«Писарева расплата»

Рекс Стаут

ПИСАРЕВА РАСПЛАТА

Главный судовой казначей Гарвей Росс, несший службу на американском пароходе "Елена", в высшей степени соответствовал занимаемой должности. Кроме того, он обладал еще парочкой незначительных добродетелей, а также успел познать вкус горьких плодов жизни. Последнее все чаще заставляло его искать справедливости в кают-компании.

Однажды, в самый обычный день в году судовой казначей Гарвей Росс, движимый свойственной всему человечеству наследственной ленью, а также безалаберностью и небрежностью, присущими ему лично, совершил универсальную глупость. Он передал шифр сейфа своему писарю.

Вообще говоря, судовой писарь является тем человеком, кто выполняет всю работу судового казначея. И в случае судового писаря Джеймса Мартина и судового казначея Гарвея Росса дело обстояло именно так.

В последнее время ежемесячные отчеты все больше и больше напоминали судовому казначею ужасные темные лабиринты, а ежеквартальные и подавно таили в себе всякие дьявольские ловушки. Помимо всего, он просто ненавидел считать деньги, поскольку всегда имел их в количестве, достаточном для того, чтобы никогда самому этим не заниматься.

В итоге, после года непрерывного укрепления веры в человеческие и профессиональные качества своего писаря, он поручил ему сводить ежедневный баланс наличности и наконец-то вздохнул с облегчением.

Следующие два года прошли в полной гармонии.

Судовой казначей Гарвей Росс читал романы, протирая диван в кают-компании, и изобретал загадочные, дразнящие воображение коктейли, в то время как писарь Джеймс Мартин заправлял делами в офисе двумя палубами ниже.

И вот, чудесным августовским днем - "Елена" бросила якорь в Нью-Йорке - Мартин подал прошение об увольнении на несколько суток. Судовой казначей сердечно приветствовал его начинание, хотя и понимал в душе, что это означает и какое бремя - пусть временно - опускается на его плечи.

Замолвив словечко капитану, он выторговал Мартину целых две недели вместо одной и так далеко зашел в демонстрации своей высокой оценки деятельности писаря, что даже вознамерился презентовать ему бесценную записку поэтического содержания.

От этого дара, однако, Мартин твердо отказался, ссылаясь на свое достоинство. С огромным нежеланием судовой казначей убрал свое творение в карман и смог лишь выдавить бодрое "au revoir" {До свидания (фр.)} в спину удалявшемуся Мартину.

Около трех часов следующего дня главный казначей неимоверным усилием воли заставил себя оторваться от дивана кают-компании, после чего проследовал в офис, расписался в журнале, открыл сейф и сверил наличные.

Вернее, он попытался их сверить. Для полного ажура не хватало ровно восьми тысяч долларов.

Весь остаток этого и весь следующий день судовой казначей Гарвей Росс пребывал в состоянии прострации.

Беспросветный пессимизм овладел им. Это чувство зародилось и окрепло в душе судового казначея совершенно самостоятельно и не основывалось ни на реальных чертах характера Мартина, ни на представлениях Росса о его честности. Ограниченный своими собственными привычками, он оказался не способен осознать весь ужас внезапно изменившихся обстоятельств.

Короче говоря, это было невероятно.

Но когда на утро третьего дня Гарвей Росс в сороковой раз переучел содержимое сейфа и убедился в несомненном наличии пропажи, он заставил себя посмотреть правде в глаза и приготовился к решительным действиям.

В соответствии с военно-морским уставом его проблема была весьма не простой, так как по правилам судовой казначей, доверивший шифр сейфа писарю, подлежит военному трибуналу и даже может лишиться своего места. Так гласил устав. Таким образом, Росс не мог обвинить во всем Мартина, не признавшись в собственном грехе.

Прежние симпатии казначея оказались сильно подкорректированы ошеломляющей действительностью - как он сам говорил себе, он не мог позволить любому делать из него дурака. Добрый час Гарвей Росс просидел в офисе на краешке стула, дымя огромной черной сигарой, перебирая в голове бесчисленные планы и отклоняя их один за другим.

Прямо пропорционально все возраставшей убежденности Росса в собственной беспомощности его ярость усиливалась, а способность к здравому рассуждению уменьшалась.

Счастлив был Джимми Мартин, что в тот момент, когда судовой казначей Росс выбрался из офиса и поднимался в свою каюту, он находился за многие мили от борта "Елены".

На следующее утро Росс навестил своего банковского клерка на Седар-стрит и в обмен на личный чек получил восемь тысяч десятидолларовыми банкнотами.

Доставив деньги на борт, он положил их в сейф вместо пропавших, после чего снова сверил счета. Затем вынул собственную чековую книжку, открыл ее на чистой странице и написал: "Джеймс Мартин".

На следующей строчке он пометил: "Поставлено - $8000".

Однако Гарвей Росс понятия не имел о том, как ведутся чековые книжки, и суть сделанной записи оставалась для него самого неясной. Вот почему после минутного размышления на середине страницы Росс дописал карандашом: "Счет не закрыт".

Одним жарким июньским днем американский пароход "Елена", сияя начищенными палубами, поприветствовал салютом коменданта и бросил якоря в бухте Сан-Хуана.

Менее чем через полчаса его шлюпки были спущены на воду, а еще через несколько минут подоспевший паровой катер уже направлялся к морскому причалу.

Его пассажирами были капитан, принявший приглашение коменданта; хирург, у которого имелись на берегу дела личного характера, и казначей Гарвей Росс, отправившийся на поиски свежего мяса. Интендант же расплачивался за небольшую неосмотрительность и потому остался в уединении на борту.

Два года и шесть месяцев минуло со времени исчезновения Джимми Мартина, и все это время "Елена" без устали бороздила моря, салютуя самым разным берегам.

Она сопровождала плавучий сухой док из Шербура в Норфолк, почтила своим присутствием Новый Орлеан, дважды посетила ежегодные маневры в Гуантанамо, и везде появлялась чрезвычайно кстати. В Сан-Хуан она прибыла на смену "Честеру".

Более двух лет прошло с тех пор, как новый корабельный писарь начал ставить в платежной ведомости экипажа большой красный ноль напротив фамилии Джимми Мартина, двухнедельный отпуск которого, самовольно растянутый им на тридцать месяцев, казалось, никогда уже не закончится.

Возможно, когда-нибудь представитель власти появится где-нибудь в Норфолке или Бруклине с Мартином в одной руке и списком его растрат в другой и, прикарманив вознаграждение за поимку дезертира, оставит бедолагу отбывать трехлетнее заключение на корабле-тюрьме в Портсмуте; но пока Мартин значился в списке разыскиваемых. Его место было занято, сумка и гамак {Койка} проданы, и статус его на борту американского парохода "Елена" был весьма неопределенен и никому не ясен.

За одним исключением.

Главный судовой казначей Гарвей Росс ничего не забывал и не прощал. Вероятно, было бы Не совсем правильно назвать его мстительным; но все же он страстно желал возмездия. Почти подсознательно он лелеял в себе гнев и жажду отмщения.

Это никогда не проявлялось в форме активного розыска или преследования, но постоянно присутствовало, тлея и дожидаясь своего часа. Согласно мнению ученых, в каждом из нас зреет зерно безумия, готовое в любой момент при некотором стечении обстоятельств разродиться плодами ужасных поступков.

Рыская в поисках свежего мяса, казначей сунул нос в пару-тройку маленьких прибрежных магазинчиков, после чего добрел до крупного заведения "Эрнандес и Эрманос". И там-то нашел все, что ему было нужно.

Сам Эрнандес, учтиво улыбаясь, выписал распоряжение относительно десяти задних полутуш и стольких же передних, пообещав немедленную доставку из самых свежих запасов. Потом он повернулся и резко подозвал клерка:

- Эй! Мендес! Поезжай на склад и привези все. - Эрнандес передал ему записку. - Счета отправишь в гостиницу.

- Но здесь еще банки для сеньора Мартина...

- Иди, кретин! - возбужденно вскричал Эрнандес. - А сеньор Мартин может и подождать.

Словно электрический разряд, неопределенный, неуловимый, проскочил в голове казначея. Он решил проигнорировать это, но разряд повторился. И он повернулся к Эрнандесу.

- Сеньор Мартин? - безразличным тоном поинтересовался он. - Кто этот Мартин?

Эрнандес был рад услужить клиенту.

- Американец, - ответил он. - Выращивает кофе с этой стороны Кагуаса. Очень хороший человек. Да, но небольшой. Платит очень хорошо.

- Думаю, я знаю его, - проговорил казначей. - Как он выглядит? - Слово "небольшой", как он решил, относилось к судьбе, а не к внешности.

- Я никогда не видел его, сеньор, - последовал ответ. - Он никогда не приезжал в Сан-Хуан. Он присылает человека с деньгами и запиской. Каждый месяц, иногда - два.

- Вы сохранили его заказы? Могу я видеть их?

- Конечно, сеньор.

Эрнандес бросился в офис за стеной и через несколько минут возвратился со старой папкой. Достав из нее несколько бумаг, он протянул их казначею.

Тот был уже порядком заинтригован. Подействовало ли на него упоминание фамилии Мартин, или ему вдруг примерещилось, что тот, кажется, говорил когда-то что-то о Пуэрто-Рико, или это была просто интуиция, уже неизвестно; но он действительно сгорал от нетерпения, словно в предчувствии огромной радости.

Первая же бумага показала Гарвею Россу, что он ошибся. В ней были распоряжения относительно трех стульев и нескольких стеклянных банок и стояла подпись "С. Мартин". Огонек во взгляде казначея тут же исчез.

- Простите, сеньор, - учтиво пояснил Эрнандес, - но это писала сеньора. Многие месяцы она пишет сама.

Но вот несколько...

Порывшись в кипе бумаг и выдернув одну, он подал ее казначею.

Лицо Гарвея Росса побледнело, а глаза превратились в узкие щелочки. В конце концов, наверное, он все-таки был мстительным. Тот самый почерк! Отчетные книги на "Елене" просто пестрели им.

На следующее утро можно было видеть, как казначей, вскарабкавшись на стриженого местного пони, неторопливо ехал по белой, гладкой дороге, ведущей из Сан-Хуана к подножию Сьерра-де-Луквильо. Чуя свою добычу, он не спешил. Он не стал расспрашивать проводника, побоявшись, что таким образом сеньора Мартина могут предупредить о готовящемся визите; но услужливый Эрнандес обладал полной информацией насчет того, где именно следует искать Мартиновы плантации.

Намерения казначея были исключительно туманны.

Прикрепленная к ремню, на его поясе покоилась пара уродливых морских револьверов; однако Росс не был корсиканцем. Сказав себе, что они предназначены для самообороны, он даже и не думал об убийстве. Просто они были там.

Он не собирался сдавать Мартина, не собирался его и арестовывать - все это могло сыграть против него самого. Не думал он и о материальной компенсации.

Потеря денег была для Росса не более чем легкой, временной неприятностью; да и, в конце концов, вряд ли стоило надеяться на то, что Мартин в состоянии теперь выплатить ему хоть малую толику. Таким образом, поездка казначея была вполне бесцельна.

Но сердце его сгорало от злобы; неясной, а значит, и неоправданной. Росс не был предан юстиции; ни ярым сторонником закона, ни рыцарем права он также не был.

Его душило простое негодование.

Пони, в отличие от седока, не особенно нравились слепящая дорога и жаркое тропическое солнце. Долгие четыре часа он неутомимо брел все дальше и дальше, останавливаясь то тут то там, чтобы передохнуть в тени пальмовой рощи или напиться из одного из быстрых ручейков, сбегавших к подножию холмов.

В одиннадцать он свернул с дороги на тропинку, кружившую у известняковых утесов. В трехстах ярдах впереди виднелся низкий, заросший диким виноградом домик, стоявший посреди маленькой лужайки.

Это был дом сеньора Мартина.

Казначей Гарвей Росс остановил пони и некоторое время в полной тишине смотрел на домик. Затем все происшедшее снова всплыло в его памяти, и он удивился редкому очарованию местечка и даже самого домика.

Сразу за ним начиналась роща, прохладная и тенистая. По обе стороны тянулись ряды кофейных деревьев, ярко-белых от бесчисленных цветов; долина отсюда казалась покрытой густо-пурпурными пятнами, то тут то там разбавленными самыми прекрасными цветами на свете.

Надо всем этим великолепием царил густой, отбирающий последние силы аромат лилий.

Но в тот момент казначея занимали лишь его собственные эмоции. Только сейчас он понял, что его развлечение содержит в себе элемент настоящей опасности.

Вполне возможно, именно в это самое время Мартин наблюдает за ним в любое из затененных окошек; возможно, он уже узнал его. Размышляя об этом, казначей тронул своего пони и скрылся за следующим поворотом тропинки.

Там он достал из неудобной кобуры один револьвер и сунул его в карман плаща; предприняв эту меру предосторожности, он развернулся и смело поднялся к дому.

Едва он остановил пони, как дверь перед ним раскрылась и на пороге появилась пожилая женщина.

Казначей спустился на землю, приподнял шляпу и поклонился.

- Я хочу видеть Джеймса Мартина, - произнес он.

Женщина быстро молча взглянула на него.

Потом она спросила низким, хриплым голосом:

- Зачем?

Казначей снова поклонился.

- Я хотел бы сообщить это мистеру Мартину лично, - сказал он. - Он здесь?

- Нет. - Легкий интерес мелькнул на лице женщины, и она добавила: - Вы были его другом?

- Да, - кивнул казначей, про себя благодаря ее за этот вопрос и думая о том, кем она могла быть. - Когда он будет дома?

Вместо ответа, женщина после недолгого раздумья обернулась и громко позвала:

- Мигель!

Через мгновение в дверях появилась обвислая сияющая физиономия.

- Возьми пони, - коротко сказала женщина.

Затем, сделав знак казначею следовать за ней, по дорожке, огибающей дом, женщина пошла к роще.

Казначей интуитивно понял, зачем они идут туда.

Это было в воздухе, в голосе женщины и в ее молчании, и он в тишине пошел за ней по тенистой роще, перешел через шаткий бревенчатый мостик и оказался в другой роще, еще более тенистой, чем первая. Женщина вдруг резко остановилась перед гигантским деревом, и казначей, догнав ее, встал рядом с ней.

Его предположение оказалось верным. У их ног покоилась ровная земляная насыпь, над высокой травой, покрывавшей ее, возвышалась известняковая плита с высеченной надписью:

"ДЖЕЙМС МАРТИН

Умер 22 декабря 1907 в возрасте 24 лет".

Женщина присела на ствол поваленного дерева и в тишине спокойно смотрела на надгробие. Наконец казначей повернулся к ней.

- Значит, - произнес он, - шесть месяцев назад.

Женщина кивнула.

- Я - судовой казначей Росс, военно-морские силы, - продолжил он. Возможно, он рассказывал обо мне. Я знал вашего... его...

- Моего сына, - без всякого выражения откликнулась она.

Надо сказать, казначей был несколько удивлен; ему как-то никогда не приходило в голову, что у Мартина могла быть мать. Он знал, что должен был заговорить, сказать женщине что-нибудь; но он чувствовал, что сказать ему нечего.

Наконец он неловко выговорил:

- Он был хорошим парнем.

Женщина снова кивнула:

- Думаю, да. Он рассказывал о вас. Он говорил, что вы всегда были добры к нему. Думаю, я должна поблагодарить вас.

- Вы не расскажете мне об этом поподробнее? - попросил казначей. - Я имею в виду - о нем, и как он попал сюда, и как он... ну, о его конце.

И он сел рядом с ней и стал ждать.

Женщина начала с горькой улыбкой:

- Теперь я уже могу говорить о нем. Почему-то я больше не принимаю это так близко к сердцу. И это все вина Джимми. Может быть, вы правы. Может быть, он и был хорошим парнем; но почему-то мне казалось, что из него толку не выйдет, - тяжело вздохнув, заключила она.

Казначей поднялся и снова посмотрел на могилу.

Когда женщина заговорила вновь, ее голос звучал так печально, что казначей содрогнулся.

- Он был точно таким, как и его отец. Тот умер, когда Джимми было двенадцать, а остальные были еще малышами. Папаша всегда был кретином, а Джимми - такой же, как и он. И когда я уже умирала от голода и переутомления, Джимми получил от флота эти деньги.

Он назвал их премией. Я так ничего и не поняла. Я в любом случае никогда не хотела, чтобы он шел во флот, но он не слушал меня. И тогда, когда он получил эти деньги, он привез нас всех сюда, где могут жить одни негры. Энни и Том тоже страдали из-за этого. Я много думала об этом, и я не удивлюсь, если он украл эти деньги. Энни и Том не такие. Вы не видели их, проезжая по дороге?

Казначей с усилием повернулся к ней и покачал головой:

- Нет. Но он - он был хорошим работником.

Собственные слова прозвучали в его ушах как чужие, глупо и пусто. Здесь царили лишь прах и боль. Слова были бесполезны.

- Возможно, - продолжила женщина. - Но когда жизнь такой женщины, как я, оказывается разбита мужчиной и его таким же сыном, она не может думать ни о ком из них слишком хорошо. Он должен был отдать эти деньги мне, я заслужила их. Но он твердил лишь о Томе и Энни, и что он собирается сделать для них, и привез нас сюда, где жить могут одни негры.

И теперь он ушел, а я не могу никого уговорить остаться здесь, и негры не работают, и живем мы теперь хуже, чем когда-либо. Он должен был остаться во флоте. По крайней мере, тогда мы имели от него сорок долларов в месяц.

Казначей снова заставил себя заговорить:

- Но место, кажется, не в таком плохом состоянии.

Вы могли бы продать его.

Женщина рассмеялась - хриплый, надломленный смех, от которого казначей содрогнулся. Она показала на усыпанные белыми цветами дикие заросли, окружавшие дом.

- Они очень милы, правда? - произнесла женщина с нескрываемым сарказмом. - Да, они действительно очень милы. Но все они выточены червем. Там у них внутри что-то не так. Кончено, я пыталась продать все, когда он ушел. Он мог бы и сам заняться этим.

Казначей предпринял слабую попытку копнуть поглубже.

- Но он был хорошим человеком, миссис Мартин, - сказал он. - И из ваших слов я понимаю, что он отдавал вам все, что у него было. Он делал все, что было в его силах. И теперь - теперь он ушел...

На мгновение женщина остановила на нем свой почти озадаченный взгляд. Затем коротко усмехнулась.

- Глупое замечание, - сказала она. - Думаю, я знаю, что вы имели в виду. Вы говорите точно как он. Что с того, что он мертв? Лучше уж он, чем я. Но конечно, вы были его другом.

Она резко оборвала себя и уставилась на казначея с тупой неприязнью.

Но казначей молчал. Плоды жизни! И он - он сам не знал, зачем он пришел сюда? Росс в последний раз посмотрел на могилу Джимми, и взгляд его был весьма красноречив и - если это возможно - нежен.

Но прах в могилах не имеет ушей. Задумавшись над этим, казначей повернулся, чтобы идти обратно.

Женщина не пошевелилась, чтобы пойти за ним, и не сказала ни слова. Знала ли она, что ее резкое и мрачное замечание послужило Творцу для завершения ужасной и прекрасной сцены? Беспомощная, осознанно ли играла она свою роль?

Она едва взглянула на казначея, когда тот проходил мимо. Он шел быстро. На бревенчатом мостике он обернулся. Женщина все еще сидела склонив голову, в том же положении, в каком Росс оставил ее, и он вздрогнул, подумав, насколько она была похожа на птицу смерти.

Спустя неделю судовой писарь "Елены" сидел за своим столом, отчаянно пытаясь навести порядок в немыслимом хаосе: он стоически сводил баланс по туманным и загадочным записям в личной чековой книжке, которую казначей Росс попросил его проверить.

Казначей сидел на краю стола, покуривая толстую черную сигару.

- Я не понимаю, - произнес судовой писарь, в задумчивости почесывая голову. - Что здесь приход, а что - расход?

- Отчего же, там все в хронологической последовательности, неопределенно отозвался казначей. - Да там все в основном расход.

Безнадежно вздохнув, писарь перевернул сразу несколько страниц и, ковыряя ручкой в зубах, начал просматривать очередной разворот.

- Вот, например, - сказал он. - Такая запись:

"Джеймс Мартин. Поставлено - $8000". Значит ли это, что вы дали ему восемь тысяч, или это он дал их вам?

Казначей не ответил. Вместо этого он наклонился и через плечо своего писаря добрую минуту молча смотрел на страницу.

Затем Гарвей Росс взял книгу в руки, стер что-то, написанное карандашом, и ручкой вывел большими печатными буквами: "Уплачено".

После чего он вернул книжку писарю.

- Но расход это или приход? - настаивал тот. - Это ничего не означает.

- Для меня это означает хорошую сделку, - ответил казначей.

"И, - уже самому себе добавил он, выходя из офиса, - для Джимми".