– Скажите лучше – они живут у нее. Вилла-то ей принадлежит. Они сюда въехали, когда поженились. У него тогда не было столько денег, как нынче. Хорошая женщина старая хозяйка. Каждый день приходит полюбоваться садом. Очень уж она природу любит.

– Ее зять, похоже, выпивает. Он что, всегда так?

Рул поглядел на него испытующе, словно спрашивая себя, что он хотел этим сказать. Эрик Ягер уставился с безразличным видом на садовые ножницы, которые теперь стали как новенькие.

– Да, пьет он много, – ответил наконец садовник. – Я и сам при случае не прочь опрокинуть стаканчик, но хозяин пьет все время. Как говорится, жить без бутылки не может. Он и сам не понимает, как себе вредит.

– А как на это смотрит его жена?

– Кто ее знает. Какие между ними отношения, мне неизвестно. Но, по-моему, брак удачный. Молодая мефрау очень энергичная, только вряд ли она занимается домашними делами. Это все на плечах ее матери. Вот она – в доме хозяйка.

– Вы знали, что у Криса есть пистолет?

Эрик Ягер попал прямо в точку. Старик растерялся. Ответил он не сразу, видимо не зная, что сказать.

– Да, – кивнул он наконец. – Недели две назад, когда я неожиданно подошел к Крису, он стоял и разглядывал эту штуковину. Не скрою, я здорово испугался. «Что ты собираешься с ним делать? – спросил я его. – Ведь у нас запрещено носить оружие». А он рассмеялся. И даже не насмешливо, а попросту весело. «Оружие – великолепная вещь, – сказал он мне. – У хозяина вон целая коллекция, так почему же ему можно, а мне нельзя?»

– Вам это не показалось подозрительным?

– Показалось, конечно. У меня с тех пор ни минуты покоя не было. У хозяина – коллекция старинного оружия, а у Криса – новенький пистолет, только что из магазина. По правде сказать, с того дня я начал смотреть на парня другими глазами.

– Перестали ему доверять?

– Да, менеер.

Голубые глаза открыто смотрели на Эрика Ягера.

Я решил, что у парня темное прошлое, о котором мы тут знать не знаем. Я даже говорил об этом со старой хозяйкой, перед тем как уехал к сестре в Херлен, и она обещала мне поговорить с ним.

– Когда это было?

– Недели две назад, менеер. В аккурат перед моим отъездом. А сегодня, когда я вернулся и узнал, что произошло, я даже не очень удивился.

– Почему?

– Видите ли, если молодой парень ходит с оружием в кармане, значит, он занимается скверными делишками и рано или поздно все это плохо кончится. – Рул умолк и медленно покачал головой. – И все-таки мне кажется, он был неплохим человеком.

– А как вы думаете, чем он занимался?

– Не знаю, менеер. Мало ли чем. Он мог быть членом шайки. Их теперь много развелось. Ограбления, кражи. И денег у него было гораздо больше, чем он здесь зарабатывал. Когда я увидел у него в руках пистолет, я сразу понял, что дело нечисто.

– А что вы думали сперва?

– Что он получил наследство от деда. Эти разгильдяи не постесняются разом спустить то, что старые люди копили всю жизнь.

– Вы не знаете, у него были враги?

Рул опять пристально посмотрел на Ягера.

– У людей, которые шатаются с оружием в кармане, не имея на то разрешения, обязательно есть враги, менеер. Такая уж у них порода, менеер.

Эрик Ягер протянул ему руку.

– Спасибо за информацию. Возможно, я еще зайду потолковать с вами.

По дороге домой он обдумывал то, что узнал от Рула. Старый садовник критиковал Бергмана явно не по стариковской привычке осуждать нынешнюю молодежь. Факты подтверждали, что Крис Бергман был человек ненадежный. Однако же все как один повторяли: «Крис? хороший парень». Но ведь таких сколько угодно. Люди неплохие, только с двойным дном, как говаривал Де Грип.

Особенно обращало на себя внимание то обстоятельство, что почти все, кто окружал Криса, знали, что у него есть пистолет. И кто-то из них ловко этим воспользовался.

8

Воскресенье четвертого сентября было солнечное, как по заказу. В восемь утра небо было ясным, и, хотя термометр показывал всего одиннадцать градусов, ожидалось потепление.

Труда проснулась с таким чувством, будто проспала. Она было вскочила, но, вспомнив, что сегодня воскресенье, опять легла. А когда через открытое окно увидела, какая сегодня чудесная погода, встала и выбежала босиком на балкон, чтобы не потерять ни одной минуты воскресного дня. В эти ранние утренние часы сад казался ей особенно красивым.

Комната Труды выходила на запад, и большая часть газона еще оставалась в тени, зато с балкона были видны охваченные золотом верхушки каштанов. Над низко подстриженным кустарником висел утренний туман, на клумбах солнце весело отражалось в каждой капельке росы.

Труда глубоко вдыхала чистый воздух и чувствовала себя удивительно счастливой. Когда вам восемнадцать, небо видится синим и высоким, а жизнь прекрасной.

Все ее существо пронизывала радость, о которой она еще долго будет вспоминать. Полное счастье длится считанные минуты, а то и всего несколько секунд, и большинству людей дано испытать его только в юности.

Для некоторых иллюзии юности – лучшее, что они получили от жизни, позднее им уже не удавалось достичь тех высот, на которые они некогда взлетали с такой легкостью.

Прохлада балкона быстро загнала Труду обратно в комнату, и домашнее тепло окутало ее, словно пушистое одеяло. Впереди был чудесный выходной день, когда не надо готовить уроков, и она твердо решила как следует отдохнуть.

Через широкий коридор она прошла в ванную комнату и начала перед зеркалом расчесывать свои короткие каштановые волосы. Увидев на щеках веснушки, она огорчилась: вот вам и холодное лето! И вообще, могла бы быть красивее. Говорят, она похожа на бабушку, но та никогда не была красавицей – значит, комплимент не бог весть какой. Правда, лицо у бабушки приятное и с возрастом становится все симпатичнее. Лицо, полное обаяния, а это, наверное, лучше, чем красивое.

Она наполнила ванну и, нежась в теплой воде, философски размышляла о том, что обаяние на пустом месте не возникает. Обаятельный человек должен непременно быть личностью.

Что касается бабушки, то она действительно личность, а вот мама – нет, мама всегда ищет возможность пойти по линии наименьшего сопротивления. И отчим тоже не чета бабушке: он, может, и хороший делец, но уж слишком задается.

Откровенно говоря, Труда считала, что отчим большой зазнайка, но это отчасти уравновешивалось щедростью и сердечностью. Но ни в коем случае не в ущерб ему самому. Боже упаси затронуть его интересы – он разом становится неумолимым и эгоистичным. Пьет он слишком много и, может быть, из-за этого не способен порой трезво оценить ситуацию. С годами выпивка стала для него привычкой, второй натурой, теперь она его и не видит иначе как со стаканом в руке и с побагровевшим лицом.

Но как бы там ни было, она с ним неплохо ладит, подумала Труда, прощая его от всей души. Отчим никогда не вмешивался в ее дела, разве что если она просила его помочь, – одно это уже хорошо.

Мысли Труды вернулись к бабушке, и она попыталась найти какое-нибудь сходство между собой и старой дамой.

Младшая дочь из солидной патрицианской семьи, бабушка по сей день отличалась изысканными манерами, а этой старомодной добродетелью Труда, безусловно, не обладает. Вместе с тем от старой дамы исходит столько доброты и мудрости, а на это Труда опять-таки претендовать не может. Впрочем, со временем, когда она станет такой же старой, как бабушка… В эту минуту мыльная пена попала ей в глаз и веки отчаянно защипало. Она промыла лицо ручным душем. Вот что получается, когда начинаешь углубляться в психологические тонкости, с досадой подумала девушка. Только отвлечешься от действительности, а в глаза мигом попадет какая-нибудь дребедень вроде мыла, и как назло именно тогда, когда находишься на вершине блаженства.

Сама того не зная, Труда была настоящее дитя своего времени и обладала качествами, которые явно обеспечат ей в будущем успех. Она была в меру самоуверенна, ровно настолько, чтобы не лезть на рожон и не раздражать окружающих.

Девушка вдруг почувствовала голод и быстро оделась. Сбегая вниз по широкой лестнице, она слышала, как бабушка возится на кухне. Домашняя работница, Анна, по воскресеньям брала выходной, и стряпней занималась бабушка. Да еще как! Прихрамывая, она деловито ковыляла из кухни в столовую, с изысканным вкусом накрывала на стол, ставила цветы и вазу с фруктами. Вот и сейчас все уже было приготовлено.

Завтрак бабушка накрыла не на большом обеденном столе, а на маленьком круглом в эркере, откуда открывался вид на пруд. Цветастая скатерть, салфетки в серебряных кольцах, фарфоровая посуда, а в центре – чеканная серебряная ваза с розами. Цветы распространяли вокруг дивный аромат.

Труда помогла бабушке принести яйца, хлеб и чай.

– А папа еще не встал?

– Я его не слышала. Давай-ка завтракать.

Не эти ли самые слова она произносила всякий раз когда они садились за стол? Слова, которыми прикрывали грустную правду – вчера вечером Алекс Хохфлигер опять излишне приложился к бутылке и будет отсыпаться часов до одиннадцати-двенадцати.

Но об этом ни та ни другая не говорили.

– В следующее воскресенье приедет мама, – сказала Труда, разбивая яйцо. – Столько нам всего расскажет. Вот чем хороши дальние путешествия – возвращаешься домой с ворохом интересных историй. – Она улыбнулась бабушке. – Все равно как свежий ветер – мигом разгонит напряжение перед экзаменами.

Мефрау Плате тоже улыбнулась.

– Я что-то не замечаю, чтобы ты слишком уж напрягалась.

– Я работаю сколько нужно и сверх этого ничего сделать не могу, – твердо заявила Труда.

Некоторое время обе молча ели. Девушка иногда бросала на старую даму пытливый взгляд.

– Мне кажется, в последние дни ты чем-то озабочена. Что случилось, бабушка?

Мефрау Плате старательно намазывала джемом кусочек хлеба.

Вот педантка, раздраженно думала Труда. Все это хорошо, когда времени у тебя сколько хочешь, но, когда впереди выпускные экзамены и свободный день на вес золота, каждая минута дорога. Если так канителиться – завтраку конца не будет.

Она налила бабушке еще одну чашку чаю и тотчас забыла о мимолетном недовольстве; поглощенная своими мыслями, быстро сменявшими одна другую, девушка даже не заметила, что ее вопрос остался без ответа. Она принялась за третий бутерброд, откусывая большие куски: у нее ведь был хороший аппетит, меж тем как бабушка все еще жевала свой первый бутерброд.

– Не ешь так быстро, детка, это вредно для здоровья.

Труда рассеянно кивнула. Она вдруг вспомнила, о чем уже два дня собиралась спросить бабушку. Только все забывала, потому что считала не так уж важным. Впрочем, может быть, и по другой причине? Странно, но всякий раз, когда она думала об этом, у нее начинало сосать под ложечкой, словно на деле это было очень важно, настолько важно, что лучше об этом помалкивать.

Но увиливать от трудностей было не в ее характере.

– Бабушка, ты помнишь вечер, когда нашли Криса?

Старая дама подняла голову.

– Об этом я буду помнить до конца дней, девочка.

– Да, конечно. Такое не забывается. Но я хочу спросить, помнишь ли ты, что еще произошло в тот вечер?

Мефрау Плате посмотрела на нее с удивлением, аккуратно провела салфеткой по губам и отпила глоток чаю.

– Я должна подумать. Когда происходят такие страшные вещи, все остальные близкие по времени события стираются из памяти. Я, к сожалению, не раз испытала это в своей жизни.

– А вот я, например, помню, что была в тот вечер на чердаке и любовалась заходом солнца, – сказала Труда. – Сверху открывается великолепный вид на Заячий пруд, и на лес вдоль Парклаан, и на закатное небо. Но в тот вечер я поднялась на чердак слишком рано. Солнце стояло еще высоко.

Старая дама кивнула.

– Все правильно. Если бы мне было не так трудно подыматься по лестнице, я бы тоже любовалась чудесным видом. – Она испытующе взглянула на Труду. – А ты случайно не видела там своего одноклассника Рика Лафебера?

– Нет, он, должно быть, приехал позднее. Было уже почти совсем темно, когда он ворвался к нам в дом, чтобы позвонить в полицию.

– Но что ты, собственно, имеешь в виду? Труда помедлила. Наверное, зря она заговорила об этом, но все же…

– Вот что меня удивляет, бабушка. Около восьми ты, как всегда, отправилась на прогулку. А перед этим зашла меня предупредить, что уходишь, и попросила меня подойти к телефону, потому что будет звонить твоя парикмахерша, а Анны в тот вечер не было. Мефрау Плате кивнула.

– Да, вспоминаю. Но куда ты клонишь?

– Позже я опять поднялась на чердак и увидела, что ты прогуливаешься возле Заячьего пруда. Помнишь?

Мефрау Плате ответила не сразу.

– Да, теперь помню, когда ты сказала. Я покормила уток хлебом, а потом немного прошлась по берегу.

– И тебе не кажется странным, что ты не заметила лежащего в траве Криса? Ты ведь проходила как раз у того самого места, где его нашли.

Мефрау Плате взяла второй ломтик хлеба и стала тщательно его намазывать. От напряжения лицо ее покрылось морщинами, и она выглядела очень старой. Но ведь убийство – это вам не игрушка, поневоле задумаешься со всей серьезностью.

– Да, ты права, – помолчав, сказала старая дама. – Я была возле того места. Но ничего не видела. Не забудь, мне и в голову не могло прийти, что там лежит мертвый человек. Я толком не смотрела по сторонам, а трава там высокая.

– Но неужели тебе на глаза не попался мотоцикл? – возразила Труда.

– Нет, конечно. Я его не видела, детка. К счастью. Минут через пять они встали из-за стола. Труда пошла на кухню мыть посуду.

Когда она через несколько минут вошла в холл, ее отчим спускался вниз. Она удивленно взглянула на него – что-то он сегодня рано.

– Привет, папочка! Погода чудесная, и я собираюсь покататься на велосипеде. Если ты составишь мне компанию, я обожду, пока ты позавтракаешь.

Он покачал головой, не то чтобы недружелюбно, но с рассеянным видом. Наверняка мучится похмельем. Ну что ж, она поедет одна, это куда приятнее, чем ехать с человеком, который явно не выспался.

Она пошла в гараж, где стояла машина матери, и, когда выводила оттуда свой велосипед, решила навестить Хермана ван де Хофа. В доме его тетки царили строгие порядки, и она была уверена, что домочадцы уже давно одеты и позавтракали, хотя было только начало десятого.

Но она не поехала мимо теннисных кортов по той жуткой лесной тропинке, которая кратчайшим путем вела к Парквег. После того, что случилось на прошлой неделе, для нее не существовало больше уединенных идиллических местечек. Страшно подумать, что пережил Рик Лафебер, когда четыре дня назад на пути домой проходил мимо Заячьего пруда. На нем лица не было, когда он прибежал к ним позвонить в полицию. А как вспомнишь, что произошло с Крисом Бергманом, и вовсе волосы дыбом встают. Конечно, в газетах ежедневно пишут, что кого-то убили. Но вот что это значит, до тебя дойдет, только если убийство произошло совсем рядом. Дойдет, хотя и не вполне. Французы недаром говорят: mal d'autrui n'est que songe – чужую беду руками разведу…

Она быстро добралась до пустынной в этот час ротонды, свернула к Бернхардлаан, и тут ее осенило, что, в сущности, она не задумывалась над тем, почему убили Криса Бергмана. По слухам, он вроде был связан с преступным миром. Вот чего она бы никак не предположила: он помнился ей парнем, который энергично орудовал в саду лопатой и граблями и вежливо с ней здоровался, когда она на велосипеде проезжала в гимназию. Трудно себе представить, что у него был враг. Пусть полиция разбирается. Ищет мотив. Марк, сын инспектора Ягера, который в тот вечер заходил к ним и расспрашивал папу, бабушку и ее, говорил, что установить причину преступления гораздо сложнее, чем перевести труднейший отрывок из Тацита. Что ж, вполне возможно. Впрочем, преступления сами по себе мало ее интересовали. Она будет очень рада, когда дело Криса Бергмана будет распутано.

Труда проехала мимо задней стены полицейского управления, до самой крыши сплошь заросшей плющом, потом между великолепными буками на Бернхардлаан, которые, по счастью, дорожные строители пощадили. Пройдет еще недели две, и кроны деревьев вспыхнут осенним заревом. Красивое зрелище. Конечно же, природа волновала ее куда больше, чем смерть. Что да, то да.

Возле высокого нового здания страхового общества, построенного лет пять назад, она свернула налево, на Парклаан. Солнце уже грело вовсю, и широкие золотые полосы лежали между платанами. День обещал быть по-настоящему жарким.

Вилла, где жил Херман, стояла слева от дороги. Из-за исполинских рододендронов по обеим сторонам дорожки, ведущей к дому, слышались восклицания и веселые голоса.

Вскоре Труда увидела на лужайке Хермана и Рика и вместе с ними резвую молодую овчарку, приносившую палки, которые они закидывали далеко в траву.

Тетя Хермана стояла на высоком крыльце и с улыбкой наблюдала за этой игрой. Труда знала, что тетя Миа, непреклонная в вопросах этикета, как и бабушка, была помешана на хороших манерах, а поэтому сперва подошла к ней поздороваться и немного поболтать и только потом направилась знакомиться со щенком.

– Он теперь мой, – сказал Херман. – Его нашел мой племянник Ян и поместил кучу объявлений в газетах, но, к счастью, никто не откликнулся. Правда, замечательный пес? Мы назвали его Казан, и он уже отзывается на это имя.

Казан, видимо, льнул к каждому, кто обращался с ним дружелюбно. Сейчас он радостно прыгал вокруг Труды.

Они еще немного поиграли с собакой, потом улеглись на солнце в траву. Казан шнырял в кустах.

– Ну, как там у вас с убийством? – спросил Рик.

Он обрел свою прежнюю самоуверенность, но в последние дни Труда заметила, что он несколько охладел к ней. И слава богу. Рик был не в ее вкусе, хотя она относилась к нему хорошо. Гораздо больше ей нравился Херман, который зря не трепался и в общем производил впечатление человека спокойного и надежного, но не очень-то уверенного в себе.

– Сотрудники полиции становятся в нашем доме своими людьми, – засмеялась Труда. – Отец Марка был у нас уже два раза, а еще один следователь, Схаутен, взял у нас письменные показания. Но свои секреты они, конечно, не раскрывают.

Рик ухмыльнулся.

– Еще бы! Но не сегодня-завтра они поднесут нам убийцу как на блюдечке, помяните мое слово. Отец Марка промаху не даст. Он словно видит тебя насквозь.

Рик вспомнил о письмеце к Труде, которое в тот роковой вечер, когда Эрик Ягер его допрашивал, лежало у него в кармане. Ох и досталось ему тогда! До поры до времени отбило всякую охоту устраивать какие-нибудь проделки. То письмишко он поздно вечером сжег до последнего клочка в большой пепельнице, а пепел спустил в унитаз.

– У него целая бригада помощников, и все они мастера своего дела, – добавил Херман.

Они помолчали, размышляя о незаурядности местной уголовной полиции. Тишину нарушил Рик:

– А тебе никогда не казалось странным поведение Криса Бергмана? Если верить газетам, рыльце у парня было в пушку. Ты не видела его в обществе какого-нибудь подозрительного субъекта?

Они ведь, ясное дело, спрашивали об этом всех, кто его знал, подумал Херман. Труда покачала головой.

– Нет, ничего такого я не замечала. Правда, задним числом кое-что мне показалось немного странным.

– Что же именно? – с жадным любопытством в один голос спросил Рик и Херман.

– Ты не помнишь, – обратилась она к Рику, – в котором часу обнаружил тело?

Рик подумал, взглянул на Хермана.

– Когда я от тебя уехал?

– За три минуты до половины девятого. Я был рад, что ты отчаливаешь, у меня еще оставалась куча уроков. Вот я и посмотрел на часы.

– Спасибо за откровенность. Я тогда поехал прямо к Заячьему пруду, по лесной тропинке. Добрался до пруда за шесть-семь минут. Немного постоял, полюбовался закатом. Минут пять приблизительно. Там ведь удивительно красиво, – пояснил он. Труда кивнула. – Потом я увидел вдали блестящий мотоцикл. У самой опушки. Конечно, тогда я еще не знал, что это мотоцикл, а то бы и не пошел туда. Вдруг какая-нибудь парочка милуется в траве, а это вовсе не мое дело. Но как раз потому, что я не знал, что именно там блестит, я и пошел поглядеть, – молодцевато добавил он. – Я еще постоял немного, озираясь по сторонам, и только тогда увидел тело. Было примерно без четверти девять. А почему ты спрашиваешь?

– И ты сразу же побежал к нам?

– Точно. Я не собирался нести вахту возле покойника.

– Солнце уже село, верно?

– В общем, да.

– И больше ты никого не видел?

– Видел, конечно. Сотни две уток, лебедей и гусей. Но они ложились спать.

– В начале девятого там прогуливалась моя бабушка, – сказала Труда. – Из чердачного окна виден весь Заячий пруд и опушка леса. Что, мотоцикл сразу бросался в глаза?

Рик засмеялся.

– Точь-в-точь как карусель на ярмарке. А ты что, хочешь сказать, что твоя бабушка прихлопнула Криса Бергмана?

– Нет, конечно. Когда ты его нашел, он уже сутки был мертв, об этом писали в газетах.

Херман пристально посмотрел на Труду.

– Ты хочешь сказать, что тебя удивляет, как твоя бабушка могла его не заметить, если была совсем рядом. Уж мотоцикл-то она, во всяком случае, должна была увидеть. Верно?

– Верно.

– А ты ее спросила? – осведомился Рик, который тоже стал серьезным.

– Да, сегодня.

– Почему только сегодня? Она пожала плечами.

– Сперва я вообще забыла, что видела ее там. А когда вспомнила, решила, что это не так уж важно. Ну а потом, поразмыслив…

– И что она ответила?

– Что никого и ничего не видела: ни Криса, ни мотоцикла.

– Все это, мягко выражаясь, загадочно, прямо бред какой-то, – задумчиво сказал Рик. – Я ведь хорошо разобрался в обстановке. Она, безусловно, должна была видеть мотоцикл, если только он находился там в это время… Не исключено, что Криса застрелили в другом месте, а потом перетащили сюда, – заключил он.

– В промежутке между прогулкой бабушки и той минутой, когда ты упивался красотами летнего вечера, – заметил Херман.

Рик метнул на него уничтожающий взгляд, но Херман широко улыбался.

Труда не заметила этого и с серьезной миной кивнула.

– Потому я и спросила тебя, Рик, не видел ли ты кого-нибудь.

– Нет, я никого не видел, нигде. Но от прогулки твоей бабушки до моего прихода прошло около получаса. А за полчаса многое можно успеть.

– Например, притащить труп? – спросил Херман. – Но каким образом? Тогда у бандитов должен был быть автомобиль, и следователи непременно обнаружили бы его следы.

– А может, так оно и было, – возразил Рик. – Прессе ведь не все сообщают. Не то бы убийца, разгуливающий на воле, точно знал, как продвинулось следствие.

– Как по-вашему, я должна рассказать об этом отцу Марка? – спросила Труда.

Наступило молчание. Херман искоса посмотрел на девушку и тотчас же заговорщически переглянулся с Риком.

– Нет, – сказал Херман, – в этом, по-моему, нет необходимости. Если тело туда перетащили, то полиция давным-давно это обнаружила…

– К тому же твоя бабушка близорукая старая женщина, – заключил Рик. – Она и слона-то в двух шагах не разглядит.

Труда нерешительно посмотрела на него. Утреннего покоя как не бывало, мурашки побежали у нее по спине.

9

Оружие Криса Бергмана не давало Де Грипу покоя.

– Новейший «вальтер». Господи боже мой! Я перелистал «Deutsches Waffenjournal».[6] Тысяча шестьсот восемьдесят марок. Ничего себе.

– Да, вкус у него был дорогой, – подтвердил Херстал.

Разговор происходил в понедельник утром в половине девятого. Ночь была ненастной, но сейчас выглянуло солнце, и от сильных испарений стало очень душно. В комнате царило уныние, каким обыкновенно начинается новая рабочая неделя.

– Слыхали, в кулуарах говорят, будто в ближайшее время мы распростимся с этим допотопным бельгийским барахлом.

Де Грип выдвинул верхний ящик стола: нет ли там чего сладкого. С тех пор как бросил курить, он всегда держал под рукой что-нибудь вроде шоколадки. Достав из ящика полплитки, он тут же сунул ее в рот.

– Смотря что ты понимаешь под «ближайшим временем», – ответил, жуя шоколад, Де Грип. – По-моему, лет пять еще пройдет. Я где-то читал, что в первую очередь возьмут на вооружение две системы револьверов и три системы пистолетов новейшего типа. Возьмут на вооружение и опробуют. И только после этого примут окончательное решение. Кстати, не забудь, сколько времени понадобится заводу, получившему заказ на тридцать тысяч единиц индивидуального стрелкового оружия, чтобы выпустить такую большую партию.

– И влетит это в кругленькую сумму, – подвел итог Херстал.

– Марок по семьсот штучка, да только нам не придется ими пользоваться, – продолжал Де Грип.

Вошел Схаутен в сопровождении молодого полицейского.

– Это полицейский Блом. Он хочет о чем-то доложить.

– Заходите, – сказал Эрик Ягер, который вошел вместе с ними и тотчас направился в свой кабинет.

Херстал и Де Грип последовали за ними, хотя их и не приглашали.

– Ну, рассказывай, – сказал Эрик Ягер, придвигая к себе телефон, чтобы позвонить Донкерсу. Сенсаций от молодого Блома никто не ожидал.

– Это связано с убийством у Заячьего пруда, менеер, – сказал молодой полицейский; он сильно покраснел, видимо толком не зная, как надлежит доводить до сведения высокого начальства важные новости.

Ягер положил телефонную трубку на место и испытующе взглянул на Блома.

– Ну и что?

– У меня было несколько свободных дней, и я уехал из города. А потому узнал об этом деле только сегодня утром, – сказал в свое оправдание полицейский.

– Валяй дальше, – сказал Де Грип.

– Вечером двадцать шестого августа я и Де Ланге ехали в патрульной машине по Канаристраат в направлении Лейстервег. Когда мы свернули за угол, то заметили, что кто-то припарковал машину, но не выключил в ней свет. Человек этот вошел в жилой дом. Время было позднее, и мы подумали, что он не выключил свет по забывчивости. Де Ланге остановил машину, и я вошел в подъезд предупредить этого человека.

– И что же?

– Он хотел войти в лифт, но, когда я открыл парадную дверь, обернулся. Это был Крис Бергман. Я его узнал, увидев нынче утром в газете фотографию.

– Вы доложили об этом происшествии, когда сдавали дежурство?

– Так точно, менеер. Вообще-то это пустяк, я хочу сказать – если кто-нибудь не выключает в машине свет, но я всегда докладываю обо всем, что произошло, когда сдаю дежурство. На всякий случай, – добавил он не очень уверенно.

– Молодчина, – успокоил его Эрик Ягер. – А что это была за машина?

– Темно-синяя «симка». Номер я записал. – Он достал из кармана записную книжку, полистал ее и назвал номер.

– Двадцать шестого августа… Не в тот ли вечер произошло нападение в Бунгало-Парке? – спросил Херстал.

– Да. И толстяк, на которого напали, уверяет, что его везли в «симке». По звуку мотора определил, – сказал Де Грип.

– В котором часу вы встретили Криса Бергмана?

– В одиннадцать пятьдесят восемь, менеер.

– Может, машина и впрямь та самая. Толстяк Мулдер простился со своей милашкой ровно в половине двенадцатого, а секунд через тридцать подвергся нападению. По ее словам, она ничего не заметила. Все произошло с дьявольской быстротой и в абсолютном молчании. Его пихнули в «симку» и отвезли к водохранилищу. Там его связали, очистили карманы и молниеносно умчались. Водитель машины вполне мог доехать до того дома за полчаса, – с энтузиазмом вычислил Де Грип. – Мулдер сказал, что их было трое. Один уехал в машине Мулдера, а еще двое увезли его на водохранилище. – Скажи, а как этот парень реагировал на твои слова? – обратился он к полицейскому.

– То-то и оно. Меня удивила его реакция. Я вошел в дом, как раз когда открылась дверца лифта, и мне показалось, что он хотел было юркнуть в кабину и улизнуть из подъезда. Но потом одумался. Я сказал ему про свет, он поблагодарил и вернулся на стоянку. По-моему, он сильно нервничал. Никто, конечно, не приходит в восторг, когда у него перед носом вырастает полицейский, – с легкой грустью добавил Блом. В таких делах у него, видимо, уже был кое-какой опыт. – Но этот парень струсил как заяц.

Ягер задумчиво посмотрел на него.

– Ваша наблюдательность выше всяких похвал. Все это может оказаться очень важным. Вы, разумеется, видели только фотографии убитого.

Блом побледнел.

– Так точно, менеер. Ягер улыбнулся.

– Привыкайте. Ко всему привыкаешь. Пока не приходилось видеть покойников?

– Точно обыкновенных… Я хочу сказать…

– Понимаю вас, очень хорошо понимаю, – успокоил его Ягер. – Но мертвые все одинаковы.

Это было далеко не так. За годы службы Эрику Ягеру довелось видеть самые отвратительные трупы. Но и к этому постепенно привыкаешь. Правда, сейчас явно не время просвещать молодого полицейского. Он внимательно посмотрел на юношу. Такое впечатление, что полицейские становятся все моложе. Только-только пройдут подготовку – некоторым к тому времени и двадцати нету, – и сразу же все ждут от них решительных действий – и при расследовании опасных преступлений, и в случаях тяжелых аварий. А ведь такие дела из-за недостатка профессионального да и жизненного опыта вообще тяжелым грузом давят на психику этих молодых ребят. К тому же у них нет естественных преимуществ более зрелого возраста перед преступниками из числа молодежи, а таких в последние годы становится больше и больше. В крупных городах все это уже стало серьезной проблемой. Именно поэтому в Амстердаме решили продлить на полгода обучение молодых полицейских и, объединив их в небольшие группы, рассредоточить по пяти районным отделениям, где они наберутся необходимого практического опыта.

Эрик Ягер обернулся к Де Грипу, который рвался скорее поделиться новостями.

– Узнай, кто владелец «симки».

– Я и так знаю, – сказал де Грип. – Владелец «симки» – тот молодчик, который арестован в воскресенье вечером и обвиняется в нападении на оптический магазин, Геррит Волфскоп. У него на Лейстервег холостяцкая квартира и темно-синяя «симка». Все ясно как апельсин. Пока что он держал язык за зубами, но теперь, наверное, заговорит, когда узнает, что его сообщника убили. Вполне возможно, что Крис Бергман причастен и к нападению на Хоофдстраат.

Херстал вынул изо рта трубку.

– Во всяком случае, если все обстоит так, как ты предполагаешь, мы имеем правдоподобное объяснение тому, каким образом Крис Бергман заполучил большие деньги. Дело начинает проясняться.

Херстал редко пускался в оптимистические прогнозы, и Де Грип смотрел на него с удивлением.

– Жаль только, что у самого Волфскопа – вернейшее алиби из всех возможных. В день убийства он сидел в тюрьме, – завершил Херстал свою радостную речь умышленно припасенным коварным выпадом.

– Ну, пойду-ка я еще разок с ним побеседую, – энергично заявил Де Грип. – Может, у него есть какая-нибудь идея насчет убийства. – И он бросился к двери.

– Погоди, – сказал Эрик Ягер.

– Ну что еще?

– Полегче на поворотах. Ладно? Де Грип ухмыльнулся и ушел.

Разговор с Волфскопом поначалу был так же бесплоден, как и несколько дней назад.

Де Грип и он сидели друг против друга в комнате для допросов. Чуть поодаль устроился полицейский с магнитофоном.

Волфскоп вытянул ноги и сидел как бы полулежа. Поза была весьма живописная. Он лениво потянулся к столу за пачкой сигарет.

Де Грип быстро отодвинул сигареты подальше. Волфскоп равнодушно пожал плечами и уставился вверх, на вентилятор.

– Сначала поболтаем, – добродушно предложил Де Грип.

Волфскоп бросил на него уничтожающий взгляд.

– Если этим красивым словом ты именуешь допрос третьей степени, имей в виду, я буду держать язык за зубами.

Говорил он грубым тоном, но произношение выдавало образованного человека. Де Грип задумчиво посмотрел на него, несколько удивленный таким противоречием.

Молчание, очевидно, все-таки действовало Волфскопу на нервы.

– Я сказал все, что знаю. У оптика на Хоофдстраат я был один. Сколько ж можно повторять.

– Врешь, – твердо и спокойно возразил Де Грип. – И я могу тебя понять. Ты ведь ни на волос не доверяешь своему дружку, тому, который смылся, и рассуждаешь так: если ты его продашь, он наверняка не станет запираться и разболтает про разные другие грязные делишки, какие вы обделывали вместе.

Волфскоп безучастно смотрел на него, словно рассуждения Де Грипа были чистейшим бредом и вообще его не касались.

Де Грип склонился над столом и заглянул арестованному в лицо.

– Но я собираюсь сообщить тебе одну новость и держу пари, что теперь ты будешь отвечать, и притом с удовольствием.

Волфскоп скосил глаза на сигареты, и Де Грип подвинул ему пачку. Полицейский поднес огоньку. Волфскоп жадно затянулся и сказал:

– Я не любопытен.

Но интонация опровергала его заявление, и от Де Грипа это не ускользнуло.

Он встал, оперся обеими руками на стол и нагнулся к допрашиваемому.

– У меня даже две новости. Первая: осматривая твою «симку», мы нашли несколько отличных отпечатков пальцев, и принадлежат они не тебе.

Волфскоп пожал плечами.

– Подумаешь! Я иногда ее одалживаю.

– И мы узнали, чьи это отпечатки, – невозмутимо продолжал Де Грип.

Волфскоп быстро посмотрел на него и отвел взгляд в сторону.

– Врешь, – спокойно сказал он.

Де Грип и в самом деле лгал. В машине Волфскопа были найдены только его собственные отпечатки пальцев. Крис был в перчатках, когда вел автомобиль к дому на Лейстервег. В противном случае связь Волфскопа с Крисом Бергманом была бы обнаружена сразу же после смерти Криса. Донесение полицейского Блома неоспоримо подтверждало эту версию.

– Это отпечатки пальцев некоего Криса Бергмана, – упорно продолжал де Грип.

Волфскоп погасил свою сигарету. Тут же схватил другую. Он заметно смешался.

– Итак? – дружелюбно спросил Де Грип и снова сел.

– А еще что? – насмешливо бросил Волфскоп. – Этого парня я знаю. Что из того, если я иногда даю ему свою машину?

Де Грип с силой грохнул кулаком по столу, даже пепельница подпрыгнула.

– А то, что, помимо нападения на оптический магазин, ты участвовал еще и в ограблении господина Мулдера в Бунгало-Парке. В пятницу двадцать шестого августа, чтобы быть точным.

Волфскоп выпрямился.

– Гнусная ложь. Что, этот идиот наболтал?.. Де Грип поднял руку.

– Этому идиоту болтать было незачем. Факты неопровержимо доказывают, что ты причастен к нападению на Мулдера.

– Потому что отпечатки пальцев этого парня найдены в моей машине? Да пошел ты!..

– Нет, не потому, – спокойно сказал Де Грип. – Просто господин Мулдер выронил у вас в машине письмо. И мы его обнаружили между сиденьями. Тоже случайность, а?

И это была заведомая ложь, но на сей раз Волфскоп попался в ловушку.

– Быть не может! – задохнулся он. – Я же буквально вылизал всю машину!

– А зачем? Я, например, никогда свою не вылизываю, разве что изредка пылесосом чищу, – непринужденно сказал Де Грип.

Волфскоп выругался. Он не был профессиональным преступником, хотя и воображал себя таковым. Матерый преступник ни за что не клюнет на первую же удочку, заброшенную следователем. Его на мякине не проведешь. В сущности, Волфскоп был всего-навсего горластый наглец. Да и это с него сейчас слетело. Он уставился на Де Грипа.

– Но вообще я собирался поговорить с тобой совсем о другом, – кротко продолжал Де Грип. – Про то мы потолкуем после. А теперь очередь второй новости. И она, надеюсь, развяжет тебе язык! – неожиданно рявкнул он.

Волфскоп словно бы сжался. Он не знал, что и думать.

– На пушку берете, – пробормотал он.

– Я пришел сказать тебе, что Крис Бергман, твой юный подручный, приказал долго жить.

Наступила тишина. Волфскоп смотрел на инспектора, будто не понимая, о чем речь.

– Он мертв, – уточнил Де Грип.

– Мертв? – недоверчиво повторил Волфскоп. – Как же так? Он ведь не болел. Несчастный случай?..

Известие постепенно проникало в его сознание. Но вызвало оно не столько ужас, сколько чувство облегчения. Мертвые сообщники не болтают – вот что, видимо, было для него главное.

– Я тут, во всяком случае, ни при чем, – заявил он, – и не понимаю, зачем вы проедаете мне плешь насчет…

– Есть множество вещей, которые мы понимаем так же плохо, – доверительно сказал Де Грип. – Об этом-то я и хотел поговорить. Ты знаешь, как погиб твой дружок?

– Откуда мне знать, черт побери! – рявкнул Волфскоп.

– Его застрелили в понедельник вечером у Заячьего пруда.

Волфскоп искренне изумился и с неподдельным облегчением перевел дух.

– Когда я уже был здесь, – заметил он.

– Безусловно. В таких обстоятельствах, как нынешние, ты для себя лучшего места и пожелать не мог, – согласился Де Грип. – Но все-таки фактически ты связан с этим преступлением.

На этот раз Волфскоп не уступил. Он посмотрел Де Грипу прямо в глаза и перестал его тыкать.

– Вы же прекрасно понимаете, что я тут ни при чем. Я ни в коем случае не могу быть фактически причастным ни к этому преступлению, ни к чем другому, потому что не имею к этому никакого касательства. Меня никогда не привлекали за убийства, я и в мыслях не имел убивать кого-нибудь и не меньше вашего хотел бы знать, кто пришил Криса…

– Вот об этом мы с тобой и поговорим, – сказал Де Грип. – Хочешь кофе?

Волфскоп кивнул.

– И чего-нибудь перекусить…

Полицейский встал, чтобы выполнить распоряжение.

Де Грип выключил магнитофон. Волфскоп что-то обдумывал. Когда принесли кофе, он стал молча пить, закусывая марципановой булкой.

Вошел Эрик Ягер и при виде этой идиллической картины удивленно сдвинул брови. Он взял стул и сел сбоку, напротив полицейского. Магнитофон опять включили.

– Ты, конечно, знал, что Крис Бергман ходил с пистолетом?

– Да. Дорогая вещица. Быстро деньги нажил – быстро их прожил. Так по крайней мере у него повелось в последнее время.

– Что значит «в последнее время»?

– Недели три-четыре.

– В результате вашей совместной работы у него появилось достаточно денег, чтобы покупать дорогие вещи? – закинул удочку Эрик Ягер.

Волфскоп метнул на него злобный взгляд, но промолчал.

– Когда мы познакомились с месяц назад, Крис был беден как церковная мышь, – начал он, – и это жутко действовало ему на нервы.

– А тебе нетрудно было втянуть его в свою шайку, – вставил Де Грип.

– Своим людям я цену знаю, – высокомерно заявил Волфскоп. – Вначале, когда только познакомились, мы не предпринимали никаких совместных акций. Нападение на толстяка в Бунгало-Парке было первым делом, в котором он мне помогал. – Он чистосердечно посмотрел на Де Грипа.

– Расскажи об этом своей бабушке, – отрезал Де Грип. – Выкладывай лучше все, что знаешь об этом парне.

Стало тихо.

Волфскоп нахмурился и нетерпеливо поднял руку, когда Де Грип собрался еще что-то добавить.

– Дайте мне, черт вас возьми, немного подумать. Этот мальчишка ни с того ни с сего оказался при больших деньгах. Купил себе дорогой мотоцикл, пистолет, безумно дорогой фотоаппарат и парочку побрякушек. Вложил капитал, так сказать. А таких денег он от меня не получал. Значит, они из другого источника. Вот я и думаю – из какого?

Оба инспектора молчали в напряженном ожидании. По всему было видно, что Волфскоп решился на сотрудничество и поэтому старается привести свои мысли в порядок.

– На золотую жилу он напал, думается, в начале августа, – медленно начал Волфскоп. – И я, конечно, очень этим заинтересовался.

– И что же ты надумал? – настойчиво спросил Ягер.

Но по той или иной причине он не смог ничего добиться от арестанта. Тот взглянул на него как на надоедливую муху и демонстративно повернулся к Де Грипу, которого, очевидно, считал единственным достойным собеседником.

– Думаю, он кого-то шантажировал. Де Грип и Эрик Ягер переглянулись.

– У нас тоже была такая мысль, – доверительно сказал Де Грип, желая укрепить возникшую между ними связь. – А он сам ничего тебе не сболтнул?

– Нет, ни словечка. Да, честно говоря, я особо и не любопытничал. Чтобы заниматься шантажом, надо иметь крепкие нервы. Эта канитель не по мне. Раз-два, и готово – вот как я люблю.

– Знаем, – обронил Де Грип.

Волфскоп укоризненно на него посмотрел, но смолчал.

Наступила тишина – каждый, казалось, ждал, пока на другого снизойдет просветление.

Волфскоп взял новую сигарету, и Де Грип не стал ему препятствовать. Ягер мысленно молил бога, чтобы де Грип не раскрывал рта. Одно неуместное замечание – и арестованный опять замкнется и придется начинать все сначала.

Волфскоп напряженно думал, над его маленькими хитрыми глазками пролегли глубокие морщины.

Наконец, видимо придя к какому-то выводу, он чуть выпрямился.

– Задним числом у меня все-таки возникают кой-какие соображения. Но поймите меня правильно. Это только догадки, я могу и ошибаться.

Он снова замолчал. Почти беззвучно бежала магнитофонная пленка.

– Нельзя ли обойтись без этой дряни? – раздраженно сказал Волфскоп.

Эрик Ягер сделал знак полицейскому, и тот нажал кнопку. В наступившей тишине Волфскоп напряженно размышлял. Слушатели, не шевелясь, ждали, что он скажет. В комнате было сине от дыма.

Наконец он выпрямился и посмотрел на Де Грипа.

– Как-то вечером он долго торчал у меня. Но ко мне пришла подружка, и мы, конечно, хотели, чтобы он убрался. В тот день я купил у крестьянина несколько головок сыра и спросил его, не отвезет ли он сыр моей матери – она живет в Нордене за Ниувкоопом. Он охотно согласился.

– Он был на мотоцикле?

– Да, но не на новом. Тогда у него еще не было нового. Старый же был настоящая рухлядь. То и дело ломался. Мы с приятельницей надеялись, что больше не увидим его в этот вечер, но часов в двенадцать ночи, точнее даже, в половине первого он опять был тут как тут. Рассказал, что, когда уехал от моей матери, застрял на дороге и никак не мог сдвинуть машину с места. На попутке добрался до Ниувкоопа, а дальше шел пешком. И как назло, попал под дождь. Вымок насквозь. Ну, мы угостили его кофе, дали сухую одежду. И, к нашему удовольствию, он наконец выкатился. А через какую-нибудь неделю у него появляется новый мотоцикл и он приглашает нас на обед в Городской отель. Еще он купил себе дорогой пистолет и такие шикарные шмотки, каких ни вы, ни я в жизни не имели.

– И ты хочешь нас уверить, что никогда не спрашивал, откуда у него деньги?

– Так я ведь уже сказал! С одной стороны, я сгорал от любопытства, а с другой – вовсе не жаждал ничего узнать. Дело-то вот в чем: я решил, что в тот вечер он что-то такое видел или слышал и это принесло ему кучу денег.

– А заодно и пулю?

– Вполне возможно, как я понимаю.

– Ты помнишь, когда это было?

– Тридцать первого июля. – И он торжествующе посмотрел сначала на Эрика Ягера, потом на Де Грипа.

– В тот вечер он действительно был у твоей матери в Нордене?

– Да, старуха на следующее утро позвонила мне, чтобы поблагодарить за сыр. «Хороший парнишка», – говорит. Сидел и беседовал с ней до десяти часов. Да вы сами можете у нее справиться.

– А ты его потом не спрашивал, какой дорогой он возвращался? Есть ведь два пути.

– Вот-вот.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Да ничего особенного. Я уже сказал: верны мои догадки или нет, но я с этим никак не связан. И если вы понимаете, что я имею в виду, значит, вам понятно, почему я в это дело не встревал.

Эрик Ягер и Де Грип опять переглянулись. Вечер тридцать первого июля запомнился им слишком хорошо.

– Выкладывай, – сказал Де Грип. – Тебе же только на руку играть в открытую.

Де Грип любил образные выражения.

– Еще раз повторяю, что могу дать промашку, – сказал Волфскоп. – После того как он сорвал такой большой куш, я не поленился переворошить кучу старых газет в кухонном шкафу и наткнулся на кое-что любопытное. Вечером тридцать первого июля пропал ребенок.

И опять наступила тишина. Бесследное исчезновение взрослого человека – дело очень и очень деликатное. Исчезновение ребенка – ужасное.

– Значит, по-твоему, Крис Бергман в той или иной степени был связан с пропажей девочки? – помолчав, спросил Де Грип.

– К самой пропаже он, думаю, отношения не имел. Какая ему от этого выгода? Но он мог видеть, что произошло. Мне кажется, дело обстояло так: в тот вечер он не сразу сообразил, что оказался свидетелем необычного происшествия – похищения или вроде того. Иначе он бы тотчас бросился ко мне и рассказал обо всем, что видел. Мало того, думаю, он бы тут же побежал в полицию. Промолчать, когда дело касается ребенка, – значит шутить с огнем, а Крис не из тех, кто пойдет на это.

– Так что же ты предполагаешь?

– А то, что, когда он на другой день прочитал в газете об исчезновении девочки, он вдруг словно прозрел.

– И не сообщил нам об этом. А ты говоришь, Крис не из тех, кто станет наживаться на несчастье ребенка.

Волфскоп задумчиво затянулся сигаретой.

– Может, он хотел сперва поговорить с этим типом. А тот велел ему держать язык за зубами. Это даже не шантаж. – Он притушил окурок. Посмотрел на Де Грипа. – Если все произошло так, как мне кажется, то два обстоятельства бесспорны.

– Какие же?

– Первое: он этого субъекта знал.

– А второе?

– Второе, – Волфскоп покачал головой, – девочка была мертва, и дело это весьма гнусное.

10

Час спустя Эрик Ягер ехал на виллу Алекса Хохфлигера. Вернее, на виллу старой мефрау Плате, вспомнил он, когда остановился возле светофора, дожидаясь, пока опустят мост. Мимо него прошло пять грузовых судов, и от излучины Старого Рейна приближались еще две яхты.

Автомобилисты напряженно ждали, пропустит ли мостовой сторож и эти суда или сведет мост.

Как тогда сказал старый садовник? «Менеер из состоятельной семьи, но отец его, кажется, промотал много денег».

Ну а этот Алекс обеспечил себя выгодной женитьбой. Шикарные дамы, видно, так и липнут к нему. Действительно, в нем что-то есть. Известная напористость, прекрасные манеры позволяют ему отлично вписываться в окружение, которое на порядок-другой выше обычной бюргерской среды, где доходы куда меньше нескольких сот тысяч в год.

Эрик Ягер нехотя признался себе, что посещение виллы не доставляет ему удовольствия. Общество, в котором Алекс Хохфлигер чувствовал себя как рыба в воде, было ему не по душе.

Мост медленно опустился, и, как только шлагбаумы со скрипом поднялись кверху, лавина машин, мотоциклов, велосипедов и пешеходов, торопясь наверстать упущенное время, буквально залила пролет.

За ротондой на Эуропасингел было сравнительно спокойно. Большинство машин сворачивало влево, к Лейдену, или вправо, в сторону Амстердама.

Двойной ряд платанов с их причудливыми, покрытыми белой чешуйкой стволами окаймлял дорогу. Еще не пришло время для теплых осенних красок, однако листва деревьев уже немного пожухла – так начинает вянуть утратившее свежесть юности лицо.

После некоторых колебаний Эрик Ягер решил предупредить по телефону мефрау Плате о своем приезде, не столько для того, чтобы дать ей возможность подумать, зачем он хочет ее видеть, сколько для того, чтобы легче было выведать у нее правду. Явись он неожиданно, она бы проявила большую сдержанность, так как не успела бы спокойно определить свою точку зрения.

Свернув к вилле, он, к своему удивлению, увидел ее среди кустов роз слева от газона. Элегантная дама с безупречной прической. Она опиралась на палку, чего он тогда, в первый вечер, не заметил.

Она явно поджидала его и, только он захлопнул дверцу машины, пошла ему навстречу.

– В такое чудесное утро грех сидеть дома, если только в этом нет особой необходимости, – сказала она, протягивая ему руку. – Вон на той скамейке нам никто не помешает.

Она пошла вперед по дорожке, густо обсаженной кустарником. Дойдя до конца, они вдруг оказались у Заячьего пруда, с этого места открывался великолепный вид на водоем и окружающие его громадные деревья. Они сели на скамью из грубых сосновых досок и несколько минут молчали, наслаждаясь природой.

– Мне всегда было трудно подолгу ходить, а с годами, конечно, стало еще труднее, – нарушила молчание мефрау Плате. Ягер заметил, что она украдкой покосилась на него. – Но я всегда была благодарна судьбе, ведь я в состоянии очень многое делать и, таким образом, извлечь из жизни больше, чем те, кто принимает свое здоровье как должное и ни на секунду не задумывается, что все может и измениться. – Она улыбнулась. – И я пока еще в состоянии прогуляться по окрестностям, а это что-нибудь да значит. Чудесный вид, не правда ли?

Она что, пытается направить разговор в какое-то определенное русло?

Эрик Ягер заговорил, тщательно выбирая слова. Мефрау Плате была не из тех людей, у которых можно перехватить инициативу или застать врасплох.

– Разве этот прекрасный вид не омрачен для вас тем, что здесь произошло?

– Вы имеете в виду нашего садовника?

Он проследил за ее взглядом, устремленным на двух лебедей. Они скользили по воде, грациозно изогнув шеи и неподвижно держа свои сильные головы.

– Вы и там тоже гуляете? – Он неопределенно показал рукой на лесную опушку.

Она подняла голову, и их взгляды встретились. Но теперь ее взгляд был суровым.

– Почему вы не задаете мне прямых вопросов, молодой человек? Это вам внучка сказала?

Ему удалось скрыть удивление. Он спросил насчет прогулок просто так, на всякий случай, но ее реплика показала, что он попал прямо в точку.

– А зачем было вашей внучке приходить ко мне? Старая дама ответила уклончиво.

– Вы могли случайно встретиться с ней у себя дома. Она дружит с вашим сыном. Они сидят рядом в классе.

Что правда, то правда. Он решил взять быка за рога.

– Ваша внучка со мной не говорила. Но мои сотрудники обнаружили ваши следы.

– Откуда вам известно, что это именно мои следы? – спросила она с легкой насмешкой в голосе.

Он посмотрел на ее туфли. Дорогие, но в общем обыкновенные расхожие туфли. Довольно большого размера, на низком каблуке. Те нечеткие следы, которые зафиксировали Де Фрис и Паркер, должны были, однако показать вполне явственные индивидуальные особенности. Иными словами, подтвердить тот факт, что мефрау Плате действительно была неподалеку от тела.

Но в ее намерения, очевидно, не входило признаваться в этом. Она улыбнулась.

– Ваши техники похожи на индейцев, правда? По одному-единственному следу способны рассказать, о чем человек думал.

– Я бы этого не сказал, – засмеялся и он. – Но удивительно, что мы не нашли следов палки, на которую вы опираетесь.

– Я. не всегда беру ее с собой. Все зависит от того, насколько я утомлена и как сильно болят у меня ноги. Впрочем, в тот вечер палка была бы кстати.

– Значит, вы видели Криса Бергмана в траве?

– Конечно. И поверьте, была до смерти напугана.

– Так почему вы сразу же не сообщили об этом в полицию?

– Мне надо было подумать. И пока я дома пыталась собраться с мыслями, его нашел этот мальчик, как его там…

– Рик Лафебер, – подсказал Ягер.

– Совершенно верно. Он тем временем нашел Криса.

– Но ведь он-то, ни минуты не колеблясь, связался с нами, – сказал Эрик Ягер.

Мефрау Плате посмотрела на него укоризненно.

– Я уже вам сказала, что мне надо было поразмыслить. И теперь тоже. Я до сих пор не уверена, надо ли говорить вам, о чем я тогда думала.

– Но ведь совершено убийство, – напомнил Эрик Ягер.

Оба замолчали. Вдали по Эуропасингел в сторону Лейдсевег ехала красная машина, доставлявшая покупателям заказы на дом. Гул мотора не нарушал тишину. Над лесом парила пустельга, высматривая добычу. И вдруг возле пруда поднялся шум. Не меньше трех десятков уток, которые до этого спокойно оправляли перышки, закрякали, захлопали крыльями и вдруг торопливо бросились в воду, видимо испуганные крысой или лаской.

– Может, вам лучше все мне рассказать, – предложил Ягер. – Когда вы, например, заметили, что Крис Бергман шантажирует вашего зятя?

Он знал, что идет ва-банк. Насчет шантажа у него пока не было ни единого доказательства.

Мефрау Плате пристально взглянула на него. Поняла, что он блефует?

– Я ведь только предположила так, – ответила она через несколько минут. – Наверное-то я не знала.

Он с трудом подавил вздох облегчения.

– Но когда вы увидели мертвого Криса, вы прежде всего подумали, что его убил ваш зять?

Она склонила голову.

– Я допускала такую возможность. Для меня это был тяжелый удар. Ужасно сознавать, что один из твоих близких, быть может, совершил злодеяние.

Старая дама встала и направилась к пруду. Ягер тут же последовал за ней, поддерживая ее за локоть – почва здесь была неровной, и ей было трудно передвигаться.

– У моего зятя в Утрехте есть любовница, – сказала она.

Он изумленно посмотрел на нее: такого поворота он никак не ожидал.

– Моей дочери это неизвестно, и, во всяком случае, от меня она ничего не услышит.

– А ваш зять знает, что вы в курсе?

– Нет, но недели четыре назад он вдруг попросил у меня в долг крупную сумму денег. Он сильно нервничал. Деньги ему необходимы для дела, объяснил он. Как будто я не видела его насквозь и не понимала, что это уловка.

– Сколько он у вас попросил?

– Сто тысяч гульденов. Но какое значение имеют тысячи в такой щекотливой ситуации?

– Так что же вы тогда подумали?

– Я случайно раза два видела, как этот самый Крис поджидал его утром возле гаража и с ним разговаривал. Раньше такого никогда не бывало. Оба раза они разговаривали довольно долго. К тому же все эти дни мой зять был сам не свой. Чрезвычайно возбужденный, рассеянный и пил сверх всякой меры. Потому я и решила, что этот молодчик его выследил и потребовал отступного.

– Но вы же знаете, шантаж – это бездонная бочка. Не лучше ли было откровенно поговорить с зятем?

Она кивнула.

– Я и правда все сделала не так. Мне не следовало давать ему денег, а мальчишку надо было призвать к ответу. – Она вдруг остановилась. – Но это, менеер Ягер, вопрос чрезвычайно деликатный. В моей семье было не принято разговаривать с помощником садовника о таких вещах, как супружеская неверность и шантаж.

Вот вам и оборотная сторона богатства, подумал Эрик Ягер. Тот, кто не имеет ни цента, не станет жертвой такого рода шантажа. Но он понимал, отчего старая дама поступила именно так. При своей фамильной гордости она смертельно боялась скандальной огласки.

– А теперь вы, наверно, спрашиваете себя, уж не сама ли я застрелила этого юношу? – спокойно продолжала мефрау Плате. – Уверяю вас, я этого не делала. Правда, не смею требовать, чтоб вы мне поверили.

– В нашей профессии вера ни при чем, – дружески сказал Ягер. – Для нас все решают факты, доказательства… признания, которые в свою очередь должны быть подкреплены конкретными данными… Вы думаете, что Криса убил ваш зять?

Она взглянула на него задумчиво и серьезно. Что-то дрогнуло в ее лице.

– Не знаю, менеер Ягер. И это чистейшая правда.

11

В понедельник пятого сентября словно бы вернулось лето: день стоял безоблачный и яркий. Хотя над лугами, парками и садами уже лежала дымка тумана, предвещающего близкую осень, но ртуть в термометрах к половине двенадцатого поднялась до двадцати пяти градусов выше нуля.

Купальный сезон продлится еще недели две, и, хотя каникулы и отпуска почти у всех закончились, перед кассами открытого бассейна на Парклаан стояла длинная очередь ребятишек и взрослых с купальными принадлежностями и сумками.

Над зелено-голубой водой носился разноголосый гомон старающихся перекричать друг друга пловцов, отзвуки его достигали примыкающего к бассейну Зверинца и солидных домов на противоположной стороне Парклаан. Терраса небольшого ресторана пестрела оранжевыми, голубыми и желтыми зонтиками, все столики и стулья были заняты посетителями.

Зеленая листва росших вокруг старых каштанов, буков и платанов и безоблачное небо создавали впечатление, будто лето только начинается. В известном смысле так оно и было, и поэтому множество людей старались использовать хорошую погоду.

Моложавые бабушка и дедушка Йосинтье и Петры – белокурых девчушек четырех и пяти лет – уже несколько раз по очереди ныряли в бассейн, пока другой наблюдал за детишками, которые барахтались в лягушатнике. К полудню толчея им порядком надоела – они любили плавать на свободе, а тут поминутно натыкались на встречных или на неугомонных ныряльщиков. К тому же среди брызжущей, плескающейся ребятни бабушке и деду становилось все труднее уследить за двумя маленькими девочками, которые на неделю были оставлены на их попечение. Мама с папой – их дочь и зять – уехали в Люксембург, чтобы провести там оставшиеся дни отпуска.

Бабушка Матильда – ей только что исполнилось пятьдесят, и она еще не совсем привыкла к своему новому титулу – около полудня достала бутербродницы и позвала детей завтракать, расстелив купальную простыню на траве, возле ступенек террасы.

Дедушка Леонард, высокий, загорелый, худощавый, вылез из воды и, не глядя выхватив на сумки огненно-красное полотенце, стал вытираться, а стекавшие с него капли падали на ломтики хлеба.

– Осторожней, ты тут все замочил! Отойди в сторонку! – закричала Матильда.

Леонард из-за полотенца скорчил Петре гримасу, малышка так и покатилась со смеху, а Йосинтье бросила в него хлебной коркой. Дед, изображая щенка, кинулся за коркой и налетел на какую-то толстую даму. Дама восприняла это вполне добродушно, однако Матильда сочла своим долгом пожурить шалунов. После чего все молча позавтракали.

– Уйдем лучше отсюда, слишком уж тут людно, – предложила вскоре Матильда. – Неприятно, когда столько людей толкутся в воде одновременно.

Леонард усмехнулся, а девочки запротестовали.

– Ой, бабушка, еще немножко!

– Баб, я не хочу домой! Что нам там делать?

– А в Зверинец мы пойдем?

– Да, да, я хочу на качели.

– Нет, мы пойдем к слонам! Чтоб качаться на качелях, незачем ходить в Зверинец! – закричала Йосинтье.

– Ну, тогда к тиграм, хочу к тиграм! – завизжала Петра, поняв, что сестра права. – Р-рр…

Она изобразила рычащего, готового к прыжку тигра и наступила пяткой на горящий окурок, который кто-то из купальщиков небрежно бросил в траву. Тут рычанье стало настоящим и продолжалось целую минуту, не меньше. Но, после того как бабушка вылечила ножку, а перепуганный виновник несчастья загладил свой промах потоком извинений и двумя порциями мороженого со сбитыми сливками, драматическое происшествие было забыто. И снова заговорили о Зверинце.

– Пойдем, дедуля! Прямо сейчас!

На этой неделе они уже три раза были у слонов и у тигров и качались на качелях. Но бабушка с дедом охотно согласились уделить еще несколько часов прогулке с двумя резвыми девчурками.

Все четверо быстро оделись и стали в очередь в кассу Зверинца.

– Похоже, чуть не половина города вознамерилась провести целый день именно тут, – вздохнула Матильда.

– Не половина, а весь город, – поправил ее Леонард, утирая со лба пот.

Было не то что тепло, а просто жарко.

Все осмотрев – от скучных змей и крокодилов, на которых, по мнению Йосинтье, и глядеть не стоило, до розовато-красных фламинго, свежими букетами выделявшихся на фоне темно-зеленого кустарника, обступавшего со всех сторон пруд, – наша четверка пресытилась зрелищами. Петра даже покаталась на качелях на детской площадке и подралась там с каким-то мальчиком, которому непременно хотелось сидеть на том конце качелей, где Петра, потому что он-де выше взлетает.

Было уже половина третьего.

– Давайте съездим на пляж в Нордвейк, – предложил Леонард. – Хоть отдохнете в машине. Подышать свежим морским воздухом нам всем не помешает, а к обеду будем дома.

Матильда не возражала. Огромный заряд свежего воздуха, который получат девочки, обеспечит ей долгий спокойный вечер.

Петра и Йосинтье встретили этот план неистовым индейским кличем и ринулись к выходу, даже не глядя на обезьян, львов и слонов, которые так недавно их пленяли.

– А теперь успокойтесь, – приказала Матильда, когда они подошли к автостоянке. – Садитесь тихонько на заднее сиденье и перестаньте трещать, дайте мне хоть немного передохнуть. Шататься по такому пеклу – ужас как утомительно.

Тишина в машине длилась недолго – только пока они доехали до конца Парклаан, то есть метров сто пятьдесят. Там начинался Рейнвег, с левой стороны находился ресторан для шоферов с просторной стоянкой для грузовых машин. Справа – метрах в восьми – десяти – чернели обугленные стены лачуг, сгоревших еще весной.

– Хочу писать, – заявила Йосинтье.

– И я тоже, – сказала Петра, которая ни в чем не отставала от сестры и даже наоборот – хотела ее превзойти.

Леонард уже сталкивался с подобными проблемами и не пытался уклониться от ответственности. Не говоря ни слова, он отъехал к пожарищу, где, видимо, было всего удобней оправиться.

Он остановил автомобиль неподалеку от развалюх, и Матильда пошла с девочками поискать укромное местечко.

Вблизи развалины выглядели еще угрюмее. Обугленные, почерневшие стены были, правда, снесены, но большущие обломки громоздились кучами в человеческий рост высотой, а между ними – выбоины и ямы, наполовину прикрытые остатками обгорелых дверей и оконных рам.

– К развалинам не подходить, – предупредила бабушка. – Не то измажетесь сажей. Идите-ка сюда. Здесь вас никто не увидит. А дедушка отвернется.

Леонард между тем разворачивал машину, и ему было не до черных развалюх и даже не до своего жизнерадостного потомства.

Пока Матильда помогала Петре спустить штанишки, Йосинтье, которая уже все сделала, не упустила возможности исследовать это интересное местечко.

– Йосинтье, иди сюда! – нетерпеливо окликнула ее бабушка. – Ведь перемажешься как трубочист! – Что, впрочем, было весьма преувеличено.

– Бабушка, погляди, что тут лежит.

– Йосинтье, вернись!

Но девочка уже взобралась на кучу кирпича и показывала ручкой на что-то лежавшее среди развалин.

Матильда рассердилась, однако пошла взглянуть, что так заинтересовало ее внучку.

Среди черных кирпичей и обгорелых деревяшек лежало что-то огненно-красное – вроде как полевой мак, совершенно здесь неуместный.

– Это туфелька, – сказала Йосинтье, – можно я пойду и возьму ее?

– Ой, как здесь воняет, – заныла Петра. – Уйдем отсюда. Здесь так грязно. Я хочу уйти.

Но бабушка, вдруг озаренная догадкой, так и застыла среди осыпавшихся под ее ногами кирпичей. Несмотря на жару, по спине у нее пробежали мурашки.

Туфелька лежала как бы под навесом из досок, и они защитили ее от дождя, ветра и жаркого солнца. Поэтому она так хорошо сохранилась.

Матильда подняла туфельку, пугливо огляделась по сторонам и пошла обратно к машине. Йосинтье и Петра, сгорая от любопытства, вприпрыжку бежали за ней.

– Ну что там у вас? – спросил Леонард. Он распахнул дверцы и облокотился о капот машины.

– Красная туфелька, – ответила Матильда многозначительно, и он сразу насторожился. Взгляды их встретились, и оба несколько секунд пристально смотрели друг на друга.

– Это, конечно, не исключено, – сказал Леонард. – А больше ты ничего особенного не заметила?

– Нет, но я и не присматривалась. Дети… разве я могла.

– Бабушка, а что это такое?

– Что мы с ней сделаем? Отвезем в полицию? Леонард схватил девочек за руки.

– Сейчас же садитесь в машину. И оставайтесь там, пока я не вернусь, – велел он.

– А можно мы пойдем с тобой, дедушка? Что там такое?

– В машину! – с непривычной резкостью скомандовал он. – Только посмейте выйти!

Не привыкшие к такому обращению, дети мигом уселись на заднее сиденье. Петра высунула язык. Йосинтье шлепнула ее, и Петра заревела.

– Сейчас же замолчите, – нервно приказала Матильда, – и чтоб я вас больше не слышала. А то не поедем к морю.

Впрочем, подумала она, вряд ли они теперь поедут к морю. Если ее опасения оправдаются.

Стоя возле машины, она напряженно смотрела вслед мужу, который направился к пожарищу и начал шарить между кучами камней. Восемь минут, девять. Иногда он совсем исчезал из виду.

– Дедушка тоже хочет пипи? – спросила Петра. Ей это казалось логичным объяснением столь длительной остановки. Только почему дедушка так канителится?

Йосинтье была удручена. Всего на год старше сестренки, она все же чувствовала, что, судя по нахмуренному лицу бабушки, случилось что-то нехорошее.

Леонард наконец вернулся. Лицо его осунулось и побледнело. Он незаметно мигнул жене, она уцепилась за дверцу автомобиля, и по ее телу забегали мурашки.

– Мы можем позвонить из придорожного ресторана, – сказал Леонард.

12

– Если все обстоит так, как утверждает Волфскоп, то нам по крайней мере известно еще одно, – сказал Де Грип, когда через несколько часов после переговоров Ягера со старой мефрау Плате они сидели в его кабинете.

Херстал и Ахтерберг были там же. Солнце заливало комнату, и было нестерпимо жарко.

– Что же именно? – спросил Ахтерберг, держа руки под холодной водой. Очень тучный, он с трудом переносил жару. Эрик Ягер задернул занавеси.

– У Криса Бергмана наверняка были доказательства.

– Не обязательно, – возразил Херстал. – Совсем не обязательно. Иначе мы нашли бы у него дома что-нибудь связанное с девочкой или хотя бы с тем, кто причастен к ее исчезновению.

– А кто говорит, что это не так? – живо воскликнул Де Грип. – Мы просто не знаем. У меня тут целый список. Давайте посмотрим еще раз.

Эрик Ягер хмуро кивнул. Описи иной раз весьма поучительны, но в любом случае чертовски скучны. Де Грип начал:

– Четыре костюма – цвета морской воды, коричневый, бежевый и темно-синий, двадцать сорочек…

– Нельзя ли хоть цвет опускать? – перебил Эрик Ягер.

Де Грип посмотрел на него укоризненно.

– Все может иметь значение. Впрочем, как хотите. Двенадцать пар носков, дюжина носовых платков, трое брюк, две пары джинсов, штормовка, замшевый пиджак, зимняя куртка на меху – где только он ее раздобыл в разгар лета? Два плаща, четыре пары ботинок, горы нижнего белья, и все новое, с иголочки. Инструменты – такие, как молоток, клещи, набор отверток, стамеска, гаечный ключ от мотоцикла, туалетные принадлежности, два алмазных резака, фотокамера с телеобъективом и со всеми принадлежностями, несколько брошюр об автомобилях и мотоциклах, деньги, ценные бумаги, счета, квитанции…

– Письма есть? – спросил Херстал.

– Несколько открыток. Все старые. Ахтерберг покачал головой.

– Может, он все-таки сказал этому типу, что есть еще один свидетель?

– Не думаю. В таком случае его убийца рисковал бы очень многим, – заметил Де Грип.

– Впрочем, остается еще одна возможность, – заявил Схаутен. – У Криса могла быть при себе улика, которую он договорился отдать за большие деньги. Преступник застрелил его из его же собственного пистолета, а улику унес.

– И таким образом пошел на риск, что его обвинят еще и в убийстве Криса Бергмана? – спросил Ахтерберг. – Вот уж ни за что не поверю.

– Не хотел бы я быть шантажистом, которого потом ухлопают. И денег мне таких не надо, – возразил Де Грип.

– Тебе это и не грозит, – ухмыльнулся Ахтерберг. Де Грип простодушно взглянул на него. Ахтерберг пожал плечами.

– А ты почему молчишь? – обратился он к Херсталу. Тот с наслаждением сосал свою трубку.

– Неужели надо без конца дымить? – рассердился Де Грип.

Херстал пропустил его замечание мимо ушей и тщательно сформулировал ответ на вопрос Ахтерберга.

– Твое предположение, что Крис пытался уверить жертву шантажа в том, что есть еще один свидетель, вполне логично. По крайней мере я так думаю, – осторожно добавил он.

Де Грип энергично замотал головой.

– Не укладывается это у меня в мозгу. Ведь мы еще должны считаться с возможностью, о которой говорил Волфскоп, а именно что о шантаже не было и речи. Что тот субъект просто предложил Крису деньги за молчание. И тогда мотив, на который мы опираемся, повисает в воздухе. За что же тогда его убили?

Эрик Ягер раздосадованно переводил взгляд с одного на другого. Не слишком ли они разболтались? У него только что мелькнула интересная идея, но из-за этой болтовни бесследно исчезла.

– Все это беспредметные домыслы, – коротко бросил он. – У нас нет ни единого доказательства, что вечером тридцать первого июля Крис действительно был свидетелем того, что произошло с девочкой – что бы это ни было. Нам достоверно известно только, что он промышлял кражами и грабежами.

– Великолепный старт для прочих темных дел, – вставил Де Грип.

Ахтерберг поднял руку.

– Подождите… счета и квитанции! Есть у вас их полный список?

Де Грип порылся в куче лежавших на столе бумаг.

– Три оплаченных счета за ремонт мотоцикла в начале нынешнего года. Это когда у него еще был старый. Счет из магазина мужской одежды за все эти тряпки. Гарантия на новые часы, выписана три недели назад. Счет из бара «Терминус» за три коктейля с креветками, несколько бутылок крепких дорогих вин и бутылку шампанского.

– Он, безусловно, что-то праздновал в «Терминусе» с приятелями. Надо выяснить, с кем он был.

Херстал вынул трубку изо рта и обратился к Де Грипу.

– От какого числа этот счет?

– От тридцать первого июля. Бар открывается в девять вечера. Я об этом случайно знаю, потому что…

Де Грип не кончил фразы, и воцарилась тишина.

– Тридцать первого июля, примерно между девятью и десятью часами вечера, он пил кофе у матери Волфскопа в Нордене, – подвел итог их общим размышлениям Херстал. – На кого же был выписан счет?

Эрик Ягер поднялся.

– Тут, пожалуй, что-то есть. Ступай сейчас же в «Терминус», – обратился он к Де Грипу, – и постарайся выяснить, на кого был выписан счет. Вряд ли они там придут в восторг от подобного запроса, но ты должен заставить их поломать голову. Это может быть очень важно. Далее…

Зазвонил один из стоявших на столе телефонов. Ягер нетерпеливо взял трубку. Коллеги внимательно смотрели на него. Чем дольше он слушал, тем больше мрачнел. Потом медленно положил трубку и взглянул на собравшихся.

– Это дежурный. Похоже, нашли Тресье Ламмерман.

Они уставились на него.

– Мертва? – спросил Ахтерберг. Эрик Ягер кивнул. Стало очень тихо.

К одиннадцати вечера он наконец остался один. Теплый свет настольной лампы, падавший на груду рапортов, которые ему предстояло прочитать, резко противоречил зловещему стилю, каким были изложены обстоятельства дела. Впрочем, Ягер уже привык быстро расшифровывать неясные формулировки, и это никак не мешало ему искать возможную связь между исчезновением и смертью восьмилетней девочки, происшедшими вот уже месяц назад, и убийством молодого мотоциклиста, который, наверное, не имел прямого отношения к смерти ребенка, но косвенно как-то был в этом замешан – ведь он оказался шантажистом или, во всяком случае, получил деньги за молчание, притом немалые.

Итак, целый список неясностей, смутных предположений и всяческих гипотез. Кто это утверждал, что нельзя заниматься расследованием, исходя из одних только предположений? Не он ли сам?

Впрочем, одно не вызывало сомнений: Крис Бергман не был тем славным пареньком, за какого его принимали, он был самым обыкновенным преступником, и, если исходить уже только из этого факта, можно построить массу гипотез.

Сейчас вся надежда была на телефонное сообщение ван Бёзекома, которого Эрик Ягер ожидал с минуты на минуту. Оно, быть может, даст ключ к разгадке того, что произошло.

Ему было не по себе. Не потому, что стрелки электронных часов опять подбирались к полуночи, для него такое не впервой, а потому, что он стыдился своего малодушия.

Ван Бёзеком предложил ему присутствовать при вскрытии тела Тресье Ламмерман, то есть сидеть в углу огромного холодного помещения и терпеливо ждать, пока он закончит свою работу. Но Ягер смалодушничал и отказался, а теперь ему было стыдно перед врачом, заключение которого внесет ясность в это ужасное дело. Ван Бёзеком даже не разразился обычными проклятиями насчет того, что ему «опять навязали на шею смердящий труп», на сей раз он лишил себя этой отдушины. Ведь речь шла о ребенке. Эрик Ягер отлично знал, что сердце ван Бёзекома гораздо мягче, чем можно было предположить, судя по его глотке, и именно поэтому ему было неловко, что он пошел по пути наименьшего сопротивления – сидит в своем кабинете, ведет разговоры, которые ни к чему путному не приводят, и читает донесения, которые никак не могут пролить свет на это дело, ибо в них слишком мало точных данных, позволяющих составить ясное представление о происшедших событиях.

Впрочем, он сегодня уже получил свое. Начиная с половины четвертого они стояли под жгучим солнцем среди развалин сгоревших домишек в конце Парквег, наблюдая за работой сотрудников технической бригады.

Он видел тельце девочки, запихнутое в ямку под разрушенной стеной, прикрытое кирпичами и головешками. Даже обычно невозмутимый Паркер и тот делал свои снимки, плотно стиснув зубы. От Тресье только и осталось что голубая ночная рубашонка да красная туфелька на одной ножке.

Беседовал он и с людьми, случайно наткнувшимися на другой башмачок, – бабушкой и дедом, которые весь день гуляли со своими внучками. Эти черные, обугленные горы кирпича в лучах безжалостного солнца они запомнят на всю жизнь как трагическое завершение беззаботного дня. Две маленькие девочки, еще моложе Тресье, стояли тут же, растерянные, меж тем как взрослые с серьезными лицами разговаривали о вещах им непонятных.

Думал он и о том, что все эти недели Тресье лежала там, больше чем в пяти километрах от родительского дома. Теперь стало очевидным, что окрестности города прочесали недостаточно. Развалины на Парквег были вполне подходящим местом, чтобы спрятать там труп. Редко кто проходит мимо, а если и заглядывает туда, то вовсе не затем, чтобы шарить в грудах обугленного кирпича, как маленькая Йосинтье. Впрочем, найдутся сотни других укромных местечек, где с таким же успехом можно спрятать тело, – и в самом городе, и в пригороде.

Но все же Ягера не покидало мучительное ощущение, что в поисках Тресье полиция допустила огромный просчет. Как знать, был ли ребенок мертв, когда его туда запихнули? Если девочка была еще жива, все было бы в тысячу раз ужасней.

Потом – встреча с родителями Тресье. Целый месяц этих людей терзала неизвестность – как же теперь сообщить им, что их дитя нашли мертвым?

Каким тактом надо обладать, чтобы по возможности смягчить удар!

Ягер по опыту знал: нет более тяжкой миссии, чем сообщать родителям, мужу, жене или ребенку, что с тем, кто им всего дороже, случилась беда. И все же он никогда не уклонялся от этой обязанности, понимая, что для его коллег она столь же тяжела.

После этого визита он не поехал домой обедать. Позвонил Tea и сказал, что ему некогда. Она, конечно, сразу догадалась, что это отговорка. Но только заметила: «Ну раз так, завтра мы уже в отпуск не уедем». Произнесла она эти слова спокойно, как бы констатируя факт и желая подчеркнуть, что невозможность уехать в отпуск – мелочь в сравнении с той трагедией, с которой они столкнулись сегодня. До этой минуты он ни разу не вспомнил об отпуске. Но что-то побудило его ответить самым обычным голосом: «Да нет, почему? Уедем». Что это было – факт, что он в этом году уже откладывал отпуск, или сознание, что и у полицейского силы не беспредельны?

– И ты поедешь со мной? – спросила Tea.

Он знал, что Tea имела в виду июль прошлого года, когда она с детьми уехала в Лугано, а он задержался. Через два дня она получила известие, что какой-то торговец наркотиками всадил в него пулю. Произошло это на Парквег на автостоянке возле шоферского ресторана, а сейчас не далее чем в двухстах метрах от того места, среди сгоревших лачуг – кстати, они и тогда сыграли свою роль, – нашли тело Тресье Ламмерман.

– Да, – ответил он. – Мы поедем вместе.

Ему принесли булочки и кофе. Потом он около часа провел у комиссара Хавермана и наконец поговорил с Херсталом, Де Грипом, Схаутеном и со всеми остальными.

Но, в сущности, это была пустая болтовня, поскольку ни врач, ни лаборанты еще не сказали свое слово. Если только технической бригаде есть что сказать. Пять недель дождя и сильного ветра – достаточный, даже более чем достаточный, срок, чтобы уничтожить все следы и косвенные улики.

Он хоть и ожидал телефонного звонка, но вздрогнул от неожиданности.

Звонил ван Бёзеком. Голос у него был усталый и говорил он не так лаконично, как всегда, когда, прежде чем представить официальный протокол вскрытия, являлся с отчетом, доступным даже для профанов.

Минуты через три-четыре Эрик Ягер повесил трубку и подпер голову руками. По мнению полицейского врача, смерть девочки могла наступить только в результате несчастного случая на дороге. И умерла Тресье мгновенно. Само по себе это трагично, но все же не так жутко, как они опасались. «Ребенок не мучился», – сказал ван Бёзеком.

Пытаясь мысленно восстановить события вечера тридцать первого июля, Эрик Ягер опять вспомнил о котенке, который на следующее утро, громко мяукая, бегал за сотрудниками технической бригады, пока кто-то из них не сжалился над ним и не взял к себе домой.

Может, этот котенок и был главным свидетелем? Но кошку допросить нельзя! Вот почему навсегда останется тайной, что же произошло после того, как родители Тресье в половине девятого сели в машину и уехали в Лейден. Да, Тресье тогда спала рядом с братишками в огромной постели, в этом они убедились.

Вот, собственно, и все факты.

Несомненно также, что в какую-то минуту Тресье проснулась, с удивлением обнаружив, что лежит не в своей комнате. Спросонья она не сообразила, что сегодняшний вечер не похож на обычные. Она села, прислушиваясь к ровному дыханию братишек на соседней кровати. И наконец вспомнила, почему она здесь. Папа с мамой уехали, дома остались одни дети – она, Янтье и Геерт.

Одни! Короткое словечко, а сколько в нем страха, подавленности, тоски! Никакое описание – даже самое подробное – не способно раскрыть всю глубину значения этого слова.

Восьмилетний ребенок не хочет остаться дома один в десять, одиннадцать, двенадцать часов ночи. Ночью так темно, и все знакомые предметы становятся чужими и страшными, потому что ребенку не хватает самого необходимого – сознания своей безопасности.

Может, Тресье заплакала. А может, и нет. Она была храброй девочкой, к тому же ей поручили охранять братишек. И это очень важно. Сознание ответственности за более слабого может в определенный момент вытеснить страх. Некоторых оно возвышает даже до героизма.

Тресье так расхрабрилась, что уже через несколько минут начала спокойно обдумывать создавшееся положение и воспринимать реальную обстановку: мамин туалетный столик, тумбочки, платье, будильник, который безмятежно отбивал свое «тик-так», занавески, колышущиеся перед открытым окном. Все это она хорошо различала. Глаза ее стали привыкать к темноте.

За окном шелестел ветер.

Она напряженно прислушивалась – не подъезжает ли к дому папина машина? Она хорошо знала, как шумит ее мотор. Но снаружи была только ночь с ее собственными тихими звуками.

Обычно, когда Тресье просыпалась в своей кровати, она не прислушивалась к ночным звукам. Закутывалась с головой в одеяло и опять засыпала.

Но теперь она не могла больше спать. Это не папина машина? Нет, другая, с шумом проехала мимо. Девочка напрягла слух, чтобы как можно дольше слышать гул мотора. Вот машина уже у самой Хоофдстраат – гул удаляется, все дальше, дальше…

Когда кошка мяукнула в первый раз, возле самого дома, Тресье не сразу поняла, что это такое. Да и мяуканье было тихим, в едва уловимым в ночной тишине. Но, когда животное жалобно мяукнуло в третий раз, потом в четвертый, она вслушалась уже нарочно и поняла, что те же звуки раздавались и в первый и во второй раз.

На улице кошечка! Заблудилась, наверное. И, конечно, голодная. Если ее впустить, она у них останется. Тресье так хотелось иметь кошку! Янтье и Геерту тоже. Как они обрадуются, когда, проснувшись утром, увидят котенка! К счастью, он мяукнул опять – значит, никуда не убежал.

Спустив ножки с постели, она сунула их в новые красные домашние туфельки и пошла навстречу своей смерти, наступившей через какие-нибудь три-четыре минуты.

На лестничной площадке горел свет, она стремительно сбежала вниз по ступенькам, забыв обо всем на свете, кроме желания впустить в дом кошку. В ту минуту она не думала о том, что папа и мама запретили ей открывать дверь кому бы то ни было. Но ведь это был не кто-нибудь, а киска!

Девочка открыла входную дверь – глядь, а кошка сидит на ступеньке. Полосатенькая и до чего же тощая. Она нагнулась, чтобы ее взять. Но котенок скитался уже много дней и одичал. Или испугался, когда дверь неожиданно отворилась.

Животное кинулось в кусты, где позднее нашли отпечаток туфельки Тресье.

Она уже было схватила его, однако котенок со страху, а может быть, и резвясь бросился прочь, забавно подпрыгивая, кидаясь из стороны в сторону. Перебежал садовую дорожку, выскочил на улицу.

Тресье побежала за ним с твердым намерением поймать. И тоже выскочила за ограду. Не поглядев ни вправо, ни влево, она не заметила быстро приближавшиеся фары автомобиля. Скорее всего, машина была уже так близко, что водитель не мог вовремя затормозить. Кому придет в голову, что среди ночи из калитки вдруг выбежит ребенок!

Между тем со стороны Ниувкоопа приближался Крис Бергман. Пешком – его старый мотоцикл опять вышел из строя, и он оставил его у матери Волфскопа. Можно было, конечно, поехать автобусом, но пришлось бы ждать чуть не целый час, а за это время он уже прошел бы часть пути. Вдобавок сосед старой женщины предложил подбросить его до Ниувкоопа, а оттуда до города – рукой подать. А пешие прогулки – всегда на пользу. Таков, очевидно, был ход его рассуждений.

Однако, по мере того как уставали ноги, в нем опять вскипела злость на старую рухлядь, которая теперь превратилась для него в тяжелую обузу. Купить новый мотоцикл, и как можно скорее. А лучше автомобиль. Его водительские права годились на то и на другое. Только бы не начался дождь. Месяц и звезды то и дело скрываются за тучами. Может, попробовать остановить попутную машину! Мимо него несколько раз со свистом проносились автомобили, но бездушные водители не удостаивали его вниманием. Потом всякое движение вообще прекратилось.

Если мчишься ночью на мотоцикле, плевать тебе на то, что дорога длинная, темная и безлюдная. И чертовски однообразная. Теперь же он с трудом сдерживал раздражение.

И вдруг с громким криком отпрянул в сторону.

Вот идиот проклятый! От страха сердце его готово было выпрыгнуть из груди, когда вне себя от ярости он проводил взглядом удалявшиеся задние огни машины, которая чуть было не наехала на него. Этот мерзавец, как злой дух, вихрем умчался прочь.

Крис выругался, чтобы облегчить душу, и пошел дальше. Он смотрел вперед, туда, куда умчалась машина, и на миг ему показалось, будто он опять видит свет. Неужели этот тип остановился, чтобы его подобрать? Нет уж, пусть хоть треснет, он к нему в машину не сядет. Он уже почти добрался до Кастеллума и прекрасно пройдет остаток пути пешком. По крайней мере ничем не будет обязан такому бандиту.

Крис присел на дорожный столбик и неторопливо свернул цигарку. Закурил и с наслаждением втянул в себя табачный дым. Зря я это делаю, подумал он, в кои-то веки можно подышать свежим воздухом, так незачем отравлять легкие дымом.

А вообще-то ночью за городом чудесно. Тишина, только ветер шелестит в макушках деревьев.

На лужайке через дорогу стояли лошади, голов шесть примерно, и с любопытством смотрели в его сторону. Он слышал фырканье, а иногда стук копыт о землю. В тех вон зарослях, что позади, копошится еж. Только бы глупый зверек не вышел на шоссе. Ежи иногда выходят – ночью асфальт сохраняет тепло. А то ведь этакий псих мигом его раздавит. Оленей да фазанов и тех давят. Впрочем, не здесь. Олени здесь не водятся.

Обрывки бессвязных мыслей проносились в его голове. Докурив цигарку, он затоптал окурок и двинулся дальше.

Фу ты черт! Машина впрямь стоит на месте. И вовсе не потому, что ждет его. Может, владелец автомобиля живет поблизости? Ведь здесь начинается Кастеллум – первые дома, разбросанные вдоль дороги.

Да нет. Он возится с машиной. Поднял крышку багажника и копается внутри.

Наверное, машина барахлит, совсем как у него. Вид чужого несчастья поднял настроение Криса. «Поспешишь – людей насмешишь», – всегда говорила его бабушка, что применимо и к богатым вонючкам с шикарными машинами. Охваченный любопытством, он ускорил шаг.

Он был метрах в двадцати от машины, когда этот прохвост захлопнул багажник, сел за руль и был таков. Еще бы, таким везет. Проходимцам всегда везет. Не то что беднякам вроде него, Криса. И этакий фрукт никогда не снизойдет до того, чтобы прихватить с собой бедняка. Даже думать нечего. Так он и поверил, что этот тип не заметил его.

Крис опять со злостью проводил взглядом красные огоньки, которые быстро пропали из виду.

Он вновь был один в ночной темноте. Справа, там, где стоял автомобиль, в садике между кустами проскользнула кошка.

И все. Хотя нет. Все только начиналось.

Черное небо прорезала длинная, изящно изогнутая молния, и сразу же оглушительно грянул гром. Потом хлынул дождь. Если этот потоп можно назвать дождем. Через минуту Крис промок до костей, вода ручьями лилась с него на асфальт. Он шел, ничего не видя, прячась, насколько возможно, под кустами сирени.

…Эрик Ягер выпрямился и удивленно посмотрел на разбросанные по столу бумаги. Он так увлекся, восстанавливая события вечера тридцать первого июля, что совсем забыл, где находится. Часы показывали без четверти двенадцать.

Если все действительно произошло примерно так, то в его реконструкции не хватает одного – ответа на вопрос, узнал ли Крис водителя машины.

Интересно, что он невольно рассуждал так же, как Волфскоп, и в конечном счете пришел к тому же выводу. И, пожалуй, вывод был довольно логичный. Но все же у них не было пока даже намека на доказательство.

Разве что счет из «Терминуса». Возможно, его обронил владелец автомобиля, когда копался в багажнике. А Крис подобрал бумажку и спрятал в карман. Счет, оплаченный кем-то, кто провел приятный вечерок и, пьяный вдрызг, поехал домой. И сбил ребенка, а потом в панике спрятал трупик, так как хорошо знал, что вел машину в нетрезвом состоянии и за это ответит.

Все сходится, но доказательств нет.

Эрик Ягер раздраженно отпихнул бумаги. Порой бывало, что благодаря случайному стечению обстоятельств в какой-то определенный момент следствие благополучно завершалось. Чудом, так сказать. Но можно ли на это рассчитывать?

Зазвонил телефон, и он с надеждой схватил трубку. Звонил Де Грип, и через минуту Ягер понял, что уповать на чудо не приходится.

– Я только что из «Терминуса». Советую про этот счет забыть. Вечером тридцать первого июля у них в одном зале был банкет фешенебельного клуба собаководов, а в двух других залах – свадьба. В тот вечер было настоящее столпотворение и пришлось дополнительно нанять официантов. Счет был выписан нештатным кельнером, он не знал никого из клиентов, которых обслуживал, сам-то из Арнема и работал здесь впервые. Другие официанты тоже не помнят, кто там был. Так что не обессудь.

– Может, все-таки вспомнят, если назвать имена определенных лиц? – сказал Эрик Ягер.

Но Де Грип не поддержал эту идею.

– Начать с того, что прошло больше месяца и тогда у них был настоящий бедлам. А кого ты имеешь в виду?

– Да ладно, – ответил Ягер. – Я еще должен подумать. Во всяком случае, спасибо.

Де Грип хмыкнул и повесил трубку.

Эрик Ягер надел пиджак и пошел к двери. Но на пороге остановился – опять зазвонил телефон. Он помедлил, однако вернулся и поднял трубку.

На сей раз это был Херстал.

– Извини, что я так поздно. Tea сказала, что ты на работе. Ты что, не собираешься пока домой?

– Почему, как раз собираюсь.

– Я вот все думаю о Ролфе де Мёйсе и о том, что он мне кого-то напоминает. Ты слушаешь?

– Да, продолжай.

– Помнишь, как пекарь с Хоофдстраат описывал наружность того парня, который его избил?

– Помню, только приблизительно. – Но и это было сказано неискренне. Ягер не помнил ничего.

– Высокий, худой, прыткий, – подсказывал Херстал.

– Да-да, верно, вспоминаю.

– Это вполне мог быть Ролф де Мёйс, – продолжал Херстал, несколько озадаченный вялым тоном коллеги. – Пекаря стукнули по голове, – уныло добавил он. – А теперь представь себе, что этот Ролф де Мёйс – третий в триумвирате, который напал на Мулдера в Бунгало-Парке. Мы уже знаем, что к этому делу причастны Волфскоп и Крис Бергман. Но Волфскоп сидел в тюрьме, когда Криса убили, а Ролф де Мёйс разгуливал на свободе, причем никакого алиби у него нет – сидел якобы один у телевизора. Все это бросает на смерть Бергмана совсем иной свет. Как ты считаешь?

Ягер вздохнул.

– Возможно, ты прав, по крайней мере отчасти.

Он еще с минуту постоял с трубкой в руке, рассеянно слушая, как промчавшийся через парк автомобиль резко затормозил у входа. Кто-то открыл, потом захлопнул дверцы. Раздались возбужденные голоса, брань и резкие команды. Очевидно, арестовали каких-то пьяных горлопанов. А может, парочку сопляков, у которых сорвалась кража со взломом.

Все эти звуки он воспринял механически, между тем как его мысли вернулись к лесной опушке у Заячьего пруда: именно там убили молодого парня, который тридцать первого июля шел по шоссе, где переехали ребенка. После официального заключения врача они знали это доподлинно. Восстанавливая вероятные события, они наконец нашли точку опоры, путеводную нить, а ведь до сих пор руководствовались только предположениями и догадками. И разве эта путеводная нить не ведет прямиком к убийству у пруда? И разве убийство Криса Бергмана в какой-то мере не дело Де Грипа, который в свой свободный день первым столкнулся с ним?

Он опять бросил взгляд на часы. Пять минут первого.

«В случае чего звоните мне в любое время, – сказал Ягеру комиссар Хаверман. – Если уж вам хочется самому вести дело и отложить свой отпуск. У нас в штате хватает людей, которым платят за расследование уголовных преступлений».

Но зачем звонить Хаверману? У него и помимо убийства Бергмана забот достаточно.

Эрик Ягер снял трубку и набрал номер Де Грипа.

Эрику Ягеру снилось, что зазвонил будильник, а ведь утро-то воскресное, этой чертовой штуковине звонить не положено. В конце концов имеет человек право хоть раз в жизни вволю поспать!

Таковы были его первые четкие, но отнюдь не восторженные мысли. Со злостью он высунул правую руку из-под одеяла и хлопнул по тому месту, где должна находиться кнопка, на которую надо нажать, чтобы избавиться от назойливого трезвона.

Отчасти ему это удалось – теперь будильник звонил с перерывами. Скорее похоже на телефон. Да, телефон!

Теперь он вспомнил, что у него отпуск, и вот уже два дня, как они с Tea живут в Гриндельвальде, и что телефон не имеет права звонить, так же как и будильник. Да еще в такую рань, когда на улице совсем темно. А вдобавок холодно.

Tea включила свет над своей постелью.

– Да возьми же трубку, – тревожно сказала она. Tea всегда волновалась, когда в разгар отпуска кто-нибудь звонил, – мало ли что могло случиться с детьми.

Ягер взял трубку. Звонил администратор. Он и представления не имел, что этот человек так рано уже на своем посту. Тоже работенка – все время с людьми, да еще улыбаться и быть обходительным, подумал он с раздражением, потому что сам не имел ни малейшего желания кому бы то ни было улыбаться.

Если вас будят спозаранку, любая мелочь вырастает до чудовищных размеров. К примеру, телефонный звонок, когда нужно сломя голову вскакивать с постели.

У них в номере был только внутренний телефон, и уже это было достижение, ведь они жили в допотопном отельчике, где он еще ребенком останавливался с родителями. С тех пор здесь почти ничего не изменилось, потому-то он и решил в нем поселиться.

Проклиная собственную сентиментальность, он схватил в охапку свою одежду.

– Да надень ты халат, – прошипела Tea, – все равно ни одна живая душа тебя не увидит.

Он послушался дельного совета и уже через две минуты взял через барьер трубку из рук улыбающегося швейцарца.

Звонил Де Грип, и Ягеру показалось, что он тоже улыбается, вернее, ухмыляется, что больше соответствовало его характеру.

– Я тебя вытащил из постели?

– А ты как думаешь? – пробурчал Эрик Ягер.

– Мы тут всю ночь работали, – сообщил Де Грип тоном, который подчеркивал разницу между работягами и отпускниками. – Дело закончено. Херстал и Схаутен уже дома.

– Ну и… – Эрик Ягер уже совсем очухался. Голос его звучал напряженно.

– Хочешь послушать? За государственный счет, конечно! – Де Грипу явно хотелось как можно полнее использовать эту возможность самоудовлетворения.

– Валяй, – сказал Ягер, – но учти, что здесь дьявольски холодно.

– А здесь нет, – заявил Де Грип. – Для этого времени года даже тепло. Так вот, Херстал оказался прав. Парень, что стукнул по голове пекаря на Хоофдстраат, действительно Ролф де Мёйс. Пекарь, не колеблясь, опознал его на очной ставке. И он же был третьим при нападении в Бунгало-Парке. Но нам понадобилось битых семь с половиной часов, чтобы заставить его расколоться. Мы уже собирались отложить допрос на сегодняшнюю ночь и увести его, но тут он скис и во всем признался.

Де Грип сделал паузу, чтобы усилить эффект своего рассказа.

– Дальше?

– Он признался, что убил Криса Бергмана. Хорошо, что ты мне намекнул, так что я знал, о чем его спрашивать, когда он стал вспоминать разные вещи. – Де Грип хихикнул, и Эрик Ягер легко себе представил, как все происходило.

– Обыкновенное убийство на почве ревности. Эта девица из бара – Корри – считала, что Крис стоящий парень. Херстал с самого начала был прав.

Де Грип всегда был честен, хоть нередко ссорился со своим коллегой.

– Ну а как остальное? – спросил Эрик Ягер. Де Грип, видимо колебался. Потому, может быть, что ему было неприятно вспоминать об этих событиях.

– Мы получили, как ты распорядился, ордер на домашний обыск у Алекса Хохфлигера. Приехали рано утром. Он только собирался сесть в машину, и мы успели минута в минуту. Я ожидал, что он разорется, когда мы ему скажем, зачем пришли, ведь, откровенно говоря, я сомневался в его вине, и, если б ты ошибался, мы бы красиво выглядели. Хохфлигер внешне, как всегда, был надменен и ко всему безразличен, но чувствовалось, что в душе он дошел до точки. Мне трудно это описать. Ты знаешь, я не сентиментален, но в конце концов он тоже человек…

– А старая мефрау? – полюбопытствовал Ягер.

– Она вышла в сад, когда увидела, что мы беседуем с ее зятем, стояла прямая как палка и не сказала ни слова.

– Ну а девушка?

– Собиралась на велосипеде в гимназию. Уже положила сумку на раму и хотела было вскочить в седло, когда мы приехали, да так и осталась на месте, держась за руль и пристально глядя на отчима.

Эрик Ягер крепко стиснул трубку. Это была одна из многих минут в его жизни, когда он искренне проклинал свою профессию.

– Ты меня слышишь? – крикнул Де Грип через Альпы.

– Слышу. И что же было потом?

– Багажник в машине основательно вычистили. Слишком основательно, я бы сказал. Следов крови мы не нашли. Зато нашли пух из туфельки Тресье и несколько белокурых волосков. Когда мы предъявили эти улики Хохфлигеру, он сразу же раскололся.

– Что же все-таки произошло?

– Вечером тридцать первого июля он ехал от своей подружки из Утрехта. Воображал, что никто о ней не подозревает, но, как выяснилось, его теще все было известно. Ты-то знал?

– Да, она мне рассказала.

– В конце концов, это к делу не относится. Пока он на большой скорости мчался домой, из кустов неожиданно выбежала девочка, не прямо из своего дома, а метрах в двадцати от него. Выбежала буквально под колеса его машины.

– Так почему же он, черт побери, сразу же не сообщил об этом?

– А ты как думаешь? Он порядком клюкнул, и, выйди это наружу, позору не оберешься, все равно – был несчастный случай или нет… Господи, какой дурак! – нехотя заметил Де Грип. – Запихнул тельце в багажник и смылся, ведь он только что миновал прохожего и до смерти боялся, как бы тот не вмешался. Потом спрятал мертвую девочку в руинах и решил, что все в порядке. Но дня два спустя к нему пришел этот парень, Крис Бергман, и сказал: «Менеер, я знаю, что произошло, я узнал вашу машину». Хохфлигер для начала предложил ему пятьдесят тысяч гульденов за молчание. Парень вовсе его не шантажировал. Даже уговаривал пойти в полицию. Но перед таким соблазном не устоял. А потом по дурости поделился своей сокровенной тайной с закадычным дружком Ролфом де Мёйсом. А тот смекнул, что ему подвернулся случай избавиться от Криса, к которому он безумно ревновал Корри. Ведь убийство Криса можно будет свалить на Хохфлигера. Или же шантажировать его за девочку. А сам он останется чистеньким. Редкий мерзавец… Он уговорился встретиться с Бергманом у Заячьего пруда, рядом с виллой Хохфлигера. Стоял и ждал, когда Бергман подъедет по дорожке, ведущей от Рейнвег к Заячьему пруду. Бергман прислонил мотоцикл к березе и, ничего не подозревая, пошел к де Мёйсу, ведь тот сказал ему, что подготовил план ограбления виллы на Эуропасингел и им надо спокойно оценить обстановку. Когда Бергман подошел к нему вплотную, де Мёйс достал револьвер и скомандовал: «Брось мне свой пистолет и руки вверх». Пораженный Бергман выполнил приказ – что еще он мог сделать? – и был убит – собственным приятелем, из своего же собственного оружия. Видишь, как все просто… Долго ты собираешься отдыхать?

– Недели две. Надеюсь, вы вполне без меня обойдетесь.

– Да как сказать. Не исключено, что тебя будет ждать новенькое дельце, – мрачно сказал Де Грип.

Ягер медленно опустил трубку на рычаг. Администратор удалился, вероятно из деликатности, хотя явно не понял ни единого слова.

Вставало солнце. Веттерхорн и Айгер пылали в лучах зари. И Ягеру вдруг вспомнилось, как почти тридцать лет назад он вот так же утром стоял и наблюдал восход солнца над Альпами. Таких минут мало, их не забудешь. Бесконечна и прекрасна была жизнь, которая открывалась тогда перед ним: ведь восемнадцатилетнему юноше кажется, что все достижимо, что его возможности безграничны, необъятны и неописуемо прекрасны, так же как пламя нового дня над горным хребтом.

Горы и долины, вечное журчанье бегущей воды, таинственная дымка тумана и ледяные поля глетчеров не изменились. Изменился он сам. Теперь он думал о восемнадцатилетней девушке Труде. В ясное сентябрьское утро она собиралась с набитым книгами и тетрадями портфелем ехать в гимназию, и весь мир ее рухнул в одну секунду, потому что человек, которого она звала отцом, совершил чудовищное преступление против человечности. Как она теперь покажется на глаза своим знакомым и подругам? Как ей себя вести?

Думал он и о Тресье Ламмерман, которая еще не успела помечтать – ведь она была ребенком. Ей хотелось только спасти котенка.

А потом и о молодом Крисе Бергмане, который на свой лад пытался как-то устроить собственную жизнь.

Повернувшись спиной к пламенеющим Альпам, он, перепрыгивая через две ступеньки, поднялся на второй этаж.

– А не отправиться ли нам сегодня в Майринген?

Там можно отведать замечательную форель, – предложил он Tea, которая сидела в постели, испуганно глядя на него.

– А это далеко?

– Точно не помню. Часов семь ходьбы, наверное. Я был там лет тридцать назад. И тогда мы ходили из Майрингена в Гриндельвальд. Как раз наоборот.

– Ну что ж, давай попробуем, – весело сказала Tea.

Она была готова на все – ведь теперь она знала, что с детьми ничего не случилось.

Примечания

1

Подсматривающий (франц.).

(обратно)

2

По бездорожью (англ.)

(обратно)

3

Птица высокого полета (нидерл.)

(обратно)

4

Настоящий мужчина (англ.)

(обратно)

5

Зеленый (нидерл.)

(обратно)

6

«Немецкий оружейный журнал» (нем.)

(обратно)

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

Реклама на сайте