«Убийство времен русского ренессанса»

Олег Дудинцев Убийство времен русского ренессанса

– Сколько, вы говорите, голосовало? – уточнил Ковалев.

– Тридцать два человека. Но двое против убийства. Некоторые воздержались, но деньги внесли…

– Н-да. Тридцать организаторов преступления, а все остальные, кроме несовершеннолетних, за укрывательство, – прикинул Ковалев. – Столько в изолятор не поместится…

ПРОЛОГ

С некоторых пор относительно спокойная жизнь жильцов третьего подъезда дома номер 5 по Турбинной улице была нарушена появлением на чердаке непрошеного поселенца.

Первыми обнаружили его присутствие проживающие на последнем этаже Александр Ильич и его супруга, когда около часа ночи, в сладостные минуты интимного единения, над головой послышались шаркающие шаги, которые вначале нарушили супружескую гармонию, а затем и вовсе свели ее на нет. Александр Ильич выругался, поднялся с кровати и отправился курить, расценив постигшее его фиаско как досадную случайность. Ах, если бы осознал он в тот момент всю глубину своих заблуждений, то наверняка соломки бы постелил.

Наутро при встрече незамужняя соседка Настя пожаловалась ему на бессонную ночь по причине шума на чердаке.

– Надо в РЭУ потребовать, чтобы замок повесили, – посоветовал Александр Ильич.

На том они и разошлись.

Александр Ильич явно не успевал за стремительным движением страны к рынку, работая всю жизнь инженером в научно-исследовательском институте, который в последние годы исследовал лишь собственные проблемы. Иначе не стал бы давать столь скоропалительные советы. Бедную Настю, явившуюся к мастерам с подобным требованием, чуть было не сдали в милицию за вымогательство, но в конце концов разобрались, вошли в положение и отпустили. Поэтому замок купили на собственные деньги ответственных квартиросъемщиков последнего этажа. Провисел он ровно полдня, а ночью шаги повторились.

Будучи не в силах оторваться в минуты сна от теплой постели, Александр Ильич поднялся на чердак лишь утром и отыскал там около труб отопления слежавшуюся кучу тряпья. Множество стеклянных пузырьков из-под спиртсодержащих жидкостей обрамляли ее со всех сторон, словно драгоценный камень. Спускаясь в лифте, он обнаружил и другие следы, которые неопровержимо доказывали, что на их чердаке поселился бомж. Поэтому, выскочив на первом этаже из кабины с вымазанным о доказательства ботинком, Александр Ильич застонал: «Ну, паразит, я с тобой за все рассчитаюсь», – и поспешил на службу. Думаю, что его чувства и переживания до боли знакомы всем, кто хоть единожды пользовался услугами отечественного лифта.

История бомжевания в России имеет давние исторические корни, так как во все времена находились люди, которых тяготили оковы домашнего очага. Многочисленные странники, путники, ходоки и передвижники многие лета бесконтрольно сновали в поисках истины и хлеба насущного по широким российским просторам.

В годы Советской власти жизнь отечественного бомжа была омрачена действующим уголовным законодательством, с помощью которого государство довольно успешно формировало новую общность людей, крепко привязанных к штампу в паспорте. Отдельных же борцов за свободу передвижения очень быстро вылавливали и помещали за колючую проволоку. Но то были бомжи идейные. Их благородная деятельность расшатывала устои тоталитарного режима и была сродни диссидентской.

Первый Президент Советского Союза снял с доморощенных бомжей всё ограничения, потому как по мере приближения страны к мировому сообществу в порыве борьбы за права человека тихо скончались законодательные путы, и наши бездомные заняли законное место у мусорных баков, на чердаках и в подвалах. Ну а Санкт-Петербург по этим показателям стал вровень с Парижем, где тамошние клошары наряду с Эйфелевой башней являются одной из городских достопримечательностей и пользуются всеобщей симпатией. Вот только бы наших одеть поэлегантнее да откормить малость гамбургерами, а то как-то по европейским меркам «не катят». Парижские одеваются не хуже наших пенсионеров или бюджетников и даже спят на набережных Сены в спальных мешках. А наши, уж совсем вызывающе выглядят и никак на фоне Стрелки не смотрятся. Однако что уж здесь сетовать, какие есть. Недаром французы говорят: «Покажите мне ваших бомжей, и я скажу, на какой ступени экономических реформ вы находитесь».

Мощную подпитку массовому движению бомжей дала открывшаяся возможность приватизации жилья. Многие сограждане, нестойкие к виду денежных знаков, но зато имеющие стойкое пристрастие к алкоголю, постепенно покидали отдельные исполкомовские квартиры и перебирались в коммунальные, а с течением времени и в ближайшие подвалы, где вспоминали, лежа у труб, вид с собственного балкона. Может быть, в этом и крылась тайная суть провозглашенной государством программы «Жилище 2000». Кто теперь об этом вспомнит.

Итак, на чердаке третьего подъезда дома номер 5 по Турбинной улице поселился бомж.

ГЛАВА 1

Александр Ильич вернулся домой с работы, быстро проглотил за ужином две сардельки с гарниром из итальянских спагетти, завел будильник и лег спать. Он решил всерьез подготовиться к предстоящей ночной схватке, поскольку испачканный ботинок не давал ему покоя весь трудовой день. «Если вовремя не пресечь это безобразие, то у нас в лифте скоро наступит разруха», – вспоминал он пророческие слова булгаковского героя.

– Ты его, Саша, только не бей, а то, не дай Бог, помрет. В крайнем случае милицию вызовем, – на протяжении всего ужина твердила ему супруга.

– Да я на него только гляну, – храбрился Александр Ильич, засасывая очередную спагеттину. В свои сорок лет был он мужчиной жилистым и надеялся легко совладать с человеком, страдающим от нехватки витаминов и женского внимания.

Разбуженный сигналом будильника, он облачился в спортивный костюм, достал фонарик и решительно поднялся на чердак. Супруга притаилась за закрытой дверью квартиры с молотком в руке, готовая в любую минуту ринуться ему на помощь.

Осветив фонариком логово, он обнаружил там существо, внешне похожее на человека, которое лежало на спине с широко раскинутыми конечностями. Из открытого рта его вырывались гортанные звуки и стон. Родовые признаки едва угадывались, но судя по брюкам с расстегнутой ширинкой, оно относилось к сильной половине человечества. Зато Александр Ильич легко распознал насекомых, которые в большом количестве ползали по одежде, а также отметил, что прибавилось число лежащих вокруг бутылочек. Это натолкнуло на мысль, что мужчина находится в глубоком алкогольном нокауте. Александр Ильич несколько раз толкнул существо ногой, но это никак не отразилось на позе лежащего. Поэтому первоначальная злость и решительность Александра Ильича быстро переросли в растерянность. «Что же мне его теперь, как раненого с поля боя, на себе выносить? – спросил он самого себя. – Потом за неделю не отмоешься…»

Супруга встретила возвращение мужа с восторгом. «Главное, жив, Саша, главное, жив», – повторяла она, покрывая его лицо поцелуями. За последние годы Александр Ильич редко давал жене поводы для гордости. Освободившись от объятий жены, он решительно набрал на телефоне номер милиции.

– Вас из пятого дома по Турбинной улице беспокоят, – заговорил он после того, как дежурный снял трубку. – Здесь у нас на чердаке бомж поселился. Не могли бы вы подъехать?

– Зачем?

– Как зачем? – опешил Александр Ильич после такого неожиданного ответа. – Он нам жить спокойно не дает, топает по ночам над головой, в лифте гадит. Я из-за него третью ночь не могу супружеские обязанности исполнить.

– Исполняйте днем, – кашлянув в трубку, посоветовал дежурный.

Александр Ильич начал распаляться, взывать к законности и требовать руководство, но дежурный, судя по всему, работал не первый год и привык к подобным диалогам. Ответы его были юридически точны и лаконичны:

– Общественный порядок он не нарушает. Ну спит себе и спит, а что на чердаке, так это кому где нравится.

– А в лифте гадит? – схватился за спасительную соломинку Александр Ильич.

– Это еще тоже доказать нужно. Вы лучше к своему участковому обратитесь, может, он чем поможет. – Дежурный закашлялся и повесил трубку.

На следующий день после работы Александр Ильич вместе с соседкой Настей отправились на поиски участкового, опорный пункт которого был расположен на соседней улице. Они быстро нашли указанную им квартиру на первом этаже обычного жилого дома и с некоторым удивлением прочитали на двери вывеску: «ТОО „Сострадание"».

Оказавшись внутри, они замерли у входа и осмотрелись. Квартира состояла из трех комнат. Самая большая, судя по всему, принадлежала Товариществу. За ее приоткрытой дверью они разглядели молодых парней, расположившихся около стола, заставленного разнокалиберными бутылками. Их оживленный разговор то и дело прерывался матюгами и взрывами гомерического хохота, от которого Насте сделалось неуютно. Из-за закрытой двери второй комнаты раздавались щемящие душу звуки аккордеона. Надпись на стеклянной табличке гласила, что здесь проводит свои заседания «Товарищеский суд». И только в самой дальней нашел себе прибежище местный участковый.

В коридоре квартиры, представляющей некий общественный симбиоз, красовалось множество полезных, но утративших силу своего воздействия плакатов, призывающих беречь родную социалистическую собственность. Отдельно от них в красном углу коридора висели исторический «Указ о борьбе с пьянством», заключенный в черную рамку, и фотостенд «Лучшие дружинники микрорайона».

– Какие проблемы, товарищи? – спросил их сидящий за столом немолодой, лысоватый капитан, когда Александр Ильич и Настя, постучавшись, зашли в его тесный кабинет.

– Да вот бомж на чердаке поселился, товарищ капитан, жизнь отравляет. По ночам над головой ходит, в лифте гадит, – опустившись на единственный стул, начал объяснять Александр Ильич.

– Я уже три ночи бессоницей мучаюсь, – поджала губы Настя.

Участковый убрал в ящик стола недоеденный бутерброд, смахнул на пол крошки и понимающе закивал головой.

– Сочувствую, – продолжая кивать, произнес он. – Это сейчас, к сожалению, общая беда, я бы даже сказал, государственного масштаба. Так что один я бессилен, нужна всенародная поддержка.

– Я бы его, товарищ капитан, и сам с чердака выкинул или морду набил, так ведь он, паразит, все время пьян до бесчувствия.

– А вот этого делать не рекомендую. Не дай Бог, переборщите, вас же и привлечем, – назидательно изрек участковый. – Не вы, как говорится, первый, не вы, к сожалению, последний.

– Так что же делать? Ведь законы же должны быть? – осторожно поинтересовался Александр Ильич. – Может, нам подписи жильцов собрать или выше куда обратиться?

– Это, конечно, ваше право, но только куда бы вы ни жаловались, все заявления ко мне вернутся, только с большим количеством резолюций. Как говорится – круговорот жалоб в России, – хмуро пошутил капитан. – А законы тю-тю, утратили свою прежнюю силу. Говорят, весь мир без них обходится и живет припеваючи. Я, правда, сам дальше Ленинградской области не выезжал, поэтому точно утверждать не могу, – участковый вздохнул, – Раньше бы мы ему одну подписку, вторую, третью и в колонию по сто девяносто восьмой или за тунеядство привлекли, а сейчас – нарушение прав человека. Ну, приволоку я его с чердака, личность проверю – и в шею.

Слушая объяснения участкового, Александр Ильич никак не мог схватить ускользавшую от его сознания главную мысль: бомж, значит, на чердаке имеется, дерьмо в лифте тоже, а законы и замки отсутствуют. Неужели, согласно международному праву, одно исключает другое?

– Помогите хоть чем-нибудь, – взмолился он, – мы в долгу не останемся. Дырки можем заштукатурить в коридоре или в дружинники вступить.

Капитан оценивающе на них посмотрел и с сожалением произнес:

– Опоздали. Дружина давно разбежалась. Можно сказать, поставила скакунов в стойла, сдала повязки и разошлась по домам. Это они раньше за отгулы по вечерам воздухом дышали, а сейчас и так – гуляй не хочу. Месяцами без работы сидят.

– А как же стенд в коридоре? – уди вился Александр Ильич.

– Стенд как раз для того, чтобы дырки прикрыть. – Тут взгляд участкового остановился на бюсте Дзержинского, который стоял на подоконнике рядом с электрическим чайником, и он слегка призадумался. – Так и быть, попробую вам помочь… Остается единственная надежда, что он какое-нибудь преступление совершил. И то, если без перчаток. Тогда мы его посадим. Надо у него отпечатки пальцев снять, я их по «глухарям» проверю. Нам недавно в управление спонсоры электронную машину подарили. Только, уважаемые, сам я сегодня всю ночь буду занят, дежурю в Товариществе. Так что вам придется самим.

– Как это самим?! – с испугом воскликнула Настя. – Он же лежит без движения.

– Ну и что? Мы и с трупов отпечатки снимаем, ничего сложного нет, – успокоил ее участковый.

Капитан достал из ящика стола чистый лист бумаги, резиновый валик и кусок поролона, пропитанный черной краской. Вымазав пальцы Александра Ильича и Насти, он стал поочередно прикладывать их к бумаге, поясняя при этом, каким образом правильно снимать отпечатки.

– Только густо не мажьте, а то машина импортная, к нашей краске не приспособлена, – порекомендовал участковый.

Закончив обучение, капитан отправил их на кухню мыть руки. В этот момент из помещения суда под звуки аккордеона зазвучали проникновенные есенинские строки: «Не жалею, не зову, не плачу, все прошло, как с белых яблонь дым…» – в исполнении женского хора.

– Кто у вас так здорово в суде поет? – поинтересовалась вернувшаяся с кухни Настя.

– Это последний состав суда по старой привычке собирается время скоротать, а председатель им музицирует. Днем он в переходах играет.

– А эти откуда взялись? – Александр Ильич кивнул головой в сторону Товарищества.

– Районная администрация помещение в аренду сдала, там раньше партячейка заседала. Они за одинокими пенсионерами ухаживают, а те им за сострадание жилье свое завещают. Вы мне завтра утром, пока я с дежурства не сменился, занесите отпечатки вместе с криминалистической техникой, – сказал капитан напоследок. – Я их в течение дня проверю. Может, повезет.

При возвращении домой Александр Ильич и Настя обнаружили в кабине лифта огромную лужу, напоминавшую своими очертаниями Волгу под Астраханью, и это вселило в их души радостную надежду. Через несколько часов они поднялись на чердак.

Бомж лежал в той же позе, что и сутки назад. Казалось, все это время он так и не приходил в сознание. Однако от пытливого взгляда Александра Ильича не ускользнул тот факт, что количество пузырьков опять возросло и среди них появились новые, до той поры незнакомые образцы.

«Если он такими темпами будет лакать, чердак скоро превратится в склад стеклотары», – подумал Александр Ильич и принялся натягивать на руки резиновые перчатки. Затем приколол к разделочной доске лист бумаги, намазал валик и занял исходную позицию. Его супруга освещала рабочее место, а Настя, взявшись за кисть левой руки бомжа, попыталась разжать его пальцы. Однако из этого ничего не вышло, пальцы упорно сжимались в кулак, как будто тело его вступило в фазу трупного окоченения. Наконец с помощью массажа ей удалось задержать пальцы в нужном положении, и тут обнаружилось, что мазать их краской просто бессмысленно – они были черными от грязи.

– Уж грязь-то нашу иностранная машина точно не переварит, – констатировал Александр Ильич и отправил жену за одеколоном.

Та спустилась с чердака, обшарила всю квартиру, но одеколона не нашла. Поэтому она достала из шкафа флакончик французских духов, подаренный ей мужем шесть лет назад и с тех пор бережно хранимый, и вернулась к не ведавшему о ее переживаниях бомжу. Тому же, видимо, понравилась процедура мытья рук французскими духами. Он неожиданно шевельнулся, чем сильно напугал Настю, и блаженно заурчал. Знал бы только Кристиан Диор, на какие благие цели пойдут в России его парфюмерные творения.

В конце концов после часа кропотливой работы приемлемые по качеству отпечатки пальцев бомжа были получены.

Не будучи по натуре человеком злобным и мстительным, на этот раз Александр Ильич весь следующий рабочий день мечтал только об одном, чтобы их бомж оказался преступником. Пусть не убийцей или рэкетиром, но хотя бы мелким воришкой. Это давало некоторые шансы на избавление. За час до окончания рабочего времени он тайком покинул институт и из ближайшего автомата связался с участковым.

– Товарищ капитан, как там машина? – скороговоркой поинтересовался он. – Надежда есть?

– Была.

– Как была? – переспросил Александр Ильич.

– Один палец не подошел. Девять подошли, а один нет. Вооруженный налет на банк. Пятьсот тысяч взяли. Я уж и сам обрадовался. Думал, к Новому году премию получу.

– А может, мы один пальчик подправим? Он ведь, сволочь, все равно что-нибудь где-нибудь да спер. Жрать-то ему надо, – с дрожью в голосе прошептал Александр Ильич в надежде на чудо.

– Ну, на это я пойти не могу. Это же должностной подлог, а мне до пенсии год остался.

– Так что же нам теперь делать? – застонал Александр Ильич.

– Это вы уж сами думайте. Русский народ находчивый, его к этому жизнь приучила. А так, если еще какая помощь понадобится, скажем «наедет» кто-нибудь, звоните, не стесняйтесь. Я в крайнем случае из Товарищества ребят попрошу.

По дороге домой Александр Ильич купил в ларьке бутылку водки, поскольку настроение было отвратное. Организм требовал снятия накопившегося напряжения.

Хоть Александр Ильич был человеком малопьющим, однако по-настоящему русским. «Ах, Америка! Ах, Европа! Все наивные, как дети! Ах, как наши „политические" эмигранты уже всех там „достали" своим пролеткультовским воспитанием и находчивостью! А как смешно об этом Задорнов рассказывает. После его выступлений даже гордость появляется за своих соотечественников. Правда, с кисло-горьким привкусом. Не зря столько лет учились все через „черный ход" да по знакомству доставать. Всевозможным утрускам, усушкам, уверткам. Как же – каждому по способностям. Живучесть поразительная. Наш бомж еще всех нас переживет, пока мы перед всем миром будем отстаивать его права, а на поминках какой-нибудь „растворитель" в себя вольет за упокой наших душ», – так зло рассуждал Александр Ильич, вспоминая последние слова участкового: «Русский народ находчивый». Вот только покой свой не может найти!

Дома он прошел на кухню, налил полстакана водки, отрезал кусок сала и залпом выпил. Через несколько минут воспаленное сознание затуманил желанный хмель. Безысходность слегка отступила под воздействием лечебных свойств «Столбовой». Возникло даже желание взять бутылку и подняться с ней на чердак. Треснуть с бомжом по стакану, познакомиться, попросить его в лифте не мочиться и над головой по ночам не ходить. Может, и нашли бы общий язык, ведь не японец же он. Однако воспоминания последних дней заглушили минутную слабость. Выпив еще полстакана, Александр Ильич закурил и включил телевизор. Его супруга периодически с тревогой заглядывала на кухню, стараясь держать ситуацию и состояние мужа под неусыпным контролем. Тем временем на экране разворачивалась дискуссия. Ее участники держались уверенно, со знанием дела и, видимо, получали удовольствие даже от самого процесса. По отдельным репликам, доходившим до замутненного алкоголем сознания Александра Ильича, он с трудом разобрал, что речь идет о коррупции.

– Генеральная прокуратура обязана про верить эти факты, – напористо произнес мужчина с красивой заколкой в галстуке и сделал глоток из фужера.

Александр Ильич моментально почувствовал сухость во рту.

– Нам бы еще парочку подходящих законов и народу побольше. Тогда бы мы их! – бодрым, поставленным голосом принял от первого эстафету его собеседник в генеральском мундире.

– Это не к нам, это к законодателям, – быстро отреагировал первый и кивнул на соседа.

– Какая, на хрен, коррупция, какая организованная преступность! Вы сначала бомжа моего одолейте! – яростно заорал в экран Александр Ильич и в порыве негодования опрокинул стакан. – Вас бы всех сейчас ко мне на чердак! Посмотрел бы я на вас, демагогов!

Напутанная криком и звоном разбитого стекла супруга влетела на кухню, отключила телевизор и после двадцатиминутных уговоров препроводила мужа спать.

Утром Александр Ильич долго принимал душ, чтобы очиститься от дурных воспоминаний. Жена подала ему на завтрак яичницу и заварила крепкий кофе.

– Что теперь делать будем? – спросила она его во время еды. – Как дальше жить?

– Не знаю, может, квартиру обменять? – неуверенно предложил он, помешивая горячий кофе. – Район у нас хороший, обменяем на любой этаж.

– Что ты? – ужаснулась она. – Столько трудов и средств в ремонт вложили, да и привыкли уже за четырнадцать лет. Чтобы из-за какого-то алкаша с квартирой распрощаться? Легче приноровиться. 

ГЛАВА 2

Прошли три недели, в течение которых Александр Ильич и его жена приспосабливались к вынужденному чердачному соседству. Переместив кровать в гостиную, они с помощью фирмы «Надежа и опора» установили металлическую дверь, подключились к охранной сигнализации и обзавелись книгой по аутогенной тренировке, которую каждый день штудировали перед сном. С вечера супруга застилала полы в лифте страницами периодической печати, а рано утром вместо зарядки сгребала их и выносила подмоченный сверток на улицу, выполняя функции отсутствующего в доме дворника. Судя по регулярным следам на страницах популярных изданий, бомж пребывал в полном здравии и вполне обходился без аутотренинга.

Настя, после консультаций с соседями, заложила в ломбард кое-какие вещички и тоже обзавелась железной дверью.

Регулярное самовнушение давало положительные результаты, и окружающая действительность в их сознании заиграла новыми красками. Александр Ильич даже начал есть тушеные овощи, к которым с детства имел отвращение. Его супруга безо всяких дорогостоящих снадобий похудела на три килограмма и сумела надеть некогда любимое платье, до этого много лет пылившееся в шкафу.

В один из вечеров, допоздна засидевшись за просмотром футбольного матча, Александр Ильич после финального свистка из любопытства поднялся на чердак. Состояние бомжа и его классическая поза оставались неизменны, как улыбка Джоконды или курс отечественных реформ. Александр Ильич несколько минут покурил над телом, затем тяжело вздохнул и пошел спать.

До определенного момента возникшие в связи с проживанием бомжа неудобства волновали лишь жильцов последнего этажа. Но однажды утром все обитатели подъезда обнаружили, что остались без входной двери. Дверь была превосходная, обитая обожженными рейками и покрытая сверху лаком. Деньги на ее установку собирали со всех квартир. Первое время на ней даже красовался могучий кодовый замок, который, однако, быстро исчез. Все равно дверь было жаль, тем более в преддверии холодов. Жильцы единодушно связали ее пропажу с живущим в подъезде бомжом. Некоторые из наиболее невыдержанных повторили восхождение на чердак, проделанное ранее Александром Ильичей, которое закончилось для них так же бесславно.

Проживающая на первом этаже пенсионерка Нина Петровна, прихватив с собой полученные за многолетний труд на ткацкой фабрике грамоты и значки, не поленилась сходить в милицию и написать заявление. Милиция тоже не поленилась и из уважения к ее наградам привезла розыскную собаку. Та побегала по ближайшим кустам, а затем сделала стойку на появившегося из подвала кота Мурзика и моментально забыла о долге. Смущенный кинолог тут же увез собаку, напоследок пообещав разыскать дверь собственными силами.

А еще через три дня с площадки между первым и вторым этажами испарилась оконная рама, да еще со стеклом. Это было уже слишком, это был явный вызов, и постепенно страсти в подъезде накалялись.

– Я этому козлу голову оторву! – кричал на всю лестницу Володя, зять Нины Петровны, периодически бегая на чердак, который постепенно превращался в объект паломничества. Но бомж в этот день так и не появился.

– Володя, ты только не горячись, – успокаивал его Александр Ильич, раньше всех усвоивший азы уголовного права.

– Ильич, что же это за б…во такое, с каким-то бомжом не можем справиться?! – не унимался тот, сидя за чаем на кухне Александра Ильича. – Он нам так скоро весь дом разберет, один только чердак останется.

Александр Ильич подливал ему в чашку и рассказывал о походе в милицию, но Володя не успокаивался:

– Ладно, у ментов прав никаких нет, а этих тогда зачем по три раза в год выбираем? На кой хрен они нужны? Чтобы нас по телевизору развлекали? Так у нас и без них смеха по горло.

Володя был парень толковый, работящий, но излишне горячий. Очевидно, семейная жизнь и работа вконец расшатали его неустойчивую нервную систему. Жил он с женой Галей, тещей и двумя детьми в двухкомнатной квартире, а работал водителем на «скорой». В списке же очередников на получение отдельного от тещи жилья он уже пятый год числился под семнадцатым номером, и ничто не сулило ему шансов на переезд.

– Слушай, Ильич, а давай его с чердака утащим. Я как раз завтра дежурю, – неожиданно осенило Володю после трех выпитых чашек, и он изложил свой план.

Воистину прав был много повидавший за свою милицейскую жизнь участковый – находчив русский народ.

На другой день после работы Александр Ильич, перед которым вновь забрезжила надежда на избавление, излазил все чердаки в микрорайоне в поисках наиболее комфортабельного. Некоторые из них были уже заняты. «Слава тебе, Господи, не одни мы страдаем», – думал он с облегчением и сам же осуждал себя за подобные мысли. Наконец в соседнем квартале он отыскал подходящий. Даже два больших мусорных бака стояли в нескольких шагах от входа в подъезд.

В три подъехал Володя, который вместе с врачом «скорой» выгрузил из машины носилки.

– Ты извини, Ильич, мы тут слегка задержались. Бабульку одну полтора часа откачивали, – объяснил он.

После чего все дружно проследовали на чердак, где разложили носилки, закатили на них бомжа, поверх бросили его постельные принадлежности и понесли тело вниз.

Технически превосходно исполненная операция прошла без особых сбоев, и бомж занял место в самом сухом и теплом углу нового жилища, а Александр Ильич, успокоенный этим видением, в отличном настроении вернулся домой.

Весь следующий день и ночь переселенец отсутствовал, что вызвало неописуемую радость у посвященных в это тайное дело. А утром живущая на четвертом этаже Верочка вышла из квартиры с пятилетней дочерью Лялей. Верочка работала машинисткой в совместной фирме, а Ляля ходила в садик. Ее папа был моряком и уже десять месяцев не появлялся дома, поскольку его белоснежный лайнер затерялся на американском континенте, арестованный местными властями за долги. Последняя телеграмма от него поступила три месяца назад из Панамы: «У меня все хорошо тчк Очень жарко тчк Много загораем зпт купаемся тчк Надеюсь когда-нибудь вас увидеть тчк Целую тчк Коля тчк». Несколько раз Верочка справлялась в пароходстве о дате свидания, но там разводили руки и призывали к мужеству и терпению. Все остальные новости, связанные с судьбой мужа, она узнавала из редких телевизионных сообщений,

Верочка с Лялей привычно шагнули в кабину спустившегося лифта, и тут же глаза у них заслезились, а горло сдавило от смеси запахов, которые исходили от стоявшего рядом существа. Внешне оно смахивало на «снежного человека», которого Верочка запомнила по американскому фильму. Но поскольку она слышала от соседей о творящихся на лестнице безобразиях, то моментально сообразила, с какой горной вершины тот спускается. Ляля же, оцепенев, не сводила с попутчика своих широко открытых испуганных глаз. На первом этаже он следом за ними вышел из лифта и нетвердой походкой побрел в направлении универсама.

– К-к-кто это? – заикаясь, спросила на улице дрожащая от испуга Ляля.

– Это домовой. Не бойся, он добрый, – растерянно ответила Верочка, успокаивая перепуганную дочку.

Весть о трагической встрече мгновенно разлетелась по этажам, и Александр Ильич с новой силой приступил к самовнушению. А еще через несколько дней не вернулся домой с прогулки кот Мурзик, который своим неожиданным появлением из подвала так смутил милицейскую овчарку и ее хозяина. Мурзик жил на втором этаже, в семье бывшего профессора кафедры политэкономии социализма Степана Яковлевича Вознесенского. Как и все рыжие, Мурзик пользовался успехом у дам и потому целыми днями крутил любовь в ближайших подвалах, отчего все котята в округе имели рыжеватый окрас. Однако к вечеру Мурзик неизменно возвращался домой, чтобы восстановить растраченные за день силы и осчастливить хозяйку своим появлением. Все жильцы знали и любили Мурзика за сообразительность и неиссякаемую жизненную энергию, а уж хозяйка Анна Сергеевна души в нем не чаяла. Их единственный сын вместе с семьей перебрался в Германию, и все невостребованные чувства Анны Сергеевны перепадали коту. Была еще, правда, восьмидесятилетняя мать мужа Клара Митрофановна – беспощадная к врагам комсомолка тридцатых годов, которую при рождении нарекли Клавой. Но затем, после своего идейного становления, она поменяла это мелкобуржуазное имя на более революционное и звучное. Теперь же Клара Вознесенская в силу возраста почти ничего не слышала и целыми днями, сидя в кресле, с любовью перелистывала труды классиков революционного движения. Ее сын после того, как политэкономия социализма подверглась обструкции, вышел на пенсию и с тех пор подрабатывал написанием и продажей шпаргалок для нерадивых студентов, чтобы поддержать жизненные процессы в семье. Многие его прежние коллеги сумели быстро перестроиться и так же увлеченно, как и раньше, преподавать экономику рыночных отношений, доказывая себе и окружающим, что в глубине души всегда были рыночниками. Степан Яковлевич в отличие от них не смог так легко забыть «закон прибавочной стоимости» и принципы социалистического планирования. Нет, он ничего не имел против рынка и даже симпатизировал ему, особенно когда заходил в магазин и видел обилие товаров и непривычное для советского человека отсутствие очередей. Но все-таки что-то удерживало его от полного восторга – может, наследственные гены, может быть, вид старушек, стоящих на каждом углу с протянутой рукой, а возможно, размеры получаемой им пенсии.

В течение двух последующих дней Анна Сергеевна в поисках кота без устали обследовала чердаки и подвалы микрорайона, а на третий день категорически заявила: «Это его бомж сожрал». В семье экспрофессора был объявлен бессрочный траур, запрещены любые зрелищные мероприятия, а в адрес бомжа круглосуточно неслись проклятия и угрозы.

Остальные проблемы жильцов третьего подъезда отошли на второй план, а рейтинг популярности бомжа подскочил до такой отметки, что начал критически зашкаливать. Людской гнев мощным потоком устремился с последнего этажа вниз по лестнице, забурлил в каждой квартире и по причине отсутствия входной двери свободно выплескивался на улицу. Все свои беды люди прочно связывали с его появлением. Сгоревшие почтовые ящики, надписи на стенах, разбитые стекла и грязь на лестнице – во всем был виноват он. Даже когда новоявленный коммерсант Кузякин, работавший в прежние годы завхозом техникума, обнаружил привязанную к ручке своей двери гранату и бросился на пол, закрыв голову руками, то и в этом опознали преступную руку бомжа. К счастью, граната оказалась учебной и взрыв не последовал, но ни у кого не возникло сомнений, что следы злодеяния ведут на чердак. Как ни странно, но только чердак и оставался живительным оазисом покоя, а его обитатель – единственным человеком, далеким от полыхавших страстей. Он не знал и даже не догадывался о таком внимании окружающих к своей персоне, руководствовался природными инстинктами и, как бы с высоты своего положения, наблюдал за происходящим в подъезде.

Степану Яковлевичу, сидевшему как-то вечером за работой над крупным заказом шпаргалок к очередной студенческой сессии и наблюдавшему за непроходящими страданиями жены, пришла на ум грустная мысль: «Ведь, в сущности, в таких же подъездах, разбросанных по всей России, и формируется общенациональная идея». Он до того был поражен ее глубиной, что отложил перо и надолго, задумался.

ГЛАВА 3

Как уж повелось, с наступлением осенних холодов в домах начался аварийный ремонт отопления, а в магазинах – массовая продажа электрообогревателей.

В один из морозных вечеров Александр Ильич и его жена, завернувшись в плед, сидели на кровати и в соответствии с рекомендациями книги согревались самовнушением. После окончания сеанса они быстро нырнули под два ватных одеяла и крепко прижались друг к другу.

Около трех ночи Александр Ильич проснулся от громкого топота над головой. «Тоже, наверное, замерз», – подумал он о бомже, потому как тот стал бегать по чердаку и прыгать над самой кроватью. Однако через несколько минут шум прекратился, и Александр Ильич тут же заснул.

Через час его разбудил удушливый запах гари. Он нехотя поднялся с кровати и вышел в коридор. Вся прихожая была заполнена едким дымом. В трусах и тапочках Александр Ильич выскочил на лестничную площадку и задохнулся от дыма, который клубами валил с чердака и распространялся по всей лестнице.

– Пожар! Горим! – заорал он во всю мощь и принялся давить на кнопки соседских звонков.

Пожарные с мигалками и сиреной примчались через десять минут, окончательно разбудив жильцов и выгнав их на лестницу. Через сорок минут чердак профессионально залили водой и стихия была повержена, но даже после этого никто не покидал пепелище. Только Кузякин все это время, не доверяя пожарным, без устали таскал на улицу нажитое добро.

– Это он, паразит, чтобы согреться, костер развел, – настойчиво убеждала всех Анна Сергеевна. – Чтоб ему моим Мурзиком подавиться!

С ней и не пытались спорить, поскольку иных версий не существовало.

– Ну что, доигрались в гуманизм, гуманоиды, чуть все не сгорели! – вторил ей Володя. – Надо было самого его давно на костер отправить!

Ему тоже не возражали. Лишь Степан Яковлевич, появившийся в пальто, накинутом на ночную пижаму, пытался отговорить собравшихся от подобного варварства. Но его проповедь была нарушена женой Александра Ильича: «Саша, нас заливает!» – закричала она, выглянув из квартиры. Вслед за ним и другие бросились расставлять у себя в квартирах кастрюли и миски. Свободные же от этого занятия продолжили обсуждение общечеловеческих прав и свобод.

В разгар бурного обсуждения Верочка вдруг сморщила свой маленький носик. «Что-то газом запахло», – неуверенно произнесла она. Все как по команде зашмыгали носами, а Кузякин моментально затушил сигарету и пулей понесся к себе.

«Аварийка» с воем прикатила во двор через двадцать минут. Теперь уже по всему дому в окнах зажегся свет, и жильцы испуганно выглядывали на улицу. «Пожарные газопровод повредили. К утру всем подъездом могли бы на воздух взлететь», – обрадовали ремонтники и отключили газ. С этим они и уехали, а прерванная дискуссия продолжилась с новой силой. Не хватало лишь воплотимых идей.

Наконец, устав от разговоров, согласились с предложением работающего охранником в банке отставного майора Журавлева. Он посоветовал оставить на чердаке засаду. Быстро составили список очередности, и первая пара, облачившись в водонепроницаемые накидки и резиновые сапоги, отправилась в дозор.

Засада просидела на объекте ровно неделю. Чердак успел высохнуть, но бомж в западню не шел. Общая беда сблизила жильцов, в их отношениях появились элементы взаимовыручки и сочувствия.

На восьмой день Журавлев снял засаду, а на десятый бомж вернулся. По уже устоявшейся традиции первым о его возвращении узнал Александр Ильич, который и оповестил остальных об этом долгожданном событии. Было решено собраться вечером у Вознесенских и найти выход из тупика.

* * *

На следующий день, прихватив с собой бутылку водки, кусок говяжьей печенки и копченую скумбрию, Володя отправился к двоюродному брату на Васильевский остров.

– Ты какими судьбами, без звонка? – удивился Валентин его неожиданному появлению.

– Мимо проезжал. Вот и решил узнать, как вы живете, да подкормить вас немного, – соврал тот.

– Да живы пока, летними запасами перебиваемся, – пояснил Валентин, пропуская брата в квартиру.

Валька Скоков пришел на завод учеником после окончания восьмого класса. Там его торжественно проводили на службу, туда же он и вернулся после трех лет флота и вот уже восемнадцать лет работал сборщиком на главном конвейере, укрепляя из последних сил оборонную мощь страны. Большая часть сознательной жизни старшины второй статьи в запасе прошла в стенах ставшего ему родным предприятия. Там он познакомился со своей женой Надей, в то время худенькой девчушкой из заводоуправления. Там он получил в свое время медаль за сдачу нового образца танка, там были все его друзья и приятели. Старшая дочь Скокова заканчивала школу, а младшая училась в восьмом.

Когда оборонка встала, люди побежали с завода. Многие, в основном молодежь, окопались в различных кооперативчиках и ремонтных мастерских и «делали деньги», научившись ловко обходить законы и не очень сетуя на существующий в стране порядок. Валентин Скоков никуда не уходил и даже не пытался этого делать в силу своего характера и отсутствия коммерческой жилки. Да и идти ему было некуда.

Братья расположились на кухне, и хозяин поставил жариться принесенную Володей печенку. Тарелки с грибами, клюквой, хлебом и нарезанной скумбрией заняли место на столе.

– А где Надюха с девчонками? – спросил Володя.

– Они уже три недели у тещи живут, – объяснил Валентин.

– Поругались?

– Хуже. Она мне ультиматум выдвинула. Или, говорит, начнешь деньги для семьи зарабатывать, или совсем разведемся. Другие, говорит, как-то приспосабливаются, крутятся, некоторые даже машины купили, а ты сидишь на своем орденоносном и клюквой, как тетерев, питаешься. Ленка в этом году школу заканчивает, в институт собирается. А где деньги на обучение взять? Да и приодеть ее надо к выпуску. Во, бляха муха, ситуация, хоть под поезд, как Анна Каренина, бросайся. Она хоть с жиру бесилась, а тут от грибов соли в каждом суставе хрустят.

Валентин налил в рюмки водку, и они, не чокаясь, выпили, закусив скумбрией с клюквой.

– Вроде не «паленая» водка, – с удовлетворением отметил Валентин. – У нас из цеха один купил в ларьке и через час окочурился.

– А где покупал, не знаешь? – заинтересованно спросил Володя.

– Не успел сказать, – вынимая изо рта косточки от рыбы, ответил Валентин.

Его ответ почему-то сильно разочаровал брата, и тот на минуту призадумался.

– Сколько же вам не платят? – наконец спросил он.

– Шестой месяц пошел, – ответил тот.

– А на что же вы живете?

– Как на что? Летом, когда в отпуск всех за свой счет распустили, я каждый день за грибами и ягодами ездил. Всю Ленинградскую область изучил, две пары сапог сносил. Дары природы жена возле метро продавала да себе запасы делала. На хлеб и картошку заработали. Я Надежду не осуждаю, но куда мне идти, сам прикинь? Обещают к концу года полностью рассчитаться, но я в это мало верю.

– Не позавидуешь вам, – посочувствовал Володя. – Нам хоть пока регулярно платят. Правда, немного побастовать пришлось, они и испугались – за себя.

Они выпили еще по рюмке и приступили к горячему.

– Давно уже печенку не пробовал, вкус начал забывать, – заурчал от удовольствия Валентин.

– А остальные на что живут? – с интересом наблюдая за ним, поинтересовался Володя.

– Кто как может, – не отрываясь от еды, ответил брат. – Некоторые оружие на продажу делают. Ножи с выкидным лезвием или огнестрельное в виде авторучек под мелкашку. Но я в эти игры не играю. Вот если не расплатятся, как обещали, тогда пошлю все подальше и тоже чем-нибудь прибыльным займусь.

– Валь, а я ведь к тебе с предложением, правда, не совсем обычным. Не знаю, как и начать. Давай по третьей выпьем за тех, кто в море, и потолкуем, – предложил Володя.

И после третьей выпитой рюмки подробно рассказал брату о бомже и творимых им безобразиях.

– Мы все вчера собрались у профессора и большинством голосов решили, что его необходимо убрать. Профессор отговорить нас пытался, зато жена у него современная женщина. Теперь вот ищем исполнителя. Гонорар – две тысячи долларов. Я пообещал с тобой этот вопрос обсудить. Поручился, можно сказать, за тебя, – подвел итог Володя и замолчал в ожидании реакции брата.

При его заключительных словах Валентин поперхнулся клюквой и закашлялся.

– У вас что там, коллективное помешательство? – откашлявшись, выдавил он из себя. – Чтобы за какого-то вшивого бомжадоллары платить? Тоже мне заказуха.

– Я и сам его вначале серьезно не воспринял. Думал, что разок спущу с лестницы, он больше и не появится. А оказалось все гораздо сложнее, – признался Володя. – Теперь денег не жалко. Кстати, у нас народ живет образованный, но ничего другого предложить не смогли. До трех ночи голосовали. Или ты считаешь, что нам деньги девать некуда?

– Это ваши проблемы. Только я на такое не подпишусь. На мне крови нет и не будет, – с некоторым пафосом произнес Валентин. – Ты, наверное, совсем рехнулся? Я простой работяга, а не убийца.

– Убийцами не рождаются, ими по нужде становятся – от клюквы с грибами, – философски заметил Володя. – Я же тебе, можно сказать, благородное дело предлагаю, людям помочь и свою семью сохранить. Медалью тебя за это не наградят, но деньги получишь приличные. Жена на тебя молиться будет, – продолжал он уговаривать брата. – Кузякин говорит, что тут и риска почти нет никакого. Ментам заказные убийства не по зубам. Валя, подумай хорошенько. Надо будет, я тебе и с транспортом помогу.

– А почему вы сами не хотите? Деньги бы сэкономили.

– Самим нам нельзя, соседи в милиции засветились. Да и нервы у всех не в порядке, а здесь требуется холодный рассудок.

– Нет, брат, не уговаривай. До весны как-нибудь дотяну, а там, глядишь, в лесу строчки со сморчками вылезут, сок березовый появится.

– Ну и живи всю жизнь со своими сморчками. Я думал, ты умнее, – махнул рукой Володя.

Настроение у обоих испортилось, они быстро допили бутылку, наспех распрощались, и Володя отправился домой.

По дороге он зашел к соседям и с грустью им сообщил о результате состоявшегося разговора.

– Может, он цену себе набивает? – удивился Кузякин. – Так ты ему объясни, что все без обмана, согласно действующим расценкам.

– Да нет, просто не может он, такой человек. Я думал, жизнь его окончательно приперла, оказывается – нет.

– Я бы со своей «крышей» поговорил, только они с бомжом связываться не будут. Их потом конкуренты засмеют. Не переживай, найдем кого-нибудь другого, – успокоил Володю Кузякин. – Народ уже деньги начал сдавать.

ГЛАВА 4

Несколько дней прошло в бесплодных поисках киллера. Поиски усилились после того, как вышел из строя лифт. Его обесточили, похитив медную электрическую катушку, а попутно вывернули в подъезде уцелевшие до сей поры лампочки. И вновь разъяренные лица жильцов, поднимавшихся в темноте по лестнице, были обращены в сторону чердака. Даже те, кто до последнего не верил в легитимность принятого собранием решения, окончательно отбросили сомнения. Все, кроме неподдающегося перевоспитанию Степана Яковлевича, который держался на валерьянке и непрерывно бормотал про какой-то высший разум.

Анна Сергеевна стойко перенесла сорок дней со дня исчезновения Мурзика и все свободное время ходила по злачным местам района, разыскивая подходящего наемника.

Однажды вечером она привела к Кузякину пьяного мужика в грязной поношенной одежде.

– Вот, нашла. Он на все согласен, – радостно сообщила она.

– На что он, Анна Сергеевна, согласен? – зашептал ей Кузякин. – Он сам из соседнего подвала.

– Какая нам разница. Главное, чтобы быстрее свершилось.

Кузякин отвел ее в сторону и тихо заговорил:

– Анна Сергеевна, да он задаток возьмет – и с концами. Такой за бутылку все что угодно пообещает, а сам перед алкашами будет над нами потешаться. Нас всех и прихлопнут. Я понимаю, что вас чувства захлестывают, но к этому делу нужно подойти серьезно.

Кузякин взял мужика под локоть и повел его к лестнице.

– Держи десятку и ступай опохмелись за наше здоровье, – сказал он ему и протянул денежную купюру. – Это она пошутила.

Когда обрадованный таким неожиданным подарком судьбы несостоявшийся наемный убийца спустился вниз, Кузякин еще некоторое время знакомил Анну Сергеевну с правилами конспирации.

– Извините, виновата, разум окончательно затуманило, – оправдывалась она, но по окончании их разговора отправилась в ближайшую рюмочную.

В тот же день, 20 декабря, Валентин Скоков вышел на работу в надежде получить обещанную правительством зарплату. В кармане его пиджака лежала повестка в суд по делу о бракоразводном процессе, врученная ему накануне.

– Денег нет и ближайшее время не будет, – при входе в цех обрадовал его мастер, после чего Скоков замер, а рука его непроизвольно потянулась к лежащему на верстаке гаечному ключу. – Все наши деньги направили бастующим шахтерам, – увидев это движение, быстро продолжил мастер. – Они грозятся из забоев на поверхность не выходить. Ты представляешь, чем это может обернуться? Они же под землей могут до самого Кремля добраться. Да и уголь сейчас для государства важнее, чем танки. Их уже девать некуда. Разве что шахтеров ими пугать. Так мне начальник цеха наш объяснил, а ему свыше.

– И когда обещают? – зашевелил губами Валентин.

– А я почем знаю. С желающими предложено натурой рассчитаться, по себестоимости.

– Какой еще натурой, бабами, что ли?! – сорвавшись, заорал Скоков.

– Ну чего ты кричишь, оглашенный, – попытался успокоить его мастер. – Не бабами, а запчастями к танкам.

– На кой х… мне ваши запчасти! Я мяса хочу! Мне жрать надо! Меня от соленых грибов изжога мучает!

– Сразу видно, молодой и неопытный, – с укоризной произнес мастер. – Запчасти к нашему танку на черном рынке большие деньги стоят. Если, конечно, покупателей сумеешь найти.

– Ну уж нет! Это пусть начальники наши танками торгуют. С меня хватит, беру до Нового года отпуск за свой счет. Все равно не платят.

Вернувшись домой, Скоков взял с письменного стола дочери попавшийся ему на глаза детектив под названием «Преступление и наказание» и завалился с ним на диван. Захотелась от всего отвлечься и не думать о жизненных тяготах. Хоть и читал он крайне редко, вполне обходясь телевизором, но начало произведения так его увлекло, что он зачитался до глубокой ночи.

«Все как в моей теперешней жизни, где-то я уже эту историю слышал, – задумался Скоков, оторвавшись от книги. – Только что-то уж он больно чувствительный. С такими нервами нужно дома сидеть и книжки читать про любовь. Я бы, уж если решился, не стал бы потом нюни распускать. Меня бы не раскололи».

Он отчетливо представил чердак Володькиного дома и лежащего неподвижно бомжа.

«Раз, два и готово. Не нужно будет в суд идти разводиться и на заводе собственные деньги клянчить. Дочкам наряды куплю и Надежде сапоги зимние. А там, может, и жизнь повернется к лучшему, – размышлял Валентин, поймав себя на мысли, что эти видения его не страшат. – Может, рискнуть разок, бомжа этого никто и не хватится?»

Он отложил недочитанную книгу, поднялся с дивана и вышел на кухню. Поставив на плиту чайник, Валентин закурил папиросу и снова задумался: «Нет, топором я, пожалуй, не осилю, да и от крови потом не отмоешься. Если только из пистолета, через подушку, а труп спрятать в мешок и сбросить в мусорный контейнер». Идея показалась ему осуществимой. Он выпил стакан чаю с черничным вареньем, выкурил еще одну папиросу и решил испытать судьбу. «Сейчас позвоню жене. Если она меня пошлет к черту, тогда соглашусь», – загадал Скоков.

После долгих телефонных гудков Надежда сняла трубку, и Скоков, пожелав ей доброй ночи, вкрадчиво поинтересовался:

– Надюша, я тут повестку в суд получил. Ты это серьезно?

– А ты думал, что я всю жизнь шутить буду и сыроежки твои проклятые бочками солить? – раздраженно произнесла жена. – Тебе, наверное, во сне зарплата приснилась, и ты решил в четыре ночи своей радостью поделиться?

– Нет. Зарплату опять не дали, но у меня тут работа денежная намечается, – попытался заинтересовать ее Валентин.

– Иди ты к черту со своей работой, не мешай спать. Когда деньги получишь, тогда и звони, – сказала Надежда и повесила трубку.

«Видно, от судьбы не уйдешь, придется соглашаться», – обреченно подумал Скоков и набрал телефонный номер брата.

– Слушаю, – послышался в трубке сонный голос.

– Привет, это я, Валентин.

– Ты что не спишь, сморчки на окне поливаешь?

– Я согласен.

– С кем? – не понял спросонья Володя.

– С твоим предложением. Вези днем задаток, только в валюте. Хочу Надежде побыстрее нос утереть.

– Вот это другое дело, это по-мужски, – обрадовался брат. – В двенадцать дня буду у тебя с деньгами. А когда ты его?..

– Это не телефонный разговор, может, нас уже слушают. Приедешь, тогда и поговорим. Все, иди досыпай.

После телефонного разговора с братом Скоков взял отложенную книгу и ради любопытства заглянул в ее конец. «Да, конец здесь печальный. Может, мне повезет», – вздохнул он и с надеждой улегся спать.

В полдень Володя приехал к брату. Утром он зашел к Кузякину, рассказал о ночном звонке и получил от него тысячу долларов, предназначенную в качестве аванса.

– Пересчитай, – сказал он Валентину, передавая ему в прихожей конверт с деньгами. – Я к тебе на служебной машине заскочил, дежурю сегодня.

– Представляешь, первый раз в жизни настоящую валюту держу, – взволнованно произнес Скоков, пересчитывая доллары. – Все верно, ровно тысяча.

– Валя, ты только не обижайся. Мне от тебя расписка нужна. Деньги ведь общественные, мне за них перед людьми придется отчитываться, – попросил Володя. – Ты не переживай, я ее у себя буду хранить.

Скоков молча вырвал лист из ученической тетради, написал расписку и передал ее брату. Тот сунул ее в карман и спросил:

– У тебя план имеется?

– Это уже мои проблемы, не хочу в них никого посвящать. Раз я деньги взял, мне и расхлебывать. Передай соседям, что бы в ночь на 30 декабря с одиннадцати и до утра никуда не шастали, а сидели по квартирам, – потребовал он. – Лифт работает?

– Вчера пустили. Спасибо тебе огромное от всего коллектива, я в тебя всегда верил.

Он крепко обнял Валентина и в приподнятом настроении укатил на дежурство.

После его отъезда Скоков вновь достал из конверта доллары и принялся их рассматривать, а затем, неожиданно вспомнив известное выражение «Деньги не пахнут», понюхал банкноты.

– Точно не пахнут, – радостно провозгласил он и понес конверт в туалет, где спрятал его в банке с засохшей краской.

Желая побыстрее удивить жену, Скоков тут же позвонил Надежде, но та долго не поддавалась уговорам и только после многочисленных просьб и обещаний согласилась на встречу.

«Надо будет завтра к Михалычу на завод съездить, – принялся размышлять Скоков после разговора с женой. – Выпрошу у него на месяц самодельный пистолет и ножик, зачем мне самому тратиться. Объясню, что своим женщинам хочу для самообороны выдать, а то в подъезде разная гопота собирается. Михалыч поверит. Пистолеты у него, конечно, дерьмовые, из них только по воронам стрелять, но, думаю, для бомжа сойдут. Куплю к нему штук десять патронов, – перечислял, загибая пальцы, Скоков. – Да, чуть было не забыл. Мешок от картошки нужно будет освободить», – подвел итог своим дальнейшим действиям начинающий киллер.

Ровно в шестнадцать часов он встретил в метро на Невском проспекте жену и дочек и сразу ошарашил их неожиданным вопросом: «Где здесь поблизости валюту меняют?»

– Ты что, поиздеваться над нами решил? – набросилась на него Надежда и хотела было сразу уехать, но Валентин ее удержал.

– Подожди, Надя. Мне действительно нужно пару сотен на рубли обменять. Хочу вам новогодние подарки сделать, – наслаждаясь каждым произнесенным словом, объяснил он.

– Вам что, на заводе стали валютой платить? – с иронией спросила жена.

– Размечталась. На заводе предложили запчастями рассчитаться. Если тебе гусеницы от танка нужны, могу привезти. Это мне одна совместная фирма ответственную работу предложила. Она спасением человеческих жизней занимается, что-то вроде МЧС. Разглашать подробности не имею права. Они аванс выплатили, чтобы я мог силы свои восстановить и тщательно подготовиться…

Младшая дочь не выдержала и спросила:

– Папа, а это не очень опасно?

– Бог его знает, дочка. Сейчас и по улице вечером ходить опасно. А что делать, людям помогать нужно, тогда и они тебя в беде не оставят.

Они выбрались из подземного перехода на Невский и двинулись по направлению к Адмиралтейству, читая по дороге вывески на иностранных языках и разглядывая витрины магазинов. От разнообразия увиденных продуктов у Скокова засосало под ложечкой. Вскоре на пути попался «обменник», у кассы которого Валентин небрежным движением вытащил из заднего кармана брюк пачку долларов, чем окончательно добил своих спутниц. Надежда перестала язвить и смотрела на мужа с нескрываемым интересом.

– Может, в Гостиный Двор вернемся. Там сейчас предпраздничная распродажа, – предложила она.

– В Гостиный так в Гостиный. Я там уже несколько лет не был, – легко согласился Скоков.

К тому времени стемнело, и зажглось уличное освещение. Стоял легкий морозец. Хрустящие в кармане деньги пробудили в Валентине давно забытое чувство уверенности, а также способность воспринимать красоту окружающей жизни.

В этот миг он забыл и о бомже, и о предстоящей ему секретной, работе. Валентин подумал, что будоражащие его воображение деньги получены им за добросовестный труд на заводе, и он, свободный и независимый человек, привычно прогуливается с близкими ему людьми по улицам любимого города. Установленная напротив входа в универмаг огромная ель, расцвеченная флажками и светящимися лампочками, лишь добавляла торжественности происходящему.

В магазине Скоков, удовлетворявший свои скромные потребности в ближайших к дому ларьках, от обилия товаров и света несколько растерялся и занервничал.

– Мать честная! Да тут ведь все в натуральном виде, – не веря своим глазам, воскликнул он. – Я думал, это только в рекламе голову морочат.

– Папуля, ты просто в лесу от жизни отстал, – улыбаясь его словам, сказала старшая дочь. – Некоторые всем этим еще и пользуются, даже у нас в школе.

– Я ведь тебе не случайно твердила, что с твоего прославленного завода бежать нужно и в любой частной фирме устраиваться, хоть полы мыть. Тогда бы ты от всего этого дар речи не терял, – добавила Надежда. – У тебя эта работа постоянная?

– Не знаю, как справлюсь, – погрустнев, ответил Скоков.

После длительного хождения по отделам и многочисленных примерок старшей дочери Лене купили на выпускной вечер импортный костюм и туфли, а младшей зимнюю куртку и платье. Надежде долго выбирали сапоги. Не привыкшая к дорогим подаркам, она остановилась на тех, что подешевле, но Скоков этому воспротивился и силой натянул ей на ноги модные итальянские. Под стать новым сапогам в соседнем отделе подобрали сумку. Жена и дочки сияли от щедрых подарков, чмокали его в обе щеки и тянули в мужскую секцию.

– Мне ничего не нужно, у меня все есть, – отбивался Валентин. – Я бы лучше что-нибудь мясного поел. Пойдемте в кафе, – предложил он.

Все, возбужденные, высыпали на улицу. Неподалеку от Гостиного они завернули в кафе «Минутка» и расположились за столиком, заказав по стакану «колы» и длинному французскому батону, начиненному овощами и мясом. Скоков быстро, как удав, заглотил свой батон и с виноватым видом сходил за вторым.

В довершение сказочного вечера, уже в метро, он одарил дочек импортным эскимо, а Надежду букетом цветов. Три гвоздики сразили ее наповал, и она заговорила о возвращении домой. Однако это испугало Скокова, и он, сославшись на занятость, попросил повременить с переездом. Надежда отнеслась к его просьбе с пониманием.

Вернувшись домой, Скоков собрал имевшиеся в доме детективы и принялся их штудировать, обращая особое внимание на технику описываемых убийств и действия сыщиков. «Хорошо бы его, конечно, радиоуправляемым взрывным устройством грохнуть, – подумал он, дочитав очередной рассказ. – Только с кого я тогда вторую часть получу?» Неожиданно ему вспомнился чудесно проведенный вечер. «Эх, знала бы Надя, что мне за секретная работа предстоит. У нее бы этот батон в горле застрял. А впрочем, другие глотают, не давятся. Наверное, это дело привычки и вкуса», – успокоил он себя и с этими мыслями заснул, прижимая к груди томик Андрея Кивинова.

Все последующие дни Скоков занимался важной подготовительной работой. Он наведался в цех к Михалычу и выпросил у того пистолет и нож. Михалыч немного посомневался, но все же оружие дал, предупредив, чтобы имя его не упоминали даже под пытками. На рынке у кавказских «беженцев» он купил по доллару за штуку десять мелкокалиберных патронов, один из которых израсходовал ночью в Гавани при обстреле оружия.

Из всего усвоенного из книг Скоков сделал для себя основной вывод: «Главное, иметь железное алиби, тогда ничего не докажут». После этого все его мысли были заняты обдумыванием беспроигрышного варианта.

Заказчики уникального по количеству соучастников убийства из дома номер 5 также не сидели без дела, а старательно готовились к всенародному акту возмездия. Стариков и детей, по общему решению жильцов, заблаговременно перевезли к родственникам. Не тронули лишь Клару Митрофановну, которую, по причине глухоты и увлеченности своим хобби, просто не брали в расчет. Зато к числу неблагонадежных причислили ее сына, настроение которого внушало всем опасение. Поэтому Анна Сергеевна убедила его съездить на дачу, чтобы подышать чистым воздухом и отвлечься от дурных мыслей.

Руководствуясь общим замыслом, Александр Ильич и Настя посетили своего знакомого участкового, поздравили его с наступающим праздником и вручили Уголовный кодекс с дарственной надписью. В ходе беседы они сообщили, что после пожара бомж их куда-то исчез и больше в подъезде не появляется. Капитан от души за них порадовался, расчувствовался и передал им в дар железный бюст Дзержинского. «Все равно убирать придется. Новый начальник главка требует, – посетовал он. – Говорит, что нам идолы в милиции не нужны, только авторитеты». Словом, встреча прошла в теплой предпраздничной обстановке, и обе стороны остались довольны ее исходом.

Наконец все было готово, и оставалось дожидаться намеченной даты.

Утром 29 декабря Валентин Скоков проснулся по сигналу будильника, выполнил гимнастические упражнения, тщательно вымылся под душем и надел свежее нательное белье.

После калорийного завтрака он отправился в районную библиотеку, записался там на абонемент, выбрал учебники по бухгалтерскому учету и расположился с ними в читальном зале за первым столом. До самого закрытия он сосредоточенно листал книги, создавая видимость напряженного мыслительного процесса.

Не заходя домой, Скоков заглянул к соседу по площадке с вопросом о качестве отопления в квартире.

– Да вроде топят. Зайди посмотри, – пригласил тот.

Скоков прошел на кухню, потрогал батарею и высказал свое удовлетворение.

– Ты откуда с книгами? – полюбопытствовал сосед.

Этого вопроса Скоков ждал с нетерпением и принялся излагать подготовленную легенду об освоении новой профессии. Данный тактический ход он спланировал заранее, следуя рекомендациям Штирлица.

«Теперь, если соседа обо мне спросят, он скажет, что приходил Скоков с учебниками, трогал батареи, а затем ушел заниматься, – с удовлетворением подумал он. – Ведь в памяти остается начало и конец разговора».

В одиннадцать ему позвонил брат и условной фразой дал понять, что бомж находится на чердаке в ожидании своей участи. Скоков быстро собрал в спортивную сумку орудия преступления, дополнив их куском капронового шнура и старым байковым одеялом. Оставив включенным свет на кухне, он покинул жилище и направился к станции метро.

На подходе к дому Володи он позвонил из автомата мастеру цеха. Этот звонок дополнял его алиби. Получив ожидаемый ответ касательно зарплаты, Скоков повторил ему свой рассказ о домашнем самообразовании:

– Сейчас чайку попью и снова за учебники сяду, – доложил он.

– А почему у меня тогда номер таксофона высветился? – засомневался мастер.

«Черт, прокололся», – подумал Скоков, от досады сжимая зубы.

– Это у тебя аппарат барахлит, отдай его в ремонт, – ответил он мастеру, повесил трубку и, полный решимости и злости, двинулся к намеченной цели.

ГЛАВА 5

Всю роковую ночь большинство жильцов третьего подъезда не смыкало глаз, прислушиваясь к каждому постороннему звуку. Александр Ильич вместе с женой и соседями по площадке спустился к Анне Сергеевне, а Володя, уложив спать своих женщин, погасил свет и устроился возле кухонного окна с огромной кружкой кофе.

Он видел, как в начале первого брат с сумкой в руке зашел в подъезд. Прихлебывая остывший кофе и непрерывно куря, Володя мужественно боролся со сном, в надежде дождаться развязки. Наконец около четырех утра он увидел Скокова, который вышел на улицу и отсутствовал полчаса, а затем вернулся обратно. «Место подыскивал, куда труп спрятать», – решил про себя Володя.

Минут через двадцать Скоков вновь появился перед окном, сгибаясь под тяжестью огромного холщового мешка, в котором отчетливо просматривались очертания человеческого тела. Пройдя вдоль дома, он завернул за угол и выпал из поля зрения.

– Отыгрался хер на скрипке, кончились наши мучения. Ай да Валька! Все без шума и пыли, – порадовался он вслух и завалился спать.

В восемь часов утра наиболее пострадавшие от бомжа побежали наверх, чтобы вдоволь насладиться картиной долгожданного мщения. Чердак был пуст. Остались лишь груда бутылок и тряпье, на котором Журавлев обнаружил свежие пятна крови. Тряпки сгребли в угол и забросали чердачным хламом.

– Это ему вместо надгробного памятника. Собаке собачья смерть, – со злостью произнесла Анна Сергеевна и плюнула на кучу. – Огромное спасибо, Володя, вашему брату, низкий ему поклон и новогодние поздравления. Теперь можно со спокойной душой Степана Яковлевича из ссылки вызволять.

– Да, молодец твой ударник труда. Все сделано на высоком профессиональном уровне, прямо самородок. Мне такие таланты нужны, – сказал удовлетворенный увиденным Кузякин и отсчитал Володе вторую часть гонорара.

Вечером того же дня, нагруженный пакетами с новогодними подарками от соседей, Володя привез брату остаток денег. Тот встретил его в легком алкогольном возбуждении и пригласил в комнату, где красовались на столе недопитая бутылка коньяку и тарелка с наструганной колбасой и дольками шоколада.

– Как настроение, «мокрушник», каяться бежать не надумал? – спросил Володя, передавая Скокову конверт с деньгами. – Говорят, первые дни самые мучительные, легко глупостей наделать, а потом со временем забывается. Если, конечно, не напомнят. Ну, это тьфу, тьфу, тьфу.

– Настроение фиговое. Совесть мучает, – ответил тот, – но вы за меня не волнуйтесь. Я утром в Никольском соборе за упокой души свечку поставил.

– Его или своей?

– А, всех, – махнул рукой Скоков. – Целый день грязь под душем смываю да грехи замаливаю. – При этом он указал настоящую бутылку коньяку.

– Я от тебя, честно говоря, такого не ожидал и, не обижайся только, в удачный исход не верил, – признался Володя. – А настроение я тебе мигом поправлю. – Он принялся вытаскивать из пакетов разнокалиберные бутылки, коробки конфет, фрукты и бюст Дзержинского, подаренный участковым. – Это тебе от соседей к празднику. Феликс, между прочим, тоже с врагами народа беспощадно боролся.

Он попытался было завести разговор о событиях ночи, но Валентин оборвал его с просьбой не возвращаться к этой болезненной для него теме.

– Слова больше не услышишь, – извинился брат. – Давай мы сейчас за Новый год коньячку треснем. Ты, кстати, где праздновать собираешься? Наш коммерсант Кузякин очень хотел с тобой познакомиться. Сказал, что такие талантливые и исполнительные люди ему в современном бизнесе просто необходимы. Хочешь, приезжай, – предложил он, но Валентин отказался, сообщив, что ждет возвращения семьи.

Разлив коньяк по бокалам, братья звонко чокнулись за наступающий праздник и одним махом добили остававшееся в бутылке спиртное.

– Что год грядущий нам готовит?! – весело пропел Володя, отправляя в рот дольку шоколада.

– Обещание еще лучшей, чем прежде, жизни и очередного коренного перелома. Хоть бы наш завод какой-нибудь Форд купил. Представляешь, их салон и кузов, а наш двигатель от танка и пушка. Специальная модель для стран СНГ. Да ей цены не будет!

– Брось, Валя. Найдутся и в России когда-нибудь умные люди. Не омрачай сию минутную радость, – сказал Володя и обнял его за плечи.

– Ты думаешь, сейчас там дураки? Это мы их, мудаки, выбираем, любому проходимцу на слово верим…

– Слушай, я тебя в таком настроении боюсь одного оставлять. Как бы ты чего не сотворил, – с тревогой в голосе произнес Володя.

– За меня не переживай, езжай праздновать, – успокоил его Валентин.

– Смотри, если какие дурные мысли в голову полезут, сразу звони. Я мигом прилечу.

* * *

В новогоднюю ночь во всех квартирах третьего подъезда дома номер 5 царило бурное веселье. Ко всеобщему удовольствию от встречи любимого праздника добавилась радость от успешно проведенной акции возмездия. Казалось, теперь их дальнейшая жизнь пойдет иначе – достойно и красиво.

После первых произнесенных в семейном кругу тостов соседи отправились друг к другу с поздравлениями, и вскоре центр всеобщего веселья переместился на лестницу, куда вынесли для танцев японский магнитофон Кузякина.

Отдохнувший на природе от тяготивших его мыслей профессор Вознесенский после выпитого шампанского, сидя в кресле, вдохновенно доказывал жене:

– Аннушка, ты пойми, хотя бы элементарное планирование в государстве просто необходимо. Нельзя же все превращать в хаос. Я не говорю о прежнем – социалистическом, но хотя бы общие направления, какие-то вехи у них в головах должны быть. Ведь они же только иностранные кредиты планируют.

– Степан Яковлевич, ну что ты за них переживаешь, все у них есть. И планов собственных у каждого хоть отбавляй. Это у нас ничего нет. Приходится самим о себе заботиться, за свой счет, – успокаивала его Анна Сергеевна. – А ты, если будешь нам праздник отравлять, первой же электричкой снова в лес отправишься. – Анна Сергеевна протянула мужу бокал с шампанским. – Выпей, и пойдем на лестницу танцевать, сегодня такая чудесная ночь. Я словно помолодела.

Степан Яковлевич допил шампанское, обул выходные ботинки и следом за женой побрел на лестницу.

Каково же было удивление Анны Сергеевны, когда на танцевальной площадке Настя протянула ей картонную коробку из-под обуви, в которой лежал маленький рыжий котенок. С трепетом взяв в руки бесценный подарок, Анна Сергеевна от неожиданности пустила слезу и принялась благодарить обступивших ее улыбающихся людей:

– Предлагаю поднять тост за Мурзика второго! – выкрикнул Журавлев, появившийся в этот момент на лестнице в парадном мундире, украшенном аксельбантами, и принялся разливать шампанское в подставленные бокалы.

В это же самое время раскрасневшийся Валентин Скоков в костюме, светлой рубашке и ярком галстуке сидел за празднично накрытым столом в окружении сияющих жены и дочек. В углу комнаты на тумбе возвышался и радовал своими красками новенький цветной телевизор, купленный Валентином утром взамен отслужившей свое «Радуги». Всю новогоднюю ночь Скоков пребывал в хорошем расположении духа. Переживания и сомнения первого дня бесследно исчезли, и он, дождавшись родных, веселился вместе с ними до окончания телевизионных шоу.

После бурных новогодних праздников, отмеченных победой разума и воли над внешними обстоятельствами, жизнь участников борьбы с несовершенным законодательством вошла в обычное русло. Полыхавшие ранее страсти постепенно остывали, а бомж и связанные с ним события уступали место другим, как оказалось, не менее важным проблемам.

В январе совместными усилиями соседей был произведен запланированный ремонт потолков в квартирах последнего этажа, а на собранные деньги установлена новая металлическая дверь.

Валентин Скоков, посвятивший семье все праздничные дни, после долгих размышлений вновь появился на заводе, решив, что полученные от «фирмы» деньги быстро иссякнут. Надежда ничего не поняла из его объяснений на этот счет, но задавать лишних вопросов не стала.

В начале февраля, вечером, неожиданно позвонил брат.

– Валя, для тебя снова работа наметилась, – заговорщицки сообщил он, – по твоему профилю. Ко мне сегодня соседка наша зашла. У секретаря их фирмы в доме аналогичные проблемы. Верочка с ней чуть-чуть поделилась, так та слезно умоляет помочь. Народ у них живет состоятельный, денег не пожалеют. Ты как, согласен?

Опешивший Скоков не отвечал, и пауза сильно затянулась,

– Ты что молчишь? – переспросил Володя. – Я же для тебя стараюсь. Не хочешь, так и скажи. Мое дело маленькое. Передам, что ты отказался.

– Ты меня за кого принимаешь? – наконец выдавил из себя Валентин.

– Не нервничай, за нормального мужика. Ты, можно сказать, государственное дело делаешь, улучшаешь экологию. Тебе в Думе самое место. Короче, ты согласен?

– Подумать нужно. Я через час перезвоню, – ответил Валентин и положил трубку.

– Кто звонил? – поинтересовалась у него Надежда.

– Из фирмы, снова работу предлагают. Видимо, я им приглянулся, – нехотя объяснил он.

– Так чего же ты думать собираешься? – удивилась она. – Или ты все еще в государство веришь?

– Да никому я уже не верю. Просто за вас опасаюсь.

Через час Скоков после некоторых раздумий перезвонил брату, назвал время и место встречи, а также стоимость очередного заказа – три тысячи долларов.

– Только почему – в Зоологическом? – удивился Володя.

– Примета у меня такая и от дома близко, – пояснил Валентин, который продолжал неукоснительно следовать рекомендациям Штирлица.

«Далеко Валька пойдет, кто бы мог подумать. Такие „бабки" стал заколачивать, – задумался после их разговора Володя. – Мне за такие деньги придется год баранку крутить, а у него скоро от клиентов отбоя не будет. Может, мне к нему в ученики податься, смотришь, на квартиру скоплю?»

Через два дня за час до назначенного времени Скоков уже стоял в зале Зоологического музея. На нем были темные брюки и черный шерстяной свитер, а лицо покрывала двухдневная щетина. Спрятавшись за витриной с хищными птицами, он внимательно изучал посетителей.

В условленное время около огромного бегемота появилась небольшого роста симпатичная брюнетка лет тридцати. Она несколько раз, поглядывая по сторонам, обошла чучело, а затем остановилась и стала нервно посматривать на часы. Скоков, однако, не спешил выходить из укрытия, продолжая оценивать обстановку. Брюнетка подождала минут двадцать, а после этого, явно разочарованная, направилась к выходу. Только тогда Скоков покинул стервятников и пошел за ней, спрятав глаза за солнцезащитными очками. Он догнал ее у самого выхода из зала и дотронулся до ее плеча.

Брюнетка остановилась, внимательно осмотрела Скокова, сравнивая с описанием, и с облегчением выдохнула:

– Слава Богу, а я уже испугалась, что вы передумали. Меня Тамарой зовут, – представилась она.

Скоков называть себя не стал, но за опоздание извинился, объяснив, что вынужден проявлять осторожность. Тамара понимающе кивнула. Они отошли к окну. Тамара раскрыла сумочку, достала конверт с деньгами, исполненную в масштабе схему чердака с адресом дома, расположенного на проспекте Энтузиастов, и все это передала Валентину.

– Крестиком его спальное место обозначено, – пояснила она. – Директор проектного института самолично чертил.

– Отлично, – сказал Скоков, заглянул в конверт и спрятал его в нагрудный карман рубашки. – Вес у него приемлемый? – поинтересовался он.

Вместо ответа собеседница принялась торопливо рассказывать о мытарствах жильцов после появления у них на чердаке щуплого пятидесятилетнего мужичка. Как, не сдержавшись, два месяца назад один из соседей спустил его с лестницы, и тот оказался в больнице со сломанными ребрами, а соседа таскали в милицию и чуть не посадили. Пришлось ему в палату каждый день портвейн и пиво носить. А бомж подлечился и снова вернулся.

– Он уже всех нас довел. Спасибо, мне Верочка умный совет дала. Все только на вас и надеются…

Скоков молча слушал, после чего назвал дату предполагаемого избавления и провел краткий инструктаж, который завершил предупреждением: «Мы с вами никогда не встречались».

– Что вы, конечно. Мы люди грамотные, в таких делах разбираемся. Ни пуха вам, ни пера, – пожелала Тамара.

Скоков послал ее к черту и попрощался.

Через неделю он вместе с коллективной благодарностью работодателей получил из рук брата вторую половину суммы за квалифицированно выполненную работу.

На эти деньги он купил Надежде дубленку, о которой та мечтала всю жизнь, а себе видеомагнитофон, и теперь вечерами вся семья с удовольствием потребляла западную кинопродукцию.

В глазах домочадцев Скоков приобрел статус полубога и прочно воцарил над своими близкими. После выполнения второго заказа он уже не впадал в транс и не бегал замаливать грехи. Наоборот, в его поведении появилась внутренняя уверенность и независимость. Работу, правда, он не бросал и продолжал исправно ездить на завод, но, как подметили сослуживцы, во время обеденного перерыва стал регулярно посещать столовую и питаться мясом, чего раньше за ним не наблюдалось.

А на Турбинной улице тоже произошло непредвиденное событие. В День защитника Отечества нежданно-негаданно вернулся домой кот Мурзик. Выглядел он не лучшим образом, был сильно исхудавшим и жалким. Лоснящаяся прежде рыжая шерсть не имела былой привлекательности и отсвечивала проступившей сединой. Видимо, вольные хлеба оказались для него трудным испытанием, и он вернулся с покаянием.

Анна Сергеевна прижала его к своей пышной груди и принялась яростно целовать. От такой нежности кот жалобно замяукал и оцарапал ей руку, на что та не обиделась и понесла его в ванную, где долго отмывала с шампунем.

– Надо же, я ведь была уверена, что тебя бомж сожрал, а ты, оказывается, живой, – приговаривала она, наблюдая за тем, как после душа Мурзик уплетает вторую порцию «Вискаса».

– А вы человека ни за что на тот свет отправили, – подал голос из-за письменного стола профессор.

– Как это ни за что, за ним преступлений на две смертные казни хватит. И нечего его вспоминать и жалеть, – твердо поставила точку в разговоре Анна Сергеевна. – Хоть раз в жизни справедливость восторжествовала.

ГЛАВА 6

В марте знакомого жильцам дома номер 5 капитана милиции для укрепления правопорядка перекинули на другой участок, а на его место поставили младшего лейтенанта Елкина, недавно назначенного на должность.

Елкин заочно учился в средней школе милиции и горел юношеским желанием проявить себя в новом качестве. Освежив в памяти полученные на лекциях знания, он начал работу в точном соответствии с рекомендациями милицейской науки, а именно с изучения проживающего на участке населения. За неделю он прошелся по нескольким домам и старательно записал в блокнот все накопленные за долгие годы требования и обиды их обитателей. Елкин был искренен в своем желании помочь людям, но количество проблем, слабость заочного обучения и юный возраст стража правопорядка не могли дать быстрых положительных результатов. Тем не менее внимание к ним нового участкового, даже при отсутствии какой-либо помощи, не могло не нравиться окружающим.

Дошла очередь и до дома номер 5 по Турбинной. С утра Елкин посетил первые два подъезда, а во второй половине дня нажал на кнопку звонка в квартире Вознесенских, где по роковому для всех стечению обстоятельств находилась лишь Клара Митрофановна.

Дверь долго никто не открывал, и Елкин собрался было отправиться дальше, но после повторного нажатия кнопки внутренняя дверь заскрипела и послышался старческий голос.

Участковый представился, но никакой реакции не последовало. Тогда уже более отчетливо он прокричал свое имя, и только после этого дверь отворилась и старшая Вознесенская впустила его в квартиру. Она провела его в комнату, усадила за стол, а сама с торжествующим видом устроилась в кресле напротив.

– Хорошо, молодой человек, что вы сегодня зашли, пока этих душегубов нет, – начала она без всякой раскачки. – Я к вам давно собиралась, да ноги не ходят, а эти оппортунисты все время дома сидят. Это же надо додуматься, гегемона со света сжить. Их бы всех на семнадцатый партсъезд.

– Как вас зовут?! – крикнул ей в ухо Елкин, не понимая, о чем идет речь. Такие мудреные слова он слышат впервые.

– Как Цеткин, Клара Митрофановна. Надеюсь, помните ее?

Елкин вспомнил название известной табачной фабрики и, чтобы не огорчать хозяйку, поспешно кивнул. В очередной раз представившись, он попытался объяснить цель своего визита.

– Вы здесь с кем живете?! – громко спросил он.

– С преступниками! – выкрикнула в ответ Вознесенская, и участковый от неожиданности вздрогнул. – Сына моего помимо его воли втянули, а невестка одна из главарей, вазу им для голосования из серванта выставила!

– Что-то я вас не совсем понимаю! Кто, вы говорите, преступники?! – уже более заинтересованно прокричал Елкин, открывая блокнот.

– Все! Весь подъезд! Сговорились и человека убили! Думали, я совсем глухая, – продолжала выкрикивать Клара Митрофановна. – Гегемона убили на чердаке, за его убеждения! Сами барахла накупили и испугались, что он спустится и все у них отберет, – со злостью закончила она свои обвинения.

«Мать честная, что она несет, совсем старуха из ума выжила. Пора отсюда сматываться», – пронеслось в голове у Елкина, но та словно прочитала его мысли:

– Ошибаетесь, молодой человек, я в здравом уме и знаю, о чем говорю. Берите бумагу и пишите, – приказала она и сверкнула полинявшими глазами так, что Елкин не выдержал.

– Что писать-то?! – спросил он.

– Как что, донесение, – удивилась Клара Митрофановна. – Пока меня не отравили, я этого так не оставлю.

Подчинившись ее властному требованию, Елкин достал из папки лист бумаги и приготовился писать. «Сейчас требуют, чтобы любой бред регистрировали. Проще все записать, а там пусть начальство решает, что с этим делать. А то начнет бабка жалобы строчить, дольше отписываться придется», – решил он для себя и вслух поинтересовался:

– Так они его сами убили?!

– Деньги со всех собрали и убийцу направили, а в Новый год на лестнице веселились, – удивляясь его непонятливости, ответила старуха.

Из разрозненных и сбивчивых объяснений Вознесенской молодому участковому с трудом удалось составить понятное по смыслу заявление, под которым Клара Митрофановна трясущейся рукой вывела свою подпись.

После такого неожиданного поворота взволнованный до глубины души Елкин быстро собрал бумаги и, уклоняясь от дальнейшего разговора, покинул гостеприимную хозяйку. Состоявшаяся беседа сильно подействовала на неокрепший организм младшего лейтенанта и отбила у него желание дальнейшего знакомства с жильцами.

С папкой под мышкой он по кратчайшему пути поспешил в свой отдел, вспоминая на ходу примеры из учебника криминалистики: «Если она не спятила, то выходит, что шестьдесят человек организовали убийство. Маньяк пятьдесят человек убил, об этом на лекции рассказывали, а чтобы наоборот… Наверняка у этой Цеткин с головой не в порядке», – решил он.

С мокрыми от снега ногами младший лейтенант добрался до отдела милиции и, не мешкая, поднялся на второй этаж в кабинет начальника.

Майор Субботин сидел за рабочим столом, заваленным чертежами и бумагами, и потчевал чаем с лимоном вальяжно развалившегося в кресле Артура Ивановича Дупленко – зама по тылу районного управления, который менторским тоном наставлял собеседника:

– Ремонт тебе всего тысяч в пятьдесят обойдется, так что суетись, ищи спонсоров, если на пенсию раньше времени не хочешь. Только про «чистые руки» помни.

– Я и так их ежедневно по несколько раз мою, – не выдержал Субботин, но Дупленко не понял его шутки и продолжил рекомендации:

– Если деньги достанешь, я тебе одну надежную фирму подскажу, в накладе не останешься.

Субботин обхватил голову руками, откинулся на спинку стула и наконец обратил внимание на вошедшего Елкина.

– Чего тебе? – спросил он.

– Да вот, товарищ майор, заявление от гражданки принял и не знаю, как с ним дальше поступить, – виновато ответил тот, застыв у порога кабинета.

После приглашения Елкин приблизился к столу и передал начальнику заявление Вознесенской. Субботин углубился в его изучение и по мере ознакомления с содержанием стал меняться в лице. Дочитав до конца, он покрутил его в руках и бросил на стол. Затем молча достал сигарету, прикурил и с удивлением уставился на своего подчиненного.

– Ты где, милый, этот шедевр откопал? – после нескольких глубоких затяжек спросил он.

– Я, согласно инструкции, с населением своего участка знакомлюсь, чтобы быть к народу поближе и знать его нужды, – объяснил Елкин и рассказал о происхождении документа.

– Ты бы лучше к своим судимым по ближе был, чем по квартирам шляться и подобную чушь выслушивать. Смотришь, какое-нибудь преступление раскрыл бы. Если мы твое заявление сейчас зарегистрируем и в главк информацию дадим, то завтра на всю Россию прославимся. Ты хоть сам понимаешь, что написал? – с раздражением спросил Субботин, растерев окурок сигареты в пепельнице.

– Конечно, понимаю, Георгий Николаевич, не маленький, – обиженно произнес Елкин, – но она пригрозила, что жаловаться будет.

– Не маленький, не маленький. Был бы большой, при первых же ее словах из квартиры без оглядки бежал, а Не сочинял бы с ней на пару. Видимо, рано мы тебя из постовых на участок перевели, ты еще в наших нуждах разбираешься слабо.

Субботин работай: в милиции давно, сам начинал на «земле» опером и был толковым руководителем. При необходимости он не боялся рискнуть и взять на себя ответственность, но долгие годы службы и знание психологии людей приучили его к осмотрительности. Ведь нередко приходящие за помощью «жертвы» сами были далеко не безгрешны и пытались посредством милиции устроить свои личные, зачастую низменные дела.

«Может, эта Вознесенская кляузница или сумасшедшая, а может, невестку свою возненавидела, ну и настрочила бумагу. Мы всех начнем на уши ставить, а старухе это – вместо снотворного. Здесь необходимо все без ажиотажа проверить», – размышлял Субботин, не желая торопиться с регистрацией заявления, поскольку этот шаг мог привести к непоправимым последствиям.

Елкин во время его тягостных размышлений, не шелохнувшись, стоял возле стола, ожидая дальнейших распоряжений начальника.

В свою очередь заинтригованный происходящим разговором Дупленко с неохотой оторвался от удобного кресла, подошел к столу и, к удивлению Субботина, принялся читать лежащий там опус. Всю свою милицейскую жизнь Артур Иванович сражался с преступностью силой слова в должности замполита, а после отмирания этого института перебрался в снабжение. Грабителей и убийц вместо него ловили другие, но это не удручало Дупленко, который при любой смене руководства и идеологии неизменно находил для себя уютную нишу.

Субботин, после прочтения Артуром Ивановичем бумаги, вынужден был поделиться с «боевым комиссаром» своими сомнениями, но того выводы начальника отдела не вдохновили.

– Вот что, Субботин, я ведь сегодня по району от руководства дежурю, поэтому к тебе и завернул, – сообщил он. – Если бы меня при разговоре не было, тогда дело другое. Сам знаешь, мне ваша раскрываемость до одного места, и подставляться из-за ваших «глухарей» я не намерен. Так что немедленно регистрируй заявление и организовывай по нему работу, а я по отделам поеду, – приказал Дупленко.

Субботин понял, что спорить с ним бесполезно, но не выдержал и съязвил, зная милицейские навыки Артура Ивановича:

– Так, может быть, в таком случае вы как старший руководитель поможете организовать работу?

– Я как старший руководитель могу тебя раком поставить, а остальное твои проблемы, – ответил тот и стал собираться.

Пока Дупленко облачался в зимнюю камуфляжную куртку, которую стал носить после прихода к руководству главка бывших офицеров внутренних войск, Субботин вызвал по селектору Игоря Ковалева, своего заместителя по оперативной работе, и тот, входя в кабинет, столкнулся со стремительно покидавшим отдел милиции ответственным от руководства.

– Вот идиот, заехал не вовремя, – бросил ему вслед Субботин, когда дверь за Дупленко закрылась. – Почитай, что этот акселерат приволок, – он кивнул на участкового и протянул Ковалеву заявление.

Тот взял бумагу, пробежал по ней глазами и улыбнулся.

– Ты зря, Игорь, улыбаешься. Этот спецназовец сегодня по району дежурит. Так вот он приказал, чтобы мы эту мутотень регистрировали и срочно организовывали работу. Поэтому выхода у нас нет. Видишь, как он ретировался быстро, это чтобы ответственность на себя не брать, – объяснил Субботин.

После короткого обсуждения было решено, не создавая лишнего шума, осмотреть чердак. Заявление передали дежурному на регистрацию.

– Доложишь, что, по заявлению восьмидесятилетней гражданки Вознесенской, пропал без вести неизвестный мужчина, ранее проживавший на чердаке, – продиктовал ему Субботин формулировку для главка. – Следователь пока не нужен.

Через два часа Ковалев рассказывал начальнику о результатах вылазки и своих впечатлениях, которые не прибавили им оптимизма. На чердаке кроме пустых бутылок и окурков была обнаружена куча тряпья со следами крови на отдельных вещах. В кармане одного из пальто Елкин нашел двухгодичной давности повестку в суд Красногвардейского района по поводу взыскания алиментов, выписанную на имя С. П. Серебрякова.

– Да-а, втянул нас Елкин-Палкин в историю, – озабоченно произнес Субботин, потирая виски. – Сам-то что мыслишь? – спросил он зама.

– Думаю, на всякий случай нужно эксперта вызвать и все зафиксировать. А на завтра ее сына с невесткой пригласим и аккуратно их прощупаем.

Во время работы оперативной группы Александр Ильич, отвыкший за последнее время от посторонних звуков над головой и встревоженный этим обстоятельством, поднялся на чердак.

– Что вы здесь делаете? – спросил он Ковалева, угадав в нем старшего.

– Не волнуйтесь, товарищ. Поступил анонимный телефонный звонок, что на вашем чердаке заложено взрывное устройство. Вот мы и проверяем, – успокоил его тот. – Сейчас часто звонят, подростки балуются, но мы обязаны перепроверить. Идите домой, отдыхайте.

Однако вместо того, чтобы воспользоваться данным ему советом, Александр Ильич стремительно понес новость по соседям, а те в свою очередь привычно, как по тревоге, высыпали на лестницу, рассуждая о непредсказуемости современного бытия.

На чердаке в это время работа шла полным ходом. Место возможного происшествия было сфотографировано со всех точек и подробно описано в протоколе. Тряпки, бутылки, окурки и повестка в суд уложены в бумажные пакеты и опечатаны.

После того как осмотр был завершен, Ковалев жестом подозвал к себе Елкина и дал ему указание пригласить наутро Вознесенских к начальнику отдела для обсуждения одной деликатной темы, а сам спустился к народу и доложил о результатах поиска.

– Мусор мы на всякий случай убрали, чтобы уменьшить пожароопасность, – сочинил он на ходу, чтобы не давать жильцам повод для сомнений, и вместе с опергруппой покинул дом.

«Неужели это и есть заказчики? – спрашивал себя Ковалев, возвращаясь в отдел, – Совершенно нормальные люди. А впрочем, почему бы и нет? У нас сейчас и не такое возможно».

ГЛАВА 7

На следующий день с самого утра Субботин и Ковалев наметили дальнейший план действий. По их указанию один из оперативников выехал в Красногвардейский районный суд, чтобы покопаться в архиве.

Участковому Елкину, сбросившись, выдали двадцать рублей из личных денег, приготовленных на обед, и отправили в гражданской одежде шляться по ближайшим забегаловкам.

– Пивка попей, с народом пообщайся. Может, кто-то этого Серебрякова и знает. Только смотри не увлекайся, – проинструктировал его Субботин.

Сами же они с нетерпением стали дожидаться прихода супругов Вознесенских.

В то же самое время Анна Сергеевна давала последние наставления мужу, которого перед этим заставила принять две успокоительные таблетки.

– Мы еще не знаем, по какому поводу нас вызывают, поэтому лишнего там не болтай. В крайнем случае о политэкономии расскажи, – посоветовала она. – А еще лучше совсем помалкивай. Я за тебя все, что нужно, отвечу. Знаю я, чем эти приглашения заканчиваются.

Точно в назначенное время профессорская чета появилась в кабинете Субботина. После краткого знакомства тот разместил их на диване и начал беседу в лучших традициях восточной дипломатии.

Анна Сергеевна легко подхватила избранный стиль общения и принялась оживленно делиться жизненными воспоминаниями и пересказывать биографии членов семейства.

– С нами еще свекровь живет, – перешла она через сорок минут к старшему поколению. – Только она совсем старенькая, глухая и из дома не выходит.

– А с головой у нее все в порядке? – не выдержал Ковалев и нарушил дипломатический ход беседы.

Анна Сергеевна повернулась в его сторону.

– Да разве в восемьдесят лет такое воз можно? Революция, эмансипация, индустриализация, коллективизация, эвакуация, либерализация, опять индустриализация, демократизация, приватизация, – принялась она перечислять, загибая при этом пальцы. – А сейчас еще инфляция. Скажите, может человеческий организм за одну жизнь такое выдержать? Но мы с ней дружно живем. Она у нас старой комсомольской закалки.

– Это сразу чувствуется, – отреагировал Ковалев на ее слова.

Субботин, видя, что заместитель горячится и спешит, попытался вернуть беседу в прежнее бесконфликтное течение и заговорил о жизненных тяготах.

– Трудностей хоть отбавляй. Пенсию уже три месяца не получаем, зато на коммунальные услуги тарифы в два раза подскочили, – пожаловалась Вознесенская. – Вскоре мы, пенсионеры, все перемрем, и платить будет некому. Представляете, сколько после нас денег на реформы останется?

Во время их диалога Анна Сергеевна поглядывала на мужа, который под воздействием таблеток начал закрывать глаза.

– Видите, чтобы семью прокормить, человек до самого утра на благо науки работал, – с пафосом произнесла она и указала на Степана Яковлевича.

– Эти проблемы, Анна Сергеевна, не только вас мучают, – остановил, ее Субботин. – Я спрашиваю о более частных, тех, что к милиции относятся, – уточнил он. – Может, подростки на лестнице собираются или пьяницы мешают отдыхать?

«Что-то он неспроста обо всем этом спрашивает, очень уж мягко стелет. Неужели кто-нибудь из соседей проговорился?» – мысленно насторожилась Анна Сергеевна, а вслух ответила:

– Частных тоже хватает.

Она подробно рассказала о краже входной двери, вызове милиции и о бомже, устроившем на чердаке пожар.

– Вы, конечно, бомжа проучили? – как бы между прочим поинтересовался Субботин, но Вознесенская на наживку не клюнула.

– Где же его теперь найдешь. Он как после пожара исчез, так больше и не появлялся, – простодушно ответила она.

– Ну и прекрасно. А тому, с собачкой, я обязательно про обещание напомню, – с ласковой улыбкой произнес начальник от дела.

– Не стоит его отвлекать по пустякам, мы уже давно новую поставили, – улыбнулась в ответ Анна Сергеевна.

«Не простая штучка, такую на мелочах не поймаешь, – подумал Субботин. – Может быть, ее действительно в лоб спросить о собрании?» И он пошел ва-банк.

«Так и есть, кто-то проболтался. Хорошо еще, что мой дремлет. Теперь главное взять себя в руки», – пронеслось у нее в мыслях после вопроса Субботина.

– Отлично у вас работа поставлена, а еще говорят, что милиция ничего не может, – произнесла она вслух, надеясь получить передышку, но тот не дал ей возможности обдумать ответ:

– Второе место по раскрываемости держим. Так что же вы все-таки обсуждали? – настойчиво и уже с некоторым металлом в голосе повторил он.

Ковалев от нетерпения поднялся с кресла и стал расхаживать вдоль окна, бросая на Вознесенскую пронзительные взгляды.

– Гондоминимум.

– Что? – переспросил Субботин.

– Гондоминимум, – повторила Анна Сергеевна. – Извините, если не так сказала. Ну, в общем, хотели подъезд в коллективную собственность взять.

– Кондоминиум, – наконец дошло до Субботина.

Они переглянулись с замом, и тот снова уселся в кресло.

– Может быть, и так. Вы моложе, вам этот язык легче выучить, а мы привыкли к русскому.

– И что же решили? – спросил Субботин, отойдя от полученного ответа.

– Решили подождать, пока РЭУ стены покрасит и вставит все стекла. Большинством голосов отказались, – ответила она.

– А ваша свекровь утверждает, что вы там обсуждали, как человека убить. Она так и пишет в заявлении: «Извели, – говорит, – гегемона, а в новогоднюю ночь веселились», – снова не выдержал Ковалев и пристально уставился в глаза Вознесенской. Но та под этим напором не дрогнула и взгляд оперативника выдержала достойно.

«Вот кто, оказывается, на нас донес, неистребимо большевистское воспитание. А мыто с ней нянчились, с ложечки кормили, партийные книжки позволяли читать. Нужно ее срочно вместе с мужем на дачу перевозить, иначе всем нам придется плохо», – обдумывала Анна Сергеевна, продолжая смотреть в глаза Ковалеву.

– Неужели вы восьмидесятилетнему человеку поверили? Она нам и не такие ужасы рассказывает, – попыталась она переубедить сыщиков. – По телевизору, убийств насмотрится, так ей кругом гегемоны и демоны мерещатся. У нее давно все перемешалось. А в Новый год веселились от радости, что дом не сгорел. Спасибо, пожарные вовремя приехали, а то был бы нам тогда кондоминиум.

После ее объяснений Ковалев первым отвел взгляд и пошел на попятную, объяснив, что любое поступившее заявление необходимо проверить.

– Понимаю, это ваша работа. Только жаль, что время напрасно теряете. Извините за нескромный вопрос. Сколько вам платят? – перехватила инициативу Вознесенская.

– Тысячу двести в месяц, – ответил Субботин.

Анна Сергеевна покачала головой.

– Неблагодарная у вас работа. Не ценит вас государство, а еще требует, чтобы вы за такую зарплату преступность победили, – посочувствовала она.

Пропустив мимо ушей ее замечание, Субботин снова попытался взять инициативу в свои руки.

– Если ваш бомж исчез во время пожара, кто же тогда на чердаке вещи оставил? – спросил он.

– А Бог его знает. Может, после пожара еще кто-нибудь жил. Их ведь теперь вон сколько повсюду шляется. Нужно будет у соседей поспрашивать.

Анна Сергеевна постепенно успокоилась и уверенно отвечала на все каверзные вопросы.

– И у соседей тоже спросим, – вмешался Ковалев, который отчетливо понимал, что этот поединок ими проигран вчистую.

Через сорок минут, после того как показания Анны Сергеевны были перенесены на бумагу, она растормошила сладко дремавшего на диване мужа, взяла его под руку и с победным видом покинула кабинет.

– Бойкая дамочка. Может, не стоит нам сильно напрягаться. Возьмем у остальных жильцов объяснения, а потом спокойно, ввиду отсутствия события преступления, спишем материал в архив, – обратился Субботин к заму после их ухода.

– Конечно, такой «глухарь» возбуждать не хочется. Хотя, когда ты ее о собрании спросил, она от неожиданности растерялась. Я за ней внимательно следил. Правда, очень быстро себя в руки взяла, – поделился наблюдениями Ковалев.

– Испуг ее, Игорь, к делу не подошьешь, а других доказательств нет, кроме заявления выжившей из ума бабки и нескольких пятен крови, неизвестно кому принадлежащей.

Всю дорогу домой Анна Сергеевна корила мужа:

– Устроила нам твоя мамочка веселую жизнь, на всех донесла. Как теперь соседям в глаза глядеть? Что ей, спрашивается, спокойно не живется?

Степан Яковлевич, опустив голову, брел рядом и виновато молчал. Только один раз он не выдержал и подал голос в защиту матери, но Анна Сергеевна тут же пресекла его желание развить излюбленную мысль о высшей справедливости. Мозг ее заработал четко и ясно, а внутренняя энергия утроилась в силу экстремальности ситуации. Согласно ее замыслу, муж со свекровью должны были немедленно отправиться на дачу и там ждать стабилизации обстановки.

– Скажи ей, что милиция потребовала уехать из-за возможного взрыва. Карательные органы она уважает, – распорядилась Анна Сергеевна, а сама пошла по соседям.

После ее рассказа некоторых из них охватило губительное для всех чувство страха, но Анна Сергеевна их успокоила, заверив, что и милицию можно обмануть. Главное, не паниковать и одинаково излагать факты.

Около шестнадцати часов в отдел милиции вернулся в стельку пьяный младший лейтенант Елкин и заплетающимся языком начал докладывать Субботину о выполненном задании.

– Я же предупреждал, чтобы ты не увлекался. А ты дорвался до халявы, что еле на ногах стоишь. Так и до лейтенанта не дослужишься.

– Обстановка требовала, товарищ майор, пришлось еще свои добавлять, – выдохнул Елкин, покачнулся и, не удержав равновесие, плюхнулся на диван.

Из его сбивчивого доклада Субботин и Ковалев поняли, что ползал в округе бомж Серега, на вид лет сорока-пятидесяти, который ночевал где-то на Турбинке, а перед Новым годом исчез. Говорил, что раньше в школе работал, комнату в коммуналке имел. Ходил в коричневом пальто и кепке.

– Похоже, «в цвет». Мы повестку в коричневом пальто нашли, – подсказал Ковалев.

Больше из участкового вытянуть ничего не удалось, и Субботин вызвал к себе водителя, которому приказал отвезти Елкина домой и уложить спать.

– Я не устал, товарищ майор, – пролепетал тот, когда его поднимали с дивана.

– Зато мы сильно утомились. Чтобы завтра в девять ноль-ноль выглядел как новорожденный, – прикрикнул на него Субботин и выпроводил из кабинета.

В конце рабочего дня вернулся и направленный в суд оперативник, который с гордостью сообщил, что откопал в архиве дело на Серебрякова Сергея Петровича 1945 года рождения. Тот на суд не явился, поэтому хотели возбудить уголовное дело за уклонение от уплаты алиментов, но жена его пожалела.

– Ты к ней заехать не догадался? – спросил Ковалев.

– Обижаете, Игорь Васильевич. Я не только к жене съездил, но и в последней его квартире побывал, – обрадовал он руководителей. – Жена моему визиту удивилась, она, оказывается, больше двух лет его не видела.

В течение получаса Субботин и Ковалев слушали рассказ своего сотрудника, и постепенно перед ними открылся жизненный путь бывшего школьного учителя, который в конечном счете привел его на чердак дома номер 5 по Турбинной улице.

Жила-была семья. Не лучше, но и не хуже многих других. Сергей Петрович мастерил на уроках труда вместе с мальчишками деревянные лопаты и металлические совки, обучая их навыкам ремесла. Их старшая дочь, закончив десятилетку, тотчас выскочила замуж и лишилась родительской опеки, а сын продолжал учиться в школе, где работал отец.

Все бы ничего, но несколько лет назад казалось бы монолитная образовательная система дала глубокую трещину, в которую провалились все ее материальные и духовные ценности. Сергей Петрович ощущал это каждый раз, получая очередную зарплату, которую платили крайне нерегулярно. Видимо, государственные мужи посчитали, что всеобщее среднее на пути к капитализму является ненужной и обременительной роскошью. Вот и охладели мальчишки к изготовлению совков, а все больше норовили себе втихаря ножик или кастет выточить, тайно помышляя о карьере бандитского «бригадира». Все это отзывалось для учителя труда болью в сердце, и он постепенно увядал.

Искать себе подходящую работу за пределами всеобщего среднего образования было для Серебрякова поздновато, поскольку возраст его приближался к пятидесяти годам. И, потеряв духовные ориентиры, пристрастился он для облегчения' своей души к крепким спиртным напиткам, а попросту запил «горькую».

Сначала жена активно боролась с охватившей его пагубной страстью: уговаривала, стыдила, устраивала скандалы, но спустя некоторое время от бессилия махнула на мужа рукой и начала готовить себя к почти неизбежному в подобных жизненных ситуациях разводу.

Всеобщее среднее в лице директора школы также не могло мириться с создавшимся положением вещей и вынуждено было расторгнуть трудовые отношения со своим нерадивым педагогом.

И стал Сергей Петрович довольствоваться случайными заработками, из которых львиная доля уходила на покупку спиртного и процесс восстановления сознания после его потребления. Словом, закрутила его жизнь в вихре и понесла, как опавший осенний листок. И с милицией ему пришлось в зрелом возрасте познакомиться, и в вытрезвителе ночевать. А как итог всему этому наступил предсказуемый развод и размен трехкомнатной квартиры, в результате которого Сергей Петрович оказался в двенадцатиметровой комнате коммунальной квартиры на проспекте Славы.

Ему бы остановиться после такого поворота судьбы, трезво взглянуть на жизнь и поискать облегчения для своей израненной души в чем-то другом, но тормоза окончательно отказали, и бывший педагог Серебряков помчался с огромной скоростью к полному своему фиаско.

Соседи по коммуналке тоже не жаловали нового жильца и несколько раз сдавали его в милицию, в надежде навсегда от него избавиться и заполучить освободившуюся жилплощадь. Однако гуманность правоохранительной системы не позволяла этого сделать, и через некоторое время он возвращался обратно с неизменным синяком под глазом. Поэтому, когда к Серебрякову зачастили в гости крепкие парни из агентства по недвижимости и каждый раз приносили бутылку водки, соседи не стали предостерегать его от необдуманных поступков.

– Может, кого поприличней поселят, – говорили они, обсуждая эти визиты.

В конце концов хваткие брокеры и дилеры не упустили своего шанса и добились поставленной цели. Заполучив от вечно пьяного подопечного доверенность и паспорт, они виртуозно за два дня оформили все необходимые документы и выписали горемыку из занимаемой комнаты для воссоединения с близкими и дальними родственниками в Тверской области по месту его рождения.

– А сейчас кто в ней живет? – поинтересовался Субботин.

– «Беженцы» из Молдовы. Соседи горькими слезами заливаются, Петровича с тоской вспоминают. У тех постоянно толпы земляков с детьми гостят. Приезжают на несколько месяцев на заработки и в метро подаяние просят. Затем их другие сменяют. В квартире как в цыганском таборе, но соседи жаловаться боятся. Повестку ему как раз перед выселением вручили. Месяца через два забрел он по старой привычке к соседям, десять рублей попросил. Плакался, что фирма его нагрела и обещанных денег не выплатила. Сам весь грязный, руки трясутся. «Живу, – сказал, – где придется». Покормили его из жалости, дали немного денег, и после этого никто его больше не встречал, – закончил оперативник свой обстоятельный рассказ.

После его ухода Ковалев припомнил раскрытую ими три года назад серию убийств, где жертвы так же выписывались из квартир якобы для воссоединения с родственниками.

– Тоже ребятки не покладая рук вкалывали, а потом мы из водоемов трупы доставали.

– Но нашего учителя после выписки живым видели. Что-то у меня от всех этих вариантов голова кругом идет, – признался Субботин. – Кстати, дочке сегодня десять лет исполнилось. А потому как рабочий день давно закончился, мы с тобой по пятьдесят граммов за ее здоровье выпьем, – предложил он.

Пока Ковалев запирал дверь кабинета, Субботин достал из шкафа представительскую бутылку водки, черствый кусок хлеба и два граненых стакана.

– С закуской у нас сегодня напряженно. Елкин, алкаш, просадил наши деньги на оперативные нужды, а теперь отсыпается, – посетовал он, разливая водку.

Они чокнулись за здоровье дочки, опрокинули стаканы, зажевав хлебом выпитое спиртное, а после этого закурили.

– Я, говорит, когда вырасту – сыщиком буду, – вспомнил Субботин слова дочери.

– Правильно, чтобы потом во веем этом говне копаться, – подхватил Ковалев. – Это ей не Мегрэ и не Шерлок Холмс. Там все цивилизованно, убивают и то красиво. А уж раскрывают – любо-дорого смотреть. Ты можешь представить картину, чтобы Холмс с Ватсоном вместо жены профессора Мориарти «кололи» на заказное убийство бомжа жену профессора Вознесенского, а она им про «гондоминимум» твердила? В России даже Холмсу с его гениальной дедукцией ловить нечего. Это ему не Лондон. У нас бы ему только и оставалось, что на скрипке в переходах пиликать.

Мысленно представив такую живописную картину, давние товарищи и коллеги дружно рассмеялись. Выпитое спиртное быстро сняло напряжение последних суматошных дней.

Еще немного посидев, они пришли к окончательному решению, что и без поиска Серебрякова работы в отделе невпроворот. А посему следует побыстрее закончить проверку и отказать в возбуждении, не доводя дело до «глухаря».

ГЛАВА 8

В течение последующих трех дней опера уголовного розыска без устали опрашивали жильцов злополучного подъезда. Как и предсказывал Субботин, их показания являлись точной копией слов Анны Сергеевны. К полученной ранее оценке шесть баллов за артистичность она смело могла приплюсовать себе и шестерку за технику исполнения.

И о кондоминиуме все подтвердили в один голос, даже предоставили протокол собрания, отпечатанный на машинке.

Единственным человеком, с кем не удалось побеседовать сыщикам, был Степан Яковлевич. Из-за ухудшения здоровья свекрови, как пояснила Анна Сергеевна, они вынужденно перебрались на дачу, где на свежем воздухе та не страдает от галлюцинаций. Субботин и Ковалев обратили внимание на столь примечательный факт, но не стали усложнять себе жизнь и сбиваться с намеченного курса.

Ковалев лично посетил участкового врача поликлиники, которая оказалась недавней выпускницей мединститута, и получил официальную справку о состоянии здоровья Вознесенской. Когда же Игорь Васильевич преподнес начинающему медику шоколадку и произнес пару незатейливых комплиментов, она, в отличие от шоколада, и вовсе растаяла и пополнила эпикриз заболеваниями, которые еще больше усилили картину, приблизив ее к критической. Эта справка с многочисленными печатями венцом всей работы легла в объемистый материал.

Когда постановление об отказе в возбуждении уголовного дела было уже отпечатано и Субботин готовился ехать в районную прокуратуру, чтобы получить согласие надзирающего органа, в его кабинете раздался звонок начальника райуправления.

– Субботин, ты что там с этим материалом мудришь? – сурово спросил он.

– С каким, товарищ полковник?

– Ты дурачком не прикидывайся. С пропавшим без вести неизвестным, который у тебя на чердаке проживал.

– Ах, с этим, – притворно удивился Субботин. – Так я уже по нему постановление об отказе вынес, собирался в прокуратуру ехать подписывать. Что же я выжившей из ума старухе буду на слово верить. У меня все жильцы опрошены, очень порядочные люди. Сами знаете, эти бомжи по всему городу мигрируют. Вам, наверное, Дупленко заложил?

– Не заложил, а доложил. Ты выбирай выражения, – повысил голос полковник.

«Вот сволочь, лишь бы свою задницу прикрыть. Ему этот бомж до одного места», – выругался про себя Субботин.

– Ты разве не знаешь, что в городе комиссия министерская? Хочешь с этим материалом сгореть и нас всех подставить? – продолжил начальник управления.

– Думаете, товарищ полковник, мне это нужно? Мне проще было в первый же день следователя вызвать, а не гонять своих оперов. Мне профессиональная выучка не позволяет без разбора по таким заявам дела возбуждать, – не выдержал Субботин. – Стоит ведь москвичам уехать, нас опять начнут драть за раскрываемость. Вы же первый и спросите. С трибуны все красиво говорят, а в конце каждого месяца судорожно проценты считают и ногами от ярости топают. Я что, в милиции первый год служу? А как эти показатели делать с голой задницей и шестью операми, никто объяснить не может, – особо не стесняясь, закончил он свою мысль, прекрасно зная, что начальник управления в душе с ним согласен.

– Ты, Георгий Николаевич, только не горячись. В чем-то ты, конечно, и прав, – уже мягче произнес тот. – Только в данный момент твое самопожертвование не требуется. Один «глухарь» все равно погоду не сделает. Отправляй материал в прокуратуру, пусть они сами решают – возбуждать или нет.

На этом их разговор закончился, и все еще неостывший Субботин с сожалением выдернул из лежащего на столе материала отпечатанное постановление об отказе, разорвал его и бросил в мусорную корзину.

– Жираф большой, ему видней, – пропел он, усаживаясь за пишущую машинку.

Через несколько минут сопроводительный документ в прокуратуру был отпечатан, и Субботин сдал его в канцелярию вместе с объемистым материалом проверки.

Всю следующую неделю он и его расстроенные неудачей коллеги практически не вспоминали о бомже. Их силы поглотил ремонт, на производстве которого так настаивал новый начальник главка, ко всеобщему удивлению открывший зависимость состояния преступности от цвета стен в милицейских подразделениях.

Ремонт в наше время – и без того дело сложное, а при полном отсутствии денег – и подавно. Чтобы получить даром несколько банок краски, Субботину пришлось вести многочасовые изнуряющие переговоры с представителями коммерческих структур, в большинстве своем выходцами с горного и гордого Кавказа. Тем не менее после этих бесед, сопровождавшихся демонстрацией Уголовного кодекса, в отдел тоненьким ручейком потекли цемент и краска, лак и пиломатериалы, а через несколько дней появились мастера, превратившие рабочие кабинеты в строительную площадку.

И в прежние годы милиция не купалась в роскоши, а вела, как и подобало ей по долгу службы, аскетический образ жизни. Любой карандаш или пачку бумаги приходилось клянчить по различным предприятиям и организациям, а то и покупать за собственный счет. Но тогда это не вызывало у Субботина такого брезгливого чувства, как теперь. Все кругом было общественным, и все добытые правдами и неправдами скрепки, карандаши и унитазы, выражаясь юридически, не меняли единственно возможного собственника – государство. Как говорится, все шло на благо народа.

Сейчас ситуация в корне изменилась. Оставшиеся в живых бюджетники сами стояли на Панели с протянутой рукой или поднятыми вверх транспарантами. Для них самих каждая кнопка оценивалась на вес золота. Вот частник – дело другое. Тот не откажет, но и ему в случае чего отказать будет трудно.

Нравилась или нет Субботину подобная диалектика, но отступать было некуда, поскольку для пенсии он не созрел. И ремонт в отделе шел полным ходом.

А на Турбинной улице к этому времени с ремонтом было покончено. Работники РЭУ не устояли под напором теперь уже организованной общественности и установили на лестнице новые оконные рамы. Решающим в споре оказался довод Кузякина, пригрозившего в случае отказа прибегнуть к услугам «крыши».

Разумеется, заявление Клары Митрофановны и последующие вызовы в милицию нарушили царившее до того благодушие и внесли некоторую нервозность. Поэтому в один из дней Володя все же позвонил брату и договорился о встрече. Они встретились в столовой, в нескольких шагах от станции метро «Василеостровская», и он предупредил Скокова о поступившем в милицию заявлении. От неожиданности у того пропал аппетит, и Валентин отодвинул тарелку с недоеденным бифштексом, но Володя поспешил его успокоить:

– Ты сильно не переживай, из наших никто не «раскололся», так что шансы у них нулевые. Просто соблюдай осторожность и языком поменьше болтай.

После возбуждения районной прокуратурой дела по факту убийства неустановленными лицами гражданина Серебрякова в отдел милиции для составления плана совместных действий приехала Вика Савельева.

Она всего года два работала в прокуратуре после окончания университета, но, несмотря на молодость, всем своим видом старалась произвести впечатление бывалого следователя и не уступала операм ни в количестве выкуренных сигарет, ни в знании блатных выражений.

Собравшиеся в кабинете Ковалева следователь и оперативники дружно сошлись на двух основных версиях. Согласно первой из них, сговорившиеся жильцы дома отомстили Сергею Петровичу за причиненные им неудобства и освободили его от жизненных тягот.

Однако масштабы намеченных следователем мероприятий поразили воображение сыщиков, хотя и не имевших дипломов юрфака, но трезво оценивающих действительность. Они попытались охладить ее пыл, сознавая, что вся эта бессмысленная работа ляжет на их плечи, но Савельева на правах старшего группы настаивала на безоговорочном выполнении замыслов.

– Легче бомжа этого в городе найти, чем план твой заумный выполнить, – с досадой произнес кто-то из оперов.

– Вот и ловите. Как только живым его представите, так я сразу дело прекращу, – пообещала она.

Зато вторая рабочая версия, положенная в основу плана, полностью отражала чаяния уголовного розыска, выглядела вполне правдоподобной и сводилась к тому, что бывший педагог после учиненного им пожара смылся с чердака и облюбовал другой, где еще не ступала йога пожарного. Оставалось только его разыскать, набить рожу и отправить на пятнадцать суток или жильцам передать.

– Лучше уж на сутки упрятать, а то они не сдержатся и придется к первой версии возвращаться, – резонно заметил Толик Филимонов, старший опер отдела.

Наконец Ковалев, уставший от пустых разговоров, поднялся со своего места и включил электрический чайник.

– Какие тут к черту мероприятия! Чердаки и подвалы осмотрим и соседям информацию дадим. А на все остальное у нас людей не хватит, – подвел он итог много часовой беседы. – Жаль у бомжей нет телевизоров. Мы бы вознаграждение назначили и фото его показали.

За чашкой кофе о многострадальном Серебрякове на время забыли, и Толик принялся зазывать следователя в сауну:

– Девчонок своих возьми из прокуратуры. У нас в пятницу по случаю окончания ремонта банкет намечается. Там в теплой обстановке наши планы и обсудим. Раскрытие преступлений – работа творческая, ее можно и в парилке делать, – начал философствовать он. – К сожалению, не все начальники это понимают. Думают, если подчиненные в кабинете целыми днями торчат, значит, работают. А может, я бумаги на столе разложил, а сам о женщинах думаю.

– Я тебе покажу женщин! Будешь мне свои мысли каждый час в письменном виде излагать, – в шутку прикрикнул Ковалев. – Что о нас прокуратура подумает?

– Не переживайте, Игорь Васильевич, я этого трепача знаю, – рассмеялась Савельева. – Когда необходимо, он будет без сна двое суток вкалывать. Мы с ним в прошлом году двойное убийство раскрывали, когда мать с дочкой в подъезде грохнули. А что касается прокуратуры, то там тоже живые люди работают.

– Правильно, Викуля, – Толик почувствовал поддержку. – Я только одного не понимаю, зачем ты на юрфак поступала? С твоими внешними данными ты бы легко за «нового русского» выскочила. У тебя, извини, один бюст чего стоит. Чистила бы ему щеткой по утрам красный пиджак и кофе заваривала. А ты вместо этого нашего начальника дымом травишь да космическими планами загружаешь. «Сторожевик» на этого Серебрякова в ЦАБ поставим, вот и весь расклад. Как только он в ментуру залетит, так мы вас и познакомим, – с улыбкой произнес Филимонов.

– На юрфак пошла, чтобы парню одному доказать, – объяснила Савельева. – А что касается пиджаков красных, то я ведь по гороскопу Телец. У меня от этого цвета и харь их холеных глаза кровью наливаются.

– Ну, это ты напрасно. Мода с годами меняется, цвет одежды тоже, а доллар зимой и летом одним цветом, – продолжал подкалывать ее Толик. – У нас в розыске с приходом каждого нового министра обложки на оперативных делах перекрашивают, каждый хочет в истории свой цвет оставить. Мы же не звереем.

Позубоскалив еще немного и сложив в папку многострадальный план. Вика уехала, пообещав приехать на торжество с банными принадлежностями.

– Ну что, сыскари, общими стараниями начальства и прокуратуры «глухаря» нам повесили, теперь нужно от него избавляться, – сказал Ковалев притихшим операм после ухода следователя. – План для уголовного дела вещь, конечно, необходимая, но это все для ублажения проверяющих.

– Придется жильцов «колоть», а то мы с ними без особого пристрастия беседовали, – живо отреагировал на эти слова Филимонов.

– Что же ты предлагаешь, всех этих профессоров и старых революционеров на дыбу тащить или «уликой» лупить?

– Почему уликой? – не понял Толик.

– Это я так резиновую дубинку называю, – пояснил Ковалев. – Помнишь выражение: «Он признал свою вину под тяжестью улик»?

В это время в кабинете появился Субботин и поинтересовался результатом переговоров с прокуратурой.

– Накропали совместный план, теперь вот думаем, как его в жизнь воплощать. Филимонов советует для начала всех жильцов пыткам подвергнуть. Утверждает, что это эффективное средство против лжи, – с серьезным видом доложил начальнику Ковалев. – Мы, разумеется, этот пункт в план вносить постеснялись.

– Шутники, – отреагировал тот. – Вы дошутитесь, что всех нас на ковер потащат. То, что жильцов покрутить нужно, здесь Филимонов прав, но только без физического воздействия. Слабое звено в любой цепи найдется, при условии, что они к этому причастны. Только я лично в этом сомневаюсь. После слов начальника молчавший до этого Вася Пушков вспомнил свой разговор с Верочкой, которая, не переставая, ревела, жаловалась на одинокую жизнь и умоляла помочь ей вернуть мужа из заграничного плавания.

– Вот и нужно этим воспользоваться, – подхватил Субботин, – вы же опера. Психология – великая вещь, если ее грамотно применять. Это вам не дубинкой махать, неандертальцы. Ты бы, Филимонов, сходил к ней вечером в гости, чайку попил, успокоил. Молодая женщина целый год без мужика тоскует, некому ей ласковое слово сказать. Все равно баб без разбора трахаешь, так здесь хоть для пользы дела.

Толик с готовностью вскочил со стула, но Субботин его охладил:

– Сейчас материалами своими занимайся, а после работы хоть до утра ее успокаивай, насколько сил и умения хватит. Чтобы самому не тратиться, можешь забрать цветы в канцелярии, – разрешил он. – Вид у них приличный, да и она, судя по всему, вниманием не избалована.

– Ох и тонкий вы психолог, товарищ майор. Может быть, вы сами ее навестите, покажете пример оперативной хватки? У вас и звание выше, и практический опыт богаче, перед вами она точно не устоит, – поддел начальника Толик, но Субботин сохранил выдержку:

– Я свое в молодости отходил, пока опером был. А сейчас вами, несмышленышами, руковожу, чтобы вы сдуру чего-нибудь себе не сломали.

– Пусть попытается, – согласился с начальником Ковалев. – Он парень шустрый, может, и раскрутит.

ГЛАВА 9

На утренней оперативке Толик отсутствовал, и его коллеги отметили этот факт язвительными улыбками. Он появился в отделе лишь в начале одиннадцатого и пребывал не в лучшем физическом состоянии.

– Ну как, помогла психология? – набросились на него с вопросами.

– А разве по мне не видно? – устало пробормотал Толик и в изнеможении опустился на диван. – Чем с глупыми вопросами приставать, лучше поесть найдите. Я еще не завтракал. Все за светлое будущее бомжей сражался.

Пока опера заваривали чай и занимались поисками съестного для восстановления пошатнувшегося здоровья товарища, Толик дремал на диване, свернувшись калачиком. Наконец его растолкали, сунули два бутерброда с сыром и стакан сладкого чая. Весь оперативный состав отдела во главе с Ковалевым расположился рядом в ожидании интимных подробностей.

Некоторое время Филимонов молча перемалывал бутерброды и хлебал чай, но через минуту-другую Толик слегка отошел, порозовел и приступил к красочному изложению событий.

– Прихватил я букет из канцелярии и прямиком к этой Верочке, – начал он свой рассказ. – Открывает она мне дверь, а сама в шелковом халатике на трех пуговицах. Я моментально прилив сил почувствовал. Представился ей и говорю, что так, мол, и так, поведали мне коллеги о вашем горе. Поэтому я, как бывший моряк, а ныне представитель власти, не могу оставаться в стороне.

– Я и не знал, что ты бывший моряк, – улыбаясь, перебил его Ковалев.

– Ага, такой же, как и летчик. Нужно же было с чего-то начать. Короче, забегала она от радости, засуетилась, цветы в вазу поставила, меня за стол усадила и кофе с ликером предлагает. А я про себя думаю: «Прав был Субботин, великая вещь психология».

– От ликера ты наверняка отказался? – с издевкой спросил Вася Пушков.

– Я разве на идиота похож, или ты, умник, считаешь, что я должен был с порога в кровать ее тащить? Наоборот, думаю: «Все идет по плану. Пусть только дочку уложит». У нее дочка после встречи с нашим педагогом не перестает заикаться. Вначале меня за своего отца приняла, все про пароход расспрашивала. Сижу я, ликер с кофе потягиваю, рассказы о Коле слушаю, свои морские походы вспоминаю. Она всему верит, видимо, в географии не лучше меня разбирается, хоть и жена моряка. И так несколько часов. А мужа я ей пообещал повесткой через Интерпол вызвать, как важного свидетеля по делу о коррупции в пароходстве. «В крайнем случае, – говорю, – за счет МВД командировку оформим, для доставления его приводом». Тут она от счастья чуть мне на шею не бросилась. «Нет, – думаю, – погоди, еще не время».

– Как же ты обещания выполнять намерен? – поинтересовался Ковалев.

– Очень просто. На машинке переписку с Интерполом отстучу, а потом объясню, что валюту на загранкомандировки временно не дают. Пока государство с долгами не расплатится.

– Это ей так долго придется ждать. Короче, задурил голову бедной женщине?

– А я здесь при чем? Я сразу предлагал брать ее и «колоть» по полной программе. Это вы со своей психологией пристали.

Толик допил чай и продолжил:

– Около двенадцати она дочку спать уложила, и мы перебрались на кухню. Там она еще около часа о своем ненаглядном рассказывала, какой он у нее замечательный. Затем стала альбомы с фотографиями демонстрировать. А мне после бутылки ликера уже хорошо стало, самое время к оперативной работе приступать. Когда она до курсантских фотографий дошла, я ее слегка за плечи обнял. Тут она как вскочит и бегом к окну. «Все, – пронеслось в голове, – конец, доигрался в психологию».

– Это точно. Твое счастье, что она не прыгнула. А то бы тебе доведение до самоубийства впаяли, – едва сдерживая смех, вымолвил Ковалев.

– Я тоже перепугался, обложил вас мысленно трехэтажным. Сам стою, не шевелюсь, боюсь резкое движение сделать. А она мне и говорит с упреком: «Как же вам, бывшему моряку, не совестно, где ваша профессиональная солидарность? А если бы вашу жену, когда вы в море были, посторонний мужчина обнимал?» Я молчу, не шевелюсь. Она тоже стоит около окна, за раму держится и не отходит.

«Баста, цурюк, нах хаус. Здесь редкостный случай, здесь психология бессильна. Пора, – думаю, – гордо удалиться». Начинаю ей аккуратно, без лишних движений, объяснять, что для собственного душевного спокойствия хотел убедиться в верности жен моряков. Хотел людскую молву опровергнуть. Двадцать минут втолковывал, пока до нее дошло и она к столу вернулась. Время около двух ночи, транспорт не ходит, а тащиться после ликера в отдел не хотелось. Пришлось дальше выслушивать. Я теперь биографию Коли наизусть выучил и даже слегка позавидовал их семейному счастью.

А проснулся я сегодня утром за кухонным столом, перед носом записка лежит: «Анатолий, спасибо за искреннее участие, жду выполнения обещаний. Завтрак на плите. Ключ от квартиры положите в почтовый ящик». Что я ей наобещал, хоть убейте, не помню. От завтрака я отказался и бегом на работу.

– Ты хоть «прокачал» ее насчет бомжа? – спросил Ковалев.

– О бомже, если честно, я только утром вспомнил. Задурила она мне своим Колей голову.

После такой концовки повествования стены кабинета сотряс хохот оперативников, который не затихал несколько минут.

Когда все успокоились, Ковалев подытожил результаты внедрения Филимонова в организованную преступную среду:

– Во-первых, Верочка пробудила в нас угасающую веру в женщин. Во-вторых, мы теперь знаем, что ради мужа она готова на все, естественно в пределах разумного. Ну а в-третьих, нашему покорителю женских сердец по носу дала. Остается только ключик к ней подобрать.

– Я не в состоянии ключики подбирать, – застонал Толик, обхватив голову руками.

– Без тебя справимся. Ты свой ключик в почтовом ящике оставил, – успокоил его начальник розыска и после этого уже деловым тоном стал отдавать распоряжения.

Одного из своих подчиненных он отправил в пароходство, а двое других вместе с коллегами из налоговой полиции, которых попросили о помощи, двинулись в фирму, где трудилась Верочка.

После такой массированной подготовки шансы Верочки были близки к нулю. Поэтому, когда на следующий день она вошла в кабинет Субботина, участь бедной женщины и ее соседей была предрешена.

На этот раз Субботин и Ковалев, как наиболее искушенные, решили солировать сами. Остальные, находясь в действующем резерве, были готовы включиться в игру в любую минуту. Все это таинственно именовалось «оперативной комбинацией».

Паутина, в которую должна была неизбежно попасть и запутаться Верочка, была соткана достаточно тонко и прочно, в полном соответствии с канонами психологии. Единственное, в чем сомневались сыщики, так это в убийстве Серебрякова. Однако, как истинным профессионалам, сомнения не могли помешать им виртуозно исполнить свои роли, четко расписанные накануне.

Как и предполагалось, часа три Верочка держалась достойно и раз за разом повторяла историю, авторство которой принадлежало Анне Сергеевне.

Ковалев и Субботин не торопили события, а старались максимально измотать соперника перед решающей схваткой. Они терпеливо слушали ее версию, отчасти с ней соглашаясь, ругали пароходское начальство, сочувствовали, успокаивали ее и только что не гладили по головке, но в то же время давили на болевые точки.

– В конце концов, она же не Агата Кристи, чтобы на голом месте подобную сказку сочинить, – настаивал Субботин, имея в виду старшую Вознесенскую.

– Что вы хотите услышать, я ведь вам все объяснила? – устало отбивалась Верочка, но силы ее таяли на глазах.

Наконец Субботин почувствовал, что пришло время для более решительных действий. По его сигналу Ковалев пригласил Толика Филимонова, и тот через пятнадцать минут зашел в кабинет с папкой в руках. Увидев Верочку, Толик изобразил удивление и поздоровался с ней по имени.

– Здравствуйте, – вяло откликнулась она.

– А вы, оказывается, знакомы? – в свою очередь удивился Субботин.

Измотанная разговорами Верочка не обратила внимание на театральность сцены и, опередив Толика с ответом, вспомнила их недавнюю встречу.

– Постой, постой. Ты же говорил, что у одноклассника на свадьбе гулял, потому и опоздал, – продекламировал свой отрывок из роли Ковалев.

– Игорь Васильевич, я ведь чисто по – человечески хотел бывшему коллеге помочь, а выпил лишь рюмку ликера с кофе.

– Это я ему сама предложила. Он здесь не виноват, – простодушно заступилась Верочка.

– С рюмки тебя бы так утром не штормило. Так, кажется, у вас на флоте говорят? – спросил Ковалев.

– Ну, бутылку на двоих, с кофе ведь.

– А опоздал тогда почему? – не отставал от него Ковалев.

– На кухне задремал, – виновато признался Толик.

– Что значит задремал? Выходит, вы вместе ночь провели? – сыграл изумление начальник розыска.

От услышанного диалога глаза у Верочки округлились, и она, ничего не понимая, переводила взгляд с одного действующего лица на другое. Наконец она не выдержала.

– Человек от всей души хотел мне помочь, а вы его подозрениями мучаете, в грязь хотите втоптать, – попыталась она перевести огонь на себя.

– А эти вопросы позвольте нам самим решать, это наши внутренние дела, – вмешался Субботин. – Значит, так, морячок. Держи бумагу, садись и пиши рапорт с просьбой об увольнении из органов по собственному желанию.

С этими словами он протянул Толику лист бумаги и ручку, которые тот безропотно взял и по-детски обиженно спросил:

– За что, товарищ майор?

– А ты не понял? – рассерженно спросил начальник отдела. – За обман руководства, за пьянство в быту, за опоздание, а самое главное, за неделовые связи с подозреваемой. Так что, Филимонов, не тяни резину, садись и пиши.

Видя творящуюся на ее глазах несправедливость, Верочка встала на защиту опального опера и пообещала направить жалобу начальнику городской милиции, однако Субботин остудил ее пыл.

– Его тогда за дискредитацию уволят, – объяснил он. – У нашего народного генерала с этим просто. Так что пиши, пока предлагают, по собственному желанию, – снова потребовал Субботин, и Толику ничего не оставалось, как с обреченным видом написать предложенный рапорт.

Оставив его на столе, он, словно побитый пес, покинул кабинет, бросив напоследок в сторону Верочки укоризненный взгляд.

– Попутного ветра, – пожелал ему Ковалев. – Обходной в кадрах получишь.

Первый акт пьесы был сыгран труппой настолько сильно, что после разыгравшейся на ее глазах трагедии Верочка пребывала в шоке. Не давая ей отдышаться, сыщики повели дальнейшее массированное наступление. Они неожиданно для Верочки вспомнили о визите налоговых полицейских.

– Говорят, выявили у вас грубые нарушения закона. Фирме грозит закрытие, а всем сотрудникам крупные штрафы, – блефовал Субботин, зная ее некомпетентность. Недостатки, конечно, нашли, но не такие серьезные, чтобы применять подобные санкции.

Не успев опомниться от одного потрясения, Верочка подверглась следующему.

– Чем же я расплачиваться буду? – почти шепотом спросила она.

– Опишут имущество и продадут в счет погашения, – спокойно ответил Субботин.

Подобного объяснения она не выдержала и в голос разрыдалась. Все, что накопилось у нее внутри за эти мучительные часы, вырвалось наружу под воздействием столь мощного прессинга.

Ковалев наполнил стакан водой и попытался ее успокоить, но Верочка размазывала по щекам слезы с примесью туши, подрагивала плечами и нервно глотала воду.

Ее жалкий и беззащитный вид не мог не тронуть сердца находившихся рядом мужчин, но прежде всего они были профессионалами, привыкшими к различным проявлениям чувств своих оппонентов. В начале своей службы оба нередко терпели неудачи, принимая искусную игру за откровение. Лишь с опытом пришло понимание людей, а вслед за ним и умение вовлекать их в собственную игру и навязывать свою волю.

Верочке они сочувствовали, потому как ни Субботин, ни Ковалев не видели в ней по-настоящему серьезного и достойного противника, однако, не будучи на все сто уверенными в ее невиновности, не могли поддаваться жалости и отступать от разработанного плана.

После того как их собеседница успокоилась, Субботин вызвал в кабинет детского инспектора и направил ее в садик за Лялей.

– Жаль девчонку. Круто мы ее в оборот взяли, – сказал Ковалев, когда Верочка, отпросившись умыться, вышла из кабинета.

– А мне, думаешь, не жаль. Что ты предлагаешь? Все бросить, извиниться за причиненное беспокойство и пообещать впредь никого не тревожить? – раздраженно спросил Субботин. – Тогда, считай, конец, мы это дело никогда не поднимем.

– Ты веришь, что они его «замочили»? – поинтересовался Ковалев.

– Веришь, не веришь, что тут на ромашке гадать. Нужно хотя бы довести до конца то, что наметили. А если они его всамом деле «заказали»? Тогда можно денек и поплакаться, – попытался вдохнуть в напарника уверенность Субботин.

– Все я прекрасно понимаю, – согласился с ним Ковалев, – просто на душе муторно от наших оперативных возможностей. Давай добивать, деваться некуда, – нехотя подтвердил он свою готовность к дальнейшей работе.

Верочка вернулась в кабинет, нетвердой походкой дошла до своего места и села. Была она аккуратно причесана, со свежей косметикой на лице, оставаясь женщиной при любых обстоятельствах.

– Совсем другое дело. Приятно смотреть, – приветливо улыбнулся ей Субботин и без раскачки принялся разыгрывать главную козырную карту, связанную с судьбой мужа. – Судно уже продали, команда на ранчо живет, а денег на перелет всего экипажа нет, – импровизировал он на ходу.

Поморщившись, Ковалев подыграл начальнику:

– Директор пароходства с радостью вашего Колю оставит в Панаме до окончания следствия. Он сегодня от нас звонка дожидается.

По телу Верочки пробежала нервная дрожь, глаза у нее заискрились, и она, кажется, готова была накинуться на своих врагов и рвать их зубами на части.

– Вы не люди, вы… вы… изверги, фашисты! – задыхаясь, яростно прокричала она.

– Опять вы за старое. Я же просил вас сдерживать свои чувства и головой больше думать, – хладнокровно осадил Субботин ее порыв. – А насчет извергов – это вы напрасно. Мы свое дело делаем, а то, что не приятные вещи говорим, так здесь ничего не поделаешь – издержки профессии. Если на оперативника жалобы не пишут, значит, гнать его нужно в три шеи из розыска. Такой или лодырь, или бездарь, или трус. Так что нам в пароходство сообщить? – спросил он.

– Делайте что хотите, – с безразличием промолвила Верочка.

Однако Субботин, не обращая внимания на ее безучастный вид, продолжал нагнетать обстановку. Он старался разыграть эту карту с максимальной пользой для дела.

Наконец Ковалев, постепенно терявший веру в удачный исход операции, предложил Верочке побыть в одиночестве и обдумать окончательное решение. С одобрения Субботина он вывел ее в коридор и усадил на скамью, где в ожидании своего часа томилась еще одна посетительница.

– Пусть она с Татьяной пообщается, – сказал он начальнику, вернувшись в кабинет. – Она девка толковая, языкастая. Я ее еще утром проинструктировал.

– Если сейчас не «развалим», то козырять больше нечем. Придется ее отпускать. Время уже позднее, а у нее ребенок, – напомнил тот.

Ковалев от досады махнул рукой, закурил и встал около окна. Так, в полной тишине, они дожидались результатов взятого Ими тайм-аута. Минут через сорок начальник розыска взглянул на часы и вышел из кабинета.

Верочка с опущенной головой сидела одна, перебирая в руках носовой платок.

– Можно с вами поговорить? – упавшим голосом спросила она, увидев Ковалева, но тот прошел мимо.

Он спустился на первый этаж, где его дожидалась Татьяна – инспектор паспортно-визовой службы.

– А ведь бабуля ваша чистую правду донесла. Я уверена, что они его «заказали», – сообщила она, как только Ковалев переступил порог ее кабинета.

– Та-ак, – протянул он, усаживаясь. – Тогда давай-ка все по порядку.

– Сначала она молчала, а затем принялась вас честить, – стала объяснять Татьяна. – Я, естественно, поинтересовалась, чем вы ее обидели. Сказала, что грозятся мужа за границей оставить. «За что же ему такое счастье подвалило?» – спрашиваю. Тут она как начала взахлеб про бомжа рассказывать, про Толика Филимонова, про штрафы какие-то. Видимо, держалась, держалась, а потом все наружу вырвалось. Хотелось кому-то выговориться.

– Легенду свою изложила? – спросил Ковалев.

– Как вы научили, так все и преподнесла.

– Поверила?

– Она, мне кажется, в таком состоянии, что всему готова поверить. Только за соседей трясется. Пришлось убеждать, что люди вы порядочные и ее не подставите. Берите ее, Игорь Васильевич, она вам сейчас все выложит, – посоветовала Татьяна.

– Танюша, ты умница. Придется тебя к ордену представить, – обрадовался Ковалев. – По правде сказать, мы с начальником уже ни на что не рассчитывали.

– Какой там орден! Зарплату бы в срок давали и пайковый выплатили, а то надоело у родителей в долг просить.

– Тогда мы тебя вместо ордена представим к досрочному получению зарплаты, – пошутил Ковалев.

Он поблагодарил Татьяну за помощь, быстро поднялся на второй этаж и пригласил Верочку в кабинет.

– Полагаю, вы нам решили истину поведать? – спросил ее Ковалев и незаметно подмигнул начальнику.

– Да, – упавшим голосом ответила Верочка, – только сначала в пароходство позвоните.

Почувствовав развязку. Субботин с готовностью откликнулся на ее просьбу, набрал номер дежурки и несколько минут побеседовал с высоким «пароходским начальством».

– Довольны? – спросил он, положив трубку.

– Теперь да, – с облегчением выдохнула Верочка.

– Тогда приступим, а то вас, наверное, дочка заждалась.

– Да, да, конечно, – с удивительной готовностью и поспешностью, согласилась она, как будто после принятого для себя решения испугалась, что ее откажутся слушать.

Если бы не было заявления Клары Митрофановны и реального «глухаря» по факту убийства Серебрякова, то после всего услышанного сыщикам впору было бы рассмеяться над такой нелепицей. Однако, с учетом имеющихся улик, это внешне походило на правду, и необходимо было предпринимать дальнейшие практические шаги.

– Сколько, вы говорите, голосовало? – уточнил Ковалев.

– Тридцать два человека, но двое против убийства. Наверное, Александр Ильич и профессор. Некоторые воздержались, но деньги внесли, – пояснила Верочка.

– М-да. Тридцать организаторов преступления, а все остальные, кроме несовершеннолетних, за укрывательство. Плюс одна свидетельница. Столько в изолятор не поместится, – прикинул Ковалев.

Возникли сложности с установлением личности киллера. Верочке было известно, что работал он на каком-то военном заводе и полгода не получал зарплату. Однако подобных предприятий в городе было множество. Володю же до поры до времени трогать было нельзя, чтобы не подставлять Верочку перед соседями, которые знали о ее вызове в милицию.

Достигнув столь поразительного результата, Субботин, чтобы как-то облегчить муки молодой женщины, пообещал ей уладить дела с «налоговиками», а всех жильцов, за исключением «крестного брата», в дальнейшем оставить на подписке. После этих обещаний Верочка заметно осмелела и отважилась на последнюю просьбу – смягчить наказание Толику.

– Хороший человек из-за меня пострадал. А за извергов и фашистов простите. Это я сгоряча, – извинилась она.

– Не берите в голову. Нам и не такое приходится слышать. Если на каждое слово реагировать, умом тронешься, – успокоил ее Субботин и вызвал к себе Филимонова, которому рассказал о заступничестве со стороны Верочки и своем решении оставить его на службе с испытательным сроком.

– Пока муж не вернется, возьмешь Веру Алексеевну под опеку. Только без ликеров и опозданий, – приказал Субботин.

Он разорвал рапорт Толика и дал ему указание дождаться Верочку и доставить ее домой в тайне от соседей.

Толик по-армейски повернулся кругом и строевым шагом вышел из кабинета, а Верочка наклонилась к Субботину и тихо сказала:

– Раз вы для меня столько сделали, я еще одну тайну открою. Володин брат вслед за нашим и второго бомжа ликвидировал.

После ее слов лица сыщиков исказила гримаса, и они завороженно уставились на Верочку, не зная, как реагировать на сказанное. Она же, не обращая внимание на их конвульсии, спокойно поведала криминальную историю из жизни своей сослуживицы.

– Тамара меня до сих пор благодарит, духи французские подарила и пирожными каждый день кормит, – с удовольствием отметила она.

Субботин налил из графина воды и выпил, а Ковалев закурил, не отрывая от сказительницы изумленного взгляда. После затянувшейся паузы он записал на календаре адрес Тамары.

– Больше никого из своих знакомых вы с ним не знакомили? Давайте уж сразу всех до кучи, чего там мелочиться, – предложил он.

– Больше никого. Честное слово, – простодушно ответила Верочка.

Субботин, покачиваясь, поднялся из-за стола.

– На сегодня, пожалуй, тайн достаточно, – оборвал он разговор, помог Верочке быстро надеть пальто, вывел ее из кабинета и передал в руки Толика.

– Хватит, Игорь, по домам, а то я окончательно веру в людей потеряю, – сказал он заму. – Необходимо принять душ и выспаться.

ГЛАВА 10

Апрель, даже для питерцев, не избалованных теплой погодой, выдался в этом году на редкость холодным. Дождь чередовался со снегом, который на день-другой заставлял горожан облачаться в зимние одежды, а дворников по утрам – со скрежетом чистить тротуары.

Лидеры чеченских боевиков держали население страны и правоохранительные органы в некотором напряжении, угрожая террористическими выходками, похищая беззащитных людей и настойчиво требуя денег на восстановление суверенной республики.

Правительство вместо мяса и молока кормило свой народ обещаниями, соревнуясь в юморе с популярной телепередачей «Куклы». Над куклами смеялись до слез, над правительством со слезами на глазах. Его усилиями и без того могучий русский язык обогатился таинственным словом «секвестр». Большинство граждан не понимало его значения, но нутром чувствовало в нем очередную скрытую гадость.

Депутаты, как и полагается в демократическом государстве, критиковали кабинет, громогласно заявляя ему о своем недоверии, и под шумок повышали себе зарплату. Все было как всегда в последние годы. К этому понемногу привыкли, не хватались за сердце после каждой отставки и назначения очередного народного слуги, а выращивали на окнах городских квартир рассаду и готовились к весеннему севу.

Субботин вышел из дома пораньше, чтобы пройтись до отдела пешком и немного проветриться. Шагая по выпавшему ночью снегу, он обдумывал вчерашний разговор с Верочкой, который будоражил его воображение гораздо сильнее, чем изрядно набившие оскомину политические страсти.

«Вполне приличные люди собирают деньги, платят какому-то работяге, и тот совершает убийство. Неужели у людей не было законных средств избавиться от бомжа? – задавал он себе вопрос и, как профессионал, сам же на него отвечал. – Не было. Уму непостижимо. Им ведь всем придется под суд идти…»

Навстречу ему попались несколько бездомных. Грязные, оборванные, покинувшие с утра пораньше свои убежища, они тщательно обследовали урны в поисках оставленных за ночь бутылок и прятали в карманы собранные окурки.

Субботин остановил вопросом одного из них:

– Ты случайно Серегу Серебрякова не знаешь?

– Кто такой? – просипел заросший щетиной бомжина в спортивной шапочке с надписью «адидас» и тут же попросил закурить.

Субботин достал из кармана пачку, вытряхнул из нее две сигареты и протянул мужику.

– На Турбинке, в двух остановках отсюда жил, бывший учитель труда, – объяснил он, теша себя надеждой, что услышанное вчера – плод Верочкиной фантазии, а Серега Серебряков, живой и невредимый, роется где-нибудь поблизости в мусорных баках.

– Здесь таких Серег до х…. – закуривая, ответил «адидасовец».

– Сам-то где обитаешь? – поинтересовался Субботин.

– Ты что, из «Грин Писа»? – спросил в свою очередь тот.

– Нет, из милиции.

– Понял, начальник. Через два дома от сюда в подвале живу, – с готовностью откликнулся он.

– Жилье продал?

– Кинули, суки. Обещали комнату в коммуналке.

– Ладно, иди, а то конкуренты все добро подберут, без хлеба насущного останешься. У капитализма, сам знаешь, законы волчьи, – посоветовал ему Субботин и пошел дальше, вернувшись к прерванным размышлениям: «Если эту проблему не решить, то бомжи скоро весь город заполонят. Ясно, что путем естественного и искусственного отбора идет перераспределение жилья, но мы же по Конституции живем, а не по Дарвину».

Он вспомнил рассказанную коллегами историю, когда одна находчивая фирма по продаже недвижимости долгое время обрабатывала золотую жилу в психушке.

Нескольких холостяков сочетали с медсестрами законным браком, с последующей пропиской жены на площадь супруга. Выводили тайком жениха через черный ход, сажали в машину – и в загс. А тому что в загс, что в крематорий. После медового месяца суд признавал новобрачного недееспособным и его направляли в интернат на пожизненное существование. Разумеется, с согласия жены, которая по этому поводу сильно не убивалась, а толкала за баксы квартиру драгоценного мужа.

У тех же, кто не хотел идти под венец, за пару шоколадок брали доверенности на право распоряжаться имуществом. Для этой цели существовали прикормленные нотариусы, заверявшие документы в непосредственной близости от койки доверчивого доверителя. Внешние формальности соблюдались, а все остальное недоказуемо. Ну чем не Эльдорадо?

Вспомнив эту довольно-таки типичную для эпохи российского Возрождения историю, Субботин гневно швырнул в снег окурок и плюнул от досады и бессилия.

Придя в отдел, он выслушал доклад дежурного о происшествиях за ночь, а затем собрал в кабинете оперативников во главе с Ковалевым.

– Верочку доставил по назначению? – спросил он у Толика.

– В целости и сохранности, – ответил тот. – Она так вашей добротой и сердечностью тронута, что всю дорогу об этом твердила.

– Учись, как нужно с людьми обращаться, и никто в окно не выбросился. Перед жильцами не засветился?

– Как можно, Георгий Николаевич, – обиделся Толик. – Кстати, она обо мне то же хорошего мнения, сами слышали, как вчера защищала. Интересно, чем у вас разговор закончился, если, конечно, не секрет?

– Не секрет. Я вас для этого и собрал, – объяснил Субботин. – «Заказали» они всем подъездом Серебрякова, потому что не знали, как от него избавиться. Собрали со всех две тысячи долларов и наняли киллера. Он потом вошел во вкус и в Красногвардейском районе еще одного такого же шлепнул.

Субботин буднично и по-деловому рассказал всем присутствующим о результатах проведенной работы.

– Комбинацию провернули лучше не куда, я от ее результатов до сих пор отойти не могу. Теперь придется раскручивать все до конца. Хотя, если честно, мне этих людей жаль, – признался он в заключение.

Опера, тихо внимавшие его словам, зашумели, обсуждая услышанное, но Субботин их угомонил и настроил на рабочий лад.

Первым делом требовалось «прикрыть» перед соседями Верочку, лишив их возможности выявить канал утечки информации. Также, без лишнего шума, разузнать детали второго убийства. И, самое главное, аккуратно, чтобы не спугнуть его раньше времени, установить через станцию «скорой» данные киллера.

– Пусть какой-нибудь социологический опрос организуют. Например: «Трудовые династии среди работников „скорой помощи"». И чтобы в анкете все родственники значились, – посоветовал Субботин. – Мы его через брата вычислим.

– А если они откажутся? – спросил озабоченно Пушков.

– Не задавай глупых вопросов. Ты же опер, – отрезал начальник отдела.

Распределив обязанности, Субботин отпустил подчиненных, а сам позвонил начальнику районного управления.

После его короткого доклада полковник обматерил Субботина и с сарказмом в голосе спросил:

– Ты же собирался этот материал прекратить?

– Собирался, товарищ полковник. Кто же мог подумать, что все так повернется? – попытался оправдаться Субботин.

– Тебе для этого шестое чувство дано в одном месте чуть пониже спины, чтобы последствия предвидеть. Ты на то и руководитель. Если бы труп твоего бомжа обнаружили, нас бы с этим отказным без выходного пособия выперли. В главк не сообщал? – спросил полковник.

– Я даже следователя в известность не ставил. Решил своими силами отработать, – объяснил Субботин.

– Отрабатывай, только не тяни. Поднимешь эти убийства, представлю к досрочному званию. В главк не звони, а то они под себя подомнут. Они любят чужими руками жар загребать. Перебьются, халявщики.

– Как только мы его установим, мне «наружка» понадобится. Все равно придется к ним обращаться, – посетовал Субботин.

– Дай им под «наружку» любое уголовное дело. Вон депутату у нас в районе недавно рожу набили за то, что к девчонке приставал, а потом удостоверением размахивал и грозился всех посадить. Это он для нас неприкосновенный, а мужики врезали ему пару раз без всякого запроса, он и затих. Пришлось дело по теракту возбуждать, чтобы фингал его перед избирателями прикрыть. Сверху настояли. Кстати, скоро месяц заканчивается, как у тебя с раскрываемостью? – поинтересовался полковник.

– А что, проверяющие съехали, и снова о раскрываемости вспомнили?

– Яо ней всю милицейскую жизнь помню, и в гроб меня с этой думой положат. К счастью, таких еще не всех разогнали, – ответил полковник.

– С раскрываемостью напряженно. Пока ремонтом и бомжом занимались, на остальное времени не хватало.

– Это твои проблемы. К концу месяца положение не выправишь – выговор объявлю. Хорошо, что о ремонте напомнил. Генерала мы своими помещениями удовлетворили. Теперь он требует подробный отчет, на какие шиши все это сделано. Мне от тебя рапорт нужен.

От ярости и возмущения кровь прилила к лицу Субботина.

– А когда он указание давал, он думал, что мы краску и обои на подшефных фабриках производим? Или в свободное от раскрытия убийств и разбоев время паркет стеклышками скоблим? – взорвался он. – Это в армии такая роскошь позволительна.

– Не я это выдумал, все равно придется докладывать. Напиши, что на стройматериалы всем отделом с зарплаты скинулись, а по выходным вместе с женами шпаклевали и красили, – посоветовал полковник. – Если захочет поверить, то и в таком виде проскочит.

После разговора с начальником управления Субботин зашел в канцелярию и налил себе крепкого чая. Со стаканом в руке он вернулся в кабинет и устроился в кресле, чтобы немного расслабиться. «Что же это за жизнь такая уродливая, что на каждом шагу и своим, и чужим врать приходится. И все как бы для пользы дела, – размышлял он за чаем, вспоминая последние события. – Руководство страны, чиновники, милиция, граждане – все в эту игру втянуты. Кто же такие правила определил? Не страна, а Королевство кривых зеркал – ККЗ. Так и до КПЗ недалеко».

Его недолгие размышления прервал звонок дежурного, который доложил, что постовые задержали бомжа, продававшего оконную раму.

– Он уже по дороге в отдел признался, что снял ее час назад. Следователя вызывать будем? – спросил дежурный.

– Подожди, пусть его ко мне приведут, – потребовал Субботин. – Сам на него взгляну.

Через несколько минут милиционер завел к нему в кабинет того самого мужика в шапочке «адидас», с которым он утром столкнулся на улице. Тот его тоже признал, смутился от неожиданной встречи и стянул с головы шапочку.

– Не ожидал встретиться? – спросил у него Субботин, отпустив постового.

– Не ожидал, гражданин начальник, – признался знакомец.

– Мир тесен, и рам не так уж много осталось. Тебя как звать?

– Петр, – ответил бомж и после некоторого раздумья добавил: – Федорович.

Его внешний облик и нынешнее положение не располагали к обращению по отчеству, но Субботин сделал вид, что этого не заметил.

– Что же ты, Петр Федорович, государственное имущество тащишь? – спросил он.

– Его и так все давно растащили, а мне на хлеб не хватало. Сами говорили, что законы волчьи.

– Говорил, говорил, – подтвердил Субботин. – И что с тобой делать прикажешь? Сажать?

– А что хотите, то и делайте. Все равно и это – не жизнь, – с безразличием ответил Петр Федорович.

– Думаешь, на «зоне» легче?

– Не знаю, я там не был, но говорят, что и там люди живут. Там хоть жратву не придется добывать.

– Нет, Петр Федорович, на свободе все равно лучше. Я еще ни одного судимого не встречал, кто бы на «зону» стремился. А тебе в твои годы и подавно не советую. Родные в городе есть? – поинтересовался Субботин.

– Мать в позапрошлом году скончалась. Поэтому и решил квартиру продать.

– Этому верю. И то, что украл в пер вый раз, тоже верю, – с иронией произнес Субботин. – Так каждый объясняет, когда его за руку схватят.

Петр Федорович стоял с опущенной головой и молчал.

– Вот что, уважаемый. Если ты мне честно признаешься: где, что и когда еще уволок, то я тебя отпущу, – предложил начальник отдела.

– Так я и поверил. Я же, начальник, не пацан, чтобы на такие обещания покупаться, – отреагировал на его слова Петр Федорович. – Понимаю, вам показатели нужны.

– Дело твое. Хочешь верь, хочешь нет. Тогда отправишься в камеру, а я пока следователя приглашу. А с показателями я как-нибудь без тебя разберусь.

Задержанный в нерешительности стал переминаться с ноги на ногу, раздумывая, как ему поступить. Предложение было заманчивым, но верить словам стражей порядка он не привык. Субботин не торопил с ответом и с интересом наблюдал за его поведением. Поразмыслив, тот собрался с духом и признался:

– Было еще два раза, но это перед Новым годом. Сначала дверь снял в подъезде, а через несколько дней оконную раму.

– В каком месте? – спросил Субботин, что-то прикидывая в уме.

– На Турбинке, номер дома не помню.

Субботин вышел из-за стола, подвел

Петра Федоровича к карте района, висевшей на стене, и показал на ней Турбинную улицу. Тот ткнул грязным пальцем в дом под номером пять.

– Не ошибаешься? – переспросил Субботин.

– Третий подъезд от начала дома. Дверь была рейками обшита. Я ее за семьдесят рублей загнал…

«Все правильно, – подумал Субботин. – Значит, это не Серебряков».

– Что, начальник, теперь посадишь? – все еще до конца не веря в обещание Субботина, спросил Петр Федорович.

– Я за свои слова привык отвечать. Сказал отпущу, значит, отпущу. В наказание будешь две недели приходить утром в отдел и убирать прилегающую территорию. Кстати, общественные работы в Уголовном кодексе предусмотрены как наказание. Да и подчиненные мои не скажут, что я от тебя взятку получил, – улыбнувшись, объяснил Субботин. – Только ты в подвале потише себя веди, а то одного твоего собрата жильцы уже приговорили. Слишком много причинял им хлопот, – посоветовал он напоследок. – А сейчас получишь в дежурке раму и, пока народ не спохватился, вернешь ее на место.

Петр Федорович с радостью воспринял приговор и, не веря в такой благополучный исход, нахлобучил на голову шапочку и ретировался из кабинета.

Дальнейший рабочий день Субботина проходил в привычном ритме, когда одновременно приходилось решать десятки всевозможных задач: где раздобыть запчасти на вышедший из строя «уазик», кем заменить заболевшего дежурного, как избавиться от пьяницы участкового и каким образом вытрясти из следователей карточки на раскрытые преступления, которые помогли бы улучшить статистические показатели отдела. Лишь к вечеру поступили сообщения из уголовного розыска.

На проспекте Энтузиастов операм посчастливилось разыскать неуловимого дворника, женщину, которая косвенно подтвердила вчерашние откровения Верочки.

И местный участковый припомнил декабрьский случай, когда один из жильцов дома спустил с лестницы бомжа, и тот, неудачно приземлившись, сломал себе ребра. Возбужденное дело со временем прекратили, так как потерпевший изменил показания и убедил следователя, что свалился без посторонней помощи. С тех пор участковый бомжа не встречал, и это наводило на печальную мысль, что еще одну жертву коллективного преступного сговора постигла трагическая участь.

А вот на станции «Скорой помощи» Пушкову пришлось приложить усилия, чтобы сломить упорство администрации. Главврач никак не желал помочь общенародной милиции и каждые десять минут вспоминал о прошлогодней краже колеса со служебной машины, которую до сих пор не раскрыли местные сыщики.

Когда все доступные ему средства убеждения были исчерпаны, Пушков вспомнил слова начальника и предложил посодействовать в проведении на станции внеочередного техосмотра автомашин, который, по его мнению, мог сыграть положительную роль в поиске исчезнувшего колеса. Главврач оказался человеком понятливым, и в течение получаса была разработана форма социологического исследования, результаты которого пообещали доставить в отдел на следующий день.

И действительно, к обеду объемистая пачка анкет лежала на рабочем столе Субботина. Он выбрал одну из них – заполненную Володей. Остальные Ковалев заложил в агрегат для уничтожения документов, который походил на огромную стиральную машину.

Взяв в руки отложенную анкету, Субботин стал читать вслух:

– Двоюродный брат – Скоков Валентин Александрович. Место работы – тракторостроительный завод. Домашний адрес – Большой проспект Васильевского острова.

Других братьев, проживающих в городе, в анкете не значилось.

С этого момента бывший ударник труда, а ныне профессиональный киллер Валентин Скоков стал объектом пристального внимания оперативных служб.

ГЛАВА 11

На следующий день, прихватив с собой оперативное дело по теракту, Субботин отправился в главк.

Поднявшись по мраморной лестнице и миновав бронзовый бюст Петра, сменивший на постаменте отполированную до зеркального блеска голову вождя революции, он проследовал к руководству уголовного розыска.

В течение сорока минут он размахивал перед ними тоненькой папочкой дела, пересказывал фабулу зверского преступления и убеждал в необходимости оперативного наблюдения за главным подозреваемым Скоковым, за спиной которого, согласно информации, скрывается зловещий ВПК.

– Представляете, какое громкое дело раскрутить можно, – взывал он к присутствующим, пока те не сдались, пообещав оказать району всяческое содействие.

«Испугались, фантики, и перестраховаться решили», – констатировал Субботин, сворачивая за угол Большого дома и направляясь к станции метро «Чернышевская».

По дороге он завернул в «Колобок», где утолил голод тремя пирожками. Когда представлялась возможность, Субботин с удовольствием посещал это кафе: оно возвращало его к воспоминаниям о детстве, беззаботно прожитом в этом районе города.

Скокова взяли под круглосуточное наружное наблюдение на следующий день в семь утра при выходе из дома. Вместо привычных для себя «Жигулей» наблюдатели были вынуждены трястись в переполненном метрополитеновском вагоне.

На станции пересадки «объект» чуть было не потеряли из виду из-за встречного людского потока. Чтобы выбраться на платформу и настичь его в переходе, оперативникам пришлось профессионально поработать локтями. После этого Скокова ни на шаг не отпускали и без срывов довели до завода.

На проходной «объект», которому было присвоено кодовое название «Террорист», небрежно махнул пропуском и прошел на территорию, а двое его преследователей застыли перед бронзовой вывеской с названием всемирно известного военно-сельскохозяйственного предприятия.

Минут через двадцать к проходной подрулил их служебный «жигуль».

– На Обводном в пробку попал, еле выбрался, – оправдываясь, сообщил водитель.

Минут десять все трое молча курили, наблюдая за движением на проходной.

– Большинство без пропусков идет, – огласил результат наблюдения старший группы.

– На всех пропусков не напасешься, – вмешался в разговор водитель. – Там сейчас почти пятьдесят фирм окопалось.

Это сообщение навело старшего на мысль.

– Вот что. Ты давай на завод топай, найдешь там главный конвейер и нашего Террориста. Поводишь его по заводу, а мы на машине на пару часов отъедем. Мне нужно телевизор в ремонт сдать, – обратился он к своему молодому напарнику. – Мы на рации будем. Если у него связь с ВПК имеется, то только здесь, на заводе.

Молодой с пониманием кивнул, направился к проходной и без всяких проблем миновал охрану.

Изрядно поплутав по огромной заводской территории, заваленной стратегическим хламом, наблюдатель не без труда отыскал главный конвейер – гордость отечественной индустрии – и на удивление легко и беспрепятственно проник в цех.

Как и надлежит стране, начисто порвавшей со своим милитаристским прошлым, конвейер стоял без движения.

По всей его длине расположились немногочисленные группы людей. Приглядываясь к ним, наблюдатель пошел вдоль цеха в надежде отыскать Скокова и с удивлением обнаружил, что внутри каждой из групп с азартом режутся в домино.

Когда он поравнялся с одной из команд доминошников, под курткой у него громко запищала рация.

– Ты, часом, не шпион? – спросил оторопевшего от неожиданности наблюдателя пожилой рабочий, обернувшийся на сигнал.

– Я бы рад был, да никто не приглашает, – постарался отделаться тот шуткой. – Приходится самому работу подыскивать.

– А жаль, – разочарованно произнес рабочий. – Я бы за валюту с радостью нашими секретами поделился. А работа, парень, как видишь, дальше некуда. – С этими словами он обвел рукой окружающее пространство. – Только денег за нее не платят… Чего там у тебя свистит? – кивнул он на куртку.

– Пейджер срабатывает, – ответил наблюдатель, засовывая руку, чтобы выключить рацию.

– Это еще что за хреновина? – поинтересовался собеседник.

– Приборчик такой. Любовница подарила, чтобы сообщать, когда она без мужа находится…

Рабочий с пониманием рассмеялся, а наблюдатель во избежание дальнейших расспросов продолжил свои поиски.

Вскоре среди играющих он заприметил Скокова, но приближаться к нему не стал, а расположился у соседнего столика.

До обеденного перерыва Скоков с увлечением «забивал козла» и в подозрительные контакты не вступал. Наблюдатель тоже без особого блеска сыграл несколько партий, а с наступлением обеденного перерыва вместе со всеми отправился в столовую, держа «объект» под пристальным наблюдением.

К его удивлению Террорист, расплатившись в кассе, подсел к тому самому рабочему, который так сокрушался по поводу нехватки шпионов. Составив с подноса тарелки, Скоков принялся их очищать. Лишь изредка отрываясь от еды, он склонялся к соседу и шептал ему на ухо. Наблюдатель не отрывал от них голодного взгляда и потягивал из стакана слегка подкрашенную водицу под наименованием «чай». Денег на полноценный обед у него не было, а взятые из дома бутерброды находились в служебной машине. Однако, несмотря на урчание в животе, он нашел в себе силы изловчиться и заснять Скокова в момент беседы встроенным в пряжку ремня портативным фотоаппаратом.

Отобедав, все возвратились в цех к рабочим местам и до конца смены в поте лица вкалывали на оборону страны, шлепая по столам костяшками.

Покидая цех после окончания смены, наблюдатель вспомнил слова президента, призывавшего каждого россиянина хотя бы минуту в день потратить на благо армии, и с удовлетворением подумал: «Пожалуй, я теперь год могу жить со спокойной совестью».

На «хвосте» у Скокова он вышел за проходную завода и покосился на служебный «жигуль», вспомнив вожделенные бутерброды. Завидев напарника, старший группы покинул салон и присоединился к нему, продолжая двигаться за «объектом».

– Все в порядке, отвезли телевизор, – поделился старший своей радостью. – Ты чего рацию вырубил, докричаться до тебя не могли?

– Она так пищит, что меня едва не расшифровали, – объяснил напарник. – Не догадался мой пакет прихватить? – с надеждой в голосе спросил он.

– Извини, но мы все съели. Думали, что тебе не понадобится, – ответил старший, после чего его подчиненный заметно сник.

Сопровождая «объект» в метро, они незаметно добрались до дома Скокова, откуда связались с дежурным и запросили смену, которой сдали пост.

Следующий день их работы стал точным повторением предыдущего. Молодого наблюдателя встретили за игровым столом как старого знакомого. Прихватив деньги на обед, он чувствовал себя комфортно, и от партии к партии результаты его игры в «козла» росли на глазах.

Третьи сутки проводимой оперативной работы были ознаменованы общегородским, теперь уже демократическим, субботником. Имя родоначальника этого массового движения по понятным причинам не звучало, но дело его, судя по множеству людей со швабрами и ведрами в руках, было живо в сердцах сограждан, как и в прежние годы.

Уже к двенадцати дня весеннее солнышко, вырвавшись из окружения свинцовых туч, на короткое время отразилось в тысячах окон государственных предприятий и учреждений, до блеска отполированных страницами газет. Частники же, не связанные директивами сверху, предпочли отложить празднование «Дня чистоты» до наступления тепла и с высоты своего положения наблюдали за происходящим в городе.

Субботин в спортивном костюме и кроссовках сидел за рабочим столом в надраенном с утра кабинете и изучал сводку наружного наблюдения, к которой прилагалась фотография Скокова, запихивающего в открытый рот огромный кусок мяса.

– Кто это рядом с ним жует? – спросил он Ковалева, который с тряпкой в руках стоял рядом.

– Михалыч – местный умелец, – пояснил тот. – Его наши коллеги из 8-го Управления сразу узнали. У них информация есть, что он в свободное от домино время ножи на продажу точит. Все не могут его прихватить.

– Это уже интересно. Что он там про шпионов говорил? – Субботин полистал отчет, нашел нужную страницу и прочитал вслух: «В ответ он сказал, что за валюту готов продать военную тайну».

– Ты никак это в ФСБ намерен отправить? – поинтересовался Ковалев, после чего Субботин оторвался от чтения и внимательно посмотрел на зама. – Какая военная тайна, Игорь? Тройка, шестерка, дупль «пусто»? – с улыбкой спросил он. – Размышляю, что их связывать может.

– Может, он его оружием снабдил? – предположил Ковалев.

– Скорее всего. Это мы, когда Скокова возьмем, выясним. Тебе еще мыть много?

– Стены осталось протереть.

– У оперов работу проверь и скажи им, чтобы по старой комсомольской традиции не вздумали праздновать в, кабинетах, – предупредил Субботин. – Проверяющие из главка приедут.

Через час в отделе действительно появились два подполковника из штаба. Они придирчиво осматривали окна, терли пальцами стены, морщились и что-то записывали в блокноты. Настроение блюстителей чистоты улучшилось лишь после того, как Субботин заманил их к себе r-кабинет и предложил «согреться». Через два часа, покидая отдел милиции, они долго трясли ему руку, хлопали по плечу и хвалили за чистоту и порядок.

В то время, когда Субботин, возвратившись домой, принял душ, пообедал вместе с семьей и завалился на диван перед телевизором, к дому Валентина Скокова подкатил микроавтобус с красным крестом на кузове. Водитель и пассажир «скорой» покинули свои места и зашли в подъезд, где находилась квартира Террориста.

Наблюдатели не обратили на них внимания и, развалившись на сиденьях, продолжали наслаждаться музыкой. Старший группы жевал бутерброд, запивая его чаем, который подливал в пластмассовую кружку из термоса. Убаюканные поведением Террориста в прошлые дни, они и сегодня надеялись отсидеться в машине и вовремя смениться с дежурства.

К сожалению, их планы вскоре нарушил появившийся на улице Скоков. Следом за ним вышли водитель и пассажир «скорой», которые перед этим не пробудили интереса у оперативников: Сейчас же ситуация изменилась, и наблюдатели, словно охотничьи псы, мгновенно сделали стойку. Пока троица усаживалась в микроавтобус, водитель оперативных «Жигулей» уже запускал двигатель, готовясь к стремительному броску.

Однако «скорая» доехала до 1-й линии Васильевского острова, дважды проскочив на красный сигнал светофора, свернула налево и проследовала через Тучков мост на противоположный берег Невы. «Жигули» держались на рекомендованном по инструкции расстоянии, вынужденно нарушая правила дорожного движения.

– Если они за город рванут, у меня бензина не хватит, – предупредил старшего водитель.

– Что же ты перед сменой не заправился? – с раздражением спросил тот.

– Скоро конец месяца, все талоны закончились, – ответил водитель.

Старший матерно выругался.

– Меньше бы для себя сливал, тогда бы хватало! – прикрикнул он.

Водитель сделал вид, что обиделся, и попытался возразить, но старший не стал его слушать, связался по рации с дежурным, доложил тому обстановку и попросил подстраховать группу.

Но, к счастью, помощь им не понадобилась. Микроавтобус проехал по Большой Пушкарской, вывернул на Каменноостровский проспект и остановился около прежде величественного особняка, ныне напичканного коммуналками.

Скоков и пассажир выбрались из сантранспорта и зашли в темную подворотню, украшенную полуобвалившимися архитектурными излишествами. Один из оперативников выскочил из машины, но во двор заходить не рискнул. Миновав подворотню, он дошел до ближайшего таксофона, снял трубку и принялся имитировать разговор. Когда же через десять минут «объект» и его спутник возвращались к «скорой», он успел произвести несколько фотоснимков и бегом добраться до «Жигулей».

Дальнейший маршрут «скорой» пролегал по тем же улицам, но только в обратном направлении. Около знакомого наблюдателям подъезда Скокова высадили из автобуса, и больше в тот вечер он жилище не покидал.

Субботин узнал об этой вылазке их подопечного в воскресенье утром, когда связался из дома по дежурному телефону.

– Наш опер, когда мимо подворотни проходил, слышал, как слева во дворе дверь хлопнула. Можно попытаться его связи вычислить, – порекомендовал дежурный. – Подробный отчет за выходные и фотографии получите в понедельник.

«Это он с братом ездил. Интересно, кто же третий был?» – прикидывал в уме Субботин после разговора.

Созвонившись с Ковалевым и обсудив только что полученные факты, они решили не предпринимать никаких шагов и ограничиться дальнейшим накапливанием информации.

В воскресенье Скоков около двенадцати дня прошелся до ближайшего магазина, где приобрел коробку конфет «Вишня в ликере», буханку черного хлеба, копченую колбасу и бутылку водки, а затем вернулся обратно. По пути следования и в самом магазине, кроме кассира и продавца, он ни с кем в контакт не вступал, и, судя по сделанным им покупкам, ничто не предвещало осложнений для заступивших на ночное дежурство оперативников.

Поэтому для всех было полной неожиданностью, когда в 23 часа 15 минут они увидели Террориста выходящим из дома со спортивной сумкой в руке. Двое оперативников покинули автомашину и направились следом за ним к станции метро «Василеостровская».

Несмотря на воскресный вечер, вагон был полупустым. Скоков уселся на сиденье, поставил сумку на колени и рассеянно смотрел по сторонам, поглощенный своими мыслями. Случайно взгляд его остановился на молодом парне, сидевшем в конце вагона, лицо которого показалось ему знакомым. «Где-то я его встречал? – попытался он вспомнить, прокручивая в голове события последних дней. – Стоп! В цехе он недавно появился, в домино за соседним столиком режется, и обедали пару раз вместе… Неужели за мной следят?!» От этой мысли Скокова бросило в жар, и он мгновенно покрылся испариной. «Спокойно, спокойно, главное не паниковать, – принялся он себя уговаривать, припоминая подобные сцены в детективных романах. – Надо взять себя в руки и перепровериться».

В это время состав подошел к станции. Скоков поднялся с сиденья и приблизился к дверям вагона. Когда они распахнулись, Валентин шагнул на платформу и засек боковым зрением, что «доминошник» и его спутник выскочили следом за ним. Скоков, не оборачиваясь, дошел до эскалатора и стал подниматься. Лишь в самом конце движения он повернул голову. Находившаяся в вагоне парочка поднималась следом.

Он вышел из метро на углу Невского и Садовой и не спеша побрел вдоль Гостиного Двора по направлению к Думе. Напротив центрального входа в универмаг, где перед Новым годом красовалась памятная ему ель, он остановился на автобусной остановке, достал сигарету и закурил. Его преследователи замерли метрах в тридцати и тоже защелкали зажигалками.

Скоков, докурив первую сигарету, тут же прикурил следующую, соображая, как ему поступить дальше. Сомнения по поводу случайности этой встречи полностью отпали. Первоначально возникло желание от всего отказаться и тут же вернуться домой, но разработанный план, а главное полученный за предстоящую работу аванс в две тысячи долларов, удержали его от поспешного бегства. «Ведь японскую стиральную машину с Надей присмотрели, что же теперь: все коту под хвост? – сокрушался он. – Может, рискнуть в последний раз? Главное, от „хвоста" избавиться и быстро все провернуть, пока они тревогу не сыграли…» Он еще раз окинул взглядом стоявших на прежнем месте шпиков и бросил под ноги окурок. «А, была не была!» – решил он и направился к подземному переходу рядом с Думой.

Спустившись на станцию метрополитена, он, как и предполагал, увидел на контроле милиционера в форменной одежде, трепавшегося с молоденькой контролершей и наблюдавшего за порядком перед скорым закрытием станции.

Скоков прошел через турникет к эскалатору, но около него задержался, а затем, выдержав небольшую паузу, резко развернулся. Именно в этот момент его преследователи приблизились к контролю. Скоков стремительно подбежал к милиционеру и, тыча в них пальцем, быстро запричитал:

– Товарищ сержант, задержите вот этих двоих и документы у них проверьте. Они меня уже час преследуют, наверняка ограбить хотят.

От неожиданности наблюдатели замерли и с удивлением смотрели на Террориста. Сержант внял настойчивым просьбам жертвы, взял под козырек и попросил их предъявить документы.

Тонкий психологический расчет Скокова с блеском оправдался. Его присутствие мешало оперативникам вытащить служебные удостоверения, а других документов, к счастью для Валентина, у них с собой не было, что было грубейшим нарушением в их работе и грозило обоим серьезными неприятностями. Осознав это, они принялись возмущаться, требуя от сержанта объяснений, но тот оставался непреклонным. Стоявший рядом с ним Скоков, чтобы ускорить развязку, добавил масла в огонь.

– Мне кажется, я их фотографии по телевизору видел, – зашептал он на ухо милиционеру. – Их за тяжкие преступления ищут, так что, товарищ сержант, у вас есть шанс отличиться.

Глаза милиционера засветились от радости, и он, не слушая возражений, потребовал, чтобы задержанные проследовали в пикет. Во избежание расшифровки и последующего за этим скандала тем ничего не оставалось, как покориться стражу порядка.

Убедившись, что вся группа движется в правильном направлении, Скоков стремглав бросился к эскалатору и, не оглядываясь, понесся вниз.

ГЛАВА 12

В четыре часа утра Валентин Скоков позвонил жене из автомата.

– Ты еще одна? – сразу поинтересовался он.

– А с кем я должна быть? – удивилась Надежда. – Дети спят, я тебя дожидаюсь.

– Тогда выслушай меня и сделай, как я скажу. Телефон наш наверняка прослушивается, поэтому лишние вопросы не задавай, – предупредил Валентин и дал ей первые указания.

После краткого разговора с мужем Надежда вышла на улицу и обошла дом, а затем, извинившись, разбудила соседку по площадке и в ожидании звонка заняла место у ее аппарата. Через двадцать минут Скоков перезвонил.

– Сходила, – доложила ему жена. – Рядом с парадной стоят две подозрительные машины. Одна – иномарка темного цвета, вторая – зеленые «Жигули». В иномарке парочка, как бы тебе объяснить… – Надежда запнулась, подыскивая подходящее слово. – В общем, сексом занимается. Во второй три мужика музыку слушают. Они за мной очень внимательно следили.

– Это меня дожидаются, – без колебаний определил Валентин. – Надя, видимо, мне на некоторое время придется уехать.

– Куда? – растерянно спросила Надежда.

– Я еще не решил. Так будет лучше для вас, – объяснил он. – Наверняка сегодня в квартиру милиция нагрянет, так что будь к этому готова.

– Ой! – от неожиданности воскликнула Надежда. – Меня же не будет, я ведь собиралась родителей навестить.

– Не переживай, они тебя дождутся, – успокоил ее Скоков. – Я же предупреждал, что работа очень опасная. Милиции скажешь, что в последний раз видела меня вчера вечером. Куда ушел, не знаешь.

– Валя, признайся, что ты натворил?! – закричала Надежда в трубку, не обращая внимания на соседку. – Я ведь теперь не усну.

– Наденька, родная, я ни о чем не жалею. А поступил так ради тебя и детей, что бы Ленка в институте училась.

– Лучше сам сдайся и повинись, меньше дадут, – заголосила она.

– Сейчас не могу. Прошу тебя, успокойся и помоги мне. – Скоков попросил ее связаться с братом и объяснить ситуацию. – Скажи ему, чтобы он к девяти утра в столовую, где мы с ним встречались, остальное привез и сумку со сменой белья.

Однако Надежда продолжала голосить в трубку:

– А о нас ты подумал? Что теперь люди скажут?

– Я только о вас и думаю. И о людях, кстати, тоже, – не отвлекаясь на причитания жены, продолжал наставлять ее Скоков. – Рано утром собери всю валюту и отвези к своим. Доллары в туалете, в банке из-под краски спрятаны, – напомнил он. – Только из нашего подъезда не выходи, а пройди через чердак к соседнему. Когда все успокоится, купишь стиральную машину, себе на жизнь оставишь, а остальное внесешь за обучение. Пускай на юрфак поступает, хоть законы будет знать, – посоветовал Валентин. – Мастеру моему регулярно звони насчет зарплаты, я Володьке доверенность оставлю.

Поддавшись деловому тону мужа, Надежда слегка успокоилась.

– Как же ты жить собираешься? – с тоской в голосе спросила она.

– Деньги у меня есть, а страна большая. У нас, слава Богу, не Швейцария. О себе сообщу через брата. Если будут пытать, на какие средства все это время жили, скажешь, что на продаже ягод и грибов заработали. Пускай проверяют. Больше я тебе ничего не давал, и вообще ты со мной разводишься, – скороговоркой инструктировал Валентин. – Все поняла?

– Поняла-то поняла, только душа болит. Что же с тобой будет?

– А что будет? Может, к бастующим шахтерам примкну, зарплату вместе с ними начну требовать, а может, в Сочи уеду. Сейчас главное, чтобы Ленка в институт поступила.

– Кто же ее на юрфак возьмет, если у нее отец преступник?

– В этом ты заблуждаешься. Преступником только суд признать может… Все, Наденька, я разговор заканчиваю, а то тут рядом милиционеры подозрительные ходят, – заторопился Валентин. – Я вас очень люблю.

С этими словами Скоков повесил трубку, а из глаз Надежды брызнули слезы.

После длительных уговоров соседки Надежда прекратила стонать, выпила воды и позвонила Володе, передав ему просьбу Скокова.

А в это время ее бездомный супруг шатался без дела по улицам ночного города, коротая время до назначенного на утро свидания. Несколько раз он забегал в подъезды и там согревался около батарей отопления.

За час до контрольного времени он зашел в дом, расположенный напротив столовой, и устроился у окна. Без пяти девять появился Володя и проследовал внутрь заведения. Скоков выждал минут пятнадцать и, не обнаружив за ним «хвоста», покинул наблюдательный пункт и двинулся следом.

Брат сидел за столиком в дальнем углу зала и потягивал кофе. Валентин окликнул его и встал на раздачу.

Дожидаясь своей очереди, он вспомнил изученные им романы о частном сыщике Ниро Вульфе, который, наравне с любовью к орхидеям, имел большое пристрастие к еде, слыл гурманом и держал собственного повара. Даже в лучшие минуты жизни Скоков не мог с собой совладать, когда доходил до подробного описания его трапез. Сейчас же нечто похожее он испытывал, глядя на тарелки с манной кашей. «Хорошо, что в нашей милиции нет подобных талантов. Видимо, кормят их плохо, вот они и не тянут», – с удовлетворением думал он, не отрывая взгляда от пищи.

– Что стряслось? – с тревогой в голосе спросил Володя, когда Скоков с полным подносом тарелок уселся рядом с ним.

– Деньги принес? – вместо разъяснений поинтересовался Скоков, на что Володя кивнул. – Давай, я все, как условились, выполнил.

Володя достал из пиджака конверт и передал его брату.

– Там две штуки, – отчитался он.

– Милиция меня с ночи около дома пасет, а сейчас наверняка по всему городу ищут, – начал вполголоса Валентин и, не отрываясь от еды, изложил брату события вчерашнего дня. – Интересно только, как они на меня вышли? Кроме тебя, никто обо мне не знал.

– Думаешь, что это я тебя сдал? – возмутился Володя. – Ты рехнулся. Мы ведь все одной веревочкой связаны.

– Тогда как?

Володя задумался и вспомнил о социологическом опросе.

От неожиданности Скоков подавился ватрушкой, принялся кашлять и глядеть на него вытаращенными от изумления глазами.

– На хрена? – прокашлявшись, выдавил он.

– А черт его знает. У меня и в мыслях дурного не было, еще посмеялись с мужиками над всеми этими опросами… Неужели менты, гады, перехитрили? Я из главврача всю правду вытрясу и, если он знал и не предупредил, катетером его удавлю, – взорвался Володя.

– Что теперь толку, – разочарованно произнес Скоков, а про себя подумал: «Рано я обрадовался, что их плохо кормят». – Хорошо, а почему они к тебе явились с анкетами? – спросил он.

– Выходит, кто-то из наших проговорился, – с неохотой признал Володя. – Не представляю, на кого и подумать. Профессор, конечно, мог, но он на даче живет, да и жена его предупредила бы сразу. Я их вечером всех соберу и докопаюсь до истины, – пообещал он. – Кузякин тебя за вчерашнюю работу хвалил, только, понимаю, тебе сейчас не до комплиментов. – Володя выложил на стол связку ключей и записку. – Это от его дачи во Всеволожске, – пояснил он. – Там половина зимнего дома со всеми удобствами. Предлагает тебе до лета пожить.

Валентин взял со стола ключи и записку с адресом.

– Мне бы пару месяцев продержаться, пока Ленка в институт поступит, а там пусть сажают, – с грустью нарисовал он обозримую жизненную перспективу.

– Валя, прости меня, что я так дешево прокололся. Не ожидал я от ментов такой подлости, да и наш главврач, говнюк, предупредить не мог, – стал извиняться Володя.

– Я тебя не виню, сам знал, на что шел. Для начала поеду на дачу и высплюсь. Ты Надежду мою поддержи, если со мной что случится, – попросил он.

– Не переживай, не оставим, – пообещал Володя. – Если трупы не найдут, доказательств у них негусто, а со своими я разберусь.

Перед расставанием братья выработали способ экстренной связи, обнялись и по одному покинули явочную столовую.

Субботин и Ковалев узнали о бегстве киллера от «наружки» только во второй половине дня, когда там окончательно разуверились быстро его обнаружить и тянуть с докладом было уже чревато. Сначала, чтобы не выносить сор из ведомственной избы, его попытались разыскать собственными силами.

Двое оперативников, которые «вели» Скокова в метро во время его отрыва, едва переступив порог пикета, вытащили служебные удостоверения и сунули их под нос сержанту.

– Ты бы, придурок, лучше пьяных ловил или у «беженцев» документы проверял, чем соваться в чужую работу! Премию захотел?! Будет тебе премия! – в бешенстве прокричал ему в лицо старший.

– Я же не знал, что вы… оттуда, – запинаясь от страха за возможные последствия, стал оправдываться тот.

– А тебе и знать ничего не надо, только башкой хоть чуть-чуть шурупить. Где телефон?

Сержант указал на аппарат, стоявший на столе в углу комнатухи. Старший набрал номер и второпях сообщил дежурному о потере «объекта».

– Этот недоумок метровский нам всю работу сорвал, лычку решил заработать. Если имеется возможность, постарайтесь перекрыть известные адреса. Может, удастся его без шума найти, – попросил старший. – Квартиру мы на себя берем. Остается дом брата и тот, на Каменноостровском, куда он вчера ездил.

– У меня все бригады задействованы, – сообщил дежурный. – Постараюсь кого-нибудь перекинуть или из дома вызвать… Если не отыщем, тринадцатой нам не видать.

Через несколько часов стараниями дежурного все места возможного появления Скокова находились под пристальным наблюдением оперативников, но и это не принесло облегчения.

Утром были произведены перестановки. Упустившая Террориста бригада перекочевала к проходной завода, и молодой наблюдатель, невзирая на суточную усталость, с начала смены уже «забивал козла» на привычном для себя месте и нервно вращал головой. Однако, несмотря на титанические усилия, отыскать Скокова не удалось и, как ни пыталось руководство службы обойтись без скандала, пришлось ставить в известность заказчика.

Узнав о конфузе «наружки», Субботин сложил на головы ее сотрудников все пришедшие ему на ум непечатные выражения и связался с начальником управления.

– Теперь, товарищ полковник, выжидать больше нечего, – с уверенностью заявил он после доклада. – Берем постановления на обыск и будем ломиться в открытую, нет смысла конспирацией заниматься. Может, зацепим там что-нибудь интересное, пока не попрятали. А на Каменноостровском проспекте мать Кузякина живет, – объяснил Субботин. – Там тоже до вчерашнего дня бомж распутничал.

– Ну дает орел! Ему бы дать волю, он бы весь город очистил, – не сдержал своего восхищения полковник. – Считаешь, что он, после того как от «наружки» смылся, поехал заказ выполнять?

– Выходит, так, – согласился Субботин. – Накануне он бы не успел. Нам скоро фотографии подвезут. Третий, судя по всему, Кузякин.

После их разговора события начали разворачиваться со стремительной быстротой, и опера отдела вместе с приданным им подкреплением из других служб действовали синхронно и обстоятельно. Пока Володя еще только готовился к «Тайной вечере» для разоблачения собственного Иуды, сыщики уже звонили в двери жилищ основных организаторов преступления, а также к слесарю Михалычу, как предполагаемому поставщику оружия.

На заводе одна из групп обнаружила у него в шкафчике под грудой ветоши несколько заготовок и нож с механической фиксацией лезвия, именуемый в народе «вы-кидухой». Весь арсенал выгребли, а самого Михалыча в кабинете начальника цеха раскрутили с пол-оборота.

Поторговавшись с ним, сошлись на том, что дело за незаконное изготовление оружия до суда доводить не будут, а отдадут ветерана труда на перевоспитание коллектива. В обмен на такое снисхождение Михалыч письменно показал, что в декабре прошлого года по просьбе Скокова дал ему во временное пользование самодельный ножик, который тот ему не вернул. Однако, понадеявшись на удачу, о пистолете благоразумно умолчал. Михалыча оставили в покое, и он вернулся к отложенной доминошной партии.

Сил у милиции не хватало, поэтому повальные обыски на Турбинке продолжались до глубокой ночи. Субботин и Ковалев безотлучно находились в отделе, где принимали и классифицировали обнаруженные трофеи.

– Мужики, да вы что? – разводя руки, вопрошал обыскивающих Журавлев, у которого в чемодане со строительным инструментом откопали боевой патрон от пистолета Макарова. – Я о нем давно и забыл. Это еще в курсантские годы со стрельбища прихватил, так и валяется, – объяснял он.

Ему поверили, но патрон все же изъяли.

В секретере Кузякина участковый Ел-кин обнаружил дорогую сердцу хозяина гранату и вызвал саперов, которые, посетив квартиру, признали ее учебной. А из книжного шкафа у Анны Сергеевны был вытащен на свет Божий, очищен от пыли и описан в протоколе том «Капитала» со штампом институтской библиотеки – бессмертное творение прежде популярного экономиста Маркса. Та же участь постигла и хрустальную вазу, послужившую урной для бюллетеней во время официального голосования.

Однако самые ценные доказательства добыли в квартирах самого Скокова и его родственника. Толик Филимонов, перебирая школьные принадлежности детей брата, наткнулся в книге «Родная речь» на тетрадный лист, сложенный пополам и используемый в качестве закладки. Развернув его, – он прочел содержание документа, носившего название «Расписка». «Я, Валентин Скоков, – говорилось в нем, – получил в качестве аванса за работу деньги в сумме 1000 (тысяча) долларов США». В конце стояла дата 17 декабря и подпись. Сомнений быть не могло. Бумага была написана Скоковым и имела непосредственное отношение к убийству на Турбинной.

Увидев в руках оперативника этот убийственный для всех клочок бумаги, Володя сделал стремительный выпад и попытался выхватить улику. Но Толик был начеку, и поэтому, нарвавшись на его встречный прямой в челюсть, хозяин квартиры окопался среди деталей конструктора «Лего», детских машинок и кукол дочери. Толик же, как ни в чем не бывало, сунул расписку в карман. Вместе с помощником он закрутил Володе руки за спину и щелкнул наручниками.

– Сволочи, руки отпустите! – закричал Володя, попытавшись вырваться, но за оскорбление тут же получил кулаком в бок и затих.

Через пятнадцать минут бунтаря доставили в отдел и сунули в камеру для последующего детального разговора.

Надежду Скокову опер Пушков и отданный под его начало участковый дожидались на лестнице до самого вечера.

С раннего утра, действуя согласно полученным от мужа инструкциям, Надежда обманула дежуривших около подъезда милиционеров и вынесла из квартиры все ценности. Однако, мучаясь от неопределенности и страха, все же вернулась домой, оставив дочек под присмотром своих родителей.

Встретив на лестнице ожидавших ее сотрудников, она постаралась изобразить удивление и долго знакомилась с постановлением на обыск. Была она готова и к вопросу о нахождении мужа, ответив, как учил Валентин.

– На заводе он тоже отсутствовал, – проинформировал ее Пушков, заходя следом за хозяйкой в квартиру.

– Куда же он делся? Может, любовницу себе завел? Я ведь с ним развестись собираюсь, – стараясь казаться невозмутимой, предположила Надежда.

– Думаю, что ваш муж в бега подался. Он в убийстве подозревается, – ошарашил ее оперативник. – Разве вам об этом неизвестно?

– Вы что, смеетесь? Кого он, кроме комара, убить может, – с натужной улыбкой ответила Надежда.

– Бомжа одного по просьбе вашего родственничка за две тысячи долларов, а судя по всему, и двух других следом. Что называется, кураж почувствовал. Денег он вам не приносил? – снова полюбопытствовал Пушков.

После всего услышанного известные ей до этого разрозненные фрагменты сложились в почти законченную картину. Надежду охватил ужас, и она почувствовала слабость в ногах.

– С прошлого года ничего не приносит. Спасибо нашему государству, – с комком в горле промолвила она. – У него обо всем и спрашивайте, а меня с детьми оставьте в покое.

– Конечно, спросим, – заверил ее Пушков. – Это лишь вопрос времени. У нас доказательств на несколько дел хватит. Вы ему передайте, чтобы сам с повинной явился. Лишние смягчающие обстоятельства ему пригодятся, – посоветовал оперативник. – Статья-то ведь подрасстрельная.

Кровь ударила Надежде в голову после последних слов, и она осознала, что не в состоянии больше слушать подобное. Еще немного, и она либо потеряет сознание, либо во всем признается.

– Делайте ваш обыск и уходите! А что бы душу мою рвать на части, нет у вас на это бумаги! – сорвавшимся голосом выкрикнула она, не выдержав напряжения.

Оперативнику стало жаль эту искренне страдающую женщину, и он молча приступил к обыску.

Ничего существенного для дела они в квартире не обнаружили, но когда Пушков принялся заполнять протокол, взгляд его задержался на бюсте Дзержинского, возвышавшемся на кухонном шкафчике. Он снял его, повертел в руках и прочитал вслух выполненную на нем гравировку: «Уважаемому Виктору Ивановичу от жителей участка. 10 ноября 1987 года». Ого! В День милиции подарили.

– Откуда это у вас? – спросил он хозяйку.

– Не знаю. Мужу кто-то принес, – ответила она.

Пушков вспомнил, что похожий бюст видел в одном из опорных пунктов родного отдела милиции. «Виктор Иванович – это же участковый Шаповалов», – осенило его. Не выпуская из рук находку, он связался с Ковалевым и попросил того срочно уточнить судьбу милицейского раритета.

Когда Вася дописывал показания Надежды Скоковой, ему перезвонил Ковалев и сообщил, что своего Феликса капитан Шаповалов подарил в канун Нового года жильцам с Турбинной, 5. Это было неоспоримым доказательством их преступной связи со Скоковым.

Перед уходом Пушков еще раз попросил Надежду воздействовать на мужа и склонить его к явке с повинной, но Надежда уже не в силах была реагировать на подобные советы и, держась из последних сил, затворила за ним дверь.

ГЛАВА 13

Получив в руки изрядное количество доказательств, уголовный розыск отдела заработал легко и раскованно. Пока молодежь до трех часов ночи производила в квартирах обыски, их более опытные коллеги, не откладывая до утра, приступили к «экстренному потрошению» жильцов.

Первым из доставленных в отдел на удивление быстро «развалился» крутой Кузякин. Сыщикам лишь стоило немного приоткрыть свои карты, как коммерсант моментально сник и осторожно спросил у Ковалева:

– Сколько?

– Что сколько? – не понял вначале тот.

– Сколько будет стоить?

– Лет пятнадцать – двадцать, – отчетливо произнес Ковалев, сделав ударение на слове «лет», после того как до него дошел смысл заданного вопроса.

– А если в денежном эквиваленте, в долларах, например? – уточнил Кузякин. – Чтобы обойтись без вредных последствий… Бомж, он и есть бомж…

Ковалева передернуло, он не сдержался и, забыв о процессуальном этикете, отвесил доморощенному бизнесмену смачную затрещину, от которой тот носом уткнулся в стол.

– Да кто бы он ни был, кто дал тебе право жизнью его торговать?! – прокричал он Кузякину. – На киллере вашем многостаночном еще два убийства висят! И все от безнаказанности! Кстати, одно из них в доме твоей матери. Припоминаешь или фотографии показать, как вы с ним в «скорой» рассаживаетесь? А деньги, марамой, на адвоката прибереги или на лекарство от насморка, – продолжал «загружать» его Ковалев, видя, что коммерсант хлюпает носом. – И философию свою для суда прибереги, может, там войдут в положение и годик тебе скинут.

Сказанного начальником розыска оказалось достаточно, чтобы наступил «момент истины», и Кузякин, схватившись за живот, со стоном понесся в клозет.

– Извините, если не точно выразился. Готов всячески способствовать следствию в рамках своей осведомленности, – заискивающим голосом пропел он Ковалеву, вернувшись из отхожего места, где под охраной милиционера хорошо поразмыслил обо всем. – Только я к убийству отношения не имею, это он на следующий день без меня.

Ставший ручным Кузякин повторил уже известные оперативникам факты и полностью подтвердил их догадки относительно преступления на Каменноостровском проспекте. После устного изложения событий его переадресовали следователю Савельевой, которую в силу необходимости оторвали от домашнего очага.

Привозимые партиями жильцы после ознакомления с показаниями Кузякина один за другим признавались в содеянном и дополняли общую картину преступления индивидуальными красками. Как и было обещано Верочке, раскаявшихся выпускали под «подписку», и они в шоковом состоянии поодиночке покидали отдел. Даже неистовая Анна Сергеевна сломалась под тяжестью доказательств, о кондоминиуме не заикалась и признала вину коллектива.

Рассеялся героический ореол и вокруг Валентина Скокова, за спиной которого, как выяснилось в милиции, числилось несколь-ко убийств.

– Вот гнида! Скольких загубил, – как всегда не задумываясь, по-военному, высказался в его адрес покидавший застенки Журавлев. – И Кузякин со своей мамашей тоже хорош. Знал ведь, что дело завели. Наверняка сам подзаработать решил, а прижали – первый всех продал, – возмущался отставной майор, окруженный соседями. – Жаль, что граната не сработала.

В результате следственного конвейера уголовное дело пополнилось шестьюдесятью тремя обвиняемыми, и никто из них уже не в силах был докопаться до подлинных причин провала. К утру в милиции остались двое: находящиеся по разным камерам Володя и Александр Ильич. Последнему, как и подобает интеллигенту, было совестно выторговывать снисхождение, и потому он упорно молчал. Хоть и проголосовал он против убийства, но, безропотно приняв точку зрения большинства, считал себя ответственным за последствия и не хотел перекладывать вину на плечи других. Никакие уговоры и доводы на него не действовали, и он молча сидел с опущенной головой и сложенными на коленях руками. Пришлось выдернуть из семейной постели участкового Шаповалова и провести между ними очную ставку, но даже это не заставило Александра Ильича отказаться от своих убеждений, и он был задержан следователем Савельевой на семьдесят два часа.

– Чувствуется интеллигент. Хотя и подпорченный действительностью, – потирая воспаленные от усталости и сигаретного дыма глаза, сказал Субботин, когда Александра Ильича увели. – Я бы лучше вместо него Кузякина прикрыл.

– Он вам изолятор загадит, – предупредила Савельева. – Да и адвокат мне его уже звонил, бывший наш следователь. Просил на «подписку» выпустить.

– Опять, значит, придется интеллигенции страдать. Она всегда так. Сначала молчаливо соглашается, а потом мучается и посыпает голову пеплом, – с грустью произнес Субботин.

– Ничего, я ему за это время мозги вправлю, – пообещал Ковалев. – И брат пусть в камере охладится, а через трое суток посмотрим.

На дежурной автомашине Савельеву повезли домой, а одуревшие от работы опера завалились спать прямо в рабочих кабинетах на диванах и стульях.

– Будут спрашивать, я до двенадцати на совещании, – предупредил дежурного Субботин, запер дверь, выдернул телефонный шнур и, не раздеваясь, растянулся на диване.

Ровно в полдень секретарша вывела его из состояния глубочайшего сна оглушительным стуком в дверь. Изрядно помятый, он выполз из кабинета, выглянул в коридор и обнаружил там сидевшего на скамье Кузякина. Вид у него был жалкий, а под правым глазом играл всеми цветами радуги здоровенный синяк.

«Левша вмазал», – профессионально отметил Субботин и окликнул его:

– Кузякин, снова деньги явились предлагать?

– Нет, что вы, – подскочив, испуганно ответил тот. – Помочь вам хочу. Соседи меня во всех бедах обвинили, а тут еще двоих арестовали.

– Пока не арестовали, – уточнил Субботин.

– Какая разница, все равно не выпустите… Соседи условие поставили, чтобы я без них не возвращался.

– Заходи, альтруист, – позвал его Субботин и пропустил в кабинет.

– Я единственный, кто знает, где убийца прячется, – с тоской в голосе сообщил Кузякин. – Если я адрес укажу; вы соседей отпустите? – обратился он с вопросом, который вынудил майора задуматься. Однако, взвесив все за и против, Субботин согласился на компромисс.

– Я вам верю. По всему видно, что вы человек порядочный, – обрадовался Кузякин. – Киллер у меня на даче во Всеволожске…

Субботин кивнул, достал лист бумаги и предложил ему изобразить схему расположения дачи, которую тот начертил несколькими взмахами карандаша и дал подробные разъяснения.

Накануне Скоков без каких-либо осложнений добрался до дачи Кузякина, проник в дом и, осмотревшись, улегся на кровать с прикрученной к спинке металлической биркой с инвентарным номером. Вечером он проснулся от пронизывающего все тело холода, но печь топить побоялся. При свете фонаря Скоков отыскал на кухне несколько проросших картофелин, пачку соли и банку рыбных консервов, из которых на электрической плитке приготовил себе похлебку. Все это время в голове его крутились невеселые мысли о будущем, однако оригинальные идеи в ней напрочь отсутствовали. Поэтому, наполнив желудок и взвалив на себя несколько одеял и матрацев, он вновь погрузился в спячку.

Проснувшись ранним утром, Скоков покинул берлогу и позавтракал остатками пищи. «Полдня пережду, а вечером на станцию выберусь», – решил он и, наткнувшись на потрепанный томик Чехова из серии «Библиотека школьника», устроился с ним у окна.

Начав с изучения детективов, Валентин за последние месяцы так пристрастился к чтению, что оторвался от понравившейся книги лишь около пяти вечера. По центральной улице Всеволожска, берущей свое начало от железнодорожной станции, мимо дома пошел народ, возвращавшийся из Питера. Прихватив сумку брата, Скоков накинул куртку с лежащей в кармане валютой, осторожно покинул дом и смешался с толпой.

В отделении московского «Рост-банка», расположенном рядом со станцией, он обменял на рубли стодолларовую купюру и купил в ларьке хлеб, колбасу, яйца и несколько пачек сигарет, а на почте телефонные жетоны. Через соседку он связался с женой, которая, взяв трубку, набросилась на него с расспросами:

– Мне милиция сказала, что тебя за убийства ищут! Это правда?!

– Надюша, это не телефонный разговор, – осадил ее Валентин. – Лучше скажи, ты все успела вынести?

– Ты что, совсем очумел?! – не останавливалась Надежда. – Хочешь нас всех в Сибирь отправить?!

– Ты все из квартиры вынесла? – не обращая внимания на ее упреки, настойчиво повторял Валентин.

– Да, все, все, – выдохшись, ответила Надежда. – Только Дзержинского забрали.

«Вот идиот, совсем о нем забыл. Для них это будет уликой», – мысленно обругал себя Скоков и уговорил жену обрисовать ему оперативную обстановку. В нескольких словах Надежда поведала ему о повальных обысках, допросах и аресте брата, у которого нашли скоковскую расписку.

– Прямых доказательств нет и никогда не будет, – успокоил ее супруг, – поэтому используй деньги так, как я говорил.

Пообещав регулярно звонить, Скоков повесил трубку и с тяжелым сердцем вышел на улицу. «Неужели придется сдаться? Тогда все насмарку. Деньги конфискуют, Ленкиной учебе конец». И Скоков поплелся обратно, успокаивая себя возможностью в любой момент добровольно отдаться правосудию.

Еще издали возле дома Кузякина он увидел большое скопление людей, расположившихся вдоль забора. В общем потоке, медленно текущем от станции, он осторожно приблизился к зрителям и скрылся за их спинами. То, что предстало его взору, заставило Скокова ужаснуться. С автоматами Калашникова в руках и масками на лицах по участку двигалась дюжина накачанных молодцев, на спинах он прочитал устрашающую надпись «ОМОН».

Минут через десять маневры между грядками прекратились и омоновцы облепили дом, блокировав дверь и окна, а зрители задержали дыхание в ожидании эффектной концовки.

– Кино, что ли, снимают? – спросила за спиной у Скокова старушка, и Валентин сиротливо поежился.

В этот момент старший, с капитанскими погонами на плечах, взглянул на часы и громко скомандовал, и тотчас под ударами прикладов посыпались оконные стекла кузякинской дачи, с треском пала входная дверь, и омоновцы с гортанными криками попрыгали внутрь дома. Некоторое время оттуда слышались грохот от падающей мебели, возгласы и отборный мат, а затем все разом стихло.

Скоков выбрался из толпы и заторопился на станцию.

Он не знал, что сумел ускользнуть от милиции в силу счастливого вмешательства в операцию начальника районного управления, приказавшего Субботину вызвать для задержания ОМОН. Субботин было заспорил, но полковник решил перестраховаться и возражений не принял.

Вот и стоял Субботин со своими сыщиками в отдалении от дома Кузякина, с тревогой наблюдая за слаженными действиями бойцов легендарного ОМОНа.

А Скоков по приезде в город перебрался на Московский вокзал и после изучения расписания выбрал поезд на Севастополь, отправлявшийся через сорок минут. «Морячки в обиду не дадут», – подумал он, вспомнив службу на флоте, и поспешил в кассу, где его ожидало разочарование – кассир потребовала паспорт. Скоков пошарил по карманам и вытащил пропуск на завод, но этот документ был ею отвергнут. С обреченным видом он отошел в сторону.

– Зря время терял. В кассе на «семерку» не бывает, – ввел его в курс дела подошедший к нему парень в кожанке и предложил собственные услуги. – Триста рублей сверху – и верхний плацкарт твой.

Скоков охотно согласился, и парень отвел его к окну, где водрузил на подоконник чемоданчик с портативной машинкой, в которую заправил бланк билета и одним пальцем отстучал на нем фамилию пассажира.

– Проводнику дашь полтинник, он тебя и без паспорта пустит. И на границе, если потребуют, сунешь несколько долларов…

Скоков рассчитался, поблагодарил его за ценный совет, и через двадцать минут скорый поезд номер семь помчал его к Черному морю, в славный своей историей и морскими традициями украинский город-герой Севастополь.

ГЛАВА 14

Когда состав в районе Харькова пересек российско-украинскую границу, Скоков несколько успокоился. Яркое, почти летнее солнце, голубое небо и мелькающие за окнами цветущие южные сады благотворно подействовали на его психику, издерганную за полгода, и представлялись сказочным миражом.

Во время очередной стоянки, осмелев окончательно, он покинул верхнюю полку, размял затекшие от непрерывного лежания конечности и выбрался на перрон, где купил вареной картошки с огурчиками и бутылку пива.

– Далеко едешь? – поинтересовался у него занимавший нижнюю полку худощавый подвижный старичок, назвавшийся Иосифом Андреевичем, когда Валентин расположился за столиком.

– В Севастополь.

– Так просто или по делу?

– Отдыхать. На заводе в отпуск отправили, – соврал Скоков. – Хочу на Черное море глянуть.

– А то давай ко мне, в Ялту. Я бы тебе за полцены летний сарайчик сдал, – предложил Иосиф Андреевич. – Мы с бабкой вдвоем остались. Дети разлетелись кто куда, младшая у вас в Питере, в книготорговом техникуме учится. От нее и еду.

– А где ваша Ялта находится? – не отрывая взгляда от окна, спросил Скоков.

– Как это где? – изумился Иосиф Андреевич. – Бывшая всесоюзная здравница. Завтра сойдем в Симферополе, и через пару часов будешь у моря. Ялта – настоящий курорт, а в Севастополе одни только корабли ржавые… У нас кто только не отдыхал. За моим домом царский дворец стоит. Антон Павлович Чехов проживал несколько лет перед смертью. Даже Алла Пугачева, и та на центральной набережной пела.

Услышав фамилию Чехова, Скоков встрепенулся, вспомнил кузякинскую дачу и произнес вслух название недочитанной книги.

– Верно, – подтвердил Иосиф Андреевич. – Он много написал, пока у нас лечился. Кино «Дама с собачкой» помнишь? Тоже в Ялте снимали.

Такие неизвестные Валентину факты из биографии полюбившегося ему писателя задели его за живое, и он откликнулся на радушное гостеприимство хозяина.

Первого мая в 5 утра по местному времени они сошли с поезда и разместились в троллейбусе, который повез их через перевал в неведомую и загадочную Ялту.

Всю дорогу Скоков молчал, пораженный красотами Крымских гор, зеленеющими на их склонах виноградниками, вновь набирающими силу после капитуляции государства в битве с пьянством, и кипарисами, словно минареты мусульманских мечетей, величественно застывшими вдоль шоссе на фоне безоблачного неба. Когда же с высоты гор перед ними открылось море, искрящееся под лучами утреннего солнца, не выдержал.

– Здорово! – с восторгом воскликнул он, припав лбом к стеклу.

– Что, нравится? Сейчас еще не сезон, – объяснил Иосиф Андреевич, с не скрываемым удовольствием наблюдавший за реакцией нового квартиранта. – Живи, Валя, сил набирайся, а то вы, ленинградцы, какие-то хилые.

Иосиф Андреевич вместе с женой занимал зимнюю комнату в одноэтажном, некогда государственном строении барачного типа, расположенном в Ливадии, на склоне гор, полукольцом окружающих Ялту. Как и все местные жители курортных городов, имеющие во дворах летние постройки для массового приема отдыхающих, Иосиф Андреевич обладал ветхим «курятником», где и разместился беглый Валентин Скоков.

Обстановка в его новом убежище была сродни спартанской: металлическая кровать с провисшей панцирной сеткой, самодельный крашеный табурет и письменный стол, отмеченный огромной чернильной кляксой. Шкаф для одежды заменяли четыре ржавых гвоздя, всаженных в стену, а трельяж – огромный осколок зеркала.

«Все-таки лучше, чем в камере», – оглядевшись, отметил он и выплатил пятьдесят долларов за месяц своего проживания.

Из телефонного разговора с Надеждой он узнал о последних новостях, порадовался за освобожденного брата и предался утехам своего вынужденного бессрочного отдыха.

В саду чеховского дома, куда он отправился на экскурсию, его заворожил растущий на участке бамбук, который не был похож на знакомые ему с детства удочки и лыжные палки. Валентин долго ковырял ствол ногтем, щелкал по нему пальцами и с восхищением задирал голову.

На набережной Скоков полчаса не отходил от фотографа, у которого болтался на шее двухметровый удав. В конце концов, не устояв перед соблазном, он взвалил на плечи тяжелую безвольную гадину и сделал фото на память.

В погожие дни Скоков валялся на малолюдном пляже и совершал отчаянные попытки искупаться в пятнадцатиградусной воде. Обзаведясь плавками, длинными пляжными трусами зеленого цвета и шлепанцами, подзагорев и отпустив бороду, он через три недели выглядел как матерый курортник и на фоне пальм и магнолий не отличался от окружавшей его публики.

По вечерам они вместе с хозяином сидели под звездным небом, дегустировали крымский портвейн, курили и ругали политиков, которые в угоду собственным амбициям развалили могучий Союз и разделили людей границами. Как заметил Валентин, эта тема, наравне с обсуждением самостийности полуострова, пользовалась у крымчан популярностью.

Так незаметно за разговорами проскочил первый месяц пребывания Скокова в Ялте. Солнце и горный воздух укрепили его здоровье. Он втянулся в этот праздный и неторопливый ритм жизни, а все связанное с милицией и брошенной в спешке семьей потеряло былую остроту и существовало в каком-то ином измерении. Иногда ему казалось, что теперь уже до конца своих дней он будет вдыхать этот пряный воздух и любоваться ночными светилами, оплакивая на пару с Иосифом Андреевичем судьбы обиженных русских, рассеянных по всему свету.

В начале следующего месяца он продлил договор найма и внес очередные пятьдесят долларов за пригревшую его койку.

– У меня отпуск длинный, могу хоть все лето гулять, – объяснил Валентин хозяину.

– По мне, так совсем оставайся, – с радостью откликнулся тот на волеизъявление политического единомышленника.

С наступлением лета пляжи, центральная набережная и расположенные на ней закусочные стали заполняться отдыхающими. Море прогрелось до приемлемой температуры, и Скоков целыми днями плескался в соленой воде.

Пока Скоков наливался портвейном, нежился под лучами солнца и гонялся под водой за бычками, дело по убийству Серебрякова передали в городскую прокуратуру и объединили с двумя аналогичными. По рекордному числу обвиняемых – двести двенадцать человек, каждый из которых был допрошен и отпущен на подписку, – дело являлось уникальным и смело могло претендовать на занесение в Книгу рекордов Гиннесса. Оставалось лишь задержать исполнителя смертельного номера и во избежание побития рекорда поместить его в тюремную камеру.

Главковский «убойный» отдел, пронюхавший об этих преступлениях, прибрал к своим рукам все нити расследования, со временем надеясь увенчать головы лавровыми венками. Субботин же с коллегами все реже вспоминали о «заказухе», по уши заваленные повседневной милицейской работой.

Так и не добившись взаимной любви от Верочки, Толик Филимонов без особых душевных мук сдал ее в целости и сохранности законному супругу, неожиданно вернувшемуся домой из почти годичного рейса. Верочка была счастлива. Лишь сумма долга пароходству за авиаперелет из Америки омрачила ей радость от встречи, и через неделю Коля, чтобы восполнить финансовые потери, устроился сторожем в магазин.

А тем временем шел третий месяц пребывания Скокова в Ялте. В неизменных зеленых трусах и шлепанцах он под вечер гулял по набережной, разглядывая с видом знатока выставленные на продажу картины. Тело его к тому времени приобрело бронзовую окраску, мышцы от постоянного плавания налились упругостью, а густая с сединой борода добавляла благородства его просоленному лицу. При своем внушительном росте он выглядел импозантно и вполне мог сойти и за преуспевающего бизнесмена, и за представителя творческой интеллигенции.

В это предзакатное время большинство отдыхающих, переодевшись в вечерние туалеты, фланировали вдоль берега моря или устраивались в многочисленных кафе, демонстрируя друг другу скопленные за межотпускной период наряды «от кутюр».

Скоков, казалось бы, уже миновал скамью с раскинувшейся на ней блондинкой, одетой в джинсовые шорты, бюстгальтер «от купальника» и соломенную с розовыми цветочками шляпку. Она держала на поводке огромного ротвейлера с вытаращенными на окружающих глазами. Но в этот момент пес зарычал, натянул поводок, сделал стремительный выпад и вцепился клыками в трусы Скокова. Тот, вскрикнув от боли, отпрыгнул в сторону, оставив в пасти собаки добрую половину штанины. Блондинка выронила мороженое, заорала на пса, притянула его за поводок и ловко надела намордник на его приплюснутую физиономию.

– Вы извините, это он на солнце перегрелся. А так он редко бросается, – обратилась она к Валентину и протянула ему клок от трусов. – Я вам сейчас перевяжу.

Скоков доковылял до скамьи и занялся осмотром бедра со следами собачьих зубов, по бедру тонкими струйками стекала алая кровь. Привязав ротвейлера, незнакомка склонилась перед Валентином и обмотала ему ногу ярким махровым полотенцем.

– Не волнуйтесь, Шериф здоров. Но если хотите, могу вас на укол проводить. Здесь больница поблизости, – предложила она.

Во время столь трогательной сцены Скоков наблюдал за ее по-детски испуганным личиком, и что-то давно забытое внезапно проснулось и зашевелилось в его груди. И хотя боль в ноге постепенно затухала, но, не желая расстаться с этой неожиданно появившейся в его жизни дамой с собачкой, он по-рыцарски согласился на укол.

По дороге в больницу они познакомились. Блондинку звали Любой. Проживала она в Саратове и пять дней назад впервые очутилась на море.

– А вы здесь давно? – спросила она у Валентина.

– Третий месяц пошел, – ответил тот.

Люба от удивления присвистнула… За непринужденной беседой они дохромали до больницы. Все это время пес мирно плелся на поводке и, как показалось Скокову, пытался вилять перед ним обрубком своего отчлененного хвоста.

Получив в качестве медицинской помощи укол против бешенства и тугую марлевую повязку, Скоков и его дама вышли на улицу, где растворились в густой темноте южной ночи.

– Люба, а давайте завтра вечером встретимся на той же скамейке, – предложил Валентин, опасаясь потерять ее навсегда.

– Давайте, – легко согласилась она и чмокнула его в щеку.

На этой высокой ноте, полные искушения и веры в завтрашний день, они разошлись, и Скоков полез на гору в свою хибару, где с бутылкой портвейна ждал возвращения квартиранта Иосиф Андреевич.

Не будем строго судить нашего героя за его незначительную ложь и простые человеческие слабости. Оторванный от семьи, в избытке накопивший на отдыхе нерастраченной мужской энергии, но полностью лишенный минимального женского участия, он в столь драматической и романтической ситуации не в силах был сдержать здоровый мужской инстинкт.

Весь следующий день его мысли были поглощены только предстоящим свиданием, и он к нему тщательно готовился, рисуя в своем воображении подзабытые им сцены любви. Обработав народными средствами свою боевую рану, он сменил попорченный гардероб на единственную рубашку и брюки и в семь вечера дожидался Любу на сблизившей их скамье.

К его восторгу, Любовь появилась без пса и в своей коротенькой юбочке и белой кружевной блузке казалась Валентину поистине неземной, воздушной и потому еще более желанной.

Вдыхая запах водорослей и бросая в воду камешки, они несколько раз прошлись вдоль кромки моря. Исполнив обязательный в подобных случаях ритуал, Скоков пригласил Любу в ресторан «Белый лев», расположенный на центральной набережной, где они выбрали столик под могучим платаном.

После первого тоста за знакомство они перешли на «ты», а после второго – за «виновника» их знакомства Шерифа, – беседа потекла легко и весело.

– Я тоже имею право хоть месяц рас слабиться. Не только муженьку моему позволено по бабам шататься, – раскрасневшись от выпитого шампанского, откровенничала Люба.

– А чем он еще занимается? – поинтересовался Скоков, наливая ей очередную дозу веселящего напитка.

– Бизнесом. Три ларька держит. Я у него раньше продавцом работала. Ты думаешь, почему он меня одну отправил? – спросила Люба и сделала глоток из фужера. – Это чтобы я ему не мешала с моей сменщицей спать. Он и Шерифа мне всучил, чтобы им хлопот меньше было.

– Люба, не переживай. Лучше на море взгляни, – попытался отвлечь ее Скоков, видя, как распаляется его спутница. – Я ведь три года на Северном флоте служил. А там цвет воды совсем другой, почти черный.

Он старался увести разговор от больной для нее темы, потому что не хотел так быстро лишаться романтики, присутствующей в их отношениях, и переключать сознание на чисто реалистический лад. Поэтому, когда грянула музыка и они в третий раз осушили бокалы, Скоков вывел Любу на танцплощадку. В медленном танце он крепко ее прижал, ощутил полуобнаженное тело и почувствовал, что теряет самообладание. Он уже готов был плюнуть на остаток ужина, но стремление к гармонии вовремя его остановило и успокоило.

Потом они еще долго и много пили портвейн и шампанское, скакали в кругу резвящейся публики и рассказывали друг другу соленые анекдоты про обманутых мужей и сообразительных любовников.

– А кем ты на своем заводе вкалываешь? – спросила возбужденная от танцев Люба во время очередного перерыва.

Изрядно захмелевший Скоков посмотрел на нее замутненным взглядом и по слогам произнес:

– Кил-ле-ром.

– Дилером? – переспросила Люба.

– Кил-ле-ром, – повторил он.

– Это что за специальность, я о такой не слышала? – заинтересовалась она.

– На-емный у-бийца, – разъяснил Скоков.

Люба весело рассмеялась и попыталась втянуться в игру.

– Кого же ты убиваешь, кассиров, что ли?

– А-а, кого скажут. – Он махнул рукой и нацепил на вилку кусок ветчины.

– И сколько укокошил?

– Троих, – жуя ветчину, серьезно ответил Скоков и поднял вверх три пальца.

– Мне с тобой интересно, а мой придет вечером, поест и молчит. По выходным или у баб, или в гараже. А я ведь молодая женщина, мне любви и внимания хочется.

Последние ее слова послужили для Валентина сигналом. Он встрепенулся и осознал, что пришло время покидать ресторан.

– Куда же нам податься? – принялся он размышлять вслух в надежде, что Люба ему поможет.

– Ты мужик, тебе и карты в руки, – с достоинством ответила она, не замечая его мучений.

– А к тебе можно?

– У меня хозяйка суровая, сразу насчет этого предупредила. Да и Шериф со мной в комнате, – объяснила Люба.

Оба чувствовали незавершенность свидания. Неделю назад в соседнюю комнату бабуля с внуком поселилась. Слышимость такая, что от ее храпа по ночам не уснуть.

Рассуждая о тяготах быта отдыхающих, они бродили по дорожкам прибрежного парка, и на одной из аллей Скоков привлек Любу к себе и одарил ее выстраданным горячим поцелуем.

Они вышли к городскому пляжу и, томимые страстным желанием, присели на лежак, стоявший под навесом в самом дальнем углу. Природа поистине благоволила к ним: ночь была теплая и безлунная и способствовала тому, чтобы завершить вечернюю увертюру мощным ночным аккордом. Если бы только не молодая парочка, сидящая поблизости в ожидании своего часа.

Скоков вознамерился взять их измором, быстро разделся до трусов и, невзирая на забинтованную ногу, решительно направился к воде.

Поплескавшись в море, он вернулся, растер тело майкой, накинул рубашку и с шумом откупорил шампанское. После такого психологического давления конкуренты позорно бежали. Путь к сердцу Любы был открыт. Глотнув шампанского, Валентин присел на лежак, обнял ее, и через минуту они слились в единое целое.

Прочими интимными подробностями той ночи желающие могут насладиться, взглянув на витрину ближайшего газетного киоска. Мы же оставим это таинство, происходящее между мужчиной и женщиной, для воспоминаний много повидавшего на своем веку молчаливого ялтинского пляжа.

Они пришли в себя от охватившего их любовного затмения только тогда, когда солнце уже поднялось над горизонтом и с набережной стали раздаваться голоса любителей утренних процедур.

Люба отпрянула от партнера и взглянула на часы.

– Ой, мне же нужно Шерифа выгуливать, – вскрикнула она.

– Я с тобой, – не желая ее отпускать, сказал Валентин.

– Не вздумай, – испугалась Люба. – Если хозяйка тебя увидит, она меня выселит. Встретимся в то же время на нашем месте.

Она быстро собралась и побежала домой, а Скоков, нахлебавшись за ночь романтики, искупался в утренней прозрачной воде и поплелся спать, чтобы восстановить утраченные силы и предстать к вечеру во всеоружии.

Вся следующая неделя их случайно возникших отношений пролетела в упоительном сладострастии. Днем они отсыпались по своим халупам, а по ночам до изнеможения каждой клеточкой тела отдавались накатывающемуся как волны влечению.

Уже начиная со второй их эротической вылазки к ним присоединился Шериф. Будучи привязанным к соседнему лежаку, он отпугивал своим грозным видом забредавшие на пляж парочки.

Ночные купания так полюбились Скокову, что он сокрушался о тех бесцельно проведенных в политических дискуссиях днях, которые влачил до знакомства с Любой. Сама же она каждый раз представляла перекошенное от удивления лицо оставленного в Саратове супруга, мысленно торжествовала и с еще большим восторгом бросалась в объятия Скокова.

В один из дней, когда полуденное солнце жарило животы и спины отдыхающих, Скоков лежал на своей койке и смотрел в потолок, по которому бегал огромный паук.

«Это к известию, – отвлекся он от воспоминаний о прошлой бурной ночи, – Странно, почему мне с Надеждой давно так хорошо не было? И в постели проблемы одолевали», – размышлял он и вдруг вспомнил, что уже три недели не звонил жене. От этого настроение у него испортилось, и в голову полезли всякие тягостные мысли.

Он отправился на переговорный пункт и, когда вместо ожидаемого приветствия Надежда разрыдалась в трубку, мгновенно сообразил, что тревожное предчувствие его не обмануло, беззаботной эмиграции пришел конец.

– Валя, меня в Большой дом вызывали, – всхлипывая, заговорила Надежда. – Предупредили, что, если ты сам к ним не явишься, Ленка собеседование не пройдет. Они уверены, что я тебя скрываю.

– Какое еще собеседование? – не понял Валентин, и жена принялась объяснять, что внесла деньги за обучение на юрфаке университета, где через три дня должно состояться собеседование.

После ее разъяснений Скоков окончательно сник. Нельзя сказать, что до этого он не осознавал всей шаткости своего положения, при котором рано или поздно придется расплачиваться по счетам, однако после знакомства с Любой совсем потерял голову и жил одной ночью, стараясь не думать о будущем.

Надежда продолжала делиться с ним своими заботами, от них у него сжалось сердце, и он начал стремительно падать в пропасть мрачных воспоминаний… Кое-как успокоив жену, Валентин вышел в сквер перед телеграфом и сел на скамейку под утопающим в цветах олеандром.

«Сволочи, дочкой шантажируют, не к добру я паука видел. Вот и не верь после этого народным приметам, – мысленно сокрушался Скоков. – Однако придется ехать».

Через час он уже деловым тоном излагал Надежде условия своей сдачи:

– На Литейный сообщи, чтобы Ленку не трогали, иначе до присоединения Крыма к России будут меня ловить. Передай им, что я готов сдаться, но денег у меня нет. Пусть приезжают в Симферополь и везут меня за государственный счет. Не собираюсь я на них свои кровные тратить, я их на твою мамашу переведу.

После заверений мужа Надежда немного успокоилась и поинтересовалась его жизнью.

– Не жалуюсь. До нашего разговора, можно сказать, хорошо жил, – признался Валентин. – Ты им сегодня позвони. Если согласятся, пускай сообщат тебе дату и номер вагона. Я к самому отправлению подъеду…

После разговора с женой Скоков вернулся к себе, отыскал на потолке паука, торжествуя, пристукнул его ботинком и рухнул на койку.

Вечером он встретился с Любой, но был непохожим на себя: серьезным и задумчивым. Когда же они привычно расположились на пляже, впервые тренированный организм Скокова дал ощутимый сбой, что крайне расстроило даму.

– Что с тобой? – удивилась она.

– Из Питера требуют вернуться, – объяснил Скоков. – На заводе ЧП.

– А как же я? – обиженно спросила Люба.

– У меня самого душа на части рвется, но другого выхода нет, – попытался оправдаться Скоков. – Я к тебе в Саратов зимой приеду, – пообещал он, но Люба после его слов съежилась, словно от холода, и взглянула на него с неподдельным испугом.

В итоге ей все же удалось отвлечь Валентина от навязчивых мыслей и привести его функции в норму, но все последовавшее за этим было лишь бледной тенью прежних любовных утех.

А в это время два главковских опера, с вечера «раскатав» в купе бутылку «Синопской», сладко дремали на полках и ехали навстречу долгожданному свиданию с неуловимым киллером.

После звонка Надежды на Литейный там с нескрываемой радостью откликнулись на его предложение. Хотя бы на несколько дней покинуть душные, осточертевшие за лето кабинеты и сорваться к морю было поистине удачей. После брошенного на спичках жребия двое счастливчиков, получив разрешение свыше, не мешкая понеслись на вокзал к знакомой кассирше Ирочке и в этот же день отправились в Ялту.

Сам же Скоков выяснил дату своего отъезда и номер «столыпинского» вагона из разговора с Надеждой. В его распоряжении оставались всего лишь три ночи, которые он полностью посвятил вконец отчаявшейся Любе. В какой-то момент он даже дал слабину и решил отказаться от возвращения. «Черт с ним, с институтом, – подумал он, обнимая Любу. – Главное, удачно замуж выскочить». Но потом одумался и бесповоротно решил принести себя в жертву тянущейся к знаниям дочери.

В день отъезда из Ялты он в последний раз искупался в море, бросил в воду монетку и, распрощавшись со ставшими ему близкими людьми, выехал на троллейбусе в Симферополь, чтобы отдаться в руки самого гуманного и туманного правосудия.

ГЛАВА 15

До отправления поезда из Симферополя оставалось еще достаточно времени, и Скоков успел подкрепиться возле вокзала чебуреками и выпить стаканчик портвейна. На остававшиеся гривны он купил в дорогу копченую курицу, хлеб, две огромные дыни и за десять минут до отхода подошел к своему вагону.

По отсутствию багажа, бледной коже и напряженным лицам он сразу выделил своих провожатых из общей массы отъезжающих, приблизился к ним и про себя отметил, как те с облегчением вздохнули.

Еще в Ялте он наметил для себя дальнейшую линию поведения – молчать при любых условиях. «Пускай сами доказывают. Трупы они не найдут, а доказательства только косвенные», – вполне компетентно рассудил он.

Чтобы не шокировать соседку по купе профессиональными разговорами, после отхода поезда сгорающие от любопытства оперативники вызвали Валентина в тамбур. Они ни на секунду не сомневались, что изрядно побегавший и оказавшийся в их руках Скоков начнет каяться и выложит все детали убийств, но тот их быстро разочаровал.

– А на фига же ты добровольно сдался? – удивились оперативники.

– Чтобы дочку оставили в покое, – объяснил Валентин.

– Ну ты, мужик, даешь! – восхитились они его хладнокровием. – У нас показаний на тебя около двух сотен. При таком раскладе молчать бессмысленно.

Однако после такого неудачного начала темы этой они более не касались и переключились на игру в подкидного. Во время обеденного перерыва Валентин угостил оперативников своими припасами и поделился впечатлениями от Крыма, а те в свою очередь откровенно поведали ему о тяготах нынешней милицейской службы.

Так дружно и без всяких внешних эксцессов через день рано утром они прибыли на Московский вокзал, а оттуда на метро добрались до Литейного, где с вечера дожидался возвращения своих подчиненных начальник отдела по раскрытию умышленных убийств главка Василий Васильевич Медунов. Ему самому не терпелось взглянуть на настоящего киллера, поскольку судьба-злодейка редко радовала Медунова подобными профессиональными удачами. А это дело, невзирая на общественное положение убиенных, обещало быть громким и сулило всенародное признание.

«Жаль, он к „тамбовцам" не принадлежит, а то можно было бы и орден получить. Может, попросить его сказать, что он из их группировки? – раздумывал Медунов, поджидая Скокова с вокзала. – Ему какая разница?»

Эти прожекты были навеяны словами начальника главка, который в ежедневных публичных выступлениях призывал к «беспощадной войне» с этой чем-то сильно насолившей ему, одной из многочисленных преступных группировок.

Скоков не ведал о его тайных помыслах и с первых же минут знакомства продемонстрировал товарищу подполковнику свою неколебимую позицию, чем сильно того расстроил.

– Может, ему по башке настучать? Сразу, как миленький, заговорит! – предложил на ухо своему шефу один из сопровождавших Скокова оперативников, но Медунов после услышанного поморщился,

– Не стоит. Для ареста и без его признания оснований хватит. Зачем лишний раз прокуратуру нервировать, – так же шепотом ответил тот.

В течение двух часов он, словно гипнотизер, воздействовал на сознание Скокова, внушая тому пагубность его поведения, но тот был непробиваем и лишь попросил сообщить жене о его возвращении.

Так и не добившись от Скокова желаемого результата, на Литейный из городской прокуратуры привезли следователя, который, выслушав сыщиков, поверг их в уныние:

– Все это, коллеги, замечательно, но трупов у нас нет, все доказательства косвенные, и к тому же он молчит. Так что радоваться особенно нечему.

– И что же ты предлагаешь? – насторожился Медунов.

– На десять суток я его без предъявления обвинения задержу, а с арестом пусть прокурор решает… Но будет лучше, если он все же признается. Тогда хоть трупы отыщутся, а это уже прямые улики.

Уверенные в несокрушимости имеющихся на руках доказательств, оперативники были обескуражены и по приказу Медунова бросились на поиски Кузякина и Тамары с проспекта Энтузиастов, чтобы провести с ними очные ставки. Следователь допросил Валентина, а тот ко всеобщему удивлению отказался от адвокатских услуг, мотивируя свой отказ отсутствием денег.

– Вам по закону бесплатно положено, поскольку наказание по вашей статье вплоть до высшей меры, – разъяснил ему следователь. – Вы это понимаете?

Скоков утвердительно кивнул головой, но наотрез отказался от адвоката и продолжал молча игнорировать вопросы, касающиеся убийств.

– Как же ты из Всеволожска удрал? – не выдержав столь угнетающего молчания, спросил его Медунов.

– Бог миловал. Я за всем этим с улицы любовался. Меня теперь на митинги калачом не заманишь, – простодушно признался Скоков и поинтересовался, кто его продал милиции.

– Откровенность за откровенность – не брат, – ответил Медунов: – С ним пришлось повозиться.

Это обстоятельство заметно обрадовало Скокова и вдохнуло в него дополнительные силы, он мужественно перенес очные ставки с Кузякиным и Тамарой, принял их извинения и даже отпустил им грехи.

Памятуя о словах следователя относительно шаткости доказательств, Медунов решил испробовать еще один ход и предложил Скокову свидание с женой, но тот отнесся к этому с недоверием.

– Напрасно сомневаешься. Все в наших силах, если человек себя прилично ведет, – объяснил Медунов, рассчитывавший повлиять на Скокова с помощью Надежды. – У тебя же дочка поступает.

– Вы же пообещали ее не трогать, – откликнулся Скоков.

– Я свои обещания помню. Но мы думали, что ты во всем сознаешься, а ты как-то странно себя ведешь.

– Насчет признания уговора не было.

Медунов, уставший от пустых разговоров, связался по телефону с Надеждой и пригласил ее на утро для свидания с мужем, который во время их беседы нервно ерзал на стуле.

– На сегодня, пожалуй, хватит, – сказал Медунов, положив трубку, и принялся давать Скокову последние рекомендации.

Тот молча слушал начальника «убойного» отдела, и внезапно ему вспомнился ночной ялтинский пляж и сидящая на лежаке Люба. Голос говорящего Медунова слился с рокотом морского прибоя, и Валентин перестал понимать смысл произносимых им слов.

– Ты что, заснул? – неожиданно прервал тот его сладкие грезы.

– Что вы! Я вас внимательно слушаю, – соврал Скоков.

– Я спрашиваю, ты не можешь «тамбовцем» назваться?

На месте растворившейся Любы в сознании Скокова возникла географическая карта, которую он принялся изучать в поисках города Тамбова.

– Я же коренной ленинградец, – мысленно пошарив по карте, ответил он.

После такого ответа Медунов кисло улыбнулся и распорядился увести Скокова в следственный изолятор. Сам же он вторично побрился, прилизал на голове волосы, почистил костюм и, дабы вовремя застолбить себе место в очереди на начальственную милость, направился докладывать генералу о раскрытых убийствах.

– А он, случайно, не «тамбовец»? – с надеждой в голосе спросил его генерал после красочного доклада.

– Точно пока не установлено, но такой вариант не исключен, товарищ генерал, – слукавил Медунов, не теряя надежды на удачный исход предприятия.

Его ответ пришелся генералу по душе, он крепко пожал Медунову руку и по-отечески похлопал по плечу. А уже через час в министерство пошел отчет о блестяще проведенной уголовным розыском многомесячной оперативной разработке и раскрытии серии «заказных» убийств. Вечером же «народный» генерал уже с экранов телевизоров, как всегда душевно и трогательно, вещал доверчивым горожанам о том, что по организованной преступности города нанесен еще один сокрушительный удар.

Не принесло желаемых дивидендов и организованное Медуновым на следующий день свидание Валентина с женой. После объятий и поцелуев тот поинтересовался у Надежды результатом собеседования в университете.

– Все удачно, но окончательное зачисление будет в конце августа, после мандатной комиссии, – объяснила Надежда.

Это известие удручающе подействовало на Валентина, он опять замкнулся и впал в раздумье, грызя принесенный женой огурец. Как не старалась она повторять заученные фразы, подсказанные ей Медуновым, как не умоляла во имя его же блага признаться во всем милиции, Скоков продолжал молча хрустеть огурцом.

Медунов прервал это бессмысленное занятие. Скоков снова был водворен в изолятор, а полная отчаяния Надежда покинула дом на Литейном.

Все последующие за этим дни следователь и оперативники проводили очные ставки между задержанным и «го работодателями, многие из которых были по горло сыты общением с милицией и безжалостно его изобличали. Скоков уже не казался им благородным освободителем, а его непрошибаемое упорство сначала вызывало у них раздражение, а затем и нескрываемую злость. Надежде стали поступать звонки с угрозами и бранью в адрес мужа, двое из числа звонивших потребовали вернуть деньги, заплаченные Скокову. Надежда мужественно сносила нападки, лишь изредка срываясь и облегчая душу в словесной перепалке.

На деньги, отложенные на покупку стиральной машины, она без ведома Валентина наняла ему адвоката, который через неделю после ареста Скокова заявился к нему в «Кресты».

Скоков был крайне удивлен, когда его вызвали из камеры для встречи с защитником, и отказался было идти, но, увидев в руке охранника резиновую дубинку, вынужден был подчиниться и, заложив руки за спину, отправился на навязанное ему свидание.

В следственном кабинете его ожидал сидящий за столом холеный лысеющий мужчина лет пятидесяти, одетый в шикарный костюм темно-синего цвета и белоснежную рубашку с ярким цветастым галстуком, безымянный палец мужчины украшал массивный золотой перстень с крупным бриллиантом. Респектабельный вид адвоката не вязался с окружающей обстановкой: бетонными стенами, грязным зарешеченным оконцем и тускло мерцающей под потолком электрической лампочкой. Поэтому, увидев его, Скоков, одетый в поношенный спортивный костюм брата и стоптанные ботинки без шнурков, остановился в полной нерешительности.

– Не робей, Валентин, присаживайся. Я ведь не судья, чтобы передо мной навытяжку стоять, – по-свойски предложил адвокат и представился Мыльниковым Борисом Аркадьевичем.

– Я же от адвоката отказался, – неуверенно произнес Скоков, усевшись на привинченный к полу стул.

– Меня твоя жена упросила, – объяснил Борис Аркадьевич, достал из «дипломата» пачку американских сигарет, распечатал ее и небрежно бросил на стол. Скоков отказываться не стал и прикурил от протянутого «Ронсона».

– Можешь всю пачку забрать, – предложил Мыльников. – Я тебе еще чай принес, сокамерников угостишь. Отношения в «хате» необходимо поддерживать. Не обижают тебя? – поинтересовался он.

– Да вроде нет, – неуверенно произнес Скоков.

– Если тяжко будет, могу посодействовать, чтобы в другую перекинули. Состоятельные люди даже в отдельных сидят: с радиотелефонами, телевизорами и прочими благами. У тебя на это денег не хватит, но что-нибудь поприличнее подыскать можно, – заверил Мыльников.

– У меня и на адвоката денег нет, – перебил его рассуждения Скоков.

– Ну, это ты скромничаешь. Я твое дело еще не изучал, но в общих чертах представляю. По самым скромным подсчетам девять тысяч баксов ты хапнуть успел. Деньги, конечно, небольшие, но кое-что сделать для тебя попытаюсь, – пообещал Борис Аркадьевич.

– Я же вам объяснил, что денег у меня нет, – упрямо повторил Скоков и погасил окурок в консервной банке, стоявшей на столе.

– Валентин, ты, наверное, не понял, что я твой защитник, а не следователь или прокурор. Это ты перед ними можешь как угодно выдрючиваться, и правильно сделаешь, а с тобой мы в одной упряжке, – не без раздражения произнес Мыльников. – Кстати, похвально, что ты на допросах ничего лишнего не ляпнул, мне будет легче сражаться. Я ведь двадцать лет следствию отдал и на пенсию начальником отдела вышел, так что всей этой кухней владею. Вышку тебе, конечно, по первому разу не дадут, но лет двадцать впаять могут, все-таки три убийства. А за это время твои накопления в песок превратятся. Так что платить, хочешь не хочешь, придется, ты же не законченный идиот.

– Сколько заслужил – все мое, – огрызнулся Скоков, не отводя пристального взгляда от перстня Бориса Аркадьевича, искрящегося всеми гранями в свете электрической лампочки.

Тот поймал его взгляд и начал понемногу заводиться:

– Думаешь, я это в МВД заработал? Кукиш с маслом. Там я, кроме невроза, язвы, геморроя и множества разных болезней, ничего к старости не получил, а вот за последние годы хоть человеком себя почувствовал. Здесь мои знания и опыт определенную цену имеют, хотя многие бывшие коллеги меня осуждают: «Как ты мог на другую сторону баррикад переметнуться?» Да, переметнулся, потому что жизнь одна, и прожить ее нужно так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы. К этому, кажется, наш школьный герой призывал? – Борис Аркадьевич все больше распалялся. – А этим мальчишкам сопливым с пэтэушным образованием, которые сейчас на следствии работают, я только в силу их безграмотности носы утру. Думаешь, я собираюсь, как Плевако, зажигательные речи произносить и представлять тебя жертвой порочного общества? Не-ет, – протянул Мыльников и покачал указательным пальцем. – Будь у тебя денег побольше, я бы это дело совсем «развалил». Заплатили бы всем свидетелям и твоим «подельникам» по энной сумме, и они бы, как миленькие, от своих прежних слов отказались. А отдельных несговорчивых слегка бы припугнули, для этого у меня есть возможности. В результате показаний против тебя нет, трупов нет, а остальное все – голая лирика. Другое дело, что здесь случай особый. На такое количество участников у тебя средств не хватит, даже если ты все имущество и квартиру с молотка пустишь.

– Ничего я продавать не собираюсь и платить тоже, – не выдержал Скоков.

– Повторяю, даже если продашь, все равно не хватит, – твердо произнес Борис Аркадьевич.

В его рассуждениях чувствовалась железная хватка и профессиональная выучка. Что же касается этики, то если это понятие когда-либо и было знакомо следователю Борису Мыльникову, то, вступив на адвокатскую стезю, он окончательно распрощался с подобной условностью. Теперь все для него измерялось суммой предложенного вознаграждения, ради которого он не брезговал ничем, радуясь, что с годами квалификация следователей становится все ниже и ниже. Этот отрадный факт гарантировал Борису Аркадьевичу спрос на его услуги и обеспеченную жизнь. Он еще долго распинался перед Скоковым на тему общего падения нравов, а затем неожиданно выдохся и подвел итог.

– Валентин, я ведь реалист и исхожу из твоих возможностей и обстоятельств дела. Максимум, что можно отсюда выжать, это чтобы статью обвинения на сто восьмую переквалифицировали. По ней наказание до двух лет лишения свободы. Улавливаешь?

Но, видимо, Скоков ничего не улавливал во всех этих юридических тонкостях, потому что хлопал слезящимися от дыма глазами и продолжал непрерывно курить дармовые сигареты. Творческая мысль Бориса Аркадьевича не находила отражения в его мозгу.

Несмотря на это, Мыльников продолжал терпеливо растолковывать клиенту смысл желаемой сто восьмой, определяющей ответственность за убийство при превышении пределов необходимой обороны, и какие для этого показания ему предстоит дать на следствии. Лишь последние слова адвоката относительно пяти тысяч долларов в случае благополучного судебного исхода дошли до сознания Скокова. Он побледнел, вскочил со стула и сжал кулаки, что побудило Бориса Аркадьевича протянуть руку к находящейся на стене кнопке тревоги.

– Пожалуйста, если желаешь, можешь двадцать лет бесплатно в тайге пилить, – стараясь казаться невозмутимым, предложил Мыльников, не отрывая палец от кнопки. – Кстати, в подтверждение твоей легенды придется все же указать, где трупы спрятаны, – добавил он.

Тут Скоков окончательно сорвался, наклонился через стол к защитнику и схватил его одной рукой за лацкан пиджака, а другой за модный шелковый галстук.

– Это тебя, сволочь, специально прислали, чтобы ты все разнюхал?! – крикнул он ему в лицо и хорошенько тряхнул.

Одной рукой Мыльников принялся отпихивать от себя взбунтовавшегося клиента, а другой судорожно давить на кнопку. По сигналу в кабинет ворвались охранники, один огрел Валентина дубинкой, и тот от резкой боли выпустил испуганного адвоката, а через несколько секунд очутился на полу, сбитый с ног посредством задней подсечки. Его ловко заковали в наручники, поставили на ноги и потащили к выходу.

– Скотина, сгниешь на лесоповале! – прокричал ему вслед Мыльников.

Скоков его не слышал. Подгоняемый пинками и ударами кулаков, он быстро проследовал обратно в пятнадцатиместную камеру со зловонной парашей и видом на величественную Неву.

ГЛАВА 16

Наступил конец августа, и все участники продолжавшегося расследования, помимо подготовки к судебному слушанию дела, были заняты многочисленными сезонными хлопотами.

По выходным большинство «подписчиков» с разрешения следователя покидали городскую черту и наводняли дачные участки, огороды и леса, заготавливая на зиму пищу, дабы чувствовать себя сравнительно спокойно и не зависеть от колебаний политического курса страны. И хотя правительство опять заикалось о надвигающемся подъеме экономики, его слова уже не находили отклика в сердцах граждан, уставших от подобных обещаний, и не способны были усыпить их обостренное чувство бдительности.

Надежда Скокова, утратившая связь с мужем, который за нетактичное поведение томился в штрафном изоляторе, жила в эти дни семейными заботами. Со дня на день должен был решиться вопрос о зачислении старшей дочери, а младшая догуливала последние летние деньки и вместе со школьными подругами с утра отправлялась на берег залива.

Воскресным вечером Надежда, расположившись на кухне, закатывала в банки купленные на рынке огурцы. Около девяти часов в дверь позвонили, и она удивилась столь позднему гостю.

Приоткрыв входную дверь на длину замочной цепочки, она разглядела мужичка в заплатанных джинсах и резиновых сапогах, который держал в руке огромную корзину, доверху наполненную грибами.

– Вечер добрый, хозяйка. Валентин дома? – спросил незнакомец.

– Нет его, – ответила Надежда и хотела было захлопнуть дверь, но гость ее опередил. – Подожди, не закрывай, – попросил он. – Ребята из Новгородской области грибков послали. Возьми, передашь ему, только корзину верни.

Надежда машинально открыла дверь, взяла корзину и понесла ее в ванную комнату. Высыпав грибы в таз, она вернулась и молча сунула ее в руки владельцу.

– Сам-то когда будет? – поинтересовался гость.

– Не докладывал, – устало ответила она.

– А то с апреля его не видели. Мы уж волноваться стали.

Какой-то внутренний голос вдруг подсказал Надежде, что этот с виду невзрачный человек может определить всю их дальнейшую судьбу, и поэтому неожиданно для себя она откровенно призналась:

– В тюрьме он.

– Как в тюрьме? За что?

– Вроде как за деньги бомжей убивал. Почти месяц как в «Крестах» сидит, – сообщила Надежда, и гость после ее слов отшатнулся и всплеснул руками.

– Он сам в этом признался?

– Ни в чем он не признавался. Его другие обвиняют.

– Мать честная. Он что, спятил? – простонал незнакомец. – А где эти убитые жили? – спросил он у Надежды.

– На проспекте Энтузиастов, на Турбинной и где-то на Петроградской стороне, – припомнила она.

Незнакомец протянул ей корзину.

– Оставь пока у себя, мне необходимо в милицию.

Убедившись, что пришелец имеет отношение к истории с мужем, Надежда разъяснила ему, как добраться до ближайшего отдела милиции, и тот заспешил вниз по лестнице.

Через несколько часов после явления Надежде столь странного гостя в квартире Георгия Николаевича Субботина раздался телефонный звонок.

Свой первый и последний за месяц свободный день Субботин на пару с женой провел на огороде в Кипени. Все остальные положенные по законодательству выходные он с коллегами посвятил милицейской службе, участвуя по приказу свыше во внешне шумливых операциях под громкими и экзотическими названиями, результатом которых было лишь растущее недовольство сотрудников и их близких, накопившаяся злость и усталость да несобранный урожай корнеплодов на огородах.

Провозившись до вечера на грядках и потаскав увесистые мешки с картофелем, он, вернувшись домой, прогрел под горячим душем нывшую поясницу, отужинал и прилег перед телевизором, мужественно борясь со сном. Это блаженное состояние и нарушил звонок его заместителя Игоря Ковалева.

– Николаич, Серебряков объявился! – возбужденным голосом сообщил тот.

– Какой Серебряков? – нехотя отозвался Субботин.

– Бомж наш убитый с Турбинки.

– Где труп-то обнаружили?

– Какой там труп. Он живой и невредимый на Васильевском острове в дежурной части сидит. Я за ним «уазик» отправил, скоро должны привезти, – начал рассказывать заместитель, и Субботин осознал, что его короткому отдыху пришел конец, и от этой тягостной мысли вновь заныла поясница. – Представляешь, сам явился и стал им про убийства втолковывать, – продолжал Ковалев. – Дежурный ничего не понял, проверил его по адресному, а там наш «сторожевик» стоит.

– Слушай, Игорь, а что там с делом? – спросил Субботин.

– Там все в ажуре, даже в Москву доложили. Я на днях с операми из «убойного» беседовал, так их начальство дырочки себе сверлит, уже наградные документы послали. Скоков месяц как арестован, три эпизода за ним, – объяснил Ковалев.

– Он что, в «расколе»?

– Вообще молчит и никаких показаний не дает, на адвоката с кулаками на бросился.

Всю дорогу в отдел Субботин проигрывал всевозможные варианты развернувшихся полгода назад событий и, едва ступив на порог вверенного ему подразделения, сразу поднялся на второй этаж в кабинет зама, где перед Ковалевым уже томилась пресловутая жертва коллективного сговора.

– Вот он, наш педагог сгинувший, – улыбаясь, объяснил тот начальнику и вновь обратился к Серебрякову: – Поделись с товарищем майором, как тебя воскреснуть сподобило?

– Я и не пропадал, как жил в Новгородской области, так и живу, – ответил тот. – А прошлой осенью, когда жилье потерял, обосновался в вашем районе. Я здесь когда-то в технаре учился.

– Биографию можешь опустить, – усаживаясь, перебил его Субботин. – Мы с ней детально ознакомились. Лучше о Скокове расскажи.

– Он правда за убийство сидит? – все еще не веря, спросил Серебряков.

– А ты думал, что ему за заслуги перед городом на доме мемориальную дощечку повесили?

– Вы все шутите, а мне сейчас не до шуток, – обиделся Серебряков. – Хорошего человека ни за что в тюрьме держат.

– А нас, хороших, когда мы сутками с работы не уходили, подвиги твои описывали и мощи по всему городу искали, вам жалко не было? – вскипел Ковалев.

Под тяжестью предъявленных обвинений Серебряков сник, виновато глядел на сыщиков, потом продолжил свой занимательный рассказ:

– Где-то перед Новым годом сплю я, как обычно, на чердаке. С вечера, чтобы не окоченеть, естественно, принял. Вдруг чувствую, что кто-то мне уши трет и по щекам лупит. Потом ощущаю, водка в рот льется. Присел я на постели и вижу, как мужик фонариком светит и бутылку протягивает. Сначала подумал, что мерещится. Дотронулся, нет, настоящая. Еще несколько глотков сделал и начал слегка соображать. А мужик мне нож и веревку под нос сует и шепчет: «Это все для тебя, козел, приготовлено. Ты уже всех здесь достал окончательно». Мне жильцы, говорит, деньги заплатили, чтобы тебя замочить… Тут, честно сказать, я струхнул. А он продолжает: «Если хочешь еще пожить, то есть у меня к тебе предложение. Даю тебе пятьсот долларов, и ты здесь больше не появляешься. Откажешься, считай себя покойником…» Позднее он нам признался, что у него все равно бы рука не поднялась. Это он специально страх нагонял.

– Остальные двое тоже живые? – спросил Субботин.

– Семен с Колькой? Вчера меня в Питер провожали. Я решил детей своих разыскать. Ягод им привез и Валентину грибков. А тут такие дела, – с горечью произнес Серебряков.

После такого многообещающего начала Субботин поднялся с дивана и стал расхаживать по кабинету, а затем обратился к заму:

– Ты представляешь, Игорь, какая разборка начнется? Этот любитель грибов уже месяц в «Крестах» парится, и двести человек суда ожидают. Значит, говоришь, главк себе под ордена дырочки сверлит? – усмехнулся он и снова повернулся к Серебрякову: – Ну, и где ты все это время скитался?

– Когда я на уговор пошел, он объяснил, что в таком случае нужно с чердака уходить, потому как утром «заказчики» явятся, – продолжил Серебряков свое жизнеописание. – Ты, говорит, сиди здесь тихо, а я пока транспорт найду. После этого он ушел, а когда вернулся, велел мне в мешок забраться и не шевелиться.

– Неплохо у него, сукина сына, фантазия сработала, – вклинился в повествование Ковалев. – Сообразил, что наблюдать за ним могут.

– За углом дома он меня из мешка освободил, и мы на соседней улице в «Жигули» сели, – не обращая внимания на его реплику, продолжил Серебряков. – Подъехали на Васильевском острове к какому-то расселенному дому. Валентин расплатился с водителем и внутрь меня повел. Там даже мебель кое-какая сохранилась. Завалился я спать, а утром он обещанные деньги принес, хлеб и банку соленых грибов. Он на первых порах каждый день меня навещал, грибы приносил, клюкву, а потом уже реже стал появляться.

Субботин снова его прервал и спросил про обнаруженную на чердаке кровь.

– Это, когда он меня по щекам хлестал, у меня из носа пошла, – объяснил Серебряков. – Хотите верьте, хотите нет, но после этого случая что-то во мне перевернулось. Пить я сразу не бросил, но меру старался соблюдать, чтобы не залететь и Валентина не подвести. Я первый раз в жизни такие деньги получил, вот и стал задумываться, как их с пользой употребить. А тут еще Семена ко мне подселили. Пришлось за ним ухаживать. Он до этого в больнице лежал с переломами. Нормальный мужик, бывший краснодеревщик. Жена у него в катастрофе погибла, вот его и понесло.

– Тебя послушать, так все вы нормальные, только другим житья не давали. Лет десять назад давно бы уже на «зоне» батрачил, – язвительно произнес Ковалев.

– Лет десять назад мы бы на чердаке неоказались, – парировал его выпад Серебряков и тяжко вздохнул. – От сумы и тюрьмы никто у нас не застрахован. Что же, теперь руки на себя наложить?

– Ты из меня слезу не дави, – оборвал его философствования начадьник розыска. – Если бы ты в таких количествах водку не жрал, ничего бы с тобой не стряслось. И семья бы была, и жилье, и работа.

– Вам легко говорить, вы человек сильный. А сколько таких, кто при теперешней жизни растерялся и не может себя найти. Им что делать? – спросил Серебряков. – Я себя не оправдываю, но когда придут к тебе молодые парни, пригрозят хорошенько, то все что угодно подпишешь. Вы же все равно не сможете всех защитить. Разве от хорошей жизни Валентин на обман пошел? Накануне 8 марта принес он бутылку. Выпили, разговорились. Он и рассказал нам, что с прошлого года зарплату не получал, а дочка в институт собирается. И жена от него по той же причине ушла. Вот он и согласился, а сам не смог, не такая натура.

– Может, ты в чем-то и прав, – задумавшись над его словами, тихо обронил Субботин. – Только, к сожалению, у наших правителей есть более важные дела, чем забота о собственном народе… Как же вы в Новгородской очутились?

– Перед майскими праздниками с нами Колька поселился. Он и предложил на лето поехать. А там пустых домов полдеревни. Мы прикинули и купили сообща за тысячу долларов небольшой домик с участком. Оформили его как положено, в порядок привели. Посадили картошку, зелень. К зиме собираемся баньку поставить. Вокруг грибные леса, поля, речка – божья благодать.

– Прямо как в сказке, – не унимался Ковалев. – Лежали себе на чердаках, а стоило вам по пятьсот баксов выдать, как тут же переродились. Хоть в газетах о вас пиши.

– Какая тут сказка, всем по-людски жить хочется. Мы Валентина часто добром вспоминаем.

– И мы его частенько вспоминали, все мечтали рожу ему набить. А вот что с тобой делать? – спросил Ковалев новоиспеченного фермера.

Но ответа от него так и не дождался, потому что Субботин уже принял для себя какое-то окончательное решение и попросил заместителя срочно доставить Кузякина и снарядить кого-нибудь из оперативников в поездку за остальными коммунарами.

Вскоре, выполнив указания начальника и определив Серебрякова на ночлег в камеру, Ковалев вернулся в кабинет.

– Николаич, ты что задумал? – спросил он у Субботина.

– Если мы это дело на самотек пустим, то их все равно придется судить, – ответил тот.

– Это почему же?

– Согласно действующему Уголовному кодексу. Эксцесс исполнителя, только со счастливым исходом. Убийство они организовали? Организовали. Деньги заплатили? Заплатили. Все остальное Скоков помимо их желания провернул. Надул их попросту. Так что, невзирая на последствия, они организаторы убийства, а он мошенник, если жильцы на него официально пожалуются, – разъяснил Субботин.

– Логично. Я как-то сразу не въехал. И что ты предлагаешь?

– Хочу по совести поступить, раз по закону мы им помочь не в силах. Это пусть «золотые» адвокаты за подобные советы с клиентов деньги стригут, но мы же с тобой другой масти. Тут один из них мне недавно свой профессиональный анекдотец рассказал… Приболел один адвокат и просит своего сына на период болезни взять своего давнего клиента под опеку. Тот через несколько дней является к отцу и радостно сообщает: «Все в порядке. Добился, чтобы дело в отношении него прекратили». А тот пальцем у виска покрутил и говорит: «Дурак ты, дурак. За счет этого дела отец мой меня вырастил, я тебя на ноги поставил, а ты его прекратил».

Ковалев усмехнулся.

– Я только не улавливаю, как ты при данном раскладе всех их из дела выведешь? Все равно кто-то должен быть крайним.

– Михалыч будет. Тот, который ножи мастерил. Вот ему точно никуда от нашего правосудия не скрыться. Но ему мы, согласно отечественной программе «Защита свидетелей», пообещали содействие. Видимо, и мне придется слегка пострадать.

В этот момент их беседу прервал стук в дверь, и постовой завел в кабинет дрожащего от страха Кузякина, побледневшее лицо которого сливалось с покрашенными белой краской стенами. На нем были надеты грязные рабочие штаны, старый ватник и зимняя шапка, а за спиной, словно горб, торчат огромный рюкзак.

– За что, товарищ майор, я же вас не обманул, честно работаю, от следствия не скрываюсь, – заскулил он от самого порога.

– Ты никак в Магадан собрался? – улыбнулся Субботин, увидев столь живописную картину.

– Куда же еще в три часа ночи могут отправить? – на полном серьезе подтвердил Кузякин.

– Да перестань ты трястись, сними рюкзак, садись и слушай, – потребовал Субботин. – Времени у меня в обрез, поэтому тебя и привезли как самого сообразительного. Остальным сам растолкуешь. Разумеется, без ссылок на первоисточник. За это с твоей фирмы линолеум в дежурную часть.

Кузякин, ничего не понимая, согласно закивал головой, скинул рюкзак и замер на стуле. Во время рассказа о чудесном воскрешении жертв он, не шелохнувшись, смотрел на Субботина и, кажется, каждой порой старался впитать в себя смысл сказанного. И только когда тот дошел до судебной перспективы, не выдержал напряжения и рухнул со стула на колени.

– Георгий Николаевич, родной, посоветуйте, как нам быть? – сдавленным голосом попросил он, пытаясь на коленях приблизиться к начальнику отдела. Тот его осадил. Но на стул Кузякин не вернулся и остался сидеть на полу.

– В принципе, деньги свои ваш наемник отработал, поэтому кляузы на него писать не советую. Для вас же накладнее выйдет, – предупредил Субботин.

– О чем вы говорите, какие деньги, – откликнулся с пола Кузякин.

Лицо его приобрело естественный цвет, в глазах появились искорки, и Субботин понял, что не ошибся в нем.

– Иди поднимай народ, – скомандовал он. – И чтобы текст у всех как от зубов отскакивал. Только не вздумайте сказать, что я вас лупил… Даю вам два дня.

После этих слов Кузякин вскочил на ноги и стремительно рванулся к двери.

– Рюкзак захвати! – крикнул ему вслед Ковалев.

Когда же Кузякин, так и не услышавший его слов, скрылся за дверью, он с восхищением уставился на начальника.

– Николаич, да ты просто гений. Такую конструкцию в голове соорудил и все просчитал. Тебе пора с компьютером в шахматы играть, а ты все о линолеуме печешься.

– Наконец-то по достоинству оценил всю красоту и изящество, – с явным удовлетворением произнес Субботин. – Линолеум, между прочим, тоже сгодится, за него быстрее выговор снимут.

– Даже это учел, – восторженно произнес Ковалев. – Только зачем ты все на себя берешь? Для одного слишком круто, давай на пару. Никто не поверит, что ты их один застращал.

– Поверят не поверят – это дело десятое. Важно, что на бумаге будет. Сам знаешь, какая чушь на следствии и в судах «прокатывает». И здесь за милую душу проскочит, тем более что обиженных не останется. Кроме, конечно, главка и следствия. Так что не мучайся, Игорь, – успокоил Субботин. – Одному мне легче будет от блюстителей нашей нравственности отбиваться.

А наутро, еще до начала рабочего дня, у дверей городской прокуратуры уже шумела многочисленная толпа. После появления на рабочем месте старшего следователя по особо важным делам Ильюшина она перекочевала к его кабинету.

Выслушав первых из проникших к нему подследственных, Ильюшин в растерянности ретировался к вышестоящему начальству. И минут через тридцать он вновь предстал перед обвиняемыми, предусмотрительно расположившись за спиной начальника следственной части.

– Любопытно, кто же вас так лихо обработал? Не иначе как кто-то из «золотой пятерки», – поинтересовался начальник, но его вопрос повис в воздухе, а предложение разойтись, оставив для последующих допросов человек десять, не нашло положительного отклика.

Никто не сдвинулся с места. Мало того, из рядов послышались первые воинственные выкрики, требования и угрозы. Начальник следственной части мгновенно уловил мятежное настроение масс и, прикинув в уме неизбежные вредные для себя последствия, пообещал выделить подмогу Ильюшину и степенно удалился.

В то же самое время неизвестный широкой общественности правозащитник Георгий Николаевич Субботин в тайне от правосудия в крошечном кабинетике оперов печально знаменитой тюрьмы «Кресты» разъяснял главному обвиняемому спасительную для всех легенду.

Поначалу Скоков, доставленный из штрафного изолятора, выглядел настороженным, но рассказ Субботина, а главное, его тон немного успокоили Валентина. Лишь сомнения в полном бескорыстии сидевшего перед ним майора томили ему душу. Наконец он не выдержал, и задал волновавший его вопрос, после которого взгляд Субботина стал холодным и жестким, а на его небритых, осунувшихся от недосыпа щеках заиграли желваки.

– Ты, я вижу, так и не понял, почему я к тебе пришел? – с раздражением произнес он, и по его реакции Скоков враз осознал свою оплошность и попытался загладить вину.

– До вас один уже приходил, – начал оправдываться он. – Вот я и засомневался.

– Лучше бы ты сомневался, когда у людей деньги брал, – безжалостно отрезал Субботин.

– Вы думаете, я тогда не сомневался? Еще как сомневался, а потом надломилось что-то. Тут еще Достоевский со своими книжками, – принялся объяснять Скоков.

– А Достоевский чем перед тобой виноват? – удивился Субботин.

– Прочитал «Преступление и наказание» и решил, что смогу. Но это в книгах легко. Да что теперь говорить об этом, – махнул рукой Валентин. – В последний момент меня и осенило.

– Значит, ты себя Раскольниковым возомнил, а я вроде как Порфирий Петрович, – неожиданно развеселился Субботин. – Остап Бендер ты, а не Раскольников, сын турецкоподданного. Что же ты до сих пор всем головы морочишь? Двести человек едва за решетку не отправил, мы из-за тебя по ночам не спим. – Субботин провел ладонью по заросшей щеке.

– Если бы я правду выложил, с меня бы деньги потребовали. А я уже часть потратил. Остальные за обучение внесли.

– Ты что же, собирался за убийства сидеть? – изумился Субботин.

– Почему за убийства? Собирался после Ленкиного зачисления покаяться, а там уж как повезет, – объяснил он.

– Да не нужны им эти деньги, они уже всем поперек горла! – воскликнул Субботин. – Все счастливы, что ты таким киллером-пацифистом оказался, и готовы тебя сию же минуту отсюда на руках вынести. Иначе сидеть бы вам всем за колючей проволокой. Даже после твоей правды.

В конце рабочего дня Субботину позвонил в отдел начальник райуправления.

– Тебе из городской прокуратуры не звонили? – спросил он.

– Нет. А что у них стряслось? – притворно удивился Субботин.

– Там сегодня обвиняемые по «делу бомжей» следствие приступом брали. Все как один поменяли свои показания, – объяснил полковник и в нескольких словах пересказал содержание фантазии, авторство которой принадлежало Субботину. – А еще заявили, что это ты с помощью угроз первоначально вынудил их себя оболгать.

– Быть такого не может, – изобразил испуг и растерянность Субботин. – Как я мог один стольких людей запугать? Вы же меня знаете!

– Я-то знаю, а вот в прокуратуре – нет, и очень тобой заинтересовались. Попросили представить на тебя письменную характеристику. Скоро туда потащат.

– У меня совесть чиста, даже перед прокуратурой, – невинно произнес Субботин.

– Ты из себя девочку не строй. Там уже сейчас за голову хватаются, – взорвался полковник. – Все доказательства к херам полетели, и этот… уже месяц как арестован. Кто же их надоумил такую байку сочинить? И ведь главное, что не опровергнуть ее.

– Да, неглупый человек постарался, – согласился Субботин. – А если он их действительно не убивал, и бомжи эти скоро объявятся?

Торжествуя в душе, он не мог отказать себе в удовольствии высказать вслух подобное предположение. Однако его слова и интонация не ускользнули от внимания и насторожили милицейского волка.

– Слушай, Субботин, а это не ты, случаем, воду замутил? – спросил он. – Здесь ведь рука профессионала чувствуется.

– Что вы, Николай Алексеевич, мне-то зачем это нужно? У меня своих забот хватает, вот для дежурки линолеум раздобыл.

– Ох, смотри, доиграешься, прокуратура от обиды тебя прихлопнет.

– Полагаю, что больше, чем на неполное служебное, не потянет, – прикинул Субботин. – Сейчас каждый считает своим долгом бросить в нас камень. Даже собственные генералы своими «чистыми руками» всю милицию грязью вымазали, что уж про обывателей говорить.

– Тебе видней, ты мужик умный, – согласился полковник, почувствовав в его словах и поведении какую-то непоколебимую уверенность. – Делай как честь и совесть подсказывают.

После окончания разговора Субботин закурил и расслабился в кресле, но дальнейший ход его мыслей оборвал сочный храп, докатившийся из помещения архива. Он оставил кабинет, добрался до двери с надписью «Архив» и отворил ее собственным ключом.

Раскинувшись на матрацах, на полу кладовой отдыхали после утомительной дороги члены сельхозкоммуны, оторванные Толиком Филимоновым от земельных угодий. Носком ботинка он пошевелил храпевшего на весь отдел Семена, который, не просыпаясь, перевернулся на другой бок и затих. Зачерпнув горсть черники из стоявшей в его изголовье корзины, Субботин запер дверь и в раздумье вернулся обратно.

На другой день очередная партия «запуганных» милицией людей в точности повторила в прокуратуре маневр и слова первопроходцев. Лишь Анна Сергеевна Вознесенская, как обычно, выделилась из общей массы нестандартностью своего мышления и на вопрос, чем ее запугивал Субботин, мстительно заявила: «Кондоминиумом».

Прокурорские работники вторые сутки бились над решением задачи экстренной важности: как в новых условиях доказать вину Скокова. Однако события следующего дня приостановили их творческие усилия и превратили многотомное уголовное дело в груду макулатуры.

Ведомые Сергеем Петровичем Серебряковым, в кабинет к прокурору города ввалились с корзинами в руках изгои жилищной приватизации: после генеральной репетиции они были выпущены Субботиным из архива и доставлены Толиком Филимоновым к дверям прокуратуры.

Занесенные официальными органами в графу «Боевые потери „Перестройки"» и неожиданно для всех материализовавшиеся в кабинете прокурора, они тут же затоптали красовавшийся на полу ковер с восточным орнаментом резиновыми сапогами фабрики «Красный треугольник». Увидев это безобразие, прокурор одной рукой схватился за сердце, а другой за телефонную трубку, и через минуту подоспевший ему на помощь начальник следственной части увлек за собой осквернителей.

Он долго допрашивал каждого из них и письменно фиксировал показания, которые не прибавили ему оптимизма. Вдоволь наслушавшись рассказов о высоких душевных качествах Валентина Скокова и прелестях деревенской жизни, он взял у них обязательство не покидать город и выставил из кабинета.

– Завтра поедешь в тюрьму, и если Скоков все это подтвердит, срочно его освобождай, – приказал он Ильюшину, после того как артельщики покинули прокуратуру и отправились ночевать в архив. – Чувствую, мы с этим делом в такой заднице окажемся. Преступлений нет, обвиняемых нет, а у нас человек сидит. Ты с ним повежливее, а то, если жаловаться начнет, нам всем крышка, – озабоченно произнес начальник следственной части и хлопнул ладонью по возвышавшейся на столе многотомной конструкции. – Как это могло произойти, пока не пойму. А с майором этим чуть позже разберемся.

Он протянул Ильюшину последние протоколы допросов.

– Почитай. Потом в дело вложишь. Они все, видите ли, собрали деньги, чтобы бездомным помочь, но не знали, как это сделать. Вот Скокова и уговорили… А тот бомжам на пожертвования домик купил и пристрастил к сельскохозяйственному труду. – Начальник следственной части поморщился и передернул плечами. – Бред какой-то, особенно в наше время. Никогда я в это не поверю, не такой у нас народ.

Однако верил он или нет, но, как и предрекал Субботин, с написанным приходилось считаться и, несмотря на множество неразрешенных вопросов, ставить в уголовном деле последнюю точку.

ЭПИЛОГ

Вот и настал всеми любимый и почитаемый в нашей самой просвещенной в мире стране День знаний, а по-старому – 1 сентября, с его звонкими детскими голосами, радостными улыбками родителей, неизменными цветами и трелями школьных звонков.

Ровно в десять утра под дребезжание сигнализации КПП бывший подследственный, а ныне освобожденный из-под стражи ввиду отсутствия в его действиях состава преступления Валентин Скоков покинул здание следственного изолятора номер 1 и вышел на набережную Невы.

В узком переходе он лоб в лоб столкнулся со своим несостоявшимся защитником. Гримаса страха исказила физиономию Мыльникова, когда он увидел Валентина, без наручников покидавшего тюрьму. Адвокат отпрянул и прижался к стене в ожидании мордобоя. Но Скоков собрал волю в кулак и проследовал мимо.

На улице он остановился и зажмурился от лучей еще по-летнему слепящего солнца. Пока он щурил глаза, отвыкшие от дневного света, дрожащая от возбуждения Надежда повисла у него на шее и стала вымаливать прощение.

– Ну что ты, перестань, – пытался успокоить ее Валентин, но она твердила свое.

– Как Ленка? – поинтересовался он.

Лицо Надежды просветлело.

– Первый день пошла на занятия…

Скоков ладонью стер слезы с ее лица и тут только обратил внимание на огромное количество людей с цветами в руках, сгрудившихся вдоль гранитного парапета набережной и внимательно за ними наблюдавших.

– Кто это? – растерянно спросил Скоков и в нерешительности замер, но осмелевшая Надежда схватила мужа за руку и потянула его через дорогу.

Едва он ступил на тротуар, как попал в окружение полутора сотен бывших приспешников, они стали тискать его в объятиях и поздравлять с освобождением.

Отставной майор Журавлев вручил Скокову и Надежде по бокалу, наполнил их шампанским и, как обычно, выкрикнул тост:

– За человеколюбие!

Сам же он пригубил из горлышка и пустил бутылку по кругу.

Оценив широту встречи, криминального вида парни, стоявшие поблизости возле новенькой «ауди», уважительно поглядывали на Скокова, по всей видимости, приняв его за преступного авторитета. Сам же «пахан» сжимал в дрожащей руке хрустальный бокал и не знал, как себя вести дальше. Он попробовал объясниться, но на него дружно зашикали и оборвали на полуслове.

– Это вам спасибо, – по-матерински тепло поблагодарила его Анна Сергеевна. – Если бы вы не оказались таким порядочным, то нас бы всех… – Она осеклась на половине фразы. – А деньги пусть на учебу дочки пойдут.

Услышав о таком великодушии, Надежда в очередной раз разрыдалась, а Скоков стал возражать.

– Я верну. Я все отработаю, – пообещал он, но собравшиеся замахали руками, а подошедший вместе с Володей Кузякин его успокоил:

– Ты и так уже сполна отработал. Хочу взять тебя замом по коммерческой части. У тебя в этом деле голова здорово варит. А пока недельку отоспись, нервишки подлечи.

Валентин кивнул и ничего не ответил, потому что увидел Сергея Петровича Серебрякова, Семена и Кольку с неизменными корзинами в руках. Он хотел было о них поговорить, но в этот момент из задних рядов продрался профессор Вознесенский.

– Дорогой вы мой! Да вы меня к жизни вернули! – глядя на него влюбленными глазами, принялся изливать душу благороднейший Степан Яковлевич. – Я ведь им доказывал, что не таков русский человек. Он терпеливый и нравственный. Для него, может быть, и смысл жизни кроется в непрерывной борьбе и страданиях. Вот видите, видите!

Он дотронулся до Валентина, как бы демонстрируя его окружающим, но Анна Сергеевна незаметно ткнула мужа в бок и прервала изрекаемую сентенцию.

Санкт-Петербург.

1997-1999

Оглавление

ПРОЛОГ

ГЛАВА 1

ГЛАВА 2

ГЛАВА 3

ГЛАВА 4

ГЛАВА 5

ГЛАВА 6

ГЛАВА 7

ГЛАВА 8

ГЛАВА 9

ГЛАВА 10

ГЛАВА 11

ГЛАВА 12

ГЛАВА 13

ГЛАВА 14

ГЛАВА 15

ГЛАВА 16

ЭПИЛОГ

Реклама на сайте