«Бумер-2: Книга 1. Клетка для Кота»

Андрей Троицкий Бумер-2 Книга первая. Клетка для Кота

Часть первая

Глава первая

Потрепанный "опель" с треснувшим лобовым стеклом и пятнами ржавчины на крыльях приткнулся на стоянке возле закусочной "Ветерок". Сидевший за рулем долговязый Витя Желабовский, широко известный в узких кругах как Жлоб, до конца опустил боковое стекло, но, кажется, дышать стало еще тяжелее. Дима Кубиков, он же Куба, занимавший переднее пассажирское кресло, лениво пускал табачный дым и разгонял его ладонью.

Был полдень, и солнце палило нещадно. Над шоссе стелилось марево, сотканное из выхлопных газов и раскаленного воздуха, зависших над дорожным полотном. Движение почти остановилось, изредка в обе стороны проползали тяжелые фуры, проносились легковушки, и вновь все замирало. Из салона открывался хороший обзор на забегаловку и ее окрестности. Но смотреть особенно не на что: на стоянке всего три машины: видавшая виды "хонда", КамАЗ, груженный песком, и ветхий жигуленок. Уже два часа, в это время хозяин закусочной дядя Миша закрывается на получасовой перерыв, но сегодня старик не слишком пунктуален, видно, и ему жара дает по мозгам.

– Грохнуть бы его прямо сейчас, – сказал Жлоб. – Что нам мешает?

– Ну, с этим всегда успеется, – Куба отлепил от губы окурок, выбросил его через окошко и глотнул воды из горлышка пластиковой бутылки. – Проломить чуваку башку – минутное дело. А что потом?

– Что потом? – как эхо повторил Жлоб.

– Суп с котом. Мочканем старика – сами себя накажем. Пока на это место не подберем нового арендатора, старика трогать нельзя. Ни убивать, ни увечить. А так Постный с этой точки хоть какую-то копейку получит.

– Да пошел он со своей копейкой.

Жлоб пригладил ладонью непокорный рыжий чубчик, одиноким островом торчавший на бритой голове. Его охватила беспричинная ярость, а в ладонях появился странный зуд, от которого можно избавиться, только отбив кулаки о чью-нибудь морду.

– Пусть себе эту мелочь в гроб положит. Копейку он башляет... Даже не смешно. Постный, когда разрешил ему работать на трассе, думал, что кабанчика откармливает. Ждал, когда этот Миша отстроится, когда пойдет клиент и бабки потекут. Чтобы обложить его нормальным оброком. Или весь бизнес прибрать. А дождался хрен чего. Ни вара, ни навара. Одна головная боль. Короче, мочим его. И делу конец. Постному скажем, что этот козел на нас с ножом бросился. У нас выбора не оставалось.

– Даже не знаю, – Куба колебался, в такую жару лень бутылку с водой к губам поднести, а тут надо всерьез напрягаться. – Лично мне этот хрен не мешает. Пусть себе пыхтит. Если хочешь знать мое мнение: виновата во всем та столовка, ну, в пяти верстах отсюда, которую построило дорожное управление. Там кормят быстро и цены ниже.

– Его проблемы – это не наши проблемы.

– А получается наоборот, – возразил Куба, – получается, наши.

Вместо ответа Жлоб вытащил из-под сиденья ствол, завернутый в чистую тряпку. Передернув затвор и, поставив пистолет на предохранитель, сунул его под ремень, одернул майку.

Из закусочной вышли мужчина средних лет и молоденькая девушка. Мужик поддерживал свою спутницу под локоть, будто той стало плохо после сомнительного обеда. Жлоб проводил женщину взглядом и мысленно раздел ее. Образ получился так себе, не эротичный, ножки коротковаты и толстоваты. И задница подгуляла.

Жлоб стал решать про себя, кто рядом с бабой – отец или любовник. Скорее всего, любовник. Затюканный жизнью мужик, которому на красивых женщин вечно не хватает денег. Или все же отец?

Парочка села в жигуль и уехала. Вопрос остался открытым. Жлоб смахнул капельку пота, повисшую на кончике носа, и надел темные очки. Осталось дождаться, когда закончит есть водитель КамАЗа и забегаловка опустеет.

* * *

Пока судьбу дяди Миши решали посторонние люди, сам он в подсобке выяснял отношения со своей родной племянницей Дашей Шубиной. Разговор, как всегда, был трудным. Позавчера дядя Миша отпустил в недельный отпуск официантку Веру Петровну и слезно просил племянницу поработать в "Ветерке" эту неделю в первую и вторую смены за двойную плату. Но у Дашки были свои, неведомые дяде планы, которые она не собиралась ломать только потому, что Петровна уехала в город проведать сына.

– И черт с тобой, – сказал дядя Миша, подводя итог разговору. – Я тут один совсем зашиваюсь. А ты в это время шастаешь неизвестно где. Все ищешь приключений на свою задницу.

– И найду, – огрызнулась Дашка. – Таких приключений найду, что тебе тошно станет.

Вот и разговаривай с этой соплячкой после таких слов. Шубин вытащил из кармана носовой платок, пристроился в углу на упаковке баночного пива, вытер красные, влажные от пота лицо и шею. Дашка вынимала из картонного ящика банки с соком и консервированным горошком и выставляла их на полки. Шубин подумал, что разговор не получился и, видимо, никогда не получится – они с племянницей давно разучились понимать друг друга. Когда-то все было иначе. Когда-то, очень давно...

Но дядька давно перестал быть для нее авторитетом, вторым отцом. А теперь она вбила себе в голову идиотическую блажь, с чего-то вдруг решила, что сможет помочь старшему брату Кольке, который сейчас тянет срок за воровство. И не просто помочь, а вытащить брата из ИТУ, купить ему свободу, будто та свобода на колхозном рынке продается по сходной цене.

– Мне уже давно тошно, – Шубин прикурил сигарету.

Середина дня, а он испытывал такую усталость, будто на нем сутки пахали. К вечеру в закусочную набьется много народу, а ему опять сидеть за кассой и, выгадав минуту, вместо официантки бегать между столиками, собирать грязные тарелки. И еще ругаться с посудомойкой – вздорной бабой, у которой по вечерам обостряется неврастения.

Дашка выставила последние банки, пинком загнала коробку в дальний угол и присела на ящик рядом с дядькой. В подсобке было прохладно, но Дашка, тоже не присевшая с утра, разрумянилась.

– Дядь Миш, – она положила руку на плечо Шубина, голос ее сделался мягким и нежным, как китайский шелк. – Нужно кафе продавать.

Ну вот, опять завела свою пластинку...

* * *

Все это началось месяца три назад, когда в "Ветерок" зашел какой-то сомнительный посетитель, одетый, как бродяга. На дворе была ранняя весна, еще стояли холода, а на парне – поношенная курточка на рыбьем меху, под ней куцый пиджак и грязноватая майка. На ногах – дешевые стоптанные ботинки. Коротко стриженную голову покрывает кепка шестиклинка, в руке – старушечья нейлоновая сумка.

– Слышь, здесь нищим не подают, – сказал Шубин: если кормить всех придорожных бродяг, сам быстро по миру пойдешь.

– Я не побираюсь...

Молодой человек пробил в кассе мясной бульон и два картофельных гарнира. Уселся за дальним столиком у окна, умял свои порции и глотнул из горлышка бутылки, которую принес с собой. Немного осмелев, парень снова подошел к кассе и, узнав у Дашки, что та будет после обеда, потому что работает во вторую смену, взял компот из сухофруктов и вернулся за свой столик. Он терпеливо прождал три часа, а когда Дашка освободилась, усадил ее напротив себя, долго что-то рассказывал, такого страху нагнал, что девчонка побледнела, а руки у нее затряслись. Помявшись, парень передал ей письмо, не в запечатанном конверте, а написанное на бумажке, завернутой в целлофановый пакетик.

Звали этого субъекта Володя Чуев, он от звонка до звонка отмотал срок в той же колонии, где сидел Колька, и после выписки решил устроить себе длительный отдых. Четыре дня он провалялся на раскладушке в Дашкиной комнате и бесплатно харчевался в "Ветерке", а потом, получив от девчонки деньги, куда-то исчез.

Какие разговоры вел этот проходимец с племянницей, дядя Миша не знал. А письмо-то читал. Весточка не проходила лагерную цензуру, поэтому бедолага Колька дал волю эмоциям. Сразу видно, он накатал свое сочинение, когда пребывал в расстроенных чувствах, повесил нос и думал только о плохом. Слезоточивые строки о том, как тяжело ему живется на зоне, как трудно тянуть лямку зэка. До конца срока хоть и немного осталось, чуть больше двух лет. Но это, дескать, по вашим меркам немного, по мнению вольных людей. А ему каждый день там как год. Кроме того, Колька опасается за свою жизнь, писал, что ему наверняка не дадут досидеть. Или блатные на пику посадят или кто-то из лагерной администрации поможет залезть в петлю.

Еще Колька писал, как он, насквозь простуженный, не поднялся со шконки, когда в барак вошел офицер, и схлопотал за это семь суток штрафного изолятора. Сидел в гнилом подвале, в сырости и холоде, на хлебе и воде. А контролеры отобрали у него теплое белье и к тому же еще кренделей навешали. И дуба он не врезал только чудом. Дашка все плакала, перечитывая эти строки, а дядя Миша сказал: "Ничего, досидит как миленький. Люди червонец получают и возвращаются. А тут... Всего – ничего". Слезы высохли на Дашкиных глазах, она схватила с плиты сковородку, на которой жарили лук, и едва не огрела Шубина по башке. Хорошо, повар успел руку перехватить. Психованная девка.

И вот с той поры, после разговоров с этим придурком Чуевым, Дашка решила, что должна, просто обязана вытащить брата с зоны. А для этого нужно всего-навсего заплатить кому-то из тамошних шишек энную сумму в валюте. О каких деньгах идет речь, Шубин не имел представления. Он видел только, что Дашка стала избегать работы в закусочной, где-то моталась, искала деньги, но, видно, ее поиски оказались не слишком успешными. Как сидела на зарплате официантки, так и сидит, считает каждый грош. И себе отказывает во всем.

– Дядь, милый, надо кафешку продавать, – Дашка всхлипнула, но получилось как-то ненатурально. Она наперед знала, что скажет в ответ Шубин, поэтому голос звучал тускло. – Надо Колю вытаскивать. Ведь то письмо читать страшно.

– А ты не читай, – посоветовал дядя. Он чувствовал, что терпение на исходе, едва сдержался, чтобы не обложить глупую девку матом, но резкое слово все же сказал. – Рано вы с ним самостоятельными стали. Дел натворили, теперь сами и расхлебывайте. Ничего с твоим братцем не случится. Досидит два года с божьей помощью. Глядишь, дурь из него вся выйдет. Теперь у Кольки есть время Уголовный кодекс выучить. Чтобы в следующий раз в тюрьму не залетать.

Дашка захлюпала носом. Что-то она стала слабой на слезу. Ей слово поперек, а глаза уже мокрые. Только напрасно племянница надеется: Шубина бабьими соплями не разжалобить. Да и затея со спасением брата настолько вздорная и тупая, что тут и сомневаться нечего: как только племянница сунется к лагерному начальству со своими деньгами, ей хвост и прищемят. Хорошо, если саму не посадят. Но без денег оставят, да и брату только хуже сделает.

– Ведь это Колька тебе денег на "Ветерок" дал, – выложила Дашка последний козырь. – Если бы не он...

– Ты меня деньгами-то не попрекай, – Шубин поднялся, чувствуя, что, сидя здесь, не отдохнул, только больше устал, совсем выдохся. – Денег он дал. Дерьмо на лопате твой Колька. Если бы не я, после смерти родителей загнали бы вас в детдом, на казенную баланду. Вот что я тебе скажу: добро вы помнить не умеете. А ты, смотрю, очень грамотная стала. А если грамотная, посчитай, сколько лет вы с братом у меня на шее сидели. Учил, кормил, одевал, обувал. Своих детей бог не послал. Вот я вас и нянчил столько лет. Ну, посчитала? То-то...

Дашка вышла из подсобки следом за дядькой, решив про себя, что больше не станет заводить разговор о продаже "Ветерка". Шубина ничем не прошибешь. Он совсем очерствел душой, погряз в мелких денежных расчетах и, кажется, у него наметился серьезный конфликт с бандитами, контролирующими этот участок дороги, все здешние рынки и забегаловки. То ли дядька должен денег братве, но не спешит отдать долги, то ли у него действительно нет ни копейки. Черт его знает. Пусть сам это дерьмо разгребает, у Дашки своих забот не перечесть.

Наскоро протерев столы, она повесила на стеклянную дверь табличку: "Простите, у нас перерыв на 30 минут". За ближним столом харчевался здоровенный мужик, водитель "КамАЗа", стоявшего неподалеку. Этот малый обедает тут через два дня на третий, приезжает перед самым обеденным перерывом, по нему можно часы проверять. Всегда берет три салата, полный борщ, двойную порцию котлет с картошкой, большой кусок пирога, графин лимонного напитка и выходит на воздух, едва передвигая ноги. И в этот раз он нагрузился выше ватерлинии. Отодвинув стол, медленно отчалил. Постояв на солнышке, прикурил сигарету и уныло побрел к своему грузовику.

Дашка, наблюдая за водилой, отметила для себя, что на стоянке пристроился старенький "опель". На переднем сиденье, о чем-то толкуя, сидят два парня. Присмотревшись, Дашка подумала, что пацаны незнакомые. У нее хорошая память на лица, в ее смену эти посетители не попадали ни разу. И что они мучаются в тачке на самом солнцепеке? В следующую секунду Дашка увидела повара Рената Баширова. Он вышел из кухни в зал, сел за столик, поставив перед собой стакан гранатового сока. Получасовой перерыв Ренат всегда использовал по назначению: он отдыхал.

– Уходишь? – спросил он и снял с головы поварской колпак, пригладил темные гладкие волосы. – Не останешься поработать? Официантка...

Дашка махнула рукой, вот теперь повар пришел агитировать. Сам Ренат готов пахать хоть в три смены, лишь бы деньги платили. Он, как и дядька, за копейку удавится. У него трое детей и жена, которая, кажется, снова беременна.

– Да знаю я, все знаю. Официантка уехала, а я должна за нее ишачить. Как бы не так. Хрена вам.

Дашка стянула с себя фартук, скомкав его, бросила на стол. И, хлопнув дверью, вышла из забегаловки. Когда минуту спустя она заводила свою "хонду", увидела в зеркале заднего вида "опель". На этот раз салон машины оказался пустым, парни подевались неизвестно куда.

* * *

Витя Желабовский и Куба вошли в закусочную через заднюю дверь, которая по случаю несносной жары оставалась открытой. Миновав тамбур и тесный, заставленный ящиками коридорчик, оказались на кухне. Здесь у огромной кастрюли с азу по-татарски топталась Зинаида Ивановна, она же помощник повара, она же, когда требуется, официантка. Переминаясь с ноги на ногу, Зинаида старалась попасть в ритм музыки, которую передавали по радио. Жлоб, крадучись, подошел ближе, остановился за спиной бабы и своей долинной, как шлагбаум, ручищей дотянулся до ворота белого халата. С силой рванул ткань, развернул Зинаиду лицом к себе.

Всегда бойкая официантка онемела от ужаса, увидев перекошенную от злобы морду Жлоба и охотничий нож с длинным клинком в руке у другого парня. Она хотела сказать, что ее не надо убивать, она все отдаст и так. С превеликой радостью. На шее золотая цепочка с крестиком, а деньги в сумочке, которая лежит... Зинаида не успела произнести ни единого слова, Жлоб уже развернул плечо и умело ткнул кулаком ей в лицо. Через секунду свет померк у нее в глазах, она не свалилась на пол только потому, что намертво вцепилась в край привинченного к полу железного стола. Жлоб занес руку дня нового нокаутирующего удара в переносицу, но Куба подскочил ближе и въехал женщине рукояткой ножа между глаз.

Жлоб прибавил громкость висевшего на стене радиоприемника. Партнеры прошли еще один коридор, оказались у открытой двери в подсобку. Дядя Миша, подставив под ноги чурбан, на котором кололи дрова для шашлыков, пересчитывал банки с консервированным сладким перцем, стоявшие на самом верху. В одной руке он держал ученическую тетрадку в клеенчатой обложке, в другой – огрызок простого карандаша.

– Тридцать шесть, – шептал Шубин себе под нос. Из кухни доносилась музыка, отвлекавшая от дела. Лишь бы не сбиться со счета, иначе придется пересчитывать банки по второму кругу. – Тридцать семь...

Шубин сделал пометку в тетрадке. И начал счет банок на второй полке, где стоял горошек. Он не успел добраться до цифры пять, когда какая-то неведомая сила выбила чурбан из-под ног. Взмахнув руками, дядя Миша выронил тетрадку и карандаш, тяжело бухнулся на бетонный пол, больно ударившись плечом. Стараясь сообразить, что происходит, он оттолкнулся ладонями от пола, уперся спиной в стойку полок. Увидел двух незнакомых молодых людей, стоявших над ним.

Один малый вооружен ножом, он небольшого роста с квадратными плечами. Другой, длинный и худосочный, одет в линялые штаны и майку без рукавов с иностранной надписью. Морды незнакомые, кажется, сюда эти парни никогда не заходили.

– Вам чего? – сидя на полу, Шубин лихорадочно соображал, откуда появились нежданные гости и что здесь забыли. Выручки в кассе кот наплакал. – Чего надо?

Вместо ответа Жлоб нанес футбольный удар мыском ботинка в грудь Шубину. Куба добавил ногой слева по ребрам. Жлоб каблуком наступил на ладонь своей жертвы. Предприниматель закричал от боли, но этот крик услышали лишь его мучители. Дверь в коридор, обшитая листами жести, оказалась уже закрытой, а радио в кухне орало на полную катушку. Согнувшись в пояс, Жлоб ударил хозяина "Ветерка" наотмашь, основанием ладони в лицо, развернулся и снова ударил справа. Отдернул руку, будто его шибануло током, и, прижав ее к груди, запрыгал на одной ноге.

– Бляха-муха... Кажись, я палец сломал, – застонал он. – Вот же сволочь. Морда, как кирпич. Палец, блин...

Не обращая внимания на эти стоны, Куба пару раз, когда Шубин попытался встать, навернул ему коленом по уху. Потом другим коленом – для симметрии. И добавил справа кулаком. Дядя Миша плохо видел, потому что правый глаз заливала кровь, сочащаяся из рассечения над бровью. На веках левого глаза после удара коленом мгновенно налился водянистый волдырь, веки сомкнулись.

Шубин поднял предплечья, старясь защитить лицо от ударов. Но Куба захватил два пальца его правой руки, сжал их в кулаке и вывернул до костяного хруста. Шубин, ослепленной болью, не понимал, за что и почему два молодых отморозка медленно убивают его в собственной подсобке. Они ничего не требуют, не берут деньги из кассы, не шарят по карманам, просто молча, ожесточенно мордуют его. И от этого молчания так страшно, что словами не передать. Страх хуже физической боли. Дядя Миша набрал в легкие побольше воздуха и заревел, как раненый слон:

– А-а-а, Рифат... Рифат... А-а-а...

Сейчас вся надежда на повара. Если он подоспеет, есть шанс спастись. Рифат, здоровый мужик, который играючи разгружает мешки с сахаром или мерзлые свиные туши. Если бы он успел, если бы услышал...

Жлоб перестал прыгать на одной ноге, боль в пальце отпустила. Он выхватил из-за пояса пистолет, крепко зажал ствол в ладони. Шубин успел вжать голову в плечи.

– Вот тебе, тварь. Вот... Вот... – Жлоб, развернув плечо, рукояткой пистолета, как молотком, врезал дяде Мише по шее.

Один раз, другой. Шубин задергался. Сверху посыпались, покатились по полу жестяные банки.

* * *

В общем зале кафе было не так жарко, как на кухне, поэтому повар Рифат не спешил возвращаться на рабочее место, он хотел сполна насладиться получасовым перерывом, вкатить еще один стакан гранатового сока и дать отдых ногам. Вечером, когда жара спадет, здесь будет полно посетителей. Но основная часть его работы уже сделана. Кастрюля с азу по-татарски стоит на слабом огне, мясо почти готово. Жареные лангеты в духовом шкафу. Ему осталось покрошить овощной салат и винегрет. Все остальное сделают Зинаида Ивановна и официантка Лида, которая выйдет во вторую смену. Сегодня Рифат уйдет из закусочной в пять тридцать, на час раньше обычного, как раз в это время у "Ветерка" останавливается рейсовый автобус. Надо забрать жигуль из сервиса и отвести жену к врачу, женская консультация закрывается в восемь, поэтому он успеет.

На кухне радио орало так, что было слышно в зале. Рифат не любил лишнего шума: он вычитал в одним умном журнале, что громкие звуки утомляют человека, как тяжелая физическая нагрузка. И строго предупредил Зинаиду, чтобы она не врубала шарманку слишком громко. На мгновение Рифату показалось, что его зовет хозяин заведения. Но, видимо, послышалось. Рифат допил сок, глянул на часы – можно посидеть еще немного, только сначала надо выключить радио. Он поднялся и направился на кухню. Рифат оказался в середине темного коридора, когда услышал какую-то возню в подсобке. И слабый голос дяди Миши. Слов не разобрать, но и без слов понятно: что-то случилось. Возможно, Шубин пересчитывал запасы консервов и неосторожно грохнулся вниз с высокого чурбана. Рифат дернул на себя ручку двери. Но она почему-то не открылась.

– Михал Палыч, ты там? – крикнул Рифат. – Открывай. Слышь?

В ответ какое-то мычание, звук, похожий на удар о пол упавшей сверху жестянки, подозрительные шорохи. Дверь с другой стороны можно закрыть на хлипкий крючок. Замка тут нет. Рифат поплевал на ладонь, крепко вцепился в ручку, отступил на полшага, резко повернув корпус, рванул дверь на себя. Крючок вылетел из ржавой петли. В то же мгновение Рифат увидел Шубина и не сразу узнал его.

Тот сидел на полу, привалившись спиной к стояку полки. Лицо распухло от побоев, будто его покусали пчелы, губы вывернулись наизнанку. Рубаха разорвана до пупа, грудь залита кровью. За мгновение Рифат сумел разглядеть нападавших: один – длинный выродок с граблями вместо рук. Второй – какой-то квадратный, с тяжелой челюстью неандертальца. Длинный, кажется, оробел, шагнул назад. Но тут из-за его спины вылетел второй малый с красным огнетушителем в руках. Действуя им, как дубиной, он с размаху опустил его на темечко повара. В голове у Рифата загудел стопудовый колокол, и он словно провалился в темный колодец...

* * *

Дядя Миша открыл глаза, когда ощутил во рту солоновато-сладкий вкус крови. Он все еще сидел на полу, кто-то лил воду ему на голову. Шубин застонал и плотнее уперся руками в пол. Сладкая вода пенилась и стекала за шиворот рубахи. Он почувствовал, как в кровоточащие губы с силой ткнули стволом пистолета, заставляя шире открыть рот. Шубин подумал, что через мгновение его не станет, а он так и не узнает, за что был убит.

– Шире открой пасть, – заорал ему в лицо Жлоб, – еще шире. Тварь такая, ни хрена не понимает. Ну, тебе говорят.

Шубин приоткрыл рот, втянув носом запах металла и ружейного масла, которым смазывали пистолет.

– Ты был когда-нибудь у врача? – заорал Жлоб. – Нет, а почему не умеешь пасть разевать? Ну же.

В спину его толкал Куба.

– Дай я его, – словно в горячке, повторял он, – дай я. Ну, какая тебе разница.

– Да пошел ты, – отпихнул его Желабовский. – Слышь, дядя Миша, хочешь сдохнуть? Прямо сейчас?

Шубин хотел что-то сказать, но мешал ствол пистолета, который Жлоб протолкнул ему едва ли не в самое горло. Поэтому старик промычал нечто невразумительное и взглядом показал, что умирать не хочет. Особенно сейчас.

Если бы ствол вынули изо рта, Шубин сказал бы своим обидчикам, что уже платит местному авторитету Постникову за охрану от рэкетиров. Он не может платить всем без разбору, потому что денег слишком мало, а желающим прокатиться на дармовщинку – счета нет. У молодых людей будут большие неприятности, когда Постников увидит физиономию Шубина и услышит его рассказ. Неприятности – слабо сказано. У авторитета крутой нрав, и он очень не любит чужаков, которые пытаются кормиться на его территории.

– Тогда так, старик, – сказал Жлоб назидательным тоном, – слушай внимательно. Мы знаем, что ты платишь Постному. Теперь все отменяется. Будешь платить нам, то бишь, Гребню. По тем же дням, ту же сумму, что и Митрофанычу, но на пятьдесят процентов больше. Чего ты дергаешься? – насторожился парень, заметив, как вздрогнул дядя Миша при определении процентной ставки. – Ты что-то имеешь против?

Шубин шмыгнул разбитым носом, давая понять, что против ничего не имеет. Жлоб вытащил ствол изо рта хозяина заведения, вытер пистолет о его штаны и сунул под ремень. Партнеры переглянулись.

– Мы уходим по-английски, – сказал Куба Шубину, – не прощаясь. Английский этикет – это сейчас очень модно.

Он пнул напоследок Шубина каблуком в грудь, и приятели вышли в коридор. На полу валялся повар, медленно приходивший в чувство. Куба поднял лежавший рядом с ним огнетушитель, долбанул им Рифата по загривку и следом за Жлобом вышел на кухню. Здесь они сбросили на пол кастрюлю с азу, опрокинули корзину с помидорами и сорвали золотую цепочку с помощницы повара, пролежавшей под столом все это время. Зинаида не посмела шелохнуться и даже пикнуть. Она проводила молодых людей взглядом и только тогда волю чувствам, села на пол и разрыдалась в фартук.

Глава вторая

Информация о том, что заключенный номер триста семь, особо опасный рецидивист Константин Андреевич Огородников, он же Кот, готовит побег из колонии, поступила в оперативную часть неделю назад. Только эта короткая информация. И больше ни слова. Одиночный намечается побег или в составе группы, кто помогает потенциальному беглецу с воли, на какой день намечено сие событие и как оно будет проходить? Эти и множество других важных вопросов оставались без ответа.

Сергей Петрович Чугур, заместитель начальника колонии строгого режима (в просторечии кум), поставил на уши всех, в том числе своего лучшего осведомителя Пашку Осипова по кличке Цика. Задача – любыми способами добыть информацию о предстоящем побеге. И посулил активисту солидный бакшиш, но все без толку. Правда, вчера под вечер Цика дал знать, что появились новые данные, раскрывающие план преступления. Кум вздохнул с облегчением и первую ночь за неделю хорошо выспался.

После обеда, закрывшись в своем кабинете, он снова принялся листать дело Кота, испещренное пометками офицеров оперативной части: ударил в голову табуретом товарища по отряду, который, по мнению Огородникова, сотрудничал с администрацией ИТУ... всадил ножницы в спину бригадира, потому что тот в оскорбительной форме приказал выполнить сверхурочную работу... сломал черенок лопаты о спину дежурного офицера, помянувшего недобрым словом мать Огородникова... не снял шапку в ответ на приветствие контролера... Семь дней карцера, две недели ШИЗО, десять дней, неделя БУРа... И так далее и так далее.

За два с половиной года на его заборную книжку не начислено ни копейки, он припухал на подсосе, потому что в ларьке не на что отовариваться, пачку печенья к празднику – и ту взять не на что. Кроме того, Огородникову было запрещено отправлять и получать письма и посылки. Он пребывает в колонии уже полных три года, но так ничему и не научился, плюет на здешние порядки. С Котом все было ясно: это – полный отморозок и злостный нарушитель режима, так и не вставший на путь исправления. Эту тварь исправит только заточка или пуля.

Но полгода назад Кот резко меняет стиль поведения: с той поры он не замечен в нарушениях режима. Мало того, он выходит на общие работы, трудится каменщиком на строительстве склада и выполняет норму, выдавая за смену полтора кубометра кирпичной кладки. Даже в самодеятельность записался, хотя петь не умеет. За полгода правильной жизни он получил четыре письма и две посылки. Кажется, умнеет малый, учится понимать, что почем в жизни. И вот тебе на – задумал побег. Значит, все это время он гнал прогоны, вводил в заблуждение администрацию и товарищей по отряду, добивался и добился послабления режима, а сам тем временем готовился намылить лыжи.

* * *

Кум, захлопнув дело, поднялся на ноги. Сидеть в кресле, сделанном месяц назад в столярной мастерской, – сплошное мучение. Со стороны кресло напоминало императорский трон, хоть в музее выставляй: высокая резная спинка, о которую больно облокотиться спиной, жесткая маленькая сидушка, на нее приходится класть кусок поролона. И еще – слишком высокие подлокотники в виде львов с оскаленными мордами. Столяр очень старался, одного не учел, сука такая, что на этом троне Сергею Петровичу несколько часов в сутки придется зад канифолить. А задница у него не железная.

Сегодня день выдался прохладным и ветреным. Стоя у окна, кум разглядывал лагерный плац, голое вытоптанное поле, на котором через час должно начаться построение зэков для вечерней поверки. Отсюда, с третьего этажа, хорошо просматривается половина лагеря: проклятый плац, зажатый между двумя трехэтажными корпусами лагерной администрации, сложенными из светлого силикатного кирпича, и унылыми деревянными бараками, за которыми виднелся высокий двойной забор, огораживающий предзонник, и сторожевые вышки. По периметру административные здания отгорожены от жилой зоны столбами, нитками колючей проволоки, у главного входа разбиты две клумбы, посажены чахлые яблони, которые никак не могут прижиться, все болеют, даже не цвели в этом году.

Однолетние кладбищенские цветочки, припорошенные пылью, тоже не радовали глаз, над плацем ветер поднимал клубы мелкой пыли, над столовкой вился серенький дымок, напоминавший о том, что ужин уже через два часа. Зэков пригонят с производственной зоны, после переклички они получат порцию хлеба и ковш баланды с капустой и вареной мойвой. А там – свободное время.

Любоваться не на что, пейзаж безрадостный и настолько унылый, что скулы сводит зевота. Эта убогая картина обрыдла Сергею Петровичу до боли в сердце и печени. Но сейчас он, позабыв об эмоциях, высматривал в окно заключенного номер четыреста двадцать один, проще говоря, Цику, который еще полчаса назад должен был принести в клюве важное известие, но почему-то опаздывал.

Кум полил из пластиковой бутылки бегонию, расплодившуюся в горшке на подоконнике, еще раз взглянул на часы. Он не умел и не любил ждать, тем более какого-то паршивого зэка, но тут случай особый.

Цика – глаза и уши Чугура, он лучший лагерный активист, хозяйскими харчами кормит с ладони десяток стукачей, которые сливают ему всю информацию, достойную внимания кума. Если активист-общественник задерживается, значит, есть на то уважительные причины.

Когда в дверь постучали и на пороге выросла фигура Цики, кум даже улыбнулся. Осипов вошел в административный корпус с черного хода, поэтому кум не увидел его через окно.

– Заключенный номер четыреста двадцать один, осужденный по статьям... – докладывая, Цика сорвал с головы и смял в кулаке шапку-пидорку, вытянулся в струнку, лицо налилось краской, – по вашему приказанию прибыл...

– Отставить, присаживайся, – кум устроился в неудобном кресле и начал разговор с риторического вопроса. – Ну, как жизнь, активист?

– Спасибо, гражданин начальник.

Вопрос не требовал ответа. Морда Цики лоснилась от жира, а задница на унитазе не помещалась. Он был на придурочной должности помощника хлебореза, жрал от пуза, за информацию получал от кума харч и водку, имелись и другие источники для сытой и безбедной жизни.

– Вчера из телевизора у шконки Василия Крайнова пропала банка сгущенки, – Цика вытер пидоркой пот со лба, он старался не вставлять в разговор жаргонные слова, но не получалось. – Сегодня в пятом бараке устроят разборку с крысой. Могут порезать или...

– Меня это мелочевка не колышет. Давай о главном.

– Короче, Кот на производственной зоне закопал металлический ящик из-под газовых баллонов, – сказал Цика. – Ящик у забора между шестой и седьмой строительными бытовками. В нем цивильная одежда: кроссовки, тренировочный костюм. Еще в ящике трехдневный запас сухарей, вяленое мясо и сигареты. Может, там и ксива есть. Не знаю. Дернуть он решил восьмого или девятого июня. Это – точные данные. После отбоя переберется через забор жилой зоны на промку. Ее ведь ночью не охраняют. Переоденется, снова перемахнет другой забор. И уже на воле. Бежать он будет так: после отбоя задержится на репетиции в клубе. Отпросится у начальника отряда, чтобы там переночевать.

– Как же это он забор перемахнет?

– Сами знаете, у нас каждую ночь перебои с электричеством. Свет на вышках вырубают минут на пятнадцать, когда и на час. И запасной генератор – ни мур-мур. Накрылся мягким местом. Запретка темная, часовые – как слепые котята. Ну, пока электричество не дадут. Вот он и воспользуется, гад. Дождется момента. И по жердине наверх залезет. Проволоку кусачками порежет. Кусачки сделаны на заказ и где-то здесь в жилой зоне припрятаны. Если масть покатит, за четверть часа он все успеет.

– Кто бежит с ним вместе?

– Вот этого не знаю, – покачал головой Цика. – Кот с одним малым кентуется, с Колей Шубиным, с Шубой.

– Отпадает. Шубин не сегодня-завтра на волю выходит. Откуда у тебя информация? От кого?

Цика поерзал на табурете. Раскрывать источник ему не хотелось по сугубо личным причинам.

– Ну, я, кажется, вопрос задал.

– От Васи Гомельского.

– Ясно, – кум сердито свел брови. – Кто еще знает о побеге кроме твоего Васи?

– Никто, – покачал головой Цика. – Васька слышал разговор Кота с одним шоферюгой, вольняшкой. Имя водилы – не известно, и номер машины Васька подсмотреть никак не мог. Чтобы по вашему указанию добыть информацию, Гомельский пять ден просидел в подсобной комнате бытовки, закрытой на ключ. А Кот, пока бугор в лазарете с грыжей отлеживается, вместо него наряды подмахивал. Всю дорогу не вылезал из этой бытовки. И вот вчера к нему заходит водила, запирает дверь. И промеж них вышел этот откровенный разговор. Вся бригада была на объекте. А Гомельский забился в подсобку и сидел там, как мышь. Так надо понимать: Кот выберется с зоны, а на дороге его будет ждать тачка. И тогда ищи ветра...

– Делать выводы я сам буду, без твоей помощи. И личность шоферюги выясню, и все остальное, – рассеяно кивнул кум и переспросил. – Точно, никто о побеге не знает?

– Ни одна живая душа, – Цика прижал к груди пухлые ладони. – Клянусь здоровьем матери.

– Матери у тебя нет, – возразил Чугур, – и никогда не было. Откуда Кот взял цивильные шмотки?

– Деньги у него последнее время водятся, – пояснил Цика, – кто-то с воли его греет. А барахло у вольняшек можно купить. Были бы гроши. Я постараюсь обо всем узнать...

– Лучше уж не старайся, – отрезал Чугур. – Прекрати свою бурную деятельность. Только хуже сделаешь, спугнешь. И своему человеку передай, Гомельскому, чтобы язык в жопу засунул. О побеге – никому ни звука. Ясно?

– Так точно, гражданин начальник.

– Сколько же лет у нас побегов не было?

Чугур поскреб пальцами затылок. Тот побег на рывок, когда два парня дернули в лес, выскочив из строя, и были срезаны автоматной очередью, не в счет. Недоразумение, а не побег. И случай в прошлом году можно не считать. Зэк возле ворот промзоны выбросил из кабины грузовика вольняшку – водителя и пытался уйти на колесах. Но не проехал и ста метров. Пулеметчик с вышки превратил кабину КамАЗа в сито.

И еще случались курьезные эпизоды, им счета нет. Но настоящего побега, продуманного до мелочей, хорошо организованного, не было, пожалуй, лет пять. Тогда бежали трое, и все бы у них вышло путем, но менты тормознули беглецов на товарной станции в ста километрах от зоны, когда парни забрались в телячий вагон. Одного грохнули на месте. Другого, раненого, взяли живым. Правда, он изошел кровью на обратном пути в колонию. А вот третий... Ушел, и с концами.

Кум положил перед Цикой чистые листы бумаги и ручку, приказав письменно изложить свои показания и нарисовать план, где указано место расположения тайника. Обливаясь потом, будто целину пахал, Цика склонился над столом и стал водить пером по бумаге, стараясь писать разборчиво. Через полчаса, когда он закончил свой опус и нарисовал план, майор открыл дверцы железного шкафа, в котором хранился конфискат: водка, сигареты с фильтром и другой дефицит, который офицеры отбирали у женщин, получивших трехдневные личные свидания с мужьями. Чего только бабы не перли на зону, пряча запрещенные предметы под юбками в интимных местах. Водка и самогон – это так, веточки. Попадались спичечные коробки с канабисом и даже белый порошок.

Сергей Петрович слишком опытный, тертый жизнью мужик, чтобы составлять протоколы изъятия и поднимать большой кипеш. Конфискат оседал в его шкафу и в сейфе оперчасти, а потом шел на продажу. Нынче такие времена: деньги по зонам гуляют шальные. Глупо не подбирать то, что валяется под ногами и просится в карман.

Кум выложил на стол пару пачек индийского чая и трехлитровую резиновую грелку, наполненную крепким первачом. Цика радостно затряс головой. Сегодня вечерком он оприходует пару стаканов и заторчит, как в ступе пестик. Уляжется на железную койку с мягкой сеткой, в которую глубоко проваливается зад. И позовет в крошечную каморку при хлеборезке свою здешнюю жену – некоего Васю Гомельского, гопника и стукача. Угостит его и передаст пару добрых слов от кума.

– Спасибо, гражданин начальник, – Цика, задрав куртку, запихивал в штаны грелку с горючим, рассовывал по карманам чай.

– Не на чем.

– Тут еще такой базар вышел между авторитетами, – Цика замялся. – Типа у них полный голяк – ширнуться совсем нечем. То есть вообще ни грамма. Раскумариться хотят люди.

Авторитеты, подсевшие на иглу на воле, не отказываются от своих привычек и здесь. Тем лучше. Чугур понимающе кивнул.

– Через знакомых пусти парашу, что завтра, возможно, будет канабис. И кое-что покрепче. Пусть бабки готовят. А теперь иди, скоро мужики с промки вернутся.

Как только Цика испарился, кум, усевшись на свой трон, дважды перечитал его сочинение и внимательно изучил нацарапанную на листке схему. Хотелось вызвать к себе дежурного офицера и отдать команду: взять Кота прямо сейчас, когда он вместе с работягами возвращается в жилую зону и возле шлюза проходит шмон. Вытащить из строя и засунуть в кандей, а уж там... Чугур сжал литой кулак и стал разглядывать свои пальцы и тяжелое костистое запястье, заросшее мелким темным волосом.

Когда-то, еще в молодые годы, он служил рядовым контролером СИЗО и среди коллег славился тем, что двумя ударами в корпус, не по лицу, а именно в корпус, мог выбить душу из подследственного. Одним ударом отправить оппонента на больничную койку. Раз – и шах. Раз, два – и в дамки. Интересно проверить: на что он способен сейчас? Сможет он с двух ударов?

* * *

Бригада каменщиков, работавшая на строительстве склада в производственной зоне, после обеда вкалывала только три часа, а потом бугор объявил перекур, потому что сломалась бетономешалка. Электрик, вызванный из жилой зоны, сказал, что поломка несерьезная, накрылся рубильник, но раньше завтрашнего дня он все равно не управится. Работяги вышли из здания на воздух, во внутренний двор склада и до съема, официального конца рабочего дня, разбрелись кто куда. День выдался теплым, но ветреным.

Каменщик Константин Огородников по кличке Кот, Николай Шубин, работавший подсобным рабочим, и некто Петрухин разломали два старых ящика, разожгли костерок и устроились на траве за бетонными плитами. Кот нанизал на прутик кусочки хлеба, которыми разжился утром в столовке, и поджаривал их на огне. Шубин, растянувшись на земле, смолил самокрутку. А Петрухин, он же Петруха, куда-то исчез и вернулся с целлофановым мешком, который прятал в подвале склада. В мешке было килограмма полтора вяленого мяса.

Петруха, худой и длинный как жердь, присев на корточки у огня, доставал маленькие кусочки своего лакомства и, отправляя их в рот, медленно пережевывал, перетирал зубами, превращая в кашицу, а потом глотал. Колька Шубин, докурив самокрутку, стал перечитывать письмо младшей сестры Дашки, полученное пару дней назад. Это послание он прочитал уже раз сто и выучил наизусть.

– Кот, а у тебя есть какая-нибудь мечта? – спросил Колька, закончив с чтением. – Ну, сокровенная?

– У каждого тут есть мечта, – отозвался за Кота Петрухин. Он громко чавкал, пережевывая мясо. – Навострить отсюда лыжи.

– А кроме этого?

– Какая еще мечта? – усмехнулся Кот. – Мечта...

У него была мечта, близкая и вполне реальная, но делиться своими тайными мыслями ни с одним из зэков Костян не мог. Вокруг полно стукачей, и каждое неосторожное слово может стать известно офицерам оперчасти. А значит, самому Чугуру. И тогда от его мечты останется кровавое пятно. Да и людям, с которыми Кот поделится своей идеей, придется несладко.

– Мне тут еще десять лет чалиться, – сказал Кот. – День живым прожить – уже хорошо. И проснуться так, чтобы башка была на плечах, а не в тумбочке валялась. Вот об этом все мысли.

– Ну, а если бы тебе амнистия выпала? – не отставал Колька.

– Тогда бы я мечтал... Даже не знаю. Угнать самую крутую тачку в Москве. Цвета мурена с движком в четыреста лошадей. И прокатить на нем самую красивую бабу, которую можно купить за деньги. С ветерком прокатить. Чтобы ни одна ментовская рожа не могла подобраться на расстояние километра.

– Мелко плаваешь, – усмехнулся Колька. – Мы вот с сестрой мечтали провернуть крупное дело. Одно, но очень крупное. Смыться из этой страны навсегда и купить свой остров в теплом море. Даже не остров – островок. Представь: белый песчаный пляж, пальмы, небо синее. И все это – твое. Включая тех попугаев, что на ветках кричат: "Рублоны, рублоны..."

– Тебе, Колька, мечтать в самый раз, – кивнул Кот. – Скоро ты с нашей дачи сорвешься. Надыбаешь бабки. И пришлешь мне со своего острова цветную фотографию. Вся зона будет смотреть твою карточку и форменно от зависти припухать.

Колька улыбнулся. Слухи о большой амнистии будоражили колонию почти полгода, распространились они задолго до того, как в Москве на самом верху было принято решение досрочно освободить из мест заключения лиц, не совершивших тяжких преступлений и преступлений против личности. Амнистия действительно должна вот-вот начаться, но коснулась она всего семерых человек из четырехтысячного контингента зоны. В том числе и его, Шубина. Он знал, что досиживает последние дни или, в крайнем случае, недели, но до сих пор не смел поверить в собственное счастье.

Вытащив из кармана куртки фотографию, завернутую в клок газеты и тонкий целлофановый пакет, Колька разглядывал ее так долго, будто увидел в первый раз. Карточка выцвела и потерлась на углах. Шубин редко показывал эту фотку, но сейчас особый случай, а Кот свой человек. Сейчас можно. Он подсел ближе к Коту, сунул ему карточку. На берегу реки стоит Колька, одетый в майку с надписью "Boss" и в светлые шорты. Рядом с ним стройная девчонка лет восемнадцати. На ней цветастый сарафан с узенькими бретельками, густые светлые волосы развеваются на ветру.

– Невеста что ли? – спросил Кот.

– Сестра Дашка, – сказал Колька. – Ждет меня. Нас только двое: она и я. Родители давно погибли. Еще дядька есть, он нас воспитывал и вообще... Заботился, короче. Сейчас у него своя забегаловка на трассе. Наверное, хорошо зарабатывает. И сестра пишет, что все у них нормально. Скучают без меня.

– Не долго им скучать осталось.

– И вот еще посмотри, – Шубин протянул Коту сложенную вчетверо бумажку, вырезку из журнала. На ней – ружье для подводной охоты, гидрокостюм и акваланг: баллоны с кислородом, маска, трубки. – Эту штуку, в смысле, не ружье, акваланг, я уже купил. Как раз за два дня до того, как меня повязали, и купил. Специально в Москву ездил. В нашей дыре такие вещи не продаются, потому что никто не купит. Акваланг дома меня дожидается. Ты умеешь пользоваться этой штукой?

– Баловался как-то, – кивнул Кот. – Не самое мудреное дело. Надо только, чтобы маска плотно прилегала к лицу. И еще, чтобы кислород свободно поступал.

– А я вот ни разу не попробовал, – сказал Колька. – Как думаешь, резина не потрескалась, все-таки два года пролежала?

– Если фирменная, не потрескалась.

– Мой акваланг – фирменный. Один из самых дорогих.

Кот снял с прутика поджаристые, пропахшие дымом кусочки хлеба. Угостил Кольку и сам стал жевать. Петруха неслышными шагами подошел к костру, вгляделся в карточку, усевшись рядом с Колькой, сказал:

– Ничего девка, гладкая, но больно уж костлявая. И бюста в ней мало. А мне нравятся женщины посолиднее, в теле, чтобы было за что подержаться, к чему прижаться. Лежишь на ней, как на пуховой перине. И ни о чем не вздыхаешь. Нет, я бы на такую не прыгнул.

– Дашка не та девчонка, которая позволяет таким уродам, как ты, на себя прыгать, – Колька завернул карточку в газету, а затем сунул в пакет и запрятал глубоко в карман куртки. – Ты сам доходной, вот тебе и нравятся толстые бабы. Чтобы бюст до пупа и жопа в три обхвата.

– А что это за баба, если у нее одни мослы? Недоразумение природы, – Петруха скорчил брезгливую рожу, сунул в рот кусочек мяса и принялся работать челюстями. Во рту не хватало половины зубов, поэтому процесс шел медленно. – Мне такая женщина нужна, чтобы, как говорится, за собой повела, – громко чавкая, сказал Петруха. – Вот, помню, такой случай. Пас я одну бабу на вещевом рынке, по виду башливую. Сама в кофточке и джинсах. Кошелек толстый. Расплачивается с продавцом и сует портмоне в задний карман. Ну, думаю: моя. Шмель в очке, надо брать. И взял. Спокойно, без кипежа. Кожу сбросил в урну, бабки в карман и с рынка. Вхожу в автобус, а там едет та самая баба. И к ней контролеры подваливают. А у нее ни копейки. Короче, я за нее штраф заплатил. А потом, раз случай такой выпал, ближе познакомились. Вечером я уже в ее постели оттягивался и...

– Хватит, блин, базара: все только бабы, постель, – оборвал Петруху Кот. – Постель, бабы...

Разговоры о женщинах на зоне – бесконечные. Стоит только начать трындеть на эту тему, и уже никто не остановится. Потому что у каждого есть своя история, даже десяток историй, даже сотня, чаще всего выдуманных, которыми не терпится поделиться.

Петрухе стало скучно, потому что слушать его никто не хотел, а про мечту и не спрашивали, и так все об этом уже знали. Пятый месяц как у Петрухи обнаружили туберкулез. Теперь он дожидался отправки в лечебно-исправительное учреждение, но дело оказалось долгим. Нужно было сформировать группу туберкулезников, составить этап и только потом ждать отправки. До звонка оставалось еще четыре года, перевод в колонию для туберкулезников – верный шанс остаться в живых.

Но быстрее загнешься, чем попадешь в ЛИУ. Поэтому приходилось надеяться на собственные силы, лечиться подручными средствами. А, как известно, первое лекарство – собачье мясо и бульон из него.

Десять дней назад Петрухе улыбнулась удача. На забор стройки каким-то образом проникла дворняга. Собака грязная, старая и жилистая, но довольно упитанная. Петруха набросился на нее сзади, повалив на землю, задушил куском проволоки. Освежевав свою добычу в подвале, он закопал шкуру и два дня самодельным ножом расфасовывал тушку на части. В отдельный мешок – мясо, в другой – кости. Мясо он закоптил на костре, а из костей варил что-то вроде бульона. Лекарство, кажется, помогало. Петруха чувствовал себя бодрее, а ночной кашель бил его не так сильно, как прежде.

Костян задумчиво смотрел на огонь и думал о том, что он, возможно, окажется на свободе раньше, чем Колька выйдет по своей амнистии. И уж точно раньше того времени, когда Петруху отправят этапом в ЛИУ. До свободы теперь, можно сказать, рукой подать...

* * *

К неожиданной новости о намеченном побеге Константина Огородникова начальник колонии полковник Анатолий Васильевич Ефимов отнесся с философским спокойствием. Он пробежал глазами рапорт кума и пришпиленное к нему заявление активиста-общественника Цики. Вздохнул, нахмурился и сказал:

– Что ж, как говорится, наше дело – держать, а их дело – бежать. Таков непреложный закон жизни.

Чугур кивнул, он не собирался переть супротив законов жизни, но хотелось разобраться, куда гнет хозяин. И откуда это показное, обидное для начальника оперативной части равнодушие, будто побеги из ИТК происходят чуть ли не ежедневно, будто им давно счет потерян.

– Я хотел отдать приказ немедленно отправить Огородникова в карцер, – сказал кум, – но потом решил не пороть горячку. С этим всегда успеется. Потому как...

– Потому как придется проводить расследование собственными и привлеченными силами, – Ефимов начал загибать растопыренные пальцы. – Ставить в известность московское начальство, прокуратуру. Исписать тонну бумаги. А потом будет долгое следствие. Понаедет сюда лишнего народа. Как-никак ЧП. Состоится выездное заседание суда, прямо тут у нас, в клубе. И ради чего вся эта бодяга?

Кум только плечами пожал.

– Ну, накрутят пятилеточку этому Огородникову, – продолжил хозяин. – А нам с тобой на хрен этот геморрой? На кой нам такой прибыток?

Чугур, наконец, понял ход мыслей начальника. Отпуск у Ефимова начинается через две недели, но раз на зоне такие дела творятся, отдых придется отложить до окончания следствия, а то и до суда. Путевку в санаторий и уже купленные билеты на поезд сдать. Вместо того чтобы балдеть на юге, нужно сидеть в этом прокуренном кабинете, строчить рапорты и объясниловки.

– Разрули ситуацию, Сережа, – голос Ефимова сделался бархатным. – Разрули, ну, как ты умеешь. Понимаешь, о чем я?

– Ясно, – Чугур отвечал не по уставу, но с Ефимовым, прослужившим в системе ГУИНа двадцать два года, их связывали не формальные, а давние товарищеские отношения, можно сказать, мужская дружба. – Следует оставить на промзоне возле тайника двух солдат и офицера. Пусть посидят в строительной бытовке без света. И дожидаются нашего беглеца. Мы не будем вмешиваться, когда этот черт перейдет запретку и перемахнет второй забор. А потом он наткнется на караул, совершающий неплановый профилактический обход промзоны. Огородников наверняка окажет сопротивление и будет убит при задержании.

– Конечно, – поспешил согласиться хозяин. – Он обязательно окажет сопротивление. Вооруженное сопротивление. Потому что в том ящике у него, рубль за сто даю, есть самодельный нож или заточка. Солдаты обязаны будут стрелять на поражение. Разумеется, после предупредительного выстрела в воздух.

– Все понял, – кивнул кум.

– Активисту, как там его... Объяви устную благодарность и прикажи держать язык за зубами. Во избежание потери языка.

– Уже сделано.

– Хорошо, – улыбнулся хозяин. – Кстати, Сережа, заходи вечерком ко мне домой. В шахматы сыграем. Мне из Москвы фильмы интересные привезли. "Грудастые лесбиянки" и еще чего-то в этом роде. Сильно эротическое.

– Сегодня никак, – замялся Чугур. – Дела. Личные.

– Правильно: личное выше общественного. Опять к своей зазнобе поедешь? Предпочитаешь такие вещи смотреть не по видаку, в натуре? Понимаю. Если бы у меня такая баба была, я бы к ней каждый день катался. Но не судьба...

Ефимов горестно вздохнул, взял со стола рапорт кума и донесение активиста, порвал бумаги в лапшу и бросил в корзину. Вскоре Чугур покинул кабинет начальника, решив про себя, что хозяин, как всякий хороший шахматист, правильно просчитал все ходы и смотрит вперед, а не оглядывается назад. Проверки из ГУИНа, выездной суд и вся эта канитель ни к чему. А зэк, убитый при попытке побега, – дело житейское, из которого, если посмотреть под правильным углом, можно извлечь массу преимуществ.

Кум получит благодарность с занесением в личное дело и премию в размере месячного оклада. Ведь это именно он своим приказом ввел скрытное ночное патрулирование производственной зоны, проявил бдительность. Солдаты, пристрелившие Огородникова, тоже получат благодарность и трехнедельный отпуск на родину. А Ефимов поедет по путевке в Крым. И все довольны.

Глава третья

Димону Ошпаренному стоило немалого труда выйти на тверского авторитета Жору Кузьмина по кличке Кузь, имевшего какие-то связи с администрацией колонии, где мотал срок Кот. При содействии московских друзей встречу организовали в тихом пригородном ресторане – там, по проверенным данным, нет ни стукачей, ни прослушки.

Авторитет оказался худосочным мужиком лет тридцати с длинной шеей, по слухам, он не имел непогашенных судимостей и давно не вступал в открытые конфликты с законом. Кузь не пил водку, особо не жаловал блатной жаргон, одевался хорошо, даже изысканно, как богатый фраер, собравшийся на первое свидание. Он оставил охрану на улице, прошел в отдельный кабинет, тряхнув руку Димона, представился:

– Жора, тверской хулиган.

Приземлившись за сервированным столом, он съел крабовый салат, выпил французской минералки и, забыв о цели встречи, полчаса взахлеб говорил о футболе. Со стороны могло показаться, что они с Димоном знакомы целую вечность, поэтому все темы для разговоров давно исчерпаны, один футбол и остался. Кузь все куда-то тянул свою длинную шею, сморкался в шелковый платочек и складывал губы бантиком, будто хотел поцеловать бутылку.

Димон не торопил собеседника и не направлял разговор. Кузь в курсе проблемы, задолго до их встречи он основательно прощупал московского гостя и наверняка что-то решил для себя еще до того, как перешагнул порог кабака. Решение положительное, иначе он не пришел бы сюда.

– У меня тоже есть проблемка, – Кузь перешел к делу неожиданно, оборвав футбольный монолог на полуслове. – На московской таможне завис мой груз, – он назвал адрес таможенного терминала. – Вышло что-то вроде пересортицы. В документах указано одно наименование товара, а по факту ввезли нечто совсем другое. Не хочу терять товар, это большая партия, в которую я капитально вложился. Не желаю, чтобы мне шили контрабанду. Нужно растаможить эту музыку с минимальными затратами. Груз не криминальный, иначе бы я не просил. Сантехника, плитка и всякая такая фигня. Я слышал краем уха, что у тебя есть завязки в этой конторе.

Димон ответил, что таможенный вопрос он утрясет за неделю. Кузь в свою очередь пообещал вывести нового московского друга на заместителя начальника колонии по режиму Сергея Петровича Чугура.

– Чугур, это погоняло у него такое?

– Натурально – фамилия.

– Повезло ему с фамилией.

– Этот хрен – главный человек в колонии. Как он скажет, так все и будет. А за реальные деньги Чугур сделает все, что хочешь, – сказал Кузь. – Прикинь. На этой зоне пыхтели мои парни. За полгода до выписки из санатория они совсем скисли. Ну, натурально, без телок, без нормальной жратвы на стену полезли. Чугур организовал встречу прямо там. Барак для личных свиданий на четверо суток поступил в полное наше распоряжение. Контролеры перед нами на цирлах бегали, тарелки мыли и столы накрывали.

– Ты серьезно? – удивился Димон.

– Серьезней не бывает. Дело было зимой. Я приехал с пацанами, с классными телками и привез такое угощение, что все в осадок выпали. На дворе январь. Холод, стужа. А у нас свежая черешня, клубника в ящиках, шампунь "Мадам Клико", омары... Парни отвели душу. С тех пор с Чугуром у нас нормальные отношения. Он помогает греть братву, которая отдыхает в его санатории. С ним держит связь Вова Бритый. Он все устроит. Договорится о времени и месте вашей встречи. Как только...

– Понял, – кивнул Ошпаренный. – Как только я решу дела с таможней. Я буду торопиться.

– Только, друг, имей в виду, – Кузь вытянул шею. – Поосторожнее с этим Чугуром. Конечно, за бабки он родную мать удавит. Или жену в публичный дом продаст. Короче, сделает все, о чем попросишь. Но... Даже не знаю, как сказать. Помни, что это – редкая сволочь. Тварь, каких свет не видел. Тем мужикам, кто парится в его доме отдыха без подогрева, не имеет лавэ, чтобы куму башлять, живется очень непросто. Про него рассказывают такие вещи...

Кузь помялся, не зная, продолжать или на этом закруглить разговор. Димон нетерпеливо постучал пальцами по столу.

– Говори, если начал.

– Он может забить человека до смерти только за то, что морда не понравилась. Он – садист и мокрушник. Как я понял, ты хочешь сделать для своего кента доброе дело. Смотри, как бы наоборот не вышло. Если вы не договоритесь по деньгам или еще что... Твой друг может заживо сгнить в кандее. Или ему устроят производственную травму со смертельным исходом. Понимаешь?

– По деньгам мы договоримся, – сказал Димон.

– Ну, мое дело предупредить.

Теперь, когда самое важное было сказано, Димон позвал официанта, седовласого величественного мужчину, похожего на английского лорда, и велел принести десерт.

* * *

Пресс-конференция Николая Григорьевича Воскресенского, кандидата в мэры города Карамышин, начиналась в десять утра. Дашка Шубина припарковала свою "хонду" не на стоянке у предвыборного штаба, где уже приткнулось десятка полтора автомобилей, а в соседнем переулке. Она поднялась вверх, свернула за угол, остановилась возле витрины булочной и минуту разглядывала свое отражение в зеркальном стекле. Все путем. В строгом брючном костюме и кофточке с мелкими пуговичками она выглядит солидно, даже представительно. На носу очки с простыми стеклами, на плече кожаная бабья сумка, светлые Дашкины волосы не выбиваются из-под темного парика. В этом прикиде она выглядит старше своего возраста лет на пять, а то и на все десять.

У дверей трехэтажного особняка с колоннами выставили пост охраны, трех мордоворотов в темных костюмах при галстуках. Парней, видимо, хорошо не проинструктировали, кого следует пускать на мероприятие, а кого заворачивать, поэтому процедура проверки документов занимала много времени.

Дашка показала закатанное в пластик удостоверение корреспондента "Народной газеты", которое слепила себе за пару часов при помощи компьютера и принтера. Брови у старшего по группе сошлись на переносице. То ли название газеты ему не понравилось, то ли Дашкина физиономия.

– Чего это за газета такая? – спросил он. – Коммунистическая что ли?

– Независимая, – без запинки соврала Дашка. – А хоть бы и коммунистическая? Или вы собираетесь душить демократию и свободу слова в отдельно взятом городе? Ну, когда придете к власти?

– Не-а, – помотал головой старший. Образ душителя свободы ему как-то не очень понравился. – Я просто спросил, и все. Аккредитация у вас есть?

– Есть, – Дашка вырвала из его руки липовое удостоверение и прошла в особняк, шепча себе под нос: – Кретин! Тупица!

В конференц-зале на сдвинутых в ряды стульях расселось десятка полтора газетных корреспондентов и журналистов радио, тут же торчали две телевизионные группы, доверенные лица кандидата в мэры и еще какие-то придурки, что вечно крутятся на таких тусовках. Дашка заняла место с краю, открыла блокнот, будто собралась что-то записывать и вытащила из футляра цифровой фотоаппарат.

Воскресенский не опоздал ни на минуту. Пружинистой походкой прошелся по залу, сел за стол и постучал пальцем по микрофону. Кандидата в мэры сопровождали начальник выборного штаба и два унылых хмыря, вроде как независимые наблюдатели. Поблагодарив журналистов за то, что нашли время для встречи, кандидат, не теряя ни минуты, приступил к делу: по бумажке прочитал какую-то байду. Дашка не вникала в смысл выступления: все кандидаты говорили примерно одно и то же. Уши завянут и отвалятся, если будешь слушать. Она сделала несколько снимков Воскресенского. И стала решать для себя задачу, простую только на первый взгляд: кто из кандидатов в мэры самый башливый и не жадный до денег.

На пост главы города баллотировалось восемь человек. Шестеро – это так, мелочь. Трескотни много, а кошельки тощие. Серьезных претендентов двое. Этот Воскресенский – кругленький и гладенький мужик с замашками министра. Приехал из центра, какие люди за ним стоят, кто тянет его за уши наверх и проплачивает избирательную кампанию, – черт не разберет. Воскресенский напирает на то, что благодаря своим связям на Старой площади он вытащит город из бедности, решит жилищный вопрос, создаст новые рабочие места и все такое прочее.

Его главный соперник – некто Илья Сергеевич Гринько, такой же гладенький и мордастый, начинал как мелкий лоточник, которого крышевали бандиты. Но потом ему удалось пробить банковский кредит и выбраться из грязи. Теперь в его жилетном кармане умещается полгорода со всеми торговыми структурами, чиновниками и прокурорами. С бандитами он расплевался, когда залез под ментовскую крышу. Гринько косит под своего парня, мол, я здешний, тут начинал, своими трудами пробился наверх из самых низов. И все обращения к избирателям начинает со слова земляки. Вторую половину города он получит, когда станет мэром. Если станет...

Судя по опросам горожан, их голоса перепадут варягу Воскресенскому, а не местному коммерсанту с сомнительным прошлым. Впрочем, перевес минимальный, исход выборов не берется предсказать самая авторитетная гадалка. Для Дашки не важно, кто из этих козлов пробьется в начальники. Когда приходит пора выборов мэра, можно заработать хорошие деньги, конечно, если у тебя мозги на месте. Деньги нужны до зарезу, а мозги у Дашки там, где им положено быть.

Журналисты стали задавать свои вопросы, а кандидат продолжал давать невыполнимые обещания. Для порядка Дашка тоже подняла руку и хохмы ради осведомилась, не собирается ли будущий мэр вырубать березовую рощу в центральном парке и строить на ее месте картонажную фабрику. Такие слухи якобы ходят по городу. Кандидат вытаращил глаза, видно, что о березовой роще и картонажной фабрике он слыхом не слыхивал. Дашка сделала фотографию: кандидат с выпученными глазами. Хороший кадр.

– Ну, знаете ли, – Воскресенский покашлял в микрофон. – Меня можно упрекнуть во многом, но только не в этом...

Оказалось, что он двумя руками, двумя ногами и всем сердцем за экологию. Он не даст в обиду зеленых друзей человека, старые деревья он не тронет, мало того, посадит новую рощу.

С трудом дождавшись окончания позорной говорильни, Дашка сделала еще несколько снимков Воскресенского в полный рост, когда тот встал из-за стола, протянул руку, чтобы помахать собравшимся, и направился к выходу, но вдруг глянул на свои ботинки и остановился. Кандидат присел на край стула, наклонился и стал завязывать шнурок. В этом ракурсе он выглядел особенно непрезентабельно: на лбу вздулась синеватая жилка, лицо налилось кровью. Дашка сделала еще одну фотографию. Хороший снимок, просто на пять с плюсом...

* * *

Через полчаса Дашка сидела за столом у окна в неприбранной комнате коммунальной квартиры. Она разглядывала фотографии Воскресенского, выведенные на экран портативного компьютера, и жевала бутерброд с сыром. Снимки кандидата Гринько были сделаны в его предвыборном штабе пару дней назад.

Теперь, прямо сейчас, предстояло выбрать: кого из кандидатов она утопит в дерьме и с кого получит за это некоторую сумму наличными. Тянуть дальше нельзя, голосование через неделю. Выбор давался непросто. Дашка нервно покусывала губу и косилась на фотографию брата Кольки, пришпиленную к стене конторскими кнопками. Интересно, что бы посоветовал сейчас брат? Но именно сейчас Колька не мог ничего посоветовать. Дашка кинула взгляд на противоположную стену, где красовались предвыборные плакаты кандидатов в мэры Воскресенского и Гринько.

– Блин, все они одним миром мазаны, – сказала она вслух, обращаясь к фотографии брата. – Что один, что другой... Уроды. Правильно, Коля? – И подбросила кверху монетку.

Выпала решка. Значит, ее жертвой станет варяг. Она взяла толстый черный фломастер, поднялась со стула и, постояв минуту перед плакатом кандидата в мэры Воскресенского, перечеркнула его физиономию. Крест на крест.

* * *

Встреча Димона Ошпаренного и Сергея Петровича Чугура по иронии судьбы выпала на самый жаркий летний день, когда неизвестно куда исчезают птицы, плавится асфальт, а человеческие мозги превращаются в подгоревшую кашу. Над городским поселком зависло полуденное солнце, центральная площадь с большой цветочной клумбой посередине, садовыми скамейками, покрашенными в интимный розовый цвет, и круглой тумбой с расклеенными на ней афишами, была совершенно пуста.

Димон Ошпаренный и Вова Бритый, оставив машины в дальнем переулке, спускавшемся к реке, завернули в пельменную "Витязь", откуда из конца в конец просматривалась вся округа. Пробили в кассе комплексный обед и квас, устроились за пластиковым столиком в углу и через пыльную витрину стали разглядывать залитое солнцем пространство площади. Духота в пельменной стояла почти нестерпимая, на кухне не действовала вытяжка, оттуда несло кислой капустой и перебродившим квасом. Под сводчатым потолком лениво гоняли теплый воздух лопасти огромного вентилятора. Стоявшая на раздаче толстая баба в белом фартуке, казалось, должна была вот-вот бухнуться в обморок от теплового удара.

– Странно, он должен быть на месте, – сказал Вова Бритый, отгоняя от тарелки муху. – Чугур – мужик точный, как швейцарские часы.

– А нельзя на его мобильник звякнуть?

– Это никак, – мотнул головой Бритый. – Строго запрещено.

Ошпаренный немного волновался. От сегодняшней встречи и разговора с кумом зависело слишком многое. Он поставил на подоконник тонкий кожаный портфель, с какими ходят мелкие клерки или институтские отличники, и взял в руку вилку.

– Может, с ним чего случилось?

– Случилось? – Бритый усмехнулся и покачал головой. – Это со мной может что-то случиться. Или с тобой. Этого кадра ты плохо знаешь. С такими, как Чугур, ничего не случается. Никогда. Такая уж порода.

Вова, мужик лет тридцати пяти с длинными каштановыми волосами и наколками по всему телу, засунул в рот пельмень и, не разжевывая, проглотил его. Есть ему не хотелось, но Бритый, имевший за плечами четыре лагерные ходки, по зэковской привычке не привык оставлять еду на тарелках, даже когда кусок не лез в горло.

Димон поправил на носу темные очки и глотнул из запотевшей кружки хлебного кваса, отдающего свежими дрожжами, с отвращением посмотрел на дымящиеся пельмени. Бритый, перехватив этот взгляд, улыбнулся.

– Что, не привык тереться в таких рыгаловках с тараканами?

– Правильнее сказать: отвык, – поправил его Димон.

Он разглядывал площадь, но ничего не происходило. Уличное движение замерло, редкие прохожие уходили с солнечной стороны, спеша укрыться в тени старых тополей, разросшихся возле клуба "Ударник". Чугур строго – настрого запретил привозить московского гостя в жилой поселок при зоне. Там каждый человек на виду и на счету. Стоит только появиться чужаку, поселенцы, а среди них немало бывших зеков, отмотавших срок в колонии, стукнут в оперчасть. Дескать, так и так: за какой-то надобностью из столицы сюда прилетел жирный гусь. Дежурный офицер пойдет на доклад к Чугуру, поставит его в известность о залетной пташке. Как после этого тайно организовать встречу и потолковать? Из соображений конспирации пришлось ехать сюда, в рабочий поселок, что в тридцати верстах от зоны.

Наконец из знойного марева появилась фигура мужчины, одетого в мятые светлые брюки и простенькую клетчатую рубашку. Человек прошелся вдоль клумбы, присел на край скамейки, осторожно присел, будто боялся обжечь задницу. И, зыркая глазами по сторонам, стал обмахиваться газетой, как веером.

– Наш клиент. Нарисовался, – сказал Бритый. – На целый час опоздал, скот.

Сунув в пасть последнюю пельмешку, вытер жирные губы салфеткой и заспешил к выходу. Он перешел на другую сторону улицы, присев на скамейку рядом с кумом, о чем-то заговорил с ним. Чугур молча кивал, потом показал пальцем куда-то в даль, поднялся и, скатав газету трубочкой, пошел прочь. Бритый, быстрым шагом вернулся назад.

– Порядок, – сказал он, отдышавшись. – Ждет тебя в сквере за детским садом. Прямо по улице первый поворот. Там забор из железных прутьев, калитка не заперта. Понял?

– Ясный хрен, чего не понять? – Димон стряхнул крошки с лацканов светлого пиджака. – В садике.

– Только не забывай: кум только косит под простачка, – скороговоркой произнес Бритый, – а в натуре хватка у него, как у питбуля. Вцепится в горло и вырвет с мясом. Не задавай лишних вопросов и про себя много не говори. Он знает, что ты будешь просить за своего дружбана. Остальное обкашляете на месте. Жду в машине...

* * *

Со скамейки на задах детского сада только что отчалили двое ханыг, оставив после себя стойкий сивушный дух и пустой стакан, надетый кверху дном на сломанную ветку сирени. Чугур исподлобья настороженно разглядывал собеседника, будто не ждал от встречи ничего хорошего. Пару минут назад он вежливо предложил Димону поднять руки и раздвинуть ноги, чтобы убедиться – при нем нет микрофона. Когда Димон выполнил унизительное требование, Чугур обшмонал его карманы. Своими твердыми, будто вырезанными из дерева пальцами прощупал каждую складку одежды, убедился, что за воротом пиджака нет потайных карманов, к голени и предплечьям липкой лентой не прикреплен жучок. Затем кум порылся в портфеле гостя и попросил Димона снять ботинки. Все чисто. Удовлетворенный результатом личного досмотра, Чугур буркнул.

– Все в порядке. Ты уж извини, но тут дело такое. Сам должен понимать, случай особый. Чтобы без обид...

– Я понимаю, – кивнул Ошпаренный. – Все понимаю.

Чугур, оглянувшись по сторонам, уселся на скамейку. За этого московского фраерка поручились люди, которым кум доверял полностью, место для встречи он выбрал сам. По всему видать, а у Чугура взгляд профессиональный, наметанный, что Димон не из чекистов. Но осторожность еще никого не сгубила, напротив, многим хорошим людям жизнь спасла.

Ошпаренный надел темные очки, сел рядом и кратко, не называя имени друга, изложил суть дела: в ИТУ парится один хороший человек. Позади три года зоны и год с лишним тюрьмы, когда шло предварительное следствие по делу и суд. И тянуть малому еще десятку с копейками. Столько он не просидит, врежет дуба от тоски или болезней. Димон хочет купить для кента свободу, он не постоит за ценой, потому что этот человек, можно сказать, лучший кореш, родная душа, ближе брата.

– Деньги не проблема, – еще раз повторил Димон. – Нужно только ваше слово. И все.

– Кому деньги не проблема, а кому наоборот, – сказал кум, не упускавший случая пожаловаться на бедность, и тут же приврал. – Я вот на встречу опоздал, потому что в "шестерке" бензофильтр засорился. Восьмой год машине. Вся ржавая, как последняя зараза. Хоть в металлолом сдавай.

– Машина – полбеды. Короче, если можно устроить мое дело...

– Устроить, – передразнил Чугур. – Устраивают детишек в институт по блату. Твоя просьба, сразу скажу, нереальная. Чистая фантастика и байда. Суди сам. Из колонии поверяльщики неделями не вылезают, потому как до Москвы всего три сотни верст. Им не надо в Магадан летать или в Инту поездом переться. Из Минюста, из ГУИНа... Шакалят, всю плешь проели. У меня за проволокой четыре тысячи двести зэков. Зона не то чтобы большая. Средняя. Но за каждого гаврика с меня спрашивают. И по шапке я первый получаю. Понял? Поэтому дело твое – кислое.

Димон, прикурив сигарету, угрюмо молчал. Он понимал, что кум сразу не скажет да. Но и слова нет тоже не произнесет, не за тем он пришел на стрелку.

– Но помочь человечку, конечно, можно, – кум угостился сигаретой Димона и пыхнул дымом. – Будет стоить денег. Не подумай, что все мне на карман пойдет, ни боже мой. В доле не я один. Потому как зона – это не мой личный огород. Сейчас твой дружбан на общих работах?

– На общих, – кивнул Димон.

Чугур потер ладонью шею, будто ее покусали комары.

– Ну, можно устроить его в библиотеку, книжки выдавать будет. Полная халява. Болтайся целыми днями по жилой зоне или в столовке харчуйся. Или вот, еще лучше, помощником заведующего клубом. Тот вольняшка и большой либерал. Клуб – это курорт, а не зона. Сплошное удовольствие. На гитаре тренькай, козла забивай, свежие газетки сортируй.

– Нет, клуб не пойдет, – помотал головой Димон. – И библиотека тоже.

– Ну, тогда в медсанчасть, – пожал плечами Чугур, удивляясь привередливости молодого человека. Ему предлагают малину, а он фуфлом крутит. – Помощником фельдшера. Чистота и все такое. Если захворает – лекарства, усиленное питание. Можно даже ванную принять. Там настоящая чугунная ванная стоит, белая. У нас коновал хороший, из вольнонаемных. Это лучшее предложение, которое я могу сделать.

– Что в медсанчасти, что в клубе – это все равно зона, – ответил Димон. – А я хочу купить чуваку свободу.

Кум раздавил каблуком ботинка окурок, с досады плюнул на песок. То ли жара, то ли ослиная упертость этого фраера давит на психику. Но башка уже побаливает, в висках ломит. Самое время запить горечь, оставшуюся на душе после этого бестолкового базара, кружкой холодного пива. Да еще сто пятьдесят водки прицепить. Тогда полегчает.

– Нет, молодой человек, – сказал он, – так не получится. Так не выйдет, дорогой. Будем считать, что этого разговора у нас не случилось. И с тобой мы не встречались. Если бы ты хотел своему другу помочь, меня послушал. А так...

Кум стал медленно подниматься со скамейки, но Димон крепко ухватил его за локоть.

– Постой, подожди минуту, – сказал он. – Вот чудак.

Димон снял очки с темными стеклами: важно, чтобы в эту минуту собеседник видел его глаза. Серо-голубые глаза честного человека, который не собирается юлить и притворяться.

– Вот взгляните.

Он расстегнул портфель, вытащил цветной каталог "Недвижимость за рубежом". Перевернул несколько страниц, показал куму цветную картинку. Двухэтажный отштукатуренный дом в колониальном стиле, покрашенный бледно-желтой краской. Четырехскатная черепичная крыша, на втором этаже два балкона с коваными балясинами и перилами. Деревянные решетчатые ставни наглухо закрыты. Цоколь облицован природным камнем. Вдоль фасада украшения из резных полурозеток и разноцветных глазурованных плиток, высокое крыльцо, двухстворчатая дубовая дверь с медными кольцами вместо ручек.

– Недвижимость на Кипре – хорошее вложение денег, – сказал Димон. – За год цены растут на пятнадцать – двадцать процентов. Возьмем хотя бы этот домик. Вот тут внизу его цена, – он вытащил из кармана ручку, взял циферку в кружок. – Как видите, цена умеренная. Более чем умеренная. Если платить наличманом, а не через банк, – большая скидка. Я наводил справки. Дом полностью меблирован, в подвале своя прачечная, винный погребок, четырехместная ванна-джакузи. На втором этаже три спальни, бильярдная. Участок в четверть гектара находится на побережье. Два шага до моря. Но если лень таскаться к морю, сзади дома бассейн. Страна вечного лета. Рай на земле. Как, нравится?

– Ничего, – кум, не отрываясь, смотрел на картинку, облизывая кончиком языка верхнюю губу. – Ничего себе.

– Вот и я говорю: ничего. Если покупаете недвижимость на Кипре, автоматом получаете вид на жительство. А вот цена, которую я плачу за свободу своего кореша.

Димон ткнул кончиком ручки в циферку, взятую в кружок, и рядом нарисовал другую циферку, свою.

– Как теперь? – спросил он. – Нормально? Денег хватит, чтобы купить хату. И ни о чем вздыхать до конца дней. Будем продолжать разговор?

Кум молча кивнул: парень попал в точку, будто знал, как материализовать чужие мечты.

– Я сделал заявку на покупку этого дома, – продолжал Димон, – месяца не пройдет, он будет ваш. С оформлением бумаг на вас я помогу. С этим можно в один день успеть.

– Как фамилия твоего кента? – охрипшим голосом спросил кум.

– Огородников Константин Андреевич.

Чугур открыл рот и забыл его закрыть. В голове пронесся ураган мыслей, возник калейдоскоп образов и картинок. Побег Кота, намеченный на следующую неделю... Жирная рожа активиста Цики, который в курсе всех дел... Лагерная жена Цики – гопник Вася Житомирский, он тоже знает слишком много... Супруга самого кума – Антонина Ивановна, одетая в грязный фартук и рабочий халат, давно потерявший свой первоначальный цвет... Помешанная на накопительстве Антонина откармливает свиней на продажу и кладет на книжку каждый грош... От жены вечно воняет свиным навозом и болтанкой, смесью комбикорма с каким-то дерьмом, которым она кормит животных... Наконец кум увидел свою любовницу Ирину Степановну, самую красивую женщину на сто верст вокруг, на нее пялятся все мужики, только боятся близко подступиться. Они знают, что у кума тяжелая рука и нрав горячий.

Впрочем, какие здесь мужики?.. Одно отребье, чмошники. Чугур увидел желтый особняк на берегу бирюзового моря и себя самого в бассейне с серебристой водой. Он подплывает к бортику, где стоит поднос с прохладительными напитками и, не вылезая из воды, сосет пиво из горлышка бутылки. Ирина Степановна в шелковом бежевом халатике, открывающем ноги и высокую грудь, сидит в кресле-качалке и глазами преданной собаки смотрит на своего благодетеля. Да, такую бабу не стыдно по заграницам повозить. Все картинки перемешались, кум на секунду закрыл глаза, ожидая, когда закончится это наваждение. Вытер ладонью потный лоб.

– Значит так: деньги разделишь на четыре равные части, – сказал он дрогнувшим голосом. – Одну часть переведешь на книжку Будариной Ирины Степановны. Рублями по курсу. Три книжки откроешь на предъявителя. Валютные счета. Встретимся на этом месте в это время через... Сколько времени нужно, чтобы собрать деньги?

– Деньги есть, – кивнул Димон, – но нужно четыре дня, чтобы открыть счет, сделать банковскую проводку.

– Хорошо. В следующий вторник передашь мне книжки. В это же время на этом месте. А я скажу номер счета Будариной. Если не приедешь...

– Я буду на месте, – перебил его Димон. – Без вопросов.

Он поднялся, закрыл портфель, положил на колени кума журнал "Недвижимость за рубежом", свою визитку и ушел, не оглядываясь.

Глава четвертая

Расставив на доске шахматные фигуры, Сергей Петрович Чугур сидел за круглым столом в гостиной и сам с собой разыгрывал головоломку, напечатанную в газете. Согласно условиям задачи, белые должны поставить черным мат в три хода. Чугур переставлял фигуры, комбинируя, делал обратные ходы, но задача, сначала показавшаяся простой, почему-то не решалась. Как ни крути, как ни двигай слона и коня, мат выходил только в четыре хода, а не в три. Сверившись с рисунком в газете, кум вернул фигуры на исходные позиции, сделал ход королевской пешкой, задумавшись, расстегнул верхнюю пуговицу форменной рубашки.

Обеденное время давно кончилось, надо выходить из дому, через поселок возвращаться на зону, в свой служебный кабинет. Но по давно устоявшейся привычке доводить начатое до логического конца, Чугур продолжал разыгрывать партию.

На залитом солнечным светом дворе жена кума Антонина Ивановна гонялась за свиньей Машкой, открывшей калитку в загоне. Свинья выбралась на двор и теперь носилась, как угорелая, убегая от хозяйки. На огород, отделенный от двора высоким сплошным забором, Машка выбраться не могла, на улицу ей тоже не попасть. Увидев, как супруга, вооруженная прутиком, поскользнулась на свином дерьме и упала на траву, кум не смог сдержать смех. С трудом, кажется, готовая заплакать, Антонина Ивановна поднялась на ноги, одернула рабочий халат, испокон веку не знавший стирки, и, забыв про Машку, пошла к рукомойнику мыть грязные руки. Еще пять свиней наблюдали за немой сценой из своего загона.

– Вот сволочизм, – вслух сказал Чугур. – За этими шахматами мозги раком встанут.

Он поймал себя на том, что думает вовсе не о шахматах, совершенно о других вещах. Думает, на какой козе и с какого боку подъехать к начальнику колонии полковнику Ефимову. Без хозяина вопрос с Огородниковым утрясти трудно, и сам бог велел делиться, особенно с начальством. Но вот вопрос: сколько денег отслюнявить хозяину? Половину? Морда треснет. Четверть суммы? Тоже жирно выходит. Тогда сколько же? И как дать? Просто принести и положить на стол здоровую пачку баксов. И все сотенными. Или как-то по-другому?

Вчера Чугур снова встретился с Димоном на том же самом месте, где условились в прошлый раз. Ошпаренный оставил ему три сберкнижки на предъявителя, на каждой равными частями условленная сумма. По деньгам чистая астрономия. Остальную четверть долга Димон перечислит на счет Ирины Будариной. Это случится в тот же день, когда Кот уже вольным человеком выйдет через вахту колонии на волю.

Еще есть пара недель, чтобы спокойно подумать и решить, стоит ли покупать желтый особняк на Кипре или лучше пустить деньги на другие нужды.

Как ни крути, дом за границей – это не старый сырой пятистенок из круглых бревен в жилом поселке при зоне строгого режима. Здесь соседи – алкашня, одни ханурики, все срока мотали. Жена привязана к своим свиньям, а куму, чтобы сыграть партию в шахматы, надо топать к начальнику зоны на другой конец поселка.

Дом на Кипре надо брать! Димон обещал все оформить буквально за день. А дальше ясно: кум выйдет в отставку по выслуге лет, соберет чемодан, вместе с Иринкой Будариной прикупит в столице модного шмотья и возьмет два билета в один конец. Он уедет отсюда богатым человеком, еще к его деньгам надо прибавить ту сумму, довольно значительную, что скоплена за долгие годы службы на этой помойке строгого режима. Герметичный пакет с деньгами под полом у любовницы – это надежное место. Приняв решение, Чугур снова вспомнил о шахматах.

– И какой только гад придумывает эти задачки?

Он смахнул фигуры с доски, застегнул верхнюю пуговицу на рубашке и поправил форменный галстук на резинке. Затем раскрыл офицерский планшет, в котором хранятся документы, вытащил и положил перед собой журнал "Недвижимость за рубежом", пошелестел страницами. Да, вот он желтенький особняк неподалеку от синего моря. Бассейн, джакузи, винный погреб... Набор этих слов, в какой последовательности их не произноси, возбуждал, будоражил воображение.

Чугур увидел себя в костюме аквалангиста. Он совершает погружение на глубину, парит в голубой бездне, где-то между песчаным дном и поверхностью моря. Если поднять голову, увидишь, как там, наверху, перекатываются мелкие волны, увидишь свет солнца. Гидрокостюм не стесняет движений, акваланг не тянет спину, в руке ружье для подводной охоты. Через стекло маски можно разглядеть силуэты экзотических рыбок: желтых, красных полосатых, названия которых кум не знал.

Там, на глубине теплого моря, не увидишь эти порочные скотские морды зэков, которые он по долгу службы должен созерцать изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год. Там нет паханов, сидящих на игле, нет их шестерок и быков. Нет офицеров оперчасти, отупевших от службы и беспросветной жизни. Нет хозяина зоны, пьющего горькую от тоски. Там нет жены Антонины в грязном халате. И свиньи Машки, вечно убегающей из загона, тоже нет. Только он и море. На эту тему он готов был написать стихотворение или поэму, если бы умел писать стихи, а не рапорты и докладные записки.

Услышав скрип двери, Чугур закрыл журнал: порог переступила жена. Антонина Ивановна подошла к серванту и остановилась, тупо разглядывая фотографии, расставленные между чашек за стеклом, будто никогда их не видела. На фотках почти все семейство Чугура: сын и дочь, давно перебравшиеся в Москву.

Сейчас Антонина, как всегда, заведет любимую пластинку и начнет гундосить, что осенью, когда зарежут свиней, можно будет отправить сыну денег. Заодно уж и мяса, и сала. А кум ответит, что этот здоровый бугай сам должен родителям помогать, а он только и ждет отцовской подачки, но хрен дождется. Сын болтается там, в Москве, как кусок дерьма в проруби: с одной работы попрут за пьянство, на другую устроится. И нет этому конца.

Чтобы не заводить этот долгий беспредметный разговор, Чугур проворно влез в новый шитый на заказ китель и поспешил выйти из дома. Он весело сбежал вниз по ступенькам крыльца, пнул сапогом под зад свинью Машку и вышел на улицу. Антонина Ивановна, отворив калитку, последовала за мужем, крикнула:

– Опять ночевать не придешь? У своей блудливой козы останешься?

Чугур обернулся. Если бы жена стояла рядом, наверняка получила увесистую пощечину. Но возвращаться лень.

– Угадала, останусь, – громко, чтобы все любопытные услышали, ответил он. Процедил сквозь зубы пару ругательств и зашагал дальше.

Сплетен и пересудов сельчан кум не боялся, плевать он хотел на эти разговоры. Здесь каждая собака давно знает, что кум, не стесняясь жены, открыто живет с продавщицей сельпо из соседнего поселка Ириной Будановой. Пусть языки чешут, кому это нравится. За любовь, даже позднюю любовь, еще никого к уголовной ответственности не привлекли. А другой ответственности кум не боялся.

* * *

В кабинет начальника колонии Чугур пришел не с пустыми руками. Он уже принял решение, продумал дальнейшие действия, теперь оставалось все грамотно исполнить. Для затравки он положил перед полковником Ефимовым сберкнижку на предъявителя и объяснил суть дела. Богатый бизнесмен из Москвы, по повадкам, бандит или порченый штымп, хлопочет об Огородникове. Кум дал предварительное согласие и готов все устроить тихо и незаметно, теперь слово за Ефимовым.

Хозяин долго мусолил пальцами книжку, трижды переспрашивал, нет ли тут какого подвоха, кидалова, уж очень деньги большие.

– Я все проверил, – терпеливо отвечал Чугур. – Деньги поступили на счет. Можно их обналичить, это без проблем. Только надо ехать в крупный город, хотя бы в Тверь. И такую сумму придется заказывать дней за десять.

Хозяин запер сберкнижку в сейфе, спрятал ключ во внутреннем кармане кителя, у самого сердца. Перед тем, как произнести фамилию Огородникова, кум немного помялся и сказал, что эта гнида достойна пули или пожизненного срока, но не воли. Тем не менее, счастливый билет выпадает именно ему.

Дальше пошло веселее. Кум положил перед Ефимовым личные дела заключенных, попавших под последнюю амнистию. Это зэки, не совершившие тяжких преступлений и преступлений против личности, малосрочники. На них висит всякая ерунда: мелкое мошенничество, кражи, порча имущества. На строгую зону они залетели, можно сказать, случайно. У каждого имелась непогашенная судимость или ходка не первая, значит, рецидивисты. Среди контингента колонии амнистированных набралось всего семеро душ. Остается решить, вместо кого из этих кадров выйдет на волю заключенный Константин Огородников.

– Очень кстати эта амнистия подоспела, – добавил Чугур. – Просто выручила нас. Такие деньги раз в жизни дают. Я все разбанковал поровну. Вам и себе. Две равные части. Мы сколько лет знаем друг друга...

– Сережа, давай без этой лирики, – физиономия хозяина оставалась напряженной. Дело не шуточное: можно враз разбогатеть, а можно и грязи наесться. – Если бы вместо этого Кота был другой зэк... Но этот сукин сын... И делюга у него серьезная. Двух сотрудников милиции завалил, в суде доказали одного. Всего трешку оттянул.

– Я все устрою, – сказал кум.

– Только не торопись, Сережа, – хозяин покосился на сейф, где лежала книжка. – Не руби с плеча. Тут не семь, а все семьдесят семь раз отмерить надо. Кто из активистов навонял про побег Огородникова? Цика, кажется? Вот он – наша проблема. Кто еще знает?

– Его сожитель Васька Житомирский. Ну, тут я уже все продумал. С этого боку осложнений не будет. Сто процентов.

– Хорошо, – кивнул Ефимов. – Вот семь дел на тех, кто откидывается на следующей неделе. Кого предлагаешь?

– Вот хотя бы Феоктистов, – кум погладил лежавший на коленях планшет с журналом "Недвижимость за рубежом". – Голь перекатная. Ни кола, ни двора. Что в переводе на русский язык означает – импотент без жилплощади. Родственников не имеется. То есть, мать – не установлена. Годовалого она подкинула его в дом малютки. Короче, этого черта никто искать не станет.

– Так, кто еще?

– Да тут бери любого – не ошибешься. Вот некий Сергей Телепнев. Сидит за поджог деревенского клуба. Парень с головой совсем не дружит. Отца не помнит, мать не вылезает из психушек. Это у них наследственное, – кум покрутил у виска указательным пальцем. – Из родственников – слепая тетка.

– Телепнев подходит, – вдохновился Ефимов. – Мне он нравится этот Телепнев. Слепая тетка... С головой не дружит... Этого бери на заметку. Первый кандидат. Лет ему сколько?

– Немного старше Кота. Сороковник без году.

– Хорошо, – повторил кум. – Очень хорошо. А еще кто?

– Вот Шубин Николай Сергеевич. Мошенничество. Родители погибли, когда ему исполнилось одиннадцать. Из родственников только младшая сестра Даша Шубина и дядька. Видно, родня не часто о нем вздыхает.

– Ладно, – махнул рукой хозяин. – Ты, Сережа, еще поработай с личными делами, сам подбери кандидата. Тщательно. И урегулируй все остальные вопросы. Ну, не мне тебя учить. Если возникнут малейшие осложнения, докладывай немедленно. Днем или ночью. Ладно, Сережа? Вопросы есть?

Вопросов у кума не было, поэтому он просто забрал дела и ушел в оперчасть, на свою половину административного здания. Он думал о том, что хозяину перепало много денег, слишком много. Но выбора нет, надо решать вопрос быстро.

* * *

* * *

Предвыборный штаб Ильи Сергеевича Гринько находился вдалеке от центра, на тихой улочке, застроенной старыми домами в купеческом стиле. Недавно в этом единственном на всю округу кирпичном здании помещался клуб "Слава", принадлежавший камвольному комбинату, теперь клуб сменил хозяина. Кино здесь теперь не крутили и танцульки не устраивали, вывеску сняли.

Дашка Шубина, остановившись перед парадным подъездом, долго разглядывала свежие плакаты. На первом плане – физиономия Гринько, сзади, на фоне голубого неба – высится белая церковь с золотыми куполами. И надпись внизу: "Найди свою дорогу к храму". Неодобрительно покачав головой, Дашка вошла в дверь и сказала старику-вахтеру, вставшему на пути, что ее фамилия Земцова. Она договаривалась о встрече с начальником предвыборного штаба Максимом Александровичем Парамоновым.

– Он занят сейчас, – сказал вахтер, заглянув в журнал регистраций и увидев там фамилию Земцовой. – Ведет разъяснительную беседу с агитаторами. Ну, которые на местах работают. По подъездам ходят, листовки раздают и плакаты клеют. Через полчаса, авось, закончит говорильню. Ты, девушка, подожди на втором этаже у двадцатой комнаты.

Дашка поднялась наверх по свежеокрашенной лестнице, прогулялась по длинному коридору, застеленному красной дорожкой. До нее долетал раскатистый бас Парамонова. Она остановилась перед открытой дверью, заглянула в комнату. За разнокалиберными столами и ученическими партами расселись десятка три женщин и мужчин. Публика внимательно слушала начальника предвыборного штаба, который бродил между рядами и вещал в творческом запале:

– Помните, что вы представляете будущего мэра Илью Сергеевича Гринько, вы его лицо, плоть и кровь, – говорил начштаба, оживленно жестикулируя. – Его девиз – найди свою дорогу к храму. Из этого слогана электорат должен сделать несколько выводов. Первое: Гринько православный христианин, который обещает построить в городе две новых церкви вместо тех, что снесли большевики. Чтобы все желающие, в смысле, все верующие могли помолиться в удобное для них время. Второе. Возможно, самое главное – он свой, местный бизнесмен. Понимаете, – свой, местный. Не какой-то хрен, который свалился на нашу голову из самой Москвы. Гринько знает город как свои пять пальцев. Знает нужды и чаяния людей. И все такое прочее тоже знает.

– А если кто из избирателей спросит о Воскресенском? – раздался вопрос с места. – Ну, что он за личность?

– Отвечайте коротко – какой-то проходимец с темным прошлом. И никаких связей у него нет. В Москве проворовался. Теперь сюда воровать приехал. Понятно?

Дашка подумала, что если таким макаром промывать мозги агитаторам, то Гринько выборы обязательно проиграет. Она отошла к окну, присев на широкий подоконник, вытащила из сумки и раскрыла на середине детектив в бумажной обложке. Собрание закончилось минут через сорок. Парамонов в сопровождении агитаторов вышел в коридор. У него раскраснелась физиономия, по щекам катился пот, а мятый галстук напоминал цветную тряпку. Дашка, растолкав агитаторов локтями, пробилась к начальнику штаба, подцепила его под локоть.

– Максим Александрович, я та самая Земцова, которая днем звонила.

Парамонов посмотрел на нее снизу вверх, наморщил лоб, вспоминая фамилию и базар по телефону.

– Да, да, – рассеяно сказал он. – Ты хотела какие-то там фотографии показать. Сказала, что они меня обязательно заинтересуют. Правильно?

– Совершенно верно, – Дашка потащила Парамонова дальше по коридору.

– Ну, давай их сюда.

– Фотографии интимные. Их нельзя смотреть при всех. Там я вместе с Воскресенским. Сами увидите. Давайте где-нибудь без свидетелей...

* * *

Когда заинтригованный Парамонов запер дверь своего кабинета и занял место за рабочим столом, Дашка раскрыла сумочку и разложила перед ним четыре смонтированных фотографии, над которыми трудилась всю ночь, до первой зорьки.

На первой карточке Дашка стоит спиной к камере, из одежды на ней только полупрозрачные трусики и бюстгальтер. Воскресенский, мило улыбаясь, встал перед уже разобранной кроватью и пялит на Дашку выпученные глаза. Московский гость облачен в темный костюм и галстук. На втором снимке Дашка вполоборота к камере. Воскресенский уже присел на кровать, пиджака на нем нет, он тянет узел галстука, стараясь поскорее освободиться от одежды.

На третьей карточке Воскресенский уже скинул костюм, оставшись в майке с короткими рукавами. Он, сидя на постели, расшнуровывает ботинки, видимо очень торопится. Морда налилась, на лбу вздулась синяя жилка. Дашка стоит ближе к любовнику, готовая упасть в объятья сильного мужчины, как только он разденется. На последней карточке Воскресенский лежит на кровати, прикрывшись ватным одеялом, и протягивает руки к Дашке, мол, давай сюда, чего ты ждешь? С этой карточкой вышла накладка, Дашка, торопясь на работу в "Ветерок", не успела заретушировать ботинки Воскресенского. Они торчали из-под скомканного одеяла. Получилось, что кандидат залез в постель в обуви.

Парамонов долго пялился на снимки и, наконец, спросил:

– А почему на этом снимке он в ботинках? Как-то странно... В ботинках в постели...

– В то время у него грибок стопы развился, – Дашка уже придумала объяснение. – В бане инфекцию подцепил. И я его попросила обувь не снимать. Сама боялась заразиться этой гадостью. Я очень брезгливая.

– Понятно. Тебе сколько лет? – его голос дрогнул от волнения.

До Парамонова, наконец, дошло, что за карточки попали ему в руки. Это же сто кило динамита, а не карточки.

– Восемнадцать будет, – соврала Дашка, – в конце года.

– Только будет, – кивнул Парамонов. – Это хорошо. Как ты сделала фотографии?

– Спрятала камеру в стенке, за посудой. Только объектив торчал. У фотоаппарата есть пульт дистанционного управления. Я стояла спиной к камере, там это видно. И пока он раздевался, нажимала кнопку. Все очень просто. Когда стала ложиться, бросила пульт под кровать.

– А снимков, где вы оба голяком у тебя нет?

– Он свет выключал. В темноте снимков не сделаешь. А что, эти плохие?

– Нормальные, – кивнул Парамонов. – Очень даже ничего. Где вы познакомились? И где вы встречались?

– Познакомились в гостинице "Светоч". Это еще во время его первого приезда в город. Там у меня подружка работает. Я как раз с ней разговаривала, стояли у стойки дежурного, а Воскресенский вниз по лестнице спускался. Положил на меня глаз. Это я сразу просекла. В смысле, просекла, что понравилась ему. Воскресенский от молоденьких балдеет, от лолиток. Ну, слово за слово. Пригласил меня в ресторан. А потом...

– Что потом? – Парамонов подался вперед. – Что было потом?

– Ну, в гостинице он не хотел, – Дашка, изображая смущение, опустила взгляд. – Там людей посторонних много, соглядатаев. Слухи поползут и все такое. Мы поехали в дом моей тетки. Она в отъезде была. Так у нас все и началось. А потом мне пришла идея в голову его сфотографировать. Так, на всякий случай. В жизни все бывает: так мама говорит. А я маму слушаю.

– Он тебе деньги давал?

– Ни копейки, – покачала головой Дашка. – Он только обещал, что когда станет мэром, меня не забудет. На такую работу устроит, где деньги можно лопатой грести. И в потолок плевать. Он все время повторял: ты держись за меня, не пропадешь. И еще спрашивал: у тебя мешки дома есть?

– Какие еще мешки? – насторожился Парамонов.

– Вот и я его тоже спрашивала, какие, мол, мешки. А он говорит: мешки, чтобы деньги в них складывать. Ты обязательно запасись, мешки тебе пригодятся. Такую я тебе работенку найду, что о мешках только и думать будешь. Столько денег привалит.

– Отлично, отлично, – Парамонов потер ладони, будто у него замерзли руки. – Просто чудно. А жениться он не обещал?

– Обещал. Сказал: как только изберут, со своей грымзой разведусь. И с тобой заяву подадим. Врал, конечно. Я понимала, что врал. Но все равно надеялась. А сейчас он перестал звонить. Избегает встреч. Бросает трубку, когда я набираю. Словом, обманул. Наверное, другую женщину нашел. То есть девочку. Дур вроде меня много.

Дашка довольно правдоподобно всхлипнула и потерла кулаками сухие глаза.

– Не такая ты дура, раз фотографии сделала, – ответил Парамонов. – Сколько хочешь за свои карточки?

– Тридцать тысяч баксов, – потупив взгляд, ответила Дашка.

Последовало минутное молчание.

– Ну и аппетит у тебя, зверский какой-то, – Парамонов присвистнул и помрачнел, его лучистые глаза потухли. – Я думал, ты штукарь попросишь, не больше. Да, звериный аппетит, нечеловеческий. Тридцать штук, вот загнула. Все-таки ты дура.

– Неужели тридцать штукарей – это непомерная цена за кресло градоначальника? Ведь ваш шеф гарантированно становится мэром.

– Мой босс не любит переплачивать, – признался Парамонов. – Если товар можно купить за рубль, зачем платить сотню? Он ведь бизнесмен.

– Хорошо, тогда ничего не надо, – Дашка сгребла со стола фотографии и бросила их в сумочку. – Вы к храму сходите, когда этот храм Гринько построит. В чем лично я очень сомневаюсь. И там, на паперти, свой штукарь нищим отдайте.

– Слушай, а зачем тебе такие деньги? – Парамонов имел право распоряжаться некоторыми суммами из предвыборной кассы кандидата, но тридцать тысяч баксов... Это слишком круто, это не в его компетенции. – Ну, сама подумай? Куда в нашем городе – и с такими деньгами. Узнают рэкетиры, наедут, отберут. Живой в землю зароют. Без гроба и без крышки.

– У меня не отберут, – сказала Дашка. – И не зароют. Вы меня плохо знаете.

– Все равно: тридцать тысяч – это нереально. Давай так: пять штук и расчет на месте.

– Мы с мамой живем очень бедно, – Дашка снова потерла глаза и шмыгнула носом, будто собиралась пустить слезу. Слеза никак не выходила. – Пять штук не спасут положения.

– Ладно, иди в коридор, закрой дверь. И жди, когда позову. Надо поговорить с начальством.

* * *

Дашка вырулила в коридор, но далеко от двери не отошла. Она слышала, как Парамонов, надрываясь, кричал в телефонную трубку:

– Вот такой расклад, – кричал он, будто разговаривал с глухим. В голосе слышались гневные и презрительные нотки. – Настоящая сенсация, бомба. И когда эта бомба взорвется, от этого черта, в смысле, этого хрена Воскресенского и мокрого места не останется. Вылетит из города, как пробка из бутылки. На всю жизнь урок, да...

На минуту Парамонов замолчал, слушая своего начальника, затем снова заголосил:

– Вот же сука, – орал он, наливаясь кровью. – Наших девок несовершеннолетних конвертирует. Денег вагон обещает, хорошую работу. В Москве ему шалав мало. Сюда приперся. Да, да... Она хочет тридцать штук. Да, понимаю. Все понимаю. Сделаем. Как два пальца об асфальт. В лучшем виде.

Парамонов замолчал еще на пару минут, положил трубку и, выглянув в коридор, поманил Дашку пальцем. Снова усадил ее на стул и вздохнул.

– Короче, ситуация следующая. Фотографии – это так... Только половина работы. Сейчас босс договаривается с телевизионщиками с местного канала. Надо сделать сюжет в одну программу. Тут нужны высокие связи и бабки немереные, поэтому Гринько этим и занимается. Телевизионщики тоже ломят цену и требуют нереальные деньги. Сейчас шеф сюда перезвонит и скажет, как успехи. Если с этими придурками не получится, могу заплатить за карточки два штукаря.

– А если получится?

– Тогда пешка проходит в дамки, – улыбнулся Парамонов. – Получишь двадцать штук наликом. Десять штук прямо сейчас – аванс. Остальное – когда сделаем интервью для телевидения.

– Только не двадцать, а тридцать.

– И почему ты такая упертая?

Парамонов подскочил, будто ему в зад ткнули горячей кочергой.

– Ладно, пусть будет двадцать пять. И ни копейкой больше. Это не подлежит обсуждению. Даже заикаться не смей... Короче, так. Ты расскажешь перед камерой все, что рассказала мне. Как вы познакомились. Как он тебе денег обещал, то есть хорошее трудоустройство, если ты с ним ляжешь. А ты удовлетворяла все желания этого похотливого кота. Все его извращенные сексуальные фантазии. А фантазии у него – исключительно извращенные. Запомни это слово. Тебе было противно с ним спать, все это делать для него, но вы с матерью живете в бедности. Главное – мать сильно болеет. До могилы один шаг.

– Она не болеет, – возразила Дашка, чтобы позлить Парамонова.

– Да какая хрен разница, болеет она или нет, – взвился он. – Сегодня не болеет. А завтра, глядишь, сляжет. И больше не встанет. Это не имеет значения. Ты скажешь перед камерой, что он тебя понуждал, а ты позарилась на деньги. Потому что не видела выхода, тебе надо было выхаживать больную мать. А Воскресенский, сука такая, этим воспользовался. Побольше интима, живописных подробностей. Чтобы люди от экранов не могли оторваться. Такие штуки, сексуальные гнусности, публике нравятся. Усекла?

– Усекла, – кивнула Дашка. – Только одно условие. Принципиальное. Вы меня слушаете?

– Слушаю, говори.

– Говорить я буду, когда повернусь к объективу спиной. Лады?

– Это еще почему?

– Догадайтесь с трех раз. Мне тут жить. А после этой передачи никакой жизни не станет. Сплошное мучение.

– Ладно, – Парамонова так захватила сама идея телевизионной программы, что он готов был идти на уступки. – Покажем по телеку твои фотографии. И скажем, что у нас есть множество других снимков, порнографического характера. Никто проверять не станет. Но показать все эти карточки до единой по телевизору мы не можем. В силу морально-нравственных соображений. У экранов могут находиться дети и подростки. А извращения Воскресенского – это даже не для взрослых. Это – настоящая патология сексуального маньяка. Так ведущий программы и скажет. Как тебе идея?

– Ничего. На три с минусом тянет.

– А по-моему, просто гениальная. Если не сказать больше. Главное – это соус, под которым подают горячее блюдо.

– Вам виднее, – согласилась Дашка, – в смысле, под каким соусом что подавать.

– Слушай, такой интимный вопрос, – Парамонов завертелся в кресле. – Ну, если тебе не хочется, можешь не отвечать. Но ты знай: все между нами. Информация из этих стен никуда не выйдет. Короче, ходят слухи, грязные слухи... Ну, что Воскресенский – еврей.

Он снова завертелся в кресле. По физиономии Парамонова можно легко догадаться, что эти слухи он сам и распускает.

– Ну же, я слушаю, – поторопила Дашка.

– Вот я у тебя и хотел узнать. Ты ведь должна быть в курсе раз с ним, – Парамонов пощелкал пальцами, мучительно подбирая нужное слово, не матерное. – Ну, раз ты состояла с ним в близких отношениях. Вопрос такой: Воскресенский – обрезанный? Крайняя плоть у него на члене есть? Или как?

– Есть, точно есть, – Дашке очень хотелось испортить Максиму Александровичу настроение, и, кажется, она своего добилась. – Сто процентов, плоть у него на месте.

Помрачнев, как туча, Парамонов еще покрутился в кресле.

– Вот, значит, как, – он поскреб плешь пальцами и сделал вывод. – Ну, чтобы стать евреем, не обязательно член обрезать. Или в синагогу ходить. Это от рождения. Ведь правильно?

– Не совсем, – покачала головой Дашка. – Это скорее вопрос веры. А фамилия у него русская.

– Фамилия... Брось. С этими фамилиями черт ногу сломит. У нас в Российской Империи паспортизация проводилась в одна тысяча восемьсот семидесятом году. А как проводилась? Вызывает урядник еврея и спрашивает: какой храм рядом с твоим домом? Еврей отвечает: храм Воскресенья Господня и храм Косьмы и Дамиана. А урядник ему: вот будешь ты, жидовская морда, по паспорту Воскресенский или Космодемьянский. Так-то... А ты говоришь: фамилия.

– Я ничего не говорю, – возразила Дашка. – Это вы говорите.

– Ну, да, – Парамонов постучал пальцами по столешнице. Начальнику штаба хотелось узнать все детали интимных встреч, на языке вертелись десятки вопросов. – Слушай, между нами... Как он в постели?

– Нормальный мужик, – Дашка подняла кверху большой палец. – Вот такой.

– Да? Правда? – вконец расстроился Парамонов. – Впрочем... Впрочем, тебе просто не с кем сравнивать. Сексуальный опыт у тебя – минимальный. Ты настоящих мужиков только в кино видела. Я по образованию психолог, отличный физиономист. А на морде этого Воскресенского написано, что у него встает раз в полгода. Да и то, когда он горсть "Виагры" проглотит.

– Я не знаю, что он там глотает, только с потенцией у него – порядок.

– Хрен с ним, – сказал Парамонов, – и с его потенций. Ты ведь понимаешь, зачем он приперся сюда? Ему нужен трамплин, чтобы подняться наверх. Раз ты мэр города, можешь рассчитывать на губернаторское кресло. А с той позиции он еще выше залезет.

– И пусть лезет, – пожала плечами Дашка. – Мне по барабану.

– А наш кандидат, между прочим, обещает построить в городе два православных храма, – в запальчивости выпалил Парамонов, на минуту забыв, что он не перед агитаторами речь толкает. – Не один – два. На свои бабки, между прочим. Ладно, черт с ними, с этими храмами... Пропади они пропадом. Сейчас не до этого. Задала ты мне задачку...

Парамонов схватил трубку зазвонившего телефона. Крепко прижал ее к уху. А Дашке сделал знак рукой, мол, в коридор не ходи. Оставайся тут. Пару минут Парамонов выслушивал хозяина и даже в приливе усердия нарисовал пару козявок на листке перекидного календаря.

– Да, все понял, Илья Сергеевич. Все ясно. В таком плане... В таком разрезе... Будет сделано.

Он бухнул трубку и посмотрел на Дашку. В глазах Парамонова снова загорелись огоньки.

– Все на мази, – выпалил он. – Телевизионщики приедут через час прямо сюда. Передачу выпустят в эфир уже в четверг. Все запишем на камеру. Двадцать пять штукарей получишь сразу после окончания интервью. Гринько сегодня добрый. В настроении.

– Деньги – перед началом интервью, – уперлась Дашка. – А то знаю я вас, мужиков. Уже обожглась на Воскресенском. Обещать горазды, а дойдет до расчета, выяснится, что деньги в банке. А банк закрыт. И ключ потерян. И так далее.

– А ты девка не промах, – похвалил Парамонов. – Далеко пойдешь, если компетентные органы не остановят.

– Вы с Гринько тоже далеко пойдете, – не осталась в долгу Дашка. – До Воркуты или еще дальше.

– Не каркай.

Теперь настроение Парамонова ничто не могло омрачить. Он вышел из комнаты, пообещав вернуться через пять минут. Вернулся через десять. Запер дверь на ключ и положил перед Дашкой целлофановый пакет с зелеными бумажками. Две толстые пачки, стянутые резинками. И одна пачка потоньше.

– Считай, – сказал он. – Должно быть ровно двадцать пять.

* * *

Дашка вышла из здания бывшего клуба, когда на небе зажглись первые звезды. Интервью получилось гладкое, с живописными подробностями, которые всегда интересуют телезрителей. Дашке удалось выдавить из себя несколько мелких слезинок и несколько раз натурально всхлипнуть.

Она остановилась на перекрестке, ожидая, когда проедут машины. Что ж, этого кандидата она выдоила. Двадцать пять штук, как ни крути, это деньги. Теперь остается... Остается потрогать за вымя другого кандидата. Почему бы и нет? Если крючок проглотила одна рыбка, его проглотит и другая.

А то как-то несправедливо получается: Воскресенский весь в дерьме, он сексуальный извращенец и растлитель неопытных девочек, подонок высшей пробы. А Гринько – чист, как правда. Все в говне, а он в белом смокинге. Только крылья ему приделать, и полетит он храмы ставить по Руси. Нет, как бы не так.

Глава пятая

Вечером, за полтора часа до отбоя в барак из оперчасти прибежал Цика и шепнул на ухо Коту, что его срочно вызывает кум, на сборы две минуты.

Цика, состоявший на побегушках при оперчасти, как всегда, приносил самые недобрые известия. Сердце Кота провалилось в пятки, потом снова встало на место, но забухало, как кузнечный молот. Он поднялся с нижней шконки, надел на голову шапку-пидорку и молча последовал за Цикой. Спиной Кот чувствовал взгляды зэков, а стоявший в дверях Семен Феоктистов, по кличке Сема, сочувственно покачал головой. Мол, ничего хорошего, Кот, не жди, разговор с кумом может закончиться койкой в медсанчасти или карцером. В лучшем случае, если Чугур в добром расположении духа, распишут тебе морду под хохлому, с тем и отпустят.

Кот, сжав кулаки в карманах куртки, шагал за Цикой сначала между бараков, потом вдоль загородки из колючей проволоки и гадал про себя, как ляжет фишка. Кто-то стукнул Чугуру о задуманном побеге? Об этом мероприятии знал единственный человек – кореш Кота Петька Елагин по кличке Мирон. Именно он помог Коту достать самодельные кусачки, кое-что из вещей и продуктов, он же устроил на промзоне тайник, где спрятаны деньги и липовая ксива. Но Мирон, отбухав шестилетний срок до звонка, вышел свободным человеком ровно две недели назад. Значит, Мирон отпадает.

– Шевели поршнями, – Цика оглядывался назад и делал страшные глаза. – Хрена ты плетешься? Начальство ждать не любит.

– Шевелю, блин, – отозвался Кот. – Я ведь в отличие от тебя не возле столовки целый день болтался. Кирпичи ворочал.

– Ты бы не вякал лишнего, – снова обернулся Цика, на его сытой морде играла кривая ухмылочка. На зоне не так уж много развлечений, но сегодня вечером, возможно он станет свидетелем того, как конвоиры и лично Чугур будут обрабатывать Кота. – Наверное, садильник-то играет? Перед встречей с кумом? То-то, братан...

– Я тебе не братан, – Кот хотел добавить крепкое словцо, но неподалеку, за колючкой молчаливо стоял старлей. Он поводил ушами, как лошадь, словно хотел уловить смысл разговора. Костян понизил голос и добавил. – Кто тебе братан, я в другое время скажу. Один на один.

– Скажешь, – продолжал усмехаться Цика, – если кум не снимет с тебя мерку для деревянного макинтоша. Все скажешь.

Кот постарался взять себя в руки и успокоиться. Если бы кум знал о запланированном побеге, в барак явился бы не парашный активист Цика, пришел бы офицер с двумя-тремя срочниками, вооруженными автоматами. Еще в бараке на Кота надели бы стальные браслеты, отделали прикладами, поволокли в кандей, как последнюю падлу. Может, все и обойдется. Может, не так страшен черт...

Кот не успел закончить мысль, при входе в административный корпус офицер заставил его встать лицом к стене, опереться на нее руками и расставить в стороны ноги. Процедура личного досмотра повторилась на втором этаже, перед кабинетом Чугура. А дальше события развивались в самом неожиданном направлении...

* * *

Выслушав рапорт заключенного Огородникова, кум показал ему на табурет у стенки под портретом Дзержинского. Сам уселся на свой трон и опустил ладони на подлокотники в виде ощеренных львов. Впечатление было такое, будто он вложил кончики пальцев в их зубастые пасти.

– Таких парней, как ты, у меня много, – сказал Чугур после недолгой паузы, – до всех руки не доходят. То есть не то чтобы руки...

Чугур запутался в словах, сжал тяжелые кулаки и на минуту замолчал. Собираясь с мыслями, прикурил сигарету.

– А я обязан охватить каждого, – продолжил он. – Потолковать, узнать, чем живет человек, чем дышит, о чем думает. Ну, провести воспитательную беседу. На нашем языке – профилактическое мероприятие. Понимаешь?

Кот кивнул, мол, все понимаю, и подумал, что все профилактические мероприятия, который проводил кум, до сей поры ограничивались БУРом, зуботычинами перед строем, отборной матерщиной и плевками в лицо. Неужели пришел черед по душам разговаривать? Как-то не верится.

– Не в том смысле, чтобы привлекать заключенного к сотрудничеству с администрацией, – кум, подняв голову, посмотрел на портрет главного чекиста всех времен и народов, – а в том смысле, чтобы лучше знать свой контингент. По мне так: хочешь сотрудничать – давай. А если тебе это впадлу, значит, и мне такой активист без необходимости. Понимаешь?

– Понимаю, – снова кивнул Кот, хотя ничего не понимал. – То есть стараюсь понять, гражданин начальник.

– Тебе сколько осталось? – спросил кум, хорошо знавший ответ на свой вопрос. – Пятилетка?

– Две пятилетки, гражданин начальник, – отозвался Кот. – С хвостиком.

– Вот видишь, нам еще долго с тобой по эту сторону забора куковать, – кум улыбнулся какой-то странной, загадочной улыбкой, обнажив ровные крепкие зубы. Кажется, контакт налаживается. Этот Кот хоть и последняя сволочь, но с головой у него все в порядке, суть иносказаний он должен понять. – Десять весен, десять зим... Это много. И статьи у тебя такие, что под амнистию их никак не подведешь. Нужно быть терпеливым человеком, чтобы дождаться звонка. Ты кури, Константин Андреевич.

Кум положил на край стола открытую пачку "Явы" и зажигалку. Коту хотелось дернуть хотя бы две затяжки настоящей сигареты с фильтром, но он отрицательно помотал головой. Сучьи дела всегда начинаются с малости. Начальник сигареткой угостит, потом пачку чая сунет... И пошло, и поехало.

– Спасибо, стараюсь бросить.

– Ну, как знаешь, Константин, – кум, откинувшись на спинку кресла, пустил струю табачного дыма и мечтательно посмотрел в потолок. – Я в твои годы служил на строгой зоне под Интой. Вот там, едва снег растает, начинались побеги. Бывало так, что человеку два-три месяца до конца срока, а он к зеленому прокурору бежит. Тоска смертная заедала людей. А тут весна, солнышко, последний разум люди теряли. Там края северные, сколько ни бегай, конец один – пуля. Как правило, живыми зэков, ну, если ловили их недалеко от зоны, живыми не брали...

Чугур перехватил вопросительный взгляд Кота и пояснил:

– С живыми мороки много. Писанина, следствие, суд... А с мертвяками, сам понимаешь... Неглубокая яма на кладбище при зоне и табличка с номером вместо имени. Вот и вся канитель. Ну, коли уж зашел об этом разговор, скажу: кое-кому из осужденных кажется, что наша зона не так далеко от столицы, отсюда есть шанс намылить лыжи, потому как до железки недалеко. И автомобильные дороги – вот они. Но на самом деле – шиш. Ты уж поверь моему опыту. Такие номера еще ни разу не проходили. И не пройдут.

Закончив монолог, кум раздавил окурок в пепельнице. Кот смотрел в темный угол кабинета, внешне он казался спокойным, ни один мускул на лице не дрогнул, но в душе его бушевала буря.

– А тебя шальные мыли не посещают? – прищурился кум. – Всякая белиберда в голову не лезет?

– Никак нет, гражданин начальник, – ровным голосом ответил Кот. – На работе запарка. Мы под крышу склад подводим. Тут уж не до мыслей. Устаешь так, что лишь бы до койки доползти.

– Это хорошо, – обрадовался кум. – Хорошо, что нет шальных мыслей. А если и придет в голову блажь, ты гони ее прочь. Потому что, еще раз повторяю, шансов на удачный побег – никаких.

Кум выдержал долгую паузу. Огородников должен правильно понять его предупреждение, сделать выводы. Побег отменяется – и на этом точка.

– Я знаю, что ты тянешь план, – сказал кум. – Нарушений режима нет. Короче, молодец. Ты набираешься опыта. И уже знаешь, откуда хрен растет. А я думаю, как тебя поощрить. Ну, это уж моя забота. Найду возможность.

– Спасибо, гражданин начальник, – пробормотал Кот.

– Но молодость у тебя в заднице еще играет. Потому как не все здешние порядки ты усвоил. Иногда думаешь – этот человек враг. А он – друг. И наоборот. А ты ни о чем не должен думать, а просто зарубить на носу, что все здешние обитатели – волки. И ни с кем, ни с одним из них, нельзя вести откровенные разговоры. Делиться мыслями, планами. Потому что именно сейчас такое время, такой момент, что лишнее слово может твою жизнь погубить. Вот так. Делай выводы, Константин.

Чугур хорошо понимал, что Коту надолго задерживаться в оперчасти никак нельзя. Завтра по отряду пойдут разговоры: Костяна удостоил личной аудиенции сам кум. Огородников вернулся в барак спокойный и довольный, после душевного разговора не осталось ни царапины, нет даже штемпеля под глазом. Придется отвечать на разные вопросы: о чем они базарили, какие вопросы задавал начальник, не предлагал ли сотрудничество с администрацией? А если предлагал, что ответил Кот? Отказался? И кум его не тронул, не дал волю рукам? Странно... Даже очень странно...

– Ты свободен, Огородников.

Когда Кот поднялся на ноги, Кум проворно вскочил со своего неудобного кресла, остановил заключенного на пороге кабинета, положил руку на плечо и перешел на интимный шепот.

– У тебя все же есть один хороший друг. Не здесь, в Москве. И он очень за тебя просил. Если будешь умником, две пятилетки мотать не придется.

И подтолкнул Кота ладонью в спину...

* * *

Оказавшись за пределами административного корпуса, Костян неторопливо побрел к дальнему бараку. Отбой еще не объявляли. На конце столба, врытого возле клуба, надрывался матюгальник. Передавали какую-то знакомую песню, но Кот не мог разобрать слов. Он оступился на камне, едва не упал.

Кот чувствовал слабость в ногах и шум в голове, будто только что на голодный желудок врезал стакан спиртяги и даже не занюхал коркой хлеба. Чтобы собраться с мыслями, он остановился, поднял голову кверху. В темном небе увидел мелкую россыпь звезд и сигнальные огни самолета, летевшего к Москве. Кажется, свобода никогда не была так близка. Только протяни руку и ухватишь ее за шкирку.

Он присел на скамейку под громкоговорителем, вытащил из кармана окурок и чиркнул спичкой. У клуба курить строго запрещено, это – нарушение режима, и можно запросто угодить в карцер, но Кот уже забыл обо всем на свете. Он жадно затянулся, закрыл глаза от удовольствия. Московский друг – кто бы это мог быть? Димон Ошпаренный, больше некому. Кот выплюнул окурок и раздавил его башмаком.

– Свобода, бля, свобода... – не сказал, а пропел он вслух.

* * *

После отбоя Чугур не собирался уходить домой, потому что еще оставались важные дела, которые нельзя было откладывать ни на день, ни на час. Пару минут постоял у стола, разглядывая шахматные фигуры, расставленные на доске. Мат в три хода... Шахматная головоломка не давалась второй день.

Кум подошел к окну и принялся бездумно разглядывать спящую зону. Запертые на ночь бараки почти не видны в темноте, освещенной оставалась лишь запретка между двумя заборами, еще на столбе возле клуба горела одинокая лампочка в жестяном колпаке. Из-за заборов слышен лай овчарок, по подоконнику стучит неожиданно зарядивший дождик. Кум думал о том, что сегодняшней ночью, когда на зоне должно случиться двойное убийство, жестокое дикое убийство, этот дождик – как подарок Бога.

Завтра будет трудный день. Чуть свет на кухне найдут два порезанных и оскопленных трупа. Но по следу убийцы нельзя будет пустить служебную собаку, потому что следов нет, дождик все смыл. Зэков не выпустят на работу в производственную зону, в бараках устроят большой шмон. По лагерю, как дурная болезнь, распространятся сплетни, одна нелепее и страшнее другой. К обеду, не раньше, из района приедут прокурорские чины и судебный эксперт. А Чугур примет в поисках убийц или убийцы самое деятельное участие...

За его спиной звякнул телефонный аппарат. Кум подошел к столу и снял трубку.

– Заключенный Бурмистров доставлен, товарищ майор, – доложил лейтенант Рябинин, дежуривший в подвале оперчасти. – Будут распоряжения?

– Пусть подождет в коридоре, – ответил кум, разглядывая шахматную доску. – Уже спускаюсь.

А если так. Кум переставил коня, передвинул слона на соседнюю клетку. Нет, и так ничего не получается. Белый ферзь находится под защитой пешки. Ладно, с задачкой успеется, он решит эту головоломку завтра или послезавтра. Авось, придет свежая мысль.

Кум выключил свет в кабинете, повернул ключ в замке. Он прошел до конца коридора, на ходу надел фуражку и, быстро пересчитав ногами ступени, спустился в подвал. Рябинин, сидевший в торце коридора за старым однотумбовым столом, проворно поднялся, одернул китель. Кум махнул рукой, мол, сиди, все сам вижу.

– Как дочка, Гена? – спросил он, замедляя шаг. – Уже поправилась?

– Так точно, товарищ майор, – отрапортовал Рябинин. – Жена ее в Анапу отвезти хочет.

– И правильно, – улыбнулся кум. – Первое дело ребенка к морю свозить.

Чугур всегда был в курсе событий семейной жизни подчиненных и очень гордился тем, что на память знал имена детей и жен офицеров.

Переминаясь с ноги на ногу, заключенный Бурмистров по кличке Пыж стоял в конце коридора перед железной дверью подвального кабинета начальника оперчасти. Чугур неторопливо прошел мимо запертых дверей козлодерок, служебных помещений сотрудников ИТУ и одиночных камер для нарушителей режима.

С потолка срывались и падали вниз капельки влаги, на бетоне собрались две большие лужи. Звук шагов эхом разносился под сводчатым потолком, изъеденным пятнами ржавчины и наростами светло-зеленого грибка. Сейчас все козлодерки и камеры пустовали, на следующей неделе здесь должен был начаться ремонт. Штрафников перевели в БУР, а персонал временно перебрался в соседнее административное здание. Открыв дверь своим ключом, кум пропустил вперед зэка, включил верхний свет. И, поздоровавшись с Пыжом за руку, велел присесть.

* * *

Устроившись на табурете, Пыж угостился сигареткой, приготовившись слушать. Но кум в этот раз не стал вести долгих разговоров за жизнь, подошел к сейфу. Погремев связкой ключей, вытащил из его темного нутра маленький бумажный пакетик и одноразовый медицинский шприц, наполненный какой-то темной жидкостью. Положил предметы на край стола и сказал:

– В пакете дури на двадцать весел, а то и больше. И сейчас, перед делом, можешь вмазаться, чтобы руки не тряслись. Забирай.

Пыж, распахнув куртку, засунул пакетик в потайной карман, вшитый в подкладку. И, поглядев на шприц, сделал глотательное движение, как гурман перед кулинарным шедевром.

– Кого? – спросил он.

– Хлебореза Цику. И того педрилу, ну, которого он имеет. Васю Гомельского.

Пыж был похож на альбиноса, который недавно перенес тяжелую операцию и, поднявшись с койки, еще до конца не оклемался. Если бы такой типаж встретился на улице какому-нибудь режиссеру, снимающему фильм ужасов, можно не сомневаться, Пыж получил бы главную роль без всяких там кинопроб. На такую харю даже грим не надо накладывать, зрители и так испугаются. В свете люминесцентной лампы мертвенно-бледное вытянутое лицо Пыжа казалось синим. Серые губы ниточкой, красноватые глаза кролика. Портрет дополняли узкий лоб дегенерата и острый подбородок.

– Когда, начальник? – голос Пыжа сделался глухим.

– Прямо сейчас, – ответил кум. – Ну, не сей момент, конечно. Перед рассветом. В это время даже солдатня на вышках спит. Сам знаешь, Цика с Гомельским делят на двоих комнату при кухне. Вот ключ от входной двери. А вот этот, с биркой, от комнаты.

Чугур выложил на стол ключи.

– Сделаешь? – спросил он. – Если не уверен, что один справишься, скажи сразу. Я должен знать сейчас.

Обычно сообразительный Пыж неожиданно впал в состояние заторможенности и глубокой задумчивости. Цика и Вася Гомельский – лагерный актив, первые суки на зоне. И вдруг кум приказывает их вписать?

Чугур, пуская табачный дым, наблюдал, как в свете лампы блестит башка его киллера. С молодых лет нормальные человеческие волосы на голове Пыжа не росли, вместо них вылез какой-то белый пушок, глянешь на него и кажется, что зэк нарочно намазал свою лысину медом, чтобы сделалась липкой, и обвалял ее в одуванчиках. В активистах Пыж не состоял, никаких агентурных расписок не писал и стукачеством не занимался. Этого от него и не требовалось.

Пыж числился помощником каптера, выдавая зэкам чистое белье, летнюю и зимнюю одежду и обувку, он не водил дружбу ни с одним из здешних обитателей, всегда оставался замкнутым и молчаливым, будто ему язык опасной бритвой отхватили. Зэки, даже здешние авторитеты, ненавидели и побаивались Пыжа.

Ночевал он не в бараке, а в отдельной комнатенке при прачечной. Иногда, не слишком часто, Паша выполнял деликатные задания кума, которые нельзя поручить никому, кроме него. Мало того, Бурмистров был одним из тех немногих заключенных, а их на всю зону по пальцам можно пересчитать, которым кум не брезговал подавать для пожатия свою начальственную руку.

– Не беспокойтесь, – наконец отозвался Пыж. – Все будет в елочку.

Кум кивнул, другого ответа он и не ожидал. Пыж из тех людей, которыми можно вертеть как угодно. За дозу дури он пришпилит любого, только пальцем покажи. Пыж взял со стола шприц, закатал рукав робы так туго, что ткань пережала кровеносные сосуды. Он сжимал и разжимал пальцы, дожидаясь, когда вздуется вена на локтевом сгибе. Но истончавшаяся дохлая вена долго не хотел набухать. Наконец он сделал инъекцию в центряк, в то самое место, где красовалась наколка ВУЗ – вечный узник зоны.

– Баян себе оставь, пригодится, – сказал кум и пообещал. – Дня через три, когда немного уляжется пыль, подкину циклодола.

– Спасибо, вы меня балуете, – облизнулся Пыж и опустил шприц в карман куртки. – Только...

– Что только?

– Трупешники могут на меня повесить.

– Не повесят, если все по уму сделать, – ответил Чугур. – Знаешь, кто у Цики был в машках до Жоры Гомельского?

– Кажется, этот черт... Белоус, то есть Гришка Белоусов из второго отряда.

– Вот на него мокрое и спишут. У голубцов тоже есть сильные чувства. И еще какие – Шекспир с Ромео и Джульеттой вместе взятые отдыхают. Белоусов приревновал своего бывшего любовника, то бишь Цику, к новому партнеру. И приговорил обеих.

– А как же Белоус ночью из запертого барака вышел? – не унимался Пыж. Зрачки у него сузились, глаза заблестели, а на впалых щеках проступили пятна нездорового румянца.

– Он сейчас не в бараке, а в медсанчасти, – процедил Кум, ему не нравилось, когда исполнители лезут не в свое дело и еще вопросы задают. – Ночью оттуда легко выйти можно. Сегодня по больничке дежурит лепила, не из вольнонаемных, из нашего контингента. Он покажет, что Белоусов ночью попросился на воздух. У него начался приступ астмы, он задыхался. Короче, Белоусов отсутствовал двадцать минут, а это значит, что алиби у него – йок.

– А, вот оно как...

Пыж пригладил пух на голове. Он в очередной раз удивился хитрости и прозорливости Чугура. Начальник все предусмотрел, все просчитал, продумал до мелочей. Каким-то макаром сумел уложить Гришку, здорового, как колхозный бугай, на койку медсанчасти.

– Гомики режут своих бывших любовников в лапшу, крошат в мелкий винегрет, – продолжая говорить, Чугур вытащил из нижнего ящика стола плоскую фляжку с коньяком, отвинтил пробочку, запрокинул голову кверху. И забулькал спиртным, пустил в бутылочку воздушные пузыри. Позади тяжелый муторный день, он честно заработал свои двести пятьдесят грамм. – Так что ты крови не стесняйся. Пусть плавают, суки, как в бассейне.

– Разве я когда крови стеснялся? – кивнул Пыж.

– Когда все кончишь, оскопи их обоих. Потом топай к себе. Помойся хорошо. Переоденешься, сходишь к хезнику. И, как прошлый раз, утопишь грязную одежду в дерьме. И ключи туда же кинешь. Инструмент со следами крови спрячь под крыльцо медсанчасти.

Кум выложил на стол короткий самодельный нож со скошенным лезвием, похожий на сапожный, и ступер – остро заточенный металлический прут. Рукоятки ножа и ступера были обмотаны лейкопластырем на матерчатой основе, на котором не остаются отпечатки пальцев.

– Хочешь чего спросить, спрашивай. Ну, чего молчишь? – повысил голос Чугур. – Вопросы есть?

– Не по делу, – замялся Пыж. – У меня курятина кончилась.

– Что ж ты сразу не сказал?

Куму снова пришлось подниматься, открывать сейф. Он вложил в ладонь Пыжа пару пачек дешевых сигарет без фильтра и сказал:

– Ты много не кури. Это для здоровья вредно.

– Для здоровья вредно? – переспросил Пыж и зашелся лающим смехом, похожим на кашель туберкулезника...

Выпроводив Пыжа, кум вылил в глотку остатки коньяка, вытер губы ладонью и, освободив от обертки карамельку с мятным запахом, отправил ее в рот. Он думал о том, что Цика и Васька Гомельский лютой смерти не заслужили. Но тут вопрос стоит ребром: или кум их закопает, или они кума. На его месте другой, менее опытный начальник оперчасти просто провел бы с этими голубцами разъяснительную беседу. Мол, ваша информация о побеге Кота – тухлая, и цена ей грош.

Но кто бы поверил в такую байду? Правильно говорят: на чужой роток не накинешь платок. Неделя, другая и слухи о том, что кум покрывает Кота, покровительствует ему, и даже закрыл глаза на подсудное дело о побеге, расползлись бы по лагерю, как тараканы. Уж такое это проклятое место, зона, что тут ничего от людей не спрячешь и не скроешь. Не стоит и стараться.

И тогда жди беды. Врагов у кума куда больше, чем друзей. Найдется человек, кто давно счеты свести хочет, черкнет письмецо местному прокурору, а то и в Москву напишет. Хватятся Кота, а его след простыл. И тут закрутится такая карусель, что жить тошно станет. Какой там дом на Кипре, когда сам под следствием?

Эти два ничтожества, его шавки, должны были выйти на волю в одно время, через пару лет. Но – не срастается. Значит, не судьба им вернуться к нормальной человеческой жизни. Все, кто знает о побеге Кота, а из зэков в курсе только эти двое, должны исчезнуть.

Часть вторая Обратная сторона морали

Глава первая

За то время, пока Дашка бродила по предвыборным штабам кандидатов в городские мэры, она окончательно убедилась в том, что все пиарщики – полные придурки, мозги у них вывернуты наизнанку и работают от силы полчаса в сутки, не дольше. Потом замыкается реле времени, голова отключается и существует как бы отдельно от тела.

Начальником предвыборного штаба Николая Воскресенского оказался тщедушный мужичок с желтым лицом и красными воспаленными глазами. Сразу не поймешь: то ли этот Расторгуев, погруженный в дела и заботы, не спал всю прошлую ночь, то ли весело проводил время, пьянствовал до утра в ресторане "Три тополя", где подают самое свежее в городе пиво и цены на доступных женщин не зашкаливают.

Он дымил, как паровоз, не выпуская изо рта сигарету, сыпал пеплом на письменный стол, заваленный никчемными бумагами, и на свой пиджак. Кашлял и снова хватался за сигарету. Расторгуев не сразу понял всю ценность фотографий, которые разложила перед ним Дашка, а когда, наконец, что-то сообразил, обрадовался, как ребенок. И стал приставать с теми же вопросами, что задавали Дашке в штабе конкурента.

Как вы познакомились с Гринько? Где встречались? Каков этот он в постели? Только про обрезание почему-то не вспомнил. Ответы оказались односложными, без интимных подробностей. Так и не удовлетворив до конца свое любопытство, Расторгуев созвонился со своим шефом, внимательно выслушал наставления и спросил, сколько стоят карточки.

– Двадцать штук? – вытаращив красные глаза, переспросил он. – Да ты в своем ли уме, девочка? Таких цен в природе не существует. В при-ро-де.

– Кроме того, я согласна дать эксклюзивное интервью любой местной газете, – добавила Дашка. – В подробностях рассказать, как Гринько меня соблазнил. Прельстил деньгами, обещал с женой развестись. И бросил. Я ведь делала все, что он хотел. Любые желания выполняла. Я думала, что это любовь пришла. Настоящая большая любовь. И вот получила...

– Любовь пришла, – зашелся кашлем Расторгуев. – Господи, все бабы – дуры. Любовь... Это слово ты в мексиканском сериале услышала?

– Я же не шлюха, – Дашка всхлипнула. – Думала у нас все будет красиво. Он меня на хорошую работу определит. От жены уйдет.

Расторгуев снова то ли закашлялся, то ли засмеялся. Чуть было не сунул в рот сигарету горящим концом.

– Ну, а если мы ребят с местного телевидения подключим? – спросил он, когда приступ кончился. – Им ты сможешь все рассказать? На камеру?

Телевизионщики в Дашкины планы не вписывались. Чего доброго приедет та же съемочная группа, тогда все может кончиться плохо. То есть совсем плохо. Вплоть до суда.

– Перед камерой я робею, – сказала она. – На меня немота нападает. У нас в техникуме снимали день открытых дверей, попросили меня два слова сказать для телевидения. А я стою, как столб. Даже промычать не могу, язык отнялся. Вот если бы корреспонденту из газеты. Ему бы я все выложила.

Расторгуев открыл форточку и прикурил новую сигарету. В этот момент включилось его воображение, он увидел интимные фотографии на первой полосе городской газеты. И заголовок аршинными буквами: "Гринько: обратная сторона медали". Или того хлеще: "Обратная сторона морали". Фото обрюзгшей морды Гринько, а ниже – интимные фотографии. Эту статью можно будет позже напечатать отдельно, на листовках, и разбросать по всем почтовым ящикам. Пусть люди знают, какая гнида лезет в мэры. И скажут на выборах этому проходимцу свое решительное "нет".

Корреспонденция должна заканчиваться пространными рассуждениями о том, что кандидат в мэры с таким моральным обликом, извращенец и совратитель малолетних, построит в городе не два храма, а двадцать два публичных дома и в придачу пару сотен распивочных, где жителей станут травить негодной сивухой. Расторгуев сорвал телефонную трубку и коротко изложил свои соображения шефу.

* * *

Через пять минут в кабинете появился сам Николай Григорьевич Воскресенский. Он нежно погладил Дашку по голове, присел за стол для посетителей.

– Слушайте, девушка, где-то я вас видел, – сказал он, вглядываясь в Дашкино лицо. – Точно, видел. А вот вспомнить не могу, – он перевел взгляд на Расторгуева и строго спросил. – Ты у нее документы проверил?

Дашка, раскрыв сумочку выложила на стол студенческий билет на имя Ольги Земцовой. Сумочку с документами она нашла в женском туалете ресторана "Восток" и решила, что эти корочки очень кстати. В этой же сумочке было немного денег и пропуск в салон "Эллада", где настоящая Ольга Земцова работала массажисткой. Дашка могла предъявить и паспорт на это же имя с переклеенной фотографией, но паспорта не потребовалось.

– Значит, в медицинском техникуме учишься? – спросил Воскресенский, возвращая билет. – Это хорошо. Одобряю. Молодые специалисты нам нужны. Сама знаешь, что в больницах среднего медперсонала с фонарями не найдешь.

– Знаю, – кивнула Дашка. – Я и дальше хочу учиться. На врача.

– Вот это правильно, умница, – одобрил Воскресенский. – Ты уж извини, что я документы проверил, но возможны провокации, – он многозначительно поднял кверху указательный палец. – Этот Гринько способен на все. Не знаешь, где свинью подложит. Последняя сволочь. И как ты только с ним...

Воскресенский сокрушенно покачал головой, будто Дашкина судьба, ее неудачные романы с мужиками его и вправду волновали.

– Мой отец всю жизнь в депо работал, потомственный путеец, – начала свою сказку Дашка. – А в прошлом году трос лебедки оборвался, ему на ногу рельс упал. Едва жизнь спасли, а ногу ампутировали. Теперь он – инвалид первой группы. Плюс к тому диабет, язва, несварение желудка и что-то такое с мочевым пузырем. Гринько пообещал дать денег, чтобы отца обследовали. И обманул. А сейчас врачи подозревают, что у папы гангрена второй ноги началась. Надо в Москву ехать, чтобы специалисты посмотрели. Может, операцию сделают или как?

– Ну, твоему отцу нечего волноваться, – успокоил Воскресенский. – Это я авторитетно заявляю. Пусть не думает об отъезде. Путь не хлопочет и в голову не берет. Потому что ногу ему и тут отрежут. Запросто. Я думаю, в этом городе найдется хотя бы один хирург. И чтобы трезвый был. Или я сам его найду. И сам помогу ногу отпилить, если больше помочь некому.

– Спасибо, большое спасибо, – сказала Дашка. – Но с ногой как-нибудь без вас управятся.

За минувший день Воскресенский провел две встречи с избирателями, а по их окончании тяпнул двести водочки, поэтому его язык немного заплетался, а мысли путались.

– Итак, твоя цена? – спросил он. – Только не заламывай сверх меры.

– Я уже сказала – двадцать тысяч, – твердо ответила Дашка. – Прикиньте. Мне в этом городе жить. После публикации в газете на меня все станут пальцем показывать, шарахаться как от зачумленной. И шлюхой называть. Мне же прохода не дадут. Вы получаете кресло мэра, а я как прокаженная ходить буду. Если бы не отец...

– Слушай, хватит мне на слезные железы давить, – поморщился Воскресенский. – Отец у нее. Рельс ему на ногу, видишь ли, упал. Может, на меня завтра тоже рельс упадет. Прямо на жопу. И ни одна тварь меня не пожалеет. Даже если я по всему городу, на каждом столбе, расклею фотографии своей голой изувеченной задницы. И даже позволю ее ампутировать. Все равно не пожалеют. И денег никто не даст, ни рубля. Такие уж люди сволочные существа. Поэтому давай без этого... Без лирики и без соплей. Ты сейчас занимаешься бизнесом. А я политикой, что по сути одно и то же. Сколько?

После долгого, мелочного и унизительного торга Дашка вырвала тринадцать тысяч налом. Когда деньги перекочевали в ее сумочку, подвалил какой-то прыщавый вахлак и представился заведующим отделом социальных проблем городской газеты. Дашку оставили один на один с этим хреном, и она еще битых полтора часа гнала тюльку о том, как ее, несовершеннолетнюю невинную девочку, обманом и шантажом затащил в свою постель кандидат в мэры Илья Гринько. Попользовался и бросил. Корреспондент облизывался и пускал слюни, когда речь заходила об интимных подробностях ее романа с политиком местного розлива. А в конце беседы спросил, можно ли увидеться с Дашкой в любое удобное для нее время.

– А это еще зачем? – удивилась Дашка.

– Может быть, у нас с тобой сложится по-другому, – сказал газетчик. – Не так вульгарно и пошло. Не как у вас получилось с Гринько.

– У нас с тобой никак не сложится, – ответила Дашка и ушла.

* * *

Наступил тот предутренний час, когда вся зона спит и видит фраерские сны: любовь, свидания, страдания, разлуку и новую любовь. В эту ночь Паша Бурмистров не сомкнул глаз, последние два часа он просидел перед окном крошечной комнаты при каптерке и глядел, как по оконному стеклу медленно ползут дождевые капли, похожие на прозрачные сперматозоиды. Окно выходило на хозяйственный двор, где складывали дрова и уголь, а в теплые дни сушили стираное белье. На дальней вышке мерцал прожектор, освещавший запретку. Сноп света бегал по вспаханной земле то справа налево, то слева направо. Пыжу нравилось это зрелище.

На дощатом столе тихо бухтел дешевенький транзисторный приемник, по здешним понятиям, чудесная вещь, едва ли не предмет роскоши. Но Пыж не слушал музыку и не понимал, о чем толкует диктор. Наркотическое опьянение, тот кайф, который он зацепил в подвальном кабинете кума, вколов себе дозу героина, оказался слишком слабым. Видимо, дурь разбавили содой и мукой. Или аспирином. Но и малая бодяжная доза свое дело сделала. Пыж испытывал легкое головокружение, но не приступ слабости. Напротив, кровь играла в жилах, а руки налились непонятно откуда взявшейся силой. Если бы не поручение кума, хорошо бы еще пару часов, пока не займется утренняя заря, просидеть у окна, а потом лечь на топчан, закрыть глаза и побалдеть еще немного.

Но вот луч прожектора остановился, видно, солдат решил перекурить. Пыж задернул плотные сатиновые занавески, присел на пол, включив плоский фонарик, размером чуть больше мыльницы. Положил его на доски, внимательно рассмотрел ножик и ступер, которые получил от кума.

Хороший инструмент. Лезвие у ножа хоть и короткое, зато острее бритвы. Ступер сделан из отшлифованного куска арматуры, он раза в полтора раза длиннее карандаша и значительно толще. В тупом конце, обмотанном лейкопластырем, просверлена дырочка, в которую продет капроновый шнур с завязанными концами. В эту петлю просовывают ладонь, чтобы случайно не выронить оружие. На остром конце заточки пластиковый футляр из-под термометра. Это чтобы себя не поцарапать. Рана от этой штуки может быть только смертельной, если попасть туда, куда целишь. Всего-то.

Он накинул петельку на запястье, засунул ступер под рукав крутки, притянув его к предплечью тоненькой резинкой, а нож сунул в потайной внутренний карман. Погасив фонарик, поднялся, встав лицом к углу, трижды перекрестился на невидимую в темноте бумажную иконку Смоленской Божьей матери, сунул ноги в обрезанные чуть выше щиколоток резиновые сапоги и вышел в коридор.

Через минуту Пыж оказался на хозяйственном дворе, прошел вдоль высокой поленицы дров и оказался на задах кухни – у длинного, вросшего в землю барака на фундаменте из силикатного кирпича. Тут нагородили разных пристроек: хлеборезку, комнату дежурного, комнату отдыха и еще черт знает что. Но Бурмистров мог найти дорогу в кромешной темноте с завязанными глазами.

Перед тем, как подняться на две ступеньки крыльца, он замер, осмотрелся по сторонам. Показалось, под чьим-то сапогом захрустел шлак, которым посыпаны дорожки возле кухни. Или это дождь льется с крыши? Вода, стекая по желобам, льется в бочку, стоящую на углу барака. Пыж выбрал ключ без бирки, вставил его в скважину врезного замка и, дважды повернув, приоткрыл дверь. В нос шибанул запах кислой перестоявшей капусты и подтухшей рыбы. Пыж подумал, что приговоренные к смерти Цика и Васька Гомельский не самые плохие люди на земле, хоть и суки.

Они прижились при кухне, нажрали морды на хозяйских харчах, но у них можно выменять теплые кальсоны на пару пачек индюшки, да еще получить в придачу стакан махорки. А хлеб бери задаром. Впрочем, об этих персонажах теперь надо говорить в прошедшем времени. Были не самыми паршивыми людьми – вот так правильно.

* * *

Пыж раздумывал, снимать ли сапожки у порога. И решил не разуваться. Мягкие истертые подошвы сапог неслышно ступают по полу, будто по доскам босиком ходишь. Касаясь стены рукой, он медленно двинулся вперед, считая двери справа от себя. Волнения не было, но в наступившей тишине сердце билось где-то у самого горла. Он сказал себе, что бояться нечего. Охрана далеко, в кухне на ночь остаются только два этих чмошника, которым кум подписал приговор, да повар Тарасов. Его закуток – в дальнем конце коридора, у сортира. Кроме того, Тарас туговат на левое ухо и спать горазд. Ему в пожарники идти, а он стал фармазонщиком.

Остановившись у четвертой двери, Пыж обратился в слух. Слышно, как похрапывает Цика, Васька Гомельский едва сопит, не поймешь даже дрыхнет он или дурака валяет. Пыж, вытащив масленку, нашарил дверные петли, капнул солидола, чтобы не скрипнули, обработал замочную скважину, вставил ключ. Запирать комнату изнутри по здешним правилам не положено, замок совсем паршивенький, накладной, такой гвоздем открыть – раз плюнуть. Пыж мысленно еще раз осенил себя крестом и осторожно толкнул дверь. Комнатенка – метров семь, посредине стол, справа и слева две койки, словно в купе поезда.

Темнота почти полная, только сквозь марлю, которой занавешено окно, пробивается луч прожектора. Цика спал на железной кровати у левой стены. Одетый в нижнюю рубаху на завязках, он сбросил с себя одеяло, повернулся и лег на спину. Пыж переложил сапожный нож в правый карман куртки. Затем разорвал резинку, вытащил из рукава заточку, снял пластиковый колпачок.

Подкравшись к кровати, взял со стола матерчатую рукавицу, кем-то оставленную тут. Главное, чтобы Цика не закричал, не разбудил своего дружка. Целя в сердце, каптер поднял руку, крепко сжал рукоятку ступера. Он воткнул заточку под пятое ребро, целя в сердце, но попал ниже. Вытащил заточку и снова ударил, на этот раз разорвал аорту. Цика дернулся, открыл рот. В следующее мгновение Пыж грудью навалился на хлебореза, заткнул ему рот рукавицей и зашептал в ухо, будто умирающий мог разобрать слова.

– Тихо, тихо ты, не бойсь, – шептал убийца. – Ну, ну... Вот так... Тихо, милый... Не дергайся... Так, так, хорошо...

Бурмистров почувствовал, как горячая кровь, фонтаном ударившая из груди, пропитывает его куртку, брызги попадают ему в лицо, но лишь плотнее зажимал рот Цике, засовывая рукавицу в самую глотку. И не двинулся с места, пока хлеборез не затих. Стало слышно, как на столе тикал механический будильник. Пыж медленно сполз на пол, сел между кроватей, ощущая дрожь в ногах. Фу, ты... Получилось, но это еще не все. Только полдела сделано, остается немного. Сколько же было крови в этом гомосеке? Ведро, не меньше. А то и все полтора. И вся куртка насквозь мокрая, и штаны тоже, хоть выжимай.

Тишина. Только дождь барабанит по подоконнику и этот хренов будильник тикает, отсчитывает последние минуты жизни зэка. А он спит, как сурок.

Пыж поднял с пола заточку, подошел к Гомельскому и наклонился над ним. Тот лежал на боку, накрывшись одеялом по шею, из полуоткрытого рта сочилась слюна.

Пыж потянул одеяло вниз, чтобы видеть, куда бить. Неожиданно Гомельский открыл рот, хрюкнул, попытался натянуть на себя одеяло, но у него ничего не получилось. В следующую секунду он открыл глаза. Увидел склонившееся над ним забрызганное кровью лицо с красноватыми кроличьими глазами.

– Ты чего, Пыж? – прошептал еще не проснувшийся хлеборез. Он еще не успел испугаться, не успел ничего понять. – А? Чего ты?

– Ничего, – тихо ответил Пыж. – Ничего. Ты спи, спи.

– Как это: спи? – Гомельский вырвал одеяло, чтобы прикрыть жирную бабью грудь. Он попытался сесть. – Как это?

Пыж замешкался и ударил неточно. Заточка вошла не в сердце, куда он метил, а значительно ниже, проткнула желудок и поджелудочную железу. Пыж попытался вырвать заточку из тела, но рука соскользнула с мокрого от крови ступера. Гомельский, не издав ни звука, сбросив ноги на пол, рванулся к столу, дотянулся рукой до алюминиевой тарелки. Пыж успел вытащить сапожный нож и нанести колющий удар в горло сидящего на кровати человека. Короткое лезвие задело трахею. Гомельский поперхнулся кровью, зашелся кашлем, но, коротко размахнувшись, наотмашь ударил Пыжа острым, как бритва, краем тарелки по груди. Два раза, справа и слева. В следующую секунду Гомельский выронил свое оружие, боком повалился на пол, прижимая руки к горлу. Рукоятка заточки торчала из живота, но раненому было не до этого. Пыж выдернул заточку и, размахнувшись, всадил ее по самую рукоятку в ухо Гомельскому.

Пару минут Пыж, привалившись спиной к кровати и обхватив ладонями колени, сидел на полу, набираясь сил. Но силы почему-то не приходили, напротив, к горлу подступила тошнота, а руки сделались холодными, какими-то ватными. Надо пересилить эту слабость, выйти отсюда. А дальше действовать по плану. Утопить одежду в сортире и смыть кровь в луже с дождевой водой. Времени еще много. Серенький рассвет едва брезжил. Да, времени – вагон и маленькая тележка. Уцепившись за железную спинку кровати, Пыж поднялся на ноги.

Пол уходил из-под ног, словно палуба корабля, попавшего в жестокий шторм. В обрезанных сапогах хлюпала кровь. Позабыв в комнате нож и заточку, он, хватаясь за стены, выбрался в коридор, прошагал несколько метров и решил, что за один переход не одолеет путь до входной двери. Надо снова присесть и отдохнуть.

Пыж пришел в себя минут через пять: он сидел в луже крови посередине коридора и скользкими от крови пальцами ощупывал грудь. Да, он облажался, накозорезил. Гомельский дважды полоснул его алюминиевой тарелкой, остро заточенной по краям. Зэки называют такую штуку шлюмкой. Опасная штука, ей можно запросто башку отрезать. Если бы знать, за каким хреном этот гад потянулся к столу, что это была за тарелка... Раны глубокие, едва ли не до ребер. Изрезанная куртка повисла клочьями, майка прилипла к телу. Ясно, самому кровь не остановить. Надо бы позвать на помощь повара. Пусть бежит к больничке, растолкает лепилу.

– Эй, Тарас, – крикнул Пыж и не услышал своего голоса.

Он попытался снова закричать, но сил хватило только на слабый стон. Бурмистров повалился на бок и снова потерял сознание.

Глава вторая

Когда на темном небе загорелись первые звезды, Чугур подъехал к дому своей любовницы. Он загнал служебный уазик во двор, сполоснул руки в бочке с водой. Сел за накрытый стол и, хлопнув стакан коньяка, поужинал. Ирина Бударина молча наблюдала за тем, как любовник расправляется с вареным мясом и картошкой, а потом пьет чай с вишневым вареньем.

– Слышала, что у нас творится? – спросил Чугур, почувствовав, что ужин удался, и теперь можно переброситься словом.

Разумеется, Ирина Степановна в курсе всех дел: продавщицы первыми узнают новости.

– Ужас какой, – сказала она. – Эти заключенные хуже бешеных собак. Готовы друг другу глотки перегрызть.

– Это точно, хуже собак.

– А зарезали кого?

– Двух неплохих людей кончили, – вздохнул кум. – Да что там неплохих... Хорошие были парни. Оба – активисты. Ни одного замечания в личных делах. Хотели навсегда покончить с преступным прошлым. Мечтали выйти на волю честными людьми. У одного мать – слепая старуха. Другой – единственный сын в семье. И вот как все обернулось. Жалко людей. Все этот проклятый воровской мир. Он от себя далеко не отпускает. Как говорится, рупь за вход, два за выход. Или заточку в сердце.

Чугур пригубил второй стакан чая. В доме Ирины Степановны он чувствовал себя хозяином. Одинокая женщина, хоть по здешним понятиям у Ирины приличная работа, никогда бы не наскребла денег, чтобы отремонтировать и перестроить старый дом. Чугур помог обшить избу вагонкой, пристроить просторную веранду с отоплением, где они сейчас сидели. Да еще крышу справил из оцинкованного железа. В доме все городские удобства. А в спальне – импортный гарнитур, трехстворчатый полированный шкаф и кровать, широкая, как аэродром. На нее приятно совершить посадку после напряженного трудового дня.

Все бы хорошо, но настроение кума вечно портил белый попугай Борхес – крупная особь неизвестной породы. Мало того, что бестолковая птица плевалась шелухой от семечек, она еще умела говорить. Когда-то клетка с попугаем была собственностью ИТУ, стояла в красном уголке клуба. Чугур, поразмыслив, решил, что попугай на зоне – это как-то несерьезно, баловство одно. И привез клетку Ирине Степановне, так, забавы ради. Теперь кум ругал себя за это, жалел, что просто не открутил птице голову.

Борхес научился передразнивать интонации своего благодетеля, кроме того, на зоне он нахватался грубых нецензурных словечек. И продолжал обогащать свой словарный запас. Клетка с попугаем стояла на высоком круглом столике. Сейчас Борхес из своего угла внимательно наблюдал за Чугуром и, кажется, собирался сказать какую-то очередную непристойность.

– Из района два прокурора приехали, – пожаловался Чугур. – Медицинский эксперт, врачи и еще какие-то хмыри на двух машинах. Замордовали меня. За целый день не пожрал, не присел ни разу.

– Говорили, убийца жив остался, да?

– Жив, – ответил Чугур и поправил себя. – Пока жив.

– А кто он?

– Как это: кто? Обычный зэк. Наркоман и отморозок. За дозу дури родной матери глотку перережет.

Пыжа хотели везти в районную больницу, но кум приказал поместить его в лазарет. А то, чего доброго, Паша Бурмистров, не помня себя, скажет то, о чем нужно молчать даже на страшном суде. Опытный врач, приехавший из района, настаивал на своем, убеждал Чугура, что без операции и переливания крови пострадавший не выживет. Но кум заявил, что в районе нет тюремной больницы, а помещать Пыжа в обычную палату никак нельзя. Это особо опасный рецидивист, сколько душ он загубил, сам не помнит. Да и кум не возьмет на себя такой ответственности, он в ответе за каждого зэка.

Врач пообещал завтра направить на зону хорошего хирурга. Только это напрасные хлопоты. Эту ночь Пыж не переживет, к утру приберется. Тут, как говорится, и к бабке не ходи, потому что слишком большая потеря крови. На всякий случай кум отдал приказ лепиле облегчить страдания Бурмистрова, если тот все же доживет до побудки.

– Борхес хороший, – громко и внятно сказал попугай. Он картавил, и голос у него был неприятный, с железной ноткой. Будто говорила не птица, а вокзальный репродуктор. – Хороший... Хороший... Борхес... Хороший...

– Заткнись, – сказал кум, злобно глядя на птицу.

– Умри, мусор, – ответил Борхес. – Умри... Мусор... Умри...

– Заткнись, – повторил кум.

– Позор мусорам, – прокричал попугай. – Гони рубли. Статья сто пять, прим...

– Вот же тварь какая, – покачал головой кум. – Все тюремные университеты прошел.

Борхес взмахнул крыльями, крепче вцепился в жердочку и замолчал. Ирина, сколько ни уговаривал ее Чугур, не соглашалась отдать птицу в чужие руки. Сейчас кум прикидывал, не подсыпать ли строптивой птице зерна с крысиным ядом.

Когда хозяйка убрала со стола и протерла клеенку тряпочкой, Кум выложил из портфеля планшет с журналом "Недвижимость за рубежом" и личное дело Кота, которое забрал из сейфа оперчасти. Подшитые бумажки он уже изучил, но надо бы еще раз взглянуть на них. Чугур должен досконально знать, что за личность он выпускает на волю. И каких фокусов можно ожидать от Кота, когда тот выйдет на свободу. Чугур положил дело на край стола – он посмотрит его позже, раскрыл журнал на нужной странице и позвал Ирину, которая ушла в спальню стелить постель.

Наверное, сейчас не лучший момент, чтобы заводить серьезный разговор, но когда-то он должен состояться. В ближайшее время, как только Чугур утрясет все дела, он напишет рапорт об отставке. Это решено. Куму быстро подберут замену, и все – свободен. Тогда начнется настоящая жизнь, а не то убогое существование, которое он влачит до сих пор. Останутся в прошлом и скроются в тумане жена Антонина с ее свиньями, сын, великовозрастный оболтус. Дочь Лера, которая не сумела удачно выскочить замуж, а теперь подала на развод.

Дочь сидит в бухгалтерии какого-то строительного треста и все ждет прекрасного принца, будто принцы по ней очень соскучились, но пока не узнали дорогу в эту чертову шарашку. Хорошо хоть у отца денег не просит.

* * *

Ирина Степановна в шелковом халатике встала у стола и сказала, что пора бы ложиться, ей завтра ехать на базу в район, вставать ни свет ни заря. Потом неожиданно потянулась к папке с личным делом Кота, раскрыла ее. Посмотрела на фотографии и прочитала имя и фамилию заключенного.

– Огородников Константин Андреевич, – и сделала неожиданное и обидное для кума заключение. – А он ничего, Огородников этот. Мужик хоть куда.

– Хоть куда, – передразнил Чугур и закрыл папку. – Обыкновенная уголовная рожа. Патологический тип. Мокрушник и быдло.

– Я уж не знаю, мокрушник он или кто. Только внешне симпатичный. Приятный молодой человек.

– Он двух ментов замочил.

– Моя бы воля, я их всех замочила.

Чугур подумал, что смерть мента вряд ли вызовет сострадание в душе Ирины. Ее муж Леонид, бывший милиционер, издевался над женщиной, как хотел, бил ее смертным боем, а когда совсем слетел с катушек да еще с позором был изгнан из органов, уехал на шабашку и сгинул неизвестно где. Месяца три назад прислал Ирине покаянное письмо, умолял простить его, дескать, готов начать новую жизнь, капли в рот не возьму... Он писал, что приедет, но след его снова потерялся, и где теперь блуждает Леонид, никто не знает. "Когда этот гад ступит на порог, я его из ружья кончу", – пообещал тогда кум и порвал письмо.

– Если бы ты встретилась с Костей Огородниковым в темном переулке, он тебя для начала пером пощекотал, – выпалил кум. – А потом отодрал во все дырки.

– А чего... Я не против, – Ирина засмеялась, будто сказала что-то остроумное.

– Ладно, хватит, – Чугур, начиная всерьез сердиться, стукнул кулаком по столу. – Сядь, не маячь перед глазами.

Ирина зевнула, давая понять, что пустые разговоры сейчас ее мало интересуют, и пристроилась рядом с кумом.

– Мне вот тут журнальчик попался, – начал тот, когда любовница присела к столу. – Оказывается, цены на такие хоромы за границей почти такие же, как на квартиры в Москве. Ты вот взгляни.

Он повернул журнал цветной фотографией желтенького особняка к Ирине и пояснил, что на задах дома имеется бассейн, а до моря доплюнуть можно. Есть в доме несколько спален, бильярдная, даже винный погреб.

– Вот сколько он стоит, – кум ногтем провел черточку под обозначенной ценой дома. – По-божески.

– А это что написано? – Ирина показала на циферку, нарисованную Димоном Ошпаренным.

– Это я так, ну, для себя черкнул. Уж не помню. К делу не относится.

Закончив лирическое вступление, Чугур помрачнел и веско заявил, что последнее время стал чувствовать тяжесть прожитых лет. Надо оставаться честным с самим собой: старость уже не за горами. Эта жизнь возле зоны давно опостылела ему до колик в печени, до зубной боли, пора уйти со службы. И вместе с Ириной переехать в теплые края, хоть на тот же Кипр. За свою жизнь Чугур сделал немало добрых дел, помогал бедолагам, оказавшимся на зоне по вине злого случая, облегчал жизнь доходяг, которых с воли никто не греет. Всего и не перечесть.

Помощь эта бескорыстная, за спасибо. Получить за свое добро хоть копейку Чугур и не помышлял, потому что все люди – свиньи, хуже свиней. Но нашлись среди этого быдла создания, которые помнят добро. Коротко говоря, в ближайшие дни на книжку Ирины Степановны бывший подопечный Чугура, а ныне успешный бизнесмен, потерявший счет своим миллионам, переведет весьма значительную сумму. Обналичив эти деньги, можно будет сняться с якоря и отчалить на Кипр, поселиться в этом самом особняке. Машину купить и все, что полагается небедному человеку.

– Вот такие дела, Ирочка, – Чугур расстегнул пуговицы форменной рубахи и подумал, что соврал не слишком убедительно. Надо это делать тонко и гладко, как романы пишут: с прологом и эпилогом. Да, травить байки он не мастак, но ведь его слова не проверишь. – Выпала и нам счастливая карта. Теперь, как в казино, пора менять фишки на наличные.

Пораженная новостью в самое сердце, Ирина Степановна, прижав ладони к румяным щекам, минуту молча переваривала известие, наблюдая, как Сергей Петрович закуривает сигарету и пускает дым. В сказку о бывшем зэке, а ныне добром бизнесмене, который по доброте душевной кидает на чужую книжку бешеные деньги, она не поверила. Только подумала, что между убийством, случившимся сегодня на зоне, и деньгами, которые свалятся ее банковский счет, возможно, есть некая связь. Только какая, разве угадаешь? Ирина изобразила на лице счастливую улыбку.

Конечно, она готова подыграть своему любовнику, готова поверить в то, что белое – это черное, лишь бы навсегда уехать из этих краев, поселиться в теплой стране, в особняке у моря и хоть немного пожить по-человечески.

– Надо твой дом продавать, – сказал Чугур. Он был доволен эффектом, которое произвело его сообщение. – Покупателя быстро найду. Хоть тот же Слава Мамаев. Деньги у него водятся. Человек два года как с зоны вышел, а все трется по чужим углам.

– Резак что ли? – удивилась Ирина. Ей было неприятно, что в этих стенах поселится убийца и насильник. – Тоже мне, покупатель... Сволочь последняя.

– Какая разница, кто купит? Лишь бы деньги получить. Ох, даже не верится. Поедем на Кипр. Увидим море... На Кипр...

Слова звучали, как музыка. Кум мечтательно закатал глаза, похлопал себя по груди и сладко зевнул. Главное сказано. Все остальные мелкие вопросы они утрясут по ходу дела.

– На Кипр, – повторил за кумом бывший зэк, а ныне поселенец Борхес. – На Кипр... Море... Мусор... Падла, умри...

– Это ты его этим словам научила, – Чугур готов был разорвать попугая на куски, но ему не хотелось ссориться с Иркой: Борхес был ее любимцем. – Как ни придешь, только и слышно: умри, мусор, умри. Все настроение изгадит.

– Еб твою мать коромыслом, – сказал попугай, словно издеваясь гостем.

Ирина с непонятной улыбкой встала из-за стола, накрыла клетку с попугаем черной плюшевой накидкой.

* * *

Ранним утром дядя Миша Шубин на своем жигуленке подъехал к автосервису "Динамит", но не стал загонять машину в ворота, оставил на обочине дороги, через проходную, мимо сонного вахтера, пускавшего всех подряд, прошел на территорию и поднялся на второй этаж административного корпуса.

Робко заглянул в приемную начальника. Секретарь Марина, не скрывая любопытства, разглядывала физиономию Шубина. Тут было на что посмотреть. Под левым глазом расплылся фиолетовый овал синяка, правый глаз выглядел немного лучше. Отек уже спал, но хорошо видно рассечение над бровью, намазанное зеленкой. Над верхней губой, точно под носом, засохшая болячка, а на правой скуле, залепленная лейкопластырем, образовалась водянистая шишка, похожая на огромный фурункул. Эта клятая шишка никак не спадала.

– Моя фамилия...

Дядя Миша, стремясь побороть робость и чувство неловкости, стоял на пороге, зажав под мышкой папку с документами и деньгами. Ему было неловко появляться в таком виде в приличном месте. С его рожей можно гулять по ночам где-нибудь на безлюдном пустыре, чтобы не напугать своим видом случайных прохожих. Но другого выхода не было. Он сам попросил Постникова о встрече, надо было объясниться, утрясти вопрос с долгами.

– Короче, Павел Митрофанович назначил мне на утро. Ну, вот я и прибыл.

– На утро? – переспросила секретарь. Шеф еще носа не показывал, о назначенной встрече Марина знала, но сейчас ей хотелось во всех деталях рассмотреть испорченную физиономию посетителя. – А вы, кажется, Шубин? Правильно?

– Он самый, – кивнул дядя Миша.

– Ой, надо же... А я вас сразу и не узнала, – Марина покачала головой. – Смотрю на вас и думаю: вы это или не вы.

Шубину хотелось сказать, что это не он. Развернуться, уйти отсюда и навсегда забыть дорогу в "Динамит".

– Что у вас с лицом?

– Да вот... Ну, это долгая история.

– Кто же вас так обработал? С женой поцапались?

– Да вот обработали какие-то молодцы, – ответил дядя Миша. – Что б им пусто было. А жены у меня нет.

– Нету жены? – Марина сделала большие глаза, будто эта новость поразила ее в самое сердце. – А где же она? Уехала?

– Она умерла несколько лет назад.

– Ой, простите, – Марина уже во всех деталях рассмотрела Шубина, ей стало скучно и неинтересно продолжать разговор. – Постников еще не приехал. Вы посидите в коридоре, на стульчике. Дать газетку?

– Спасибо, но я буквы с трудом разбираю. Левый глаз что-то плохо видит. После той обработки.

Он вышел в пустой коридор, но не успел приземлиться на стул, как появился молодой мужчина в светлых штанах и клетчатой рубашке навыпуск. Постников, он же Постный, подошел к дяде Мише, тряхнул его руку и поманил за собой, но не в служебный кабинет, а в другую комнату в самом конце коридора. Закрыв дверь, усадил посетителя на стул и спросил про здоровье, хотя этот вопрос казался лишним. Все и так понятно: кажется, по физиономии Шубина прошли танковая дивизия, полк солдат и полевая кухня.

Постников уселся за конторский стол у окна, положил ноги на подоконник и, расстегнув молнию барсетки, вытащил толстую записную книжку.

– Я знаю тех парней, которые на тебя наехали, – сказал он. – Это пацаны Толи Гребня. Короче, серьезные парни. Очень серьезные. У меня с ними проблемы.

– Говорят, он еще на зоне, – вставил слово дядя Миша. – Вроде как сидит.

Бригаду беспредельщика Гребня, по слухам, давно разгромили. Пацанов его отстреляли, а бригадира запрятали в тьмутаракань, на далекую зону. Уж года два, как об этом парне ничего не слышно. И вот на тебе, нарисовался. И первым делом наехал на закусочную "Ветерок" Шубина.

– Говорят, что он не скоро вернется.

– А ты больше слушай, что там говорят, – процедил сквозь зубы Постников. – Я тебе отвечаю, что он здесь. И уже собрал новую команду. Скажи спасибо, что дело кончилось парой синяков. Тебя могли запросто замочить в закусочной. Фарш сделать и котлет налепить.

Сказать спасибо было некому и не за что, поэтому Шубин промолчал. Четвертый год он ежемесячно платил Постному деньги за то, что тот позволял работать на трассе и якобы обеспечивал защиту бизнеса. Местечковый авторитет Постный окучивал всех здешних предпринимателей, собирал деньги и организовывал наезды на тех, кто не хотел платить по его счетам. Кроме того, у Постного был свой легальный бизнес. Пара крупных магазинов в городе, несколько торговых точек на трассе, пакет акций асфальтового заводика и автосервис "Динамит", где авторитет разместил свою штаб-квартиру.

Дядя Миша ехал сюда, чтобы в самой деликатной форме высказать Постному свои претензии: раз хозяин "Ветерка" платит за свою защиту, а взамен получает зуботычины и пинки от залетных мордоворотов, то получается, что никакой защиты нет. Значит, и платить не за что. Конечно, о том, что он перестает отстегивать бабки, Шубин заикнуться не смел. Но можно поговорить о другом. Дядя Миша просрочил выплаты, он только закончил ремонт закусочной, поменял кровлю, сделал подвесной потолок, купил кое-что для кухни. Короче, капитально вложился. Однако теперь с учетом набежавших процентов он должен Постному четыре тысячи долларов. Шубин вправе попросить об отсрочке по выплатам долга. Если Постный даст ему передых хотя бы месяца в два, можно будет перекрутиться.

– Я понес убытки, – начал дядя Миша. – Мало того, что меня расписали, чуть насмерть не убили. Черт с ним, у меня шкура дубленая. Потерплю. Так они повара огнетушителем так огрели, что Рифату в больнице семь швов наложили. Он отказывается работать, грозится уйти. Рифат боится, что в следующий раз его убьют, тогда дети останутся сиротами. Кто их будет поднимать? Он хороший повар. Пришлось прибавить ему зарплату...

– Ладно, не гони порожняк, – махнул рукой Постный. – Семь швов. Дети. Подумаешь, какое дело. У меня намечается большая война с Гребнем. Он претендует на мою территорию. И настроен очень серьезно. Теперь конфликта не избежать. А где война, там и жертвы. Понимаешь?

– Понимаю, – кивнул дядя Миша. С этим утверждением трудно спорить. – Чего тут не понять.

Постный считал себя человеком с развитым чувством юмора. Добрая шутка, хороший розыгрыш для него дороже денег. На встречу с Шубиным он согласился, чтобы вернуть часть долга, а заодно уж немного поразвлечься, пугнуть мужика и поднять настроение себе и парням, которые сидели в смежной комнате. Через тонкую фанерную дверь Витя Желабовский и Дима Кубиков слышат каждое слово. И ловят кайф...

* * *

Куба и Жлоб с другой стороны двери с трудом подавляли приступы смеха. Жлоб, сидя на краю стула, согнулся пополам и, чтобы не заржать в голос, обхватил ладонями подбородок, зажал себе рот. Куба умел смеяться беззвучно. Он откинулся на спинку кожаного кресла и выдавливал из себя звуки, похожие на кваканье лягушки. Отсмеявшись, прошептал, подражая интонациям своего босса:

– Начинается война с Гребнем. Он претендует на мою территорию. Ни фига себе? А ты хотел старика замочить. Балда. Его еще долго доить можно таким макаром. И шуток он совсем не понимает.

– Я его только на словах хотел мочить, – прошептал в ответ Жлоб. – Только на словах. А ты в натуре едва не замочил.

Жлоб прислушался к разговору за дверью и снова беззвучно затрясся, схватившись руками за живот, который словно судорога свела.

* * *

Постников полистал записную книжку, хотя помнил все цифры назубок.

– Ты привез деньги? Ну, которые задолжал?

– У меня с собой две тысячи, – Шубин шлепнул ладонью по папке, лежавшей на коленях.

– Всего две?

– Но я хотел на эти деньги... Я хотел попросить об отсрочке.

– Какая к черту отсрочка? – изобразил на лице негодование Постный. – Моей бригаде нужны новые люди. Нужно оружие, чтобы защищать таких, как ты. А ты говоришь: отсрочка. По-твоему кровь моих пацанов – это клюквенный морс, которым ты торгуешь в своей харчевне? Кровь молодых парней, которую они за тебя проливают, не стоит жалких денег? А?

– Стоит, конечно, стоит, – дал задний ход Шубин. – Но у меня безвыходное положение. После того, как построили столовку в пяти верстах от "Ветерка", выручка упала. На эти две штуки я хотел выставить столики перед закусочной, натянуть цветной тент. И на воздухе готовить шашлыки. Тогда бы доходы увеличились и...

– У всех безвыходное положение, – не дал договорить Постный и снова стал листать записную книжку. – Значит, Гребень хотел увеличить твою аренду на пятьдесят процентов? Так? Очень хорошо. В смысле шиш ему. С этого дня будешь отстегивать мне на двадцать процентов больше с оговоренной суммы. Только двадцать, а не пятьдесят. Усек?

Дядя Миша повздыхал, понимая, что все разговоры бесполезны. Напрасно он только приехал. За своими деньгами Постный гонцов прислал бы. Шубин расстегнул папку, выложил на стол две штуки баксов, завернутые в кусок газеты. Постников пересчитал деньги и напомнил, что на дяде Мише висят еще два штукаря. Если не вернет деньги к началу следующей недели, пойдут ежедневные штрафные проценты и проценты на проценты.

– Заманаешься отдавать, – мрачно пообещал Постный и, чтобы повеселить ребят в соседней комнате, добавил. – А если мне надоест сдерживать Гребня и его отморозков, пеняй на себя. Боюсь, что все может плохо кончиться. Будет очень больно.

* * *

Во время получасового обеденного перерыва Дашка протирала столы, а Рифат по своему обыкновению баловался гранатовым соком. Он не снимал с бритой головы поварской колпак, чтобы не показывать всем подряд рваную рану, кое-как заштопанную хирургом. Дядя Миша вышел в зал, поманил племянницу рукой, когда Дашка подошла, взял ее под локоть и увел в подсобку.

– Даша, я был сегодня у Постникова, – начал дядя Миша. – Просил его об отсрочке долга, но ничего не получилось.

– Я так и знала, – Дашка перекладывала из руки в руку мокрую тряпку. Смена кончилась, и она, как всегда, спешила отчалить и смотаться в город по своим делам. – Говорить с ним бесполезно. Только унижаться.

– Ну, я две штуки отдал, это почти все, что у меня было, – сказал дядя Миша. – Денег остались только на закупку мяса и овощей. И зарплату вам выдать. Одним словом, на кармане у меня гроши...

Дашка уже поняла, куда клонит дядя Миша. Он подозревает, просто носом чует, что у Дашки где-то заначены деньги. И это не какая-то мелочь, а довольно крупная сумма. Дядька мнется, как барышня на первом свидании, стесняется сказать прямо, что нужны деньги. Ему неловко просить у девчонки, но больше не у кого. Только напрасно он губы раскатал, Коля дал дядьке денег, чтобы начать бизнес. Дашка пашет тут каждый день за чисто символическую плату.

Да, деньги у нее есть, но отдать их Шубину все равно, что спустить в унитаз. Он вернет долг Постникову, который наверняка и организовал наезд на "Ветерок", дядьку и Рифата чуть на тот свет не отправили. А Постный снова станет тянуть деньги и не успокоится, пока не оберет Шубина до нитки. Шиш им под нос. И тому и другому.

– Даша, я хотел что попросить, – дядька с трудом подбирал слова. – Может быть, ты сможешь у кого денег занять. В начале следующей недели надо рассчитаться за крышу. Кровь из носа. Мне и нужно-то всего две штуки.

– Рублей? – усмехнулась Дашка. – Тогда можешь не платить мне зарплату.

– Каких рублей. Долларов. Очень надо.

– Господи, да я не помню, когда такие деньги в руках держала, – фыркнула Дашка. – Ты, дядя Миш, совсем с головой перестал дружить. С того самого дня, когда тебя малость зашибли.

– Может и перестал, – сокрушенно покачал головой дядька. – Тут все мозги перевернутся, когда такие дела. Все деньги, деньги... Все они...

* * *

Деньги Дашка держала в руках сегодняшним утром, когда первой пришла в "Ветерок", открыв служебную дверь своим ключом.

Дашка долго думала, где спрятать свои накопления. Сумма уже собралась крупная: около семидесяти тысяч баксов. Положить деньги на книжку? Мороки много и стремно. Могут заинтересоваться личностью вкладчицы: откуда у молодой девушки, брат которой отбывает срок на зоне, эта астрономическая, по здешним меркам, сумма. Наверняка, бабки ворованные. Поэтому на книжку нельзя. Да и доллары должны находиться под рукой.

Как только ей удастся собрать сто тысяч баксов, то при небольшом везении оставшиеся тридцать штук она достанет быстро, и можно будет отправляться в колонию, где сидит брат. Найти подходы к тамошнему начальнику ИТУ по режиму, некоему Сергею Петровичу Чугуру. Потолковать с кумом по душам. Парень, Володя Чуев, который чалился в том лагере, и, отбыв срок, прошлой весной приезжал сюда, привез письмо от брата, рассказал много интересного.

Чуев утверждал, что за деньги можно выкупить Кольку из ИТУ. Запросто. Надо только обо всем договориться с Чугуром, предложить ему такую сумму, от которой он не сможет отказаться. Какую именно? Сто тысяч баксов кум обязательно возьмет, за эти деньги он пойдет на любой риск, в лепешку расшибется, но Кольку отправят на волю. По словам Володьки Чуева, по лагерю ходили слухи, будто Чугур за добрый бакшиш выпустил на волю человека, которому оставалось чалиться аж полторы пятилетки. Конечно, это только слухи, но верить им можно. Вся зона знает, что за деньги кум способен на все. Теперь Дашке остается собрать недостающие тридцать тысяч зеленых и сохранить ту наличность, что она уже успела хапнуть.

Вопрос оставался открытым: где держать бабки? До вчерашнего дня Дашка хранила их в комнате коммуналки. Вырезала кусок плинтуса, вытащила несколько паркетин, расковыряла нишу в стене. Туда и складывала деньги, завернутые с целлофановый пакет. Когда к основной сумме добавились еще тринадцать тысяч баксов, которые она сумела выдоить из кандидата в мэры Воскресенского, на Дашку напал страх. Дверь в комнате совсем хлипкая, замок ненадежный, а соседи слишком любопытные и злые. Сунутся в комнату в ее отсутствие, не торопясь, пошарят по углам. Запросто могут обнаружить нехитрый тайник. И денежки тю-тю. Потом скажут: какие деньги, детка? Может быть, ты их во сне видела? Или в кино?

После долгих раздумий и бессонной ночи Дашка решила, что самое надежное место для хранения дензнаков – кафе "Ветерок". Можно спрятать бабки в кладовке, за полками, на которых хранятся банки с овощными консервами. Надежное место. Кроме дяди Миши туда никто не заходит. Но, может статься, что дядька сунется за полки, наткнется на деньги. И тогда... Захапает себе половину и скажет, что он всю жизнь растил и воспитывал Дашку и Кольку. А это – премия, что-то вроде благодарности за тяжкие труды.

Есть и другая опасность – голодные мыши. Они запросто сожрут деньги, если хранить их в простом пакете. Если же запрятать купюры в жестяную или стеклянную тару, мыши и туда доберутся. Таких случаев сколько хочешь. Люди хранят свои накопления в жестянках или стеклянных банках, потом достают... А вместо денег – бумажные ошметки и мышиный кал. Взгляд упал на допотопный красный огнетушитель, что висит на ржавом гвозде в подсобке, у двери. И Дашку осенило. Кому придет в голову искать тайник в огнетушителе? Человек с самым буйным воображением до такого не допрет. А уж дядя Миша и подавно.

Внутри огнетушитель полый, нет там никакой противопожарной смеси или пены. А днище – на резьбе, оно легко вывинчивается. Если даже в закусочную ворвутся грабители, снимут кассу, все перевернут вверх дном, ни одна сволочь не догадается, что в огнетушителе могут быть спрятаны деньги. Впрочем, это не просто деньги. Это – пропуск для брата, пропуск в вольную жизнь...

* * *

Расстроенный до глубины души, Шубин присел на ящик, засмолил сигарету и в задумчивости поскреб пальцами голову.

– Значит, нигде занять не можешь? – повторил он свой вопрос. – Может, все-таки попробуешь? Очень надо. Иначе бы я не просил.

– Не у кого мне деньги занимать, – отрезала Дашка. – Ведь ты просишь две тысячи баксов. Сумасшедшие деньги. Откуда такая сумма у простой официантки? И у кого прикажешь их одолжить?

– Ладно, иди, простая официантка, – махнул рукой дядька.

Когда Дашка вышла, он остался сидеть на ящике, погруженный в свои невеселые мысли. Дашка оглянулась, ей стало жалко дядьку – старого, больного и одинокого. Две тысячи, если разобраться, невелики деньги. Но тогда кто пожалеет Кольку, кто вытащит его на свободу? Дашка вышла в зал и с решительным видом принялась вытирать тряпкой столы.

Глава третья

До выпуска из зоны амнистированных зэков оставалось всего пять дней, время не то чтобы поджимало, просто хватало за жабры, а дел у Чугура – вагон и маленькая тележка. Все семеро амнистированных – люди, мягко говоря, незаметные, серенькие. Нет тут ни знаменитых воров в законе, ни шишек с положением в обществе, ни их детей. Заключенный Огородников по кличке Кот может занять место любого из них.

Тем не менее следует проявить максимальную осторожность и бдительность. Как приказал начальник ИТК полковник Ефимов, семьдесят семь раз отмерить и только тогда сделать окончательный выбор. Кум, не жалея ни времени, ни сил, встретился с каждым амнистированным якобы для того, чтобы провести разъяснительную беседу и наставить, как говорится, на путь истинный. На самом деле он тщательно прощупал каждого кандидата, узнал о том, что собирается делать человек, когда выйдет на волю, чем будет на пропитание зарабатывать, ждут ли его родственники, есть ли подруга по переписке и так далее.

К вечеру четверо претендентов по разным причинам отсеялись, в списке осталось трое наиболее подходящих кандидатов: Семен Феоктистов, Колька Шубин и Сергей Телепнев. Вместо кого из этих персонажей выйдет на волю Огородников, – вот вопрос...

* * *

Феоктистов оказался замкнутым немногословным человеком, из которого лишнего слова не выжмешь. Впалые, будто всосанные щеки, высокий и костистый, как вяленая вобла, весь какой-то задроченный, он сидел на краешке стула, положив руки на колени. Куртка висела на его покатых узких плечах, как на вешалке. Слишком длинные, не по росту рукава закрывали запястья. Лишь в конце беседы он немного разговорился.

– Чем собираешь заняться, когда откинешься? – спросил кум.

– Первым делом в баню схожу, – ответил Феоктистов. – В нормальную баню.

– А мечта есть какая-нибудь? Ну, жениться, детей завести.

– Не-а, гражданин начальник, – покачал головой зэк, – от этих детей потом одни алименты. Баня – и есть моя мечта. С парной, бассейном. И чтоб подавали сардины в масле и пиво. Я бы там с утра до вечера сидел, хоть каждый день ходил.

– И это все? – удивился кум.

– Еще есть планы. Машину хочу купить. И с заочницей полежать на теплой кровати. Чтобы мягко было. Перина пуховая и все такое. У нее свой дом в Павловском Посаде. Участок – восемь соток. Яблонь тридцать стволов. Благодать. Обещала баба дождаться, но что-то писем давно нет. Засомневался я в ней.

Кум смотрел на Феоктистова, поражаясь убожеству его мышления и мелочным желаниям. Что за душой у этого человека? Подруга по переписке, которую он никогда не назовет своей. Груз прожитых лет. У Феоктистова есть жизнь, с которой этот придурок не знает, что делать. Чертово отродье...

– А на работу не хочешь устроиться?

– Хочу на работу, гражданин начальник.

Феоктистов не умел врать, говоря про работу, даже не спрятал усмешку. Ясно, он выйдет на свободу, получит наколку на богатую квартиру. Грабанет. Сделает еще один скок. Третий, четвертый... Это как повезет. И снова окажется за решеткой. Ни тебе яблоневого сада, ни любовницы на мягкой перине.

– А с этим как? – кум щелкнул себя пальцем по горлу, изобразив приятный смачный звук. – Ты ведь лечился несколько раз. Не думаешь развязать веревочку?

– Нет, водку в рот не возьму.

Феоктистов снова соврал, а кум снова сделал вид, что поверил.

– И правильно, – неизвестно чему обрадовался он. – Столько семеро не заработают, сколько один пропьет. И с бабой вечно будут напряги. Какая ей жизнь с ханыгой?

Закончив эту в высшей степени содержательную беседу, кум, отпустив зэка, приложился к фляжке с коньяком. Если не тяпнуть хотя бы сто грамм, от общения с этими скотами просто крыша съедет. Конечно, вместо Феоктистова можно выпустить на волю Кота, это хороший вариант. Родственников у Семена нет, с женой в разводе, подругу ищи-свищи. Только какая-то мифическая заочница.

Но можно посмотреть на этого типа с другой стороны, под другим углом: Феоктистов вор-домушник. А это – работа артельная. Значит, на воле остались дружки, сообщники, барыги, которым он толкал товар. Слишком много людей о нем помнят. Может статься, по тюремному телеграфу начнут наводить справки, выяснять обстоятельства случившегося. Почему Феоктистов сгинул на зоне? Что произошло?

Нет, лишние разговоры никому не нужны. Напротив фамилии Феоктистова кум поставил два жирных вопросительных знака.

* * *

Следующим в списке значился Николай Шубин. Молодой парень переступил порог кабинета, отрапортовал, как положено. Когда кум разрешил, осторожно, словно боясь обжечься, присел на краешек табурета. Разговор крутился, как заезженная пластинка, все об одном и том же. Кум повторял старые вопросы и слышал стандартные ответы. Мечтаю работать, учиться. Больше на зону не вернусь. Заделаюсь честным фраером. Короче, ля-ля тополя.

– Из родственников у тебя кто есть? – подходя к главному, доброжелательно спросил кум.

– Только дядька и сестра родная Даша, – ответил Коля. – Вот и все мои родственники.

– А родители? – кум знал ответ, все это было в личном деле, но вопрос свой все рано задал. Для порядка. – Мама? Папа?

– Погибли в автомобильной аварии, гражданин начальник. Мне было одиннадцать. А Дашке шесть лет. Нас дядя воспитывал. У него своих детей нет.

– Понятно, – кивнул Чугур. – Наверное, ждут тебя дядя с сестрой, дни считают? Или собираются тебя тут встретить, прямо у вахты?

– Нет, гражданин начальник, – помотал головой Шубин. – Никто не ждет. В смысле, ждут, конечно, но не сейчас. Потому как выйти я должен через два года. О том, что я попадаю под амнистию, специально не писал. Дашка уверена, что мне еще два года барабанить.

Кум удивился, но вида не показал. Это письмо на волю, где Шуба писал, будто амнистия его не коснется, каким-то образом прошло мимо оперчасти. В деле нет никаких пометок на этот счет.

– А чего ж так, не написал? Не обрадовал?

– Честно говоря, сглазить боялся, – улыбнулся Коля. – Вот так настроишься, что выходишь. А потом что-то случается. Мало ли что... Сами знаете, на зоне чего только не бывает. И вместо свободы – все та же шконка и общие работы на промке.

– Значит, ты суеверный?

– Немного. И еще хотелось сюрприз сделать.

Колька продолжал улыбаться. В эту минуту он во всех деталях представлял сцену будущей встречи с сестрой и дядей Мишей. Дашка работает в закусочной "Ветерок". Обычный будничный день, все те же клиенты. И вот картина: он заходит в зал, садится за дальний столик. И прячет лицо за раскрытой газетой... К нему подруливает официантка, чтобы принять заказ. В смысле, Дашка подходит. И выпадает в осадок. Это будет такая сцена, такая... Каких ни в одном фильме не увидишь.

– Напрасно ты не сообщил, – хмыкнул кум и сделал пометку в блокноте. – Этими фокусами можно человека до сердечного приступа довести. Впрочем, тебе виднее.

– Не доведу, гражданин начальник, – ответил Коля. – У сестры сердце крепкое. Наверное, она сначала подумает, что я лыжи намылил. А я на стол справку об освобождении.

– Хороший ты парень, Коля, – сказал кум. – Посмотреть на тебя приятно. Следишь за собой. Не то, что эти чмошники, которые перед тобой заходили. Мотаются, как опущенные. Быдло. Перхоть. А у тебя есть будущее. Скоро твою судимость погасят. Поступишь в институт. Выбьешься в люди. Будешь вспоминать нашу зону как страшный сон. Себя спрашивать: а со мной ли это было? Если, конечно, снова не оступишься.

– Не оступлюсь, гражданин начальник, – пообещал Коля. – Постараюсь не оступиться.

– Тогда добро, – улыбнулся Чугур и даже протянул Шубину руку. – Иди с богом. Потихоньку готовься к свободной жизни. Но и свои здешние обязанности не забывай. У вас в бараке, кажется, ремонт начался, и тебя маляром записали вместе с Огородниковым? Правильно? Вот видишь, я все помню. Так что ты старайся...

* * *

Коля вышел на воздух, дошагал до клуба и только тогда понял, что ноги несут его совсем в другую сторону. Ему нужно к бараку, там ждет Костян, с которым они вместе малярничают. Надо в краску добавить растворителя и олифы, процедить ее и пройти потолок хотя бы до середины. Пока с производственной зоны не вернулся отряд, надо хоть что-то сделать. Коля вошел в барак и увидел, что Костян уже процедил краску. Натянув рабочие штаны и куртку, Шубин взял протянутый Костяном валик и полез на стремянку.

– А ты говорил, что кум – последняя тварь и садист, – сказал Коля, глядя на приятеля сверху вниз. – А он ничего... Нормальный мужик. Поговорил со мной по-свойски. Сказал что, мне учиться надо. И вообще... Расти. Главное, больше не залетать.

Костян только плечами пожал и одной рукой подал наверх тяжелое ведро с краской, а другой – брезентовые рукавицы. При одном упоминании Чугура его начинала бить мелкая дрожь. Был у Огородникова негативный опыт общения с местными офицерами, но ни один из них не вызывал у него такого отвращения. Кум просто упивался властью над зэками, которых держал за отребье, хотя сам был ничем не лучше.

– Это ты сейчас запел, когда до свободы один шаг остался, – тихо сказал Костян. – Может, для кого-то Чугур отец родной, но я под этим не подпишусь. У меня другие впечатления.

Колька, макнув в ведро валик, стал красить потолок, решив, что до прихода людей с промки он успеет закатать метров тридцать.

* * *

Последним в списке амнистированных значился заключенный Телепнев по кличке Телепень. С его физиономии не сходила идиотская улыбка, он смотрел на кума глазами преданной собаки и кивал головой, как заводной болванчик. Как человеку, твердо вставшему на путь исправления, за весь срок получившему всего два пустяковых замечания, одно от бугра, другое от дежурного офицера, Телепню полагались некоторые поблажки. Например, он имел право носить часы. Даже не часы, а грошовые часики, похожие на женские, в розовом пластмассовом корпусе на истертом ремешке из синтетической кожи.

– Сколько на твоих? – спросил кум. Он не был уверен, что Телепнев понимает время. У него и вправду с головой полный разлад. – В смысле, я хочу узнать: который час?

– А время, – радостно улыбнулся Телепнев, – семнадцать тридцать пять, – подумал и уточнил: – По летнему времени.

– По-летнему? – удивился кум.

– Сейчас ведь лето, – пояснил Телепнев с придурковатым видом. – Не знаю, как вы, а я зимнему времени доверяю больше, чем летнему.

– С чего так?

– Мне кажется, что зимнее время – точнее, – ответил Телепнев. – Я сколько раз проверял. Ну, по всему так выходит, что зимнее – точнее.

– Это как скажешь, – легко согласился Чугур: не хватало еще вступать в спор с этим придурком, что-то втолковывать беспросветно тупому зэку. – Лично я тебе верю. Если ты так говоришь, значит, правда. Значит, зимнее время – точнее.

– Спасибо, гражданин начальник, – продолжал улыбаться зэк.

– Твое дело я посмотрел. Хочу надеяться, что по эту сторону колючей проволоки мы больше не увидимся. Езжай в свою деревню, устраивайся на работу. Ну, кем возьмут. В деревне даже для тебя работа найдется. И больше клуб не поджигай. Договорились?

– Так точно.

– Ты хоть помнишь, что на воле натворил? Что клуб поджег?

– Не помню, гражданин начальник. То есть сам клуб помню. А как поджигал... Нет. Я немного пьяный был. Пива бутылку выпил. Или еще чего-то. Этого тоже не помню.

– Намотай на ус: пока ты тут парился, на воле все изменилось, – кум, пуская табачный дым, внимательно приглядывался к Телепневу. – Много новых веяний. Капитализм. Демократия. И всякая такая мура.

– Демократия? – переспросил зэк. – Это как? Слово я слышал, а вот чего это такое?

– Чего такое? – передразнил кум, снова поражаясь непроходимой дремучести своего контингента. – А матюгальник у клуба на кой хрен повесили? Чтобы вы слушали, вникали. Демократия – это... Ну, даже не знаю, как сказать. Короче, это когда ты сам можешь выбирать.

– А чего выбирать-то?

– Ну, выбирать, в какой канаве тебе лучше с голоду подохнуть, – выпалил кум. – Это ведь очень важно, чтобы ты сам выбрал. Теперь дошло?

– Дошло, гражданин начальник, – кивнул Телепнев. – Это очень важно.

Именно в эту минуту Чугур сделал окончательный выбор. Кандидата лучше Телепнева не найти. Из родни – только мать, да и та слабоумная. И сын – законченный идиот. С уголовным миром связей не имеет, друзей нет. Вообще не понятно, как этот политически недоразвитый мудель попал на зону, ему бы пару лет покуковать в психушке закрытого типа, а не тут. Авось, мозги немного бы вправили. Но судьба, сделав крутой разворот, распорядилась иначе.

Огородников выйдет на волю с документами Телепнева в кармане. А этого кадра под именем Огородникова кум определит в больничку. В отдельный бокс, куда соваться посторонним строго запрещено, вплоть до карцера со всеми вытекающими последствиями. Якобы положили мужика на срочное обследование, есть подозрение на... Впрочем, диагноз лепила сам придумает. На то он и лепила.

Дня через три Телепнева вынесут из больнички вперед копытами. Положат в картонный гроб, захоронят на кладбище при зоне. А в регистрационном журнале в графе "убытие" просто поменяют фамилии. Сделают короткую запись: заключенный Огородников скоропостижно скончался в больнице, скажем, от пневмонии. В медицинской карточке покойного лепила настрочит, как надо. Короткое описание болезни, препараты, которыми якобы лечили пациента. Затем внезапно последовавшее ухудшение здоровья и смерть. На этом точка.

Для контингента колонии бывший зэк Сергей Телепнев вышел на волю по амнистии. А Кот, то есть Константин Огородников, скончается в больнице от пневмонии. Такая вот рокировочка. Шахматный этюд, который в газете не напечатают.

* * *

Закончив со всеми делами, кум вышел из административного корпуса в самом добром расположении духа и зашагал к пятому бараку. Самому старому, самому ветхому.

Через месяц ожидается комиссия из Москвы. Колония на хорошем счету, никаких претензий у заезжих проверяющих быть не может. Но неприятно, когда тебе тычут носом в гнилые полы в клубе, заплесневелый потолок в подвале административного корпуса, почерневшие от времени стены и потолки бараков. Деньги на эти цели перечислили давно, теперь самое время в темпе вальса освоить средства. О большом капитальном ремонте речь не идет. Успеть бы до приезда комиссии где следует подкрасить и кое-что подмазать. И то ладно.

Для проведения штукатурных и малярных работ из мужиков, работавших на промке, составили бригаду из пятнадцати человек. Раздали инструменты, краску, шпатлевку, завезли мешки с цементом, и работа потихоньку пошла. Надо посмотреть, что успели маляры за сегодняшний день, если надо, подстегнуть работничков. Припугнуть или как... Чтоб шевелились, а не устраивали бесконечные перекуры и базары.

Кум не любил, когда за ним увивалась свита из дежурных офицеров, он устраивал проверки один, выбирая для этого самое неожиданное время. До окончания работ на промке жилая зона пуста, здесь околачиваются несколько зэков, занятых на придурочных работах при кухне, медсанчасти или клубе. Плюс сводная бригада маляров.

К пятому бараку он направился не прямиком, через плац, а окольным путем. Никем не замеченный, обошел с задней стороны склад, где хранился рабочий инвентарь, узкой тропинкой дошагал до пищеблока, отметив про себя, что завтра же следует расставить здесь работяг с малярным инструментом и немного освежить стены. Кухня с просевшими углами, осыпавшимся фундаментом и черными подслеповатыми окошками, занавешенными паутиной, напоминала чумной барак.

Чугур, прошагав между запреткой и бараком для свиданий, внимательно осмотрел место для курения. Все чисто, на земле не валяется ни одного окурка. Свернув за угол, быстрым шагом дошлепал до распахнутой двери пятого барака. Дежурный, торчавший у входа, сорвал с головы шапку и, опередив кума, скользнул в помещение, чтобы объявить построение. Трое зэков, одетые в заляпанную краской рабочую одежду, вытянулись в струнку вдоль прохода между кроватями.

"Хорошо, – отметил про себя кум. – Шконки застелены сверху старыми газетами и пленкой, чтобы на одеяла не попадала краска. Хорошо..."

Дежурный встал в общий строй, сделав шаг вперед, отчеканил:

– Гражданин начальник, малярные работы продвигаются согласно...

– Заткнись, дерьмо, – прервал зэка Чугур. – Встань в строй. Сам вижу, как продвигаются ваши гребаные работы.

Он поднял голову, изучая, ровно ли легла краска и есть ли подтеки. Кажется, все тип-топ. Маляры за день покрасили почти весь потолок. Значит, останется время заняться и стенами. Краски полно, а рабочие руки – вот они.

– А вот там кто мазал? – прищурившись, Чугур показал пальцем на дальний правый угол. С потолка свешивалось несколько уже застывших капелек краски. – Вы что не видите: сопли висят. А? Я к кому обращаюсь?

– Сейчас перекрасим, – испугано пролепетал дежурный. – То есть исправим.

– Я, кажется, задал вопрос, – Чугур ткнул пальцем в грудь дежурного и отступил на шаг. – Или у тебя проблемы с ушами? Кто?

– Все принимали участие в работах, гражданин начальник, – дежурный не знал, что ответить: западло своих закладывать. Да и не помнил он, кто из работяг проходил валиком дальний угол.

Чугур расстегнул пуговицы кителя, вытащил из брючного кармана кожаную перчатку, натянул ее на правую руку, застегнул кнопочку на запястье. Он сжал кулак перед носом дежурного, проверяя, удобно ли села перчатка. Не жмет ли где. Три маляра и дежурный замерли на месте, наблюдая за этими манипуляциями. Все знали, что рука у кума только с виду легкая. Чугур очень уважает силовые виды спорта, держит в верхнем кабинете административного корпуса двухпудовую гирю. Балуется ей, когда надо разогнать кровь. Хороший удар, по его понятием, такой, после которого оппонент отправляется на медицинскую койку. Или прямиком на кладбище.

– Я последний раз спрашиваю: кто навешал соплей?

– Заключенный Алехин, – прошептал дежурный, он выбрал самого молодого безответного зэка, который попал на зону всего четыре месяца назад. – Он мазал, гражданин начальник.

– Алехин, шаг вперед, – скомандовал кум.

Заключенный шагнул вперед. Ноги у него налились тяжестью, а нижняя челюсть дрожала. Кум потянул зэка за куртку, поставил спиной к стене.

– Это не я, – брякнул Алехин.

– Разговорчики, – сказал кум. – Если бы это была твоя личная краска, гнида, ты бы работал по-другому. А краска, она государственная. Поэтому можно расходовать ее как хрен на душу пошлет. Вешать сопли. Правильно?

Алехин хотел что-то ответить, уже открыл рот. Но Чугур не ждал ответа. Он повернулся всем корпусом, будто хотел о чем-то спросить бригадира и неожиданно ударил Алехина кулаком по ребрам. Зэк, застонав от боли, наклонился вперед, кум провел удар на противоходе, основанием ладони в лицо. Алехин упал у стены, прижав ладони к разбитому носу. Зэки, подобрав живот и выпятив грудную клетку, стояли в шеренге, гадая про себя, кто следующий? Или кум ограничится только этой жертвой?

– Встать, – скомандовал Чугур. – Встать, мразь, тебе ведь не больно!

Алехин, держась за грудь, медленно поднялся на ноги и тут же был сбит новым ударом сверху вниз по ключице. Кум семь раз заставлял его вставать и снова заваливал, нанося удары с правой по горлу, шее и лицу. После этого Алехин затих на полторы минуты, не реагируя на команды кума. Он свернулся калачиком на полу, закрыл ладонями лицо, опасаясь, что начальник начнет дубасить его ногами и так забьет до смерти. Но кум один единственный раз врезал ему мыском ботинка по шее, а в лицо не ударил. Боялся поцарапать почти новые надраенные туфли о зубы зэка.

Кум повернулся к дежурному.

– Поднять его, – скомандовал он. – Вы что, не видите, как я мучаюсь с этой скотиной. Поднять, я сказал...

Двое зэков подхватили Алехина под руки, дежурный сзади за шкирку. Кое-как поставили на ноги. И расступились в стороны. Алехин не сопротивлялся и больше не загораживал руками лицо. Он стоял, держа руки по швам, и слегка пошатывался.

Чугур приготовился ударить наотмашь ребром ладони по горлу. Уже занес руку, но неожиданно передумал, отступил на пару шагов. Физиономия у Алехина разбита, из носа сочится кровь, стекая по подбородку, она капает на рабочую куртку. Если еще раз въехать ему по роже, пожалуй, кровавые капли попадут на китель. Потом их трудно будет вывести. И вообще этот чмошник, бродячий кусок дерьма, не стоит мелкого пятнышка на мундире. Осторожно, чтобы не запачкать руки, кум стянул кожаную перчатку, протянул ее дежурному.

– На, сполосни и вытри насухо, – приказал он. – Живо.

Он одернул китель, внимательно осмотрел рукава, кажется, не запачкались, когда он кулаками махал. Это был отличный китель, сшитый в тверском спецателье по заказу. Ткань импортная – хлопок с шерстью и небольшим добавлением синтетики, очень ноская, она почти не мялась. Чугур гордился этой вещью, он знал, что китель сглаживает недостатки его фигуры: округлившийся живот и немного сутулую спину. И подчеркивает достоинства: широкие плечи и выпуклую мускулистую грудь. Шил мундир старик-еврей, который в прежние годы обслуживал только генералов, изредка полканов. Самый крутой мастер на всю область. Даже талон на пошив мундира кум выправил с большим трудом, десяток начальственных кабинетов обошел.

Пока дежурный выполнял приказание, Чугур снова принялся разглядывать потолок. В общем и целом неплохая работа, особенно если учесть, что эмаль паршивая, самая дешевая, какая только нашлась на оптовом складе. За старательность малярам можно поставить четыре, даже пять с минусом.

– Пусть завтра же Алехин выходит на общие работы, – сказал Чугур, когда запыхавшийся от бега дежурный вернулся назад с чистой перчаткой. – Так и передай бугру. Не хрена ему халяву давить в малярах.

Повернувшись на каблуках, Чугур двинулся к выходу, на ходу засовывая перчатку в карман брюк и застегивая блестящие пуговицы кителя. Маляры молча переглянулись и вздохнули с облегчением, решив про себя, что у Чугура сегодня не самое плохое настроение. Алехин сел на пол и, закрыв лицо руками, заплакал, как ребенок.

Кум торопился. Нужно было еще успеть в седьмой и восьмой бараки.

Глава четвертая

Время близилось к шести вечера. Колька, стоя на верхней ступеньке стремянки, обрабатывал белой эмалью потолок барака номер восемь.

– Слышь, – крикнул снизу Костян, – надо валик поменять.

– Пока этот сойдет, – возразил Шубин.

Костян только что подал ему очередное ведро с белой эмалью. Колька, подхватив его, поставил на верхнюю площадку стремянки. Осторожно, чтобы не набрать лишней краски, он коснулся поверхности эмали надетым на длинную палку валиком. Задрав голову кверху, принялся водить им по доскам потолка.

Паршивая краска пузырилась, никак не хотела ровно ложиться на поверхность. Чтобы получился однородный слой, одно место приходилось прокатывать по пять, а то и по шесть раз. Костян, вооружившись сухой тряпкой, протирал железные спинки шконок, если на них сверху падали белые капли. Пол барака был застелен целлофановой пленкой, а койки газетами. Костян подумал, что они с Шубиным работают не слишком быстро, зато аккуратно, если придет бугор, придраться будет не к чему.

– Эй, Кот, хватит там пятна вытирать, – кричал сверху Колька. – С этим успеется. Ты держи стремянку. Она ходуном ходит. Иначе я грохнусь, блин, и костей не соберу.

Колька, чтобы сохранять равновесие, расставил ноги на всю ширину ступеньки. Но старая стремянка скрипела и шаталась на неровном полу, будто собиралась рассыпаться на запчасти. Костян вцепился в нее руками, чтобы удержать от падения, но тут в барак вбежал дежурный и гаркнул так, что уши заложило:

– Всем построиться. Чугур идет.

Колька опустил валик вниз, поправил на площадке ведро с краской. Огородников отступил в сторону, одернул куртку и, сорвав с головы шапку, крепко сжал ее в кулаке. Вытянулся в струнку и сделал морду ящиком. Колька замешкался наверху. Он не знал, куда положить палку с валиком, чтобы не запачкать краской спинки коек. Наконец пристроил свой инструмент на площадке рядом с ведром, стянул брезентовые рукавицы.

Чугур быстро вошел в барак, бросил взгляд на потолок, на Кольку, замершего на стремянке с испуганным видом. Дежурный и Костян застыли по стойке смирно.

– Ты чего там, Шубин, замерз? – крикнул Чугур, подходя вплотную к лестнице. – Особое приглашение нужно?

Колька, балансируя, как циркач, стал спускаться вниз, следя за тем, чтобы ведро не опрокинулось. Стремянка дрожала, как живая. У Кольки нога съехала со скользкой от краски ступеньки. Чтобы удержать равновесие, парень крепче ухватился за лестницу, дернул ее на себя. Ведро краски, сорвавшись с платформы, полетело вниз, подскочило, ударившись о пол, снова упало, покатилось под койку. Колька, не удержавшись наверху, грохнулся на пол и остался сидеть в белой луже, забыв закрыть рот.

Чугур не сразу понял, что произошло: белая эмаль залила его форменный мундир, брюки и надраенные ботинки. Выражение лица кума не изменилось. Лишь в глазах вспыхнули и погасли черные огоньки ярости. Чугур молча снял фуражку, рукавом мундира вытер с лица брызги краски. И встретился взглядом с Огородниковым. Тот смотрел на него серьезно, без тени насмешки. Некоторое время они ели друг друга глазами, как боксеры перед боем. Первым отвел глаза кум. Повернулся и пошел к выходу, будто ничего не случилось.

Чугур отлично понимал: рассказ о том, как его обдало краской, как эмаль испортила шикарный китель и штаны, даже на морду попала, а он утирался, словно простой смертный, станут передавать из уст в уста. Этой историей вся зона будет жить неделю, а то и месяц. Всяк на свой лад перескажет события, свидетелем которых не был, и добавит все новые уморительные подробности. Зэки будут посмеиваться ему в спину, прилепят какую-нибудь позорную кликуху. С этими тварями только дай слабину, все, спекся.

Чугур был готов к любому повороту событий. Он знал, что самое главное в этой паскудной истории – не испорченные мундир, штаны и ботинки. Китель можно новый пошить. Главное – достойно выйти из положения, не сделаться клоуном, всеобщим посмешищем зэковского быдла. Он дошагал до административного здания, увидел растерянное и смущенное лицо дежурного офицера. Кивнул в ответ на приветствие, быстро поднялся по лестнице наверх и закрылся у себя.

Чугур вошел в ванную комнату, совмещенную с кабинетом, снял китель, рубашку и штаны. Затолкал все это никчемное барахло в пластиковый пакет. И, оставшись в голубой майке и трусах, тщательно вымыл с мылом лицо и руки. Чтобы ни пятнышка краски не осталось. Вернувшись в кабинет, достал из стенного шкафа старую рубашку и брюки, стоптанные ботинки. Надел галстук на резиночке. Присев за стол, сделал глоток коньяка из плоской фляжки и, не торопясь, выкурил сигарету. Только после этого снял телефонную трубку и, услышав голос дежурного офицера, приказал:

– Возьми прапора и живо в восьмой барак. Шубина – в наручники. И в козлодерку. Выполнять немедленно.

* * *

Было уже темно, когда Димон Ошпаренный подъехал к высотному дому на Ленинском проспекте и загнал джип БМВ в подземный гараж. Он кивнул дежурившим возле лифтов охранникам, одетым в темно-серые форменные брюки и черные рубашки с нашивками на груди. На них какая-то зверюга, то ли тигр, то ли пантера, оскалив зубастую пасть, готовилась вцепиться первому встречному-поперечному в соответствующее место.

Димон поднялся лифтом на восемнадцатый этаж, нашарил на дне кармана электронный чип от входной двери, похожий на кредитную карточку, вставил его в прорезь замка. Бронированная дверь приоткрылась, в ту же секунду загорелся свет в коридоре и холле. Включилась нижняя подсветка стен, облицованных панелями цвета гевеи. Переступив порог, Димон скинул ботинки, сунул ноги в домашние тапочки. И подумал, что идти на половину жены слишком поздно, он обещал вернуться к девяти, а сейчас четверть двенадцатого. Домработница и няня ушли, как всегда, в восемь, дети спят и Ленка, наверняка, спит.

Он прямо в холле снял пиджак, бросил его на кресло, через голову стянул с себя галстук и до конца расстегнул белую сорочку. На внутреннем переговорном устройстве мигала красная лампочка, Димон нажал кнопку и услышал голос кастелянши строгой костлявой бабы в очках, дежурившей за стойкой в нижнем холле. Ее имя и отчество Ошпаренный никак не мог запомнить.

– Дмитрий Олегович, добрый вечер, – сказала женщина. – Простите за беспокойство. Но тут вас человек дожидается. У него какое-то дело. В семь вечера пришел. Я разрешила ему посидеть в холле.

– Что за человек? – Димон не любил, когда его беспокоят дома, да еще в неурочное время, все дела он оставляет за порогом своей квартиры.

– Он плохо одет и пахнет от него как-то, – кастелянша замялась, подыскивая определение, но не нашла. – Короче, он похож на какого-то работягу.

– Я говорю, что за человек? У него имя есть?

– Да, я записала. Некто Финогенов Николай Иванович.

– Так бы сразу и сказали. Пропустите, пусть проходит.

Димон дал отбой, снова открыл дверь, дожидаясь, когда лифт поднимется на этаж. Через минуту из него вышел высокий дочерна загорелый мужик, одетый в застиранную клетчатую рубаху и поношенные штаны, вздувшиеся на коленях. Он с затравленным видом переступил порог квартиры, дико озираясь по сторонам, как попавшая во дворец лошадь. Дорогая отделка стен, огромный холл с зеркальным потолком и множеством встроенных шкафов произвели на него впечатление. Димона про себя он сразу окрестил барином.

– Я хотел позвонить, – мужик проворно стащил с ног пыльные сандали. – Но Костян велел сразу ехать к вам, без предупреждения. Вы извините, что так поздно.

– Это ты меня извини, припозднился, – сказал Димон. – И спасибо, что дождался. Пошли.

Бесконечным коридором он провел гостя на свою половину квартиры, в огромный светлый кабинет с шикарным видом на ночной город. Финогенов вслух заметил, что по такому кабинету можно на велосипеде кататься или даже на машине.

– Да-да, – рассеяно кивнул Димон.

Кабинет и вправду велик, слишком велик. И чувствуешь себя здесь как-то неуютно. Возможно потому, что сделанные на заказ книжные шкафы и полки пустуют, вид у кабинета какой-то нежилой. Все не хватает времени распаковать ящики и коробки с книгами и сувенирами. Кабинет оборудован новейшей системой вентиляции и кондиционирования, но едва заметный запах свежей краски и обойного клея еще до конца не выветрился. Димон с семьей перебрался в эти апартаменты несколько месяцев назад, когда закончился ремонт, но еще не успел здесь как следует обжиться.

Финогенов присел у письменного стола на краешек кресла, обитого тонкой кожей, вытащил из-за пазухи листок тетрадной бумаги, исписанный бисерным почерком, и передал хозяину. Последний год Финогенов работал водителем грузовика, доставлявшего на строительство склада в производственной зоне щебенку и песок. Когда машина стояла под разгрузкой, у него была возможность выйти из кабины и беспрепятственно поговорить с любым зэком, передать письмо, привезти на продажу водку или чай. Письма Коту от Димона Ошпаренного он доставлял два раза, получая за это хорошие премиальные.

Упав в кресло, Ошпаренный положил ноги на стол и пробежал взглядом ровные строчки. Кот писал, что его вызывал начальник. Разговор получился хорошим, и теперь настроение у него поднялось выше крыши. Потому что дело идет к развязке, и мыкать горе ему, судя по всему, недолго осталось. А через день начальник вызвал снова. На этот раз разговор оказался коротким. Начальник прямым текстом объявил, что Костю выписывают из санатория через пять дней.

"Что было между нами, – писал Кот об их с Димоном отношениях, – забыто, точнее, я стараюсь это забыть. Потому что ничего уже не поправишь, а пацанов не вернешь". Еще он просил встретить его у вахты, когда он будет выходить. Шмоток у него нет никаких. Конечно, голяком его за ворота не выпихнут. Но хорошо бы обеспечить хоть какой-нибудь прикид.

– Все срастается, – сказал вслух Димон. – У тебя когда следующий рейс на зону?

– Послезавтра.

– Найдешь Кота, передашь ему на словах, что встретить его не смогу. Пусть приезжает в Москву поездом. И дует по адресу. Или позвонит, я его подхвачу у вокзала. И деньги ему передай.

Димон полез в брючный карман, но водила взмахнул руками.

– Этого не надо. Деньги у него с того раза остались. Лучше не давать. Найдут при шмоне и... На хрена нужны лишние неприятности.

– Логично, – согласился Димон.

Он весело посмотрел на Финогенова. Водитель явно чувствовал себя не в своей тарелке. Такие квартиры он видел на картинках в журналах. А вот теперь сам попал в зазеркалье, где живут богатеи вроде этого Димона. Почесывая затылок, Финогенов, прикидывал про себя стоимость вещей, стоявших в комнате. Переводил взгляд с богатой люстры на стены кабинета, обитые гобеленовой тканью, со стен на картины, с картин на богатые шкафы, инкрустированные медью и украшенные ручной резьбой.

– Ты кури, – сказал Димон, – не стесняйся. Тебе эта картина понравилась? – он показал пальцем на полотно в золоченой раме, висевшее у него за спиной. – Это Поль Сезанн. – Димон задумался на секунду и пояснил: – То есть это не сам Сезанн нарисовал. Это копия. Очень хорошая дорогая копия. Написана почти сто лет назад. На подлинник у меня денег не хватает. Пока не хватает.

– Сазан? – переспросил Финогенов, так и не рискнувший закурить. – Похоже на кликуху.

– Это фамилия. Ну, художник такой был, французский. Картина называется "Дом повешенного". То есть натурально в этом самом доме удавился мужик. А Сезанн нарисовал дом.

– А на фиг его рисовать, если там человек руки на себя наложил? И дом так себе. Ни красоты, ни радости.

– Ну, не знаю, – ответил Димон. – У Сезанна ведь не спросишь. Потому что он того... Сам давно в ящик сыграл. И закопали. Значит, не нравится?

Финогенов пожал плечами, мол, у богатых свои причуды и мозговые завихрения. В своей квартире, даже в щитовом дачном домике эту мазню он никогда бы не повесил. Сколько бы она ни стоила, хоть тысячу долларов. А Димон, видать, большие бабки вбухал в "Дом повешенного".

– Не то, чтобы не нравится, – Финогенов боялся оскорбить художественный вкус Ошпаренного. – Мрачная картина. На любителя. А вот кабинет у вас хороший. Как в Третьяковской галерее побывал. Тут посидишь, сам художником заделаешься.

– Ладно, – махнул рукой Димон, заканчивая дискуссию на высокие темы. – Чего он велел на словах передать?

– Ничего такого, – помотал головой Финогенов. – Сказал, что в письме всего не напишешь. Мол, встретитесь и потолкуете. И просил напомнить насчет вещей. Чтобы вы не забыли.

– Не забуду. Еще что?

– Ничего. Благодарил за деньги и харчи. У него все пучком.

Димон, не скупясь, сунул водителю в лапу несколько крупных купюр и проводил его до лифта.

* * *

Вернувшись в кабинет, он долго шарил по выдвижным ящикам шкафов, распаковал пыльную коробку, забитую всякой мелочью, пока не нашел, что искал. Застекленную фотографию двадцать на пятнадцать в самодельной рамочке. Темный лак на ней облупился, а стеклышко треснуло в углу. Димон протер свою находку салфеткой, поставил на стол, включил лампу.

На фото – четверо старых друзей. За ними открывается вид на ровную, как зеленая скатерть, поляну, дальше – река, на другом берегу темнеет хвойный лес. Леха Килла держит биту, положив ее на плечо, как винтовку. Словно готовится кого-то треснуть по репе. Рядом Петя Рама, накрыл влажные плечи махровым полотенцем и сжимает в ладони пивную банку. Он улыбается. Улыбка глупая, похоже, что Рама оприходовал не один литр пива и, чтобы согреться после купания, добавил кое-чего покрепче. Следующим стоит Костян-Кот, он, как всегда, серьезен, морщит лоб, словно думает о чем-то важном, наверное, о делах. Или предчувствует близкую беду. Черт знает, о чем он тогда думал. Последний в ряду – сам Ошпаренный. Позируя фотографу, распахнул полы ветровки и с шутовской улыбкой демонстрирует полосатый тельник.

Они фотографировались, когда ездили за город на шашлыки. Расставили на огромном пне пустые бутылки и банки, стреляли по ним из пистолета, извели кучу патронов. А потом... Удочек с собой не захватили, и Димон спьяну предложил половить раков, засучив штаны, залез в мелководную речку. Вода была прохладной, а течение быстрым. Он поранил ногу о корягу, выбрался на берег на карачках. Кто-то из парней наскоро перевязал ступню носовым платком, обломал молодую осинку и сделал Димону что-то вроде посоха или костыля, чтобы тот спокойно дошагал до машины. Но идти он не смог, потому что кровотечение долго не останавливалось. Рама подогнал тачку ближе, принес аптечку. Хотели даже в больницу везти, но все обошлось.

В компании были еще две девчонки, только имена их стерлись из памяти. Одна из них при виде крови чуть в обморок не бухнулась. В общем и целом, несмотря на травму, все получилось весело и прикольно. Как всегда. Помнится, был самый конец лета. Это было последнее купание в речке, последние шашлыки в жизни Лехи Киллы и Петьки Рамы.

Телефон на столе зазвонил так неожиданно, что Димон, погруженный в воспоминания, вздрогнул от неожиданности. Голос заместителя начальника колонии по режиму казался очень близким, будто Чугур звонил из соседней квартиры.

– Дмитрий? Здравствуйте, я не очень поздно? – кум говорил нараспев, сладким голосом. Так разговаривают с избалованными детьми или высоким начальством. – Решил, что мое сообщение вас обрадует.

Димон ответил в том смысле, что готов выслушать приятные известия в любое время дня и ночи.

– По этому каналу говорить можно? – на всякий случай осведомился кум, хотя звонил сюда уже не первый раз, этот вопрос уже задавал и ответ слышал: линия защищена от прослушки самым современным скремблером. – И слава богу. На всякий случай буду краток. Ваша, то есть, наша проблема, решена полностью. Через четыре дня ваш друг... Ну, сами понимаете.

– Вот как? – Димон сделал вид, что действительно рад, хотя это же известие полчаса назад получил от водилы. – Никаких осложнений?

– Абсолютно никаких, – отрапортовал кум и спохватился. – То есть, я хотел сказать, что трудности были очень серьезные. Просто очень. Потому что иначе такие дела не делаются. Я пустил в ход все свои связи, свой авторитет и другие возможности. Если доведется, расскажу при встрече. Все-таки это не для телефона. Короче, все прошло гладко, как я обещал.

– Что ж, спасибо за проделанную работу, – ответил Димон. Притворно-ласковый голос кума действовал ему на нервы. – Только есть одна небольшая просьба. Я не смогу встретить гостя. И привезти ему вещи. Вы подберите ему что-нибудь, чтобы он не выглядел как бомж.

– Конечно, само собой, – сказал нараспев Чугур, продолжая изображать слугу царю, отца солдатам. – Я сам об этом догадался. Оденем с ног до головы, в лучшем виде... А вы уж не забудьте там перечислить... Ну, что обещали.

– Я такие вещи не забываю, – заверил его Димон, – вам не о чем беспокоиться. Все оформлю день в день.

Он хотел задать куму несколько вопросов, но подумал, что идеальной защиты от прослушки еще не создано, и положил трубку...

* * *

Димон поднял глаза, на пороге стояла жена Маша. Она теребила пояс длинного шелкового халата цвета морской волны. Светлые волосы растрепались, видно, она вышла из спальни, увидела полоску света под его дверью и заглянула сюда. Маша подошла к столу, наклонившись, чмокнула Димона в щеку.

– А ты чего тут дожидаешься? – спросила она. – Пойдем спать.

– Пожалуй, так и сделаю.

Димон протянул руку, чтобы выключить настольную лампу, но Маша уже заметила фотографию.

– Интересно, почему я этой карточки раньше не видела? – сказала она. – Какой ты тут...

– Какой?

– Вид у тебя уркаганистый, блатной.

– Да это мы так, ну, шутили. Прикалывались.

Димону не хотелось ничего рассказывать, но теперь Ленка с ее патологическим любопытством не отстанет. Склонившись над столом, она, прищурив глаза, внимательно разглядывала карточку.

– А кто это рядом с тобой? – спросил жена. – Что за парни?

– Ну, вот это – Петя Рама. Эта кликуха такая у него была... То есть, прозвище... Ну, не важно. А этот с бейсбольной битой – Леша Килла. Друзья моей молодости. В прежние годы мы неплохо веселились. Проводили вместе много времени.

– И чем же вы занимались?

– Ну, чем люди занимаются? – пожал плечами Ошпаренный. – Так, дурака валяли. Шашлыки, поездки на машине...

– И девочки?

– Это же было до нашего знакомства. Тогда я и не предполагал, что встречу тебя, такую красивую. И даже умную.

– А это кто? Такой мрачный. Рядом с тобой стоит?

– Это Костя Огородников, для краткости Кот.

– А почему ты никогда не рассказывал мне об этих ребятах?

Разглядев фотографию во всех деталях, Машка отошла от стола и присела на диванчик. Закинув ногу на ногу, она пристально смотрела на Димона, словно ждала от него дальнейших объяснений или внятного рассказа о друзьях его молодости, о симпатичных ребятах, существование которых до сего времени он тщательно скрывал.

Интересно знать: почему? Женское сердце подсказывало Машке, что здесь есть какая-то тайна, на худой конец, интрига. Какая кошка пробежала между друзьями юности? Почему никто из них ни разу не приехал к мужу, даже не позвонил? Они не поделили девушку? Или разгадка кроется в иной плоскости, куда более прозаичной: денежные счеты, спорные долги. Или все-таки женщина?

– Пойдем спать, – Димон погасил настольную лампу. – Вставать завтра...

– Нет, ты скажи, – заупрямилась Машка. – Почему ты скрывал от меня своих друзей?

– Ну, потому что пригласить их в гости затруднительно, – Ошпаренный искал какие-то убедительные слова, но ничего путного в голову не приходило. Он постучал пальцами по столешнице, чтобы выиграть время, прикурил сигарету и, кажется, придумал что-то складное. – Леха Килла и Петька живут за границей, сюда не приезжают. Дела и все такое. А телефонные звонки оттуда... Это дорогое удовольствие. Не каждый может позволить.

– А твой Костя?

– Он сейчас заканчивает работу по контракту на одну контору и возвращается в Москву. В этой шарашке ему платят мало. И он не доволен условиями работы. Короче, кабальный контракт.

– Он тоже за границей работает?

– Нет, он просто в другом городе, даже не городе, в одном поселке, – Димон подумал, что соврал удачно. Ленку трудно обмануть, но на это вранье она купилась. Но зачем надо было врать, не лучше ли все объяснить открытым текстом? Надо хотя бы про Кота сказать, раскрыть свои планы. И плевать ему, как жена отнесется к этой затее.

– Я не видел Кота несколько лет. Так вот, насчет Огородникова у меня есть кое-какие задумки. Хочу взять его в свой бизнес.

– Он тоже как-то связан с бензозаправочными станциями? Или с оптовой торговлей бензином?

– Ты задаешь слишком много вопросов, как журналюги на пресс-конференциях. Кот ничего такого не знает. Но я ведь тоже ни фига не петрил в этом, когда входил в дело. У Кота все получится. Хватка у него есть. С головой все в порядке. Короче, он дельный человек.

– Подумай, а это тебе нужно? – лицо Маши сделалось напряженным. – Брать в свой бизнес постороннего мужика? Пусть он твой друг. Бывший друг.

– Не бывший. Он просто друг. С чего это ты так завелась?

– Пусть так, – кивнула жена, – но он полный дилетант. Кроме того, ты сам сказал, что давно его не видел. Возможно, твой Кот очень изменился и не в лучшую сторону. Время меняет людей. Ты ведь понимаешь, о чем я?

– Он не изменился, все такой же. Это я изменился, – грустно сказал Димон и помрачнел.

Не мог же он в самом деле признаться жене, что когда-то предал друзей и теперь его гложет совесть. Так гложет, что только Костян может вылечить его, уврачевать эти раны, избавить от душевной боли.

Маша, как обычно в минуты волнения, порывисто вскочила и стала расхаживать по кабинету, заложив руки за спину. Как заключенный на прогулке в тюремном дворике.

– Значит, у него ни опыта, ни знаний... Хорошо. Надеюсь, у этого Кости есть достаточно денег, чтобы войти в бизнес?

– Ну, если тебя интересует именно это, я отвечу. У него нет ничего. Ни копейки, ни гроша за душой.

– Очень мило, – Маша поправила прядь волос, упавшую на глаза. Видимо, эти слова она и рассчитывала услышать: нет ни копейки. – Если ты станешь превращать свой бизнес в синекуру, кормушку для друзей юности, то скоро сам по миру пойдешь. Но никто такому дураку не подаст.

– Говори тише, ты детей разбудишь.

Димон прикурил новую сигарету. Черт дернул Машу проснуться, завернуть сюда и увидеть на его столе старую карточку. Он открыл верхний ящик стола, убрал туда фотографию и сверху прикрыл ее газетой.

– У меня душа кричит, а говорю я тихо, – Маша потуже затянула поясок халата. – И позволь мне узнать, какую долю в своем деле ты собираешься подарить этому приятелю? Два процента? Три? Или больше?

– У меня не акционерное общество открытого типа, – Димон взял со стола старую бейсболку и помахал ей в воздухе. – Нет ни акций, ни облигаций, ни других ценных бумаг. Нет собрания пайщиков. Моя фирма – это я. Вот через эту кепку я ежедневно процеживаю тонны левого бензина, которым торгуют на АЗС от Москвы до Урюпинска. И получаю в сухом остатке наволочки, набитые черным налом. Грязные деньги я отмываю. И плачу прачечной от пяти до пятнадцати процентов с отмытых денег. В зависимости от ее величины. Остальное сливается в мой карман.

– И что? – Маша встала посередине комнаты, уперев руки в бока. Свет торшера падал сзади на ее светлые волосы, которые сейчас казались рыжими. А сама Машка напоминала дикую кошку. – Что ты хочешь сказать?

– Все мы вместе взятые, ты, дети и я, никогда не пропьем и не проедим эти деньги. Поэтому Кот получит ровно половину бизнеса, то есть половину моих доходов. Я давно хотел сказать тебе это, но все не складывалось. Повода не было. И я не был уверен, что Кот вернется. Но он возвращается.

– Он сидит в тюрьме?

– В колонии строгого режима, – уточнил Димон.

– Отлично. Ты так вот за здорово живешь хочешь отдать половину доходов первому встречному уголовнику. Только потому, что у вас есть общие воспоминания о разгульной молодости. А те двое других парней, как там их... Килла и Рама, они не знают, что ты здорово раскрутился? Не собираются подъехать? Ты бы отдал им вторую часть своих доходов. Это же просто гениальная идея. Раз ты такой добрый, пусть все приезжают.

– Не волнуйся, эти парни не попросят ни копейки, – Димон вздохнул. – Они погибли. А Костян один парится на зоне, потому что не назвал моего имени ни на предварительном следствии, ни в суде.

Маша без сил опустилась на диван. Энергия, распиравшая ее, улетучилась, выдохлась, как вчерашнее шампанское.

– Ты не передумаешь? – тихо спросила она.

– Это вопрос решенный. Кот получит половину бизнеса. Он будет здесь через четыре дня. Придет к нам в дом, и ты встретишь его, как полагается. Как самого дорогого гостя. Поняла?

– Поняла, – кивнула Маша. – Хотя ни черта я не поняла.

– Может быть, тебе не надо всего понимать, – сказал Димон. – А теперь на боковую. Или я засну прямо тут, за столом.

Глава пятая

Кум проторчал в своем кабинете до позднего вечера, разгадывая очередной шахматный этюд. Сегодня дело пошло веселее, чем в прошлый раз. Он уверено переставлял фигуры, быстро разгадав задумку автора задачки. Ему удалось поставить черным мат в шесть ходов. Он положил на бок ферзя и прошелся по комнате, чувствуя странный зуд в кулаках. Так всегда случалось, когда Чугур испытывал потребность расквасить кому-нибудь морду, покалечить очередного провинившегося зэка.

Снизу уже дважды звонил лейтенант Рябинин. Докладывал, что Николай Шубин доставлен в козлодерку и ждет. Кум отвечал, что пока очень занят, но обязательно спустится вниз, как только освободится. Он хорошо знал, что страх боли, страх мучений действует на человеческую психику сильнее, чем сама боль и физические страдания. Наверняка Шубин уже наделал в штаны от страха, пребывает в полуобморочном состоянии. Кум выкурил сигарету, выглянул в окно: зона спала беспокойным сном грешника. Лишь на вышке сиял прожектор, и площадку возле клуба освещала одинокая лампочка.

Кум запер кабинет, энергичным шагом прошелся по коридору, сбежал по ступенькам в подвал. Лейтенанта Рябинина на месте, за письменным столом под лестницей, не оказалось. Пахло свежей эмалью и сыростью, ремонт уже начался и здесь.

Из подвальных помещений вытащили всю мебель, днем здесь работали зэки-маляры. Кум прошел до середины коридора, распахнув полуоткрытую дверь, переступил порог камеры. Двое контролеров устроились на табуретах за металлическим столиком у стены. Дожидаясь Чугура, они по очереди щелкали по железу фишками домино – забивали козла. Лейтенант Рябинин, оседлав единственный стул, листал засаленный том Дюма: читанный-перечитанный роман "Граф Монте-Кристо". При появлении начальства двое прапоров и лейтенант вскочили со своих мест, но Чугур только рукой махнул.

– Вольно. Можете сидеть.

Заключенный Шубин, раздетый до кальсон, босой, стоял на коленях под блоком с крюком, укрепленным в потолке между двумя люминесцентными лампами, прикрытыми колпаками из металлической сетки. И еще одна лампочка, совсем дохлая, тоже зарешеченная, горела над дверью.

Руки у Шубина, белые, перепачканные в краске, связаны сзади. Он уставился в пол камеры, смотрит на круглую крышку канализационного колодца прямо перед собой, потому что была команда головы не поднимать и по сторонам не смотреть. У него за спиной – стена, радиатор отопления и высокое окошко, забранное решеткой. Чугур взял Шубина за подбородок, приподнял ему голову и заглянул в испуганные глаза, глубокие, как темный омут. Зэка била мелкая дрожь.

Еще вечером Чугур строго предупредил контролеров, чтобы парня пальцем не тронули. Следует лишь связать ему руки за спиной. Браслеты снять, а запястья связать веревкой, желательно толстой. Если пользоваться наручниками, то у Шубина, когда его вздернут за руки, могут сломаться пястевые кости. Наступит болевой шок, он потеряет сознание и не заметит, что оказался в одном шаге от смерти. Парень должен быть в сознании и твердой памяти. Он должен все видеть и понимать, что происходит...

Но контролеры, как всегда, перестарались. Под глазом у Шубина огромный синяк, на скулах и подбородке ссадины. Сломанный нос распух, свернут в сторону и теперь напоминает перезрелую сливу, раздавленную сапогом.

– Ну, что, скучаешь? – доброжелательным тоном спросил его кум. – Сейчас мы тебя развеселим.

Шубин, ожидая какого-то подвоха, удара по лицу или пинка ногой, не ответил. Только вжал голову в плечи и закрыл глаза.

– Ты правильно тогда заметил, – продолжал кум, – на зоне всякое может случиться. Загадаешь, что завтра на волю выходить. А на самом деле...

Он не договорил, мол, понимай, как хочешь, что там на самом деле. А про себя довел свою мысль до логического конца. Вместо Шубина на свободу выйдет полный придурок, поджигатель сельского клуба Сергей Телепнев, хотя этот кадр даже не отличает воли от тюрьмы. А Кольке выпала паршивая карта, выпало ему здесь остаться навсегда. Сам накаркал. Шубин, словно угадав ход мыслей кума, жалобно всхлипнул. Кажется, он был готов разрыдаться.

Кум снял галстук на резиночке, скинув форменную рубашку, повесил ее на спинку стула. Оставшись в полосатой майке без рукавов, размял накачанные плечи ладонями и приказал:

– Давайте, ребята, начинаем. А то мне еще домой возвращаться. Не люблю я по темноте...

Двухметрового роста худой прапор по фамилии Иткин, встав на табурет, сноровисто перебросил длинную веревку через блок. Другой конец веревки привязал к запястьям Шубина.

– Чуть повыше его, – скомандовал кум, когда контролеры, поплевав на ладони, стали тянуть веревку вниз.

Ноги Шубина отделились от пола. Он закричал от боли, почувствовав, как плечевые кости выходят из суставов и рвутся сухожилия. С заломленными назад руками Колька повис на веревке и закричал в голос, что не виноват, все произошло случайно...

– Трави потихоньку, – приказал кум контролерам и обернулся к Рябинину. – Ну, чего смотришь? Придержи его, чтоб не качался.

Лейтенант проворно подскочил к Кольке и, взяв его сзади за плечи, встал в позу бойца сумо. И тут же Чугур нанес первый удар – кулаком в печень. Колька замычал, как корова на бойне.

– Это так, разминка, – словно оправдываясь, сказал Чугур: удар вышел немного смазанным, – что-то вроде пристрелки. Кровь застоялась от сидячей работы. Сейчас разогреюсь.

Он сделал полшага вперед. Уперся взглядом в плоский Колькин живот, находившийся на уровне его плеч. Развернулся и жахнул по ребрам. Смачный звук удара сопровождал треск сломанных костей. Чугур довольно улыбнулся: мол, есть еще порох там, где ему положено быть...

* * *

У Рябинина ночное дежурство, торопиться ему некуда. Газета, которую в спешке он захватил из дома, оказалась позавчерашней, уже прочитанной. Бутерброды, что собрала жена, он съест под утро, в эту пору почему-то просыпается дикое чувство голода. Махнет пару стаканов сладкого чая. Жаль, что из козлодерки всю мебель перетащили в соседнее административное здание, можно было бы вздремнуть на железной койке под шерстяным солдатским одеялом. А на жестком стуле долго не поспишь.

Лейтенанту повезло, что именно на его дежурство выпало это развлечение: наказание зэка, запятнавшему Чугуру мундир. Конечно, не бог весть какая потеха, но все же лучше, чем ничего. Есть с кем словом переброситься. Двое контролеров-прапорщиков тоже рады поучаствовать в спектакле. Рябинин знал, что прапоры заключили пари на три флакона водяры. Тот, который длинный и тощий, похожий на туберкулезника прапор по фамилии Иткин ставил на то, что майор забьет пацана насмерть.

Второй контролер, Прохоренко был убежден, что Чугур отделает чувака, как бог черепаху, это само собой, потому что мундир и штаны денег стоят. Однако не до смерти, нет... Зэк, откинувшийся после побоев – рутина жизни. Но этому парнишке, по слухам, три дня до звонка осталось. У кума тоже есть сын, примерно одних лет с Колькой. У Чугура рука не поднимется прибить парня...

* * *

Шубин очнулся на полу и потряс мокрой головой. Над ним стоял контролер, тот, что пониже ростом – Прохоренко, с пятилитровым алюминиевым чайником. Струйка холодной воды текла из носика на глаза, заливала щеки и распухший нос. Шубин попытался шумно высморкаться, но ничего не получилось, и дышать почему-то стало еще труднее. Вода лилась и лилась. Смешиваясь с кровью, она уходила под круглую крышку канализации в бетонном полу. Шубин удивился тому, что он еще жив. Странно... Как может жить человек, которого уже убили?

– Не разводи тут сырость, – сказал напарнику Иткин. – Он уже в порядке. Видишь, шевелится.

Прохоренко унес чайник, грохнул им о железный стол. Коля поднял голову и увидел все ту же картину, какую наблюдал и два, и три часа назад. Темно-желтые стены козлодерки, разукрашенные пятнами плесени. Ржавый стол у стены, пара табуреток и колченогий венский стул. Готовясь к ремонту, отсюда вытащили железные шкафчики, в которых хранилась сменная одежда контролеров и всякий хлам.

Чугур в старых брюках и майке в голубую полоску, широко раздвинув колени, сидел на табурете. Он курил, стряхивая пепел в жестянку из-под кофе. Стоявший рядом с ним долговязый прапор поеживался от холода, тер ладони и простужено покашливал в кулак. Но кума не брали ни сырость, ни холод: лицо покраснело, в глазах блеск азарта. Правый бицепс у него дергался в нервном тике.

– Вот она, моя татуировка. – Чугур ткнул пальцем в плечо, на внешней стороне которого подрагивал якорь.

Наколка со временем поблекла, лучше всего читались два крюка и верхняя часть с канатом, продетым в кольцо.

– Сделал, когда в морской пехоте служил, – пояснил Чугур. – Ну совсем пацан был, детство в одном месте играло. И всю жизнь стыжусь этой наколки. Это урки себе шкуру портят, и я вроде как блатной. Мне эти феньки не по чину.

Прохоренко встал на цыпочки и шепнул Иткину на ухо:

– Плакала твоя водка, можешь деньгами отдать. Я не возражаю.

Иткин покашлял в кулак. По всему выходило, что он проспорил. Чугур, кажется, совсем забыл про зэка, треплется за жизнь, травит байки про свою татуировку. И, кажется, настроен очень миролюбиво.

– Еще посмотрим, – тихо буркнул себе под нос Иткин, с интересом изучая Кольку.

Тот лежал на боку и гадал про себя, когда кончатся его мучения. Стоило лишь пошевелиться, как боль в вывернутых суставах отзывалась в груди, опускалась ниже и застревала в промежности, как острие невидимой иглы. Он попробовал растянуть веревку, больно врезавшуюся в запястья. Ничего не выходит. То ли веревка прочная, то ли сил не осталось. Пальцы и предплечья онемели, а руки сделались тяжелыми, будто к ним привязали железные чушки. Кольке было трудно дышать, казалось, что в горло попал ком грязи, застрял в дыхалке и не проходит ни назад, ни вперед. В голове грохотали колеса товарного поезда, оглушительно гудели электрички. Сквозь эти звуки человеческие голоса долетали издалека, словно с того света.

– Не пробовали марганцовкой вывести? Марганцовкой больно, но, говорят, очень эффективно. – Лейтенант подошел поближе к куму, разглядывая блеклую татуировку.

– От марганцовки шрам остается, – помотал головой кум, – как от ожога. А, хрен с ней. Теперь уж поздно наколку сводить. Пустяки все это. Я ведь ношу рубашки с длинным рукавом, под формой не видно.

– Да, никогда у вас татуировки не замечал, – будничным тоном сообщил Рябинин. – Если бы вы не показали, я и внимания бы не обратил. Выцветшая какая-то...

– Ты жену-то с ребенком на юга отправил? – спросил кум.

– Послезавтра уезжают.

– А ты, наверное, рад? – рассмеялся Чугур. – Какую-нибудь теплую бабу уже присмотрел?

– Какие в наших краях бабы? – удивился Рябинин. – Одни проблядушки.

Что верно, то верно, народонаселение поблизости от зоны в основном мужское, поскольку селятся тут те самые люди, что отбывали срок за забором. На одну бабу трое кавалеров. Такой вот демографический казус.

– Это точно... – Кум раздавил окурок в банке с решительным видом человека, который собирается приступить к важному делу, и махнул рукой лейтенанту.

Рябинин склонился над Колькой, заглянул ему в глаза, словно сам хотел убедиться, что парень дышит, очухался.

– Не заснул, земляк? – весело спросил лейтенант. – Ты не спи, а то замерзнешь. – И улыбнулся куму.

Чугур резко встал, снял с руки золотой перстень, положил его на стол. Поднял чайник, присосавшись к носику, хорошо промочил горло. Потом вынул из кармана перчатку, натянул ее на правую пятерню. Пошевелил пальцами, проверяя, плотно ли легла кожа.

– Вы ребята, смотрю, совсем заскучали? – Чугур подмигнул лейтенанту. – Сейчас станет веселее. Тяните веревку.

В душе у прапорщика Иткина шевельнулась надежда. Может статься, он не проспорит три пузыря. Прапор подбежал в дальний угол козлодерки, схватился за конец веревки и, не дожидаясь Прохоренко, со всей дури дернул ее на себя, выворачивая Шубину руки за спиной. Тот закричал от боли.

– Полегче, – осадил кум прапора, – так ты ему кости сломаешь. Плавно тяни. Не дергай.

Колька продолжал кричать. Его душили слезы боли и несправедливой обиды. Ступни его оторвались от пола на несколько сантиметров. С заломленными назад руками он качался на веревке и скулил, как подстреленная собака.

– Кто-нибудь заткнет ему пасть?

Кум огляделся по сторонам, нашел взглядом лейтенанта и кивнул, мол, давай, чего ждешь. Рябинин проворно поднял с пола тряпку, пропахшую солидолом, рукой надавил Шубину на нижнюю челюсть, заставив того открыть рот. Затолкал ему тряпку в глотку так далеко, что тот не мог вытолкнуть ее обратно языком. И сунул под нос кулак: дескать, только пикни, тварь, и от меня огребешь. Колька замычал, он чувствовал, что дыхания не хватает. И если его не забьют до смерти, он наверняка откинется от удушья.

– Выше, – скомандовал Чугур, – чтобы его брюхо оказалось на уровне моего плеча. Еще выше.

Второй контролер, помогая Иткину, уперся ногами в пол, схватился за веревку и потянул. Они привязали ее к радиатору отопления и отступили в сторону, к двери. С этой позиции самый лучший обзор. Чугур сделал замах, но не ударил, отступил на шаг, потому что Колька попытался пнуть его ногой в грудь. Это робкое сопротивление не разозлило, а развеселило кума.

– Эй, лейтенант, – крикнул он. – Держи ему ноги.

Рябинин зашел сзади, придвинув ногой табурет, уселся на него. Хотел согнуть в коленях ноги Шубина, но тот довольно чувствительно пнул лейтенанта в грудь босой пяткой. На большее Кольку не хватило. Через сломанный нос в легкие попадало слишком мало воздуха. Дыхание перехватывало после каждого движения.

Чугур подошел ближе, снизу вверх посмотрел на свою жертву.

– Брыкаешься, – сказал он одобрительно, – и правильно делаешь. Человек должен защищаться. Ну, продолжим?

Кольке хотелось кричать так, чтобы вся боль вышла из него с этим криком. Пусть хотя бы скажут, объяснят, за что с ним так? Но вместо слов смог только промычать что-то невразумительное.

– Эх, где мои семнадцать лет, – вздохнул Чугур.

В следующую секунду он, хорошенько размахнувшись, с чудовищной силой влепил зэку кулаком в печень. Колька резко выдохнул воздух, его мотнуло так, что кляп вывалился изо рта. Раскачиваясь, как маятник, он сверху плюнул куму в лицо красной слюной и снова попытался достать его ногой.

– Ну держите меня за гланды. – Чугур стер левой рукой со лба и подбородка Колькину кровь, поправил перчатку на правой и довольно подмигнул Рябинину.

У лейтенанта по спине пробежал холодок. Он понял, чем кончится дело...

* * *

С раннего утра Кот околачивался у крыльца медсанчасти. Здесь же торчали еще восемь зэков, решившие по болезни или от лени закосить от общих работ, получив справку у фельдшера Лукова. С пустыми руками сюда не приходили, потому как получить на халяву выходной – дело нереальное. Нужно подогреть лепилу, тогда и он пойдет навстречу. Кто-то сжимал за пазухой кусок сала, завернутый в газету, кто-то прятал в карманах сигареты или кулек карамели.

Уже начался завтрак, а Луков почему-то все не открывал дверь. Если не получить справку до построения, значит, выходной накрылся. Кот пришел не за справкой: с тех пор, как за Колькой вчера вечером пришли лейтенант Рябинин и двое прапоров, о нем не было ни слуху ни духу.

Едва объявили побудку, к Коту прибежал помощник фельдшера, молодой жулик Вася Морозов. Вывел его на зады барака, в укромное место за кучей угля, и нашептал, что под утро Шубина на носилках притащили из административного корпуса в больничку. Парень выглядел хуже лежалого жмурика, но был в сознании, даже не бредил. Попросил у дежурного фельдшера шариковую ручку и листок бумаги.

Положили его на кровать в дальней двухместной палате, куда обычно попадают авторитетные воры или башливые зэки. И даже эту кровать отгородили матерчатой ширмой, чтобы его никто не увидел из коридора через застекленную дверь. Якобы кум велел никого туда не пускать. Но Колька просил, чтобы к нему пришел Кот. Говорит, что очень надо. Врача из вольнонаемных сегодня нет и не будет, а с фельдшером Луковым, поскольку он зэк, договориться всегда можно.

Через четверть часа Огородников стоял у крыльца больнички, дожидаясь начала приема, но лепила, казалось, заснул летаргическим сном.

– Я только на минутку, – громко сказал Кот, обращаясь к недовольному контингенту.

– Все на минутку... – отозвался кто-то, но Костян его не слышал.

Он поднялся на крыльцо, дернул за ручку двери и, не дожидаясь приглашения, вошел в медсанчасть. Фельдшер Луков сидел за столом у окна и что-то писал.

– Самим не входить, позову, – не отрываясь от писанины, сказал он.

Кот плотно прикрыл за собой дверь и остался стоять у порога. Луков поднял взгляд, положил на исписанную бумажку больничную карту и встал.

– А, это ты, – Луков вышел из-за стола, подбежал к Косте и перешел на шепот, хотя в медсанчасти не было ни души, только их двое. – Чего ты приперся?

– Узнать, что с Шубой, – ответил Кот. – Морозов приходил, сказал, что Колька совсем плох. Будто он мне какое-то письмо просил тебя передать.

– Ты Морозова не слушай. – Сейчас Луков жалел, что до появления Кота не успел сжечь злополучное письмо. – Мало ли чего он наболтает. Письмо... Это он только хотел написать, но не смог. Шагай отсюда. Я тебя умоляю, уходи.

– Где Колька? – Костян не двинулся с места.

– В палате твой Колька, в отдельной палате. – Луков так разволновался, что его пот прошиб. – Лежит себе и болеет. У него сильная простуда после кандея. Теперь вали отсюда.

Кот не двинулся с места. Он вытащил из кармана короткую проволоку, загнутую на конце. Живо вставил этот инструмент в шов рукава своей куртки и выудил оттуда скатанную в тоненькую трубочку купюру. Развернул ее и сунул в ладонь фельдшера.

Несколько секунд Луков тупо разглядывал пятидесятидолларовую банкноту. Выходит, что он должен прямо сейчас принять нелегкое решение. Отказаться от этих денег, огромной суммы по здешним понятиям, или все же рискнуть и пойти навстречу Костяну.

Победила жадность. Луков метнулся к двери, повернул ключ в замке, затем нырнул под стол, отодрал от пола кусок линолеума, спрятал под него сложенную пополам бумажку. И снова бережно уложил линолеум на место. Потом наклонился к ящику стола, вытащил и сунул в руку Коту пару исписанных листочков и фотографию Кольки. Ту самую, где тот был снят вместе с младшей сестрой Дашкой.

– Учти, если об этом письме узнает Чугур, – предупредил Луков Костяна, – то нас с тобой положат в морге на соседних разделочных столах.

– Где Шуба? Дай я к нему пройду. – Костян двинулся в сторону палаты.

– Ни за что! – Луков встал у него на дороге. – Хочешь, забирай деньги обратно. Только все равно не пущу. Чугур сказал, если посторонний кто войдет, кишки из меня выпустит и на них меня же удавит. Я ему верю, он так и сделает. А Колька все равно спит сейчас. Шнифт за зуб даю, спит. Эй, ты куда?

Кот подбежал к столу, вытащил из-под карты больного покрытый луковскими каракулями листок. Медицинская справка о смерти осужденного. Шубин Николай скончался от двухсторонней пневмонии, отягощенной... Кот бросил справку на стол, со зверским видом шагнул к Лукову, в испуге отступившему к стене. Схватил его за грудки, сдавил шею воротником халата с такой силой, что физиономия лепилы покраснела от удушья.

– Ты кому, тварюга, путевку выписал? – прохрипел Кот. Он был вне себя от ярости и в этот момент мог убить кого угодно, хоть самого кума. – Кольке?

Кот ослабил хватку и занес для удара кулак.

– А-а-атпусти, – с трудом перевел дух Луков. – Ты что, офонарел?

– Ну, говори.

– Это кум Кольку уделал, – простонал Луков. – Лично он. А мне через офицера велел быстро оформить все бумаги. И справку выписать. Ее отправят родственникам Шубина. Прямо сегодня.

– Колька жив?

– Жив, жив, – кивнул Луков. – Полчаса, как сознание потерял. То есть, пока жив.

– Что значит пока?

– А то значит, что с такими травмами долго не пыхтят. Ну, еще час. Ну, два... И кранты.

– Что с ним, объясни толком? – Костян отпустил фельдшера.

– Разрывы внутренних органов, – ответил с облегчением Луков, поправляя халат. – Тебе от этого легче? Просто удивительно, как он дотянул до утра. Видно, очень хотел, чтобы это письмо дошло до сестры. Все, теперь топай. Кум припрется с минуты на минуты или еще кто из начальства. Уходи, прошу... Меня же уроют, и тебя заодно. Иди, Костя... Иначе я сам офицера крикну.

Луков, открыв дверь, вытолкал Кота за порог, повернул ключ в замке и упал на стул. Когда он подносил к сигарете огонек зажигалки, руки у него тряслись, будто с дикого перепоя.

* * *

Последние пару дней Дашка ночевала в доме своей бывшей школьной подруги Оксанки Захаровой. Здесь ей выделили отдельную комнату на втором этаже. Большую светлую комнату, о которой можно только мечтать. Широкая кровать с ортопедическим матрасом, стереосистема, стильная мебель из бамбука, на полу вместо ковров разноцветные циновки из тростника. Вокруг дома два гектара земли, старые деревья, альпийские горки, есть даже настоящий родник.

Дашка отпросилась с работы на пять дней не для того, чтобы пожить в этом раю в свое удовольствие. Она решила, что за это время успеет наскрести недостающие тридцать тысяч баксов. Украсть такие деньги в их маленьком городе просто негде, но занять можно. По слухам, отец Оксанки ворочает такими делами, что для него тридцать штук – это так, мелочь на карманные расходы.

Оксанка говорила, что в кармане у отца крупный мясоперерабатывающий комбинат, страховая фирма и еще море разных активов. Их оборот не сосчитать на двенадцатиразрядном калькуляторе. Судя по особняку, где летом вместе с дочерью жил Леонид Иванович, Оксанка если и приврала, то самую малость. В гараже на пять машин – только породистые иномарки. Костюмы Захаров носит покупные, но покупает их даже не в московских бутиках, а летает за шмотками в Лондон или Рим. Не мужик, а куль с деньгами. И сотенные валятся прямо из ширинки. Тридцать штук можно выдоить из него одной левой.

Главное, с того боку подойти к Леониду Ивановичу, ведь к дойной корове тоже надо знать, как подступиться. Иначе так лягнет, что на век дурой останешься. И еще надо заранее выстроить схему будущего разговора, найти такие простые и убедительные слова, чтобы Захаров не смог отказать. Второй день Дашка только тем и занималась, что искала подходы к богатому папашке. Наконец решила, что можно попросить денег через Оксанку.

Дашка завела с ней разговор за завтраком, когда кухарка куда-то вышла, и они остались одни на кухне. Дашка в нескольких фразах обрисовала положение, провела ладонью по горлу и добавила:

– Вот так бабки нужны. Оксан, у твоего отца можно денег занять?

– Сколько? – Оксанка сосредоточенно жевала кусок хлеба, намазанный маслом и джемом. – Много? Если немного, ты бы у меня попросила.

– Ровно тридцати штук не хватает, – выпалила Дашка. – У меня есть семьдесят, а нужно сто.

– Я попробую поговорить, – ответила Оксанка, – но ничего не обещаю. Это все от его настроения зависит. Если есть свободные деньги – может дать.

– Ты уж поговори, попробуй. Просто даже не знаю, как без этих денег Кольку из зоны вытащить. Семьдесят тысяч не та сумма. Тамошний начальник может не клюнуть на такие деньги.

– А с чего ты решила, что все выгорит? Ты сунешь взятку, и перед Колькой прямо сей момент ворота распахнутся? Выходите, пожалуйста. Сделайте такое одолжение. Да еще билет на поезд купят. В мягкий вагон.

– Я уже говорила. Весной был тут один мужик, который вместе с Колькой сидел. Этот Чуев говорит, что такие случаи бывали. Надо только предложить такие деньги, от которых Чугур не сможет отказаться.

– Чугур?

– Да, это такая дурацкая фамилия у заместителя начальника колонии по режиму. Говорят, что он за деньги все сделает. Только надо собрать сто штук.

– А тебе в голову не приходило, что этот Чугур может бабки хапнуть, – Оксанка вытерла губы салфеткой, – а потом скажет, что тебя видит первый раз в жизни. Крутанет динаму. И ты голая. Одни долги.

– Не крутанет. Обосрется. А ты Леонида Ивановича сегодня видела?

– Видела. Он какого-то звонка ждет. Никуда ехать не собирался.

– И как у него настроение?

– Выше среднего, – ответила Оксанка. – Даже улыбнулся. Вообще-то он редко улыбается.

– Может, сейчас самый момент? – Дашка допила кофе и потерла ладони. – Ну, чтобы к нему подвалить насчет денег? Попробуешь? Авось, выгорит.

– Рискну здоровьем, – голос Оксанки звучал тускло. – Но не сейчас.

* * *

После завтрака Дашка переоделась в рабочий комбинезон, ножом срезала верх у канистры из-под стеклоочистителя. Залезла под свою "хонду", стоявшую на садовой дорожке под березой недалеко от гаража и, отвернув гайку, слила отработанное масло в эту емкость.

Оксанка с праздным видом бродила вокруг машины. День впереди маячил пустой, надо придумать, чем себя занять вечером.

– У меня прямо паранойя, – громко говорила Оксанка. – Мне все кажется, что парни со мной знакомятся из-за отцовых денег. А нормального чувака найти трудно. Я тут на одного прямо запала. Весь из себя. Симпатичный, как киноактер. Звоню ему с утра до вечера. А он все на тренажерах качается.

Дашка с деловым видом натянула на руки нитяные перчатки и заползла под машину.

– Качков женщины не интересуют, – раздался оттуда ее приглушенный голос. – Говорят, эти тренажеры потенцию снижают.

– Может быть, снижают, – кивнула Оксанка. – Только я этого проверить не могу. Как ни позвоню, он все время в зале.

Дашка выползла из-под машины, встав на корточки, вытащила емкость с маслом.

– Только не разлей, – попросила ее Оксанка и показала пальцем на разноцветные плитки, которым вымощены тропинки и площадка перед задним крыльцом дома и выездом из гаража. – Очень дорогие эти плитки. Отец их откуда-то выписывал... Чуть ли не из Испании. Отец нам таких навставляет за эту плитку.

– Не разолью.

Дашка сняла перчатки, бросила их на землю. Открыла капот, отвинтила крышку новой канистры и стала заливать масло.

– Я вообще не понимаю, зачем ты сама масло меняешь, – не отставала Оксанка. – Удовольствие так себе...

– Я не ради удовольствия. Я что, должна какому-то слесарю подарки делать? – отозвалась Дашка. – У меня и так каждая копейка на счету.

Оксанка села на траву, прислонилась спиной к березе и мечтательно закатила глаза.

– Как мне хочется быть такой же самостоятельной, как ты, – сказала она. – Едешь, куда хочешь. Делаешь, что хочешь... А тут целый день одни обязанности. То институт, то английский, то французский... И никакой передышки. Даже летом чувствую себя, как каторжная.

– Терпи...

– Ничего, доучусь, свою туристическую фирму открою. А то мать мотается, сейчас вот в Америке. Меня не взяла, чтобы я тут сидела, как собака на цепи. Ой, вспомнила. Мы ведь в Таиланд на неделю летали. Так классно. Отец там виллу покупает. Если все получится, будешь к нам приезжать.

Дашка закрыла капот, наклонившись, подняла канистру с использованным маслом. Какие скользкие края, ухватиться не за что! Дашка крепче вцепилась пальцами в пластиковую посудину, но не удержала ее, сделала шаг назад и оступилась, подвернув ногу. Она успела отскочить в сторону, когда канистра, выскользнув из рук, упала на цветные плитки. Возле гаража образовалось пятно, похожее на огромную кляксу.

* * *

Леонид Иванович Захаров, куривший на балконе второго этажа и наблюдавший за девчонками, едва не плюнул от досады. Он раздавил сигарету в горшке с цветами, матерно выругался и ушел в свою комнату.

Глава шестая

Когда Оксанка спустилась со второго этажа в холл, Дашка встала из кресла и вопросительно посмотрела на подругу. Видно, разговор с отцом прошел не совсем гладко. Оксанкину физиономию можно читать, как раскрытую книгу. Если она морщит лоб и отводит в сторону взгляд, значит, что-то не склеилось. Щедрый папочка в данный конкретный момент оказался редким скупердяем. То ли Дашка, разлив отработанное масло на драгоценные плитки, испортила ему настроение, то ли свободных денег не оказалось. Причины не имеют значения. Но итог один – полный облом.

– Ну, как? – на всякий случай спросила Дашка.

– Он хочет с тобой поговорить. Мол, посредников ему не требуется. Короче, поднимайся наверх. И постарайся как-то обрисовать ситуацию... Ну, я даже не знаю. У тебя язык лучше моего подвешен. Наплети ему что-нибудь такое... Слезоточивое. А лучше – скажи правду. Потому что отец – мужик проницательный. Сразу просечет, если тюльку будешь гнать. Скажи, что брата гнобят на зоне. Житья не дают. Надо его вытащить.

– А ты-то ему что сказала?

– Сказала, что тебе нужны бабки, – пожала плечами Оксанка. – И все. И еще сказала, что ты обязательно вернешь. При первом удобном случае.

– Да, с красноречием у тебя проблемы.

Покачав головой, Дашка поднялась по лестнице на второй этаж, свернув направо, прошла длинным коридором до кабинета Леонида Ивановича, постучавшись в дверь, переступила порог. Хозяин сидел за письменным столом в шикарном коричневом халате, прошитом золотой ниткой. На руке его посверкивал золотой перстень с крупным алмазом. При появлении Дашки Леонид Иванович прикрыл порнографический журнал деловыми бумагами и сделал вид, будто занят неотложной работой.

Дашка деликатно покашляла в кулак. Захаров поднял взгляд, сказал, чтобы она подошла ближе, но сесть не предложил.

– Ну, я тебя слушаю, – сказал Захаров и, не поднимаясь с кресла, запахнул под столом полы халата.

Дашка, как провинившаяся школьница, стояла перед его столом, не зная с чего начать. Подумала минуту и начала с главного. В телеграфном стиле описала ситуацию. Единственный брат пропадает на зоне, можно его оттуда достать, но нужны тридцать штук зеленью. Она добавила темных красок, описав со слов бывшего зэка Чуева, звериные порядки, царящие в колонии. И добавила, что брату срок не высидеть. Он попадет на перо уркаганов или заживо сгниет в кандее.

Леонид Иванович сокрушенно качал головой, морщился, изображая сочувствие, будто проблемы Кольки Шубина ему были очень близки и понятны, словно Дашкина история потрясла его до глубины души. Дождавшись, когда девчонка выговорится, он сказал:

– Слушай, Даша, когда ты рассказываешь свою жуткую притчу, мне становится больно. Очень больно. Хотя меня трудно разжалобить.

Леонид Иванович вдруг поднялся, пружинистым шагом прошелся по кабинету. На ходу он сжимал и разжимал кулаки, будто собирался кому-то заехать в морду. Но кроме Дашки в кабинете никого не было, а девочек Захаров бил не часто. Совершив эту пробежку, он снова рухнул в кресло и долго качал головой. Но, кажется, думал о других, далеких, каких-то своих проблемах.

– Я готов вырвать последние волосы, – наконец заявил он. – Правда, не здесь, – Захаров погладил ладонью поредевшую шевелюру, – голова скоро совсем облысеет, как коленка. Готов вырвать последние волосы на груди или на заднице. Вот как мне больно. И я, разумеется, рад помочь. Восстановить попранную справедливость. Но позволь спросить: твоего брата посадили по навету, как сажали людей в тридцать седьмом году? По анонимной жалобе? Или по доносу врагов?

– Нет, не совсем так. То есть, совсем не так... Его статья – воровство. Ну, якобы, он вымогал деньги у одного бизнесмена. То есть не бизнесмена, а крупного жулика. Вымогательство в суде доказать не удалось. Тогда ему припаяли воровство.

– Припаяли? – переспросил Захаров. – Значит, все-таки припаяли? Именно припаяли?

– Ну, то есть повесили на него. Даже не знаю, как сказать, на самом деле у того мозгляка, из-за которого его посадили, Колька ничего не украл.

– Понимаю, – кивнул Захаров. – Он не украл, но ему припаяли. Больше было некому паять, ну, схватили первого встречного пацана. Бывает, попался под горячую руку. Адвокат у него, наверняка, был назначенный. Тупица, который даже не удосужился тщательно ознакомиться с делом, которое сфабриковали милиционеры. Так?

– Можно сказать, так, – кивнула Дашка.

Покусывая губу, она продолжала стоять посередине комнаты, потому что хозяин кабинета так и не предложил присесть.

– Я пыталась договориться с одним адвокатом из конторы "Артамонов и компаньоны". Не знаете такую?

– Как же не знаю? – вопросом ответил Захаров. – Конечно же, знаю.

– Там сидят полные дебилы и крохоборы, – выпалила Дашка. – Они сразу потребовали наликом такую сумму, что я натурально припухла. Речь-то идет о мелком уголовном преступлении. Всего-навсего кража, да и той не было. И вдруг такие деньги. Просто сумасшествие. Я пыталась договориться, чтобы проплатить эту сумму частями. Как бы в рассрочку. Они вертели вола два месяца, не говорили ни да, ни нет. А потом вдруг отказали. У меня не осталось времени, чтобы найти хорошего защитника.

– Разумеется, всегда так: то денег не хватает, то времени, – Захаров попытался сочувственно улыбнуться, но улыбка увяла, не успев расцвести. – Насчет фирмы "Артамонов и компаньоны" я с тобой согласен. Эта контора ведет кое-какие мои дела, проверяет чистоту сделок, клиентов, с которыми я имею дело. Они дорого берут, но Артамонов не жулик, а порядочный человек. Впрочем, это к делу не относится. Итак, выходит, что посадили невинного парня. Правильно?

На физиономии Захарова появилось выражение благородного негодования. Он выпрямил спину и весь из себя сделался такой осанистый, такой аристократичный. Вернее, ему так казалось. На самом деле в этом шикарном стеганом халате, турецких шлепанцах с загнутыми носами он выглядел выскочкой на все сто десять процентов. И алмаз в перстне настолько большой, что смотрится, как подделка.

Дашка подумала, что стоит только пошелудить его важную физиономию, и вылезет такое рыло! Поговаривали, что Захаров начинал бизнес с того, что катал наперстки, зажимая шарик между пальцами, дурил лохов возле самого крупного городского универмага. Позже сколотил небольшую бригаду и занялся частным факторингом. Выбивал долги, резал кому-то морду опасной бритвой или втыкал заточку под ребра. Но все это в прошлом, он давно отмыл деньги, отделался от прежних дружков, вложился в легальный бизнес. И стал чистеньким и пушистым. Теперь он хочет забыть темное прошлое. Или уже забыл. Поэтому и выделывается больше, чем нужно.

– Ну, что-то вроде этого, посадили невиновного, – кивнула Дашка. – Он не воровал. Дело получилось так. Колька работал в одной конторе. Кем-то вроде охранника. Стоял на дверях, проверял пропуска и все такое. Однажды его и еще одного парня по фамилии Жабин вызвал начальник, сунул им листок с адресом и фамилией. Говорит: езжайте к этому человеку, заберете мои деньги.

– Так-так, очень интересно, – Захаров подался вперед, будто рассказ его очень увлек. – И что же дальше? Я попробую угадать. Денег начальнику твой брат и его коллега не привезли? Правильно?

– Не правильно, – помотала головой Дашка. – Колька с Жабиным приехали на место. Человек впустил их в квартиру. Чаю предложил, усадил на кухне. И сказал, что сходит за деньгами. Через полчаса он вернулся с милицией. Накатал заявление, что молодые люди вымогали у него деньги, угрожали расправой и всякое такое. И еще заявил, что в его отсутствие квартиру обокрали. Из ящика письменного стола якобы пропали три тысячи зеленых. При личном обыске исчезнувших денег ни у Жабина, ни у Кольки не нашли. Но это не помогло. Потому что их начальник заявил, что парней никуда не посылал. Никаких поручений, связанных с деньгами, не давал.

– Надо же, – всплеснул руками Захаров. – Какие попадаются... Какая мерзость...

– Уже когда Кольку посадили, этот гад, который его сдал, и начальник, который послал за деньгами, были убиты в бандитских разборках. Поэтому я так до конца и не выяснила, кто из этих тварей кому должен. И сколько. Я сходила на кладбище, чтобы плюнуть на их могилы. Но это все так, пустое... Одни эмоции. Уже и людей тех нет, и денег нет. Но крайним назначили Кольку и Жабина.

– А что с этим Жабиным, он тоже сидит?

– Сидел. Год назад умер в Воркуте. От прободения язвы желудка.

– Печально, – вздохнул Захаров. – Очень печально. Молодые ребята... И вдруг такая напасть. Никому нельзя верить: ни адвокатам, ни милиции. Выходит, только на взятки вся надежда.

Дашка начинала злиться. На себя, за то, что дала волю эмоциям и была слишком откровенна перед этим скопидомом. На Захарова, который слушает ее просто скуки ради. И паясничает в свое удовольствие. Хотелось уйти, но в душе еще теплилась надежда. А вдруг? Вдруг этот Леонид Иванович не такое уж дерьмо, каким хочет казаться? Вдруг он повыдрючивается еще немного и поможет?

– В моем случае – да, только на взятки вся надежда, – кивнула Дашка. – Больше надеяться не на кого. И не на что. Мой брат через одного кента передал письмо. Он написал его в минуту отчаяния. Колька обычно на жизнь не жалуется, но тут... Короче, его за малейшую провинность отправляют в кандей, бугор цепляется...

– Все. Заткнись. Больше ничего не хочу слышать, – крикнул Леонид Иванович и взмахнул руками, будто отгонял от головы назойливую муху. – Я не желаю, чтобы в моем доме употребляли воровские словечки. Здесь не Бутырка и не пересыльная тюрьма, чтобы каждая мочалка ботала по фене. Из тебя никогда не получится приличного человека, если ты не научишься говорить правильно. Так и останешься мартышкой со своими понтами.

Дашку бросило в жар, она почувствовала, как краснеют щеки. Со стороны, наверное, заметно?

– Итак, если я правильно понял, ты хочешь сказать, что мои тридцать штук пойдут на взятку какому-то офицеру на зоне? Очень мило. Ты и меня хочешь втянуть в уголовщину. Тридцать тысяч... Рехнуться можно. Я могу дать тебе денег. На чипсы или на мороженое. Без отдачи, разумеется. Это мой ответ.

– Мне сегодня уехать? – спросила Дашка.

– Почему же сегодня? – Леонид Иванович плотнее запахнул халат на груди. – Поживи еще несколько дней. Я не хочу, чтобы Оксана связывала наш разговор с твоим отъездом. Но запомни: это твой последний визит в наш дом. Я не хочу, чтобы моя единственная дочь общалась с такими... С такими, как ты.

* * *

Дашка вышла в коридор, забыв закрыть за собой дверь. Она замерла, стараясь справиться с собой, горло сдавило, будто на шею набросили удавку и потянули за концы, а сердце забилось тяжело и неровно. Еще не хватало, чтобы Оксанка увидела ее слезы. Подкатила слабость, захотелось присесть, но в коридоре не оказалось стульев. Чтобы успокоиться, Дашка, прижавшись к стене плечом, постояла пару минут.

Когда немного отпустило, сделала шаг к лестнице и остановилась, услышав трель телефонного звонка. По звукам можно угадать, что Леонид Иванович снял трубку.

– Алло? Да, я слушаю.

Дашка сделала пару шагов обратно к двери. Хорошо слышно, потому что Захаров взволнован и очень сердит.

– Ты не понимаешь? – орал он в трубку. – Загнал меня в угол, как крысу, и теперь ничего не понимаешь. Очень мило. Слышь, так дела не делаются. Что? Проблемы? Нет, дорогой, теперь проблемы у нас всех появятся. Не у меня одного. Заруби это на носу. И это будут большие проблемы. Их просто так, за рюмкой чая, не утрясешь. Что? Нет, я не угрожаю. Не имею таких привычек. Я говорю, как есть. Ты сам захотел получить проблемы. Считай, что ты их получил.

Послышались шаги. Захаров подошел к двери и, не глядя, захлопнул ее. Теперь Дашка могла разобрать лишь отдельные слова. Смысл разговора она перестала понимать. Впрочем, и так все ясно, без переводчика. Захарова кто-то шантажирует, из него тянут деньги. Скорее всего, его же партнер по бизнесу или те, кто этот бизнес крышует. А он, разумеется, платить не хочет. И, кажется, Леонид Иванович готов действовать, он твердо намерен предпринять ответные шага. Какие именно?

Вот это и следует выяснить первым делом. Там, где двое делят деньги, власть или сферы влияния, третий может погреть руки, неплохо заработать. Возможно, недостающие тридцать тысяч еще найдутся. Сами в руки свалятся. И очень скоро.

* * *

Кота выдернули из строя у самой вахты, когда зэков выводили на работы в промку. Прапор, пересчитывая шеренги по четыре человека, просто поманил его пальцем:

– Огородников, выйти из строя. Шагом марш в барак. К десяти ноль ноль прибыть в административный корпус.

– Прибыть к подполковнику Чугуру? – уточнил Кот.

Он с надеждой смотрел на прапора: сердце радостно забилось, а к горлу подкатил комок. Он понял, что сегодня должно случиться нечто такое, что навсегда изменит его жизнь. Точнее, срок на зоне подходит к концу. Остается считать дни, а то и часы. И он снова свободный человек.

– Дежурный офицер скажет, к кому именно идти, – прапор не любил вопросов, на которые не знал ответа. – Все, шагай.

* * *

Как выяснилось, Кота вызывал сам начальник колонии полковник Ефимов. Переступив порог, Костян застал в кабинете все высокое начальство. За столом пыхал сигаретой сам хозяин. За столиком для посетителей пристроился Чугур. Кот, никогда не бывавший в этом крыле административного здания, с любопытством зыркал по сторонам. Обстановочка так себе, бедная: крашеные стены, горшки с цветами на подоконниках, старенький телек. Паркет выщерблен, как будто по нему прокатился гусеничный трактор. Вслед за Котом в комнату вошли двое дюжих контролеров, встали у двери, как почетный караул.

Первым взял слово хозяин. Сообщив, что согласно закону об амнистии, заключенные, не совершившие тяжких преступлений и преступлений против личности, выходят на свободу, он сделал многозначительную паузу. И добавил, что свобода – это что-то вроде аванса. И этот подарок судьбы, этот аванс еще предстоит отработать, доказав всем, и прежде всего самому себе, что ты вышел на волю не только с чистой совестью, но и с правильными мыслями. А мысли такие: никогда больше не ступать на скользкую дорожку преступности. Жить честно и воровские замашки забыть навсегда. Администрация колонии надеется, что встреча по эту строну колючей проволоки окажется последней, а пребывание на зоне стало хорошим уроком для бывшего заключенного.

Штампованные фразы, гладкие и скользкие, как обмылки, в них нет ни капли смысла и человеческого чувства. Этими банальностями хозяин по долгу службы напутствовал большинство зэков, выходящих на волю по амнистии. Но для Кота пустые слова звучали как самая прекрасная, трогающая душу музыка, какой за всю прожитую жизнь еще не доводилось слышать. Он впал в состояние эйфории и плохо слышал, о чем вещает полковник.

Чугур, сидя за столом, вертел перед собой какую-то бумажку, кажется, портянку об освобождении. Пока хозяин говорил, физиономия кума оставалась напряженной. Брови нахмурены, на скулах играют желваки. Снизу вверх он пристально смотрел на Кота, словно старался угадать, о чем тот думает. Похоже, все в порядке, Кот улыбался, как идиот, и кивал головой.

Когда Ефимов выговорился, Чугур поднялся со своего места, приказал Коту подойти ближе. Неожиданно кум наклонился, выудил из-под стола початую бутылку водки и пару стаканов. Себе плеснул на донышко, Коту накатил целый аршин.

– А теперь, Костя, прими неформальные поздравления, – Кум поднял стакан. – Ну, что стоишь? Угощайся.

Кот вопросительно глянул на Ефимова, тот кивнул, мол, дают – бери. Кот поднял стакан, пригубил водку.

– Извини, я неправильно тебя назвал Костей.

– Все правильно, гражданин начальник, – отозвался Кот. – Меня зовут Константином.

– Вот и ошибаешься, – кум, не притронувшись к водке, поставил стакан на стол, придвинул ближе к Коту бумажку. – Вот, читай. Теперь у тебя другое имя. Ты Николай Сергеевич Шубин. Вот так правильнее будет.

Музыка сфер, звучавшая в душе Кота, оборвалась. Лопнула скрипичная струна, смолкли фанфары. В следующую секунду он выплеснул водку в лицо кума. Резко отфутболил ногой стол, разделявший его и Чугура. Рванул вперед, чтобы размазать ему физиономию в кровавый блин. И задергался в руках подскочивших сзади прапорщиков.

Один из них борцовским приемом провел подножку. Второй с разворота врезал ему по затылку колотушкой, продолговатой свинцовой гирькой в кожаном чехле. Коту заломили руки и ткнули мордой в паркет. Когда он оказался на полу, ему еще несколько раз навернули по шее и по затылку. Нацепили браслеты, выволокли в коридор и потащили вниз по лестнице к подвалу.

* * *

Оставшись в кабинете вдвоем с хозяином, кум, вытащив платок, вытер лицо. Реакция Огородникова ему не понравилась. Кажется, он кентовался с покойным Колькой? Но так случилось, что пареньку выпала плохая карта. Конечно, Кот, отсидев пару суток в кандее, остынет, придет в себя. Но выпускать этого неуправляемого сукина сына на волю нельзя. То есть, выпускать придется в любом случае, но вот в живых оставлять нельзя.

– Твое мнение? – хозяин встал из-за стола, прошелся по комнате и, остановившись у окна, долго разглядывал пустой плац.

– Он себя не контролирует, – ответил Чугур. – Совсем без тормозов. А в жопе детство играет. Сами все видели.

– М-да, ему дают свободу, а эта тварь вырабатывает номера.

– И еще одна загвоздка: пальчики Кота есть во всех милицейских картотеках. А ведь он не остановится, когда выйдет на свободу. Не тот человек, чтобы остановиться. Грохнет кого-нибудь, оставит отпечатки. И встанет вопрос: каким это макаром зэк, скончавшийся на зоне от пневмонии, вдруг оказался живым. И продолжает беспределить? Он что, из гроба поднялся? Конечно – это гипотетический вариант. На уровне "может быть". Но все же...

– Вот и я о том же, – вздохнул хозяин.

– Вообще-то я этот вариант предусмотрел, – сказал Чугур. – Заранее предвидел. И появилась тут одна светлая мыслишка.

– Хорошо, Сережа, – хозяин поморщился, он не хотел знать всех подробностей этого дела, наверняка, грязного и кровавого. – Ты уж все сам реши. Чтобы мы с тобой в дерьме по уши не оказались.

– Решу, – пообещал Чугур. – Огородников пару дней в кандее посидит. Оттуда его и выпишем. Пусть погуляет. Немного.

– Вот именно, немного, – хозяин многозначительно поднял вверх палец. – Мы, как говорится, свои обязательства выполнили. Деньги отработали. А за несчастный случай, который произойдет с Огородниковым уже на воле, преднамеренное убийство или что другое, ответственности не несем.

* * *

Время близилось к вечеру, солнце медленно опускалось за дальний лес, когда Чугур по подвесному мосту перебрался через реку, делившую поселок на две половины. Он поднялся вверх по пыльной улице, поздоровавшись с полуслепой старухой, торчавшей у почты. Прошагав еще сотню метров, свернул в проулок между огородами и вышел к двухэтажному дому из круглого леса.

В прежние времена строение состояло на балансе министерства путей сообщения, когда-то здесь селили одиноких путейцев или работников железнодорожного депо. Но теперь от прежних хозяев даже воспоминаний не осталось. Депо давно закрыли, путейцы разъехались. Дом заселен в основном стариками и зэками, вышедшими из колонии, но не покинувшими этих мест, потому что податься было не к кому и некуда. Бывшие уголовники работали на лесопилке или на упаковочной фабрике. Жизнь конечно не сахар, но на выпивку хватало.

Во дворе дома разрослись старые вязы и тополя, с правой стороны несколько ржавых гаражей, слева – здоровенная голубятня.

Чугуру не пришлось подниматься наверх, искать человека, к которому пришел. Вячеслав Мамаев, он же Бешеный, он же Резак, сидел на лавочке у врытого в землю стола и раздвигал меха гармони-трехрядки, которую пытался довести до ума, проверяя, хорош ли звук. Получалось неважно. На верхних нотах гармонь давала петуха, а на басах натужно хрипела. По желтой траве Чугур зашагал к столу напрямки. При его появлении Резак резко поднялся, сбросил с плеча ремень, положил гармонь на стол и сорвал с головы засаленную кепочку. Лагерные правила он усвоил, как дважды два, казалось, они вошли у него в плоть и кровь, как дурная болезнь. И побороть эту хворь не было сил.

– Доброго здоровья, гражданин начальник.

Резак не протянул руку, ожидая, когда кум удостоит его этой чести. Чугур сжал и тряхнул ладонь старого знакомого. Лапа Резака была твердой и холодной, как у суточного трупа. Он с первого взгляда производил хорошее впечатление: русский мужик с русыми волосами, серо-голубыми глазами. Крепкого сложения, загорелый. Если бы не след от ножа на верхней губе и дурные наколки по всему телу, сошел за преподавателя техникума или передовика производства, наставника и любимца молодежи.

– Какой я теперь тебе начальник, – махнул рукой Чугур и доброжелательно улыбнулся. – Начальник – это в прошлом. Ты когда освободился, что-то я запамятовал...

– А я вот все помню, – со значением сказал Резак. – Один год, семь месяцев и двадцать ден. Такая вот высшая математика.

– Ну вот, а меня все начальником называешь. Пора бы уж забыть. Теперь твой начальник – бригадир с фабрики.

– Я оттуда ушел, – ответил Резак. – Очень надо ишачить за эти копейки... Нет, это не для меня. Такие бабки я тут одной левой заработаю. Вот гармонь починяю. Или по хозяйству кому помочь.

– Может, оно и правильно, что ушел.

Чугур знал, что Резака за бесконечные прогулы и оскорбления начальства турнули с места еще в конце весны. С той поры его старый знакомый наделал долгов и чем теперь живет – не совсем понятно. Ясно, не по хозяйству бабам помогает. Куму было также известно, что у Резака есть кое-какие сбережения на книжке, но это деньги на черный день или, если он все-таки решится осуществить свою давнюю мечту, на покупку хорошего дома.

Усевшись на скамью, Чугур снял с головы фуражку. На лбу осталась красноватая полоса, будто он перевязал голову ленточкой. Эту фуражку он подобрал на складе взамен той, что испортил краской Колька Шубин, земля ему пухом. Оказалось, носить новый головной убор – сплошное мученье. Фуражка тесновата, кожа под ней совсем не дышит, и матерчатый верх плохо натянут, провисает.

Резак молчал, прикидывая про себя, за каким хреном припылил Чугур. Ясно как божий день: его гость без дела людей не беспокоит. Но что это за дело? Не пересилив любопытства, задал вопрос:

– Вы по делу или как? – Резак сел рядом, вытянул из пачки папироску и задымил. – Просто поговорить? Если по делу, пойдемте в дом.

Чугур отрицательно помотал головой. Он плевать хотел с высокой колокольни на разговоры людей, которые могут увидеть его в кампании этого страшного человека. За Резаком тянулся хвост его прошлых подвигов, поэтому его боялась вся округа. Даже многие зэки, в свое время отбывшие сроки по серьезным статьям, сторонились этого хмурого, нелюдимого мужика, от которого не знаешь, чего ждать.

О Славе Мамаеве ходили такие слухи, услышав которые человек с устойчивой психикой больным может сделаться. Говорили, будто он убивал женщин и старух, грабил квартиры, уродуя их хозяев до неузнаваемости. Что он брал на гоп, принимал и выполнял заказы на мокрые дела, и прочая, и прочая в том же духе.

Резака пред последней посадкой взяли в постели в чужой квартире, где он ночевал второй раз подряд. Рядом с ним на широкой кровати легко уместился обнаженный труп хозяйки дома. Лежавшая под боком покойница не мешала спокойным снам Резака.

Но Чугур к этим рассказам относился разборчиво. Он полагал так: что было на самом деле, то в суде доказано. А недоказанные эпизоды – это так, пустой треп и художественный свист. Раз прокурорские не доказали, значит, не было ничего.

Конечно, Резак уже не тот, что был когда-то. Но он по-прежнему горячий, памятливый на обиды, чуть чего хватается за нож или пускает в дело литые кулаки. Он застоялся в этой глуши, заждался большого дела. Но на горизонте ни фига не маячит.

Судя по слухам, которыми жил поселок, два-три раза за последний год Резак исчезал неизвестно куда, через пару недель возвращался с большими деньжищами. Впрочем, здесь, в этой богом забытой дыре большие деньжищи – это когда хватает на пару бутылок водки и кое-какую закуску.

– В дом не пойду, – ответил Чугур. Ему не хотелось подниматься на второй этаж, в душную, как гроб, комнатенку Резака, где из мебели только облупившийся сервант, железная койка и ящик пустых бутылок. Под потолком пыльный матерчатый абажур, а на стенах вырезки из непотребных журналов. – Тут на воздухе как-то приятней. Дышится легко.

– Да мне-то без разницы. Просто народ скоро со смены пойдет, – помялся Резак. – Ну, с фабрики. Увидят. Чтобы вони лишней не было...

– А чего нам прятаться по углам? – урезонил его Чугур. – Ты мне не любовница, а я тебе не залетный хахаль. Имеет право заместитель начальника колонии поинтересоваться жизнью и бытом своих бывших подопечных, а?

– Имеет, – пожал плечами Резак. – Если боле нечем интересоваться.

– Просто обязан проявлять бдительность, – сказал Чугур. – Святое дело для чекиста: знать, чем дышит контингент. Ну, это я так, к слову. А пришел я по делу. Моя Ирина собирается дом продавать. Сам знаешь, дом – лучший в поселке.

– У Антонова не хуже, – возразил Резак, еще не понимая, куда клонит собеседник.

– Антонов всю жизнь в Москве воровал, на овощной базе отирался, – ответил Чугур. – На склоне лет к детям переехал. А что такое овощная база, сам знаешь. Это все равно что золотая жила. Короче, не нам с Антоновым равняться. Он тебе дом не продаст. А у Ирины пятистенок – просто хоромы. Крыша из оцинкованного железа чего стоит. А ты сколько уж времени все скитаешься по чужим углам. Старость не за горами. Подумай о завтрашнем дне. Хорошо подумай.

– Добрый дом, – облизнулся Резак. – Но думать тут нечего. Я не потяну. Ищи другого покупателя.

– Не прибедняйся, мы не в собесе, – сказал кум. – А тебе выйдет большая скидка. Скажем, вдвое сброшу с цены, если одного человека того... Ты понимаешь. И еще немного наличманом отслюню. Прямо сейчас. На будущие расходы.

Кум не любил договаривать до конца, полагая, что у собеседника мозги работают, тут все и без слов ясно.

– Только не спрашивай, почему и за что?

– Я никогда не спрашивал, – Резак навострил уши.

– Он откидывается через два дня, – объяснил кум. – В полдень выйдет через вахту. Встречать его никто не будет. Конечно, можно все кончить одним махом, прямо здесь. Можно, но не нужно. Твердо запомни: тут его трогать нельзя. Ни в поселке, ни на станции, ни в поезде. Будешь пасти его до самой Москвы. Там он должен встретиться со своим кентом, неким Димоном Пашпариным. Ты им не мешай, пусть потолкуют. А когда твой клиент один останется, действуй. Выбери удобное место и время. Кого взять в помощь, решай сам.

– Есть у меня один человек в Москве, – начал Резак.

Кум не дослушал, только рукой махнул.

– Когда все закончишь, заберешь у клиента все бумажки с записями и документы. Короче, все, что найдешь в карманах. Деньги оставь себе, все остальное надо уничтожить. И, прежде всего, справку об освобождении. В пакете найдешь бумажку с адресом Кота и его дружбана. Это так, на всякий случай. Потому что адреса тебе вряд ли пригодятся. Москву ты хорошо знаешь. Это тоже пригодится. Твоя тачка на ходу?

– В порядке, – кивнул Резак.

– Ты все понимаешь не хуже меня. И знаешь, что делать. Ученого учить – только портить.

Чугур расстегнул портфель, передал Резаку сверток в полиэтиленовом пакете. Положил на стол две фотографии Кота.

– Вот этот хрен мне портит жизнь, – сказал он. – Константин Огородников, кличка Кот. Судим за убийство.

– А чего такое погоняло? – усмехнулся Резак. – По бабам что ли большой специал?

– На зоне, как ты, может быть, догадываешься, с бабами у него практики не было, – сухо ответил кум, не любивший лирических отступлений. – Кликуха она и есть кликуха. Ты ведь свою получил?

– Только потому, что когда-то работал забойщиком скота, – продолжил Резак. – В жизни все пригодилось. И те навыки, что в молодые годы наработал, они не лишние оказались по жизни.

– Мне этого знать не надо, – сказал кум.

Резак не посмел спросить напрямик, с чего бы это зазноба Чугура дом продает, хотя ему было бы интересно узнать. Вроде как она тут при работе. Не иначе как проворовалась баба в своем магазине. И съехать хочет, не дожидаясь ревизии и прокурора. Он поставил вопрос по-другому.

– Зачем хороший дом – и продавать? Что финансовые проблемы?

– Ты обещал ни о чем не спрашивать, – нахмурился Чугур. – Любопытный какой... Продает, значит, так надо. А финансовых проблем у нее нет и быть не может. При таком мужике, как я.

Резак запустил руку в пакет, развернув тряпку, нащупал пистолет Макарова, отдельно, в бумажном пакетике, глушитель и две снаряженных обоймы.

– Вы же знаете, я привык ножом работать, – сказал он, – или бритвой. А лучше топором. Мне ствол не нужен. Одна морока с ним и лишний риск.

– Ствол пригодится, – ответил кум. – Мало ли что. И не станешь же ты по московским улицам за человеком с топором гоняться?

Кум даже улыбнулся, живо представив себе сцену: по Красной площади чешет детина с огромным топором, а Кот делает ноги и прячется в елках у кремлевской стены. Чугур вытащил из внутреннего кармана кителя деньги, аккуратно завернутые в бумажный листок, передал их Резаку. Тот, быстро пересчитав бумажки, одобрительно кивнул. Морщины у него на лбу разгладились, а в глазах заплясали веселые огоньки. Он сунул деньги под рубаху, вежливо попрощался и, повесив гармонь на плечо, побрел к дому.

Чугур, глядя ему вслед, почему-то вспомнил Иркиного попугая. Может, поднанять Мамаева, чтобы замочил мерзкую птицу в особо садистской форме? Шутки шутками, а достал его этот хренов Борхес своим лексиконом по самое некуда. Но, по размышлении зрелом, кум отказался от этой мысли. Нет, это удовольствие он отложит на десерт, когда придет время уезжать из Карамышина, он все сделает сам, своими руками. Причем ничуть не хуже, чем если бы этим занялся Резак.

Часть третья Точка расчета

Глава первая

Кот вышел через вахту на улицу и зажмурился от яркого солнечного света. В лицо пахнуло горячим ветром, послышался женский смех. Без малого двое суток он просидел в темном сыром подвале, в одиночке, где не было даже крошечного окошка, днем и ночью светила тусклая лампочка над дверью. С потолка капала вода, а из темных углов тянуло холодом. Все эти мелкие неудобства не испортили ему настроения: Кот знал, что выходит на волю и, потеряв сон, прислушивался к шагам, доносившимся из коридора.

Два часа назад прапор и двое солдат-срочников чисто формально, кое-как обыскали Кота, вывели на свежий воздух. Вдоль ограждения из колючки протопали мимо административного корпуса к вахте. Проходя под окнами кабинета начальника оперчасти, Кот поднял голову. Ему показалось, что сверху за ним наблюдает Чугур. В окне дрогнула занавеска, абрис человеческой фигуры исчез в темноте комнаты, растворился за стеклом, будто его и не было. Или это только показалось?

В тесной комнатенке при КПП Кота оставили одного, приказав скинуть с себя все казенное. Прапор бросил на лавку джутовый мешок с цивильным барахлом. Щелкнул замок, и наступила тишина. Кот первым делом разорвал подкладку куртки, достал письмо Кольки Шубина сестре Даше и затертую фотографию, вытащил из шва две крупные купюры, которые еще месяц назад с оказией передал Димон.

Потом вытряхнул вещи из мешка и переоделся. Голубая сорочка была настолько заношена, что на манжетах повисла бахрома из ниток. Темно-синий костюм вызвал у него скептическую улыбку. Такие клифты носили лет десять назад. Пиджак тесноват в плечах, штаны, напротив, широки в поясе, болтаются на заднице, а вот стоптанные ботинки как раз по ноге. Одежда мятая, пропахла хлоркой, зато дырок на видных местах вроде бы нет. Он рассовал деньги и фотографии по внутренним карманам пиджака. И принялся отсчитывать секунды...

* * *

Через полчаса Кот получил справку об освобождении на имя Николая Огородникова и немного денег на дорогу.

– Прощайте, – сказал Кот дежурному офицеру.

Тот буркнул что-то в том смысле, что все говорят "прощайте", а через полгода выясняется, что правильнее было бы сказать "до свидания". И открыл дверь, сделанную из прутьев арматуры, пропустив Кота в узкий коридорчик, упиравшийся в другую дверь, обитую оцинкованным железом.

– Со мной такого не случится, – возразил Кот.

– Не случится, как же, – дежурный хмыкнул и подтолкнул Кота в спину, мол, шагай до конца коридора. – Зарекалось ведро по воду не ходить.

Щелкнул электронный замок, железная двери приоткрылась. И Кот, толкнув ее плечом, сделал шаг из неволи на свободу. Он стоял на высоком крыльце вахты и озирался по сторонам. Внизу стояли три навороченные иномарки, несколько парней и девчонок, одетых так, как одеваются по большим праздникам. Они разом, будто по команде, повернули головы и уставились на Кота. Но уже через мгновение публика, ожидавшая выписки одного из местных авторитетов, потеряла интерес к плохо одетому человеку.

– Не наш кандидат, – сказал кто-то.

– Не наш, – как эхо повторил другой парень и крикнул. – С выпиской, братан.

Кот помахал в ответ рукой. Парни и девки, не сговариваясь, решили про себя, что перед ними какой-то работяга, укравший с родного завода килограмм гвоздей или пару мешков цемента. Или бытовик, по пьяни пырнувший ножом занудливую супругу, пытавшуюся отучить его от пьянства. Кот, спустившись с высокого крыльца, взял курс направо, вверх по улице.

* * *

Спросив дорогу у первой встречной женщины, Кот повернул к площади, откуда только что отошел рейсовый автобус до вокзала. Следующий, если верить расписанию, подойдет только через два с половиной часа. На поселковой площади ни людей, ни машин, только мальчишка-велосипедист нарезает восьмерки возле здания клуба, рассматривает афишу и все никак не уезжает. Потоптавшись на остановке, Кот завернул в магазин, тесный и темный, похожий на крысиную нору, взял пару пачек сигарет, бутылку пива и пакетик с картофельными чипсами.

Выйдя на улицу, он присел на пустую скамейку под высоким тополем, глотнул пива из горлышка, прикурил сигарету. Благодать! На минуту ему показалось, что на свете сейчас нет человека счастливее, чем он. Что человеку нужно для счастья? Вечный вопрос, и нет на него ответа. Что касается Кота, ему хватило бы немного солнца, пачки курева и сознания того, что тебя где-то ждут. Наверное, Димон Ошпаренный уже заказал столик в каком-нибудь приличном кабаке. Они посидят, вспомнят золотые дни молодости, и Кот решит для себя, что делать дальше, как жить. Но это не сейчас, позже.

Когда на площади появилась бордовая "девятка" с ржавым пятном на правом крыле, Кот поднялся на ноги, махнул рукой. Водила тормознул, спросил куда ехать и сколько платит пассажир.

– Договоримся о деньгах, – Кот поставил на асфальт пустую бутылку, залез на переднее сиденье. – Не обижу.

Сидевший за рулем мужик, улыбнулся и тронул машину с места.

– Я смотрю, незнакомое лицо, – сказал он. – Ты не иначе как только что откинулся.

– Точно, – кивнул Кот. – Почти четыре года отбомбил как с куста.

– Поздравляю. Говорят, сейчас из колонии пачками выпускают тех, кто под амнистию попал.

– Ну, так уж и пачками, – покачал головой Кот. – Всего-то семерых и отпустили.

Водила, мужик с открытым русским лицом и голубыми, чуть навыкате глазами, располагал к себе. Дело немного портил косой шрам поперек верхней губы. Видно, след от писки или выкидухи. И еще в глаза бросалась татуировка на внешней части правой руки. Олень на фоне восходящего солнца, значит, отбывал срок на северах.

– Смолой не поделишься? – спросил водила. – А то сигареты дома оставил.

– Кури... – Кот раскрыл пачку. – А ты, я смотрю, тоже на хозяина работал?

– Приходилось, – не стал отнекиваться тот и, не сходя с места, приврал: – Но это было давно и далеко отсюда. А я смотрю, стоит на остановке свой человек. Думаю, надо бы подбросить. Куда направляешься, если не секрет?

– В Москву, – ответил Кот. – По ходу у меня там приятель. Старый дружбан. С ним для начала хочу встретиться, а там посмотрим.

– Что за дружбан?.. – нейтральным тоном спросил бывший зэк...

* * *

Через полчаса, когда они подъезжали к вокзалу, Резак знал достаточно много о Коте и его планах на ближайшие дни. Этот фокус со случайным знакомством в машине – штука рискованная. Кот уже срисовал его внешность и при встрече в Москве, якобы случайной встрече, может понять, что к чему. Но идти на дело и не провести никакой разведки – вдесятеро опаснее. Сейчас Кот, увидевший перед собой большой свободный мир, все равно что под наркозом. И со случайным водилой, которого видит первый и последний раз в жизни, он болтает откровеннее, чем с попом на исповеди.

Резак высадил пассажира у здания вокзала, развернулся и загнал машину в узкий переулок, где помещалось кафе "Юность". До Москвы пилить прилично, поэтому надо подкрепиться на дорогу. Заняв свободный столик, Резак, торопясь, проглотил две порции тушеного мяса, выпил бутылку шипучки и только тут подумал, что спешить некуда. Поезд до Москвы отправляется через полтора часа. Как ни крути, даже если в дороге случится поломка, он доберется до столицы гораздо раньше, чем туда допилит Кот.

Выигрыш во времени не помешает. На стоянке у Ленинградского вокзала его будет ждать Леня Паук, проверенный кент, с которым они на зоне шесть лет горе мыкали, а вот на воле они встречаются редко. И все больше не по дружбе, по делам.

* * *

Офис Дмитрия Пашпарина помещался на пятом этаже бывшего секретного НИИ. Теперь хозяева потеснились, сдав в аренду коммерческим организациям большую часть освободившейся площади. На входе Кот, назвав свою фамилию, сказал, что его ждет генеральный директор фирмы "Альянс-Ойл". Двое охранников, лениво шевелившие жабрами в застекленной, похожей на аквариум будке, при виде подозрительного посетителя переглянулись и попросили показать документы. Вид у мужика в поношенном костюме и стоптанных ботинках не внушал доверия.

– Парни, у меня нет документов, – заявил Кот. – Мне передали, что достаточно назвать фамилию. И меня пропустят.

Охранники затеяли долгий обмен взглядами. Действительно, такая команда была. Но человек, назвавшийся Николаем Шубиным, выглядел немногим лучше обитателя бесплатной ночлежки. Люди в таких костюмах и потертых туфлях, с прической "век воли не видать" никогда не переступали порога офиса.

– Ладно, начальству виднее, – сказал старший и, нажав зеленую кнопку, открыл турникет. – Проходите.

Секретарь Ошпаренного, женщина неопределенных лет в строгом деловом костюме, увидев посетителя, переступившего порог приемной, не удивилась, а испугалась. Она напряглась, глаза за стеклами очков расширились от страха, а рука потянулась к тревожной кнопке, спрятанной под столешницей. Еще секунда и она вызовет вневедомственную охрану. Но Коту хватило этой секунды, чтобы взять ситуацию под контроль.

– Я – Шубин, друг вашего шефа, – скороговоркой выпалил он.

– А-а-а, – секретарь расслабленно откинулась на спинку кресла. – Господи, как вы меня напугали.

– Неужели я такой страшный?

– Нет, не в этом дело... – Секретарь долго подыскивала слова, стараясь выкрутиться из затруднительного положения. Самый простой способ – соврать. – Недавно на нижнем этаже женщину ограбили, – неуверенным тоном проблеяла она. – Средь бела дня. Да.

– Если бы я знал, что у вас тут так опасно, – Кот едва заметно улыбнулся и сделал серьезное лицо, – десять раз подумал перед тем, как к вам прийти.

Мымра, неожиданно для Кота, оказалась с чувством юмора. В общем, ему удалось растопить лед недоверия и перетянуть ее на свою сторону.

– Простите, сама не знаю, что это на меня нашло, – сказала она с виноватой улыбкой, встала из-за стола и пригласила Кота в кабинет.

* * *

Через минуту минут он сидел на кожаном диване в резиденции Димона, пил горячий кофе, бросал в рот орешки и сухое печенье. Ошпаренный еще не закончил свои дела, поэтому немного задерживался. Через секретаря он передал, чтобы гость ни в чем себе не отказывал. Любые напитки, включая коллекционное шампанское, охлаждаются в холодильнике, замаскированном под книжный шкаф. А что покрепче, виски или коллекционный коньяк, – на полке в баре.

Кот не квасил в одно горло, поэтому из всего этого разнообразия выбрал растворимый кофе. Секретарь, вложив в ладонь Кота пульт от домашнего кинотеатра, извинилась в десятый раз и закрыла дверь с другой стороны. Кот, приготовившись к долгому ожиданию, перелистал телевизионные программы и выключил плазменную панель.

Когда на пороге появился Димон, Кот поднялся на ноги, сделал неуверенный шаг вперед и остановился. Перед ним стоял ухоженный, с иголочки одетый мужчина с набриолиненными волосами, зачесанными назад. Золотая заколка на галстуке, запах дорогого одеколона впечатляли. Ошпаренный, чувствуя всю важность момента, тоже двинулся навстречу гостю и остановился.

Много раз он мысленно прокручивал сцену их встречи, повторял слова, которые должен сказать Коту, представлял короткое и крепкое рукопожатие. Димон ждал этого момента, он боялся его, он к нему готовился. И вот теперь в растерянности застыл перед старым другом. Все заготовленные фразы рассыпались на слова, слова на буквы, а те разлетелись, как пепел на ветру. К горлу подступил комок, и не было сил протянуть руку для пожатия. Димон почувствовал, что если он скажет сейчас первое попавшееся слово, не важно какое, то разрыдается. Или встанет на колени и попросит у Кота прощения.

Кот избавил Димона от долгих унизительных объяснений, шагнув ему навстречу. Он раскинул руки в стороны, крепко его обнял за плечи, притянул к себе. И прижался колючей небритой щекой к щеке Ошпаренного.

– А я недавно нашел ту фотку, где мы все вместе, – сказал Димон, обхватив плечи Кота руками. Стало легче, даже голос не задрожал. – Помнишь, мы у реки фотографировались, на шашлыках? Я еще ногу поранил?

– Помню, – ответил Костян. – У меня было время, чтобы все вспомнить. Много времени. Очень много.

Кот отступил на шаг, держа Димона за плечи, глянул на него со стороны и хорошенько тряхнул.

– А ты молодец, – сказал Кот. – Все тот же прикинутый чувак, который ни в чем себе не отказывает. Все деньги тратишь на прикид?

– Старюсь себе не отказывать. – Димон кое-как справился с первым, самым сильным приступом волнения. Он изо всех сил старался улыбаться, но улыбка получалась какой-то жалкой, вымученной, больше похожей на гримасу отчаяния или физической боли. А в горле по-прежнему першило. – Даже остается немного мелочи, чтобы детям шоколадку купить. Костян, а ты ведь тоже не изменился. Только...

– Только постарел немного, – продолжил за него Кот, – самую малость...

– Нет, нисколько. Взгляд стал немного другой. Какой-то... Даже не знаю. И вообще ты заматерел.

– Заматереешь там, – поморщился Кот. – Все-таки четыре года. Тюрьма, пересылки, зона. Короче, одна рутина, даже вспоминать скучно. Я же сказал, что у меня было время. Обо всем подумать, просеять жизнь сквозь мелкое сито.

– И что в сухом остатке?

– В основном всякое дерьмо.

– Поверь, все дерьмо позади, – Димон улыбнулся, на этот раз естественной открытой улыбкой. – Теперь у тебя будет время, но не для того, чтобы копаться в прошлом, а чтобы забыть все, что в нем было плохого. И начать по новой.

– Конечно, – кивнул Кот, – теперь все пойдет по другому... Честно говоря, хрен знает, как все пойдет. Спасибо, друг, что вытащил.

Ошпаренный ждал от него именно этих слов.

– Это тебе спасибо, что не сдал меня, как пустую посуду, – с облегчением сказал он. – А ведь мог бы, в отместку. И чтобы одному не скучно было париться.

– Не смог, – покачал головой Кот. – Честно, не смог.

* * *

Дашка остановила машину у старого дома на городской окраине. Над лестницей, ведущей в подвал, красовался кусок пластика с грубо намалеванной стрелкой и надписью: "Служба социальной помощи „Славич“. Ремонт бытовой техники и радиоаппаратуры".

Дашка спустилась вниз, долго и настойчиво давила пальцем на пуговицу звонка. Наконец с другой стороны железной двери послышались шаги.

– Давай шустрее, – поторопила Дашка, глядя в глазок. – Ослеп что ли?

Щелкнул замок, упала цепочка. На пороге стоял худой небритый мужик в черном рабочем халате – приемщик, он же диспетчер на телефоне Слава Колосов. Он шире распахнул дверь, пропуская девчонку в полутемный коридор.

– Макс у себя в конуре, – сказал Слава, запирая замок.

– А чего вы глухую оборону заняли? – остановившись, спросила Дашка. – Вы же благородную задачу решаете. Работаете с малоимущими. Ремонтируете по льготным ценам холодильники и прочую лабуду. А пробиться к вам невозможно.

– Запираемся, чтобы народ не пер, – ответил Колосов, набрасывая на дверь цепочку. – Загляни в наш прейскурант, и все поймешь. Кому нужны эти копейки?

Макс сидел в темной комнатенке и тыкал раскаленным паяльником в какую-то плату. Над столом плавал дымок канифоли, пахло, как в церкви, ладаном. На стеллажах стояли допотопные приемники, телевизоры и магнитофоны, хозяева которых давно забыли о существовании этого электронного хлама или поленились оплатить копеечный ремонт. Услышав Дашкины шаги, Макс даже не обернулся. Лампа в конусообразном жестяном колпаке, освещавшая его рабочее место, одновременно подсвечивала его уши. Со стороны казалось, что на голову ему сели две розовые бабочки.

Что-то буркнув в ответ на Дашкино приветствие, он еще ниже склонился над столом, давая понять, что очень занят и сейчас не расположен к разговору. Дашка, придвинув стул, уселась напротив Макса, закинула ногу на ногу. И, казалось, приготовилась ждать хоть целую вечность.

– Ну, чего тебе? – Макс, решив про себя, что так просто от девчонки не отделаться, положил паяльник на подставку.

– Мне нужно послушать разговоры одного человека, – сказала Дашка. – Так послушать, чтобы он ни о чем не догадался. Короче, эта работа по твоей части. Я не за спасибо прошу. Заплачу, сколько скажешь. Но только завтра.

– Я не стану подвязываться под это дело, – веско заявил Макс, поправив очки указательным пальцем. – Как только ты появляешься, начинается геморрой. Ты постоянно пытаешься втянуть меня в какую-то историю с уголовным душком.

– Уголовным душком, – Дашка фыркнула, как кошка. – Это называется: чья бы пасть мычала, а твоя бы заткнулась тряпочкой. Бандитам ты всю дорогу помогаешь. То какую-то сложную прослушку для них паяешь. То залезаешь в чужие компьютеры, то делаешь генераторы шума, то нелинейные микрофоны, то направленные микрофоны...

– А у меня есть выбор? – удивился Макс. – Я что, могу послать их подальше?

– Тебе надо в самодеятельности выступать. На детских утренниках играть испуганного мышонка. Детишки тебе поверят, но не я. Бандюки платят конкретные деньги за твои паршивые жучки. И ты рад любому заказу. А когда я прихожу, начинаешь морду кривить. Мой Колька был твоим лучшим другом. А когда он на зону залетел, ты забыл о его существовании. На уме одна капуста. На гроб себе копишь?

– На какой еще гроб? – в глазах Макса, человека суеверного, появился неподдельный испуг.

– В который тебя положат твои друзья-бандиты. Тебе ж хочется хороший гроб, а не ящик из горбыля. Вот ты и стараешься.

– Хватит меня подкалывать, – Макс прикурил сигарету от окурка, разогнал дым ладонью. – Юмор у тебя черный, на любителя. Не каждый поймет. Чего тебе надо, говори? Только учти – это в последний раз.

– Хорошо, как скажешь, – согласилась Дашка. Когда она обращалась к Максу, он всегда говорил "последний раз". Но счет этим последним разам давно потерялся. – Мне нужен хороший чувствительный микрофон, который бы я могла установить в комнате одного хрена. И слушать все его переговоры в течение, скажем, двух-трех дней.

– Квартира или частный дом?

– Частный дом, большой особняк с толстыми стенами.

– Толщина стен не имеет значения, – сказал Макс. – Я к тому: можешь ли ты неподалеку, скажем, на расстоянии не свыше ста метров от места прослушки поставить свой автомобиль?

– Пожалуй, – кивнула Дашка. – Даже меньше ста метров. Значительно меньше.

– Это упрощает нашу задачу. Тебя интересуют только телефонные разговоры?

– Нет, все базары, которые этот тип станет вести в своем сраном кабинете. Может, он кого в гости позовет.

– Хорошо, без проблем. Он пользуется линейным телефоном или мобильником?

– Когда он в кабинете, звонит по обычному телефону. У него городской номер.

– Хорошо, – Макс потер ладони. – Очень хорошо.

– Я тут залезла в Интернет и нашла интересную схему. Ты такой, наверняка, еще не видел.

Раскрыв сумочку, Дашка положила распечатку. Макс лишь мгновение разглядывал это художество. Скомкав картинку, бросил ее в корзину для бумаг.

– Прошлый век. Эта схема старше, чем телефон Александера Грэма Белла. Я сделаю все надежнее и проще.

– Только вид микрофона должен быть необычным.

– Это как?

– Сам знаешь как. Если его найдут, хозяин не должен догадаться, что он держит в руках жучок. Ну, в идеале, чтобы микрофон был установлен в шариковой ручке или фломастере. Сделаешь?

– Господи, и когда это только кончится, – простонал Макс. – Прошлый раз тебе нужны были деньги. В позапрошлый раз газовый пистолет...

– Не заводи шарманку, умник, – сказала Дашка. – В моей просьбе нет ничего нереального. Ты занимаешься такими делами двадцать четыре часа в сутки. Даже двадцать пять.

– Даша, когда ты успокоишься? Может, тебе седативные препараты выписать? У меня есть знакомый доктор, очень хороший специалист...

– Этот лысый фраер в ботах?

Дашка вспомнила трухлявого врача-психиатра, с которым столкнулась здесь случайно. У этого доктора была молодая и красивая супруга, и он хотел проверить свою бабу на устойчивость к обольщению. А Макс ему помог осуществить эту маразматическую затею, сделал какую-то миниатюрную камеру в цветочном горшке. И врач застукал жену с молодым любовником. Когда все открылось, парень набил этому козлу морду, чтобы в следующий раз не возвращался с работы в неурочное время без предупреждения, взял бабу за руку и увел ее навсегда. Клевая, очень жизненная история, можно сказать, притча.

– Твоему доктору самому надо выписать транквилизаторы и что-нибудь для потенции и дальнейшего поддержания члена в рабочем состоянии, – сказала Дашка. – Он дебил.

– Полегче о моих клиентах, – нахмурился Макс. – Я кормлюсь на этой поляне, а ты на нее гадишь. Обещаешь, что это в последний раз? Даешь слово, что на этом остановишься?

– Через месяц, а то и раньше, я приду сюда вместе с Колькой. И отвечу на твой вопрос. То есть, я скажу, что уже успокоилась.

– Кольку досрочно освобождают?

– Надежда есть, – уклонилась от прямого ответа Дашка.

Макс нырнул под стол и надолго пропал. А когда вынырнул, держал в руках старую автомобильную магнитолу и мобильник. Он объяснил, что этот сотовый – не что иное, как переносной микрофон, очень чувствительный и одновременно надежный, с автономным питанием. Но это еще не все. Когда аппарат находится в режиме ожидания, можно нажимать на любые кнопки, можно даже разобрать его, но он не включится. И хрен его отличишь от других телефонов. Устройство врубается, когда в помещении раздаются голоса. Остальное дело техники: радиосигнал передается на автомагнитолу, настроенную на ту же частоту, что и телефон. Магнитола включается и пишет разговор на пленку. Все в автоматическом режиме. Одной стороны стандартной полуторачасовой кассеты хватает на тридцать часов записи.

– А вот эту штуку нужно повесить на проводку стационарного телефона, – Макс выложил на стол плоский прямоугольник размером чуть больше спичечной коробки. – Ретранслятор на липучке. Просто приклеишь на телефонный кабель. Эта хрень снимает электромагнитные сигналы с источника и передает на тот же мобильник, он же приемопередатчик, только на другой частоте.

– Я ни хрена в этом не смыслю, – честно призналась Дашка.

– Этого от тебя не требуется. Просто спрячь в комнате мобильный телефон. Установи ретранслятор на телефонном проводе. А в свою "хонду" поставь магнитолу. Это ты сама сможешь сделать?

– Разумеется, я же не полная дура. А он ничего не поймет во время телефонного разговора?

– Если не сильно продвинут по этой части, не поймет, – ответил Макс. – Ну, возможны небольшие помехи на линии. Тогда твой объект услышит щелчки или треск, немного ухудшится качество звука. И все. Короче, никакого риска. Почти никакого. Кстати, у меня к тебе небольшая просьба. Продай мне акваланг, который остался от Кольки. Недели через три хочу слетать на море, а цены на новые акваланги просто ломовые.

– К тому времени Колька уже вернется, сам у него попросишь, – улыбнулась Дашка. – И спасибо за помощь. Ты, Макс, можешь быть умничкой, когда захочешь. А все остальное время почему-то остаешься дураком. Акваланг ему подавай... Деньги завезу завтра.

– Не надо мне твоих денег, – замахал руками Макс.

* * *

Дядя Миша открыл закусочную "Ветерок" в девять утра и через кухню вышел на задний двор, куда в это время заезжает почтовая машина. Водила бросает в ящик областную и районную газеты, счета за электроэнергию или газ и рекламную макулатуру. Успевает переброситься с Шубиным парой слов, а потом катит дальше. Сегодня, когда дядя Миша, заговорившись с поваром, появился на задах закусочной с десятиминутным опозданием, машина уже уехала. Погремев ключами, Шубин открыл ящик.

Вытащив почту, он потопал обратно тем же маршрутом и в коридоре нос к носу столкнулся с Дашкой. Племянница, сунув ключ в замок подсобки, отпирала дверь.

– Ты чего тут делаешь? – удивился Шубин. – Я же тебя отпустил на всю неделю.

– А я вот соскучилась, – Дашка отступила от двери, будто не собиралась ее открывать. – Сама решила заехать. Тебя повидать и вообще.

– С чего бы такие нежности? – хмыкнул дядька. – Меня повидать...

Дашка шагнула вперед и чмокнула дядьку в щеку.

– У меня настроение хорошее, – сказала она. – Может у человека быть хорошее настроение? Или счастливая минута?

– Может-то оно может.

Шубин стал вспоминать, когда последний раз пережил счастливую минуту. Кажется, это было в тот год, когда погибли Дашкины родители. Дело близилось к зиме, и он по случаю купил на вещевом рынке полушерстяной синий в серую полосочку костюм, а к нему светлую сорочку и галстук, черный с белыми ромбиками. Вот тогда он радовался, что недорого взял хорошую носкую вещь. И стал ждать приглашения на серебряную свадьбу сестры, присматривая добрый подарок. Но на юбилей его не пригласили, потому что Дашкина мать двух недель не дожила до этого светлого дня. А другого торжественного случая, чтобы обновить костюм, не представилось. Так он и висит в шкафу, ни разу ненадеванный. И рубашка с галстуком на полке лежат, в целлофане.

– А с чего бы это вдруг у тебя счастливая минута? – насторожился Шубин. – Кошелек что ли нашла с деньгами?

– Это личное. Тебе не понять.

Дашке хотелось, чтобы дядька поскорее отвалил по своим делам, но тот все не уходил, все топтался в коридоре и приставал с глупыми вопросами. Потом, о чем-то вспомнив, развернулся и зашагал обратно на кухню. Дашка, подскочив к двери, зашла в кладовку, заперлась изнутри. Сняла с гвоздя огнетушитель-тайник, вывернула днище и, вытащив пачку денег, перехваченную резинкой, отсчитала пять сотен зеленью. Предвидятся кое-какие расходы, которые вскоре с лихвой окупятся. Максу надо руку позолотить, иначе в следующий раз он с ней и разговаривать не станет. Свои деньги парень отработал. Микрофон и ретранслятор спрятаны в кабинете Оксанкиного отца. "Хонда" стоит под домом у гаража. Короче, все идет по плану.

Остается ждать и надеяться, что какой-нибудь интересный разговор состоится не где-нибудь на стороне, а именно в этих стенах. Так оно и будет, так должно быть, потому что Захаров, по рассказам дочки, все важные переговоры и встречи проводит не в офисе, а в загородном особняке. То ли привычка у него такая, вести переговоры на своей территории, чтобы все было под контролем. То ли в основе всего деловой расчет: партнеры по бизнесу становятся сговорчивее от близости чудесной природы и от хозяйского хлебосольного гостеприимства.

Через десять минут Дашка повесила огнетушитель на гвоздь и вышла из кладовки.

Глава вторая

Дядя Миша, дотопав до крошечной комнатушки на задах закусочной, включил лампочку без абажура, висевшую под потолком, и уселся за маленький письменный стол, больше похожий на школьную парту. Потом развернул районную газету, пробежал взглядом заголовок первополосной корреспонденции: "Отмороженная". Ниже – врезка, набранная жирным шрифтом: "Молодая аферистка залезла в постель сразу к обоим кандидатам в мэры нашего города. Кандидаты называют эту историю гнусной провокацией конкурентов. Только каких? В этом пытался разобраться наш специальный корреспондент".

Шубин погрузился в чтение, послюнявив палец, перевернул страничку, нашел продолжение материала на второй полосе. Но тут заиграл его мобильник. Звонил Шубину сам Павел Митрофанович Постников, он же – местный авторитет Постный. Это случалось так редко, что взволнованный дядя Миша поднялся из-за стола и вытянулся в струнку, как солдат на плацу перед генералом.

– Я чего позвонил, – сказал Постный после невнятного приветствия. – Хочу узнать две вещи. Первое: пацаны Толи Гребня больше на тебя не наезжали?

Дядя Миша посмотрел на свое отражение в зеркальце, висевшем на противоположной стене у двери. Кровоподтеки и синяки почти сошли, а вот почки еще побаливали.

– Слава богу, никого не было, – отозвался Шубин.

– Странно... Значит, спокойно работаешь? Не слышу ответа?

– Ну... Вроде бы.

Только вчера Шубин передал человеку Постникова тысячу долларов в счет долга. И теперь был уверен, что о деньгах авторитет не напомнит еще неделю. Это как минимум. А дальше можно будет тянуть кота за хвост, сунуть долларов двести, а остальное, мол, позже. Наличных и вправду оставалось всего ничего, но пару недель можно будет перекантоваться.

А в начале следующего месяца в районе, если верить все той же газете, будут проводить выездное совещание областного масштаба. На молочный завод, что в десяти верстах отсюда, понаедет много народа, какие-то чиновники, профсоюзные деятели и специалисты-производственники. Чуть ли не из самой Москвы делегация ожидается.

Совещание продлится не менее десяти дней, в городе уже все гостиницы забронированы. Вот тогда можно будет собирать дензнаки прямо у дорожной обочины. Дядя Миша договорился с двумя шашлычниками-молдаванами, чтобы выставить мангалы прямо перед "Ветерком". Клиент валом повалит, и к концу месяца на Шубине даже копеечного долга не останется.

– И еще я хочу знать, какой сегодня день недели? – Постный говорил нараспев – верный признак, что встал он сегодня не с той ноги. – Не слышу?

– С утра вроде бы среда.

– А мы договаривались, что ты всю сумму целиком отдашь во вторник. Еще прошлой недели. Ты что это на старости лет динаму крутишь? Основным что ли заделался? Не слышу?

– Я все верну. С процентами...

Шубин не успел договорить, потому что Постный прервал его.

– Проценты – это само собой. Но ты знай, дуралей, что с сегодняшнего дня я твою паршивую задницу больше прикрывать не стану. Появятся люди Гребня, разбирайся с ними сам.

Дядя Миша без сил опустился на стул. Сердце защемило. Он стал прикидывать, у кого бы занять хотя бы сотни три на пару недель. Повар Рифат может одолжить, у него всегда копейка водится. Но мужик он прижимистый, а после того случая, когда по репе огнетушителем схлопотал, и вовсе в последнего скопидома превратился. Можно еще одолжиться у знакомого мужика с рынка. Но тот много не даст. И еще есть шанс у Дашки деньги выпросить. Наверняка откажет, но попытка не пытка, спрос не допрос...

Шубин не довел мысль до конца, взгляд его упал на конверт без марки с казенными колотушками. Вместо обратного адреса только название области, буквы ИТУ, а дальше – длинный номер с дробью.

Дядя Миша, отрывая от конверта полоску бумаги, думал, что не иначе как племянник пригнал весточку. Но раз так, почему адрес не Колькиной рукой написан и вместо почтовой марки стоит казенный штемпель "оплачено"? Из конверта на стол выпорхнул сложенный вдвое листок серой бумаги. Дядя Миша пробежал глазами первые строчки машинописного текста, и тут руки у него затряслись, буквы почему-то стали расплываться, а на синюю печать внизу листа капнула незваная слеза.

Едва справившись с собой, Шубин шагнул к двери, закрыл ее на задвижку и, чувствуя, что пол уходит из-под ног, снова упал на стул. Пару минут он сидел неподвижно, потом нашел в себе силы взять в руки казенную бумагу и прочитать письмо с начала до конца:

Доводим до Вашего сведения, что Шубин Николай Сергеевич скончался в медсанчасти ИТК в результате двухсторонней пневмонии, отягощенной почечной недостаточностью и мышечной дистрофией... Доступ к могиле близкие родственники покойного могут получить с согласия администрации исправительно-трудового учреждения.

Начальник колонии полковник А. Ефимов, врач В. Дьяченко

Когда в комнату постучали, Шубин спрятал конверт и письмо в ящик стола. По-стариковски шаркая ногами, добрел до двери: ему казалось, что с тех пор, как он открыл письмо, прошло десять лет. Открыв задвижку, он впустил в комнату Дашку. Вернувшись к столу, Шубин сел на стул, попытался взять для виду газету, но руки вдруг снова затряслись. Он спрятал ладони под столешницей, чтобы Дашка не заметила этой предательской дрожи.

– Тебе чего надо? – Шубин сделал усилие над собой, чтобы голос звучал ровно. – А то я спешу. Еще на рынок надо за мясом.

Он никак не мог решить, оглушить Дашку этой ужасной новостью прямо сейчас или повременить? Лучше не откладывать. Таить в себе такое горе он долго не сможет. И от Дашки скрывать правду не имеет права. Но, с другой стороны, и торопиться некуда. Кольку схоронили, его уже не вернешь... И все же надо сказать. Обязательно. И прямо сейчас. Это трудно, очень трудно, но иначе нельзя.

– Я тебя в коридоре не разглядела, – Дашка жевала резину и, щурясь от яркого света, присматривалась к дядьке. – А ты чего это такой? Будто с перепоя?

– Сил нет и времени, чтобы пьянствовать, – ответил Шубин. – Выдумываешь всякие глупости: с перепоя.

– Просто лицо у тебя отечное и глаза слезятся.

– Лицо отечно – потому что отекло. А глаза слезятся...

Дальше Шубин не мог придумать и замолчал.

– Ладно, проехали. У меня только один вопрос, – выпалила Дашка. – Если мне понадобится еще одна неделя, отпустишь? Я позже отработаю.

– Отпущу, Даша, – кивнул дядька. – Конечно, отпущу.

– Ну, тогда спасибо. Что-то ты сегодня добрый. Подозрительно добрый. Только сильно не похмеляйся. Знай меру.

Дашка выскочила на кухню, оттуда на заднее крыльцо и по тропинке прямиком к остановке. Она успеет к автобусу, потому что в запасе еще минут пять. На ходу Дашка гадала, что это приключилось с дядей Мишей. Он сам не свой, будто пыльным мешком прибитый. Наверняка вчера наклюкался до чертиков и рассказывать не хочет. В воспитательных целях. Автобус подошел, Дашка вскочила на ступеньку, забыв о дядькином пьянстве. До элитного поселка, где стоял особняк Захарова, всего полчаса езды и четверть часа ходу.

* * *

Эту ночь Кот провел в новой квартире Димона. Вчера в ресторане бурного веселья почему-то не получилось. Ошпаренный все подливал в рюмки, подзывал метрдотеля, через него заказывал лабухам новые песни. Кот много ел и много пил, но почему-то дорогая еда казалась пресной, как баланда, а водяра не брала. Две шлюхи, которых Димон позвал к их столику, оказались изысканно вежливыми и эрудированными, даже между делом помянули Северянина и Бродского. Но когда каждая долбанула по бутылке шампанского, перешли на скоромные слова и междометия.

Вопреки всякой логике, Костян не обращал внимания ни на них, ни на гуляющую публику, молчал и думал о чем-то своем. Он был оглушен свалившейся на него свободой и никак не мог к ней привыкнуть. Одновременно ему казалось, что он живет не своей жизнью, а чужой покойного Кольки Шубина, умершего в муках на дыбе. Эта ситуация выбивала его из равновесия и требовала разрешения.

Димон, уже не пытаясь его растормошить, заплатил девочкам за потраченное время, крикнув мэтра, бросил на стол деньги. И предложил Коту прикончить остаток вечера у него дома. За столом в гостиной приговорили еще одну бутылку, за пустыми разговорами засиделись за полночь. И разошлись по разным комнатам.

* * *

Костян проснулся рано. Окно спальни для гостей, где он ночевал, выходило на восток. Кот открыл балкон, вышел на воздух и закурил. Он долго наблюдал, как багровый солнечный диск поднимается над Москвой, а на проспекте с каждой минутой прибывает автомобилей. Ему было не по себе.

На мягкой круглой кровати, похожей на вертолетную площадку, он спал как никогда плохо. А сон, который ему привиделся, оказался таким реалистичным и страшным, что лучше бы он вообще не засыпал. Приснилось, что он еще на зоне, сидит у постели Кольки. Впрочем, догадаться, что это именно Колька, довольно трудно. Лицо и грудь человека были неумело, наспех обмотаны бинтами, на которых запеклись кровь и что-то желтое, вонючее, как мазь Вишневского. Этот запах Кот запомнил особенно хорошо, запах лазарета. Колька пытается что-то сказать, но вместо слов из под повязки вырываются только глухие стоны вперемежку с мычанием.

У изголовья кровати стоит Чугур в кителе, перепачканном белой краской. Он сосредоточен и деловит, в одной руке держит раскрытый блокнот, другой рукой что-то записывает на бумаге. Не иначе как Колькино мычание. Наконец засовывает блокнот в портфель из свиной кожи и, выдерживая паузы между словами, говорит:

– Похоже, Костян, откидывается твой друг. Жаль. Хороший был парень, но сам все испортил. Ты же понимаешь, о чем я?

Костян тупо кивает, мол, понимаю, хотя на самом деле ни хрена не может понять.

– Все, что Шубин сказал сейчас, – очень важно, – продолжает кум. – Я протокол состряпаю по форме, как положено. А ты, как освободишься, придешь подписать. Уже завтра бумаги наверх уйдут. Там очень интересуются этим делом.

– У вас китель испачкан, гражданин начальник, – говорит Кот.

– Что китель? – недовольно морщится Чугур. – Всего-навсего кусок материи с погонами. Есть вещи поважнее. Главное не жить, а плыть...

Исполненный важности кум уходит, а Колька начинает бредить, размахивать покалеченными руками, что-то кричит, пытаясь сорвать бинты. Кот видит, что дело плохо, мечется по тесной палате, выскакивая в коридор, зовет фельдшера, но никто не приходит. Колька кричит еще громче, от этих истошных криков готовы лопнуть барабанные перепонки. Наконец Кольке удается освободить от бинтов лицо и грудь. Кот смотрит на своего кента и вдруг осознает, что это вовсе не Шубин, а Димон Ошпаренный. И закрывает глаза, потому что него больно смотреть.

Димона, судя по его виду, обварили кипятком, потому что кожа чулком сползла у него с лица, открыв живое мясо, хрящи носа и глазные яблоки, похожие на огромные белые пуговицы. Костян выскакивает в коридор, сталкивается с лепилой.

– Позови коновала, – орет Кот и хватает фельдшера за грудки. – Коновала зови, тварь, тебе говорят.

– Нет его, – еще громче орет фельдшер. – В город на двое суток уехал. И не поможет тут никакой врач. Не поможет... Да ты не волнуйся, братан, справка о смерти уже готова. Все чин чинарем. Сам хозяин подписал...

* * *

А дальше обрыв и темнота. Вспоминая этот дикий сон, Кот прикурил сигарету от окурка, но табак горчил на губах. Он вернулся в комнату, натянул на себя новую, купленную вчера в дорогом бутике рубаху, брюки от нового костюма и вышел в коридор. Прошел мимо открытой двери в какую-то комнату и остановился: из кабинета его окрикнул Димон. Оказалось, что он уже проснулся и успел одеться к выходу.

Кот, присев на кожаный диван, осмотрелся по сторонам. Интерьер производил впечатление: все оформлено солидно и со сдержанным вкусом. Особенно хороши картины в пастельных тонах, словно взятые напрокат из какого-то музея западного искусства.

– Неплохо ты устроился, – сказал он.

– Скоро и ты устроишься не хуже моего, – Димон поднялся из-за стола, сел в кресло напротив Кота. – Вообще-то у меня к тебе разговор. Хотел вчера, но как-то это не к месту. По бухому делу, в кабаке... А когда дома продолжили, я уже не в форме был.

– Ну, говори, коли начал.

– Ты только не думай, что я от тебя откупиться хочу.

– Я думал, ты что-то новое скажешь. Опять об этом...

– Нет, ты все-таки послушай, для меня это очень важно, – Димон откашлялся в кулак. – Костян, я тогда, у "Аэлиты", реально обосрался. Меня тогда словно парализовало. Нужно было взять ствол, выйти и положить их всех, ментов этих. Но задним числом всегда все просто получается. А тогда, честно скажу, я зассал. Потом сколько раз говорил себе, что лучше бы уж я там остался, с пацанами. И столько же раз оправдывался тем, что у меня не было шансов. Но себя не наебешь, струсил я тогда. И всех подставил.

– Успокойся, Дима, – сказал Кот. – Я сам об этом много раз думал. Ну, как бы я поступил, будь я на твоем месте. И тоже не нашел ответа.

– Потом чуть в петлю не полез, – продолжал Димон. – Если бы свою будущую жену не встретил, то давно бы уже... Сейчас у меня дочка и пацану два годика. Хорошая семья. Когда я узнал, что ты жив, стал искать место, где ты срок тянешь. Вышел на начальника...

– Спасибо, что вытащил. Но теперь все. Наши дороги расходятся.

– Что ты собираешься делать? – спросил Димон.

– Пока не знаю, – пожал плечами Кот. – У меня ведь мать жива. Хочу с ней повидаться, но тут проблема. Все ее знакомые, соседи по дому отлично знают, что я по мокрой статье тяну. И вдруг вышел, нарисовался так, что не сотрешь. С какого это хрена Огородников на свободе гуляет? Граждане могут проявить бздительность. И тогда меня запросто в новую командировку отправят. И не встретиться с матерью не могу.

– Ну, это мы как-нибудь решим. Осторожно, чтобы не было посторонних глаз и ушей. Я хотел о другом поговорить. Ты вышел, теперь надо с чего-то начинать. Про старое ремесло придется забыть. Теперь все это не нужно. Я хотел предложить вот что: у меня есть бизнес.

– Чистый бизнес? – удивился Кот.

– Я не сказал чистый. А то ты подумаешь, что я в ангела превратился. Остается только крылышки напрокат взять. И взмыть к небесам.

– Никаких угонов? Ничего такого, чем мы раньше кормились?

– Жизнь круто изменилась, – сказал Димон. – Возможно, не в лучшую сторону. Угоны – это в прошлом. Сейчас не надо, задрав штаны, бегать по городу со стволом, искать, кого бы грабануть и взять налик. Есть поставщики бензина и бензоколонки, которое берут горючее на реализацию. Не в Москве, в области и других областях. Здесь, в городе, работать нельзя, взятки сумасшедшие. Разоришься на одних откатах.

– В Москве всегда так было, – кивнул Кот.

– Сам понимаешь, бензин – левый товар. Оплата налом. Бабки отмываем в одном дружественном банке. Это даже не банк, а прачечная-химчистка, созданная специально для этих дел. Доходы зависят от объемов левака. А эти объемы... Как бы помягче сказать... Короче, объемы большие. Вот мое предложение: половина бизнеса – твоя. Будем вдвоем работать. Навар пополам. А в дело ты быстро воткнешься. Ну, что скажешь? Ты меня слушаешь? – спросил он, заметив, что Костян застыл с отсутствующим видом.

Кот действительно, ушел в себя и погрузился в свои мысли. В другое время и при других обстоятельствах он, не раздумывая, принял бы предложение Димона. Тем более что он, это ясно, как день, совершенно искренне хочет загладить свою вину перед ним и ребятами, Рамой и Киллой. Но сейчас на повестке дня другой вопрос: как быть с Чугуром. Включать ответку за Кольку Шубина или нет? И еще: почему ему ночью приснился Димон в таком ошпаренном виде? Или это его прозвище так подействовало на воображение?

– А с какой ветки на тебя этот бизнес свалился? – вернулся он к теме.

– Вот именно, свалился, – кивнул Димон. – Ты Стаса Лысого помнишь? Это он начинал дело, его развернул. А я туда вошел почти голым. Позже меня Стас поднял до своего компаньона. А потом начались эти блядские разборки. У многих бензоколонок была черная крыша, поэтому нам пришлось схлестнуться с лаврушниками. На нас наезжали и чечены, и местные бандиты, даже ментов пристегнули из шестого отдела. В этих разборках Стаса мочканули. И многих его парней. Место освободилось. Тогда я стал как бы за него. Сначала временно. А потом так и осталось.

– Кроме тебя больше некому?

– Были достойные кандидаты, но, говорю же, после тех разборок всех закопали, – вздохнул Димон. – Тот случай у "Аэлиты" меня многому научил. Я набрал еще людей. Свои бензоколонки мы отбили, с кавказцами разобрались. И поставщиков к себе привязали крепко. А потом все это дело расширили, привлекли новых партнеров. Ну, это уже без Стаса. Сейчас все на мази, все работает, как швейцарские ходики. С людьми я тебя познакомлю. Хорошие парни. Для начала ты будешь решать общие вопросы. А позже займешься чем-нибудь посерьезнее. Если не захочешь мою рожу видеть, просто возьми бабки на жизнь. Теперь ты на свободе. Тебе и решать.

– Жизнь действительно изменилась, – согласился Кот. – Не сейчас. Давно.

– Наконец-то до тебя доперло. Кому-то достались большие куски пирога, кому-то крошки со стола. Кому-то крест на кладбище. Но ты не ответил: как тебе мое предложение?

– Посмотрим, не грузи меня сразу, я не готов. Тут с моим освобождением вышла такая история... Вчера не хотел говорить, чтобы вечер не портить, но думаю об этом постоянно. Одного пацана, который должен был откинуться по амнистии, наш общий знакомый – Чугур – убил ни за что. Натурально забил до смерти. А меня выпустил по его документам. Я теперь живу той жизнью, которую Чугур отобрал у Кольки Шубина.

– Ну что ж, пацана того уже не вернуть, – пожал плечами Димон. – Чугур получил свои бабки, последний перевод я сделал вчера на чью-то сберкнижку. Мы с ним в расчете. Ты же не хочешь куму балду открутить? Ну, за этого Шубина?

– Пока не знаю. Все это в голове не укладывается. Ты не забывай, что я на свободе всего ничего. Нужно время, чтобы все обдумать. И что-то решить.

– Ладно, ты решай, – сказал Димон, – и никуда не торопись. Потому что везде успевает тот, кто никуда не торопится, – это я в книжке одной вычитал. Сегодняшний день я посвящу тебе. Покатаемся на джипе БМВ, Х-пятом.

– На БМВ? – переспросил Кот. – В прежние времена я бы такую тачку по ходу сам угнал. На запчасти.

– Теперь угонять ничего не нужно. Я на тебя доверенность оформил. Чтобы всегда колеса под жопой были. Собирайся и поехали. Хоть на Москву посмотришь. Годится?

– Годится, – ответил Кот.

* * *

Поздний обед или ранний ужин они закончили на летней веранде ресторана, расположенного на тихой улице в Замоскворечье. Здесь подавали модные среди московской богемы тайские блюда. Последние годы Кот жрал любую дрянь, которую скармливали зэкам на киче и на зоне. Но эту азиатскую стряпню, стоившую бешеных денег, то ли кузнечиков с мышами, то ли крыс с тараканами под белым соусом, он заталкивал в себя через силу. Все ему казалось, что его сейчас наизнанку вывернет. Кот почувствовал себя лучше, только когда допил вторую чашку кофе, и они с Димоном, освещенные вечерним солнцем, вышли на стоянку и сели в джип.

Ошпаренный плавно тронул с места, влившись в поток машин. Кот немного повеселел, даже рассказал пару баек из жизни заключенных, не смешных, скорее грустных. Димон чувствовал себя на все сто, главные, самые трудные слова он сказал Коту вчера при встрече и сегодня утром в домашнем кабинете. Сделал шикарное предложение, от которого нормальный человек просто не может отказаться. Половина бизнеса! Будто камень с души снял.

Кот еще колеблется, обдумывает предложение, но это временное явление. Когда он узнает, о каких деньгах идет речь, в голове все станет на место. Кончатся эти пустые дурацкие вопросы: как жить дальше и что делать с собственной совестью, когда вспоминается смерть Коли Шубина.

Костян еще не отрешился от лагерной жизни, она пока не стала воспоминанием. Ужасным, тяжелым, но воспоминанием. Костян должен выдержать, установить дистанцию со своим прошлым, немного оттаять душой, а дальше все войдет в колею и покатится по ней куда-то далеко, в светлое будущее. Только не надо торопить события, постоянно дергать Кота и спрашивать, войдет ли он в бизнес на паритетных началах. Все решает время и только время. И деньги, само собой.

– Сейчас заедем в одно заведение, – Димон загадочно улыбнулся. – Ты будешь доволен.

– В бардак что ли? – с первого раза угадал Кот.

– Не в бардак, а в массажный салон, – Димон поморщился: с Костяном всегда так: хочешь сделать ему сюрприз, а он догадается и все опошлит. – Там такие телки... Все на подбор. Словно бывшие манекенщицы из столичного дома моделей. Может, ты видел таких в глянцевых журналах. Но это вряд ли, на зонах не выписывают "Плейбоя". Наверно, истосковался по девочкам?

– Истосковался. Может это глупо, высоко звучит, но я себя четыре года в чистоте держал, ни разу не замарался. И мне не хочется эту чистоту отдавать первой встречной промокашке. Сегодня настроение какое-то тухлое. Даже сам не знаю. Неохота эти шпоны затевать. Вчера глаза залили, сегодня опять... Как-то не в масть все это.

– Тогда что? Может, в катране шарик покатаем? У меня есть золотая фишка одного центрового казино. Кабинет для особо важных персон. Тебе понравится.

– С катраном успеется, – покачал головой Кот и назвал адрес. – Это тут недалеко. Забросишь меня?

– Без вопросов. А что там?

– Маленькая ведомственная типография, – ответил Кот. – Мать на пенсии, но еще работает. Как всегда, заканчивает смену в шесть ровно. В шесть с копейками выходит на улицу.

– Но ты же сказал, что пока туда нет дороги.

– Я к матери и не подойду. Посмотрю на нее издали, как она на автобус станет садиться, – всего-то и делов. Только посмотрю.

Димон перестроился в левый ряд, притормозил, вывернув руль, переехал две разделительные полосы, погнал джип в противоположном направлении. Еще утром Кот сказал, что больше ночевать к нему не придет. Хотя квартира, считай, пустая. Детей Димон отправил на юга вместе с няней, жена туда на днях вылетает. Но Кот все равно упирается, играет в деликатность, якобы, не хочет стеснять. Значит, надо решить, где он временно может перекантоваться.

Есть одна приличная хата в районе Сухаревки, эту квартиру фирма Димона купила для конфиденциальных переговоров с клиентами. Лето – мертвый сезон, никаких новых сделок не наклевывается, поэтому Кот может спокойно ночевать там хоть до октября. А там можно будет Коту что-нибудь получше подобрать.

– Без четверти шесть, – тихо, словно самому себе, сказал Кот. – Успеем, если, как ты говоришь, не будем торопиться.

* * *

Резак вместе со своим корешом Пауком сопровождали джип БМВ с полудня, когда тачка выехала из подземного гаража дома, где жил Димон. Долго простояли у ресторана тайской кухни.

Паук зашел в заведение, устроившись у стойки бара, не торопясь уговорил пару кружек пива. Он сидел на одноногом табурете, раскрыв газету, и поверх нее наблюдал, как на летней веранде два приятеля что-то жуют. Паук дважды заходил в туалет, затем возвращался на прежнее место и снова прикрывался газетой. Однако за дальним столиком ничего не происходило. Парни что-то ели и неторопливо перебрасывались словами. Создавалось впечатление, что они собрались просидеть тут до закрытия ресторана. Наконец, выпив по две чашки кофе, они встали из-за стола.

Паук поспешил не на стоянку, где парковались машины посетителей тайской забегаловки, а на улицу. Он забрался на водительское сиденье "шестерки" с тонированными стеклами и сказал сидевшему впереди Резаку, что клиенты выходят. Тот молча кивнул. Он битых два с лишним часа просидел в душном салоне автомобиля, лишь единожды позволил себе выйти на тротуар и немного размять ноги. Когда черный джип выехал со стоянки, Паук, сохраняя безопасную дистанцию, сел ему на хвост.

– Интересно, куда они прутся? – спросил он и сам же ответил. – Лично я вижу два варианта. Первый – по блядям. Второй – сперва в ночной кабак, а уж потом по блядям.

– Да, скорее всего так и будет, – меланхолично кивнул Резак. – Наше дело держать его на прицеле.

Он был уверен, что сегодняшний день пойдет насмарку. Димон и Кот проведут вечер и часть ночи в каком-нибудь московском отстойнике. Прикупят девочек и завалятся на чью-то хату, чтобы там продолжить веселье. Стандартная программа. Все четко и логично. Кот почти четыре года всласть не жрал, не лапал девок и водку видел редко. Теперь он хочет получить все сразу, потому что он – человек. Поэтому сегодня к нему близко не подступиться. Но и отпускать Огородникова в свободное плавание по городу тоже нельзя. Мало ли что, не дай бог, мужик, глотнув вольной жизни, загуляет по-черному, сорвется с нарезки. А потом ищи его с фонарем по всем московским притонам.

Охота на человека – дело кропотливое. Это какой-нибудь пацан-беспредельщик, который сам, без помочей, и ходить-то не умеет, завалит жертву, где придется. Не подумает о путях отхода, о спасении собственной шкуры. Но Резак не из той породы, чтобы ловить на фарт. Он проворачивал в Москве разные дела и никогда не попадался.

И на сегодняшний случай у него есть подложный паспорт на имя некоего Николая Самуиловича Шалевича, есть эта тачка, попиленная, неброская и вполне надежная, оформленная все на того же Шалевича. Есть ствол с глушителем и про запас хорошая заточка, сработанная из трехгранного напильника. Наконец есть напарник, без которого в таком деле нельзя обойтись. Остается только ждать удобного случая, а в том, что такой случай скоро подвернется, Резак не сомневался ни минуты.

В другие времена он мог ждать удобного случая, сколько потребуется, хоть неделю. Но сегодня нетерпение поедом ело душу. Резаку виделся дом Ирины Будариной. Рубленый дом, который по его натуре лучше любой городской квартиры. Не терпелось оформить бумаги и переступить порог хозяином. И зажить, наконец, по-человечески. Хватит с него скитаний по чужим углам с бесконечными блядками и беспробудным пьянством. Неделя такой жизни нормальному человеку год отравит. Нет, пора остепениться и начать новую жизнь. И как ведь все срастается: новая жизнь в новом доме. Вот он шанс, вот он, момент. Надо ловить его, а не щелкать клювом. И все можно решить уже сегодня. Нужна лишь капля везения.

Когда джип резко развернулся, нарушив правила, пересек две разделительные линии и погнал в обратном направлении, Паук, матюгнувшись, повторил тот же маневр и быстро сократил расстояние. Он не боялся, что Димон приметит его тачку. Таких "шестерок" в Москве – без счета. Эта машина за тобой катит или уже другая, хрен поймешь, если не посмотришь на номера.

Но станет ли водила джипа, увлеченный разговором со старым корешом, присматриваться к номерам чужих машин? Зачем ему это, ведь он ни от кого не прячется? Он не ждет беды, напротив, он настроен легкомысленно, он едет веселиться, а не от ментов бежит.

Глава третья

Асфальтовую дорогу в четыре километра, ведущую от коттеджного поселка к трассе, Дашка проехала до середины. Остановила "Хонду" на обочине, вылезла из машины, открыв багажник, переложила с место на место ящик с инструментом. Машина в порядке, но на всякий случай надо убедиться, что следом никто не увязался.

Последние сутки дом Оксанкиного отца напоминал растревоженный улей. С интервалом в полтора-два часа к особняку подъезжали тачки с какими-то смурными мужиками. То ли бандитами, то ли бизнесменами, с одного взгляда не угадаешь. Леонид Иванович Захаров, запершись с посетителями в своем кабинете на втором этаже, вел долгие беседы.

Потом люди уезжали, им на смену появлялись новые персонажи. Пожилая кухарка готовила бутерброды, наливала в графины лимонада, а какой-то бугай из охраны Захарова таскал из кухни наверх подносы с едой и приносил назад грязную посуду. Дашка, чтобы не мелькать перед глазами у незнакомых серьезных мужиков, весь вчерашний вечер проторчала в Оксанкиной комнате, а когда немного стемнело, подруги отправились в город на дискотеку.

Оксанка вернулась назад разочарованная. Никакого путного парня зацепить не удалось, на дискотеке толкались шпанистые личности и немытые вахлаки из городских предместий. В компании этих придурков можно подрыгаться под музыку в стиле диско, да и то в полумраке, но на людях средь бела дня с такими появиться стыдно. Оксанка, сменив трех кавалеров, сказала, что с нее хватит приключений и выпивки тоже хватит, потому что все вино здесь – сплошная левотень.

Когда девчонки подозвали официанта, чтобы расплатиться, к ним за столик приземлился здоровый детина, прикинутый по фирме. Он был уже на взводе, поэтому косил глазами то на Дашку, то на Оксанку. И никак не мог выбрать, к какой из девчонок подбить клинья. Наконец в голове что-то щелкнуло. Парень решил, что две девчонки – это лучше чем одна. Поэтому клеить нужно и ту, и другую.

– Привет, – сказал он. – Меня зовут Павел.

– Привет, – Дашка улыбнулась змеиной улыбкой.

– Может быть, потанцуем? – кавалер без конца подмигивал девчонкам одним глазом, будто страдал неврозом. – А потом пойдем ко мне и... Я тут живу недалеко. Выпьем чего-нибудь получше этой бурды. И потремся пупками.

– Отстань, – сказала Дашка. – Если хочется потереться пупками, сходи в кафе "Юпитер". Там собираются педики вроде тебя.

Парень нахмурился и сжал кулаки.

– Только возникни, – добавила Оксанка и показала пальцем на столик, где трое местных качков потягивали через соломинку молочные коктейли. – Вон тот здоровяк – мой брат. Грабли тебе в секунду обломает. И засунет тебе... Сам знаешь куда.

Обмен любезностями закончился. И подруги отчалили, когда настоящее веселье, с плясками до упада и мордобоем, еще не началось. На машине Оксанки подъехали к дому в половине первого ночи. Ворота открыл не заспанный старик-сторож, а два мужика в спортивных костюмах: охранники Захарова, дежурившие в его городском офисе, на ночь перебрались в загородный дом босса. Следом за машиной они дошагали до гаража, включили верхний свет и, дождавшись, когда Оксанка выберется из машины, решительно подошли к ней.

– Леонид Иванович просил вас завтра и в ближайшие дни не выходить за пределы участка, – сказал тот, что был постарше. – По крайней мере, после восьми вечера.

– Это что, домашний арест или как? – задохнулась от возмущения Оксанка; после дискотеки настроение у нее было испорчено, поэтому она охотно ввязалась в разговор, чтобы сорвать злость на этих тупых созданиях. – Я что-то не поняла, объясните.

Дашка стояла в стороне у лестницы, ведущей наверх, и посмеивалась про себя. Если Оксанка начинает выделываться – это надолго.

– Нам просто велели передать, ну, – замялся охранник, – чтобы вы не уходили. Потому что возможны осложнения. То есть, не осложнения... А как бы это сказать...

– Вы что, пока торчали в темноте у ворот, русский язык позабыли?

– Не забыли, – охранники переглянулись. Они не знали, как следует разговаривать с этой сумасбродной девицей, какие слова можно сказать, чтобы ее не обидеть, и о чем лучше умолчать. – Так будет спокойнее вашему отцу.

– А, вот как, ему будет спокойнее? – Оксанка стояла подбоченясь, растерянность охранников действовала на нее возбуждающе. – А что это вообще за напряги и вязы? Что происходит?

– На работе у Леонида Ивановича возникли какие-то проблемы. Поэтому он очень просил вас не уезжать из дома...

– А позвольте спросить, что случилось с моим отцом?

Охранники переглянулись, не зная, что ответить.

– Ничего не случилось, – сказал тот, что помладше.

– Как это ничего? Ну, может быть, у него язык отнялся? Или случилось худшее. А вы от меня все скрываете?

– Нет. Ничего такого.

– А почему тогда он сам не может мне этого сказать? Объяснить, каким боком меня касаются его неприятности по работе? Ну, что вы молчите?

– Он объяснит, – старшего охранника прошиб пот, лицо покрылось розовыми пятнами, а дыхание сбилось, будто он на гору воз тащил. Наверное, этот мужик лучше машет кулаками или стреляет из своей пукалки, чем разговоры разговаривает. – Обязательно все объяснит. Только...

– Что только?

– Только сейчас он очень занят. У Леонида Ивановича начальник службы безопасности Алексей Васильевич Круглов. Вот как только они закончат беседу...

– Ладно, – Оксанка махнула рукой. Ей стало скучно препираться с этими ничтожествами. – Закончат они. Жди. А вы чего стоите? Свободны. Заступайте на пост и... И караульте мой чуткий сон.

* * *

Охранники, облегченно вздохнув, вышли из гаража. И тут Дашка спохватилась: а вдруг этот начальник службы безопасности решит проверить кабинет хозяина на предмет наличия в нем жучков и других вредных насекомых. Тогда ее затея с прослушкой накроется. Мало того, если этот Круглов действительно крутой спец в своем деле, он запросто доберется до "Хонды", в которой установлена магнитола, пишущая на пленку все беседы, которые происходят в кабинете. Пожалуй, тогда ей голову открутят, как ржавую гайку. Легко и просто. И на добрую память засолят в бочке с капустой.

Оксанка предложила посидеть в ее комнате, глотнуть чего-нибудь тонизирующего, скажем, французского коньяка напополам с пепси-колой, но Дашка решительно отказалась, мол, после этого дурного дискотечного музона у нее башка раскалывается на части. Запершись в гостевой спальне, она разобрала постель, переоделась в пижаму и потушила свет. Из ее окна видно противоположное крыло особняка, где находится кабинет Захарова. Плотные гардины задернуты, только через узкую щелочку между занавесками пробивается полоска света.

Дашка, оседлав стул, таращилась в окна до тех пор, пока не замучила зевота, а голова не начала клониться на бок. Тогда она легла в постель, мысленно готовясь к худшему: жучок найдут, потом проверят ее машину. И те два увальня, что охраняют ворота, ворвутся сюда среди ночи и устроят ей кровавую баню. Дашка дважды поднималась из кровати, выглядывала в окно. Свет в кабинете Захарова погас в половине третьего ночи. Значит, все обошлось.

* * *

Убедившись, что вокруг ни души, Дашка села за руль и через двести метров свернула на узкую лесную дорогу, которая вела к заброшенной трансформаторной подстанции. Проехав по лесу пару километров, она остановила "Хонду" у бетонной будки без окон. На железной двери проржавевшая табличка: рисунок человеческого черепа, прошитого красной молнией, а внизу надпись – "Осторожно. Высокое напряжение".

Чтобы подышать свежим воздухом, Дашка распахнула дверцу, немного сдвинула назад сиденье и вытащила из хитрой магнитолы кассету с записями разговоров, которые Захаров вел в своем кабинете последние тридцать часов. Из бардачка она достала диктофон, наушники и переходник. Положила на переднее пассажирское сиденье портативный компьютер, подсоединила к нему диктофон и надела наушники. Решив начать прослушивание кассеты с конца, отмотала пленку и нажала кнопку "пуск".

Голос Захарова казался таким близким и четким, будто Оксанкин папаша сидел в салоне автомобиля.

– Мне твоя Даша активно не нравится, – говорил Леонид Иванович. – Этой девчонке палец в рот не клади. Откусит.

– А ты ей собирался положить в рот палец? – Оксанка разговаривала с отцом тем же тоном, каким накануне вечером разговаривала с его охранниками. – Интересная идея.

– Не юродствуй, мы не в рыночном балагане. И не цепляйся к словам, – Захаров говорил отрывисто. – Ты прекрасно понимаешь, что я хочу сказать. У этой Дашки родной брат на зоне.

– И что с того?

– А то, что ее брат – урка. А она его родная сестра. Я навел справки об этой девчонке – из близкой родни у нее только дядька. Тоже какой-то проходимец.

– Это еще почему?

– Ну, суди сама: человек держит на трассе сомнительную забегаловку. Торгует котлетами. Этот мелкий лоточник, он что, гигант мысли?

– А все окружающие должны быть непременно гигантами мысли? – Оксанка, кажется, завелась не на шутку. – Вроде тебя, да? Дядя Миша заменил Дашке родного отца, когда ее родители погибли. И этим все сказано. А чем он там торгует, французскими духами или котлетами, не имеет значения.

– Брось эту гнилую демагогию. Не подменяй одно понятие другим. Ты хоть понимаешь разницу между собой и этой Дашкой? Ты из прекрасной семьи. Твой отец... Я видный бизнесмен, с именем которого... Тьфу, объяснять неохота. Ты сама все знаешь. Мать... Ну, про нее и говорить нечего. Достойная женщина. У тебя блестящее будущее. Сначала заверши образование. А потом делай то, что считаешь нужным. Открывай бизнес, занимайся творчеством, музицируй. А Дашку, если уж она так дорога твоему сердцу, наймешь кухаркой. Или поломойкой!

В конце своего спича Захаров вышел из себя и перешел на крик.

– Спасибо, я обязательно прислушаюсь к твоим дельным советам, – ответила Оксанка. – А теперь объясни, что происходит? Почему меня посадили под домашний арест? Почему мне не разрешают отлучаться за пределы поселка? И вокруг полно твоих громил с пушками? Только вчера эти амбалы сказали, чтобы я не выезжала отсюда в вечернее время. А теперь и днем ворота закрыли.

– Есть вещи, которые тебе знать пока рано, – судя по голосу, Захаров успокоился и взял себя в руки. – Но я должен быть с тобой откровенным, потому что ты моя дочь. У меня серьезные разногласия с партнером, с Сашкой Зобиным. Он считает, что я не даю ему заниматься бизнесом. Хочет, чтобы я получил отступного – сущие копейки, и вышел из дела. Он – неуправляемый человек, просто психопат. Клинический случай. Поэтому я принял некоторые меры предосторожности.

– Значит, меня могут изрешетить из автоматов, если я...

Дальше Дашка слушать не стала, перемотала ленту и перевернула кассету...

* * *

Все утро Оксанка, закрывшись с отцом в кабинете, выясняла отношения, до хрипоты, до остервенения. Вернулась грустная, не похожая сама на себя. И сказала, что у отца серьезные проблемы, Леонид Иванович злится на весь мир, как с цепи сорвался, и Дашке лучше уехать прямо сейчас. Подруги встретятся, как только проблемы немного рассосутся и жизнь войдет в привычную колею.

Дашка, сделав вид, что очень расстроена этим известием, быстро собрала шмотки, спустилась в гараж. Положила дорожную сумку в багажник и чмокнула на прощанье Оксанку в щеку. В душе Дашка радовалась тому, что нашелся благовидный предлог, чтобы смыться, не привлекая к себе лишнего внимания. Если бы она сама заговорила об отъезде, Оксанка надулась бы, как мышь на крупу, разобиделась и стала приставать: что за спешка, кто тебя отсюда гонит?

* * *

Подумав минуту, Дашка решила слушать кассету с самого начала, перематывая ленту, когда разговоры Леонида Ивановича и его собеседников касались непонятных производственных вопросов или уходили в сторону от главной темы.

С кем именно разговаривал Захаров, можно догадаться без особого труда. Человек, которого он величал Пал Палычем, очевидно, был одним из компаньонов Захарова. Беседа вертелась вокруг каких-то облигаций и других ценных бумаг, которые Леонид Иванович почему-то хотел срочно продать, а Пал Палыч не советовал их сбрасывать, мол, лишний нал сейчас никому не нужен, а к концу года пакет бумаг поднимется в цене процентов на двенадцать, а то и на все пятнадцать.

Дашка перекрутила ленту вперед, но и дальше разговор шел все с тем же Пал Палычем. В этом месте Захаров объяснялся взволнованным голосом, видимо, скучная тема ценных бумаг оказалась исчерпанной, и собеседники заговорили о насущных проблемах.

– Эта тварь просто меня душит, – сказал Захаров. – Он говорит, что сейчас отдаст десять процентов моей доли. Имеется в виду завод железобетонных изделий и деревообрабатывающий комбинат. А все остальное я смогу получить только через год. Вот как Зобин делит наш бизнес.

– За год он фирму обанкротит, – с вздохом отвечал Пал Палыч. – Распродаст по частям. Ты вообще ни копейки не получишь. Тут нам светят долгие переговоры. Насколько долгие, я не знаю. Мы можем выжать из Зобина хотя бы двадцать пять процентов. Это для начала. А там видно будет. У тебя самого есть какие-то идеи на этот счет?

– Ни одной светлой мысли, – голос Захарова был печален. Ясное дело – идеи у него есть. Мало того, он уже принял какое-то решение. Но не хочет посвящать в свои планы Пал Палыча. – Я думал, ты что-то дельное посоветуешь.

– Ну, друг мой, ситуация не так проста, чтобы с ходу давать советы. У Зобина свои люди на ключевых постах. Плюс друзья в областной администрации. У него контрольные пакеты акций двух предприятий.

– Ладно, это я и сам знаю. Кто у него и что у него. Я тоже не хрен в стакане. И связей у меня не меньше.

– Ясно, ясно, – поспешил согласиться Пал Палыч. – Но не кажется ли тебе, что дело может кончиться серьезным конфликтом, переходящим... Короче, большой кровью?

– Ну, до этого не дойдет, – успокоил Захаров. – Все решим миром. Уж как-нибудь... Не впервой договариваться.

Некоторое время разговор вертелся вокруг личности Зобина, самые мягкие определения, которыми его наградили собеседники, были "мелкая душонка", "последняя тварь" и "полное ничтожество". Выпив чаю и переключившись на нейтральные темы, Пал Палыч засобирался домой.

Следующим посетителем оказался адвокат Новожилов. Он говорил густым сочным басом и причмокивал губами, будто хотел облобызать Захарова, но тот не давался.

– В арбитраже дело затянется на неопределенную перспективу, – Новожилов зачем-то чмокнул губами, как кучер. – Честно говоря, наши позиции шаткие. У меня в суде есть завязки. Но это еще вопрос: сыграет наша фишка или нет. Если все по закону, шансов отстоять эти предприятия – немного. Если бы это были акционерные общества открытого типа, можно было бы через подставные фирмы прикупить акции, заполучить хотя бы блокирующий пакет.

– Если бы да кабы, – раздраженно оборвал Захаров. – К чему эти рассуждения? Пока мы имеем то, что имеем. Полные штаны дерьма. И нам показывают на дверь, потому что этот подонок нашел другого компаньона с хорошими бабками и совсем без мозгов.

* * *

Уже смеркалось, когда Дашка добралась до разговора Захарова с начальником службы собственной безопасности Алексеем Васильевичем Кругловым. Беседа стала содержательной. Слова "убить" или "замочить" никто не произносил, но смысл и так понятен.

– Надо все устроить, Леша, быстро, потому что время работает против нас, – сказал Захаров. – Я советовался с юристами, но эта малохольная братия тухлых дел не любит. Им бы только только бабки лопатой грести. Короче, законных методов разрулить ситуацию просто нет. А Зобин с каждым днем наглеет.

– Нужно было давно это сделать, – мрачно процедил Круглов.

– Всегда надеешься, что человек одумается, – вздохнул Захаров. – Я не хотел доходить до крайностей. Но что делать... Само собой, твой кандидат должен быть человеком со стороны, который не имеет никакого отношения к нашим структурам. Ни с кем не знаком, не встречался и так далее. Найдешь?

– Есть на примете один кадр, – ответил Круглов после недолгих раздумий. – Бывший прапор из десантуры. Надоело человеку в горячих точках мешками кровь проливать.

– А гарантии какие, Леша? У меня дочь... Я не могу рисковать.

– Какие тут могут быть гарантии? – начальник службы безопасности шумно вздохнул. – Нет времени, чтобы все тщательно подготовить и просчитать все варианты. Но лучшего кандидата мне не найти. Это уж точно. Он просит десять штук. Половина – аванс. Желательно получить деньги прямо сейчас.

Долгая пауза. Какие-то шорохи, скрипы. Слышен звон ключей. Видно, Захаров отпирает сейф или что-то в этом роде. Шуршание бумажек и невнятное бормотание. Ясно: деньги считает и пересчитывает. Наконец Захаров нарушает молчание.

– Вот тут ровно десять, – говорит он.

– Я завтра отчитаюсь, как и что, – сказал Круглов. – Ориентировочно – через неделю. Лучше всего, если вы уедете из города дна за два-три до этого. Отдохнуть или по делам. Не важно.

Дашка выключила диктофон, перемотала пленку назад. На такой щедрый подарок она не рассчитывала. Думала, Захаров и дальше будет ходить вокруг да около, но к делу так и не подступится. Он очень осторожный человек, привык все просчитывать заранее и не ошибаться в своих расчетах. А этот Круглов – точно полный дурак. Начальник службы безопасности должен был проверить комнату на предмет установленной в ней прослушки и только тогда начинать скользкий разговор. Похоже, что мысль о том, что домашний кабинет хозяина могут слушать, кажется этим людям совершенно абсурдной, дикой.

Захаров не захотел одолжить Дашке тридцать тысяч баксов. Мало того, он ее унизил и выставил вон из кабинета. Вольному воля. Но теперь он безвозмездно передаст ей уже не тридцатник, а все пятьдесят тысяч долларов. Остается переписать на компьютер пару маленьких отрывков из беседы с начальником службы охраны, черкнуть несколько строчек и отправить это послание Захарову по электронной почте. С технической точки зрения задача простенькая. Но есть и другие задачи, посложнее этой.

* * *

Леонид Иванович Захаров, всегда верный своим привычкам, давно взял за правило просматривать электронную почту по утрам, но сегодня открыл компьютер поздним вечером, перед тем, как пойти в спальню, принять снотворное и забыться тяжелым синтетическим сном.

Он вспомнил о некоем Жоре Пискуне – старом приятеле, русском иммигранте, ныне подданном США, имеющем там свой бизнес, связанный с поставками дешевого текстиля из Китая. Пискун, не бывавший в России около десяти лет, вдруг надумал приехать на пару недель и просил сделать ему приглашение. Это пустяковое дело совершенно вылетело у него из головы, что совершенно простительно, если принять во внимание все неприятности последних дней. Захаров вспомнил о нем, когда секретарь позвонила ему из городской конторы и сказала, что приглашение ушло еще вчера. Видимо, Пискун уже получил факс.

– Хорошо, хорошо, – рассеяно ответил Захаров. – Спасибо, что не забыли.

Положив трубку, он подумал, что Жора почему-то не позвонил и не сказал спасибо. Это на него не похоже. Возможно, он прислал письмо по электронной почте. Но в ящике оказалось нечто такое, от чего сонливость как рукой сняло, а сердце забилось в груди, будто подстреленная птица. Пространное письмецо, в котором анонимный автор предлагал Захарову совершить обмен: бизнесмен оставляет пятьдесят тысяч баксов в условленном месте, а взамен получает нечто более ценное – душевное спокойствие и свободу.

О согласии выполнить изложенные ниже требования Захаров обязан поставить шантажиста в известность, поместив на бесплатном сайте "Барахолка" объявление о продаже бэушного велика "Украина" по сходной цене. Когда этот гад прочитает объявление, он сообщит Захарову о месте, где тот должен оставить пятьдесят тысяч баксов. Если объявление не появится в течение двух суток, значит, Захаров не готов к сотрудничеству, и шантажист будет действовать так, как сочтет нужным.

Письмо заканчивалось словами:

Если что-то пойдет не так, вы не захотите выполнить мои требования или деньги не окажутся в нужном месте в условленное время, я очень огорчусь. И огорчу Вас. Запись разговора с начальником службы собственной безопасности Кругловым получит по электронной почте Ваш партнер по бизнесу Зобин. Кроме того, к нему попадут кассеты с записями Ваших бесед с другими лицами, заинтересованными в гибели Зобина.

Конечно, по закону эти аудиозаписи не могут рассматриваться в суде как доказательная база задуманного Вами преступления. Но, как Вы знаете, есть способы выяснить отношения и без помощи присяжных заседателей. Не сомневаюсь, что по получении этой аудиозаписи Зобин позаботится о своей безопасности и предпримет в отношении Вас адекватные меры.

С уважением, Доброжелатель

Не выключая компьютера, Захаров спустился вниз и обратился к охраннику, сидевшему в кресле напротив входной двери:

– У тебя есть мобильник?

– А что в доме телефон сломался? – охранник хлопал сонными глазами. – Отключили?

– Спроси что-нибудь полегче, – процедил сквозь зубы Захаров.

Взял трубку и, уединившись в гостиной, он набрал номер начальника службы безопасности.

– Ты дома? – спросил Захаров, услышав знакомый голос, хотя звонил именно домой. – Да, да... Я что-то совсем потерял ориентацию во времени и пространстве. У нас серьезные проблемы. Приезжай немедленно. И захвати с собой аппаратуру... Ну, я не знаю, как это называется. С помощью которой можно обнаружить прослушивающие устройства. Нет, нет, это не для телефона. Все обсудим на месте.

Через час с небольшим приехал Круглов и некий Артур Свиридов с двумя чемоданами аппаратуры, большой спец по прослушке, ее обнаружению и нейтрализации. Свет в окнах особняка Захарова горел до утра.

Свиридов вместе с Кругловым обследовали каждую комнату, каждый закоулок дома; под подушками кресел в кабинете хозяина нашли чужой мобильник, а также устройство, прикрепленное к плинтусу за тумбой письменного стола. Однако аппарата, принимающего сигнал и пишущего разговоры, сколько ни искали, так и не обнаружили. Решили, что принимающее устройство находилось не в доме и не на участке, а где-то поблизости. Где именно? Это выяснится позже.

Свиридов сказал, что вернется через несколько часов со специальной аппаратурой, которая будет установлена во всех помещениях, включая подсобки и гараж. Эта техника исключит возможность прослушки на сто процентов. И назвал цифру, в которую обойдется эта музыка. Захаров присвистнул: дороговато. Но быстро смекнул, что на собственной безопасности экономить нельзя.

К девяти утра Круглов составил список лиц, имевших доступ в кабинет хозяина. Получилось двадцать шесть человек, включая Оксанку и самого Круглова.

– Я уверен, что это Новожилов, – бухнул Захаров. – То-то он все в кресле вертелся. А когда я вышел и вернулся через десять минут, он почему-то стоял на ногах. В двух шагах от той тумбы, где нашли жучок. Сука, он без яиц останется. Без своей плешивой тупой башки...

Леонид Иванович замолчал, поймав на себе странный настороженный взгляд Круглова. Так смотрят на людей, у которых совсем съехала крыша. Конечно, Захаров переутомился после бесконечных волнений, после бессонной ночи, он порет ахинею просто потому, что устал.

Адвокат Новожилов, как и все адвокаты, сволочь и продажная душа. Но, работая на Захарова, он получает достойные деньги и, разумеется, не станет заниматься шантажом. Не такой он дурак, каким кажется с первого взгляда. Человек осторожный, даже трусливый, он знает, что босс не прощает и безобидных шуток, и никогда не подставится, жизнью не рискнет из-за каких-то жалких пятидесяти тысяч баксов.

К полудню список подозреваемых сократился всего до трех имен. Первой в списке значилась горничная Наталья Анчарова. Ее уволили за неделю до начала конфликта с Зобиным. Симпатичная девчонка, она потеряла место не потому что не отдалась хозяину по первому требованию, а из-за своего взбалмошного характера и какой-то врожденной стервозности. Она всегда поступала против воли Леонида Ивановича, пренебрегала своими прямыми обязанностями, вечно опаздывала на работу и все, что бы ей не поручали, делала спустя рукава.

Теоретически можно допустить, что она в отместку установила в кабинете хозяина эти шпионские штучки. Но если рассудить здраво и трезво: вариант сомнительный. У девчонки за спиной всего восемь классов средней школы, при таком блестящем образовании она просто не в состоянии понять, как технически осуществить свою задумку. И никогда не напишет такого грамотного письма, даже если просидит над его составлением целую неделю или даже месяц. Впрочем, не исключено, что Анчаровой помогает какой-то грамотный и очень неглупый человек. Например, ее любовник. Но это уже домыслы чистой воды.

Вторым номером значился водитель Володя Губенко. Правда, он сейчас в отпуске, но это дело не меняет. Водила проработал на этом месте немногим более года, Захаров держал его только из жалости, сострадания к его маленьким детям, а так давно бы дал под зад коленом. Губенко хорошо знает свое дело, у него двое сыновей семи и трех лет. И жена хорошая, такая фигуристая, четвертый номер лифчика. И вообще вся из себя. Но малый не равнодушен к азартным играм, в свободное время он не отходит от автоматов или режется в карты с такими безмозглыми субъектами, как он сам.

Если допустить, что Губенко в пух и прах проигрался, на нем повис огромный долг, то весьма вероятно, что Володя мог установить прослушивающую аппаратуру в кабинете хозяина. Водила знает, что босс занимается не совсем законными делами, авось, удастся записать интересный разговор, а потом взять Захарова за вымя и немного подоить.

Третий кандидат – приятельница дочки Даша Шубина. Она просила деньги у Захарова, но он, разумеется, отказал, теперь девчонка хочет взять реванш. Дашка выглядит очень привлекательно, такие девочки во вкусе Захарова. Хозяин, наверняка, сделал бы ей очень интересное предложение, если бы она не была подругой дочери. Захаров внимательно рассмотрел Дашку в своем кабинете, тогда, во время их разговора, тут же захотел ей кое-что пошептать на ушко, но вовремя взял себя в руки.

Девка проболтается дочери, выставит его в роли патологического типа, сексуального маньяка. И хорошо, что промолчал. Если это дело рук Дашки, значит, внешность обманчива. Но эта кандидатура тоже под вопросом. По каким каналам девчонка могла достать подслушивающую аппаратуру, откуда она знает, как пользоваться жучками? Да и вряд ли она могла решиться на такую авантюру: о крутом характере Захарова она, конечно, наслышана: он пойдет на крайние меры, но не позволит шантажисту вытянуть ни копейки.

Леонид Иванович чувствовал себя усталым и разбитым. Кажется, будто за последнюю неделю он постарел лет на десять. Накопившаяся злость бурлила в душе, как варево в адском котле. Он сжимал и разжимал кулаки, будто собирался заехать в глаз невидимому противнику. И думал о человеческой неблагодарности.

Зобин, которому он в свое время помог подняться и вылезти из грязи, которому он доверял, вознамерился отобрать у него два прибыльных предприятия. И теперь, когда записи конфиденциальных разговоров находятся в руках шантажиста, с бывшим компаньоном ничего нельзя сделать. Заказ на него отменяется, а Захаров влетает на большие деньги. Очень большие.

И дома один геморрой вместо душевного отдохновения. Дочь Оксанка делает вид, будто ее оскорбили в лучших чувствах, когда обыскали комнату и запретили выходить за пределы участка. Теперь она сидит, запершись в спальне, и дуется на отца. Когда из-за границы вернется супруга Захарова, дочка перескажет все, что происходило в отсутствие матери. И вывернет события так, будто во всем виноват именно отец. Что он последний гад и к тому же дурак набитый.

Да, растишь этих деток, холишь, словно куст редких сортовых роз, ни денег, ни души не жалеешь. А потом выясняется, что вместо прекрасных бутонов вырос какой-то чертополох.

* * *

Круглов до обеда не слезал с телефона и разослал своих людей по всему городу и району. Выяснилось, что Наташа Анчарова укатила в Крым с обществе какого-то приятного мужчины средних лет. Впрочем, люди, совершающие противозаконные действия, обычно заботятся о собственном алиби. Не факт, что Наташа именно на югах.

Где проводит свой отпуск водитель Губенко, установить пока не удалось: соседи по дому не видели его неделю. Мобильник отключен, к домашнему телефону никто не подходит.

– Мне потребуются сутки, не больше, чтобы разыскать Губенко, – сказал Круглов. – А с этой Дашкой проблемы. У нее комната в коммуналке. Там она не ночевала уже неделю. К дяде в закусочную "Ветерок" последний раз заезжала несколько дней назад. Вчерашним утром она отсюда уехала, с тех пор никто ее не видел.

– Что еще?

– Письмо было отправлено из интернет-кафе вчера вечером. В это время там трется много народа. Мои ребята поговорили с менеджером зала. Он не запомнил ни девиц с приметами Дашки, ни бывшей горничной, ни водителя.

– Хоть одна хорошая новость есть?

– Пока нечем хвастаться.

– Найди эту Дашку как можно скорее, – сказал Захаров Круглову. – Найди и вытряси из нее душу. И этих двоих, горничную и водилу, тоже разыщи и не церемонься с этими скотами.

– Стоит ли тратить на это время и силы? – пожал плечами Круглов. – Ведь за деньгами, оставленными в условном месте, кто-то должен придти.

– Что ты задумал?

– Дадим бесплатное объявление на сайте "Барахолка" о продаже велосипеда. То есть согласимся на условия шантажиста. А что это за личность, мы скоро выясним. Во время передачи денег.

– Убью эту тварь, – процедил Захаров. – Лично, своими руками. Кто бы это ни был...

Глава четвертая

Джип поднялся вверх по переулку, Димон хотел поворачивать налево. Но Кот махнул рукой.

– Останови здесь. Дворами быстрей получится. Я позвоню.

Кот вылез из машины, нырнул в арку старого здания и пропал в ее темноте. Димон, раздумывая о том, что делать дальше, разглядывал фасад дома. Местами штукатурка отлетела, обнажив потемневшие от времени кирпичи. Окна пыльные, на подоконниках не видно ни занавесок, ни горшков с цветами. Только тут Димон заметил, что двери подъезда крест-накрест заколочены досками. Видно, жильцы давно выселены, дом назначен под снос, возможно, через месяц от него и воспоминаний не останется, а на этом месте строители начнут копать котлован.

Ошпаренный был огорчен и разочарован: развлекательная программа сорвана, день, которым он пожертвовал ради Кота, оказался скомканным, а с предстоящим вечером, наверняка, выпадет пустышка, если учесть настроение Костяна. Возвращаться в офис не имеет смысла, в этот час кроме секретаря там, пожалуй, никого нет. Ехать домой и дожидаться там звонка Кота? Жена собиралась на дачу к подруге, вернется на ночь глядя, а то и завтра утром. Значит, ему предстоит в одиночестве коротать длинный вечер?

Эта идея Ошпаренному не понравилась. Костян знает номер его мобильника, если захочет, найдет его, где бы он не находился. Может быть, имеет смысл подождать Кота здесь? Ведь он же сказал, что подходить к матери не станет, значит, обойдется без ахов, охов и долгих разговоров за жизнь, и всей такой лирики. А возвращаться назад он, наверняка, станет этим же маршрутом. Если спуститься вниз по переулку, можно выйти на оживленную улицу, где легко поймать тачку или, в крайнем случае, добраться автобусом до метро. Итак, решено: надо подождать Костяна здесь, а если он не появится через полчаса, ехать в мексиканский бар. Навернуть огненное мясо с перцем и лепешку из кукурузной муки и послушать одного гитариста – настоящего виртуоза, которого хозяин заведения выписал из Португалии.

* * *

Пока Димон думал о том, где и как провести сегодняшний вечер, Резак, сидевший на переднем пассажирском сиденьи "шестерки" прикидывал варианты развития событий. Он видел, как Кот неторопливо вылез из джипа, прошел вперед и повернул в темную арку старого дома.

Что Огородников здесь забыл и куда он держит путь – неизвестно. Джип не уезжает, значит, Димон собирается дожидаться своего кореша. Отсюда вывод: Кот ушел ненадолго и скоро вернется. Минуту Резак колебался: идти следом или, оставшись в машине, дожидаться другого случая. Нетерпение боролось с разумной осторожностью. И победило.

– Пойду, прогуляюсь, – сказал Резак.

– Не торопись, – покачал головой Паук. – Видишь, тачка стоит.

– Да хрен с ней. В случае чего... – Резак не договорил, вылез из машины и заспешил вверх по переулку.

* * *

Раздумывая над своими проблемами, Димон посматривал в зеркало заднего вида и машинально фиксировал в памяти все, что происходило вокруг. Узкий переулок был пуст, лишь старик, скрюченный радикулитом, ковылял куда-то, опираясь на палку. Да еще за его джипом пристроилась коцаная "шестерка" с густо тонированными стеклами. Водила почему-то не выключил двигатель, словно собирался отъезжать, но не отъезжал.

С переднего сиденья неторопливо выбрался мужик лет пятидесяти, провинциального вида. Поношенный костюм, брюки, вытянутые на коленях, – ничего примечательного, на такого типа на улице не оглянешься. В глаза бросался только косой шрам над верхней губой, шрам довольно свежий, еще розовый.

Наметанным взглядом Димон определил, что куцый пиджак на мужике немного топорщится под мышкой левой руки, будто незнакомец таскает подплечную кобуру или засунул под одежду небольшой продолговатый сверток. Бутылку или... Через пару секунд человек исчез в той подворотне, куда только что нырнул Кот.

Минуту Димон задумчиво барабанил пальцами по приборной доске, разглядывая номер "шестерки". Прописка у тачки московская, а вот слой пыли на табличке такой густой, что последние две цифры почти не различимы. Первая, кажется, восьмерка... Или шестерка? Не важно.

Димон нажал на акселератор, повернул руль влево, выехал на проезжую часть, свернул в первый переулок, прибавил скорость и тут же сбросил. Тротуары по обе стороны переулка были пустыми, поэтому фигура Кота видна издалека. Он шагал по правому тротуару. Шел ни быстро и ни медленно, не оглядываясь по сторонам, потому что смотреть тут было не на что. Справа пыльная витрина булочной, слева нет ни магазинов, ни учреждений. Вокруг дома старой постройки с подъездами во дворах.

Заехав двумя колесами на тротуар, Димон остановил джип, но мотор не выключил. Человек со шрамом, быстро переставляя ноги, шел, почти бежал по левой стороне улицы, быстро догоняя Кота.

Что это за хмырь и что ему надо? У Димона мелькнула в голове мысль, что засидеться в мексиканском баре сегодняшним вечером не получится. Жена обещала позвонить в шесть часов, Ленка человек пунктуальный, значит, тренькнет с минуты на минуту. Возможно, вечером придется за ней заехать на дачу к подруге. Но это еще не скоро. Димон взглянул на циферблат часов: время стояло на месте. Без пяти шесть.

Он видел, как Костян дотопал до забора, огораживающего какую-то стройку, согнулся, нырнул под перекладину и был таков. Все ясно: его мать работает в типографии, кажется, лет двадцать, если не больше. Кот знает тут каждый двор, он выбирает до цели самый короткий путь, идет напрямки. Мужик со шрамом, оглянувшись по сторонам, перебежал на противоположную сторону переулка. Нагнулся, чтобы пролезть под перекладиной, и тоже пропал из вида.

К черту все сомнения: мужик шагал именно за Котом. И под пиджаком у этого типа не детская бутылочка с соской. Сейчас пригодился бы ствол или хотя бы выкидуха, но он давно уже не носит с собой оружия. Все равно, надо действовать. Резко дернув машину, он промчался две сотни метров и дал по тормозам. Выскочил из салона, неслышно хлопнув дверью.

Через пару секунд он оказался на строительной площадке. Чувство близкой опасности натянуло нервы струной и больше не отпускало. Слева он увидел штабели из бетонных плит, поддоны с кирпичом, формы для раствора. Поодаль у Димона за спиной, стоят грейдер и тяжелый экскаватор. Из работяг никого не видно. Но нет ни Кота, ни того мужика, что за ним шел.

Не раздумывая, куда двигать дальше, Димон прибавил шагу. Кот мог пойти только через стройку, наискосок. Он будет пробираться мимо штабелей с панелями, взяв курс к противоположному забору, который граничит с нужным ему переулком. Димон не успел придумать плана действий, но он понимал, что если вовремя окажется рядом, успеет хоть что-то сделать. Расстегнув пиджак, он метнулся вперед, повернул направо. Справа и слева – бетонные блоки и плиты. Прямо перед ним, метрах в пятнадцати, – спина мужика со шрамом. Чуть поодаль спокойно шагает Кот. Уличный гул, долетавший сюда, делал неслышными шаги.

Мужик шел быстро, но Димон почти бежал, быстро сокращая дистанцию. Мобильный телефон зазвонил в тот момент, когда до противника оставалось шесть или семь шагов. Димон, покрыв это расстояние, был готов сзади прыгнуть ему на плечи, сбить с ног и провести удушающий захват. Кот, услышав возню за спиной, обязательно придет на помощь. Но этот телефон, этот звонок...

Димон остановился как вкопанный, решая, что делать дальше. Рука опустилась в карман. Наверняка, звонила Ленка. Димон вспомнил, что как-то в шутку сказал жене, что мужская пунктуальность ее до добра не доведет. И вот накаркал. Резак, услышав мелодию мобильника, тоже остановился, бросил взгляд через плечо и резко повернулся. Его правая рука ушла под полу пиджака.

Димон бросился вперед, понимая, что у него в запасе пара секунд, не больше. Резак отступил в сторону. Он немного замешкался, пистолет с глушителем туго выходил из нашитого поверх подкладки пиджака слишком узкого накладного кармана. Димон врезался в Резака грудью, бросив его спиной на штабель кирпичей. Падая, Резак успел вытащить ствол, но не смог поднять руку с оружием, чтобы выстрелить в упор. Димон обеими руками вцепился в правое запястье противника и прижал его к штабелю кирпича у него за спиной.

Тот оскалил крепкие зубы. Этот московский пижон ему так, на один укус. Таких дешевых фраерков он может дюжину на завтрак съесть. Но беда в том, что мишень уходит: Кот, свернув в проход между плитами, уже пропал из виду.

Свободной левой рукой Резак, коротко размахнувшись, ударил Димона кулаком в глаз. Еще раз ударил и расквасил ему нос в лепешку. Кровь брызнула и залила лицо и рубаху киллера.

– Пусти, – прошипел Резак. – Пусти, сука... Добром прошу.

Он пытался освободить руку с оружием, но ничего не получилось. Димон держал его мертвой хваткой. Резак отвел назад свободную руку, сжал пальцы в щепоть, целя в глаз Димона, но тот успел наклонить голову, подставив под удар лоб.

– Кот, – крикнул отчаянно Димон. – Костян...

Следующий, мощный и прицельный удар дошел до цели. Резак вогнал кулак в ухо Димона. В голове зашумело, Ошпаренный качнулся, успев подумать, что после следующего попадания он, пожалуй, уже не выдержим. Надо что-то делать сейчас или... Или подыхать.

– Костян, – снова крикнул Димон, надрываясь. – Костян... Кот...

Димон навалился на Резака, плотно прижав его к штабелю кирпича, не выпуская руки с оружием, исхитрился ударить противника в ухо локтем. Отпустил запястье Резака, схватил ствол пистолета. Но тот, чувствуя, что упускает инициативу, вытерпел боль в пальцах и локтевом сгибе, не позволив себя разоружить. Он приблизил лицо к шее Димона, собираясь вцепиться в нее зубами и вырвать кусок плоти. Фраер в дорогом пиджаке успел отскочить назад и одновременно провел удар ногой в солнечное сплетение.

У Резака перехватило дыхание, он опустил руку с пистолетом, и Димон понял, что противник не представляет опасности. Он повторил удар, на этот раз точно по печени. Не выпуская оружия, Резак упал на спину. Димон рухнул на него.

Падая, он на секунду потерял ориентацию в пространстве, глаза запорошила мелкая въедливая пыль, а в грудь что-то больно ударило. Будто под сердце вогнали тонкое горячее жало. Он не услышал звука выстрела, не почувствовал боли, даже не понял, что грудь навылет прошила пуля. Левой ладонью он оперся на землю, правой схватил половинку кирпича и дважды с размаху саданул Резаку по голове. Второй удар, более мощный и прицельный, пришелся в лоб, чуть ближе к правому глазу.

Кровь, брызнув во все стороны, мгновенно залила лицо противника. Димон снова поднял кирпич, когда две пули впились ему в правую сторону груди, ломая ребра и разрывая легкие. Поэтому третий удар оказался самым слабым и неточным.

Резак, сбросив с себя обмякшее тело, откатился в сторону, пытаясь справиться с дыханием. Свободной рукой он повел по лицу, посмотрел на раскрытую ладонь и почти ничего не увидел. Кровь заливала глаза, а предательская слабость расплылась по всему телу. Этот парень здорово приложил его. Удар кирпичом по балде это... Это еще надо пережить.

Главное, доковылять до "шестерки", а там видно будет... Замочить Кота с первого раза не удалось. Ничего, в другой раз все получится. Резак, опираясь на штабель кирпича, с трудом поднялся на ноги. И в этот момент кто-то, налетев на него, ногой выбил ствол из его руки и тяжелым правым хуком завалил на битый кирпич. Резак снова почувствовал затылком землю. В следующую секунду чей-то каблук вдавил ему переносицу в самую середину черепа. Не удержавшись, он закричал от боли. Синее небо сначала сделалось грозовым, а потом и вовсе исчезло во мраке...

* * *

Костян склонившись над Димоном, перевернул его на спину. Ошпаренный был еще жив, он открыл рот, быстро наполнившийся густой темно-розовой слюной, попытался сплюнуть, но зашелся кашлем. Он смотрел на Кота снизу вверх, хотел сказать, что теперь они квиты, и не мог, потому что у него внутри свилась и шипит огромная кобра. Своим упругим телом она перекрыла кислород, но не остановилась на этом, а наоборот, начала расти, заполняя собой все пространство внутри грудной клетки. Димон попытался перевернуться на бок, но ничего не получилось. Дышать стало нечем, сердце сдавила чья-то невидимая рука... Димон дернулся, зрачки его закатились под лоб. В эту секунду у него в кармане снова зазвонил мобильник.

* * *

Резак разлепил веки, стараясь сообразить, что делать дальше и почему так болит нога. Откуда-то издалека доносился шум улицы, солнце спряталось в прозрачном облаке. Кот наклонился над ним, наступив ему каблуком на коленную чашечку. Резак сообразил, что случилось худшее из того, что могло произойти. Видимо, Кот услышав крики Димона, вернулся. Теперь шансов выбраться живым из этой переделки совсем немного. Остается надеяться на счастливый случай и самого себя.

Резак сунул за пазуху руку. Прикрепленная тонким шнурком к подкладке пиджака заточка грела душу. Остается всадить ее по самую рукоятку в ногу Кота. Трехгранное лезвие разорвет икроножную мышцу или проткнет плюсневые кости. Тогда шансы уравняются. А там уж как бог пошлет. Плохо, что кровь заливает глаза: Резак почти ничего не видел. Лишь абрис темной фигуры, нависший над ним, как грозовая туча. Он не видел пистолета с глушителем в руке Кота, не видел, что ствол направлен ему между глаз.

– Ну что, водила грешный, где твоя тачка? – услышал он насмешливый голос. – Ты никак заблудился?

Резак кончиками пальцев уже нащупал шероховатую рукоять своего оружия. Оставалось вырвать заточку из-под полы пиджака и ударить. Один раз, но очень точно. И, если повезет, Кот, взвыв от боли, повалится на землю... Резак не успел до конца сформулировать задачу. Кот наступил наборным каблуком, твердым, как камень, на ладонь левой руки. И еще раз надавил, на этот раз изо всех сил и всем телом. Раздался сухой треск сломанной кости, Резак взвыл от боли и выпустил заточку.

– Поставим вопрос по-другому: привет от кума не хочешь передать?

Кот не убирал ногу, давил каблуком еще сильнее. Резак попытался пошевелиться, выдернуть руку, но только хуже сделал. Боль стала просто невыносимой, у него потемнело в глазах. Он на секунду потерял сознание и пришел в себя, потому что Кот нанес еще один топчущий удар каблуком в живот.

– От кума? Я тебя спрашиваю...

Голос доносился откуда-то издалека, словно с самого неба. Если бы Резак мог посмотреть на своего противника, он наверняка бы содрогнулся от страха, увидев перекошенное от ярости лицо Кота. Но кровь по-прежнему заливала глаза, Резак корчился в пыли, хрипел, стараясь непослушными руками защитить живот. Еще один удар пришелся в грудь, под пятое ребро, где билось сердце.

Все жертвы Резака, все, кого он загубил с легким сердцем и без малейших угрызений совести, выстроились в одну бесконечную очередь, пронесшуюся, как старая кинолента, у него перед глазами. Он понял, что пришел его черед, и закричал, что было сил:

– От кума, от него...

Кот отступил на шаг. Дважды опустил ствол и дважды нажал на спусковой крючок. Одна пуля вошла Резаку в лоб, вторая под левый глаз.

* * *

Паук прождал своего напарника более часа и, устав волноваться, тронул машину, свернув в тот же переулок, куда зарулил Димон. Джипа поблизости не видно. На малой скорости Паук проехал булочную, пару жилых домов, тормознул напротив строительного забора, где собралась группа зевак человек из десяти. Какие-то бабы с сумками, четверо мужиков, подросток с ранцем и сержант милиции. Люди о чем-то негромко переговаривались и все кивали на забор и брели дальше по своим делам. Взамен ушедших появлялись новые зеваки.

Паук, не рискнув выйти из машины, опустил боковое стекло и стал прислушиваться к разговорам. Целых фраз он не услышал, до него долетали отдельные фразы, чаще других повторялись слова "убили" и "шарахнули". Но кого именно убили, а кого шарахнули, выяснить, сидя в машине, не было никакой возможности. Какая-то тетка громко сказала: "Он был рядом и все видел". Стала рассказывать дальше, но Паук не услышал предложения, мимо проехал грузовик, а за ним сразу несколько легковушек. Так кто же видел и что видел? Хрен поймешь.

Мент, надвинув на глаза козырек фуражки, угрюмо смотрел на людей, но в разговор не вступал и на вопросы не отвечал. Видно, его задача – никого не пускать на территорию стройки через дыру в заборе до тех пор, пока там работают судмедэксперты, опера и представитель прокуратуры.

Ясно, с Резаком что-то случилось. Но что могло произойти? Мысль о том, что именно его напарника замочили на этой чертовой стройке, не укладывалась в голове. Этого просто не может быть. Резак слишком опытный человек, он был вооружен и готов к схватке. И вдруг все перевернулось с ног на голову, он превратился в жертву. Не может быть. Отчаявшись узнать правду, Паук объехал квартал переулками, подкатил к стройке с другой стороны, поставил машину на противоположной стороне от распахнутых настежь ворот. Он наблюдал за стройкой битый час.

Зевак возле ворот не оказалось, только ментовская машина с синей полосой на кузове и микроавтобус со стеклами, занавешенными шторками. Два офицера милиции в форме и один хмырь в штатском топтались на пыльной обочине. За это время с территории стройки выехала казенная "Волга" с синим номером ГУВД, еще пара легковушек и машина "Скорой помощи". Паук понял, что ловить здесь больше нечего.

Он долго колесил по Москве, проверяя, не увязался ли за ним хвост. И направился к съемной квартире, когда твердо убедился, что его никто не пасет. В расстроенных чувствах Паук долго болтался по пустой квартире, ожидая телефонного звонка. Уговор оставался прежний: случается непредвиденная ситуация, Резак звонит и произносит общую нейтральную фразу, например, "извините, я не туда попал". Это значит, что возникли осложнения, и контакты между напарниками временно прерываются. Но телефон молчал.

Около десяти вечера Паук раскрыл городской справочник и с тяжелым сердцем начал обзвон судебных моргов. Только через час он сумел дозвониться в Лефортовский судебный морг и, представившись человеком, разыскивающим пропавшего брата, переговорил с дежурным врачом. Все оказалось хуже, чем можно было предположить. Действительно, в судебный морг доставлен Николай Самуилович Шалевич, прописан в Брянске на улице строителей. Вероятно, он стал жертвой бандитов. Сначала его отделали тем, что под руку подвернулось. А бандитам подвернулся под руку кирпич. Но Николай Самуилович, оглушенный ударами, продолжал оказывать сопротивление, чем вывел преступников из себя.

– Ему дважды выстрелили в лицо, – сказал дежурный врач. – Каждое ранение – смертельное. Завтра с девяти можете придти в морг на опознание, при себе иметь паспорт. Или созвонитесь с прокуратурой.

Врач назвал телефон, по которому брат покойного может связаться со следователем. Паук, вздохнув, положил трубку. Еще через сорок минут картина события стала постепенно вырисовываться. Связавшись с единой справочной службой, Паук выяснил, что человека с приметами Кота, имеющего при себе справку об освобождении, выписанную на имя Николая Шубина, в московские больницы и морги не поступало. Но в один из моргов доставлен труп некоего Дмитрия Пашпарина. Того самого дружбана Кота, который сидел за рулем БМВ. Час от часу не легче.

Паук сел на кухне, открыл пакет молока и призадумался. Затем сорвался с места, вошел в спальню, вытащил из-под кровати чемодан и стал складывать в него носильные вещи. Возможно, что он сам оказался в опасности. Кто знает, как умер Резак, и сказал ли он что-то перед смертью. Может статься, в забытьи или в агонии он ненароком помянул своего напарника. Шанс не велик, но все же лучше исчезнуть из города хотя бы на пару недель. И вернуться, когда немного уляжется пыль.

Паспорт на имя Шалевича, что лежал в кармане Резака, – подлинный. Только фотография переклеена. Настоящий Шалевич исчез два года назад, будучи проездом в Москве. Человеком он был одиноким, работал разъездным торговым агентом комбината по выпуску детской одежды. Закупал фурнитуру и еще какую-то ерунду. По рассказам Шалевича, с которым Паук пропьянствовал целый вечер, у торгового агента есть двоюродный племянник и брат. Но они мало интересуются судьбой родственника. Где спрятан труп Шалевича, не знает никто кроме Паука.

Если прокуратура все же начнет копать в этом направлении, концы найдутся не так уж скоро. Пока составят запрос, пока на месте в Брянске будут устанавливать личность, искать родню. Пока составят ответ и отправят его обратно в Москву и уже здесь выяснят, что паспорт Шалевича подложный, пройдет не меньше недели.

Труп Резака дактилоскопируют и, чтобы установить личность, начнут поиск по картотекам криминалистического учета, автоматизированным поисково-учетным системам. Прокуратура подключит Главный информационный центр МВД. У ментов есть приметы Резака, его дактилоскопическая карта. Эта бюрократическая процедура займет неделю. Когда идентифицируют личность Резака и установят его место жительства, могут всерьез взяться за дело. Нащупают его контакты, связи, круг знакомств. И пойдет, и покатится...

Если следователь прокуратуры окажется человеком настырным, есть шанс, что опера нагрянут к Пауку. Прямых доказательств его причастности к мокрому делу нет и быть не может. Да и Паук слишком тертый калач, чтобы взять его взяли на испуг и притянули за хобот. Но менты потреплют нервы, могут так обработать, что неделю будешь ссать кровью и кончать камнями из почек. На время надо отойти от дел и залечь на дно. Он с самого начала чувствовал, что с мочиловым Кота возможны осложнения. Так оно и получилось. Кот оказался хитрее или удачливее Резака.

* * *

На сборы хватило получаса, Паук, переодевшись в новый костюм, вынес чемодан и дорожную сумку в прихожую. Оставил вещи у двери и вернулся на кухню, снял со стены декоративную полочку со склянками для специй. Ножом отодрал кафельную плитку, державшуюся на соплях. Достал из крошечной ниши пакет с деньгами и новый паспорт на имя Позднякова Виктора Федоровича, проживающего в Питере.

Паук опустил документы и деньги в карман, допил стакан молока и снял телефонную трубку. Он, в случае любых осложнений, должен был позвонить Чугуру, поставить его в известность. Конечно, этот сраный чекист Пауку – никто, хрен на ровном месте. Пару раз Чугур давал Резаку какие-то поручения, а Паук оставался на подхвате: помогал с транспортом и квартирой. Так то – дела давно минувших дней, все забыто и поросло бурьяном. И все же позвонить куму надо. Как говорится, не плюй в колодец. Паук достал бумажку с номером мобильника, набрал номер.

– Это я, – сказал Паук, услышав знакомый голос, но по имени не назвался. Он постучал пальцем по телефону. – Твою трубу не слушают?

– С чего вдруг слушать? И кому понадобилось?

– И то ладно, – отозвался Паук. – Плохие новости. Нашего общего друга скоро проводят на свалку. И вместе с ним Ошпаренного. А Кот ушел. Так получилось...

Долгая пауза, Паук слышал, как Чугур тяжело вздохнул. Кажется, он не мог осмыслить того, что случилось. Не мог подобрать слов для ответа.

– Это как... Это как же? – выдохнул он.

– Почем я знаю? – пожал плечами Паук. – Меня рядом не было. Кажется, наш знакомый попал в ловушку. Его заманили на стройку и обесточили.

– Ты сможешь закончить работу? Сам, один?

– Нет, не возьмусь, – ответил Паук. – Я решил обрубить концы. На время. На этой вилле, откуда звоню, больше не возникну.

– Я хорошо подогрею, – пообещал Чугур. – Привезу аванс хоть завтра.

– Сказал же нет. Может, я сам засветился. Пока не знаю. Перед отъездом хочу дать тебе один совет. Ты там поосторожнее.

– Это в каком смысле? – повысил голос Чугур. – Как это понимать?

– В том смысле, что Кот может оказаться где-то рядом. Так что не зевай и на всякий случай готовься к неприятностям.

Паук хмыкнул и дал отбой. Через десять минут он вышел из подъезда, поймал левака и велел отвезти его к Ленинградскому вокзалу. Билеты на ночной поезд в кассе наверняка есть. А нет, так он с проводницей договорится.

Продолжение следует

Оглавление

.

Часть первая

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

Часть вторая . Обратная сторона морали

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

Часть третья . Точка расчета

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

Реклама на сайте