«Операция «Катамаран». Падение. После похорон»

Операция «Катамаран». Падение. После похорон (fb2) - Операция «Катамаран». Падение. После похорон [сборник] (пер. И. В. Бужинская,Энгельсина Викторовна Переслегина,Юрий Иванович Шишмонин) (Антология детектива - 1983) 3025K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Дёрдь Фалуш - Габор Йожеф - Ларс Лундгорд - Агата Кристи

ЗАРУБЕЖНЫЙ ДЕТЕКТИВ Операция «Катамаран» Падение После похорон

ВЕЧНАЯ НЕОЖИДАННОСТЬ ЖАНРА

Популярность детективной литературы такова, что трудно себе представить сегодня грамотного человека, который в жизни не прочел хотя бы один детектив. Меж тем даже самые заядлые поклонники его могут не сойтись в спорах о том, что же такое детектив, когда придется давать точное определение излюбленному жанру. Конечно, какие-то принципиальные параметры жанра неизменно существуют. Так, то, что принято называть в широком смысле детективом, всегда строится вокруг некоего типа преступления и имеет напряженный сюжет с крутыми поворотами.

Известный исследователь детектива американец Робин Уинкс попытался описать структурный принцип детектива. Уинкс видит в схеме традиционного, или канонического, детектива, каким, по общему признанию, считается английский детектив 20—30-х годов XX столетия, четыре действия. Первое — свершившийся факт: убийство или ограбление. Второе — выяснение причин и сбор доказательств. В этом действии обычно имеют место «ключи», уводящие расследование от настоящей разгадки и специально подбрасываемые автором для того, чтобы ввести читателя в заблуждение. Третье действие — вычленение того, что непосредственно относится к делу, воссоздание реальной последовательности событий. И наконец, четвертое — возвращение к началу, установление истины и осуждение преступника, который чаще всего одиночка.

Кстати, Уинксу принадлежит любопытное и, думается, в целом верное наблюдение о том, что «детективная литература становится зеркалом общества. В нем мы видим наиболее правдиво, чего данное общество страшится». И в самом деле, ни откровенная условность жанра, ни стереотипность многих решений, ни неправдоподобие сюжетных ходов и поступков персонажей не в силах воспрепятствовать объективному отражению социально-психологического климата общества, если, конечно, автор не ставит своей целью заведомую фальсификацию реальности, как это бывает у авторов антисоветских и антикоммунистических боевиков.

Собранные под одной обложкой данного сборника произведения и призваны в определенном смысле продемонстрировать богатство того литературного жанра, который сегодня продолжает называться одним словом «детектив». Они по-своему отражают стадии эволюции жанра — от традиционного, строящегося на разгадке тайны преступления, до сугубо современного, где авторы не имеют от читателя никаких тайн, как, например, венгерские писатели Дьёрдь Фалуш и Габор Йожеф. Основанную на документальном материале, их повесть «Операция „Катамаран“» в строгом смысле слова трудно назвать детективной, хотя в ней есть и убийство, и его расследование, и обнаружение преступников. Но авторы сознательно избирают откровенно полемический по отношению к традиционному детективу прием — они держат читателя в курсе всего происходящего, и читатель в каждый конкретный момент осведомлен много более работников венгерской контрразведки. Он, читатель, как бы непосредственный свидетель событий, над разгадкой которых трудятся работники государственной безопасности Венгрии.

Почему такой путь был избран авторами? Да потому, что они писали политический детектив, и им было важнее не заинтриговать читателя, а возможно более наглядно показать происки врагов социализма, их тактику и технику, их мысли и взаимоотношения.

Точно датируется время действия — 1978 год. Венгрия плодотворно осуществляет интеграцию в рамках СЭВ. Так, объединение, которым руководит главный герой повести Бела Имре, сотрудничает с СССР и ГДР в области использования солнечной энергии в народнохозяйственных целях. Именно Бела Имре — человек сложной судьбы — становится объектом пристального внимания и провокационных действий западной разведки.

Венгерские писатели полемизируют не только с традиционным детективом. Они последовательно разрушают распространенный в недавнем прошлом стереотип изображения противника недалеким и глуповатым, когда победа над подобным оппонентом одерживалась легко, словно играючи.

В «Операции „Катамаран“» враг высокопрофессионален, безжалостен и опасен. И тем ценнее и весомее оказывается победа. Конфликт двух лагерей, двух типов мышления, двух отношений к человеку выстроен в повести логично и эмоционально. На стороне западной разведки совершенные технические средства, но они направлены на то, чтобы подавить личность, сломить ее. Символичен доведенный до автоматизма профессионализм западных разведчиков — для них любой человек лишь винтик, средство для достижения цели. Совсем в ином ключе решены образы тех, кто стоит на страже своей родины, социалистической Венгрии.

Есть в повести и еще один мотив, на который хочется обратить внимание, — откровенное презрение западных разведчиков к служащим у них перебежчикам и так называемым «перемещенным лицам». Предателю нет и никогда не может быть доверия — эта старая истина как никогда справедлива и сегодня — демонстративно третирует «невозвращенца» Сааса кадровый разведчик Миллс. Напротив, Бела Имре вызывает у Миллса уважение — в глубине души он не верит, что такой человек, как Имре, согласится сотрудничать, то есть фактически стать предателем и шпионом.

Важно иметь в виду и то, как представляют себе западные службы будущую функцию Белы Имре. Он нужен им не только в качестве простого поставщика ценной информации о научных исследованиях, но и как человек, занимающий высокий пост и на этом посту способный оказывать влияние на решение научных и даже государственных вопросов.

«Операция „Катамаран“» — своевременный и злободневный документ-напоминание, документ-предостережение: нельзя недооценивать профессиональную выучку и изощренность секретных служб Запада, особенно в наши дни, когда самые реакционные круги США и их союзники провозгласили «тотальный крестовый поход против мирового коммунизма».

Роман датского писателя Ларса Лундгорда «Падение» по типу ближе к так называемому «полицейскому», или «криминальному», роману, ибо в традиционном детективе главной фигурой расследования обязательно должен быть частный детектив.

Есть в «Падении» и черты, прямо сближающие это произведение с романом социальным. Выяснение истинных причин гибели Эрика Смедера, начальника отдела кадров муниципалитета провинциального датского городка, становится социальным исследованием многих аспектов современной Дании. Например, образ второстепенного персонажа фру Мортенсен, пенсионерки, ставшей свидетельницей гибели Смедера и заявившей, что он был сброшен с балкона, несет не только эту служебную функцию. Ее долгие и невеселые раздумья в супермаркете, как рациональнее истратить отведенную на сегодня небольшую сумму денег, правдиво отражают реальность западного «общества изобилия».

На достаточно широком социальном фоне ставится писателем проблема преступности, особенно среди молодежи, вызываемая, в частности, высоким уровнем безработицы. И мелкий воришка Ове Томсен, нелепо погибающий, и Иверсен, и его безымянные приятели, партнеры и собутыльники — все это неприглядная изнанка «общества потребления», как поспешили окрестить Скандинавские страны буржуазные социологи и экономисты. Да и тем, к кому привалило материальное благополучие, не дано истинного счастья в обществе, где правят конкуренция и несправедливость: «Человеческие судьбы в журналах и папках лист за листом безжалостно раскрывают все, что человеку не удалось, невзирая на материальное благосостояние и нарядные вывески».

Писатель точен в своем выводе — рекламный образ западного общества и его суть далеко не тождественны.

В изображении полиции Лундгорд следует традиции знаменитых прогрессивных писателей из Швеции Пера Вале и Май Шеваль, создавших ряд детективных романов, правдиво рисующих современное шведское общество. В полицейских Лундгорда нет ничего особенного, они вовсе не гении сыска, как, скажем, Шерлок Холмс или даже Эркюль Пуаро. Они самые обычные люди, занятые повседневной кропотливой работой раскрытия преступления.

Комиссар уголовной полиции Анна Нильсен, недавно назначенная в небольшой городок Эгесхавн, сразу сталкивается с тем, что здесь слишком «много средней руки насилий. Особенно среди городской молодежи, где насилие, как правило, сопровождалось и ограблением». Этот невеселый профессиональный комментарий становится своего рода камертоном всего повествования.

Естественный и основной вопрос в расследовании дела о возможном убийстве — «кто?» — дополняется не менее важным вопросом — «почему?». Анна настойчиво ищет ответы.

Как и Мартин Бек, главный герой романов Вале и Шеваль, Анна — человек честный и глубоко порядочный, стремящийся хорошо делать свое дело. Она трезво понимает, что корни постоянно растущей преступности питаются пороками самого общественного устройства. Собственно, и в гибели Смедера прямо виноваты общественные конфликты, которые личность Смедера и личность его убийцы персонифицируют.

Расследование гибели Смедера идет туго, в его орбиту втягиваются все новые и новые люди. Образ погибшего встает из рассказов многих людей, но все, даже те, кто ему симпатизирует, например Эгон Кратвиг, не могут отрицать того, что в целом покойный был холодным и замкнутым человеком.

Индивидуализм Смедера, стремление не видеть вокруг себя других людей, их забот и драм для его приятеля Кратвига — высшее достоинство личности, а для Анны Нильсен и автора — огромный недостаток, символизирующий духовный кризис общества.

Рационализация конторского процесса, предлагаемая Смедером, делается не в интересах людей, а в интересах бездушной бюрократической машины.

К слову сказать, элемент чиновнической дотошности подчеркнут и в деятельности Анны. Она тоже систематизирует и сопоставляет; «Каждый факт, который не был дополнительно проверен, она определила как важный (В) или неважный (НВ). И каждый раз, когда она сопоставляла новые данные с уже обдуманными ею, она еще и еще раз обращалась к постепенно заполнявшемуся классификационному листу… Долгий и утомительный процесс, но такова уж эта работа и таковой она всегда останется».

Как непохож этот тщательный анализ на романтические озарения, посещающие великого мсье Пуаро; «Эркюль Пуаро пробудился — и правда со всей непреложностью вдруг предстала перед ним. Да, это действительно был конец. Он мысленно перебирал разрозненные куски мозаики».

Такое представление о работе следователя выглядит сегодня откровенным анахронизмом, если не самопародией. И тем не менее… Книги Агаты Кристи продолжают читать.

В чем же секрет этого удивительного и феноменального успеха?

Автор монографии о писательнице, Роберт Бернард, считает, что «одним из основных приемов в арсенале Агаты Кристи было ее превосходное умение переключать читательское внимание с того, что действительно имеет значение, на вещи совершенно незначительные».

Роман «После похорон» полностью подходит под определение канонического детектива. Он является как бы иллюстрацией к предлагаемой Уинксом схеме из четырех действий.

Если в «Падении» расследование идет вширь, появляются все новые и новые персонажи, заставляющие полицию отрабатывать все новые и новые версии гибели Смедера, то у Кристи расследование идет вглубь, то есть перед читателем возникает некая группа персонажей, в данном случае — наследники Ричарда Эбернети.

Нет равных Кристи в изобретении «ключей», ложных намеков, деталей, сбивающих читателя с правильного пути. Можно быть уверенным заранее, что на каждого из наследников в какой-то момент падет тень подозрения в совершенном преступлении.

Агата Кристи — писательница по-своему откровенно социальная. Конечно, нелепо было бы сравнивать ее с классиками критического реализма XX века. Но ее герои-буржуа в большинстве случаев изображены правдиво, а иногда и безжалостно-иронично. По происхождению и воспитанию принадлежащая этому же кругу, она зорко видит их пороки.

Мотив конца рода, стиля жизни, определенной эпохи в развитии английского общества звучит в романе «После похорон». О распаде буржуазной семьи и гибели викторианского уклада «старой доброй Англии» говорила и большая литература — об этом писали Д. Голсуорси, Р. Олдингтон, И. Во, Э. Уилсон и многие другие. В меру своих творческих возможностей этот неминуемый процесс отразила и Агата Кристи.

В книгах Кристи обычно силен моральный аспект. Разоблачение нравов буржуазного общества осуществляется посредством осуждения аморализма его представителей. Все наследники откровенно радуются смерти богатого родственника. Более того, у каждого из них был, с их точки зрения, весомый повод его убить, таким образом, очевидно, что любой, быть может, за исключением Элен, — потенциальный убийца.

Но нет таких загадок, которые не мог бы разрешить Пуаро. В финале он, как это обычно бывает в романах Кристи, собирает всех, кого подозревали, и, как опытный актер, подержав паузу, наконец возглашает истину. И, как всегда у Кристи, развязка совершенно неожиданна.

Но самым существенным остается то, что и действительным убийцей двигал тот же мотив, что и потенциальным, — корысть.

Последовательное чтение и сравнение произведений, публикуемых в настоящем сборнике, свидетельствует о развитии детективного жанра, его состоянии на современном этапе, и главное — о его возможностях, ибо остросюжетному, умело построенному литературному произведению, смело ставящему острые проблемы сегодняшнего дня, являющемуся действительно «зеркалом общества», проникнутому верой в победу добра над злом, справедливости над несправедливостью, всегда обеспечен настоящий читательский успех.

Г. АНДЖАПАРИДЗЕ

Дьёрдь Фалуш Габор Йожеф ОПЕРАЦИЯ «КАТАМАРАН» Повесть[1]

Перевод с венгерского Ю. Шишмонина

ГЛАВА ПЕРВАЯ

В ночные часы залы ожидания и открытые террасы для пассажиров аэропорта Ферихель близ Будапешта обычно безлюдны. Пустынна и просторная площадка для стоянки автомобилей перед зданием вокзала. После полуночи здесь садятся лишь немногие почтовые самолеты, два-три, не более. Погрузка и выгрузка занимают считанные минуты, и летающий почтальон отправляется дальше по своему маршруту. Прожекторы маяка на башне, где сидит главный диспетчер, светят в четверть накала, вспыхивая только в момент посадки или взлета машины. Правда, взлетно-посадочные полосы обрамлены цепочками мощных огней, горящих всю ночь в полную силу, но они обращены вверх, к небу. Персонал ночной смены сотрудников сокращен до минимума, пассажиров нет, встречающих и провожающих тоже, и притихший аэропорт мирно дремлет в тишине.

В ночь на седьмое июня, однако, все здесь выглядело совершенно иначе. Стрелки огромных часов на стене показывали уже начало второго, а здание аэровокзала было залито светом, ни вечерняя смена служащих в полном составе находилась на своих рабочих местах. Слегка осоловевшие от бесчисленного количества чашечек кофе, выпитого в борьбе с усталостью, они вместе с встречающими — а их было довольно много — с раздражением поглядывали на электронное табло, на котором упрямо и равнодушно светилась только одна строка:

«Рейс МА-424, Франкфурт — Будапешт, — и далее, в последней графе, крупно — задерживается».

Встречающие уныло сидели в креслах, бесцельно слонялись по залу или топтались возле табло. За пультом с надписью «Информация» тоже толком ничего не знали, и девушки в синей форме уже утомились от вежливых ответов на один и тот же вопрос.

— Да, пожалуйста. Рейс задерживается… Нет, не отменен… Во Франкфурте объявлена забастовка работников аэропорта… Когда вылетит? Извините, пока неизвестно…

К окошечку подошли двое стариков, по-видимому, супруги. Даме под семьдесят, мужчина выглядел старше. Терпеливо дождавшись, пока хорошенькая барышня в пилотке, восседавшая за пультом, обратит на них внимание, дама спросила:

— Будьте любезны, самолет из Франкфурта…

— К сожалению, опаздывает, — не дослушав, прервала ее девушка. — Следите, пожалуйста, за табло. — Заученным, усталым жестом она указала на стену. — Рабочие и служащие всех аэропортов ФРГ бастуют. «Резиновая» забастовка…

— «Резиновая»? — Глаза старушки округлились.

— Да, это новая форма. Рейсы не отменяются, работа идет, но только в два раза медленнее. Тянется как резина…

В стеклянной клетке главной диспетчерской, поднятой высоко над землей, начальник смены и его помощники тоже не отрывали глаз от экранов. Но радары оповещения бездействовали. Наконец на экранах что-то замелькало.

— Кажется, входит в зону! — Начальник смены вздохнул с облегчением.

— Очень вовремя, — откликнулся инженер-наблюдатель, не отрываясь от экрана. — Побили свой же рекорд: опоздание ровно на три часа сорок минут.

Ожил динамик дальней связи на пульте возле стены. Командир самолета докладывал, что вошел в зону и просит координаты и разрешение на посадку.

На табло в зале ожидания ободряюще замигал зеленый сигнал, побежали электрические буквы, складываясь в слова: «Рейс МА-424, Франкфурт — Будапешт, прибывает…»

Наконец-то. Оживились встречающие, вздыхали дежурные, таможенники, носильщики. Раздражение и досаду точно ветром сдуло. Одни поспешили к будкам автоматов, чтобы сообщить домочадцам, что скоро будут дома, другие закуривали сигареты и выходили на ближайшую террасу, чтобы посмотреть в бездонное темное небо или на обрамлявшие посадочную полосу огни.

С высоты донесся нарастающий гул моторов. Уже видны были мигающие красные сигналы на носу и хвосте приближающейся стальной птицы. Вот уже громыхнуло шасси, огромный самолет пробежал по бетонной дорожке, теряя скорость, развернулся, подрулил к назначенному месту и замер в неподвижности. Управляемые прилежными руками, к летающему гиганту подкатили самодвижущиеся трапы.

Открылась дверь пассажирского салона. Из него вышли гуськом всего восемь пассажиров. Последним по трапу спустился невысокий мужчина лет сорока. Он был настолько неприметен, что хорошенькая барышня в пилотке, встречающая пассажиров на земле, чуть было не увела группу без него. На плече у вновь прибывшего висели два фотоаппарата, в руке он держал небольшой дорожный саквояж.

Заполнение медицинских карантинных карточек отняло всего несколько минут, и пассажиры проследовали дальше, на паспортный контроль. Здесь процедура длилась и того меньше. Взгляд на пассажира, взгляд на раскрытый паспорт с фотографией его владельца, и тотчас же удар штампа с отметкой о въезде на территорию Венгерской Народной Республики. Место, число, месяц, год. Мужчина с фотоаппаратами по-прежнему держался в хвосте группы. Неуверенные движения и взгляды свидетельствовали о том, что ему незнакомы порядки в этом аэропорту. Пограничный контроль задержал его не дольше других: рост средний, худощав, волосы темно-русые, глаза карие, нос прямой, губы узкие, особых примет не имеет. «Пожалуйста, проходите».

В помещении таможни пассажиры разбирали багаж, чемоданы подавались по транспортеру. Но наш незнакомец не стал дожидаться своего багажа и прошел прямо к двери, над которой светилась красная лампочка. Ему преградил путь таможенник в форме и протянул ему листок декларации, вежливо указав на фотокамеры — их следовало занести в бланк. Незнакомец быстро его заполнил, но в графе о ввозе аппаратуры оказалось не два, а три названия. Таможенник взял листок и осмотрел фотокамеры, сверяя номера. Это были два великолепных аппарата марки «Минолта», каждый с телеобъективом и блицем. Все было правильно. Таможенник вопросительно взглянул на пассажира, указав пальцем на третью строчку. Иностранец полез в карман и извлек оттуда миниатюрный магнитофон. По размеру он был чуть больше спичечного коробка.

Таможенник подивился чудесной машинке, такой аппарат он видел впервые. Взгляд его упал на паспорт пассажира, в который была вложена декларация.

«Итальянец», — отметил про себя таможенник. На этом языке он не говорил, поэтому жестом попросил открыть фотоаппараты. Пассажир понял, о чем идет речь, и с готовностью открыл обе камеры. Они были пусты. После этого он расстегнул замок-«молнию» на своем саквояже и, пододвинув его таможеннику, указал на десяток уложенных в него коробочек цветной пленки «Agfa», нетронутых, в заводской упаковке. Помогая себе жестами и мимикой, итальянец объяснил, что он знает правила и строго их соблюдает: в самолете он не фотографировал.

Обе стороны остались довольны друг другом, и, пока итальянец укладывал обратно свое имущество, таможенник проштемпелевал декларацию, оторвав перфорированную ее часть для регистрации и хранения, как предусмотрено инструкцией.

Пассажир вышел в зал ожидания. Его никто не встречал. Он неуверенно огляделся и направился в сторону таблички «Прокат автомобилей». За письменным столом с сонным выражением лица сидели двое — полный мужчина лет пятидесяти, напротив него молодой парень, одетый в форму шофера туристической фирмы «Волан».

— Бона сера, — поздоровался пассажир по-итальянски и протянул старшему по возрасту клерку телеграмму. — Я есть Витторио Каррини, — представился итальянец, продолжая говорить на своем языке. — Я заказывал напрокат автомобиль. Вот телеграмма с подтверждением, что заказ принят.

— Си, си, — закивал сонный представитель «Волана». Его знания итальянского этим ограничивались, если не считать еще «но, но». Он поглядел на телеграмму и сказал молодому в комбинезоне: — Вот твой клиент, забирай его.

Парень встал и положил на стол два автомобильных ключа — от зажигания и от дверей. Но когда итальянец потянулся за ними, он выставил руку и с официальным выражением лица провозгласил:

— Прошу предъявить права на вождение автомобиля!

В этом возгласе сознание высокой ответственности в деле обслуживания иностранцев сочеталось с экономическими интересами народного хозяйства республики — уплачено валютой.

— Ага, удостоверение! — догадался итальянец и полез в карман.

Предъявленное удостоверение было тщательно изучено, и ключи наконец перешли в руки гостя.

— Автомобиль оплачен по телеграфу за пять суток, — объяснил старший, но, видя, что Каррини опять непонимающе уставился на него, махнул рукой и жестом показал, что его коллега проводит гостя до машины.

Молодой в комбинезоне направился к выходу, бросив на ходу:

— Распорядись, чтобы задержали автобус. Этот тип меня не захватит, это точно. Мне до утра пришлось бы объяснять, почему и зачем, глуп как пень, одно слово.

Каррини с невозмутимым видом плелся позади провожатого, наклонив голову и улыбаясь: по-венгерски он понимал все до единого слова.

Парень из «Волана» подвел итальянца к новенькому «Фиату-128» и предупредительно открыл перед ним дверцу. Каррини уложил свой скудный багаж на заднее сиденье и, прежде чем сесть за руль, спросил:

— Центро?

Провожатый махнул рукой в направлении города. Тогда итальянец вынул из кармана пятидолларовую бумажку и протянул ее парню.

Молодой человек от изумления щелкнул каблуками и по-военному отсалютовал. «Гляди-ка, какой крез! — подумал он. — Пять долларов на чай!»

Итальянец влез в машину, опустил стекло и плавно тронулся с места.

— Арриведерчи! — крикнул он, отъезжая.

— Чао! — Парень помахал рукой и несколько минут смотрел вслед удалявшимся красным огонькам. Он не заметил, разумеется, что вслед за «фиатом», столь необычно сданным в прокат, через минуту с той же стоянки выехал синий лимузин «рено» и покатил итальянцу вдогонку. При выезде на автостраду, ведущую к городу, их отделяло менее двадцати метров.

«Так, пока все идет нормально, — радовался Каррини, поглядывая на преследователя и зеркало заднего обзора. — Он меня нашел».

Обе машины приближались к первому на пути в город тоннелю. Встречных автомобилей не было видно. Каррини сбросил газ и дал синему «рено» догнать себя. Перед самым тоннелем они поравнялись. Из окна «рено» вылетел маленький предмет, похожий на коробочку, и, небольно ударив итальянца в грудь, упал на сиденье рядом. Каррини взял его в правую руку и, зажав в кулаке, продолжал вести машину. «Рено» вышел вперед и два раза мигнул тормозным сигналом на хвосте. Каррини ответил, тоже два раза мигнув фарами.

Это означало, что все развивается по плану.

«Рено» прибавил скорость и растворился в темноте. Каррини же, не превышая предписанной правилами скорости, ехал по направлению к Будапешту. Развернув одной рукой переброшенный ему пакетик, он обнаружил в нем ключ и записку, на которой стояли два слова, написанные по-немецки: «Восточный вокзал. Желтый».

Ключ он опустил в карман, а записку, изорвав в мелкие клочки, выбросил в открытое окно, каждый клочок в отдельности.

Поставив машину на стоянку возле Восточного вокзала, итальянец с минуту колебался, брать ли ему с собой фотокамеры, но, приметив неподалеку двух-трех ночных бродяг, обретающихся возле вокзалов во всех городах мира, счел более благоразумным повесить обе себе на шею.

«Если их украдут, я никогда не смогу доказать, что именно поэтому не выполнил поручение», — подумал Каррини, и неприятный холодок пробежал у него по спине.

Он поспешил в камеру хранения со шкафами-автоматами. Отыскав шкаф под номером 245, итальянец открыл его подброшенным ему ключом и увидел внутри два небольших чемодана — коричневый и желтый. Согласно полученному указанию он взял желтый, закрыл шкаф, бросил в щель монету, запер дверцу и вынул ключ. Проделав все это, он огляделся. Кроме нескольких измученных ночным ожиданием сонных пассажиров да парочки бродяг, никого не было видно.

Вернувшись к машине, он забрался внутрь, но стекол в окнах опускать не стал. Открыл крышку желтого чемодана — в нем лежало несколько сорочек, галстуков и пижама. Наугад взглянул на размер воротничка — сороковой.

Каррини удовлетворенно присвистнул. Точно его размер.

«Работают по первому классу», — одобрил он про себя.

Прежде чем отправиться «оттуда», Каррини изрядно понервничал. Прошло двадцать лет с того дня, как он покинул родину. Что здесь переменилось с тех пор? Как будут прикрывать и обеспечивать его безопасность те люди, по заданию которых он приехал в Будапешт? Но такой, казалось, пустяк, как правильный размер воротничка рубашки, успокаивал. Да, они предусмотрительны и осторожны, для них нет мелочей. Все, как обещали.

Ставка высока. Важна, очень важна та работа, основу для которой поручено заложить именно ему, бывшему фотографу Каррини. И хотя задание отнюдь не опасно, платят за него много, очень много.

Итальянец сунул руку под белье, нащупал на дне чемодана небольшой выступ. Нажал кнопку — сбоку из стенки вывалилась крохотная кассета к его магнитофону. Он вставил ее в аппарат, отъехал со стоянки и, описав большой круг, вырулил на проспект Ракоци.

В этот момент мимо промчался все тот же синий «рено». Каррини не успел заметить, кто сидит за рулем, но понял, что его контролируют.

«Пусть контролируют, — подумал он. — Это мне ничем не грозит. Скорее напротив….»

Не спеша двигаясь по проспекту Ракоци, он включил магнитофон. С минуту слышалось только легкое шипение, затем внезапно, так что Каррини даже вздрогнул, заговорил мужской голос:

«Для вас забронирован номер в гостинице „Будапешт“. Номер комнаты 365. Напротив двери — служебная лестница, на всякий случай. Аккредитацию получите завтра у администратора. По-венгерски не говорить. Вы никогда не бывали в Венгрии. Избегайте тех мест, где вас могут узнать. Рисковать не имеете права. Материал, сделанный за день, оставляйте в шкафу-автомате на вокзале. Каждый раз меняйте чемодан. Оружие не применять даже с целью самообороны. Если оно при вас, положите в чемодан и оставьте на вокзале в шкафу завтра же. Адреса зашиты в воротнике клетчатой сорочки. Выучите их наизусть, записку уничтожьте. Тринадцатого июня вы должны возвратиться вместе с последним материалом. Ваши материалы будут забирать систематически, каждый день. Постарайтесь узнать данные на сфотографированных вами лиц. Настоящую запись тотчас сотрите, не выходя из машины, вместо нее запишите музыку. Проверьте, стерта ли запись. Вы слышали инструкцию шефа».

Каррини перемотал пленку и прослушал ее еще раз, запоминая правила и запреты. Запись кончилась. Тогда он достал малюсенький микрофон, величиной с горошину, вставил его в магнитофон и поискал в эфире легкую музыку по автомобильному радиоприемнику. Затем он поставил магнитофон на запись.

Тем временем «фиат» уже достиг площади имени Москвы. Перед станцией фуникулера зажегся красный светофор. Остановившись, Каррини услышал тихий щелчок — пленка кончилась. Завернув на стоянку возле отеля «Будапешт», Каррини выключил мотор. В наступившей тишине он еще раз проиграл всю кассету. Текст инструкции исчез, вместо него звучала музыка.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Директор института Бела Имре всегда считал, что наиболее показательным для любого предприятия или учреждения является не административное помещение, а продукция, иными словами — результат труда этого предприятия. Поэтому четыре заводских цеха и две огромные лаборатории руководились из скромного двухэтажного здания. Впрочем, Имре формулировал это иначе: не руководились, а обслуживались. Более того, административное здание с вывеской «Энергетика» отнюдь не было переполнено до отказа всевозможными сотрудниками, как это часто бывает. Сотрудники «Энергетики» не страдали от тесноты, они работали спокойно и размеренно, не мешая друг другу.

Бела Имре возглавлял институт, а точнее, научно-производственный комбинат уже около пятнадцати лет. За это время электронная продукция, приборы и оборудование с маркой «Энергетика» завоевали серьезный авторитет во всех странах СЭВ, а также и на рынках Запада.

Работал Имре много. Обычно он приезжал в свой кабинет к семи утра, за час до начала рабочего дня, и трудился до шести-семи вечера. Утром, когда административное здание еще пустовало и в нем царила тишина, он мог сосредоточиться на проектах и отчетах, оценить предложения, изучить материалы, подготовленные к совещаниям, а главное — разобраться и вникнуть в оперативные документы, поступавшие из лабораторий, где велись эксперименты, и из цехов, выпускавших готовую продукцию.

Сегодня, однако, часы показывали только шесть, а он уже сидел за своим столом. Раскрыв рабочую папку, обтянутую сафьяном, он сосредоточенно читал подшитые в ней документы, исполненные на венгерском и на русском языках. Правда, говорил он по-русски с трудом, но знал язык достаточно хорошо, чтобы, читая, заметить опечатки или неудачно переведенную фразу. Впрочем, международный отдел его института работал безукоризненно. Дочитав до конца, Имре захлопнул папку и подумал: «Надо будет отметить внеочередной премией и референта и машинистку».

Он откинулся в кресле, включил радио и минуту спустя услышал знакомые сигналы точного времени, затем голос диктора произнес:

— Говорит Будапешт, радиостанция имени Кошута. Местное время семь часов утра, восьмое июня тысяча девятьсот семьдесят восьмого года, четверг. Приветствуем наших слушателей, отправляющихся сейчас на работу. Институт метеорологии сообщает прогноз погоды…

В этот момент резко распахнулась обитая изнутри кожей дверь и быстрым шагом вошла Тереза Кинчеш, его секретарша, весело напевая. Ее стройную, по-мальчишески чуть угловатую фигуру ладно облегал кремового цвета костюм с коричневой блузкой. Белокурые тонкие волосы, разделенные посередине пробором, едва прикрывали уши, а с боков были чуть-чуть подвиты парикмахером. Эта искусная прическа делала ее несколько продолговатое лицо более круглым, смягчая резкие волевые черты, — Тери было за тридцать.

Увидев директора, сидящего за столом, Тереза смутилась:

— Извините. Я думала, что вы еще не пришли. Простите за вторжение!

— Все в порядке, Тери. — Имре выключил радио. — Очень рад, что и вы явились сегодня спозаранку.

Тери опустила глаза, улыбнувшись.

— Как вы сегодня элегантны, товарищ Имре! Наверное, посвятили больше времени своему туалету, чем всегда?

— Пожалуй. — Имре легко поднялся с кресла и вышел из-за стола. Ему приятна была эта внимательность секретарши, хотя в ее больших зеленоватых глазах он уловил скрытую усмешку. Он сделал еще шаг вперед и, потянувшись, расправил плечи, как все высокие люди, привыкшие сутулиться. Затем машинальным жестом одернул пиджак и провел ладонями по белым как снег и уже редеющим волосам.

— Почему это вас удивляет? Разве в другие дни я выгляжу хуже? Впрочем, вы правы: сегодня особый день. Мы подписываем соглашение о сотрудничестве с советскими и немецкими товарищами. Это требует некоторой торжественности, не правда ли?

Девушка рассмеялась.

— А поскольку государственный секретарь тоже будет присутствовать при подписании, — продолжал Имре с полной серьезностью, — о его костюме вы также получите точный отчет, обещаю вам. Взамен же прошу вас напомнить мне программу на сегодняшний день.

Тереза выбежала к себе в приемную и через минуту вернулась, вооруженная блокнотом и карандашом. Она присела на столик, стоявший у стены, открыла блокнот и начала перечислять:

— В девять, как вы уже сказали, торжественное подписание в министерстве. В одиннадцать вы проводите совещание руководителей отделов и цехов. К четырнадцати часам вас ждут на Будапештском химическом комбинате, где продемонстрируют в действии защитные пластины с новым покрытием. В шестнадцать часов вам следует быть на заседании бюро райкома партии, а вечером вы собирались посетить вашего друга Додека. Подполковник Рона специально звонил мне вчера, чтобы я не забыла напомнить вам об этом.

— Да, да, навестить Додека. — Имре задумчиво посмотрел в окно. — Навестить моего напарника. — Он с минуту помолчал, затем снова взглянул на Терезу. — Так что еще?

— Звонили из туристического агентства «Ибус». Там все в порядке. Им удалось составить небольшое турне по европейским странам для ваших молодых, как вы и просили. Сегодня уже можно взять проездные документы.

— Спасибо, Тери, это хорошая новость! — отозвался Имре, и в голосе его прозвучала радость. — Между подписанием в министерстве и совещанием я сумею выкроить четверть часа, чтобы заехать за ними. Представляете, как будут рады моя дочь и зять?

— Прекрасный свадебный подарок вы им приготовили! Лучшего и пожелать нельзя, право.

Оба помолчали. Неслышно ступая по толстому ковру, Имре прошел в угол кабинета и опустился в кресло возле курительного столика. Опершись на руки, он некоторое время смотрел в окно отсутствующим взглядом.

— Пока они будут путешествовать, буду их ждать, — сказал он негромко. — А что потом? А потом я останусь совсем один. Вернувшись, дочь переедет к мужу.

— Почему вы не женитесь, товарищ директор? — Тереза повернулась к нему лицом: — Ведь прошло уже два года, как умерла ваша жена. В народе говорят, мужчине трудно жить одному.

Имре ничего не ответил.

Тереза поняла, что перешла границу дозволенного, и поспешила перевести разговор на другую тему.

— Позвольте задать вам один вопрос, — сказала она и, поскольку Имре ободряюще поднял на нее глаза, спросила: — Каждый раз, когда вы говорите о товарище Додеке, вы почему-то называете его напарником. Что это значит?

Имре насупился.

— Вы сегодня, Терике, просто беспощадны…

Девушка покраснела.

— Прошу прощения…

Она встала, захлопнула блокнот и щелкнула кнопкой шариковой ручки.

— Я приготовлю вам кофе.

Тери была уже у двери, Имре ее остановил.

— Скажите, Терике, как давно мы работаем вместе?

— Шестой год, товарищ директор.

Минут десять спустя, когда Тереза вернулась с подносиком, на котором дымился кофе в белой чашке, на ней был надет голубоватый, тщательно накрахмаленный рабочий халат. Директор сидел на прежнем месте в углу и читал отчет за неделю, судя по надписи на папке, из лаборатории номер два. Тери молча поставила перед ним подносик с чашкой, сахарницей и крошечным сливочником.

Имре взглянул на нее: лицо девушки, как и подобает дисциплинированной секретарше, было серьезно и сосредоточенно.

— Принесите ваш кофе сюда и садитесь вот здесь. — Он указал на соседнее кресло.

После того как Тери выполнила его просьбу, Имре раскрыл длинный серебряный портсигар, лежавший на столе, и предложил ей сигарету. Оба закурили.

— Значит, почему напарник? Это длинная история, Тери. Началась она тогда, когда вас еще не было на свете, в годы войны.

Поздней осенью сорок четвертого, когда коммунистическая партия, находившаяся в глубоком подполье, провозгласила переход к вооруженной борьбе против немецких оккупантов и их доморощенных прихвостней-нилашистов, я стал членом одной из групп Сопротивления. Мы добыли себе оружие — несколько пистолетов, солидный запас патронов и, помнится, даже с десяток гранат. Успешно завершили несколько диверсий и вооруженных нападений, но вот однажды вечером — это было в начале декабря — вблизи площади Кальвария неожиданно напоролись на эсэсовский патруль. Их было трое. Так же как и нас — Балинт Рона, его младший брат и я. Мы открыли огонь чуть ли не в упор, эсэсовцы не успели даже схватиться за автоматы. Мы оттащили трупы в кусты, отобрав оружие и боеприпасы. Рона заметил, что командир патруля, лейтенант, убит выстрелом прямо в лоб. Мундир его остался цел, даже без капли крови. Мы стащили с него мундир и со всеми документами унесли с собой на нашу базу. Разумеется, документы двух других патрульных мы тоже прихватили. В те дни в осажденном Будапеште на улицах и площадях валялись десятки неубранных трупов, и мы были уверены, что, поступив таким образом, затрудним опознание убитых, если даже кому-нибудь и придет в голову их искать.

— Я знала, что вы были партизаном, — сказала Тереза, — мне говорили об этом, а потом я видела у вас партизанскую медаль. И все-таки…

— На другой день мы доложили обо всем командиру отряда, а тот, в свою очередь, через связного высшему командованию. — Имре положил сигарету в пепельницу. — В то время я работал на машиностроительном заводе «Ганз», он считался военным предприятием, мы имели броню, и меня не призвали в армию. На своем токарном станке я как раз вытачивал какую-то деталь для портального крана, поврежденного при бомбежке, когда незаметно ко мне подошел командир нашего отряда. «Ты еще не разучился говорить по-немецки?» — тихо спросил он. «Шутишь? — ответил я. — Это же мой второй родной язык!» — «Вот и мы подумали о том же», — добавил он. «А еще о чем?» — поинтересовался я, по правде сказать, несколько недовольный его чересчур таинственным видом. Но командир тут же улыбнулся: «О том, что из тебя получится прекрасный эсэсовский офицер! Я получил указание переодеть тебя в лейтенантский мундир и поставить задачу — добывать оружие и, главное, продовольствие для наших товарищей-партизан».

— Извините, не понимаю, — несмело прервала его Тери. — Каким образом немецкий может быть вашим родным языком?

— Мои родители были немцами, или, если угодно, швабами. Еще при Марии-Терезии наших предков переселили сюда из Австрии. В сорок втором году, когда переписывали всех фольксдойчей, мой отец отказался от своей принадлежности к «высшей» расе и написал в анкете «мадьяр». Мой старик был закоренелым социал-демократом. Когда-то наша фамилия звучала иначе — Иннауэр, позже он превратил ее в венгерскую — Имре. Но в школу я ходил немецкую. Нас учили там литературному немецкому языку. Мой отец хотел, чтобы я выучил немецкий в совершенстве еще мальчиком. Так и получилось.

— И вы перерядились в эсэсовского офицера?

— Заставила необходимость. Мы не могли ждать оружия от господа бога. Товарищи подсказали мне, в какую казарму идти. Там размещались остатки немецких и венгерских частей. Роты, оставшиеся без командиров, и командиры без солдат, а также вооруженные банды нилашистов и прочий сброд. В казарме только и говорили о «секретном оружии» Гитлера, болтали об окончательной победе и об ударной армии СС, якобы идущей на выручку окруженному Будапешту. Хаос, неразбериха, а в душах — уныние. После того как я удостоверил свою личность с помощью документов убитого лейтенанта, моей персоной уже никто не интересовался.

— Ну а потом, позже, вас не стали подозревать?

Имре рассмеялся.

— Признаюсь, я все время так боялся этого, что за весь день произносил две-три фразы. По этой причине окружающие считали меня надменным и необщительным, замкнутым в себе гордецом, как и полагается эсэсовскому офицеру, человеку «высшей» расы. Это было мне очень на руку. — Имре сделал паузу, затем продолжал: — Задачу свою мне удавалось выполнять. Я незаметно собирал автоматы, доставал пистолеты и передавал их нашему связному. От него же вскоре я получил новое указание: Иштван Додек арестован и находится в казарме. Его надо спасти!

— А вы знали товарища Додека в лицо?

— Я видел его несколько раз. Знал, что он входит в руководство партии, но лично не был с ним знаком.

— А как же там, в казарме, вы его узнали?

— Самое трудное было выяснить, где его содержат. Одно за другим я терпеливо обходил все помещения, в которых томились заключенные. Под видом проверки охраны я требовал открыть дверь и входил в камеру. Наконец в одном из подвальных казематов я обнаружил Иштвана Додека. Он был оборван, небрит, лицо сплошь покрыто кровоподтеками. Его, видимо, долго избивали, прежде чем бросить в этот подвал. Додек взглянул на меня и узнал. Я перехватил этот взгляд — в нем сначала отразилось изумление, а потом такая жгучая ненависть, что один из моих провожатых поднял было плеть для удара. Я удержал его руку. «Не надо. Мы еще рассчитаемся», — сказал я небрежно, чтобы он не уловил в моем голосе другого оттенка.

Тери глубоко затянулась сигаретой и опустила голову, видимо, стараясь представить себе эту сцену.

— На другой день было рождество. Нилашисты и прочие «добрые христиане» уже с утра начали прикладываться к бутылкам, так что к вечеру вся банда едва держалась на ногах. Они пели пьяными голосами, чокались за здоровье фюрера, за процветание Салаши, за победу «Великой Германии» и в конце концов решили, что к Новому году очистят казарму, иными словами, расстреляют всех томившихся в подвалах.

— Какой ужас!

— Я отправился к дежурному офицеру. Он тоже был пьян, но с ним еще можно было разговаривать. «Герр лейтенант, — сказал я по-немецки, очень строго и резко, по-военному. — Прошу дать мне одного человека для сопровождения». Поначалу он уставился на меня, не понимая, чего я от него хочу. «Я получил донесение, — добавил я быстро, не давая ему времени осмыслить сказанное, — что недалеко от казармы бандиты-коммунисты начинили минами целый подвал. Надо немедленно обезвредить их. — С минуту я прикидывал, скольких заключенных смогу вывести отсюда без особого шума, не привлекая к себе внимания. — Для разминирования мне понадобится пятнадцать человек заключенных». Наконец дежурный офицер понял, о чем идет речь: руками несчастных я хочу извлечь мины из опасной зоны. «О, разумеется! — Он осклабился пьяной улыбкой. — Вы могли бы забрать всех, по крайней мере, мы сэкономили бы патроны», — добавил он и взялся за телефонную трубку. Через несколько минут я получил в свое распоряжение здоровенного нилашиста, затянутого в форму и с автоматом на шее.

Тереза что-то хотела сказать, но затем спохватилась. Широко раскрыв глаза, она смотрела на рассказчика, тоже побледневшего от воспоминаний.

— Я спустился в подвал. Узники в страхе прижались к стенам, увидев меня и конвоира. «Иштван Додек!» — выкрикнул я. Додек вышел вперед. Его взгляд был устремлен за мою спину. В проеме открытой двери стоял нилашист с автоматом наготове. Я схватил Додека за грудь и притянул к себе. «Приди в себя, — шепнул я ему. — Если в камере есть еще коммунисты, возьми их с собой!» — «Ты сволочь!» — так же тихо ответил он. «А ты идиот!» — успокоил я его. Додек потом рассказывал, что эти слова действительно его успокоили.

Тереза рассмеялась.

— Смекнув, в чем дело, Додек, указал на одного мужчину и одну женщину, я отобрал остальных, в том числе женщин и детей. Мы вышли за ворота казармы. Куда же теперь? Я ломал голову, что делать. На безлюдной темной улице дети с плачем прижимались к матерям. «Заткните им глотку!» — заорал конвоир. Я незаметно спустил с предохранителя курок пистолета. «Эй, братец!» — крикнул я конвоиру, он обернулся и остолбенело уставился на меня — ни разу не слышал, чтобы я говорил по-венгерски. Я выстрелил ему в лицо.

Тери содрогнулась.

— Вам жаль его? — спросил Имре.

— Нет, конечно, нет. Но сейчас даже представить себе невозможно… — Она не закончила фразу.

— Как я мог убить человека? Смог. — После небольшой паузы Имре продолжал: — Внезапно яркий свет залил улицу и все дома в округе. Советские ночные бомбардировщики развесили над городом «сталинградские свечи», так называли осветительные ракеты на парашютах. Немного погодя раздались взрывы — началась бомбежка. «Бегите!» — крикнул Додек. Сам он бросился на землю и пополз к убитому мною нилашисту, чтобы забрать автомат. Остальные беглецы в считанные минуты будто растворились в переулках и подворотнях домов. Мы ползли по мостовой вместе с Додеком, почти плечом к плечу. Взрывы бомб надвигались все ближе. «Скорее!» — закричал Додек и, пригнувшись, бросился бежать к развалинам дома, видневшегося неподалеку. С минуту я колебался, бежать ли следом, затем вскочил, но догнать Додека уже не мог. Рядом разорвалась бомба, меня оглушило и отбросило в сторону. На рассвете я пришел в себя. Пошатываясь, кое-как дотащился до развалин, к которым побежал Додек. Искал его, но не нашел. Только два года спустя я узнал, что ему удалось спастись и пробраться к русским.

— А Додек вас не искал?

— Искал. Но в темноте и в хаосе после бомбежки не смог меня найти. Не буду уж говорить о том, как мне удалось пережить следующие три недели. То в мундире эсэсовца, то в гражданской одежде. Так до прихода советских войск, освободивших Будапешт. А потом началось. — Имре вздохнул. — В марте сорок шестого года на меня пришел донос, я был арестован и предстал перед народным трибуналом.

— Вы — перед трибуналом?! — В голосе Терезы прозвучало искреннее изумление.

— Да, некто по имени Роберт Хабер написал на меня донос, будто бы в ту рождественскую ночь я принимал участие в казнях и массовых расстрелах, что он видел меня своими глазами и я даже выстрелил в него, но только ранил, а потом он каким-то чудом уцелел. Он подтвердил все это на допросе в полиции.

— Но ведь в ту ночь вы спасли Иштвана Додека и еще нескольких человек?

— Откуда-то появился еще один свидетель, по имени Нандор Саас, которого я тоже никогда в жизни не видал.

— Но Додек?! Он не защитил вас перед судом?

— В то время его не было в Венгрии. Он сражался в конце войны на стороне советских войск и при одной из воздушных атак немцев был тяжело ранен осколком в голову — попал в советский полевой госпиталь в Кечкемете, а оттуда вместе с другими тяжелоранеными — в тыловой под Киевом. Только в начале сорок седьмого года он вернулся на родину. До той поры мы ничего не знали о нем, а если бы и нашли, это бы не помогло: из-за ранения он потерял память на некоторое время. Мой командир партизанской группы погиб в одной из последних перестрелок.

— Ужасно! Но те люди, которым вы спасли жизнь?

— Они ведь не могли меня толком разглядеть. До сегодняшнего дня я не знаю их имен, где они, живы или умерли. Кроме того, доносчик очень хорошо и ловко все рассчитал. Время крупных процессов над военными преступниками уже миновало. Поэтому о моем обвинении в газетах появилось всего две-три строчки. Всеобщее внимание и газетные страницы захватили другие темы: восстановление страны, борьба между партиями и объявления о розыске родственников.

— А товарищ Рона?

— Он был единственным, кто явился и присутствовал на заседании трибунала. В то время он уже имел звание лейтенанта народной полиции. Смело и решительно он свидетельствовал в мою пользу, защищал меня изо всех сил, даже сцепился с прокурором. Потом произошло нечто странное — Нандор Саас вдруг отказался от всех своих показаний, данных на предварительном следствии, а Роберт Хабер бесследно исчез. Говорили, бежал за границу. Позже Нандор Саас тоже последовал его примеру.

— Значит, бежали оба доносчика? Оба свидетеля обвинения?! — Тереза изумилась. — В таком случае вас должны были оправдать.

— Да, меня оправдали. Но только не из-за отсутствия состава преступления, а по недоказанности обвинения! Понимаете разницу? Приговор как бы зафиксировал — да, он преступник, но только нет доказательств!

— Я понимаю, как вы были оскорблены!

— Потом, когда я вернулся на завод «Ганз», меня избрали партийным секретарем одного из цехов. Два года спустя я стал начальником производства всего комбината. Некоторое время дела шли хорошо.

Но вот в один прекрасный день на меня вновь поступило заявление о том, что я во время войны служил в войсках СС и имел звание лейтенанта. Имени заявителя мне не назвали, но дело было заведено и процесс начат. Я был уверен, что уж на этот раз мое положение куда тверже, ведь свидетелями моей невиновности выступили не только Балинт Рона, но и сам Иштван Додек. Но я ошибался. Меня опять оправдали и освободили из-под стражи, но цена оказалась слишком высока: Рона был вскоре уволен из органов внутренних дел, и кто-то неизвестный вообще преградил ему путь на государственную службу. Что же касается Додека, то тут и вовсе произошли чудеса.

— Что же сделали с ним?

— Во время слушания моего дела вдруг «выяснилось», что Додек был карателем и охотился за партизанами. Сразу же после свидетельства в мою пользу его арестовали прямо в зале суда. Я вышел на свободу, зато посадили в тюрьму его. Он получил пять лет. Вот тогда-то Додек и придумал это выражение: «напарники». Я выхожу, он садится.

— Невероятно!

— В пятьдесят третьем году Иштван Додек был освобожден досрочно и полностью реабилитирован. Ведь он никогда не призывался в армию, не был солдатом при Хорти и просто не мог быть карателем. Балинта Рону тоже восстановили в должности и в звании. Оба они рассказали мне потом, что их в ходе процесса деликатно предупреждали: если, мол, они не покажут против меня, то сами попадут в беду. Но они не испугались и остались верны правде.

Имре умолк. Тери сидела неподвижно, боясь нарушить это молчание.

Директор вновь взял в руки отчет лаборатории и, раскрыв папку, углубился в чтение, словно забыв о девушке, сидевшей рядом.

Тери медленно поднялась, собрала чашки и вышла.

Минуту спустя она вернулась и стала на пороге.

— Скажите, товарищ Имре, зачем вы рассказали мне все это? Ведь вы сами упрекнули меня в том, что я сегодня слишком любопытна!

Имре словно не слышал ее слов.

— Потрудитесь взглянуть, здесь ли главный инженер? — Голос его прозвучал сухо, почти резко. — Если он еще не уехал, попросите зайти ко мне. Позаботьтесь также о том, чтобы все материалы к совещанию руководителей цехов и подразделений передали также в отдел информации и пропаганды — пусть подготовят заявление для печати.

Он повернулся к Терезе лицом, оглядел ее мальчишескую фигурку в голубоватом форменном халате и тепло ей улыбнулся.

— Шесть лет, Терике, это срок, за который два таких человека, как мы с вами, работающие рядом, становятся понемногу друзьями, а? В особенности если один из них останется скоро в полном одиночестве.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Каррини готовился к постепенному развитию событий, но с первого же дня началась бешеная гонка.

С утра никаких дел как будто не намечалось. Он просто сидел в своем «фиате», припарковавшись у тротуара напротив главного входа в административное здание института «Энергетика», и ждал. На сиденье рядом лежал миниатюрный фотоаппарат, вооруженный мощным телеобъективом.

В семь утра у подъезда никакого движения не наблюдалось. В половине восьмого площадка перед подъездом заметно оживилась — служащие шли на работу.

Директор появился в половине девятого. Выйдя из стеклянных дверей, Имре остановился на верхней ступеньке лестницы. В руках у него был темно-коричневый портфель типа «дипломат».

Каррини торопливо навел объектив и нажал спуск несколько раз.

Директор обвел взглядом площадь перед зданием, видимо, отыскивая свою машину. От угла автостоянки тронулся черный «мерседес», и Имре не спеша стал спускаться по лестнице ему навстречу.

Фотоаппарат итальянца тихонько щелкнул три раза, один за другим. Четвертый снимок он сделал, когда директор сидел рядом с шофером, пятый — вслед отъезжающему «мерседесу», чтобы зафиксировать номерной знак.

Отложив аппарат, Каррини включил скорость и помчался вслед за элегантным лимузином директора.

Имре вышел возле подъезда министерства. Сделав еще один снимок, итальянец нашел место для своего «фиата», вылез, запер дверь и остановился в нерешительности. Что делать дальше? О том, чтобы проникнуть в здание вслед за объектом, не могло быть и речи. На всякий случай он повесил большой аппарат себе на шею, маленький сунул в карман и прогулочным шагом направился к министерству.

Ему неожиданно повезло — возле дверей толпилась изрядная стайка журналистов и фоторепортеров. У вахтера в форменной фуражке, увидевшего на шее Каррини аппарат с большим профессиональным объективом, не возникло, естественно, никаких подозрений, он причислил его к шумной журналистской братии.

Представители прессы, радио и телевидения прибыли для того, чтобы присутствовать на церемонии подписания межгосударственного соглашения. Каррини словно прилип к телеоператорам, не отставая от них ни на шаг. Он шарил взглядом по сторонам в поисках Имре.

Высокие двери зала совещаний на третьем этаже были распахнуты настежь. В центре зала стоял огромный, длинный стол, повернутый поперек и покрытый шоколадного цвета сукном. Посредине его лежали три одинаковые темно-зеленые сафьяновые папки.

Первым, кого увидел Каррини еще из дверей, был Имре. В этот момент он садился к столу. Справа от него села стройная, подтянутая женщина средних лет со светло-русыми волосами и строгим лицом, слева — небольшого роста полный мужчина, тоже средних лет, в очках и сером костюме. Мужчина добродушно улыбался. Разом вспыхнули телевизионные софиты, защелкали вспышки блицев. Не терял времени и Каррини.

— Кто из них русский? — негромко спросил один из осветителей, регулируя луч своего прибора.

— Женщина, — ответил оператор кинохроники. — Следуй за мной, когда я буду подходить к ней с камерой.

Репортер телевизионных новостей негромко наговаривал в микрофон текст для снимаемого кадра:

— «В международном научно-техническом сотрудничестве между странами — членами СЭВ в настоящее время принимают участие более двух тысяч двухсот научных и научно-проектных организаций…»

Каррини придвинулся к нему поближе. Нащупав под лацканом пиджака пуговицу, он повернул ее в сторону репортера и нажал кнопку миниатюрного магнитофона в кармане.

Церемония шла своим чередом — подписи, рукопожатия, поздравления. Затем в сопровождении шефа протокола все проследовали в кабинет министра.

Каррини понял, что пора сматываться. Незаметным движением он выключил магнитофон и, смешавшись с толпой журналистов, покинул здание министерства.

В переулке через два квартала он наскоро позавтракал в какой-то закусочной, тушеная печенка пришлась ему по вкусу. После этого он не спеша вернулся к своему «фиату», сел в него, сделал несколько кругов, выжидая время, затем, ловко выгадывая сантиметры, приткнул свою малолитражку на стоянке таким образом, чтобы наблюдать за черным «мерседесом».

Машина Белы Имре остановилась в начале бульварного кольца Танач, напротив агентства «Ибус». Каррини притормозил неподалеку. На этот раз он успел сделать два снимка: директор выходит из машины, и второй — директор на фоне вывески «Ибус». Ему опять повезло: Имре задержался у дверей, пропуская выходящую женщину.

В просторном вестибюле было прохладно. Имре направился к окошечку с табличкой «Индивидуальные поездки по странам Европы».

— Мое имя Бела Имре, — представился он сотруднице агентства.

Барышня в очках любезно ответила:

— Прошу, для вас все готово. — С этими словами она положила перед директором небольшой пакет с какими-то документами.

Каррини незаметно подошел ближе и, сделав вид, что рассматривает рекламные проспекты в витрине, взял лист бумаги и вытащил авторучку. Попутно, разумеется, он опять включил свои миниатюрный магнитофон.

— Нам удалось организовать маршрут именно так, как вы просили. — Девушка старалась угодить клиенту.

Имре поблагодарил и раскрыл свой «дипломат», чтобы положить туда врученный ему пакет.

Атласная подкладка внутри «дипломата» была оливкового цвета.

Девушка остановила посетителя.

— Еще минуточку, пожалуйста, — попросила она. — Не откажите в любезности просмотреть документы, вдруг что-нибудь покажется неясным. Прошу извинить, но мне поручили исполнить этот заказ с особым вниманием. Так и сказали: речь идет о свадебном путешествии.

Она с любопытством взглянула на стоящего перед ней немолодого мужчину.

Имре с трудом удержался, чтобы не рассмеяться.

— Это не мое свадебное путешествие, — ответил он смущенно и тут же рассердился на себя за это. — Едут моя дочь и ее молодой муж.

— Да, конечно. — Девушка в очках окончательно воодушевилась, до такой степени, что Имре даже обиделся: неужели он настолько стар, что не может сойти за жениха? В пылу служебного рвения девушка между тем продолжала, не зная пощады: — Я помню даже их имена. Жакаи Габор и его супруга, урожденная Имре Нора, не правда ли?

— У вас превосходная память, мадемуазель.

Имре вынул один за другим все документы из пакета и перелистал их, дабы убедиться в правильности написания фамилий.

— Вы позволите? — Девушка была неумолима. Она взяла из его рук пакетик и всю пачку бумаг, чтобы продемонстрировать клиенту каждую в отдельности. — Прошу внимания! Отправление двенадцатого июня из Будапешта. В Венецию супруги прибывают на другой день утром и проводят здесь четыре дня и три ночи. На четвертый день вечером отправляются в Рим. Три дня, две ночи. Из Рима самолетом летят через Цюрих в Мюнхен. Семь дней, шесть ночей проводят в столице Баварии, затем посещают Франкфурт и Гамбург. Обратный путь составляет три дня, из них две ночи они ночуют в Вене. По всему маршруту останавливаются только в первоклассных отелях. — Девушка перевела дух. — А теперь прошу вас пройти в кассу и оплатить весь тур… За это время я упакую документы.

Последние две фразы Каррини слышал, уже семеня к выходу. У дверей он повернул к себе лацкан пиджака и добавил в микрофон:

— Подкладка «дипломата» цвета спелых оливок!

Закончив рабочий день, Имре отослал шофера домой и сам сел за руль черного «мерседеса». В условленном месте он остановился, посадил в машину своего друга подполковника Балинта Рону, переехал Дунай по Цепному мосту и помчался в сторону живописных гор Пилиш.

Русоволосый, по-медвежьи крепко скроенный, всегда уравновешенный, подполковник некоторое время молча смотрел на дорогу, но после того, как Имре ловко совершил один за другим несколько обгонов, не удержался, чтобы не проворчать:

— Я вижу, ты кое-чему научился у своей секретарши! Такой же гонщик, как и она. Что это, ралли?

— У меня недоброе предчувствие. Не знаю, в чем дело, но что-то словно гонит меня к старику. — После паузы Имре сделал над собой усилие и продолжал уже другим тоном: — Тереза, между прочим, в прошлое воскресенье в своей категории была второй. Подумать только, без пяти минут чемпионка каждое утро варит мне кофе!

Рона барабанил пальцем по пряжке слишком свободного для него ремня безопасности.

— Эту штуку отрегулировали на твои сто килограммов, — в своем обычном ворчливом тоне заключил Рона, — все время съезжает у меня с плеча. Что тебя тревожит? Что-нибудь со стариком?

— Толком не знаю. Унылый он какой-то, подавленный. Три дня назад я разговаривал с ним по междугородной. У него опять поднялся сахар в крови. Несколько дней подряд ему не вводили инсулин, врач почему-то не приехал. Нелегко ему приходится вот так, в одиночестве, на старости лет.

— А что прикажешь делать? Додек чувствует себя хорошо только здесь, в своей лесной избушке, вдали от людей. Ты же знаешь, как он упрям.

Несколько минут оба молчали. Рона уважал и любил Додека, но уже не один раз подумывал о том, что старик не должен вот так уединяться. Верно, он отсидел в тюрьме по ложному обвинению почти четыре года, но со дня его освобождения и реабилитации прошло уже двадцать пять лет. Четверть века, шутка сказать.

Они съехали с шоссе и повернули налево по лесной дороге.

Вот тут-то и настиг их Каррини на своем «фиате». Итальянец не стал сворачивать на лесную дорогу, а проехал вперед и остановился на обочине шоссе. Выждав несколько минут, он повесил себе на шею фотоаппарат, вылез из машины, запер дверцу и углубился в лес.

Имре и его спутник подъехали между тем к бревенчатой, украшенной затейливой резьбой лесной сторожке. Домик имел ухоженный и приветливый вид, три ступеньки вели на небольшую терраску, на которой сейчас и стоял Иштван Додек.

Коротко стриженная голова его была совсем седой, взгляд когда-то голубых глаз потух, лицо бороздили глубокие морщины, оно было печальным. Хотя Додеку не было и шестидесяти, он казался глубоким стариком.

— Как дела, Пишта? — бодрым тоном загремел Рона. — А почему Цезарь нас не приветствует как всегда?

Старик грустно покачал головой и только после дружеских объятий сказал тихо:

— Цезарь теперь уже никого не приветствует. Почувствовал, видно, что через две недели я ухожу на пенсию и переселяюсь в деревню. Вот и не захотел перебираться на новое место. Покинул меня навсегда.

— Неужто сбежал? — удивился Имре.

— Нет, на предательство он был не способен. Цезарь был собакой, а не человеком. — Помолчав немного, Додек сказал: — На прошлой неделе он умер. — В глазах старика отразилась острая боль.

Имре сочувственно посмотрел на друга.

— Не печалься, старина, дело поправимое. — Голос директора прозвучал неестественно бодро. — Добуду я тебе другого щенка.

— Не надо. Такого пса, каким был Цезарь, мне никогда уже не иметь. Да и домик мой в селе уже готов, надо перебираться. В селе не в лесу, к чему там собака? — Додек постарался переменить тон разговора. — Ну, не будем! Присаживайтесь вон туда. — Он указал на пару табуреток возле покрытого пестрой скатертью стола в углу террасы. — Сейчас я принесу что-нибудь перекусить.

Старик ушел в дом. Имре и Рона молча переглянулись, затем подполковник сел на указанное ему место, а Имре прошел в другой конец террасы, где сиротливо стояла на маленьком столике пишущая машинка.

— Он не работает, — сказал Имре. — В машинке все та же страница, что и в прошлый мой приезд.

— Быть может, смерть собаки выбила его из колеи? Ничего, ты его встряхнешь, тебя он всегда слушался.

Додек вернулся. Он принес хлеба и мяса.

— О, дичинка! Неужто дикий кабан? — обрадовался Имре.

Старик лукаво подмигнул:

— На блюде он не такой уж дикий.

— Я вижу, ты тут совсем обленился, — с добродушным укором заметил Имре, принимаясь за еду. — За целую неделю ни строчки. А что скажут наши товарищи из Института истории рабочего движения? Ведь они постарались обеспечить для твоих воспоминаний не только типографию, но и место на книжной полке!

— Не беда, обойдется пока эта полка без моей персоны. — Забывшись, Додек поднял правую руку чуть выше пояса, лицо его сморщилось от боли. — Вот, дальше не поднимается. Печатать не могу, одно мучение.

— Вот что, Додек: я достану тебе путевку в санаторий. Поедешь на горячие ключи, в Хёвиз, — сказал Рона.

Додек отмахнулся и налил подполковнику вина. Имре попросил стакан воды — за рулем.

— За ваше здоровье, друзья! — Старик поднял бокал.

— За твое!

Тем временем Каррини пробирался сквозь заросли, возвращаясь назад, к своему «фиату». Он был доволен: ему удалось сделать много снимков со всей троицы.

— Становится прохладно, — сказал Додек. — Лучше перейти в дом.

Общими силами убрали со стола. Имре вручил старику пригласительный билет, отпечатанный на атласном картоне. Додек нацепил очки.

— Вот так новость! Значит, девочка выходит замуж?

— Получается так, — отозвался Имре. — Теперь я тоже останусь в одиночестве. Ты мог бы дать мне несколько полезных советов о том, что делать человеку в таком положении.

— Охотно. Уж в этой-то науке я профессор, — горько усмехнувшись, сказал Додек.

Пользуясь случаем, капитан Иштван Кути посвящал в свои литературные замыслы собственного начальника — Балинта Рону:

— На днях я имел разговор с одним знакомым журналистом, я показал ему свой старый роман и два коротких рассказа. По его мнению, у меня хорошо получаются диалоги. Говорит, у меня определенно есть талант, надо писать для театра!

Рона согласно кивал, сохраняя при этом серьезное выражение лица и исподлобья поглядывая на долговязого темноволосого парня, всегда очень живого, а порой мечтательного. Он был его воспитанником, этот Кути, и к тому же любимым.

Тот самый «старый роман», о котором упомянул Кути, девять лет назад послужил поводом для их знакомства. Кути работал техником по приборам, но его одолевали литературные амбиции, он накропал длиннейшую детективную повесть, а издательство прислало ее Роне на рецензию, как специалисту-контрразведчику.

По сей день Рона не мог без улыбки вспоминать о том, сколь плоха была эта повесть. Зато при встрече с Кути-автором постепенно выяснилось, что этот длинный, странноватый на вид парень обладает массой человеческих достоинств. Рона не ошибся — такого же мнения были и товарищи на заводе, где в то время работал Кути.

«Что касается литературной стороны, мне судить трудно, тут я не специалист, — сказал он незадачливому автору, — а вот работу контрразведки, я думаю, следовало бы знать получше».

«Вы абсолютно правы, товарищ подполковник, — беспрекословно согласился молодой человек. — Особенно я почувствовал это в том месте, помните, когда целую банду шпионов забрасывают к нам на парашютах, а они…»

Рона не дал ему закончить.

«Да, да, припоминаю. Скажите, а у вас нет желания попрактиковаться немного в этой области, приобрести, так сказать, личный опыт? — Рона не любил игры в прятки и прямо перешел к делу. — Ну а в свободное время вы могли бы продолжать совершенствовать свое литературное дарование, кое-что почитать и так далее».

Такое предложение воодушевило и обрадовало Кути.

Он учился и работал как одержимый. Сначала курсы, затем специальная школа и, главное, практика под непосредственным началом Балинта Роны за несколько лет сделала из «начинающего писателя» опытного и толкового офицера-контрразведчика. Звание капитана ему было присвоено досрочно.

Вторым ближайшим помощником подполковника был старший лейтенант Золтан Салаи, совсем еще молодой, но ловкий, находчивый и неутомимый работник.

— Конечно, я все понимаю, — вернул Рону из области воспоминаний голос Кути. — Для того чтобы писать драмы, человеку нужно обладать не только талантом, но и знаниями законов драматургии. Вот я и решил изучить для начала всего Шекспира, потом Мольера, за ним Бертольта Брехта, а уж в конце взяться за наших венгерских классиков, от Катоны до Ласло Немета включительно.

— Превосходно. Только в промежутках не забывай почитывать вновь принятый уголовный кодекс, указы и служебные инструкции, — самым безобидным и мирным тоном посоветовал Рона и с серьезной миной пояснил свою мысль: — Это чтобы у тебя, как писателя, всегда была живая связь с действительностью, не так ли? Кстати, если у тебя нет сейчас ничего срочного по службе или сверхсрочного по литературным делам, не поехал ли бы ты со мной во Дворец бракосочетаний? Дело в том, что сегодня дочь моего старого друга Белы Имре, ты его знаешь, выходит замуж.

Молодые супруги подошли к столу и по очереди поставили свои подписи в книге регистраций брака.

Молодой человек был одет в смокинг, невеста — в длинное белое платье. Ее головку украшала такая же белая шляпка с ажурными полями. В руках она держала подобающий торжественному случаю букетик вербены.

Муж и жена поцеловались, и пока представительница мэрии приглашала в зал гостей, прибывших для поздравления молодых, виновница торжества поискала взглядом отца.

Бела Имре сидел в первом ряду. «Только не расчувствуйся, папочка!» — прочел он в ласковом взгляде дочери. Имре послал ей ответный взгляд: «Не беспокойся, все будет в порядке!» Отец не мог отвести глаз от разрумянившейся, чуть смущенной, полной счастья новобрачной.

Додек, Рона и Кути расположились во втором ряду, за спиной Имре. Рядом с ними сидела и Тереза Кинчеш.

Капитан Кути почти не следил за церемонией. Все его внимание было приковано к секретарше Белы Имре, которую он видел впервые.

Тереза, разумеется, заметила это необычное внимание со стороны долговязого молодого человека. Уголки ее губ подрагивали от внутреннего смеха, но она должна была себе признаться, что это откровенное любопытство ей отнюдь не неприятно.

Профессиональные фотографы и их коллеги-любители трудились вокруг новобрачных в поте лица. Среди них был и Каррини. Он снимал всех подряд, но главным образом тех, кто дольше и горячее обнимал молодых, справедливо полагая, что это либо родственники, либо старинные друзья дома.

Итальянцем никто не интересовался.

Была, однако, минута, когда у него екнуло сердце: ай, ай, неужели провал? Имре встал подле дочери, итальянец оказался напротив, и его блиц тотчас вспыхнул. Но для повторного снимка не оказалось времени — Имре поднял руку и заслонил ладонью лицо.

— Прошу вас, уйдите, оставьте это! — сказал он фотографу довольно резко.

Каррини испугался. Повернувшись спиной, он поспешил к выходу, у него лишь хватило смелости тайком оглянуться, не идет ли кто-нибудь за ним.

Нет, никто его не преследовал. Гости были поглощены новобрачными или оживленно беседовали.

Тогда он, подождав немного, незаметно вернулся в зал.

Имре разговаривал с родителями зятя, а сам старался отогнать одно полузабытое воспоминание, почему-то всплывшее именно сейчас.

В сорок шестом году, когда он в сопровождении двух конвоиров с автоматами шел по коридору в зал суда, вот так же внезапно перед ним возник какой-то фоторепортер и точно так же в упор ослепил его блицем. А потом, уже в зале суда, когда он сидел на скамье подсудимых с теми же стражами по бокам, это повторилось — тот же фотограф вынырнул из рядов и еще раз сфотографировал его. Камера скрывала лицо фотографа, и по сей день Имре так и не знал, кто это был. Ни в одной венгерской газете он не встречал этих своих фотографий, хотя внимательнейшим образом просмотрел все до одной.

К новобрачным подошел Додек. Нора с радостью обняла старика.

— Дядюшка Пишта! Я так рада, что вы здесь.

— Ты прекрасна, дочка! Желаю тебе счастья.

— Вы будете первым, кто станет качать моего малыша. И если это будет мальчик, мы назовем его обязательно в вашу честь Иштваном.

— Спасибо, Нора. — Старик не на шутку растрогался. Потом он повернулся к молодому мужу.

— А это мой супруг, — шаловливо сказала Нора.

— Добрый молодец! — Старик с чувством пожал ему руку.

— Кроме того, он умница, скромный, деловой и все такое прочее, — засмеялась она.

Стоя в сторонке, Рона притянул к себе Кути и шепнул ему на ухо:

— Видишь, какой ты лопух? И здесь опоздал. А ведь я все время говорил тебе — девица на выданье!

— У меня не было бы никаких шансов, — так же тихо ответил Кути. — Парень киногерой, да и только.

— К тому же способный инженер. Тридцать лет, а он уже руководитель отдела на химическом комбинате, — добавил Рона.

— Руководитель отдела? — Кути иронически пожал плечами. — Это и я смог бы! Вот если бы ты сказал, что он директор театра.

Кути оглянулся, ища глазами Терезу Кинчеш. Она в это время как раз подошла, чтобы поздравить молодых.

Настала очередь Роны. Он тоже двинулся к молодоженам. Нора ласково обняла его.

И опять послышался щелчок фотоаппарата Каррини.

Кути тоже приветствовал молодых. Правда, он пробормотал что-то невнятное: то ли поздравление, то ли просто представился, вероятнее всего, и то и другое вместе.

— Мы ждем вас в банкетном зале отеля «Рояль», — сказал Имре подполковнику. — Додека ты захватишь в своей машине.

Новобрачные и гости уже спускались по лестнице. Молодые сели в украшенный цветами черный «мерседес».

Каррини покинул Дворец бракосочетаний одним из последних.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Венский отель «Тигра» относится к тому разряду фешенебельных гостиниц, которые своей роскошью и помпезностью служат скорее для того, чтобы поражать воображение простых смертных, нежели служить для них кровом и приютом. Разумеется, среди смертных также имеются исключения: господа миллионеры, аристократы, дипломаты высоких рангов и всемирно известные жрецы искусств.

Один из пятикомнатных апартаментов в третьем этаже занимал Гордон Бенкс. В соответствующей графе гостевой книги было обозначено: «дипломат». Высокий, атлетического телосложения, коротко подстриженный, седой мужчина лет шестидесяти, со скупыми жестами и повелительной манерой говорить, он являл собой тот тип людей, которые привыкли повелевать и не терпят ни возражений, ни малейшей фамильярности. Серо-голубые глаза его смотрели холодно и пристально, и, когда он по привычке их щурил, казалось, что из-под тяжелых век поблескивают две льдинки, таким жестким и беспощадным был взгляд.

Все окна в огромной гостиной, служившей Бенксу одновременно и кабинетом, были наглухо задернуты тяжелыми штофными портьерами, которые не пропускали ни посторонних взглядов, ни солнечного света. Бенкс сидел во главе небольшого стола для совещаний, напротив него помещался Каррини, а по бокам от итальянца еще двое. Справа — Нандор Саас, тот самый свидетель обвинения, который настрочил донос на Белу Имре и потом внезапно исчез, даже не явившись в трибунал. Слева — массивный, широкоплечий мужчина с угрюмым, словно вытесанным из грубого камня, лицом. Его звали Стенли Миллс.

На столе была навалена груда крупно увеличенных цветных фотографий — добыча Каррини, привезенная им из Будапешта. Бенкс внимательно их рассматривал, не пропуская ни одной. Остальные сидели, не подавая признаков жизни.

— Хорошая работа, — изрек наконец Бенкс, откладывая в сторону последний снимок. — Здесь есть все, кто нас интересует?

— Все люди, которых мне заказали, сэр! — отчеканил Каррини и несмело добавил: — И кроме них, еще кое-какие людишки, которые, по моему скромному разумению и с вашего разрешения, сэр, смогут пригодиться.

— Правильно. Теперь покажите мне всех главных действующих лиц. — Бенкс обратился к Саасу и Миллсу: — Вы оба подойдите. Да поближе.

Каррини приступил к объяснениям.

— Вот это Бела Имре перед зданием своей конторы. Называется «Энергетика». Ездит он на черном «мерседесе», на этом снимке хорошо виден номер. Бывает в министерстве, вот здесь он подписывает соглашение о сотрудничестве…

— Постойте, — прервал его Бенкс. — Кто эти люди, женщина и мужчина, которые подписывают тоже, рядом с ним?

— Женщина — Елизавета Городкова, руководитель родственного института в Ташкенте, а мужчина — Рудольф Зингельбаум, директор института «Зоннерг» в Восточной Германии.

Каррини вынул из внутреннего кармана маленький магнитофон и включил его.

— Вы слышите голос телевизионного репортера…

От волнения Каррини включил запись в середине, послышались слова:

— «…подписали программу „Солнце-12“, которая имеет целью использование солнечной энергии в мирных целях…»

— Выключите! — приказал Бенкс. — Этого достаточно. Остальное я прослушаю сам. — Он откинулся на спинку кресла.

— «Солнце-12»! — повторил он с раздражением и повернулся лицом к окну. Значит, эта опубликованная программа перед лицом общественности носит номер двенадцать. Но, по нашим сведениям, готовятся уже тринадцатая и четырнадцатая программы под тем же кодом! Вот что нас интересует сегодня. И с полной документацией.

После короткой паузы он кивнул Каррини:

— Продолжайте. Это что за человек? — Бенкс поднял со стола фотографию, на которой были изображены Нора и Рона.

Каррини взглянул на номер, написанный карандашом на обороте фотографии, и лихорадочно стал листать свой блокнот.

— Какой-то Балинт Рона. — Он виновато пожал плечами. — Какой-то приятель Белы Имре.

— Не паясничайте! — прикрикнул на него Бенкс. — Вы, я вижу, ничего о нем не знаете. А вы?

Нандор Саас нерешительно приблизил к глазам фотографию.

— Балинт Рона… Он здорово постарел.

— Но вы его знаете? — Вопрос Бенкса прозвучал как удар хлыстом.

— Еще бы! Этот Рона пытался выгородить перед судом Имре еще тогда, в сорок шестом, выступал свидетелем защиты. В то время, помнится, он служил в народной полиции. Имел звание, кажется, лейтенанта.

— А теперь? — глаза Бенкса, обращенные на Каррини, сузились.

Итальянец уставился на фотографию, не смея поднять взгляд. Несмотря на свои годы, он явно оробел, и уши у него горели, как у нашкодившего подростка. Бенкс умел нагонять страх.

— Не знаю, — пробормотал он. — Я щелкнул его на всякий случай, поскольку они слишком уж доверительно общались друг с другом. — Каррини поднял со стола другую фотографию. — Извольте взглянуть вот на это. Вместе с Имре он был и в лесной сторожке у Додека. Вот еще одна, там же.

Бенкс нетерпеливо выхватил у него обе фотографии и протянул их Миллсу.

— Немедленно узнать, кто этот Рона сейчас! Контрразведчик? Следователь? Резидент?

— Слушаюсь, сэр. — Миллс вскочил и быстро вышел.

Бенкс продолжал рыться в куче фотографий, выбирая то одну, то другую.

— Нора Имре? Хорошенькая. А это ее муж?

— Да, Габор Жакаи, — угодливо подсказал Каррини. — Он инженер, руководитель отдела на химическом комбинате.

Бенкс отмахнулся.

— Понятно. Ага, вот он — Иштван Додек! — Бенкс разложил перед собой все фотографии, на которых фигурировал Додек. — Совсем старик, развалина. — Внезапно он смешал все фотографии и пододвинул их к Саасу. — Рассмотрите внимательно. Потом доложите, знаете ли вы кого-нибудь из этих людей.

Саас весь напрягся, словно обнюхивая лица, изображенные на фотографиях. Он изучал их тщательно, как косметичка, склонившаяся над клиенткой.

— Нет, сэр, я никого здесь не знаю. В этом я абсолютно уверен.

— Так ли уж уверены? Взгляните лучше еще раз. Очень скоро вы встретитесь с ними, и, наверное, вам будет не очень приятно, если кто-нибудь из них узнает вас в лицо прежде, чем вы его.

— Это мне ясно, сэр. И все-таки я утверждаю: не знаю никого.

— Хорошо. — Голос Бенкса вновь звучал холодно и однотонно.

Вернулся Миллс. Он доложил:

— Ваше поручение передано, сэр. Проверка пойдет по третьему каналу. Обещали провести максимально быстро.

Бенкс сделал вид, будто эта сторона дела его уже не интересует. Он пододвинул к себе те снимки, на которых Бела Имре держал в руках портфель-«дипломат».

— Операция связана с риском, но игра стоит свеч. Во всяком случае, мы должны ошеломить Имре. Со времени разбирательства его дела в народном трибунале прошло тридцать два года. Так что этому Имре сейчас даже во сне не может присниться, чтобы вдруг перед ним вновь возникли оба обвинявших его свидетеля. А произойдет именно так. Имре был оправдан за отсутствием доказательств, но преступления против человечества не имеют срока давности. Это отлично знает и он сам.

— А он не обращался к властям с просьбой о полной реабилитации? — спросил Саас.

— Возможно, намеревался. Но в потоке событий и суматохе тех лет просто не имел для этого времени. А позже и вообще забыл об этом. Белу Имре нужно заставить сотрудничать с нами. И мы сделаем это! Для вербовки используем документацию программы «Солнце», которую мы из него выжмем. Но это лишь повод. Нам нужен он сам. Все, что он знает, и все, что будет знать, должны знать и мы. У Имре много друзей и знакомых, высокопоставленных и имеющих влияние в их государстве. Кроме того, сейчас он выше всяких подозрений и хорошо информирован. Надеюсь, вы поняли.

Все трое мужчин как по команде наклонили головы. «Марионетки», — с пренебрежением подумал Бенкс.

— Роберт Хабер, второй свидетель обвинения, находится у нас и тоже готов к активным действиям.

Бенкс неожиданно замкнулся. В его памяти всплыл давнишний инцидент.

Стоял пронзительный, холодный март сорок шестого года. Роберт Хабер в обществе капитана союзных войск Томаса Форстера пересек западную границу Венгрии. Они тряслись на открытом «джипе» военной администрации.

Потирая замерзшие костистые руки в помещении пограничного поста, Хабер сказал:

— Ну, вот теперь я уже никогда не смогу обвинить этого подлеца Имре перед трибуналом!

— Как знать, господин Хабер, — равнодушно ответил ему Форстер.

Костлявый, с водянисто-голубыми глазами, торчащими в стороны ушами и осыпанным веснушками длинным лицом, Роберт Хабер рассчитывал, вероятно, на более теплый прием. Если не на почетный караул или фейерверк в свою честь, то по крайней мере на похвалу и признание своих заслуг. А заслуги были, уверенность в этом сквозила даже в выражении глаз Хабера, и холодный прием, ему оказанный, обидел его, даже оскорбил.

Форстер не обратил на это внимания. Хабер был для него только человеческим материалом, который можно использовать теперь для любых целей. Ведь у Хабера просто не было другого выбора, кроме как работать на них, вывезших его на Запад. Между тем у Форстера выбор тоже был невелик. Кроме подонков типа Хабера, более ценный и стоящий материал почти не попадался. Приходилось работать с тем, что есть. И Форстер работал, работал и платил, но он не имел приказа свыше уважать кого-то вдобавок.

Роберт Хабер был из местных немцев, состоял членом «Фольксбунда». В октябре сорок четвертого года добровольно вступил в СС. В те дни уже не так много внимания уделялось соблюдению ритуала, и ему забыли вытатуировать знак и номер под мышкой.

Фронт между тем вплотную придвинулся к Будапешту. Хабер с другими эсэсовцами оказался на передовой и вскоре был ранен пулей в плечо. Так в конце декабря он оказался в казарме, где действовал Бела Имре. Ранение Хабера было легким, и, дожидаясь полного выздоровления, он от нечего делать слонялся по коридорам и двору. Вот тогда-то он и встретился с переодетым партизаном. Вытянувшись в струнку, он отдал честь молчаливому лейтенанту.

Это случилось утром тридцать первого декабря.

В течение всего дня Хабер видел Имре несколько раз. Ему бросилось в глаза, что лейтенант избегает разговоров, держится замкнуто и уклоняется от контактов с другими офицерами, отделываясь двумя-тремя словами только по необходимости. Он, как и другие, объяснил эту манеру держаться надменностью чистопородного арийца, человека действия, а не пустой болтовни.

Тем не менее о странном лейтенанте Хабер доложил одному из своих начальников. И с этого начался тернистый путь Белы Имре.

Вербовка Нандора Сааса была заслугой того же Хабера. Нагловатый, с иголочки одетый, с прилизанным ниточкой-пробором, молодой еще человек, Саас занимался спекуляцией на черном рынке, процветавшем тогда на площади Телеки. Хабер подсунул ему партию краденого «товара» для продажи по указанию Бенкса. Сделка обещала большие прибыли, и король черной биржи, потеряв всякую осторожность, легко попался в расставленную западню. Его прижали в угол и предложили сделать выбор: либо передать его в руки экономической народной полиции, либо подписать обязательство и работать на Бенкса.

Не колеблясь, Саас выбрал последнее. Одним из первых его заданий было выступление в качестве свидетеля против Белы Имре в народном трибунале. Этой операции предшествовала, конечно, основательная подготовка.

Учитывая свои заслуги, Хабер надеялся, что новые хозяева здесь, на Западе, будут относиться к нему с уважением. Бенкс, однако, его просто презирал.

— Что сказал вам господин полковник в Будапеште? — сурово спросил он Хабера при первой встрече на пограничном посту.

— Приказал убираться и перейти границу, — пролепетал Хабер. — Сейчас, мол, нецелесообразно давать показания против Белы Имре.

— Вы лжете, — рявкнул Бенкс. — Если будете продолжать в том же духе, я посажу вас за решетку!

Разрумянившееся от мороза лицо Хабера стало серым.

— Прошу прощения, но я могу повторить приказ полковника дословно! Он объяснил мне, что Имре видный коммунист, а поскольку он умен и образован, то наверняка будет выдвинут на высокий пост, если коммунистическая партия победит на выборах и придет к власти. Вот тогда, мол, и настанет время его разоблачать.

— Дальше!

— До того дня, сказал мне полковник, может пройти пять лет, а может, и десять, двадцать, тридцать. Пока же я обязан находиться в вашем распоряжении, что-то делать, но выступить с разоблачением должен только тогда, когда наступит критический момент. Когда игра будет стоить свеч, сказал господин полковник.

Бенкс сложил все фотографии в стопку и положил их на край стола.

Все трое молча ждали его решения.

— Хабер пока с вами не поедет. Мы пошлем его только в случае крайней необходимости. Кроме того, он уже физически не способен для такого рода работы. Хабер изложит свои показания в письменном заявлении, заверенном нотариально. Этот документ вы сможете использовать. На личный контакт с Имре пойдете вы. — Бенкс ткнул пальцем в сторону Сааса.

— Слушаюсь, сэр.

— О деталях позже. Миллс, позаботьтесь о том, чтобы к вечеру была сделана точная копия вот этого «дипломата». — Бенкс пододвинул Миллсу нужные фотографии.

— Подкладка цвета спелых оливок с зеленоватым отливом, — оживился Каррини. — А вот здесь, сэр, на этом углу, имеется царапина длиной примерно в сантиметр.

— Вижу, — кивнул Бенкс. — И соберитесь с силами, ибо, когда «дипломат» будет изготовлен, именно вам придется выбрать его из тридцати подобных.

— Постараюсь не ошибиться, сэр!

— В «дипломат» будет встроен потайной микрофон с передатчиком. В автомобиле же, на котором вы поедете в Будапешт, специалисты оборудуют принимающее устройство. Мы хотим слышать все, что говорит Имре в тех случаях, когда он будет выходить из сферы наблюдения и непосредственного контроля. — Незаметно подменить «дипломат» должны будете вы, господин Миллс.

— Будет исполнено, сэр.

— В детали нашего плана вас введет Томас Форстер. Все его указания выполнять, как мои. Мы сейчас доверяем вам такую ниточку, которая должна работать безотказно. Провал исключается. Надеюсь, это понятно?

Открылась дверь, вошел рослый полноватый мужчина. Это был Томас Форстер, тот самый офицер разведки, который когда-то вывез на своем «джипе» Роберта Хабера в Австрию. На фотографии, которую он держал в руке, были изображены Нора и Балинт Рона.

— Узнали что-нибудь? — спросил Бенкс.

— Да, сэр. Боюсь, сведения не очень благоприятные.

— Говорите!

Форстер положил перед шефом фотографию.

— Этот человек — подполковник Балинт Рона. Работает в контрразведке. В прошлом году именно он провалил нам операцию «Бутон», раскрыв линию связи, хотя она считалась… абсолютно надежной.

Наступила неловкая тишина. Наконец ее нарушил хриплый голос Бенкса.

— Не беда, — сказал он. — Теперь мы возьмем реванш, и с хорошими процентами.

Бенкс продолжал совещание в своей обычной манере.

— Сейчас мы закончим, а вы, Форстер, ознакомите этих господ со всеми деталями нашего плана. Времени у нас мало. Сегодня четырнадцатое июня, Двадцатого дочь Имре с мужем прибывают в Мюнхен. К этому сроку наши действия в Будапеште должны дать результат. Господин Миллс, господин Саас! Задание в равной степени ложится на вас обоих. Два человека, одна цель, единое мышление, единодушные действия. Если покачнется один, его поддержит другой. Поэтому мы дали операции необычное кодовое название: «Катамаран». Надеюсь, вы поняли меня, господа?

— Поняли, сэр! — Ответ прозвучал в унисон.

— Перед вашим отъездом мы встретимся. Помните: время торопит. Шестнадцатого, то есть послезавтра, вы должны быть в Будапеште! А теперь можете идти.

После полудня Бенкс снова вызвал к себе Форстера.

Усадив в кресло, предложил виски; долголетняя совместная служба — а она продолжалась уже более трех десятков лет — давала основание для таких вот более близких, непосредственных отношений. Отхлебнув из своего бокала, Бенкс сказал:

— Я доверяю Миллсу и тому, второму, но все равно хочу держать их действия под постоянным контролем. Поэтому одновременно с «Катамараном» вы тоже отправитесь в Венгрию, но они не должны и не будут об этом знать. Повторяю: я надеюсь на обоих, но в вас, Форстер, я просто уверен. Разницу вам не надо объяснять. Я уже распорядился, чтобы вам дали лучший автомобиль. В нем установлен приемник, работающий на фиксированной волне. Вы будете слышать и знать все, что творится и о чем говорят они в машине.

Оба помолчали. Потом Бенкс заговорил снова:

— Главное, Форстер, — будьте осмотрительны. Осторожность прежде всего. Учтите, что наш агент под шифром «шестой» не будет знать ни об операции «Катамаран», ни ее участников, ни конечной цели. Информация, которую мы от него получаем, должна поступать, как поступает. Во всяком случае, «шестой» надежно прикрыт и готов к действию. Если я сочту необходимым подключить и его, он получит приказ отсюда и сам выйдет с вами на связь.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Вокруг стола для совещаний в директорском кабинете сидели трое — сам Имре, Янош Клонга, главный инженер, и Пал Лиска, заведующий опытной лабораторией.

Толстяк Клонга сопел и обливался потом — было жарко. Положив перед собой на стол руки с толстыми волосатыми пальцами, он откинулся в кресле, изредка попыхивая почти погасшей сигарой.

Худенький и подвижный Лиска в соответствии со своей должностью был облачен в белый халат. Он принес на суд начальства подробный отчет о ходе опытных работ и теперь терпеливо ждал приговора. Таблицы с длинными колонками цифр и расчеты, а также чертежи были аккуратно разложены перед ним на столе, готовые подтвердить его ответы на любой вопрос.

— Ну что же, результаты вполне убедительные, — наконец сказал Имре. — Я полагаю, работы по программам «Солнце-13» и «Солнце-14» в лабораторной стадии закончены. Можно начинать серийное производство. — Он взглянул на главного инженера.

— Согласен, — отозвался Клонга хрипловатым басом завзятого курильщика. — Но при одном условии: если мы будем иметь аккумулирующие пластины соответствующего качества.

— Об этом мы уже говорили, — возразил Имре.

— Но пластин-то нет!

— Будут. Наши партнеры-поставщики никак не могли рассчитывать на то, что товарищ Лиска и его команда уже в этом году справятся с испытаниями. Ведь ты присутствовал на переговорах, не правда ли?

— Какая была палинка, чудо! Аромат, как в хвойном лесу. — Толстяк мечтательно вздохнул.

— Убирайся к черту, нашел что вспоминать, — рассмеялся Имре. — Речь идет о пластинах, а не о банкете. Это я говорю тебе, товарищ Лиска, поскольку Клонга по причине жаркой погоды сегодня недееспособен. А он отлично между тем знает о наших переговорах с западногерманской фирмой «Штальблех». Она уже сейчас производит такие пластины, которые мы сами смогли бы выпускать года через два-три, не раньше, не говоря уже об экспериментальной разработке, которая обошлась бы в несколько миллионов.

— Когда же фирма обещала дать ответ? — поинтересовался Лиска.

— Я передал туда нужные нам параметры, их технологи изучают документацию. На днях жду ответа. Послушай, Клонга, проснись на минутку! Сегодня утром я имел разговор с государственным банком. Там товарищи идут нам навстречу. Поскольку солнечные батареи на аккумуляторных пластинах с нашим покрытием имеют чрезвычайно высокую эффективность, рынок для них обеспечен. Трезво оценив наши экспортные возможности, банк предложил нам целевой кредит на пятьсот миллионов форинтов. На эти деньги мы сможем построить целый специализированный цех!

Клонга стряхнул наконец пепел со своей сигары.

— Бела, ты великий человек! — воскликнул он, сразу оживившись.

— Подготовь, пожалуйста, текст предложения и все предварительные расчеты. Во вторник будем докладывать вопрос в Комитете по развитию техники при Совете министров.

— Позвольте, но для этого нам нужно иметь ответ от фирмы «Штальблех»! — вставил Лиска.

— Ты прав. Правда, конъюнктура на рынке стала для нас благоприятной, но формальный ответ иметь все же надо. — Имре подошел к письменному столу и нажал кнопку на пульте. — Тери! Зайдите, пожалуйста. Есть что-нибудь от фирмы «Штальблех»? — спросил он, когда секретарша возникла на пороге.

— Пока ничего.

— Поторопите их, пожалуйста. Запросите по телексу. Так ведь быстрее?

— Да, товарищ директор.

Тереза уже повернулась, чтобы уходить, но Имре остановил ее.

— Подождите минуту! — Затем подошел к коллегам. — Итак, если ни у кого больше замечаний нет, будем считать, мы закончили. За предложение о новом цехе ты, Клонга, садись, не откладывая, ответ фирмы приложим потом.

Пожимая руки собеседникам, Имре на секунду задержал руку главного инженера в своей. «В последнее время наш толстяк что-то слишком много пьет. Даже переговоры с фирмой ассоциируются у него с запахом спиртного. Это не годится». Имре долгим взглядом проводил главного инженера до дверей.

В кабинете осталась одна Тереза.

— Скажите, Терике, нет ли вестей от наших новобрачных?

Девушка вынула из кармана халатика и протянула директору телеграмму.

Имре ее распечатал и стал читать вслух:

— «Все прекрасно. Завтра едем в Рим. Недостает только тебя. Нора, Габор».

Имре рассмеялся:

— Бедные детки! Надеюсь, они все-таки переживут мое отсутствие. Как вы думаете, Тери?

— Надо надеяться, — с улыбкой ответила Тереза.

Имре взглянул на перекидной календарь.

— Уже семнадцатое! Как быстро летит время. Почти неделя, как они уехали. — Он подавил вздох и поинтересовался: — Мне кто-нибудь звонил?

— Да, подполковник Рона. Он потребовал, чтобы я записала для вас телефонограмму слово в слово. Вот что он продиктовал: «Несчастного отца, оставшегося в одиночестве, намереваются немного развлечь его друзья. С этой целью сегодня в пять вечера они отправляются в лес к Иштвану Додеку и надеются, что товарищ директор не станет возражать, если они заедут за ним на своей машине втроем. Так будет безопаснее для жизни всех участников дорожного движения. Точка».

— Шутник! В прошлый раз, когда я сидел за рулем, он критиковал меня за то, что я управляю машиной так же, как вы, Терике: «Лихач, гонщик ралли, подражаешь своей знаменитой секретарше!»

— В самом деле? А в глаза он мне говорил только комплименты.

— Лицемер! Пожалуйста, позвоните ему и выскажите свое мнение на этот счет, а попутно сообщите, что я жду их к четырем часам, и поскольку я суеверен, то осмелюсь сесть в их машину только потому, что сегодня не тринадцатое число, а семнадцатое.

Миллс и Саас благополучно пересекли границу. Уже по дороге Миллс после короткого раздумья твердо решил, что руководителем операции станет он.

В Будапеште они разыскали прокатную контору «Волан», и Саас, предъявив паспорт на имя Амадео Зексо, гражданина республики Аргентина, взял напрокат «Жигули» цвета бордо. Отъехав в безлюдное место, они ловко вмонтировали в ящичек для перчаток на переднем щитке компактную рацию. Собственный автомобиль марки «фольксваген», на котором они приехали из Вены, был оставлен на стоянке возле фешенебельного отеля «Хилтон» в Буде.

С помощью карты и описания, полученного от Каррини, найти лесную дорогу, которая вела к домику, где жил Додек, не составило особого труда. Съехав с шоссе, они загнали автомобиль в придорожные кусты и отправились дальше пешком напрямую через лес.

Черепичную крышу сторожки они увидели уже издали среди деревьев. Миллс вынул из кармана фотографию, сделанную итальянцем.

— Похоже, здесь, — сказал он.

Саас тоже взглянул на снимок.

— Подойдем ближе.

На краю поляны, окружавшей сторожку, они остановились и замерли. На небольшой террасе, служившей также для входа в дом, опершись на перила, стоял человек.

— Это Додек, собственной персоной, — прошептал Саас.

Это и в самом деле был Иштван Додек. Старик, задумавшись, стоял и смотрел куда-то в сторону долины, неподвижно, словно был вырезан из дуба, подобно столбам, подпиравшим навес. Казалось, жизнь покинула его.

Миллс вынул пистолет, Саас поправил висевшую на боку сумку. Они вышли из-за деревьев и медленно двинулись к сторожке. Додек не пошевельнулся. Пришельцы уже стояли перед ним, когда он наконец, продолжая смотреть вдаль, проговорил:

— Вы заблудились? Отсюда дальше дороги нет.

Ответа не последовало. Додек перевел на них взгляд.

— Что вам угодно? — Голос его звучал спокойно. Увидев в руке Миллса пистолет, он пожал плечами. — Денег вы здесь не найдете, у меня их нет.

Миллс одним прыжком оказался на террасе, схватил старика за плечо и подтолкнул его к двери.

— Идите в дом! — коротко приказал он.

Зрачки у Додека расширились. Он не спеша повернулся кругом и вошел в комнату. Миллс последовал за ним. Саас, задержавшись у порога, внимательно огляделся по сторонам и тоже вошел в дом. Быстро заперев на засов дверь, он прошел к окну, положил на подоконник свою сумку и, прислонившись к косяку, стал наблюдать за поляной.

Старик остановился посередине комнаты, тяжело оперся о стол.

— Что вам угодно? — повторил он. — Я же сказал, денег у меня нет.

— Это мы уже слышали! — прикрикнул на старика Миллс и повернулся к Саасу: — Принеси с террасы пишущую машинку.

Саас повиновался.

— Ты только погляди, чем он занимается! — воскликнул Саас, наклонившись над листом бумаги, вставленным в машинку и отпечатанным почти до половины. — Сочиняет мемуары. Это уже сто восьмидесятая страница, а судя по содержанию, он добрался пока только до сорок второго года.

Миллс никак не прореагировал.

— Напечатай текст, который нужен, — отрывисто и сухо сказал он.

Саас присел к столу, вставил чистый лист и начал бойко стучать по клавишам. Додек было обернулся, чтобы взглянуть, но Миллс злобно прикрикнул на него:

— Не поворачиваться! В свое время узнаете, о чем речь.

Миллс отошел от двери и стал так, чтобы видеть, что происходит за окном, и одновременно наблюдать за Додеком.

— Еще раз спрашиваю, что вам от меня нужно?

— Скоро узнаете, Иштван Додек!

— Вам известно мое имя? Но мы никогда не встречались. Кто вы?

Саас вложил в машинку второй чистый лист бумаги и опять принялся барабанить по клавишам.

— Ну что? — Миллс проявлял признаки нетерпения.

Его сообщник поднял руку в знак готовности.

— Теперь дай ему прочитать!

Саас поднес к глазам старика напечатанный текст таким образом, чтобы тот не мог вырвать лист у него из рук. Первый листок Миллс взял со стола и, не читая, положил на подоконник, рядом с сумкой.

Додек вынул очки, водрузил их на нос и стал читать текст, который держал перед ним незнакомец. По мере того как он понимал смысл, лицо его багровело от негодования. Губы дрожали, на виске набухла и запульсировала вена.

— Эту мерзость я не подпишу никогда! — Мускулы лица напряглись, подбородок выдвинулся вперед. — Я не знаю, кто вы и кто вас послал, но в одном абсолютно уверен: вы подлецы!

— Значит, не подпишете? — зарычал Миллс.

— Я уже сказал, — ответил Додек. Старик овладел собой и спокойно убрал очки в карман.

Миллс медленно поднимал пистолет. Старик смотрел на незнакомца с полным равнодушием.

— Вы можете меня убить, — холодно заметил он. — Я достаточно жил и видел на своем веку, чтобы бояться смерти.

Саас усмехнулся.

— Гляди-ка, сколько амбиции в этой старой калоше!

— Давай сумку, быстрее! — прикрикнул на него Миллс.

«Не слишком ли он задается, этот Миллс? Почему он мной командует? — подумал Саас. — Человек-робот, без капли фантазии». Сам он был отнюдь не прочь немного покуражиться над этим упрямым и гордым стариком. Поглядеть, что он заноет, если с него сбить спесь. Но для этого нет времени. Да и ситуация вовсе не подходящая для того, чтобы поставить Миллса на место.

Саас подошел к окну, вынул из сумки продолговатую металлическую коробку и положил ее на стол.

Додек взирал на все эти приготовления с полным равнодушием.

— Если вы не подпишете добровольно, мы заставим вас это сделать, — сказал Миллс.

Старик покачал головой с таким выражением на лице, что у Сааса начисто пропало чувство юмора. Он схватил Додека за плечи, втиснул его в кресло и, расстегнув пуговицу, закатал рукав на левой руке старика до самого плеча.

Миллс свернул с коробки колпачок и вынул оттуда блестящий шприц с набором каких-то ампул, наполненных желтоватой жидкостью. Наполнив шприц до половины, он подступил к Додеку, руку которого Саас распластал и прижал к поверхности стола.

— Укол не причинит боли, не бойтесь, — бесстрастно промолвил Миллс, отыскивая взглядом место для иглы. Затем он воткнул иглу и впрыснул в вену содержимое шприца. — Зато действует эта штука безотказно.

Хотя шприц в грубых руках Миллса причинил немалую боль, Додек не дрогнул, даже не поморщился.

Саас отпустил руку старика.

— Это псилоцибин. Он парализует волю и делает упрямцев более послушными, — сказал Саас. — В Европе этот препарат неизвестен, добывается он из особого сорта грибов, которые произрастают только в Мексике. — Он все же не удержался от обуревавших его эмоций. — В ваших лесах тут таких грибов нет. Там, где ходите вы, растут только поганки да мухоморы!

Додек поднял уже мутнеющие глаза, взглянул на Сааса и плюнул ему в лицо.

От неожиданности Саас побелел и отпрянул назад. Он уже поднял кулак, чтобы ударить старика, но вовремя спохватился: Додек слабел на глазах. Агент вытер лицо платком и прошипел:

— У вас не хватит времени даже пожалеть об этом! А бумаги вы подпишете как миленький, потому что мы этого хотим. Укол сделает свое дело. Вы скажете и сделаете все, что мы вам прикажем. Нам нужны две ваши подписи, собственноручные, понятно? Мы их получим!

Додек, обессиленный, молча смотрел перед собой.

Миллс бесцеремонным жестом отодвинул Сааса в сторону и стал на его место.

— Хватит уговоров. — Он наклонился над беспомощным стариком и, впившись взглядом в его зрачки, наблюдал, как гаснут в стекленеющих глазах Додека остатки воли. Поймав нужный момент — а у посланца Бенкса, как видно, была изрядная практика в такого рода делах, — Миллс стал задавать вопросы один за другим, коротко, резко, грубо.

— Ваше имя Иштван Додек?

Додек взглянул на него и безвольно кивнул.

— Где вы прячете деньги?

— Под комодом…

— Сколько?

— Восемьдесят тысяч форинтов.

— Кто об этом знает?

— Мои друзья… Больше никто.

— Как зовут ваших друзей?

На лице Додека отразилось мучительное желание устоять перед этим напором, замкнуться, промолчать. Но он был не в силах это сделать.

— Бела Имре…

— Еще?

— Балинт Рона.

Миллс и Саас переглянулись. Саас подмигнул в знак того, что это как раз то, что им нужно выведать.

— Кто этот Балинт Рона? Чем он занимается? — Миллс продолжал свой допрос.

Напряжением всех сил старый Додек пытался воспротивиться чужой воле, задушить в себе слова. Молчать, только бы молчать! Но его мучитель с беспощадным упорством повторял свой вопрос еще и еще:

— Кто такой Балинт Рона? Кто такой?

Додек сник, голос его был едва слышен:

— Подполковник контрразведки…

Миллс распрямился и с удовлетворением констатировал:

— Совпадает с нашими данными!

Грузный Саас кивнул и с неожиданным проворством подскочил к комоду. Выдвинув верхний ящик, он сразу же нашел то, что искал, — оружие. Пистолет Додека лег рядом с сумкой на подоконник. Миллс тем временем положил перед стариком лист бумаги, который был напечатан первым.

— Подпишите! — приказал он.

Додек не пошевельнулся.

Саас поспешил к столу и сунул шариковый карандаш в руку несчастному.

— Подпишите, вот здесь! — повторив приказ Миллса, Саас ткнул пальцем в конец страницы.

Додек весь дрожал от нечеловеческого напряжения. Нет, он не хотел. Но рука его начала подниматься все выше, выше… Наконец он подписал.

Миллс тотчас же сложил листок и убрал в бумажник. В это время его сообщник подсунул под руку Додека второй лист. Текст на нем занимал всего несколько строк. Осторожно взяв руку старика, он вложил в его пальцы выпавший карандаш и направил на место, где требовалась подпись. На этот раз Додек подписал машинально, без сопротивления. Карандаш покатился по столу, веки старика сомкнулись, и он, обмякнув, без чувств откинулся на спинку стула.

— Отпечатки пальцев! — скомандовал Миллс. Оба агента начали поспешно стирать специальными салфетками следы, оставленные ими на комоде, на клавишах пишущей машинки, на подоконнике, на других предметах. Такой же обработке подверглись оба листа, подписанные Додеком. Теперь «гости» работали быстро и согласованно, почти синхронно. Покончив с уничтожением следов, Миллс вытащил из кармана пару перчаток, натянул их на пальцы и взял в левую руку пистолет, принадлежавший Додеку. Протерев его особенно тщательно, он сбоку подошел к своей жертве.

Тонкая струйка крови ползла по обнаженной руке Додека из места, куда вошла игла; Саас только сейчас это заметил. Вынув из сумки кусок ваты и смочив ее какой-то жидкостью, он осторожно обработал область укола, затем опустил рукав сорочки и застегнул на пуговицу манжету.

— Кажется, теперь все, — сказал он.

Миллс вместо ответа вложил пистолет в руку беспомощного старика и начал медленно поднимать ее, пока дуло не достигло уровня глаз. Тогда он плотно прижал пистолет к виску и нажал на спусковой крючок.

В лесной тишине звук выстрела прозвучал ударом грома. Казалось, взорвали огромную скалу. Саас кинулся к окошку, испуганно высунулся из него, оглядывая окрестности. Но вокруг все было по-прежнему спокойно, не шелохнулась ни одна ветвь.

Миллс отпустил руку Додека. Голова старика свалилась на стол, пистолет со стуком упал на дощатый пол. По крышке стола медленно растекалось пятно крови, подбираясь к листку с несколькими строчками, только что подписанному убитым.

Выждав некоторое время, агенты еще раз осмотрели помещение в поисках оставленных следов. Миллс поднял с пола комочек ваты, которой была стерта кровь, выступившая от укола, положил его в карман и направился к двери. Саас, захватив с подоконника свою сумку, последовал за ним.

Выйдя на террасу, они задержались там всего на несколько секунд, прислушиваясь и оглядываясь, затем быстрым шагом пересекли поляну и скрылись в чаще леса. Изредка лишь крик вспугнутой птицы обозначал их обратный путь.

Вытолкнув из зарослей спрятанную машину, они завели мотор, выехали на пустынное в это время дня шоссе и умчались в направлении к Будапешту.

Едва шум мотора «Жигулей» смолк вдали, кусты прямо напротив террасы домика Додека раздвинулись и из них вышел человек. Это был Томас Форстер. Осторожно ступая, он обошел вокруг дома, затем поднялся на террасу и прислушался. Ничто не нарушало тишины. Тогда Форстер открыл дверь и вошел в комнату.

Мертвый Додек полулежал в прежней позе, уткнувшись лицом в стол. Форстер не спеша, цепким взглядом обвел комнату, на мгновение задержал его на теле убитого, затем круто повернулся и исчез в кустах так же неслышно, как и появился.

Нора и Габор проводили в Венеции последние дни. Агентство «Ибус» удачно организовало поездку: лето уже началось, все отели в этом волшебном городе были переполнены, а им достался отличный номер в уютной маленькой гостинице с видом на тихую лагуну. Комната была обставлена старинной мебелью и наполнена тонким ароматом цветущего лимона.

Габор, возившийся с восьмимиллиметровой кинокамерой, успел уже ее перезарядить, когда наконец его юная супруга появилась на пороге ванной комнаты.

— Через минуту я буду готова, дорогой, — успокоила она мужа, исчезла за отворенной дверцей шифоньера и, выхватив легкое платьице, стала его надевать.

— Мне хотелось бы сегодня снять тот знаменитый дворец с оконными арками, выгнутыми на манер спины осла, но обязательно с живым осликом у подъезда, — сказал Габор.

— Гм. Откуда ты знаешь, что там будет живой ослик?

— Разве мы не договорились, что ты идешь тоже?

Из-за дверцы шкафа, как снаряд, вылетела туфля, Габор перехватил ее на лету.

— Между прочим, надо бы послать открытку твоему отцу, — переходя на серьезный тон, сказал Габор. — Кто знает, когда мы теперь еще раз окажемся в Венеции? А завтра в полдень нас уже ожидает Рим.

— Ты так внимателен, спасибо, Габор. Нашу телеграмму отец, конечно, уже получил, но и открытке с видом на Дворец дожей, я думаю, он тоже будет рад. Бедный, теперь он очень одинок, доставим же ему эту маленькую радость.

— Прости, но почему он не женится?

— Не желает. Он говорит, что моя мама была для него, как он выразился, стопроцентным попаданием, а повторить такое в одной жизни невозможно.

— Да, удивительный человек твой отец, это правда.

Нору тронула искренность, с которой были сказаны эти слова. Она запустила пальцы в густые волосы Габора и ласково притянула его к себе.

— Знаешь, Габор, ты все-таки неплохой парень, я не ошиблась.

Она быстро нагнулась, подхватила с тумбочки свою плетенную из соломки сумку и в одно мгновение, повернувшись на каблуках, оказалась у двери.

— Милостивый государь, долго вас прикажете ожидать? Вам не стыдно?

Они заперли дверь. Замок тоже был старинный, он громко щелкнул при повороте ключа.

Возле внутренней двери, ведущей из номера новобрачных в соседние апартаменты, послышался какой-то шорох, затем неслышно повернулась дверная ручка, и на пороге появился Каррини. Он быстро прошел к окну и, не отодвигая прозрачную гардину, выглянул на улицу: молодая пара, нежно обнявшись, переходила маленький мостик в направлении Дворца дожей.

Каррини направился к шкафу, извлек оттуда дорожный чемодан, принадлежавший Габору. В руке его появился блестящий стальной скальпель. Он ловко и умело вспорол подкладку. Образовалась щель, в которую он вложил плоскую маленькую металлическую катушку, смазанную каким-то липким веществом. Прижав ее к стенке чемодана, Каррини старательно замаскировал следы операции и, убедившись в том, что вложенная катушка не выступает ни снаружи, ни изнутри, вынул из кармана тюбик со специальным клеем и так же старательно заклеил надрез.

Подняв к глазам фотоаппарат, он сфотографировал чемодан дважды: сначала общим планом, потом крупно, только то место, куда спрятал катушку.

Аккуратно поставив чемодан на место, Каррини, мягко ступая, подошел к той же двери, из которой появился, и исчез за ней. Негромко щелкнув, ручка двери вернулась в прежнее положение.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

По живописной лесной дороге, ведущей к одинокой сторожке, весело бежала белая машина «Жигули». За рулем сидел подполковник Рона, место пассажира рядом с ним занимал Бела Имре.

— Чудеса, мне ни разу не пришлось хвататься за поручни, даже на поворотах, — подшучивал Имре. — От скорости тоже голова не закружилась, экая благодать!

— Очень рад, — коротко отозвался Рона. — Довольно с тебя карусели и на работе, тебя надо беречь.

— Ну, от твоей заботы я охотно бы отказался. Нигде нет от тебя покоя, — засмеявшись, ответил Имре.

На заднем сиденье покачивались двое — капитан Кути и старший лейтенант Салаи.

Оба помалкивали, задумчиво поглядывая в окно. Кути, по всей видимости, был погружен в анализ очередной драмы Шекспира, а Салаи забавлялся пикировкой между начальством.

Рона неожиданно притормозил.

— Что случилось? — Имре вопросительно взглянул на приятеля. — Ты потерял педаль газа? Может, нам вылезти и подтолкнуть?

— Нет, я хочу подрулить прямо к дому. Устроим старому браконьеру маленький сюрприз. — Оглянувшись, Рона сказал: — Давайте, мальчики! Все по задуманному плану! Итак, на старт!

Молодые люди, словно ожидая этой команды, подняли в воздух четыре бутылки, по одной в каждой руке.

— Два флакончика красного и два пузырька шампанского, таков наш скромный вклад в торжество по поводу проводов Иштвана Додека на заслуженный пенсионный отдых.

— Что же, в фантазии тебе не откажешь, — признался Имре. — Теперь я понимаю, почему твои мальчики молчали всю дорогу — по приказу начальства дули на шампанское, чтобы охладить.

— Они сыщики, а не инженеры, — отпарировал Рона. — А потому берегут силы и чепухой не занимаются.

Тем временем их машина выбралась наконец на поляну и остановилась близ сторожки. Рона посигналил и выглянул из окна, но никакого движения вокруг не обнаружил.

— Может, его нет дома? — усомнился подполковник.

— Это исключено, — ответил Имре. — В это время дня старик либо сидит на террасе, либо стучит на своей машинке.

— Дверь закрыта, странно. — Рона вышел из автомобиля и взбежал по ступенькам. Остальные последовали за ним. Стукнув в дверь для порядка, подполковник нажал на ручку и, распахнув ее настежь, переступил порог. Секунду он стоял, приглядываясь к царившему в комнате полумраку.

В следующее мгновение он увидел Додека, сидевшего в кресле и повалившегося головой на стол. На крышке стола чернело большое пятно засохшей крови. Руки, как плети, безжизненно свисали вдоль тела, одна касалась пола.

— Кути, Салаи, ко мне!

Оба офицера одним прыжком оказались рядом с начальником. Остолбенев от изумления, они молча наблюдали ужасную картину. Подоспел и Имре. Увидев мертвого друга, он бросился было к нему, но его остановил резкий окрик:

— Стой, не подходи! — Даже сейчас, потрясенный до глубины души, Рона, скорее по привычке, чем сознательно, оставался тем, кем был долгие годы, — сотрудником государственной безопасности. — Салаи! — отрывисто приказал он. — Доставь сюда врача и вызови оперативную группу для осмотра места происшествия.

Старший лейтенант бегом вернулся к машине и, схватив трубку радиотелефона, дал условный сигнал.

Рона с профессиональной осторожностью, чтобы не нарушить малейших следов вокруг, приблизился к телу Додека и, наклонившись над убитым, поднял его безжизненную руку, некоторое время подержал ее в своей.

— Он мертв, — сказал подполковник едва слышно.

Имре и Кути стояли не шевелясь.

Вернулся Салаи.

— Все в порядке! Группа выехала, — доложил он.

Рона ответил кивком головы. Осматривая пол, он увидел пистолет.

— Пистолет Додека, — сказал он. — Во всяком случае, думаю, что это так.

Взгляд подполковника упал на лист бумаги, лежавший возле головы старика. Нагнувшись над столом, подполковник пробежал глазами написанные на машинке строчки. Затем прочитал вслух:

— «Не могу жить во лжи. Я должен это сделать, хотя бы ради себя самого. Оставляю еще одно письмо. Оно откроет тайну и будет предано гласности. Из него станет ясно, почему я решил уйти. Похороните меня тихо и скромно. Иштван Додек».

— Что это ты прочитал? — воскликнул Имре, не желая верить собственным ушам.

— То, что ты слышал. Предсмертная записка нашего старика, — ответил Рона и, еще раз склонившись над листком, добавил: — Подпись собственноручная, я-то знаю.

— А где второе письмо? — спросил Кути, обшаривая взглядом комнату.

Подполковник развел руками:

— Здесь не видно. Может быть, он отослал его почтой или передал кому-нибудь? Не знаю, во всяком случае, пока.

— Кое-что мне тут не нравится, — вставил Салаи.

Рона тяжело вздохнул.

— Кое-что? Мне все здесь не нравится, от начала и до конца.

Имре вскинул голову.

— Что ты хочешь сказать?

Рона пристально взглянул на друга и потупился.

— Ты знал Додека так же близко, как и я. Разве он склонен был к самоубийству? В особенности теперь, когда жизнь его наладилась, когда он закончил строить домик в селе, а там старик снова мог зажить среди людей, найти себе общество и занятие, если бы только захотел.

— А может быть, в минуту отчаяния? Мгновенное сумеречное состояние, помутнение разума, такое бывает…

Рона снова поднял глаза. В них стояла скорбь.

— Бела, дорогой, поезжай-ка ты домой, — сказал он тепло и сочувственно. — Это зрелище не для тебя. Знаю, все знаю, — он знаком остановил нахмурившегося было друга, — ты человек сильный, воли тебе не занимать. Но Иштван был нашим близким другом.

— А ты?

— Я — это другое дело, старина. Я профессионал. И это прямо относится к моей профессии. — Рона возвысил голос, ставший отрывистым и резким. — И я узнаю, непременно буду знать, что здесь произошло, как и почему погиб наш Додек. Вечером я позвоню тебе домой. Надеюсь, ты не обижаешься на меня?

— Оставь, пожалуйста. Я хотел бы только помочь…

Рона отошел от мертвого тела, шагнул к Имре и, взяв его под руку, вывел на террасу.

— Сейчас придет оперативная машина, нашу я отошлю в город, с ней и поедешь. Мы тут задержимся, и надолго.

Подполковник Рона начал свою работу.

— Осмотрите лужайку вокруг дома, кусты и опушку леса, — приказал он своим сотрудникам.

— Лужайку мы осмотрели. Никаких следов, — ответил Кути.

— Тогда в лес, может быть, он расскажет нам побольше.

Молодые люди двинулись по лесной дороге, затем разошлись в разные стороны. Салаи пошел вправо, Кути влево, забираясь все глубже в чащу. Имре, понаблюдав за их действиями с террасы, повернулся к Роне:

— О какой тайне упомянул Додек в своей записке? Нам он никогда не говорил ничего подобного. И потом второе письмо. Где оно? Странно.

— Тут много странного, дружище, — отозвался Рона. — Нас связывала самая тесная дружба более тридцати лет, и я не допускаю, чтобы покойный Додек носил в себе некую роковую тайну, о которой мы не знали бы. Чтобы под тяжестью этой тайны он покончил с собой? Невероятно.

Из леса показался Салаи, он бежал бегом.

— Товарищ начальник, — едва переводя дыхание, доложил он, — в зарослях, неподалеку отсюда, я нашел следы колес автомобиля. Совсем свежие, примятая трава даже не успела распрямиться.

Подполковник взглянул на Имре.

— Что ты об этом думаешь? — спросил тот.

Думаю, это могли быть любители лесных прогулок на собственном автомобиле. Но погляди, вон бежит Кути. Ну а ты что обнаружил, сын мой?

Капитан указал рукой в сторону леса, но в другом направлении, нежели Салаи.

— Там стояла машина, судя по некоторым признакам, довольно долго. Следы свежие. И еще кое-что…

— Что? Выкладывай.

— Рядом с колеей от шин я обнаружил на траве табачный пепел. Похоже на то, что водитель курил, не вылезая из машины, и стряхивал пепел на землю через опущенное окно. Вот. — Капитан развернул бумажный пакетик. — Я собрал немного.

— Оба следа вы сразу же покажете техникам из опергруппы, — распорядился Рона. — Пепел в пакетике тоже передашь им. В лаборатории легко установят сорт табака, который курил неизвестный. Результат анализа прошу иметь завтра к утру.

Наступила пауза. Ее нарушил Салаи.

— Если я правильно вас понял, товарищ подполковник, этим делом будем заниматься мы сами?

— Да. Вернувшись в город, я буду просить об этом. — Ответ Роны прозвучал сухо, почти официально.

— Это понятно, — пояснил Имре молодым людям. — Ведь Иштван Додек был нашим другом.

— Не только поэтому, дорогой Бела. Не только! — Подполковник дружески обнял Имре за плечи.

В новом жилом районе Обуды, близ одного из скверов, остановились бордовые «Жигули». В машине сидели Миллс и Саас.

— Это здесь, — сказал Саас. — Вон тот дом по правой стороне, первый подъезд.

Увлеченные наблюдением за подъездом, они не заметили, как в соседнем проулке наискосок почти одновременно с ними к тротуару причалил темно-серый «остин» с иностранным номером, за рулем которого сидел Форстер. Он включил рацию, достал иллюстрированный журнал и закрылся им, словно погрузившись в чтение.

Из динамика послышался голос Сааса:

— Видишь, на углу телефонная будка? Я позвоню из автомата, а вдруг кто-нибудь есть в квартире? Надо проверить, я не люблю сюрпризов.

— Ступай! — коротко рявкнул Миллс. Форстер усмехнулся.

Быстрым шагом Саас направился к будке, плотно притворил дверь и набрал номер. В квартире зазвонил телефон. Звонил долго, однако никто не взял трубку. Саас нажал на рычаг, подождал, набрал еще раз. Через открытое окно слышен был звонок. И опять никто не подошел к аппарату. Саас успокоился. Он повесил трубку, вернулся к машине и из «дипломата», лежавшего на заднем сиденье, извлек продолговатый запечатанный конверт. «Дипломат» как две капли воды походил на тот, с которым не расставался Бела Имре.

— Сейчас доставлю письмецо по адресу, а потом сяду в ту машину. — Он кивнул в сторону торчавшего на другой стороне улицы автомобиля, на котором они пересекли границу. — Два часа назад я приезжал на предварительный осмотр и оставил ее здесь. Из нее, кстати, лучше видно окно квартиры.

— Делай! — пробурчал Миллс.

Саас пересек сквер и вошел в подъезд дома под номером четырнадцать.

На полянке перед лесной сторожкой стояла теперь уже не одна, а целых шесть автомашин. Подъездные пути были перекрыты. Сотрудники милиции в форме и в гражданском прочесывали окружающий лес.

Подполковник Рона сидел в углу комнаты, барабаня пальцами по подлокотнику кресла. Пока техники и прочие специалисты осматривали и фиксировали место происшествия, делать ему было нечего, и он наблюдал за их работой, не вмешиваясь.

Подошел врач, майор медицинской службы.

— Ну что, доктор? — спросил Рона. Много раз они уже сталкивались при подобных обстоятельствах. Знали и уважали друг друга. Иногда этот неутомимый и безотказный доктор оказывал неоценимую помощь следствию.

— Думаю, смерть наступила от проникновения пули в черепную коробку и повреждения мозга. Она вошла в правый висок, примерно на такой вот высоте, — врач указал пальцем на точку, находившуюся на полтора-два сантиметра выше края уха, — и вышла с другой стороны головы, но несколько ниже. Наши мальчики пулю нашли. Судя по калибру, она была выпущена из пистолета, валявшегося на полу рядом с телом.

— Постой, постой, — живо откликнулся Рона и приложил указательные пальцы обеих рук к тем же местам на собственной голове. — Значит, вошла здесь, а вышла отсюда? — Подумав немного, он негромко сказал: — Не понимаю.

— Чего здесь не понять? — удивился врач. — Пуля миновала массивные кости черепа, а потому прошла навылет.

— Да, да, это ясно, — задумчиво ответил подполковник. — Но дело в том, что всего два-три дня назад старик жаловался мне, что не в состоянии поднять руки даже до уровня груди. Каким образом тогда, скажи на милость, он приставил пистолет к виску, да еще под косым углом, сверху вниз? Ведь тогда ему пришлось бы задрать локоть гораздо выше уровня плеча!

— На этот раз это ему, к сожалению, удалось.

— Не будь циником, доктор.

— Прости, старина. Но точный ответ я смогу дать тебе только после вскрытия. А пока не жди от меня никаких гипотез, любая из них может подтолкнуть тебя к неправильному пути.

Рона промолчал. Подумав, он вновь поднял глаза на доктора.

— На левой руке умершего, недалеко от локтевого сгиба, возле вены обнаружен след укола. Что это за укол? — спросил он. — След от иглы шприца?

— По всей вероятности. Причем укол сделан недавно. Среди бумаг старика отыскалась медицинская карта, точнее, ее копия, из которой видно, что покойный страдал острой формой диабета. Не исключено, что он сам себе вводил инсулин.

— В вену? Инсулин в вену! Доктор я начинаю сомневаться в твоем дипломе.

Доктор смутился:

— В самом деле. Извини, ты, конечно, прав. Не сердись, в таких случаях бывало всякое, голова идет кругом.

Поразмышляв немного, врач добавил:

— Тем более что ни самого инсулина, ни сломанных ампул от каких-то других препаратов не обнаружено.

Сержант, охранявший вход, доложил о прибытии нового лица. Вошел приземистый, невзрачный человечек в очках и с изрядным брюшком. Он назвал себя:

— Участковый врач, доктор Герлинг. — Распознав в майоре коллегу, поспешил к нему, протягивая руку: — Приветствую вас, коллега.

Обернувшись к подполковнику, по его мнению, главному действующему здесь лицу, он заверил:

— Сейчас мы мигом все выясним, не сомневайтесь. Я уже информирован. Suicidium, если не ошибаюсь?

— Да, самоубийство, на первый взгляд, во всяком случае. Для полноты картины, однако, нам недостает некоторых данных. Надеюсь, вы нам поможете. Для начала позвольте представиться: подполковник Рона, а это майор медицинской службы доктор Стано.

— Я в вашем распоряжении, подполковник.

— Иштван Додек был вашим пациентом? — спросил майор.

— Был, я навещал его регулярно. Продвинутая форма диабета. Уровень сахара в крови временами достигал двадцати восьми процентов. Кроме того, он страдал хроническим ревматизмом. Передвигался тяжело, часто болели руки, поднимал он их с большим трудом.

— Скажите, коллега, а инсулин вводили ему вы или он делал себе уколы сам?

— Всегда я, и только я. Бедняга не мог, а может быть, и вообще не желал лечиться.

Подполковник Рона, до сих пор молча слушавший диалог двух врачей, неожиданно вмешался:

— Доктор Герлинг, скажите, вчера или сегодня утром вы вводили Иштвану Додеку инсулин?

— Нет. Ни вчера, ни сегодня я у него не был.

— Тогда позвольте вас проводить в соседнюю комнату.

В маленькой комнате, служившей Додеку спальней, на дощатом полу лежало тело покойного, укрытое простыней. Рона отвернул край простыни ровно настолько, чтобы открыть оголенное предплечье.

— Взгляните сюда, — указал он на след иглы. — Это не вы делали ему внутривенное вливание?

— К сожалению, господин подполковник, я не навещал покойного ровно неделю, а сам он в сельскую амбулаторию, где я веду прием, не имел обыкновения приходить. В последний раз в беседе со мной он сказал, что на днях переберется на жительство в село и тогда, дескать, мы восполним все упущенное. Спорить с ним было просто невозможно!

— Благодарю, — холодно произнес Рона. Затем, вернув на место откинутый край простыни, он выпрямился и взглянул участковому врачу прямо в глаза.

— Я не вправе напоминать вам о клятве Гиппократа, но что касается Додека, тут нужно было не спорить, а лечить. Это мое мнение.

На вид такой рыхлый и мягкотелый участковый врач неожиданно оказался твердым орешком. Резкость подполковника его не испугала.

— Меня не интересуют ни ваше мнение, ни ваши советы! На мне одном держатся три села, десять тысяч душ и лесничество вдобавок. То роды, то несчастный случай, то сердечный приступ. Не знаю, как работаете вы, товарищ подполковник, но я считаю для себя величайшей удачей, если меня не поднимут с постели посреди ночи! И так изо дня в день. А Иштван Додек вполне мог бы добраться до села в амбулаторию, если не пешком, то на машине лесничества или друзей. Честь имею!

Доктор повернулся на каблуках и вышел вон. Кути неслышно подошел к Роне.

— Начальник, ты был несправедлив.

Подполковник смотрел вслед удаляющемуся доктору Герлингу. Да, в какой-то мере этот коротышка действительно прав. Сельскому врачу не позавидуешь, а они с Имре в самом деле могли бы по очереди возить Додека к врачу каждую неделю. Желая избавиться от угрызений совести, Рона постарался сосредоточиться на другом.

— Кути, сын мой, распорядись, чтобы сняли отпечатки пальцев с клавиш пишущей машинки. А ты, Салаи, не забудь взять образец шрифта и идентифицировать его с предсмертной запиской старика. Кроме того, отпечатай на этой же машинке несколько копий записки и возьми на время несколько страниц из рукописи воспоминаний Додека. Пусть специалисты в лаборатории сравнят все это. И наконец, еще: разыщи среди бумаг покойного несколько документов, написанных от руки, с его подписью, хорошо бы в последнее время. Графолог сличит их с подписью на записке. И поторапливайтесь, мальчики, поторапливайтесь!

Руководитель оперативно-технической группы доложил:

— Все, что можно было, зафиксировано, товарищ подполковник.

— А клавиши пишущей машинки?

— Осматриваем. Вместе с капитаном Кути…

— Если вам не напомнить, забыли бы. Ну, как там? Есть что-нибудь? — крикнул он капитану.

— Ничего. Клавиши чисты, словно эту машинку только что вынули из заводского футляра, — отозвался Кути. — Похоже, к ним вообще никто никогда не прикасался.

— Чудеса, не правда ли? — Рона обратил свой взгляд на доктора. — Самоубийца печатает прощальное письмо, а перед тем, как пустить себе пулю в висок, протирает пишущую машинку настолько тщательно, что на ней не остаются даже отпечатки его пальцев! Что ты об этом думаешь, майор?

— Для чего? Непонятно, — сказал удивленный доктор.

— Напротив, все очень понятно. Здесь произошло не самоубийство, а самое настоящее убийство. Заранее хорошо продуманное и подготовленное убийство. Как я и предполагал!

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

На город опустились сумерки.

Возле сквера жилого микрорайона в Обуде бордовые «Жигули» стояли на прежнем месте. Только Саас сидел теперь уже в «фольксвагене» с венским номером, припарковавшимся на другой стороне улицы.

Две пары глаз наблюдали за подъездом дома под номером четырнадцать, а заодно и за окнами квартиры Белы Имре, помещавшейся на втором этаже. Окна оставались темными: хозяин отсутствовал.

Наконец со стороны города послышался шум приближающегося автомобиля, он остановился перед подъездом. Из машины вышел мужчина и вошел в подъезд. Даже в сумерках Саас узнал его — это был Бела Имре. Автомобиль тотчас же отъехал.

Саас поднес к губам микрофон.

— Он приехал на полицейской машине. Что это могло бы означать?

Миллс из «Жигулей» ответил;

— Спокойно, ничего особенного. Наверное, они нашли в сторожке своего дружка и отвезли его куда следует. А может быть, задержался в гостях у подполковника, они крепко выпили, и тот решил доставить приятеля домой самым надежным способом, с сиреной. Приготовься к телефонному разговору. За окнами наблюдать буду я.

Форстер в своем «остине» слышал весь разговор. Едва он закончился, Форстер нажал на стартер и, выехав из проулка, остановился в сотне метров от обеих машин, чтобы видеть все происходящее.

Войдя в квартиру, Имре зажег свет в прихожей и сразу же заметил на полу возле двери какой-то конверт. Он поднял его и с удивлением прочитал машинописную надпись: «Генеральному директору Беле Имре. Срочно».

Имре прошел к письменному столу, включил лампу и вскрыл конверт. Из него посыпались фотографии. Он разложил их на столе, одну возле другой. Фотографии были цветные, все одного формата. Первые три изображали его в разных ракурсах на свадьбе дочери, четвертая — перед подъездом министерства, пятая — на церемонии подписания соглашения, за столом.

В первую минуту Имре не знал даже, что подумать. Быть может, вся эта продукция принадлежит какому-нибудь предприимчивому фотографу, кустарю-одиночке, который решил заработать и скоро явится за гонораром? Или институтский отдел рекламы постарался доставить своему директору удовольствие столь нелепым способом? Особенно если учесть, что шеф рекламы не один раз уже выкидывал подобные фортели. С него станет!

Однако при виде очередного фото Имре помрачнел и не на шутку рассердился: его запечатлели при входе в туристическое бюро «Ибус». Что это могло означать? Выходит, человек с фотокамерой следовал за ним по пятам?

Он повертел в руках конверт. На нем не оказалось ни штемпеля, ни обратного адреса. Сопроводительного письма тоже не было. Имре охватило недоброе предчувствие.

Следующие две цветные фотографии его усилили: на фоне лесной сторожки он был изображен беседующим с Додеком и подполковником Роной. Нет, это уже не желание заработать или глупая шутка, тут что-то другое.

«Кто бы ни был этот идиот с фотоаппаратом, придется воздать ему по заслугам», — решил директор. Но тут взгляд его упал на черно-белую фотографию, резко выделявшуюся на фоне других.

Имре невольно похолодел.

Снимок изображал его идущим между двумя вооруженными конвоирами по коридору здания народного трибунала на улице Марко. На руках были ясно видны стальные наручники.

Он не мог оторвать взгляда от картинки. Фотография была сделана тридцать два года назад! Да, в марте сорок шестого года. Кто сохранил ее до сегодняшнего дня?! С какой целью? И кто прислал ее сейчас вместе с другими?

Имре вскинул голову. Верно, конверт он нашел на полу в прихожей, вероятно, его подбросили через дверную щель. А может, «почтальон», принесший письмо, не ушел и в данный момент находится здесь, в квартире? Имре обошел все комнаты, заглянул в кухню, в ванную. Нет, нигде никого. В тяжком раздумье он вернулся в кабинет.

В этот момент раздался телефонный звонок.

Имре сделал над собой усилие, чтобы тотчас не схватить трубку. Ему не хотелось выдавать волнения. Кто мог ему звонить в это время? С работы? Или Рона, вернувшийся в город? А может быть, неизвестный фотограф?

Он заставил себя успокоиться и поднял трубку.

— Слушаю! Имре.

— Говорит один ваш старый знакомый, — послышался голос Сааса, набравшего номер из телефонной будки.

— К вашим услугам, — сдержанно ответил Имре.

— Повторяю: говорит ваш старый знакомый.

— Назовите свое имя.

— Не прерывайте меня! Извольте отвечать только на мои вопросы.

Имре положил трубку. Зная наперед, что агрессивный незнакомец непременно позвонит опять, он остался стоять возле аппарата. Действительно, через несколько секунд телефон зазвонил снова. Имре не торопился. Он сел в кресло, привел свои мысли в порядок и только тогда вновь поднял трубку.

— Не вздумайте прервать наш разговор снова, слышите? Иначе вы об этом горько пожалеете! — В голосе неизвестного звучала откровенная угроза, и Имре с удовлетворением отметил про себя, что наглец взбешен не на шутку.

— Я полагал, что вас еще в детстве научили представляться, когда вы начинаете разговор.

— Мое имя не имеет для вас значения, — огрызнулся незнакомец.

— Как и вы сами, — холодно отпарировал Имре. — Лучше перейдем к делу.

Саас тоже смекнул, что ему придется изменить стиль беседы, иначе он ничего не добьется.

— Вы получили фотографии? — спросил он уже более мирно.

— Их прислали вы?

— Да, вы не ошиблись. Но у меня есть еще кое-что, в чем вы заинтересованы куда больше.

— Говорите.

— У меня в руках заявление, подписанное Иштваном Додеком, вашим другом. В этом письме он признается в том, что в свое время, выступая на вашем процессе, под принуждением дал ложные показания в вашу пользу, и вас оправдали.

— Этого не может быть! Ложь!

— Увы, но в заявлении сказано именно так. — Саас вновь заговорил грубым тоном. — А правда это или ложь, будет решать суд. Надеюсь, вам понятно? Иштван Додек пишет в своем последнем письме, что не в силах более выносить эту ложь, которая тяжким бременем лежит на его душе столько лет, а потому решил расстаться с жизнью. Сегодня он покончил с собой. Вы знаете об этом?

— Знаю, — ответил Имре. «Я-то знаю, но откуда этому мерзавцу все известно? — мелькнула мысль. — По заключению врача, смерть старика наступила всего за час-полтора до нашего приезда. Значит, этот тип тоже побывал в сторожке? Когда и зачем? Или он имеет к случившемуся прямое отношение?»

— Получив заявление Додека, органы прокуратуры быстренько достанут из архива ваше старое дело, будьте покойны, — продолжал между тем голос в телефонной трубке.

«Понятно: это заявление и есть то самое второе письмо, о котором сказано в предсмертной записке Додека, — думал Имре. — „Письмо“ — так, кажется, выразился бедняга». Имре лихорадочно соображал.

«Но как, каким образом Додек мог сделать такое заявление? Его принудили, это ясно. Но как? И каким путем попала эта бумага к человеку, который сейчас говорит со мной по телефону? Тьма вопросов, ни на один из которых я, Имре, не знаю ответа».

А «старый знакомый» на другом конце провода продолжал говорить свое:

— Те два свидетеля обвинения, которые внезапно исчезли тогда, в сорок шестом, живы и здоровы. Они готовы в любое время вновь выступить на суде. Полагаю, всех этих доказательств вашего преступления окажется более чем достаточно для приговора.

— Это меня не интересует.

Саас самодовольно хихикнул в трубку:

— Мне говорили, что вы не из пугливых. Но, думаю, вашей храбрости поубавится, если я сообщу вам еще кое-что: ваша дочь Нора, которая совершает сейчас свадебное путешествие…

Телефон щелкнул и умолк. Имре, потрясенный и бледный как полотно, смотрел на него в каком-то оцепенении и ждал. Когда аппарат зазвонил снова, он, торопливо глотая концы слов, проговорил:

— Истекли шесть минут. Нас разъединил автомат…

— Я понял. Так вот, сегодня семнадцатое июня. Молодая пара находится сейчас в Риме. Предупредить их вы не сможете, так как не знаете названия отеля, в котором они живут. Пока вы их будете разыскивать, ваша дочь и ее супруг окажутся уже в Мюнхене. Они прибудут туда двадцатого. А там мы располагаем всеми возможностями, чтобы сначала их скомпрометировать, а потом объяснить, почему они не могут вернуться на родину.

Имре почувствовал, будто у него остановилось сердце.

— Вы что, онемели? Ай-ай! — В голосе незнакомца послышались нотки торжества.

— Чего вы хотите? — скорее простонал, чем проговорил Имре. — Денег?

— Пока только встретиться с вами. Лично и немедленно, сейчас же!

— Откуда вы говорите?

— Из автомата, он недалеко от вашего дома.

— Поднимитесь ко мне.

— Нет, вы сами спуститесь к нам. И сейчас же, без промедления. Выйдя из подъезда, вы пересечете сквер и пойдете по улице в направлении к мосту Арпада. Я догоню вас на автомобиле, остановлюсь, открою дверь, и вы сядете ко мне в машину!..

— Я иду! — почти крикнул Имре. — Только сменю сорочку и сейчас же спущусь.

— Ничего менять вы не будете! — Голос в трубке опять погрубел. — И звонить своему приятелю из контрразведки тоже. Даю вам ровно одну минуту. Если через минуту я не увижу вас выходящим из подъезда, вы никогда больше не увидите своей дочери, а письмо Додека я сегодня же опущу в почтовый ящик. Завтра утром оно будет на столе у прокурора. Вы поняли? Пускаю секундную стрелку. Так что поторапливайтесь. — Разговор оборвался. Саас не повесил трубку, чтобы не выключать линию и лишить Имре возможности набрать другой номер.

Выйдя из подъезда, Имре безотчетно оглянулся по сторонам, затем пересек сквер и, свернув к Дунаю, пошел в направлении моста Арпада.

За это время Саас и Миллс поменялись автомобилями: Саас влез в «Жигули», а Миллс, захватив с собой «дипломат», пересел в «фольксваген». Лицо его было по-прежнему хладнокровным.

Дождавшись момента, когда Бела Имре сел в машину Сааса, Миллс быстро перешел сквер, вошел в подъезд дома номер четырнадцать, взбежал по лестнице на второй этаж и, проворно открыв отмычкой дверь квартиры директора, проник внутрь. Не зажигая света и пользуясь карманным фонариком, он вошел в кабинет. «Дипломат» Имре лежал на письменном столе. Миллс переложил находившиеся в нем бумаги в свой, точно такой же, и точно в таком же порядке, в каком они лежали.

Операция заняла совсем немного времени: несколько минут спустя Миллс уже вернулся к своему «фольксвагену». «Дипломат» Имре, теперь пустой, он положил на заднее сиденье.

Высоко в горах Хармашхатар, километрах в десяти от Будапешта, на краю укромной лесной полянки Саас остановился.

В двухстах метрах ниже, скрытый поворотом дороги-серпантина, припарковался и «остин» Форстера. Последний включил свой приемник еще там, в Буде, и без помех слышал все, о чем говорили в «Жигулях» Саас и Имре.

— Вы, господин Имре, конечно, твердый орешек, — продолжал Саас начатый по дороге разговор. — Но это не беда. Нам, признаться, не по вкусу людишки, которые боятся каждого куста. Но вам следует знать, что, кроме возможной компрометации молодоженов и заявления Додека, у нас припасено еще кое-что такое, что, несомненно, повлияет на ваше решение.

— Покажите мне заявление Додека, — прервал Имре разглагольствования незнакомца.

— Извольте. Это копия, разумеется. Мой фонарик тоже к вашим услугам, уже темнеет.

Имре в замешательстве похлопал себя по карманам.

— Очки. Я забыл их, кажется, дома.

— Ах, так. Тогда, с вашего позволения, я прочту вам текст вслух, — с оттенком пренебрежения ответил Саас. — Итак, слушайте: «В декабре одна тысяча девятьсот сорок четвертого года Бела Имре служил у немцев в чине лейтенанта войск СС. Он принимал участие в казнях арестованных, совершавшихся специальным подразделением карателей. Я своими глазами видел, как он расстреливал безоружных и беззащитных узников. В ночь на Новый, сорок пятый год, тридцать первого декабря, он также принимал участие в расстрелах. Меня он действительно спас и дал мне возможность скрыться. Но это случилось уже на другой день, первого января. Ему нужен был свидетель, который отрицал бы его злодеяния. Позже, уступив мольбам жены Белы Имре, я дал заведомо ложные показания на заседании народного трибунала в его оправдание. Велик мой грех. Если можете, простите меня. Подпись — Иштван Додек». — Саас аккуратно сложил листок и протянул его директору. — Вы можете взять эту бумагу себе. Но спрячьте хорошенько. Не в ваших интересах, если ее у вас найдут!

Имре наконец взорвался.

— Это же наглая клевета! Ложь от первого до последнего слова!

— Весьма возможно, — невозмутимо ответил Саас. — Но подпись Додека подлинная. В этом я могу вас уверить.

— Его принудили подписать!

— Даже если вы смогли бы это доказать, вам ничто не поможет.

Подозрение, гнездившееся где-то в душе Имре, окончательно превратилось в убежденность. Да, это он.

— Это вы убили Додека! Вы!

— Думайте, что говорите! Додек покончил жизнь самоубийством.

— Откуда вы знаете?

— Знаю. Вам-то какое дело? Кроме того, я уже сказал, у нас есть и еще кое-что против вас.

— Еще одна клевета?

— Ошибаетесь! — Имре почувствовал в голосе собеседника иронию. — Это доказательство еще более достоверное, чем подпись почившего Додека, ибо состоит из трех субстанций: из мяса, крови и способности говорить. — Сделав паузу, Саас многозначительно добавил: — Последнее, разумеется, только в случае необходимости.

— О ком вы говорите? Кто этот человек?

— С вашего позволения, я говорю о себе. Посмотрите на меня хорошенько, господин Бела Имре! Мое имя Нандор Саас. Припоминаете? Это я написал на вас донос в сорок шестом, а потом не явился в трибунал, вызванный как свидетель.

Повернувшись к директору лицом, Саас на секунду включил в автомобиле внутреннее освещение.

— Ну что? Вы узнаете меня?

Имре отпрянул, пораженный.

— Да, это действительно вы…

— Значит, убедились. Хотя зрение у вас с годами ослабело, этого не скажешь о памяти. В таком случае вы не забыли, наверное, и о другом человеке. Его имя Роберт Хабер.

— В которого я якобы стрелял из автомата на месте казни? — Имре горько усмехнулся.

— Именно. Но он по сей день жив, здоров и вместе со мной готов в любое время подтвердить все то, в чем обвиняет вас Иштван Додек в своем последнем письме! Вот и посчитайте: три свидетеля, уличающих вас в кровавом преступлении. Вы военный преступник, Бела Имре, и вас не касается срок давности, вы это знаете. Три свидетеля против одного Балинта Роны — это достаточный перевес для суда. Ваш дружок может расписывать перед трибуналом ваши героические подвиги, сколько ему угодно. Все дело в том, что в казарме в те дни, когда совершались расстрелы, Рона не присутствовал, и это факт.

— Но вас-то обоих тоже не было там!

— Это неважно. Разница в том, что Балинт Рона скажет правду, а мы с Хабером можем позволить себе некоторые лирические отступления. Чего только мы не видели и не пережили в те ужасные декабрьские ночи сорок четвертого в этой богом проклятой казарме!

Имре долго молчал. Саас тоже. «Пусть помучается», — решил он.

— Чего же вы от меня хотите? — проговорил наконец директор.

— Вашего согласия сотрудничать с нами. Вы человек значительный, пользуетесь доверием у руководящих лиц и высокопоставленных чиновников, директоров и министров, у вас хорошо налаженные связи с коллегами из других социалистических стран. Кроме того, ваш институт с приданным ему комбинатом сам ведет интересные и весьма секретные разработки. Вы понимаете, о чем речь, не правда ли?

— Еще бы! Я должен буду либо работать на вас, либо вы разоблачите меня, посадите в тюрьму и так далее…

— И кроме того, вы никогда не увидите больше вашу единственную дочь, она не вернется!

Имре схватил Сааса левой рукой за отворот пиджака и рванул к себе, а кулаком правой ударил его в лицо. Однако, прежде чем он успел повторить удар, дуло пистолета уперлось ему в живот.

Форстер, сидя в своей машине, отчетливо слышал звук удара и тотчас включил мотор, чтобы поспешить на выручку Саасу. Он не раз видел Белу Имре и знал, что этому плечистому и сильному мужчине не стоило большого труда разделаться с анемичным, заплывшим жиром тюфяком Саасом. Такой поворот событий грозил непредвиденными последствиями. Но его вмешательства все же не потребовалось.

— Негодяй! — послышался из динамика сдавленный голос Сааса. — Вы заплатите мне за это, и с большими процентами!

Форстер не мог, однако, видеть, как агент вытер платком кровь из углов разбитого рта и, переложив пистолет в другую руку, повернул ключ зажигания.

— Я отвезу вас домой, Бела Имре. — Голос Сааса дрожал от ярости, но звучал уже сдержаннее. — Некоторое время мы не будем встречаться лично. Но завтра до полудня я вам позвоню. В котором часу для вас удобнее?

Имре сидел, полузакрыв глаза, словно с ударом кулака иссякла его способность к сопротивлению.

— В одиннадцать, — пробормотал он.

— Хорошо. До моего звонка вы должны решить, согласны ли работать с нами. Подумайте о вашей дочери и о своей собственной судьбе.

Саас зажег полуфары, включил скорость и тронулся с места.

— Не вздумайте, между прочим, информировать о нашей встрече своего дружка-подполковника. На этот раз он уже не сможет вас выручить. Если дело пойдет в суд, у Роны хватит своих неприятностей. Его спросят, почему он дважды выгораживал и спасал от возмездия такого военного преступника, как вы? Его судьба, как видите, в какой-то мере тоже зависит от вашего решения. Во всяком случае, учтите: мы следим за каждым вашим шагом. За каждым! Я не шучу. Вы видели фотографии? Так вот, мы вездесущи, мы видим и слышим все.

Саас выехал на Сепвёльдское шоссе и повернул в сторону Будапешта.

«Остин» Форстера следовал за ним.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Рона и оба его сотрудника вернулись в управление уже за полночь.

Клара, личный секретарь подполковника, уже знала о случившемся в лесной сторожке. Семнадцатый год она работала вместе с Роной. И хотя стала уже бабушкой, внешне почти не изменилась, оставаясь такой же стройной, даже хрупкой на вид, как в те годы, когда впервые переступила порог этого кабинета. А блеснувшие в ее темных волосах серебряные нити придавали лицу особую привлекательность.

— Благодарю вас, Клари, что вы здесь, — сказал Рона. За долгие годы совместной работы Клара стала для него чем-то незаменимым, без чего невозможно обойтись. И как помощница, и просто как человек рядом.

— Смерть Додека потрясла меня. — Клара с сочувствием посмотрела на начальника. — Его действительно убили?

Рона устало кивнул. Только теперь было заметно, как сильно подействовала на него эта неожиданная и нелепая, а потому особенно тяжкая кончина друга. За подполковника ответил Салаи:

— Пока очевидно одно: смерть товарища Додека — не самоубийство. Мне давно не приходилось видеть такой путаной и разноречивой картины на месте происшествия. По крайней мере, там, где человек якобы покончил с собой.

— Вы пока располагайтесь и отдохните. — Клара открыла дверь в кабинет. — А я сейчас принесу вам горячего кофе.

— Что, результатов технической экспертизы еще нет? — поинтересовался Рона.

— Не звонили. Но пока вы пьете кофе, я их потороплю, — успокоила его Клара.

Кути взял в ладони кофейную чашечку. Ночь в лесу выдалась холодная, тепло приятно разливалось по телу.

Рона занял свое обычное место за рабочим столом, Салаи и Кути расположились напротив.

— Кларина, — смущенно поморгав глазами, сказал Салаи, — нет ли у вас случайно краюшки хлеба? Или чего-нибудь в этом роде? Печенье тоже сойдет. С обеда крошки не было во рту.

— Случайно найдется. Я принесла из дому хлеб, масло, колбасу, кусочек сыра и банку консервов. Сейчас сделаю сандвичи, потерпите немного.

Рона проглотил два-три куска и отложил сандвич.

— Работали профессионалы, это ясно, — сказал он вслух, продолжая свои мысли.

— Похоже. Какой-нибудь браконьер и просто грабитель не стал бы принуждать старика писать предсмертную записку, — с полным ртом отозвался Кути. Затем, спохватившись, проглотил еду и уже обычным служебным тоном добавил: — К шкафу и письменному столу они даже не прикоснулись, и другие вещи как будто на месте. Не взяли ничего.

— Деньги тоже, — напомнил Салаи. — Мы нашли под комодом восемьдесят тысяч форинтов. Все логично: если злоумышленники стремились создать видимость самоубийства, значит, все должно было сохраниться на своих местах.

— Пришли доктор Санто и товарищ Шашвари, — доложила Клара.

— Пригласите их войти и сделайте для них кофе, — сказал Рона.

Он пожал руки врачу и руководителю техников-криминалистов.

— Прошу садиться. Устали, наверное?

Доктор отмахнулся.

— Живу на втором дыхании.

— Именно так, товарищ подполковник, — подтвердил скороговоркой невысокого роста юркий и подвижный техник-криминалист.

— Тогда кто первый? — Рона поглядел на обоих.

— Если позволишь, начну я, — сказал врач и без вступления перешел к делу. — Вскрытие показало, что смерть Додека наступила всего за час-полтора до осмотра трупа. Извини. — Он смущенно кашлянул. — Это совпадает с моим первоначальным заключением на месте происшествия.

— Иными словами, менее чем за час до нашего приезда, — вставил Салаи. — Ведь до приезда оперативной группы прошло тоже минут тридцать-сорок.

— Смерть наступила в результате выстрела из пистолета, — продолжал доктор Санто. — Пуля вошла около правого виска, прошла насквозь и вышла с другой стороны черепа. Полагаю излишним перечислять разрушенные части мозга. Важно, однако, отметить, что трасса пули пролегла не параллельно горизонтальной оси тела, а под углом около пятнадцати градусов.

— Иными словами, дуло пистолета было направлено сверху вниз? — прервал врача Рона.

Доктор Санто утвердительно кивнул.

— Я уже говорил тебе, что Додек физически не мог так высоко задрать локоть! — В голосе Роны послышались нотки раздражения.

— Возможно, в обычных условиях не мог. Но в минуту душевного кризиса, в состоянии аффекта человек способен на многое, учти, — спокойно возразил врач. — В то же время я не исключаю, что выстрел был сделан другим человеком, — веско заключил эксперт.

Воцарилось напряженное молчание. Кути сунул в рот сигарету и шарил в кармане, ища зажигалку.

— Это все, что установила медицинская экспертиза? — хрипло спросил Рона.

— Нет, есть еще детали. Выстрел произведен с близкого расстояния. Частицы пороха и ожог пороховыми газами окружают входное пулевое отверстие. Кроме того, содержание извести в различных функциональных органах погибшего столь велико, что ставит под сомнение возможность самоубийства таким способом.

— Таким образом, ясно, — начал было Салаи.

Доктор резко оборвал его:

— Ничего не ясно! Мы обязаны предполагать, что произошло самоубийство, до тех пор, пока не будем иметь проверенных данных, свидетельствующих об обратном.

Вновь наступило молчание.

— Не обижайтесь, доктор. — На этот раз заговорил Кути. — Скажите откровенно, вы просто напускаете на себя этакую объективность или ждете еще каких-либо данных из лаборатории?

Санто не обиделся. Он привык к такого рода вопросам. Кроме того, оба были в приятельских отношениях, основой для которых служила общая страсть к теннису.

— Жду, — коротко ответил он, улыбнувшись капитану. — Ты угадал, как всегда.

— Ну а след укола в вену? — продолжал допытываться Рона. — Вы установили его происхождение?

— Да, установили. Это действительно ранка от иглы шприца, здесь нет никаких сомнений, — не слишком охотно признался доктор. — Но был ли введен в организм Додека какой-то препарат или не был, мы не знаем.

— То есть как? — Салаи вскинул голову. — Человеку втыкают в вену шприц неизвестно для чего и ничего не впрыскивают при этом? Быть этого не может!

— Может, все может, дорогой Золи, — отозвался Санто. — Пока не окончен лабораторный анализ состава крови умершего, ничего окончательно утверждать нельзя. Впрочем, — врач искоса взглянул на Рону, — установлено, что кровь Додека не содержит известных нам одурманивающих веществ. С другой стороны, — добавил он с некоторой осторожностью, — по отдельным признакам присутствие какого-то неизвестного нам препарата вероятно. Я подчеркиваю — вероятно.

— Это и есть те самые данные, которых ты ждешь? — поспешил с вопросом Кути.

— Те самые. Но для полной достоверности необходимо время. Анализ должен быть безошибочным и полным.

— И когда же вы надеетесь его завершить? — спросил Рона.

— Это зависит от применяемых реагентов. — Доктор Санто поднялся с кресла. — Если позволишь, я оставлю вас. Аналитические работы химиков в разгаре, неплохо, если рядом присутствует врач. Мне хотелось бы помочь нашим лаборантам.

— Разумеется. Спасибо, доктор, — сказал подполковник. — Но прежде чем уйти, выпей свой кофе, это не повредит. — Он подал знак рукой Кларе, появившейся на пороге с подносом в руках.

Доктор Санто, однако, не позволил ей войти, поспешил к ней навстречу и, опрокинув в два глотка чашечку с ароматным напитком, удалился.

— Теперь твоя очередь, Шашвари, давай, — ободряющим тоном сказал Кути опертехнику.

Тщедушный человек несмело кашлянул, пригубил чашку, поставленную перед ним Кларой, и углубился в свой блокнот. Потом отхлебнул еще глоток и без всякого перехода затараторил:

— Мы зафиксировали следы двух автомобилей, помните, конечно: тот, что стоял в южном направлении от сторожки, иностранной марки, судя по разбегу колес и длине осей, вероятнее всего, «остин». Покрышки почти новые, марки «Самсон». Как известно, внутренние обода этих покрышек белые. Все отпечатки точно зафиксированы на гипсовой отливке…

— Стой, стой! — взмолился Салаи. — Тебе вот известно, что они белые, а я понятия об этом не имею. Говори помедленнее, я не успеваю записывать.

— Вторая машина — «Жигули». — Шашвари сбавил темп и заговорил теперь чуть ли не по слогам, заглядывая в тетрадь Салаи, успевает ли тот фиксировать данные. — Взятые образцы почвы подтверждают, что оба автомобиля стояли там довольно долго. — Он выложил пачку фотографий. — Прошу, вот увеличенные снимки следов шин. Гипсовые оттиски в лаборатории всегда в вашем распоряжении.

Кути внимательно посмотрел все фото.

— Итак, все это хорошо. А что еще за картинки ты держишь в руке? Давай, не стесняйся.

— Мы нашли еще несколько следов ног. Отпечатки вполне годны для идентификации. — Шашвари протянул очередную стопку фотографий. — От автомобилей к сторожке шли трое, от «Жигулей» — два человека, от «остина» — один. Следы ведут туда и обратно. Судя по размерам обуви, все трое мужчины. Один из пассажиров «Жигулей» тяжелее другого, вероятно, даже толстяк. Ходит вперевалку, выворачивая носки внутрь. Человек из «остина», по всей вероятности, кадровый военный. Шаг у него широкий, твердый, каблук четко пропечатан.

— Трое мужчин, так, так… — в раздумье повторил Рона. Он перевернул одну из фотографий. — Ага, вижу. Вы обозначили тут и вероятностные внешние данные, рост, вес. Это правильно.

Салаи, в свою очередь, перебрал поодиночке пачку снимков и вздохнул.

— Как был бы я рад познакомиться с владельцами этих ботинок! Хотя бы с одним из них для начала.

Подполковник обратился к Кути:

— Распорядись, чтобы нам дали перечень всех автомобилей марки «остин», находящихся сейчас на территории страны. В особый список выделить те из них, которые недавно пересекли границу и обратно не выезжали. В первую очередь, разумеется, нас интересуют «остины» с шинами марки «Самсон». В ориентировке не забудь указать на белый цвет внутреннего обода шин, не все это знают. — Он искоса взглянул на Салаи.

Кути обошел стол начальника, взял трубку одного из телефонов и негромко начал диктовать запрос, продолжая следить за докладом Шашвари.

— Теперь об оружии, — продолжал тот. — Выстрел был сделан из пистолета «вальтер» старого образца. Калибр семь шестьдесят пять. У Иштвана Додека имелось на него разрешение. Пулю мы нашли и идентифицировали.

— Стреляли из «вальтера», принадлежавшего Додеку?

— Точно так. — Шашвари еще полистал свой блокнот. — Вот еще довольно любопытные данные об осмотре пишущей машинки.

Шашвари допил свой кофе, выскреб со дна ложечкой остатки сахара, затем вновь углубился в свои записи.

— На клавишах машинки Додека мы не обнаружили отпечатков пальцев ни при первичном осмотре, ни в лаборатории. Эксперты, однако, единогласно утверждают, что текст предсмертной записки отпечатан именно на этой машинке, а не на другой. Вместе с тем на других частях машинки, например на ее днище, ясно видны отпечатки пальцев погибшего. Из этого следует, что покойный Додек, несомненно, пользовался своей машинкой, и систематически. А вот как он отпечатал на ней последнее свое письмо, остается загадкой.

— Наверное, с помощью бестелесных призраков, — с горькой усмешкой заметил Рона.

— Пожалуй, вы правы, — поднял на него глаза Шашвари.

Все с недоумением уставились на него.

— Что ты имеешь в виду? — Подполковник явно нервничал.

— Специалист-графолог по вашему поручению, товарищ Рона, сличил стиль записки со стилем и языковыми особенностями других бумаг, написанных Додеком, и в частности его мемуаров. Оба документа резко отличаются друг от друга как по стилю, так и по словарному составу. В своих воспоминаниях Додек, как правило, употребляет сложные обороты, придаточные предложения. А записка составлена из коротких простых, в крайнем случае распространенных предложений. Каждая фраза воспоминаний, даже при описании трудных для покойного моментов его жизни, излучает веру, дышит оптимизмом…

— Да, таким он был и сам, — заметил Рона.

— Вероятно. И эксперт считает, что трудно себе представить чисто психологически, чтобы такой человек, как Додек, внезапно изменил бы стиль письма, из оптимистически-мажорного тона вдруг перешел на минорно-трагический, решился на самоубийство и в результате покончил с собой.

— Молодцы, хорошо поработали, — не удержался обычно скупой на похвалу подполковник. — Есть еще что-нибудь?

— Табачный пепел, который вы собрали возле стоянки «остина», принадлежит сигаретам иностранного происхождения.

— Ну, это ни о чем не говорит, — откликнулся Салаи. — В каждом ларьке полным-полно сигарет типа «Марлборо», «Кент» и им подобных. Один только Кути смолит свою вонючую «Симфонию»!

— Перестань, — остановил его Рона. — Этот факт тоже может оказаться полезным. На всякий случай постарайтесь установить марку сигарет поточнее.

Шашвари закрыл свой блокнот и встал.

— Лаборанты и эксперты работали всю ночь. Утром придет другая смена, но я остаюсь всегда в вашем распоряжении.

— Благодарю, товарищ Шашвари, — тепло сказал подполковник и протянул технику руку.

После ухода маленького криминалиста Рона бросил взгляд на часы.

— Черт возьми, без четверти три! Ведь я обещал позвонить Имре. Как я мог забыть? Как вы думаете, мальчики, сейчас уже поздно?

— По-моему, он ждет звонка, — сказал Салаи.

Рона снял трубку городского телефона.

Еще в начале года вдова Мартонне Павелец, урожденная Анна Бенчич, получила из-за границы письмо, подписанное неизвестным ей именем Артур Павелец.

«Дорогая тетушка, — писал Артур Павелец, — я безмерно счастлив, что мне наконец удалось отыскать единственную оставшуюся в живых родственницу, проживающую на родине моих предков». Затем следовало длинное, хотя и хромающее на обе ноги описание генеалогического древа семейства Павелецев, из которого тетушка Анна могла бы уразуметь, по какой именно ветви приходится ей племянником вышеназванный Артур, который, кроме письма, облагодетельствовал старушку увесистым пакетом с гостинцами.

Тетушка Анна долго ломала голову, пытаясь взять в толк, с какого бока у нее появился новый родственник, но в свои семьдесят два года, когда, как говорит пословица, у человека среди близких больше покойников, чем живых, она просто приняла этот факт к сведению. Теперь каждый месяц почтальон приносил ей коротенькое письмо и посылку с теплыми вещами, бразильским кофе и шоколадными конфетами, и почтенная вдова была счастлива и рада такому повороту событий.

А когда Артур Павелец попросил ее в письме приютить на время двух его друзей, тетушка Анна охотно поселила их в своей лучшей комнате с окнами на улицу, тем более что ее новые постояльцы не поскупились ни на оплату вперед, ни на кучу подарков.

Из окон этой комнаты, помещавшейся в третьем этаже, открывался прекрасный вид на молодой парк, а также на подъезд дома и окна квартиры, где проживал Бела Имре.

Тетушка Анна уже давно спала мирным сном, а один из ее постояльцев все еще стоял у окна, наблюдая, как директор Имре, видимо, взволнованный чем-то, ходит по своему кабинету из угла в угол. Этого постояльца звали Нандор Саас.

Его напарник Миллс валялся на кровати. Перед ним на тумбочке стоял все тот же миниатюрный радиоприемник.

Имре в квартире напротив бросился к телефону — в радиоприемнике Миллса прозвучал телефонный звонок.

— Кто может звонить ему среди ночи? — удивленно спросил Саас.

— Сейчас узнаем, — флегматично отозвался Миллс.

Они услышали голос Имре.

— Это ты, Балинт? Я слушаю.

— Все понятно. Это его дружок Рона из контрразведки, — взволнованно прошептал Саас. Миллс жестом приказал ему заткнуться. Оба замерли, напрягая слух.

— Нет, нет, я не спал, даже еще не ложился… — продолжал разговор Имре. — Ужасно все это… Что-нибудь прояснилось? Нет?.. А я подумал, ты звонишь, чтобы сообщить новости… Не могу понять причины… Почему он это сделал? Я много думал и не пришел ни к чему.

…Да, я понимаю… Хорошо, звони завтра… В любое время, когда сможешь. Как только вы узнаете что-нибудь, сейчас же сообщи мне. Обещаешь? Спасибо… Тебе тоже. — Имре положил трубку.

До сих пор он всегда оставался хозяином своих чувств, даже в самых трудных ситуациях боролся до конца. А сейчас в нем словно что-то сломалось. «Состарился, превратился в труса. Почему я не рассказал сейчас Балинту о встрече с Саасом? Потому что струсил, черт меня возьми! Да, я боюсь за свою дочь».

Имре опять заходил по комнате. А что, если это все блеф? Если Саас просто берет его на испуг? Конечно, эти мерзавцы могли заранее предугадать, что десятка фотографий и угрозы возобновить судебный процесс тридцатилетней давности может оказаться слишком мало для того, чтобы склонить его к сотрудничеству. Им потребовались козыри посильнее. Из-за собственной карьеры он не станет изменником родины, это должно было быть ясно и им. «Да, я должен был обо всем сказать Балинту!.. Так требует совесть, моя честь. Ну а если Нора и Габор действительно в их власти? В этом случае Рона помочь не в силах. Молодые в Мюнхене, и сделать мой друг ничего не может. Допустим, они арестуют Сааса, но что это даст? У него наверняка есть дублеры или сообщники в Будапеште. Они дадут знать о его аресте в Мюнхен, и тогда дети погибли. Нет, мне нужно прежде всего убедиться в том, правду ли сказал Саас, или это только подлый вымысел, блеф, провокация?»

Минуту спустя мысли Имре приняли другое направление: «А если Саас сказал правду? Если они на самом деле захватили и держат под замком Нору и ее мужа? Есть ли у меня право предать все, ради чего я жил и боролся всю свою жизнь?» Он уронил голову на руки, «У меня никого не осталось, только Нора. Одиночество, вот что ждет меня в старости. Но что я могу сделать? И что сделают с ней, если я скажу „нет“?»

Саас, довольный услышанным, сказал Миллсу:

— Прекрасно! Он ничего не сказал Роне.

— Пока нет, — отозвался тот. — Зато гораздо больше сказал Рона ему.

— Что ты имеешь в виду?

— Разве ты не понял? — Миллса сердило недомыслие партнера. — Рона начал следствие по делу в сторожке.

— Неужели он что-то пронюхал? — Саас вздрогнул и весь как-то подобрался.

— Очень может быть, — невозмутимо буркнул Миллс. — Надо было вставить адаптер в телефон Имре. Тогда бы мы точно знали, что на уме у этого архангела из контрразведки.

— А если Рона дознается, как все произошло с Додеком на самом деле?

— Не исключено. Не Рона, так кто-нибудь другой. Или ты считаешь их круглыми дураками? Они такие же профессионалы, как и мы.

Саас перепугался не на шутку.

— Этого Рону надо как-то остановить!

— Почему только его, а не всю организацию Варшавского Договора? Дай мне поспать. Что делает Имре?

Саас выглянул в окно.

— Сидит в кресле, закрыв лицо руками.

— Не спускай с него глаз! — приказал Миллс, повернулся на бок, подложил под голову кулак и погрузился в сон. Приемник на тумбочке он оставил включенным.

Воскресное утро было ясным и солнечным.

В кабинете подполковника горел свет, хотя солнечные лучи уже прочертили светлые полосы на стенах домов, на тротуарах и мостовых еще безлюдных улиц.

Салаи лежал на кушетке, прикрыв глаза. В полудреме он прислушивался к словам Кути, говорившего по телефону.

— Записываю! — Голос Кути звучал так свежо и бодро, словно он только что хорошо выспался и выскочил из-под душа. — Всего на учете автомобилей марки «остин» имеется двести семьдесят шесть единиц. Повторяю: двести семьдесят шесть. Кроме того… Не слышу… Говори в трубку…

— А ты не кричи так громко! — взмолился Салаи.

— Пишу дальше! Кроме того, тридцать «остинов» с иностранными номерами находятся на территории страны. Так, понял. Не могли бы вы дать нам место приписки каждой машины? То есть как это зачем? Мы ведем расследование. Да, да, и в воскресенье, как видишь, тоже. К какому сроку? Сегодня к двенадцати дня, не позже. Что? На будущей неделе? Вы в своем уме?! Совершено убийство, ясно? Ага, тогда другое дело. Делайте, я жду. Спасибо, привет.

Кути положил трубку и взглянул на Салаи.

— Три сотни «остинов»! Ничего себе безделица! Пустяк, мелочь. — Он потянулся и зевнул.

— Мелочь, — согласился Кути. — Однако ты снял бы все-таки ноги с кушетки. Сейчас появится наш старик, он тебя умоет.

Старший лейтенант, еще в полусне, поднялся и сел.

— Погляди, не осталось ли там немножко кофе, — попросил он товарища. — Пусть холодный, все равно.

Кути налил ему из кофеварки остаток — набралось с полчашки — и положил рядом бутерброд с сыром.

— Начальник вернется из лаборатории, сбегаем в душ, — сказал он. — Думаю, на отдых рассчитывать не приходится. Пока мы не найдем убийцу или убийц, покоя не жди.

— Ну да. Если они вообще существуют, эти убийцы. — Салаи откусил большой кусок.

— Они существуют! — Рона возник на пороге и слышал последние слова Салаи. — В крови покойного Додека обнаружен препарат, подавляющий психическую сопротивляемость человека, — парализует волю и делает человека податливым как воск. По всей вероятности, именно его ввели Додеку в вену и затем принудили написать прощальное письмо.

— Но тогда они могли также внушить ему решение покончить с собой! — сказал Салаи.

— В принципе могли бы, — согласился подполковник. — Однако врач считает, что дело обстояло иначе. Додека застрелили! — Он опустил голову на грудь. — Этот последний акт они просто не решились доверить старику. Держа в руках пистолет, он, собрав остатки воли, мог выстрелить не в себя, а в кого-нибудь из них. Не хотели рисковать. А потом, у бедняги могло просто не хватить сил, учли и это.

Молодые люди молчали.

Рона опустился в одно из кресел, устало провел ладонью по лбу, затем обвел взглядом своих помощников.

— Пойдите приведите себя в порядок, мальчики. Нам предстоит нелегкий день. — Видя, что оба продолжают стоять без движения, добавил: — Я думаю, готовится какая-то крупная мерзость. Либо против Имре, либо против меня.

Салаи с недоумением поднял брови.

— Почему именно против вас?

— Нас было трое, трое друзей. Додек, Имре и я. Покойник не имел родных, мы заменяли их, были самыми близкими ему людьми. И я уверен, его не только принудили написать или подписать эту предсмертную записку, но заставили сделать что-то еще.

— Например, засвидетельствовать подписью то, другое письмо, которого мы не нашли, — напомнил Кути.

— И содержание которого мы не знаем. Очень может быть. — Рона перевел разговор в другое русло. — Дело в том, что этот загадочный препарат или яд, называйте как хотите, применяют только там, за кордоном. У нас он неизвестен…

Салаи подхватил эту мысль:

— И если учесть, что товарищ Имре руководит сейчас весьма важными, строго секретными исследованиями по энергетике, тесно сотрудничая при этом с другими странами СЭВ, можно предположить…

— Вот именно. Это или нечто подобное. — Рона встал и прошелся по кабинету.

Зазвонил телефон. Подошел Кути.

— Капитан Кути слушает. — Затем, прикрыв ладонью мембрану, доложил: — Дежурный по управлению, а на параллельном проводе информцентр. Они вызвали из отдыхающей смены трех сотрудниц, и эти девушки за какой-нибудь час составили картограмму на все автомобили марки «остин» по стране. Документ готов.

Рона вскочил и перехватил у Кути трубку.

— Подполковник Рона. Благодарю информцентр. Нужен только дежурный. Слушайте меня внимательно, товарищ майор! Необходимо срочно установить местонахождение всех «остинов», всех до единого. Ни один из владельцев этих автомобилей не должен ничего заподозрить! Выделите для этой работы лучших сотрудников. Нас интересуют прежде всего те из машин, которые имеют шины фирмы «Самсон». Издали их легко опознать по белым ободьям. В случае обнаружения такой машины докладывать мне немедленно! В любом случае, как бы ни вел себя водитель, автомобиль не задерживать, даже не приближаться к нему. Доложить мне и наблюдать издали. Вам все ясно? Благодарю, приступайте. — Рона положил трубку на аппарат.

— Так, наши коллеги на колесах уже за работой. А что делать нам, товарищ начальник? — спросил Салаи.

— Ждать. — Рона посмотрел на него и утомленно опустил веки.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Прерывистый телефонный звонок разбудил Имре, задремавшего после бессонной ночи.

— Заказывали Рим? Номер не отвечает, — сообщила телефонистка международного переговорного пункта привычной суховатой скороговоркой.

— Очень прошу вас, барышня, попытайтесь вызвать еще раз, — в таком же темпе выпалил Имре, опасаясь, как бы телефонистка не повесила трубку. — Не может такого случиться, чтобы в конторе «Ибуса» по воскресеньям не было дежурного.

Девушка, кажется, уловила в тоне абонента нотку отчаяния.

— Я уже четыре раза вызывала Рим, — ответила она теплее, — ответ один и тот же: в агентстве не поднимают трубку. Сейчас половина одиннадцатого, в это время обычно все едут к морю, на пляж в Остию…

— И все-то вам известно! — с невольной от бессилия горечью воскликнул Имре.

— Хотя мне и платят за другое, но известно. — Телефонистка, видимо, обиделась. — Так что же, снять заказ?

— Вы простите, я не хотел вас обидеть. — Имре устыдился своего порыва. — Попробуйте вызвать еще раз, через полчаса, пожалуйста.

— Заказ принят. — В трубке щелкнуло, связь прекратилась.

Имре отодвинул аппарат. Фотографии, присланные Саасом, все так же лежали на письменном столе, возле них портфель-«дипломат». Он сгреб фотографии в кучу, швырнул их на дно нижнего ящика, задвинул его и рассеянно огляделся, словно ища взглядом, чем бы заняться.

Из квартиры напротив две пары глаз неотступно следили за каждым его движением.

— Нервничает, — констатировал с удовлетворением Саас. Он взглянул на часы. — Позвоню ровно в одиннадцать, как условились. До тех пор пусть дозревает.

— Не люблю нервных, — с кривой усмешкой откликнулся Миллс. — Они непредсказуемы. Вот и этот, — он махнул в сторону окна, — вполне может отмочить нам парочку сюрпризов.

Имре вновь схватился за телефон. В приемнике Миллса послышался звук вертящегося диска, затем и голос их жертвы.

— Агентство «Ибус»? Добрый день… Будьте любезны, скажите, в вашей римской конторе по воскресеньям в это время дня работают или оставляют только дежурного? Моя дочь с зятем находятся сейчас в Риме, но я не знаю, в какую гостиницу их поместили… К сожалению, выходной день… Понимаю… Нет, завтра будет поздно… Они должны сегодня вечером выехать в Мюнхен. Благодарю. До свидания!

С минуту Имре сидел, переживая неудачу. Закурив сигарету, рассеянно смотрел в окно. Затем вдруг быстро встал и решительным шагом вышел из комнаты.

— Куда это он? — Саас опешил.

— Принимать ванну, варить кофе или по нужде в туалет, — меланхолично прореагировал Миллс. — На всякий случай наблюдай за подъездом.

Прошло несколько томительных минут.

— Ровно одиннадцать. Я звоню! — Саас направился к аппарату.

— На звонок он сразу появится, уж поверь, — буркнул Миллс.

Он оказался прав. Имре тотчас появился в дверях, держа в руках кофейную чашку. Он был в жилете, с расстегнутым воротом сорочки, узел галстука болтался на середине груди. Поставив чашку на стол, директор некоторое время пристально смотрел на аппарат, колеблясь, по-видимому, брать трубку или не брать.

Наконец все-таки решился.

— Слушаю, Имре!

— Интересуюсь, что вы решили? — Саас изо всех сил старался не выдать своего нетерпения.

На виске директора запульсировала жилка.

— Я еще не решил.

— Весьма сожалею. Ваше время для размышлений истекло.

— Окончательный ответ я дам завтра утром.

— Поздно.

— Завтра утром, я сказал.

— Полагаете, у вас еще есть шансы?

— Это вас не касается.

Саас глубоко вздохнул, лицо его исказилось гримасой, словно он собирался сказать собеседнику что-то глубоко оскорбительное и беспощадное.

— В будущем вам придется отказаться от наивных вещей, директор, — издевательским тоном начал Саас. — Например, от того, чтобы без конца трезвонить в Рим. Бесполезная трата денег.

От неожиданности Имре на мгновение потерял дар речи.

— Откуда вам известно, что я звонил в Рим? — Собравшись, он вновь заговорил спокойно.

Саас рассмеялся в трубку.

— Чудак-человек! Неужели вы все еще не понимаете? Вы полностью в наших руках. Мы знаем о каждом вашем шаге и будем знать впредь. Если бы вы верили в бога, — продолжал насмехаться Саас, — я бы еще поверил, что вы ждете чуда. Но чуда не произойдет, и со своей дочерью вы сможете говорить, только когда она будет уже в Мюнхене. Алло! Почему молчите? Я же знаю, вы не положили трубку.

— Я уже сказал: завтра утром. — Голос Имре обрел прежнюю уверенность. — Можете позвонить мне в девять.

Миллс сделал напарнику знак, чтобы тот соглашался.

— Хорошо, так и быть, — с пренебрежением заключил Саас. — В девять так в девять. И в зависимости от вашего ответа я сообщу вам адрес, по которому будет проживать в Мюнхене ваша дочь.

— Маленькая, тихая улочка, не так ли? — Имре оборвал его разглагольствования. — Вы, конечно, и это выведали?

— Еще в тот день, когда ваш «Ибус» организовывал весь маршрут. Так что у нас было время подготовиться. И вы напрасно будете звонить в Мюнхен. Администратор в лучшем случае сошлется на номер телеграммы из Рима, согласно которой юная супружеская чета Жакаи, — так, кажется, их зовут? — аннулировала свой заказ в связи с тем, что остановится в другом месте.

Имре почувствовал, как у него холодеют руки.

— Где сейчас моя дочь?

— Вы сами назначили время: узнаете завтра в девять утра! — ответил Саас и бросил трубку.

Не прошло и двух минут, как кабинет Имре огласился телефонным звонком, прерывистым и настойчивым.

Миллс поспешно наклонился к своему приемнику.

— Беспокоит международная, — услышал Имре знакомый девичий голос. — Включаю Рим, говорите! Алло, Рим! Будапешт у телефона!..

— Спасибо, я у телефона, — проговорил по-венгерски низкий мужской голос. — Представительство «Ибуса» в Риме, Миклош Иглоди слушает.

— Бела Имре, здравствуйте. Очень рад, что я вас застал!

— К вашим услугам.

— Мне тут объяснили, что в воскресенье у вас выходной день…

— Да, все правильно. Но вчера нам сообщили, что утром сегодня вылетает вне графика группа туристов, и я приехал, чтобы их встретить. Чем могу служить?

— Моя дочь и зять, — торопливо начал объяснять Имре. — Они сейчас у вас, в Риме. Свадебное путешествие. Мне необходимо срочно переговорить с ними. Жакаи Габор с женой. Когда я оплачивал их поездку, в здешнем «Ибусе» мне сказали, что в Риме вы сами позаботитесь, куда их поместить, поскольку заключены контракты с несколькими отелями. — Усилием воли Имре постарался хоть как-то привести в порядок свои мысли и чувства. — Помогите мне их найти! Где они?

— Минуточку! Что-то припоминаю. Да, вот она. Телеграмму я держу в руках. Молодая пара уехала еще вчера. Их отец сообщил телеграммой, что сегодня, в воскресенье, он сам прибывает в Мюнхен в служебную командировку. Хотел бы там с ними встретиться. Будет проживать в отеле «Опера».

— Как? Я сам вылетаю в Мюнхен?!

— Да, именно так. Прочитать вам текст телеграммы дословно?

— Не нужно. Прочтите только подпись.

— «Ваш отец Бела Имре». Значит, это вы?

— Я, конечно, я! Но я не посылал никакой телеграммы!

Прошу прощения, я сам записал ее под диктовку с почтамта. Копия у них, конечно, сохранилась.

Ценой нечеловеческого напряжения воли Имре заставил себя закончить разговор.

— Где они остановились в Мюнхене?

— К сожалению, не знаю. Мы лишь с трудом достали им билет на самолет. Все остальное принял на себя наш контрагент, туристическая фирма ФРГ. Большего я сделать не мог, поверьте. Все произошло так внезапно.

Имре молчал.

— Алло? — вмешался в разговор голос девушки с международной. — Вы закончили?

— Закончили, — ответил Имре. — Благодарю.

Едва дослушав разговор Имре с римским «Ибусом», Саас с раздражением вновь потянулся к телефону.

— Сейчас он получит еще один урок! Это ему не повредит, — с недоброй улыбкой сказал он.

Миллс положил руку на рычаг.

— Не зарывайся, — холодно одернул он партнера. — Ты получил инструкцию не провоцировать его день и ночь напролет, а добиться сотрудничества с нами.

Толстяк, однако, был полон самоуверенности и на этот раз решительно воспротивился диктату со стороны Миллса.

— В этом уж положись на меня! — сказал он, унес телефон в угол и начал крутить диск.

По ту сторону улицы Имре несколько секунд смотрел на заливающийся звонком аппарат.

Миллс наблюдал за директором, стоя у окна.

По лицу Имре видно было, что он борется с собой: взять или не взять трубку? Наконец он решился, круто повернулся и вышел из кабинета.

— Этот парень сделан из другого теста, приятель, — сказал Миллс, и в его тоне прозвучало нечто вроде уважения. Он отошел от окна. — Тех, с кем ты имел дело до сих пор, достаточно было припугнуть или сунуть им пачку долларов. За этого человека надо бороться.

— Чепуха! В наших руках все: и его судьба, и его дочь. — Саас цинично усмехнулся.

Взгляд Миллса не изменил холодного выражения.

— Но у него осталось уважение к себе! — возразил Миллс сухо и бесстрастно, как всегда.

Саас обалдело уставился на сообщника, затем непонимающе пожал плечами и отвернулся.

— О, молодожены уже на ногах? Так рано? — шутливо воскликнула по-немецки дородная хозяйка маленького пансиона, где супруги Жакаи провели свою первую ночь в Мюнхене. Она стояла на пороге комнаты, держа в руках поднос с приготовленным завтраком. — Еще нет девяти, а вы оба уже одеты и готовы к выходу! Я помню, когда мой сын Герберт женился и проводил свой медовый месяц, он требовал в постель даже обед!

Нора слегка покраснела. Чтобы скрыть смущение, она попыталась помочь хозяйке накрыть на стол, но получилось не очень ловко.

— Оставьте, пожалуйста, я сама. — Добродушная баварка взяла у нее из рук чашку. — У вас еще будет время поработать на верзилу муженька, поверьте.

— Едва ли, я принадлежу к типу самообслуживающихся мужей, — ответил шуткой на шутку Габор и, сев к столу, намазал себе маслом поджаристый душистый тост и добавил в кофе свежие сливки.

— Я не понимаю отца, — сказала Нора, когда они остались одни. — Телеграфирует, чтобы мы сломя голову неслись в Мюнхен, а сам не появляется вторые сутки.

— Ничего, появится, — отозвался Габор, поддевая на вилку ломоть ветчины. — По-моему, эта ветчинка венгерского происхождения, а?

— Тебя, я вижу, не волнует, куда подевался мой папочка?

Габор положил вилку и отодвинулся от стола.

— Куда он пропадет, дорогая? Занятой человек, он мог опоздать на поезд либо задержаться в институте по какому-нибудь неотложному делу. Или поехал в Мюнхен на машине, по дороге произошла поломка, заночевал в деревушке, где нет телефона…

В эту минуту в дверь энергично постучали.

— Видишь, вот и он собственной персоной! — весело закончил молодой человек и крикнул: — Входите!

В комнату вошли двое хорошо одетых мужчин. Одним из них был уже знакомый нам Каррини, второй — здоровенный, с крупным носом, живым бегающим взглядом и солидной лысиной верзила, по-видимому, немец. Он плотно притворил за собой дверь и шагнул вперед.

— Габор Жакаи и его жена, я не ошибся?

Фраза прозвучала скорее утверждением, чем вопросом.

— Кто вы такие? — Габор встал.

— Ганс Групп, инспектор уголовной полиции города Мюнхена, — четко выговаривая слова, представился высокий немец и показал какое-то удостоверение, которое тут же спрятал в карман, не дав разглядеть как следует.

— Что-нибудь случилось с моим отцом? — Нора вскрикнула и поднесла руку к губам.

— Ничего, сударыня. С вашим отцом не случилось ровным счетом ничего, — успокоил ее Каррини.

— Тогда чем обязаны вашему визиту? — спокойно спросил Габор.

— Чистая формальность, господа. — Инспектор полиции развел руками. — Поверьте, нам тоже это не доставляет удовольствия, но долг службы требует выяснить все до конца.

— Разумеется. Чем можем быть полезны? — Жакаи продолжал сохранять спокойствие.

— Мы получили сигнал — письмо, правда, было без подписи, — заявил Ганс Групп, — будто бы вы и ваша жена каким-то образом раздобыли документы, содержащие секретные данные, составляющие военную тайну стран — участниц оборонительного союза НАТО.

— Мы добыли секретные данные? Мы? — Удивлению Габора не было границ.

— Именно вы, господин инспектор уже сказал! — воскликнул Каррини. — И мы имеем приказ осмотреть ваши вещи.

— Вы сошли с ума! — вспылила Нора, глаза ее округлились от негодования. — Вы сейчас же покинете эту комнату или я вызову швейцара!

— Никого вы не вызовете. — Групп говорил тихо, но решительно и строго. — Сейчас мы осмотрим ваши чемоданы и прочие вещички. Если ничего похожего не будет обнаружено, мы принесем наши извинения и тут же удалимся. Вы поняли, господа?

— С минуты на минуту мой отец будет здесь, — выпалила Нора. — Он немедленно пожалуется нашему консулу, и я уверена, вы не обрадуетесь тому, что из этого получится!

— Когда именно вы ждете своего отца? — поинтересовался «инспектор».

— Мы ждали его еще вчера вечером!

— И он почему-то не приехал? — с наглой ухмылкой сказал Каррини.

— Представьте себе! Но, будьте уверены, он приедет, и тогда уже вам не поздоровится!

Каррини повернулся лицом к партнеру:

— Видите, господин инспектор, об этом мы даже не подумали. Ведь добытые секретные материалы будут переданы кому следует через ее отца!

Ганс Групп махнул рукой:

— Начинайте обыск.

Габор побелел от злости.

— Это неслыханный произвол! Мы сейчас же напишем жалобу в наше представительство! Насилие в отношении иностранных граждан!

— Это ваше право, — холодно согласился «инспектор». — Но после того, как мы закончим свою работу.

Каррини между тем поставил на кровать два чемодана и большую дорожную сумку, затем ловко разложил в три стопки все их содержимое, имитируя тщательный осмотр каждой вещицы. Добравшись до чемодана Габора, он кончиками пальцев провел вдоль подкладки. Примерно в середине пальцы замерли — он что-то нащупал и знаком подозвал «инспектора».

Групп подбежал, тоже пощупал указанное место и указал на него пальцем.

— Вскрыть!

Каррини вытащил из бумажника тот же самый скальпель, которым орудовал в Венеции, и, сунув его под подкладку, начал взрезать ее там, где в свое время подклеил.

— Я протестую! — Габор ринулся к кровати, но «инспектор» преградил ему путь.

— Это ваше право, но потом. Впрочем, теперь это, я полагаю, уже не имеет смысла. — Он картинным жестом указал на итальянца, который специальным пинцетом извлек из-под подкладки плоскую металлическую катушку.

— Узнаете? — С невинным лицом он протянул руку с находкой к оторопевшей Норе.

— Не притрагивайся! — крикнул Жакаи, но было уже поздно. Молодая женщина непроизвольно взяла катушку обеими руками и лишь после окрика мужа испуганно отбросила ее в сторону, как гадкую лягушку.

Групп натянул серые нитяные перчатки, наклонился, поднял катушку с пола и умело вскрыл крышечку.

Изнутри выпали три фотопленки с негативами каких-то снимков.

Молодожены, окончательно сбитые с толку, прижались друг к другу.

— Что это? — вся дрожа, прошептала Нора.

— Сейчас увидим, — невозмутимо откликнулся Групп и, бережно держа на ладони фотокадры, один за другим стал поднимать их пинцетом к свету. — Ага, вот это, например, ракета М-70, гм… А это… минуточку… общий вид и технические чертежи новейшего танка MX. Очень любопытно! Что же на третьем? Если не ошибаюсь, чертеж мотора какого-то истребителя, вот и индекс: Г-16. Что же, все понятно. — Инспектор взглянул на Габора. — Интересно, где и кому вы теперь собираетесь жаловаться, милостивый государь?

Каррини осторожно уложил пинцетом кусочки пленки обратно в плоскую катушку, опустил ее вместе с пинцетом в нейлоновый мешочек и помахал им в воздухе.

— Ничего не скажешь, хороший сувенир для дорогого папочки, который, пользуясь служебным паспортом, решил навестить молодоженов по пути их свадебного путешествия!

— Это чистейшей воды провокация! — взорвался Габор. — Мы не прятали за подкладку никаких катушек! И вообще не имеем ко всему этому никакого отношения. Можно сойти с ума: мы и военные секреты НАТО! Это просто смешно.

Но меланхоличный «инспектор» оставался невозмутим.

— До принятия дальнейших мер вы задержаны, эту комнату прошу не покидать. Наш сотрудник, — он указал на Каррини, — останется здесь, в коридоре. Катушку с негативами снимков и этот чемодан я конфискую в качестве вещественных доказательств.

— Категорически протестую, — твердо сказала Нора. — Мне необходимо позвонить отцу.

— Пока вы не сможете этого сделать. Ваш телефон выключен, так что можете не пытаться!

— Я требую дать нам возможность немедленно связаться с нашим консульством! — воскликнул Габор.

— До моего возвращения вы ни с кем не будете связываться. Извольте точно придерживаться моих указаний. Все, что вы сделаете в их нарушение, станет только лишней уликой против вас. Итак, я предлагаю вам сидеть и ждать дальнейших распоряжений.

Вымолвив все это, «инспектор» повернулся и вместе с Каррини вышел из комнаты.

Молодожены услышали, как поворачивается ключ в замке, запирая их в клетке.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

— У директора никого, но лучше, товарищ Лиска, вы сейчас к нему не заходите, — посоветовала Тереза Кинчеш заведующему экспериментальной лабораторией, переминавшемуся с ноги на ногу перед дверью директорского кабинета. — Нервничает и не в духе. Сплошные звонки!

— Но у меня важное дело, — возразил тот, не спуская взгляда с заветной двери. — Нервы, прошу прощения, в конце концов дело личное, а у меня…

— Подождите, — уступила Тереза и, глубоко вздохнув, добавила: — Я сейчас загляну под каким-нибудь предлогом, а потом скажу, на что вы можете рассчитывать.

Имре работал. Напрягая всю свою волю и незаурядную энергию, он изучал какой-то пространный отчет, черкал на полях замечания, подчеркивал фразы, ставил большие вопросительные и иные знаки. Внезапно он поймал себя на том, что придирается к таким мелочам, на которые в другой раз не обратил бы даже внимания.

В раздражении он бросил карандаш на стол. В этот момент осторожно приоткрылась дверь и на пороге возникла Тереза.

— Случилось что-нибудь? — спросил он сердито.

— До сих пор не получен ответ от фирмы «Штальблех» из Мюнхена, — потупившись, доложила секретарша. — Ответ должен был прийти еще в конце прошлой недели…

— И вы решили сообщить мне об этом именно сейчас! — сердито прервал ее директор.

— Я думала, дело важное. Вы сами меня поторапливали, — смущенно продолжала Тереза, подняла глаза, и ресницы ее испуганно дрогнули. Лицо Имре казалось измученным и помятым, а белки глаз покраснели от бессонницы.

— В данный момент это несущественно. — Имре дал понять, что тема для разговора исчерпана. — Если у вас больше ничего нет, Тереза, дайте мне работать. — И снова склонился над бумагами.

— Не вздумайте заходить, сегодня это исключено, — сказала Тереза изнывавшему инженеру, вернувшись в приемную. — В данный момент это несущественно! — повторила она фразу начальника, невольно копируя тон, каким она была сказана.

Оставшись наедине с собой, Имре отодвинул в сторону отчет и достал из своего портфеля-«дипломата» план-график путешествия молодоженов, составленный в «Ибусе».

«Девятнадцатого они должны были находиться еще в Риме, — мучил он себя датами. — Только сегодня им предстоял отъезд в Мюнхен. — Его вдруг охватил такой ужас, что свет померк в его глазах. — Этот Саас убийца! Именно он убил несчастного Додека! А сейчас Нора в его руках… Он способен на все! Нору тоже…» Он уронил голову на сжатые в кулаки руки.

Зазвонил прямой телефон, соединявший его с городом. Часы показывали девять. Он поднял трубку.

— Имре, — хриплым голосом назвал он себя.

— Я жду вашего ответа. — Он тотчас узнал голос Сааса. — Как условились, в девять.

«Выиграть время! — пронеслась в мозгу мысль. — Только бы выиграть время!» Заставив себя успокоиться хотя бы внешне, Имре немного выждал, потом сказал:

— Я не дам вам никакого ответа до тех пор, пока вы не скажете мне, что происходит с моей дочерью и моим зятем! — Голос его звучал уверенно и твердо, нисколько не выдавая страха, его переполнявшего. — Зачем вы выманили их из Рима раньше срока?

Саас лихорадочно соображал, насколько именно он может приоткрыть свои карты в этой отчаянной игре.

— Что же, если вам удалось узнать об этом, — начал он, решив не показывать, что слышал разговор Имре с «Ибусом» в Риме, — я буду с вами откровенен. Ведь теперь уже нет никакого смысла утаивать что-либо в наших отношениях. Вы стали тянуть с ответом, и мы решили облегчить ваше положение, ускорив дело, и повлиять на ваше решение. С этой целью мы и взяли заботу о молодоженах на себя.

Имре не позволил выбить себя из седла.

— Где находится моя дочь?

— Вы узнаете об этом в тот же момент, когда мы получим ваше согласие. Вы даже сможете поговорить с ней по телефону. Итак?

— Хорошо, — сказал Имре. — Я согласен.

— Не слышу! — заорал в трубку Саас. — Что вы сказали? Повторите! Испортился аппарат.

Имре понимал, что мерзавец хочет лишний раз его унизить и что телефон в полном порядке. Но он сдержался и не повысил голоса ни на йоту.

— Я согласен сотрудничать с вами. — Пальцы его судорожно сжались в кулак.

По телу Сааса разлилась пьянящая радость победы.

— Вы умница, я всегда знал это, — похвалил он директора, даже не понимая, насколько глупа и неуместна в его устах эта похвала. — Вот теперь я могу сообщить вам, что вы очень скоро увидитесь с вашими молодоженами лично.

— Они вернутся домой? — Имре ухватился за эту мысль.

— Нет, пока еще рано. Вам придется еще кое-что доказать на практике. Буду откровенен и далее: скажите, как долго задерживается ответ на ваш запрос от фирмы «Штальблех»?

— Откуда вам известно о наших отношениях с этой фирмой?

— Второстепенный вопрос. Отвечайте по существу!

— Дня на три-четыре, может, и больше, — сквозь зубы ответил Имре.

— Хорошо. В течение часа вы получите по телексу приглашение от фирмы приехать на переговоры в Мюнхен, причем только лично. Выезжайте без промедления. Как мне известно, вы имеете многократную визу, выездные документы у вас в полном порядке.

— Ну а уж это-то вы откуда знаете?

— Опять второстепенный вопрос! Кстати, в Мюнхене вы сможете даже увидеться с вашей дочерью.

— А еще с кем?

— Разумеется, и с моими покровителями, которые отныне, как вы понимаете, станут и вашими. Они хотят успокоить вас и дать гарантии, что при условии выполнения вами их поручений не будет возбуждено судебное дело против офицера СС, ставшего генеральным директором, а молодая пара Жакаи беспрепятственно возвратится на родину, под крылышко любящего папы.

— Если говорить, как вы выражаетесь, по существу, то вы и ваши покровители просто-напросто подлая банда! — с ледяным спокойствием отрезал Имре.

Саас отнюдь не обиделся.

— Скорее великодушная, в чем вы скоро убедитесь. Разумеется, каждый человек, — он опять впал в философско-риторический тон, — судит о происходящем со своей точки зрения. Но это уже проблема высшей философии. А пока вы, как только получите по телексу приглашение от фирмы, немедленно выезжайте. Счастливого пути и будьте благоразумны!

Саас повесил трубку.

Миллс дожидался Сааса, сидя в автомобиле. Тот разговаривал с Имре из будки, располагавшейся неподалеку от здания института.

Он выключил приемник и выдернул шнур магнитофона, записывавшего разговор, в тот момент, когда Саас плюхнулся рядом с ним на сиденье.

— Все прошло гладко, — коротко оценил Миллс завершенную операцию. — Запись нужно отправить как можно скорее.

— Ты не знаешь, кого за ней пришлют? — поинтересовался его напарник, пряча микрофон, с помощью которого Миллс мог слушать беседу с Имре, не выходя из машины.

— Я не любопытен, — флегматично ответил он. — Это продлевает жизнь.

За углом в переулке в своем «остине» сидел Форстер. Последние слова Миллса заставили его усмехнуться. Он завел мотор и поехал в город.

Саас аккуратно упаковал магнитофонную катушку в нейлоновый мешочек, завернул в бумагу и перевязал.

— Готово. На восьмую точку нам выходить рано, — сказал он. — Подождем тут, вдруг увидим еще что-нибудь интересное вокруг этой богадельни. — Он ткнул пальцем в сторону здания института.

— Подождем, — согласился Миллс.

Форстер ехал к центру города.

Настроение у него было радужное. События развивались в полном соответствии с планом и замыслом шефа, операция как будто завершалась успешно. Ничего не скажешь, эти двое — ловкие ребята! Ясное и солнечное утро тоже влияло на расположение духа, и когда Форстер вдобавок ко всему сразу нашел место на тесной стоянке возле улицы Шандора Петёфи, он невольно подумал: «Сегодня счастливый день».

Взбежав по гранитным ступеням главного почтамта, он на мгновение задержался у вращающейся двери и бросил мимолетный взгляд через плечо. Это было скорее профессиональной привычкой. В данной ситуации он был уверен, что слежки за ним быть не должно.

В огромном зале почтамта его встретила обычная толчея, приходилось лавировать между людьми. Форстер направился к окошку с табличкой «Переговоры по дальней связи» и спросил у миловидной девушки, принимавшей заказы, говорит ли она по-немецки.

— Да, пожалуйста, — ответила девушка. Дальше разговор шел на языке Шиллера и Гёте.

Форстер показал журналистский билет и международную аккредитационную карточку.

— Меня зовут Петер Вольф, я сотрудник журнала «Штерн». Вчера я заказал разговор с Мюнхеном, на номер редакции.

— Прошу назвать номер.

— Мюнхен 0811-126-8972.

— Заказ есть, даю немедленно. Прошу пройти в третью кабину.

Едва прикрылась дверь, Форстера встретил звонок.

— У аппарата Петер Вольф… Прошу дать шефа… Алло? Здесь все в порядке. Наша просьба об интервью встречена положительно, согласие получено… Подготовка проведена основательно, поэтому все прошло сравнительно легко. Жду вашей установки… Решение после полудня?.. Понял вас. Ровно в три я позвоню снова.

Форстер вернулся к окошку с симпатичной барышней и поблагодарил ее за быстрое соединение с редакцией:

— Отличная работа, фрейлейн. Прошу вас так же быстро дать мне линию ровно в пятнадцать часов, это весьма важно. Могу я надеяться?

— Безусловно, господин Вольф. До свидания. — Девушка улыбнулась на прощание.

Таксометр на стоянке не отсчитал и десяти минут, а Форстер снова уселся за руль. Не спеша, наслаждаясь отличной погодой и мощной машиной, он пересек центральные кварталы и выехал на шоссе, ведущее в Уйпешт.

Тереза Кинчеш оживленно болтала по телефону.

— Как, вам удалось достать специальное реле? Великолепно! И что еще? Новые клапана? Мальчики, вы гениальны! — Глаза девушки заблестели от радости. — Это отлично. Но что получится, если вдруг, — начала она, встревоженная какой-то новой мыслью. В этот момент на телефонном пульте зажглась маленькая красная лампочка. — Погоди немного, меня требует к себе начальство. — Секретарша нажала кнопку. — Слушаю вас, товарищ Имре! Хорошо, сейчас я его найду… Да, у меня другой телефон, но не беда, я уже заканчиваю. — Опять щелкнула кнопка. — Говори скорее, меня ждет шеф. Нет, руль не поднимайте, хорошо и так. Проверьте лучше зажигание… Какие свечи? Ты сам знаешь лучше меня, какие! Кто из нас механик, ты или я? Мое дело жать на педаль… Да, вот еще что: проверьте уровень масла.

Тереза не заметила, что Имре вышел из кабинета и стоит в дверях на пороге приемной.

— Опять это проклятое ралли! — сказал он раздраженным тоном. — Я уже предупреждал вас — только после работы. Заканчивайте ваш телефонный автосервис и зайдите ко мне!

Директор повернулся на каблуках, чтобы уйти назад в кабинет, но в это время в дальнем углу призывно застучал телекс. Предчувствуя недоброе, Имре остановился.

Тереза подбежала к аппарату.

— Что это? — хрипло спросил директор.

— Фирма «Штальблех» из Мюнхена! — Тереза мгновенно отстучала на клавишах, что готова к приему и ждет текста. Минуту спустя клавиши аппарата вновь пришли в движение. Девушка прямо с ленты переводила с немецкого: «Завтра ожидаем вашего прибытия. Просим выехать при любых условиях, без вашего личного участия в переговорах выполнение заказа серьезно затрудняется. Место на самолет Будапешт — Мюнхен и обратно для вас забронировано. Бронь передана в Будапешт и подтверждена. Просим срочно ответить. Конец».

Имре, словно окаменев, молча стоял в дверях.

— Что мне им ответить? — Тереза терпеливо смотрела на директора.

Директор продолжал молчать, пристально глядя на умолкший телекс.

— Что им ответить, товарищ Имре? — повторила девушка свой вопрос.

Имре словно пришел в себя.

— Мой паспорт в порядке? — К нему вернулась способность думать и действовать. Он решился.

— В полном. Можете отправляться хоть сейчас.

— Тогда дайте ответ: завтра я буду в Мюнхене…

Неожиданно повернулся ключ в замке, дверь отворилась, и в комнату молодоженов без стука вошел Каррини. Нора в испуге смотрела на итальянца. Габор стал рядом с женой, готовый ко всему.

— Подойдите к телефону, сейчас вас соединят с Будапештом, — сказал агент, обращаясь к Норе. — Вы сможете поговорить с вашим папашей. Но ни слова о том, что здесь с вами произошло! Иначе связь будет прервана.

— Я скажу ему, чтобы он приехал сюда за нами! — вскричала Нора.

Каррини с трудом удержался, чтобы не рассмеяться.

— Это прекрасно, сударыня, — одобрил он порыв Норы. — В самом деле, пусть ваш отец прилетит за вами! Это оптимальное решение вопроса. Разумеется, вы скажете ему только, что возникли трудности с вашим путешествием. Ваш папочка уже будет знать, что это означает.

Каррини потянулся к телефонной трубке.

— Погодите! — остановил его Габор. — Я тоже хочу знать, что это означает!

Итальянец равнодушно смерил его взглядом.

— В некоторых случаях знание не приносит счастья! — Повернувшись к Норе, он добавил: — Если вы будете меня слушаться, ваш отец будет здесь уже завтра.

— Вы хотите и его втянуть в какую-нибудь пакость? В какую, говорите? — Габор кипел от гнева.

Каррини, не обратив на него никакого внимания, поднял трубку и негромко сказал в нее:

— Можете включать Будапешт! — Он протянул было трубку Норе, но Габор перехватил и оттолкнул его руку.

— Сперва ответьте на мой вопрос!

В руке итальянца появился револьвер. Он сделал знак Норе:

— Возьмите трубку! Но помните, что вы обязаны сказать. Ни слова больше. Говорите же!

— Алло, папочка! Это ты? — Голос ее задрожал, как у девочки, собирающейся заплакать. — У нас неприятности с путешествием, не можем ехать дальше… Нет, нет, я не плачу, это, наверное, что-то на линии… Нет, по телефону сказать не могу… Тебе надо приехать. Да, сюда, в Мюнхен… Чем скорее, тем лучше. Да, Габор здесь, стоит рядом. Передает тебе привет. Мы ждем тебя, папочка. Я же сказала, что не плачу… Я только очень люблю тебя, понимаешь? Тебя мне так не хватает… Приезжай, слышишь?.. Алло, алло!

Связь прервалась.

— Теперь что? — Нора покосилась на итальянца.

— Теперь собирайте ваши вещи, и поскорее. — Каррини убрал револьвер. — Вы переедете в другую гостиницу, там вы встретитесь с вашим отцом.

— Никуда я не поеду! — Нора осмелела и заупрямилась. — Отсюда ни шагу, мой отец приедет только сюда.

— Спорить бесполезно, сударыня. Я обещал вам, что вы с ним встретитесь. Даю вам гарантию!

— Неужели вы думаете, что мы можем поверить хоть одному вашему слову?

— Вам следует не верить, а повиноваться! — Итальянец повысил тон. — Мне не хотелось бы прибегать к насилию.

— К насилию? Как вы смеете! — Глаза Норы метали искры. — Зарубите себе на носу, мы не стронемся с места, ясно? Отсюда ни шагу!

Криво усмехнувшись, Каррини шагнул к двери и распахнул ее. В комнату вошли двое дюжих молодчиков в гражданской одежде.

— Упакуйте это барахло, — коротко приказал итальянец.

Молодчики рывком открыли дверцы платяного шкафа и стали быстро запихивать в чемоданы вещи молодоженов.

— Негодяи! — вскричала Нора и бросилась вырывать у них свои платья и белье. — Не смейте прикасаться к моим вещам! Никуда я с вами не поеду, слышите? — Один из молодчиков схватил было ее в охапку, но Нора вырвалась и бросилась в сторону.

— Караул! Грабят! — закричала она, пытаясь открыть окно.

Каррини схватил ее сзади и зажал ладонью рот, но Габор ударил его кулаком в лицо, и итальянец отлетел к стене. В следующее мгновение сам Габор оказался на полу — один из молодчиков обрушил на его голову удар такой силы, что молодой человек едва не потерял сознание.

Каррини щупал пальцами левую скулу, по которой пришелся удар Габора.

— Хватит ломать комедию! — Он шипел от злости. — Либо вы отправитесь с нами добровольно, либо я вызову сейчас санитарную машину, и вас отвезут к месту назначения в смирительных рубахах, как буйно помешанных! Выбирайте!

Молодые люди с минуту еще раздумывали, как поступить, затем Нора безмолвно склонилась над своим чемоданчиком и начала укладывать вещи.

Саас и Миллс выслушали до конца разговор Имре с дочерью, затем толстяк выбрался из машины и опять закрылся в телефонной будке. Имре сразу взял трубку.

— Как видите, я выполняю свои обещания, — загудел Саас. — Во-первых, вы получили приглашение фирмы, во-вторых, только что говорили с дочерью. Теперь очередь за вами!

— Знаю, — отрезал Имре и выключил аппарат.

Он встал и вышел в приемную.

— Я пройдусь по цехам, — сказал он Терезе. — Пожалуй, загляну и в лабораторию.

— Товарищ Лиска давно вас добивается, товарищ директор. Говорит, что-то очень важное.

— Благодарю. Вы сняли копию с телеграммы от фирмы «Штальблех»?

— Разумеется. Она подшита к делу.

— Тогда дайте мне оригинал, он может мне понадобиться. В мое отсутствие пошлите, пожалуйста, за билетом на самолет. Он заказан на мое имя.

Сунув в карман телеграмму из Мюнхена, Имре поспешно вышел.

Саас тем временем бродил по дорожкам между памятниками Медьерского кладбища, что к северу от города. С постным видом он разглядывал скульптуры и надгробья, вытесанные из гранита или мрамора, то и дело останавливаясь и читая надписи.

Примерно в середине пятого участка он свернул направо и пошел по узкой тропинке, ведущей вглубь. У четвертой могилы слева он остановился. На гладкой плите виднелась краткая надпись: «Ты был для меня всем». Подножие плиты покрывал тяжелый лавровый венок, искусно вытесанный.

Саас наклонился над могилой, очищая надгробную плиту от сучков и увядших листьев. Повозившись минут пять, он огляделся по сторонам и неприметным движением сунул под один из каменных листьев небольшую коробочку. Лист послушно, словно шкатулка, принял ее на хранение.

Распрямившись, Саас еще раз обвел взглядом пустынное кладбище. Вблизи никого не было видно. Для большей гарантии он сложил ладони и несколько минут шевелил губами, словно повторяя молитву. Затем осенил себя крестом и степенно направился к выходу.

— Сделано. Теперь все. — Толстяк устало откинулся на спинку сиденья.

Миллс промолчал и тронул машину с места.

Проехав километров шесть, Саас вдруг оживился.

— Не понимаю, — проговорил он. — Мы выжали из Имре согласие, но ведь магнитную запись беседы я только сейчас заложил в тайник. О ее содержании мы никому не сказали ни слова! И вот, пожалуйста: из Мюнхена уже пришло по телексу приглашение на его имя! Как это может быть?

Партнер Сааса долго не отвечал, молча крутя баранку руля.

— Прочитай, что там написано! — проговорил наконец Миллс и указал рукой на высоченную стену брандмауэра, показавшуюся слева.

— «Страховка — залог безопасности», — прочитал вслух Саас. — Ну и что ты хочешь этим сказать?

— Этот лозунг словно специально сочинили для нашего шефа. Кто-то нас явно подстраховывает. Так шеф чувствует себя надежнее.

— Ты полагаешь, — возмутился толстяк, — что нам на шею повесили соглядатая?

— Ты гений, — коротко заключил Миллс.

Примерно в это же время Форстер проделывал тот же путь между могилами, что и толстяк Саас. Он осторожно извлек из-под каменного венка заветную коробочку, спокойным шагом пересек кладбище в обратном направлении и забрался в свой «остин». Только уже сидя за рулем, он открыл коробочку и прочитал на бумажке, в которую была завернута катушка с лентой, следующие слова: «Все в порядке, согласие получено». Сунув катушку во внутренний карман пиджака, он достал зажигалку и, аккуратно сложив бумажку вчетверо поджег ее, а пепел стряхнул за окно.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

— Что с тобой стряслось, Бела? — Балинт Рона вскочил из-за стола, увидев в дверях своего кабинета бледного как стена, с капельками пота на лбу, какого-то странного Имре. Салаи подхватил директора под руку, провел к креслу и усадил. Все трое, включая Кути, расположились вокруг гостя.

Имре закурил. Сигарета дрожала в его пальцах.

— Послушай, Балинт, ты сказал там, в сторожке, что нашего Додека убили, не так ли?

— Да. И теперь я могу это доказать.

— Так вот: я разговаривал с убийцей!

— Где он? — Салаи вскочил с места.

— Не знаю. Я виделся с ним всего один раз, вечером того самого дня, когда погиб Додек. С тех пор мы общаемся с ним по телефону.

— Ты рехнулся! — Рона привстал от изумления.

— Почему вы не сообщили нам об этом сразу? — Практически мыслящий Салаи остался верен себе.

Имре понурил голову.

— В их руках находятся моя дочь и мой зять! Меня шантажируют.

— Кто шантажирует? — Этот вопрос последовал от Кути.

— Люди, которые хотят, чтобы я на них работал.

— Какая-то фантасмагория, — воскликнул Рона. — Почти двое суток ты скрываешь от меня, от всех нас этот кошмар… Ей-богу, ты не в своем уме! — Рона вспомнил, как накануне вечером он сказал своим помощникам: тут готовится какая-то большая мерзость либо против него самого, либо против Имре. Ради этого и убили Додека.

Имре сунул руку в карман и положил на стол копию заявления, врученную ему Саасом.

— Это то письмо, которое мы искали. — Он взглянул на Кути. — Точнее, его копия.

Рона пробежал бумагу глазами.

— Значит, вот из-за чего Иштван Додек должен был умереть! — Он передал письмо помощникам.

— Вы спрашиваете, почему я не пришел к вам раньше? — Имре смял в пепельнице недокуренную сигарету. — Я верил этому человеку и не верил. Решил, что надо потянуть время.

— За каким чертом? — рассердился Рона. — Ради чего?

— Ради тебя тоже!

— Нет, ты на самом деле спятил!

— Ты два раза выручал меня из трибунала. Меня оправдали только благодаря твоим показаниям.

— Неужели ты думаешь, что я… Что меня в моем государстве кто-нибудь может заподозрить?..

Имре не дал ему закончить.

— Не думаю, даже уверен в обратном. Но в деле Додека, которое в какой-то мере касается тебя лично… Тебя могли бы отстранить от расследования.

— Ну и что? Расследовали бы другие!

Наступила тишина. Все молчали.

— Ладно, хватит, — проговорил наконец Рона. — Теперь расскажи все по порядку. Все, что произошло, начиная с вечера того дня, когда убили Додека.

И Имре начал рассказывать. О телефонах, о телефонных звонках, о встрече с Нандором Саасом на загородном шоссе, о разговоре с Мюнхеном. Его слушали не перебивая.

Имре приближался к концу рассказа.

— Сегодня мне позвонила Нора. По ее тону, по голосу я почувствовал, что все сказанное Саасом правда. Они попали в ловушку. А сегодня утром пришло по телексу и приглашение в Мюнхен на переговоры с фирмой!

— Скажи, над чем работает сейчас твой институт? — спросил подполковник.

— Мы разрабатываем оборудование для накопления и конденсации энергии солнца. С тех пор как год от года в мире дорожают обычные энергоносители, подобные разработки ведутся во всех странах, причем с большим размахом. Соединенные Штаты, например, в ближайшие годы будут производить преобразователи, которые смогут, по нашим данным, превращать девять процентов принятой солнечной световой энергии в электрическую.

— А мы?

— В рамках программы «Солнце» мы кооперируемся с советскими учеными и с ГДР. Проведенные эксперименты дают основание полагать, что наши преобразователи, так называемая «солнечная пленка», дадут не девять, а почти двенадцать с половиной процентов. Возможно, именно это интересует приезжих господ.

— Возможно, но сомнительно. — холодно возразил Рона. — Если ваши эксперименты увенчаются успехом, то лицензии на преобразователи можно будет просто купить, не убивая ради этого никого. Еще вопрос: как и в какой степени фирма «Штальблех» заинтересована в ваших разработках?

— Для накапливания световой энергии, — пояснил Имре, — нужны так называемые солнечные конденсаторы, которые делаются из очень тонкой листовой стали специальной марки. Такую сталь мы пока не производим, поэтому и обратились к фирме «Штальблех».

Рона с минуту помолчал.

— Конечно, ваши разработки тоже могут интересовать хозяев этого мерзавца Сааса, — сказал он в раздумье. — Но я не верю, чтобы им понадобилось только это. Нет, ты им нужен и для другого.

— Саас говорил о постоянном сотрудничестве.

— Вот я и подозреваю что-то в этом роде.

— Что же ты предлагаешь? Как мне поступить?

— Узнай, чего они от тебя хотят.

— Но как? Каким образом?

Рона не успел ответить на вопрос друга, поскольку из переговорного динамика послышался голос Клары.

— Включаю патрульную машину дорожной инспекции номер 43–54. Весьма срочно!

После щелчка из репродуктора донесся чуть хрипловатый, но четкий мужской голос:

— Докладываю: объявленный в розыск автомобиль типа «остин» с шинами марки «Самсон» свернул сейчас с Медьерского шоссе на проспект Ваци и движется к центру города. Сейчас я его задержу и проверю документы.

Рона молниеносно оказался возле динамика и переключил связь на себя.

— Ни в коем случае! Следовать за ним, не теряя из виду! Наши наблюдатели выезжают и примут от вас объект. Будьте осторожны! — Салаи уже бежал к двери. — Скажите номер «остина»!

На ходу он записал цифру.

— Не забудь захватить фотографа! — крикнул ему вдогонку Рона и снова обратился к патрулю: — Будьте все время на связи, чтобы наши могли принять у вас объект без затруднений. Благодарю за службу! — Подполковник выключил аппарат. — Наконец-то хоть что-нибудь! — с облегчением сказал он.

Имре, выждав немного, повторил свой вопрос:

— Что же ты посоветуешь?

— Тебе надо решить, поедешь ты в Мюнхен или не поедешь.

— За меня решили они. В их руках моя дочь.

Рона, прищурившись, посмотрел на друга долгим взглядом.

— Мы знаем друг друга тридцать пять лет. Ты не из тех, за кого решают другие!

— Спасибо, старина. — Имре опустил голову. — У меня почва поплыла под ногами, понимаешь?

— Понимаю. Но я не имею права советовать тебе лезть черту в зубы. Ни как официальное лицо, ни как твой друг. Скажу лишь, ты очень помог бы нам, если бы мы узнали, чего они от тебя хотят. И ты должен помнить: что бы с тобой там ни произошло, на выручку тебе можно прийти только по дипломатическим каналам. А ты знаешь, что это такое.

— Знаю, все знаю. Решено, я еду! — Помолчав с минуту, Имре добавил: — Творятся какие-то чудеса. Эти люди знают все, что происходит со мной и вокруг меня тоже.

— Не понимаю!

— Они слышат все мои телефонные разговоры, и из дома, и на работе тоже. Когда Тереза зачитала мне телеграмму из Мюнхена, а потом позвонила Нора, буквально минуту спустя раздался звонок Сааса. Он уже обо всем знал. Агентура не может информировать так молниеносно.

— Саас мог заранее знать, когда передадут телеграмму от «Штальблеха», — высказал свое мнение Кути.

— С точностью до минуты? Чепуха! Кроме того, он знал, например, что в воскресенье я несколько раз звонил в Рим, пытаясь разыскать там Нору через «Ибус». Возможно, они внедрили своего агента на центральную АТС, чтобы прослушивать только мой телефон?

Рона отрицательно покачал головой.

— Нет, тут что-то другое. На всякий случай оставь свои личные вещи точно на тех местах, где они находятся сейчас, в данный момент. Не притрагивайся ни к чему. Ни в квартире, ни на работе. Когда ты летишь?

— Завтра. В котором часу, это может сказать Тереза.

Имре встал и направился к телефону. Рона его остановил.

— Не звони. О том, что ты был у нас, не должен знать никто.

— Оставь! — Имре нашел в себе силы улыбнуться. — Тереза надежный человек, ты знаешь.

— Знаю, — подтвердил Рона. — Но сейчас послушайся меня. И еще, по возможности, не бери с собой никаких вещей. К твоему возвращению мы разгадаем секрет этих всезнаек, будь покоен. Если мои подозрения оправдаются, этот секрет еще сослужит нам добрую службу. Ты понял?

— Не очень, ведь я по профессии инженер, а не контрразведчик.

— Соглашайся на все, что тебе будут предлагать. Но не сразу. Пусть они видят, что ты больше всего боишься за дочь.

— Ну, в этом-то мне нетрудно будет их убедить. — Имре тяжело вздохнул.

— Кроме того, будь щепетилен в вопросах чести. Пусть видят, что она тебе дорога. Делай вид, что всерьез принимаешь заявление бедняги Додека, равно как и те возможные последствия, которыми они тебя шантажируют. Когда вернешься, наведем полную ясность. Мне до отъезда в Мюнхен не звони и меня не разыскивай! Я сам позвоню тебе. Скажем, ровно через час. Мы поговорим о чем-нибудь постороннем, это называется «белый текст», а иначе — туфта. Если они прореагируют на эту приманку, очень хорошо. Телеграмму от «Штальблеха» возьми с собой, а фотографии и копию письма Додека оставь мне. Держись, старина, и береги себя!

Проводив друга до дверей, Рона долго и озабоченно смотрел ему вслед. Голос Кути вывел его из раздумья:

— Начальник, а не пошарить ли мне в нашей картотеке? Может, найду что-нибудь на этого Нандора Сааса?

— Именно об этом я и собирался тебя просить, — кивнул подполковник и вернулся за стол.

«Остин» Форстера катился по широкому проспекту Народной республики. Оперативная машина старшего лейтенанта Салаи следовала за ним. На перекрестке перед улицей Байза Форстер притормозил. Было видно, как в зеркало заднего обзора он внимательно изучает поток автомобилей, идущих позади. Нужна была смена.

— «Четвертый», вперед! Передаю вам объект, — в микрофон скомандовал Салаи, понемногу отставая, чтобы затеряться в потоке. Теперь на хвост «остина» сел другой сотрудник на белых «Жигулях». Неподалеку от оперного театра образовался затор, оба автомобиля с трудом продвигались, вперед.

Форстер припарковался на стоянке возле площади Энгельса. Он вылез, долго возился с замком, незаметно оглядываясь вокруг. «Четвертый» поставил свои «Жигули» подальше, но так, чтобы видеть каждое движение владельца «остина». Связавшись по рации с Салаи, который тем временем заехал в боковую улицу, докладывал о передвижении «объекта»:

— Заплатил за стоянку, взял талон… Переходит сквер, движется по направлению к площади Верешмарти!

— Оставайтесь в машине. Иду за ним!

Внезапно из переговорного динамика послышался голос подполковника Роны, вмешавшегося в разговор:

— Запрещаю! Пусть потопают другие.

Форстер, миновав здание английского посольства, свернул за угол и вышел на площадь. Два сотрудника, сменяя друг друга, неотступно шли за ним на удалении двадцати шагов. Опытный разведчик, Форстер то и дело останавливался у витрин, под тем или иным предлогом, словно невзначай, оглядывая тротуар впереди и позади себя. Но наблюдатели тоже знали свое ремесло и делали дело, оставаясь незамеченными.

Салаи согласно приказу держался в отдалении, вне поля зрения «объекта».

Вплотную к «остину» подкатил и стал голубой «вартбург». Из него вышли майор Ладани, связист и уже знакомый нам техник-криминалист Шашвари. Сопровождавший их оперативник поспешил к сторожу на стоянке и, отозвав его в сторону, предъявил свое удостоверение. Они обменялись несколькими фразами, и сторож понимающе кивнул. Оперативник подал условный знак Ладани: можно начинать.

Офицеры приступили к работе. Без труда открыв дверцу, Ладани забрался на место водителя и, ощупав наметанным взглядом внутренность салона, остановился на перчаточнице. Он довольно долго шарил пальцами внутри открывшегося углубления, пока не обнаружил на стенке небольшую круглую коробочку. Майор попытался ее извлечь, но коробочка не поддавалась. Тогда изогнутой отверткой он вывернул три винта, ослабил и осторожно вынул крышку.

На ладони майора лежала миниатюрная рация двухсторонней связи. Прощупывая провода, он обнаружил ловко встроенные в приборный щиток крошечный микрофон и такой же репродуктор. Сделав несколько снимков с неожиданной находки, майор быстро вмонтировал все детали на прежние места, вылез из автомобиля и захлопнул дверь.

Тем временем Шашвари хлопотал вокруг колес «остина». Проведя различные измерения и сфотографировав шины марки «Самсон» во всех видах и ракурсах, в заключение он осторожно наковырял из узора на покрышках несколько кусочков почвы и собрал их в нейлоновый мешочек.

Закончив свои дела, офицеры вернулись в машину, а оперативник занял наблюдательный пост в глубине стоянки, откуда хорошо был виден маршрут, по которому удалился Форстер.

Центральный почтамт, как всегда, кишел посетителями. Чтобы избежать толкотни, Форстер вошел в здание со стороны улицы Варошхази.

— Я заказывал Мюнхен на три часа, — напомнил он знакомой девушке.

— Помню, господин, все помню, — ответила та и, заглянув в реестр, повторила: — Герр Петер Вольф, Мюнхен 0811-126-8972, верно? Сейчас линия будет. Прошу вас подождать возле третьей кабины.

Форстер мельком взглянул на огромные настенные часы. До трех часов недоставало двух минут.

За спиной у него взад и вперед сновали люди. Среди великого множества беспрестанно меняющихся лиц Форстер не обратил внимания на скромно одетого мужчину средних лет, который медленно прошел мимо него и сел рядом на скамью, у самой стенки третьей кабины. Когда Форстер поднялся, чтобы войти внутрь и на мгновение повернулся к нему спиной, мужчина неприметным движением прилепил к стенке кабины какой-то предмет, похожий на майского жука, только чуть поменьше, затем неторопливо встал и пересел на другую скамью, подальше.

— Даю Мюнхен! — послышался голос телефонной барышни.

Форстер прикрыл дверь и взял трубку.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Роне казалось, что за последние часы сам воздух вокруг него словно накалился.

Еще не сгладилась острая боль, причиненная трагической смертью старого Додека, а теперь вот Бела Имре попал в такую беду, что приходилось не на шутку тревожиться за его жизнь. Подполковник, разумеется, отдавал себе отчет в том, что пока знает он ничтожно мало и находится, собственно, лишь у входа в темный лабиринт, двери которого обагрены кровью несчастного Додека. Смерть старика и душевные муки Имре наполняли его яростью и толкали к решительным действиям. Но опыт многих лет работы в контрразведке удерживал от преждевременных, слишком поспешных шагов, борьбы в открытую. Да, эти годы научили его ждать, подавлять в себе желание одним ударом покончить с тем или иным осиным гнездом. И он ждал.

В динамике переговорного устройства послышалось легкое потрескивание, а затем голос Салаи:

— Объект вышел с почтамта, говорил с Мюнхеном. Наши засекли разговор, запись посылаю. Ведем объект дальше.

— Благодарю. Будьте осторожны, не спугните его. Пока это единственная ниточка, которая у нас в руках.

— Я все понял. Будет в порядке.

— Знаю, не подведешь. А сейчас поторопись на стоянку, там работают наши, Ладани и Шашвари. Предупреди, что объект на подходе.

— Иду!

Рона выключил магнитофон, поставил рацию на прием.

Перед ним стоял Кути с блокнотом в руке.

— Что у тебя?

— Кое-что на Нандора Сааса. Родился в Будапеште, в 1924 году, мать — Анна-Мария Борбала Ловаш. В 1946 году нелегально эмигрировал. Сейчас пересек границу в Хедьешхаломе, на автомобиле с паспортом гражданина Венесуэлы на собственное имя. Дата въезда — 16 июня…

— Всего за день до убийства Иштвана Додека! — воскликнул подполковник. — Где проживает?

— В картотеке ищут место прописки.

— Напрасный труд. — Рона с огорчением махнул рукой. — Ясно, что он нигде не прописался. Зачем? Но поиск продолжать, на всякий случай. Чем занимался на родине после войны, сведения имеются?

Капитан заглянул в блокнот.

— Проживал на улице Беркочиш. При регистрации в полиции в 1945 году в анкете в графе о роде занятий указал: «Агент по снабжению, частный предприниматель».

— Иными словами, спекулянт на черном рынке, ясно. Теперь их называют «деляги». — Побарабанив карандашом по столу, добавил: — Чтобы такому ничтожеству поручили работать с Имре? Что-то я сомневаюсь.

Кути указал на динамик переговорника:

— Так или иначе, что-то начинает вырисовываться. Уж очень старается мой друг Салаи, докладывая вам по этой штуке.

— Пожалуй, — согласился Рона. — Конечно, в том случае, если этот «герр Петер Вольф» из той же компании, которая нас интересует.

— Возможно, Ладани и его коллеги тоже что-нибудь нашли.

— Я как раз об этом подумал. Приятно, когда мысли двух коллег скачут по одной дорожке, не правда ли?

Рона улыбнулся и продолжил:

— Бела Имре завтра вылетает в Мюнхен. Ты и Салаи тоже поедете в аэропорт. Поглядите повнимательнее на пассажиров, а особенно на провожающих. Они, конечно, будут контролировать его отлет. Пошлют своего человечка, а может, двоих или даже троих. Они, конечно, будут наблюдать за Имре из зала ожидания, с террасы для провожающих или черт их знает откуда. Постарайтесь их обнаружить.

— Тьма народу. Задачка не из легких, начальник. В котором часу отправляется самолет?

— Сейчас узнаем у Имре. — Подполковник потянулся к телефону. — Мне пора ему позвонить, как условились, для «туфтового» разговора. Думаю, его новые «друзья» непременно будут его прослушивать.

Рона набрал номер прямого телефона директора.

И опять бордовые «Жигули» с Саасом и Миллсом стояли поблизости от здания: «Энергетики».

Агенты слушали голос Имре, находившегося в своем кабинете.

— Спасибо, Тери. Я вижу, вы все уже приготовили мне в дорогу.

— Надеюсь, Мюнхен встретит вас хорошей погодой. — Девушка засмеялась. — Я помню, вы как-то сказали, что не любите приезжать в дождь.

— Верно, однажды я действительно упомянул об этом. И вы запомнили? — В голосе Имре тоже ощущалась улыбка. Это не прошло мимо внимания Сааса.

— Что-то уж слишком он весел, а? — Саас взглянул на напарника.

— Пережил кризис и обрел спортивную форму, — буркнул тот.

Опять послышался голос Терезы:

— Хотя на этот раз, товарищ директор, вам будет, пожалуй, не до погоды. Ведь вы встретитесь с Норой!

Имре не успел ответить — зазвонил прямой телефон.

— Это ты, Балинт? Привет, привет.

Саас ухватил Миллса за локоть.

— Его дружок — контрразведчик!

Слышу, Не мешай!

— Нет, к сожалению, завтра мы не увидимся. Я должен срочно лететь в Мюнхен, — говорил Имре. — Слишком уж медлителен мой немецкий партнер, приходится ехать. К счастью, Нора с мужем тоже будут в Мюнхене… Да, из Рима… Сколько пробуду? Думаю, дня два-три, не больше… Спасибо, я надеюсь, все будет хорошо… Скажи, пожалуйста, прояснилось что-нибудь о Додеке? Бедняга, он не выходит у меня из головы… Медицинская экспертиза? Ну да, патологический аффект, помрачение сознания… Когда похороны?.. К тому времени я уже вернусь… Конечно, буду. Привет Норе? Передам непременно. Обнимаю, до встречи!

Послышался звук положенной на рычаг трубки.

— Слыхал? Помрачение сознания! — Саас облегченно вздохнул. — Хороши сыщики, нечего сказать!

— А что? Лучше было бы, если они разнюхали иное? — нехотя ответил Миллс. — Впрочем, я был о них лучшего мнения. Видимо, на этот раз осеклись.

Саас взглянул на него с подозрением.

— Я тебя не понимаю! Ты словно желаешь им успеха.

Узкие губы угрюмого агента искривились в презрительной усмешке.

— Я не люблю, когда дела идут слишком гладко. Только кретины считают, что на одной стороне все умники, а на другой сплошь идиоты. Игра никогда не идет в одни ворота.

— Трусишь? — с издевкой заметил Саас.

Миллс смерил его безразличным взглядом.

— Я никогда не трушу. Но всегда рассчитываю. — Он включил зажигание и тронул машину.

— Пошел второй литр, — заметила Клара, обходя сидевших вокруг стола Рону, майора Ладани, Салаи и Кути и разливая по чашкам крепчайший кофе.

— Присаживайтесь к нам, Кларика. — Кути пододвинул ей стул. — Послушайте, как Золтан Салаи излагает нам свои впечатления. Чудо! Обратите внимание на твердое «е», такое бывает только у коренных аборигенов области Веспрем.

— Умолкни! — прикрикнул на него Рона. — Продолжай, Золтан.

— От площади Энгельса мы повели «остин» дальше. Парень осторожен и осмотрителен, как тот сторож кукурузы, который ходит воровать на чужое поле. Обращает внимание буквально на каждую мелочь, а ведет машину, так строго соблюдая правила движения, что журнал «За рулем» мог бы посвятить ему специальный номер.

На улице Рудаша машину нагнал дорожный инспектор. Объект так перепугался, что дальше пополз уже и вовсе со скоростью блохи на пенсии. Хорошо еще, патруль не заметил, что этот «остин» объявлен в розыск, иначе испортил бы нам всю обедню.

— Ты прав, — вскинул голову Рона. — Мы все еще не сняли «остин» с розыска! Клара, передайте мое распоряжение сейчас же. Только не спугнуть пташку, а то улетит, потом лови ее.

Секретарша села к телексу и начала отстукивать текст, а Салаи продолжал:

— Переехав через мост, объект свернул возле парка святого Иштвана направо и остановился на улице Валленберга, у дома под номером одиннадцать. Знаете, тот старинный высокий дом, который прежде назывался «феникс»? Мужчина поднялся на четвертый этаж, вынул из кармана ключ, спокойно отпер дверь квартиры под номером четыре и вошел внутрь. Больше мы его не видели. Наши ребята остались на улице, наблюдают за подъездом. Связь с ними постоянная.

— Спасибо, Золи, поработали вы славно, — похвалил помощника Рона и обернулся к Ладани: — Теперь ваша очередь. Что удалось сделать вам с Шашвари?

Майор доложил об обнаруженной в «остине» ловко замаскированной коротковолновой рации.

— Я включил ее на минутку — эфир молчал. Попробовал настроиться — не выходит. Очевидно, установлена на фиксированную волну, принимает одну станцию. Думаю, она может принимать на этой волне и условные сигналы от других передатчиков, но более мощных.

Рона удовлетворенно кивнул.

— Надеюсь, скоро мы найдем и информатора, работающего на этой волне! — Заметив по лицу майора, что тот еще не закончил, сказал: — Извини. Есть еще что-нибудь?

— Никогда не думал, что подполковник Рона пользуется столь громкой популярностью, как какая-нибудь кинозвезда. В перчаточнице «остина», под подкладкой, я нашел твою фотографию.

Все удивленно переглянулись. Затем Рона извлек из ящика стола пакет со снимками, который оставил ему Имре, и, выбрав ту из них, что изображала его рядом с директором на свадьбе Норы, протянул ее майору.

— Эта?

Ладани кивнул.

— Она самая. Только твоя физиономия увеличена раза в четыре, а у остальных видны только плечи.

— «Хоть и хорош портрет, а радость невелика», — процитировал Рона какого-то поэта, мельком взглянув на Кути. — Успокаивает одно: мы на верном пути, теперь это совершенно ясно.

В кабинет вошел Шашвари. Лицо его сияло, в руках он тоже сжимал пакет с фотоснимками.

— Фотографии готовы! — Он положил пакет перед Роной. — Вот, взгляните — «наш человек» в анфас, в профиль и в полный рост. — На снимках фигурировал Форстер в разных видах.

Рона пустил фотографии по кругу.

— Может быть, лицо знакомо?

Ответа не последовало.

— Кути, передай все это в картотеку. Пусть пошарят там хорошенько. Надо установить, кто он? Бежавший за границу эмигрант или иностранец? Если иностранец, очень важно, когда и откуда у нас появился. И поскорее, дело не ждет.

Кути пошел к двери. Подполковник его задержал.

— Да, вот еще что: если установят личность этого фрукта, пусть постараются составить информацию на него и на владельца квартиры, у которого он проживает.

Подойдя к Салаи, Рона сказал:

— Свяжись-ка сейчас с нашими людьми. Никакой инициативы! Только наблюдать и наблюдать. Держать глаза открытыми, а рот на замке. Действуй!

Пока Салаи связывался с оперативниками, Шашвари продолжал свой доклад. Он положил перед Роной еще одну подборку фотоснимков.

— Вот это — отпечатки следов двух машин возле лесной сторожки Додека. А эти четыре мы сделали два часа назад, на стоянке у площади Энгельса. Если их сравнить, а также сопоставить гипсовые отпечатки, представляется очевидным, что именно этот «остин» стоял в лесу в тот роковой день. Об этом говорят и результаты обмера, характерные отпечатки царапин и следы износа резины. Совпадение полное.

— Молодцы, — коротко похвалил криминалиста Рона.

— Получается, мы нашли убийцу! — воскликнул Салаи, успевший покончить со своим заданием.

— Формулировать надо точнее, — остудил его пыл подполковник. — Пока мы только нашли человека, который предположительно имеет отношение к убийству.

Кути вернулся, держа в руке лист бумаги и магнитофонную кассету.

— Вот запись разговора «герра Петера Вольфа» с Мюнхеном и его перевод. Он говорил по-английски, произношение безукоризненное. Номер абонента в Мюнхене — 0811-126-8972.

Рона стал читать перевод вслух:

— «Звоню по поводу командировки… Как решено? Понял… Сопровождать, охранять от случайных встреч… Где мой билет? Не слышу… В агентстве „Люфтганза“?

Так… Думаю, лучше всего оставить его в аэропорту на стоянке. Ведь через три дня мы вернемся… Остальное в порядке… Приму к сведению. До свидания!» Ну, что же, — заключил Рона, — теперь мы знаем еще чуть больше.

— Один из этой компании, стало быть, нам теперь известен. — Кути загнул один палец. — Скоро мы будем иметь на него дополнительные данные. Но где еще двое? Те, что были в сторожке, но пришли с другой стороны? По всей вероятности, первый из них — это Нандор Саас, о котором рассказал Бела Имре. А кто второй?

— За этим-то ты и едешь завтра в аэропорт, — пояснил Рона. — Вы слышали сами: «герр Петер Вольф» будет сопровождать Имре в самолете. Но кто-то должен убедиться в том, что они улетели. — Немного подумав, он обратился к Шашвари: — Ты со своими мальчиками тоже отправишься в аэропорт. Сфотографируете всех провожающих самолет на Мюнхен. Всех без исключения, понятно?

— Ясно, как день, что этот «Вольф» пересек нашу границу под другим именем. Свяжитесь с паспортным контролем и установите данные, которыми прикрывается этот тип. Оставленный в аэропорте автомобиль осмотрите еще раз, вдруг обнаружите что-нибудь новенькое. Работать только ночью.

Замигала лампочка переговорника.

— Это наблюдатели! — Салаи нажал кнопку.

— Докладывает «четвертый». Объект вышел из дома. — Минуты через две тот же голос продолжал: — Теперь он садится в машину!

Рона переключил связь на себя.

— Следуйте за ним. Думаю, он поедет в представительство авиакомпании «Люфтганза».

— Откуда вы знаете, товарищ подполковник? — В голосе оперативника прозвучало явное удивление.

— Подключили гадалку! — Рона засмеялся, затем, уже серьезно добавил: — Докладывайте о каждом его шаге, из вида не терять.

Подполковник выключил переговорник и откинулся на спинку кресла.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Тереза Кинчеш проживала в квартире одна.

Родителей ее уже не было в живых, отец умер три года назад, мать — всего год, и девушка осталась одна-одинешенька в большой двухкомнатной квартире, уютно и красиво обставленной. Несколько чужеродно выглядел только стеклянный шкаф, уставленный многочисленными кубками, медалями и другими призами за победы в автомобильных гонках, а три лавровых венка на стене над ним выглядели и вовсе нелепо. Но именно они были наиболее дороги сердцу завзятой автомобилистки. Почетные трофеи, завоеванные в нелегкой борьбе!

Тереза стояла перед зеркалом и примеряла сшитый на заказ новенький спортивный костюм для очередного ралли, как вдруг у двери раздался звонок.

Девушка никого сегодня не ждала, а потому заколебалась, стоит ли открывать дверь. В конце концов победило женское любопытство. Она на цыпочках вышла в прихожую, заглянула в смотровой глазок и от неожиданности отпрянула.

Перед дверью стоял Балинт Рона.

Тереза отодвинула засов, повернула ручку английского замка и, распахнув дверь настежь, безмолвно уставилась на нежданного гостя.

— Добрый вечер, Тереза, — поздоровался подполковник, в руках он держал букет цветов. — Я знаю, вас удивил мой столь поздний и, главное, неожиданный визит. Но мне необходимо переговорить с вами, и весьма срочно.

— Проходите, пожалуйста, товарищ Рона, — приветливо сказала девушка. — Но, должна признаться, услышав звонок, я ждала кого угодно, только не вас.

Рона проследовал за хозяйкой в комнату и, когда она обернулась к нему, протянул ей букет.

— Увы, в этот поздний час я смог получить очень скромный букетик только у торговки на углу. Но это полевые цветы, и они идут вам, по-моему, гораздо больше, нежели гвоздики и розы, — сказал он. — Они такие же милые и естественные, как вы сами. — Подполковник был явно не в своем репертуаре.

Тереза рассмеялась:

— Получается, вы пришли ухаживать за мной, не так ли? Не возражаю. — Она поставила цветы в вазу с водой. — Прошу садиться.

Рона сел в кресло и обвел взглядом комнату.

— Хорошо у вас.

Девушка присела на край кушетки, покрытой темнозеленым ковриком, положила ногу на ногу и, обхватив руками колено, приготовилась к разговору.

— Итак, я слушаю.

— А у вас вокруг носа веснушки! В первый раз заметил, ей-богу, очень вам к лицу.

Тереза, уже начиная сердиться, пояснила:

— В начале лета они появляются каждый год. Спасибо, что обратили внимание. Значит, вы и впрямь пришли за мной ухаживать? Послушайте, товарищ Рона, давайте не будем играть в кошки-мышки! Мой начальник, директор Имре, за два последних дня превратился буквально в комок нервов, взвинчен до такой степени, что я просто не могу даже слова ему сказать. А ведь мы не только давно работаем вместе, но и стали в какой-то мере друзьями. Вы, его лучший друг, заявляетесь в восемь часов вечера ко мне на квартиру и пытаетесь затеять со мной весьма милый, но никчемный разговор. Не примите за невежливость, но не лучше ли будет перейти прямо к делу? Мне кажется, я этого заслуживаю.

— Что же, вы облегчаете мне задачу, милая Терике, благодарю вас. Дело в том, что Бела Имре попал в большую беду.

— Я так и предполагала. — Склонив голову набок, Тереза деликатно поинтересовалась: — Вы занимаетесь этой его бедой как друг или как должностное лицо?

— Будет достаточно, если я отвечу вам так: как друг, который является в настоящее время и должностным лицом?

— Поначалу я думала, что так угнетающе подействовала на него смерть Додека…

— Говорил ли вам ваш начальник, что Иштван Додек убит? — прервал девушку Рона.

— Убит? Боже мой… — Тереза побледнела. — Нет, не говорил. Имре сказал лишь, что старик умер, а когда я спросила от чего, он ответил, что пока неизвестно. Но почему его убили? За что?

— Мы как раз этим сейчас и занимаемся.

— Бедный, бедный старик! — Тереза тяжело вздохнула. — Они так любили друг друга. — Подняв глаза на подполковника, она спросила: — И вы уже знаете, кто убил?

— Пока нет. Но ищем и найдем. Сейчас Додека уже не вернешь, а в опасности Бела Имре.

— Вы хотите сказать, — в ужасе прошептала девушка, — что и его хотят убить?

Имре избежал прямого ответа.

— Чтобы спасти его, нам нужна ваша помощь.

Тереза вскочила.

— Конечно, я сделаю все, что могу! Что я должна делать?

— Я вам все расскажу по порядку. А пока прошу вас, сядьте и посмотрите вот на этого человека. — Рона сунул руку в карман, вынул фотографию Форстера и показал девушке. — Видели вы где-нибудь этого человека? В приемной, в здании института или, может, на улице у входа?

Тереза, держа в пальцах фотографию, долго ее рассматривала.

— Нет, этого мужчину я не видела и не встречала.

— Понятно, — негромко проговорил Рона. — В таком случае вам предстоит сделать следующее…

Утро выдалось туманное.

Шофер, выведя «мерседес» из гаража, побрызгал лобовое стекло холодной водой, включил «дворники» и подкатил к подъезду.

Из «Жигулей», приткнувшихся неподалеку, за его действиями наблюдали Саас и Миллс.

Саас смотрел на часы.

— Через час двадцать минут отправляется самолет. Уж не передумал ли он за ночь?

— Сейчас увидим. Не верю, чтобы он бросил дочь на произвол судьбы, — отозвался Миллс.

— Кроме того, он боится и за собственную шкуру, что бы ты ни говорил о его достоинствах, это факт!

Миллс промолчал. Ограниченность партнера становилась для него все более очевидной.

Имре появился в стеклянных дверях вестибюля и сбежал по ступеням лестницы, держа в руке небольшой дорожный саквояж, который небрежно бросил на заднее сиденье.

— Вот подлец! — Саас выругался сквозь зубы. — Смотри, он не взял свой «дипломат».

— Ну и что? Это не наши заботы, — равнодушно ответил Миллс. — В самолете и по ту сторону границы слушать его разговоры будут другие!

Имре сел рядом с шофером.

— Доброе утро, — поздоровался он и хотел было сказать еще что-то, но осекся.

За рулем на месте шофера сидела Тереза Кинчеш. Неприметным жестом, словно невзначай, она поднесла палец к губам.

— Поедем быстро, товарищ директор, — сказала она нарочито громко, — а то, чего доброго, опоздаем. Погода прекрасная, самолеты стартуют по расписанию.

Наклонившись вправо, чтобы еще раз прихлопнуть дверь, девушка тихо добавила:

— Повезу вас я, это поручение товарища Роны. Он просил передать вам привет.

Имре успокоился.

Тереза включила зажигание, и «мерседес», мгновенно набрав скорость, помчался к аэропорту.

— Мне повезло, вы такой отменный водитель, — с горечью проговорил Имре.

— Спасибо, но главное сейчас не в атом, — ответила Тереза. — Откройте перчаточницу, там лежит фотография. Балинт Рона интересуется, видели ли вы изображенного на ней человека.

Имре долго смотрел на лицо мужчины, снятого чуть-чуть в профиль.

— Нет, я его не встречал.

— Значит, не с ним вы разговаривали в машине «Жигули», когда вас возили в горы?

— Нет, не с ним. — Помолчав немного, Имре покосился на Терезу: — Что все это значит, Тери? Вы обо всем знаете?

— Ничего я не знаю! Даже о том, что вашего старого друга убили, я узнала только вчера.

— От кого же?

Вечером меня навестил товарищ Рона. Он принес мне цветы и поручил задать вам два-три вопроса, на которые хотел бы получить точный ответ.

— Задавайте!

— Во-первых, он просил внимательно посмотреть на автомобили, обгоняющие нас по пути в аэропорт. Не заметите ли вы в одном из них того человека, который возил вас на прогулку в горы? — Говоря это, Тереза поглядывала в зеркало, наблюдая за машинами, идущими позади. — Я же должна установить, не сидит ли кто-нибудь у нас «на хвосте». — Вдруг она резко заметила: — Только вы не оглядывайтесь, вам нельзя!

— Хорошо, не буду, — обиженно сказал Имре. — Что еще?

— Мы приедем в аэропорт немного позже начала регистрации билетов. Ваш друг просит вас идти не торопясь, даже медленно. Сначала через зал ожидания, затем через паспортный контроль и таможню в таком же темпе. Всех, кто окажется поблизости от вас, будут наблюдать и фиксировать на пленку.

— Какие хлопоты! — недовольно пробурчал Имре, внутренне, однако, даже тронутый такой заботой.

— Да, немалые, — согласно кивнула Тереза. — И еще товарищ Рона просил передать…

— Что, это еще не все?

— Самое важное: в переговорах, которые вы будете вести в Мюнхене, видимо, будет участвовать не только тот тип, который возил вас в горы, но и тот, чью физиономию вы сейчас видели на фотографии. Нужно запомнить, кто из них будет там и какую роль играет в вашем деле.

— Хорошо, я открою глаза пошире.

— Товарищ директор, — после короткой паузы просительным тоном сказала Тереза, — будьте немного повеселее. Увидите, все будет хорошо. Верьте товарищу Роне!

— Я верю, — печально улыбнулся Имре. — Но в Мюнхен-то лечу все-таки я, а не он, надеюсь, вы понимаете?

— Понимаю. И сочувствую.

За разговором девушка не забывала поглядывать в зеркало заднего вида, но бордовые «Жигули» держались на таком далеком расстоянии, что заметить преследователей Терезе не удалось.

Они подъехали к павильону с надписью «отправление».

— Вы славная девушка, — сказал Имре прежде, чем покинуть машину. — Очень сожалею, что за последнее время я часто вас обижал.

— Пустяки, не думайте об этом! — весело откликнулась Тереза. — Мой привет Норе и ее счастливцу мужу!

— Спасибо. Передам. Если смогу. — Имре пожал девушке руку, взял с заднего сиденья саквояж и стал подниматься по ступенькам лестницы аэровокзала.

Тереза включила скорость и тут же отъехала. Лишь когда ее «мерседес», совершив петлю, выбрался на прямое как стрела скоростное шоссе, на стоянке аэровокзала припарковались «Жигули» агентов-«близнецов».

Ранним утром Рона, стоя у окна своего кабинета, смотрел на бесконечный поток автомобилей, медленно текущий по городским улицам. Он слышал о том, что для разгрузки основных магистралей будто бы собираются ввести так называемое «ступенчатое» начало рабочего дня в учреждениях и на предприятиях, но сейчас, глядя на столпотворение внизу, невольно подумал, что ему-то, собственно говоря, абсолютно безразлично, когда начинать рабочий день, поскольку ни один компьютер не способен предсказать, когда этот день окончится.

Клара вошла в комнату, как обычно поставила на край стола подносик с кофейником. Чашки звякнули, Рона обернулся.

— В такое дурацкое положение, как сейчас, я не попадал еще ни разу, — проговорил он ворчливо. — Мои молодцы давно в аэропорту, а я сижу тут под домашним арестом, к которому приговорил меня некий прощелыга-фотограф, сделавший из меня кинофотозвезду!

— Выпейте свой кофе, — подбодрила начальника Клара, — а немного погодя я принесу что-нибудь на завтрак. В вашем возрасте для душевного, спокойствия надо побольше есть.

— А почему бы вам не отправить меня прямо в дом престарелых? — продолжал ворчать подполковник, помешивая кофе. И хотя в голосе его не чувствовалось раздражения, Клара все же покраснела и поспешила перевести разговор на другую тему.

— Вы думаете, Имре грозит серьезная опасность?

— Я тревожусь за него. Точно еще не знаю, но догадываюсь, чего они от него потребуют. А Бела человек твердый, упрямый и вспыльчивый. Если он там встанет на дыбы, это может окончиться трагично.

— Его могут убить?

— Нет, для этого они достаточно разумны. Таким способом они не получат для себя никакой выгоды.

— Что вы хотите сказать?

Рона не спеша допил кофе.

— Бела стоит сейчас один на один против мощной организации, влияние и негласный аппарат которой огромны.

Рона не смог продолжить — в дверях появились оба «молодца» — Кути и Салаи, вежливо пропуская вперед майора Ладани и маленького Шашвари.

— Улетел, — доложил Кути и вытащил из кармана блокнот. — Вот данные на мнимого «герра Петера Вольфа» по паспорту, который он предъявил на КПП.

— То есть по которому он въехал и официально находился у нас. Итак?

— Имя — Томас Форстер. По паспорту — гражданин республики Панама. Визу на въезд получил как турист, на границе, действительна тридцать суток. Все эти данные я передал для проверки по телексу из аэропорта.

— Правильно, — одобрил Рона и обратился к Шашвари: — Ну а ты что скажешь?

— Мы сняли всё и всех на свете, — обычной скороговоркой доложил техник. — Материал в лаборатории, проявляется.

— Неплохо, — похвалил Рона. — Но учтите, вам придется еще изрядно потрудиться. Мне нужны два вида фотографий, во-первых, все лица, сильно увеличенные, а во-вторых, групповые снимки. Такие, чтобы вокруг конкретного лица были ясно различимы люди, находившиеся поблизости. Задание понятно?

Шашвари умчался. Наступила очередь Ладани.

— Меня интересует «остин» Форстера. Кстати, условимся называть его теперь этим именем. Где его машина?

— Стоит на стоянке аэропорта.

— Значит, ночью вы займетесь ею и просмотрите все сызнова, теперь у вас время есть. Очень меня интересует его рация на фиксированной волне. Но работать будете не в аэропорту, а здесь, «дома». Я уже распорядился, когда стемнеет, на место машины Форстера будет поставлен точно такой же «остин» с тем же номером. Чтобы никаких подозрений. У Форстера наверняка остались здесь «друзья», они будут приглядывать за машиной. А до подмены и потом, — обратился он к Кути, — изволь организовать круговое наблюдение.

— Но ведь Форстер вернется только через три дня! — усомнился Кути. — Зачем сковывать наши силы, их и так у нас немного.

— Хорошо, действуй по своему усмотрению, — непривычно резко сказал Рона. — Но только в том случае, если сможешь мне доказать, что вместе с Форстером улетели и все его сообщники.

Кути промолчал, проглотив слюну.

— Сегодня утром Тереза Кинчеш, секретарь Белы Имре, показала ему фотографию Форстера. Он его не знает и никогда не видел. С ним вел беседу другой человек, по имени Нандор Саас. — Рона опять взглянул на Кути. — А в твоем докладе я что-то не заметил сообщения о том, что вместе с Имре и Форстером улетел также и этот голубок. Отсюда следует, что сообщник или сообщники Форстера, если Саас не один, находятся тут, в Будапеште. Пора научиться анализировать хотя бы собственные наблюдения, капитан.

Заработал телекс.

Салаи вслух читал текст;

— «Томас Форстер, родился в 1922 году в Веллингтоне…»

— Далеко он, однако, забрался, — подал реплику Ладани.

— «…гражданин республики Панама, — читал дальше старший лейтенант. — Въехал через Хедьешхалом шестнадцатого июня. Проживает по броне „Ибуса“, адрес: Будапешт, тринадцатый район, улица Валленберга, одиннадцать, четвертый этаж, квартира номер четыре. Виза действительна тридцать суток. Фотографии на паспорте и на анкете с предварительной просьбой о визе идентичны и полностью совпадают. Конец».

— Подтверди, что информацию получили, — бросил Кути.

Салаи растерянно смотрел на клавиши, не зная, что и где нажимать. Капитан проделал два шага, чтобы показать товарищу, как обращаться с аппаратом, но тот опять ожил, отстукивая новый текст. Теперь вслух читал уже Кути:

— «Примечание. По данным картотечного архива, в 1945 году в Венгрии находился некий Томас Форстер. Был сотрудником Союзной контрольной комиссии сразу после окончания войны. Других данных не имеется, фотографии тоже. Конец».

Кути дал сигнал о приеме и выключил аппарат.

— Насколько я понимаю, дела наши понемногу идут на лад, — удовлетворенно заворчал Рона. — Что же, мне положительно нравится этот Форстер. Проходимец трех частей света! Рождается близ Австралии, получает гражданство в Южной Америке и занимается шпионажем в Европе!

— И как только он выдерживает такие хлопотные прогулки?! — Настроение у Роны явно поднималось. — Здоров, наверное, как боров, ничто его не берет.

Салаи поддакнул:

— Наверное. Только вот зубами мается.

— То есть как? — не понял подполковник. — У Форстера болят зубы? Этого ты не доложил.

— Наблюдатели сообщили, что, когда Форстер вылез из своего «остина», он прижимал ко рту платок, да так, что скрывал им по меньшей мере половину лица. Несмотря на теплую погоду, на голове у него была кепка, надвинутая по самые уши, а шел он сгорбившись, шаркая ногами, словно вдруг постарел лет на двадцать.

Рона слушал, не перебивая.

— Если бы не они, я бы его не узнал. Мы стояли на террасе для провожающих, когда товарищ Имре и другие пассажиры вышли из автобуса у трапа самолета. В общей толпе был и Форстер. Наш наблюдатель, пройдя мимо, указал мне на него. Вон, мол, тот старик с больными зубами.

— Кути! — воскликнул подполковник. — А ты? Ты где был? Прошляпил?

— Он не мог его видеть, — встал на защиту товарища самоотверженный Салаи. — Еще до приезда Имре я подал ему знак пройти на другую сторону террасы, откуда видна привокзальная площадь. Посмотри, мол, там, незачем нам тут втроем топтаться. Я взял на себя выход на летное поле, а он вход и зал ожидания.

Рона разошелся не на шутку:

— Если в другой раз ты увидишь столь внезапно заболевшего шпиона, диверсанта или просто агента, его не жалеть надо, а докладывать об этом! Ишь расчувствовались! — Поразмыслив с минуту, он сказал уже более спокойным тоном: — Очевидно, сообщники Форстера не знают, что он в Будапеште и, возможно, их контролирует. Он маскировался под старика и закрывал лицо не от нас, а от них. Чтобы они его не узнали, это понятно?

Заговорил Ладани:

— Я думаю, мы скоро будем знать и тех, от кого он маскировался. Наши фотографы и кинооператоры неплохо поработали, подождем результатов.

— Интересно, как вы определите этих мерзавцев среди такого множества лиц? — забеспокоился Салаи.

— Ничего, нам помогут, — заверил его Рона.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Километрах в пятнадцати от окраины Мюнхена по одной из автострад, разбегающихся от баварской столицы, ответвляется по нынешним временам узкое, тихое шоссе, обсаженное липами и яблонями. Попетляв между холмами и рощами, оно упирается в массивную каменную ограду. По гребню этого высоченного забора натянута колючая проволока в два ряда, по которой пропущен электрический ток.

Угрюмые железные ворота прикрывают въезд. Внутри, возле калитки, сооружена сторожевая будка, больше смахивающая на дот. Два стража в полувоенной форме с пистолетами на боку безотлучно несут здесь службу день и ночь, в будке висят даже автоматы.

От ворот широкая, обрамленная густым подстриженным кустарником и вымощенная брусчаткой дорога ведет в глубь парка, где возвышается замок, отнюдь не средневековый, а подобный тем роскошным виллам и дворцам, которые начали расти на окраинах Мюнхена вскоре после окончания второй мировой войны как грибы, вскормленные прибылями от «западногерманского чуда», одного из парадоксов послевоенного мира.

Здание из красного кирпича сооружено в стиле современной функциональной архитектуры, где форма подчинена целесообразности, а фактура материала и отделка лишь подчеркивают это и заодно достаток владельца.

Слева и справа от подъезда, украшенного тяжелыми дверями из мореного дуба, к которым ведут широкие каменные ступени, разбиты клумбы. Позади них, под искусно сплетенными в виде зеленых беседок ветвями декоративных деревьев, стоят два одинаковых гарнитура садовой мебели — круглый стол, диванчик и несколько стульев.

В левой беседке, взявшись за руки, молча сидели супруги Жакаи. Тишина парка, нарушаемая лишь изредка голосами и шорохом крыльев птиц да хрустом гравия под ногами охранников, патрулировавших по аллеям и дорожкам, казалась тягостной и гнетущей.

Молодожены сидели здесь с самого утра, насторожившись как испуганные птицы, не понимая, что происходит с ними и вокруг них.

Внезапно приоткрылась тяжелая дверь парадного подъезда, из нее вышел Каррини и направился к ним.

— Мы просим вас, господа, в ближайшие минуты вести себя так же благоразумно, как до сих пор, — сказал он. — В особенности это касается вас, мадемуазель. Простите, госпожа Нора.

— Чего вы хотите от моей жены? — резко отпарировал Габор.

— Только самообладания, ничего больше! Дело в том, что через несколько минут сюда пожалует ваш отец.

Лицо Норы озарилось радостью. «Ну, погодите, мерзавцы, отец с вами быстро управится», — подумала она и невольно улыбнулась.

— Вы останетесь сидеть там, где сидите, — продолжал итальянец, — тогда вы увидите господина Имре и он увидит вас. Но разговаривать вы с ним не будете, и он с вами тоже.

Улыбка погасла в глазах Норы.

— Вы, может быть, объяснитесь? — вспыхнул Габор.

— Мне нечего вам объяснять, молодой человек. Таков приказ шефа.

— Но это же издевательство! Я протестую!

Каррини равнодушно повел плечами.

— Это ваше право. Но как вы убедились, протесты ни к чему не приводят. Предупреждаю только, не пытайтесь самовольничать, чтобы вам опять не скрутили руки, как в гостинице. — Рот итальянца ощерился, как в тот момент, когда Габор ударил его в скулу, и он на мгновение утратил свою натянутую вежливость. — Погоди, мы еще рассчитаемся, красавчик…

Нора встала между мужчинами.

— Но потом, позже, я все-таки смогу переговорить с моим отцом, не правда ли?

— Не знаю, сударыня. Обещать вам что-либо я не уполномочен. Пока я лишь предупреждаю вас: не делайте попыток даже окликнуть вашего отца. Вам все равно помешают это сделать, и вы лишь усугубите свое положение, повредите самим себе.

Каррини повернулся, отошел к дверям подъезда и стал там, заложив руки в карманы.

Перед железными воротами остановился большой черный лимузин и посигналил два раза.

Вышли охранники. Они обошли машину кругом, заглянули в салон, окинув цепким взглядом пассажиров, затем открыли обе створки ворот.

Въехав в парк, лимузин, мягко покачиваясь на рессорах, сделал полукруг и подъехал вплотную к ступеням подъезда. В этот момент Имре и увидел сидящих в беседке молодоженов, отделенных от него цветочной клумбой. Нора и Габор тоже заметили его и вскочили со своих мест. Из-за колонны портала тут же появился охранник, держа руку на пистолетной кобуре. Молодые люди замерли без движения. Имре, выйдя из автомобиля, успел лишь помахать им рукой — к нему тотчас подошел Каррини и, взяв его под локоть, попытался направить к дверям.

Имре, даже не взглянув на итальянца, брезгливым движением стряхнул его пальцы с руки и вошел в дом. Понимая, что сейчас не время для мелких обид и дискуссий, Каррини закусил губу и, опередив Имре, ввел его в просторный холл. Указав жестом на гостиный гарнитур, стоявший посредине зала, он встал в позу стража у двери напротив, ведущую во внутренние покои замка.

После нескольких секунд томительного ожидания заговорил скрытый в стене репродуктор, громка, на полную мощность. Голос показался Имре знакомым.

«Вы стали тянуть с ответом, и мы решили облегчить ваше положение… Взяли заботу о молодоженах на себя». — Да, это говорил Саас. «Где находится моя дочь?» — Имре узнал свой собственный голос. «Вы узнаете об этом в тот же момент, когда мы получим ваше согласие…» — продолжал Саас. Вновь голос Имре: «Хорошо. Я согласен… Я согласен с вами сотрудничать».

Последняя фраза, словно на испорченной пластинке, повторилась несколько раз, все громче и громче:

«Я согласен сотрудничать с вами. Я согласен… Я согласен…» Послышался щелчок, запись кончилась.

«Склонность к театральным эффектам», — отметил про себя Имре.

В следующую минуту отворилась дверь. Вошел Бенкс, за ним Форстер. Итальянец у двери вытянулся как солдат при виде генерала.

Бенкс сел в кресло напротив Имре, Форстер остался стоять чуть в стороне и между ними, так, чтобы видеть обоих собеседников.

— Представляться считаю излишним, — начал шеф, не поздоровавшись. — Вполне достаточно того, что я знаю вас.

— Вы правы, — кивнул Имре. — Я, собственно, никогда и не интересовался ни вашим именем, ни тем, кто вы.

У итальянца отвалилась челюсть, Форстер с беспокойством взглянул на шефа. Гость оказался не из робких.

Шеф остался невозмутим. Он знал об Имре больше, чем его сотрудники. Не только все обстоятельства, но и самого Имре как человека. Во всяком случае, Бенкс так думал и заранее предвидел, что переговоры окажутся не из легких, несмотря на то, что все карты, казалось, были в его руках.

— Перейдем к делу, — закончил он неприятное для обоих начало беседы. — Вы только что имели возможность слышать, что мы записали на пленку весь ваш разговор в Будапеште с нашим человеком по имени Нандор Саас.

Имре вынул сигарету, не спеша, не спрашивая разрешения, закурил и с видимым удовольствием затянулся дымком.

— Вы простите, если я вас поправлю, — ответил он, не повышая тона. — Магнитофонная запись, которую вы проиграли, не имеет отношения к делу. Театральные штучки оставим для слабодушных, я не из их числа. Главное — в ваших руках моя дочь. Что вы хотите за нее?

Бенкс удобно откинулся в кресле, положив обе руки на подлокотники.

— Что же, ваша смелость достойна уважения. Но слова в этих стенах не имеют значения. Так вы ничего не добьетесь. Будьте взрослым человеком, и мы сможем договориться.

— Отвечайте на мой вопрос!

Каррини весь кипел: он не мог себе даже представить, чтобы какой-то наглец посмел бы разговаривать с шефом в таком тоне. Он не выдержал:

— Прикажите, шеф, немного обработать этого храбреца!

Бенкс, всегда внушавший ужас подчиненным, повернул голову в сторону итальянца.

— Вы идиот, — сказал он тихо, но так, что Каррини содрогнулся.

Имре только сейчас разглядел итальянца как следует. «Это же фотограф, тот самый, что был на свадьбе Норы!» — узнал он.

Бенкс между тем вновь уперся немигающим взглядом в зрачки Имре.

— Речь идет о значительно большем, чем судьба вашей дочери! Мы много платим, но многого и требуем взамен. — Он подал знак Форстеру, и тот, вынув из секретера какие-то бумаги, стал выкладывать их по порядку на стол перед Имре.

— Перед вами копия предсмертного заявления Иштвана Додека, — продолжал Бенкс. — В Будапеште вам вручили такую же.

— Додека принудили написать эту бумагу!

— Это надо доказать. Даже ваш приятель-подполковник, этот, как его…

— Балинт Рона, — подсказал Форстер.

— Да, да. Так вот, этот ваш Рона тоже уверен, что самоубийство имело место в результате минутного помрачения сознания, это подтверждает и медицинское заключение. Вопрос лишь в том, в каком состоянии находился старик, когда он писал этот документ. Больная фантазия? Нет! Такого рода сомнения исключаются показаниями другого свидетеля. Взгляните, они тоже перед вами. Там Нандор Саас подробно описывает, какими делами вы занимались, будучи офицером СС.

«Это он! Именно он разработал и привел в исполнение весь этот дьявольский план! Он приказал убить Додека!» Эта внезапная мысль вызвала у Имре такой гнев и ненависть, что он покраснел от прилива крови. Медленно растягивая слова, чтобы не выдать бушевавших в нем чувств, Имре ответил:

— Саас написал все это по вашему приказу. Вы диктовали, он писал. — И тут же возникла другая мысль, принесшая столь же внезапное успокоение. «Они прослушивали все мои телефонные разговоры. Значит, и последний с Роной перед отъездом. Молодец Балинт, ловко придумал».

От Бенкса не укрылась неожиданная перемена в настроении, невольно отразившаяся на лице собеседника. Но он понял это иначе: Имре испугался, противник почти сломлен.

— Разумеется, Саас готов повторить свое заявление и перед вашим прокурором, — возвысил голос Бенкс и опять сделал знак Форстеру. На стол лег еще один лист бумаги.

— Ознакомьтесь, — сказал Форстер. — Это показания Роберта Хабера. Он под присягой утверждает, что вы лично стреляли в него в ту новогоднюю ночь.

Имре смял сигарету в пепельнице, встал и подошел к окну, за которым виднелись затейливые, ухоженные садовником южные растения зимнего сада. Каррини потной ладонью сжал в кармане рукоятку револьвера.

— Послушайте, вы! — Имре резко обернулся. — Вы прекрасно осведомлены о том, что я делал в сорок четвертом в Будапеште. Да, я стрелял, но только не в казарме. Да, я убивал, но убивал фашистов, их нилашистских прихвостней и палачей из СС. И это вы знаете!

— Знаю, — холодно подтвердил Бенкс. — Ну и что же? Здесь не комиссия борцов сопротивления и не антифашистский комитет. — Он искоса взглянул на Каррини.

Итальянец метнулся к двери и растворил ее. На пороге появилась фигура мужчины, почти дряхлого старика, опиравшегося на две палки, совершенно седого. Глаза его лихорадочно горели.

— Вот, полюбуйтесь, — указал на него Бенкс. — Это Роберт Хабер, тот самый, которого вы хотели убить. Не ваша заслуга, что он случайно остался в живых.

— Я никогда не видел этого человека! Не видел и не знаю.

— Ах ты, подлый негодяй! — Налитые кровью глаза Хабера начали выкатываться. — Ты убивал сотни людей, разве можно запомнить всех? Но я-то запомнил! — Брызгая слюной, он с трудом проковылял два-три шага вперед. — Подлец, изверг, чудовище! Ну, теперь я с тобой рассчитаюсь! — Хабер, размахивая одним из костылей, как дубинкой, двинулся было к Имре, но Каррини перехватил его и вывел вон.

Имре вернулся к своему креслу и сел.

Бенкс пристально за ним наблюдал.

— Признаюсь, впечатляет, — кивнул головой Имре, сделав небольшую паузу. — Сцена великолепная, ничего не скажешь. И часто вы выпускаете этого артиста?

Форстер знал наизусть козырные карты и приемы своего шефа, и хотя ни на минуту не сомневался в исходе поединка этих двух людей, но даже он невольно отдал должное противнику, которому удалось — пусть временно — взять верх над самоуверенным Бенксом.

— Как вы догадались? — озадаченно спросил хозяин шпионского гнезда.

— Я не догадался. Я просто взял вас на пушку. — Имре в упор посмотрел Бенксу в глаза. — Чистый блеф. Учусь у вас!

Бенкс был человеком без эмоций, беспощадный и холодный, как механизм, работающий по заданной программе, но, когда он сталкивался с настоящими людьми, а не с наемниками и всякой мразью, готовыми лизать ему пятки, он умел отдавать им должное.

— Вы серьезный противник. Тем лучше, мы приобретем достойного союзника.

Имре не ответил, и он продолжал:

— Однако вы не можете отрицать, что этот Хабер неплохой актер, а перед судом он сыграет еще более убедительно. — Бенкс попробовал улыбнуться. — Вы, конечно, отдаете себе отчет в том, что подобный процесс означал бы крах вашей карьеры и, что еще важнее, потерю доверия к вам как к коммунисту. Я подчеркиваю это, потому что, по моим сведениям, вас не столько волнует место под солнцем, сколько вопросы чести, преданность идеалам, не так ли?

На улыбку Имре ответил улыбкой.

— Признайтесь, вы сами не верите в этот фарс с судебным процессом. Те из ваших людей, с которыми мне пришлось встречаться до сих пор, не более как мыльные пузыри, отыгранные карты, если хотите. Полутрупы, от которых за версту разит агентурной гнилью.

— Вы абсолютно правы, так оно и есть, — легко согласился Бенкс. — И вероятнее всего, я просто не выставлю их перед вашим судом лично. Зачем? Они дадут свои показания здесь, в Мюнхене, под моим личным присмотром, но в присутствии прокурора и нотариуса. А потом мы передадим их заявления в прессу и устроим маленький газетный бум.

Имре оцепенел. Удар был неожиданным и коварным. С лица его исчезла улыбка, ноги и руки стали как деревянные. Бенкс между тем продолжал, и голос его звучал все жестче:

— Должен вас информировать: редакции многих крупных европейских газет, не говоря уже об американских, весьма охотно примут от нас этот сенсационный материал. Вы только представьте себе заголовки: «Карьера бывшего офицера СС в народной Венгрии» или: «Как бывший эсэсовец превратился в директора института».

— О нас писали много всяких гадостей и раньше. — Имре попытался парировать выпад противника. — Очередная газетная утка.

Бенкс не удостоил вниманием довод собеседника.

— На нашей планете функционирует множество всевозможных демократических, антифашистских и прочих так называемых прогрессивных организаций. Попробуйте подсчитать, сколько митингов и демонстраций протеста они проведут, какой шум поднимут! Подобная кампания нанесет серьезный ущерб международному престижу вашего государства. Думаю, и ваши социалистические друзья не останутся безучастными к делу директора Белы Имре, расстреливавшего коммунистов в годы войны.

Атмосфера опять накалилась.

— Если следовать вашей логике, — сказал Имре, усилием воли сдержав гнев, — то международному престижу моей страны будет полезнее, если я стану вашим шпионом!

— Нет, зачем же. Речь идет только о сотрудничестве. А что касается шпионажа, то на нем поймана с поличным ваша дочь. Этого вполне достаточно.

Второй удар попал в цель. Имре почувствовал, как у него защемило сердце. Вежливый тон его собеседника изменился. Теперь он диктовал отрывисто и беспощадно, словно забивая гвозди в стену. Бенкс снова стал Бенксом. Он встал и на этот раз сам подошел к секретеру у стены.

— Вот в этом футляре, — он показал Имре небольшую плоскую катушку, — лежат фотонегативы некоторых видов вооружения блока НАТО, наиболее секретных. А вот это, — Бенкс перелистал несколько страниц, скрепленных между собой, — официальный протокол соответствующих органов, призванных охранять эти секреты, о том, где и как эти фотографии были обнаружены.

— Какое отношение все это имеет ко мне? — Имре старался скрыть охватившее его волнение.

— Не к вам. К вашей дочери. Негативы были найдены в чемодане мужа Норы Жакаи. И на них зафиксированы отпечатки ее пальцев. Преступление она совершила вдвоем с мужем, так сказать. Прямые улики не оставляют сомнений. Равно как и тяжесть наказания по приговору суда. Если он состоится, конечно…

— Вы сошли с ума! — взорвался наконец Имре, но, поняв, что совершает ошибку, осадил сам себя и сел на место. — Вы были правы в отношении цены: вы много даете, но многое и требуете взамен! — Имре дал почувствовать собеседнику, что внутренне сломлен и готов начать переговоры. — Итак, вы предлагаете мне вернуть свободу моей дочери и моему зятю, сохранить престиж моего государства и незапятнанной мою честь! Что же вы требуете взамен?

На лице Каррини отразилось торжество победы. Жесткие складки в углах рта Форстера тоже разгладились.

— Вы передадите нам всю техническую документацию на разработки программы «Солнце». Каждую страницу заверите своей подписью, а также поставите дату того дня, когда вы вручите эти документы здесь моему представителю. Повторяю, не в Будапеште, а здесь, в Мюнхене.

— Хорошо, я согласен, — сказал Имре. — Но есть ли в этом смысл? Если наши методики будут использованы и пущены в дело здесь, на Западе, раньше, чем у нас, это невольно вызовет подозрение. Я буду, вероятно, отстранен и стану для вас бесполезен. — Имре нашел в себе силы для иронии. — Почему бы вам просто не купить лицензию? Это обошлось бы не так уж дорого!

— Документация нужна мне только как залог или, если хотите, как гарантия вашего с нами сотрудничества! — Бенкс сделал вид, что не заметил иронии. — В дальнейшем же вы будете получать только такие задания, которые не будут вас компрометировать.

— А взамен, значит, я получу свою дочь и зятя? — Имре понимающе кивнул.

— Больше, гораздо больше! Не будет следствия и судебного процесса, не будет кампании в прессе, не будет причин для взрыва возмущения демократической общественности. И плюс ко всему этому в солидном швейцарском банке будет открыт счет на ваше имя. После выполнения каждого нашего задания, в зависимости от его важности, на этот счет будет переводиться определенная сумма.

— Весьма признателен, вы меня успокоили.

Бенкс опять пропустил иронию мимо ушей.

— Мы будем наблюдать за вами. И прежде всего с целью вашей же безопасности. Вы не будете знать, кто ваш ангел-хранитель, но скоро убедитесь в том, что мы неусыпно заботимся о наших людях, гарантируя им безопасность.

— Когда я смогу говорить с моей дочерью?

— Сейчас же. Ваша встреча будет недолгой, ведь вам сегодня предстоят еще переговоры с фирмой «Штальблех». В Будапеште считают, что вы выехали в Мюнхен именно с этой целью, не правда ли?

Имре встал и направился к выходу. Бенкс сказал ему вслед:

— Документацию мы должны получить двадцать седьмого июня.

— Я не могу выезжать так часто, — задержавшись, возразил Имре.

— Сможете. Сегодняшние переговоры с фирмой, к сожалению, закончатся для вас безрезультатно. Поэтому вас известят по телексу о том, что руководство фирмы приняло ваши условия и имеет намерение встретиться с вами для подписания документов еще раз, уже двадцать седьмого.

Имре быстрым шагом вышел в парк. Каррини последовал за ним.

Бенкс обернулся к Форстеру:

— Вы не будете его ждать. Улетите первым же рейсом. В Будапеште передадите новое задание для пары «катамаран». Передача по обычным каналам. Главное — не упускать из вида Белу Имре.

— Я понял, шеф. Молодоженов вы отпустите?

— Пока подождем. Надо попробовать завербовать и их. Об этом Имре, разумеется, знать не должен.

Помолчав немного, Бенкс добавил:

— С сегодняшнего дня я ввожу в действие «шестого». Следуйте его указаниям. Если он захочет встретиться лично с вами или с «катамараном», поступите в его распоряжение. О дальнейших моих решениях вы будете извещены.

— Я понял, сэр.

— А теперь чего вы ждете, Форстер? Отправляйтесь. Я рассчитываю на вас.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

В десять часов вечера в кабинете Роны горела лишь большая настольная лампа.

Ладани излагал свои соображения:

— Мы точно знаем теперь, что рация в «остине» Форстера настроена на прием одной волны. Понятно, что передатчик, с помощью которого прослушивались все разговоры Белы Имре, должен находиться либо в его квартире, либо в служебном кабинете, а возможно, и там и там. Когда передатчик начинает работать, владелец «остина» все слышит.

— Вы хотите заставить работать передатчик, не зная, где он? — удивился Рона.

— Технически это несложно. Будем пробовать шумы в тех местах, где обычно бывает Имре, а слушать в «остине». Далее пойдем методом исключения.

— Согласен. Действуйте, но поторапливайтесь, времени у нас в обрез. Желаю удачи.

Едва Ладани покинул кабинет, как по переговорнику послышался голос Клары:

— Товарищ начальник, вас просит Салаи.

Рона нагнулся поближе к пульту и нажал кнопку.

— Рона слушает.

— Машину в аэропорту мы подменили, — доложил старший лейтенант. — Вокруг ничего подозрительного, все тихо.

— Хорошо, но наблюдения не снимать. Постарайтесь, чтобы к нашему «остину» никто из посторонних не подходил. Если же такое произойдет, не предпринимать ничего до тех пор, пока не будет сделана попытка угнать машину. Тогда задержите. Проверь, все ли наблюдатели знают инструкции, и побыстрее возвращайся, ты мне нужен.

Рона выключил связь.

Вошел Кути, выказывая признаки сильнейшего волнения.

— Вот взгляни на протокол лабораторного анализа! — Капитан положил перед начальником лист бумаги. — Результаты потрясающие!

Рона углубился в чтение документа. По ходу дела Кути взволнованно комментировал его содержание:

— Сначала наши эксперты подвергли нейтронному облучению волосы покойного, затем волосяные луковицы ввели под электронный микроскоп. В результате обнаружен яд неизвестного нам состава. Но, поскольку стало ясно, что яд этот органического происхождения, луковицы облучили гамма-лучами. В итоге точно установлено, что старику вводился препарат псилоцибина.

— Псилоцибина? — Рона поднял глаза от протокола.

— Именно. Как сказали в лаборатории, псилоцибин представляет собой вытяжку из особого сорта ядовитых грибов, растущих в Мексике. Активно воздействуя на нервную систему, он парализует волю и резко повышает внушаемость. Анализ, в свою очередь, показал, что Додек получил такую дозу этого яда, что, если бы не выстрел, он все равно умер бы от отравления, и очень скоро.

— Значит, перед тем как пуля оборвала его жизнь, старик не отдавал себе отчета в том, что делает? — Рона вздохнул.

— Да. В медицинском заключении по лабораторной экспертизе прямо так и сказано.

Рона дочитал документ до конца, затем отложил его на край стола.

— Есть известия о товарище Имре? — спросил Кути.

— Пока никаких, — ответил Рона.

Машина, на которой ехал Ладани, остановилась неподалеку от здания «Энергетики». Майор вылез из «трабанта».

— Двадцать два тридцать, — взглянув на часы, сказал он. — Где они застряли со своим «остином»? — спросил он, обращаясь к сидевшему рядом оперативнику.

— Заехали в гараж, меняют иностранный номер на будапештский. Чтобы никаких подозрений.

— Правильная мысль, — одобрил Ладани.

В эту минуту блеснули фары «остина», остановившегося чуть позади.

— Прибыли, — доложил водитель по радиотелефону.

— Начинаем эксперимент. Внимание! Включите свою рацию и держите ее на приеме.

— Есть, перешли на прием.

Ладани стал набирать номер служебного телефона Имре. После соединения послышались длинные гудки: один, второй… пятый. К телефону никто не подходил. Майор положил трубку. «Остин» два раза моргнул фарами. Ладани включил переговорник.

— Ну что там у вас?

— Мы ясно слышали, как звонит телефон. Звонил пять раз, потом перестал.

— Это и хорошо, мальчики, это прекрасно! Теперь мы едем на квартиру Белы Имре, следуйте за мной!

По дороге майор доложил о первом результате подполковнику Роне. Они условились, что встретятся через час у здания «Энергетики», а пока группа оперативников начнет обследовать кабинет директора.

Ночной вахтер в институте «Энергетика» по просьбе Балинта Роны включил неполный свет и вернулся в свою кабинку.

Пройдя по длинному, слабо освещенному коридору, Рона остановился перед лакированной белой дверью с табличкой «Директор», а чуть пониже, более мелким шрифтом, — «Секретариат». Возле дверей в строгом порядке выстроились в шеренгу десять пар ботинок — люди работали в носках.

В конце коридора появилась фигура Ладани, вернувшегося из вояжа в Обуду. Майор поднял обе руки вверх, в каждой держа по ботинку. Приблизившись к подполковнику, он произнес шепотом:

— Ничего. Из квартиры Имре сигнала не поступило.

— Значит, что-то не сработало. — Рона недовольно поморщился. — Ты же знаешь, что разговоры, которые он вел по домашнему телефону, прослушивались тоже.

— Я полагаю, тут другое: «клоп» вмонтирован в какой-то предмет, который Имре постоянно носит с собой. Ты сам же первый подумал об этом и попросил директора оставить все вещи на своих местах.

— Ты прав. Будем искать здесь, идем. Посмотрим, что обнаружили наши молодцы. Рона взялся за ручку двери, но Ладани тронул его за локоть и указал на ноги. Рона спохватился и с виноватым видом снял свои коричневые, уже порядком разношенные ботинки и поставил их в ряд с другими.

Приемная, где днем властвовала Тереза Кинчеш, была пуста. Зато в просторном кабинете директора перед ними открылась поистине живописная картина: десять добрых молодцев, среди них Кути и Салаи, словно десять молчаливых призраков, все в носках, в самых невероятных позах ползали по полу, по стенам и чуть ли не по потолку, осматривая помещение сантиметр за сантиметром. Кути трудился у книжной полки, Салаи стоял на самом верху лестницы-стремянки, вывинчивая одну за другой лампочки из люстры.

При появлении Роны и Ладани взоры всех сотрудников устремились на начальство. Салаи с вершины своей лестницы знаком показал: «Пока ничего». Рона в ответ, тоже знаком, ответил: «Продолжать поиски». Работа возобновилась, несмотря на напряженность, настолько беззвучно, что, казалось, пролети комар, будет слышен писк.

Ладани, поразмыслив с минуту, на цыпочках приблизился к рабочему столу директора и принялся разглядывать лежавший на нем портфель-«дипломат». Потом, не раскрывая его, майор осторожно, кончиками пальцев стал ощупывать портфель снаружи. Дойдя до одной из четырех латунных полушаровидных кнопок на днище, служивших одновременно и украшением, и ножками для упора, пальцы Ладани замерли в неподвижности. Знаком подозвав Рону, майор взглядом указал ему на крошечное, едва заметное отверстие на боку кнопки. Подполковник вопросительно уставился на него. Тогда Ладани, все так же молча, но весьма выразительно, показал: «Вот он, „клопик“. Нашел я тебя наконец, паскудное насекомое!» Положив «дипломат» на прежнее место, майор взял Рону под руку и, поманив за собой пальцем одного из сотрудников, потащил подполковника к выходу. Когда все трое вышли в приемную, Ладани плотно притворил обитую поролоном дверь и сказал:

— Сейчас я позвоню отсюда в кабинет Имре. А ты, — обернулся он к сотруднику, — пойди предупреди ребят в машине. В «остине» постоянно стоят на приеме, — пояснил он Роне.

Оперативник убежал, а Рона открыл дверь в кабинет, указал на директорский аппарат и знаком пояснил: «Не прикасаться!» Работа приостановилась. Все замерли на своих местах, глядя на аппарат. Ладани набрал номер. В мертвой тишине звонок прозвучал настолько громко и неожиданно, что заставил вздрогнуть даже Рону.

После двух звонков Ладани положил трубку и, подойдя к окну, вынул карманный фонарик и подал световой сигнал. Рона, последовавший за Ладани, увидел, как в «остине», стоявшем внизу на улице, два раза вспыхнул и погас свет.

— В машине слышали два звонка, — шепнул Ладани.

— Правильно, ты и позвонил два раза, — кивнул Рона. — Продолжим эксперимент…

Майор взял с дивана небольшой коврик и, вместе с Роной вернувшись в директорский кабинет, знаками приказал двум сотрудникам завернуть в него портфель-«дипломат» и отнести его в дальний конец коридора. Затем Ладани вновь набрал номер телефона Имре, дав теперь три звонка. На этот раз из «остина» ответного сигнала не последовало.

— Нашел! Вот молодчина! — В порыве благодарности Рона обнял майора за плечи. — Большое тебе спасибо, старина.

— Что делать дальше? — спросил Ладани.

— А ничего. — Рона поискал взглядом свои ботинки. — Верните все на свои места, «дипломат» тоже. На стол, где лежал.

— Мне очень хотелось бы с ним познакомиться поближе. — По выражению лица Ладани было видно, что в нем проснулся профессиональный интерес.

— Обещаю, ты получишь этого «клопа», — заверил его Рона. — А пока извини, теперь мы должны слышать все, что слышат они. — В нагрудном кармане майора вдруг часто замигал световой сигнал «радиосигары». Ладани вынул ее, поднес к губам обратным концом, где находился микрофон, и нажал неприметную кнопочку.

— Я «Орел», слушаю. Прием!

— Говорит Центр! — Оба узнали голос Клары. — Получено сообщение из аэропорта. Через пятнадцать минут совершит посадку рейс номер триста четырнадцать Мюнхен — Будапешт — Дамаск. В списке пассажиров значится Томас Форстер. Товарищи просят срочно вернуть автомобиль на стоянку.

Рона приник к микрофону.

— Бела Имре тоже летит?

— Я спрашивала. В списке пассажиров его нет.

— Надо как-то задержать выход пассажиров в город. Пусть потянут процедуру в таможне и на паспортном контроле, только не привлекая внимания. Машину отправляю! Благодарю за информацию. Я кончил.

Подполковник повернулся к Кути и Салаи:

— Вы оба поедете в аэропорт на «остине». Летите как на крыльях, но не забудьте поставить старые номера. Сигнал о выпуске пассажиров в город дать только после того, как остынет мотор автомобиля. Форстер — старая лиса, надо предусмотреть все. Желаю удачи!

Три минуты спустя «остин» рванулся с места.

— Становится горячо. По правде сказать, я на это не рассчитывал, — посетовал Рона. — Но что с Имре?

Ладани сочувственно взглянул на подполковника.

— Думаешь, что-то могло произойти? Ты же сам говорил, что твой друг не из тех, кто легко сдается.

— Надеюсь, Бела выдержит. Эти люди более тридцати лет ждали удобного момента, не в их привычках терять время попусту. Кроме того, на подготовку они затратили столько сил и средств, что теперь не захотят, конечно, упустить шанс. Бела им нужен и, по всей вероятности, сейчас набивает себе цену, заставляя себя уламывать. А может, проводит время с молодоженами или ведет переговоры с фирмой «Штальблех». Но какова бы ни была причина его задержки в Мюнхене, возвращение Форстера в Будапешт говорит за то, что Имре знает, что делает. Он не допустит промаха, я в этом уверен.

— У меня нет причин сомневаться в твоем друге, — сказал Ладани, — но в их руках сейчас его дочь, и это дает им возможность для самого чудовищного шантажа. Положение Имре тяжелое.

— Не такое уж и тяжелое, как кажется! Если они хотят, чтобы Имре на них работал, Нору не тронут. Ведь Бела из тех отцов, которые скорее умрут, чем допустят страдания своих детей. Конечно, они попытаются его припугнуть, пока я еще не знаю чем. В конце концов, Бела даст согласие сотрудничать с ними. Тем более я сам просил его об этом. Лишь бы вытащить из волчьего логова Нору и ее мужа! А если это удастся, плевать он хотел на всю банду! Но нам надо жать на все педали, чтобы взять в тиски здешнюю агентуру. Иначе… гм, да.

— Что ты хотел сказать этим «иначе»?

Рона не ответил. Помолчав с минуту, он сказал: Дождемся Имре. Тогда станет яснее…

«Остин» мчался по проспекту Юллеи с бешеной скоростью, стрелка спидометра танцевала вокруг цифры «сто сорок». Салаи вел автомобиль с ловкостью эквилибриста, лавируя в поредевшем в эти ночные часы потоке машин.

Недалеко от парка Неплигет на встречном курсе показалась милицейская машина дорожного надзора. Еще издали инспектор посигналил фарами, требуя остановиться.

— Дорогие коллеги, — со вздохом пробормотал Салаи, — видит бог, я уважаю и вас и правила движения, но сейчас у меня нет времени для встречи с вами!

Патруль попытался было перегородить сумасшедшему «остину» дорогу, но Салаи почти акробатическим трюком объехал его, не сбавляя скорости, и помчался дальше. В зеркальце он увидел, как коллеги из дорожной инспекции тут же развернулись и последовали за ними.

— Они едут за нами, — констатировал он, обращаясь к Кути.

— А ты думал, они тебе откозыряют как старшему по званию? — спокойно ответил капитан.

— Каким временем мы располагаем?

— Три минуты на таможенный осмотр плюс паспортный контроль.

«Остин» выбрался наконец на скоростную трассу, и Салаи прибавил еще — стрелка перевалила за отметку сто пятьдесят.

— Мало, очень мало! — Он опять взглянул в зеркальце. — Мальчики из инспекции тоже не промах, жмут на всех парах, — заметил он с ноткой признания в голосе. — Дай знать нашим в аэропорту, что мы на подходе.

Кути вынул из-за пазухи портативный передатчик.

— Я «Воробей»! Мы на подходе! Как только увидите нас на круговом повороте, сразу отъезжайте со стоянки.

Минуло еще с полминуты.

— Я «Воробей». Трогайтесь!

Салаи видел в свое зеркальце, что преследующий их патруль хотя и отстал немного, но непременно заметит, что «остин» свернул в сторону аэропорта, к стоянке. Плавно затормозив, Салаи поставил машину точно на то место, где ее оставил Форстер. Оба выскочили из автомобиля и подняли капот разогревшегося мотора. В этот момент их двойник, такой же «остин», степенно, не торопясь описал поворот и поехал в сторону города. Через две-три секунды навстречу ему выскочила машина ГАИ. Видя, что «остин» едет уже в обратном направлении, блюстители дорожного порядка опять развернулись на сто восемьдесят градусов и, чертыхаясь про себя, помчались преследовать злостного нарушителя.

— Представляю себе эту сцену! — Кути улыбнулся во весь рот.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

— Доброе утро! — На пороге кабинета Роны стояла уборщица. — Вы позволите навести у вас порядок?

Последние слова прозвучали скорее не как вопрос, а как требование. Пожилая женщина была настроена явно агрессивно, конец пылесоса в ее руках, словно автомат, был направлен прямо на подполковника.

Рона с трудом очнулся. Он уснул, сидя в кресле, успев лишь снять пиджак и ослабить галстук. Проснувшись, он почувствовал, что озяб. Часы показывали семь утра.

Приведя себя в порядок, он вошел в приемную и застал там Клару. Рона поглядел на нее с завистью.

— Как это, интересно, у вас получается? Вы всегда такая свежая и веселая, а спите не больше моего!

— Звонила ваша жена, — уклонилась от ответа Клара. — Она спрашивает, привезти ли вам завтрак?

— Бр-р-р… — Рона содрогнулся. С тех пор как врачи нашли у него предрасположенность к диабету, жена держала его дома на слабом чае и яблочной диете.

— Я ее отговорила, — продолжала Клара. — Зачем ехать в такую даль? Я захватила с собой термос с чаем, диабетические хлебцы…

— Для кого? Для меня?! — взвился Рона.

— Нет-нет, для себя, конечно, — успокоила его Клара. — Я решила похудеть. — Она принялась выкладывать из большой сумки разнообразные пакетики. — Здесь булочки, ветчина, кусочек салями, жареная свинина, сырки, вареная колбаса, свежая черешня. Все расходы пополам.

Пока Клара быстро и умело накрывала на стол к завтраку и разливала чай, подполковник, наблюдая за ее ловкими руками, спросил:

— Где наши молодцы?

— Оба отправились к наблюдателям. Вдруг случится что-нибудь неожиданное и понадобится принимать меры.

— Непременно случится, — фыркнул Рона, поперхнувшись чаем.

— Почему вы так уверены?

— Потому что они такие. Там, где они, обязательно что-то случается. Вы слышали про гонки минувшей ночью?

— Да, слышала. — Клара весело рассмеялась.

На пульте связи замигал сигнал вызова.

Клара включила динамик. Послышался голос Салаи:

— На связи «Жаворонок»! Докладываю.

Рона нагнулся к микрофону.

— Центр слушает.

— Объект уже в семь утра вышел на улицу. В «остин» он не сел, а взял такси, заказанное, видимо, на дому. Сейчас он движется по проспекту Ваци… Свернул на Медьерское шоссе…

— То самое, где впервые обнаружили его «остин», — шепотом подсказала Клара.

Рона кивком подтвердил, что помнит. Бросив взгляд на карту города, висевшую на стене, он нашел нужное место.

— Объект едет к стадиону…

— Только не на тренировку, а на кладбище.

— Вы уверены?

— Как бог свят!

— Действительно, он свернул к кладбищу. — В голосе Салаи сквозило удивление. — Откуда вы узнали, товарищ начальник?

Рона усмехнулся:

— Рано или поздно все туда сворачивают! Разве не так?

— Объект расплачивается с таксистом… Покупает цветы… Вошел в ворота кладбища…

— А ты?

— Иду за ним!

— Только не засветись! Это стреляный воробей! По-видимому, он оставит «посылку» в тайнике. Добудь ее во что бы то ни стало. Дословно перепиши содержание и положи обратно, но только точно в такое же положение, как она лежала, это тоже может что-то обозначать.

— Я понял.

— Не оставляй после себя никаких следов, слышишь? Тебя будет страховать Кути. После кладбища передашь объект другим, знаешь кому. Посылаю тебе подмогу. Это все, теперь иди.

С минуту подумав, Рона начал разглядывать Клару со всех сторон, но так, что женщина невольно покраснела.

— Что это вы, товарищ подполковник? — Клара была в полном недоумении.

— Туфли в порядке, — отметил вслух Рона. — Черные, простые, на низком каблуке. Но вот юбка не годится, слишком яркая, извольте снять!

— Товарищ Рона!

— Слушайте меня! Вы сейчас же добудете себе черную юбку, я видел такую утром на нашей уборщице. Затем нужна темного цвета накидка, на голову — черная косынка. Кроме того, букетик цветов, ведерко, совок или маленькая лопатка, грабли и лейка.

— Чего вы от меня хотите? — пролепетала Клара, ровным счетом ничего не понимая.

— Вы поедете на кладбище. Салаи укажет вам могилу или памятник, который нас интересует. Вблизи от него вы выберете себе другую и начнете ее убирать и обхаживать. Попутно засечете того, кто придет к тайнику за «посылкой». Теперь ясно?

— Ясно, товарищ начальник! — Клара улыбнулась, ей понравилось такое важное поручение.

— Вдогонку я пошлю вам нашего фотографа.

— Он не нужен, я отлично справлюсь сама. Дайте мне только оперативную фотокамеру, размером поменьше. — Клара воодушевилась, глаза ее блестели. — Я умею, даже своих внучат, знаете, только я…

— Хорошо, расскажете и про внучат, только потом, — прервал ее Рона. — А сейчас поторопитесь.

Клара была уже у дверей. Подполковник крикнул ей вдогонку:

— А пока я подежурю за секретаря на вашем месте. Ну как, мы квиты?

— Согласна. Только не дотрагивайтесь до моего письменного стола, вы перепутаете мне все бумаги!

В ворота кладбища мелким шажком просеменила старушка в платочке. Салаи, расположившийся немного поодаль, окинул ее внимательным взглядом и отвернулся. Но старушенция двинулась в его сторону. На левой руке у нее покачивалась корзинка с горшочками и мелким садовым инструментом, в правой она держала лейку из пластмассы. Старший лейтенант сделал вид, что поглощен поисками какого-то надгробья, и, стараясь поскорее отделаться от неожиданной посетительницы, прибавил шагу. Но старушка оказалась непонятно настойчивой и все семенила и семенила за ним следом. Тогда Салаи свернул в сторону и скрылся за огромным склепом. Старушка, оглянувшись, припустилась вдогонку и наконец настигла беглеца.

— Я пришла не на соревнования по бегу, молодой человек, — сердито прошептала он, — а для наблюдения за объектом. Может, вы соизволите все-таки узнать меня?

Салаи от изумления споткнулся о надгробный камень и едва не растянулся во весь рост. Поднявшись с четверенек, он заулыбался.

— Кларика!

— Говорите скорее где? — заторопила его Клара.

— Правая сторона от центральной аллеи, пятый участок, в седьмом ряду. «Ты для меня все!»

— Вы спятили?

— Да нет. Это такая надпись на могильной плите. Извините. — Салаи, прижав руку к груди, склонил голову.

Клара как ни в чем не бывало засеменила все тем же старушечьим шажком в указанном направлении. Она нашла место тайника и, оглядевшись, облюбовала для своих забот могилу одним рядом ниже, в метрах сорока от объекта наблюдения. Выгрузив из корзинки содержимое, она аккуратно все разложила и не спеша приступила к работе. Медленно, по-старушечьи старательно Клара окапывала газончик, высаживала принесенную с собой цветочную рассаду. С видимым трудом распрямляясь иногда, она поглядывала кругом и, улучив момент, ловко прикрепила на шею под платком миниатюрный микрофончик, а за ухо такой же крошечный репродуктор.

Салаи тем временем с видом человека, исполнившего свой нравственный долг, заложил руки за спину и, неторопливо пройдя между рядами могил, вышел за ворота кладбища. Минуту спустя в тех же воротах появился Кути и в таком же темпе проследовал к похоронному обрядному столу возле часовни.

— Говорит Рона, — тихо проговорил знакомый голос в наушнике Клары. — Вы меня слышите?

— Превосходно.

— А как чувствуете себя на свежем воздухе?

— Можете себе представить! Я так волнуюсь, что путаю лопатку с граблями. Ведь это первое мое серьезное задание, в конце концов!

— Успокойтесь, Салаи меня информировал, что вы справляетесь отлично. И еще одна добрая весть: Белла Имре возвращается вечерним самолетом сегодня.

— Наконец-то! От кого вы получили известие о возвращении Имре?

— От Салаи. На наблюдаемом объекте в тайнике он нашел записку Форстера, адресованную его агенту или агентам.

— Заканчиваю разговор, — заторопилась Клара. В голосе ее прозвучали тревожные нотки. — В воротах появился какой-то мужчина и идет в мою сторону.

— Спокойнее, Кларика! Я в вас уверен.

Нандор Саас, а это был он, приближался. На краю участка он задержался и, делая вид, что беззаботно глазеет по сторонам, внимательнейшим образом исследовал окрестности. Людей нигде не было видно, одна лишь старушка в платочке высаживала цветочную рассаду неподалеку. Саас прошел к седьмому ряду, и, остановившись возле четвертой от края могилы, сложил руки и поднял глаза к небу, вознося молитву.

Кути, уже давно спрятавшийся за угол часовни, наблюдал оттуда и за Саасом, и за Кларой, между тем как Саас не мог бы увидеть его, если бы даже захотел.

Толстяк положил на усыпальницу букет живых цветов, поправил их, а сам ловко и незаметно вынул из тайника, скрытого средь тесанных из камня листьев, заветную коробочку. Бросив прощальный взгляд на могилу, он поклонился ей и направился в обратный путь.

Клара напряженно наблюдала за ним из-под надвинутого на глаза платка. В тот момент, когда Саас обернулся, оглядываясь назад, она нажала кнопку затвора заранее установленной скрытой камеры, потом еще и еще раз.

Незнакомец еще только шел к выходу, а Клара уже шептала в микрофон:

— Он вынул что-то из тайника, унес с собой. Сейчас подходит к воротам. Рост примерно сто восемьдесят сантиметров, грузный, волосы темно-русые, лицо круглое, возраст около пятидесяти лет. Одет в коричневого цвета пиджак и кремовые брюки, на ногах плетеные, нынче модные сандалеты цвета беж. Галстук… Постойте, какой же галстук? Да, тоже коричневых тонов, но не гладкий, а с каким-то затейливым рисунком…

Рона, утирая со лба пот, передавал информацию дальше, по всем постам, занятым в операции:

— …Шляпа тоже коричневая, поля немного шире, чем теперь в моде. Сейчас он уже вышел за ворота! Всем в зоне немедленно принять объект к наблюдению. Всем оперативным машинам доложить, как приняли приказ!

В динамике громкоговорящей связи один за другим зазвучали голоса:

— «Жаворонок», информацию слышал, приказ понял!

— «Филин», слышал, приказ понял!

— «Синица», слышал, приказ понял!

Рона опять переключил микрофон на себя.

— Остаюсь на приеме! О всех перемещениях объекта прошу докладывать немедленно!

Саас неторопливо вышагивал по тротуару в направлении проспекта Вади. На узком шоссе сплошным потоком двигались автомобили — утренние часы «пик». Остановившись на углу, он терпеливо ждал зеленого сигнала для пешеходов, чтобы перейти на трамвайную, остановку.

В первой машине, следовавшей за агентом, сидел Салаи. Не доехав до угла полсотни метров, он тоже ждал. Чуть позади следовал автомобиль Кути. Третья машина, немного поотстав, дожидалась на стоянке перед стадионом.

— Кажется, объект собирается сесть в трамвай, — сказал в микрофон Салаи. — Пусть кто-нибудь от «Филина» сядет вместе с ним.

— Принято! — ответил Кути и вылез из машины.

Саас, мирно ожидавший у перехода, вдруг ринулся сквозь поток автомобилей, словно самоубийца, решивший расстаться с жизнью под колесами. Со стороны можно было подумать, что он хочет успеть на подходивший к остановке трамвай. Лавируя между машинами, Саас проскочил на противоположную сторону улицы и достиг островка трамвайной остановки, но даже не попытался вскочить в вагон, а прошмыгнул перед носом уже отъезжающего трамвая и с ходу нырнул в распахнутую Миллсом дверь бордовых «Жигулей», стоявших непосредственно перед светофором у тротуара. Миллс с места рванул машину и включился в поток движения.

Кути был уверен, что объект сел в вагон. Он бросился за трамваем и едва успел вскочить на заднюю подножку. Какой-то мужчина задержал ногой пневматическую дверь и втащил его за руку внутрь вагона.

Машина Салаи, не обращая внимания на правила движения на предельной скорости совершила крутой разворот влево и помчалась вслед за трамваем, который успел за это время отъехать довольно далеко.

— Делай же что-нибудь! — нетерпеливо бросил Салаи оперативнику, сидевшему за рулем. Ему невольно вспомнилась вчерашняя бешеная гонка на «остине».

Оперативник, видимо, не уступал Салаи в искусстве вождения и, получив команду, вырвался из ряда, проделал каскад сложных трюков, опередил добрый десяток машин и устремился вдогонку за трамваем.

Кути в это время пробирался с задней площадки через битком набитый вагон вперед, к кабинке вагоновожатого. Напрасный труд! Скользя взглядом по лицам пассажиров, капитан не находил физиономии человека, побывавшего на кладбище. Кути стоял уже у передней двери, но объект как сквозь землю провалился — в трамвае его не было. Тогда Кути решил, что объект, пропустив этот трамвай, сел в следующий, а в толпе на остановке он просто его не заметил. Кути сошел на третьей остановке и стал ждать.

«Жигули» с Саасом и Миллсом катились тем временем к площади Карла Маркса. Саас прочитал вслух указание Форстера:

— «Имре возвращается сегодня вечером рейсовым самолетом. Взять под наблюдение немедленно. Не раздражать, не дергать, но ежедневно, один раз в день давать ему почувствовать, что мы его контролируем. Двадцать седьмого июня Имре вновь вылетает к нам».

Миллс кивнул.

— Хорошо. Значит, до вечера мы можем поразвлечься.

— Думаю, теперь у нас с ним будет немного хлопот, — высказал свое мнение его напарник.

— Если на той стороне нашим удалось его обломать, — отозвался Миллс и деликатно пропустил вперед милицейскую машину с синими фонариками на крыше.

— Бенкс шутить не привык. В этом Имре убедился сам. Дочь директора у шефа в качестве заложницы. Ее жизнь и судьба в его руках!

Миллс флегматично заметил:

— Да, но она там. Знаешь, я охотно поменялся бы с ней местами.

Машина Салаи с немалыми трудностями развернулась на проспекте Ваци и поехала назад. У трамвайной остановки подобрали капитана Кути.

— Кто будет докладывать обо всем старику? — Салаи вздохнул.

— Конечно, ты! — коротко ответил Кути. Затем, подумав немного, он пожал плечами и взял в руки микрофон. — Знаешь, я ведь у тебя в долгу за тот случай в аэропорту. Помнишь, за Форстера, который вдруг состарился и у него разболелись зубы? Тогда ты меня прикрыл грудью, теперь моя очередь. — Кути подал сигнал вызова.

— Докладывает «Жаворонок»!

— Центр слушает! — тотчас послышалось в ответ. — Где вы оба находитесь?

— На проспекте Ваци.

— Ведете объект?

Капитан зажмурился.

— Упустили, — пробормотал он, пригнувшись в ожидании удара грома.

И он прогремел.

— Черт бы вас побрал, идиотов! — гремел Рона. — Два недотепы, ростом до неба, а… Как это случилось?

Кути подробно изложил всю ситуацию. Доложил о трамвае, об интенсивности движения, о толпе, о толкучке в вагоне. Рона терпеливо выслушал его до конца, но ответил одним словом:

— Возвращайтесь.

Понурившись, оба офицера стояли перед Роной, полные сознания вины.

— Счастье ваше, недотепы, что Клара сфотографировала этого могильного червя. Отлично сработала, а ведь это было ее первым оперативным заданием! А вы… Которое по счету для вас это дело?

— Товарищ начальник, все произошло так, словно… — начал было Кути.

— Словно, условно!.. Это вам не театр, товарищ драматург. Вас провели как первоклашек, в этом суть дела!

— Правильно, товарищ начальник, но мы… — Салаи тоже попытался спастись от полного разноса.

— Молчи! — прервал его Рона.

Собеседники умолкли — в кабинет вошла Клара. Переодеться после визита на кладбище она не успела, только сбросила с плеч платок. Глаза ее задорно блестели.

— Я принесла фотографии, — сказала она весело, — не могла дождаться, пока их обработают в лаборатории, сделала все сама. Вот, еще не высохли.

Из рук в руки пошли еще сырые отпечатки. Из трех снимков наиболее удачным оказался тот, когда Саас обернулся при уходе. В объектив попало все его лицо точно в анфас.

— Вот эту прошу сейчас же увеличить и размножить. — Рона поднял снимок высоко над столом. — Еще раз благодарю вас, Кларина, и поздравляю с удачей. А теперь принесите мне все фото, сделанные в аэропорту в день отлета Имре.

Из огромного стенного шкафа на стол плюхнулся объемистый конверт с соответствующим индексом, а из него появились на белый свет дюжины три фотографий, продукция целой оперативной группы, работавшей в аэропорту. Все они были разложены на столе, началась идентификация. Цель — обнаружить сегодняшнего посетителя кладбища.

— Вот он! — вскричал Салаи. — Взгляните!

На фотографии был изображен мужчина, стоявший на террасе аэропорта и смотревший на взлетную полосу.

Рона положил рядом снимок, сделанный Кларой.

— Он. Он самый! — сличив два лица, заключил подполковник и вздохнул с некоторым облегчением.

— Интересно, что это за птица? — в раздумье сказала Клара.

— Мы узнаем об этом, как только Имре ступит на родную землю.

— Я предлагаю, не дожидаясь директора, дать эти фото в информационный центр для картотеки, — предложил Кути.

— Правильная мысль, — одобрил Рона. — Гм. Ты предложил, ты и исполняй. Отнеси эти портреты в нашу «энциклопедию» и возвращайся.

Кути не заставил себя долго ждать.

— Помнится, в аэропорту трудились не только фотографы, но и кинооператоры? — продолжал Рона. — Ну-ка, Золтан, сын мой, шагай в лабораторию, прихвати с собой Кларин шедевр и попроси смонтировать те эпизоды, на которых виден в кадре этот джентльмен. Их надо пустить в замедленном темпе и повнимательнее просмотреть. Иногда один взгляд или поворот головы может выдать многое.

Салаи уже собрался уходить, когда Рона, остановив его жестом, напомнил:

— В двадцать тридцать пять прибывает самолет из Мюнхена. Прошу киношников подготовить к этому сроку весь материал. Я хочу показать его Имре сегодня.

— Но как привезти его сюда? Ведь на нем сразу повиснут «глазастики» с той стороны! — усомнился Салаи.

— Ничего, справимся! Помнится, мы у них в долгу. Или я ошибаюсь?

Лицо старшего лейтенанта залилось краской, он повернулся кругом и побежал выполнять поручение. В дверях он едва не столкнулся с коротышкой Шашвари, шефом технической службы.

— Разрешите доложить? — спросил Шашвари, не выпуская ручки двери.

— Входи, я только этого и жду! — Рона не удержался от улыбки.

— За то время, пока «остин» находился в нашем распоряжении, — начал пришелец в несколько бюрократическом диапазоне, — мы стремились собрать материальные доказательства прямых улик преступления. С этой целью…

— Выкладывай суть, человече! — Рона рассмеялся, его всегда смешил казенный способ выражать мысли. С тех пор как он узнал, что Имре возвращается, настроение у него поднималось час от часу.

— Из узора на шинах марки «Самсон» мы извлекли образцы почвы, анализ которой позволяет судить о ее лесном происхождении. Короче, «остин», несомненно, был в том лесу, где убили Додека. Путем сравнения образцов почвы мы установили, что нет ни малейшего основания сомневаться в этом. Факт можно считать доказанным.

Рона понял, что с Шашвари ничего поделать нельзя, и смирился.

— Мы установили это по результатам как химического, так и морфологического анализа. Повторяю еще раз наш вывод: «остин» не только был в лесу, но и стоял вблизи сторожки гражданина Иштвана Додека. — Шашвари положил перед подполковником два аккуратно скрепленных листа четко отпечатанного текста. — Протокол экспертизы прилагаю. Прошу на втором экземпляре сделать отметку о получении. Первый экземпляр вручается вам, товарищ подполковник.

— Браво! — Рона лихо расписался в положенном месте. — Значит, кроме фотографий, у нас есть теперь и другие вещественные доказательства. Благодарю тебя и в твоем лице всех сотрудников опертехнической службы! — Рона тепло обнял маленького шефа техников, проводил его до дверей и пожал руку на прощание.

Рона и Клара остались вдвоем.

— Кларика, сандвичами и чаем вы меня уже потчевали сегодня, а вот про кофе забыли. Не пора ли нам приступить к изготовлению первого литра этого чудодейственного напитка? До приезда Имре и других гостей мы с вами могли бы поблаженствовать за кофе вдвоем, а?

— Блестящая мысль, — согласилась Клара и пошла в приемную.

Рона вернулся за свой стол, набрал номер внутреннего телефона.

— Товарищ Ладани? Добрый вечер. Послушай, ты не мог бы вооружить меня небольшим магнитофончиком, который можно подключать к телефону? Чтобы он автоматически записывал разговор и сам давал ответы, записанные заранее.

— Ты имеешь в виду так называемого «механического секретаря»?

— Наверное. Это мне нужно часам к семи вечера.

— Хорошо, будет тебе «мехсекретарь». Я сам принесу.

— Превосходно. — Подумав, Рона спросил: — Скажи, у тебя есть права на вождение автомобиля?

Этот вопрос позабавил Ладани.

— Конечно. Хотя у меня только маленький «трабант». Двухтактная тарахтелка, но права одинаковы для всех.

— Ничего, сегодня вечером ты получишь машину высшего класса. До встречи. — Подполковник положил трубку.

— А вот и кофе! — Клара поставила поднос с двумя чашками на столик в углу. — Правда, растворимый, зато быстро, а освежает так же.

Пока они усаживались в кресла, распахнулась дверь и явились оба «молодца» — Кути и Салаи.

Рона с кислой миной взглянул на провинившихся.

— Ладно. Идите по своим делам. Дайте хоть раз спокойно выпить чашку кофе.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Бордовые «Жигули» неслись по проспекту Арпада, нарушая все правила. Нырнув под мост Арпада, машина выехала на шоссе, ведущее в старинный городок Сентэндре, свернула налево и выехала к уже знакомому нам дому номер четырнадцать в новом жилом квартале Обуды, но с другой стороны, чем обычно. Притушив фары, автомобиль остановился близ телефонной будки, в сотне метров от подъезда. В окнах квартиры Имре было темно.

Впервые за время пребывания в Будапеште Миллс позволил себе показать, что нервничает и он. «Катамаранные близнецы» переругались не на шутку.

— Кретин! Гонишь как сумасшедший! Остановит дорожный инспектор, тогда верный провал. Ему, видите ли, потребовалось провести вечер с дамой! А я ждал его как прикованный в машине.

— Ну и что? Мы прибыли на место вовремя, по инструкции, — не сдавался Саас.

— Надо было одному встретить его в аэропорту, а другому ждать здесь. Все было бы гораздо проще!

— Не моя выдумка этот проклятый богом «Катамаран». Шеф ясно сказал: ни на шаг друг от друга, как сиамские близнецы. — Саас криво усмехнулся. — Недаром он приставил к нам соглядатая. Вспомни случай с телексом! Бенкс не доверяет никому. Даже себе готов повесить на хвост шпика!

— Не доверяет? Тогда пусть едет сюда сам, сам все и делает!

Спор оборвался: у подъезда дома остановилось такси, из него вышел Имре. Рассчитавшись с шофером и не дожидаясь сдачи, он торопливо поднялся по лестнице. В окнах квартиры загорелся свет. Видно было, как директор швырнул дорожную сумку в угол, переоделся в домашний халат и прошел в ванную.

Прошло несколько минут, и перед домом остановилось еще одно такси. Водитель в форменной фуражке вывесил на ветровое стекло табличку «В гараж», сунул под мышку небольшую папку и не спеша, как дома, вошел в подъезд.

— Сачкует малый, смылся домой в ночную смену, — заметил Саас.

Шофер поднялся до третьего этажа, остановился и постоял, проверяя, не идет ли кто-нибудь за ним следом. Убедившись, что хвоста за ним нет, он спустился этажом ниже и нажал кнопку звонка у двери. Из-под двери был виден свет. Подождав немного, шофер позвонил еще раз, коротко. Дверь приоткрылась: на пороге стоял Имре.

Шофер тотчас показал красную книжечку.

— От товарища Роны, — шепотом сказал он.

Имре впустил его и захлопнул дверь. Таксист, сняв форменную фуражку, представился.

— Майор Ладани.

Имре пожал ему руку.

— Проходите в комнату. Простите, что встречаю вас в халате, я прямо из ванны. Очень устал в дороге.

— Мы можем говорить открыто, — сказал Ладани. — Теперь здесь уже нет микрофона, через который вас прослушивали. Он в вашем служебном кабинете.

— Значит, я не ошибся. Меня прослушивали! — Имре удивленно взглянул на майора. — Хорошо, но как попал этот микрофон отсюда туда. Это вы перенесли его?

Майор лукаво улыбнулся:

— Ни в коем случае. Это сделали вы сами.

— Шутите?

— В ваш портфель-«дипломат», с которым вы не расстаетесь, был вмонтирован так называемый «клопик», а перед отлетом в Мюнхен вы оставили его на работе, если помните.

— Помню, конечно. Но как им удалось всунуть в портфель эту пакость, если он постоянно при мне?

— Пока не знаем, но скоро будем знать.

— Скоро? Как скоро?

— В самое ближайшее время, заверяю вас.

— Ну а теперь что я должен делать?

— Поскольку ваша квартира и вы сами находитесь под их наблюдением, товарищ Рона просил вас сделать следующее…

Подполковник Рона сидел за своим столом. Прижимая к уху телефонную трубку левой рукой, правой он делал какие-то пометки на настольном календаре.

— Так вы говорите, Форстер был в аэропорту один? — спросил он.

— По всей вероятности, — ответил сотрудник, наблюдавший прилет Имре. — Объект здорово маскировался, видно было, что он не хочет ни с кем встречаться, ни со своими, ни с Имре.

— Где он сейчас?

— Поднялся к себе в квартиру.

— Продолжайте наблюдение! Конец связи.

В углу оживился телетайпный аппарат, прося о приеме.

Рона переключил телефон и сказал в микрофон.

— Клари, телекс!

Клара появилась на пороге и, подбежав к аппарату, подала сигнал: «Передавайте». Аппарат застучал, выдавая текст.

Рона не отрывался от телефона.

— Слушай, Рона. Докладывайте!

— Бела Имре прибыл домой в двадцать пятьдесят пять, — докладывал Салаи. — Вслед за ним подошло второе такси. Водитель находится сейчас у Имре в квартире.

— Оставайтесь на месте, наблюдение за домом Имре продолжать до прибытия смены. Людей у меня пока нет. Потерпите?

— Ничего, все в порядке, начальник. Выдержим! — бодрым тоном заверил Салаи.

— Конец связи! — Рона положил трубку.

Появился Кути.

— Кинофильм готов к просмотру, смонтирован в замедленном темпе. Сейчас принесут аппарат и повесят экран.

Рона показал ему рукой на стул и обратился к Кларе:

— Что на телексе?

— Информация из картотеки. Знаете, кого я фотографировала на кладбище? Это Нандор Саас, собственной персоной!

— Гениально! А я его проворонил, — воскликнул Кути.

— Передали повторно все его данные, но адреса проживания нет по-прежнему, — добавила Клара.

— Не беда, уж теперь-то мы его найдем! — Кути излучал уверенность.

— И передадим прокурору, — добавил Рона. — Только отнюдь не за нарушение правил о прописке!

Подполковник вдруг помрачнел и нахмурился. Он вспомнил о Додеке.

Шофер такси вышел из подъезда, сел в свою машину, включил фары и не спеша отъехал.

Саас и Миллс видели это, но не обратили внимания.

Немного погодя Саас, приникнув к лобовому стеклу, оглядел еще раз окна квартиры директора.

— Он задернул шторы, даже, кажется, погасил свет. Все ясно, наш подопечный улегся спать. Думаю, нам тоже пора последовать его примеру. — Саас взялся за рукоятку двери, собираясь вылезти из машины.

— Ты чокнутый? — Миллс перехватил его руку. — А если улица под наблюдением? Вдруг он все же успел что-нибудь сообщить своему дружку из контрразведки?

— Кто, Имре? Господь с тобой! — Саас усмехнулся. — Наш директор так напуган, что дыхнуть боится.

— Это как сказать! Во всяком случае, покатаемся немного для страховки. Сделаем кружок-другой, а потом уже из окна нашей берлоги убедимся, дома ли он.

Саас тронул машину. Совершив привычный круг вокруг ближнего квартала, они вернулись на прежнее место, только на другую сторону улицы, где стоял дом тетушки Павелец.

В кабинете Роны установили кинопроекционный аппарат, принесли коробки с пленками, повесили экран и объяснили Кути, как пользоваться дистанционным управлением.

Клара распахнула дверь из приемной, объявив:

— Он прибыл!

Одетый в форму шофера такси, не снимая фуражки, в комнату вошел Имре.

Друзья молча обнялись.

— Вот я и здесь, Балинт! — промолвил наконец Имре и поздоровался за руку с Кути.

После того как все разместились в мягких креслах вокруг столика в углу, Клара спросила:

— Чем вас угостить? Товарищ Рона и Кути, конечно, потребуют кофе, а вы?

— А мне что-нибудь освежающее, все равно что, Кларика, — ответил ей Имре и, взглянув на Рону, сказал: — Ты что такой хмурый, Балинт?

— Оттого что виноват. Ты, я вижу, и так порядком измучен, тебе бы выспаться, а я тащу тебя к нам. Да еще контрабандным способом, будто запрещенный товар, — отшутился подполковник, а сам, глядя на Имре, думал: «Да, нелегко далась тебе эта поездка, дружище. Даже постарел как-то».

Всегда жизнерадостный, благодушный, полный юмора и дружеской иронии, тот Имре, с которым они еще так недавно весело катили на «мерседесе» к Додеку, за эти несколько дней словно преобразился. Перед Роной сидел осунувшийся, сгорбившийся пожилой человек с беспокойством, затаенным в глубине глаз.

«Седины тоже прибавилось», отметил про себя Рона, и сердце его наполнилось горечью и злостью.

— Прежде всего о детях. Где они, как они? — спросил Рона. — Ты говорил с ними? Здоровы ли?

— Их держат в загородной резиденции, похожей скорее на замок. Пока с ними ничего не случилось, здоровы.

— Замок? Гм. Об этом замке мы еще поговорим. Продолжай, пожалуйста.

— Оба они понимают, что попали в критическое положение. И все-таки, даже там, — на мгновение глаза Имре загорелись прежним блеском, — это наши дети!

— Конечно, дружище, — понимающе кивнул Рона, хотя не очень ясно понимал, что хочет сказать его друг. — Это же естественно.

— Здесь, Балинт, естественно. Но там! — Имре мучительно подыскивал слова. — Ведь они находятся в таких условиях впервые в жизни! Они под вооруженной охраной, на каждом шагу их провоцируют и запугивают.

Рона опустил голову.

— Мы сидели рядом в замковом парке под присмотром шпика, он стоял в двух шагах от нас. Нора прижалась ко мне и молчала. Габор говорил о всякой всячине, о том, как они путешествовали, что успели повидать в Риме, а потом вдруг сказал: «Мы с Норой догадываемся, что вся эта игра ведется против вас, отец! От вас требуют какой-то мерзости, а мы только орудие в этой игре, средство для шантажа. Вас хотят принудить к чему-то гадкому!» Тут охранник рявкнул: «Говорить только о семейных делах!» Тогда Нора еще крепче обняла меня, поцеловала в щеку и шепнула: «Думай только о себе, береги себя, отец!»

Наступило долгое молчание.

Затем неслышно отворилась дверь, и Клара внесла поднос с кофе и двумя бутылочками прохладительного для Имре. Когда она ставила поднос на маленький столик, чашки и бокалы тихонько звякнули.

Некоторое время спустя Клара убрала посуду и водрузила на столик микрофон, а сама села за письменный стол начальника, поставив перед собой портативный магнитофон.

— Зачем все это? — с удивлением спросил Имре.

— Мозг человека не в состоянии фиксировать все на свете, — пояснил Рона. — В нашем разговоре могут быть мелкие детали, мимолетные оттенки, которые потом забудутся или просто ускользнут от внимания. А они-то, бывает, и имеют решающее значение. Кроме того, при повторном прослушивании записи у нас могут возникнуть вопросы, которые мы упустили или забыли задать сразу.

— Неплохой метод, он мог бы пригодиться и мне в институте, особенно при обсуждении планов. — Имре невольно улыбнулся. — Если бы только найти время!..

Пришел Салаи, дежуривший по управлению. Его удалось подменить, чтобы он тоже смог принять участие в оперативном совещании. Имре пожал ему руку и начал свой рассказ.

Начал он с описания «загородного замка». Это не составило труда, Имре всегда отличался хорошей зрительной памятью.

Затем Имре долго и подробно говорил о хозяине резиденции. Портрет получился достаточно ярким. Но Имре не ограничился только описанием внешности.

— Говорит он коротко, отрывисто, громко, — вспоминал он. — Возможно, был прежде военным высокого ранга, в манере держаться бросается в глаза властность, привычка повелевать. Агрессивен, беспощаден и лишен каких-либо эмоций, что делает его похожим на механизм или думающего робота. Был момент, когда я подумал, что этот человек, собственно говоря, даже не питает к нам ненависти, ведь ненависть тоже чувство. Нет, он просто делает свое дело и работает против нас, причем с огромным упорством и энергией, используя мощь своего разума и массу информации, которой он располагает.

— Да, противник серьезный, — в раздумье согласился Рона, но тут же перевел свою мысль в практический аспект: — Завтра же постараемся создать на него мозаичный портрет! Ты поможешь нам, Бела, не правда ли?

Имре охотно согласился и начал чуть ли не слово в слово пересказывать свой диалог с Бенксом в ходе переговоров. Упомянул и об итальянце-фотографе, которого запомнил еще на свадебной церемонии Норы и Габора, а потом встретил в «замке».

Слушая Имре, Кути не мог удержаться от одобрительных восклицаний, а однажды даже заметил:

— Как видно, товарищ Имре оказался не лыком шит!

Подполковнику и Салаи тоже импонировала твердость, которую проявил Имре в трудном для себя положении. Салаи спросил:

— Интересно, в какой момент вы начали делать вид, что сломлены и сдаетесь на милость победителя?

Имре умолк, затем обвел всех долгим взглядом:

— Не начал. Никакой игры не было.

Лица молодых контрразведчиков вытянулись и окаменели. Рона же с любопытством уставился на друга, ожидая пояснения.

— Вы должны понять, — глухо проговорил Имре. — В этой игре ставки слишком высоки. Речь идет уже не обо мне, о моем престиже и чести и даже не о судьбе моих детей…

— Тогда о чем же, объясни, — спокойно сказал Рона.

— Речь идет об инспирированной кампании в печати, о манипуляции общественным мнением демократических сил Европы. Мне пригрозили массовыми демонстрациями протеста против моей родины, народной республики, которая сажает в кресло генерального директора бывшего офицера СС, совершавшего массовые убийства невинных людей.

Такой оборот дел привел в замешательство даже Рону.

— Вон оно что… Об этом я должен доложить наверх, и немедленно. Клара, свяжите меня с начальством. Если никого нет в министерстве, позвоните домой. Продолжай же, Бела, продолжай!

— Этот человек потребовал от меня передать им всю документацию по программам «Солнце-13» и «Солнце-14»…

— И, разумеется, поставить подпись на каждой странице в отдельности, — подсказал Рона.

— Откуда тебе известно?

— Знаю их повадки, в своей профессии я ведь тоже не первый год замужем. — Рона с досадой махнул рукой и хотел было задать очередной вопрос, но тут послышался голос Клары:

— Добрый вечер, товарищ генерал! Передаю трубку подполковнику Роне.

Рона подошел к аппарату и, сославшись на неотложность, стал кратко докладывать суть дела.

Остальные молча ждали окончания разговора.

— Будет доложено в соответствующие инстанции, — положив трубку, сказал Рона, но утаил от собеседников вторую часть фразы. Генерал дословно сказал так: «Хорошо, спасибо, доложу в инстанции, но уверен, что ты, Балинт, и сам справишься с этим делом».

Вернувшись в свое кресло, подполковник продолжил разговор.

— До тех пор пока наших молодоженов держат в качестве заложников, положение наше сложное. Понимаешь, Имре, мы могли бы уже сейчас начать операцию, арестовать кого-то из их людей, но это только щупальца. Не думаю, чтобы такой ход возымел результат.

— Это означает, что вы уже знаете их агентов здесь, в Будапеште? — Имре с удивлением смотрел на Рону.

Подполковник не спешил с ответом.

— Скажем скромнее: за время твоего отсутствия мы не бездельничали. Кое-что, я подчеркиваю, кое-что удалось нащупать. Правда, пока очень немногое, — осторожно добавил он и кивнул Кути: — Начинай, Пишта.

Капитан нажал клавиш дистанционного блока управления, и на экране появилось первое изображение.

— Нандор Саас, собственной персоной. Ну и рожа! — прокомментировал Рона. — Это он возил тебя в машине, не так ли?

— Он! — воскликнул Имре. — Высокий ростом, изрядно заплывший жиром мужчина. Отвратительный тип! Вы, надеюсь, арестовали его?

— Пока нет, — ответил Рона, бросив косой взгляд в сторону Салаи. Тот на мгновение прикрыл веки, дав понять начальнику, что уловил его мысль.

Кути, сидя чуть поодаль, не видел лица Роны, но понял по его тону, что надо продолжать показ. Еще нажим на клавиш, и на экране возникло новое лицо.

— Этого я тоже видел, — оживился Имре.

— Томас Форстер, — продолжал Рона. — Его роль нам еще не полностью ясна. Он улетел в Мюнхен одним рейсом с тобой, но вернулся на другой же день вечером.

— Тереза по дороге в аэропорт показала мне его фотографию. В самолете, незадолго до посадки в Мюнхене, он подошел ко мне и очень вежливо сказал: «Моя задача сопровождать вас, господин Имре». У трапа ждал автомобиль, который и отвез нас в загородную резиденцию прямо с аэродрома. Он принимал участие в переговорах, ассистировал, так сказать, своему шефу, хранил и передавал документы.

Рона на секунду задумался.

— Не думаю, чтобы он вернулся в Будапешт в качестве архивариуса и хранителя документов. Очевидно, его шеф хотел, чтобы Форстер сам слышал и знал все, о чем вы договорились.

— После переговоров в замке я его больше не видел. Когда я вышел в парк, он остался в гостиной с шефом.

— Я понял. Кути, теперь давай фильм, — обернулся к капитану Рона.

Капитан исполнил приказание, и на экране замелькали первые кадры, отснятые оперативной группой в аэропорте Ферихедь. Люди двигались в замедленном темпе, тянулись, словно резиновые. Галерея лиц, стоявших на террасе аэропорта, толпа провожающих и пассажиров в огромном холле, у касс и стендов зала ожидания, у входа и выхода в нейтральную зону.

Неожиданно крупным планом выплыло лицо Сааса, затем показалась вся его фигура. Было ясно видно, что он наблюдает за пассажирами, садящимися в самолет. Затем он поднял левую руку, немного вывернув ее внутрь, и подержал так секунду.

— Кто-то спросил, вероятно, который час, а вместо ответа Саас показал циферблат, — заметил Салаи. — Но так поступают обычно только со знакомыми.

— Кути, стой! Давай назад, — сказал Рона. — Возможно, Золтан прав. Посмотрим еще раз.

Кути повиновался и начал крутить пленку еще раз. Снова зрители, провожающие и просто зеваки на террасе, зал ожидания, вестибюль аэропорта. По мере приближения эпизода с Саасом капитан максимально замедлил движение пленки. В момент, когда на экране появилось плечо Сааса, Кути остановил аппарат на стоп-кадре. Рядом с Саасом, чуть впереди, привлекало внимание лицо мужчины лет сорока с приоткрытым ртом. Очевидно, он-то и задал вопрос о времени. Это был Стенли Миллс.

— Дальше, — распорядился Рона.

Фильм двинулся вперед, стало видно, как медленно шевелятся губы незнакомца.

— Глядите, куда он смотрит! — воскликнул Салаи. — Прямо на часы Сааса, который показал ему циферблат!

— Пожалуй, Салаи прав, — заметил Имре. — Он действительно смотрит на часы Сааса.

— Согласен, — подтвердил Рона. — Кути, на сегодня хватит. Кларика, распорядитесь, чтобы в лаборатории срочно напечатали и увеличили нам лицо этого типа. Один экземпляр немедленно послать в фототеку информцентра. Пусть попробуют идентифицировать по въездному разделу. Возможно, конечно, это случайный человек, но не исключено, что прав Золтан: рядом с Саасом стоял его сообщник.

— Я пошла, — сказала Клара, взяла коробку с лентой и поспешно удалилась.

— А ты, Бела, с ним не встречался? — Рона вопросительно взглянул на Имре.

Имре покачал головой в знак отрицания.

— Никогда. Я не видел этого человека ни здесь, ни там.

— Ладно, дружище. Думаю, с тебя и в самом деле хватит. Поезжай-ка ты домой и выспись хорошенько. Нелегкие выдались тебе деньки, другого не скажешь.

Имре поднялся.

— Двадцать седьмого числа мне надо опять быть в Мюнхене для передачи документации. Надеюсь, ты не забудешь об этом, Балинт?

— Об этом мы еще поговорим.

— Но когда же? Они следят за каждым моим шагом, прослушивают телефон. Даже сегодня меня доставили сюда как контрабандное венгерское салями!

— Пусть это вас не тревожит, товарищ Имре, — успокоил его Кути. — Наш начальник великий маг, волшебник, жонглер и контрабандист в одном лице, положитесь на него.

Рона знаком остановил капитана.

— Продолжай вести себя так, — посоветовал он Имре, — как будто ничего не случилось. Бывай там, где бываешь всегда: квартира, работа, министерство, цеха твоего комбината и так далее. Свой «дипломат» таскай с собой по возможности повсюду, пусть слушают, что ты говоришь. У них не должно возникнуть никаких подозрений.

— Все равно вам надо подводить итоги за второй квартал, — вставил Кути. — Говорите, пожалуйста, как можно больше о делах института и комбината. О проблемах снабжения, о повышении производительности труда, о трудовой дисциплине, о снижении себестоимости, ритмичности производства и тому подобных вещах. Забивайте их головы цифрами, данными, всякой всячиной, чтобы им до смерти опротивело прослушивать ваши разговоры!

— Уймись, драматург, — прикрикнул на него Рона. — Помни, Бела, наши люди всегда рядом с тобой, мы должны уберечь тебя от каких бы то ни было неожиданностей. А они могут быть! Прошу тебя дать согласие и на то, чтобы мы тоже прослушивали все твои разговоры по телефону и из дому, и на работе. Это тоже необходимо прежде всего в целях твоей безопасности.

Имре не возражал, но, будучи исследователем и по натуре, и по должности, был озабочен судьбой материалов института и сказал:

— Хорошо, но что ж все-таки делать с документацией по последним программам «Солнце»?

— Все подготовить! Все, ты слышал. Больше того, говори и требуй от подчиненных составления нужных документов как можно скорее. Шуми, кричи, брани своих помощников за нерадивость и медлительность, за какие-то неточности и упущения в бумагах. Словом, готовься к встрече в Мюнхене на всех парах. Ты понимаешь?

— Я понял, — сказал Имре.

В дверях Рона догнал его.

— Сегодня ночью ты будешь в квартире не один. Если не возражаешь, майор Ладани пробудет у тебя до утра. Его такси оставишь на стоянке перед домом.

Кути поспешил дать комментарий:

— Тем более что Ладани как образцовому шоферу такси надо свято соблюдать предписания профсоюза по охране труда: не менее восьми часов отдыха перед работой. Пусть старается!

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Покуда Бела Имре беседовал с офицерами из контрразведки, в его квартире за письменным столом восседал майор Ладани.

На короткое время майор нашел себе занятие: вмонтировал в телефонный аппарат специальный адаптер и подключил к нему скрытый магнитофон. Затем, томясь бездельем, начал оглядываться по сторонам. Обнаружив на книжной полке несколько альбомов — «Памятники Будапешта», «Полеты в космос», «Мастера стиля барокко», — он положил их перед собой, выбирая, которым бы заняться, и одновременно с сожалением оглядываясь на книжную полку, где стояли еще десятка два-три занятных изданий. Увы, личную библиотеку Ладани, занимавшую почти целую стену, составляли одни лишь специальные книги по радиотехнике, электронике, телемеханике.

В квартире дома напротив тоже не спали. Возле окна торчал, как на вахте, Саас.

— Окна у него по-прежнему темны, — бросил Саас через плечо Миллсу, лежавшему на кровати. Приоткрыв край одеяла, тот с чем-то возился украдкой, не желая привлекать внимание сообщника. Над головой у него горело маленькое бра.

— Чего ты хочешь? Шеф его так, наверное, уделал, не до веселья, спит как сурок.

Великий шеф, не человек — гений! — с издевкой высказался толстяк в адрес Бенкса. Он смотрел уже не на окна квартиры Имре, а на отражение в стекле окна их собственной комнаты — осторожные движения Миллса привлекли его внимание.

— Наш шеф всем хорош, точен, аккуратно платит, денег не жалеет, но это мы, а не он рискуем своей шкурой! А попробуй-ка от него избавиться, ха-ха!

— А я не пробовал. И не собираюсь этого делать.

— Потому, что ты хитер как бес. Сам всегда сзади, прячешься в тень, а меня вперед, черту в зубы, а?

— Присматриваю за тобой, чтобы не попался, дурень.

— Получил на это тайное поручение от шефа, не правда ли? От нашего гениального шефа!

— Не болтай. Шеф платит тебе большие деньги, или не так? Сколько у тебя в банке, скажи. Восемьдесят тысяч? Или сто?

Саас резко обернулся и подошел к кровати.

— А если бы и полмиллиона? Он переведет их мне сюда, в Будапешт? Куда, в следственную тюрьму? Или в одиночку в каторжной, по почте в Вацскую крепость? — Распалившись не на шутку, Саас продолжал: — Этот Имре знает только меня! И если он начнет фискалить, арестуют меня, а не тебя. Тебя он в глаза не видел, не знает даже, что ты существуешь на белом свете.

— Ты же его старый знакомый, не я. — Миллс лежал на своей кровати равнодушно и недвижимо.

— Я умолял шефа: не посылайте меня под моим именем, дайте крышу! Нет, поезжай так. Если этот директор заговорит, меня схватят в тот же день!

— В этом вся штука. Гарантия и для шефа, и для меня тоже. Будешь делать только то, что тебе говорим мы, и держаться поосторожнее. Ведь ты же хочешь вернуться домой, а?

Внезапно Саас подскочил и всей тяжестью навалился на Миллса, сковав ему обе руки. Лихорадочно пошарив под одеялом, он выхватил оттуда небольшой магнитофон.

— Ах ты сволочь! Так вот почему ты разговорился! Провоцировал меня, чтобы лишний раз выслужиться перед шефом?! — Саас приподнял Миллса и с размаха ударил его магнитофоном сначала по одной щеке, потом по другой. Магнитофон хрустнул и сломался. Саас отшвырнул сообщника на кровать и выхватил пистолет.

— Лежать, не двигаться!

Он выдрал из магнитофона ленту, бросил ее в пепельницу и поджег.

— Иди к телефону! — приказал он Миллсу, топча магнитофон ногами.

Миллс повиновался и медленно, бочком двинулся к аппарату, выбирая позицию и момент, чтобы кинуться на Сааса.

— Не петляй, прямой путь короче! — рявкнул тот, водя рукой с пистолетом и сопровождая, таким образом каждое движение сообщника. — Стреляет беззвучно, ты знаешь!

— Чего ты хочешь?

— Сейчас ты позвонишь Имре. И говорить с ним будешь ты, а не я. Если Имре записывает наши разговоры, пусть в его коллекции будет и твой голосок! Этот «товарищ» директор далеко не дурак, он знает, что легко может провалиться. А тогда эта запись послужит ему оправданием, меня, дескать, принудили к сотрудничеству. Но не я один, Нандор Саас, а и ты тоже! Мы вдвоем! «Катамаран» так «катамаран»! Набирай номер, ну? — Дуло пистолета поднялось на уровень груди Миллса. — Бери трубку!

Ладани сидел в кресле и перелистывал альбомы. Вдруг зазвонил телефон. Ладани перевернул последнюю страницу и с уважением подумал об искусствоведах, умеющих отличить барокко от рококо. «Прекрасная профессия, не то что наша». Телефон продолжал трезвонить. Ладани потянулся и взял следующий альбом.

По ту сторону улицы Миллс взглянул на Сааса.

— Он не берет трубку. Прошло звонков двадцать, не меньше!

— Должно быть, крепко спит после всех волнений. Набери еще раз!

Ладани подождал немного, затем поднял трубку и одновременно пустил магнитофонную запись, приблизив мембрану трубки к динамику магнитофона настолько, чтобы не чувствовался механический характер звука.

— «Имре Бела!» — прозвучал голос директора. Ладани нажал кнопку «стоп». Через адаптер послышался голос Миллса.

— Я проверяю, дома ли вы, Бела Имре.

Майор опять пустил магнитофон.

— «Я устал. Дайте мне спать. Если что-нибудь серьезное, позвоните мне завтра на работу ровно в девять». Едва «директор» с магнитофона закончил фразу, Ладани положил трубку.

На другом конце провода Миллс поступил аналогично.

— Вот наглец! — буркнул он и скверно выругался.

— Звони еще! — приказал Саас. — Напомни ему, сукину сыну, что однажды эти игры дорого ему обошлись!

Миллс повиновался.

Ладани спокойно дождался десятого звонка и опять взял трубку, поднеся ее к магнитофону.

— «Имре Бела!»

— Вы уже однажды получили урок… — свирепо начал было Миллс, но голос директора прервал его:

— «Я уже сказал: хочу спать! Если еще раз побеспокоите меня, за последствия не ручаюсь. А пока я отключаю телефон, всё». Ладани, однако, положил трубку на рычаг, выключил магнитофон и передвинул кресло так, чтобы видеть входную дверь. Затем он поудобнее расположился в кресле, предварительно положив рядом с собой пистолет, снова взял в руки альбом и стал ждать.

— Бедняга, ему не позавидуешь, — вздохнул Рона, когда за Имре затворилась дверь.

— Нам тоже, — в тон начальнику заметил Салаи.

— Это почему же? — Подполковник взглянул на него.

— Знаем мы мало, почти ничего, а двадцать седьмое уже на носу!

Кути по уши забрался в глубокое кресло. Он выглядел усталым.

— Время еще есть, волка ноги кормят. Так или иначе нам известно, что товарища Белу Имре хотят использовать в качестве глубоко законспирированного агента, а не просто платного информатора, это раз. Шефа иностранного центра мы пока не знаем, но завтра с помощью мозаичного портрета с ним познакомимся, хотя бы внешне.

— Ну, и что ты станешь делать с этим портретом? — подколол его Салаи. — Вывесишь для всеобщего обозрения на доске «Их разыскивает милиция»? В средние века ты собрал бы две дюжины рыцарей и штурмом овладел его замком, а самого привел бы на цепи. А теперь? — Старший лейтенант удрученно махнул рукой.

— Нандор Саас и Роберт Хабер их агенты, это ясно. Саас находится здесь, в Будапеште.

— Верно. Только где? — с иронией заметил Рона.

— Моя вина. Я прошляпил, — с горечью признал Кути.

В углу комнаты забеспокоился, подавая сигналы, телетайп.

— Кларика! Телекс! — выглянув в приемную, сказал Салаи.

Клара поспешила к аппарату.

— Однако продолжим, — не унимался Кути. — Нам известен Томас Форстер. Мы знаем его и знаем, где он живет. Доказательства его участия в событиях, начиная со смерти Додека и кончая шантажом Белы Имре, в наших руках.

— Все так, — подвел черту Рона. — Все так, но не более того. Продолжай, если сможешь!

Кути беспомощно развел руками. Наступила пауза.

— Да, вот еще что, мы совсем забыли, — вновь подал голос Салаи. — У Хабера и Сааса могут быть какие-нибудь родственники. Надо их разыскать, не прояснят ли они что-нибудь?

— Попытаться можно, но времени у нас в обрез, — высказался Рона. — Дай запрос на всякий случай, не повредит.

От телетайпного аппарата поднялась Клара с лентой в руках.

— Получены данные на человека, который был рядом с Саасом на кинопленке. Его имя Стенли Миллс, год рождения — 1938-й, место рождения — Вадуц. По паспорту житель Западного Берлина. Въездную анкету заполнил и въехал на автомобиле…

— …Шестнадцатого июня, через КПП в Хедьешхаломе, на австрийско-венгерской границе, — докончил за секретаршу Рона.

— Да, точно так.

— Накануне дня убийства Иштвана Додека. Эти двое связаны друг с другом, ясно. Саас и как его?

— Стенли Миллс.

— В лесу у сторожки были зафиксированы следы трех человек, — напомнил Салаи. — Вот вам и третий — Стенли Миллс. Все трое побывали на месте убийства в день его совершения. Теперь это установлено.

— Что будем делать, начальник? — после короткой паузы спросил Кути.

— Ждать! — ответил Рона. — Ждать до двадцать седьмого июня!

На верхней дороге Волчьей долины в горах западнее Буды пассажиров бордовых «Жигулей» пьянил свежий утренний воздух. Еще не высохла роса, хотя солнце припекало уже изрядно, обещая жаркий день.

За рулем сидел Миллс.

— Какая это глупость, что мы не можем сделать ни шагу друг без друга, — сердился Саас, помещавшийся рядом. — К семи утра нам нужно, видите ли, мчаться сюда в горы за очередной инструкцией из запасного тайника, а в это время Имре может позвонить кому угодно или заглянуть на часок к своему дружку-контрразведчику, и мы ничего не будем об этом знать. Такое чувство, будто у тебя за спиной подвешен пузырек с нитроглицерином, который вот-вот должен взорваться!

Угрюмый Миллс не отвечал. Проехав еще немного, он свернул в небольшой поперечный овражек, по дну которого вилась полуразрушенная, давно неезженая дорога. Осторожно ведя машину по ухабам, он доехал до крутого склона, дорога кончилась. Миллс вынул из кармана какую-то схему и осмотрелся.

— Приехали, — буркнул Миллс и выключил мотор. — Вылезай, дальше пешком. Надо найти дерево с дуплом.

Миллс пошел первым. Быстро вытащив пистолет и взведя курок, Саас последовал за ним.

— Ты уверен, что это именно то место, которое обозначено в записке шефа? — Место показалось ему диким, даже враждебным.

Ответа не последовало. Это вконец взбесило Сааса.

— Почему ты раньше ничего не говорил об этом запасном тайнике? Опять строишь из себя начальника? Теперь с этим покончено, понял?! Хватит, я сыт тобой по горло! — Пыхтя и отдуваясь, Саас с трудом плелся за сообщником, взбираясь по крутому склону.

Они углубились в лес метров на пятьдесят, когда Миллс вдруг остановился. На одном из вековых деревьев, на высоте добрых двух метров от земли виднелось дупло.

— Вот оно, — указал пальцем Миллс. — Подойди, помоги мне забраться. — Он обернулся и увидел в руке Сааса пистолет.

Саас стоял в трех-четырех шагах, готовый выстрелить в любой момент.

Тогда Миллс подошел к дереву и попытался вскарабкаться к дуплу сам, без посторонней помощи. Не получилось, он сорвался.

— Иди же, подтолкни меня!

Толстяк переложил оружие в левую руку, а правой стал подталкивать вновь полезшего на дерево сообщника. Когда ноги Миллса оказались на высоте головы его «близнеца», он внезапно со всей силой пнул Сааса каблуком в лицо, спрыгнул на землю и несколькими профессиональными ударами окончательно уложил «близнеца», и без того почти потерявшего сознание от боли после удара каблуком в переносицу. Еще одним молниеносным движением Миллс вывернул ему кисть руки и завладел пистолетом. Расставив ноги, он стоял и ждал, пока поверженный сообщник придет в себя.

Минуты через две Саас очнулся, машинально отер кровь, сочившуюся из носа и углов рта, и открыл глаза. Первое, что он увидел, был пистолет в руке Миллса. Саас перевел взгляд на лицо соперника. Оно было холодным и замкнутым, как всегда. Поднявшись, Саас в ужасе отпрянул назад, но наткнулся спиной на дерево.

— Чего ты хочешь? — выдавил он из себя.

— За вчерашний вечер я отомстил! А теперь я тебя убью.

— Ты помешался?

Миллс положил палец на спусковой крючок.

— Не посмеешь, — прохрипел Саас. — Тебе придется отчитаться за меня там, дома.

— Перед кем? Кому ты нужен?

— О вчерашнем я буду молчать, клянусь!

— Молчать ты будешь, это точно. Записал я тебя на пленку для шантажа. Я хотел получить половину твоих денег.

— Получишь и так. Я дам тебе расписку! Если хочешь, вексель!

— Этого мало.

Саас выбросил последний козырь:

— Если ты убьешь меня, операция с Имре обречена на провал! Чтобы держать его в руках, нужны мои свидетельские показания.

— Теперь уже не нужны. Я говорил тебе, что все идет слишком гладко, и это мне не нравится.

— Но я же в этом не виноват!

— Если план шефа сорвется, плакали мои денежки. Я доложу, что операция не удалась потому, что ты добровольно сдался контрразведчикам. Пусть они попробуют найти тебя там, если смогут.

— Подлец, предатель!

— Не более чем ты, — холодно возразил Миллс и два раза, один за другим, нажал на спусковой крючок. Послышались два негромких хлопка.

Саас, вытаращив глаза, уставился на своего «близнеца» и тяжело рухнул к подножию дерева. Взгляд его застекленел, из груди хлынула кровь.

Миллс нагнулся над телом, приложил руку к груди повыше сердца. Биения жизни не чувствовалось. Стеклянные глаза, устремленные к небу, тоже подтверждали: Саас мертв. Убийца старательно вытер рукоятку пистолета платком, вложил его в руку жертвы и подержал несколько секунд, сильно прижав пальцы.

Внезапно перед ним по земле пробежала тень. Миллс вскинул голову — высоко в небе парил планер. Крылья его отбрасывали на землю бегущую тень.

Миллс вскочил на ноги, бросился к машине, завел мотор, даже не прихлопнув дверь.

Планер кругами начал спускаться все ниже и ниже.

Электрические часы на углу показывали без пяти восемь, когда Миллс приткнул свои «Жигули» поблизости от дома, где жил Имре. Вид черного «мерседеса» у подъезда его успокоил. Это означало, что Имре еще не выходил из дома. Шофер, опершись локтями о крыло, подставив лицо солнечным лучам и закрыв глаза, загорал. Миллс включил было рацию, но вспомнил, что Имре садился в самолет без «дипломата», а из аэропорта приехал прямо домой. Динамик безмолвствовал.

В эти утренние часы, когда все спешат на работу, мирный и тихий обычно новый жилой поселок в Обуде отнюдь не производил такого впечатления. Движение тут не менее оживленное, чем в центре, и грузовики точно так же мешают потоку машин, как на окраинах Пешта.

Машина для сбора мусора тоже появляется в это время. Прогромыхав мимо «Жигулей» Миллса, она остановилась, с нее попрыгали на мостовую рабочие, на место полных мусорных контейнеров поставили пустые и подняли первые краном в кузов.

Перед домом, где жил Имре, операция повторилась. Один из мусорщиков, одетый в оранжевый комбинезон и яркий желто-белый жилет, жестом показал своему коллеге, что ему срочно надо отлучиться к дворнику по малой нужде. Видно, ему здорово приспичило, и он пустился вприпрыжку к подъезду.

Войдя в подъезд, однако, он вдруг остановился и оглянулся через плечо. За ним никто не шел, снаружи доносился лишь глухой рокот компрессора, втягивавшего мусор в утробу машины. Тогда мусорщик взбежал по ступеням на второй этаж и нажал кнопку звонка у двери квартиры Имре.

Дверь отворилась мгновенно — на пороге стоял Имре. При виде мусорщика глаза его округлились от удивления. Парень приложил палец к губам в знак молчания и вытащил из-под жилета конверт. Директор едва не расхохотался: он узнал в бравом мусорщике Салаи.

— Письмо вам от подполковника, — шепнул Салаи. — Он просит вас ответить вашим противникам так, как сказано в этом письме. Настаивать на этих условиях категорически. Об остальном после обеда, вас найдут.

В прихожей показался и Ладани.

— Что, обмундировали тебя, голубчик? — с усмешкой спросил майор.

— Не завидуй, твой мундир тоже неплох. — Он оглядел с головы до пят почтенного связиста, облаченного в шоферскую робу. — Главное, чтобы на этом маскараде первый приз выиграл Рона!.. — С этими словами он круто повернулся и сбежал вниз.

Тереза была уже на месте, ожидая директора. Придирчиво осмотрела результаты работы уборщицы, налила воду в две вазы и поставила в них букетики полевых цветов.

— Здравствуйте, я так за вас волновалась, — с неподдельной искренностью сказала она, провожая директора в кабинет. — Очень рада, что вы вернулись целым и невредимым!

Взгляд Имре прежде всего остановился на письменном столе. Все оставалось как будто нетронутым. «Дипломат» лежал на том самом месте, где он его оставил перед отъездом.

— Благодарю, Терике! — Директор осмотрелся. — Красивые цветы. Это ведь ваши заботы, верно?

— Вы встретились с Норой? — вместо ответа спросила девушка. — Как они там?

— По обстоятельствам сносно, — довольно сухо отозвался Имре.

Тереза поняла, что директор не настроен для разговоров, особенно на эту тему. Она повернулась и пошла к двери, но директор остановил ее.

— Будьте добры, дайте распоряжение, чтобы технический отдел подготовил мне всю документацию по программам «Солнце-13» и «Солнце-14».

— Простите, но ведь эти программы…

— Прошу сделать все быстро и с предельной точностью, по состоянию на сегодняшний день. Проверю описание процесса и все расчеты лично, предупредите товарищей! Спасибо, вы можете идти.

Девушка молча вышла.

Имре вынул из кармана конверт с письмом от Роны. Внимательно прочитав его, положил в папку на столе.

Стрелки часов показывали без одной минуты девять.

Он встал и зашагал по кабинету, похрустывая пальцами. Имре нервничал. Остановившись перед коварным «дипломатом», он оглядел его со всех сторон, но ничего примечательного не заметил. Зная, что ему придется непременно нести его домой, притрагиваться к портфелю сейчас было противно. Словно на столе перед ним лежала живая тварь.

Раздался наконец звонок прямого телефона.

— Я слушаю, — сказал он в трубку.

— Двадцать седьмого июня вас ждут, вы не забыли?

Имре удивило, что вместо привычного уже писклявого голоса Сааса он услышал совсем другой мужской голос, с заметным иностранным акцентом.

— С кем я говорю?

— Нандор Саас болен. Я его коллега. Прошу сообщить, будут ли готовы материалы и собираетесь ли вы ехать? — Неизвестный коверкал венгерские слова.

— Я вас не знаю. Скажите мне что-нибудь такое, о чем знаем только Саас и я!

После небольшой паузы голос продолжал:

— Вчера вечером вы вернулись из Мюнхена. Перед тем как начать переговоры с фирмой, вы ездили в загородный замок. Там вы разговаривали с высоким седым господином. Там же вы встретились с вашей дочерью и зятем. Этого довольно?

— Довольно! Можете сообщить вашему шефу: я выеду точно в срок. Распоряжение подготовить документацию я уже дал.

— Это мне известно.

Имре с неприязнью взглянул на «дипломат».

— Кроме того, сообщите еще следующее. — Раскрыв папку, он стал читать письмо Роны. — Первое: я выеду на автомобиле, но не в Мюнхен, а в Австрию. Именно в Австрии я встречусь с вашим представителем. Второе: прежде чем передать что-либо кому-либо, я хочу видеть мою дочь и моего зятя. Это мои условия.

— Вы не можете ставить условий!

— Ваше дело доложить то, что я вам сказал. Принимать решения не в вашей компетенции. Добавьте, что, если мои условия не будут приняты, я немедленно обращусь в соответствующие органы и расскажу там обо всем!

— Это грозит вам тяжкими последствиями!

— Вам тоже. Пока что и вы и Саас находитесь на территории нашей страны.

Наступило молчание. Миллс соображал. Он всегда был уверен, что попытка запугать Имре не более чем радужные мечты и Бенкса и Сааса. Не на того напали. А потом ему было в высшей степени наплевать на то, удастся ли завербовать Имре. Собственная судьба интересовала его куда больше. Миллс боялся. Угроза Имре вплотную придвинула его к пропасти. Что бы потом ни сделал Бенкс с Норой и ее мужем, это его, Миллса, уже не спасет.

— Я продолжаю. — Имре повысил тон, диктуя свои условия. — В девять утра я перееду границу. В половине десятого я буду в Бруке. Не доезжая городка есть небольшая придорожная корчма, перед ней автомобильная стоянка. Там я остановлюсь, и туда вы должны доставить моих детей.

— Я понял.

— Поговорив с ними и убедившись, что вы не причинили им никакого вреда, мы сможем продолжать путь, но только до Вены! Дальше я не поеду.

— А как же фирма «Штальблех»? У вас с ними тоже дела, господин Имре.

«Господин Имре!» Внимания директора не миновала эта перемена в обращении. Пропустив мимо ушей замечание неизвестного, Имре продолжал:

— Если я не увижу в Бруке Нору и Габора, я проеду дальше, до Вены, и прямо обращусь в венгерское посольство. Там я изложу все и попрошу защитить меня и членов моей семьи.

— Вы угрожаете? — У Миллса мелькнула мысль: надо уничтожить этого Имре, только так он спасет самого себя. А дома, в Мюнхене, он сочинит для Бенкса подходящую версию, например об измене Сааса, который стакнулся с Имре, чтобы обелить себя перед венгерскими властями. Он не знал еще, что именно он скажет шефу, но отсюда надо бежать, бежать немедленно.

— Изложите мои условия вашему шефу, — услышал он словно издалека голос Имре. — Завтра в это же время я жду вашего звонка.

— Я не успею связаться, слишком мало времени! — пробормотал Миллс в трубку.

— Это уже ваши заботы! — закончил Имре и бросил трубку.

По щекам его текли струйки пота. Он рухнул в кресло и закрыл лицо руками.

Миллс чувствовал себя неуютно.

«Покончить с Саасом надо было так или иначе, он тянул меня на провал», — оправдывал он себя, анализируя свой поступок. «Но как поступить с условиями этого дьявола Имре?» Поворот событий застал его врасплох. Вот тут Саас явно пригодился бы.

Он сидел в «фольксвагене». После поездки в Волчью долину с Саасом использовать «Жигули» он не решался. Рывком стронув машину, Миллс отъехал от тротуара и едва не столкнулся с идущим сзади такси. Шофер невероятным трюком избежал столкновения и, покрутив пальцем у виска, на международном языке автомобилистов объяснил, что он думает по поводу психического состояния Миллса. Агент вновь подрулил к тротуару и остановился. «Как быть?»

Внезапно он вспомнил: запасной пункт связи, на крайний случай… Этот «крайний случай» наступил. «Да, конечно же!» Миллс оправился от нервного шока и устыдил себя за растерянность. Ведь его инструктировали в Мюнхене, как поступать в непредвиденных обстоятельствах или в критический момент: немедленно доложить обстановку через запасной тайник.

Агент вынул из перчаточницы кассету с записью телефонного разговора с Имре, положил ее в нейлоновый мешочек и прикрепил сбоку клейкий столбик-присос.

Успокоившись, он, как всегда, осмотрелся и поехал в сторону площади Героев, затем свернул на проспект Республики и стал смотреть на номера домов, съехав на узкую крайнюю полосу. Возле дома с сотым номером он остановился, вылез из машины и, пройдя еще немного, вошел в подъезд многоквартирного доходного дома. Здесь жило множество семей: на стене громоздились один над другим ряды почтовых ящиков.

Выждав пару минут и не обнаружив ничего подозрительного, Миллс, поднявшись на носки, прилепил посылочку за карнизом над верхним рядом ящиков. Отступив несколько шагов назад, он убедился, что пакетик не виден прохожим, еще раз огляделся и вернулся к своему «фольксвагену».

«Кто придет за пакетом? — ломал себе голову Миллс. — И когда? А если вообще не придет?» Он влез в автомобиль. «Черт с ними, это уже не моя беда», — подумал он и сам удивился, насколько безразличен ему исход дела.

Миллс боялся, боялся за себя.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

— Смерть наступила между шестью и восемью часами утра, — докладывал подполковнику Кути результаты осмотра оперативной группой обнаруженного трупа. — Его увидел сверху пилот пролетавшего планера, проводившего тренировочный полет. Он сообщил в райотдел милиции. Обыскав труп, на нем нашли два паспорта. Первый, венесуэльский, был выдан на его собственное имя, а второй — аргентинский, на имя Амадео Зексо. Фотографии в обоих идентичны и оба паспорта фальшивые, но подделка прямо классическая! Из райотдела сообщили нам.

Рона убрал оба паспорта в ящик стола.

— Они начинают делать глупости, — в раздумье высказался Салаи.

— Из чего это ты заключил? — Кути искоса взглянул на коллегу.

— На этот раз они тоже пытались создать видимость самоубийства. Но гораздо более примитивно, нежели в лесной сторожке. Если судить по следам, кандидат в мертвецы приехал на автомобиле, затем покончил с собой, а после этого опять сел за руль и уехал, в то же время оставшись бездыханно лежать в овраге.

— Сложно объясняешь, но понять при желании можно. — Капитан похлопал Салаи по плечу. — Кстати, только что звонили из оперативно-технического отдела. Они установили, что следы шин автомобиля, о котором ты говоришь, совпадают со следами от тех «Жигулей», что прятались в лесу неподалеку от сторожки.

— Нам известны три их агента, находящиеся в Будапеште, — вслух размышлял Рона. — Саас — жертва. Форстер под нашим постоянным наблюдением, значит, не он. Остается Стенли Миллс. Но почему он это сделал? По указанию из центра или по какой-нибудь другой причине?

— Может быть, Саас не захотел выполнить какой-то приказ? — высказал предположение Салаи.

— Или испугался провала, — добавил Кути.

— Вы оба, вероятно, правы, — кивнул Рона. — Не захотел исполнять приказ, потому что испугался. А таким приказом могут быть лишь какие-то экстремальные меры в отношении Имре.

Рона не мог знать истинных причин, побудивших Миллса застрелить Сааса, но вывод об угрозе жизни Имре он сделал правильный. Ход мыслей Салаи привел его к тому же заключению.

— Ты хочешь сказать, что жизнь Имре теперь в опасности?

— Да, теперь да. До сих пор я полагал, что выжидание в течение тридцати двух лет, вся огромная подготовительная работа, затраты и прочее являются как бы гарантией того, что им нужен живой Имре. Но сейчас что-то застопорилось в их отлаженном механизме, словно сорвало один винтик, и все пошло наперекос. Теперь очень трудно предсказать, что они собираются делать.

— Со вчерашнего дня мы усилили охрану Имре.

— Я знаю. — Рона переменил тему. — Что удалось узнать о родственниках агентов, живущих в Венгрии?

— Пока выявлена одна-единственная родственница. — Салаи оживился. — Это тетушка Роберта Хабера, проживает здесь, в Будапеште, на улице Валленберга. — Сделав многозначительную паузу, он добавил: — У нее остановился Томас Форстер.

— Неплохо! — воскликнул Кути, оценив коллегу.

— Сколько лет этой тетушке? — поинтересовался Рона.

— Восемьдесят.

— Многовато.

— Что нам делать дальше? — спросил капитан.

— Охранять и беречь Имре как зеницу ока! — Помолчав с минуту, подполковник вздохнул: — Могу сказать лишь, что я затеял большую игру, но говорить о ней пока рано.

Серые доходные дома, известные с начала века как дома «феникс», и по сей день возвышались чужеродной громадой посреди одноэтажных домиков Липотварошского района столицы.

На четвертом этаже кругового балкона одну из дверей, выходящих во внутренний двор, украшала позеленевшая медная табличка «Керекеш Балинтне, вдова».

В эту дверь и вошел Форстер, отперев и заперев ее собственным ключом. Он наложил стальную цепочку и обернулся — перед ним стояла сухонькая старушка, вышедшая из кухни.

— Это вы, голубчик? Наконец-то, — прошепелявила она. — А я уж заждалась. Вы поглядите, что я нашла под дверью. — Старушка вынула из кармана фартука конверт. — Я уже собиралась его вскрыть и вдруг заметила, что письмо не мне, а вам. К счастью, на мне были очки для чтения. Я ведь тоже частенько получаю письма из-под двери. Мой племянник Роберт всегда именно так присылает мне деньги. Тот, кто их приносит, видимо, не желает мне показываться, а мне так даже удобнее — не надо ходить за переводом в банк. Да сохранит господь эту добрую его привычку!

Старушка помогала себе, размахивая зажатым в руке конвертом, запамятовав, что его надо вручить адресату. Форстер обозлился.

— Могу я, наконец, получить это письмо? — Он бесцеремонно выхватил конверт из пальцев тетушки и направился в свою комнату.

— Вы всегда такой нервный, — обиделась тетушка. — Берегитесь, это укорачивает жизнь. — Шмыгнув носом, она ушла обратно на кухню.

Форстер вскрыл конверт. В нем оказался еще один, заклеенный и поменьше, и машинописная записка.

«Спрячьте этот конверт, не раскрывая, и отправляйтесь немедленно», — начал он читать с конца. Взгляд его скользнул вверх, к началу распоряжения. Оно гласило: «В запечатанном конверте информация о том, что Б. И. согласен выехать в срок, но ставит условия. Обсудите их с шефом. Б. И. нервничает сверх всякой меры. Если мы хотим добиться результатов, целесообразно ему уступить. Вы должны быть завтра вечером здесь. Я устрою так, чтобы вы получили ответ от Б. И. завтра не утром, а вечером, но если мы примем его условия. Позвоню вам по телефону после возвращения. Условный знак — два звонка. Точно так же обозначу вам место встречи. Шестой».

Форстер взглянул на часы: семнадцать часов сорок минут. Чтобы успеть обернуться за сутки, придется мчаться сломя голову. Захватив небольшой дорожный несессер, он покинул квартиру вдовы Керекеш Балинтне, не прощаясь.

Немного в стороне от подъезда дома «феникс» на улице Валленберга стоял «ауди» с иностранным номером. Оба его пассажира заняты были чтением западногерманской «Вельтвохе».

Форстер показался в арке подъезда. Оглядевшись кругом, он не отметил ничего вызывающего подозрение, быстрым шагом направился к своему «остину» и дал газ с места.

Один из пассажиров опустил газету на колени.

— Дай команду нашим, пусть его проводят, — сказал он Салаи, сидевшему рядом, — и пусть они остаются на КПП в Хедьешхаломе и ждут там его возвращения. Завтра на рассвете он поедет обратно. Как только появится, доложить мне.

Салаи нагнулся к микрофону.

— «Воробей», внимание! Примите задание… — Закончив передачу, он повернулся лицом к подполковнику: — Откуда стало известно, что он выезжает и завтра вернется?

Рона не имел привычки утаивать что-либо от своих ближайших помощников. Но на этот раз он был вынужден от нее отказаться.

— Я уже говорил, что затевается большая игра. — Он положил руку на плечо Салаи. — Но сейчас пока что говорить о ней я просто не имею права, поверь.

Салаи понимающе кивнул.

— Куда вас отвезти, домой? — спросил он безо всякой обиды.

— Нет, мне надо еще повидать Кути. Я просил передать ему, чтобы он меня ждал. Поехали…

— Нам надо знать машину, на которой ездит Миллс.

— По-видимому, на тех же «Жигулях», — поторопился с ответом Кути. — Ведь следы шин у сторожки и на верхней дороге в Волчьей долине, где убит Саас, были от «Жигулей».

— Да, вероятно. — Рона осторожничал. — Однако у нас нет прямых доказательств, что вместе с Саасом на место его убийства приехал именно Миллс.

— Есть! — Кути положил перед подполковником еще одно заключение оперативно-технического отдела. — Вот оно: техники установили, что следы ног «третьего» у сторожки и возле трупа Сааса совпадают.

— Важная улика. Но только потом, позже! Пока же нам нужно знать машину, на которой Миллс ездит, и место, где он живет. — Рона неожиданно сдался. — Хорошо, согласен, ищи «Жигули». Поинтересуйся в «Волане», наверное, она взята напрокат.

— Разумеется, товарищ начальник.

— Самый верный путь обнаружить эту машину лежит через передатчик в «дипломате» Имре. По мнению Ладани, он действует в радиусе всего четырехсот метров, при особо благоприятных условиях — до километра. Но, поскольку все разговоры Имре записаны превосходно, надо думать, он подъезжает поближе, в пределах этих четырехсот.

— Это значит, что агент принимает передачи из автомобиля.

— По-видимому, такой вывод напрашивается. Обнаруженная в «остине» встроенная рация говорит за то, что этот метод считается у них проверенным и надежным.

Капитан огорченно вздохнул.

— Что же, пропало мое сегодняшнее рандеву. Впрочем, ничего особенного: маленькая, пухленькая. Подождет до следующего раза. Сейчас я возьму кого-нибудь в помощь и перепишу номера всех машин, стоящих в этом радиусе вокруг квартиры Имре, а завтра с утра — вокруг «Энергетики». Если два номера совпадут, да еще на «Жигулях», считайте, вопрос решен.

— Не понимаю, почему тебе дались именно «Жигули»?

— Во-первых, хорошая машина. А во-вторых, именно «Жигули» бордового цвета видел сверху планерист, обнаруживший мертвого Сааса.

— Отправляйся! Только никакой драматургии, ясно? — Капитан уже стоял у двери, когда Рона добавил: — Пошли ко мне Клару.

В дверях тотчас появилась голова секретарши.

— Будете диктовать? Взять блокнот для стенограммы?

— Как можно? Опытного оперативного сотрудника использовать как стенографистку!

— Как, опять? Но я уже сдала черный платок и садовые принадлежности тоже!

— На этот раз вам не потребуется ни маскарадный костюм, ни реквизит. — Рона жестом пригласил Клару занять место возле своего стола. — Нужен только портфель, возьмите мой. Шариковая ручка и бумага в нем есть…

Клара недоверчиво поглядела на начальника, потом рассмеялась:

— Знаете, я была просто счастлива, когда вы поручили мне сыграть роль посетительницы кладбища. И сейчас у меня уже бьется сердце… Новое задание!

Рона смотрел на нее, улыбаясь.

— Отличный вы человечек, Кларика! Садитесь…

В здании «Энергетики» светились только два окна — кабинета директора и приемной.

Имре изучал документацию по программам «Солнце», расположившись возле длинного стола для совещаний, на котором разложены были чертежи, схемы, графики и другие документы, связанные с проводящимися экспериментами.

Тереза Кинчеш сидела напротив с блокнотом для стенограмм и записывала указания начальнику технического отдела, готовившего документы.

— …Не принято во внимание, далее, что треугольник ОАС изготавливается не из гомогенного металлического листа, поэтому неправильно вычислены координаты центра тяжести всей конструкции. Скорости корпускулярных частиц, перечисленные в приложении номер двенадцать, не совпадают с экспериментальными данными, полученными на ускорителе, указанными в предыдущем приложении. Новый абзац, Терике. На этом основании требую впредь представлять мне только проверенный материал и предупреждаю, что за допущенные ошибки вы несете личную ответственность. Малейшее отклонение от проектного задания ставит под вопрос рентабельность и эффективность всего комплекса. Проверить и уточнить все документы, представить мне вторично двадцать шестого июня к шестнадцати часам. Дата, моя подпись.

— Я расшифрую и перепечатаю сейчас же, — сказала Тереза, захлопнув блокнот.

Имре взглянул на степные часы.

— Сожалею, что задержал вас допоздна, но документация нужна мне завтра к вечеру. И это очень важно!

— Утром я вручу ваше письмо сама! А потом, вы не разрешите мне ненадолго отлучиться? — Девушка слегка покраснела.

— Пожалуйста, не возражаю.

— Понимаете, в автосервис прибыли новые боковые щитки, защищающие при столкновении. Я хотела бы их купить, пока не расхватали…

— Не нужно ничего объяснять, Терике. Только я боюсь, что все эти ваши автогонки к добру не приведут.

В приемной зазвонил городской телефон. Тереза выбежала к аппарату, а затем знаком показала директору, чтобы тот взял трубку у себя на столе.

— Не надо, я выйду к вам. — Прежде чем притворить дверь в кабинет, он бросил взгляд на «дипломат», лежавший на обычном месте.

— Привет, Балинт! — сказал он в трубку. — Да, из приемной, как условились… Понял, постараюсь не удивляться. Последнее время ты уже приучил меня к сюрпризам. Появилась закалка. — После следующей фразы, однако, Имре все же сдвинул очки на лоб и перехватил трубку. — Что такое?.. Понимаю… Но для чего все это? …Хорошо, буду осторожен… Да, конечно… Если будут новости, звони! — Он медленно, словно в забытьи, опустил трубку, продолжая стоять у аппарата Терезы. Реакция наступила лишь минуту спустя. Голова закружилась, он побледнел и вынужден был опереться о край стола.

Тереза испуганно вскочила.

— Вам нехорошо? — Она налила воды в стакан и подала директору.

— Невероятно… — прошептал Имре. Он выпил воды.

— Что-нибудь случилось?

— Умер один мой старый знакомый. Его звали Нандор Саас! Вы его не знали.

— Правда, не знала. — Убедившись, что минутная слабость директора миновала, Тереза вновь села к машинке и застучала по клавишам.

Имре вернулся к себе в кабинет.

Дома Имре застал уже не Ладани, а Салаи, сменившего майора на его посту. В гостиной горел лишь один небольшой светильник, окна были занавешены плотными шторами.

Имре поставил на стол бутылку белого вина «Серый монах» и два бокала. Бесшумно, без бульканья наполнив их благородным напитком, он поднял свой, взглядом пригласив Салаи. Выпили молча, не чокаясь.

«Дипломат» разместился рядом, на журнальном столике.

Салаи смотрел на него злыми глазами. Ему уже порядком прискучили это молчание и диалоги с помощью знаков. Имре вопросительно взглянул на него, показав: унести его к чертовой матери? Старший лейтенант с мученическим выражением лица развел руками: увы, нельзя.

Зазвонил телефон.

— Имре Бела! — сказал в трубку директор.

Салаи тотчас же на носках подошел к нему поближе, чтобы слышать, что говорит абонент.

— Мы не потерпим, чтобы вы говорили по телефону не из своего кабинета, а из других мест, слышите?

— Подите к черту! — рявкнул Имре. Салаи пожал ему локоть в знак признания. — Кроме того, я уже сказал вам, звоните завтра, сегодня я не настроен на переговоры, с вами тем более!

— Не смейте класть трубку!

Салаи сделал директору знак: слушайте дальше.

— Хорошо, я слушаю.

— Мы приняли к сведению, что документацию для нас вы готовите и требуете от подчиненных качественных материалов. Но я не потерплю, чтобы вы говорили по другим телефонам и назначали мне сроки.

— Меня не интересует, что вы терпите, а что нет! — опять вспылил Имре.

— Слишком много себе позволяете, директор. Если не уйметесь, вы можете разделить судьбу вашего друга Сааса!

Салаи поднял руку к губам, показывая, чтобы Имре, чего доброго, не проговорился.

— Судьба Сааса? Я не знаю, ни что с ним, ни где он, — спокойно сказал Имре.

— Саас умер сегодня утром! С вами это тоже может случиться.

— Значит, вы его убили и теперь настала моя очередь?

— Еще не настала, но может! Особенно если вы будете нарушать наши требования. А сейчас примите холодный душ и ложитесь спать, чтобы выспаться. По вопросу о ваших условиях я позвоню вам завтра, но не утром, а вечером. При всех обстоятельствах готовьтесь в путь! — В трубке щелкнуло и послышались короткие гудки.

Салаи схватил проклятый «дипломат» и вынес его в ванную, открыл кран, пустил душ и, потирая руки от удовольствия, вернулся в гостиную.

— Этот мерзавец дал нам хороший шанс! — сказал он весело. — Мы можем спокойно разговаривать, по крайней мере, с полчаса. Пока вы принимаете душ по его указанию. За ваше здоровье! — Он поднял свой бокал и осушил его до дна.

Волнуясь, как начинающая артистка, Клара позвонила у двери с табличкой «Керекеш Балинтне, вдова» в знакомом нам уже доме на улице Валленберга. Зная, что здесь живет старушка, отнюдь не быстрая на ногу, ей так не терпелось, что она нажала кнопку звонка еще раз.

— Иду, иду! Сейчас иду, — послышался слабый голос за дверью, и в малюсеньком окошечке для посетителей появилась сморщенная физиономия вдовы.

— Добрый день, госпожа Керекешне! — как можно любезнее заговорила Клара. — Я к вам по важному делу!

— Вы, наверное, от Роберта? Насчет квартиры? — заинтересовалась вдова. — К сожалению, занято. Вы пришли так неожиданно. Мой жилец еще не съехал.

— Я из госстраха, страхую имущество, — объяснила Клара. — Не угодно ли будет впустить меня? Я могу предложить вам кое-что интересное.

Старушка заколебалась. Она еще раз осмотрела через окошечко незваную гостью с головы до пят и, найдя ее достаточно симпатичной, все же решилась. Она отперла дверь и впустила Клару в прихожую.

Едва переступив порог, гостья принялась расхваливать убранство квартиры.

— Какие у вас прекрасные вещи, — говорила она, — вот эта мебель, например, антикварная. Такой теперь не купишь!

— Верно, милочка, верно, — качала головой старушка.

— Да и мастеров таких теперь нет, все умерли, — продолжала льстить Клара. На самом деле мебель была ветхой и грубой, не имела никакой цены, а все убранство безвкусно и вне всякого стиля. — Должна вам сказать, это же целое состояние!

Восьмидесятилетняя вдова Керекешне чувствовала себя на верху блаженства.

— Моему покойному мужу удалось спасти всю мебель во время войны. Я очень ею дорожу и храню по сей день.

— Но и кроме нее, у вас тут настоящий музей, сокровище на сокровище. — Обходя комнату, Клара рассматривала полки, уставленные посудой и безделушками, потускневшие картины неизвестных художников, потерявшие цвет выщербленные вазы и прочий хлам. — Да, да, это и вправду состояние! Вы страховали когда-нибудь ваше имущество? Заключали договор?

— Что я заключала? — недослышав, переспросила старушенция.

— Я спрашиваю, страховой полис вы подписывали? Такие ценности! Жаль было бы, если с ними вдруг что-то случилось!

Клара обрушила на собеседницу поток слов.

— Сорок лет я живу здесь, и никогда ничего не случалось, — заверила ее вдова, — так что вы не беспокоилось за меня, милочка.

— Теперь, знаете, все квартиранты заключают договора, все без исключения! — Клара все больше входила в роль. — И это очень дешево. За двадцать четыре форинта в месяц мы предлагаем шестнадцать видов различных услуг.

За это время они перешли уже из гостиной в спальню старушки.

— Бланки у меня с собой, можем подписать договор хоть сейчас, — продолжала осаду Клара.

— Сколько, вы сказали, надо платить в месяц?

— Всего двадцать четыре форинта, пустяки! — почти крикнула Клара в ухо вдовы.

— Что же, тогда давайте заключим. — Старушенция с лукавой улыбкой похлопала гостью по руке. — Пусть, у меня еще никогда не было договора. А потом вы такая симпатичная, милочка, я не в силах отказать. Только с одним условием: вы будете приходить за деньгами каждый месяц сами. С вами так приятно поговорить! Обещаете?

— Обещаю! — выкрикнула Клара, и ей стало немножко стыдно и жаль одинокую вдову. — Позвольте тогда мне составить план квартиры и переписать вещи, чтобы приложить их к договору.

Клара присела к столу, быстро набросала план прихожей, гостиной и спальни, перечислив мебель и прочее. Покончив с этим, она подошла к двери второй комнаты и нажала рукоятку. Дверь была заперта.

— Вы подумайте, какой он странный! — посетовала вдова. — Всегда запирает.

— Жаль! Мне ведь надо осмотреть ее и переписать вещи.

— Мой племянник Роберт прислал мне квартиранта, он делал это и раньше. Но такого еще никогда. Этот угрюмый, неразговорчивый и всегда злой. Я ему сказала сегодня: будете злиться, скоро умрете.

— Ну уж, тетушка! — рассмеялась Клара. — Так и сказали?

— Так и сказала. И недоверчивый такой. Всегда запирает дверь на ключ, даже когда дома сидит. Запрется и сидит, один как сыч. Даже уборку нельзя сделать, да и телефон там у него. — Старушка разворчалась не на шутку.

— Что же нам делать? — На лице Клары отразилось огорчение.

— Как что? Войти, и все, — лукаво подмигнув Кларе, старушенция полезла в карман. — Вот второй ключ. Только поспешите, милочка, он может прийти.

Клара торопливо набросала план комнаты, расположение окон, различных предметов, мебели, расстояния между ними.

Закончив работу, она положила блокнот в портфель и взглянула на часы.

— Боже мой! Мы немного заболтались, мне пора, — сказала ласково Клара. — Я все сделаю начисто и на днях приду к вам опять. Тогда и подпишем, хорошо?

— Хорошо, милочка, хорошо. Я буду ждать вас! — согласно закивала старушка, провожая гостью в прихожую. Когда входная дверь за Кларой захлопнулась, почтенная вдова вздохнула. — Какое милое создание! Бывают же такие, — пробормотала она про себя и засеменила обратно в комнаты.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Тереза Кинчеш подтвердила по телексу получение телеграммы, оторвала бумажную ленту с текстом и выключила аппарат.

Постучав, она отворила дверь в кабинет директора.

— Получена телеграмма от фирмы «Штальблех». Двадцать седьмого июня они ждут вас опять. Сообщают, что заказ выполнен в соответствии с вашими требованиями. Испытания прошли отлично.

Имре одобрительно кивнул.

— Я сейчас распоряжусь, чтобы подготовили ваши выездные документы, — добавила Тереза, однако не двинулась с места.

— Что-нибудь еще? — полюбопытствовал Имре.

— Утром сегодня я не успела приобрести те защитные щитки для машины, помните? Если разрешите, я куплю их по дороге.

— Разумеется, — ответил директор. — Я ведь в долгу у вас за вчерашний вечер.

— Пустяки, — улыбнулась Тереза и убежала. Через минуту, однако, ее голос раздался снова, на этот раз по внутреннему телефону.

— Прошу вас взять трубку! На линии товарищ Рона.

Подполковник включил динамик громкоговорящей связи, чтобы Кути тоже мог слышать его разговор с Имре.

— Привет! Завтра я еду на дачу, — начал Рона, — черешня должна уже поспеть. Хорошо бы, если и ты поехал со мной.

— К сожалению, не смогу, — ответил Имре. — Мне нужно присутствовать при лабораторном эксперименте. А двадцать седьмого я опять уезжаю. Все время в дороге, скоро стану бродячим артистом.

— Что слышно от Норы? Как они там? — Голос Роны звучал так естественно и наивно, что капитан прыснул в кулак.

— Вчера получил открытку. У них все хорошо.

— Представляю, — отозвался Рона и выразительно взглянул на Кути.

— В прошлый раз я забыл спросить: есть какие-нибудь новости в связи с кончиной Додека? Бедняга…

— Ничего нового! Я полагаю, придется окончательно закрыть это дело. Исследования после вскрытия не дали никаких результатов, ожидаю разрешения похоронить.

Закончив разговор, Рона с довольным видом повернулся к Кути.

— Надеюсь, и эту беседу они прослушали и записали. — Помолчав, он добавил: — Имре в самом деле большой молодец, смотри, как держится! Ну а ты? Что ты успел разнюхать по поводу машины Миллса? Докладывай, но покороче, я жду кое-кого.

— Бордовые «Жигули» бесследно исчезли, не обнаружены ни в районе квартиры Имре, ни возле «Энергетики».

— Весьма любопытно! — притворно удивился Рона.

— Зато мы обнаружили новейший «фольксваген» с иностранным номером СУХ-4817. Судя по индексу, англичанин.

— Такой же, как я! — Рона усмехнулся.

— Ночь он простоял неподалеку от дома, где живет Имре, сегодня с двенадцати, после того, как исчезли «Жигули», мы нашли его на стоянке перед зданием «Энергетики». Мое мнение: у них было две машины. От «Жигулей» отказались потому, что на ней везли Сааса к месту убийства.

— А теперь где-нибудь бросили. Что с «Воланом»? Кто брал у них напрокат похожие «Жигули»?

— Ответа пока нет.

— Ты не вздумай только объявить их в республиканский розыск! — предупредил Рона. — Переждав, убийца может опять воспользоваться этой машиной. А если его где-нибудь задержать, весь наш план рухнет. Уяснил?

Вошел Салаи.

— К вам посетительница, товарищ подполковник, — сказал он и распахнул дверь перед Терезой Кинчеш.

У Кути перехватило дыханье: Тереза была так же хороша, как в день свадьбы Норы, когда капитан увидел ее впервые.

Однако Рона не дал ему времени полюбоваться.

— Мальчики, за работу! Да, да, оба. Ищите обе машины, садитесь им на хвост. Выяснить все о «фольксвагене» и ее владельце. Это сейчас главное звено. Марш!

Спускаясь по лестнице, Кути с упреком сказал Салаи:

— А ты даже не сказал мне, что едешь за Терезой!

— Мы же не виделись, чудак.

— Небось поухаживал по дороге?

— Дурень! Это я-то, отец двух детей?

Тем временем Рона проводил Терезу в уголок и, усадив в кресло, сам сел напротив, положив руки на столик.

— Мы выкрали и привезли вас сюда так внезапно потому, что то задание, о котором я вас собираюсь просить, несколько посложнее, чем было в прошлый раз.

— Я сделаю все, что смогу, — просто и решительно сказала Тери.

— От успеха этой затеи будет зависеть, сумеем ли мы вырвать из рук преступников Нору и ее мужа. А вы знаете, Терике, что такое Нора для своего отца.

— Знаю. И поражаюсь выдержке директора Имре. Как только он выносит эту муку!

— В прошлый раз я рассказал вам все, поэтому вы знаете, о чем идет речь. Как видите, игра идет по крупной, на карту поставлено слишком многое. Так вот, мой план заключается в следующем: вы автомобилистка, победитель ралли…

Вдова Керекешне, даже при своем слабом слухе, услышала скрип ключа во входной двери. Она встретила квартиранта, стоя посреди гостиной.

— Ну как? Вы видели моего племянника?

— Нет, — буркнул Форстер. Он выглядел очень усталым, но старушка не обратила на это никакого внимания.

— Почему же нет? — Старушка продолжала наступать.

— Потому что не выезжал, — грубо ответил квартирант и шагнул к своей двери, ключ от которой держал в руке.

Шустрая вдова успела, однако, приблизиться к нему и выхватить выглядывавший из кармана плаща свежий номер журнала «Штерн». Она помахала им над головой.

— Не выезжали? А где вы взяли этот журнал? У нас такие не продают!

— Нашел на улице! — огрызнулся Форстер, вошел к себе в комнату и повернул ключ в замке.

Старушка некоторое время смотрела на запертую дверь.

— Опять он зол как бес. Умрет, ей-богу, умрет. Хватит его кондрашка!

Форстер сбросил на кресло пыльник, снял пиджак и ослабил галстук. На большее не хватило времени: зазвонил телефон. Прозвонил четыре раза, потом после паузы еще два. Форстер считал звонки.

— Пять, шесть… Это «шестой»! — Он взял трубку.

— Да. Шеф принял условия. Главное, чтобы материал оказался по ту сторону границы. Молодоженов привезут в Брук. Разумеется, под охраной. Сопровождающих будет двое… Да, конечно… Понял… Что, прямо сейчас? На девятом?.. Хорошо, что близко, я дьявольски устал… Понял… Сегодня же вечером директор будет все знать. Я свяжусь с ним сам. Все понял. Иду.

Уронив на аппарат трубку, Форстер снова натянул на плечи пиджак и пошел к двери.

Переступив порог своей квартиры, Имре увидел перед собой на полу конверт, четко выделявшийся на темном линолеуме. Директор поднял его и только потом зажег маленькое бра. Повертел конверт в руках: ни адресата, ни отправителя.

Из-под двери в гостиную пробивался луч света. Он открыл ее и вошел: возле задернутого шторой окна сидел Кути, рядом с ним на столике возвышались все шесть томов собрания сочинений Уильяма Шекспира. Капитан в который раз перечитывал свою любимую трагедию «Цезарь и Клеопатра», придвинув поближе торшер для чтения.

Они обменялись безмолвным приветствием. Имре положил на привычное место свой портфель и издали показал Кути конверт. Тот пожал плечами в знак того, что ничего о нем не знает.

Тогда директор схватил «дипломат», вынес его в ванную и пустил воду.

Кути поспешил за ним и перекрыл кран, показав знаками, что по логике вещей ему сначала нужно прочесть письмо, а потом уже принимать душ.

Вскрыли конверт и так же беззвучно, водя взглядом по строчкам, прочитали письмо, оба одновременно.

«Ваши условия приняты. Вас будут ждать в назначенном вами месте. Не пытайтесь что-либо предпринять, ибо в этом случае вы никогда не увидите больше свою дочь. Представитель фирмы „Штальблех“ тоже будет ждать вас в Вене. На другой день вы сможете уехать домой». Подписи не было.

Кути пустил душ и вышел из ванной, Имре за ним.

— Ну и компания! — со вздохом сказал директор. — Ты сидишь в квартире, а они суют под дверь письмо. Как только смеют? Отчаянные люди.

— Пожалуй, если б они знали, что я тут! — усмехнулся капитан. — Вся штука в том, что они ничего не подозревают. А письмо лишнее тому доказательство.

— Ты думаешь?

— Можешь быть уверен. — Кути огляделся. — Салаи сочинил оду о том, какое тут было вчера славное винцо.

Имре заулыбался.

— «Серый монах» кончился, получишь «Толчваи», подойдет?

— А пива ты дома не держишь?

— Есть «Роки», «Стелла»…

— А наше, из Кёбани?

— Две бутылки, кажется, остались.

— Этого хватит. После него сойдет и импортное…

— Сегодня ты останешься у меня? — спросил Имре, когда содержимое первой бутылки перекочевало в желудок гостя.

— Мы в очередь с Салаи, — ответил капитан. — Наш старик еще просил передать, что завтра он нанесет тебе визит в служебном кабинете.

— Разве он не едет на дачу?

— Нет, это был «белый текст». Туфта для них, — ткнул Кути большим пальцем в окно за спиной.

— Переполнится ванна, — заметил Имре. — Сейчас я приму душ, и мы начнем наш безмолвный ужин. Отдыхать будем молча, — добавил он, усмехнувшись.

Форстер быстро шел по тротуару одной из слабоосвещенных боковых улиц центральной части города. Возле витрины магазина фирмы «Керавилл» он сделал вид, что завязывает шнурок на ботинке. Наклонившись перед рекламным щитом сбоку от витрины, он ловко и незаметно извлек из-за нее конвертик с запиской. Распрямившись, не спеша пошел дальше, останавливаясь у некоторых витрин. Свернув за угол, у первой же ярко освещенной витрины он развернул записку и одним взглядом вобрал в намять ее содержание:

«Указание Б. Пока И. Б. находится за границей, всем оставаться на местах. После возвращения И. Б. встретимся все на вашей квартире, в тот же день вечером. За два часа извещу вас по телефону. Решение принято Б. после вашего отъезда. Получил только что. Шестой».

От противоположного тротуара позади Форстера тронулась с места машина. В ней сидел Салаи. Зажав в кулак микрофон, он докладывал:

— Объект вынул записку из-за рекламного щита «Керавилл». Держит ее в руке. Свернул по улице Дюлы Хегедюша к Большому кольцу. Остановился у витрины, прочел записку. — Сделав паузу, он добавил: — Если взять его сейчас, улика налицо.

— Не смей его трогать! — рявкнул голос Роны.

— Понял. Только руки чешутся! — мгновенно ответил Салаи.

Форстер между тем преспокойно шел своим путем. Достав из портсигара сигарету, он послюнявил папиросную бумажку с текстом, обернул ее вокруг сигареты и прикурил.

— Объект раскуривает материальную улику, — простонал Салаи.

— Пусть. Чтоб он в жизни лучшего табака не курил! — Рона засмеялся. — Продолжай наблюдение.

На другой день утром Балинт Рона встретился с директором, но не в кабинете, а в самой дальней от него лаборатории.

Подполковник пришел первым. На всякий случай, чтобы обмануть тех, кто наблюдает за Имре. Вдруг есть еще такие и на заводе, черт их знает.

Отыскав свободное место на кожухе какого-то прибора, Рона разостлал на нем небольшую схему.

— Запомни хорошенько все, что здесь изображено, — сказал подполковник. — Ты инженер, легко разберешься. Но помни: малейшая ошибка может привести к роковым последствиям.

Имре впился глазами в чертеж и молча разглядывал его в течение нескольких минут. Мозг его словно фотографировал схему во всех подробностях. Наконец Рона нарушил молчание.

— Поедешь на «мерседесе»? — спросил он.

— Как обычно. Когда-то я получал удовольствие от таких поездок. А на этот раз, признаюсь, еду с тяжелым сердцем.

— Ничего, обратный путь доставит тебе это удовольствие.

Взгляд Имре вновь устремился на чертеж.

— Ты прав, — сказал он. — Здесь все будет зависеть от точности расстановки.

— Правильно.

— Ну а потом? Что будет потом?

— Пока я не могу сказать этого даже тебе. Но я знаю тебя и знаю, что ты способен решать и действовать в соответствии с обстановкой.

— Кто-нибудь даст мне указания там, на той стороне?

— Только в случае крайней необходимости. Твоя задача в одном: занимайся только детьми и береги их! — Рона огляделся и пошутил: — Надеюсь, на этот раз ты без «дипломата»?

— Видеть его не могу! — воскликнул Имре. — Только бы кончилась вся эта история, тотчас разнесу его в клочья!

— Ни в коем случае! — запротестовал подполковник. — Он уже обещан Ладани. Майор тоже сгорает от нетерпения разнести твой «дипломат» в клочья, хотя и влюблен в него по уши.

— У разных людей разные вкусы. — Имре скорчил гримасу.

— Да, для твоего успокоения: мы нашли третьего, который был в лесной сторожке. Его имя Миллс. Проживает, кстати, напротив твоего дома. Скоро я смогу подарить тебе его портрет.

— Как вы напали на его след?

— Будешь смеяться: помог твой ненавистный «дипломат». Миллсу надо было постоянно обретаться поблизости от тебя, передатчик-то у «клопа» не слишком мощный. Вот мы и заинтересовались, какие автомобили стоят подолгу и тут и там, в Обуде. Теперь этот бандит тоже от нас не уйдет. — Глаза Роны лукаво блеснули: — Как видишь, все же есть за что полюбить твой портфельчик, есть!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Наступило двадцать седьмое июня.

На пограничной станции Хедьешхалом с утра движение машин было менее оживленным, чем обычно. Рона и два его ближайших помощника стояли у открытого окна одной из комнат здания пропускного пункта, наблюдая за работой пограничников и таможенников.

— Гляди-ка, — указал взглядом Салаи на светло-серую, хорошо ухоженную «Волгу-М21», подкатившую к белой черте. — Парень решил прокатиться в Европу.

— Парень не промах, — выразил свое мнение Кути. — Эти машины очень выносливы.

— Недаром на Западе с ума сходят по таким вот старушкам, — добавил Салаи.

Рона тоже включился в дискуссию.

— Великолепная штука, эта старая «Волга». Прочная, кузов из толстенного листа.

— Товарищ начальник, — иронически заметил Кути, — с каких это пор ты стал заниматься еще и автомобилями?

— А что? Это твоя монополия? — отпарировал Рона.

— Пишта интересуется не автомобилями, а теми, кто сидит за рулем, — съязвил Салаи. — Да и то, если они женского рода.

— Пожалуй, но у него не хватает на это смелости, — беззлобно поддержал его подполковник.

— Поглядите на этого парня в старой «Волге». Он нас увидел и улыбается! — воскликнул Салаи.

— Наверное, обознался, — равнодушно отозвался Рона, но украдкой послал в сторону водителя внимательный взгляд. Молодой человек в этот момент получил сигнал «можете следовать». Он еще раз взглянул в сторону офицеров у окна и на манер автогонщиков перед стартом поднял вверх растопыренные два пальца: «виктория», что значит «только победа». Рона смотрел вслед старой «Волге» до тех пор, пока она катилась по «ничейной земле».

Кути деликатно тронул начальника за локоть.

— Смотрите, пожалуйста! На полосе товарищ Имре!

Рона перевел взгляд на кордонный стенд. За рулем «мерседеса» Имре выглядел спокойным и собранным. Пропускная процедура заняла всего две-три минуты. Когда перед «мерседесом» поднялся автоматический шлагбаум и он тронулся с места, Имре на миг обернулся, и Рона невольно поднял руку как бы в прощальном приветствии другу.

— В половине десятого он будет на месте. — Подполковник взглянул на часы. — А если все пойдет по плану, между десятью и четвертью одиннадцатого он должен уже вернуться назад.

— Ну а пока только без четверти восемь, — сказал Кути. — Нелегкие полтора часа нам предстоят. Ждать при полном бездействии!

К Роне подошел и представился капитан-пограничник.

— Обратно пропустите «мерседес» без контроля, — распорядился Рона. — Одна наша машина пойдет впереди, а мы сами сзади, замыкающими.

— Понял, товарищ подполковник! Разрешите идти? — Капитан откозырял и удалился.

— Ну что, мальчики? Вы уже пили кофе? — благодушно осведомился Рона. — Пойдемте, я угощаю.

Кути не шевельнулся, словно не слышал приглашения.

— Идем, идем, драматург, — подбодрил его подполковник. — Думаю, найдется там и бутылочка пива!

Когда-то придорожная закусочная на окраине Брука, а попросту корчма, была обыкновенной бревенчатой давильней, где из-под прессов выходит виноградный сок. Теперь она имела вполне современный вид: ее расширили, обновили, сохраняя деревенский стиль, под входом повесили яркий, весьма симпатичный герб с медведем и пристроили просторную террасу под полосатым тентом.

Заведение ввиду раннего часа было еще закрыто. Вокруг здания прилежно орудовал метлой парнишка лет двенадцати; столики с опрокинутыми на них вверх ножками стульями ждали своей очереди на уборку.

На шоссе со стороны Вены вдали показался темно-серый «остин», идущий на большой скорости. Водитель сбросил газ, завернул на стоянку и затормозил так резко, что зад автомобиля немного занесло. Здоровенный, с изрядным брюшком мужчина, сидевший за рулем, схватился за ручной тормоз и грубо скомандовал:

— Выходите!

Это относилось к Норе и Габору, съежившихся на заднем сиденье. Каррини, сидевший рядом с водителем, их немного опередил. Далее итальянец принял командование на себя.

— Станьте перед машиной, вот сюда, чтобы вас видно было с шоссе! Но без легкомыслия! Поняли, молодой человек? — Приоткрыв пиджак, он показал пистолет в кобуре Габору, которого немного побаивался после памятного для обоих знакомства в мюнхенском пансионе: оплеуха была впечатляющей.

Нора и Габор послушно обошли длинный «остин» и стали перед ним, глядя на проносившиеся по шоссе автомобили. Летом в эту пору преобладали туристы со свернутыми палатками на крыше или небольшими прицепами. Ни один из них не остановился: на придорожных щитах с обеих сторон было обозначено, что корчма открывается ровно в полдень.

Внезапно они увидели черный «мерседес», приближавшийся со стороны Брука. Имре тоже заметил Нору и Габора. Он глубоко вздохнул и сосредоточился. Медленно заехал на стоянку и остановился так, что закрыл «остину» выезд на шоссе, метрах в пяти впереди.

Едва директор успел выйти из машины, как Нора подбежала и повисла у отца на шее. Он обнял ее, поцеловал и тихо шепнул:

— Что бы дальше ни произошло, не пугайтесь! Делайте то же, что буду делать я! Передай Габору…

Каррини не был чувствителен к сценам семейного счастья. Он скомандовал:

— Повидались, и хватит. Едем дальше!

В этот момент на повороте шоссе, за которым следовал съезд на стоянку перед корчмой, показалась старая «Волга». Машина неслась с бешеной скоростью, и, свернув к корчме, ни на йоту не снизила ее. Замерев на месте, все ждали, что водитель «Волги» в последний миг крутнет руль и их объедет. Но этого не произошло: со всего размаха, подобно танку, идущему на таран, «Волга» ударила в бок «остину» с силой пушечного ядра. Перед тем, однако, как врезаться в лимузин, у «Волги» вдруг открылась дверь, и водитель вывалился, точнее, каким-то акробатическим прыжком вылетел наружу, перевернулся кубарем несколько раз по земле и вскочил на ноги возле самого передка «мерседеса».

Шофер «остина» с окровавленной головой опрокинулся на спину. Каррини, прижавшийся было к борту, получил такой удар, что, пролетев несколько метров, упал ничком на землю и потерял сознание. Водитель «Волги» бросился сначала к шоферу — по рассеченному лбу текла кровь, но он уже начал приходить в себя. Тогда молодой человек вытащил из кармана какой-то флакон с распылителем и направил струю ему в лицо. Шофер сник и повалился на руль. Водитель подбежал к итальянцу и схватил его за кисть руки, нащупывая пульс. «Жив», — пробормотал он про себя. Заметив под пиджаком пистолет, он извлек его и опустил себе в карман, а потом опрыскал из того же флакончика и второго «клиента». — Спи, приятель, тебе полезно! — сказал он весело.

Парнишка, подметавший двор, подбежал и стоял, раскрыв рот, остолбенев от увиденного.

— Что стоишь? Беги вызывай по телефону «Скорую»! — прикрикнул на него молодой человек по-немецки.

Мальчик понял и помчался со всех ног к корчме. Водитель распахнул двери «мерседеса».

— Теперь жмем на все педали! — Он уселся за руль и сказал Имре: — Теперь вы только пассажир, колыхаться, как ездите вы, у нас нет времени!

— Кто вы такой? — спросил Имре, еще не вполне оправившийся от всего случившегося на его глазах.

— Привез вам привет от товарища Роны. Садитесь скорее! — крикнул он молодым. — Если нас остановит полиция, я везу вас в больницу, сударыня, у вас приступ!

— Но куда же мы все-таки едем? — едва слышно спросила Нора.

— Как это куда? Домой, в Венгрию, куда же еще! — Молодой человек рассмеялся и плавно увеличил скорость.

— Нас не впустят, эти подлецы отобрали у нас паспорта! — воскликнул Габор.

Молодой человек вынул из внутреннего кармана белый конверт и протянул его назад, не спуская глаз с ленты шоссе.

— Прошу вас! Свадебный подарок от товарища Роны, он просил передать…

Трое пассажиров сидели некоторое время молча, глядя на темное полотно дороги. К Бруку им навстречу промчалась, завывая сиреной, машина «Скорой помощи» с развевающимся красным флажком.

— Четверть часа у нас в запасе. — Водитель взглянул на часы. — Этого достаточно, чтобы переехать границу! — И он еще прибавил скорость, выжав педаль акселератора до конца.

Стрелка спидометра перевалила за сто пятьдесят.

На заднем дворе здания КПП в Хедьешхаломе стояли в ожидании две скоростные машины — «пежо» и «BMW». В первой сидели трое, во второй — только водитель.

Рона с помощниками и капитан-пограничник заняли позицию, с которой хорошо просматривалась нейтральная полоса и пропускник со шлагбаумом. Неожиданно заговорил мужской голос в маленькой рации, которую держал в руке пограничник.

— Со стороны Австрии движется «мерседес».

Черный лимузин на огромной скорости приближался.

Через две-три минуты тот же голос произнес:

— «Мерседес» в ста метрах от границы. Пассажиров четверо. Конец передачи.

Рона с выражением радости и облегчения оглянулся на своих сотрудников. Капитан переключил рацию на передачу:

— «Мерседес» пропустить без паспортного контроля. Пассажиров не досматривать. Конец!

Подполковник пожал руку пограничнику.

— Благодарю! — Он побежал к «BMW», Кути и Салаи последовали за ним.

«Мерседес» проскочил под поднятым шлагбаумом и, не сбавляя скорости, помчался по автостраде, пересекающей городок Хедьешхалом. Оба автомобиля сопровождения устремились вдогонку.

Миновав Хедьешхалом, «BMW» обогнал черный лимузин. Поравнявшись, Рона опустил окно.

— Как, хорошо дома, Нора? — крикнул он.

Пассажиры «мерседеса» дружно замахали ему руками.

Подполковник обернулся к своим помощникам:

— В Обуду, на квартиру к Имре, мы их пока не повезем. Теперь эта банда сделает все возможное, чтобы замести следы и попытаться физически уничтожить Имре и молодоженов. Они слишком много знают о том, что там, за кордоном.

— Едем к «большому дому»? — спросил водитель.

Рона кивнул:

— Туда.

— Этого не может быть! — сказал Форстер в трубку сдавленным голосом. Он прикрыл ее ладонью, не желая, чтобы вдова Керекешне могла слышать хоть слово из разговора. Свободной рукой он рванул на шее галстук и рукавом вытер выступивший на лбу пот.

— Конечно, вызову… Как угодно… К девяти он будет здесь.

Он нажал рычаг аппарата и тут же набрал другой номер.

— К девяти вечера вы должны явиться ко мне, — сказал он без всякого вступления и приветствия. — Да, я!.. Не называйте имени, адрес вы знаете… Как я очутился здесь, не имеет значения… Стряслось кое-что непредвиденное. Он хочет встретиться с нами лично… Будьте готовы действовать… Приходите точно… Лучше даже немного раньше. — Положив трубку, Форстер бросился на кушетку. Старомодные высокие часы с качающимся маятником гулко пробили семь. Он выглянул в окно. Тени от домов и деревьев вытянулись, скоро начнет темнеть. Форстер вскочил, прошел в ванную комнату, сбросил одежду и стал под холодную струю душа.

На город опускались сумерки.

Клара вошла в кабинет Роны.

— Служба наблюдения докладывает, что все люди расставлены по местам, приступили к работе.

— А Имре и молодые?

— Спят! Измучены до предела, бедняжки.

— Где? На стульях? — Рона удивленно поднял глаза.

— В кроватях! — с улыбкой ответила Клара.

— Где вы достали им кровати? Здесь, у нас?

— У нас? — Клара покачала головой. — Нет, конечно. Они рядом, в отеле «Интерконтиненталь». Я заказала для них номер.

— Кто дал вам такое указание?

— Никто. Так я решила сама. После такого морального напряжения люди должны спать в постели.

— А мы, значит, не люди? Мне вы никогда не заказывали номер, чтобы спять моральное напряжение! Себе, между прочим, тоже.

— Мы другое дело, — сказала Клара. — Мы профессионалы.

С легким потрескиванием включился динамик громкоговорящей связи.

— Докладывает «Сокол»! — Салаи успел сменить позывные. — Миллс вышел из своей квартиры. Идет по направлению к городу.

— Следуй за ним! — приказал Рона.

Объявился Кути.

— Я говорил с руководством энерготреста. По нашей просьбе в нужном квартале напряжение в электросети будет уменьшено, освещение затемнено.

Подполковник удовлетворенно кивнул.

— Надеюсь, настолько, что мы все же узнаем друг друга? И тех, кого ищем, тоже, — добавил он после небольшой паузы.

Снова послышался голос Салаи:

— На связи «Сокол»! Миллс направляется к улице Валленберга…

— Правильное направление, — сказал в микрофон Рона. — Мы тоже! Пора.

Подойдя к двери, Миллс дал длинный, короткий и еще два длинных звонка. Немного погодя послышался звук поворачивающегося в замке ключа. Дверь открылась, на пороге стоял Форстер.

Когда они проходили через гостиную, из спальни высунулась голова вдовы Керекешне.

— Зачем подглядываете? — грубо прикрикнул на нее Форстер.

— Я не подглядываю, я смотрю, — с обидой прошамкала старушка. — Это моя квартира, и я в ней хозяйка. И я имею право присматривать, не водите ли вы женщин в порядочный дом! А он был таким всегда, имейте в виду! — С неожиданной силой вдова захлопнула дверь так, что зазвенели стекла по всей квартире.

— Как давно вы в Будапеште? — в упор спросил Миллс, настроенный явно агрессивно.

— Какое вам до этого дело?

— Терпеть не могу пройдох и карьеристов! — взорвался гость. — Вы все время висели у нас на шее, перехватывали нашу информацию, торопясь передать ее шефу раньше нас…

— Хватит! — перебил его Форстер. — Не я отчитываюсь перед вами, а вы передо мной! Дома можете жаловаться сколько угодно. А здесь извольте подчиняться мне и выполнять мои приказы. Вы поняли?

Миллс счел за лучшее промолчать. Он проследовал за Форстером в его комнату.

— Что произошло? Выкладывайте, — спросил он.

Форстер плотно прикрыл дверь.

— Точно я и сам не знаю. Имре удалось каким-то образом похитить у нас свою дочь и зятя. Обстановка изменилась, получены новые инструкции. И новое задание для вас тоже. Вы должны быть готовы выполнить его немедленно!

— Какое именно?

— Пока не знаю, Возможно, придется ликвидировать несколько человек. В этом деле у вас есть опыт. Например, Иштван Додек…

— А еще кто, например? — Миллс сделал ударение на последнем слове, исподлобья метнув в Форстера острый взгляд.

— Это не так важно, — равнодушно ответил Форстер. — Но со вчерашнего дня исчез Саас. Никто не знает, где он, а из центра настойчиво им интересуются.

— Черт его знает, куда он девался! Пропал, и все. Может, явился с повинной? Мне это неизвестно.

— Почему не доложили об этом?

— Я думал, он появится.

Форстер неприметно нащупал в кармане пистолет.

— Слушайте меня внимательно, Миллс. Имре, не знаю, как, но вытащил от нас свою дочь. Кто ему помог это сделать?

— И вы спрашиваете это у меня?

— Именно у вас! Потому что вы вовремя не доложили об исчезновении Сааса. Да, он мог предать нас, я согласен. Но если выяснится, что к возвращению дочери Имре на родину он приложил руку, я не ручаюсь за жизнь вас обоих.

— Если Саас предатель, я-то тут при чем?

— Разве вы забыли? Операция «Катамаран»! Каждый из вас отвечает за другого, как за самого себя! Ни шагу друг без друга, так сказал Бенкс. А вы второй день болтаетесь по городу в одиночестве и даже не интересуетесь, где ваш напарник. — Форстер выдержал паузу. — Сейчас сюда придет «шестой». Он уже дал мне понять, что в Мюнхене недовольны положением вещей. Но, в конце концов, это ваше дело. Вы все объясните ему сами.

— Не собираюсь! — Миллс вскочил и шагнул к двери, но Форстер выхватил пистолет.

— Сядьте. Вы останетесь здесь.

Миллс медленно опустился на стул. Так садится на цирковую тумбу леопард под хлыстом укротителя. Прищуренные глаза его горели, а в вяло опущенных плечах угадывалась напряженная готовность к прыжку в любой момент.

Неподалеку от дома «феникс» на улице Валленберга остановилась, прижавшись к тротуару, оперативная машина. Подполковник Рона взял микрофон и вызвал Салаи. Тот тут же отозвался:

— Я «Сокол», докладываю: все подъезды и проходные дворы нами перекрыты и контролируются.

— Объект появился?

— В двадцать сорок поднялся в квартиру Форстера.

— Благодарю. Конец связи.

По противоположной стороне улицы ковылял какой-то оборванец из тех, что интересуются содержимым мусорных ящиков, на боку у него висела сшитая из мешковины сумка. Он приблизился к одному из контейнеров, поднял крышку и заглянул в него. Невидимый с улицы, мусорщик поднес к губам микрофон.

— Докладываю «Орлу», — услышал Рона. — На углу улицы Ласло Райка стоит «фольксваген»; в ста метрах от него, за углом, на улице Йожефа Катона, — «остин». На первой приехал Миллс, вторая принадлежит Форстеру. Конец связи!

— Подождем еще кое-кого, — спокойно заметил Рона. — На всякий случай объявляю готовность к открытой погоне. Где машина преследования?

— Почти на самом углу. Стоит с нарушением правил, зато удобно, выезд открыт на три стороны.

— Кто за рулем?

— Парень, который ездил в Брук.

— Отлично. Уж от него-то они не уйдут! — довольный, проворчал Рона. — Однако, сын мой Кути, ты устроил тут такие потемки, что я почти ничего не вижу.

В динамике прозвучал негромкий голос одного из наблюдателей.

— Кто-то вошел в подъезд. Свет не зажигал, поднимается по лестнице.

— Кто это был? Мужчина? Женщина? Какого роста? — допрашивал Рона по рации оперативника, замаскированного под оборванца.

— Не разглядел. Заметил только, что он высокого роста, в брюках…

— Ладно, старик, не расстраивайся. Если этот гость пожаловал к Форстеру, его заметят с балкона второго этажа, там тоже наши люди.

Несколько секунд напряженной тишины. Затем третий по счету голос произнес шепотом:

— Я «Голубь»! Человек высокого роста остановился у двери. Звонит…

Услышав условный звонок — длинный, короткий, затем еще два длинных, — Форстер сделал знак Миллсу подняться и выйти в прихожую.

— Идите вперед, только без глупостей! Стреляю без предупреждения, — тихо, но внятно приказал он по-английски.

Форстер открыл входную дверь, не сводя с Миллса дула пистолета.

На пороге стояла Тереза Кинчеш.

Смерив холодным взглядом обоих мужчин, она вошла в прихожую.

— Два, — сказала она.

— Плюс три! — отозвался Форстер.

— Плюс один: всего шесть. — Она подняла руку с зажатой в ней половиной банкнота стоимостью в десять марок. Форстер достал из кармана вторую половину, сложил с первой — срез совпадал.

Тереза твердым мужским шагом прошла в гостиную. В этот момент дверь спальни почтенной вдовы с шумом распахнулась, и хозяйка квартиры с поразительной для ее возраста прыткостью выскочила на середину комнаты с победным возгласом:

— Ага, наконец-то я вас накрыла с поличным! Вы привели с улицы женщину! В мой дом! А я вас предупреждала: этого я не потерплю!

Тереза замерла на месте. Форстер попытался было затолкать старушенцию обратно в спальню, но та оказала стойкое сопротивление, продолжая вопить истошным голосом.

— Заткните ей рот! — приказала Тереза, обращаясь к Миллсу. — Вы это лучше умеете делать. Только не насовсем. Пусть помолчит с часок, старая карга!

Миллс зажал старушке рот, сгреб ее в охапку, отнес в спальню и положил на кровать. Затем прыснул два раза в лицо вдовы из какого-то желтого баллончика. Почтенная Керекешне, подергавшись немного, вдруг затихла и сползла с кровати на ковер.

— Я милосерден, — сказал Миллс. — Это всего-навсего снотворное.

Быстро пройдя в комнату Форстера, гостья села на стул возле занавешенного портьерой окна, мужчины расположились в креслах напротив. Не говоря ни слова, Тереза еще раз, без стеснения, в упор оглядела по очереди обоих. Все молчали. Лишь когда молчание стало слишком уж тягостным, Тереза произнесла:

— Я уже информировала вас по телефону: Имре сумел выкрасть у нас свою дочь и зятя. Все трое находятся сейчас в Будапеште.

— Но как это могло произойти? — Форстер со злостью хлопнул ладонью по подлокотнику кресла.

— У меня нет времени посвящать вас во все подробности, — жестко ответила гостья. — Двое наших людей ранены. К счастью, шеф сумел вытащить их из больницы прежде, чем австрийская полиция вплотную занялась этим делом и разобралась, кто они и при каких обстоятельствах получили ранения.

— Что делать с Имре? — поинтересовался Форстер. — Каким образом шеф предполагает заставить его работать на нас теперь?

— Никак! — отрезала гостья и взглянула на Миллса. — Все равно Нандор Саас уже не может выступить против него свидетелем!

Миллс, не моргнув, ответил Терезе наглым взглядом, но промолчал.

— Бела Имре должен умереть. И не далее как сегодня. Таков приказ шефа.

— Сегодня? — машинально повторил Миллс. — Но как? Каким способом?

— Это уже ваша забота! — Ответ прозвучал резко и категорично. — Что касается способа, годится и тот, которым убрали Сааса.

— Откуда мне знать, как его убрали? — проворчал Миллс. — Я впервые слышу, что Саас убит!

— Из Мюнхена мне сообщили, — не моргнув глазом, продолжала Тереза, будто не слышала реакции Миллса, — что, если Бела Имре будет убит, вам простят смерть Сааса. Если же вы не сделаете этого, вам лучше добровольно сдаться венгерской полиции. Надеюсь, вы поняли, о чем речь?

Форстеру послышалось, будто в гостиной что-то скрипнуло. Он вскинул голову и прислушался, но скрип не повторился. «Старая мебель, иногда потрескивает», — успокоил он себя. Действительно, звук был похож.

Тереза опустила руку в сумочку и вынула револьвер «кольт» двадцать второго калибра. На конце его ствола темным пятном выделялся цилиндрик глушителя.

— Подойдите, — Тереза поманила к себе Миллса. — Возьмите этот пистолет. Сегодня ночью вы должны застрелить из него Белу Имре. У него дома, на улице или где вам заблагорассудится. Вы найдете его и убьете.

Одновременно с Миллсом с кресла вскочил и Форстер. Ему отнюдь не улыбалось увидеть в руках сообщника оружие. Он сделал два шага к двери.

Миллс потянулся к револьверу.

В этот момент с треском распахнулись створки двери.

— Руки вверх! — хлестнула как удар бича команда — Рона и его помощники ворвались в комнату. Пистолет в руке подполковника уставился в грудь Миллса. Агент опешил и поднял руки. Форстер оказался за створкой распахнутой двери и поднял свой пистолет, целясь в Рону, стоявшего к нему спиной. В этот миг сверкнуло пламя и глухо, как хлопушка, щелкнул выстрел — выстрелила Тереза. Форстер пошатнулся, схватился за плечо и выронил оружие. Выпучив глаза, он изумленно смотрел на «шестого». Салаи прыгнул и подхватил Форстера.

В возникшей суматохе Миллс, пригнувшись, метнулся было к двери, но его перехватил Кути. Еще секунда, и на запястьях обоих агентов защелкнулись наручники.

Рона шагнул к девушке, протянув обе руки:

— Спасибо, Терике!

Секретаршу била дрожь. «Кольт» с глушителем вывалился из ослабевших пальцев и упал к ее ногам. Рона нагнулся и поднял его. Из глаз девушки текли крупные, как градинки, слезы.

— Спокойно, Тери, все уже позади. — Рона по-отцовски обнял девушку за плечи. — Мы захватили этих бандитов, к тому же живьем, как и хотели. Благодаря вам, Тереза Кинчеш! — Обернувшись к одному из опертехников, вскрывавших замок входной двери, он скомандовал: — Лейтенант, принесите даме стакан воды!

Лейтенант уже двинулся на кухню, как вдруг раздался не то вопль, не то визг:

— Караул! Убивают!

Это прозвучало настолько неожиданно и комично, что Тереза улыбнулась сквозь слезы.

— Бедная тетушка! Ее усыпили какой-то мерзостью! Моя вина, я боялась, что на ее крики сбежится весь дом и тогда все пропало…

Два оперативника ринулись в спальню.

— Не надо мне помогать, я сама! Только никак не могу встать на ноги! Где этот боров, который прыскал мне в лицо?

Растолкав всех, разъяренная вдова возникла на пороге комнаты Форстера, как богиня возмездия.

— Что здесь происходит? Кто вас всех сюда звал? Я не разрешаю жильцам собирать такую ораву! — Почтенная хозяйка вдруг умолкла — она увидела Форстера, едва державшегося на ногах. На плече у него быстро набухало темное пятно крови. Старушка обратилась к Роне, распознав в нем главного:

— А этот скоро умрет, верно? Я всегда ему это говорила! Нельзя все время дергаться и злиться, такие долго не живут.

— Не знаю, что вам сказать, уважаемая, — Рона искоса взглянул на Форстера, — но у вас определенно есть дар предвидения. — Он сделал знак помощникам: — Увести арестованных. Врача вызовите по радиотелефону по дороге!

Все направились к выходу, но неугомонная Керекешне преградила им путь.

— Помилуйте, а кто мне будет убирать квартиру? Кругом натоптано, мусор, грязь!

Рона усмехнулся и успокоил возмущенную вдову:

— Самую скверну мы сейчас убираем, ну а с остальным вы справитесь сами!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

На стоянке у отеля «Интерконтиненталь» Рона помог выйти Терезе Кинчеш. Парень с «Волги», как его успели назвать между собой офицеры, запер дверцу и вместе со всеми вошел в подъезд. Их было пятеро — Рона, Тереза, Кути, Салаи и он.

В номере, где заботами Клары разместились Бела Имре и молодожены, их уже ждали.

Гости расселись кто где. Нора обнесла всех присутствующих угощением, все взяли по бокалу вина, чокнулись и выпили по глотку. Рона поднял руку.

— Прошу минуту внимания. Дело в том, что мы — я имею в виду Терезу и себя — обязаны вам кое-что объяснить. Начните вы, Тери!

Имре недоуменно взглянул на свою секретаршу, остальные тоже были немало удивлены.

— Четыре года назад, — начала свой рассказ девушка, не заставляя себя долго просить, — я выехала на соревнования по ралли в ФРГ. Мне удалось выиграть там первое место. Кроме официально установленных призов и премий, на мою машину в качестве сюрприза поставили новые шины самой дорогой марки, объяснив, что это специальный приз, присуждающийся лучшей гонщице. В конце того же года меня снова пригласили участвовать в ралли, на той же трассе. На этот раз мне как победительнице поставили новый мотор, предварительно набив на нем прежний номер. Показали мне, и я убедилась, что номер соответствовал старому, указанному в техническом паспорте, а сделано все было идеально, не отличишь.

— И что же, потом на границе таможенники ничего не заметили? — спросил Салаи.

— Каким образом? — Тереза бросила на него удивленный взгляд. — Видели ли вы где-нибудь, чтобы в таможне просвечивали моторы рентгеновскими лучами?

— В самом деле, — рассмеялся Салаи, — определить можно только с помощью рентгена.

— Одновременно мне вручили денежный приз — две тысячи марок, не попросив никакой расписки, и объяснили при этом, что, если я не оставлю нигде своей подписи, мне не нужно будет сдавать валюту на границе. — Тереза покраснела. — Понимаете, я женщина, люблю красивые вещи, и мне захотелось кое-что купить. Эти две тысячи я взяла.

Бела Имре проворчал что-то невнятное, но Рона выразительно посмотрел на него и сказал:

— Спокойно! Продолжайте, Тери.

— Ралли продолжалось два дня. На второй день вечером в отеле, где я жила, меня посетил незнакомый мужчина. Он вытащил из портфеля пачку фотографий. Поначалу я подумала, что это фотограф-любитель или репортер, который хочет немного заработать, продав мне мои фото. Первые два действительно изображали меня перед стартом и после финиша, но остальные! Несколько сильно увеличенных снимков фиксировали, как я присутствую при монтаже новых колес, другая — при замене мотора, а третья — как я беру пачку денег у одного из устроителей ралли. Одна фотография была сделана, очевидно, при помощи сильного телеобъектива, так что ясно различимы были даже достоинства купюр: в одной пачке — по десять марок, во второй — по пятьдесят.

Имре невольно пришли на память фотографии, сделанные с него итальянцем, а затем подброшенные Саасом, телефонные звонки, угрозы и наглые требования. И все-таки он не мог примириться с мыслью, что эта женщина, которой он полностью доверял столько лет, оказалась склонна к коррупции. Взять деньги на тряпки! На лице директора отразились презрение и упрек. Рона, наблюдавший за другом, не мог не понять, какие чувства того обуревают.

— Послушай до конца, — сказал он Имре шепотом.

— После того как я просмотрела фотографии, незнакомец без приглашения уселся в кресло напротив меня и заявил, что этих фото с избытком хватит для того, чтобы меня на родине упрятали за решетку и навсегда лишили права выступать в ралли. «Я сейчас вызову полицию!» — воскликнула я. Он поднял меня на смех. «Если бы я даже дождался ее прихода, это мало бы что изменило. У меня есть друзья, которые, поверьте, непременно позаботились бы передать эти фото венгерским властям». — «Шантажист! И вы, и ваши друзья тоже!» Незнакомец скептически покачал головой: «Ошибаетесь, мы ваши благодетели. — Он ткнул пальцем в одну из фотографий: — Я вижу, вы любите деньги? Так вот, вы стоите перед выбором: или еще несколько таких приятных пачек, или несколько весьма неприятных лет. В тюрьме, разумеется». Я пришла в ужас, а незнакомец пояснил, что взамен от меня потребуется немногое: стать платным информатором одной почтенной фирмы. Я попросила дать мне время на размышление, хотя бы до завтра. Но незнакомец отказал мне в этом. «Решить вы должны сейчас, здесь», — сказал он. И я подписала обязательство. В нем говорилось, что за новые первоклассные шины, мотор и две тысячи марок я обязуюсь с ними сотрудничать и выполнять поручения.

— Когда это случилось? — спросил Рона.

— Четырнадцатого августа семьдесят четвертого года. Такой день нельзя забыть! Назавтра я была уже дома и вышла на работу. В тот день несколько раз я открывала дверь в кабинет товарища Имре, порываясь войти и рассказать ему все. Особенно еще и потому, что тот незнакомец после того, как я подписала бумагу, среди других вопросов расспрашивал и о директоре. Но у меня не хватило смелости. Зная, что в некоторых отношениях товарищ Имре бывает чрезвычайно строг и к себе, и к своим непосредственным сотрудникам…

— Но чего вы боялись? — рассердился Имре. — Вы знаете и о том, как высоко я ценю и уважаю людей, если они со мной откровенны!

Вмешался Рона:

— Позволь, старина, дальше продолжу уже я. Да, Тери испугалась, что ты ее уволишь или переведешь куда-нибудь подальше от себя. Промучившись таким образом до обеда, она вспомнила, что у тебя есть друг, который, кстати, занимается чем-то вроде подобных дел по долгу службы. Этим другом был я. Тери позвонила мне и пришла. Рассказав все без утайки, она положила мне на стол две пачки марок в банковской упаковке. Все две тысячи были налицо.

Девушка покраснела и опустила голову.

— От своих «благодетелей» Тереза получила кличку «шестой», — продолжал свой рассказ подполковник. — Я доложил начальству свои соображения: оставить ее на связи с этой «почтенной фирмой». Меня поддержали. Надо было уяснить себе цели и задачи этой шпионской организации. Чего они добиваются?

— И тебе не стало страшно? — с уважением глядя на Терезу, спросила Нора.

— Потом уже нет! — Тери бросила на Рону взгляд, заставивший Кути испытать укол ревности.

— В течение почти года Тери не тревожили, никто не выходил с ней на связь, — рассказывал дальше Рона. — Мы уже начали думать, что ее посчитали непригодной для такого рода работы. Но вот однажды без всякого предупреждения в секретариате института появился один человек.

— Помню! — заметил Имре. — Очевидно, это был тот самый немец, едва говоривший по-венгерски, которого, к своему удивлению, я застал как-то в приемной. Естественно, я полагал, что он пришел ко мне, но он ответил, что желает видеть Терезу Кинчеш.

— Ну, да. Потом я соврала вам, что получила приглашение на очередное ралли, — призналась девушка.

— «Фирма» решила ее испытать, — вновь заговорил Рона. — Она получила задание и срок его исполнения. Данные, которые интересовали «фирму», подготовили ей мы, Тери их передала. Надо признаться, работали они чисто. Связник появлялся всегда неожиданно и под благовидным предлогом, а исчезал бесследно. Мы никак не могли ухватиться за конец ниточки. Правда, особенно не усердствовали, решив выждать и точно установить, ради чего затевается вся эта игра. Наконец год назад в это же время «фирма» потребовала материал об экспериментах по последним программам «Солнце».

— Но как они о них пронюхали? — возмутился Имре.

— Пронюхали! Частично из материалов для прессы твоего отдела информации, а потом через фирму «Штальблех», это не составило для них большого труда.

— Но программы «Солнце-13» и «Солнце-14» были же строго засекречены!

— Конечно. Но ты заказал фирме «Штальблех» такие исходные компоненты, что опытные специалисты-эксперты тотчас же определили уровень разработок, а также то, что вы пошли в них принципиально новым путем. Впрочем, ту, другую, «фирму» интересовали, собственно, не результаты экспериментов по этим программам, а ты сам, генеральный директор Бела Имре! Ведь через тебя с твоими связями и авторитетом они получили бы доступ к гораздо более широкой и стратегически более ценной информации, чем документации по «Солнцу». На руку им сыграло свадебное путешествие Норы. Вот тут-то они и пошли ва-банк. Они вытащили из мусорного ящика Роберта Хабера и Нандора Сааса, инсценировали самоубийство Додека, предварительно выжав из него заявление, и волчья яма для тебя была готова. А когда ты вернулся из Мюнхена, они решили ввести в действие и свой резерв — «шестого», то есть нашу милую Терезу.

Взгляды всех присутствующих вновь устремились на девушку. После небольшой паузы Рона заговорил опять:

— Эти люди просчитались в двух вещах. Во-первых, Тери оказалась честным человеком. А во-вторых, в том, что у нас всегда находятся добровольные помощники. — С этими словами подполковник взял за плечо молодого человека с «Волги», молча и скромно сидевшего за его спиной. — Позвольте представить вам — это Пал Бекеш, жених Терезы Кинчеш, известный гонщик и виртуоз автомобильного родео.

Молодой человек по-мальчишески смутился и возразил:

— Право, товарищ подполковник, вы чересчур. Ничего я такого особенного не сделал…

Имре прервал его:

— Ты сделал столько, что мы даже не знаем, как тебя благодарить!

— Все дело в том, — пояснил Пал Бекеш, — что Терике никак не хотела выходить за меня замуж. «До тех пор, — упорствовала она, — пока я не разберусь с одним делом в моей жизни». С каким именно, она говорить не хотела, как я ни упрашивал.

— Вот станет женой, заговорит без умолку! Еще пожалеешь! — махнул рукой умудренный опытом Салаи.

Бекеш ответил на дружеское предупреждение полуулыбкой и продолжал:

— Помучившись с год, я решил прекратить наши отношения. Какая может быть жизнь, если муж и жена не доверяют друг другу? Вот тогда-то меня и нашел товарищ Рона. Он многое мне открыл, и я почувствовал, что просто обязан помочь вызволить из беды Нору и ее мужа. Не только ради Тери, но ради собственной совести.

Салаи наклонился к уху Кути.

— Опять ты прошляпил, и на этот раз основательно, — с ехидцей прошептал он. — А ведь она тебе так нравилась!

— Что делать, если не везет! — с грустью ответил капитан.

— Ну как ты, теперь доволен, дружище? — негромко спросил Имре у Роны. Они уединились в уголке.

— Нет, старина, недоволен, — ответил подполковник. — Я еще не рассчитался кое с кем за смерть Иштвана Додека.

— Но ведь Сааса уже нет в живых, а судьба Форстера и Миллса предрешена?

— Мне нужно еще встретиться с Робертом Хабером. И в особенности с тем человеком, который замыслил всю эту операцию.

— Ты имеешь в виду «шефа»?

— Да, того, которого зовут Вильям Гордон Бенкс.

Ларс Лундгорд ПАДЕНИЕ Роман[2]

Перевод с датского Э. Переслегиной

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Пожилая женщина задержалась у объявления над прилавком с мясными продуктами. Свиной фарш, 15.50 за полкило. На расстоянии трудно разглядеть цифры, мелко напечатанные на белой этикетке. Очки с собой она не брала, не считала себя настолько старой. Женщина потянулась за пакетиком с фаршем, издали показавшимся подходящим для ее кошелька, 410 граммов — 12 крон 70 эре. Опершись одной рукой о прилавок, другой она прикинула упаковку. От холода кожа на руке сморщилась. Конечно, это не бог весть какая сумма, но все-таки больше, чем 11 крон за небольшой кусочек свиной печенки, хотя Эвальд предпочитает печень.

Решиться было трудно. Ежедневный семейный обед определялся размером пенсии, а не вкусом и привычками. Экономически их положение сильно изменилось с тех пор, как Эвальд бросил работать. Он и так долгие годы оставался одним из немногих, продержавшихся в порту до 67 лет.

В конце концов женщина выбрала фарш, положила в тележку и направилась к кассе. Пробираться по узким проходам было нелегко, но все же лучше, чем нести тяжелую сумку в руках. Ей удавалось избегнуть толчеи в магазине, обычно начинавшейся после обеда. А когда Эвальд ложился отдохнуть, она отправлялась за мелкими покупками в магазины на противоположной стороне улицы.

Таков был ежедневный ритуал. За исключением воскресенья. Она, как правило, покупала ровно столько, сколько нужно было на один день, стараясь выбрать то, что сегодня предлагалось подешевле.

Нельзя сказать, что их жизнь в двухкомнатной квартире на пятом этаже высотного дома в Эгесхавне отличалась большим разнообразием. Прежняя четырехкомнатная квартира оказалась слишком большой в последние годы, когда дети перестали жить с ними, поэтому они переселились в новый район, а их дом был снесен при реконструкции городского центра.

Конечно, там было уютнее. Но, если сравнивать старые квартиры и современные, то они должны быть благодарны за это предложение. Конечно, они должны быть счастливы, что могут жить вместе в отдельной квартире, а к тому же Гэрсинг — красивый район и рядом с парком.

— Ну, фру Мортенсен, что скажете? — весело обратилась к ней кассирша. — Ну и жарко сегодня. А вы выбрали хороший товар!

Это и была одна из причин, почему фру Мортенсен заходила сначала в супермаркет. Болтовня у кассы, обмен парой слов, не больше, но этого хватало на весь день.

— Да, — согласилась она, выложила пакетик с фаршем на ленту перед аппаратом, и он покатился к кассирше. — У вас хороший выбор. Я всегда говорю, у вас хороший выбор. Теперь подсчитаем, — продолжала она, выложив последнюю покупку, и достала кошелек из сумочки, лежащей на дне магазинной тележки. Так делалось ради порядка. Если сумочка лежит в самом низу, и ты достаешь ее прямо перед кассой, когда из тележки вынуты все товары, то все честно и открыто, как и должно быть. Правда, об этом никто никогда не просил. Но кругом столько разговоров о воровстве! Если верить тому, что пишут в газете «Эгесхавн Тиденде», то за год в одном из крупнейших супермаркетов города украли товаров больше, чем на 300 тысяч крон. А ведь в магазинах на службе настоящие детективы-сыщики!

Пришлось уплатить 29 крон 50 эре. Фру Мортенсен положила 50 эре сдачи в кошелек и бросила сумочку в пакет, а сверху положила покупки.

Уже целую неделю в городе и в округе властно и всецело господствовал август. Температура в тени держалась на уровне 28–29 градусов. Слишком много для Эвальда.

Сама она могла переносить жару, если была легко одета. Только в восточной части города близ озера, где дул сильный ветер, жара встречала сопротивление.

Она шла мимо целого ряда магазинных тележек, выстроившихся у стоянки машин, чтобы их владельцы ничего не несли в руках.

Еще раз взглянула на фасад супермаркета, увешанный желтыми и зелеными плакатами и рекламами. Жидкость для мытья посуды, обычная цена — 8.86, сейчас —7.95. Действительно удобно. Хватает минимум на 3 недели. Туалетное мыло. Обычно — 8.50 за два куска, а сейчас — 6.50.

Она внимательно изучила весь перечень, как делала это каждый день — до и после посещения магазинов, ради уверенности, что ничего не упущено. Это был своеобразный ритуал, как ежедневное чтение от корки до корки «Эгесхавн Тиденде». А по средам — еженедельника. Как просмотр по телевизору «Новостей» и репортажей Отто Лейснера[3]. Теряешь покой, когда рушатся повседневные привычки, и здесь уже ничего не поделаешь.

Так происходит каждую весну с Эвальдом, когда прекращаются по пятницам футбольные репортажи из Англии. Проходит несколько пятниц, пока он вновь не возвращается к жизни.

Жара цепко обхватила тело, пожалуй, сильнее, чем обычно. Фру Мортенсен приоткрыла рот, чтобы дыхание стало свободнее. Небо было ровного голубого, слегка выцветшего цвета. Большие серые окна с множеством вертикальных и горизонтальных полос, создающих впечатление целого, казались особенно яркими при пронзительном дневном свете, такими же были тени от рекламных щитов.

Она подошла к автобусной остановке, где обычно переходила дорогу, и когда автобус № 8 показался с улицы Вардунгвей, подождала, чтоб он проехал мимо, хотя успела бы перейти. В автобусе оказалось немного пассажиров. В это обеденное время мало кто хотел находиться в транспорте. Желтый автобусный бок проскользнул мимо, и ей стало уютно от мысли, что она задержалась с переходом. Даже понаблюдать за теми, кто вышел из автобуса, уже событие в привычном ритме дня. А если среди них есть знакомые, то особенно интересно проследить, куда они направятся.

Честно говоря, автобус был скорее пестрый, чем просто желтого цвета. Рекламы на нем призывали читать ту или иную газету, посмотреть тот или иной фильм, купить именно ту обувь и пить только этот кофе. Фру Мортенсен такую рекламу не одобряла. В витринах магазина она была уместна и отвечала своему назначению. На стенках автобуса все наоборот. Когда-то Эвальд обратил ее внимание на этот беспорядок. Дерево должно быть всегда зеленым, почтовый ящик — красным, а городской автобус — желтым. Так было всегда, и прекрасно, что несмотря ни на что, в жизни существуют незыблемые вещи, которые нельзя ни изменить, ни объяснить.

И в этот самый момент она увидела его.

Когда автобус выпустил газ и сдвинулся с места, открылся вид на высотный дом в двухстах метрах от остановки и на человека, стремительно падающего вниз приблизительно с восьмого или девятого этажа. Она даже не размышляла, с какого именно, просто слишком хорошо зная и размер и пропорции дома, автоматически вычислила, что должен быть восьмой или девятый.

Человек летел головой вниз, с распростертыми руками, похожими на крылья самолетов на аэродроме в Скрудструпе.

Сердце у нее заколотилось так часто, будто его заставил работать ревущий где-то позади самолетный двигатель.

Тень на серой бетонной стене опережала падение. Сам человек продолжал лететь в слегка неправильном сальто-мортале до тех пор, пока не рухнул головой и плечами на газон перед домом. Его руки скользнули к голове в тот момент, когда он коснулся травы. Она прекрасно понимала, что это чисто рефлекторное движение. Нельзя было определить, простонал ли он, или закричал, или вообще издал хоть какой-нибудь звук, потому что и шум автобуса и грохот мотороллера на соседней улице явно приглушили любые крики человека, упавшего в двухстах метрах от нее с восьмого или девятого этажа.

Мелкими шажками она перебежала улицу. Сердце, казалось, вырвалось на свободу и протестующе громко стучало в ушах. Пестрый автобус покатил дальше.

Фру Мортенсен побежала по тропинке в траве, которая вела к месту, где лежал человек.

Подобное она видела первый раз в жизни, хотя за четыре года ее проживания здесь это был четвертый случай. Но сейчас там, наверху, в окне, покачивались гардины. Человека могли столкнуть с балкона! Отрицать эту возможность нельзя. Раньше жертвами были не только обитатели этих высотных домов, двое из четырех жили в других районах, они проникали на крышу и оттуда бросались вниз. Конечно, с практической точки зрения это было надежно. Среди них была молодая женщина, имевшая мужа и троих детей. Она пряталась на крыше более суток, пока не прыгнула вниз. Это происходило пятью этажами выше квартиры, где жили они с Эвальдом, и никто даже не догадывался ни о ее пребывании наверху, ни о ее замысле.

Да, но что-то все-таки случилось с гардинами. В тот момент, когда она увидела летящего вниз человека, взгляд автоматически отметил, как в окне наверху покачнулись гардины.

Молодая двадцатилетняя женщина в джинсах и полосатой майке промчалась мимо с пакетом замороженного десерта. Она всхлипывала на ходу. Упал явно не ее муж, тот работал на фабрике резиновых изделий. Она с мужем и грудным ребенком жила в том же подъезде, что и фру Мортенсен.

Мужчина выглядел целым, что было удивительно для такого падения. Он лежал на спине, придавив неестественно изогнутую руку. Голова слегка откинута назад, шея в крови. Кровь была и на земле. Молодая женщина застыла на месте. Фру Мортенсен увидела ее испуганные глаза. Это было понятно — она знала и по себе, и особенно по Эвальду, что, когда чувства в человеке не могут объяснить ситуацию, они лишают разум власти.

Женщина плакала почти беззвучно, периодически были слышны лишь отдельные всхлипывания. С игровой площадки подошли два малыша. Примерно одного возраста, четырех-пяти лет. Один из них поднял светлое нежное лицо, испорченное двумя черными гнилыми молочными зубами: «Он упал».

— Уходите отсюда, — потребовала фру Мортенсен. Они отошли лишь на пару шагов.

Она решила оставить их в покое, ведь они не понимали, а может быть, относились к смерти спокойнее и естественнее, чем взрослые. Фру Мортенсен опустилась рядом с мужчиной на колени и закрыла ему глаза, до сих пор смотревшие вверх, на восьмой или девятый этаж.

Что-то произошло там, наверху. Во всяком случае, сейчас мужчине было поздно вмешиваться. Если он и был в чем-то виноват, то узнать это уже нельзя.

Теперь она его вспомнила. У нее была хорошая память на лица, и она как бы воочию представила обычного человека благородной наружности около 55 лет с черным кожаным портфелем. Каждый день он приходил домой к обеду в половине первого, как раз когда она шла за покупками. Он даже здоровался, нельзя сказать, что дружески, скорее вежливо и формально.

Трудно было ожидать другого, ведь это был взаимный обмен приветствиями малознакомых людей. Они просто жили в одном большом доме.

Реже она встречала его возвращающимся после обеда на работу, потому что сама ложилась отдыхать на часок-другой. Эвальд готовил послеобеденный кофе примерно в половине третьего, а потом будил ее, хотя по-настоящему она спала редко, чаще просто валялась или дремала, размышляя о своем.

Она взглянула на фасад дома. На нее смотрели безразличные физиономии, плотно прилепившиеся к краям балкона, похожие на уродливых гномов. Конечно, смотрели не на нее, а на упавшего, и фру Мортенсен снова сосредоточилась на этом чужом господине, знакомом ей только поверхностно. Ей было известно, что он живет в соседнем подъезде, ходит на службу, потом приходит домой и обедает, потом снова уходит. В учреждение. Про это она могла только догадываться, хотя догадывалась и о большем. Этот мужчина, безусловно, занимал достаточно солидный пост. Его одежда, портфель и тот факт, что он мог приходить обедать домой, свидетельствовали о многом.

Сейчас он был без пиджака. Во всем остальном такой, каким фру Мортенсен его вспомнила. Серые, с выработкой, хорошо отутюженные брюки, светло-голубая рубашка и коричневый галстук, немного ослабленный поверх расстегнутой верхней пуговицы. Не заправленная в брюки рубашка открывала бледный живот. Нижнего белья не было, что в такую жару казалось естественным. Волосы темные, с седыми прядями на висках. На затылке они были редкими и плохо прикрывали плешь.

Лицо мужчины несколько квадратное; подбородок, широкий и угловатый, напоминал лошадиный. Цвет лица смуглый, а щеки, наоборот, бледны. Может быть, от них уже отхлынула кровь, а может, разлился цвет смерти.

Фру Мортенсен пришла в себя от резкой боли в ноге. Собравшись, обратилась к молодой женщине, по-прежнему недвижимо стоящей возле упавшего мужчины.

— Вызовите полицию и «Скорую помощь». — Она постаралась, чтоб голос звучал уверенно.

— Он просто упал вниз, — промолвила женщина тихим умоляющим голосом, будто хотела спрятаться глубоко в себя. Она была похожа на испуганного ежа, не имеющего защитных колючек.

— Идите, делайте все, что сказано, — повторила фру Мортенсен и тронула молодую женщину за руку. Ей не хотелось быть грубой с женщиной, более похожей на выросшую девочку, испугавшуюся жизни, которую она пока не могла понять.

— Да, да, сейчас… — машинально ответила та и медленно двинулась по тропинке. У нее в руках все еще был замороженный десерт, готовый вот-вот растечься по джинсам, что скорее всего явилось бы освобождением от страха и возвращением к практическим делам.

— Мы уже позвонили! — закричала девочка лет одиннадцати. Она свешивалась с балкона второго этажа того подъезда, где жил пострадавший. — Мы уже позвонили, — торжественно повторила девочка. Ее рот монотонно жевал что-то, скорее всего жвачку. Сама она казалась гордо-безразличной ко всему происходящему. На самом деле это было не так. Никто не мог оставаться равнодушным. Фру Мортенсен хорошо знала это. Пусть внешне лица напоминают безразличные маски, однако люди взволнованы и обеспокоены.

Она выпрямилась, почувствовав холодок в теле, и поняла, что это от нервного напряжения, в такой день не приходилось говорить о холоде.

На лужайку не спеша въехала «Скорая помощь», за ней вскоре показалась полицейская машина с выключенными фарами. А что им здесь искать днем?

Надо было бы подняться наверх и прилечь, пока не встал Эвальд. Но это фру Мортенсен разрешит себе лишь тогда, когда выложит все, что знает.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Анна Нильсен, комиссар уголовной полиции, схватилась за поясницу, затем провела рукой по бедру, пытаясь унять возникшую боль. Черт бы побрал этот стул с высокой жесткой спинкой, сильно откинутой назад. Казалось, он годился только для самоистязания. Анна Нильсен не собиралась заниматься этим. Поэтому одним из ее первых начинаний на посту комиссара уголовной полиции в городе Эгесхавне с 1 июля сего года была заявка на приобретение традиционного винтового стула. Ожидая его в течение семи недель, она не позволяла себе раздражаться на государственной службе.

Единственное, что Анна разрешила себе, — потирание спины и легкую гримасу боли. Скоро стул с регулируемой высотой окажется на своем месте. А пока ее письменный стол загружен папками, лежащими пестрыми стопками по обе стороны журнала, в данный момент заполняемого Анной. Груда прочитанных дел и груда непрочитанных. Анна усвоила, что на 90 000 постоянных жителей Эгесхавна приходилось много средней руки насилий. Особенно среди городской молодежи, где насилие, как правило, сопровождалось и ограблением. Но ограбление нигде не выступало главной целью. Скорее всего оно являлось как бы параллельным действием.

Анна Нильсен еще не решила окончательно, чем ей бы хотелось заняться в первую очередь. Но естественное желание действовать, возникшее сразу же вслед за вступлением в новую должность, вызвало желание сначала что-то прояснить — и прежде всего в делах о насилии и ограблении.

Конечно, над ней посмеивались. Она об этом догадывалась. И ее заместитель Арнольд Клейнер прятал свой богатый опыт за тяжелым вздохом, когда дрожащим голосом объяснял ей, что Эгесхавн, будучи крупным портовым городом и районным центром, всегда привлекал к себе неспокойные элементы. Так, говорил Клейнер, будет продолжаться, и это еще не самое скверное.

— Возможно, Клейнер, — упрямо повторила она. Немного холоднее и немного тверже, чем ей хотелось бы. И между прочим потребовала дать ей на просмотр подшивку дел за последние два года. У нее была привычка все просматривать не один раз. Последние три года в качестве помощника шефа выездной полицейской бригады ей попадались уникальные и очень серьезные преступления. Трудные дела: убийства, поджоги, крупные кражи. Работа в Эгесхавне иного характера. Безусловно, с выяснением социальных и психологических причин. Она стремительно окунулась в работу и не успокоится, пока не введет остальных в предложенный ею темп. Делалось это не только ради общественного мнения. Чрезмерное обсуждение в печати ее назначения — как первой женщины — комиссаром полиции в этом городе было ей не всегда приятно. Анна считала, что ее новые коллеги должны узнать о ней не из газет. И она добилась того, что, несмотря на подшучивание, ей симпатизировали.

Когда зазвонил телефон, она автоматически схватила карандаш и приготовила блокнот.

— Анна Нильсен… Да, если это так. Не можешь ли ты или Франк… Тень?.. Кто?.. Попроси его заехать за мной… Если окружной врач заседает, то, может, он уйдет… Да, да, хорошо.

Анна Нильсен слегка потянулась, поднимаясь с места. Расслабила ворот платья без рукавов, чтоб впустить побольше воздуха. Августовская жара внутри и снаружи.

У центрального входа остановилась зелено-белая полицейская машина, за рулем сидел Франк, на заднем сиденье мальчик 4–5 лет с длинными светлыми волосами.

— Что натворил ребенок? — улыбнулась Анна. Петер Франк отнесся к вопросу в своей обычной манере. С юмором, раскованно и просто. Он умел направлять разговор в нужное русло и легко срабатывался с любым человеком. По сравнению с Клейнером это было особенно приятно.

— Могу я вас представить друг другу? Это — фру Нильсен, а это Вигго, которого надо отвезти в детский сад, чтоб мы смогли заняться делом. Его отца ведь вызвали на работу, хотя он в свой выходной полагал, что сможет заняться воспитанием сына и приготовлением обеда, пока мама Ингер не придет вечером из библиотеки.

— Привет, Вигго, — сказала Анна.

— Привет, — ответил мальчик. — Это вы та удивительная дама? Да, папа, это она?

— Вигго, что за… Я, конечно, не отвечаю за все, что вылетает изо рта этого мальчишки, я учу его только хорошему, по, понимаете, эти детские педагоги! Ребенок каждый день под их влиянием… принципы и правила вырождаются…

Анна прервала его, немного развеселившись, хотя им обоим предстояло совсем не смешное дело. Нельзя научиться спокойно воспринимать самоубийство.

— Да, Вигго, я и есть новая дама. — Она обратилась к Петеру Франку: — Где это случилось?

Тот сразу стал серьезен и спокоен:

— Гэрсинг, высотные дома, знаете, те два в западной стороне вдоль набережной. Уже четвертый раз за последние годы. Клейнер намекает…

— Хватит, поехали, — прервала его Анна.

Любые другие слова сейчас вряд ли были пригодны, чтобы сразу приступить к практическим делам. Вигго отвезли в детский сад, сами направились к месту происшествия.

Петер Франк поставил «вольно» перед супермаркетом, и Анна попросила его пойти первым. Место происшествия было отмечено кольцом любопытных.

— А вы разве не пойдете? — удивился он.

Она улыбнулась его недоумению:

— Чуть-чуть подышу. Сейчас приду.

— Что-нибудь случилось?

— Идите вперед, я буду через минуту.

— Конечно, вы привыкли к такому, — не очень убежденно сказал он и заторопился, переходя улицу у автобусной остановки.

Всего полгода назад тридцатитрехлетний Франк был назначен ассистентом уголовной полиции, и то, что оба они были в участке новенькими, определенным образом их сближало. Франк был разумно и просто одет в джинсы и клетчатую рубашку с коротким рукавом. Походка легка и упруга, крепкое, хорошо тренированное тело. Анна позавидовала его цветущему возрасту.

Она присела на край клумбы, наслаждаясь солнцем, которое сейчас, в обеденное время, не изнуряло ее. Ни о чем не думала, не рассуждала, не пыталась даже привести мысли в порядок. Вместо этого полностью расслабилась так, что руки беспомощно повисли вдоль тела. Дыхание стало спокойным, и Анна потихоньку приступила к сбору впечатлений. Сначала хаотично, как попало. Потом стала выстраивать их в ряд как кирпичики. Высотный дом, рядом его двойник, площадь с магазинами, газоны, шоссе, типичные черты жилого квартала — среда в широком понимании этого слова.

Несколько детей и взрослых перед магазинами, гораздо больше — на другой стороне. Различные выражения лиц, детали. Потом это не повторится. Подобный осмотр надо проделать прежде, чем она встанет и перейдет улицу.

Человек, упавший вниз, выглядел на удивление целым и внешне пристойным, но это целое состояло из таких острых углов, что — было видно сразу — принадлежало уже другому миру. Голова неровно сидела на шее, а одна рука была сломана по крайней мере в двух местах.

Анна немного повернула голову мужчины, чтобы лучше рассмотреть лицо. Лет пятьдесят пять, простоватая, ординарная внешность. Лишний раз и не взглянешь. Серые брюки, светло-голубая рубашка, коричневый галстук.

Окружной врач Сёренсен был поглощен осмотром, а Франк помогал полицейским натягивать веревку ограждения. Анна видела Сёренсена лишь однажды у начальника полиции во время ее представления будущим коллегам. В деле она еще ни разу с ним не встречалась. Но ей хорошо знаком этот жаргон, по которому можно полагать, что работа доктору вполне известна.

— Он умер мгновенно. Иногда чудом маленькие дети остаются в живых. Франк говорит, что он с восьмого этажа. Посмотрите на голову, вроде сидит крепко, хотя даже вышедший в тираж форвард может одним ударом сбить ее…

— Спасибо, Сёренсен.

Он будто привык, чтоб его прерывали — сам никак не мог поставить точку, — и, быстро умолкнув, профессионально продолжал осмотр.

— Вы не взглянете? — спросил доктор.

— Нет, спасибо, — ответила Анна. Врач покосился на нее.

— Вы можете забрать его, когда Йенсен окончит фотографировать.

— Хорошо, хорошо, — забормотал Сёренсен.

Клейнер сидел на скамейке возле песочницы рядом с пожилой женщиной, казавшейся совсем маленькой по сравнению с его крупной фигурой. Он снял пиджак, но оставил галстук. Его чуть одутловатое лицо слегка выдавало возраст хозяина.

Клейнер закрыл блокнот и легким кивком головы показал Анне, что он закончил, затем качнул головой в сторону соседки, словно подчеркивая, что она-то и есть тут главная.

— Фру Мортенсен, очень хорошо, что вы все мне рассказали, но будьте добры, расскажите еще раз обо всем, что вы видели, комиссару полиции фру Нильсен.

Женщина обратила на Анну спокойный взор. Загорелое, с хорошими чертами лицо. Белые завитые волосы не хотели держаться в узле, а падали прямо на уши и шею. Морщины на щеках и опущенные вниз уголки рта создавали впечатление легкой грусти.

Это, наверное, были здоровые признаки. Анна отметила абсолютно нормальную реакцию женщины на тяжелое потрясение. Глубоко вздохнув, та терпеливо и медленно повторила:

— Я видела, он был сброшен!

Делая это заявление, женщина смотрела Анне прямо в глаза. Потом помолчала минутку, чтоб дать Анне время продумать то, что было только что сказано, и продолжала:

— Это случилось в тот момент, когда автобус тронулся с остановки, а я пережидала, чтоб перейти улицу. Рядом не было никого, кого бы я знала.

Последнее замечание было сделано нарочито, как самое главное из всего сказанного. Выражение лица у Клейнера подтверждало явную способность женщины определить, что важно в ее рассказе, а что второстепенно.

— Да? — переспросила Анна.

— Как только автобус тронулся, он тут как тут. Думаю, заметила я его уже между пятым и шестым этажами, все произошло мгновенно. Будто он повис на секунду в воздухе, перед тем как упасть. Понимаю, что не могла этого видеть, но так мне показалось. Может, от шока…

Анна дружески кивнула женщине, обадривая ее, дело шло на лад, но потом женщина вдруг умолкла. Погрузилась в себя. Вмешался Клейнер:

— А что дальше, фру Мортенсен?

— И я увидела!

— Что? — недоуменно спросила Анна.

— Тень, облик, или как это там называется.

— Где?

— На балконе! Тень скользнула с его балкона, скрылась за гардинами. Они были плотно задернуты, но вдруг покачнулись. Только человек мог привести гардины в движение. — Женщина утомленно перевела взгляд на рекламные щиты супермаркета, яркие на сером фоне здания.

— Но вы только что сказали, что заметили мужчину на… кажется, это был пятый этаж? Когда автобус тронулся с места, вы увидели именно это? Как же вы говорите, что видели, как он был сброшен?

Анна задала сразу слишком много вопросов, но женщина сориентировалась быстро:

— Потому что было именно так. Тень скрылась за гардины именно на его балконе.

Анна нахмурилась, пытаясь разобраться в рассказе.

— А вы до этого знали, где он живет? Как вы смогли догадаться или даже подумать обо всем, что происходило наверху, пока вы стояли на автобусной остановке? — вмешался Клейнер.

— Нет, я это все заметила только после того, как рассказала вам, — обиделась на него фру Мортенсен. — Тень была как раз над падающим человеком, а это был приблизительно восьмой этаж, а там и жил он, так мне сказали, а что касается гардин… — то это было как в фильме, иначе я объяснить не могу.

— Но ведь вы не видели никого, кто столкнул человека вниз? — настаивал Клейнер. Женщине он явно не нравился, и она продолжала обиженно:

— Я не могла увидеть из-за автобуса.

Анна отметила реакцию женщины на взметнувшиеся от удивления брови Клейнера. Ему бы не следовало так выражать свои чувства, если люди смотрят. Это вызывает обиду и не способствует выявлению свидетельских показаний.

— Да, — продолжал Клейнер, — из вашего рассказа, фру Мортенсен, я понял, что вам кажется, что именно так все и произошло. Но в эти обеденные часы на балконах дома отдыхали и другие люди, и они могли пройти сквозь плотно запахнутые от жары занавеси… Не мог ли это быть балкон другого этажа? Может, ниже, а может, повыше?

— Все возможно, — вдруг вяло и беспомощно ответила женщина. Ее явно утомили вопросы, и она больше не выдерживала. — Я видела, как кто-то скрылся за гардинами двумя или тремя этажами выше летящего человека.

— Двумя или тремя этажами! Это ведь меняет дело? — настаивал Клейнер.

— Возможно, и меняет, — согласилась фру Мортенсен.

Анна подала знак Клейнеру и улыбнулась женщине. Конечно, все это было слишком ошеломляюще.

Клейнер и пожилая женщина поднялись. Клейнер взял ее под локоть, но она с негодованием отвела его руку. Анна чуть улыбнулась, хотя Клейнер пытался взглядом найти у нее поддержку.

Франк тем временем осматривал квартиру пострадавшего. Дым из кухни подействовал как сигнал к решительным поступкам.

— Я уже все снял с плиты, открыл окно и выпустил чад, — сказал он, стоя спиной к Анне и заканчивая проверку ящиков письменного стола.

Ей сначала пришлось зайти на кухню. То, что Франк снял с плиты, было когда-то двумя яичницами. Яйца на сковородках обуглились и протестующе шипели. На кухонном столе лежали приготовленные ветчина и хлеб.

— Хватило бы для двоих, — заметил Франк, все еще занятый письменным столом. Анна огляделась. Беглый, поверхностный взгляд, но его оказалось достаточным. Хорошая светлая мебель, купленная не более шести лет назад. Изящная, ничего лишнего. Но комната была обставлена так, что никому, пожалуй, не захотелось бы остаться здесь. На стенах висели вполне добротные реалистические картины. Все было слишком аккуратно и казалось тщательно прибранным. Живой ли человек жил здесь? Анне не очень-то тут понравилось. Как на мебельной выставке.

Франк докладывал: «Эрик Смедер, 55 лет, не женат, детей нет, до 18 лет по крайней мере, нет сведений об алиментах. Начальник отдела кадров в муниципалитете Эгесхавна. Счет в банке, по официальным данным, в полном порядке».

Анна вышла на балкон. Дверь была открыта, белые, плотно задвинутые гардины слегка покачнулись, пропуская ее. На балконе, шириной более метра и длиной во всю комнату, на маленьком столике, покрытом голубой скатертью, стояли две тарелки, два стакана, а рядом с тарелками лежали два ножа.

— Накрыто на балконе! — продолжал Франк, все еще стоя к ней спиной.

— Спасибо за информацию, — перебила Анна, — займитесь остальным и соседями. Встречаемся у меня в четыре.

— И это все?

Голос Петера звучал чуть-чуть иронично. Он даже повернулся к ней лицом, когда она задержалась на мгновение у входной двери.

— Нет. Если вас интересует, выясните, почему гость ушел, так и не пообедав.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Анна Нильсен только-только успевала забежать домой, чтоб перекусить. Конечно, в холодильнике в столовой полицейского участка, у нее был пакет с едой, но он мог пролежать и до следующего дня. А Пер скорее всего уже пришел из школы. Он обычно по понедельникам освобождался рано. Вечером ей надо участвовать в дискуссии, хотя до сих пор неясно, о чем там будут говорить.

Они снимали один из бывших флигелей городской больницы. Маленький дом из красного кирпича. Самое большее еще на год, а потом здания будут снесены, а на их месте сооружена гигантская каракатица для нового городского госпиталя. Дом пустовал в течение года, пока туда не въехали Анна и Пер. Здесь все еще сохранялся отпечаток спокойного смирения, какое бывает обычно у пожилых людей, хорошо понимающих, что их ждет впереди, и поэтому как бы помогающих смерти, постепенно переставая сопротивляться ей.

Сын сидел на кухне. Его хорошо было видно в окне между посудой, оставшейся от завтрака. Он задумчиво смотрел на небольшой, заросший, окруженный изгородью сад. Они оба решили следить только за лужайкой перед домом и оставались безразличны к традиционным нарядным цветам и кустарнику.

— Привет, — обратилась Анна. Излишне бодро, пожалуй. Она не могла выносить угрюмости сына. Пер никогда не жаловался, хотя переезд из Копенгагена и начало учебы в новой школе скорее всего оказались для него тяжелым испытанием. Иногда он весело болтал с ней, как раньше. Тогда Анне казалось, что естественный процесс адаптации закончился. По это становилось все реже и реже. И снова Пер ходил вокруг тихий и смирный, всегда готовый помочь матери, но все было не то и не так, как раньше.

— Привет, — повторила она. — Сумела выбраться перекусить. Сегодня с одного из высотных домов упал человек, а нам еще ничего не известно.

Мальчик догадался, о чем говорила мать.

— Я подумала, что ты дома. Ты что-нибудь ищешь?

Тринадцатилетний мальчик глубоким хриплым голосом, до сих пор новым и незнакомым для нее, коротко ответил:

— Нет, ничего, просто задумался.

— На улице сейчас хорошо, ты собираешься куда-нибудь?

— Нет.

— Разве ты не пойдешь к Бо?

— Он едет на дачу.

— В понедельник? — удивилась она, отметив про себя, что мальчик, видимо, давно догадывается о ее тревогах. Ей так хотелось, чтоб у него завелись приятели, с которыми ему было бы хорошо.

— Они должны поехать прибрать там кое-что.

— Понятно, — протянула Анна, намазывая три кусочка хлеба себе и еще один для сына.

— Ты еще хочешь?

— Да, спасибо.

Он протянул руку за бутербродом, стал медленно жевать. Она наклонилась к нему через кухонный стол и быстро поцеловала.

Клейнер резко втянул носом воздух, слегка приоткрыл губы и выдохнул с таким явным шумом, чтоб человек в белом халате напротив него не сомневался, что именно думает полицейский об их беседе. Будто недостаточно жары для плохого настроения.

— Я хорошо знаю, что вы цените долг молчания выше свидетельских показаний, но скажите мне, пожалуйста, чем может помочь сейчас Эрику Смедеру этот ваш долг?

— Это обязательство и по отношению к умершему, и к его родным. — Врач попытался спокойно улыбнуться, хотя брови его были крепко сдвинуты и весь вид говорил, что он, Клейнер, может продолжать наступательную, агрессивную линию, но он, врач, в собственной приемной будет придерживаться права на интеллектуальный трезвый разговор.

Клейнер перевел взгляд на окно. Воздух казался синим в буквальном смысле этого слова. Достаточно было одной капли, чтобы раздражение вышло наружу. Будто он прошел хорошую психическую обработку. У Клейнера заболела голова.

— Единственное, что мне хотелось бы узнать, страдал ли Смедер серьезной болезнью, чтобы из-за нее захотеть выпрыгнуть из окна. Было ли его душевное состояние таково, что он мог помышлять о самоубийстве?

Врач улыбнулся на этот раз мягче. Хорошее начало для следующего осторожного шага. Клейнер не решался даже посмотреть на доктора, а пристально изучал разноцветную корзину для бумаг.

— Насколько я могу судить, к Эрику Смедеру это не могло относиться. Правда, он был у меня редким гостем. Смедер не страдал никакими психическими отклонениями. Я должен признать, что лечил его всего год, а нередко без ведома врача пациенты совершают психически странные поступки. Стало вам что-либо понятней?

Клейнер поднялся, на этот раз пристально посмотрев на врача:

— Могли бы это все сказать сразу.

Уже то, как женщина открыла дверь, бесшумно, плавно, осторожно, как открывают обычно двери технику-смотрителю, подсказало Петеру Франку, что перед ним квартира, в которой ходят и говорят спокойно и размеренно.

Женщине было около семидесяти, она была основательно сложена. Впустила его только после того, как он ей представился. Видно было, что она хорошо знала, зачем он пришел.

— Я видела, что случилось, — спокойно начала она. — Когда он лежал там, внизу.

Рот женщины казался немного перекошенным, она что-то жевала, скорее всего печенье.

— Проходите, пожалуйста, — пригласила она его в комнату, подобную жилищу Эрика Смедера, но представлявшую другой мир. Здесь было много ковров, картин, семейных фотографий и цветов, стоявших на полу и на балконе. Хозяин был дома. Он сидел у окна в большом кресле. Дверь на балкон была закрыта, но жара давно наполнила комнату.

— Добрый день, — обратился он к мужчине, но тот не ответил на приветствие.

— Садитесь здесь, — женщина показала на стул у обеденного стола. Франк сел, а она исчезла в кухне. Спустя минуту хозяйка уже сидела напротив, поставив перед ним чашку кофе.

— Он не отвечает. Просто сидит. С ним это давно.

Она бросила на мужчину быстрый взгляд, потом снова повернулась к Франку.

— Ага, — тихо сказал Франк, не желая особо ни во что другое вникать, но женщина приняла это восклицание за вопрос.

— Он так сидит уже скоро два года. Ему было только шестьдесят три, когда ему пришлось уйти на пенсию. И с того самого дня все пошло кувырком. Сейчас он только вот так и сидит.

— Да, но… — Франк хотел перехватить инициативу в разговоре, что оказалось достаточно трудно. Женщине, видимо, хотелось поговорить.

— Я не могу его никуда отправить. Как он будет без меня в доме для престарелых или в больнице? Правда, он не говорит, но видит меня, и кто знает, может, когда-нибудь… Хотя после стольких лет трудно надеяться…

— Да, — согласился Франк.

— Вы ведь пришли поговорить об Эрике Смедере. Знаете, меня не удивило, что он выбросился из окна.

Франк застыл, сидя на стуле, боясь пошевелиться. Так бывало с ним всегда перед экзаменом.

— Что вы имеете в виду, фру Йоргенсен?

Ему пришлось взглянуть в блокнот, чтоб произнести ее фамилию.

— Смедер всегда был один. А когда человек все время один, он становится и вправду одиноким. Мы тоже одиноки, но мы вдвоем, — сказала она. — Несмотря ни на что, мы вдвоем.

Фру Йоргенсен повторила это спокойно, и Франку предстояло разобраться, что отвечало ее внутренним мыслям, а что предназначалось конкретно ему.

— Он все делал как-то машинально. Всегда, правда, здоровался, но здоровался ради вежливости. Было видно, что ничего не чувствовал.

— Одиночества?

— Да, и это можно угадать в человеке, — повторила женщина. — У Смедера было не так. По нему ничего нельзя было заметить, но кто знает, что происходило у него внутри. Бывает, что, несмотря на все благополучие… Мой врач научил меня видеть и понимать людей.

— А кто-нибудь вообще-то навещал его?

— Иногда. Раз-другой. Открывалась дверь, слышно было, как он здоровается. Явно это кто-то, кого он хорошо знал, но было это редко. С другой стороны, нельзя же все время следить за соседями…

Она примолкла на середине фразы. Франк заговорил так же спокойно и размеренно:

— Но вы видели того, кто навещал его? Или, может, слышали голос с балкона, ведь когда находишься снаружи, то слышно хорошо, правда?

— Это был хорошо одетый мужчина, не из здешних. По крайней мере, он не говорил с ютландским акцентом, да и сам Смедер не говорил по-нашему. В последнее время здесь селится много новых людей. Конечно, это ничего не значит. Люди много путешествуют, меняют жительство. Особенно это чувствуешь, когда смотришь телевизор. Все нынче перепуталось.

— А вы его иногда видели?

— Один раз.

— Сколько ему лет и как он выглядел?

— Около сорока, может, побольше. Не очень много волос на голове, это-то и обманчиво. Одет в хорошее пальто и все прочее.

«Хорошее пальто и все прочее» показались Франку прекрасным определением.

— А сами вы навещали Смедера? Он заходил к вам в гости?

— Один раз. Когда он в прошлом году переехал в наш дом. Мы пригласили его на чашку кофе, особо не настаивая. Если у него было желание познакомиться, то это самый простой путь.

— Да-да, конечно, но…

Женщина явно не хотела, чтобы ее прерывали.

— Я спросила, чем он занимается. Он ответил, что он что-то вроде юриста. Его только-только назначили в муниципалитете на большой пост начальника или как это там называется.

— А он не рассказывал, откуда приехал?

— Просто сказал, что из Копенгагена. На все отвечал дружелюбно и весело, но так, что дальше спрашивать не хотелось. Я полагаю, что он был несколько застенчив.

— А других друзей, посещавших его, вы не видели?

— Не помню никого, может, кто и заходил, дверь открывалась и закрывалась, но я ничего определенного не знаю.

— Вы сказали, что сегодня видели все?

— Мы отдыхали, как всегда, после обеда, и я проснулась, когда на лужайке закричали. Окно в такую погоду открыто. Он лежал там, внизу. Рядом стояла фру Мортенсен из пятой квартиры.

— А вы не слышали, приходил ли к нему кто-нибудь в обед?

Фру Йоргенсен покачала головой.

Сержант уголовной полиции Поульсен должен был сразу сконцентрировать внимание на двух вещах. На объяснениях врача, которые давались по телефону, и на реакции комиссара. Анна сидела за письменным столом и беспрерывно задавала вопросы. Какого черта она сама не может взять трубку и узнать все, что ей нужно?

Да, шея была сломана… не так быстро, я должен ей передавать… да, сломана, это я уже передал. Нет, комиссар хочет…

Поульсен держал телефонную трубку в полуметре от уха, всем своим видом показывая неодобрение. Едва ли оно было вызвано словами врача или треском в телефонной трубке. Скорее всего вопросами Анны, сыпавшимися одновременно с объяснениями доктора, которые он к тому же должен был успеть записать. Анна повторяла: «Одежда! Штукатурка или краска, спросите, есть ли что-нибудь подобное на одежде?»

Поульсен снова приложил к уху телефонную трубку.

— Комиссар спрашивает о штукатурке, случайно, или… а, вы слышали… да, я записываю… спроси, а она по профессии не окружной врач.

Поульсен записывал, громко повторяя слова доктора, и резко отбросил ручку, когда понял, что тот подшутил над ним. Анна от души хохотала. Когда он снова взял трубку, то уже не стал писать, а только повторил вслух: «На брюках под левым боковым карманом небольшая полоска цементной пыли. На одном ботинке следы белой краски. Так говорит доктор. И спрашивает, нет ли чего еще, что надо найти».

Анна засмеялась так громко, что окружной врач на том конце провода воздержался от последующих замечаний.

— Нет, спасибо, больше ничего не надо, — сказала она и пошла в свою комнату, пока Поульсен тупо смотрел ей вслед.

— Гардероб, как и следовало ожидать. Туалетные принадлежности, страховые документы, все как обычно. Кроме того, масса витаминных пилюль и пакетиков жевательной резинки. Ни о чем это не говорит. Но одна вещь меня удивила.

— Что именно? — поинтересовалась Анна.

— Фотографии! — ответил Франк. — Ни одной!

— Смедер, — вмешался Клейнер, — жил одиноко. Он развелся совсем молодым, есть сын от этого брака. Потом Смедер сидел в тюрьме за растрату денег клиента, когда был адвокатом.

Поульсен стучал на пишущей машинке. Остальные трое сидели вокруг стола заседаний. Они беспрестанно пили минеральную воду, чтобы как-то восстановить потерянный баланс жидкости. Клейнер дымил сигарой.

Анна повернула стул боком к столу, чтоб можно было вытянуть вперед ноги. Одной рукой она подпирала голову, другой — свободной, время от времени брала стакан с водой.

Конечно, нервное напряжение огромно. Вокруг много такого, в чем следует тщательно разобраться. Ведь это ее первое дело в Эгесхавне о предполагаемом убийстве.

— Клейнер, что вы скажете? — спросила Анна. Они уже изучили все донесения и рапорты, поняли, что газетчики пронюхали, что в полиции возятся с этим делом дольше, чем с обычным самоубийством. Через четверть часа была назначена первая встреча с корреспондентами.

Клейнер вынужден был отложить сигару и взглянул на Анну так, будто она могла стащить это ядовитое зелье.

— Я полагаю, что его все-таки сбросили, хотя мы абсолютно ничего не знаем и будет дьявольски трудно доказать это.

Франк ревностно ждал, пока тот договорит. Вступил в разговор. Анна не перебивала.

— На балконе было накрыто на двоих. Если бы он сам спрыгнул вниз, то скорее всего забрался бы на перила балкона, вместо того чтобы перевалиться через край. А похоже, что он сделал именно так.

— Ты бы, может, и взобрался на перила, но откуда ты знаешь, что именно хотел сделать он? — отозвался Клейнер. — В подобных ситуациях не всегда находишь логику. Нельзя предвидеть все.

Он старался не делать замечаний молодому коллеге, хотел, чтоб это звучало как мнение в дискуссии.

— А тень, вы ведь говорили, что верите старушке?

— Да, но мы располагаем только ее впечатлениями. Объективно же говоря… — покачал головой Клейнер.

Конечно, был прав он, и Анна поспешила сгладить ситуацию.

— Я заказала на завтра куклу-манекен. В эксперименте будет участвовать и доктор. Но вы не кончили говорить, Клейнер.

— Да, — извините, пожалуйста. — Франк смотрел на них глазами, окруженными множеством мелких морщинок. Они резко выделялись на его лице, совсем не казавшемся старше его собственных тридцати трех лет.

Клейнер продолжал:

— Я также думаю, что вполне могло существовать что-то, заставившее Смедера распрощаться с жизнью. Может, связанное с неизвестным посетителем. Подобный способ убийства достаточно труден. Все до мелочей должно быть тщательно продумано заранее.

— Или внезапно представилась возможность убить. Кровь вскипает, доля секунды — и человека сбрасывают с перил, а под ним восемь этажей. — Анна как бы продолжила рассуждения Клейнера.

— Откровенно говоря, — снова зазвучал его голос, — я согласен с Франком в том, что Смедер был выброшен. Кукла скорее всего подтвердит наши подозрения, но мы не должны отказаться от работы с другой версией. Доказательств нужно много.

— Но ведь вы не настаиваете, чтоб я сейчас объявила газетчикам, что он спрыгнул сам? В этом случае мы с вами легко выходим из всех ситуаций. — Анна улыбнулась при мысли, что решилась на подобный вопрос.

Клейнер ничего не ответил. Оба спокойно посмотрели на Анну, закончившую их совещание по делу Эрика Смедера от 27 августа в 16.00 следующими словами: «Мы продолжаем».

Клейнер должен был уведомить о случившемся ближайших родственников погибшего, что оказалось не так-то просто, потому что по бумагам у Эрика Смедера не было никаких родных. Но в конце концов он разыскал прежнюю жену Смедера, а теперь хотел скорее сообщить сыну, который жил в Оденсе. Необходимо было, чтобы тот как можно раньше связался с ними.

Анна доложила обо всем шефу полиции. Стройный, благородный человек лет шестидесяти чуть-чуть поддразнивал ее. Во всяком случае, она расценила его слова как незлое подтрунивание:

— В Эгесхавне не живут привидения.

— Но, может быть, живет убийца, мужчина или женщина, — возразила Анна. И шеф был настолько справедлив, что закончил разговор подбадривающе:

— Но нам не потребуется приглашать полицейскую бригаду из центра, или вы думаете иначе?

— Мы попробуем сами, — ответила Анна.

Они пришли вместе. «Берлинске», «Актуэльт», «Юлландс-Постен», «Экстра-Бладет», «Политикен», «БТ», «Эгесхавн Тиденде», еженедельные газеты и местное радио с магнитофоном под мышкой. Анна выложила все карты. У нее не было оснований по-другому поступить, они только подошли к делу. Может быть, в городе кто-то уже нервничал, может, этот кто-то, он или она, уже готов на необдуманные поступки. Трудно представить поведение человека, которому надо скрыть факты.

Корреспондент вечерних новостей местного радио не смог удержаться от вопроса комиссару уголовной полиции:

— Фру Нильсен, не является ли это дело для вас в некоторой степени вопросом престижа? Это ваше первое дело об убийстве здесь, в районе. Не слишком ли много шума вокруг него?

Анна теперь знала методику вопросов и ответов на подобных конференциях. В первых встречах с прессой она нередко попадала в ловушку, наивно полагая, что интересуются журналисты сущностью дела. На этот раз ей удалось уйти от прямого ответа.

— Прежде всего, я не утверждаю, что речь идет об убийстве. Только о том, что мы вынуждены продолжать расследование, будто это убийство. Во-вторых, это конкретное дело — такое же, как и все остальные, с которыми может столкнуться полиция Эгесхавна.

Корреспондент задал еще один вопрос, будто подслушанный во время отчета у шефа:

— А выездная бригада? Разве в случаях такого рода не лучше их пригласить?

— В каждом отдельном случае это зависит от существа дела. Оно может получить такое развитие, что…

— С бывшим помощником шефа выездной бригады мы сами справимся, правда?

— Я это не утверждаю. Мы посмотрим.

Сама Анна с нетерпением думала о конце рабочего дня. Ей необходимо было отдохнуть хотя бы полчаса.

Открытая дискуссия была организована советом по предотвращению преступности. Анна оказалась за столом единственной женщиной из четырех экспертов по профилактике преступлений. Инспектор по социальным делам, начальник отдела уголовного права и практикующий врач были ее коллегами. Анна сидела с правой стороны от председателя, местного политического деятеля, а справа от нее находился оживленно реагирующий на все молодой доктор. Он привлек симпатии всех пятидесяти участников, когда шаг за шагом разбил все доводы оратора, специалиста по уголовному праву. Доктор далее особо подчеркнул жалкую сумму ассигнований на социальные нужды, на клубы для молодежи.

Лекционный зал училища не был переполнен, но настроение у всех было отличное. Анна скромно сидела за столом, пока один из слушателей не вовлек и ее в дискуссию. Он поднялся с места и, указав прямо на Анну, чтоб никто не сомневался в адресате его вопроса, спросил: «А что думает полиция о профилактике? Хотелось бы очень это узнать. Я не знаю и думаю, что вообще тут никто об этом не знает».

Он, торжествуя, уселся под аплодисменты пары-другой слушателей. Вопрос был поставлен остро. Она могла бы, конечно, рассказать им о своем заваленном письменном столе и тех размышлениях, которые нерешенные дела навеяли ей, но не стала этого делать. Подумала, что не дождутся они, чтоб она критиковала поведение полиции. Едва ли сейчас это было бы правильно. Анна дала стандартный ответ:

— Я хорошо поняла вопрос. Силы и возможности полиции в первую очередь направлены на то, чтоб выяснить, что и почему уже произошло. Жаль, конечно, но это так. Оставшееся время мы используем для патрулирования по улицам.

— «Патрулирование»! — насмешливо повторил голос с места.

— Настоящей профилактикой в среде, о которой говорил мой коллега по дискуссии, доктор Олесен, мы не занимаемся. Это не заведено в полиции, но привычки не всегда правильны.

Она замолчала. Больше нечего было сказать. Доктор наклонился к ней и прошептал: «Я был уверен, что, несмотря ни на что, вы благоразумны!» Она прошептала в ответ: «Вы тоже можете быть благоразумны, несмотря ни на что». Он взглянул на нее, улыбнулся и снова стал внимательно прислушиваться к дискуссии. Она ответила еще на один вопрос, потом молчаливо слушала. Видимо, это не стесняло ее коллег-мужчин, говоривших громко и оживленно. Казалось, каждый из них мог заполнить собой весь вечер.

Пару раз ей хотелось вмешаться, но, с другой стороны, дискуссия должна была развиваться и среди людей в зале, специально приглашенных для активного участия в дебатах.

Когда председатель поблагодарил всех за внимание, доктор обратился к Анне: «Меня зовут Нильс. Не хотите ли зайти куда-нибудь выпить пива? Грех в такой вечер рано возвращаться домой».

Она помолчала секунду. Было бы неплохо. Он, кажется, в самом деле хороший парень. Но пока она раздумывала, ответ ей подсказала боль в спине.

— Спасибо, но я должна идти домой.

Он молчал, а она добавила:

— Может быть, в другой раз.

Ей действительно этого хотелось.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

В половине седьмого на следующее утро Эгесхавн проснулся навстречу еще более жаркому дню. Так, по крайней мере, накануне обещали в вечерней программе телевизионных новостей.

Кругом еще лежали длинные утренние тени, когда Франк выехал из полицейского участка по направлению к западным кварталам города. Горячие испарения от разлагающейся рыбы проникали в район Гэрсинга, и, даже не поднимая палец в воздух, можно было утверждать, что дует легкий юго-восточный ветерок.

Настроение у Петера Франка было беспечное. Точнее сказать, почти радостное. В такое утро оно не могло быть иным. Ведь до сих пор лето было хмурым и прохладным. Сейчас же казалось, что священный долг каждого гражданина вобрать в себя как можно больше солнечной энергии до того, как датская погода через несколько недель снова принесет осенний дождь и туман.

Он остановил «вольво» у одного из подъездов высотного дома и после небольшой консультации с самим собой решил обойти все квартиры сначала слева, потом справа. Этаж за этажом. Невыносимо утомительная работа, особенно, если относиться к ней с повышенным рвением. К счастью, так поступают редко. Чаще всего просто работают. Это всегда легче.

Начал он со входа Б — и хотя люди, одетые в пижамы, явно были недовольны, что их пробудили ото сна, время было им выбрано как нельзя лучше. Можно было застать дома большинство обитателей. Он терпеливо задавал один и тот же вопрос, не видел ли кто накануне человека, не проживающего в их доме, между 12 и 13 часами, когда Смедер был выброшен с балкона вниз. Франк не сомневался в правильности выбранного им определения.

Отвечали быстро: большинство признавались, что не знают многих соседей по дому и не смогли бы отличить жильцов от посетителей. Дом походил на переселенческий лагерь. Люди приезжали и уезжали, но что это были за люди, никому не было ясно. По крайней мере в этом подъезде это мало кого касалось.

Все усложнялось тем, что лишь немногие находились в упомянутое время на балконах, на лестнице, на улице у подъезда. Мертвое время дня, так назвал этот час словоохотливый жилец с четвертого этажа, обратив глаза к небу, будто так хорошо знал Смедера, что осмелился передать послание по его новому адресу. Но на его лице читалась такая неприкрытая неприязнь, что Франк поспешил уйти из этой квартиры.

Когда он в половине девятого выбрался через люк на крышу, чтобы на смотровой площадке подвести некоторые итоги, солнце уже так припекало, что он вынужден был расстегнуть рубашку и подставить лучам обнаженную грудь и живот.

Шестеро жильцов видели шестерых, более или менее подозрительных людей неизвестного происхождения, которые, конечно, могли оказаться и жильцами с других этажей.

В одном из неизвестных быстро опознали рассыльного из супермаркета, постоянно приносящего продукты прикованному к постели жильцу.

Когда Франк ради проверки позвонил хозяину магазина, то тот особо подчеркнул, что этот рассыльный ходит только к прикованным к постели людям.

При дальнейшем уточнении еще один из упомянутых лиц был опознан как служащий конторы по уборке помещений, направлявшийся в одну из квартир, хозяйка которой находилась в больнице. Поэтому семья — и эту причину Франк так и не смог понять — находилась в кризисном положении. Скорее всего в семье были маленькие дети. В Эгесхавне еще не хватало мест в детских садах для всех желающих.

Оставалась молодая женщина обыкновенной внешности без особых примет и трое мужчин, из которых только один был замечен входящим в дом. Речь шла о симпатичном молодом человеке лет тридцати, одетом в ковбойские брюки и клетчатую рубашку с коротким рукавом. На нем были также белые спортивные туфли с голубыми полосками. Он крадучись входил в подъезд. При этом заявлении Франк убрал блокнот в задний карман брюк и стал интересоваться собственными приметами, получая утвердительные ответы.

Двое остальных мужчин были соответственно определены как двадцати- и шестидесятилетний и так же, как и незнакомая молодая женщина, не получили никаких примечательных описаний. Ему нечего было сообщить Анне Нильсен. Все подтверждало мнение самого Франка, что убийство произошло в тот момент, когда большинство находились в своих квартирах. А те, что могли оказаться в подъезде, не обратили ни на что внимания, привыкнув встречать в доме незнакомые лица.

Франк вытянулся на спине. До правды еще далеко, а погода удивительно хороша.

Пер с утра был в хорошем настроении, и Анне захотелось подхватить модную песенку, звучащую по радио. Пер позвал: «Иди, мам, пить кофе, а то они загордятся от счастья петь вместе с тобой».

— Сейчас иду, — весело ответила она.

Анна рассказывала сыну обо всем, что случилось с Эриком Смедером, о том, что сама думала и что собиралась делать.

Пер улыбался, слушая мать и не переставая при этом жевать. И только тогда, когда он поднялся и заторопился в школу, собственная болтовня показалась ей слишком долгой. Может, потому, что у сына было хорошее настроение, а может, потому, что она подсознательно хотела ускользнуть от его проблем. Хотя она прекрасно знала, что они есть и нуждаются во внимании, большем, чем ее собственные.

Во время полета в Копенгаген Клейнер, как и предвидел, не успел прочесть «Юлландс-Постен». Полчаса восхищенно смотрел он сверху на землю. Увеличенная картина старого цветного атласа с озерами, фьордами и бухтами. Очаровательный вид с шестикилометровой высоты.

Он взял такси и успел как раз в назначенное время к 9 часам на улицу Брогордсвай в Торнбю.

Госпожа Смедер была еще раз замужем и снова развелась, сохраняя все время фамилию первого мужа. Она работала в рекламном агентстве — так объяснила она кивавшему в знак согласия Клейнеру, а Смедер — красивое и необычное имя.

Поездка, по сути, едва окупила стоимость билета. Эрик Смедер и Ютта Ольсен, как ее звали когда-то, учились вместе в гимназии, и когда ей было 16 лет, а ему 17, она забеременела. Обнаружила она это поздно, уже нельзя было делать аборт, и ей пришлось уйти из школы, перед тем как должен был разразиться скандал. Когда Эрик стал студентом, они поженились, и брак существовал, пока она содержала всех троих во время его учебы. Она работала в конторе и, как она выразилась, буквально разрывалась на части. Клейнер слушал, провожая взглядом самолеты, идущие к аэродрому Каструп и от него, и временами кивал головой. Когда Эрик закончил учебу и стал юристом, он потребовал развода. Бо остался с ней. Сейчас ему 38 лет, и она должна признаться, что он периодически бывает без работы. К счастью, именно сейчас сын занят в фирме мужской одежды. Она никогда не пыталась установить контакт с Эркком, она может честно сказать, что была, да и сейчас остается обиженной на него, за то, что он бросил ее как раз в тот момент, когда она могла бы хоть немного передохнуть после долгой напряженной работы.

Сын Бо поддерживал контакт с отцом, временами рассказывая матери о нем. Да, она знала, что Эрик переехал в Эгесхавн. То, что он сидел в тюрьме, характеризовало его с плохой стороны. Но это и так было видно, когда он легко ушел от нее и восьмилетнего Бо. Мальчик принял все очень близко к сердцу и в последующие годы стал замкнутым и дерзким, особенно в период возмужания. Конечно, Бо будет на погребении, оно ведь состоится в Эгесхавне.

Она умолкла. Больше нечего было рассказывать. Фру Смедер пошла еще за кофе. Клейнер дотронулся до кончика сигары, торчащей из кармана рубашки, но вытащить не решился, почувствовав, что здесь курить не принято.

Об Эрике Смедере рассказывала ему ожесточившаяся на жизнь женщина. По-другому не определишь. Но именно теперь Бо Смедер интересовал его куда сильнее. Он находился в Оденсе, откуда должен был позвонить в полицию Эгесхавна, как только мать сообщила ему о случившемся. Клейнер взял адрес. Если сын Смедера не поторопится, они найдут его сами. Клейнер успевал к обеду вернуться в Эгесхавн. На обратном пути он собирался все-таки дочитать «Юлландс-Постен».

Франк вошел в квартиру Эрика Смедера. Должно же быть что-то в квартире, что поможет ему, подскажет решение. Ему очень этого хотелось. Он еще раз шаг за шагом изучил комнату. Без определенной цели вышел на балкон, еще раз осмотрелся.

Должно быть хоть что-то, что оставляет после себя человек в том месте, где он живет, спит, ест. Если он вообще жил здесь! Впору сомневаться. Он прошел в небольшую ванную комнату. Рядом с зеркалом висел белый медицинский шкафчик, предназначавшийся скорее всего для туалетных принадлежностей. Не слишком ли много косметики? Зубная паста и мыло. Он поднес его к носу. Сильный запах, напоминающий духи. Крем «Нивея», лосьон после бритья, дезодорант, питательный крем для сухой кожи, маленький флакон духов. Интересно, что здесь делают духи? На этикетке написано: «для мужчин», но запах резковат. Правда, сам Франк в этом отношении не типичен, к тому же находится в возрасте, когда можно обойтись водой, мылом и зубной настой. А в критические минуты — дезодорантом.

Франк пошел в спальню. Еще раз просмотрел белье, ничего интересного. Обычное белое мужское белье. По сезону короткие трусы, майки с рукавами и без рукавов. Хорошего качества.

Когда слабо скрипнула входная дверь, ведущая с лестницы в прихожую, Франк застыл в напряжении, будто приготовился к прыжку.

Прислонился к двери в прихожую, но вошедший так же осторожно прислушивался к звукам из спальни. Скорее всего тот отправился в гостиную. Франк дал ему время открыть дверь и окаменеть от неожиданности.

Незнакомец был одет столь же практично, как и сам Франк. Джинсы, клетчатая рубашка, красные спортивные туфли. Он был выше и сильнее Франка, моложе, скорее всего ему чуть за двадцать. Франк не смог тут же узнать его, но вспомнил, что они уже встречались в полиции. Попытался улыбнуться:

— Привет, ко мне в гости?

Пришелец быстро оправился от испуга, мобилизовав на сопротивление все свои внутренние силы. Быстрым, точным ударом незнакомец перебросил Франка через кровать, тот стукнулся шеей и головой о стенку и очутился на полу за кроватью с задранными вверх ногами в спортивных туфлях фирмы «Адидас». Гость получил явное преимущество. Франк вскочил на ноги: «Какого черта ты…» — но обидчик уже выскочил из квартиры и помчался вниз по лестнице. Франк пулей вылетел на лестницу, но не решился сесть в лифт, боялся, что странный гость попытается ускользнуть. В их деле и так много что ускользает.

Петер Франк не побежал вниз по ступенькам. Он спрыгнул на следующий этаж, опершись руками на перила и перенося тело на лестницу маршем ниже. Тот парень тоже, видимо, хорошо знал эту технику, ибо расстояние между ними не сокращалось. Парню удалось выбежать первым, хотя он и сбил с ног у входа в подъезд пожилую женщину, и она, всхлипывая, сидела на каменной плите перед дверью, когда Франк промчался мимо нее к «вольво». Но у него, к сожалению, не было шансов догнать мотоцикл «Хонда-500», стремительно сорвавшийся со стоянки.

«Вольво» в принципе могла ехать быстрее, но в городском движении приходилось считаться со многими правилами, и «хонда» продолжала путь вдоль берега и в двухстах метрах перед «вольво» свернула в город.

Франк вызвал по рации:

— Это Франк, отвечайте быстрее, с кем я говорю?

Полицейский участок отозвался в ту же секунду:

— Это Поульсен, говори, Франк.

— Я на хвосте у «Хонды-500» на пути от набережной к центру, парень пытается от меня отделаться. У вас три минуты, чтобы блокировать Естергаде и Сколегаде, он обязательно попытается поехать по одной из них. Только не на полицейских машинах. Я не знаю парня, но схватить его надо. Это по делу Смедера.

— Задействовано. Кончаю. Держим связь.

Франк шел за «хондой» со скоростью 130 километров в час еще километра четыре до центра города, потом вынужден был свернуть, а «хонда» полетела по Естергаде.

Франк опустил окно машины. Он слышал, как постепенно замолкал бешеный треск мотоцикла, обрадованного, что полицейская машина явно осталась позади.

Вызывал Поульсен:

— Франк, это Поульсен, мы его ждем.

— Прекрасно, ребята.

Что-то многовато шума. Видно, поймали.

— Еду в участок.

Франк не закрыл окно в машине, погода была по-прежнему прекрасной. Кто знает, может быть, все уже позади.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Здание ратуши, недавно построенное в современном стиле, было переполнено служащими. Большая входная дверь, вестибюль, лестницы, кабинеты и помещения для собраний отвечали изысканному вкусу архитектора. Рабочие комнаты для обычного персонала были соответственно небольшими. В каждом углу сидели сотрудники. Они ютились между ширмами и шкафами. Одновременно разговаривали по телефону и принимали посетителей, толпившихся в коридорах.

Согласно предварительной договоренности по телефону Анна Нильсен направлялась на встречу с директором муниципалитета, начальником Эрика Смедера.

Таблички на дверях вывели ее в большую приемную, где на пишущих машинках бегло стучали три молодые женщины. Стойкий звуковой фон. Три двери приглашали соответственно к бургомистру, директору муниципалитета и в кабинет начальника отдела кадров.

Приемная была, очевидно, в свое время предназначена для двух секретарей. Сейчас между письменными столами, столиками с машинками и людьми нашлось местечко и для Анны на конторском стуле с боку одного из письменных столов. Усадила ее одна из секретарш.

— Господина директора только что вызвали, он вернется через минуту. Вам не придется долго ждать, — дружелюбно улыбнулась она, тут же приняв то же отрешенное выражение, что у двух остальных, косившихся на Анну. Здесь, видимо, хорошо знали о причине ее прихода. Возразить было нечего. Всего один день прошел с момента происшествия.

— Ужасно, не правда ли, — спросила секретарша, продолжая печатать на машинке, немного повернувшись к Анне на вертящемся табурете.

У нее были прелестные красно-коричневые кудри, которым Анна сразу позавидовала, масса веснушек на крупном, широком и прямом носу. Подбородок практически отсутствовал, это придавало ей забавное выражение. Когда она улыбалась, казалось, что она громко смеется. Приветливое, симпатичное лицо.

— Конечно, ничего хорошего, — согласилась Анна. — Но вы и так заняты, не отвлекайтесь из-за меня, пожалуйста.

— Ну, за этой работой можно болтать, — возразила секретарша.

Все трое продолжали сосредоточенно печатать, когда приоткрылась дверь и в проеме показался край желтого халатика. Быстро взяв пластмассовые чашки, толкая друг друга, женщины устремились к тележке с кофе, извещавшей о перерыве и распространявшей вокруг радость и расслабленность.

Вежливость секретарши была, очевидно, выдающейся чертой ее характера.

— У меня есть лишняя чашка, хотите кофе?

— Спасибо, — согласилась Анна.

— Сливки или сахар?

— Ничего!

Женщины выпрямились на стульях, слегка покачиваясь то вправо, то влево, чувствуя легкое смущение, потому что не могли из-за присутствия комиссара непринужденно болтать, как обычно. А как раз сегодня было бы полезно послушать их болтовню, которая, конечно, касалась бы Эрика Смедера. У них должны быть вполне нормальные человеческие реакции.

Соседка Анны зажгла еще одну сигарету, не успев докурить предыдущую.

— Пять минут посидеть с поднятыми ногами, вот что нужно человеку после двух часов такой работы, — сказала она.

— Понимаю. А вообще трудно?

Все трое закивали головами, а соседка добавила:

— Конечно, трудно, приходится много работать, но так всюду. Директор и бургомистр хорошие люди, и работа интересная. В курсе всех дел. Я здесь новенькая, только полгода. Но мне нравится, и не хотелось бы бросать работу. Поэтому и стараешься, да я уже привыкла.

Она, видимо, была самой словоохотливой из всех. Двое других обменялись быстрыми взглядами, явно смущаясь от ее болтовни. Но она чувствовала, что обязана позаботиться, чтоб Анна не скучала из-за того, что директор нарушил соглашение.

— Я знаю, зачем вы пришли. Меня зовут Ирис Хансен. Это через меня вы вчера договаривались с директором. Конечно, ужасно, как все случилось. Должна признаться, мы не слишком-то обращали внимание на Смедера. Все это так страшно.

— Смерть всегда ужасна, особенно при таких обстоятельствах, — добавила одна из тех двоих.

— Конечно, — поспешила согласиться Ирис Хансен, быстро и обезоруживающе улыбнувшись Анне. Анна почувствовала стихийность ее характера и представила, что ее болтовня не всегда отвечает общепринятым нормам.

Но бранить за это ее не следовало бы.

— А что, Смедер не был популярен? — поинтересовалась Анна. Ей хотелось, чтобы директор еще чуть-чуть задержался. Ответа она не получила.

Женщины принялись болтать об общем знакомом. После обмена взглядами, молчаливо согласившись, что так спокойнее. Открылась дверь, на этот раз впуская господина директора.

Анне не приходилось встречаться с ним раньше, но она сразу поняла, что это он. Уверенным взглядом директор обвел пространство приемной, подошел к Анне, дружески ее приветствовал. Высокий, худой человек лет сорока пяти, с трубкой в левой руке.

Ей предложили удобное место в небольшой комнате, где стоял низкий стол, диван и кресло. Термос с кофе и две сдобные булочки в целлофановом пакете были, очевидно, заготовлены Ирис Хансен. Анна, поблагодарив, согласилась на полчашки кофе.

— Ваша милая секретарша Ирис Хансен уже позаботилась о кофе, пока я вас ждала.

Директор вынес поднос в приемную. Потом снова занял место на диване и, закурив трубку, продолжал:

— У нас тут мрачное настроение. Может, внешне незаметно. Нельзя поверить, что Смедера больше нет. Просто руки опускаются. Реакция наступила не сразу, а сейчас просто жутковато. Вам, конечно, приходилось не раз с этим встречаться. А что, он действительно был убит?

— Похоже, — ответила Анна без колебания. — Поэтому мне и нужно задать некоторые вопросы.

— Да, да, пожалуйста, — предложил директор.

Анна заметила на столе табличку, сообщавшую, что фамилия директора была Хольт. Сам же он ей не представился. На двери в его кабинет было просто написано: «Директор». Наверное, чтобы никто не забывал, что беседует не с частным лицом, а с человеком, наделенным официальными полномочиями на уровне городского муниципалитета. Тем не менее он мог бы представиться. Ради порядка и ради обычной вежливости. Скорее всего он считает, что все и так знают его фамилию.

— А чем занимался Смедер?

Хольт открыл желтую папку, лежавшую на столе. Личное дело Эрика Смедера.

— Его должность — начальник отдела кадров. Название не означает руководство всем персоналом. В этом отношении я — главное административное лицо. Смедер отвечал за те управления, которые занимались вопросами заработной платы, распределения обязанностей, обеспечения, рационализации, механизации и автоматизации…

— Он отвечал и за распределение заработной платы?

Хольт слегка улыбнулся, хотя Анна и не думала подчеркивать, что имеет в виду что-то предосудительное.

— Точно.

И за механизацию и рационализацию, так вы сказали?

— Правильно.

— А как долго он у вас работал?

— Меньше года, точнее сказать, с 1 сентября прошлого года.

— А это что, новый пост? — спросила Анна, отметив легкую гримасу на лице директора. Он быстро и шумно выбивал трубку.

— Нет, развитие старого. Прежний владелец должности ушел на пенсию по старости, но… — Он замолчал, Анна внимательно смотрела на него. — С приходом Смедера связывался некоторый прогресс, с определенных позиций выходящий за рамки обычной компетенции этой должности. Поэтому и был выбран нетрадиционный путь подбора кандидата.

Анна продолжала молча смотреть на него.

— Обычно или, лучше сказать, чаще всего, мы приглашаем на руководящие должности служащих местных органов самоуправления. Необязательно своего собственного города, но все-таки из коммуны. Иногда из окружной коммуны, иногда из министерства. Для пользы дела. Человек уже привык к организации дел в коммунах и к системе управления в целом. В тот раз мы выбрали Смедера. Хотя должен признать, что другие кандидаты были сильнее подготовлены в рамках обычных требований.

Последняя фраза и легкий румянец на щеках директора явно служили доказательством, что он нарушил обет молчания. Анна отлично поняла, что он не имел желаемого влияния на окончательный выбор кандидата.

— Смедер был юристом, имел адвокатскую практику до тех пор… — нет причин сейчас скрывать, — пока он не попал в тюрьму, как это нередко бывает с адвокатами. На счету у клиента не оказалось полного покрытия расходов, притом какие-то документы пропали. Словом, последовало два года тюремного наказания. Вы и так это, наверное, знаете.

Анна кивнула. Еще один поворот дела, который придется изучить. Она тяжело вздохнула. Ее предшественник обычно в таких ситуациях брал с собой секретаря, но она предпочитала портативный магнитофон. Он и сейчас стоял на столе между ними. Временами Хольт посматривал в его сторону, потом поспешно переводил взгляд на Анну. Обычно это придавало беседе неформальный характер. Отвечающий видел перед собой одного человека. Магнитофон редко кого стеснял.

— Тюрьма, а что потом?

Хольт перелистал журнал.

— Это было примерно пять лет назад, потом он в течение года был доверенным лицом у коллеги-адвоката, потом перешел на руководящий пост в фирму «Ай-би-эм». Международная фирма, занимающаяся в том числе и механизацией обработки документов. Короче, фирма, производящая машины будущего.

Когда директор говорил об «Ай-би-эм», видно было, что он горячится. Будто спорит с кем-то. Может, это и неплохо.

— Многие считали, что опыт и знания Смедера необходимы для предполагаемой модернизации работы муниципалитета, развития механизации, внедрения оргавтоматов, уточнения распределения обязанностей. Возможно, мы несколько отстали при предшественнике Смедера. Необходимы новые шаги.

— Ну и как Эрик Смедер? Ввел новый порядок? Удалось ему провести рационализацию?

В кабинете директора, находившемся на третьем этаже, ярко светило солнце. Городские крыши за окном казались почти черными на фоне синеватого неба. Каждый знал, что крыши красные. У солнечного света особая сила: он может перевернуть вверх дном привычные представления.

— Смедер, как я уже сказал, работал у нас меньше года. Мы условились, что ему потребуется год, чтобы войти в курс дел, прежде чем приступать к переменам. Насколько мне известно, ничего не было осуществлено, кроме предварительных переговоров с фирмой по рационализации, которую Смедер хотел привлечь к работе. Такой план действий был и в интересах политических деятелей города.

— Но не в интересах самого Эрика Смедера?

Прежде чем ответить, Хольт не спеша положил трубку в пепельницу.

— Тоже… я… да, я действительно не знаю…

Директор явно хотел показать, что не знает, как надо отвечать.

— В течение этого года Смедер уволил кого-нибудь из своего аппарата? Ведь нередко причиной убийства бывают ненависть или шантаж.

Хольт несколько наивно ответил:

— Это сейчас трудно установить.

— Очевидно, кто-то может помочь.

Директор задумался, потом вызвал секретаршу:

— Ирис, принесите из отдела кадров дело об увольнении Иверсена. Да, да, того самого.

Вы правы, у нас было увольнение. Очень бурное дело. Буквально наседали на меня и бургомистра. Но из этого ничего не вытекает. Лично я принципиально против увольнений, если их можно избежать, но в такой большом коллективе, как наш, с несколькими сотнями сотрудников это временами неизбежно.

— Понятно, — согласилась с ним Анна.

Ирис Хансен вошла, неся в руке папку. Она чуть заметно кивнула Анне и скромно удалилась.

— Посмотрим, вот оно. Его звали Аксель Иверсен. Работал всего полгода, поэтому это было не увольнение, а прекращение испытательного срока. Формально. На увольнении, точнее, на прекращении испытательного срока настаивал Смедер.

— Но для Иверсена-то это то же самое.

— Да, так можно сказать.

— Какие были основания?

— Достаточно. Леность, провокационные выпады против Смедера, неумение или нежелание выполнять приказания. Одним словом, непослушание. В общем, скверный работник.

— Есть ли в деле его адрес, или сведения о его теперешней работе?

— Живет в городе, улица Клевервей, 16.

— Мы немного ушли в сторону, — сказала Анна и выпрямила спину, которая заныла от неудобного конторского стула. — Вы знали кого-нибудь из родных и близких Смедера?

Хольт усмехнулся.

— Я абсолютно ничего не знаю, кроме того, что он был когда-то женат, развелся и у него взрослый сын. Очень немного. Он был не из тех, кто рассказывает о себе, по крайней мере, мне. Был необычайно замкнут. Да, еще у него был летний домик.

Тут уж Анна была застигнута врасплох. В деле не было ни слова о летнем домике.

— Дом ему не принадлежал, он снимал его и постоянно использовал. Как-то пару раз он упоминал за послеобеденным кофе, что собирается на уик-энд на дачу в Вестеро. Было видно, что рад этому. Думаю, что он ездил туда круглый год.

— Где именно в Вестеро?

— Не знаю точно, должно быть, недалеко от магазина в Сендербю. Смедер звонил туда по четвергам, чтобы к его приезду в пятницу в доме было тепло.

— Почти последний вопрос. Что он был за человек?

Директор выдержал паузу, взвешивая слова, потом ответил слегка извиняющимся топом:

— Смедер не особенно был у нас популярен, трудно было смириться с его официальным и неприветливым тоном. Он не очень нам подходил. Да вы и сами сталкивались с такими людьми. Нужно уметь и брать и давать, уметь импровизировать и не слишком уж с большим уважением относиться к собственной роли начальника.

— А Смедер именно так и относился?

— Разве я так сказал? Я не знаю — он был способным, лояльным, профессионально знающим человеком. В своей области.

— Рационализации?

— И это тоже.

— Но вы ему не очень симпатизировали?

— Теперь мне неудобно отвечать на такой вопрос.

— Ну а если вы должны ответить? — настаивала Анна, следя за взглядом директора. Тот внимательно рассматривал незнакомую ей настенную репродукцию.

— Смедер не был моим человеком.

— А разве так возможно? Он ведь был вашим самым близким сотрудником?

— Не самым близким, одним из ближайших. Да, это было нелегко. Но так кому-то захотелось.

Этот кто-то был связан и с правлением муниципалитета, и он же был главной фигурой в их разговоре. На него ссылался директор во многих ответах. Этот кто-то мог быть полезен во многих случаях, но не обязательно должен был быть в ответе за убийство.

— Теперь все позади, — тихо сказала Анна.

— Конечно, — подтвердил директор.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Когда Анна Нильсен вернулась в отделение, она услышала, еще проходя по коридору, громкие голоса Поульсена и самого младшего своего сотрудника, Йоргена Тофта, споривших в тесной приемной, плотно набитой столами, полками, шкафами, сейфами. Из нее вели двери в три кабинета, занятые Анной, Клейнером и Франком. Еще одна дверь в комнату, предназначавшуюся для допросов и бесед.

Поульсен был разумный и старательный служащий, но не обладал большой фантазией и инициативой. По этой самой причине он до сих пор и, видно, уж надолго оставался всего лишь сержантом, хотя и приближался к пятидесяти годам. К этому можно было добавить полное отсутствие чувства юмора, что, в свою очередь, служило причиной горячих споров, в которые он вступал, не понимая, что коллеги хотят подшутить над ним.

Поульсен особо не обращал внимания на шутки товарищей, но нередко ярость была его единственным оружием. В действительности Поульсен не был так уж недоволен своими коллегами. Он хорошо знал, что те, в свою очередь, испытывают огромное уважение к нему за чувство товарищества и готовность прийти на помощь. Вообще любят его. Анне тоже нравился Поульсен.

Совсем по-иному с Йоргеном Тофтом, которого она сразу не полюбила. Если бы она сама набирала людей, то, конечно, не взяла бы его. Но он в штате с апреля месяца. Он просто горел на работе от энтузиазма, но, глядя на него, каждый ощущал легкое неудобство. Нельзя было даже представить, куда его занесет.

Тофт разговаривал с ней, с Клейнером и Франком медленно, тщательно выговаривая слова, что в нормальном обществе переносится с трудом. Анна, по крайней мере, этого не выносила. Она привыкла к тому, что послушание абсолютно необходимо, когда отдаются приказы и распоряжения, но взгляды и точки зрения сотрудников нередко создают основу для приказов.

Когда Йорген Тофт отдавал распоряжения, то всегда стремился угадать, что скажут вышестоящие. Из таких людей не получаются хорошие полицейские. Анна пыталась объяснить подобное неопытностью начинающего.

Тофт был честолюбивым молодым человеком в возрасте около тридцати лет, страшно гордившимся, что лопал на службу в уголовную полицию. Не самое лучшее отношение к работе.

Когда Анна появилась в комнате, Тофт выглядел возмущенным. Он резко кричал. Не оставалось сомнений, что на этот раз он вышел из себя. Рука отчаянно жестикулировала, как бы помогая драматическому повествованию.

— И я въехал на Естергаде, поставил машину поперек, чтоб тот парень не мог ничего предпринять, а только остановиться, потому что на тротуаре рабочие ремонтировали канализацию, поэтому я выбрал это место.

Он умолк, давая Поульсену возможность оценить по достоинству его поведение.

— Ну, — торопил его Поульсен.

— И какого черта: парень, не снизив скорость, помчался прямо на «вольво»! Я даже струсил на секунду. Инстинктивно нагнул голову, когда «хонда» с парнем перелетела через мой радиатор. Черта с два, если он не разбил вдребезги витрину «Фетекса». Он сшиб детскую коляску, она хрустнула, как раздавленный сухарь. Я на минуту подумал, что… к счастью, пустую. Ребенок был на руках у матери. Она застыла на месте. Никогда не видел ничего подобного.

Йорген Тофт приостановился. Он заметил вошедшую Анну. Франк распахнул дверь из коридора. Его всегда спокойное лицо сейчас напоминало сморщенную маску:

— Что она… а, ты уже здесь! Мы звонили в ратушу, нам сказали, что ты только что ушла. Все летит к черту. Тофт должен был показать нам и всему Эгесхавну, насколько он ловок и быстр, и он прекрасно доказал.

— Что случилось? — коротко, спокойно спросила Анна.

По-другому нельзя было их успокоить. Франк рассказал о погоне.

— Я ведь вполне определенно сказал, что должны быть не полицейские машины, что его должны повести в центр, где необходимо соблюдать правила. Но Тофт, конечно, думал по-другому и приперся в полицейской «вольво», как на пожар.

— Я был поблизости и услышал тебя по радио. Я не знал, что парень…

Мягко говоря, Франк был в бешенстве. Анна еще ни разу не видела его таким, но прекрасно понимала его реакцию.

— Замолчи! Напиши все в рапорте. Копию — хозяину «Фетекса», и чтоб все было готово через полчаса, до встречи с корреспондентами. Придется им все объяснять. А ты сам гуляй два дня. Иди домой и обдумай все хорошенько. Если, конечно, хочешь остаться у нас.

Франк вошел вслед за Анной в ее кабинет.

— Он сейчас в реанимации. С ним Клейнер. Шеф хотел говорить с тобой, я только что от него. Он не видит во всем этом ничего смешного.

Франк вышел из кабинета, а Анна бросила портфель на край стола, по-прежнему заполненного делами о преступлениях среди молодежи. К черту это все сейчас! На столе лежала записка. Звонил некто Петерсен из городского отдела школьной психологии, телефон 43-15-75.

Она позвонила по этому телефону и попросила соединить ее с Петерсеном.

— Мы были удивлены, почему вы не пришли? — спросил усталый и немного раздраженный Петерсен.

— Куда не пришла? — удивилась Анна.

— А что, разве Пер вам ничего не сказал?

Она немного помолчала, пытаясь понять суть дела.

— Я еще не была… дома, и что Пер должен был сказать?

— У меня с ним на прошлой неделе был серьезный разговор. Мы договорились, что я побеседую с вами о его трудностях, о возрастных проблемах. Сегодня в 9 утра, а прошло уже два часа. Или он забыл об этом, или все-таки не захотел посвящать вас. Он относится к вам с большим уважением. Оберегает вас от всего. Но мы можем еще раз договориться о встрече. Как насчет девяти утра завтра?

— Да, конечно, — смущенно согласилась она, даже не проверив, свободна ли она в это время. — Что-нибудь серьезное?

— Я бы пока так не сказал, — ответил Петерсен. Сейчас его голос уже утратил оттенок недовольства и формальности и звучал несколько успокоительно, что хорошо подействовало и на Анну.

— Надо обсудить, как складывается жизнь у мальчика в новой школе. Ведь не все у него хорошо, вы согласны со мной?

— Не все, — вынуждена была согласиться Анна.

— Ну так давайте обсудим сейчас, пока не стало хуже.

— Хорошо, — ответила она.

Как и беседа с шефом, разговаривающим с ней будто с десятикилометрового расстояния, хотя она и сидела рядом с ним за столом, так и встреча с корреспондентами прошла скверно. Она не могла умолчать и не назвать имя Йоргена Тофта. Несчастным голосом она рассказала, как полиция предполагает выправить сложившуюся ситуацию.

Факты были таковы, что малый опыт Тофта и его необыкновенное тщеславие заставили полицию серьезно оценить положение дел. Достаточно того, что свидетели, бывшие на улице Естергаде и в магазине «Фетекс», подтвердили, что полицейская машина так близко подъехала к «хонде», что мотоциклисту уже нельзя было затормозить. А один из журналистов сообщил ей, что женщина с грудным ребенком в состоянии шока была доставлена в полицию вместе с Тофтом.

Дьявольщина, думала Анна, пытаясь без оправданий выслушивать нападки корреспондентов.

Анне было приятно снова встретить Нильса Олесена, того самого врача, с которым она познакомилась накануне вечером во время дискуссии. Он собирался куда-то ехать, когда она рядом с ним припарковала свою «вольво» во дворе городской больницы.

— Добрый день! — произнес он из открытой дверцы, пока она закрывала машину.

— Привет, — улыбнулась Анна, хотя улыбаться было абсолютно нечему. Просто подумала, что ее улыбка, предназначавшаяся симпатичному лицу доктора, снимет внутреннее напряжение перед тем, что ожидает ее через пару минут. Иногда десятиминутный послеобеденный сон продлевает день на несколько часов.

— Какие-то силы, очевидно, хотят, чтоб мы снова увиделись, — пошутил он и взглянул на небо.

— Кто знает, может быть, — согласилась она, направляясь к больнице.

— Вы не будете возражать, если мы пообедаем вместе как-нибудь? Понимаю, что повторяюсь.

Нильс Олесен понизил голос так, что она едва угадывала слова. Но ведь не прошло еще и суток, как она ему отказала. Он бросил сумку на сиденье рядом с собой и нагнул голову к рулю.

— Нет, не буду, — просто ответила Анна.

Искусство кокетливых ответов всегда было ей чуждо.

— Когда?

Она оглядела огромное здание больницы, напоминавшее необъятного великана, снабженное новейшей техникой, переполненное людьми в белых халатах, выстроенных по иерархической лестнице, людьми со своими мыслями и чувствами. Ее собственные тревоги были ничтожны по сравнению с болью, сконцентрировавшейся за бетонными стенами здания, за его огромными окнами, черными при ярком солнечном свете.

— Завтра в обед, но приглашаю я. Встретимся «У Ханса» в половине первого, — решительно предложила она. Тут же подумала, что глупо так по-детски перехватывать инициативу, но доктор постарался этого не заметить, а только радостно улыбнулся.

— Хорошо. Я только что от больного, его сбила насмерть уголовная полиция нашего города, поэтому мне необходимо дать отчет в инстанции.

Он закрыл дверцу и тронулся с места. Анна парализованно смотрела ему вслед.

— Если тот или иной мерзавец выбросил с восьмого этажа Эрика Смедера, и может, поделом, я совершенно не собираюсь никого бранить, не зная причин. Я должен установить, кто он. Но то, что уголовная полиция Эгесхавна день спустя сбивает насмерть простого взломщика, это так нелепо, что невольно приходит мысль о преждевременной пенсии, — горько говорил, обращаясь к Анне, Клейнер в коридоре перед хирургическим отделением.

Главный врач только что еще раз повторил Анне, что девятнадцатилетний Ове Томсен умер почти сразу после того, как его доставили в больницу.

— Из-за идиота Тофта парень разбился так, что ему нельзя было помочь. Я забирал его из магазина. Ты бы видела! С таким сталкиваешься редко: он весь был утыкан осколками. А Тофт голосил на улице, что парень не успел затормозить. Да у него возможности не было! Не поверишь, но именно меня пять минут назад последними словами ругал Нильс Олесен.

— Тофт получил психическую травму, — Анна попыталась сгладить его тон.

— Он дурак, вот он кто!

— А этот Ове Томсен, кто он?

Клейнер присел на подоконник. Они находились на шестом этаже, откуда был виден центр Эгесхавна с двух- и трехэтажными зданиями из красного кирпича, построенными в двадцатые и тридцатые годы, сейчас особенно нарядными при ярком солнце.

Слушая Клейнера, Анна глазами проследила за симметричным расположением домов вдоль и поперек основных улиц.

— С четырнадцати лет один из наших знакомых. Мелкие кражи в магазинах, в автомобилях. Хорошо помню его с тех пор. Жалкий мальчонка, лечился в больницах, сидел по нескольку месяцев в тюрьме за воровство. Даю гарантию, что не он отправил Смедера на тот свет.

— Но он забрался именно в его квартиру, когда Франк… — Она не кончила фразу.

— Старый трюк. Умершие уже не могут охранять свои квартиры. У Томсена была собственная теория вскрытия. Пошли, я кое-что покажу тебе.

Анна пошла за ним по коридору. Остановившись, Клейнер постучал по стеклянной двери, за которой перед телефоном сидела сестра.

— На секунду, — бросил Клейнер и, не дожидаясь кивка, взял со стола номер «Эгесхавн Тиденде». Он был открыт на третьей странице, и Клейнер обвел карандашом сообщения о смерти. Три объявления, напечатанные петитом. Последнее из них касалось Смедера. В нейтральных выражениях сообщалось о том, что вчера скончался начальник отдела кадров муниципалитета Эрик Смедер, 55 лет, проживающий по адресу: Одальсвей, 28.

Анна перевернула страницу.

— На первой полосе все подробности дела.

— Но в объявлении о смерти нет ничего настораживающего. Уверен, Ове Томсен вообще не читал первые страницы, — убежденно возразил Клейнер. — Он ежедневно просматривал именно третью и выписывал в блокнот адреса. Ове и не подозревал в этот раз, что попадет в ловушку. Он был не дурак. Прочти он подробности, никогда не полез бы наверх. Нет, первые страницы Ове не интересовали. Жизнь много раз его била, и ему совсем не хотелось лишний раз читать про нее.

Анна внимательно следила за рассуждениями Клейнера и вынуждена была признать анализ вполне реалистичным. Все-таки кое-что оставалось неясным.

— Если только он не забыл что-то в квартире.

— Конечно, — согласился Клейнер, — мы не должны полностью исключать его. У нас есть отпечатки его пальцев, его обуви. Правда, я лично не верю, что мы именно его ищем. Но Франк все равно должен был его задержать, — прибавил Клейнер.

Итак, Ове Томсен, 19 лет, был мертв. Таковы были новые обстоятельства ее первого крупного дела в Эгесхавне. У Анны болела голова, болела спина.

Она отправила Клейнера домой к Ове Томсену, а сама присела на стул и опустила голову на руки. Только сейчас она полностью поняла слова Петерсена о том, что Пер старается оберегать ее.

Клейнер решил, что осмотрит комнату Томсена позднее. Можно подождать. Он не мог сказать матери Ове, что должен обыскать комнату. Больше часа Клейнер беседовал с седой погасшей женщиной, внешне казавшейся много старше ее сорока восьми лет.

Она сидела, скорчившись, в углу дивана, непрестанно плача, и все говорила и говорила. Клейнер помещался рядом на стуле с сигарой во рту, зажав между коленями пиво, которое она ему предложила. Уже многие годы здесь не было ни мужа, ни отца, и она последними словами ругала за это только себя. Было видно, что она побита как собака, которую сильно пнули ногой. Но она не должна брать на себя всю вину, не должна, повторял про себя Клейнер во время их долгого разговора. С осмотром комнаты можно подождать и до завтра.

Техники уже смастерили манекен, одетый так, как был одет Смедер. В серых брюках, светло-голубой рубашке с коричневым галстуком.

Окружной врач Сёренсен, Франк и Анна составили кукле компанию на балконе восьмого этажа. Двое полицейских охраняли место падения, сдерживая любопытных, предвкушающих новые впечатления.

Они четырежды инсценировали падение. Дважды куклу сбрасывали с разных расстояний от края балкона, в двух других случаях куклу ставили на перила, потом толкали вниз. После каждого падения врач и Франк спускались вниз и исследовали результат. За это время они выпили на балконе три бутылки пива, после чего поклялись никогда и нигде ничего не воровать. От сильной жажды они заимствовали пиво из холодильника Смедера.

Не было нужды громко формулировать заключение. Они знали, что будет написано в протоколе, над которым работали доктор и Франк.

Сопоставление фактов самого происшествия и полученных при инсценировке дало несложный вывод.

Смедер был сброшен с балкона, когда стоял у перил и скорее всего любовался видом. Или показывал неизвестному гостю панораму, охватывающую большую часть города, море и близлежащий остров Вестеро.

Смедер пытался помешать падению. Это подтверждалось не только цементной пылью на брюках и кусочками металла на ботинках. Сёренсену удалось также обнаружить свежие царапины на левой руке Смедера, которой он пытался ухватиться за край балкона. Можно было даже разглядеть в ранках на ладони кусочки цемента.

Это было убийство!

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

В 14.00 Анна Нильсен собрала наличный состав в кабинете, дала каждому поручения на следующий день. Проиллюстрировала кругами и стрелками план действий на специальной передвижной доске. Проанализировала все возможности, как они делали всегда в выездной бригаде перед тем как продолжить дело.

Необходимы были дополнительные силы. И Анне пришлось вызвать в помощь трех сержантов из полиции города Колдинга. Йоргена Тофта отослали домой. Два сержанта поступили в распоряжение Клейнера и Франка, третьего направили к Поульсену. Поульсен должен был находиться в здании полиции и координировать действия всей рабочей группы по делу Смедера.

— Клейнер займется Ове Томсеном. Возможно, он — второстепенная фигура, но это мы должны выяснить. Теперь — главное. Сам Томсен вне игры. Остается его комната. Где он был во время убийства? Надо показать в подъезде его фотокарточку. Что у него за друзья? Он должен был иметь приятеля, кто укрывал бы краденое. Не связан ли он каким-то образом с пребыванием Смедера в тюрьме? Проверьте все особо тщательно. Да, совершенно замучили газетчики. Придется согласиться еще на встречу. Бог знает, сколько времени она отнимет.

Клейнер ничего не возразил. Его лицо было спокойно. Анна продолжала:

— Франк займется Акселем Иверсеном, которого уволил Эрик Смедер. Скорее всего это личная драма. Вряд ли мы найдем здесь разгадку. Ты, Франк, хорошенько изучишь Иверсена, и решай сам, идти до конца или бросить на полдороге.

— А как насчет директора? — спросил Франк. — Ты что-то не была от него в восторге.

Она помолчала, прежде чем ответить:

— Да я и сама не знаю. Я его толком не поняла, да это, видимо, невозможно. Если Смедер был формалистом, неуживчивым и жестоким типом, это еще не значит, что можно подозревать директора. Этого недостаточно.

— Главного юриста города мы не освобождаем от подозрений? — спросил Клейнер, чуть саркастически улыбаясь всему собранию. Анна хорошо знала, что работники полиции временами открыто проявляли раздражение и не скрывали недовольства городскими юристами. Анне тоже было знакомо это чувство. Его можно понять, если вспомнить, что опытные полицейские зачастую получают молодых сотрудников и тем более вышестоящих начальников из числа рядовых юристов, хотя те знают о работе полиции не больше того, что можно узнать, сидя за письменным столом в министерстве юстиции.

— Нет, с директора мы не будем снимать подозрение, — ответила Анна, стараясь не замечать выпада. — Поульсен останется здесь. К нему будет поступать вся информация. Наиболее важные сообщения он должен брать на контроль.

— Это сверхурочная работа? — поинтересовался Франк, не пытаясь сопротивляться, но решив прояснить для себя и финансовую сторону предстоящих перегрузок. Их системе нередко не хватало средств на оплату сверхурочных.

— Начиная с этого момента, в случае необходимости, все будет расценено как служебная переработка, — подтвердила Анна. — Теперь об экспертизе. Обнаружено четыре неопознанных отпечатка пальцев. Вот рисунки и фотографии.

Если убийство продумано заранее и преступник был предельно осторожен, отпечатки не помогут. Но если оно произошло спонтанно, чего я не исключаю, и мы не имеем дело с профессионалом, то один из отпечатков может принадлежать тому, кого мы ищем. На лестнице не нашли никаких следов, только немного песка. Едва ли это от такого аккуратиста, как Смедер. Точно такой же песок у входа в подъезд. Есть ко мне вопросы?

Анна с трудом успела на паром, отправлявшийся на остров Вестеро. Решила остаться на палубе, все путешествие займет не более двадцати минут. Нельзя угадать, когда жара позднего лета сменится осенней погодой, с ее сумрачным, нахмуренным небом и сильным ветром. А уж так будет длиться до тех пор, пока следующее лето снова не принесет солнце и жару.

Далеко, на самом севере Скандинавии, зима была зимой, а лето летом. Далеко, на юге, лето длилось полгода, но что касается Дании, то здесь никто не мог заранее сказать, куда подует ветер, и будет ли лето летом, а зима зимой.

Небольшой паром тронулся с места, нагруженный двадцатью пятью машинами и гораздо большим количеством пассажиров. Частично это жители самого острова, возвращавшиеся из школы или работы в Эгесхавне, частично — туристы и путешественники. Эта группа была самой большой. В такие дни пляж и море особенно манили к себе. Паром не направился прямо к пристани в Скиббю, а довольно долго шел вдоль фарватера морского порта Эгесхавна, ежедневно связывавшего Данию с Англией и остальным миром. У северного мыса Вестеро паром повернул прямо на юго-восток и последний отрезок пути шел вдоль островного берега. Облокотившись на перила, Анна смотрела на незаселенную северную часть острова, состоявшую из заросших травой дюн, перемежавшихся порослями елей и сосен. Восточнее земля сползала в море большим красивым лугом, на котором достаточно места для выпаса овец и лошадей. Туристы обычно располагались на противоположной западной стороне, где был широкий ласковый пляж.

Анна не была на Вестеро со школьных времен, когда они то ли в пятом, то ли в шестом классе ездили туда на экскурсию. Это было вскоре после войны, где-то в пятидесятых годах. Из родного Сильксборга они отправились в Эгесхавн на поезде. Она помнила немногое и сейчас не могла бы отличить эту поездку от подобных экскурсий на западное побережье близ городов Сёндервиг или Ведерсё, где они чаще всего бывали.

Те школьные поездки на море ассоциировались с пакетами, наполненными яичным духом и сочащимися помидорами, с состязаниями по бегу в мешках. Девочки строили из песка прекрасные замки, мальчики носились наперегонки по дюнам. Все время дул ветер, и на еде, и на пробках от бутылок с лимонадом — везде был песок, увлажненный домашним фруктовым соком, разбавленным водой. Песок нельзя было отряхнуть, пальцы тоже были в песке.

Но самым интересным были игры с мальчиками. Интереснее, чем прогулки. С кем попадешь в одно купе, с кем будешь сидеть рядом. Сейчас Анна уже не помнила, сидела ли она именно там и с тем, с кем хотела. В любом случае лишней она никогда и нигде не была, помнила точно. Всегда возникали проблемы с младшими детьми, но она вспоминала, как они старательно убеждали ребят из начальной школы, что ими никто не должен заниматься, что они не могут рассчитывать на особое внимание и что приспособление остается их единственным шансом. Интересно, где они все сейчас?

Ровный гул мотора, вынужденная двадцатиминутная передышка, теплое солнце, морская прохлада и чарующая природа приближающегося острова — все это подействовало на Анну успокаивающе и несколько ослабило груз, лежащий на ее плечах.

Вокруг говорили по-немецки. Анна читала в «Эгесхавн Тидергде», что август — самый отпускной сезон в Германии и на острове отдыхает много немцев, в то время как датчане и шведы уже возвращаются на свои места в школе и на работе.

Она поехала на сереньком «таунусе», тоже принадлежавшем полиции, но в отличие от зелено-белых «таунусов» и «вольво» без мигалки на крыше и более пригодном для дела, если не хочешь, чтоб на тебя обращали внимание. Она села в машину прямо на пароме и почувствовала, что въезжает в незнакомую страну, страну лета, где встречающие на пристани в шортах и бикини радостно приветствовали сходящих на берег, одетых в обычную летнюю одежду. На самой Анне было ярко-желтое хлопчатобумажное платье без рукавов, и хоть само по себе оно было легким и открытым, все равно прилипало к телу, и она задрала его выше колен, чтоб немного проветриться.

На Вестеро было два больших поселка на несколько тысяч летних домиков, которые прибавляли к трем тысячам постоянных жителей тысяч двадцать гостей в июне, июле и августе месяце. Скиббю и Сендербю были связаны узкой шоссейной лентой с восточной частью острова и широкой магистралью с западным берегом. Эта дорога одновременно являлась и основным путем, и ориентиром для туристов, которые меняют многочисленные немецкие марки на датскую валюту, оседающую в конце концов у владельцев домиков, немецких туристических бюро и у местных торговцев.

Анна выбрала шоссе вдоль моря и проехала три километра по направлению к Страндбю. Летние домики стояли тесными рядами то сверху, то снизу между дюнами и сосновыми плантациями.

Она съехала на берег и поставила машину рядом с сотнями других, расположившихся вдоль широкого берега севернее Страндбю. Сняла платье. Аккуратно повесила его на руль, хотя оно было уже достаточно мятым от жары. Ключ спрятала под коврик.

Анна ощущала, как пот постепенно исчезал под легким морским ветерком, пока она прокладывала себе путь к воде мимо представителей северных провинций Германии. Обнаженные загорелые люди играли в мяч, и она вспомнила многочисленные рассказы о том, что немецкие туристы всегда активны независимо от погоды, а датчане сидят и томятся без дела на природе или в домиках. Она не была коричневой, как отпускники, но приобрела легкий загар, работая в саду по воскресеньям.

Вода была теплой, более 20 градусов, что необычно для Северного моря. Оно лежало у берега спокойное, блестящее как зеркало. Восточный ветер сдерживал прибой.

Анна брела до тех пор, пока вода не дошла до колен, потом поплыла. Хотя большинство отдыхающих и находилось на пляже, свободного места было много. Ей вспомнился пляж Северной Зеландии, «выгон для скота», как называл его Пер, где копенгагенцы так плотно сидели друг к другу, что сыну никогда не хотелось туда ездить.

Тело быстро обсохло, пока она шла обратно по берегу, потирая подошвы ног о мелкий, слегка хрустящий песок и ощущая соленый запах рук.

После купания в Северном море становишься новым человеком. В этом Анна лишний раз могла убедиться.

Она поехала вдоль берега, чтобы через десять километров южнее увидеть Сендербю. Легкий теплый ветер временами переходил в короткий дождь, предвещавший возможную вечернюю грозу.

Анна, как и большинство приезжающих, была поражена, увидев небольшую городскую улицу с красными домиками, крытыми соломенными крышами. Дома были окружены газонами, где в изобилии росли небольшие елочки и дикие розы.

Боковые улицы изгибались вокруг фасадов или сосновых рощ, и она прекрасно поняла желание Эрика Смедера проводить субботы и воскресенья именно здесь. Море, а за ним вдалеке западногерманский берег, красочная плотина являлись как бы продолжением городской улицы, а сам остров в этой южной точке был не шире двух километров. Магазин находился на небольшой центральной улице, и Анна представилась пожилому человеку в зеленом кителе. Он был занят фасовкой хлеба, только что поступившего от пекаря из Скиббю. В помещении никого не было. Видимо, за покупками приходят, когда насытятся приветливым теплым морем.

— Эрик Смедер? У его сестры, фру Сёренсен, Лизы Сёренсен, здесь домик. Называется «Клитли». Ужасное дело! Мы прочли в газете. Как это могло случиться?

— Мы это пытаемся вылепить, — ответила Анна. — А вы его знали?

— Он был моим клиентом. Каждую пятницу, как только приезжал, закупал продукты на два выходных. Немного, когда человек один, ему много и не нужно.

— Но вы сказали, что это дом сестры?

— Первоначально дом принадлежал старику, главному врачу Смедеру. Отцу Лизы и Эрика. Он его приобрел в начале тридцатых годов. У семьи рыбака, затонувшего на катере. Остались маленькие дети, семья вынуждена была продать дом. Его хотели купить копенгагенский врач и судебный адвокат, — рассказывал дальше продавец, — так вот врач купил домик. Это было давно, до того, как мне достался магазин. Я был тогда в отъезде. Ну а когда врач умер, дом перешел Лизе. Эрику — вилла в Копенгагене. Но сестра давно уехала в Америку. С тех пор Эрик завладел домиком. Никогда его не сдавал. Он и сегодня пустует. И это в разгар сезона, когда можно получить двести крон за день.

На это возразить было нечего. Продавец в это время года подсчитывал кроны и эре, потому что зарабатывал на год вперед.

— А где этот дом?

— Третий по левой стороне, на боковой улочке перед магазином. Увидите надпись «Клитли». Красный дом с соломенной крышей, как у всех. Славный, хоть и небольшой.

— Часто он сюда приезжал?

— Почти каждую пятницу, весь год. Это был его второй дом. Зимой я затапливал печку в пятницу после обеда, если он не предупреждал, что не приедет. Такое было редко. Когда он жил в Копенгагене, то приезжал раз в месяц. Мне он говорил, что специально переехал в Эгесхавн, чтобы быть поближе к «Клитли».

— Чем же он занимался здесь совсем один? Наверное, тут развлечений немного?

Продавец посмотрел на нее с искренней жалостью, чуть смягченной значением ее должности. Ясно было, что Анну восприняли как одну из современных женщин — потребительниц, любительниц машин и электроники, не понимающих настоящих ценностей жизни.

— Тем же, что и все в Сендербю. Он любил остров, его природу. В любую погоду гулял. Ему было уютно и хорошо. Это дело каждого.

— А вы не знаете, он дружил с кем-нибудь?

— Только с Эгоном Кратвигом.

— Эгоном Кратвигом? — переспросила она.

— Учитель на пенсии, живет рядом с «Клитли».

— А Кратвиг сейчас тут?

— Да, он был у меня полчаса назад, покупал… Да это неважно. Он тут. Уезжал на месяц в июле, когда большинство местных не выносят остров. Всё оккупируют туристы, и наши говорят, что дышать нечем. Но меня это вполне устраивает, ведь без них я бы не мог существовать.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Государственная тюрьма в Лунгвиге долго не отвечала на телефонный вызов. Петер Франк слышал на том конце провода постоянно повторяющийся гудок, пока сонный голос не отозвался. Но когда Петер позволил заметить, что солнце, видимо, стоит высоко над Лунгвигом, то был резко поставлен на место. Он-де совершенно может не волноваться насчет их солнца. У них есть дела поважнее, чем бросаться к телефону только из-за того, что какой-то случайный полицейский чего-то не может разыскать.

Хорошее начало — половина дела, ну а здесь конец разговора был также бессодержателен. Как и дежурный инспектор, так и тюремный журнал немногое рассказали Франку.

Эрик Смедер сидел в Лунгвиге четырнадцать месяцев. Восемь ему простили, как и всегда бывает в таких случаях при нормальном поведении. Отправлен домой пять лет назад. Его и сейчас помнят. Не то чтоб хорошо, особо помнить нечего. Ничего ненормального или непривычного в поведении. Ни во что не вмешивался, работал в переплетной мастерской, потом — в саду. Отбыл со всеми вместе.

Лунгвиг буквально забит адвокатами. Разве это не известно Франку? Да, да, это ему хорошо известно. Адвокаты отсиживают свои штрафы, а потом их никогда больше не видят. Никаких бюллетеней о состоянии здоровья не остается.

Франк положил трубку, коротко поблагодарив, как этого требовал этикет. Он позвонил в библиотеку и договорился с Ингер, что и сколько купить к обеду. Ингер должна забрать Вигго из детского сада. Они ожидали к рождеству второго малыша, и Франк был по-настоящему счастлив.

Он пересказал в диктофон свой разговор с тюрьмой в Лунгвиге. Отсеял все не относящиеся к делу вопросы. Вывод напрашивался сам собой: эту линию можно не продолжать.

«Клитли» была полной противоположностью городской квартиры Смедера. Когда Анна открыла дверь из маленькой прихожей в комнату, она поняла, почему та квартира показалась ей похожей на стерильный операционный зал. Ей придется, видимо, пересмотреть и образ Эрика Смедера. «Клитли» дышала уютом.

В доме не было книжных полок. Но в одной из комнат стену заменял стеллаж с массой старых и новых книг. Это была не специально собранная знатоком библиотека. Книги и журналы, подобранные человеком, любившим читать и быть окруженным книгами. На стене над камином висели красивые керамические чашки и старинный шкафчик для табака, который мог бы обрадовать Клейнера. Нигде не было видно семейных портретов. Но на стенах в старинных медных рамках висели старые фотографии. Анна не могла обнаружить на них современных людей, это были изображения времен родителей Смедера, его бабушек и дедушек.

Кухня была модернизирована, но на полке у окна, выходящего в сад, оставалось место для целого ряда глиняных кружек и мисок. В маленькой спальне из дубовой доски, принесенной с берега, Смедер сделал скамейку для белья. Изящный элемент в уютной комнате. Если это, конечно, дело рук Смедера. Скамейку мог смастерить и отец, главный врач, как благоговейно назвал его продавец. Скорее всего именно он вложил в дом труд и душу.

Вот где был настоящий дом Эрика Смедера. Этому дому он и принадлежал. Внутренне он был чужд городской квартире, служившей ему необходимым пристанищем от понедельника до пятницы. Недаром Анне все время казалось, что душа Смедера разделена с телом.

На подоконнике лежали мертвые мухи, и точно так же, как и спертый горячий воздух, смешанный с запахом дерева и соломы, как и старые пятна на дубовой скамейке, они определяли особую атмосферу дома. Анна видела в мертвых мухах не просто грязь, а часть той жизни, которая до прошлой пятницы существовала для Эрика Смедера. Совершенно иного человека, чем они себе представляли. Они провели знак равенства между его портретом государственного служащего и собственными впечатлениями от его квартиры. Им не хватило фантазии, чтобы представить, что существовал иной Смедер, о котором сейчас рассказал этот дом.

Но был ли Смедер здесь в прошлую субботу и воскресенье? И прошли ли эти дни для него так же, как и предыдущие? Не является ли истинный дом Смедера ключом к истинному рассказу о его смерти?

Да, у Эрика Смедера была приходящая прислуга. Его соседка, фру Йоргенсен, смогла сообщить Клейнеру, что даму зовут Йоханна Лоусен и что она сама подыскала эту женщину Смедеру.

— Я хорошо знала, что Смедеру нужна помощь. Когда я познакомилась с Лоусен и узнала, что она свободна, а ее прежние хозяева уехали из города, я дала Смедеру адрес: Клевертофтен, 44.

Клейнер сам поехал по этому адресу и доставил в полицию фру Лоусен, где у нее взяли отпечатки пальцев. Они соответствовали старым, частично стертым следам в квартире, а так как фру Лоусен находилась в отпуске и не была у Смедера в течение недели перед убийством, то ее можно было исключить из списка подозреваемых.

Она спросила Клейнера, не нужна ли ему самому прислуга, ведь она осталась без работы. Он вежливо отказался.

Что сказала бы Марта, если бы он пришел домой с ней? После 31 года супружеской жизни они достигли компромисса: она терпеливо внимала его брюзжанию по поводу небольших домашних упущений, а он согласился курить вечернюю сигару в туалете. Со всех точек зрения благоразумное супружеское соглашение.

После того как была исключена фру Лоусен, осталось три неизвестных отпечатка пальцев.

Эгон Кратвиг не отозвался, когда Анна постучалась в дверь соседнего домика. Она обнаружила его в маленьком асфальтированном дворе, зажатом домом и небольшой пристройкой, внешне похожей на пивоварню или на склад с инструментами. Он сидел в принесенном из комнат кресле в тени за садовым столиком, который, как и скамейка в «Клитли», происходил из тех же обломков кораблекрушения. Кратвиг читал «Берлинске Тиденде». На столе стояло пиво.

— Лучшее время дня, газета и холодное пиво. Хорошее укрытие от туристов. Иногда можно поверить в то, что ты марионетка в летнем цирке, — сказал Эгон Кратвиг после того, как Анна представилась ему. — Я глубоко потрясен. Смедер был моим лучшим другом.

— Другом? — почти машинально переспросила Анна. Она поправила микрофон. Кратвиг ничего не имел против присутствия на столе портативного магнитофона.

Эгон Кратвиг — стройный гибкий человек в возрасте около 65 лет с загорелым лицом, темный оттенок которого усиливался высоким лбом и густыми, седыми, зачесанными назад волосами, спускавшимися почти до шеи. На худощавом, морщинистом лице выделялся широкий и несколько распухший нос. Рост высокий, почти метр восемьдесят пять. Лицо портил пяти-шестисантиметровый шрам, пересекавший левую щеку от уголка глаза до рта.

Шрам настолько бросался в глаза, что Кратвиг привык отвечать на безмолвный вопрос.

— Это еще с 44-го года. Мы должны были поскорее уйти с фабрики, немцы захватили ее. Я спускался со стеклянной крыши, и осколок стекла остался в щеке. Потом его вытащили, но никакой настоящей медицинской помощи я не получил. Все срослось как могло. Врут, когда говорят, что время залечивает раны.

Он улыбнулся, но его улыбка показалась ей странной, почти механической.

— Сейчас я принесу холодного пива, или вы хотите чего-то другого?

— Пиво — это замечательно, — сказала Анна, поудобнее устраиваясь за столиком, — особенно в такую погоду! — Она крикнула это уже ему вслед.

Он наполнил стакан наполовину, поставил бутылку рядом и снова уселся в кресло.

— Эрик Смедер мертв. Что вы хотите знать, кроме того, что я был его другом?

— Насколько близким другом?

— Настолько близким, что исключаю заявление печати, что это было самоубийство.

Кратвиг отвечал быстро и резко, будто хотел, чтоб она оценила его как взрослого человека, твердо знающего, что он говорит. Конкретно и точно. Он более походил на отставного английского полковника, чем на датского учителя на пенсии.

— А на чем вы строите ваш вывод? — заинтересовалась Анна.

На стороне Кратвига был безусловный перевес в возрасте, и он позволил себе ответить:

— Считайте это жизненным опытом, меня это не смущает. Я был со Смедером после обеда в воскресенье. Мы называли друг друга по фамилии, хотя были близкими друзьями. Именно благодаря дружбе мы отличали уважение от панибратства.

Анна почувствовала себя несколько сбитой с толку. Она не могла определить место Кратвига в сложившейся у нее картине.

— Он сидел в том кресле, где сейчас сидите вы. В воскресенье после обеда. Пил пиво из этого стакана. Он не был похож на человека, помышлявшего о самоубийстве.

— А давно вы его знали?

— Секундочку, не смогу сразу ответить, — Кратвиг быстро прошел через кухонную дверь в дом. Будто не было ему, Кратвигу, покоя. Интересно, хотел ли он выбить Анну из предложенного ею ритма?

Когда он шел обратно, наклонил в дверях голову. Сел и стал смотреть книгу для гостей.

— Вот тут. Четвертого июня восемь лет назад. Он записался, когда в первый раз навестил нас с женой. Жена умерла год спустя. С тех пор я не доставал книгу. Ко мне не приходят гости, да и я всегда был равнодушен к подобным вещам. Моя жена это любила. Мы тогда только-только купили этот дом.

— Значит, вы подружились только здесь, в Сендербю? — спросила Анна, про себя отметив, что юго-восточный бриз слегка тронул вязы и их листья, как балерины, закачались друг около друга в причудливом танце.

— Да. Когда моя жена умерла, я был старшим учителем в Роскилле. И из-за смерти жены, и из-за растущей неприязни к современным педагогическим требованиям я ушел на пенсию пять лет назад, как только мне исполнилось шестьдесят. Я переехал сюда и с тех пор все время здесь. Кроме июля, когда стараюсь сбежать, потому что не переношу туристов.

— А где же бывает хорошо в июле?

— В норвежских горах. Там мир и покой, и никакие бюрократические силы не могут помешать мне наслаждаться природой.

Голос Кратвига зазвучал угрожающе. Он кончил фразу, сделав хороший глоток пива, самодовольно поглядывая на Анну, кивающую головой в знак согласия. Жесткий человек!

— А Смедер?

— Он приезжал в «Клитли» когда хотел. Он был одинок, как и я. Был женат в ранней юности, но это вы, конечно, знаете.

Она кивнула.

— Он был индивидуалистом. Мы были похожи.

«Вам, видимо, в высшей степени было наплевать на нормы остального общества», — подумала Анна.

— Но мы не надоедали друг другу, — спокойно продолжал Кратвиг. — Гуляли каждый по своему маршруту. Когда встречались, какой-то отрезок пути шли рядом. Но, вернувшись, непременно сидели вместе, то у меня, а то у него за пуншем или за домашней водкой. На острове прекрасные злаковые. Мы немножко болтали, а то просто молча сидели, пока мир вокруг нас менял окраску.

— Но был период, когда он не приезжал, — быстро и негромко вставила Анна, не давая Кратвигу выйти из ритма повествования. Тот, очевидно, любил поговорить.

— Да, он сидел в тюрьме в Лунгвиге, — равнодушно подтвердил Кратвиг, будто это было чем-то мимолетным в жизни Смедера.

— А вы знаете, за что?

— Знаю. Финансовые дела клиента. В ваших кругах это не позорно, у него были на то свои причины.

— Причины?

Анна напряженно смотрела на Кратвига. Что он знает? Может, они вдвоем обсуждали эту страницу в жизни Смедера.

— Он был в трудной ситуации. У него не было другого выбора, кроме заклада денег своего клиента. Он надеялся, что на короткое время и что он выиграет дело до того, как все откроется, но ему не повезло. Удача и неудача не всегда приходят по справедливости.

— Бывает, — подтвердила Анна.

— Он рассказал мне о причине, она была вполне правдивой и не касалась его лично. Я обещал молчать. Обещания надо выполнять, вы согласны со мной?

Это был не столько вопрос, сколько почти триумфальная осведомленность и уверенность.

— То, на что я намекнул, не найдется в протоколах дела. Смедер был не таков, чтоб приносить публичные извинения. Он был слишком горд. Чистое поведение и твердые принципы. Спокойно перенес наказание.

Неужели то, что он обманул клиента, тоже могло расцениваться как положительный факт? Анна не особенно удивилась, услышав подобное объяснение дела. Она нередко с этим встречалась. Ложь и самообман часто и охотно служили смешной, запутанной паутине психологии выживания.

— Но ему было, наверное, тяжело? Он ведь потерял право на должность.

— После Лунгвига Смедер сделал все как надо. Вместо того, чтобы хныкать, он стал искать работу, где сумел бы использовать свой профессиональный опыт и свои человеческие качества. Смедер был человеком, высоко ценившим в жизни систему и твердый порядок.

Но не порядок в финансовых делах клиента, подумала Анна. О приоритете всегда можно спорить.

Только сейчас Анна заметила, что тень от дома, в которой они сидели, распространилась на весь двор. Солнце исчезло в первый раз за многие дни.

— Уже слышно. Скоро подойдет ближе, — довольно улыбнулся Кратвиг.

— Что слышно? — растерялась Анна.

— Грозу! Можно представить ее неизбежный путь к нам наверх через южную Ютландию и через болото. Посмотрите, как крутятся листья деревьев. Поднялся ветер. Чайки кричат, слышите?

— Слышу, — задумчиво сказала Анна. Минуту они сидели тихо, наблюдая за ползущими серыми тенями, предвещавшими грозу. Она принесет облегчение после жары последних дней.

Эгон Кратвиг продолжал говорить почти шепотом, в явном несоответствии с его обычным звучным голосом.

— Здорово, правда? Есть вещи, о которых никто никогда не спорит. Например, о том, разразится ли через минуту гроза над Сендербю. Подобные взгляды были одинаковы у Смедера и у меня.

— А насчет поездок в горы Норвегии?

Кратвиг резко откинулся на спинку кресла, и это внезапное, удивительное движение как-то вывело его из-под собственного контроля и желания не скомпрометировать себя в глазах комиссара полиции. Сейчас он казался ей беззащитным. Помощь пришла извне.

Первый удар грома обрушился на остров. Они были оглушены страшным шумом.

— Шумит море, — хрипло сказал Кратвиг и попытался откашляться. — Когда приближается шторм, остается только одно — зарыться глубже. Пошли в дом, сейчас начнется дождь.

Анна проследовала за ним через кухню в комнату, напоминавшую гостиную в «Клитли», но более спартански обставленную старой, немного неудобной мебелью, с небольшим количеством репродукций и фотографий по стенам и абсолютно пустыми подоконниками, на которых не было ни одного цветка.

Что это? Умышленно просто меблированная комната, самобичевание пуританина? Или он действительно философ с небольшими требованиями к материальным благам?

С этой минуты он вел себя несколько театрально, тщетно пытаясь напугать гостью обыкновенной датской грозой.

Кратвиг зажег четыре стеариновых свечи, две из них поставил на столик из елового дерева, за который на жесткий стул с перпендикулярной спинкой посадил Анну. Как он и предсказывал, дождь хлынул так, будто разверзлись небеса. Он плескался во дворе по камням, бил по растениям и траве, растекался лопающимися пузырями, медленно уходившими в песчаную почву.

— Сейчас нам с вами необходим кофейный пунш! — закричал из кухни Кратвиг, возившийся у газовой плиты. Он принес чашки. У той, которую он протянул Анне, был отбит край. Кратвиг исподтишка следил за ее реакцией, видимо, желая еще раз подчеркнуть свою простоту.

При ближайшем рассмотрении облик Кратвига полностью гармонировал с его образом жизни, но интеллект разоблачал его. Во всяком случае, Анна именно так поняла несоответствие между внешним и внутренним началом. Ее восприятие могло, конечно, оказаться субъективным. Кроме того, она явно попала в непривычную ситуацию и, на удивление себе, вышла из равновесия.

Пока Кратвиг сновал вокруг, занимаясь приготовлением кофе, она так далеко отошла от главного, что вынуждена была заставить себя сконцентрироваться вокруг реальных фактов. Проблема оставалась в том, что эти факты мало что давали.

Вошел Кратвиг, неся бутылку с водкой и рюмки.

— Слышите, как стучит молоток Тора-громовержца? — поинтересовался он и снова вышел, на сей раз за кофе. Его чуть-чуть торжествующий голос звучал так, будто хотел подавить Анну силами природы, которые не имели никакого прямого отношения к Вестеро. Грозы часто были и в Эгесхавне, хотя здесь, конечно, все выглядело несколько иначе. Сильнее. Будто человек добровольно поставил себя в отношения зависимости от того, чем сам не мог управлять.

Кратвиг явно хотел, чтобы Анна почувствовала его презрение к тем, кто выбрал повседневную жизнь среди цивилизации. Соглашательской и бюрократической цивилизации.

Разливая кофе и водку, он рассказал ей о подлинном рецепте пунша, как его делают на Вестеро:

— Сначала кладешь монетку в десять эре на дно чашки и наливаешь столько кофе, чтобы монетка не была видна. Потом добавляешь столько водки, чтобы монетка опять стала видна. Вот это и есть настоящий пунш.

— Ну, — улыбнулась Анна, — звучит убийственно.

— Будто нет, — громко засмеялся он, разрешая себе громкие интонации. Она добавила в чашку сахар. Потягивала теплый напиток. Гроза была настолько сильна, что во время раскатов грома они не могли даже разговаривать.

— Когда слышишь гром, опасность позади. Скорость звука, — объяснил Кратвиг, повторяя с улыбкой знания каждого датского ребенка. Сейчас он был похож на учителя, растолковывающего ей азы науки. — Когда ударяет молния, то без предупреждения. Нельзя описать по-иному, чем просто молния… не обязательно с неба. Видишь, как она бьет, — продолжал он, уставившись взглядом куда-то в пространство. Будто был сейчас где-то совсем в другом месте. — Но, к счастью, у нас молния редко попадает в дома, хоть они и крыты соломой.

Его отрывистое бормотание действовало успокоительно.

— Когда мы собирались переходить в дом, я поинтересовалась, участвовал ли Смедер в ваших поездках в Норвегию? — спросила Анна, почти не надеясь на откровенный ответ. Уж слишком много времени у него было на обдумывание.

Кратвиг молчал. Совсем близко снова ударила молния. Его глаза блуждали между небом и Анной. В самом деле, что ли, он боялся грозы?

Внезапно она подумала о том, что его напыщенное поведение напоминало мазохистов… О подобном она слышала раньше. Она встречала убийц, которые внешне обладали всем красноречием мужского поведения, а внутри были слабы и ничтожны. И когда это нутро обнаруживалось, оно низвергалось гнойным потоком.

Стеариновые свечи не могли соперничать с послеобеденными грозовыми сумерками. Слабый свет освещал высокого мужчину, сидящего на диване по другую сторону стола. Временами молнии прожекторами врывались в комнату. Они пятнами выхватывали лицо Кратвига, которое в короткие промежутки между светом и мраком выглядело чудовищно неприятным. Не хотелось думать, что подобное впечатление производит шрам на щеке. От этой мысли она почувствовала угрызения совести. Анна старалась приучить себя к свободе суждений, но не всегда могла избавиться от предубежденности. Нижняя губа Кратвига казалась вдвое толще верхней, будто невидимые вены сначала вздули, потом, когда он заговорил, уронили ее:

— Смедер был со мной один раз. В прошлом году.

Прозвучало небрежно, как ничего не значащее замечание.

— Но не в этом году? — спросила Анна и тоже посмотрела в окно, вторя его небрежному тону. Центр разговора должен остаться незамеченным. Из этого ничего не вышло. Ее усилия были тщетны. Оба хорошо понимали значение этой минуты.

— Нет, — ответил он, широко улыбаясь, выпрямляя спину и заложив руки за голову. — Двое индивидуалистов, как мы со Смедером. Мы тогда поссорились.

Вот тебе раз! Анна была поистине удивлена. Может быть, об этом много болтали вокруг и он предпочел рассказать сам?

— Из-за чего?

— Мы ссорились из-за всего решительно, Куда пойти, надолго ли пойти, и тому подобное. Я слишком привык путешествовать один.

Звучало правдиво.

— Но это не разрушило вашу дружбу?

— Абсолютно нет. Мы только пришли к выводу, что больше не поедем вместе, а будем наслаждаться обществом друг друга в Сендербю, как обычно, болтая после обеда.

Как обычно. Это касалось и его слов об индивидуалистах и эгоистах. Слов, которые можно трактовать по-разному. Кратвиг, безусловно, знал в жизни поражения, это она сейчас хорошо понимала. Он пережил их и выработал собственные положительные принципы, которые помогли вытеснить прошлое и тот внутренний разлад, от которого он ушел. Но был ли Смедер похож на него?

Люди, знающие горечь поражения. Может быть, именно поэтому им было хорошо друг с другом? Или, может, Смедер был совсем другим и постепенно раскрыл себе Кратвига? Может, именно в горах Норвегии?

— А что за человек был Смедер?

— Оригинал. В хорошем смысле этого слова. Слегка уставший от жизненных неприятностей. Не все шло у него так, как когда-то, но безо всяких сомнений он был способным и добросовестным человеком. Хотя другим, возможно, он казался жестоким.

Анна в упор смотрела на Кратвига. На удивление ясный портрет Смедера.

— А его последняя работа?

— Я ничего не знаю. Смедер никогда не рассказывал о ней.

Он не любил болтать ни про сослуживцев, ни про начальство, даже если не любил кого-то. Он мог ругать систему в целом и разные точки зрения, но не отдельных людей. Истинные ценности были для Смедера основным в жизни.

— Что вы имеете в виду?

— Эффективность, последовательность, зрелость, ответственность, — ответил Кратвиг, — и многое другое.

Слова, слова, слова. Не собственный ли портрет описал Кратвиг?

— Он не говорил вам о своих отношениях с подчиненными?

— Он не был популярен. Это он сам признавал. Но Смедер считал, что его работа заключается не в том, чтобы завоевать популярность, а в том, чтоб превратить устаревшее общественное учреждение в современную, эффективную систему управления. В этом я был полностью с ним согласен.

— Вы когда-нибудь бывали у него дома?

Кратвиг постарался ничего не заметить в ее тоне.

— Один раз. По-моему, в марте. В Эгесхавне были кое-какие дела, и пока я дожидался обратного парома, мы вместе пообедали.

— Вы не были в городе вчера? Прошу прощения за вопрос.

— Вопрос закономерен, — усмехнулся Кратвиг, — нет, я провел день здесь, как обычно, один. Как всегда, спал после обеда.

— Вы знаете точно время, которое меня интересует?

Он сначала спокойно посмотрел на нее, потом внезапно широко улыбнулся, в первый раз показывая целый ряд собственных, белых, хорошо сохранившихся зубов.

— Об этом писали в газетах и вчера говорили по местному радио.

— Да, конечно, — согласилась Анна, решив заканчивать разговор.

— У нас оказалось с вами много общих суждений, — как бы подвел итог Кратвиг.

— О науке и о природе как о двух противоположностях, — вставила Анна, надеясь, что язвительное жало, дремлющее в ней, не выползет наружу.

— Например? — обиженно произнес Кратвиг, все-таки увидев его кончик. Анна обругала себя идиоткой. Теперь уж он замолчит надолго.

Гроза удалялась на северо-восток. По крайней мере, она хоть убедилась в том, что Кратвиг был достаточно большого роста, чтобы суметь выбросить друга с балкона восьмого этажа.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Мать Ове Томсена больше не выглядела бледной. Цвет ее лица был не просто неестествен, он был поспешно и безвкусно изменен наложенными румянами. Она по-прежнему была апатична и продолжала заниматься самобичеванием.

Она сообщила Клейнеру, что из Орхуса приехал старший брат Ове, чтоб помочь ей в практических делах. Клейнер выпил с ней чашечку послеобеденного кофе и только потом приступил к осмотру комнаты сына.

На стенах висели портреты Элвиса Пресли, Джона Траволта, Мохаммеда Али. Не было портрета Бьёрна Борга, изящного теннисиста, спортивного героя. Висели большие цветные фотографии идолов Ове Томсена, которым он поклонялся, пока сам форсил на «хонде». На письменном столе лежал свернутый плакат с изображением Оле Ольсена[4].

Клейнер вздохнул. Еще до того, как он открыл дверь комнаты, он мог бы догадаться и об Элвисе, и о Траволте, и об Али и Оле. Если бы они знали, что их поклонник — лучший грабитель умерших в Эгесхавне. Лучший в своем роде. Как популярный певец, танцор в дискотеке, знаменитый боксер или гонщик. На неубранной кровати по-прежнему лежал номер «Эгесхавн Тиденде», открытый на третьей странице. Скорее всего мать принесла газету, как обычно, вместе с утренним кофе. Сын, изучив ее, составил план действий на день вперед. План просуществовал лишь полдня. Теперь Ове спит вечным сном. Кто-то приготовит его к погребению. Вытащит из него стеклянные осколки, зашьет раны, чтобы мать смогла узнать сына, когда ей надо будет официально опознать его и попрощаться.

Детали можно уладить и по телефону… Клейнер принял от фру Томсен еще чашку кофе. Он направил своих помощников по остальным двум адресам, обозначенным на третьей странице.

По субботам газеты печатают некрологи в красивых рамках, подписанные семьями умерших. Это одна из причин, по которой старший брат Ове спешит домой из Орхуса. Ему надо все организовать. Все практические дела, как сказала мать.

С информацией из центра позвонил Поульсен. По одному адресу в живых осталась супруга. Ничего не случилось. По другому — умер одинокий человек, живший в маленьком домике. Подвальное окно оказалось разбитым, часть мебели исчезла. Тогда возникает проблема транспорта. На «хонде» ничего нельзя увезти, кроме ценных бумаг. Хотя паспорт, удостоверение личности, официальные печати и тому подобное ценятся очень высоко. Выше, чем телевизоры или транзисторные приемники, купленные на «Сахаре». Так назывался в Эгесхавне «черный рынок».

Может, правда, Ове Томсен только прощупывал почву. А потом звонил дружку, если требовалась машина.

Но Томсен был и остался заурядным мелким воришкой. В наказание за это не платят жизнью. Фру Томсен все подливала кофе, так и не осознавая случившегося до конца. Она попыталась тянуть время, боясь остаться наедине со своими мыслями. Клейнер пожал ей на прощание руку.

Когда он появился в полиции, ему сообщили еще одну новость. Отпечатки Ове Томсена не подходили к тем трем, оставшимся неопознанными.

Небо было спокойно, когда Анна плыла обратно в Эгесхавн. Гроза ушла далеко на северо-запад, ветер постепенно стихал.

Хоть волны и доходили до самых поручней, она прислонилась руками к влажным холодным перилам, вновь переживая удивительное чувство пребывания в вакууме между двумя мирами.

Но при первом повороте парома к берегу, когда вдали показалась рыбачья гавань, она почувствовала, что возвращается к повседневным заботам.

По дороге домой она зашла в магазин, купила мясо. На кухонном столе ее ждала записка от Пера. Он собирался обедать с Бо, потом они вместе пойдут в кино. Пусть мать его не ждет.

Анна выпила рюмочку рома, легла спать в половине девятого и тут же крепко заснула.

Петер Франк ел бифштексы и пил розовое сухое вино. Бифштексы с луком, на гарнир к ним была свекла. Он чокнулся с Ингер. Было прекрасно и почти преступно. Кончался вторник. Обычно супруги соблюдали соглашение, по которому наслаждались сухим вином за ужином в пятницу, когда оба были свободны. В остальные дни к обеду подавалась вода.

Но сегодня Франк был так измотан и издерган, что нуждался в вине для легкого расслабления и для восстановления сил.

Он не сообщил Ингер ничего из того, что произошло в тот день. Супруги редко обсуждали его конкретные дела, но она читала газеты — и относилась серьезно к служебному долгу. Вигго было тоже весело за столом, где на красивой скатерти горели свечи, а перед ним стоял большой стакан с яблочным соком. В восемь он уже мирно спал, а Франк и Ингер легли в половине девятого.

Мысли Арнольда Клейнера были целиком захвачены делом Эрика Смедера и смертью Ове Томсена. Но за долгие годы он научился забывать о делах, когда направлялся домой к Марте в их небольшой коттедж на улице Сюренвей. В этом отношении вторник был похож на другие дни.

Он прочел и «Актуэльт» и «Эгесхавн Тиденде». Они поужинали. Рыбными фрикадельками и фруктами. В первую очередь требовалось сбросить лишние килограммы ему, но официально на диете сидела Марта. Она не весила ни на грамм больше того, что было в девятнадцать лет. Будто он не мог понять ее хитрости. Он поблагодарил за ужин, добавив, что все было вкусно. Может, это звучало не очень убедительно, но нельзя же постоянно потакать причудам жены.

Потом Клейнер курил в туалете последнюю за день сигару, одновременно слушая радио. Он всегда брал с собой приемник. В семь часов вышел на прогулку с велосипедом и боксером Кассиусом, названным в честь идола Ове Томсена. У них были общие вкусы. Боксер и Кассиус Клей. У его Кассиуса была соответствующая репутация среди соседских собак. Не без основания.

В половине восьмого оба вернулись домой. Марта приготовила вечерний кофе как раз к телевизионной программе «Новости». В половине десятого супруги выключили телевизор и в десять уже спали.

Клейнер перенес телефон поближе к спальне. Конечно, он был настороже, но это не мешало ему крепко спать.

Поульсен покинул полицию в восемь, передав дежурство полицейскому из Кольдинга. Вечер и ночь были спокойными, как обычно. Две автомобильные кражи, четыре супружеские драки, выбитая челюсть в одном из портовых кабаков и две попытки взломов в супермаркетах.

Мирный поздний вечер и мирная ночь.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Среда оказалась обычным летним датским днем, когда всего 14–15 градусов, дует ветер, а небо почти сплошь затянуто облаками. Анна положила в машину зонтик и голубой плащ и отправилась в центр, в одно из старинных зданий близ ратуши.

Оно было перестроено и переоборудовано под официальное учреждение. Вывеска у входа извещала посетителей одновременно и об отделе ревизий, и о налоговом управлении, и о таможенном ведомстве, и об отделе по проблемам школьной психологии, которому не нашлось места в самой ратуше.

Анна пришла без десяти девять. Комната для посетителей не походила на обычные унылые, стерильные помещения. Здесь было даже уютно. На стенах висели плакаты, стояла хорошая, хотя уже старая, мебель. Что-то здесь действительно понимали. Анна сравнила с их приемной. Чувствовалась большая разница. Хотя, с другой стороны, полиция — не то место, куда люди приходят расслабиться.

В комнате уже была женщина. Она стояла спиной к Анне. Высокая, с широкими, покатыми плечами, она смотрела в окно, опершись руками на подоконник. Скорее всего просто так, чтоб привести мысли в порядок. Анна не хотела ей мешать.

Она уселась в кресло, взяв помер «Юлландс-Постен», по успела лишь взглянуть на первую страницу, когда женщина обернулась. В ту же минуту Анна узнала Ирис Хансен, секретаршу из приемной директора муниципалитета.

— Это вы? Полиция и здесь наводит справки? Конечно, меня это не касается, просто интересно.

Ирис, казалось, была смущена и растеряна, и Анне пришлось ей улыбнуться, хоть сама она чувствовала себя измученной и уставшей.

— Я здесь по личному вопросу.

— Из-за своего ребенка?. — удивилась Ирис, будто это вообще невозможно.

— Да, — ответила Анна, пытаясь вчитаться в текст «Юлландс-Постен». Но Ирис не хотела понять, что Анна предпочитает побыть одна.

— Бент, один из моих ребят, совсем отбился от рук. До сих пор в школе все было хорошо, и вдруг его поведение… Не могу понять отчего, ему только десять лет, я не считала, что все так серьезно…

Ирис замолчала, так и не кончив фразу. Она сидела, обрамленная оконной рамой, и ее напряженное, взволнованное лицо совсем не напоминало вчерашнюю дружелюбную и болтливую секретаршу.

— Я тоже пришла поговорить о сыне, — Анна отложила газету на столик. Ей бы следовало принять лекарство. Усталость и волнения усиливали боли в голове и спине. В последнее время она чувствовала себя все хуже и хуже.

— Ясно, — кивнула головой Ирис Хансен.

Теперь ей больше не хотелось приводить мысли в порядок, решила Анна. Тут же подумала, что любая женщина, вероятно, гораздо более одинока, чем кажется. Многие личные проблемы в обществе не обсуждаются. Просто живешь с ними. И внешне все выглядит так, как пишут в книгах, — царит бесконечная весна. Конечно, хорошо бы, чтоб так и было. Чтобы весь мир всегда был таким. На самом же деле все больше и больше ухудшаются отношения с самыми близкими людьми. У человека много желаний, но слишком мало возможностей. Так было и у Анны с Йеппе.

— Я одна вот уже четыре года с двумя ребятами. За ними смотрит моя сестра, пока я на работе, а они не в школе. Им хорошо у моей сестры, но…

Ирис вытащила и зажгла сигарету. Перевела взгляд на крыши домов.

— Но только прихожу с работы, нагруженная продуктами, кидаюсь готовить еду. Попутно воспитываю, и ругаю, и шлепаю ребят. А если Бент приходит с запиской из школы! Я понимаю, что мне следует спокойно сесть и обсудить с ним его трудности. Отец умер, он был рыбак, тогда мы жили на Вестеро в Скиббю. Вместо того кричу, реву и ругаю Бента. Он этого в толк взять не может, а маленькая, та только смотрит. Она всегда такая тихая. И только тогда, когда они в половине девятого в постели, я выпиваю кофе, закуриваю и начинаю потихоньку приходить в себя. Тут уж и спать пора.

— Конечно, — произнесла Анна, которой не было и приблизительно так плохо, как этой женщине.

— Мне назначено на четверть десятого, но я не могла сидеть на работе и все время думать, чего от меня хотят. Поэтому я сразу приехала сюда, а в голове одна мысль, что натворил Бент. Я была так рада получить эту работу.

— Вы недавно работаете?

— Приблизительно год. Я ничего не умела, когда умер Гуннар, мой муж. Я попросила стипендию, три года работала и училась у адвоката. Получила свидетельство. Потом попала в муниципалитет. Мне повезло, особенно, если подумать о тех, кто ищет работу. Я с ума сошла тогда от радости.

Ирис Хансен переменила тему разговора, расправила плечи и постаралась улыбнуться:

— Да и не так уж сейчас все плохо. Всегда нервничаешь, когда находишься в неизвестности.

Школьный психолог Петерсен, назначивший Анне встречу, протянул ей руку и пригласил в кабинет, во многом похожий на ее собственный. Письменный стол, стол для совещаний, немного картин на стенах, ничего лишнего, только то, что необходимо. Ему было около пятидесяти лет. Немного сгорбленный, с зачесанными назад редкими волосами, со слабым, хрипловатым голосом, он сразу не понравился Анне. Петерсен был одет в вельветовые брюки, зеленую клетчатую рубашку, застегнутую наглухо. Ее бы следовало носить открытой. Анна рассердилась: здесь ее вечное внимание к деталям ни к чему, здесь она была клиентом. Он предложил сигарету, взял сам, когда она отказалась, потом открыл журнал.

Тот же порядок, тот же ритуал во всех официальных кабинетах и приемных. Человеческие судьбы в журналах и папках лист за листом безжалостно раскрывают все, что человеку не удалось, невзирая на материальное благосостояние и нарядные вывески.

— Вот дело Пера, — наконец произнес Петерсен.

— Дело? Что случилось? — спросила Анна напрямик. Быстрее, чем, по всей видимости, рассчитывал психолог. Она всегда считала, что нужно сразу пытаться понять главное, что бы оно ни несло в себе.

— Вы живете только вдвоем?

— Да, — подтвердила Анна.

— Давно?

— Уже два года.

— После прекращения супружеской жизни?

— После развода. Но это все равно, — она тем не менее поправила его.

— Причина? — начал он. Этот вопрос подтолкнул Анну вступить в разговор, необходимый психологу как пролог к серьезному диалогу.

— У моего мужа было желание вступить в брак с другой женщиной, у меня было желание прекратить наш брак. Наши желания совпали.

— В тот раз, — вмешался Петерсен.

— Что вы хотите сказать? — удивилась Анна этому заявлению. Она пришла говорить о сыне, а не о своем разводе. Будто этого недостаточно. Петерсен попытался объясниться:

— Обычно человек решается на развод и думает, что знает все последствия. Он даже согласен принять их. А потом все идет хуже и хуже, и не хочется признать, совершил ты ошибку или недооценил последствия. Человек торопится, а чувства, подлинные, реальные, часто не успевают за его поступками. В этом отношении он становится похож на неискреннего актера. Человек, возможно, раскаивается, хочет понять и признать действительность и не может сразу. Разве я не прав?

Его болтовня раздражала. Она хорошо понимала, что ей предназначена роль кулисы в театре.

— Вряд ли этот разговор теперь важен, — вмешалась она, взяв себя в руки, чтобы не обнаружить раздражения. Но тон выдал ее, и он это сразу почувствовал.

— Ваш муж, Йеппе Нильсен, архитектор в Копенгагене?

Наверное, Пер рассказывал об отце. Она почувствовала себя задетой, не привыкла, чтобы ее встряхивали. Она сама умела применять ту же тактику, сидя по другую сторону стола.

— Я должен узнать побольше о ваших делах и вашей жизни, чтоб понять поведение Пера в школе. Он же не изолированный человек. Он живет и учится вместе со всеми, кто его окружает. Вы сами это понимаете. Вы тоже обращаетесь в своих делах к психологии, ищете мотивы преступления.

— Да, — устало согласилась она. У нее стучало в висках.

— Я знаю из газет, что вы эти дни очень загружены.

— Есть немного.

— Пер тоже это знает. Мальчик чувствует, что вам трудно здесь на новой работе.

— Трудно?

Анна была поражена. Петерсен буквально сразил ее. Она испугалась, что вот-вот потеряет сознание. Лишь бы не упасть и не сломать шею. Неужели Пер так далек от нее?

— Он бережет вас. Ему самому нелегко. Может, вам поговорить с ним?

— Мы разговариваем, когда мы вместе, и я не представляла себе, что ему трудно, — она безрезультатно пыталась казаться убежденной.

— Мальчику достаточно тяжело. Не забывайте, что он далеко от отца.

— Он сказал об этом?

— Нет, он этого не говорил. — Петерсен внимательно смотрел на Анну, закуривая еще одну сигарету. — Какие отношения были у Пера с отцом до того, как вы переехали сюда?

— Достаточно хорошие.

— Что значит достаточно?

— Они виделись пять-шесть раз в месяц. У нас не было никаких установленных дней. Пер мог поехать к отцу когда хотел. Йеппе всегда мог позвонить и договориться о встрече.

— А потом вы уехали, — заметил Петерсен.

— Конечно, я уехала. Разве я была прикована к месту? — Она пыталась засмеяться над глупым вопросом.

— Нет, конечно, но Перу 13 лет, возраст, когда мальчики, даже не сознавая, очень нуждаются в отце, пытаются подражать ему. Ваш отъезд в Эгесхавн увеличил разрыв между Пером и отцом. К тому же мальчик очень любит вас. Он сам не свой в школе. О нем говорят как о грустном и сосредоточенном в себе ребенке. Так бывает не каждый день, но почти каждый.

Анна промычала что-то.

— А вы не можете откровенно с ним поговорить? Дать ему понять, что прекрасно понимаете, что он тоскует без отца и что тоска вполне естественна. Для него было бы важно, что вы признаете это. Может быть, они смогли бы видеться. Каждый день ведь есть самолет. Всего полчаса лету. Я очень советую.

— Хорошо, хорошо, — заторопилась Анна.

— Думаю, это только половина решения проблемы.

— А другая половина?

— Вы сами найдете ее. Я постарался дать некоторые идеи. Больше ничего не могу сделать. Вам думать дальше.

Петерсен поставил локоть на стол, подпер одной рукой голову, в другой держал сигарету. Несколько светлых волосков упали на лоб. Лицо приобрело чуть неряшливый вид. Он покосился в окно, там моросил дождь. Дал ей время подумать. Анна была ему благодарна. Она уже не замечала, что у него глухой, слабый голос. Может, этого и не было совсем. Может, она подумала, потому что не привыкла, чтоб кто-то вмешивался в ее жизнь. Анна привыкла к противоположному. Она встряхивала других. Но этот разговор был необходим, ведь она сама не смогла понять Пера. Анна улыбнулась с благодарностью.

— Я обязательно поговорю с ним.

Школьный психолог затушил сигарету и, следя за тем, что происходило в пепельнице, продолжал:

— Будьте с ним осторожны, он легкораним. Так бывает с детьми, когда не ладят родители. Можно привести в порядок собственные чувства, но не всегда легко разобраться в фальши ситуаций. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду.

Франк перехватил Анну в приемной.

— Ты что, забыла, что назначила встречу на полдесятого? Он ждет уже пятнадцать минут.

— Кто? — в полной растерянности спросила Анна. Время показывало без десяти десять.

— Расмус из «Эгесхавн Тиденде». Ты сама ему назначила. Он хотел расспросить о нашей ежегодной статистике.

Франк изумленно смотрел на Анну. Его лицо выражало плохо скрытое огорчение. Не мог же он представить, что она даже не удосужилась заглянуть в рабочее расписание. Анна выбрала единственно правильный ответ.

— Господи, правда, я забыла, бумаги лежат…

Франк подхватил, он был способный малый.

— …Лежат прямо перед тобой, как сядешь за стол.

Они улыбнулись друг другу.

Расмус было сокращением от фамилии Расмуссен, но в полном соответствии с журналистскими обычаями его всегда называли именем, которым он подписывал статьи. Расмус был репортером уголовной хроники в «Эгесхавн Тиденде». Ему было около двадцати пяти лет, он был так же неопытен и убежден в своем знании жизни, как и другие двадцатипятилетние провинциальные репортеры.

— Извините, что заставила ждать. В эти дни много дел.

Расмус тоже намекал на убийство:

— Да, вы начали горячо. Но поскольку вы не в ответе за нашу ежегодную статистику, мы можем спокойно ее обсудить.

Он широко и дружелюбно улыбнулся. Анна знала его недостаточно хорошо, поэтому выбрала нейтральную интонацию.

— Что конкретно вы хотели бы узнать?

Расмус кинулся в бой:

— Официальная статистика говорит, что в уголовной полиции Эгесхавна процент раскрытия преступлений за период с 1971 по 1979 год снизился с 45 до 25, однако полиция в это же время и не запрашивала и не получала подкрепления. Хотелось бы узнать, касается ли этот процент мелких преступлений, таких, как насилия и кражи, и что думает делать полиция?

Анна ответила вежливо, достаточно уклончиво:

— Когда читаешь, что число объявленных правонарушений удвоилось, понимаешь, что в уголовной полиции должны определить очередность задач. Сегодня еще бывает трудно раскрыть все преступления. Во всяком случае, мы стараемся выявить и подключиться как можно раньше, когда шанс еще велик.

— Это касается всех нарушений закона в городе?

— Мы бы очень хотели, чтобы все нарушители закона в Эгесхавне были бы наказаны, но это зачастую невозможно из-за нехватки людей и… — Она остановилась, ибо не хотела касаться этой стороны проблемы. Расмус был похож на хищника. Его уши буквально стояли дыбом. Было бы приятнее, если б он либо коротко остриг волосы, либо, наоборот, дал им отрасти и закрыть эти самые уши, которые сейчас топорщились от любопытства.

— И что?

— Я хотела подчеркнуть, что нехватка кадров в полиции только одна сторона дела. Другая — в обсуждении проблемы. Необходимо не просто признать, что преступность растет, а поставить на карту все, чтоб избежать возможных нарушений.

— Вы говорите о предупреждении преступлений?

— Да!

— Должно ли это, по вашему мнению, интересовать комиссара уголовной полиции, которому в жизни приходится решать уже возникшие проблемы?

— Это тема желанной дискуссии, в которой, уверена, многие датские криминалисты хотели бы принять участие.

— Ну что ж, может, мы добьемся, пока молодая женщина-комиссар уголовной полиции в Эгесхавне…

Анна резко оборвала его. Вот уже два месяца вокруг болтали этот вздор. А рожа у Расмуса была настолько нахальна, что она с трудом сдержала себя. Ей вполне хватило воспоминаний, когда она с плохо скрываемым раздражением, пытаясь призвать на помощь уважение к государственным порядкам и свою вежливость, отвечала на подобные вопросы корреспондента женского иллюстрированного журнала. Терпению пришел конец.

— Нет такой официальной должности, как женщина-комиссар. Вбей себе это в башку немедленно. И если еще раз попытаешься играть в подобную детскую игру, можешь сразу искать другую работу.

Он получил удар. Попытался ухмыльнуться, но ничего не вышло. Больше не о чем было разговаривать. Расмус предпочел уйти.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Работа в полицейском участке, безусловно, имела свои преимущества. Всегда, например, под рукой был транспорт. Необязательно автомобиль. Правда, случалось и так, что все патрульные машины одновременно были или в разъезде, или в ремонте, или с неофициальными поручениями у кого-нибудь из полицейских дома, например, если жена жаловалась, что тот забыл бутерброды.

В настоящий момент в гараже имелись в наличии старый «Таунус-20» и новая «вольво». Петера Франка чуть-чуть угнетала совесть из-за выпитого накануне вечером вина, да и хотелось немного размяться. В эти дни чувствовалась нагрузка. А что может быть лучше полицейского велосипеда для этой цели? Особенно если надо добраться до Клевервей, где живет Аксель Иверсен.

Велосипед попал к ним из бюро находок, и хотя все найденные предметы обычно продавались, а доходы поступали государству, этот черный мужской велосипед, с потертым седлом и обтянутым кожей рулем по непонятным причинам был повышен в должности и стал полицейским велосипедом.

Франк покосился на легкие серые облачка, бегущие по небу. Первая половина дня уже выдала пару непродолжительных дождей, но, если ты одет в соответствующую голубую куртку с капюшоном, тебе не будет очень уж скверно.

Он поехал сначала по центральной улице, потом свернул на Хавнегаде и там обнаружил улицу Клевервей, одну из многих, соединявших Хавнегаде с центром. По обеим сторонам улицы стояли пять-шесть красных трехэтажных домов. Как на подобных небольших улицах в центре. Не очень-то оригинальные постройки, но достаточно удобные для жилья, они были возведены в тридцатых годах. Безусловно, центр — не то место, куда хотелось бы сегодня переехать. Особо, если человек может позволить себе не жить в дешевой квартире, если не привязан к месту. Каждому в наши дни хочется иметь и покой, и тишину, и лишнюю ванную комнату, и возможность прогулок с собаками после десяти вечера.

Петер Франк предварительно проверил, числится ли Иверсен на бирже по трудоустройству. Ему сообщили, что он до сих пор безработный. Иверсен жил на втором этаже с левой стороны. Дома его не оказалось.

На двери была простая надпись: Аксель Иверсен.

Петер позвонил пару раз, подергал ручку. Никто не открывал. Он позвонил соседям справа. Видимо, сначала на него посмотрели через глазок, потом дверь распахнулась, и, прежде чем Франк открыл рот, соседка выпалила:

— Акселя нет дома. В это время дня его никогда не бывает, он всегда уходит в половине десятого. — На вид ей было около шестидесяти лет, и она даже не пыталась скрыть, что не очень-то симпатизирует Акселю Иверсену.

— Куда?

— В кафе у автобусной станции. Найдете его там. Он там часто сидит с такими же. Играют в карты.

Франку не хотелось благодарить женщину за информацию. Странно устроен человек! Иногда он доволен тем, что узнал, а иногда не хочет ничего знать. Женщина продолжала:

— Ему ведь надо чем-то жить, не правда ли? Жена с ребенком убежала от него, получает пособие. Она работает к тому же. Ну а ему лишь остается играть в карты. Не согласны?

Франк был, согласен. Значит, теперь все происходит на автобусной станции. Они знали, что станция в известные периоды, особенно зимой, теплое местечко для многих, но не знали, что в ход пошли карты.

— А как выглядит Аксель?

— Это еще зачем? — Женщина отступила в глубь коридора. При этом ее самодовольное лицо сморщилось в дурацкую гримасу. Франк показал свое удостоверение, чем вызвал новый прилив словоохотливости:

— У него борода достаточно большая, очень черная. Он бывает грубым, если его тронешь. Никогда не знаешь, что и когда может случиться. Когда он пьян, глаза становятся совсем крохотными. Тогда я его очень боюсь.

Петер Франк хорошо потренировался в тот день. Автобусная станция была недалеко от центра, но в стороне, противоположной Клевервей. По дороге он попал под мелкий, к счастью, короткий дождь, который спокойно моросил, а не хлестал, как обычно бывает при западном ветре. Дорога была не слишком долгой и заняла десять минут. На последней дистанции огромный автобус заставил Франка свернуть с мостовой на тротуар.

Длинное, хвостатое, извивающееся автобусное чудище сорвалось с места, ведя себя так, будто все слева и справа должны уступать ему дорогу. На самом деле именно водитель автобуса, а не Франк должен был бы вступить в объяснения с сердитой дамой из-за того, что переднее колесо велосипеда запачкало ее белый плащ. Франк был возбужден наглой демонстрацией автобусной мощи и скандальным характером дамы, хотя вынужден был смириться. Трудно было отрицать, что столкновение велосипеда и белого плаща произошло именно на внутренней стороне тротуара, поэтому он не смог свалить вину на даму. Помогло только то, что он вытер плащ чистым носовым платком и широко улыбнулся. Потом торжественно заверил себя, что будет пользоваться улыбкой только в случаях острой необходимости.

Кафе автобусной станции, находившееся в самом центре города, приобрело популярность не только среди пассажиров.

Семеро мужчин, парами и поодиночке сидевшие за покрашенными зеленой краской столами на красных пластмассовых стульях за чашкой кофе или кружкой пива, вряд ли ожидали автобусов. Скорее всего они были одинокими людьми, возможно, безработными портовыми грузчиками, для которых это кафе не хуже и не лучше других мест, где можно убить время.

Франк быстро отметил, что ни у кого из них не было черной бороды и небольших глаз, поэтому смело обратился к девушке за кассой:

— Где Аксель, разве его тут не было?

Она посмотрела на него в недоумении, не понимая, кто он.

— Аксель? — лениво переспросила она. Тем самым дала понять, что она-то, конечно, знает его, но не следует думать, что ею легко можно командовать.

Франк показал полицейский жетон.

— Аксель ничего не натворил, — искренне сказала ему девушка. Голос звучал убедительно, но Франк был настойчив:

— Куда он отправился отсюда?

— К Каю, — покорно ответила кассирша. Ее волосы были коротко пострижены и открывали уши. Кожа на лице казалась грубой из-за обилия пудры.

— Что за Кай?

— Просто Кай. Я и не помню его фамилию. Его все зовут Кай.

— Адрес?

— На Смаллергаде.

— Желтый угловой дом перед парком?

— Наверное, — сказала она, внимательно изучая телефонный аппарат.

— Вы сообщите мне фамилию Кая здесь, сейчас, или чуть позже, в полиции?

Он вынужден был слегка припугнуть ее, что оказалось нетрудно.

— Кай Кнудсен, — надулась девушка.

Вот что за Кай! А почему бы нет? Кай-игрок! Мелочь в делах уголовной полиции.

— Если Акселя не окажется у Кая, я вернусь через пять минут, понятно? — спросил он, взглянув на телефон.

Девушке было всего семнадцать лет, и она выглядела испуганной.

— Понятно, — ответила она, решившая все равно позвонить, как только Петер исчезнет за дверью. Кая она боялась больше, чем полиции. Франк это хорошо понимал.

Он явно преувеличил, пообещав вернуться через пять минут. Переоценил свой транспорт и понял это, когда наконец свернул с центра на Смаллергаде. Тренировка несколько затянулась.

Смаллергаде напоминала Клевервей, и берлога Кая Кнудсена находилась на самом чердаке, помещение которого едва ли одобрили пожарные.

Нора Кая не особенно интересовала полицейских. В ней находились слишком маленькие деньги. Там оставляли последнее. Чаще всего это были инвалиды-пенсионеры и безработные, которых Кай находил в тех местах, где они убивали время. Так было когда-то, до тех пор, пока Кай не стал играть по-крупному и укрывать краденое. Именно за это уже отсидел пару месяцев.

Конечно, незаконно играть в азартные игры, но если сопоставить с суммами, которыми серьезно манипулировали более богатые и ловкие, то вся деятельность Кая покажется мирной игрой в прятки. Но и от тех дел сейчас полиция так далека, что они могут еще спокойно играть в табачном дыму и парах виски. Конечно, полиция отдавала себе отчет, что последствия подобных сборищ могут быть и печальными.

Франк редко терзался угрызениями совести. Он находил в жизни те разумные законы, которыми должна руководствоваться полиция. Но в определенных ситуациях, когда он сталкивался с подлым существованием за границами закона, ему было трудно оставаться спокойным.

Открыл дверь Кай. Не чувствовалось, что он удивлен.

— В чем дело? — спросил он, заглушая шум магнитофона, отбивающего битовый ритм в глубине квартиры.

— Я из полиции, мне нужно поговорить с Акселем.

Кай Кнудсен почему-то прикрыл один глаз. Ему было под тридцать, он был почти лыс, но на голове оставалась прядь волос, падавшая на шею.

Франк прошел за Каем в комнату. Никто не повторил слово «полиция». Все знали то, что им надо знать. Бородач, глаза которого не были ни маленькими, ни слишком злыми, сидел за столиком из тикового дерева напротив пожилого человека в рабочей спецовке и… играл в шахматы!

Франк не мог удержаться от улыбки. Кай улыбнулся тоже.

— Аксель занят, они играют. Ну что же ты, Аксель, не тяни, вперед на Г5, быстрее!

— Заткнись, — буркнул Иверсен.

— Тут к тебе пришли.

— Ко мне? — Аксель не спеша повернулся к Франку. Глаза, пожалуй, немного беспокойные, дергающиеся морщинки, а рот искривлен.

— Да, — начал Франк. — Вы Аксель Иверсен?

— Что вам надо?

— Могу я поговорить с вами? Ничего серьезного, может, выйдем на улицу?

Они пошли по Паркгаде и зашли в сквер за библиотекой, прилепившейся к красному фасаду. «Дома культуры». Дома, где происходят всевозможные, культурные события. Шеф отдела культуры муниципалитета назвал его «Домом активности». Здесь все жители города могли участвовать в любых интересных делах и начинаниях. Так говорил тот начальник, открывая Дом прошлой осенью. Франк считал, что это действительно хорошее сооружение с интересным красивым интерьером. Но напротив него в чердачном помещении Аксель и подобные убивали время за азартными играми.

Они подошли к детской площадке, на которой в такую прохладную сырую погоду не было ни души. Франк не спешил спрашивать, дал тому возможность погадать. Старый трюк. Если что-то было на совести, то чаще всего тут же и раскрывалось.

— Я знаю, что вы из полиции, — начал Иверсен, — но я не могу понять, что вам от меня надо. Не может же быть, что из-за игры у Кая. У вас слишком много других дел.

— Нет, не из-за этого. Ваш бывший шеф мертв.

— Эрик Смедер, — спокойно сказал Аксель, лицо его помрачнело от воспоминаний. Он не казался удивленным. Был ли это признак покорности или…

— Его позавчера выкурили с балкона, это не вы его посетили?

Аксель Иверсен внезапно схватил Франка одной рукой, другой — ударил по голове таким точным старым приемом, что Франк не успел среагировать.

Он попытался освободиться от мертвой хватки Акселя, дернулся вперед, оставив кусок рубашки у Иверсена, и заломил тому руку за спину так, что Аксель, не сломав ее, уже не мог пошевелиться.

— Что за черт, — бесновался Франк, — тебе следует…

— Я нахожу опору не в таких мокрых делах, — кричал перекошенный от боли Аксель. — Если упал человек и сломал шею, вы тут как тут, как ястребы. Я слышал об этом. Отпусти меня.

Может, он действительно ни при чем. Франк отпустил Иверсена и поднес руку к собственной щеке. Ухо горело. Он усадил Иверсена на скамейку. Сам сел рядом.

— Давай поговорим спокойно, — больше себе, чем соседу, проговорил Франк. — Расскажи, что ты знаешь о Смедере.

— Ничего.

— Ну, не выдумывай, — спокойно возразил Франк.

— Я ничего не знаю об этом… идиоте. Он выпер меня полгода назад. С тех пор я без работы.

— Почему ты вылетел?

— Я случайно попал туда, ведь должен был я иметь шанс, не правда ли?

— Что за шанс? — растерялся Франк.

— Я сидел за решеткой за операции с чеками. В свое время до всей этой чепухи я получил образование, работал на автомобильном заводе, на складе, в конторе. Мой тюремный инструктор попросил Смедера взять меня на работу.

— Где ты сидел?

— В Лунгвиге, — ответил Иверсен.

Франку все стало ясно. Инструктор использовал старое знакомство, чтобы вернуть Иверсена в нормальную рабочую колею.

— А ты не знаешь, почему Смедер согласился?

— Шанс, как я уже сказал, — ответил Иверсен презрительно. Лицо его исказилось горькой усмешкой. — И что, ты думаешь, случилось потом?

— Что?

— Я не смог справиться.

— С работой?

— Да что ты, с работой мог. Но моя жена Ильзе и дочка бросили меня, пока я сидел. Я надеялся, что, когда вернусь домой и получу работу, я уж в любом случае буду видеть дочь, и, хотя я имел право на общение с маленькой, они лишили меня и этого.

— Человек имеет права на детей, — не согласился Франк.

— Да, конечно, — кивнул Аксель, — ты очень наивен, парень. Однажды Ильзе устроила мне ловушку, когда я пришел забрать маленькую, а жене не хотелось ее отдавать. Она заранее спрятала в спальне мать и соседку. Здорово было придумано, чтоб совсем отнять у меня ребенка. Когда я понял, что Ильзе не хочет, чтоб я виделся с дочкой, я заорал, что убью Ильзе.

Он умолк. Концом ботинка крутил камешек под ногами.

— Тут они выскочили…

Франку показалось, что он уже раньше слышал эту историю, и самое худшее состояло в том, что и на этот раз все было правдой.

— Я стал пропускать работу, много пил, наговорил Смедеру массу грубостей. Ему ничего другого и не оставалось делать. Ведь меня уже выгоняли с разных мест, а он и так дал мне полгода на испытательный срок.

— Но ты назвал его идиотом?

— Он был им.

— Почему?

— Напыщенный индюк, думающий только…

— О чем?

— Да не знаю, о чем могла думать эта холодная скотина. Большинство терпеть его не могло, но удивительно, что меня он терпел до тех пор, пока все не кончилось.

— А позже?

— Я его не видел и не слышал о нем, пока не прочел в газете.

Аксель Иверсен поежился, будто от холода, сложил руки на животе.

— А позавчера между двенадцатью и двумя где ты был? Спрашиваю для порядка.

— В понедельник между двенадцатью и двумя? — повторил Аксель.

— Да.

— В порту, — ответил тот, откинувшись на спинку скамейки и вытягивая ноги. Его глаза блуждали по кронам деревьев. Было чертовски жарко.

— Один?

— В порту никогда не бываешь один. Но в твоем понимании один. Ходил вокруг, болтался около скутеров и лодок. Я часто там брожу. В порту ведь весь мир собирается. Потом выпили пару пива. А после обеда удалось подработать на погрузке, потому и не смог пойти, как обычно, к детскому саду в Вестерпарке, посмотреть, как Ильзе забирает малышку. Они-то меня не видят, я всегда прячусь.

Франк прекрасно понимал Акселя. Ведь так могло быть и с его Вигго.

— А Ове Томсен тоже заходил к Каю? — спросил Петер по внезапному вдохновению.

— Бывало, — равнодушно ответил Аксель, не проявляя никакого интереса к Ове.

— Ты сейчас поедешь со мной, оставишь отпечатки пальцев. Потом надо записать беседу, а ты ее подпишешь.

— Хорошо, — покорно согласился Иверсен, у которого сразу резко уменьшились силы сопротивления.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Бо Смедер позвонил из Оденсе. Он уже собирался в Эгесхавн, чтобы, как он выразился по телефону, обсудить смерть отца. Он обладал характерным, мягким, хорошо поставленным голосом, как у профессионального распорядителя похорон в темно-сером костюме, нежно говорящего на изысканном датском, когда он скользит между горюющими родственниками, заботясь о всех практических мелочах.

Неприязнь не должна захлестывать человека, убеждала себя Анна. Но она тут же забыла об этом, когда Бо продолжил:

— Я был у отца за день до этого и обещал матери взять заботу о похоронах и о доме.

Он ведь единственный наследник. К тому же он был в Эгесхавне накануне. И почему он откликнулся только через двое суток после смерти отца? Они уже послали в Оденсе Адольфсена, потому что не дождались звонка, а полиция в городе напрасно его искала. А ведь мать по телефону из Торнбю известила сына на другой же день. Она подтвердила это. Почему он исчез? Бо ответил сам:

— Я вчера получил это известие, но трудно было справиться с новостью, и я, как всегда… — Он замолчал.

Анна ждала, пока он продолжит.

— На этот раз, вероятно, от нервного расстройства. Вчера и сегодня ночью. Я только что проснулся. Смогу быть у вас к половине двенадцатого.

Она записала время и объяснила ему, как найти полицию. По внутреннему телефону заказала кофе и булочки.

В дверях возник Поульсен с грудой судебных актов. Звонили из суда.

Анна вышла через заднюю дверь и побежала к зданию суда, где другое отделение полиции вело дело против «женского отчаяния», как его назвал Франк.

Все началось за несколько дней до назначения Анны, а трагическая кульминация произошла через пару дней после. С полицейской точки зрения дело было простым и легко объяснимым.

Зал был полон. Большинство — женщины. Анна вспомнила, что местная группа женщин-активисток бурно реагировала на газетную болтовню.

Двадцатисемилетняя обвиняемая сидела рядом с адвокатом Бауэром, который, как сообщили Анне, слыл защитником интересов маленьких людей. И хотя он нередко проигрывал дела, репутация его была незыблема. Анна уважала адвоката за абсолютную искренность.

Судья дружески кивнул ей. Анна заняла место на скамье для свидетелей и спокойно стала ждать, пока ей не предоставят слово.

Женщина комкала в руке носовой платок и, очевидно, только что плакала. Слезы сменились апатией. Она сидела тихо и неподвижно.

Ее судили за неоднократные угрозы самоубийства, поджог и травлю близких и, наконец, за глубокую рану на собственном плече.

Дело началось с того, что она сообщила, что какой-то неизвестный позвонил ей и угрожал убить. После этого стали приходить письма с дальнейшими угрозами, и даже ее мать предупреждали, что дочь убьют. Потом выяснилось, что все было придумано ею самой, отчаянно надеявшейся привлечь к себе внимание собственного мужа. Она чувствовала себя покинутой, потому что сидела дома с полугодовалым ребенком, а он был занят днем основной работой, а вечером — политикой.

Тот факт, что он был членом правления муниципалитета в Эгесхавне, абсолютно не интересовал прессу. Историю преподнесли как классическую мелодраму, но с более удачным концом.

Чтобы привлечь к себе внимание, женщина утверждала также, что кто-то кидал камни в окна квартиры и в автомобиль. На самом деле все организовала она сама. Как и два пожара в гараже. Отчаяние дошло до предела, и однажды, когда муж пришел домой после вечернего заседания, он нашел жену, залитую кровью от раны на плече. Она объявила, что неизвестный человек напал на нее, когда она лежала в постели.

Клейнер в течение получаса, проведенного в больнице, получил необходимые данные, и женщину тут же арестовали. Анна беседовала с мужем, которому было жалко и жену, и себя самого. Он говорил о том, что у него и так дел по горло, что было трудно сказать «нет» при обсуждении кандидатур перед выборами, но что теперь он хотел бы освободиться. Его речь была не особенно убедительной.

Анна улыбнулась защитнику, спросившему ее о точке зрения полиции на поведение обвиняемой при совершении наказуемых поступков. Анна объяснила, что, по мнению полиции, разговор может идти о психическом отчаянии на основе отсутствия у супруга желания или сил для улучшения отношений с женой. О том, что еще до брака обвиняемая лечилась у невропатолога, она не упоминала. Все эти материалы были у Бауэра. Возможно, шеф Анны и рассердится, что она передала аргументы защите, но ей хотелось быть объективной.

В лучшем случае женщину ожидает условный приговор, без наложения штрафа с испытательным сроком в два года. Но освобождение от тюрьмы еще не означает автоматический возврат к нормальной жизни. Кто сегодня в Дании может спасти женщину от психических травм?

Анна вернулась на рабочее место ровно в двадцать минут двенадцатого. Она позвонила домой. Может, Пер забежал пообедать. Она подождала, пока телефон не отзвонил три раза, и положила трубку, хотя знала, что сын не сумеет подойти так быстро, особенно если он в своей комнате наверху.

Среди почты было приглашение на завтра на заседание рабочей группы по предупреждению преступности. В этой комиссии участвовали люди из отделов здравоохранения, социального обеспечения, школьного управления и уголовной полиции. Раньше там заседал Франк, но Анна с первых же дней решила ходить сама.

Встреча назначена на завтра, должна обсуждаться проблема роста молодежной преступности, то есть тех дел, которые так неподвижно лежат на столе. Франк не брал телефонную трубку, она вызвала Поульсена.

— Передай Франку, чтоб завтра пошел на заседание группы по предупреждению преступности. Приглашение — на его полке.

Перекладывая конверт на полку Франка, она чувствовала себя виноватой.

Бо Смедер ответил на некоторые вопросы, но на надлежащее место улеглись только крохотные кирпичики.

Когда он вошел в кабинет, сопровождаемый Клейнером, которого Анна попросила присутствовать при беседе, она отметила, что его внешность точно совпала с описанием, данным в рапорте Франка. Солидный, высокий мужчина в светлом пальто, с галстуком. Наблюдательность соседки была превосходной.

Он был выше отца, шире в плечах, с округлившимся животом и двойным подбородком. Лицо бледное. С правого виска редкие волосы зачесаны на другую сторону, чтоб скрыть начинающуюся лысину. Аккуратный галстук, выутюженные брюки и мягкий голос. Рука занята сигаретой. Он не протянул ее для приветствия.

На улице под окном стояла буровая машина, ровный гул которой, безусловно, мешал бы разговору. Клейнер прикрыл окно. Пожарный инспектор потребовал переоборудовать в запасной выход комнату на втором этаже, до сих пор использовавшуюся под архив. Двое каменщиков, работавших на лесах, тоже имели право на нормальные условия.

Поульсен принес кофе и две булочки. Анна проглядела еще раз имеющиеся записи.

Бо Смедер, 38 лет, развелся 10 лет назад, двое детей остались у матери, платит алименты детям, не платит алиментов жене, жена снова замужем. Представитель югославской фирмы мужской одежды. Квартира в центре Оденсе. Фотография, дата рождения, не подвергался, не судился.

Поульсен принес еще кофе и третью булочку, но Клейнер так посмотрел на него, что тот быстро унес ее обратно. Клейнер с улыбкой взглянул на Анну. Он, конечно, сразу же уничтожил бы и эту минимум четвертую булку за утро. Ему всегда было трудно удержаться.

Клейнер предложил Бо Смедеру сигару, но тот отказался и из кармана пиджака вытащил сигарету. Анна поспешила отвести глаза на бумагу, которую заполняла, пока они пили кофе и болтали о ветре, о погоде и о его поездке из Оденсе.

— Как часто вы виделись с вашим отцом?

Он не торопился вступать в разговор, собирался с мыслями, положил ногу за ногу и только тогда ответил бархатным голосом:

— Иногда. Не слишком часто после того, как он переехал сюда, в такую даль. Может, раз в два месяца. Думаю, что приблизительно так.

Хоть он торговал мужской одеждой, а не похоронными принадлежностями, видимо, это было в равной степени печально.

— Что вы имеете в виду?

— Всю жизнь он жил в Копенгагене, и вдруг внезапно сюда, разве не так?

То же самое сказал ей Йеппе. Просто закричал. Один из немногих случаев, когда он не сдержался. Как только она сообщила, что получила назначение в Эгесхавн. «Абсолютно на другую сторону. В такую даль!» — закричал тогда Йеппе. «В такую даль» означало в первую очередь, что Пера отрывают от встреч с Йеппе. Анна знала, что это ранит отца, что именно здесь он уязвим.

Но, господи, как она была рада, что получила эту работу, а Йеппе, ну что ж, пусть тоже пострадает. Он тут же переменил тон, сказал, что хорошо все понимает. Как он внезапно хорошо ее понял. Они договорились, что Пер будет приезжать к нему раз в месяц на воскресенье, и конечно же, в каникулы.

Она тогда не спросила Пера, что он думает о новом назначении, а только сообщила факт таким восторженным голосом, что мальчик понял, что очень огорчит ее, если хоть немного приглушит эту радость.

Сын поздравил мать. Те дни были полностью заполнены. Пресса буквально преследовала Анну, целыми днями шли бесконечные, утомлявшие телефонные разговоры с друзьями и знакомыми, которые желали ей успехов. Забыла ли она о Пере в те минуты? И не продолжается ли это и тут, в Эгесхавне? С постоянным сожалением, что надо прожить эту неделю, а потом ту, а уж потом наступит передышка. А сегодня она узнала, что Пер оберегает ее. А ему самому плохо.

— Все относительно, — заметила Анна.

— Да, конечно, — вежливо согласился Бо Смедер, посмотрев ей в глаза, будто желая увидеть, что стоит за этими словами. — Его можно было понять после того, как он, ну, вы это, конечно, знаете…

Анна кивнула.

— А какие отношения были у вас с отцом?

Он вздохнул. Видимо, ему было не очень хорошо после вчерашнего пьянства.

— В общем, неплохие, какие могут быть у отца со взрослым сыном. Может, не такие близкие, ведь он все же был отцом-плательщиком.

Слабое выражение горечи скользнуло по его подвижному лицу. Может, Пер тоже так скажет, когда вырастет, и будет вспоминать о своем детстве, о честолюбивой, эгоцентричной матери и об отце-плательщике.

— Отец продолжал им оставаться? — включился Клейнер, и Бо Смедер повернулся к нему.

— Не понял.

— Вашим отцом-плательщиком?

— Я не понимаю, — начал Бо.

— Вы навещали отца по какой причине?

— По какой причине дети навещают родителей?

— Мы вас спрашиваем, — сказала Анна.

— Чего вы хотите? — Его голос звучал уже растерянно и глухо, будто он внезапно пошел ко дну и пытался выкарабкаться.

— Ваш отец слишком любил во всем порядок.

— А то нет, — усмехнулся Бо Смедер.

— У него, например, был прекрасный порядок во всех финансовых документах, и он всегда записывал, кому и на какую сумму выдал чеки.

На этот раз Бо Смедер не отказался от сигары, еще раз предложенной Клейнером. Анна подождала, пока он не обрезал кончик и не закурил.

— Итак, я могу получить подтверждение, что ваши посещения отца в этом году приходятся на 3 января, 5 апреля, 14 июня и на последнее воскресенье, 26 августа? Накануне того дня, когда отец умер.

— Очень возможно, — ответил Бо. Анна в первый раз заметила сероватые дряблые мешки под его глазами.

— Таким образом, финансовая помощь со стороны отца не прекратилась после достижения вами восемнадцатилетнего возраста?

— Это паше личное дело, — поспешил ответить Бо.

— Вы были бы правы, если бы не то обстоятельство, что ваш отец в понедельник был выброшен вниз с восьмого этажа. Какую точную сумму вы получили от него в воскресенье, когда пришли за деньгами?

— 400 крон.

Сумма соответствовала последней записи в чековой книжке, рядом с которой стояло имя Бо.

— Я вынужден тратить больше, чем зарабатываю.

— Это вы ему тоже говорили? — спросила Анна, положа руку на стол ладонью вниз.

— Я занят в очень ответственной отрасли, и когда я… заболеваю, мне казалось, что благоразумно, если он помогает мне справиться. Он всегда помогал. А когда он был адвокатом в суде, то зарабатывал большие деньги. Тысяча крои — для меня огромная сумма, а для него — пустяк, — сказал Бо. В его мягком голосе стали звучать ледяные интонации.

— Ваш отец ничего не имел против того, чтоб платить тридцативосьмилетнему сыну? — Анна продолжала наступать. Она хотела, чтобы этот вялый человек раскрылся, чтоб ни галстук, ни складки на брюках не могли защитить его.

— Он знал меня.

— Как?

— Ну да, он знал, что временами я… ну, на пределе, вы понимаете, и мне нужна не очень-то уж и большая сумма, чтобы справиться с кризисом.

— А когда вы начинаете пить, это бывает надолго?

— Да, порядочно. А потом ведь надо еще привести себя в порядок.

— 400 крон, это фактически небольшая сумма. Разве не так?

— Я получил столько, сколько получил, — устало сказал Бо Смедер.

— Но вы привыкли к 800 кронам, а в январе даже получили 1100 крон. Баши кредиты сильно уменьшились. Денежная касса — похоже, закрывалась на замок, не так ли? Вы были в отчаянии? — Каменщики снаружи прекратили стук, будто чувствуя, что именно в этот момент надо выдержать паузу. Вопрос был справедливый.

— До этого года я приезжал не часто, может, раз или два в год, когда уж совсем было плохо, а потом заметил, что и это не помогает. Мне мало, стал наведываться почаще. Но в совокупности я в этом году получил столько же, сколько и в прошлом.

— Вас это не унижало?

— Такие чувства можно себе позволить, когда все хорошо, но когда затягиваешь потуже ремень, то не думаешь об унижении.

— А какую сумму вы получите в наследство?

— Наследство?

— Да, конечно, все трудности позади. Унижения, от которых вы хотели бы быть свободны, навсегда позади, не правда ли? Вы — единственный наследник, касса — целиком ваша, и вам не нужно стоять со шляпой в руке, глядеть в пол и слушать его спокойные насмешки. Ведь он издевался над вами?

— Нет! — закричал не очень-то уверенно Бо Смедер. А может, он просто устал?

— Как все прошло в последнее воскресенье?

— Как обычно. Он знал, зачем я пришел. Мы выпили пива, с полчаса поболтали, совсем не по-деловому, хотя, правда, он никогда и не скрывал, что жалеет меня. Было уже поздно, полдесятого, я знал, что он приезжает с Вестеро в это время. Он охотно расспрашивал о Бенни и Лене. Это мои дети. Они живут в Слагельсе с бывшей женой. Я остановился в Миссионерском отеле, где проспал до утра понедельника. Я езжу много.

— Когда вы покинули город?

— Приблизительно в половине десятого. Для меня было поздновато.

— Всю ночь провели в отеле?

— Нет, и в «Зулубаре», — улыбнулся Бо.

— Кто может подтвердить, где вы были после половины двенадцатого в понедельник?

— Думаю, что никто. Хотя подождите, я заправлялся где-то по дороге в Колдинг, может, они вспомнят меня? Станция «Эссо», там, где шоссе проходит под железной дорогой. Это должно было быть в четверть одиннадцатого. Три четверти часа езды от Эгесхавна.

Да, и столько же обратно. Не такой уж долгий путь ради подтверждения алиби.

— Вам не надо было в понедельник на работу? Вы разве не принимаете покупателей и не навещаете их?

— Я могу сам договориться о времени.

— Все-таки не понимаю одной вещи. Вы взяли у отца деньги для выпивки, вернулись в Оденсе, где во вторник, то есть вчера, на другой день после смерти отца, были обо всем извещены матерью, просившей вас тут же позвонить нам, в уголовную полицию. А вы сразу кинулись в новую пьянку, которая, по вашим словам, продолжалась до сегодняшнего дня.

— Да, — кивнул Бо Смедер.

— Почему вы таким образом поспешили скрыться от полиции? Можно сказать, скрылись от нас? Что вы хотели скрыть? Выкладывайте, Смедер.

Анна поднялась и села на край стола напротив Смедера. Она повысила голос так, что ее было слышно в приемной. Бо подпер голову рукой. Он смотрел на нее снизу вверх, слегка улыбаясь, и выглядел более расслабленным и спокойным, чем она рассчитывала.

— Вы этого не поймете, — сказал он.

— Мы попробуем, — иронически вмешался Клейнер.

— Фактически отец значил для меня так много, что после звонка матери я сломался. Я знал, что должен позвонить вам, но это было выше моих сил. Я забыл об этом. Единственное, что я осознавал, что отец мертв.

— Ваш отец-плательщик мертв, — подал реплику Клейнер. Бо Смедер так круто повернулся к вицекомиссару, что чуть не упал со стула. Он в первый раз за время разговора яростно замахал кулаком:

— Замолчите, к чертовой матери! Не хочу слышать вашу трепотню, понятно?

— Значит, это не вы снова посетили вашего отца в обед в понедельник? — спокойно спросила Анна.

Бо с раздражением повернулся к Анне. Дал понять, что терпение почти лопнуло.

— Мы никогда вместе не обедали.

— Точно, — сказала Анна, вспоминая нетронутые приборы на балконе.

Анна послала Бо Смедера и Клейнера в лабораторию. Она заранее знала, что это объяснит еще один неопознанный отпечаток. У него были вполне приемлемые оправдания.

Анна позвонила в лабораторию:

— Попробуйте взять у Смедера образец почерка, сравните его с отцовским. Меня особо интересует, не подписан ли воскресный чек кем-нибудь другим, не Эриком Смедером.

— Ты что думаешь? — с любопытством спросил Йоргенсен. Конечно, это было не его дело, ему должно было быть все равно, с какой целью он выполняет работу.

— Я хочу знать, не подписал ли Бо Смедер копию чека в отцовской книжке в понедельник после обеда, после того, как сбросил отца вниз. Если это так, ставлю бутылку водки.

Да, чем больше она ходила вокруг Эрика Смедера, тем более различные типы открывались ей. Общим у Эгона Кратвига и Бо Смедера было то, что оба носили маски. Разница была в том, что Бо Смедер осознавал это, а Эгон Кратвиг обманывал и себя самого. Или, может, Кратвиг был более наивным, а Бо Смедер — более циничным? Или Эрик Смедер спрыгнул сам? И что насчет Ове Томсена, который должен быть погребен в пятницу?

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

С опозданием на десять минут Анна почти бегом, тяжело дыша, ворвалась в ресторан «У Ханса» и, задыхаясь, поздоровалась с Нильсом Олесеном. К счастью, он легко воспринял ее позднее появление. Она и надеялась на это.

Нильс тоже поздоровался, улыбнулся и снова сосредоточился на бильярдном ударе. Играл он с самим собой.

За время службы Анна видела бесчисленное количество бильярдных и сама нередко играла. Она проследила его прекрасно задуманный, хотя в действительности хуже выполненный удар.

— Идея была хороша, — сказала она, — но вам не хватает удачи.

— Вам только казалось, что я сосредоточен. В действительности рука дрожала, — возразил Олесен и повел ее в зал ресторана.

«У Ханса» было очень уютно. Помещение обставлено скромно, безо всякого кокетства. Они сели на удобные солидные кожаные стулья с высокими прямыми спинками. Не так давно подобная мебель еще пылилась в кладовках, а теперь полноправно красуется в парадных комнатах.

На оклеенных обоями степах висели картины разных современных школ и течений.

Висели они везде. Вверху и внизу. На каждом простенке.

«У Ханса» было действительно приятно.

— Что желаете?

Официантка обратилась тоже не так, как во многих других ресторанах. Тихо, не повышая голоса.

Анна посмотрела на Нильса Олесена. Он, к счастью, не стал продолжать нелепую игру, а просто заказал селедку с гарниром, фирменный омлет. К этому рюмку шнапса и светлое пиво.

— Звучит убедительно, мне то же самое, — сказала Анна.

Официантка ушла за пивом, Нильс сидел, положив обе руки на стол. Он был одет в клетчатую рубашку с короткими рукавами. Две верхние пуговицы были расстегнуты. Нильс выглядел таким же расслабленным, как его одежда. Он хорошо загорел. Видимо, была возможность наслаждаться недавней солнечной погодой.

— Наконец мы вместе, — широко улыбнулся он. При этом на щеках появились две ямочки. Слегка вьющиеся светлые волосы падали на уши.

— Хорошо, — согласилась она. — Я боялась, что не смогу вырваться. Мы сейчас невероятно заняты. Вы тоже?

— Нет, мы не так. В августе люди не особенно часто болеют. Правда, сейчас нам приходится чинить немецких туристов. Ну и конечно, люди умирают, но об этом говорить не будем. У меня была беседа с одним из ваших, Клейнером. Он немного брюзга, правда?

— Нет, он хороший, — не согласилась Анна.

— Если вы уверяете. Вас зовут Анна, могу я так называть?

— Конечно, — засмеялась она, ощущая свой лихорадочный смех. — Конечно, Нильс, — добавила она.

Он откинулся назад, вытянув вперед руки, будто собирался взять большую горячую картофелину. На самом деле лишь защищая собственное заявление:

— Так легче. А то сидишь и думаешь, как и что. Хочу сказать спасибо за приглашение. И давайте покончим с вежливыми фразами. Мне действительно очень приятно.

— Спасибо, мне тоже, — Анна опять улыбнулась. Чувствовала она себя не вполне уверенно, но улыбаться было легко.

— А вы недавно в Эгесхавне? Появились вы у нас с большим шумом.

— Да уже два месяца прошло.

— Это немного. Я здесь уже два года, а кажется, что только что переехал.

— Откуда?

— Из Колдинга. Там у меня была практика в разных отделениях. До этого работал в Вайле, в психиатрической больнице в Миддельфарте. Учился в Копенгагене, но вообще-то я из Рингкебинга, поэтому можно сказать, что вернулся на родной запад. Я купил дом вместе с тремя коллегами. Врачи с Тведесгаде, слышали? Так это мы.

Нильс ткнул пальцем в грудь, будто рекламировал фирму, и улыбнулся. Его рассказы о работе соответствовали его тридцатичетырехлетнему возрасту. Анна научилась угадывать возраст людей. Это совпало примерно с ее сорокалетием, отмеченным в прошлом году. Тогда же повторилось невротическое чувство страха, которое она помнила с тех пор, как ей исполнилось тридцать. В первый раз это означало прощание с молодостью и страх перед новой, взрослой жизнью. А что после сорока? При этой мысли становится совсем неуютно.

— А почему вам хотелось, чтобы мы пообедали вместе? — глупо спросила она. И сама рассмеялась.

— Я могу сказать, почему, — ответил он, но внезапно застеснялся и ничего не сказал. Он смотрел в окно, а она смотрела на него. — Я считаю, мне просто повезло, разве нет?

Они не стали друг другу ближе за обедом, повели довольно неуклюже разговор о повседневных делах. Обменялись мнениями об Эгесхавне. Выяснилось, что дом Нильса находится в центре, а еще у него есть летний домик на Вестеро. Снова Вестеро.

Если что и лежало подспудно, то в беседе не проявилось. Было очевидно, что он жил один, и с его стороны это могло быть осторожным приглашением к флирту или к дружбе, если им обоим этого захочется.

Анна тоже предпочитала осторожность. Она уже не могла бросаться в неизвестное. Надо все обдумывать. Находить аргументы и за и против. От первого же дерзкого шага она сворачивалась как улитка. Такой она была, и такой на долгий срок вперед она и останется. Остаток жизни не так уж велик для новых встреч и новых разочарований и поражений. До сих пор они окружали ее светящейся гирляндой.

Анна не сообщила Нильсу о своем разводе, сказала просто, что живет одна с сыном. Когда он намекнул, что можно было бы взять с собой Пера в субботу на Вестеро и она спокойно приняла это скромное приглашение, морщинки вокруг его рта и глаз вдруг совсем пропали. Лицо приобрело несколько мальчишеское выражение. Видимо, он сильно боялся снова получить отказ. Анна поняла, что она вела себя глупо и нелепо по отношению к другому человеку. Она дала ему на прощание руку и задержала ее чуть дольше, чем обычно. Будто извиняясь. Но это было явно не то, чего хотелось Нильсу.

У Эгона Кратвига не было твердого алиби на утро понедельника. Полиция не могла оставить его в покое. Пока мысли снова и снова обращались к этому крупному странному человеку, рука Анны раза четыре вывела в блокноте имя Эгона Кратвига. Уже одного этого было достаточно для продолжения его линии.

Случайно ли он выбрал для пребывания самый дальний западный угол страны? Не конечная ли это цель его побега? Убегал ли от кого-нибудь или от чего-нибудь? Или от самого себя?

Анна нашла в ящике письменного стола бумажную салфетку и вытерла капли пота, стекавшие с висков.

Франк и Клейнер просто падали от усталости. Они вынуждены были вновь призвать Йоргена Тофта, хотя он и был отослан на отдых, чтобы не мозолил глаза. Ведь это он был виновником убийства, совершенного от лица всей уголовной полиции Эгесхавна, всего через семь недель после приезда нового комиссара.

Отпуск Йоргена Тофта был перенесен в отель в Сендерою, где он на три дня получил оплаченную комнату и полный пансион. Он должен был смотреть за «Клитли» и следить за всеми передвижениями Кратвига.

Франк долго внушал ему, что необходимо поехать в легкой одежде для отдыха, но, глядя на Тофта, пришедшего в полицию за последними инструкциями, одетого в ярко-красный тренировочный костюм с желтыми крупными полосами, Франк не вытерпел.

— Что это? — кричал он. — Можно узнать, какие цвета предупреждают автомобилистов об опасности? — Он так орал, что его было слышно в приемной, где Поульсен дожевывал булочки, оставшиеся после очередного приема у шефа полиции.

— Желтый и красный, — абсолютно правильно отвечал Тофт, прежде чем до него дошло, что от него хочет Франк. Йорген пообещал заехать по дороге домой и переодеться во что-нибудь более нейтральное.

— Пока ты будешь стремиться выглядеть как криминалист, ты никогда им не будешь, — втолковывал ему Франк. Тофт почувствовал себя, и не без оснований, сосланным на Вестеро. Его первой задачей было проследить за ежедневной послеобеденной прогулкой Кратвига. Кратвиг гулял медленно, и так как местность определялась холмистыми дюнами, преследование оказалось легким.

Проблемы возникли, когда Кратвиг вошел в дом Смедера в то время, как Тофт сидел во дворе в уборной. Кратвиг взял взаймы из кухни «Клитли» большую сковородку, а Тофт буквально наскочил на него уже в дверях кухни.

Кратвиг, конечно, был удивлен и шумно потребовал объяснений. Тофт вынужден был показать ему полицейский жетон.

Дело пошло не лучше, когда Кратвиг, улыбнувшись, прокомментировал ситуацию:

— Вот как, полиция! А разве сейчас не разгар рабочего дня?

С этим Тофт вынужден был согласиться.

— Так какого черта вы делаете в чужой летней уборной?

Возможно, на этот вопрос Тофт сумел бы найти ответ, если бы у него было время подумать, но Кратвиг, громко смеясь, уже удалился.

Анна и Клейнер еще раз просмотрели все папки с личными делами. Фотографии, уточнение времени, экономическое и личное положение, предполагаемые мотивы и т. д. На первой странице дела стоят лишь имя, фамилия и порядковый номер. Лежат дела рядом друг с другом. Эгон Кратвиг, Бо Смедер, Аксель Иверсен, Ове Томсен и Петер Хольт. Последнее дело с именем директора было чисто формальным. Она указала на него. Клейнер согласился. У них была еще шестая пустая папка. Возможно, еще одна ниточка протянется от Смедера.

Анна снова поставила пленку с записью встречи с Кратвигом. Когда она кончилась, спросила:

— Что ты думаешь?

Вице-комиссар заворчал:

— Ну, не знаю… Похоже, говорит правду, а может, хотел произвести на тебя впечатление. Если Кратвиг столкнул Смедера, будет трудно доказать. Может, его фото поможет или отпечатки пальцев.

— А причины?

— Вряд ли ревность или что-то в этом роде.

Голос Клейнера звучал сухо и утверждающе, а его широкие плечи были откинуты на спинку стула. Будто весь он висел на вешалке.

— Ага, — согласилась Анна.

— Едва ли Кратвиг экономически выигрывал от смерти Смедера. Но так как мы не нашли завещания, то эта посылка бессмысленна. Или Смедер знал что-то о Кратвиге, что могло бы тому доставить неприятности. Чего боялся лишиться Кратвиг? Семьи у него нет. Во всяком случае, никого, ради кого можно было б копить. Он владеет только летним домом, живет на пенсию. Чего он может лишиться?

— Но что-то с ним не так, — задумалась Анна, царапая ногтем лак на письменном столе.

— Когда человек в отчаянии и не может сам разобраться, ему чудится, что всюду что-то не так и не то.

Клейнер закурил еще сигару.

— Ты насмотрелась призраков на Вестеро. Может, от грозы.

Его попытка перевести разговор на юмористический лад не удалась. Он это понял и вышел из комнаты.

Петер Франк был хорошо знаком обитателям подъезда, в котором жил Эрик Смедер. Именно поэтому они были с ним терпеливы и уделяли столько времени, сколько ему было надо. Он показал все фотографии, но был узнан только Бо Смедер. Помнили именно его, так как в то же самое время, то есть в половине десятого в воскресный вечер, многие семьи возвращались домой.

Лицо лежащего человека было полностью неузнаваемо, как неузнаваемо бывает лицо взломщика под нейлоновым чулком. На этот раз это были бинты, и они скрывали Вилли Андерсена, тридцатилетнего профессионального вышибалу одного из городских ресторанов. Можно было видеть только рот и уголок глаза.

Он был избит после того, как предыдущей ночью пытался помешать четырем людям попасть в ресторан.

Велосипедная цепь, кастет и каблуки хорошенько прошлись по его лицу и выбили половину зубов.

Анна сидела на краю койки в отделении интенсивной терапии, которое знала так хорошо, что могла в нем ориентироваться с закрытыми глазами. Рядом с ней был дежурный врач, наблюдающий за тем, чтоб Анна не переутомила больного. Но этого можно было не опасаться. Единственные слова Вилли Андерсена, произнесенные им перед магнитофоном, были: «Я ничего не могу сказать. Я не знаю, кто это сделал».

Конечно, он знал. Но желание жить было сильнее желания посадить молодчиков за решетку на три месяца. Воображение легко подсказывало дальнейшее.

Анна хорошо его понимала.

Клейнер послал двоих по следам Бо Смедера. Это ничего не дало, как он и предполагал.

Ему не нравилось, как велось дело, им следовало давно пригласить выездную бригаду. Ясно было, что они топчутся на месте, но никто не решался сказать об этом Анне Нильсен. Потому что она новенькая и это было ее первое дело. К тому же она — начальство. Сдерживаться было тоже трудно.

Клейнер привык за многие годы службы в полиции не мешать естественному ходу событий. Сам он никогда себя не выдвигал, хотя и был вторым по рангу в полицейском отделении, когда уходил на пенсию комиссар Маркуссен.

Год назад он получил сведения о том, что его вообще не собираются назначать комиссаром. Ему не было сказано об этом прямо. Так не поступают. Косвенно, путем отказов от трех его попыток получить подобную должность в других городах страны.

К тому моменту ему было за сорок.

Он принял известие спокойно. Слава богу, он добился в жизни кое-чего, о чем другие и мечтать не могут, а Марта была счастлива остаться в Эгесхавне, где жили двое из детей.

И все же Анна Нильсен должна вызвать своих прежних коллег из выездной бригады. Ей явно этого не хотелось. Клейнер чувствовал, что им трудно идти дальше, потому что они не могли с полной убежденностью сказать, что Смедер не выпрыгнул сам. Не могли. Это все-таки только предположение комиссара. Они, считал Клейнер, на пути к самому блестящему фиаско. Из-за этого резко упадет настроение в полиции, да и они будут вынуждены относиться к комиссару только как к даме.

Анна Нильсен не казалась и сама очень уж уверенной. Наоборот, она часто нервничала. Совсем не так было во времена Маркуссена. Твердая, уверенная рука, которую все признавали. Достаточно жесткая, если надо было наказать, но зато действенная.

Владелец заправочной станции смог подтвердить, что некто, похожий на Бо Смедера, заливал у него бак желтого «опель кадетта» в спрашиваемое время, а экспертиза почерка не обнаружила никакого подлога в чековой книжке Эрика Смедера.

Ну и люди вокруг этого дела! Сам Эрик Смедер, напыщенный, самолюбивый карьерист, когда-то рискнувший чужими деньгами. Его плаксивый сын, постоянно вымогавший у отца деньги. Его так называемый друг, пенсионер, учитель-ретроград. Убогий Ове Томсен, грабитель трупов, которого, к тому же, они разбили насмерть. Единственно эффективный результат дела. Аксель Иверсен похож на остальных. На людей, которые оказались лишними, вытолкнутыми из общества, и которые катились дальше сами или находили лазейки, чтоб хоть внешне выглядеть прилично, если уж споткнулся в самом начале.

Конечно, они работали на полицейском дворе, но ведь в Эгесхавне были еще и задворки, где во всех углах насмешливые пауки плели свою паутину. И если они уничтожали одного из них, тут же на другом крюке возникал новый, и так продолжалось без конца. Об этом лучше много не думать.

Если Бо Смедер и выкинул отца вниз, то только из-за денег. Так было заведено в той грязи, в которой оба сидели. Клейнер был убежден, что Бо Смедер смог бы на это пойти, если его сильно спровоцировать, то есть если б отец закрыл для него чековую книжку, а взамен этого на балконе в понедельник высказал свое мнение.

Чрезмерно сфокусированное внимание Анны Нильсен к Эгону Кратвигу можно объяснить ее увлечением психологической, интеллектуальной игрой, из которой самой трудно выпутаться.

Комиссар ставила знак равенства между собственной неуверенностью и отсутствием доказательств состава преступления. Наивно!

Кратвиг — просто учитель, пенсионер, не очень-то признающий общество, в котором живет. По крайней мере, честно играет. Бо Смедер — жалкий, тридцативосьмилетний мужик, уже показавший им двойное лицо. Клейнер решил снова послать в Оденсе Адольфсена из Колдинга.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

В шестом часу Анна позвонила домой. Пер взял трубку. Она попросила его до половины шестого сходить за мясом для бифштексов. Сама не закончит работу раньше восьми. Пер обещал успеть к этому времени с ужином.

— Пер, я была сегодня у школьного психолога.

— Ну, — спросил мальчик.

— Мне очень жаль. И дело мое не ладится. Ты не откроешь к ужину бутылку красного вина? Нам нужно хоть чуть-чуть отдохнуть.

— Конечно, — согласился Пер, — бифштексы будут готовы к восьми.

Как всегда, Ингер не слишком радостно восприняла, что Франк должен быть к девяти вечера в «Зулубаре». По долгу службы, конечно! Еще он должен быстро поесть, чтоб успеть на вечерний матч между командами Эгесхавна и Копенгагена, которая самодержавно находилась во главе первой лиги, а Эгесхавн упорно боролся за место в середине.

Ингер знала мужа слишком хорошо, чтобы понять, что он должен успеть на оба тайма и что он все равно пошел бы, даже если бы над головой не висело это трудное дело. Она приготовила ужин к шести. Франк помог Вигго принять душ, пока Ингер убирала посуду. Это было обязательное ежедневное пятиминутное общение с мальчиком, уже начавшим ходить с отцом на футбол. Конечно, если матчи приходились на дневные часы воскресного дня. Матчи, которые начинались в вечерние часы, ему смотреть не разрешалось.

— Пап, ты думаешь, Эгесхавн победит?

— А если нет?

— Будем надеяться, что игра будет хорошей, — не по годам серьезно ответил мальчик.

Петер Франк мог быть доволен собой. Ему удалось воспитать в сыне отношение к спорту не только как к соперничеству, но и как к захватывающему зрелищу. Он полагал, что это поможет Вигго вырасти менее чувствительным к окружающей среде и неизменным поражениям. Сам он обязательно огорчится, если выиграет Копенгаген.

7800 зрителей являли собой прекрасную декорацию к замечательному спектаклю, во время которого Франк в течение полутора часов мог орать вместе со всеми и позволить себе отдохнуть. Все это пребывало в удивительном контрасте с ежедневно контролируемыми интонациями общения в семье и на службе. Так, по крайней мере, он охотно объяснял тем, кто предпочитал спортивным соревнованиям камерный концерт.

После футбольного матча он возвращался домой, полностью расслабленный, и если при этом выигрывала команда Эгесхавна, то настроение было особо прекрасным. Он освобождался от агрессивности, скованности и признавал это. В последние годы люди обсуждают само существование естественного инстинкта борьбы. Он не знал, чему должен верить, но был склонен считать себя очень естественным. У него инстинкт борьбы в своем лучшем проявлении, безусловно, существовал. Одновременно он пытался убедить сына, что не все определяется борьбой. Да, нелегко жить на свете.

Трудно сказать, есть ли большие переживания в жизни, чем рев, который пронесся над стадионом и над половиной города, когда команда Эгесхавна забила гол и результат стал 1:0.

Классический гол. Игра вдоль левого края площадки, когда с подачи левого защитника центральный нападающий сумел забросить мяч головой в ворота, прежде чем вперед выскочил вратарь команды Копенгагена.

Франк поднялся с места с громким криком и слился вместе с 7800 другими зрителями в общем восторге. Эта радость чуть позже в «Зулубаре» придала более тонкий вкус холодному пиву.

— Ты не считаешь себя слишком большим для поцелуя, сын? — спросила Анна, крепко прижимая к себе мальчика и с трудом сдерживая слезы. То, что она, как только вошла в дверь, повела себя таким образом, сразу разбило всю внешнюю скорлупу, и она почувствовала себя свободнее, чем до этого.

— Нет, — ответил сын, подставляя ей щеку. Он не очень-то привык к такого рода ласкам и сначала неуверенно, а потом решительно обнял мать.

Они пили красное вино и ели бифштексы. Они болтали, как в старое время, когда сидели за обеденным столом втроем, вместе с Йеппе. Йеппе и Анне было хорошо друг с другом, и все было подчинено радостям совместного общения. Пер тогда был так же счастлив, как потом истерзан, когда родители за тем же столом ссорились или вели «холодную войну», не говоря друг другу ни слова, а мальчик нервно жевал и не решался попросить их передать ему картофель.

Пер рассказал ей о своих переживаниях после переезда. Она дала ему возможность высказаться. Он не говорил прямо, что скучает без Йеппе, но это было так заметно из его рассказа, что мать спросила сама:

— Ты очень скучаешь без отца, Пер?

— Скучаю, — ответил мальчик. — Сначала я не думал о нем много. Я просто ходил к нему. Это было здорово. Тогда я не особо замечал, что вы не живете вместе.

Анна плакала и ждала, пока он выговорится. Он протянул ей руку, она тут же схватила ее. Он говорил дальше, как бы открываясь ей:

— А ты никогда со мной не говорила. Ты ни разу не была сама собой с тех пор, как мы переехали. Видно, что у вас на работе нет психолога для взрослого, вот тогда все было б нормально.

Ее слезы перешли в икающий смех. Она вытерла салфеткой глаза и спросила:

— Может, нам переехать обратно — в Копенгаген?

Мальчик крепко сжал губы перед тем, как ответить:

— Тебе бы этого не хотелось.

— Да, но я могу справиться. Ты знаешь, что меня отпустят и я могу вернуться на работу в Копенгаген.

— Но не как комиссар?

— Но человек ведь не может иметь все сразу. Работа еще не самое главное в жизни. Ты знаешь, что я довольна ею. Но сегодня днем я говорила с отцом, поэтому я и задержалась. Я купила тебе билет на самолет на субботу. Дальше все пойдет как ты захочешь. Ты сможешь ездить каждую субботу, а отец обещал, что приедет и навестит нас через две недели.

— Хорошо бы, — сказал долговязый мальчик глубоким, хриплым голосом. Он не преувеличивал. Он был счастлив.

Они болтали о школе, о товарищах и, казалось, многое поняли. По крайней мере, она поняла, что им надо переехать туда, где у него будут друзья. Мальчики из класса Пера жили в других районах. А их собственные ближайшие соседи с одной стороны — психиатрическое отделение детской больницы, с другой — пустая вилла «с привидениями», которая, как и их собственный дом, со дня на день жила в ожидании бульдозера.

Бармен в «Зулубаре» узнал Бо Смедера по фотографии. Он подтвердил, что тот приходил именно вечером в воскресенье, когда работал и сам бармен.

— Во сколько ты пришел в бар?

Они выпили пива за счет Франка или, точнее говоря, за счет полиции. Человека за стойкой звали Ивеном, и выяснилось, что в юные годы оба вместе играли в футбол в одной команде. Намного легче вступить в контакт, если ты родился и учился в том же городе, да еще занимался вместе спортом.

— Я появился где-то около девяти, но бар был почти пуст. Как и сейчас, а скоро десять. Это еще не много. Они только начинают появляться.

— В котором часу пришел он?

— Нетрудно вспомнить. Воскресенье — это не то, что другие дни, вечер спокойный.

Профессиональным движением Ивен быстро налил двойного виски со льдом одному из скучающих мужчин, с исходной позиции у стойки бара озирающемуся вокруг в поисках возможностей.

— Думаю, около одиннадцати, в любом случае до полуночи. Потом он исчез вместе с Ивонной.

— Это кто такая?

— Она еще не пришла. Обычно появляется около одиннадцати.

— И куда они делись потом?

— Спроси у Ивонны, — ответил Ивен, ясно давая понять, что если тот будет прижимать, то вообще не получит никакой информации. Франку было известно, что именно Ивен от лица заведения был посредником между девушками и посетителями. Ивен догадывался, что Петер Франк знает об этом.

Ивен прислушивался к ритму оркестра, беззвучно и дерзко улыбаясь Франку. Ковры в ресторане были темно-красного, а деревянные панели — темно-коричневого цвета, поэтому белая рубашка Ивена, расстегнутая на груди, сразу привлекала взоры и внимание посетителей.

— Ты хорошо помнишь, что это было до полуночи? — спросил Франк, подчеркивая тем самым, что он здесь не для того, чтобы причинить вред Ивену или самому заведению.

— Я сказал, что это было вечером в воскресенье. Пустой вечер, я же говорил. В обычные дни у нас бывает много коммерсантов, но те в воскресенье всегда навещают родительский дом. Хотят получить отпущение грехов.

С этим замечанием Франк согласился. Он продолжал рассматривать сидящих за стойкой.

— Я обратил внимание на то, что ушли они в половине двенадцатого, потому что Ивонна, проходя мимо, сказала, что ему хватит и пятнадцати минут, что оказалось верно. Вернулась она к двенадцати.

— Без него?

— Конечно. Он же не платил за обратный проезд. Он и так получил в тот вечер скидку.

— О чем ты?

— Спроси Ивонну, парень, — настойчиво повторил Ивен. Франк все еще испытывал его терпение.

— Так где же был Во Смедер?

— Да они не вернулись вместе. Успокойся, Петер. До того он сидел и играл в кости. Ловко у него получалось. Временами пил пиво, когда выигрывал.

— У него было достаточно денег? — Франк хорошо знал, каким будет ответ.

— Да, да, да! Спроси Ивонну!

Оказалось, что Ивен тоже был на стадионе и смотрел футбольный матч, и следующее пиво они распили уже за счет заведения, со вкусом обсуждая забитый гол и вспоминая игру их собственной юношеской команды. Все это продолжалось одновременно с обслуживанием посетителей. Зал постепенно заполнился, и Ивену хватало работы. Было около одиннадцати, когда он показал головой на дверь.

Франк был достаточно опытен, чтобы разглядеть Ивонну среди других, входивших одновременно с ней. Он умел отличать профессиональных ресторанных проституток так же легко, как после юго-восточного шторма отбирал янтарь среди светло-коричневых камушков Западного побережья. Но в этом случае ему не надо было испытывать огнем девушек сомнительного поведения.

Янтарь отличался живой, блестящей и сложной поверхностью, а профессиональные девушки напоминали гладкие коричневые камушки без граней. Застывшие лица, временами загоравшиеся от чрезмерного количества алкоголя, но в остальных случаях — угодливые восковые улыбки для установления контактов.

Ивонна села за маленький столик вместе с двумя другими девушками. Франк кивнул Ивену и отошел от бара. Он должен был поскорее через это пройти. В новых коричневых вельветовых брюках, еще хорошо сохранивших складку, и светло-серой рубашке и темно-сером фланелевом пиджаке, он вполне мог сойти за потенциального клиента. Ивонна улыбнулась ему дежурной улыбкой, которая, как всегда, будто предназначалась только ему и никому другому.

— Вы и есть Ивонна?

— Да, это я, — ответила она с явным копенгагенским акцентом. Эти девушки обычно путешествуют из города в город. Поработают в столице, потом — в Эгесхавне, а потом, может быть, в Ольборге или Колдинге.

— Потанцуем?

Ей было никак не больше двадцати, стройненькая, почти худая, скуластая, с выдающимся вперед подбородком, от нее сильно пахло косметикой.

— Давай, — согласилась она, и он повел ее на середину зала. Девушка умело откинулась на его руку. Франк поторопился раскрыть карты, пока та не стала слишком развязной и кокетливой.

— Я из уголовной полиции, но об этом другим необязательно знать, если только Ивен не растреплет.

— Это ему ни к чему, — ответила она. — Что вы хотите?

Голос напрягся. Она немного отодвинулась. Ивонна хорошо чувствовала музыку, тело легко двигалось, следуя за рукой Франка, хорошо помнившей уроки танцев в школьные годы.

Она была бледной, волосы выкрашены в черный цвет, губы — в темно-красный. Все хорошо сочеталось с глубоким вырезом на платье, открывающим вид на ничем не стесненную грудь.

— У меня в кармане фотография, но, может, она и не понадобится. Высокий, основательный, широкоплечий мужчина. Немного полноват, светловолос, около 40 лет, зовут Во Смедер. Много пьет. Из Оденсе, хотя и не говорит на местном диалекте.

— Это было в воскресенье, — Ивонна отвечала ему почти в ухо, чтобы хоть немного заглушить оркестр. — Я его хорошо помню.

— Когда ты была с ним?

— Около полуночи, но из этого ничего не вышло.

— Почему?

— Я не знаю. Он был сильно пьян.

— Он не пытался объяснить свою… несостоятельность?

— Нет, по-моему, он привык к такому. Он не стеснялся. Но это ему почти ничего и не стоило.

— А сколько у него при себе было денег?

— Думаю, немного. Он не хотел платить 400, которые я всегда беру. Он сказал, что только 200, ну и я в конце концов сдалась. Было воскресенье, больше никого не было. Случилось что-нибудь серьезное? — вдруг спросила она, охваченная страхом.

— Ничего особенного. Ты сможешь подтвердить, что было именно воскресенье, а не понедельник и что ты не получила 200 крон, чтоб соврать?

Франк и Ивонна продолжали танцевать. Он был чуть выше ростом, поэтому ее лицо касалось его плеча. Нельзя сказать, что ему было это неприятно. Хотя не было желания пристально разглядывать девушку, хотелось лишь чувствовать ритмичные движения ее тела.

— Это было именно в воскресенье, как я сказала. — Губы дотронулись до его уха.

Наступила короткая пауза в музыке, но пары продолжали двигаться. Так здесь было заведено.

— Станцуем еще раз, — предложил Франк, улыбаясь Ивонне. Она ведь рассказала все, что от нее требовалось.

Та согласно кивнула, пожимая плечами. В конце концов, ей все равно. Во всяком случае, он не из воображал. И они танцевали дальше, легко касаясь друг друга, и она не пыталась ни отстраниться, ни флиртовать.

Потом он бешено крутил ее в свинге, а она радостно и послушно следовала за ним. Кто знает, может, она тоже в этот момент отдыхала от своей работы.

Петер Франк дал Ивену хорошие чаевые. На будущее. Был поздний час. Прошло гораздо больше времени, чем требовалось бы. Он выяснил все. Получил еще одно утомительное доказательство того, что люди вокруг Эрика Смедера говорят правду. Или умеют врать.

Было без двадцати двенадцать. Еще глоток пива. Пятая или шестая бутылка. Ивен правильно заметил: «Что, старик, с такой девушкой приятно и переработать?»

Бармен был окружен посетителями. Некогда было разговаривать с Франком. Машинально Петер повернулся на табурете. Свет ламп создавал яркие пятна в зале. Внезапно он увидел за столом в пяти-шести метрах от бара Кая Кнудсена, очутившегося в фокусе лучей как раз в тот момент, когда Петер посмотрел в ту сторону.

Внимание Петера привлекло напряженное выражение на лице Кая. Неужели игра из берлоги Кая перенеслась в «Зулубар»? Или он здесь, чтобы просто выпить пива?

Завсегдатаи бара вряд ли входили в компанию Кая. Скорее он подбирал друзей среди посетителей кафетерия. Но, возможно, он имел доступ и в более «высокие сферы». Тогда Каю должны были хорошо платить.

Франк чуть было не заказал еще пива только потому, что Кай Кнудсен случайно оказался в «Зулубаре». В голове крепко сидел разговор с Акселем Иверсеном. Когда он спросил Акселя, бывал ли у Кая Ове Томсен, получил ответ, что бывал. Ове Томсен не мог быть членом шайки Кая. У него была постоянная работа грабителя трупов.

Где связь? Неужели Ове Томсен по-прежнему один из главных персонажей дела о странной смерти Эрика Смедера? Самый спокойный главный персонаж?

За столом Кай Кнудсен был не один. Он доверительно беседовал с мужчиной около пятидесяти лет. Элегантно одетым в классический серый костюм в полоску, с пышной гривой седых волос, хорошо причесанных. С холеной бородой. Он сидел лицом к Франку. Кай — рядом с ним. Абсолютный джентльмен. Что может связывать этого господина с Каем Кнудсеном? Вряд ли случайно познакомились за бутылкой пива.

На столе появились бумага и карандаш, они заказали еще пива. Что-то записали, и мужчина спрятал бумажку в карман. Петер слишком долго оставался в ресторане, чтобы не разрешить себе побыть еще чуть-чуть. Ингер привыкла, и хотя он обещал вернуться к одиннадцати, она, в этом Петер был уверен, крепко спала.

Он вытащил из внутреннего кармана пиджака карманную камеру. Маленькая черная коробочка скользнула в рукав пиджака. Не было причин втягивать в это дело Ивена.

В другую руку он взял пиво и бесшумно пошел между столиками, посматривая по сторонам.

Кай Кнудсен сидел к нему спиной. Он мог бы заметить Петера, если бы резко повернулся к нему лицом. Рядом пустой стол, плотно уставленный бутылками и стаканами. Их владельцы скорее всего танцевали. Франк поставил пиво и сделал два снимка, якобы поправляя рукав пиджака. Старый фокус!

Вскоре после этого незнакомец покинул зал. Чуть позже расплатился Кай Кнудсен и вышел из «Зулубара». Петер Франк последовал за ним.

Половина первого ночи. Вокруг мало машин. В основном такси, предпочитающие ехать в центр. Кай Кнудсен туда и направился. Петеру было не очень уютно следовать за ним на расстоянии в двести метров. По всей видимости, Кай не собирался домой. Он объехал вокруг рынка на Меллегаде, а затем свернул на маленькую боковую улицу.

Франку пришлось оставить машину на Меллегаде. Он успел вовремя завернуть за угол и увидел ворота, в которые вошел Кай Кнудсен.

Было прохладно. Он оставил пиджак в машине и тотчас замерз в тонкой рубашке. Но работа такого рода лучше выполнялась без лишних предметов одежды.

Франку сейчас не пройти испытание на содержание алкоголя, а холодный ветреный вечер способствовал общему недомоганию. Он заставил себя собраться с духом. Ворота вели в «Мастерские П. Касперсена», но во дворе находились еще гаражи и вход в квартиры.

Кругом было темно, лишь в окне второго этажа горела лампа. Франк постоял, прислушиваясь, пытаясь определить, куда исчез Кнудсен.

Вдруг в подвальном помещении за спущенными гардинами зажегся свет. Слабым конусом он пополз вверх по окну, а Франк скатился в яму перед окном.

Сидя на холодном цементном полу, прижавшись спиной к боковой стенке, сквозь щели в жалюзи он увидел Кая. Разглядел груду ящиков и пару телевизоров. Понял, чем занимается Кай Кнудсен. Это и есть тайник Ове Томсена или другого укрывателя краденого. Ценность фотографии в кармане поднялась.

Подвал, который они бы сами никогда не нашли, хранил, без сомнения, всевозможные ценности от телевизионных приемников до паспортов, чековых книжек и ценных бумаг на предъявителя, которые были в огромной цене в порту.

Франк поменял позу. Скорее всего сегодня должны принести или унести товар. Проклятая холодная августовская ночь. Подумать только, что только два дня назад стояла дикая жара. Типично датский климат.

Франк взглянул на светящийся циферблат. Двадцать минут третьего. Борьба со сном истощила силы. Он прошелся пару раз по двору, чтоб согреться, но не посмел бросить пост на длительное время. Пересчитал окна, подсчитал в квадратных метрах площадь двора, прикинул, какое количество людей может жить в доме, сколько бутылок, сигарет, телевизоров и банковских чеков может оказаться в подвале. Проверил, может ли перечислить без запинки десять игроков из западногерманской команды. Потом попробовал за полминуты назвать имена десяти вратарей, потом десяти правых защитников, и т. д. Он считал вслух, чтоб не заснуть, и как заклинание бормотал: Юнгханс, Бурденский, Кнейб, Клефф, Каргус, Нигбур, Хелльстрем, Хейнце, Даниэль, Рохледер.

В половине третьего во двор въехал автофургон, и Франк не успел вовремя выбраться из ямы. Кай Кнудсен выскочил первым.

Петер Франк почти распластался на стене. Его было достаточно хорошо видно в темноте, но для этого нужно взглянуть вниз.

Двор опустел. Кай и водитель шли в дом. Франк затаился. Склад был найден, но интересно, сумеют ли они схватить парней с поличным.

— Еще круг, — сказал незнакомец, спускаясь в подвал. Молодой голос. Парню явно не больше восемнадцати-девятнадцати. Вероятно, один из наивных и трудных ребят, не сумевших сразу после школы найти место в обществе. Таких легко заманить.

Франк выпрыгнул из ямы, записал номер машины, пробежал пятьдесят метров до угла Меллегаде. Из телефонной будки позвонил в отделение. Потребовал двоих.

Потом побежал обратно, и впервые за два последних часа согрелся. Подождал у двери в подвал, пока она не открылась и не показался незнакомый шофер, возраст которого абсолютно точно был им угадан.

Может, потому, что начиная с понедельника Франка дважды били и дважды калечили, он первым нанес шоферу точный удар справа. Тот согнулся пополам. Франку удалось скрутить ему руки. Все произошло в дверях. У Кая Кнудсена не было возможности ни вмешаться, ни удрать самому. К тому же он узнал Франка и не хотел, чтобы дело оказалось сложнее, чем было на самом деле. Он предупреждающе вытянул перед собой руки и спокойно уселся на стул.

Франк покинул подвал, предоставив коллегам вести обыск. Теперь предстояло узнать, что за человек был с Каем Кнудсеном в «Зулубаре».

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

По всем данным, дело Эрика Смедера шло к концу. После трех суток лихорадочного нетерпения все остановилось. Рапорт за рапортом легли в папку. Адольфсен вернулся из Оденсе, не имея никакой информации, кроме той, что Бо Смедер продолжал работу разъездного агента фирмы мужской одежды. Эрик Смедер оставил сыну 140 тысяч крои в падежных бумагах. Сын таким образом освобождался от огромной зависимости и изматывающих поездок в Эгесхавн. Против него улик не было. Эгон Кратвиг продолжал ежедневные послеобеденные прогулки. Против него улик тоже не было. Йоргена Тофта вернули к исполнению его прямых обязанностей.

15 сентября Анна Нильсен сделала следующее сообщение:

«Уголовная полиция Эгесхавна произвела тщательное расследование дела о гибели 55-летнего начальника отдела кадров Эрика Смедера, состоявшейся в понедельник 27 августа. В данный момент полиция имеет все основания заявить, что не найдено ни одного факта, который дал бы повод сомневаться, что речь идет не о самоубийстве».

Самоубийство с высотных домов — дело привычное, поэтому газеты спокойно напечатали оповещение. Полицию оставили в покое, как и следовало ожидать, ради историй более занимательного характера.

Шеф полиции вздохнул с облегчением, когда Анна объявила о прекращении на данный момент дела Смедера.

Клейнер должен был признать, что комиссар приняла поражение с достоинством. В последние дни Анна заметно оживилась и повеселела. Она выглядела довольной и спокойной, и все повседневные, обычные дела решала безупречно. Клейнер вынужден был прийти к более оптимистичному выводу во время возвращения домой на велосипеде. Из Анны Нильсен может получиться превосходный комиссар. Через определенный срок, конечно.

Петер Франк был очень занят. Он участвовал в деле о подвале. Ему удалось не только опознать благородного господина из «Зулубара», как одного из самых известных в городе квартирных маклеров. Он даже сумел схватить его с поличным. Ловушка оказалась умело расставленной.

Франк, по существу, сам вел дело, так как Анна и Клейпер были заняты другими задачами. Они с удовольствием выпили с ним бутылку фруктового вина, когда маклера наконец посадили в тюрьму.

В последнюю неделю сентября Арнольд и Марта Клейнер провели краткий отпуск в Греции, где он, по собственным рассказам, убивал время в ближайших барах, а Марта любовалась дворцами и мраморными мужчинами. Анна заподозрила Клейнера в том, что он все-таки разделил с женой удовольствие культурной программы. Когда она прямо об этом заявила, тот не особенно протестовал.

Заголовки в «Эгесхавн Тиденде», как всегда, отличались и новизной, и пристрастием к традициям.

Урожай был хорошим, число туристов на Вестеро и в Эгесхавне превзошло ожидаемую цифру и было на 10 процентов больше, чем в прошлом году. Но директор туристического бюро на Вестеро опасался следующего плохого лета. Служба погоды обещала жару только в раннем июне и в конце августа. В остальное время — дождь и ветер.

Бедные журналисты! Им ведь надо было ежедневно чем-то заполнять тридцать две страницы газеты.

Но самые крупные дебаты велись не вокруг урожая или туристов, а вокруг возможности превращения Эгесхавна в центр нефте- и газопровода с Северного моря. Это ожидалось через несколько лет. Перспективы того, что Эгесхавн станет вариантом норвежского Ставангера, были слишком обнадеживающими. Другие смотрели скептически на идею в целом.

Стремление правительства и парламента повысить цены на алкоголь, сигареты и бензин вызвало хоть и недолгий, но протест среди большинства, которое должно в жизни считаться с экономическими факторами. Это, видимо, коснулось и журналистов из «Эгесхавн Тиденде». Число страниц каждого выпуска упало до двадцати восьми, в то время как спорту было отдано места вдвое больше обычного.

Йеппе приехал на уик-энд. Все прошло прекрасно. Он жил в гостиной. Они относились друг к другу с уважением, непринужденно болтали за ужином, и даже посетили музей рыболовства. Йеппе отбыл в воскресенье после обеда.

Пер летал в Копенгаген каждую вторую субботу. Такой ритм предложил сам мальчик. К тому же он мечтал с отцом провести каникулы. Они собирались в туристический поход в Норвегию. Новая дама Йеппе должна была остаться дома.

Анна приняла приглашение Нильса Олесена в субботу на кофе, когда Пер уехал в Копенгаген. Отплыла в два часа дня на пароме, дала уговорить себя остаться на ужин и с трудом успела на обратный десятичасовой паром.

Непрерывно болтая, они совершили часовую прогулку вдоль моря. Выпили за ужином хорошего красного вина, и Анна почувствовала себя настолько отдохнувшей, что обняла и быстро поцеловала Нильса в щеку, когда он провожал ее на паром.

В следующий четверг он пригласил ее и Пера в кино. Они смотрели американский фильм о войне во Вьетнаме. Потом за чашкой кофе все трое оживленно обсуждали фильм. Три часа им показывали веселые развлечения. Вопрос в том, что такое настоящий фильм о войне? Как он должен изображать войну?

Анна написала длинный рапорт о молодежной преступности в Эгесхавне за пять лет. Шеф был настолько удовлетворен работой и ее выводами, что ассигновал деньги на консультанта — специалиста по статистике, который должен был помочь Анне с окончательными выводами. Это была не бог весть какая сумма, и они попросили еще субсидию. Таким образом, выпускник факультета общественных наук получил трехмесячную работу в полиции Эгесхавна.

8 октября Анна взяла выходной. С утренним восьмичасовым паромом она отправилась на Вестеро, попросив у Нильса Олесена на один день ключ от домика. Портфель был набит документами, касающимися дела Эрика Смедера. С собой она взяла магнитофон и кассеты, разложенные по тщательно пронумерованным конвертам.

Последние три недели она старалась не думать об этом деле. Да и не было у нее возможности урвать целый день из рабочего календаря.

Как обычно во время плавания, она поднялась на палубу. Одетая в брюки, свитер и куртку, запрятав руки глубоко в карманы, она была готова противостоять сильному западному ветру.

Анна затопила печку, сварила кофе. Потом совершила прогулку по берегу и вернулась к половине десятого в теплый уютный дом.

Перечитывая рапорты и донесения, слушая пленки, она вновь отмечала факты, которые, по ее мнению, нужно было еще раз проверить.

Именно так всегда поступали в полиции. Франк и Клейнер уже провели эту работу перед тем, как дело было прекращено. Но Анне казалось, что именно она сама должна еще раз повторить этот путь.

Каждый факт, который не был дополнительно проверен, она определила как важный (В) или неважный (НВ). И каждый раз, когда она сопоставляла новые данные с уже обдуманными ею, она еще и еще раз обращалась к постепенно заполнявшемуся классификационному листу. Снова записывала то, что необходимо было еще раз проверить, и не только в группе В, но и в группе НВ. Сама объясняла, почему именно эти факты требуют контрольной проверки.

Долгий и утомительный процесс, но такова уж эта работа и таковой она всегда останется.

В двенадцать часов она вскипятила воду для чая и съела привезенные с собой бутерброды.

Она вновь прошлась, на этот раз не так далеко, вдоль соседних домов, чтобы ее хорошенько обдуло ветром, потом снова села за работу.

И к половине второго она нашла первую ошибку.

Шла запись беседы с директором муниципалитета. На следующий день после смерти Эрика Смедера. Утро вторника, 28 августа.

Голос Анны спрашивал: «Ну и как Эрик Смедер? Ввел новый порядок? Удалось ему провести рационализацию?» Кассета некоторое время крутилась беззвучно, потом директор Петер Хольт ответил:

«Смедер, как я уже говорил, работал у нас меньше года. Мы условились, что ему потребуется год, чтоб войти в курс дел, прежде чем приступать к переменам. Насколько мне известно, ничего еще не было осуществлено, кроме предварительных переговоров с фирмой по рационализации, которую Смедер хотел привлечь к работе. Такой план действий был и в интересах политических деятелей города».

Голос Анны продолжал:

«Но не в интересах самого Смедера?»

Она хорошо вспомнила этот слабый металлический звук, Хольт положил трубку в пепельницу, чтобы дать себе время подумать.

«Тоже… я… да, я действительно не знаю».

После этого они перешли к делу об увольнении Акселя Иверсена. Анна остановила кассету.

Ветер пригнал с моря тучу, и дождик хлестал в обращенные к западу окна домика. Но в печке жарко пылали дрова, и в комнате было уютно. Елки в некоторых местах стояли так близко к дому, что ветки терлись о его деревянную обшивку и оконные рамы.

Анна перемотала кассету и еще раз прослушала весь кусок разговора. Поняла, что было ею тогда недослышано. Единственный раз директор не сумел ответить, а догорающая трубка осталась лежать в пепельнице. Он реагировал так, как она сама бы реагировала, если бы нашла вопрос чересчур прямым и неприятным.

Анна спросила, занялся ли Смедер процессом рационализации, и услышала в ответ практическое подтверждение.

Фирма была вовлечена. В тот раз Анна не обратила на это внимания.

«Насколько мне известно, ничего еще не было осуществлено, кроме предварительных переговоров».

Хольт и сам не знал, как далеко зашел Смедер, или, если знал, то не хотел или не смел сообщить ей.

Интересно, знал ли кто-нибудь еще о замыслах Смедера? Хольт мог сам быть информирован поверхностно. Смедер мог сознательно не ставить в известность директора, который, видимо, хотел противодействовать намерениям Смедера.

Может, Смедер хотел подождать с окончательной информацией, пока рапорт будет готов и он сможет предъявить его властям города одновременно с докладом Хольту. В таком случае у директора уже не было бы возможности вмешаться и что-то изменить. Многое указывало на то, что работа по рационализации велась. Анне хотелось бы узнать ее содержание, ведь Смедер был выброшен с восьмого этажа за три дня до того, как рапорт должен был быть завершен.

В половине пятого Анна закончила работу. Она перенесла две записи из группы НВ в группу В, понимая, что пока это ее субъективное мнение.

Завтрашний день она посвятит продолжению дела Эрика Смедера.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Монотонный голос службы погоды известил, что во вторник 9 октября ожидается ясный день, временами небольшая облачность, слабый южный ветер, температура воздуха от 10 до 14 градусов.

Превосходно. По дороге в полицию Анна сама могла убедиться в этом.

Разговор с копенгагенской фирмой «Мертекс» по рационализации управления состоялся в половине девятого. «Мертекс» — это датское отделение международной фирмы по совершенствованию управления, делопроизводства и документации.

Они действительно состояли в контакте с начальником отдела кадров муниципалитета г. Эгесхавна Эриком Смедером, с которым они работали вместе и раньше, во время его службы в фирме «Ай-би-эм». Первая встреча Смедера с руководством фирмы была назначена на четверг, 30 августа, в помещении конторы в Копенгагене. Когда они позвонили в Эгесхавн узнать, почему Смедер не прибыл в установленный день, директор Хольт объявил о его смерти и одновременно добавил, что их дальнейшее сотрудничество с Эгесхавном, к сожалению, можно рассматривать как прерванное.

Фирма предполагала провести первую беседу в Эгесхавне, но Смедер считал, что встреча должна состояться в Копенгагене. «При более тактичных обстоятельствах», сказал Смедер, настаивая на своем предложении. Далее Смедер сообщил, что вышлет проект рационализации деятельности муниципалитета, состоящий из 15 страниц текста. В данный момент этот проект у одного из консультантов фирмы.

Проект состоит из анализа существующих форм и методов управления, включая вопросы делопроизводства и уровня информации. Далее Смедер выдвинул стоимостный анализ преимуществ рационализации, описывая затруднения экономического характера при альтернативных решениях.

На прямой вопрос, заданный Анной, было получено подтверждение. Проект может оцениваться как готовый план, который формально должен быть утвержден экспертом фирмы. Обычно фирма «Мертекс» сама предпринимает анализ и сама разрабатывает рабочую стратегию, но, поскольку Смедер был экспертом в этой области, фирма согласилась на роль консультанта муниципалитета Эгесхавна.

За три дня до первой встречи с «Мертексом» Эрик Смедер упал с балкона восьмого этажа.

Анна позвонила бургомистру и после продолжительной беседы получила одобрение на некоторые практические действия.

Клейнер и Франк были информированы о специальных задачах, которые им предстояло решать, а Поульсен скромно послан на дежурство у главного входа в ратушу. Во избежание всяких случайностей.

В двадцать минут десятого Анна позвонила директору Хольту и сообщила, что ровно в десять будет у него в приемной, чтобы закрыть дело Смедера.

Она отклонила жалостливое замечание Хольта, что у него на это время уже назначено совещание, сказав, что необходимо отменить его, как имеющее лишь локальное значение.

Хольт стал особенно сух, когда она уведомила его, что с этой минуты никто не должен покидать ратушу.

Когда Анна и Франк появились в приемной без двух минут десять и были приняты Хольтом, атмосфера была напряженной. Анна не сделала ничего, чтоб ее разрядить.

Франк остался в приемной, где Ирис Хансен и две другие дамы с удивлением созерцали подготовку к беседе, так нарочито подчеркнутую комиссаром.

Анна отказалась и от кофе, и от булочек в целлофановой упаковке. Даже трубка оставалась незажженной. Она лежала в стороне на письменном столе. У Анны не было оснований для лишних слов.

— Хольт, я говорила по телефону с фирмой «Мертекс», в контакте с которой был Смедер. У них должна была состояться встреча в четверг на той неделе, когда Смедер умер. Вы об этом ничего не сказали.

Хольт поднялся, взял трубку. Он не смог выдержать позу и тон, которые сам выбрал для разговора.

— Вы правы. Я говорил с «Мертексом». Через пару дней после вашего визита.

— Я не получила этой информации. Разве это правильно?

— А откуда я знал, что это имеет значение? Смедер был в курсе многих дел, крупных и мелких, и бог знает чего еще. Я думал, что полиция интересуется смертью Эрика Смедера, а не делами муниципалитета.

В голосе директора слышалась скрытая издевка. Ее можно было понять. Неприятно, когда к тебе так относятся. А он — человек, который всегда окружен уважением, человек, которого не критикуют, предварительно не подумав.

— Но вы узнали, скорее всего из разговора с «Мертексом», что Смедер фактически уже разработал перестройку управления и подготовил 15 страниц проекта для разговора с фирмой?

Хольт внимательно посмотрел на нее. Вокруг глаз собрались морщинки, а лицо словно поехало в одну сторону.

— Понятия не имел. Впервые слышу. Представитель фирмы и не упомянул об этом проекте.

— В это трудно поверить.

— В это придется поверить, — холодно ответил Хольт. — Возможно, они и сказали что-то о том, что встреча была назначена из-за того или другого предложения, но ни слова о готовом проекте, ни тем более сколько в нем страниц.

— И вы до сих пор не слыхали об этом?

— Нет, — ответил Хольт уверенным голосом.

— Я бы хотела немедленно получить доклад Смедера. — Анна почувствовала, как платье под вязаной кофточкой прилипло к спине, но у нее не было сил даже поправить его.

— Но это внутренние бумаги. Вы же знаете, существует закон о служебных тайнах, и чем меньше… — я не знаю, вряд ли я могу их выдать.

К счастью, Анна побывала у прокурора до разговора с директором.

— Доклад, безусловно, внутренний материал с точки зрения закона, но едва ли он содержит что-то, что может требовать долга молчания. Если власти захотят, власти узнают. Кстати, у меня есть разрешение.

— Ага, — ответил задетый Хольт. — Это другое дело. Сейчас принесу дело. Оно должно быть отмечено в журнале. Я попробую найти его.

Голос Анны был необычно сух:

— Пожалуйста, оставайтесь здесь и потребуйте принести бумаги, как вы всегда требуете.

Анна кивнула в сторону телефона. Хольт потянулся, взял трубку прямого провода:

— Ирис, принесите, пожалуйста, дело о рационализации, которое вел Смедер. Оно наверняка зарегистрировано в журнале.

Когда Ирис Хансен отворила дверь архива, там с делом в руках сидел высокий широкоплечий человек.

— Вот бумаги, фру Хансен, — сказал Клейнер. — Отнесите их наверх и никому не говорите, что я тут.

Он улыбнулся ей поощрительно, ибо молодая женщина, о которой ему рассказывала комиссар, онемела от изумления.

— Оставайтесь тут и сядьте, — сказала Анна, когда Ирис положила дело на стол.

Франк вошел вслед за ней и тоже спокойно сел за стол директора.

— Прошу извинить, если это займет слишком много времени, — сказала Анна, кивнув головой, — но я должна все прочесть тут же.

Наступила тревожная тишина. Кабинет выходил окнами на юг, и солнце светило прямо на Франка, поэтому он отодвинулся со стулом подальше к стене. Из приемной слышался стук пишущих машинок. Хольт налил себе еще кофе, предложил Франку. Тот согласился, поблагодарил.

Анна кончила чтение и несколько раз перелистала последние страницы. На ее лице ничего нельзя было увидеть, и Франк восхищался абсолютным спокойствием, с которым она шла к цели. Она считала вслух:

— 10, 11, 12, 13… — ни больше ни меньше. Здесь тринадцать страниц, исчезли две. Страницы 13 и 14 взяты из дела, и кто-то в спешке стер 15 и тут же напечатал цифру 13. Но этот кто-то забыл, что если бумагу поднести к свету, то можно разобрать все, что было. Доклад был на 15 страницах, а не на тринадцати. Смедер перешел с 12-й страницы, где он абсолютно нейтрально подсчитывал общие расходы, на 13-ю страницу, где он должен был продолжить абзац «Оценка и последствия конкретных предложений». Вместо этого тут получается, что он сразу перешел к заключительному абзацу на 15-й странице, или, как здесь напечатано, на 13-й! Так не пойдет!

Франк заметил блеск в глазах Анны, будто она наслаждалась ситуацией.

— Хольт, объясните мне, как обычно идет работа над докладом? Смедер говорил в диктофон или писал черновики? Не думаю, чтоб он сам печатал на машинке.

Директор кивнул головой Ирис Хансен, которая, конечно же, лучше знала порядок. Голос ее немного дрожал. Вероятно, она волновалась;

— У нас существует двойная система. Вся обычная, дневная корреспонденция и ежедневная секретарская работа, протоколы собраний, бесед, почтовые отправления и так далее печатаются нами в приемной директора. Доклады, пояснения к проектам долгосрочных исследований, аналитические материалы, статистические таблицы печатаются в машбюро, которое обслуживает все управления муниципалитета. Оно находится на первом этаже. Там мы ведем общий регистрационный журнал. Оттуда машинистки и секретари направляются на работу с человеком, ответственным за определенное дело.

— Ясно, — кивнула Анна и продолжила сама: — Причина такого разделения чисто практическая. Есть потребность в постоянной секретарской помощи руководству и потребность в печатании серьезных крупных исследований.

Она остановилась:

— Но ведь это уже сделанный шаг к рационализации.

— Правильно, — ответил директор. Ирис Хансен чуть кивнула:

— Для совершенствования работы муниципалитет заказал новые оргавтоматы, машинки с памятью.

Хольт подтвердил. Анна подхватила это сообщение:

— Что это значит? Из доклада исчезли две страницы. Тот, кто сделал это вполне умышленно, едва ли представлял, что им заинтересуется полиция. Нереальным казалось, что кто-то возьмет для изучения доклад после смерти Смедера. Ясно одно, что, хотя две страницы изъяты из доклада, они должны остаться в памяти пишущей машинки.

Хольт постоянно менял положение тела. Сколько он выдержит? Анна продолжала:

— Секретарша печатает материал на пишущей машинке, текст кодируется на магнитной ленте, которая сохраняется на будущее, если доклад потребует исправлений или перепечатки.

Анна выдержала паузу, посматривая на всех по очереди. Даже Франку стало неуютно.

— Идем в машбюро. — Анна встала.

Они прошли длинным коридором мимо сотрудников и посетителей и очутились в машинописном бюро, где на конторском табурете сидел Клейнер за серой пишущей машинкой, очень похожей на обычную, но немного большей по размерам. Она была снабжена блоком памяти и глушителем звука.

— Она адски шумит, — объяснил Клейнер, держа в руке два темно-коричневых предмета, напоминающих граммофонные пластинки.

— Ирис Хансен, поставьте карты в машину, пожалуйста.

— Я не училась пользоваться ею, — ответила та.

— Я только что закончил курс, — сказал Клейнер, вставил в машинку бумагу, поставил на место магнитную карту и нажал на кнопку. Без промедления через несколько минут машинка отпечатала 13-ю и 14-ю страницы.

Анна пробежала их глазами, потом посмотрела на директора, только что заметившего, что в комнате не было ни одной штатной машинистки.

— Мне прочесть вслух? — спросила Анна. Она внезапно показалась всем уставшей. Франк подумал, что она сейчас упадет, но она подержалась минуту за плечо Клейнера и сосредоточилась для решительного шага.

Директор ответил низким, заикающимся голосом. Ему явно недоставало его любимой трубки:

— Да, да, читайте…

Анна глубоко вздохнула, поднесла бумагу ближе к глазам.

— Прекратите, я скажу сама, что там написано! — закричала Ирис Хансен.

Франк подхватил ее под руки, когда она, рыдая, чуть не упала на пол, и посадил на стул. Рыдания перешли в тихие всхлипывания.

— Вы сами печатали и считывали текст доклада и вели переписку с «Мертексом», — тихо сказала Анна.

— Да…

— И вы знали, что в докладе предлагается ваше увольнение, так как именно вы новенькая в конторе. Вас может заменить оргавтомат с определенным объемом памяти. В приемной могут справиться, считал Смедер, две секретарши и одна подобная машина, стоящая меньше вашей полставки.

— Он видел, что я стараюсь, и знал, что для меня значит потерять работу. Я много пережила, потом устроилась, все было хорошо, если бы не поведение Бента в школе…

— Вы пошли к Смедеру домой днем в понедельник? — спросила Анна, как бы подталкивая ее к рассказу.

— Да, пошла, — продолжала Ирис. — Смедеру было вообще наплевать на людей… Он думал только о расчетах, о суммах и о механическом усовершенствовании… и…

И она как-то сразу успокоилась.

— А потом, что случилось потом?

— Я спросила, можно ли мне прийти к нему во время обеденного перерыва, поговорить по личному вопросу. Од сказал «да» и был вежлив, чего раньше по отношению ко мне я не замечала. Я даже удивилась. Потом выяснилось, что он радовался, что закончил проект.

Ирис Хансен рассказывала монотонно, без выражения, но голос ее чуть дрожал и отдельные слова были неразборчивы.

— Он все приготовил для обеда. Я сказала, зачем пришла, и попросила не отсылать текст, потому что я и другие потеряют работу… Объяснила, что это значит для наших детей… Я попробовала объяснить ему, что это такое. Он продолжал вежливо улыбаться. Он не хотел со мной ничего обсуждать. Хотел показать с балкона вид на море и на Вестеро. Потом все-таки заговорил… Небрежным тоном сказал, что речь идет вовсе не о людях, и какое значение имеют конкретные люди, если главное — идеи, принципы. Его лицо стало настолько омерзительным, что…

— Вы столкнули его, — тихо подсказала Анна.

— Я стояла на балконе и видела, как он падал… Не могла сдвинуться с места, пока внизу не закричали. Тогда я побежала по лестнице…

Разговор продолжался в кабинете директора. Анна пыталась оправдаться.

— Я не могла вести себя иначе. Простите, что была циничной по отношению к вам.

— Столь же циничной, как Эрик Смедер по отношению к Ирис Хансен.

— Но это оправдывалось его обязанностями, — не согласилась Анна. — Разве в действительности речь шла не о принципах механического совершенствования? И разве не из-за этих принципов, в конце концов, он был взят сюда на работу?

— Может быть, — согласился Хольт. — Ирис Хансен — хорошая женщина. Одна воспитывала двоих детей. Как сложится теперь их жизнь?

— Черт знает как, — с горечью признала Анна.

Она слишком часто сталкивалась с официальной статистикой и последствиями конкретных предложений по совершенствованию.

Агата Кристи ПОСЛЕ ПОХОРОН Роман[5]

Перевод с английского И. Бужинской

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Старик Лэнскомб ковылял из комнаты в комнату, поднимая жалюзи. Время от времени, прищуривая ослабевшие с возрастом глаза, он посматривал в окна.

Скоро все вернутся с похорон. Лэнскомб засеменил быстрее. Сколько окон в этом доме!

Эндерби-холл был внушительным особняком викторианской эпохи, выстроенным в готическом стиле. В каждой комнате богатые шторы из потускневшей парчи или бархата. Кое-где стены еще обтянуты выцветшим шелком. В зеленой гостиной старый дворецкий задержал взгляд на висевшем над камином портрете Корнелиуса Эбернети, для которого был в свое время выстроен Эндерби-холл. Весьма энергичный и решительный на вид джентльмен, всегда думал о нем Лэнскомб, радуясь, однако, что ему так и не довелось узнать Корнелиуса Эбернети лично. Его хозяином — и каким! — был мистер Ричард. Внезапная кончина мистера Ричарда была для всех как гром с ясного неба, хотя, конечно, доктор уже некоторое время пользовал его. Но, сказать по правде, хозяин так и по оправился по-настоящему после смерти молодого мистера Мортимера. Просто ужас, что это было, катастрофа, да и только! И какой прекрасный, здоровый молодой джентльмен! Кто бы мог подумать, что с ним приключится такое? Донельзя грустно все это. А мистера Гордона убили на войне. Одно к одному. На хозяина свалилось слишком много бед, и все-таки он выглядел не хуже, чем обычно, всего лишь неделю назад.

Пройдя в так называемый белый будуар и безуспешно повозившись там некоторое время с жалюзи, ни за что не желавшими подниматься, дворецкий задумался. Это была комната для леди, а в Эндерби уже так долго жили без хозяйки. Какая жалость, что мистер Мортимер не женился! Без конца ездил то в Норвегию ловить рыбу, то в Шотландию охотиться, вместо того чтобы взять в жены какую-нибудь милую девушку и зажить своей семьей, чтобы ребятишки бегали по всему дому, давно не видевшему детей в своих стенах.

Мысли Лэнскомба обратились к еще более далеким временам, которые он помнил четко и ясно, не то что последние годы, не оставившие в памяти ничего, кроме смутных и расплывчатых образов и впечатлений. А вот прошлое вставало перед ним как живое.

Мистер Ричард был для младших в семье скорее отцом, нежели просто старшим братом. Ему было двадцать четыре года, когда скончался его батюшка, и он сразу взял на себя управление семейной фирмой, а в доме при нем все было так налажено, все устроено так удобно и богато, что лучшего и желать было нельзя. Веселый и счастливый был этот дом, когда в нем подрастали юные леди и джентльмены. Разумеется, время от времени случались драки и ссоры, а уж как доставалась несчастным гувернанткам! Молодые леди любили поозорничать, особенно мисс Джеральдина. Да и мисс Кора тоже, хотя лет ей было намного меньше. А теперь мистер Лео и мисс Лаура умерли. Мистер Тимоти стал инвалидом, которому жизнь немила. Мисс Джеральдина умерла., где-то за границей. Мистер Гордон погиб на войне. Его, Лэнскомба, хозяин пережил их всех, хотя и был самым старшим. Правда, еще живы мистер Тимоти и маленькая мисс Кора, которая вышла за того неприятного парня, художника, что ли. Лет двадцать пять Лэнскомб ее не видел, а она была такая миленькая девушка, когда сбежала с этим типом. Теперь он еле-еле узнал ее: так она располнела и одета очень уж чудно. Муж ее был французом или что-то вроде этого. Это ж надо было додуматься, чтобы выйти за такого! Ну да мисс Кора всегда была чуточку, как бы это сказать… Живи она в деревне, ее бы называли дурочкой.

Сама-то она помнила его как нельзя лучше! «Да ведь это Лэнскомб!» — сказала мисс и была так рада увидеться с ним. Да что говорить, в старые дни все они любили его, а он, когда в доме устраивали званый обед, всегда оставлял им что-нибудь вкусненькое. Всем им был близок старый Лэнскомб, а теперь… Молодое поколение, в котором он толком никого не различает, видит в нем лишь старого, прижившегося в доме слугу. Сплошь чужая компания, подумал он, когда они явились на похороны, и притом не бог весть какая компания.

Другое дело — миссис Лео. После женитьбы мистера Лео они часто приезжали сюда. Милая была леди, миссис Лео, настоящая дама. Одевалась и причесывалась как подобает. И хозяин всегда ее любил. Жаль, что у нее и мистера Лео не было детей…

Лэнскомб встрепенулся: чего ради стоит он здесь и мечтает о старине, когда еще полно дел? Он, горничная Джанет и кухарка Марджори присутствовали на заупокойной службе в церкви, но в крематорий не поехали, а вернулись в дом, чтобы приготовить ленч и встретить остальных, а те с минуты на минуту будут здесь.

Лэнскомб зашаркал через комнату. Глаза его равнодушно скользнули по портрету над камином, написанному в пару тому, что висел в зеленой гостиной. Собственно говоря, и смотреть особенно было не на что: кроткое личико, губки бантиком, прямой пробор в волосах. В покойной миссис Корнелиус Эбернети примечательным было только одно: ее имя — Корали. Ведь и сейчас, спустя шестьдесят лет после своего появления, мозольный пластырь «Коралл» шел нарасхват, что и позволило Ричарду Эбернети скончаться три дня назад весьма и весьма богатым человеком.

Машины подъезжали одна за другой. Люди в черном, выйдя из них, неуверенно проходили через холл в просторную зеленую гостиную. Там в камине пылал огонь: дань первым холодным осенним дням и отрадный противовес леденящей душу церемонии похорон.

Лэнскомб внес в гостиную серебряный поднос, уставленный рюмками с шерри.

Мистер Энтуисл, старший партнер старой и уважаемой фирмы «Боллард, Энтуисл, Энтуисл и Боллард» стоял у камина, грея спину у огня. С рюмкой шерри в руках он окидывал собравшихся проницательным взглядом юриста. Не всех он знал лично, а знакомство перед отъездом на похороны было торопливым и небрежным.

Обратив прежде всего внимание на Лэнскомба, мистер Энтуисл подумал про себя: «Бедный старик здорово сдал, ему ведь, пожалуй, за восемьдесят. У него будет приличная ежегодная пенсия, так что ему-то беспокоиться не о чем. Таких слуг, как он, нынче нет. Грустный мир. Пожалуй, оно и хорошо, что бедняга Ричард не дожил своего. Ради чего ему было жить?»

В глазах 72-летнего Энтуисла смерть Ричарда Эбернети в возрасте всего каких-то шестидесяти восьми лет явно была преждевременной. Практически Энтуисл отошел от дел два года назад, но как душеприказчик Ричарда Эбернети, а также из уважения к памяти своего личного друга и одного из старейших клиентов фирмы он совершил поездку на север.

Перебирая в уме условия завещания, юрист оценивающе приглядывался к собравшимся членам семьи.

Разумеется, миссис Лео Эбернети он знал достаточно хорошо. Очаровательная женщина, к которой он относился с симпатией и уважением одновременно. В его взгляде, остановившемся на ней сейчас, когда она подошла к окну, явственно сквозило одобрение. Черное было ей к лицу. Энтуислу нравилась ее хорошо сохранившаяся фигура, серебристо-седые волосы, поднимавшиеся от висков красивой волной, и глаза, еще не совсем утратившие прежнюю васильковую яркость.

Сколько сейчас Элен лет? Пожалуй, пятьдесят один — пятьдесят два. Странно, что столь привлекательная женщина не вышла замуж вновь после смерти Лео. Правда, они обожали друг друга.

Глаза Энтуисла остановились на миссис Тимоти. С ней он был знаком мало. Вот ей черное не идет, ее стиль — твидовый костюм, столь удобный, когда живешь в сельской местности. Крупная, рассудительная, неглупая, судя по всему, женщина. Бесконечно преданная мужу. Вечно носится с его здоровьем, может, даже чересчур. А что, собственно говоря, у Тимоти со здоровьем? Энтуисл всегда подозревал, что тот просто-напросто симулянт из числа мнительных нытиков. Ричард Эбернети разделял это подозрение. «Правда, когда Тимоти был мальчишкой, у него была слабая грудь, — говорил он, — но будь я проклят, если поверю, что с ним не все в порядке сейчас». Впрочем, у каждого должно быть свое хобби. У Тимоти это свелось к помешательству на собственном здоровье. Попалась ли миссис Тимоти на эту удочку? Вероятно, нет, но ведь женщины ни за что в подобном не сознаются. Тимоти, должно быть, человек состоятельный, ведь он всегда был скуповат. Однако лишнее не помешает при теперешних-то налогах.

Следующим объектом наблюдения стал для мистера Энтуисла Джордж Кроссфилд, сын Лауры. В свое время Лаура вышла за сомнительного типа. Никто толком о нем ничего не знал. Сам он называл себя биржевым маклером. Молодой Джордж служит в юридической конторе, на очень-то респектабельной. Симпатичный на вид малый, но есть в нем что-то ненадежное. Джордж вряд ли хорошо обеспечен. Ведь в денежных делах его мать была полнейшей дурой. Когда она умерла пять лет назад, то после нее почти ничего не осталось.

А эти две девушки, вернее, молодые женщины: кто из них кто? А, вот эта, что разглядывает восковые цветы на малахитовом столике, Розамунд, дочка Джеральдины. Хорошенькая, даже красивая, правда, мордашка глуповата. Актриса и замужем за актером. «Красивый парень этот Майкл Шейн. И знает, что красив, — подумал мистер Энтуисл, не жаловавший сцену как профессию. — Интересно, откуда он взялся и что собой представляет?»

А вот дочь Гордона Сьюзен смотрелась бы на сцене гораздо лучше, чем Розамунд. В ней больше индивидуальности, пожалуй, даже многовато для повседневной жизни. Сьюзен стояла почти рядом, и мистер Энтуисл украдкой разглядывал ее. Темные волосы, карие с золотистым блеском глаза, привлекательный, но неулыбчивый рот. Рядом с ней муж, помощник аптекаря, насколько ему, Энтуислу, известно. Молодой человек с бледным незапоминающимся лицом и волосами песочного цвета. Явно чувствует себя не в своей тарелке. Мистер Энтуисл объяснил это тем, что Грегори Бэнкс ошеломлен таким наплывом жениных родственников.

Последней под испытующий взгляд юриста попала Кора Ланскене. В этом была известная закономерность, ведь и в семье Кора оказалась последышем. Самая младшая из сестер Ричарда, она родилась, когда ее матери было уже под пятьдесят, и та не перенесла своей десятой беременности (трое детей умерли в детстве). Бедная маленькая Кора! Всю свою жизнь она доставляла хлопоты окружающим, особенно своей привычкой говорить вещи, которым лучше бы оставаться невысказанными. Все старшие братья и сестры были очень добры к Коре, маскируя ее недостатки и покрывая ее промахи в обществе. Как-то никому и в голову не приходило, что Кора выйдет замуж. Она не была особенно привлекательной девушкой, и ее довольно неуклюжие заигрывания с гостившими в доме молодыми людьми обычно заставляли тех поспешно ретироваться. Она брала в художественной школе благопристойные уроки акварельной живописи, но каким-то ветром ее занесло в класс живой натуры, где она и познакомилась с Пьером Ланскене, после чего явилась домой и объявила о своем намерении выйти за него замуж. Ричард Эбернети решительно воспротивился: увидев Пьера, он сразу заподозрил, что тот просто-напросто ищет жену с порядочным приданым. Тогда Кора сбежала с этим полуфранцузом — и хлоп! — обвенчалась с ним. Ланскене был отвратительным художником, и, с какой стороны ни взгляни, его никак нельзя было на звать особо порядочным человеком, но Кора по-прежнему души в нем не чаяла. Она так и не простила своим родным их отношения к нему. Впрочем, Ричард Эбернети все-таки назначил сестре щедрое содержание, на которое, по мнению Энтуисла, парочка, вероятнее всего, и жила. Он бы крайне удивился, если бы Ланскене когда-нибудь заработал хоть грош. Муж Коры, припоминал Энтуисл, скончался что-то лет двенадцать назад. И вот теперь она, вдова, женщина с сильно пополневшей и весьма нескладной фигурой, облаченной в довольно претенциозное черное платье с оборками, вернулась в дом, где жила девочкой и девушкой. Просто трогательно видеть, как она расхаживает по комнате, прикасаясь к одной вещи за другой и издавая возгласы удовольствия, когда что-то напоминает ей какой-нибудь эпизод из детства. Она почти не скрывает, что смерть брата не вызвала у нее особой скорби. Впрочем, размышлял Энтуисл, Кора никогда не умела и не любила притворяться.

Вновь войдя в комнату, Лэнскомб произнес приличествующим случаю приглушенным голосом: «Ленч подан».

ГЛАВА ВТОРАЯ

Когда все встали из-за стола, Лэнскомб предложил подать кофе в библиотеку. Это было подсказано дворецкому его понятием о приличиях. Наступило время поговорить о деле, иными словами, о завещании, и библиотека с ее книжными шкафами и тяжелыми портьерами красного бархата создавала для этого как нельзя более подходящую атмосферу. Лэнскомб подал туда кофе и вышел, плотно притворив за собой дверь.

После нескольких отрывочных фраз каждый начал исподтишка поглядывать на Энтуисла. Тот взглянул на свои часы и приступил к делу.

— Как вам известно, — начал юрист, — я являюсь душеприказчиком Ричарда Эбернети.

Его тут же прервали.

— А я и не знала! — воскликнула Кора Ланскене. — Оставил он мне что-нибудь?

Бросив на миссис Ланскене укоряющий взгляд, старый юрист продолжал:

— Примерно еще год назад завещание Ричарда Эбернети было очень простым. За исключением нескольких мелких сумм, он оставлял все своему сыну Мортимеру.

— Бедный Мортимер, — вновь не удержалась Кора. — Уже взрослый человек, и вдруг этот ужасный детский паралич!

Презрев это вмешательство, Энтуисл продолжал:

— Столь неожиданная и трагическая смерть Мортимера была для Ричарда страшным ударом. Прошли месяцы, прежде чем он немного оправился. После этого по моему совету Ричард решил составить новое завещание. Однако прежде всего он захотел получше познакомиться с молодым поколением.

— Он устроил всем нам конкурсный экзамен, — с неожиданным звонким смехом вмешалась на этот раз Сьюзен. — Сначала Джорджу, потом Грегу и мне, а напоследок Розамунд и Майклу.

— Так оставил он что-нибудь мне? — не унималась Кора.

Мистер Энтуисл кашлянул и несколько холодно сказал:

— Я разошлю всем вам копии завещания, но суть его могу изложить уже сейчас. После выплаты довольно значительной пенсии Лэнскомбу и выполнения еще нескольких финансовых распоряжений, помельче, состояние, и очень значительное, должно быть разделено на шесть равных частей. Четыре из них после уплаты всех налогов переходят соответственно к Тимоти, брату Ричарда, племяннику Джорджу Кроссфилду, племяннице Сьюзен Бэнкс и другой племяннице, Розамунд Шейн. С оставшихся двух частей надлежит выплачивать пожизненный доход миссис Элен Эбернети, вдове его брата Лео, и сестре Ричарда миссис Коре Ланскене. После их смерти капитал будет поделен между четырьмя вышеназванными наследниками.

— Как это мило со стороны Ричарда! — воскликнула с искренней признательностью Кора. — Годовой доход! И сколько же это?

Мистер Энтуисл понял, что та не отвяжется.

— Что-то около трех или четырех тысяч фунтов в год.

— Господи! — ахнула Кора. — Вот дивно-то! Я поеду на Капри.

Элен произнесла своим мягким голосом:

— Как это великодушно со стороны Ричарда! Я очень благодарна за его отношение ко мне.

— Он был привязан к вам, Элен, — сказал Энтуисл. — Ведь Лео был его любимым братом. Да и после его смерти он всегда так радовался вашим визитам!

Элен вновь заговорила, и в ее словах прозвучали печаль и раскаяние:

— Если бы я знала, что он так болен. Я ведь гостила здесь незадолго до смерти Ричарда, и, хотя мне и было известно, что со здоровьем у него неважно, я не думала, что это так серьезно.

— Все серьезно в таком возрасте. Но он не хотел говорить об этом, и, мне кажется, никто не ожидал такого быстрого конца. Я знаю, что врач был удивлен.

— Такой удар для всех нас, — вмешалась в разговор Мод Эбернети. — Бедный Тимоти ужасно расстроился. Он все время повторял: «Так внезапно, бог мой, так внезапно».

— Но ведь все удалось великолепно замять, правда? — спросила Кора.

Все воззрились на нее, и она несколько смешалась.

— Я думаю, вы все совершенно правы, — заговорила Кора поспешно и сбивчиво. — Абсолютно правы. То есть я хочу сказать… к чему это… эта огласка? Только неприятности для всех. Это должно остаться в семье, и незачем посторонним что-то знать…

Обращенные к ней лица выражали полнейшее недоумение.

Мистер Энтуисл наклонился вперед:

— Боюсь, я не совсем понимаю, что вы имеете в виду, Кора.

Кора Ланскене оглядела родных, и в ее широко раскрытых глазах, в свою очередь, выразилось удивление.

— Но ведь Ричарда убили, не так ли? — сказала она.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Возвращаясь в Лондон, Энтуисл, устроившийся в углу купе первого класса, задумался о странном замечании Коры Ланскене, вызвавшем в его душе какое-то смутное беспокойство. Конечно, Кора женщина несколько неуравновешенная и в высшей степени недалекая. Он помнил, как она, будучи еще девочкой, нередко ставила окружающих в неловкое положение своей манерой ни с того ни с сего выпаливать неприятные истины. То есть как раз не «истины» — в данном случае это слово совершенно неуместно.

Мысленно Энтуисл восстановил сцену, последовавшую за этими злополучными словами. Под изумленными и неодобрительными взглядами всех присутствующих Кора окончательно смешалась и залепетала:

— О, мне так жаль… Я не хотела сказать… Само собой, я знаю, что все в порядке, просто он умер так внезапно, а из его слов я поняла… О, прошу вас, забудьте, что я тут наговорила. Вечно я сболтну что-нибудь…

После этого инцидент, казалось, был предан забвению и разговор перешел на практическую тему — на предстоящую продажу дома.

В конце концов, Кора всегда была если не ненормальной, то, во всяком случае, потрясающе наивной. Она понятия не имела о том, что бывают моменты, когда лучше придержать язык. То, что простительно в девятнадцать лет, совершенно не подходит пятидесятилетней даме. Так вот, за здорово живешь, выпаливать такое…

Тут ход мыслей Энтуисла внезапно застопорился. Вот уже второй раз приходит ему на ум это беспокоящее слово «истины». А почему, собственно говоря, беспокоящее? Да потому, что неуместные, наивные заявления Коры неизменно оказывались либо чистейшей правдой, либо содержали в себе крупицу правды.

Хотя в пухлой сорокадевятилетней матроне Энтуисл обнаружил не так уж много сходства с прежней неуклюжей девочкой, некоторые из присущих Коре манер сохранились, например легкий, какой-то птичий наклон головы, когда Кора ляпала что-нибудь некстати и лукаво ждала, что из этого выйдет. Именно таким вот образом она когда-то сказала про судомойку: «Молли еле протискивается за кухонный стол, так у нее живот выпирает. И это только последний месяц или два. Интересно, с чего она так толстеет?»

Кору немедленно заставили замолчать. В доме чтили викторианские порядки. И судомойка исчезла из кухни на следующий же день, а после надлежащего расследования младший садовник получил распоряжение обзавестись семьей, для чего им с Молли был выделен небольшой коттедж.

Энтуисл задумался еще глубже. Что же в несуразных речах Коры так тревожит его? Поразмыслив, он выделил две ключевые фразы: «Из его слов я поняла» и «Он умер так внезапно».

Сначала Энтуисл занялся последней из двух фраз. Да, в какой-то степени смерть Ричарда можно считать внезапной. Доктор, во всяком случае, не ожидал столь быстрого конца. Но, во-первых, бывает, что и врачи ошибаются, а во-вторых, у Ричарда, пусть даже человека сильного и энергичного, оставалось так мало привлекательного в жизни. Неожиданная смерть полгода назад единственного и горячо любимого сына подкосила его, что называется, под корень. Мортимер не успел даже жениться, так что у его отца не было внуков. А ведь Ричард имел крупное состояние и стоял во главе большого дела. Кому все передать? Энтуисл знал, что Ричарда это глубоко тревожило. Его единственных оставшийся в живых брат был почти инвалидом. Оставалось только младшее поколение. Как считал Энтуисл, его друг собирался выбрать себе только одного главного наследника, хотя в мелочах не обошел бы и остальных. Так или иначе, за последние полгода Ричард по очереди приглашал к себе погостить своего племянника Джорджа, племянниц Сьюзен и Розамунд с их мужьями и, наконец, свою невестку миссис Лео Эбернети. По мнению Энтуисла, его друг собирался выбрать наследника из детей своих покойных сестер и брата. Элен же он пригласил из чувства искреннего расположения к ней, а возможно, и для того, чтобы посоветоваться, поскольку высоко ценил ее здравый смысл и практичность. Энтуисл также припомнил, что за эти же полгода Ричард нанес короткий визит своему брату Тимоти.

Судя по завещанию, которое сейчас покоилось в портфеле мистера Энтуисла, Ричард разочаровался и в племяннике, и в племянницах, а быть может, в мужьях племянниц.

Насколько было известно Энтуислу, покойный Эбернети не приглашал к себе свою сестру Кору. Мысль об этом вновь напомнила ему Корину фразу: «Я поняла из его слов».

Что же сказал Ричард? И когда? Если Кора не приезжала в Эндерби к брату, значит, он сам навестил ее в деревне в Беркшире, где она снимала коттедж. Или это было что-то, сказанное Ричардом в письме?

Так или иначе, мистер Энтуисл теперь же твердо решил поговорить с Корой. Торопиться, разумеется, не следует, чтобы не придавать делу особого значения. Но вникнуть во все это, безусловно, стоит.

В том же поезде, но в купе третьего класса Грегори Бэнкс обратился к жене:

— У этой твоей тетки явно винтика в голове не хватает.

— У тети Коры? Да, она, кажется, всегда была очень простоватой, — откликнулась Сьюзен.

Сидевший напротив Джордж Кроссфилд заговорил резким тоном:

— Надо бы отучить ее от привычки болтать всякую несуразицу. Послушав ее, люди могут подумать черт знает что.

Муж Розамунд внезапно поддержал Джорджа:

— Я думаю, Джордж прав. Людям ничего не стоит начать трепать языками.

Розамунд, в свою очередь, спросила с оттенком лукавства в голосе:

— Ну а если дядю действительно убили, то кто, по-вашему, это сделал? — Она задумчиво оглядела всех в купе. — Дядюшкина смерть, — продолжала Розамунд, — была как нельзя более на руку нам всем. Мы с Миком как раз оказались абсолютно на мели. Мику предложили чудную роль в новом ревю, но до того времени еще нужно как-то протянуть. Сейчас-то, конечно, все в ажуре. А роль действительно замечательная.

Никто не слушал восторженных речей Розамунд. Каждый обратился в мыслях к собственному ближайшему будущему.

«Вовремя подвалило, — думал Джордж. — Теперь я положу деньги назад, и никто ничего не узнает. Но, ей-богу, все висело на волоске».

Грегори, откинувшись на спинку сиденья, закрыл глаза. «Побег из рабства, — размышлял он, — вот что это такое».

Жесткий взгляд молодых глаз его жены смягчился, упав на лицо мужа. Сьюзен обожала Грега. Смутно она сознавала, что Грег относится к ней с гораздо меньшим пылом, но это только усиливало ее собственное чувство. Грег принадлежит ей, она сделает ради него все. Буквально все.

Мод Эбернети, переодеваясь к обеду в Эндерби, где она осталась переночевать, размышляла над тем, не следует ли ей задержаться здесь подольше и помочь Элен разобраться в доме. Но она должна вернуться к Тимоти как можно скорее. Он так дуется, когда ее нет рядом, чтобы ухаживать за ним. Надо надеяться, он будет доволен завещанием, а не рассердится. Мод знала, что ее супруг рассчитывал получить большую часть состояния Ричарда. В конце концов он остался единственным, кто носит имя Эбернети. Да, Тимоти, пожалуй, все-таки рассердится, а это всегда так плохо отражается на его пищеварении. Опять начнет злоупотреблять лекарствами, не слушая ее, Мод. По правде говоря, временами с ним трудно, очень трудно.

Она вздохнула, затем лицо ее прояснилось. Многое теперь станет проще. Уход за садом, например.

Элен Эбернети сидела у зажженного камина в зеленой гостиной, поджидая, когда Мод спустится к обеду.

Она оглядывалась вокруг, вспоминая старые дни, Лео и всех, кого уже нет. Это был счастливый дом. Но такому дому необходимы люди. Ему нужны дети и слуги, долгие шумные трапезы и бушующее пламя в каминах зимой. Не было зрелища печальнее, чем этот огромный особняк, когда в нем остался только старик, потерявший сына…

Интересно, кто купит Эндерби? Может, он превратится в отель, какой-нибудь институт или гостиницу для молодежи? Сейчас это обычная участь старых больших домов. Мысли были печальные, но Элен решительно отмахнулась от них. К чему тосковать о прошлом? Этот дом, и счастливые дни здесь, и Ричард, и Лео — все было прекрасно, но именно было. Теперь у нее другая жизнь, друзья и интересы. Получив завещанный Ричардом доход, она сможет сохранить за собой виллу на Кипре и сделать все, что собиралась.

Как беспокоили ее в последнее время денежные дела! Сейчас, спасибо Ричарду, эти тревоги позади.

Бедный Ричард. Как там было в некрологе? «Скоропостижно скончался…» Не эти ли слова заронили в голову Коры абсурдную мысль? Поистине Кора невозможна. И всегда была такой. И к тому же глупа. Ну да бог с ней, бедняжка в этом не виновата.

Рассеянный взгляд Элен остановился на букете восковых цветов. Здесь, у этого малахитового столика, сидела Кора, когда все они собрались в гостиной перед тем, как отправиться в церковь. Она была переполнена воспоминаниями, радовалась, узнавая вещи, знакомые ей с детства, и, по-видимому, совершенно забыла, что именно привело ее и всех других в этот дом.

«А может, — подумала Элен, — она просто меньшая лицемерка, чем остальные?»

Кора никогда не заботилась о приличиях. Только она могла брякнуть такое: «Но ведь Ричарда убили, не так ли?»

Как все были ошеломлены и шокированы и как все уставились на Кору. И на каждом лице свое особое выражение.

И вдруг, воскрешая в уме эту сцену, Элен нахмурилась. Что-то здесь было не так…

Выражение на чьем-то лице? Или что-то — как бы это выразиться? — чего не должно было бы быть?

Элен не знала… не могла понять, но что-то было не так.

В это же время дама в безвкусном траурном платье поглощала булочки с чаем в привокзальном буфете в Суиндоне и с удовольствием думала о будущем. Никакие мрачные предчувствия не беспокоили ее. Она была счастлива.

Эти поездки с пересадками, безусловно, могут вымотать всю душу. Было бы легче вернуться в Литчетт Сент-Мэри через Лондон — и не настолько уж дороже. Впрочем, теперь расходы не имеют значения. Но пришлось бы ехать вместе с родственниками и, вероятно, разговаривать всю дорогу. Слишком утомительно. Как люди самодовольны и лицемерны! Все эти лица, когда она сказала насчет убийства… Забавно вспомнить, как все уставились на нее. Ну, что же, она сказала то, что нужно было сказать. Дама одобрительно кивнула самой себе. Затем взглянула на часы: пять минут до отхода поезда.

Несколько мгновений она сидела, погруженная в мечты о будущем, открывшемся перед ней. Улыбка на ее лице напоминала улыбку счастливого ребенка. Наконец-то можно будет взять кое-что от жизни… Она направилась к поезду, всецело занятая своими планами.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Мистер Энтуисл провел очень беспокойную ночь. Утром он чувствовал себя настолько неважно, что остался в постели. Его сестра, ведшая хозяйство в доме, принесла ему на подносе завтрак и заодно доходчиво объяснила, как глупо было с его стороны лететь сломя голову на север Англии в таком возрасте и при таком состоянии здоровья.

— Похороны! — произнесла сестра тоном глубочайшего неодобрения. — Для человека твоих лет похороны совершенно губительны. Если ты не будешь беречь себя, то умрешь так же внезапно, как твой драгоценный мистер Эбернети.

Слово «внезапно» заставило Энтуисла вздрогнуть — и он прекрасно знал почему. Кора Ланскене! Высказанная ею мысль была абсолютно невероятной, но ему все-таки хотелось бы знать, почему эта мысль у нее появилась. Да, он отправится в Литчетт Сент-Мэри и повидается с Корой. Можно будет сослаться на какие-нибудь дела, связанные с завещанием. Пусть она не догадывается, что ее неожиданное замечание заинтересовало его. Но он поедет к ней — и поскорее.

Примерно без четверти шесть вечера раздался телефонный звонок. Энтуисл взял трубку. В ней раздался голос мистера Джеймса Паррота, второго партнера в фирме «Боллард, Энтуисл, Энтуисл и Боллард».

— Послушайте, Энтуисл, — начал он, — мне только что звонил инспектор полиции из какого-то Литчетт Сент-Мэри.

— Литчетт Сент-Мэри?

— Да. — Мистер Паррот сделал короткую паузу. Казалось, он не знал, как продолжить. — Это насчет некой миссис Коры Ланскене. Она ведь одна из наследников состояния Эбернети?

— Ну, конечно. Я видел ее вчера на похоронах. А в чем дело?

— Да видите ли, — извиняющимся тоном ответил Паррот, — произошла удивительная вещь: ее убили.

— Убили?!

— Боюсь, что так… То есть я хотел сказать, что в этом нет никаких сомнений.

— А почему полиция обратилась к нам?

— Это все ее компаньонка, или экономка, или кто она там, некая мисс Джилкрист. Ее спросили о ближайших родственниках или поверенных миссис Ланскене. Она, по-видимому, ничего не знает толком о родственниках, но она знала о нашей фирме. Так что полиция сразу связалась с нами.

— Почему вы решили, что ее убили? — спросил мистер Энтуисл.

— Ничего другого тут быть просто не может. В ход был пущен топор или что-то вроде этого. Зверское преступление. Судя по всему, с целью грабежа. Окно разбито вдребезги, все ящики выдвинуты, и пропали кое-какие безделушки. Но полиция, кажется, подозревает что-то иное.

— Когда это произошло?

— Сегодня, где-то между двумя и четырьмя с половиной часами дня.

— А где была экономка?

— Меняла библиотечные книги в Ридинге. Она вернулась примерно в пять часов и нашла миссис Ланскене мертвой. Полиция интересуется, не можем ли мы что-нибудь сообщить по этому делу. Лично я считаю, что это какой-то парень с придурью из местных. Наверное, решил что-нибудь стянуть, потом потерял голову и укокошил ее. Наверняка это так, вы не считаете, Энтуисл?

— Да, да… — рассеянно отозвался Энтуисл. Паррот прав, внушал он себе, ничего другого быть просто не могло.

Но в его ушах еще звучал жизнерадостный Корин голос, говоривший: «Но ведь Ричарда убили, не так ли?» Кора — дурочка. Всегда она была так неосмотрительна. Изрекала неприятные истины. Истины! Опять это треклятое слово…

Мистер Энтуисл и инспектор Мортон оценивающе глядели друг на друга.

В своей четкой и сухой манере юрист изложил инспектору все, что знал о Коре Ланскене. Ее рождение, воспитание, замужество, вдовство, финансовое положение и родственные связи. Упомянул он и о том, что Тимоти Эбернети, единственный оставшийся в живых брат и ближайший родственник покойной, уполномочил его, Энтуисла, действовать от его имени и предпринять все необходимые шаги.

Инспектор кивнул. Ему было приятно встретиться с этим пожилым и проницательным человеком. Кроме того, он надеялся, что тот сможет помочь ему в деле, которое начинало казаться довольно запутанным. Он, в свою очередь, заговорил:

— В этой истории не все ясно, мистер Энтуисл. Допустим, кто-то видел, как эта Джилкрист вышла из дома и направилась к автобусной остановке. Затем этот кто-то берет топор, лежащий в дровяном сарае, разбивает окно в кухне, проникает в коттедж, поднимается наверх и накидывается на миссис Ланскене с топором. Накидывается зверски. Было нанесено шесть или восемь ударов. После этого убийца выдвигает несколько ящиков, прихватывает с собой дару побрякушек ценой не более десяти фунтов и отбывает восвояси.

— Она была в постели?

— Да. Насколько известно, накануне она вернулась поздно вечером из поездки на север страны крайне усталая и возбужденная. Кажется, она получила какое-то наследство?

— Да.

— Спала она очень плохо и проснулась со страшной головной болью. Выпила несколько чашек чаю, приняла какое-то лекарство и попросила мисс Джилкрист не беспокоить ее до ленча. К этому времени ей, однако, не полегчало, и она приняла две таблетки снотворного. Тогда же она послала мисс Джилкрист в Ридинг, чтобы обменять книги в библиотеке. Когда кто-то, кто бы это ни был, проник в дом, миссис Ланскене уже спала или, во всяком случае, дремала. Взломщик вполне мог бы взять все, что ему хотелось, пустив в ход угрозы или засунув ей кляп в рот. Топор, столь предусмотрительно захваченный им с собой, представляется в таких обстоятельствах совершенно излишним. Никаких следов борьбы не обнаружено. Судя по всему, миссис Ланскене мирно спала, лежа на боку, когда на нее напали.

Мистер Энтуисл беспокойно пошевелился в кресле.

— Известны случаи таких варварских и, по сути дела, бессмысленных убийств, — сказал он.

— Разумеется, и, вероятно, к этому все и сведется. Впрочем, мы почти уверены в том, что никто из местных тут не замешан. Правда, коттедж миссис Ланскене находится не в самой деревне, а на дороге, ведущей к ней. Кто угодно мог незаметно пробраться туда. Вокруг деревни целый лабиринт дорог и тропинок. И вот уже несколько дней не было дождя, так что, если кто-нибудь подъехал туда на машине, никаких явственных следов покрышек не осталось.

— А вы думаете, это было так? — живо спросил Энтуисл.

Инспектор пожал плечами.

— Не знаю. Я говорю лишь, что в этом деле есть некоторые любопытные черты. Вот, например…

Он выложил на стол несколько безделушек: брошку в форме трилистника с мелкими жемчужинами, брошь с аметистами, небольшую нитку недорогого жемчуга и браслет, украшенный гранатами.

— Эти вещи были взяты из шкатулки с драгоценностями. Их нашли совсем рядом с домом, в кустах.

— Да, да, это любопытно. Может, убийца испугался того, что натворил, и…

— Вполне возможно. Но тогда он наверняка оставил бы эти вещицы в ее комнате наверху. Разумеется, не исключено, что паника овладела им на пути между спальней и воротами.

Мистер Энтуисл спокойно вставил:

— Или же, как вы предполагаете, эти штуки были взяты лишь для маскировки.

— Вариантов тут несколько… Конечно, не исключено, что это дело рук мисс Джилкрист. Знаете, когда две женщины живут только вдвоем, могут быть всякие ссоры, обиды и тому подобное. Мы учли и это. Впрочем, версия сомнительная. По всем данным, они отлично уживались друг с другом.

Он помолчал и затем продолжил:

— Значит, по-вашему, никто не получил бы выгоды от смерти миссис Ланскене?

— Я выразился не совсем так.

Инспектор Мортон быстро вскинул на него глаза.

— Но, кажется, вы сказали, что миссис Ланскене жила на содержание, выделенное ей братом, и что собственных средств у нее не было.

— Да, именно. Ее муж умер полным банкротом, а она, насколько я ее знаю, была абсолютно не способна скопить хоть что-нибудь.

— Коттедж она арендовала, принадлежащая ей мебель не представляет собой ничего особенного. После нее остались еще какие-то картины. Кто все это унаследует, не особенно-то разживется, если, разумеется, она вообще оставила завещание.

Энтуисл покачал головой:

— Мне абсолютно ничего не известно о ее завещании. Я же говорил вам, что не видел ее много лет.

— Тогда что вы, собственно, имеете в виду? Наследство, о котором вы упомянули? Имела она право распорядиться им в своем завещании?

— В известном смысле. Она не могла распоряжаться капиталом. Сейчас, когда она мертва, он будет разделен между пятью другими наследниками Ричарда Эбернети. Это я и имел в виду. Все они автоматически получают выгоду в результате смерти Коры Ланскене.

Инспектор казался разочарованным.

— А я-то думал, мы на что-то наткнулись. Тут наверняка нет мотива для того, чтобы набрасываться на человека с топором. Похоже, это действительно дело рук какого-то малого, у которого не все дома. Таких сейчас много. Если только это не почтенная мисс Джилкрист, что, по правде говоря, представляется крайне маловероятным.

— Когда она обнаружила труп?

— Почти в пять часов. Вернувшись из Ридинга, она вошла в коттедж через парадную дверь и сразу направилась в кухню, чтобы поставить чайник. Из комнаты миссис Ланскене не доносилось ни звука, и мисс Джилкрист решила, что та еще спит. Затем она заметила разбитое окно в кухне: осколки валялись по всему полу. Но даже и тогда она лишь подумала, что это дело рук какого-нибудь мальчишки. Мисс Джилкрист прошла наверх и осторожно заглянула в комнату хозяйки, чтобы узнать, не пора ли подавать чай. Увидев, что случилось, она, конечно, закричала и кинулась к ближайшему соседу. Ее история выглядит абсолютно логичной. Ни в ее комнате, ни в ванной, ни на ее одежде не обнаружено следов крови. Нет, я не думаю, что мисс Джилкрист имеет к этому какое-то отношение. Врач прибыл в половине шестого. По его мнению, смерть наступила не позднее чем в половине пятого, а вероятнее всего, ближе к двум часам. Так что, похоже, кто-то болтался поблизости, ожидая, когда уйдет мисс Джилкрист. Кстати, вы, я полагаю, захотите повидать ее?

— Да, я подумывал об этом.

— Это хорошо. Думаю, она рассказала нам все, что могла, но все-таки. Иногда в беседе нет-нет да и вынырнет какой-нибудь фактик. Кое в чем она типичная старая дева, но человек вполне разумный и практичный.

Он сделал паузу, а затем сказал:

— Тело в морге. Если вы хотите взглянуть…

Мистер Энтуисл согласился, но без особого энтузиазма. Спустя несколько минут он стоял, глядя на бренные останки Коры Ланскене. Она явно получила поистине страшные удары по голове, так что выкрашенная хной челка на лбу слиплась и залубенела от запекшейся крови. Энтуисл сжал губы и отвернулся.

Бедная маленькая Кора. Как ей позавчера не терпелось узнать, оставил ли брат что-нибудь и ей. Какие радужные планы она, должно быть, строила на будущее. Каких глупостей она могла бы натворить — и с каким удовольствием! — располагая деньгами. Не много же времени было ей отпущено на розовые мечты.

Никто не извлек никакой выгоды из ее смерти, даже изверг убийца, бросивший при бегстве украденные безделушки. Пять человек получат еще несколько тысяч фунтов, но капитала, который им уже достался, вероятно, более чем довольно. Нет, здесь не могло быть причин для убийства. Странно, что мысли Коры были заняты убийством как раз накануне ее собственной насильственной смерти. «Ведь Ричарда убили, не так ли?» Абсурд! Просто смешно было бы рассказывать об этом инспектору Мортону.

«Разумеется, необходимо поговорить с мисс Джилкрист… Я должен увидеться с мисс Джилкрист немедленно», — сказал себе мистер Энтуисл.

Мисс Джилкрист оказалась сухощавой увядшей женщиной с коротко стриженными седыми волосами. У нее были неопределенные черты лица, столь обычные для женщин в возрасте около пятидесяти. Энтуисла она встретила с радостью.

— Как хорошо, что вы приехали, мистер Энтуисл. Я ведь так мало знаю о семье миссис Ланскене, и уж, конечно, раньше мне никогда не приходилось иметь дела с убийствами.

Проследовав за ней в гостиную, Энтуисл внимательно огляделся вокруг. В помещении сильно пахло масляной краской. Стены были увешаны картинами, очень темными и грязными, написанными в основном маслом. Были также наброски акварелью и пара натюрмортов. Картины меньшего формата громоздились на подоконнике.

— Миссис Ланскене обычно покупала их на распродажах, — объяснила мисс Джилкрист. — Она не пропускала ни одной распродажи в окрестностях. Картины сейчас можно приобрести почти даром. Она всегда говорила, что, если повезет, можно за гроши купить нечто стоящее. Миссис Ланскене думала, что вот это итальянский примитивист, который, быть может, стоит уйму денег.

Энтуисл с сомнением взглянул на предложенного его вниманию «итальянского примитивиста». Кора, мелькнула у него мысль, по-настоящему никогда ничего не смыслила в живописи. Если что-нибудь из этой мазни стоит хотя бы пять фунтов, он, Энтуисл, готов съесть собственную шляпу!

— Правда, — продолжала мисс Джилкрист, заметив выражение его лица, — сама я неважно разбираюсь в таких вещах, хотя мой отец был художником, боюсь, не очень удачливым. Но в молодости я сама рисовала акварели и слышала много разговоров о живописи. Миссис Ланскене была так довольна, что ей есть с кем поболтать об этом.

— Вы любили ее?

«Глупый вопрос, — тут же сказал он себе. — Разве она ответит „нет“? А ведь жизнь с Корой наверняка была не мед».

— О да, — сказала мисс Джилкрист. — Мы прекрасно ладили. Кое в чем, знаете ли, миссис Ланскене была совсем как ребенок. Она говорила все, что приходило ей в голову. Но, мистер Энтуисл, она была очень-очень проницательна. Я иногда просто поражалась, как она быстро соображала, что к чему.

Мистер Энтуисл взглянул на собеседницу с несколько большим интересом. Он подумал, что она и сама далеко не глупа.

— Насколько я знаю, вы пробыли с миссис Ланскене несколько лет?

— Три с половиной года.

— Вы… э… были компаньонкой и… м-м… присматривали за домом?

— О да. На мне была почти вся готовка, я очень люблю готовить. Ну, еще пыль смахнуть и другая легкая работа по дому. Никакой черной работы, разумеется. Для этого два раза в неделю приходила миссис Пэнтер из деревни. Видите ли, мистер Энтуисл, я не допустила бы, чтобы меня считали прислугой. У меня самой была маленькая чайная, но все пошло прахом во время войны. А такое милое было заведение, называлось «Под ивой». И у меня всегда была легкая рука на кексы и ячменные лепешки. Но в войну я со своей чайной обанкротилась и потеряла те небольшие деньги, которые мне оставил папа и которые я вложила в это дело. Что мне оставалось? Я ведь никогда ничему не училась. Вот я и пошла в компаньонки, и мы с миссис Ланскене сразу зажили душа в душу. Но как я любила свою милую маленькую чайную! — Мисс Джилкрист печально задумалась, но тут же встряхнулась: — Но, право же, я не должна отнимать у вас время разговорами о себе. Полицейские были очень внимательны и добры. Инспектор Мортон такой любезный человек. Он даже устроил так, чтобы я могла пойти и переночевать у миссис Лейк, дальше по дороге, но я считала своим долгом остаться здесь и присмотреть за всеми прекрасными вещами миссис Ланскене. Они, разумеется, увезли тело и заперли дверь спальни, а инспектор оставил на всю ночь полисмена в кухне, знаете, из-за разбитого стекла, кстати сказать, сегодня вставили новое. Так о чем это я? Значит, я сказала, что прекрасно проведу ночь в моей собственной комнате, хотя, по правде, я все же загородила дверь комодом и поставила большой кувшин с водой на подоконник. Если это действительно какой-то ненормальный…

Энтуисл быстро вставил:

— Инспектор изложил мне все основные факты. Но, если вам будет не очень тягостно рассказать кое-какие подробности… Миссис Ланскене, насколько мне известно, вернулась с похорон позавчера поздно вечером?

— Да. Я заказала такси, чтобы встретить ее на станции, как она распорядилась. Бедняжка ужасно устала — и это так естественно! — но в общем-то была в очень хорошем настроении.

— Да, да. Рассказывала она о похоронах?

— Очень мало. Сказала только, что в церкви было много народу и масса цветов. Да, еще она жалела, что не увидела своего другого брата, Тимоти, кажется?

— Да, Тимоти.

— По ее словам, она не видела его больше двадцати лет и надеялась встретиться с ним на похоронах. Она вполне понимала, что ему, пожалуй, действительно было лучше не приезжать. Правда, приехала его жена, которую миссис Ланскене всегда терпеть не могла… о, простите, мистер Энтуисл, это у меня просто сорвалось, я вовсе не хотела…

— Ничего, ничего, — успокоил ее юрист. — Вы ведь знаете, я не член семьи, и, кроме того, мне известно, что Кора и ее невестка никогда особенно не ладили друг с другом. Больше вам ничего не запомнилось из того, что она говорила?

— Если вы имеете в виду предчувствие, мистер Энтуисл, то ничего такого не было. Наоборот, она была прекрасно настроена, если не считать усталости и… печальных обстоятельств. Миссис Ланскене спросила меня, не хочу ли я поехать на Капри. Подумать только, на Капри! Конечно, я сказала, что это было бы просто замечательно, а она объявила: «Мы поедем туда!» Я поняла, прямо мы об этом, естественно, не говорили, что брат оставил ей ежегодный доход или что-то вроде этого.

Мистер Энтуисл утвердительно кивнул.

— Бедняжка! Ну что же, я рада, что она хоть получила удовольствие, когда строила всякие планы. — Мисс Джилкрист помолчала и уныло добавила: — Теперь-то я уже никогда не попаду на Капри.

— А на следующее утро? — поторопился вставить мистер Энтуисл.

— На следующее утро миссис Ланскене чувствовала себя очень плохо. Она сказала, что не спала всю ночь и что ее мучили кошмары. К ленчу ей не стало лучше, и она решила принять пару таблеток снотворного. А меня послала в библиотеку в Ридинг. Я уехала на автобусе, и… это был последний раз. — Мисс Джилкрист зашмыгала носом. — Она, должно быть, крепко спала, инспектор уверяет, что она не успела ничего почувствовать.

— Не упоминала ли она о ком-нибудь из своих родных конкретно?

— Нет, нет. Вот только насчет брата Тимоти.

— А о смерти своего брата Ричарда? О причине и так далее?

— Но ведь он, кажется, болел, — неопределенно высказалась мисс Джилкрист. — Хотя, признаюсь, я удивилась, услышав, что он умер. Он выглядел таким крепким.

Мистер Энтуисл вздрогнул от неожиданности.

— Вы видели его? Когда?

— Когда он приезжал сюда к миссис Ланскене. Это было, дай бог памяти… примерно недели три назад.

— Он гостил здесь?

— О нет. Просто приехал к ленчу. Миссис Ланскене не ждала его. Насколько я могу судить, там в прошлом были какие-то семейные неурядицы. Она сказала мне, что они с братом не виделись много лет.

— Она знала, что он болен?

— Да, это я хорошо помню. Потому что я подумала, только подумала про себя, вы понимаете, уж не страдает ли мистер Эбернети размягчением мозга. Моя тетя…

Собеседник ловко обошел вопрос о тете.

— Что заставило вас подумать о размягчении мозга? Что-нибудь сказанное миссис Ланскене?

— Да. Миссис Ланскене сказала что-то вроде: «Бедный Ричард, смерть Мортимера ужасно состарила его. Он совсем одряхлел. Все эти фантазии насчет преследования и что кто-то мало-помалу отравляет его. Со стариками это случается». И она была совершенно права. Эта моя тетушка была уверена, что слуги пытаются ее отравить, и кончила тем, что ела только вареные крутые яйца.

Мистер Энтуисл не вслушивался в сагу о тетушке мисс Джилкрист. Он был глубоко озабочен.

Когда мисс Джилкрист остановилась, чтобы перевести дух, он поинтересовался:

— Полагаю, миссис Ланскене не приняла все это чересчур всерьез?

— Нет, нет, мистер Энтуисл, она все прекрасно поняла.

Этот ответ встревожил юриста еще больше. Действительно ли Кора Ланскене поняла, в чем дело? Быть может, не сразу, а несколько позже. Не поняла ли она все слишком хорошо?

Мистер Энтуисл прекрасно знал, что Ричард Эбернети никоим образом не страдал старческим слабоумием. Ни о какой мании преследования у него не могло быть и речи. До последнего момента он оставался тем, кем был всегда: деловым человеком с трезвым и холодным умом. В этом смысле его болезнь ровным счетом ничего не изменила. Странно, если он говорил с сестрой на такую тему и в таких выражениях. Но, быть может, Кора с ее детской проницательностью сама поставила все точки над «и»? Во многих и многих отношениях, размышлял Энтуисл, Кора была самой настоящей дурой. Она была неуравновешенна и отличалась какой-то инфантильной прямотой и беспощадностью. С другой стороны, она, подобно ребенку, могла порой инстинктивно увидеть правду, скрытую для других.

Мистер Энтуисл вздохнул и осведомился, что мисс Джилкрист известно о завещании Коры. Та сразу же ответила, что завещание миссис Ланскене хранится в банке. Он настоял, чтобы компаньонка взяла небольшую сумму на текущие расходы, и обещал поддерживать с ней связь. Не согласится ли мисс Джилкрист остаться в коттедже, пока не подыщет себе новое место? О, конечно, конечно, ее это вполне устраивает.

Перед уходом Энтуислу еще пришлось полюбоваться картинами покойного Пьера Ланскене, развешанными в маленькой столовой. В основном это были изображения «обнаженной натуры», поражавшие почти полным отсутствием у живописца всякого таланта и в то же время его склонностью тщательно вырисовывать даже самые мелкие детали. Энтуисл только содрогнулся. В конце ему были продемонстрированы этюды маслом кисти самой Коры Ланскене.

— Полперро, — с гордостью произнесла мисс Джилкрист. — Мы были там в прошлом году, и миссис Ланскене была очарована его живописностью.

Мистер Энтуисл признал, что миссис Ланскене действительно вкладывала в живопись всю душу.

— Миссис Ланскене обещала оставить мне свои этюды, — мечтательно говорила тем временем компаньонка. — Я ими так всегда восхищалась. Даже если она забыла упомянуть об этом в завещании, быть может, я могу оставить себе хотя бы один на память, как вы думаете?

— Я уверен, что это можно будет устроить, — великодушно произнес мистер Энтуисл.

Согласовав еще кое-какие мелочи, он направился в банк, а затем к инспектору Мортону.

ГЛАВА ПЯТАЯ

По возвращении в Лондон мистер Энтуисл беседовал вечером с Мод Эбернети, которая сама позвонила ему.

— Слава богу, наконец-то я вас застала. Тимоти просто в ужасном состоянии. Известие о Коре безумно расстроило его. Я так за него тревожусь. Мне пришлось уложить его в постель, но он хочет, чтобы вы приехали сюда и повидались с ним. Его интересует сотня вещей: будет ли следствие и когда, выражала ли покойная какие-нибудь пожелания насчет похорон, есть ли завещание?

— Да, завещание есть. Очень простое. Свои собственные этюды и аметистовую брошь она оставила компаньонке, мисс Джилкрист, а все остальное — Сьюзен.

— Сьюзен? Интересно почему. Кора ведь ее почти не видела, разве что ребенком.

— Я думаю, это потому, что Сьюзен не очень угодила родным своим замужеством.

Мод фыркнула.

Пьер Ланскене даже Грегори в подметки бы не годился. Грегори хоть выглядит прилично. Значит, Сьюзен получит доход, который Ричард оставил Коре?

— Нет, капитал будет разделен соответственно условиям завещания Ричарда. Бедняжка Кора оставила только несколько сот фунтов и мебель в своем коттедже. Сомневаюсь, чтобы после уплаты долгов и продажи мебели общая сумма составила более пятисот фунтов. Разумеется, будет следствие, и я боюсь, что некоторой огласки не избежать.

— Как неприятно! А этого бандита уже схватили?

— Пока нет.

— Вообще все кажется мне просто невероятным. А Тимоти абсолютно выбит из колеи. Так не могли бы вы приехать, мистер Энтуисл? Это так успокоило бы Тимоти.

Юрист помолчал. Пожалуй, стоит принять приглашение.

— Хорошо. Я приеду завтра вечерним поездом. Конечно, лучше бы пораньше, но, боюсь, утром у меня будут дела.

Джордж Кроссфилд приветствовал мистера Энтуисла сердечно, но чуточку удивленно.

— Я только что вернулся из Литчетт Сент-Мэри, — объяснил мистер Энтуисл.

— Так, значит, это действительно тетя Кора? А я думал, просто совпадение имен.

— Ланскене не такое уж распространенное имя.

— Конечно, конечно. Но человеку всегда трудно поверить, что убит кто-то из его собственных родственников. Судя по всему, этот случай напоминает убийство в прошлом месяце в Дартмуре. Те же обстоятельства. Одинокий коттедж и две пожилые женщины в нем. Похищена какая-то сумма наличными, но столь мизерная, что почти невозможно счесть это достаточным мотивом.

— Как сказать, — вставил Энтуисл. — Ценность денег всегда относительна. Тут главное, насколько они вам нужны. Если, например, вы отчаянно нуждаетесь в десяти фунтах, то пятнадцати будет более чем достаточно. И наоборот. Если, допустим, необходимы тысячи, сотнями никак не обойдешься.

— По-моему, в наше время пригодятся любые деньги. Все так стеснены в средствах, — перебил его Джордж, и глаза его блеснули.

— Да, но не так, чтобы деньги становились вопросом жизни и смерти, а я имел в виду именно это. Кстати, Джордж, не нужен ли вам аванс, пока дело с наследством еще не улажено окончательно?

— Собственно, я и сам хотел заговорить об этом. Впрочем, в банке, когда я сослался на вас, охотно согласились потерпеть, хотя по текущему счету у меня там перерасход.

Глаза Джорджа снова блеснули, и искушенный в подобных делах Энтуисл узнал этот странный блеск. Теперь он был уверен, что Джордж, даже если деньги не стали для него вопросом жизни и смерти, весьма и весьма нуждался в них. Одновременно он подумал, что сам никогда не доверился бы Джорджу в денежных делах. Он задался вопросом, не пришел ли к такому же выводу и старый Ричард Эбернети, превосходно разбиравшийся в людях. Мистер Энтуисл был уверен, что после смерти Мортимера Ричард подумывал о том, чтобы сделать Джорджа своим единственным наследником. Не будучи формально Эбернети, тот был единственным мужчиной среди молодого поколения. Однако когда Джордж прогостил у старика несколько дней, тот, по-видимому, разочаровался в нем. Не подсказала ли Ричарду Эбернети его интуиция, что на честность Джорджа положиться нельзя?

Быть может, неправильно истолковав молчание юриста, Кроссфилд, смущенно посмеиваясь, сказал:

— Честно говоря, в последнее время мне не везло в делах. Я рискнул — и многое потерял на этом. Но теперь я снова смогу встать на ноги. Нужен только небольшой капитал. Акции «Арденс консолидейтед» дело верное, как вы считаете?

Энтуисл промолчал. Его занимала мысль: уж не спекулирует ли Джордж на деньги своих клиентов? Если это так и если ему грозит судебное преследование… Энтуисл решился:

— Я пытался связаться с вами на следующий день после похорон, но вас, кажется, не было в конторе.

— Да? Мне даже ничего не сказали. Вообще-то, я счел, что имею право на свободный денек, так сказать, в честь добрых известий.

— Добрых известий?

Джордж покраснел.

— О, я совсем не имел в виду смерть дяди Ричарда. Но когда узнаешь, что на тебя свалилось наследство, это как-то возбуждает. Появляется настроение отметить это дело. Лично я отправился на бега в Хёрст-парк, поставил на двух фаворитов. И уж если везет, так везет: оба выиграли. Всего каких-то пять-десять фунтов, но и те нелишние.

— Безусловно, — поддержал собеседника мистер Энтуисл. — А теперь вы получите и еще кое-что после смерти вашей тети Коры.

Лицо Джорджа омрачилось.

— Бедная старушенция. Дьявольски ей не повезло. Будем надеяться, полиция скоро схватит убийцу. Они молодцы, наши полицейские. Соберут всех подозрительных типов, что есть в окрестностях, заставят каждого отчитаться, где кто был в это время.

— Не всегда это просто выяснить, — перебил его Энтуисл. — Я, например, в тот день в половине четвертого был в книжном магазине Хэтчарда. Но весьма сомневаюсь, что смогу припомнить это, если полиция начнет допрашивать меня, скажем, дней через десять. А вы, Джордж, были в Хёрст-парке. Вспомните ли вы, когда именно вы были на бегах, если нас спросят об этом, ну, скажем, через месяц? Хотя вы ведь тогда выиграли, а люди редко забывают имена лошадок, которые привезли им деньги. Кстати, как их звали?

— Минуточку. Гэймарк и Фрогг II. Да, я не скоро их забуду.

Мистер Энтуисл издал короткий сухой смешок и откланялся.

Когда несколько позже в этот же день, часов в одиннадцать, мистер Энтуисл навестил Розамунд и Майкла, супруги только-только приходили в себя после состоявшейся накануне в их доме «сногсшибательной попойки», как выразилась Розамунд. При всем том Розамунд, невидимому, пребывала в великолепном настроении.

— Милый, — обратилась она к мужу, — как насчет капельки шампанского? Просто чтобы поскорее очухаться, а заодно выпить за будущее. О, мистер Энтуисл, как это немыслимо удачно, что дядя оставил нам деньги именно сейчас!

Юрист заметил, что лицо Майкла Шейна стало на мгновение хмурым, почти мрачным, но его жена безмятежно продолжала:

— Потому что представляется чудный случай поставить одну вещичку. Там изумительная роль для Майкла, и даже для меня найдется крохотная ролька. Это, знаете, об одном из этих молодых преступников, сплошь все самые новые идеи. Он, знаете ли, ворует и убивает, а полиция и общество травят его, а под конец оказывается, что он святой.

Шокированный мистер Энтуисл хранил ледяное молчание. «Что за вздор несут эти молодые идиоты!» — размышлял он.

Все еще слегка нахмуренный Майкл наконец вмешался:

— Не думаю, Розамунд, чтобы мистеру Энтуислу это было интересно. Помолчи немного и дай человеку возможность сказать, зачем он пришел к нам.

— Надо уладить пару мелочей, — сказал юрист. — Я только что из Литчетт Сент-Мэри.

— Значит, это все-таки тетку Кору убили! Мы видели в газетах. Бедная старушка! Я все смотрела на нее на похоронах дяди Ричарда и думала, что лучше уж быть мертвой, чем такой нелепой и несуразной на вид, — и вот она и вправду мертва. Наша вчерашняя компания просто не могла поверить, когда я сказала, что это мою родную тетку убили. Они все чуть не умерли со смеху, правда, Майкл?

Майкл Шейн не ответил, и Розамунд, которую все это явно забавляло, продолжала:

— Два убийства, одно за другим. Многовато, не так ли?

— Не будь дурой, Розамунд. Твой дядя Ричард вовсе не был убит.

— А Кора думала, что был.

Мистер Энтуисл вмешался:

— Вы ведь вернулись в Лондон после похорон?

— Ну, конечно, в одном поезде с вами.

— Разумеется, разумеется. Я старался дозвониться к вам на следующий день, но никто не отвечал.

— Ой, как мне жаль! Что же мы тогда делали? Значит, это было позавчера. До двенадцати мы были дома, это точно. Потом ты, Майкл, ушел, чтобы поймать Розенхейма и Оскара, а я отправилась по магазинам. Мы должны были встретиться с Джанет, но каким-то образом разошлись. Вечером мы обедали в «Кастилии» и вернулись часов в десять. Кстати, мистер Энтуисл, мы получим деньги сейчас или придется ждать еще целую вечность?

— Боюсь, — ответил Энтуисл, — что закон в таких делах не склонен торопиться.

— Но ведь мы можем получить аванс, правда? — Розамунд казалась встревоженной, — Майкл сказал, мы можем. Ведь это страшно важно из-за постановки, понимаете?

Майкл вставил, приятно улыбаясь:

— О, никакой особой спешки нет. Просто надо решить, воспользоваться этим случаем или подождать, не подвернется ли что-нибудь еще.

Мистер Энтуисл успокаивающе заметил:

— Будет нетрудно выдать вам авансом необходимую сумму.

— Тогда все в порядке. — Розамунд вздохнула с облегчением. — А тетя, оставила она что-нибудь?

— Несколько сот фунтов и кое-какую мебель.

— Хорошую?

— Нет.

Розамунд явно утратила интерес к разговору о наследстве, и мысли ее потекли по иному руслу:

— Как-то странно все это. Сначала тетя Кора ляпнула после похорон про убийство, а на следующий день и ее убили. Непонятно, правда?

Воцарилось неловкое молчание. Потом мистер Энтуисл спокойно ответил:

— Да, не совсем понятно.

Пока Сьюзен Бэнкс, облокотившись о стол, что-то говорила со свойственным ей оживлением и энергией, мистер Энтуисл внимательно рассматривал ее.

Ничего общего с очаровательной внешностью Розамунд. Но лицо привлекательно одушевленностью всех черт. Полные, чувственные губы, подчеркнуто женственная фигура. В то же время Сьюзен напомнила ему покойного Ричарда Эбернети. Форма головы, линия подбородка, глубоко посаженные вдумчивые глаза, В ней чувствовались также сила характера, дальновидность и смелость в суждениях. Из трех представителей молодого поколения Эбернети она одна, казалось, была выкована в том же огне, что и семейное богатство и благополучие. Ричард Эбернети, подумал мистер Энтуисл, безусловно, нашел в Сьюзен качества, которые искал. Но в своем завещании он ничем ее не выделил. Почему же? Логичнее всего предположить, что причиной тут был человек, которого его племянница выбрала себе в мужья.

Взгляд мистера Энтуисла осторожно скользнул через плечо Сьюзен туда, где стоял Грегори Бэнкс и с отсутствующим видом затачивал карандаш.

Худой, бледный молодой человек с заурядной внешностью и рыжеватыми волосами. На фоне яркой Сьюзен он казался совершенно бесцветным. И все же в незаметности Грегори Бэнкса было что-то вызывающее неосознанную тревогу. Он явно не подходил на роль мужа Сьюзен, но тем не менее она настояла на этом замужестве, преодолела все препятствия. Почему? Что она разглядела в нем?

«Да и сейчас, спустя полгода после свадьбы, она без ума от этого парня», — сказал себе мистер Энтуисл.

Таких женщин старому юристу приходилось встречать нередко. Для Сьюзен центром мироздания был Грег, а подобные настроения таят в себе опасность.

Сьюзен тем временем быстро и возмущенно говорила:

— Просто безобразие. Помните ту женщину, которую убили в прошлом году в Йоркшире? Никто даже не был арестован. Похоже, сельская местность кишмя кишит бандитами, которые вламываются в дома и нападают на одиноких женщин, а полиции на это наплевать.

Мистер Энтуисл протестующе покачал головой:

— Не хулите полицию, Сьюзен. Там работают люди умные, упорные и терпеливые. Даже если газеты замолчали, это еще не означает, что дело закрыто. Это далеко не так.

Тут Сьюзен вспомнила:

— С тетей Корой ведь жила компаньонка. Вы не думаете, что это она? Оставила тетя ей что-нибудь?

— Недорогую аметистовую брошь и несколько изображений рыбацких поселков, ценных только как сувенир.

— Нужно иметь достаточный повод для убийства, если, конечно, речь не идет о каком-то психе.

Мистер Энтуисл ответил со смешком:

— Пока что единственный человек, у которого был такой повод, это вы, моя дорогая.

— Что такое? — Грег внезапно сунулся вперед. Казалось, он пробудился ото сна. В его глазах загорелся недобрый огонек, Грег уже не производил впечатления незаметной фигуры на заднем плане. — Куда это вы клоните? Какое отношение имеет к этому Сью?

Голос Сьюзен прозвучал резко:

— Прекрати, Грег! Мистер Энтуисл не имел в виду ничего плохого.

— Просто шутка, — подтвердил, словно прося прощения, юрист, — и, боюсь, не очень удачная. Кора оставила все свое имущество вам, Сьюзен. Но для молодой дамы, которая только что унаследовала несколько сот тысяч фунтов стерлингов, какие-то жалкие несколько сотен вряд ли могут послужить мотивом для убийства.

— Она оставила свои деньги мне?! — Голос Сьюзен звучал удивленно. — Как странно! Она меня, можно сказать, вовсе и не знала. Почему это, как вы думаете?

— Насколько мне известно, до нее дошли какие-то слухи… э… об осложнениях, связанных с вашим замужеством. В свое время ее собственный брак тоже наделал немало шума, и, наверное, она хотела, ну, выразить вам чувство солидарности, что ли…

Сьюзен спросила с заинтересованным видом:

— Она ведь вышла за художника, которого вся наша семья терпеть не могла. Он был хорошим художником?

Мистер Энтуисл решительно покачал головой.

— Там, в коттедже, есть его картины?

— Да.

— Тогда я сама посмотрю. Ведь мне, наверное, придется поехать туда? Кто-нибудь там сейчас есть?

— Я договорился с мисс Джилкрист, она пока останется там.

Грег вставил:

— У нее, должно быть, крепкие нервы, если она не боится оставаться в доме, где совершено убийство.

— Мисс Джилкрист вполне разумная женщина. И кроме того, — сухо добавил Энтуисл, — не думаю, что ей есть куда деваться, пока она не приискала себе другого места.

— Значит, смерть тети Коры оставила ее у разбитого корыта? Она и тетя дружили?

Мистер Энтуисл взглянул на Сьюзен с некоторым любопытством, не совсем понимая, что та имеет в виду.

— Более или менее, — сказал наконец он. — Кора никогда не обращалась с мисс Джилкрист как с прислугой.

— Значит, она обращалась с ней гораздо хуже. Этим несчастным так называемым «дамам» сейчас приходится ох, как несладко. Постараюсь найти ей где-нибудь приличное место. Вряд ли это будет трудно. Она ведь умеет готовить?

— О да. Мне кажется, она возражает против черной работы. Кстати, Сьюзен, ваша тетушка назначила своим душеприказчиком Тимоти.

— Тимоти! — насмешливо воскликнула Сьюзен. — Да ведь дядя Тимоти просто миф. Его же никто никогда не видит.

— Я, — сообщил мистер Энтуисл, посмотрев на часы, — как раз еду к нему сегодня вечером. Заодно скажу ему, что вы решили сами съездить в Литчетт Сент-Мэри.

— Думаю, что это займет у меня не больше двух дней. Мне не хочется надолго уезжать из Лондона. У меня столько идей, хочу стать коммерсанткой.

Мистер Энтуисл осмотрелся в невзрачной гостиной этой крошечной квартиры. Грег и Сьюзен явно были стеснены в средствах.

— Какие у вас планы на будущее, осмелюсь спросить?

— Я присмотрела помещение на Кардиган-сквер. Полагаю, в случае необходимости вы сможете выдать мне немного денег вперед? Возможно, мне придется внести залог.

— Это мы устроим. Я несколько раз звонил вам на следующий день после похорон, хотел спросить насчет аванса, но вас, наверное, не было в городе?

— О нет, — быстро ответила Сьюзен. — Мы в тот день вообще никуда не выходили.

Грег тихо добавил:

— Знаешь, Сью, мне кажется, наш телефон был тогда не в порядке. Помнишь, во второй половине дня я никак не мог дозвониться к себе на службу. Я хотел сообщить на станцию, но на следующий день все наладилось.

— Телефоны, — подтвердил мистер Энтуисл, — оказываются иногда штукой крайне ненадежной.

Сьюзен внезапно спросила:

— Откуда тетя Кора узнала о нашем браке? Ведь венчания в церкви не было, и мы никому ничего не говорили заранее.

— Возможно, ей сказал Ричард. Она изменила свое завещание примерно три недели назад — по старому завещанию все отходило какому-то теософскому обществу, то есть приблизительно в то время, когда он навестил ее.

Сьюзен, казалось, была поражена.

— Дядя Ричард навещал ее? Я и понятия не имела об этом. Выходит, вот когда…

— Когда что?

— Ничего, — сказала Сьюзен.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

— Очень любезно с вашей стороны, что вы приехали, — говорила своим чуть хрипловатым голосом Мод, встречая мистера Энтуисла на платформе в Бэйхэм Комптоне. — Будьте уверены, Тимоти и я ценим это. По правде сказать, для Тимоти ничего не могло быть хуже, чем смерть Ричарда.

Мистеру Энтуислу как-то не приходило в голову воспринимать кончину своего друга с такой точки зрения. Но он уже убедился в том, что миссис Тимоти Эбернети могла подходить к вещам только так. Продолжая развивать эту тему, Мод подвела своего спутника к потрепанной машине, по-видимому, баснословно древнего возраста.

— Прошу прощения за нашу старую тарахтелку, — сказала она. — Мы просто не можем позволить себе купить новую. У этой два раза меняли двигатель. Надеюсь, она заведется, а то иногда приходится действовать вручную.

Мод несколько раз нажала на стартер, но добилась лишь слабого пофыркивания. Мистер Энтуисл, которому в жизни не приходилось заводить автомобильный двигатель, начал нервничать, но Мод сама вылезла из машины и, энергично крутанув пару раз пусковой ручкой, пробудила мотор к жизни. Счастье, подумал с чувством облегчения Энтуисл, что Мод такая здоровая и крепко сбитая женщина.

— Ну вот, — говорила тем временем она. — Эта паршивка недавно подвела меня. Вдруг застряла, когда я возвращалась с похорон. Пришлось отшагать несколько миль до ближайшего гаража и переночевать в тамошней гостинице, пока механик разобрался с машиной. Разумеется, Тимоти это ужасно расстроило. Я была вынуждена позвонить ему и сказать, что вернусь только на следующий день. Он так разволновался. Конечно, я стараюсь по возможности скрывать от него всякие неприятности, но как скроешь, например, убийство Коры? Такие вещи, как убийство, просто гибель для больных людей вроде Тимоти. Впрочем, Кора всегда была идиоткой.

Мистер Энтуисл в молчании переваривал это замечание, а Мод продолжала:

— Мне кажется, мы с Корой не встречались со времени моей свадьбы. Мне не хотелось тогда говорить Тимоти: «Твоя младшая сестра совершенно ненормальная». Но я действительно считала ее такой. Чего только она, бывало, не говорила! Случалось, я просто не знала, что делать — сердиться или смеяться. Ну, да что там, теперь она, бедняжка, за все это заплатила. Но ее смерть кажется мне такой бессмысленной. Кому понадобилось ее убивать? И вообще так глупо совершать убийство, если в этом нет безусловной необходимости.

— Вы считаете, убийство Коры было необходимостью?

— Я не знаю, что и считать, настолько все это дико.

«Должно ли убийство иметь смысл? — размышлял про себя мистер Энтуисл. — Теоретически говоря, да. Но ведь известно и множество бессмысленных преступлений. Все зависит, — решил он, — от мышления убийцы».

Машина свернула в ворота Стэнсфилд-Грейндж. В свое время это была привлекательная вилла с большим садом, но сейчас все выглядело несколько унылым и заброшенным. Мод вздохнула:

— Все заросло. Теперь у нас работает один старик, да и от него мало проку. Должна сказать, это просто счастье, что можно будет потратить кое-что на дом и сад и привести их в порядок. Мы оба так любим это место. А я уже побаивалась, что нам придется продать виллу. Само собой, Тимоти я ничего такого не говорила — он с ума бы сошел.

Они подъехали к парадному входу старого дома, выстроенного в георгианском стиле. Здание давно уже нуждалось в покраске.

— Никакой прислуги, — раздраженно выкладывала свои невзгоды Мод, пока они поднимались по ступенькам и входили в дом. — Приходят на несколько часов две женщины, и это все. Если днем мне нужно куда-то выйти, Тимоти остается совершенно один, и, случись с ним что-нибудь, кто ему поможет? Правда, я ставлю телефон поближе к его креслу, так что он может сразу позвонить доктору Бартону, если почувствует себя плохо.

Мод ввела гостя в гостиную, где около камина был уже накрыт к чаю стол, и, водворив там мистера Энтуисла, ненадолго исчезла. Вернувшись с кипящим чайником, домашним кексом и свежими булочками, она захлопотала возле гостя.

— А что Тимоти? — поинтересовался тот, и Мод разъяснила, что отнесла мужу поднос с чаем перед тем, как уехать на станцию.

— Он теперь немного вздремнет, — добавила хозяйка дома, — и вам лучше всего побеседовать с ним после этого. Постарайтесь только не слишком волновать его.

Мистер Энтуисл заверил, что проявит максимум осторожности. Глядя на нее, освещенную отблесками огня в камине, он внезапно понял, что жалеет Мод. Эта женщина внушала ему искреннее сострадание. Такая крупная, практичная, здоровая, полная здравого смысла, но столь трогательно уязвимая в одном-единственном отношении. Ее любовь к мужу слишком уж походила на любовь материнскую, решил мистер Энтуисл. Мод Эбернети не произвела на свет ребенка, хотя была просто создана для материнства. И больной муж стал для нее ребенком, которого она лелеяла и охраняла. «Бедная миссис Тим», — подумал про себя старый юрист.

— Хорошо, что вы приехали, Энтуисл.

Тимоти приподнялся в своем кресле, протягивая руку гостю. Это был крупный мужчина, очень похожий на своего брата Ричарда. Но то, что в Ричарде было силой, в Тимоти обернулось слабостью. Линии рта и подбородка выдавали нерешительность характера, глаза были менее глубоко посаженными. На лбу лежали морщины, порожденные привычкой часто хмуриться от раздражения. Его статус инвалида подчеркивали плед на коленях и богатая коллекция лекарств на столике справа от кресла.

— Я не должен нервничать, — сказал Тимоти предостерегающим тоном. — Врач категорически запретил мне это. Все время твердит, чтобы я не волновался. Но легко сказать! Сначала смерть Ричарда, похороны и завещание — и какое завещание, бог мой! — а теперь вот малютка Кора убита топором. Топором! Англия полна бандитов. И куда только катится эта проклятая страна, хотел бы я знать!

В ответ мистер Энтуисл, привычный к такого рода началу, ограничился неопределенными успокаивающими словами.

— Все из-за этого окаянного лейбористского правительства, — продолжал бушевать Тимоти. — Взгляните на нас. Не можем раздобыть приличного садовника, не в состоянии нанять прислугу, бедная Мод вынуждена сама до изнеможения возиться на кухне. Кстати, милочка, неплохо бы сегодня к обеду камбалу и сладкий пудинг. А перед этим немного консоме, а? Доктор Бартон сказал, что я должен поддерживать свои силы. Так о чем это я? Ах да, Кора! Можете себе представить, каково это человеку услышать, что его родная сестра убита. У меня были перебои с сердцем минут двадцать, не меньше. Вы должны позаботиться обо всем вместо меня, Энтуисл. Я абсолютно не в силах заниматься чем-либо, связанным с этим делом. Кстати, что будет с Кориной долей денег Ричарда? Перейдет ко мне, надо думать?

Пробормотав что-то насчет дел по хозяйству, Мод поднялась и вышла из комнаты.

Тимоти откинулся в кресле и сказал:

— Теперь можно поговорить о делах без всяких женских глупых замечаний.

— Сумма, с которой должна была получать доход Кора, — разъяснил мистер Энтуисл, — теперь будет поделена поровну между вами и вашими племянником и племянницами.

— Но послушайте, — щеки Тимоти побагровели от негодования, — я ведь ее ближайший родственник! Единственный оставшийся в живых брат.

Мистер Энтуисл, стараясь не очень раздражать собеседника, изложил пункты завещания Ричарда Эбернети, заодно мягко напомнив Тимоти, что ему была послана копия этого документа.

— Уж не думаете ли вы, что я буду корпеть над этим юридическим жаргоном? — неблагосклонно вопросил тот. — Эти мне юристы! Я просто ушам своим не поверил, когда Мод вернулась домой и рассказала о завещании. Был уверен, что она что-то перепутала. Мод — лучшая женщина в мире, но женщины ни черта не смыслят в денежных делах. Мне кажется, моя жена даже не понимает, что, не умри сейчас Ричард, нам, пожалуй, пришлось бы выметаться отсюда.

— Но если бы вы обратились к Ричарду…

Тимоти рассмеялся отрывистым смехом, больше напоминавшим лай.

— Это не в моем стиле. Наш отец оставил всем нам по вполне приличной доле своих денег — на тот случай, если мы не захотим вступить в семейную фирму. Я не захотел. Духовно я выше торговли мозольным пластырем, Энтуисл. Ричарду мои взгляды пришлись не по душе. Ну, из-за налогов и всяких других причин мне пришлось реализовать значительную часть капитала. Как-то я намекнул Ричарду, что содержать этот дом становится трудновато. Он высказался в том смысле, что нам, дескать, лучше подыскать себе что-нибудь поменьше по размерам. Говорил, что и Мод тогда будет легче. О нет, я не стал бы просить Ричарда о помощи! Но, могу сказать вам, Энтуисл, все эти заботы ужасно отразились на моем здоровье. Человека в моем состоянии не следовало бы заставлять волноваться. Когда Ричард умер, я не мог не горевать — он мой родной брат и все такое, — но, естественно, я почувствовал облегчение при мысли о будущем. Однако условия завещания Ричарда меня обидели, и жестоко обидели.

— Вот как? — вопросительно протянул мистер Энтуисл. — Вы ожидали чего-то другого?

— Надо думать! Разумеется, я полагал, что после смерти Мортимера Ричард оставит все мне. Правда, сам он ничего об этом не говорил. Но он напросился к нам в гости вскоре после кончины Мортимера. Хотел поговорить о семейных делах вообще, интересовался моим мнением. Я, конечно, мало что мог ему сказать, ведь я жалкий инвалид, и мы с Моди живем затворниками. Но, на мой взгляд, обе эти девчонки вышли замуж по-дурацки. Короче говоря, я был уверен, что Ричард беседовал со мной как с человеком, который возглавит семью после его смерти. Черт побери, Энтуисл, я — Эбернети, последний Эбернети, и ко мне должно было перейти право распоряжаться всем!

В возбуждении Тимоти отшвырнул плед и выпрямился в кресле. Трудно было поверить, что этот человек немощен. Он выглядит, подумал мистер Энтуисл, вполне здоровым, хотя чрезмерно раздражителен и вспыльчив. Кроме того, старый юрист теперь понимал, что Тимоти Эбернети в глубине души всегда завидовал своему брату Ричарду, силе его характера и деловой хватке. Когда Ричард умер, Тимоти втайне возликовал, предвкушая, как теперь и он начнет распоряжаться судьбами других. Ричард Эбернети не дал ему такой возможности.

Внезапный взрыв кошачьих воплей в саду сорвал Тимоти с кресла. Подскочив к окну, он поднял раму и, схватив подвернувшийся под руку здоровенный том, с яростью швырнул в хвостатых мародеров, оглушительно прорычав при этом: «Брысь отсюда!»

— Чертовы кошки, — проворчал Тимоти, возвращаясь к своему гостю. — Губят сад, и я не выношу их проклятого мяуканья.

Усевшись, он спросил:

— Хотите выпить, Энтуисл?

— Не сейчас. Мод только что напоила меня великолепным чаем.

— Мод дельная женщина. Но она слишком много работает. Верите ли, ей даже приходится самой возиться с нашим драндулетом — она стала настоящим механиком.

— Я слышал, у нее что-то случилось с машиной, когда она возвращалась с похорон.

— Да. Она догадалась позвонить сюда, чтобы я не тревожился, но эта старая дура, наша поденщица, записала все так, что получилась полная бессмыслица. Я как раз вышел подышать свежим воздухом, доктор порекомендовал мне по возможности делать моцион, а вернувшись, нашел вот такую записку: «Хозяйка жалеет, автомобиль испортился, пришлось ночевать». Естественно, я подумал, что Мод еще в Эндерби. Позвонил туда и узнал, что она уехала утром. Хорошенькое дельце! Наша деревенщина оставила мне на ужин нечто совершенно несъедобное, да мне еще пришлось спуститься вниз самому все разогреть, самому приготовить себе чашку чаю. У меня мог бы быть сердечный приступ, но разве такого рода женщинам есть до этого дело? Как бы не так! Низшие классы забыли, что такое преданность.

Он мрачно задумался. Разговор возобновил Энтуисл.

— Не знаю, что именно рассказывала вам Мод про похороны и родственников. Из-за Коры был очень неловкий момент. Она вдруг преспокойно заявила, что Ричарда убили.

Тимоти хихикнул.

— Да, Мод говорила об этом. Все уставились в пространство и сделали вид, будто страшно шокированы. Но как это похоже на Кору! Помните, Энтуисл, когда она была еще девчонкой, то всегда ухитрялась сообразить, где собака зарыта. На нашей свадьбе она тоже что-то брякнула и расстроила Мод. Мод никогда ее не любила.

Тут и сама хозяйка дома вошла в комнату и решительно произнесла:

— Я думаю, дорогой, мистер Энтуисл провел с тобой достаточно времени. Тебе положительно необходимо отдохнуть. Если вы все уладили…

Уточнив некоторые детали, собеседники расстались, и на следующее утро мистер Энтуисл возвратился поездом в Лондон.

Оказавшись дома, он после некоторого колебания позвонил одному своему другу.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

— Вы не можете себе представить, как я рад вашему приглашению. — Мистер Энтуисл горячо пожал руку гостеприимному хозяину.

Эркюль Пуаро радушно указал на кресло у зажженного камина, и старый юрист уселся с легким вздохом. Стоявший поодаль стол был накрыт на двоих.

— Сегодня утром я вернулся из деревни, — сообщил мистер Энтуисл.

— Значит, вы хотите посоветоваться со мной по какому-то делу?

— Да. Боюсь, это длинная и запутанная история.

— Тогда поговорим об этом после обеда. Жорж!

Расторопный камердинер мгновенно появился в комнате с паштетом из гусиной печенки и с теплыми тостами в салфетке.

Часы пробили половину десятого вечера, когда мистер Энтуисл, воздавший честь превосходному обеду и теперь наслаждавшийся не менее великолепным портвейном, зашевелился в своем кресле. Подходящий психологический момент наступил. Теперь ему хотелось поговорить о своих заботах.

— Я не уверен, — начал он, — быть может, все это дело выеденного яйца не стоит. Но мне хотелось бы изложить факты и услышать ваше мнение.

После минутной паузы мистер Энтуисл в своей сухой, педантичной манере приступил к рассказу. Тренированный ум юриста позволил ему вспомнить все существенное, не добавляя в то же время ничего не имеющего отношения к делу. Это был на диво лаконичный и в то же время исчерпывающий отчет, по достоинству оцененный внимательно слушавшим мистера Энтуисла маленьким пожилым человечком с головой яйцеобразной формы. Когда тот закончил, Пуаро некоторое время обдумывал услышанное и наконец сказал:

— Ну, что же, все ясно. У вас зародилось подозрение, что ваш друг Ричард Эбернети убит? Это подозрение или предположение основывается только на одном, а именно на словах, сказанных Корой Ланскене на его похоронах. Уберите это — и не останется ровно ничего. Тот факт, что она сама была убита на следующий день, может быть чистейшим совпадением. Правда, Ричард Эбернети скончался внезапно, но его лечил уважаемый врач, который хорошо знал своего пациента. У врача не возникло никаких подозрений, и он выдал свидетельство о смерти. Ричарда похоронили или кремировали?

— Кремировали — по его собственному желанию.

— Значит, свидетельство о смерти должен был подписать второй врач — и он без колебаний сделал это. Итак, мы снова возвращаемся к главному, к словам Коры Ланскене. Вы были там и слышали ее. Она заявила: «Но ведь его убили, не так ли?»

— Да.

— И вы полагаете, что она сказала правду?

Энтуисл поколебался мгновение, потом ответил!

— Да.

— Почему?

— Почему? — Энтуисл повторил вопрос в легком замешательстве.

— Да, почему? Быть может, в глубине души вас уже тревожили обстоятельства смерти Ричарда?

Собеседник покачал головой: «Нет, нет, ничего подобного».

— Тогда дело в самой Коре? Вы хорошо ее знали?

— Я не видел ее больше двадцати лет.

— Узнали бы вы ее, случайно встретив на улице?

Мистер Энтуисл задумался.

— Возможно, прошел бы мимо. Ведь я помню ее худенькой девушкой. Это потом она превратилась в грузную пожилую женщину, на вид довольно жалкую. Но, думаю, разговорись мы с ней, оказавшись лицом к лицу, я обязательно узнал бы Кору. Та же челка на лбу, из-под которой она, бывало, поглядывала на собеседника, словно робкий зверек. Кроме того, осталась в ней и характерная манера отрывисто говорить, и привычка склонять голову набок перед тем, как выпалить что-нибудь особенно несуразное. Понимаете, как бы это сказать, была в ней индивидуальность.

— Значит, она осталась той же Корой, которую вы знали много лет назад. И она по-прежнему говорила возмутительные, по мнению окружающих, вещи. А что, в прошлом эти ее высказывания обычно оказывались правдой?

— В том-то и беда с Корой. Когда лучше было бы умолчать о правде, она выбалтывала ее.

— И на этот раз она не изменила себе. Ричарда Эбернети убили. И Кора не замедлила сообщить об этом факте.

Мистер Энтуисл заерзал в кресле.

— Вы считаете, его убили?

— Нет, нет, друг мой, не так быстро. Пока констатируем одно: Кора думала, что Ричарда Эбернети убили. Даже была уверена в этом. А для такой уверенности у нее должны были быть причины. Теперь скажите мне: когда она произнесла свою знаменательную фразу, раздался хор протестующих голосов, не так ли?

— Совершенно верно.

— Тогда Кора смутилась, сконфузилась и попробовала отказаться от своих слов. Инцидент был предан забвению, и все заговорили о другом. Припомните, не бросилось ли вам в глаза необычное выражение на чьем-то лице? Не запомнилось ли что-нибудь, скажем, странное?

— Нет.

— На следующий день Кору убили, и теперь вас мучит вопрос, нет ли тут причины и следствия?

— Полагаю, вам это кажется чистой фантастикой?

— Отнюдь. Если допустить, что наше предположение верно, то все вполне логично. Дело с убийством Ричарда Эбернети сошло великолепно — и вдруг оказывается, что есть человек, который знает правду! Естественно, этого человека надо заставить молчать, и как можно скорее.

— Итак, вы думаете, что это… убийство?

Пуаро ответил серьезным тоном:

— Я думаю, дорогой мой, то же, что и вы, а именно: что это дело стоит расследовать. Вы обращались в полицию?

— Нет. — Мистер Энтуисл покачал головой. — Мне показалось это нецелесообразным. Ведь я представляю семью Эбернети. Если Ричарда убили, то, по-видимому, лишь одним способом.

— Вы имеете в виду яд?

— Совершенно верно. И тело было кремировано, так что никаких улик не осталось. Но я решил, что самому мне необходимо знать правду. Вот почему, дорогой Пуаро, я обратился к вам.

— Кто был в доме в момент смерти Ричарда Эбернети?

— Старый дворецкий, кухарка и горничная. Казалось, это должен быть кто-то из них…

— Не втирайте мне очки, друг мой. Ведь Кора… она знала, что брата убили, но согласилась с тем, что лучше всего замять дело. Следовательно, это один из членов семьи, кого сам Ричард Эбернети, возможно, предпочел бы не обвинять открыто. Иначе Кора, которая все-таки любила своего брата, не оставила бы убийцу в покое. Вы согласны со мной?

— Я рассуждал примерно так же, — признался мистер Энтуисл, — хотя каким образом кто-то из членов семьи мог…

Пуаро прервал его:

— Когда дело касается яда, способов хоть отбавляй. Поскольку, как вы говорили, мистер Эбернети скончался во сне и никаких подозрений не возникло, убийца, должно быть, воспользовался наркотиком. Возможно, покойный принимал то или иное наркотическое средство, предписанное врачом.

— Так или иначе, — сказал мистер Энтуисл, — это вряд ли имеет значение. Все равно мы ничего не сумеем доказать.

— В случае с Ричардом Эбернети нет. Но убийство Коры Ланскене — иное дело. Как только мы узнаем, кто совершил это убийство, наверняка можно будет получить и интересующие нас доказательства. — Пуаро испытующе взглянул на собеседника. — А может, вы уже предприняли какие-то шаги?

— Весьма незначительные. Я пытался действовать главным образом методом исключения. Мне претит сама мысль о том, что среди Эбернети есть убийца. Я не могу поверить в это. Я полагал, что расспросы помогут мне сузить круг подозреваемых. Быть может, даже исключить всех родственников. Это означало бы, что Кора ошиблась в своем предположении и что ее собственная смерть на совести какого-то взломщика. Проблема, в конце концов, очень проста. Чем занимались члены семьи Эбернети в момент убийства Коры Ланскене?

— И чем же, — спросил Пуаро, — они занимались?

— Джордж Кроссфилд был в Хёрст-парке на бегах. Розамунд Шейн ходила по магазинам в Лондоне. Ее муж заканчивал переговоры о праве на постановку пьесы. Сьюзен и Грегори Бэнкс провели весь день дома. Тимоти Эбернети был у себя в Йоркшире, а его жена возвращалась на машине домой из Эндерби.

Энтуисл замолчал. Пуаро взглянул на него и понимающе кивнул головой.

— Это то, что они говорят. И все это правда?

— Просто не знаю, Пуаро. Я поделюсь с вами некоторыми моими собственными выводами. Джордж, возможно, и был в Хёрст-парке, но я не думаю, что это так. Он поспешил похвастаться, что поставил на двух лошадей, выигравших заезды. Я поинтересовался именами, и Джордж сразу же назвал их. После проверки оказалось, что на одну из лошадей сильно ставили, и она действительно победила. Но те, кто поставил на вторую, потеряли свои денежки.

— Интересно. Была ли у этого Джорджа настоятельная нужда в деньгах в момент смерти дяди?

— По-моему, деньги были нужны ему до зарезу. У меня нет доказательств, но я весьма подозреваю, что он спекулировал на средства своих клиентов и ему грозило судебное преследование.

Сделав паузу, мистер Энтуисл продолжал:

— Что касается Розамунд, то это просто очаровательная глупышка. Я никак не могу представить себе ее с топором в руках. Ее муж, Майкл Шейн, темная лошадка, он человек честолюбивый и, я бы сказал, крайне тщеславный. Правда, я знаю о нем очень мало. Нет никаких оснований подозревать его, но пока я не удостоверюсь, что он не лжет о своем времяпрепровождении в тот день, я не могу исключить его из списка подозреваемых.

— А насчет его жены у вас нет никаких сомнений?

— Нет. Правда, в ней чувствуется некая черствость, но топор… К тому же Розамунд такое хрупкое создание.

— И красивое! — добавил Пуаро с насмешливым огоньком в глазах. — А другая племянница?

— Сьюзен? Она полная противоположность Розамунд, обладает, по-моему, недюжинными способностями. Они с мужем оставались весь день дома. Я взял грех на душу и солгал, что тщетно пытался дозвониться им во второй половине дня. Грег тут же объяснил, что телефон был испорчен. По его словам, он и сам пробовал звонить, но безуспешно.

— А что он такое, этот Грег?

— Трудно сказать. Есть в нем что-то неприятное, а вот что именно, не поймешь. Сьюзен же напоминает мне Ричарда. Та же энергия, напористость, ум. Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, ей не хватает доброты и сердечности моего старого друга.

— Женщины никогда не бывают добрыми, — назидательным тоном произнес Пуаро, — хотя порой способны на нежность. Любит она своего мужа?

— До безумия, мне кажется. Но Пуаро, я даже на миг не могу поверить, чтобы Сьюзен…

— Вы предпочитаете Джорджа? Ну, что же, это вполне естественно. Что касается меня, то я лишен сентиментального преклонения перед молодыми и прекрасными дамами. Теперь расскажите мне о визите к представителям старшего поколения.

Мистер Энтуисл подробно описал свою поездку к Тимоти и Мод. Пуаро резюмировал:

— Итак, миссис Эбернети хороший механик, для нее нет секретов в устройстве автомашины. А мистер Эбернети, хотя ему нравится думать о себе как о беспомощном инвалиде, на самом деле не таков. Он ходит на прогулки и даже способен, судя по вашему рассказу, совершать поступки, требующие известной физической силы. Кроме того, он большой эгоист и всегда завидовал своему брату, его более сильному характеру и успеху в жизни. А как насчет этой Элен?

— Миссис Лео? Я ее ни на секунду ни в чем не подозреваю. К тому же ее невиновность легко доказать. Она была в Эндерби вместе с тремя слугами.

— Давайте поговорим конкретно, — продолжал Пуаро. — Чего вы хотите от меня?

— Я хочу знать правду, Пуаро, и вы как раз тот человек, который докопается до нее. Я знаю, вы больше не практикуете, но я прошу вас расследовать этот случай. Это деловое предложение: заботу о вашем гонораре я беру на себя.

Пуаро улыбнулся.

— Все равно все уйдет на налоги. Но, признаюсь, ваша история заинтересовала меня. Случай непростой. Все так туманно, так неопределенно. Вот что, друг мой, кое-что вам лучше сделать самому. После этого всем займусь я. Вам же следует побеседовать с врачом, который лечил мистера Ричарда Эбернети. Вы знакомы с ним?

— Да.

— Что он собой представляет?

— Средних лет, вполне компетентный, был в самых дружеских отношениях с Ричардом. Человек очень славный и порядочный.

— Так побывайте у него. С вами он будет откровеннее, чем со мной. Расспросите насчет болезни мистера Эбернети. Узнайте, какие лекарства тот принимал. Выясните, не говорил ли мистер Эбернети когда-нибудь врачу, что ему кажется, будто его отравляют. Кстати, эта мисс Джилкрист уверена, что в разговоре с сестрой он произнес слово «отравляют»?

Мистер Энтуисл подумал.

— Это ее выражение, но она из тех свидетелей, которые нередко заменяют услышанные слова другими, лишь бы правильно передать смысл сказанного. Если Ричард выразил опасение, что его хотят убить, мисс Джилкрист вполне мог прийти на ум яд, потому что она связала эти опасения Ричарда со страхами своей тетушки, которой казалось, будто ей что-то подмешивают в еду. Я могу как-нибудь вновь поговорить с мисс Джилкрист на эту тему.

— Пожалуйста. Или я сам поговорю. — Пуаро помедлил, а потом сказал несколько изменившимся тоном: — А вам не приходило в голову, друг мой, что ваша мисс Джилкрист, быть может, сама подвергается опасности? Подумайте: ведь Кора высказала свои подозрения в день похорон. Убийца не мог не задаться вопросом, не говорила ли она на эту тему с кем-нибудь еще, когда впервые услышала о смерти Ричарда. А если говорила, то, вероятнее всего, со своей экономкой. Я думаю, дорогой мой, лучше не оставлять ее в этом коттедже одну.

— Кажется, Сьюзен собирается туда.

— Вот как?

— Она хочет разобраться в Кориных вещах.

— Так, так… Ну, что же, друг мой, сделайте то, о чем я вас просил. И предупредите миссис Лео Эбернети, что я навещу Эндерби-холл. С этого момента я всем займусь сам.

И Пуаро ловко подкрутил усы.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Беседа с доктором Ларраби, добродушным человеком, отличавшимся, судя по цвету его лица, отменным здоровьем, не дала никаких утешительных результатов. Осторожно высказанные мистером Энтуислом подозрения о причинах смерти Ричарда Эбернети сначала несколько обидели врача как ставящие под сомнение его профессиональную репутацию. Потом он успокоился и подошел к делу объективнее. Версию о самоубийстве, выдвинутую юристом в порядке зондирования почвы, а также в качестве своего рода отвлекающего маневра, доктор Ларраби хотя и не отверг безоговорочно (учитывая последние грустные события в жизни его покойного пациента), но счел в высшей степени маловероятной. В ответ на вопросы мистера Энтуисла он со всей категоричностью утверждал, что за все время их знакомства Ричард ни разу даже не намекнул на свои подозрения насчет яда. Из лекарств ему были прописаны сламберил, весьма надежный и безобидный транквилизатор, таблетки с небольшим содержанием морфия, которые полагалось принимать в случае приступа, а также витамины в капсулах. Услышав это, мистер Энтуисл встрепенулся:

— Кажется, мне как-то прописывали нечто вроде этого. Это ведь такие маленькие желатиновые шарики, правда?

— Да. Они содержат в себе адексолин.

— А можно ли подмешать что-нибудь в одну из таких капсул?

Встревоженный намеками Энтуисла, врач признал, что при желании это можно сделать. Тут он, однако, настойчиво потребовал разъяснений по поводу того, какие у мистера Энтуисла вообще были основания затевать подобный разговор. Тому пришлось, хотя и весьма неохотно, рассказать о высказываниях Коры после похорон и о смерти ее самой на следующий день после этого. Доктор Ларраби, оказывается, ничего не знал об этом последнем обстоятельстве и выглядел искренне потрясенным. Мистер же Энтуисл удалился, чувствуя, что давивший его душу груз сомнений и опасения не стал легче после разговора с врачом.

В Эндерби юрист решил поговорить с Лэнскомбом. Поинтересовавшись для начала планами старого дворецкого на будущее и посетовав на то, что дом теперь придется продать и старику уже не суждено будет доживать свой век в Эндерби-холле, как тот надеялся, Энтуисл навел разговор на последние дни жизни хозяина.

— Что и говорить, сэр, мистер Эбернети был сам не свой после смерти мистера Мортимера.

— Да, это горе сломило его. К тому же он был больной человек, а у больных часто бывают странные фантазии. Насколько я понял, в последние дни жизни этим грешил и мистер Эбернети. Быть может, он иногда толковал о каких-то врагах, о том, что кто-то хочет причинить ему вред? Скажем, подмешать отраву в его кушанье?

Старый Лэнскомб казался удивленным и оскорбленным.

— Не могу припомнить ничего такого, сэр.

Мистер Энтуисл внимательно посмотрел на него.

— Вы преданный слуга, Лэнскомб, я знаю. Но если у мистера Эбернети и бывали такие причуды, то ведь в этом нет ничего особенного… просто, э-э… признак болезненного состояния.

— Вот как, сэр? Могу только сказать, что мистер Эбернети никогда не говорил ничего подобного мне или в моем присутствии.

Юрист понял, что лучше изменить тему.

— Перед смертью ваш хозяин пригласил к себе погостить кое-кого из родственников. Насколько мне известно, племянника и двух племянниц с мужьями. Доставили ему удовольствие эти визиты? Или он был разочарован?

Глаза Лэнскомба приобрели отчужденное выражение, старая спина чопорно выпрямилась.

— Мне об этом ничего не известно, сэр.

— А я думаю, вы кое-что знаете, — мягко возразил собеседник. — Вы хотите сказать, что не ваше дело распространяться о подобных вещах. Но бывают случаи, когда приходится нарушать принятые правила. Я был одним из самых старинных друзей вашего хозяина и очень любил его. Вы тоже. Поэтому я спрашиваю вас не как дворецкого, а как человека.

Лэнскомб мгновение помолчал, потом осведомился своим бесцветным голосом:

— Что-нибудь не в порядке, сэр?

— Сам не знаю. Надеюсь, что нет. А вам не казалось, будто что-то неладно?

— Разве только после похорон, сэр. Я не могу точно сказать, в чем, собственно, дело. Но миссис Лео и миссис Тимоти, обе они были вроде бы не в своей тарелке в тот вечер, когда все остальные разъехались.

— Вам известно содержание завещания?

— Да, сэр. Миссис Лео подумала, что мне, пожалуй, будет это интересно. Позволю себе сказать, сэр, что, на мой взгляд, завещание очень справедливое.

— Безусловно. Но, я думаю, это не то завещание, которое мистер Эбернети хотел составить после смерти сына. Не ответите ли вы теперь на мой вопрос?

— Это ведь только мое личное мнение, сэр, вы понимаете…

— Само собой разумеется. И что же?..

— Хозяин, сэр, был очень разочарован после того, как здесь гостил мистер Джордж. Мне кажется, он надеялся, что мистер Джордж похож на мистера Мортимера. Но мистер Джордж, если я позволю себе так выразиться, не подошел под образец. Супруга мисс Лауры, матери мистера Джорджа, всегда считали неподходящей для нее парой, и, я боюсь, мистер Джордж пошел в него. Потом приезжали барышни со своими мужьями. Мисс Сьюзен сразу пришлась хозяину по душе, такая красивая и бойкая молодая леди, но вот, по-моему, мужа ее мистер Эбернети терпеть не мог. Дамы сейчас выбирают себе странных супругов, сэр.

— А другая пара?

— О них я мало что могу сказать. Очень приятные молодые люди и на вид такие симпатичные. Вот только… мне думается, хозяин всегда избегал дам и господ, что выступают в театрах… Как-то он сказал мне: «Не могу понять, почему теперь всех тянет на сцену. Дурацкое занятие. Лишает людей остатков здравого смысла. И уж, во всяком случае, отражается на морали, нарушает чувство меры». Конечно, он прямо не имел в виду…

— Да, да, я понимаю. Ну, а после этих визитов мистер Эбернети уезжал сам — сначала к брату, а потом к своей сестре миссис Ланскене, не так ли?

— Насчет этого мне ничего не известно, сэр. То есть он как-то лишь обмолвился при мне, что собирается к мистеру Тимоти, а после куда-то в Сент-Мэри, запамятовал, как дальше.

— Вот именно. Не припомните ли, что oil говорил об этих поездках, когда вернулся?

Лэнскомб задумался.

— Прямо даже не знаю, что сказать… Он был доволен, что снова дома. Путешествия и ночевки в чужих домах утомляют его, он, помню, говорил. Вообще-то хозяин имел привычку говорить сам с собой вслух, не обращая на меня внимания, если я был рядом. Это и неудивительно: ведь он так привык ко мне.

— И доверял вам.

— Но я очень смутно помню его слова. Что-то насчет того, что он не знает, куда кто-то подевал свои деньги. Полагаю, это о мистере Тимоти. А потом он говорил, что, дескать, «женщина может быть дурой в девяноста девяти случаях и оказаться удивительно умной в сотом». Потом добавил: «Только сверстникам можно выложить все, что у тебя на душе. Они не подумают, как молодежь, что ты просто фантазируешь». И еще, но я не знаю, в какой это связи: «Не очень-то красиво подстраивать людям ловушки, но, право, не вижу, что я еще могу сделать». По-моему, сэр, он имел в виду помощника садовника: у нас как раз в то время начали пропадать персики из оранжереи.

Однако мистер Энтуисл не считал, что Ричард Эбернети имел в виду помощника садовника. Задав еще пару вопросов, он отпустил Лэнскомба и начал анализировать то, что узнал. Кое-что явно наводило на размышления. Безусловно, Ричард думал не о своей невестке Мод, а о сестре Коре, когда говорил о женской глупости и уме. И это ей он рассказал о своих «фантазиях». Кроме того, он упоминал о ловушке. Ловушке для кого?

Старый юрист мистер Энтуисл долго ломал голову над тем, что именно скажет он Элен. Наконец он решил быть с нею совершенно откровенным и посвятить ее во все.

Поговорив сначала о делах, в том числе о предстоящей продаже дома, он добавил:

— Я буду благодарен вам, Элен, если вы сможете побыть здесь еще немного. Видите ли, один мой друг, некий Эркюль Пуаро…

Элен перебила его:

— Эркюль Пуаро? Значит, вы думаете…

— Вы знаете о нем?

— Да. Одни мои друзья… но я думала, он давным-давно умер.

— Да нет, живехонек, хотя, разумеется, не молод.

Лицо его собеседницы стало бледным и напряженным. Она с усилием выговорила:

— Значит, вы думаете, Кора была права и Ричарда убили?

Тут мистер Энтуисл отвел душу и рассказал ей все, радуясь возможности доверить свои мысли и опасения человеку с таким ясным и спокойным умом, как у Элен. Когда он закончил, она сказала:

— Все это должно бы казаться просто фантастикой — по не кажется. В тот вечер, после похорон, Мод и я не могли не думать об этом. Твердили себе, что Кора дурочка, и все же тревожились и нервничали. А потом Кору убили, и я все пыталась внушить себе, что это лишь совпадение. Может, так оно и есть. Если бы только знать наверняка! Как все сложно.

— Да. Но Пуаро человек весьма оригинальный и в чем-то почти гений. Он прекрасно понимает, что нам нужна уверенность в том, что дело выеденного яйца не стоит.

— А если это не так?

— Что заставляет вас думать таким образом? — отрывисто спросил ее собеседник.

— Сама не знаю. Просто чувствую неладное. Не только слова Коры. Что-то еще в тот момент показалось мне странным.

— Странным? В каком смысле?

— Не знаю, это какое-то смутное ощущение, не больше.

— Связано оно с кем-то из присутствовавших в комнате?

— Да, похоже. Но я не могу сказать, кто или что это было… Я знаю, звучит просто глупо…

— Вовсе нет. Все это интересно, очень интересно. Вы умная женщина, Элен. Если вы что-то заметили, значит, что-то было.

— Да, но я не могу вспомнить, что именно. Чем больше я думаю…

— Не надо думать. Это плохой способ вспомнить что-либо. Со временем все вспомнится само собой. И тогда сообщите мне немедленно.

— Хорошо, — послушно ответила Элен.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Мисс Джилкрист решительным движением надела свою черную шляпку и подоткнула под нее выбившуюся прядку седых волос. Предварительное следствие было назначено на двенадцать часов дня, а сейчас еще нет одиннадцати. Ее серый костюм выглядит вполне прилично, подумала мисс Джилкрист, особенно с этой только что купленной черной блузкой. Конечно, ей бы хотелось быть одетой во все черное, но, увы, это ей не по средствам. Она окинула взглядом свою чистую и аккуратную спаленку, где на стенах красовались изображения гавани Бриксхэм, Коккингтон-Форджа, Энстейс-Коува. И на каждом размашистая подпись Коры Ланскене. С особой нежностью глаза мисс Джилкрист остановились на этюде с видом гавани в Польфлексане. Другой любящий взгляд, сопровождаемый вздохом, достался выцветшей фотографии на комоде, по которой можно было судить о том, что представляла собой незабвенная чайная «Под ивой». Внизу прозвонил звонок на входной двери, оторвавший мисс Джилкрист от созерцания ее сокровищ.

Мисс Джилкрист вышла из комнаты и поспешила вниз по лестнице. Звонок повторился, вслед за чем раздался сильный стук в дверь. Мисс Джилкрист почувствовала, что нервничает. На мгновение она даже замедлила шаг, но затем двинулась к двери, уговаривая себя не быть такой дурой.

На пороге стояла молодая, изящно одетая женщина в черном, с небольшим чемоданчиком в руках. Она сразу же заметила на лице мисс Джилкрист тревогу и быстро сказала:

— Мисс Джилкрист? Я Сьюзен Бэнкс, племянница миссис Ланскене.

— Ах, ну да, конечно. Входите, пожалуйста, миссис Бэнкс. Сюда, будьте любезны. Я не знала, что вы приедете на следствие, а то приготовила бы кофе.

— Благодарю, мне ничего не надо. Простите, если я испугала вас.

— Нет, нет, что вы, хотя, по правде говоря, я действительно чуточку испугалась. Очень глупо с моей стороны. Наверное, из-за следствия и оттого, что я… думала о всех этих вещах, но все утро я что-то нервничаю. Поверите ли, примерно полчаса назад в дверь позвонили, я едва смогла заставить себя открыть, хотя, разумеется, просто глупо думать, что… убийца вернется, да и зачем ему это? И конечно, это была всего-навсего монахиня, она собирала на сиротский приют, и я почувствовала такое облегчение, что дала ей два шиллинга. Но, прошу вас, садитесь, миссис Бэнкс. Вы приехали поездом?

— Нет, у меня машина. Проулок такой узкий, что я не смогла проехать к дому. Но у вас тут есть что-то вроде заброшенного карьера, и я оставила машину там.

Сьюзен Бэнкс оглядывала комнату.

— Бедная старая тетя Кора, — сказала она. — Тетя оставила все, что у нее было, мне, вы знаете?

— Да, мистер Энтуисл говорил мне. Надеюсь, мебель вам пригодится.

— Вряд ли. У меня есть своя обстановка. А это все пойдет с аукциона. Вот… разве только вы захотите что-нибудь взять. Я буду очень рада… — Сьюзен остановилась в некотором смущении, но мисс Джилкрист не нашла в предложении ничего странного и просияла.

— Вы очень добры, миссис Бэнкс. Но, видите ли, у меня тоже есть мои собственные вещи. Когда мне пришлось расстаться с моей маленькой чайной, знаете, из-за войны… это было так грустно… то я не все продала. Кое-что из мебели и картины, оставшиеся после моего папы, я сдала на хранение, потому что, я надеюсь, когда-нибудь у меня снова будет мой маленький домашний очаг. Но все равно, я вам очень благодарна, и если вам действительно не жаль, то вот этот раскрашенный чайный столик милой миссис Ланскене… Он такой очаровательный, и мы всегда пили за ним чай. Но, право же, мне неловко быть такой жадной, миссис Бэнкс. Ведь у меня уже есть все прекрасные картины миссис Ланскене и ее аметистовая брошь… Но, быть может, ее мне следует вернуть вам?

— Нет, нет, что вы.

— Вы хотите разобрать вещи? После следствия, наверное?

— Пожалуй, я останусь на пару дней и разберусь со всем.

— Вы хотите сказать, что будете ночевать здесь?

— Да, а что, это почему-либо сложно?

— О, конечно, нет, миссис Бэнкс. Я постелю свежие простыни на мою постель, а сама великолепно устроюсь здесь, на кушетке.

— Но ведь я вполне могу спать в комнате тети Коры.

— Вы… вы ничего не имеете против этого?

— Из-за того, что ее там убили? О нет, мисс Джилкрист. Нервы у меня достаточно крепкие. Там ведь… все теперь в порядке?

Мисс Джилкрист поняла смысл вопроса.

— Разумеется, миссис Бэнкс. Все одеяла отосланы в чистку, и мы с миссис Пэнтер выскребли всю комнату, Но поднимитесь и взгляните сами.

Комната, где Кору Ланскене настигла смерть, была чистой, свежей и абсолютно лишенной какой бы то ни было зловещей атмосферы. Взглянув с содроганием на украшавшее стену над камином изображение нагой полногрудой особы, собиравшейся войти в купальню, Сьюзен поинтересовалась:

— А где картины самой тети Коры?

— В моей комнате. Хотите посмотреть?

Мисс Джилкрист с гордостью продемонстрировала свои богатства. Окинув их критическим взором, Сьюзен подумала, что, судя по фотографической верности деталям и яркости красок, покойная, пожалуй, срисовывала свои творения с цветных почтовых открыток. Однако стоило ей отважиться высказать такое подозрение, как мисс Джилкрист разразилась возмущенными протестами. Дорогая миссис Ланскене всегда рисовала только с натуры. Однажды она получила солнечный удар из-за того, что не захотела уйти с солнцепека, уж очень хорошо было освещение!

Время, однако, приближалось к двенадцати, и обе женщины отправились к зданию сельской канцелярии, где их встретил прибывший поездом мистер Энтуисл.

В самой процедуре предварительного следствия не было ничего сенсационного. Показания об опознании личности убитой. Показания врача о характере ранений, повлекших за собой смерть. Его же мнение, что жертва в момент гибели, очевидно, была под действием какого-то наркотического, вероятнее всего снотворного, средства и оказалась застигнутой совершенно врасплох. Мисс Джилкрист рассказала, как и когда она обнаружила труп. Констебль и инспектор Мортон тоже дали свои показания. Коронер подвел итог. Вердикт был вынесен быстро и гласил: «Убийство, совершенное неизвестным лицом или лицами».

На том дело и кончилось. Мистер Энтуисл ловко провел дам мимо нескольких репортеров, щелкавших фотоаппаратами, в сельскую гостиницу и бар под названием «Королевский герб», где он предусмотрительно заказал ленч в отдельную комнату. Когда все уселись, он обратился к Сьюзен:

— Я и понятия не имел, что вы приедете сегодня. Мы могли бы отправиться вместе.

— Да, я говорила, что не собираюсь сюда. Но в последнюю минуту я подумала, что все-таки свинство, если не будет никого из семьи. Я позвонила Джорджу, но он страшно занят, у Розамунд репетиция, а дядя Тимоти вообще не в счет. Так что пришлось ехать мне. Грег не мог сопровождать меня: ему надо все уладить со своей нудной аптекой. У нас с ним грандиозные планы на будущее: кабинет красоты и тут же лаборатория для изготовления косметических средств по нашим собственным рецептам.

Пока Сьюзен оживленно говорила о своих замыслах, мистер Энтуисл сидел, погруженный в раздумья. Молодая женщина наконец заметила это и осведомилась, в чем дело.

— Простите меня за невнимательность, моя дорогая. Я думаю о вашем дядюшке Тимоти. Дело в том, что я несколько встревожен.

— Из-за дяди? Вот уж на вашем месте я не стала бы беспокоиться. Он просто симулянт и…

— Может быть, вы и правы. Но сейчас дело не в нем, а в его жене. Миссис Тимоти поскользнулась на лестнице, упала и вывихнула ногу. Она слегла, а ваш дядя в жутком состоянии.

— Потому что теперь ему придется ухаживать за ней, а не наоборот? Ничего, это ему только на пользу.

— Возможно. Но проблема в том, будет ли вообще уход за вашей бедной тетей? Ведь в доме нет прислуги.

— Н-да, — согласилась Сьюзен, — обстановка для стариков сложилась неважная.

После ленча все они не без опаски вышли из «Королевского герба», но репортеры, судя по всему, испарились. Впрочем, двое поджидали Сьюзен у ворот коттеджа. По подсказке мистера Энтуисла, она произнесла несколько необходимых, ничего не значащих фраз. Затем дамы вошли в дом, а мистер Энтуисл вернулся в гостиницу, где для него была оставлена комната. Похороны должны были состояться на следующий день.

— Моя машина все еще в карьере, — спохватилась Сьюзен. — Я пригоню ее в деревню позднее.

Мисс Джилкрист проговорила с оттенком тревоги в голосе:

— Только не очень поздно. Вы ведь не выйдете, когда стемнеет, правда?

Сьюзен взглянула на нее и рассмеялась.

— Уж не думаете ли вы, что убийца еще болтается где-нибудь поблизости?

— Нет, нет, что вы… — Мисс Джилкрист казалась несколько смущенной.

«Держу пари, она думает именно это, — мелькнуло у Сьюзен. — Как забавно!»

Мисс Джилкрист предложила выпить чаю и исчезла на кухне, а молодая женщина вошла в гостиную. Она пробыла там всего несколько минут, как раздался звонок в дверь. Сьюзен вышла в холл, и в ту же секунду на пороге кухни появилась мисс Джилкрист, вытирая о передник выпачканные в муке руки. Она нерешительно маячила позади Сьюзен, пока та направлялась к входной двери, и Сьюзен мысленно спросила себя, не полагает ли мисс Джилкрист, что снаружи ждет некто вооруженный топором. Неожиданный гость, однако, оказался пожилым джентльменом, который при виде Сьюзен вежливо приподнял шляпу и проговорил, одаряя ее отеческой улыбкой:

— Миссис Бэнкс, не так ли?

— Да.

— Мое имя Гатри, Александр Гатри. Я был старым другом миссис Ланскене. А вы, я полагаю, ее племянница, бывшая мисс Сьюзен Эбернети?

— Совершенно верно.

— Теперь, когда мы познакомились, не разрешите ли мне войти?

— Ну, разумеется.

Мистер Гатри тщательно вытер ноги о коврик, снял пальто и шляпу и проследовал за Сьюзен в гостиную.

— Это печальный случай, — заговорил посетитель, сам, судя по всему, отнюдь не склонный к меланхолии. — Да, весьма печальный случай. Я как раз оказался в здешних местах и решил, что, пожалуй, следует побывать на следствии и, конечно, на похоронах. Бедная глупенькая Кора! Я, миссис Бэнкс, знал Кору с первых дней ее замужества. Весьма восторженная особа, она дьявольски серьезно относилась к искусству и даже к Пьеру Ланскене как к художнику, я имею в виду. В общем он был ей не таким уж плохим мужем. Он, правда, погуливал, но Кора, к счастью, считала, что человек с артистическим темпераментом таким и должен быть. А во всем, что касалось искусства, Кора ровно ничего не соображала, хотя, заметьте, в других отношениях проявляла удивительно много здравого смысла.

— По-видимому, это общее мнение, — сказала Сьюзен. — Я-то, по сути дела, ее почти не знала.

— Да, да, она ведь рассорилась с родственниками, потому что они не оценили ее обожаемого Пьера. Она никогда не была хорошенькой, но что-то в ней было. И компанейская. Правда, бывало, не знаешь, что она скажет в следующий момент и действительно ли она наивна, или просто дурака валяет. Вечный ребенок, вот кем мы ее всегда считали.

Сьюзен предложила мистеру Гатри сигарету, но старый джентльмен отрицательно покачал головой.

— Благодарю вас, я не курю. Вас, должно быть, удивляет мой визит. По правде говоря, совесть у меня не совсем спокойна. Несколько недель назад я обещал Коре навестить ее. Обычно я бывал у нее раз в год. В последнее время у нее появилось хобби — скупать картины на местных распродажах, и она хотела, чтобы я взглянул на некоторые из них. Я ведь по профессии художественный критик. Само собой, большинство Кориных приобретений оказывались жуткой мазней, но вообще-то это не столь уж бесперспективное дело. Естественно, на каждой интересной распродаже присутствуют опытные перекупщики, так что на шедевры рассчитывать не приходится. Впрочем, иногда можно задешево приобрести что-нибудь довольно ценное. Кора к тому же была уверена, что у нее нюх на картины. На самом деле она была совершеннейшим профаном. Хотела, чтобы я приехал и взглянул на Рембрандта, которого она купила в прошлом году. Подумать только, Рембрандта! Копия — и при этом жалкая! Однажды ей действительно посчастливилось подцепить довольно приличную гравюру Бартолоцци, к сожалению, несколько подпорченную сыростью. Я продал ее потом для Коры за тридцать фунтов, и, разумеется, она возликовала. Я получил от нее восторженное письмо насчет итальянского примитивиста, которого она ухватила на каком-то аукционе, и обещал заехать посмотреть.

— Кажется, вот он, — сказала Сьюзен, указывая на одну из картин на стене.

Мистер Гатри встал, надел очки и подошел поближе.

— Бедная милая Кора, — произнес он наконец.

— Тут еще много других, — вставила Сьюзен.

Мистер Гатри неторопливо приступил к осмотру сокровищ искусства, собранных преисполненной надежд миссис Ланскене. Время от времени он сожалеюще прищелкивал языком или вздыхал. Наконец он снял очки и повернулся к Сьюзен:

— Грязь, миссис Бэнкс, замечательная вещь. Она покрывает романтической патиной самые ужасающие образчики бездарнейшей мазни. Боюсь, что Бартолоцци был удачей новичка. Бедняжка Кора. Но это делало жизнь для нее интереснее. Я благодарен судьбе за то, что мне не пришлось разочаровывать ее. Ну, миссис Бэнкс, я больше не вправе посягать на ваше время.

— Не хотите ли выпить с нами чаю? Он, наверное, уже готов.

— Вы очень добры, — охотно согласился критик, а Сьюзен вышла на кухню.

— Тут пришел некий мистер Гатри, и я пригласила его к чаю.

— Мистер Гатри? Ну, конечно, он ведь был большим другом милой миссис Ланскене. Знаменитый критик. Как удачно: я как раз напекла лепешек, и у меня найдется немного домашнего земляничного джема. Чай уже готов. О, прошу вас, миссис Бэнкс, не поднимайте этот тяжелый поднос, я сделаю все сама.

Тем не менее Сьюзен взяла поднос, а мисс Джилкрист последовала за ней с чайниками. В гостиной она радушно поздоровалась с гостем, и чаепитие началось. Мистер Гатри не скупился на похвалы домашним деликатесам, и мисс Джилкрист расцвела от этих комплиментов. Все действительно было восхитительно на вкус. Ясно, что тут мисс Джилкрист в своей стихии. Разговор, естественно, зашел о покойной хозяйке дома, и мистер Гатри между прочим сказал:

— Наверняка ее убил не какой-то случайный бродяга. Я, кстати, могу представить себе возможные причины ее убийства.

— Какие же? — быстро спросила Сьюзен.

— Она всегда была неосторожна, очень неосторожна. Кора, как бы это получше выразиться, обожала показывать, какая она, дескать, умная и как много знает. Ну, вроде ребенка, случайно вызнавшего чей-то секрет. Кора всегда выбалтывала чужие секреты, о которых ей удавалось пронюхать. Выбалтывала, даже если обещала молчать. Ничего не могла с собой поделать, это было у нее в крови.

Сьюзен молчала. Мисс Джилкрист тоже. Она казалась несколько озабоченной. Мистер Гатри продолжал:

— Да, чуточка мышьяка в чашке чая или присланная по почте коробка отравленных шоколадных конфет меня не удивили бы. Но пошлый грабеж и убийство — это кажется мне фантастическим. Впрочем, при теперешнем беззаконии в стране…

Поблагодарив хозяек за чай, мистер Гатри вежливо распрощался. Мисс Джилкрист пошла проводить его до двери и спустя несколько минут вернулась в комнату с небольшим свертком в руках.

— Должно быть, заходил почтальон, когда мы были на следствии. Он протолкнул это в дверное отверстие для почты и посылок. Интересно, что там… Похоже на свадебный пирог!

Сияя улыбкой, мисс Джилкрист развернула сверток. В нем была маленькая коробка, перевязанная серебряной лентой. На дне коробки лежал порядочный кусок пирога, усыпанного сверху миндалем. Мисс Джилкрист нетерпеливо схватила прикрепленную к крышке коробки карточку: «От Джона и Мэри». Кто же это может быть? Как глупо не указывать в таких случаях фамилию.

С наслаждением перебрав вслух всех возможных Джонов и Мэри из числа своих знакомых, подходивших под категорию новобрачных, мисс Джилкрист так и не вспомнила никого, кто мог бы прислать такой подарок. Еще раз посетовав на отсутствие фамилии отправителя или хотя бы обратного адреса на свертке, она подхватила поднос и удалилась на кухню. Сьюзен тоже встала:

— Я, пожалуй, пойду пристрою машину.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Гаража при сельской бензоколонке не было, и Сьюзен посоветовали поставить машину в «Королевском гербе», где для нее нашлось бы место. Так она и поступила, поставив автомобиль рядом с готовым отправиться в путь большим «даймлером». За рулем «даймлера» сидел шофер, а на заднем сиденье виднелась фигура укутанного в шарфы и плед пожилого иностранного джентльмена с внушительными усами.

Мальчишка, с которым Сьюзен говорила насчет своей машины, смотрел на нее с таким жадным вниманием, что вряд ли уловил смысл сказанного хотя бы наполовину. Наконец он не выдержал и спросил с благоговением в голосе:

— Э, вы ведь племянница, верно?

— Как понять?

— Вы племянница дамы, что убили?

— Да, ну и что же?

— А! То-то я все думал, где же это я видел вас прежде.

«Тоже мне малолетний вампир», — подумала Сьюзен, возвращаясь в коттедж, где мисс Джилкрист встретила ее с чувством неприкрытого облегчения. На ужин было подано спагетти, и Сьюзен представился еще один случай убедиться, что мисс Джилкрист действительно превосходная кулинарка. За кофе она предложила Сьюзен кусочек свадебного пирога, но та отказалась. Сама мисс Джилкрист откушала пирога с удовольствием и объявила его «совсем недурным». Сьюзен, не мешая собеседнице беззаботно чирикать о чем попало, сидела молча, ожидая подходящего момента завязать беседу о том, что интересовало лично ее. Наконец она сочла, что этот момент наступил, и спросила:

— Мой дядя Ричард, кажется, заезжал сюда незадолго до смерти. Выглядел он больным уже тогда?

— Да нет, я бы не сказала. Такой бодрый и энергичный мужчина. Мисс Ланскене очень удивилась, увидев его. Она сказала: «Ну и ну, Ричард, сколько лет, сколько зим!» А он в ответ: «Да вот, решил заехать, взглянуть, как у тебя дела». Она ему и скажи: «О, у меня-то все в порядке». Мне кажется, миссис Ланскене немножко обидело, что он приехал так вот, почти случайно. А мистер Эбернети сказал: «Кто старое помянет, тому глаз вон. Ведь теперь остались только ты, я и Тимоти, а с ним ни о чем нельзя говорить, кроме его драгоценного здоровья. Ну а ты… Что ж, Пьер, видимо, сделал тебя счастливой, так что, похоже, я был не прав, признаю. Довольна теперь?» И как мило он все это высказал. Видный джентльмен, хотя и пожилой, конечно. Он остался у миссис Ланскене на ленч.

Сьюзен помедлила и задала следующий вопрос:

— Была тетя Кора удивлена, когда он умер?

— О да, ведь это случилось внезапно, не так ли?

— Да, внезапно… Значит, она удивилась… А он не намекал ей на то, как серьезно он болен?

— Ах, вот что… — Мисс Джилкрист на секунду задумалась. — Пожалуй, что-то такое было. Я помню, миссис Ланскене потом говорила, что он очень постарел, даже одряхлел.

— Но вам он не показался дряхлым?

— На вид нет. Но ведь я с ним почти не говорила. Естественно, я оставила их вдвоем.

Сьюзен бросила на нее испытующий взгляд. Не из тех ли она женщин, что подслушивают у дверей? Сьюзен не сомневалась в честности мисс Джилкрист, и ей бы в голову не пришло заподозрить ее, скажем, в том, что она обманывала хозяйку в денежных делах или вскрывала чужие письма. Но ведь любопытство можно облечь в безупречно корректные формы. Она, например, могла найти срочное дело в саду поблизости от открытого окна или вытирать пыль в холле. И тогда, разумеется, просто не могла не услышать чего-нибудь.

— Вы не слышали, о чем они говорили? — спросила Сьюзен.

Чересчур в лоб. Мисс Джилкрист вспыхнула от негодования:

— Могу вас заверить, миссис Бэнкс, что у меня нет привычки подслушивать!

«Значит, подслушивала, — решила про себя Сьюзен, — иначе просто сказала бы „нет“».

Вслух же она произнесла:

— Прошу прощения, мисс Джилкрист, я совсем не имела в виду это. Просто в этих маленьких коттеджах иногда невольно слышишь буквально все. Видите ли, сейчас, когда оба они мертвы, родным важно и интересно знать, о чем они беседовали в свою последнюю встречу.

Готово, мисс Джилкрист попалась на удочку:

— Тут вы правы, миссис Бэнкс, дом небольшой, и я, конечно, понимаю, что вам хотелось бы знать, о чем они говорили. Но, боюсь, я не смогу вам особенно помочь. Кажется, они толковали о здоровье мистера Эбернети и о том, что у него, э, иногда появляется что-то вроде фантазий, если можно так сказать. Судя по его внешнему виду, я бы о нем такого никогда не подумала. Но в конце концов, он был болен, а больные люди часто приписывают свое нездоровье внешним, так сказать, причинам. Моя тетушка, например…

Мисс Джилкрист в подробностях описала случай со своей тетушкой. Сьюзен, как до нее мистер Энтуисл, постаралась незаметно перевести разговор на другое:

— Да, да, мы так и думали. Все дядины слуги были очень привязаны к нему, и, разумеется, их огорчает, что он считал, будто… — она сделала паузу.

— Само собой! Слуги всегда так обидчивы в подобных случаях. Помню, моя тетушка…

Сьюзен прервала ее:

— Полагаю, он подозревал слуг? Я имею в виду, думал, что они хотят отравить его?

От глаз молодой женщины не укрылось, что этот вопрос смутил мисс Джилкрист, и она быстро продолжала:

— Значит, это не был кто-то из прислуги? Называл он кого-нибудь конкретно?

— Я не знаю, миссис Бэнкс, правда, не знаю…

Но ее глаза избегали взгляда собеседницы. Сьюзен подумала, что мисс Джилкрист знает больше, чем говорит. Не исключено, что ей известно даже очень многое.

Решив пока не настаивать, Сьюзен спросила, какие у мисс Джилкрист планы на будущее.

— О, я как раз хотела поговорить с вами об этом, миссис Бэнкс, и спросить, как долго вам еще понадобится мое присутствие здесь. Мне ведь пора подыскивать себе другое место.

Сьюзен сказала, что, пожалуй, покончит со всеми делами за пару дней, и, несколько поколебавшись, добавила:

— Надеюсь, вы не сочтете за обиду, если я попрошу вас принять от меня трехмесячное жалованье?

— Вы так добры, миссис Бэнкс, поверьте, я глубоко вам признательна. И может, вы не откажетесь, я хочу сказать, если это потребуется… дать мне рекомендацию? Подтвердить, что я была при вашей родственнице… и что мною были довольны…

— Разумеется.

— Не знаю, могу ли я просить еще об этом. — Руки мисс Джилкрист задрожали, она тщетно пыталась придать твердость своему голосу. — Но если можно, то нельзя ли в рекомендации не упоминать об… обстоятельствах и даже не называть имя…

Сьюзен удивленно смотрела на нее.

— Боюсь, я не совсем понимаю вас.

— Это потому, что вы не задумывались об этом, миссис Бэнкс. Ведь речь идет об убийстве, о котором писали в газетах, так что каждый мог прочесть. Люди могут подумать: «Две женщины живут вместе, одна из них убита, уж не компаньонкиных ли это рук дело?» Неужели вы не понимаете, миссис Бэнкс? Я уверена, что, подыскивай я кого-нибудь, я бы дважды подумала, прежде чем связаться с …ну, да вы знаете, что я хочу сказать. Это так беспокоит меня, миссис Бэнкс, я ночами не сплю, все думаю: а что, если я так и не найду другой такой работы. Ведь больше я ничего не умею. Что же мне тогда делать?

Вопрос прозвучал как бессознательный крик души, и у Сьюзен внезапно сжалось сердце. Ей вдруг со всей отчетливостью представилось жалкое положение этой приятной, скромной женщины, для которой возможность заработать кусок хлеба зависит от страхов и капризов нанимателей. То, что сказала мисс Джилкрист, было правдой. Нанимая компаньонку, вы, безусловно, не пожелаете иметь возле себя человека, хоть как-то замешанного в деле об убийстве.

Сьюзен нерешительно произнесла:

— Но если полиция найдет человека, который сделал это?

— О, тогда, разумеется, все будет в порядке. Но найдут ли его? Я лично не думаю, чтобы у полиции была хоть какая-то идея насчет того, кто убийца. И если его не поймают, то обо мне будут думать, ну, пусть не как о самом вероятном виновнике, но, во всяком случае, как о человеке, который мог сделать это.

Молодая женщина задумчиво покачала головой. Действительно, мисс Джилкрист ровно ничего не выиграла от смерти Коры Ланскене, но ведь всем об этом не расскажешь.

— Не беспокойтесь, мисс Джилкрист, — наконец сказала она со своей обычной решительностью. — Я уверена, что смогу подыскать вам место у кого-нибудь из моих друзей. Это будет нетрудно.

Зазвонил телефон, и мисс Джилкрист вскочила, но Сьюзен остановила ее:

— Это, наверное, мой муж. Он обещал позвонить мне сегодня вечером.

Она пошла к телефону.

— Слушаю. Да, это миссис Бэнкс. — Наступила пауза, потом ее голос изменился. В нем зазвучали теплота и ласка. — Да, это я… О, все нормально… Убийство, совершенное неизвестным, как и следовало ожидать… Да, все, как мы думали… точно по плану… Я продам это барахло, нам из него ничего не пригодится… День, два, не больше. Грег, ты не… ты постараешься… Ах, это… Не беспокойся, я знаю, что делаю. Но, Грег… нет, нет, ничего. Спокойной ночи, дорогой.

Сьюзен повесила трубку. Близость мисс Джилкрист несколько стесняла ее. Та, вероятно, может слышать из кухни, куда тактично удалилась. Сьюзен хотела бы кое о чем спросить Грега, но предпочла промолчать. Она еще постояла у телефона, хмуря в раздумье лоб. Внезапно ей пришла в голову некая мысль.

— Разумеется, — сказала себе Сьюзен. — Как раз то, что надо.

Она вновь подняла трубку и заказала междугородный разговор. Спустя примерно четверть часа усталый голос телефонистки произнес:

— Боюсь, ваш номер не отвечает.

— Продолжайте вызывать, пожалуйста.

Тон у Сьюзен был властный. Она вслушивалась в далекие безответные гудки. Потом они вдруг прекратились, и капризный, слегка возмущенный мужской голос произнес:

— Ну, что такое?

— Дядя Тимоти?

— Что, что? Плохо вас слышу, говорите громче.

— Дядя, это Сьюзен Бэнкс.

— Какая Сьюзен?

— Бэнкс, Бывшая Эбернети. Ваша племянница Сьюзен.

— А, это ты, Сьюзен. В чем дело? Чего это тебе вздумалось звонить так поздно?

— Еще довольно рано.

— Нет, поздно. Я уже в постели.

— Вы, должно быть, ложитесь очень рано. Как тетя Мод?

— И только ради этого ты звонишь? Тетя очень страдает и совершенно беспомощна. В хорошенькое положение мы тут попали. Этот болван врач не может даже раздобыть сиделку. Я ничего не могу делать, даже пробовать не решаюсь. Понятия не имею, как мы вывернемся.

— Собственно, я насчет этого и звоню. Не подойдет ли вам мисс Джилкрист?

— Кто это? Никогда о такой не слышал.

— Компаньонка тети Коры. Очень милая и расторопная женщина.

— Готовить умеет?

— Да, она прекрасно готовит и могла бы ухаживать за тетей Мод.

— Все это хорошо, но когда она сможет приехать? Я тут один-одинешенек, только эти деревенские дуры заглядывают иногда, а сердце у меня то и дело шалит.

— Постараюсь отправить ее к вам как можно скорее. Быть может, послезавтра, подойдет?

— Ну, большое спасибо, — ворчливо прозвучал ответ. — Ты хорошая девочка, Сьюзен, спасибо тебе.

Сьюзен повесила трубку и прошла в кухню.

— Не хотели бы вы отправиться в Йоркшир и поухаживать за моей теткой? Она упала и вывихнула ногу, а от моего дядюшки толку как от быка молока. Он порядочная зануда, но тетя Мод молодчина. Для черной работы к ним приходит кто-то из деревни, но вы могли бы готовить и присматривать за тетей Мод.

Мисс Джилкрист в волнении уронила кофейник.

— Благодарю, благодарю вас, вы так добры и внимательны. Полагаю, я могу сказать о себе, что я неплохая сиделка, и, конечно, я смогу угодить вашему дяде и готовить ему вкусные легкие блюда. Вы, право же, очень добры, миссис Бэнкс, и, уверяю вас, я ценю это.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Сьюзен лежала в постели и тщетно пыталась уснуть. Позади был долгий день, и она устала. Сьюзен была уверена, что заснет, как только голова ее коснется подушки. Она никогда не страдала бессонницей, а сейчас вот лежит уже не один час, а сна ни в одном глазу и беспокойные мысли так и мечутся в голове.

Она ведь сама сказала, что не прочь ночевать в этой комнате, на этой кровати, принадлежавшей Коре Ланскене…

— Ну, хватит глупостей, надо выбросить все это из головы. — Сьюзен всегда гордилась тем, что у нее стальные нервы. К чему думать о том роковом дне? Лучше думать о будущем, которое ожидает ее и Грега. Эти помещения на Кардиган-стрит… как раз то, что им нужно. Салон красоты в первом этаже и очаровательная квартирка на втором. Заднюю комнату можно отлично приспособить под лабораторию для Грега. Грег успокоится, придет в себя. У него больше не будет этих непонятных заскоков, когда он смотрит на нее, по-видимому, не соображая, кто перед ним. Пару раз она даже испугалась… Старый мистер Коул, врач, предупреждал: «Если это повторится…» И это могло бы повториться, наверняка повторилось бы. Если бы дядя Ричард не умер именно в тот момент…

Дядя Ричард… Ему, пожалуй, не для чего было жить. Усталый и больной старик, потерявший сына. Право, это благо умереть как он, так спокойно, во сне… Ах, если бы уснуть. Просто идиотизм часами лежать вот так, слушая, как потрескивает рассохшаяся мебель да шуршат ветви за окном. Как все пустынно и тихо в деревне и непохоже на шумный равнодушный город. Там в окружении людей чувствуешь себя в безопасности. А тут… В домах, где кого-то убили, иногда начинает твориться что-то странное. Люди говорят, что в таких домах селятся привидения. Может, и про этот коттедж будут рассказывать, что в нем появляется привидение Коры Ланскене?

Тетя Кора… Странно, с первой минуты приезда сюда Сьюзен чувствует себя так, словно тетя Кора здесь, рядом с ней. Но это, конечно, вздор. Кора Ланскене мертва, и завтра ее похоронят. В доме нет ни души, кроме самой Сьюзен и мисс Джилкрист. Так почему же Сьюзен кажется, будто кто-то находится близ нее, в этой самой комнате?

Кора лежала на этой вот кровати, когда на нее обрушился удар топора… Лежала, ничего не опасаясь и не подозревая, погруженная в безмятежный сон, а теперь вот мысли о ней не дают спать Сьюзен.

Снова скрипнула мебель… или это чьи-то крадущиеся шаги? Сьюзен включила свет. Ничего. Надо же, как сдали нервы, нужно взять себя в руки. Расслабиться, закрыть глаза… Но вот же явственно слышен стон или болезненный вскрик. Такое впечатление, будто кто-то жестоко страдает, быть может, умирает.

«Я не должна, не должна давать волю фантазии, — шепотом приказала сама себе Сьюзен. — Смерть — это конец, после нее ничего нет и быть не может. Оттуда никто еще не возвращался. Или тут дело в воображении, которое рисует сцену из прошлого — умирающая женщина и ее предсмертный стон…»

Вот опять… гораздо слышнее… кто-то стонет от нестерпимой боли.

Нет, это не воображение. Сьюзен вновь включила свет, села в кровати и прислушалась. Стоны, безусловно, были самыми настоящими и доносились из соседней комнаты.

Молодая женщина спрыгнула на пол, набросила халат и вышла на площадку лестницы. Стукнула в дверь мисс Джилкрист, секунду помедлила и вошла. В комнате горел свет, а сама мисс Джилкрист сидела в постели и выглядела просто ужасно. Лицо ее было искажено от боли.

— В чем дело, мисс Джилкрист? Вам плохо?

— Да. Понятия не имею, что я такого… — Она попыталась спуститься с кровати, но тут ее одолел новый приступ рвоты, после чего она беспомощно откинулась на подушки.

Еле слышно мисс Джилкрист пробормотала:

— Пожалуйста, позвоните врачу… Должно быть, я что-то съела…

— Я дам вам выпить соды. Врача можно будет вызвать завтра, если не станет лучше.

Та покачала головой.

— Нет, позвоните ему сейчас. Мне… страшно плохо…

— Знаете вы его номер? Или посмотреть в справочнике?

Мисс Джилкрист, еле справляясь с вновь подступившей тошнотой, с трудом назвала номер. На вызов отозвался заспанный мужской голос.

— Кто? Джилкрист? А, на Мид-Лейн, знаю. Сию минуту буду.

Не прошло и десяти минут, как Сьюзен услышала звук подъехавшей машины и поспешила вниз встретить врача. Провожая его затем наверх, она коротко объяснила, что произошло. У доктора был вид человека, умеющего владеть собой и привыкшего к тому, что нередко его вытаскивают по ночам из дома без всякой на то нужды. Однако стоило ему осмотреть стонущую женщину, как выражение его лица изменилось. Дав Сьюзен несколько лаконичных указаний, он направился к телефону. Затем вошел к Сьюзен в гостиную.

— Я вызвал «скорую». Ее надо доставить в больницу.

— Ей действительно так плохо?

— Да. Я сделал ей укол морфия, чтобы ослабить боли, но похоже, что… Что она ела?

Сьюзен добросовестно перечислила все съеденное и выпитое.

— Вы ели и пили то же самое?

— Да.

— И с вами все в порядке? Никаких болезненных ощущений?

— Абсолютно никаких.

— Больше она ничего не ела? Скажем, рыбных консервов или колбасы?

— Нет. У нас был ленч в «Королевском гербе» после следствия.

— Ах да, конечно. Вы ведь племянница миссис Ланскене?

— Да.

Появилась «скорая помощь». Мисс Джилкрист увезли, и врач отправился вместе с ней. Он обещал позвонить утром.

Распрощавшись с врачом, Сьюзен поднялась наверх и на этот раз уснула моментально.

Народу на похоронах было порядочно. Явилось большинство местных жителей. Мистер Энтуисл поинтересовался, где мисс Джилкрист, и Сьюзен торопливым шепотом объяснила ему, что произошло. Юрист приподнял брови.

— Я бы сказал, довольно странный случай.

— О, сегодня ей уже лучше. Мне звонили из больницы. У людей такое бывает. Наверное, что-нибудь с пищеварением. Просто некоторые поднимают слишком много шума из-за таких вещей.

Мистер Энтуисл больше ничего не сказал. Сразу после похорон он уехал в Лондон.

Сьюзен же вернулась в коттедж. Она нашла несколько яиц и приготовила себе омлет. Затем поднялась в комнату Коры и принялась за разборку вещей покойной.

Ее прервал приход доктора. Он выглядел озабоченным. Сказав в ответ на вопросы Сьюзен, что мисс Джилкрист гораздо лучше, он попросил повторить, что больная ела и пила вчера. Сьюзен напрягла память и аккуратно перечислила все. Собеседника, однако, это явно не устроило.

— Наверняка было что-то, что она ела, а вы нет.

— Не думаю… лепешки, джем, чай, спагетти на ужин, больше ничего не могу припомнить. А что, у нее, несомненно, пищевое отравление?

Врач бросил на нее быстрый взгляд, подумал и решился:

— Это был мышьяк.

— Мышьяк? — Сьюзен была потрясена. — Вы хотите сказать, кто-то подсыпал ей мышьяк?

— Похоже на то…

— А не мог мышьяк попасть во что-нибудь случайно?

— Об этом-то я и думаю. Такие вещи маловероятны, хотя иногда случаются. Но если вы обе ели одно и то же…

Сьюзен кивнула.

— Это совершенно невозможно, — начала она, потом вдруг внезапно замерла. — Ну, конечно! Свадебный пирог.

— Какой свадебный пирог?

Сьюзен объяснила. Врач слушал с напряженным вниманием.

— Странно. И вы говорите, она не знает, кто прислал его? Что-нибудь от него осталось? И что с коробкой?

— Понятия не имею. Сейчас взгляну.

Вдвоем они принялись за поиски и наконец обнаружили на кухонном столе белую картонную коробку с оставшимися крошками пирога. Врач осторожно упаковал ее.

— Я позабочусь об этой вещице. А обертка, куда она могла деваться?

На этот раз поиски оказались безуспешными, и Сьюзен предположила, что оберточная бумага, должно быть, угодила в отопительный котел «Идеал».

— Вы ведь пока еще не уезжаете, миссис Бэнкс?

Это было сказано дружелюбно и непринужденно, но Сьюзен стало как-то не по себе.

— Нет, я пробуду здесь несколько дней.

— Прекрасно. Полиция, по всей вероятности, пожелает задать кое-какие вопросы. Эта мисс Джилкрист… Мне она всегда казалась приятной, но самой что ни на есть заурядной женщиной. Не из тех, знаете, у кого есть враги или какая-нибудь тайна в жизни. Свадебный пирог, по почте! Наводит на мысль о ревнивой женщине, но кому придет в голову ревновать к мисс Джилкрист?

— Действительно.

— Ну, мне пора. Понятия не имею, что это нашло на наш тихий Литчетт Сент-Мэри. Сначала зверское убийство, потом попытка отравления. Странно, что одно так быстро последовало за другим.

После ухода врача Сьюзен вернулась наверх к прерванной работе, оставив входную дверь открытой, так как в доме было душновато.

Кора Ланскене не была аккуратной или методичной женщиной. Чего только не было навалено в ящиках ее шкафа и стола! В одном были в беспорядке свалены туалетные принадлежности, письма, старые носовые платки и кисти для рисования. В другом под несколькими шерстяными свитерами Сьюзен обнаружила картонную коробку с двумя накладками для волос. Третий был набит старыми фотографиями и альбомами для эскизов. Сьюзен задумалась над групповым снимком, сделанным, очевидно, где-то во Франции много лет назад. На нем молодая и стройная Кора цеплялась за руку высокого долговязого мужчины, облаченного в нечто вроде вельветиновой блузы. Сьюзен решила, что это не иначе как покойный Пьер Ланскене.

Фотографии заинтересовали Сьюзен, но она отложила их в сторону, рассортировала сваленные в кучу бумаги и начала внимательно просматривать их. Примерно через четверть часа наступила очередь письма, которое она прочла дважды и на которое еще продолжала смотреть остановившимся взглядом, когда внезапно раздавшийся за спиной молодой женщины голос заставил ее привскочить и испуганно вскрикнуть.

— И что же ты нашла здесь, Сьюзен? Хэлло, в чем дело?

Сьюзен покраснела от раздражения. Возглас тревоги вырвался у нее помимо ее воли, и теперь она чувствовала себя несколько пристыженной.

— Джордж! Как ты меня напугал!

Ее кузен лениво улыбнулся.

— Похоже на то.

— Как ты здесь очутился?

— Дверь внизу открыта, и, не обнаружив ни одной живой души там, я поднялся сюда. Если же тебя интересует, как я попал в эти места вообще, то я отбыл сюда сегодня утром на похороны. Но моя старая колымага по дороге отказала. Что-то стряслось с мотором, а потом он вроде как прочистился сам собой. На похороны я уже опоздал, но решил уж доехать до места. Я знал, что ты тут.

Он помедлил и продолжил:

— Я звонил к вам домой, и Грег сказал мне, что ты отправилась вступать в права владения. Может, я могу чем-нибудь помочь?

Сьюзен задумчиво смотрела на Джорджа. Она мало общалась с этим своим родственником, и, когда они встречались, ей всегда было трудно разобраться в своих впечатлениях от него.

Она спросила:

— Зачем ты на самом деле приехал сюда, Джордж?

— Да как тебе сказать… Пожалуй, и для того, чтобы немного заняться сыскным делом. Я порядочно думал о тех, прошлых похоронах, на которых все мы присутствовали. Тетушка Кора тогда, безусловно, заварила густую кашу. Я все ломал голову над тем, были ли теткины слова пустой болтовней или имели под собой какую-то базу. А что в этом письме, которое ты так внимательно читала, когда я вошел?

Сьюзен медленно произнесла:

— Это письмо, которое дядя Ричард написал Коре после того, как приезжал сюда повидаться с ней.

Какие черные у Джорджа глаза! Они всегда казались ей карими, но это не так: они черные, а в черных глазах есть какая-то странная непроницаемость. Никогда не проникнешь в мысли человека с такими глазами.

Джордж медленно, лениво протянул:

— Что-нибудь интересное?

— Нет, не совсем, но…

— Можно взглянуть?

Секунду она колебалась, но потом вложила письмо в протянутую руку.

Джордж читал, повторяя монотонным голосом вслух отдельные фразы:

«Я был рад снова увидеть тебя после стольких лет… Ты прекрасно выглядишь… Обратная дорога была не очень утомительной…»

Внезапно голос его изменился, утратив свою ленивую мягкость:

«Пожалуйста, не говори никому о том, что я тебе рассказал. Возможно, все это ошибка. Твой любящий брат Ричард».

Джордж взглянул на Сьюзен.

— Что это значит?

— Это может значить все, что угодно. Не исключено, что он имел в виду просто свое здоровье… Или какие-то сплетни об общих знакомых.

— Да, сказать трудно. Все это очень неясно, но наводит на размышления… Интересно, что же все-таки он сказал Коре. Знает кто-нибудь, о чем он толковал с нею?

— Мисс Джилкрист, вероятно, знает, — сказала Сьюзен задумчиво. — Мне кажется, она подслушивала.

— Ах да, компаньонка. Кстати, где она?

— В больнице, куда она угодила после отравления мышьяком.

Джордж в изумлении уставился на нее.

— Ты шутишь!

— И не думаю. Кто-то прислал ей кусок отравленного свадебного пирога.

Ее собеседник опустился на один из стоявших в спальне стульев и протяжно свистнул.

— Похоже, — сказал он, — дядя Ричард не ошибся.

На следующее утро в коттедж зашел инспектор Мортон, сдержанный человек средних лет со спокойными, несуетливыми манерами, но с настороженным и проницательным взглядом.

— Вы понимаете, о чем идет речь, миссис Бэнкс, не так ли? — начал он. — Доктор Проктор уже говорил вам о мисс Джилкрист. Анализ крошек от пирога показал наличие мышьяка.

— Значит, кто-то умышленно хотел отравить ее?

— Смахивает на то. Сама мисс Джилкрист не в состоянии помочь нам. Твердит, что это совершенно невозможно, что никто не мог бы так поступить с нею. Не можете ли вы сказать что-нибудь по поводу этой истории?

Сьюзен покачала головой.

— Нет, я сама просто теряюсь в догадках. А почтовая марка и почерк, они вам ничего не могут сказать?

— Вы забываете, что оберточная бумага, по-видимому, была сожжена в котле. Да и вообще, посылка, возможно, пришла вовсе не по почте. Молодой Эндрюс, шофер почтового автофургона, не может точно вспомнить, доставлял он ее или нет: в тот день он заезжал очень ко многими.

— Но… тогда, как же это можно было сделать?

— Очень просто, миссис Бэнкс. Взять бумагу из-под какой-нибудь старой посылки с уже написанным на ней именем мисс Джилкрист и почтовым штемпелем, завернуть в нее пирог, а потом сунуть сверток в дверную щель для почты: она для этого достаточно широка.

Инспектор помолчал и бесстрастно добавил:

— Это, знаете ли, было умно придумано, подсунуть свадебный пирог. Одинокие немолодые женщины сентиментальны в таких вещах, им приятно, что о них не забывают, когда справляют свадьбу. Коробка конфет или что-нибудь в этом роде могло бы вызвать подозрение.

— Мисс Джилкрист долго ломала голову над тем, от кого может быть посылка, но никаких подозрений у нее не было, верно вы говорите, она была довольна и даже польщена. А этот пирог… достаточно в нем было яду, чтобы убить человека?

— Трудно сказать, пока у нас не будет результатов количественного анализа. Это зависит также от того, съела мисс Джилкрист весь кусок или нет. У нее такое впечатление, что немного оставалось. Вы не помните?

— Не могу припомнить точно. Она угощала меня, но я отказалась, а она поела и очень хвалила пирог. Но я, хоть убейте, не могу сказать, съела ли она все.

— Мне бы хотелось пройти наверх, если вы не возражаете.

Сьюзен последовала за инспектором в комнату мисс Джилкрист, извиняясь на ходу:

— Боюсь, комната в жутком состоянии. Но из-за хлопот с тетиными похоронами у меня просто не было времени на уборку, а после визита доктора Проктора я решила, что, пожалуй, лучше ничего там не трогать.

— Очень разумно с вашей стороны, миссис Бэнкс. Не всякий бы сообразил это.

Он подошел к постели и сунул руку под подушку. По его лицу начала медленно расплываться улыбка.

— Ага, вот он.

Под откинутой подушкой лежал на простыне небольшой ломтик свадебного пирога, выглядевший сейчас, мягко выражаясь, неаппетитно.

— Как странно! — воскликнула Сьюзен.

— Ничего странного. Ваше поколение такого, вероятно, не делает. Теперь для молодых леди замужество не так уж важно. Но это старый обычай. Положите под подушку кусок свадебного пирога, и вам приснится ваш суженый.

— Но, безусловно, мисс Джилкрист…

— Она не хотела рассказывать нам об этом, понимая, что в ее возрасте делать такие вещи просто глупо. Но у меня была мысль, что такое возможно. — Лицо его изменилось, взгляд стал жестким. — И не будь этой стародевичьей глупости, мисс Джилкрист, вероятно, сегодня не было бы в живых.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Два пожилых человека сидели в комнате, обставленной подчеркнуто в современном стиле. Все в помещении было выдержано в строго квадратных формах. Единственное исключение являл собой Эркюль Пуаро, весь состоявший из округлостей. Его брюшко приятно круглилось, голова по форме напоминала яйцо, а великолепные усы победно вздымались вверх двумя полумесяцами. Пуаро потягивал из стакана черносмородинный сироп и задумчиво смотрел на мистера Гоби, невысокого, худощавого, словно съеженного человечка с абсолютно незапоминающейся внешностью. Он не глядел на Пуаро, потому что мистер Гоби вообще никогда ни на кого не глядел прямо. В данный момент он, судя по всему, адресовал свои слова камину.

Мистер Гоби был знаменит своим сверхъестественным умением получать информацию, а главное — получать ее непостижимо быстро. Мало кто знал про него, и лишь немногие пользовались его услугами. Но эти немногие, как правило, были людьми весьма состоятельными: услуги мистера Гоби стоили очень дорого. По мановению его руки сотни терпеливых людей, мужчин и женщин, молодых и старых, принадлежащих к самым разным слоям общества, отправлялись по сотням разных направлений, проникали куда угодно, выспрашивали, вынюхивали и в конце концов узнавали то, что им поручено было узнать. Теперь мистер Гоби практически отошел от дел, но по временам еще оказывал «любезность» кому-нибудь из числа избранных старых клиентов. Эркюль Пуаро был одним из них.

— Я раздобыл для вас, что мог, — доверительным шепотом поведал мистер Гоби камину. — Дай бог здоровья правительству с его манией рассылать анкеты, а потом собирать ответы на них. Оденьте человека как следует, дайте ему в руки блокнот и карандаш да научите, что говорить, будто он с Би-би-си или еще откуда-нибудь, и каждый ему все выложит как на духу, словно так и надо.

Поговорив еще на эту тему, мистер Гоби достал из кармана маленькую пухлую записную книжку и перелистал ее. На этот раз он адресовался к абажуру торшера:

— Итак, начнем. Мистер Джордж Кроссфилд. Ограничимся фактами. Уже давно на мели в смысле денег. Главным образом лошади и игра — женщинами не особенно увлекается. Время от времени бывает во Франции, заглядывает в Монте-Карло. Не прочь при случае обойти, скажем, закон о валюте и, будучи юристом, знает, как при этом спрятать концы в воду. Есть основания думать, что использовал доверенные ему клиентами средства для игры на бирже. В последнее время там ему дьявольски не везло. Все эти три месяца был озабочен, плохо настроен и раздражителен на службе. Но после дядюшкиной смерти все изменилось: превосходное настроение, расточает улыбки и любезности направо и налево.

Теперь затребованная конкретная информация. Заявление, что в интересующий нас день был на скачках в Хёрст-парке, почти наверняка ложь. Как правило, имеет там дело с двумя букмекерами. Никто из них его в тот день там не видел. Возможно, отбыл из Паддингтона поездом в неизвестном направлении. Один из таксистов по предъявлении фотографии вроде бы узнал человека, которого отвозил в Паддингтон. Но я бы не особенно делал ставку на это. Внешность самая обычная, ничего бросающегося в глаза, так что тут легко ошибиться. В Паддингтоне фотографию не опознали ни носильщики, ни кто-либо еще. Безусловно, не прибывал на станцию Чолси, ближайшую к Литчетт Сент-Мэри. Станция маленькая, постороннего сразу заметили бы. Мог, однако, доехать до Ридинга и сесть там на автобус. Автобусы переполнены и проходят по маршрутам, откуда до Литчетта не больше мили, а один даже доходит до самой деревни. Правда, в самом Литчетте мистера Кроссфилда не видели, но это еще ни о чем не говорит. Между прочим, во время учебы в Оксфорде он был членом любительского театрального кружка. Если он был в коттедже в тот день, то внешне мог ничем не напоминать Кроссфилда, которого все привыкли видеть. Я оставлю его в списке, да?

— Оставьте, — кивнул Пуаро.

Мистер Гоби лизнул кончик пальца и перевернул страницу своей записной книжки.

— Мистер Майкл Шейн. В артистических кругах о нем высокого мнения. Сам воображает о себе еще больше, чем другие. Хочет стать звездой — и как можно скорее. Огромный успех у женщин. Сам тоже порядочный бабник, но дело для него прежде всего. Шли разговоры о его романе с Соррел Дэйнтон, которая играла главную роль в последней постановке с его участием. У него-то роль была небольшая, но он сумел в ней блеснуть. Мужу Соррел Дэйнтон он весьма не по душе. Собственная жена ничего не знает об этом деле. Похоже, вообще мало о чем знает. Не бог весть какая актриса, но внешность весьма привлекательная. Без ума от своего муженька. Правда, ходили слухи, что их брак вот-вот пойдет прахом, но после смерти мистера Эбернети все, по-видимому, наладилось.

Мистер Гоби выделил последние слова тем, что, произнося их, многозначительно кивал диванной подушке.

По словам мистера Шейна, в тот день он встречался по каким-то театральным делам с неким мистером Розенхеймом и неким мистером Оскаром Льюисом. На самом деле он с ними не встречался, а лишь послал им телеграмму, извинившись, что не сможет прийти. Сам же отправился в контору фирмы «Эмеральдо» по прокату автомашин. Примерно в полдень мистер Шейн взял авто и отбыл куда-то, будучи за рулем сам, без шофера. Вернулся приблизительно в шесть часов вечера. Судя по спидометру, проделал путь, более или менее равный интересующему нас расстоянию. Никаких подтверждений из Литчетт Сент-Мэри. Там в тот день не было замечено никаких чужих машин. Но автомобиль можно незаметно оставить в десятке мест, скажем в миле от деревни. Сохраним мистера Шейна в списке?

— Безусловно.

— Теперь миссис Шейн. — Мистер Гоби потер носи поведал левой манжете своей рубашки: — Говорит, что ходила по магазинам. Ничего странного, особенно если учесть, что накануне она узнала о наследстве. Вряд ли покупала что-нибудь на самом деле, так как уже по уши в долгах и кредиторы настойчиво требуют уплаты. Вероятнее всего, просто приценялась к тому и сему, примеряла платья, приглядывалась к драгоценностям. Я напустил на нее одну из моих молодых леди, знающую, как обращаться с этой театральной публикой, которая никогда не помнит, где и по какому поводу она с кем-то знакомится и знакомится ли вообще. Пару минут они болтали о всяких сценических новостях, а потом моя девочка вставляет этак небрежно, что она, дескать, видела миссис Шейн там-то и там-то в интересующее нас время дня. Большинство женщин ловится на это и возражает: «Не может быть. Я тогда была в…» Ну, неважно где. Большинство, но… не миссис Шейн. Она лишь посмотрела пустым взглядом и говорит: «Вот как?» Ну, что прикажете делать с такими людьми?

— Безнадежно, — с чувством поддержал Пуаро. — Уж мне ли не знать? В жизни не забуду убийства… одного лорда. Я, Эркюль Пуаро, чуть было не оказался в дураках по милости особы с умом прямо-таки примитивным. Такие люди часто в состоянии совершить преступление, не мудрствуя лукаво, и затем пустить дело на самотек. Будем надеяться, наш убийца, если в этом деле есть убийца, высокого о себе мнения и не преминет порисоваться. Но продолжайте, прошу вас.

Мистер Гоби вновь заглянул в свою книжечку.

— Мистер и миссис Бэнкс, которые говорят, что весь день провели дома. Ее, во всяком случае, дома не было. Она отправилась в гараж, вывела свою машину и куда-то уехала на ней примерно в час дня. Вернулась в пять. Не могу сказать, на какое расстояние она тогда ездила, потому что с тех пор пользовалась машиной каждый день.

Насчет мистера Бэнкса мы раскопали кое-что любопытное. В интересующий нас день на работе его не было. Похоже, он уже просил пару свободных дней по случаю похорон. И с тех пор явно манкирует своими обязанностями. Служит в приличной старой аптеке — и там от него не в восторге. Говорят, временами на него находит странная и очень неприятная для окружающих раздражительность.

Итак, нам неизвестно, чем он занимался в день смерти миссис Л. Он не поехал с женой. Швейцара в доме нет, никто не знает, когда жильцы приходят и уходят, так что, возможно, он действительно провел весь день в квартире. Но вот в его прошлом есть кое-что интересное. Еще примерно четыре месяца назад, то есть перед самым знакомством со своей теперешней супругой, мистер Бэнкс находился в психиатрической клинике. Ничего страшного: просто, как говорят врачи, нервное потрясение. И в клинику-то он явился добровольно. Судя по всему, перед этим допустил какую-то ошибку при составлении лекарства, в то время он работал в другой аптеке, в Мэйфере. Все обошлось, женщина, принявшая это лекарство, оправилась, фирма рассыпалась в извинениях, и никакого дела возбуждено не было. В конце концов, всякий может ошибиться. Бэнкса даже не уволили, он ушел по собственному желанию, заявил, что слишком потрясен случившимся. Но позже у него наступил полнейший упадок духа, и он объявил своему врачу, что, дескать, его мучает чувство вины, что все это он сделал умышленно, женщина, видите ли, была с ним груба и заносчива, он разобиделся на нее и нарочно добавил в лекарство почти смертельную дозу какого-то зелья. Заявил: «Ее нужно было покарать за то, что она осмелилась разговаривать со мной таким тоном!» А потом ударился в слезы, называл себя грешником, недостойным того, чтобы жить, и тому подобное. Медики определяют такое состояние каким-то длинным словом. В общем, решили, что ошибку парень допустил все-таки неумышленно, а теперь просто фасонит. Так или иначе, его поместили в этот самый санаторий или клинику и через некоторое время выписали как выздоровевшего. Вскоре он встретил мисс Эбернети, потом получил работу в небольшой аптеке, где служит сейчас. Сказал там, что полтора года не был в Англии, и представил какую-то старую рекомендацию. На новом месте ничем не проштрафился, но другой фармацевт, его коллега, говорит, что иногда мистер Бэнкс ведет себя странновато. Ну, например, однажды какой-то клиент сказал, не всерьез, конечно, что не прочь приобрести в аптеке яд, чтобы отделаться от своей супружницы. А этот Бэнкс и говорит ему тихо и спокойно: «Могу устроить… Это будет стоить вам две сотни фунтов». Тот, разумеется, почувствовал себя неловко, свел все дело к шутке. Возможно, так оно и было, только мне кажется, что этот Бэнкс не из шутников.

Перейдем теперь к сельским жителям. Мистер и миссис Тимоти Эбернети. У них неплохая усадебка, но явно не хватает денег на ее содержание. Налоги и неудачное приобретение акций. У мистера Эбернети неважно со здоровьем, и это обстоятельство, судя по всему, служит для него главным источником интереса и даже развлечения в жизни. Без конца жалуется то на одно, то на другое и любит, чтобы все плясали вокруг него. Ест за троих и кажется довольно крепким физически, если соблаговолит что-нибудь сделать сам. В доме нет никого, кроме приходящей прислуги, и никто не осмеливается зайти в комнату мистера Эбернети, если он сам не позвонит. Утром на следующий день после похорон он был в исключительно плохом настроении. Обругал прислугу, миссис Джонс, съел только завтрак и отказался от ленча. Был один в доме, и никто его не видел с половины десятого утра и до утра следующего дня.

— А миссис Эбернети?

— Отбыла из Эндерби на машине в упомянутое вами время. Явилась пешком в маленький гараж в местечке под названием Кэтстоун и объяснила, что машина внезапно отказала в двух милях оттуда.

Механик отвез ее на место аварии, выяснил ситуацию и сказал, что автомобиль придется отбуксировать в гараж и вряд ли его удастся отремонтировать до вечера. Леди казалась очень расстроенной, но, делать нечего, договорилась на местном постоялом дворе о ночлеге, попросила завернуть ей с собой несколько сандвичей, так как, дескать, она хочет воспользоваться случаем и прогуляться по окрестностям. Вернулась на постоялый двор только поздно вечером. Лицо, сообщившее мне эти сведения, этому не удивляется: гнусная и неопрятная дыра.

— А время?

— Сандвичи она взяла в одиннадцать. Если миссис Эбернети прошагала милю до шоссе, там она могла попросить кого-нибудь подвезти ее до Уоллкастера. Не буду вдаваться в подробности насчет расписания автобусов и тому подобное. Скажу только, что теоретически она имела возможность совершить… э, нападение, если оно было совершено во второй половине дня.

— Насколько мне известно, врач считает крайним пределом половину пятого дня.

— Заметьте, — вставил мистер Гоби, — я бы не счел это вероятным, миссис Эбернети, по-видимому, весьма достойная дама, которую все любят. Обожает своего супруга, нянчится с ним, словно с ребенком.

— Да, да, комплекс материнства.

— Она рослая и здоровая женщина, сама колет дрова и нередко втаскивает в дом огромные корзины с поленьями. Может в случае чего разобраться с забарахлившим мотором в машине.

— Я как раз собирался спросить… Что, собственно, случилось у нее с автомобилем на этот раз?

— Причину поломки было трудно обнаружить и нелегко устранить. И это могло быть сделано умышленно кем-то, для кого возиться с машиной — занятие привычное.

— Великолепно! — воскликнул с сарказмом Пуаро. — Ничто не исключено, все возможно. Бог мой, неужели мы не можем вычеркнуть из списка подозреваемых абсолютно никого? Как насчет миссис Лео Эбернети?

— Тоже исключительно приятная леди. Покойный мистер Эбернети очень ее любил. Она гостила у него примерно за две недели до его смерти. Ее состояние заметно уменьшилось после войны. Ей пришлось отказаться от собственного дома и снять в Лондоне небольшую квартиру. Правда, у нее есть вилла на Кипре, где она проводит часть года. Имеет племянника, которому помогает получить образование, и время от времени оказывает финансовую поддержку паре молодых художников.

— Святая Елена, ведущая безгрешную жизнь, — прокомментировал Пуаро, закрывая глаза. — И у нее не было никакой возможности оставить в тот день Эндерби, чтобы прислуга об этом не знала? Скажите, что это так, заклинаю вас!

Мистер Гоби устремил взгляд на начищенные до блеска ботинки собеседника и пробормотал извиняющимся тоном:

— Боюсь, я не могу сказать этого, мсье Пуаро. Как раз в тот день миссис Эбернети ездила в Лондон, чтобы захватить оттуда кое-какие вещи, так как они с мистером Энтуислом договорились, что она какое-то время поживет в Эндерби и присмотрит за домом.

— Только этого не хватало! — с чувством сказал Пуаро.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Эркюль Пуаро приподнял брови, когда ему подали визитную карточку инспектора полиции Мортона из графства Беркшир.

— Просите, Жорж, просите. И давайте… что там предпочитают полицейские?

— Я предложил бы пиво, сэр.

— Кошмар! Но чисто по-английски. Значит, принесите пиво.

Инспектор Мортон сразу взял быка за рога:

— Мне пришлось поехать по делам в Лондон, и я раздобыл ваш адрес, мсье Пуаро. Я был весьма заинтригован, увидев вас на следствии в четверг.

— Вы заметили меня там?

— Да, и ваше присутствие меня заинтересовало. Вы меня не помните, но зато я помню вас очень хорошо. По тому делу в Пэнгборне.

— А, вы были связаны с ним?

— Только в качестве мелкой полицейской сошки. Это было давно, но я никогда не забывал вас.

— И мгновенно узнали меня в четверг?

— Это было нетрудно, сэр, — инспектор подавил легкую улыбку. Его взгляд задержался на великолепных, лихо закрученных усах Пуаро. — На деревенском фоне ваша, э, внешность сразу бросается в глаза.

— Возможно, возможно, — благодушно согласился собеседник.

— Я подумал, что могло привести вас туда. Нападение с целью грабежа… такого рода преступления вас обычно не интересуют.

— А это действительно примитивное, грубое преступление?

— Я и сам хотел бы знать. Есть в этом деле некоторые своеобразные детали. До сих пор мы действовали по принятой схеме. Задержали парочку типов для допроса, но у всех оказалось алиби. Но это не было обычное «примитивное» преступление, мсье Пуаро. Начальник полиции тоже так думает. Оно было совершено кем-то, кто хотел придать ему такой вид. Это могла сделать мисс Джилкрист, но, судя по всему, у нее не было никаких мотивов, и эмоциями такого не объяснишь. Миссис Ланскене, может, и была немного, как бы это выразиться, простоватой, что ли, но их отношения были отношениями хозяйки и женщины, которой платят, чтобы она была на побегушках. Ни о какой страстной женской дружбе не может быть и речи. Таких мисс Джилкрист повсюду десятки, и, как правило, они не проявляют склонности к убийству. Складывается впечатление, что нам надо искать виновника где-то подальше. Не могли бы вы помочь нам в этом деле? Ведь что-то все-таки привело вас туда, мсье Пуаро.

— Скорее не привело, а привезло: великолепный «даймлер». Но не только это.

— У вас была… информация?

— Вряд ли — в вашем понимании этого слова. Ничего, что могло бы послужить доказательством на суде.

— Тогда что же? Какой-нибудь намек?

— Да.

— Видите ли, мсье Пуаро, тут появились новые обстоятельства.

Методично и подробно инспектор рассказал об отравленном куске свадебного пирога.

Пуаро с присвистом втянул в себя воздух.

— Умно… очень умно. А ведь я предупреждал мистера Энтуисла, чтобы он присматривал за мисс Джилкрист. Покушение на нее всегда было возможным. По, признаюсь, яда я не ожидал. Мне приходила мысль о повторении истории с топором. Я лишь думал, что, пожалуй, ей не стоит прогуливаться в одиночку по сельским дорогам после наступления темноты.

— Но почему вы ожидали покушения на нее? Думаю, мсье Пуаро, вам следовало бы рассказать мне об этом.

Пуаро кивнул головой.

— Да, я расскажу вам. Мистер Энтуисл промолчал бы, потому что он юрист, а юристы не любят говорить о предположениях, о выводах, сделанных на основе характера убитой женщины или нескольких, быть может, безответственно сказанных слов. Но он не рассердится, если об этом расскажу вам я, наоборот, почувствует облегчение. Он не желает показаться глупцом или фантазером, но хочет, чтобы полиция знала то, что может — только может — оказаться реальным фактом.

В этот момент в комнату вошел Жорж с внушительных размеров бокалом, наполненным пивом.

— Немного освежиться, а, инспектор? Нет, нет, прошу вас.

— А вы не составите мне компанию?

— Я не пью пива. Но с удовольствием выпью стаканчик черносмородинного сиропа — англичане, я заметил, его не любят.

Инспектор Мортон с вожделением взглянул на пиво. Пуаро, делая маленькие деликатные глотки из стакана, наполненного густой темно-красной жидкостью, продолжал прерванную речь:

— Все это началось на похоронах. Или, точнее, после похорон.

Красочно, не скупясь на выразительные жесты, он изложил рассказанное ему мистером Энтуислом, присовокупив, однако, колоритные детали, подсказанные его пылким воображением. Казалось, Эркюль Пуаро сам был очевидцем описываемой сцены. Инспектор Мортон был в высокой степени наделен даром мыслить четко и конкретно. Он моментально выделил из рассказа то, что представлялось важным с его профессиональной точки зрения.

— Значит, этого мистера Эбернети, быть может, отравили?

— Это возможно.

— И тело кремировали, так что доказать ничего нельзя?

— Совершенно верно.

— Интересно. Но для нас тут ничего нет. Я хочу сказать, ничего, что оправдывало бы расследование обстоятельств смерти Ричарда Эбернети. Это было бы пустой тратой времени.

— Да.

— Но есть люди… люди, которые были там, которые слышали слова Коры Ланскене, и одному из этих людей вполне могла прийти мысль, что она, чего доброго, начнет повторять сказанное, да еще вдаваясь в подробности.

— Что она, безусловно, и сделала бы. Как вы отметили, инспектор, люди — вот в ком дело. Теперь вы понимаете, почему я оказался на следствии, почему этот случай привлек к себе мое внимание: именно люди всегда интересуют меня больше всего остального.

— Итак, покушение на мисс Джилкрист…

— Его следовало ожидать. Ричард Эбернети навестил Кору в ее коттедже и беседовал с ней. Не исключено, что он назвал конкретное имя. Единственным человеком, который мог знать об этом, скажем, подслушав разговор, была мисс Джилкрист. Заставив навеки замолчать Кору, убийца продолжал тревожиться. Известно ли что-нибудь другой женщине? Разумеется, будь убийца умен, он сидел бы тихо, но убийцы, инспектор, редко бывают умными людьми. К счастью для нас. Они без конца размышляют над сделанным, их одолевают опасения, они хотят устранить всякий риск… Это покушение на мисс Джилкрист само по себе уже ошибка. Ведь теперь полиция расследует два дела. В ее распоряжении, скажем, почерк на карточке, приложенной к свадебному пирогу. Жаль, что обертку сожгли.

— Да, жаль. Тогда я мог бы точно выяснить, пришла посылка по почте или нет.

— А у вас есть основания сомневаться?

— Сейчас почту, к сожалению, доставляют не из местного почтового отделения в самой деревне, а из другого пункта, Маркет Кейнса, так что шоферу приходится ездить по множеству адресов и доставлять уйму всякой всячины. Ему кажется, что в коттедже миссис Ланскене он оставил только письма и что никакой посылки не было, но наверняка утверждать этого не может. Парень этот к тому же влип сейчас в какую-то историю с девушкой и не в состоянии думать ни о чем другом. Крайне ненадежный свидетель. Если он действительно доставил пакет, странно, что его обнаружили только после ухода этого, как его, мистера Гатри.

— Ах да, мистер Гатри.

Инспектор Мортон улыбнулся.

— Да, мсье Пуаро. Мы навели справки о нем. В конце концов, не так уж трудно заявиться в коттедж с правдоподобной историей насчет старой дружбы с миссис Ланскене. Ее племянница не могла знать, так это или нет. Ему было бы нетрудно подбросить пакетик. Имитировать доставку по почте тоже несложно: немного сажи на палец, чуточку размазать — вот вам и почтовый штамп погашения на марке.

Он помолчал и добавил:

— Есть и другие варианты. Мистер Джордж Кроссфилд побывал в наших местах — но, правда, только на следующий день после инцидента с мисс Джилкрист. Говорит, что хотел присутствовать на похоронах, но опоздал из-за аварии с мотором в пути. Вы знаете что-нибудь о нем, мсье Пуаро?

— Кое-что. Но мне хотелось бы знать побольше.

— Вот как? Выходит, завещание покойного мистера Эбернети представляет интерес для целой компании. Надеюсь, нам не придется гоняться за каждым, кто в нее входит.

— Я собрал кое-какие сведения. Они в вашем распоряжении. Конечно, формально у меня нет права задавать этим людям вопросы. Да это было бы и неразумно.

— Я и сам не намерен спешить. Не хотелось бы спугнуть добычу преждевременно. Но уж когда наступит подходящий момент, вспугнуть ее надо будет хорошо!

— Весьма здравое рассуждение. Итак, для вас, друг мой, обычная процедура с использованием всех каналов, имеющихся в вашем распоряжении. Для меня же…

— Да, мсье Пуаро?

— Что касается меня, я отправляюсь на север. Как я вам уже говорил, меня прежде всего интересуют люди. Да, да, небольшой предварительный камуфляж, и я отбываю. Я намереваюсь, — добавил Эркюль Пуаро, — присмотреть в сельской местности дом для иностранных беженцев. Я представляю ЮНАРКО.

— А что такое ЮНАРКО?

— Центр ООН по оказанию помощи беженцам. Звучит неплохо, как вы считаете?

Инспектор Мортон лишь широко улыбнулся в ответ.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Эркюль Пуаро вежливо поблагодарил Джанет, хмурую и неразговорчивую.

— Большое вам спасибо. Вы были очень добры.

Джанет по-прежнему с кислой миной на лице вышла из комнаты. Эти иностранцы с их нахальными вопросами! Говорят, этот тип — специалист по скрытым болезням сердца, вроде той, от которой скончался мистер Эбернети. Хозяин действительно умер так внезапно, и доктор был этим удивлен. Но какое до этого дело иностранному врачу? Нечего ему здесь вынюхивать!

Легко миссис Лео говорить: «Пожалуйста, ответьте мсье Понталье на его вопросы. У него есть причина спрашивать». Вопросы, Вечные вопросы! Иногда на целых листах, а какое, собственно говоря, правительству или еще кому-нибудь дело до личной жизни человека? Во время этой переписи у нее спрашивали, сколько ей лет. Так она им и скажет, как же! Она убавила себе пять лет. И что с того? Если женщина чувствует себя только на пятьдесят четыре года, она и говорит, что ей столько.

Правда, этот мсье Понталье не интересовался ее возрастом. Какая-никакая совесть у него, видно, есть, Расспрашивал только, какие лекарства принимал покойный хозяин, да где они хранились, и все прочее в этом духе. Еще спросил, не осталось ли в доме чего-нибудь из лекарств. Натурально, все это выкинули. Сердечная недостаточность, сказал он, и еще какое-то длинное слово. Доктора! Вечно они выдумывают что-то новое, а болезни-то все остаются прежними. Прострел, скажем, он и есть прострел, как ты его ни назови.

Тем временем самозваный врач, вздохнув, отправился вниз на поиски Лэнскомба. Из Джанет он выжал немного, да, впрочем, ни на что особенно и не рассчитывал. Он лишь хотел сравнить сведения, словно клещами вытянутые им из Джанет, с полученными от Элен Эбернети. Та, в свою очередь, получила их из того же источника с той лишь разницей, что Джанет разговаривала с ней гораздо охотнее, признавая полное право миссис Лео задавать любые вопросы.

Да, решил Пуаро, на информацию, добытую для него Элен, можно положиться. В сущности, он так и сделал. Но в силу характера и укоренившейся привычки Пуаро никому не верил на слово.

Так или иначе, данных было не густо. Они сводились к тому, что Ричарду Эбернети были прописаны витамины в капсулах. Хранились они в большом флаконе, который к моменту смерти был почти пуст. Кто угодно мог, вооружившись шприцем, подмешать что-нибудь в одну или несколько капсул и расположить их во флаконе так, чтобы Эбернети проглотил отравленную, скажем, спустя лишь несколько недель после того, как злоумышленник покинет дом. С другой стороны, кто-нибудь вполне мог незаметно проскользнуть в дом за день до смерти его владельца, начинить смертоносным ядом одну из капсул или, что еще вероятнее, подменить безобидную таблетку снотворного в пузырьке, стоявшем на столике около кровати. И наконец, вполне можно было добавить яд просто в еду или питье.

Пуаро проделал несколько экспериментов. Парадную дверь держали на замке, но боковую, выходящую в сад, запирали только вечером. Примерно в четверть второго дня, когда садовники ушли на ленч, а прислуга обедала, Пуаро вошел в ворота усадьбы, проник через боковую дверь в дом, поднялся по лестнице и добрался до комнаты Ричарда Эбернети, не встретив ни души. Несколько видоизменив условия опыта, он затем спустился вниз и проскользнул в кладовку при кухне. Оттуда до него доносились голоса, но его никто не заметил.

Итак, все эти варианты возможны. Но так ли обстояло дело в действительности? Пуаро не то чтобы искал улики — он лишь хотел прозондировать все версии. В конце концов, убийство Ричарда Эбернети было не больше чем гипотезой. Улики же необходимы, чтобы найти убийцу Коры Ланскене. Пуаро хотел изучить людей, собравшихся в тот день на похороны, и сделать в отношении их собственные выводы. Некий план уже сложился в его голове, но сначала он намеревался перекинуться несколькими словами со стариком Лэнскомбом.

Лэнскомб держался вежливо, но отчужденно. Отложил кусок замши, которой он любовно полировал старинный серебряный чайник, и выпрямился.

— Чем могу служить, сэр?

Поговорив немного о возможности приобретения Эндерби-холла «представляемой мною организацией» на предмет превращения поместья в дом для больных и престарелых беженцев, Пуаро завел речь о другом:

— Смерть хозяина, должно быть, была тяжелым ударом для вас, Лэнскомб.

— Еще бы, сэр! Ведь я состоял при мистере Эбернети еще со времен его молодости. Мне повезло в жизни, сэр. Лучшего хозяина нельзя было и пожелать.

— Я беседовал с моим другом и, э… коллегой доктором Ларраби. Мы с ним подумали: может быть, у вашего хозяина перед смертью были какие-то особые неприятности или тревоги? Вы не помните, приезжал к нему кто-нибудь накануне дня его кончины?

— Да нет, сэр, не могу никого припомнить.

— И никто не заходил примерно в это время?

— За день до смерти хозяина к чаю был наш местный священник. Заходили несколько монахинь, собирали на что-то по подписке… Ах да, с черного хода приходил еще молодой человек, весьма настырный: все старался всучить Марджори, кухарке, какие-то новые щетки для мытья посуды. Больше никого не было.

На лице Лэнскомба появилось озабоченное выражение, и Пуаро не стал к нему больше приставать. Старый слуга уже высказался откровенно перед мистером Энтуислом, с Пуаро он, несомненно, будет вести себя гораздо сдержаннее.

С Марджори, напротив, Пуаро сразу же повезло. Та была первоклассной кухаркой, и, похвалив со знанием дела ее стряпню, собеседник мгновенно нашел дорогу к ее сердцу — и языку. Марджори подробно доложила, что подавалось к столу в день смерти Ричарда Эбернети: «Как раз в тот вечер я приготовила шоколадное суфле, и хозяину оно так понравилось!» — но во всем этом потоке кулинарной информации не содержалось ничего ценного для дела.

Покинув кухню, Пуаро закутался парой шарфов, дабы уберечься от холодного воздуха Северной Англии, и вышел на террасу, где Элен Эбернети срезала поздние розы.

— Выяснили что-нибудь новое? — поинтересовалась она.

— Ничего. Но я ни на что и не рассчитывал.

— Я знаю. С тех пор как мистер Энтуисл сообщил мне, что вы приедете, я сама пытаюсь докопаться хоть до чего-нибудь, но увы…

Она помолчала и затем спросила с надеждой в голосе:

— Может быть, и на самом деле все это просто мираж?

— Убийство с применением топора — мираж?

— Я не думала о Коре.

— А я как раз думаю о ней. Для чего кому-то потребовалось убивать ее? Мистер Энтуисл говорил мне, что в ту самую минуту, когда Кора Ланскене произнесла свою несуразную фразу, вы и сами почувствовали что-то неладное. Это так?

— Да… но я не знаю…

Пуаро перебил ее:

— Что именно было «неладно»? Неожиданно? Удивительно? Странно… или страшно?

— О нет, только не страшно. Просто что-то такое… нет, не могу припомнить, да это и неважно.

— Но почему вы не можете вспомнить? Что-нибудь тогда отвлекло ваши мысли, что-нибудь более важное?

— Пожалуй, тут вы правы. Наверное, это было упоминание об убийстве. Оно отодвинуло все на задний план.

— Быть может, это была реакция какого-то конкретного лица на слово «убили»?

— Быть может… Но не помню, чтобы я обратила внимание на кого-то. Мы все уставились на Кору.

— Тогда, возможно, вы что-то услышали? Какой-то звук… Что-нибудь упало… или сломалось…

Элен нахмурила лоб, напрягая память.

— Нет… не думаю.

— Хорошо, оставим пока. В конце концов, это, вероятно, не имеет значения. Теперь, скажите мне, мадам, кто из вас знал Кору лучше всех?

Элен задумалась.

— Я полагаю, Лэнскомб. Он помнит ее еще ребенком. Горничная Джанет поступила в дом уже после того, как Кора вышла замуж и уехала.

— А кроме Лэнскомба?

— Наверное, я. Мод ее почти совсем не знала.

— Тогда, исходя из того, что вы знали ее лучше, чем остальные, скажите: почему, по вашему мнению, она задала свой нелепый вопрос?

Элен улыбнулась:

— Ну, это было так характерно для Коры.

— Значит, это была просто глупость? Она выпалила, не думая, то, что взбрело ей в голову? Или же тут был какой-то умысел? Не захотелось ли ей, например, позлить и встревожить окружающих?

Собеседница задумалась.

— Никогда нельзя быть уверенным в человеке полностью, не правда ли? Я лично не могу с уверенностью сказать, была ли Кора просто наивной или хотела своими выходками привлечь к себе внимание. Вы ведь это имеете в виду?

— Да. Я рассуждал так: допустим, эта миссис Кора сказала себе: «Вот будет забавно спросить, не был ли Ричард убит, и посмотреть, как все они будут при этом выглядеть». Можно ли было ожидать от нее такого?

Во взгляде Элен появилось сомнение.

— Не исключено. У нее, безусловно, было странное чувство юмора, какое иногда бывает у детей. Но что с того?

— Это может послужить доказательством того, насколько опасно шутить с такой вещью, как убийство, — сухо ответил Пуаро.

Элен содрогнулась.

— Бедная Кора.

Пуаро переменил тему разговора:

— Миссис Тимоти Эбернети ночевала здесь после похорон?

— Да.

— Упоминала она о сказанном Корой?

— О да. Она сказала, что это просто возмутительно, но вполне в Корином духе. Вообще же Мод не приняла всего этого всерьез.

— А вы сами, мадам? Вы отнеслись к этому серьезно?

Глаза Элен Эбернети казались очень голубыми и удивительно юными, особенно по соседству с поднимающимися от висков вверх волнами седых волос. Она подумала и сказала:

— Думаю, что да, мсье Пуаро.

— Из-за появившегося у вас ощущения, будто что-то неладно?

— Возможно.

Пуаро подождал, но Элен больше ничего не добавила, и он продолжил:

— Насколько мне известно, отношения между миссис Ланскене и ее семьей были весьма натянутыми?

— Да. Никому из нас не нравился ее муж, и ее это обижало.

— И тем не менее ваш деверь внезапно отправился навестить ее. Почему?

— Не знаю… Может быть, он догадывался, что долго не протянет, и хотел помириться с ней перед смертью… Со мной, во всяком случае, он на эту тему не говорил. Он сказал, что собирается повидать своего брата Тимоти, но даже не упоминал о Коре. Не войти ли нам в дом? Скоро будет подан ленч.

Она шла рядом с Пуаро, неся срезанные цветы. Пуаро спросил, словно между прочим:

— Вы уверены, что, когда вы гостили здесь незадолго до смерти мистера Эбернети, он не говорил ничего интересного с точки зрения этого дела о ком-либо из членов семьи?

Они вошли в зеленую гостиную. Элен сказала со вздохом:

— Ричард был разочарован в молодом поколении, как это обычно бывает со стариками. Многое в молодежи ему крайне не нравилось, но, поверьте, не было ничего, абсолютно ничего, способного навести на мысль об убийстве.

В гостиной Элен взяла китайскую вазу и начала расставлять в ней розы. Когда наконец вид букета удовлетворил ее, она оглянулась в поисках места для вазы.

— Мне кажется, розы будут хорошо смотреться на этом зеленом малахитовом столике.

На столике, о котором шла речь, уже красовался букет восковых цветов. В момент, когда Элен снимала со стола букет вместе с покрывавшим его стеклянным колпаком, Пуаро небрежно поинтересовался:

— Говорил кто-нибудь мистеру Эбернети, что муж его племянницы Сьюзен чуть было не отравил клиентку, сделав ошибку при изготовлении лекарства по рецепту? Ах, простите!

Пуаро рванулся вперед… но было уже поздно: прелестная вещица викторианской эпохи выскользнула из пальцев Элен. Стеклянный колпак разлетелся вдребезги. Элен издала возглас раздражения:

— Боже, какая я неловкая! Слава богу, цветы не пострадали. Можно будет заказать для них другое стекло. А пока я уберу их в шкаф под лестницей.

Только после того как Пуаро помог ей положить восковой букет на полку в темном глубоком шкафу и они вернулись в гостиную, он сказал:

— Это моя вина: я испугал вас.

— А о чем вы спрашивали меня? Я забыла…

— О, не стоит повторять… да я и сам уже забыл.

Элен подошла к Пуаро и взяла его за руку.

— Мсье Пуаро, есть ли на свете хоть один человек, чья жизнь окажется безупречной, если присмотреться к ней как следует? Так ли уж необходимо влезать в жизни людей, если они не имеют никакого отношения к…

— К смерти Коры Ланскене? Да, это необходимо. Проверять нужно буквально все. О, это старая истина, мадам: каждому есть что скрывать. Это относится ко всем нам, это, возможно, относится и к вам. Ничего не следует оставлять без внимания. Вот почему ваш друг мистер Энтуисл обратился ко мне. Я не то что полиция. Я имею возможность умолчать о том, что узнал. Но я должен знать правду. А так как в этом деле важны не столько вещественные доказательства, сколько люди, то я занимаюсь именно ими. Я должен, мадам, встретиться с каждым, кто был здесь в день похорон. И было бы лучше всего, если бы я мог встретиться с ними именно здесь, в этом доме.

— Боюсь, — медленно сказала Элен, — это будет трудно устроить.

— Не так трудно, как вы полагаете. Я уже кое-что придумал. Дом ведь продается. Так, во всяком случае, объявит мистер Энтуисл. Сделка, само собой, может и сорваться, как это часто случается. Он пригласит всех членов семьи сюда, чтобы каждый из них выбрал приглянувшиеся ему вещи из мебели и тому подобное, до того как будет назначен аукцион. Это можно будет организовать, скажем, в конце недели.

Элен смотрела на него в упор. Взгляд ее голубых глаз был холодным, почти ледяным.

— Готовите для кого-нибудь ловушку, мсье Пуаро?

— Увы! Мне хотелось бы иметь для этого достаточно оснований. Нет, нет, пока я подхожу к делу совершенно непредвзято. Разумеется, можно будет устроить некую проверку…

— Например?

— О, тут я сам еще не до конца все продумал. И при всех обстоятельствах, мадам, лучше, чтобы вы не знали подробностей.

— Значит, вы будете проверять и меня?

— Вас, мадам, если можно так выразиться, уже провели за кулисы. Но вот какое дело: молодежь, мне кажется, примет приглашение охотно. Но как быть с мистером Тимоти Эбернети? Я слышал, он никуда не выезжает из дома?

Неожиданно Элен улыбнулась.

— Думаю, тут вам повезло. Мод звонила мне вчера. В их доме работают маляры, и Тимоти ужасно досаждает запах краски. Он говорит, что это плохо отражается на его здоровье. Полагаю, что они с Мод с удовольствием погостят здесь недельку-другую. Мод еще не очень хорошо себя чувствует. Вы знаете, что она серьезно повредила себе ногу?

— Нет, я ничего не слышал. Какая неприятность!

— К счастью, им удалось залучить к себе Корину компаньонку мисс Джилкрист. И она, судя по всему, оказалась настоящим кладом.

— Что такое? — Пуаро резко обернулся к Элен. — Они просили мисс Джилкрист приехать к ним? Чья это была идея?

— По-моему, все это устроила Сьюзен. Сьюзен Бэнкс.

— А… — протянул Пуаро с какой-то странной ноткой в голосе. — Значит, это было предложение маленькой Сьюзен? Я вижу, в ней есть организаторская жилка.

— Сьюзен кажется мне очень практичной.

— Это безусловно так. Кстати, вы знаете, что мисс Джилкрист чуть было не отправилась на тот свет, откушав отравленного свадебного пирога?

— Нет! — Элен выглядела изумленной и даже испуганной. — Мод сказала мне по телефону, что мисс Джилкрист только что вышла из больницы, но я и понятия не имела о том, с чем она там лежала. Отравление? Но, мсье Пуаро, почему?..

— И вы всерьез задаете мне такой вопрос?

Элен сказала громко, почти прокричала:

— О, соберите их всех здесь! Докопайтесь до правды! Пусть не будет новых убийств.

— Итак, вы готовы помочь мне?

— Да.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Мисс Джилкрист деловитой рысцой поспешала вверх по лестнице, неся в руках поднос с завтраком. Она постучала в дверь комнаты Тимоти, истолковала раздавшееся в ответ недовольное ворчание как приглашение войти и вошла.

— Утренний кофе и бисквиты, мистер Эбернети. Надеюсь, сегодня вы чувствуете себя бодрее. Такой прекрасный день!

В ответ Тимоти лишь пробурчал что-то себе под нос. С чувством раскритиковав принесенные мисс Джилкрист кофе, молоко и бисквиты, а заодно изложив еще целую кучу жалоб и претензий, хозяин дома пожелал видеть свою жену и, несмотря на робкие возражения мисс Джилкрист в том смысле, что миссис Тимоти только что присела отдохнуть, отправил ее вниз с безапелляционным приказанием передать Мод, что ее присутствие наверху требуется срочно и непременно.

Мисс Джилкрист на цыпочках вошла в гостиную, где Мод Эбернети, положив больную ногу на высокую скамеечку, с увлечением читала какой-то роман.

— Прошу прощения, миссис Эбернети, — извиняющимся тоном произнесла она, — но мистер Эбернети желает вас видеть.

Мод с виноватым выражением на лице отбросила книгу и потянулась за палкой, без которой пока еще не могла обходиться.

Не успела она войти в комнату супруга, как Тимоти выпалил с явным раздражением:

— А, наконец соизволили заглянуть!

— Извини, дорогой, я не знала, что ты хочешь меня видеть.

— Эта женщина, которая по вашей милости теперь толчется в доме, сведет меня с ума, не иначе! Кудахчет и трепыхается, как клушка. А со мной обращается так, словно я дефективный ребенок. Типичная старая дева!

— Я понимаю, что она тебя раздражает, но, Тимоти, умоляю, постарайся не быть с ней грубым. Я еще совсем беспомощна, и ты сам говоришь, что готовит она хорошо.

— С ее готовкой все в порядке, — неохотно признал Тимоти. — Но держи ее, ради господа, в кухне и не позволяй суетиться вокруг меня.

— Конечно, дорогой, я постараюсь. Как ты себя чувствуешь?

— Отвратительно. Пожалуй, пошли за Бэртоном, этим нашим идиотом врачом, пусть он меня осмотрит. Этот запах краски действует мне на сердце. Пощупай-ка мне пульс…

Мод пощупала пульс, помолчала и потом сказала:

— Тимоти, может, нам пожить в гостинице, пока ремонт в доме не кончится?

— Это будет стоить чересчур дорого.

— Но ведь сейчас это не так уж важно.

— Ты такая же, как все женщины, — только бы сорить деньгами! Только потому, что нам досталась смехотворно маленькая доля наследства моего брата, ты решила, что мы теперь можем обретаться в самых роскошных отелях!

— Но я имела в виду совсем не это, родной мой.

— Позволь мне сказать тебе, что деньги Ричарда не означают особой перемены в нашем положении: эта пиявка, наше теперешнее правительство позаботится об этом. Почти все уйдет на налоги.

Миссис Эбернети печально покачала головой.

Это не кофе, а лед, — сетовал страдалец, глядя на чашку кофе, к которому он даже не притронулся. — Неужели так уж трудно приготовить мне чашку по-настоящему горячего кофе?

— Я спущусь вниз и подогрею.

В кухне мисс Джилкрист распивала чай и любезно, хотя с явным оттенком снисходительности, беседовала с приходящей прислугой, миссис Джонс.

— Мне так хочется по возможности помочь миссис Эбернети, — говорила мисс Джилкрист. — Вся эта беготня с подносами вверх и вниз по лестнице страшно утомляет ее.

— Да уж ради него она прямо в лепешку расшибется.

— Ужасно печально, что ее супруг такой больной и беспомощный.

— Не такой уж он беспомощный, — туманно изрекла миссис Джонс, — просто ему нравится полеживать, звонить в звонки и чтобы ему все приносили и уносили. Но он прекрасно может и встать, и ходить, и что хотите. Я, например, видела его даже в деревне, когда хозяйки здесь не было. Шагал за милую душу! Вот почему, когда миссис Эбернети уехала на похороны и не вернулась вовремя, а он сказал мне, чтобы я осталась тут, чтобы подать ему ужин и приготовить на следующее утро завтрак, я отказалась. У меня есть муж, и, когда вечером он возвращается с работы, я должна позаботиться о нем, не так ли, мисс? Ничего, если мистер Эбернети раз в жизни посидит дома один и кое-что сделает для себя сам. Может, тогда поймет, как с ним возятся, и сообразит, что за это нужно быть людям благодарным.

Прежде чем мисс Джилкрист успела что-нибудь ответить, раздался телефонный звонок, и она поспешила в холл, чтобы сиять трубку. Мод Эбернети показалась на верхней площадке лестницы, когда мисс Джилкрист еще говорила по телефону. Та подняла глаза вверх и доложила:

— Это миссис Лео Эбернети.

— Скажите ей, что я сию минуту подойду.

Мод спускалась медленно, с видимым усилием.

Мисс Джилкрист сочувственно произнесла:

— Мне так жаль, что вам пришлось снова спускаться вниз. Кончил мистер Эбернети завтракать? Я загляну к нему и заберу поднос.

Она потрусила вверх по ступенькам, а Мод взяла телефонную трубку.

Больной встретил мисс Джилкрист злобным взглядом и распорядился сначала раздвинуть шторы, потом сдвинуть их, подать ему вон ту книгу… нет, нет, вот эту — и так далее и тому подобное, после чего в изнеможении откинулся на подушки и, не особенно выбирая выражения, дал понять, что лучше мисс Джилкрист не обременять его своим присутствием.

Та забрала поднос и торопливо вышла. Поставив поднос на стол в буфетной, мисс Джилкрист поспешила в холл, где миссис Эбернети еще разговаривала по телефону. Через секунду мисс Джилкрист вернулась и промолвила приглушенным голосом:

— Простите, что прерываю ваш разговор, но там пришла монахиня. Собирает по подписке. Кажется, в фонд Сердца девы Марии.

Мод обронила в телефонную трубку: «Минуточку, Элен» — и обернулась к мисс Джилкрист:

— Мы никогда ничего не даем людям со стороны. У нас своя, приходская благотворительность.

Та засеменила к входной двери.

Спустя несколько минут Мод закончила беседу по телефону словами: «Хорошо, я скажу Тимоти».

Она положила трубку и вышла в холл. Мисс Джилкрист стояла в дверях гостиной, нахмурившись и с несколько озадаченным выражением на лице. Когда Мод заговорила с ней, она сильно вздрогнула.

— Что такое, мисс Джилкрист, что-нибудь случилось?

— О нет, миссис Эбернети, просто я задумалась. Как это глупо с моей стороны стоять вот так, без толку, когда кругом столько дел.

Мисс Джилкрист снова забегала по дому на манер хлопотливого муравья, а Мод, с трудом поднявшись по лестнице, вошла к Тимоти.

— Звонила Элен. По-видимому, дом продан… под какой-то приют для иностранных беженцев…

Ей пришлось сделать паузу на несколько минут, в течение которых Тимоти энергично выражал свое мнение по поводу иностранных беженцев, в чьи руки попадет теперь дом, где родился и вырос он, Тимоти Эбернети. Когда муж выдохся, Мод продолжала:

— Элен прекрасно понимает, что ты… что мы чувствуем в связи с этим. Она предлагает нам приехать туда погостить, пока продажа еще не оформлена. Ее огорчает состояние твоего здоровья, и, поскольку запах краски так мешает тебе, ей кажется, что будет лучше, если мы пока поживем в Эндерби.

Тимоти, уже открывший было рот для яростного протеста, вдруг закрыл его. В его глазах внезапно появилось хитрое выражение, и он одобрительно кивнул головой:

— Очень мило со стороны Элен предложить это. Надо подумать. Проклятая краска отравляет меня, это несомненно. Я как-то слышал, что в нее кладут мышьяк. С другой стороны, поездка может потребовать от меня чрезмерного напряжения. Просто не знаю, что лучше сделать…

— Быть может, ты предпочитаешь отель, милый? Пребывание в хорошем отеле стоит дорого, но когда речь идет о твоем здоровье…

Тимоти прервал ее:

— Мы не миллионеры, Мод, пойми ты наконец! Зачем перебираться в отель, если Элен любезно приглашает нас в Эндерби? Не то чтобы у нее было на это какое-то особенное право. Дом не ее. Я не разбираюсь во всех этих юридических тонкостях, но, полагаю, он принадлежит всем нам в равной мере, пока его не продали. Иностранные беженцы! Старик Корнелиус в гробу бы перевернулся, узнай он об этом! Да, я не прочь еще раз взглянуть на старое пепелище, пока я жив.

Мод ловко разыграла свою последнюю карту:

— Кажется, мистер Энтуисл предложил, чтобы члены семьи выбрали что им по вкусу из обстановки и других вещей в доме, прежде чем состоится аукцион.

Тимоти резко выпрямился.

Мы, безусловно, должны поехать. Необходимо точно оценить то, что выберет каждый. Эти молодцы, за которых вышли замуж девочки… Судя по тому, что я о них слышал, им ни на грош нельзя верить: Элен слишком дружелюбна и гостеприимна. Мой долг, как главы семьи, присутствовать при всем этом!

Он встал и заходил взад и вперед по комнате упругим, энергичным шагом.

— Да, это превосходный план. Напиши Элен и прими приглашение. Я больше всего думаю о тебе, дорогая. В последнее время ты очень утомилась. Небольшой отдых и перемена обстановки пойдут тебе на пользу. Маляры смогут закончить работу в наше отсутствие, а эта, как ее… Джилспай присмотрит за домом.

— Джилкрист, — поправила Мод.

Тимоти махнул рукой и заявил, что это не имеет никакого значения.

— Я не могу сделать этого, — сказала мисс Джилкрист.

Мод смотрела на нее в изумлении.

Мисс Джилкрист дрожала. Ее глаза умоляюще смотрели в глаза Мод.

— Я знаю, что это звучит просто нелепо. Но я не могу, не могу… Остаться одной во всем доме… Вот если бы кто-нибудь мог приходить сюда и ночевать вместе со мной…

Мод лишь покачала головой: она прекрасно знала, что во всей округе можно найти, да и то с трудом, только приходящую прислугу.

Мисс Джилкрист продолжала с ноткой отчаяния в голосе:

— Я знаю, вы сочтете это за глупость и истеричность — мне раньше и самой в голову бы не пришло, что на меня может найти такое. Никогда я не была ни нервной, ни истеричной. Но сейчас… Я боюсь, смертельно боюсь оставаться здесь в одиночестве.

— Ну, конечно, — сообразила Мод. — Как это я не подумала? После того, что произошло в Литчетт Сент-Мэри…

— Должно быть, в этом все дело. Я знаю, что это неразумно. И ведь сначала я ничего такого не чувствовала. Я не боялась оставаться одна в коттедже после… после того, как это случилось. Все началось потом, постепенно. Вы сочтете меня дурой, миссис Эбернети, но с тех пор, как я здесь, я все время чего-то боюсь. Не чего-то конкретного, просто боюсь… Это так глупо, мне самой стыдно, право же, стыдно. У меня все время такое чувство, словно вот-вот стрясется какая-то страшная беда. Даже эта монахиня, которая подошла к двери, и та испугала меня. О, господи, с ума я, что ли, схожу?

— Врачи, кажется, называют это вторичным шоком, — неуверенно высказалась Мод.

— Не знаю, не знаю… Боже, мне так не хочется, чтобы вы сочли меня неблагодарной после того, как были ко мне так добры. Что только вы обо мне подумаете…

— Нам придется устроить все как-то иначе, но мы что-нибудь придумаем, — успокоила ее Мод.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Джордж Кроссфилд мгновение помедлил в нерешительности, наблюдая, как некая заинтересовавшая его женская спина исчезает в дверном проеме. Потом кивнул сам себе головой и двинулся следом.

Вышеупомянутая дверь была дверью пустующего сейчас магазина, занимавшего низ двухэтажного здания. Стеклянная дверь была закрыта. В ответ на стук Джорджа на пороге появился молодой человек в очках с туповатым выражением лица.

— Прошу прощения, — объяснил свое появление Джордж, — но мне показалось, что сюда только что вошла моя кузина.

Юноша посторонился, и Джордж вошел.

— Хэлло, Сьюзен!

Сьюзен, стоявшая на упаковочном ящике со складным метром в руках, с некоторым удивлением обернулась.

— Привет, Джордж. Откуда ты вынырнул?

— Я узнал тебя по спине.

— Какой ты умница! Разве спины не все одинаковые?

— Они отличаются друг от друга гораздо больше, чем человеческие лица. Приклей бороду, засунь за щеки комочки ваты, сделай что-нибудь со своими волосами — и никто из твоих знакомых не узнает тебя, даже столкнувшись с тобой нос к носу. Но старайся не поворачиваться к ним спиной!

— Спасибо, я запомню.

Очкастый молодой человек, нетерпеливо переминавшийся с ноги на ногу, робко кашлянул.

— Извините, миссис Бэнкс, но если вы хотите еще побыть здесь…

— Да, да. Оставьте мне ключи. Я запру дверь и занесу их к вам в контору на обратном пути. Так будет хорошо?

— Да, благодарю вас. Как раз сегодня утром у нас так много работы…

— Я рада, что мы отделались от него, — объявила Сьюзен, когда юноша торопливо отбыл. — Эти агенты по продаже недвижимости без конца треплются и не дают человеку сосредоточиться.

— Убийство в пустом магазине, — задумчиво изрек Джордж. — Представляешь, прохожие столпились бы перед стеклянной дверью, за которой лежит на полу труп молодой и красивой женщины!

— У тебя нет повода убивать меня, Джордж.

— Не скажи. Ведь я получу четверть твоей доли состояния нашего досточтимого дядюшки. Это вполне веская причина для того, кто любит деньги.

Сьюзен внимательно взглянула на Джорджа. Ее глаза расширились.

— Ты выглядишь другим человеком, Джордж. Просто удивительно.

— В каком смысле «другим»?

— Ну, знаешь, как на этой рекламе: «До и после приема соли Аппингтона».

Сьюзен присела на другой ящик и закурила сигарету.

— Должно быть, твоя доля денежек старика Ричарда пришлась тебе как нельзя более кстати, Джордж?

— А собственно говоря, почему тебя это интересует?

— Да так просто, интересно, и все.

— Ты арендуешь этот магазин?

— Я покупаю весь дом. В верхнем этаже две квартиры. Одна пустует. За другую я выплачу жильцам компенсацию.

— А хорошо иметь деньги, верно, кузиночка?

В вопросе явно прозвучала насмешливая ирония, но Сьюзен лишь глубоко затянулась сигаретой и ответила:

— Лично для меня это было прекрасное чудо. Словно ответ на молитву.

— Разве молитвы теперь убивают престарелых родственников?

Не слушая его, Сьюзен продолжала:

— Эти помещения как раз то, что нам нужно. Наверху я устрою чудную квартирку для нас. Дом выстроен в хорошем архитектурном стиле, и комнаты прекрасно спланированы. А внизу будет салон красоты. Знаешь, всякие кремы, лосьоны, вытяжки из трав. Это всегда покупается. Надо только наложить на все дело свой, индивидуальный отпечаток. Это я смогу.

Джордж смерил двоюродную сестру оценивающим взглядом. Его восхищали превосходная лепка черт лица, чувственный рот, яркость красок. Вообще лицо необычное, поражающее стремительной сменой выражений. Эта, безусловно, своего добьется.

— Не сомневаюсь, что ты преуспеешь, Сьюзен. И давно ты носишься с этим твоим планом?

— Да уже больше года.

— Почему ты не обратилась к старому Ричарду? Он мог бы подкинуть тебе деньжат.

— Я обращалась к нему.

— И он не выручил тебя? Странно. По идее он должен был безошибочно признать в тебе удачливого дельца своей собственной породы.

Сьюзен промолчала, а умственному взору Джорджа внезапно представилась на мгновение другая фигура: худой нервный молодой человек со взглядом подозрительным и настороженным.

— А какая роль отводится во всем этом твоему, как его, Грегу? Полагаю, он будет стряпать все эти кремы и пудры?

— Вот именно. У него будет лаборатория здесь же. Мы собираемся работать по собственным рецептам и формулам.

Джордж подавил усмешку. Ему хотелось сказать: «Итак, беби получит новую игрушку». Он был не прочь съязвить, этак по-родственному, но подсознательно чувствовал, что с отношением Сьюзен к мужу лучше не шутить. Вновь окинув ее внимательным взглядом, он сказал:

— В тебе есть та жилка, что отличает настоящих Эбернети. Пожалуй, во всей семейке только у тебя она и есть. Жаль, что ты женщина. Будь ты мужчиной, старик, держу пари, оставил бы тебе всю кубышку.

— Думаю, что да… — медленно проговорила Сьюзен.

Сделав паузу, она продолжала:

— Знаешь, ему не понравился Грег…

Джордж приподнял брови:

— Это была ошибка с его стороны.

— Да.

— Ну, да ладно. Так или иначе сейчас все хорошо, все идет по плану. Не так ли?

Не успели эти слова сорваться у него с языка, как его поразила исключительная их уместность в применении к Сьюзен. На мгновение ему стало как-то неуютно от этой мысли. В принципе ему были не по душе такие женщины, живое воплощение энергии и деловитости.

Чтобы изменить тему, он спросил:

— Кстати, ты получила письмо от Элен? Насчет Эндерби?

— Да, сегодня утром. Мы с Грегом подумываем поехать туда на конец следующей недели, если это подходит остальным. Элен, по-видимому, хочет собрать нас всех вместе.

Джордж рассмеялся.

— А то, пожалуй, кто-нибудь выберет мебелишку поценнее, чем другой?

— Да нет, я полагаю, все будет оценено по справедливости. Но нам это обойдется дешевле, чем на аукционе. Я с удовольствием взяла бы что-нибудь на память об основателе фамильного благополучия. Будет забавно иметь здесь, у нас, один-два образчика обстановки времен королевы Виктории. Кстати, сейчас такие вещи снова входят в моду. Мне помнится, в гостиной там был зеленый малахитовый стол. Вокруг него можно развернуть интересную цветовую гамму. И еще что-нибудь вроде коллекции колибри под стеклом или восковых цветов… А ты сам-то поедешь?

— Безусловно. Хотя бы только для того, чтобы убедиться, что игра идет по правилам.

— Рассчитываешь полюбоваться крупным семейным скандалом?

— Розамунд, вероятно, захочет получить твой зеленый столик для какой-нибудь постановки в театре.

Сьюзен почему-то нахмурилась.

— Ты видел ее в последнее время?

— Я не встречался с прекрасной кузиной Розамунд с тех пор, как мы все вместе возвращались с похорон в вагоне третьего класса.

— Я видела ее пару раз, и она… показалась мне несколько странной.

— А что с ней такое? Пробует научиться думать?

— Нет. Кажется, она была чем-то расстроена.

— Расстроена перспективой получить кучу денег и иметь возможность поставить какую-нибудь совершенно идиотскую пьесу, в которой ее Майкл выставит себя на посмешище?

— Ты не прав. Майкл, знаешь ли, совсем неплохой актер. Он умеет захватить публику или как это у них там говорится. Не то что Розамунд — так прелестна и так бездарна.

— Бедная очаровательная глупышка Розамунд.

— А ведь Розамунд не так уж глупа, как можно подумать. Иногда она высказывается очень даже метко. Или заметит что-нибудь, что, казалось бы, ей и заметить-то не под силу. По временам это… действует на нервы.

— Как тетя Кора.

— Да.

На мгновение оба они ощутили смутное беспокойство, словно вызванное упоминанием этого имени.

Затем Джордж сказал с несколько искусственной беззаботностью:

— Кстати, о Коре — как насчет этой ее компаньонки? Тебе не кажется, что нам следовало бы что-нибудь для нее сделать?

— Что ты имеешь в виду?

— Я хочу сказать, что семейству было бы не грех чуточку о ней позаботиться. Кора была нашей теткой… а этой ее мисс будет, пожалуй, нелегко подыскать себе другое место.

— Значит, вот что пришло тебе в голову? Интересно.

— Да, пришло. Люди так дрожат за свою шкуру. Не хочу сказать, что они действительно сочтут мисс Джилкрист способной накинуться на них с топором, но, поверь мне, мыслишка вроде этой будет у них копошиться.

— Как странно, что ты подумал обо всем этом, Джордж!

Ответ Джорджа прозвучал сухо:

— Не забывай, что я юрист. Мне приходится быть свидетелем многих странных поступков. А конкретно я хочу сказать, что, по-моему, мы должны что-то сделать для этой женщины, назначить ей пенсион, чтобы она могла продержаться, или подыскать работу где-нибудь в конторе, если она, конечно, в состоянии с ней справиться.

— Можешь не беспокоиться, — с оттенком язвительности в голосе ответила Сьюзен. — Я это уже устроила. Мисс Джилкрист отправилась к Тимоти и Мод.

Джордж взглянул на собеседницу с некоторым любопытством.

— Ты очень уверена в себе, правда, Сьюзен? Знаешь, что делаешь, — и никогда не жалеешь о сделанном.

— Пустая трата времени эти сожаления, — легко и беспечно отозвалась Сьюзен.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Майкл перебросил письмо через стол Розамунд.

— Что скажешь?

— Конечно, мы поедем. Вдруг там остались какие-нибудь украшения. Разумеется, большинство вещей в доме — это просто уродство — чучела птиц и восковые цветы… брр!

— Да, все там здорово смахивает на мавзолей. Впрочем, мне хотелось бы сделать пару зарисовок в той гостиной — может пригодиться для мизансцен в «Карьере баронета».

Он встал из-за стола и взглянул на часы.

— Пора двигаться. Мне нужно встретиться с Розенхеймом. Не жди меня, я вернусь поздно. У меня обед с Оскаром: надо обсудить, что делать с этим предложением американцев насчет постановки.

— Милый Оскар. Он будет рад увидеться с тобой после такого долгого перерыва. Передай ему привет.

Майкл пристально взглянул на жену. Он больше не улыбался, его лицо приняло настороженное, немного хищное выражение.

— Что ты хочешь сказать этим «долгим перерывом»? Можно подумать, будто я не видел его месяцы?

— А ты и не видел, не так ли? — безмятежно проворковала Розамунд.

— Нет, видел. Мы завтракали с ним всего неделю назад.

— Как забавно. Должно быть, он позабыл об этом. Он звонил вчера и сказал, что не виделся с тобой со дня премьеры «Тилли смотрит на Запад».

— Старый идиот просто спятил!

Майкл рассмеялся. Розамунд спокойно смотрела на него широко раскрытыми, ясными голубыми глазами.

— Ты считаешь меня дурой, Мик, правда?

— Конечно, нет, дорогая!

— Считаешь, считаешь. Но я не настолько уж глупа. Ты и близко не подходил к Оскару в тот день, и я знаю, где ты был.

— Розамунд, милая, что ты под этим подразумеваешь?

— Я подразумеваю под этим, что мне известно, где ты был на самом деле.

Майкл, на чьем привлекательном лице явственно читались смятение и неуверенность, уставился на жену. Она ответила ему абсолютно невозмутимым взглядом.

«Просто удивительно, — подумал он вдруг, — как совершенно пустой взгляд может вывести человека из равновесия».

Майкл попытался говорить с привычным апломбом:

— Послушай, не знаю, куда ты клонишь…

— Я никуда не клоню, а прямо говорю, что с твоей стороны глупо без конца врать мне.

— Девочка моя! — Майкл смотрел на жену почти с ужасом. — О чем это ты? И вообще что с тобой происходит в последнее время? Злишься, нервничаешь…

— Со мной ничего не происходит, но вот ты, Мик, будь поосторожнее.

— Поосторожнее с чем? Я всегда осторожен.

— О нет. Ты уверен, что тебе все сойдет с рук и что ты можешь заставить людей верить каждому твоему слову. А между прочим, эта твоя выдумка насчет Оскара была просто бездарна.

Майкл вспыхнул от гнева:

— А сама-то ты лучше, что ли? Сказала, что ходила за покупками с Джанет, а она уже несколько недель как в Америке.

— Да, — согласилась Розамунд, — это тоже было бездарно. На самом деле я просто ходила гулять… в Риджентс-парк.

— В Риджентс-парк? На прогулку? Чего ради? Ты в жизни этого не делала. У тебя что, дружок завелся? Что ни говори, Розамунд, а ты изменилась. В чем же все-таки дело?

— Я просто думаю о разных вещах… думаю, что делать.

— Розамунд…

Она сидела с отсутствующим выражением, глядя перед собой широко раскрытыми глазами и, по-видимому, совершенно забыв о Майкле. Когда он в третий раз назвал ее по имени, она слегка вздрогнула и вышла из транса.

— Ты что-то сказал?

— Я спросил, о чем ты думаешь?

— Я думала, не съездить ли нам в этот Литчетт, что ли, повидаться с тетиной экономкой, компаньонкой или кем она там была. А то она еще уедет куда-нибудь. Мне кажется, до этого мы должны ее спросить.

— О чем?

— Спросить, кто убил тетю Кору.

Майкл смотрел на нее в изумлении.

— Ты думаешь, она знает?

— Ну, разумеется. Она ведь жила там. То есть я хочу сказать, что она наверняка знает ответ. Благодаря сказанному дядей Ричардом, когда он приезжал туда. Он ведь был там, мне Сьюзен рассказала. Ну, а она, само собой, подслушала их с теткой разговор. Там ведь скука жуткая, в этой глуши. Естественно, она подслушивала под дверьми и читала чужие письма, да и каждый бы так сделал.

— И ты тоже? — уже в каком-то отупении поинтересовался Майкл.

— Я никогда не отправилась бы компаньонкой в деревню, — содрогнулась Розамунд. — Лучше бы умерла.

— Я имею в виду, ты бы тоже читала письма и всякое такое?

— Если бы я хотела что-нибудь узнать, то, конечно, да. — Молодая женщина говорила абсолютно спокойно. — Просто узнать, и больше ничего. Это же так понятно. Поэтому я и уверена, что, как ее, мисс Джилкрист знает.

Майкл спросил сдавленным голосом:

— Розамунд, кто, по-твоему, убил Кору? И старика Ричарда?

И снова в ответ этот пустой небесно-голубой взгляд:

— Милый… не будь глупышом. Ты это знаешь не хуже, чем я. Но гораздо разумнее помалкивать. Так что давай лучше не будем на эту тему.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Со своего места у камина в библиотеке Эркюль Пуаро наблюдал за собравшимися. Потягивая послеобеденный кофе, он размышлял и внезапно поймал себя на мысли, что ему, пожалуй, хочется бросить это дело. Интересно, откуда это чувство? Быть может, под влиянием пассивного сопротивления Элен Эбернети? Он знал, что при всей своей внешней любезности и сдержанности в глубине души она была против того, чтобы вытаскивать на свет божий подробности смерти Ричарда Эбернети. Она хотела бы предать прошлое забвению, и это казалось Пуаро даже естественным. Что его удивляло, так это его собственная склонность согласиться с ней.

Встряхнувшись, он направил мысли по другому руслу. Оценка, данная мистером Энтуислом членам семьи, решил Пуаро, заслуживает восхищения своей точностью. Но, вполне доверяя мнению старого юриста, Пуаро тем не менее хотел увидеть этих людей сам. Он надеялся, что при тесном общении с ними его осенит какая-нибудь идея — не о том, как и когда (этими вопросами он не собирался заниматься, после того как убедился, что сама возможность убийства не исключается), а о том, кто именно. За плечами у Эркюля Пуаро был опыт всей его жизни. Пуаро считал себя способным сразу узнать определенный тип преступника-любителя, готового ради собственных интересов стать убийцей, — так знаток картин в состоянии с первого взгляда назвать имя художника.

Но тут дело обстояло не так просто. Беда в том, что почти каждого из этих людей Пуаро имел основания представить себе в роли возможного, пусть не очень вероятного, убийцы. Джордж мог убить, как убивает крыса, загнанная в угол. Сьюзен спокойно, деловито, по заранее разработанному плану. Грегори потому, что в нем есть этот странный душевный сдвиг, толкающий людей на преступление ради сладости последующего раскаяния. Майкл из-за честолюбия и свойственной многим потенциальным убийцам тщеславной самоуверенности. Розамунд — по темному побуждению примитивного ума. Тимоти потому, что ненавидел брата, завидовал ему и жаждал завладеть его деньгами, сулящими власть и влияние. Мод потому, что Тимоти — это, по сути дела, ее ребенок и ради него она будет жестокой и беспощадной. Даже мисс Джилкрист, думал Пуаро, не испугала бы мысль об убийстве, помоги это восстановить чайную «Под ивой» в былом великолепии!

А Элен? Нет, она слишком утонченна для убийства, слишком далека от всего, что связано с насилием. Пуаро вздохнул. Видимо, короткого пути к разгадке здесь не будет. Придется воспользоваться другим, довольно надежным способом, хотя он и требует больше времени. Разговоры, как можно больше разговоров — в конечном итоге люди выдают себя, говорят ли они правду или лгут, все равно…

Элен представила его собравшимся, и он всячески постарался преодолеть раздражение, вызванное у них на первых порах присутствием постороннего — хуже того, иностранца! — на этой семейной встрече. Он пустил в ход свои глаза и уши. Наблюдал и прислушивался — открыто и под дверьми! Брал на заметку симпатии и антипатии, запоминал неосторожные слова, которые нет-нет да и звучат при дележе имущества. Ловко устраивал встречи наедине, прогулки по террасе, делал наблюдения и приходил к определенным выводам. Он беседовал с мисс Джилкрист о секретах кулинарного искусства и о славном прошлом ее уютной чайной. Не жалея времени, выслушивал разглагольствования Тимоти на вечную тему о состоянии его здоровья и о губительном запахе краски на таковое.

«Краска? — Пуаро нахмурился. — Кто-то уже говорил что-то о краске… мистер Энтуисл?»

Не было недостатка и в разговорах о живописи. Пьер Ланскене как художник. Картины Коры Ланскене — предмет восхищения мисс Джилкрист и насмешек Сьюзен. «Точь-в-точь почтовые открытки, — говорила эта молодая особа. — Да она и срисовывала их с открыток».

Услышав это, мисс Джилкрист совсем расстроилась и с некоторой даже запальчивостью заявила, что ее милая покойная хозяйка рисовала исключительно с натуры.

— Да нет же, старушенция плутовала, — сказала Сьюзен Пуаро, когда мисс Джилкрист вышла из комнаты. — Я в этом даже уверена, просто не хочу огорчать этот божий одуванчик.

— Но как вы можете быть в этом уверены?

Пуаро любовался решительной и четкой линией подбородка Сьюзен.

«Она всегда будет уверена в себе, — думал он, — и, быть может, наступит день, когда эта уверенность сыграет с ней злую шутку…»

А Сьюзен тем временем продолжала:

— Я вам расскажу, только не говорите Джилкрист, ладно? У тетки там есть изображение Польфлексана — гавань, причал, маяк — одним словом, обычная дилетантская мазня. Но причал был взорван в войну, а так как тетушка создала свой шедевр года два назад, значит, это не могло быть срисовано с натуры, верно? Но на старых открытках причал, разумеется, на месте. Я нашла одну такую открытку в ящике стола в Кориной спальне. Она, должно быть, сделала когда-то эскиз с натуры, а потом дома тайком довела картину до конца, воспользовавшись открыткой. Вот на таких мелочах можно иногда поймать человека. Это даже забавно.

— Совершенно верно, это забавно. — Пуаро помолчал и вдруг произнес: — Вы не помните меня, мадам, но я помню вас. Ведь мы с вами встречаемся не впервые.

Сьюзен с удивлением смотрела на него. Пуаро самодовольно кивнул головой.

— Да, да. Я сидел, закутавшись, в автомашине и оттуда увидел вас. Вы разговаривали с механиком в гараже и не Заметили меня, естественно. Замотанный шарфами пожилой иностранец внутри машины! Но я, я заметил вас, потому что вы молоды, хороши собой и стояли на ярком солнечном свету. Так что когда я приехал сюда, то сказал себе: «Какое совпадение!»

— В гараже? Где же это? Когда это было?

— О, недавно, что-то около недели назад. А вот где, я уже не помню. Мне приходится столько разъезжать!

— В поисках подходящего дома для ваших беженцев?

— Вот именно. А вас, мадам, не огорчит, если этот старый семейный особняк перейдет в чужие руки?

Вопрос этот, казалось, лишь позабавил Сьюзен.

— Конечно, нет! Разве тут можно жить? К тому же это вовсе не мой старый дом, если вы это имеете в виду. Мои родители жили в Лондоне, а сюда мы лишь приезжали изредка на рождество. Но правде говоря, мне эта махина всегда казалась прямо-таки непристойным храмом в честь богатства.

— Да, я знаю, сейчас другие алтари — со встроенной мебелью, скрытым освещением. Но и у богатства еще есть свои храмы, где все — дорогая простота, мадам. Надеюсь, я не проявлю навязчивости, если спрошу: вы ведь и сами задумали сооружение одного такого храма?

Сьюзен рассмеялась.

— Ну, какой же это храм? Просто деловое предприятие…

— Расскажите мне что-нибудь о ваших планах, если это не секрет. Вы необычайно практичны для столь молодой и очаровательной женщины. В мои молодые дни, увы, это было так давно, красавицы думали только о своих удовольствиях, о косметике, о туалетах.

— Ну, о косметике-то они думают и сейчас. На это у меня и ставка.

— Так расскажите же мне.

Она рассказала ему. С массой подробностей, которые, хотя сама она этого и не сознавала, во многом раскрывали ее характер. Собеседник оценил деловую хватку, смелость замыслов молодой леди. Наблюдая за Сьюзен, он сказал:

— Вам, мадам, успех наверняка обеспечен. Как удачно, что в отличие от многих вам не приходится думать о деньгах. Без капитала далеко не уедешь. Вынашивать такие блестящие планы и не иметь возможности осуществить их из-за нехватки средств — это было бы нестерпимо!

— Я бы этого просто не пережила! Нет, так или иначе я нашла бы деньги, уговорила бы кого-нибудь поддержать меня.

— Ну, конечно, ваш богатый дядюшка, безусловно, пришел бы вам на помощь.

— Только не дядя Ричард! Он держался каких-то допотопных взглядов, когда дело касалось женщин. Вот если бы я была мужчиной… По правде говоря, он меня здорово разозлил. — Ее лицо вспыхнуло гневным румянцем при одном воспоминании. — Старики не должны стоять на пути у молодых… о, прошу прощения…

Эркюль Пуаро дружелюбно рассмеялся и подкрутил усы.

— Я стар, да. Но я не стою на дороге у молодости. Ни у кого нет причин с нетерпением дожидаться моей смерти.

— Что за мысль!

— Но вы же реалистка, мадам. Давайте взглянем фактам в лицо: мир полон молодых — или даже не очень молодых — людей, которые терпеливо или с нетерпением ждут кончины кого-то, чья смерть принесет им если не богатство, то шанс.

— Шанс! — повторила Сьюзен с глубоким вздохом. — Вот что нужно человеку!

Пуаро, взглянув через ее плечо, весело сказал:

— Ваш супруг собирается присоединиться к нашей беседе… Мы говорили о шансах, мистер Бэнкс. Шанс, золотой шанс, который надо хватать обеими руками, пока он не уплыл, хватать, не думая ни о чем. А каково ваше мнение на этот счет?

Однако ему было не суждено узнать мнение Грегори Бэнкса по поводу золотого шанса или чего бы то ни было еще. Была в этом молодом человеке какая-то странная уклончивость. То ли по собственному желанию, то ли по желанию своей жены, но он не проявлял ни малейшей охоты к беседам с глазу на глаз или хотя бы к общим беседам. Разговора с ним никак не получалось.

Зато Пуаро пространно побеседовал с Мод Эбернети — о том, как страдал Тимоти от запаха краски у них в доме, и о том, как мило было со стороны Элен пригласить в Эндерби и мисс Джилкрист. В смысле ухода за Тимоти она и здесь оказалась совершенно незаменимой. Право же, счастье, что мисс Джилкрист так перепугалась и ни за что не хотела остаться в доме одна. Правда, в то время ее, Мод, это порядком раздосадовало.

— Перепугалась? — Пуаро это заинтересовало. Он внимательно выслушал рассказ Мод о внезапном и необъяснимом приступе паники у мисс Джилкрист.

— Значит, вы говорите, она чувствовала себя испуганной, сама не зная, почему именно. Интересно, очень интересно… В тот день не произошло ничего особенного?

— Нет, не думаю. По-видимому, это нашло на нее после отъезда из Литчетт Сент-Мэри. По ее словам, там с ней такого не случалось.

«Тут, — размышлял про себя Пуаро, — определенно сыграл свою роль отравленный пирог. Не так уж удивительно, что в конце концов мисс Джилкрист испугалась. И даже когда она оказалась в мирном деревенском окружении в доме Тимоти, это чувство страха не угасло. Напротив, оно даже усилилось. А почему, собственно? Наверняка уход за вздорным и сварливым Тимоти дело настолько выматывающее, что всякие смутные страхи должны были отступить перед чувством естественного раздражения. Тем не менее что-то в том доме пугало мисс Джилкрист. Но что?»

Оказавшись как-то наедине с мисс Джилкрист незадолго до обеда, Пуаро осторожно затронул эту тему. Вид у достойной мисс сделался смущенный и даже несколько виноватый:

— Мне так стыдно за эту сцену. Не могу понять, почему вдруг я впала в такую панику.

— Ну, ну, вы прекрасно знаете почему. Вы ведь только что оправились после зверской попытки отравить вас, насколько мне известно. Конечно, вы думали, что этот преступник, убийца вашей хозяйки, полагая, будто вам что-то известно о нем…

— Но что могло быть мне известно? Какой-нибудь бродяга или полусумасшедший…

— Вряд ли это был бродяга. Мне такое кажется маловероятным.

— О, прошу вас, мсье Понталье. — Мисс Джилкрист, казалось, была близка к слезам. — Не намекайте на это. Я не хочу этому верить.

— Чему именно?

— Не хочу верить, что это не был… то есть я имею в виду, что это был…

Совсем запутавшись, она беспомощно замолчала.

— Ага, — сказал Пуаро, внимательно глядя на нее. — Значит, вы все-таки верите?

— Нет, не верю!

— Верите, верите. Поэтому и боитесь… Ведь вы все еще боитесь, не правда ли?

— Нет, после того, как я приехала сюда. Так много людей. И такая уютная семейная обстановка.

— Мне кажется… Простите мне мое любопытство, у меня, как у старого человека, есть склонность размышлять над тем, что меня заинтересовало. Так вот, мне кажется, в Стэнсфилд-Грейндже, доме мистера Тимоти Эбернети, должно было произойти какое-то конкретное незначительное событие, так сказать, подстегнувшее ваши подсознательные опасения. Врачи сейчас признают большую роль подсознания. Скажем, какой-то пустяк, какое-то мелкое происшествие могли послужить чем-то вроде психологического шока, направившего ваши мысли по определенному пути. Не припомните ли вы, что это могло быть?

На какое-то время мисс Джилкрист задумалась, потом вдруг сказала:

— Знаете, мсье Понталье, я думаю, это была монахиня.

Прежде чем Пуаро успел переварить это неожиданное заявление, в комнату вошли Сьюзен с мужем и сразу после них Элен.

«Монахиня, — размышлял Пуаро. — Где же это я, черт побери, слышал что-то о монахине в связи с этим делом?»

И он решил как-нибудь незаметно навести вечером разговор на тему о монахинях.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Вся семья была любезна с мсье Понталье, представителем ЮНАРКО. Никто и понятия не имел, что это такое, но все помалкивали, опасаясь прослыть невеждами. Исключением была Розамунд, рассеянно спросившая Пуаро: «А что это? Я о таком никогда не слышала». К счастью, рядом в тот момент никого не было. Пуаро пустился в объяснения так, что всякий, кроме Розамунд, сгорел бы от стыда, что не знает о существовании столь всемирно известной организации. Розамунд же лишь обронила равнодушно: «А, опять эти беженцы. Как они мне надоели».

Итак, с присутствием мсье Понталье — пусть без особого восторга, — но примирились. Конечно, лучше бы Элен не приглашать его именно на этот уик-энд, но если уж он здесь… К тому же мсье, по-видимому, не силен в английском и многого в разговоре просто не понимает, особенно если собеседников несколько и все говорят сразу. Более или менее забытый всеми, Пуаро, уютно устроившись в кресле и потягивая кофе, наблюдал за собравшимися. Наблюдал, как кот, готовящийся к стремительному прыжку, наблюдает за стайкой беззаботно чирикающих воробьев.

Походив сутки по дому и ознакомившись с его содержимым, наследники Ричарда Эбернети приготовились изложить свои желания и, если понадобится, драться зубами и когтями, добиваясь своего.

Первые залпы прогремели из-за сервиза сподовского фарфора. С тарелок из этого сервиза семейство только что откушало десерт.

— Вряд ли мне осталось долго жить, — произнес Тимоти слабым меланхолическим голосом. — Детей у нас с Мод нет, так что не стоит обременять себя на остаток дней бесполезными пожитками. Но на память о далеких милых днях я хотел бы получить этот сервиз. Разумеется, он не моден, и вообще такие сервизы сейчас не в цене, но… Так вот, я вполне удовольствуюсь им и, пожалуй, булевским мебельным гарнитуром из белого будуара…

— Опоздали, дядя, — перебил его Джордж с веселой ухмылкой. — Сегодня утром я просил Элен оставить сервиз за мной.

Тимоти побагровел.

— Оставить за тобой? Что это ты имеешь в виду? Ничего еще не решено. И на кой дьявол тебе сервиз? Ты ведь не женат!

— Я коллекционирую сподовский фарфор, представьте себе. Но у меня нет никаких возражений против гарнитура. Я его и даром бы не взял.

Тимоти не удостоил своим вниманием гарнитур.

— Не нахальничай, молодой человек! Я постарше тебя, и, кроме того, я единственный оставшийся в живых брат Ричарда. Этот сервиз мой, понятно?!

— Почему бы вам не взять сервиз из дрезденского фарфора, дядя? Тоже превосходная вещь и, безусловно, столь же дорогая вам по воспоминаниям. Как бы то ни было, сподовский сервиз мой. Первым пришел — первым получил, знаете ли.

— Ничего, ничего подобного, — брызгал слюной Тимоти.

Мод строго проговорила!

— Пожалуйста, не расстраивай дядю, Джордж. Ему это вредно. Разумеется, он получит спод, если ему так хочется. Право первого выбора принадлежит ему, а вам всем придется подождать. В конце концов, он брат Ричарда, а ты всего-навсего племянник!

— И вот что я скажу тебе, молодой человек. — Тимоти кипел от злости. — Будь все сделано как следует, весь этот дом со всем, что в нем есть, был бы моим. Если бы не это смехотворное завещание…

Он откинулся назад, приложил руку к сердцу и простонал:

— Мне плохо… Нельзя ли… немного бренди?

Мисс Джилкрист выбежала из комнаты и тут же вернулась с небольшим стаканчиком этого благодетельного средства в руках.

— Вот, мистер Эбернети. Прошу вас, пожалуйста, не волнуйтесь так. Не лучше ли вам лечь в постель?

— Не будьте дурой! — рявкнул Тимоти, одним духом проглотив бренди. — Лечь в постель? Я намерен защищать свои интересы.

— Ты просто удивляешь меня, Джордж, — снова вмешалась Мод. — Твой дядя совершенно прав. Если он хочет получить сподовский сервиз…

— Тем более это такое уродство, — вмешалась Сьюзен.

— А ты придержи язык! — коротко распорядился Тимоти.

Худой молодой человек, сидевший рядом со Сьюзен, внезапно поднял голову. Голосом, чуть более визгливым, чем обычно, он сказал:

— Не смейте так разговаривать с моей женой!

Сьюзен быстро произнесла:

— Все в порядке, Грег. Я не обиделась.

— Зато я обиделся.

Спокойно, как всегда, заговорила Элен:

— С твоей стороны будет очень мило, Джордж, если ты уступишь дяде этот сервиз.

— Тут не может быть и речи о каких-то уступках! — Тимоти по-прежнему задыхался от возмущения.

Но Джордж отвесил Элен легкий поклон:

— Ваше желание закон, тетя Элен. Успокойтесь, дядюшка, чашки-плошки ваши. Я просто пошутил.

— Он пошутил, скажите на милость! — взорвалась Мод. — У дяди мог быть сердечный приступ!

— Полно, полно, — веселился Джордж. — Дядюшка, вероятно, переживет нас всех. Знаете, битая посуда…

Тимоти пронзил его яростным взглядом.

— Я не удивляюсь, — прорычал он, — что Ричард разочаровался в тебе.

— Что такое? — Все добродушие Джорджа словно рукой сняло.

— Ты ведь заявился сюда сразу после смерти Мортимера, надеясь, что Ричард сделает наследником тебя, верно? Но мой бедный брат быстро тебя раскусил. Он знал, куда уплывут денежки, если попадут тебе в руки. Удивляюсь, что он вообще тебе что-то оставил. Лошади, игра, Монте-Карло, иностранные казино, а может, и что-нибудь похуже! Ричард подозревал, что от тебя всего можно ожидать!

Крылья носа у Джорджа побелели, но он сказал довольно сдержанно:

— Поосторожнее в выражениях, дядя.

— Я плохо себя чувствовал и не мог приехать на похороны, — медленно продолжал Тимоти, — но со слов Мод я знаю, что сказала Кора. Кора всегда была дурой, но если в ее словах что-то есть, я знаю, кого подозревать…

— Тимоти! — Мод встала, спокойная и несокрушимая, как скала. — У тебя был трудный вечер. Я не могу допустить, чтобы ты снова заболел. Ты сейчас же отправишься в постель. Элен, мы возьмем сподовский сервиз и мебельный гарнитур. Надеюсь, возражений не будет?

Ее взгляд обежал собравшихся. Все молчали, и она решительным шагом вышла из комнаты, поддерживая под локоть своего мужа и отстранив мисс Джилкрист, нерешительно топтавшуюся на пороге.

— Изумительная женщина! — прервал затянувшееся молчание Джордж. — Одно слово, изумительная!

Майкл Шейн внезапно рассмеялся:

— Словно сцена из «Наследства Войси»! Кстати, мы с Розамунд хотели бы получить малахитовый стол из гостиной.

— Ну нет! — воскликнула Сьюзен. — Я хочу его взять.

— О боже, все начинается снова! — Джордж в комическом ужасе поднял глаза к потолку. — Вот что, леди. Как насчет того, чтобы бросить монетку? Или разыграть столик в карты?

Лицо Сьюзен озарилось очаровательной улыбкой.

— Мы с Розамунд поговорим об этом завтра.

Мисс Джилкрист поспешила внести свою лепту в установление мира:

— В этом доме столько прекрасных вещей. Зеленый стол просто прелесть. Я такого никогда не видела. Он, должно быть, дорого стоит.

— Его стоимость, конечно, будет вычтена из моей доли наследства, — сухо откликнулась Сьюзен.

— О, простите, я не хотела сказать… — Мисс Джилкрист не знала, куда деваться от смущения.

— Стоимость стола можно вычесть из нашей доли, — вставил Майкл. — Даже добавив для ровного счета восковые цветы.

— Они так чудно выглядят на этом столе, — механически пробормотала мисс Джилкрист. — Так к месту, так художественно.

Элен поспешила перевести разговор на другое и обратилась к иностранному гостю:

— Вам, наверное, все это кажется очень скучным, мсье Понталье?

— Нет, нет, мадам, напротив, я чувствую себя польщенным тем, что мне было дозволено, если можно так выразиться, прикоснуться к жизни английской семьи. И дом… Как хорошо будет здесь моим исстрадавшимся подопечным. Такой покой, такая тишина! Впрочем, я слышал, что на него были и другие претенденты. Какая-то школа… Ну, не совсем школа, а заведение, которым руководят монахини. Быть может, семья предпочла бы продать дом им?

— Вовсе нет, — равнодушно отозвался Джордж.

— Орден Сердца девы Марии, — продолжал Пуаро. — К счастью, благодаря доброте неизвестного благодетеля мы смогли предложить несколько более высокую цену. — Теперь он прямо обратился к мисс Джилкрист: — Вы, кажется, не любите монахинь?

— О, право же, мсье Понталье, вы не должны… То есть я хочу сказать, что лично ничего против них не имею. Но мне всегда казалось, что ни к чему вот так удаляться от мира. Хотя, я уверена, они очень бескорыстны и делают много добра.

— Меня удивляет, — вставил Джордж, — это их: стремление одеваться в какие-то средневековые балахоны. Неужели они считают, что богу приятнее смотреть на них, если они таскают на себе эти неуклюжие и антисанитарные одеяния?

— К тому же в них все они так похожи друг на друга, — подхватила мисс Джилкрист. — Глупо, но я прямо обомлела, когда я была у миссис Эбернети и к двери подошла монахиня, собиравшая пожертвования. Хотите — смейтесь, хотите — нет, но мне показалось, будто это та же самая, что приходила в наш коттедж в день следствия по поводу смерти бедной миссис Ланскене. У меня, знаете ли, было такое впечатление, словно она меня преследует. Но это никак не могла быть одна и та же монахиня, потому что первая собирала на орган для церкви святого Варравы, а вторая на что-то связанное с детьми.

— Может быть, они походили друг на друга лицом? — поинтересовался Пуаро.

Мисс Джилкрист, польщенная вниманием к своему рассказу, повернулась к гостю:

— Пожалуй, что так. Верхняя губа… словно там у нее были усики. Наверное, это меня и встревожило, да я вообще нервничала тогда. Знаете, эти рассказы из военного времени о монашках, которые на самом деле были вражескими шпионами, мужчинами и выбрасывались на парашютах. Наверное, мне это припомнилось и… Потом-то я поняла, что это просто глупо.

— Монашеское платье — неплохая маскировка, — задумчиво проговорила Сьюзен. — Оно скрывает ноги.

— По правде говоря, — присоединился к беседе Джордж, — люди редко смотрят друг на друга по-настоящему внимательно. Поэтому в суде так часто разные свидетели по-разному описывают одного и того же человека: высокий — низкий, толстый — худой, блондин — брюнет, ну и так далее.

— А то еще бывает, — увлеченно продолжала Сьюзен, — вдруг взглянешь на себя в зеркало и не сразу сообразишь, кто это. Лицо в зеркале кажется смутно знакомым, и пройдет какое-то время, пока опомнишься и скажешь себе: «Господи, да ведь это я сама!»

Джордж вмешался:

— Было бы еще труднее, если бы люди могли видеть действительно себя, а не зеркальное отражение.

— Как это? — с озадаченным видом спросила Розамунд.

— Понимаешь, человек всегда видит себя иначе, чем другие. Он знает только свое отражение в зеркале.

— А какая разница?

— Разница есть, — быстро вставила Сьюзен. — Ведь лица у людей несимметричны. Линии бровей разные, и носы не совсем прямые. Вот я тебе сейчас покажу. Есть у кого-нибудь карандаш?

Появился карандаш, и все весело начали экспериментировать с ним, прикладывая его к носу с разных сторон и замечая забавные отклонения от прямой линии. Грозовая атмосфера разрядилась. Все пребывали в наилучшем расположении духа. Теперь это были уже не наследники Ричарда Эбернети, собравшиеся для дележа имущества, а компания вполне нормальных, добродушно настроенных людей, собравшихся за городом, чтобы приятно провести уик-энд.

Эркюль Пуаро поднялся со вздохом и вежливо пожелал хозяйке спокойной ночи.

— Пожалуй, мадам, заодно я распрощаюсь совсем. Мой поезд отходит завтра в девять часов утра. Это очень рано. Так что позвольте поблагодарить вас за гостеприимство. Дату передачи дома мы согласуем с превосходнейшим мистером Энтуислом.

— Это можно будет сделать в любой момент, мсье Понталье. Я… я закончила все свои дела здесь.

— Вы возвращаетесь на свою виллу, на Кипр?

— Да. — На губах Элен мелькнула легкая улыбка.

— Я вижу, вы рады этому. Расставание с этим домом и Англией не печалит вас?

— О нет. С прошлым надо расставаться без оглядки.

— Да, если это возможно. — Пуаро с несколько виноватой улыбкой обвел взглядом все эти вежливые лица вокруг. — Но иногда прошлое не позволяет забыть о себе. Оно стоит рядом, у локтя, и шепчет: «Со мною еще не покончено».

— Вы хотите сказать, — спросил Майкл, — что ваши беженцы, перебравшись сюда, не смогут полностью оставить позади свои прежние страдания?

— Я не имею в виду моих беженцев.

— Он имеет в виду нас, милый, — сказала Розамунд. — Он имеет в виду дядю Ричарда, тетю Кору, топор и все остальное. — Она обернулась к Пуаро: — Ведь это правда?

Пуаро посмотрел на нее бесстрастным взглядом, потом спросил:

— Почему вы так думаете, мадам?

— Да ведь вы детектив и поэтому приехали сюда. АНАРКО, или как ее там, это просто чушь и бред собачий.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

За этим последовал момент поистине драматический. Пуаро почувствовал это, хотя сам не отводил глаз от прелестного безмятежного личика Розамунд.

Он слегка поклонился ей:

— Вы очень проницательны, мадам.

— Вовсе нет. Просто мне вас однажды показали в ресторане, и я запомнила ваше лицо.

— Но до сих пор молчали?

— Да. Мне казалось, так будет забавнее.

Майкл произнес не совсем твердым голосом:

— Но… дорогая моя девочка…

Пуаро перевел взгляд на него. Майкл был явно охвачен гневом и еще каким-то чувством, может быть, чувством страха? Пуаро быстро оглядел всех остальных. Рассерженная и настороженная Сьюзен. Как всегда, замкнутый Грег. Мисс Джилкрист с открытым от изумления ртом, что придает ей глуповатый вид. Джордж, весь начеку. Выведенная на этот раз из равновесия Элен. Выражение всех этих лиц было нормальным при данных обстоятельствах. Жаль, что он не смотрел на них долей секунды раньше, когда с губ Розамунд сорвалось слово «детектив». Сейчас момент упущен.

Расправив плечи, Пуаро поклонился снова, теперь уже всем присутствующим. Иностранный акцент в его речи сразу стал менее заметен.

— Да, я детектив, и мне поручено выяснить обстоятельства смерти Ричарда Эбернети.

— Кем поручено? — Голос Джорджа Кроссфилда не сулил ничего хорошего.

— Пока этот вопрос не должен вас беспокоить. Но было бы хорошо, не так ли, если бы все вы могли полностью увериться в том, что Ричард Эбернети умер естественной смертью?

— Разумеется, он умер естественной смертью. Разве кто-нибудь утверждал обратное?

— Кора Ланскене утверждала. И Кора Ланскене тоже мертва.

— Да, она говорила это как раз здесь, — нерешительно промолвила Сьюзен, — но я не думаю, чтобы на самом деле…

— Не думаешь, Сьюзен? — Сардонический взгляд Джорджа обратился на нее. — К чему притворяться? Тебе не удастся обвести мсье Понталье вокруг пальца.

— Все мы думали, что тетя Кора сказала правду, — вставила Розамунд. — И его зовут не Понталье, а какой-то Эркюль.

— Эркюль Пуаро к вашим услугам. — Пуаро отвесил новый поклон. На присутствующих, однако, его имя явно не произвело никакого впечатления.

— Могу я спросить, к каким выводам вы пришли? — поинтересовался Джордж.

— Он тебе не скажет, дорогой, — ответила вместо Пуаро Розамунд. — А если и скажет, то соврет.

Из всех участников этой сцены только она одна, по-видимому, искренне забавлялась происходящим. Пуаро задумчиво смотрел на нее.

В эту ночь Пуаро спал плохо. Обрывки речей, чьи-то взгляды, чьи-то странные жесты сплелись в ткань пестрых и беспокойных сновидений. То и дело какая-нибудь терзающая усталый мозг мысль вырывала его из непрочного забытья. Краска — Тимоти и краска. Запах масляной краски, как-то связанный с мистером Энтуислом. Рисунки Коры, художественные почтовые открытки… Что-то сказанное Лэнскомбом… Монахиня, явившаяся в дом в день кончины Ричарда Эбернети… Монахиня с усиками. Монахиня в Стэнсфилд-Грейндже… и в Литчетт Сент-Мэри. Не слишком ли много монахинь? Розамунд, заявляющая, что он детектив, и изумление на лицах всех остальных, безмолвно уставившихся на нее. Так, должно быть, они смотрели и на Кору, когда она произнесла свою знаменитую фразу. В тот момент Элен Эбернети показалось «что-то неладное». Что именно? Элен, без сожалений расстающаяся с прошлым… Элен, которая уронила восковые цветы, когда он сказал… Что же он тогда сказал?

Пуаро вновь забылся, и ему приснился сон.

Ему снился зеленый малахитовый стол и на нем букет восковых цветов под стеклянным колпаком. Только весь колпак был покрыт слоем яркой масляной краски цвета крови. Он чувствовал запах этой краски, а Тимоти стонал и говорил: «Я умираю, умираю… это конец». Мод стояла рядом, высокая и суровая, с большим ножом в руках и вторила ему; «Да, это конец». Конец — смертное ложе, свечи и молящаяся монахиня. Ах, если бы он мог увидеть лицо монахини, тогда он узнал бы правду.

Эркюль Пуаро пробудился — и правда со всей непреложностью вдруг предстала перед ним.

Да, это действительно был конец. Он мысленно перебирал разрозненные куски мозаики.

Мистер Энтуисл и запах краски, дом Тимоти и нечто, что должно или может в нем быть… восковые цветы… Элен… разбитое стекло…

Элен Эбернети, сидя перед туалетным столиком, невидяще глядела на свое отражение в зеркале.

Ей пришлось пригласить Эркюля Пуаро в дом, хотя и против своего желания. Но мистер Энтуисл поставил вопрос так, что отказаться она не могла. А теперь все выплыло наружу. Не судьба праху Ричарда Эбернети мирно покоиться в могиле. И все из-за нескольких слов, сказанных Корой…

Тот день после похорон… Интересно, как все они выглядели? Какими казались они Коре? Что это говорил Джордж насчет того, какими видят нас другие? Она посмотрела в зеркало внимательнее. Одна бровь действительно изломана круче, чем другая, но углы рта симметричны. Нет, нет, она не так уж отличается от своего изображения в зеркале. Не то что Кора. Мысленным взором она ясно увидела Кору, какой та была в день похорон… Склоненная набок голова, этот ее нелепый вопрос… взгляд, устремленный на Элен.

Внезапно Элен подняла руки к лицу. Она твердила себе: «Это невозможно… Этого просто не может быть…»

С естественным раздражением человека, разбуженного телефонным звонком в пять минут седьмого, мисс Энтуисл, предварительно постучав, вошла в спальню брата:

— Опять эта Эбернети!

— Что?

— Миссис Лео Эбернети просит тебя к телефону. Нашла время!

— Миссис Лео? К чему бы это? Где мой халат? А, вот он, спасибо.

Энтуисл схватил трубку.

— Я слушаю. Это вы, Элен?

— Простите, что бужу вас так рано, но вы просили сразу сообщить вам, если я вспомню, что показалось мне странным в момент, когда Кора так ошеломила нас своим заявлением.

— А, и вы вспомнили?

— Да, но это так нелепо, — в голосе Элен прозвучали извиняющиеся нотки, — даже не знаю, как объяснить, хотя сама я вполне уверена. Меня осенило, когда я смотрела на себя в зеркало вчера вечером. О!..

За слабым полузадушенным возгласом последовал совершенно непонятный мистеру Энтуислу звук, словно от падения на пол чего-то тяжелого. Не получая ответа, он продолжал взывать в онемевшую телефонную трубку:

— Алло, алло, Элен, вы у телефона?.. Элен, что случилось?

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Мистер Энтуисл потратил еще не меньше часа и обзвонил уйму телефонных инстанций, пока наконец не услышал голос Эркюля Пуаро.

— Слава богу! Междугородная не могла дозвониться к вам туда целую вечность.

— Ничего удивительного. Трубка была снята. — В голосе Пуаро было нечто испугавшее собеседника.

— Что-нибудь произошло?

— Да. Двадцать минут назад горничная обнаружила миссис Лео Эбернети лежащей без сознания рядом с телефонным аппаратом в кабинете. Серьезное сотрясение мозга. Возможно, она упала и ударилась головой об эту мраморную штуку, которую вставляют в дверной проем, чтобы дверь не закрывалась, но ни доктор, ни я так не думаем.

— В тот момент она как раз звонила мне, но внезапно замолчала, и я никак не мог сообразить, что случилось.

— Она звонила вам? Что она сказала?

— Я как-то просил ее немедленно сообщить, если она вспомнит, что именно показалось ей странным во время того разговора после похорон. Ну, так вот, по ее словам, она вспомнила, что это было, но что это просто «нелепо». Еще сказала, что ее осенило, когда она смотрелась в зеркало. И это все. Теперь придется подождать, когда она придет в себя, и тогда мы узнаем остальное.

Голос Пуаро звучал очень серьезно:

— Это произойдет еще не скоро. Возможно, никогда.

— Неужели дело обстоит так серьезно? Но это ужасно, Пуаро!

— Да, это ужасно, и поэтому мы не можем ждать. Похоже, мы имеем дело с кем-то либо совершенно беспощадным, либо испуганным настолько, что это заставляет его быть беспощадным. Было бы небезопасно оставлять миссис Эбернети в Эндерби. Ее уже доставили на «скорой помощи» в больницу, где к ней не будут пропускать никого, в том числе и родственников. А для вас у меня есть небольшое поручение. Минутку.

Последовала пауза, после чего в трубке вновь раздался голос Пуаро:

— Я проверял, не подслушивают ли нас. Все в порядке. А теперь о поручении. Вы доедете на поезде до Бэри Сент-Эдмунде, это недалеко от Лондона, наймете там машину и отправитесь в расположенную по соседству клинику для нервнобольных под названием Форсдайк-хауз. Найдите там доктора Пенрита и наведите у него справки относительно пациента, который был выписан из клиники не так давно. Имя пациента Грегори Бэнкс. Выясните точно, от чего именно его лечили.

— Вы хотите сказать, что Грегори Бэнкс сумасшедший?

— Тсс, не так сразу. Значит, поезжайте, но сначала успокойтесь и обязательно, слышите, обязательно позавтракайте. Если у меня будут новости, я позвоню.

Пуаро услышал, как на другом конце провода положили трубку, а секунду спустя раздался второй, похожий, но очень слабый звук. Детектив улыбнулся. Кто-то осторожно опустил трубку на рычажок второго аппарата, что стоял в холле.

Пуаро отправился туда, но в холле не было ни души. Тогда он на цыпочках проследовал к вместительному шкафу под лестницей и заглянул внутрь. Лэнскомб, вышедший в это время из кухни с подносом в руках, с удивлением смотрел на Пуаро, который появился из-под лестницы. Постаравшись приободрить старого слугу, явно потрясенного последними событиями, и попросив прислать ему чашку кофе в спальню, Пуаро поднялся наверх. Когда Джанет принесла кофе, Пуаро был уже совсем одет. Выражения сочувствия с его стороны были приняты благосклонно, ибо детектив упирал больше всего на то, какое потрясение выпало сегодня утром на ее, Джанет, долю.

— И не говорите, сэр. Никогда не забуду, что я почувствовала, когда вошла с пылесосом в кабинет и увидела миссис Лео на полу. Сначала я думала, что она умерла. Должно быть, ей стало плохо, когда она стояла около телефона. Странно, что она поднялась так рано утром. Раньше она никогда этого не делала.

— Действительно, странно, — поддержал Пуаро и словно невзначай спросил: — Наверное, кроме нее, в доме еще никто не вставал?

— Миссис Тимоти была уже на ногах. Она просыпается очень рано и нередко гуляет перед завтраком. Все остальные еще спали, когда я разносила утренний чай, хотя из-за всего, что произошло, я с ним немного припозднилась.

Итак, Мод Эбернети была уже на ногах, а молодое поколение в постелях, но, размышлял Пуаро, это ни о чем не говорит. Каждый мог услышать, как Элен открывает свою дверь, последовать за ней, а потом вернуться к себе и притвориться полусонным. Как только Джанет вышла из комнаты, Пуаро осушил чашку кофе, надел пальто и шляпу и незаметно покинул дом через боковую дверь. Резво прошагав четверть мили до почтового отделения, он заказал междугородный разговор и вскоре вновь беседовал с мистером Энтуислом:

— Да, это опять я. Забудьте о моем прежнем поручении. Все это было для отвода глаз. Кто-то нас подслушивал. А теперь, старина, настоящее задание. Вы, как я уже говорил, воспользуетесь поездом, но отправитесь не в Бэри Сент-Эдмундс, а в дом мистера Тимоти Эбернети.

— Но Тимоти и Мод в Эндерби.

— Вот именно. В доме нет никого, кроме некой Джонс, которую, посулив ей щедрую плату, уговорили временно пожить там. Я хочу, чтобы вы кое-что забрали из этого дома.

— Дорогой мой Пуаро! Я, право же, не могу унизиться до грабежа.

— При чем здесь грабеж? Вы скажете добрейшей миссис Джонс, которая вас знает, что мистер и миссис Эбернети просили вас взять эту вещь и доставить ее в Лондон. Она ничего не заподозрит.

— Вероятно, нет. Но мне это не нравится. Почему бы вам не сделать это самому?

— Потому, друг мой, что я иностранец, а следовательно, в глазах таких людей, как миссис Джонс, личность весьма подозрительная. Ваше же появление ее не удивит.

— Да, да, понимаю… Но что подумают Тимоти и Мод, когда услышат об этом? Я знаком с ними сорок с лишним лет!

— Столько же вы знали Ричарда Эбернети. И вы знали Кору Ланскене, когда она была еще девочкой!

Голосом мученика мистер Энтуисл спросил:

— И что же я должен там забрать?

Пуаро сказал ему.

— Но, право же, Пуаро, я не понимаю…

— Это не имеет значения. Важно, что понимаю я.

— А что мне потом делать с этой проклятой штукой?

— Вы доставите ее в Лондон по следующему адресу, запишите.

Записав адрес, мистер Энтуисл вздохнул:

— Ах, если бы мы могли догадаться, что Элен хотела сказать мне.

— Нет никакой нужды в догадках. Я знаю.

— Вы знаете? Но, дорогой Пуаро…

С объяснениями придется подождать. Но позвольте мне заверить вас: я совершенно точно знаю, что увидела Элен Эбернети, когда взглянула на себя в зеркало.

За завтраком все чувствовали себя скованно и неловко. Ни Розамунд, ни Тимоти не было, а все остальные явно ощущали себя не в своей тарелке. Разговор, естественно, вертелся вокруг происшествия с Элен.

Мод говорила своим обычным решительным тоном:

— По всей вероятности, ей стало плохо ночью и она спустилась, чтобы позвонить врачу. Потом у нее закружилась голова, и она упала. Это единственное разумное объяснение.

Открылась дверь, и в комнату вошла нахмуренная Розамунд.

— Никак не могу найти эти восковые цветы, — пожаловалась она. — Ну те, что были на малахитовом столике в день похорон дяди Ричарда. — Она устремила обвиняющий взгляд на Сьюзен: — Ты их случайно не брала?

— Конечно, нет! Побойся бога, Розамунд, как можно думать о каких-то малахитовых столах, когда бедную тетю Элен отвезли в больницу с сотрясением мозга?

— А почему бы мне об этом не думать? Для тети Элен мы все равно ничего не можем сделать, а нам с Майклом обязательно нужно вернуться завтра в Лондон. Но сначала я хочу еще раз взглянуть на эти цветы. Интересно, куда они девались, может, Лэнскомб знает?

Тут как раз вошел Лэнскомб и в ответ на расспросы Розамунд сказал:

— Кажется, миссис Лео как-то повредила их, мэм. Она собиралась заказать для них новое стекло, а сейчас они, наверное, в шкафу под лестницей, куда мы прячем все, что нуждается в починке.

— Я пойду и взгляну сама. Майкл, прелесть моя, проводи меня. После того, что случилось с тетей Элен, я не хочу забираться одна в темные углы.

Все смотрели на нее, пораженные. Наконец Мод спросила своим низким голосом:

— Что ты хочешь этим сказать, Розамунд?

— Ну, кто-то ведь треснул ее сзади по голове, правда?

Выслушав одновременные протестующие возгласы Грегори и Джорджа, она невозмутимо продолжала:

— Конечно, так оно и было. Все одно к одному: детектив в доме, дядю Ричарда отравили, тетку Кору зарубили топором, мисс Джилкрист прислали отравленный пирог, а теперь вот тетю Элен оглоушили сзади. Помяните мое слово, так вот нас всех прикончат одного за другим, а тот, кто останется в живых, тот и есть неуловимый убийца. Но меня-то не убьют.

— А зачем кому-то убивать тебя, прелестная Розамунд? — добродушно поинтересовался Джордж.

— Затем, что я слишком много знаю, конечно.

— Что ты знаешь? — раздались почти в унисон голоса Грегори Бэнкса и Мод Эбернети.

Розамунд одарила их своей ангельской и неопределенной улыбкой.

— Вам до смерти хочется узнать, правда? Пошли, Майкл.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

В одиннадцать часов утра Эркюль попросил всех собраться в библиотеке. Явились все, и Пуаро обратился к присутствующим с небольшой речью:

— Вчера вечером миссис Шейн сообщила вам, что я частный детектив. Это так. Кроме того, я старый друг мистера Энтуисла.

— Вот, значит, где собака зарыта!

— Можете называть это и так, мистер Кроссфилд. Продолжаю: мистер Энтуисл был весьма расстроен кончиной мистера Эбернети, с которым дружил много лет. Особенно его встревожили слова, сказанные здесь, в этой комнате, после похорон сестрой покойного миссис Ланскене. Еще большую тревогу вызвали у него обстоятельства смерти самой миссис Ланскене. Он хотел одного: удостовериться, что тут лишь простое совпадение по времени, иными словами, удостовериться в том, что Ричард Эбернети умер естественной смертью. С этой целью он поручил мне произвести необходимое расследование.

Пауза.

— Я выполнил его просьбу.

Снова пауза. Эркюль Пуаро откинул голову назад:

— В результате этого расследования я пришел к выводу, который, несомненно, обрадует всех вас, а именно: нет абсолютно никаких оснований думать, что мистер Эбернети погиб насильственной смертью. Ничто не свидетельствует о том, что он был убит!

Триумфально воздев руки вверх, Пуаро лучезарно улыбался.

— Это хорошее известие, не правда ли?

Его аудитория явно так не считала. В устремленных на Пуаро глазах всех, за исключением одного человека, по-прежнему тлели сомнения и недоверие.

Исключением был Тимоти Эбернети, энергично кивавший головой в знак согласия:

— Конечно, Ричарда никто не убивал! Не понимаю, как можно было поверить в такую чепуху. Просто Кора снова принялась за свои фокусы. Хотела вас попугать. Наверное, решила, что это будет удачная шутка. Хотя она и моя сестра, но должен сказать, что она, бедняжка, всегда была малость не в своем уме. Ну, что же, мистер, как вас, я рад, что вы пришли к правильному выводу, хотя, по-моему, Энтуисл тут слишком много на себя взял. В конце концов, если семейство было уверено, что все в порядке…

— Но семейство не было уверено, дядя Тимоти!

— Что такое? — Тимоти сердито уставился на Розамунд из-под кустистых бровей.

— Мы вовсе не были в этом уверены. А как насчет тети Элен сегодня утром?

— Чепуха! — оборвала ее Мод. — Элен почувствовала себя плохо, спустилась вниз, позвонила доктору, а потом…

— Но она вовсе не звонила доктору, — настаивала Розамунд, — я спрашивала у него.

— Тогда кому же она звонила? — Голос Сьюзен звучал напряженно.

— Не знаю. — По лицу Розамунд скользнула тень досады. — Но можешь быть уверена, я обязательно узнаю.

Эркюль Пуаро обосновался в беседке, выстроенной в викторианском стиле. Он извлек свои внушительные карманные часы и положил их на стол перед собой.

Пуаро объявил, что уезжает двенадцатичасовым поездом. До отъезда еще оставалось время.

Беседка просматривалась из большинства окон дома. Безусловно, вскоре кто-нибудь появится, и, быть может, даже не один.

Он ждал — а над его головой паук, притаившись в паутине, поджидал неосторожную муху.

Первой явилась мисс Джилкрист. Она говорила не очень связно и явно нервничала.

— О мсье Понталье, простите, я никак не могу запомнить ваше другое имя. Я решила прийти и поговорить с вами, хотя мне это так неприятно. Но я чувствую, что это мой долг после того, что случилось сегодня утром с бедной миссис Лео. Но мне, право же, так не хочется… Она была так добра, нашла мне место у миссис Тимоти и все такое. Вот почему я не хочу показаться неблагодарной. Она столько для меня сделала: подарила мне ондатровый жакет миссис Ланскене — он сидит прекрасно, и сразу даже не заметишь, что мех чуточку вытерся, — а когда я хотела вернуть аметистовую брошь, она не взяла…

— Вы, я полагаю, — мягко сказал Пуаро, — имеете в виду миссис Бэнкс?

— Да, видите ли… я… — Она умоляюще посмотрела на него и наконец, решившись, выговорила, словно в холодную воду бросилась: — Я подслушивала… В тот день, когда мистер Эбернети приехал навестить свою сестру. Понимаете, мне было так интересно. Когда не имеешь собственной семьи или друзей, естественно, начинаешь интересоваться жизнью других, особенно если они живут бок о бок с тобой.

— Разумеется, это вполне естественно, — подбодрил ее Пуаро.

— Я знаю, что подслушивать некрасиво, но я… Короче говоря, я слышала, как он сказал ей что-то вроде: «С Тимоти разговаривать бесполезно. Но я подумал, что стоит, пожалуй, поделиться с тобой, Кора. И хотя ты всегда любила разыгрывать из себя простушку, на самом деле здравого смысла у тебя более чем достаточно. Итак, что бы сделала ты на моем месте?» Я не совсем расслышала, что сказала миссис Ланскене, но уловила слово «полиция», и тогда мистер Эбернети вроде бы рассердился и произнес очень громко: «Не забывай, что речь идет о моей родной племяннице». Тут на кухне что-то убежало, и мне пришлось поспешить туда, а когда я вернулась, они говорили уже о другом. Но я не хотела об этом рассказывать, и, я уверена, миссис Ланскене тоже предпочла бы, чтобы я промолчала! Но после этого случая с миссис Лео… О мсье, даже вы, кажется, думаете, что это просто совпадение. Но это не так!

Пуаро с улыбкой сказал:

— Да, это не совпадение. Благодарю вас, мисс Джилкрист, вы очень помогли мне.

Пуаро, надеясь, что ему удастся выслушать и другие доверительные признания, поспешил отделаться от мисс Джилкрист, что удалось ему не без некоторого труда.

Инстинкт не обманул его. Не успела мисс Джилкрист удалиться, как в беседку буквально ворвался Грегори Бэнкс.

— Наконец-то! — воскликнул он. — Я уж думал, эта идиотка никогда не уйдет. Я пришел сказать, что вы не правы во всем, что говорили сегодня утром. Ричард Эбернети был убит. Я убил его.

Эркюль Пуаро не выразил ни малейшего удивления.

— Значит, вы убили его? Как?

— Мне это было нетрудно. Я мог свободно раздобыть до двадцати веществ, способных отправить его на тот свет. Труднее было придумать, как заставить его принять яд, но я и с этим справился. При этом мне даже не было необходимости находиться здесь в тот момент.

— Умно.

— Да, — Грегори с горделивой скромностью потупил взор, — льщу себя надеждой, что это было придумано оригинально.

Пуаро спросил с интересом:

— А почему вы убили его? Из-за денег, которые должны были перейти к вашей жене?

Грегори был возмущен:

— Нет, конечно, нет! Это он, Ричард Эбернети, думал, будто я женился на Сьюзен из-за ее денег. Он гордился и восхищался ею, но презирал меня. Я, видите ли, не так одевался, не так говорил! Он насмехался надо мной, не в лицо, конечно, внешне он всегда был очень любезен. Но я знаю, что я ему не нравился.

— Весьма возможно, ну и что?

— Если кто-то осмеливается так обращаться со мной, это не может сойти ему с рук. Была одна женщина… она нагрубила мне. Знаете, что я сделал?

— Да.

— Значит, вам известно об этом случае? Она чуть было не умерла. — В голосе Бэнкса звучало глубокое удовлетворение. — Ричард Эбернети задирал передо мною нос, и что произошло с ним? Он мертв.

— Весьма квалифицированное убийство. Но почему вы рассказываете об этом мне?

— Потому, что вы сказали, что он не был убит. Я должен был показать вам, что вы не так уж умны, как воображаете, и, кроме того…

Грег внезапно рухнул на скамью. Его лицо изменилось, Казалось, он был охвачен каким-то экстазом.

— Я поступил дурно, грешно… Меня нужно покарать, Я жажду искупления, раскаяния, понимаете?!

Несколько мгновений Пуаро внимательно следил за ним и вдруг неожиданно спросил:

— Вам очень хочется сбежать от вашей жены, куда угодно, но сбежать, правда?

— Сбежать от Сьюзен? Да вы с ума сошли! Сьюзен великолепна, изумительна.

— Да, Сьюзен изумительна. Это ко многому обязывает ее мужа. Сьюзен страстно любит вас. Это тоже налагает какую-то ответственность.

Грегори смотрел прямо перед собой. Затем сказал, как мог бы сказать надувшийся на взрослых мальчишка:

— Почему она не может оставить меня в покое? — Он вскочил. — Она идет сюда. Вы все расскажете ей, хорошо? Скажите ей, что я пошел в полицию сознаваться.

Сьюзен вошла, запыхавшись от быстрой ходьбы.

— Где Грег? Он был здесь. Я видела его!

— Да, ваш муж был здесь. Он приходил сказать мне, что отравление Ричарда Эбернети — дело его рук.

— Какой немыслимый бред! Надеюсь, вы не поверили ему?

— А почему я должен был ему не поверить?

— Да его и поблизости не было, когда умер дядя Ричард!

— Возможно. Но где он был в день смерти Коры Ланскене?

— Мы оба были в Лондоне.

Пуаро покачал головой.

— Нет, нет, так не пойдет. Вы, например, в тот день взяли свою машину и, я думаю, отправились в Литчетт Сент-Мэри. Помните, встретившись с вами здесь, я сказал вам, что уже видел вас раньше. После предварительного следствия по делу о смерти миссис Ланскене вы оказались в гараже при «Кингс армз». Вы разговаривали там с механиком, а рядом, в другой автомашине, сидел пожилой иностранец. Вы не заметили его, но он заметил вас.

— Ну и что? Ведь это было в день следствия.

— Но вспомните: механик сказал, что уже видел вас раньше. Где он мог видеть вас, мадам? Наверняка в Литчетт Сент-Мэри, ибо в его уме воспоминание о встрече связалось с представлением о вас как о племяннице миссис Ланскене. Не попались ли вы ему на глаза поблизости от ее коттеджа? Согласитесь, это заслуживало внимания. Были наведены справки, и выяснилось, что вы действительно были в Литчетт Сент-Мэри во второй половине того дня, когда убили вашу тетушку. Кое-кто запомнил номер вашей машины, и сейчас инспектору Мортону уже известно, кому она принадлежит.

Сьюзен глубоко вздохнула:

— Ну ладно, ваша взяла! Слушайте. Эта фраза Коры на похоронах встревожила меня. Я все время думала о ней и наконец решила отправиться в теткино захолустье и порасспросить ее. Грегу я ничего не сказала. Я приехала туда часа в три дня, стучала и звонила, но никто мне не ответил, и я решила, что в доме никого нет. Вот и все. Если бы я обошла коттедж кругом, то, вероятно, заметила бы разбитое окно, но я этого не сделала. Я просто вернулась в Лондон, и мне даже в голову не пришло, что что-то неладно.

Лицо Пуаро было бесстрастно. Он спросил:

— Почему ваш муж обвиняет себя в преступлении?

— Потому что он… — Слова трепетали на кончике языка Сьюзен, но она удержала их. Пуаро, однако, закончил за нее:

— Потому что он не совсем в своем уме, не так ли? Видите ли, я кое-что о нем знаю. Я знаю, например, что незадолго до вашей с ним встречи он провел несколько месяцев в клинике для душевнобольных.

— Он лечился там добровольно!

— Его нельзя назвать в полном смысле слова сумасшедшим. Но у него явный комплекс преступления и наказания, и думаю, что это с детства.

Сьюзен заговорила быстро и горячо:

— Вы не понимаете, мсье Пуаро! У Грега никогда не было шанса показать себя. Вот почему мне были так нужны дядины деньги. Я знала, что Грегу надо почувствовать, что он самостоятельная личность, а не просто ничтожный помощник аптекаря, которым помыкают все, кому не лень. Теперь все будет иначе. У него будет собственная лаборатория. Он сможет разрабатывать свои собственные формулы…

— Да, да, вы дадите ему все, потому что любите его. Но даже вы не в состоянии дать человеку то, чего он не может, не умеет принять. В конце концов, он останется чем-то, чем ему быть не хочется, иными словами, мужем Сьюзен и не более того.

— Как вы жестоки! И какой вздор несете!

— Когда речь идет о Грегори Бэнксе, все остальное для вас не существует. Вам нужны были деньги вашего дяди не для вас самой, а для вашего мужа. И вы пошли бы на все, чтобы получить их, да?

Вне себя от гнева, Сьюзен резко повернулась и выбежала из беседки.

— Я подумал, — непринужденно вымолвил Майкл Шейн, — что, пожалуй, загляну и попрощаюсь с вами.

Он улыбался, и Пуаро невольно почувствовал, насколько обаятельным может быть этот человек. Он охотно поддержал беседу и после нескольких ничего не значащих слов сказал:

— У вашей жены, мистер Шейн, есть качество, которым одарены немногие: она точно знает, чего хочет.

— А, вы имеете в виду малахитовый стол?

— Быть может. И то, что на нем.

— Восковые цветы?

— Вот именно.

Майкл нахмурился.

— Я не совсем понимаю, мсье Пуаро. Но, во всяком случае, хорошо, что теперь все мы знаем, как обстоит дело. Было не очень-то приятно, мягко выражаясь, подозревать, что кто-то из нас отправил на тот свет бедного старого дядю Ричарда.

— Вы думаете о нем как о «бедном старом дяде»? И только? Но ведь до самой своей смерти он оставался человеком весьма умным и принципиальным.

— Пожалуй, что так.

— И отлично разбирался в людях?

Улыбка на лице собеседника оставалась такой же сияющей.

— Тут, мсье Пуаро, я вряд ли могу согласиться с вами. Меня, например, он явно не оценил.

— Быть может, потому, что считал вас не особенно способным хранить супружескую верность? Наводились кое-какие справки, видите ли.

— Кем? Вами?

— Не только мною.

Майкл Шейн бросил на него быстрый испытующий взгляд.

— Вы хотите сказать, что полиция…

— Я хочу сказать, что полицию интересует, где был каждый из родственников миссис Ланскене в день, когда она была убита.

— Вот как? Ну и влип же я! — Майкл говорил с обезоруживающей искренностью. — Я ведь в тот день сказал Розамунд, что завтракал с неким Оскаром Льюисом.

— А на самом деле?

— На самом деле я отправился к одной даме. Ее зовут Соррел Дэйнтон, и она довольно известная актриса. Можете себе представить, в каком я сейчас идиотском положении. Полиция-то будет удовлетворена, но вот Розамунд! Дело в том, что я обещал ей больше не встречаться с Соррел. Не то чтобы я питал к той какое-то особо сильное чувство… Так, знаете, обычная интрижка.

— Но эта леди любит вас?

— Пожалуй, но женщины вообще народ привязчивый. Итак, хотя полиция и будет удовлетворена…

— Вы в этом уверены?

— Ну, вряд ли я мог наброситься с топором на Кору, если в тот момент я увивался за Соррел совсем в другом месте. У Соррел коттедж в Кенте.

— Понимаю, И эта мисс Дэйнтон, она подтвердит ваши слова?

— Ей это наверняка не понравится, но, поскольку речь идет об убийстве, я полагаю, ей придется дать показания.

— И она, быть может, подтвердит ваше заявление, даже если вы в тот день не увивались, говоря вашими словами, за ней.

— Что такое? — Только что беспечно улыбавшийся Майкл внезапно стал похож на грозовую тучу.

— Эта леди любит вас, а женщины, когда они любят, принесут присягу в чем угодно, даже если это будет ложь.

— Вы хотите сказать, что не верите мне?

— Дело не во мне. И не меня вам придется убеждать.

— Кого же?

— Инспектора Мортона, который только что вышел на террасу из боковой двери.

Майкл Шейн стремительно обернулся.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Эркюль Пуаро и инспектор Мортон рядышком прогуливались по террасе. Пуаро говорил:

— Прошу вас, друг мой, дайте мне еще несколько часов. К тому времени я буду знать, правильны ли мои предположения. И если они правильны…

— Тогда?

— Тогда я смогу дать вам в руки конкретную улику.

— Видит бог, она нам здорово пригодилась бы, — с чувством отозвался инспектор Мортон. — Я приехал сюда из Беркшира, договорившись с местной полицией, чтобы в связи с расследованием дела об убийстве Коры Ланскене задать несколько вопросов ее родственникам. Они все, — тут он лукаво подмигнул собеседнику, — как раз случайно собрались здесь. Только задать несколько вопросов и лишь в одном случае официально предупредить насчет возможных последствий.

— А, вы имеете в виду миссис Бэнкс?

— Угадали. Она была там в тот день. Ее машина была припаркована в старом карьере.

— А за рулем ее никто не видел?

— Нет. Но плохо, что она умолчала об этой поездке. Ей придется дать объяснения.

— Будьте уверены, она объяснит вам все, что угодно, — сухо заверил собеседника Пуаро. — В этом деле она мастер.

— Охотно верю. Умная молодая особа. Возможно, слишком умная. Кстати, у меня есть кое-какие любопытные данные. От матери-настоятельницы одного монастыря. Две ее монахини собирали пожертвования и заглянули в коттедж миссис Ланскене. Это было за день до того, как ее убили. Они не могли достучаться и дозвониться, и это вполне естественно: сама она уехала на похороны брата на север, а компаньонка получила свободный день и отправилась с экскурсией в Борнмут. Но странная вещь: монахини утверждают, что в коттедже все-таки кто-то был, что они ясно слышали вздохи и стоны. Я подумал, может, это было день спустя, но настоятельница совершенно уверена, что нет. Все их походы за пожертвованиями заносятся в какую-то книгу. Что скажете? Может, какой-то неизвестный искал что-то в коттедже, воспользовавшись отсутствием обеих женщин, и, ничего не найдя, вернулся на следующий день? Что касается вздохов и стонов, то это, по всей вероятности, просто плод воображения монахинь. Они ведь рассказывали о своем визите после того, как стало известно об убийстве, и наверняка что-нибудь присочинили. Важно другое: был ли кто-нибудь в коттедже? И если да, то кто именно? Ведь вся семейка Эбернети пребывала здесь, на похоронах.

Пуаро вместо ответа сам задал, казалось бы, не относящийся к делу вопрос:

— Эти монахини, они не повторили своей попытки попасть в коттедж позднее?

— Представьте себе, да. Примерно неделю спустя. Кажется, в день предварительного следствия. Но я вижу, вас эти монашенки сильно заинтересовали. Почему, собственно?

— Потому что мое внимание привлекают к этому обстоятельству — и весьма настойчиво. Вы, разумеется, отметили, инспектор, что монахини приходили в коттедж в тот же день, когда там неизвестно откуда появился отравленный свадебный пирог?

— Но вы ведь не думаете, что… Эта идея просто смешна!

— Мои идеи никогда не бывают смешными, — сурово отпарировал Эркюль Пуаро. — А теперь, дорогой мой, я предоставлю вам заниматься выяснением обстоятельств покушения на миссис Эбернети, которые, несомненно, вас весьма интересуют, а сам отправлюсь побеседовать с племянницей покойного Ричарда.

— Будьте осторожны в разговоре с миссис Бэнкс, не спугните ее раньше времени.

— Вы меня не поняли. Я имею в виду другую племянницу покойного мистера Эбернети.

Пуаро нашел Розамунд сидящей на скамье у ручья в зарослях рододендронов. Она смотрела на воду и о чем-то размышляла.

— Надеюсь, я не помешаю Офелии, — галантно сказал он, устраиваясь рядом с ней. — Быть может, вы учили эту роль?

— Я никогда не играю Шекспира. Правда, один раз я была Джессикой в «Венецианском купце». Вшивая роль.

— Но очень трогательная, согласитесь. А знаете, мадам, я сидел вон в той маленькой беседке, надеясь, что вы окажете мне честь и заглянете ко мне туда.

Розамунд с удивлением посмотрела на него.

— Я думала, вы уже уехали.

— Опоздал на поезд. Кстати, сидя в беседке, я рассчитывал на ваш визит.

— Чего ради? Вы же более или менее попрощались с нами всеми в библиотеке.

— Да. Но разве вы лично ничего не хотели сказать мне?

— Нет. — Розамунд покачала головой. — Но зато мне о многом нужно было подумать. Я не очень часто думаю, жаль терять на это время. Но на этот раз дело действительно важное. Я пыталась решить для себя кое-что…

— Это касается вашего супруга?

— В некотором смысле да.

Пуаро секунду помедлил и сказал:

— Приехал инспектор Мортон. Он расследует дело о смерти миссис Ланскене и хочет услышать от всех вас, что вы делали в день ее убийства.

— Ага, понимаю. Алиби, — весело подхватила Розамунд. Ее очаровательное личико озарилось плутоватой улыбкой. — Интересно, как выкрутится Майкл? Он думает, я не знаю, что на самом деле он в тот день ездил к этой бабе.

— А почему вы так решили?

— Ну, хотя бы по его виду, когда он сказал, что отправляется завтракать с Оскаром. Так небрежно, так между прочим, а кончик носа у него слегка дергался, как всегда, когда он врет. Ну а потом, конечно, я просто позвонила Оскару.

— Боюсь, мистер Шейн не самый верный из мужей? — отважился Пуаро.

Розамунд, однако, ничуть не обиделась.

— Нет, не самый верный, — спокойно подтвердила она. — Но это даже забавно. Я бы не хотела, как бедняжка Сьюзен, быть замужем за мужчиной, на которого другие женщины и не смотрят. Право же, Грег в этом смысле полное ничтожество.

Пуаро испытующе смотрел на нее.

— Но, положим, кому-то удастся отбить у вас мужа?

— Теперь уже не удастся. Никуда он не уйдет сейчас, когда у меня в руках денежки дяди Ричарда. Он порядочный юбочник, но на первом месте для него всегда будет театр. Он, знаете, честолюбив и по-настоящему талантлив. Не то что я. Я обожаю сцену, но как актриса ничего не стою, если не считать, конечно, внешности. Нет, теперь, когда у меня есть деньги, Майкл меня ни за что не бросит.

Ее глаза спокойно встретили взгляд Пуаро. Помолчав, она продолжала:

— Я должна принять важное решение на будущее. Майкл еще ничего не знает. — Она снова улыбнулась улыбкой, делающей ее похожей на прелестного лукавого бесенка. — Я проговорилась ему, что не ходила в тот день за покупками, а была в Риджентс-парке. Так у него от ревности вся шерсть дыбом встала.

— Риджентс-парк? — Пуаро, казалось, не понимал, в чем дело.

— Ну да. Я сначала была на Харли-стрит, где живут все эти врачи. А потом пошла в парк просто походить и подумать. Майкл, естественно, решил, что уж если меня туда понесло, так не иначе как на свидание с кем-нибудь. Ему это было как кость поперек горла.

Пуаро посмотрел на собеседницу еще внимательнее и вдруг сказал:

— Мне кажется, мадам, вы должны уступить зеленый малахитовый столик вашей кузине.

— С какой это стати? Он мне самой нужен.

— Знаю, знаю. Но вы сохраните при себе мужа, в то время как бедная Сьюзен своего потеряет.

— Потеряет? Вы думаете, Грег удерет от нее с кем-нибудь? Этот рохля?

— Мужей теряют не только так, мадам.

— Вы ведь не думаете… — Розамунд воззрилась на Пуаро с искренним удивлением. — Вы ведь не думаете, что это Грег отравил дядю Ричарда, укокошил тетю Кору и стукнул по голове тетю Элен? Какая чепуха! Даже я знаю, кто все это сделал в действительности.

— Кто же?

— Да Джордж, разумеется. Я знаю, он запутался в каких-то валютных махинациях. Мне говорили мои друзья, которые как раз тогда были в Монте. Наверняка дядя Ричард пронюхал про это и собирался вычеркнуть его из своего завещания.

Розамунд улыбнулась улыбкой мадонны и заключила с полнейшим благодушием:

— Я-то всегда знала, что это Джордж.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Телеграмму принесли около шести часов вечера. Согласно особой просьбе ее не передали по телефону, а прислали с посыльным, и Пуаро, вот уже некоторое время слонявшийся у входной двери, выхватил ее у Лэнскомба, как только тот взял ее из рук парнишки с телеграфа.

Он вскрыл телеграмму с несколько меньшей, чем обычно, аккуратностью. В ней было два слова и подпись.

Пуаро испустил глубочайший вздох облегчения, после чего извлек банкнот достоинством в фунт стерлингов и вручил ее совершенно обалдевшему от столь неслыханной щедрости мальчишке.

— Бывают моменты, — пояснил он Лэнскомбу, — когда экономия неуместна. — Уже выходя из холла и направляясь в кабинет, где, как сообщил ему дворецкий, обосновался инспектор Мортон, Пуаро вдруг вновь обернулся к старому слуге:

— Не припомните ли, какими были первые слова миссис Ланскене, когда она приехала сюда в день похорон вашего хозяина?

— Прекрасно помню, сэр, — охотно ответил старик, и лицо его просветлело. — Мисс Кора… прошу прощения, миссис Ланскене, но я про себя всегда называю ее мисс Корой…

— Вполне естественно.

— Так вот мисс Кора сказала мне: «Хэлло, Лэнскомб. Много прошло времени с тех пор, как вы, бывало, приносили нам пирожные в наши шалаши». У всех детей были свои, как они их называли, шалаши близ изгороди в парке. Летом, когда в доме устраивали званый обед, я обычно приносил молодым господам туда несколько пирожных. Мисс Кора, сэр, всегда любила покушать.

Пуаро кивнул в ответ, отправился в кабинет и молча протянул Мортону телеграмму. Тот прочел ее.

— Ничего не понимаю.

— Пришло время рассказать вам все.

— Давно пора! Я не могу больше тянуть. Этот парень, Бэнкс, все твердит, что он отравил Ричарда Эбернети, и хвастается, что нам нипочем не догадаться, как он это сделал. И почему это, когда речь идет об убийстве, всегда найдется кто-нибудь, кто будет с пеной у рта доказывать, что убийца — это он?

— Это, вероятнее всего, продиктовано желанием уклониться от всякой реальной ответственности, связанной с жизнью в реальном мире. Так что дело, возможно, кончится возвращением в клинику Форсдайка.

— Неужели это действительно он, Пуаро? Джилкрист рассказала нам то же, что и вам, и это совпадает со словами Ричарда Эбернети о его племяннице. Но я как-то не могу представить себе эту женщину в роли убийцы. Правда, она пойдет на все, чтобы выручить мужа…

— Я расскажу вам…

— Да, да, расскажите мне все. И, ради всего святого, сделайте это поскорее!

На этот раз Пуаро собрал всех в большой гостиной. Оглядев присутствующих, он начал слегка напыщенным тоном:

— Вот уже второй раз я объявляю о своем отъезде. Сегодня утром я назначил его на двенадцать часов дня. Сейчас я говорю, что уеду в девять тридцать вечера, иными словами, сразу после обеда. Я уезжаю, потому что мне больше нечего здесь делать.

— Это я мог бы сказать ему с самого начала, — проворчал Тимоти, явно желая, чтобы Пуаро его услышал. Но тот невозмутимо продолжал:

— Я приехал сюда, чтобы разгадать загадку. Теперь она разгадана. Позволю себе остановиться на нескольких моментах, к которым привлек мое внимание превосходнейший мистер Энтуисл.

Во-первых, скоропостижно умирает Ричард Эбернети. Во-вторых, после похорон его сестра Кора Ланскене говорит: «Ричарда убили, не так ли?» В-третьих, от руки убийцы погибает сама миссис Ланскене. Возникает вопрос: не связаны ли друг с другом эти события? Далее: мисс Джилкрист, компаньонка убитой, заболевает, отведав кусок свадебного пирога, начиненный мышьяком. Не является ли это следующим звеном в цепи связанных между собой происшествий?

Как я уже говорил вам сегодня утром, в ходе моих расследований я не обнаружил абсолютно ничего подтверждающего подозрение, что мистер Эбернети был отравлен. Точно так же я не обнаружил ничего со всею несомненностью доказывающего, что он не был отравлен. С прочими звеньями цепи дело обстояло яснее. Кора Ланскене, безусловно, задала свой сенсационный вопрос. Это подтверждают все. Точно так же несомненно, что на следующий день сама миссис Ланскене была убита. Рассмотрим четвертое из интересующих нас событий. Водитель почтового автофургона утверждает, хотя он и не решился бы поклясться в этом, что не доставлял в коттедж посылку со свадебным пирогом. А значит, сверток был принесен туда кем-то другим, и, хотя мы не можем исключить причастности к этому делу некоего «неизвестного», прежде всего следует заняться теми, кто был там, на месте, и имел возможность подбросить пирог. Это, разумеется, сама мисс Джилкрист; Сьюзен Бэнкс, приехавшая в тот день на предварительное следствие; мистер Энтуисл — да, мы должны включить и мистера Энтуисла, ибо он тоже присутствовал, когда Кора произнесла свою роковую фразу! — а также некий мистер Гатри, художественный критик, и монахиня или монахини, забредшие утром за пожертвованиями.

Для начала я решил исходить из того, что память не подвела шофера. Следовательно, необходимо внимательнее присмотреться ко всем членам нашей маленькой группы подозреваемых. Мисс Джилкрист ничего не выиграла от смерти Ричарда Эбернети и получила лишь крайне незначительную выгоду от кончины миссис Ланскене, убийство которой, с другой стороны, заметно затруднило ей подыскание нового места. Кроме того, мисс Джилкрист была сама доставлена в больницу с несомненными признаками отравления мышьяком.

Сьюзен Бэнкс получила крупную выгоду от кончины своего дяди и, — правда, в гораздо меньшей степени — от смерти Коры Ланскене, хотя в этом последнем случае ее побудительным мотивом почти наверняка было бы желание обезопасить себя. У нее были веские основания предполагать, что мисс Джилкрист подслушала беседу миссис Ланскене с братом, в которой упоминалось ее имя, и она вполне могла счесть необходимым убрать опасного свидетеля. Напомню, что сама она не пожелала откушать свадебного пирога, а когда мисс Джилкрист ночью стало плохо, предлагала повременить до утра с вызовом врача.

Мистер Энтуисл теоретически ничего не выигрывал от этих смертей, но он в значительной мере распоряжался делами мистера Эбернети, ему были доверены крупные суммы, и — как знать! — быть может, у него были свои причины не позволять мистеру Эбернети слишком заживаться на этом свете. Вы спросите: но если виновный — мистер Энтуисл, то почему он обратился ко мне?

На это я отвечу: это был бы не первый случай, когда убийцу губит излишняя самоуверенность.

Остаются двое: мистер Гатри и монахини. Если первый из них действительно мистер Гатри, критик и искусствовед, это снимает с него всякие подозрения. То же относится к монахине, если она на самом деле монахиня. Вопрос, значит, в том, действительно ли эти лица те, за кого они себя выдают?

И тут вырисовывается своеобразный лейтмотив. Я бы назвал его монашеским. Монахиня подходит к дому мистера Тимоти Эбернети, и мисс Джилкрист кажется, что это та же самая, которую она видела в Литчетт Сент-Мэри. Монахиня или монахини заглядывали и сюда накануне смерти мистера Эбернети…

Следовательно, налицо отдельные фрагменты картины! смерть мистера Эбернети, убийство Коры Ланскене, отравленный свадебный пирог, лейтмотив в виде монахини.

Добавлю к этому еще несколько моментов, привлекших мое внимание: визит художественного критика, запах масляной краски, почтовая открытка с изображением гавани в Польфлексане и, наконец, букет восковых цветов на вон том малахитовом столике, где сейчас стоит китайская ваза.

Размышляя над этими вещами, я постепенно добрался до истины и сейчас расскажу вам, что же произошло на самом деле.

Кое о чем я уже говорил вам сегодня утром. Ричард Эбернети умер внезапно — но не было бы ровно никаких причин заподозрить, что дело нечисто, если бы не слова, сказанные его сестрой Корой на похоронах. Все дело об убийстве Ричарда Эбернети держится на этих словах. Из-за них все вы поверили в убийство, и не потому, что они были так уж убедительны, а потому, что их произнесла именно Кора Ланскене, знаменитая своей способностью говорить правду в самые неподходящие моменты. Итак, в основе дела об убийстве Ричарда не только сказанное Корой, но и сама Кора.

Дойдя в своих рассуждениях до этого места, я внезапно спросил себя: насколько хорошо все вы знали Кору Ланскене? И сам себе ответил: вы знали ее очень и очень мало. Молодое поколение если и видело ее, то только в своем детстве. Фактически из всех присутствовавших в тот день Кору знали лишь трое. Дворецкий Лэнскомб, старый и полуслепой; миссис Тимоти Эбернети, видевшая ее на своей собственной свадьбе и несколько раз потом; и миссис Лео Эбернети, знакомая с Корой довольно хорошо, но не видевшая ее более двадцати лет.

Тогда я сказал себе: допустим, на похороны в тот день приезжала вовсе не Кора Ланскене?

— Вы хотите сказать, что тетя Кора — это не тетя Кора? — В голосе Сьюзен звучало откровенное недоверие. — Вы имеете в виду, что убили не тетю, а кого-то другого?

— Нет, нет, убили-то Кору Ланскене. Но не Кора Ланскене приехала в Эндерби накануне похорон ее брата. Женщина, явившаяся сюда под ее именем, сделала это с единственной целью — обыграть, если можно так выразиться, факт внезапной кончины Ричарда Эбернети и заставить родственников поверить, что его убили. Надо сказать, ей это вполне удалось!

— Чепуха! Зачем? С какой целью?! — грубовато сыпала вопросами Мод Эбернети.

— С какой целью? С целью отвлечь внимание от другого убийства, а именно от убийства самой Коры Ланскене. Ведь если Кора говорит, будто Ричарда убили, а на следующий день сама погибает насильственной смертью, то есть все основания рассчитывать, что эти две кончины будут восприняты как причина и следствие. Но если Кору найдут убитой, а версия насчет грабежа со взломом не покажется полиции достаточно убедительной, то где она начнет искать убийцу? Разумеется, поближе к дому — и подозрения неизбежно падут на женщину, делившую кров с покойной.

Мисс Джилкрист запротестовала почти беспечным тоном:

— О, мсье Понталье… не думаете же вы на самом деле, что я убила человека из-за аметистовой брошки и нескольких эскизов, которые ломаного гроша не стоят?

— Нет, я думаю, вас привлекла добыча покрупнее. Один из этих эскизов, мисс Джилкрист, изображает гавань в Польфлексане, и, как правильно догадалась миссис Бэнкс, набросок сделан с почтовой открытки, на которой еще красуется старый причал. Но миссис Ланскене всегда рисовала с натуры. Я вспомнил, что мистер Энтуисл упомянул о запахе масляной краски, который он почувствовал, впервые войдя в коттедж. Вы ведь умеете рисовать, не правда ли, мисс Джилкрист? Ваш отец был художником, и вы разбираетесь в картинах. Допустим, что одна из картин, купленных Корой по дешевке на распродаже, это действительно ценное полотно. Допустим, сама она этого не поняла, но зато поняли вы. Вам было известно, что в скором времени она ожидает визита старого друга, известного искусствоведа. Потом вдруг внезапно умирает ее брат — и в вашем мозгу стремительно складывается некий план. В чай, поданный вами рано утром миссис Ланскене, подмешана лошадиная доза снотворного, и на протяжении всего дня похорон, пока она в бессознательном состоянии лежит в запертом коттедже, вы играете ее роль в Эндерби, о котором вы все знаете со слов Коры. Как это нередко бывает со стареющими людьми, она много и часто рассказывала о своем детстве. Вам было легче легкого начать с адресованных старику Лэнскомбу слов о пирожных и шалашах, они сразу бы рассеяли подозрения, если бы старик вдруг насторожился. Вы прекрасно использовали в тот день свои сведения об Эндерби, узнавая старые вещи, припоминая тот или другой эпизод из прошлого. Никому из присутствующих и в голову не пришло, что вы вовсе не Кора. На вас было ее платье, под которое вы еще что-то надели, чтобы казаться пополнее, а поскольку миссис Ланскене пользовалась накладкой, то и прическа не представляла для вас никаких трудностей: вы просто-напросто взяли ее же запасную накладку. Никто не видел Кору двадцать лет, а за такой срок люди так меняются, что нередко слышишь что-нибудь вроде: «Я и не узнал бы ее, так она переменилась». Но привычки, манера себя вести запоминаются, а у Коры были свойственные только ей манеры и ужимки, которые вы тщательно отрепетировали перед зеркалом.

И вот тут-то, как ни странно, вы допустили вашу первую ошибку. Вы забыли, мисс Джилкрист, что в зеркале все отражается наоборот. Оттачивая перед зеркалом движение, которым Кора склоняла голову к плечу, вы упустили из виду, что перед вами зеркальное отражение. Кора наклоняла голову вправо, но вам, чтобы получить в зеркале тот же эффект, приходилось склонять ее влево, что вы и делали.

Вот что озадачило и смутно встревожило Элен Эбернети в момент, когда вы произнесли свою знаменитую фразу. Ей показалось что-то неладное. Вчера вечером, когда Розамунд Шейн тоже сделала одно крайне неожиданное для всех замечание, я собственными глазами убедился, что происходит в подобных случаях: все присутствующие обязательно смотрят на говорящего. Это неизбежная психологическая реакция. Следовательно, когда миссис Лео почувствовала «что-то неладное», это имело отношение к Коре Ланскене. Я думаю, после вчерашних разговоров о «зеркальном отражении» и «взгляде на себя со стороны» миссис Лео, сидя перед зеркалом, задумалась о Коре, вспомнила, как у той была привычка склонять голову к правому плечу, машинально повторила это движение — и, разумеется, отражение в зеркале показалось ей каким-то странным. Вот тут-то она и поняла, что именно озадачило ее в день похорон. Миссис Лео попыталась найти объяснение. Одно из двух: либо Кора, что крайне маловероятно, со временем приобрела привычку наклонять голову к другому плечу, либо Кора не была Корой. И то и другое представлялось ей одинаково абсурдным, но тем не менее она решила сразу же сообщить о своем открытии мистеру Энтуислу. Кто-то, привыкший вставать рано, был уже на ногах, последовал за ней, услышал начало разговора и, опасаясь возможного разоблачения, ударил ее по голове тяжелым мраморным стопором для двери.

Пуаро помолчал и добавил:

— Кстати, мисс Джилкрист, могу сообщить вам, что сотрясение мозга у миссис Эбернети не столь уж серьезное. Вскоре она сможет сама все рассказать.

— Никогда я не делала ничего подобного, — возмущенно произнесла мисс Джилкрист. — С вашей стороны грешно возводить на меня такую напраслину!

— Это были вы в тот день, — внезапно произнес Майкл Шейн. Он внимательно изучал лицо мисс Джилкрист. — Как это я не сообразил этого раньше? У меня было смутное ощущение, что где-то я вас уже видел, но, естественно, никто ведь не приглядывается к… — Он остановился.

— …К какой-то компаньонке, — закончила за него мисс Джилкрист. Голос ее слегка дрогнул. — Серая, рабочая скотинка. Вечная прислуга! Но продолжайте свою фантастическую историю, мсье, прошу вас.

— Намек на убийство, оброненный на похоронах, был, конечно, лишь первым шагом, — вновь заговорил Пуаро. — В любой момент вы были готовы признаться, что подслушали разговор Ричарда с сестрой. На самом деле он, несомненно, сказал ей, что жить ему осталось недолго, и в этом смысл загадочной фразы в письме, которое он написал Коре, вернувшись домой. Другой вашей блестящей выдумкой была «монахиня». Монахиня, вернее, монахини, заглянувшие в коттедж в день следствия, подсказали вам этот лейтмотив, которым вы воспользовались, чтобы подслушать телефонный разговор Сьюзен с миссис Тимоти. Он же пригодился вам как один из предлогов для того, чтобы сопровождать мистера и миссис Эбернети в Эндерби и выяснить, на кого падают подозрения. Что же касается довольно серьезного, но неопасного для жизни самоотравления мышьяком, то это старая уловка, которая, собственно, и заставила инспектора Мортона заподозрить вас.

— Но картина? — в свою очередь, спросила Розамунд. — Что это была за картина?

Пуаро медленно развернул телеграмму.

— Сегодня утром я позвонил мистеру Энтуислу и попросил его отправиться в Стэнсфилд-Грейндж. Там, действуя по поручению самого мистера Эбернети, — тут Пуаро устремил непреклонный взгляд на Тимоти, — он должен был отыскать среди картин, принадлежащих мисс Джилкрист, одну с изображением Польфлексана и увезти ее под предлогом окантовки в виде сюрприза мисс Джилкрист. Затем ему было поручено, вернувшись в Лондон, доставить полотно к мистеру Гатри, которого я заранее предупредил телеграммой. Под торопливо намалеванным эскизом, когда его смыли, оказалась другая картина. — Пуаро поднес к глазам телеграмму и прочел вслух: — «Наверняка Вермеер. Гатри».

Внезапно, словно подталкиваемая какой-то неведомой силой, мисс Джилкрист разразилась потоком слов:

— Я знала, что это Вермеер. Я сразу догадалась! Ей это и в голову не пришло! Вечно рассуждать о Рембрандтах, итальянских примитивистах и не разглядеть Вермеера под самым своим носом! Всегда разглагольствовать об искусстве, ничего в нем не смысля. Она, если хотите знать, всегда была дурой, каких мало. Без конца до тошноты рассказывала об этом самом Эндерби, о своем детстве, о Ричарде, Тимоти, Лауре и всех остальных. У этой семейки денег куры не клевали, всегда у этих деточек все было только самое лучшее, как же иначе?! Вы и представить себе не можете, какая тоска была выслушивать все это час за часом, день за днем. Да еще поддакивать: «Да, миссис Ланскене», «Да что вы, миссис Ланскене». И делать вид, будто тебе интересно, а на самом деле умирать от скуки. И знать, что никакого просвета в жизни уже не будет… И вдруг — Вермеер! Я недавно читала в газетах, что какую-то картину Вермеера продали на днях за пять тысяч фунтов!

— И вы убили ее, да еще так зверски… ради каких-то пяти тысяч? — Вопрос Сьюзен звучал так, словно она не верила собственным ушам.

— За пять тысяч фунтов, — вставил Пуаро, — можно было бы снять помещение под чайную и обставить его.

Мисс Джилкрист обернулась к нему:

— По крайней мере, хоть вы понимаете. Это был мой единственный шанс, первый и последний в жизни. Мне нужен был капитал на обзаведение. — Она была в каком-то исступлении, заставлявшем ее голос слегка вибрировать. — Я собиралась назвать свою чайную «Пальма». И маленькие фигурки верблюдов в качестве держалок для меню. При случае можно купить неплохой фарфор из остатков посуды на экспорт… Мне хотелось начать в каком-нибудь приличном месте так, чтобы в чайную мою приходили милые, порядочные люди. В Бате, скажем… или, может быть, в Чичестере. Я уверена, что дело у меня пошло бы. — Мисс Джилкрист помолчала и добавила мечтательно: — Дубовые столики, а вокруг них плетеные кресла с подушками в красную и белую полоску…

Несколько мгновений маленькая чайная, которой не суждено было появиться на свет, казалась чем-то более реальным, нежели гостиная в Эндерби с ее викторианской солидностью… Колдовство нарушил инспектор Мортон. Мисс Джилкрист встряхнулась.

— Сию минутку, — вежливо произнесла она. — Со мной у вас не будет никаких хлопот. В конце концов, если уж у меня не будет моей «Пальмы», остальное не имеет значения…

Она вышла из комнаты в сопровождении инспектора, и Сьюзен сказала дрожащим голосом:

— Барышня-убийца… Я и вообразить себе не могла… Это страшно, правда?

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

— Но я не понимаю, при чем тут восковые цветы, — говорила Розамунд.

Она с выражением упрека устремила на Пуаро свои огромные глаза. Пуаро и Розамунд сидели в лондонской квартире Элен, куда она пригласила их к чаю.

— Не вижу, какое отношение восковые цветы или малахитовый столик имеют ко всему этому, — продолжала допытываться молодая женщина.

— Малахитовый столик никакого. Но восковые цветы были второй ошибкой мисс Джилкрист. Она сказала, как чудно они выглядят на этом столе. Но, мадам, она никак не могла видеть их там. Ведь колпак, которым они были накрыты, разбился, и их убрали в шкаф прежде, чем она приехала в Эндерби с Тимоти Эбернети и его женой. Значит, она могла видеть их только тогда, когда была там под видом Коры Ланскене.

Розамунд выслушала объяснение с несколько нахмуренным видом, но сразу же просияла:

— Знаете? У меня будет ребенок, — весело объявила она.

— А, так вот что значили Харли-стрит и Риджентс-парк.

— Ну да. Когда я вышла от врача, я была так ошеломлена и расстроена, что мне было просто необходимо пойти куда-нибудь, где можно спокойно все обдумать. Кстати, теперь я решила оставить сцену и быть только матерью, тем более что Майкл просто в восторге от перспективы стать папой. Вот уж не ожидала от него! — Она помолчала и добавила: — Сьюзен получила малахитовый стол. Я подумала, пусть ее, если уж у меня будет малыш… Кстати, Сьюзен говорила мне, что Грег уехал куда-то отдохнуть. — Розамунд вопросительно посмотрела на Пуаро, но тот ничего не сказал. После небольшой паузы он сообщил:

— Я получил очень любезное письмо от мистера Тимоти Эбернети. Он благодарит меня за услуги, оказанные семье.

— Я собираюсь к ним погостить на следующей неделе, — вставила Элен. — По-видимому, они нашли садовника, но с домашней прислугой там по-прежнему сложно.

— Им, наверное, не хватает этой ужасной Джилкрист, — прокомментировала Розамунд. — Но, думаю, в конце концов она укокошила бы и дядю Тимоти. Вот было бы забавно!

— Убийства вас, кажется, вообще забавляют, мадам.

— Да нет, не всегда. Но на этот раз я была так уверена, что это Джордж. Но, может, он еще убьет кого-нибудь.

— И это будет так забавно, — саркастически заметил Пуаро и повернулся к Элен: — А вы, мадам, уезжаете на Кипр?

— Да, через две недели.

— Тогда разрешите пожелать вам счастливого пути.

Он поцеловал ей руку. Элен пошла проводить его до двери, оставив у стола Розамунд, которая мечтательно уписывала одно пирожное за другим. Внезапно Элен проговорила:

— Я хочу, чтобы вы знали, мсье Пуаро. Наследство, оставленное мне Ричардом, значило для меня больше, чем для всех других. Видите ли, там, на Кипре, есть мальчик… Мы с мужем очень любили друг друга и горевали, что у нас нет детей. После его смерти я была невыносимо одинока. В конце войны я работала в госпитале в Лондоне и встретила одного человека. Он был моложе меня и женат, хотя не очень счастливо. Мы пробыли вместе так недолго. Потом он вернулся в Канаду к жене и детям. Он до сих пор ничего не знает о нашем ребенке. Он не обрадовался бы его появлению, а для меня… это было просто чудо, начало новой жизни в момент, когда я думала, что я уже старуха и все у меня в прошлом. Теперь с деньгами Ричарда я могу дать образование моему так называемому племяннику и помочь ему пробиться в жизни. Ричард тоже ничего не знал. Но вы… знаете так много обо всех нас, что мне захотелось рассказать вам и это.

Пуаро с почтением склонился к ее руке.

— Привет, Пуаро, — сказал мистер Энтуисл. — Я только что с заседания суда. Ее признали виновной, конечно. Но я не удивлюсь, если все закончится больницей для умалишенных. Она совсем свихнулась, как только очутилась в тюрьме. Чувствует себя вполне счастливой и большую часть времени занята планами открытия чайных. Ее последнее заведение будет называться «Сирень». Она открывает его в Кромере.

— Интересно, не была ли она всегда чуточку не в своем уме?

— Бог мой, разумеется, нет! Когда замышлялось это убийство, она была столь же нормальна и разумна, как мы с вами. И какое хладнокровие! У этой суетливой старой девы была хорошая голова на плечах, можете мне поверить.

Пуаро слегка вздрогнул.

— Я думаю, — сказал он, — о словах, сказанных Сьюзен Бэнкс… Насчет того, что она не могла вообразить себе барышню-убийцу.

— А почему бы и нет? — трезво спросил мистер Энтуисл. — Среди них попадаются всякие.

Они замолчали — Пуаро думал об убийцах, с которыми сталкивала его жизнь.

КОРОТКО ОБ АВТОРАХ

ДЬЁРДЬ ФАЛУШ, ГАБОР ЙОЖЕФ (György Falus, Gózsef Gábor) дебютировали в качестве писателей сравнительно недавно, в 1979 году, когда был опубликован роман «Немое досье». Книга и одноименный фильм, поставленный по этому произведению и демонстрировавшийся во многих странах мира, имели заслуженный успех. Два года спустя после выхода в свет повести «Операция „Катамаран“» (1980) Д. Фалуш выступает с новой самостоятельный работой — детективной повестью «План Валентино».

ЛАРС ЛУНДГОРД (Lars Lundgaard) — современный датский писатель. Родился в 1945 году. В муниципалитете города Рибе с 1977 года занимается вопросами социального обеспечения, возглавляет также правительственную комиссию по делам молодежи. Известен датским телезрителям как автор передачи «Что говорит закон?».

Л. Лундгорд выпустил несколько сборников рассказов и романы: «Колючая проволока» (1976), «Падение» (1980), «Последняя ночь» (1980), «Горячо, горячо…» (1981).

АГАТА КРИСТИ (Agatha Christie, 1891–1976) — известная во всем мире английская писательница, мастер детективного жанра. Ее романы (а их свыше 60), рассказы и пьесы переведены более чем на 100 языков, экранизированы во многих странах.

Перед началом первой мировой войны после неудачной попытки получить музыкальное образованно в Париже А. Кристи поступает в медицинскую школу и в годы войны работает сначала медицинской сестрой, потом фармацевтом в госпитале Красного Креста в своем родном городе Торки. Эта профессия пригодилась ей в годы второй мировой войны, когда она работала в Лондонском университетском госпитале.

Начало ее писательской карьеры положил случай. В 1916 году, приняв предложение старшей сестры на пари написать детективный роман, А. Кристи одерживает убедительную победу, которая подтверждается четыре года спустя изданием этого ее первого романа под названием «Таинственная история».

Советские читатели хорошо знакомы с творчеством А. Кристи, ее произведения неоднократно издавались на русском, украинском, молдавском, латышском, литовском, эстонском, армянском языках.

Примечания

1

György Falus, Gábor József. A Katamarán akció. Zrínyi Katonai Kiadó. Budapest, 1980.

(обратно)

2

Lars Lundgaard. Manden der styrtede ned. © Lars Lundgaard, 1980.

(обратно)

3

Один из известных датских теле- и радиожурналистов.

(обратно)

4

Чемпион Дании по спидвею.

(обратно)

5

Agatha Christie. After the Funeral. © Agatha Christie, 1953.

(обратно)

Оглавление

ВЕЧНАЯ НЕОЖИДАННОСТЬ ЖАНРА

Дьёрдь Фалуш Габор Йожеф ОПЕРАЦИЯ «КАТАМАРАН» Повесть[1]

  ГЛАВА ПЕРВАЯ

  ГЛАВА ВТОРАЯ

  ГЛАВА ТРЕТЬЯ

  ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

  ГЛАВА ПЯТАЯ

  ГЛАВА ШЕСТАЯ

  ГЛАВА СЕДЬМАЯ

  ГЛАВА ВОСЬМАЯ

  ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

  ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

  ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Ларс Лундгорд ПАДЕНИЕ Роман[2]

  ГЛАВА ПЕРВАЯ

  ГЛАВА ВТОРАЯ

  ГЛАВА ТРЕТЬЯ

  ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

  ГЛАВА ПЯТАЯ

  ГЛАВА ШЕСТАЯ

  ГЛАВА СЕДЬМАЯ

  ГЛАВА ВОСЬМАЯ

  ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

  ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

  ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Агата Кристи ПОСЛЕ ПОХОРОН Роман[5]

  ГЛАВА ПЕРВАЯ

  ГЛАВА ВТОРАЯ

  ГЛАВА ТРЕТЬЯ

  ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

  ГЛАВА ПЯТАЯ

  ГЛАВА ШЕСТАЯ

  ГЛАВА СЕДЬМАЯ

  ГЛАВА ВОСЬМАЯ

  ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

  ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

  ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

КОРОТКО ОБ АВТОРАХ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg