«Смерть в облаках. Убийства по алфавиту. Убийство в Месопотамии. Невероятная кража. Родосский треугольник»

Смерть в облаках. Убийства по алфавиту. Убийство в Месопотамии. Невероятная кража. Родосский треугольник (fb2) - Смерть в облаках. Убийства по алфавиту. Убийство в Месопотамии. Невероятная кража. Родосский треугольник (пер. Андрей Яковлевич Сергеев,Владимир Эммануилович Орел,Иван Е. Шевченко,H. Зиновьева,Мария Ворсанова) (Кристи, Агата. Сборники) 3278K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Агата Кристи

Кристи Агата СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ ТОМ ШЕСТОЙ

СМЕРТЬ В ОБЛАКАХ Death in the Clouds 1935 © Перевод Сергеев A., 1995

Ормонду Бидлу

Глава 1 Париж — Кройдон

Сентябрьское солнце обжигало аэродром Ле-Бурже, когда пассажиры, преодолев раскаленное летное поле, начали взбираться на борт воздушного лайнера «Прометей», который через несколько минут отбывал в Кройдон.

Джейн Грей поднялась в самолет в числе последних и заняла свое место, номер 16. Несколько пассажиров успели пройти мимо буфетной и двух туалетов в отделенный дверью передний салон. Большинство уже сидело на местах. По другую сторону прохода завязался оживленный разговор, тон в котором задавал высокий пронзительный женский голос. Губы Джейн слегка искривились. Она слишком хорошо знала голоса такого сорта.

— Моя милочка… это поразительно… ни малейшего понятия… Где, вы говорите? Жюан-ле-Пен? Ах да. Нет… Ле-Пинэ… Да, та же компания… Разумеется, давайте сядем рядом. Что, мы не можем? Кто?.. Ах, понятно…

И затем голос мужчины — вежливый, с акцентом.

— …С превеликим удовольствием, мадам.

Джейн взглянула на них уголком глаза.

Невысокого роста пожилой господин с огромными усами и яйцевидной головой любезно освобождал место как раз через проход напротив Джейн.

ПЛАН ЗАДНЕГО САЛОНА ВОЗДУШНОГО ЛАЙНЕРА «ПРОМЕТЕЙ»

№ 2… Мадам Жизель

№ 4… Джеймс Райдер

№ 5… Мосье Арман Дюпон

№ 6… Мосье Жан Дюпон

№ 8… Дениэл Кленси

№ 9… Эркюль Пуаро

№ 10… Доктор Брайант

№ 12… Норман Гейл

№ 13… Графиня Хорбери

№ 16… Джейн Грей

№ 17… Леди Венеция Керр

Джейн слегка повернула голову, чтобы рассмотреть двух дам, чья неожиданная встреча побудила незнакомца проявить галантность. Упоминание Ле-Пинэ разожгло ее любопытство, ибо Джейн тоже была в Ле-Пинэ.

Одну из дам она прекрасно помнила — помнила, как она видела ее в последний раз за игрой в баккара[1], как та стискивала свои маленькие кулачки, лежавшие на краю стола, а ее искусно подкрашенное фарфоровое личико то багровело, то бледнело. Джейн подумала, что без особых усилий могла бы вспомнить ее имя. Приятельница упомянула его как-то, прибавив: «Она леди, это точно, только не настоящая — из хористочек…»

Глубокое презрение слышалось в голосе подруги. Это была Мейзи, которая процветала как массажистка, «сгоняющая лишний жир».

Другая дама, как показалось Джейн, была «настоящей». «Помещица, лошадница», — решила она и тотчас же забыла обеих, заинтересовавшись видом в иллюминатор на аэродром Ле-Бурже. Поблизости стояли самые разные самолеты. Один из них был похож на большую металлическую сороконожку.

Единственно, куда она упрямо отказывалась смотреть, это прямо перед собой, где как раз напротив сидел молодой человек.

На нем был ярко-голубой, цвета барвинка полувер. Джейн решила не поднимать глаз выше полувера. Иначе она могла бы встретиться с ним взглядом, а это было бы чересчур!

Механики залопотали по-французски — мотор взревел — умолк — снова взревел — тормозные колодки убрали — самолет стронулся с места.

Джейн затаила дыхание. Это был ее второй полет, и она еще не могла не волноваться. Вот сейчас — сейчас они врежутся в ограду — нет, самолет оторвался от земли — выше — выше — описал круг — Ле-Бурже был внизу.

Начался обычный двенадцатичасовой рейс в Кройдон. На борту находились два летчика, два стюарда и двадцать один пассажир — десять в переднем салоне и одиннадцать в заднем. Рев моторов был искусно приглушен. Не приходилось затыкать уши ватой. Тем не менее гул был достаточно сильным, чтобы прекратить разговоры и подвигнуть на размышления.

В то время, как самолет, ревя моторами, несся над Францией к Ла-Маншу, пассажиры предавались каждый своим мыслям.

«Не буду смотреть на него… Не буду, — думала Джейн Грей. — Не стоит. Лучше глядеть в окно и думать. Буду думать о чем-нибудь определенном — это всегда лучше. Сосредоточусь. Начну с начала и додумаю до конца».

Она решительно переключила сознание на то, что назвала началом, — на покупку лотерейного билета. Это было непозволительным, но волнующим сумасбродством.

Как веселились, как дразнили ее пять юных леди, работавших с Джейн в парикмахерской!

— Что будешь делать, если его выиграешь?

— Знаю, что сделаю.

Планы, воздушные замки, пустая болтовня.

Что ж, «его» — то есть главный приз — она не выиграла, но выиграла сто фунтов.

Сто фунтов.

— Милочка, половину потрать, а другую оставь про черный день. Мало ли что может случиться.

— На твоем месте я бы купила шубу — самую шикарную.

— А как насчет круиза?

Джейн заколебалась при мысли о «круизе», но в конце концов осталась верна своей первоначальной идее. Неделя в Ле-Пинэ. Многие из ее клиенток собираются в Ле-Пинэ или только что вернулись оттуда. Ловкими пальцами Джейн приглаживала и укладывала локоны, механически произнося привычные фразы: «Позвольте, мадам, когда мы в последний раз делали перманент?», «У вас волосы такого необычного оттенка, мадам», «Чудесное было лето, мадам». Сама же она в это время думала: «Почему это, черт возьми, я не могу съездить в Ле-Пинэ?» Так вот, теперь она могла.

Выбор нарядов не представлял затруднений. Как большинство лондонских девушек, работавших в фешенебельных салонах, Джейн умела одеться по последней моде, тратя ничтожно мало. Маникюр, макияж были безукоризненны.

Джейн отправилась в Ле-Пинэ.

Как же получилось, что теперь в ее мыслях десять дней в Ле-Пинэ свелись к одному происшествию?

К происшествию за рулеткой. Чтобы пощекотать нервы, Джейн каждый вечер играла по маленькой и никогда не преступала определенной ею самой черты. Принято считать, что новичкам везет, — Джейн не везло. Это была последняя ставка в ее четвертый вечер. До сих пор она благоразумно ставила на цвет или дюжину. Выигрывала она немного, больше проигрывала. Теперь с жетоном в руке она медлила.

Оставались два номера, на которые никто не поставил — пять и шесть. Поставить напоследок на один из этих номеров? Если да, то на который? Пять или шесть? Что подсказывает интуиция?

Пять. Выиграет пять. Шарик пришел в движение. Джейн протянула руку. Шесть, она поставила на шесть.

Как раз вовремя. Она и стоявший напротив нее игрок сделали ставку одновременно, она на шесть, он на пять.

— Rien nе va plus[2],— сказал крупье.

Шарик щелкнул, остановился.

— Le numero cinq, rouge, impair, manque[3].

От досады Джейн чуть не заплакала. Крупье сгреб жетоны и стал рассчитываться. Стоявший напротив нее игрок сказал:

— Вы не берете выигрыш?

— Выигрыш?

— Да.

— Но я поставила на шесть.

— Никоим образом. Это я поставил на шесть, а вы на пять.

Он улыбнулся — улыбка была очень обаятельная. Белые зубы на фоне темного загара, голубые глаза, коротко подстриженные волнистые волосы.

Не веря себе, Джейн забрала выигрыш. Неужели это правда? Она ощутила легкое замешательство. Может быть, она действительно ставила на пять? Она с сомнением поглядела на незнакомца, который ответил ей непринужденной улыбкой.

— Все в порядке, — заверил он. — Тут мешкать нельзя, кто-нибудь сразу прикарманит ваш выигрыш. Здесь это дело обычное.

И, дружески кивнув, он направился прочь. Это тоже было весьма мило. Иначе она заподозрила бы, что он уступает ей выигрыш для того, чтобы познакомиться. Однако он был не того сорта. Славный… (И вот он здесь, сидит напротив.)

Но все кончилось — деньги потрачены — два последних (довольно неудачных) дня в Париже, и она на пути домой.

«А что потом? Стоп, — сказала она себе. — Незачем думать, что будет потом. Зачем заранее огорчаться?»

Дамы перестали болтать.

Джейн взглянула на них. Фарфоровая дама взвизгнула и поднесла к глазам сломанный ноготь, потом позвонила и сказала облаченному в белое стюарду:

— Пришлите мою горничную. Она в том салоне.

— Да, миледи.

Почтительный, быстрый и ловкий стюард исчез. Появилась темноволосая девушка-француженка в черном. В руках у нее была маленькая шкатулка.

Леди Хорбери обратилась к ней по-французски:

— Мадлен, мне нужен красный сафьяновый несессер.

Горничная прошествовала в дальний конец салона, где был сложен багаж, и вскоре возвратилась с маленьким красным несессером.

Сесили взяла его со словами:

— Вы свободны, Мадлен. Пусть он останется у меня.

Горничная снова ушла. Леди Хорбери открыла крышечку и из изящно разложенного маникюрного набора извлекла пилку для ногтей. Затем она долго и внимательно рассматривала в зеркальце свое лицо и чуть-чуть его тронула — пуховкой, губной помадой.

Губы Джейн презрительно искривились; взгляд перенесся дальше.

За двумя дамами располагался маленький иностранец, уступивший место «помещице». Укутанный почему-то во множество шарфов, он, похоже, крепко спал. Вероятно, ощутив на себе пристальный взгляд Джейн, он приоткрыл глаза, посмотрел на нее и снова закрыл.

Рядом с ним сидел высокий седовласый господин с властным лицом. На его коленях лежал раскрытый футляр с флейтой, и он бережно протирал инструмент. «Чудно, — подумала Джейн, — он не похож на музыканта — скорее, юрист или врач».

Места позади занимали двое французов, один бородатый и один совсем молодой — вероятно, его сын. Они разговаривали, возбужденно жестикулируя.

Перед собой Джейн не видела ничего — из-за человека в голубом полувере, человека, на которого по какой-то нелепой причине она решила не смотреть.

«Нелепо так… так… волноваться. Как будто мне семнадцать», — с отвращением говорила себе Джейн.

Сидевший напротив нее Норман Гейл думал:

«Прелестна… действительно прелестна… Конечно, она меня узнала. Она была так потерянна, когда проиграла. Чтобы видеть ее радость, стоило заплатить и много дороже. У меня это вышло довольно складно… Ее очень красит улыбка — ни намека на пародонтоз — здоровые десны и крепкие зубы… Черт возьми, кажется, я разволновался. Спокойно, мой мальчик…»

Стюарду, наклонившемуся к нему с меню, он сказал:

— Мне холодный язык.

Графиня Хорбери думала:

«Господи, что мне делать? Это такой ужас — такой ужас. Есть только один выход. Если бы у меня хватило духу! Смогу я это сделать? Сумею ли выпутаться? Нервы ни к черту не годятся. Все кокаин. С чего я так к нему пристрастилась? Я выгляжу ужасно, просто ужасно. И к тому же здесь эта кошка Венеция Керр. Она всегда смотрела на меня свысока. Сама хотела заполучить Стивена. Не вышло! Эта длинная морда действует мне на нервы. Лошадь! Ненавижу этих провинциальных аристократок! Господи, что мне делать? Надо решиться. Старая сука не шутит…»

Она поискала в сумочке портсигар и вставила сигарету в длинный мундштук. Руки ее слегка дрожали.

Леди Венеция Керр думала:

«Гнусная шлюшка. Вот кто она такая. Даже если она ведет себя добродетельнейшим образом, все равно она только шлюшка. Бедный Стивен… если бы он только мог от нее избавиться…»

Она тоже вынула портсигар. Сесили Хорбери чиркнула спичкой.

— Простите, миледи, курить воспрещается, — сказал стюард.

— Черт! — вырвалось у Сесили Хорбери.

Эркюль Пуаро думал:

«Она прелестна, эта малышка. И такая решительность в подбородке. Отчего она так озабочена? Почему так старательно отводит взгляд от красивого молодого человека, который сидит напротив нее? Хотя он весьма ее интересует, так же, как и она его…» Самолет качнуло. «Mon estomac»[4],— подумал Эркюль Пуаро и решительно закрыл глаза.

Рядом с ним, оглаживая нервными пальцами флейту, доктор Брайант думал:

«Не могу решиться. Никак не могу решиться. Это переломный момент в моей карьере…»

Судорожным движением он извлек флейту из футляра и любовно провел по ней рукой… Музыка… Единственное спасение от всех забот. Нежно улыбаясь, он поднес флейту к губам, но тут же опустил ее. Усатый человечек рядом с ним крепко спал. Когда самолет тряхнуло, лицо его явственно позеленело. Сам доктор Брайант, к счастью, прекрасно переносил все виды транспорта и никогда не страдал от качки…

Мосье Дюпон-отец взволнованно повернулся и прокричал мосье Дюпону-сыну, сидевшему рядом:

— Какие сомнения? Все они врут — и немцы, и американцы, и англичане! Все они неверно датируют доисторическую керамику. Взять хоть глиняные изделия из Самарры…[5]

Жан Дюпон, высокий, светловолосый, с нарочитой ленцой ответил:

— Ты должен принять к сведению все данные. Есть Талл-Халаф и Сакдже-Гез…

Спор на этом не кончился.

Арман Дюпон раскрыл обшарпанный кейс.

— Взять, к примеру, современные курдские трубки. Орнамент на них почти такой же, как на керамике, относящейся к пятому тысячелетию до Рождества Христова.

Выразительный жест чуть не сбросил на пол тарелку, которую стюард ставил перед ним.

Мистер Кленси, автор детективных романов, поднялся со своего места сзади Нормана Гейла, протопал в дальний конец салона, вытащил из кармана своего плаща расписание поездов на континенте и возвратился с ним, чтобы обдумать замысловатое алиби для героя очередной книги.

Сидевший за ним мистер Райдер думал:

«Надо продержаться — ох, нелегко это будет. Где же раздобыть деньжат, чтобы выплатить все проценты… Иначе я пропал… О черт!»

Норман Гейл встал и прошел в туалет. Как только он удалился, Джейн вынула зеркальце и с волнением всмотрелась в свое лицо. Она тоже прибегла к пудре и губной помаде.

Стюард поставил перед ней кофе.

Джейн взглянула в окно. Внизу сиял голубой Ла-Манш.

Едва мистер Кленси нашел подходящий поезд, отбывающий в 19.55 в Цариброд, как над его головой загудела оса. Он рассеянно отмахнулся. Оса принялась обследовать кофейные чашки Дюпонов.

Жан Дюпон осторожно раздавил ее.

В салоне воцарилась тишина. Разговоры прекратились, каждый погрузился в свои мысли.

В самом конце салона, на месте номер 2, у мадам Жизель свесилась на грудь голова. Могло бы показаться, что она уснула. Но она не уснула. Она больше не разговаривала и не думала.

Мадам Жизель была мертва…

Глава 2 Открытие

Генри Митчелл, старший из стюардов, быстро двигался от столика к столику, раздавая счета. Через полчаса они будут в Кройдоне. Он получал бумажки и серебро, вежливо кланяясь в ответ:

— Благодарю вас, сэр. Благодарю вас, мадам.

За столиком, у которого сидели французы, ему пришлось подождать минуту-две, так яростно они были увлечены спором. «И на чай от них много не получишь», — мрачно подумал он. Два пассажира спали — усатый человечек и пожилая женщина в дальнем конце. Впрочем, она не скупилась на чаевые — он уже не раз видел ее на линии Париж — Лондон. Поэтому он не стал будить ее.

Усатый человечек проснулся и заплатил за бутылку с содовой и крекеры — больше он ничего не заказывал.

Митчелл не подходил к спящей пассажирке столько, сколько было возможно. За пять минут до прибытия в Кройдон он наклонился к ней:

— Простите, мадам, ваш счет.

Он почтительно коснулся ее плеча. Она не просыпалась. Он слегка потряс ее за плечо, отчего тело ее неожиданно съехало вниз. Митчелл склонился над ней и вдруг выпрямился, лицо его было белым.

— Ну! Ты шутишь! — сказал Альберт Дейвис, второй стюард.

— Не шучу. — Побелевший Митчелл дрожал.

— Ты уверен, Генри?

— На все сто. Ну если только… Если какой-нибудь приступ.

— Через несколько минут мы будем в Кройдоне.

— Если ей просто стало плохо…

Некоторое время они пребывали в нерешительности — потом выработали план действий. Митчелл вернулся в задний салон. Он переходил от столика к столику и доверительно спрашивал:

— Простите, сэр, вы случайно не врач?

— Я дантист, — ответил Норман Гейл. — Но, может быть, я чем-то могу помочь? — Он привстал с места.

— Я врач, — сказал доктор Брайант. — Что случилось?

— Там, в конце, дама… У нее скверный вид…

Брайант встал и пошел за стюардом. Усатый человечек незаметно последовал за ними.

Доктор Брайант склонился над бесформенной фигурой на месте номер 2, фигурой полной женщины средних лет, одетой в черное.

Доктору не понадобилось много времени.

— Она мертва, — сказал он.

— Что это, по-вашему, — приступ? — спросил Митчелл.

— Этого я не могу утверждать без тщательного осмотра. Когда вы в последний раз видели ее — живую?

Митчелл задумался.

— Она была в порядке, когда я принес ей кофе.

— Когда это было?

— Ну, может быть, минут сорок назад — что-то около этого. Потом, когда я пришел со счетом, я подумал, она спит…

— Она мертва по меньшей мере полчаса, — сказал Брайант.

Их разговор стал привлекать внимание. Люди оборачивались, стараясь все разглядеть и услышать.

— Может быть, это было что-то вроде приступа? — с надеждой предположил Митчелл.

Его устраивала мысль о приступе.

У его свояченицы случались приступы. Он чувствовал, что приступы — дело житейское и понятное всякому.

Доктор Брайант воздержался от высказываний. Он только озадаченно покачал головой.

У его локтя раздался голос, голос укутанного в кашне усатого человечка:

— Смотрите, у нее на шее какая-то точка…

Он говорил извиняющимся тоном, с видом человека, осмеливающегося давать советы специалисту.

— Действительно, — проговорил доктор Брайант.

Голова женщины свесилась набок. На шее виднелся крохотный след укола.

— Простите, — включились в разговор оба Дюпона. Они все это время внимательно прислушивались. — Вы говорите, дама мертва, и на шее у нее точка?

Продолжил Жан, Дюпон-сын:

— Позвольте высказать предположение. Здесь летала оса. Я ее убил. — Он показал трупик осы на кофейном блюдце. — Не могла ли эта бедная дама умереть от укуса осы? Я слыхал, такое случается.

— Все может быть, — согласился Брайант. — Я знаю о таких случаях. Да, конечно, это весьма вероятная причина, особенно при сердечной недостаточности…

— Что прикажете предпринять, сэр? — спросил стюард. — Мы будем в Кройдоне через минуту.

— Да-да. — Доктор Брайант слегка подался назад. — Что ж тут можно предпринять. Ничего. Только проследите, чтобы до тела никто не дотрагивался.

— Да, сэр, я понимаю.

Доктор Брайант собирался вернуться на свое место и с некоторым удивлением поглядел на маленького укутанного иностранца, который явно не желал уходить.

— Милейший сэр, — сказал он, — вам лучше сесть на место. Мы сию минуту будем в Кройдоне.

— Это верно, сэр, — подтвердил стюард. Он повысил голос: — Пожалуйста, все займите свои места.

— Pardon[6],— сказал человечек. — Здесь что-то есть…

— Что?

— Mais oui[7], то, чего никто не заметил.

Носком остроконечного лакированного ботинка он указал на то, что имел в виду. Стюард и доктор Брайант увидели какой-то черно-желтый предмет, полуприкрытый подолом черной юбки.

— Еще одна оса? — удивился врач.

Эркюль Пуаро опустился на колени. Он вытащил из кармана пинцетик, аккуратно взял что-то с пола и встал.

— Да, — сказал он, — очень похоже на осу; но это не оса!

И он повернул пинцет так, чтобы оба, и врач и стюард, могли ее рассмотреть — пушистый моточек оранжевого и черного шелка, прикрепленный к странному длинному шипу с запачканным острием.

— Боже милостивый! О Боже милостивый! — воскликнул маленький мистер Кленси, который покинул свое место и отчаянно пытался заглянуть через плечо стюарда. — Поразительно, просто поразительно, самое поразительное, что я видел в жизни. Если бы мне сказали, ей-богу, я не поверил бы.

— Вы не могли бы выразиться пояснее, сэр? — спросил стюард. — Вы узнаете этот предмет?

— Узнаю? Конечно же узнаю. — Мистер Кленси был вне себя от профессиональной гордости. — Этот предмет, джентльмены, — колючка, которой стреляют из духовой трубки некоторые племена — не могу точно сказать где, в Южной Америке или на Борнео[8],— и я сильно подозреваю, что на кончике его…

— Знаменитый яд южноамериканских индейцев, — закончил Эркюль Пуаро. И прибавил: — Mais enfin! Est-се que c'est passible?[9]

— Невероятно, — воскликнул мистер Кленси, все еще полный радостного возбуждения. — Уверяю вас, это в высшей степени невероятно. Я пишу детективные романы, но чтобы наткнуться на такое в реальной жизни…

От волнения он не мог говорить.

Аэроплан медленно накренился, и стоявшие слегка покачнулись. Машина пошла на посадку.

Глава 3 Кройдон

Стюард и врач уже не были хозяевами положения. Инициативу перехватил нелепый человечек в кашне. Он говорил властно и с такой уверенностью отдавал распоряжения, что никому в голову не пришло ему возражать.

Он что-то шепнул Митчеллу, тот кивнул и, протолкавшись сквозь толпу пассажиров, встал у туалетов в дверях, ведущих в передний салон.

Самолет уже катился по посадочной полосе. Когда он наконец остановился, Митчелл громко объявил:

— Леди и джентльмены, я вынужден попросить вас остаться на своих местах до прибытия должностных лиц. Надеюсь, долго вас не задержат.

Разумность этого требования была признана почти всеми, но одна особа пронзительно запротестовала.

— Вздор! — сердито выкрикнула леди Хорбери. — Вы что, не знаете, кто я? Требую, чтобы меня отпустили сейчас же.

— Очень сожалею, миледи. Не могу сделать для вас исключения.

— Но это нелепо, совершенно нелепо. — Сесили сердито топнула ногой. — Я сообщу об этом руководству компании. Это чудовищно — запереть нас здесь рядом с мертвым телом.

— Успокойтесь, милая, — по-аристократически растягивая слова, обратилась к ней Венеция Керр. — Это ужасно, но, кажется, придется с этим примириться. — Она села и вынула портсигар: — Стюард, могу я сейчас закурить?

— Кажется, сейчас можно, мисс, — ответил замученный Митчелл.

Он поглядел через плечо. Дейвис высадил пассажиров переднего салона через запасной выход и отправился узнать, не будет ли новых распоряжений.

Ждать пришлось недолго, однако пассажирам показалось, что прошло не менее получаса, прежде чем по-солдатски прямая фигура в штатском костюме, сопровождаемая полицейским в форме, торопливо пересекла летное поле и взошла на борт самолета через дверь, открытую Митчеллом.

— Итак, что случилось? — кратко, официальным тоном спросил пришедший.

Он выслушал Митчелла и доктора Брайанта и задержался взглядом на поникшей фигуре мертвой женщины.

Он отдал приказ констеблю и обратился к пассажирам:

— Леди и джентльмены, прошу проследовать за мной.

Он вывел их из самолета, но провел не в помещение таможни, а в небольшую изолированную комнату.

— Постараюсь не слишком вас задержать, леди и джентльмены.

— Послушайте, инспектор, — обратился к нему мистер Джеймс Райдер, — у меня важная деловая встреча в Лондоне.

— Сожалею, сэр.

— Я леди Хорбери. Я категорически протестую против подобного обращения!

— Искренне сожалею, леди Хорбери; но видите ли, дело очень серьезное. Похоже, речь идет об убийстве.

— Отравленная стрела южноамериканских индейцев, — самозабвенно бормотал мистер Кленси, на лице его блуждала счастливая улыбка.

Инспектор подозрительно взглянул на него.

Французы что-то взволнованно говорили ему по-французски, и инспектор медленно и старательно отвечал — тоже по-французски.

— Все это безумно обременительно, но я полагаю, вы исполняете свой долг, инспектор, — проговорила Венеция Керр, на что достойный полицейский с некоторой признательностью ответил:

— Благодарю вас, мадам.

Потом продолжил:

— Леди и джентльмены, с вашего позволения, я бы хотел сказать несколько слов доктору… доктору?..

— Моя фамилия Брайант.

— Благодарю вас. Пройдемте сюда, доктор.

— Разрешите мне присутствовать при вашей беседе, — неожиданно вмешался усатый человечек.

Инспектор повернулся к нему, резкий ответ был готов сорваться с его губ. Но неожиданно его лицо преобразилось.

— Простите, мосье Пуаро, — сказал он. — Вы так закутались, что я вас сразу и не узнал. Разумеется, проходите.

Он придержал дверь, и в нее, сопровождаемые подозрительными взглядами присутствующих, вошли Брайант и Пуаро.

— Почему это ему можно выйти, а нас заставляют сидеть здесь? — воскликнула Сесили Хорбери.

Венеция Керр послушно опустилась на скамью.

— Наверно, он из французской полиции или таможенный агент, — сказала она и закурила сигарету.

Норман Гейл неуверенно обратился к Джейн:

— Кажется, я видел вас в э-э… Ле-Пинэ.

— Я была в Ле-Пинэ.

— Ужасно милое место, — сказал Норман Гейл. — Я очень люблю сосны.

— От них так чудесно пахнет, — согласилась Джейн.

И они умолкли на минуту-две, не зная, о чем говорить дальше.

— Я — э-э — сразу узнал вас в самолете, — наконец сказал Гейл.

— Неужели? — Джейн выразила изумление.

— Вы думаете, эту женщину действительно убили? — спросил Гейл.

— Надо полагать, — ответила Джейн. — Захватывающая история, хотя довольно-таки неприятная. — Она поежилась, и Норман Гейл, как бы защищая ее, придвинулся поближе.

Дюпоны говорили друг с другом по-французски. Мистер Райдер делал подсчеты в записной книжке и время от времени поглядывал на часы. Сесили Хорбери нетерпеливо постукивала каблучком. Дрожащей рукой она поднесла спичку к сигарете.

К двери, загораживая выход, прислонился громадного роста безразличный полисмен в голубой форме.

В соседней комнате инспектор Джепп разговаривал с доктором Брайантом и Эркюлем Пуаро.

— Вы ухитряетесь появляться в самых неожиданных местах, мосье Пуаро.

— Но ведь Кройдонский аэродром не совсем и ваша епархия, друг мой, — парировал Пуаро.

— А, да я тут гоняюсь за одним довольно крупным контрабандистом. Хорошо, что я оказался здесь. За много лет это самое удивительное дело. Ладно, давайте займемся им. Во-первых, доктор, пожалуйста, дайте мне ваше полное имя и адрес.

— Роджер Джеймс Брайант. Специалист по болезням уха, горла, носа. Мой адрес: Харли-стрит, триста двадцать девять.

Флегматичный констебль за столом записывал его координаты.

— Наш полицейский врач, конечно, осмотрит тело, — сказал Джепп, — но мы просили бы вас присутствовать на предварительном дознании[10], доктор.

— Разумеется, разумеется.

— У вас есть какие-нибудь соображения относительно времени смерти?

— Когда я осматривал ее, с момента смерти, очевидно, прошло уже более получаса; это было за несколько минут до прибытия в Кройдон. Точнее сказать не могу, но со слов стюарда я понял, что он говорил с ней за час до этого.

— Что ж, это хоть какой-то ориентир. Полагаю, незачем спрашивать вас, не заметили ли вы что-нибудь подозрительное.

Врач покачал головой.

— Я спал, — с глубоким огорчением признался Пуаро. — Самолет я переношу почти так же плохо, как и корабль. Я всегда укутываюсь потеплее и стараюсь уснуть.

— Что могло быть причиной смерти, доктор?

— Пока что я не хотел бы говорить ничего определенного. Необходимо вскрытие и анализы.

Джепп понимающе кивнул.

— Ладно, доктор, — сказал он. — Не думаю, что нам следует вас задерживать. Боюсь, что вам придется… пройти через некоторые формальности — как и всем пассажирам. Мы ни для кого не можем делать исключений.

Доктор Брайант улыбнулся.

— Я и сам хочу, чтобы вы убедились, что у меня нет… ни духовых трубок, ни других орудий убийства, — серьезно проговорил он.

— Роджерс об этом позаботится. — Джепп кивнул подчиненному. — Кстати, доктор, вы случайно не знаете, что это за вещество?.. — Он указал на запачканный кончик шипа, лежавшего в коробочке перед ним.

Доктор Брайант покачал головой.

— Трудно сказать без анализа. Кажется, обычно туземцы используют кураре[11].

— И достигают именно такого результата?

— Это очень сильный и быстродействующий яд.

— Но ведь его не так просто достать?

— Непросто для неспециалиста.

— Тогда вас мы должны обыскать особенно тщательно. — Джепп, как всегда, был в восторге от собственного остроумия. — Роджерс!

Врач и констебль вместе вышли из комнаты.

Джепп откинулся в кресле и поглядел на Пуаро.

— Странное дельце, — сказал он. — Слишком сенсационно, чтобы походить на правду. Я хочу сказать, духовые трубки и отравленные стрелы в самолете — это просто оскорбительно для человеческого разума.

— Очень глубокое замечание, друг мой, — сказал Пуаро.

— Парочка моих людей обыскивает самолет, — продолжил Джепп. — Сейчас приедут эксперт по отпечаткам пальцев и фотограф. По-моему, пока надо поговорить со стюардами.

Он подошел к двери и отдал распоряжение. Ввели обоих стюардов. К младшему возвратилось спокойствие. Он был разве что малость возбужден. Зато старший выглядел бледным и сильно испуганным.

— Все в порядке, ребята, — сказал Джепп. — Садитесь. Паспорта у вас? Прекрасно.

Он быстро проглядел их.

— Вот она. Мари Моризо — французский паспорт. Знаете о ней что-нибудь?

— Я видел ее несколько раз. Она летала в Англию и из Англии довольно часто, — сказал Митчелл.

— А! Значит, какой-то бизнес. Вы не знаете, чем она занималась?

Митчелл покачал головой.

— Я тоже ее знаю, — сказал младший стюард. — Я помню, она летала ранним рейсом — восьмичасовым из Парижа.

— Кто из вас последний видел ее в живых?

— Он. — Младший стюард кивнул на коллегу.

— Это верно, — сказал Митчелл. — Это когда я приносил ей кофе.

— Как она тогда выглядела?

— Я на нее особо не глядел. Подал ей сахар, предложил молока — она отказалась.

— В котором часу это было?

— Точно не скажу. В это время мы были над Ла-Маншем. Должно быть, около двух часов.

— Вроде того, — подтвердил Альберт Дейвис, второй стюард.

— Когда вы снова к ней подошли?

— Когда разносил счета.

— А поточнее?

— Примерно через четверть часа. Я решил, что она спит. — Боже, она, вероятно, уже была мертвая! — В голосе стюарда слышался ужас.

— Вы не заметили этого? — Джейн указал на желто-черный, как оса, шип.

— Нет, сэр, не заметил.

— А вы, Дейвис?

— В последний раз я видел ее, когда разносил бисквиты к сыру. Она была в полном порядке.

— Как вы разносите еду? — спросил Пуаро. — Каждый обслуживает свой салон?

— Нет, сэр, мы работаем вместе. Суп, потом мясо с овощами и салат, потом сладкое и так далее. Сначала мы обычно обслуживаем задний салон, а потом с новыми запасами переходим в передний.

Пуаро кивнул.

— Эта Моризо говорила с кем-нибудь из пассажиров или, может быть, она узнала кого-нибудь? — спросил Джепп.

— Ничего такого не видел, сэр.

— А вы, Дейвис?

— И я, сэр.

— Во время полета она вставала со своего места?

— Не думаю, сэр.

— А не припомните что-нибудь еще, что могло бы пролить свет на случившееся?

Оба стюарда, подумав, покачали головой.

— Что же, пока все. Мы еще увидимся.

Напоследок Генри Митчелл подытожил:

— Скверное дело случилось, сэр. Мне это очень не по душе — я, так сказать, отвечал за полет.

— Ну, вас обвинить нельзя никоим образом, — ответил Джепп. — Но я согласен, действительно скверная история.

Он махнул рукой, разрешая им удалиться, но тут Пуаро попросил:

— Позвольте мне задать один вопрос.

— Валяйте, мосье Пуаро!

— Никто из вас не заметил, что в самолете летала оса?

Оба стюарда покачали головами.

— Никакой осы я не видел, — сказал Митчелл.

— Оса была, — настаивал Пуаро. — Мы видели ее трупик на блюдечке одного из пассажиров.

— Но я не видел, сэр, — возразил Митчелл.

— Я тоже, — подтвердил Дейвис.

— Не важно.

Оба стюарда вышли из комнаты. Джепп быстро просматривал паспорта.

— У нас тут есть графиня, — сказал он. — Надо думать, это та самая, которая всем недовольна. Пригласим ее первую, пока она совсем не вышла из себя, а то сделает запрос в парламент о зверствах полиции.

— Я полагаю, вы произведете тщательнейший обыск всего багажа — ручного багажа — пассажиров заднего салона.

— А то как же, мосье Пуаро? — Джепп весело подмигнул. — Нам необходимо найти духовую трубку — если только она существует и мы не находимся в страшном сне. Это какой-то кошмар! Надеюсь, этот коротышка-писатель в здравом уме и не надумал воплотить в реальность одну из своих душераздирающих историй. Отравленная колючка — это в его духе!

Пуаро с сомнением покачал головой.

— Да, обыщем всех, — продолжил Джепп, — невзирая на сопротивление; и чемоданы тоже необходимо обыскать — все без исключения.

— Наверно, следует составить подробнейшую опись багажа каждого из пассажиров, — заметил Пуаро.

Джепп с любопытством посмотрел на него.

— Это можно сделать, мосье Пуаро. Хотя я не совсем понимаю, зачем вам это. Мы знаем, что ищем.

— Может быть, вы, mon ami[12], но не я. Я ищу, но не знаю, что именно.

— Опять вы за свое, мосье Пуаро! Вечно все усложняете! Ну так пригласим досточтимую леди, пока она не выцарапала мне глаза.

Выяснилось, однако, что гнев леди Хорбери заметно поутих. Она села на стул и покорно ответила на все вопросы Джеппа. Она отрекомендовалась как жена графа Хорбери и дала свои адреса: Сассекс[13], Хорбери-Чейс и Лондон, Гровенор-сквер[14], 315. Она возвращается в Лондон из Ле-Пинэ и Парижа. Покойная ей незнакома. Ничего подозрительного во время полета она не заметила. И вообще, она сидела лицом к переднему салону, так что не имела возможности видеть, что происходит сзади. Во время полета ни разу не покидала своего места. Насколько она помнит, никто, кроме стюардов, не входил в задний салон из переднего. Точно сказать она не может, но, по ее мнению, двое мужчин из заднего салона пользовались туалетом. Она не заметила, чтобы кто-нибудь держал в руках что-то, похожее на духовую трубку. Нет, ответила она Пуаро, она не видела осы в самолете.

Леди Хорбери отпустили. Ее сменила леди Венеция Керр.

Показания мисс Керр очень напоминали показания ее приятельницы. Венеция Энн Керр, адрес — Сассекс, Хорбери, Литтл-Пэддокс. Она возвращается с юга Франции. Насколько она помнит, покойную раньше никогда не видела. Ничего подозрительного во время полета не заметила. Да, она видела, как пассажиры в глубине салона отгоняли осу. Она полагает, один из них ее убил. Это случилось после того, как подали завтрак.

Мисс Керр удалилась.

— Мосье Пуаро, вас, кажется, очень интересует оса.

— Не столько интересует, сколько наводит на размышления.

— А на мой взгляд, все дело во французах! — сменил тему Джепп. — От этой Моризо их отделял только проход. Видок у них подозрительный, а чемодан обшарпанный и залеплен неважнецкими заморскими наклейками. Я бы не удивился, узнав, что они побывали на Борнео, или в Южной Америке, или где там еще. Конечно, нам ничего не известно о мотиве, но я надеюсь, мы получим нужные сведения из Парижа. Нам придется работать вместе с Сюртэ[15]. Это больше их дело, чем наше. Но, если хотите знать мое мнение, эти два уголовничка именно то, что нам нужно.

Глаза Пуаро блеснули.

— Конечно, то, что вы говорите, возможно, но кое в чем вы заблуждаетесь, друг мой. Эти два господина не уголовники и не головорезы. Они весьма именитые археологи.

— Ну да. Вы меня разыгрываете!

— Нисколько. Я их сразу узнал. Это мосье Арман Дюпон и его сын, мосье Жан Дюпон. Они недавно вернулись с очень интересных раскопок в Персии, неподалеку от Суз[16].

— Что-то не верится.

Джепп раскрыл один из паспортов.

— Сдаюсь, мосье Пуаро, — сказал он, — но согласитесь, с первого взгляда о них этого не скажешь, так ведь?

— Мировые знаменитости вообще редко с первого взгляда производят впечатление. Возьмите, к примеру, меня — moi, qui vous parle![17] — принимали за парикмахера!

— Что вы говорите! — ухмыльнулся Джепп. — Что ж, давайте взглянем на наших именитых археологов.

Мосье Дюпон-отец заявил, что не был знаком с умершей. Во время полета он не видел ничего, что происходило вокруг, так как обсуждал с сыном чрезвычайно интересную проблему. Он не покидал своего места. Да, осу он видел, она появилась в конце завтрака. Его сын раздавил ее.

Мосье Жан Дюпон подтвердил это. Он тоже ничего не видел. Оса мешала ему, и он раздавил ее. Какую проблему они обсуждали? Доисторическую керамику Ближнего Востока.

Следующим был мистер Кленси, которому досталось на орехи. По мнению инспектора Джеппа, мистер Кленси подозрительно много знал о духовых трубках и отравленных стрелах.

— У вас когда-нибудь была собственная духовая трубка?

— Гм… я… да… действительно, была.

— Неужели! — Инспектор Джепп прямо-таки уцепился за это признание.

Маленький мистер Кленси от волнения заговорил фальцетом:

— Вы должны… гм… понять меня правильно; у меня не было злого умысла. Я могу объяснить…

— Да, сэр, вероятно, вам придется объяснить.

— Вот, видите ли, я написал книгу, в которой убийство совершалось именно таким образом…

— Неужели! — угрожающе рявкнул инспектор.

— Все дело в отпечатках пальцев, — заспешил мистер Кленси, — вы должны меня понять. Мне необходимо было проиллюстрировать то, о чем я писал… то есть отпечатки пальцев… их расположение… их положение на духовой трубке, если вы меня правильно поняли… и когда я увидел эту штуку… на Черинг-Кросс-роуд… больше двух лет назад… я купил ее… мой друг-художник любезно нарисовал ее для меня… с отпечатками пальцев… чтобы проиллюстрировать мою мысль. Можете посмотреть это в книге «Тайна багрового лепестка»… и мой друг подтвердит.

— Вы сохранили духовую трубку?

— Да, да… думаю, что да… то есть, да, конечно.

— А где она сейчас?

— Ну, я полагаю, где-нибудь.

— Мистер Кленси, что вы имеете в виду, говоря «где-нибудь»?

— Я имею в виду… ну… где-нибудь… не могу точно сказать, где именно. Я… у меня дома такой беспорядок.

— Она, часом, не с вами?

— Разумеется, нет. Господи, да я не видел ее почти полгода.

Во взгляде инспектора Джеппа была холодная подозрительность; он продолжил допрос:

— Вы вставали со своего места в самолете?

— Нет, конечно же нет… по крайней мере… да, я вставал.

— Ах, вы вставали. И куда вы ходили?

— Я ходил взять из плаща расписание поездов на континенте. Мой плащ был у двери в конце салона вместе с пледами и чемоданами.

— Стало быть, вы прошли мимо покойной?

— Нет… то есть… пожалуй, да, наверное. Но задолго до того, как это могло случиться. Я только что выпил бульон.

На все следующие вопросы он отвечал «Нет». Мистер Кленси не заметил ничего подозрительного. Он был занят усовершенствованием своего трансевропейского алиби.

— Алиби? — зловеще переспросит инспектор.

Пуаро задал свой коронный вопрос об осе.

Да, мистер Кленси видел осу. Она кружилась вокруг него. Он боится ос. Когда это было? Сразу после того, как стюард принес ему кофе. Он отмахнулся от нее, и она улетела. Записав полное имя и адрес мистера Кленси, его отпустили; он ушел, явно испытывая облегчение.

— По-моему, довольно странный тип, — сказал Джепп. — У него действительно есть духовая трубка. А как он отвечал на вопросы? Прямо-таки трясся от страха!

— Это оттого, что вы разговаривали с ним чересчур сурово, мой добрый Джепп.

— Тому, кто говорит правду, бояться нечего, — строго произнес инспектор Скотленд-Ярда[18].

Пуаро посмотрел на него с состраданием.

— Поистине, я начинаю думать, что вы сами искренне дерите в это.

— Конечно, верю. Так оно и есть на самом деле. А теперь давайте Нормана Гейла.

Норман Гейл сообщил свой адрес: Масуэлл-Хилл, Шеперд-авеню, 14. По профессии он дантист. Возвращается из отпуска, который провел на побережье Франции в Ле-Пинэ. Провел день в Париже, изучая новые виды зубоврачебных инструментов.

Он никогда не встречал покойную, и во время полета ничего подозрительного не заметил, и вообще, он сидел лицом к переднему салону. Во время полета он один раз вставал со своего места — ходил в туалет. Оттуда он вернулся сразу на место и ни разу не приближался к хвостовой части салона. Никакой осы не заметил.

За ним следовал Джеймс Райдер. Он был раздражен и отвечал достаточно резко. Он возвращается из деловой поездки в Париж. Покойную не знал. Да, сидел непосредственно перед ней, но, чтобы ее видеть, ему надо было привстать и глядеть поверх спинки сиденья. Он ничего не слышал — ни вскрика, ни восклицания. Никто, кроме стюардов, не ходил по салону. Да, по другую сторону прохода сидели двое французов. Они разговаривали практически все время. Действительно, в конце завтрака тот, что моложе, убил осу. Нет, до этого осу он не замечал. Он не знает, как выглядит духовая трубка, никогда не видал, поэтому не может сказать, видел ли он ее во время полета…

В это мгновение в дверь постучали. Вошел констебль, тщетно пытаясь скрыть свое ликование.

— Сержант только что нашел это, сэр, — сказал он. — Решил, что вам это потребуется безотлагательно.

Он положил на стол предмет, завернутый в носовой платок, и осторожно развернул его.

— Отпечатков пальцев сержант не обнаружил, сэр, но все равно посоветовал мне быть поосторожнее.

На столе лежала настоящая духовая трубка туземной работы.

Джепп ахнул.

— Боже милостивый! Так, значит, это правда? Клянусь честью, не мог в это поверить.

Мистер Райдер с интересом взглянул на трубку.

— Так, значит, этим пользуются южноамериканцы? Читал о подобных вещах, но видеть не приходилось. Что ж, теперь я могу ответить на ваш вопрос. Я не заметил, чтобы в самолете кто-то вертел в руках что-то подобное.

— Где она была? — резко спросил Джепп.

— Засунута за сиденье, сэр.

— За какое?

— Номер девять.

— Очень забавно, — сказал Пуаро.

— Что тут забавного? — спросил Джепп.

— Только то, что номер девять — мое место.

— М-да, вам это, наверное, не очень приятно, — сказал мистер Райдер.

Джепп нахмурился.

— Благодарю вас, мистер Райдер, до свидания. Когда Райдер вышел, Джепп, ухмыляясь, повернулся к Пуаро.

— Так это ваша работа, старый шутник?

— Mon ami, — с достоинством возразил Пуаро, — если я убью кого-нибудь, то не отравленной стрелкой южноамериканских индейцев.

— Действительно, это дурной тон, — согласился Джепп. — Но, как видите, все же сработало.

— Да, здесь придется пошевелить мозгами.

— Кто бы это ни сделал, он чудовищно рисковал. Ей-богу, иначе и быть не может. Нет, этот парень, наверно, законченный маньяк. Кто у нас еще остался? Только одна девушка. Давайте поговорим с ней и покончим с опросом. Джейн Грей — прямо-таки героиня исторического романа.

— Очаровательная девушка, — сказал Пуаро.

— Да ну, старый греховодник? Стало быть, вы не все время спали?

— Весьма очаровательная — и все время очень нервничала, — сказал Пуаро.

— Нервничала? — живо откликнулся Джепп.

— О мой дорогой друг, когда девушка нервничает, это обычно подразумевает присутствие молодого человека — а не свершенное преступление.

— Ну ладно, допустим, вы правы. А вот и она. Джейн достаточно четко ответила на все заданные вопросы. Ее имя Джейн Грей, она работает в парикмахерском салоне мосье Антуана на Брутон-стрит. Ее домашний адрес: Лондон С35, Хэрроугейт-стрит, 10. Она возвращается в Англию из Ле-Пинэ.

— Ле-Пинэ… хм!

Дальнейшие расспросы вытащили на свет Божий историю о лотерейном билете.

— Надо бы запретить все эти лотереи, — проворчал Джепп.

— Да они чудесные! — возразила Джейн. — Разве вы сами никогда не ставили полкроны на лошадь?

Джепп сконфузился и покраснел.

Допрос продолжился. Джейн показали духовую трубку, она заявила, что никогда ее не видела. Она не была знакома с покойной, но заметила ее в Ле-Бурже.

— Почему вы обратили на нее внимание?

— Потому что она была ужасно некрасивая, — честно призналась Джейн.

Ничего более ценного услышать от нее не удалось, и ее отпустили.

Джеппу все не давала покоя духовая трубка.

— Это выше моего разумения, — сказал он. — Глупейший прием из гнуснейшего детективного романа вдруг взял и сработал! Что теперь остается искать? Человека, который путешествовал в тех краях, откуда эта вещица? И откуда она на самом деле? Придется искать эксперта. Это может быть и Малайя[19], и Южная Америка или Африка.

— В общем-то вы правы — да, — сказал Пуаро. — Но если вы приглядитесь повнимательнее, друг мой, вы заметите приклеенный к трубке маленький кусочек бумаги. На мой взгляд, это скорее всего — остаток ярлычка с ценой. Думаю, что данный экземпляр попал к нам не из самих джунглей, а из какого-нибудь антикварного магазина. Вероятно, это облегчит наши поиски. У меня один маленький вопрос.

— Валяйте.

— Вы делаете опись — опись вещей пассажиров?

— Ну, сейчас это не так уж необходимо, но сделать можно. Вам это очень нужно?

— Mais oui. Я озадачен, весьма озадачен. Если бы я нашел что-нибудь, что могло бы помочь…

Джепп не слушал его. Он рассматривал обрывок ярлычка.

— Кленси признался, что купил духовую трубку. Эти сочинители детективов… у них полиция вечно в дураках… и всю процедуру переврут. Ну, если бы я сказал своему шефу что-нибудь вроде того, что их инспектора говорят своему начальству, я бы вылетел со службы вверх тормашками. Безграмотные бумагомараки! Копаться в таких вот идиотских убийствах сочинители всякого вздора считают просто своим призванием.

Глава 4 Дознание

Коронерское следствие по делу о смерти Мари Моризо состоялось через четыре дня. Сенсационные обстоятельства гибели привлекли всеобщее внимание, так что зал суда был переполнен.

Первым свидетелем выступал высокий пожилой француз с седой бородой — мэтр Александр Тибо. Он говорил по-английски медленно, точно подбирая слова, с легчайшим акцентом, но достаточно образно.

После уточнения личности свидетеля коронер спросил:

— Вы видели тело покойной. Вы опознали его?

— Да. Это тело моей клиентки Мари Анжелики Моризо.

— Это имя значится в паспорте покойной. Была ли она известна публике под каким-либо другим именем?

— Да. Мадам Жизель.

Это вызвало бурное оживление в зале. Корреспонденты сидели с карандашами наготове. Коронер сказал:

— Сообщите нам, пожалуйста, кем именно была мадам Моризо — или мадам Жизель.

— Мадам Жизель, — я употребляю ее профессиональное имя, под которым она вела дела, — была одной из самых известных ростовщиц Парижа.

— По какому адресу она занималась своим делом?

— В доме номер три по Рю Жоллетт. Жила она там же.

— Как я понимаю, она довольно часто ездила в Англию. Она и здесь вела дела?

— Да. В Англии у нее была большая клиентура. Она хорошо известна в определенных кругах английского общества.

— Как бы вы охарактеризовали эти круги?

— Ее клиентами по большей части были представители высших классов и лица свободных профессий, для которых особенно важно избегать огласки.

— И она имела репутацию человека надежного?

— Да, в высшей степени.

— Находитесь ли вы в курсе всех, так сказать, деталей ее деловых операций?

— Нет. Я помогал ей как адвокат, но мадам Жизель была деловой женщиной столь высокого ранга, что могла сама позаботиться о своих операциях компетентнейшим образом. Весь контроль за ее деятельностью находился исключительно в ее собственных руках. Позволю себе заметить, она была женщиной весьма своеобразного характера и широко известной общественной фигурой.

— Что вы можете сказать о ее финансовом положении?

— Она была исключительно богатая женщина.

— Известно ли вам, имелись у нее враги?

— Это мне неизвестно.

После мэтра Тибо вызвали Генри Митчелла.

— Ваше имя Генри Чарлз Митчелл и вы живете в Уондсуорте, Шублек-Лейн, одиннадцать? — спросил коронер.

— Да, сэр.

— Вы служащий «Юниверсал Эйрлайнз Лимитед»?

— Да, сэр.

— Вы старший стюард воздушного лайнера «Прометей»?

— Да, сэр.

— Во вторник восемнадцатого вы дежурили на «Прометее» во время двенадцатичасового рейса Париж — Кройдон. Покойная летела этим рейсом. Видели ли вы ее когда-нибудь прежде?

— Да, сэр. Полгода назад я работал в утреннюю смену и раз или два видел ее на рейсах в восемь сорок пять.

— Вам было известно ее имя?

— Ну, оно стояло в списке пассажиров, сэр, но я, так сказать, специально его не отметил.

— Вам приходилось когда-нибудь слышать имя мадам Жизель?

— Нет, сэр.

— А теперь постарайтесь вспомнить и рассказать нам, что именно случилось в прошлый вторник во время этого рейса.

— Я разнес ленч, сэр, и обходил всех со счетами. Я подумал, что покойная уснула. Ну и решил, разбужу ее минут за пять до прибытия. А когда стал будить, обнаружил, что она мертва или в обмороке, я нашел среди пассажиров врача. Он сказал…

— Мы сегодня выслушаем показания доктора Брайанта. Взгляните, пожалуйста.

Митчелл осторожно взял протянутую ему духовую трубку.

— Вы когда-нибудь раньше видели это?

— Нет, сэр.

— Вы уверены, что не видели ее у кого-либо из пассажиров?

— Да, сэр.

— Альберт Дейвис.

Перед коронером предстал младший стюард.

— Вы Альберт Дейвис, проживающий в Кройдоне, Барком-стрит, двадцать три. Вы служащий «Юниверсал Эйрлайнз Лимитед»?

— Да, сэр.

— Вы были вторым стюардом на «Прометее» в прошлый вторник?

— Да, сэр.

— Как вы узнали о трагедии?

— Мистер Митчелл, сэр, сказал мне, что, кажется, с одной пассажиркой что-то случилось.

— Вы когда-нибудь видели это?

Дейвису передали духовую трубку.

— Нет, сэр.

— Вы не замечали ее в руках кого-нибудь из пассажиров?

— Нет, сэр.

— Произошло ли во время полета что-либо такое, что, по вашему мнению, могло бы пролить свет на случившееся?

— Нет, сэр.

— Хорошо. Вы свободны.

— Доктор Роджер Брайант.

Доктор Брайант сообщил свое полное имя и адрес и отрекомендовался как специалист по болезням уха, горла, носа.

— Доктор Брайант, опишите, пожалуйста, по возможности точно, что именно произошло во вторник восемнадцатого.

— Перед самым прибытием в Кройдон ко мне подошел старший стюард. Он спросил, не врач ли я. Когда я ответил, да, врач, он сказал, что одной пассажирке стало плохо. Я поднялся и пошел за ним. Женщина, о которой шла речь, лежала, откинувшись в своем кресле. Она уже была мертва какое-то время.

— Сколько, по-вашему, прошло с момента смерти?

— Я бы сказал, по меньшей мере полчаса. По моему заключению — где-то между получасом и часом.

— У вас не возникло какого-либо предположения относительно причины смерти?

— Нет. Без тщательного осмотра сказать ничего нельзя.

— Но вы заметили след укола на шее?

— Да.

— Благодарю вас… Доктор Джеймс Уистлер.

Доктор Уистлер был тощий маленький человечек.

— Вы полицейский врач этого района?

— Да.

— Прошу вас рассказать о случившемся.

— В прошлый вторник, восемнадцатого числа, в начале четвертого я получил вызов на Кройдонский аэродром. Там мне показали тело женщины средних лет, лежащее в кресле авиалайнера «Прометей». Она была мертва, смерть, на мой взгляд, произошла примерно за час до этого. Я заметил на шее у нее след укола — прямо на яремной вене. Этот след мог быть оставлен как жалом пчелы, так и шипом, который мне показали. Тело перевезли в морг, где я смог произвести тщательный осмотр.

— К каким выводам вы пришли?

— Я пришел к заключению, что причиной смерти было попадание в кровеносную систему сильнодействующего токсина. Смерть произошла в результате паралича сердца и была практически мгновенной.

— Вы можете сказать, что это был за токсин?

— Такого я никогда не встречал.

Ловившие каждое его слово репортеры записали: «Неизвестный яд».

— Благодарю вас… Мистер Генри Винтерспун.

Мистер Винтерспун был крупный мужчина с приятным несколько мечтательным выражением лица. Эдакий добродушный, но недалекий малый. Все были просто поражены, услышав, что это — главный правительственный эксперт и знаток редких ядов.

Коронер приподнял смертоносный шип и спросил, узнает ли его мистер Винтерспун.

— Узнаю. Его присылали мне на анализ.

— Вы сообщите нам результат анализа?

— Конечно. Должен заметить, что первоначально острие было погружено в кураре — средство для отравления стрел, применяемое некоторыми племенами.

Репортеры радостно застрочили в блокнотах.

— Стало быть, вы полагаете, что смерть была вызвана кураре?

— О нет, — сказал мистер Винтерспун. — На острие этого яда почти не осталось — его доза ничтожна. Результаты анализа показывают, что недавно острие было погружено в яд Dyspholidus Typus, более известный как бумсленг или древесная змея.

— Бумсленг? Что такое бумсленг?

— Это южноафриканская змея — одна из самых ядовитых и опасных в природе. Действие ее яда на человека неизвестно, но вы сможете составить себе некоторое представление о его убийственной силе, если я скажу вам, что при инъекции этого яда гиене та погибает прежде, чем удается извлечь иглу. Шакал умирает сразу, словно от точного выстрела. Яд вызывает мгновенное внутреннее кровоизлияние и одновременный паралич сердца.

Газетчики застрочили: «Необыкновенная история. Змеиный яд в воздушной драме. Более сильный, чем яд кобры».

— Вы когда-нибудь слышали, чтобы этот яд применялся с целью преднамеренного отравления?

— Никогда. Это чрезвычайно интересно.

— Благодарю вас, мистер Винтерспун.

Сержант-детектив Уилсон присягнул, что обнаружил духовую трубку за сиденьем одного из кресел. Отпечатков пальцев на ней не было. С духовой трубкой был проведен эксперимент. То, что можно назвать ее дальнобойностью, составляет чуть менее десяти ярдов[20].

— Мосье Эркюль Пуаро.

Слушатели оживились, однако показания мосье Пуаро были очень скупы. Он не заметил ничего необычного. Да, это он нашел шип на полу самолета. Шип находился именно там, куда мог выпасть из шеи покойной.

— Графиня Хорбери.

«Супруга пэра[21] дает показания о загадочном убийстве в воздухе», — написали газетчики, некоторые добавили: «от Змеиного Яда».

Репортеры женских газет не упускали подробностей: «На леди Хорбери шляпка по самой последней моде и черно-бурая лиса», или: «одна из шикарнейших женщин в городе, леди Хорбери предпочла появиться в черном и в новой модной шляпке», или: «Леди Хорбери, до замужества мисс Сесили Бленд, была одета в черное и шляпку оригинального фасона…»

Все с удовольствием смотрели на шикарную молодую красавицу, хотя произнесла она всего несколько слов. Она ничего не заметила; она никогда прежде не видела покойную.

Ее сменила Венеция Керр, тут волнения в зале было куда меньше.

Неутомимые поставщики новостей для женщин писали: «Дочь лорда Коттсмора появилась в элегантном жакете и юбке, на шее у нее был модный галстук…» — и тут же прибавили броскую фразу: «Светские женщины на предварительном дознании».

— Джеймс Райдер.

— Вы Джеймс Белл Райдер, и ваш адрес: Лондон, Северо-Запад, Блейнберри-авеню, семнадцать.

— Да.

— Ваша профессия или род деятельности?

— Я управляющий компанией «Эллис-Вейл-Цемент».

— Осмотрите, пожалуйста, эту духовую трубку. — Пауза. — Вы видели ее когда-нибудь раньше?

— Нет.

— Вы не видели ничего похожего в руках какого-либо пассажира «Прометея»?

— Нет.

— Вы сидели на месте номер четыре, непосредственно перед покойной?

— Ну и что?

— Прошу вас не говорить таким тоном. Вы сидели на месте номер четыре. С этого места вы видели практически всех в салоне.

— Нет, не видел. Не видел никого с моей стороны. У кресел высокие спинки.

— Но если бы кто-то вышел в проход и нацелил духовую трубку на покойную — вы бы его увидели?

— Конечно.

— И вы ничего такого не видели?

— Нет.

— Кто-нибудь из сидевших перед вами вставал со своего места?

— Ну, мужчина, сидевший через два места от меня, вставал и ходил в туалет.

— То есть удалялся как от вас, так и от покойной?

— Да.

— Возвращаясь, он прошел мимо вас?

— Нет, он прямо сел в свое кресло.

— Было у него что-нибудь в руках?

— Ничего не было.

— Вы в этом уверены?

— Вполне.

— Кто-нибудь еще вставал с места?

— Человек, сидевший передо мной. Он ходил в противоположную сторону, мимо меня в конец салона.

— Я протестую, — взвизгнул мистер Кленси, вскакивая с места. — Это было раньше — много раньше — примерно в час.

— Сядьте, пожалуйста, — сказал коронер. — Вскоре вас выслушают. Продолжайте, мистер Райдер. Вы не заметили, у этого джентльмена было что-нибудь в руках?

— Кажется, авторучка. Вернулся он с оранжевой книгой.

— Он единственный, кто проходил вглубь салона мимо вас? Вы сами вставали с места?

— Да, я ходил в туалет — и в руках у меня не было никакой духовой трубки.

— Вы избрали в высшей степени неуместный тон. Вы свободны.

Мистер Норман Гейл, зубной врач, на все вопросы ответил отрицательно. Его сменил негодующий мистер Кленси.

Мистер Кленси был знаменитостью куда меньшего калибра, чем светские дамы.

«Автор детективных романов дает показания. Известный писатель признал, что купил смертоносное оружие. Сенсация в суде».

Слово «сенсация» было написано, пожалуй, преждевременно.

— Да, сэр, — пронзительно произнес мистер Кленси. — Я действительно купил духовую трубку, более того, я принес ее сюда. Я решительно протестую против утверждения, что духовая трубка, с помощью которой было совершено преступление, — это моя духовая трубка. Вот моя духовая трубка.

И он торжественно поднес коронеру свою духовую трубку.

«Вторая духовая трубка в суде», — отметили репортеры.

Коронер был суров с мистером Кленси. Он заметил ему, что он обязан способствовать правосудию, а не опровергать воображаемые обвинения против себя. Затем его попросили изложить все, что он видел на «Прометее», — результат был ничтожен. Мистер Кленси с ненужными подробностями объяснил, как он был озадачен причудами железнодорожных служб на континенте и необходимостью исчислять время в двадцати четырех часах[22]. Поэтому он решительно ничего не видел из происходившего в самолете. Мистер Кленси не заметил бы, даже если все пассажиры вдруг стали стрелять друг в друга ядовитыми стрелами из духовых трубок.

Мисс Джейн Грей, ассистентка парикмахера, не вызвала у журналистов ни малейшего интереса.

Затем последовали два француза.

Мосье Арман Дюпон показал, что он летел в Лондон делать доклад в Королевском азиатском обществе. Он и его сын были увлечены профессиональным разговором и видели мало из того, что творится вокруг. Он ни разу не взглянул на покойную, пока ее смерть не была обнаружена и пассажиры не заволновались.

— Вы знали в лицо мадам Моризо или мадам Жизель?

— Нет, мосье, я никогда ее не видал.

— Но она ведь очень известная фигура в Париже.

— Не для меня. — Старый мосье Дюпон пожал плечами. — Надо сказать, в последнее время я редко бываю в Париже.

— Насколько я знаю, вы недавно вернулись с Востока?

— Да, мосье, — из Персии.

— Вы с сыном много путешествовали по нехоженым тропам?

— Pardon?

— Вы бывали в диких краях?

— Да-да.

— Вам когда-либо встречалось племя, которое отравляет стрелы змеиным ядом?

Это пришлось перевести, и когда мосье Дюпон понял вопрос, он решительно покачал головой.

— Никогда. Никогда я не сталкивался с подобными вещами.

Дюпон-младший повторил показания отца. Он ничего не заметил. Он сначала подумал, что покойную ужалила оса, потому что перед этим она кружила над ним самим, и он в конце концов раздавил ее.

Дюпоны были последними свидетелями.

Коронер откашлялся и обратился к присяжным.

Он сказал, что это, без сомнения, самое поразительное и невероятное дело, которое ему приходилось разбирать в суде. Женщину убили — самоубийство или несчастный случай исключаются, — женщину убили в самолете, в небольшом замкнутом пространстве. Посему не может быть и речи о том, что преступление совершил посторонний. По логике вещей, кто-то из свидетелей, которых они заслушали этим утром, — убийца или убийцы. Это ужасное обстоятельство, но от него никуда не уйти. Кто-то из дававших показания отчаянно и беззастенчиво лгал.

Преступление совершено с беспрецедентной дерзостью. На глазах у десяти — а если считать стюардов, то и двенадцати — свидетелей убийца поднес духовую трубку к губам и послал смертоносный снаряд — и никто не обратил на него внимания. Откровенно говоря, это выглядит неправдоподобно, но есть неопровержимые свидетельства — сама духовая трубка, найденная на полу, след укола на шее покойной и заключение медицинской экспертизы. И как бы то ни было, дело обстоит именно таким образом.

Поскольку показаний против какого-либо определенного лица не имеется, он может лишь порекомендовать присяжным вынести вердикт[23], обвиняющий в убийстве неизвестное лицо или лица. Все присутствующие отрицали факт знакомства с покойной. Полиция установит, кто и при каких обстоятельствах был с ней знаком. В отсутствие какого-либо мотива преступления он может лишь посоветовать вынести только что предложенное им решение. Пусть господа присяжные обдумают эту формулировку.

Широколицый присяжный с подозрительными глазками, тяжело дыша, подался вперед:

— Можно задать вопрос, сэр?

— Конечно.

— Вы говорили, что трубку нашли под сиденьем? Чье это было место?

Коронер посмотрел в записи. Сержант Уилсон подошел к нему и прошептал:

— Гм, да. Это место, номер девять, занимал мосье Эркюль Пуаро. Мосье Пуаро, надо сказать, очень известный и уважаемый частный сыщик, который… э-э, несколько раз сотрудничал со Скотленд-Ярдом.

Широколицый мужчина перевел взгляд на мосье Эркюля Пуаро и с неодобрением остановил его на длинных усах маленького бельгийца.

«Иностранцы, — говорили глаза широколицего мужчины, — нельзя доверять иностранцам, даже если они рука об руку с полицией».

Вслух он сказал:

— Это тот самый мистер Пуаро, который нашел отравленный дротик, так?

Присяжные удалились. Через пять минут они вернулись, и старшина вручил коронеру лист бумаги.

— Что это значит? — Коронер нахмурился. — Вздор, я не могу принять такой вердикт.

Через несколько минут он получил исправленный вердикт: «Мы считаем, что покойная скончалась от яда. По показаниям не представляется возможным выяснить, кем именно был применен яд».

Глава 5 После дознания

Когда после оглашения вердикта Джейн выходила из суда, она обнаружила рядом с собой Нормана Гейла.

— Хотел бы я знать, что было написано на бумажке, которую коронер так решительно отверг, — сказал он.

— Думаю, что могу открыть это вам, — послышался голос сзади.

Они оглянулись и увидели искрящиеся глаза мосье Эркюля Пуаро.

— Сначала в преднамеренном убийстве обвинили меня, — проговорил маленький усатый человечек.

— Ну что вы… — воскликнула Джейн.

Пуаро весело закивал головой.

— Mais oui. Когда я выходил, я слышал, как один человек сказал другому: «Этот маленький иностранец — помяни мое слово, это он у б и л!» Присяжные думали то же самое.

Джейн не знала, посочувствовать или рассмеяться. Когда она рассмеялась, Пуаро улыбнулся в ответ.

— Но теперь вы понимаете, что я просто вынужден за это взяться, чтобы снять с себя подозрения, — проговорил он и удалился с поклоном.

Джейн и Норман поглядели ему вслед.

— Невероятно чудной экземпляр, — сказал Гейл. — Называет себя сыщиком. Не представляю себе, какого рода сыском он способен заняться. Любой преступник учует его за милю. Не представляю себе, как он может замаскироваться.

— У вас ужасно старомодные понятия о сыщиках, — сказала Джейн. — Все эти накладные бороды давно устарели. В наши дни сыщики сидят на месте и обдумывают дело, стараясь вникнуть в психологию преступника.

— То есть экономят силы.

— Физические — пожалуй; но конечно же нужен холодный ясный ум.

— Понятно. Горячий и затуманенный не подойдет.

Оба они рассмеялись.

— Послушайте, — начал Гейл. Щеки его слегка порозовели, и он торопливо проговорил: — Вы не возражали бы — я хочу сказать, это было бы ужасно мило с вашей стороны — уже несколько поздно, но как насчет того, чтобы нам выпить чаю? Мне кажется, товарищи по несчастью, и…

Он остановился. А про себя подумал:

«Что с тобой, болван? Ты что, не можешь, не запинаясь, не краснея и не изображая полного идиота, пригласить девушку на чашку чаю? Что она о тебе подумает?»

Замешательство Гейла только подчеркнуло хладнокровие и самообладание Джейн.

— Большое спасибо, — ответила она. — Я с удовольствием выпью чаю.

Они разыскали кафе, где мрачная, надменная официантка с сомнением выслушала их заказ, словно желая сказать: «Не судите меня, если будете разочарованы. Это только говорится, что у нас подают чай, но сама я об этом слыхом не слыхала».

В кафе было почти безлюдно. Это как бы подчеркивало интимность чаепития вдвоем. Джейн сняла перчатки и поглядела на своего спутника. Он привлекателен — голубые глаза и улыбка. К тому же он просто приятен.

— Темная история, верно? Это убийство, — торопливо заговорил Гейл. Он до сих пор не мог отделаться от нелепого замешательства.

— Вот уж точно, — откликнулась Джейн. — Меня она беспокоит — из-за моей работы. Не знаю, как там воспримут.

— М-да. Я об этом не подумал.

— Антуан, может, захочет избавиться от служащей, которая замешана в истории с убийством, да еще к тому же давала показания в суде.

— Люди странные существа, — задумчиво произнес Гейл. — А жизнь такая… такая несправедливая. Ведь это же не ваша вина… — Он сердито нахмурился. — Это отвратительно!

— Ну, пока ничего не случилось, — напомнила ему Джейн. — Зачем раньше времени сердиться и тревожиться из-за чего-то, в конце концов, Антуана можно будет понять. А вдруг это я ее убила. Говорят, стоит один раз кого-то убить, то потом уже не остановишься. Ну кому будет приятно, когда его причесывает такая вот особа.

— Достаточно только взглянуть на вас, и сразу станет ясно, что вы не в состоянии никого убить, — серьезно проговорил Норман.

— Ну не скажите, — возразила Джейн. — Иногда мне ужасно хочется убить кое-кого из моих дам — если бы только я была уверена в своей безнаказанности! В особенности одну — каркает, как ворона, и ничем ей не угодишь. Я даже иногда думаю, что убить ее — доброе дело, а вовсе не злодеяние. Правда-правда. Так что видите, какие у меня преступные мысли.

— Ну, так или иначе, в данном убийстве вы неповинны, — сказал Гейл. — Уж в этом я могу поклясться.

— А я могу поклясться, что неповинны вы, — ответила Джейн. — Но это не поможет, если ваши пациенты решат иначе.

— Мои пациенты, да… — Гейл задумался. — Вероятно, вы правы — я всерьез об этом не думал. Лечиться у зубного врача, который, может быть, маньяк-убийца, — и впрямь не слишком заманчивая перспектива.

И неожиданно, с чувством, он прибавил:

— Послушайте, вас не шокирует, что я — зубной врач?

Джейн подняла брови.

— Меня? Шокирует?

— Я хочу сказать, что в зубном враче всегда есть что-то комичное. В общем, это не слишком романтичная профессия. Вот к терапевту все относятся с почтением.

— Не унывайте, — утешила его Джейн. — Зубной врач, без сомнения, на ступеньку выше помощницы парикмахера.

Они рассмеялись.

— Чувствую, мы будем друзьями, — сказал Гейл. — Как по-вашему?

— Думаю, что будем.

— Может быть, как-нибудь вечером вы поужинаете со мной, а потом мы сходим на спектакль.

— Спасибо, я не против.

Помолчав, Гейл спросил:

— Как вам понравилось в Ле-Пинэ?

— Там было восхитительно.

— Вы приезжали туда раньше?

— Нет, видите ли…

В приступе откровенности Джейн поведала историю с выигрышем в лотерею. Они сошлись на том, что лотереи романтичны и необходимы и осудили английское правительство, которое смотрит на них с подозрением.

Их беседу прервал молодой человек в коричневом костюме, который уже несколько минут слонялся поблизости.

Он поднял шляпу и довольно развязно обратился к Джейн.

— Мисс Джейн Грей? — осведомился он.

— Да.

— Я из газеты «Уикли Хаул», мисс Грей. Не могли бы вы написать нам коротенькую статейку о загадочной смерти в воздухе? Так сказать, впечатления пассажирки.

— Нет, нет, благодарю вас.

— Смелее, мисс Грей! Мы хорошо заплатим.

— Сколько? — спросила Джейн.

— Пятьдесят фунтов — гм, пожалуй, даже побольше. Скажем, шестьдесят.

— Нет, — ответила Джейн. — Я не смогу. Я не знаю, о чем писать.

— Это ничего, — с готовностью проговорил молодой человек. — Знаете ли, вам на самом деле ничего не придется писать. Один из наших ребят задаст вам парочку наводящих вопросов и состряпает все что надо. Так что практически вам ничего не нужно делать.

— Все равно, я не хочу, — сказала Джейн.

— А как насчет сотни фунтов? Послушайте, я правда заплачу вам сотню, и вы еще дадите нам свою фотографию.

— Нет, — сказала Джейн. — Мне это не подходит.

— Так что можете убираться, — сказал Норман Гейл. — Мисс Грей хочет, чтобы ее оставили в покое.

— Вы ведь мистер Гейл? — с надеждой обратился к нему молодой человек. — Послушайте, мистер Гейл, если мисс Грей слишком щепетильна, почему бы вам не заработать, а? Пятьсот слов. И мы заплатим вам столько, сколько я предлагал мисс Грей. А это очень хорошие условия, потому что рассказ женщины об убийстве другой женщины в газете ценится выше. Я даю вам хороший шанс.

— Не нужно. Я не напишу вам ни слова.

— Помимо денег, это хорошая реклама. Многообещающий молодой врач — перед вами блестящая карьера — все ваши пациенты прочтут это.

— Это то, чего я больше всего боюсь, — сказал Норман Гейл.

— Ну, в наши дни никуда без рекламы.

— Возможно. Все дело в том, какого сорта эта реклама. Надеюсь, что хоть кто-то из моих пациентов не читает газет и не узнает, что я замешан в деле об убийстве. Итак, вы получили ответ от нас обоих. Вы уйдете сами, или мне вас вышвырнуть?

— Пожалуйста, не беспокойтесь, — ответил молодой человек, нисколько не встревоженный этой угрозой. — До свидания, позвоните мне в газету, если передумаете. Вот моя карточка.

Он бодро вышел из кафе, мысленно прикидывая: «Не так плохо. Вышло вполне приличное интервью».

И в следующем номере «Уикли Хаул» на первой полосе появилась колонка с мнениями двух свидетелей «Загадочного убийства в воздухе». Мисс Джейн Грей заявила, что она слишком потрясена, чтобы обсуждать происшедшее. Для нее это был ужасный удар, и ей страшно даже думать об этом. Мистер Норман Гейл подробно рассуждал о том, как эти события могут повлиять на карьеру врача, даже если он ни в чем не виновен. Мистер Гейл с чувством юмора выразил надежду, что хоть некоторые его пациентки читают исключительно колонку светской хроники, так что, садясь в его зубоврачебное кресло, не заподозрят ничего худого.

Когда молодой человек удалился, Джейн сказала:

— Интересно, почему он не обратился к более значительным персонам?

— Очевидно, это сделают люди поважнее, — мрачно ответил Гейл. — Очевидно, он уже пробовал и получил отказ.

Пару минут он сидел нахмурившись, а потом сказал:

— Джейн (я буду звать вас Джейн. Вы не возражаете?), Джейн, кто, по-вашему, убил эту мадам Жизель?

— Понятия не имею.

— Но вы думали об этом? Всерьез думали об этом?

— Да нет, пожалуй, нет. Я думала о себе в этой ситуации и немного тревожилась. О том, кто именно это сделал, я не думала и до сих пор, пожалуй, даже не осознавала, что это наверняка один из нас.

— Да, коронер прямо так и сказал. Я знаю, что я не делал этого, и я знаю, что вы не делали этого, потому что… ну, потому что почти все время я наблюдал за вами.

— Да, — согласилась Джейн. — Я знаю, что вы не делали этого — по той же причине. И конечно, я знаю, что я сама не делала. Так что это должен быть кто-то другой; но я не могу даже вообразить кто… Не имею ни малейшего представления. А вы?

— Нет.

Норман Гейл погрузился в раздумья. Казалось, он пытается решить какую-то головоломку. Джейн продолжала:

— Да и какие у нас вообще могут быть идеи на этот счет. Мы же ничего не видели — по крайней мере, я. А вы?

Гейл покачал головой.

— Абсолютно.

— Это до ужаса странно. Прямо скажем, вы и не могли ничего видеть, потому что сидели спиной. Но я-то могла. Я как раз сидела у прохода и смотрела в ту сторону. А значит… я непременно должна была…

Джейн умолкла и залилась краской. Она вспомнила, что взгляд ее почти все время был прикован к ярко-голубому пуловеру, а мысли — сосредоточены в основном на обладателе этого ярко-голубого пуловера.

«Хотел бы я знать, отчего она так краснеет, — думал Норман Гейл. — Она восхитительна… Я женюсь на ней… Да, женюсь… Но не стоит заглядывать слишком далеко. Чтобы видеть ее регулярно, надо придумать хороший повод. Эта история с убийством, пожалуй, подойдет… Кроме того, и в самом деле надо что-то предпринять — этот молокосос-репортеришка с его россказнями…»

Вслух он сказал:

— Ну давайте хорошенько поразмыслим. Кто убил ее? Переберем всех, кто был в самолете. Стюарды?

— Нет, — сказала Джейн.

— Согласен. Дама в нашем ряду?

— Не могу представить себе, чтобы такая женщина, как леди Хорбери, кого-то убила. А разговаривавшая с ней мисс Керр для этого слишком помещица. Ей и подавно не решиться на такое.

— Это точно. Она всего-навсего хозяйка борзых, которую терпеть не могут соседи, верно? Думаю, вы не слишком ошибаетесь, Джейн. Затем идут усы, но, по мнению присяжных, он самая подозрительная личность, что полностью его обеляет. Врач? Тоже маловероятно.

— Если бы он задумал убить, то применил бы что-нибудь не столь заметное, и его никто никогда бы не заподозрил.

— Да-а, — с сомнением протянул Норман. — Эти яды без вкуса и запаха, конечно, очень удобны, только я как-то сомневаюсь в их существовании. А что скажете о человечке, который признался, что у него есть духовая трубка?

— Это довольно подозрительно. Но на вид он такой милый, да и зачем бы ему тогда объявлять о своей духовой трубке? Так что и он, пожалуй, едва ли.

— Затем Джеймсон — или как его там? Райдер?

— Да, он годится.

— А эти французы?

— О, эти самые подходящие. Они путешествовали по странным местам. И конечно, у них может быть причина, о которой мы и не догадываемся. Мне показалось, что молодой был очень расстроен и озабочен.

— Я думаю, вы тоже были бы очень озабочены, если бы совершили убийство, — мрачно произнес Норман Гейл.

— А впрочем, он, по-моему, симпатичный, — сказала Джейн, — и старик отец тоже, по-видимому, милый человек, надеюсь, что это не они.

— Да, недалеко же мы продвинулись, — сказал Норман Гейл.

— Не понимаю, как мы вообще можем куда-то продвинуться, почти ничего не зная об убитой старухе? Были ли у нее враги, кто наследник… Мало ли еще что!

— По-вашему, наш разговор пустая болтовня? — задумчиво проговорил Норман Гейл.

— А по-вашему что? — холодно ответила Джейн.

— Это не вполне так. — Гейл помолчал и затем медленно продолжил: — У меня такое чувство, что это не так уж бессмысленно…

Джейн вопросительно взглянула на него.

— Убийство касается не только жертвы и виновного, — сказал Норман Гейл. — Оно также влияет на жизнь невиновных. Мы с вами невиновны, но тень убийства коснулась нас. Мы не знаем, как эта тень повлияет на нашу жизнь.

Джейн отнюдь не была паникершей и размазней, но и она неожиданно поежилась.

— Не надо, — проговорила она. — Вы меня пугаете.

— Я сам немножко испуган, — сказал Гейл.

Глава 6 Совещание

Эркюль Пуаро вернулся к своему приятелю. Инспектор Джепп ухмыльнулся.

— Привет, старина, — сказал он. — Вы были на волосок от того, чтобы угодить в камеру.

— Боюсь, что подобный инцидент бросил бы тень на мою репутацию, — серьезно проговорил Пуаро.

— Ну, — Джепп опять ухмыльнулся, — сыщики тоже иногда оказываются преступниками — в романах.

К ним подошел худой высокий господин с умным унылым лицом.

— Мосье Фурнье из Сюртэ, — представил его Джепп. — Он прибыл к нам на помощь.

— Если не ошибаюсь, мосье Пуаро, я имел удовольствие познакомиться с вами несколько лет назад, — с поклоном сказал Фурнье, пожимая протянутую руку. — Я также наслышан о вас от мосье Жиро.

Тень улыбки скользнула по его губам. И мосье Пуаро, хорошо представляя себе, что мог сказать о нем мосье Жиро (которого сам он пренебрежительно звал не иначе как «гончий пес»), позволил себе слегка улыбнуться в ответ.

— Джентльмены, — сказал он, — я приглашаю вас обоих поужинать у меня. Я уже пригласил мэтра Тибо. Конечно, если вы и мой друг Джепп не возражаете против сотрудничества со мной.

— Да не петушитесь, старина. — Джепп дружески хлопнул его по спине. — Вы тут с нами на равных.

— Вы оказываете нам честь, — церемонно пробормотал француз.

— Видите ли, — объяснил Пуаро, — как я только что говорил одной весьма очаровательной юной даме, я спешу обелить свою репутацию.

— Ну да, присяжным явно не понравилась ваша внешность, — снова ухмыльнулся Джепп. — Это самая удачная шутка, какую я слышал за многие годы.

По общему уговору, во время великолепной трапезы, которую маленький бельгиец устроил для своих коллег, ни слова не было произнесено о деле.

— Выходит, и в Англии можно хорошо поесть, — удовлетворенно пробурчал Фурнье, деликатно орудуя предусмотрительно приготовленной зубочисткой.

— Ужин был великолепен, мосье Пуаро, — сказал Тибо.

— Малость по-французски затейливо, но чертовски здорово, — произнес Джепп.

— Еда не должна ложиться камнем на estomac, — пояснил Пуаро. — Она не должна парализовать мысль.

— Не могу сказать, чтобы мой желудок когда-нибудь мне мешал, — сказал Джепп. — Но спорить не буду. Что ж, перейдем к делу. Я знаю, что сегодня у мосье Тибо загруженный вечер, поэтому предлагаю для начала задать ему все интересующие нас вопросы.

— К вашим услугам, джентльмены. Конечно же, здесь я могу говорить свободнее, чем перед коронером. До дознания я обменялся несколькими словами с инспектором Джеппом, и он предложил политику умолчания — только необходимые факты без комментариев.

— Совершенно верно, — подтвердил Джепп. — Незачем сразу выворачиваться наизнанку. А теперь давайте выслушаем все, что вы можете рассказать об этой Жизели.

— По правде говоря, я знаю очень немногое. Я знаю о ней только то, что известно всем. О ее частной жизни мне почти ничего не известно. Возможно, мосье Фурнье сможет рассказать вам больше, чем я. Но вот что я вам скажу: мадам Жизель была, что называется, личностью. Единственной в своем роде. О ее прошлом у нас ничего нет. Мне кажется, что в молодости она была очень привлекательна. Полагаю, что ее красоту погубила оспа. Она была — это мое личное впечатление — женщиной, которая любит власть; и она имела власть. Она была деловой женщиной в истинном смысле этого слова — из тех расчетливых француженок, которые никогда не позволяют чувствам влиять на интересы дела; но, кроме того, она имела безукоризненную репутацию — в своем кругу.

Ища подтверждения своим словам, он взглянул на Фурнье.

— Да, — сказал тот, наклонив унылую темную голову. — Она была честной — согласно своим понятиям. И все же закон мог бы привлечь ее к ответу, если бы только были доказательства; но это… — Он грустно пожал плечами. — Зная человеческую натуру, об этом не приходится и мечтать.

— Что вы имеете в виду?

— Chantage!

— Шантаж? — повторил Джепп.

— Да, шантаж особого, необычного рода. Обыкновением мадам Жизель было одалживать деньги под то, что в вашей стране, кажется, называется «долговой распиской». Она держала в тайне как суммы, которые давала в долг, так и способы получения долгов; но я должен сказать вам, у нее были свои особые способы заставить клиента платить.

Заинтересованный Пуаро подался к нему.

— Как сказал сегодня мэтр Тибо, клиентами мадам Жизели являлись представители высших классов и лица свободных профессий. Эти люди особенно чувствительны к общественному мнению. У мадам Жизели была своя собственная разведка… Она имела обыкновение, прежде чем ссудить деньги (я имею в виду крупную сумму), собрать о клиенте как можно больше данных; а ее система, надо сказать, работала без малейших сбоев. Я повторю то, что тут только что сказал наш друг: согласно своим понятиям, мадам Жизель была безупречно честной. Она никогда не подводила тех, кто не подводил ее. Я искренне верю, что она никогда не использовала своих тайных сведений для получения денег, не причитающихся ей.

— Вы хотите сказать, что эти тайные сведения были для нее формой страховки? — спросил мосье Пуаро.

— Совершенно верно; но, используя их в своих целях, она была совершенно беспощадна и глуха к любым проявлениям чувств, и вот что я скажу вам, джентльмены: ее система работала! Очень, очень редко ей приходилось списывать безнадежный долг. Люди, занимающие видное положение, примут самые отчаянные меры, чтобы добыть деньги и избежать публичного скандала. Как я сказал, мы знали о ее деятельности, но что касается судебного преследования… — Он пожал плечами. — Это более сложный вопрос. Человеческая натура есть человеческая натура.

— А что было, если ей порой приходилось, как вы говорили, списывать безнадежный долг — что тогда?

— Тогда информация, которой она располагала, предавалась огласке или направлялась к заинтересованному лицу, — медленно проговорил Фурнье.

После минутного молчания Пуаро спросил:

— Это приносило ей финансовую выгоду?

— Нет, — ответил Фурнье, — в прямом смысле, нет.

— А косвенно?

— Косвенно — заставляло других платить, так? — сказал Джепп.

— Совершенно верно, — откликнулся Фурнье. — Это было, что называется, моральное воздействие.

— Я бы сказал, аморальное. — Джепп задумчиво потер нос. — Что ж, открывается хорошенькая цепочка мотивов убийства — весьма хорошенькая. Затем — один вопрос: кому перейдут ее деньги? Вы не могли бы нам в этом помочь? — обратился он к Тибо.

— Существует дочь, — ответил адвокат. — Она не жила с матерью — более того, я полагаю, мать не видела ее с раннего детства. Но много лет назад она составила завещание, по которому все, за исключением небольшой суммы, предназначенной служанке, отписано ее дочери Анни Моризо. Насколько мне известно, завещание она не переписывала.

— А ее состояние велико? — спросил Пуаро.

Адвокат пожал плечами:

— Примерно восемь-девять миллионов франков.

Пуаро чуть не присвистнул.

— Гляди на нее, кто бы подумал? — сказал Джепп. — Погодите, какой сейчас курс… это… Господи, да это же больше ста тысяч фунтов. М-да!

— Мадемуазель Анни Моризо будет очень богатой молодой дамой, — сказал Пуаро.

— Хорошо еще, что ее не было на борту, — сухо заметил Джепп. — Уж ее-то сразу бы заподозрили в том, что это она пришила мамочку, чтобы заграбастать денежки. Сколько ей может быть лет?

— Точно сказать не могу. Полагаю, двадцать четыре — двадцать пять.

— Что ж, ее как будто ничто не связывает с преступлением. Попробуем идти от шантажа. Все пассажиры утверждают, что не знакомы с мадам Жизель. Один из них лжет. И нам надо установить, кто именно. Нам не мешало бы хорошенько порыться в ее бумагах — что скажете, Фурнье?

— Друг мой, — ответил Фурнье, — как только я узнал об убийстве, сразу после телефонного разговора со Скотленд-Ярдом, я отправился к ней домой. Она хранила документы в сейфе. Так вот, все было уже сожжено.

— Сожжено? Кем? Зачем?

— У мадам Жизели была доверенная служанка Элиза. Элиза имела указания на случай, если что-либо произойдет с ее хозяйкой, открыть сейф (она знала комбинацию) и сжечь содержимое.

— Ну! Это поразительно! — выговорил потрясенный Джепп.

— Видите ли, мадам Жизель соблюдала свой кодекс чести, — сказал Фурнье. — Она никогда не подводила тех, кто не подводил ее. Она обещала своим клиентам полное соблюдение тайны. Она была беспощадной женщиной, но она была и человеком слова.

Джепп только покачал головой. Коллеги погрузились в безмолвные размышления о характере покойной…

Мэтр Тибо поднялся.

— Я должен покинуть вас, господа. Спешу на встречу. Если чем-нибудь смогу быть вам полезен, у вас есть мой адрес.

Он церемонно пожал всем руки и удалился.

Глава 7 Возможности

После ухода мэтра Тибо трое оставшихся теснее придвинулись к столу.

— Что ж, за дело. — Джепп отвинтил колпачок авторучки. — В заднем салоне аэроплана было всего одиннадцать пассажиров; другие не в счет — одиннадцать пассажиров и два стюарда — итого тринадцать человек. Стало быть, один из двенадцати и прикончил старушку. Пассажиры частью были англичане, частью — французы. Французов я поручаю мосье Фурнье. Англичан беру на себя. Кроме того, кое-какое расследование надо провести в Париже — это тоже работа для вас, Фурнье.

— И не только в Париже, — подхватил Фурнье. — Летом Жизель активно действовала на французских курортах — в Довилле, Ле-Пинэ, Вимеро. Она ездила и на юг — в Антиб, Ниццу и тому подобные места.

— Да, кстати, кто-то из пассажиров «Прометея» вроде бы упоминал Ле-Пинэ. Что ж, это одна линия. Затем требуется рассмотреть само убийство — найти того, кто реально мог применить эту духовую трубку. — Он развернул подробную схему салона и разложил ее посреди стола. — Пожалуй, к предварительной работе мы готовы. Для начала давайте переберем всех по очереди и взвесим вероятность — и что важнее — возможность каждого быть убийцей. Для начала мы можем устранить мосье Пуаро. Это сводит число людей к одиннадцати.

Пуаро грустно покачал головой.

— Вы слишком доверчивы, друг мой. Вы не должны доверять никому — абсолютно никому.

— Если хотите, мы вас оставим, — добродушно согласился Джепп. — Затем идут стюарды. Итак, вероятность: очень непохоже, что это кто-то из них. Вряд ли они занимали крупные суммы, да и репутация у них прекрасная — оба непьющие и вполне порядочные люди. Меня бы крайне изумило, если бы кто-то из них имел к этому хоть какое-то отношение. Но, однако, с точки зрения возможности, придется все же оставить их в списке. Они многократно перемещались по салону взад-вперед. Они имели возможность выбрать позицию, наиболее удобную для прицела, — хотя весьма сомнительно, что в салоне, полном людей, стюард может незаметно для всех выстрелить из духовой трубки. Я знаю по опыту, что большинство людей слепы, как летучие мыши, но всему есть пределы. Конечно же, у каждого свой предел слепоты. Со стороны преступника было бы безумием, чистым безумием выбрать такой рискованный путь. Один шанс из ста, что тебя не заметят. Парню, который сделал это, дьявольски повезло. Из всех дурацких способов совершить убийство…

Пуаро, уставившись в пол, сосредоточенно курил. Вдруг он спросил:

— Вы полагаете, это был дурацкий способ убийства, да?

— Конечно же. Чистое безумие.

— И все же — убийство удалось. А мы сидим здесь втроем и до сих пор понятия не имеем, кто его совершил. Это ли не успех!

— Чистое везенье, — не согласился Джепп. — Убийцу должны были сто раз засечь.

Пуаро протестующе покачал головой.

Фурнье посмотрел на него с любопытством.

— Вы так не думаете, мосье Пуаро?

— Да что тут думать, mon ami, — сказал Пуаро. — О деле надо судить по его результатам. Что тут думать — результат налицо.

— И все же, — задумчиво возразил француз, — это кажется почти чудом.

— Чудо это или не чудо, но оно свершилось, — сказал Джепп. — У нас есть медицинское заключение, у нас есть орудие; и если бы кто неделю назад сказал, что я буду расследовать убийство, совершенное какой-то там колючкой, отравленной змеиным ядом, — ну, я бы расхохотался ему в лицо! Это оскорбительно — вот что я вам скажу про это убийство — оскорбительно.

Он тяжело вздохнул. Пуаро улыбнулся.

— Возможно, преступление совершено человеком с извращенным чувством юмора, — задумчиво проговорил Фурнье. — При расследовании самое главное — понять психологию убийцы.

Услышав слово «психология», Джепп тихонько хмыкнул, ибо он не любил психологию и не доверял ей.

— На эту тему вам лучше побеседовать с мосье Пуаро, это в его вкусе, — сказал он.

— Ну почему же, я с интересом выслушал вас обоих, — отозвался Пуаро.

— Я полагаю, у вас нет сомнений, что она была убита так, а не иначе? — с опаской спросил Джепп. — Я ведь знаю, ум у вас каверзный.

— Нет-нет, друг мой. В этом я нисколько не сомневаюсь. Отравленный шип, который я подобрал с полу, был причиной смерти — это совершенно ясно. Тем не менее, в этом деле есть моменты… — Он растерянно покачал головой.

— Хорошо, вернемся к нашим баранам, — предложил Джепп. — Мы не можем окончательно отмести стюардов, но, по-моему, непохоже, чтобы кто-нибудь из них был причастен к этому делу. Вы согласны, мосье Пуаро?

— О, вы помните, что я сказал? Я… я не отметал бы — mon Dieu, что за словечко! — никого на этой стадии.

— Как хотите. Теперь пассажиры. Начнем с того конца, где буфетная и туалеты. Место номер шестнадцать. — Он ткнул карандашом в схему. — Это девица — парикмахерша, Джейн Грей. Выиграла в лотерею и просадила денежки в Ле-Пинэ. Это означает, что она по натуре игрок. Вылетев в трубу, она вынуждена была призанять у старушки — впрочем, непохоже, чтобы она могла занять крупную сумму или что у Жизели был способ взять ее за жабры. Мы ищем рыбешку покрупней. И по-моему, у ассистентши парикмахера минимум шансов заполучить змеиный яд. Его не применяют ни при окраске волос, ни при массаже лица.

— В каком-то смысле, использовать змеиный яд — ошибка; это здорово сужает круг поисков. Наверно, человека два на тысячу что-то слыхали о нем и способны его раздобыть, — заметил Фурнье.

— Что делает очевидным, по крайней мере, один факт, — сказал Пуаро.

На сей раз Фурнье бросил на него вопросительный взгляд.

Джепп между тем увлеченно продолжал «классифицировать».

— Я вот что думаю, — говорил он. — Убийца должен принадлежать к одной из двух категорий: он или сам путешествовал в диковинных краях — и кое-что разузнал о змеях, особенно смертоносных, и о привычке туземцев избавляться от врагов с помощью яда — это первая категория.

— А вторая?

— Из ученой братии. Какой-нибудь исследователь. Яд бумсленга — это штуковина, с которой экспериментируют в первоклассных лабораториях. Я говорил с Винтерспуном. Оказывается, змеиный яд — точнее говоря, яд кобры — иногда применяется в медицине. Его используют для лечения эпилепсии[24] — с достаточным успехом. Ученые изрядно потрудились над исследованием змеиного укуса.

— Интересно и наводит на размышления, — сказал Фурнье.

— Да, но продолжим. Девица Грей не принадлежит ни к одной из этих двух категорий. Тут и мотива вроде бы не прослеживается, и змеиного яда ей вроде взять неоткуда. Реальная возможность выстрелить из духовой трубки тоже весьма сомнительна — почти исключена. Смотрите.

Все трое склонились над схемой.

— Вот место шестнадцать, — сказал Джепп. — А вот второе, на котором сидела Жизель, а между ними полно людей и кресел. Если девица не вставала с места — а все говорят, что она не вставала, — то она никак не могла выстрелить в Жизель. Тем более попасть в шею сбоку. Думаю, девица ни при чем. Теперь место двенадцать, напротив. Дантист Норман Гейл. Почти все то же можно сказать и о нем. Мелкая рыбешка. Надо полагать, у него чуть больше шансов добыть змеиный яд.

— Зубные врачи обычно таких уколов не делают, — тихонько пробормотал Пуаро. — Это уже было бы убиение, а не исцеление.

— У зубного врача и без того есть тысяча способов натешиться над пациентом, — ухмыльнулся Джепп. — И все же, я полагаю, он мог вращаться в кругах, где не проблема достать какой-нибудь экзотический препарат. Весьма вероятно, у него есть приятель ученый. Но вот возможности у него тоже практически не было. Правда, он вставал с места, но только ходил в туалет — а это в противоположном направлении. На обратном пути он был достаточно далеко от убитой — только в проходе у собственного кресла. Попасть из трубки в шею этой даме он мог разве что дрессированным шипом, который способен изменить траекторию полета на девяносто градусов. Выходит, и он ни при чем.

— Согласен, — сказал Фурнье. — Давайте продолжим.

— Теперь по другую сторону прохода. Место семнадцать.

— Первоначально это было мое место, — сказал Пуаро. — Я уступил его даме, которая хотела сидеть рядом с приятельницей.

— Это леди Венеция. Ну, что сказать о ней? Она особа важная. Эта могла занимать у Жизели. Впрочем, непохоже, что у нее могут быть какие-то тайные грехи — но, может быть, она прогорела на скачках или на чем-нибудь еще. Так что она заслуживает нашего внимания. Положение — возможное. Если бы Жизель слегка повернулась к окну, леди Венеция могла бы по диагонали через весь салон поразить ее метким выстрелом — чтобы не сказать метким плевком. Но и это было бы чистое везение. По-видимому, ей пришлось бы вдобавок привстать. Она из тех дам, которые любят по осени побродить с ружьишком. Не знаю, не знаю… Охотничьи навыки могут быть полезны, когда дуешь в дикарскую трубку? Может, тут главное — в умении прицелиться? И у нее, вероятно, есть друзья — мужчины, которые охотились на крупную дичь в дальних странах. От них она и могла бы получить какую-нибудь диковинную туземную отраву. Господи, какой вздор! Какая бессмыслица!

— Это действительно совершенно неправдоподобно, — сказал Фурнье. — Мадемуазель Керр — я видел ее сегодня на дознании… — Он покачал головой. — На убийцу она мало походит.

— Место тринадцать, — продолжил Джепп. — Леди Хорбери. Это темная лошадка. Кое-что я о ней знаю, сейчас расскажу. Я бы не удивился, если бы у нее нашлась пара тайных грешков.

— Я случайно узнал, что эта дама чрезвычайно много проигрывала в баккара в Ле-Пинэ, — сказал Фурнье.

— Здорово! Да, эту голубушку нетрудно представить себе у Жизели.

— Совершенно с вами согласен.

— Так. Пока все сходится. Но к а к бы она это сделала? Она же тоже не вставала с места, вы помните. Ей пришлось бы встать на колени на свое сиденье и пальнуть над креслами — причем десять человек глядели бы на нее. Вот черт. Давайте дальше.

— Девять и десять, — сказал Фурнье, ведя пальцем по схеме.

— Мосье Эркюль Пуаро и доктор Брайант, — ответил Джепп. — Что мосье Пуаро скажет в свою защиту?

Пуаро скорбно покачал головой.

— Мой желудок, — жалобно проговорил он. — Увы, мозг — всего лишь слуга желудка.

— Понимаю вас, — с сочувствием произнес Фурнье. — В самолете мне тоже всегда нехорошо. — Он закрыл глаза и выразительно покачал головой.

— Стало быть, доктор Брайант. Что насчет доктора Брайанта? Большая шишка на Харли-стрит[25]. Маловероятно, чтобы он пошел к французской процентщице; впрочем, как знать… Но если врач попадает в какой-нибудь скандальчик, карьера его закончена! Сюда-то и подходит моя научная теория. Человек вроде Брайанта, находящийся на вершине социальной лестницы, непременно знаком со всем медицинским научным миром. В какой-нибудь шикарной лаборатории для него схватить пробирку змеиного яда — раз плюнуть.

— Но, друг мой, подобные вещества на строгом учете, — возразил Пуаро. — Это совсем не то, что сорвать лютик на лугу.

— Даже если они это дело проверяют, умный человек всегда может подменить пробирочку. Это возможно хотя бы потому, что человек с положением Брайанта — вне подозрений.

— В том, что вы говорите, есть рациональное зерно, — согласился Фурнье.

— Единственно, что непонятно, зачем ему было привлекать внимание пассажиров. Сказал бы сразу, что женщина умерла от инфаркта — естественной смертью?

Пуаро кашлянул. Его собеседники вопросительно взглянули на него. Он сказал:

— Мне кажется, что в первый момент доктор тоже попался на эту удочку. В конце концов, это очень походило на естественную смерть, возможно, в результате осиного укуса; помните, там ведь была оса…

— Где уж тут забыть про осу, когда вы все время о ней твердите, — вставил Джепп.

— Тем не менее, — продолжил Пуаро, — это я заметил на полу отравленную колючку и поднял ее. Раз она найдена, все указывает на убийство.

— Эту штуку нашли бы в любом случае.

Пуаро покачал головой.

— У убийцы была возможность незаметно поднять ее.

— У Брайанта?

— У Брайанта или кого-то другого.

— Гм… довольно рискованно.

Фурнье не согласился.

— Вы так думаете теперь, — сказал он, — потому что знаете, это — убийство. Но когда на ваших глазах человек внезапно умирает от инфаркта, вы обратите внимание на то, что кто-то уронил носовой платок и потом нагнулся, чтобы поднять его?

— Верно, — согласился Джепп. — Что ж, по-моему, Брайант решительно в списке подозреваемых. Он мог высунуться из-за кресла и выстрелить из духовой трубки — тоже по диагонали через салон. Но почему никто этого не заметил!.. Впрочем, что это я заладил. Он сделал или кто-то другой — все равно его не заметили!

— И тому, по-моему, должна быть причина, — сказал Фурнье. — Причина, которая, судя по всему, заинтересует мосье Пуаро. — Он улыбнулся. — Я имею в виду психологическую причину.

— Продолжайте, друг мой, — поощрил его Пуаро. — Вы затронули действительно интересный для меня аспект.

— Допустим, вы в поезде проезжаете мимо дома, охваченного пламенем, — продолжил Фурнье. — Все пассажиры в этот момент будут смотреть в окно. Всеобщее внимание будет направлено на определенную точку. Если в эту минуту кто-то выхватит кинжал и вонзит его в соседа — никто этого попросту не заметит.

— Правильно, — сказал Пуаро. — Помню, я вел дело об отравлении, где мне как раз пришлось с этим столкнуться. Там налицо была, как вы изволили выразиться, психологическая ситуация. Если мы обнаружим такую ситуацию во время полета «Прометея»…

— Мы должны обнаружить ее, допросив стюардов и пассажиров, — сказал Джепп.

— Верно. Но если такая психологическая ситуация действительно имела место, то логически неоспоримо, что создать ее мог только убийца. Для этого он должен был произвести какой-нибудь необычный эффект.

— Великолепно, великолепно, — оценил француз.

— Ладно, возьмем на заметку как направление дальнейших расспросов, — сказал Джепп. — Перехожу к месту восемь — Дэниэл Майкл Кленси.

Джепп произнес это имя с особым чувством.

— По-моему, это наш самый перспективный «подозреваемый». Автору детективов проще простого изобразить интерес к змеиному яду и получить доступ к нему через какого-нибудь ничего не подозревающего ученого-химика. И не забудьте — он единственный из пассажиров, кто прошел мимо места Жизели.

— Уверяю вас, друг мой, я этого не забыл, — обиженно проговорил Пуаро.

Джепп продолжил:

— Он мог выстрелить из духовой трубки в упор, не прибегая к вашей «психологической ситуации». И у него был вполне пристойный шанс выкрутиться. Помните, он знает о духовых трубках все — он сам сказал.

— Вот это и заставляет усомниться.

— Да это обыкновенная хитрость, — сказал Джепп. — И трубка, которую он показывал сегодня — кто поручится что это та самая, которую он купил два года назад? По-моему, все это очень подозрительно. Не думаю, что человеку полезно все время размышлять над преступлениями и детективными историями и читать криминальную хронику. Это может внушить кое-какие идеи.

— Разумеется, писателю необходимо иметь кое-какие идеи, — согласился Пуаро.

Джепп вновь вернулся к схеме салона.

— Номер четыре — Райдер, место прямо перед покойной. Не думаю, что это сделал он. Но упускать его из виду не следует. Он ходил в туалет. На обратном пути он мог выстрелить почти в упор и наверняка; единственное возражение — он стоял бы впритык к археологам. Они бы не могли не заметить — это точно.

Пуаро задумчиво покачал головой.

— Вы, вероятно, не знаете археологов. Если эти двое обсуждали что-то действительно увлекательное — тогда, друг мой, они наверняка ничего бы не увидели и не услышали. Они находились в пятом тысячелетии до Рождества Христова. Одна тысяча девятьсот тридцать пятый год новой эры для них просто не существовал.

Джепп посмотрел на него с некоторым сомнением.

— Что ж, перейдемте к ним. Фурнье, что вы можете сказать нам о Дюпонах?

— Мосье Арман Дюпон — один из самых выдающихся археологов Франции.

— Это нам мало что дает. Их положение в салоне, с моей точки зрения, довольно удобное — через проход и чуть впереди Жизели. И к тому же они достаточно помотались по свету и занимались раскопками в Богом забытых уголках. Такие без труда могли бы раздобыть какой-нибудь экзотический змеиный яд.

— Это возможно, да, — ответил Фурнье.

— Но, по-вашему, маловероятно?

Фурнье покачал головой.

— Мосье Дюпон фанатик своей профессии. Раньше он был антикваром. Затем бросил процветающее дело и посвятил себя раскопкам. Они с сыном душой и телом преданы археологии. Непохоже, чтобы они были замешаны в этой истории — не скажу, что это невозможно, ибо после аферы Ставиского[26] можно поверить чему угодно.

— Прекрасно, — сказал Джепп.

Он взял в руки листок, на котором делал заметки, и откашлялся.

— Вот что мы имеем. Джейн Грей. Вероятность — невелика. Возможность — практически отсутствует. Гейл. Вероятность — невелика. Возможность — опять практически отсутствует. Мисс Керр. Вероятность — невероятна. Возможность — сомнительна. Леди Хорбери. Вероятность — велика. Возможность — практически отсутствует. Мосье Пуаро — почти наверняка и есть убийца, которого мы ищем; единственный человек в салоне, способный создать подходящую для преступления психологическую ситуацию.

Джепп с удовольствием рассмеялся собственной шутке, Пуаро улыбнулся снисходительно, а Фурнье с некоторой неловкостью. Инспектор продолжил:

— Брайант. И вероятность и возможность — велики. Кленси. Мотив неясен, вероятность и возможность — весьма велики. Райдер. Вероятность — сомнительна, возможность — приличная. Оба Дюпона. Вероятность — невелика в том, что касается мотива, и велика, ибо они могли достать яд. Возможность — велика. Кажется, на сегодня это довольно справедливое резюме. Нам предстоит еще изрядно повозиться с расследованием. Я возьму на себя первым делом Кленси и Брайанта — выясню, зачем они летали во Францию, были ли у них финансовые затруднения в прошлом, выглядели ли они в недавнее время озабоченными или встревоженными, их передвижения за минувший год — и все такое прочее. Точно так же проверю и Райдера. Ну, и негоже совсем уж забывать остальных. Уилсон у меня все разнюхает. Мосье Фурнье займется Дюпонами.

Представитель Сюртэ кивнул.

— Не сомневайтесь — все будет сделано. Я сегодня возвращаюсь в Париж. Может быть, сейчас, когда мы лучше знаем обстоятельства, удастся что-то выведать у Элизы — вы помните, это служанка Жизели. Кроме того, я тщательно проверю все передвижения Жизели. Не мешает точно узнать, где она побывала за лето. Я знаю, она раз или два посещала Ле-Пинэ. Может быть, удастся получить данные о ее контактах с кем-то из подозреваемых англичан. О да, работы хватит.

Они взглянули на погруженного в раздумья Пуаро.

— Мосье Пуаро, вы вообще собираетесь участвовать в этом деле? — спросил Джепп.

Пуаро очнулся.

— Да, пожалуй, я поехал бы с мосье Фурнье в Париж.

— Enchante[27],— откликнулся француз.

— Хотел бы я знать, что вы задумали, — проговорил Джепп. Он с любопытством смотрел на Пуаро. — Вы все время молчали. Что, вас опять посетили ваши идейки?

— Кое-какие имеются; но это все очень сложно.

— И что же вас так смущает?

— Что меня смущает, так это место, где была найдена духовая трубка, — медленно произнес Пуаро.

— Ну еще бы! Из-за этого вас чуть не посадили.

Пуаро покачал головой.

— Я не об этом. Дело не в том, что ее засунули за мое сиденье — дело в том, что ее вообще засунули за какое-то сиденье.

— А что тут такого? — спросил Джепп. — Тот, кто это сделал, должен был куда-то ее спрятать. Не мог же он оставить ее у себя, рискуя, что ее обнаружат.

— Evidemment[28]. Однако, друг мой, осматривая самолет, вы могли заметить, что хотя окна в салоне не открываются, в каждом из них есть вентилятор — отверстие в стекле, закрывающееся стеклянной задвижкой. Эти отверстия достаточно велики, чтобы просунуть трубку. И это самый легкий способ от нее избавиться. Если она упадет с такой высоты, ее вряд ли когда обнаружат.

— Могу возразить: убийца боялся, что его увидят. Если бы он стал проталкивать трубку в отверстие вентилятора, кто-нибудь мог это заметить.

— Понятно, — сказал Пуаро. — Он никого не боялся, когда подносил духовую трубку к губам и направлял смертоносный шип, но вдруг испугался, что его увидят при попытке выкинуть трубку в окно!

— Согласен, звучит нелепо, — ответил Джепп, — но факт налицо. Он действительно спрятал духовую трубку за подушкой сиденья. От этого никуда не уйдешь.

Пуаро ничего не сказал, и Фурнье с любопытством спросил:

— Это вам что-то дает?

Пуаро закивал головой.

— Это дает направление моим мыслям.

Рассеянным движением он поправил чернильницу, которую нетерпеливая рука Джеппа поставила немного наискосок.

Затем, резко подняв голову, спросил:

— A propos[29], я просил вас сделать мне подробный список вещей пассажиров — он готов?

Глава 8 Список

— Я человек слова. — Джепп ухмыльнулся и извлек из кармана несколько листков убористой машинописи. — Держите. Здесь все — до последней мелочи! И признаюсь, что в списке есть довольно любопытная штука. Когда прочтете, я скажу вам.

Пуаро расправил листки на столе и приступил к чтению. Фурнье подошел к столу и стал читать через его плечо.

«Джеймс Райдер.

Карманы. Льняной носовой платок с меткой „Дж“. Бумажник свиной кожи — семь бумажек по одному фунту стерлингов, три визитные карточки. Письмо от Джорджа Эбермана, партнера, который надеется, что „заем удалось получить… иначе мы в беде“. Письмо с подписью „Моди“ — назначается свидание на следующий вечер в Трокадеро (скверная бумага, корявый почерк). Серебряный портсигар. Упаковка спичек, авторучка. Связка ключей. Ключ от американского замка. Английская и французская мелочь.

Атташе-кейс. Масса бумаг, касающихся торговли цементом. Экземпляр „Беспутной жизни“ (книга запрещена в Англии). Коробочка „Лучшего средства от простуды“.

Доктор Брайант.

Карманы. Два льняных носовых платка. Бумажник, в нем 20 фунтов стерлингов и 500 франков. Французская и английская мелочь. Записная книжка. Портсигар. Зажигалка. Авторучка. Ключ от американского замка. Связка ключей.

Флейта в футляре.

В руках „Записки Бенвенуто Челлини“ и „Болезни уха“ на французском языке.

Норман Гейл.

Карманы. Шелковый носовой платок. Бумажник, в нем 1 фунт стерлингов и 600 франков. Мелочь. Карточки двух французских фирм — изготовляют зубоврачебный инструмент. Спичечный коробок — пустой. Серебряная зажигалка. Трубка верескового дерева. Резиновый кисет. Ключ от американского замка.

Атташе-кейс. Белый льняной халат. Два зубоврачебных зеркальца. Ватные тампоны. Журналы „Ля ви паризьенн“, „Стрэнд мэгэзин“, „Авто“.

Арман Дюпон.

Карманы. Бумажник, в нем 1000 франков и 10 фунтов стерлингов. Очки в очешнике. Французская мелочь. Хлопчатобумажный носовой платок. Пачка сигарет, упаковка спичек. Колода карт. Зубочистка.

Чемоданчик. Текст доклада для Королевского азиатского общества. Две археологические статьи (по-немецки). Два листка зарисовок керамики. Узорчатые трубки (по его словам, черенки от курдских курительных трубок). Маленький плетеный поднос.

9 фотоснимков без паспарту[30] — все керамика.

Жан Дюпон.

Карманы. Бумажник, в нем 5 фунтов стерлингов и 300 франков. Портсигар. Мундштук (слоновой кости). Зажигалка. Авторучка. Два карандаша. Маленькая — записная книжка, полная заметок. Письмо (по-английски) от Л. Марринера с приглашением на ленч в ресторане близ Тотнем-Корт-роуд[31]. Французская мелочь.

Дэниэл Кленси.

Карманы. Носовой платок (в чернильных пятнах). Авторучка (течет). Бумажник, в нем 4 фунта стерлингов и 100 франков. 3 газетных вырезки с сообщениями о недавних преступлениях (одно отравление мышьяком, две растраты). Два письма от торговцев недвижимостью с описанием загородных домов. Записная книжка. 4 карандаша. Перочинный нож. 3 оплаченных и 4 неоплаченных счета. Письмо от „Гордона“ на бумаге парохода „Минотавр“. Наполовину решенный кроссворд из „Таймс“. Записная книжка с наметками сюжетов. Итальянская, французская, швейцарская и английская мелочь. Оплаченный гостиничный счет, Неаполь. Большая связка ключей.

В кармане плаща. Черновик романа „Смерть на Везувии“. Расписание поездов на континенте. Мяч для гольфа[32] Пара носков. Зубная щетка. Оплаченный гостиничный счет, Париж.

Мисс Керр.

Сумочка. Губная помада. Два мундштука (слоновой кости и нефритовый[33]). Пудреница. Портсигар. Упаковка спичек. Носовой платок. 2 фунта стерлингов. Мелочь. Половинка заемного письма. Ключи.

Несессер, шагреневой кожи. Флаконы, щетки, гребни и т. д. Маникюрный набор. Мешочек с туалетными принадлежностями — зубная щетка, губка, зубной порошок, мыло. Две пары ножниц. Пять писем от родных и друзей из Англии. Два романа в издании Таухница[34]. Фотографии двух спаниелей.

В руках журналы „Вог“ и „Образцовое хозяйство“.

Мисс Грей.

Сумочка. Губная помада, румяна пудреница. Ключ от американского замка, ключ от чемодана. Карандаш. Портсигар. Мундштук. Упаковка спичек. Два носовых платка. Оплаченный счет в гостинице Ле-Пинэ. Карманный французский разговорник. Бумажник, в нем 100 франков и 10 шиллингов. Французская и английская мелочь. Жетон казино стоимостью 5 франков.

В кармане дорожного пальто. 6 открыток с видами Парижа, два носовых платка, шелковый шарфик. Письмо за подписью „Гледис“. Упаковка аспирина.

Леди Хорбери.

Сумочка. Две губные помады, румяна, пудреница. Носовой платок. 3 банкноты по 1000 франков. 6 фунтов стерлингов. Мелочь (французская). Кольцо с бриллиантом. 5 французских марок. Два мундштука. Зажигалка в футляре.

Несессер. Полный набор для макияжа. Дорогой маникюрный набор (золотой). Флакончик с ярлыком (надписано чернилами) „Бура“».

Когда Пуаро покончил со списком, Джепп ткнул пальцем в последний пункт.

— Наш человек оказался на высоте. Он подумал, что это как-то не вяжется со всем остальным. При чем тут бура! Белый порошок во флаконе — кокаин.

Глаза Пуаро чуть расширились. Он медленно кивнул.

— Может, к нашему делу это никакого отношения не имеет, — сказал Джепп. — Но только не говорите мне, что у женщины, которая нюхает кокаин, так уж сильны моральные устои. Я-то думаю, что, несмотря на всю деланную женскую беспомощность, эта дамочка для достижения цели ни перед чем не остановится. И все-таки сомневаюсь, чтобы у нее хватило выдержки проделать всю эту игру с духовой трубкой; и, откровенно говоря, не думаю, что она имела такую возможность. Наше дельце — сущая головоломка.

Пуаро собрал листки машинописи в стопочку и прочитал их еще раз. Затем со вздохом отложил в сторону.

— На первый взгляд все ясно показывает, что преступление совершил определенный человек. И все-таки я не могу понять, почему и даже как.

Джепп вытаращил глаза.

— Не хотите ли вы уверить нас, что, прочитав всю эту чушь, вы поняли, кто это сделал?

— Думаю, что да.

Джепп схватил машинопись и стал перечитывать ее, передавая по листку Фурнье. Затем он швырнул список на стол и уставился на Пуаро.

— Вы меня дурачите, мосье Пуаро?

— Нет-нет. Quelle idee![35]

Француз в свою очередь дочитал список.

— Что скажете, Фурнье?

Француз покачал головой.

— Видимо, я безнадежный тупица, — сказал он, — я не вижу, чем этот список может нам помочь.

— Не сам по себе, — пояснил Пуаро. — Но в сопоставлении с некоторыми подробностями дела. Разве нет? Что ж, может быть, я заблуждаюсь. Во всем заблуждаюсь.

— Выкладывайте свою теорию, — сказал Джепп. — В любом случае будет интересно послушать.

Пуаро покачал головой.

— Нет, как вы сказали, это — теория, всего лишь теория. Я надеялся найти в этом списке некий предмет. Eh bien[36], я нашел его. Он там; но, кажется, он указывает в неверном направлении. Он найден не у того, о ком я думал. Это значит, что предстоит еще немало поработать. И действительно, тут еще столько неясного. Я еще не вижу пути к цели; только некоторые факты как будто сгруппировались и что-то значат. Вам не кажется? Нет, вижу, что не кажется. Стало быть, давайте поработаем — каждый над своей гипотезой. У меня нет уверенности, поверьте, только некие подозрения…

— По-моему, вас занесло не в ту сторону, — сказал Джепп и поднялся. — Что ж, на сегодня хватит. Я распутываю лондонский клубок, вы, Фурнье, возвращаетесь в Париж — а как вы, мосье Пуаро?

— Я по-прежнему хочу сопроводить мосье Фурнье в Париж — даже больше прежнего.

— Больше прежнего?.. Хотел бы я знать, что за блажь пришла вам в голову.

— Блажь? Cen'est pas joli, са![37]

Фурнье церемонно подал руку.

— Желаю вам спокойной ночи, бесконечно благодарен за ваше восхитительное гостеприимство. Встретимся завтра утром в Кройдоне?

— Совершенно верно. A demain[38].

— Будем надеяться, что никто не убьет нас enroute[39],— пошутил Фурнье.

Оба инспектора удалились.

Некоторое время Пуаро словно пребывал во сне. Потом он встал, ликвидировал все следы беспорядка, высыпал окурки из пепельниц и аккуратно расставил стулья.

С журнального столика он взял номер «Скетча» и стал листать страницы, пока не нашел нужную.

«Два солнцепоклонника», — гласил заголовок. — «Графиня Хорбери и мистер Реймонд Барраклаф в Ле-Пинэ». Он взглянул на фотографию — двое стояли, взявшись за руки и подставив солнцу свои смеющиеся лица.

— Забавно, — проговорил Эркюль Пуаро. — Кому-то это могло бы пригодиться… Да, могло бы.

Глава 9 Элиза Грандье

На следующий день погода была столь тихой, что даже Эркюлю Пуаро пришлось признать, что его желудок находится в состоянии покоя.

Рейсом 8.45 они вылетели в Париж.

Кроме Пуаро и Фурнье в салоне находились семь или восемь пассажиров, и француз решил поэкспериментировать. Он достал из кармана маленькую бамбуковую трубочку и за время полета трижды подносил ее к губам, целясь в разные стороны. Один раз он сделал это, высунувшись из-за спинки своего сиденья, во второй — слегка повернув голову, в третий — возвращаясь из туалета; и каждый раз он ловил на себе изумленный взгляд кого-нибудь из пассажиров. При третьей попытке уже весь салон не сводил с него глаз.

Обескураженный Фурнье опустился на свое место, явно раздосадованный нескрываемой веселостью Пуаро.

— Вас, кажется, все это забавляет, друг мой? Но согласитесь, эксперименты, которые я поставил, тоже были нелишни!

— Evidemment! Я искренне восхищен вашим усердием. Нет ничего лучше наглядного примера. Вы превосходно сыграли роль убийцы с духовой трубкой. Результат совершенно очевиден. Вас видели все!

— Не все.

— Положим, не все. В каждом случае был кто-то, кто не видел; но для успешного убийства этого недостаточно. Вы должны быть абсолютно уверены, что вас не увидит никто.

— А при обычных условиях это невозможно, — сказал Фурнье. — Я придерживаюсь своей теории — это возможно при чрезвычайных обстоятельствах — при соответствующей психологической ситуации! И такая ситуация наверняка имела место, когда внимание всех присутствовавших с безукоризненным расчетом направили на что-то другое.

— Наш друг инспектор Джепп досконально исследует этот вопрос.

— Вы не согласны со мной, мосье Пуаро?

Пуаро сделал паузу и затем ответил, тщательно подбирая слова:

— Я согласен с тем, что есть… что должно быть психологическое объяснение тому, что никто не видел убийцу… Но направление моих мыслей несколько иное. Я чувствую, что в этом деле зримые факты могут быть обманчивы. Не давайте пищи глазам, закройте их. Напрягите умственное зрение. Пусть поработают маленькие серые клеточки… Пусть ваш мозг подскажет вам, что случилось на самом деле.

Фурнье взглянул на него с любопытством:

— Я что-то не очень вас понял, мосье Пуаро.

— Потому что вы делаете выводы из того, что видели. Ничто так не сбивает с толку, как непосредственное наблюдение.

Фурнье снова покачал головой и развел руками.

— Сдаюсь. Не улавливаю вашей мысли.

— Наш друг Жиро посоветовал бы вам не обращать внимания на мои чудачества. «Иди и действуй, — сказал бы он. — Сидеть спокойненько в креслице и думать — это стиль работ старика, лучшие годы которого уже за плечами». Но знайте: молодая гончая иногда так нетерпеливо идет по следу, что теряет его… Она обязательно проскочит нужный поворот. Мне кажется, я намекнул достаточно прозрачно.

И, откинувшись в кресле, Пуаро закрыл глаза, видимо чтобы погрузиться в раздумья, но не прошло и пяти минут, как он крепко спал.

По прибытии в Париж они сразу направились на Рю Жоллетт, 3.

Рю Жоллетт находится на южном берегу Сены. Дом номер 3 ничем не отличался от остальных домов. Пожилой консьерж впустил их, кисло поздоровавшись с Фурнье:

— Значит, опять у нас полиция! Сплошные неприятности. У этого дома будет дурная слава.

Ворча, он удалился к себе.

— Мы пройдем в квартиру Жизели, — сказал Фурнье. — Она в бельэтаже.

Он достал ключ и объяснил, что французская полиция в ожидании результатов коронерского следствия из Англии из предосторожности заперла и опечатала дверь.

— Боюсь, что мы не обнаружим тут ничего для нас полезного, — заключил Фурнье.

Он снял пломбы, отпер дверь, и они вошли в маленькую душную квартирку. В углу приемной находился довольно-таки старомодный сейф, кроме него имелся видавший виды письменный стол и несколько стульев с потертой обивкой. Единственное окно было мутным от грязи и, похоже, никогда не открывалось.

Фурнье осмотрелся и пожал плечами.

— Видите? — сказал он. — Ничего. Совсем ничего.

Пуаро подошел к столу, сел за него и поглядел на Фурнье. Он аккуратно провел рукой по столешнице, затем под ней.

— Здесь звонок, — сказал он.

— Да, для вызова консьержа.

— А, это предусмотрительно. Мадам могли посещать иногда весьма беспокойные клиенты.

Он выдвинул один ящик, потом другой. В них была писчая бумага, календарь, ручки и карандаши, но никаких документов, записок — ничего.

Пуаро бросил на них беглый взгляд.

— Я не буду оскорблять вас, друг мой, устраивая обыск. Если здесь можно было что-то найти, вы, конечно, нашли бы. — Он взглянул на сейф. — Не слишком надежный, а?

— Несколько устаревший, — согласился Фурнье.

— Он был пуст?

— Да. Проклятая служанка уничтожила все.

— Ах да, служанка. Доверенная служанка. Мы должны повидать ее. Как вы утверждаете, эта комната ничего нам не подскажет. Весьма многозначительно, вы согласны?

— Что «многозначительно»?

— А то, что в комнате нет ничего личного… На мой взгляд, это интересно.

— Вряд ли она была сентиментальной дамой, — сухо ответил Фурнье.

Пуаро поднялся.

— Пойдемте к этой служанке, — сказал он, — к этой в высшей степени доверенной служанке.

Элиза Грандье была невысокая, плотно сбитая, с румянцем во всю щеку и острыми глазками, которые с завидной резвостью перебегали с лица Фурнье на лицо его спутника и обратно.

— Садитесь, мадемуазель Грандье, — пригласил Фурнье.

— Благодарю вас, мосье.

Она чинно уселась.

— Мы с мосье Пуаро сегодня вернулись из Лондона. Коронерское расследование по делу о смерти мадам состоялось вчера. Нет ни малейших сомнений. Мадам отравили.

Француженка мрачно покачала головой.

— Вы говорите ужасные вещи, мосье. Мадам отравили? Да такое не привиделось бы в самом ужасном сне.

— Мы рассчитываем и на вашу помощь, мадемуазель.

— Конечно, конечно, мосье, помогу, чем смогу. Но я ничего не знаю — совсем ничего.

— Вы знаете, что у мадам были враги? — резко спросил Фурнье.

— Это неправда. С чего бы у мадам были враги?

— Ну-ну, мадемуазель Грандье, — сухо сказал Фурнье. — Ссуда денег под проценты влечет за собой разного рода осложнения.

— Это верно, клиенты мадам иногда вели себя не слишком разумно, — согласилась Элиза.

— Они устраивали сцены? Угрожали?

Служанка покачала головой.

— Нет-нет, тут вы не правы. Это не они угрожали. Они хныкали, жаловались, божились, что не могут уплатить, — все это было. — В ее голосе слышалось нескрываемое презрение.

— Может быть, мадемуазель, иногда они и не могли уплатить.

Элиза Грандье пожала плечами.

— Возможно. Это их трудности. Обычно в конце концов они платили. — В ее голосе звучали нотки удовлетворения.

— Мадам Жизель была безжалостная женщина, — сказал Фурнье.

— Мадам поступала по справедливости.

— У вас нет сострадания к жертвам?

— Тоже мне жертвы… — раздраженно проговорила Элиза. — Вы не хотите понять. Кто заставлял их влезать в долги, жить не по средствам, занимать деньги и думать, что эти деньги им подарили? Это просто неразумно! Мадам всегда была честной и справедливой. Она давала в долг — и рассчитывала, что ей вернут. Разве это не справедливо? У нее самой долгов не было. По всем обязательствам она всегда честно платила. Никогда, никогда у нее не было неоплаченных счетов. А вы говорите, что мадам — безжалостная женщина, — неправда это! Мадам была добрая. Когда бы ни приходили «Сестры бедняков», они никогда не уходили с пустыми руками. А сколько денег она давала благотворительным заведениям? А жена Жоржа, консьержа? Когда она заболела, мадам оплатила ее пребывание в загородной больнице. — Она остановилась, разгневанное лицо ее пылало. — Вы не хотите понять, — повторила она. — Нет, вы совсем не понимаете мадам.

Фурнье подождал, когда ее негодование уляжется, и затем сказал:

— Вы говорите, что клиенты мадам в конце концов были вынуждены платить. Вам неизвестно, к каким средствам для этого прибегала мадам?

Элиза пожала плечами.

— Я ничего не знаю, мосье, совсем ничего.

— Однако вы знали, что бумаги мадам следует сжечь.

— Я просто исполнила ее распоряжение. Если с ней произойдет несчастный случай, сказала она, или если она заболеет и умрет не у себя дома, я обязана уничтожить ее деловые бумаги.

— Бумаги из сейфа внизу? — спросил Пуаро.

— Да. Ее деловые бумаги.

— А они были в сейфе внизу?

Щеки Элизы заалели еще ярче.

— Я следовала указаниям мадам, — проговорила она.

— Это я знаю. — Пуаро улыбнулся. — Но ведь бумаги были не в сейфе. Верно? Этот сейф, он такой старомодный — его взломал бы даже любитель. Бумаги хранились в другом месте — может быть, в спальне мадам?

— Да, это так, — выдержав паузу, ответила Элиза. — Мадам всегда говорила клиентам, что бумаги хранятся в сейфе, но на самом деле сейф стоял для отвода глаз. Все было в спальне мадам.

— Вы нам покажете?

Элиза поднялась, и оба сыщика последовали за ней. Спальня оказалась довольно большой комнатой, в которой трудно было повернуться из-за обилия тяжелой резной мебели. В углу стоял допотопный массивный сундук. Элиза подняла его крышку и вынула старомодное платье из альпака[40] с шелковой нижней юбкой. Внутри платья имелся вместительный карман.

— Все бумаги были здесь, мосье, — сказала она. — В большом запечатанном конверте.

— Когда я допрашивал вас три дня назад, вы ничего об этом не говорили, — рассердился Фурнье.

— Прошу прощения, мосье. Вы спросили меня, где бумаги, которые должны быть в сейфе. Я сказала вам, что сожгла их. И это правда. А какая разница, где именно хранились эти бумаги.

— Ясно, — сказал Фурнье. — Вы понимаете, мадемуазель Грандье, что не следовало жечь эти бумаги?

— Я выполнила приказ мадам, — угрюмо ответила Элиза.

— Я понимаю, вы хотели сделать как лучше, — попытался успокоить ее Фурнье. — А теперь, мадемуазель, выслушайте меня очень внимательно: мадам убита. Возможно, она убита лицом или лицами, о которых у нее имелись некие компрометирующие сведения. Эти сведения содержались в бумагах, которые вы уничтожили. Теперь, мадемуазель, я задам вам вопрос, а вы не спешите на него ответить. Возможно, — а на мой взгляд, это и понятно и простительно, — возможно, прежде чем предать бумаги огню, вы просмотрели их. Если это так, никто бы вас не осудил. Наоборот, любой факт, который вы узнали, мог бы чрезвычайно помочь полиции в привлечении преступника к ответу. Поэтому, мадемуазель, не опасайтесь сказать правду. Так вы просмотрели бумаги, прежде чем их сжечь?

Элиза дышала тяжело. Она подалась вперед и решительно проговорила:

— Нет, мосье. Ничего я не просматривала. Ничего я не читала. Я сожгла конверт не распечатывая.

Глава 10 Черная книжечка

Фурнье с минуту глядел на нее широко раскрытыми глазами и, убедившись, что она говорит правду, махнул рукой.

— Жаль, — сказал он. — Вы поступили как порядочный человек, но все равно жаль.

— Что поделаешь, мосье? Извините.

Фурнье сел и извлек из кармана записную книжку.

— На предыдущем допросе, мадемуазель, вы показали, что вам были неизвестны имена клиентов мадам. Но только что вы говорили, что они хныкали и просили пощадить их. Поэтому что-то о клиентах мадам Жизели вам известно.

— Позвольте, я объясню, мосье. Мадам никогда не называла ни единого имени. Она никогда не рассказывала о своих делах. Но все равно, все мы люди. Были какие-то восклицания, замечания. Мадам иногда говорила со мной, вернее, она говорила как бы сама с собой — я только слушала.

Пуаро подался вперед.

— Если бы вы могли привести пример, мадемуазель… — сказал он.

— Сейчас… ну вот… допустим, приходит письмо. Мадам распечатывает его. Она презрительно смеется. Она говорит: «Ты хнычешь, ты распускаешь нюни, милая дамочка. Все равно тебе придется платить». Или она могла сказать мне: «Какие болваны! Какие болваны! Вообразили, что я могу ссуживать крупные суммы без надлежащей страховки. Знания — это страховка, Элиза. Знания — это власть». Она не раз говорила что-нибудь вроде этого.

— Когда клиенты мадам приходили в дом, случалось вам видеть кого-нибудь?

— Нет, мосье, — вернее, почти никогда. Они сразу поднимались к ней и, понимаете, очень часто после наступления темноты.

— Перед полетом в Англию мадам Жизель не покидала Париж?

— Она вернулась в Париж только накануне вечером.

— Где она была?

— Она на две недели уезжала в Довилль, Ле-Пинэ, Пари-Пляж и Вимеро — ее обычный сентябрьский маршрут.

— Вспомните, мадемуазель, не говорила ли она что-нибудь — что-нибудь, что, по-вашему, могло бы нам помочь?

Элиза задумалась. Затем покачала головой.

— Нет, мосье, — сказала она. — Ничего такого. Мадам была в хорошем настроении. Говорила, что дела идут хорошо. Поездка оказалась полезной. Потом она попросила меня позвонить в «Юниверсал Эрлайнз» и заказать билет в Англию на завтра. Утренний рейс был распродан, но были еще места на дневной.

— Она не говорила, зачем едет в Англию? Спешила ли она?

— О нет, мосье. Мадам ездила в Англию довольно часто. И всегда предупреждала меня накануне.

— В тот вечер приходил ли к ней кто-нибудь из клиентов?

— Кажется, был один мосье, но я не уверена. Может быть, Жорж помнит. Мне мадам ничего не говорила.

Фурнье вынул из кармана фотографии — главным образом репортерские снимки свидетелей, выходящих с предварительного дознания.

— Не узнаете ли кого-нибудь из них, мадемуазель?

Элиза внимательно их рассмотрела, потом покачала головой.

— Нет, мосье.

— Попробуем спросить Жоржа.

— Да, мосье, к сожалению, Жорж не очень хорошо видит. Увы.

Фурнье поднялся.

— Итак, мадемуазель, мы покидаем вас — если только вы совершенно уверены, что вам действительно нечего — совсем нечего — нам сообщить.

— Уверена. А что — что вы имеете в виду? — Элиза была явно встревожена.

— Что же делать. Пойдемте, мосье Пуаро. Простите, вы что-то ищете?

Пуаро действительно бродил по комнате, и как будто в поисках чего-то.

— Да, да, — ответил Пуаро. — Я ищу кое-что, но не нахожу.

— Что именно?

— Фотографии. Фотографии родственников мадам Жизели — ее семьи.

Элиза покачала головой.

— У мадам не было семьи. Она была одна как перст.

— У нее была дочь, — торопливо возразил Пуаро.

— Да, верно. Да, у нее была дочь. — Элиза вздохнула.

— Но здесь нет фотографии дочери, — настаивал Пуаро.

— Ах, мосье не понимает. Это верно, что у мадам была дочь, но это было давно, понимаете? По-моему, мадам не видела ее с самого младенчества.

— То есть как? — резко спросил Фурнье.

Элиза всплеснула руками.

— Я не знаю. Это случилось, когда мадам была молода. Я слыхала, что она была тогда хороша собой — хороша собой и бедна. Может быть, она вышла замуж; может быть, нет. Скорее всего нет. Несомненно, о ребенке так или иначе позаботились. Что до мадам, то она заболела оспой — болела очень тяжело — чуть не умерла. Когда она выздоровела, от ее красоты не осталось и следа. Больше никаких увлечений, никаких безумств. Мадам стала деловой женщиной.

— Но деньги она оставила дочери?

— Так и должно быть, — сказала Элиза. — Кому и оставлять, как не единственной своей кровиночке? Кровь не вода, а друзей у мадам не было. Всегда одна-одинешенька. Единственной ее страстью были деньги — добывать их больше и больше. Тратила она мало. К роскоши не стремилась.

— Она завещала некую сумму и вам. Вы это знаете?

— Да, мне об этом сказали. Мадам всегда была очень щедра. Помимо жалованья, она мне каждый год давала приличную сумму. Я так благодарна мадам.

— Что ж, нам пора, — сказал Фурнье. — Напоследок я бы хотел перекинуться словечком-другим со старым Жоржем.

— С вашего позволения, я нагоню вас через минуту, друг мой, — сказал Пуаро.

— Как вам угодно.

Фурнье ушел.

Пуаро еще побродил по комнате, затем сел и уставился на Элизу.

От его пристального взгляда француженке стало слегка не по себе.

— Мосье желает узнать что-то еще?

— Мадемуазель Грандье, вы знаете, кто убил вашу хозяйку? — спросил Пуаро.

— Нет, мосье. Клянусь Богом, нет.

Она произнесла это с жаром. Пуаро изучающе посмотрел на нее, затем опустил голову.

— Хорошо, — сказал он. — Я вам верю. Но одно дело — знать наверняка, другое — подозревать. У вас нет предположений — всего лишь предположений — кто мог бы это сделать?

— У меня нет никаких предположений, мосье. Я уже сказала это полицейскому агенту.

— Ему вы могли сказать одно, а мне скажите другое.

— Почему, мосье? С какой стати.

— Потому что одно дело — давать показания полиции, и совсем другое — частному лицу.

— Да, это правда, — согласилась Элиза.

На лице ее отразилась нерешительность. Казалось, она что-то обдумывала. Не сводя с нее пристального взгляда, Пуаро подался к ней:

— Мадемуазель Грандье, хотите, я вам кое-что скажу? Как профессионал я обязан ничего не принимать на веру, — то есть ничего, что не подтверждено доказательствами. То есть подозреваю не одного-двух человек. Я подозреваю всех. Всякого человека, так или иначе имеющего отношение к убийству, я считаю преступником — пока не получу доказательств обратного.

Элиза Грандье сердито нахмурилась.

— Вы хотите сказать, что вы подозреваете меня — меня — в убийстве мадам? Это чересчур! Вы думаете, что я способна на такую неслыханную подлость?!

Ее полная грудь бурно вздымалась.

— Нет, Элиза, я не подозреваю вас в убийстве мадам. Ее убил один из пассажиров самолета. Поэтому не ваша рука совершила преступление. Но до того, как оно произошло, вы могли быть сообщницей. Вы могли передать кому-то подробные сведения о предстоящей поездке мадам в Англию.

— Я ничего не передавала. Клянусь.

Пуаро опять несколько минут молча глядел на нее. Затем кивнул.

— Я верю вам, — сказал он. — Тем не менее вы что-то скрываете. Да-да, скрываете! Послушайте меня. Всякий раз, допрашивая свидетелей, сталкиваешься с одним и тем же явлением. Каждый хоть о чем-то да умалчивает. Иногда, вернее чаще всего, это что-нибудь совершенно невинное, что-то, может быть, вовсе не связанное с преступлением; но — я повторяю — всегда есть что-то. Так и с вами. О, не отрицайте! Я Эркюль Пуаро, и я знаю. Когда мой друг мосье Фурнье спросил, уверены ли вы, что ничего не упустили, вы встревожились. И бессознательно ответили уклончиво. А когда я предположил, что вы могли бы сказать мне больше, чем сказали бы полиции, вы — это было видно — о чем-то призадумались. Стало быть, это что-то есть. И я хочу знать, что именно.

— Ничего существенного.

— Возможно. Но все равно, расскажите мне, пожалуйста. — И, видя, что она колеблется, прибавил: — Помните, я не из полиции.

— Это верно, — согласилась Элиза Грандье. Она никак не могла решиться. — Мосье, я в затруднительном положении. Я не знаю, какова была бы воля мадам.

— Говорят, ум хорошо — два лучше. Почему бы вам не посоветоваться со мной? Давайте подумаем вместе.

Во взгляде служанки по-прежнему было сомнение.

— Вы хорошая сторожевая собака, Элиза. — Пуаро улыбнулся. — Стало быть, речь идет о верности вашей покойной хозяйке?

— Вы совершенно правы, мосье. Мадам доверяла мне. С первого дня службы я добросовестно исполняла все ее указания.

— Она, вероятно, оказала вам большую услугу — не так ли? — и вы были ей благодарны.

— Мосье весьма проницателен. Да, это правда. И я не скрываю этого. Я была обманута, мосье, мои сбережения похищены — и еще был ребенок. Мадам спасла меня. Она устроила девочку к добрым людям в деревню — в хороший дом, мосье, и к честным людям. Вот тогда мадам и призналась мне, что она тоже мать.

— Она вам сказала, сколько лет было ее ребенку, где он или еще что-нибудь.

— Нет, мосье, она говорила, что тот период ее жизни закончен и возвращаться к нему незачем. Так будет лучше, сказала она. Девочка обеспечена, она получит образование и профессию. Кроме того, после смерти матери она унаследует все ее деньги.

— Больше она вам ничего не говорила о ребенке или отце?

— Нет, мосье, но у меня есть предположение…

— Говорите, мадемуазель Элиза.

— Понимаете, это только предположение.

— Понимаю, понимаю.

— Я думаю, что отец ребенка был англичанин.

— Что именно заставило вас так думать?

— Ничего определенного. Просто, когда мадам говорила об англичанах, в ее голосе слышалась горечь. Кроме того, мне казалось, что мадам приятно, когда кто-то из англичан вынужден обращаться к ней. Но это только предположение…

— Да, но оно может оказаться очень ценным. Оно дает какую-то зацепку… А ваш ребенок, мадемуазель Элиза? Это девочка или мальчик?

— Девочка, мосье. Но она умерла — уже пять лет, как умерла.

— Ах, примите мои соболезнования.

Наступило молчание. Нарушил его Пуаро:

— А теперь, мадемуазель Элиза, о чем же вы до сих пор умалчивали?

Элиза вышла из комнаты и через несколько минут возвратилась с черной потертой записной книжечкой.

— Это книжечка мадам. Она была при ней всегда. Собираясь в Англию, она ее обыскалась. Я нашла ее уже после отъезда мадам. Она завалилась за изголовье кровати. Я спрятала ее у себя — до ее возвращения. Услышав о смерти мадам, я сразу сожгла бумаги, но книжку оставила. Насчет нее никаких распоряжений не было.

— Когда вы услышали о смерти мадам?

Элиза снова медлила с ответом.

— Вы ведь узнали об этом от полиции, так? — спросил Пуаро. — Полицейские пришли и осмотрели комнаты мадам. Они обнаружили, что сейф пуст, а вы сказали им, что сожгли бумаги, но на самом деле вы сожгли их только после их ухода.

— Это верно, мосье, — подтвердила Элиза. — Пока они осматривали сейф, я вынула бумаги из сундука. Да, я сказала, что сожгла их. В конце концов, это почти правда. Я сожгла их при первой возможности. Мне надо было исполнить волю мадам. Вы видите, в каком я затруднительном положении? Мосье, вы ничего не скажете полиции? У меня могут быть серьезные неприятности.

— Я верю, что вы поступили так из лучших побуждений, мадемуазель Элиза. Все равно, понимаете, жаль… очень жаль… Но сделанного не воротишь, и у меня нет причин сообщать милейшему мосье Фурнье точное время уничтожения бумаг. Посмотрим, можно ли из этой книжечки извлечь что-нибудь полезное.

— Не думаю, мосье. — Элиза покачала головой. — Да, она делала тут какие-то пометки, но это только цифры. Без документов в этих записях не разобраться.

Она неохотно протянула книжечку Пуаро. Он взял ее и полистал. Карандашные заметки не совсем разборчивым почерком. Их было около двадцати, похожих одна на другую. За номером следовало несколько слов характеристики, вроде:

СХ 265. Жена полковника. Гарнизон в Сирии. Полковая касса.

ЖФ 342. Член палаты депутатов. Связь с делом Ставиского.

А в конце книжечки карандашом были нацарапаны для памяти числа и названия мест вроде:

Ле-Пинэ. Понедельник. Казино, 10.30. Отель

«Савой». 5.00. АВС. Флит-стрит, 11 утра.

Ничего законченного. Казалось, это скорее напоминания о чем-то себе самой, чем реальные даты встреч.

Элиза с волнением смотрела на Пуаро.

— Все это ничего не значит, мосье. Так оно на мой взгляд. Это было понятно мадам, а не постороннему человеку.

Пуаро закрыл книжечку и опустил себе в карман.

— Она может оказаться весьма ценной, мадемуазель. Вы правильно сделали, что отдали ее мне. И ваша совесть может быть совершенно спокойна. Мадам ведь никогда не просила вас сжечь эту книжечку.

— Это верно. — Лицо Элизы слегка просветлело.

— А раз у вас нет никаких указаний, стало быть, ваш долг — передать ее полиции. Я договорюсь с мосье Фурнье, чтобы вас не преследовали за то, что вы не сделали этого раньше.

— Мосье очень добр.

— Ну что ж, пойду догонять коллегу. — Пуаро поднялся. — Самый последний вопрос. Когда вы заказывали билет на самолет для мадам Жизели, вы звонили на аэродром Ле-Бурже или в контору компании?

— Я звонила в контору «Юниверсал Эрлайнз», мосье.

— В ту, что на бульваре Капуцинок?

— Верно, мосье, бульвар Капуцинок, двести пятьдесят четыре.

Пуаро занес номер в свою книжечку и, приветливо кивнув, вышел из комнаты.

Глава 11 Американец

Фурнье еще разговаривал со старым Жоржем. Сыщик был разгорячен и явно раздражен.

— Полиция всегда так, — басисто хрипел старик. — Один и тот же вопрос тысячу раз. И на что надеются? Что раньше или позже человек перестанет говорить правду и начнет врать? Только врать с толком, так, как угодно этим господам.

— Мне нужна не ложь, а правда.

— Очень хорошо. Я вам и говорю правду. Да, в тот вечер, накануне отъезда мадам в Англию, к ней приходила женщина. Вот вы показываете мне снимки и спрашиваете, узнаю ли я на них эту женщину. Я вам говорю то, что все время говорил — теперь я вижу не так хорошо — и уже смеркалось — и я не вглядывался. Я не узнаю эту даму. Даже если бы я столкнулся с ней лицом к лицу, я и то, наверное, не узнал бы. Вот! Повторяю это в четвертый или пятый раз.

— И вы даже не можете вспомнить, высокая она была или невысокая, брюнетка или блондинка, молодая или старая? В это верится с трудом!

Фурнье был раздражен и говорил с нескрываемым сарказмом.

— Ну так не верьте. Мне-то что! Хорошенькое дельце путаться с полицией! Один грех! Небось если бы мадам не убили на борту самолета, вы на меня, старика, и подумали бы. Это в вашем духе.

Пуаро, предвидя возможную реакцию Фурнье, поспешил взять его под руку.

— Пора, старина, — сказал он. — Желудок взывает. Простая, сытная еда — вот что нам сейчас требуется. Скажем, omlette aux champignons, sole a la Normande[41] и сыр из Пор-Салю с красным вином. Какое вино заказать?

Фурнье взглянул на часы.

— Верно, — сказал он. — Уже час. Говорить с этим животным… — Он гневно взглянул на Жоржа.

Пуаро ободряюще улыбнулся старику.

— Все ясно, — сказал он. — Безымянная дама была не высокая и не маленькая, не брюнетка и не блондинка, не худая, не толстая, но, по крайней мере, это-то вы нам скажете: была она шикарная?

— Шикарная? — повторил ошеломленный Жорж.

— Вы уже ответили, — сказал Пуаро. — Она была шикарная. И у меня есть идейка, друг мой — мне кажется, эта леди прекрасно смотрелась бы в купальном костюме.

Жорж вытаращил глаза.

— В купальном костюме? Как это — в купальном костюме?

— Так, возникла у меня одна идейка. Очаровательная женщина выглядит еще более очаровательной в купальном костюме. Вы согласны? Вот взгляните. — И он передал старику страницу, вырванную из «Скетча».

Старик чуть заметно вздрогнул. Наступило молчание.

— Так вы согласны, не так ли? — спросил Пуаро.

— Они здорово смотрятся, эти двое, — ответил старик, возвращая листок. — Можно сказать, на них ничего не надето.

— А, это потому, что мы теперь поняли, как благотворно действует солнце на кожу, — объяснил Пуаро. — К тому же это очень удобно.

Жорж снизошел до хриплого хихиканья и направился к себе, в то время как Пуаро и Фурнье вышли на залитую солнцем улицу.

За ленчем, меню которого набросал Пуаро, маленький бельгиец извлек из кармана черную записную книжечку.

Фурнье пришел в немалое возбуждение, хотя явно рассердился на Элизу. Пуаро за нее заступился.

— Это естественно, вполне естественно. Полиция? Одно это слово пугает людей ее общественного положения. Оно вовлекает их в нечто, им непонятное. И так повсюду — в каждой стране.

— Ну, здесь у вас явное преимущество, — согласился Фурнье. — Частный детектив всегда больше добивается от свидетеля, чем можно получить на официальном допросе. Тем не менее есть и другая сторона медали. У нас обширнейшие архивы — у нас под рукой целая система, огромная упорядоченная организация.

— Поэтому давайте сотрудничать, — улыбнулся Пуаро. — Омлет великолепен.

В перерыве между омлетом и камбалой Фурнье перелистал черную книжечку и карандашом пометил что-то в своем блокноте.

— Вы внимательно это прочитали, да? — Он поднял глаза на Пуаро.

— Нет, я только разок пролистал. Вы позволите? — Он взял книжечку.

Когда перед ними поставили сыр, Пуаро положил ее на столик, и сыщики снова переглянулись.

— Есть некоторые записи… — начал Фурнье.

— Пять, — откликнулся Пуаро.

— Согласен — пять.

Он прочел свои выписки:

— «СЛ 52. Английская леди. Муж. РТ 362. Врач. Харли-стрит. МР 24. Фальшивые древности. ХВБ 724. Англия, Растрата. ГФ 45. Покушение на убийство. Англия».

— Отлично, друг мой, — оценил Пуаро. — Наши мысли совпадают. Изо всех записей в книжечке только эти пять, по-моему, могут иметь отношение к лицам, бывшим в самолете. Давайте рассмотрим их по очереди.

— «Английская леди. Муж», — прочитал Фурнье. — Это вполне может относиться к леди Хорбери. Как я понимаю, она из числа завзятых игроков. Легко предположить, что она занимала деньги у Жизели. Обычно Жизель имела дело именно с такими клиентами. Слово «муж» можно толковать двояко. Или Жизель предполагала, что муж оплатит долги жены, или это угроза раскрыть ему некую тайну.

— Абсолютно верно, — сказал Пуаро. — Любая из этих версий вполне реальна. Лично я предпочитаю вторую, хотя бы потому, что готов биться об заклад, что дама, посетившая Жизель накануне полета в Англию, была леди Хорбери.

— Вы так полагаете?

— Да, и, наверное, вы думаете то же самое. В поведении нашего консьержа было, я бы сказал, нечто рыцарственное. Его упорный отказ вспомнить хотя бы что-нибудь о посетительнице для меня достаточно показателен. Леди Хорбери чрезвычайно обольстительная женщина. И кроме того, я заметил, как он вздрогнул — о, чуть-чуть, — когда я показал ему ее снимок в купальном костюме из «Скетча». Да, именно леди Хорбери приходила к Жизели в тот вечер.

— Она даже последовала за ней из Ле-Пинэ в Париж, — задумчиво проговорил Фурнье. — Должно быть, она находилась в отчаянном положении.

— Да-да, мне тоже так кажется.

Фурнье посмотрел на него с любопытством:

— Но это не соответствует вашим догадкам, а?

— Друг мой, я убежден, что обнаружил улику, но указывает она не на того… Я блуждаю в потемках. Улика верная, однако…

— А мне вы не хотите сказать, что это за улика? — спросил Фурнье.

— Нет. Возможно, я заблуждаюсь, решительно заблуждаюсь. И я могу сбить вас с толку. Нет, давайте еще поработаем каждый над своей версией. Продолжим рассмотрение персон из нашей книжечки.

— «РТ 362. Врач. Харли-стрит», — прочел Фурнье.

— Возможно, это указание на доктора Брайанта.

Опереться тут особенно не на что, однако не следует исключать подобной возможности.

— Этим, разумеется, займется инспектор Джепп.

— И я, — сказал Пуаро. — Я тоже приму участие.

— «МР 24. Фальшивые древности», — прочел Фурнье. — Есть вероятность, хотя весьма неопределенная, что это относится к Дюпонам. Сам я в это не верю. Мосье Дюпон — археолог с мировым именем. Человек безукоризненной репутации.

— Что тем более помогло бы ему в бесчестных проделках, — сказал Пуаро. — Дорогой мой Фурнье, вспомните, сколь безукоризненна была репутация, возвышенны чувства и достойна восхищения жизнь большинства мошенников — до разоблачения!

— Верно, увы, это так, — вздохнул француз.

— Честное имя, так сказать, — предмет первой необходимости для мошенника, — продолжил Пуаро. — Забавная мысль. Но давайте вернемся к нашему списку.

— «КСБ 724» — весьма неопределенно. «Англия. Растрата».

— Да, это нам мало что дает, — согласился Пуаро. — Кто бывает растратчиком? Адвокат? Банковский служащий? Кто угодно, кому в коммерческой фирме доверяют. Но вряд ли романист, дантист или врач с Харли-стрит. Единственный представитель делового мира у нас — Джеймс Райдер. Он мог совершить растрату, и, чтобы покрыть ее, он мог занять у Жизели. Теперь последний пункт — «ГФ 45. Покушение на убийство. Англия», тут вариантов очень много. Писатель, зубной врач, врач с Харли-стрит, бизнесмен, стюард, помощница парикмахера, благородная леди — любой из них может оказаться ГФ 45. Не подходят одни Дюпоны — в силу их национальности.

Он жестом подозвал официанта и попросил счет.

— А куда теперь, друг мой? — обратился он к Фурнье.

— В Сюртэ. Там могут быть для меня новости.

— Прекрасно. Я с вами. А потом проведу маленькое расследование, в котором, надеюсь, вы мне поможете.

В Сюртэ Пуаро возобновил знакомство с шефом уголовного розыска, с которым за несколько лет до этого работал над одним делом. Мосье Жиль был весьма приветлив и обходителен.

— Счастлив слышать, мосье Пуаро, что вы заинтересовались этим убийством.

— Но Боже мой, дорогой мой мосье Жиль, оно произошло у меня под носом. Это же оскорбительно, вы согласны? Эркюль Пуаро проспал убийство! Ни больше, ни меньше.

Мосье Жиль сочувственно покачал головой:

— Ах эти самолеты! В скверную погоду в них так укачивает, так укачивает. Мне самому пару раз бывало не на шутку скверно.

— Как говорится, революция в желудке, — сказал Пуаро. — Но как пищеварительный аппарат действует на тончайшие мозговые извилины! Когда со мной приключается морская болезнь, я, Эркюль Пуаро, — тварь без серых клеточек, без системы, без метода — так, ничем не примечательный экземпляр с интеллектом ниже среднего! Это заслуживает сожаления, но что поделать! Но раз уж мы заговорили об этом, как поживает мой друг Жиро?

Разумно пропустив мимо ушей «заговорили об этом», мосье Жиль ответил, что Жиро идет от успеха к успеху.

— Он работает с неимоверным рвением. Его энергия просто неистощима.

— Так было всегда, — подтвердил Пуаро. — Он бегал взад и вперед. Он ползал на всех четырех. Он был здесь, там и повсюду. Ни на мгновение не останавливался поразмыслить.

— Ах, мосье Пуаро, вы немного преувеличиваете. Вам больше по душе такой человек, как Фурнье. Он — новейшей школы, увлечен психологией. Это должно вам нравиться.

— Мне и нравится. Да-да.

— Он очень хорошо говорит по-английски. Поэтому мы и послали его в Кройдон. Весьма интересное дело, мосье Пуаро. Мадам Жизель была одной из самых известных личностей Парижа. И такое невероятное убийство! Отравленный шип, духовая трубка — в аэроплане! Только подумать! Да могло ли такое произойти на самом деле?

— Вот-вот, — воскликнул Пуаро. — Совершенно верно. Вы попали в точку. Прямо в яблочко… А, вот и наш друг Фурнье. Я вижу, у вас новости.

Всегда несколько унылый Фурнье был возбужден и нетерпелив.

— Да, новости. Грек Зеропулос, торговец древностями, сообщил, что продал духовую трубку с набором этих самых стрелок за три дня до убийства. Я собираюсь, мосье, — он почтительно поклонился шефу, — немедленно побеседовать с этим человеком.

— Всенепременно, — поощрил его Жиль. — Мосье Пуаро с вами?

— Если позволите, — откликнулся Пуаро. — Это интересно, очень интересно.

Лавка мосье Зеропулоса находилась на улице Сент-Оноре. Это было процветающее заведение по торговле древностями. Порядочное количество утвари из Раги[42] и прочей персидской керамики. Одна-две луристанских[43]бронзы, изрядное количество безвкусных ювелирных изделий из Индии, полки шелков и вышивок различного происхождения и масса ничего не стоящих бус и дешевых египетских фигурок. В таком заведении можно за миллион франков получить вещь, стоящую полмиллиона, или за десять франков — нечто ценой в пятьдесят сантимов. Основной клиентурой его были американские туристы и многоопытные знатоки.

Мосье Зеропулос, плотный низенький человечек с черными бусинками глаз, безостановочно сыпал словами.

Джентльмены из полиции? Он счастлив их видеть. Может быть, они зайдут в его кабинет? Да, он продал духовую трубку и специальные к ней стрелы — южноамериканскую редкость, — вы понимаете, джентльмены, я… я торгую всем понемногу! У меня есть и свои пристрастия. Персия — мое пристрастие. Мосье Дюпон, достопочтимый мосье Дюпон может за меня поручиться. Он всегда приходит посмотреть мою коллекцию — новые приобретения — и высказать суждение о подлинности некоторых сомнительных вещей. Какой человек! Какая ученость! Какой глаз! Какое чутье. Но я уклонился в сторону. У меня есть коллекция — моя драгоценная коллекция, которая известна всем знатокам — и у меня также есть — ну, откровенно, господа, назовем это хламом! Хлам из дальних стран, всего понемногу — из Южных морей, Индии, Японии, Борнео.

Откуда угодно! Обычно на эти вещи у меня нет твердой цены. Если кто-то проявляет интерес, я смотрю сначала, что представляет собой покупатель, и потом называю сумму — он естественно торгуется, и в конце концов я получаю только половину. И даже это, должен признать, чрезвычайно выгодно. Эту дрянь я покупаю у моряков обычно очень дешево.

Мосье Зеропулос перевел дыхание и, довольный собой и своей значительностью, радостно продолжил словоизвержение:

— Эта духовая трубка лежала у меня довольно долго — может, года два. Вон в той витрине — вместе с ожерельем из каури[44], головным убором индейца, парочкой плохоньких деревянных идолов и никудышными нефритовыми бусами. Никто на нее не глядел, никто не замечал, и вдруг приходит этот американец и спрашивает, что это такое.

— Американец? — резко переспросил Фурнье.

— Да-да, американец — без сомнения, американец. Не из лучших американцев, а из тех, которые ничего ни в чем не понимают и просто хотят привезти домой диковину. Из тех, что обогащают торговцев бусами в Египте и покупают самых чудовищных скарабеев[45], каких когда-либо делали в Чехословакии. Что ж, я мгновенно оцениваю его, я рассказываю об обычаях некоторых племен, о смертоносных ядах, которыми они пользуются. Я объясняю ему, как редко, от случая к случаю, вещи такого рода попадают на рынок. Он спрашивает цену, и я ее называю. Мою цену для американцев, не столь высокую, как прежде (увы! у них был кризис). Я жду, что он станет торговаться, но он без слов дает мне деньги. Я был сражен. Какая жалость — я мог запросить больше! Я кладу ему в пакетик духовую трубку со стрелами, и он удаляется. Дело сделано. Но потом, когда я читаю в газетах об этом ошеломляющем убийстве, я задумываюсь — да, основательно задумываюсь. И я сообщаю в полицию.

— Мы весьма благодарны вам, мосье Зеропулос, — вежливо проговорил Фурнье. — Эта духовая трубка и шипы — как вы думаете, вы могли бы опознать их? В настоящее время они в Лондоне, но вам будет предоставлена возможность увидеть их.

— Духовая трубка была примерно такой длины, — мосье Зеропулос отметил расстояние от угла стола, — и такой толщины — вот, как моя самопишущая ручка. Светлого цвета. Стрелок было четыре. Они действительно похожи на длинные острые шипы. Их острия были слегка запачканы и обмотаны ниточками красного шелка.

— Красными? — заинтересованно переспросил Пуаро.

— Да, мосье. Вишнево-красными, слегка выцветшими.

— Забавно, — сказал Фурнье. — Вы уверены, что ни на одной не было черно-желтой обмотки?

Торговец покачал головой.

Фурнье взглянул на Пуаро. У того на лице была довольная улыбка. Отчего? Оттого, что Зеропулос лжет, думал Фурнье, или по какой-нибудь иной причине.

— Весьма вероятно, эта духовая трубка не имеет отношения к нашему делу, — неуверенно проговорил Фурнье. — Может, один шанс из пятидесяти. Тем не менее я хотел бы получить самое подробное описание этого американца.

Зеропулос всплеснул своими смуглыми руками.

— Американец как американец. Говорил в нос. По-французски не знал ни слова. Жевал резинку. На нем были очки в черепаховой оправе. Высокий и, думаю, не очень старый.

— Блондин или брюнет?

— Затрудняюсь сказать. На нем была шляпа.

— Вы его узнаете, если встретите снова?

Зеропулос явно затруднялся ответить.

— Не могу сказать. Ко мне столько американцев заглядывает. В нем не было ничего запоминающегося.

Фурнье продемонстрировал ему фотографии — без результата. По мнению Зеропулоса, этого человека на них не было.

— Похоже, мы гонимся за химерой, — сказал Фурнье, когда они вышли из лавки.

— Вполне возможно, — согласился Пуаро. — Но я все же так не думаю. Ярлычки с ценами совпадают по форме со следом от ярлыка на трубке, а кроме того, и в рассказе и замечаниях мосье Зеропулоса есть несколько интересных моментов. А теперь, друг мой, раз уж мы гнались за одной химерой, позвольте пригласить вас в погоню за другой.

— Куда именно?

— На бульвар Капуцинок.

— Позвольте, это…

— Контора «Юниверсал Эрлайнз».

— Я так и понял. Однако мы там уже провели небольшой опрос. Они не сказали нам ничего интересного.

Пуаро добродушно потрепал его по плечу.

— О да, но, видите ли, ответы зависят от вопросов. Вы не знали, какие вопросы задавать.

— А вы знаете?

— Ну, есть у меня одна идейка.

Вдаваться в подробности он не стал, а тем временем они прибыли на бульвар Капуцинок.

Контора «Юниверсал Эрлайнз» была невелика. За полированным деревянным прилавком стоял щеголеватый брюнет, а у пишущей машинки сидел подросток лет пятнадцати.

Фурнье показал служебное удостоверение, и брюнет, которого звали Жюль Перро, заявил, что он в полном их распоряжении.

По настоянию Пуаро подростка с пишущей машинкой отправили в дальний угол.

— Нам надо поговорить весьма конфиденциально, — объяснил он.

Жюль Перро казался приятно взволнованным.

— Слушаю вас, господа.

— Мы по поводу убийства мадам Жизели.

— Да, я вспоминаю. По-моему, я уже отвечал на кое-какие вопросы по этому делу.

— Конечно, конечно. Нам просто необходимо кое-что уточнить. Как мадам Жизель получила свое место и когда?

— Я думаю, с этим уже все ясно. Она заказала билет по телефону семнадцатого числа.

— На дневной рейс на следующий день?

— Да, мосье.

— Но я понял со слов ее служанки, что мадам заказывала билет на рейс восемь сорок пять.

— Нет-нет, по крайней мере, получилось иначе. Служанка мадам попросила билет на восемь сорок пять, но там уже не было свободных мест, так что мы предложили ей место на дневной рейс.

— Понятно. Понятно.

— Да, мосье.

— Понятно… понятно… но все равно это странно — решительно странно.

Служащий вопросительно взглянул на Пуаро.

— Дело в том, что мой приятель в последнюю минуту взял билет на рейс восемь сорок пять в то утро, и самолет оказался наполовину пустой.

Мосье Перро перелистнул какие-то бумаги. Потом высморкался.

— Вероятно, ваш знакомый перепутал день. Днем раньше или днем позже…

— Ни в коем случае. Это был день убийства, потому что мой приятель сказал, что если бы он опоздал на самолет — а он опаздывал, — то оказался бы в числе пассажиров «Прометея».

— Ну да, конечно. Очень странно. Конечно, некоторые люди не являются, и тогда в последнюю минуту, естественно, оказываются свободные места… и кроме того, бывают же ошибки. Надо связаться с Ле-Бурже; они не всегда бывают аккуратны…

Кроткий вопрошающий взгляд Пуаро явно смущал Жюля Перро. Он умолк. Глаза его забегали. На лбу появилась испарина.

— Это два вполне возможных объяснения, но, на мой взгляд, ни одно из них не является истинным, — сказал Пуаро. — Вам не кажется, что лучше сразу во всем признаться.

— В чем признаться? Я вас не понимаю.

— Ну-ну. Прекрасно понимаете. Речь идет об убийстве — убийстве, мосье Перро. Прошу вас помнить это. Сокрытие фактов может иметь для вас серьезные последствия — очень серьезные. Полиция отнесется к вам весьма сурово. Вы препятствуете установлению истины.

Жюль Перро глядел на него округлившимися от ужаса глазами. Рот непроизвольно открылся. Руки дрожали.

— Итак, — властным, не допускающим препирательств тоном сказал Пуаро. — Нам нужны точные факты. Прошу вас! Сколько вам заплатили и кто именно?

— Я не хотел делать ничего плохого… я понятия не имел… я не мог предположить…

— Сколько и кто?

— П-пять тысяч франков. Я этого человека видел впервые. Я… погиб…

— Вы погибнете, если не будете говорить правду. Смелее, худшее мы уже знаем. Расскажите подробно, как все происходило.

Жюль Перро заговорил торопливо, прерывисто; пот струйками скатывался с его лба.

— Я не хотел ничего плохого… Клянусь честью, не хотел. Пришел человек. Он сказал, что на следующий день летит в Англию. Ему нужно получить заем у… у мадам Жизели, и было бы больше шансов на успех, если бы их встреча выглядела непреднамеренной. Он знал, что она летит в Англию на следующий день. От меня требовалось только сказать ей, что на утренний рейс все билеты проданы и дать ей место номер два в «Прометее». Клянусь, мосье, я не заподозрил в этом ничего плохого. Я подумал, что тут, в сущности, нет никакой разницы. Они всегда ведут себя эксцентрично, эти американцы.

— Американцы? — резко спросил Фурнье.

— Да, этот господин был американец.

— Опишите его.

— Высокий, сутулый, седой, очки в роговой оправе. Козлиная бородка.

— Себе он билет заказывал?

— Да, мосье, место номер один… рядом… рядом с тем, которое я должен был сохранить для мадам Жизели.

— На какое имя?

— Сайлас… Сайлас Харпер.

— Среди пассажиров не было никого с таким именем, и место номер один было свободно.

Пуаро слегка покачал головой.

— Я… я не увидел в списке никого с похожим именем. Поэтому и решил, что нет необходимости упоминать об этом. Раз человек не полетел…

Фурнье холодно взглянул на него.

— Вы утаили от полиции важные факты, — сказал он. — Это очень серьезно.

И он вместе с Пуаро вышел из конторы. Напуганный Жюль Перро долго глядел им вслед.

Когда они оказались на улице, Фурнье снял шляпу и поклонился Пуаро:

— Поздравляю вас, мосье Пуаро. Что навело вас на эту мысль?

— Две не связанные между собою фразы. Первую я услышал сегодня утром: человек в нашем самолете сказал, что он летел утренним рейсом в день убийства в почти пустом самолете. Вторую произнесла Элиза: она сказала, что звонила в контору «Юниверсал Эрлайнз» и что мест на утренний рейс не было. Так вот, эти два утверждения никак не вяжутся друг с другом. Я вспомнил, что стюард с «Прометея» прежде видел мадам Жизель на рейсе восемь сорок пять. Значит, ясно, что она привыкла летать утренним рейсом. Но кому-то потребовалось, чтобы она летела в двенадцать. Кто-то уже взял билет на «Прометей». Почему служащий сказал, что на утренний рейс все билеты проданы? Ошибка или преднамеренная ложь? Я предположил второе… Я оказался прав.

— Чем дальше, тем загадочней! — воскликнул Фурнье. — Сначала мы как будто искали женщину. Теперь появляется мужчина. Этот американец…

Он остановился и взглянул на Пуаро. Тот тихо кивнул.

— Да, друг мой. Так просто быть американцем — здесь, в Париже! Произношение в нос, жевательная резинка, козлиная бородка, роговые очки — все аксессуары театрального американца…

Он достал из кармана лист, вырванный из «Скетча».

— Что вы там разглядываете?

— Графиню в купальном костюме.

— Неужели вы думаете?.. Да нет, она миниатюрная, прелестная, хрупкая — она не могла изобразить высокого сутулого американца. Она была актрисой, да, но сыграть такую роль — это исключено. Нет, друг мой, эта гипотеза не годится.

— Я и не говорю, что годится, — ответил Эркюль Пуаро.

И продолжал о чем-то думать, разглядывая газетную фотографию.

Глава 12 В Хорбери-Чейс

Лорд Хорбери стоял у буфета и рассеянно накладывал в тарелку почки.

Стивену Хорбери исполнилось двадцать семь. У него было узкое лицо и выступающий подбородок. Его внешний вид вполне соответствовал его натуре и вкусам — спортивный молодой человек без выдающихся умственных способностей — из тех, которые большую часть дня проводят вне дома. Он был добрый, малость самодовольный, очень терпимый и невероятно упрямый.

Он поставил тарелку на стол и приступил к еде. Развернул газету, но тут же нахмурился и отбросил ее. Потом отодвинул недоеденные почки, хлебнул кофе и поднялся. В нерешительности постояв так с минуту, он слегка себе кивнул, вышел из столовой и, миновав обширный холл, поднялся наверх. Постучав в дверь спальни, подождал, пока высокий густой голос не ответил: «Войдите!»

Лорд Хорбери вошел.

Это была прекрасная просторная спальня окнами на юг. Сесили Хорбери лежала в кровати, огромной дубовой резной елизаветинской кровати[46]. В розовом шифоновом пеньюаре, сияя золотыми кудряшками, она выглядела великолепно. Поднос с остатками апельсинового сока и кофе стоял рядом на столике. Она читала полученные письма. В комнате неслышно хлопотала служанка.

Можно понять любого мужчину, чье сердце забьется сильнее при виде столь поразительной женской прелести; однако чары жены нисколько не действовали на лорда Хорбери.

Было время, три года назад, когда от захватывающего великолепия Сесили голова молодого человека шла кругом. Он безумно, дико, страстно влюбился. Но все прошло. Он был безумен. Теперь он выздоровел.

— В чем дело, Стивен? — спросила леди Хорбери с некоторым удивлением.

— Я хочу поговорить с тобой наедине, — резко ответил он.

— Мадлен, закончишь потом, — обратилась она к служанке. — Оставь нас.

— Tres bien[47],— пробормотала француженка, и, бросив любопытный взгляд на лорда Хорбери, вышла из комнаты.

Лорд Хорбери ждал и, едва она закрыла дверь, сказал:

— Сесили, я бы хотел знать, с чего это ты вдруг решила сюда приехать.

Леди Хорбери пожала прелестными плечиками.

— В конце концов, почему бы и нет?

— Почему нет? Кажется, существует множество причин.

— Ах, причин… — пробормотала жена.

— Да, причин. Ты помнишь, мы договорились, что после всего будет лучше прекратить этот фарс совместной жизни. Тебе представлен городской дом и щедрое — чрезвычайно щедрое — содержание. В определенных рамках ты вольна поступать, как тебе заблагорассудится. С чего это внезапное возвращение?

Сесили снова пожала плечами.

— Я думала, так будет… лучше.

— Вероятно, ты хочешь сказать, лучше с деньгами?

— О, Боже, как я тебя ненавижу, — ответила леди Хорбери. — Ты самый скупой человек в мире.

— Скупой? Ты смеешь называть меня скупым? Из-за тебя и твоей безмозглой расточительности мне пришлось заложить Хорбери.

— Хорбери, Хорбери — ничто другое тебя не интересует! Лошади, и охота, и вечные разговоры о ружьях и об урожае, и нудные старые фермеры. Боже, что за жизнь для женщины!

— Некоторых женщин она вполне устраивает.

— Да, женщин вроде Венеции Керр, которая сама похожа на лошадь. Вот на такой тебе и надо было жениться.

Лорд Хорбери подошел к окну.

— Теперь поздно говорить об этом. Я женился на тебе.

— И никак не можешь от меня избавиться. — Сесили рассмеялась. В ее голосе звучало злобное торжество. — Ты хочешь избавиться от меня и не можешь!

— Не будем об этом, — сказал он.

— Опять Господь Бог и добрая старая школа! Большинство моих друзей умирает со смеху, когда я им цитирую тебя.

— Пусть умирают на здоровье. Но вернемся к нашему первоначальному предмету — зачем ты сюда явилась?

Однако его жена не пожелала продолжить тему.

— Ты оповестил через газеты, что не намерен оплачивать мои долги, — сказала она. — По-твоему, так поступают джентльмены?

— Я сожалею, что мне пришлось пойти на такой шаг. Я ведь тебя предупреждал. Я дважды платил. Но всему есть предел. Твоя неразумная страсть к азартным играм — ну, о чем тут может быть разговор? Но я должен знать, что вынудило тебя приехать в Хорбери. Ты всегда ненавидела поместье, тебе всегда здесь было смертельно скучно.

— Я уже не думаю так… с недавних пор, — ее личико помрачнело.

— С недавних пор? — задумчиво повторил он. И неожиданно спросил: — Сесили, ты занимала деньги у этой французской старухи?

— У которой? О чем ты?

— Ты прекрасно понимаешь, о чем я. Я имею в виду женщину, которую убили в самолете — в том самом, на котором ты летела из Парижа. Ты занимала у нее деньги?

— Нет, конечно нет. Что за мысль!

— Так вот, Сесили, веди себя разумно. Если эта женщина давала тебе деньги, лучше скажи мне. Не забывай, дело еще не закрыто. Коронер вынес вердикт: предумышленное убийство неизвестным лицом или лицами. Следствие ведет полиция обеих стран. Они докопаются до истины — это лишь вопрос времени. В бумагах покойной, несомненно, остались записи всех ее операций. Если твоя связь с ней может выплыть, лучше приготовиться заранее. Необходимо посоветоваться об этом с Фоуксом.

«Фоуке, Фоуке, Уилбрахам и Фоуке» были домашними поверенными в делах, которые уже несколько поколений консультировали семейство Хорбери.

— Но я уже давала показания на этом чертовом суде и сказала, что никогда не слыхала об этой женщине!

— Не думаю, что тебе безоговорочно поверили, — сухо заметил муж. — Если у тебя были дела с Жизелью, можешь не сомневаться — полиция их обнаружит.

Сесили сердито приподнялась:

— Может быть, ты думаешь, это я убила ее — вот так ни с того ни с сего встала и стрельнула в нее из трубки. С ума сойти!

— Вся эта история кажется чистым сумасшествием, — задумчиво согласился Стивен. — Но я хочу, чтобы ты осознала, в каком ты положении.

— В каком еще положении? Нет никакого положения. Ты не веришь ни одному моему слову. Это отвратительно. И с чего это ты вдруг стал так обо мне заботиться? Можно подумать, тебе есть дело до того, что будет со мной! Ты меня терпеть не можешь. Ты меня ненавидишь. Ты будешь счастлив, если я завтра умру. Зачем притворяться?

— Не надо преувеличивать. Можешь считать меня старомодным, но я, между прочим, действительно забочусь о своем имени. И можешь меня презирать за столь несовременные понятия. Но что есть, то есть.

И, резко повернувшись на каблуках, он вышел из комнаты.

В висках стучало. Мысли одна за другой пробегали в сознании:

«Терпеть не можешь? Ненавидишь? Да, это почти так. Буду я счастлив, если она завтра умрет? О, Боже, да! Я бы почувствовал себя узником, выпущенным из тюрьмы. Какая странная, гнусная штука жизнь! Когда я впервые увидел ее в „Сделай это сейчас“, каким ребенком, каким прелестным ребенком она казалась! Такая светлая, такая милая… Молодой идиот! Я просто с ума по ней сходил — идиот… Она казалась очаровательной, нежной, а на самом деле все время была такой, как сейчас, — вульгарной, злобной, испорченной дурой. Теперь я даже не замечаю ее обольстительности».

Он свистнул, и к нему подбежала собака, спаниель, и посмотрела на него преданными обожающими глазами.

— Милая старая Бетси, — проговорил он и погладил длинные мохнатые уши. «Чудно, что женщину из презрения называют сукой, — подумал он. — Такая сука, как ты, Бетси, стоит чуть ли не всех женщин, каких я видал в жизни».

Нахлобучив на голову старую рыбацкую шапку, он вышел с собакой из дому.

Бесцельная прогулка по имению постепенно успокаивала его взвинченные нервы. Он потрепал по гриве своего любимого гунтера[48], перекинулся парой слов с конюхом, зашел на приусадебную ферму и поболтал с женой фермера. Сопровождаемый Бетси, он шел по узкой аллее и вдруг увидел Венецию Керр — на гнедой кобыле.

Верхом Венеция выглядела особенно привлекательно. Лорд Хорбери смотрел на нее с восхищением, нежностью и таким чувством, какое испытываешь, вернувшись после долгих скитаний домой.

— Привет, Венеция, — сказал он.

— Привет, Стивен.

— Где была? Объезжала владения?

— Да. У нее славный шаг, правда?

— Высший класс. Ты не видела мою двухлетку, которую я купил в Чэттисли?

Они несколько минут толковали о лошадях, потом он сказал:

— Кстати, Сесили здесь.

— Здесь, в Хорбери?

Венеция никогда не показывала своих чувств, но сейчас в голосе ее послышалось изумление.

— Да. Объявилась вчера вечером.

Наступило молчание. Прервал его Стивен:

— Венеция, ты была на дознании. Как… гм… как оно прошло?

Она на мгновение задумалась.

— Ну, как сказать, понимаешь, никто ничего особенного не говорил.

— Полиция не делала заявлений?

— Нет.

— Наверно, это было не слишком приятно? — спросил Стивен.

— Ну, удовольствия в этом мало. Но ничего ужасного. Коронер был довольно любезен.

Стивен рассеянно хлестнул прутом по живой изгороди.

— Послушай, Венеция, есть ли предположение — то есть у тебя, — кто это сделал?

Венеция Керр медленно покачала головой.

— Нет. — Она умолкла, подыскивая лучший и самый тактичный способ выразить свою мысль. Наконец она нашла нужные слова и усмехаясь сказала: — Кто бы ни сделал, во всяком случае, это не Сесили и не я. Это наверняка. Она бы увидела, что это я, я бы увидела, что это она.

Стивен тоже усмехнулся.

— Значит, все в порядке, — повеселев, заключил он.

Он хотел свести все к шутке, но она услышала в его голосе облегчение. Стало быть, он думал об этом…

Она отогнала неприятные мысли.

— Венеция, я знаю тебя давно, — проговорил Стивен. — Ведь так?

— Гм, да. Помнишь, как в детстве нас гоняли на эти ужасные танцевальные классы?

— Неужели же нет! Я чувствую, что могу поговорить с тобой…

— Конечно, можешь. — Она умолкла и потом спокойным, деловитым тоном спросила: — О Сесили, вероятно?

— Да, послушай, Венеция. Сесили была каким-либо образом связана с этой Жизелью?

— Не знаю, — медленно проговорила Венеция. — Не забывай, я была на юге Франции. Сплетни из Ле-Пинэ до меня еще не дошли.

— А что ты думаешь?

— Откровенно говоря, я бы не удивилась.

Стивен задумчиво кивнул.

— А почему это тебя тревожит? — осторожно спросила Венеция. — Вы ведь, по сути, живете раздельно. Стало быть, дело касается ее, а не тебя.

— Пока она моя жена, дело касается и меня.

— А ты не можешь… гм… добиться развода?

— То есть дать ей повод? Сомневаюсь, что она на это согласится.

— Ты бы развелся с ней, если бы это было возможно?

— Если бы у меня был предлог, конечно, развелся бы, — мрачно ответил он.

— Думаю, что она это знает, — задумчиво проговорила Венеция.

— Да.

Они замолкли. Венеция думала: «Она блудлива, как кошка. Уж я это знаю. Но она осторожна. И дьявольски проницательна». Вслух Венеция сказала:

— Стало быть, ничего поделать нельзя?

Он покачал головой, а потом спросил:

— Венеция, если бы я был свободен, ты бы пошла за меня замуж?

Глядя поверх головы лошади, Венеция ответила голосом, лишенным даже намека на чувства:

— Думаю, что да.

Стивен! Она всегда любила Стивена, с тех самых танцевальных классов, и охоты на лисят, и разорения птичьих гнезд. И Стивену она всегда нравилась, но нравилась не настолько, чтобы спасти его от отчаянной, дикой, безумной влюбленности в хитрую кошку, расчетливую хористку…

— У нас могла бы быть замечательная жизнь, — сказал Стивен.

В его сознании замелькали образы: охота — чай с булочками — запах влажной земли и листьев — дети… Все то, чего не могло быть у них с Сесили. Взгляд его затуманился. До него донесся голос Венеции, по-прежнему ровный, совершенно бесстрастный, лишенный каких-либо эмоций:

— Стивен, если хочешь — почему бы не попробовать? Если бы мы уехали вместе, Сесили пришлось бы развестись с тобой.

Он яростно оборвал ее:

— Господи, неужели, по-твоему, я согласился бы на такую жертву с твоей стороны?

— Мне все равно.

— А мне нет, — в голосе его была непререкаемость.

«Вот и все, — подумала Венеция. — А жаль. Он весь опутан предрассудками, но очень милый. Я бы не хотела, чтобы он стал другим». Вслух она сказала:

— Что ж, Стивен, мне пора.

Она нежно тронула лошадь пяткой. Когда она обернулась, чтобы помахать ему рукой, их глаза встретились, и во взглядах было все, чего не было в словах.

Поворачивая за угол аллеи, Венеция выронила хлыст. Оказавшийся рядом прохожий поднял и подал его с несколько преувеличенной учтивостью.

«Иностранец, — подумала она, поблагодарив. — Знакомое лицо». Она подсознательно пыталась вспомнить его в калейдоскопе летних дней в Жюан-ле-Пен, в то время как мысли были заняты Стивеном.

Только когда она подъехала к дому, память рывком вернула ее к действительности.

«Это тот человек, который уступил мне место в самолете. На дознании говорили, что он — сыщи к». И вслед за этим пришла невеселая мысль: «А что он здесь делает?»

Глава 13 У Антуана

Наутро после дознания Джейн не без трепета явилась в парикмахерскую Антуана.

Пресловутый мосье Антуан (а на самом деле Эндрю Лич, чьи претензии на французистость основывались лишь на наличии еврейской мамы), встретил Джейн зловеще-хмурым взглядом.

Он настолько вжился в созданный им образ, что в своем заведении объяснялся исключительно на ломаном английском. Он обозвал Джейн законченной imbecile[49]. С чего это она вздумала лететь самолетом? Что за бред! Ее легкомыслие нанесет салону непоправимый урон. Дав сполна выход своему раздражению, он сменил гнев на милость, и подружка ее Гледис выразительно ей подмигнула.

Гледис была бесплотная блондинка с надменными манерами и чуть слышным, словно доносящимся издали голоском, — но это для клиентов. В быту ее голос звучал хрипло и иронически.

— Не волнуйся, милая, — сказала она Джейн. — Этот старый болван сидит на заборе и пока выжидает, в какую сторону прыгнет кошка. Убеждена, что она прыгнет не туда, куда он думает. До скорого, милочка, идет моя старая ведьма, черт бы ее побрал. И, конечно, будет беситься, как всегда. Надеюсь, она притащилась одна — без своей чертовой собачонки.

Через мгновение чуть слышный голос Гледис донесся словно из иного мира:

— Доброе утро, мадам, вы не захватили вашего очаровательного пекинеса?[50] Как мы сегодня — шампунь, а потом к мосье Анри?

Джейн вошла в соседнюю кабинку, где в ожидании ее рыжая крашеная дама изучала свое лицо в зеркало и жаловалась подруге:

— Дорогая, сегодня я выгляжу просто ужасно, ужасно…

Подруга, со скукой перелистывавшая «Скетч» трехнедельной давности, безучастно откликнулась:

— Ты так думаешь, моя прелесть? По-моему, не хуже, чем обычно.

При появлении Джейн скучавшая подруга прекратила вялое перелистывание «Скетча» и пронзила ее взглядом. Затем она произнесла:

— Да, дорогая. Я абсолютно уверена.

— Доброе утро, мадам, — сказала Джейн с той воздушной легкостью, которая от нее требовалась и которой она достигала машинально, без малейших усилий. — Давно мы вас здесь не видели. Вероятно, отдыхали за границей.

— В Антибе, — ответила рыжая крашеная дама и в свою очередь уставилась на Джейн с нескрываемым интересом.

— Прекрасно, — продолжила Джейн, изобразив безмерное восхищение. — Чем мы сегодня займемся, шампунь и укладка или хна?

Мгновенно отвлекшаяся от изучения Джейн рыжая клиентка подалась к зеркалу и пристально вгляделась в волосы.

— Кажется, недельку потерпит. Боже, какое я страшилище!

— Чего ты хочешь в такой ранний час, дорогая? — сказала подруга.

— О, подождите, пока вами не займется мосье Жорж! — утешила клиентку Джейн.

— Скажите-ка, — рыжая дама опять уставилась на Джейн, — вы вчера выступали свидетельницей на дознании? Вы же были на том самолете, верно?

— Да, мадам.

— Боже, как увлекательно! Расскажите об этом.

Джейн постаралась угодить ей.

— Видите ли, мадам, это было на самом деле ужасно… — И она принялась рассказывать, по ходу дела отвечая на вопросы. Как выглядела та старуха? Правда, что на самолете были два французских сыщика и что вся эта история связана со скандалом во французском правительстве? Была среди пассажиров леди Хорбери? Она и в самом деле так хороша, как говорят? Кто, по ее, Джейн, мнению, совершил убийство? Говорят, что из соображений высшей политики это дело замалчивают — и так далее и тому подобное…

Это был только первый сеанс расспросов. Все клиентки, как одна, требовали, чтобы их обслужила «девушка, которая была в самолете». Всем хотелось удивить своих знакомых: «Дорогая моя, это просто невероятно. Помощница моего парикмахера — та самая девушка… Ну, конечно, на вашем месте я бы туда сходила — они прекрасно делают прическу… Жанна, ее зовут Жанна… такая миниатюрная, большеглазая. Если ее хорошенько порасспросить, она вам все расскажет…»

К концу недели Джейн почувствовала, что ее нервы на пределе. Иногда ей казалось, что, если ее еще раз попросят рассказать о происшествии, она закричит или стукнет клиентку феном.

Однако ей пришел в голову более рациональный способ успокоить свои нервы. Она подошла к мосье Антуану и смело потребовала прибавки к жалованью.

— Чего, чего? И у вас еще хватает нахальства, когда я только из жалости держу вас здесь — после того, как вы вляпались в историю с убийством. Другой на моем месте уволил бы вас немедленно. Но у меня чересчур доброе сердце.

— Вздор, — холодно возразила Джейн. — Клиентки зачастили к вам из-за меня, и вы это знаете. Если хотите, чтобы я ушла, я уйду. Я получу все, что мне причитается, у Анри или в «Мезон Рише».

— А кто будет знать, что вы там? Да что вы в самом деле из себя представляете?

— На дознании я познакомилась с парочкой корреспондентов, — ответила Джейн. — Любой из них раструбит на весь мир о том, что я переменила место работы.

Опасаясь, что она действительно уйдет, мосье Антуан ворча уступил. Гледис от души поздравила подругу.

— Молодец, дорогуша, — воскликнула она. — Куда уж теперь нашему Абраму Эндрю с тобой тягаться. Девушка должна уметь постоять за себя — иначе я даже не представляю, что со всеми нами будет. Выдержка, дорогуша, — вот чего у тебя не отнимешь, и я тобой просто восхищаюсь.

— Бороться я умею, — сказала Джейн, воинственно задрав подбородок. — Мне всю жизнь приходилось бороться.

— Никаких уступок, дорогуша, — сказала Гледис. — Не вздумай поддаваться Абраму Эндрю. Он больше будет тебя ценить. При нашей с тобой жизни уступчивость ни до чего хорошего не доведет, — впрочем, я не думаю, что мы такие уж овечки.

После Джейн стала относиться к своему рассказу, как к роли в спектакле, требующей минимальной импровизации.

В должное время пришли и обещанный ужин, и посещение театра с Норманом Гейлом. Это был на редкость очаровательный вечер, когда каждое слово, каждое признание подтверждало общность интересов и укрепляло взаимные симпатии.

Они оба любили собак и не любили кошек. Они оба любили семгу и терпеть не могли устриц. Они любили Грету Гарбо и не переносили Кэтрин Хепберн[51]. Они не любили толстых женщин и обожали черные как вороново крыло волосы. Им не нравились кроваво-красные ногти. Они не любили зычные голоса, шумные рестораны и негров. Они предпочитали ездить в автобусе, а не на метро.

Казалось почти чудом, что у двух человек может оказаться столько общего.

В один прекрасный день, когда она была на работе у Антуана, Джейн выронила из сумочки письмо Нормана.

Она подняла его, слегка заалевшись, и Гледис набросилась на нее:

— Кто он, твой дружок, милая?

— Не понимаю, что ты хочешь сказать. — Щеки Джейн теперь заливала краска.

— Ну-ну! Я вижу, что это письмо не от троюродного прадеда! Не вчера родилась: кто он, Джейн?

— Один… человек… с которым я познакомилась в Ле-Пинэ. Он дантист.

— Дантист, — с живым отвращением выговорила Гледис. — Воображаю, какая у него белозубая улыбка.

Джейн пришлось подтвердить, что улыбка у него действительно белозубая.

— Он очень загорелый и очень голубоглазый.

— Загорелым может быть кто угодно, — отрезала Гледис. — Для этого достаточно поваляться на пляже или купить в аптеке пузырек за два шиллинга одиннадцать пенсов. «Красивый мужчина — это загорелый мужчина». С глазами вроде бы порядок. Но дантист! Фу, если он захочет поцеловать тебя, тебе покажется, что он сейчас скажет: «Пожалуйста, откройте рот пошире».

— Гледис, не идиотничай!

— Не будь такой недотрогой, милая. Я вижу, ты разобиделась. Да-да, иду, мосье Анри… Черт бы его побрал! Так нами командует, точно он Бог Всемогущий!

В письме было приглашение поужинать вместе в субботу вечером. Получив в субботу прибавку к жалованью, Джейн в отличнейшем настроении отправилась на ленч[52].

«А я еще волновалась, — говорила себе Джейн. — Все вышло просто замечательно… жизнь и в самом деле прекрасна».

В избытке чувств она решила позволить себе роскошь — пообедать в «Корнер-хаусе» под аккомпанемент хорошей музыки.

Она устроилась за столиком на четверых, где уже сидели пожилая женщина и молодой человек. Женщина вскоре потребовала счет, собрала ворох пакетов и удалилась.

За обедом Джейн, как обычно, читала книгу. Переворачивая страницу, она подняла глаза и обнаружила, что сидящий напротив молодой человек пристально смотрит на нее и в то же мгновение осознала, что лицо его почему-то ей знакомо.

Едва она это подумала, как молодой человек, встретившись с ней взглядом, поклонился.

— Простите, мадемуазель, вы не узнаете меня?

Джейн посмотрела на него внимательнее. У него было свежее мальчишеское лицо, не столько красивое, сколько необычайно оживленное.

— Нас не знакомили друг с другом, это правда, — продолжал молодой человек, — если не считать знакомством совместный полет в самолете, когда произошло убийство, и присутствие на коронерском следствии.

— Ну, конечно! — воскликнула Джейн. — Как это я раньше не сообразила. Ваше лицо показалось мне знакомым. Вы…

— Жан Дюпон. — Молодой человек смешно и мило поклонился.

Она вспомнила, может быть, не слишком изысканный афоризм Гледис:

«Если за тобой ухаживает один, будь спокойна, тотчас найдется другой. Что-то вроде закона природы. Иногда и третий, и четвертый».

Джейн всегда вела аскетическую жизнь труженицы. О ней можно было сказать то, что обычно сообщают в официальных извещениях о розыске пропавших девушек: «Самостоятельная и веселая, друзей-мужчин не имела и т. п.». Джейн тоже была «самостоятельная и веселая и друзей-мужчин не имела». Теперь у нее такие друзья появились. Сомневаться не приходилось. Жан Дюпон склонился над ее столом не из одной вежливости. Он был рад, что оказался напротив Джейн. И не просто рад — он был в восторге.

Джейн с опаской подумала про себя: «Он ведь француз. Говорят, с французами надо держать ухо востро».

— Стало быть, вы еще в Англии, — сказала она вслух и мысленно прокляла себя за крайнюю бессмысленность замечания.

— Да. Мой отец читал в Эдинбурге лекцию, и еще мы побыли у друзей. Но теперь — завтра — мы возвращаемся во Францию.

— Понятно.

— Полиция никого еще не арестовала? — спросил Жан Дюпон.

— В последние дни газеты об этом вообще молчат. Может, они бросили эту историю.

Жан Дюпон покачал головой.

— Нет-нет, они ее не бросят. Они действуют молча, — он сделал выразительный жест, — и так, чтобы их никто не заметил.

— Не надо, — в голосе Джейн послышалась тревога. — Вы меня пугаете.

— Да, не слишком приятно быть поблизости от совершающегося убийства… — И он добавил: — А я был ближе, чем вы. Я был совсем рядом. Иногда мне не по себе от такой мысли…

— Кто, по-вашему, это сделал? — спросила Джейн. — Я все время спрашиваю себя.

Жан Дюпон пожал плечами.

— Не я. Она была слишком уродлива!

— По-моему, естественнее убить уродину, чем красотку.

— Вовсе нет. Когда женщина красива, вы ею увлекаетесь — она обращается с вами скверно — заставляет ревновать, сходить с ума от ревности. «Ладно, — говорите вы, — я ее убью. Это принесет мне облегчение».

— А разве это принесет облегчение?

— Этого, мадемуазель, я не знаю, потому что еще ни разу не пробовал. — Он рассмеялся, а потом покачал головой. — Но уродливую старуху вроде Жизели — кому это понадобилось ее убивать?

— Ну что ж, может быть и такой взгляд, — сказала Джейн и нахмурилась. — Ужасно представить, что, возможно, и она когда-то была молодой и красивой.

— Я понимаю, понимаю. — Он неожиданно посерьезнел. — Это великая трагедия — то, что женщинам приходится стареть.

— Вы, кажется, много думаете о женщинах и их внешности, — сказала Джейн.

— Естественно. Разве существует что-нибудь более интересное. Вам это кажется странным, потому что вы англичанка. Англичанин прежде всего думает о работе — о деле, как он выражается, — а затем о спорте и в последнюю, самую последнюю очередь — о своей жене. Да-да, именно в последнюю. Ну, только представьте себе, в маленькой гостинице в Сирии жил англичанин. Его жена заболела. А ему надо было к определенному дню быть в Ираке. Eh bien, верите ли, он бросил жену и уехал, чтобы вовремя оказаться на месте. При этом и он, и его жена полагали, что это вполне естественно: его считали благородным, бескорыстным. Но врач, который не был англичанином, счел его варваром. Жена живой человек — вот что должно стоять на первом месте: а служебные обязанности — они могли бы и подождать.

— Не знаю, — сказала Джейн. — Думаю, все же работа должна быть на первом месте.

— Но почему? Видите, и у вас тот же взгляд. Трудясь, человек зарабатывает деньги; ухаживая за женщинами и ублажая их, он тратит деньги — второе гораздо благородней и возвышенней, чем первое.

Джейн засмеялась.

— Ладно, — сказала она. — Кажется, я согласна быть чьим-то предметом роскоши и ублажения, но совсем не хочу, чтобы меня торжественно водружали на первое место. Гораздо приятнее, когда за тобой ухаживают не по обязанности, а ради удовольствия.

— С вами, мадемуазель, никто бы не счел это обязанностью.

Молодой человек проговорил это так серьезно, что Джейн покраснела. Он тотчас продолжил разговор:

— До этого я был в Англии только один раз. Третьего дня на этом — как вы его называете? — коронерском следствии мне было очень интересно изучать трех молодых очаровательных и таких не похожих друг на друга женщин.

— Ну, и что вы о нас подумали? — Джейн позабавило его признание.

— Леди Хорбери — ба, я прекрасно знаю этот тип. Очень экзотическая, очень, очень дорогостоящая. Вы так и видите, как она сидит за баккара; нежное лицо — на нем непреклонность, и вы знаете, вы слишком хорошо знаете, как оно будет выглядеть лет через пятнадцать. Она живет острыми ощущениями, эта дама. Большими деньгами, может быть, наркотиками… Аи fond[53] она неинтересна!

— А мисс Керр?

— О, она очень, очень англичанка. Из тех, которым любой лавочник на Ривьере откроет кредит: они на редкость проницательны, наши лавочники. Ее одежда отлично сшита, но фасоном напоминает мужскую. У нее такая походка, словно она владеет всей землей. Она нисколько не чванится — просто она англичанка. Она знает назубок все родословные. Правда. Я слыхал таких, как она, в Египте. «Что? Приехали Такие-то? Йоркширские Такие-то? Ах, Шропширские Такие-то!»

Передразнивал он превосходно. Джейн от души смеялась над тем, как он по-светски тянул слова.

— А затем — я, — сказала она.

— И затем вы. И я сказал себе: «Как славно, как замечательно было бы в один прекрасный день снова встретиться с ней». И вот я сижу напротив вас. Иногда боги настроены очень милостиво.

— Вы ведь археолог? — спросила Джейн. — Вы выкапываете разные вещи?

И Жан Дюпон стал рассказывать о своей работе, а она слушала его, затаив дыхание.

Когда он кончил, она вздохнула.

— Вы были в стольких странах. Столько повидали. Все это потрясающе интересно. А я никогда никуда не поеду и ничего не увижу.

— Так вы бы хотели поехать за границу: увидеть дикие уголки? Но имейте в виду, там вы не сможете завивать волосы.

— Они сами вьются, — засмеялась Джейн.

Она глянула на часы и срочно потребовала у официантки счет.

— Мадемуазель, не позволили бы вы, — с некоторым замешательством выговорил Жан Дюпон, — я сказал вам, что завтра возвращаюсь во Францию — ну и… вы не могли бы поужинать со мной сегодня?

— К сожалению, я не могу. Я уже приглашена на ужин.

— О, как жаль, как жаль. Вы в ближайшее время не собираетесь в Париж?

— Вряд ли.

— А я… я не знаю, когда снова буду в Лондоне! Это грустно…

Он на мгновение задержал руку Джейн в своей.

— Я буду очень, очень надеяться, что мы увидимся, — сказал он, и было ясно, что сказал он это всерьез.

Глава 14 На Масуэлл-Хилл

Примерно в то время, когда Джейн выходила от Антуана, Норман Гейл бодрым профессиональным голосом говорил:

— Боюсь, что место чувствительное… Дайте знать, если будет больно…

Уверенной рукой он направил бор.

— Вот и все кончено. Мисс Росс!

Мисс Росс уже стояла у его локтя, помешивая капельку белой массы на стеклянной пластиночке.

Норман Гейл поставил пломбу и спросил:

— Давайте уточним. Остальные мы лечим в следующий вторник?

Его пациентка, яростно прополоскав рот, пустилась в пространные объяснения. Она уезжает — так досадно, придется отменить следующий визит. Конечно, она сообщит, когда вернется.

И она поспешно выскользнула из кабинета.

— Что ж, на сегодня все, — сказал Гейл.

— Звонила леди Хиггинсон, она сказала, что не может прийти на той неделе, — сказала мисс Росс. — Но на другой день записываться не захотела. Да, и полковник Блант не сможет прийти в четверг.

Норман Гейл кивнул. На лице его появилось ожесточение.

Каждый день то же самое. Люди звонят. Отменяют визиты. Под любыми предлогами: срочно уезжают за город, за границу, простужены, обстоятельства не позволяют…

Не важно, на что они ссылаются, настоящую причину Норман только что явственно увидел в глазах последней пациентки, когда потянулся к бормашине… в глазах внезапно возник страх…

Он мог бы написать ее мысли пером на бумаге.

«Ах, Боже мой, конечно же, он был в том самолете, когда убили эту женщину… Кто его знает… Постоянно слышишь, как люди сходят с ума и совершают самые бессмысленные преступления. Действительно, надо поостеречься. А вдруг он маньяк, помешанный на убийствах? Говорят, на вид они совершенно обыкновенные люди, мне всегда казалось, что у него довольно странный блеск в глазах…»

— Что же, по-видимому, следующая неделя, мисс Росс, у нас будет спокойной.

— Да, много народу отпало. Что ж, отдых вам не повредит. Вы так много работали этим летом.

— Похоже, осенью мне не придется много работать, правда же?

Мисс Росс спас от ответа телефонный звонок. Она вышла из кабинета к аппарату.

С невеселыми мыслями Норман опустил инструменты в стерилизатор.

«Так взглянем правде в глаза. Не стоит заниматься самообманом. Эта история практически прикончила меня как профессионала. Забавно, что Джейн она только пошла на пользу. Люди приходят, чтобы поглазеть на нее. Если вдуматься — они должны бы глазеть на меня, но это их не устраивает! В зубоврачебном кресле у человека мерзкое ощущение беспомощности. Что, если зубной врач вдруг взбесится…

Какая странная штука — убийство! Казалось бы, все должно быть просто и ясно — ан нет. Оно имеет самые странные последствия, которые сроду не пришли бы в голову… но вернемся к фактам. Как зубной врач я вроде бы человек конченый… Интересно, что бы случилось, если бы они арестовали леди Хорбери? Вернулись бы ко мне мои пациенты? Трудно сказать. Стоит ржавчинке появиться… А впрочем, что это все значит? Не все ли равно! Нет, не все — из-за Джейн… Джейн восхитительна. Она мне нужна. И я не могу ее получить — пока… Какая досада!»

Он улыбнулся.

«Я чувствую, все будет в порядке… Я ей небезразличен… Она будет ждать… Черт побери, я уеду в Канаду, да, да, и буду зарабатывать там».

Он беззвучно рассмеялся.

Мисс Росс вернулась в кабинет.

— Это была миссис Лорри. Она очень сожалеет…

— …но ей срочно понадобилось уехать в Тимбукту[54],— закончил Норман. — Vive les rats![55] А вам, мисс Росс, следовало бы поискать себе другое место. Этот корабль, по всей вероятности, тонет.

— О, мистер Гейл, я вовсе не думала уходить от вас…

— Добрая девочка. Конечно же, вы не крыса. Но я говорю серьезно. Если эта история окончательно не прояснится, мне конец.

— Но что-то надо делать! — решительно заявила мисс Росс. — По-моему, это позор для полиции. Они даже не стараются…

— Думаю, они очень даже стараются. — Норман засмеялся.

— Но ведь должен хоть кто-нибудь что-то сделать!

— Совершенно верно. Я даже думал, не попробовать ли мне что-то сделать самому — хотя я не вполне понимаю, что именно.

— О, мистер Гейл, я бы попробовала. Вы такой умный.

«Для этой девушки я уже герой, — подумал Норман Гейл. — Она бы хотела помочь мне в моем расследовании; но у меня на примете уже есть помощница».

Вечером того же дня он ужинал с Джейн. Почти бессознательно он делал вид, что у него превосходное настроение, но проницательную Джейн обмануть не удалось. Она заметила, как он то впадает в рассеянность, то хмурится, то поджимает губы.

Наконец она не выдержала:

— Норман, что, у тебя дела плохи?

Он бросил на нее быстрый взгляд и отвернулся.

— Да так, не слишком-то хорошо. Скверное время года.

— Не идиотничай, — поставила его на место Джейн.

— Джейн!

— Я серьезно. Что, по-твоему, я не вижу, что ты до смерти озабочен?

— Я не до смерти озабочен. Я просто раздражен…

— Людьми, которые опасаются…

— Лечить зубы у возможного убийцы? Да.

— Как это жестоко и несправедливо!

— Довольно-таки. Потому что, откровенно говоря, Джейн, я очень хороший дантист. И я не убийца.

— Это гнусно. Ну хоть кто-то должен что-нибудь предпринять!

— Именно это сегодня утром сказала моя секретарша мисс Росс.

— Какая она из себя?

— Мисс Росс?

— Да.

— Даже затрудняюсь сказать. Крупная — костлявая — большой горбатый нос — ужасно деловитая.

— А голос у нее приятный, — милостиво допустила Джейн.

Норман справедливо счел это комплиментом своей дипломатичности. Мисс Росс была отнюдь не костлявой, и он правильно рассудил, что не стоит рассказывать Джейн, что у мисс Росс — чрезвычайно миленькая рыжая головка.

— Я бы хотел что-то сделать, — сказал он. — Если бы я был героем из книжки, я бы отыскал важную улику или выследил кого-нибудь.

Неожиданно Джейн потянула его за рукав:

— Смотри, вон Кленси — ты знаешь, писатель, — вон он сидит у стены, он один. Мы можем последить за ним.

— Но мы собирались в кино.

— К черту кино. А вдруг это перст судьбы? Ты только сказал, что хочешь выследить кого-нибудь, и вот он — тот, кого можно выследить. Ничего еще не известно. А вдруг мы что-нибудь да обнаружим?

Энтузиазм Джейн был заразителен. Норман с готовностью с ней согласился.

— Так ты говоришь, ничего еще не известно, — сказал он. — Он скоро кончит ужин? Мне не хочется оглядываться и привлекать к себе внимание.

— Он примерно на той же стадии, что и мы, — ответила Джейн. — Нам надо немножко поторопиться и заранее заплатить по счету — тогда мы сможем уйти прямо следом за ним.

Ее план был одобрен. Когда наконец маленький мистер Кленси поднялся и вышел на Дин-стрит, Норман и Джейн помчались следом, чуть ли не наступая ему на пятки.

— Это на случай, если он возьмет такси, — объяснила Джейн.

Но мистер Кленси не взял такси. Перебросив плащ через руку (и позволив ему волочиться по земле), он легко засеменил по лондонским улицам. Двигался он довольно-таки хаотично. Иногда решительно бросался вперед, иногда замедлял шаги и почти останавливался. Однажды у перехода через улицу он буквально замер, занеся ногу над краем тротуара, словно в замедленной киносъемке.

Маршрут его тоже был весьма причудлив. Однажды он столько раз поворачивал направо, что дважды прошелся по тем же улицам.

Джейн повеселела.

— Ты понял? — возбужденно спросила она. — Он боится преследования и путает следы.

— Ты так думаешь?

— Разумеется. Зачем иначе ходить кругами?

— О!

Они быстро завернули за угол и чуть не сбили с ног свою жертву. Мистер Кленси стоял и рассматривал витрину мясной лавки. Лавка, естественно, была закрыта, но нечто вверху витрины явно приковывало его внимание.

— Отлично, — вдруг сказал он вслух. — То, что нужно. Какое везенье!

Он вынул маленькую книжечку и что-то неторопливо записал. Затем, напевая себе под нос, заспешил прочь.

Теперь он несомненно направлялся в Блумсбери[56]. Время от времени он оглядывался, и преследователи видели, как шевелятся его губы.

— Тут что-то есть, — заключила Джейн. — Он сильно расстроен. Говорит сам с собой и не замечает этого.

Когда он остановился у перехода в ожидании зеленого света, Норман и Джейн рискнули подойти совсем близко.

Верно: мистер Кленси говорил сам с собой. Лицо у него было бледное, напряженное. Норман и Джейн разобрали несколько невнятных слов:

— Почему она не говорит? Почему? Должна быть причина…

Когда они перешли улицу, мистер Кленси сказал:

— Теперь понятно. Конечно же. Поэтому и надо, чтобы она замолчала!

Джейн яростно подтолкнула Нормана.

Теперь мистер Кленси шел быстрым размашистым шагом. Плащ его безнадежно волочился по тротуару. Писатель завершал путь, очевидно, не замечая своих преследователей.

Наконец с обескураживающей внезапностью он остановился у какого-то дома, открыл ключом дверь и вошел.

Норман и Джейн переглянулись.

— Он здесь живет, — сказал Норман. — Кардингтон-сквер, сорок семь. Этот адрес он назвал на дознании.

— Может, он вскоре снова выйдет, — сказала Джейн. — Вообще-то, мы что-то все-таки услышали. Какую-то женщину хотят заставить молчать, а другая не хочет говорить. О, Боже, это ужасно похоже на детективный роман.

— Добрый вечер, — донесся до них голос из темноты.

Сказавший это сделал шаг вперед. Фонарь высветил великолепнейшие усы.

— Eh bien, — сказал Эркюль Пуаро. — Прекрасный вечер для охоты, не так ли?

Глава 15 В Блумсбери

Молодые люди невольно вздрогнули. Первым оправился Норман Гейл.

— A-а, это же мосье… мосье Пуаро, — сказал он. — Вы все еще стараетесь обелить себя, мосье Пуаро?

— Ах, вы помните наш разговор! И вы заподозрили бедного мистера Кленси?

— Как и вы, — нашлась Джейн, — иначе бы вас не было здесь.

Пуаро задумчиво посмотрел на нее.

— Вы когда-нибудь размышляли об убийстве, мадемуазель? Размышляли со стороны — бесстрастно и хладнокровно?

— До недавнего времени подобные темы меня не интересовали, — ответила Джейн.

Эркюль Пуаро кивнул.

— Понимаю, зато теперь интересуют, поскольку убийство коснулось вас лично. Но я — я занимаюсь этим уже много лет. И у меня выработался собственный взгляд на такие вещи. Как по-вашему, какая главная задача стоит перед тем, кто пытается раскрыть преступление?

— Поимка убийцы, — сказала Джейн.

— Свершение правосудия, — сказал Норман Гейл.

Пуаро покачал головой.

— Есть вещи поважнее. Правосудие — это, конечно, замечательное слово, только иногда трудно понять, что под ним подразумевается. По-моему, самое главное — снять подозрение с невиновных.

— Ну, разумеется, — подхватила Джейн. — О чем тут говорить. Если кого-то ложно обвинили…

— Даже не это. Может не быть никакого обвинения. Но в таком случае, пока не будет признан виновным конкретный человек, все остальные, связанные с убийством, будут так или иначе страдать.

— Как это верно, — выразительно сказал Норман Гейл.

— Ну еще бы не верно! — воскликнула Джейн.

Пуаро поглядел на него, потом на нее.

— Понятно. Вы с этим уже столкнулись.

Неожиданно он оживился.

— Ладно, пора заняться делами. Так как цель у нас одна, давайте объединим усилия. Я собираюсь нанести визит нашему хитроумному другу мистеру Кленси. Я бы попросил мадемуазель сопроводить меня — под видом моей секретарши. Вот, мадемуазель, карандаш и записная книжка для стенограммы.

— Я не знаю стенографии, — выдохнула Джейн.

— Еще бы! Но вы человек сообразительный, разумный — вы ведь можете изобразить подходящие закорючки. Так? Прекрасно. Ну а мистер Гейл пусть встретит нас, скажем, через час. Допустим, на втором этаже «Монсеньора»[57]. Воn![58] Тогда и обменяемся впечатлениями.

И он шагнул вперед и нажал на звонок.

Джейн, слегка ошарашенная, сжимая записную книжку, последовала за ним.

Гейл открыл рот, явно намереваясь воспротивиться, но передумал.

— Хорошо, — сказал он. — Через час у «Монсеньора».

Дверь открыла грозная пожилая женщина в черном.

— К мистеру Кленси, — сказал Пуаро.

Она отступила, впустив их.

— Что сказать, сэр?

— Мистер Эркюль Пуаро.

Суровая женщина провела их на второй этаж.

— Мистер Эр Кюль Протт, — объявила она.

Пуаро сразу оценил искренность мистера Кленси, сообщившего тогда в Кройдоне, что дома у него беспорядок. В длинной, в три окна, комнате с полками и книжными шкафами вдоль стен царил невероятный хаос. Повсюду были разбросаны бумаги, папки, бананы, пивные бутылки, раскрытые книги, диванные подушки, тромбон, фарфоровые безделушки, гравюры и множество самопишущих ручек всех цветов и форм.

Посреди этой неразберихи мистер Кленси сражался с фотокамерой и рулончиком пленки.

— Боже мой, — произнес мистер Кленси, когда ему сообщили о посетителях. Он отложил камеру, и скатившаяся на пол пленка сразу же развернулась. Он приветственно протянул руки. — Очень рад видеть вас, честное слово.

— Надеюсь, вы меня помните? — начал Пуаро. — Это моя секретарша мисс Грей.

— Добрый вечер, мисс Грей. — Он пожал ей руку и повернулся к Пуаро. — Разумеется, я помню вас, по крайней мере… где мы виделись? В клубе «Череп и кости»?

— Мы летели вместе из Парижа рейсом, на котором случилось некое трагическое происшествие.

— Ну да, конечно же, — воскликнул мистер Кленси. — И мисс Грей тоже! Только тогда я не понял, что она ваша секретарша. Я почему-то считал, что она работает в каком-то косметическом салоне — что-то в этом роде.

Джейн встревоженно поглядела на Пуаро, который, как всегда, оказался на высоте положения.

— Совершенно верно, — ответил он. — Как весьма квалифицированная секретарша мисс Грей иногда выполняет поручения временного характера — вы меня поняли?

— Конечно, — проговорил Кленси. — Я совсем забыл. Вы же детектив — первый класс, не какой-нибудь Скотленд-Ярд. Частный сыщик! Садитесь, пожалуйста, мисс Грей. Только не сюда — на этот стул я, кажется, пролил апельсиновый сок. Если я слегка сдвину эту папку… Боже, все полетело. Ничего. А вы садитесь сюда, мосье Пуаро, — я не ошибся? Пуаро? Спинка не сломана. Она только скрипит, если прислониться. Может быть, не стоит слишком налегать на нее. Да, частный сыщик, как мой Уилбрахам Райс. Читатель так полюбил Уилбрахама Райса. Он грызет ногти и съедает несметное число бананов. Прямо скажем, я понятия не имею, почему я заставил его грызть ногти — это ведь довольно противно, — но что поделаешь? Раз уж он начал грызть ногти, теперь он обязан грызть их в каждой книжке. Так однообразно! Бананы — это совсем неплохо; из них можно извлечь массу смешного — преступник может поскользнуться на банановой кожуре. Я сам ем бананы, потому это и пришло мне в голову. Но я не грызу ногти. Хотите пива?

— Нет, спасибо.

Мистер Кленси вздохнул, уселся сам и с самым серьезным видом уставился на Пуаро.

— Я догадываюсь, что вы пришли по поводу смерти Жизели. Я много размышлял над этим делом. С какой стороны ни взглянуть, это поразительно — отравленные стрелы и духовая трубка в самолете. Я вам уже говорил, что использовал подобную идею как в романе, так и в небольшом рассказе. Конечно, история отвратительная, но вам я должен признаться, мосье Пуаро, — я был взволнован и почти восхищен.

— Я могу понять, что это преступление должно было увлечь вас с профессиональной точки зрения, мистер Кленси.

Мистер Кленси просиял.

— Совершенно верно. Я предполагал, что уж это ясно всякому, — даже официальной полиции. Отнюдь нет. Подозрение — вот все, чем наградили меня и инспектор и коронер. Я из кожи вон лезу, чтобы содействовать правосудию, и получаю в ответ примитивнейшее подозрение!

— Ну, это, кажется, не слишком вас задело, — улыбнулся Пуаро.

— Гм… — произнес мистер Кленси. — Но, видите ли, у меня свои методы, Ватсон. Не сердитесь, что я назвал вас Ватсоном. Я не хотел вас обидеть. Кстати, забавно, насколько традиционным с руки Конан Дойла стало включение в текст друга-простака. Лично я полагаю, что рассказы о Шерлоке Холмсе довольно посредственны. В этих рассказах масса просчетов — непростительнейших просчетов… Но на чем я остановился?

— На том, что у вас свои методы.

— Ах да. — Мистер Кленси подался к собеседнику. — Я вставлю этого инспектора — как его фамилия? Джепп? Да, я вставлю его в мою следующую книгу. Увидите, как Уилбрахам Райс с ним разделается.

— Между бананами, так сказать.

— Между бананами — прекрасно сказано. — Мистер Кленси хихикнул.

— Вы как писатель обладаете огромным преимуществом, мосье, — сказал Пуаро. — Вы можете отвести душу посредством печатного слова. Ваше перо имеет власть над вашими врагами.

Мистер Кленси осторожно откинулся на спинку стула.

— Знаете ли, — начал он, — я начинаю думать, что с этим убийством мне по-настоящему повезло. Я опишу все точно, как было, — только, разумеется, в виде романа — и назову его «Тайна почтового самолета». Точнейшие портреты всех пассажиров. Книга будет расходиться со скоростью лесного пожара — если только я успею написать ее вовремя.

— А вас не притянут за клевету? — спросила Джейн.

Мистер Кленси наградил ее широченной улыбкой.

— Нет-нет, моя дорогая леди. Конечно, если бы я сделал убийцей одного из пассажиров — ну, тогда с меня могли бы потребовать возмещения ущерба. Но вот в чем сила — в последней главе я дам совершенно неожиданную развязку.

— И какова будет развязка? — Пуаро не скрывал интереса.

Мистер Кленси снова хихикнул.

— Оригинальнейшая, — сказал он. — Оригинальнейшая, совершенно неожиданная. Переодетая летчиком девушка войдет в самолет в Ле-Бурже и незаметно устроится под сиденьем мадам Жизели. У нее с собой баллончик с новейшим газом. Она выпускает газ — все теряют сознание на три минуты, — она вылезает наружу, стреляет отравленной колючкой и через заднюю дверь выпрыгивает с парашютом.

Потрясенные Джейн и Пуаро на мгновение зажмурились.

— А почему она, как все, не потеряла сознание от газа? — спросила Джейн.

— Противогаз, — ответил мистер Кленси.

— И что же, она выпрыгивает над Ла-Маншем?

— Необязательно над Ла-Маншем — у меня она опустится на берег Франции.

— Но ведь в самолете под сиденьем не очень-то спрячешься — не хватит места.

— В моем самолете — хватит, — уверенно ответил мистер Кленси.

— Epatant![59] — сказал Пуаро. — А какой у нее мотив?

— Я еще не решил, — задумчиво проговорил мистер Кленси. — Как вариант — Жизель разорила любовника этой девушки, и он покончил с собой.

— А откуда она взяла яд?

— Тут я нашел довольно остроумный сюжетный ход, — ответил мистер Кленси. — Эта девушка — заклинательница змей. Она берет яд у своего любимого питона.

— Mon Dieu! — не удержался Эркюль Пуаро и добавил: — Вам не кажется, что это уж чересчур.

— Ничего не чересчур, — уверенно возразил мистер Кленси. — Когда имеешь дело с отравленными стрелами южноамериканских индейцев, любой самый невероятный сюжетный ход выглядит невинно. Я знаю, что в действительности был только змеиный яд и никаких настоящих змей, основная идея та же. В конце концов, детективный роман не должен копировать реальную жизнь.

Посмотрите, что пишут газеты — такое все скучное, серенькое, как вода в луже.

— Ну-ну, мосье, вы ведь не скажете, что наше дело серенькое, как вода в луже?

— Нет, — согласился мистер Кленси. — Знаете ли, иногда мне кажется, что все это мне просто привиделось.

Пуаро пододвинул скрипучий стул ближе к хозяину и доверительно понизил голос:

— Мистер Кленси, вы человек умный и с воображением. Вы говорите, полиция отнеслась к вам с подозрением, вместо того чтобы просить у вас совета. Зато я, Эркюль Пуаро, хочу посоветоваться с вами.

Мистер Югенси порозовел от удовольствия.

— Это очень мило с вашей стороны. — Он был приятно возбужден.

— Вы изучали криминалистику. Ваши соображения весьма важны для меня. Кто, по вашему мнению, совершил преступление?

— Ну… — В голосе мистера Кленси послышалась неуверенность: он машинально очистил банан и начал его есть. Оживление разом покинуло его, он покачал головой. — Видите ли, мосье Пуаро, это совсем другое дело. Когда вы пишете, вы можете сделать убийцей кого угодно: в реальной же жизни, разумеется, должно быть реальное лицо. Вы не можете распоряжаться фактами по своему усмотрению. Знаете ли, боюсь, что из меня в реальной жизни вышел бы никудышный сыщик.

Он грустно покачал головой и бросил банановую шкурку в камин.

— Тем не менее, почему нам с вами не поразмыслить над этим делом? Разве вам это не было бы интересно?

— Ну что вы, конечно.

— Начнем с того, что я попросил бы вас высказать ни к чему не обязывающее предположение — кого бы вы выбрали?

— М-да, полагаю, одного из французов.

— А почему?

— Ну, она же француженка. И вообще, это как-то больше похоже на правду. И сидели они не так далеко от нее, по другую сторону прохода. Но на самом деле я понятия не имею.

— Тут самое главное определить мотив, — задумчиво проговорил Пуаро.

— Конечно-конечно. Я полагаю, у вас все возможные мотивы строго систематизированы.

— Методы у меня крайне консервативные. Я следую старой заповеди: ищи того, кому преступление выгодно.

— Все это прекрасно, — возразил Югенси. — Но, по-моему, в таком деле это определить нелегко. Я слышал, есть дочь, которая унаследует деньги. Но и многим из самолета, насколько можно судить, было выгодно от нее избавиться — в том случае, если они одалживали у нее, — отпала бы необходимость возвращать долг.

— Верно, — сказал Пуаро. — А я могу предположить еще кое-что. Допустим, мадам Жизель было кое-что известно. Ну, скажем, о том, что кто-то из этих людей покушался на убийство.

— Покушался на убийство? — переспросил мистер Кленси. — Так-таки сразу и на убийство? Какое странное предположение.

— В подобных делах надо быть готовым к любым крайностям, — ответил Пуаро.

— Ну! — сказал мистер Кленси. — Что толку предполагать? Тут надо знать.

— Вы правы, вы правы. Весьма справедливое замечание, — согласился Пуаро и вдруг спросил: — Простите, но духовая трубка, которую вы купили…

— Черт бы ее побрал! — воскликнул мистер Кленси. — Лучше бы я вообще о ней не упоминал.

— Вы говорите, что купили ее в лавке на Черинг-Кросс-роуд? Вы случайно не помните названия лавки?

— Ну, это могло быть «У Абсолома» — или там есть еще «Митчелл и Смит». Не знаю. Но я уже рассказывал об этом несносному инспектору. Сейчас он, наверно, уже все проверил.

— Да, — сказал Пуаро, — но я и не собираюсь вас проверять. Просто я хочу купить духовую трубку — для маленького эксперимента.

— О, понимаю. Но я не уверен, что вы ее там найдете. Они же не держат их целыми партиями.

— Ну что ж, хотя бы попытаюсь. Мисс Грей, будьте любезны, запишите эти два названия.

Джейн раскрыла записную книжку и быстро нацарапала в ней несколько закорючек, похожих (как она надеялась) на стенографические значки. Затем она тайно записала оба названия обычными буквами на обороте листа — на случай, если Пуаро они и впрямь понадобятся.

— Пора, — сказал Пуаро. — Я и так слишком долго злоупотреблял вашим вниманием. Позвольте откланяться, тысяча благодарностей за ваше гостеприимство.

— Ну что вы, что вы! — откликнулся мистер Кленси. — Жаль, что вы не захотели бананов.

— Вы чрезвычайно любезны.

— Ну что вы! Надо сказать, сегодня вечером я решительно счастлив. У меня были нелады с рассказом, над которым я сейчас работаю, никак не клеился, к тому же я не мог подыскать хорошее имя для преступника. Я хотел что-нибудь колоритное. И знаете, мне повезло — я увидел нужное имя на вывеске над мясной лавкой. Парджитер. Именно такое имя я искал. В его звучании есть что-то неподдельное. А минут через пять меня еще осенило. Видите ли, в рассказах всегда один и тот же камень преткновения — почему девушка не говорит? Молодой человек пытается убедить ее, а она обычно отвечает, что на ее устах печать молчания. На самом деле конечно же нет никаких причин, почему бы ей не выпалить все сразу. Но вам приходится изобретать причину, которая выглядела бы не совсем уж идиотской. К сожалению, каждый раз приходится придумывать что-то новенькое!

Он кротко улыбнулся Джейн:

— Муки творчества! — и тут же скакнул мимо нее к книжной полке. — Позвольте преподнести вам это. — Он держал в руках книгу — «Тайна багрового лепестка». Кажется, в Кройдоне я упоминал, что в этом моем романе речь шла о туземных ядах и отравленных стрелах.

— Тысяча благодарностей. Вы чрезвычайно любезны.

— Ну что вы! — Мистер Кленси неожиданно повернулся к Джейн: — Я вижу, вы пользуетесь не питменовской системой стенографии[60].

Джейн залилась краской. Пуаро поспешил на выручку:

— Мисс Грей идет в ногу со временем. Она применяет новейшую систему, которую только что изобрел один чех.

— Что вы говорите! Какая удивительная страна — Чехословакия. Кажется, все приходит оттуда: обувь, стекло, перчатки, а теперь новая система стенографии. Просто поразительно.

Он пожал обоим руки.

— Жаль, что не сумел вам помочь.

Он стоял в своей замусоренной комнате и задумчиво улыбался им вслед.

Глава 16 План кампании

От мистера Кленси они на такси отправились к «Монсеньору», где их ждал Норман Гейл.

Пуаро заказал concommé и chaud-froid[61].

— Ну, как успехи? — поинтересовался Норман.

— Мисс Грей показала себя суперсекретаршей, — сказал Пуаро.

— Не думаю, чтобы у меня все так уж хорошо получилось, — возразила Джейн. — Он разглядел мои каракули, когда проходил за моей спиной. Знаете, должно быть, он очень наблюдательный.

— А, вы это заметили? Наш милейший мистер Кленси вовсе не так рассеян, как может показаться.

— Вам действительно были нужны эти адреса? — спросила Джейн.

— Думаю, они могут пригодиться.

— Но если полиция…

— А, полиция! Я не собираюсь задавать те же вопросы, что полиция. Между нами говоря, я вообще не уверен, что полиция задавала там хоть какие-нибудь вопросы. Видите ли, ей известно, что трубка, найденная в самолете, куплена в Париже неким американцем.

— В Париже? Американцем? Но в самолете не было ни одного американца.

Пуаро ласково улыбнулся Джейн.

— Вот именно. Нам предлагают американца, чтобы затруднить следствие. Voilà tout[62].

— Но ее купил мужчина? — спросил Норман.

Пуаро посмотрел на него со странным выражением лица.

— Да, — ответил он, — ее купил мужчина.

Казалось, Норман смутился.

— Во всяком случае, это был не мистер Кленси, — сказала Джейн. — У него уже имелась духовая трубка, так что ему незачем было покупать еще одну.

Пуаро кивнул.

— Вот и приходится подозревать всех по очереди и затем по одному вычеркивать из списка.

— Скольких вы уже вычеркнули? — спросила Джейн.

— Меньше, мадемуазель, чем вы могли бы подумать. — В глазах Пуаро сверкнул огонек. — Видите ли, все зависит от мотива.

— А есть ли?.. — Норман Гейл на секунду замолк и извиняющимся тоном закончил: — Я не претендую на то, чтобы меня посвящали в служебные тайны, но найдены ли деловые бумаги этой женщины?

Пуаро покачал головой.

— Все бумаги сожжены.

— Какая жалость!

— Evidemment![63] Все же создается впечатление, что мадам Жизель наряду с ростовщичеством немножко занималась шантажом, и это поможет нам определить верное направление в поисках. Допустим, к примеру, что мадам Жизели было известно о некоем преступлении — скажем, о том, что некто покушался на убийство.

— У этого предположения есть какие-нибудь основания?

— Пожалуй, да, — медленно проговорил Пуаро. — Есть — одно из немногих документальных свидетельств, которые все же удалось обнаружить.

Он пристально вгляделся в их внимательные, ждущие лица и чуть слышно вздохнул.

— Вот, собственно, пока и все, — сказал он. — Давайте поговорим о чем-нибудь другом — например, о том, как эта трагедия повлияла на вашу жизнь, молодые люди.

— Неловко признаться, но мне она скорее пошла на пользу, — откликнулась Джейн.

Она рассказала о повышении жалованья.

— Значит, ваши дела пошли в гору, мадемуазель, но имейте в виду — это ненадолго. Помните, злоба дня редко переживает сам день.

— Очень верно. — Джейн рассмеялась.

— Боюсь, в моем случае она оказалась куда более живучей, — сказал Норман.

Он рассказал, в каком положении оказался. Пуаро с сочувствием выслушал его.

— Да, ваши опасения оправданны, — задумчиво проговорил он, — для вас это действительно злоба, и не только одного дня, но, возможно, и не одного месяца… Сенсация умирает быстро. Страх живет долго.

— По-вашему, я должен покорно выжидать?

— А у вас есть другие планы?

— Да. Наплевать на все и уехать в Канаду или еще куда-нибудь. И начать жизнь сначала.

— Я уверена, что ты об этом пожалеешь, — твердо сказала Джейн.

Норман посмотрел на нее.

Пуаро тактично занялся цыпленком.

— Я не хочу уезжать, — сказал Норман.

— Если я отыщу того, кто убил мадам Жизель, вам не придется уезжать. — Голос Пуаро звучал бодро.

— Вы действительно считаете, что отыщете? — спросила Джейн.

Пуаро взглянул на нее с укором.

— Если, разбирая задачу, применить систему и метод, ничто не помешает решить ее, ничто на свете, — сурово ответил он.

— Понятно, — проговорила Джейн, которой ничего не было понятно.

— Но я бы решил эту задачу быстрее, если бы кое-кто мне помог, — продолжил Пуаро.

— Помог — кто?

Пуаро долго молчал, потом все же сказал:

— Мистер Гейл. А позднее, возможно, и вы, мадемуазель.

— И чем же я могу помочь? — спросил Норман.

Пуаро бросил на него косой взгляд.

— Вам это не понравится, — предупредил он.

— Что именно? — нетерпеливо повторил молодой человек.

Прикрываясь рукой, чтобы не задеть английскую щепетильность, Пуаро поковырял в зубах зубочисткой, а потом мягко произнес:

— Откровенно говоря, мне нужен шантажист.

— Шантажист? — воскликнул Норман. Он уставился на Пуаро, не веря собственным ушам.

Пуаро кивнул.

— Именно так. Шантажист.

— Но для чего?

— Parbleu![64] Для шантажа.

— Да, но я хочу спросить: кого? Зачем?

— Зачем — это мое дело, — ответил Пуаро. — Что до кого… — Он помедлил и затем спокойным деловым тоном продолжил: — В общих чертах я обрисую вам свой план. Вы напишете письмо — то есть я напишу письмо, а вы его перепишете — письмо графине Хорбери и пометите: «Лично». В письме вы попросите о встрече и напомните, что летели вместе с ней в Англию известным рейсом. А еще упомянете, что к вам попали некоторые деловые бумаги мадам Жизели.

— А потом?

— А потом она примет вас. Вы пойдете и кое-что ей сообщите — что именно, я вам потом скажу. Вы попросите — дайте прикинуть — десять тысяч фунтов.

— Вы с ума сошли!

— Ничуть, — возразил Пуаро. — Возможно, я несколько эксцентричен, но вполне в здравом уме.

— А если леди Хорбери пошлет за полицией? Меня же отправят в тюрьму.

— Она не пошлет за полицией.

— Вы не можете этого знать.

— Mon cher[65], я знаю практически все.

— Пусть даже и так, мне это все равно не нравится.

— Чтобы ваша совесть была спокойна, скажу сразу: вы не получите эти десять тысяч фунтов. — В глазах Пуаро снова сверкнул огонек.

— Да, но поймите, мосье Пуаро, это слишком рискованно, это может сломать всю мою жизнь.

— Та-та-та, эта дама не пойдет в полицию — уверяю вас.

— Она может сказать мужу.

— Она не скажет мужу.

— Мне это не нравится.

— Вам нравится терять пациентов и губить свою карьеру?

— Нет, но…

Пуаро ласково улыбнулся.

— Вам в принципе отвратительны такие вещи, да? Это весьма естественно. Кроме того, в вас силен рыцарский дух. Но смею вас заверить, леди Хорбери недостойна столь высоких чувств — как это у вас говорится?.. Она — мерзкая бабенка.

— Все равно она не может быть убийцей.

— Почему?

— Почему? Потому что мы это увидели бы. Мы с Джейн сидели как раз напротив.

— В вас слишком много предвзятости. Я… я желаю упорядочить все факты; а для этого я должен знать.

— У меня нет ни малейшего желания шантажировать женщину.

— О, mon Dieu, что значит слово! Не будет никакого шантажа. Вам только надлежит произвести определенное впечатление. А после, когда почва будет подготовлена, появлюсь я.

— Если вы засадите меня в тюрьму… — начал Норман.

— Нет-нет-нет, меня слишком хорошо знают в Скотленд-Ярде. Если что-то случится, я возьму вину на себя. Но не случится ничего, кроме того, что я уже предсказал.

Норман со вздохом сдался.

— Ладно. Я это сделаю. Но мне это очень не нравится.

— Хорошо. Вот что вам следует написать. Возьмите карандаш.

И он медленно продиктовал письмо.

— Voila[66],— сказал он. — Позже я научу вас, что говорить. Скажите, мадемуазель, бываете ли вы в театре?

— Да, довольно часто, — ответила Джейн.

— Прекрасно. Вы случайно не видели пьесу под названием «На том конце света»?

— Да. Примерно месяц назад. Неплохая.

— Кажется, американская?

— Да.

— Вы помните мистера Реймонда Барраклафа в роли Гарри?

— Да. Он был очень хорош.

— Вам он показался привлекательным? Так?

— Ужасно привлекательным.

— Значит, у него есть шарм… мужской?

— Безусловно. — Джейн рассмеялась.

— Только это — или он еще и хороший актер?

— Ну, по-моему, играет он хорошо.

— Мне тоже нужно сходить посмотреть, — сказал Пуаро.

Джейн с изумлением посмотрела на него. Что за странный человек — перескакивает с темы на тему, как птичка с ветки на ветку!

Может быть, он прочел ее мысли, поскольку вдруг с улыбкой спросил:

— Вы не одобряете меня, мадемуазель? Или мои методы?

— Вы очень легко переходите с одного предмета на другой.

— На самом деле нет. Я следую своим курсом, применяя систему и метод. Не стоит делать скоропалительных выводов. Мне необходимо исключить все лишнее.

— Исключить? — переспросила Джейн. — Так вот в чем заключается ваш метод? — Она на мгновенье задумалась. — Понятно. Вы исключили мистера Кленси…

— Может быть, — откликнулся Пуаро.

— И вы исключили нас; а теперь, вероятно, вы собираетесь исключить леди Хорбери. О!

Она умолкла, ибо ее поразила неожиданная мысль.

— Что с вами, мадемуазель?

— Ваш разговор о покушении на убийство. Это что, проверка?

— Вы очень проницательны, мадемуазель. Да, это тоже входит в мой план. Я упоминаю покушение на убийство и наблюдаю за мистером Кленси, наблюдаю за вами, наблюдаю за мистером Гейлом — и никто из вас троих даже глазом не моргнул. И смею заметить — уж тут меня не обманешь, — убийца способен дать отпор нападению, которое он предвидит. А запись в маленькой книжечке не может быть известна никому из вас. Так что, как видите, я удовлетворен.

— Какой вы ужасный, коварный человек, мосье Пуаро, — сказала Джейн, поднимаясь. — Никогда не знаешь, чего от вас ожидать.

— Ничего особенного. Просто я хочу знать истину.

— У вас, наверное, имеются весьма хитроумные способы выяснения истины.

— Один-единственный и ничуть не хитроумный.

— А именно?

— Предоставить людям возможность самим все рассказать.

— Но если они не захотят? — засмеялась Джейн.

— Все любят поговорить о себе.

— Вероятно, да, — согласилась Джейн.

— Этим и пользуются всякие шарлатаны, целые состояния наживают. У них одна забота — заставить пациента говорить. Вот люди и выкладывают, как они двух лет от роду выпали из детской коляски, как их мать ела грушу и соком испачкала свое оранжевое платье, как в полтора года они дернули за бороду отца: он их выслушает, а потом заявляет, что они теперь точно избавятся от бессонницы, и получает ни за что ни про что две гинеи;[67] а люди уходят довольные — да еще как! — и, ведь бывает, что действительно начинают крепко спать.

— Как чудно, — заметила Джейн.

— Нет, не так чудно, как вам кажется. Тут все дело в изначальной потребности человеческой натуры — потребности выговориться, выразить себя. Вы сами, мадемуазель, разве вы не любите перебирать детские воспоминания — о матери, об отце?

— Мне особенно нечего перебирать. Я воспитывалась в приюте.

— А, понятно. Это очень печально.

— Я не хочу, чтобы вы подумали, что мы были теми бедными приютскими сиротками в алых шапочках и плащах. У нас было довольно весело.

— Это было в Англии?

— Нет, в Ирландии, под Дублином.

— Стало быть, вы ирландка. Вот почему у вас темные волосы и серо-голубые глаза, которые…

— Словно вставлены запачканным золой пальцем, — с удовольствием закончил Норман.

— Comment?[68] Что вы сказали?

— Есть такая поговорка об ирландских глазах — что их вставляли запачканным золой пальцем.

— Неужели? Это не изящно, нет. И все же, надо признать, довольно удачно. — Он поклонился Джейн. — Результат получился прекрасный, мадемуазель.

Джейн, смеясь, встала из-за стола.

— От вас у меня голова закружится, мосье Пуаро. Спокойной ночи и большое спасибо за угощение. Придется вам снова кормить меня ужином, если Нормана посадят за шантаж.

При напоминании об этом Норман нахмурился.

Пуаро пожелал молодым людям спокойной ночи.

Придя домой, он отпер бюро и вынул список из одиннадцати имен.

Против четырех из них он поставил легкую галочку. Затем задумчиво кивнул.

— Кажется, я знаю, — пробормотал он себе под нос. — Но я должен быть уверен. II faut continuer[69].

Глава 17 В Уондсуорте

Мистер Генри Митчелл только принялся за ужин, состоявший из картофельного пюре с сосисками, как к нему заявился гость.

К некоторому изумлению стюарда, вышеупомянутым гостем оказался длинноусый господин, который летел тем роковым рейсом.

Мосье Пуаро был чрезвычайно приятен и прост в обращении. Он настоял, чтобы мистер Митчелл не прерывал свой ужин и сделал удачный комплимент миссис Митчелл, которая пялилась на него, разинув рот.

Он охотно сел на стул, заметил, что для этого времени года чрезвычайно тепло, и затем плавно перешел к цели своего визита.

— Боюсь, Скотленд-Ярд не слишком преуспел в расследовании этого дела, — сказал он.

Митчелл озабоченно покачал головой.

— Поразительный случай, сэр, поразительный. Я представить себе не могу, что они могут сделать. Если уж никто из пассажиров ничего не видел, то теперь и подавно не разберешься.

— Вы очень правильно говорите.

— Генри ужасно переволновался — из-за всего этого, — вставила жена. — Не спал ночами.

Стюард объяснил:

— Это лежало камнем на душе, сэр, жуткое дело. Компания обошлась со мной по-божески. Должен признаться, сначала я боялся, что меня уволят…

— Генри, они не имели права. Было бы чудовищно несправедливо. — Жена кипела негодованием. Это была полная румяная женщина с часто моргающими черными глазами.

— Не всегда такие дела решаются справедливо, Рут. Тут же вышло лучше, чем я ожидал. Они сняли с меня всякую вину. Но я-то сам ее чувствовал. Ведь это я отвечал за порядок.

— Я вас понимаю, — с сочувствием проговорил Пуаро. — Но вы принимаете это чересчур близко к сердцу. В том, что произошло, вашей вины нет, уверяю вас.

— Я тоже ему это говорю, — вставила миссис Митчелл.

Митчелл покачал головой.

— Я должен был раньше заметить, что леди мертва. Если бы я попытался разбудить ее, когда начал разносить счета…

— Вышло бы то же самое. Специалисты говорят, смерть была почти мгновенная.

— А он все не успокоится никак, — сказала миссис Митчелл. — Я ему говорю: не трави себя. Кто знает, с чего иностранцы убивают друг друга; и я вам прямо скажу, по-моему, гнусно проделывать такие штуки на британском аэроплане.

И она с патриотическим негодованием фыркнула.

Митчелл задумчиво покачал головой.

— Это меня, как говорится, гнетет. Как мое дежурство, места себе не нахожу. Да еще джентльмен из Скотленд-Ярда расспрашивает и расспрашивает, не было ли чего необычного или неожиданного во время того рейса. У меня от этого такое чувство, точно я что-то забыл сказать, а я ничего не забыл, я знаю. Был самый обыкновенный рейс, пока… пока это не случилось.

— Духовые трубки, отравленные колючки — какое варварство, — сказала миссис Митчелл.

— Вы совершенно правы, — произнес Пуаро, будто бы пораженный тонкостью ее замечания. — Это убийство совсем не в английском духе.

— О да, сэр.

— Знаете, миссис Митчелл, я почти догадываюсь, из какого графства вы родом.

— Из Дорсета, сэр. Возле Бридпорта. Там мой дом.

— Так я и думал, — сказал Пуаро. — Славное место.

— Еще бы! Лондон — ничто в сравнении с Дорсетом. Мои предки поселились в Дорсете больше двухсот лет назад — у меня Дорсет в крови, можно сказать.

— Да, разумеется. — Пуаро снова обратился к стюарду: — Митчелл, я хотел задать вам один вопрос.

Митчелл нахмурился.

— Я рассказал полиции все, что знаю, честное слово все, сэр.

— Да-да… Речь идет о пустяке. Меня интересует, было ли что-либо на столике — на столике мадам Жизели — не в порядке?

— Когда… когда я обнаружил, что она…

— Да. Ложки-вилки, солонка — всякое такое.

Митчелл покачал головой.

— На столиках ничего уже не было. Мы убрали все, за исключением кофейных чашек. Я лично ничего не заметил. Да и как я мог заметить. Я слишком переволновался. Это должна знать полиция, сэр, они перерыли весь самолет.

— А, ладно, — сказал Пуаро. — Это не важно. Мне бы надо как-нибудь переговорить с вашим коллегой — Дейвисом.

— Сегодня он на утреннем рейсе, сэр.

— Эта история сильно его потрясла?

— Видите ли, сэр, он еще совсем молодой парень. На мой взгляд, он чуть ли не обрадовался. Кругом шумиха, все ставят ему рюмочку и хотят послушать.

— Может быть, у него есть девушка? — спросил Пуаро. — Ее это очень расстроит, надо думать.

— Он ухаживает за дочкой старика Джонсона из «Короны и перьев», — ответила миссис Митчелл. — Она разумная девушка — есть голова на плечах. Ей вряд ли понравится, что ее молодой человек замешан в такой истории.

— Очень здравый взгляд на вещи, — заключил Пуаро, вставая. — Что ж, благодарю вас, мистер Митчелл, — и вас, миссис Митчелл, — и я умоляю вас, друг мой, не давайте воли печальным мыслям.

Когда он ушел, Митчелл сказал:

— На дознании болваны присяжные решили, что это он убийца. А по моему разумению, он из разведки.

— А по моему разумению, за всем этим стоят большевики, — произнесла миссис Митчелл.

Пуаро и в самом деле собирался переговорить с другим стюардом, Дейвисом. Всего через несколько часов он нашел его в баре «Короны и перьев».

Он спросил у Дейвиса то же, что спрашивал у Митчелла.

— Не в порядке — так, сэр? Вы хотите сказать, ничего не перевернуто? Я верно вас понял?

— Я хочу сказать… ну, допустим, чего-то на столике недоставало — или, наоборот, было что-то, чего не должно было быть…

Дейвис медленно ответил:

— Кое-что было… я заметил это, когда убирал — после того, как полиция все осмотрела. Но я не думаю, что это то, что вас интересует. Так, ерунда — у мертвой леди на блюдце лежало две ложечки. Так иногда бывает, когда мы накрываем в спешке. Я это заметил, потому что есть такая примета — говорят, две ложки на блюдце — к свадьбе.

— И у кого-нибудь на блюдце недоставало ложки?

— Нет, сэр, такого я не заметил. Я или Митчелл, не иначе, так и подали — я говорю, что в спешке это бывает. Неделю назад я положил два набора рыбных ножей и вилок. В общем-то, лучше переложить, чем недоложить и бегать потом за ножом или еще там чем-нибудь.

Пуаро задал еще один вопрос, впрочем, не вполне серьезно:

— Дейвис, какого мнения вы о французских девушках?

— По мне, и английские совсем не плохи, сэр.

И он улыбнулся пухленькой блондинке, стоявшей за стойкой бара.

Глава 18 На Куин-Виктория-стрит

Мистер Джеймс Райдер был порядком удивлен, когда ему принесли карточку мосье Эркюля Пуаро.

Имя казалось знакомым, но он никак не мог вспомнить в связи с чем.

Потом, пробормотав про себя: «Ну, конечно, это тот субъект!» — велел клерку пригласить посетителя.

Мосье Эркюль Пуаро был одет весьма изысканно. В левой руке он держал тросточку, в петлице красовался цветок.

— Надеюсь, вы извините меня за вторжение, — сказал он. — Я по поводу смерти мадам Жизели.

— Да? — сказал мистер Райдер. — Что еще там? Садитесь. Хотите сигару?

— Благодарю вас, нет. Я курю только собственные сигареты. Не хотите ли попробовать?

Райдер скептически взглянул на тоненькие сигареты Пуаро.

— Пожалуй, я лучше возьму сигару, с вашего позволения. А такую как бы нечаянно не проглотить. — Он от души рассмеялся. — Несколько дней назад заходил инспектор, — сказал мистер Райдер, когда ему все-таки удалось справиться с зажигалкой. — Эти парни задают слишком много вопросов. Лезут не в свое дело.

— Полагаю, им надо собрать информацию, — коротко разъяснил Пуаро.

— Совсем необязательно при этом вести себя по-хамски, — с горечью возразил мистер Райдер. — У человека есть чувства — да и репутация не совсем последнее дело.

— Вы, вероятно, все чересчур остро воспринимаете.

— Я в сложном положении, да, — объяснил мистер Райдер. — Я же сидел прямо перед ней — это действительно выглядит подозрительно. Но там было мое место. Если б я знал, что эту женщину убьют, я бы вообще не полетел этим рейсом. А впрочем, может, и полетел бы.

Он задумался.

— Вы считаете, что нет худа без добра? — улыбнулся Пуаро.

— Забавно слышать такое от сыщика. Что вам сказать? Смотря как на это взглянуть. Покоя мне, конечно, не дают. Просто извели. Навыдумывали черт знает чего. А при чем здесь я? Почему бы им не потрясти доктора Хаббарда — то есть Брайанта. Врачам-то проще добыть какой-нибудь подходящий, не оставляющий следов яд. Мне-то откуда его взять — сами судите!

— Вы сказали, что хотя вам причинили ужасное беспокойство… — начал Пуаро.

— Ну да, в этой картине есть и светлые тона. Честно признаюсь, благодаря газетам я получил довольно кругленькую суммочку. За рассказ свидетеля — хотя там было гораздо больше репортерских выдумок, чем моих наблюдений. Но это к делу не относится.

— Вот как интересно преступление влияет на жизнь людей, в сущности, к нему не причастных. Возьмем, к примеру, вас: вы совершенно неожиданно получаете приличную сумму — может быть, особо нужную в данный момент.

— Деньги всегда нужны, — сказал мистер Райдер и пристально взглянул на Пуаро.

— Иногда они бывают крайне необходимы. На что люди тогда не идут — совершают растраты, подделывают документы… — Пуаро всплеснул руками. — Столько возникает всевозможных осложнений.

— Давайте не будет о неприятном, — сказал мистер Райдер.

— Вы правы. Зачем обращать внимание только на мрачную сторону? Эти деньги были для вас особо желанны — поскольку вам не удалось сделать заем в Париже…

— Черт побери, откуда вам это известно? — рассердился мистер Райдер.

Эркюль Пуаро улыбнулся.

— По крайней мере, это верно.

— В общем, да, но я не хочу, чтобы это получило огласку.

— Я буду нем как могила, смею вас заверить.

— Странно, как из-за пустячной суммы человек иногда может оказаться в неприятнейшем положении, — размышлял мистер Райдер. — Ничтожная сумма наличных денег помогает ему пережить кризис — а если этого пустяка у него нет, весь его кредит летит к черту. Да, это ужасно странно. Вообще, деньги — странная вещь. Кредит — странная вещь. Если на то пошло, жизнь — странная вещь.

— Совершенно с вами согласен.

— Кстати, зачем я вам понадобился?

— Дело весьма деликатное. Мне шепнули — как профессионалу, вы понимаете, — несмотря на все ваши заверения, у вас были деловые отношения с этой Жизелью.

— Кто это сказал? Это ложь! Да я ее никогда в глаза не видал.

— Господи, как любопытно!

— Любопытно? Это же гнусная клевета!

Пуаро задумчиво посмотрел на него.

— М-да, — сказал он, — надо в этом разобраться.

— Что вы хотите сказать? На что намекаете?

Пуаро покачал головой.

— Не сердитесь, вероятно, произошла… ошибка.

— Полагаю, что да! Уличить меня в связях с чопорными светскими ростовщиками… Проигравшиеся в пух и прах светские дамочки — вот их клиентура.

Пуаро поднялся.

— Меня ввели в заблуждение, извините, пожалуйста. — Он помедлил у двери. — Кстати, это из чистого любопытства: почему вы только что назвали доктора Брайанта доктором Хаббардом?

— Черт его знает. Минуточку — о да, думаю, это из-за флейты. Детский стишок, знаете ли. У матушки Хаббард был маленький песик. Вернулась домой — он играет на флейте. Странное дело, как иногда путаются имена.

— Ах да, флейта… Такие вот вещи, знаете ли, интересуют меня с психологической точки зрения.

При слове «психологической» мистер Райдер фыркнул. Оно было сродни психоанализу, который он называл дуракавалянием.

И он подозрительно посмотрел на Пуаро.

Глава 19 Мистер Робинсон входит и выходит

Графиня Хорбери сидела перед туалетным столиком в своей спальне в доме номер 315 на Гровенор-сквер. Золоченые щетки и коробочки, склянки с кремом для лица, круглые коробки с пудрой — атрибуты изысканной роскоши окружали ее. Но посреди этого великолепия сидела насмерть перепуганная Сесили Хорбери, губы ее пересохли, а румяна на щеках проступали уродливыми пятнами.

Она в четвертый раз перечитала письмо:

«Графине Хорбери, по делу мадам Жизели, покойной.

Уважаемая мадам!

Я располагаю некоторыми документами, ранее принадлежавшими покойной. Если это заинтересует вас или мистера Реймонда Барраклафа, я буду рад нанести вам визит и обсудить сложившееся положение.

Или, может быть, вы предпочли бы, чтобы я имел дело с вашим супругом?

Искренне ваш Джон Робинсон».

Глупо перечитывать одно и то же…

Как будто от этого могло хоть что-то измениться.

Она взяла конверт — два конверта, первый с надписью «Лично» второй — с «Конфиденциально» и «В собственные руки».

«Конфиденциально» и «В собственные руки».

Скотина… Скотина…

И эта лживая старуха, которая клялась: «Все сделано для защиты клиентов в случае моей внезапной кончины…»

Черт бы ее побрал… Жизнь — это ад, ад…

«О, Боже, опять нервы, — подумала Сесили. — Это несправедливо. Это несправедливо…»

Дрожащей рукой она потянулась к флакончику с золотой крышечкой…

«Это успокоит, поможет взять себя в руки…»

Она глубоко втянула ноздрями порошок.

Так. Теперь она в состоянии думать! Что делать? Конечно, принять этого человека. Ну а где она может добыть деньги… разве что рискнуть в заведении на Карлос-стрит…[70]

Но это можно обдумать позже. Сначала — увидеть этого человека — определить, что ему известно.

Она села за письменный стол и накорябала крупными неровными буквами:

«Графиня Хорбери приветствует мистера Джона Робинсона и готова принять его завтра утром в одиннадцать часов…»

— Так годится? — спросил Норман.

У Пуаро был такой испуганный взгляд, что молодой человек покраснел.

— Боже милостивый, — проговорил Пуаро. — Что за комедию вы собираетесь разыгрывать?

Норман Гейл покраснел еще сильнее.

— Вы сказали, что небольшое изменение внешности не повредит, — пробормотал он.

Пуаро вздохнул, взял молодого человека за рукав и подвел к зеркалу.

— Поглядите на себя! — сказал он. — Единственно, о чем вас прошу: посмотрите на себя! За кого вы себя хотите выдать? За Санта-Клауса, который забавляет детей? Согласен, борода у вас не белая: нет, она черная, как у всех злодеев. Но что это за борода — она вопиет к Небесам! Дешевая борода, друг мой, и приклеена кое-как, по-дилетантски! Затем брови. У вас что, пристрастие к заемным волосам? Запах спиртового клея слышен за несколько ярдов; и если вы думаете, что никто не заметит зуба, залепленного пластырем, то вы заблуждаетесь. Друг мой, это не ваше metier[71], решительно нет — актер из вас никудышный.

— Одно время я довольно часто выступал в любительских спектаклях, — упорствовал Норман Гейл.

— Неужели? По крайней мере, вам наверняка не разрешали гримироваться самому. Даже при свете рампы ваша внешность выглядела бы крайне неубедительно. На Гровенор-сквер, при дневном-то свете… — Пуаро закончил фразу выразительным пожатием плеч. — Нет, mon ami, — продолжал он. — Вы шантажист, а не комедиант. Я хочу, чтобы при виде вас ее светлость испугалась, а не расхохоталась. Я вижу, что мои слова причиняют вам боль. К сожалению, я вынужден сказать все как есть. Возьмите это и это. — Он вручил ему несколько баночек. — Ступайте в ванну, и как это у вас в таких случаях говорят? Перестаньте валять дурака.

Раздавленный Норман Гейл повиновался. Когда через четверть часа он вернулся, лицо его было ярко-кирпичного цвета. Пуаро одобрительно кивнул.

— Tres bien[72]. Фарс окончен. Начинается серьезное дело. Вам пойдут маленькие усики. С вашего позволения, я приклею их сам. Вот. А теперь мы причешем вас по-другому — так. Этого вполне достаточно. Теперь я должен убедиться, что вы выучили текст.

Он внимательно выслушал Нормана и кивнул.

— Это хорошо. Итак, en avanr[73] — и желаю успеха.

— Я сам желаю. Не хотелось бы встретить разъяренного мужа и парочку полицейских.

Пуаро заверил его, что ничего такого не предвидится.

— Не волнуйтесь. Все будет прекрасно.

— Вашими бы устами… — пробормотал не успокоенный Норман.

В отвратительном настроении он отправился выполнять свою не менее отвратительную миссию.

На Гровенор-сквер его провели в небольшую комнату в бельэтаже. Через минуту-две появилась леди Хорбери.

Норман взял себя в руки. Он не должен, решительно не должен показать себя новичком в этом деле.

— Мистер Робинсон? — спросила Сесили.

— К вашим услугам. — Норман поклонился. «Черт возьми, я веду себя как приказчик, — с отвращением подумал он. — Какая-то жуть».

— Я получила ваше письмо, — сказала Сесили.

Норман собрался с духом. «Пусть старый болван не воображает, что я не могу играть», — сказал он себе, мысленно ухмыльнувшись. Вслух же он произнес достаточно нахально:

— Вот и хорошо — ну так что, леди Хорбери?

— Я не понимаю, что вы хотите сказать.

— Ну-ну. Неужели надо входить в подробности? Всем известно, как приятно, скажем, провести выходные у моря; но у мужей часто иной взгляд на такие вещи. Леди Хорбери, по-моему, вам прекрасно известно, какие у меня документы. Удивительная женщина старуха Жизель. Всегда получала что надо. Показания горничной, прислуги и тому подобное — первый класс. Все дело в том, кому это нужнее: вам или лорду Хорбери? Я ставлю вопрос именно так.

Сесили била мелкая дрожь.

— Я продавец, — продолжил Норман, его голос становился увереннее по мере того, как он входил в роль мистера Робинсона. — Вы готовы быть моей покупательницей?

— Откуда вы получили эти… сведения?

— Леди Хорбери, это не имеет отношения к делу. Они у меня, и это главное.

— Я вам не верю. Покажите.

— Ну нет. — Норман с глумливой усмешкой покачал головой. — При мне ничего нет. Я не такой желторотый. Если мы обо всем договоримся, тогда пожалуйста. Прежде чем вы передадите мне деньги, я конечно же покажу вам бумаги. Все будет честно и благородно.

— Сколько… сколько?

— Десять тысяч — фунтов, не долларов.

— Невозможно. Такую сумму мне ни за что не раздобыть.

— Вы не представляете, чего можно добиться, если очень захотеть. Золото сейчас, правда, не в цене, но жемчуг всегда жемчуг. Послушайте, из уважения к даме, пусть будет восемь тысяч. Это мое последнее слово. И я даю вам два дня на размышления.

— Я говорю вам: я не смогу добыть такую сумму.

Норман вздохнул и покачал головой.

— Что ж, может быть, лорду Хорбери следует узнать, что происходит. Думаю, я не ошибаюсь, утверждая, что женщина, с которой муж развелся, имея на то веские основания, не получает содержания, а мистер Барраклаф — многообещающий молодой актер, но до больших денег ему далеко. Ну хватит болтать. Я ухожу — обдумайте все хорошенько и имейте в виду, что слов на ветер я не бросаю. — Он помедлил и завершил: — Жизель слов на ветер не бросала…

И быстро, прежде чем несчастная женщина сумела что-то произнести, он вышел из комнаты.

— Уф! — оказавшись на улице, Норман отер пот со лба. — Слава Богу, с этим покончено.

Не прошло и часа, как леди Хорбери принесли визитную карточку.

«Мосье Эркюль Пуаро».

Она отбросила ее:

— Это еще кто? Я не могу его принять!

— Миледи, он сказал, что пришел по просьбе мистера Реймонда Барраклафа.

— О! — Она помолчала. — Хорошо, пригласите.

Дворецкий вышел и, вернувшись, почти сразу объявил:

— Мосье Эркюль Пуаро.

Одетый как денди, мосье Пуаро вошел в комнату и поклонился.

Дворецкий закрыл за собой дверь. Сесили сделала шаг навстречу нежданному гостю:

— Вас прислал мистер Барраклаф?..

— Сядьте, мадам. — Пуаро говорил мягко, но властно.

Она машинально села. Он сел на стул рядом. Держался он по-отечески и покровительственно:

— Мадам, умоляю вас, отнеситесь ко мне как к другу. Я пришел дать вам совет. Я знаю, вы в ужасном положении.

— Ничуть… — еле слышно пробормотала она.

— Ecoutes[74], мадам, я не прошу вас раскрывать мне ваши секреты. В этом нет необходимости. Я и так все знаю. Хороший сыщик тем и хорош, что он знает все.

— Сыщик? — Глаза ее расширились. — Я припоминаю: вы были в самолете. Это вы…

— Совершенно верно, это я. А теперь, мадам, давайте перейдем к делу. Как я только что сказал, мне не нужно вашего признания. Вы не будете мне ничего рассказывать. Это я буду рассказывать вам. Сегодня утром, меньше часа назад, у вас был посетитель. Его фамилия, вероятно, Браун?

— Робинсон, — еле слышно сказала Сесили.

— Это безразлично — Браун, Смит, Робинсон — он пользуется ими по очереди. Он приходил шантажировать вас, мадам. В его распоряжении находятся некоторые доказательства… скажем, вашего неблагоразумия? Эти доказательства некогда принадлежали мадам Жизели. Теперь они у этого человека. Он предлагает их вам, допустим, за семь тысяч фунтов.

— Восемь.

— Стало быть, восемь. А вы, мадам, не в состоянии добыть эту сумму так быстро?

— Я не могу, я просто не могу… Я уже в долгах. Я не знаю, что делать…

— Успокойтесь, мадам. Я пришел, чтобы помочь вам.

Она смотрела на него в полном изумлении.

— Почему вам все известно?

— Просто потому, что я — Эркюль Пуаро, мадам. Eh bien, прочь опасения: доверьтесь мне — я разделаюсь с этим мистером Робинсоном.

— И сколько вы за это хотите? — резко спросила она.

Эркюль Пуаро поклонился.

— Я попрошу всего лишь фотографию одной очень красивой женщины — с надписью…

— О, Боже, что мне делать… — воскликнула она. — Мои нервы… Я с ума схожу.

— Нет-нет, все прекрасно. Положитесь на Эркюля Пуаро. Только, мадам, мне нужна правда, вся правда — если вы что-то утаите, мои руки будут связаны.

— И вы вытащите меня из этого кошмара?

— Торжественно клянусь вам, что вы никогда вновь не услышите о мистере Робинсоне.

— Хорошо, — сдалась она. — Я расскажу вам все.

— Прекрасно. Стало быть, вы занимали деньги у Жизели?

Леди Хорбери кивнула.

— Когда это было? Я хочу сказать, когда это началось?

— Полтора года назад. Я была в безвыходном положении.

— Проигрались?

— Да. Мне ужасно не везло.

— И она дала вам столько, сколько вы просили?

— Сначала нет. Сначала небольшую сумму.

— Кто вас направил к ней?

— Реймонд — мистер Барраклаф. Сказал мне, что она ссужает деньги дамам из общества.

— Но позднее она дала вам большую сумму?

— Да, сколько было нужно. Тогда это показалось мне чудом.

— Мадам Жизель как никто другой умела творить подобные чудеса, — сухо заметил Пуаро. — Насколько я понимаю, вы с мистером Барраклафом еще до этого стали… гм… друзьями?

— Да.

— Но вам крайне не хотелось, чтобы об этом узнал ваш муж?

— Стивен — надутый болван, — сердито воскликнула Сесили. — Он от меня устал. Он желает жениться на другой. При мысли о разводе он готов заплясать от радости.

— А вы не хотите развода?

— Нет. Я… я…

— Вам нравится ваше положение, к тому же вы получаете весьма щедрое содержание. Несомненно. Les femmes[75], естественно, приходится подумать о себе. Но я продолжаю: встал вопрос о выплате долгов?

— Да, и я… я не могла вернуть ей деньги. И тогда старая ведьма выпустила когти. Она разнюхала обо мне и Реймонде. Она узнала места, даты и все такое — не знаю уж как.

— У нее были свои методы, — сухо заметил Пуаро. — И я полагаю, она грозила послать все эти документы лорду Хорбери?

— Да, если я не заплачу.

— А вам нечем было платить?

— Да.

— Так что ее смерть была как нельзя кстати?

— Она показалась мне невероятным чудом, — честно призналась Сесили Хорбери.

— Вот именно — невероятным чудом. Но, может быть, из-за этого вы немного понервничали?

— Понервничала?

— Ну, в конце концов, мадам, во всем самолете у вас одной была причина желать ей смерти.

Она резко перевела дыхание.

— Я знаю. Это было ужасно. Я страшно переволновалась.

— Особенно из-за того, что накануне вечером вы были у нее в Париже и между вами произошло не слишком приятное объяснение?

— Старая ведьма! Она не отступала ни на йоту. По-моему, она получала от этого удовольствие. Гадкая тварь! Я ушла от нее совсем разбитая.

— И все же на дознании вы заявили, что никогда в жизни не видели эту женщину?

— Ну конечно же, что еще я могла сказать?

Пуаро задумчиво посмотрел на нее.

— Вы, мадам, не могли сказать ничего другого.

— Это был такой кошмар — сплошная ложь, ложь, ложь. Этот ужасный инспектор приходил снова и снова, терзал меня расспросами. Но я чувствовала себя в полной безопасности. Я понимала, что он лишь пытается что-то разнюхать и ничего не знает.

— Догадка должна быть основана на уверенности.

— И кроме того, — продолжала Сесили, — мне почему-то казалось, что если бы что-то и вышло наружу, то сразу. Я чувствовала себя в безопасности — пока вчера не пришло это ужасное письмо.

— И все это время вы ничего не боялись?

— Конечно, боялась!

— Но чего? Разоблачения или ареста за убийство?

Краска отлила от ее щек.

— Убийство? Но я не убивала. О, вы не верите! Я не убивала ее. Не убивала!

— Вы хотели ее смерти…

— Да, но я не убивала ее… О, вы должны мне поверить, должны. Я не вставала с места. Я… — Она умолкла. В ее прекрасных голубых глазах была мольба.

Эркюль Пуаро утешающе кивнул головой.

— Я вам верю, мадам, по двум причинам — во-первых, потому, что вы принадлежите к слабому полу, а во-вторых, из-за осы.

Она в изумлении уставилась на него:

— Из-за осы?

— Совершенно верно. Я вижу, вам это непонятно. Итак, стало быть, приступим к делу. С мистером Робинсоном будет покончено. Даю вам честное слово, что вы никогда более не увидите и не услышите его. Я сделаю так, что его, как это говорится? — и след простынет. Ну а в благодарность за мою помощь вы ответите на два вопросика. Был мистер Барраклаф в Париже накануне убийства?

— Да, мы с ним ужинали. Но он считал, что мне лучше одной сходить к этой женщине.

— Ах, вот оно что! И второй вопрос: ваше сценическое имя до замужества было Сесили Бленд. Это было ваше настоящее имя?

— Нет, мое настоящее имя — Марта Джебб. Но то, другое…

— Лучше подходило для сцены. А родились вы…

— В Донкастере. Но зачем вам это?

— Пустое любопытство. Простите меня. А теперь, леди Хорбери, вы позволите мне дать вам совет? Почему бы вам не проявить благоразумие, согласиться на развод?

— И позволить ему жениться на той женщине?

— И позволить ему жениться на той женщине. У вас великодушное сердце, мадам; а кроме того, вы будете в безопасности — о, в полной безопасности — и ваш муж будет выплачивать вам содержание.

— Не слишком большое.

— Eh bien, оказавшись свободной, вы выйдете за миллионера.

— Все миллионеры разорились[76].

— Не верьте этому, мадам. Может быть, тот, у кого было три миллиона, теперь имеет два — eh bien, этого вполне достаточно.

Сесили рассмеялась.

— Вы умеете убеждать, мосье Пуаро. Вы действительно уверены, что этот ужасный человек больше никогда меня не потревожит?

— Слово Эркюля Пуаро, — торжественно изрек тот.

Глава 20 На Харли-стрит

Инспектор Джепп бодро прошел по Харли-стрит и остановился у нужной двери.

Он спросил доктора Брайанта.

— Вы назначены, сэр?

— Нет, я черкну ему несколько слов.

На служебной карточке он написал:

«Буду весьма признателен, если вы уделите мне несколько минут. Я ненадолго».

Он заклеил карточку в конверт и вручил ее служителю.

Его провели в приемную. В ней находились две женщины и мужчина. Джепп уселся и принялся листать старый номер «Панча».

Служитель появился вновь и вполголоса проговорил:

— К сожалению, вам придется немножко подождать, сэр, доктор примет вас, но сегодня у него очень напряженное утро.

Джепп кивнул. Он не имел ничего против того, чтобы подождать, — наоборот, это было весьма кстати. Две женщины в приемной разговорились. Они были, очевидно, очень высокого мнения о докторе Брайанте. Появились новые пациенты. Очевидно, доктор Брайант весьма преуспевал.

«Да он деньги просто лопатой гребет, — подумал Джепп. — Такому вроде бы незачем брать в долг; но, кто его знает, может, это давнее дело. Так или иначе, пациенты у него солидные, малейший скандал — и все пойдет прахом. Это самое ужасное в профессии врача».

Минут через пятнадцать служитель появился и сообщил:

— Сейчас доктор примет вас, сэр.

Джеппа провели в кабинет с большим окном во двор. Сам доктор сидел за письменным столом. Он встал и пожал руку инспектору.

Изборожденное тонкими морщинами лицо выдавало усталость, однако ни малейшей тревоги по поводу визита полицейского на нем не было.

— Чем могу быть полезен, инспектор? — сказал он, садясь в кресло и указывая Джеппу на стул напротив.

— Во-первых, сэр, прошу прощения, что отрываю вас от работы, но я не задержу вас надолго.

— Ничего, я полагаю, это по поводу смерти в самолете?

— Совершенно верно, сэр. Мы до сих пор этим занимаемся.

— И каковы успехи?

— Весьма скромные. Вообще-то, мне хотелось бы задать вам несколько медицинских вопросов. Я никак не могу разобраться с этим змеиным ядом.

— Видите ли, я не токсиколог, — улыбнулся доктор Брайант. — Это не по моей части. Вам лучше поговорить с Винтерспуном.

— Да, но дело в том, что Винтерспун — эксперт, а вы знаете, что это за народ. Они изъясняются так, что простой человек ничего не разберёт. А насколько я понимаю, у этого дела есть и чисто медицинская сторона. Правда, что змеиный яд иногда применяют при эпилепсии?

— Я не специалист по эпилепсии, — ответил доктор Брайант. — Но, насколько мне известно, при лечении эпилепсии прекрасные результаты дают препараты из яда кобры. Но, еще раз повторяю, это не моя специальность.

— Знаю, знаю. Меня, собственно, интересует другое: мне показалось, что поскольку вы сами были в самолете, то у вас могли возникнуть по этому поводу какие-то соображения. Они могли бы мне пригодиться. Ну что я потащусь сейчас к эксперту, если я даже не знаю, о чем его спрашивать.

Доктор Брайант снова улыбнулся.

— Есть резон в том, что вы говорите, инспектор. Вероятно, ни один человек, ставший поневоле свидетелем убийства, не может вот так запросто взять да и выбросить его из головы… Признаюсь, меня оно заинтересовало. Я немало размышлял.

— И к каким выводам пришли, сэр?

Брайант медленно покачал головой.

— Меня не оставляет ощущение — как бы это получше выразиться — чего-то нереального. Слишком много экзотики. Ведь у преступника не было шансов остаться незамеченным. Вероятно, это безрассудный человек, равнодушный к опасности.

— Очень верно, сэр.

— И ведь какой яд выбрал! Где он мог его раздобыть?

— То-то и оно. Сплошные загадки. Я думаю, мало кто вообще слыхал о такой змее — бумсленг, и уж тем более мог заполучить его яд. Вот вы сами, сэр, вы доктор — разве вы когда-нибудь держали в руках эту отраву?

— Действительно, доступ к таким редким ядам имеют очень немногие. Есть, правда, у меня один знакомый, он работает над тропическими болезнями. У него в лаборатории я видел различные образцы высушенного змеиного яда — кобры, например. Но не помню, чтобы там был бумсленг.

— Вы не могли бы мне помочь… — Джепп передал доктору листок бумаги. — Винтерспун написал три фамилии — сказал, что я могу с ними проконсультироваться. Знаете ли вы кого-нибудь из них?

— С профессором Кеннеди я мало знаком. Хейдлера знаю хорошо; сошлитесь на меня — он для вас сделает все, что сможет. Кармайкл работает в Эдинбурге — я лично его не знаю, но, насколько мне известно, они добились неплохих результатов.

— Благодарю вас, сэр. Весьма обязан. Не буду вас дольше задерживать.

Выйдя на Харли-стрит, Джепп самодовольно усмехнулся.

«Такт превыше всего, — сказал он себе. — С помощью такта чего не добьешься. Уверен, что он так и не понял, зачем я приходил. Такие дела».

Глава 21 Три улики

Когда Джепп возвратился в Скотленд-Ярд, ему доложили, что его ожидает мосье Эркюль Пуаро.

Джепп был искренне рад видеть приятеля.

— Ну, мосье Пуаро, что вас привело ко мне? Новости?

— Я надеялся получить их у вас, мой добрый Джепп.

— Вы в своем репертуаре. На самом деле новостей маловато: торговец в Париже опознал духовую трубку. Фурнье, сидя в Париже, ухитряется вынимать из меня душу со своей moment psychologique[77]. Я до посинения допрашивал стюардов, и они оба клянутся, что никакой moment psychologique не было. Во время рейса не произошло ничего странного, ничего необычного.

— Психологическая ситуация могла иметь место, когда оба они находились в заднем салоне.

— Я и пассажиров допросил. Не могут же все лгать.

— В одном деле, которое я расследовал, лгали все!

— Опять вы и ваши дела! По правде говоря, мосье Пуаро, я не слишком доволен. Чем больше я всматриваюсь, тем больше загадок. Шеф уже косо на меня поглядывает… Но что я могу поделать? К счастью, в дело замешаны иностранцы. Мы можем валить все на французов, а они там в Париже будут талдычить, что убийца — англичанин, пусть, дескать, англичане и расхлебывают.

— А вы действительно думаете, что это сделали французы?

— Откровенно говоря, нет. На мой взгляд, археологи — это типичное не то. Они роются в земле и порют вздор о том, что случилось тысячи лет назад. Хотел бы я знать, откуда это им может быть известно? И кто будет с ними спорить? Они скажут, что какой-нибудь гнилой нитке бус пять тысяч триста двадцать два года — и поди возрази. Археологи они такие — наплетут с три короба, хотя сами как будто верят в то, о чем говорят. Но вроде бы люди они безобидные. Ко мне третьего дня заходил один старичок — видите ли, у него сперли скарабея — так он, бедняга, был в таком отчаянии, беспомощный, как младенец. Нет, между нами говоря, у меня и в мыслях нет, что это сделала парочка французов-археологов.

— Кто же, по-вашему, это сделал?

— Ну, возможно, Кленси. Он странно себя ведет. Ходит по улицам, бормочет себе под нос. Что-то он замышляет.

— Вероятно, сюжет новой книги.

— Может, и так — а может, и что другое; но как я ни старался, никакого мотива не обнаружил. Я до сих пор думаю, что СЛ 52 в черной книжечке — леди Хорбери; но добиться от нее ничего не удалось. Могу вам сказать: она — крепкий орешек.

Пуаро мысленно улыбнулся. Джепп продолжал:

— Стюарды — ну, я не нашел ничего, что связывало бы их с Жизелью.

— Доктор Брайант?

— По-моему, что-то там есть. Слухи о нем и пациентке. Молоденькая, хорошенькая — отвратительный муж — наркоман или что-то подобное. Если он не будет осторожен, то тут же вылетит из врачебной касты. Это неплохо связывается с РТ 362. У меня даже появилось одно интересное соображение, где он мог добыть змеиный яд. Я ходил к нему, и он себя выдал, прямо скажем, с головой. И все же пока только одни предположения — никаких фактов. В этом деле факты добыть непросто. Райдер, по-видимому, прямой и честный, признается, что летал в Париж брать заем и не смог получить. Дал имена и адреса — все проверено. Я обнаружил, что его фирма была на грани банкротства неделю-две назад, но сейчас они, похоже, выкрутились. Стало быть, опять никаких результатов. Все это дело — сплошная неразбериха.

— Неразберихи не бывает в природе, неясность — да; но неразбериха существует только в неупорядоченном сознании.

— Называйте это как хотите, толку-то что — Фурнье тоже зашел в тупик. Вы небось все уже разложили по полочкам, но не желаете говорить!

— Вы надо мной смеетесь. У меня отнюдь не все разложено по полочкам. Я, согласно своей системе и методу, продвигаюсь маленькими шажками, и до цели еще очень далеко.

— Рад слышать это. Может, поделитесь вашими системными шажками?

Пуаро улыбнулся.

— Я составил маленькую табличку — вот. — Он вынул из кармана листок. — Идея такова: убийство это действие, произведенное для получения некоего результата.

— Повторите это помедленнее.

— Но ведь это так просто.

— Может, но у вас это звучит сложно.

— Нет-нет, очень просто. Скажем, вам нужны деньги — вы получите их, когда умрет тетя. Прекрасно, вы производите действие, то есть убиваете тетю, и получаете результат — наследуете деньги.

— Мне бы парочку таких теток, — вздохнул Джепп. — Продолжайте, я вас понял. Вы хотите сказать, что должен быть мотив.

— Я предпочитаю свою формулировку. Действие совершено, действие — это убийство, каковы же результаты этого действия? Сравнив различные результаты, мы должны получить ответ на задачу. Результаты одного действия могут быть чрезвычайно многообразны — данное действие влияет на группу разных людей.

Eh bien, я решил рассмотреть — через три недели после преступления, — что оно повлекло за собой в одиннадцати разных случаях.

Он развернул листок.

Заинтересованный Джепп подался вперед и через плечо Пуаро прочел:

Мисс Грей. Результат — временное улучшение. Увеличение жалованья.

Мистер Гейл. Результат — скверный. Утрата практики.

Леди Хорбери. Результат — хороший, если она СЛ 52.

Мисс Керр. Результат — скверный, так как из-за смерти Жизели лорд Хорбери вряд ли получит сведения, которые вынудили бы его супругу согласиться на развод.

— Гм. — Джепп прервал изучение списка. — Стало быть, вы думаете, она имеет виды на лорда? У вас особый нюх на эти дела.

Пуаро улыбнулся. Джепп снова склонился над таблицей.

Мистер Кленси. Результат — хороший, — ожидает, что заработает на книге об этом убийстве.

Доктор Брайант. Результат — хороший, если РТ 362.

Мистер Райдер. Результат — хороший, ибо подработал на статьях об убийстве, что помогло фирме удержаться на плаву. Также хороший, если Райдер ХВБ 724.

Мосье Дюпон. Результат — отсутствует.

Мосье Жан Дюпон. То же самое.

Митчелл. Результат — отсутствует.

Дейвис. Результат — отсутствует.

— И что это вам дает? — скептически спросил Джепп. — Не думаю, что написать «Я не знаю. Я не знаю. Я не могу сказать» — значит приблизиться к цели.

— Это дает четкую классификацию, — объяснил Пуаро. — В четырех случаях — у мистера Кленси, мисс Грей, мистера Райдера и, думаю, сюда можно прибавить леди Хорбери — налицо положительный результат. В случаях мистера Гейла и мисс Керр — результат отрицательный. В четырех случаях, насколько известно, нет никакого результата — и в одном, у доктора Брайанта, результат то ли отсутствует, то ли явно положительный.

— И что из этого? — спросил Джепп.

— Из этого следует, что мы должны продолжать поиски, — ответил Пуаро.

— Не основываясь почти ни на чем, — мрачно проговорил Джепп. — А главное, мы не стронемся с места до тех пор, пока не получим то, что нам нужно, из Парижа. Разрабатывать надо сторону Жизели. Клянусь, я добился бы от этой служанки больше, чем Фурнье.

— Сомневаюсь, друг мой. Самое интересное в этом деле — личность покойной. Женщина без друзей, без родных, без, так сказать, личной жизни. Женщина, которая когда-то была молодой, любила и страдала и затем недрогнувшей рукой захлопнула ставни — и с прошлым было покончено; ни фотографии, ни сувенира, ни безделушки. Мари Моризо стала мадам Жизелью, ростовщицей.

— Вы думаете, ключ к разгадке в ее прошлом?

— Может быть.

— Он бы нам ох как пригодился! В этом деле нет никаких улик.

— Нет, друг мой, улики есть.

— Духовая трубка, конечно…

— Нет-нет, не духовая трубка.

— Так давайте ваши идеи относительно улик!

Пуаро улыбнулся.

— Я дам им названия — подобные названиям романов Кленси: «Свидетельство осы», «Свидетельство в багаже», «Свидетельство лишней кофейной ложечки».

— Дурите, — добродушно проворчал Джепп и все же спросил: — А что там насчет кофейной ложечки?

— У мадам Жизели на блюдце было две ложечки.

— Говорят, это к свадьбе.

— В данном случае, — сказал Пуаро, — к похоронам.

Глава 22 Джейн переходит на новую работу

Когда Норман Гейл, Джейн и Пуаро встретились за ужином после истории с «шантажом», Норман с облегчением услышал, что его услуги в качестве «мистера Робинсона» больше не потребуются.

— Он умер, добрый мистер Робинсон, — сказал Пуаро и поднял бокал: — Давайте помянем его.

— Requiescat in расе[78],— усмехнулся Норман.

— Но что случилось? — потребовала разъяснений Джейн.

Пуаро улыбнулся.

— Я узнал то, что хотел узнать.

— Она была связана с Жизелью?

— Да.

— Это было ясно и после моего разговора с ней, — сказал Норман.

— Истинно так, — подтвердил Пуаро. — Но мне требовался полный и подробный рассказ.

— И вы его получили?

— Получил.

Молодые люди посмотрели на него вопросительно, но Пуаро, явно напрашиваясь на возражения, пустился в рассуждения об отношениях между жизнью и профессией.

— В сущности, люди не так часто, как можно было бы подумать, занимаются несвойственным им делом. Большинство, что бы они вам ни говорили, выбирают именно тот род занятий, к которому втайне имеют склонность. Какой-нибудь клерк заявит вам: я так хотел бы быть путешественником — спать под открытым небом в далеких странах. Но, поговорив с ним, вы обнаружите, что он просто любит читать о путешествиях в приключенческих романах, но всему предпочтет безопасность и скромный комфорт своей «постылой» конторы.

— Вас послушать, так мое желание поездить по миру — одно притворство, — возразила Джейн, — а истинное мое призвание — возиться с чужими прическами; так вот, это неправда.

Пуаро улыбнулся ей.

— Вы еще молоды. Естественно, поначалу человек пробует одно, другое и третье, а уж окончательно останавливается на том образе жизни, который он предпочитает.

— Допустим, я предпочитаю быть богатой!

— Ну, это сложнее.

— Я с вами не согласен, — сказал Гейл. — Я стал зубным врачом по инерции, не по выбору. Мой дядя был зубным врачом — он хотел взять меня в свое дело, но я искал приключений и хотел повидать мир. Я ни в какую не желал быть дантистом и поехал в Южную Африку — фермерствовать. Ну, из этого ничего путного не получилось — не хватило опыта. Пришлось принять предложение старика, я вернулся и вступил в его дело.

— А теперь вы снова надумали оставить свою профессию и уехать в Канаду. У вас явная слабость к доминионам![79]

— На этот раз я еду не по своей воле.

— Да, просто невероятно, как часто обстоятельства заставляют человека делать именно то, чего он больше всего хочет.

— Вот бы и мне какие-нибудь обстоятельства — чтобы попутешествовать, — грустно проговорила Джейн. — Ужасно бы хотелось.

— Eh bien, ловлю вас на слове. На той неделе я собираюсь в Париж. Прямо сейчас готов предложить вам работу секретаря — и положу неплохое жалованье.

Джейн покачала головой.

— Я не могу сбежать от Антуана. Это хорошая работа.

— У меня работа тоже неплохая.

— Да, но временная.

— Потом я подберу вам нечто подобное.

— Спасибо, но мне не хочется рисковать.

Пуаро взглянул на нее и загадочно улыбнулся.

Через три дня Джейн позвонила ему:

— Мосье Пуаро, у вас еще есть та работа?

— Ну да, конечно. Я отправляюсь в Париж в понедельник.

— Вы серьезно? Я могу прийти?

— Да, но что случилось? Почему вы вдруг решились?

— Поругалась с Антуаном. Собственно говоря, клиентка вывела меня из себя. Она — совершенное — ну, я не хочу говорить по телефону, что она такое.

Я нервничала и вместо того, чтобы ублажить ее сладеньким сиропчиком, взяла да высказала ей все, что я о ней думаю.

— А, вспомнили о великих просторах?

— Простите, что?

— Я говорю, что ваши мысли были заняты совсем не ею.

— Какая разница, чем были заняты мои мысли, волю-то я дала языку. Я даже получила удовольствие — у нее глаза выпучились, как у ее мерзкого пекинеса, — но каков результат? Как вы уже верно догадались, меня выкинули на улицу. Теперь придется подыскивать новую работу, — но сперва я хотела бы съездить в Париж.

— Прекрасно, договорились. По дороге я расскажу, что от вас требуется.

Пуаро и его новоиспеченная секретарша не летели, а ехали поездом, за что Джейн втайне была ему благодарна. После того полета у нее все еще оставался неприятный осадок. Она не хотела, чтобы хоть что-то напоминало ей о поникшей фигуре в выцветшем черном платье…

Из Кале в Париж они ехали в отдельном купе, и Пуаро посвятил Джейн в свои планы.

— В Париже есть несколько человек, которых мне необходимо повидать. Адвокат мэтр Тибо. Мосье Фурнье из Сюртэ — человек довольно унылый, но умный. А также мосье Дюпон-отец и мосье Дюпон-сын. Так вот, мадемуазель Джейн, отца я беру на себя, а вам предоставляю сына. Вы весьма и весьма привлекательны — я думаю, что мосье Дюпон наверняка не успел вас забыть со времени дознания.

— Я встречала его позже, — призналась Джейн, слегка розовея.

— Что вы говорите! А как это было?

Еще больше покраснев, Джейн описала их встречу в «Корнер-хаусе».

— Великолепно — это весьма кстати. О, это была блистательная мысль — взять вас с собой. А теперь, мадемуазель Джейн, слушайте меня внимательно. Постарайтесь не затрагивать дела Жизели, но и не избегайте этой темы, если Жан Дюпон сам заведет об этом речь. Было бы недурно, если бы после вашей беседы у него создалось впечатление, что в преступлении подозревается леди Хорбери. Вы можете сказать, что цель моего приезда — посовещаться с мосье Фурнье, и в особенности насчет дел, которые леди Хорбери могла иметь с покойной.

— Бедная леди Хорбери — вы используете ее как ширму!

— Я далеко не в восторге от женщин подобных ей — так пусть от нее будет хоть какая-то польза.

Джейн, помявшись, спросила:

— Вы… вы ведь не подозреваете в убийстве молодого мосье Дюпона?

— Нет-нет-нет, мне нужна только кое-какая информация. — Он пристально на нее посмотрел. — Он кажется вам привлекательным, этот молодой человек? У него есть мужской шарм?

Последние слова рассмешили Джейн.

— Нет, я бы этого не сказала. Он очень наивный, но ужасно милый.

— Значит, вы считаете его таким — очень наивным?

— Но он и в самом деле наивный. Наверно, это потому, что он вел прекрасную несветскую жизнь.

— Верно, — подтвердил Пуаро. — Он никому не сверлил зубы. Не переживал разочарования при виде кумира публики, дрожащего от страха в зубоврачебном кресле.

Джейн рассмеялась.

— Не думаю, что Норману удавалось заманить в свой кабинет кумира публики.

— На что они ему, он же собирается в Канаду.

— Нет, теперь в Новую Зеландию. Он думает, что тамошний климат мне больше понравится.

— В любом случае, он патриот. Выбирает исключительно британские доминионы.

— Я все еще надеюсь, что в этом не будет необходимости, — сказала Джейн.

И она вопрошающе посмотрела на Пуаро.

— Это значит, что вы возлагаете надежды на папу Пуаро? Ну что ж, сделаю все, что могу, — это я вам обещаю. Но у меня, мадемуазель, очень сильное подозрение, что существует некто, кто еще не выступил на авансцену, еще не сыграл свою роль…

Он нахмурился и покачал головой.

— В этом деле, мадемуазель, есть неизвестный фактор. Все указывает на это…

…Через два дня после прибытия в Париж мосье Эркюль Пуаро и его секретарша ужинали в маленьком ресторанчике, и гостями мосье Пуаро были оба Дюпона, отец и сын.

Джейн нашла, что старший мосье Дюпон так же очарователен, как и его сын, но у нее не было ни малейшей возможности поговорить с ним. С самого начала им завладел Пуаро. Так же, как тогда, в Лондоне, она почувствовала, что с Жаном ей очень легко. Его мальчишеская непосредственность подкупала (это она тоже помнила с той встречи). Какая простая, какая добрая душа.

Но даже когда она болтала с ним о разных пустяках и от души хохотала, она оставалась настороже и старалась уловить обрывки из разговора старших. Она не могла взять в толк, что именно Пуаро стремится узнать. Насколько она могла понять, их разговор ни разу не коснулся убийства. Пуаро искусно направлял собеседника в прошлое. Его интерес к раскопкам в Персии казался глубоким и искренним. Мосье Дюпон получал огромное удовольствие. Редко у него бывал такой умный и внимательный слушатель.

Трудно сказать, кому именно пришло в голову, что молодым людям неплохо бы сходить в кино, но когда они ушли, Пуаро придвинул свой стул ближе к столу и явно приготовился к еще более основательной беседе.

— Я так вас понимаю, — сказал он. — Естественно, при теперешнем затруднительном финансовом положении, должно быть, весьма хлопотливо добывать достаточные ассигнования. Вы принимаете частные пожертвования?

Мосье Дюпон рассмеялся.

— Мой дорогой друг, мы вымаливаем их буквально на коленях! Но наши раскопки мало волнуют человечество. Людям нужны сенсации. Им подавай золото — горы золота! Удивительно, насколько обывателю безразлична керамика. Керамика — всю драму человечества можно выразить с помощью керамики. Рисунок, фактура…

Мосье Дюпон унесся мыслями к истокам проблемы. Он заклинал Пуаро не обольщаться крикливыми статьями В., поистине преступной хронологией Л. и безнадежно антинаучной методикой Г. Пуаро торжественно обещал не обольщаться ни единой статьей вышеупомянутых авторов.

Затем он спросил:

— Ну а пожертвование, к примеру, в пятьсот фунтов…

Взволнованный мосье Дюпон чуть не рухнул на стол:

— Вы… вы предлагаете это? Мне? Чтобы помочь нашим раскопкам? Но это потрясающе, великолепно! Столь крупных частных пожертвований мы еще не получали.

Пуаро откашлялся.

— Я должен признаться… не могли бы вы…

— Ах да, какой-нибудь сувенир — образчик керамики…

— Нет-нет, вы меня не поняли. — Пуаро поспешил перебить собеседника, пока того не понесло дальше. — Речь о моей секретарше — очаровательной девушке, которую вы сегодня видели, — не могла бы она присоединиться к вашей экспедиции?

Мосье Дюпон какое-то мгновение пребывал в замешательстве.

— Что ж, — сказал он, потягивая себя за ус, — это можно организовать. Мне надо переговорить с сыном. С нами еще поедут мой племянник и его жена. Предполагалось, что это будет компания родственников. Тем не менее, я скажу Жану…

— Мадемуазель Грей страстно увлечена керамикой. Особенно древней. Участвовать в раскопках — мечта ее жизни. Кроме того, она умеет чинить носки и восхитительно пришивает пуговицы.

— Весьма полезное качество.

— Не правда ли? Так вы мне рассказывали о… о керамике Суз…

Осчастливленный мосье Дюпон снова пустился излагать собственные теории о Сузах-I и Сузах-II.

Когда Пуаро возвратился к себе в отель, он наткнулся в холле на прощающихся Джейн и Жана Дюпона.

В лифте Пуаро ей сказал:

— Я нашел вам чрезвычайно увлекательную работу. Весной вы едете вместе с Дюпонами в Персию.

Джейн посмотрела на него с изумлением:

— Вы с ума сошли!

— Когда вам сделают это предложение, вы примете его с величайшим восторгом.

— Не поеду я ни в какую Персию. Я останусь на Масуэлл-Хилл или буду с Норманом в Новой Зеландии.

В глазах Пуаро слабо блеснул огонек.

— Мое дорогое дитя, — проговорил он, — до марта еще несколько месяцев. Выразить восторг еще не значит купить билет. Я вот тоже говорил о пожертвовании — но чек-то не подписал! Кстати, утром я должен добыть для вас что-нибудь о доисторической керамике Ближнего Востока. Я сказал, что вы страстно этим увлечены.

Джейн вздохнула.

— Быть вашей секретаршей — отнюдь нет синекура[80]. Что-нибудь еще?

— Да, я сказал, что вы умеете пришивать пуговицы и прекрасно штопаете носки.

— Это мне тоже нужно завтра продемонстрировать?

— Пожалуй, было бы недурно, если бы тут они поверили мне на слово, — сказал Пуаро.

Глава 23 Анни Моризо

На следующее утро, а именно в половине одиннадцатого, в гостиную Пуаро вошел унылый мосье Фурнье и дружески пожал ему руку.

Впрочем, Фурнье был не так уныл, как обычно.

— Мосье, — сказал он, — я должен вам кое-что сообщить. Кажется, я наконец понял, что вас так удивило, когда говорили о найденной духовой трубке.

— А! — Глаза Пуаро вспыхнули.

— Да. — Фурнье сел на стул. — Я много раздумывал над вашими словами. Снова и снова я повторял себе: преступление не могло быть совершено предполагаемым способом ни при каких обстоятельствах. И наконец… наконец… до меня дошел смысл тогдашнего вашего вопроса.

Пуаро слушал внимательно, но ничего не говорил.

— В тот день в Лондоне вы спросили: «Почему мы нашли духовую трубку? Ее ведь ничего не стоило выбросить в вентилятор?» И я думаю, у меня есть ответ. Мы нашли духовую трубку, потому что убийца хотел, чтобы ее нашли.

— Браво! — воскликнул Пуаро.

— Стало быть, вы имели в виду именно это? Хорошо, так я и думал. И я сделал еще один шаг. Я спросил себя: «А почему убийца хотел, чтобы мы нашли ее?» Ответ напрашивался сам собой: «Потому, что духовой трубкой „не пользовались“».

— Браво! Браво! Вы просто читаете мои мысли.

— Я сказал себе: «Отравленный шип — да, но не духовая трубка. Стало быть, шип был пущен с помощью какого-то другого предмета — который можно спокойно поднести к губам, не привлекая ничьего внимания». И я вспомнил, как вы настаивали на подробной описи вещей, находившихся в багаже и при самих пассажирах. И тут примечательны, на мой взгляд, два момента — у леди Хорбери было два мундштука и на столике перед Дюпонами лежало несколько курдских трубок.

Мосье Фурнье сделал паузу. Он взглянул на Пуаро. Пуаро молчал.

— И то и другое можно, никого не опасаясь, поднести к губам, так что никто не заметит… Вы согласны?..

Пуаро помедлил, прежде чем ответить:

— Вы на верном пути, да, но сделайте еще шаг; и не забывайте об осе.

— Об осе? — Фурнье уставился на собеседника. — Нет, тут я вас не понимаю. При чем здесь оса?

— Не видите? А вот я…

Его перебил телефонный звонок. Он снял трубку.

— Алло, алло. А, доброе утро. Да, это я, Эркюль Пуаро. — И, прикрыв трубку рукой, он шепнул Фурнье: — Это Тибо… Да-да, разумеется. Очень хорошо. А вы? Мосье Фурнье? Совершенно верно. Да, он пришел. Он у меня. — И, опустив трубку, пояснил: — Он пытался дозвониться до вас и Сюртэ. Ему сказали, что вы ушли ко мне. Поговорите с ним. Кажется, он чем-то взволнован.

Фурнье взял трубку.

— Алло, алло. Да, это Фурнье… Что? Неужели… Да, разумеется… Да… Да, я уверен, он тоже. Мы сейчас же приедем. — Он повесил трубку и взглянул на Пуаро: — Дочь. Дочь мадам Жизель.

— Что?

— Да, она явилась за наследством.

— Откуда она взялась?

— Насколько я понял, из Америки. Тибо попросил ее зайти еще раз в половине двенадцатого. Он предлагает нам немедленно приехать к нему.

— Конечно, конечно. Едем сию же минуту… Я оставлю записку мадемуазель Грей.

Он написал:

«Мне неожиданно пришлось уйти. Если позвонит или зайдет мосье Жан Дюпон, будьте с ним полюбезнее, Говорите о пуговицах и носках, но о доисторической керамике — повремените. Он в восторге от вас, однако голова на плечах у него есть!

Аи revoir. Эркюль Пуаро».

— А теперь вперед, друг мой, — сказал он, вставая. — Я этого ждал — появления на сцене той неведомой личности, присутствие которой я ощущал все время. Теперь недолго — наконец-то все прояснится.

Мэтр Тибо принял Пуаро и Фурнье чрезвычайно приветливо.

После взаимных приветствий и вежливых комплиментов адвокат с ходу повел разговор о наследнице мадам Жизель.

— Вчера я получил письмо, — сказал он, — а сегодня утром ко мне пришла сама юная леди.

— Сколько лет мадемуазель Моризо?

— Мадемуазель Моризо — или, вернее, миссис Ричардс, ибо она замужем, — ровно двадцать четыре года.

— Она принесла документы, подтверждающие ее личность? — спросил Фурнье.

— Конечно-конечно.

Он раскрыл папку, лежавшую на столе.

— Для начала вот это.

Эта была копия свидетельства о браке, заключенном в 1910 году, между Джорджем Леманом, холостяком, и Мари Моризо — уроженцами Квебека[81]. К ней прилагалось свидетельство о рождении Анни Моризо Леман. Здесь же было много других бумаг и документов.

— Это проливает некоторый свет на прошлое мадам Жизели, — заметил Фурнье.

Тибо кивнул.

— Насколько мне удалось узнать, — сказал он, — когда Мари Моризо встретила этого Лемана, она была белошвейкой или гувернанткой в детском саду. По-видимому, он оказался негодяем и бросил ее вскоре после женитьбы, и она вернула себе девичью фамилию. Ребенок появился на свет в «Инститю де Мари» в Квебеке, где его и оставили. Вскоре после родов Мари Моризо, или Леман, уехала из Квебека — подозреваю, с мужчиной — и оказалась во Франции. Она регулярно посылала в Квебек некоторые деньги, а спустя какое-то время перевела довольно крупную сумму, с тем чтобы ее вручили дочери по достижении ею совершеннолетия. В то время Мари Моризо, или Леман, вне всякого сомнения, вела бурную жизнь и считала за благо не поддерживать личных отношений с дочерью.

— Откуда девушка узнала, что она — наследница крупного состояния?

— Мы поместили кратенькие объявления в различных газетах. Вероятно, одно из них попалось на глаза директрисе «Инститю де Мари», и она написала или телеграфировала миссис Ричардс, которая в это время была в Европе, но собиралась возвращаться в Штаты.

— А что представляет собой Ричардс?

— Полагаю, американец или канадец из Детройта — занимается изготовлением хирургического инструмента.

— Он тоже приходил?

— Нет, он пока в Америке.

— Может ли миссис Ричардс пролить свет на возможную причину убийства ее матери?

Адвокат покачал головой.

— Она ничего не знает о Жизели. И в самом деле, она не помнила даже девичью фамилию матери, хотя директриса и упоминала ее когда-то.

— Похоже, ее появление не поможет нам разгадать загадку убийства, — заключил Фурнье. — Должен сказать, я никогда на это и не надеялся. Я в данный момент разрабатываю совсем другую версию. Мои расследования сузили круг подозреваемых до трех персон.

— Четырех, — поправил Пуаро.

— По-вашему, четырех?

— Я отнюдь не настаиваю на четырех, но согласно вашей собственной теории вы не можете ограничиться тремя. — Он внезапно взмахнул руками. — Два мундштука, курдские трубки и флейта. Друг мой, не забывайте о флейте.

Фурнье, видимо, собирался что-то возразить, но в этот момент дверь открылась и пожилой клерк прошамкал:

— Дама возвратилась.

— Ну вот, теперь вы сами познакомитесь с наследницей, — проговорил Тибо. — Входите, мадам. Позвольте представить вам мосье Фурнье из Сюртэ, который здесь, во Франции, расследует убийство вашей матери. Это мосье Эркюль Пуаро — может быть, вы о нем слышали, — он любезно согласился помочь нам, мадам Ричардс.

Дочь Жизели оказалась шикарной молодой брюнеткой. Одета она была просто, но чрезвычайно элегантно.

Она всем по очереди протянула руку и пробормотала несколько подобающих случаю фраз.

— Боюсь, господа, что не выкажу перед вами дочерних чувств. Ведь я всю жизнь прожила, в сущности, сиротой.

В ответ на расспросы Фурнье она тепло и с благодарностью вспомнила мать Анжелику, директрису «Инститю де Мари».

—1 Она всегда относилась ко мне с исключительной добротой.

— Вы оставили институт — когда, мадам?

— Когда мне исполнилось восемнадцать, мосье. Я начала сама зарабатывать на жизнь. Какое-то время была маникюршей. Потом работала в ателье мод. С мужем я познакомилась в Ницце, как раз перед его отъездом в Штаты. Потом он снова приехал по делам в Голландию, и мы поженились в Роттердаме[82] месяц назад. К сожалению, ему пришлось вернуться в Канаду. Меня задержали здесь, но я собираюсь присоединиться к нему.

Анни Ричардс говорила по-французски бегло и непринужденно. Ведь, в сущности, она была больше француженка, чем англичанка.

— Вы узнали о трагедии. Откуда?

— Естественно, я читала об этом в газетах, но я не знала, то есть мне в голову не пришло, что жертва преступления — моя мать. Затем здесь, в Париже, я получила телеграмму от матери Анжелики, в которой она сообщила мне адрес мэтра Тибо и напомнила девичью фамилию матери.

Фурнье задумчиво кивнул.

Они еще немного поговорили, но было ясно, что миссис Ричардс мало может помочь в поисках убийцы. Она ничего не знала о жизни матери.

Выяснив, в какой она остановилась гостинице, Пуаро и Фурнье откланялись.

— Вы разочарованы, топ vieux, — проговорил Фурнье. — У вас ведь были какие-то соображения относительно этой девушки? Вы ведь думали, что она самозванка? А может, вы и до сих пор остались при своем мнении?

Обескураженный Пуаро покачал головой.

— Нет… я не думаю, что она самозванка. Доказательства, что она та, за кого себя выдает, достаточно убедительны… И тем не менее, у меня странное чувство, что я где-то ее уже видел — или что она кого-то мне напоминает…

— Сходство с покойной? — неуверенно подсказал Фурнье. — Конечно же нет.

— Нет, совсем другое… не могу вспомнить. Кого-то она мне определенно напоминает…

Фурнье взглянул на него с любопытством.

— По-моему, вас с самого начала заинтриговала эта скрываемая от всех дочь.

— Разумеется. — Пуаро поднял брови. — Если кто-то что и получает в результате смерти Жизели, так эта молодая дама, и причем звонкой монетой.

— Верно, но что это нам дает?

Пуаро погрузился в размышления. Наконец он заговорил:

— Друг мой — этой девушке переходит весьма большое состояние. Стоит ли удивляться, что с самого начала я начал подозревать именно ее. В самолете были три женщины. Одна из них, мисс Венеция Керр, в рекомендациях не нуждается и принадлежит к весьма почтенному роду. Но две другие? С той минуты, как Элиза Грандье высказала предположение, что отец ребенка мадам Жизели — англичанин, я не мог отделаться от мысли, что одна из двух оставшихся вполне может оказаться этой дочерью. Возраст у обеих подходящий. Леди Хорбери вышла из хористок, прошлое ее довольно туманно и выступала она под сценическим именем. Мисс Джейн Грей, как она сама мне сказала, воспитывалась в приюте.

— Вот оно что! — воскликнул француз. — Вот значит, от чего вы отталкивались. Наш друг Джепп сказал бы, что вы перемудрили.

— Это верно, он всегда говорит, что я все усложняю.

— Вот видите!

— Но он неправ — я всегда иду самым простым путем. И никогда не пренебрегаю фактами.

— Но вы разочарованы? От Анни Моризо вы ожидали большего?

Они входили в гостиницу Пуаро. Предмет, лежавший на стойке перед администратором, напомнил Фурнье об их утреннем разговоре.

— Я еще не поблагодарил вас за то, что вы указали мне на мою ошибку, — сказал Фурнье. — Я заметил два мундштука леди Хорбери и курдские трубки Дюпонов. Но было непростительным промахом упустить из виду флейту доктора Брайанта, хотя всерьез подозревать его я не могу…

— Не можете?

— Нет. Он не похож на человека, который смог бы…

Он осекся. Господин, разговаривавший с портье, повернулся, не выпуская из рук футляра с флейтой. Его взгляд упал на Пуаро, и его грустное лицо чуть просветлело.

Пуаро сделал шаг вперед — Фурнье предусмотрительно стушевался. Все же лучше, чтобы Брайант его не заметил.

— Доктор Брайант, — сказал Пуаро, кланяясь.

— Мосье Пуаро.

Они обменялись рукопожатием. Женщина, стоявшая рядом с Брайантом, двинулась к лифту. Пуаро бегло глянул ей вслед. Он сказал:

— Итак, monsieur le docteur, ваши пациенты какое-то время будут обходиться без вас?

Доктор Брайант улыбнулся грустной обаятельной улыбкой, которая так запоминалась людям. Он казался усталым, но странно умиротворенным.

— У меня теперь нет пациентов, — сказал он. Затем, перейдя к маленькому столику, пригласил: — Стаканчик хересу, мосье Пуаро, или какой-нибудь другой аперитив?

— Благодарю вас.

Они сели, и доктор сделал заказ. Затем он медленно повторил:

— У меня теперь нет пациентов. Я вышел в отставку.

— Внезапное решение?

— Не совсем.

Он молча наблюдал за официантом. Затем, подняв бокал, произнес:

— Это вынужденное решение. Я решил уйти сам, не дожидаясь, пока мне официально запретят практиковать. — И продолжил тихим, отстраненным голосом: — В жизни каждого бывает такой момент, мосье Пуаро, когда ты оказываешься на распутье и должен решать. Я чрезвычайно дорожу своей профессией. Грустно, очень грустно навсегда распрощаться с ней. Но в жизни существуют и другие вещи… Личное счастье, например.

Пуаро молчал. Он слушал.

— Есть одна дама — моя пациентка, — я нежно ее люблю. Она ужасно намучилась с мужем. Он — наркоман. Если бы вы были врачом, вы бы знали, что это такое. У нее нет ни гроша, так что она не может с ним разъехаться… Какое-то время я пребывал в нерешительности, но теперь я сделал выбор. Мы с ней направляемся в Кению, чтобы начать новую жизнь. Надеюсь, что наконец она будет хоть немного счастлива. Она так настрадалась…

Он опять умолк. Затем деловитым тоном добавил:

— Я рассказал вам про это, мосье Пуаро, потому что вскоре это сделается предметом сплетен, лучше уж вам все знать заранее.

— Я вас понимаю, — ответил Пуаро и, помолчав, прибавил: — Я вижу, вы берете с собой флейту?

Доктор Брайант улыбнулся.

— Моя флейта, мосье Пуаро, — мой стариннейший друг… Они могут лишить меня всего, но музыка останется со мной.

Он любовно погладил футляр, затем с поклоном поднялся.

Пуаро тоже встал.

— Желаю счастья, вам, monsieur le docteur… и вашей жене, — добавил он.

Когда подошел Фурнье, его коллега заказывал телефонный разговор с Квебеком.

Глава 24 Сломанный ноготь

— Что же теперь? — воскликнул Фурнье. — Неужели ваши мысли до сих пор заняты юной наследницей? Решительно, это у вас idee fixe.

— Ничуть, ничуть, — возразил Пуаро. — Но во всем должна быть система и метод. Сначала надо покончить с одним делом, а уже потом перейти к другому.

Он огляделся.

— А вот и мадемуазель Джейн. Может быть, вы вдвоем пойдете обедать. Я присоединюсь к вам, как только освобожусь.

Фурнье кивнул и вместе с Джейн проследовал в ресторан.

— Ну, какая она? — Джейн снедало любопытство.

— Чуть выше среднего роста, брюнетка, кожа матовая, подбородок заостренный…

— Вы словно записываете данные в паспорт, — сказала Джейн. — Надо сказать, паспортное описание моей внешности просто оскорбительно. Все у меня «среднее» и «обыкновенное». Нос — средний; рот — обыкновенный (интересно, как можно иначе описывать рот); лоб — обыкновенный; подбородок — обыкновенный.

— Зато глаза уж точно необыкновенные, — возразил Фурнье.

— Даже если они серые? Не слишком-то привлекательный цвет.

— Мадемуазель, кто сказал вам, что это не привлекательный цвет? — Любезный француз поклонился.

Джейн засмеялась.

— Вы великолепно владеете английским, — сказала она. — Расскажите мне еще про Анни Моризо — она хорошенькая?

— Assez bien, — осторожно ответил Фурнье. — Кстати, она не Моризо. Она Ричардс. По мужу.

— Он был с ней?

— Нет.

— Но почему же?

— Потому что он в Канаде или Америке.

И он вкратце описал ей историю жизни Анни. Как раз когда он заканчивал свой рассказ, к столику подошел Пуаро.

Он выглядел несколько обескураженным.

— Ну что, mon cher? — полюбопытствовал Фурнье.

— Я говорил с директрисой — самой матерью Анжеликой. Знаете ли, это романтично — трансатлантический телефон. Поговорить так запросто с человеком, который находится в другом полушарии.

— Фототелеграф — это тоже романтично. Наука вообще самая романтичная вещь на свете. Но вы начали говорить…

— Я пообщался с матерью Анжеликой. Она подтвердила все, что миссис Ричардс поведала нам о своем пребывании в «Инститю де Мари». Она совершенно откровенно рассказала, что мать Анни уехала из Квебека с французом-виноторговцем. Тогда она порадовалась, что дочь не попадает под влияние матери. С ее точки зрения, Жизель катилась по наклонной плоскости. Деньги она переводила регулярно, но никогда не стремилась к встрече с дочерью.

— Короче говоря, ваша беседа была повторением того, что мы слышали сегодня утром.

— Практически, да — разве что еще более подробно. Анни Моризо покинула «Инститю де Мари» шесть лет назад и пошла работать маникюршей, потом она получила место горничной у некой дамы — и в конце концов именно в этом качестве уехала из Квебека в Европу. Писала она нечасто, но мать Анжелика обычно получала от нее письма два в год. Прочтя в газете отчет о следствии, она сообразила, что убитая Мари Моризо — по всей вероятности, та самая Мари Моризо, которая некогда жила в Квебеке.

— А что насчет мужа? — спросил Фурнье. — Теперь, когда мы определенно знаем, что Жизель была замужем, упускать из виду существование ее супруга тоже не стоит.

— Я об этом думал. Это одна из причин моего телефонного разговора. Джордж Леман, беспутный муж Жизели, погиб в первые дни войны.

Он помедлил, а затем раздраженно спросил:

— О чем я только что говорил — нет, не о муже, а перед этим? Мне показалось, что, сам того не сознавая, сказал что-то очень важное.

Фурнье как мог повторил слова Пуаро, но недовольный бельгиец только качал головой.

— Нет-нет, не то. Ладно, не важно… — Он повернулся к Джейн и завязал с ней непринужденный разговор.

После обеда он предложил выпить кофе в гостиной.

Джейн согласилась и протянула руку за сумочкой и перчатками, которые лежали на столе. Дотронувшись до них, она слегка поморщилась.

— Что с вами, мадемуазель?

— О, пустяки, — рассмеялась Джейн. — Сломала ноготь. Надо его подпилить.

Пуаро вдруг опять сел.

— Norn d'un nom d'un nom, — тихо проговорил он.

Его спутники глядели на него с удивлением.

— Что случилось, мосье Пуаро? — воскликнула Джейн.

— Случилось то, — сказал Пуаро, — что я понял, почему лицо Анни Моризо мне знакомо. Я видел ее… в самолете в день убийства. Леди Хорбери послала ее за пилкой для ногтей. Анни Моризо была горничной леди Джейн.

Глава 25 «Я боюсь»

Это внезапное озарение ошеломило и самого Пуаро, и его спутников. Дело принимало совсем иной оборот.

Из лица, практически не причастного к трагедии, Анни Моризо превратилась в лицо, находившееся на месте преступления. На какое-то время за столом воцарилось молчание, все пытались освоиться с этой новостью.

Пуаро отчаянно всплеснул руками — глаза его страдальчески закрылись.

— Минуточку-минуточку, — умолял он. — Мне необходимо сосредоточиться, я должен скорректировать мои представления о случившемся. Я должен мысленно возвратиться назад. Я должен вспомнить… Тысяча проклятий моему злополучному желудку. Я был занят исключительно своим самочувствием.

— Стало быть, она на самом деле была в самолете, — проговорил Фурнье. — Я понимаю. Я начинаю понимать.

— Я вспомнила, — сказала Джейн. — Высокая брюнетка. — Стараясь вспомнить что-нибудь еще, она прикрыла глаза. — Леди Хорбери назвала ее Мадлен.

— Совершенно верно, Мадлен, — подтвердил Пуаро.

— Леди Хорбери послала ее в глубь салона за красным несессером.

— Вы хотите сказать, что эта девушка проходила мимо места, на котором сидела ее мать? — сказал Фурнье.

— Да.

— Вот вам мотив, — выдохнул Фурнье. — И возможность… Да, и то и другое.

И с неожиданной страстью, столь не вязавшейся с его обычным унынием, он громко стукнул кулаком по столу.

— Но черт побери! — возопил он. — Почему никто не вспомнил об этом раньше? Почему ее не включили в список подозреваемых?

— Я сказал вам, друг мой. Я сказал вам, — устало объяснил Пуаро. — Всему виной мой злосчастный желудок.

— Да-да, это понятно. Но у остальных желудок не бунтовал — у стюардов, у других пассажиров.

— По-моему, так получилось потому, что она проходила мимо Жизели в самом начале, когда самолет только что поднялся в воздух, тогда Жизель была жива и здорова. Кажется, ее убили много позднее, примерно через час.

— Странно, — задумчиво проговорил Фурнье. — Может быть, яд подействовал не сразу? Такое бывает…

Пуаро застонал и закрыл лицо руками.

— Мне необходимо подумать. Мне необходимо подумать… Неужели все мои предположения оказались неверны?

— Что ж, бывает, mon vieux[83],— утешил его Фурнье. — У меня такое бывало. Возможно, в этот раз и вам не повезло. Иногда приходится прятать гордость в карман и начинать все сызнова.

— Это верно, — согласился Пуаро. — Вероятно, я все время придавал слишком большое значение одному обстоятельству. Я очень полагался на существование некой улики. И когда действительно ее обнаружил, построил на ней свою версию. Но если я ошибался с самого начала, если моя улика была чисто случайным совпадением… что ж, тогда, да, каюсь, я был неправ, совершенно неправ.

— Вы не можете отрицать важность данного поворота событий, — сказал Фурнье. — Мотив и возможность налицо — чего еще желать?

— Действительно, больше нечего. Должно быть, вы правы. То, что яд подействовал не сразу, несомненно, чрезвычайное обстоятельство — практически говоря, это невозможно. Но там, где речь идет о ядах, именно невозможное возможно. Надо брать в расчет идиосинкразию…[84] — Голос его замер.

— Мы должны обсудить план кампании, — сказал Фурнье. — В сложившейся ситуации, я думаю, неразумно вызывать подозрения у Анни Моризо. Она не догадывается, что вы ее узнали. Ее добропорядочность ни у кого не вызывает сомнений. Мы знаем, в какой гостинице она остановилась, и можем поддерживать с ней связь через Тибо. Юридическую процедуру, разумеется, можно растянуть. Мы установили два момента — возможность и мотив. Нам еще предстоит доказать, что в распоряжении Анни Моризо был змеиный яд. Мы еще ничего не знаем об американце, который купил духовую трубку и дал взятку Жюлю Перро. Конечно, это может быть муж — Ричардс. Что он в Канаде, известно только с ее слов.

— Как вы сказали — муж… Да, муж. Нет, погодите-погодите!

Пуаро прижал ладони к вискам.

— Все не так, — пробормотал он. — Мой мозг, мои маленькие серые клеточки забывают о системе и методе. Нет-нет, только не спешить с выводами. Может быть, кто-то хочет, чтобы я думал так, как думаю сейчас. Нет, это опять неточно. Если моя первоначальная идея верна, кто же может заставить меня думать так, как я думаю?..

Он умолк.

— Простите меня, — сказала Джейн.

Минуту или две Пуаро не отвечал; затем он отнял руки от висков, выпрямился и поправил две вилки и солонку, верный своей страсти к идеальной симметрии.

— Давайте рассуждать, — призвал он. — Анни Моризо — виновна или невиновна. Если она невиновна, зачем лгала? Почему она скрыла, что была горничной леди Хорбери?

— Действительно, почему? — озадачился Фурнье.

— Итак, мы говорим, что Анни Моризо виновна, потому что она солгала. Но погодите. Допустим, что мое первое предположение верно. Что это доказывает — то, что она виновата, или то, что лгала? Да-да — может, и так — при одном условии. Но в этом случае Анни Моризо вообще не должно было быть в самолете.

Собеседники смотрели на него со снисходительным интересом.

Фурнье думал:

«Теперь я понимаю, что имел в виду этот англичанин — Джепп. Он все усложняет, этот старик. Он старается запутать дело, которое стало простым. Он не способен принять естественное решение, не притягивая его во что бы то ни стало к своим странным идеям».

Джейн думала:

«Что он имеет в виду? Почему бы этой девушке не быть в самолете? Она должна находиться там, где укажет леди Хорбери… Кажется, он все же шарлатан…»

Неожиданно Пуаро с шипением втянул воздух сквозь стиснутые зубы.

— Конечно, — воскликнул он. — Это возможно, и это очень просто установить.

Он поднялся.

— Куда вы, друг мой? — спросил Фурнье.

— Опять к телефону, — ответил Пуаро.

— Трансатлантический звонок в Квебек?

— На сей раз просто в Лондон.

— В Скотленд-Ярд?

— Нет, в дом лорда Хорбери на Гровенор-сквер. Если только мне повезет и я застану леди Хорбери дома.

— Будьте осторожны, друг мой. Нам совсем ни к чему, если у Анни Моризо появятся подозрения, что мы ею заинтересовались. Прежде всего мы должны усыпить ее бдительность.

— Не бойтесь. Я буду осмотрителен. Я задам только один маленький вопрос, самый невинный вопрос. — Он улыбнулся. — Если хотите, пойдемте со мной.

— Нет, что вы.

— Нет, да. Я настаиваю.

Мужчины вышли, оставив Джейн в гостиной.

Дозвониться удалось не сразу; однако мосье Пуаро повезло. Леди Хорбери обедала дома.

— Хорошо. Передайте, пожалуйста, леди Хорбери, что ей из Парижа звонит мосье Эркюль Пуаро. — Пауза. — Это вы, леди Хорбери? Нет-нет, все в порядке. Уверяю вас, все в порядке. Я совсем по другому поводу. Я хочу спросить у вас одну вещь. Да… Когда вы летите из Парижа в Лондон, ваша горничная обычно летит с вами или едет поездом? Поездом… И так было в последний раз… Понятно… Вы уверены? А, она ушла от вас. Понятно. Она ушла неожиданно, заранее не предупредив. Mais oui, черная неблагодарность! Очень верно. Чрезвычайно неприятная публика! Да-да, вот именно.

Нет-нет, вам не следует беспокоиться. Au revoir. Благодарю вас.

Он повесил трубку и повернулся к Фурнье, зеленые глаза его сверкали.

— Слушайте, друг мой, горничная леди Xорбери обычно ездила поездом или пароходом. Но в тот раз, когда произошло убийство леди Хорбери, в последний момент решила, что ее горничной лучше лететь вместе с ней.

Он взял француза под руку.

— Быстро, друг мой, — сказал он. — Необходимо ехать в ее гостиницу. Если одна моя идейка верна — а я думаю, она верна, — нам нельзя терять времени.

Фурнье смотрел на него с изумлением. Но прежде, чем он успел что-то спросить, Пуаро стремительно направился к вращающейся двери гостиницы.

Фурнье поспешил следом.

— Но я не понимаю. В чем дело?

Швейцар уже открывал дверцу такси. Пуаро впрыгнул в машину и назвал гостиницу Анни Моризо.

— Попрошу вас, быстрее, как можно быстрее!

Фурнье едва успел за Пуаро.

— Какая муха вас укусила? С чего эта бешеная гонка, эта спешка?

— Потому что, друг мой, если моя идейка верна, жизнь Анни Моризо в опасности.

— Вы так думаете? — Фурнье не сумел удержаться от скептического тона.

— Я очень встревожен, — сказал Пуаро. — Очень. Боже мой, как мы тащимся!

Такси между тем делало добрых сорок миль в час, искусно лавируя в потоке машин и счастливо избегая столкновений благодаря отличному глазомеру водителя.

— Мы так медленно тащимся, что через минуту расшибемся в лепешку, — сухо ответил Фурнье. — А мадемуазель Грей — мы оставили ее ждать нашего возвращения, а сами, после телефонного разговора, неизвестно куда укатили, не сказав ей ни слова. Не слишком-то это вежливо!

— Что значит, вежливо или невежливо, когда речь идет о жизни и смерти!

— О жизни и смерти? — Фурнье пожал плечами.

Про себя он подумал:

«Все это очень хорошо, но упрямый самодур может поставить под угрозу все следствие. Стоит только ей узнать, что мы идем за ней по следу…»

И он попытался убедить спутника:

— Будьте же благоразумны, мосье Пуаро. Нам следует соблюдать осторожность.

— Вы не понимаете, — сказал Пуаро. — Я очень, очень встревожен…

Такси рывком остановилось перед тихой гостиницей, где жила Анни Моризо.

Пуаро выпрыгнул из машины и чуть не столкнулся с молодым человеком, вышедшим из гостиницы.

— Еще одно знакомое лицо — но откуда?.. А, помню, это актер Реймонд Барраклаф.

Он сделал шаг по направлению к входу, но тут Фурнье сжал ему предплечье.

— Мосье Пуаро, я в высшей степени уважаю вас и восхищаюсь вашими методами — но я категорически против каких-либо неосмотрительных действий. Здесь, во Франции, я отвечаю за ведение дела…

Пуаро перебил его:

— Я понимаю ваше беспокойство, но не бойтесь никаких «неосмотрительных действий» с моей стороны. Давайте-ка наведем справки у дежурного. Если мадам Ричардс здесь на месте, значит, ничего дурного не произошло — и мы можем обсудить наши дальнейшие действия. Не возражаете?

— Нет, нет, конечно нет.

— Хорошо.

Пуаро прошел через вращающуюся дверь и подошел к дежурному. Фурнье не отставал.

— Насколько я знаю, у вас здесь остановилась миссис Ричардс, — начал Пуаро.

— Видите ли, мосье, она действительно останавливалась у нас, но сегодня она уехала.

— Уехала? — громко повторил Фурнье.

— Да, мосье.

— Когда уехала?

Дежурный взглянул на часы.

— Чуть более получаса назад.

— Она уехала неожиданно? Куда она направилась?

Клерку надоели расспросы, и он решил больше не отвечать, но тут Фурнье показал удостоверение, после чего клерк мгновенно сделался необыкновенно любезен и услужлив.

Нет, адреса дама не оставила, по его мнению, она уехала, потому что планы ее внезапно переменились. Раньше она говорила, что собирается пробыть здесь неделю.

Вопросы, и снова вопросы. Вызвали швейцара, носильщиков, лифтеров.

По словам швейцара, к даме заходил джентльмен. Он пришел, когда ее не было, но дождался ее и они вместе пообедали. Что за джентльмен? Американец, типичный американец. Кажется, она удивилась, увидев его. После обеда дама распорядилась, чтобы ее багаж снесли вниз и погрузили в такси.

Куда она уехала? На Северный вокзал, по крайней мере, она назвала его водителю. Был ли американский джентльмен с ней? Нет, она уехала одна.

— Северный вокзал, — проговорил Фурнье. — По-видимому, это поезд на Англию. Двухчасовой. Но, может, это для отвода глаз. Надо позвонить в Булонь и попытаться найти то такси.

По всей видимости, страхи Пуаро передались Фурнье.

У него был взволнованный вид.

Быстро и деловито он привел в движение машину правосудия.

Когда Джейн, все это время сидевшая в гостиной, оторвалась от книги и увидела спешащего к ней Пуаро, было уже пять часов.

Она собиралась упрекнуть его, но что-то в выражении его лица остановило ее.

— Что случилось? — спросила она. — Что-нибудь важное?

Пуаро взял ее за обе руки.

— Жизнь ужасна, мадемуазель, — сказал он.

Что-то в его голосе напугало Джейн.

— Что случилось? — опять спросила она.

Пуаро медленно проговорил:

— Когда поезд пришел в Булонь, в купе первого класса обнаружили мертвую женщину.

Краска отхлынула от лица Джейн.

— Анни Моризо?

— Анни Моризо. В руке у нее был голубой пузырек из-под синильной кислоты.

— О! — выдохнула Джейн. — Самоубийство?

Пуаро ответил не сразу. Затем, тщательно подбирая слова, сказал:

— Да, полиция считаем это самоубийством.

— А вы?

Выразительным жестом Пуаро развел руки в стороны.

— А что еще остается думать?

— Она покончила с собой — почему? Муки совести или боязнь разоблачения?

Пуаро покачал головой.

— В жизни иногда случаются ужасные вещи, — сказал он. — Необходимо немало мужества.

— Для того, чтобы покончить с собой? Думаю, да.

— И для того, чтобы жить — тоже, — проговорил Пуаро.

Глава 26 Речь после ужина

На другой день Пуаро уехал из Парижа, оставив Джейн со списком поручений, которые она должна была выполнить. В большинстве своем они казались ей на редкость бессмысленными, но она отнеслась к ним очень добросовестно. Жана Дюпона она видела дважды. Он поминал экспедицию, в которой она должна принять участие, и Джейн без разрешения Пуаро не осмелилась сказать о своих истинных намерениях. Поэтому она всякий раз уходила от прямого ответа и тут же переводила речь на другие предметы.

Через пять дней ее телеграммой вызвали в Англию.

Норман встретил ее на вокзале Виктория[85], и они обсудили недавние события.

Пресса почти не обратила внимания на самоубийство. В газетах было краткое сообщение о том, что некая канадка, миссис Ричардс, покончила жизнь самоубийством в экспрессе Париж — Булонь, и больше ни слова. Ни единого упоминания о совершенном ранее убийстве в самолете.

И Норман и Джейн — оба были в приподнятом настроении. Все их беды, надеялись они, остались позади. Впрочем, Норман был настроен не так оптимистично, как Джейн:

— Они могут счесть ее виновной в смерти матери, но теперь, когда ее больше нет, они, вероятно, закроют дело; а если ее вина не будет доказана публично, для нас, несчастных, вряд ли что изменится. Для публики мы так и останемся подозрительными личностями.

Это же он повторил и Пуаро, которого через несколько дней встретил на Пикадилли.

Пуаро улыбнулся.

— Не более подозрительными, чем все остальные. По-вашему, я старик, который ни на что не способен! Послушайте, сегодня вечером вы должны со мной поужинать. Придет Джепп и также наш друг мистер Кленси. У меня есть для вас кое-что любопытное.

Ужин прошел отменно. Джепп держался покровительственно и был настроен весьма благодушно, Норман просто с интересом наблюдал, а маленький мистер Кленси пришел в такое же возбуждение, как будто ему снова предстояло опознать смертоносный шип.

Казалось очевидным, что Пуаро не прочь произвести впечатление на коротышку писателя.

После ужина, допив свой кофе, Пуаро откашлялся с несколько смущенным, но при этом сдержанно-гордым видом.

— Друзья мои, — начал он, — мистер Кленси проявил интерес к тому, что, цитируя классику, можно было бы назвать «мои методы, Ватсон». (Я верно вас понял?) Поэтому я предлагаю, если это не будет вам скучно, — он сделал многозначительную паузу, во время которой Норман и Джепп успели сказать «нет-нет» и «чрезвычайно интересно», — сделать маленькое резюме — проанализировать мои методы на примере данного дела.

Он помолчал, заглядывая в записи. Джепп шепнул Норману:

— Чванство — его вторая натура.

— Гм! — Пуаро взглянул на него укоризненно.

Тут все трое воззрились на него с вежливым интересом, и он приступил к рассказу.

— Я начну сначала, друзья мои. Я вернусь к тому злополучному перелету «Прометея». Сначала я расскажу вам о первых моих впечатлениях и первых выводах, а потом перейду к тому, насколько они подтвердились или изменились в свете позднейших событий.

Когда перед самым Кройдоном к доктору Брайанту обратился стюард с просьбой обследовать тело, я тоже пошел с ним. У меня было предчувствие, что может быть — кто знает? — это и по моей части. Вам, вероятно, покажется, что я слишком профессионально воспринимаю подобные трагедии. В моем сознании они делятся на две категории — те, которые меня касаются, и те, которые не касаются, — и хотя вторых несравненно больше, тем не менее, соприкоснувшись со смертью, я всякий раз невольно настораживаюсь, как учуявшая дичь охотничья собака.

Доктор Брайант подтвердил опасения стюарда — женщина была мертва. Причину смерти он, естественно, не мог определить без тщательного осмотра. Именно в этот момент возникло предположение — его высказал мосье Жан Дюпон, что смерть произошла в результате спазма, вызванного осиным укусом. В подтверждение своей гипотезы он указал на осу, которую только что убил.

Что ж, это была вполне правдоподобная версия — и на ней, похоже, могли бы и остановиться. На шее мертвой женщины была красная точка, весьма напоминающая след от укуса, и налицо был факт, что по салону самолета действительно летала оса.

Но в эту минуту мне посчастливилось взглянуть себе под ноги и увидеть то, что по первому впечатлению приняли за трупик еще одной осы. В действительности это был какой-то шип, обмотанный черно-желтым шелком.

Тут весьма кстати подошел мистер Кленси и заявил, что именно таким шипом некие туземные племена стреляют из духовой трубки. Позднее, как вам известно, была обнаружена и сама духовая трубка.

К тому времени, когда мы достигли Кройдона, у меня уже возникло несколько версий. Стоило мне ступить на твердую землю, как мой мозг вновь заработал с присущим ему блеском.

— Валяйте, мосье Пуаро, — ухмыльнулся Джепп. — К чему ложная скромность?

Пуаро одарил его взглядом и продолжил:

— Что меня действительно поразило (впрочем, как и всех), так это необыкновенная дерзость преступления и то, что никто не заметил, как оно было совершено!

И еще два обстоятельства очень меня смущали. Одно — столь своевременное появление осы. Другое — духовая трубка. После дознания я резонно спросил своего друга, почему же убийца не избавился от нее, не выкинул через вентиляционное отверстие. Сам шип, возможно, трудно заметить и нелегко опознать, но духовая трубка с обрывком ярлычка, на котором стояла цена, — совершенно другое дело.

Что это все означало? По-видимому, то, что убийца хотел, чтобы духовую трубку нашли.

Но почему? На это можно дать только один логичный ответ. Если обнаружены отравленный шип и духовая трубка, естественно предположить, что убийство совершено при помощи шипа, которым выстрелили из духовой трубки. Значит, в действительности убийство было совершено иначе.

С другой стороны, как показала медицинская экспертиза, причиной смерти, без сомнения, был отравленный шип. Я закрыл глаза и спросил себя: а каков самый верный, самый надежный способ точно вонзить шип в яремную вену? И ответ пришел незамедлительно: рукой.

И сразу же стало ясно, почему была обнаружена трубка. Духовая трубка неизбежно создавала ощущение дистанции. Если ход моих мыслей был верным, предполагаемый убийца подошел к столику Жизели и наклонился к ней.

Кто-нибудь мог подойти, не вызывая подозрений? Да, два человека. Два стюарда. Любой из них мог наклониться к ней — и никто не обратил бы на это внимания.

Ну а еще кто-нибудь?

Разве что мистер Кленси. Он — единственный, кто проходил в непосредственной близости от мадам Жизели, и я помню, это именно он первым выдвинул версию духовой трубки.

— Я протестую, — вскочив, воскликнул мистер Кленси. — Я протестую. Это произвол.

— Сядьте, — сказал ему Пуаро. — Я еще не кончил. Я просто хочу продемонстрировать вам, как шаг за шагом я шел к разгадке этого преступления.

Итак, у меня было трое подозреваемых — Митчелл, Дейвис и мистер Кленси. На первый взгляд никто из них не годился в убийцы, но во многом еще предстояло разобраться.

Например, откуда взялась оса. Она наводила на размышления, эта оса. Во-первых, никто ее не замечал примерно до того времени, когда был подан кофе. Это само по себе достаточно любопытно. Я выстроил некую модель того, каким образом было совершено преступление. Убийца как бы предлагал нам два варианта разгадки этой трагедии. Первый и простейший — мадам Жизель ужалила оса, и она умерла от сердечного приступа. Успех этого варианта зависел от того, удастся ли убийце подобрать с пола шип. Мы с Джеппом пришли к выводу, что это можно было сделать достаточно просто — до тех пор пока никто ничего не заподозрил. Я твердо уверен, что с шипа специально сняли вишнево-алую обмотку и заменили черно-желтой, чтобы добиться сходства с осой.

Стало быть, наш убийца подходит к столику жертвы, вонзает шип и выпускает осу! Яд так силен, что смерть происходит практически мгновенно. Если бы Жизель вскрикнула, из-за шума мотора ее вряд ли бы услышали. А если бы кто-то и обратил внимание, — что же тут странного — ведь несчастную ужалила оса.

Таков, как я сказал, вариант номер один. Но, допустим, сорвалось (так оно и случилось) — отравленный шип нашли до того, как убийца убрал его. Ну, тут дело скверно. Видимость естественной смерти отпадает. Значит, вместо того чтобы выкинуть духовую трубку в окно, нужно положить ее туда, где непременно обнаружат при обыске самолета; и тогда все сразу решат, что именно она и послужила орудием преступления. Возникнет иллюзия, что стреляли с определенного расстояния, и, как только трубка окажется у полиции, поиски пойдут в определенном, заранее намеченном убийцей направлении.

Вот так примерно по моей версии действовал преступник. У меня было трое подозреваемых плюс маловероятный четвертый — мосье Жан Дюпон, который выдвинул гипотезу «смерти от осиного жала» и который сидел через проход от Жизели и мог незамеченным приблизиться к ней. С другой стороны, я никак не мог представить, что он решился бы на такой риск.

Я сосредоточился на эпизоде с осой. Если убийца принес осу в самолет и выпустил ее для создания психологической ситуации — у него должно быть что-то вроде коробочки, в которой он ее держал.

Вот почему меня так интересовала ручная кладь пассажиров и содержимое их карманов.

И здесь меня подстерегала полная неожиданность. Я нашел то, что искал, но, как мне показалось, у совершенно неподходящего человека. В кармане мистера Нормана Гейла лежала пустая спичечная коробка. Но согласно показаниям всех пассажиров, мистер Гейл не проходил мимо мадам Жизель. Он отлучался только в туалет и вернулся на свое место.

И тем не менее, хотя это кажется невозможным, все же существовал способ, с помощью которого мистер Гейл мог совершить преступление — и это показало содержимое его кейса.

— Моего кейса? — переспросил Норман Гейл. Сказанное, казалось, его позабавило и озадачило. — Господи, я даже не помню, что там было.

Пуаро добродушно ему улыбнулся.

— Погодите минуточку. Я к этому еще вернусь. Я излагаю вам свои первые соображения.

Итак, у меня имелись четыре кандидата на роль преступника, с точки зрения чисто пространственных возможностей, — оба стюарда, Кленси и Гейл.

Мне оставалось взглянуть на дело с другой стороны — и если бы мотив преступления совпал бы с возможностью, что ж, я сразу бы заполучил убийцу! Но, увы, я не мог отыскать ничего подходящего. Мой друг Джепп сетовал, что я все усложняю. Наоборот, я искал простейший ответ. Кому может быть выгодно устранение мадам Жизели? Ясно — ее неизвестной дочери, поскольку та унаследует состояние. Кроме того, некоторым лицам, попавшим к ней в зависимость, или, скажем так, лицам, которые могли бы оказаться в такой зависимости. Это была своего рода задача на исключение. Среди пассажиров самолета я с уверенностью мог выбрать лишь одно лицо, несомненно связанное с Жизелью. Это леди Хорбери.

В случае с леди Хорбери мотив предельно ясен. Вечером накануне отлета она навещала Жизель в ее парижском доме. Она была в отчаянии, кроме того, ее друг, молодой актер, без труда мог изобразить американца, который купил духовую трубку и мог также дать взятку служащему «Юниверсал Эрлайнс», чтобы обеспечить полет Жизели двенадцатичасовым рейсом.

Короче говоря, проблема распадалась на две половинки. Я не понимал, каким образом у леди Хорбери появилась возможность совершить преступление; и я не понимал, какой мотив мог толкнуть на него стюардов, мистера Кленси или мистера Гейла.

Между тем мысли мои не переставала занимать неизвестная дочь и наследница Жизели. Какое семейное положение подозреваемых мною мужчин? Если кто-то из них женат, не может ли его жена оказаться Анни Моризо? Если ее отец — англичанин, девочка могла воспитываться в Англии. Жену Митчелла я вскоре исключил — она происходит из доброго, старого дорсетского рода. Дейвис ухаживает за девушкой, мать и отец которой живы. Мистер Кленси — холостяк. Мистер Гейл, по всей очевидности, по уши влюблен в мисс Джейн Грей.

Признаюсь, я старательно навел справки о прошлом мисс Грей, ибо из случайного разговора с ней выяснил, что она воспитывалась в приюте под Дублином. Но очень скоро я пришел к заключению, что мисс Грей — не дочь мадам Жизели.

Я составил списочек всех «за» и «против» — стюарды в результате смерти мадам Жизели ничего не приобрели и не потеряли, если не считать, что Митчелла не оставляют теперь кошмары. Мистер Кленси собирается писать об этой истории книгу, на которой надеется подзаработать. Мистер Гейл быстро теряет свою практику. Ничего для меня полезного.

И все же, тогда я был убежден, что убийца — мистер Гейл, — имелась пустая спичечная коробка плюс содержимое его кейса. Правда, складывалось впечатление, что смерть Жизели принесла ему вред, а не пользу… Однако впечатления бывают обманчивыми.

Я решил завязать с ним знакомство. По опыту я знаю, что в разговоре любой человек раньше или позже себя выдаст… У любого человека неодолимая потребность поговорить о себе.

Я попытался войти в доверие к мистеру Гейлу. Я сделал вид, что откровенен с ним, и даже попросил его помощи. Я уговорил его содействовать мне в мнимом шантаже леди Хорбери. Именно тогда он совершил свою первую ошибку.

Я рекомендовал ему слегка изменить внешность. Он явился играть свою роль в немыслимом, смехотворном гриме! Чистый фарс! Я был убежден, что никто не сыграл бы роль так скверно, как собирался играть он. Какова же была причина? Сознание собственной вины не позволяло ему показать себя хорошим актером. Когда же я привел его нелепый грим в порядок, его актерские способности проявились. Он сыграл свою роль великолепно, и леди Хорбери не узнала его. Я убедился тогда, что он мог выдать себя за американца в Париже и также мог сыграть нужную роль в салоне «Прометея».

К этому времени меня серьезно беспокоила мадемуазель Джейн. Или она его соучастница, или она пребывает в абсолютном неведении — и, стало быть, жертва. В один прекрасный день она могла, проснувшись, оказаться женой убийцы.

Чтобы предотвратить опрометчивый брак, я взял мадемуазель Джейн с собой в Париж в качестве секретарши.

И вот, когда мы были там, отсутствующая наследница объявилась и предъявила свои законные права. Меня все время преследовала мысль, что она на кого-то похожа, но я никак не мог понять на кого. В конце концов я понял, но было слишком поздно…

Поначалу открытие, что она была в самолете и утаила это, казалось бы, разрушило все мои теории. Вне малейшего сомнения, вот она — виновница.

Однако если она виновна, значит, у нее есть сообщник — мужчина, который приобрел духовую трубку и подкупил Жюля Перро.

Кто был этот мужчина? Может быть, ее муж?

И потом вдруг меня осенило — я нашел верный ответ. Но требовалось доказать еще одно мое предположение, а именно: мне нужно было убедиться, что Анни Моризо не должна была лететь этим самолетом.

Я позвонил леди Хорбери и получил ответ. Горничная Мадлен летела, повинуясь минутной прихоти своей хозяйки, решившей в последний момент взять ее с собой.

Он умолк.

— Гм, но, боюсь, я не вполне понял, — сказал мистер Кленси.

— И когда же вы перестали считать меня убийцей? — спросил Норман.

Пуаро повернулся к нему.

— Но я не перестал. Вы и есть убийца… Погодите, я расскажу вам все. На прошлой неделе нам с Джеппом пришлось потрудиться… Это верно, что вы стали зубным врачом, чтобы угодить вашему дяде — Джону Гейлу. Став его партнером, вы приняли его фамилию, но вы — сын его сестры, а не брата. Ваша настоящая фамилия Ричардс. Именно как Ричардс вы прошлой зимой познакомились с мисс Анни Моризо в Ницце, где она находилась вместе с хозяйкой. История, которую она нам рассказала, была правдива во всем, что касалось ее детства, но более позднюю часть ее жизни вы тщательно отредактировали. Она прекрасно знала девичью фамилию своей матери. Жизель заехала в Монте-Карло — кто-то ее узнал и назвал настоящее имя. Вы сообразили, что можете приобрести крупное состояние. Вам это показалось весьма заманчивым — вы игрок по натуре. Именно от Анни Моризо вы узнали о том, что леди Хорбери связана с Жизелью. В вашей голове сложился план преступления. Жизель надо убить таким образом, чтобы подозрение пало на леди Хорбери. Вы тщательно разработали план, и он увенчался полным успехом. Вы подкупили служащего «Юниверсал Эрлайнс», и он сделал так, что Жизель полетела тем же самолетом, что и леди Хорбери. Анни Моризо сказала вам, что отправится в Англию поездом — и для вас было полной неожиданностью увидеть ее в самолете, ведь это всерьез угрожало вашим планам. Если бы стало известно, что дочь и наследница Жизели была в самолете, подозрение, естественно, пало бы на нее. Ваш первоначальный замысел состоял о том, что она должна прийти за наследством, имея безупречное алиби, поскольку во время совершения преступления должна была находиться в поезде или на пароходе; и затем вы бы на ней женились.

К этому времени девушка была от вас без ума. Но вам нужны были деньги, а не сама девушка.

Потом ситуация осложнилась еще больше — в Ле-Пинэ вы увидели Джейн Грей и безумно в нее влюбились. Ваша страсть заставила вас вступить в куда более опасную игру.

Вы вознамерились получить и деньги, и девушку, в которую влюбились. Вы совершили убийство ради денег и никоим образом не собирались отказываться от плодов своего преступления. Вы напугали Анни Моризо, убедив ее, что, если она объявится сразу, это непременно навлечет на нее подозрения. Тогда же вы и уговорили ее попросить отпуск на несколько дней, после чего поехали в Роттердам, где и поженились.

Выждав какое-то время, вы, предварительно проинструктировав, отправили ее предъявлять права на наследство. Она должна была скрыть, что служила горничной, и создать впечатление, что во время убийства она и ее муж находились за границей.

К сожалению, время поездки Анни Моризо в Париж за наследством совпало с моим прибытием в Париж, куда меня сопровождала мисс Грей. Это никак не входило в ваши планы. Или мадемуазель Джейн, или я могли узнать в Анни Моризо Мадлен, горничную леди Хорбери.

Вы пытались все время связаться с ней, но безуспешно. Наконец вы сами приехали в Париж и обнаружили, что она как раз пошла к нотариусу. Вернувшись, она рассказала вам о встрече со мной. Дело становилось опасным, и вы решили действовать безотлагательно.

И прежде в ваши намерения не входило, чтобы ваша жена надолго пережила свое вступление в права наследства. Сразу после бракосочетания вы оба составили завещания, отказав друг другу все, чем владеете! Весьма трогательно!

Я полагаю, сначала вы собирались действовать не спеша. Вы переехали бы в Канаду — по всей видимости, из-за потери практики. Там бы вы вновь взяли фамилию Ричардс. Ваша жена присоединилась бы к вам. В любом случае, я думаю, очень скоро миссис Ричардс, увы, скончалась бы, оставив наследство якобы неутешному вдовцу. А вы бы тогда возвратились в Англию как Норман Гейл, сделавши изрядное состояние на удачной спекуляции в Канаде! Но сложилось так, что времени терять было нельзя.

Пуаро умолк, и Норман Гейл, закинув голову, расхохотался.

— Вы очень искусно вычисляете, что собираются делать другие! Вам следовало бы избрать профессию мистера Кленси! — Его голос стал низким от гнева. — В жизни не слышал такой абракадабры. То, что вы вообразили, мосье Пуаро, вряд ли может служить доказательством!

Пуаро был по-прежнему невозмутим. Он ответил:

— Наверно, не может. Но у меня и кое-какие доказательства имеются.

— Неужели? — В голосе Нормана слышалась издевка. — Может быть, у вас даже есть доказательства, объясняющие, каким образом я убил старуху Жизель, когда все в самолете прекрасно знают, что я к ней не приближался?

— Я подробно расскажу вам, как вы совершили преступление, — принял вызов Пуаро. — Что скажете насчет содержимого вашего кейса? Вы ездили на отдых. Зачем вы взяли особой короткий белый халат зубного врача? Вот о чем я себя спросил. Ответ один — потому что он так похож на белую куртку стюарда…

И вот что вы проделали. Когда подали кофе и стюарды перешли в другой салон, вы направились в туалет, надели белый халат, заложили за щеки ватные тампоны, вышли, схватили чайную ложку из буфета напротив и, подражая походке стюарда, двинулись по проходу с ложкой в руках по направлению к столику Жизели. Вы вонзили шип ей в шею, открыли спичечную коробку и выпустили осу, а затем поспешили назад в туалет, сняли халат и не спеша возвратились на свое место. Все это заняло какую-нибудь пару минут.

Никто не обращает особого внимания на стюарда. Единственно, кто мог вас узнать, — это мадемуазель Джейн. Но вы знаете женщин! Как только женщина остается одна (особенно, когда она путешествует с симпатичным молодым человеком), она сразу же старается как следует рассмотреть себя в зеркальце, припудрить нос и подправить макияж.

— Действительно, — издевался Гейл. — Чрезвычайно интересно, но в действительности ничего подобного не было. Что еще скажете?

— Довольно многое, — сказал Пуаро. — Как я только что заметил, в разговоре человек невольно выдает себя… Вы достаточно неосторожно сказали, что какое-то время работали на ферме в Южной Африке. Вы не сказали на какой, но я позднее выяснил: это был змеиный питомник…

Вот тут Норман Гейл явно испугался. Он пытался что-то говорить, но слова застревали в горле.

Пуаро продолжал:

— Вы были там под своей собственной фамилией Ричардс; вас опознали по снимку, переданному фототелеграфом. По этой же самой фотографии вас идентифицировали в Роттердаме как того Ричардса, который женился на Анни Моризо.

Норман Гейл лихорадочно искал, что сказать. Весь он словно преобразился. Энергичный красивый молодой человек стал похож на загнанную в угол крысу. Глаза его бегали, он, казалось, пытался найти путь к спасению — и не находил…

— Вы слишком спешили, и это нарушило ваши планы, — продолжал Пуаро. — Директриса «Инститю де Мари» ускорила события, послав телеграмму Анни Моризо. Было бы подозрительно никак не реагировать на эту телеграмму. Вы внушили вашей жене, что если она не скроет некоторых фактов, то ее или вас могут заподозрить в убийстве, так как вы оба, к несчастью, были в самолете в момент убийства Жизели. Когда вы после встретились с ней и узнали, что я присутствовал при разговоре с нотариусом, вы вновь поторопили события. Вы боялись, что я могу узнать правду у Анни — а может быть, она сама начала подозревать вас. Вы вынудили ее покинуть гостиницу и сесть на поезд в Булонь. Вы силой влили ей в рот синильную кислоту и вложили в руку пустой пузырек.

— Гнусная ложь…

— Ну нет. У нее на шее была ссадина.

— Гнусная ложь, говорю вам.

— Вы даже оставили на пузырьке отпечатки пальцев.

— Лжете. На мне были…

— Ах, на вас были перчатки?.. Думаю, мосье, что с этим маленьким признанием ловушка захлопнулась.

— Гнусный настырный шарлатан! — С искаженным от ненависти лицом Гейл бросился на Пуаро. Джепп, однако, оказался проворней. Стиснув его мертвой хваткой, он бесстрастным голосом сказал:

— Джеймс Ричардс, он же Норман Гейл, у меня есть ордер на ваш арест по обвинению в предумышленном убийстве. Предупреждаю, что все сказанное вами может быть обращено против вас.

Ужасная судорога потрясла Гейла. Казалось, он вот-вот лишится чувств.

Двое агентов в штатском ждали за дверью. Нормана Гейла увели.

Оставшись наедине с Пуаро, маленький мистер Кленси испустил восторженный вздох.

— Мосье Пуаро, — сказал он. — Без сомнения, это было самое яркое впечатление в моей жизни. Вы были великолепны!

Пуаро скромно улыбнулся.

— Нет-нет. Джепп достоин не меньших похвал, чем я. Он совершил чудеса. Чтобы доказать, что Гейл и Ричардс — одно лицо. Канадская полиция разыскивает Ричардса. Девушка, с которой он был связан, предположительно покончила с собой, однако на свет выплыли факты, которые как будто указывают на убийство.

— Ужасно, — прощебетал мистер Кленси.

— Убийца, — объяснил Пуаро. — И как многие убийцы, пользовался успехом у женщин.

Мистер Кленси закашлялся.

— Жаль эту девушку, Джейн Грей…

Пуаро грустно покачал головой.

— Да, я говорил ей, что жизнь бывает порой весьма жестока. Но у нее есть мужество. Она из этого выкарабкается.

Он рассеянно поправил стопку иллюстрированных еженедельников, которую в порыве гнева сбил Норман Гейл.

Что-то задержало его внимание, — это был снимок Венеции Керр на скачках, «беседующей с лордом Хорбери и знакомым».

Он показал его мистеру Кленси.

— Видите? Через год прочтете объявление: «Вскоре состоится бракосочетание лорда Хорбери и леди Венеции Керр». И знаете, кто устроил эту свадьбу? Эркюль Пуаро! И я устроил еще одну свадьбу.

— Леди Хорбери и мистера Барраклафа?

— Ах нет, они меня не интересуют. — Он наклонился к собеседнику: — Я имею в виду свадьбу мосье Жана Дюпона и мисс Джейн Грей. Вот увидите.

…Месяц спустя Джейн зашла к Пуаро.

— Я должна бы ненавидеть вас, мосье Пуаро.

Она была похудевшая, бледная, с черными кругами под глазами.

— Я вам разрешаю — ненадолго, — тихо проговорил Пуаро. — Но, по-моему, вы из тех, кто предпочитает смотреть правде в глаза, а не жить в придуманном раю; да и прожили бы вы в нем весьма недолго. Избавляться от женщин — грех, который входит в привычку.

— До чего же он был обаятельный, — сказала Джейн. И добавила: — Больше я никогда не влюблюсь.

— Естественно, — согласился Пуаро. — Эта сторона жизни для вас закрыта.

Джейн кивнула.

— Но работа мне нужна — что нибудь интересное, чтобы я могла забыться.

Пуаро откинулся на стуле и поглядел в потолок.

— Я бы советовал вам поехать в Персию с Дюпонами. Вот вам и интересная работа.

— Но… но… я думала, это вы говорили для отвода глаз.

Пуаро покачал головой.

— Наоборот — я настолько увлекся археологией и доисторической керамикой, что послал чек с обещанным пожертвованием. Этим утром я получил письмо — они ждут вас. Вы хоть рисовать-то умеете?

— Да, в школе я неплохо рисовала.

— Прекрасно. Я думаю, раскопки придутся вам по душе.

— Они действительно хотят, чтобы я приехала?

— Они на вас рассчитывают.

— Было бы прекрасно поскорее удрать отсюда. — Лицо Джейн слегка порозовело. — Мосье Пуаро, — она с подозрением поглядела на него, — а это не… любезность с вашей стороны?

— Любезность? — содрогнувшись от ужаса, переспросил Пуаро. — Смею заверить вас, мадемуазель, что во всем, что касается денег, я сугубо деловой человек…

Он казался столь обиженным, что Джейн спешно извинилась.

— Я думаю, — сказала она, — что мне лучше сейчас походить по музеям и поглядеть на доисторическую керамику.

— Очень правильная мысль.

У дверей Джейн помедлила и затем вернулась.

— Может быть, по-вашему, это и не любезность, но все же вы столько сделали… для меня.

Она поцеловала его в темя и вышла.

— Са, c'est tres gentil![86] — заключил Эркюль Пуаро.

УБИЙСТВА ПО АЛФАВИТУ The А. В. C. Murder 1936 © Перевод Орел В. 1990

Джеймсу Уоттсу, одному из моих самых благодарных читателей

ПРЕДИСЛОВИЕ капитана Артура Гастингса, кавалера Ордена Британской империи

В этом повествовании я следовал обычной моей практике: излагал только те события и эпизоды, свидетелем которых был сам. Поэтому некоторые главы написаны от третьего лица.

Хочу заверить моих читателей, что я могу поручиться за достоверность изложенного в этих главах. Если я и прибег к поэтической вольности, описывая мысли и чувства различных людей, то передал их, по моему мнению, с достаточной точностью. Должен добавить, что они были «авторизованы» моим другом Эркюлем Пуаро.

В заключение скажу, что, если я слишком подробно описывал некоторые второстепенные человеческие отношения, возникшие вследствие череды загадочных преступлений, это потому, что никогда не следует забывать о человеческой натуре. Когда-то Эркюль Пуаро преподал мне драматический пример того, как преступление порождает романтические чувства.

Что до раскрытия загадки Эй-би-си[87], то могу лишь заметить, что, на мой взгляд, Пуаро проявил настоящую гениальность в том, как решил задачу, совершенно не сходную с теми, которые вставали перед ним прежде.

Глава 1 Письмо

В июне 1935 года я на полгода вернулся в Англию с моего ранчо в Южной Америке. Жизнь в Америке сложилась для нас непросто. Вместе со всеми мы страдали от последствий мирового кризиса. В Англии у меня был ряд дел, которые, как мне представлялось, требовали для своего разрешения моего личного присутствия. Моя жена осталась управлять нашим ранчо.

Стоит ли говорить, что, едва прибыв в Англию, я пустился на поиск моего старого друга — Эркюля Пуаро. Я нашел его — в это время он обитал в современной лондонской квартире — в доме гостиничного типа. Я заявил Пуаро (и он с этим согласился), что его выбор пал на этот дом исключительно из-за строгих геометрических пропорций здания.

— Ну, конечно, мой друг, мой дом — воплощение симметрии. Вы не находите?

Я ответил, что строение, на мой взгляд, чересчур прямоугольное, и, вспомнив старинную шутку, спросил, не обучили ли владельцы этого ультрасовременного дома своих кур нести квадратные яйца.

Пуаро от души рассмеялся.

— А, так вы не забыли этой шутки? Увы! Наука пока бессильна, и куры все еще не подчиняются новым веяниям — они по-прежнему несут яйца разных цветов и размеров!

Я с любовью вглядывался в лицо старого друга. Он выглядел просто превосходно и совершенно не постарел с тех пор, как мы расстались.

— Вы отлично выглядите, Пуаро, — заметил я. — Совсем не стареете. Собственно, как ни дико это звучит, я бы сказал, что в ваших волосах меньше седины, чем прежде.

Пуаро ослепительно улыбнулся:

— Почему же дико? Так оно и есть.

— Что же, ваши волосы чернеют вместо того, чтобы седеть?

— Вот именно.

— Но ведь с научной точки зрения такое невозможно!

— Напротив.

— Очень странно. По-моему, это противоречит законам природы.

— Как всегда, Гастингс, вы умны, но скользите по поверхности. Годы вас не изменили! Вы наблюдаете факты и верно их объясняете, сами того не замечая!

Озадаченный, я уставился на Пуаро.

Не сказав ни слова, он удалился в спальню и вернулся оттуда с бутылочкой, которую и протянул мне.

Все еще ничего не понимая, я взял пузырек в руки.

На нем было написано: «Ревивит. Восстанавливает естественный цвет волос. Красителем не является! Пять оттенков: пепельный, каштановый, золотистый, коричневый, черный».

— Пуаро! — воскликнул я. — Вы краситесь?

— А, наконец-то вы поняли!

— Так вот почему ваши волосы стали чернее, чем в прошлый мой приезд!

— Разумеется.

— Боже мой! — сказал я, справившись с удивлением. — Надо полагать, когда я приеду в Англию в следующий раз, вы будете носить накладные усы… А может быть, они и сейчас накладные?

Пуаро скривился. Усы были его слабостью — он чрезвычайно ими гордился. Мои слова задели его за живое.

— О нет, нет, mon ami[88]. Даст Бог, до накладных усов еще далеко. Подумать только — накладные усы! Quel horreur![89]

И Пуаро с усилием потянул за усы, чтобы я удостоверился в их подлинности.

— Ну-с, пока они просто великолепны, — заметил я.

— N'est-ce pas?[90] В Лондоне я не видел усов, равных моим.

«Есть чем гордиться», — подумал я, но ни за что на свете не сказал бы этого вслух, чтобы не оскорбить моего друга в его лучших чувствах.

Вместо этого я спросил, продолжает ли он трудиться на своем поприще.

— Мне известно, — сказал я, — что вы уже давно отошли от дел…

— C'est vrai[91]. И взялся за выращивание тыкв. Но вслед за этим случилось убийство — и я послал тыквы к чертовой бабушке. И вот с тех пор — вам-то, конечно, это уже приходило в голову — я веду себя как примадонна, которая каждый раз дает свой прощальный концерт. И этот прощальный концерт повторяется снова и снова.

Я засмеялся.

— По правде сказать, это очень близко к истине. Каждый раз я повторяю: все, хватит. Но нет, появляется что-нибудь новое! И надо признать, друг мой, что отставка мне не по душе. Если серые клеточки не работают, им конец.

— Ясно, — кивнул я. — Вы заставляете свои серые клеточки трудиться, но умеренно.

— Вот именно. Я стал разборчив. Теперь Эркюль Пуаро отбирает для себя только самые вершки.

— И много вам перепало вершков?

— Pas mal[92]. Недавно я чудом спасся.

— От провала?

— Конечно нет! — Пуаро обиженно посмотрел на меня. — Но меня — Эркюля Пуаро — чуть не уничтожили.

Я присвистнул.

— Ловкий преступник?

— Не столько ловкий, сколько бесшабашный, — ответил Пуаро. — Вот именно — бесшабашный. Но не будем об этом говорить. Знаете, Гастингс, я верю, что вы приносите мне счастье.

— Вот как? — сказал я. — Каким же образом?

Пуаро не дал мне прямого ответа. Он продолжал:

— Как только я узнал, что вы приедете, я подумал: что-то произойдет. Как в прежние времена, мы выйдем на охоту вдвоем. Но если так, дело должно быть необычным, — он взволнованно зажестикулировал, — recherche… тонким… fine…[93]

В последнее французское слово было вложено все его непереводимое своеобразие.

— Право, Пуаро, — заметил я, — вы говорите о преступлении, словно заказываете ужин в «Ритце»[94].

— Между тем как не бывает преступлений по заказу? Вы правы. — Пуаро вздохнул. — Но я верю в везение… если угодно, в рок. Ваше предназначение — быть рядом и спасать меня от непростительной ошибки.

— От какой ошибки?

— От пренебрежения очевидностью.

Я обдумал эту фразу, но так и не понял, в чем ее суть.

— Что же, — наконец спросил я с улыбкой, — преступление века пока вам не подвернулось?

— Pas encore[95]. Впрочем… то есть…

Он умолк и озабоченно нахмурился. Механически он расставил на столе мелкие предметы, которые я невольно сдвинул с их мест.

— Не знаю, — медленно произнес он.

Я в недоумении смотрел на него.

Его лоб был по-прежнему насуплен.

Внезапно он, решительно кивнув, пересек комнату и подошел к бюро у окна. Стоит ли говорить, что бумаги в бюро были аккуратно рассортированы и разложены по полочкам, так что Пуаро не составляло труда сразу достать оттуда то, что он искал.

Он неторопливо подошел ко мне с распечатанным письмом в руках. Перечитав письмо, Пуаро передал его мне.

— Скажите, mon ami, — сказал он, — как вам это покажется?

Не без любопытства я взял письмо.

Оно было напечатано на машинке на плотной белой бумаге:

«Мистер Эркюль Пуаро!

Вы, кажется, не прочь решать загадки, которые не под силу нашей тупоголовой английской полиции. Посмотрим же, мистер умник, хватит ли у вас ума на этот раз. Возможно, этот орешек будет для вас слишком крепок. Поинтересуйтесь-ка Эндовером 21 числа сего месяца.

Примите и проч.

Эй-би-си».

Я взглянул на конверт. Адрес тоже был напечатан на машинке.

— Штемпель западной части Лондона, — сказал Пуаро, когда я стал всматриваться в почтовую марку на конверте. — Итак, ваше мнение?

Я пожал плечами и отдал ему письмо.

— Сумасшедший какой-то…

— И больше вам нечего сказать?

— Э… разве это не похоже на сумасшедшего?

— Похоже, друг мой, похоже.

Пуаро не шутил. Я с любопытством взглянул на него.

— Вы к этому относитесь всерьез, Пуаро?

— Сумасшедших, mon ami, надо принимать всерьез. Сумасшедшие — штука опасная.

— Да, разумеется, вы правы… Об этом я как-то не подумал… Но, по-моему, это смахивает на какой-то идиотский розыгрыш. Писал небось жизнерадостный болван, к тому же наклюкавшись.

— Comment?[96] Наклю… Как вы сказали?

— Нет, нет, это просто такой оборот. Я хотел сказать, что он надрался. Ах нет, черт возьми, я хотел сказать, что он напился.

— Merci[97], Гастингс, выражение «надрался» мне известно. Возможно, за этим письмом действительно ничего больше не кроется…

— Но вы считаете иначе? — спросил я, почувствовав недовольство в его голосе.

Пуаро с сомнением покачал головой, но промолчал.

— Какие шаги вы предприняли? — спросил я.

— А что тут поделаешь? Я показал письмо Джеппу. Он того же мнения, что и вы… глупая шутка — именно так он выразился. В Скотленд-Ярд такие письма приходят ежедневно. И мне случалось получать такие…

— Но к этому письму вы относитесь серьезно?

Пуаро ответил, подыскивая слова:

— В этом письме мне что-то не нравится… Гастингс.

Что бы я сам об этом ни думал, его тон на меня подействовал.

— Что же?

Он опять покачал головой и, взяв письмо, спрятал его обратно в бюро.

— Если вы серьезно относитесь к этому посланию, вы, наверно, можете что-то предпринять, — сказал я.

— Воистину вы человек действия! Что же можно предпринять? Полиция графства ознакомлена с письмом, но они тоже не проявили к нему интереса. Отпечатков пальцев на нем нет. Ничто не указывает на личность автора.

— Значит, дело только в вашем инстинкте?

— Не в инстинкте, Гастингс. Это неподходящее слово. Дело в моих знаниях, моем опыте — они говорят мне, что в этом письме есть что-то не то.

Ему не хватило слов, и он заменил их жестом, потом снова покачал головой:

— Наверное, я делаю из мухи слона. Как бы то ни было, выхода нет, нужно ждать.

— Двадцать первое — пятница. Если в пятницу в окрестностях Эндовера состоится дерзкое ограбление…

— Как это меня обрадует!

— Обрадует? — изумился я.

Это слово показалось мне совершенно неуместным.

— Ограбление может поразить, но никак не обрадовать! — возразил я.

Пуаро пылко покачал головой:

— Вы заблуждаетесь, друг мой. Вы меня не поняли. Ограбление было бы счастьем, потому что я мог бы не бояться другого…

— Чего же?

— Убийства, — ответил Эркюль Пуаро.

Глава 2 (Не от лица капитана Гастингса)

Мистер Элекзандер Бонапарт Сист поднялся со стула и близоруко оглядел свою небогатую комнату. От долгого сидения спина его затекла, и он потянулся — случайный наблюдатель, увидев его в эту минуту, понял бы, что перед ним человек выше среднего роста. Обычно Сист горбился и близоруко щурился, и это создавало обманчивое впечатление.

Подойдя к поношенному пальто, висевшему на двери, он достал из кармана пальто пачку дешевых сигарет и спички. Закурив, он вернулся к столу, снова сел, взял железнодорожный справочник, заглянул в него, затем принялся изучать напечатанный на машинке список фамилий. Рядом с одной из фамилий в начале списка он поставил галочку.

Это было в четверг, 20 июня.

Глава 3 Эндовер

Сперва я находился под впечатлением от предчувствий Пуаро по поводу полученного им анонимного письма, но следует признать, что совершенно забыл об этом, когда наконец наступило 21-е, и снова вспомнил о письме, лишь когда моему другу нанес визит старший инспектор Скотленд-Ярда Джепп. Мы были много лет знакомы с инспектором, и он сердечно приветствовал меня.

— Ба! — воскликнул он. — Капитан Гастингс собственной персоной. Вернулись домой из этих своих пампасов?[98] Увидел вас рядом с мосье Пуаро, и сразу вспомнились старые деньки. Вы, право, неплохо выглядите. Только макушка слегка поредела, а? Ну, да этого нам всем не избежать. Я тоже лысею.

Я слегка покривился. Мне казалось, что, тщательно зачесывая волосы на макушку, я полностью закрываю проплешину, на которую намекал Джепп. Однако инспектор, если дело касалось меня, никогда не отличался тактом, и я, сделав хорошую мину, признал, что все мы не молодеем.

— За исключением мосье Пуаро, — сказал Джепп. — Ему бы рекламировать краску для волос. Вон какую он развел растительность на лице. К тому же на старости лет он стал знаменитостью. Замешан во всех громких делах. Убийства в поездах, убийства в самолетах, убийства в высшем свете — он тут как тут. Удалился от дел и сразу же прославился.

— Я уже говорил Гастингсу, что похож на примадонну, которая дает один прощальный концерт за другим, — улыбаясь, заметил Пуаро.

— Не удивлюсь, если вы умрете и потом расследуете собственное дело, — хохоча, заявил Джепп. — Отличная идея! Об этом можно написать книгу.

— Ну, это придется сделать Гастингсу, — ответил Пуаро и подмигнул мне.

— Ха-ха! Вот смеху-то было бы, — веселился Джепп.

Мне эта идея не показалась забавной, а шутку я счел безвкусной. Бедняга Пуаро стареет. Вряд ли ему приятны остроты насчет его приближающейся кончины.

Видимо, мое недовольство было замечено, потому что Джепп переменил тему.

— Вы слышали, какое анонимное письмо получил мосье Пуаро? — спросил он.

— Я уже показал его Гастингсу, — сказал мой друг.

— Да, конечно! — воскликнул я. — Совсем забыл об этом письме. Позвольте, о каком числе там шла речь?

— О двадцать первом, — ответил Джепп. — Поэтому я и забежал. Двадцать первое было вчера, и я, любопытства ради, позвонил вечером в Эндовер. Конечно, это был розыгрыш. Все там тихо. Мальчишка, разбивший витрину, да пара пьяниц и хулиганов. Так что на этот раз наш бельгийский друг дал маху.

— Признаться, у меня на душе полегчало, — сказал Пуаро.

— А вы уж и переполошились! — добродушно заметил Джепп. — Господи, да мы такие письма каждый день пачками получаем. Делать людям нечего, чердак пустой, вот они и пишут. И не со зла вовсе, а ради собственного удовольствия.

— Глупо было с моей стороны относиться к этому так серьезно, — сказал Пуаро. — Как говорят, лучше синица в руке, чем пальцем в небо.

— Вы перепутали журавля с пальцем, — сказал Джепп.

— Pardon?[99]

— Ничего-ничего. Просто две разные пословицы. Ну, мне пора. У меня еще дельце тут за углом — надо забрать краденые драгоценности. Я просто зашел по пути, чтобы вы не волновались. Жаль заставлять серые клеточки работать вхолостую.

Сказав это и расхохотавшись, Джепп удалился.

— Он не меняется, наш старина Джепп, — заметил Пуаро.

— Джепп сильно постарел, — ответил я и мстительно добавил: — Седой как лунь.

Кашлянув, Пуаро произнес:

— Знаете, Гастингс, существует такое приспособление… мой парикмахер очень ловко их делает… вы надеваете эту штуку на голову, а сверху зачесываете собственные волосы… это, видите ли, не парик, но…

— Пуаро, — взревел я, — запомните раз и навсегда: чертовы изобретения вашего треклятого парикмахера мне ни к чему. Чем вам не нравится моя голова?

— Нравится… очень нравится…

— Разве я лысею?

— Нет, конечно нет!

— В Южной Америке жаркое лето, вот волосы и редеют немножко. Надо купить здесь приличное средство для укрепления волос.

— Précisement.

— И как бы там ни было, Джеппу какое до этого дело? Он всегда был грубоват. Человек без всякого чувства юмора. Из тех, кто смеется, когда другие садятся мимо стула.

— В таких случаях многие смеются.

— Но это глупо!

— Разумеется, глупо, — с точки зрения того, кто собирался на этот стул сесть.

— Ну да ладно, — сказал я, совладав с собой (надо признать, что я становлюсь обидчив, когда дело касается моих волос). — Увы, но дело с анонимным письмом закончилось ничем.

— Да, тут я ошибся. Мне почудилось, что дело пахнет жареным, а оказалось просто глупость. Увы, я старею и становлюсь подозрительным, как слепой сторожевой пес, который рычит на всех и вся.

— Если мы снова будем сотрудничать, нам стоит поискать «вершков» в другом месте, — смеясь, заметил я.

— Помните, что вы говорили? Если бы преступление можно было заказывать как ужин, чтобы вы выбрали?

Я ответил шуткой на шутку:

— Позвольте поразмыслить. Поглядим в меню. Ограбление? Дело фальшивомонетчиков? Пожалуй, нет. Слишком пресно. Я выбираю убийство, кровавое убийство… разумеется, с подобающим гарниром.

— Естественно. И с hors d'oeuvres[100].

— Кто будет жертвой — мужчина или женщина? Мужчина лучше. Какая-нибудь большая шишка. Американский миллионер. Премьер-министр. Владелец газетного концерна. Место преступления… Почему бы по традиции не выбрать библиотеку? Она создает великолепную атмосферу. Да, орудие убийства! Согласен на экзотический изогнутый кинжал… а можно и какое-нибудь тупое орудие… резной каменный божок…

Пуаро вздохнул.

— Наконец, — сказал я, — существуют яды… но это всегда так сложно. Или револьвер — эхо выстрела раздается в ночи. К этому нужно добавить одну-другую красивую девушку…

— Шатенку, — пробормотал мой друг.

— Вспомнили вашу старую шутку? На одну из девушек, разумеется, падет несправедливое подозрение… она к тому же поссорится со своим молодым человеком. Кроме нее, конечно, будут и другие подозреваемые… пожилая женщина… роковая брюнетка… какие-нибудь друзья или соперники убитого… тихая секретарша — темная лошадка… и добродушный грубоватый мужчина… и еще пара слуг, получивших расчет, или лесник, или еще кто-то в этом роде… и болван-детектив вроде нашего Джеппа… и еще… вроде бы все.

— Так вот как вы себе представляете «вершки»?

— Вы, кажется, не согласны?

Пуаро окинул меня печальным взглядом.

— Вы сделали отличную выжимку из всех детективов, которые когда-либо были написаны.

— Ну хорошо, — сказал я. — А что бы вы заказали?

Пуаро закрыл глаза и откинулся в кресле. Из его уст полилось мурлыканье:

— Простое преступление. Преступление без осложнений. Спокойное домашнее преступление… Хладнокровное и очень intime[101].

— Как это преступление может быть intime?

— Положим, — прошептал Пуаро, — четверо садятся за бридж[102], а пятый, лишний, усаживается в кресло у камина. Вечер кончается, и человека у камина находят мертвым. Один из четырех, объявив «пас», подошел и убил его, а остальные, сосредоточившись на игре, этого не заметили. Вот это убийство! Кто из четверых виновен?

— Ну, — сказал я, — мне это вовсе не кажется интересным.

Пуаро взглянул на меня с упреком.

— Не кажется, потому что нет ни экзотических кинжалов, ни шантажа, ни изумруда, служившего глазом идолу, ни восточных ядов, от которых не остается следов. Вы склонны к мелодраме, Гастингс. Вам подавай не убийство, а целую серию убийств.

— Признаюсь, — ответил я, — что второе убийство в романе часто оживляет события. Если преступление совершено в первой главе и приходится вникать в алиби всех героев до предпоследней страницы книги, это может надоесть.

Зазвонил телефон, и Пуаро снял трубку.

— Алло, — произнес он, — алло! Да, это Эркюль Пуаро.

Минуту-другую он слушал молча, потом я заметил, как лицо его изменилось. Реплики Пуаро были коротки и отрывочны.

— Mais oui…[103]

— Да, конечно…

— Нет, мы приедем…

— Разумеется…

— Возможно, вы правы…

— Да, я его прихвачу. Итак, a tout a 1'heure[104].

Он положил трубку и подошел ко мне:

— Гастингс, это звонил Джепп.

— И что же?

— Он только что вернулся в Скотленд-Ярд. Ему звонили из Эндовера…

— Из Эндовера? — в волнении воскликнул я.

Пуаро неторопливо произнес:

— Нашли мертвой пожилую женщину. Ее фамилия Эшер. Она держала табачную лавочку.

Тут я несколько приуныл. Услышав про Эндовер, я было заинтересовался, но теперь испытал разочарование. Я ожидал чего-то фантастического… из ряда вон выходящего. Между тем убийство старухи, хозяйки табачной лавочки, едва ли могло увлечь.

Так же неторопливо и серьезно Пуаро продолжал:

— Эндоверская полиция полагает, что установила виновного…

Я ощутил прилив разочарования.

— Выяснилось, что женщина была в плохих отношениях с мужем. Он пьет, и ужиться с ним нелегко. Он не раз угрожал убить ее. Однако, — продолжал Пуаро, — ввиду всего случившегося полиция хочет еще раз взглянуть на полученное мною анонимное письмо. Я сказал, что мы с вами немедленно выезжаем в Эндовер.

Мое настроение слегка улучшилось. В конце концов, как ни ничтожно это преступление, это все-таки преступление, а я уже давно не имел никакого дела ни с преступлениями, ни с преступниками.

Я не прислушался к тому, что далее сказал Пуаро. Лишь позже я вспомнил эту фразу и оценил ее значение.

— Началось, — сказал Эркюль Пуаро.

Глава 4 Миссис Эшер

В Эндовере нас встречал инспектор Глен, высокий блондин с приятной улыбкой.

Точности ради я, пожалуй, коротко изложу фактическую сторону дела.

Факт преступления был обнаружен констеблем Довером в час пополуночи, то есть уже двадцать второго. Патрулируя по городу, он подергал дверь лавки, увидел, что она не заперта, и вошел, причем сперва ему показалось, что в лавке никого нет. Подняв фонарь над прилавком, он, однако, заметил скрюченное тело старой женщины. Когда на место прибыл полицейский врач, выяснилось, что женщину ударили по затылку тяжелым предметом, возможно, в то время, как она брала пачку сигарет с полки за прилавком. Смерть, видимо, наступила семь — девять часов назад.

— Но нам удалось установить время убийства еще точнее, — пояснил инспектор. — Мы нашли человека, который заходил в лавку купить табаку в семнадцать тридцать. А другой человек, зайдя в лавку, увидел, что там никого нет, — так он подумал, — в пять минут седьмого. Значит, убийство совершено между семнадцатью тридцатью и восемнадцатью пятью. Пока мне не удалось найти свидетелей, видевших этого Эшера поблизости, но пока еще не поздно. В девять он сидел в «Трех коронах» и уже изрядно выпил. Когда мы его разыщем, то задержим его как подозреваемого.

— Он неприятный субъект, инспектор? — спросил Пуаро.

— Хорошего в нем мало.

— Он не жил с женой?

— Да, они несколько лет как расстались. Эшер — немец. Одно время он служил официантом, но пристрастился к выпивке и потерял работу. Его жена понемногу подрабатывала в прислугах. Под конец была кухаркой и экономкой у одной старой леди, мисс Розы. Она отдавала мужу на прожитье большую часть своих заработков, но тот вечно напивался, являлся в дома, где она служила, и устраивал ей сцены. Потому-то она и устроилась к мисс Розе — в имении в трех милях от Эндовера, там глушь. Мужу до нее не так просто стало добираться. Когда мисс Роза умерла, она оставила миссис Эшер кое-что в наследство, тут-то убитая и открыла табачную лавку… по правде сказать, лавчонку… дешевые сигареты, кое-какие газеты… немудреный товар. Дела у нее шли кое-как. То и дело заявлялся Эшер, устраивал ей скандалы, а она откупалась от него подачками. Да каждую неделю выплачивала ему по пятнадцать шиллингов[105].

— Дети у них есть? — спросил Пуаро.

— Нет. Есть племянница. Она служит под Овертоном. Серьезная девица.

— Так вы говорите, Эшер имел обыкновение угрожать жене?

— Так точно. Напьется и безобразничает — ругается и кричит, что проломит ей голову. Трудно ей жилось.

— Сколько ей было лет?

— Под шестьдесят… Работящая, почтенная женщина!

Пуаро серьезно спросил:

— Вы полагаете, инспектор, что преступление совершил Эшер?

Инспектор неуверенно покашлял.

— Решать пока преждевременно, мосье Пуаро, но я хотел бы, чтобы сам Франц Эшер рассказал нам, как он провел вчерашний вечер. Если он даст удовлетворительные объяснения — ладно. Если же нет…

И инспектор многозначительно замолчал.

— Из лавки ничего не пропало?

— Нет. Деньги в кассе целы. Никаких признаков ограбления.

— Вы думаете, что Эшер явился в лавку пьяным, начал оскорблять жену и в конце концов нанес ей удар?

— Это кажется самым вероятным объяснением. Но, по совести сказать, сэр, я бы хотел еще раз взглянуть на странное письмо, которое вы получили. Как знать, может быть, его написал Эшер.

Пуаро достал письмо. Инспектор прочел его и нахмурился.

— На Эшера непохоже, — сказал он наконец. — Едва ли Эшер назвал бы английскую полицию «нашей»… если только он тут не схитрил… а на это у него вряд ли хватило бы ума. Потом он не человек — сущая развалина. Руки у него трясутся — куда ему написать такое аккуратное письмо! К тому же и бумага и конверт — хорошего качества. Странно, что в письме упоминается двадцать первое июня. Конечно, это может быть совпадением…

— Да, не исключено.

— Но не люблю я таких совпадений, мосье Пуаро. Тютелька в тютельку.

Инспектор снова нахмурился и помолчал минуту-другую.

— Эй-би-си. Кто же, черт возьми, этот Эй-би-си? Посмотрим, не поможет ли нам Мэри Дроуер. Это племянница миссис Эшер. Странное дело. Если бы не это письмо, я бы не сомневался, что это работа Франца Эшера.

— Что вы знаете о прошлом миссис Эшер?

— Она из Гэмпшира[106]. Еще девушкой была служанкой в Лондоне — там она встретила Эшера и вышла за него. Во время войны им пришлось туго. Ушла она от него в тысяча девятьсот двадцать втором году В то время они были в Лондоне. Сюда она вернулась, чтобы отделаться от него, но он разнюхал, где она, приехал сюда и все вымогал у нее деньги.

Вошел констебль.

— Да, Бригс, в чем дело?

— Мы доставили этого Эшера.

— Отлично. Ведите его сюда. Где он был?

— На станции. Прятался в грузовом вагоне на запасных путях.

— Ах, вот как? Давайте-ка его сюда.

Франц Эшер действительно производил жалкое и неприятное впечатление. Он то заливался слезами, то дрожал от страха, то сыпал угрозами. Его мутные глазки метались от одного лица к другому.

— Что вам от меня нужно? Я ничего не сделал. Притащили меня сюда — экое безобразие! Что за свинство! Да как вы смеете?

Внезапно его тон изменился.

— Нет-нет, я ничего такого не имел в виду… не обижайте бедного старика… не сердитесь… Все сердятся на старого Франца, на бедного старого Франца.

Мистер Эшер пустил слезу.

— Хватит, Эшер, — сказал инспектор. — Возьмите себя в руки. Я вас ни в чем не обвиняю… до поры до времени. И вы не обязаны давать показания против воли. С другой стороны, если вы действительно не замешаны в убийстве вашей жены…

Перебивая инспектора, Эшер завизжал:

— Я не убивал ее! Не убивал! Все это враки! Все вы против меня, проклятые английские свиньи. Я не убивал ее… не убивал…

— Но часто грозили ей этим, Эшер.

— Нет-нет. Вы не понимаете. Я просто шутил… мы любили так пошутить с Алисой. Она понимала, что это шутка.

— Хороши шутки! Не скажете ли, где вы были вчера вечером, Эшер?

— Да-да, я все скажу. Я и не видал Алису. Я сидел с друзьями… со старыми друзьями. Мы были в «Семи звездах»… а потом в «Рыжей собаке»…

Эшер говорил торопливо, запинаясь.

— Дик Уиллоуз… он был со мной… еще старина Керди… и Джордж… а еще Платт и другие ребята. Говорю вам, я не видал Алису. Ach Gott[107], честное слово, правда!

Голос его снова перешел в крик. Инспектор кивнул своему подчиненному:

— Уведите его. Задержан как подозреваемый.

— Не знаю, что и сказать, — сказал он, когда увели неприятного, трясущегося старика с тяжелым подбородком и хищным ртом. — Если бы не письмо, я бы сказал, что это работа Эшера.

— Что это за люди, которых он называл?

— Скверная компания. Многие из них способны на лжесвидетельство. Не сомневаюсь, что он был с ними большую часть вечера. Многое зависит от того, видели ли его поблизости от лавки между половиной шестого и шестью.

Пуаро задумчиво покачал головой:

— Вы уверены, что в лавке все цело?

Инспектор пожал плечами:

— Трудно сказать. Может, пачки-другой сигарет и не хватает, но ради этого на убийство никто не пойдет.

— И в лавке… как бы это сказать… не появилось ничего нового? Ничего постороннего, неожиданного?

— Там нашли железнодорожный справочник, — сказал инспектор.

— Справочник?

— Ну да, алфавитный справочник. Он был открыт и лежал на прилавке обложкой кверху. Вроде кто-то — может, сама старуха, а может, и покупатель — смотрел, какие поезда идут из Эндовера?

— Она торговала такими справочниками?

Инспектор покачал головой:

— Нет. Она продавала брошюрки с расписанием. А это толстый справочник — такие продаются только в больших магазинах.

В глазах Пуаро зажегся огонь. Он подался вперед.

— Вы сказали, железнодорожный справочник А какой? Издание Бредшо[108] или справочник «Эй-би-си»?[109]

Теперь огонь зажегся и в глазах инспектора.

— Боже! — произнес он. — Это был «Эй-би-си»

Глава 5 Мэри Дроуер

Думаю, что я всерьез заинтересовался этим делом, когда впервые был упомянут справочник «Эй-би-си». До этого времени оно не вызывало у меня большого энтузиазма. Заурядное гнусное убийство старушки в лавке на одной из эндоверских улочек столь напоминало преступления, о которых рассказывают газеты, что мне оно не показалось значительным. В душе я списал со счетов анонимное письмо, в котором шла речь о 21 июня, как самое обычное совпадение. Я вполне уверился в том, что миссис Эшер пала жертвой пьяницы-мужа. Но вот прозвучало название железнодорожного справочника, широко известного по сокращенному названию «Эй-би-си» и содержащего список всех железнодорожных станций в алфавитном порядке, и я ощутил дрожь волнения. Не может же это оказаться вторым совпадением!

Гнусное преступление надо было рассматривать под новым углом.

Кто тот таинственный человек, который убил миссис Эшер и оставил на месте преступления железнодорожный справочник «Эй-би-си»?

Когда мы вышли из полицейского участка, то первым делом направились в морг, чтобы осмотреть тело покойной. Странное чувство овладело мной, когда я взглянул на это морщинистое, старое лицо и редкие седые волосы, стянутые в тугой пучок на затылке. Убитая выглядела так мирно, так далека была от всякого насилия…

— Она и не догадывалась, что ей нанесут удар, — заметил сержант. — Так сказал доктор Керр. Хорошо, что так обернулось. Бедняга — она была достойной женщиной.

— Видимо, она была красива в молодости, — сказал Пуаро.

— Неужто? — недоверчиво пробормотал я.

— Ну конечно, посмотрите на овал лица, на скулы, на лепку головы.

Пуаро со вздохом накрыл тело простыней, и мы вышли из морга.

Доктор Керр был человеком средних лет и показался мне специалистом своего дела. Он говорил резко и решительно.

— Орудие убийства не найдено, — сказал он. — Сказать, что это было, невозможно. Утяжеленная трость, дубинка, кастет — здесь могло быть использовано что угодно.

— Удар был нанесен с большой силой?

Доктор перевел внимательный взгляд на Пуаро.

— Вы, надо думать, хотите знать, мог ли его нанести хилый старик семидесяти лет? Да, вне всякого сомнения, мог. Если ударная часть инструмента была достаточно тяжела, желаемого результата мог добиться и довольно слабый человек.

— Значит, убийцей с тем же успехом могла быть и женщина?

Это предположение несколько смутило доктора.

— Женщина? Честно говоря, мне не приходило в голову, что женщина может совершить такое преступление. Но действительно, это возможно… вполне возможно. Только, с психологической точки зрения, это едва ли женское преступление.

Пуаро энергично кивнул в знак согласия.

— Конечно, конечно. На первый взгляд это в высшей степени невероятно. Но следует принимать в расчет все возможности. Как было расположено тело?

Доктор дал аккуратное описание того, как лежала жертва. По его мнению, в момент нанесения удара она стояла спиной к прилавку, а следовательно, и к убийце. Как подкошенная, она упала за прилавок, так что покупатель, зайдя на минуту в лавку, не мог ее заметить.

Поблагодарив доктора Керра, мы двинулись дальше. Пуаро сказал:

— Вы заметили, Гастингс, что у нас появилось еще одно доказательство невиновности Эшера. Если бы он оскорблял жену и угрожал ей, она бы стояла за прилавком лицом к нему. Между тем она стояла к преступнику спиной — очевидно, она повернулась, чтобы снять с полки табак или сигареты и вручить их покупателю.

Меня передернуло.

— Чудовищно.

Пуаро задумчиво покачал головой.

— Pauvre femme[110],— прошептал он.

Затем он посмотрел на часы.

— Овертон, кажется, недалеко отсюда. Может быть, съездим туда и побеседуем с племянницей покойной?

— Разве не стоит сперва зайти в лавку и осмотреть место преступления?

— Я хотел бы сделать это позже. На это есть свои причины.

Пуаро воздержался от дальнейших объяснений, и несколько минут спустя мы уже ехали по лондонскому шоссе в направлении Овертона.

Руководствуясь адресом, данным нам инспектором, мы миновали Овертон и, проехав еще милю, остановились перед большим домом.

На наш звонок вышла хорошенькая темноволосая девушка, с глазами, красными от слез.

Пуаро ласково спросил:

— Если не ошибаюсь, вы мисс Мэри Дроуер и служите здесь горничной?

— Да, сэр, верно. Это я, сэр.

— Я бы хотел несколько минут поговорить с вами, если ваша хозяйка не возражает. Это касается вашей тетушки, миссис Эшер.

— Хозяйки нет дома, сэр. Она бы, конечно, не стала возражать. Пройдите сюда.

Она отворила дверь маленькой гостиной. Мы вошли, и Пуаро, усевшись на стул у окна, пытливо вгляделся в лицо девушки.

— Вы, конечно, уже знаете о смерти вашей тетушки?

Девушка кивнула, и на ее глазах выступили слезы.

— Утром сообщили, сэр. Приходила полиция. Это ужасно! Бедная тетя! И жилось-то ей несладко. А теперь вот это… слов нет…

— Полиция не предлагала вам приехать в Эндовер?

— Они сказали, что я должна явиться на предварительное следствие в понедельник, сэр. Но мне там жить негде… о том, чтобы у тети поселиться, я теперь и подумать не могу… да и потом, вторая служанка сейчас в отъезде — не могу же я так подвести хозяйку.

— Вы любили вашу тетушку, Мэри? — мягко спросил Пуаро.

— Очень любила, сэр. Тетушка со мной всегда хорошо обращалась. Когда мне было одиннадцать лет и мама моя умерла, я приехала к тете в Лондон. Как исполнилось мне шестнадцать, я поступила в прислуги, но в выходной обычно выбиралась к тете. Как же она намучилась со своим немцем — бывало, называла его «мой старый чертяка». Нигде он не давал ей покоя — все деньги вымогал, попрошайничал, надоеда противный.

Девушка рассказывала об этом с негодованием.

— Вашей тетушке никогда не приходило в голову, что от этих преследований можно освободиться юридическим путем?

— Понимаете, сэр, он же ей муж — куда от этого уйдешь?

Девушка говорила просто, но твердо.

— Скажите, Мэри, он ей угрожал?

— Уж так угрожал, сэр, слышали бы вы, что он ей говорил. И горло он ей перережет, и все такое прочее. Ругался да чертыхался — и по-английски, и по-немецки. А тетя все же говорила, что, когда они поженились, он был молодец молодцом. Страшно подумать, сэр, до чего может докатиться человек.

— Вы правы. Итак, я полагаю, Мэри, что, зная об этих угрозах, вы не слишком удивились, когда услыхали о том, что произошло?

— Удивилась, да еще как, сэр. Признаться, сэр, я ни на минуту не верила, что он всерьез грозится. Я думала, это так — ругань, и все. Да и тетя вроде бы его не боялась. Случалось, она на него накинется — он и удирает, поджав хвост, как побитый пес. Пожалуй, это он ее боялся.

— И все же она давала ему деньги.

— Так ведь он ей муж, сэр.

— Да-да, вы уже это говорили.

Пуаро помолчал минуту-другую и сказал:

— Предположим, что он ее не убивал…

— Не убивал? — удивилась девушка.

— Да, предположим. Предположим, убийца — кто-то другой. Не приходит ли вам в голову, кто бы это мог быть?

Девушка с изумлением посмотрела на Пуаро.

— Вообразить себе не могу, сэр. Да могло ли быть такое?

— Ваша тетушка кого-нибудь опасалась?

Мэри покачала головой.

— Тетя людей не боялась. Язычок у нее был острый, и она спуску никому не давала.

— Она при вас не называла никого, кто затаил бы на нее злобу?

— Нет, не было такого, сэр.

— Ей случалось получать анонимные письма?

— Какие письма, сэр?

— Неподписанные письма… или, например, с подписью вроде «Эй-би-си».

Пуаро пристально вглядывался в девушку, но ясно было, что она ничего не знает. Мэри лишь удивленно покачала головой.

— У вашей тетушки кроме вас были другие родственники?

— Родни больше не осталось, сэр. У нее было девять братьев и сестер, но почти все умерли детьми, только трое осталось. Дядя Том погиб на войне, а дядя Гарри уехал в Южную Америку, и след его затерялся, а мама у меня умерла, так что я одна осталась.

— У вашей тетушки были сбережения? Деньги?

— Было у нее маленько в сберегательном банке — на приличные похороны хватило бы, как она сама говорила. А так она едва сводила концы с концами — куда же денешься при ее-то старом негодяе?

Пуаро задумчиво кивнул. Он сказал — скорее самому себе, чем девушке:

— Пока мы блуждаем во тьме… пути не видно… но если кое-что прояснится…

Он встал.

— Если вы мне еще понадобитесь, Мэри, я напишу вам сюда.

— Да я-то собираюсь уйти с этого места. Не нравится мне деревня. И поступила я сюда, потому что считала, что лучше мне быть поближе к тете. А теперь… — снова слезы показались у нее на глазах, — незачем мне здесь оставаться. Я переберусь в Лондон, там девушке жить веселее.

— Я хотел бы, чтобы, уезжая, вы сообщили мне свой новый адрес. Вот моя карточка.

Пуаро протянул девушке карточку. Она с удивлением посмотрела на нее и нахмурилась:

— Так вы… вы не из полиции, сэр?

— Я частный детектив.

Некоторое время она молча смотрела на него и наконец сказала:

— А что… дело нечисто, сэр?

— Да, милая. Дело нечисто. Позже вы, вероятно, будете мне полезны.

— Я… Я на все готова, сэр. Не по-человечески это… что тетю убили.

Необычные слова — но они глубоко меня тронули.

Через несколько секунд мы уже ехали назад в Эндовер.

Глава б Место преступления

Переулок, в котором произошла трагедия, выходил на главную улицу. Лавка миссис Эшер была расположена на полпути от улицы, по правой стороне.

Когда мы свернули в переулок, Пуаро посмотрел на часы, и я понял, почему мы отложили осмотр места преступления. Было как раз полпятого. Пуаро хотел воспроизвести атмосферу вчерашних событий как можно точнее.

Но если он и ставил перед собой такую цель, его постигла неудача. Вне сомнения, в этот момент переулок выглядел совсем иначе, чем предыдущим вечером.

Между домиками бедноты там и сям виднелись мелкие лавочки. Вероятно, в обычные дни по этому переулку проходило немало народу — преимущественно люди победнее, а на тротуаре и мостовой, наверное, играли стайки ребятишек.

Однако сейчас перед одним домом с лавкой внизу собралась толпа, и не требовалось большой проницательности, чтобы догадаться, что это за дом.

Толпа, судя по всему, с напряженным интересом разглядывала то место, где лишили жизни человеческое существо.

Так оно и оказалось, когда мы подошли ближе. Перед мрачной лавчонкой с зашторенной витриной стоял растерянный молодой полисмен и тупо заклинал толпу «разойтись». Вмешательство второго полицейского привело толпу в движение — кое-кто, недовольно вздыхая, отправился по своим делам, но свободное место сразу же заняли другие зеваки, чтобы досыта наглядеться на дом, где совершено убийство.

На некотором расстоянии от толпы Пуаро остановился. Отсюда довольно четко видна была надпись на вывеске. Пуаро негромко прочел ее:

— Э. Эшер. Oui, c'est peuttre la…[111]

Он умолк.

— Давайте зайдем внутрь, Гастингс.

Я только этого и ждал.

Мы пробрались через толпу и предстали перед молодым полисменом. Пуаро предъявил удостоверение, выданное ему инспектором. Констебль кивнул и, отперев дверь, пропустил нас в лавку. Под любопытными взглядами зевак мы вошли внутрь.

Поскольку штора была опущена, в лавке было совсем темно. Констебль нашел выключатель и зажег свет. Тусклая лампочка едва освещала помещение.

Я осмотрелся.

Мрачная лавчонка. Там и сям несколько запылившихся дешевых журналов и вчерашних газет. За прилавком — доходящие до потолка полки, на полках — табак и пачки сигарет. Несколько банок с мятными леденцами и ячменным сахаром. Обычная лавочка — такая же, как тысячи ей подобных.

Констебль, медлительный, как все гэмпширцы, доложил mise en scene[112].

— Прямо за прилавком она лежала, вон там. Доктор говорит, она вроде как и не думала, что ее ударят. Должно быть, чего-то с полки хотела взять.

— В руках у нее ничего не было?

— Нет, сэр. Только рядом валялась пачка сигарет.

Пуаро кивнул. Он оглядел маленькое помещение — внимательно, подмечая каждую деталь.

— А где был… железнодорожный справочник?

— Тут вот, сэр.

Констебль указал на прилавок.

— Лежал обложкой вверх, открытый как раз на странице, где Эндовер. Убийца вроде как смотрел, какие поезда идут на Лондон. Ежели так, он не местный. Конечно, справочник мог принадлежать еще кому-то, и тот человек к убийству отношения не имеет, а просто забыл его здесь.

— Отпечатки пальцев есть? — поинтересовался я.

Полицейский покачал головой:

— Все досконально обследовали, сэр. Никаких отпечатков.

— А на прилавке? — спросил Пуаро.

— Там их полным-полно, сэр! Отпечаток на отпечатке.

— А отпечатки пальцев миссис Эшер там есть?

— Пока трудно сказать, сэр.

Пуаро кивнул, потом спросил, жила ли убитая на втором этаже.

— Да, сэр. Надо пройти через эту вот заднюю дверь, сэр. Вы извините, я бы с вами пошел, но мне нельзя отлучаться…

Пуаро вошел в указанную нам дверь, а я последовал за ним. За лавкой находилась микроскопическая комнатка — гостиная и кухонька одновременно. Здесь царили чистота и аккуратность, но мебель была сборная, и вид у комнаты мрачноватый. Над камином висело несколько фотографий. Чтобы рассмотреть их, я подошел поближе, а за мною и Пуаро.

Фотографий было всего три. Одна представляла собой дешевенький портрет девушки, с которой мы беседовали днем, Мэри Дроуер. Ясно было, что, идя к фотографу, она надела все самое лучшее. На лице ее застыла тупая, деревянная улыбка, которая так часто обезображивает людей, позирующих перед аппаратом, и заставляет меня предпочитать мгновенные снимки.

Вторая фотография была подороже — нечеткий художественный снимок пожилой седовласой дамы с меховой горжеткой на шее.

Я решил, что это, должно быть, та самая мисс Роза, оставившая покойной маленькое наследство, которое позволило ей завести свое дело.

Третья фотография была совсем старой, выцветшей и пожелтевшей. На ней были изображены стоящие под руку молодые мужчина и женщина в старомодных костюмах. У мужчины в петлице была бутоньерка, и в его позе чувствовалось праздничное настроение.

— Видимо, свадебное фото, — сказал Пуаро. — Смотрите, Гастингс, говорил же я, что она была хороша собой.

Пуаро был прав. Ни старомодная прическа, ни старомодный наряд не могли скрыть того, как красива эта девушка с чистыми чертами лица и одухотворенным взглядом. Я пригляделся к фигуре мужчины. Невозможно было угадать дряхлого Эшера в изящном молодом человеке с военной выправкой.

Я припомнил старого пьяного кривляку, вспомнил усталое, состарившееся в постоянном труде лицо убитой, и мне стало жутковато от того, как беспощадно время…

Из гостиной лестница вела наверх, где было две комнаты. Одна стояла пустая, без мебели, другая, очевидно, служила спальней. Полиция обыскала спальню и оставила все как было. Пара старых одеял на кровати, стопка штопаного белья в ящике комода, кулинарные рецепты в другом ящике, дешевый роман под названием «Зеленый оазис», пара чулок, душераздирающе блестящих новым дешевым шелком, две фарфоровые безделушки, дрезденский пастушок, изрядно поломанный, и желтая собачка с голубыми пятнами, черный плащ и шерстяная кофта на вбитых в стену колышках — таково было достояние покойной Элис Эшер в мире сем.

Если и остались от нее какие-то бумаги, полиция их забрала.

— Pauvre femme, — прошептал Пуаро. — Идемте, Гастингс, нам здесь нечего делать.

Выйдя на улицу, он минуту-другую поколебался, после чего перешел через дорогу. Почти прямо напротив лавки миссис Эшер находилась зеленная лавка, магазинчик того типа, в котором большая часть товара располагается снаружи, а не внутри.

Пуаро вполголоса дал мне определенные инструкции. Затем он вошел в лавку. Подождав несколько минут, я последовал за ним. Когда я вошел, он покупал салат-латук. Сам я купил фунт земляники.

Пуаро оживленно беседовал с дородной хозяйкой.

— Убийство ведь случилось прямо напротив вас! Какое происшествие! Как вы, должно быть, потрясены!

Дородной хозяйке явно надоели разговоры про убийство. Они, наверное, шли тут целый день. Она заметила:

— Поскорей бы эта толпа разошлась. На что тут глазеть, не понимаю.

— Вчера вечером здесь все, наверное, было по-другому, — сказал Пуаро. — Быть может, вы даже видели, как в лавку зашел убийца — высокий бородатый блондин. Говорят, русский.

— Что? — встрепенулась хозяйка. — Вы говорите — русский?

— По-моему, полиция его уже арестовала.

— Неужели? — оживленно затараторила хозяйка. — Иностранец!

— Mais oui[113]. Я думал, что вчера вы могли его заметить.

— Ну, времени глазеть по сторонам у меня нет, что правда, то правда. Вечерами работа у нас кипит, и народу немало проходит — с работы домой. Высокий бородатый блондин? Нет, таких я вроде бы тут не видала.

Тут я вступил в разговор.

— Простите, сэр, — обратился я к Пуаро, — но, по-моему, вы не в курсе дела. Мне говорили, что убийца невысокого роста и брюнет.

Последовала интересная дискуссия, в которой приняли участие дородная хозяйка, ее тощий супруг и разносчик — подросток с ломающимся голосом. Они видели никак не меньше четырех невысоких брюнетов, а подросток — высокого блондина, «но без бороды», как он с сожалением признал.

Наконец, сделав покупки, мы вышли на улицу, так и не сознавшись хозяевам лавки, что ввели их в заблуждение.

— Ради чего мы все это делали, Пуаро? — спросил я с упреком.

— Parbleu[114], мне важно было понять, мог ли посторонний войти в лавку миссис Эшер незамеченным.

— Почему же вы просто не спросили… не громоздя одну ложь на другую?

— Ну нет, mon ami. Если бы я «просто спросил», как вы выражаетесь, то вообще не получил бы ответа. Хоть вы и англичанин, вам самому невдомек, как реагируют англичане на прямые вопросы. Они неизменно становятся подозрительными и как естественное следствие замолкают. Если бы я стал расспрашивать этих людей, они бы закрылись, как устрицы в раковине. Но стоило мне констатировать нечто необычное и ужасное, а вам вступить со мной в противоречие, как языки немедленно развязались. К тому же мы узнали, что в интересующее нас время у них «дело кипит», то есть что все заняты своим собственным делом, в то время как на улице оживленно. Наш убийца умело выбрал время, Гастингс.

Пуаро помолчал, а потом с упреком заметил:

— Неужели у вас совсем нет здравого смысла, Гастингс? Я сказал вам: «Сделайте quelconque[115] покупку». А вы берете и покупаете землянику! И она уже начинает протекать и угрожает вашему превосходному костюму.

Не без отчаяния я увидел, что так оно и есть.

Я поспешно вручил землянику какому-то мальчику, который был крайне этим удивлен и отнесся ко мне с некоторым подозрением.

Пуаро прибавил к землянике салат, чем окончательно поразил ребенка.

Пуаро продолжил свое внушение:

— В дешевой зеленной лавке землянику не покупают. Земляника, если она не свежесорванная, имеет тенденцию давать сок. Можно купить бананы, яблоки, даже капусту, но не землянику.

— Это было первое, что пришло мне в голову, — оправдывался я.

— Я был лучшего мнения о вашей фантазии, — отрезал Пуаро.

Он остановился на тротуаре.

Лавка и дом справа от лавки миссис Эшер пустовали. В окне висело объявление «Сдается». На противоположной стороне находился дом с грязноватыми муслиновыми занавесками.

К этому-то дому направился Пуаро и за неимением звонка отстукал затейливую дробь дверным молотком.

После некоторого ожидания дверь открыл замурзанный ребенок, которому следовало бы вытереть нос.

— Добрый вечер, — произнес Пуаро. — Твоя мама дома?

— Чего? — переспросил ребенок.

Он взирал на нас с неодобрением и глубочайшим подозрением.

— Нам нужна твоя мама, — сказал Пуаро.

Еще секунд двадцать ушло на объяснения, после чего ребенок повернулся и, прокричав в направлении лестницы: «Мам, к тебе!» — удалился куда-то в глубь темного дома, где его ждали вещи поинтереснее.

Женщина с острыми чертами лица перевесилась через перила, после чего двинулась вниз.

— Зря только время тратите… — начала она, но Пуаро ее перебил.

Он снял шляпу и отвесил церемонный поклон.

— Добрый вечер, мадам. Я из редакции «Вечерней зари». Я хотел бы предложить вам гонорар в пять фунтов, если вы согласитесь, чтобы мы опубликовали от вашего имени статью о вашей покойной соседке, миссис Эшер.

Гневные слова замерли на устах женщины, она спустилась вниз, приглаживая волосы и оправляя оборки на юбке.

— Заходите, пожалуйста… сюда, налево. Присаживайтесь, сэр.

Комнатка была заставлена массивным гарнитуром, подделкой под якобитский стиль[116], но мы умудрились протиснуться внутрь и сесть на жесткий диван.

— Вы уж не обессудьте, — говорила между тем женщина. — Извините, что так резко вам ответила, но вы не поверите, до чего же надоело — то и дело ходят коммивояжеры, продают то да се — пылесосы, чулки, нафталин и прочую ерунду… и все такие вежливые, и все у них первый сорт. Даже фамилию где-то узнают. Мол, миссис Фаулер то да миссис Фаулер се.

Подхватив на лету фамилию женщины, Пуаро сказал:

— Ну, миссис Фаулер, я надеюсь, вы согласитесь на мое предложение.

— Право, не знаю.

Перед глазами миссис Фаулер замелькала соблазнительная пятифунтовая банкнота.

— Я, конечно, знала миссис Эшер, да вот писать…

Пуаро поспешил успокоить ее. Ей писать не потребуется. Она только сообщит ему факты, а уж он составит интервью.

Приободрившись, миссис Фаулер охотно пустилась в воспоминания, сдабривая их догадками и слухами.

Не так чтобы миссис Эшер была очень общительная. Не очень-то она вела себя по-соседски, да ведь сколько ей хлебнуть пришлось, бедняжке, всякий знает. И то сказать, надо было Франца Эшера давным-давно в кутузку засадить. Нет, миссис Эшер бояться его не боялась — сама могла жару задать, если что не по ней! Спуску никому не давала. Ну да что там… повадился кувшин по воду ходить. Говорила ей миссис Фаулер, говорила: «Рано ли, поздно, милочка, а он вас пришьет. Помяните мои слова». Так и вышло, верно? А она-то, миссис Фаулер, с бедняжкой дверь в дверь, а ни звука не слыхала.

Пуаро воспользовался паузой и задал вопрос:

— Не получала ли миссис Эшер каких-либо странных писем… писем с необычными подписями… например, с подписью «Эй-би-си»?

Миссис Фаулер с сожалением отвечала отрицательно.

— Понимаю я, о чем вы говорите… это называется анонимки… и в них еще словечки такие, что вслух не повторишь. Ну, не знаю, стал бы Франц Эшер такие писать. Миссис Эшер мне об этом ничего не говорила. О чем это вы? А, справочник «Эй-би-си»? Нет, не видала я у нее такого… а был бы у нее этот справочник, я бы непременно узнала. Честно вам скажу, я чуть не упала, когда про эту историю услышала. Эта девчонка моя, Эди, мне рассказала. «Мам, — говорит, — у соседнего дома полиция собралась». Я прямо обомлела. «Ну, — говорю, когда все узнала, — не след ей было одной дома оставаться… жила бы со своей племянницей. Мужчина, он, когда пьяный, вроде как волк несытый, — говорю, — а я так считаю, что муженек ее точь-в-точь дикий зверь. Предупреждала я ее, — говорю, — много раз, вот и сбылось». Говорила я ей: «Он тебя не пощадит». Вот и не пощадил! Уж заранее известно, чего от мужчины ждать, когда выпьет. Вот убийство и случилось.

Она тяжело вздохнула и умолкла.

— Я полагаю, никто не видел, как Эшер зашел в лавку? — сказал Пуаро.

Миссис Фаулер презрительно фыркнула.

— Известное дело, никому не показывался, — сказала она.

Как мистер Эшер проник в лавку, никому не показываясь, она объяснять не стала.

Миссис Фаулер признала, что в доме ее соседки нет черного хода и что Эшера хорошо знают в этом квартале.

— Ну да он не хотел, чтоб его за это вздернули, вот и действовал по-тихому.

Пуаро еще некоторое время поддерживал разговор, но, когда стало очевидно, что миссис Фаулер рассказала, что знала, многократно все повторив, он закончил беседу и уплатил обещанную сумму.

— Вы, пожалуй, переплатили, Пуаро, — рискнул я заметить, когда мы вновь очутились на улице.

— Пока что вы правы.

— Вы думаете, она знает больше, чем сказала?

— Друг мой, мы в особом положении — нам неизвестно, какие вопросы задавать. Мы как маленькие дети, играющие в прятки в темноте. Мы размахиваем руками и хватаем что попадется. Миссис Фаулер рассказала нам все, что она, как ей кажется, знает… да к тому же подбросила нам несколько догадок! В будущем, однако, ее показания могут сослужить нам службу. Именно в будущее я и вложил пять фунтов.

Я не до конца понял Пуаро, но в этот момент мы повстречали инспектора Глена.

Глава 7 Мистер Партридж и мистер Риддел

Инспектор Глен был мрачен. Он, как я понял, потратил целый день, пытаясь установить полный список лиц, которых видели у входа в табачную лавку.

— И никто никого не заметил? — поинтересовался Пуаро.

— Нет, отчего же. Видели трех высоких подозрительных мужчин… четырех невысоких, с черными усами… двух бородатых… трех толстых… и все нездешние… и все, если верить свидетелям, зловещего вида! Удивительно еще, что никто не заметил бандитов в масках и с револьверами, притом в момент преступления!

Пуаро сочувственно улыбнулся.

— Кто-нибудь говорит, что видел Эшера?

— Нет, никто. И это еще одно свидетельство в его пользу. Я уже говорил старшему констеблю, что это дело для Скотленд-Ярда. Это преступление не местного значения.

— Я согласен с вами, — ответил Пуаро.

— Да, мосье Пуаро, скверное дело… скверное дело… Мне оно не нравится… — сказал инспектор.

До возвращения в Лондон у нас состоялись еще две беседы.

Первая была с мистером Джеймсом Партриджем. Мистер Партридж был последним, кто видел миссис Эшер живой. Он заходил к ней в лавку в 17.30.

Мистер Партридж оказался человечком низкого роста, по профессии — банковским клерком. Он носил пенсне, был сухощав, напоминал воробышка и выражался с исключительной точностью. Проживал мистер Партридж в домике столь же чистом и аккуратном, как он сам.

— Мистер… э… Пуаро, — сказал он, взглянув на врученную ему моим другом визитную карточку. — От инспектора Глена? Чем могу быть вам полезен, мосье Пуаро?

— Мне известно, мистер Партридж, что вы были последним, кто видел миссис Эшер живой.

Мистер Партридж сложил кончики пальцев и посмотрел на Пуаро таким взглядом, будто перед ним фальшивая ассигнация.

— Это весьма спорное утверждение, мосье Пуаро, — сказал он. — Другие покупатели могли зайти к миссис Эшер после меня.

— Если так, они об этом не сообщили.

Мистер Партридж кашлянул.

— У иных людей нет чувства долга.

И он по-совиному взглянул на нас через пенсне.

— Совершенно справедливо, — кивнул Пуаро. — Вы, насколько мне известно, сами явились в полицию?

— Разумеется. Узнав об этом прискорбном событии, я осознал, что мои показания могут помочь следствию, а потому и явился в полицию.

— Здравый взгляд на вещи, — величественно произнес Пуаро. — Не сочтите за труд повторить свой рассказ мне.

— Охотно. Я возвращался домой, и точно в половине шестого…

— Виноват, откуда вы с такой точностью знаете время?

Мистер Партридж, видимо, не одобрял, когда его перебивают.

— Зазвонил колокол. Я посмотрел на часы и увидел, что они на минуту отстают. Это случилось на пороге лавки миссис Эшер.

— Вы были там постоянным покупателем?

— Я часто заходил туда по пути домой. Раз или два в неделю я имел обыкновение покупать две унции некрепкого «Джона Коттона».

— Вы были знакомы с миссис Эшер? Знали о положении ее дел или о ее жизни?

— Отнюдь. Если не считать двух-трех слов о погоде, я, покупая табак, ни о чем с ней не разговаривал.

— Вы знали, что у нее есть пьяница-муж, который то и дело грозит убить ее?

— Нет, ничего этого я не знал.

— Однако вам было хорошо известно, как она выглядит. Не показалось ли вам в ней что-нибудь необычным вчера вечером? Может быть, она была встревожена или обеспокоена?

Мистер Партридж подумал.

— По-моему, она выглядела как обычно, — сказал он.

Пуаро встал.

— Благодарю вас, мистер Партридж, за то, что ответили на мои вопросы. У вас дома случайно нет справочника «Эй-би-си»? Мне нужно посмотреть расписание поездов на Лондон.

— Посмотрите на полке, у вас за спиной, — сказал мистер Партридж.

На полке стояли «Эй-би-си», справочник Бредшо, биржевой ежегодник, справочник Келли[117], «Кто есть кто»[118] и местная телефонная книга.

Пуаро снял с полки «Эй-би-си», сделал вид, что смотрит расписание, а потом поблагодарил мистера Партриджа и удалился.

Следующим нашим собеседником был мистер Альберт Риддел, и разговор принял совсем иной оборот. Мистер Альберт Риддел работал на укладке рельсов, и наша беседа состоялась под громыхание посуды, которой бряцала жена мистера Риддела, видимо, нервная особа, под рычание собаки мистера Риддела и при нескрываемой враждебности со стороны самого мистера Риддела.

Он оказался неуклюжим великаном с широкой физиономией и подозрительными глазками. Мы застали его в момент, когда он ел мясной пирог, запивая его заваренным до черноты чаем. Оторвавшись от чашки, он злобно глянул на нас.

— Рассказал все, что надо, и баста, — прорычал мистер Риддел. — Мне-то, в конце концов, что за дело? Таскался в этот чертов участок, а теперь снова-здорово — выкладывай все заново каким-то иностранцам.

Пуаро с усмешкой покосился на меня и сказал:

— Право, я вам сочувствую, но что поделаешь! Речь идет об убийстве, не так ли? Требуется чрезвычайная осторожность.

— Сказал бы ты лучше джентльмену, что ему нужно, Берт, — нервно заметила жена.

— Заткни пасть! — заревел великан.

— Вы ведь не по собственной воле явились в полицию? — словно между прочим заметил Пуаро.

— Еще чего! Это, черт возьми, не мое дело.

— Как вам будет угодно, — спокойно сказал Пуаро. — Произошло убийство… полиция разыскивает тех, кто был в лавке… мне лично кажется… как бы сказать… естественным, если бы вы явились сами.

— У меня работа. Освободился бы — сам бы и пришел…

— Однако вышло иначе. Полиции сообщили о том, что вас видели у миссис Эшер, и полиция сама обратилась к вам. Их удовлетворили ваши показания?

— А почему бы нет? — свирепо спросил Берт.

Пуаро только плечами пожал.

— Вы на что это намекаете, мистер? Против меня разве есть что? Все знают, кто пришил бабусю, — этот ее чертов муж.

— Но его не было на улице вечером, а вы были.

— Убийство мне шьешь? Не выйдет! Какого черта мне это нужно? Думаешь, я у нее банку ее вшивого табака стянуть хотел? Думаешь, я паршивый маньяк-убийца, что ли? Думаешь, я…

Он угрожающе вскочил со стула.

— Берт, Берт… — заблеяла его жена. — Замолчи! Берт, они подумают…

— Успокойтесь, мосье, — сказал Пуаро. — Мне от вас нужны только показания о посещении лавки. Ваш отказ кажется мне… как бы это сказать… не вполне объяснимым.

— Какой еще отказ? — Мистер Риддел плюхнулся на место. — Я не против, спрашивайте.

— Вы вошли в лавку в шесть?

— Верно… точнее, минуты две спустя. Хотел купить пачку сигарет. Толкнулся я в дверь…

— Она была притворена?

— Ну да. Я подумал: может, лавка закрыта. Но нет. Вошел я — там никого. Постучал по прилавку, подождал немного. Никто не появился, ну я и ушел. Вот и все — кушайте на здоровье.

— Вы не видели тела за прилавком?

— Не видел, да и вы бы не увидели… если б нарочно искать не стали.

— На прилавке лежал железнодорожный справочник?

— Да… обложкой кверху. Мне еще в голову пришло, что старуха, наверно, уехала куда-то на поезде да впопыхах не заперла лавку.

— Может быть, вы брали справочник в руки или сдвигали его с места?

— Нужна мне эта пакость. Я уже рассказал, что там делал.

— И, входя в лавку, вы никого не встретили?

— Нет. Слушайте, ну что вы пристали?

Пуаро поднялся:

— Никто к вам не пристает… до поры до времени. Прощайте, мосье.

Берт остался сидеть с открытым ртом, а Пуаро вышел, и я вслед за ним.

На улице он посмотрел на часы.

— Если мы поторопимся, мой друг, то, может быть, успеем на поезд девятнадцать две. Не будем же медлить!

Глава 8 Второе письмо

— Итак? — с энтузиазмом спросил я.

Мы сидели в вагоне первого класса в полном одиночестве. Экспресс только что выехал из Эндовера.

— Преступление, — произнес Пуаро, — совершено мужчиной среднего роста, косым и рыжим. Он прихрамывает на правую ногу, а на спине у него родимое пятно.

— Пуаро! — воскликнул я.

На какое-то мгновение я поверил ему, но потом огонек в глазах моего друга все поставил на место.

— Пуаро! — повторил я, но уже с упреком.

— Mon ami, чего же вы хотите? Вы смотрите на меня с собачьей преданностью и ждете от меня прорицаний на манер Шерлока Холмса? На самом же деле я не знаю, как выглядит убийца, не знаю, где он живет, не знаю, как до него добраться.

— Если бы он оставил какие-то улики… — пробормотал я.

— Да, улики… именно улики вас и привлекают. Жаль, что он не курил, не уронил пепел и не наступил на него ботинком, подбитым гвоздиками с фигурными шляпками. Нет, он не столь любезен. Но так или иначе, мой друг, у нас есть железнодорожный справочник. Вот вам и улика — «Эй-би-си»!

— Так вы думаете, он забыл его по ошибке?

— Конечно нет. Он нарочно оставил его. Об этом свидетельствуют отпечатки пальцев.

— Но на справочнике нет отпечатков.

— Об этом я и говорю. Вечер был вчера по-июньски теплый. Ну, кто в подобный вечер выйдет на улицу в перчатках? Такой человек наверняка привлек бы к себе внимание. А значит, если на «Эй-би-си» нет отпечатков, их аккуратно стерли. Невиновный оставил бы отпечатки — виновный нет. Наш убийца намеренно положил справочник на прилавок — какая-никакая, а улика. Кто-то купил справочник… кто-то принес его… здесь есть скрытые возможности.

— Вы думаете, мы так что-нибудь разузнаем?

— Честно говоря, Гастингс, я не слишком на это рассчитываю. Убийца, этот неизвестный икс, очевидно, гордится своими способностями. Едва ли он оставит за собой след, по которому его можно будет сразу найти.

— Так что от «Эй-би-си» толку мало?

— Мало, если встать на вашу позицию.

— А если на другую?

Пуаро ответил, но не сразу. Потом он медленно проговорил:

— Тогда толк есть. В данном случае перед нами неизвестная личность. Убийца прячется во тьме и не хочет из нее выходить. Но по самой природе вещей он не может спрятаться от света. В некотором смысле мы ничего о нем не знаем, но в то же время знаем, и много. Я вижу, как его фигура постепенно приобретает очертания: мужчина, который умеет четко и аккуратно писать… который покупает дорогую бумагу… который чувствует необходимость выразить свою личность. Я представляю себе его в детстве — ребенком, которым, вероятно, пренебрегают, от которого отмахиваются… Я вижу, как он растет с внутренним чувством неполноценности… как он борется с ощущением несправедливости… Я чувствую, как в нем растет потребность к самоутверждению, к тому, чтобы привлечь к себе внимание, а жизнь сметает его с пути и, возможно, нагромождает одно унижение на другое. И вот в его душе спичка поднесена к пороховой бочке…

— Все это чистые домыслы, — возразил я. — Вам это не принесет практической пользы.

— А вы предпочитаете обгорелую спичку, сигаретный пепел, следы башмаков? И всегда предпочитали. Однако мы можем задать себе несколько практических вопросов. Почему Эй-би-си? Почему миссис Эшер? Почему Эндовер?

— Прошлое этой женщины представляется мне довольно простым, — начал размышлять я. — Разговоры с этими двумя людьми ничего не принесли. Они сказали нам только то, что мы и так уже знали.

— Сказать по правде, я от них многого и не ожидал. Но мы не могли пренебречь двумя возможными кандидатами в убийцы.

— Не хотите ли вы сказать, что…

— Не исключено, что убийца живет в Эндовере или поблизости. Это и есть возможный ответ на наш вопрос «Почему Эндовер?». Итак, перед нами двое людей, о которых известно, что они побывали в лавке в интересующее нас время дня. Любой из них может быть убийцей. И пока нет никаких данных в пользу того, что тот или другой не убийца.

— Может быть, убийца — этот громила Риддел, — кивнул я.

— Ну, я склонен сразу отмести Риддела. Он нервничал, скандалил, ему явно было не по себе…

— А это обнаруживает…

— Натуру, диаметрально противоположную автору письма Эй-би-си. Самоуверенность и хитрость — вот те черты, которые мы должны искать.

— Нам нужен человек, который любит показать себя?

— Не исключено. Но некоторые люди скрывают под нервозностью и неприметностью тщеславие и самодовольство.

— Не думаете ли вы, что маленький мистер Партридж…

— Он подходит больше. Более определенно сказать нельзя. Он ведет себя так, как действовал бы автор письма… Сразу же отправляется в полицию… Вылезает на передний план… Радуется своему положению.

— Так вы считаете…

— Нет, Гастингс. Лично я верю, что убийца не местный, но мы должны исследовать все возможности.

И хотя я все время называю убийцу «он», мы не должны исключать возможности того, что здесь замешана женщина.

— Не может быть!

— Согласен, нападение было произведено по-мужски, но женщины пишут анонимные письма чаще, чем мужчины. Об этом не следует забывать.

Я помолчал минуту, а потом сказал:

— Что же нам делать дальше?

— Вы сама энергия, Гастингс, — сказал Пуаро и улыбнулся мне.

— Но что же нам делать?

— Ничего.

— Ничего?

Я не смог скрыть разочарования в своем голосе.

— Кто я? Маг? Волшебник? Что прикажете мне делать?

Обдумав этот вопрос, я не нашел на него готового ответа. Однако я чувствовал, что необходимо что-то предпринять — ведь под лежачий камень вода не течет.

Я сказал:

— У нас есть «Эй-би-си»… Есть бумага, на которой написано письмо, и конверт…

— Само собой, в этом направлении делается все необходимое. Для такого рода расследования в распоряжении полиции есть все средства. Если в этом плане что-то может быть обнаружено, так оно и случится, не сомневайтесь.

Этим мне и пришлось удовлетвориться.

В последующие дни я обнаружил, что Пуаро, как ни странно, не склонен обсуждать дело Эй-би-си. Когда я пытался заговорить об этом, он только нетерпеливо отмахивался.

Когда я обдумал ситуацию, мне показалось, что я постиг причину его молчания. В деле миссис Эшер Пуаро потерпел поражение. Эй-би-си вызвал его на поединок — и Эй-би-си победил. Мой друг, привыкший к непрерывным успехам, оказался настолько чувствительным к неудаче, что не мог вынести даже разговоров на эту тему. Возможно, это было признаком суетности в столь великом человеке, но даже у самых трезвых из нас от успехов может закружиться голова. В случае Пуаро головокружение назревало многие годы. Неудивительно, если последствия этого головокружения в конце концов стали явными.

Я с пониманием отнесся к слабости моего друга и больше не заговаривал о деле Эй-би-си. В газете я прочел отчет о предварительном следствии. Он был совсем коротким, письмо Эй-би-си в нем не упоминалось, а вердикт гласил: «Убийство, совершенное неизвестным лицом или лицами». Преступление почти не привлекало внимания прессы. В нем не было ничего занимательного для публики. Пресса быстро забыла об убийстве старухи в переулке и обратилась к более притягательным темам.

Сказать по правде, и я постепенно стал забывать об этом деле, отчасти, я думаю, потому, что мне было неприятно каким-то образом связывать Пуаро с мыслью о провале, но 25 июля дело Эй-би-си напомнило о себе.

На выходные я уехал в Йоркшир[119] и поэтому пару дней не виделся с Пуаро. Назад я вернулся в понедельник днем, а с шестичасовой почтой пришло письмо. Я помню, как задохнулся Пуаро, вскрыв конверт.

— Началось, — сказал он.

Я смотрел на него, ничего не понимая.

— Что началось?

— Вторая глава дела Эй-би-си.

Минуту я недоуменно смотрел на него. Я действительно напрочь забыл об этом деле.

— Читайте, — сказал Пуаро и протянул мне письмо.

Как и раньше, письмо было напечатано на хорошей бумаге.

«Дорогой мистер Пуаро!

Ну, что скажете? Первый раунд за мной, правда? Эндоверское дело прошло великолепно, верно?

Но главное веселье впереди. Позвольте мне привлечь ваше внимание к Бексхиллу. Число: 25 сего месяца.

Живем — не скучаем!

Примите и проч.

Эй-би-си».

— Боже мой, Пуаро! — воскликнул я. — Значит, этот негодяй собирается совершить еще одно преступление?

— Само собой, Гастингс. Чего вы еще ожидали? Вы думали, что на эндоверском деле все кончится. Разве вы не помните, что я говорил вам? Это только начало.

— Но это чудовищно!

— Да, это чудовищно.

— Мы столкнулись с маньяком-убийцей.

— Да.

Спокойствие Пуаро производило куда большее впечатление, чем любая героическая поза. Содрогнувшись, я вернул ему письмо.

На следующее утро состоялась конференция на высшем уровне. Главный констебль Сассекса, заместитель комиссара полиции, инспектор Глен из Эндовера, инспектор Картер из сассекской полиции, Джепп с молодым инспектором по фамилии Кроум и доктор Томпсон, знаменитый психоаналитик, — все собрались вместе. На письме стоял почтовый штемпель Хэмпстеда[120], но, по мнению Пуаро, этому не следовало придавать большого значения.

Дело было подвергнуто всестороннему обсуждению. Доктор Томпсон оказался приятным человеком средних лет, который, несмотря на свою ученость, изъяснялся обычным языком, избегая специфических терминов.

— Нет сомнения, — сказал заместитель комиссара, — что два письма написаны одной и той же рукой. Их писал один и тот же человек.

— И мы имеем основание заключить, что этот человек несет ответственность за эндоверское убийство.

— Верно. Теперь-то мы предупреждены о том, что второе убийство запланировано на двадцать пятое, то есть на послезавтра, в Бексхилле. Какие шаги мы можем предпринять?

Главный констебль Сассекса посмотрел на своего инспектора.

— Ну, Картер, что скажете?

Инспектор задумчиво покачал головой:

— Трудное дело, сэр. Нет никаких ключей к тому, кем может быть жертва. Если по совести, то какие шаги мы можем предпринять?

— У меня есть предположение, — негромко сказал Пуаро.

Все повернулись к нему.

— Я думаю, что фамилия намеченной жертвы, возможно, начинается на букву «би».

— В этом что-то есть, — неуверенно сказал инспектор.

— Алфавитный комплекс, — задумчиво проговорил доктор Томпсон.

— Это всего лишь возможность, не более. Это пришло мне в голову, когда я увидел фамилию Эшер, четко написанную на вывеске над дверью несчастной женщины, убитой в прошлом месяце. Когда я получил письмо, в котором упоминается Бексхилл, мне пришло в голову, что жертву, так же как и место преступления, возможно, выбирают по алфавитному принципу.

— Это не исключено, — сказал доктор, — с другой стороны, фамилия Эшер может быть и совпадением… На этот раз жертвой, как бы ее ни звали, может опять оказаться пожилая владелица лавки. Не забудьте, мы имеем дело с сумасшедшим. И пока он никак не обнаружил своих мотивов.

— Откуда у сумасшедших мотивы, сэр? — недоверчиво спросил инспектор.

— Как откуда, уважаемый? Железная логика — одна из особенностей остротекущей мании. Может быть, убийца верит, что ему Богом назначено убивать священников… или врачей… или пожилых владелиц табачных лавок… И за этим всегда стоит совершенно логичная причина. Мы не должны идти на поводу у этой алфавитной гипотезы. То, что за Эндовером следует Бексхилл, может оказаться чистой случайностью.

— Так или иначе, Картер, мы можем принять определенные предосторожности, выявить тех, фамилии которых начинаются на «би», особенно мелких лавочников, и вести наблюдение за всеми табачными и газетными киосками, в которых работает по одному человеку. Не думаю, что мы можем сделать что-нибудь большее. Естественно, следует по возможности следить за всеми незнакомцами.

Инспектор издал стон:

— Да ведь школы закрываются, и начинаются каникулы! На этой неделе люди буквально переполнят городок.

— Мы должны сделать все возможное, — резко ответил главный констебль.

Тут заговорил инспектор Глен:

— Я буду держать под наблюдением всех, связанных с делом Эшер: этих двух свидетелей, Партриджа и Риддела, и, конечно, самого Эшера. Если они вознамерятся уехать из Эндовера, за ними будет вестись слежка.

Обсудили еще несколько предложений, после чего совещание перешло в отрывочный разговор и завершилось.

— Пуаро, — сказал я, когда мы шли по берегу реки, — это убийство, конечно, удастся предотвратить.

Он повернул ко мне усталое лицо.

— Сумасшествие одного против рассудка целого города? Мне страшно, Гастингс, мне очень страшно. Вспомните, как долго продолжались подвиги Джека Потрошителя[121].

— Это чудовищно, — сказал я.

— Безумие, Гастингс, ужасная вещь… Мне страшно… Мне очень страшно…

Глава 9 Убийство в Бексхилле

Я до сих пор помню, как проснулся утром 25 июля. Было около половины восьмого.

Пуаро стоял у моей кровати и легонько тряс меня за плечо. Одного взгляда на его лицо было достаточно, чтобы я вышел из состояния полусна и полностью очнулся.

— В чем дело? — спросил я, вскакивая с кровати.

Его ответ прозвучал просто, но те два слова, которые он произнес, были насыщены переживаниями.

— Это случилось.

— Что? — воскликнул я. — Вы хотите сказать… Но ведь двадцать пятое только началось.

— Это произошло ночью… Или, точнее, ранним утром.

Пока я вставал и торопливо одевался, Пуаро вкратце пересказал мне то, что ему сообщили по телефону.

— В Бексхилле на берегу обнаружено тело молодой девушки. В ней опознали Элизабет Барнард, официантку одного из кафе, которая жила со своими родителями в недавно построенном домике. По заключению врача, смерть наступила между половиной двенадцатого и часом ночи.

— Они уверены, что это то самое убийство? — спросил я, торопливо намыливая щеки.

— Под телом найден справочник «Эй-би-си», открытый на Бексхилле.

Я содрогнулся.

— Это чудовищно!

— Faites attention[122], Гастингс. Не хватало только еще одной трагедии у меня в квартире!

Я раздраженно стер кровь с подбородка.

— Каков план наших действий?

— За нами вот-вот заедет машина. Я принесу вам сюда чашку кофе, чтобы не задержаться с отъездом.

Двадцать минут спустя мы неслись в полицейской машине через Темзу по дороге из Лондона.

С нами был инспектор Кроум, присутствовавший на совещании и официально назначенный расследовать дело.

Кроум был полицейским совсем иного типа, чем Джепп. Совсем еще молодой, он был молчалив и высокомерен. Хорошо образованный и начитанный, он, на мой взгляд, был чересчур самодоволен. Недавно ему удалось распутать серию убийств, в которых жертвами были дети; он терпеливо выследил преступника, который сидел теперь в Бродмуре[123].

Кроум, очевидно, был подходящим человеком для того, чтобы расследовать это дело, но мне казалось, что он сам слишком хорошо это сознает. С Пуаро он обращался чуть свысока и снисходил к нему, как молодой человек к старичку, а беседу вел в самодовольной манере выпускника привилегированной школы.

— У меня состоялась длинная беседа с доктором Томпсоном, — сказал Кроум. — Доктор очень интересуется «цепными» или «серийными» преступлениями. Такие преступления — продукт особым образом искаженного сознания. Я не специалист и, конечно, не могу вникнуть в детали, какими они представляются с медицинской точки зрения.

Он кашлянул.

— Собственно… в моем последнем деле… не знаю, читали ли вы о нем… в деле Мейбл Хомер, школьницы из Максвелл-Хилла… убийца Кеппер оказался необыкновенным субъектом. До чего трудно было доказать его виновность! А ведь это было уже третье его убийство! На вид нормальный — вроде нас с вами. Но теперь есть разные тесты, лингвистические ловушки, знаете ли, последнее слово науки, в ваши времена такого не было. Раз уж человек себя выдал — он у вас в руках! Он знает, что вы знаете, нервы не выдерживают, и он начинает выдавать себя направо и налево.

— Это иногда случалось и в мои времена, — заметил Пуаро.

Инспектор Кроум взглянул на него и любезно кивнул:

— Вот как?

Некоторое время все мы молчали. Когда мы проезжали Нью-Кросс, Кроум сказал:

— Если у вас есть вопросы по нашему делу, я к вашим услугам.

— У вас, я полагаю, нет описания убитой девушки?

— Ей было двадцать три года. Она работала официанткой в кафе «Рыжий кот»…

— Pas са[124]. Я хотел узнать, была ли она хороша собой.

— Об этом у меня сведений нет, — с холодком произнес инспектор Кроум, словно хотел сказать: «Уж эти мне иностранцы! Все одним миром мазаны!»

В глазах Пуаро зажегся веселый огонек.

— Вам это не кажется важным? Однако pour une femme[125] это играет большую роль. Часто внешность определяет ее судьбу!

Инспектор Кроум и здесь прибег к своей излюбленной формуле.

— Вот как? — вежливо спросил он.

Снова наступило молчание.

Лишь когда мы подъехали к Севеноукс, Пуаро снова начал разговор:

— Вас информировали, как и чем была удушена девушка?

Инспектор Кроум коротко ответил:

— Девушку удушили ее собственным поясом, плотным вязаным поясом.

Глаза Пуаро широко открылись.

— Ага! — сказал он. — Наконец-то у нас есть вполне определенная информация. Это ведь кое о чем говорит, не правда ли?

— Я пока не видел этого пояса, — холодно произнес инспектор Кроум.

Меня вывели из терпения осторожность инспектора и отсутствие у него фантазии.

— Эта деталь — клеймо для преступника, — сказал я. — Удушить девушку ее собственным поясом! Исключительное зверство!

Пуаро бросил на меня взгляд, смысла которого я не понял. В его глазах читалось добродушное нетерпение. Я решил, что мой друг, должно быть, остерегает меня от излишней откровенности в присутствии инспектора.

Я погрузился в молчание.

В Бексхилле нас встретил инспектор Картер. Вместе с ним был инспектор по фамилии Келси, приятный молодой человек с умным лицом. Келси был введен в курс дела и должен был работать вместе с Кроумом.

— Вы захотите провести самостоятельное расследование, Кроум, — сказал инспектор. — Поэтому я ограничусь основными пунктами, а потом можете приступать к работе.

— Благодарю вас, сэр, — ответил Кроум.

— Мы сообщили о смерти девушки ее родителям, — продолжал инспектор. — Они, конечно, потрясены. Я пока не допрашивал их, чтобы они могли прийти в себя, так что с ними вам придется начинать с самого начала.

— У девушки есть другие родственники? — спросил Пуаро.

— В Лондоне у нее есть сестра-машинистка. С ней уже связались. Кроме того, у девушки был молодой человек — собственно, вчера вечером у них было назначено свидание.

— Что удалось извлечь из справочника «Эй-би-си»? — спросил Кроум.

— Справочник здесь, — кивнул инспектор в сторону своего стола. — Отпечатков пальцев на нем нет. Открыт на странице с расписанием поездов из Бексхилла. По-моему, новый экземпляр. Вряд ли его часто открывали. И купили его не у нас. Я опросил всех хозяев писчебумажных магазинов.

— Кто обнаружил тело, сэр?

— Полковник в отставке Джером, ранняя пташка, любитель свежего воздуха. Около шести утра он выгуливал собаку. Шел вдоль берега в сторону Кудена, потом спустился к морю. Собака отбежала и принялась что-то вынюхивать. Полковник позвал ее. Собака не идет. Полковник пригляделся и решил, что дело нечисто. Подошел поближе и посмотрел. Дальше повел себя как надо: к телу не прикоснулся и сразу нам позвонил.

— Убийство произошло где-то около полуночи?

— Между полуночью и часом — это твердо установлено. Наш убийца — шутник, но человек слова. Сказал — двадцать пятого и сделал — двадцать пятого, хотя сутки только-только начались.

Кроум кивнул:

— Да, это на него очень похоже. Больше никакой информации? Никто ничего интересного не видел?

— Насколько нам известно, нет. Но пока еще рано. Скоро к нам набегут все, кто вчера вечером видел девушку в белом в сопровождении мужчины. А поскольку, я думаю, вчера в обществе молодых людей прогуливалось не меньше четырехсот — пятисот девушек в белом, дел будет невпроворот.

— Пожалуй, сэр, мне пора приступать, — сказал Кроум. — Надо побывать в кафе и в доме девушки. Я схожу и туда и туда. Келси может пойти со мной.

— А мистер Пуаро? — спросил инспектор.

— Я охотно буду вас сопровождать. — С такими словами Пуаро отвесил Кроуму легкий поклон.

Мне показалось, что Кроум был этим слегка раздосадован. Келси, который прежде не видал Пуаро, широко ухмыльнулся.

К сожалению, при первом знакомстве с моим другом люди всегда склонны рассматривать его как комическую фигуру.

— Как насчет пояса, которым ее задушили? — спросил Кроум. — Мистер Пуаро полагает, что это важная улика, и, вероятно, хотел бы ее осмотреть.

— Du tout[126],— немедленно ответил Пуаро. — Вы меня не так поняли.

— Из этого пояса ничего не выжмешь, — заметил Картер. — Он же не кожаный — на кожаном остались бы отпечатки пальцев. А этот шелковый, вязаный, идеально подходит для убийства.

Я поежился.

— Ну что же, — сказал Кроум, — нам пора.

Мы тронулись в путь.

Сперва мы зашли в «Рыжего кота». Это ничем не примечательное маленькое кафе располагалось у моря. Внутри стояли столики, покрытые скатертями в оранжевую клетку, и исключительно неудобные плетеные стулья с оранжевыми сиденьями. В подобных заведениях обычно специализируются на подаче утреннего кофе, пяти различных сортов чая (девонширского, «Фарм-хауса», фруктового, «Карлтона» и простого) и в обеденное время — на нескольких блюдах в дамском вкусе, таких, как омлеты, креветки и macaroni au gratin[127].

Мы как раз поспели к утреннему кофе. Хозяйка торопливо провела нас в чрезвычайно запущенную заднюю комнату.

— Мисс… э… Меррион? — спросил Кроум.

Мисс Меррион удрученно проблеяла своим тонким голоском:

— Да, это я. Все это крайне огорчительно. Крайне. Страшно представить, как это повлияет на работу кафе!

Мисс Меррион была худощавой женщиной лет сорока с клочковатыми оранжево-рыжими волосами и сама разительно напоминала рыжего кота. Она нервно перебирала оборки и кружавчики, которые украшали ее костюм, надеваемый, видимо, только на работе.

— У вас отбою не будет от посетителей, — подбодрил ее инспектор Келси. — Вот увидите! Не будете успевать чай разносить!

— Отвратительно, — сказала мисс Меррион. — Просто отвратительно. Эта история не оставляет веры в человечество.

Впрочем, глаза у нее заблестели.

— Что вы можете рассказать об убитой, мисс Меррион?

— Ничего, — с готовностью сказала мисс Меррион. — Совершенно ничего.

— Давно она тут работала?

— Второй год.

— Вы были ею довольны?

— Она была неплохой официанткой — работала быстро и была вежлива с клиентами.

— И недурна собой? — осведомился Пуаро.

Мисс Меррион, как делали в таких случаях и другие, одарила его взглядом, говорившим: «Ох уж эти иностранцы!»

— Она была милой, чистоплотной девушкой, — холодно ответила она.

— Когда она вчера вечером ушла с работы? — спросил Кроум.

— В восемь. В это время мы закрываемся. Ужинов у нас не подают. На ужины нет спроса. Горячее время у нас кончается около половины седьмого, хотя посетители заходят и в семь, и позже — съесть омлет и выпить чаю.

При упоминании этих блюд Пуаро содрогнулся.

— Она говорила вам, как собирается провести вечер?

— Разумеется, нет, — твердо ответила мисс Меррион. — Не такие у нас были отношения.

— Никто не заходил за ней? Не ждал?

— Нет.

— Она вела себя как обычно? Не волновалась? Не грустила?

— Право, не могу сказать, — бесстрастно произнесла мисс Меррион.

— Сколько официанток у вас работает?

— Обычно две, а еще двух я беру с двадцатого июля до конца августа.

— Но Элизабет Барнард работала у вас постоянно?

— Да, постоянно.

— А что собой представляет вторая официантка?

— Мисс Хигли? Это славная девушка.

— Она дружила с мисс Барнард?

— Право, не знаю.

— Нам, пожалуй, стоит с ней переговорить.

— Сейчас?

— Если вы не против.

— Я сейчас ее пришлю, — сказала мисс Меррион и встала. — Прошу вас по возможности ее не задерживать. Сейчас время утреннего кофе, и у нас нет ни одной свободной минуты.

Похожая на рыжего кота, мисс Меррион вышла из комнаты.

— Утонченная особа, — заметил инспектор Келси и, подражая жеманному тону хозяйки, повторил: — Право, не могу сказать.

Пухлая девушка с темными волосами, розовыми щечками и выпученными от волнения темными глазами, слегка запыхавшись, влетела в комнату.

— Меня прислала мисс Меррион, — заявила она, тяжело дыша.

— Мисс Хигли?

— Да, это я.

— Вы знали Элизабет Барнард?

— Конечно, я знала Бетти. Правда, ужас? Ужас — да и только! Поверить не могу, что это правда. Все утро девочкам твержу, что это просто в голове не укладывается. «Знаете, девчонки, — говорю. — Неужто это правда? Бетти! Нашу Бетти Барнард, которая тут всю дорогу работала, — и вдруг ее убили. Я просто поверить не могу», — так я им говорю. Раз пять сама себя ущипнула — проверить, не сплю ли. Бетти убили… Нет, в это невозможно поверить!

— Вы хорошо были знакомы с убитой? — спросил Кроум.

— Работала она тут дольше, чем я. Я-то только в марте сюда поступила. А она еще с прошлого года. Она спокойная такая — не очень-то с ней пошутишь да посмеешься. То есть, конечно, не то чтобы спокойная… девушка она была заводная, но, как бы это объяснить, спокойная, но не очень спокойная, понимаете?

Надо отдать должное инспектору Кроуму — он был весьма терпелив. Бодрая мисс Хигли в качестве свидетельницы могла свести с ума. Все, что она говорила, мисс Хигли повторяла и дополняла по пять раз. Конечный же результат оказался до крайности скудным.

Нет, у нее не было близких отношений с убитой. Как можно было догадаться, Элизабет Барнард смотрела на мисс Хигли свысока. На работе Бетти вела себя дружелюбно, но в свободное время официантки редко с ней виделись. У Элизабет Барнард был «парень», который служил в агентстве Корта и Бранскилла по продаже недвижимости. Нет, он не мистер Корт и не мистер Бранскилл. Он клерк. Нет, мисс Хигли не знает его имени. Но не раз его видела. Красивый, да просто красавчик, и всегда так здорово одет. В голосе мисс Хигли явственно зазвучали нотки ревности.

Конечный результат был таким: Элизабет Барнард никому в кафе не сообщала о своих планах на вечер, но, по мнению мисс Хигли, у нее было назначено свидание с ее «парнем». На ней было новое белое платье, «такое миленькое, с модным воротничком».

Мы переговорили и с двумя другими девушками, но безрезультатно. Бетти Барнард никому о своих планах не говорила, и в течение вечера никто ее в Бексхилле не видел.

Глава 10 Семья Барнардов

Родители Элизабет Барнард жили на окраине в домике с валлийским названием Лландадно, рядом с еще пятьюдесятью такими же домами, недавно построенными спекулянтом-подрядчиком.

Мистер Барнард, крепкий мужчина лет пятидесяти пяти, с удивленным выражением лица, издалека увидел нас и вышел на крыльцо.

— Входите, джентльмены, — сказал он.

Инспектор Келси взял инициативу в свои руки.

— Это инспектор Кроум из Скотленд-Ярда, сэр, — сказал он. — Он здесь, чтобы помочь нам в этом деле.

— Из Скотленд-Ярда? — с надеждой переспросил мистер Барнард. — Это хорошо. Надо поймать этого проклятого убийцу. Моя бедная девочка…

Его лицо исказилось гримасой отчаяния.

— А это мистер Эркюль Пуаро, тоже из Лондона, и э…

— Капитан Гастингс, — представил меня Пуаро.

— Рад с вами познакомиться, джентльмены, — автоматически произнес мистер Барнард. — Прошу в комнату. Жена, наверное, не сможет к вам выйти. Она, бедняжка, совсем убита.

Тем не менее, когда мы кое-как разместились в тесной гостиной, миссис Барнард вышла к нам. Видимо, она только что горько плакала — глаза ее покраснели, и двигалась она неуверенной походкой человека, раздавленного горем.

— Вот и отлично, голубушка, — сказал ей мистер Барнард. — Ты уверена, что тебе это по силам, а?

Он потрепал ее по плечу и усадил в кресло.

— Инспектор был очень добр, — произнес мистер Барнард. — Когда он сообщил нам, что случилось, то сказал, что отложит расспросы, пока мы не придем в себя.

— Какая жестокость! Какая жестокость! — воскликнула миссис Барнард со слезами в голосе. — Никогда на свете не было такой жестокости!

Певучие интонации на мгновение заставили меня подумать, что она иностранка, но потом я вспомнил название дома и понял, что миссис Барнард родом из Уэльса.

— Я знаю, как это мучительно, сударыня, — сказал инспектор Кроум. — Мы от души сочувствуем вам, но хотим узнать по возможности все факты, чтобы поскорее приступить к работе.

— Правильно, — одобрительно закивал мистер Барнард.

— Насколько мне известно, вашей дочери было двадцать три года. Она жила здесь, с вами, а работала в кафе «Рыжий кот». Верно?

— Да.

— Это ведь новый дом? Где вы жили раньше?

— У меня была торговля скобяными товарами в Кенсингтоне[128]. Два года назад я ушел от дел. Всегда мечтал пожить у моря.

— У вас две дочери?

— Да. Старшая работает в конторе в Лондоне.

— Вас не встревожило, что ваша дочь вчера вечером не вернулась домой?

— Мы об этом не знали, — всхлипывая, ответила миссис Барнард. — Мы с мужем всегда ложимся рано.

Обычно в девять. Мы и не знали, что Бетти не вернулась ночевать, пока не пришел полицейский и не сказал, что… что…

Продолжать она не могла.

— Ваша дочь часто, э… возвращалась поздно?

— Вы же знаете, инспектор, каковы теперь девушки, — сказал Барнард. — Независимые, вот они какие, летними вечерами домой не торопятся. Но Бетти обычно к одиннадцати была дома.

— Как она входила в дом? Дверь оставалась открытой?

— Мы ключ под ковриком оставляли — так у нас было заведено.

— Я слышал, что ваша дочь была помолвлена.

— Ну, теперь они не так формально к этому подходят, — сказал мистер Барнард.

— Молодого человека зовут Дональд Фрейзер. Он мне нравился. Очень нравился, — заговорила миссис Барнард. — Бедняга, каково ему будет услышать… об этом. Он уже знает?

— Кажется, он работает в агентстве Корта и Бранскилла?

— Да, в агентстве по продаже недвижимости.

— Он обычно встречал вашу дочь вечером, после работы?

— Да, но не каждый вечер. Точнее будет сказать: раз или два в неделю.

— Вам не известно, собирались ли они встретиться вчера?

— Бетти ничего не сказала. Она вообще не говорила нам, что будет делать и куда пойдет. Но она была хорошая, наша Бетти. Не могу я поверить…

И миссис Барнард снова заплакала.

— Возьми-ка себя в руки, милая. Крепись, женушка, — успокаивал ее муж. — Придется нам пройти все от начала до конца.

— Я не верю, что Дональд мог… мог… — всхлипывала миссис Барнард.

— Ну, возьми же себя в руки, — повторял мистер Барнард. — Клянусь Богом, хотел бы я вам чем-то помочь, но суть в том, что я ничего не знаю, совсем ничего, и не знаю, как помочь вам найти проклятого негодяя, который все это сотворил. Бетти была веселой, счастливой девочкой, и парень у нее был — приличный молодой человек. Как в молодости мы говорили, гуляли они вместе. Никак не возьму в толк, зачем кому-то было ее убивать — сумасшествие какое-то.

— Вы, сами того не подозревая, очень близки к истине, мистер Барнард, — сказал Кроум. — Вот чего бы мне хотелось, так это посмотреть на комнату мисс Барнард. Может быть, там что-нибудь найдется… письма или дневник.

— Можете посмотреть, если хотите, — кивнул мистер Барнард и встал.

Он пошел впереди. За ним двинулся Кроум, потом Пуаро, потом Келси, а я замыкал шествие.

На минуту я остановился, чтобы завязать шнурок на ботинке. В этот момент к крыльцу подъехало такси, и из него выскочила девушка. Она заплатила водителю и торопливо двинулась по дорожке к дому. В руках у нее был чемоданчик. Войдя в дом, она увидела меня и застыла.

В ее позе было что-то столь привлекающее внимание, что это заинтриговало меня.

— Вы кто? — спросила она.

Я сошел на несколько ступенек вниз. Мне и самому было не совсем понятно, как ответить на этот вопрос. Должен ли я назвать свою фамилию? Или объяснить, что я явился сюда вместе с полицией? Девушка, однако, не дала мне времени на размышление.

— Ну да, — сказала она. — Догадываюсь.

Она стащила с головы белую шерстяную шапочку и бросила ее на пол. Когда она повернулась так, что на нее упал свет, я смог лучше разглядеть ее.

В первый момент она напомнила мне голландских кукол, которыми играла моя сестра, когда я был мальчишкой. Черные волосы девушки были подстрижены под каре, лоб закрывала косая челка. У нее были высокие скулы, а во всей ее фигуре была своеобразная современная угловатость, которая, однако, придавала ей привлекательность. Она не была хорошенькой, скорее просто миловидной, но в ней чувствовалось напряжение, внутренняя сила, делавшая ее личностью, которая не может остаться незамеченной.

— Вы мисс Барнард? — спросил я.

— Да, я Меган Барнард. Вы, наверное, из полиции?

— Э, — сказал я. — Не совсем…

Она перебила меня:

— Думаю, что мне нечего вам сказать. Моя сестра была милой умной девушкой, а кавалеров у нее не было. Больше мне добавить нечего.

Сказав это, девушка засмеялась и с вызовом посмотрела на меня.

— Правильно я вам ответила? — спросила она.

— Я не газетчик, если вы это имеете в виду.

— А кто же? — Она огляделась по сторонам. — Где мои мама и папа?

— Ваш отец показывает полиции комнату вашей сестры. Ваша мать в гостиной. Она в очень плохом состоянии.

Девушка, казалось, приняла решение.

— Пошли, — сказала она.

Меган Барнард открыла дверь. Я последовал за ней и оказался в аккуратной кухоньке.

Я потянул было за ручку, чтобы затворить дверь, но ощутил неожиданное сопротивление. В следующее мгновение Пуаро молча проскользнул в кухню и закрыл дверь за собой.

— Мадемуазель Барнард? — спросил он, отвесив быстрый поклон.

— Это мосье Эркюль Пуаро, — представил его я.

Меган Барнард окинула Пуаро быстрым оценивающим взглядом.

— Я о вас слышала, — сказала она. — Вы ведь знаменитая ищейка?

— Определение не очень лестное, но, в общем, приемлемое, — ответил Пуаро.

Девушка присела на край кухонного стола. Она достала из сумочки сигарету, поднесла ее к губам, закурила и, затянувшись, сказала:

— Так или иначе, не пойму, что за интерес Эркюлю Пуаро заниматься нашим скромным маленьким убийством.

— Мадемуазель, — произнес Пуаро, — того, что мы с вами не понимаем, хватило бы на целые тома. Но все это не имеет никакого практического значения. А вот то, что имеет практическое значение, будет не так уж легко обнаружить.

— О чем это вы?

— К несчастью, мадемуазель, смерть порождает предрассудок — предрассудок в пользу умершего. Я слышал, как вы только что сказали моему другу Гастингсу: «Думаю, мне нечего вам сказать. Моя сестра была милой умной девушкой, а кавалеров у нее не было». В этих словах прозвучала насмешка над газетами. И вы совершенно правы: когда умирает молодая девушка, всегда говорят что-нибудь подобное. Она была умна, она была счастлива. У нее был славный характер. Она не знала забот, не заводила сомнительных знакомств. К мертвым всегда относятся снисходительно. Знаете, чего бы мне сейчас хотелось? Мне бы хотелось найти кого-нибудь, кто знал Элизабет Барнард и кому неизвестно, что она умерла! Тогда, возможно, я услышал бы то, что может принести пользу, — правду.

Меган Барнард несколько минут молча смотрела на него, не выпуская сигареты изо рта. Потом наконец она заговорила. От ее слов я чуть не подпрыгнул.

— Бетти, — отчеканила она, — была законченной идиоткой.

Глава 11 Меган Барнард

Как я уже сказал, я чуть не подпрыгнул от слов Меган Барнард, а еще больше — от ее лихого, уверенного тона.

Однако Пуаро только кивнул, сохраняя серьезное выражение лица.

— A la bonne heure[129],— сказал он. — Вы умны, мадемуазель.

Меган Барнард произнесла все тем же равнодушным тоном:

— Я была страшно привязана к Бетти. Но моя любовь не ослепляла меня, и я отлично видела, что она просто маленькая дурочка. Мне случалось ей об этом говорить. Сестра — она сестра и есть.

— Она обращала внимание на ваши слова?

— Пожалуй, нет, — безразлично признала Меган.

— Не могли бы вы быть точнее, мадемуазель?

Минуту-другую девушка не знала, что сказать.

Пуаро заметил с легкой улыбкой:

— Я вам помогу. Я слышал, что вы сказали Гастингсу: ваша сестра умная, счастливая девушка и у нее нет кавалеров. Но ведь на самом деле… все обстоит un реи[130] наоборот?

Меган медленно проговорила:

— Бетти была совершенно безвредна. Я хочу, чтобы вы это поняли. Она всегда была искренна. Она не из тех, что проводит одно воскресенье с одним, другое с другим. Ничего подобного. Но ей нравилось, когда ее куда-нибудь приглашали, она любила танцевать, и ей были по душе дешевые комплименты, лесть и тому подобное.

— Она ведь была недурна собой?

На этот вопрос, который я слышал уже в третий раз, наконец был получен конкретный ответ.

Меган соскочила со стола, подошла к своему чемодану, распахнула его и извлекла оттуда какой-то предмет, который и вручила Пуаро.

В кожаную рамку была заключена фотография светловолосой улыбающейся девушки. Очевидно, незадолго до съемки она сделала перманент, и ее волосы превратились в массу кудряшек. Улыбка была лукавой и искусственной. Это лицо, конечно, нельзя было назвать красивым, но его дешевая привлекательность бросалась в глаза.

Возвращая снимок, Пуаро сказал:

— Вы не слишком-то похожи друг на друга, мадемуазель.

— О, я у нас в семье дурнушка и всегда это знала.

Меган, видимо, не придавала этому значения.

— В каком же отношении, по-вашему, ваша сестра вела себя глупо? Может быть, это касалось мистера Дональда Фрейзера?

— Да, касалось. Дон — очень спокойный человек, но ему, конечно, кое-что не нравилось… и потом…

— Что потом, мадемуазель?

Пуаро не отрывал взгляда от Меган.

Возможно, то была игра воображения, но мне показалось, что секунду она помедлила с ответом.

— Я боялась, что он… может ее бросить. А это было бы очень грустно. Он очень надежный и работящий человек и был бы ей хорошим мужем.

Пуаро по-прежнему смотрел на Меган. Под его взглядом она не покраснела и ответила ему не менее твердым взглядом, в котором читалось еще что-то — что-то, напомнившее мне о ее вызывающей, презрительной манере в начале нашего знакомства.

— Так-то вот, — наконец сказал Пуаро. — Мы перестали говорить правду.

Меган пожала плечами и двинулась к двери.

— Ну, — сказала она, — я помогла вам, как могла.

Пуаро остановил ее:

— Подождите, мадемуазель. Я кое-что хочу сказать вам. Вернитесь.

Она подчинилась — как мне показалось, довольно неохотно.

К моему удивлению, Пуаро пустился в подробности истории с письмами Эй-би-си, рассказал об убийстве в Эндовере и о том, что рядом с жертвами обнаружили железнодорожные справочники.

Ему не пришлось пожаловаться на отсутствие интереса с ее стороны. Рот у Меган приоткрылся, глаза засверкали — она впитывала каждое его слово.

— И это все правда, мосье Пуаро?

— Да, все это правда.

— И вы действительно хотите сказать, что мою сестру убил какой-то чудовищный маньяк?

— Совершенно верно.

Она глубоко вздохнула:

— О, Бетти, Бетти… Как это ужасно!

— Теперь вы понимаете, мадемуазель, что информацию, которую я у вас хочу получить, вы можете сообщить мне свободно, не боясь повредить другим.

— Да, теперь понимаю.

— Тогда давайте продолжим нашу беседу. У меня возникло ощущение, что этот Дональд Фрейзер несдержан и ревнив. Это так?

Меган Барнард тихо ответила:

— Теперь я доверяю вам, мосье Пуаро. Я расскажу вам чистую правду. Как я уже сказала, Дон — очень спокойный человек, застегнутый на все пуговицы, если вы понимаете, что я имею в виду. Он не всегда может выразить словами все, что чувствует. Но в глубине души он все страшно переживает. И он ревнив. Он всегда ревновал Бетти. Он был ей предан, и, конечно, она была очень привязана к нему, но Бетти было несвойственно привязываться к кому-то одному и не замечать никого вокруг. Она была устроена иначе. Она, как бы это сказать, не упускала из виду ни одного привлекательного мужчину, который мог бы провести с ней время. И конечно, работая в «Рыжем коте», она все время сталкивалась с мужчинами, особенно в летний сезон. У нее всегда был острый язычок, и если они начинали зубоскалить с ней, она им отвечала. А потом, наверное, она встречалась с ними и шла в кино или еще что-нибудь в том же роде. Ничего серьезного… Ничего такого… Ей просто нравилось поразвлечься. Она, случалось, говорила, что ей все равно рано или поздно придется выйти замуж за Дона, так уж стоит повеселиться напоследок.

Меган замолчала, а Пуаро кивнул:

— Я понимаю. Продолжайте.

— Именно такого отношения к жизни Дон и не мог принять. Он не понимал, почему она хочет проводить время с другими, если относится к нему по-настоящему серьезно. Пару раз из-за этого у них были бурные ссоры.

— И тогда мосье Дон уже не был так спокоен?

— Он был как все спокойные люди: когда они выходят из себя, они начинают мстить. Дон так неистовствовал, что Бетти испугалась.

— Когда это было?

— Одна ссора была почти год назад, а другая, самая страшная, чуть больше месяца назад. Я приехала домой на выходные и кое-как заставила их помириться. Именно тогда я попыталась кое-что объяснить Бетти — сказала ей, что она просто дурочка. Она только и могла мне ответить, что никому от этого хуже не стало. Ну, это, в общем, верно, но все равно она напрашивалась на скандал. Понимаете, после той ссоры, которая случилась год назад, у нее вошло в привычку время от времени лгать для пользы дела, исходя из того принципа, что если глаза не видят, то и сердце не печалится. Последняя размолвка вышла у них потому, что она сказала Дону, будто отправляется в Гастингс к подружке, а он обнаружил, что на самом деле она ездила в Истборн с каким-то мужчиной. Ко всему прочему этот мужчина был женат и не хотел предавать огласке всю эту историю — в результате все получилось только хуже. У них вышел жуткий скандал: Бетти говорила, что она пока еще ему не жена и что она вправе проводить время с кем угодно, а Дон весь побелел, затрясся и сказал, что настанет день… настанет день… когда он…

— Что?

— Когда он совершит убийство… — понизив голос, сказала Меган.

Она замолчала и посмотрела на Пуаро.

Он несколько раз задумчиво кивнул.

— Поэтому вы, естественно, боялись…

— Я не думала, что он убил… ни минуты не думала! Но я боялась, что все это всплывет… их ссора и все, что он сказал… об этом кое-кто знал…

Пуаро снова серьезно кивнул:

— Совершенно верно. И да позволено мне будет сказать, мадемуазель, что, если бы не эгоистическое тщеславие убийцы, именно так и случилось бы. И если Дональд Фрейзер не под подозрением, то только благодаря хвастовству маньяка Эй-би-си.

Он помолчал минуту-другую, а потом спросил:

— Вы не знаете, встречалась ли ваша сестра в последнее время с этим женатым мужчиной или с кем-то еще?

Меган покачала головой:

— Не знаю. Я ведь здесь не живу.

— А как вы думаете?

— Может быть, с этим мужчиной она больше и не встречалась. Наверное, он предпочел исчезнуть, раз почувствовал, что ему грозит скандал. Но меня бы не удивило, если бы Бетти снова принялась обманывать Дона. Понимаете, она обожала ходить в кино и на танцы, а Дону, разумеется, было не по средствам все время ее развлекать.

— Если это так, то, может быть, она кому-нибудь поверяла свои тайны? Например, девушке, с которой работала в кафе?

— Не думаю. Бетти не переваривала эту девчонку Хигли. Она считала ее вульгарной. А другие девушки там недавно работают. Так или иначе, Бетти не любила пускаться в откровенности.

Над головой у девушки затрезвонил электрический звонок. Меган подошла к окну и выглянула. В то же мгновенье она отдернула голову.

— Это Дон…

— Позовите его сюда, — быстро сказал Пуаро, — я хотел бы поговорить с ним, прежде чем наш инспектор возьмет его в оборот.

Меган Барнард стрелой выбежала из кухни и мгновенье спустя вернулась, ведя за руку Дональда Фрейзера.

Глава 12 Дональд Фрейзер

Он сразу вызвал у меня сочувствие. По его бледному изможденному лицу и вопрошающим глазам было видно, как он потрясен.

Дональд Фрейзер оказался хорошо сложенным молодым человеком приятного вида, рослым, с некрасивым, но симпатичным веснушчатым лицом, высокими скулами и огненно-рыжими волосами.

— В чем дело, Меган? — спросил он. — Сюда-то зачем? Ради Бога, скажи мне… Я только что узнал… Бетти…

Его голос дрогнул.

Пуаро подвинул ему стул, и Фрейзер сел.

После этого мой друг извлек из кармана маленькую фляжку, вылил часть ее содержимого в подходящий стакан, оказавшийся на буфетной полке, и сказал:

— Выпейте немного, мистер Фрейзер. Это пойдет вам на пользу.

Молодой человек подчинился. От коньяка его лицо немного порозовело. Он выпрямился и снова обернулся к девушке. Он был спокоен и держал себя в руках.

— Так это правда? — спросил он. — Бетти убита?

— Это правда, Дон.

Механически он задал вопрос:

— Ты только что из Лондона?

— Да. Мне позвонил папа.

— Ты приехала поездом девять тридцать? — продолжал Дональд Фрейзер.

Словно убегая от реальности, он искал опоры в этих мелочах.

— Да.

После минутного молчания Фрейзер сказал:

— А что полиция? Что-нибудь предпринимает?

— Сейчас они наверху. Видимо, ведут осмотр в комнате у Бетти…

— Они не знают, кто… Не знают?

Он замолчал.

Как все чувствительные, робкие люди, он не любил называть своими словами то, что связано с насилием.

Слегка наклонившись вперед, Пуаро задал вопрос. Он произнес его спокойным деловым голосом, словно спрашивал о пустяке:

— Мисс Барнард говорила вам, куда собиралась вчера вечером?

Фрейзер ответил как автомат:

— Она сказала мне, что собирается в гости к подруге в Сент-Леонардс.

— Вы ей поверили?

— Я… — Внезапно автомат ожил. — Что вы хотите сказать, черт возьми?

Глядя на его насупленное лицо, сведенное судорогой от внезапного гнева, я понял, что девушка действительно могла его побаиваться.

Пуаро решительно произнес:

— Бетти Барнард убита опасным преступником. Только говоря правду, вы поможете нам выйти на его след.

На мгновение Фрейзер повернулся к Меган.

— Это правда, Дон, — сказала она. — Сейчас не время думать о чувствах — своих или чужих. Ты должен доказать свою непричастность.

Дональд Фрейзер с подозрением взглянул на Пуаро.

— Кто вы такой? Вы ведь не полицейский.

— Я лучше, чем полицейский, — ответил Пуаро. Он сказал это без всякой заносчивости — для него это было всего лишь констатация факта.

— Отвечай же, — сказала Меган.

Дональд Фрейзер сдался.

— Я… не знаю, — произнес он. — Я ей поверил, когда она мне это сказала. Я ни о чем другом и не подумал, но потом… может быть, мне послышалось что-то в ее тоне, я… словом, я начал что-то подозревать.

— Вот как? — спросил Пуаро.

Он сидел напротив Дональда Фрейзера. В его глазах, направленных на молодого человека, казалось, таилась магнетическая сила.

— Мне стыдно было ее подозревать, но… но я не мог от этого удержаться… Я решил отправиться на набережную и проследить за тем, как она выйдет из кафе. Я пошел туда, но по дороге понял, что не могу: Бетти увидит меня и разозлится. Она бы сразу поняла, что я за ней слежу.

— Как же вы поступили?

— Я отправился в Сент-Леонардс. Приехал туда в восемь. И стал ждать: на каком автобусе она приедет… Но она все не ехала…

— И тогда?

— Тогда… Тогда я потерял голову. Я не сомневался, что она с каким-то мужчиной. Я подумал, что он скорее всего повез ее на машине в Гастингс. Я отправился туда… Заходил в гостиницы и рестораны, слонялся вокруг кинотеатров, пошел на мол. Словом, полнейшая глупость. Даже если она была там, я вряд ли мог найти ее, и потом, есть куча других мест, кроме Гастингса, куда он мог ее повезти.

Фрейзер замолчал. Хотя тон его оставался сдержанным, в его голосе слышались слепое отчаяние и ярость, которые владели им в минуты, о которых он рассказывал.

— В конце концов я махнул на все рукой и вернулся.

— Когда?

— Не знаю. Я пошел пешком. Должно быть, было уже за полночь, когда я добрался до дома.

— Когда…

Дверь на кухню отворилась.

— А, вот вы где, — сказал инспектор Келси.

Мимо него в кухню протиснулся инспектор Кроум, который бросил взгляд сначала на Пуаро, а потом на двух его собеседников.

— Это мисс Меган Барнард и мистер Дональд Фрейзер, — представил их Пуаро. — А это инспектор Кроум из Лондона.

Обернувшись к инспектору, Пуаро сказал:

— Пока вы работали наверху, я беседовал с мисс Барнард и мистером Фрейзером, надеясь выяснить что-нибудь, что могло бы пролить свет на наше дело.

— Вот как? — вымолвил инспектор Кроум, внимание которого привлек не Пуаро, а новые лица.

Пуаро удалился в холл. По пути инспектор Келси добродушно спросил:

— Есть что-нибудь новенькое?

Но в этот момент внимание инспектора переключилось на Кроума, и он не стал дожидаться ответа.

Я догнал Пуаро в холле.

— Вас что-нибудь поразило, Пуаро? — спросил я.

— Только удивительная щедрость убийцы, Гастингс.

У меня не хватило духу признаться, что я понятия не имею, о чем он говорит.

Глава 13 Совещание

Совещания!

В моих воспоминаниях о деле Эй-би-си совещания занимают немалое место.

Совещания в Скотленд-Ярде. На квартире у Пуаро. Официальные совещания. Неофициальные совещания.

На совещании, о котором идет речь, нужно было решить, следует ли сделать факты, относящиеся к анонимным письмам, достоянием прессы.

Убийство в Бексхилле привлекло куда больше внимания, чем преступление в Эндовере.

У этого убийства, разумеется, было больше шансов стать сенсацией. Начать с того, что жертвой оказалась молодая хорошенькая девушка. К тому же преступление произошло на популярном морском курорте.

Все детали убийства были полностью сообщены газетами и ежедневно повторялись снова и снова. Не остался без внимания и справочник «Эй-би-си». Излюбленная газетами теория заключалась в том, что убийца купил его на месте и что это ценная улика для установления его личности. Казалось, справочник доказывает, что убийца приехал на место преступления поездом и намеревался затем вернуться в Лондон.

В скупых отчетах об эндоверском убийстве железнодорожный справочник вообще не фигурировал, и поэтому казалось маловероятным, что публика свяжет между собой эти два преступления.

— Мы должны теперь выработать свою линию, — сказал заместитель комиссара. — Все дело в том, на каком пути мы получим лучшие результаты. Если мы предоставим публике факты и заручимся ее поддержкой, то это ведь будет поддержка нескольких миллионов людей, бросившихся на поиски сумасшедшего.

— Вряд ли он похож на сумасшедшего, — вставил доктор Томпсон.

— Публика будет приглядывать за местами, где продаются справочники и тому подобное. Против этого, я думаю, говорят преимущества работы без огласки, не позволяющие убийце узнать о наших намерениях. Но, с другой стороны, он отлично знает, что мы знаем. Он намеренно привлек к себе внимание этими письмами. Какого вы мнения, Кроум?

— Я смотрю на это так, сэр. Если предать все это огласке, мы примем игру Эй-би-си. Как раз этого он и хочет — хочет славы, известности. К этому он стремится. Я ведь прав, доктор? Он жаждет шумихи.

Томпсон кивнул.

Заместитель комиссара задумчиво проговорил:

— Итак, вы за то, чтобы не идти у него на поводу, не создавать ему рекламу, чего он добивается. А вы как думаете, мосье Пуаро?

Минуту Пуаро молчал. Затем он заговорил, тщательно взвешивая каждое слово.

— Мне трудно дать ответ, сэр Лайонел, — сказал он. — Ведь я, можно сказать, лицо заинтересованное. Вызов был послан мне. Если я скажу: «Скройте этот факт, не оглашайте его», — не подумают ли, что моими устами говорит тщеславие, что я опасаюсь за свою репутацию? Трудное положение! Сказать правду до конца — в этом есть свои преимущества, это, по крайней мере, предупреждение… С другой стороны, я не меньше инспектора Кроума убежден, что убийца этого от нас и ждет.

— Гм! — сказал заместитель комиссара и потер подбородок. Он взглянул через стол на доктора Томпсона. — Предположим, что мы не доставим нашему лунатику удовольствия и избавим его от огласки, к которой он стремится. Что он тогда сделает?

— Совершит новое преступление, — незамедлительно ответил доктор. — Вы его сами к этому подтолкнете.

— А если эту историю выпустить на первые полосы газет? Какой тогда будет его реакция?

— Такой же. Одним способом вы подогреваете его мегаломанию[131], другим — подавляете ее. А результат один — новое преступление.

— Что вы на это скажете, мосье Пуаро?

— Я согласен с доктором Томпсоном.

— Мы на распутье, не так ли? Как вы думаете, сколько еще преступлений на уме у этого лунатика?

Доктор Томпсон через стол посмотрел на Пуаро.

— Хватит на все буквы алфавита, — бодро заявил доктор.

— Разумеется, — продолжал он, — до конца алфавита он не доберется. Даже до середины. Вы выйдете на его след задолго до этого. Интересно, как бы он решил проблему с буквой «икс».

Устыдившись, доктор прервал эти приятные размышления:

— Но вы поймаете его задолго до этого, где-нибудь на букве «к».

Заместитель комиссара стукнул по столу кулаком:

— О Боже! Не хотите ли вы сказать, что нас ожидает еще десяток убийств?

— Десятка убийств мы не допустим, — сказал инспектор Кроум. — Можете быть уверены.

Он говорил с внутренней убежденностью.

— На какой же букве алфавита вы его остановите, инспектор? — спросил Пуаро.

В его голосе была слышна еле заметная ирония. Как мне показалось, Кроум, изменив своему обычному чувству спокойного превосходства, посмотрел на Пуаро с долей антипатии:

— Может быть, на следующей, мосье Пуаро. Во всяком случае, я поручусь, что возьму его задолго до «к».

Он повернулся к заместителю комиссара:

— Мне кажется, я до конца разобрался в психологии убийцы. Если я ошибаюсь, доктор Томпсон меня поправит. Полагаю, что всякий раз, когда Эй-би-си осуществляет преступление, его самоуверенность вырастает чуть ли не на сто процентов. Всякий раз он думает: «Я умен — им меня не поймать!» — и становится столь самоуверенным, что теряет осторожность. Он преувеличивает собственный ум и глупость всех остальных. Пройдет немного времени, и он вообще перестанет принимать какие-либо предосторожности. Верно, доктор?

Томпсон кивнул:

— Обычно так и бывает. Если не пользоваться медицинскими терминами, то точнее не скажешь. Вы кое-что знаете о таких вещах, мосье Пуаро. Вы с нами согласны?

Не думаю, что Кроуму пришлось по душе обращение к опыту Пуаро. Сам Кроум полагал, что он и только он — специалист в деле розыска.

— Инспектор Кроум прав, — согласился Пуаро.

— Преступник — параноик, — пробормотал доктор.

Пуаро обернулся к Кроуму:

— В бексхиллском деле есть какие-нибудь интересные факты?

— Ничего особенного. Официант из кафе «Сплендид» в Истборне опознал покойную по фотографии: она ужинала там вечером двадцать четвертого в обществе мужчины средних лет, носившего очки. Фотографию опознали также в придорожном кафе на полдороге между Бексхиллом и Лондоном. Там сказали, что девушка появлялась в кафе около девяти вечера двадцать четвертого с человеком, похожим на военного моряка. Кто-то из них ошибается, но то и другое равно вероятно. Само собой, фотографию опознала масса людей, но в большинстве случаев от этого нет никакого толка. Мы не смогли найти следов Эй-би-си.

— По-моему, вы делаете все возможное, Кроум, — сказал заместитель комиссара. — А вы что скажете, мосье Пуаро? Какая линия расследования кажется вам самой плодотворной?

Пуаро медленно ответил:

— Мне кажется, что есть один очень важный ключ — мотив убийства.

— Но разве это не очевидно? Налицо алфавитный комплекс. Вы, кажется, так это назвали, доктор?

— Ну да, — сказал Пуаро. — Алфавитный комплекс налицо. Но почему алфавитный комплекс? Именно от сумасшедшего можно ожидать веских причин, по которым он идет на преступление.

— Ну уж вы скажете, мосье Пуаро, — покачал головой Кроум. — Возьмите Стоунмена, дело тысяча девятьсот двадцать девятого года. Он кончил тем, что пытался расправиться со всяким, кто хоть самую малость его раздражал.

Пуаро повернулся к Кроуму:

— Верно. Но если вы достаточно крупная и важная фигура, то необходимо, чтобы вы были избавлены от малейших неприятностей. Если вам на лоб снова и снова усаживается муха и бесит вас прикосновением своих лапок, что вы делаете в таком случае? Вы стремитесь убить эту муху. Без малейших угрызений совести. Важна не муха, а вы. Вы убиваете муху, и раздражение проходит. Ваши действия кажутся вам разумными и оправданными. Другой причиной для убийства мухи может быть ваше пристрастие к гигиене. Муха — потенциальный источник заболевания, и муха должна погибнуть. Так же работает мозг психически ненормального преступника. А теперь рассмотрим наш случай. Если жертвы отбираются по алфавитному принципу, то, значит, их устраняют не потому, что они являются для убийцы источником раздражения. Сочетание этих двух факторов — слишком редкое совпадение.

— В этом все дело, — сказал доктор Томпсон. — Помню такой случай: муж одной женщины был осужден на смертную казнь. Она начала убивать присяжных одного за другим. Прошло немало времени, прежде чем все эти преступления удалось связать. Они казались чисто случайными. Но, как говорит мосье Пуаро, убийцы, который совершал бы преступления без разбора, быть не может. Либо он устраняет людей, которые, пусть незначительно, мешают ему, либо он убивает по убеждению. Он устраняет священников, или полицейских, или проституток, потому что твердо верит, что они должны быть устранены. Насколько я могу судить, это не тот случай. Нельзя объединить миссис Эшер и Бетти Барнард в одну группу. Конечно, тут могут действовать сексуальные комплексы. Обе жертвы — женщины. Разумеется, это станет понятнее после следующего преступления.

— Умоляю вас, Томпсон, не накликайте нового убийства, — раздраженно сказал сэр Лайонел. — Мы сделаем все, чтобы его предотвратить.

Доктор Томпсон умолк и не без свирепости высморкался. «Думайте что хотите, — выражал он всем своим видом. — Если вам не угодно смотреть в лицо фактам…»

Заместитель комиссара повернулся к Пуаро.

— Я понимаю, к чему вы ведете, но ясности пока нет.

— Я спрашиваю себя, — произнес Пуаро, — что именно происходит в мозгу преступника? По его письмам можно подумать, что он убивает для собственного развлечения. Правда ли это? И даже если правда, то по какому принципу, помимо чисто алфавитного, он избирает свою жертву? Если он убивает просто для развлечения, ему не следовало бы делать этот факт достоянием гласности, поскольку иначе он мог бы убивать безнаказанно. Но нет! Как все мы признаем, он стремится поднять шумиху, самоутвердиться. В каком же отношении его личность была подавлена? Как это можно связать с теми двумя жертвами, которых он до настоящего времени выбрал? И последнее: является ли его мотивом личная ненависть, направленная на меня, Эркюля Пуаро? Вызывает ли он меня на публичный поединок, потому что я, сам того не зная, когда-то в ходе моей карьеры нанес ему поражение? Или же его враждебность безлична и направлена против любого иностранца? И если так, то что к этому привело? Чем иностранцы ему досадили?

— Эти вопросы заставляют задуматься, — сказал доктор Томпсон.

Инспектор Кроум прочистил горло:

— Вот как? Но на них пока непросто ответить.

— И все же, мой друг, — обратился к нему Пуаро, — именно в этих вопросах и кроется решение. Если бы мы знали истинную причину — возможно, фантастическую для нас, но логичную для него, — почему наш безумец совершает эти преступления, мы бы, возможно, поняли, кто скорее всего станет его следующей жертвой.

Кроум покачал головой:

— Он выбирает их чисто случайно — таково мое мнение.

— Великодушный убийца, — сказал Пуаро.

— Как это понимать?

— Повторяю — великодушный убийца! Франц Эшер был бы арестован за убийство своей жены. Дональд Фрейзер мог бы быть арестован за убийство Бетти Барнард, если бы не угрожающие письма Эй-би-си. Так значит, он столь добросердечен, что не в силах стерпеть, когда другим приходится страдать за то, чего они не совершали?

— Случаются вещи и более странные, — заметил доктор Томпсон. — Я знавал людей, у которых на совести было с десяток жертв, но которые не выдерживали, когда одна из их жертв не умирала мгновенно и страдала от боли. Так или иначе, не думаю, что это побудительная причина в нашем случае. Убийца хочет использовать эти преступления для собственной славы и на пользу себе. Это наилучшее объяснение.

— Мы так и не пришли к решению относительно прессы, — сказал заместитель комиссара.

— У меня есть предложение, сэр, — вмешался Кроум. — Почему бы не подождать до следующего письма? И тогда предать его огласке — в экстренных выпусках газет и так далее. Это вызовет некоторую панику в том городе, который будет намечен убийцей, но это же заставит быть настороже всех, чья фамилия начинается на букву «си», и это же раззадорит преступника. Он будет нацелен на успех. Тут-то мы его и возьмем.

Как мало тогда мы знали о том, что сулит нам будущее.

Глава 14 Третье письмо

Я хорошо помню, как пришло третье письмо от Эй-би-си.

Должен сказать, что были приняты все предосторожности, чтобы начать действовать без промедления, как только Эй-би-си вновь заявит о себе. В доме дежурил молоденький сержант из Скотленд-Ярда, и, если я и Пуаро отсутствовали, в его обязанности входило вскрывать пришедшую почту, чтобы без промедления информировать Скотленд-Ярд.

Один день сменял другой, и мы все сильнее начинали нервничать. Надменный инспектор Кроум становился надменнее, по мере того как все его многообещающие улики отпадали одна за другой. Туманные описания мужчины, которых якобы видели с Бетти Барнард, ничего не дали. Автомобили, замеченные в окрестностях Бексхилла и Кудена, либо были обнаружены, либо так и не нашлись. Расследование насчет того, кто и когда приобретал справочники «Эй-би-си», причинило неудобства множеству ни в чем не повинных людей.

Что до нас самих, то всякий раз, когда за дверью слышался знакомый стук почтальона, наши сердца от волнения начинали биться чаще — мое-то уж во всяком случае, но не сомневаюсь, что и Пуаро испытывал то же ощущение.

Я знал, что Пуаро удручен ходом дела. Он отказывался уехать из Лондона, предпочитая оставаться на месте на случай неожиданностей. В эти горячие деньки даже его усы, на время позабытые владельцем, отвисли.

Третье письмо Эй-би-си пришло в пятницу, вечернюю почту доставили около десяти.

Когда мы заслышали знакомые шаги и резкий стук, я встал и пошел к ящику. Там, помнится, оказалось четыре или пять писем. На последнем, которое я вынул, адрес был напечатан на машинке.

— Пуаро! — воскликнул я…

Голос мой дрогнул.

— Пришло? Открывайте его, Гастингс. Живо. Дорога каждая минута. Надо решать, что делать.

Я надорвал конверт (Пуаро на этот раз не упрекнул меня в неаккуратности) и извлек из него листок.

— Читайте, — сказал Пуаро.

Я прочитал:

«Бедный мистер Пуаро!

Не очень-то вы разбираетесь в преступной жизни! Видать, постарели? Посмотрим, выйдет ли что-нибудь у вас на этот раз. Теперь все будет просто. Сирстон. 30-го. Попробуйте хоть что-нибудь сделать! А то, знаете ли, скучновато, когда все идет без сучка без задоринки.

Счастливой охоты. Вечно ваш Эй-би-си».

— Сирстон, — воскликнул я и кинулся к нашему справочнику «Эй-би-си». — Посмотрим, где это!

— Гастингс! — раздался резкий голос Пуаро, и я остановился. — Когда было написано письмо? На нем есть дата?

Я посмотрел на письмо, которое держал в руках.

— Написано двадцать седьмого, — сообщил я.

— Я вас правильно расслышал, Гастингс? Он назначил убийство на тридцатое?

— Да. Дайте-ка я посмотрю…

— Bon Dieu[132], Гастингс, до вас еще не дошло? Ведь сегодня тридцатое.

И Пуаро красноречивым жестом указал на календарь на стене. Чтобы убедиться, что он не ошибся, я схватился за сегодняшнюю газету.

— Но почему?.. Как?.. — забормотал я.

Пуаро поднял надорванный конверт с пола. Вскрывая письмо, я заметил какую-то странность, связанную с адресом на конверте, но слишком торопился познакомиться с содержимым, чтобы долго вчитываться в адрес.

В те времена Пуаро проживал в здании под названием Уайт-хевен. Адрес гласил: «Мосье Эркюлю Пуаро. Уайт-хорс», а в углу конверта было нацарапано: «В Уайт-хорсе адресат не известен. В Уйат-хорс-корте также не известен. Проверить Уайт-хевен».

— Mon Dieu![133] — прошептал Пуаро. — Неужели даже случай помогает этому безумцу? Vite… vite…[134] Мы должны связаться со Скотленд-Ярдом.

Минуту спустя мы говорили по телефону с Кроумом. На этот раз известный своим самообладанием инспектор не сказал нам: «Вот как?» Вместо этого с его уст сорвалось приглушенное проклятие. Он выслушал нас и повесил трубку, с тем чтобы как можно скорее связаться с Сирстоном.

— C'est trop tard[135],— прошептал Пуаро.

— Это еще не известно, — возразил я, хотя и без большой надежды.

Пуаро посмотрел на часы.

— Двадцать минут одиннадцатого? До конца суток — час сорок минут. Вероятно ли, что Эй-би-си станет ждать так долго?

Я открыл железнодорожный справочник, который прежде снял с полки.

— Сирстон, Девоншир[136],— прочитал я, — двести четыре мили от Паддингтона[137]. Население — шестьсот пятьдесят шесть человек. Маленький городишко. Нашего убийцу там непременно заметят.

— Даже если так, он успеет лишить жизни еще кого-то, — негромко сказал Пуаро. — Какие туда есть поезда? Думаю, поездом мы поспеем быстрее, чем машиной.

— В полночь отправляется поезд, который приходит в Ньютон-Эббот в шесть восемь, а в Сирстон — семь пятнадцать.

— Отправление с Паддингтона?

— Да, с Паддингтона.

— Этим поездом и поедем, Гастингс.

— У вас вряд ли будет время что-нибудь узнать до отъезда.

— Не все ли равно, когда мы узнаем плохие новости — сегодня вечером или завтра утром?

— Пожалуй, вы правы.

Я наскоро собрал чемодан, а Пуаро между тем еще раз позвонил в Скотленд-Ярд.

Через несколько минут он вошел в спальню и спросил:

— Mais qu'est-ce que vous faites la?[138]

— Я собрал для вас чемодан. Я думал сэкономить время.

— Vous eprouvez trop d'emotion[139], Гастингс. Это плохо сказывается на вашей аккуратности и сообразительности. Разве так складывают пальто? Посмотрите, что вы сделали с моей пижамой — если шампунь разольется, что с ней будет?

— Боже мой, Пуаро! — воскликнул я. — Дело идет о жизни и смерти. Какая разница, что случится с вашей пижамой?

— У вас нет чувства гармонии, Гастингс. Мы не можем уехать раньше, чем отойдет поезд, а уничтожение моей одежды ни в коей мере не поможет предотвратить преступление.

Решительно отобрав у меня чемодан, Пуаро сам занялся укладкой.

Он объяснил, что письмо и конверт мы должны взять с собой на вокзал. Там нас будет ждать кто-нибудь из Скотленд-Ярда.

Когда мы очутились на платформе, то первым человеком, которого мы увидели, был инспектор Кроум.

В ответ на вопрошающий взгляд Пуаро он сказал:

— Пока никаких новостей. Вся полиция поднята на ноги. Людей, чьи фамилии начинаются на букву «си», по возможности оповещают по телефону. Какая-то надежда сохраняется. Где письмо?

Пуаро отдал ему письмо.

Кроум изучил письмо и чертыхнулся:

— Надо же, как не повезло! Само небо помогает убийце.

— Вы не думаете, что адрес перепутан намеренно? — спросил я.

Кроум покачал головой:

— Нет. У него свои правила, безумные правила, но он им подчиняется. Он честно нас предупреждает. Для него это важно. Это предмет его гордости. И вот что я думаю… Готов спорить, что он пьет виски «Уайтхорс».

— Ah, c'est ingénieux, cal![140] — сам того не желая, восхитился Пуаро. — Он пишет письмо, а бутылка стоит перед ним.

— Так часто случается, — сказал Кроум. — С каждым из нас такое бывало, мы бессознательно копировали то, что было у нас перед глазами. Он начал писать «Уайт», а потом написал «хоре» вместо «хе-вен».

Как выяснилось, инспектор ехал тем же поездом.

— Даже если нам невероятно повезло и еще ничего не случилось, местом действия будет Сирстон. Наш убийца сейчас там или был там сегодня. Один из моих людей будет дежурить на телефоне до последней минуты на случай, если что-нибудь сообщат.

Когда поезд уже трогался, мы увидели, что по платформе бежит человек. Он поравнялся с окном инспектора и что-то прокричал.

Когда станция осталась позади, Пуаро и я бросились по коридору и постучали в дверь купе, где находился инспектор.

— Есть новости? — спросил Пуаро.

Кроум спокойно ответил:

— Хуже некуда. Сэр Сирил Сислей только что был обнаружен с проломленным черепом.

Сэр Сирил Сислей, хотя имя его было не слишком известно широкой публике, был выдающейся личностью. В свое время он прославился как оториноларинголог[141]. Разбогатев и удалившись от дел, он посвятил себя своей главной страсти — собиранию китайского фарфора и керамики. Через несколько лет он унаследовал значительное состояние от своего престарелого дяди, смог с головой уйти в свое увлечение и был теперь владельцем одной из самых прославленных коллекций китайского искусства. Он был женат, но детей не имел, и жил в доме, который построил для себя у моря, а в Лондон приезжал лишь в редких случаях, например на какой-нибудь крупный аукцион. Не требовалось долго размышлять, чтобы сообразить, что его смерть, последовавшая за убийством молодой и хорошенькой Бетти Барнард, станет самой громкой газетной сенсацией города. То, что убийство случилось в августе, когда газетчикам туго приходится с материалом, усугубляло положение.

— Хорошо, — сказал Пуаро. — Возможно, гласность поможет там, где оказались бесплодными усилия отдельных лиц. Теперь вся страна будет искать Эй-би-си.

— Увы, — заметил я, — к этому он и стремится.

— Верно. Но тем не менее в этом таится его гибель. Обрадованный своими успехами, он может потерять осмотрительность… На это я и надеюсь — его опьянит собственная хитрость.

— Как все это странно, Пуаро! — воскликнул я, пораженный неожиданной мыслью. — Знаете ли вы, что над таким преступлением мы работаем впервые? Убийцы, с которыми мы раньше имели дело, действовали, так сказать, в кругу семьи!

— Вы совершенно правы, мой друг. До настоящего времени нам на долю всегда выпадало смотреть на преступление изнутри. Для нас важна была история жертвы. Существенны были вопросы: «Кто выиграл от убийства? Какие возможности были у окружающих, чтобы совершить преступление?» Мы всегда сталкивались с crime intime[142]. На этот раз впервые в истории нашей дружбы перед нами хладнокровное, обезличенное преступление — убийство, пришедшее из внешнего мира.

Я содрогнулся.

— Это ужасно…

— Да. С самого начала, когда я прочитал первое письмо, я почувствовал, что в нем есть что-то неправильное, аномальное…

Пуаро нетерпеливо махнул рукой:

— Нельзя давать волю собственным нервам… Это преступление ничуть не хуже любого другого…

— Но… но…

— Разве хуже лишить жизни постороннего, чем убить кого-то, кто вам близок и дорог, — кого-то, кто, может быть, верит в вас?

— Хуже, потому что это безумие…

— Нет, Гастингс. Не хуже. Только труднее.

— Нет-нет. Я не согласен с вами. Это намного страшнее.

Эркюль Пуаро задумчиво произнес:

— Безумие должно облегчить нам работу. Преступление, совершенное умным и уравновешенным убийцей, было бы значительно сложнее. В этом деле, если бы только удалось нащупать идею… В этой алфавитной истории есть какое-то несоответствие. Если бы я понял, в чем идея преступления, все стало бы просто и ясно…

Пуаро вздохнул и покачал головой:

— Этим преступлениям надо положить конец. Еще немного, и я доберусь до истины… Пойдите поспите, Гастингс. Завтра у нас много дел.

Глава 15 Сэр Сирил Сислей

Сирстон, расположенный между Брингсхемом, с одной стороны, и Пейнтоном и Торки — с другой, находится примерно посредине дуги, образующей залив Тордей. Еще лет десять назад на этом месте были площадки для гольфа, а за ними начиналась спускающаяся к морю полоса зелени, среди которой стояло два-три сельских домика — единственные следы присутствия человека. Однако в последние годы между Сирстоном и Пейнтоном развернулось строительство, и вдоль береговой линии там и сям стоят маленькие домики и дачи и вьются новые дороги.

Сэр Сирил Сислей в свое время приобрел участок размером примерно в два акра с видом на море. Дом он построил на современный лад — приятный для глаза белый прямоугольник. Если не считать двух больших галерей, где помещалась его коллекция, дом был невелик.

Мы приехали около восьми утра. Местный полицейский встретил нас на станции и ввел в курс дела.

Как выяснилось, сэр Сирил Сислей имел обыкновение каждый вечер прогуливаться после ужина. Когда в самом начале двенадцатого к нему в дом позвонили из полиции, то убедились, что он еще не вернулся. Поскольку его прогулка всегда проходила по одному и тому же маршруту, поисковая партия вскоре обнаружила тело. Смерть наступила от удара тяжелым орудием по затылку. На теле обложкой вверх лежал открытый справочник «Эй-би-си».

В Кумсайде, как назывался дом Сислея, мы оказались около восьми. Дверь открыл пожилой дворецкий, дрожащие руки и огорченное лицо которого показывали, как потрясла его эта трагедия.

— Доброе утро, Деверил, — сказал полицейский.

— Доброе утро, мистер Вэллс.

— Эти джентльмены из Лондона, Деверил.

— Сюда, джентльмены. — Дворецкий провел нас в продолговатую столовую, где был накрыт завтрак. — Сейчас я позову мистера Франклина.

Минуту спустя в столовую вошел крупный блондин с загорелым лицом.

Это был Франклин Сислей, единственный брат покойного.

Он держал себя уверенно, как человек, привыкший сталкиваться с неожиданностями.

— Доброе утро, джентльмены.

Инспектор Уэллс познакомил нас:

— Это инспектор Кроум из уголовной полиции, мистер Эркюль Пуаро и… э… капитан Гайтер.

— Гастингс, — холодно поправил я его.

Франклин Сислей по очереди пожал нам руки, причем каждое рукопожатие сопровождалось внимательным взглядом.

— Не угодно ли позавтракать? — спросил он. — Мы можем обсудить ситуацию за столом.

Поскольку голосов протеста не раздалось, мы вскоре отдали дань превосходной яичнице с ветчиной и кофе.

— Перейдем к делу, — сказал Франклин Сислей. — Вчера вечером инспектор Вэллс в общих чертах обрисовал мне ситуацию, хотя, должен сказать, это одна из самых фантастических историй, какие я когда-либо слышал. Должен ли я действительно считать, инспектор Кроум, что мой несчастный брат стал жертвой маньяка-убийцы, что это уже третье такое убийство и что в каждом случае рядом с телом жертвы находился железнодорожный справочник «Эй-би-си»?

— Все обстоит именно так, мистер Сислей.

— Но почему? Какую выгоду можно извлечь из такого преступления — даже при самом больном воображении?

Пуаро одобрительно кивнул головой.

— Вы уловили самую суть, мистер Сислей, — сказал он.

— На этом этапе расследования вряд ли стоит искать мотивы, мистер Сислей, — сказал инспектор Кроум. — Это проблема для психиатра, хотя я должен сказать, что у меня есть некоторый опыт расследования преступлений на почве безумия и что их мотивы обычно совершенно неадекватны. Мотивом может быть желание самоутвердиться, вызвать шумиху, — словом, из нуля стать чем-то.

— Это правда, мосье Пуаро?

Сислей, казалось, не мог поверить в это. Его обращение к старому бельгийцу было не слишком приятно для инспектора Кроума, который сразу нахмурился.

— Совершеннейшая правда, — ответил мой друг.

— Ну, так или иначе, подобному субъекту не удастся долго скрываться, — задумчиво сказал Сислей.

— Vous croyez? Но они, ces gensla[143], очень хитры! Имейте в виду: у таких людей обычно совершенно неприметная наружность, они принадлежат к тем, кого не замечают, игнорируют, над кем потешаются!

— Вы позволите выяснить у вас несколько подробностей, мистер Сислей? — вступил в разговор Кроум.

— Конечно.

— Я понимаю так, что вчера ваш брат был в обычном состоянии и расположении духа. Он не получал неожиданных писем? Ничего его не огорчило?

— Нет. Я сказал бы, что он был таким, как всегда.

— Он не огорчался, не расстраивался?

— Простите, инспектор, но этого я не говорил. Мой бедный брат почти всегда был огорчен и расстроен.

— По какой причине?

— Вы, возможно, не знаете, что моя невестка, леди Сислей, очень тяжело больна. Между нами, она страдает от неизлечимого рака и долго не проживет. Ее болезнь страшно угнетает моего брата. Сам я лишь недавно вернулся с Востока и был поражен тем, как он переменился.

В разговор вмешался Пуаро.

— Предположим, мистер Сислей, что вашего брата нашли бы у подножия скалы застреленным и рядом с ним валялся бы револьвер. О чем бы вы подумали в первую очередь?

— Откровенно говоря, я решил бы, что это самоубийство, — сказал Сислей.

— Encore![144] — воскликнул Пуаро.

— В каком смысле?

— Некий факт повторяется снова и снова. Но это несущественно.

— Так или иначе, это не самоубийство, — сказал Кроум с долей нетерпения. — Насколько мне известно, мистер Сислей, у вашего брата была привычка выходить вечером на прогулку?

— Совершенно верно.

— Каждый вечер?

— Ну, если только не лил дождь.

— И все в доме знали об этой привычке?

— Конечно.

— А посторонние?

— Не знаю, кого вы имеете в виду под посторонними. Садовник мог знать об этом, а мог и не знать. Я не уверен.

— А в поселке?

— Строго говоря, у нас здесь нет поселка. В Сирстон Феррере есть почтовое отделение и несколько коттеджей, но ни магазинов, ни поселка как такового нет.

— Значит, если бы у дома появился незнакомец, его бы сразу же заметили?

— Напротив! В августе эти места кишат приезжими. Они каждый день прибывают сюда из Бригсхема, Торки и Пейнтона на машинах, в автобусах и пешком. Броудсендс, находящийся в той стороне, — очень популярный пляж, то же касается и Элбери-Коув — это хорошо известный уголок, и там часто устраивают пикники. И очень жаль! Вы не можете себе представить, как хороши здешние места в июне и в начале июля.

— Так вы думаете, посторонний остался бы незамеченным?

— Его бы заметили, только если бы он выглядел… э… как ненормальный.

— Этот человек так не выглядит, — сказал Кроум с уверенностью. — Вы понимаете, к чему я веду, мистер Сислей. По-видимому, убийца заблаговременно обследовал местность и обнаружил, что у вашего брата есть обыкновение выходить на вечернюю прогулку. Кстати, вчера, как я понимаю, никакие чужие люди к дому не подходили и повидать сэра Сирила не пытались.

— Насколько я знаю, нет. Давайте спросим Деверила.

Он позвонил в колокольчик и повторил вопрос дворецкому.

— Нет, сэр, никто к сэру Сирилу не приходил. И я никого не заметил рядом с домом. Горничные тоже никого не видели — я их спрашивал.

Выждав мгновение, дворецкий спросил:

— Это все, сэр?

— Да, Деверил, можете идти.

Дворецкий удалился, в дверях дав дорогу молодой женщине.

Когда она вошла, Франклин Сислей встал.

— Это мисс Грей, джентльмены. Секретарша моего брата.

Необычная скандинавская внешность этой блондинки сразу приковала к себе мое внимание. У нее были почти бесцветные пепельные волосы, светло-серые глаза и румянец на матовом лице, какой часто бывает у норвежек и шведок. Ей было лет 27, и она показалась мне столь же деловитой, сколь и приятной на вид.

— Я могу быть чем-то полезна? — спросила мисс Грей, садясь.

Сислей подал ей чашку кофе, но от завтрака она отказалась.

— Это вы разбирали корреспонденцию сэра Сирила? — спросил Пуаро.

— Да, я.

— Скажите, он никогда не получал писем за подписью Эй-би-си?

— Эй-би-си? — Она покачала головой. — Нет, уверена, что не получал.

— Он не говорил вам, что во время вечерних прогулок видел кого-то постороннего?

— Нет, ничего похожего он не говорил.

— А вы сами посторонних не замечали?

— Таких, чтобы околачивались у дома, — нет. Конечно, в это время года рядом с домом всегда кто-нибудь есть. Часто приходится видеть людей, которые с бесцельным видом прогуливаются по площадкам для гольфа или спускаются по тропинке к морю. К тому же практически всех, кого в это время года приходится встречать, видишь впервые.

Пуаро задумчиво кивнул.

Инспектор Кроум попросил, чтобы ему показали, где сэр Сирил совершал вечернюю прогулку. Франклин Сислей провел нас через дверь в сад, а мисс Грей пошла вместе с нами.

Мы с ней немного отстали от других.

— Для вас это, наверное, страшное потрясение, — сказал я.

— В это невозможно поверить. Я вчера уже легла спать, когда позвонили из полиции. Я услышала голоса внизу, потом спустилась и спросила, в чем дело. Деверил и мистер Сислей как раз отправлялись на поиски с фонарями.

— В какое время сэр Сирил обычно возвращался с прогулки?

— Примерно без четверти десять. Он обычно входил через боковую дверь и иногда сразу ложился спать, а иногда шел в галерею, где хранится его коллекция. Вот почему, если бы из полиции не позвонили, его бы не хватились до утра, когда сюда явились полицейские.

— Вероятно, его жена потрясена?

— Большую часть времени леди Сислей находится под действием морфия. Думаю, что она в слишком оглушенном состоянии, чтобы понимать, что творится вокруг нее.

Мы вышли из садовой калитки на площадку для гольфа. Перейдя ее наискосок, мы по лесенке перебрались через живую изгородь и оказались на круто уходящей вверх, извилистой дорожке.

— Эта тропа ведет к Элбери-Коув, — объяснил Франклин Сислей. — Но два года назад соорудили новую дорогу, ведущую от шоссе к Броудсендсу и дальше к Келбери, так что по этой дороге теперь практически никто не ходит.

Мы пошли вниз. Там дорожка переходила в тропку, спускавшуюся среди папоротников и терновых кустов к морю. Неожиданно мы очутились на зеленом склоне, с которого было видно море и пляж, покрытый белой галькой. Над морем шла полоса темно-зеленых деревьев. Пейзаж был восхитителен: игра цветов — белого, темно-зеленого, сапфирно-синего.

— Какая прелесть! — воскликнул я.

Сислей откликнулся на мои слова:

— Ну конечно! Зачем людям ехать отсюда за границу, на Ривьеру?[145] В свое время я объехал весь мир и, клянусь Богом, никогда не видел ничего прекрасней.

Потом, словно устыдившись своего энтузиазма, он произнес уже более деловитым тоном:

— Это и есть маршрут, по которому вечерами гулял мой брат. Он доходил досюда, потом возвращался на тропинку, но поворачивал уже направо, а не налево, и, миновав ферму, пересекал поле и оказывался дома.

Мы продолжали наш путь, пока не дошли до изгороди на полпути через поле — здесь и было обнаружено тело.

Кроум кивнул.

— Дело немудреное. Убийца стоял здесь, в тени. Ваш брат, наверное, так ничего и не заметил, пока не был нанесен удар.

Девушка рядом со мной вздрогнула.

Франклин присвистнул и сказал:

— Держитесь, Тора. Это ужасно, но надо смотреть правде в глаза.

Тора — это имя подходило девушке.

Мы вернулись к дому, куда перенесли тело после того, как оно было сфотографировано.

Когда мы поднимались по широкой лестнице, из комнаты вышел врач с черным саквояжем в руке.

— Что скажете, доктор? — осведомился Сислей.

Доктор покачал головой:

— Случай несложный. Я приберегу медицинские детали до предварительного судебного разбирательства. В любом случае покойный не страдал. Смерть, видимо, была мгновенной.

Доктор двинулся дальше.

— Пойду проведаю леди Сислей.

Из комнаты в конце коридора вышла сиделка, и доктор присоединился к ней.

Мы вошли в комнату, из которой только что вышел врач.

Я не стал там задерживаться. Когда я вышел, Тора Грей все еще стояла на лестничной площадке.

На ее лице застыло странное, испуганное выражение.

— Мисс Грей… — Я оборвал фразу. — Что случилось?

Она посмотрела на меня.

— Я думала о букве «ди», — сказала она.

— О букве «ди»? — непонимающе посмотрел я на нее.

— Да, о следующей жертве. Надо что-то предпринять. Убийцу надо остановить.

Сислей вышел из комнаты вслед за мной.

Он спросил:

— Что надо остановить, Тора?

— Эти ужасные убийства.

— Да, — сказал он, решительно выставив вперед подбородок. — Надо бы поговорить с мосье Пуаро… Справится ли Кроум? — внезапно выпалил он.

Я ответил, что Кроума считают очень дельным полицейским.

В моем голосе, возможно, не было должного энтузиазма.

— Он чертовски самоуверен, — сказал Сислей. — Держит себя так, словно все знает… А что он знает? Ничего, насколько я мог понять.

Минуту Сислей помолчал. Потом он сказал:

— Мосье Пуаро — вот на кого денег не жалко. У меня есть план. Но мы обсудим его позже.

Сислей прошел в конец коридора и постучал в ту дверь, за которой скрылся доктор.

Я на мгновение задержался. Девушка смотрела перед собой застывшим взглядом.

— О чем вы думаете, мисс Грей?

Она повернулась ко мне:

— Хотела бы я знать, где он сейчас… Я имею в виду убийцу. Не прошло и двенадцати часов с момента преступления… Ах, неужели не существует ясновидящих, которые могли бы определить, где он сейчас и что делает…

— Полиция его ищет, — сказал я.

Мои заурядные слова расколдовали Тору Грей, и она взяла себя в руки.

— Да, — кивнула она. — Конечно.

Она спустилась по лестнице. А я постоял наверху, повторяя ее слова про себя.

Эй-би-си…

Где он теперь?

Глава 16 (Не от лица капитана Гастингса)

Мистер Элекзандер Бонапарт Сист вместе с толпой вышел из кинотеатра «Палладиум» в Торки, где он смотрел в высшей степени волнующий фильм «На волосок от беды».

Выйдя на солнце, он немного поморгал и, что было ему свойственно, оглянулся по сторонам, словно потерявшаяся собака.

Вполголоса он пробормотал: «Это идея…»

Мимо него проносились мальчишки-газетчики, выкликая:

— Последний выпуск… Маньяк-убийца в Сирстоне…

На груди у них висели плакатики с надписью «Убийство в Сирстоне. Последний выпуск».

Мистер Сист порылся в кармане, достал монетку и купил газету. Он развернул ее не сразу. Войдя в сквер, он не спеша подошел к павильону с видом на торкийскую гавань, потом сел и открыл газету.

Крупные заголовки гласили: «Убит сэр Сирил Сислей. Чудовищная трагедия в Сирстоне. Дело рук маньяка-убийцы».

Ниже говорилось:

«Всего месяц назад Англия была потрясена и испугана убийством молодой девушки Элизабет Барнард в Бексхилле. Следует напомнить, что в деле фигурировал железнодорожный справочник „Эй-би-си“. Такой же справочник был найден рядом с телом сэра Сирила Сислея, и полиция склонна верить, что оба преступления совершены одним и тем же лицом. Неужели маньяк-убийца совершает турне по нашим морским курортам?»

Молодой человек в фланелевых брюках и ярко-синей рубашке, сидевший рядом с мистером Систом, заметил:

— Жуткое дело, а?

Мистер Сист подпрыгнул:

— О да… да…

Его руки, как заметил молодой человек, задрожали, и он чуть не выронил газету.

— С этими ненормальными не поймешь, — продолжал словоохотливый молодой человек. — Бывает, что и не разберешь, псих он или нет. Иного психа не отличишь от нас с вами…

— Да-да, — закивал мистер Сист.

— Точно вам говорю. Кое-кто из них еще на войне чокнулся… Так с тех пор в себя и не придут.

— Вы… вы, видимо, правы.

— Не по душе мне эти войны, — сказал молодой человек.

Его собеседник заметил в ответ:

— А я не люблю чумы, голода, рака и сонной болезни…[146] Но они от этого не прекращаются!

— Войны можно не допустить, — уверенно сказал молодой человек.

Мистер Сист засмеялся. Некоторое время он не мог успокоиться.

Молодой человек слегка встревожился.

«Этот тоже немного чокнутый», — подумал он, а вслух сказал:

— Виноват, сэр. Вы, видать, тоже были на войне.

— Был, — ответил мистер Сист. — И до сих пор… До сих пор не могу прийти в себя. Что-то случилось с моей головой. Болит, знаете ли. Ужас как болит.

— Вот беда! — смутившись, сказал молодой человек.

— Иногда я сам не знаю, что делаю…

— Правда? Ну, я пошел, — пробормотал молодой человек и поспешно удалился. Он хорошо знал, что, если кто начинает рассказывать о своем здоровье, его уже не остановишь.

Мистер Сист остался наедине со своей газетой.

Он читал и перечитывал.

Мимо него шли прохожие.

И по большей части говорили об этих убийствах…

— Ужасно… Не замешаны ли в этом китайцы? Она же была официанткой в китайском ресторане!

— И прямо на площадке для гольфа…

— А я слыхал, что на берегу…

— Но, милочка, еще вчера мы пили чай в Элбери…

— …уж полиция-то его найдет…

— …готовы арестовать с минуты на минуту…

— Скорее всего, он в Торки… Эта вот женщина, которая убивала этих, как их там…

Мистер Сист тщательно сложил газету и оставил ее на скамейке. Затем он поднялся и степенно направился в сторону центра.

Мимо него проходили девушки, девушки в белом, розовом и голубом, в летних платьях, в брючных костюмах. Они улыбались и хихикали. Они бросали взгляды на встречных мужчин.

Но ни на секунду их глаза не задерживались на мистере Систе.

Он сел за маленький столик перед кафе и заказал чай с девонширскими сливками…

Глава 17 Поворотный момент

После убийства сэра Сирила Сислея тайна Эй-би-си достигла своей кульминации.

Газеты только об этом и писали. Они сообщали о самых разнообразных уликах. Как утверждалось, вот-вот должны были арестовать преступника. Были опубликованы фотографии всех и вся, кто хоть отдаленно был связан с преступлением. Интервью брали у всех, кто давал на это согласие. В парламент делались запросы.

Эндоверское убийство наконец связали с двумя последующими.

По убеждению Скотленд-Ярда, для того чтобы выйти на след убийцы, необходима была полнейшая гласность. Все население Англии превратилось в армию сыщиков-любителей.

В редакции «Ежедневного мотылька» придумали такой заголовок:

ОН МОЖЕТ ОКАЗАТЬСЯ В ВАШЕМ ГОРОДЕ!

Разумеется, Пуаро был в гуще событий. Тексты полученных им писем и их факсимиле были опубликованы. Пуаро почему-то критиковали за то, что он не предотвратил преступлений, и оправдывали на том основании, что он вот-вот должен назвать убийцу.

Репортеры ни на минуту не оставляли его в покое, требуя интервью «О чем сегодня поведал мосье Пуаро?». За ним следовали глупости на полколонки: «Мосье Пуаро относится к ситуации серьезно. Мосье Пуаро накануне успеха. Капитан Гастингс, ближайший друг мосье Пуаро, сообщил нашему специальному корреспонденту…»

— Пуаро, — бывало, восклицал я. — Умоляю, поверьте мне. Ничего похожего я не говорил.

Мой друг в таких случаях ласково отвечал:

— Знаю, Гастингс, знаю. Между словом произнесенным и словом написанным целая пропасть. Можно настолько извратить фразу, что ее исходный смысл заменится противоположным.

— Мне бы не хотелось, чтобы вы подумали, что я сказал…

— Не огорчайтесь. Все это не играет роли. Эти глупости могут даже оказаться полезными.

— Как?

— Eh bien[147],— мрачно сказал Пуаро. — Если наш маньяк прочтет то, что мне приписывается в сегодняшнем номере «Вечернего болтуна», он потеряет ко мне как к противнику все уважение.

Возможно, от моего рассказа создается впечатление, что расследование практически не двигалось вперед. На деле же Скотленд-Ярд и местная полиция различных графств, напротив, неустанно разрабатывали самые мелкие улики.

Были детально опрошены хозяева гостиниц, пансионов и номеров в широком радиусе вокруг мест преступления.

До последней мелочи были проверены сотни историй, рассказанных людьми с живым воображением, которые видели «подозрительного человека с выпученными глазами» или «зловещего типа, который крутился поблизости». Вся информация, даже самая неопределенная, была учтена. Непрестанно проверялись поезда, автобусы, трамваи, книжные и писчебумажные магазины, допрашивались вокзальные носильщики, кондукторы и лавочники.

По меньшей мере человек двадцать были задержаны, и их допрашивали до тех пор, пока они не смогли удовлетворительно объяснить полиции, где находились в ночь преступления.

Конечный результат был невелик. Некоторые сообщения сохранились в памяти как заслуживающие внимания, но без дополнительных улик они никуда не вели.

Если Кроум и его коллеги не знали усталости, то Пуаро удивлял меня своей бездеятельностью. Мы то и дело спорили.

— Но что вы хотите, чтобы я сделал, мой друг? Полиция лучше меня справится с рутинным расследованием. А вы… Вы хотите, чтобы я носился туда-сюда, как собака.

— Но вместо этого вы отсиживаетесь дома, как… как…

— Как здравомыслящий человек! Моя сила, Гастингс, в голове, а не в ногах. Все то время, что я, по вашему мнению, бездельничаю, я размышляю.

— Размышляете? — воскликнул я. — Разве сейчас время для размышлений?

— Да, тысячу раз да.

— Но чего вы добьетесь своими размышлениями? Факты по всем трем убийствам вы и так знаете наизусть.

— А я размышляю не о фактах — я думаю о том, как работает голова убийцы.

— Голова безумца!

— Совершенно верно. Такую голову не сразу поймешь. Когда я буду знать, как устроен убийца, я сумею его найти. А я узнаю все больше и больше. Что мы знали об убийце после преступления в Эндовере? Почти что ничего. После преступления в Бексхилле? Чуть больше. После убийства в Сирстоне? Еще больше. И я уже могу разглядеть не то, что интересно вам, не черты его лица и фигуру, а черты его ума. Ума, который работает в определенных направлениях. После следующего…

— Пуаро!

Мой друг бесстрастно посмотрел на меня.

— Ну, конечно, Гастингс, я почти не сомневаюсь в том, что будет еще одно убийство. Многое зависит от случая. Пока ему везло. На этот раз счастье может повернуться к нему спиной. Но как бы то ни было, после еще одного убийства мы будем знать бесконечно больше. Убийство — великий разоблачитель. Можете менять ваши методы, но ваши вкусы, ваши привычки, ваши взгляды и ваша душа все равно раскроются в том, что вы совершите. Пока данные противоречивы, иногда кажется, что в этом деле принимают участие два разных человека, но как только схема прояснится, я узнаю…

— Узнаете, кто он?

— Нет, Гастингс, я не узнаю его имени и адреса! Я узнаю, какой он человек…

— И тогда?

— Et alors, je vais a la peche[148].

Поскольку мое лицо выразило удивление, он продолжал:

— Понимаете, Гастингс, опытный рыболов точно знает, какая рыба на какую наживку клюет. Я выберу подходящую наживку.

— И тогда?

— И тогда? И тогда? Вы ничем не лучше этого надменного Кроума с его вечным «вот как?». Eh bien, и тогда он заглотает наживку вместе с крючком и потянет за леску…

— А между тем он убивает людей направо и налево…

— Он убил троих. А на дорогах каждую неделю погибает около ста двадцати.

— Это совсем другое дело.

— Для тех, кто погибает, это, наверное, одно и то же. Для других, для родственников и друзей, да, это выглядит иначе, но в этом случае меня успокаивает одно.

— Ну, скажите же что-нибудь успокоительное!

— Ваш сарказм inutile[149]. Меня успокаивает то, что в данном случае на невинного не упадет и тени вины.

— Но ведь это еще хуже!

— Нет, нет, тысячу раз нет! Нет ничего страшнее, чем жить в атмосфере подозрения, видеть, как за вами наблюдают и как любовь в глазах окружающих сменяется страхом, нет ничего страшнее, чем подозревать тех, кто дорог и близок… Это отравляет. Так вот, в том, что он отравил жизнь невинным, мы Эй-би-си обвинить не можем.

— Скоро вы начнете его оправдывать! — с горечью произнес я.

— А почему бы и нет? Он вполне может верить в то, что его дело правое. И может быть, мы кончим тем, что станем сочувствовать его точке зрения.

— Право же, Пуаро!

— Простите, я вас шокировал. Сперва моей пассивностью, а теперь моими взглядами.

Я промолчал и только покачал головой.

— Однако, — сказал Пуаро через минуту, — у меня есть один план, который вам понравится, ибо он предполагает действие. Кроме того, он предполагает массу разговоров и почти полное отсутствие размышлений.

Мне не очень понравился его тон.

— Что это за план? — недоверчиво спросил я.

— Надо вытянуть у друзей, родичей и слуг убитых все, что они знают.

— Так, значит, вы подозреваете, что они кое о чем умалчивают?

— Да, но ненамеренно. Рассказывая все, что вам известно, вы всегда проводите отбор. Если бы я попросил вас рассказать, как вы провели вчерашний день, вы бы, возможно, ответили: «Я встал в девять, позавтракал в полдесятого, съел на завтрак яичницу с ветчиной, выпил кофе, пошел в клуб и так далее». Вы не упомянете, что сломали ноготь и что вам пришлось его обрезать. Не скажете, что попросили слугу принести воды для бритья, что разлили кофе на скатерть, что почистили шляпу, прежде чем ее надеть. Человек не способен рассказывать обо всем. Поэтому он производит отбор. В случае убийства люди отбирают то, что считают важным. Но очень часто заблуждаются!

— А как же узнать то, что нужно?

— Как я уже сказал, просто в ходе беседы. Надо разговаривать! Если обсуждать определенное событие, определенное лицо или определенный день снова и снова, то неизбежно возникают дополнительные детали.

— Какие же детали?

— Этого я, разумеется, не знаю, иначе мне не нужно было бы этим заниматься. Достаточно времени прошло после преступления, чтобы заурядные вещи вновь приобрели свое значение. Всем математическим законам противоречит то, что в трех этих преступлениях нет ни единого факта, ни единой фразы, которые имели бы прямое отношение к делу. Должно быть какое-то заурядное событие или заурядное замечание, которое послужит ключом! Само собой, это все равно что искать иголку в стоге сена, но в этом стоге сена есть иголка — не сомневаюсь!

Все это показалось мне в высшей степени туманным.

— Вы меня не понимаете? Значит, у простой служанки ум куда острее.

Пуаро протянул мне письмо. Оно было аккуратно написано косым ученическим почерком:

«Дорогой сэр!

Надеюсь, вы извините меня за то, что я взяла на себя смелость написать вам. Я много думала после того, как произошли эти ужасные убийства, похожие на убийство моей бедной тетушки. Выходит, что мы все вроде как попали в одну беду. В газете я видела фотографию этой девушки, я имею в виду ту девушку, которая приходится сестрой девушке, убитой в Бекс-хилле. Я взяла на себя смелость написать ей и сообщить, что я отправляюсь в Лондон, чтобы найти себе место, и еще я спрашиваю в письме, могу ли я приехать к ней или к ее матери, потому что ум хорошо, а два лучше, и я бы к ним на работу поступила, а жалованье большого мне не надо, но хорошо бы выяснить, кто этот ужасный негодяй, и, может быть, если бы мы рассказали, кто что знает, у нас бы что-нибудь вышло и что-нибудь стало бы понятно.

Эта девушка мне очень любезно ответила, что работает она в конторе, а живет в общежитии, и предложила, чтобы я написала вам, а еще она ответила, что думает она примерно так же, как я. И она написала, что беда у нас одна и что мы должны держаться вместе. И вот я пишу вам, сэр, что я отправляюсь в Лондон, и вот мой адрес.

Надеюсь, что не очень вас затрудняю, и остаюсь с уважением Мэри Дроуер».

— Мэри Дроуер, — кивнул Пуаро, — очень умная девушка.

Он взял другое письмо.

— Прочитайте.

Это была короткая записка от Франклина Сислея, в которой говорилось, что он собирается приехать в Лондон и, если Пуаро не возражает, заглянет к нему на следующий день.

— Не отчаивайтесь, mon ami, — сказал Пуаро. — Мы вот-вот перейдем к действию.

Глава 18 Пуаро произносит речь

Франклин Сислей явился на следующий день около 15 часов и сразу взял быка за рога.

— Мосье Пуаро, — сказал он. — Я не удовлетворен.

— Чем, мистер Сислей?

— Я не сомневаюсь, что Кроум очень дельный полицейский, но, честно говоря, он меня возмущает. Эти манеры всезнайки! Я поделился кое-какими мыслями с вашим другом, когда он был в Сирстоне, но я должен был уладить все дела покойного брата, и до сегодняшнего дня у меня не было времени. Моя идея заключается в том, мосье Пуаро, что под лежачий камень вода не течет.

— И Гастингс твердит то же самое!

— Надо смотреть вперед. Надо быть готовым к следующему убийству.

— Так вы думаете, что будет еще одно преступление?

— А вы?

— Несомненно.

— Но что ж, в таком случае нам надо организоваться.

— В чем конкретно заключается ваша идея?

— Я предлагаю, мосье Пуаро, создать специальную бригаду, состоящую из друзей и родственников убитых для работы под вашим руководством.

— Une bonne idee[150].

— Рад, что вам это по душе. Думаю, что вместе мы смогли бы чего-то добиться. Кроме того, когда придет следующее письмо от Эй-би-си, один из нас, оказавшись под рукой, мог бы, хотя это не столь уж вероятно, узнать кого-то, кто уже появлялся на месте преступления.

— Ваша идея мне понятна, и я ее одобряю, но вы должны помнить, мистер Сислей, что родственники и друзья других убитых принадлежат к иным слоям общества — они служат по найму, и хотя могли бы получить короткий отпуск…

Франклин Сислей перебил его:

— О том и речь. Я единственный человек, который может обеспечить это дело. Конечно, я не слишком богат, но мой брат после смерти оставил состояние, и оно должно перейти ко мне. Как я уже сказал, я предлагаю создать специальную бригаду, члены которой за свою работу будут получать плату, равную их жалованью, разумеется, плюс дополнительные расходы.

— Кто же войдет в эту бригаду?

— Я этим уже занимаюсь. Я списался с мисс Меган Барнард, и это, кстати, наша общая идея. Я предлагаю себя, мисс Барнард, мистера Дональда Фрейзера, жениха убитой девушки. Потом есть еще племянница женщины, убитой в Эндовере, — мисс Барнард знает ее адрес. Не думаю, что муж миссис Эшер будет нам полезен — я слышал, что он много пьет. Кроме того, я думаю, что старшие Барнарды, родители убитой девушки, слишком стары, чтобы активно участвовать в нашей работе.

— Еще кто-нибудь?

— Еще… э… мисс Грей.

Произнеся это имя, Сислей слегка покраснел.

— А, мисс Грей?

Никто в мире не мог лучше Пуаро вложить столько тонкой иронии в несколько слов. Франклин Сислей словно помолодел на тридцать пять лет и внезапно показался мне робким школьником.

— Да, мисс Грей. Видите ли, она работала у брата более двух лет. Она знает окрестности, местных жителей и вообще все на свете. Я же отсутствовал полтора года.

Пуаро пощадил Сислея и переменил тему:

— Вы были на Востоке? В Китае?

— Да. Я путешествовал с поручением от брата приобрести вещи для его коллекции.

— Должно быть, это было очень интересно. Eh bien, мистер Сислей, я очень высоко оцениваю вашу идею. Еще вчера я говорил Гастингсу, что необходимо rapprochement[151] заинтересованных лиц. Это нужно для того, чтобы сопоставить воспоминания, сравнить наблюдения, enfin[152], обговорить подробности — нужно говорить, говорить и еще раз говорить. Какая-нибудь невинная фраза может пролить свет на дело.

Спустя несколько дней «добровольная бригада» собралась в квартире Пуаро.

В то время как все сидели, послушно взирая на Пуаро, который восседал на своем месте, во главе стола, словно президент фирмы, я оглядывал присутствующих одного за другим, подтверждая или пересматривая впечатления, возникшие у меня прежде.

Все три девушки производили сильное впечатление: необыкновенно красивая, светловолосая Тора Грей, полная мрачной напряженности Меган Барнард, с лицом, неподвижностью напоминающим индианку, и Мэри Дроуер в аккуратном английском костюме, с хорошеньким, живым личиком. Двое мужчин — Франклин Сислей, крупный, загорелый и разговорчивый, и Дональд Фрейзер, спокойный и сдержанный, — составляли любопытный контраст друг с другом.

Пуаро, который, разумеется, не мог отказать себе в этом удовольствии, произнес краткую речь:

— Дамы и господа, вы знаете, зачем мы здесь собрались. Полиция делает все возможное, чтобы выследить преступника. Я тоже — на свой собственный лад. Но я думаю, что объединение тех, кто лично заинтересован в деле и кто, кроме того, можно сказать, лично знает жертв, может привести к результатам, которых не достичь при расследовании извне. Перед нами три убийства, жертвы — старая женщина, юная девушка, пожилой мужчина. Только одно объединяет этих троих — то, что их убил один и тот же человек. Это означает, что этот человек побывал в трех различных местах и что его заведомо видело множество людей. Нет необходимости говорить, что он сумасшедший, с сильно развитой манией. Нет сомнения и в том, что об этом нельзя догадаться по его облику и поведению. Этот человек — и хотя я называю его «он», помните, что это может быть и женщина, — наделен дьявольской хитростью сумасшедшего. Пока ему полностью удавалось заметать следы. Полиция располагает некоторыми туманными сведениями, но у нее нет информации, которая послужила бы отправной точкой. Между тем должны существовать не только туманные, но и надежные сведения. Возьмем конкретный вопрос: неужели убийца в полночь приехал в Бексхилл, выбрал на берегу подходящую девушку, чья фамилия начинается на «би»…

— Стоит ли в это вдаваться?

Это проговорил Дональд Фрейзер — казалось, какая-то внутренняя боль заставила его произнести эти слова.

— Мы должны вдаваться во все, мосье, — повернувшись к нему, сказал Пуаро. — Вы здесь не для того, чтобы щадить свои чувства и не вникать в детали, но для того, чтобы, если понадобится, пренебречь своими чувствами, дабы проникнуть в суть дела. Как я сказал, вовсе не случайность подбросила Эй-би-си жертву в лице Бетти Барнард. Он должен был выбрать ее предварительно, то есть с заранее обдуманным намерением. Это означает, что он заблаговременно должен был осмотреться на местности. Таким образом, он установил некоторые факты: оптимальное время для совершения убийства в Эндовере, mise en scene[153] в Бексхилле, привычки сэра Сирила Сислея в Сирстоне. Лично я отказываюсь верить, что нет никаких указаний, ни малейшего намека, который позволил бы установить личность Эй-би-си. Мое предположение заключается в том, что один из вас, а возможно, и вы все знаете нечто, но не знаете, что вы это знаете. Раньше или позже, благодаря тому, что вы объединились, что-то прояснится, что-то приобретет смысл, о котором и подумать нельзя было. Это дело — головоломка, у каждого из вас может оказаться деталь, которая на первый взгляд не имеет значения, но которая вместе с другими деталями может образовать определенную часть всей картины.

— Слова! — сказала Меган Барнард.

— Что? — с недоумением посмотрел на нее Пуаро.

— То, что вы говорите. Это просто слова. Это ничего не значит.

Она произнесла это с отчаянием, глубина которого, на мой взгляд, была для нее характерна.

— Слова, мадемуазель, — это лишь внешняя оболочка мыслей.

— Ну а я думаю, что во всем этом есть смысл, — сказала Мэри Дроуер. — Я правда так думаю, мисс. Часто бывает, что, когда о чем-то поговоришь, все становится яснее. Голова сама за вас работает, а вы и не знаете, как это происходит. Разговоры к чему-нибудь да приведут.

— Если действительно словом делу не поможешь, то мы стремимся к противоположному, — сказал Франклин Сислей.

— А вы что скажете, мистер Фрейзер?

— Не думаю, что ваше предложение применимо на практике, мосье Пуаро.

— А вы как считаете, Тора? — спросил Сислей.

— Я думаю, что есть смысл все подробно обсудить.

— Пусть тогда все припомнят, что предшествовало убийству, — предложил Пуаро. — Может быть, вы начнете, мистер Сислей?

— Хорошо. Утром того дня, когда был убит Сирил, я отправился в море на рыбную ловлю. Поймал восемь макрелей. Залив у нас чудесный. Пообедал я дома, кажется, ирландской похлебкой. Вздремнул в гамаке. Попил чаю. Написал несколько писем, но на почту опоздал и, чтобы их отправить, съездил в Пейнтон. Затем поужинал и — признаюсь без всякого стыда — перечитал книжку Несбит[154], которую любил в детстве. Потом раздался телефонный звонок…

— Достаточно. Теперь подумайте, мистер Сислей, повстречали ли вы кого-нибудь по дороге к морю?

— Разумеется, тьму народа.

— Можете вы что-нибудь о них припомнить?

— Черт возьми, нет.

— Вы уверены?

— Ну… давайте попробуем… я припоминаю одну толстуху… на ней было полосатое шелковое платье, я еще про себя удивился… с ней шло двое мальчишек… на берегу молодая пара швыряла камешки и дразнила своего фокстерьера… Ах да, еще какая-то блондинка там была… она визжала, когда входила в воду… забавно, что теперь все это вспоминается, словно проявляешь фотопленку.

— Вы прекрасный свидетель. Ну а позже? В саду… на почте…

— В саду садовник поливал клумбы. А по дороге на почту я чуть было не столкнулся с велосипедисткой — она, дуреха, ехала и перекликалась с подружкой. Вот, к сожалению, и все.

Пуаро повернулся к Торе Грей:

— Мисс Грей?

Тора Грей ответила своим ясным, четким голосом:

— С утра я помогала сэру Сирилу с перепиской, потом переговорила с экономкой. Днем, кажется, писала письма и занималась шитьем. Трудно теперь вспомнить. День был самый обычный. Спать я легла рано.

К моему удивлению, Пуаро не стал задавать дополнительных вопросов. Он сказал:

— Мисс Барнард, не можете ли вы припомнить, что происходило, когда вы в последний раз виделись с сестрой?

— Это было недели за две до ее гибели. Я приезжала на выходные. Погода стояла отличная. Мы отправились в бассейн в Гастингсе.

— О чем вы беседовали?

— Я просто с ней разговаривала, — сказала Меган.

— А о чем вы говорили? Что говорила она?

Девушка нахмурилась, напрягая память.

— Она жаловалась, что ей не хватает денег… говорила о шляпке и паре летних платьев, которые только что купила. Потом кое-что рассказывала о Доне… Еще сказала, что не любит Милли Хигли, которая с ней работает, а потом мы посмеялись над Меррион, хозяйкой кафе… Больше ничего не помню.

— Она не говорила — извините меня, мистер Фрейзер, — о каком-нибудь мужчине, с которым встречается?

— Мне не говорила, — сухо ответила Меган.

Пуаро повернулся к рыжеволосому молодому человеку с квадратной челюстью.

— Мистер Фрейзер, теперь я прошу вас обратиться к прошлому. Вы говорили, что в роковой вечер подошли к кафе, где работала убитая. Вы собирались подождать там, пока не выйдет Бетти Барнард. Можете ли вы вспомнить, кого вы видели, пока дожидались там?

— Мимо кафе проходило множество людей. Никого из них я не помню.

— Может быть, все-таки постараетесь припомнить? Как бы ни был занят мозг, глаза механически регистрируют происходящее — аккуратно, хотя и не вникая в суть.

Молодой человек угрюмо повторил:

— Я никого не помню.

Пуаро вздохнул и обратился к Мэри Дроуер:

— Вы, наверное, получали письма от тетушки?

— Конечно, сэр.

— Когда вы получили последнее письмо?

Мэри задумалась.

— За два дня до убийства, сэр.

— Что говорилось в письме?

— Она писала, что старый черт снова объявился и что она его выставила — уж извините, если не так сказала, сэр, — и что она ждет меня в среду — это мой выходной, сэр, — и что мы пойдем в кино. В ту среду был день моего рожденья, сэр.

Из-за чего-то — может быть, из-за несостоявшегося праздника — на глазах у Мэри показались слезы. Она проглотила комок. Потом извинилась:

— Не сердитесь, сэр. Я понимаю: плакать глупо, и толку от этого не будет. Я просто вспомнила, как мы обе — она и я — хотели отпраздновать этот день вместе. Вот и расстроилась, сэр.

— Я прекрасно вас понимаю, — сказал Франклин Сислей. — Человек всегда огорчается именно из-за мелочей, особенно таких, как подарок или праздник, из-за вещей веселых и естественных. Помнится, видел я однажды, как женщина попала под машину. Она только что купила новые туфли. И вот она лежит, а рядом с ней лопнувшая коробка, из которой выглядывают нелепые туфельки на высоких каблучках, такие трогательные, что смотреть стало больно.

Меган с неожиданной сердечностью заговорила:

— Как это верно… как верно! То же произошло, когда Бетти умерла. Мама купила ей чулки в подарок… купила в самый день убийства. Бедная мамочка, она была совершенно разбита. Сидела и плакала над этими чулками. И все повторяла: «Я купила их для Бетти… я купила их для Бетти… а она на них даже полюбоваться не успела».

Голос Меган дрогнул. Она наклонилась вперед и взглянула в глаза Франклину Сислею — между ними неожиданно возникло понимание, их сплотило несчастье.

— Я понимаю вас, — сказал он, — понимаю. Такое хочется забыть и никогда не вспоминать.

Дональд Фрейзер беспокойно заерзал.

Тора Грей перевела разговор.

— Наверное, надо составить план на будущее, — заметила она.

— Бесспорно, — подтвердил Франклин Сислей в своей обычной манере. — Думаю, что, когда пробьет час и придет четвертое письмо, нам надо будет объединить наши силы. До этого, я думаю, каждый может действовать на свой страх и риск. Не знаю, какие именно вопросы, по мнению мосье Пуаро, заслуживают расследования.

— У меня есть кое-какие предложения, — сказал Пуаро.

— Отлично. Я все запишу. — Франклин Сислей достал записную книжку. — Вперед, мосье Пуаро. Пункт первый…

— Я не исключаю, что официантка Милли Хигли может знать кое-что полезное.

— Пункт первый — Милли Хигли, — записал Франклин Сислей.

— Я предлагаю применить две тактики. Вы, мисс Барнард, могли бы применить тактику наступательную.

— По-вашему, это соответствует моему духу? — недовольно спросила Меган.

— Разыграйте ссору с этой девушкой… скажите, что она, по-вашему, всегда не любила вашу сестру и что ваша сестра вам все о ней рассказала. Если я не ошибаюсь, это повлечет за собой целый поток обвинений с ее стороны. Она уж вам скажет, какого она мнения о вашей сестре! При этом могут всплыть полезные факты.

— А вторая тактика?

— Я просил бы, мистер Фрейзер, чтобы вы обнаружили интерес к мисс Хигли.

— Это необходимо?

— Нет, но это возможный путь расследования.

— Можно, я за это возьмусь? — спросил Франклин. — У меня… э… богатый опыт, мосье Пуаро. Посмотрим, что я сумею вытянуть из этой девицы.

— У вас есть другие заботы, — довольно резко заметила Тора Грей, — и вовсе не в этом кафе.

Франклин переменился в лице.

— Да, — сказал он. — У меня есть и другие заботы.

— Tout de même[155] не думаю, что вам есть что делать там в настоящее время, — заметил Пуаро. — Вот мадемуазель Грей куда лучше справится…

Тора Грей перебила его:

— Видите ли, мосье Пуаро, я навсегда покинула Девон.

— Вот как? Я этого не знал.

— Мисс Грей была так любезна, что задержалась, чтобы помочь мне разобраться в делах, — пояснил Франклин. — Но, разумеется, она предпочитает работать в Лондоне.

Пуаро зорко взглянул на них обоих.

— Как здоровье леди Сислей? — спросил он.

Я любовался нежным румянцем на щеках Торы Грей и поэтому чуть было не прослушал ответ Сислея.

— Плохо. Кстати, мосье Пуаро, не могли бы вы проездом побывать в Девоне и нанести ей визит? Перед моим отъездом она выражала желание повидать вас. Конечно, случается так, что она никого не принимает день, а то и два, но если бы вы все же заехали… за мой счет, разумеется…

— Конечно, мистер Сислей. Давайте договоримся на послезавтра.

— Хорошо. Я предупрежу сиделку, и она соответствующим образом спланирует инъекции.

— Что до вас, дитя мое, — сказал Пуаро, обращаясь к Мэри, — вы, я думаю, могли бы славно потрудиться в Эндовере. Займитесь детьми!

— Детьми?

— Ну да. Дети неохотно разговаривают с посторонними. Но вас хорошо знают на улице, где жила ваша тетушка. Поблизости от ее дома играло много детишек. Они могли заметить, кто входил в лавку или выходил из нее.

— А что будем делать мы с мисс Грей? — спросил Сислей. — В том случае, если я не еду в Бексхилл.

— Мосье Пуаро, — сказала Тора Грей, — а какой штемпель стоял на третьем письме?

— Штемпель Патни[156], мадемуазель.

Тора Грей задумчиво сказала:

— Юго-Запад, пятнадцать, Патни. Так?

— К моему удивлению, газеты воспроизвели этот штемпель правильно.

— Это указывает на то, что Эй-би-си живет в Лондоне.

— На первый взгляд, да.

— Хорошо бы его выманить, — сказал Сислей. — Мосье Пуаро, как бы вы посмотрели, если бы я поместил объявление в газете? К примеру: «Вниманию Эй-би-си. Срочно. Э. П. вышел на ваш след. Сто фунтов за молчание. Икс». Конечно, не так грубо, но нечто в этом роде. Мы бы его раззадорили.

— Да, это возможно.

— Он бы попробовал прикончить меня.

— По-моему, это глупо и опасно, — отрезала Тора Грей.

— Так как же, мосье Пуаро?

— Повредить это не может. Сам я думаю, что Эй-би-си слишком хитер, чтобы на это отреагировать. — Пуаро улыбнулся. — Я чувствую, мистер Сислей, что вы — прошу вас, не обижайтесь — в душе еще мальчик.

Франклин Сислей слегка смутился.

— Итак, — сказал он, поглядывая в записную книжку, — за дело. Пункт первый — мисс Барнард и Милли Хигли. Пункт второй — мистер Фрейзер и мисс Хигли. Пункт третий — дети в Эндовере. Пункт четвертый — объявление в газете. Не Бог весть что, но, пока мы находимся в ожидании, и это неплохо.

Он встал, и через несколько минут все разошлись.

Глава 19 Блондинка-шведка

Мурлыкая под нос песенку, Пуаро вернулся на свое место.

— Жаль, что она так умна, — пробормотал он.

— Кто?

— Меган Барнард. Мадемуазель Барнард. «Слова», — бросила она мне в ответ. Она сразу понимает, что то, о чем я говорю, не имеет ни малейшего смысла. Все остальные попались на крючок.

— А мне показалось, что все прозвучало очень правдоподобно.

— Правдоподобно? Пожалуй. Это и бросилось ей в глаза.

— Так вы, значит, говорили не всерьез?

— Все, что я говорил, можно было бы сжать в одну фразу. Вместо этого я без конца повторялся, и только мадемуазель Меган это заметила.

— Но зачем это вам было нужно?

— Затем, чтобы дело не стояло на месте! Чтобы всем казалось, что работы невпроворот! Чтобы начались разговоры!

— Так вы не считаете, что намеченные шаги дадут результат?

Пуаро усмехнулся:

— Не дойдя до конца трагедии, мы начинаем разыгрывать комедию. Не так ли?

— Что вы хотите этим сказать?

— Человеческая драма, Гастингс! Поразмыслите немного. Вот перед нами три группы людей, объединенных общей трагедией. Немедленно начинается вторая драма — и совершенно иная… Вы помните мое первое дело в Англии? О, сколько воды с тех пор утекло! Я соединил двух любящих людей простым приемом — сделав так, что одного из них арестовали по обвинению в убийстве. Ничто другое не помогло бы! Приходит смерть, а мы продолжаем жить, Гастингс… Я давно заметил, что смерть — великая сводница.

— Право, Пуаро, — возмущенно воскликнул я, — я уверен, что никто из этих людей ни о чем ином не думал, кроме как…

— Ну, дорогой мой друг, а сами вы?

— Я?

— Да, вы! Когда они удалились, вы вошли в комнату, напевая какой-то мотивчик.

— Это еще не значит, что я равнодушен к их горю.

— Разумеется, но по тому, что вы напевали, я узнал, о чем вы думаете.

— Вот как?

— Да. Пение вообще очень опасно. Напевая, вы приоткрываете свое подсознание. А вы напевали песенку времен мировой войны. Comme çа.[157] — И Пуаро запел чудовищным фальцетом:

Я иногда люблю брюнетку, А иногда — блондинку-шведку, Когда мы от любви сгораем, То Швецию считаем раем.

Яснее не скажешь! Mais je crois que la blonde l'emporte sur la brunette![158]

— Перестаньте же, Пуаро! — воскликнул я, немного покраснев.

— C'est tout naturel![159] Вы заметили, какая симпатия внезапно возникла между Франклином Сислеем и мадемуазель Меган? Как он наклонился к ней, как взглянул на нее? А заметили ли вы, какое раздражение это вызвало у мадемуазель Торы Грей? Что касается мистера Дональда Фрейзера, он…

— Пуаро, — вставил я, — у вас романтический склад ума, и это неизлечимо.

— Вот уж нет. Это вы романтик, Гастингс.

Я хотел было горячо возразить, но тут дверь отворилась.

К моему удивлению, в комнату вошла Тора Грей.

— Простите за вторжение, — сдержанно произнесла она, — но я кое о чем хотела бы рассказать вам, мосье Пуаро.

— Конечно, мадемуазель. Садитесь, прошу вас.

Она села и минуту молчала, словно не зная, с чего начать.

— Дело вот в чем, мосье Пуаро. Мистер Сислей со свойственной ему доброжелательностью только что дал вам понять, что я оставила Кумсайд по собственному желанию. Он добрый и вежливый человек. Но дело обстоит иначе. Я была готова оставаться там и впредь — дел, связанных с коллекциями, более чем достаточно. Однако леди Сислей пожелала, чтобы я уехала! Я могу ее понять. Она тяжело больна, а от лекарств, которые ей дают, сознание ее несколько помутнено. Поэтому она подозрительна и находится в плену собственного воображения. По непонятным причинам она невзлюбила меня и настояла на том, чтобы я покинула дом.

Я не мог не восхищаться смелостью девушки. Она не пыталась, в отличие от большинства, приукрасить факты и с великолепной отвагой вскрыла самую суть дела. Мое сердце исполнилось восторга и сочувствия.

— По-моему, то, что вы пришли сюда и рассказали все, достойно восхищения, — сказал я.

— Всегда лучше говорить правду, — ответила она с легкой улыбкой. — Я не хочу прятаться за спиной рыцарственного мистера Сислея. А он настоящий рыцарь.

Это было сказано с большой теплотой. Тора Грей явно относилась к Франклину Сислею с глубоким почтением.

— Вы повели себя очень честно, мадемуазель, — сказал Эркюль Пуаро.

— Для меня это было большим ударом, — печально кивнула Тора. — Я и не подозревала о таком отношении леди Сислей. Напротив, я была уверена, что она хорошо ко мне относится. Век живи — век учись, — поджав губы, добавила она.

Тора встала.

— Вот и все, что я хотела сказать. До свидания.

Я проводил ее вниз.

— По-моему, она поступила благородно, — сказал я, вернувшись в комнату. — Ею руководило бесстрашие.

— И расчет.

— Какой расчет?

— Она умеет смотреть вперед.

Я недоуменно посмотрел на Пуаро.

— Она прелестная девушка, — сказал я.

— И носит прелестные туалеты. Ее платье из егере marocain[160] и горжетка из серебристой лисы dernier cri[161].

— Какой вы барахольщик, Пуаро! Я никогда не обращаю внимания на одежду.

— Тогда вступите в общество нудистов[162].

Я хотел было вспылить, но Пуаро внезапно перевел разговор:

— Знаете, Гастингс, я не могу избавиться от ощущения, что сегодня, во время общей беседы, уже было сказано нечто важное. Странно, но я никак не вспомню, что именно. Осталось лишь мимолетное впечатление. Мне кажется, что нечто подобное я уже слышал или видел…

— В Сирстоне?

— Нет, не в Сирстоне… Раньше… Ну да не важно, рано или поздно вспомню…

Пуаро взглянул на меня и — быть может, потому, что я слушал его не слишком внимательно, — со смехом замурлыкал все ту же песенку.

— Когда мы от любви сгораем, то Швецию, и ту считаем раем…

— Пуаро! — воскликнул я. — Идите вы к черту!

Глава 20 Леди Сислей

Когда мы вновь приехали в Кумсайд, там царила атмосфера глубокой и прочно укоренившейся меланхолии. Возможно, это отчасти объяснялось погодой — в тот сырой сентябрьский день в воздухе пахло осенью; отчасти же дело было, видимо, в том, что дом производил впечатление нежилого. Комнаты на первом этаже были заперты, ставни закрыты, а в маленькой комнатке, куда нас провели, было душно и сыро.

К нам вышла деловитая сиделка в платье с накрахмаленными манжетами.

— Мосье Пуаро? — отрывисто спросила она. — Моя фамилия Кепстик. Я получила письмо от мистера Сислея, сообщившего о вашем приезде.

Пуаро осведомился о здоровье леди Сислей.

— Учитывая все обстоятельства, она чувствует себя не так уж плохо.

Под «всеми обстоятельствами», я полагаю, подразумевалось, что леди Сислей обречена.

— Надеяться на значительное улучшение, конечно, не приходится, но новое лечение немного облегчило ее состояние. Доктор Логан доволен ее самочувствием.

— Но, кажется, надежды на выздоровление нет?

— О, я так бы не сказала! — ответила сиделка Кепстик, несколько смущенная такой откровенностью.

— Вероятно, смерть мужа потрясла леди Сислей?

— Ну, мосье Пуаро, поймите меня правильно, здоровому человеку, находящемуся в трезвом уме и памяти, вынести это было бы куда тяжелее! Состояние леди Сислей таково, что она воспринимает все как сквозь дымку.

— Простите за назойливость, но ведь они с мужем были глубоко привязаны друг к другу?

— Да, они были счастливой парой. Сэр Сирил, бедняга, так убивался из-за жены! Сами понимаете, врачу в такой ситуации особенно нелегко. Врач пустых надежд не питает. Увы, вначале он постоянно тревожился за жену.

— Вначале? Но не впоследствии?

— Люди ко всему привыкают. К тому же у сэра Сирила была его коллекция. Такое увлечение — спасение для человека. Время от времени он ездил на аукционы и, кроме того, вместе с мисс Грей занимался каталогизацией и перестановкой экспонатов по новой системе.

— Ах да, мисс Грей. Она ведь уехала отсюда?

— Да, к сожалению… но богатым дамам что только не взбредет в голову, особенно когда они болеют. А спорить с ними бесполезно. Лучше покориться. Мисс Грей поступила разумно.

— Леди Сислей всегда ее недолюбливала?

— Да… Вернее, это неподходящее слово. Думаю даже, что вначале мисс Грей ей нравилась. Но, впрочем, зачем вам эти сплетни. Моя пациентка, наверное, уже беспокоится, почему мы не идем.

Сиделка провела нас в одну из комнат на втором этаже. Прежде здесь была спальня, теперь же ее превратили в роскошную гостиную.

Леди Сислей сидела в большом кресле у окна. Мне бросились в глаза ее болезненная худоба и посеревшее, изможденное от сильной боли лицо. Ее сонный взгляд был устремлен куда-то вдаль, зрачки сужены до размера булавочных головок.

— Вот мистер Пуаро, которого вы хотели повидать, — громко и бодро произнесла сиделка.

— Ах да, мосье Пуаро, — неопределенно проговорила леди Сислей.

Она протянула ему руку.

— Это мой друг, капитан Гастингс, леди Сислей.

— Здравствуйте! Я рада вам обоим.

Она сделала неопределенный приглашающий жест, и мы сели. Наступило молчание. Леди Сислей словно бы погрузилась в дремоту.

Наконец, сделав над собой усилие, она приоткрыла глаза.

— Вы ведь насчет Сирила? Насчет его смерти? Ах да…

Она вздохнула и покачала головой, по-прежнему словно в полусне.

— Мы и не думали, что может так получиться… Я была уверена, что уйду первой… — Минуту-другую она молчала. — Сирил был так силен — для своих лет. Он никогда не болел. Ему скоро исполнилось бы шестьдесят, а выглядел он как пятидесятилетний… Да, он был очень крепок…

Она снова погрузилась в дремоту. Пуаро, которому было хорошо известно действие некоторых лекарств, от которых пациент теряет ощущение времени, молчал.

Внезапно леди Сислей сказала:

— Да… я рада вас видеть. Я просила Франклина, и он обещал вам передать. Надеюсь, Франклин не станет глупить… он так легко загорается, хотя и поездил по белу свету. Все мужчины такие… Они остаются мальчишками. А Франклин в особенности.

— Он человек импульсивный, — заметил Пуаро.

— Ну да, ну да… Рыцарственная натура. Мужчины так глупы — на свой лад. Даже Сирил… — Ее голос оборвался.

В горячечном нетерпении она помотала головой.

— Все как в тумане… Плоть — такое бремя, мосье Пуаро, особенно когда плоть берет над тобой верх. Ни о чем больше не можешь думать — ждешь только, прекратится боль или нет.

— Я понимаю, леди Сислей. Это одна из трагедий человеческой жизни.

— Я так глупею от боли. Не помню даже, что я хотела вам сказать.

— Что-то связанное со смертью вашего мужа?

— Со смертью Сирила? Может быть… Он, бедняга, сумасшедший — я имею в виду убийцу. Все дело в теперешней суете и скоростях — люди не могут этого выдержать. Я всегда жалела сумасшедших — какая у них, наверное, путаница в головах. А потом, сидеть взаперти — ведь это ужасно. Но что же поделаешь? Если они убивают людей… — Она снова дернула головой от боли. — Вы еще его не поймали? — спросила она.

— Пока нет.

— Должно быть, в тот день он крутился вокруг дома.

— Вокруг дома было полно посторонних, леди Сислей. Сейчас ведь время отпусков.

— Ах да — я забыла… Но курортники проводят время у моря и к дому не подходят.

— В тот день здесь не было посторонних.

— Кто это вам сказал? — спросила леди Сислей с неожиданной энергией.

Пуаро смешался.

— Слуги, — ответил он. — И мисс Грей.

Леди Сислей твердо произнесла:

— Эта девушка лжет!

Я вздрогнул. Пуаро бросил на меня взгляд.

Леди Сислей снова заговорила, притом с большой горячностью:

— Я ее не любила. Никогда ее не любила. Сирил ею восхищался. Все твердил, что она сирота и что она одна-одинешенька. Чем же плохо быть сиротой? Иногда это только к лучшему. Вот если у вас отец-бездельник да мать-пьянчужка — тогда есть на что жаловаться. Еще он говорил, что она отважная и прилежная девушка. Работала-то она хорошо. Но при чем тут какая-то отвага!

— Ну-ну, не будем волноваться, милочка, — вмешалась сиделка. — Нам нельзя утомляться.

— Я ее мигом выставила! Франклин имел наглость заявить, что эта девушка послужит мне утешением. Хорошенькое утешение! Чем скорее она уберется, тем лучше, — так я ему ответила! Франклин — болван! Я не хотела, чтобы он с ней путался. Он мальчишка! Глупый мальчишка! «Я ей выплачу жалованье за три месяца, если тебе так хочется, — сказала я ему. — Но пусть убирается. Чтобы сегодня же оставила мой дом». Одна польза от болезни — мужчины с тобой не спорят. Он сделал все, как я сказала, и она уехала. Небось строила из себя мученицу — со всей своей отвагой!

— Успокойтесь же, милочка. Вам вредно волноваться.

Леди Сислей отмахнулась от сиделки.

— Вы тоже в ней души не чаяли, как и все прочие.

— О, леди Сислей, не говорите так! Я просто считала, что мисс Грей очень славная — такая романтическая девушка, прямо как в книжках.

— Нет у меня на вас терпения, — слабым голосом произнесла леди Сислей.

— Но теперь-то мисс Грей уехала, милочка. Уехала насовсем.

Леди Сислей в ответ только нетерпеливо тряхнула головой.

Пуаро спросил:

— Почему вы сказали, что мисс Грей лжет?

— Потому что она лжет. Она ведь сказала вам, что к дому не подходили посторонние?

— Да.

— Ну так вот, я собственными глазами видела, когда сидела вот здесь у окна, как она на крыльце разговаривала с каким-то мужчиной.

— Когда это было?

— Утром того дня, когда умер Сирил, около одиннадцати.

— На кого был похож этот мужчина?

— Мужчина как мужчина. Ничего особенного.

— Он выглядел как джентльмен? Или как коммивояжер?

— Нет, на коммивояжера он был не похож. Невзрачный человечек. Не помню.

Внезапно ее лицо исказилось судорогой боли.

— Прошу вас… уходите… я устала… Сиделка!

Мы сразу выполнили ее просьбу и удалились.

— Странная история, — сказал я Пуаро по пути в Лондон, — насчет мисс Грей и какого-то незнакомца.

— Вот видите, Гастингс! Я же говорил вам: что-то обязательно обнаружится.

— Зачем же мисс Грей солгала и сказала, что никого не видела?

— Я знаю не меньше семи разных причин — одна из них элементарна.

— Это упрек? — спросил я.

— Нет, я призываю вас поразмышлять. Но стоит ли нам мучиться? Проще всего спросить саму мисс Грей.

— А если она снова солжет?

— Это было бы любопытно и отнюдь не случайно.

— Чудовищно даже на миг подумать, что такая девушка может оказаться в союзе с маньяком.

— Вот именно. Поэтому я так и не думаю.

Несколько минут я размышлял.

— Такой хорошенькой девушке нелегко приходится, — сказал я в конце концов со вздохом.

— Du tout![163] Как вам такое в голову пришло?

— Но я прав! — продолжал я настаивать. — Все против нее только потому, что она хорошенькая.

— Вы говорите betises[164], мой друг. Кто это против нее в Кумсайде? Сэр Сирил? Франклин? Сиделка Кепстик?

— А как на нее набросилась леди Сислей?

— Mon ami, вас переполняет милосердие по отношению к красивым девушкам. А вот я испытываю сострадание к пожилым больным женщинам. Очень возможно, что права именно леди Сислей, а ее муж, мистер Франклин Сислей и сиделка слепы, как кроты. А с ними вместе и капитан Гастингс.

— Вы невзлюбили Тору Грей, Пуаро.

— Люблю я, когда вы седлаете свою романтическую лошадку, Гастингс. Вы неизменно верный рыцарь, готовый прийти на помощь даме, попавшей в беду, — если, bien entendu[165], это красивая дама.

— Какая нелепость, Пуаро! — сказал я и рассмеялся.

— Нельзя же быть вечно мрачным! Все больше увлекают меня движения человеческих душ, рожденные этой трагедией. Перед нами три семейные драмы. Во-первых, Эндовер — трагическая жизнь миссис Эшер, ее мучения, вымогательства ее мужа-немца, преданность ее племянницы. Этого одного хватило бы на роман. Затем — Бексхилл. Счастливые, безмятежные родители, две дочери, столь непохожие друг на друга, — хорошенькая ветреная дурочка и внутренне напряженная, волевая Меган с ее ясным умом и безжалостным стремлением к правде. И еще одна фигура — сдержанный молодой шотландец, боготворящий и безумно ревнующий убитую. Наконец, Сирстон — умирающая жена и муж, поглощенный своей коллекцией, муж, все нежнее относящийся к красивой девушке, которая так ему помогает и так сочувствует, а кроме них еще и младший брат, энергичный, обаятельный, привлекательный, фигура с романтическим отблеском долгих странствий. Поймите, Гастингс, что, если бы события развивались обычным порядком, эти три драмы не имели бы друг с другом ничего общего! Каждая из них развивалась бы, не оказывая влияния на другие. Жизнь изменчива и многообразна, Гастингс! Я не перестаю этому удивляться.

— Вот и Паддингтон, — сказал я в ответ.

Я чувствовал, что развязка близится.

Когда мы приехали домой к Пуаро, нам сообщили, что моего друга кто-то дожидается.

Я ожидал увидеть Франклина или, может быть, Джеппа, но, к моему изумлению, посетил нас не кто иной, как Дональд Фрейзер.

Он был очень смущен и еще неразговорчивее обычного.

Пуаро не стал выяснять у него причины визита и вместо этого предложил ему перекусить и выпить вина.

В ожидании вина и сандвичей Пуаро взял беседу в свои руки и пустился рассказывать о нашей поездке и о доброте больной леди Сислей.

Только когда мы поели и выпили вина, он повернул беседу в новое русло.

— Вы приехали из Бексхилла, мистер Фрейзер?

— Да.

— Как подвигаются дела с Милли Хигли?

— С Милли Хигли? — недоуменно повторил Фрейзер. — А, вы про эту девушку! Нет, я пока ничего не предпринимал. Я…

Он замолчал, нервно сжимая ладони.

— Я не знаю, зачем приехал к вам, — выпалил он.

— Зато я знаю, — сказал Пуаро.

— Откуда? Почему?

— Вы приехали потому, что есть у вас что-то, что необходимо кому-нибудь поведать. Вы поступили правильно. Я подходящий слушатель. Говорите же!

Уверенный вид Пуаро сделал свое дело. Фрейзер посмотрел на него со странным выражением признательности и покорности.

— Вы так считаете?

— Parbleu![166] Я в этом уверен.

— Мосье Пуаро, вы знаете что-нибудь о сновидениях?

Такого вопроса я никак не ожидал.

Пуаро, однако, ничуть не удивился.

— Знаю, — ответил он. — Вам приснилось…

— Ну да. Наверно, по-вашему, совсем неудивительно, что мне приснилось… это. Но это был необычный сон.

— Необычный?

— Сэр, этот сон снится мне три дня подряд… Мне кажется, что я схожу с ума.

— Расскажите же.

Лицо Фрейзера было мертвенно-бледным. Глаза его выходили из орбит. В сущности, он и производил впечатление сумасшедшего.

— Сон каждый раз один и тот же. Мне снится, что я на берегу. Я ищу Бетти. Она потерялась… просто потерялась, понимаете? Я должен ее найти. Я должен отдать ей ее пояс. Пояс у меня в руках. И вот…

— Дальше!

— Сон меняется… Я больше ее не ищу. Она передо мной — сидит на берегу. Она не видит, как я подхожу к ней… И я… нет, не могу!

— Продолжайте.

Голос Пуаро звучал твердо и властно.

— Я подхожу к ней сзади… она не слышит моих шагов… Я набрасываю пояс на ее шею и затягиваю… затягиваю…

В его голосе звучала невыносимая боль… Я схватился за подлокотники кресла… Казалось, все это происходит у меня на глазах.

— Она задыхается… умирает… Я задушил ее, и вот голова ее откидывается назад, и я вижу лицо… лицо Меган, а не Бетти!

Фрейзер, бледный и дрожащий, откинулся в кресле. Пуаро налил вина в бокал и протянул ему.

— Что же это означает, мосье Пуаро? Почему мне снится этот сон? Снится каждую ночь!

— Выпейте вина, — сказал Пуаро.

Молодой человек повиновался, а затем спросил уже спокойнее:

— Что это означает? Может быть, это я убил ее?

Не знаю, что ответил Пуаро, ибо в эту минуту я услышал стук почтальона и механически покинул комнату.

Письмо, вынутое мною из почтового ящика, заставило меня полностью утратить интерес к невероятному рассказу Дональда Фрейзера.

Бегом я вернулся в гостиную.

— Пуаро! — воскликнул я. — Пришло четвертое письмо.

Мой друг вскочил с места, выхватил у меня конверт и вскрыл его своим ножом для разрезания бумаг. Он развернул письмо и положил его на стол.

Втроем мы склонились над письмом.

«Все еще нет результатов? Фи! Чем же заняты вы вместе с полицией? Вот так потеха! Какое мы теперь выберем местечко?

Бедняжка Пуаро, мне вас жаль.

Если и теперь не получится, не унывайте, старайтесь.

Наш путь далек.

„Путь далек до Типперери?“ Ну да, до этой буквы еще далеко.

Следующий малюсенький инцидент произойдет в Донкастере 11 сентября.

Привет! Эй-би-си».

Глава 21 Описание убийцы

Думаю, что именно в этот момент то, что Пуаро назвал человеческим фактором, снова стало отходить на задний план. Казалось, разум, будучи не в силах выносить непрекращающийся ужас, временно отключился от обычных человеческих интересов.

Все мы сознавали, что не в силах что-либо сделать до прихода четвертого письма, в котором будет указано место убийства на следующую букву. В этой атмосфере ожидания напряжение несколько ослабело.

Но теперь, когда отпечатанные на плотной белой бумаге слова вновь издевались над нами, охота снова началась.

Из Скотленд-Ярда приехал инспектор Кроум, а вслед за ним — Франклин Сислей и Меган Барнард. Как объяснила девушка, она прибыла сюда вместе с Сислеем из Бексхилла.

— Я кое о чем хотела расспросить мистера Сислея.

Меган, казалось, особенно настойчиво стремилась объяснить, как получилось, что они приехали вместе. Я обратил на это внимание, но не стал придавать большого значения этому обстоятельству.

Естественно, письмо отвлекло мое внимание от всего остального.

Как мне показалось, Кроум был не слишком рад встретиться с другими участниками драмы. Его поведение сразу стало официальным и сдержанным.

— Я возьму письмо с собой, мосье Пуаро. Если вам нужна копия…

— Нет, в этом нет необходимости.

— Каковы ваши планы, инспектор? — спросил Сислей.

— У меня обширные планы, мистер Сислей.

— На этот раз мы его схватим, — сказал Сислей. — Хочу сообщить вам, инспектор, что мы создали из заинтересованных лиц добровольную бригаду для участия в деле.

Инспектор Кроум отреагировал в своем обычном стиле:

— Вот как?

— Вы, кажется, невысокого мнения о сыщиках-любителях, инспектор?

— Ваши ресурсы куда более ограниченны, чем наши, мистер Сислей.

— Мы подходим к делу с другой стороны — личной, а это уже кое-что.

— Вот как?

— Думаю, что вам придется нелегко, инспектор.

Боюсь, старина Эй-би-си опять вас обведет вокруг пальца.

Как я заметил, Кроума нетрудно было спровоцировать на откровенность.

— Не думаю, что на этот раз наши приготовления вызовут критику общественности, — сказал инспектор. — Этот болван предупредил нас загодя: одиннадцатое ведь будущая среда. Это оставляет нам достаточно времени для кампании в прессе. Донкастерцы будут серьезно предупреждены. Все, чьи фамилии начинаются на «д», будут настороже, а это очень важно. Кроме того, мы значительно увеличим число полицейских. На это уже дано согласие всех главных констеблей Англии. Весь Донкастер — полиция и жители — бросится на поиски, и, по всей вероятности, мы изловим убийцу.

Сислей спокойно заметил:

— Чувствую, что вы далеки от спорта, инспектор.

Кроум удивленно воззрился на него:

— О чем это вы, мистер Сислей?

— Боже, да разве вы не понимаете, что в следующую среду в Донкастере состоятся скачки на приз Сент-Леджер?[167]

У инспектора отвисла челюсть. При всем желании он не был способен произнести свое излюбленное «вот как?». Вместо этого он пробормотал:

— Вы правы. Да, все оказывается не так просто…

— Даже если Эй-би-си и сумасшедший, то не дурак.

Минуту-другую все молчали, обдумывая положение.

Толпа на ипподроме… Темпераментные английские болельщики… бесконечные осложнения…

Пуаро проговорил:

— C'est ingenieux! Tout de meme c'est bien imagine,ca![168]

— Уверен, — сказал Сислей, — что убийство произойдет на ипподроме. Может быть, в тот самый момент, когда будет разыгрываться приз Сент-Леджер.

На мгновенье, увлеченный спортивными страстями, Сислей повеселел.

Инспектор Кроум встал и взял письмо.

— Это серьезное осложнение, — признал он. — Весьма неудачно.

Инспектор вышел. Из прихожей послышались голоса. Через минуту в гостиную вошла Тора Грей.

Она озабоченно сказала:

— По словам инспектора, пришло еще одно письмо. Где теперь ждать беды?

За окном лил дождь. На Торе Грей был черный костюм с меховой опушкой. На ее золотистой головке сидела черная шляпка.

Тора обращалась к Франклину Сислею. Она подошла к нему и, положив руку на его рукав, ждала ответа.

— Преступник избрал Донкастер. В день скачек.

Мы начали обсуждать положение. Само собой разумеется, все мы собирались в Донкастер, но скачки, бесспорно, могли помешать планам, намеченным раньше.

Мною овладело чувство безнадежности. В конце концов, что могут сделать всего лишь шестеро, как бы ни были они заинтересованы в исходе дела! В Донкастере будет полно полицейских — они будут настороже, они обрыщут все подозрительные места. Чем могут помочь еще шестеро добровольцев?

Как бы в ответ на мои размышления к нам обратился Пуаро, не то в манере школьного учителя, не то проповедника.

— Mes enfants[169],— сказал он. — Нам не следует рассеивать силы. К этому делу надлежит подойти методически, наведя порядок в мыслях. Нам нужно всмотреться в истину, а не глазеть по сторонам. Каждый из нас должен спросить себя: что я знаю об убийце? Так мы создадим, словно из мозаики, портрет человека, которого будем искать.

— Мы о нем ничего не знаем, — беспомощно вздохнула Тора Грей.

— О нет, мадемуазель! Вы не правы. Каждый из нас что-то о нем знает. Если бы только мы знали, что именно мы знаем! Я уверен, что знание у нас в руках — надо только суметь извлечь его.

Сислей покачал головой:

— Мы ничего не знаем: стар он или молод, блондин он или брюнет! Никто из нас никогда его не видел и не разговаривал с ним. Мы уже столько раз обсуждали все, что нам известно.

— Нет, не все! Например, мисс Грей сказала нам, что не встречала никаких посторонних в день убийства сэра Сирила Сислея.

Тора Грей кивнула:

— Совершенно верно.

— Разве? А вот леди Сислей сообщила нам, мадемуазель, что из своего окна видела, как вы разговаривали на крыльце с каким-то мужчиной.

— Она видела, как я разговариваю с кем-то посторонним? — искренне изумилась девушка. О ее искренности конечно же свидетельствовала чистота и невинность ее взгляда.

Тора покачала головой:

— Леди Сислей, должно быть, ошиблась. Я не… Ах!

Это восклицание вырвалось у нее совершенно неожиданно. Алый румянец залил ее щеки.

— Вспомнила! Какая я глупая! Совсем позабыла. Но ведь это мелочь! Это был просто торговец чулками, знаете, из бывших фронтовиков. Они всегда такие назойливые. Мне пришлось от него отделаться. Я проходила через холл, когда он подошел к крыльцу. Вместо того чтобы позвонить, он заговорил со мной через дверь, но оказался он совершенно безвредным субъектом. Наверное, поэтому я о нем и не вспомнила.

Схватившись за голову, Пуаро начал раскачиваться всем телом. Он что-то бормотал с такой одержимостью, что все замолчали и уставились на него.

— Чулки… — бормотал Пуаро. — Чулки… чулки… чулки… са vient…[170] чулки… чулки… вот он, мотив… да… три месяца назад… и в тот раз… и теперь. Bon Dieu![171]Наконец-то!

Он перестал раскачиваться и бросил на меня торжествующий взгляд.

— Вспомнили, Гастингс? Эндовер. Табачная лавка. Мы поднимаемся на второй этаж. Спальня. А на стуле — пара новых шелковых чулок. Теперь-то я понимаю, что привлекло мое внимание два дня назад. Это вы, мадемуазель, — повернулся он к Меган, — рассказывали о том, как ваша мать плакала, потому что купила вашей сестре новые чулки в день убийства…

Пуаро окинул нас взглядом.

— Понимаете? Один и тот же мотив повторяется трижды. Это не может быть совпадением. Когда мадемуазель Меган говорила, у меня возникло чувство, что ее слова связаны еще с чем-то. Теперь я знаю с чем. Со словами, произнесенными миссис Фаулер, соседкой миссис Эшер. О людях, которые вечно пытаются вам что-то продать. И тут она произнесла слово «чулки». Скажите, мадемуазель, ведь ваша матушка купила эти чулки не в магазине, а у какого-то торговца, пришедшего к ней домой?

— Да… именно так и было… Теперь я вспомнила. Мама еще сказала, что ей жаль этих бедолаг, которые ходят из дома в дом и пытаются сбыть свой товар.

— Но я не вижу тут связи! — воскликнул Франклин. — То, что кто-то там торгует чулками, еще ничего не доказывает.

— Повторяю вам, друзья мои, это не может быть совпадением. Три убийства — и всякий раз появляется торговец чулками, чтобы разведать обстановку.

Он обратился к Торе:

— A vous la parole![172] Опишите этого человека.

Тора беспомощно посмотрела на него.

— Я не смогу… не сумею… Он, кажется, был в очках… и в потертом пальто…

— Mieux que са, mademoiselle[173].

— Еще он горбился… Нет, не знаю. Я и не смотрела на него. Таких людей обычно не замечают…

Нахмурившись, Пуаро произнес:

— Вы совершенно правы, мадемуазель. Главная тайна этих преступлений в том, как вы описали убийцу, а это, бесспорно, убийца! «Таких людей обычно не замечают». Да, сомнений больше нет… Тот, кого вы описали, и есть убийца!

Глава 22 (Не от лица капитана Гастингса)

Мистер Элекзандер Бонапарт Сист сидел не шелохнувшись. Его завтрак нетронутым остывал на тарелке. К чайнику мистер Сист прислонил газету и теперь читал ее с неослабевающим интересом.

Внезапно он вскочил, прошелся по комнате, потом снова уселся на стул у окна. С приглушенным стоном он закрыл лицо руками.

Как отворилась дверь, он не слышал. На пороге стояла хозяйка — миссис Марбери.

— Я вот подумала, мистер Сист, не нужно ли вам… Боже, что случилось? Вы заболели?

Мистер Сист оторвал ладони от лица:

— Нет-нет. Все в порядке, миссис Марбери. Мне просто слегка нездоровится сегодня.

Миссис Марбери бросила взгляд на полную тарелку.

— Да, вижу. Вы и к завтраку-то не притронулись. Опять вас голова мучит?

— Нет. То есть да. Я… мне просто неможется.

— Очень жаль, очень жаль. Вы, значит, дома останетесь?

Мистер Сист так и подскочил:

— Нет-нет, мне надо будет уехать. Дела! Важные дела! Очень важные!

У него затряслись руки. Видя, как он взволнован, миссис Марбери попыталась его успокоить.

— Ну что ж, надо так надо. Далеко сегодня отправляетесь?

— Нет. Я еду… — Минуту он колебался. — Я еду в Челтнем[174].

В неуверенности, с которой он это сказал, было что-то странное, и миссис Марбери посмотрела на него с удивлением.

— Челтнем — славное местечко, — заметила она, чтобы как-то поддержать разговор. — Как-то раз я заехала туда из Бристоля[175]. Магазины там — чудо.

— Да… наверное.

Миссис Марбери не без труда наклонилась — при ее грузности такие движения были ей противопоказаны — и подобрала с пола скомканную газету.

— В газетах теперь только и пишут что про этого убийцу, — сказала она, глянув на заголовки и кладя газету на стол, — страсти какие! Я про это и читать перестала. Одно слово, второй Джек Потрошитель.

Губы мистера Систа беззвучно зашевелились.

— Следующее убийство он назначил в Донкастере, — продолжала миссис Марбери. — Да еще на завтра! Прямо мурашки по спине бегают, верно? Если б я жила в Донкастере да моя фамилия начиналась бы на «д», я бы мигом села в поезд — только меня и видели. Не стала бы я рисковать. Что вы сказали, мистер Сист?

— Ничего, миссис Марбери, ничего.

— Там ведь скачки. Он небось специально так подстроил. Полиции туда, говорят, тьму нагнали… Ох, мистер Сист, вы и впрямь не в себе. Не выпить ли вам рюмочку? Право, не стоит вам сегодня выходить из дому.

Мистер Сист взял себя в руки.

— Мне необходимо ехать, миссис Марбери. Я всегда держу слово. Главное — это держать слово! Если уж я за что взялся, значит, доведу дело до конца. Только так и можно относиться к… к своему делу.

— Но ведь вы больны!

— Я здоров, миссис Марбери, просто слегка расстроен… по личным причинам. Я плохо спал. А так все в порядке.

Мистер Сист был столь непреклонен, что миссис Марбери оставалось только убрать со стола и неохотно удалиться.

Из-под кровати мистер Сист извлек чемодан и начал укладываться. Пижама, губка, свежий воротничок, кожаные шлепанцы. Потом он отпер шкаф и, достав из него с дюжину плоских картонных коробок размером семь на десять дюймов, спрятал их в чемодан.

Он заглянул в железнодорожный справочник, лежавший на столе, после чего сразу вышел из комнаты с чемоданом в руке.

В холле, поставив чемодан на пол, он надел шляпу и пальто. При этом он тяжело вздохнул — так тяжело, что девушка, вышедшая из боковой комнаты, посмотрела на него с жалостью.

— Что-то случилось, мистер Сист?

— Ничего, мисс Лили.

— Вы так вздохнули!

Мистер Сист неожиданно спросил:

— Бывают у вас предчувствия, мисс Лили?

— Право, не знаю… Конечно, случается, что целыми днями все идет не так, как надо, а бывает и так, что сама чувствуешь — все отлично.

— Вот именно, — кивнул мистер Сист.

Он снова вздохнул.

— Ну что ж, до свидания, мисс Лили. Всего доброго. Должен сказать, что вы всегда были ко мне очень внимательны.

— Вы прощаетесь так, словно уезжаете навсегда, — рассмеялась Лили.

— Ну что вы! Конечно нет!

— До пятницы, — улыбнулась девушка. — Куда вы на этот раз едете? Снова к морю?

— Нет-нет. В Челтнем.

— Ну, там тоже неплохо. Но, конечно, не так здорово, как в Торки. Там уж точно — чудо. В будущем году хочу съездить туда в отпуск. Кстати, вы же были поблизости от того места, где совершил убийство Эй-би-си. И произошло это, когда вы там находились.

— Э… да. Но до Сирстона оттуда еще шесть-семь миль.

— Все равно здорово! Может, вы даже видели на улице этого убийцу! Может, он был от вас в двух шагах!

— Да, может быть, — ответил мистер Сист с такой вымученной улыбкой, что Лили Марбери обратила на нее внимание.

— Ах, мистер Сист, вы плохо выглядите.

— Все в порядке, все в порядке. До свидания, мисс Марбери.

Замешкавшись, он приподнял шляпу, схватил чемодан и поспешно вышел.

— Старый чудак, — снисходительно сказала Лили Марбери. — Малость помешанный…

Инспектор Кроум приказал своему подчиненному:

— Подготовьте мне перечень всех чулочных фирм и обойдите их. Мне нужен полный список их торговых агентов, тех, которые торгуют с рук и принимают заказы на дому.

— Это по делу Эй-би-си, сэр?

— Да. Новая идея мистера Эркюля Пуаро, — с презрением заметил инспектор. — Возможно, это и пустой номер, но мы не вправе пренебрегать самыми безнадежными зацепками.

— Так точно, сэр. В свое время Пуаро приносил большую пользу, но теперь, боюсь, у старичка склероз, сэр.

— Он шарлатан, — сказал инспектор Кроум. — Вечно кривляется. Кое-кому это, может, и по душе, но только не мне. Так, теперь насчет Донкастера…

Том Хартиган сказал Лили Марбери:

— Видел сегодня утром ваше ископаемое.

— Ископаемое? Это мистера Систа?

— Да-да, Систа. В Юстоне[176]. Ну и вид у него — прямо курица ощипанная. По-моему, он слегка того… Без няньки ни шагу не ступит. Сперва он уронил газету, потом билет. Я их поднял, а он даже и не заметил, что потерял. Сказал мне «спасибо», да так разволновался, только, по-моему, меня не узнал.

— Ну и что? — возразила Лили. — Он тебя видел-то всего пару раз, да и то когда ты приходил или уходил.

Они отправились танцевать.

— Ну ты и танцуешь у меня, — одобрительно произнес Том.

— Потанцуем еще, — ответила Лили и теснее прижалась к нему.

Они не пропустили и следующего танца.

— Какой, ты сказал, вокзал? Юстон или Паддингтон? — внезапно спросила Лили. — Где ты видел старичка Систа?

— В Юстоне.

— Ты уверен?

— Еще бы! А что?

— Странно. Мне казалось, что в Челтнем поезда идут с Паддингтона.

— Ну да. Только Сист ехал вовсе не в Челтнем. Он ехал в Донкастер.

— Нет, в Челтнем.

— В Донкастер, уж я-то знаю, крошка! Я же держал в руках его билет.

— А мне он сказал, что едет в Челтнем. Как сейчас помню.

— Да ты все перепутала! Он ехал в Донкастер. Везет же людям. Я малость поставил на Огонька — он бежит на приз Сент-Леджер. Вот бы поглядеть своими глазами!

— Не думаю, чтобы мистер Сист поехал на скачки, не такой он человек. Ой, Том! Надеюсь, его там не убьют! Ведь это в Донкастере должно произойти убийство Эй-би-си.

— Ничего с Систом не случится. Ведь его фамилия начинается не на «д».

— Его могли в прошлый раз убить. Он был в Торки, рядом с Сирстоном, когда там было совершено убийство.

— Да ну? Вот это совпадение!

Том засмеялся.

— А в Бексхилле он, часом, не был?

Лили нахмурила лобик.

— В тот раз он уезжал… Да, помню, его не было дома… он еще забыл свои плавки. Попросил маму зашить, а сам уехал, она и говорит: «Ну вот, мистер Сист вчера уехал, а плавки оставил». А я ей: «Ну и Бог с ними, с плавками. В Бексхилле, — говорю, — ужасное преступление. Какую-то девушку задушили».

— Ну, если он хотел взять плавки, значит, ехал на побережье. Слушай, Лили. — Лицо Тома задрожало от сдерживаемого смеха. — Спорим, что твое ископаемое и есть убийца?

— Бедненький мистер Сист? Да он мухи не обидит, — засмеялась Лили.

Они все танцевали и танцевали, и в сознании у них не было ничего, кроме счастья, оттого, что они вместе. Но в их подсознании рождалась тревога…

Глава 23 11 сентября, Донкастер

Мне кажется, что всю жизнь я буду помнить тот день 11 сентября.

Право, стоит мне прочесть где-нибудь о кубке Сент-Леджер, как я сразу вспоминаю — но не о скачках, а об убийстве.

Перебирая тогдашние мои чувства, я ярче всего вспоминаю отвратительное ощущение беспомощности. Все мы съехались в Донкастер — я, Пуаро, Сислей, Фрейзер, Меган Барнард, Тора Грей и Мэри Дроуер, — но что в конечном счете мы могли предпринять?

Мы строили свои планы на туманной надежде, что среди тысячной толпы нам удастся опознать человека, которого мы видели мельком месяц, два или три назад.

В сущности, шансы были еще меньше. Из всех нас опознать этого человека могла только Тора Грей, и то с грехом пополам.

На место ее обычной безмятежности пришла озабоченность. Куда девались ее спокойные, деловитые манеры? Она сидела перед Пуаро, сжимая руки, чуть не плача, и бессвязно шептала:

— Я на него даже не взглянула… Почему? Почему? Как я сглупила! Теперь все зависит только от меня, а я могу подвести. Потому что, даже если я его снова увижу, я могу его не узнать. У меня плохая память на лица.

Пуаро, что бы он ни говорил мне раньше и как бы резко ни осуждал он девушку, был сейчас воплощенным милосердием. Он обращался с Торой в высшей степени ласково. Мне пришло в голову, что и Пуаро, подобно мне, неравнодушен к несчастьям красивых девушек.

Он ласково потрепал Тору по плечу.

— Ну-ну, petite[177], не надо истерик. Мы не можем себе этого позволить. Если вы встретите этого человека, вы его узнаете.

— Почему вы так думаете?

— На это есть много причин, и первая из них та, что черное сменяется красным.

— О чем это вы, Пуаро? — воскликнул я.

— Я воспользовался терминологией рулетки. В рулетке во время игры может долго выпадать черное, но в конце концов шарик остановится на красном. Это математический закон вероятностей.

— Счастье переменчиво?

— Вот именно, Гастингс. У игрока (а убийца, в сущности, есть высший вид игрока, ибо его ставка — не деньги, а собственная жизнь), — так вот, у игрока часто не хватает ума, чтобы это предвидеть. Он выиграл и думает, что будет выигрывать снова и снова! Он не может вовремя отойти от рулетки с набитым бумажником. Так и в преступном мире удачливый убийца не задумывается о том, что удача может от него отвернуться! Он приписывает свои удачи только себе, но, друзья мои, как ни планируй преступление, для успеха необходимо везение!

— Верится с трудом, — заметил Франклин Сислей.

Пуаро взволнованно взмахнул руками:

— Нет-нет, если угодно, шансы у нас равные, но нам должно повезти. Подумайте только! Ведь кто-то мог войти в лавку миссис Эшер, когда оттуда уходил убийца. Вошедшему могло прийти в голову заглянуть за прилавок, и он обнаружил бы труп, а потом либо задержал бы преступника, либо сообщил бы полиции столь точные его приметы, что убийцу немедленно арестовали бы.

— Да, конечно, это возможно, — согласился Сислей. — Суть в том, что убийце пришлось рискнуть.

— Совершенно верно. Убийца всегда игрок. И, как многие игроки, он не всегда умеет вовремя остановиться. С каждым преступлением его самомнение возрастает. Он теряет чувство меры. Он не говорит о себе: «Я был умен, и мне повезло!» Нет, он говорит просто: «Я был умен». И вот его самомнение растет, но тут, друзья мои, раскручивается шарик и цвет меняется… шарик попадает на новый номер, а крупье объявляет: «Rouge»[178].

— Вы думаете, так выйдет и на этот раз? — нахмурившись, спросила Меган.

— Так должно случиться рано или поздно! Пока везло преступнику — рано или поздно повезет нам. Я считаю, что нам уже начало везти! И первая ласточка — догадка насчет чулок. Раньше убийце везло во всем — теперь ему ни в чем не будет удачи. А кроме того, он начнет совершать ошибки.

— Признаться, ваши слова окрыляют, — сказал Франклин Сислей. — Нам всем нужна поддержка. С самого утра я парализован чувством беспомощности.

— Сомневаюсь, чтобы нам удалось принести практическую пользу, — заметил Дональд Фрейзер.

— Не будь пессимистом, Дон, — отрезала Меган.

Слегка покраснев, Мэри Дроуер сказала:

— А по-моему, всякое может случиться. Это злобное чудовище в городе, и мы тоже здесь… в конце концов, происходят и самые невероятные встречи.

Я выпалил:

— Если бы мы могли хоть что-то сделать!

— Помните, Гастингс, что полиция и так делает все мыслимое. В Донкастер с особым заданием прибыли констебли. Возможно, у славного инспектора Кроума неприятные манеры, но он очень дельный специалист, а полковник Андерсон, главный констебль, — человек действия. Они приняли все меры для наблюдения и обеспечили патрулями город и ипподром. Повсюду будут полицейские в штатском. Развернута кампания в прессе. Жители предупреждены.

Дональд Фрейзер покачал головой.

— Думаю, он даже попытки убить не сделает, — сказал он приободрившись. — Только безумец может на это пойти!

— К сожалению, — суховато проговорил Сислей, — он и есть безумец! А вы как считаете, мосье Пуаро? Откажется он от намеченной цели или будет добиваться своего?

— На мой взгляд, его мания столь сильна, что он не может не выполнить своего обещания! Поступить иначе — значит признать свое поражение, а это несовместимо с его безумным эгоцентризмом. Это, замечу, и мнение доктора Томпсона. Мы надеемся лишь на то, что убийца будет пойман, не успев совершить преступление.

Дональд снова покачал головой:

— Он будет предельно осторожен.

Пуаро посмотрел на часы. Мы поняли его намек. Мы еще раньше договорились, что будем заняты целый день: утром будем патрулировать на улицах, а затем разместимся в наиболее важных точках ипподрома.

Я сказал «мы». Разумеется, мне не было большого смысла патрулировать, поскольку я ни разу не видел Эй-би-си. Тем не менее, поскольку суть плана была в том, чтобы разойтись поодиночке и охватить как можно большую часть города, я вызвался сопровождать кого-нибудь из дам.

Пуаро согласился, но глаза его при этом блеснули.

Девушки вышли, чтобы надеть шляпки. Дональд Фрейзер стоял у окна и, видимо погрузившись в размышления, смотрел на улицу.

Франклин Сислей поглядел на Дональда, но, очевидно, решив, что тот слишком погружен в свои мысли, чтобы слушать других, шепотом заговорил с Пуаро:

— Послушайте, мосье Пуаро. Я знаю, что вы ездили в Сирстон повидаться с моей невесткой. Она ничего вам не говорила? Ни на что не намекала? Я хочу сказать… она никак не касалась…

В смущении Сислей остановился.

Пуаро с видом полнейшей невинности, вызвавшей у меня самые серьезные подозрения, переспросил:

— Comment?[179] Чего именно ваша невестка не говорила и не касалась?

Франклин Сислей покраснел.

— Возможно, вы сочтете неуместным касаться сейчас личной темы…

— Du tout![180]

— Но я бы не хотел ничего утаивать.

— Великолепно!

На этот раз, мне кажется, Сислей тоже заподозрил, что за безразличием Пуаро скрывается улыбка. Франклин перешел к делу.

— Моя невестка — милейшая женщина… я всегда был к ней очень привязан… но, сами понимаете, она давно болеет… а при такой болезни… да еще на таких лекарствах… человек может… может навыдумывать о других всякую всячину!

— Да ну?

Теперь я безошибочно увидел огонек в глазах Пуаро.

Но Франклин Сислей, стремясь выполнить свою дипломатическую миссию, не обратил на это внимания.

— Я говорю о Торе… о мисс Грей, — промолвил он.

— А, так вы говорите о мисс Грей? — словно ни о чем не подозревая, отозвался Пуаро.

— Ну да. У леди Сислей какие-то свои соображения. Понимаете, Тора… мисс Грей… она ведь очень хорошенькая…

— В общем, да, — согласился Пуаро.

— А женщины, даже самые добрые, этого не любят. Конечно, Тора была первой помощницей моему брату… он всегда говорил, что она — прекрасная секретарша… и очень ее любил. Но никаких тайн и интриг у них не было. Тора ведь не такая, чтобы…

— Конечно, не такая, — закивал Пуаро.

— Но вот леди Сислей взбрело в голову, что… словом, она вроде бы стала ревновать. Конечно, она никогда этого не обнаруживала. Но после смерти Сислея, когда встал вопрос о том, останется ли мисс Грей в доме… Шарлотта встала на дыбы. Конечно, тут и болезнь виновата, и морфий, и все такое прочее… в этом сиделка Кепстик права… на Шарлотту за это сердиться не приходится…

Франклин замолчал.

— Да?

— Но я хочу, чтобы вы поняли, мосье Пуаро, что ничего такого и в помине не было. Это все — плод воображения больной женщины. Вот посмотрите, — Сислей сунул руку в карман, — вот письмо, которое я получил от брата, когда был в Малайе. Прошу вас, прочитайте — отсюда видно, в каких он был отношениях с Торой.

Пуаро взял письмо. Франклин встал рядом и, найдя нужное место, прочел вслух:

— «У нас все более или менее по-старому. Шарлотте немного легче. К сожалению, коренного улучшения нет. Помнишь ли ты Тору Грей? Она чудесная девушка. Не могу передать тебе, как она мне помогает. Не знаю, как я перенес бы все наши бедствия, если бы не она. Тора неизменно проявляет ко мне интерес и сочувствие. У нее изысканный вкус и пристрастие к прекрасному, кроме того, она разделяет мою любовь к китайскому искусству. Счастье, что я ее нашел! Даже дочь не могла бы проявить больше сострадания и понимания.

У Торы была трудная жизнь, и она не всегда была счастлива. Я рад, что у меня она обрела дом и подлинную любовь».

— Вы видите, — сказал Франклин, — как мой брат относился к ней. Он считал ее дочерью. И мне кажется несправедливым, что сразу после его смерти его жена выгнала Тору из дому! Воистину, женщины не ангелы, мосье Пуаро.

— Леди Сислей тяжело больна, не забывайте.

— Да, конечно. Я и сам об этом помню. Ее нельзя строго судить. И все же я хотел показать вам это письмо. Мне не хотелось бы, чтобы у вас создалось превратное впечатление о Торе на основании слов леди Сислей.

Пуаро отдал ему письмо.

— Заверяю вас, — произнес мой друг с улыбкой, — что я всегда оберегаю себя от превратных впечатлений, возникающих на основании чужих слов. Я вырабатываю точку зрения самостоятельно.

— Ну что ж, — сказал Сислей и спрятал письмо. — Я не жалею, что вы прочитали письмо. А вот и девушки. Нам пора.

Мы двинулись к выходу, но Пуаро остановил меня:

— Вы твердо намерены участвовать в патрулировании, Гастингс?

— Разумеется. Не сидеть же мне без дела.

— Трудиться может не только тело, но и мозг, Гастингс.

— Но у вас это лучше выходит, чем у меня, — ответил я.

— Вы, безусловно, правы, Гастингс. Верно ли мое предположение, что вы намерены сопровождать одну из дам?

— Так было задумано.

— А какую даму вы намерены облагодетельствовать своим обществом?

— Э… я об этом еще не думал.

— Как насчет мисс Барнард?

— Ну, она девушка самостоятельная, — возразил я.

— Мисс Грей?

— Пожалуй, это лучше.

— Вы, Гастингс, на редкость неискренни, хоть хитрость ваша и шита белыми нитками! Ведь вы давно уже нацелились провести день с вашим белокурым ангелом!

— Оставьте, Пуаро!

— Мне жаль, что ваш план придется расстроить. Вам придется сопровождать другую.

— Ладно. Вы, видимо, неравнодушны к этой голландской куколке.

— Вы должны будете сопровождать Мэри Дроуер, и прошу вас не оставлять ее.

— Но почему, Пуаро?

— Потому, друг мой, что ее фамилия начинается на «д». Мы не имеем права рисковать.

Я понял, что Пуаро прав. Сперва его идея показалась мне маловероятной, но потом я понял, что, если Эй-би-си питает неукротимую ненависть к Пуаро, он наверняка следит за действиями моего друга. А если это так, убийство Мэри Дроуер может показаться преступнику весьма удачным четвертым ходом.

Я дал обещание не обмануть доверия моего друга.

Когда я уходил, Пуаро сидел в кресле у окна.

Перед ним стояла маленькая рулетка. Когда я был уже в дверях, он раскрутил колесо и кинул мне вдогонку:

— Rouge. Это добрая примета, Гастингс. Нам повезет!

Глава 24 (Не от лица капитана Гастингса)

Мистер Ледбеттер чертыхнулся себе под нос, когда его сосед поднялся со своего места, неуклюже протиснулся в проходе, уронил под переднее сиденье шляпу и наклонился, чтобы ее поднять.

И все это — в самый захватывающий момент фильма «На волосок от смерти», этого трагического, романтического и прекрасного фильма, собравшего всех звезд экрана, фильма, о котором мистер Ледбеттер мечтал всю неделю.

В эту минуту златовласая героиня (в исполнении Катрин Ройал[181] — по мнению мистера Ледбеттера, лучшей киноактрисы мира) негодующе воскликнула: «Никогда! Лучше я умру! Но я не умру! Помни эти слова: даже на волосок от смерти…»

Мистер Ледбеттер в раздражений наклонялся то вправо, то влево. Что за люди! Почему нельзя подождать, пока картина кончится… Как можно уйти в такой душераздирающий момент?!

Ну, теперь другое дело. Несносный сосед выбрался из ряда и вышел. Мистер Ледбеттер видел теперь весь экран, а на нем — Катрин Ройал, стоящую у окна в доме Ван Шрайнера в Нью-Йорке.

А вот она садится в поезд — с ребенком на руках. Забавные поезда в Америке, совсем не то, что в Англии.

Ага, вот и Стив в своей хижине, высоко в горах…

Фильм шел своим чередом, приближаясь к сентиментальной и полной религиозного чувства развязке.

Зажегся свет, и мистер Ледбеттер вздохнул с чувством удовлетворения.

Щурясь от яркого света, он не торопясь встал.

Он не любил быстро покидать кинозал. Ему требовалось немного времени, чтобы вернуться в прозаическую действительность, в повседневную жизнь.

Он огляделся. Неудивительно, что сегодня мало народу. Все на скачках. Мистер Ледбеттер неодобрительно относился к скачкам, картам, курению и распитию алкогольных напитков. С тем большей охотой ходил он в кино.

Зрители спешили к выходу. Мистер Ледбеттер тоже собирался выйти в боковой проход. В соседнем ряду, прямо перед ним, развалившись в кресле, спал человек. Мистера Ледбеттера возмутило, что кто-то мог заснуть во время столь патетической картины.

Стоя перед спящим, вытянувшим ноги в проходе, какой-то раздраженный зритель повторял:

— Позвольте же пройти, сэр!

Мистер Ледбеттер оказался у выхода. Он обернулся.

В зале царила суета. Билетер… кучка зрителей… Вероятно, тот человек вовсе не спал, а был мертвецки пьян…

Поколебавшись, мистер Ледбеттер вышел и тем самым прозевал сенсацию, пожалуй, даже большую, чем сообщение о том, что Ветерок пришел первым, при ставках восемьдесят пять к одному.

Билетер между тем говорил:

— Вы, видимо, правы, сэр… Он болен… Как!.. В чем дело, сэр!

Какой-то джентльмен, вскрикнув, поднял руку и теперь рассматривал алое пятно, расплывшееся у него на ладони.

— Кровь!

Билетер издал сдавленный возглас.

Краем глаза он заметил желтую книгу, торчащую из-под сиденья.

— Боже милостивый! — прошептал он. — Да это справочник «Эй-би-си»!

Глава 25 (Не от лица капитана Гастингса)

Мистер Сист вышел из кинотеатра «Регаль» и залюбовался небом.

Прекрасный вечер… Вечер на славу…

Ему вспомнилась строчка из Браунинга:[182] «Бог в небесах и покой на земле».

Он всегда любил эту строчку.

Увы, слишком часто он сознавал, что это не так…

Улыбаясь, мистер Сист двинулся вдоль по улице и так дошел до «Черного Лебедя», где он остановился.

По лестнице он поднялся наверх, в свой номер — душную комнатку на третьем этаже, с видом на мощеный внутренний двор и гараж.

Он вошел в комнату, и в тот же миг улыбка сползла с его лица. На рукаве, у самой манжеты, он увидел пятно. Он нерешительно дотронулся до пятна… влажное, алое… кровь…

Он сунул руку в карман и извлек из него длинный нож с узким лезвием. На лезвии тоже засохла кровь. Мистер Сист сел и сидел не двигаясь.

Изредка он оглядывал комнату, словно затравленное животное.

Потом он облизнул сухие горячие губы…

— Я не виноват, — сказал мистер Сист так, словно кому-то возражал, словно школьник, оправдывающийся перед учителем.

Он снова облизнул губы…

Снова нерешительно потрогал рукав.

Взгляд его упал на рукомойник.

Минуту спустя он уже наливал воду из старомодного кувшина в таз. Сняв пальто, он отстирал рукав и хорошенько его выжал…

Теперь вода стала красной…

В дверь постучали.

Мистер Сист застыл на месте.

Дверь отворилась. Вошла молодая толстушка с кувшином в руке.

— Ой, извините, сэр. Ваша горячая вода, сэр.

Он справился с собой и заговорил:

— Спасибо… Я уже умылся холодной…

Зачем он это сказал? Она сразу же посмотрела на таз.

Словно в лихорадке, он произнес:

— Я… я порезал палец.

Наступило молчание, затянувшееся молчание. Потом женщина кивнула:

— Да, сэр.

Она вышла, закрыв за собой дверь. Мистер Сист словно окаменел.

Вот и пришла беда…

Он прислушался.

Не слышно ли голосов… восклицаний… шагов на лестнице?

Нет, он слышал только, как колотится его собственное сердце.

Из окоченения он вдруг перешел в состояние активности.

Он накинул пальто, подошел на цыпочках к двери и открыл ее. Никаких звуков, кроме привычного шума в баре. Мистер Сист прокрался вниз по лестнице.

По-прежнему никого. Повезло. Спустившись, он остановился. Куда теперь?

Он принял решение, быстро проскользнул по коридору и выскочил через заднюю дверь во двор. Двое шоферов возились у машин и обсуждали результаты скачек.

Мистер Сист торопливо пересек двор и вышел на улицу.

Первый поворот направо… потом налево… потом снова направо…

Идти на станцию? Рискованно?

Там толпы народу, дополнительные поезда… если ему повезет, все будет в порядке.

Если только ему повезет…

Глава 26 (Не от лица капитана Гастингса)

Инспектор Кроум внимал взволнованному повествованию мистера Ледбеттера:

— Уверяю вас, инспектор, у меня сердце так и замирает, стоит об этом подумать. Он же сидел рядом со мной весь сеанс!

Инспектор Кроум, совершенно безразличный к сердцебиению мистера Ледбеттера, сказал:

— Давайте внесем ясность. Этот человек пошел к выходу, когда кончалась картина…

— «На волосок от смерти» с Катрин Ройал, — автоматически пробормотал мистер Ледбеттер.

— Он прошел мимо вас и в это время споткнулся…

— Он притворился, что споткнулся. Теперь-то я понимаю. Потом он перегнулся через спинку кресла, чтобы поднять шляпу из-под сиденья передо мной. Тут-то он заколол беднягу.

— Вы ничего не слышали? Никаких криков или стонов?

Мистер Ледбеттер не слышал ничего, кроме хриплого, звучного голоса Катрин Ройал, однако его живое воображение подсказало ему, что он слышал стон.

Инспектор Кроум принял стон к сведению и попросил свидетеля продолжать.

— А потом он вышел…

— Вы можете его описать?

— Он был очень высокий. Не меньше шести футов. Великан.

— Блондин или брюнет?

— Я… э… я не уверен. По-моему, он был лысый. Зловещий субъект.

— А он случайно не хромал? — спросил инспектор Кроум.

— Да-да, вы вот спросили, и я вспомнил, что он, кажется, хромал. А еще он был очень смуглый. Наверное, наполовину индус.

— Он сидел рядом с вами, когда свет еще не погасили?

— Нет. Он пришел, когда картина уже началась.

Инспектор Кроум кивнул, дал мистеру Ледбеттеру подписать протокол допроса и отпустил его.

— Свидетель — хуже некуда, — печально констатировал он. — Подтвердит все, о чем ни спросишь. Совершенно очевидно, что он понятия не имеет, как выглядит убийца. Зовите сюда билетера.

Билетер вошел, щеголяя военной выправкой, и стал по стойке «смирно». Глазами он пожирал полковника Андерсона.

— Ну, Джеймсон, расскажите-ка, что вы видели.

Джеймсон отдал честь.

— Есть, сэр. После сеанса, сэр, мне сказали, что зрителю дурно, сэр. Зритель сидел на двухшиллинговом месте и вроде как развалился на сиденье. Вокруг стояли другие джентльмены. Не понравился мне этот зритель, сэр. Один из джентльменов, стоявших рядом, коснулся рукой пальто того джентльмена, которому стало дурно, и обратил мое внимание на кровь, сэр. Стало ясно, что тот джентльмен мертв… что его зарезали, сэр. Мое внимание было обращено на справочник «Эй-би-си». Справочник лежал под сиденьем, сэр. Как положено, я ничего трогать не стал и немедленно сообщил о происшедшем несчастье в полицию.

— Хорошо, Джеймсон, вы поступили правильно.

— Благодарю вас, сэр.

— Вы не заметили мужчину, тоже сидевшего на двухшиллинговых местах, который ушел минут за пять до конца сеанса?

— Таких было несколько, сэр.

— Можете вы их описать?

— К сожалению, нет, сэр. Из них я запомнил мистера Джоффри Парнелла. Другой был молодой человек, Сэм Бейкер. С девушкой. А больше я никого не приметил.

— Жаль. Вы свободны, Джеймсон.

— Есть, сэр.

Билетер снова отдал честь и удалился.

— Подробности медицинского осмотра у нас, — сказал полковник Андерсон. — Теперь можно пригласить того, кто обнаружил тело.

Вошел констебль и отдал честь.

— Пришел Эркюль Пуаро, сэр, и с ним еще один джентльмен.

Инспектор Кроум нахмурился.

— Ладно, — сказал он. — Пусть заходят, уж так и быть.

Глава 27 Донкастерское убийство

Я вошел вслед за Пуаро и услышал последние слова инспектора Кроума.

У инспектора, да и у главного констебля, был усталый, измученный вид.

Полковник Андерсон кивнул нам.

— Хорошо, что вы пришли, мосье Пуаро, — сказал он приветливо. Думаю, он понял, что мы расслышали замечание инспектора Кроума. — Мы снова завязли.

— Новое убийство Эй-би-си?

— Да. И на редкость дерзкое. Убийца наклонился над жертвой и заколол ее.

— Заколол?

— Ну да, как видите, он меняет почерк! То удар по голове, то удушение, а на этот раз сработано ножом. Изобретателен, ничего не скажешь. Вот медицинский отчет, если хотите — взгляните.

Он подвинул бумаги в сторону Пуаро.

— Справочник «Эй-би-си» лежал на полу, под ногами убитого, — добавил полковник.

— Личность жертвы установлена? — спросил Пуаро.

— Да. Тут Эй-би-си дал маху, хотя радости от этого никакой. Фамилия убитого — Иствуд, Джордж Иствуд. Профессия — парикмахер.

— Любопытно, — заметил Пуаро.

— Может, он решил пропустить букву? — предположил полковник.

Мой друг с сомнением покачал головой.

— Давайте-ка пригласим следующего свидетеля! — сказал Кроум. — Он торопится домой.

— Да, да… продолжим.

В комнату был приглашен немолодой джентльмен, как две капли воды похожий на лягушку-дворецкого из «Алисы в Стране Чудес»[183]. Свидетель был крайне взволнован, а голос его срывался от возбуждения.

— Я испытал сильнейшее потрясение, — проквакал он. — У меня нездоровое сердце, сэр, далеко не здоровое. Я едва не умер.

— Назовите вашу фамилию, — сказал инспектор.

— Даунс. Роджер Эммануэл Даунс.

— Профессия?

— Я служу учителем в Хайфилдской мужской школе.

— Ну-с, мистер Даунс, расскажите нам своими словами, что же произошло.

— Мой рассказ будет краток, джентльмены. После сеанса я встал с места. Слева от меня сиденье пустовало, а на следующем за ним сидел мужчина. Он, как мне показалось, спал. Поскольку он вытянул ноги в проходе и это мне мешало, я попросил его пропустить меня. Он не пошевелился, и я повторил мою просьбу несколько… э… несколько громче. Он по-прежнему не двигался. Тогда я потряс его за плечо, чтобы разбудить. Его тело осело в кресле, и я понял, что он либо серьезно болен, либо находится без сознания. Я громко произнес: «Этому джентльмену плохо. Позовите билетера». Пришел билетер. Я отнял руку от плеча этого человека и увидел, что ладонь у меня в чем-то красном… Тут я понял, что он мертв. Как раз в этот момент билетер обнаружил справочник «Эй-би-си»… Да, джентльмены, для меня это было страшным ударом! Я чудом выжил! Долгие годы я страдаю слабостью сердечной мышцы…

Полковник Андерсон бросил на мистера Даунса загадочный взгляд.

— Считайте, что вам крупно повезло, мистер Даунс.

— Я и сам так думаю, сэр! Сердце у меня даже не екнуло.

— Вы не совсем меня поняли, мистер Даунс. Вы ведь сидели через одно место от убитого?

— Собственно, сначала я сидел рядом с ним, а потом пересел, чтобы рядом со мной было свободное место.

— Вы примерно того же роста и сложения, что и убитый, не так ли? И на шее у вас было шерстяное кашне, как и у него?

— Но при чем тут?.. — недовольно перебил его мистер Даунс.

— Я объясню вам, любезный, — сказал полковник Андерсон, — почему вам крупно повезло. По какой-то причине убийца, который шел за вами по пятам, ошибся. Он перепутал спины. Делайте что хотите, мистер Даунс, но зарезать-то он собирался вас!

Может быть, сердце мистера Даунса и выдержало предыдущие испытания, но не это: он опустился на стул, охнул и побагровел.

— Воды, — прохрипел он. — Воды…

Ему дали стакан воды. Он выпил ее, и постепенно к нему вернулся обычный цвет лица.

— Меня? — проговорил он. — Почему меня?

— Похоже, что именно вас, — сказал Кроум. — Собственно, это единственное объяснение.

— Вы хотите сказать, что… это чудовище… этот кровожадный маньяк следил за мной и только ждал подходящего случая?

— Думаю, так оно и было.

— Но, ради всего святого, почему меня? — вопросил выведенный из себя педагог.

У инспектора Кроума чуть не слетел с языка ответ: «А почему бы и нет?» — но вместо этого он сказал:

— Боюсь, от сумасшедшего не приходится ожидать разумных поступков.

— О Боже мой! — прошептал, постепенно приходя в себя, мистер Даунс.

Он встал. Казалось, он на несколько лет постарел от потрясения.

— Если я вам больше не нужен, джентльмены, позвольте мне откланяться. Я… я неважно себя чувствую.

— Конечно, мистер Даунс. Я попрошу констебля проводить вас и проследить, чтобы все было в порядке.

— О, нет-нет, благодарю! В этом нет необходимости.

— Это как сказать, — угрюмо пробурчал-полковник Андерсон.

Он вопросительно посмотрел на инспектора, но так, чтобы никто больше этого не заметил. Инспектор ответил ему столь же незаметным кивком.

Мистер Даунс, покачиваясь, вышел.

— Хорошо хоть, он не сообразил… — сказал полковник Андерсон. — Они ведь живут вдвоем с женой, да?

— Да, сэр. Ваш инспектор Райс устроил все как надо. За их домом будут наблюдать.

— Вы думаете, — спросил Пуаро, — что, когда Эй-би-си обнаружит свою ошибку, он сделает новую попытку?

Андерсон кивнул.

— Это не исключено, — сказал он. — Он очень методичен, этот Эй-би-си. И он огорчится, если что-то пойдет не по плану.

— Были бы у нас приметы преступника! — раздраженно проворчал полковник. — Мы по-прежнему блуждаем в потемках.

— Приметы будут, — заметил Пуаро.

— Думаете, будут? Может быть, и так. Черт, да что они все, ослепли?

— Имейте терпение, — ответил Пуаро.

— Вы полны уверенности, мосье Пуаро. У вас есть основания для оптимизма?

— Да, полковник Андерсон. До сих пор убийца не совершал ошибок. Значит, скоро совершит первую.

— Ну, если у вас больше ничего нет в запасе… — фыркнул главный констебль, но его прервал полицейский.

— Сэр, сюда пришел мистер Болл из «Черного Лебедя», а с ним девушка. Он говорит, что имеет сообщить что-то полезное.

— Зовите их сюда. Зовите. Полезное нам позарез нужно.

Мистер Болл, хозяин «Черного Лебедя», был дюжим медлительным тяжелодумом. От него крепко попахивало пивом. Его сопровождала молодая толстушка с круглыми глазами, явно находящаяся в состоянии крайнего волнения.

— Извиняюсь, ежели потревожил и отнимаю время, — неторопливо прогудел мистер Болл. — Но вот Мэри, эта, значит, девица, говорит, у нее есть что вам порассказать.

Мэри нерешительно хихикнула.

— Ну-с, дитя мое, выкладывайте, — сказал Андерсон. — Как вас зовут?

— Мэри, сэр. Мэри Страуд.

— Ну же, Мэри, говорите как на духу.

Круглоглазая Мэри воззрилась на своего хозяина.

— Она у нас разносит горячую воду по номерам, — сказал мистер Болл, приходя ей на помощь. — Сейчас у нас с полдюжины постояльцев. Одни на скачки приехали, другие — по торговой части.

— Да, так что же? — поторопил его Андерсон.

— Давай-ка, девушка, — молвил мистер Болл, — сама рассказывай. Не робей.

Мэри охнула, набрала воздуху и едва слышно начала свой рассказ:

— Постучалась я, а мне никто не отвечает. Иначе я бы и заходить не стала, пока мне не ответят: войдите, мол. А он ничего не сказал, вот я и вошла, а он стоит — руки моет.

Мэри вздохнула и замолчала.

— Продолжайте, милая, — сказал Андерсон.

Мэри покосилась на хозяина, тот, помедлив, подбодрил ее кивком, и она продолжала:

— «Вот ваша горячая вода, сэр», — говорю. И еще добавила: «Я постучалась». Ну а он отвечает: «Я уже в холодной помылся». Я тут и посмотрела на таз, а в нем, матушки мои, вода красная.

— Красная? — заинтересовался Андерсон.

В разговор вмешался Болл:

— Мэри сказала, что он держал в руках пальто, и один рукав был мокрый-премокрый. Верно, Мэри?

— Да, сэр, так и было, сэр.

Девушка продолжала:

— И лицо у него было странное такое, сэр, ужас какое странное. Мне аж не по себе стало.

— Когда все это произошло? — тревожно спросил Андерсон.

— Примерно так в четверть шестого.

— Больше трех часов назад! — воскликнул Андерсон. — Где же вы раньше были?

— Я об этом не сразу узнал, сэр, — ответил Болл. — Только когда пошли слухи о новом убийстве. Тут Мэри как закричит, что в тазике-то была кровь. «В каком, — спрашиваю, — тазике?» Тут она мне все и рассказала. Ну, не понравилось мне все это, и пошел я самолично наверх. А в комнате — никого. Я — туда, я — сюда, а один парень во дворе и говорит, что этот, значит, двором прошел, и по приметам выходит, что тот самый и есть. Я сказал хозяйке, что Мэри надо бы в полицию заявить. Мэри это не по вкусу пришлось, вот я с ней вместе и отправился.

Инспектор Кроум положил перед собой чистый лист.

— Опишите этого человека, — сказал он. — И как можно скорее. Нельзя терять ни минуты.

— Росту он среднего, — произнесла Мэри. — А еще — сутулится. И очки носит.

— Во что одет?

— Костюм такой темный на нем, потертый и шляпа.

К этому она почти ничего не смогла добавить.

Инспектор Кроум не стал особенно настаивать. Вскоре заработали телефоны, хотя надежды у инспектора и главного констебля было немного.

Как выяснил Кроум, у человека, пробравшегося через двор, не было ни чемодана, ни портфеля.

— Это может помочь, — заметил он.

Двоих полицейских отправили в «Черный Лебедь».

Их сопровождали мистер Болл, весь сияющий от гордости и сознания собственной значимости, и ударившаяся в слезы Мэри.

Десятью минутами позже сержант вернулся.

— Я принес регистрационную книгу, сэр, — сообщил он. — Вот его подпись.

Мы склонились над книгой. Почерк оказался мелким, корявым и неразборчивым.

— Э. Б. Силк… или Симп? — проговорил главный констебль.

— Эй-би-си, — многозначительно произнес Кроум.

— А как насчет чемоданов? — спросил Андерсон.

— Мы нашли большой чемодан, сэр, наполненный картонными коробками.

— Коробками? А что оказалось внутри?

— Чулки, сэр. Шелковые чулки.

Кроум повернулся к Пуаро.

— Поздравляю, — сказал он. — Вы угадали.

Глава 28 (Не от лица капитана Гастингса)

Инспектор Кроум сидел в своем кабинете в Скотленд-Ярде.

На его столе зазвонил телефон. Инспектор снял трубку.

— Говорит Джейкобс, сэр. Тут явился какой-то свидетель — вам бы, наверное, стоило его выслушать.

Кроум вздохнул. В среднем по двадцать человек в день обращались к нему с «важными» показаниями, встречались и люди, искренне желавшие помочь и верившие, что их сообщения чего-то стоят. Обязанностью сержанта Джейкобса было выступать в качестве фильтра — отсеивать пустую породу, а остальных передавать начальству.

— Хорошо, Джейкобс, — сказал Кроум. — Пошлите его ко мне.

Спустя несколько минут в дверь инспектора постучали, и на пороге в сопровождении сержанта появился высокий симпатичный молодой человек.

— Это мистер Том Хартиган, сэр, — сообщил сержант Джейкобс. — У него имеются показания, относящиеся к делу Эй-би-си.

Инспектор с любезной улыбкой встал и пожал молодому человеку руку.

— Доброе утро, мистер Хартиган. Прошу садиться. Вы курите? Вот сигареты.

Том Хартиган неуверенно присел и не без ужаса посмотрел на инспектора, которого он мысленно причислил к «большим шишкам». Вид инспектора слегка его разочаровал. Не полицейский, а самый заурядный человек!

— Итак, — произнес Кроум, — у вас есть какие-то сведения, имеющие, по вашему мнению, касательство к нашему делу. Рассказывайте.

Том взволнованно заговорил:

— Конечно, все это, может, и пустяки. Мне просто пришло в голову… Но я, наверное, просто трачу ваше время зря.

Инспектор незаметно вздохнул. Сколько времени он уже потратил, убеждая свидетелей, что они пришли к нему не зря!

— Мы сами решим, зря вы пришли или нет. Начнем с фактов, мистер Хартиган.

— Дело обстоит так, сэр. Есть у меня, знаете ли, девушка. Ее мамаша сдает комнаты. В районе Камден-Гаун. Вот уже больше года у нее на третьем этаже проживает человек по фамилии Сист.

— Сист?

— Да, сэр. Добродушный такой человечек средних лет… в последние годы, можно сказать, слегка опустившийся. Мухи не обидит, так я скажу. Мне бы и в голову не пришло, что с ним что-то неладно, если бы я не заметил кое-чего странного.

Путаясь и повторяясь, Том описал свою встречу с мистером Систем в Юстоне и историю с уроненным билетом.

— Ну вот, сэр, как на это ни посмотри, а дело странное. Лили — это моя девушка, сэр, — твердит, что он собирался в Челтнем, и ее мамаша то же самое говорит: мол, ясно помнит, как утром, перед его уходом, они с ним об этом разговаривали. Тогда я, конечно, на это не стал обращать внимания. Лили, моя девушка, еще сказала: я, мол, надеюсь, что мистер Сист не встретится с этим Эй-би-си в Донкастере, — а потом добавила, что это, мол, удивительное совпадение: Сист ведь ездил в Сирстон, когда там произошло предыдущее убийство. Я в шутку и спрашиваю: а в Бексхилл он не ездил, когда там девушку убили? А она отвечает: не знаю, куда он ездил, но ездил — куда-то на побережье. Это она запомнила. Тут я ей говорю: а вдруг он и есть Эй-би-си? А она отвечает: мистер Сист, он и мухи не обидит. На этом тогда разговор и кончился. Мы и думать об этом забыли. То есть думать-то я думал, сэр, но особенно не задумывался. И показалось мне, что этот самый Сист, может, человечек и мирный, но малость чокнутый.

Том набрал воздуху и продолжал. Теперь инспектор Кроум слушал его с большим вниманием.

— А потом случилось убийство в Донкастере, сэр, и во всех газетах напечатали, что разыскивается Э. Б. Синт или Сирт, и сообщались его приметы — очень даже подходящие. В первый же свободный вечер забежал я к Лили и спросил, какие у мистера Систа инициалы. Она не могла вспомнить, а вот мамаша ее вспомнила. И оказалось, что инициалы у него — Э. Б. Стали мы думать да прикидывать, уезжал ли Сист во время первого убийства в Эндовер. Ну, сэр, вы сами понимаете, такие вещи через три месяца вспомнить нелегко. Но мы потрудились на славу и все выяснили до конца, потому что у миссис Марбери есть брат, Берт Смит, и он к ней в гости из Канады приехал двадцать первого июня. Приехал он неожиданно, надо было его на ночлег устроить, и Лили предложила Берта пока поместить в комнату мистера Систа — тот все равно в отъезде. Но миссис Марбери была против, потому что так с жильцами поступать нечестно, а она женщина порядочная. Но мы дату все равно установили, потому что в тот день пароход, на котором Берт Смит ехал, приплыл в Саутгемптон[184].

Инспектор Кроум слушал очень внимательно, время от времени делая пометки.

— Это все? — спросил он.

— Все, сэр. И надеюсь, вы не подумали, что я делаю из мухи слона, — сказал Том и слегка покраснел.

— Нет, так я не подумал. Вы правильно сделали, что пришли. Конечно, это лишь намек на улики — даты могли просто совпасть, как и фамилии. Но это достаточное основание, чтобы побеседовать с вашим мистером Систом. Он сейчас дома?

— Да, сэр.

— Когда он вернулся?

— Вечером того дня, когда случилось донкастерское убийство, сэр.

— Чем он с тех пор занимается?

— Большей частью сидит дома, сэр. И миссис Марбери говорит, что вид у него какой-то чудной. Рано утром выйдет, накупит уйму газет, а как стемнеет — снова выходит, за вечерними газетами. Еще миссис Марбери говорит, что он сам с собой разговаривает. Ведет себя очень чудно, так она считает.

— Где живет эта миссис Марбери?

Том дал инспектору адрес.

— Благодарю вас. Я, вероятно, заеду туда в течение дня. Вы и сами понимаете, что при встречах с Систом должны вести себя осторожно.

Инспектор встал и пожал Тому руку.

— Вы поступили правильно, что пришли к нам, мистер Хартиган. Всего доброго.

— Ну как, сэр? — спросил Джейкобс, возвращаясь в кабинет через несколько минут. — Что-то важное?

— Начало многообещающее, — ответил инспектор Кроум. — Если, конечно, показания молодого человека соответствуют действительности. Пока с чулочными фирмами нам не везло. Авось здесь повезет. Кстати, дайте-ка мне документы по сирстонскому делу.

Несколько минут он искал нужную бумагу.

— Ага, вот она. Показания, полученные полицией в Торки. Свидетель Хилл. Сообщает, что выходил из кинотеатра «Палладиум» после фильма «На волосок от смерти» и заметил мужчину, который странно себя вел. Разговаривал сам с собой. По словам Хилла, этот мужчина пробормотал: «Это идея!» Это ведь тот самый фильм, который показывали в «Регале» в Донкастере?

— Да, сэр.

— Это небезынтересно. Пока это не с чем связать, но, возможно, идея следующего преступления возникла у нашего убийцы именно тогда. Так, адрес Хилла у нас есть. Описал он этого человека довольно неопределенно, но приметы не противоречат описаниям Мэри Страуд и Тома Хартигана…

Кроум задумчиво кивнул.

— Горячо… горячо… — сказал он, и прилгнул, поскольку самого его слегка познабливало.

— Какие будут распоряжения, сэр?

— Пошлите пару человек по этому адресу в Камден-Таун. Пусть только не спугнут нашу птичку. Мне нужно переговорить с заместителем комиссара. А потом, думаю, можно доставить этого Систа сюда и предложить ему дать показания. Похоже, он сразу заговорит.

На улице Том Хартиган беседовал с Лили Марбери, которая поджидала его на набережной Темзы.

— Все нормально, Том?

Том кивнул.

— Я говорил с самим инспектором Кроумом. Он ведет это дело.

— Какой он?

— Малость задается и слова лишнего не скажет — не таким я себе сыщика представлял.

— Он из новой команды лорда Тренчарда, — с почтением произнесла Лили. — Все они нос задирают. А что он сказал?

Том коротко изложил ей содержание разговора.

— Значит, они считают, что это он и есть?

— Они говорят, что, может быть, это и он. В общем, он или не он, а побеседовать с полицией Систу придется.

— Бедняжка.

— Какой же он бедняжка! Если он вправду Эй-би-си, то он, значит, совершил четыре зверских убийства.

Лили вздохнула и покачала головой.

— Ужасно, — сказала она.

— Давай-ка зайдем куда-нибудь перекусим, малышка. Ты только подумай: если я прав, про меня в газетах напечатают!

— Ой, Том, правда?

— Еще бы. И про тебя. И про мамашу твою. Может, даже с фотографиями.

— Ой, Том! — Лили в восторге сжала его руку.

— Ну а пока давай-ка пообедаем в «Корнер-хаусе»!

Лили сжала ему руки еще сильнее.

— Идем?

— Конечно, Том, подожди только минутку. Я должна позвонить.

— Кому?

— Подружке. Я с ней договорилась встретиться.

Она перебежала через дорогу и через три минуты вернулась, сильно раскрасневшаяся.

— Пошли, Том.

Она взяла его под руку.

— Расскажи мне еще про Скотленд-Ярд. Ты там того, другого сыщика не видел?

— Это какого же?

— Ну, бельгийца. Которому Эй-би-си посылает письма.

— Нет, его там не было.

— Хорошо. Давай рассказывай. Вот ты вошел в Скотленд-Ярд. К кому ты там обратился? И что сказал?

Мистер Сист аккуратно повесил трубку.

Он повернулся и увидел у двери в коридоре миссис Марбери, которая явно изнемогала от любопытства. — Нечасто вам звонят, мистер Сист!

— Да… э… нечасто, миссис Марбери.

— Надеюсь, ничего неприятного?

— Нет-нет.

До чего же назойлива эта женщина! Взгляд мистера Систа упал на заголовки в газете, которую он держал в руках.

Некрологи… свадьбы… поздравления молодым матерям…

— У моей сестры родился сынишка, — не задумываясь, выпалил мистер Сист, у которого сроду не было сестер.

— Ах, Боже мой! Какая радость! — воскликнула миссис Марбери.

«А ведь ни разу за все эти годы даже не вспомнил, что у него есть сестра, — подумала она. — Вот они, мужчины, какие!»

— По правде сказать, я так удивилась, когда эта женщина попросила к телефону мистера Систа. Мне сперва показалось, что я узнала голос моей Лили — очень похожие голоса, только у вашей сестрицы голос будет посолиднее и вроде как потоньше. Ну, мистер Сист, поздравляю, поздравляю! Это у вас первый племянник или есть и другие?

— Первый, — сказал мистер Сист. — Первый и, полагаю, последний, а теперь… а теперь я, пожалуй, поеду. Она… она пригласила меня в гости. Я… я, наверное, еще успею на поезд, если потороплюсь.

— Когда вас ждать, мистер Сист? — крикнула ему вдогонку миссис Марбери.

— Дня через два, — ответил он, взбегая по лестнице, Мистер Сист закрылся в свой комнате. Миссис Марбери удалилась на кухню, растроганно размышляя о «прелестном малютке».

Внезапно мысли ее потекли в ином направлении.

Вчера целый вечер Том и Лили перебирали и сравнивали даты! Все пытались доказать, что мистер Сист и есть это жуткое чудовище Эй-би-си. И все только из-за каких-то совпадений и инициалов!

«Вряд ли они это всерьез, — удовлетворенно вздохнула миссис Марбери. — Небось теперь самим стыдно».

По какой-то неясной причине — этого бы она и сама не смогла объяснить, — но сообщение мистера Систа о том, что его сестра разрешилась от бремени младенцем, полностью развеяло сомнения миссис Марбери в благонадежности ее жильца.

«Надеюсь, роды были легкие», — размышляла миссис Марбери, пробуя кончиками пальцев утюг и собираясь гладить шелковую комбинацию Лили.

И она полностью погрузилась в приятные размышления на акушерские темы.

Мистер Сист тихонько спустился по лестнице с чемоданчиком в руке. На мгновение его взгляд задержался на телефонном аппарате.

В памяти всплыл короткий разговор.

«Это вы, мистер Сист? Я решила сообщить вам, что вас, возможно, посетит инспектор из Скотленд-Ярда…»

Что он сказал в ответ? Теперь уже не вспомнить.

«Спасибо… спасибо, милочка… благодарю…»

Что-то в этом роде.

Зачем она звонила? Может быть, догадалась? Или хотела, чтобы он дождался прихода инспектора?

Но откуда она узнала, что инспектор собирается к нему прийти?

И потом ее голос… она изменила голос, чтобы ее не узнала мать…

Похоже… похоже, что она знает…

Но если бы она знала, она бы не…

А почему бы и нет? Женщины — странные существа. Порой жестокие, а порой добросердечные. Помнится, Лили когда-то при нем выпустила мышку из мышеловки…

Добрая девушка…

Добрая, миловидная девушка…

Мистер Сист задержался у массивной вешалки в прихожей. На ней во множестве висели пальто. Внизу торчали зонты.

Может быть, стоит…

Но тут на кухне раздался шум.

Нет, он не успеет…

В коридор может выглянуть миссис Марбери…

Он открыл дверь, вышел на крыльцо и затворил дверь за собой…

Куда теперь?

Глава 29 В Скотленд-Ярде

И снова совещание.

Заместитель комиссара, инспектор Кроум, Пуаро и я.

Заместитель комиссара произнес:

— Отличная идея пришла вам в голову, мосье Пуаро, насчет проверки чулочных фирм.

Пуаро развел руками:

— Это было очевидно. Этот человек не мог быть постоянным агентом. Он продавал чулки, а не принимал заказы.

— Вы все выяснили, инспектор?

— Думаю, что да, сэр, — ответил Кроум и открыл папку. — Я могу дать обзор ситуации на сегодня?

— Да, пожалуйста.

— Я проверил Сирстон, Пейнтон и Торки. У меня есть список людей, которым преступник предлагал чулки. Должен заметить, что он все делал весьма обстоятельно. Остановился у «Питта», в маленькой гостинице возле вокзала в Торре. В ночь убийства вернулся в гостиницу в двадцать два тридцать. Вероятно, выехал из Сирстона поездом двадцать один пятьдесят семь. В Торр прибыл двадцать два двадцать. Ни в поезде, ни на станциях никто, совпадающий с ним по приметам, замечен не был, но в пятницу была дармутская регата, и в поездах, шедших из Кингсквера, было людно. В Бексхилле примерно то же самое. Остановился в «Глобусе», под своим именем. Предлагал чулки на продажу в разных местах, в том числе у миссис Барнард и в «Рыжем коте». Вернулся в Лондон на следующий день около половины двенадцатого. То же самое в Эндовере. Остановился в гостинице «Пух и перья». Предлагал чулки миссис Фаулер, соседке миссис Эшер, и еще пяти-шести хозяйкам на той же улице. Ту пару чулок, которую купила миссис Эшер, я получил от ее племянницы миссис Дроуер — чулки того же фасона, что и в запасах Систа.

— Ну что же, неплохо, — заметил заместитель комиссара.

— Опираясь на полученную информацию, — продолжал инспектор, — я направился по адресу, сообщенному Хартиганом, но выяснилось, что Сист ушел за полчаса до моего прихода. Перед этим ему звонили по телефону. Как сказала мне хозяйка, прежде ему никто никогда не звонил.

— Сообщники? — спросил заместитель комиссара.

— Едва ли, — проговорил Пуаро. — Странно, что…

Он замолчал, и все мы посмотрели на него, ожидая продолжения.

Однако Пуаро только покачал головой, и инспектор продолжал:

— Я тщательно осмотрел занимаемую им комнату. Обыск не оставляет места для сомнений. Я обнаружил пачку бумаги, идентичной той, на которой были написаны письма, большое количество чулок и — в глубине шкафа, где хранились чулки, — коробку того же формата, в которой, однако, были вовсе не чулки, а восемь новеньких справочников «Эй-би-си».

— Неопровержимая улика, — сказал заместитель комиссара.

— Но это еще не все, — заметил инспектор с торжеством, от которого в голосе его зазвучали человечные нотки. — Мы кое-что нашли сегодня утром, сэр. У меня не было времени, чтобы доложить. Ножа в комнате не оказалось.

— Со стороны Систа было бы идиотизмом держать его у себя, — заметил Пуаро.

— Ну, он же ненормальный, — возразил инспектор. — Короче, я подумал, что он вполне мог принести нож домой, а потом, сообразив, как верно указал мосье Пуаро, что держать его в комнате опасно, он его перепрятал. Какой бы тайник он выбрал? Это я сразу сообразил. Вешалка в прихожей — никто ее не станет сдвигать с места. С большим трудом я отодвинул вешалку от стены и — нашел!

— Нож?

— Да, нож. Бесспорно, тот самый. На нем оказалась засохшая кровь.

— Отлично поработали, Кроум, — одобрительно кивнул заместитель комиссара. — Только одного нам недостает.

— Чего?

— Самого преступника.

— Мы возьмем его, сэр. Будьте спокойны.

В тоне инспектора звучала уверенность.

— А что вы скажете, мосье Пуаро?

Пуаро словно очнулся:

— Виноват?

— Речь о том, что арест убийцы — теперь дело времени. Вы согласны?

— А, да-да… Согласен. Разумеется.

В ответе Пуаро звучало такое безразличие, что все мы удивленно воззрились на него.

— Вас что-то смущает, мосье Пуаро?

— Кое-что меня тревожит. Ответ на вопрос — «почему». Мотив преступления.

— Но, милейший, убийца ведь сумасшедший, — нетерпеливо произнес заместитель комиссара.

— Я понимаю, что имеет в виду мосье Пуаро, — любезно пришел на помощь Кроум. — И я с ним согласен. У преступника должна быть какая-то определенная мания. Лично я думаю, что в основе всего лежит патологический комплекс неполноценности. Не исключена и мания преследования. Если так, для убийцы она связана с мосье Пуаро. Возможно, преступник верит, что мосье Пуаро наняли, чтобы преследовать его по пятам.

— Хм, — покачал головой заместитель комиссара. — Уж этот ваш новомодный жаргон. В мои времена было иначе: если уж человек псих, то он псих. Мы не подыскивали научных терминов, чтобы выразиться поделикатнее… Небось современный психиатр поместил бы субъекта вроде Эй-би-си в клинику, там бы ему месяц-другой объясняли, какой он славный парень, а потом выписали бы как полноценного члена общества.

Пуаро улыбнулся, но промолчал.

Совещание закончилось.

— Ну-с, — сказал заместитель комиссара, — теперь, Кроум, как вы сказали, поймать его — только вопрос времени.

— Мы бы его давно взяли, — кивнул инспектор, — если бы не его заурядный вид. И без того мы уже столько народу потревожили.

— Интересно, где он сейчас, — промолвил заместитель комиссара.

Глава 30 (Не от лица капитана Гастингса)

Мистер Сист остановился перед зеленной лавкой.

Он посмотрел через дорогу.

Да, то самое место.

«Миссис Эшер. Газеты и табачные изделия»…

В пустом окне висело объявление.

«Сдается».

Никого…

Никаких признаков жизни…

— Извините, сэр.

Это жена зеленщика пытается снять с витрины лимоны.

Мистер Сист извинился, отошел в сторону.

Медленно двинулся он в обратный путь — к главной улице городка.

Тяжело… очень тяжело… он остался без гроша в кармане..

Когда не ешь целый день, в голове делается легко и пусто…

Он глянул на газетные заголовки в витрине киоска.

«Дело Эй-би-си. Убийца до сих пор на свободе. Интервью с мосье Эркюлем Пуаро».

«Эркюль Пуаро. Знает ли он?..» — подумал мистер Сист.

Он двинулся дальше.

Не годится надолго задерживаться у газетного киоска…

Он подумал: «Надолго меня не хватит…»

Шаг… еще шаг… что за странное занятие — ходьба…

Шаг… еще шаг… какая нелепость…

Абсурд.

Но человек вообще нелепое существо.

А он, Элекзандер Бонапарт Сист, нелепее прочих.

И всегда он был таким.

Люди всегда над ним потешались…

Их можно понять…

Куда он идет? Неизвестно. Он в тупике. Не поднимая глаз, он брел вперед.

Шаг за шагом.

Он поднял глаза. Освещенные окна. И надпись… Полицейский участок.

«Забавно», — подумал мистер Сист и усмехнулся. Он переступил порог. И внезапно, качнувшись, упал.

Глава 31 Эркюль Пуаро задает вопросы

Стоял ясный ноябрьский день. Доктор Томпсон и старший инспектор Джепп заглянули к Пуаро, чтобы ознакомить его с результатами полицейского расследования по делу «Король против Элекзандера Бонапарта Систа».

У Пуаро была простуда, и сам он не присутствовал на заседании. К счастью, он не стал меня удерживать около себя.

— Дело передано в суд, — сказал Джепп. — Все в порядке.

— Разве не странно, — спросил я, — что уже на этом этапе вступила в дело защита? Мне казалось, что арестованные всегда придерживают защиту до суда.

— Нет, такое тоже бывает, — ответил Джепп. — Думаю, что Лукас, а адвокат он молодой, решил, что попытка не пытка. Думал, что прорвется. Ведь единственное, на что может опираться защита в этом деле, — психическая ненормальность обвиняемого.

Пуаро пожал плечами:

— Психическая ненормальность не может дать оправдательного приговора. Вряд ли бессрочное заключение лучше смертной казни.

— Думаю, Лукас на что-то надеялся, — сказал Джепп. — При первоклассном алиби в Бексхилле все дело оказывается под вопросом. Видимо, адвокат не сознавал, как сильно обвинение. Так или иначе, а Лукас любит оригинальничать. Молод, вот и хочет понравиться публике.

Пуаро повернулся к Томпсону:

— А вы какого мнения, доктор?

— О ком? О Систе? Право, не знаю, что сказать. Он удивительно ловко строит из себя здорового человека. И это при том, что у него эпилепсия.

— Одна его явка с повинной чего стоит! — заметил я.

— А то, как он свалился в припадке, явившись в полицию? Да… подобающий финал для такой драмы. Эй-би-си умеет выбрать подходящий момент.

— Можно ли совершить преступление и не знать об этом? — спросил я. — То, как Сист отрицает свою вину, звучит правдиво.

— Не верьте всем этим театральным клятвам и заклинаниям. По-моему, Сист прекрасно знает, что совершил убийства.

— Преступники сплошь и рядом настаивают на своей невиновности, — сказал Джепп.

— Что до вашего вопроса, — продолжал Томпсон, — то вполне возможно, что эпилептик в состоянии сомнамбулизма совершит какой-то поступок, ни на минуту об этом не подозревая. Но, согласно общему мнению, такое действие «не вступает в противоречие с намерениями больного, когда он находится в бодрствующем состоянии».

Доктор пустился в рассуждения об эпилепсии, а я, признаться, окончательно запутался, что нередко случается, если ведешь беседу со знатоком своего дела.

— Однако я не согласен с тем, что Сист совершал свои преступления, не зная об этом. Эта теория была бы приемлемой, если бы не письма. Его письма полностью опровергают эту идею. Они указывают на преступный умысел и тщательную подготовку.

— А письма пока так и остались без объяснения, — промолвил Пуаро.

— Они вас интересуют?

— Естественно — ведь получал их я. Но по поводу писем Сист упорно молчит. Пока я не пойму, почему он писал эти письма, я буду считать дело незаконченным.

— Да, это понятно, если встать на вашу точку зрения. Нет никаких оснований думать, что этот человек когда-нибудь с вами сталкивался?

— Решительно никаких.

— У меня есть гипотеза. Дело в вашем имени!

— В моем имени?

— Да. Сист — очевидно, по прихоти своей матери, и тут я вижу истоки эдипова комплекса, — так вот, Сист носит в высшей степени пышные имена: Элекзандер и Бонапарт. Вы понимаете, о чем это говорит? Элекзандер, то есть Александр, — величайший полководец. Бонапарт — великий император французов, мечтавший завоевать весь мир. Систу нужен противник — противник, можно сказать, его весовой категории. И вот он, пожалуйста — Эркюль, то есть силач Геркулес.

— В ваших словах что-то есть, доктор. Они будят мысль…

— Ну, это всего лишь гипотеза. Ладно, мне пора.

Доктор Томпсон ушел. Джепп остался.

— Вас смущает его алиби? — спросил Пуаро.

— В общем, да, — признался инспектор. — Не подумайте, что я в него верю — я-то знаю, что алиби ложное. Но доказать это чертовски трудно. Этот свидетель, Стрейндж, — крепкий орешек.

— Расскажите мне о нем.

— Ему лет сорок. Горный инженер, человек твердый, убежденный в своей правоте. Кажется, он сам настоял, чтобы его допросили. Он собирается уехать в Чили и хотел бы до отъезда уладить это дело.

— Редко случается видеть людей, которые бы так четко давали показания, — вставил я.

— Люди этого типа не любят признавать свои ошибки, — задумчиво проговорил Пуаро.

— Он держится за свою версию, и с места его не сдвинешь. Клянется, что познакомился с Систем в гостинице «Уайткросс» в Истборне вечером двадцать четвертого июля. Стрейнджу было скучно, и он хотел с кем-нибудь поболтать. Насколько я понимаю, Сист — идеальный слушатель. Слушал Стрейнджа не перебивая! После ужина они сели играть в домино. Похоже, Стрейндж — мастер этого дела. Но, к его удивлению, выяснилось, что и у Систа голова варит. Странная игра это домино. Люди из-за него чуть с ума не сходят. Могут играть часами. Вот и Стрейнджа с Систом было не оторвать от стола. Сист уже собрался спать, но Стрейндж и слышать об этом не желал. Сказал, что не отпустит его до полуночи. Так оно и вышло. Они разошлись в десять минут первого. Но если в десять минут первого двадцать пятого июля Сист находился в гостинице в Истборне, то он никак не мог задушить Бетти Барнард на пляже в Бексхилле между полуночью и часом ночи.

— Действительно, возникают непреодолимые трудности, — задумчиво произнес Пуаро. — Это следует хорошенько обдумать.

— Вот Кроум и обдумывает, — сказал Джепп.

— Этот Стрейндж настаивает на своем?

— Да, он чертовски упрям. А где тут ошибка — никак не ухватишь. Если Стрейндж ошибается и это был не Сист, то чего же ради его партнер по домино назвался Систом? А запись в гостиничной книге в полном ажуре. Сообщником Стрейндж тоже быть не может — у маньяков сообщников не бывает! Может быть, девушку убили позже? Но врач высказался очень определенно, да и Систу потребовалось бы некоторое время, чтобы добраться от гостиницы в Истборне, да еще незамеченным, в Бексхилл — там ведь миль четырнадцать…

— Да, трудная задача, — сказал Пуаро.

— Конечно, строго говоря, это роли не играет. На донкастерском убийстве Сист попался: кровавые пятна на пальто, нож — тут все сходится. Никаких присяжных не уговоришь его оправдать. Но история с Бексхиллом все портит. Убийство в Донкастере — его рук дело. Убийство в Сирстоне — тоже. Убийство в Эндовере — опять он. Так, черт возьми, значит, и Бексхилл — его работа. Но здесь ничего не выходит!

Джепп покачал головой и встал.

— Теперь дело за вами, мосье Пуаро, — сказал он. — Кроум сбился с пути. Заставьте-ка свои серые клеточки, о которых я столько слышал, поработать как следует. Объясните нам, как Сист все это проделал.

С этими словами Джепп удалился.

— Так как же, Пуаро? — спросил я. — Справятся ваши серые клеточки с этой задачкой?

Пуаро ответил мне вопросом на вопрос:

— Скажите, Гастингс, дело, по-вашему, закончено?

— Ну, практически, конечно, да. Преступник схвачен. Улики в основном налицо. Не хватает только гарнира.

Пуаро покачал головой:

— Дело закончено? Дело? Но дело — это человек, Гастингс. И пока мы не узнали о человеке всего, тайна остается тайной. Посадить его за решетку — это еще не победа.

— Мы знаем о нем очень много.

— Да мы ничего о нем не знаем! Мы знаем, где он родился. Знаем, что он был на войне, был ранен в голову и уволен из армии в связи с эпилепсией. Знаем, что почти два года он жил у миссис Марбери. Знаем, что жил он спокойно, не привлекая к себе внимания, — таких людей никто не замечает. Знаем, что он придумал и осуществил необыкновенно изобретательный план систематических убийств. Знаем, что он совершил несколько невероятно глупых ошибок. Знаем, что убивал он без жалости и сострадания. Знаем еще, что он позаботился, чтобы в его преступлениях не обвинили никого другого. Если бы он хотел продолжать безнаказанно убивать, ему ничего бы не стоило отправить за решетку кого-то другого. Неужели вы не знаете, Гастингс, что этот человек — клубок противоречий? Тупой и хитрый, безжалостный и великодушный. Должна существовать какая-то причина, примиряющая эти противоречия.

— Конечно, должна, если вы подходите к делу как к психологическому этюду, — начал я.

— А чем иным было это дело с самого начала? Я делал шаг за шагом, стремясь понять убийцу. И должен признать, Гастингс, что я так его и не понял! Я в тупике.

— Но жажда власти… — начал я.

— Да, это могло бы служить объяснением… Но мне этого недостаточно. Я хочу кое-что понять. Почему он совершил эти убийства? Почему он избрал жертвами именно этих людей?

— По алфавиту… — начал я.

— Да разве Бетти Барнард — единственный человек в Бексхилле на эту букву? Бетти Барнард… Была у меня одна идея… Может быть, я и прав. Наверное, прав. Но если так…

Пуаро замолчал, а мне не хотелось перебивать его.

— Честно говоря, я задремал.

Проснулся я от того, что Пуаро потряс меня за плечо.

— Mon cher[185] Гастингс! — ласково сказал он. — Вы мой добрый гений.

Эта неожиданная сердечность повергла меня в смущение.

— Но это действительно так! — продолжал настаивать Пуаро. — Вы всегда, всегда помогаете мне, вы приносите мне счастье. Вы вдохновляете меня.

— Как же я вдохновил вас на этот раз? — спросил я.

— Обдумывая некоторые проблемы, я припомнил одно ваше замечание — замечание, потрясшее меня проницательностью. Разве не говорил я вам, что у вас дар высказывать самоочевидные истины? Очевидностью-то я и пренебрегал.

— Что же это за мудрое замечание? — осведомился я.

— Благодаря ему все приобретает хрустальную прозрачность. Я нашел ответ на все мои вопросы. Я понял, почему была избрана миссис Эшер (об этом, впрочем, я уже давно догадывался), почему — сэр Сирил Сислей, почему произошло убийство в Донкастере и, что важнее всего, почему писались письма Эркюлю Пуаро.

— Может быть, вы объясните почему? — спросил я.

— Не сейчас. Сперва мне нужно собрать кое-какие сведения. Их я получу у наших добровольцев. А потом, потом, когда я узнаю ответ на один вопрос, я найду Эй-би-си. Мы, противники, Эй-би-си и Эркюль Пуаро, наконец-то посмотрим друг другу в глаза.

— А потом? — спросил я.

— А потом, — сказал Пуаро, — потом мы поговорим! Гастингс, для того, кому есть, что скрывать, нет ничего опаснее, чем заговорить! Речь, как сказал мне когда-то один мудрый старый француз, изобретена человеком, чтобы не думать. Она, кроме того, отличное средство установить, что человек скрывает. Человеческое существо, Гастингс, не может устоять перед возможностью раскрыться и выразить себя — а именно эту возможность предоставляет ему речь. И так человек выдает себя.

— Что же вы собираетесь услышать от Систа?

Эркюль Пуаро улыбнулся.

— Я жду лжи, — ответил он. — И по ней я узнаю правду!

Глава 32 Поймаем лисицу!

Несколько дней подряд Пуаро был очень занят. Он то и дело исчезал в неизвестном направлении, мало говорил, часто хмурился и наотрез отказывался удовлетворить мое естественное любопытство насчет того, как же я, по его собственным словам, умудрился блеснуть.

Мне было особенно неприятно, что, пропадая неизвестно куда, он не брал меня с собой.

К концу недели, однако, он объявил, что намерен посетить Бексхилл и его окрестности и пригласил меня сопровождать его. Надо ли говорить, что я поспешно согласился!

Как выяснилось, приглашение распространялось не только на меня. Были приглашены и члены нашей бригады.

Пуаро заинтриговал их не меньше, чем меня. Тем не менее под вечер мне, по крайней мере, стало ясно, в каком направлении развивается мысль Пуаро.

Сперва он посетил Барнардов и выяснил у миссис Барнард, когда именно заходил к ней мистер Сист и что он ей говорил. Затем Пуаро отправился в гостиницу, где останавливался Сист, и в подробностях разузнал, как и когда оттуда выехал обвиняемый. Насколько я могу судить, никаких новых фактов Пуаро не обнаружил, однако он был вполне удовлетворен.

Затем мой друг направился на побережье — туда, где было найдено тело Бетти Барнард. Здесь он некоторое время петлял, внимательно изучая гальку. Мне это петляние показалось напрасным, поскольку место преступления дважды в сутки заливает приливной волной.

Тем не менее к этому времени я уже убедился, что поступки Пуаро, какими бы бессмысленными они ни казались, обычно основываются на какой-то идее.

От пляжа Пуаро дошел до ближайшей точки, где можно было припарковать машину. Оттуда он отправился на стоянку автобусов, едущих из Бексхилла в Истборн.

Наконец он повел нас всех в «Рыжего кота», где мы выпили безвкусного чая, поданного нам пухленькой официанткой Милли Хигли.

Официантке Пуаро отпустил комплимент относительно формы ее лодыжек в красноречивом галльском стиле.

— Ножки у англичанок всегда тонковаты! Но ваши ноги, мадемуазель, — само совершенство! Какая форма! Какие лодыжки!

Милая Хигли прыснула и попросила Пуаро остановиться. Ей-то известно, что за ухажеры французские джентльмены.

Пуаро не потрудился исправить ее ошибку насчет его национальности. Вместо этого он состроил ей глазки, да так, что я смутился и даже испугался.

— Voila![186] — сказал Пуаро. — С Бексхиллом я разобрался. Теперь я еду в Истборн. Маленькое дельце там — и все. Вам всем нет нужды меня сопровождать. А пока давайте вернемся в гостиницу и выпьем по коктейлю. Здешний чай просто ужасен!

Когда мы принялись за коктейли, Франклин Сислей с любопытством произнес:

— Думаю, мы верно угадали, чем вы заняты. Вы хотите опровергнуть алиби. Не пойму только, чем вы так довольны. Ведь вы не обнаружили никаких новых фактов.

— Да, вы правы.

— В чем же причина?

— Терпение! Со временем все устроится само собой.

— Однако вы как будто бы довольны…

— Все дело в том, что пока ничто не противоречит моей идее.

Пуаро посерьезнел.

— Однажды мой друг Гастингс рассказал мне, что в молодости играл в игру под названием «Только правду». В этой игре каждому по очереди задают три вопроса: на два из них человек обязан ответить правду. На третий вопрос можно не отвечать. Естественно, вопросы были самого нескромного свойства. Но в начале игры все должны были дать клятву, что будут говорить правду, только правду и ничего, кроме правды.

Пуаро помолчал.

— И что же? — спросила Меган.

— Eh bien, я хочу сыграть в эту игру. Но в трех вопросах нет необходимости. Одного будет достаточно. По одному вопросу каждому из вас.

— Прекрасно, — нетерпеливо заговорил Сислей. — Мы ответим на любые вопросы.

— Да, но я хочу, чтобы игра была серьезной. Вы все клянетесь говорить правду?

У Пуаро был столь торжественный вид, что остальные удивились и посерьезнели. Все поклялись, как того требовал Пуаро.

— Воn![187] — воскликнул Пуаро. — Тогда начнем.

— Я готова, — сказала Тора Грей.

— Да, но в этой игре пропускать дам вперед еще не значит быть вежливым. Начнем с кого-нибудь еще.

Он повернулся к Франклину Сислею.

— Mon cher[188] мистер Сислей, какого вы мнения о шляпках, которые дамы носили в этом году в Аскоте?[189]

Франклин Сислей уставился на него.

— Это шутка?

— Нет, конечно.

— Вас это действительно интересует?

— Да.

Сислей заулыбался:

— Ну, мосье Пуаро, в Аскоте я не был, но видел дам, которые туда ехали, — их шляпки еще комичнее, чем те, что они обычно носят.

— Экстравагантные шляпки?

— В высшей степени.

Пуаро улыбнулся и повернулся к Дональду Фрейзеру:

— Когда у вас был отпуск в этом году, мосье?

Теперь удивился Фрейзер:

— Отпуск? В начале августа.

Внезапно лицо его исказилось. Я понял, что этот вопрос напомнил ему о гибели любимой.

Пуаро, однако, не обратил особого внимания на ответ. Он обернулся к Торе Грей, и в голосе его я услышал другие нотки. Вопрос прозвучал напряженно, резко и ясно:

— Мадемуазель, в случае смерти леди Сислей вы бы вышли замуж за сэра Сирила, если бы он вам сделал предложение?

Девушка вскочила.

— Как смеете вы задавать подобные вопросы?! Это… это оскорбительно!

— Допускаю, что так. Но вы поклялись говорить правду. Eh bien, да или нет?

— Сэр Сирил был ко мне очень добр. Он обращался со мною почти как с дочерью. И я относилась к нему… с любовью и благодарностью.

— Простите, но вы, мадемуазель, не сказали — да или нет.

Тора заколебалась.

— Конечно нет! — произнесла она.

Пуаро не стал долго распространяться.

— Спасибо, мадемуазель.

Он повернулся к Меган Барнард. Девушка была бледна. Она тяжело дышала, словно готовясь вынести любую пытку.

Вопрос Пуаро прозвучал как свист кнута:

— Мадемуазель, чего вы ждете от моего расследования? Хотите вы, чтобы я установил истину, или нет?

Меган гордо откинула голову. Я не сомневался в ее ответе — Меган, как я хорошо знал, всей душой была предана правде.

Ее ответ прозвучал ясно и поверг меня в недоумение:

— Нет, не хочу!

Мы все подпрыгнули от удивления. Пуаро подался вперед, вглядываясь в ее лицо.

— Мадемуазель Меган, — сказал он, — может быть, правда вам и не нужна, но говорить правду, ma foi[190], вы умеете!

Он направился к дверям, но, спохватившись, подошел к Мэри Дроуер:

— Скажите мне, дитя мое, у вас есть молодой человек?

Мэри, которая все время была настороже, вздрогнула и покраснела.

— Ах, мистер Пуаро, я… я сама не знаю.

Пуаро улыбнулся:

— Ну, хорошо, дитя мое!

Он взглянул на меня:

— Пойдемте, Гастингс, нам пора в Истборн.

Нас ожидала машина, и вскоре мы уже ехали по приморской дороге, ведущей из Певенси в Истборн.

— Можно ли задать вам вопрос, Пуаро?

— Не сейчас. Пока что сами делайте выводы о том, чем я занят.

Я погрузился в молчание.

Пуаро, вполне довольный собой, напевал какую-то песенку. Когда мы подъехали к Певенси, он предложил мне сделать остановку и осмотреть замок.

Возвращаясь к машине, мы на минуту задержались, чтобы поглядеть на детишек, водивших хоровод и изображавших из себя гномов. Пронзительно и не в лад они распевали песенку.

— Что они поют, Гастингс? Я не могу разобрать.

Я прислушался и повторил Пуаро припев:

Поймаем лисицу, Посадим в темницу, Не пустим на волю ее!

— Поймаем лисицу, посадим в темницу, не пустим на волю ее… — пробормотал Пуаро.

Внезапно лицо его стало серьезным и суровым.

— Это ведь ужасно, Гастингс, — сказал он и помолчал. — У вас здесь охотятся на лис?

— Я не охочусь. Мне это всегда было не по карману. А в этих местах вряд ли много охотятся.

— Я имел в виду Англию вообще. Странный вид спорта. Ожидание в засаде… потом раздается «ату», верно?.. И травля начинается… по буеракам, через изгороди, а лисица убегает… петляет… но собаки…

— Гончие!

— …но гончие уже взяли след, и вот они нагоняют лису, и она умирает… умирает скорой и ужасной смертью.

— Конечно, звучит это жестоко, но на самом деле…

— Лисе это нравится? Не говорите les betises[191], мой друг. Но tout de même…[192] скорая и жестокая смерть лучше той, о которой пели дети… Попасть в темницу… навеки… Нет, такая смерть не по мне.

Он покачал головой, потом, уже другим тоном, сказал:

— Завтра я должен встретиться с этим Систем, — и, обращаясь к шоферу, произнес: — Возвращаемся в Лондон.

— Разве мы не едем в Истборн? — воскликнул я.

— Зачем? Мне известно все — все, что необходимо.

Глава 33 Элекзандер Бонапарт Смет

Я не присутствовал при разговоре Пуаро с этим странным человеком — Элекзандером Бонапартом Систем. Благодаря своим связям с полицией и особенностям ситуации Пуаро без труда получил разрешение Министерства внутренних дел на свидание, но это разрешение не распространялось на меня; в любом случае, с точки зрения Пуаро, было важно, чтобы разговор происходил наедине и в обстановке полного доверия.

Однако мой друг дал мне столь подробный отчет о состоявшейся беседе, что я записал ее, как будто сам при этом присутствовал.

Мистер Сист, казалось, усох. Он еще сильнее сутулился. Пальцами он нервно перебирал складки пальто.

Некоторое время Пуаро, насколько я понимаю, молчал.

Он сидел и смотрел на этого человека.

Атмосфера стала спокойной, безмятежной, мирной.

То был, должно быть, момент, полный напряжения, — встреча двух соперников, героев затянувшейся драмы. На месте Пуаро я бы ощутил весь накал происходящего.

Пуаро, однако, человек деловой. Он стремился определенным образом воздействовать на мистера Систа.

Помолчав, он ласково спросил:

— Вы знаете, кто я такой?

Сист покачал головой:

— Нет… не знаю. Может, вы… как это называется… помощник мистера Лукаса? Или вы от мистера Мейнарда?

Его делом занималась адвокатская контора Мейнарда и Коула.

Сист был вежлив, но безразличен. Казалось, он погружен в размышления.

— Я Эркюль Пуаро.

Пуаро произнес эти слова еле слышно и ждал, какова будет реакция.

Мистер Сист поднял на него глаза.

— Вот как?

Он произнес эти слова тем же естественным тоном, что и Кроум, но без надменности инспектора.

Помолчав, он повторил:

— Вот как? — на этот раз с другой, заинтересованной интонацией. Сист поднял голову и посмотрел на Пуаро.

Эркюль Пуаро встретил его взгляд и тихонько кивнул раз-другой.

— Да, — сказал он, — я тот, кому вы писали письма.

Связь сразу оборвалась. Мистер Сист опустил глаза и раздраженно произнес:

— Я вам не писал. Эти письма писал не я. Я ведь уже много раз повторял.

— Знаю, — ответил Пуаро. — Но кто же тогда писал их, если не вы?

— Мой враг. Видимо, у меня есть враги. Все против меня сговорились. Полиция… все-все против меня. Это заговор.

Пуаро не ответил.

Мистер Сист продолжал:

— Все были против меня… всю жизнь.

— Даже в детстве?

Мистер Сист задумался.

— Нет… в детстве было иначе. Матушка очень любила меня. Но она была честолюбива… ужасно честолюбива. Поэтому она и дала мне эти нелепые имена. У нее была абсурдная идея, что я стану знаменитым. Она все время требовала, чтобы я самоутверждался… все говорила о силе воли… о том, что каждый хозяин своей судьбы… говорила, что я на многое способен!

Сист помолчал.

— Конечно, она ошибалась. Я понял это сам очень рано. Мне не суждено было пробиться. Всегда я делал глупости — надо мной смеялись. А я робел, боялся людей. В школе мне пришлось плохо… когда мальчишки узнали, как меня зовут, они принялись дразнить меня… Учился я плохо, со спортом v меня не ладилось…

Он покачал головой.

— Потом матушка умерла. Она бы огорчилась, если бы узнала… Даже в коммерческом училище дела у меня не пошли на лад — и машинописи, и стенографии мне пришлось учиться дольше других. Но дураком я себя не считал, понимаете?

Внезапно Сист с мольбой посмотрел на Пуаро.

— Понимаю, — ответил Пуаро. — Продолжайте.

— Я только чувствовал, что другие считают меня дураком. А это меня лишало сил. То же было и позже, в конторе.

— А еще позже, на войне? — поинтересовался Пуаро.

Неожиданно лицо мистера Систа осветилось.

— Знаете, — признался он, — на войне было хорошо. По крайней мере, мне. Впервые в жизни я чувствовал себя таким, как все. Мы все попали в переплет. И я был не хуже других.

Улыбка на его лице померкла.

— А потом я получил ранение в голову. Легкое ранение. Но выяснилось, что у меня припадки… Я, конечно, и раньше знал, что по временам сам себе не могу дать отчета, что делаю. Страдал провалами памяти. Ну, и раз-другой упал. Но, по-моему, не стоило из-за этого увольнять меня из армии. Несправедливо это.

— Ну а потом? — спросил Пуаро.

— Я поступил на место клерка. Во время войны можно было недурно заработать. Да и потом дела шли неплохо. Конечно, жалованье стало поменьше… Да и по службе я не продвигался. Меня всегда обходили. Пробивной силы не хватало. Стало трудно, по-настоящему трудно… Особенно когда начался кризис. Сказать по правде, еле на прожитье хватало, а ведь у клерка должен быть приличный вид — и тут подоспело это предложение насчет чулок. Жалованье плюс комиссионные!

Пуаро негромко спросил:

— Но ведь вы знаете, что фирма, которая якобы вас наняла, это отрицает?

Мистер Сист снова разволновался.

— Это потому, что они тоже в заговоре… в заговоре против меня. — Он продолжал: — У меня есть доказательства… письменные доказательства… У меня сохранились письма из фирмы с указаниями, куда поехать и каких людей посетить.

— Но эти письма напечатаны на машинке…

— Какая разница! Естественно, что большая оптовая фирма рассылает машинописные письма.

— Неужели вы не знаете, мистер Сист, что можно установить, на какой машинке напечатано письмо? Все эти письма напечатаны на одной и той же машинке.

— Ну и что?

— На вашей собственной машинке — ее нашли у вас в комнате.

— Мне прислали эту машинку из фирмы, когда я начал работать.

— Да, но эти письма были получены после этого. Тем самым получается, что это вы их напечатали и отправили сами себе.

— Нет-нет! Все это — часть заговора против меня!

Неожиданно Сист добавил:

— Кроме того, естественно, что их письма напечатаны на машинке той же марки.

— Той же марки — да, но не на той же машинке!

Мистер Сист упрямо повторил:

— Это заговор.

— А как объяснить справочники «Эй-би-си» у вас в шкафу?

— Я ничего о них не знаю. Я думал, там одни чулки.

— Почему вы пометили птичкой фамилию миссис Эшер в списке жителей Эндовера?

— Потому что я решил начать с нее. Надо же откуда-то начать.

— Да, вы правы. Откуда-то надо начать.

— Я вовсе не это имел в виду! — воскликнул Сист. — Я не имел в виду того, что вы.

— Откуда вы знаете, что я имею в виду?

Мистер Сист не ответил. Его бил озноб.

— Я этого не делал! — воскликнул он. — Я не виноват! Все это ошибка. Возьмите второе преступление — убийство в Бексхилле. Я в это время играл в домино в Истборне. Не будете же вы с этим спорить!

В его голосе звучало торжество.

— Да, — ответил Пуаро задумчиво и мягко, — но разве трудно ошибиться на один день? И если вы тверды и упрямы, как мистер Стрейндж, вы и не подумаете о том, что могли ошибиться. Вы будете держаться за собственные слова… Стрейндж как раз такой человек. А что касается гостиничной регистрационной книги, то ничего не стоит, ставя в ней свою подпись, указать неверную дату, — этого, скорее всего, никто не заметит.

— В тот вечер я играл в домино!

— Говорят, вы прекрасно играете в эту игру.

Мистер Сист слегка смутился.

— Я? Да… я неплохо играю.

— Это ведь очень увлекательная игра, требующая большого искусства?

— О да, для домино нужна хорошая голова, хорошая голова! В Сити[193] мы часто играли во время обеденного перерыва. Вы не поверите, как домино сближает совсем незнакомых людей.

Сист усмехнулся:

— Вспомнил я одного человека… да и как его забыть — ведь он мне такое сказал… Разговорились мы с ним за кофе и сели играть в домино. Так вот, минут через двадцать мне уже казалось, что мы знакомы всю жизнь.

— Что же он вам сказал? — поинтересовался Пуаро.

Лицо мистера Систа помрачнело.

— Мне тогда стало жутко… я испугался. Он мне говорил, что можно прочесть судьбу человека по руке. И показал мне свою ладонь и линии, которые предвещали, что он дважды будет тонуть, но избежит смерти — так в его жизни и вышло. А потом он посмотрел на мою ладонь и предсказал мне удивительные вещи. Я, мол, перед тем как умру, прославлюсь на всю Англию. Вся страна обо мне заговорит. А еще он сказал… он сказал…

Голос мистера Систа дрогнул.

— Что же?

В спокойном взгляде Пуаро было нечто магнетическое. Мистер Сист поглядел на него, отвернулся и снова посмотрел ему в глаза, как загипнотизированный кролик.

— Он сказал… он сказал, что мне, похоже, предстоит умереть не своей смертью, и со смехом добавил: «Выходит, вам не миновать смерти на эшафоте». А потом захохотал и сказал: это-де все шутка…

Внезапно мистер Сист умолк. Он снова отвел бегающие глаза.

— Головные боли… они истерзали меня… иногда голова просто раскалывается. А бывает, что я не знаю… не знаю…

Сист замолчал.

Пуаро подался вперед. Он заговорил негромко, но с большой твердостью.

— Вы ведь знаете, — сказал он, — что это вы совершили убийства?

Мистер Сист поднял глаза. Взгляд его был бесхитростен и прям. Сопротивляться он больше не мог. Странно, но он как будто бы успокоился.

— Да, — кивнул мистер Сист, — знаю.

— Но вы ведь не знаете, зачем вы их совершили?

— Нет, — ответил он. — Зачем — не знаю.

Глава 34 Пуаро дает объяснения

Мы сидели, напряженно вслушиваясь в объяснения Пуаро, завершавшие дело.

— Все это время, — признался Пуаро, — меня беспокоил ответ на вопрос: почему? Недавно Гастингс сказал мне, что дело закончено. Я ответил ему, что дело — это человек. Тайна заключена не в убийствах, а в самом убийце! Почему он счел необходимым совершить свои преступления? Почему он избрал в качестве противника меня? Сказать, что этот человек психически неуравновешен, не значит ответить на эти вопросы. Думать, что преступник совершает безумные действия просто потому, что он безумен, глупо. Безумец так же логичен и последователен в своих поступках, как и нормальный человек, но он опирается на безумную точку зрения. К примеру, если кто-то разгуливает по улицам в одной набедренной повязке, это может показаться чрезвычайно эксцентричным. Но если вам известно, что чудак искренне считает себя Махатмой Ганди, его поведение сразу становится логичным и объяснимым. В нашем деле необходимо было вообразить себе личность, устроенную так, что для нее объяснимо и логично пойти на четыре убийства — а то и больше — и с помощью писем предуведомить о преступлениях Эркюля Пуаро. Мой друг Гастингс подтвердит вам, что с момента получения первого письма я был обеспокоен и удручен. Мне сразу показалось, что с этим письмом не все обстоит гладко.

— И вы были совершенно правы, — суховато произнес Франклин Сислей.

— Да. Но с самого начала я допустил грубую ошибку. Я не позволил этому ощущению, очень сильному ощущению, перерасти в нечто большее. Я обошелся с ним так, словно это проявление интуиции. В уравновешенной, мыслящей голове нет места интуиции, то есть озарению! Вы, конечно, вправе гадать, и догадка окажется либо верной, либо ошибочной. Если она верна, вы назовете ее интуицией. Если она ошибочна, вы, скорее всего, выбросите ее из головы. Однако то, что нередко именуют интуицией, есть не что иное, как впечатление, основанное на логической дедукции или опыте. Когда специалисту кажется, что картина, предмет искусства или подпись на чеке — фальшивка, то, в сущности, это впечатление зиждется на массе неприметных признаков и деталей. Специалисту нет нужды во все это вникать: за него это делает опыт, а в результате у него создается твердое убеждение в том, что дело нечисто. Но это не догадка — это впечатление, основанное на опыте. Eh bien, должен признать, что не отнесся к первому письму надлежащим образом, хотя и был в высшей степени встревожен. Полиция усматривала в письме розыгрыш. Я подошел к нему серьезно. Я не сомневался, что в Эндовере, как и было обещано, свершится убийство. Как вы знаете, так оно и вышло. Мне было ясно, что в тот момент никакими средствами нельзя было установить личность преступника. Единственный возможный для меня путь заключался в том, чтобы представить себе, какого типа личность могла на это пойти. Кое-какими данными я располагал. Письмо… техника преступления… личность убитой… Мне оставалось определить мотивы, вызвавшие преступления и появление письма.

— Жажда славы? — предположил Сислей.

— Все объясняется комплексом неполноценности, — сказала Тора Грей.

— Это, конечно, лежит на поверхности. Но при чем тут я? Почему Эркюль Пуаро? Куда большей славы можно добиться, посылая письма в Скотленд-Ярд. Еще пуще можно прославиться, послав их в газету. Возможно, газета не опубликовала бы первого письма, но после второго убийства Эй-би-си мог бы быть спокоен, что пресса прокричит о нем на всю страну. Зачем же ему Эркюль Пуаро? По какой-то личной причине? В письме подспудно звучала неприязнь к иностранцам, но не с такой силой, чтобы служить удовлетворительным объяснением. Затем пришло второе письмо, за которым последовало убийство Бетти Барнард в Бекс-хилле. Теперь стало несомненным то, что я подозревал и раньше: убийства будут продолжаться в алфавитном порядке. Однако этот факт, который решил проблему в глазах других, с моей точки зрения, по-прежнему оставлял основной вопрос без ответа. Зачем Эй-би-си понадобились эти убийства?

Меган Барнард беспокойно задвигалась.

— Разве вы отрицаете такую вещь, как жажда крови? — спросила она.

Пуаро повернулся к ней:

— Вы правы, мадемуазель, и я этого не отрицаю. Жажда убийства существует. Но она не совсем согласуется с фактами дела. Обычно маньяк-убийца, одержимый стремлением убивать, хочет убивать непрерывно. Это желание возникает у него снова и снова. Такой убийца занят тем, как замести следы, а не тем, как раскрыть их. Если мы рассмотрим выбранные преступником жертвы, то, по крайней мере, в трех случаях из четырех (поскольку я почти ничего не знаю о мистере Даунсе и мистере Иствуде) мы увидим, что — пожелай того преступник — он мог бы совершить убийства, не вызвав ни малейшего подозрения. Франц Эшер, Дональд Фрейзер или Меган Барнард, а возможно, и мистер Сислей — вот люди, которых бы держала под подозрением полиция, даже если бы она не располагала прямыми уликами. Полиция и не подумала бы о неведомом маньяке! Почему же тогда убийце понадобилось привлечь к себе внимание? Для чего он оставлял рядом с каждым трупом справочник «Эй-би-си»? В этом и заключалась мания? У преступника был комплекс, связанный с железнодорожным справочником? В тот момент я никак не мог постичь ход мыслей преступника.

Может быть, ему свойственна душевная широта? И он опасается, что ответственность за убийства будет возложена на невинных людей? Однако, не умея дать ответ на главный вопрос, я все же кое-что узнал об убийце.

— Что именно? — спросил Фрейзер.

— Прежде всего то, что он имеет склонность к всевозможным реестрам. Его преступления упорядочены по алфавиту, и, очевидно, ему это не безразлично. С другой стороны, жертвы его подобраны без разбора — миссис Эшер, Бетти Барнард, сэр Сирил Сислей не имеют друг с другом ничего общего. Меня поразило и то, что он не придает значения полу и возрасту. Весьма примечательно! Если преступник убивает всех подряд, то, как правило, потому, что он устраняет со своего пути всякого, кто ему мешает или его раздражает. Но алфавитный порядок доказывает, что в данном случае это не так! Убийца другого типа обычно выбирает и жертву определенного типа — почти всегда жертву противоположного пола. В действиях Эй-би-си проглядывала чистая случайность, не совместимая с алфавитным принципом. Я позволил себе сделать один небольшой вывод. Использование справочника «Эй-би-си», на мой взгляд, указывало на личность, я бы сказал, «железнодорожного» склада. Это типичнее для мужчин. Мальчики любят играть в железную дорогу больше, чем девочки. До известной степени такое пристрастие могло быть свидетельством инфантильности. У преступника сохранились мальчишеские черты. Смерть Бетти Барнард и особенности этого преступления натолкнули меня и на некоторые другие выводы. То, как она была убита, было особенно существенно — не принимайте это близко к сердцу, мистер Фрейзер. Начать с того, что ее удушили ее собственным поясом. Следовательно, убийца почти наверняка был ее другом или возлюбленным. После того как я узнал кое-что о нраве Бетти, я воссоздал картину происшедшего. Бетти Барнард была кокеткой. Ей нравилось внимание со стороны импозантных мужчин. Значит, преступник должен был обладать некоторой привлекательностью, чтобы Бетти приняла его приглашение! Он должен был обладать шармом, должен был уметь пленять! Сцена на пляже видится мне так: убийца восхищается поясом Бетти, она снимает пояс, преступник, как бы в шутку, набрасывает его ей на шею, приговаривая: «Ну, сейчас я тебя задушу». Они веселятся, она смеется, а он затягивает пояс…

Дональд Фрейзер вскочил со своего места. Лицо его стало белым.

— Мосье Пуаро, умоляю вас!

Пуаро остановил его:

— Кончено. Больше я говорить об этом не стану. Это уже позади. Перейдем к следующему преступлению — к убийству сэра Сирила Сислея. На этот раз убийца возвращается к своей старой технике — он убивает ударом по голове. Алфавитный принцип продолжает действовать, но загвоздка в другом — если бы убийца был последователен, он выбирал бы города в определенном порядке. Если Эндовер — сто пятьдесят пятый населенный пункт на букву «эй», то убийство на букву «би» тоже должно произойти в сто пятьдесят пятом городе или в сто пятьдесят шестом, и тогда преступление на «си» произойдет в сто пятьдесят седьмом. Между тем города выбраны совершенно произвольно.

— Не слишком ли предвзято вы подходите к этому, Пуаро? — заметил я. — Вы ведь сами методичны и пунктуальны. У вас это доходит почти до болезни.

— Какая же это болезнь?! Quelle idee![194] Впрочем, я, может быть, придаю этому преувеличенное значение. Passons![195] Убийство в Сирстоне почти ничем мне не помогло. Нам не повезло: письмо, извещающее об этом преступлении, не сразу нашло адресата, и, как следствие, мы не успели подготовиться. Однако к тому моменту, когда было объявлено следующее убийство, была создана мощная оборонительная система. Становилось очевидно, что Эй-би-си недолго остается совершать свои преступления безнаказанно. К тому же как раз в это время у меня возникла идея, связанная с чулками. Не оставалось сомнений, что появление субъекта, торгующего чулками, поблизости от места преступления, не случайно. Следовательно, торговец чулками и есть убийца. Должен заметить, что приметы преступника, данные мне мисс Грей, не слишком хорошо укладывались в нарисованный мною образ убийцы Бетти Барнард. Не стану задерживаться на дальнейших событиях: было совершено четвертое преступление, убит человек по имени Джордж Иствуд, убит, как мы решили, по ошибке, вместо некоего Даунса, сидевшего рядом с Иствудом в кино и похожего на него внешне. Тут-то и происходит коренной поворот! Если раньше события играли на руку Эй-би-си, теперь они оборачиваются против него. Он замечен… за ним гонятся… его схватили! Как сказал Гастингс, дело закончено. Да, закончено — для широкой публики. Убийца в тюрьме, и, рано или поздно, его, без сомнения, упрячут в Бродмур. Преступлениям положен конец. Занавес! Но не для меня! Я по-прежнему ничего не знаю. Не знаю, почему и зачем. Есть и еще одна досадная мелочь. У Систа алиби — в ночь убийства он не мог быть в Бексхилле.

— Мне это все время не дает покоя, — вставил Франклин Сислей.

— Да, мне тоже. Алиби кажется бесспорным. Но как оно может быть бесспорным, если… И тут мы подходим к двум интереснейшим рассуждениям. Предположим, друзья мои, что Сист совершил преступления «эй», «си» и «ди», но не совершил преступления «би».

— Мосье Пуаро, это не…

Пуаро взглядом заставил Меган Барнард остановиться.

— Успокойтесь, мадемуазель! Мне нужна правда! С ложью покончено. Итак, предположим, что Эй-би-си не имеет отношения ко второму убийству. Напомню, что оно совершено в ночь на двадцать пятое, то есть тогда, когда и было назначено. Может быть, кто-то опередил преступника? Как бы он повел себя в таком случае? Совершил бы еще одно убийство или залег бы на дно, радуясь неожиданному чудовищному подарку?

— Мосье Пуаро! — воскликнула Меган. — Это чистая фантазия! Все преступления заведомо совершены одним человеком!

Не обращая на нее внимания, Пуаро размеренно продолжал:

— У этой гипотезы есть одно преимущество: она объясняет несоответствие между личностью Элекзандера Бонапарта Систа, неспособного заинтересовать ни одну девушку, и личностью того, кто удушил Бетти Барнард. И прежде были известны случаи, когда преступники извлекали для себя пользу из убийств, совершенных другими. К примеру, не все преступления Джека Потрошителя — дело его рук. Ну что ж, противоречий будто нет. Но тут я сталкиваюсь с несомненной трудностью. До убийства Бетти Барнард факты, связанные с преступлениями Эй-би-си, не были достоянием широкой публики. Эндоверское убийство интереса не вызвало. В газетах даже не упомянули раскрытого на прилавке железнодорожного справочника. Значит, тот, кто убил Бетти Барнард, имел доступ к сведениям, известным лишь ограниченному кругу лиц — мне, полиции, нескольким родственникам и соседям миссис Эшер. Выходит, эта линия расследования завела меня в тупик.

На лицах присутствующих отразилось непонимание и удивление.

Дональд Фрейзер задумчиво произнес:

— В конце концов, полицейские тоже люди. И среди них попадаются импозантные мужчины…

Он замолк и вопрошающе взглянул на Пуаро.

Пуаро только покачал головой.

— Нет, все обстоит куда проще. Я ведь сказал вам, что возможен и другой ход мысли. Предположим, Сист не виновен в смерти Бетти Барнард. Предположим, ее убил кто-то другой. Может быть, другой повинен и в остальных убийствах?

— Но это бессмыслица! — воскликнул Сислей.

— Разве? Тогда я проделал то, что должен был сделать с самого начала. Я изучил полученные мною письма под совершенно иным углом. Я давно чувствовал, что с письмами что-то не клеится — в точности, как искусствовед чувствует, что картина — подделка… Особенно не вдумываясь, я сначала решил, что с письмами что-то неладно потому, что их писал сумасшедший. Изучив их заново, я пришел к совершенно иному выводу. Неладно в письмах то, что их писал совершенно здоровый человек.

— Как?! — изумился я.

— В этом-то все дело! Письма оказались подделкой! Они были написаны от лица сумасшедшего, маньяка, но сочинил их не маньяк.

— Это бессмыслица! — повторил Франклин Сислей.

— Mais si![196] Надо только подумать, поразмыслить. Какова цель этих писем? Заострить внимание на авторе, вызвать интерес к убийствам! Право же, на первый взгляд это казалось бессмыслицей. Но потом я понял, в чем суть. Цель была в том, чтобы привлечь внимание к нескольким убийствам, к серии убийств… Недаром ваш великий поэт Шекспир сказал: «Вы из-за леса не видите деревьев».

Я не стал исправлять ошибочную цитату[197] Пуаро. Я попытался понять, к чему ведет мой друг, и, кажется, что-то нащупал. Пуаро продолжал:

— Где труднее всего заметить булавку? Среди других булавок, воткнутых в подушечку! Когда меньше всего замечаешь преступление? Когда оно стоит в ряду других таких же. Я столкнулся с исключительно умным, талантливым убийцей, безжалостным, отчаянным и умеющим рисковать. Нет, это не мистер Сист! Он бы никогда не сумел совершить такие преступления! Передо мной был человек другого склада — человек с мальчишеским темпераментом (вспомните железнодорожный справочник и школьную проделку с письмами), человек, нравящийся женщинам, человек, безразличный к жизням людей, человек, бывший центральной фигурой в одном из убийств! Подумайте, чем интересуется полиция, когда совершается убийство. Возможностями для совершения преступления: кто где находился в момент убийства? Мотивами: кому выгодна смерть жертвы? Если мотивы и возможности совершения преступления очевидны, что предпринимает убийца? Подделывает алиби, то есть тем или иным способом искажает последовательность событий. Но это ненадежно. Наш убийца изобрел фантастический способ обмана. Он создал маньяка-убийцу! Теперь остается только взглянуть на совершенные преступления и найти возможного виновника. Убийство в Эндовере. Наиболее вероятный подозреваемый — Франц Эшер, но трудно вообразить, что он создает и приводит в исполнение столь хитрый план или что он готовит предумышленное убийство. Убийство в Бексхилле. Возможный кандидат — Дональд Фрейзер. Он достаточно умен и методичен. Но единственный его мотив для убийства возлюбленной — это ревность, а убийства из ревности редко бывают запланированы заранее. Кроме того, как я узнал, Фрейзер был в отпуске в начале августа, а значит, едва ли мог иметь касательство к сирстонскому делу. Следующее на очереди преступление — в Сирстоне. Здесь мы сталкиваемся с многообещающей ситуацией. Сэр Сирил Сислей был богачом. Кто унаследует его состояние? В его деньгах заинтересована вдова, но она на краю могилы. После нее капитал достанется брату сэра Сирила — Франклину.

Пуаро медленно повернулся и встретился взглядом с Франклином Сислеем.

— Я отбросил все сомнения. Образ человека, который я создал в глубине моего мозга, совпал с человеком, которого я знал лично. Эй-би-си и Франклин Сислей — одно и то же лицо! Та же смелость и авантюрная жилка, страсть к путешествиям, любовь к Англии, порой выражающаяся в насмешках над иностранцами. Вызывающее симпатию, свободное обращение — кому, как не ему, знакомиться с девушками в кафе! Методичность мышления — помните, как он по пунктам составлял план наших действий? И наконец, мальчишеский склад характера, о котором упомянула леди Сислей, — склонность к литературе для юношества. Я убедился в том, что в библиотеке действительно есть повесть Несбита «Дети-железнодорожники». Больше я не колебался: Эй-би-си, человеком, писавшим мне письма и совершившим убийства, был Франклин Сислей.

Сислей расхохотался.

— Редкая проницательность! А как же наш друг Сист, пойманный с окровавленными руками? С пятнами крови на пальто? Как же нож, спрятанный у него дома? Сист, конечно, может все отрицать…

Пуаро перебил его:

— Вы ошибаетесь. Он все признал.

— Что? — изумился Сислей.

— Да, признал, — мягко сказал Пуаро. — Поговорив с Систом, я убедился, что он считает себя виновным.

— И даже этого вам мало, мосье Пуаро? — произнес Сислей.

— Да, мало. Потому что, взглянув на него, я понял, что виновным он быть не может! Чтобы осуществить такой план, у него не хватит ни нервов, ни смелости, ни мозгов! Ни на минуту не забывал я о двойственности убийцы. А теперь понимаю, в чем она заключалась.

В преступлениях были замешаны двое: настоящий убийца, хитроумный, проницательный и смелый, и псевдоубийца, туповатый, неуверенный в себе и легко внушаемый. Внушаемость — вот в чем тайна мистера Систа! Вы, мистер Сислей, не удовлетворились своим планом — спрятать преступление в череде ему подобных. Вам понадобился еще и козел отпущения. Думаю, что эта идея родилась у вас после случайной встречи в кафе с комичным человечком, носящим столь пышные имена. В то время вы обдумывали различные планы, ведущие к устранению вашего брата.

— Да что вы? А зачем?

— Затем, что вас серьезно тревожило будущее. Не знаю, понимаете ли вы это, мистер Сислей, но вы помогли мне, показав мне письмо, полученное вами некогда от брата. В этом письме ясно звучала любовь и привязанность к мисс Торе Грей. Возможно, то было отеческое чувство или сэру Сислею только так казалось. Тем не менее возникла реальная опасность того, что после смерти вашей невестки сэр Сислей, очутившись в одиночестве, начнет искать утешения и сочувствия у этой красивой девушки, и, как нередко случается с пожилыми вдовцами, это кончится браком. Познакомившись с мисс Грей, вы переполошились. Настолько я понимаю, вы прекрасно разбираетесь в людях, хоть и смотрите на них с цинизмом. Вы пришли к выводу — может быть, верному, а может быть, и ошибочному, — что мисс Грей своего не упустит. Вы были убеждены, что она во что бы то ни стало захочет стать леди Сислей. Ваш брат отличался прекрасным здоровьем и был полон сил. У него могли появиться наследники, и тогда у вас не оставалось шансов на его капитал. Мне кажется, что вся ваша жизнь по сути своей состояла из разочарований. Вас носило, как перекати-поле, а добра вы не нажили. Богатство брата вызывало у вас горькую зависть. Итак, вы обдумывали различные планы убийства, а когда познакомились с мистером Систем — тут-то и родилась ваша идея. Нелепые имена, головные боли и эпилептические припадки, о которых он вам рассказал, делали этого незначительного и незаметного субъекта поразительно удобным орудием в ваших руках. В одно мгновение возник и алфавитный принцип: в основе плана лежали инициалы Систа и то, что ваш брат, фамилия которого начинается на «си», живет в Сирстоне. Вы дошли до того, что даже намекнули Систу, какая смерть его ожидает, хотя едва ли могли рассчитывать, что это принесет вам такой богатый урожай! Вы провели великолепную подготовку. От имени Систа вы сделали крупный заказ на шелковые чулки. Фирма ему их выслала, а вы прислали еще некоторое количество справочников «Эй-би-си» в такой же упаковке. Вы написали Систу от имени той же фирмы — в напечатанном на машинке письме ему предлагалось приличное жалованье и комиссионные. Ваши планы были настолько продуманы, что вы заранее напечатали все последующие письма, а машинку отослали Систу. Теперь вам нужно было подыскать жертвы, фамилии и место жительства которых начинались на «эй» и «би». Вы выбрали Эндовер и после предварительной рекогносцировки остановились на лавке миссис Эшер как на месте будущего преступления. Ее фамилия была обозначена на вывеске. Экспериментальным путем вы удостоверились, что в лавке миссис Эшер обычно одна. Чтобы убить ее, требовались хорошие нервы, смелость и немного удачи. В следующий раз тактику пришлось изменить. Ведь одинокие хозяйки магазинов, скорее всего, уже были начеку. Думаю, вы начали захаживать в кафе, перешучиваться с официантками и по ходу дела стремились узнать, у кого из них фамилия начинается на нужную букву и кто будет удобен для ваших целей. В Бетти Барнард вы обрели то, что искали. Раза два вы назначали ей свидания, объяснив, что вы человек женатый и что по необходимости должны встречаться с ней в не слишком людных местах. Теперь ваши предварительные приготовления завершились, и вы приступили к делу! Вы послали Систу эндоверский список с указанием посетить Эндовер в определенный день, а мне было отправлено первое письмо Эй-би-си. В назначенный день вы едете в Эндовер и беспрепятственно убиваете миссис Эшер. Убийство номер один прошло успешно. В следующий раз вы из осторожности совершили преступление на день раньше назначенного. Я совершенно убежден в том, что Бетти Барнард была убита задолго до полуночи двадцать четвертого июля. Перейдем теперь к убийству номер три, важному, а в сущности, единственному, с вашей точки зрения, настоящему убийству. И здесь нельзя не воздать хвалу Гастингсу, сделавшему простое и верное замечание, на которое никто не обратил внимания. Гастингс предположил, что адрес на письме был намеренно написан с ошибкой! И он был прав! В этом простом факте и заключается ответ на вопрос, который так долго мучил меня. Почему письма адресованы частному сыщику Эркюлю Пуаро, а не в полицию? Сначала я ошибочно предполагал здесь причину личного свойства. Но нет! Письма посылались мне, ибо ваш план строился на том, что одно из них, с неправильным адресом, придет с опозданием. Однако с письмом, адресованным в уголовный розыск Скотленд-Ярда, это бы не прошло! Для этого необходим адрес частного лица. Вы выбрали меня как человека, пользующегося известностью, как человека, который заведомо передаст письма в полицию. К тому же при вашей неприязни к иностранцам вам было приятно надуть одного из них. Ошибка в адресе была хорошо продумана: Уайт-хевен — Уайт-хорс. Вполне естественная описка. Только Гастингсу хватило прозорливости, чтобы, пренебрегая тонкостями, вникнуть в самую суть. Конечно же вы и хотели, чтобы письмо опоздало. Полиция взялась за дело, лишь когда убийство было уже благополучно совершено. Подходящую возможность вы нашли во время вечерней прогулки вашего брата. Общественности же был столь успешно навязан кровожадный Эй-би-си, что никто вас не заподозрил. Разумеется, со смертью брата вы достигли цели. Вам не нужны были новые убийства. С другой стороны, если бы преступления вдруг прекратились, кто-нибудь мог бы заподозрить правду. Ваш козел отпущения, мистер Сист, столь успешно справлялся с ролью незначительного, а значит, и незаметного человечка, что до тех пор никому не бросалось в глаза, что один и тот же человек появлялся вблизи всех трех мест, где совершены преступления! К вашему огорчению, не всплыло даже его появление в Кумсайде! Мисс Грей сразу об этом забыла. Со свойственной вам решительностью вы сочли необходимым пойти на еще одно убийство и на этот раз оставить заметные следы. Для этих целей вы избрали Донкастер. План ваш был донельзя прост. Ваше присутствие на месте преступления будет совершенно естественным. Мистера Систа пошлет в Донкастер его фирма. Согласно вашему плану вы должны были следовать за ним по пятам и ждать подходящего случая. Все вышло как по писаному. Мистер Сист отправился в кино. Чего уж проще! Вы сели неподалеку от него. Он встал, чтобы выйти, — встали и вы. Вы сделали вид, что споткнулись, наклонились — и закололи человека, сидевшего в соседнем ряду. Затем положили справочник «Эй-би-си» ему на колени и, в темноте, подойдя у выхода вплотную к мистеру Систу, обтерли нож о его рукав, после чего сунули оружие ему в карман. Вас совершенно не заботило, с какой буквы будет начинаться фамилия жертвы. Подойдет любая! Вы вполне справедливо полагали, что это сочтут ошибкой. Ведь неподалеку от убитого в зале наверняка сидел кто-то, чья фамилия начинается на «ди». Его и сочтут намеченной жертвой. А теперь, друзья мои, посмотрим на дело глазами псевдоубийцы — глазами мистера Систа. О преступлении в Эндовере он не подозревает. Убийство в Бексхилле приводит его в изумление и ужас — подумать только, ведь как раз тогда он там был! Затем следует преступление в Сирстоне, начинается шум в газетах. Преступление Эй-би-си в Эндовере — когда там был мистер Сист, преступление Эй-би-си в Бексхилле, и вот теперь еще одно… Три убийства подряд — и трижды он был рядом! У эпилептиков часто бывают провалы памяти, когда они не могут вспомнить, что делали… Не забудем: Сист невропат, он нервен и легко внушаем. И вот он получает распоряжение поехать в Донкастер. В Донкастер! Но ведь и следующее убийство назначено в Донкастере. Систу кажется, что это сама судьба. Он теряет голову, ему чудится, что его квартирная хозяйка поглядывает на него с подозрением, и он говорит ей, что едет в Челтнем. Но едет в Донкастер — ведь это его обязанность. Днем он идет в кино. Может быть, дремлет там. Вообразите, что он испытывает, когда, вернувшись, обнаруживает кровь. Кровь на рукаве пальто и окровавленный нож в кармане! Его неопределенные страхи превращаются в уверенность. Это он, он убийца. Сист вспоминает о своих головных болях, о провалах в памяти. Теперь он убежден: он, Элекзандер Бонапарт Сист, маньяк-убийца. После этого Сист ведет себя как затравленный зверь. Он возвращается домой в Лондон. Там спокойнее. Там его знают. Там думают, что он ездил в Челтнем. Нож по-прежнему при нем — это, разумеется, полнейшая глупость. Сист прячет нож за вешалкой. И вот приходит день, когда его предупреждают, что вот-вот явится полиция. Конец! Теперь они знают! Затравленный зверь обращается в бегство… Не знаю, зачем он отправился в Эндовер. Возможно, его подталкивало болезненное желание взглянуть на место преступления — ведь это преступление совершил он, хотя и в забытьи. Деньги у Систа кончаются, он на пределе… ноги сами ведут его в полицию. Но даже загнанное животное способно к сопротивлению. Мистер Сист убежден в том, что он убийца, но продолжает защищаться. В отчаянии он настаивает на своем алиби по второму убийству. В этом преступлении его не обвинишь. Я уже сказал, что, увидев Систа, сразу понял, что он не преступник и что мое имя ничего ему не говорит. Я понял, что он считает себя виновным. После того как он признал свою вину в разговоре со мной, я окончательно убедился в том, что моя теория верна.

— Ваша теория нелепа! — сказал Франклин Сислей.

Пуаро покачал головой:

— Нет, мистер Сислей. Вы были в безопасности до тех пор, пока не попали под подозрение. Стоило вас заподозрить, и сразу всплыли улики.

— Улики?

— Да. В шкафу в Кумсайде я нашел ту палку, которой вы воспользовались в Эндовере и Сирстоне, обычную палку с массивной ручкой. Но в ней оказалось углубление, утяжеленное свинцом. Два свидетеля опознали вашу фотографию среди пяти-шести других — эти люди видели, как вы выходили из кино, когда должны были находиться на скачках в Донкастере. Вчера в Бексхилле вас опознала Милли Хигли и девушка из «Красного бегуна», куда вы водили Бетти Барнард в тот роковой вечер. И наконец, что хуже всего, вы позабыли об одной элементарной предосторожности. Вы оставили отпечатки пальцев на пишущей машинке Систа, а ведь будь вы невиновны, эта машинка никак не могла попасть к вам в руки.

Минуту Сислей сидел молча, потом он произнес:

— Rouge, impair, manque![198] Ваша взяла, мосье Пуаро! Но попробовать все-таки стоило!

Молниеносным движением он вытащил из кармана маленький пистолет и поднес его к виску.

Я вскрикнул и невольно напрягся, ожидая выстрела.

Но вместо выстрела раздался только щелчок курка.

Сислей в изумлении взглянул на пистолет и выругался.

— Не вышло, мистер Сислей, — сказал Пуаро. — Вы, наверное, заметили, что у меня сегодня новый слуга — мой друг, опытный карманник. Он вытащил пистолет у вас из кармана, разрядил его и вернул на место, так что вы ничего не заметили.

— Ты, чертова иностранная мартышка! — побагровев от ярости, проревел Сислей.

— Да-да, я понимаю ваши чувства. Вам, мистер Сислей, не суждено умереть легкой смертью. Вы ведь сами говорили мистеру Систу, что дважды тонули и чудом спаслись. Это, знаете ли, означает, что кончите вы иначе…

— Ты…

Сислей потерял дар речи. Лицо его побелело, он угрожающе сжал кулаки.

Из соседней комнаты вышли два детектива, присланные Скотленд-Ярдом. Одним из них был Кроум. Он подошел к Сислею и произнес освященную временем формулу:

— «Предупреждаю, что все вами сказанное может быть использовано против вас».

— Он сказал более чем достаточно, — заметил Пуаро и, обращаясь к Сислею, добавил: — Вас переполняет чувство национального превосходства, но сам я считаю ваше убийство не английским… уж слишком оно бесчестное… неспортивное…

Глава 35 Финал

Должен с сожалением признать, что, когда за Франклином Сислеем закрылась дверь, я истерически захохотал.

Пуаро не без удивления посмотрел на меня.

— Я смеюсь потому, что вы назвали его преступление неспортивным, — проговорил я, задыхаясь.

— Но так оно и есть. Его преступление чудовищно — не потому даже, что он убил брата, а потому, что он обрек несчастного Смета на то, чтобы быть погребенным заживо. «Поймаем лисицу, посадим в темницу, не пустим на волю ее!» Какой же это спорт…

Меган Барнард глубоко вздохнула:

— Не могу этому поверить… не могу. Неужто это правда?

— Да, мадемуазель. Кошмар кончился.

Меган посмотрела на Пуаро, и лицо ее оживилось.

Пуаро обернулся к Фрейзеру:

— Все это время мадемуазель Меган опасалась, что это вы совершили второе убийство.

Дональд Фрейзер размеренно ответил:

— Я сам опасался этого одно время.

— Из-за вашего сна? — Пуаро пододвинулся поближе к молодому человеку и доверительно прошептал: — Ваш сон объясняется самым естественным образом. Дело в том, что образ одной из сестер постепенно блекнет в вашей памяти — его место заняла другая сестра. Мадемуазель Меган заняла место своей сестры в вашем сердце, но, поскольку вам невыносима мысль о том, что вы неверны памяти погибшей, вы пытаетесь задушить в себе это чувство! Вот и объяснение вашего сна.

Фрейзер взглянул на Меган.

— Не бойтесь забыть, — ласково сказал Пуаро. — Бетти заслуживает забвения. В мадемуазель Меган вы обретете сокровище — un coeur magnifique![199]

Глаза Дональда Фрейзера зажглись.

— Вы правы.

Все мы столпились вокруг Пуаро, беседуя с ним, расспрашивая его то о том, то о сем.

— А что это были за вопросы, Пуаро? Те, которые вы задавали каждому? В них был какой-то смысл?

— Некоторые из них были simplement une blaque[200]. Но я узнал то, что хотел: Франклин Сислей находился в Лондоне, когда было отправлено первое письмо. А еще я хотел посмотреть на выражение его лица, когда задал вопрос мадемуазель Торе. Сислей был пойман врасплох. Я заметил в его глазах ненависть и злобу.

— Но моих чувств вы не пощадили, — заметила Тора Грей.

— Однако и вы не дали мне правдивого ответа, мадемуазель, — сухо произнес Пуаро. — А теперь — новое разочарование. Франклин Сислей не унаследует капитал брата.

Мисс Грей гордо вскинула голову:

— Я должна оставаться здесь и подвергаться оскорблениям?

— Конечно нет, — ответил Пуаро и вежливо открыл перед нею дверь.

— Венец всего — отпечатки пальцев, Пуаро, — задумчиво произнес я. — Стоило вам упомянуть отпечатки, и Сислей сломался.

— Да, отпечатки очень полезная вещь, друг мой, — кивнул Пуаро и добавил: — Я упомянул их для вашего удовольствия.

— Как, Пуаро! — воскликнул я. — Так это неправда?

— Ложь чистейшей воды, mon ami, — ответил Эркюль Пуаро.

Не могу не упомянуть о визите, который через несколько дней нанес нам Элекзандер Бонапарт Сист. Пожав Пуаро руку и осыпав его бессвязными и неловкими выражениями признательности, мистер Сист собрался с мыслями и произнес:

— Представьте, одна газета предложила мне сто фунтов — сто, вы только подумайте! — за мою краткую биографию. Я, право, не знаю, что делать.

— Не соглашайтесь на сто, — посоветовал Пуаро. — Больше твердости! Требуйте пятьсот. И не ограничивайтесь одной газетой.

— Так вы полагаете… что я мог бы…

— Поймите, — с улыбкой сказал Пуаро, — что вы знамениты. А сегодня, возможно, вы самый знаменитый человек в Англии.

Мистер Сист выпрямился. Счастливая улыбка озарила его лицо.

— А знаете, вы, наверное, правы! Я знаменит! Про меня пишут в газетах! Я последую вашему совету, мосье Пуаро. Деньги будут кстати… весьма кстати. Я устрою себе маленький праздник… И потом, я хочу сделать свадебный подарок Лили Марбери… Какая она славная девушка, мосье Пуаро!

Пуаро поощрительно похлопал мистера Систа по плечу:

— Вы совершенно правы. Поживите в свое удовольствие. И небольшой совет: сходите-ка к окулисту. Может быть, ваши головные боли вызваны слабыми очками?

— Так вы думаете, в этом все дело?

— Да.

Мистер Сист с пылом пожал руку Пуаро:

— Вы великий человек, мосье Пуаро.

По своему обыкновению, Пуаро не пренебрег комплиментом. Он даже не сумел скрыть удовольствие.

После того как мистер Сист с достоинством удалился, мой старый друг с улыбкой обратился ко мне:

— Итак, Гастингс, мы снова поохотились на славу? Vive le sport![201]

УБИЙСТВО В МЕСОПОТАМИИ Murder in Mesopotamia 1936 © Перевод Шевченко И., 1995

Посвящается моим многочисленным друзьям — археологам в Ираке и Сирии

ПРЕДИСЛОВИЕ, написанное Джайлсом Райли, доктором медицины

События, изложенные в этих записках, произошли около четырех лет назад. Однако, на мой взгляд, обстоятельства сложились теперь таким образом, что возникла настоятельная необходимость представить на суд общества беспристрастный и честный отчет обо всем, что случилось в те дни. Причина этому — множество самых чудовищных и нелепых слухов, дающих повод заподозрить, что суть дела так и не стала достоянием гласности. Особенно усердствует в распространении досужих вымыслов американская пресса.

По понятным причинам было крайне желательно, чтобы отчет о событиях тех дней вышел из-под пера очевидца, не являющегося, однако, сотрудником археологической экспедиции и, следовательно, заведомо свободного от подозрений в предубежденности.

Руководствуясь изложенными соображениями, я обратился к мисс Эми Ледерен, предложив ей взять этот труд на себя. По моим представлениям, она именно тот человек, который обладает всеми необходимыми качествами, чтобы с честью справиться со столь деликатным поручением. Профессиональная репутация Эми Ледерен безупречна, кроме того, она не имеет никакого отношения к иракской археологической экспедиции Питтстоунского университета, и, наконец, она наделена наблюдательностью и острым умом.

Однако убедить мисс Ледерен взяться за перо оказалось делом нелегким — право, в моей профессиональной практике это едва ли не самый трудный случай. И даже после того, как литературный опыт был завершен, мисс Ледерен выказала упорное нежелание ознакомить меня со своей рукописью. Полагаю, одна из причин этого — несколько не слишком-то лестных высказываний, содержащихся в записках, по поводу моей дочери Шейлы. Однако я легко устранил это несущественное препятствие, заверив мисс Ледерен, что в нынешние времена, когда наши отпрыски столь развязно поносят родителей на страницах всевозможных печатных изданий, нам даже приятно, если они получают свою долю.

Другая причина, почему мисс Ледерен не хотела показать мне свои записки, — ее чрезвычайная скромность в оценке своих литературных способностей. Она опасалась, что мне придется «исправлять и грамматику, и еще много чего». Я же, надо сказать, не изменил в ее изложении ни единого слова. По-моему, стиль мисс Ледерен столь энергичен и выразителен, что не оставляет желать лучшего. Что же до некоторых вольностей — иногда она называет Эркюля Пуаро просто «Пуаро», иногда «мистер Пуаро», — то они сами по себе небезынтересны и дают повод для размышлений. Порою мисс Ледерен придерживается, так сказать, «хорошего тона» (кстати, сестры милосердия, по моим наблюдениям, большие ревнительницы этикета), а порой так увлекается, что простые человеческие чувства берут верх, и тогда прости-прощай все атрибуты хороших манер!

Единственное, что я позволил себе, так это взял на себя смелость предпослать предисловие, в чем мне немало помогло письмо, любезно предоставленное одной из приятельниц мисс Ледерен. Пусть написанные мною несколько строк послужат как бы фронтисписом[202], где бегло набросан портрет автора этого повествования.

Глава 1 Предисловие

В Багдаде, в холле отеля «Тигрис палас», некая молодая девушка, сестра милосердия, торопливо заканчивает письмо. Вечное перо проворно скользит по бумаге.

…Ну вот, дорогая, кажется, и все мои новости. Должна сказать, приятно повидать чужие страны, хотя — благодаря тебе! — я все время живо вспоминаю Англию. Ты даже вообразить себе не можешь, что такое Багдад — кругом грязь и горы мусора, ничего романтического и в помине нет. Какая уж тут «Тысяча и одна ночь»![203] Правда, у реки очень мило, но сам город просто ужасен, приличного магазина не сыщешь. Майор Келси как-то повел меня на базар — слов нет, живописное зрелище, но грязь, но мусор, но грохот — тут же чеканят медную посуду, просто голова раскалывается. А уж если купишь здесь что-нибудь, то надо сто раз вымыть. Тем более, медную посуду — на ней бывают ядовитые окислы.

Я напишу тебе, если удастся получить место, о котором говорил мне доктор Райли. Тот американский джентльмен, сказал доктор, сейчас в Багдаде и сегодня к вечеру, вероятно, навестит меня. У него что-то с женой, какие-то, по выражению доктора Райли, «причуды». Толком он мне не объяснил, хотя каждому понятно, что это может означать (однако, надеюсь все же, это не delirium tremens[204]). Понятно, доктор Райли ничего такого не говорил, но у него был такой вид… ну, словом, ты понимаешь, о чем речь. Этот доктор Лайднер — археолог, он ведет раскопки кургана где-то в пустыне для одного американского музея.

На этом, дорогая, заканчиваю. По-моему, то, что ты рассказала об этой дурехе Стаббин, — просто умора! Интересно, что наша Матрона изрекла по этому поводу?

Ну, вот и все. Обнимаю тебя.

Эми Ледерен.

Вложив письмо в конверт, она написала адрес: сестре Кершоу, больница Святого Кристофера, Лондон.

Она завинчивала колпачок вечного пера, когда к ней подошел мальчик-посыльный:

— Вас спрашивает доктор Лайднер.

Мисс Ледерен оглянулась. Перед ней стоял среднего роста джентльмен, чуть сутуловатый, с темно-русой бородкой и добрыми усталыми глазами.

А доктор Лайднер увидел молодую особу лет, вероятно, тридцати с небольшим, статную, с уверенными манерами. Он увидел приветливое лицо с большими голубыми, слегка навыкате, глазами и блестящие каштановые волосы.

Типичная сестра милосердия, подумал он, именно такая и нужна, чтобы ходить за больными с расстроенной нервной системой. Лучше и не придумаешь: бодрая, с ясным, трезвым умом и практическим взглядом на вещи.

То, что надо, подумал он.

Глава 2, которая знакомит читателя с Эми Ледерен

Я не претендую на роль писательницы и даже отдаленно не представляю себе, как приняться за дело. Взялась я за перо просто потому, что доктор Райли просил меня об этом, а если доктор Райли просит о чем-то, разве можно ему отказать?

— Но, доктор, — сказала я, — ведь у меня нет ни литературного образования, ни опыта в этом деле.

— Чепуха! — ответил он. — Представьте себе, например, что вы пишете историю болезни.

Что ж, конечно, если так подойти к делу, то можно и попробовать.

Как сказал доктор Райли, совершенно необходимо опубликовать наконец правдивый и неприкрашенный отчет о том, что произошло тогда в Тель[205] Яримджахе.

Если об этом напишет кто-то из заинтересованных лиц, это покажется неубедительным. Всегда найдутся люди, которые заподозрят автора в предвзятости.

Разумеется, он и тут прав. Что до меня, то я в этой трагедии, которая разворачивалась на моих глазах, играла, так сказать, роль стороннего наблюдателя.

— А почему бы вам самому не написать обо всем, доктор? — спросила я.

— Но я ведь не был очевидцем, как вы. А кроме того, — добавил он со вздохом, — дочь мне не позволит.

Просто позор, как он пасует перед этой девчонкой! Я чуть было не высказала ему все, что думаю по этому поводу, но заметила вдруг, как он насмешливо прищурился. Вот вечно так с доктором Райли — нипочем не поймешь, то ли он шутит, то ли всерьез. Такая уж у него манера — цедит слова с мрачным видом, а у самого чертики в глазах. И каждый раз так, ну если не каждый, то через раз уж точно.

— Ну, ладно, — сказала я неуверенно, — пожалуй, попробую, может, получится.

— Конечно, получится.

— Только совершенно не знаю, с чего начать.

— Как правило, это делается так — начинать надо с начала и идти к концу, ну а потом… остановиться.

— Не знаю толком, что считать началом, — настаивала я.

— Вот, говорят, лиха беда начало, но, поверьте, мисс Ледерен, самое трудное — это вовремя остановиться. Взять хоть меня, например. Если мне приходится держать речь, то кончается тем, что непременно кто-нибудь хватает меня за полу и силой стаскивает с кафедры.

— Вам бы все шутить, доктор.

— Напротив, я серьезен, как никогда. Ну что, договорились?

Признаться, еще кое-что меня тревожило. Помявшись немного, я брякнула:

— Знаете, доктор, боюсь… не обидеть бы кого-нибудь ненароком, водится за мной такой грех.

— Бог с вами, голубушка, не тревожьтесь об этом, чем непринужденнее будет ваш рассказ, тем лучше! Вам ведь придется писать не о куклах, а о живых людях! Не бойтесь обидеть кого бы то ни было, не бойтесь быть пристрастной, даже язвительной, будьте… какой вам заблагорассудится! Пишите как Бог на душу положит. В наших силах вычеркнуть потом то, что может бросить незаслуженную тень на чью-либо репутацию! Итак, приступайте к делу. У вас светлая голова, и, я уверен, вы толково и ясно изложите все, чему были свидетельницей.

Мне ничего не оставалось, как согласиться, и я обещала доктору Райли постараться.

Итак, приступаю, правда, как я уже сказала доктору, самое трудное для меня — начало.

Вероятно, следует сказать несколько слов о себе. Зовут меня Эми Ледерен, мне тридцать два года. Я обучалась в больнице Святого Кристофера, потом еще два года стажировалась в акушерской клинике. Затем четыре года провела в частной лечебнице мисс Бендикс в Девоншире. В Ирак я приехала с миссис Келси. Вот как это произошло. Я ухаживала за ней, когда она родила ребенка. А они с мужем как раз должны были ехать в Багдад и уже договорились насчет няни, которая несколько лет служила там у их друзей, а теперь их дети выросли и возвращались домой, в Англию, чтобы поступить в школу, и няня согласна была пойти в услужение к миссис Келси.

Так как миссис Келси была еще не совсем здорова и боялась пуститься в столь дальнее путешествие с маленьким ребенком, майор Келси предложил мне сопровождать их, обязавшись ассигновать деньги на обратную дорогу в том случае, если среди тех, кто будет возвращаться в Англию, не найдется никого, кто нуждался бы в услугах медицинской сестры.

Описывать подробно семейство Келси нет нужды: ребенок — само очарование, миссис Келси тоже очень мила, хотя несколько нервозна. Долгое путешествие по морю доставило мне несказанное удовольствие, тем более что оно было первым в моей жизни.

На пароходе я познакомилась с доктором Райли. Он длиннолиц, черноволос и имеет обыкновение с самым мрачным видом замогильным голосом отпускать уморительные шуточки. По-моему, ему очень нравится дразнить меня — бывало, сморозит какую-нибудь чушь несусветную и смотрит, что я. Он — хирург и служит в местечке под названием Хассани в полутора сутках езды от Багдада.

Не прошло и недели после приезда в Багдад, как я снова увиделась с доктором Райли. Он спросил меня, нуждается ли еще миссис Келси в моей помощи. Просто удивительно, что он заговорил об этом, сказала я, ибо Райты (знакомые миссис Келси, о которых я уже упоминала) и в самом деле собираются уехать домой раньше, чем предполагали, и их няня вот-вот освободится. На это доктор ответил, что он слышал об отъезде Райтов, поэтому и спросил меня.

— Дело в том, мисс Ледерен, что я, вероятно, смогу предложить вам работу.

— Какую? Ухаживать за больным?

Он поморщился, будто не знал, что ответить.

— Да нет, пожалуй. Речь идет об одной даме. Она, как бы это сказать… с причудами, что ли…

— О! — не удержалась я.

Алкоголь или наркотики — вот что обычно кроется под этими «причудами». Кто ж этого не знает!

Доктор Райли предпочел не пускаться в объяснения. Он был крайне сдержан.

— Да, — продолжал он. — Это миссис Лайднер. Ее муж — американец, швед по национальности. Он возглавляет крупную американскую археологическую экспедицию.

И доктор Райли рассказал мне, что археологи раскапывают большой ассирийский город, что-то вроде Ниневии. Их лагерь расположен хоть и неподалеку от Хассани, но в диком, пустынном месте, и с некоторых пор здоровье жены стало внушать доктору Лайднеру опасения.

— Он толком ничего не говорит, но, похоже, временами ее преследуют какие-то страхи, вызванные, видимо, нервным расстройством.

— Ее что, бросают на целый день одну, с местными? — спросила я.

— О нет, в лагере постоянно бывает несколько человек, думаю, семь-восемь. Уверен, что одну ее никогда не оставляют. Но тем не менее с ней, видимо, творится что-то неладное. У Лайднера забот по горло, но он души не чает в своей жене и, естественно, ее состояние тревожит его. Он чувствовал бы себя куда спокойнее, если бы знал, что за ней присматривает надежная, опытная сиделка.

— Интересно, что сама миссис Лайднер думает по этому поводу?

— Миссис Лайднер — просто прелесть, — без тени улыбки сообщил доктор Райли. — Правда, у нее семь пятниц на неделе. Но в целом она благосклонно отнеслась к этой мысли. А вообще миссис Лайднер — странная женщина, — добавил он. — Вечно у нее выдумки какие-то, и, по-моему, лгунья она отчаянная, но Лайднер, кажется, искренне верит, что она до смерти боится чего-то.

— А что говорит сама миссис Лайднер?

— О, она никогда ко мне на обращалась! Она меня не жалует, у нее, видимо, на то свои резоны. Это Лайднер советовался со мной, он и предложил пригласить к ней опытную медицинскую сестру. Ну так как, мисс Ледерен, что вы на это скажете? У вас будет возможность посмотреть страну — они собираются копать здесь никак не меньше двух месяцев. Да и раскопки сами по себе удивительно интересное занятие.

— Хорошо, — сказала я после минутного колебания, взвесив все доводы «за» и «против». — Пожалуй, стоит попробовать.

— Отлично, — обрадовался доктор Райли. — Лайднер сейчас в Багдаде, — добавил он вставая. — Скажу ему, чтобы зашел к вам и обо всем договорился.

Доктор Лайднер пришел в тот же день, после обеда. Это был джентльмен средних лет, державшийся как-то скованно и неуверенно. В нем чувствовалась мягкость, доброта, и, я бы сказала, даже некоторая беспомощность.

Мне показалось, он очень предан своей жене, но весьма смутно представляет, что с ней творится.

— Понимаете, — сказал он, пощипывая бородку — была у него такая привычка, как я потом узнала, — моя жена действительно очень нервничает. Мне… я очень тревожусь о ней.

— А как у нее со здоровьем, — спросила я, — все ли в порядке?

— Да… Думаю, да. По-моему, физически она вполне здорова. Дело не в этом. Она… ну… понимаете, иногда ей что-то мерещится…

— Что именно? — спросила я.

— Сама себе напридумывала невесть что, — смущенно пробормотал он, не отвечая на мой вопрос. — В самом деле, я не вижу никаких оснований для страха.

— Чего же все-таки боится миссис Лайднер?

— Видите ли, ее страхи — просто следствие нервного расстройства, — уклончиво ответил он.

Ставлю десять против одного, подумала я, дамочка наркоманка. А он и не догадывается! Впрочем, мужчины почти все таковы. Только удивляются, отчего это их жены такие нервные, отчего настроение у них меняется сто раз на день.

Потом я спросила доктора, как миссис Лайднер отнесется к моему появлению. Лицо его просветлело.

— Вы знаете, я даже сам был удивлен. Приятно удивлен. Она сказала, что это прекрасная мысль. Сказала, что будет чувствовать себя в большей безопасности.

«В безопасности»? Странно. Хотелось бы знать, что за этим кроется. Может, у миссис Лайднер психическое заболевание? Между тем доктор продолжал, все более воодушевляясь:

— Уверен, вы с ней поладите. Она, в общем-то, очень обаятельна. — Он обезоруживающе улыбнулся. — Она понимает, что с вами ей будет гораздо спокойнее. И я, как только увидел вас, тоже сразу это понял. От вас, позвольте сказать вам это, веет таким несокрушимым здоровьем, и, кажется, здравый смысл никогда вам не изменяет. Я уверен, вы как раз то, что ей нужно.

— Ну что ж, попробуем, доктор Лайднер, — бодро сказала я. — От всей души надеюсь, что смогу быть полезной вашей жене. Вероятно, она нервничает из-за того, что не может привыкнуть к местным, к арабам?

— О, нет-нет, — покачал он головой. Казалось, мое предположение позабавило его. — Жене очень нравятся арабы, нравится их непосредственность, их смешливость. Она только второй сезон здесь, на раскопках — мы поженились меньше двух лет назад, — но уже изрядно изъясняется по-арабски.

Помолчав немного, я снова приступила к нему с расспросами:

— И все-таки, доктор Лайднер, может быть, вы скажете мне, чего же боится ваша жена?

Он замялся было, потом нерешительно проговорил:

— Надеюсь… думаю, она сама вам скажет.

Вот и все, что мне удалось из него вытянуть.

Глава 3 Слухи

Мы условились, что я приеду в Тель-Яримджах на следующей неделе. Миссис Келси устраивалась в своем доме в Альвьяхе, и я рада была помочь ей, взяв на себя часть забот по хозяйству.

Случилось так, что в эти дни мне удалось кое-что узнать и о лайднеровской экспедиции. Молодой майор-летчик, знакомый миссис Келси, узнав о том, что я поступаю к Лайднерам, скорчил удивленную гримасу.

— Ох уж эта Прекрасная Луиза! Стало быть, у нее новая причуда!

И, обратясь ко мне, добавил:

— Это ее прозвище. Мы все называем ее не иначе как Прекрасная Луиза.

— А что, она и в самом деле так хороша? — спросила я.

— Во всяком случае, она сама в этом уверена. Это с ее подачи мы прозвали ее Прекрасной Луизой.

— Ну и язва же вы, Джон, — вмешалась миссис Келси. — Вам отлично известно, что не только она сама так считает! Сколько мужчин без ума от нее!

— Может быть, вы и правы. Конечно, она не первой молодости, но не лишена обаяния.

— Признайтесь, вы и сами не миновали ее сетей, — улыбнулась миссис Келси.

Летчик залился румянцем.

— Ну, конечно, что-то в ней есть, — выдавил он смущенно. — А уж Лайднер, так он только что не молится на нее и считает, видно, что вся экспедиция должна следовать его примеру!

— Сколько же всего человек в экспедиции? — спросила я. — И кто они?

— Кого там только нет! Всякой твари по паре, — весело отозвался майор. — Англичанин-архитектор, француз-священник из Карфагена, расшифровывает надписи, ну, понимаете, на дощечках, на разной утвари. Затем, мисс Джонсон, тоже англичанка, она, что называется, за все про все. Есть еще толстенький коротышка — американец, он делает фотографии. Потом чета Меркадо, Бог знает, какой они национальности…

Она совсем молодая, этакое змееподобное существо, могу поклясться, терпеть не может Прекрасную Луизу. Ну, еще пара юнцов, вот, пожалуй, и все. Компания разношерстная, но в целом — ничего, довольно приятная. Вы согласны со мной, Пеннимен? — обратился он к пожилому джентльмену, который сидел в сторонке, задумчиво вертя в руках пенсне.

Пеннимен встрепенулся и поднял голову.

— Да… да… Вы правы, весьма приятные люди, во всяком случае, каждый из них. Правда, Меркадо — чудаковатый тип…

— У него такая странная бородка, — вставила миссис Келси. — Точно из ваты!

— А юноши — очень симпатичные оба, — продолжал Пеннимен, будто не слышал замечания миссис Келси. — Американец обычно помалкивает, зато у англичанина рот не закрывается. Забавно, обычно бывает наоборот. Сам Лайднер — милейший человек — такой скромный, такой непритязательный. Да, все они очень приятные люди. Но когда я последний раз был у них, эта компания произвела на меня странное впечатление. Может быть, я ошибаюсь, но что-то там у них неладно. Не знаю, в чем дело. Но держатся они ужасно натянуто, обстановка какая-то непонятная, напряженная. А уж как обращаются друг с другом, какая изысканная вежливость! Какая церемонность!

Чувствуя, что краснею — не люблю вылезать со своим мнением, когда меня не спрашивают, — я заметила:

— Если люди живут слишком замкнуто, они начинают раздражать друг друга. Я это поняла, когда работала в больнице.

— Вы правы, — отозвался мистер Келси, — но ведь сезон только начался, и они еще не успели надоесть друг другу.

— По-моему, экспедиция как бы моделирует в миниатюре человеческое общество, — сказал майор Пеннимен, — у них там свои группки, и соперничество, и зависть.

— Говорят, в этом году у них много новеньких, — заметил майор Келси.

— Давайте посмотрим, — подхватил Джон и принялся считать по пальцам: — Юный Коулмен — новичок, Рейтер — тоже, Эммет и Меркадо были в прошлом году. Отец Лавиньи — новенький, он вместо доктора Берда, который заболел и не смог приехать в этом году. Ну и Кэри, этот, разумеется, из старых, выезжает сюда вот уже пять лет, как и мисс Джонсон.

— А я-то всегда считал, что они прекрасно ладят между собой, — заметил мистер Келси. — Посмотришь — такая дружная, счастливая семья, хоть это, может, и маловероятно, учитывая, какая сложная штука человеческая натура. Думаю, мисс Ледерен согласится со мной.

— Конечно, — сказала я. — Трудно не согласиться. В больнице, например, ссоры возникают из-за таких пустяков, которые и выеденного яйца не стоят.

— Да, в замкнутых сообществах люди становятся мелочными, — согласился майор Пеннимен. — И все-таки, по-моему, в Тель-Яримджахе за этим кроется нечто иное. Ведь Лайднер добр, деликатен и наделен к тому же безошибочным тактом. Ему всегда удавалось сделать так, чтобы все в экспедиции чувствовали себя легко и свободно и прекрасно относились друг к другу. Теперь же обстановка у них и в самом деле необычно напряженная.

— Неужели вы не угадали причину? — засмеялась миссис Келси. — Странно, ведь это же прямо в глаза бросается!

— Что вы хотите сказать?

— Виной всему миссис Лайднер, конечно!

— Но, послушай, Мэри, — вмешался мистер Келси, — она ведь очаровательная женщина и совсем не вздорная.

— А я и не говорю, что она вздорная. Но она провоцирует ссоры!

— Каким это образом? При чем здесь она?

— При чем? При чем? Она томится бездельем. Она же не археолог, а всего лишь жена археолога. Вот она и скучает. Увлеченности мужа и его коллег она разделить не может, потому и разыгрывает свое собственное представление. Перессорит всех друг с другом и радуется.

— Мэри, но ведь тебе ровным счетом ничего не известно. Это все твои домыслы.

— Разумеется, домыслы! Но вот увидишь, что я права. Прекрасная Луиза! Недаром же она выглядит Моной Лизой[206]. Возможно, зла она и не замышляет, но обожает, чтобы все вертелись вокруг нее.

— Она так предана Лайднеру!

— О, конечно! Я ведь говорю не о каких-то пошлых интрижках. Но она, что называется, allumeuse[207], эта женщина.

— До чего женщины добры и снисходительны друг к другу. Просто поразительно! — съязвил мистер Келси.

— Конечно, вас, мужчин, послушать, так все мы сплетницы и язвы. Но уж, поверьте, мы, женщины, видим друг друга насквозь.

— И все-таки, — задумчиво проговорил майор Пеннимен, — даже если бы самые худшие догадки миссис Келси подтвердились, то и этим едва ли можно объяснить гнетущую, точно предгрозовую, напряженность, которая царит в Тель-Яримджахе. У меня было явственное ощущение, что гроза вот-вот разразится.

— Не пугайте мисс Ледерен, — сказала миссис Келси. — Ей ведь ехать туда через три дня, а вы у нее всякую охоту отобъете.

— Ну, меня не так-то легко напугать, — рассмеялась я.

Тем не менее то, что мне привелось услышать, никак не Шло у меня из головы.

Доктор Лайднер обмолвился о безопасности, — с какой стати, думала я. В чем там дело? Тайный ли страх Луизы Лайднер, возможно, неосознанный, но бесспорный, воздействует на всех остальных? Или расстроенные нервы Луизы — следствие напряженной обстановки (а быть может, причины, ее вызывающей) в Тель-Яримджахе?

Я нашла в словаре слово allumeuse, которым миссис Келси наградила Луизу Лайднер, однако не извлекла из этого ничего существенного.

Ну что ж, подумала я, поживем — увидим.

Глава 4 Я приезжаю в Хассани

Спустя три дня я покинула Багдад. Мне было жаль расставаться с миссис Келси и ее прелестной крошкой, которая росла не по дням, а по часам, каждую неделю исправно прибавляя в весе предписанное количество унций. Мистер Келси отвез меня на станцию и усадил в поезд. Следующим утром я рассчитывала прибыть в Киркук, где меня должны были встречать.

Ночь я спала дурно. Впрочем, я всегда плохо сплю в поезде, а тут еще меня мучили кошмары.

Однако когда утром я выглянула в окно, то увидела, что день выдался великолепный. Дурное настроение мое быстро рассеялось. Интересно, думала я, сгорая от любопытства, что ждет меня впереди, каковы те люди, с которыми мне предстоит встретиться.

Я стояла на платформе, нетерпеливо оглядываясь, когда заметила вдруг, что ко мне направляется молодой человек. У него было совсем круглое и очень розовое лицо — ни дать ни взять персонаж из романов мистера П. Г. Вудхауса[208], я таких еще не встречала.

— Привет! Привет, приветик! — сказал он. — Вы ведь мисс Ледерен? Знаю, знаю, что вы, я сразу понял, что это вы. Да-да! Меня зовут Коулмен. Доктор Лайднер послал меня за вами. Как вы себя чувствуете? Ужасная поездка, правда? Уж я-то знаю, что такое эти поезда! Ну, теперь все в порядке… Вы завтракали? Это что, ваша сумка? Право, ваша скромность просто поразительна! Вот у миссис Лайднер четыре чемодана, сундук, какая-то особая подушка и еще куча разных вещей, не говоря уж о шляпной коробке. Что это я все болтаю и болтаю? Пойдемте к автомобилю.

У станции нас ждал так называемый автофургон. Это было нечто среднее между грузовиком, фургоном и легковым автомобилем. Мистер Коулмен помог мне залезть внутрь и посоветовал сесть поближе к шоферу, чтобы не слишком трясло.

Ничего себе «не слишком»! Не понимаю, как это чудо техники не развалилось на части! На дорогу и намека не было — просто наезженная колея, вся в ухабах и рытвинах. О, благословенный Восток! Вспомнив, какие великолепные шоссе у нас, в Англии, я испытала приступ ностальгии.

Мистер Коулмен, который сидел позади меня, наклонился и прокричал мне в самое ухо:

— А дорога довольно приличная!

И это после того, как нас подбросило так, что мы чуть головы не разбили о верх машины.

Самое забавное, что мистер Коулмен и не думал шутить.

— Очень полезно для печени, — проорал он. — Вам это, должно быть, известно.

— Какой прок от печени, если голову проломит, — заметила я довольно кисло.

— Не видели вы этой дороги после дождей! Автомобиль то и дело буксует. И все время заносит куда-то в сторону.

Что на это скажешь?

Через реку мы переправлялись на такой развалине, именуемой паромом, что и вообразить себе невозможно. По-моему, только чудо спасло нас от верной гибели, но для моих спутников, похоже, эта переправа была делом привычным.

Не прошло и четырех часов, как мы добрались до Хассани, который, к моему изумлению, оказался довольно крупным селением. Белоснежный, с поднимающимися к небу минаретами, он показался мне сказочным, пока мы наблюдали его из-за реки. Когда же, переехав мост, мы очутились на его улицах, я поняла, как жестоко обманулась. Зловоние, ветхие лачуги, повсюду невыносимая грязь и мусор.

Мистер Коулмен повез меня домой к доктору Райли, где, по его словам, нас ждали к ленчу.

Доктор Райли был, как всегда, мил и приветлив и дом у него оказался удобный, с ванной комнатой. Все кругом сверкало чистотой. Я с удовольствием приняла ванну, снова облачилась в форменную одежду и в отменном настроении спустилась к ленчу.

Мы сели за стол, и доктор извинился за свою дочь, которая, по его словам, вечно опаздывает.

Нам подали отлично приготовленное блюдо — яйца с гарниром из овощей, — и тут появилась мисс Райли.

— Мисс Ледерен, — сказал доктор Райли, — это моя дочь Шейла.

Она протянула мне руку, вежливо осведомилась, не слишком ли утомительным было путешествие, сдернула с головы шляпку, надменно кивнула Коулмену и уселась за стол.

— Ну, Билл, — сказала она, — что новенького?

Он принялся рассказывать о какой-то вечеринке, которая состоится в клубе, а я тем временем приглядывалась к Шейле.

Не могу сказать, что сразу пленилась ею. Мне она показалась не слишком приветливой и довольно бесцеремонной, хотя, признаться, весьма красивой. Черные волосы, голубые глаза, бледное лицо, губы, как водится, накрашены. Ее манера разговаривать, дерзкая, язвительная, крайне раздражала меня. Однажды у меня была такая практикантка. Работала она, надо сказать, превосходно, но вела себя так, что я с трудом сдерживалась.

А мистер Коулмен, похоже, был без ума от Шейлы. Он заикался и нес что-то еще более бессвязное, — если только можно такое представить — чем до этого! Он смахивал на большого глупого пса, который виляет хвостом и страстно хочет угодить хозяину.

После ленча доктор Райли уехал в свою больницу, у мистера Коулмена оказались какие-то дела в городе, и мисс Райли спросила, намерена ли я посмотреть город или предпочту подождать дома. Мистер Коулмен, сказала она, вернется за мною примерно через час.

— А здесь есть на что посмотреть? — спросила я.

— Да, попадаются живописные уголки, — ответила мисс Райли. — Не знаю, правда, понравятся ли они вам. Грязь везде ужасающая.

Что она хочет этим сказать, недоумевала я. Не представляю себе, каким это образом ужасающая грязь может быть живописной. В конце концов она отвела меня в клуб, где оказалось довольно мило — из окон открывался красивый вид на реку, а на столах лежали свежие английские газеты и журналы.

Когда мы вернулись, мистера Коулмена еще не было, и в ожидании его мы разговорились. Признаться, беседа не доставила мне большого удовольствия.

Шейла спросила, познакомилась ли я уже с миссис Лайднер.

— Нет, — ответила я. — Только с ее мужем.

— О, интересно, что вы скажете о ней.

Я помолчала, ибо отвечать мне было нечего, и она снова заговорила:

— Доктор Лайднер мне очень нравится. Впрочем, он всем нравится.

Следует понимать, подумала я, что жена его тебе совсем не нравится, однако вслух ничего не сказала, и Шейла вновь заговорила с присущей ей резкостью:

— А что, собственно, с ней стряслось? Доктор Лайднер объяснил вам?

Я не собиралась судачить о своей пациентке, тем более что даже еще и не видела ее, а потому ответила уклончиво:

— Думаю, у нее упадок сил, и доктор хочет, чтобы я за ней ухаживала.

Шейла засмеялась. До чего же неприятный у нее смех — резкий, отрывистый!

— Боже правый! — сказала она. — Неужели девять человек не могут присмотреть за ней?

— Полагаю, им хватает своей работы, — возразила я.

— Своей работы? Ну, разумеется, однако работа работой, но на первом месте у них Луиза. Уж об этом она всегда позаботится, будьте покойны.

Да, подумала я, тебе она явно не по вкусу.

— И все-таки, — продолжала мисс Райли, — не понимаю, зачем понадобилась помощь медицинской сестры. На мой взгляд, у нее предостаточно добровольных сиделок. Или дошло уже до того, что необходимо мерить температуру, считать пульс и вести историю болезни?

Должна признаться, ее слова меня несколько удивили.

— Так вы считаете, что с ней все в порядке? — спросила я.

— Ну разумеется! Она здорова, как дай Бог каждому. «Бедняжка Луиза совсем не спала сегодня», «у нее темные круги под глазами». Ну да, круги, нарисованные синим карандашом! Лишь бы привлечь к себе внимание, лишь бы все суетились вокруг нее!

Вероятно, некая доля правды в этом скорее всего была. Сколько мне приходилось (впрочем, как и каждой сиделке!) видеть ипохондриков, первейшее удовольствие которых — заставить домочадцев плясать под свою дудку. Не дай Бог, если доктор или сиделка осмелятся сказать такому мнимому больному: «Помилуйте, да ведь вы вполне здоровы!» Искреннее негодование ипохондрика при этом не знает границ.

Конечно, вполне возможно, миссис Лайднер принадлежит к больным именно такого типа. Ее муж, естественно, первым поддался обману. Уж мне-то хорошо известно, сколь доверчивы в таких случаях бывают мужья. И тем не менее это никак не вязалось с тем, что я слышала ранее. Хотя бы, например, вырвавшееся у доктора Лайднера слово «безопасность». Удивительно, до чего крепко оно засело у меня в голове.

Продолжая размышлять об этом, я спросила:

— А что, миссис Лайднер нервическая особа? Может быть, ей страшно, что приходится жить в такой глуши, среди арабов?

— А чего, собственно, ей страшиться? Слава Богу, она там не одна. Их там десять человек! Кроме того, у них охрана, ведь древние раритеты не оставишь без присмотра. О нет, тут ей нечего бояться… во всяком случае…

Казалось, какая-то мысль неожиданно поразила ее, и она замолчала. Потом задумчиво заметила:

— Как странно, что вы спросили об этом.

— Почему?

— Как-то на днях мы поехали туда с лейтенантом Джарвисом. Было утро, и почти все ушли на раскопки. Миссис Лайднер что-то писала и, видимо, не слышала, как мы подъехали. Бой[209] куда-то отлучился, и мы прошли прямо на веранду. Наверное, она увидела на стене тень лейтенанта Джарвиса и как закричит! Ну, потом извинилась, разумеется. Подумала, что это кто-то чужой — так она объяснила. Странно это. Ну, пусть даже чужой, отчего же так пугаться, не понимаю?

Я задумчиво кивнула.

Мисс Райли помолчала, потом вдруг снова раздраженно заговорила:

— Не знаю, что с ними творится в этом году. Все они будто не в своей тарелке. Джонсон ходит мрачная, молчит, точно в рот воды набрала. Дэвид, ну этот всегда такой, у него слово на вес золота. Билл, конечно, тараторит не умолкая, но от его болтовни всем только еще хуже. Кэри слоняется с таким видом, точно ждет, что вот-вот случится нечто непоправимое. И все следят друг за другом, точно… точно… О, не знаю, только все это очень странно.

Поразительно, подумала я, что у таких не похожих друг на друга людей, как мисс Райли и майор Пеннимен, сложилось почти одинаковое впечатление о том, что происходит в Тель-Яримджахе.

Тут в комнату, точно шалый молодой пес, шумно ворвался мистер Коулмен. Именно ворвался, по-другому не скажешь. Для полного сходства ему не хватало только высунутого языка и виляющего хвоста.

— Привет-привет, — выпалил он. — Знаете, кто самый лучший на свете закупщик? Я! Ну как, показали мисс Ледерен городские достопримечательности?

— На мисс Ледерен они не произвели впечатления, — отрезала мисс Райли.

— И я ее понимаю, — с готовностью подхватил мистер Коулмен. — Захолустный, обшарпанный городишко!

— Разве вы не любитель восточной экзотики и древностей, Билл? Не понимаю тогда, почему вы занялись археологией?

— Я здесь ни при чем. Во всем повинен мой опекун. Сам он ученый сухарь, член ученого совета своего колледжа, книжный червь, сидит дома и глотает все книги подряд. Представляете, какой подарочек преподнесла ему судьба в моем лице?

— Как же вы допустили, чтобы вас заставили заниматься делом, к которому у вас не лежит душа? По-моему, это страшная глупость! — набросилась на него девушка.

— Да не заставляли меня, Шейла, голубушка, не заставляли. Старик спросил, надумал ли я, чем хочу заниматься, а я сказал «нет», тогда он и упрятал меня сюда на этот сезон.

— Неужели вы и впрямь не знаете, чего хотите? А следовало бы знать!

— Да знаю я! Знаю! По мне бы, так лучше вовсе не работать, а иметь кучу денег и участвовать в автомобильных гонках.

— Господи, какая чушь! — сердито сказала мисс Райли.

— О, конечно, я понимаю, это невозможно, — с готовностью согласился мистер Коулмен. — Поэтому, если уж необходимо что-то делать, то мне все равно что, лишь бы не корпеть от зари до зари в какой-нибудь конторе. К тому же я был не прочь повидать белый свет. «Ну что ж, в путь», — сказал я себе, и вот я здесь.

— Не много же от вас проку, как я посмотрю!

— А вот и ошибаетесь. Я могу не хуже других стоять на раскопках и покрикивать: «Йа-Аллах!» К тому же, по правде говоря, я недурно рисую. В школе отличался тем, что подделывал почерки. Превосходный фальшивомонетчик во мне пропадает! Ну, ничего, не все еще потеряно, этим и теперь не поздно заняться. Если когда-нибудь мой «роллс-ройс» обдаст вас грязью на автобусной остановке, знайте, что во мне возобладали преступные наклонности.

— Не пора ли вам ехать, вместо того чтобы молоть тут всякий вздор, — холодно сказала мисс Райли.

— Ах, как мы гостеприимны, правда, мисс Ледерен?

— Уверена, мисс Ледерен не терпится пуститься в путь.

— Вы всегда и во всем абсолютно уверены, — с кислой улыбкой заметил мистер Коулмен.

Пожалуй, он прав, подумала я. На редкость самоуверенная и дерзкая девчонка.

— Видимо, нам и впрямь пора ехать, мистер Коулмен, — заметила я.

— Да, вы правы, мисс Ледерен.

Я пожала руку мисс Райли, поблагодарила ее, и мы вышли.

— До чего же хороша, — вздохнул мистер Коулмен. — Но попробуй подступись — тотчас отошьет.

Мы выехали из города, и наш автомобиль заковылял по так называемой дороге, вьющейся среди зеленеющих полей. На каждом шагу нам преграждали путь ухабы и выбоины.

Приблизительно через полчаса мистер Коулмен указал на большой курган впереди на речном берегу и сказал: «Тель-Яримджах».

Я разглядела маленькие черные фигурки, снующие, точно муравьи, по склону холма. Вот они все вдруг устремились вниз.

— Арабы, — пояснил мистер Коулмен, — кончили работу, как всегда, за час до захода солнца.

Дом, где размещалась экспедиция, стоял поодаль от реки.

Шофер резко повернул за угол, проехал через необычайно узкую арку и остановил автомобиль.

Постройки со всех сторон окружали внутренний двор. Старое крыло здания тянулось вдоль южной его стороны, а немногочисленные надворные службы — вдоль восточной. Экспедиция возвела строения по западной и северной сторонам. Прилагаю грубый набросок плана здания, который в дальнейшем поможет уяснить некоторые подробности трагических событий.

Двери и окна комнат выходят во внутренний двор, за исключением старого южного крыла, где часть окон смотрит на улицу. Однако эти окна надежно закрываются. В юго-западном углу двора находится лестница, ведущая на плоскую крышу, огороженную парапетом вдоль южной, более высокой, чем три остальные, части здания.

Мистер Коулмен повел меня по восточной стороне внутреннего двора, повернул направо к большой открытой веранде, расположенной в центре южного крыла дома, распахнул дверь, и мы вошли в столовую, где вокруг стола, накрытого к чаю, сидели несколько человек.

— Тру-ру-ру-ру-у-у! — пропел мистер Коулмен. — А вот и Сара Гэмп[210].

Дама, сидевшая во главе стола, поднялась мне навстречу.

Наконец-то мне представился случай своими глазами увидеть Луизу Лайднер.

Глава 5 Тель-Яримджах

Не могу не признаться, что первое впечатление от миссис Лайднер оказалось для меня полной неожиданностью. Когда тебе говорят о ком-то, то обычно мысленно рисуешь себе его образ. Я забрала себе в голову, что миссис Лайднер унылая, вечно чем-то недовольная особа, нервическая и раздражительная. И, кроме того, я почему-то ожидала — чего уж тут греха таить, — что она немного вульгарна.

Как же я обманулась! Оказалось, настоящая миссис Лайднер ничуть не похожа на тот портрет, который нарисовало мне воображение. Начать с того, что она отличалась редкой красотой. По виду она могла сойти за шведку, как и ее муж, хотя я знала, что она не шведка. Это была белокурая красавица скандинавского типа, какую не часто встретишь, правда, не первой молодости: выглядела она лет на тридцать пять — тридцать шесть. Лицо у нее было худощавое, а в светлых волосах я заметила несколько седых нитей. Глаза ее поражали красотою. Впервые в жизни я видела глаза, которые без преувеличения можно было бы назвать фиалковыми. Огромные, окруженные легкими тенями, они прямо-таки завораживали. Тоненькая и хрупкая, она, казалось, до крайности утомлена и в то же время полна жизни; как ни парадоксально это звучит, но именно такое впечатление она производила. Я почувствовала также, что она леди до кончиков ногтей, а это кое-что значит, даже в наше время.

Она улыбаясь протянула мне руку. Голос у нее был низкий, приятного тембра, и она по-американски слегка растягивала слова.

— Я так рада, что вы приехали, мисс Ледерен. Не хотите ли чаю? Или, может быть, вначале посмотрите вашу комнату?

Я сказала, что, пожалуй, выпью чаю, и она представила меня сидящей за столом компании.

— Мисс Джонсон… и мистер Рейтер. Миссис Меркадо. Мистер Эммет. Отец Лавиньи. Мой муж сейчас будет. Пожалуйста, садитесь сюда, между отцом Лавиньи и мисс Джонсон.

Я села, куда она мне указала, и мисс Джонсон тотчас принялась расспрашивать меня, как я доехала и все такое прочее.

Мне она сразу понравилась. Она напомнила мне старшую сестру в больнице, где я стажировалась. Мы все просто обожали ее и изо всех сил старались заслужить ее похвалу.

Мисс Джонсон было, насколько я могу судить, около пятидесяти. Выглядела она несколько мужеподобно, чему немало способствовали коротко стриженные с сильной проседью волосы. Говорила она отрывисто довольно низким, приятным голосом. Лицо у нее было на редкость некрасивое, грубоватое, с забавно вздернутым носом, который она имела обыкновение нетерпеливо потирать в минуты волнения или тревоги. Одета она была в твидовый костюм мокского покроя. Как она сообщила мне, родом она из Йоркшира.

Отец Лавиньи показался мне каким-то встревоженным. Это был высокий джентльмен с окладистой черной бородой, в пенсне. Помнится, миссис Келси говорила, будто в экспедиции есть французский монах, так вот на отце Лавиньи была белая шерстяная монашеская ряса. Это меня весьма удивило, ибо я всегда считала, что, постригаясь в монахи, мирянин навсегда покидает свет.

Миссис Лайднер обращалась к нему в основном по-французски, а со мной он говорил на прекрасном английском. Я заметила, как его цепкий, проницательный взгляд все время перебегает с одного лица на другое.

Напротив меня сидели двое молодых людей и дама. Первый — мистер Рейтер — плотный блондин в очках, с длинными волнистыми волосами и совершенно круглыми голубыми глазами. Вероятно, ребенком он был прелестен, чего теперь о нем, пожалуй, не скажешь. Теперь он слегка напоминал поросенка.

У второго юноши с совсем короткими прилизанными волосами было продолговатое лицо, великолепные зубы и необыкновенно обаятельная улыбка. Говорил он очень мало, на вопросы отвечал односложно или даже просто кивал головой. Он, как и мистер Рейтер, был американец. И наконец, миссис Меркадо, которую я не могла разглядеть хорошенько, ибо все время чувствовала на себе ее пристальный цепкий взгляд, который, надо сказать, приводил меня в некоторое замешательство.

И чего, собственно, она так уставилась на меня, думала я, точно никогда не видела медицинской сестры. Крайне невоспитанная особа!

Она была молода, не старше двадцати пяти, и красива мрачной, какой-то зловещей красотою — не умею сказать иначе. Как будто и хороша, но чувствовалась в ней, как говаривала моя матушка, ложка дегтя. Гибкую фигуру обтягивал ярко-красный пуловер, и ногти она накрасила в тон ему. Лицо у нее было худое, с резкими птичьими чертами, большими глазами и настороженно сжатым ртом.

Чай был очень хорош — ароматный и крепкий, не то что мутная водичка, которую пили у миссис Келси и которая неизменно служила мне мучительным испытанием.

К чаю были поданы тосты, джем, сдобные булочки с изюмом и торт. Мистер Эммет изысканно-вежливо предлагал мне то одно, то другое. С присущей ему невозмутимостью он зорко следил, чтобы тарелка моя не пустовала.

Вскоре в столовую влетел мистер Коулмен и плюхнулся по другую сторону от мисс Джонсон. Уж у этого-то молодого человека с нервами все обстояло как нельзя лучше. Рот у него, по обыкновению, не закрывался.

Миссис Лайднер утомленно вздохнула и бросила на мистера Коулмена укоризненный взгляд, что, разумеется, нимало его не смутило. Как, впрочем, и то обстоятельство, что миссис Меркадо, к которой он главным образом адресовался, была слишком поглощена наблюдением за мною и едва отвечала ему.

Чаепитие подходило к концу, когда с раскопок вернулись доктор Лайднер и мистер Меркадо.

Доктор Лайднер поздоровался со мной со свойственной ему сердечностью и мягкостью. Глаза его, как я заметила, тревожно скользнули по лицу жены, и то, что он увидел, кажется, успокоило его. Он сел на другом конце стола, а мистер Меркадо занял пустующее место рядом с миссис Лайднер. Мистер Меркадо был высокий, худой джентльмен меланхолического вида, значительно старше своей жены, с нездоровым желтым лицом и мягкой, точно ватной, бесформенной бородкой. Я обрадовалась его приходу, потому что жена его отвела от меня свой назойливый взгляд и перенесла все свое внимание на мужа, за которым следила с тревогой и нетерпением, что показалось мне весьма странным. Сам мистер Меркадо, задумчиво помешивая чай, хранил гробовое молчание. Нетронутый торт лежал у него на тарелке.

За столом оставалось еще одно свободное место. Но вот дверь отворилась, и вошел Ричард Кэри.

В первый момент я подумала, что давно не встречала такого красавца. Да полно, так ли это, тут же пришло мне в голову. Можно ли назвать красивым человека, у которого лицо точно обтянутый кожей череп? И тем не менее он был необычайно красив. Кожа и впрямь туго обтягивала кости лица, но какого прекрасного лица! Линии носа, лба, подбородка были столь безукоризненны, столь совершенны, что казались изваянными рукою мастера. И с этого худого загорелого лица смотрели сияющие ярко-синие глаза, каких я сроду не видывала. Росту в нем было, вероятно, около шести футов[211], и я бы дала ему лет сорок.

Доктор Лайднер сказал:

— Это мистер Кэри, наш архитектор.

Мистер Кэри, пробормотав что-то любезное приятным глуховатым голосом, занял свое место подле миссис Меркадо.

— Боюсь, чай совсем остыл, мистер Кэри, — сказала миссис Лайднер.

— О, не беспокойтесь, миссис Лайднер. Сам виноват, что пришел так поздно. Хотел закончить чертеж стен.

— Джем, мистер Кэри? — проворковала миссис Меркадо.

Мистер Рейтер придвинул ему тосты.

Я вспомнила слова майора Пеннимена: «Может быть, вам станет понятнее, если я скажу, что уж слишком вежливо они передавали друг другу кушанья за столом».

Право, было во всем этом что-то странное. Что-то уж слишком чопорное. Можно подумать, что за столом собрались едва знакомые люди, а ведь они знали друг друга, — во всяком случае, некоторые из них, — не первый год.

Глава 6 Первый вечер

После чая миссис Лайднер повела меня в мою комнату.

Думаю, здесь весьма уместно описать расположение комнат. Это несложно, тем более что приложенный мною план существенно облегчает задачу. Двери, расположенные по обеим сторонам большой открытой веранды, ведут в основные покои здания. Правая дверь открывается в столовую, где мы пили чай, левая — в такую же точно комнату (на плане она помечена мною как «гостиная»), которая служила нам общей комнатой и отчасти рабочим кабинетом. Здесь делались зарисовки, эскизы, (кроме чисто архитектурных чертежей), сюда приносили для склеивания наиболее хрупкую драгоценную керамику. Пройдя через гостиную, вы попадаете в так называемую «музейную» комнату, или просто «музей», уставленный шкафами с полками и ящичками, столами и стендами, куда раскладывались и где хранились все археологические находки. Из «музея» можно выйти только через гостиную.

Рядом с «музеем» находилась спальня миссис Лайднер с одной дверью, выходящей во внутренний двор. Здесь, как и во всех комнатах этого крыла, два запертых на засовы окна, которые смотрят на вспаханное поле. В соседней комнате, расположенной уже в восточном крыле здания, помещался доктор Лайднер. Здесь тоже только одна дверь, выходящая во двор; таким образом, комната доктора никак не сообщается со спальней миссис Лайднер. Рядом комната, предназначенная для меня, затем идут спальни мисс Джонсон и мистера и миссис Меркадо, с которыми граничат так называемые ванные комнаты. (Когда я однажды упомянула о них в присутствии доктора Райли, он закатился смехом. Коль скоро, сказал он, вы привыкли к водопроводу и канализации, трудно называть ванными грязные каморки, где вместо ванн — оловянные тазы и бидоны из-под керосина, наполненные мутной водой.)

Это крыло здания было пристроено доктором Лайднером к старому арабскому дому. Спальни здесь все одинаковые — в каждой окно и дверь, выходящие во внутренний двор.

В северном крыле находились чертежная комната, фото- и химическая лаборатории.

По другую сторону открытой веранды — столовая. Дверь из нее ведет в контору, где хранились разные документы, составлялись каталоги, описывались археологические находки, здесь же стояла и пишущая машинка. Затем шла спальня отца Лавиньи. Это одна из двух самых больших комнат, вторую, точно такую же, занимала, как я уже упомянула, миссис Лайднер. Отец Лавиньи обычно использовал свою комнату как рабочий кабинет и расшифровывал, — кажется, так это называется, — здесь свои таблички.

В юго-западном углу здания расположена лестница, ведущая на крышу. Западное крыло тоже состоит из нескольких комнат. Первая из них — кухня, затем идут четыре небольших спальни, которые занимали молодые люди — Кэри, Эммет, Рейтер и Коулмен.

В северо-восточном углу здания находилась комната для фотографирования, при ней темная каморка. Затем шла лаборатория и, наконец, единственный вход во внутренний двор — широкие ворота с арочным перекрытием, через которые мы и въехали сюда. За воротами находились бараки, где жила прислуга из местных жителей, караульное помещение, конюшни для лошадей, на которых привозили воду, и прочие службы. По правую руку от ворот располагалась, как я уже упоминала, чертежная комната и две так называемых ванных, которые и замыкали северное крыло здания.

Я здесь специально так подробно описала расположение комнат, чтобы уже больше не возвращаться к этому вопросу.

Миссис Лайднер, повторяю, сама мне все показала, а потом повела в мою комнату, выразив надежду, что я не буду испытывать там никаких неудобств.

Комната была миленькая, хотя и весьма скромно меблированная: кровать, комод, умывальник, кресло.

— Перед ленчем, обедом, ну и, разумеется, по утрам бой будет приносить вам горячую воду. Если же она понадобится вам в другое время, отворите дверь, хлопните в ладоши, а когда появится бой, скажите ему «gib mai har»[212]. Сможете запомнить?

Я ответила, что, пожалуй, смогу, и, слегка запинаясь, повторила фразу.

— Прекрасно. Но не робейте, кричите во весь голос. Если говорить так, как мы привыкли у себя, в Англии, арабы ничего не поймут.

— Потешная штука эти языки, — сказала я. — Просто удивительно, как их много и какие они разные.

Миссис Лайднер улыбнулась:

— В Палестине есть церковь, где «Отче наш» написана, помнится мне, на девяноста разных языках.

— Подумать только! — воскликнула я. — Надо написать об этом моей тетушке, то-то старушка удивится.

Миссис Лайднер рассеянно потрогала кувшин, тазик, чуть подвинула мыльницу.

— Я очень надеюсь, что вам здесь понравится, — сказала она, — и вы не будете слишком скучать.

— Я редко скучаю, — заверила я ее. — Ведь жизнь так коротка.

Она не отвечала, задумчиво передвигая туда-сюда то кувшин, то мыльницу.

Внезапно она остановила на мне взгляд своих темно-лиловых глаз.

— Что именно мой муж сказал вам обо мне, мисс Ледерен?

Ну, на подобные вопросы всегда готов стереотипный ответ.

— Как я поняла из его слов, вы немного переутомились, только и всего, миссис Лайднер, — бодро отрапортовала я. — И еще он сказал, что вам просто хочется, чтобы о вас немного позаботились и помогли по хозяйству.

Она стояла, задумчиво склонив голову.

— Да, — заговорила она. — Да, это было бы просто замечательно.

Честно говоря, многое здесь вызывало у меня недоумение. Ответ миссис Лайднер не пролил света на загадочные обстоятельства, приведшие меня в Тель-Яримджах, однако задавать вопросы я не собиралась.

— Надеюсь, вы позволите мне помочь вам по дому. И пожалуйста, не давайте мне бездельничать, — сказала я.

— Благодарю вас, мисс Ледерен, — слабо улыбнулась она, а потом опустилась на кровать и, к моему великому удивлению, засыпала меня вопросами. Говорю, к великому удивлению, ибо я с первого взгляда безошибочно почувствовала в миссис Лайднер настоящую леди. А настоящие леди, по-моему, весьма редко проявляют любопытство к вашим личным делам.

Однако миссис Лайднер, казалось, поставила целью узнать обо мне всю подноготную. Где я обучалась и давно ли это было. Что привело меня на Восток. Как случилось, что доктор Райли рекомендовал меня к ним. Она поинтересовалась даже, бывала ли я в Америке и нет ли у меня там родственников. Некоторые из ее вопросов показались мне в то время совершенно лишенными смысла, и только потом я поняла, почему она об этом спрашивает.

Внезапно настроение миссис Лайднер резко переменилось. Она улыбнулась доброй, ясной улыбкой и сказала ласково, что очень мне рада и что ей будет хорошо со мною, она в этом уверена.

— Не хотите ли подняться на крышу посмотреть закат? — предложила она, вставая. — В эту пору он необыкновенно красив.

Я охотно согласилась.

Когда мы выходили из комнаты, она вдруг спросила:

— Скажите, когда вы ехали из Багдада, в поезде было много народу? Мужчин, я имею в виду.

Я отвечала, что не приглядывалась особенно, но помню, видела вечером в вагоне-ресторане двух французов и еще компанию из трех человек, которые рассуждали о каком-то трубопроводе.

Она кивнула, и слабый звук сорвался с ее губ. Мне показалось, это был вздох облегчения.

Мы вместе поднялись на крышу.

Миссис Меркадо сидела на парапете, а доктор Лайднер, наклонившись, разглядывал разложенные рядами камни и глиняные черепки. Среди них были большие тяжелые камни, которые доктор Лайднер называл жерновами, и пестики, и каменные долота, и каменные топоры, и множество керамических горшков с таким диковинным узором, какого я в жизни не видывала.

— Идите сюда, — позвала нас миссис Меркадо. — Ах, как красиво, как необыкновенно красиво, правда?

Закат и впрямь был необыкновенно живописен, Хассани, весь пронизанный лучами заходящего солнца, напоминал какой-то сказочный город, а Тигр[213], сверкающий меж пологих, широко раскинувшихся берегов, завораживал своей волшебной красотой.

— Восхитительно, да, Эрик? — сказала миссис Лайднер.

Доктор окинул окрестности рассеянным взглядом.

— Да-да, — пробормотал он задумчиво и снова принялся перебирать черепки.

— Археологов интересует только то, что у них под ногами, — заметила миссис Лайднер с улыбкой. — Небеса для них не существуют.

Миссис Меркадо хихикнула:

— О да! Они все такие чудаки. Да вы и сами скоро убедитесь в этом, мисс Ледерен. — Она помолчала. — Здесь все так рады вашему приезду, — добавила она. — Мы ужасно тревожились за вас, Луиза, дорогая.

— Неужели? — язвительно поинтересовалась миссис Лайднер.

— О да! Вы ведь в самом деле не совсем здоровы, правда? Взять хотя бы эти ваши страхи, да и все прочее тоже… Знаете, когда говорят: «Это просто нервы», — я всегда думаю, а что может быть хуже этого? Ведь нервы — это же стержень, на котором держится весь наш организм, правда ведь?

Ах ты кошечка, изумилась я про себя.

— Вам более нет нужды тревожиться обо мне, Мари, — сухо заметила миссис Лайднер. — Теперь эти заботы возьмет на себя мисс Ледерен.

— Конечно, конечно, — бодро откликнулась я.

— О, я уверена, теперь все будет прекрасно, — щебетала миссис Меркадо. — Мы все время думали, что миссис Лайднер надо бы показаться доктору, во всяком случае, принять хоть какие-то меры. Нервы у нее просто никуда. Правда, Луиза, дорогая?

— Настолько никуда, что, сдается мне, я действую на нервы вам! — насмешливо бросила миссис Лайднер. — Нельзя ли поговорить о чем-нибудь другом? Будто ничего нет более интересного, чем мое несчастное здоровье!

Вот тут я поняла, что миссис Лайднер из тех, кто легко наживает врагов. В ее тоне было столько холодного презрения (не подумайте, что я виню ее за это!), что болезненно-бледное лицо миссис Меркадо вспыхнуло румянцем. Бедняжка пыталась еще что-то сказать, но миссис Лайднер уже отвернулась и направилась к мужу, на другой конец крыши. Думаю, он не слышал, как она подошла, и только когда она положила руку ему на плечо, он сразу поднял глаза. Взгляд у него был нежный и какой-то жадно-ищущий.

Миссис Лайднер ласково кивнула ему. Он взял ее под руку, они постояли у парапета, а потом пошли к лестнице и стали спускаться вниз.

— Как он ей предан, вы заметили? — вздохнула миссис Меркадо.

— Да, — сказала я. — Любо посмотреть!

Миссис Меркадо искоса бросила на меня испытующий взгляд.

— Что же все-таки такое с миссис Лайднер, как по-вашему? — спросила она, понизив голос.

— О, я думаю, ничего серьезного, — сообщила я ей бодро. — Видимо, небольшое нервное истощение, только и всего.

Она сверлила меня взглядом, как тогда, за чаем.

— Вы специализируетесь в психиатрии, да? — огорошила она меня вдруг.

— О нет! — отвечала я. — Почему вы так подумали?

— Миссис Лайднер с большими странностями. Разве доктор Лайднер не говорил вам? — сказала она после минутного колебания.

Терпеть не могу, когда сплетничают о моих пациентах. Но, с другой стороны, опыт подсказывает, что вытянуть правду из родственников больного зачастую бывает очень трудно. А блуждая в потемках, не зная истинного положения вещей, просто невозможно помочь пациенту. Другое дело, когда за больным наблюдает доктор, который дает медицинской сестре точные указания. Но в данном-то случае доктора и в помине нет. К доктору Райли Лайднеры никогда не обращались. И я совсем не уверена, что доктор Лайднер откровенен со мной. Довольно часто мужчины бывают, к их чести надо сказать, весьма сдержанны насчет своих семейных дел. Что до меня, то чем больше я буду знать, тем легче мне будет помочь миссис Лайднер. Миссис Меркадо (мне она представляется не иначе как в образе этакой хищной кошечки) до смерти хотелось поболтать, я это сразу поняла. А меня, честно признаться, разбирало профессиональное, да и, что греха таить, просто женское любопытство. Да, если угодно, я любопытна.

— Насколько я поняла, миссис Лайднер немного не в себе последнее время…

Миссис Меркадо издала какой-то неприятный смешок.

— Немного не в себе? Как бы не так! Да она всех нас напугала до полусмерти. То ей мерещатся пальцы — они стучат к ней в окно, то чья-то рука, то мертвое лицо, прижатое к стеклу. Она будто бы бросается к окну, а там уже никого нет. Тут хоть у кого мороз по коже пойдет!

— Может быть, кто-то разыгрывает ее? — предположила я.

— О нет, ей все это просто мерещится. А дня три назад — мы как раз обедали — в деревне, это, наверное, в миле отсюда, вздумали вдруг палить из ружья, так она как вскочит, как закричит… Мы чуть с ума не сошли. А доктор Лайднер бросился к ней… смех один: только и твердил: «Ничего не случилось, дорогая, все хорошо, дорогая». Вы-то небось знаете, мужчины очень часто потворствуют вот таким истерическим припадкам. И напрасно. Только хуже делают.

— Ну, разумеется, если это действительно истерика, — сдержанно заметила я.

— Ну а что же еще, как не истерика?

Я молчала, ибо сказать мне было нечего. Что-то здесь не так. Когда нервическая особа в ответ на выстрелы поднимает крик, тут нет ничего удивительного. А вот лицо за окном, рука — это нечто совсем иное. Как мне представлялось, возможно, одно из двух: или миссис Лайднер просто сочиняет все это (как дети, стараясь привлечь к себе всеобщее внимание, придумывают то, чего не было и быть не может), или же это чьи-то дурацкие шутки. Какому-нибудь юному джентльмену, вроде мистера Коулмена, здоровому и начисто лишенному воображения, шуточки такого рода могут казаться весьма забавными. Пожалуй, надо последить за ним, подумала я. Человека с расстроенными нервами эти глупые проделки могут напугать до потери сознания.

— Миссис Лайднер — особа романтического склада, вам не кажется? — сказала миссис Меркадо, искоса взглянув на меня. — У таких всегда случаются всякие трагедии.

— А что еще у нее случилось?

— Ну, например, ей едва минуло двадцать, когда ее первого мужа убили на войне. По-моему, весьма трогательно и романтично, правда?

— Это только так говорится. Для красного словца, — отрезала я.

— Вы действительно так думаете? Странно!

— А что тут странного? Сплошь и рядом слышишь: «Ах, если бы Дональд… или Артур… или как его там… был жив!» А будь он жив, так превратился бы в тучного желчного пожилого мужа. Вот вам и вся романтика.

Начало темнеть, и я предложила миссис Меркадо спуститься вниз. Она согласилась и спросила меня, не хочу ли я посмотреть лабораторию.

— Муж, наверное, еще там… работает.

— С большим удовольствием, — ответила я, и мы направились туда.

В комнате горел свет, но никого не было. Миссис Меркадо показала мне разные приборы, несколько бронзовых украшений и какие-то покрытые воском кости.

— Где же Джозеф? — удивилась миссис Меркадо.

Она заглянула в чертежную, где трудился мистер Кэри. Он едва взглянул на нас. Меня поразило его лицо — в нем отражалась крайняя напряженность. Он дошел до последней черты, подумала я, вот-вот сорвется. Помнится, кто-то уже говорил мне об этом.

Когда мы выходили, я обернулась и еще раз взглянула на него. Он сидел, склонившись над чертежом, — губы плотно сжаты, и особенно бросалась в глаза худоба его необычайного лица, напоминающего обтянутый кожей череп. Возможно, вы сочтете это странным, но в тот момент он показался мне благородным рыцарем, который готовится к сражению, зная наверное, что будет убит.

И я вновь почувствовала загадочное и неотразимое обаяние этого человека.

Мистера Меркадо мы нашли в гостиной. Он излагал миссис Лайднер какую-то новую научную концепцию. Она сидела на простом деревянном стуле с высокой спинкой и вышивала шелком цветы. Я снова подивилась ее редкой хрупкой, неземной красоте, точно это не женщина из плоти и крови, а какое-то сказочное существо.

— О, ты здесь, Джозеф. А мы заходили в лабораторию, думали, ты еще там, — заверещала миссис Меркадо своим высоким, визгливым голосом.

Он вскочил с испуганным и смущенным видом, точно ее приход разрушил чары, которыми он был околдован.

— Я… мне нужно идти. Я как раз собирался… собирался… — залепетал он заикаясь и, не закончив фразы, пошел к двери.

— Обязательно расскажете мне в другой раз, — произнесла миссис Лайднер своим мелодичным голосом, по обыкновению растягивая слова. — Это необычайно интересно.

Она посмотрела на нас с улыбкой, ласковой и отрешенной, и вновь склонилась над рукоделием.

— Здесь в шкафу книги, мисс Ледерен. Можно найти кое-что интересное. Возьмите книгу и посидите тут со мной, — сказала она минуту спустя.

Я подошла к книжному шкафу. Миссис Меркадо, помедлив немного, круто повернулась и вышла из комнаты. Когда она проходила мимо, я взглянула ей в лицо. Выражение бешеной злобы, исказившее его, поразило меня.

Невольно мне вспомнилось то, что говорила о Луизе Лайднер миссис Келси и на что она намекала. Так не хочется, чтобы это оказалось правдой, — мне слишком нравилась миссис Лайднер. Интересно все же, есть ли хоть намек на истину в этих разговорах.

Разве миссис Лайднер, думала я, виновата? Ведь ни мисс Джонсон, такая симпатичная, но ужасно некрасивая, ни миссис Меркадо, одержимая завистью и злобой, и мизинца ее не стоят. А мужчины есть мужчины, и они везде одинаковы. Моя профессия позволяла мне не раз убеждаться в этом.

Мистер Меркадо — довольно жалкая личность; думаю, миссис Лайднер и не замечает, что он обожает ее. Зато миссис Меркадо очень даже замечает. Если не ошибаюсь, она вынашивает коварные планы и только и ждет, чтобы отомстить миссис Лайднер.

Я посмотрела на нее. Она сидела, склонившись над рукоделием, такая отчужденная и замкнутая в себе. Надо предупредить ее, подумала я. Она, наверное, и не догадывается, на какую бессмысленную жестокость могут толкнуть женская ревность и ненависть и как мало надо, чтобы разжечь эти чувства.

Но тут же я сказала себе: «Эми Ледерен, ты непроходимая дуреха. Ведь миссис Лайднер — не дитя. Ей скоро сорок, и она, наверное, не хуже тебя знает жизнь».

Тем не менее интуиция говорила мне, что жизни-то она скорее всего и не знает. Во всяком случае, вид у нее был именно такой — не от мира сего.

Интересно, как складывалась ее жизнь. Ведь за доктора Лайднера она вышла замуж всего два года назад. А по словам миссис Меркадо, ее первый муж погиб почти двадцать лет назад.

Посидев немного подле нее с книгой, я пошла мыть руки перед ужином. Подавали превосходно приготовленный карри[214]. Спать все разошлись рано, чему я обрадовалась, ибо чувствовала, что изрядно устала за этот день.

Доктор Лайднер проводил меня в мою комнату — хотел убедиться, что я хорошо устроена.

Он сердечно пожал мне руку и пылко сказал:

— Вы ей понравились, миссис Ледерен. Она почувствовала к вам расположение. Я так рад. Уверен, теперь все будет хорошо.

Его пылкость показалась мне почти мальчишеской.

Я и сама понимала, что пришлась по душе миссис Лайднер, и была рада этому.

Однако уверенности доктора Лайднера я не разделяла. За всем этим что-то кроется, думала я, чего, возможно, и он не знает.

Я остро ощущала это «что-то» — оно как бы витало в воздухе.

Постель у меня оказалась вполне удобной, однако спала я не слишком хорошо. Сомнения не оставляли меня.

В голове вертелись строчки из стихотворения Китса[215], которое меня заставляли заучивать в детстве. Какие-то слова выпали из памяти, и это не давало мне покоя. Я всегда ненавидела это стихотворение, наверное, потому, что меня принуждали его учить, а мне так не хотелось. А вот тут, проснувшись вдруг среди ночи, я впервые почувствовала красоту этих строк.

«Зачем, о рыцарь, бродишь ты, печален… как там дальше?., бледен, одинок…[216]» У меня перед глазами вставало лицо рыцаря… или нет, не рыцаря, а мистера Кэри… мрачное, напряженное, темное от загара, оно напоминало лица тех несчастных юношей, которых мне, еще девочке, приходилось видеть во время войны. Мне стало жаль его… а потом я снова уснула. Мне снилась «lа Belle Dame sans merci» в образе миссис Лайднер, она поникла в седле, с вышиванием в руках… потом лошадь споткнулась… а кругом были все кости, кости, покрытые воском… Я проснулась, вся дрожа, мурашки бегали у меня по спине. Впредь никогда не стану есть карри на ночь.

Глава 7 Человек за окном

Вероятно, лучше сразу повиниться в том, что в моем повествовании отсутствуют приметы местного антуража. В археологии я ничего не смыслю и не уверена, что хочу ликвидировать этот пробел в моем образовании. Возиться с тем, что погребено, с чем давно покончено, представляется мне занятием довольно бесцельным. Мистер Кэри сказал мне как-то, что археолог должен быть наделен особой страстью, чего у меня нет и в помине. Не сомневаюсь, что он совершенно прав.

В первое же утро мистер Кэри спросил, не хочу ли я посмотреть дворец, который он… эскизный план которого — кажется так? — он вычерчивает. Хотя, признаться, никак не возьму в толк, как можно представить себе то, что существовало много сотен лет назад! Разумеется, я с готовностью согласилась и, по правде сказать, была даже немного взволнована — ведь этому дворцу почти три тысячи лет. Интересно, какие же были дворцы в древние времена, похожи ли они на те, что я видела в гробнице Тутанхамона[217] в стенных росписях. Каково же было мое удивление, когда вместо дворца мне показали просто кучи земли и стены фута два высотой — и все! Мистер Кэри пустился объяснять: здесь был огромный двор, а здесь покои, вот лестница наверх, вот комнаты, которые выходили во внутренний двор. Интересно, откуда он все это взял, думала я, но вслух, разумеется, ничего не сказала — с моей стороны это было бы невежливо. Однако какое жестокое разочарование постигло меня! Раскопки показались мне просто кучами земли — ни мрамора, ни золота, ничего мало-мальски примечательного. Если дом моей тетки в Криклвуде когда-нибудь рухнет от старости, уверяю вас, развалины будут выглядеть куда более живописно! А эти древние ассирийцы[218], или как их там, ведь они называли себя царями. Поводив меня по своему «дворцу», мистер Кэри передал меня с рук на руки отцу Лавиньи. Этого человека я немного побаивалась — как-никак монах, да к тому же иностранец. И голос у него какой-то замогильный. Однако он оказался на редкость добродушным, хотя и несколько рассеянным. Порой у меня возникало странное чувство, что он почти так же чужд всей этой археологии, как и я.

Миссис Лайднер потом объяснила мне все. Отца Лавиньи, сказала она, интересуют только «памятники письменности», так это называется. Эти древние люди писали вполне осмысленно, на глиняных дощечках, но не буквами, а такими смешными детскими значками. Попадаются даже учебные таблички — на одной стороне пишет учитель, а на другой — ученик, который старается подражать ему. Признаться, эти таблички показались мне довольно забавными — было в них нечто… трогательное, не знаю, понятно ли я выражаюсь.

Мы с отцом Лавиньи обошли все раскопки, и он показал мне места, где находились храмы, дворцы, частные дома и древнее аккадское[219] кладбище. У отца Лавиньи очень своеобразная манера рассказывать — не договорив об одном, он перескакивает на другое.

— Почему, собственно, вы приехали сюда? Что, миссис Лайднер серьезно больна? — спросил он между прочим.

— Не то чтобы серьезно… — осторожно отвечала я.

— Странная она женщина. Опасная.

— В каком смысле? — удивилась я. — Что значит «опасная»?

Он задумчиво покачал головой.

— Мне кажется, она безжалостная. Да, она может быть абсолютно безжалостной.

— Простите меня, — сказала я. — По-моему, это чепуха.

Он снова покачал головой.

— Вы не знаете женщин, как знаю их я.

Для монаха довольно странное высказывание, подумала я. Хотя, конечно, чего он только не наслушался на исповедях. И все же я была несколько озадачена, я ведь не знаю, дозволено ли монахам исповедовать, или это делают только священники. А он, я думаю, монах, с этой его длинной шерстяной рясой, взметающей пыль, с четками, с глухим, загробным голосом!

— Да, она может быть безжалостной, — повторил он задумчиво. — Я в этом уверен. Она ведь точно мраморная, холодна, неприступна… И тем не менее чего-то она боится. Интересно, чего?

Да, подумала я, неплохо бы нам всем знать, чего она боится?

Доктор Лайднер, возможно, что-то знает, а больше, пожалуй, никому ничего не известно.

Отец Лавиньи бросил на меня цепкий взгляд внезапно сверкнувших темных глаз.

— Что-то здесь у нас неладно, вы не находите? Или, на ваш взгляд, все в порядке?

— Не совсем, — промямлила я. — Посмотришь, вроде бы все в порядке, работа организована, но есть ощущение… какого-то неблагополучия, что ли.

— Вот-вот, у меня тоже такое чувство. Мне кажется, — почему-то вдруг стало еще заметнее, что он иностранец, — что-то здесь назревает. И доктор Лайднер тоже не в своей тарелке. Что-то его тревожит.

— Здоровье жены, может быть?

— Возможно. Но не только. Тут что-то еще… ему… как бы это сказать?.. Не по себе, что ли.

Да, верно, это в нем чувствуется, подумала я.

Тут как раз появился доктор Лайднер, и мы оборвали разговор. Он показал мне могилу ребенка, которую только что вскрыли. Очень трогательно — тоненькие косточки, два глиняных сосуда и несколько крупинок — как объяснил доктор Лайднер, это бисеринки от ожерелья.

Рабочие очень меня позабавили. Где еще увидишь этакое сборище пугал? Все в длинных юбках и в каких-то немыслимых отрепьях, головы замотаны, будто всех их вдруг поразила зубная боль. Точно муравьи, они сновали туда-сюда с корзинами земли и при этом пели — по крайней мере, я так поняла, что это было пение, — то есть бесконечно тянули что-то монотонное и заунывное. Глаза у них в ужасающем состоянии — красные, гноящиеся. Некоторые вообще казались полуслепыми. Боже мой, какие они несчастные и жалкие!

— Довольно живописный народ, правда? — услышала я голос доктора Лайднера.

Живописный? Интересно! Вот мы два разных человека, и каждый из нас все видит по-своему, подумала я. Наверное, я не слишком-то ясно выражаюсь, ну, да вы, надеюсь, понимаете, о чем речь.

Немного погодя доктор Лайднер сказал, что собирается вернуться домой, чтобы выпить чашку чаю. Я пошла с ним, и по пути он поведал мне много интересного. Вот кто умеет рассказывать! Я будто собственными глазами видела, как все это было тысячи лет назад — и улочки и дома. Он показал мне печи, в которых выпекали хлеб, и заметил, что арабы и по сей день пользуются такими же печами.

Когда мы вернулись, миссис Лайднер уже встала. Выглядела она сегодня куда лучше — не такая бледная и утомленная, как вчера. Чай подали тотчас же. Доктор Лайднер принялся рассказывать жене о том, что происходило сегодня на раскопках. После чая он снова ушел работать, а миссис Лайднер спросила, не хочу ли я посмотреть археологические находки. Я, конечно, сказала, что хочу, и она повела меня в «музей» — комнату, сплошь заваленную множеством этих находок. В основном, как мне показалось, это были разбитые глиняные горшки, — впрочем, часть из них уже успели собрать и склеить. По мне, так все это можно было просто взять да выбросить.

— Боже мой! — сказала я. — Какая жалость, что они все разбиты, правда? Разве теперь они чего-нибудь стоят?

Миссис Лайднер слабо улыбнулась и сказала:

— Только бы Эрик вас не услышал. Именно горшки больше всего его интересуют. Ведь они — самое древнее из всех наших находок; некоторым из них, наверное, больше семи тысяч лет.

Она объяснила мне, что нашли их на большой глубине, на самом дне кургана. Тысячи лет назад, сказала миссис Лайднер, разбитую посуду склеивали особым веществом, наподобие битума. Видимо, в древности эти горшки ценились не меньше, чем в наше время.

— А теперь, — сказала она, — я покажу вам нечто куда более впечатляющее.

Она взяла с полки коробку, в которой лежал восхитительный золотой кинжал, с рукояткой, украшенной темно-синими камешками.

Я ахнула от восторга.

Миссис Лайднер засмеялась.

— Всем нравятся золотые вещи! Всем, кроме моего мужа.

— Почему же они не нравятся доктору Лайднеру?

— Ну, во-первых, золотые вещи слишком дорого обходятся. Ведь приходится платить золотом тем, кто нашел их, столько, сколько сами эти предметы весят.

— Боже милостивый! — воскликнула я. — Но почему?

— Таков обычай. И чтобы не было соблазна украсть. Понимаете, краденая золотая вещь теряет свою археологическую ценность, и вору ничего не остается, как переплавить ее. Таким образом мы помогаем ему удержаться на стезе добродетели.

Она сняла с полки еще одну коробку и показала мне прекрасную золотую чашу с изображенными на ней бараньими головами.

Я снова ахнула.

— Великолепно, правда? Эти вещи обнаружены в гробнице принца. Другие царские гробницы, найденные нами, оказались разграбленными. Эта чаша — самая ценная наша находка. Одна из самых красивых среди всех когда-либо найденных археологами чаш. Ранняя Аккадия. Бесценная вещь.

Внезапно нахмурившись, миссис Лайднер поднесла чашу к глазам и осторожно поскребла ногтем.

— Как странно! На ней воск. Должно быть, кто-то приходил сюда со свечой.

Она сколупнула восковую каплю и убрала чашу.

Потом она показала мне несколько забавных терракотовых[220] фигурок, но почти все они выглядели непристойно. Какое, однако же, извращенное воображение у этих древних людей, скажу я вам!

Вернувшись на террасу, мы застали там миссис Меркадо, которая красила ногти. Отставив руку, она любовалась своей работой. Трудно вообразить себе что-нибудь более отвратительное, чем эти оранжево-красные ногти, подумала я.

Миссис Лайднер принесла с собой разбитое вдребезги небольшое и очень тонкое блюдо и начала осторожно соединять осколки. Понаблюдав за ней минуту-другую, я спросила, не могу ли чем-нибудь помочь ей.

— О да, работы тут на всех хватит!

Она принесла еще целую коробку битой керамики, и мы принялись за дело. Я довольно быстро наловчилась склеивать черепки, и миссис Лайднер похвалила меня. Она не знает, что у всех медицинских сестер проворные пальцы.

— Все так усердно работают, — прощебетала миссис Меркадо, — что я чувствую себя ужасной лентяйкой. Да я и в самом деле лентяйка.

— Ну и на здоровье! — обронила миссис Лайднер с безучастным видом.

В двенадцать подали ленч. Затем доктор Лайднер и мистер Меркадо принялись очищать керамику. Они поливали черепки раствором хлорноватой кислоты. Один из горшков после обработки приобрел великолепный синий цвет, на другом проступил изумительный рисунок — рогатые бычьи головы. Это было прямо как в сказке! Вековой слой грязи, который, кажется, ничто не возьмет, как по волшебству, вдруг закипал, пенился и сходил прочь.

Мистер Кэри и мистер Коулмен отправились на раскопки, мистер Рейтер пошел к себе в фотолабораторию.

— А ты чем займешься, Луиза? — ласково обратился доктор Лайднер к жене. — Может быть, отдохнешь немного?

Видимо, миссис Лайднер в это время обычно ложилась отдохнуть.

— Да, пожалуй, полежу часок. Потом немного погуляю.

— Хорошо. Мисс Ледерен, я думаю, не откажется составить тебе компанию?

— Конечно, — с готовностью отозвалась я.

— Нет-нет, — поспешно возразила миссис Лайднер. — Я пойду одна. Не то мисс Ледерен подумает, что ей вменили в обязанность не спускать с меня глаз.

— О, но я с большим удовольствием… — начала я.

— Нет, в самом деле, вам лучше остаться, — сказала она твердо, почти повелительно. — Иногда мне нужно побыть одной. Просто необходимо.

Настаивать я, разумеется, не стала и пошла к себе в комнату, чтобы тоже вздремнуть немного. Странно, думала я, что миссис Лайднер, одержимая постоянными страхами, решается гулять одна.

Когда в половине четвертого я вышла во двор, там не было ни души, если не считать маленького мальчика-араба, который мыл керамическую посуду в большом медном тазу, и мистера Эммета, который сортировал ее. Когда я подошла к ним, в воротах показалась миссис Лайднер. Такой оживленной я еще никогда ее не видела. Глаза у нее сияли. Она была возбуждена, почти весела.

Из лаборатории вышел доктор Лайднер и направился к ней. Он нес большое блюдо, на котором были изображены рогатые бычьи головы.

— Доисторические пласты необычайно богаты археологическими находками, — сказал он. — До сих пор нам очень везло. Найти эту гробницу в самом начале сезона — редкая удача. Единственный, кто имеет основания быть недовольным, — это отец Лавиньи. Пока мы нашли всего лишь несколько табличек.

— Кажется, он и их еще не обработал, — сказала резко миссис Лайднер. — Возможно, он выдающийся эпиграфист[221], но не менее выдающийся лентяй. Спит чуть не целый день.

— Жаль, упустили Берда, — сказал доктор Лайднер. — А отец Лавиньи поражает меня, мягко говоря, неортодоксальностью, хотя, разумеется, я бы не взял на себя роль компетентного судьи в этом деле. Некоторые его переводы меня, чтобы не сказать больше, удивляют. А надписи вот на этом камне? Я совсем не уверен, что отец Лавиньи тут прав. Впрочем, ему виднее.

После чая миссис Лайднер спросила меня, не хочу ли я прогуляться с нею к реке. Наверное, она боится, подумала я, что ее давешний решительный отказ взять меня с собой огорчил меня.

Мне не хотелось, чтобы она считала меня слишком обидчивой, поэтому я тотчас согласилась.

Вечер выдался великолепный. Тропинка, вьющаяся по ячменному полю, привела нас в цветущий фруктовый сад, через который мы вышли к Тигру. Слева виднелся Тель-Яримджах, откуда доносилось характерное монотонное пение. Справа вращалось большое мельничное колесо, ритмичный плеск которого поначалу раздражал меня, но потом стал даже приятен, — он будто убаюкивал. За мельницей виднелась деревня, где жили рабочие.

— Красиво, правда? — сказала миссис Лайднер.

— Да, такая мирная картина! Удивительно, в какую глушь меня забросила судьба.

— Глушь, — эхом повторила миссис Лайднер. — Да, здесь, во всяком случае, чувствуешь себя в некоторой безопасности.

Я бросила на нее внимательный взгляд. Но она, видимо, произнесла это как бы про себя, забыв на миг о моем присутствии. Она не подозревала даже, как выдает себя этими словами.

Мы пошли обратно. Внезапно миссис Лайднер сжала мне руку с такой силой, что я чуть не вскрикнула.

— Кто это? Что он делает?

Совсем недалеко от нас, там, где тропинка вплотную подходит к нашему дому, стоял незнакомец. Одет он был как европеец. Встав на цыпочки, он старался заглянуть в окно.

Оглянувшись и увидев, что мы наблюдаем за ним, он сразу отпрянул от окна и пошел нам навстречу. Миссис Лайднер еще крепче сжала мне руку.

— Мисс Ледерен, — прошептала она, — мисс Ледерен…

— Успокойтесь, дорогая, все хорошо, — сказала я твердо.

Незнакомец поравнялся с нами и прошел мимо. Увидев, что это араб, миссис Лайднер с облегчением вздохнула и выпустила мою руку.

— Господи, да это же араб, — прошептала она.

И мы пошли своей дорогой. Проходя мимо дома, я бросила взгляд на окна. Они были зарешечены и располагались довольно высоко, — гораздо выше, чем те, что выходили во двор, — так что заглянуть внутрь было невозможно.

— Должно быть, любопытный прохожий, — сказала я.

Миссис Лайднер кивнула.

— Наверное. А я было подумала, что…

Она осеклась.

Что? Что она подумала, спрашивала я себя. Кажется, все бы отдала, лишь бы узнать!

Но кое-что я все-таки поняла: миссис Лайднер боится какого-то совершенно определенного человека, человека из плоти и крови.

Глава 8 Тревожная ночь

Не знаю, право, что и рассказать о событиях первой недели моего пребывания в Тель-Яримджахе.

Оглядываясь назад теперь, когда я уже все знаю, я вижу довольно много мелких деталей, свидетельствующих о том, насколько слепа я была в те дни.

Однако в интересах точности изложения буду пытаться рассматривать события с тех позиций, на каких я находилась в то время, когда меня, сбитую с толку, подавленную, все сильнее мучило подозрение, что здесь дело нечисто.

Во всяком случае, могу смело утверждать, что необъяснимое чувство напряженности и скованности — отнюдь не плод моей фантазии. Им были охвачены все. Даже Билл Коулмен, не отличавшийся ни чувствительностью, ни тонкостью, сказал как-то:

— Эта экспедиция! До чего она мне на нервы действует! Ходят все точно в воду опущенные. А что, здесь всегда так?

Обращался он к Дэвиду Эммету. Мистер Эммет с самого начала вызвал у меня симпатию; я сразу поняла, что его молчаливость отнюдь не означает отсутствия у него симпатии к людям. Меня в нем подкупала какая-то удивительная твердость духа и надежность. Что же до остальных, Бог знает, чего от них ждать…

— Нет, — возразил он мистеру Коулмену. — В прошлом году такого не было.

Однако распространяться на эту тему он не счел нужным и не проронил больше ни слова.

— Не могу понять я, друг, происходит что вокруг, — мрачно срифмовал мистер Коулмен.

В ответ Эммет только пожал плечами.

А с мисс Джонсон у меня состоялся довольно интересный разговор, из которого мне удалось кое-что извлечь для себя. Она чрезвычайно мне нравилась — умная, знающая, деловитая. Доктора Лайднера она боготворила — это сразу бросалось в глаза.

Она рассказала мне о нем решительно все, начиная с юности. Она помнила наперечет все его раскопы, знала, где и что он нашел. Готова поклясться, что она могла бы слово в слово повторить каждую его лекцию. Она считала его самым выдающимся археологом современности.

— А какой он простой! Прямо не от мира сего… Тщеславие ему совершенно чуждо. Только по-настоящему великий человек может быть таким простым.

— Истинная правда, — сказала я. — Великие люди никого не подавляют своим авторитетом.

— И с ним всегда так легко. А как весело было тут у нас в прежние годы! Мы тогда работали втроем — он, Ричард Кэри и я. Счастливое было время. Ричард Кэри работал с ним еще в Палестине. Они дружат уже лет десять, а я познакомилась с ним семь лет назад.

— Мистер Кэри такой красивый, — сказала я.

— Да… пожалуй, — бросила она сухо.

— И немного замкнутый, вам не кажется?

— Он был совсем не такой, — вдруг живо откликнулась мисс Джонсон. — Это с тех пор, как…

Она внезапно замолчала.

— С тех пор, как… — попыталась я подтолкнуть ее.

— Да что говорить… — Мисс Джонсон повела плечами. — Все теперь не так.

Я ничего не отвечала, надеясь, что она продолжит. И она заговорила, предварив свои слова смешком, чтобы я не восприняла ее слова слишком всерьез.

— Вероятно, я старая чудачка, но я часто думаю, что если жена археолога не интересуется археологией, то лучше бы ей сидеть дома, а не разъезжать по экспедициям. Это вносит ненужные сложности.

— Вы говорите о миссис Меркадо?

— О нет! — отмела она мое предположение. — Я говорю о миссис Лайднер. Она обворожительная женщина, и понятно, почему доктор Лайднер попался на удочку — извините за грубость! Но меня не покидает чувство, что здесь ей не место. Из-за нее все идет кувырком.

Стало быть, мисс Джонсон, как и миссис Келси, считает, что напряженную обстановку создает миссис Лайднер. Допустим, но откуда же ее собственные страхи?

— Главное — она выбивает из колеи его, — пылко продолжала мисс Джонсон. — Конечно, вы скажете, я как… как верная и ревнивая старая собака. Но он же такой измученный, такой нервный! Конечно, мне это не нравится. Он должен всего себя отдавать работе, а тут жена с ее глупыми страхами! Если эта глушь так пугает ее, сидела бы у себя в Америке. Не выношу людей, которые делать ничего не делают, а только и знают, что жаловаться!

Тут она, видимо, немного испугавшись, что наговорила лишнего, добавила:

— Само собой, я безмерно восхищаюсь ею. Она прелестная женщина, да и держится великолепно, когда пожелает, конечно.

На этом беседа наша закончилась.

Вот и всегда так, подумала я, стоит запереть вместе нескольких женщин, как и зависть и ревность тут как тут. Мисс Джонсон явно терпеть не может жену своего шефа (это естественно, наверное), и, думаю, не ошибусь, если скажу, что миссис Меркадо так просто ненавидит миссис Лайднер.

Шейла Райли тоже не любит миссис Лайднер. Как-то она приезжала на раскопки, один раз в автомобиле, и дважды — на лошади, вернее, на двух лошадях, с каким-то молодым человеком. Инстинктивно я чувствовала, что мисс Райли питает слабость к молчаливому юному американцу, мистеру Эммету. Когда он бывал на раскопках, она не упускала случая поболтать с ним. Он, думаю, тоже не был к ней равнодушен.

Однажды за ленчем миссис Лайднер затеяла об этом разговор, по-моему, довольно рискованный.

— Эта девчонка Райли проходу не дает Дэвиду, — сказала она со смешком. — Бедный Дэвид, она охотится за вами даже на раскопках! До чего глупы эти молодые девицы!

Мистер Эммет не сказал в ответ ни слова, но даже сквозь загар было видно, как он покраснел. Он поднял глаза и в упор посмотрел на нее. В его прямом, твердом взгляде читалось что-то похожее на вызов.

Она беспомощно улыбнулась и отвела взор.

Отец Лавиньи, мне послышалось, что-то тихо пробормотал. Я сказала «Простите?», но он не ответил и только покачал головой.

В тот же день мистер Куолмен сказал мне:

— Видит Бог, вначале миссис Лайднер ужасно мне не понравилась. Все время обрывала меня, рта раскрыть не давала. А теперь ничего, привык. На самом деле она добрейший человек. Из тех, кому без оглядки можно выложить все, что у тебя на душе. А на Шейлу у нее зуб, я знаю. Да Шейла и сама хороша — грубит ей почем зря… Что хуже всего в Шейле — она совершенно не умеет себя вести. И характер у нее — просто черт в юбке!

Охотно верю, подумала я. Доктор Райли избаловал ее.

— Конечно, она здесь единственная молоденькая девушка, вот и возомнила о себе. Но это еще не повод, чтобы разговаривать с миссис Лайднер как с двоюродной бабушкой. Разумеется, миссис Лайднер — не девочка, но выглядит она что надо, ни дать ни взять, сказочная фея… Такие, знаете, являются из болотного тумана и манят за собою.

Помолчав, он грустно добавил:

— А Шейла, разве станет она манить кого-то? Вот отшить парня — это пожалуйста, это она умеет.

Вспоминаются мне еще два происшествия, более или менее знаменательные.

Как-то я зашла в лабораторию взять ацетона, чтобы стереть клей, которым испачкала пальцы, когда склеивала керамику. Мистер Меркадо сидел в углу за столом, положив голову на руки, и я подумала, что он спит Я взяла бутылку и вышла.

Вечером, к моему удивлению, миссис Меркадо вдруг набросилась на меня.

— Это вы унесли ацетон из лаборатории?

— Да, — сказала я.

— Вы же отлично знаете, что в «музее» всегда стоит пузырек с ацетоном.

Она вся просто исходила злобой.

— Разве? Я не знала.

— Все вы прекрасно знаете! Вы просто шпионите за всеми подряд. Знаю я вас, медицинских сестричек.

Я в недоумении уставилась на нее.

— Не понимаю, о чем вы, миссис Меркадо, — ответила я с достоинством. — Позвольте заверить вас, мне нет ни малейшей надобности, как вы выразились, шпионить за кем-либо.

— Да неужели? Думаете, я не знаю, для чего вы здесь?!

Уж не пьяна ли она? Я вышла, не сказав больше ни слова. Однако что бы это значило?

Второе происшествие тоже было не так уж значительно. Я пыталась кусочком хлеба приманить маленького несчастного щенка, робкого и забитого, как все арабские собаки. А он подумал, видимо, что против него замышляется что-то недоброе, и улизнул от меня, я — за ним, вышла за ворота, завернула за угол и нос к носу столкнулась с отцом Лавиньи. Он стоял с незнакомцем, в котором я сразу узнала араба, пытавшегося заглянуть в окно и до полусмерти напугавшего миссис Лайднер.

Я извинилась, отец Лавиньи улыбнулся, распрощался с арабом и пошел со мной к дому.

— Представляете, — сказал он. — Просто позор. Я изучаю восточные языки, а никто из арабов, работающих у нас, меня не понимает! Довольно унизительно, вы не находите? Я попробовал поговорить по-арабски с этим человеком. Он горожанин, и мне интересно, поймет он меня или нет. Как выяснилось, не слишком-то я преуспел. Лайднер говорит, что мой арабский слишком книжный.

Вот, собственно, и все. Правда, у меня мелькнули некоторые сомнения по поводу этого араба — почему он слоняется возле дома.

Этой же ночью случилось происшествие, чрезвычайно перепугавшее нас.

Произошло это, должно быть, часа в два ночи. Я сплю очень чутко, как, впрочем, и надлежит медицинской сестре. Я проснулась и села в постели, как вдруг дверь распахнулась.

— Мисс Ледерен! Мисс Ледерен!

Миссис Лайднер звала меня негромко, но настойчиво.

Чиркнув спичкой, я зажгла свечу.

Она стояла на пороге в длинном голубом халате. Ужас, казалось, сковал ее.

— Здесь кто-то… кто-то… в соседней комнате. Я… я слышу… он скребется… в стену.

Я бросилась к ней.

— Успокойтесь, все в порядке, — сказала я. — Я здесь, с вами. Ничего не бойтесь, дорогая.

— Позовите… Эрика, — чуть слышно прошептала она.

Я кивнула ей, выскочила во двор и постучала к нему в дверь. Через минуту он уже был у меня в комнате. Миссис Лайднер сидела на кровати. Она задыхалась, ловя ртом воздух.

— Я слышала… — едва выдавила она… — слышала… как он… скребется…

— Где? В «музее»? — крикнул доктор Лайднер, выскакивая во двор.

Удивительно, как по-разному они ведут себя, промелькнуло у меня в голове. Миссис Лайднер, охваченная смертельным страхом, могла думать лишь о себе, а доктор Лайднер — ни о чем другом, как только о своих археологических ценностях.

— «Музей»! — воскликнула миссис Лайднер. — О, Господи! Какая я глупая!

Она встала, запахнула халатик, и мы вышли во двор. На ее лице не осталось и следа от пережитого страха.

В «музее» мы застали доктора Лайднера и отца Лавиньи. Оказывается, француз тоже услышал шум и даже, как ему показалось, видел свет. Надев домашние туфли и схватив фонарь, он кинулся сюда, но никого не нашел. Более того, дверь, как обычно, была заперта на ночь.

Он уже хотел уйти, когда прибежал доктор Лайднер.

Вот, пожалуй, и все, что удалось выяснить. Ворота тоже были заперты. Караульные, которых мы едва добудились, уверяли, что никто не мог войти во двор, минуя их. Правда, звучало это не слишком убедительно. Никаких следов взлома мы не обнаружили, равно как и пропаж.

Вероятно, отец Лавиньи, снимавший с полок коробки с ценностями, чтобы проверить, все ли на месте, и произвел тот шум, который напугал миссис Лайднер.

Однако отец Лавиньи продолжал упорствовать, уверяя, что слышал шаги под окном своей комнаты и видел, как в «музее» мелькает свет, вероятно, от фонаря.

Никто больше ничего не видел и не слышал.

Это происшествие повлекло за собою немаловажные для моего повествования последствия, ибо на следующий же день миссис Лайднер открыла мне тайну, так долго мучившую меня.

Глава 9 Рассказ миссис Лайднер

Мы только что закончили завтрак. Миссис Лайднер отправилась, по обыкновению, отдохнуть к себе в комнату. Я помогла ей, и она улеглась с книгой в постель, заваленную множеством подушек и подушечек. Я хотела было выйти, но она остановила меня.

— Не уходите, мисс Ледерен, мне нужно кое-что сказать вам. Закройте, пожалуйста, дверь.

Я повиновалась.

Она встала и принялась ходить по комнате. Я понимала, что ей, видимо, трудно начать, и терпеливо ждала, когда она соберется с духом.

Наконец, решившись, она посмотрела на меня и нервно бросила:

— Сядьте!

Я тихонько села у стола.

— Должно быть, вы удивляетесь тому, что здесь происходит? — без обиняков приступила она к делу.

Я только кивнула в ответ.

— Я хочу рассказать вам все. Должна рассказать, иначе просто сойду с ума.

— Конечно, — отвечала я. — Мне кажется, так и в самом деле будет лучше. Трудно помочь человеку, когда бродишь в потемках.

Она перестала метаться по комнате и прямо взглянула мне в лицо.

— Знаете, чего я боюсь?

— Какого-то человека.

— Нет, я ведь сказала не «кого», я сказала «чего».

Я ждала.

— Я боюсь, что меня убьют!

Ну, наконец-то! Но я и виду не подала, как потрясли меня ее слова. Она и так была на грани истерики.

— Боже мой, — сказала я, — значит, все дело в этом?

И вдруг она начала смеяться. Она смеялась, а по лицу ее бежали слезы.

— Как смешно вы говорите! — задыхалась она. — Как смешно…

— Ну, ну, полно, — твердо сказала я. — Полно!

Усадив ее в кресло, я подошла к умывальному столу, смочила губку холодной водой и принялась прикладывать ей ко лбу и к запястьям.

— Полно, успокойтесь, — повторила я, — и расскажите мне все по порядку.

Моя решительность возымела действие. Она выпрямилась в кресле и тихо проговорила:

— Вы просто сокровище, мисс Ледерен. С вами я чувствую себя маленькой девочкой. Сейчас я вам все расскажу.

— Ну вот и славно. Времени у нас достаточно, можно не торопиться.

Она начала говорить, медленно, обдумывая каждое слово:

— Мне едва исполнилось двадцать лет, когда я вышла замуж за молодого человека, который работал в одном из государственных учреждений. Это было в тысяча девятьсот восемнадцатом году.

— Знаю. Мне говорила об этом миссис Меркадо. Он ведь погиб на войне.

Но миссис Лайднер покачала головой.

— Это она так думает. Да, для всех он погиб на войне. Но на самом деле все было совсем не так. Надо сказать, в то время я была юной идеалисткой, настроенной весьма патриотически. Через несколько месяцев после свадьбы я узнала, совершенно случайно, что мой муж — германский шпион. Мне стало известно, что сведения, которые он передал, привели к гибели американского транспорта и смерти нескольких сот человек. Не знаю, как поступили бы на моем месте другие. Расскажу, что сделала я. Мой отец служил тогда в военном департаменте, я пошла к нему и открыла всю правду. Да, Фредерик был убит во время войны, но — в Америке. Его расстреляли как германского шпиона.

— Боже мой! — невольно вырвалось у меня. — Это ужасно!

— Да, — сказала она. — Ужасно. Он был такой ласковый… такой… добрый. И все время… Но я никогда не сомневалась, что поступила правильно. Возможно, напрасно…

— Трудно сказать. Я, например, не знаю, как бы поступила я.

— То, что я вам рассказала, не знает никто. Считается, что мой муж ушел на войну и его там убили. Все были так добры ко мне, так предупредительны, ведь они думали, что я — вдова офицера, погибшего на войне.

Ее голос звучал так горестно, и я сочувственно кивала ей.

— Многие предлагали мне руку и сердце, но я неизменно отвечала отказом. Слишком велико было потрясение. Мне казалось, что я уже никому не смогу верить.

— Еще бы, можно себе представить.

— Но случилось так, что я влюбилась в одного молодого человека. Я не знала, как мне быть. И тут произошло невероятное! Мне пришло письмо — от Фредерика! Он писал, что, если я выйду замуж, он убьет меня!

— От Фредерика? Но он же умер!

— Да, конечно. Вначале я подумала, что или я схожу с ума, или все это мне снится. Я пошла к отцу, и он рассказал мне всю правду. Оказалось, Фредерика не расстреляли — он бежал из-под стражи. Но это его не спасло. Вскоре он погиб в железнодорожной катастрофе. Его тело было найдено среди прочих на месте аварии. Отец скрывал от меня побег Фредерика. Когда же он погиб, отец счел за лучшее вообще ничего мне не говорить.

Однако письмо, которое я получила, меняло дело. Стало быть, мой муж жив?

Отец со всей возможной тщательностью постарался расследовать обстоятельства гибели Фредерика. Использовав все способы, не противоречащие принципам гуманности, он убедился, что похороненное тело действительно принадлежит моему бывшему мужу. Правда, абсолютной уверенности быть не могло, ибо труп был обезображен. Однако, как не раз повторял отец, у него есть все основания считать, что Фредерик погиб, а письмо — это чья-то злая и жестокая мистификация.

Но этим дело не кончилось. Стоило мне выказать расположение кому-нибудь из моих поклонников, как я тут же получала угрожающее письмо.

— А почерк его? Вашего мужа?

Она пожала плечами.

— Трудно сказать. У меня ведь не было его писем. Я могла судить только по памяти.

— А не было ли в письмах каких-нибудь мелочей — намеков, любимых словечек, которые убедили бы вас, что это действительно ваш муж?

— В том-то и дело, что нет. Если б там были, например, ласковые имена, известные только нам двоим, конечно, я бы не сомневалась.

— Да, — в раздумье сказала я. — Странно. Похоже все-таки, что это не ваш муж. Но кто же еще мог быть?

— Вообще говоря, есть один человек… У Фредерика есть младший брат. Когда мы поженились, ему было лет десять — двенадцать. Он боготворил Фредерика, который отвечал ему нежной привязанностью. Как сложилась судьба мальчика — его зовут Уильям, — не знаю. Возможно, что, будучи столь фанатично привязан к брату, он видел во мне виновницу его гибели. Он всегда ревновал Фредерика ко мне, а когда вырос, вполне мог бы избрать такой способ отомстить мне.

— Возможно, — сказала я. — Удивительно, как живо помнят люди потрясения, испытанные в детстве.

— Да. Может статься, этот мальчик решил жизнь положить, чтобы только отомстить мне.

— Расскажите, что же было потом?

— Пожалуй, больше и рассказывать нечего. Три года назад я встретила Эрика. Замуж выходить я не собиралась, но он был очень настойчив, и мне пришлось согласиться. Все время до самой свадьбы я ждала рокового письма, но оно так и не пришло. И я подумала, что мой мучитель или умер, или ему самому надоели эти жестокие шутки. А через два дня после свадьбы я получила это.

Она придвинула к себе плоский кожаный чемоданчик, лежавший на столе, отперла его, вынула оттуда письмо и протянула мне.

Чернила слегка выцвели. Написано оно было наклонным почерком, похоже, женской рукой.

«Ты ослушалась меня. Теперь ты обречена. Тебе надлежало хранить верность Фредерику Боснеру. Теперь ты умрешь.»

— Разумеется, я испугалась, но не так сильно, как в первый раз. С Эриком я чувствовала себя в безопасности. Месяц спустя я получила еще одно письмо.

«Я не забыл. Я готовлюсь действовать. Ты должна умереть. Зачем ты ослушалась меня?»

— Ваш муж знает о письмах?

— Знает. И знает, что мне угрожают. Когда пришло второе письмо, я показала ему оба. Он склонен считать их мистификацией. Кроме того, он допускает, что кто-то может шантажировать меня, внушая мне мысль, что первый мой муж жив.

Она помолчала, потом снова принялась говорить:

— Через несколько дней после второго письма мы чудом избежали смерти. Кто-то вошел в квартиру, когда мы уже спали, и открыл газовые краны. К счастью, я вовремя проснулась и почувствовала запах газа. Тут уж я не на шутку испугалась. Я сказала Эрику, что уже не один год получаю эти письма и что этот сумасшедший, кем бы он ни был, действительно намерен убить меня. Тогда я впервые за все эти годы подумала, уж не Фредерик ли это в самом деле. Ведь я всегда чувствовала, что, несмотря на свою мягкость, он может быть чудовищно безжалостен. Эрик, надо сказать, не был так сильно встревожен, как я. Он хотел обратиться в полицию. Разумеется, я и слышать об этом не желала. В конце концов, мы решили, что я поеду с ним сюда. И вообще, разумнее будет мне не возвращаться летом в Америку, а поехать в Лондон или Париж.

И вот мы здесь. Поначалу все шло очень хорошо. И я уже поверила, что страхи мои кончились. Ведь как бы то ни было, теперь между мной и таинственным незнакомцем — целых полсвета.

И вдруг немногим более трех недель назад я получаю письмо с багдадским штемпелем.

С этими словами она подала мне еще одно письмо.

«Ты думаешь, тебе удалось скрыться. Ошибаешься. Меня не проведешь. Я все время говорю тебе это. Смерть грядет».

— А неделю назад — это! Оно появилось прямо здесь, у меня на столе. Его даже по почте не отправляли!

Я взяла листок. Письмо состояло всего из одной фразы, нацарапанной наискось:

«Я здесь».

Миссис Лайднер пристально посмотрела мне прямо в глаза.

— Поняли? Вы поняли? Он хочет убить меня. Это Фредерик или… Уильям… Он хочет меня убить! — вскричала она высоким, срывающимся голосом.

Я схватила ее за руку.

— Ну, полно, полно, — сказала я твердо. — Не отчаивайтесь. Мы же охраняем вас! Есть у вас нюхательная соль?

Она указала на умывальный стол. Я поднесла ей к носу флакон.

— Ну вот, так-то лучше, — сказала я, видя, как порозовели у нее щеки.

— Да. Мне уже лучше… Ну, вот, мисс Ледерен, теперь вы понимаете, почему я в таком состоянии? Когда мы увидели незнакомца, заглядывающего в окно, я подумала: «Это он!» Даже когда я впервые увидела вас, меня охватило смятение. А вдруг это переодетый мужчина, подумала я…

— Господи, какие фантазии!

— О, я понимаю, это звучит нелепо. Но вы ведь вполне могли оказаться не медицинской сестрой, а его пособницей.

— Что за чепуха!

— Конечно. Но я от страха просто потеряла голову.

Меня осенила внезапная мысль:

— Но вы должны узнать своего мужа, правда?

— Не уверена. Ведь прошло больше пятнадцати лет. Я могу и не узнать его в лицо.

Она вздрогнула.

— Однажды ночью я видела его лицо, мертвое лицо. Сначала я услышала, что кто-то стучит в окно. А потом увидела лицо. Мертвенно-желтое, призрачное, оно, оскалившись, глядело на меня из-за стекла. Я страшно закричала, и все сбежались и стали уверять меня, что там ничего нет!

Тут я вспомнила миссис Меркадо.

— А вам не приснилось все это? — спросила я с сомнением в голосе. — Вы уверены?

— Нет! Не приснилось!

Но я не разделяла ее уверенности. Ничего удивительного, что в ее состоянии ночные кошмары подобного рода преследуют ее и что в момент пробуждения она легко может счесть их явью. Однако я положила себе за правило никогда не противоречить пациентам. Я постаралась, сколько могла, успокоить миссис Лайднер и убедить ее, что, если в округе появится незнакомец, его все тотчас заметят.

Кажется, мне удалось немного рассеять ее страхи, и я отправилась на поиски доктора Лайднера, чтобы передать ему наш разговор.

— Рад, что она все рассказала вам, — сказал он просто. — Ее состояние страшно тревожит меня. Все эти стуки и мертвые лица — конечно же чистейшая фантазия. Не знаю, право, как все-таки быть. А вы сами-то что об этом думаете?

Что-то в его тоне насторожило меня, однако я ответила без промедления:

— Вполне возможно, что письма эти — чья-то жестокая и злобная шутка.

— Да, весьма вероятно. Но как же все-таки быть? Эта история буквально сводит ее с ума. Просто не знаю, что придумать.

К сожалению, я тоже не знала. Мне вдруг пришло в голову, что здесь не обошлось без женщины. Ведь письма, похоже, написаны женской рукой. Невольно я подумала о миссис Меркадо.

Допустим, она случайно узнает тайну первого брака миссис Лайднер. Почему бы ей не потешить свою злобу?

Мне не хотелось посвящать мистера Лайднера в свои догадки. Никогда не знаешь, как человек воспримет твою версию.

— Ну что же, — бодро заключила я. — Будем надеяться на лучшее. Мне кажется, миссис Лайднер должна чувствовать себя гораздо спокойнее, хотя бы уже потому, что открыла мне свою тайну. Знаете, так всегда бывает. Если замыкаешься в себе со своей болью и страхом, это неизбежно приводит к нервному срыву.

— Очень рад, что она все рассказала вам, — повторил он. — Это хороший знак. Стало быть, вы ей понравились и она доверяет вам. Однако что же все-таки предпринять? Ума не приложу.

У меня так и вертелось на языке спросить его, почему бы об опасениях миссис Лайднер не намекнуть осторожно местной полиции. Как обрадовалась я впоследствии, что не задала ему этого вопроса!

В тот же день произошел один довольно странный случай.

Назавтра мистер Коулмен собирался в Хассани за деньгами для рабочих. Он хотел прихватить наши письма, чтобы успеть к авиапочте. Обычно эти письма лежали на подоконнике в столовой, в деревянном ящичке. Вечером мистер Коулмен принялся разбирать их, складывать стопками и перевязывать резинкой.

Вдруг он громко хмыкнул.

— Что случилось? — спросила я.

Он с усмешкой протянул мне конверт.

— Опять наша Прекрасная Луиза! По-моему, у нее не все дома. Вы только посмотрите на этот адрес! Сорок вторая улица, Париж, Франция. Какая-то ерунда, а? Как по-вашему? Может, вы сходите к ней, спросите, что она себе думает? Она только что ушла спать.

Я взяла письмо, сбегала к миссис Лайднер, и она исправила адрес.

Ее почерка я раньше не видела и удивилась — он показался мне знакомым. Я тщетно пыталась вспомнить, где я могла его видеть? И вдруг среди ночи меня осенило: он чрезвычайно похож на почерк, которым написаны анонимные письма, только, пожалуй, чуть крупнее и небрежнее.

Что же получается? — думала я. Неужели миссис Лайднер сама пишет эти письма? А доктор Лайднер, кажется, подозревает это…

Глава 10 В субботу пополудни

Миссис Лайднер рассказывала мне о себе в пятницу. А утром в субботу, как мне показалось, обстановка у нас немного разрядилась.

Правда, миссис Лайднер держалась со мной несколько натянуто и подчеркнуто избегала оставаться tete-a-tete. И неудивительно! Такое не раз мне встречалось. Женщины сплошь и рядом в порыве откровенности поверяют сиделкам свои тайны, а потом чувствуют себя неловко и сожалеют о своей доверчивости. Такова уж человеческая природа!

Разумеется, я ни словом не напоминала ей о нашем разговоре и старалась касаться только насущных тем.

Мистер Коулмен, прихватив сумку с письмами, отбыл утром на грузовике в Хассани, где среди прочих дел ему предстояло выполнить несколько поручений, которыми его обязали коллеги. Главная же цель поездки — получить в банке деньги в монетах малого достоинства и привезти их в Тель-Яримджах, чтобы расплатиться с рабочими. Ясно, что все эти дела займут много времени, и мы не ожидали его возвращения раньше полудня. Более того, я подозревала, что завтракать мистер Коулмен намерен в обществе Шейлы Райли.

В платежный день жизнь на раскопках отнюдь не била ключом, ибо уже в половине четвертого начиналась раздача денег.

В тот день Абдулла, мальчик, в обязанности которого входило отмывание керамики, расположился, как обычно, посреди двора и гнусаво затянул бесконечную песню. Доктор Лайднер и мистер Эммет собирались в ожидании мистера Коулмена заняться разбором керамики. Мистер Кэри отправился на раскопки.

Миссис Лайднер ушла отдохнуть в свою комнату. Я, как всегда, помогла ей, а потом, прихватив книгу, пошла к себе. Спать мне не хотелось. Я взглянула на часы — было без четверти час. Книга оказалась чрезвычайно увлекательной, и я не заметила, как пролетели два часа. Называлась она «Смерть в лечебнице», и хотя читалась с захватывающим интересом, автор, насколько я поняла, имел о медицине весьма смутное представление. А уж лечебниц таких я и вовсе никогда не видывала! Мне даже захотелось написать автору и указать ему на его ошибки.

Когда я наконец отложила книгу (убийца-то, оказывается, рыжеволосая горничная; вот уж никак не ожидала!) и взглянула на часы, то с удивлением обнаружила, что уже без двадцати три.

Я встала, оправила платье и вышла во двор.

Абдулла все тер свои горшки, сопровождая, по обыкновению, это занятие заунывным пением. Дэвид Эммет стоял рядом. Он сортировал вымытую посуду, откладывая разбитую в особый ящик, чтобы потом склеить ее. Я не спеша направилась к ним, и тут увидела доктора Лайднера, который спускался по лестнице с крыши.

— Ну что ж, славно поработали, — бодро сказал он. — Я немного прибрал там, наверху. Луиза будет довольна. Она как-то пожаловалась, что на крыше ступить негде. Пойду обрадую ее.

Постучав, он открыл дверь и вошел в ее комнату.

Но тут же дверь снова отворилась, и он показался на пороге. Это было как кошмар, как дурной сон — вот в комнату входит бодрый, веселый человек, а выходит призрак с искаженным от ужаса лицом, с заплетающимися, точно у пьяного, ногами.

— Мисс Ледерен… — хрипел он. — Мисс Ледерен…

Я тотчас поняла, что случилось нечто страшное, и кинулась к нему. Вид у него был жуткий, серое лицо подергивалось, мне казалось, он вот-вот рухнет замертво.

— Жена, — пробормотал он, — моя жена… Боже мой!

Оставив его, я ринулась в комнату. У меня перехватило дыхание: миссис Лайднер, как-то странно скорчившись, бесформенной грудой лежала на полу возле кровати.

Я склонилась над ней. Она была мертва… мертва уже по меньшей мере час. Причина смерти — очевидна. Страшный удар по голове в области правого виска. Должно быть, она встала с постели, и в этот момент ей нанесли смертельный удар.

Я не стала трогать ее, понимая, что ей уже ничем не поможешь.

Оглядевшись вокруг, я не заметила ничего, что могло бы дать ключ к разгадке, — вещи стояли на своих местах, все было, как обычно: окна затворены и заперты. Спрятаться здесь негде. Убийцы, очевидно, и след простыл.

Я вышла, притворив за собою дверь.

Доктор Лайднер находился в состоянии коллапса. Дэвид Эммет, хлопотавший подле него, обратил ко мне совершенно белое лицо, на котором застыл немой вопрос.

В нескольких словах я шепотом рассказала ему, что произошло.

Как я и ожидала, на него можно было положиться в трудную минуту. Он хранил совершенное спокойствие и отлично владел собой. Только голубые глаза его широко раскрылись, вот и все.

Подумав немного, он сказал:

— Видимо, мы должны как можно скорее уведомить полицию. Думаю, с минуты на минуту вернется Билл. Что делать с доктором Лайднером?

— Помогите перенести его в комнату.

Он кивнул.

— По-моему, нужно запереть дверь, — сказал он.

Повернув ключ в замке комнаты миссис Лайднер, он вытащил его и протянул мне.

— Наверное, вам лучше держать его у себя, мисс Ледерен. Ну что ж, пойдемте.

Мы подняли доктора Лайднера, внесли его в комнату и положили на постель. Мистер Эммет отправился на поиски бренди. Вернулся он в сопровождении мисс Джонсон.

Лицо у нее было бледное и встревоженное, но держалась она спокойно и деловито.

Обрадовавшись, что могу оставить доктора Лайднера на ее попечение, я поспешно вышла.

В этот момент во двор въехал грузовик. Не ошибусь, если скажу, что мы испытали легкое потрясение, увидев розовое жизнерадостное лицо Билла, выпрыгнувшего из машины со своим неизменным ликующим воплем: «Приветик! Приветик! Приветик! А вот и денежки приехали!»

— В целости-сохранности и даже… — прокричал он весело, но внезапно осекся. — Что стряслось? Что с вами? У вас такой вид, точно вас пыльным мешком из-за угла шлепнули!

— Миссис Лайднер убита, — сдержанно сказал мистер Эммет.

— Что?! — заорал Билл, и лицо его нелепо сморщилось. Он, выпучив глаза, уставился на нас. — Убили матушку Луизу! Да вы, наверное, дурачите меня!

— Убили?! — вдруг раздался позади меня пронзительный крик.

Обернувшись, я увидела миссис Меркадо.

— Миссис Лайднер убили, вы говорите?

— Да, — сказала я. — Убили.

— Нет… — выдавила она с трудом. — Нет… Не верю. Это, наверное, самоубийство!

— Самоубийцы, как правило, не наносят себе смертельный удар в висок, — сухо заметила я. — Это убийство. Можете мне поверить, миссис Меркадо!

Она опустилась на перевернутый ящик.

— Но это ужасно… просто ужасно, — твердила она.

Еще бы не ужасно, подумала я. Тоже мне, ценное соображение! Может, ее мучат угрызения совести, ведь она ненавидела миссис Лайднер, каких только гадостей не говорила о ней.

— Что же вы собираетесь делать? — еле слышно спросила она после некоторого молчания.

Мистер Эммет в присущей ему спокойной и сдержанной манере принялся отдавать распоряжения:

— Билл, вам придется вернуться в Хассани, и поскорее. Я не знаю, что полагается предпринимать в таких случаях. Пожалуй, следует обратиться к капитану Мейтленду, он — начальник тамошней полиции. Но сначала повидайтесь с доктором Райли. Думаю, он знает, каков порядок.

Мистер Коулмен кивнул. Всю его веселость как рукой сняло. Сейчас у него был вид перепуганного школьника. Ни слова не говоря, он прыгнул в грузовик и укатил прочь.

— По-моему, мы должны обыскать все вокруг, — сказал мистер Эммет неуверенно. — Ибрагим! — крикнул он громко.

— Na'am[222].

Мальчик-слуга подбежал к нам, и мистер Эммет заговорил с ним по-арабски. Они оживленно перебрасывались репликами. Мальчик, казалось, решительно что-то отрицает.

Наконец мистер Эммет недоуменно сказал:

— Он говорит, мимо них никто не проходил. Никто из посторонних. Думаю, он ошибается. Должно быть, убийца ухитрился проскользнуть во двор, когда они зазевались.

— Ну, конечно, — вмешалась миссис Меркадо, — слуги, как всегда, зазевались, вот он и воспользовался моментом.

— Да, вероятно, — проговорил мистер Эммет.

В его голосе мне послышалась нотка сомнения, и я вопросительно поглядела на него. Он в это время обратился к Абдулле, мальчику, который обычно моет керамику, и о чем-то спросил его.

Мальчик живо затараторил в ответ. При этом выражение лица у мистера Эммета стало еще более озадаченным.

— Не понимаю, — пробормотал он, — ничего не понимаю.

Но мне он не объяснил, что же привело его в столь сильное замешательство.

Глава 11 Загадочное дело

По возможности я стараюсь писать только о том, в чем сама принимала непосредственное участие, потому опускаю события последующих двух часов, — прибытие капитана Мейтленда, полиции и доктора Райли.

Как водится, началось всеобщее смятение: опрашивали свидетелей, выполняли множество неизбежных в таких случаях формальностей.

Но по-настоящему взялись за дело только около пяти часов, когда доктор Райли попросил меня зайти вместе с ним в контору.

Он плотно затворил дверь, опустился в кресло доктора Лайднера, жестом предложил мне сесть напротив и нервно заговорил:

— Итак, мисс Ледерен, попробуем разобраться. Случай, признаться, чрезвычайно загадочный.

Я поправила манжеты и вопросительно посмотрела на него.

Он достал записную книжку.

— Так мне будет удобнее. Ну что ж, начнем. В котором часу точно доктор Лайднер обнаружил тело своей жены?

— Могу сказать совершенно определенно: без четверти три, — отвечала я.

— Вы уверены?

— Да, когда я выходила во двор, то посмотрела на часы. Было без двадцати три.

— Позвольте взглянуть на ваши часы.

Сняв часы с запястья, я протянула их доктору Райли.

— Минута в минуту. Да вам цены нет, мисс Ледерен! Отлично. Стало быть, это установлено. А теперь скажите, как давно, по вашему мнению, наступила смерть?

— Право, доктор, — замялась я. — Мне бы не хотелось…

— Полно, не смущайтесь. Я просто хочу знать, совпадает ли ваша оценка с моей.

— Ну… я бы сказала, что она была мертва, по крайней мере, уже час.

— Совершенно верно. Я осматривал тело в половине пятого и склонен считать, что смерть наступила между часом пятнадцатью и часом сорока пятью. Скажем, около часа тридцати. Думаю, мы не слишком ошибемся.

Он помолчал, барабаня пальцами по столу.

— Чертовски все это странно, — проговорил он наконец. — Не могли бы вы сказать мне вот что… Вы отдыхали, так? И ничего не слышали?

— В половине второго? Нет, доктор, ничего не слышала ни в половине второго, ни в другое время. Я лежала в постели с без четверти час до без двадцати три, но ничего не слышала. Только мальчик-араб бубнил, как обычно, да еще иногда мистер Эммет кричал что-то доктору Лайднеру, который в это время был на крыше.

— Мальчик-араб… да.

Он нахмурился.

В этот момент дверь отворилась и вошли капитан Мейтленд и доктор Лайднер.

Капитан Мейтленд был суетливый коротышка с умными серыми глазами.

Доктор Райли встал и подвинул кресло доктору Лайднеру.

— Садитесь, дружище. Рад, что вы пришли. Вы нам просто необходимы. Во всем этом есть нечто чрезвычайно странное.

Доктор Лайднер наклонил голову.

— Понимаю. — Он посмотрел на меня. — Жена открыла мисс Ледерен всю правду. Не следует ничего утаивать от правосудия, и я прошу вас, мисс Ледерен, сообщить капитану Мейтленду и доктору Райли все, что вы вчера узнали.

Я постаралась слово в слово пересказать им наш разговор.

Капитан сопровождал мой рассказ удивленными возгласами.

Когда я кончила, он повернулся к доктору Лайднеру:

— И все это правда, Лайднер, а?

— Да. Каждое слово мисс Ледерен — истинная правда.

— Поразительный случай, — сказал доктор Райли. — А вы можете показать эти письма?

— Думаю, их можно найти в бумагах моей жены.

— Она оставила их на столе, — уточнила я.

— Значит, там они и лежат.

Он повернулся к капитану Мейтленду, и на его лице, обычно столь добродушном, появилось выражение холодной жестокости.

— Учтите, капитан Мейтленд, о том, чтобы замять это дело, не может быть и речи. Убийца должен быть пойман и подвергнут наказанию.

— Вы думаете, это и в самом деле первый муж миссис Лайднер? — спросила я.

— А вы разве думаете иначе? — обратился ко мне капитан Мейтленд.

— Ну… это довольно спорно, — сказала я с сомнением.

— Как бы то ни было, — повторил твердо доктор Лайднер, — этот человек — убийца, опасный маньяк. Его необходимо найти, капитан Мейтленд. Совершенно необходимо. Полагаю, это будет нетрудно.

— Пожалуй, не так легко, как вам представляется, — задумчиво проговорил доктор Райли. — Что скажете, капитан Мейтленд?

Капитан Мейтленд теребил ус, медля с ответом.

— Извините, — неожиданно для самой себя решилась я, — тут есть еще одно обстоятельство. Мне кажется, я не должна умалчивать о нем.

И я рассказала им об арабе, который пытался заглянуть в окно, о том, что третьего дня он слонялся поблизости — я сама это видела — и выспрашивал что-то у отца Лавиньи.

— Хорошо, — сказал капитан Мейтленд, — мы все проверим. Будет чем заняться полиции. Возможно, этот араб имеет какое-то касательство к делу.

— Наверное, ему заплатили, чтобы он шпионил здесь, — предположила я, — и чтобы выяснил, как можно проникнуть в дом.

Доктор Райли озабоченно потер нос.

— Вот тут-то и зарыта собака, — сказал он. — А если все-таки проникнуть в дом было невозможно, а?

Я озадаченно посмотрела на него.

Капитан Мейтленд повернулся к доктору Лайднеру.

— Прошу выслушать меня очень внимательно, Лайднер. Кое-что нам уже удалось установить. После ленча, поданного в двенадцать часов и закончившегося без двадцати пяти час, ваша жена ушла к себе в сопровождении мисс Ледерен, которая помогала ей. Вы сами поднялись на крышу, где провели два часа, верно?

— Да.

— Спускались ли вы с крыши в течение этих двух часов?

— Нет.

— А к вам кто-нибудь поднимался?

— Да. Эммет. И довольно часто. Он ходил туда-сюда, то ко мне, то к мальчику-арабу, который отмывал керамику во дворе.

— А вы сами выглядывали во двор?

— Один, а может, два раза — переговаривался с Эмметом.

— И оба раза видели, что мальчик сидит во дворе и моет керамику?

— Да.

— На сколько минут Эммет поднимался к вам, самое большее?

Доктор Лайднер задумался.

— Трудно сказать… Минут на десять, может быть. Правда, мне показалось, на две-три минуты, но я по опыту знаю, что если я поглощен работой, то теряю чувство времени.

Капитан Мейтленд взглянул на доктора Райли. Тот кивнул ему и сказал:

— Ну что ж, давайте выкладывайте.

Капитан Мейтленд достал небольшую записную книжку и открыл ее.

— Послушайте, Лайднер, я собираюсь прочитать вам подробный отчет о том, чем занимался каждый член вашей экспедиции между часом и двумя пополудни.

— Но поверьте, это…

— Минуту терпения. Сейчас вы поймете, к чему я клоню. Начнем с мистера и миссис Меркадо. Мистер Меркадо говорит, что работал в лаборатории. Миссис Меркадо была в своей комнате — мыла голову. Мисс Джонсон, по ее словам, сидела в гостиной, делала слепки с круглых печатей. Мистер Рейтер сказал, что проявлял фотографические пластинки в темной комнате. Отец Лавиньи утверждает, что работал у себя в комнате. Что касается остальных членов экспедиции, то Кэри был на раскопках, а Коулмен — в Хассани. Теперь слуги. Повар-индиец сидел у ворот, болтал со сторожами и ощипывал кур.

Абрахам и Мансер, слуги, сидели тут же, вместе со всеми, судачили и смеялись, приблизительно с четверти второго до половины третьего. К этому времени ваша жена была уже мертва.

Доктор Лайднер подался вперед.

— Не понимаю… при чем здесь… На что вы намекаете?

— В комнату вашей жены можно попасть только через дверь, выходящую во двор, так?

— Да. Есть еще два окна, но они забраны решетками, и, кроме того, они были закрыты.

Он вопросительно посмотрел на меня.

— Да, они были закрыты и заперты изнутри на задвижки, — уверенно сказала я.

— Во всяком случае, — продолжал капитан Мейтленд, — будь они даже открыты, через них нельзя ни войти в комнату, ни выйти из нее. Я и мои ребята, мы сами убедились в этом. Это касается и всех остальных окон, выходящих наружу. На всех металлические решетки, прочные и надежные. Попасть в комнату вашей жены неизвестный мог, только пройдя через ворота и внутренний двор. Однако все в один голос — сторожа, повар и слуги — уверяют, что никто не проходил мимо них.

ДОМ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ЭКСПЕДИЦИИ

Доктор Лайднер вскочил с кресла.

— Что вы… Что вы хотите сказать?

— Возьмите себя в руки, дружище, — спокойно сказал доктор Райли. — Понимаю, это страшный удар для вас, но надо смотреть правде в глаза. Никакого таинственного убийцы нет. Сдается мне, миссис Лайднер убита кем-то из членов вашей экспедиции.

Глава 12 «Я не верил…»

— Нет! Нет!

Доктор Лайднер нервно забегал по комнате.

— Это невозможно, Райли! Абсолютно невозможно! Один из нас? Нет! Ведь все-все в экспедиции боготворили Луизу!

Доктор Райли ничего не отвечал, только губы его чуть заметно скривились. Это был тот самый случай, когда молчание более красноречиво, чем самая пылкая речь.

— Совершенно невозможно! — твердил доктор Лайднер. — Они боготворили ее. Да и как было не боготворить ее! У нее… она… ее обаяние было неотразимо. И все это чувствовали.

Доктор Райли кашлянул.

— Извините, Лайднер, но… вы, возможно, заблуждаетесь. Если кто-нибудь и недолюбливал вашу жену, он, само собой, не спешил известить вас об этом.

Вид у доктора Лайднера был совсем потерянный.

— Да, это правда… конечно. Но тем не менее, Райли, думаю, вы ошибаетесь. Уверен, все любили Луизу.

Он помолчал немного, потом снова взорвался:

— Это ваша версия, она… Она просто чудовищна! Это… это немыслимо! Невозможно!

— Однако нельзя же пренебрегать… э-э… фактами, — вставил капитан Мейтленд.

— Фактами? Какими фактами? Повар-индиец и слуги-арабы! Да все их клятвы гроша ломаного не стоят! Вы же знаете, Райли, что это за люди, знаете не хуже меня, и вы, Мейтленд, тоже знаете. Правда ли, ложь ли — для них пустой звук. Да они просто из вежливости скажут вам то, что вы хотите от них услышать.

— Положим, в данном случае, — заметил доктор Райли сухо, — они говорят совсем не то, что мы хотели бы услышать. Кроме того, я слишком хорошо знаю привычки вашей прислуги. У ворот они устроили себе нечто вроде клуба. Сколько бы раз я ни приезжал сюда пополудни, почти вся ваша прислуга торчит там, у ворот. Вполне естественно, что и сегодня они там собрались.

— И все же, думаю, вы излишне категоричны, Райли. Почему не допустить, что этот человек… этот оборотень, проник в дом раньше и попытался спрятаться где-нибудь здесь?

— Согласен. Теоретически это действительно возможно, — холодно ответил доктор Райли. — Положим, неизвестный действительно проник сюда незамеченным. Он должен был прятаться, пока не наступит подходящий момент (разумеется, спрятаться в комнате миссис Лайднер он не мог — там просто негде), затем подвергался страшному риску — ведь его могли увидеть, когда он входил в комнату или выходил оттуда. Эммет и мальчишка-араб почти все время были во дворе.

— Мальчишка… Я забыл о нем, — сказал доктор Лайднер. — Сметливый мальчик… И правда, Мейтленд, он должен был видеть, как убийца входит в комнату моей жены! Разве не так?

— Мы уже подумали об этом. Мальчик действительно мыл горшки все это время. Однако примерно в половине второго Эммет поднялся на крышу, — он затрудняется назвать более точное время, — и находился там с вами минут десять, так?

— Да, я тоже не могу указать точного времени, но, кажется, действительно это было в половине второго.

— Ну вот. Стало быть, целых десять минут мальчишка бил баклуши. Он вышел за ворота и торчал там вместе со всей честной компанией. Когда Эммет вернулся и увидел, что мальчишки нет, он окликнул его и принялся бранить. Насколько я понимаю, вашу жену убили как раз в эти десять минут.

Доктор Лайднер со стоном опустился в кресло, закрыв лицо руками.

А доктор Райли продолжал. Его голос звучал спокойно и деловито:

— Это время совпадает со временем смерти миссис Лайднер, которое я засвидетельствовал как врач, — сказал он. — Когда я осматривал ее, она была мертва уже около трех часов. Остается только один вопрос: кто убийца?

Наступило молчание. Доктор Лайднер поднял голову и провел рукою по лбу.

— Признаю убедительность ваших доводов, Райли, — сказал он сдержанно. — Вы правы, на первый взгляд кажется, будто убийство совершено кем-то из своих. Но я твердо убежден, что вы непростительно ошибаетесь. Где-то в ваших рассуждениях, вполне правдоподобных, кроется изъян. Начать с того, что в данном деле, если согласиться с вами, имеет место просто невероятное совпадение.

— Странно, что вы употребили это слово, — вставил доктор Райли.

Не обратив внимания на эту реплику, доктор Лайднер продолжал:

— Моя жена получает угрожающие письма. У нее есть веские основания опасаться совершенно определенного человека. И вот ее убивают. Неужели вы хотите убедить меня, что убийца не он, а кто-то другой? Но это же нелепо!

— В какой-то мере, может быть… — сказал задумчиво доктор Райли и посмотрел на капитана Мейтленда. — Значит, совпадение. Ну как, Мейтленд? Одобряете вы мою идею? Наверное, стоит сообщить об этом Лайднеру. Не возражаете?

Капитан Мейтленд кивнул.

— Валяйте, — коротко бросил он.

— Может быть, вы слышали, Лайднер, о человеке по имени Эркюль Пуаро?

Доктор Лайднер озадаченно глядел на своего друга.

— Кажется, слышал. Да, — неуверенно проговорил он, — как-то при мне мистер Ван Олден отзывался о нем весьма похвально. Кажется, это частный детектив?

— Совершенно верно.

— Но ведь он живет в Лондоне, как он может нам помочь?

— Действительно, он живет в Лондоне, — живо откликнулся доктор Райли, — но случилось невероятное совпадение: в данное время он не в Лондоне, а в Сирии, и завтра, по пути в Багдад, он будет проезжать Хассани.

— Кто вам сказал?

— Жан Бера, французский консул. Вчера мы с ним обедали. Кажется, Пуаро улаживал какой-то скандал среди военных в Сирии. Сюда он приезжает, чтобы посмотреть Багдад, а затем через Сирию возвращается в Лондон. Что скажете насчет такого совпадения?

Доктор Лайднер, после минутного раздумья, обратился к капитану Мейтленду и спросил примирительно:

— А что вы думаете об этом, капитан Мейтленд?

— Буду весьма рад такому сотрудничеству, — без колебаний откликнулся капитан Мейтленд. — У меня хорошие парни, с местными они управляются неплохо. Междоусобные распри, кровная месть — это все по их части. Но, по правде сказать, дело вашей жены, Лайднер, мне не по зубам. Весьма запутанное дело. Буду счастлив, если этот малый, Пуаро, поможет мне.

— Вы хотите, чтобы я сам обратился к нему? — спросил доктор Лайднер. — А если он откажется?

— Не откажется, — уверенно заявил доктор Райли.

— Почему вы знаете?

— Видите ли, он — профессионал, я тоже. И если речь идет о каком-то действительно сложном случае, скажем, спинномозговом менингите[223], разве могу я не помочь? А ведь тут незаурядное преступление, Лайднер.

— Да, — сказал доктор Лайднер. Губы его скривились, точно от внезапной боли. — Не могли бы вы, Райли, поговорить с этим самым Эркюлем Пуаро от моего имени?

— Непременно.

Наклоном головы доктор Лайднер поблагодарил его.

— До сих пор, — медленно проговорил он, — мне не верится, что… Луизы больше нет.

Тут я не выдержала.

— Доктор Лайднер, — вскричала я, — мне… я не могу даже передать, как потрясена этим… этим несчастьем! Я не справилась со своими обязанностями. Ведь это я должна была следить, чтобы с миссис Лайднер ничего не случилось!

Доктор Лайднер печально покачал головой.

— Нет-нет, мисс Ледерен, вам не в чем упрекнуть себя, — с усилием проговорил он. — Это я, Господи, прости мне, я один виноват. Ведь я не верил… ни минуты не верил… даже помыслить не мог, что ей в самом деле грозит опасность. — Он вскочил. Лицо у него подергивалось. — Это я допустил, чтобы ее убили. Я! Я допустил… я не верил…

Он пошатываясь вышел из комнаты.

Доктор Райли взглянул на меня.

— Я тоже чувствую себя преступником, — сказал он. — Мне казалось, жена умышленно играет у него на нервах.

— Я ведь тоже не принимала всерьез ее страхов, — призналась я.

— И как жестоко мы ошиблись, все трое, — печально заключил доктор Райли.

— Выходит, так, — согласно кивнул капитан Мейтленд.

Глава 13 Эркюль Пуаро прибывает

Мне никогда не забыть первой встречи с Эркюлем Пуаро. Потом-то я привыкла к нему, но вначале была просто потрясена, более того, уверена, что все остальные тоже испытали нечто подобное!

Не помню, как я себе его представляла — вероятно, вроде Шерлока Холмса: высокий, худощавый, с выразительным умным лицом. Разумеется, я знала, что мистер Пуаро — иностранец, но не до такой же степени! Надеюсь, вы понимаете, что я хочу сказать.

Стоит только взглянуть на него — вас начинает разбирать смех! Кажется, он сошел со сцены или киноэкрана. Начать с того, что росту в нем никак не более пяти с половиной футов. Забавный маленький человечек плотного телосложения, немолодой, с огромными усами, а голова — ну точь-в-точь яйцо. Какой-то комический персонаж — парикмахер, что ли!

И этот человек собирается найти убийцу миссис Лайднер!

Чувства, овладевшие мною, должно быть, отразились у меня на лице, ибо мистер Пуаро, забавно подмигнув мне, сказал:

— Вы, кажется, разочарованы, мисс Ледерен? Однако пудинг показывает себя, только когда его едят, помните?

Видимо, он хотел сказать: «Чтобы узнать вкус пудинга, надо его попробовать».

Что ж, с этим трудно не согласиться, но тем не менее я не могла побороть недоверия к нему.

Доктор Райли привез мистера Пуаро в своем автомобиле в воскресенье, сразу после ленча, и знаменитый сыщик начал с того, что попросил нас всех собраться вместе.

Мы собрались в столовой и расселись вокруг стола, мистер Пуаро во главе, по правую руку от него доктор Лайднер, по левую доктор Райли.

Доктор Лайднер прокашлялся и заговорил в своей обычной манере, мягко и немного неуверенно:

— Осмелюсь предположить, что все вы наслышаны о мосье Эркюле Пуаро. Он проезжал через Хассани и любезно согласился прервать путешествие, чтобы помочь нам. Разумеется, местная полиция и капитан Мейтленд делают все возможное, но… но некоторые обстоятельства этого дела… — он замялся и бросил умоляющий взгляд на доктора Райли, — словом, вероятно, возникнут некоторые затруднения.

— В таком случае, как у вас говорят, один ум хорошо, а второй лучше, так? — важно заметил смешной маленький человечек. Представляете? Не может даже толком объясниться по-английски!

— Надо его найти! Вы обязаны его найти! — вдруг пронзительно взвизгнула миссис Меркадо. — Это ужасно! Неужели вы его упустите?!

Мистер Пуаро устремил на нее оценивающий взгляд.

— Его? Кого его, мадам? — спросил он.

— Убийцу! Убийцу, конечно же!

— Ах, убийцу, — протянул Эркюль Пуаро таким тоном, будто эта сторона дела совсем его не занимала.

Мы все воззрились на него. Он в задумчивости скользил взглядом по нашим лицам.

— Думаю, не ошибусь, если скажу, что прежде никто из вас не был замешан в деле об убийстве?

По нашим рядам прошелестел дружный согласный шепоток.

Эркюль Пуаро улыбнулся.

— И поэтому, разумеется, вы и отдаленно не догадываетесь, что это означает. А означает это, что вас ждут неприятности! Масса неприятностей! Начать с того, что на вас падет подозрение.

— Подозрение?! — переспросила мисс Джонсон.

Мистер Пуаро посмотрел на нее задумчиво и, как мне показалось, одобрительно. В его взгляде, я бы сказала, читалось: «Похоже, эта мисс Джонсон весьма неглупа!»

— Да, мадемуазель, — сказал он. — Вы не ослышались: именно «подозрение». Отбросив церемонии, могу с уверенностью заявить вам, что все вы находитесь под подозрением. Повар, слуги, судомойка, мальчик, который моет горшки, ну и, конечно, все члены экспедиции.

— Да как вы смеете?! — снова взвизгнула миссис Меркадо, лицо ее перекосилось от злобы. — Как вы смеете такое говорить! Какая наглость! Это недопустимо! Доктор Лайднер, и вы спокойно слушаете, как этот человек… этот человек…

— Успокойтесь, Мари, возьмите себя в руки, — устало сказал доктор Лайднер.

Мистер Меркадо тоже вскочил с места. Руки у него дрожали, глаза налились кровью.

— Да! Это возмутительно! Это… это оскорбление!

— Нет-нет, — перебил его мистер Пуаро. — Я далек от мысли оскорбить вас. Просто я прошу всех вас здраво посмотреть на вещи. В доме, где совершено убийство, на каждого в той или иной мере падает подозрение. Скажите, есть ли у вас основания предполагать, что убийца — постороннее лицо?

— Разумеется, есть! — выкрикнула миссис Меркадо. — Это же очевидно. Почему… — Она осеклась, потом закончила уже спокойнее: — Ничего иного и быть не может.

— Вы, безусловно, правы, мадам, — начал Пуаро, отвешивая ей поклон. — Просто я хочу объяснить вам, как следует подходить к делам подобного рода. Вначале я должен удостовериться, что те, кто находится в этой комнате, невиновны. А уж после этого буду искать убийцу среди остальных.

— Стоит ли так медлить? Не рискуем ли мы упустить время? — учтиво осведомился отец Лавиньи.

— Тише едешь — дальше будешь, топ рёге[224].

Отец Лавиньи только пожал плечами.

— Мы в ваших руках, — смиренно сказал он. — В таком случае, прошу вас как можно скорее убедиться, что мы невиновны в этом ужасном преступлении.

— Непременно. Я счел своим долгом разъяснить вам мою позицию в этом деле, ибо некоторая бесцеремонность моих вопросов вызовет, вероятно, ваше негодование. Может быть, церковь покажет нам пример. Что вы, топ рёге, скажете на это?

— Готов ответить на любые вопросы, — с достоинством ответил отец Лавиньи.

— Это ваш первый сезон здесь?

— Да.

— Когда прибыли?

— Ровно три недели назад, двадцать седьмого февраля.

— Откуда?

— Из Карфагена. Орден «Рёгев Blanes».

— Благодарю, топ рёге. Были ли вы знакомы с миссис Лайднер прежде?

— Нет… До приезда сюда я никогда миссис Лайднер не видел.

— Не могли бы вы сказать, что вы делали, когда случилась трагедия?

— Работал. Расшифровывал у себя в комнате клинопись на табличках.

Я заметила, что под рукой у Пуаро лежит план здания.

— Ваша комната находится в юго-западном конце здания и расположена симметрично комнате миссис Лайднер?

— Да.

— В котором часу вы пришли к себе в комнату?

— Сразу после ленча. Пожалуй, около без двадцати час.

— И находились там до?..

— Почти до трех часов. Услышал, как подъехал грузовик и вдруг снова уехал. Это меня удивило, и я вышел посмотреть.

— И за все это время вы ни разу не выходили из комнаты?

— Ни разу.

— Может быть, вы слышали или видели что-нибудь, имеющее отношение к убийству?

— Нет.

— Есть ли в вашей комнате окно, выходящее во внутренний двор?

— Нет, оба окна выходят наружу.

— Могли вы слышать, что происходит во дворе?

— Да, кое-что. Слышал, например, как мистер Эммет проходит мимо моей комнаты и поднимается на крышу. Он раза два проходил мимо моей двери.

— Не помните ли, в котором часу?

— Нет, боюсь, что нет. Видите ли, я был увлечен работой.

Пуаро помолчал немного, потом спросил:

— Может быть, вам известно что-либо, что может пролить свет на это дело? Не заметили ли вы чего-нибудь особенного за день-два до убийства?

Отец Лавиньи, кажется, немного смутился и бросил на доктора Лайднера тревожно-вопрошающий взгляд.

— Весьма нелегкий вопрос, мосье Пуаро, — неохотно проговорил он. — Коль скоро вы меня спрашиваете об этом, должен честно сказать, что, по-моему, миссис Лайднер явно боялась кого-то или чего-то. Особенно ее пугали посторонние. Думаю, у нее были основания для тревоги. Больше я ничего не знаю. Она не посвящала меня в свои дела.

Пуаро покашлял и сверился с записями, лежавшими перед ним.

— Насколько мне известно, позапрошлой ночью была предпринята попытка ограбления, так?

Отец Лавиньи ответил утвердительно и сказал, что увидел свет в «музее» и что были предприняты тщательный осмотр дома и розыски, оказавшиеся тщетными.

— Допускаете ли вы, что той ночью в доме находился посторонний?

— Право, не знаю, что и подумать, — искренне признался отец Лавиньи. — Ничего не взяли, все было в полном порядке… Может быть, это кто-то из слуг…

— Или членов экспедиции?

— …или членов экспедиции. Но в таком случае не вижу причины, зачем бы ему скрывать этот факт.

— Как по-вашему, не мог это быть все-таки посторонний?

— Возможно.

— Предположим, это был посторонний. Мог ли он скрываться в доме весь следующий день и еще полдня?

Вопрос был задан не только отцу Лавиньи, но и доктору Лайднеру. Заметно было, что оба напряженно обдумывают ответ.

— На мой взгляд, это едва ли возможно, — сказал наконец доктор Лайднер с усилием. — Не представляю себе, где бы он мог спрятаться, а вы, отец Лавиньи?

— Да… да… я тоже.

Похоже, и тот и другой с величайшей неохотой отбрасывают эту версию.

Пуаро обратился к мисс Джонсон:

— А вы, мадемуазель? Вероятна ли эта гипотеза, на ваш взгляд?

После минутного раздумья мисс Джонсон покачала головой.

— Нет, — сказала она. — Нет. Где тут можно спрятаться? Во всех комнатах живут, да и меблированы они довольно скудно. В темной комнате, чертежной и лаборатории на следующий день работали и во всех остальных комнатах тоже. Нигде нет ни шкафов, ни укромных закутков. Правда, если только слуги были подкуплены…

— Это возможно, но маловероятно, — заметил Пуаро и снова обратился к отцу Лавиньи: — Еще один вопрос. На днях мисс Ледерен видела, как вы разговаривали с каким-то незнакомцем. А еще раньше она заметила, что этот незнакомец пытался заглянуть в одно из окон, что выходят наружу. Похоже, этот тип неспроста слонялся тут.

— Конечно. Весьма вероятно, — подумав, сказал отец Лавиньи.

— А что, вы первый заговорили с ним или он с вами?

Отец Лавиньи подумал минуту-другую.

— По-моему… да, верно, он заговорил со мной.

— Что же он сказал?

Отец Лавиньи силился вспомнить.

— Кажется, он спросил, не знаю ли я, что находится в этом доме, не американская ли археологическая экспедиция. Потом сказал, что американцы нанимают на работу множество людей. Я, признаться, не слишком хорошо его понимал, но старался поддержать разговор, чтобы поупражняться в арабском. Надеялся, что горожанин должен лучше меня понимать, чем рабочие на раскопках.

— О чем же вы говорили?

— Помнится, я сказал, что Хассани — большой город, и оба мы сошлись на том, что Багдад — гораздо больше. Помнится, он еще спросил чушь какую-то, вроде того, какой я католик, армянский или сирийский.

Пуаро кивнул.

— Могли бы вы описать его?

Отец Лавиньи снова нахмурился в раздумье.

— Небольшого роста, плотный. Бросается в глаза сильное косоглазие. Цвет лица — светлый.

Мистер Пуаро обратился ко мне:

— А как бы вы описали незнакомца, так же?

— Не совсем, — сказала я неуверенно. — Я бы сказала, что он, пожалуй, высокого роста, худой, лицо очень смуглое. Косоглазия я не заметила.

Мистер Пуаро с безнадежным видом пожал плечами.

— Вот всегда так! Те, кто служит в полиции, хорошо поняли бы меня. Одного и того же человека два разных свидетеля опишут так, что у вас голова пойдет кругом! Ну, ничего общего, ни одной черточки!

— Насчет косоглазия я твердо уверен, — заявил отец Лавиньи. — Во всем остальном мисс Ледерен, возможно, права. Кстати, когда я сказал, что цвет лица светлый, я имел в виду «светлый» для араба. Так что, вероятно, мисс Ледерен могла счесть его и смуглым.

— Очень смуглый, — упрямо повторила я. — Грязного темно-коричневого цвета.

Доктор Райли прикусил губы, чтобы сдержать улыбку. Пуаро воздел руки.

— Passons![225] — вскричал он. — В конце концов, этот араб, может быть, и не замешан в деле. Но найти его все-таки надо. Продолжим наше расследование.

Он помедлил минуту, внимательно вглядываясь в наши лица, потом коротко кивнул и обратился к мистеру Рейтеру:

— Итак, друг мой, расскажите-ка нам, что вы делали вчера после полудня.

Пухлое розовое лицо мистера Рейтера вспыхнуло.

— Я? — проговорил он.

— Разумеется, вы. Для начала назовите свое имя и возраст.

— Карл Рейтер, двадцать восемь лет.

— Американец, да?

— Да, из Чикаго.

— Впервые в экспедиции?

— Да. Занимаюсь фотографированием.

— Так. Что делали вчера пополудни?

— Ну, почти все время провел в фотолаборатории, в темной комнате.

— Почти все время?

— Да. Проявлял фотографические пластинки, потом готовил экспонаты для фотографирования.

— Во дворе?

— О нет, в фотолаборатории.

— А что, темная комната выходит в фотолабораторию?

— Да.

— Значит, вы не покидали фотолабораторию?

— Нет.

— Не обратили ли вы внимания, что происходит во дворе?

Молодой человек покачал головой.

— Нет, я был очень занят. Слышал, как подъехал грузовик, и, когда смог оставить работу, вышел во двор узнать, есть ли почта. Тут мне и… сказали.

— В котором часу вы сели за работу?

— Без десяти час.

— Вы были прежде знакомы с миссис Лайднер?

Мистер Рейтер снова покачал головой.

— Нет, сэр. До того, как приехал сюда, никогда ее не видел.

— Не вспомните ли чего-нибудь… может быть, какой-то случай… пусть даже незначительный, который бы помог нам?

— Нет, сэр, — огорченно сказал он, — боюсь, я ничего не знаю, совсем ничего.

— Мистер Эммет?

— Я занимался керамикой, — уверенно и четко ответил Дэвид Эммет своим приятным спокойным голосом с американским акцентом, — с без четверти час до без четверти три — приглядывал за Абдуллой, сортировал горшки, иногда поднимался на крышу к доктору Лайднеру.

— Сколько раз вы поднимались на крышу?

— Думаю, раза четыре.

— Надолго?

— Минуты на две, на три, не больше. Правда, один раз я пробыл там минут десять, мы обсуждали, что следует оставить, а что выбросить.

— Когда вы спустились, мальчика по дворе не было, так?

— Да. Я рассердился и стал звать его. Он сидел у ворот вместе со всеми остальными.

— Он всего один раз отлучился со двора?

— Да. Правда, один-два раза я посылал его с горшками на крышу.

— Едва ли стоит спрашивать вас, мистер Эммет, — сказал Пуаро устало, — заметили ли вы, как кто-нибудь входит или выходит из комнаты миссис Лайднер?

— Я не видел никого, совсем никого, — ответил, не раздумывая, мистер Эммет. — За эти два часа никто даже во двор не входил.

— Насколько я понял, ни вас, ни мальчика не было во дворе именно в половине второго?

— Или что-то около этого. Конечно, я не могу сказать совершенно точно.

Пуаро обратился к доктору Райли:

— По вашему мнению, доктор, смерть наступила именно в это время?

— Да, — ответил доктор Райли.

Мистер Пуаро погладил свои громадные, закрученные кверху усы.

— Думаю, не ошибусь, если скажу, — сказал он веско, — что миссис Лайднер была убита как раз в эти десять минут.

Глава 14 Один из нас

Наступило молчание — на всех на нас повеяло ужасом смерти.

В этот миг я впервые подумала, что версия доктора Райли, возможно, верна.

Я ощутила вдруг, что убийца здесь, в этой комнате. Сидит с нами… слушает. Один из нас.

Миссис Меркадо, верно, испытала такое же чувство. Внезапно у нее вырвался резкий пронзительный крик.

— Это… ужасно, — рыдала она. — Я… это так ужасно!

— Успокойся, Мари, — сказал мистер Меркадо.

Он обвел нас виноватым взглядом:

— Она так ранима. Принимает все близко к сердцу.

— Я… я так любила Луизу, — всхлипывала миссис Меркадо.

Видимо, то, что я почувствовала, услышав это, можно было прочесть у меня на лице, ибо мистер Пуаро посмотрел на меня и улыбка слегка тронула его губы.

Я ответила ему довольно холодным взглядом, и он тотчас снова приступил к расспросам.

— Скажите, мадам, как вы провели вчерашний день?

— Мыла голову, — выдавила сквозь рыдания миссис Меркадо. — Так ужасно… я ничего не знала. У меня было… хорошее настроение, и я… хлопотала по хозяйству.

— Вы были у себя в комнате?

— Да.

— И не выходили оттуда?

— Нет. Пока не услышала машину. Тогда я вышла во двор и узнала… что случилось. О, это ужасно!

— Вы были удивлены?

Миссис Меркадо перестала рыдать. Ее глаза гневно расширились.

— Что вы хотите сказать, мистер Пуаро? Вы что, полагаете…

— Что я хочу сказать, мадам? Вы ведь только что говорили, как вы любили миссис Лайднер. Возможно, она поверяла вам свои тайны.

— О, понимаю. Нет… нет. Дорогая Луиза, она ничего не рассказывала мне, ничего определенного то есть. Разумеется, я видела, что она ужасно встревожена и расстроена. Эти таинственные явления… рука за окном и… все прочее…

— Помнится, вы считали все это вздором, — не удержалась я.

К моему громадному удовольствию, эти слова явно повергли ее в сильнейшее смущение.

И снова я почувствовала, как мистер Пуаро бросил на меня лукавый взгляд.

— Итак, мадам, вы мыли голову, — деловито подытожил он, — ничего не видели и не слышали. Не можете ли вы сообщить что-то, что помогло бы расследованию?

— Нет, ничего. В самом деле, ничего, — не задумываясь ответила она. — Все это просто загадка! Однако, должна сказать, у меня нет ни малейших сомнений, что убийца — лицо постороннее. Это же совершенно очевидно.

Пуаро обратился к ее мужу:

— А вы, мосье, что скажете вы?

Мистер Меркадо вздрогнул и принялся теребить свою бородку.

— Должно быть… должно быть… Но разве кто-нибудь мог желать ее смерти? Ведь она была такая милая… нежная. — Он помотал головой. — Видимо, ото убийца-маньяк… да-да, маньяк!

— Как вы провели вчерашний день, мосье?

— Я? — переспросил он, растерянно озираясь вокруг.

— Ты был в лаборатории, Джозеф, — пришла на помощь миссис Меркадо.

— Ах да, именно… да-да. Как обычно.

— В котором часу вы пришли туда?

Он снова бросил беспомощный взгляд на жену.

— Без десяти час, Джозеф.

— Ах да, без десяти час.

— Вам приходилось выходить во двор?

— Нет… кажется, нет. — Он задумался. — Уверен, что нет.

— Когда вы узнали о несчастье?

— Жена рассказала мне. Это ужасно… такая трагедия. Не могу поверить… До сих пор не могу поверить, — его вдруг начало трясти. — Это ужасно… ужасно…

Миссис Меркадо бросилась к нему.

— Да, да, Джозеф, конечно, ужасно. Но мы должны держать себя в руках. Доктору Лайднеру и без того очень нелегко.

Я заметила, как судорога боли прошла по лицу доктора Лайднера. Наверное, ему было невыносимо слушать все это. Он мельком взглянул на Пуаро, будто взывая о помощи, и тот мгновенно все понял.

— Мисс Джонсон! — быстро сказал он.

— Боюсь, я мало что смогу сообщить вам.

Ее негромкий хрипловатый голос с мягкими модуляциями, манера говорить, свойственная воспитанному человеку, умиротворяюще подействовали на всех нас, раздраженных пронзительным визгом миссис Меркадо.

— Я работала в гостиной, делала оттиски на пластилине с цилиндрических печатей.

— Может быть, вы что-то видели?

— Нет.

Пуаро бросил на нее быстрый взгляд. Он, как и я, уловил в ее голосе нотку сомнения.

— Вы совершенно в этом уверены, мадемуазель? Может быть, вам что-то смутно припоминается?

— Нет… в самом деле ничего…

— Может быть, как бы сказать, что-то замеченное краем глаза и даже неосознанное?

— Нет, право же, ничего, — решительно ответила она.

— Тогда, может быть, слышали что-то? Или вам показалось, что слышали?

Мисс Джонсон досадливо засмеялась.

— Вы слишком настойчивы, мистер Пуаро. Боюсь, вы вынуждаете меня говорить о том, что мне, возможно, только почудилось.

— Стало быть, вам все-таки что-то почудилось?

И тогда мисс Джонсон заговорила, придирчиво взвешивая каждое слово:

— Мне показалось… когда… я работала в гостиной, что послышался слабый крик. Не стану утверждать, что действительно слышала его. Окна в гостиной были открыты, и до меня доносились разные звуки снаружи, с ячменного поля, где работали арабы. Но, понимаете… мне почему-то кажется, что я слышала голос миссис Лайднер. Это меня просто убивает. Ведь кинься я к ней тотчас же — и кто знает? — может быть, мне удалось бы…

— Пусть вас это не мучит, — твердо заявил доктор Райли. — У меня нет сомнений, что убийца нанес ей удар (простите меня, Лайднер) сразу, как только вошел в комнату. И этот удар оказался смертельным. В противном случае у нее было бы время закричать, позвать на помощь.

— Но я могла бы задержать убийцу, — сказала мисс Джонсон.

— В котором часу это было, мадемуазель? — спросил Пуаро. — Около половины второго?

— Да, должно быть, так, — помедлив, согласилась она.

— Что ж, по времени совпадает, — заметил Пуаро в раздумье. — А может быть, вы слышали, например, что хлопают двери?

Мисс Джонсон покачала головой.

— Нет, ничего такого не помню.

— Вы, вероятно, сидели за столом? Куда лицом? Во двор? В сторону «музея»? К веранде? Или открытым окнам?

— Во двор.

— С того места, где вы сидели, вам видно было, как мальчик моет горшки?

— Ну да, если поднять глаза, но я была поглощена работой, и все мое внимание сосредоточивалось на ней.

— А если бы кто-нибудь прошел мимо окна, выходящего во двор, вы бы заметили?

— О да, почти уверена.

— И что ж, никто не проходил?

— Нет.

— А если бы кто-то, скажем, шел от ворот, вы бы увидели?

— Вероятно, да… если бы только, как уже говорила, оторвалась от работы и взглянула в окно.

— Вы заметили, когда мальчик, который мыл горшки, вышел за ворота?

— Нет.

— Десять минут, — размышлял вслух Пуаро. — Эти роковые десять минут…

На некоторое время в комнате воцарилось молчание.

Внезапно мисс Джонсон тряхнула головой и решительно сказала:

— Понимаете, мосье Пуаро, кажется, я невольно ввела вас в заблуждение. Пожалуй что, с того места, где я сидела, невозможно было услышать крик миссис Лайднер. Ведь ее спальню отделяет от гостиной «музей». А окна у нее в комнате, насколько я поняла, были закрыты.

— Как бы то ни было, не стоит огорчаться, мадемуазель, — ласково успокоил ее Пуаро. — Не столь уж это существенно.

— Да, конечно, я понимаю. Однако для меня это существенно, потому что я чувствую, что могла бы, наверное, что-то сделать…

— Не мучьте себя, Энн, дорогая, — сочувственно сказал доктор Лайднер. — Будьте благоразумны. Уверен, вы слышали, как перекликаются в поле арабы.

Нежность, прозвучавшая в его голосе, заставила мисс Джонсон покраснеть. Слезы навернулись ей на глаза. Она отвернулась и, когда снова заговорила, голос ее звучал еще более хрипло, чем обыкновенно:

— Вероятно, вы правы. Всегда так: если случается несчастье, начинаешь воображать то, чего никогда и не было.

Пуаро снова заглянул в свою записную книжку.

— Ну что ж, видимо, вам нечего больше добавить, мисс Джонсон.

— Мистер Кэри!

Ричард Кэри заговорил медленно, бесстрастно, каким-то деревянным голосом:

— Боюсь, ничего полезного сообщить вам не смогу. В тот день я был на раскопках. Там и узнал о случившемся.

— Как по-вашему, не произошло ли чего-нибудь заслуживающего внимания в дни, непосредственно предшествовавшие трагедии?

— Ничего такого не припоминаю.

— Мистер Коулмен!

— Меня здесь вообще не было, — сказал мистер Коулмен тоном, в котором мелькнула — неужели и впрямь? — тень сожаления. — Вчера с утра я уехал в Хассани за деньгами для рабочих. Когда вернулся, Эммет все мне рассказал, и я снова уехал за полицией и доктором Райли.

— А до этого?

— Видите ли, сэр, обстановка была довольно нервная. Впрочем, вы и сами уже знаете. Загадочные явления в «музее», а до этого — стук в стекло, лицо за окном. Вы помните, сэр? — воззвал он к доктору Лайднеру, который кивнул в знак согласия. — Думаю, убийство все-таки дело рук кого-то из местных.

Пуаро молча изучал его.

— Вы англичанин, мистер Коулмен? — спросил он наконец.

— Совершенно верно, сэр. Истый британец. Высокой пробы. Подлинность гарантируется.

— Это ваш первый сезон?

— Да, первый.

— А вы что же, страстно увлечены археологией?

Казалось, этот вопрос поверг мистера Коулмена в некоторое замешательство. Он слегка покраснел и искоса, точно провинившийся школьник, взглянул на доктора Лайднера.

— Конечно… это безумно интересное занятие, — выдавил он, заикаясь. — Правда, я звезд с неба не хватаю… — И он беспомощно замолчал.

Пуаро не настаивал на продолжении. Он рассеянно постучал карандашом по столу и аккуратно поправил чернильницу, которая чуть-чуть сдвинулась со своего места.

— Ну что же, кажется, мы сделали пока все, что могли. Если кто-то из вас вспомнит что-нибудь, прошу немедленно меня уведомить. А теперь мне хотелось бы конфиденциально побеседовать с доктором Лайднером и доктором Райли.

Таким образом, Пуаро дал нам понять, что беседа окончена, мы поднялись и направились к двери. Когда я выходила, мистер Пуаро окликнул меня:

— Мисс Ледерен, может быть, вы будете столь любезны и тоже останетесь. Ваша помощь будет для нас неоценима.

Я вернулась и снова села к столу.

Глава 15 Пуаро выдвигает предположение

Доктор Райли поднялся с места. Когда все вышли, он плотно затворил дверь. Потом, бросив вопросительный взгляд на Пуаро, закрыл окно, выходящее во двор. Другие окна уже были заперты. Затем доктор Райли занял свое место за столом.

— Bien! — сказал Пуаро. — Мы здесь одни, и нам никто не помешает. Можем говорить свободно. Мы уже слышали все, что смогли рассказать члены экспедиции и… Однако вижу, у вас что-то на уме, мисс Ледерен?

Я даже слегка покраснела. Бесспорно, у этого странного человечка весьма острый взгляд. Как он сумел прочесть мои мысли, просто непостижимо! Видимо, все-таки у меня на лице слишком ясно написано, о чем я думаю!

— О, ничего особенного… — сказала я неуверенно.

— Ну-ну, выкладывайте, мисс Ледерен. Мосье Пуаро ждет.

— Право же, ничего особенного, — поспешно сказала я. — Просто у меня мелькнула мысль, что, будь кому-то что-то известно, вряд ли он выскажется в присутствии третьего лица, даже если это лицо — доктор Лайднер.

К моему удивлению, мистер Пуаро энергично закивал, выражая полное со мной согласие.

— Вот именно. Вот именно. Вы совершенно точно подметили. Однако позвольте объяснить вам кое-что. Маленькое собрание, которое здесь только что состоялось, имеет свою цель. В Англии, как известно, перед скачками обычно устраивают парад лошадей. Их проводят перед трибунами, дабы каждый мог хорошенько рассмотреть их и оценить их качество. Ту же цель имело и наше собрание. Выражаясь спортивным языком, я прикинул, на кого поставить.

— Никогда не поверю, что кто-то из нас замешан в преступлении, — гневно воскликнул доктор Лайднер.

Потом, обратившись ко мне, твердо сказал:

— Мисс Ледерен, буду чрезвычайно вам обязан, если вы точно перескажете мосье Пуаро то, что услышали от моей жены два дня назад.

Что мне оставалось? Пришлось выложить им все, что я знала. Я старалась слово в слово повторить рассказ миссис Лайднер, припомнить именно те выражения и обороты, которые она употребляла.

Когда я кончила, мосье Пуаро сказал:

— Хорошо. Очень хорошо. У вас светлая голова и здравое мышление. Ваше присутствие здесь будет для меня большим подспорьем. У вас сохранились эти письма? — обратился он к доктору Лайднеру.

— Да, вот они. Я подумал, что вы в первую очередь захотите взглянуть на них.

Пуаро сначала прочел их, потом принялся тщательнейшим образом их разглядывать. Я была разочарована. По моим представлениям, он должен был посыпать их порошком, изучать с лупой в руках и все такое прочее. Правда, он уже не молод, подумала я, и, вероятно, его метода отчасти устарела.

Отложив письма, он покашлял.

— А теперь, — сказал он, — давайте расположим известные нам сведения в строгом порядке.

Итак, первое из этих писем получено вашей женой в Америке, вскоре после того, как вы поженились. До этого были и другие письма, но она их уничтожила. За первым последовало еще одно письмо, и вскоре вы оба чудом избежали отравления светильным газом. Затем вы едете за границу и почти два года писем не получаете. Потом, три недели назад, они снова начинают приходить. Верно?

— Да. Совершенно верно.

— Ваша жена в отчаянии. И вы по совету доктора Райли приглашаете к ней мисс Ледерен с тем, чтобы она составила компанию миссис Лайднер и помогла ей преодолеть ее страхи, так?

— Да.

— Кроме того, здесь у вас происходят странные вещи — стучат в окна, являются желтые лица, слышится шум в «музее». Вы сами были свидетелем этих явлений?

— Нет.

— И, кроме миссис Лайднер, никто больше ничего не видел и не слышал?

— Отец Лавиньи видел свет в «музее».

— Да, помню.

Пуаро помолчал минуту, затем спросил:

— Ваша жена оставила завещание?

— Не думаю.

— Почему?

— Ей это казалось лишним.

— Она ведь была небогата?

— Нет. При жизни — нет. Отец оставил ей в опеку значительное состояние, но она не имела права трогать основной капитал. После ее смерти он должен перейти к детям, если же их не будет, то к Питтстоунскому музею.

Пуаро задумчиво барабанил по столу.

— В таком случае, — заговорил он наконец, — полагаю, один мотив преступления мы можем исключить. Надеюсь, вы понимаете, о чем я подумал в первую очередь. Кому выгодна смерть миссис Лайднер? Получается, только Питтстоунскому музею. Вот если бы миссис Лайднер владела значительным состоянием и умерла, не оставив завещания, интересно было бы выяснить, кто наследует капитал — вы или ее первый муж. Правда, у него при этом возникли бы трудности — чтобы заявить права на наследство, ему пришлось бы воскреснуть. При этом, как мне представляется, ему угрожал бы арест. Впрочем, едва ли его подвергли бы смертной казни, ведь прошло столько лет. Однако теперь мы можем отбросить эти соображения. Как я уже сказал, прежде всего я ставлю вопрос о деньгах. Затем, как правило, начинаю подозревать оставшегося в живых супруга… или супругу. Что же мы имеем в данном случае? Во-первых, доказано, что вчера после полудня вы даже близко не подходили к комнате вашей жены. Во-вторых, с ее смертью вы не только не выигрываете, но, напротив того, — теряете. В-третьих… — Он замялся.

— Что же? — сказал доктор Лайднер.

— В-третьих, — медленно проговорил Пуаро, — думаю, не ошибусь, если скажу, что вы были бесконечно привязаны к жене. Мне кажется, доктор Лайднер, любовь к ней была главной страстью вашей жизни, разве нет?

— Да, — только и смог сказать доктор Лайднер.

Пуаро кивнул.

— Итак, — сказал он, — продолжим…

— Да-да, давайте же поскорее примемся за дело, — нетерпеливо вклинился доктор Райли.

Пуаро укоризненно посмотрел на него.

— Терпение, мой друг, терпение. В случаях, подобных нашему, необходимо придерживаться порядка и строго следовать определенной методе. Таковы, по существу, мои всегдашние правила. Теперь, когда мы исключили ряд версий, наступает чрезвычайно важный момент. Главное тут, как у вас говорится, выложить карты на стол, ничто не должно быть сокрыто.

— Совершенно верно, — поддакнул доктор Райли.

— Вот почему я требую правды и только правды, — продолжал Пуаро.

Доктор Лайднер удивленно взглянул на него.

— Уверяю вас, мосье Пуаро, я ничего не утаил. Рассказал вам все, что знал. Мне нечего добавить.

— Tout de тёше[226], вы не все мне сказали.

— Да нет же! Я не упустил ничего, ни единой мельчайшей подробности.

Казалось, доктор Лайднер до крайности огорчен.

Пуаро покачал головой.

— Нет, — мягко сказал он. — Например, вы не рассказали мне, почему пригласили к жене мисс Ледерен.

Доктор Лайднер был явно озадачен.

— Но я ведь уже объяснил. Это же очевидно. Нервозность жены… эти ее страхи…

Пуаро подался вперед, неторопливо и многозначительно помахал пальцем.

— Нет, нет и нет. Тут совсем не все так уж очевидно. Ваша жена в опасности, так? Ей угрожают смертью, так? А вы посылаете — не за полицией, нет, и даже не за частным сыщиком, а за сестрой милосердия! Ведь это же лишено всякого смысла!

— Я… я. — Доктор Лайднер запнулся. Лицо у него слегка порозовело. — Я думал…

Он замолчал.

— Вот мы и добрались до истины, — ободряюще сказал Пуаро. — Что же вы думали?

Доктор Лайднер не отвечал. Казалось, он мучительно борется с собой.

— Видите ли, — вкрадчиво заговорил Пуаро, — то, что вы рассказали мне, звучит вполне убедительно, кроме одного: почему медицинская сестра? На этот вопрос есть ответ. Единственно правильный ответ — вы сами не верили, что вашей жене грозит опасность.

И тут доктор Лайднер потерял самообладание.

— Господи, помоги мне! — простонал он. — Да, я не верил ей! Не верил!

Пуаро внимательно следил за ним, точно кошка, готовая прыгнуть, как только мышь покажется из норы.

— А что же вы в таком случае думали?

— Не знаю… Не знаю…

— Нет, знаете. Отлично знаете. Хотите, я помогу вам… попробую угадать. Может быть, вы подозревали, что эти письма написаны самой миссис Лайднер?

Стоило ли отвечать! И без того было слишком очевидно, что Пуаро прав. Доктор Лайднер в отчаянии простер руки, точно прося снисхождения. Все было ясно без слов.

У меня вырвался вздох облегчения. Выходит, я не ошибалась в своих смутных подозрениях! Мне вспомнилось, как доктор Лайднер расспрашивал меня, что я думаю обо всем этом деле, и какой странный тон у него был при этом. В задумчивости я медленно покачала головой и вдруг почувствовала, что мосье Пуаро не спускает с меня глаз.

— Вы тоже подумали об этом, мисс Ледерен?

— Да, эта мысль приходила мне в голову, — призналась я.

— А почему?

Я объяснила, что почерк на конверте, показанном мне мистером Коулменом, очень похож на тот, которым написаны анонимные письма.

Пуаро обратился к доктору Лайднеру:

— А вы тоже это заметили?

Доктор Лайднер наклонил голову.

— Да, заметил. Хотя письма написаны мелким, неразборчивым почерком, а Луиза писала крупно и размашисто, очертания некоторых букв совершенно совпадают. Сейчас покажу.

Из внутреннего кармана пиджака он извлек несколько писем, просмотрел их, выбрал один лист и протянул его Пуаро. Это был отрывок из письма миссис Лайднер к мужу. Пуаро тщательно сравнил оба почерка.

— Да, — пробормотал он. — Да. Сходство, несомненно, есть. Своеобразное начертание буквы «S», характерное «е». Я не графолог — не берусь дать окончательный ответ (кстати, в моей практике не было случая, чтобы два графолога сошлись во мнениях), но одно могу сказать, — налицо заметное сходство. Весьма вероятно, но не безусловно. Не следует упускать из виду ни ту, ни другую возможность.

Он откинулся в кресле и задумчиво проговорил:

— Мы имеем три версии. Первая — сходство почерков не более чем случайное совпадение. Вторая — угрожающие письма писала по необъяснимым причинам сама миссис Лайднер. Третья — неизвестный автор умышленно подделывал почерк миссис Лайднер. Зачем? Не вижу никакого смысла. Но одна из этих версий должна соответствовать истине.

Пуаро немного подумал, потом с прежней настойчивостью спросил у доктора:

— Когда вам впервые пришла мысль, что миссис Лайднер сама пишет эти письма, как вы это истолковали?

Доктор Лайднер покачал головой.

— Я постарался скорее отделаться от этой мысли. Она показалась мне чудовищной.

— И вы не пытались найти объяснения?

— Ну, — замялся он, — я бы удивился, если бы трагедия, пережитая моей женой в юности, не отразилась, пусть незначительно, на ее психике. Я подумал, что она могла писать эти письма, даже не сознавая, что делает. Это ведь возможно, правда? — добавил он, обращаясь к доктору Райли.

— Наш мозг! На что он только не способен! — философски заметил доктор Райли, пожевав губами, и бросил молниеносный взгляд в сторону Пуаро. Последний, точно повинуясь этому взгляду, поспешил перевести разговор на другой предмет.

— Письма письмами, — сказал он, — однако мы не должны забывать и о других сторонах нашего дела. Как мне представляется, напрашиваются три возможных решения.

— Три?

— Да. Решение первое и простейшее. Первый муж миссис Лайднер еще жив. Вначале он угрожает ей, затем переходит к действию. Если мы примем эту версию, нам останется только узнать, как он сумеет незамеченным проникнуть к ней в комнату.

Решение второе: миссис Лайднер по причинам, известным лишь ей одной (и, вероятно, более понятным медику, чем детективу), пишет себе угрожающие письма. Отравление светильным газом инсценировано ею самой (вспомните, ведь именно она разбудила вас, сказав, что чувствует запах газа). Однако, если миссис Лайднер сама писала письма, то ей не могла грозить опасность со стороны их автора. Следовательно, мы должны искать убийцу где-то еще, и, в частности, среди членов вашей экспедиции. Да-да, — добавил он в ответ на сорвавшийся с губ доктора Лайднера протестующий возглас, — ничего не попишешь — неумолимая логика. Ее могли убить из зависти, например, причем убийца, возможно, знал о письмах или, во всяком случае, о том, что миссис Лайднер кого-то боится или делает вид, что боится. По мнению убийцы, это обстоятельство позволяло ему безнаказанно совершить преступление. Он был уверен, что убийство спишут на таинственного незнакомца — автора угрожающих писем.

Еще один вариант этого решения состоит в том, что убийца, будучи осведомлен о прошлом миссис Лайднер, сам писал ей угрожающие письма. Правда, в этом случае неясно, зачем ему понадобилось копировать почерк миссис Лайднер, ибо, как мы понимаем, убийце выгоднее, чтобы все считали, что письма написаны незнакомцем. Третье решение, с моей точки зрения, — самое интересное. Полагаю, все эти письма — подлинные. Написаны они первым мужем миссис Лайднер (или его младшим братом), который в действительности является одним из членов экспедиции.

Глава 16 Подозрения

Доктор Лайднер вскочил на ноги.

— Это невозможно! Совершенно невозможно! Чистейший бред!

Мосье Пуаро невозмутимо смотрел на него, не говоря ни слова.

— Вы хотите сказать, что первый муж миссис Лайднер — один из участников экспедиции и что она не узнала его?

— Именно. Подумайте сами. Около двадцати лет назад ваша жена прожила несколько месяцев с этим человеком. Узнает ли она его, встретив через столько лет? Думаю, нет. Лицо у него изменилось, фигура — тоже, голос, вероятно, остался прежним, но это мелочь — в конце концов, его можно слегка изменить. А главное, — ей и в голову не приходит, что он — здесь, среди тех, кто ее окружает. Она ожидает, что он явится извне, в обличье незнакомца. Нет, не думаю, что она могла бы узнать его. Кроме того, существует и иная возможность. Младший брат Фредерика Боснера, ребенок, страстно ему преданный. Теперь он уже взрослый. Узнает ли она в почти тридцатилетием мужчине ребенка десяти — двенадцати лет? Да, молодого Уильяма Боснера стоит взять в расчет. Учтите, в его глазах старший брат — вовсе не предатель, а мученик, пострадавший за свою родину — Германию. Миссис Лайднер — вот настоящая предательница, чудовище, она обрекла на смерть его любимого брата! Впечатлительный ребенок способен на беззаветную преданность, и юным умом легко может овладеть страсть, которая неподвластна времени.

— Совершенно верно, — подтвердил доктор Райли. — Расхожее представление о том, что ребенок легко все забывает, в корне неверно. Множество людей всю жизнь не могут избавиться от страсти, потрясшей некогда их детскую душу.

— Bien. Итак, существуют обе эти возможности. Фредерик Боснер, которому теперь около пятидесяти лет, и Уильям Боснер, которому, вероятно, под тридцать. Давайте рассмотрим членов вашей экспедиции под этим углом зрения.

— Невероятно! — пробормотал доктор Лайднер. — Мои коллеги! Участники моей экспедиции…

— И, стало быть, они не могут быть заподозрены, так? — холодно осведомился Пуаро. — Весьма плодотворный подход к делу! Итак, commencons![227] Кто наверняка не может быть ни Фредериком, ни Уильямом?

— Женщины.

— Естественно. Мисс Джонсон и миссис Меркадо исключаются. Кто еще?

— Кэри. Мы с ним работали вместе задолго, за годы до того, как я встретил Луизу…

— Да и по возрасту он не подходит. Ему, я думаю, тридцать восемь — тридцать девять лет — слишком молод для Фредерика и слишком стар для Уильяма. Так, теперь остальные. Отец Лавиньи и мистер Меркадо. И тот и другой могли бы сойти за Фредерика Боснера.

— Но, милостивый государь, — воскликнул доктор Лайднер. Казалось, слова Пуаро и раздражили его, и в то же время изрядно позабавили. — Отец Лавиньи — эпиграфист с мировым именем, а Меркадо долгие годы работал в известном музее в Нью-Йорке. Ни тот, ни другой не может быть Фредериком Боснером, это просто невозможно!

Пуаро пренебрежительно махнул своей маленькой холеной рукой.

— Невозможно, невозможно… В моем лексиконе нет этого слова! Я всегда самым тщательным образом проверяю любую версию. Итак, идем дальше. Кто у нас остается? Карл Рейтер, молодой человек с немецким именем, Дэвид Эммет…

— Учтите, он работает со мной уже два сезона.

— Этот юноша одарен редкостным терпением. Уж если бы он задумал преступление, то не стал бы спешить. Он бы тщательно все подготовил.

Доктор Лайднер в отчаянии махнул рукой.

— И наконец, Уильям Коулмен, — гнул свое мосье Пуаро.

— Он англичанин.

— Pourquoi pas?[228] Разве миссис Лайднер не говорила, что мальчика увезли из Америки и что следы его с этого времени теряются? Весьма вероятно, что его увезли в Англию.

— У вас на все есть ответ, — бросил доктор Лайднер.

Я лихорадочно соображала. С самого начала мне пришла мысль, что мистер Коулмен скорее похож на персонаж из книги П. Д. Вудхауса, чем на живого человека. А что, если он и правда играл роль все это время?

Пуаро что-то записывал в свой блокнот.

— Давайте все обсудим, строго следуя порядку и определенной системе. В первом списке у нас два имени — отец Лавиньи и мистер Меркадо, во втором — Коулмен, Эммет и Рейтер.

А теперь подойдем к вопросу с другой стороны. Кто из членов экспедиции имел средства и возможность совершить преступление? Кэри был на раскопе, Коулмен — в Хассани, вы сами, доктор Лайднер, — на крыше. Стало быть, у нас остаются отец Лавиньи, мистер Меркадо, миссис Меркадо, Дэвид Эммет, Карл Рейтер, мисс Джонсон и сестра Ледерен.

— О! — воскликнула я, подскочив на стуле.

Мистер Пуаро взглянул на меня — глаза его лукаво поблескивали.

— Да, мисс Ледерен, боюсь, придется вас тоже включить в этот список. Ну что вам стоило, например, пока во дворе никого не было, войти к миссис Лайднер и убить ее. Силы у вас для этого вполне достаточно, а миссис Лайднер… она до самого последнего момента ничего бы и не заподозрила.

Я была так ошарашена, что слова не могла вымолвить. Доктор Райли, как мне показалось, от души позабавился.

— Пикантная история — медицинская сестра отправляет на тот свет своих пациентов, — шепнул он мне.

Я смерила его уничтожающим взглядом.

А доктор Лайднер настаивал на своем:

— Только не Эммет, мосье Пуаро. Его надо исключить. Вспомните, ведь эти десять минут он провел со мной на крыше.

— И тем не менее мы не вправе его исключить. Он мог спуститься, убить миссис Лайднер и только потом позвать мальчика. А когда он посылал Абдуллу к вам наверх, разве не мог он в это время совершить убийство?

— Бред какой-то! — пробормотал доктор Лайднер, тряхнув головой. — Странно, в высшей степени странно.

— Да, вы правы, — подхватил, к моему удивлению, Пуаро. — Это очень странное преступление. С таким не часто сталкиваешься. Как правило, преступления примитивны и… корыстны. А тут совсем другое дело, тут незаурядное убийство. Да ведь и ваша жена, доктор Лайднер, была, кажется, незаурядная женщина.

Ну, не в бровь, а в глаз! Я просто ахнула.

— Что, я не ошибся, мисс Ледерен? — спросил Пуаро.

— Расскажите мосье Пуаро, какой была Луиза, — тихо попросил доктор Лайднер. — Вы ведь не предубеждены против нее.

— Она поражала своей красотой, — искренне вздохнула я. — Невозможно было не восхищаться ею и все время хотелось сделать ей что-то приятное. Прежде я никогда не встречала таких, как она.

— Благодарю вас, — проговорил доктор Лайднер и улыбнулся мне.

— Очень ценное свидетельство из уст незаинтересованного человека, — вежливо сказал мистер Пуаро. — Итак, продолжим. В списке под заголовком «Средства и возможности» у нас семь имен. Мисс Ледерен, мисс Джонсон, миссис Меркадо, мистер Меркадо, мистер Рейтер, мистер Эммет и отец Лавиньи.

Он опять покашлял. Я замечала, что иностранцы и кашляют как-то не по-людски.

— Допустим на минутку, что верна третья версия. А именно: первое — убийца Фредерик или Уильям, и второе — он член экспедиции. Сравнив оба списка, мы сужаем круг подозреваемых до четырех. Отец Лавиньи, мистер Меркадо, Карл Рейтер и Дэвид Эммет.

— Отца Лавиньи надо исключить, — решительно заявил доктор Лайднер. — Он из карфагенского ордена «Peres Blanes».

— И борода у него самая что ни на есть настоящая, — вставила я.

— Мисс Ледерен, — сказал Пуаро, — порядочные преступники никогда не носят фальшивой бороды!

— Почему вы знаете, что он порядочный? — спросила я с вызовом.

— Не будь он порядочный, я бы давно уже знал всю правду, а я пока ничего не понимаю.

Какая самонадеянность, подумала я.

— Во всяком случае, — сказала я, возвращаясь к вопросу о бороде, — чтобы отрастить такую, нужно довольно много времени.

— Здравое соображение, — заметил Пуаро.

— Но это же смешно… просто смешно, — раздраженно заговорил доктор Лайднер. — И отец Лавиньи, и мистер Меркадо — известные ученые. Их все знают уже много лет.

Пуаро повернулся к нему.

— Вы не хотите видеть очевидных вещей. Не принимаете во внимание одно весьма существенное обстоятельство. Ведь если Фредерик Боснер жив, он все эти годы чем-то занимался. Чем? То, что он носит другое имя, — очевидно. Как и то, что он мог сделать карьеру.

— В качестве монаха ордена «Peres Blanes»? — спросил с сомнением доктор Райли.

— Согласен, звучит немного неправдоподобно, — признался Пуаро. — Но мы не должны сбрасывать со счетов такую возможность. Правда, у нас имеются в запасе и другие версии.

— Молодые люди? — подхватил Райли. — Если хотите знать мое мнение, на первый взгляд можно заподозрить только одного из них.

— Кого же?

— Карла Рейтера. Вообще говоря, ничего дурного о нем не скажешь, но, учитывая данные обстоятельства, не следует забывать, что у него подходящий возраст, у него немецкое имя, он здесь впервые, и, наконец, у него имелись все условия… Ему надо было только выйти из фотолаборатории, пересечь двор, совершить свое черное дело и, пока двор пуст, вернуться обратно. А если бы кто-то заглянул в лабораторию и увидел, что его там нет, он всегда мог бы сказать, что был в темной комнате. Я ни на чем не настаиваю, но уж если подозревать кого-либо, то, несомненно, именно его.

Мосье Пуаро, который, казалось, не разделяет уверенности доктора Райли, глубокомысленно покачал головой.

— Да, — сказал он с сомнением в голосе, — подозрения в первую очередь падают на него, но все не так-то просто. Давайте вернемся к этому разговору позже. А сейчас я бы хотел, если можно, осмотреть место преступления.

— Разумеется. — Доктор Лайднер пошарил у себя в карманах и взглянул на доктора Райли. — Ключ взял капитан Мейтленд.

— Мейтленд отдал его мне, — сказал Райли, доставая ключ. — Ему пришлось уехать — опять что-то там с курдами.

— Вы не против… если я не… может быть, мисс Ледерен… — с трудом проговорил доктор Лайднер.

— Конечно, конечно, — пришел ему на помощь Пуаро. — Я очень понимаю. Менее всего мне хотелось бы тревожить вас без надобности. Если вы будете столь любезны, мисс Ледерен, и проводите меня…

— Непременно, — сказала я.

Глава 17 Пятно на ковре

Тело миссис Лайднер увезли в Хассани для вскрытия, а в остальном в комнате ее ничего не переменилось. Здесь было так мало вещей, что полиция быстро все осмотрела.

Справа от двери стояла кровать. Напротив входа — два запертых на засовы окна, глядящих на дорогу и поле. Между ними — простой дубовый стол с двумя выдвижными ящиками, который служил миссис Лайднер туалетным столиком. Слева от входа на крючках, вбитых в стену, висела одежда в холщовых мешках и стоял сосновый комод, а сразу у двери — умывальник. Середину комнаты занимал большой дубовый стол с чернильницей и промокательной бумагой. На нем же лежал и кожаный чемоданчик, тот самый, в котором мадам Лайднер хранила анонимные письма. На окнах висели короткие занавески из белой в оранжевую полоску ткани местного производства. Пол каменный, кое-где коврики из козлиных шкур — два узеньких коричневых с белым лежали у окон и перед умывальником, а один побольше и получше качеством, белый с коричневым, — между кроватью и большим столом.

Б комнате не было ни стенных шкафов, ни алькова, ни длинных занавесок — словом, ничего такого, где можно было бы спрятаться. Кровать простая, железная, накрытая стеганым ситцевым одеялом. И только три подушки поражали своей роскошью — пышные, из легчайшего пуха. Таких подушек ни у кого, кроме миссис Лайднер, не было.

Доктор Райли сухо, в нескольких словах, объяснил, что тело миссис Лайднер нашли на коврике у кровати.

— Она лежала вот так. Может быть, вы будете так любезны и покажете, мисс Ледерен? — кивнул он мне.

— Мне что!

Опустившись на пол, я легла так, как лежала миссис Лайднер, когда мы ее нашли.

— Лайднер только приподнял ей голову, — сказал доктор Райли. — Я дотошно расспрашивал его — тело он, очевидно, не трогал.

— Кажется, все ясно, — пробормотал Пуаро. — Она лежала на кровати — спала или просто отдыхала, вдруг открывается дверь, она поднимает голову, встает…

— И тут ей наносят удар, — закончил доктор. — Она теряет сознание и вскоре наступает смерть. Понимаете…

И он профессионально, как врач, описал характер ранения.

— Стало быть, крови было немного? — спросил Пуаро.

— Нет, кровоизлияние внутреннее, в мозг.

— Eh bien, кажется, все ясно, — повторил Пуаро, — за исключением одного. Почему, увидев незнакомца, миссис Лайднер не закричала, не позвала на помощь? Крикни она — ее бы услышали. И мисс Ледерен, и Эммет, и мальчик — все они должны были услышать.

— Ну, на это легко ответить, — спокойно заметил доктор Райли. — Вошедший был кто-то из своих.

Пуаро кивнул.

— Да, вероятно, она удивилась, — сосредоточенно заговорил он, — но не испугалась. Потом, когда он нанес удар, она могла вскрикнуть, увы, слишком поздно.

— И этот крик услышала мисс Джонсон?

— Да, если она и в самом деле слышала его. Но вообще-то я сомневаюсь. Эти глинобитные стены такие толстые, а окна были закрыты.

Он подошел к кровати.

— Вы ведь не трогали ее? — обратился ко мне Пуаро. Я подробно и точно пересказала ему, что я сделала.

— Она собиралась спать или хотела просто почитать лежа?

— Я принесла ей две книги — какое-то легкое чтиво и мемуары. Обычно она читала, а потом ненадолго задремывала.

— Она была… как бы это сказать… такая же, как всегда?

Я задумалась:

— Да, как будто. И в хорошем настроении. Со мной, правда, держалась немного натянуто, вероятно, потому, что накануне пооткровенничала. В таких случаях всегда чувствуешь себя неловко.

Глаза у Пуаро сверкнули.

— О да, мне это хорошо знакомо.

Он огляделся.

— А когда вы вошли сюда после убийства, здесь все было как всегда?

Я тоже обвела комнату взглядом.

— Да. По-моему, да. Все было как обычно.

— Не было ли чего-нибудь, похожего на орудие убийства?

— Нет.

Пуаро посмотрел на доктора Райли.

— Как по-вашему, что бы это могло быть?

— Что-то очень тяжелое, изрядных размеров, — быстро ответил доктор, — без острых углов и граней. Что-то вроде круглого основания статуэтки, пожалуй. Учтите, я не хочу внушить вам эту мысль, нет. Просто характер раны свидетельствует о том, что удар нанесли чем-то подобным. Причем со страшной силой.

— Кто? Какой-то силач? Мужчина?

— Да… если только…

— Что?

— Если только миссис Лайднер не стояла на коленях, — медленно проговорил доктор Райли. — В том случае, когда удар наносится сверху и тяжелым предметом, большой силы не требуется.

— На коленях? — Пуаро задумался. — Да-a, это мысль…

— Только предположение, не более того, — поспешил оговориться доктор. — Нет никаких оснований считать, что так и было на самом деле.

— Однако это вполне возможно.

— Да. В конце концов, это не так уж и нереально. Она могла упасть на колени от страха, когда поняла, что звать на помощь слишком поздно и ей ничего не остается, как просить пощады.

— Да, — задумчиво повторил Пуаро, — это мысль.

На мой взгляд, это была совершенно абсурдная мысль. Я не могла себе представить, чтобы миссис Лайднер упала на колени перед кем бы то ни было.

Пуаро медленно прошелся по комнате, открыл окна, проверил решетки, убедился, что сквозь них можно просунуть только голову, но никак не плечи.

— Окна ведь были закрыты, когда вы вошли в комнату, — сказал он. — А когда выходили отсюда без четверти час, они тоже были закрыты?

— Днем их всегда закрывают. На них нет сеток, как в гостиной и столовой, и могут налететь мухи.

— В любом случае через окна сюда не проникнешь, — размышлял Пуаро вслух. — Стены прочнейшие, глинобитные, ни люков, ни окон, выходящих на крышу… Нет, сюда можно проникнуть только одним путем — через дверь, а к двери подойти — только по двору. Во двор можно попасть только через ворота. А у ворот сидели пять человек, и все говорят одно и то же. Сдается мне, они не лгут. Нет, не лгут. Не верится, что их подкупили. Убийцу надо искать здесь.

Я ничего не сказала. Сейчас, когда мы, как в клетке, сидели взаперти в этой комнате, я почувствовала, что он прав.

Пуаро медленно обошел комнату. Взял с комода фотографию. С нее смотрел почтенный джентльмен с седой козлиной бородкой. Пуаро вопросительно взглянул на меня.

— Отец миссис Лайднер, — пояснила я. — Так она мне сказала.

Он поставил фотографию на место и окинул взглядом вещицы, лежащие на туалетном столике, — черепаховые гребни, щетки, очень простые и изящные. Поднял глаза на полку с книгами и принялся вслух читать названия:

— «Кто такие греки?», «Введение в теорию относительности», «Жизнь леди Эстер Стенхоуп»[229], «Поезд из Кру», «Назад к Мафусаилу»[230], «Линда Кондон»[231]. Да-а, это уже о чем-то говорит. Она была далеко не глупа, ваша миссис Лайднер. И образованна.

— О да, она была необыкновенно умна, — пылко отозвалась я, — начитанна, чего она только не знала! Совершенно необыкновенная женщина…

Пуаро с улыбкой посмотрел на меня.

— Да, я уже это понял, — сказал он, продолжая осматривать комнату.

Несколько мгновений он постоял возле умывального столика, где во множестве были расставлены флаконы и баночки с кремом.

Потом внезапно опустился на колени и принялся изучать коврик. Когда мы с доктором Райли подошли к нему, он внимательно разглядывал небольшое темное пятно, едва различимое на коричневом фоне. Оно было хорошо заметно только в том месте, где заходило на белую полосу.

— Что скажете, доктор? Это кровь?

Доктор Райли тоже опустился на колени.

— Возможно. Могу проверить, если хотите.

— Будьте столь добры.

Мистер Пуаро оглядел таз и стоявший возле него кувшин. Таз был пуст, но на полу рядом с умывальным столом стояла старая жестянка из-под керосина, наполненная грязной водой.

Пуаро повернулся ко мне.

— Не помните ли вы, мисс Ледерен, где был кувшин, когда без четверти час вы уходили от миссис Лайднер, — в тазу или рядом с ним?

— Не уверена, — подумав немного, отвечала я, — но скорее всего он стоял в тазу.

— Да?

— Понимаете, — поспешила я объяснить, — мне так кажется, потому что он всегда там стоит — после ленча бои обычно оставляют его в тазу. Если бы кувшина там не было, я бы наверняка это заметила.

Пуаро одобрительно кивнул.

— Да, отлично понимаю. Профессиональная привычка. Если видите какой-то непорядок, вы тотчас устраняете его, даже не отдавая себе в этом отчета. А после убийства кувшин стоял там же, где сейчас?

Я покачала головой.

— Не заметила. Тогда меня интересовало только одно: не прячется ли где-нибудь тут убийца и не оставил ли он каких-нибудь следов.

— Точно, кровь, — сказал доктор, поднимаясь с колен. — Это важно?

Пуаро молчал и озадаченно хмурился. Потом он раздраженно воздел руки.

— Не знаю. Откуда мне знать. Возможно, это ровным счетом ничего не значит. Конечно, я мог бы предположить, что убийца дотронулся до нее, испачкал руки кровью — даже если совсем чуть-чуть, это все-таки кровь — и подошел сюда, чтобы вымыть их. Все может быть. Но я не берусь утверждать наверное. Как я уже сказал, возможно, это пятно ровным счетом ничего не значит.

— Крови должно было быть очень мало, — возразил с сомнением доктор Райли. — Это не тот случай, когда кровь бьет струей. Нет, здесь просто немного сочилось из раны. Разве что он специально трогал рану…

Я вздрогнула. Перед глазами у меня стояла ужасная картина. Вот кто-то — возможно, симпатичный розовощекий фотограф — наносит страшный удар этой прелестной женщине. Вот он склоняется над ее телом и жадно прикасается к ране. Лицо его теперь совсем другое — безумное, искаженное зловещей гримасой.

Доктор Райли заметил, что я дрожу.

— Что с вами, мисс Ледерен?

— Ничего… просто озноб, — сказала я. — Дрожь пробирает.

Мистер Пуаро обернулся и посмотрел на меня.

— Я знаю, что вам нужно, — сказал он. — Сейчас мы с доктором Райли закончим осмотр и вернемся в Хассани. Предлагаю вам поехать с нами. Вы ведь напоите мисс Ледерен чаем, правда, доктор?

— С превеликим удовольствием.

— О нет, благодарю, доктор, — возразила я. — Мне и в голову это не приходило.

Мосье Пуаро с самым дружелюбным видом легонько потрепал меня по плечу. Будто самый настоящий англичанин, а не иностранец какой-то.

— Вы, моя дорогая, будете делать то, что вам говорят, — заявил он. — К тому же вы окажете мне немалую услугу. Нам еще много чего предстоит обсудить, а здесь мы сделать этого не можем. Это было бы величайшей бестактностью. Бедняга доктор Лайднер, он благоговел перед женой и был уверен — о, так уверен, — что все разделяют его чувства! По-моему, все-таки это противно человеческой натуре! Нет, мы намерены без помех обсудить миссис Лайднер — как это у вас говорится, перемыть ей косточки, да? Итак, решено. Только вот закончим все здесь и везем вас с собой в Хассани.

— Мне, наверное, все равно придется уехать, — сказала я неуверенно. — Здесь мне как-то не по себе.

— Подождите денек-другой, — сказал доктор Райли. — Нельзя же уезжать до похорон.

— Разумеется, только вот… А что, если меня тоже убьют, а, доктор?

Я сказала это полушутя. И доктор Райли тоже не принял моих слов всерьез. Сейчас отпустит шуточку, подумала я.

Однако мосье Пуаро, к моему удивлению, остановился как вкопанный посреди комнаты и прижал пальцы к вискам.

— Ах! Если бы можно было… — пробормотал он. — Это опасно… да… страшно опасно… Но что же делать? Как уберечься от этого?

— Но, мосье Пуаро, — сказала я, — ведь я пошутила! Кому придет в голову убивать меня, хотела бы я знать?

— Вас… или кого-то еще, — сказал он. Мне не понравилось, как он это сказал. По спине у меня снова пошли мурашки.

— Но почему? — не отставала я от него.

Он посмотрел мне прямо в глаза.

— Шучу, — сказал он. — Смеюсь. Но далеко не все так уж смешно. Кое-чему моя профессия меня научила. А именно — и это самое ужасное — убийство входит в привычку…

Глава 18 Чаепитие у доктора Райли

Прежде чем уехать, Пуаро обошел все здание и прилегающие к нему наружные постройки. Задал несколько вопросов слугам, причем вопросы и ответы с английского на арабский и наоборот переводил доктор Райли.

Вопросы касались главным образом незнакомца, который заглядывал в окно, когда мы с миссис Лайднер увидели его, и с которым на следующий день беседовал отец Лавиньи.

— Вы что, действительно считаете, что этот малый имеет отношение к делу? — спросил доктор Райли, когда мы тряслись на его машине по дороге в Хассани.

— Мое правило — собирать все сведения, какие только возможно, — ответил Пуаро.

И впрямь, ему в высшей степени была присуща эта особенность. Ничто, даже самый незначительный слушок, не проходило мимо внимания Пуаро, хотя обычно мужчины не интересуются сплетнями.

Должна признаться, чашка чаю у доктора Райли пришлась как нельзя кстати. Мосье Пуаро, я заметила, положил себе пять кусков сахару.

Старательно размешивая чай ложечкой, он сказал:

— Вот теперь мы можем побеседовать, правда? Нам предстоит подумать, кто бы мог совершить преступление.

— Лавиньи, Меркадо, Эммет или Рейтер? — спросил Райли.

— Нет, нет — это версия номер три. А я хотел бы сосредоточиться на версии номер два. Оставим на время вопрос о таинственном муже и его брате, явившихся из далекого прошлого. Давайте подумаем, кто из членов экспедиции имел средства и возможность совершить убийство, кто скорее всего мог это сделать.

— А я-то думал, эта версия не слишком занимает ваши мысли.

— Ничуть не бывало. Но что ж вы думаете, неужели я вовсе лишен деликатности, — укоризненно сказал Пуаро. — Мог ли я в присутствии доктора Лайднера обсуждать мотивы, приведшие к убийству его жены одним из его коллег? Это было бы вопиющей бестактностью. Пришлось делать вид, что я всему верю. Верю, что жена его была очаровательна и что все просто обожали ее!

Но ведь на самом деле ничего подобного не было. Здесь мы можем быть безжалостными и нелицеприятными, можем говорить то, что думаем. Здесь нам не надо щадить ничьих чувств. Надеюсь, мисс Ледерен поможет нам. В ее наблюдательности я не сомневаюсь.

— О, право, не знаю… — сказала я.

Доктор Райли протянул мне тарелку с горячими ячменными лепешками. «Подкрепитесь», — сказал он. Лепешки были ужасно вкусные.

— Ну что ж, начнем, — улыбнулся мне мистер Пуаро. — Расскажите, мисс Ледерен, как члены экспедиции относились к миссис Лайднер.

— Но я ведь была там всего неделю!

— Вполне достаточно для человека с вашим умом. Медицинские сестры обычно на лету все хватают и обо всем имеют собственное мнение. Начнем хоть с отца Лавиньи, например?

— Право, не знаю, что и сказать. Они с миссис Лайднер, похоже, любили поболтать. Но обычно говорили по-французски, а я не сильна в нем, хотя девочкой учила его в школе. Кажется, они рассуждали главным образом о книгах.

— Выходит, у них были дружеские отношения, так?

— Пожалуй что так. Но в то же время иной раз миссис Лайднер как будто озадачивала его, и, кажется, это его раздражало. Не знаю, понятно ли я объясняю?

И я рассказала о разговоре, который состоялся у нас с отцом Лавиньи в день моего приезда, когда он назвал миссис Лайднер «опасной женщиной».

— Очень интересно, — пробормотал мосье Пуаро. — А она? Как вы считаете, что о нем думала она?

— Трудно сказать. Вообще, трудно было понять, что миссис Лайднер думала о людях. Кажется, он тоже ее удивлял. Помню, она сказала как-то доктору Лайднеру, что он совсем не похож на тех священников, которых ей приходилось встречать раньше.

— Ох уж этот отец Лавиньи… — улыбнулся доктор Райли.

— Дорогой друг, — обратился к нему Пуаро. — Ваши пациенты видимо совсем вас заждались. Не хватало, чтобы по моей вине вы пренебрегли вашими профессиональными обязанностями.

— Пациенты? Да Полная больница, — ответил доктор Райли.

Затем он поднялся, сказал, что намек понял, засмеялся и вышел из комнаты.

— Так-то лучше, — удовлетворенно заметил Пуаро. — Теперь у нас состоится интереснейший разговор tête-à-tête. Однако не забывайте про чай.

Он передал мне тарелку с сандвичами, налил еще чаю. Какое у него приятное обхождение!

— Ну что ж, давайте продолжим. Вы мне расскажете о ваших впечатлениях. Как по-вашему, кто не любил миссис Лайднер?

— Видите ли, это мое личное мнение, и мне бы не хотелось, чтобы оно стало достоянием гласности.

— На этот счет можете быть спокойны.

— Так вот, по-моему, миссис Меркадо явно ее ненавидела!

— О! А мистер Меркадо?

— Он был немного в нее влюблен. Мне кажется, женщины, за исключением собственной жены, не балуют его своим вниманием. А миссис Лайднер была так приветлива со всеми и всегда с интересом выслушивала все, о чем ей говорили. Мистеру Меркадо, бедняге, это, по-моему, кружило голову.

— А миссис Меркадо., ей это не нравилось?

— Она отчаянно ревновала, вот и все. С семейными парами всегда надо держать ухо востро, это точно.

Я могла бы рассказать вам поразительные истории. Вы даже не представляете себе, что может взбрести женщине в голову, когда дело касается ее мужа.

— Уверен, вы не ошибаетесь. Стало быть, миссис Меркадо ревновала? И ненавидела миссис Лайднер?

— Однажды я поймала ее взгляд — по-моему, она готова была убить миссис Лайднер… О, Господи! — Я осеклась. — Правда, мосье Пуаро, я не хотела сказать… то есть ни на минуту…

— Да, да. Прекрасно понимаю. У вас это просто с языка сорвалось. К месту, надо сказать! А миссис Лайднер не тревожила такая враждебность?

— Нет, не думаю, — поразмыслив, ответила я. — По-моему, ее это совсем не трогало. Даже не знаю, замечала ли она это. Я хотела было намекнуть ей… но потом передумала. Слово — серебро, молчание — золото, вот что я вам скажу.

— Не сомневаюсь, вы поступили очень мудро. Как проявлялись чувства миссис Меркадо? Не могли бы вы привести несколько примеров?

Я пересказала ему наш разговор на крыше.

— Стало быть, она упомянула о первом браке миссис Лайднер, — задумчиво сказал Пуаро. — Может быть, вы помните, когда она говорила об этом, не показалось ли вам, что она пытается выяснить, не имеете ли вы иной версии?

— Вы думаете, она все знала?

— Не исключаю. Она могла писать анонимные письма и устроить этот спектакль с рукой, да и все остальное тоже.

— Мне и самой это приходило в голову. По-моему, такая месть вполне в ее вкусе.

— М-да. Она действует довольно жестоко, я бы сказал. Правда, на хладнокровное, варварское убийство она едва ли пойдет… если, конечно, не… — Он помолчал. — Странно, что она сказала вам эту фразу: «Я знаю, зачем вы здесь». Что она имела в виду?

— Не представляю, — честно призналась я.

— Она подозревала, что причина вашего появления здесь совсем иная, не та, о которой всех оповестили. Какая же? И почему это должно задевать лично ее, миссис Меркадо? И еще — помните, в день вашего приезда за чаем, она так и пожирала вас взглядом. Странно!

— Миссис Меркадо не леди, мосье Пуаро, — холодно заметила я.

— Это, мисс Леденер, оправдание, но не объяснение.

Не знаю, правильно ли я поняла его, но он, не дав мне подумать, быстро спросил:

— А как остальные члены экспедиции?

Я задумалась.

— По-моему, мисс Джонсон не слишком благоволила к миссис Лайднер. Да она и не скрывала этого, сознаваясь, правда, в своей предвзятости. Понимаете, она чрезвычайно предана доктору Лайднеру. Уже который год работает с ним. Конечно, его женитьба многое изменила… что уж тут говорить.

— Да С точки зрения мисс Джонсон, миссис Лайднер не пара доктору Она сама больше бы ему подошла.

— Вероятно. Но что поделаешь — мужчины все таковы. Разве они знают, что им нужно? Из сотни едва ли один такой найдется. И у кого хватит духу обвинить доктора Лайднера? Ведь мисс Джонсон, бедняжка, красотою не блещет. А миссис Лайднер была редкая красавица… не первой молодости, конечно, но… Как жаль, что вы ее не знали. Что-то в ней было такое… Помню, мистер Коулмен сказал однажды, что она — как это? — как те сказочные феи, которые заманивают людей в топь. Наверное, я плохо объяснила… Право, можете смеяться надо мной, но в ней было нечто такое… ну… неземное.

— Да, понимаю… она околдовывала.

— Далее — мистер Кэри. По-моему, они с миссис Лайднер не слишком ладили, — продолжала я. — Похоже, он, как и мисс Джонсон, ревновал к ней доктора Лайднера. Он всегда держался с нею очень чопорно, как и она с ним. Понимаете, уж до того они были вежливы друг с другом — «мистер Кэри», «миссис Лайднер» и так далее. Он ведь старый друг ее мужа, а женщины подчас терпеть не могут этих старых друзей. Такой особе невыносимо думать, что кто-то мог знать ее мужа еще до того, как она с ним познакомилась… Наверное, я опять слишком путано все объясняю…

— Напротив. Все понятно. А трое молодых людей? Коулмен, говорите, был склонен романтизировать миссис Лайднер?

Я не могла удержаться от улыбки.

— Это смешно, мосье Пуаро. По-моему, он начисто лишен поэтического воображения.

— Что скажете о двух других?

— О мистере Эммете не знаю, право, что и сказать. Всегда спокоен, неразговорчив. Миссис Лайднер была очень приветлива с ним. Понимаете, называла его просто «Дэвид»… Часто поддразнивала Шейлой Райли, ну и все такое.

— Правда? А он что? Ему нравилось?

— Даже не знаю, — с сомнением сказала я. — Он ничего не говорил, просто глядел на нее, как-то чудно, а что у него на уме — кто знает.

— А мистер Рейтер?

— Она была с ним… не слишком приветлива, — сказала я, подумав. — Вероятно, он раздражал ее. Она часто говорила ему всякие колкости.

— А он?

— Ужасно краснел, бедняга. Конечно, у нее и в мыслях не было обидеть его.

Внезапно чувство жалости к молодому человеку уступило место сомнению. А что, если он — хладнокровный, расчетливый убийца, а все это время просто играл роль?

— О мосье Пуаро! — воскликнула я. — Что же все-таки произошло на самом-то деле? Как вы думаете?

Он покачал головой:

— Скажите, вам не страшно сегодня возвращаться туда?

— О нет. Конечно, я помню, что вы сказали. Но кому нужно убивать меня?

— Думаю, никому, — медленно проговорил он. — Отчасти поэтому я и хотел послушать, что вы расскажете. Полагаю… нет, уверен, вы можете не опасаться.

— Если бы кто-нибудь в Багдаде сказал мне… — начала было я.

— До вас доходили какие-нибудь слухи о Лайднерах и об экспедиции? До того, как вы приехали сюда? — спросил мосье Пуаро.

Я рассказала ему о прозвище миссис Лайднер и о том, что говорила о ней миссис Келси.

Не успела я закончить, как дверь отворилась и вошла мисс Райли. Она, видно, играла в теннис — в руке у нее была ракетка.

Пуаро, похоже, уже успел познакомиться с нею.

Она, по своему обыкновению, небрежно поздоровалась со мной и взяла с тарелки сандвич.

— Ну, мосье Пуаро, — сказала она. — Как наша провинциальная драма? Развязка близится?

— Не слишком-то быстро, мадемуазель.

— Вы, я вижу, вывели мисс Ледерен из опасной зоны.

— Мисс Ледерен снабдила меня чрезвычайно ценными сведениями обо всех членах экспедиции. Между прочим, я узнал много интересного о жертве преступления. Личность жертвы, мадемуазель, — часто ключ к разгадке.

— Тут вы совершенно правы, мосье Пуаро, — заметила мисс Райли. — И если какую-нибудь женщину и стоило убить, так это миссис Лайднер.

— Мисс Райли! — воскликнула я возмущенно.

Она хохотнула. До чего у нее неприятный резкий смех.

— Ха! — сказала она. — Думаю, мосье Пуаро, вы так и не узнали всей правды о ней. Мисс Ледерен, боюсь, обманывается, как, впрочем, и многие другие. Знаете что, мосье Пуаро, я от души надеюсь, что в этом деле вы потерпите неудачу. Хочется, чтобы убийце миссис Лайднер удалось скрыться. В самом деле, я бы и сама не прочь прикончить ее.

‘ До чего же отвратительная девчонка! А мосье Пуаро и глазом не моргнул. Просто отвесил ей поклон и сказал с отменной учтивостью:

— Кстати, мадемуазель, надеюсь, у вас есть алиби?

Воцарилось минутное молчание. Мисс Райли выпустила из рук ракетку, и она со стуком упала на пол. Она даже не потрудилась поднять ее. Какая распущенность! Эти нынешние девчонки, все они такие.

— О да, я играла в теннис в клубе, — сказала она чуть дрогнувшим голосом. — Однако, кроме шуток, мосье Пуаро, известно ли вам хоть что-нибудь о миссис Лайднер и вообще о женщинах, подобных ей?

Он снова отвесил ей шутливый поклон:

— Надеюсь, вы меня просветите, мадемуазель.

Она чуть призадумалась, а потом принялась сыпать словами. То, что она говорила, было так жестоко и так недостойно, что мне просто дурно стало.

— О мертвых не принято говорить плохо. По-моему, это глупо! Правда — всегда правда. Уж если на то пошло, лучше помалкивать о живых. Из опасения повредить им. А мертвым уже ничего не страшно. Они мертвы, но вред, который они нанесли, продолжает жить. Ну прямо Шекспир! Наверное, мисс Ледерен рассказала вам, какая ненормальная обстановка была в Тель-Яримджахе? Какие они там все взбаламученные? Глядят друг на друга волком. Она постаралась, Луиза Лайднер! Еще три года назад, я помню, какие все они были доброжелательные и благодушные. И в прошлом году все было хорошо. А теперь что? Ходят будто в воду опущенные. Это ее проделки! Она из тех женщин, которые не выносят, когда кому-то другому хорошо. Да таких кругом сколько угодно! Вот и она из их числа! Ей нравилось все портить и разрушать. Просто чтобы позабавиться… или чтобы почувствовать власть… а может быть, так уж она была устроена. Такие, как она, не успокоятся, пока не приберут к рукам всех знакомых мужчин!

— Мисс Райли! — не выдержала я. — Это неправда! Я знаю, что это неправда.

Но она продолжала говорить, не удостоив меня своим вниманием.

— Мало ей мужа, который ее обожал. Ей надо было еще дурачить этого недотепу Меркадо. Потом принялась за Билла. Билл — разумный малый, но она и его сбила с толку. Над Карлом Рейтером она просто потешалась и изводила его. Это совсем нетрудно. Он очень чувствительный. И она из кожи вон лезла, чтобы завоевать Дэвида.

С ним ей было куда интереснее, ведь он противился ее чарам. Он отдавал должное ее обаянию, но… не обманывался на ее счет. У него хватало здравого смыслами он понимал, что ей на него наплевать. Ненавижу ее! Была бы она хоть чувственной. Но нет, интрижки ей не нужны. С ее стороны это просто холодная, расчетливая игра — куда как забавно перессорить всех, стравить друг с другом! Она только этим и жила. Такие, как она, в жизни ни с кем не поссорятся, но вокруг них ссоры так и кипят! Это их проделки! Она же настоящий Яго[232] в юбке. Ей подавай драму. Но только, чтобы ее не впутывали. Она всегда в стороне. Только дергает за веревочки… смотрит и наслаждается. Вы хоть понимаете, о чем я говорю?

— Понимаю. Вероятно, даже больше, чем вы ожидали.

Его тон меня удивил. Если бы в нем прозвучало негодование, но нет… Ох, не знаю, как и объяснить…

А вот Шейла Райли, кажется, что-то поняла. Краска бросилась ей в лицо.

— Можете думать что угодно, — сказала она. — Все равно я права. Она — яркая личность, а здесь ей было нечем занять себя, вот она и ставила опыты… над людьми, как ученый с химическими реактивами. Ей нравилось играть с чувствами бедняжки мисс Джонсон, видеть, как та крепится из последних сил, как ей трудно не выдать себя, хоть она и сильная натура. А уж доводить до белого каления миссис Меркадо она просто обожала. Обожала задеть за живое и меня. И, уж будьте уверены, не упускала случая! Ей нравилось вызнать что-то о человеке, а потом дразнить его. Не то чтобы шантажировать, о нет! Она просто давала понять, что ей что-то известно. А потому пусть человек мучится и гадает, что у нее на уме. О, Господи! Какая же она была актриса! Как тонко все продумывала!

— А ее муж? — спросил Пуаро.

— Уж его-то она никогда не задевала, — с ударением проговорила мисс Райли. — Была с ним неизменно мила и ласкова. Наверное, любила его. Он такой славный, не от мира сего, весь в своих раскопках и в науке. Жену он обожал, считал, что она — совершенство. Иных женщин это бы раздражало. Но не ее. Пожалуй, он жил иллюзиями… хотя, может быть, и не совсем так — ведь с ним она была именно такой, какой он себе ее представлял. Правда, это никак не вяжется с…

Она запнулась.

— Продолжайте, мадемуазель, — сказал Пуаро.

Она вдруг обратилась ко мне:

— Что вы там наговорили о Ричарде Кэри?

— О мистере Кэри? — удивленно переспросила я.

— О ней и о Кэри.

— Ну, сказала только, что они не слишком ладили.

К моему изумлению, она расхохоталась.

— Не ладили! Вот глупость! Он же был по уши влюблен в нее. И сердце у него разрывалось — ведь он преклонялся перед Лайднером. Они столько лет дружили. А ей только того и надо было — стать между ними. И все-таки, кажется…

— Eh bien?

Она нахмурилась, поглощенная своими мыслями.

— Кажется, на этот раз она зашла слишком далеко… Да-а, обожгла крылышки. Кэри очень обаятелен… И невероятно красив. Вообще-то, она — холодна как рыба… Но с ним, думаю, утрачивала свою холодность.

— Клевета! Самая настоящая клевета! — вскричала я. — Они едва разговаривали друг с другом.

— Да неужели! Ни черта вы не понимаете, как я посмотрю. Действительно, на людях они «мистер Кэри» и «миссис Лайднер», а сами тайно встречались. Она шла якобы прогуляться к реке. А он в это время на час-другой уходил с раскопа. Встречались они обычно в саду.

Однажды я видела, как они прощались. Он возвращался на раскоп, а она стояла и смотрела ему вслед. Каюсь, я повела себя не как леди. У меня с собой оказался бинокль, и я могла хорошенько разглядеть ее лицо. Уверяю, она была без памяти влюблена в Ричарда Кэри.

Мисс Райли замолчала и посмотрела на Пуаро.

— Вероятно, я вмешиваюсь не в свое дело. Извините, — сказала она и как-то вымученно усмехнулась. — Но я подумала, что вам невредно бы увидеть героев трагедии в их настоящем свете.

С этими словами она вышла из комнаты.

— Мосье Пуаро, — вскричала я. — Я не верю ни одному ее слову!

Он с улыбкой посмотрел на меня и сказал (странный он все-таки, право!):

— Однако вы ведь не станете отрицать, мисс Ледерен, что мисс Райли пролила некоторый… м-м… свет на это дело.

Глава 19 Подозрение

Продолжить разговор нам не удалось — вошел доктор Райли и с улыбкой объявил, что поубивал самых надоедливых своих пациентов. Они с мосье Пуаро пустились в обсуждение вопросов, близко связанных с медициной, а именно, с особенностями психики авторов анонимных писем. Каждый ссылался на случаи из своей профессиональной практики.

— Все не так просто, как кажется, — сказал в заключение мосье Пуаро. — Обычно тут не только желание причинить неприятность, но и комплекс неполноценности.

Доктор Райли кивнул.

— Именно поэтому на истинного автора анонимных писем подозрение зачастую падает в последнюю очередь. Им оказывается какой-нибудь жалкий тихоня, который и мухи не обидит. Посмотришь на него — сплошное благолепие и христианское смирение, а подо всем этим бушуют пагубные страсти.

— Не было ли у миссис Лайднер признаков комплекса неполноценности? — задумчиво проговорил Пуаро.

Доктор Райли усмехнулся и выбил свою трубку.

— Уж чего-чего, а этого у нее и в помине не было. Никаких подавленных желаний. Жить, жить и еще раз жить — вот чего она хотела. И брала от жизни все!

— Как вы считаете, могла она сама писать эти письма? Психологически это оправдано?

— Думаю, да. И причина в ее инстинктивной потребности разыгрывать из своей жизни драму, в которой она отводила себе первые роли. Она всегда должна была быть в центре внимания, звезда экрана. Психологически вполне объяснимо, почему она вышла за Лайднера. По принципу противоположности — он самый застенчивый, самый скромный из всех, кого я знаю. Он обожал ее, но ей семейных радостей было недостаточно. Ей нужно было играть роль героини, которая подвергается преследованию.

— Стало быть, вы не разделяете мнения Лайднера, что она могла написать письма и начисто забыть об этом?

— Нет, не разделяю. При нем я не стал отвергать этой версии. Ну как скажешь человеку, который только что потерял нежно любимую жену, что она была явной эксгибиционисткой и едва не довела его до помешательства, только бы удовлетворить свою потребность быть у всех на виду. Право, совсем небезопасно раскрывать мужу глаза на жену! Интересно, что женам я не раз говорил правду об их мужьях. Женщине можно сказать, что ее муж мошенник, наркоман, отъявленный лгун и полное ничтожество; она при этом и бровью не поведет, да еще и ни в малейшей степени не утратит привязанности к этому чудовищу. Поистине, женщина — на редкость разумное создание!

— Если честно, доктор Райли, что же вы все-таки думаете о миссис Лайднер?

Доктор Райли откинулся в кресле, неторопливо попыхивая своей трубкой.

— Если честно — затрудняюсь ответить! Я ведь не слишком хорошо ее знал. Очарование, ум, обаяние — да. Что еще? Похоже, заурядные женские пороки ей чужды. Чувственность, лень, тщеславие — ничего этого в ней не было. Но что меня всегда поражало (правда, доказательств тому у меня нет) — она казалась мне невероятной лгуньей. Не знаю (а хотелось бы знать), лгала ли она себе тоже или только другим. Что до меня, то я имею слабость к лжецам. Женщина, которая не лжет, лишена воображения и мне не симпатична. Думаю, миссис Лайднер не из тех, кто охотится за мужчинами. Просто ей нравилось повергать их ниц. Если вы поговорите с моей дочерью…

— Имели удовольствие, — улыбнулся Пуаро.

— Гм… Однако времени она не теряет! Попала миссис Лайднер ей на зубок… Воображаю, что она наговорила! Разве молодежь может чтить усопших… И почему это все молодые так самодовольны. Осуждают «старую мораль», а взамен предлагают еще более жесткие принципы. Наберись у миссис Лайднер с полдюжины интрижек, Шейла наверняка бы обвинила ее в том, что она идет «на поводу у низменных инстинктов». Не хочет уразуметь, что миссис Лайднер была верна натуре… своей натуре. Когда кошка играет с мышью, она подчиняется инстинкту. Так уж она устроена. А мужчины — разве они дети, которых надо защищать и оберегать? С какими только женщинами не сводит их жизнь!

Женщина-кошка и женщина-собака, преданная вам до гроба, обожающая вас, женщина-наседка, которая с утра до вечера пилит вас… и мало ли какие еще! Жизнь — это поле боя, а не увеселительная прогулка! Я рад, что Шейла не заносится и честно признает, что ненавидела миссис Лайднер по старым, добрым, сугубо личным мотивам. Шейла, кажется, единственная молоденькая девушка тут и, естественно, считает, что все, кто носит брюки, должны быть у ее ног. Само собой, ее злит, когда женщина не первой молодости, имеющая на своем счету двух мужей, не уступает ей, а кое в чем и превосходит. Шейла просто славная девочка, здоровая, довольно красивая и вполне привлекательная. А миссис Лайднер — необыкновенная, совершенно не похожая на других женщина. В ней было какое-то пагубное очарование, и всякий на себе испытывал его роковую власть. Поистине Belle Dame sans merci.

Услышав это, я так и подскочила. Какое удивительное совпадение!

— Ваша дочь… не сочтите меня нескромным… может быть, она питает симпатию к кому-то из молодых людей?

— О нет, не думаю. Правда, Эммет и Коулмен перед ней на задних лапках ходят. Не знаю, отдает ли она предпочтение кому-то из них. Есть еще пара молодых летчиков. Вот, пожалуй, и вся рыбка, попавшая к ней в сети. Нет, тут вот что — юность пасует перед зрелостью. Это и бесит Шейлу. Если бы она знала жизнь так, как я… Надо дожить до моих лет, чтобы оценить свежий цвет лица, ясные глаза и упругое молодое тело. Правда, тридцатилетняя женщина будет слушать вас с восхищенным вниманием, к месту вставит слово-другое, чтобы подчеркнуть, как вы остроумны… Какой молодой человек устоит против этого! Шейла просто хорошенькая девочка… А Луиза Лайднер была красавица. Какие удивительные глаза! А эти изумительные золотистые волосы! Да, она была прелестна.

Он прав, подумала я. Красота — поразительная вещь. Миссис Лайднер действительно была красива. Настолько, что даже не вызывала зависти. Хотелось просто любоваться ею, хотелось сделать для нее что-нибудь приятное. Я почувствовала это, как только впервые увидела миссис Лайднер.

И все-таки, когда вечером (доктор Райли настоял, чтобы я пообедала) я возвращалась в Тель-Яримджах, кое-что из сказанного Шейлой Райли вдруг всплывало у меня в памяти, и мне становилось не по себе. Тогда я не поверила Шейле, ни единому ее слову. Думала, в ней говорят только злоба и зависть.

Но сейчас я вдруг вспомнила, как миссис Лайднер упрямо настаивала на том, чтобы одной идти на прогулку. Она и слышать не хотела, чтобы я ее сопровождала. Неужели она и вправду ходила на свидание с мистером Кэри? И конечно же странно, что они на людях так официально обращались друг к другу. Ведь остальных она называла просто по имени.

Я припомнила, что он никогда не смотрел на нее. Может быть, оттого, что она была неприятна ему… а может быть, и совсем наоборот.

Я одернула себя. Так ведь Бог знает до чего додумаешься… А все злобные выходки этой девчонки! Вот как дурно, как опасно пускаться в обсуждение подобных материй!

Миссис Лайднер вовсе не такая, какой ее расписала Шейла Райли. Шейла ей не нравилась. Тогда за ленчем, разговаривая с мистером Эмметом, она и впрямь очень язвительно высказывалась на ее счет.

Странно, как он тогда посмотрел на миссис Лайднер. Попробуй угадай, что он при этом думал. И вообще, никогда не знаешь, что думает мистер Эммет. Такой он скрытный. Но очень милый. Милый и надежный.

А вот мистер Коулмен на редкость глупый малый.

На этом размышления мои прервались, так как мы достигли цели нашего путешествия. Уже пробило девять, и ворота были заперты.

Прибежал Ибрагим с большим ключом и впустил меня.

В Тель-Яримджахе всегда рано ложатся спать. В гостиной было темно. Светились только окна чертежной комнаты и конторы. Должно быть, все разошлись даже раньше обычного.

Проходя мимо чертежной, я заглянула туда. Мистер Кэри сидел в одной рубашке, склонившись над большим чертежом.

Он выглядит совсем больным, подумала я. Такой утомленный, измученный.

Внезапно мне стало жалко его. Не могу понять, что так поражало в этом человеке. Во всяком случае, не то, что он говорил, потому что он вообще больше молчал, а если и говорил, то самые заурядные вещи. И не то, что он делал, потому что ничего особенного он не делал. Однако вы бы безошибочно выделили его среди всех остальных. Все, что имело к нему отношение, обретало какой-то особый смысл. Он был из тех, с кем считаются. Не умею объяснить иначе.

Он обернулся и посмотрел на меня. Потом вынул изо рта трубку и сказал:

— A-а, мисс Ледерен. Вернулись из Хассани?

— Да, мистер Кэри. А вы, я вижу, совсем заработались. Все уже, кажется, легли.

— Думал, успею управиться. Да вот засиделся, — сказал он. — А завтра на раскоп. Снова за работу.

— Как, уже? — Я была поражена.

Он посмотрел на меня как-то непонятно.

— Думаю, для нас это самое лучшее. Лайднеру я так и сказал. Он завтра на весь день едет по делам в Хассани. А мы будем работать. Все-таки лучше, чем сидеть и смотреть друг на друга.

Разумеется, он прав, подумала я. Тем более что все взвинчены до крайности.

— Конечно, в известном смысле вы правы, — сказала я. — Лучше чем-то заняться, хоть немного отвлекает.

Похороны ведь только послезавтра, подумала я.

Он снова склонился над чертежами. Не могу объяснить почему, но я очень за него переживала. Конечно, спать сегодня он не собирается.

— Может быть, дать вам снотворного, мистер Кэри? — нерешительно предложила я.

Он с улыбкой покачал головой.

— Я еще поработаю, мисс Ледерен. Не стоит привыкать к снотворным.

— Ну что ж, доброй ночи, мистер Кэри. Если я могу помочь…

Благодарю, мисс Ледерен. Не беспокойтесь.

Покойной ночи.

— Мне ужасно жаль, — вдруг нечаянно вырвалось у меня.

— Жаль? — Кажется, он удивился.

— Да… Все это просто ужасно. Всех жаль, но особенно вас.

— Меня? Почему?

— Ну, вы ведь старый друг их обоих.

— Лайднера — да. Но не ее.

Говорил он так, точно она и в самом деле была ему неприятна. Жаль, что мисс Райли этого не слышит!

— Ну, тогда покойной ночи, — сказала я и поспешила к себе.

Прежде чем лечь, я еще повозилась у себя в комнате. Постирала носовые платки, почистила свои лайковые перчатки, заполнила дневник. Прежде чем улечься, выглянула за дверь. В чертежной и южном крыле дома все еще горел свет.

Видимо, доктор Лайднер работает у себя в конторе, решила я. Надо бы пойти и пожелать ему доброй ночи… Однако сомнения мучили меня. Не хотелось показаться навязчивой. Может быть, он занят, и не стоит мешать ему. Но постепенно странное беспокойство овладело мною. В конце концов, подумала я, ничего дурного в этом нет. Пожелаю доброй ночи, справлюсь, не нужно ли чего, и уйду.

Однако доктора Лайднера в конторе не оказалось. Я увидела только мисс Джонсон. Положив голову на стол, она рыдала так, будто сердце у нее разрывалось.

У меня прямо душа перевернулась. Она ведь всегда такая спокойная, так хорошо владеет собой! На нее было больно смотреть.

— Что случилось, голубушка? — воскликнула я, обняв ее за плечи. — Ну-ну, будет. На что это похоже? Сидит тут одна и льет слезы!

Она не отвечала, и я чувствовала, как тело ее содрогается от рыданий.

— Ну полно, дорогая, полно, — приговаривала я. — Возьмите себя в руки. Пойду приготовлю вам горячего крепкого чая.

Она подняла голову.

— Нет-нет, не беспокойтесь, мисс Ледерен. Так глупо с моей стороны…

— Что вас так расстроило? — спросила я.

Она медлила с ответом.

— Это все так ужасно, — наконец выговорила она.

— Не надо об этом. Чему быть, того не миновать. Ничего не поделаешь. Что толку изводить себя.

Она выпрямилась и пригладила волосы.

— Глупо с моей стороны, — повторила она своим хрипловатым голосом. — Я тут наводила порядок. Подумала, что лучше чем-нибудь себя занять. И вдруг… все это на меня как нахлынет…

— Да-да, — торопливо сказала я. — Знаю. Чашка крепкого чая и бутылка с горячей водой в постель — вот что вам сейчас нужно.

И я, не слушая ее возражений, принялась хлопотать.

— Благодарю вас, мисс Ледерен, — сказала она, лежа в постели с грелкой и прихлебывая чай. — Какая вы милая и разумная. Но, поверьте, я не так уж часто веду себя как последняя дура.

— О, такое со всяким может случиться, особенно при нынешних обстоятельствах. Эта накаленная атмосфера, потом трагедия, полицейские куда ни ткнись… Да что там, я сама взвинчена до предела.

Мисс Джонсон вдруг медленно заговорила с каким-то странным выражением:

— Вы совершенно справедливо заметили. Чему быть, того не миновать. Ничего не поделаешь.

Она помолчала, потом добавила:

— Луиза была дурная женщина!

Ее тон удивил меня. Но я не стала спорить. Понятно, что мисс Джонсон и миссис Лайднер плохо ладили между собой.

Может быть, мисс Джонсон в глубине души желала смерти миссис Лайднер, а теперь ее жжет стыд.

— Вам надо уснуть и ни о чем не думать, — сказала я.

Я подняла с пола разбросанные вещи и навела в комнате порядок. Чулки повесила на спинку стула, жакет и юбку — на вешалку. На полу валялась скомканная бумажка. Видно, выпала из кармана. Я стала ее расправлять, чтобы посмотреть, можно ли ее выбросить. И тут мисс Джонсон до смерти перепугала меня.

— Дайте сюда! — крикнула она.

Я протянула ей бумагу. Я была просто ошеломлена. Вот уж не ожидала, что она может так кричать. Она выхватила — буквально выхватила! — у меня листок, поднесла его к свече и держала в пламени, пока он не сгорел. Я в недоумении уставилась на нее.

У меня не было возможности разглядеть, что это за бумажка — она выхватила ее у меня так быстро. Но неожиданно листок, охваченный пламенем, загнулся, и я увидела несколько написанных чернилами слов.

Уже укладываясь спать, я вдруг поняла, почему почерк показался мне знакомым.

Анонимные письма были написаны той же рукой. Так вот отчего мисс Джонсон жгло раскаяние! Неужели это она писала анонимные письма?

Глава 20 Мисс Джонсон, миссис Меркадо, мистер Рейтер

Признаться, эта мысль совершенно потрясла меня. Никогда бы не связала имени мисс Джонсон с этими письмами. Миссис Меркадо? Пожалуй, да. Но мисс Джонсон! Она ведь настоящая леди. Такая рассудительная, так умеет себя вести.

Однако, перебирая в памяти разговор мосье Пуаро с доктором Райли, я подумала, что, пожалуй, не все так очевидно.

Если письма писала мисс Джонсон, это многое объясняет. Боже упаси, я ни на минуту не заподозрила ее в убийстве. Но я допускала, что, испытывая неприязнь к миссис Лайднер, она могла поддаться искушению… ну, нагнать на нее страху, что ли, попросту говоря.

Возможно, она надеялась таким способом отвадить миссис Лайднер от раскопок.

Когда же миссис Лайднер убили, мисс Джонсон стала нестерпимо мучиться угрызениями совести, прежде всего из-за непростительной жестокости своего поступка. Кроме того, она поняла, что ее письма сыграли на руку настоящему убийце, отведя от него подозрения. Нечего и удивляться, что она была в полной прострации. Уверена, у нее на самом деле добрейшая душа. Теперь понятно, почему она так ухватилась за мои слова «чему быть, того не миновать» и «ничего тут не попишешь».

А ее многозначительная реплика «Луиза была дурная женщина»? Бедняжка! Она пыталась оправдать себя!

Как мне теперь поступить — вот вопрос, который вставал передо мною.

Я не находила себе места, пока не решилась рассказать обо всем мосье Пуаро при первом же удобном случае.

Он приехал на следующий день, но мне никак не удавалось поговорить с ним с глазу на глаз.

Но, когда наконец мы остались одни, не успела я собраться с мыслями, как он наклонился ко мне и шепотом проговорил:

— Я собираюсь побеседовать в гостиной с мисс Джонсон. И другими, вероятно, тоже. Ключ от комнаты миссис Лайднер все еще у вас?

— Да.

— Tres bien. Подите туда, затворите дверь и крикните. Вернее, вскрикните. Понимаете, мне надо, чтобы вы вскрикнули, как бы от неожиданности. Душераздирающего визга не требуется. Если вас услышат, придумайте что-нибудь. Скажите, что свернули ногу… Словом, что хотите.

В этот момент во двор вышла мисс Джонсон и наш разговор оборвался.

Я поняла, что нужно было от меня мосье Пуаро. Как только они с мисс Джонсон вошли в гостиную, я направилась к комнате миссис Лайднер, отперла ее, вошла и притворила за собой дверь.

Чувствовала я себя, надо сказать, дура дурой. Стоять в пустой комнате и орать ни с того ни с сего! Да еще неизвестно, с какой силой надо кричать. Для начала я довольно громко издала звук «О», потом еще громче «О-о», потом потише «О-о-о».

Проделав все это, я вышла во двор и приготовилась оправдываться тем, что «свернула» (надо полагать, мосье Пуаро хотел сказать «подвернула») ногу.

Однако оправдываться не пришлось. Пуаро и мисс Джонсон преспокойно продолжали беседовать.

Так, подумала я, теперь все ясно. Или мисс Джонсон просто показалось, или тут что-то не то.

Мешать их разговору мне не хотелось. Я села в шезлонг на веранде. Их голоса доносились до меня.

— Видите ли, вопрос очень деликатный, — говорил Пуаро. — Доктор Лайднер, очевидно, обожал жену…

— Он ее боготворил, — поддакнула мисс Джонсон.

— Он говорит, что все в экспедиции любили ее. А что им остается? Естественно, они соглашаются. Из вежливости. Из приличия. Может, они говорят правду. А может, и нет! Убежден, мадемуазель, ключ к разгадке лежит в характере миссис Лайднер. Знай я мнения — искренние мнения — всех членов экспедиции, я мог бы воссоздать всю картину преступления. Честно говоря, для этого я и приехал сегодня. Доктор Лайднер в Хассани. Поэтому я могу спокойно поговорить со всеми и попросить их помощи.

— Это все так… — начала было мисс Джонсон.

— Только прошу, без ваших британских cliches[233],— взмолился Пуаро. — Ни слова о крикете и о футболе, о том, что о мертвых или хорошо, или ничего… Enfin[234], ни слова о лояльности! Ничего более пагубного для расследования преступления я не знаю! Лояльностью пользуются, чтобы скрыть правду.

— Никакой особой лояльности по отношению к миссис Лайднер у меня нет, — сдержанно сказала мисс Джонсон. Однако в голосе ее проскальзывала язвительность. — Доктор Лайднер — другое дело. А Луиза… в конце концов, она была его женой.

— Вот именно… именно. И вы не хотите плохо говорить о жене вашего шефа. Понимаю. Однако петь ей дифирамбы тоже не следует. Не забывайте, — речь идет о жестоком убийстве. Если вы будете убеждать меня, что миссис Лайднер — ангел, принявший мученическую смерть, то вы отнюдь не облегчите мне задачу.

— А я и не собираюсь уверять вас, что она ангел, — сказала мисс Джонсон еще более язвительным тоном.

— Тогда скажите мне откровенно, что за человек была миссис Лайднер.

— Гм! Хотелось бы сразу предупредить вас, мосье Пуаро. Я не объективна. Я… все мы… преданы доктору Лайднеру. Когда появилась миссис Лайднер, мы стали ревновать к ней доктора. Нас возмущало, что она посягает на его время и внимание. Преданность, которую он ей выказывал, раздражала нас. Я говорю правду, мосье Пуаро, пусть это и не доставляет мне удовольствия. Присутствие на раскопках миссис Лайднер приводило меня в негодование… Да, признаюсь в этом. Правда, я старалась не подавать виду. Понимаете, мы слишком чувствовали разницу.

— Вы? Кто вы?

— Мистер Кэри и я. Видите ли, мы с ним здесь старожилы. И нам не нравились новые порядки. Наверное, это естественно, хотя и свидетельствует, может быть, о нашей суетности. Но все действительно изменилось.

— Что же именно?

— О, все. Прежде мы были так дружны. У нас всегда было весело, мы много шутили, смеялись, как это в обычае у тех, кто долго работает вместе. Доктор Лайднер держался так непринужденно… совсем как мальчишка.

— А потом явилась миссис Лайднер и все испортила?

— Знаете, я думаю, это не ее вина. Ведь в прошлом году было не так уж и плохо. Поверьте, мосье Пуаро, дело не в ней. Она всегда так мило держалась со мной… удивительно мило. Именно поэтому временами мне бывает нестерпимо стыдно. Не ее вина, что всякие пустяки, которые она говорила или делала, так раздражали меня. Право, она была на редкость обаятельна.

— И тем не менее в этом году все пошло по-другому. Обстановка изменилась, так ведь?

— О, совершенно. Право, я не понимаю, в чем дело. Но все идет из рук вон плохо. Нет, не работа… я говорю о нас, о нашем настроении. Мы все на грани срыва. Знаете, так бывает, когда приближается гроза.

— И вы приписываете это влиянию миссис Лайднер?

— Ну, как сказать… Ничего подобного ведь не было, пока она не появилась, — сухо сказала мисс Джонсон. — Нет, видно, я просто старая брюзга. И консервативная к тому же — терпеть не могу перемен. Право, мосье Пуаро, не стоит обращать на меня внимания.

— Что бы вы могли сказать о характере и темпераменте миссис Лайднер?

Мисс Джонсон призадумалась, потом медленно заговорила:

— Разумеется, она была очень темпераментна. Постоянные взлеты и падения. Сегодня она с вами мила, а завтра — едва разговаривает. Думаю, у нее было доброе сердце. Она всегда заботилась об окружающих. Но ее, конечно, баловали, всю жизнь баловали. Доктор Лайднер выполнял все ее капризы, и она считала это совершенно естественным. Вряд ли она умела ценить своего мужа, этого замечательного, этого поистине великого человека. Признаюсь, меня это порой раздражало. И конечно же, она была нервической, крайне возбудимой особой. Чего только не напридумывает! До чего себя доводила, не приведи Бог! Я возблагодарила небо, когда доктор Лайднер пригласил мисс Ледерен. Ему одному было просто не справиться — и работа, и жена с ее вечными страхами.

— Что вы думаете об анонимных письмах, которые она получала?

Тут уж я не могла устоять. Я наклонилась в кресле так, что мне стала видна в профиль мисс Джонсон, которая сидела повернувшись к Пуаро.

Она казалась совершенно спокойной и собранной.

— Думаю, кто-нибудь в Америке затаил злобу против нее и таким способом пытался то ли отомстить ей, то ли досадить.

— Pas plus serieux que ca?[235]

— По-моему, нет. Она была наделена редкой красотой, вы знаете, и весьма вероятно, что у нее были завистницы. Думаю, письма могла сочинять какая-нибудь уязвленная соперница. А миссис Лайднер с ее мнительностью принимала их слишком всерьез.

— Да, безусловно, — сказал Пуаро. — Но ведь последнее письмо пришло не по почте.

— Ну, полагаю, это устроить нетрудно, если постараться. Женщины, мосье Пуаро, готовы пойти на что угодно, если ими движет злоба.

Да уж, действительно, подумала я.

— Возможно, вы и правы, мадемуазель. Стало быть, вы говорите, что миссис Лайднер была необыкновенно хороша. Кстати, вы знакомы с мисс Райли, дочерью доктора?

— С Шейлой Райли? Да, конечно.

— Ходят слухи (естественно, доктора об этом спрашивать не хочется), — заговорил Пуаро доверительным заговорщическим тоном, — ходят слухи, что между нею и одним молодым человеком из экспедиции возникли tendresse[236]. Это правда?

Мисс Джонсон оживилась.

— О, и юный Коулмен, и Дэвид Эммет, оба готовы угодничать перед ней. Кажется даже, соперничают между собой, кому сопровождать ее в клуб на вечеринки. Оба юноши часто ездят туда по субботам. Право, не знаю, что там с ее стороны… Она ведь здесь единственная молоденькая девушка, понимаете, и, естественно, претендует на роль первой красавицы. Доблестные летчики, кстати, тоже у ее ног.

— Стало быть, ничего особенного тут нет?

— Ну… не знаю. — Мисс Джонсон задумалась. — Правда, она частенько заглядывает к нам. На раскоп, да и вообще. Однажды миссис Лайднер поддразнила этим Дэвида Эммета. Девчонка просто проходу ему не дает, сказала она, причем, по-моему, довольно язвительно. Думаю, ему это не понравилось. Да, Шейла часто к нам наведывается. Я видела, как она ехала на раскоп в тот ужасный день. — Мисс Джонсон кивнула в сторону открытого окна. — Но ни Дэвид Эммет, ни Коулмен в тот день не дежурили на раскопе. Там был Ричард Кэри. Да, весьма вероятно, что она увлечена одним из них. Но она вполне современная девица, начисто лишенная всякой сентиментальности. Не знаю, стоит ли воспринимать все это всерьез. И который из них? Билл — милый молодой человек, и совсем он не так глуп, как хочет казаться. Дэвид Эммет тоже славный… очень славный. Такая глубокая, цельная натура.

Она насмешливо посмотрела на Пуаро.

— А что, мосье Пуаро, это тоже имеет отношение к убийству?

Мосье Пуаро воздел руки, как это принято у французов.

— Вы вгоняете меня в краску, мадемуазель, — сказал он. — В ваших глазах я отъявленный сплетник. Но что поделаешь, грешен — люблю поболтать об амурных делах молодежи.

— Да, — чуть заметно вздохнула мисс Джонсон. — Хорошо, когда ничто не препятствует настоящей любви.

Пуаро в свою очередь сочувственно вздохнул. Интересно, мечтала ли мисс Джонсон о любви, когда была молоденькой девушкой. А мосье Пуаро? Есть ли у него жена или любовница, ведь, говорят, у иностранцев это в порядке вещей. Правда, я с трудом могла себе представить мосье Пуаро в таком качестве — уж очень он смешон.

— Шейла Райли — девица с характером, — сказала мисс Джонсон. — Она молода, она неотесанна, но ей можно верить.

— Полагаюсь на ваши слова, мадемуазель. Кто-нибудь из членов экспедиции есть сейчас здесь? — спросил Пуаро, вставая.

— Мари Меркадо где-то здесь. Мужчины все сегодня на раскопках. Видно, им невмоготу сидеть дома. Я их не осуждаю. Если вы хотите пойти на раскопки…

Она вышла на веранду и с улыбкой обратилась ко мне:

— Надеюсь, мисс Ледерен не откажется проводить вас?

— О, конечно, мисс Джонсон, — сказала я.

— Вы ведь вернетесь позавтракать с нами, мосье Пуаро?

— С большим удовольствием, мадемуазель.

Мисс Джонсон ушла в гостиную, где она работала с каталогами.

— Миссис Меркадо на крыше, — сказала я. — Не хотите ли вначале поговорить с ней?

— Именно это я и собираюсь сделать. Давайте поднимемся наверх.

Когда мы шли по лестнице, я сказала:

— Я сделала, как вы просили, мосье Пуаро. Вы что, ничего не слышали?

— Ни звука.

— Во всяком случае, это снимет тяжесть с души мисс Джонсон, — сказала я. — Ведь она все время мучится, что не попыталась помочь миссис Лайднер.

Миссис Меркадо сидела на парапете, опустив голову. Она так глубоко ушла в свои мысли, что не слышала, как мы подошли. Пуаро остановился рядом и пожелал ей доброго утра.

Она вздрогнула и подняла голову.

Она выглядит совсем больной, подумала я. Маленькое личико осунулось и сморщилось, под глазами легли черные круги.

— Encore та[237],— сказал Пуаро. — Цель моего визита сегодня — совсем особая.

И он начал такой же разговор, как и с мисс Джонсон, объяснив вначале, что ему необходимо воссоздать правдивый портрет миссис Лайднер.

Миссис Меркадо, однако, была далеко не столь искренней, как мисс Джонсон. Она разразилась потоком похвал по адресу миссис Лайднер, которые, я уверена, совсем не отвечали ее истинным чувствам.

— Милая наша, бесценная Луиза! Ах, как трудно рассказать о ней тем, кто ее не знал. Это было неземное создание, совершенно не похожее на других. Вы ведь это почувствовали, я уверена, мисс Ледерен! Конечно, страшно нервная, одержимая разными страхами, но ей можно было простить такие недостатки, которых не потерпели бы ни в ком другом. А как мило она обходилась со всеми нами, правда, мисс Ледерен? И какой робкой бывала иногда… Она ведь не знала археологии и так старалась всему научиться. Всегда расспрашивала моего мужа о химических реакциях, об обработке металлических предметов, помогала мисс Джонсон склеивать керамику. О, мы все души в ней не чаяли!

— Стало быть, все это ложь, мадам, что тут мне наговорили, — мол, какая-то напряженность… какая-то невыносимая обстановка… а?

Миссис Меркадо широко открыла свои матовые темные глаза.

— О! Кто мог наговорить вам такое? Мисс Ледерен? Доктор Лайднер? Нет, я уверена, о н, бедняга, ничего не замечал.

И она метнула на меня уничтожающий взгляд.

Пуаро непринужденно улыбнулся.

— У меня тут свои шпионы, мадам, — весело сообщил он.

Я заметила, как веки у нее дрогнули и она прищурилась.

— Не кажется ли вам, — спросила она медоточивым голосом, — что, когда разыгрывается трагедия, люди припоминают уйму такого, чего никогда и в помине не было? Подумать только — напряженность, особая обстановка, предчувствие чего-то ужасного. Думаю, все это потом присочинили.

— В ваших словах многое верно, мадам, — сказал Пуаро.

— Уверяю вас, все это лишь досужие домыслы! Мы жили как одна дружная семья.

— Эта дама — самая отъявленная лгунья, какую я только видела, — возмущенно сказала я, когда мы с Пуаро вышли из дому, направляясь на раскопки. — На самом деле она просто ненавидела миссис Лайднер!

— Да, она не из тех, у кого можно узнать правду, — согласился со мной Пуаро.

— Только время с ней потеряли, — кипятилась я.

— Не совсем… не совсем. Бывает, что уста лгут, а глаза говорят правду. Чего она боится, эта маленькая миссис Меркадо? Я вижу испуг в ее глазах. Да… решительно, она чего-то боится. Это очень любопытно.

— Я хочу вам кое-что сообщить, мосье Пуаро.

И рассказала ему о вчерашнем вечере и о том, что, по моему твердому убеждению, анонимные письма написаны мисс Джонсон.

— Значит, она тоже лгунья! — заключила я. — Как спокойно она только что говорила с вами об этих письмах!

— Да, это было интересно. Она проговорилась, что знала о них. До сегодняшнего дня ни с кем из членов экспедиции о письмах не было сказано ни слова. Возможно, конечно, вчера доктор Лайднер сообщил ей об этом. Они с доктором старые друзья. Но если он ничего ей не говорил, то… да… тогда это очень любопытно, правда?

Мое уважение к нему заметно возросло. Уж очень ловко навел он разговор на письма.

— Ну так вы поймаете ее на этом? — не унималась я.

Мои слова, кажется, поразили Пуаро.

— Нет-нет, ни в коем случае! Очень неумно выставлять напоказ свою осведомленность. До поры до времени я все храню здесь. — Он постучал себя по лбу. — А в нужный момент бросаюсь как пантера. И mon Dieu! Все потрясены!

Я не могла удержаться от улыбки — представляю себе маленького мосье Пуаро в роли пантеры.

Мы подошли к месту раскопок. Первый, кого мы увидели, был мистер Рейтер. Он фотографировал какие-то стены.

По-моему, эти археологи способны откопать стены везде, где им заблагорассудится. Во всяком случае, у меня сложилось такое впечатление. Послушать мистера Кэри, так довольно копнуть разок, чтобы понять, что тут стена, и он старался наглядно мне это объяснить… но я ничего не разглядела. Например, говорит: «Смотрите, это саманный кирпич»[238], а я, кроме земли, ничего не вижу.

Мистер Рейтер кончил фотографировать, отдал бою камеру и пластинки и велел отнести их в дом.

Пуаро задал ему два-три вопроса об экспозиции, об упаковке пластинок и прочем, на которые мистер Рейтер отвечал с большой готовностью. Похоже, ему нравилось говорить о своей работе.

Он пытался было извиниться, что вынужден покинуть нас, но Пуаро уже начал свой не раз проверенный монолог. Впрочем, шаблонным его не назовешь, так как каждый раз он слегка видоизменял его применительно к собеседнику. Но я не собираюсь каждый раз снова излагать его. С разумными людьми, вроде мисс Джонсон, он сразу приступал к делу, с иными ему приходилось ходить вокруг да около. В конце концов он своего добивался.

— Да-да, понимаю, что вас интересует, — сказал мистер Рейтер. — Но, право же, не вижу, чем могу вам помочь. Я ведь здесь новичок. С миссис Лайднер говорил очень мало. Сожалею, но я действительно ничего не могу вам сказать.

Манера говорить у него была немного скованная — сразу видно, что не англичанин, хотя, конечно, акцента не чувствовалось, разве чуть американский.

— Скажите, по крайней мере, нравилась ли она вам? — с улыбкой спросил Пуаро.

Мистер Рейтер залился краской.

— Она была очаровательная… совершенно очаровательная, — выдавил он, запинаясь. — И у нее был тонкий ум… да.

— Bien! Стало быть, вам она нравилась. А вы ей?

Мистер Рейтер покраснел еще пуще.

— О, я… не знаю, по-моему, она едва меня замечала. А два-три раза мне ужасно не повезло. Мне всегда не везло, когда я пытался как-то услужить ей. Боюсь, моя неловкость ее раздражала. Это получалось у меня нечаянно… я хотел угодить ей…

Пуаро стало жаль его.

— Отлично… отлично. Давайте перейдем к следующему вопросу. Как по-вашему, обстановка у вас в экспедиции была благополучной?

— Простите?

— Я говорю, хорошо ли было вам всем вместе? Вы смеялись, болтали?

— Нет-нет, совсем наоборот. Все время чувствовалась какая-то натянутость.

Он помолчал, как бы пересиливая себя, потом снова заговорил:

— Понимаете, я не очень хорош в обществе. Неловок. Застенчив. Доктор Лайднер всегда так добр ко мне. Но… глупо, конечно… я не могу преодолеть робость. Вечно брякну что-нибудь невпопад. Или чашку опрокину. Не везет, одним словом.

Он и впрямь был похож на большого неуклюжего ребенка.

— Не огорчайтесь, с кем в молодости такого не бывает, — улыбнулся Пуаро. — Уверенность в себе, savoir-faire[239] приходит с годами.

Мы распрощались с мистером Рейтером.

— Одно из двух, — сказал Пуаро, — он или на редкость простодушный молодой человек, или замечательный актер.

Я не ответила. Меня вновь охватило непостижимое чувство, что один из этих людей жестокий и хладнокровный убийца. Это почему-то казалось особенно невероятным в такое прекрасное солнечное утро.

Глава 21 Мистер Меркадо, Ричард Кэри

— Насколько я понимаю, они работают в разных местах, — сказал Пуаро, останавливаясь.

Мистер Рейтер фотографировал на участке, удаленном от основного места раскопок. Там же, на основном участке, мы увидели толпу рабочих с корзинами, сновавших взад-вперед.

— Это у них называется глубокая разработка, — объяснила я. — Находок здесь немного, в основном всякий хлам, вроде разбитых горшков. Правда, доктор Лайднер уверяет, что они необычайно интересны. Наверное, так и есть.

— Давайте пойдем туда.

Шли мы медленно — солнце палило нещадно.

Мистера Меркадо, распоряжавшегося на основном участке, мы увидели внизу. Он что-то говорил десятнику, старику с черепашьим лицом, одетому в твидовый пиджак поверх длинного полосатого халата.

Добраться до них было нелегко. К подножию вела только узкая тропа, по которой безостановочно спешили вверх и вниз мальчишки-рабочие с корзинами. Им и в голову не приходило посторониться. Казалось, они, словно кроты, ничего вокруг не видят.

Шедший впереди меня Пуаро вдруг бросил через плечо:

— А что, мистер Меркадо — правша или левша?

Вопрос, прямо скажем, неожиданный.

— Правша, — подумав минуту, решительно сказала я.

Пуаро не снизошел до объяснения. Он вновь пустился в путь, и я последовала за ним.

Мистер Меркадо, казалось, обрадовался нашему появлению.

Его длинное унылое лицо просветлело.

Мосье Пуаро прикинулся любителем археологии, к которой, уверена, был более чем равнодушен, но мистер Меркадо тотчас попался на удочку.

Он стал объяснять, что они уже вскрыли двенадцать уровней, на которых обнаружили признаки обитания человека.

— Сейчас мы вошли в золотой век[240], в четвертое тысячелетие, — с воодушевлением заявил он.

А я-то всегда думала, что золотой век — это в будущем, после второго пришествия[241].

Мистер Меркадо обратил наше внимание на разные археологические находки. (Как дрожат у него руки, подумала я. Может, у него малярия?) Он принялся объяснять, как от слоя к слою меняется вид гончарных изделий. Потом стал говорить о захоронениях. Один слой почти весь состоял из детских останков. Бедные создания! Телу усопшего, оказывается, придавали определенное положение при захоронении, о чем свидетельствуют кости скелета.

Мистер Меркадо нагнулся, чтобы поднять какой-то предмет, что-то вроде кремневого ножа, лежащий возле горшков, и вдруг с истошным воплем отскочил в сторону. Потом испуганно обернулся, хлопая себя по руке, будто ища чего-то взглядом. Пуаро с недоуменным видом уставился на него.

— Кто-то ужалил… точно раскаленная игла вонзилась, — пробормотал мистер Меркадо.

Пуаро мгновенно оживился.

— Скорее, mon cher, давайте посмотрим. Мисс Ледерен!

Я подошла ближе.

Пуаро схватил мистера Меркадо за руку и проворно засучил рукав его рубашки цвета хаки.

— Вот тут, — показал мистер Меркадо.

Чуть ниже плеча виднелась крошечная ранка, из которой сочилась кровь.

— Странно, — пробормотал Пуаро. Он внимательно рассмотрел закатанный рукав. — Ничего не вижу. Может быть, это муравей?

— Надо смазать йодом, — сказала я.

У меня всегда с собой йодистый карандаш. Я быстро вынула его и прижала к ранке. Проделала я все это механически, ибо внимание мое было приковано к другому — вся рука мистера Меркадо от запястья до локтя была усеяна точками. Я хорошо знала, что это такое. Следы подкожных инъекций.

Мистер Меркадо опустил рукав и снова принялся объяснять. Мистер Пуаро слушал, не пытаясь навести разговор на Лайднеров. По существу, он так ни о чем и не спросил мистера Меркадо.

Вскоре мы простились с ним и стали взбираться вверх по тропинке.

— Чистая работа? — спросил Пуаро.

— Вы о чем? — удивилась я.

Мосье Пуаро вынул что-то из-за лацкана пиджака и с нежностью осмотрел. К моему удивлению, это оказалась длинная острая штопальная игла с насаженным на нее маленьким сургучным шариком.

— Мосье Пуаро! — вскричала я. — Так, значит, это сделали вы?

— Я. Сыграл роль кусачего насекомого. Чистая работа, вам не кажется? Вы ведь ничего не заметили.

Это была сущая правда. Я и впрямь не видела, как он это проделал. Уверена, что и мистер Меркадо ничего не заподозрил. Видно, Пуаро действовал с фантастической ловкостью.

— Но, мосье Пуаро, зачем вам это?

— А вы ничего не заметили, мисс Ледерен? — поинтересовался он.

Я посмотрела на него и кивнула:

— Подкожные инъекции.

— Теперь нам кое-что известно о мистере Меркадо, — сказал он. — Я подозревал… но не знал. А всегда нужно знать.

И не важно, какой ценой, подумала я, но вслух ничего не сказала.

Пуаро вдруг похлопал себя по карману.

— Вот досада, я выронил там носовой платок. В нем я прятал иглу.

— Я его найду, — сказала я и поспешила назад.

Понимаете, у меня возникло такое чувство, точно мы с мосье Пуаро врач и медицинская сестра, а наше дело — операция, которую проведет мосье Пуаро. Возможно, не стоило бы этого говорить, но мне, непонятно почему, эта работа даже начинала нравиться.

Помню, едва я окончила обучение, как меня позвали в один дом к больной. Нужна была срочная операция, а ее муж оказался с причудами. Он и слышать не хотел о больнице. Настоял, чтобы оперировали дома. Я, разумеется, пришла в восторг. Никто не будет вмешиваться. Я одна за все отвечаю. Конечно, волновалась я ужасно. Ведь надо было предусмотреть все, что могло понадобиться хирургу. Я так боялась что-нибудь забыть. С этими докторами так сложно. Они могут потребовать что угодно! Операция прошла блестяще. Что бы ни спросил доктор, все оказывалось у меня наготове. Высший класс — вот что он мне сказал, когда все было кончено… Такое не часто услышишь. Терапевт, ассистировавший хирургу, тоже оказался очень славным. И я одна со всем справилась!

Пациентка выздоровела, и все остались довольны.

Нечто подобное чувствовала я и сейчас. Мосье Пуаро чем-то напоминал того хирурга. Тот тоже был коротышка. Коротышка с обезьяньим лицом, но какой блестящий хирург! Он инстинктивно чувствовал, что и как надо делать. Я повидала много хирургов и вижу, насколько он выше всех прочих.

Постепенно я проникалась все большим доверием к мосье Пуаро. Нет сомнений — он тоже безошибочно знает, что делать. А мой долг — помогать ему… так сказать, вовремя подать пинцеты, тампоны и прочее. Поэтому, само собой разумеется, мне следовало бежать и искать его платок, как если бы это была салфетка, которую уронил доктор.

Вернувшись с платком, я не сразу заметила мистера Пуаро. Он сидел неподалеку от кургана и разговаривал с мистером Кэри. Возле них стоял бой и держал длинный шест с нанесенными на нем метровыми делениями. Мистер Кэри что-то сказал бою, и тот унес шест. Кажется, работать он уже больше не собирался.

Беда в том, что я плохо представляла себе, что мне теперь надлежало делать. Я не знала, чего ждет от меня мосье Пуаро. Возможно, он специально отослал меня за платком. Убрал с глаз долой.

Это как во время операции. Надо угадать, что именно нужно хирургу, и, главное, не сделать того, что ему помешает. Представьте себе, я подаю ему большой зажим, когда он ему совсем не нужен, или же, напротив, упускаю момент, когда он просто необходим! Что делать в операционной — этому, благодарение небу, меня учить не надо. А вот как бы не наделать ошибок в этом случае. Здесь я действительно чувствовала себя как неопытная практикантка. Потому мне надо было соблюдать особенную осторожность.

Едва ли, рассуждала я, мосье Пуаро не хочет, чтобы я слышала, о чем они с мистером Кэри беседуют. Но, возможно, он считает, что мистера Кэри легче разговорить, если меня при этом не будет.

Не подумайте, пожалуйста, что я из тех женщин, которые обожают подслушивать. Я себе такого не позволяю. Никогда. Как бы мне этого ни хотелось.

Если бы у них была частная беседа, я бы никогда не сделала того, о чем сейчас расскажу.

Поразмыслив хорошенько, я поняла, что у меня очень выигрышная позиция. Бывало, чего только не услышишь, когда пациент выходит из анестезии. Обычно он и не подозревает, что его слышат. Я представила себе, что мистер Кэри пациент. Вреда ему не будет, ведь он ничего не узнает. Если вы сочтете меня слишком любопытной, отрицать не стану, мне на самом деле было интересно узнать, о чем они говорят. Не хотелось ничего пропустить.

Словом, я свернула в сторону, обошла вокруг насыпи и оказалась в футе от того места, где они сидели. За насыпью видеть меня они не могли. Если кто-то назовет мой поступок недостойным, позволю себе не согласиться. Ничто не должно скрывать от сиделки, приставленной к пациенту, хотя последнее слово, конечно, остается за доктором.

Не знаю, какой подход избрал мосье Пуаро на этот раз, но в тот момент, когда я приблизилась, разговор пошел уже напрямую.

— Я, как никто, могу оценить, насколько доктор Лайднер был предан своей жене, — говорил Пуаро. — Но часто о человеке больше узнаешь от его врагов, чем от друзей.

— Вы хотите сказать, что его пороки более существенны, чем его добродетели? — саркастически заметил мистер Кэри.

— Несомненно, если дело доходит до убийства. Насколько мне известно, никого еще не убивали за то, что у него ангельский характер. Хотя всякое совершенство вызывает раздражение.

— Боюсь, я не тот человек, который может вам помочь, — сказал мистер Кэри. — По совести говоря, мы с миссис Лайднер не слишком ладили. Не хочу сказать, что мы были врагами в полном смысле этого слова, но и друзьями отнюдь не были. Миссис Лайднер, вероятно, испытывала что-то вроде ревности к нашей старой дружбе с ее мужем. Я же, со своей стороны, хотя очень восхищался ею и понимал, что она чрезвычайно привлекательная женщина, я… меня немного раздражало, что она так сильно влияет на Лайднера. В результате мы были безупречно учтивы друг с другом, но не более того.

— Исчерпывающее объяснение, — заявил Пуаро.

Мне были видны их головы, и я заметила, что мистер Кэри бросил быстрый взгляд на Пуаро, точно что-то в бесстрастном тоне, каким были сказаны эти слова, его неприятно поразило.

— А что, доктор Лайднер страдал оттого, что вы не ладили с его женой? — спросил Пуаро.

— Право… я не уверен, — сказал, помолчав, мистер Кэри. — Он ничего не говорил. А я надеялся, что он ничего не замечает. Он ведь, вы знаете, целиком захвачен работой.

— Стало быть, миссис Лайднер вам не нравилась?

Кэри пожал плечами.

— Вероятно, она нравилась бы мне гораздо больше, не будь она женой Лайднера.

Он засмеялся, будто эта мысль его позабавила.

Пуаро аккуратно выровнял кучку черепков.

— Утром я разговаривал с мисс Джонсон, — рассеянно проговорил он. — Она призналась, что была предубеждена против миссис Лайднер и не слишком любила ее, хотя поспешила добавить, что миссис Лайднер всегда была с ней очень мила.

— Истинная правда, — подтвердил мистер Кэри.

— И я так думаю. Затем я побеседовал с миссис Меркадо. Она много говорила о том, как восхищалась миссис Лайднер и как была ей предана.

Кэри ничего не ответил, и, помедлив немного, Пуаро продолжил:

— Ну так вот, этому я не верю! Затем я иду к вам… И тому, что рассказываете вы, я тоже… не верю.

Кэри весь напрягся. Когда он заговорил, я услышала в его голосе едва сдерживаемый гнев.

— Мне глубоко безразлично, мосье Пуаро, верите ли вы или нет Я сказал правду. Можете принять ее или отвергнуть, мне все равно.

Думаете, Пуаро разозлился? Ничуть не бывало. Голос его звучал мягко и даже виновато:

— Разве я виноват, что не могу вам верить? Понимаете, у меня очень чуткое ухо. И потом… вокруг столько разговоров. Стоит прислушаться, и непременно что-нибудь узнаешь! Да, слухами земля полнится.

Кэри вскочил на ноги. Я заметила, что на виске у него бьется маленькая жилка. Как он был великолепен! Стройный, загорелый… и этот твердый, квадратный подбородок! Неудивительно, что женщины из-за него теряют голову.

— Что еще за слухи? — взбешенно воскликнул он.

Пуаро искоса взглянул на него.

— Нетрудно догадаться. О вас и миссис Лайднер.

— Грязные сплетники!

— N'est-ce pas? Будто собаки. Как глубоко ни зарой, собака непременно вытащит кость наружу.

— И вы им верите?

— Я жажду убедиться, что это… ложь, — веско проговорил Пуаро.

— Вряд ли вас убедит то, что я вам сейчас скажу, — неожиданно усмехнулся Кэри.

— Попробуйте, там будет видно, — осторожно ответил Пуаро.

— И попробую! Сейчас узнаете всю правду! Луизу Лайднер я ненавидел. Ненавидел, черт побери! Вот вам правда!

Глава 22 Дэвид Эммет, отец Лавиньи. Находка

Круто повернувшись, разгневанный мистер Кэри зашагал прочь.

Пуаро сидел, глядя ему вслед.

— Да… понимаю, — пробормотал он.

Потом, не поворачивая головы, чуть громче:

— Подождите минутку, не выходите, мисс Ледерен. Он может обернуться. Так, теперь все в порядке. Нашли платок? Тысяча благодарностей. Вы очень любезны.

И ни слова не сказал о моем поступке… Но как он узнал, что я подслушивала? Не представляю себе. Он ведь ни разу даже не взглянул в ту сторону. Слава Богу, он ничего не сказал. Особой вины я за собой не чувствовала, но объясняться с ним по этому поводу, наверное, было бы неловко. Как хорошо, что он ни о чем меня не расспрашивает, подумала я.

— Вы верите, что он ее ненавидел, мосье Пуаро?

— Да… наверное, ненавидел, — ответил Пуаро. Выражение лица у него при этом было весьма многозначительное.

Он проворно вскочил и направился к вершине холма, где работали несколько человек. Я покорно поплелась за ним. Вначале мы никого, кроме арабов, не увидели, но потом заметили мистера Эммета. Он, лежа на животе, сдувал пыль с только что откопанного скелета.

Увидев нас, он так славно, немного печально, улыбнулся и сказал:

— Пришли посмотреть? Сейчас освобожусь.

Он сел, взял нож и начал осторожно счищать с костей землю, время от времени останавливаясь и сдувая пыль пульверизатором, а то и просто дуя на эти ужасные останки.

Крайне негигиенично, подумала я.

— Вы ведь так наберетесь каких-нибудь ужасных микробов, мистер Эммет, — не удержалась я.

— Ужасные микробы — мое любимое лакомство, мисс Ледерен, — мрачно сказал он. — С нами, археологами, микробам не сладить. Мы живучие.

Он еще немного поскоблил бедренную кость. Потом подозвал стоявшего неподалеку десятника и стал что-то объяснять ему.

— Ну вот, — сказал он, вставая. — Все готово. После ленча Рейтер может фотографировать. Посмотрите, какие миленькие тут вещички.

Он показал нам бронзовый, покрытый патиной кубок, несколько брошек и множество золотых и смальтовых[242] бусинок.

Кости и все остальные предметы были очищены ножом и щетками и разложены для фотографирования.

— Интересно, кто она? — спросил Пуаро.

— Первое тысячелетие. Возможно, какая-то знатная дама. Череп у нее странный. Надо попросить Меркадо, чтобы он посмотрел. Похоже, перед нами жертва преступления.

— Выходит, у них там была своя миссис Лайднер? — сказал Пуаро.

— Возможно, — согласился мистер Эммет.

Билл Коулмен что-то делал у стены с киркой в руках.

Дэвид Эммет крикнул ему, что — я не разобрала, и принялся показывать мосье Пуаро раскопки.

Когда короткая ознакомительная прогулка подошла к концу, Эммет взглянул на часы.

— Через десять минут работа заканчивается, — сказал он. — Может, пойдем домой?

— С превеликим удовольствием, — ответил Пуаро.

Мы неторопливо пошли по хорошо утоптанной тропинке.

— Наверное, вы обрадовались, что можно вернуться к работе, — сказал Пуаро.

— Да, это для нас лучший выход, — грустно проговорил Эммет. — Нет сил слоняться по дому и пустословить.

— Ни на секунду не забывая, что один из вас убийца.

Эммет не ответил. Никак не показал, что он не согласен с Пуаро. И я поняла, что он это заподозрил с самого начала, еще когда расспрашивал.

Немного погодя он спросил без всякого выражения:

— Вам удалось что-нибудь узнать, мосье Пуаро?

— Хотите мне помочь? — вопросом ответил Пуаро.

— Еще бы, конечно, хочу.

Внимательно глядя на него, Пуаро сказал:

— Все это дело вертится вокруг личности миссис Лайднер. Я хотел бы узнать о ней как можно больше.

— Что именно вы хотите узнать? — с расстановкой спросил Эммет.

— Думаете, это идет в расчет?

— Уверен.

Помолчав немного, Эммет сказал:

— Возможно, вы правы.

— Тут вы можете мне помочь — расскажите, что она была за человек.

— Могу вам помочь, говорите? Но я и сам нередко спрашивал себя об этом.

— Ну и как, ответили вы себе на этот вопрос?

— Думаю, да. В конце концов.

— Eh bien?

Мистер Эммет долго молчал, прежде чем ответить:

— А что думает о ней мисс Ледерен? Говорят, женщины видят друг друга насквозь, а у мисс Ледерен к тому же большой опыт.

Даже если бы я захотела ответить, Пуаро лишил меня этой возможности.

— Меня интересует, что думает о ней мужчина?

Эммет чуть улыбнулся.

— Полагаю, все мужчины думают одно и то же. — Он помолчал. — Не первой молодости, конечно, но более прелестной женщины я в своей жизни не встречал.

— Это не ответ, мистер Эммет.

— Отчего же, мосье Пуаро? — Он снова помолчал. — Знаете, есть сказка, я читал ее еще в детстве. Волшебная северная сказка о Снежной королеве и мальчике Кае[243]. Так вот миссис Лайднер… как Снежная королева, которая манит Кая за собой.

— А, помню, это сказка Андерсена, да? Там еще девочка, кажется, ее зовут Герда?

— Может быть. Не помню…

— Я жду продолжения, мистер Эммет.

Дэвид Эммет помотал головой.

— Не знаю, правильно ли я ее понимал. Она была очень непростая. Сегодня к ней не подступишься, а завтра она сущий ангел. Думаю, вы правы — все дело в ней самой. Она неизменно желала, чтобы мир вращался вокруг нее. Ей нравилось покорять людей… Не то чтобы за ней ухаживали, подавали ей тосты и арахисовое масло — нет, ей нужно было, чтобы вы вывернули перед ней наизнанку свои мысли, свою душу.

— А если ей в этом отказывали?

— Она выходила из себя!

Губы у него решительно сжались, рот приобрел жесткое выражение.

— Полагаю, мистер Эммет, вы не откажетесь высказать ваше сугубо личное мнение о том, кто мог ее убить?

— Не знаю, — сказал Эммет. — Право, не имею ни малейшего представления. Хотя на месте Карла, Карла Рейтера, я бы, наверное, убил ее. С ним она держалась хуже некуда. Конечно, он сам напрашивается со своей дурацкой чувствительностью. Так и хочется дать ему пинка.

— И что, миссис Лайднер давала ему… пинка? — поинтересовался Пуаро.

Эммет неожиданно усмехнулся.

— Нет. У нее свой способ — легкие укольчики тонкой иглой. Он, конечно, дулся исподтишка. Как малый ребенок, как нюня какой-то. И то сказать, ее иголки колются пребольно.

Я украдкой взглянула на Пуаро. Мне показалось, губы у него слегка дрогнули.

— Но вы же не верите, в самом деле, что ее убил Карл Рейтер? — спросил он.

— Нет. Не верю, что можно убить человека только за то, что ты по его милости всякий раз выглядишь дураком!

Пуаро задумчиво покачал головой.

Конечно, по словам мистера Эммета, выходит, что миссис Лайднер довольно безжалостная особа. Однако кое-что можно сказать и в ее защиту.

Мистер Рейтер тоже хорош, кого угодно из себя выведет. Вечно вздрагивал, когда она к нему обращалась. А эти его идиотские выходки за столом? Например, без конца подает ей мармелад, знает же, что она его терпеть не может. Даже мне не раз хотелось одернуть его.

Мужчины порой не понимают, что их манеры могут до такой степени раздражать женщину, что ей едва удается сохранить самообладание.

Надо как-нибудь в разговоре с мосье Пуаро упомянуть об этом.

Тем временем мы подошли к дому, и мистер Эммет, предложив Пуаро умыться, увел его в свою комнату.

Я тоже поспешила к себе.

Вышли мы почти одновременно и направились было в столовую, но тут в дверях своей комнаты появился отец Лавиньи и попросил Пуаро уделить ему несколько минут.

Мистер Эммет подошел ко мне, и мы вместе направились в столовую. Здесь мы нашли мисс Джонсон и миссис Меркадо, а через несколько минут к нам присоединились мистер Меркадо, Рейтер и Билл Коулмен.

Мы как раз садились за стол, и мистер Меркадо говорил бою, чтобы тот сбегал к отцу Лавиньи и напомнил ему, что ленч подан, как вдруг послышался слабый, как будто приглушенный крик.

Видимо, нервы у всех были еще напряжены, потому что мы так и подскочили, а мисс Джонсон прямо побелела.

— Что это? Что случилось?

Миссис Меркадо пристально посмотрела на нее.

— Что с вами, дорогая? Это же в поле кто-то крикнул.

В это время вошли Пуаро и отец Лавиньи.

— Мы думали, что-то случилось, — сказала мисс Джонсон.

— Тысяча извинений, мадемуазель, — вскричал Пуаро. — Это моя вина. Отец Лавиньи показывал мне таблички. Я взял одну и хотел подойти к окну, чтобы получше рассмотреть ее, и ma foi[244], под ноги не смотрел, споткнулся и свернул ногу. Было так больно! Я невольно вскрикнул.

— А мы уж подумали, снова убийство, — усмехнулась миссис Меркадо.

— Мари! — в голосе мистера Меркадо звучал упрек. Она вспыхнула и закусила губы.

Мисс Джонсон поспешно перевела разговор на археологию. Оказывается, утром им удалось откопать кое-что интересное.

И пока сидели за столом, мы все говорили только о раскопках. Каждый понимал, что сейчас это самая безопасная тема.

После того, как подали кофе, мы перешли в гостиную. Потом все мужчины, кроме отца Лавиньи, снова отправились на раскопки.

Отец Лавиньи повел Пуаро в «музей», и я тоже пошла с ними. Все здесь мне было хорошо знакомо, и, когда отец Лавиньи снял с полки золотую чашу, а Пуаро восторженно ахнул, я почувствовала прилив гордости, точно это сокровище принадлежало мне.

— Какая прелесть! Настоящее произведение искусства! — изумлялся мосье Пуаро.

Отец Лавиньи принялся не менее восторженно и с большим знанием дела расписывать ее достоинства.

— А сегодня на ней нет воска, — сказала я.

— Воска? — Пуаро удивленно уставился на меня.

— Воска? — переспросил отец Лавиньи.

Я им объяснила свое замечание.

— A, je comprends[245],— сказал отец Лавиньи. — Да-да, конечно, воск накапал от свечи.

Разговор, само собой, зашел о ночном посетителе. Забыв обо мне, они перешли на французский, а я тихонько выскользнула и вернулась в гостиную.

Миссис Меркадо штопала носки своему мужу, а мисс Джонсон читала книгу. Занятие для нее непривычное. Обычно у нее нет ни минуты свободного времени.

Вскоре пришли отец Лавиньи и Пуаро. Отец Лавиньи откланялся, сославшись на занятость. Пуаро остался с нами.

— Удивительно интересный человек, — заметил он и спросил, всегда ли у отца Лавиньи так много работы.

Мисс Джонсон объяснила, что до сих пор таблички встречались довольно редко, камней с надписями и цилиндрических печатей тоже было немного. Однако у отца Лавиньи есть и другие занятия — он участвует в раскопках и совершенствуется в разговорном арабском языке.

Заговорили о цилиндрических печатях, и мисс Джонсон вынула из стенного шкафа лист с пластилиновыми оттисками.

Когда мы склонились над ними, очарованные необыкновенной выразительностью орнамента, я подумала, что мисс Джонсон как раз их и накатывала в тот роковой день.

Разговаривая с нами, Пуаро вертел в пальцах маленький пластилиновый шарик.

— Много ли пластилина у вас уходит, мадемуазель? — ‘ спросил он.

— Порядочно. В этом году уже уйму извели… не знаю, право, каким образом. Ушло не меньше половины наших запасов.

— Где вы его храните, мадемуазель?

— Здесь… в стенном шкафу.

Убирая на место лист с отпечатками, она указала Пуаро полку, заваленную шариками пластилина, пузырьками с фотографическим клеем и другими канцелярскими принадлежностями.

Пуаро наклонился.

— А это… что это, мадемуазель?

Он сунул руку за шкаф и вытащил оттуда какой-то непонятный скомканный предмет.

Когда Пуаро расправил его, мы увидели, что это маска с грубо намалеванными тушью глазами и ртом и неровно обмазанная пластилином.

— Невероятно! — вскричала мисс Джонсон. — Я раньше этого не видела. Как она здесь оказалась? И что это вообще такое?

— Как здесь оказалось, понятно — просто спрятали. Полагаю, до конца сезона этот шкаф не стали бы отодвигать. На вопрос же, что это такое, тоже нетрудно ответить. Это лицо, которое описывала миссис Лайднер. Призрачное лицо, возникшее в полумраке у нее за окном…

Миссис Меркадо вздрогнула.

Мисс Джонсон побледнела так, что даже губы у нее стали белые.

— Значит, не выдумала, — прошептала она. — Значит, это шутка… чья-то подлая шутка! Но кто же мог это сделать?

— Да, — вскричала миссис Меркадо. — Кто мог сыграть эту злую, отвратительную шутку?

Пуаро пропустил ее вопрос мимо ушей. Лицо у него было мрачное. Он вышел в соседнюю комнату и вернулся с пустой картонной коробкой в руках. Положил туда смятую маску.

— Надо показать полиции, — объяснил он.

— Это ужасно, — тихо сказала мисс Джонсон. — Просто ужасно!

— Вы думаете, все остальное тоже спрятано где-то здесь? — пронзительно выкрикнула миссис Меркадо. — Вы думаете, орудие… дубинка, которой ее убили… вся в крови, наверное… О, мне страшно… страшно!

Мисс Джонсон сжала ей плечо.

— Успокойтесь, — раздраженно одернула она миссис Меркадо. — Вот идет доктор Лайднер! Нельзя его расстраивать.

Действительно, мы услышали, что во двор въехал автомобиль. Из него вышел доктор Лайднер и направился в гостиную. Лицо у него было усталое, все в морщинах. За эти три дня он, казалось, постарел лет на тридцать.

— Похороны завтра в одиннадцать, — глухо сказал он. — Панихиду отслужит старший декан[246].

Миссис Меркадо пробормотала что-то и выскользнула из комнаты.

— Вы будете, Энн? — спросил доктор Лайднер.

— Конечно, дорогой, мы все будем. Естественно, — ответила мисс Джонсон.

Больше она ничего не добавила, но ее глаза, должно быть, досказали то, что бессилен выразить язык, потому что лицо доктора Лайднера ласково просияло, и он, казалось, вздохнул с облегчением.

— Энн, дорогая, — сказал он, — мне с вами так легко, вы так поддерживаете меня. Благодарю вас.

Он накрыл ее руку своей рукой, и я увидела, как краска медленно заливает ее лицо.

— Ничего, ничего… Все в порядке, — пробормотала она своим хрипловатым голосом.

Но я успела подметить мгновенно мелькнувшее в ее лице выражение и поняла, что в этот короткий миг Энн Джонсон была совершенно счастлива.

И еще одна мысль пронеслась у меня в голове. Возможно, в недалеком будущем естественный ход событий побудит доктора Лайднера обратиться за сочувствием к своему старому другу, и, кто знает, может быть, все сложится счастливо для них обоих.

Нет, я, конечно, не сваха, да и недостойно сейчас думать о таких вещах, ведь еще даже похороны не состоялись. Но, как ни говори, такое решение было бы весьма удачным. Он очень к ней привязан, а она бесконечно ему предана и будет счастлива посвятить ему жизнь. Если, конечно, сможет вынести постоянные дифирамбы Луизиным достоинствам. Но чего не стерпит женщина во имя любви.

Поздоровавшись с Пуаро, доктор Лайднер осведомился, как продвигается расследование.

Мисс Джонсон, стоя позади доктора Лайднера, многозначительно смотрела на коробку в руках Пуаро и качала головой. Видно, она мысленно заклинала Пуаро не говорить ему о маске. Думаю, она чувствовала, что на сегодня ему более чем достаточно.

Пуаро, разумеется, тотчас все понял.

— Такие дела скоро не делаются, мосье, — сказал он.

Произнеся еще несколько ничего не значащих слов, он стал прощаться.

Я пошла проводить его до автомобиля.

У меня на языке вертелось с полдюжины вопросов, но он обернулся и так посмотрел на меня, что я решила ни о чем его не спрашивать. Мне ведь не пришло бы в голову интересоваться у хирурга, хорошо ли он провел операцию. Я просто смиренно стояла и ждала его приказаний.

— Берегите себя, дитя мое, — сказал он, к моему удивлению. — Не знаю, стоит ли вам здесь оставаться…

— Я не могу уехать, не поговорив с доктором Лайднером. Наверное, мне следует дождаться похорон.

Он одобрительно кивнул.

— Между прочим, — сказал он, — не предпринимайте по собственному почину никаких расследований, не старайтесь ничего выведывать. Понимаете? Мне не надо, чтобы вы умничали! Ваше дело — подавать тампоны, а мое — оперировать, — добавил он с улыбкой.

Как удивительно, что он это сказал!

— Интереснейший человек отец Лавиньи, — заметил он как бы между прочим.

— Странно, монах и вдруг… археолог, — сказала я.

— Ах да, вы ведь протестантка. А я… я — добрый католик. И о священниках и монахах мне кое-что известно.

Он нахмурился и после некоторого колебания сказал:

— Запомните, он достаточно умен, чтобы разгадать все ваши намерения.

Если Пуаро хочет предостеречь меня, чтобы я не болтала, то, право, это лишнее!

Меня раздосадовало такое недоверие, и хотя я решила не задавать ему никаких вопросов, однако сочла вполне уместным сделать ему замечание:

— Извините, мосье Пуаро. Но надо говорить «подвернул ногу», а не «свернул ногу».

— Неужели? Спасибо, мисс Ледерен.

— Не стоит благодарности. Просто так более правильно.

— Запомню, — сказал он.

Надо же, какая кротость!

Он сел в автомобиль и отбыл восвояси, а я неторопливо пошла обратно. Мне было о чем подумать. Например, о следах подкожных инъекций на руке мистера Меркадо — интересно, каким наркотиком он пользуется? Об этой ужасной желтой маске. И как странно, что Пуаро и мисс Джонсон, сидя в гостиной, не слышали моего крика, а мы сегодня в столовой хорошо слышали, как вскрикнул Пуаро, а ведь комната отца Лавиньи столь же удалена от столовой, как и комната миссис Лайднер от гостиной.

Потом я подумала, что приятно хоть чему-то научить доктора Пуаро, пусть даже это всего лишь английская фраза! Полагаю, до него дошло, что хоть он и великий детектив, но кое-чего и он не знает.

Глава 23 Я выступаю в роли медиума

Похороны, по-моему, прошли очень торжественно. Кроме нас, присутствовали все англичане, живущие в Хассани. Пришла и Шейла Райли, которая в своем темном костюме казалась притихшей и подавленной. Надеюсь, она хоть немного раскаялась в том, что так дурно говорила о миссис Лайднер.

Когда мы вернулись домой, я вслед за доктором Лайднером прошла в контору и начала разговор об отъезде. Он был очень добр, поблагодарил меня за то, что я сделала (ах, если бы я действительно хоть что-нибудь сделала!), и настоял, чтобы я взяла жалованье сверх положенного еще за одну неделю.

Я возражала, ибо чувствовала, что не заслуживаю вознаграждения.

— Право, доктор Лайднер, лучше бы мне вообще не брать жалованья. Если бы вы просто возместили мне дорожные расходы, я была бы вполне довольна.

Но он и слышать об этом не хотел.

— Но, доктор Лайднер, я ведь не справилась со своими обязанностями, понимаете? Она… мое присутствие не спасло ее.

— Пожалуйста, не говорите так, мисс Ледерен, — горячо возразил он. — В конце концов, я пригласил вас сюда не в качестве детектива. Я и представить не мог, что жизнь моей жены в опасности. Был уверен, что это нервы, что она сама выводит себя из душевного равновесия. Вы сделали все, что в ваших силах. Она вас любила и доверяла вам. Думаю, благодаря вам она в последние дни чувствовала себя спокойнее. Вам не в чем упрекнуть себя.

Голос его дрогнул, и я поняла, о чем он подумал.

Он, именно он, виноват, ведь он не принимал всерьез страхи своей жены.

— Доктор Лайднер, — не удержалась я, — а откуда все-таки взялись, по-вашему, эти анонимные письма?

— Не знаю, что и думать. А что Пуаро, у него есть какие-нибудь соображения?

— Вчера еще не было, — сказала я, ловко, как мне казалось, балансируя между правдой и ложью. В конце концов, так ведь оно и было, пока я не рассказала ему о мисс Джонсон.

Мне пришло в голову, что я могу намекнуть доктору Лайднеру и посмотреть, как он себя поведет. Вчера, когда я видела их вместе, видела, как он расположен к мисс Джонсон и доверяет ей, я и не вспомнила о письмах. И теперь, вероятно, не очень порядочно с моей стороны заводить этот разговор. Если даже мисс Джонсон и написала эти письма, она, наверное, после смерти миссис Лайднер горько в этом раскаялась. Однако мне хотелось выяснить, не приходила ли ему в голову такая мысль.

— Анонимные письма чаще всего пишут женщины, — заметила я. Интересно, что он на это скажет?

— Возможно, — вздохнул он. — Но не забывайте, что эти могут быть подлинные. Их действительно мог написать Фредерик Боснер.

— Я и не забываю, просто как-то не верится в такую возможность.

— А я верю, — сказал он. — То, что он член экспедиции, конечно, чепуха. Выдумка изобретательного ума мосье Пуаро. На самом деле все куда проще. Убийца, разумеется, маньяк. Бродил около дома, наверняка переодетый. А в тот ужасный день ему как-то удалось проникнуть внутрь. Слуги, скорее всего, лгут. Их вполне могли подкупить.

— Что ж, возможно, — с сомнением сказала я.

— Мосье Пуаро легко подозревать моих коллег, — продолжал он с видимым раздражением. — А я совершенно уверен, что никто из них не имеет никакого отношения к убийству! Я работал с ними. Я их знаю!

Он внезапно замолчал, потом снова заговорил:

— А вам по опыту это известно? Что анонимные письма обычно пишут женщины?

— Да. Не всегда, конечно. Но женщины часто дают выход отрицательным эмоциям именно таким способом.

— Видимо, вы имеете в виду миссис Меркадо? — спросил он. И тут же покачал головой. — Даже если она так ненавидела Луизу, что решилась причинить ей боль, она не могла бы этого сделать. Она же ничего не знала.

Я вспомнила о старых письмах, которые хранились в чемоданчике.

Может, миссис Лайднер забыла запереть его, а миссис Меркадо, которая, как известно, не любит утруждать себя работой, оставалась одна в доме. Тогда она с легкостью могла обнаружить их и прочитать. Мужчинам почему-то такие простейшие вещи никогда в голову не приходят!

— Но ведь, кроме нее, есть только мисс Джонсон, — сказала я, внимательно наблюдая за ним.

— Это же просто смешно!

Усмешка, которой он сопровождал эти слова, была весьма убедительной. Разумеется, он и помыслить не мог о мисс Джонсон! Минуту-другую я колебалась, но… ничего не сказала. Не хотела предавать ее… просто из женской солидарности. К тому же я видела, как искренне, как трогательно она раскаивается. Сделанного не воротишь. Зачем подвергать доктора Лайднера новому испытанию?

Мы условились, что я уеду на следующий день. Через доктора Райли я договорилась, что один-два дня, пока устрою свои дела, поживу у старшей сестры хассанийской больницы, а затем вернусь в Англию через Багдад или прямо через Ниссивин автомобилем, а потом поездом.

Доктор Лайднер был настолько щедр, что предложил мне выбрать что-нибудь на память из вещей его жены.

— О нет, доктор Лайднер, — сказала я. — Благодарю вас, но я не могу принять этого предложения. Вы слишком велико душны.

Он настаивал.

— Хочу, чтобы у вас осталось что-то на память. Уверен, Луиза была бы рада.

Он хотел, чтобы я взяла ее черепаховый туалетный набор.

— Ах нет, доктор Лайднер! Это же чрезвычайно дорогая вещь. Право, я не могу.

— Поймите, у нее же нет сестер… вообще никого, кому могут пригодиться эти вещи. Их просто некому больше отдать.

Я догадалась, что он не хочет, чтобы они попали в маленькие жадные ручки миссис Меркадо. Предложить их мисс Джонсон, мне кажется, он бы не решился.

— Пожалуйста, не отказывайтесь, — мягко настаивал он. — Кстати, вот ключ от Луизиной шкатулки с драгоценностями. Может быть, вы найдете там что-нибудь, что вам понравится. И я был бы очень вам признателен, если бы вы упаковали… все… все ее платья. Думаю, Райли найдет способ передать их в бедные христианские семьи в Хассани.

Я с готовностью согласилась, обрадованная тем, что могу хоть чем-то ему услужить. К делу я приступила немедленно.

Не слишком богатый гардероб миссис Лайднер был вскоре разобран и упакован в два чемодана. Все ее бумаги умещались в маленьком кожаном чемоданчике. В шкатулке хранились кольцо с жемчугом, бриллиантовая брошь, небольшая нитка жемчуга, две простенькие золотые броши и бусы из крупного янтаря.

Естественно, мне и в голову не пришло взять жемчуг или бриллианты. Речь могла идти только о янтаре или черепаховом туалетном наборе. Немного поколебавшись, я решила в пользу последнего. Доктор Лайднер так мило и просто, ничуть не задевая моей гордости, просил меня взять эти вещицы на память. И я, так же просто, не чинясь, с благодарностью приняла этот дар. В конце концов, я ведь любила миссис Лайднер.

Ну вот, с делами покончено. Чемоданы упакованы, шкатулка с драгоценностями снова заперта и отставлена в сторону, чтобы передать ее доктору Лайднеру вместе с фотографией отца миссис Лайднер и двумя-тремя другими мелкими вещицами.

Когда я все закончила, комната, лишенная того основного, что наполняло ее, сразу стало пустой и заброшенной. Мне здесь больше нечего было делать. Однако уйти у меня не хватало духу. Мне казалось, что нужно еще что-то сделать здесь, что… я должна что-то понять… выяснить.

Я не суеверна, но меня вдруг пронзила мысль, что дух миссис Лайднер витает здесь, и она хочет, чтобы я услышала ее.

Мне вспомнилось, как однажды в лечебнице мы, молодые сестры, где-то раздобыли планшет, которым обычно пользуются спириты[247], и он в самом деле стал писать нам что-то в высшей степени многозначительное.

А что, если я и вправду могу впасть в транс?

Все мы способны порой вбить себе в голову всякие глупости.

С бьющимся сердцем я крадучись обошла комнату, трогая то одно, то другое. Разумеется, ничего, кроме голой мебели, здесь и быть не могло. Но вдруг что-то завалилось за ящики комода, вдруг что-то там запрятано?.. Нет, ничего нет.

В конце концов (наверное, вам покажется, что я сошла с ума, но, как я уже сказала, чего только не заберешь себе в голову!) я поступила очень странно — легла на ее кровать и закрыла глаза.

Затем я постаралась заставить себя забыть, кто я, внушить себе, что вернулась назад, в тот роковой день. Я — миссис Лайднер. Я отдыхаю. Я спокойна. Я ничего не подозреваю.

Удивительно, как можно себя накрутить.

Я самая обыкновенная, вполне земная женщина… Мне чужда всякая мистика, но, поверьте, стоило пролежать так минут пять, как я ощутила присутствие каких-то потусторонних сил.

Я не стала противиться им. Я сознательно усиливала в себе это ощущение.

— Я — миссис Лайднер, — говорила я себе. — Я — миссис Лайднер. Я лежу здесь… дремлю. Вот сейчас… сейчас… дверь отворится.

Я повторяла и повторяла эти слова… словно гипнотизировала себя.

— Сейчас половина второго… именно в это время… дверь отворяется… дверь отворяется… сейчас я увижу, кто войдет…

Я не отрывала взгляда от двери. Сейчас она начнет отворяться. Я должна увидеть, как она отворяется. Я должна увидеть того, кто отворяет ее.

Наверное, я была немного не в себе, если вообразила, что таким способом смогу приоткрыть тайну смерти миссис Лайднер.

Но я в самом деле этому верила. Холодок пробежал у меня по спине, по ногам. Ноги немеют… немеют… они не слушаются меня.

— Ты впадаешь в транс, — сказала себе я. — В трансе ты увидишь…

Я снова и снова монотонно повторяла:

— Дверь открывается… дверь открывается…

Ощущения холода и онемения становились все сильнее.

А потом я увидела, как дверь очень медленно начала отворяться…

Ужас охватил меня.

Ни прежде, ни потом я не испытывала ничего подобного. Меня сковал паралич, я вся окоченела. Не могла бы пошевелиться даже во имя спасения собственной жизни.

Вот дверь медленно отворяется. Медленно и совершенно бесшумно.

Сейчас я увижу…

Медленно… медленно… все шире и шире…

И входит Билл Коулмен…

Как, должно быть, он испугался!

Со страшным воплем я вскочила с кровати и бросилась в угол.

Он остановился как вкопанный, с широко раскрытым ртом, простодушная физиономия залилась краской.

— Привет, привет, приветик, — выдавил он. — Что-нибудь случилось?

Меня точно обухом по голове ударили. Я разом пришла в себя.

— Боже мой, мистер Коулмен, — сказала я. — Как вы меня напугали!

— Извините, — смущенно улыбнулся он.

И тут только я заметила у него в руке букетик алых лютиков. Эти трогательные маленькие цветы растут на склонах Теля. Миссис Лайднер очень их любила.

Он снова залился краской.

— В Хассани цветов не достанешь. Это так ужасно, когда на могиле нет цветов. Вот я и подумал, загляну-ка сюда и поставлю букет в этот горшочек на столе. У нее всегда стояли тут цветы. Пусть не думает, что мы забыли о ней… правда? Глупо, я знаю, но… э… я хотел сказать…

Какой он милый, подумала я. А он стоял весь красный от смущения. А как еще может выглядеть англичанин, уличенный в сентиментальности? И все-таки хорошо, что он это придумал!

— Ну что вы! По-моему, просто прекрасная мысль, мистер Коулмен.

Я налила воды в горшочек, и мы поставили туда цветы.

Признаться, мистер Коулмен приятно удивил меня. Оказывается у него доброе сердце и чувствительная душа.

Он не стал расспрашивать меня, почему я так дико завизжала, и я прониклась к нему благодарностью за это. Что я могла бы сказать в оправдание? Разумеется, какую-нибудь чушь несусветную.

Впредь будь благоразумнее, сказала я себе, поправляя манжеты и разглаживая передник. Этот спиритический вздор не для тебя.

И я принялась упаковывать мои собственные вещи, проведя за этим занятием остаток дня.

Отец Лавиньи был столь любезен, что выразил глубокое сожаление по поводу моего отъезда. Сказал, что моя жизнерадостность и здравый смысл служили всем им большой поддержкой. Здравый смысл! Какое счастье, что он не знает о моих психологических экзерсисах[248] в комнате миссис Лайднер.

— Что-то мосье Пуаро не видно сегодня, — заметил он.

Я объяснила, что Пуаро собирался весь день рассылать телеграммы.

Отец Лавиньи поднял брови.

— Телеграммы? В Америку?

— Наверное. Как он выразился, «по всему свету», но, думаю, преувеличивает, как все французы.

Сказала и тут же покраснела — ведь отец Лавиньи тоже француз. Впрочем, он, кажется, не обиделся, просто весело рассмеялся и спросил, нет ли чего новенького о человеке с косоглазием.

— Не знаю, — сказала я, — не слыхала.

Отец Лавиньи вспомнил о том случае, когда мы с миссис Лайднер заметили, как этот араб стоял на цыпочках и подглядывал в окно.

— Он явно испытывал какой-то особый интерес к миссис Лайднер, — сказал он со значением. — Я вот все думаю, может быть, это европеец, переодетый арабом?

Такое мне в голову не приходило. Поразмыслив хорошенько, я поняла, что действительно сочла его арабом только по одежде и смуглой коже.

Отец Лавиньи сказал, что хотел бы обойти вокруг дома и взглянуть на то место, где мы с миссис Лайднер его видели.

— Кто знает, вдруг он обронил что-нибудь. В детективных рассказах преступники обязательно что-то роняют или теряют.

— По-моему, в жизни они куда более осмотрительны, — сказала я.

Я принесла носки, которые только что заштопала, и положила на стол в гостиной, чтобы мужчины потом разобрали их. Делать больше было нечего, и я поднялась на крышу.

Тут стояла мисс Джонсон. Она, видимо, не слышала, как я поднималась. И только когда я подошла к ней вплотную, она меня заметила.

Я сразу поняла, что с ней что-то неладно.

Она стояла, глядя в пространство остановившимся взглядом, и лицо у нее было ужасное. Будто видит перед собою что-то, во что невозможно поверить.

Я была потрясена. Помните, на днях она тоже была не в себе? Но тут что-то совсем другое.

— Голубушка, — сказала я, — что с вами?

Она повернула голову и уставилась на меня невидящим взглядом.

— Что с вами? — повторила я.

Гримаса исказила ее лицо, будто она хочет сглотнуть, но у нее сдавило горло.

— Я все поняла. Только что.

— Что именно? Скажите. Вы что-то видели?

Она сделала над собой усилие, пытаясь взять себя в руки, но тщетно. Выглядела она все равно ужасно.

— Я поняла, как можно проникнуть сюда так, что никто не догадается.

Я проследила за ее взглядом, но ничего не увидела.

В дверях фотолаборатории стоял мистер Рейтер, отец Лавиньи шел через двор. И больше ничего.

В недоумении я обернулась к ней — она не отрываясь смотрела на меня каким-то отрешенным взглядом.

— Ей-богу, — сказала я, — не понимаю, о чем вы. Может быть, вы объясните?

Но она покачала головой.

— Не сейчас. Позже. Как же мы сразу не поняли? Мы должны были понять!

— Если бы вы мне сказали…

Она снова покачала головой.

— Я должна все как следует обдумать.

Она прошла мимо меня и нетвердыми шагами стала спускаться по лестнице.

Я не последовала за ней — было слишком очевидно, что она этого не хочет. Я села на парапет и попыталась разобраться, но ничего у меня не получалось. Во двор можно проникнуть только одним способом — через ворота. Я огляделась. За воротами, держа под узды лошадь, стоял бой-водовоз и болтал с поваром-индийцем. Пройти мимо них незамеченным было просто невозможно.

Я в растерянности помотала головой и пошла вниз по лестнице.

Глава 24 Убийство входит в привычку

Этим вечером все мы рано разошлись по своим комнатам. За обедом мисс Джонсон держалась почти так же, как обычно. Правда, взгляд у нее был какой-то ошеломленный и раза два на вопросы, обращенные к ней, она отвечала невпопад.

Да и все мы чувствовали себя за обедом как-то неуютно. Вы скажете, что после похорон это естественно. Но я знаю, что говорю.

Еще совсем недавно во время наших трапез мы могли быть и молчаливыми и подавленными, но тем не менее за столом царила дружеская атмосфера. Мы сочувствовали доктору Лайднеру в его горе, и у нас было ощущение, что все мы в одной лодке.

Но сегодня вечером мне вспомнилось мое первое чаепитие, когда миссис Меркадо не спускала с меня глаз и мне казалось, что вот-вот случится что-то непоправимое.

В тот день, когда мы сидели за обедом во главе с мосье Пуаро, я тоже испытала нечто подобное, только, пожалуй, гораздо сильнее.

Сегодня же это чувство особенно остро владело нами. Все были взвинчены, нервничали, все были на грани срыва. Казалось, упади на пол ложечка — и раздастся вопль ужаса.

Как я уже сказала, мы рано разошлись в тот вечер. Я почти тотчас легла. Последнее, что я слышала, проваливаясь в сон, был голос миссис Меркадо у самой моей двери, желающей доброй ночи мисс Джонсон.

Уснула я сразу же, утомленная и нервным напряжением, и, пожалуй, в еще большей степени моими дурацкими упражнениями в комнате миссис Лайднер, и проспала тяжело, без сновидений несколько часов.

Проснулась как от толчка, с ощущением надвигающейся беды. Кажется, меня разбудил какой-то звук. Я села в постели и прислушалась. Вот он повторился снова.

Ужасный, отчаянный сдавленный стон.

В мгновение ока я соскочила с кровати и засветила свечку. Прихватив фонарик на тот случай, если свечу задует, я вышла во двор и прислушалась. Звук раздавался где-то совсем рядом. Вот снова — из комнаты, соседней с моей… из комнаты мисс Джонсон.

Я поспешно вошла к ней. Она лежала на кровати, тело ее содрогалось в конвульсиях. Поставив свечу, я склонилась над ней. Губы у нее шевелились, она пыталась что-то сказать, но изо рта вырывался лишь пугающий свистящий хрип. Мне бросилось в глаза, что углы рта и кожа на подбородке у нее обожжены и покрыты серовато-белой пеной.

Взгляд ее перебежал с моего лица на стакан на полу, выпавший, очевидно, у нее из рук. На светлом ковре, там, куда он упал, ярко алели пятна. Я подобрала стакан, провела внутри него пальцем и тут же отдернула руку. Потом осмотрела рот несчастной мисс Джонсон.

У меня не осталось никаких сомнений насчет того, что произошло. Намеренно или нечаянно она хлебнула кислоты… соляной или щавелевой, не знаю.

Я бросилась к доктору Лайднеру, а он разбудил всех остальных. Мы хлопотали около мисс Джонсон, изо всех сил стараясь облегчить ее страдания, но я понимала, что наши усилия тщетны. Испробовали крепкий раствор соды, потом оливковое масло. Чтобы унять боль, я ввела ей под кожу сульфат морфия.

Дэвид Эммет помчался в Хассани за доктором Райли, но до его прибытия все уже было кончено.

Не буду вдаваться в подробности. Скажу только, что отравление концентрированным раствором соляной кислоты (а это была именно она) приводит к самой мучительной смерти, какую только можно себе представить.

Когда я склонилась над ней, чтобы ввести морфий, она опять попыталась что-то мне сказать. С ее губ сорвался ужасный мучительный стон.

— Окно, — едва выдавила она, — мисс Ледерен, окно…

Но — увы! — ничего больше она сказать не смогла и вскоре впала в забытье.

Никогда не забуду эту ночь. Приехал доктор Райли. Потом капитан Мейтленд. И наконец на рассвете появился Эркюль Пуаро.

Это он, ласково взяв меня под руку, отвел в сторону, усадил и подал чашку горячего крепкого чая.

— Ну вот, mon enfant[249],— сказал он, — так-то лучше. А то вы совсем выбились из сил.

И тут я разразилась слезами.

— Так ужасно, — всхлипнула я. — Кошмар какой-то. Какие страшные мучения! А ее глаза… О мосье Пуаро… ее глаза…

Он легонько похлопал меня по плечу. Даже женщина не смогла бы сделать все это лучше.

— Ну-ну, будет, не надо об этом. Вы сделали все, что могли.

— Это ведь кислота?

— Да, концентрированный раствор соляной кислоты.

— Которой они очищают керамику?

— Да. Вероятно, мисс Джонсон со сна выпила ее. Правда… может быть, она нарочно…

— О, мосье Пуаро, что вы такое говорите!

— В конце концов, нельзя исключать и эту возможность. Вы не согласны?

Я на минуту задумалась, потом решительно тряхнула головой.

— Не могу поверить. Нет, не могу, — и, немного замявшись, добавила: — Кажется, вчера она кое-что обнаружила.

— Как вы говорите? Что-то обнаружила?

Я слово в слово пересказала ему наш странный разговор на крыше.

Пуаро тихонько присвистнул.

— La pauvre femme![250] Стало быть, она сказала, что хочет хорошенько все обдумать… Да? И тем самым подписала себе смертный приговор. Если бы только она рассказала тогда сразу же… Повторите-ка еще раз ее слова.

Я повторила.

— Стало быть, она поняла, как можно проникнуть сюда так, что никто не догадается? Давайте поднимемся на крышу, мисс Ледерен, и вы покажете мне, где она стояла.

Мы поднялись по лестнице, и я показала ему то место.

— Значит, так? — сказал он. — И что же я вижу? Половину двора… ворота, двери чертежной, фотолаборатории и химической лаборатории. А кто-нибудь был тогда во дворе?

— Отец Лавиньи шел по двору к воротам и мистер Рейтер стоял в дверях фотолаборатории.

— Все-таки не понимаю, как можно проникнуть во двор так, чтобы никто не видел. А она поняла… Sacre nom d'un chienva![251] Что же она могла увидеть? — нетерпеливо воскликнул он.

Солнце вставало. Небо на востоке пылало розовым, оранжевым и бледным жемчужно-серым цветом.

— Великолепный восход, — восхищенно заметил Пуаро.

Слева от нас вилась река и на золотом фоне четко вырисовывался Тель. С южной стороны виднелись деревья в цвету и мирные поля. Слабо доносился шум мельничного колеса — таинственный завораживающий звук. К северу от нас стройно вздымались минареты и теснились сказочные белые здания Хассани.

Все вокруг казалось неправдоподобно прекрасным.

Я услышала, как рядом со мной Пуаро вдруг глубоко, протяжно вздохнул.

— Какой же я болван, — прошептал он. — Все ведь так понятно… так очевидно.

Глава 25 Самоубийство или убийство?

Я не успела спросить Пуаро, что он хочет этим сказать. Капитан Мейтленд стал звать нас вниз.

Мы поспешно спустились с крыши.

— Послушайте, Пуаро, — сказал он. — Еще одна загадка. Монах исчез.

— Отец Лавиньи?

— Да. Только сейчас хватились. Кого-то вдруг осенило, что все тут, а его нет, и мы пошли в его комнату. Постель не тронута, а его и след простыл.

Все было как в дурном сне. Смерть мисс Джонсон, исчезновение отца Лавиньи. Допросили слуг, но они не смогли рассеять наше недоумение. Последний раз его видели вечером, часов в восемь. Он сказал, что хочет прогуляться перед сном.

Как он вернулся, никто не видел.

Ворота заперли, как обычно, в девять часов. Кто отпирал их утром — неизвестно. Слуги кивали друг на друга.

Вернулся ли отец Лавиньи вечером? А может быть, он, заподозрив неладное, пустился что-то расследовать и стал третьей жертвой?

Капитан Мейтленд метался по комнате, когда появились доктор Райли и мистер Меркадо.

— Привет, Райли. Ну что, выяснили?

— Да. Жидкость взяли из лаборатории. Мы с мистером Меркадо проверили. Это хлористоводородная, или соляная, кислота.

— Из лаборатории… э? Она была заперта?

Мистер Меркадо помотал головой. Руки у него тряслись, лицо подергивалось. Он выглядел совершенной развалиной.

— Мы никогда не запираем, — пробормотал он, заикаясь. — Понимаете, как раз теперь… мы все время там. Я… кто бы мог подумать…

— А на ночь тоже не запираете?

— Нет, запираем… все комнаты запираем. Ключи висят в гостиной.

— Значит, их может взять каждый, у кого есть от нее ключ?

— Да.

— Вероятно, это самый обычный ключ?

— О да.

— Может быть, мисс Джонсон сама взяла кислоту из лаборатории? Никто не знает? — спросил капитан Мейтленд.

— Нет, она не брала, — громко заявила я.

И почувствовала, как кто-то предостерегающе коснулся моей руки — рядом со мной стоял Пуаро.

И тут произошло нечто ужасное.

Собственно говоря, ужасного ничего не было, просто то, что случилось, потрясло нас своей неуместностью.

Во двор вкатился автомобиль, из которого выпрыгнул низенький человечек. На нем был тропический шлем и короткая теплая полушинель.

Он бросился к доктору Лайднеру, стоявшему рядом с доктором Райли, и горячо пожал ему руку.

— Наконец-то, mon cher, — прокричал он. — Рад видеть вас. В субботу после обеда проезжал мимо… по пути к итальянцам в Фуджим. Заехал на раскопки — ни одного европейца, а я — увы! — по-арабски ни слова. Зайти в дом не было времени. Сегодня утром, в пять, выехал из Фуджима… два часа здесь с вами… потом снова в путь. Eh bien, как идут раскопки?

Просто ужасно!

Этот оживленный тон, деловитая озабоченность — все это будто из другого мира! Но незнакомец, исполненный веселой доброжелательности, ничего не замечал и не чувствовал.

Неудивительно, что доктор Лайднер сумел выдавить лишь нечто нечленораздельное и бросил умоляющий взгляд на доктора Райли.

Доктор, разумеется, оказался на высоте.

Он отвел коротышку в сторону (как я потом узнала, это был археолог-француз Бернье, который вел раскопки на островах в Эгейском море) в сторону и все ему объяснил.

Вернье был потрясен. Последние дни он провел вдали от цивилизации, на раскопках у итальянцев, и ничего не слышал.

Он принялся расточать соболезнования и извинения, подбежал к доктору Лайднеру и обеими руками начал трясти ему руку.

— Какая трагедия! Боже мой, какая трагедия! У меня нет слов. Mon pauvre college[252].

Воздев руки в бессильной попытке выразить обуревавшие его чувства, коротышка бросился в автомобиль и укатил.

По-моему, ничего ужаснее придумать невозможно, чем этот неожиданный комический эпизод, вторгшийся в трагедию.

— А теперь, — решительно сказал доктор Райли, — завтракать. Я просто настаиваю на этом. Пойдемте, Лайднер, вам надо поесть.

На доктора Лайднера жалко было смотреть. Мы все вместе пошли в столовую, где был накрыт траурный стол. Горячий кофе и яичница оказались весьма кстати, хотя, честно говоря, есть никому не хотелось. Доктор Лайднер едва пригубил кофе и сидел, задумчиво кроша хлеб. Лицо у него было серое, совершенно потерянное, искаженное гримасой страдания.

После завтрака капитан Мейтленд приступил к делу.

Я рассказала ему, как проснулась, услышав стон, как бросилась в комнату мисс Джонсон.

— Так вы говорите, стакан валялся на полу?

— Да. Должно быть, она глотнула из него, и он выпал у нее из рук.

— Он был разбит?

— Нет, он упал на коврик (боюсь, он теперь безнадежно испорчен). Я подобрала стакан и поставила на стол.

— Рад, что вы нам это сказали. На стакане отпечатки пальцев двух людей. Одни, несомненно, принадлежат мисс Джонсон. А другие, должно быть, ваши. Продолжайте, пожалуйста.

Я старательно описала, что и как было сделано мною, тревожно ища взглядом одобрения у доктора Райли. Он согласно кивнул.

— Вы сделали все возможное, — сказал он. И хоть я была твердо уверена, что поступила правильно, все же с облегчением вздохнула, услышав его слова.

— Знаете ли вы точно, что она выпила? — спросил капитан Мейтленд.

— Нет… Но это, конечно, едкая кислота.

— Как по-вашему, мисс Ледерен, мисс Джонсон ее выпила сознательно? — с ударением спросил капитан Мейтленд.

— О нет! — вскричала я. — Мне это и в голову не приходило.

Не знаю, право, откуда у меня явилась такая уверенность. Отчасти, наверное, причиной тому случайно брошенные слова Пуаро: «Убийство входит в привычку» — я это слишком хорошо запомнила. И потом, кто же станет совершать самоубийство таким чудовищным способом.

Я выложила капитану Мейтленду свои соображения, и он глубокомысленно кивнул.

— Согласен, обычно выбирают другие способы, — сказал он. — Но если допустить, что человек не в себе, а кислота у него всегда под рукой, — вот вам и объяснение.

— А разве она была так уж не в себе? — с сомнением сказала я.

— Миссис Меркадо говорит — да. Говорит, что вчера за обедом мисс Джонсон держалась очень странно — едва отвечала, когда к ней обращались. Миссис Меркадо совершенно уверена, что мисс Джонсон была сама не своя и что, вероятно, мысль покончить с собой уже тогда пришла ей в голову.

— Нет, никогда этому не поверю, — решительно сказала я.

Миссис Меркадо! Подумать только! Вот коварная, злобная кошка!

— А что вы думаете?

— Что ее убили, — решительно сказала я.

Следующий его вопрос прозвучал необычно резко, у меня даже возникло чувство, будто я в полицейском участке:

— Причины?

— Мне кажется, это куда более вероятно.

— Это ваше сугубо личное мнение. Разве были причины убивать мисс Джонсон?

— Были. Она кое-что обнаружила.

Я слово в слово повторила ему наш разговор на крыше.

— Она отказалась сообщить вам, что это было?

— Да. Сказала только, что должна хорошенько все обдумать.

— И она была очень взволнована?

— Очень.

— Стало быть, «как проникнуть внутрь»… — озадаченно повторил капитан Мейтленд, хмуря брови. — И вы совсем не догадываетесь, что было у нее на уме?

— Совсем. Я долго ломала голову, но никакого результата.

— А что вы думаете, мосье Пуаро? — спросил капитан Мейтленд.

— Думаю, мы имеем три возможных мотива.

— Для убийства?

— Для убийства.

Капитан Мейтленд снова нахмурился.

— Вы говорите, перед смертью она не смогла ничего сказать?

— Да. Ей удалось произнести только одно слово.

— Какое?

— Окно.

— Окно? — переспросил капитан Мейтленд. — И вы поняли, что она имела в виду?

Я покачала головой.

— Много ли окон в ее комнате?

— Всего одно.

— Выходит во двор?

— Да.

— Оно было открыто или закрыто?.. Помнится, открыто. Но, может быть, кто-то из вас его открыл?

— Нет, оно все время было открыто. Я вот думаю…

Я запнулась.

— Продолжайте, мисс Ледерен.

— Конечно, я внимательно осмотрела окно, но ничего особенного не заметила. И все же я думаю, что кто-то мог подменить стакан.

— Подменить стакан?

— Ну да. Понимаете, мисс Джонсон всегда ставила у кровати стакан с водой. Думаю, ей могли подсунуть вместо него стакан с кислотой.

— Что скажете, Райли?

— Если это убийство, то очень возможно, что именно так все и было, — сразу отозвался доктор Райли. — Ни один нормальный, в меру осмотрительный человек не выпьет по ошибке кислоту вместо воды, если он, конечно, пребывает в состоянии бодрствования. Но если он привык пить воду ночью, он просто протянет руку, нащупает стакан и в полусне отхлебнет из него, прежде чем успеет сообразить, что это не вода.

Капитан Мейтленд немного подумал.

— Пожалуй, я вернусь в ее комнату и осмотрю окно. Как далеко оно от изголовья?

Я прикинула.

— Если вытянуть руку, то как раз достанешь до тумбочки.

— На которой стоял стакан?

— Да.

— А дверь была заперта?

— Нет.

— Значит, можно было войти в комнату и подменить стакан?

— О да.

— Но риск больше, — сказал доктор Райли. — Даже тот, кто спит крепко, часто просыпается от звука шагов. Если достать до тумбочки можно из окна, то это куда безопасней.

— Я думаю не только о стакане, — рассеянно сказал капитан Мейтленд.

Встряхнувшись, он снова обратился ко мне:

— Значит, по-вашему, несчастная женщина, чувствуя приближение смерти, постаралась дать вам понять, что кто-то через открытое окно заменил воду кислотой, так? Не лучше ли было бы назвать имя этого человека?

— Она могла и не знать его, — возразила я.

— Или как-то намекнуть на то, что узнала накануне?

— Когда человек умирает, Мейтленд, — сказал доктор Райли, — он теряет ощущение реальности. Какой-то частный факт может затмить в его сознании все остальное. В ту минуту ею владела одна главная мысль — убийца добрался до нее именно через окно. Наверное, как ей казалось, очень важно, чтобы об этом узнали. И, по-моему, она не ошиблась. Это действительно важно! Видимо, она боялась, что ее смерть сочтут самоубийством. Если бы она могла говорить, то, вероятно, сказала бы: «Это не самоубийство. Не я сама, а кто-то другой поставил сюда этот стакан — через окно».

Капитан Мейтленд молча побарабанил пальцами по столу.

— Итак, есть две точки зрения, — сказал он. — Самоубийство и убийство. Что думаете вы, доктор Лайднер?

Доктор Лайднер ответил не сразу.

— Убийство, — твердо сказал он. — Энн Джонсон не из тех, кто способен на самоубийство.

— Возможно, — согласился капитан Мейтленд. — В обычных условиях. Но обстоятельства могут сложиться так, что самоубийство кажется единственным выходом из положения.

— Например?

Капитан Мейтленд нагнулся, поднял сверток, лежавший, как я раньше заметила, у его стула и со стуком швырнул его на стол.

— Об этом еще никто из вас не знает, — сказал он. — Мы нашли это под кроватью у мисс Джонсон.

Он неумело распутал узелок, сдернул обертку, и мы увидели большую тяжелую ступку.

Ничего особенного в ней не было, такие дюжинами попадались в раскопках. Но мы, будто завороженные, не могли глаз отвести от этой ступки — сбоку на ней темнело пятно, к которому прилипло что-то, напоминающее волосы.

— Вам предстоит поработать, Райли, — сказал капитан Мейтленд. — Думаю, не ошибусь, если скажу, что перед нами орудие убийства!

Глава 26 Теперь моя очередь!

Это было чудовищно. Доктор Лайднер, казалось, вот-вот потеряет сознание. Меня тоже мутило.

Доктор Райли с профессиональным любопытством рассматривал ступку.

— Отпечатков пальцев, разумеется, нет? — бросил он.

— Нет.

Доктор Райли вынул пинцет и осторожно приступил к исследованию.

— Хм… кусочек кожи… волосы… белокурые… Могу вынести лишь предварительное суждение. Необходимо произвести соответствующие анализы — группа крови и так далее, — но едва ли остается место для сомнений. Значит, эта штука лежала под кроватью мисс Джонсон? Так-так… Прекрасно. Она, значит, совершила убийство — потом раскаяние овладело ею, и она покончила с собой, упокой, Господи, ее душу. Это версия… достаточно убедительная версия.

— Нет, только не Энн… Нет, — с отчаянием в голосе твердил доктор Лайднер.

— Не представляю, где она это прятала, — сказал капитан Мейтленд. — Ведь после убийства миссис Лайднер все комнаты обыскали.

Да в том же стенном шкафу — озарило меня, но вслух я ничего не сказала.

— Где бы она ни прятала, видно, это место показалось ей ненадежным, и она принесла ступку к себе в комнату, которую, как и все остальные, уже обыскали. Или, может быть, она сделала это после того, как решилась на самоубийство.

— Не верю, — громко сказала я.

Не могла я поверить, что добрая, славная мисс Джонсон раскроила череп миссис Лайднер. Не могла себе этого представить. Однако что-то здесь было не так. Отчего, например, она так горько плакала в ту ночь? В порыве раскаяния, решила я тогда, но мне и в голову не пришло, что она раскаивается в убийстве.

— Не знаю, чему верить, — вздохнул капитан Мейтленд. — Надо еще выяснить, куда делся святой отец. Мои ребята ищут в округе. Может случиться, его оглушили и бросили куда-нибудь в канаву.

— Ой! Вспомнила… — вдруг вырвалось у меня.

Все повернулись в мою сторону.

— Вчера пополудни, — продолжала я, — он расспрашивал меня о косоглазом арабе, который тогда заглядывал в окно. Попросил сказать точно, где тот стоял. Пойду, говорит, посмотрю, в детективных романах преступники всегда роняют что-нибудь такое, что может дать ключ к разгадке.

— Мне бы таких преступников, черт побери! — сказал капитан Мейтленд. — Выходит, он пошел искать улики? Ей-богу, не удивлюсь, если ему и правда удалось что-нибудь найти. А вдруг и он, и мисс Джонсон почти в одно время обнаружили нечто важное, позволяющее опознать убийцу. Интересное получается совпадение… А тут еще косоглазый! — раздраженно говорил он. — С этим косоглазым тоже дело темное. Почему мои парни, черт побери, до сих пор не сцапали его!

— Вероятно, потому, что он вовсе и не косоглазый, — преспокойно вставил Пуаро.

— Думаете, маскарад? Не знал, что косоглазым можно прикинуться.

— Да-а, случается, и косоглазие сослужит хорошую службу, — спокойно заметил Пуаро.

— Ну уж, черта с два! Много бы я дал, чтобы узнать, где теперь этот парень, будь он неладен!

— Полагаю, он уже в Сирии, — сообщил Пуаро.

— Но все пограничные посты предупреждены — и Тель-Котчек и Абу-Кемаль.

— Думаю, он проехал горной дорогой, по которой возят контрабанду.

— В таком случае надо телеграфировать в Деир-эз-Зор?[253]

— Я это сделал еще вчера и предупредил, чтобы высматривали автомобиль, в котором двое с безупречно выправленными паспортами.

Капитан Мейтленд одарил его изумленным взглядом.

— Вы? Вы телеграфировали туда? И говорите, их двое… да?

Пуаро кивнул.

— Да, там два человека.

— Поражаюсь, мосье Пуаро. Оказывается, вам уже давно все известно!

Пуаро покачал головой.

— Нет. Право же, нет, — сказал он. — Истина открылась мне только сегодня утром, когда я любовался восходом. Великолепное зрелище.

Никто из нас до этой минуты не замечал, что в комнате находится миссис Меркадо. Должно быть, она проскользнула, когда мы были захвачены созерцанием этой ужасной окровавленной ступки.

И вот вдруг она ни с того ни с сего завизжала, точно ее режут.

— О, Господи! Я все поняла. Теперь я все поняла. Это отец Лавиньи. Он сумасшедший… религиозный фанатик. Считает, что все женщины греховны. И убивает всех. Миссис Лайднер… мисс Джонсон. А теперь моя очередь!

Вопя, как безумная, она бросилась к доктору Лайднеру и вцепилась в него.

— Я не останусь здесь, слышите! Ни дня не останусь. Мне страшно. Тут всюду смерть. Он прячется где-то… и ждет. Он набросится на меня!

И она снова принялась визжать.

Доктор Райли схватил ее за руки. Я поспешила к нему на помощь. Крепко шлепнула ее по щеке и усадила в кресло.

— Никто не собирается вас убивать, — сказала я. — Мы позаботимся о вашей безопасности. Возьмите себя в руки.

Она смолкла. Сидела, тупо вперив в меня испуганный взгляд.

И тут снова случилось нечто непредвиденное. Дверь отворилась, и вошла Шейла Райли.

Лицо у нее было бледное и серьезное. Она подошла прямо к Пуаро.

— С утра я была на почте, мосье Пуаро, — сказала она. — Там оказалась телеграмма для вас. Я привезла ее.

— Благодарю, мадемуазель.

Он взял у нее конверт и вскрыл его. Она внимательно следила за его лицом. Но ни один мускул не дрогнул в этом лице. Он прочел телеграмму, разгладил ее, аккуратно свернул и сунул в карман.

Миссис Меркадо тоже следила за ним.

— Из Америки? — сдавленным голосом спросила она.

Он покачал головой.

— Нет, мадам. Из Туниса.

Она уставилась на него непонимающим взглядом, потом глубоко вздохнула и откинулась на спинку кресла.

— Отец Лавиньи, — сказала она. — Я была права. Он всегда казался мне странным. Он мне такое сказал однажды… Думаю, он сумасшедший… — Она помолчала. — Надо держать себя в руках… Но я должна уехать отсюда. Мы с Джозефом переночуем в гостинице.

— Терпение, мадам, — сказал Пуаро. — Я все вам объясню.

Капитан Мейтленд смотрел на него с нескрываемым любопытством.

— Так вы и вправду считаете, что во всем уже разобрались?

Пуаро отвесил поклон. Весьма театральный поклон. Капитана Мейтленда, по-моему, просто передернуло.

— Ну, в таком случае, — рявкнул он, — давайте выкладывайте.

Но нет, не таков мосье Эркюль Пуаро! Он разыграет перед нами целый спектакль, подумала я. Интересно, он на самом деле все знает или просто блефует?

— Не будете ли столь любезны, доктор, пригласить сюда всех остальных? — обратился мосье Пуаро к доктору Райли.

Доктор Райли тут же вскочил и вышел.

Вскоре один за другим в комнате появились Рейтер и Эммет, потом Билл Коулмен, Ричард Кэри и, наконец, мистер Меркадо.

Несчастный, на него было страшно смотреть — краше в гроб кладут. Видимо, он до смерти боялся, что его привлекут к ответу за то, что он оставлял без присмотра опасные химические реактивы.

Все расселись вокруг стола, как и в тот памятный день, когда Пуаро приехал сюда впервые. Билл Коулмен и Дэвид Эммет, не решаясь сесть, кидали вопросительные взгляды на Шейлу Райли. А она стояла спиной к ним и смотрела в окно.

— Садись, Шейла! — выпалил наконец Билл.

— Не хотите ли сесть? — сказал Дэвид Эммет своим низким приятным голосом, как всегда, слегка растягивая слова.

Она обернулась и молча посмотрела на них. И тот и другой придвигали ей каждый свой стул. Интересно, кого она выберет?

Однако Шейла отвергла обоих.

— Посижу здесь, — бросила она и уселась на край стола у окна. — Если капитан Мейтленд не возражает против моего присутствия.

Не берусь сказать, что ответил бы капитан Мейтленд. Пуаро опередил его.

— В любом случае оставайтесь, мадемуазель, — сказал он. — Просто необходимо, чтобы вы были здесь.

Она подняла брови.

— Необходимо?

— Вот именно. У меня к вам несколько вопросов.

Она снова вздернула брови, но ничего не сказала.

Отвернулась к окну, будто ее совсем не интересует то, что происходит у нее за спиной.

— Ну, наконец-то, — сказал капитан Мейтленд. — Теперь мы, кажется, узнаем правду!

В его тоне слышалось нетерпение. Он был человек действия. Я просто чувствовала, как он рвется поскорее приняться за дело — организовать поиски тела отца Лавиньи или, напротив того, выслать людей с тем, чтобы его арестовать.

На Пуаро он поглядывал почти неприязненно.

Я прямо чувствовала, какие слова вертятся у него на языке: «Если у этого малого есть что сказать, то чего он тянет?»

Пуаро не спеша обвел нас оценивающим взглядом и поднялся на ноги.

Конечно, я догадывалась, что сейчас он произнесет что-нибудь эффектное. Уж такой он был человек!

Но начать с фразы на арабском языке?! Нет, такого даже я, признаться, не ожидала…

Он произнес ее медленно и торжественно, молитвенно, сказала бы я. Не знаю, понятно ли я выражаюсь.

— Bismillahi ar rahman ar rahim.

И сразу перевел на английский:

— Во имя Аллаха, Милосердного и Благотворящего.

Глава 27 Путешествие начинается

— Bismillahi ar rahman ar rahim. Так говорят арабы, отправляясь в путешествие. Eh bien, мы с вами тоже отправляемся в путешествие. Путешествие в прошлое. Путешествие в глубинные тайники человеческой души.

Кажется, до этого самого момента я так и не прочувствовала пресловутого «очарования Востока». Если честно, то единственное, что меня поражало, так это отсутствие здесь какого-либо намека на порядок. А тут вдруг, стоило мосье Пуаро произнести эти слова, у меня точно пелена спала с глаз. В ушах зазвучали слова «Самарканд»[254] и «Исфаган»…[255] Взору предстали длиннобородые купцы… коленопреклоненные верблюды… носильщики, пошатывающиеся под тяжестью огромных тюков у них на спинах, удерживаемых веревкой, обвитой вокруг головы… женщины с крашенными хной волосами и татуированными лицами; стоя на коленях, они полощут белье в водах Тигра. Ухо мое ловило звуки их странных, гортанных песен и отдаленный шум мельничного колеса.

Все это я, не отдавая себе в том отчета, видела и слышала множество раз. А сейчас знакомые картины будто предстали передо мною в новом свете — так случайно найденный кусок старинной ткани вдруг поражает вас богатством и изысканностью красок.

Я обвела взглядом комнату, где мы сидели, и у меня появилось удивительное ощущение, что мосье Пуаро сказал истинную правду — мы все отправляемся в путешествие. Сейчас мы вместе, но каждый из нас пойдет своей дорогой.

Я всматривалась в лица так, будто вижу их в первый раз — и в последний. Звучит глупо, но тем не менее я испытывала именно такое чувство.

Мистер Меркадо нервно потирал руки. Его светлые с расширенными зрачками глаза были прикованы к Пуаро. Миссис Меркадо не спускала с мужа бдительного, сторожкого взгляда, точно тигрица, готовящаяся к прыжку. Доктор Лайднер весь ушел в себя. Этот последний удар окончательно сломил его. Казалось, он витает где-то далеко-далеко. Мистер Коулмен таращился на Пуаро. Рот у него слегка приоткрылся, глаза выпучились. Вид, надо сказать, преглупый. Мистер Эммет смотрел себе под ноги, лица его я не видела. Мистер Рейтер, похоже, был чем-то смущен. Надутые губы делали его еще более, чем всегда, похожим на хорошенького чистенького поросенка. Мисс Райли упрямо смотрела в окно. Не знаю, о чем она думала, что чувствовала. Я поглядела на мистера Кэри и тут же отвела взгляд — мне сделалось больно. Это мы сейчас такие, думала я. Но когда мосье Пуаро кончит говорить, мы все окажемся какими-то совсем иными.

Странное у меня было чувство!

Голос Пуаро звучал неторопливо и ровно. Так река неторопливо и ровно течет меж своих берегов, течет к морю.

— С самого начала я понял, — чтобы разобраться в этом деле, нужно расследовать не внешние обстоятельства, но столкновения характеров и тайные движения души. И хотя я не сомневаюсь, что раскрыл преступление, вещественных доказательств у меня нет. Уверен, что прав, ибо другой версии быть не может. Никак иначе просто невозможно подыскать для каждого отдельного факта предписанное ему, безошибочно узнаваемое место. Предлагаемая версия, на мой взгляд, удовлетворяет всем возможным требованиям.

Он помолчал немного.

— Начну мое путешествие с того момента, когда меня ознакомили с делом, начатым по поводу совершенного преступления.

С моей точки зрения, каждое дело имеет свой определенный характер, т. е. образ и форму. Так вот характер данного дела, по моему мнению, целиком определяется личностью миссис Лайднер. Если бы я не представил себе совершенно точно, что за женщина была миссис Лайднер, то не смог бы узнать, кто убил ее и почему.

Итак, отправная точка — личность миссис Лайднер.

И еще одно явление психологического порядка привлекло мое внимание — необъяснимое состояние напряженности среди членов экспедиции, что подтверждалось несколькими свидетелями, в том числе и посторонними. Я заметил себе, что хотя это обстоятельство едва ли может служить отправной точкой, тем не менее не стоит упускать его из виду.

По общему мнению, состояние психологической напряженности следовало приписать влиянию миссис Лайднер, однако по причинам, которые я открою позже, такая точка зрения не казалась мне столь уж очевидной.

Словом, я сосредоточился целиком и полностью на личности миссис Лайднер. В моем распоряжении были два способа получить интересующие меня сведения. Во-первых, свидетельства очевидцев — людей с разными характерами и разными темпераментами, во-вторых, мои собственные наблюдения. Рамки последних, естественно, весьма ограничены. Но кое-что мне удалось разузнать.

Вкусы миссис Лайднер отличались чрезвычайной простотой, я бы даже сказал, некоторой аскетичностью. Роскоши она явно не любила. С другой стороны, ее вышивки, необыкновенно красивые и изысканные, свидетельствуют о тонком художественном чутье. Перебрав книги в ее комнате, я пополнил свое представление о ней. Очевидно, она обладала незаурядным умом и, на мой взгляд, была, по существу, эгоцентрической личностью.

Мне старались внушить, что миссис Лайднер принадлежала к тому типу женщин, чья главная забота — привлекать внимание представителей противоположного пола, то есть к типу чувственных женщин. Но мне в это не верилось.

Какие книги я нашел на полке в ее комнате? «Кто такие греки?», «Введение в теорию относительности», «Жизнь леди Эстер Стенхоуп», «Назад к Мафусаилу», «Линда Кондон», «Поезд из Кру».

Начать с того, что ее интересовали наука и искусство. Это свидетельствует о развитом интеллекте. Романы «Линда Кондон» и до некоторой степени «Поезд из Кру» говорят о том, что она питала симпатию к женщинам свободным, не закабаленным мужчинами. Очевидно, ее привлекала личность леди Эстер Стенхоуп. Роман «Линда Кондон» — это тонкий анализ чувств женщины, воздвигнувшей культ собственной красоты, «Поезд из Кру» — исследование психологии яркой и страстной женской натуры. «Назад к Мафусаилу»? Интерес к такого рода чтению характерен скорее для рассудочного, чем для эмоционального восприятия жизни. Я почувствовал, что начинаю понимать миссис Лайднер.

Затем я занялся изучением мнения тех, кто ее окружал, и мое представление о миссис Лайднер значительно пополнилось.

Из слов доктора Райли, да и не его одного, я понял, что миссис Лайднер была из тех женщин, которых природа наделила не только красотой, но и неким пагубным очарованием, которое часто сопутствует красоте, хотя может существовать и само по себе. За такими женщинами, точно шлейф, тянется череда жестоких драм. Они навлекают несчастья — иногда на других, иногда на себя.

Я убедился, что миссис Лайднер обожала, когда ей поклонялись, и самое большое наслаждение ей доставляла власть над людьми. Где бы она ни находилась, она должна была быть в центре всеобщего внимания. Все вокруг, и мужчины и женщины, подчинялись ее воле. От иных она добивалась этого с легкостью. Мисс Ледерен, например, существо великодушное, наделенное романтическим воображением, тотчас отдала миссис Лайднер свое сердце, пленившись ее бесспорными достоинствами. Однако далеко не всегда миссис Лайднер столь безобидно пользовалась своей властью. Когда победа оказывалась слишком уж легкой, она могла проявить жестокость. Но я хочу специально подчеркнуть, что эта жестокость была неосознанной и бездумной. Так кошка играет с мышью. Когда же включалось сознание, она была и великодушной и чуткой.

Разумеется, первой и главной задачей, которую предстояло решить, были анонимные письма. Кто писал их и зачем? Могла ли писать их сама миссис Лайднер?

Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо было вернуться на двадцать лет назад, ко времени первого брака миссис Лайднер. Отсюда, собственно, и начинается наше путешествие. Путешествие по жизни миссис Лайднер.

Прежде всего следует уяснить, что Луиза Лайднер тех лет — это, по существу, та же самая личность, что и в нынешнее время.

Тогда она была молода и замечательно красива той самой роковой красотой, которая потрясает и ум, и душу мужчин. И уже тогда она была крайне эгоцентрична.

Женщина такого типа, естественно, противится самой мысли о браке. Она может увлечься мужчиной, но предпочитает принадлежать себе. Это поистине La Belle Dame sans merci. Тем не менее Луиза Лайднер все-таки вышла замуж. И, скорее всего, муж ее был человек с сильным характером.

Нам известно, как поступила Луиза, узнав, что он германский шпион. Она сообщила о нем властям.

Берусь утверждать, что этот ее поступок был продиктован не только теми соображениями, о которых она поведала мисс Ледерен. Как часто мы сами обманываем себя в том, что касается мотивов наших поступков. Инстинктивно мы выбираем наиболее благородные побуждения. Вероятно, миссис Лайднер и сама верила, что ею движет патриотизм. Но я убежден, что это было неосознанное желание избавиться от мужа! Ей была ненавистна необходимость подчиняться… ненавистно сознание, что она не принадлежит себе… по существу, ей было нестерпимо играть вторую скрипку. Вот она и придумала достойный мотив, чтобы обрести свободу.

Но подсознательно она испытывала гложущее чувство вины, которое должно было сыграть свою роль в ее судьбе.

Теперь мы вплотную подошли к вопросу о письмах. Миссис Лайднер была необыкновенно привлекательна для мужчин. И сама она несколько раз готова была поддаться искушению и снова выйти замуж… но каждый раз угрожающее письмо делало свое дело, и свадьба расстраивалась.

Кто писал эти письма? Фредерик Боснер, его брат или сама миссис Лайднер?

Любая из этих трех версий казалась мне вполне приемлемой. Совершенно очевидно, что миссис Лайднер из тех женщин, которые способны внушить мужчине всепоглощающую страсть, граничащую с одержимостью. Мне представляется весьма вероятным, что для Фредерика Боснера Луиза, его жена, значила гораздо больше, чем все остальное на свете. Однажды она уже предала его, и он не осмеливался открыто приближаться к ней, но твердо решил, что она будет принадлежать или ему, или… никому. Пусть лучше умрет.

С другой стороны, если миссис Лайднер питала подсознательное отвращение к брачным оковам, весьма вероятно, что она избрала именно этот способ выпутываться из затруднительных положений. Она была охотница — настигнув жертву, она теряла к ней всякий интерес! Жаждая привнести в свою жизнь элемент драмы, она изобрела весьма удачный ход — воскресший из мертвых муж, протестующий против нового брака!

Ее глубинные инстинкты были удовлетворены. Она сделалась романтической — трагической! — героиней, и брак ей больше не грозил.

Проходит несколько лет. И каждый раз, когда возникает возможность брака, приходит угрожающее письмо.

Теперь мы подходим к весьма существенному моменту. На сцене появляется доктор Лайднер, а угрожающего письма нет! Ничто не мешает ей стать миссис Лайднер. И вот свадьба состоялась, а письмо так и не пришло.

Спросим себя: почему?

Давайте по очереди рассмотрим две версии.

Если миссис Лайднер сама писала письма, задача решается легко. Миссис Лайднер на самом деле хотела выйти замуж за доктора Лайднера. И вышла. Но в таком случае, почему после свадьбы она снова пишет письмо? Не может подавить страстного желания постоянно превращать свою жизнь в драму? Но почему тогда только два письма? Ведь потом полтора года никаких писем не было.

Рассмотрим теперь другую версию — письма писал ее первый муж Фредерик Боснер (или его брат). Почему письмо пришло после свадьбы? Само собой разумеется, что Фредерик не мог хотеть, чтобы она вышла за Лайднера. Почему тогда он не помешал свадьбе? Ведь прежде ему так хорошо это удавалось. И почему, дождавшись, чтобы свадьба состоялась, он снова принимается угрожать ей?

Ответ, правда, не слишком убедительный, — у него просто не было возможности вовремя послать письмо. Он мог, например, быть в тюрьме или за границей.

Рассмотрим теперь попытку отравления газом. Мало вероятно, чтобы ее предпринял посторонний. Скорее всего, это сделал кто-то из них двоих. Подозревать доктора Лайднера трудно — нет приемлемых причин. Следовательно, приходим к выводу, что это дело рук самой миссис Лайднер.

Зачем? Опять драма?

После этого Лайднеры едут за границу, и полтора года проходят мирно и счастливо. Никто им не угрожает. Они считают, что успешно замели следы, однако такое объяснение не выдерживает критики. В наши дни поездка за границу не спасение. Особенно для доктора Лайднера. Он руководит экспедицией Питтстоунского музея. Разумеется, Фредерик Боснер легко мог навести справки в музее и получить точный адрес Лайднеров. Положим, что-то помешало ему их преследовать, но ведь письма-то он мог писать. Думаю, такой одержимый человек, как он, именно так бы и поступил.

Однако письма начинают приходить только спустя почти два года.

Почему?

Очень трудный вопрос. Легче всего предположить, что миссис Лайднер заскучала, ей снова захотелось драмы. Однако такой ответ не совсем меня удовлетворяет. Немножко грубовато для такой утонченной натуры, как миссис Лайднер.

Единственное, что остается — не упускать этот вопрос из поля зрения.

Между тем имеется и третья версия — первоначально письма могли писать как миссис Лайднер, так и Фредерик Боснер, но потом появился некто третий, который подделал все остальные письма.

Давайте теперь рассмотрим окружение миссис Лайднер.

Вначале я изучил возможности, которыми располагал каждый член экспедиции для совершения преступления.

Грубо говоря, на первый взгляд совершить это убийство мог каждый, за исключением трех лиц.

Доктор Лайднер не спускался с крыши, о чем убедительно говорят свидетельские показания. Мистер Кэри дежурил на раскопе. Мистер Коулмен уезжал в Хассани.

Однако их алиби не так безусловны, как кажутся. Доктора Лайднера исключаю. Нет никаких сомнений, что он находился на крыше, откуда спустился только через час с лишним после убийства.

Однако так ли уж мы уверены, что мистер Кэри был в это время на раскопе?

И действительно ли мистер Коулмен был в Хассани, когда произошло убийство?

Билл Коулмен покраснел, открыл рот, снова его закрыл и тревожно огляделся.

Мистер Кэри и глазом не моргнул.

А Пуаро между тем вкрадчивым голосом продолжал:

— Я имею в виду еще одну особу, которая, уверен, имела возможность совершить убийство, захоти она этого. Мисс Райли умна и хладнокровна. Жестокости ей тоже не занимать. Когда я в шутку спросил, есть ли у нее алиби, она тут же очень глупо мне соврала. Сказала, что играла в теннис. А потом из случайного разговора с мисс Джонсон выяснилось, что мисс Райли находилась довольно далеко от теннисного корта, зато довольно близко к месту преступления. Надеюсь, мисс Райли не откажется сообщить нам то, что ей известно?

Выдержав паузу, он обратился к девушке:

— Не расскажете ли вы нам, мисс Райли, что вы там видели?

Девушка ответила не сразу. Она все еще смотрела в окно, даже головы не повернула.

— Я выехала к раскопкам сразу после ленча, — невозмутимо заговорила она, отчеканивая каждое слово. — Добралась туда примерно без четверти два.

— Встретили ли там кого-нибудь из ваших друзей?

— Нет, там не оказалось никого, кроме араба-десятника.

— А мистера Кэри вы тоже не видели?

— Нет.

— Странно, — сказал Пуаро. — Мосье Вернье, который в тот день заезжал на раскопки, тоже его не видел.

Он выжидательно посмотрел на Кэри, но тот и бровью не повел.

— Вы можете это как-то объяснить, мистер Кэри?

— Пошел прогуляться. На раскопках ничего интересного не было.

— В каком направлении вы пошли?

— Вниз к реке.

— И домой не заходили?

— Нет.

— Вы кое-кого ждали. Но он не пришел, — вставила Шейла.

Мистер Кэри посмотрел на нее, но ни слова не сказал.

Пуаро не стал настаивать. Он снова обратился к девушке.

— Не видели ли вы чего-нибудь еще, мадемуазель?

— Видела. Неподалеку от дома я заметила съехавший в вади[256] экспедиционный грузовик. Мне это показалось странным. Потом увидела мистера Коулмена. Он шел, опустив голову, будто искал что-то.

— Послушайте, — вспыхнул мистер Коулмен. — Я…

Властным жестом Пуаро его остановил:

— Минутку. Вы заговорили с ним, мисс Райли?

— Нет.

— Почему?

— Потому что он все время вздрагивал и украдкой озирался вокруг. Это… Мне стало не по себе. Я повернула лошадь и ускакала. Думаю, он меня не видел. Я находилась довольно далеко от него, а он был целиком поглощен своим занятием.

— Послушайте! — Мистер Коулмен не мог выдержать более ни секунды. — Сейчас все объясню… допускаю, да… это кажется подозрительным. Дело в том, что накануне я сунул в карман прехорошенькую печать-цилиндрик, которую следовало, разумеется, отнести в «музей», но у меня просто из головы вылетело. И вдруг обнаруживаю, что потерял ее, видимо, выронил из кармана. Кому хочется получить нагоняй? Вот я подумал, поищу-ка хорошенько. Уверен, что выронил ее, когда шел на раскопки. Я успел провернуть все дела в Хассани. Послал боя за покупками и рано вернулся обратно. Поставил грузовик так, чтобы его не было видно, и целый час все там обшаривал. Но ничего не нашел. Как сквозь землю провалилась, черт ее побери! Делать нечего, влез в грузовик и поехал к дому. Ну все, конечно, подумали, что я только что вернулся.

— И вы, разумеется, не рассеяли их заблуждения? — сладеньким голосом спросил Пуаро.

— Ну, это же совершенно естественно, в сложившихся-то обстоятельствах, вам не кажется?

— Нет, не кажется.

— Но послушайте… Не лезь на рожон — вот мой девиз! Однако вы не можете ничего на меня повесить. Я ведь даже не входил во двор, можете спросить у кого угодно.

— В том-то и дело. По свидетельству слуг, действительно никто не входил во двор, — сказал Пуаро. — Однако, сдается мне, на самом деле они говорят о другом. Они клятвенно заверяют, что во двор не входил никто из посторонних. Но ведь их же не спрашивали о членах экспедиции.

— Ну так спросите, — кипятился Коулмен. — Готов съесть свою шляпу, если они видели меня или Кэри.

— О! Но тут возникает интересный вопрос. Слуги, безусловно, заметили бы постороннего. А вот заметили бы они своих? Ведь члены экспедиции целый день ходят туда-сюда. Едва ли слуги обращают на это внимание. Думаю, и мистер Кэри, и мистер Коулмен вполне могли войти во двор, а слуги об этом даже не вспомнили.

— Ерунда! — отрезал мистер Коулмен.

— Из них двоих, — невозмутимо продолжал Пуаро, — они скорее не заметили бы мистера Кэри. В то утро мистер Коулмен уехал на грузовике в Хассани и все ожидали, что на грузовике он и вернется. Если бы он пришел пешком, это бросилось бы в глаза.

— Конечно, бросилось бы! — с готовностью подхватил Коулмен.

Ричард Кэри поднял голову и уставил на Пуаро свои темно-синие глазищи:

— Вы обвиняете меня в убийстве, мосье Пуаро?

Держался он безукоризненно, однако в голосе мне послышались угрожающие нотки.

Пуаро поклонился.

— Пока только веду всех вас в путешествие… мое путешествие к истине. Итак, я установил один факт — все члены экспедиции, включая мисс Ледерен, могли совершить убийство. Правда, для некоторых из них вероятность этого чрезвычайно мала, но это уже другой вопрос.

Рассмотрев средства и возможности совершения убийства, я перешел к изучению мотивов преступления. И выяснил, что у каждого из вас могли быть эти мотивы.

— Ох! Мосье Пуаро, — вскричала я. — Только не у меня! Ведь я тут посторонняя, всего несколько дней, как сюда приехала.

— Eh bien, мисс Ледерен, а кого боялась миссис Лайднер? Разве не посторонних и приезжих?

— Но… но… доктор Райли все обо мне знает! Он же сам предложил мне это место!

— Что ему о вас известно? Только то, что вы ему рассказали. Мало ли кто может себя выдать за медицинскую сестру.

— Напишите в больницу Святого Кристофера, — начала я.

— Может быть, помолчите минуточку? Вы не даете мне слова сказать. Я же не говорю, что подозреваю вас теперь. Но, теоретически, вы легко могли бы быть не той, за кого себя выдаете. Как часто самозванки с успехом играют свою роль! Кстати, молодой Ульям Боснер тоже может скрываться под чужим именем.

Я чуть было не высказала ему, что думаю по этому поводу. Самозванка! Надо же! Но тут Пуаро возвысил голос и заговорил с таким решительным видом, что я невольно стала слушать:

— Буду откровенным… безжалостно откровенным. Это необходимо, ибо я намерен открыть тайные побуждения, лежащие в основе ваших поступков.

Я собрал и рассмотрел все, что касается каждого из вас. Если говорить о докторе Лайднере, то я скоро убедился, что любовь к жене — средоточие его жизни. Он убит горем. О мисс Ледерен я уже говорил. Если она самозванка, то таких еще свет не видывал, поэтому склонен считать, что она именно та, за кого себя выдает, — опытная медицинская сестра.

— Благодарю, — вставила я.

— Мистер и миссис Меркадо сразу привлекли мое внимание — оба они пребывали в состоянии крайнего возбуждения и тревоги. Вначале я занялся миссис Меркадо. Способна ли она убить и если да, то каковы мотивы?

Миссис Меркадо — весьма хрупкое создание. На первый взгляд и не подумаешь, что у нее хватит сил нанести смертельный удар таким тяжелым предметом. Другое дело, если миссис Лайднер стояла на коленях. Уверен, у миссис Меркадо нашлось бы множество способов это сделать.

Оставим в стороне психологию. Можно, например, попросить подколоть подшивку у юбки. И миссис Лайднер, ничего не подозревая, опускается на колени.

Теперь о мотивах. Мисс Ледерен, по ее словам, не раз ловила ненавидящие взгляды, которые миссис Меркадо кидала на миссис Лайднер.

Разумеется, мистер Меркадо не остался равнодушным к обаянию миссис Лайднер. Однако не думаю, что здесь дело только в ревности. Уверен, миссис Лайднер не испытывала ни малейшего интереса к мистеру Меркадо, что, конечно, не было тайной для миссис Меркадо. Возможно, иной раз миссис Лайднер возбуждала в ней гнев, однако для убийства должны были быть гораздо более веские основания. Миссис Меркадо принадлежит к тем женщинам, у которых патологически развито материнское начало. По тому, как она смотрит на мужа, ясно, что она не только души в нем не чает, но кому угодно горло за него перегрызет, и, более того, она не отвергает такой возможности. Она постоянно в тревоге, постоянно начеку. Тревожится она не о себе, а о нем. Приглядевшись к мистеру Меркадо, я сразу понял, чем вызвана эта тревога. Я нашел способ убедиться, что не ошибся в своих предположениях. Мистер Меркадо — законченный наркоман.

Не надо объяснять вам, что длительное употребление наркотиков значительно притупляет нравственное чувство.

Под действием наркотиков человек совершает такие поступки, о которых раньше не мог и помыслить. Идет даже на убийство, причем не всегда может быть привлечен к ответственности за свое деяние. Законы в разных странах — разные. Главная особенность преступников-наркоманов — чрезмерная самоуверенность.

Возможно, подумал я, у мистера Меркадо небезупречное, если не криминальное, прошлое, которое его жене пока удается скрывать. Тем не менее его карьера висит на волоске. Если пойдут слухи о прошлом мистера Меркадо, ему конец. Поэтому миссис Меркадо все время начеку. А тут миссис Лайднер, проницательная и властолюбивая. Она могла вызвать этого несчастного на откровенность, что как нельзя лучше вяжется с ее характером. Ей нравилось, зная о человеке какую-то тайну, держать его в страхе перед угрозой разоблачения.

Вот вам и мотив для убийства, если говорить о чете Меркадо. Уверен, чтобы защитить мужа, миссис Меркадо ни перед чем не остановилась бы. И у нее, и у него была возможность совершить преступление — за те десять минут, когда двор пустовал.

— Ложь! — взвизгнула миссис Меркадо.

Пуаро и ухом не повел.

— Затем я присмотрелся к мисс Джонсон. Была ли она способна на убийство?

Думаю, да. Ее отличала сильная воля и железное самообладание. Такие люди постоянно себя обуздывают, но в один прекрасный день плотина может прорваться. Однако если преступление совершила мисс Джонсон, то оно так или иначе связано с доктором Лайднером.

Ревность, таящаяся в глубинах подсознания и маскирующаяся благовидным предлогом, — скажем, уверенностью, что миссис Лайднер отравляет жизнь своему мужу, — могла наконец взять верх над благоразумием.

Да, вполне правдоподобная версия.

Перейдем теперь к трем молодым людям.

Первый — Карл Рейтер. Он более всех годится на роль Уильяма Боснера. И если это так, то он — выдающийся актер! Если же он не Уильям Боснер, а Карл Рейтер, — имелся ли у него мотив для убийства?

Для миссис Лайднер он не представлял никакого интереса, ибо оказался слишком легкой жертвой. Он тут же сдался и готов был боготворить ее. А она презирала подобных обожателей. Он же не мужчина, а «тряпка», такие всегда будят в женщине ее худшие инстинкты. И действительно, в обращении с ним миссис Лайднер выказывала продуманную жестокость. Не упускала случая — там на смех подымет, тут шпильку подпустит. Она превратила его жизнь в настоящий ад.

Тут Пуаро прервал свою речь и обратился к молодому человеку проникновенно и доверительно:

— Mon ami, пусть это послужит вам уроком. Вы ведь мужчина. Держитесь же, как подобает мужчине! Мужчине не пристало унижаться. Это противно его природе… и женщине тоже! Уж лучше возьмите что под руку подвернется и запустите в нее. А вы трепещете под ее взглядом!

А потом снова, как ни в чем не бывало, продолжал свой академический анализ:

— Мог ли Карл Рейтер быть доведен до такого состояния, что восстал против своей мучительницы и убил ее? Пожалуй, я не стал бы отрицать. Нравственные страдания могут толкнуть человека на что угодно.

Следующий — Уильям Коулмен. Его поведение, по словам мисс Райли, весьма подозрительно. Преступником он мог бы оказаться лишь в том случае, если под личиной жизнерадостного шалопая скрывается Уильям Боснер. Уильям Коулмен как Уильям Коулмен сам по себе не способен на убийство. Скорее, он способен на нечто совсем иное. Ага! Мисс Ледерен, кажется, догадывается, на что именно, правда?

Как ему это удается? Уверена, по моему лицу ничего заметно не было.

— О, это так, пустяки, — сказала я с запинкой. — Не знаю, правда ли это, но однажды мистер Коулмен сам сказал, что отлично мог бы подделывать документы.

— Весьма интересно, — сказал Пуаро. — Значит, случись ему увидеть старые анонимные письма, он без труда мог бы скопировать почерк.

— Ой-ой-ой! — завопил мистер Коулмен. — Это уж нечестно!

Но Пуаро гнул свое.

— Кто он на самом деле — Уильям Коулмен или Уильям Боснер — проверить трудно. Мистер Коулмен говорил, что у него опекун, а не отец, но это ничего не доказывает.

— Вздор какой, — не выдержал мистер Коулмен. — И все спокойно слушают, как этот тип меня поносит!

— Из трех молодых людей остается мистер Эммет, — продолжал Пуаро. — Он тоже годится на роль Уильяма Боснера. Мне сразу стало ясно одно: если у него и были какие-то причины желать смерти миссис Лайднер, то из него все равно ни слова не вытянешь. Уж он-то умеет хранить тайны. Его невозможно ни спровоцировать, ни хитростью заставить выдать себя. Из всех членов экспедиции он наиболее верно и беспристрастно судит о личности миссис Лайднер. Но мне так и не удалось выяснить, оказывала ли личность миссис Лайднер какое-нибудь влияние на него самого. Предполагаю, что его отношение к ней вызывало у нее досаду и раздражение.

Из всех членов экспедиции мистер Эммет, пожалуй, наиболее подходит на роль преступника, наиболее способен тщательно продумать и безупречно спланировать преступление. У него для этого есть все — и характер и возможности.

Впервые за все это время мистер Эммет оторвал взгляд от своих ботинок.

— Благодарю, — сказал он.

Кажется, слова Пуаро его позабавили.

— В моем списке остались двое, — продолжал Пуаро. — Ричард Кэри и отец Лавиньи.

По свидетельству мисс Ледерен и некоторых других лиц, мистер Кэри и миссис Лайднер не питали друг к другу симпатии. Даже простая учтивость стоила им усилий. Однако еще один свидетель, а именно мисс Райли, предложила совсем иное толкование их нарочитой холодности.

Очень скоро я убедился, что права мисс Райли. Чтобы окончательно утвердиться в этой мысли, я прибег к нехитрой уловке — спровоцировал мистера Кэри на опрометчивое и дерзкое высказывание. Это оказалось совсем нетрудно. Как я сразу понял, он пребывал в состоянии крайнего нервного напряжения. Да он и до сих пор находится на грани нервного срыва. Редко случается, когда человек, чьи силы подточены страданием, способен к борьбе.

Сопротивление мистера Кэри было сломлено почти сразу. С искренностью, в которой я ни на миг не усомнился, он заявил, что ненавидит миссис Лайднер.

Безусловно, он сказал чистую правду. Он и впрямь ненавидел миссис Лайднер. Почему же он ненавидел ее?

Только что я говорил о женщинах, наделенных пагубным очарованием. Мужчины, случается, тоже бывают им одарены. И тогда они неодолимо влекут к себе женщин, не прикладывая к тому ни малейших усилий. В наши дни это называют le sex appeal! Мистер Кэри в высшей степени обладает этим качеством. Он предан своему другу и коллеге, и он равнодушен к его жене, что отнюдь не по вкусу миссис Лайднер. Она должна властвовать, и она ставит себе цель завоевать Ричарда Кэри. И тут случается нечто непредвиденное. Она сама, вероятно, впервые в жизни становится жертвой роковой страсти. Она влюбляется — по-настоящему влюбляется — в Ричарда Кэри.

А он… он не может противиться ей. Вот в чем причина того ужасного нервного напряжения, в котором он пребывает. Он разрывается между двумя привязанностями. Он любит Луизу Лайднер — да, но и ненавидит ее. Ненавидит за то, что из-за нее предал своего друга. Нет ненависти более страстной, чем ненависть мужчины, который любит женщину вопреки своей воле.

Вот вам и мотив. Убежден, что иной раз Ричарду Кэри стоило большого труда удержаться и не ударить изо всей силы по этому прекрасному лицу, околдовавшему его.

С самого начала я был уверен, что убийство Луизы Лайднер — это crime passionnel[257]. Мистер Кэри, на мой взгляд, идеально подходил на роль убийцы.

И наконец, у нас остается еще один кандидат на эту роль — отец Лавиньи. Он сразу привлек мое внимание — уж очень по-разному они с мисс Ледерен описывали араба, заглядывавшего в окно к миссис Лайднер. В свидетельских показаниях всегда имеют место некоторые расхождения, но в данном случае они были просто кричащими. Более того, отец Лавиньи настаивал на очень характерном признаке — косоглазии, которое значительно упростило бы опознание.

Вскоре стало очевидно, что описание, данное мисс Ледерен, было, по существу, точным, чего не скажешь о показаниях отца Лавиньи. Казалось, будто он специально вводит нас в заблуждение… не хочет, чтобы тот человек был пойман.

В таком случае он, должно быть, с ним знаком. Их видели, когда они разговаривали. Но о чем была беседа, мы знаем только со слов самого преподобного отца.

Что делал араб, когда мисс Ледерен и миссис Лайднер его увидели? Пытался заглянуть в окно. В окно к миссис Лайднер, как подумали они тогда. Но, став на то место, где стоял араб, я понял, что он мог заглядывать и в окно «музея».

В эту же ночь была поднята тревога. Кто-то пробрался в «музей». Однако оказалось, что ничего не украдено. Меня заинтересовало одно обстоятельство. Когда доктор Лайднер вбежал в «музей», отец Лавиньи уже был там. Он говорит, что увидел в комнате свет. И снова мы полагаемся только на его собственные слова.

Я начал присматриваться к отцу Лавиньи. Когда я предположил, что он может оказаться Фредериком Боснером, доктор Лайднер отнесся к этому весьма скептически. Сказал, что отец Лавиньи — личность известная. Я высказал соображение, что Фредерик Боснер за двадцать лет вполне мог сделать карьеру под новым именем. Почему бы ему не стать известным? Правда, мне не верилось, что он мог провести эти годы в религиозной общине.

Мне представлялось, что все объясняется куда проще.

Знал ли кто-нибудь отца Лавиньи в лицо до того, как он сюда прибыл? Очевидно, нет. Значит, не исключается, что под именем преподобного отца скрывается кто-то другой. Я выяснил, что в Карфаген была отправлена телеграмма с сообщением о внезапной болезни доктора Бирда, который должен был сопровождать экспедицию. Перехватить телеграмму легче легкого. Что до работы, то в экспедиции же других эпиграфистов нет. Нахватавшись кое-каких знаний, способный человек вполне может провести кого угодно, тем более что табличек и надписей было немного. Кстати, некоторые высказывания отца Лавиньи мне показались немного странными.

Многое указывало на то, что он самозванец.

Но может ли он быть Фредериком Боснером?

Тут у меня что-то не вытанцовывалось. Очевидно, следовало идти совсем в ином направлении.

У меня состоялась продолжительная беседа с отцом Лавиньи. Я и сам католик и знаком со многими святыми отцами и членами религиозных общин. Уж слишком фальшиво отец Лавиньи играл свою роль. Поразила меня и его осведомленность в совсем иной области. Я частенько встречал людей такого типа, но они не были членами религиозных общин. Совсем напротив!

Я принялся рассылать телеграммы.

И тут, вдруг совершенно случайно, мисс Ледерен дала мне в руки ценнейший ключ. Мы рассматривали в «музее» золотые изделия, и она упомянула о каплях воска на золотой чаше. «Воск?» — переспросил я. «Воск?» — вырвалось у отца Лавиньи. Его тон мне все сказал! Я тотчас понял, что он здесь делал ночью.

Пуаро помолчал, потом обратился к доктору Лайднеру:

— Вынужден огорчить вас, мосье, но золотая чаша, золотой кинжал, золотые головные украшения и некоторые другие предметы — не подлинные. Это очень искусные подделки, изготовленные методом гальванопластики. Отец Лавиньи, как я узнал из последнего ответа на мои телеграммы, не кто иной как Рауль Менье, один из самых талантливых воров, известных французской полиции. Он специализируется на краже предметов искусства из разных музеев и тому подобных вещах. С ним на пару работает некий Али Юсуф, наполовину турок, первоклассный ювелир. Впервые я услышал о Менье, когда в Лувре[258] обнаружились подделки. Так случалось всякий раз, когда какой-нибудь известный археолог, которого директор не знал в лицо, посещал музей. На следствии все эти выдающиеся археологи отрицали, что наносили визиты в Лувр в указанное время.

Я выяснил, что Менье был в Тунисе, готовил ограбление монастыря, когда туда пришла ваша телеграмма. Отец Лавиньи занемог и вынужден был отказаться, но Менье удалось перехватить ответную телеграмму и подменить ее. Он чувствовал себя в полной безопасности. Даже если монахи и прочтут в газете (хотя это само по себе маловероятно), что отец Лавиньи в Ираке, — не беда. Газеты, как всегда, врут, подумают они.

Вот так Менье с сообщником и появились тут. Сообщника видели, когда он заглядывал в «музей» через окно. По плану, отец Лавиньи снимает восковые слепки, Али изготавливает точные копии. Всегда находятся коллекционеры, готовые заплатить за подлинники хорошую цену, не задавая при этом лишних вопросов. Отец Лавиньи — предпочтительно ночью — заменяет оригиналы подделками.

Именно этим он и занимался, когда миссис Лайднер услышала шум и подняла тревогу. Что ему оставалось? Он наскоро сочинил историю о том, как увидел в «музее» свет.

Все «сошло», как у вас говорят, очень удачно. Но миссис Лайднер далеко не глупа. Она могла вспомнить о восковых каплях, которые видела раньше, а затем сложить два и два. Как она поступит потом? Разве не dans son caractere[259] ничего не предпринимать сгоряча, но растянуть удовольствие, смущая отца Лавиньи намеками? Она могла дать ему понять, что подозревает… но не знает. Возможно, это — опасная игра, но она любила опасные игры.

Вероятно, она слишком долго играла в эту игру. Отец Лавиньи все понял и нанес удар прежде, чем она догадалась, что он замышляет.

Отец Лавиньи — Рауль Менье — вор. И убийца.

Пуаро прошелся по комнате. Вынул носовой платок, вытер лоб и снова заговорил:

— Таково было положение вещей сегодня утром. У меня имелось десять версий, и я не знал, какой отдать предпочтение. Я все еще не знал, кто убийца.

Но убийство входит в привычку. Человек, убивший однажды, будет убивать снова.

Этим вторым убийством он отдал себя мне в руки.

Все это время я не забывал о том, что кто-то из вас, возможно, скрывает какие-то сведения, изобличающие преступника.

Тогда этот человек в опасности.

Больше всего я тревожился о мисс Ледерен. Она энергична, и у нее острый проницательный ум. Я страшно боялся, что она обнаружит нечто такое, чего лучше не знать ради собственной безопасности.

Как вам известно, произошло второе убийство. Жертвой оказалась Не мисс Ледерен, а мисс Джонсон.

Мне приятно было сознавать, что я могу решить задачу путем логических построений, но убийство мисс Джонсон ускорило ход событий.

Начать с того, что один подозреваемый — мисс Джонсон — исключался, ибо я ни на минуту не допускал, что это самоубийство.

Рассмотрим обстоятельства второго убийства.

Факт первый: в воскресенье вечером мисс Ледерен застает мисс Джонсон всю в слезах, и в тот же вечер мисс Джонсон сжигает клочок письма, написанного, по словам мисс Ледерен, тем же почерком, что и анонимные письма.

Факт второй: вечером накануне второго убийства мисс Ледерен видит мисс Джонсон, стоящую на крыше в состоянии, по выражению мисс Ледерен, недоумения и ужаса. На вопрос мисс Ледерен она отвечает: «Я поняла, как можно попасть сюда так, что никто никогда не догадается». Больше она ничего не говорит. В это время через двор идет отец Лавиньи и мистер Рейтер стоит в дверях фотолаборатории.

Факт третий: мисс Джонсон находят умирающей. Единственные слова, которые ей удается произнести — «окно… окно».

Таковы факты. А вот вопросы, на которые необходимо ответить: кем и для чего написаны письма; что мисс Джонсон увидела с крыши; что она хотела сказать словами «окно… окно».

Eh bien, рассмотрим вначале второй вопрос как более легкий. Мы с мисс Ледерен поднялись на крышу, туда, где стояла мисс Джонсон. Ей был виден двор, ворота, северное крыло дома и двое ее коллег. Имеют ли ее слова отношение к мистеру Рейтеру или отцу Лавиньи?

Почти тотчас же мне в голову пришел возможный ответ. Если кто-то хотел проникнуть во двор, он мог сделать это только переодевшись. Есть только один человек, чьим внешним видом может воспользоваться самозванец. Отец Лавиньи! Тропический шлем, солнцезащитные очки, черная борода, длинная шерстяная ряса — в таком виде незнакомец легко мог пройти мимо слуг, которые ничего бы не заподозрили.

Это ли имела в виду мисс Джонсон? Или она пошла еще дальше? Может быть, она поняла, что отец Лавиньи не тот, за кого себя выдает?

Узнав правду об отце Лавиньи, я был склонен считать, что раскрыл тайну. Рауль Менье — убийца. Убил миссис Лайднер, чтобы заставить ее замолчать прежде, чем она успела его выдать. Затем мисс Джонсон дает ему понять, что проникла в его тайну. Значит, ее тоже необходимо убрать.

Итак, все объясняется! Второе убийство. Бегство отца Лавиньи, расставшегося со своей рясой и бородой (он со своим сообщником мчится сейчас что есть мочи по Сирии с великолепно выправленными документами на имя торговых посредников). Окровавленную ступку он прячет под кроватью мисс Джонсон.

Повторяю, я был удовлетворен, но не совсем. Ибо окончательная версия должна объяснить решительно все. А моя версия не объясняет, например, почему мисс Джонсон, умирая, сказала «окно… окно». Почему она так горько плакала вечером в конторе? Что повергло ее в ужас и отчаяние на крыше, где ее застала мисс Ледерен? Что она заподозрила или узнала такого, о чем отказалась сообщить мисс Ледерен?

В мою версию хорошо укладывались все чисто внешние факты, но, с точки зрения психологии, она объясняла далеко не все.

И вот, стоя на крыше и в который раз мысленно повторяя одно и то же — письма, крыша, окно — я понял то, до чего додумалась и мисс Джонсон.

Моя новая версия объясняла все!

Глава 28 Конец путешествия

Пуаро огляделся.

Все взоры были устремлены на него.

В какой-то момент мы немного успокоились, напряжение спало, но теперь вдруг оно снова сковало нас.

Что-то надвигалось… но что?..

Пуаро продолжал говорить ровным, бесстрастным голосом:

— Письма, крыша, «окно» — да, теперь все объяснялось… все становилось на свои места.

Я уже говорил вам, что три человека имеют алиби. Потом показал, что два из этих трех алиби доверия не заслуживают. Теперь я вижу, как глубоко, как непростительно заблуждался. Третье алиби тоже ничего не стоит. Доктор Лайднер не только мог совершить убийство, но, я убежден, действительно его совершил.

Наступало молчание. Все сидели, сбитые с толку, потрясенные. Доктор Лайднер не произнес ни звука. Казалось, он все еще погружен в свой такой далекий, недоступный для нас мир. Наконец Дэвид Эммет взволнованно задвигался:

— Не знаю, что вы имеете в виду, мосье Пуаро. Я же говорил вам, что доктор Лайднер не спускался с крыши, по крайней мере, до без четверти три. Это истинная правда. Готов поклясться. Я не лгу. Он никак не мог этого сделать. Я бы видел.

Пуаро кивнул.

— О, я верю вам. Доктор Лайднер и в самом деле не спускался с крыши. Это бесспорный факт. Сейчас я вам скажу, что понял я, а еще раньше — мисс Джонсон: доктор Лайднер убил свою жену, не спускаясь с крыши.

Мы все в недоумении смотрели на него.

— Окно! — вскричал Пуаро. — Окно в ее комнате! Вот ключ к разгадке. Окно в комнате миссис Лайднер выходит наружу, а не во двор. Доктор Лайднер был на крыше один, без свидетелей. И эти тяжеленные каменные ступки и жернова — тут же у него под рукой. Все так просто, так до ужаса просто! При условии, что убийца имеет возможность перенести тело до того, как его увидят. Это же поразительно — до чего просто!

Вот как было дело.

Доктор Лайднер на крыше сортирует керамику. Он зовет вас, мистер Эммет, и начинает вам что-то говорить. Потом он замечает, что бой, как водится, воспользовавшись вашим отсутствием, бросил работу и улизнул за ворота. Доктор Лайднер удерживает вас еще десять минут, а затем позволяет вам уйти. Вы спускаетесь во двор и зовете боя, а он приступает к осуществлению своего плана.

Достает из кармана маску, намазанную пластилином, — с ее помощью он уже однажды до полусмерти напугал миссис Лайднер, — опускает ее за парапет так, чтобы она стукнула в стекло.

Не забудьте, что окно выходит не во двор, а наружу.

Миссис Лайднер лежит на кровати и дремлет. Она спокойна и счастлива. Внезапно маска начинает постукивать по стеклу и привлекает внимание миссис Лайднер. — Но сейчас не сумерки, как тогда. За окном солнечный день, вокруг ничего таинственного. Теперь она понимает — это чья-то злая шутка! Она совсем не испугана, она просто возмущена и делает то, что на ее месте сделала бы всякая другая женщина. Вскакивает с постели, открывает окно, просовывает голову сквозь решетку и смотрит вверх, стараясь увидеть того, кто это проделывает.

Доктор Лайднер уже ждет. У него в руках тяжелая ступка с отверстием, сквозь которое он пропустил веревку. Он наготове. И вот момент наступил. Он роняет ступку.

Со слабым криком (который слышит мисс Джонсон) миссис Лайднер падает замертво на коврик у окна.

Теперь доктору Лайднеру надо только потянуть за веревку и втащить ступку обратно наверх. Он ставит ее на пол, окровавленной стороной вниз. И вот она уже затерялась среди других, подобных ей предметов, во множестве тут наваленных.

Час с лишним он еще остается на крыше. Затем наступает второй акт. Он спускается по лестнице, разговаривает с мистером Эмметом и мисс Ледерен, идет по двору, отворяет дверь комнаты миссис Лайднер. Вот как он сам рассказывает об этом:

«Я увидел, что она лежит на полу у кровати. Я замер от ужаса не в силах пошевелиться. Потом наконец приблизился к ней, опустился на колени, приподнял ей голову. Она была мертва… Встал. Голова шла кругом. Меня качало, как пьяного. Кое-как мне удалось добраться до двери и позвать на помощь».

Вполне убедительный рассказ человека, убитого горем. А теперь послушайте, как все было в действительности. Доктор Лайднер входит в комнату, бросается в окну и, натянув перчатки, затворяет и запирает его, потом поднимает тело и кладет его возле кровати. На коврике у окна он замечает небольшое пятно. Тогда он меняет его местами с тем ковриком, что лежит под умывальником. Если пятно обнаружат, его свяжут с умывальником, а не с окном — весьма существенное обстоятельство. Ни у кого не должно возникнуть и мысли об окне. Потом он идет к двери и играет роль убитого горем мужа, кстати сказать, ему это нетрудно. Ибо он и в самом деле любил свою жену.

— Позвольте, любезнейший мосье Пуаро! — нетерпеливо воскликнул доктор Райли. — Если он любил ее, зачем бы он стал ее убивать? Где же логика? Да объяснитесь же, Лайднер! Скажите ему, что он сошел с ума.

Доктор Лайднер даже не пошевелился.

— Разве не говорил я вам все время, что это преступление, внушенное страстью? — продолжал Пуаро. — Почему ее первый муж, Фредерик Боснер, угрожал ей? Да потому, что любил ее. И в конце концов, видите, привел свою угрозу в исполнение.

Mais oui… Mais oui… Как только я понял, что убийца — доктор Лайднер, все сразу встало на свои места.

И во второй раз я начну свое путешествие с самого начала…

Первый брак миссис Лайднер… письма с угрозами… второй брак. Письма препятствуют ее браку с кем бы то ни было… кроме доктора Лайднера. Как это все просто, если допустить, что доктор Лайднер — это Фредерик Боснер.

Итак, пустимся в наше путешествие, на этот раз вместе с молодым Фредериком Боснером.

Начать с того, что он безумно любит свою жену Луизу, любит со всей страстью, какую способна внушить только такая женщина, как она. Но она предает его. Он приговорен к смерти. Бежит. Попадает в железнодорожную катастрофу… И является в ином обличье, в образе молодого шведского археолога Эрика Лайднера, изуродованное тело которого погребено под именем Фредерика Боснера.

Как же относится Эрик Лайднер к женщине, которая обрекла его на смерть? Первое, и самое главное, — он все еще любит ее. Он начинает новую жизнь. У него выдающиеся способности, профессия археолога очень ему нравится, он преуспевает в ней. Но ни на минуту не забывает о главной своей страсти. Он осведомлен обо всем, что касается его жены. Он твердо решает (вспомните, что сказала о нем сама миссис Лайднер — мягкий, добрый и вместе с тем безжалостный), что она будет принадлежать только ему одному. Время от времени он посылает ей письма с угрозами. Он подражает ее почерку на случай, если она вздумает передать письма в полицию. Женщины, которые сами себе пишут анонимные письма, настолько заурядное явление, что в полиции не возникло бы на этот счет никаких сомнений. В то же время он держит ее в неведении — она не может понять, жив он или нет.

И вот наконец спустя много лет он рассудил, что время настало. Он вновь появляется в ее жизни. Все идет гладко. Жене и в голову не приходит, кто он на самом деле. Для нее он известный ученый. Стройный, красивый юноша превратился в мужчину средних лет, сутуловатого и с бородкой. Прошлое повторяется. Как и в первый раз, Фредерику удается покорить Луизу. Она снова соглашается стать его женой. Никакого письма не приходит, и ничто не препятствует их браку.

Однако потом она снова получает письмо. Почему?

Думаю, доктор Лайднер не хочет рисковать. А вдруг их близость пробудит в ней воспоминания? Он желает раз и навсегда утвердить ее во мнении, что Фредерик Боснер и Эрик Лайднер — два разных человека.

А как же иначе? Ведь из-за Эрика Лайднера она получает угрожающее письмо от Фредерика Боснера!

Затем следует ребяческая выходка с отравлением газом, устроенная, несомненно, доктором Лайднером. Все с той же целью.

Наконец он вполне удовлетворен. Письма больше не нужны. Они могут жить спокойно и счастливо.

Потом спустя почти два года снова начинают приходить письма.

Почему? Eh bien, думаю, что могу ответить на этот вопрос. Потому что у Фредерика Боснера слово не расходится с делом (именно по этой причине миссис Лайднер жила в постоянном страхе. Она-то знала, какой мягкий, но вместе с тем беспощадный нрав у Фредерика). Если она будет принадлежать другому, он убьет ее. А теперь ее сердцем завладел Ричард Кэри…

Обнаружив это, доктор Лайднер стал спокойно и хладнокровно готовиться к убийству.

Теперь вы понимаете, какая важная роль уготована была для мисс Ледерен? Поначалу я удивился, почему доктор Лайднер нанял ее для своей жены. А потом понял, сколь для него важно, если заслуживающий доверия свидетель, чья профессиональная компетенция не вызывает сомнений, сможет уверенно заявить, что миссис Лайднер к тому времени, когда нашли ее тело, была мертва уже более часа, т. е. что она была убита как раз тогда, когда он сам — это все могут подтвердить — был на крыше. В противном случае могли бы заподозрить, что он убил ее, когда вошел в комнату и якобы обнаружил тело. Однако об этом и речи не будет, если опытная медицинская сестра засвидетельствует, что миссис Лайднер мертва уже более часа.

Теперь я нашел объяснение и тому странному состоянию нервного напряжения, в котором пребывали в этом году все члены экспедиции. С самого начала мне не верилось, что в этом повинна лишь миссис Лайднер. Несколько лет все эти люди жили как одна счастливая семья. По-моему, душевное состояние любого сообщества всегда зависит от его главы. Доктор Лайднер, несмотря на свою мягкость, личность выдающаяся. Его такт, его справедливость, его великодушие — вот благодаря чему все чувствовали себя столь легко и непринужденно.

И если теперь все переменилось, то этим обязаны только ему, доктору Лайднеру. Именно он, а не миссис Лайднер, повинен в том, что в экспедиции воцарились уныние и странная напряженность. Неудивительно, что все чувствовали эту перемену и не понимали, в чем дело. Внешне по-прежнему доброжелательный и общительный, доктор Лайднер теперь просто играл привычную роль. На самом же деле он стал фанатиком, одержимым идеей убийства.

Теперь переходим ко второму преступлению. Разбирая в конторе бумаги доктора Лайднера (мисс Джонсон взялась за эту работу по собственному почину, чтобы хоть чем-нибудь занять себя), она, должно быть, наткнулась на неоконченный черновик анонимного письма.

Можете себе представить, как она была ошеломлена! Доктор Лайднер сам запугивает свою жену! Она ничего не понимает… она чувствует, что земля уходит у нее из-под ног. В таком состоянии ее и застает мисс Ледерен.

В этот момент мисс Джонсон еще не подозревает доктора Лайднера в убийстве, но мои эксперименты с криками в комнатах миссис Лайднер и отца Лавиньи не прошли мимо ее внимания.

Если она слышала крик миссис Лайднер, значит, окно в ее комнате должно было быть открыто. В тот момент это не показалось ей столь уж важным, но тем не менее она об этом не забывает.

Ее мысль продолжает работать, нащупывая истину. Может быть, она намекает доктору Лайднеру, что знает о письмах, и видит его реакцию.

Но доктор Лайднер, думает она, не мог убить свою жену. Он ведь все время находился на крыше.

И вот в тот вечер, когда она, стоя на крыше, размышляет об этом, внезапно ее осеняет догадка. Она понимает, как была убита миссис Лайднер.

В этот момент к ней подходит мисс Ледерен.

И тут же ее любовь к доктору Лайднеру берет верх, и она пытается сделать вид, что ничего не произошло. Мисс Ледерен не должна догадаться, какое чудовищное открытие она только что сделала.

Она нарочно отворачивается в другую сторону (к внутреннему двору) и произносит фразу, которая ей пришла в голову, когда она увидела, как отец Лавиньи идет по двору: «Я поняла, как можно проникнуть внутрь…»

Больше она ничего не желает говорить. Она, мол, «должна хорошенько все обдумать».

Доктор Лайднер, с тревогой наблюдающий за ней, понимает, что она обо всем догадалась. Она не в силах скрыть от него свой ужас, свое отчаяние.

Правда, пока она еще не выдала его, но сколько можно терпеть такую зависимость?

Убийство входит в привычку. И доктор Лайднер ночью подменяет стакан воды стаканом с кислотой. Он надеется, что все сочтут это самоубийством: несчастная женщина, повинная в смерти миссис Лайднер, не выдержала угрызений совести и наложила на себя руки. Для убедительности доктор Лайднер прячет у нее под кроватью орудие убийства.

Неудивительно, что в предсмертной агонии мисс Джонсон отчаянно пытается сообщить то, что удалось ей узнать столь дорогой ценой. «Окно» — вот что сыграло роковую роль в убийстве миссис Лайднер. Не дверь, а именно окно.

Итак, все объяснилось, все стало на свои места. Безупречно, с психологической точки зрения.

Однако никаких доказательств у меня нет. Решительно никаких.

Наступило молчание. Ужас переполнял нас. Ужас и жалость.

Доктор Лайднер не шелохнулся, не издал ни звука. Он сидел все в той же позе, измученный, постаревший.

Наконец он поднял на Пуаро свой мягкий, усталый взгляд.

— Да, — сказал он, — доказательств нет. Но это не имеет значения. Вы ведь знали, что я не стану ничего отрицать. Не стану отрицать правды. На самом деле… я даже рад. Я так устал…

Он помолчал.

— Мне жаль Энн, — добавил он просто. — Гадко… бессмысленно… это был не я! Как она страдала, бедняжка. Нет, это не я. Это — страх.

Его губы, сведенные болезненной гримасой, вдруг тронула слабая улыбка.

— Из вас вышел бы отличный археолог, мосье Пуаро. Вы одарены талантом воскрешать прошлое. Все было так, как вы сказали. Я любил Луизу… и убил ее. Если бы вы ее знали, вы бы меня поняли… Впрочем, вы и так все понимаете.

Глава 29 L'envoi[260]

Право, не знаю, что еще добавить к сказанному.

«Отца Лавиньи» и его сообщника задержали, когда они собирались сесть на пароход в Бейруте[261].

Шейла Райли вышла замуж за Эммета. По-моему, это как раз то, что ей надо. Он отнюдь не «тряпка» и сумеет держать ее в узде. Выйди она за Билла, бедняга оказался бы у нее под каблуком.

Кстати, я ходила за ним, когда в прошлом году его оперировали по поводу аппендицита, и очень к нему привязалась. Опекун отослал его в Южную Африку — подыскал там для него какое-то дело.

Мне не привелось больше побывать на Востоке. Странно, но порой меня туда тянет. Я вспоминаю, как шумит мельничное колеса, как женщины, опустившись на колени, полощут в реке белье, вспоминаю медлительных верблюдов с их загадочным надменным взглядом, и во мне просыпается ностальгическое чувство. В конце концов, быть может, грязь не столь уж и опасна для здоровья, как принято думать!

Доктор Райли, бывая в Англии, всегда меня навещает. Как я уже писала, именно он подвиг меня на этот литературный труд. «Хотите — берите, — сказала я ему. — Знаю, здесь полно всяких ошибок, стиль не тот, да и вообще… но, как говорится, чем богаты…»

И он взял рукопись. Без всяких колебаний. Неужели ее когда-нибудь напечатают? Вот будет забавно!

Мосье Пуаро снова отправился в Сирию, а неделю спустя, возвращаясь домой на Восточном экспрессе, он раскрыл еще одно убийство. Он необыкновенно умен, не стану отрицать, однако как он меня дурачил! Право, никогда ему этого не прощу. Делал вид, будто верит, что я замешана в преступлении и что я на самом деле вовсе не медицинская сестра!

Вот и доктора почти все таковы. Им бы лишь подшутить над вами, а что вы чувствуете при этом, им безразлично.

Я все думаю и думаю о миссис Лайднер: какая она все-таки была на самом деле? Порой мне представляется, что она очень дурная женщина, а потом вдруг вспомню, как мило она обходилась со мной, какой ласковый у нее голос… и эти чудесные белокурые волосы, и… нет, не обвинять ее надо, а пожалеть.

И доктора Лайднера тоже ужасно жаль. Знаю, что он совершил два убийства, но ничего не могу с собой поделать. Он так отчаянно ее любил. Как страшно, должно быть, питать к кому-либо такое чувство.

Чем старше я становлюсь, чем лучше узнаю людей, чем чаще вижу повсюду страдания и болезни, тем больше сердце мое наполняется жалостью и сочувствием. Куда и девались те строгие принципы, в которых воспитала меня тетушка. Уж очень она набожна и нетерпима. Бывало, всем соседям косточки перемоет.

О, Господи! Правду сказал доктор Райли. Самое трудное — остановиться. Вот если бы найти какую-нибудь подходящую фразу… арабскую, например.

Надо будет спросить доктора Райли.

Что-нибудь вроде той, с которой начал мосье Пуаро. Помните?

Во имя Аллаха, Милосердного и Благотворящего…

НЕВЕРОЯТНАЯ КРАЖА The Incredible Theft 1937 © Перевод Зиновьева H., 1985

1

Когда дворецкий разносил суфле, лорд Мэйфилд наклонился к своей соседке справа леди Джулии Каррингтон и стал ей что-то нашептывать. Он славился гостеприимством и старался поддерживать свою репутацию. Лорд Мэйфилд не был женат, но умел очаровывать женщин.

Леди Джулия Каррингтон, высокая, темноволосая, подвижная женщина лет сорока, все еще была красива. Она отличалась резкими манерами — ибо была крайне нервной особой.

Напротив нее сидел ее муж — маршал авиации сэр Джордж Каррингтон. Его карьера началась во флоте, и он сохранил повадки старого морского волка. Он смеялся и поддразнивал очаровательную миссис Вандерлин, сидевшую между ним и хозяином дома.

Миссис Вандерлин была на редкость красивой блондинкой. Она говорила с легким американским акцентом — приятным и совсем не навязчивым.

По левую руку от сэра Джорджа Каррингтона сидела и миссис Макатта — член парламента и великий специалист по жилищному строительству и защите детей. Она бросала отрывистые фразы и имела довольно грозный вид. Неудивительно, что маршал авиации предпочитал беседовать с соседкой справа.

Миссис Макатта просвещала другого своего соседа — молодого Регги Каррингтона, выпаливая короткими очередями поучительные сведения на свои излюбленные темы.

2

Регги Каррингтону сравнялся двадцать один год и его ни в малейшей степени не занимали ни жилищное строительство, ни защита детей, ни какие бы то ни было политические дебаты. Время от времени он изрекал нечто вроде: «Как ужасно!», «Совершенно с вами согласен», но мысли его были далеко. Между молодым Каррингтоном и его матерью сидел личный секретарь лорда Мэйфилда — мистер Карлайл. Этот бледный молодой человек в очках, с умным лицом и сдержанными манерами, говорил мало, но как только возникала неловкая пауза, был готов прийти на выручку. Видя, что Регги Каррингтон с трудом подавляет зевоту, он наклонился к миссис Макатта и весьма кстати поинтересовался разработанной ею системой оценки «пригодности» детей.

Вокруг стола в тускловато-янтарном желтоватом свете бесшумно двигались дворецкий и два лакея, разносившие блюда. Лорд Мэйфилд платил своему повару порядочное жалованье и был известен как отменный гурман.

Хотя стол был круглый, хозяина дома можно было угадать безошибочно: он сидел как бы «во главе». Это был крупный широкоплечий мужчина с густой серебристой шевелюрой, большим прямым носом и слегка выдающимся подбородком — такое лицо настоящая находка для карикатуриста. Лорд Мэйфилд сочетал политическую карьеру с деятельностью главы крупной машиностроительной фирмы. Он и сам был первоклассным инженером. Получив год назад звание пэра, он одновременно был назначен на вновь созданный пост министра вооружений.

Принесли десерт. Когда всех по одному кругу обнесли портвейном, леди Джулия переглянулась с миссис Вандерлин. Дамы точно по уговору поднялись, и все трое удалились из комнаты.

Джентльменам лакеи снова наполнили бокалы портвейном, и хозяин дома завел разговор об охоте на фазанов. Этой темы хватило минут на пять, после чего сэр Джордж обернулся к сыну:

— Регги, мой мальчик, ты, наверное, не прочь присоединиться к дамам в гостиной. Лорд Мэйфилд не обидится.

Юный Каррингтон сразу понял намек. Мистер Карлайл пробормотал:

— Извините меня, лорд Мэйфилд, мне надо подготовить кое-какие бумаги.

Лорд Мэйфилд кивнул. Молодые люди вышли. Слуг удалили еще раньше. Министр вооружений и глава военно-воздушных сил остались вдвоем.

Выдержав паузу, Каррингтон спросил:

— Ну как, порядок?

— Полнейший. Бомбардировщиков такого класса нет ни в одной стране Европы.

— Заткнули их за пояс, а? Я так и думал.

— Теперь мы в авиации первые, — уверенно сказал лорд Мэйфилд.

Сэр Джордж Каррингтон облегченно вздохнул.

— Давно пора! Да, Чарлз, трудное время нам пришлось пережить. Европа — пороховой погреб. А мы были совсем не готовы, черт возьми! Буквально висели на волоске. И сейчас еще опасность не миновала, как бы мы ни спешили со строительством нового самолета.

Лорд Мэйфилд негромко сказал:

— И все же, Джордж, и в том, что мы начали поздно, есть свое преимущество. Многие европейские машины уже устарели, а страны на грани банкротства.

— По-моему, это все сказки, — мрачно сказал сэр Джордж. — Мы то и дело слышим, что та или другая страна обанкротилась. Но они все равно продолжают существовать. Для меня финансы — непостижимая материя.

В глазах лорда Мэйфилда мелькнула усмешка. Его гость чересчур грубоват и простодушен, как и положено морскому волку старой закваски. Правда, кое-кто считал, что это только личина.

Сэр Каррингтон решил переменить тему.

— Привлекательная женщина эта миссис Вандерлин, а? — сказал он нарочито небрежно.

— Вы ломаете голову над тем, почему она здесь? — ответил лорд Мэйфилд.

— Вовсе нет, вовсе нет! — смешался Каррингтон.

— Не притворяйтесь, Джордж. Вы боитесь, что я стал ее очередной жертвой.

Каррингтон, помедлив, признался:

— Не скрою, мне показалось немного странным, что она здесь, ну… именно в эти выходные.

Лорд Мэйфилд кивнул:

— Почуяв падаль, слетаются стервятники. Лакомый кусок налицо, а миссис Вандерлин можно считать стервятником номер один.

— Вы что-нибудь знаете об этой женщине? — отрывисто спросил маршал авиации.

Лорд Мэйфилд отрезал кончик сигары, зажег ее и, откинувшись назад, начал говорить, старательно обдумывая слова:

— Что мне известно о миссис Вандерлин? Мне известно, что она американская подданная. Мне известно, что у нее было три мужа разных национальностей — итальянец, немец и русский — и что в результате она установила «контакты» — так, кажется, это называют — в трех странах. Мне известно, что она умудряется покупать очень дорогие туалеты и жить в роскоши, неясно только, откуда она берет на это средства.

Сэр Джордж Каррингтон усмехнулся:

— Я вижу, ваши люди не бездействовали, Чарлз.

— Мне известно, — продолжал лорд Мэйфилд, — что, помимо соблазнительной внешности, миссис Вандерлин обладает еще умением внимательно слушать и проявлять живой интерес, когда ее собеседник садится на своего конька. Это значит, что мужчина может рассказывать ей о своей работе, чувствуя искреннее и очень лестное для него внимание. Некоторые молодые офицеры заходили, пожалуй, слишком далеко, стремясь привлечь ее доверительной беседой, после чего их карьера пострадала. Они рассказывали миссис Вандерлин чуть больше, чем следовало. Почти все друзья этой дамы служат в вооруженных силах, прошлой зимой она охотилась в некоем графстве близ одного из наших крупнейших военных заводов и приобрела несколько дружеских знакомств, отнюдь не спортивного характера. Короче говоря, миссис Вандерлин — весьма полезный человек для… — Он описал сигарой круг в воздухе. — Пожалуй, лучше не будем называть вслух, скажем лишь — для одной европейской страны, а быть может, и не для одной.

Каррингтон облегченно вздохнул.

— Вы сняли с моей души тяжесть.

— А вы думали, что сирена меня околдовала? Мой дорогой Джордж! Методы миссис Вандерлин слишком грубы для такого стреляного воробья, как я. Кроме того, она, как говорится, не первой молодости. Ваши юные командиры эскадрилий не заметили бы этого, но мне уже пятьдесят шесть, дружище. Года через четыре я, наверное, стану гнусным старикашкой и буду бегать за молоденькими девушками.

— Какой я дурень, — сказал Каррингтон извиняющимся тоном, — но мне показалось немного странным…

— Вам показалось странным, что она здесь, в довольно интимной компании, и именно в тот момент, когда мы с вами наметили провести неофициальное совещание по поводу изобретения, которое, возможно, в корне изменит всю систему противовоздушной обороны?

Сэр Джордж Каррингтон кивнул.

Лорд Мэйфилд сказал с улыбкой:

— Не удивляйтесь. Это приманка.

— Приманка?

— Видите ли, Джордж, как говорят в кино, у нас нет улик. Нам необходимо что-то конкретное! Она слишком часто выходила сухой из воды. Осторожна, чертовски осторожна. Нам известно, чем она занимается, но у нас нет веских доказательств. Надо кинуть ей крупную наживку.

— И эта наживка — чертежи нового бомбардировщика?

— Именно. Для того чтобы она пошла на риск, выдала себя, нужно что-то действительно ценное, и тогда она в наших руках!

— Ну что ж, — с сомнением протянул сэр Джордж, — наверное, это разумно. А если она не захочет пойти на риск?

— Будет очень жаль, — сказал лорд Мэйфилд. — Но, думаю, она рискнет…

— Что ж, надеюсь, ваш план увенчается успехом, Чарлз.

Лорд Мэйфилд встал.

— Не пойти ли нам к дамам в гостиную? Мы не должны лишать вашу супругу партии бриджа.

— Джулия помешана на бридже, — проворчал сэр Джордж. — Просаживает кучу денег. Она делает непозволительно крупные ставки. Я ей все время твержу об этом. Но что толку твердить — Джулия прирожденный игрок.

Разговор в гостиной не ладился. Миссис Вандерлин в дамском обществе обычно не пользовалась успехом. Ее умение с чарующим вниманием слушать собеседника, которое так ценили представители сильного пола, почему-то не импонировало женщинам. Леди Джулия легко впадала в крайности: ее манеры были то изысканными, то ужасными. Миссис Вандерлин ее раздражала, а миссис Макатта наводила скуку, и она не скрывала своих чувств. Разговор мог бы совсем прекратиться, если бы не миссис Макатта.

Это была женщина редкой целеустремленности. Она сразу же сбросила со счетов миссис Вандерлин как абсолютно никчемное создание и атаковала леди Джулию, пытаясь заманить ее на предстоящий благотворительный вечер. Леди Джулия отвечала туманно, с трудом подавляя зевоту и думая о своем. «Почему не приходят Чарлз и Джордж? Какие мужчины нудные». Она все чаще отвечала невпопад.

Когда мужчины наконец вошли в гостиную, дамы угрюмо молчали. Лорд Мэйфилд подумал: «У Джулии сегодня болезненный вид. Не женщина, а „комок нервов“». Вслух он сказал:

— Как насчет партии в бридж?

Леди Джулия мгновенно оживилась — бридж был для нее единственной радостью в жизни. Тут появился Регги Каррингтон, и составилась партия. Леди Джулия, миссис Вандерлин, сэр Джордж и Регги уселись за карточный столик. Лорд Мэйфилд взял на себя задачу развлекать миссис Макатту. После двух робберов[262]сэр Джордж демонстративно посмотрел на каминные часы:

— Вряд ли есть смысл начинать новый роббер.

Его жена расстроилась:

— Еще только без четверти одиннадцать! Один короткий…

— Они никогда не бывают короткими, дорогая, — добродушно сказал сэр Джордж. — К тому же нам с Чарлзом надо поработать.

Миссис Вандерлин негромко заметила:

— Как это важно звучит! Наверное, такие люди, как вы, стоящие у государственного руля, никогда не отдыхают сколько им хотелось бы.

— Да, сорока-восьмичасовая рабочая неделя не для нас, — сказал сэр Джордж.

Миссис Вандерлин проворковала:

— Вы знаете, мне, право, стыдно за себя, что я — неотесанная американка, но я обожаю встречаться с людьми, которые вершат судьбы страны. Вам, сэр Джордж, наверное, это кажется примитивным.

— Дорогая миссис Вандерлин, мне никогда не пришло бы в голову назвать вас неотесанной или примитивной.

Он улыбнулся, и в его голосе прозвучала ироническая нотка, которая не ускользнула от нее. Она быстро нашлась и, повернувшись к Регги, сказала с милой улыбкой:

— Жаль, что нам не придется больше играть вместе. Вы дьявольски умно объявили «без козыря».

Покраснев от удовольствия, Регги пробормотал:

— Просто повезло, что комбинация удалась.

— Нет, нет, вы действительно все очень умно рассчитали. Пока торговались, сообразили, у кого какие карты, и пошли как надо. Блестящий ход.

Леди Джулия резко встала.

«До чего же эта женщина бесстыдно, в открытую заигрывает», — подумала она с чувством гадливости. Потом перевела взгляд на сына, и глаза ее сразу потеплели.

Как он трогательно, по-детски, радуется похвале! Как наивен! Неудивительно, что он попадает в переделки. Слишком доверчив. Вся беда в том, что по натуре он очень мягкий. Джордж его совсем не понимает. Мужчины так категоричны. Они забывают, какими сами были в молодости. Джордж слишком суров с Регги.

Миссис Макатта поднялась. Все пожелали друг другу спокойной ночи.

Женщины вышли из комнаты. Лорд Мэйфилд увидел в дверях Карлайла:

— Достаньте все бумаги, Карлайл. В том числе чертежи и фотокопии. Мы с маршалом скоро придем. Только подышим немного воздухом, а, Джордж?

Дождь перестал. Карлайл собрался уйти, но в дверях столкнулся с миссис Вандерлин и извинился.

— Тут где-то моя книга, — заявила она. — Я читала ее перед обедом.

Регги подскочил к ней и протянул книгу.

— Эта? Она лежала на диване.

— Да, да. Ба-альшое спасибо.

Она нежно улыбнулась, еще раз пожелала доброй ночи и удалилась.

Сэр Джордж открыл одну из стеклянных дверей на террасу.

— Прекрасный вечер. Хорошо, что вам пришла в голову мысль пройтись.

— Спокойной ночи, сэр, — сказал Регги. — Я пойду спать.

— Спокойной ночи, мой мальчик, — ответил лорд Мэйфилд.

Регги взял свой детектив и ушел.

Лорд Мэйфилд и сэр Джордж вышли на террасу.

Вечер был действительно чудесный. Ясное небо было усыпано звездами.

Сэр Джордж втянул в себя воздух.

— Хм, эта женщина не жалеет духов, — заметил он.

Лорд Мэйфилд засмеялся.

— Хорошо, хоть не дешевые, судя по запаху, одни из самых дорогих духов.

Сэр Джордж покривился.

— Спасибо и на этом.

— Что верно, то верно. Нет ничего противнее женщин, которые душатся дешевыми духами.

Сэр Джордж посмотрел на небо.

— Удивительно быстро распогодилось. Когда мы обедали, я слышал, как барабанил дождь.

Они неспешно прогуливались по террасе, которая тянулась вдоль всего дома. От террасы сад уходил под уклон, и открывался изумительный вид.

Сэр Джордж зажег сигару.

— Так вот, насчет этого сплава… — начал он.

Разговор принял чисто технический характер.

Когда они в пятый раз дошли до конца террасы, лорд Мэйфилд вздохнул:

— Пора возвращаться.

— Да, нам еще надо изрядно поработать.

Они повернулись, и вдруг лорд Мэйфилд удивленно вскрикнул:

— Ой, смотрите!

— Что? — спросил сэр Джордж.

— Мне показалось, кто-то пробежал через террасу из двери моего кабинета.

— Чепуха, старина. Я никого не видел.

— А я видел — или мне показалось, что видел.

— Это обман зрения. Я смотрел прямо перед собой и увидел бы человека на террасе. От моих глаз ничего не ускользнет, хоть я и держу газету на вытянутой руке.

Лорд Мэйфилд засмеялся.

— Тут я вас обошел, Джордж, я читаю без очков.

— Зато вы не всегда различаете сидящих на скамьях оппозиции[263]. Или этот ваш монокль просто средство устрашения?

Со смехом они вошли в кабинет лорда Мэйфилда, стеклянная дверь которого тоже выходила на террасу и была открыта.

Карлайл стоял возле сейфа и разбирал бумаги в папке.

Когда они вошли, он поднял голову.

— Ну как, Карлайл, готово?

— Да, лорд Мэйфилд, все бумаги на вашем письменном столе.

Это был внушительного вида письменный стол красного дерева, стоявший наискосок к окну. Лорд Мэйфилд подошел и начал перебирать разложенные на нем листы.

— Прекрасный вечер, — сказал сэр Джордж.

Карлайл кивнул.

— Да, действительно. Так быстро прояснилось после дождя.

Убрав папку, Карлайл спросил:

— Я вам еще понадоблюсь сегодня вечером, лорд Мэйфилд?

— Вряд ли, Карлайл. Я уберу все эти бумаги сам. Мы, наверное, засидимся допоздна. Можете идти спать.

— Благодарю вас. Спокойной ночи, лорд Мэйфилд. Спокойной ночи, сэр Джордж.

— Спокойной ночи, Карлайл.

Секретарь уже собирался покинуть кабинет, как вдруг лорд Мэйфилд взволнованно сказал:

— Минутку, Карлайл. Вы забыли дать нам самое важное.

— Что именно, лорд Мэйфилд?

— Чертеж нового узла бомбардировщика.

Секретарь посмотрел на него с изумлением.

— Он лежит сверху, сэр.

— Ничего подобного.

— Но я только что положил его туда.

— Посмотрите сами.

Растерявшись, молодой человек подошел к письменному столу.

Министр нетерпеливо показал на стопку бумаг. Карлайл просмотрел их, и лицо его стало еще более растерянным.

— Видите, его там нет.

— Но… но это невероятно, — заикаясь, проговорил секретарь. — Я положил чертеж туда минуты три назад.

— Вы ошиблись, — добродушно сказал лорд Мэйфилд, — наверное, он еще в сейфе.

— Но этого не может быть — я знаю, что положил его сверху!

Лорд Мэйфилд отстранил Карлайла и подошел к сейфу. Сэр Джордж последовал за ним. Вскоре они убедились, что чертежа там нет.

Ошеломленные, не веря своим глазам, все трое вернулись к столу и еще раз перерыли все бумаги.

— Боже мой! — воскликнул Мэйфилд. — Исчез!

— Но это невозможно! — пробормотал Карлайл.

— Кто заходил в эту комнату? — резко спросил министр.

— Никто. Абсолютно никто.

— Послушайте, Карлайл, чертеж не мог испариться. Кто-то его взял. Миссис Вандерлин сюда не заходила?

— Миссис Вандерлин? О нет, сэр.

— Готов подтвердить, — сказал Каррингтон и втянул носом воздух. — Если бы она заходила, остался бы запах ее духов.

— Здесь никого не было, — настаивал Карлайл. — Ничего не понимаю.

— Послушайте, Карлайл, — сказал лорд Мэйфилд. — Возьмите себя в руки. Мы должны распутать эту историю. Вы твердо уверены, что чертеж лежал в сейфе?

— Абсолютно.

— Вы видели его своими глазами? Или вы просто знали, что он должен быть там среди других бумаг?

— Нет-нет, лорд Мэйфилд. Я видел. Я вытащил его и положил поверх остальных бумаг на письменном столе.

— И больше, вы говорите, никто не входил в комнату. А вы выходили из комнаты?

— Нет… то есть… да.

— А! — воскликнул сэр Джордж. — Вот видите!

— Какого дьявола, — сердито начал лорд Мэйфилд.

Карлайл перебил его:

— Я, конечно, ни за что не покинул бы комнату, где лежат важные документы, лорд Мэйфилд, но, услышав крик женщины…

— Крик женщины? — удивленно переспросил лорд Мэйфилд.

— Да. Леденящий душу крик. Я как раз раскладывал бумаги на столе, и когда услышал, то, естественно, выбежал в холл.

— И кто же кричал?

— Француженка — горничная миссис Вандерлин. Она стояла посреди лестницы, белая как мел, и вся дрожала. Она сказала, что видела привидение.

— Привидение?

— Да, высокую женщину в белом, которая молча парила в воздухе.

— Какая нелепость!

— Именно, лорд Мэйфилд, так я ей и сказал. Правда, она, кажется, и сама устыдилась. Она поднялась наверх, а я вернулся к себе.

— Как давно это было?

— За минуту или две перед тем, как вошли вы с сэром Джорджем.

— И сколько времени вы отсутствовали?

Секретарь задумался.

— Минуты две, самое большое — три.

— Вполне достаточно, — простонал лорд Мэйфилд. Внезапно он схватил своего друга за руку. — Джордж, эта тень, которую я видел! Она кралась из этой двери. Так и есть! Как только Карлайл вышел из комнаты, кто-то проскользнул сюда, схватил чертеж и скрылся.

— Скверная история, — сказал сэр Джордж. Обернувшись к лорду Мэйфилду, он добавил: — Послушайте, Чарлз, все это чертовски неприятно. Что же нам делать?

3

— Ну хотя бы попробуйте, Чарлз.

Прошло полчаса. Коллеги все еще сидели в кабинете лорда Мэйфилда, и сэр Джордж усиленно уговаривал своего друга принять его предложение.

Лорд Мэйфилд вначале упирался, но постепенно начал сдаваться.

— Не будьте так дьявольски упрямы, Чарлз, — говорил сэр Джордж.

— Ну зачем нам впутывать в эту историю какого-то жалкого иностранца, о котором мы ничего не знаем?

— Напротив, я знаю о нем очень много. Это фантастическая личность.

— Хм!

— Не упрямьтесь, Чарлз. Все-таки какой-то шанс! Для нас сейчас главное — поменьше шума. Если эта история просочится…

— Вы хотите сказать, когда она просочится…

— Необязательно, поскольку этот человек, Эркюль Пуаро…

— Явится сюда и достанет нам чертеж, как фокусник кролика из шапки, да?

— Он докопается до истины. А нам нужна истина. Послушайте, Чарлз, я беру всю ответственность на себя.

Лорд Мэйфилд наконец согласился.

— Ну ладно, поступайте как знаете, но я не представляю, чем этот тип может помочь.

Сэр Джордж протянул руку к телефону.

— Я позвоню ему. Прямо сейчас.

— Он ведь уже спит.

— Встанет. Тысяча чертей, Чарлз! Вы же не можете позволить этой женщине удрать с нашим бомбардировщиком.

— Вы имеете в виду миссис Вандерлин?

— Конечно. Ведь это дело ее рук! Или вы сомневаетесь?

— Нет. Побила меня моим же оружием, да еще отплатила с лихвой. Мне неприятно это признавать, Джордж, но она оказалась умнее нас. Прискорбно, но факт. У нас нет никаких улик, а между тем мы оба знаем, что это все подстроила именно она.

— Женщины — порождение дьявола, — с чувством сказал Каррингтон.

— И никаких зацепок, черт возьми! Наверное, подговорила горничную поднять крик, а сообщник находился снаружи, выжидая подходящий момент. Но теперь ни черта не докажешь.

— Быть может, это удастся Эркюлю Пуаро.

Лорд Мэйфилд рассмеялся.

— Ей-богу, Джордж, никогда не думал, что вы, истый англичанин, будете уповать на какого-то французика, пусть и самого умного.

— Он даже не француз, а бельгиец, — сказал сэр Джордж смущенно.

— Ну ладно, зовите вашего бельгийца. Пусть поломает голову. Бьюсь об заклад, что он сможет сделать не больше нашего.

Сэр Джордж снял телефонную трубку.

4

Сонно моргая, Эркюль Пуаро переводил взгляд с одного собеседника на другого и деликатно сдерживал зевоту.

Была половина третьего ночи. Его разбудили и привезли в огромном «роллс-ройсе». Два друга только что закончили свой рассказ.

— Таковы факты, господин Пуаро. — Лорд Мэйфилд откинулся в кресле и не спеша вставил монокль. Сквозь него на Пуаро внимательно смотрел бледно-голубой глаз.

Взгляд был не только проницательным, но явно скептическим.

Пуаро посмотрел на сэра Джорджа Каррингтона.

Этот джентльмен подался вперед с выражением почти детской веры на лице.

Пуаро медленно проговорил:

— Факты налицо, да. Горничная кричит, секретарь выходит из комнаты, неизвестный, ждавший этого момента, входит, чертеж лежит на письменном столе, он хватает и уходит. Но все эти факты… не слишком ли они удобны?

Тон, которым была произнесена последняя фраза, видимо, насторожил лорда Мэйфилда. Он выпрямился и сбросил монокль.

— Что вы хотите сказать, господин Пуаро?

— Я сказал, лорд Мэйфилд, что не слишком ли они удобны — для вора. Между прочим, вы уверены, что видели мужчину?

Лорд Мэйфилд покачал головой.

— Этого я не могу сказать. Мелькнула чья-то тень. Я даже усомнился, что видел кого-то.

Пуаро перевел взгляд на маршала авиации.

— А вы, сэр Джордж? Могли бы вы сказать, кто это был — мужчина или женщина?

— Я лично никого не видел.

Пуаро задумчиво кивнул. Затем неожиданно вскочил на ноги и подошел к письменному столу.

— Могу вас заверить, что чертежа там нет, — сказал лорд Мэйфилд.

— Мы втроем перебирали эти бумаги чуть ли не десять раз.

— Втроем? Вы имеете в виду, что ваш секретарь тоже?

— Да.

Пуаро внезапно обернулся:

— Скажите мне, лорд Мэйфилд, какой документ лежал сверху, когда вы подошли к письменному столу?

Мэйфилд наморщил лоб, силясь припомнить.

— Погодите-ка… да, черновой проект некоторых преобразований нашей противовоздушной обороны.

Пуаро тут же вытянул его из кипы.

— Этот?

Лорд Мэйфилд взял его в руки и посмотрел.

— Да, он.

Пуаро обернулся к Каррингтону:

— Вы видели этот документ на письменном столе?

Сэр Джордж долго держал его в вытянутой руке, потом все же надел пенсне.

— Да, верно! Я тоже просматривал папку вместе с Карлайлом и Мэйфилдом. Этот проект лежал сверху.

Пуаро задумчиво кивнул. Мэйфилд бросил на него вопрошающий взгляд.

— Если есть еще какие-нибудь вопросы… — начал он.

— Конечно, есть. Карлайл, Карлайл — вот вопрос!

Лорд Мэйфилд покраснел.

— Карлайл, мосье Пуаро, вне подозрений. Он служит у меня девять лет. Он имеет доступ ко всем моим бумагам, и должен заметить, мог преспокойно снять копии с чертежей и спецификаций — так, что никто бы и не догадался.

— Веский довод, — сказал Пуаро. — Если бы это был он, зачем ему инсценировать неуклюжую кражу.

— Во всяком случае, — сказал лорд Мэйфилд, — я за него ручаюсь.

— Карлайл порядочный малый, — сердито добавил Каррингтон.

Пуаро, сдаваясь, развел руками.

— А эта миссис Вандерлин? Она разве непорядочная?

— Какое там. Скользкая бабешка, — сказал сэр Джордж.

Лорд Мэйфилд был более сдержан:

— Я полагаю, господин Пуаро, не может быть никакого сомнения в… м-м… деятельности миссис Вандерлин. Министерство иностранных дел может предоставить вам более точные сведения на этот счет.

— А горничная, по-вашему, заодно с хозяйкой?

— А то нет, — сказал сэр Джордж.

— Мне кажется, есть основания для такого предположения, — добавил более осторожный лорд Мэйфилд.

Пуаро вздохнул и рассеянно переставил несколько предметов на столе.

— Насколько я понимаю, все дело в деньгах. То есть украденный документ безусловно стоил бы большой суммы.

— Да, если бы чертеж передали тем, кто в нем заинтересован.

— И кому же?

Сэр Джордж назвал две европейские страны.

Пуаро кивнул.

— Ценность документа очевидна каждому?

— Уж этой-то дамочке она очевидна.

— Я спросил: каждому?

— Думаю, что да.

— То есть любой мало-мальски сообразительный человек понял бы, что чертеж стоит денег?

— Да, но, мосье Пуаро… — У лорда Мэйфилда был довольно смущенный вид.

Пуаро поднял руку.

— Я исследую, как говорится, все пути.

Внезапно он быстро вышел на террасу и, посветив себе фонариком, осмотрел траву возле плит.

Потом вернулся и спросил:

— Скажите мне, лорд Мэйфилд, этот злоумышленник, этот невидимка, притаившийся во тьме, — вы не преследовали его?

Лорд Мэйфилд пожал плечами.

— Из сада ему ничего не стоило выбраться на шоссе, где его, видимо, ждал автомобиль. Так что настигнуть его было бы практически невозможно.

— Ну а полиция, почему бы…

— Вы забываете, мосье Пуаро, — прервал его сэр Джордж, — мы не можем рисковать. Как только в газетах появится сообщение о пропаже столь важного документа, у партии начнутся крупные неприятности.

— Ах да, — сказал Пуаро. — La politique[264]. Надо соблюдать величайшую осторожность. Поэтому вы послали за мной. Пожалуй, так нам будет проще.

— Вы надеетесь на успех, мосье Пуаро? — В голосе лорда Мэйфилда звучало недоверие.

Маленький человек пожал плечами.

— Почему бы нет? Надо только как следует поразмыслить.

Помолчав, он сказал:

— Теперь я хотел бы побеседовать с мистером Карлайлом.

— Пожалуйста. — Лорд Мэйфилд встал. — Я просил его задержаться. Он должен быть поблизости.

Он вышел из комнаты.

Пуаро взглянул на сэра Джорджа.

— Eh bien[265], так как же с этим человеком на террасе?

— Мой дорогой Пуаро, не спрашивайте меня! Я его не видел. Как я могу его описать?

Пуаро наклонился к нему.

— Это вы уже говорили. Но вы не все мне сказали, верно?

— Что вы имеете в виду? — спросил сэр Джордж.

— Как бы лучше выразиться? Мне кажется, эта история с тенью на ваш взгляд весьма подозрительна.

Сэр Джордж хотел было возразить, но промолчал.

— Ну, ну, — сказал Пуаро ободряющим тоном. — Не бойтесь быть откровенным. Вы оба находитесь в конце террасы. Лорд Мэйфилд видит, как тень метнулась из двери и исчезла в саду. Почему вы не видите этой тени?

Каррингтон пристально посмотрел на него.

— Вы попали в точку, господин Пуаро. Это не дает мне покоя. Я мог бы присягнуть, что из этой двери никто не выходил. Я подумал, Мэйфилду просто почудилось — качающаяся ветка… или что-нибудь в этом роде… Но потом, когда мы обнаружили, что совершена кража, я подумал, что, наверное, Мэйфилд был прав, а я ошибался. И все же…

Пуаро улыбнулся.

— И все же в глубине души вы больше верите вашим собственным глазам?

— Вы угадали.

Пуаро снова улыбнулся.

— Какой вы разумный человек.

Сэр Джордж неожиданно спросил:

— На траве не было никаких следов?

Пуаро покачал головой.

— В том-то и дело. Лорд Мэйфилд… ему кажется, что он видит тень. Потом обнаруживается кража, и он уже уверен — совершенно уверен! Но это не так. Я никогда не придавал слишком большого значения всяким следам да отпечаткам. Но в данном случае это существенно. То, что на траве никаких следов. Вечером шел сильный дождь. Если бы человек спрыгнул с террасы на траву, его следы были бы наверняка видны.

Сэр Джордж ошарашенно взглянул на Пуаро.

— Но тогда… значит…

— Это обстоятельство приводит нас снова в дом. К тем, кто там находился.

Он умолк, так как дверь открылась и вошли лорд Мэйфилд с Карлайлом.

Секретарь по-прежнему был бледен и очень расстроен, но уже немного овладел собой. Поправив очки, он сел и вопросительно посмотрел на Пуаро.

— Сколько времени вы находились в комнате, когда услышали крик, мосье?

Карлайл подумал.

— Вероятно, минут пять — десять.

— А до этого не было никаких происшествий?

— Никаких.

— Насколько мне известно, большую часть вечера гости провели в одной комнате.

— Да, в гостиной.

Пуаро заглянул в свою записную книжку.

— Сэр Джордж Каррингтон и его супруга. Миссис Макатта. Миссис Вандерлин. Мистер Регги Каррингтон. Лорд Мэйфилд и вы. Правильно?

— Лично я не был в гостиной. Я почти весь вечер работал здесь.

Пуаро повернулся к лорду Мэйфилду.

— Кто первый отправился спать?

— Кажется, леди Джулия Каррингтон. Вообще дамы вышли вместе.

— А потом?

— Мистер Карлайл вошел, и я сказал ему, чтоб он приготовил все бумаги и что мы с сэром Джорджем через несколько минут придем.

— Именно в этот момент вы решили прогуляться по террасе?

— Да.

— Миссис Вандерлин слышала, что вы собираетесь работать в кабинете?

— Да, я упомянул об этом.

— Но ее ведь не было в комнате, когда вы велели мистеру Карлайлу подготовить бумаги?

— Нет.

— Прошу прощения, лорд Мэйфилд, — сказал Карлайл. — Сразу после того, как вы это сказали, я столкнулся с ней в дверях. Она вернулась за книгой.

— Так что она могла подслушать?

— Да, я думаю, это вполне возможно.

— Она вернулась за книгой, — размышлял вслух Пуаро. — И вы нашли ее книгу, лорд Мэйфилд?

— Регги нашел.

— Ну конечно, старый номер, как у вас говорят, нет, прошу прощения, старый трюк, — вернуться за книгой. Его частенько используют.

— Вы думаете, она сделала это преднамеренно?

Пуаро пожал плечами.

— И после этого вы вдвоем выходите на террасу. А миссис Вандерлин?

— Взяла книгу и ушла.

— А молодой мистер Регги? Он тоже отправился спать?

— Да.

— А мистер Карлайл тем временем идет в кабинет и пять — десять минут спустя слышит крик. Продолжайте, мосье Карлайл. Вы услышали крик и вышли в холл. Пожалуй, будет проще, если вы в точности повторите свои действия.

Карлайл, немного смутившись, встал.

— Я крикну, — любезно сказал Пуаро. Он раскрыл рот и издал пронзительное блеяние. Лорд Мэйфилд отвернулся, чтобы скрыть улыбку. Карлайл был явно не в своей тарелке.

— Allez! Allez![266] Идите! — командовал Пуаро. — Теперь ваша очередь.

Карлайл на негнущихся ногах подошел к двери, открыл ее и вышел в холл. Пуаро последовал за ним. Позади шли два друга.

— А дверь, вы закрыли ее или оставили открытой?

— Право, не помню. Думаю, что оставил открытой.

— Не важно. Продолжайте.

По-прежнему скованно Карлайл дошел до лестницы и остановился, глядя вверх.

— Горничная, по вашим словам, была на лестнице. Где именно? — спросил Пуаро.

— Примерно посередине.

— И у нее был взволнованный вид?

— Несомненно.

— Eh bien, допустим, я — горничная. — Пуаро проворно взбежал по лестнице.

— Здесь?

— На одну или две ступеньки выше.

— Так?

Пуаро встал в позу.

— М-м, не совсем так.

— А как же?

— Она подняла руки к голове.

— А, она подняла руки к голове. Это очень интересно. Вот так? — Пуаро поднял руки и притронулся к голове, повыше ушей.

— Да, так.

— Ага. А скажите, мосье Карлайл, она хорошенькая, да?

— Право, я не заметил, — нехотя признался он.

— Ах вот как, вы не заметили? Но вы молодой человек. Как же это молодой человек не замечает, хорошенькая девушка или нет?

— Но я действительно не заметил, какая она, мосье Пуаро.

Карлайл бросил умоляющий взгляд на своего патрона. Сэр Джордж Каррингтон усмехнулся:

— Похоже, что мосье Пуаро решил изобразить вас эдаким ловеласом, Карлайл.

Карлайл холодно взглянул на него.

— Я лично всегда замечаю хорошеньких девушек, — объявил Пуаро, спускаясь с лестницы.

В ответ на эту реплику Карлайл демонстративно промолчал. Пуаро продолжал:

— И она тут же рассказала вам о привидении? — Да.

— И вы поверили?

— Не очень, мосье Пуаро.

— Я не спрашиваю, верите ли вы в привидения. Я хочу узнать, верила ли сама девушка тому, что вам рассказывала. Как вам показалось?

— Ах, вот вы о чем. Ну не знаю. Скажу только, что она была очень взволнована и учащенно дышала.

— Вы видели ее хозяйку или, может быть, слышали ее голос?

— Да, вы знаете, слышал. Она вышла из своей комнаты наверху и позвала: «Леони».

— А потом?

— Девушка побежала к ней, а я вернулся в кабинет.

— Пока вы стояли здесь, возле лестницы, мог кто-нибудь войти в кабинет через дверь, которую вы оставили открытой?

Карлайл покачал головой.

— Только пройдя мимо меня. Ведь кабинет расположен в конце коридора, как вы видите.

Пуаро кивнул. Карлайл продолжал, как всегда тщательно взвешивая каждое слово:

— Должен признаться, я рад, что лорд Мэйфилд видел, как вор выходил из двери. В противном случае я оказался бы в весьма неприятном положении.

— Вздор, мой дорогой Карлайл, — нетерпеливо перебил его лорд Мэйфилд. — Никому не придет в голову подозревать вас.

— Я вам очень признателен, лорд Мэйфилд, но факты остаются фактами, и я прекрасно понимаю, что для меня обстоятельства складываются весьма скверно. Во всяком случае, можно обыскать все мои вещи и меня самого.

— Чепуха, дорогой мой, — сказал Мэйфилд.

— Вы этого действительно хотите? — спросил Пуаро.

— Так мне было бы спокойней.

Пуаро задумчиво посмотрел на него, помолчал, потом буркнул себе под нос: «Понятно», — и спросил:

— Как расположена комната миссис Вандерлин?

— Она находится прямо над кабинетом.

— И окно выходит на террасу?

— Да.

Пуаро снова кивнул. Потом сказал:

— Пройдемте в гостиную.

Он обошел комнату, попробовал запоры на дверях, просмотрел записи на карточном столике и наконец обратился к лорду Мэйфилду:

— Это дело вовсе не так уж просто, как могло бы показаться. Но одно несомненно. Украденные бумаги находятся в доме.

Лорд Мэйфилд изумленно посмотрел на него.

— Но, мой дорогой мосье Пуаро, человек, которого я видел на террасе…

— Там не было никакого человека.

— Но я видел его…

— При всем моем уважении к вам, лорд Мэйфилд, должен сказать, что вам показалось, будто вы видели его. Тень от ветки ввела вас в заблуждение. А поскольку кража действительно произошла, вы, вполне естественно, окончательно уверовали в то, что кого-то видели.

— Но, право, мосье Пуаро, я собственными глазами…

— Ставлю свои глаза против ваших, старина, — вмешался в разговор сэр Джордж.

Карлайл, побледнев еще больше, сказал сдавленным голосом:

— Если мосье Пуаро прав, подозрение автоматически падает на меня. Получается, я единственный, кто реально мог совершить кражу.

Лорд Мэйфилд вскочил.

— Вздор! Мосье Пуаро волен думать все, что ему угодно, но я убежден в вашей невиновности, мой дорогой Карлайл. Я готов поручиться за вас.

Пуаро мягко заметил:

— Но я не говорил, что подозреваю мистера Карлайла.

— Не говорили. Однако из ваших слов ясно, что никто, кроме меня, не имел возможности завладеть документом, — сказал Карлайл.

— Du tout! Du tout![267]

— Но я же сообщил вам, что через холл никто не проходил.

— Согласен. Но кто-то мог войти в кабинет через другую дверь — с террасы.

— Но ведь вы только что сказали, что именно этого как раз и не было.

— Я сказал, что никто не мог войти и выйти, не оставив следов на траве. Но можно было войти из дома. Кто-то мог выйти из этой комнаты через одну из дверей на террасу, проскользнуть в кабинет и снова вернуться сюда.

— Но ведь на террасе находились лорд Мэйфилд и сэр Джордж Каррингтон, — возразил Карлайл.

— Они находились на террасе, но они ходили взад-вперед. На зрение сэра Джорджа Каррингтона можно вполне положиться… — Пуаро отвесил поклон. — Но ведь у него глаза не на затылке! Дверь из кабинета на террасу крайняя слева, но ведь на террасу выходят еще двери этой комнаты и других. Она ведь тянется вдоль нескольких, чуть ли не четырех комнат?

— Ну да, вдоль столовой, бильярдной, малой гостиной и библиотеки, — сказал лорд Мэйфилд.

— А сколько раз вы прошли по террасе туда и обратно?

— Раз пять или шесть, не меньше.

— Видите, вору надо было только подловить момент.

— Вы хотите сказать, — спросил Карлайл, — что, когда я разговаривал в холле с горничной, вор поджидал в гостиной?

— Я так думаю. Но, конечно, это только предположение.

— Едва ли, — сказал лорд Мэйфилд. — Слишком рискованно.

— Я не согласен с вами, Чарлз, — возразил маршал. — Это вполне возможно. Удивляюсь, как это я сам не додумался.

— Понимаете теперь, почему я думаю, что чертеж все еще в доме? — спросил Пуаро. — Но вот как его отыскать!

Сэр Джордж фыркнул.

— Очень просто. Обыскать всех.

Лорд Мэйфилд протестующе поднял руку и открыл рот, но Пуаро опередил его:

— Нет-нет, это не так просто. Похититель будет ожидать обыска и позаботится о том, чтобы чертежа не было среди вещей. Он спрячет его в безопасном месте.

— И что же, мы будем играть в «горячо-холодно» по всему дому?

Пуаро улыбнулся.

— Нет-нет, не стоит действовать так грубо. Постараемся обнаружить место, где спрятан чертеж, — или того, кто его похитил, — путем рассуждений. Это упростит дело. Утром мне хотелось бы побеседовать со всеми, кто находится в доме. Наверное, было бы неразумно делать это сейчас.

Лорд Мэйфилд кивнул.

— Если мы вытащим всех в три часа ночи из постелей, разговоров не оберешься, — сказал он. — Вам придется приложить все усилия к тому, чтобы это происшествие не выплыло наружу.

Пуаро небрежно махнул рукой.

— Можете положиться на Эркюля Пуаро. Я все устрою, никто и не догадается, в чем тут дело. Итак, с завтрашнего дня приступим к расследованию. Но сейчас я хотел бы побеседовать с вами, сэр Джордж, и с вами, лорд Мэйфилд.

Он поклонился обоим.

— Вы имеете в виду, с каждым в отдельности?

— Совершенно верно.

Лорд Мэйфилд слегка поднял брови, затем сказал:

— Разумеется. Оставляю вас наедине с сэром Джорджем. Когда я понадоблюсь, найдете меня в кабинете. Пойдемте, Карлайл. — И они вышли, закрыв за собой дверь.

Усевшись, сэр Джордж машинально потянулся за сигаретой и с озадаченным видом взглянул на Пуаро.

— Вы знаете, — сказал он, усмехнувшись, — я что-то не совсем улавливаю…

— Одно слово, и вам все станет ясно, — улыбнулся Пуаро. — Точнее два слова. Миссис Вандерлин!

— Ах, вот оно что! — воскликнул Каррингтон. — Мне кажется, я понял. Миссис Вандертин!

— Именно. Видите ли, я никак не мог задать лорду Мэйфилду вопрос, который меня интересует. Почему миссис Вандерлин? Эта дама известна как подозрительная личность. Почему в таком случае она здесь? Я говорю себе: существует три объяснения. Первое, что у лорда Мэйфилда особое отношение к этой даме. (Именно поэтому я стремился поговорить с вами наедине. Я не хочу ставить его в неловкое положение.) Второе, что миссис Вандерлин закадычный друг кого-нибудь еще из присутствующих.

— Меня можете исключить! — ухмыльнулся сэр Джордж.

— Если ни первое, ни второе, тогда тем более возникает вопрос: почему миссис Вандерлин? Впрочем, я, кажется, догадываюсь. Она тут не просто так. Ее присутствие было определенно желательно для лорда Мэйфилда по какой-то особой причине. Я прав?

Сэр Джордж кивнул.

— Вы совершенно правы, — сказал он. — Мэйфилд слишком опытный человек, чтобы попасться на ее удочку. Он действительно хотел, чтобы она приехала сюда. Дело в том…

И он пересказал разговор с лордом Мэйфилдом. Пуаро внимательно слушал.

— Вот как! Теперь понимаю. Тем не менее похоже, что эта дама довольно ловко побила вас обоих вашим же оружием.

Сэр Джордж чертыхнулся. Пуаро про себя усмехнулся. Потом спросил:

— Вы уверены, что эта кража — дело ее рук? Я хочу сказать, что это подстроила она.

— Конечно, уверен. А кому же еще мог понадобиться этот чертеж? — удивленно спросил сэр Джордж.

— Хм. — Пуаро со вздохом откинулся на спинку кресла и уставился в потолок. — А ведь мы только пятнадцать минут назад пришли к выводу, что эти документы стоят денег. Конечно, это не банкноты, не золото, не драгоценности, но это потенциальные деньги. Если в доме есть человек, который находится в стесненном положении…

Сэр Джордж фыркнул.

— А кто в наши дни не в стесненном положении? Взять вот хотя бы меня. Надеюсь, этим признанием я не навлеку на себя ваших подозрений?

Он улыбнулся, а Пуаро с вежливой ответной улыбкой произнес:

— Mais oui[268], вы можете говорить все что угодно, так как у вас, сэр Джордж, у единственного в этом деле безупречное алиби.

— Но я нахожусь в чертовски стесненном положении!

Пуаро печально покачал головой.

— Да, конечно, у человека, занимающего ваше положение, большие расходы. И потом, у вас сын такого возраста, когда деньги только подавай…

Сэр Джордж застонал.

— Одно образование чего стоит, да к тому же еще долги. Но вообще он неплохой парень.

Пуаро сочувственно выслушивал сетования маршала авиации. У молодого поколения нет ни характера, ни выдержки; а матери — как они балуют детей и потакают им во всем; или проклятые карты — если уж азарт овладеет женщиной, она совсем теряет голову и делает в игре такие ставки, что никаких средств не хватит. Сэр Джордж говорил отвлеченно, не называя прямо ни жену, ни сына, но при его на редкость простодушной манере выражать свои мысли нетрудно было понять, что он говорит именно о них.

Внезапно он умолк.

— Простите, я не должен отнимать у вас время посторонними разговорами, не относящимися к делу, тем более ночью… Или уже утро?

Он подавил зевок.

— Я предлагаю вам, сэр Джордж, пойти спать. Вы были чрезвычайно любезны и очень мне помогли.

— Да, пожалуй, пора. Вы действительно считаете, что чертеж можно найти?

Пуаро пожал плечами.

— А почему бы нет? Попытаюсь.

— Ну хорошо, пойду спать. Спокойной ночи.

Он ушел, а Пуаро снова задумчиво посмотрел в потолок, затем вынул маленькую записную книжку, раскрыл чистую страницу и написал:

«Миссис Вандерлин?

Леди Джулия Каррингтон?

Миссис Макатта?

Регги Каррингтон?

Мистер Карлайл?»

Пониже он написал:

«Миссис Вандерлин и мистер Регги Каррингтон?

Миссис Вандерлин и леди Джулия?

Миссис Вандерлин и мистер Карлайл».

Покачав с недовольным видом головой, он пробормотал:

«C'est plus simple que, ca»[269].

Потом написал еще несколько фраз:

«Видел ли лорд Мэйфилд „тень“. Если нет, почему он сказал, что видел? Видел ли что-нибудь сэр Джордж? Он стал уверять, что ничего не видел, после того, как я осмотрел клумбу.

Примечание: лорд Мэйфилд близорук, может читать без очков, но надевает монокль, чтобы рассмотреть предмет в другом конце комнаты. Сэр Джордж дальнозоркий. Поскольку они находились в самом конце террасы, его зрению можно доверять больше, чем зрению лорда Мэйфилда. Между тем лорд Мэйфилд настаивает, что он видел что-то, хотя его друг относится к его утверждениям весьма скептически.

Не слишком ли горячо они защищают Карлайла? Лорд Мэйфилд категорически утверждает, что он невиновен. Слишком категорически. Почему? Потому что он втайне подозревает его и стыдится своих подозрений? Или потому, что он определенно подозревает кого-то другого? Другого, но не миссис Вандерлин?»

5

Он спрятал записную книжку и направился в кабинет.

Лорд Мэйфилд сидел у письменного стола.

— Ну как, побеседовали с Каррингтоном?

— Да, лорд Мэйфилд. Он помог мне разрешить вопрос, над которым я ломал голову.

— Какой же это вопрос?

— Почему здесь миссис Вандерлин. Видите ли…

Мэйфилд сразу понял причину несколько преувеличенного смущения Пуаро.

— Вы думали, что я неравнодушен к этой даме? Отнюдь нет! Забавно, что Каррингтон подумал то же самое.

— Да, он рассказал мне о разговоре с вами.

— Мой план не удался, — сказал лорд Мэйфилд уныло. — Всегда неприятно признавать, что женщина одержала над тобой верх.

— Да, но она пока еще не одержала верх.

— Вы думаете, не все потеряно? Очень рад услышать это от вас. Хотелось бы в это верить. — Он вздохнул. — Я был так доволен своим планом, так мечтал поймать эту даму в ловушку.

Закурив одну из своих маленьких сигарет, Пуаро спросил:

— Так в чем же состоял ваш план, лорд Мэйфилд?

— Видите ли, — замялся Мэйфилд, — я не продумал деталей…

— Вы не обсуждали его ни с кем?

— Нет.

— Даже с мистером Карлайлом?

— Нет.

Пуаро улыбнулся.

— Предпочитаете действовать в одиночку, лорд Мэйфилд?

— Я часто убеждался в том, что это надежнее, — ответил тот довольно мрачно.

— Да, это очень мудро с вашей стороны. Не доверять никому. Но вы все-таки рассказали о своем намерении сэру Джорджу Каррингтону!

— Просто я видел, что этот милейший человек очень за меня волнуется.

И лорд Мэйфилд улыбнулся.

— Он ваш старый друг?

— Да. Я знаю его более двадцати лет.

— А его жену?

— Его жену тоже, конечно.

— Но, извините меня за назойливость, с ней вы менее близки?

— Не понимаю, какое касательство могут иметь мои личные отношения к делу, которое нас интересует?

— Самое прямое, лорд Мэйфилд. Вы ведь согласились с тем, что моя версия о человеке в гостиной вполне убедительна. И если я действительно угадал, то кто бы, по-вашему, это мог быть?

— Очевидно, миссис Вандерлин. Однажды она уже возвращалась туда за книгой. Могла вернуться еще за какой-нибудь книгой, или за сумочкой, или за оброненным платком — у женщин всегда найдется десяток предлогов. Она сговорилась с горничной, чтобы та закричала и тем самым выманила Карлайла из кабинета. Затем она пробралась туда и ушла обратно через террасу, как вы сказали.

— Но это не могла быть миссис Вандерлин. Вы забыли важную деталь: Карлайл слышал, как она сверху позвала горничную, когда он разговаривал с девушкой.

Лорд Мэйфилд закусил губу, на лице его было написано раздражение.

— Верно, я забыл об этом.

— Вот видите, — мягко сказал Пуаро. — Мы продвигаемся вперед. Вначале у нас было простое объяснение, что вор вошел снаружи и убежал с добычей. Очень удобное объяснение, как я уже говорил, слишком удобное, чтобы в него поверить. Мы его отбросили. Затем мы переходим к версии иностранного агента — миссис Вандерлин, и опять-таки как будто все сходится — до определенного момента. Но теперь создается впечатление, что и эта версия тоже слишком проста, слишком удобна.

— Вы хотите совершенно исключить миссис Вандерлин?

— В гостиной находился кто-то другой, не миссис Вандерлин. Возможно, кражу совершил ее союзник, но это мог быть и человек, не имеющий к ней отношения. Если это так, нам нужно подумать о мотиве.

— Не слишком ли это притянуто за уши?

— Не думаю. Итак, какой здесь возможен мотив? Прежде всего деньги. Это самое простое объяснение. Но возможны и иные причины.

— Например?

— Например, желание навредить кому-нибудь, — медленно произнес Пуаро.

— Кому?

— Быть может, мистеру Карлайлу. Ведь на него скорее всего могло пасть подозрение. Но за этой кражей могут таиться и более серьезные мотивы. Люди, от которых зависят судьбы страны, лорд Мэйфилд, особенно чувствительны к недовольству общественности.

— Вы хотите сказать, что кража была совершена с намерением повредить мне?

Пуаро кивнул.

— Если я не ошибаюсь, около пяти лет назад у вас были довольно серьезные неприятности. Вас заподозрили в дружественных отношениях с одной европейской страной, которая в ту пору была крайне непопулярна среди избирателей.

— Совершенно верно, мосье Пуаро.

— Да, в наши дни быть государственным деятелем весьма непросто. С одной стороны, он должен проводить наиболее выгодную для своего государства политику, с другой — все время оглядываться на общественное мнение. А оно частенько опирается на одни эмоции и нелепые амбиции, и, однако же, приходится со всеми этими глупостями считаться.

— Как точно вы уловили суть проблемы! Это и в самом деле настоящее проклятье. Подлаживаться под настроение обывателей, зная, какими это грозит потерями, чистое безумие.

— Видимо, перед вами был нелегкий выбор. Ходили слухи, что вы заключили соглашение с этой страной. Публика и газеты подняли шумиху. К счастью, премьер-министр категорически опроверг эти слухи, да и вам пришлось оправдываться перед общественностью, хотя вы не делали секрета из того, кому симпатизируете.

— Все это совершенно верно, мосье Пуаро, но к чему ворошить прошлое?

— Вполне возможно, что враг, разочарованный тем, что вам удалось преодолеть тот кризис, может попытаться создать для вас новый. Ведь вы теперь заслуженно считаетесь одним из самых популярных политических деятелей. Вас даже прочат в премьер-министры.

— Вы думаете, меня пытаются дискредитировать? Вздор!

— Но вы же понимаете, лорд Мэйфилд, как воспримется в обществе известие о том, что в вашем доме похищен чертеж нового английского бомбардировщика, причем когда среди гостей присутствовала некая очаровательная леди. Намеки в газетах на ваши отношения с этой леди вызвали бы недоверие к вам.

— Подобные вещи не могут восприниматься всерьез.

— Мой дорогой, вы прекрасно знаете, что могут. Много ли надо, чтобы подорвать доверие к политическому деятелю.

— Да, это так, — сказал лорд Мэйфилд. Лицо его вдруг сделалось очень озабоченным. — Боже! Эта история становится все более запутанной… Вы и в самом деле считаете?.. Но это невозможно… Невозможно!

— Теперь вы понимаете, что мой вопрос о ваших личных отношениях с гостями вызван отнюдь не праздным любопытством.

— Что ж, пожалуй. Вы спрашивали меня о Джулии Каррингтон. Мне почти нечего сказать. Я никогда особенно ей не симпатизировал и думаю, что она не слишком ко мне расположена. Это страшно нервная и до абсурда экстравагантная женщина, помешанная на картах. Она настолько старомодна, что, наверное, презирает меня, считает выскочкой.

— Перед тем как ехать сюда, — сказал Пуаро, — я заглянул в «Кто есть кто?». Вы первоклассный инженер и были главой известной машиностроительной фирмы.

— Да, у меня действительно немалый опыт работы и довольно значительные познания в этой области.

— О-ля-ля! — воскликнул Пуаро. — Какой же я дурак!

Собеседник посмотрел на него с удивлением.

— Я разгадал часть головоломки. Деталь, которую я не улавливал раньше… Ну, конечно, все сходится. Да, да!

Лорд Мэйфилд ждал объяснений. Но Пуаро с улыбкой покачал головой.

— Нет, нет, не сейчас. Я должен более тщательно все продумать. — Он встал. — Спокойной ночи, лорд Мэйфилд. Мне кажется, я знаю, где находится чертеж.

— Знаете? — вскричал лорд Мэйфилд. — Тогда давайте сейчас же заберем его!

Пуаро покачал головой.

— Нет, нет, нельзя. Поспешность была бы гибельной. Предоставьте все Эркюлю Пуаро.

6

— Если произошло ограбление, какого черта старик Мэйфилд не посылает за полицией? — спросил Регги Каррингтон. Он слегка отодвинул стул от стола, за которым завтракал.

Регги спустился последним. Хозяин дома, миссис Макатта и сэр Джордж уже кончили завтракать. Мать Регги и миссис Вандерлин завтракали в постели.

Сэр Джордж представил случившееся так, как он договорился с лордом Мэйфилдом и Эркюлем Пуаро, но чувствовал, что его объяснения не слишком убедительны.

— Что за странная идея послать за этим чудаком иностранцем! — недоумевал Регги. — Отец, а что все-таки украли?

— Да я и сам толком не понял, мой мальчик.

Регги резко поднялся. Он явно с утра был не в духе.

— Что-нибудь важное? Какие-нибудь документы?

— Если честно, я не могу тебе сказать.

— A-а, страшный секрет? Понятно.

Регги начал торопливо подниматься по лестнице, остановился, нахмурился, потом все-таки прошел наверх и постучал в дверь к матери.

Леди Джулия сидела в постели и писала столбики цифр на обратной стороне конверта.

— Доброе утро, милый. — Она подняла глаза и спросила с тревогой: — Что-нибудь случилось, Регги?

— Ничего особенного, но, кажется, вчера вечером произошла кража.

— Кража? А что украли?

— Не знаю. Из этого делают страшный секрет. Там внизу какой-то чудной тип — частный детектив — пристает ко всем с вопросами.

— Как интересно!

— Не очень-то приятно теперь здесь оставаться, — задумчиво проговорил Регги.

— А что же все-таки произошло?

— Не знаю. Это случилось после того, как мы все пошли спать. Осторожно, мама, уронишь поднос.

Он подхватил поднос и отнес его к столику возле окна.

— И что же украли? Деньги?

— Говорю тебе, я не знаю.

— И этот сыщик всем задает вопросы? «Где вы были вчера вечером?» И прочее в том же роде?

— Наверное. Что до меня, то мне нечего ему сказать. Я сразу пошел спать и почти тут же заснул.

Леди Джулия не ответила.

— Вот что, мама, ты одолжишь мне немного денег? Я абсолютно без гроша.

— Нет, не могу, — решительно ответила мать. — Я сама растратила уйму. Не знаю, что скажет твой отец, когда узнает.

В дверь постучали, и вошел сэр Джордж.

— А, ты здесь, Регги. Не спустишься ли в библиотеку? Мосье Эркюль Пуаро хочет поговорить с тобой.

Пуаро только что закончил беседу с грозной миссис Макатта. Нескольких кратких вопросов было достаточно, чтобы выяснить, что миссис Макатта около одиннадцати отправилась спать и ничего не видела и не слышала. Пуаро ловко перевел разговор с кражи на хозяина дома. Он восхищается лордом Мэйфилдом: он считает лорда Мэйфилда подлинно выдающимся человеком. Конечно, миссис Макатта как человеку, вращающемуся в высших сферах, виднее…

— У лорда Мэйфилда светлая голова, — согласилась миссис Макатта. — Он всего достиг сам. Но ему трудно будет удержаться у власти. Пожалуй, ему не хватает проницательности. К сожалению, это относится ко всем мужчинам. Им недостает воображения. Другое дело женщины. Женщина, мосье Пуаро, лет через десять станет большой силой в правительстве.

Пуаро сказал, что ничуть в этом не сомневается. Он незаметно перешел к обсуждению миссис Вандерлин. Ходят слухи, что она и лорд Мэйфилд — близкие друзья? Это правда?

— Ничего подобного. Между нами говоря, я была очень удивлена, увидев ее здесь. Очень удивлена.

Пуаро спросил, какого мнения миссис Макатта о миссис Вандерлин, и получил исчерпывающий ответ:

— Никчемная особа. Живет исключительно чужими мозгами!

— Но мужчинам она нравится?

— Мужчинам! — с презрением процедила миссис Макатта. — Им только и надо, что смазливую мордашку. Да взять хоть этого мальчика, Регги Каррингтона: краснеет всякий раз, как она заговорит с ним, так и тает, стоит ей обратить на него внимание. И она ему так откровенно льстит. Хвалит каждый его ход, а играет он в бридж далеко не блестяще.

— Он слабый игрок?

— Вчера вечером без конца делал ошибки.

— Зато леди Джулия хорошо играет, не правда ли?

— Даже слишком хорошо, — сказала миссис Макатта. — Так ведь бридж стал для нее чуть ли не профессией. Играет утром, днем и вечером.

— Она много выигрывает?

Миссис Макатта пренебрежительно фыркнула.

— Она все надеется отыграться и заплатить долги. Но в последнее время ей не везет, мне говорили. Вчера вечером у нее был такой вид, будто ее что-то угнетает. Азартная игра ненамного лучше пьянства!

Пуаро, искусно прервав разговор, послал за Регги Каррингтоном.

Когда молодой человек вошел в комнату, Пуаро окинул его оценивающим взглядом: слабовольный рот, хотя и обаятельная улыбка, нерешительный подбородок, широко расставленные глаза, довольно узкая голова. Пуаро отметил про себя, что такой типаж ему хорошо знаком.

— Мистер Каррингтон?

— Да. Чем могу быть полезен?

— Пожалуйста, расскажите мне все, что припомните о вчерашнем вечере.

— Хм, что же вам рассказать? Мы играли в бридж — в гостиной. После этого я пошел спать.

— В котором часу?

— Около одиннадцати. Кража произошла позднее?

— Да, позднее. Может, вы что-нибудь видели или слышали?

Регги с сожалением покачал головой.

— Я сразу лег в постель, а сплю я крепко.

— Вы прямо из гостиной отправились в спальню и до утра оттуда не выходили?

— Да.

— Любопытно, — сказал Пуаро.

— Что вы хотите этим сказать? — резко спросил Регги.

— Вы не слышали никаких криков?

— Нет, не слышал.

— Очень любопытно.

— Послушайте, на что вы намекаете?

— Вы, быть может, немного глуховаты?

— Да нет, ничуть.

Губы Пуаро зашевелились. Возможно, он в третий раз повторил слово «любопытно».

— Что ж, благодарю вас, мистер Каррингтон, это все, что я хотел у вас узнать.

Регги нерешительно переминался с ноги на ногу.

— Знаете, теперь, когда вы сказали об этом, мне кажется, я действительно слышал что-то вроде крика.

— Ну-ну.

— Видите ли, я читал книжку — детектив — и так увлекся, что не обратил внимания на какой-то шум.

— Вот как, — сказал Пуаро. — Очень убедительно.

Лицо его было непроницаемо.

Регги никак не решался уйти, затем повернулся и медленно направился к двери.

Там он остановился и спросил:

— Кстати, что украдено?

— Кое-что, имеющее большую ценность, мистер Каррингтон. Это все, что я имею право сказать.

— Вот как! — сказал Регги с довольно растерянным видом и вышел из комнаты.

— Все сходится, — пробормотал Пуаро. — Отлично!

Он попросил пригласить к нему миссис Вандерлин.

Она очень эффектно вплыла в комнату. На ней был отлично скроенный красновато-коричневый спортивный костюм, который выгодно оттенял ее золотистые волосы. Плавно опустившись в кресло, она одарила Пуаро ослепительной улыбкой.

На какое-то мгновение в ее улыбке мелькнуло что-то похожее на торжество. На одно мгновение, но маленький человечек успел его заметить и сделать соответствующие выводы.

— Грабители? Вчера вечером? Нет, нет, я ничего не слышала! А что же полиция? Разве она не может ничего сделать? — И снова в ее глазах мелькнула насмешка.

«Ясно, что вы не боитесь полиции, миледи. Вы прекрасно знаете, что ее не позовут», — подумал Эркюль Пуаро.

— Вы понимаете, мадам, это весьма щекотливое дело… — грустно сказал он.

— Понимаю, мосье Пуаро. Уж я-то ни за что не проговорюсь. Наш милый лорд Мэйфилд настолько мне симпатичен, что мне и в голову не придет причинить ему хоть какое-то беспокойство.

Она положила ногу на ногу. На кончике обтянутой шелком ножки кокетливо болталась коричневая домашняя туфелька.

Миссис Вандерлин заразительно улыбнулась, так улыбаются очень обеспеченные и очень уверенные в себе люди.

— Могу ли я чем-нибудь помочь вам?

— Вы играли в бридж вчера вечером?

— Да.

— Насколько мне известно, после этого все дамы отправились спать, но кто-то спустился за книгой. Это были вы, миссис Вандерлин, не так ли?

— Да, я первая вернулась обратно.

— Что значит «первая»? — быстро спросил Пуаро.

— Я вернулась сразу же, — объяснила миссис Вандерлин. — Потом я поднялась наверх и позвонила горничной. Она долго не шла. Я снова позвонила. Потом вышла на площадку лестницы. Я услышала ее голос и позвала ее. Но как только эта девчонка расчесала мне волосы, я велела ей уйти, она была вся какая-то дерганая, чуть не выдрала мне волосы. Ну вот, я велела ей убираться и вижу, по лестнице поднимается леди Джулия. Оказывается, она тоже спускалась за книгой. Правда, забавное совпадение? — Миссис Вандерлин лукаво улыбнулась. Пуаро понял, что блистательная миссис Вандерлин весьма недолюбливает леди Каррингтон.

— Очень любопытное совпадение, мадам. А вы слышали, как кричала ваша горничная?

— Да, конечно, как можно не услышать такой вопль.

— Вы не спросили девушку, почему она так кричала?

— Она сказала, что видела парящую фигуру в белом — надо же такое придумать!

— А как была одета леди Джулия в тот вечер?

— Вы, наверное, думаете… Ага, понятно. На ней действительно было белое вечернее платье. Ну конечно, теперь мне все ясно. Вероятно, ее моя горничная и увидела в темноте. Ох уж эти девушки, так суеверны!

— Ваша горничная давно у вас?

— Нет. — Миссис Вандерлин простодушно округлила глаза. — Всего месяцев пять.

— Я бы хотел поговорить с ней, мадам.

Миссис Вандерлин приподняла брови.

— Пожалуйста, — суховато сказала она.

— Я задам ей несколько вопросов.

— Конечно, конечно.

Снова насмешливый огонек в глазах.

Пуаро встал и поклонился.

— Мадам, — сказал он, — я совершенно восхищен вами.

Впервые миссис Вандерлин немного растерялась.

— О, мосье Пуаро, как мило, но почему?

— Вы так великолепно вооружены, мадам, так уверены в себе.

Миссис Вандерлин несколько неестественно рассмеялась.

— Не знаю, — сказала она, — должна ли я воспринимать это как комплимент.

— Скорее, это предостережение — не относиться ко всему слишком пренебрежительно, — сказал Пуаро.

Миссис Вандерлин засмеялась более уверенно. Она встала и протянула Пуаро руку.

— Дорогой мосье Пуаро, от души желаю вам успеха. И большое вам спасибо. Вы наговорили мне столько приятных вещей.

Она ушла, а Пуаро задумчиво проговорил:

— Успеха? Значит, вы совершенно уверены, что мне не видать его как своих ушей? М-да. Мадам совершенно не сомневается в моей беспомощности. И страшно меня этим раздражает.

7

Пуаро нетерпеливо позвонил и попросил прислать к нему мадемуазель Леони. Девушка нерешительно остановилась у порога, и Пуаро успел хорошо ее разглядеть: скромная, в черном платье, с аккуратно разделенными на пробор черными волнистыми волосами и застенчиво опущенными глазами. Он одобрительно кивнул.

— Входите, мадемуазель Леони, не нужно меня бояться.

Она послушно вошла и, потупив глазки, остановилась перед Пуаро.

— А знаете, мадемуазель, вы очень милы, — сказал он, переходя на доверительный тон.

Эти слова мгновенно возымели действие. Взглянув краешком глаза на Пуаро, она пролепетала:

— Мосье очень добр.

— Подумайте только, — продолжал Пуаро, — я спрашиваю мистера Карлайла, хорошенькая ли вы девушка, а он отвечает, что не знает!

Леони презрительно вздернула подбородок.

— Этот задавака!

— Очень меткое определение, мадемуазель!

— Да он, наверное, за всю жизнь не посмотрел ни на одну девушку.

— Вероятно, нет. А жаль. Он много потерял. Но в этом доме есть и те, кто умеет ценить красоту, не так ли?

— Право, не знаю, на что мосье намекает.

— Прекрасно знаете, мадемуазель Леони. Миленькую историю вы вчера вечером сочинили — о привидении! Как только я узнал, что вы стояли на лестнице, подняв руки к волосам, я сразу понял, что привидение тут ни при чем. Если девушка пугается, она прижимает руки к сердцу или ко рту, чтобы не закричать. Но если она поднимает руки к волосам, это означает нечто другое. Это значит, что волосы у нее растрепаны и что она спешно приводит их в порядок! А теперь, мадемуазель, говорите правду. Почему вы закричали?

— Но, мосье, я и в самом деле видела фигуру, всю в белом…

— Мадемуазель, вы меня недооцениваете. Эта ваша история вполне сойдет для мистера Карлайла, но не для Эркюля Пуаро. В действительности вас в тот момент просто поцеловали. Я даже догадываюсь кто. Регги Каррингтон, верно?

Леони лукаво ему подмигнула.

— Eh bien[270],— фыркнула она. — Ну и что тут такого?

— В самом деле, — галантно поддакнул Пуаро.

— Дело было так: молодой джентльмен поднимался следом за мной по лестнице, он обхватил меня за талию и, понятно, я испугалась и закричала. Если бы я знала, что у него на уме, я, конечно, не стала бы кричать.

— Конечно, — согласился Пуаро.

— Но он подкрался бесшумно, как кошка. А потом открылась дверь кабинета и вышел мосье Карлайл, и молодой джентльмен улизнул наверх, а я осталась как дурочка. Понятно, мне надо было что-то сказать! Тем более… — тут она перешла на французский, — un jeune homme са, tellement comme il faut[271].

— И вы придумали привидение?

— Это, конечно, дурно. Но что делать, мосье, больше мне ничего не пришло в голову! Вот я и наплела про высокую фигуру в белом.

— Я вас понимаю. Итак, теперь все объяснилось. Я с самого начала чуял, что тут что-то не так.

Леони провокационно стрельнула глазками.

— Мосье очень умен и очень любезен.

— Я бы не хотел, чтобы у вас были неприятности из-за этой шалости, и готов сохранить все в секрете, но вы должны оказать мне услугу.

— С охотой, мосье.

— Насколько вы осведомлены в делах своей хозяйки?

Девушка пожала плечами.

— Не слишком, мосье. Конечно, я кое-что замечаю.

— Что же именно?

— Например, то, что друзья мадам всегда военные, или моряки, или летчики. Есть еще и другие знакомые — иностранные джентльмены, которые приходят к ней, стараясь, чтобы их никто не увидел. Мадам очень красива, хотя я не думаю, что красота ее долго продержится. Молодые люди находят ее очень привлекательной. Иногда, мне кажется, они чересчур болтливы. Но это я сама так думаю. Мадам со мной не делится.

— Вы хотите сказать, что мадам никого не посвящает в свои дела?

— Да, мосье.

— Другими словами, вы не можете мне помочь?

— Боюсь, что нет. Но все-таки попытаюсь.

— Скажите мне, ваша хозяйка сегодня в хорошем настроении?

— В очень хорошем, мосье.

— Какое-нибудь приятное событие?

— Она в таком настроении с тех самых пор, как мы сюда приехали.

— Кому, как не вам, знать это, Леони.

— Да, мосье, — доверительно сказала девушка. — Я успела изучить все настроения мадам. Сейчас она чем-то очень довольна.

— Можно сказать, торжествует?

— Вы попали в точку, мосье.

Пуаро мрачно кивнул.

— Мне с этим… довольно трудно примириться. Что же, придется потерпеть. Благодарю вас, мадемуазель. Это все.

Леони бросила на него кокетливый взгляд.

— Спасибо, мосье. Если я встречу мосье на лестнице, будьте уверены, не закричу.

— Дитя мое, — степенным тоном сказал Пуаро, — я уже в преклонных летах. Разве мне к лицу такие легкомысленные поступки?

Леони, хихикнув, убежала.

Пуаро прошелся по комнате. Его лицо приобрело серьезное и озабоченное выражение.

— А теперь, — сказал он наконец, — поговорим с леди Джулией. Интересно, что она скажет.

Леди Джулия вошла в комнату спокойно и уверенно.

Грациозно кивнув, она опустилась на стул, пододвинутый Пуаро, и с достоинством спросила:

— Лорд Мэйфилд сказал, что вы хотели задать мне несколько вопросов?

— Да, мадам. По поводу вчерашнего вечера.

— Вчерашнего вечера?

— Да, что было после того, как вы кончили играть в бридж?

— Мой муж сказал, что поздно начинать новую партию. Я пошла спать.

— А потом?

— Заснула.

— И это все?

— Да. Боюсь, что не могу сообщить вам ничего интересного. Когда произошло это… это ограбление?

— Очень скоро после того, как вы поднялись наверх.

— Понятно. А что именно было похищено?

— Некоторые секретные документы, мадам.

— Важные?

— Очень важные, мадам.

Она слегка нахмурилась потом спросила:

— Они были… ценные?

— Да, мадам, они стоили больших денег.

— Понятно.

Воцарилось молчание.

Пуаро чуть погодя спросил:

— А как начет вашей книги, мадам?

— Моей книги? — Она удивленно на него взглянула.

— Да, насколько я понял из слов миссис Вандерлин, вскоре после того, как все леди удалились, вы спустились вниз за книгой.

— Да, да.

— Так что вы не сразу легли спать, когда поднялись наверх? Вы вернулись в гостиную?

— Да, верно. Я совсем забыла.

— В то время как вы находились в гостиной, вы не слышали, никто не кричал?

— Нет… да… не думаю.

— Помилуйте, мадам, вы не могли не слышать, находясь в гостиной.

Леди Джулия вскинула голову и твердо сказала:

— Я ничего не слышала.

Пуаро поднял брови, но промолчал.

Молчание становилось неловким. Леди Джулия неожиданно спросила:

— А приняты какие-нибудь меры?

— Какие меры? Я не совсем вас понимаю, мадам.

— Я хочу сказать — в связи с этой кражей. Ведь полиция должна что-то предпринять.

Пуаро покачал головой.

— Полицию не вызывали. Этим делом занимаюсь я.

Она удивленно посмотрела на него. Ее подвижное худое лицо сразу осунулось и напряглось. Темные глаза мучительно пытались понять, что скрывается за невозмутимой миной Пуаро.

В конце концов она опустила глаза, побежденная.

— Так вы не можете мне сказать, какие принимаются меры?

— Я могу лишь заверить вас, мадам, что не остановлюсь ни перед чем.

— Чтобы поймать вора… Или — вернуть бумаги?

— Главное — это бумаги, мадам.

Ее великосветская сдержанность мигом улетучилась. С откровенным нетерпением она ждала, когда Пуаро ее отпустит.

— Да, наверное, это главное, — сказала она безразличным голосом.

Снова наступила пауза.

— У вас есть еще вопросы, мосье Пуаро?

— Нет, мадам, не смею больше вас задерживать.

— Благодарю вас.

Он учтиво распахнул перед ней дверь. Она вышла, не удостоив его взглядом.

Пуаро подошел к камину и принялся выравнивать безделушки на каминной полке. За этим занятием его и застал вошедший со стороны террасы лорд Мэйфилд.

— Ну как? — спросил он.

— По-моему, прекрасно. События развиваются в нужном русле.

Лорд Мэйфилд удивленно воскликнул:

— И вас это устраивает?

— Не то чтобы меня это устраивало. Но в целом я доволен.

— Право, мосье Пуаро, не могу понять, что вы за человек.

— Я не такой шарлатан, как вы полагаете.

— Я никогда не говорил…

— Да, но вы думали! Не важно. Я не обижаюсь. Мне не привыкать.

Лорд Мэйфилд посмотрел на него с сомнением. Он не понимал Эркюля Пуаро и не принимал его всерьез, но внутренний голос говорил ему, что этот потешный человечек не так безобиден, как кажется.

— Ну что ж, — сказал он, — мы в ваших руках. Что вы посоветуете делать дальше?

— Вы не можете избавиться от ваших гостей?

— Думаю, это несложно устроить… Я могу сказать, что мне необходимо поехать в Лондон в связи с этим делом. Скорее всего они поспешат уехать.

— Отлично. Постарайтесь это устроить.

Лорд Мэйфилд заколебался.

— Вы не думаете, что…

— Я совершенно уверен, что это самый разумный путь.

Лорд Мэйфилд пожал плечами.

— Ну что же, если вы настаиваете.

8

Гости разъехались после ленча. Миссис Вандерлин и миссис Макатта уехали поездом, Каррингтоны на своей машине. Пуаро стоял в холле, когда миссис Вандерлин — само очарование, тепло прощалась с хозяином дома.

— Как мне жаль, что на вас свалились эти неприятности. Я от всей души надеюсь, что все уладится. Я никому ни словечка не скажу.

Она сочувственно сжала его руку и направилась к «роллс-ройсу», который должен был доставить ее на станцию. Миссис Макатта уже сидела в машине. Она попрощалась коротко и сухо.

Внезапно Леони, которая усаживалась на переднее сиденье к шоферу, выскочила из машины и побежала в холл.

— Несессер мадам, его нет в машине, — бросила она на ходу.

Начались спешные поиски. Наконец лорд Мэйфилд обнаружил несессер возле старого дубового комода. Леони радостно вскрикнула, схватила элегантный несессер из зеленой кожи и поспешно выбежала с ним.

Миссис Вандерлин высунулась из автомобиля.

— Лорд Мэйфилд, лорд Мэйфилд, — позвала она и протянула ему письмо. — Вас не затруднит отправить это письмо? Если я возьму его с собой в город, то наверняка забуду опустить. Я таскаю письма в сумочке по многу дней.

Сэр Джордж Каррингтон то и дело открывал часы. Он был маниакально пунктуален.

— У них времени в обрез, — бормотал он, — только-только. Если они не поторопятся, опоздают на поезд…

Его жена раздраженно попросила:

— Ради Бога, не суетись, Джордж. В конце концов, это их поезд, а не наш.

Он взглянул на нее с упреком.

Наконец «роллс-ройс» тронулся.

Регги подкатил к подъезду в каррингтоновском «моррисе».

— Все готово, отец, — сказал он.

Слуги начали выносить багаж Каррингтонов.

Пуаро, выйдя из парадной двери, наблюдал за происходящим. Вдруг кто-то тронул его за руку, и он услышал взволнованный шепот леди Джулии:

— Мосье Пуаро, я должна поговорить с вами — немедленно. — Она привела его в маленькую гостиную и притворила дверь.

— Это правда то, что вы сказали? Найти документы — самое главное для лорда Мэйфилда?

Пуаро смотрел на нее с любопытством.

— Совершенно верно, мадам.

— Если… если бы эти бумаги были возвращены вам, могли бы вы обещать, что вернете их лорду Мэйфилду и что никто ничего не будет спрашивать?

— Я что-то не совсем вас понимаю.

— Но вы должны понять! Я уверена, что понимаете. Я говорю о том, что… вор должен остаться неизвестным, если документы будут возвращены.

— И как скоро это будет сделано, мадам? — спросил Пуаро.

— В течение двенадцати часов, совершенно точно.

— Вы можете это обещать?

— Обещаю.

Пуаро молчал, и она взволнованно спросила:

— А вы? Вы обещаете, что никто ничего не узнает?

— Да, мадам, я тоже обещаю.

— Тогда все можно уладить.

Она быстро вышла из комнаты. Минуту спустя Пуаро услышал шум отъезжающей машины.

Он пересек холл и направился по коридору к кабинету. Лорд Мэйфилд был там. Он поднял глаза на Пуаро.

— Что слышно?

Пуаро развел руками.

— Дело закончено, лорд Мэйфилд.

— Что?

Пуаро повторил слово в слово разговор с леди Джулией.

Лорд Мэйфилд смотрел на него с выражением полного недоумения.

— Но что это значит? Я не понимаю.

— По-моему, совершенно ясно. Леди Джулия знает, кто украл чертеж.

— Не хотите же вы сказать, что она сама его взяла?

— Конечно нет. Леди Джулия — азартный игрок. Но она не вор. И если она предлагает вернуть документы, это значит, что они были похищены ее мужем или сыном. Сэр Джордж Каррингтон находился на террасе с вами. Таким образом, остается сын. Я думаю, что могу восстановить события вчерашнего вечера довольно точно. Леди Джулия зашла в комнату сына и обнаружила, что она пуста. Она спустилась вниз, но не нашла его. Сегодня утром она узнает о краже и слышит, как ее сын заявляет, что он поднялся прямо к себе и не выходил из комнаты. Она знает, что это неправда и еще кое-что. Что он слабовольный человек, что ему позарез нужны деньги. Она заметила его увлечение миссис Вандерлин. Ей все ясно. Миссис Вандерлин уговорила Регги украсть чертеж. Но леди Каррингтон не намерена сидеть сложа руки. Она возьмется за Регги, раздобудет бумаги и вернет их.

— Но это невозможно! — воскликнул лорд Мэйфилд.

— Да, невозможно, но ведь леди Джулия этого не знает. Она не знает того, что знаю я, Эркюль Пуаро, а именно, что Регги Каррингтон не похищал чертежа, а любезничал с горничной миссис Вандерлин.

— Час от часу не легче!

— Вот именно!

— Значит, дело вовсе не закончено?

— Нет, закончено. Я, Эркюль Пуаро, знаю истину. Не верите? Вы не поверили мне вчера, когда я сказал, что знаю, где находятся документы. Но мне это было известно. Они были у нас под носом.

— Где?

— В вашем кармане, милорд.

Наступило молчание. Затем лорд Мэйфилд сказал:

— Вы понимаете, что говорите, мосье Пуаро?

— Да, понимаю. Понимаю, что говорю с очень умным человеком. Меня с самого начала насторожило, что вы — явно близорукий человек — так настойчиво утверждали, что видели фигуру, выходившую из двери. Вам хотелось, чтобы приняли это объяснение — удобное объяснение. Почему? Позднее, проанализировав ситуацию, я исключил всех находившихся в доме — одного за другим. Миссис Вандерлин была наверху, сэр Джордж Каррингтон прогуливался с вами по террасе. Регги Каррингтон любезничал с горничной на лестнице, миссис Макатта безусловно спала. (Ее комната рядом с комнатой экономки, и оттуда доносился храп.) Правда, леди Джулия находилась в гостиной, но леди Джулия считает виновным своего сына. Так что оставались только два варианта. Либо Карлайл положил документы не на стол, а к себе в карман (а это неразумно, потому что, как вы сами сказали, что ему проще было снять с них копию), либо… либо они находились там, когда вы подошли к письменному столу, и единственное, куда могли попасть, — это в ваш карман. В таком случае все становилось понятным. Ваше утверждение, что вы видели фигуру, ваши настойчивые заявления насчет невиновности Карлайла, ваше нежелание пригласить меня.

Одно меня смущало — мотив. Вы безусловно честный человек. Я сразу это понял, поскольку вы ни в коем случае не хотели, чтобы заподозрили невиновного. Столь же очевидно, что исчезновение бумаг может неблагоприятно отразиться на вашей карьере. К чему в таком случае эта совершенно неразумная кража? Наконец я понял, в чем дело. Кризис в вашей карьере несколько лет тому назад, когда премьер-министр вынужден был объявить всему миру, что вы не вели никаких переговоров с неким государством. А что, если такие переговоры имели место и существует какой-нибудь компрометирующий вас документ, скажем, письмо? Просто в интересах государства необходимо было это опровергнуть? Но едва ли рядовых граждан успокоило придуманное властями опровержение. В общем, окажись вы на вершине власти, этот досадный эпизод из прошлого мог вмиг загубить вашу карьеру. Вот что подумал я.

Я подозреваю, что это письмо находилось у некоего правительства и это правительство предложило вам вернуть его в обмен на чертежи некоторых узлов нового бомбардировщика. Многие на вашем месте отказались бы. Вы — нет! Вы согласились. Миссис Вандерлин была агентом, явившимся сюда, чтобы произвести этот обмен. Вы выдали себя, когда признались, что не разработали конкретного плана, чтобы поймать ее с поличным. После этого признания все ваши объяснения относительно того, зачем вы пригласили эту даму, были весьма беспомощны.

Вы инсценировали кражу. Сделали вид, что видели вора на террасе, сняв таким образом подозрения с Карлайла. Даже если бы он не выходил из комнаты, письменный стол стоит так близко к окну, что вор мог схватить чертеж, пока Карлайл отворачивался к сейфу. Вы взяли документы и держали их в своем кармане, пока в соответствии с заранее разработанным планом не сунули их в несессер миссис Вандерлин. В обмен она передала вам роковое письмо — под видом своего, которое просила вас отправить.

Пуаро замолчал.

— Вы угадали все — до мельчайших подробностей, мосье Пуаро. Вы, наверное, считаете меня законченным подлецом.

Пуаро мотнул головой.

— Нет, нет, милорд. Я уже сказал, что считаю вас человеком редкого ума. Когда мы сегодня ночью с вами разговаривали, меня вдруг осенило: вы же первоклассный инженер! Полагаю, в параметры бомбардировщика вами были внесены, казалось бы, незначительные изменения, и сделаны они настолько ловко, что никто не поймет, почему самолет не так замечателен, как ожидалось… Эксперты некой державы сочтут модель неудачной… Я уверен, что это будет для них ударом…

Наступило молчание. Затем лорд Мэйфилд сказал:

— Вы слишком умны, мосье Пуаро. Да, при помощи хитрого трюка я спас себя от катастрофы, разом убив двух зайцев.

— Милорд, — сказал Пуаро, — если бы вы не умели разом убивать двух зайцев, вы не были бы политиком.

РОДОССКИЙ ТРЕУГОЛЬНИК Triangle at Rhodes 1937 © Перевод Ворсанова M., 1995

1

Эркюль Пуаро сидел на белом песке и вглядывался в сверкающую синеву моря. Он был весьма элегантен в своем щегольском белом спортивном костюме и в огромной панаме. Люди старшего поколения, к которому принадлежал и Пуаро, полагали, что от солнца лучше хорошенько укрываться. А вот мисс Памела Лайелл, сидевшая рядом и щебетавшая без умолку, придерживалась на этот счет современной точки зрения — и посему на ее бронзовом от загара теле почти ничего не было.

Изредка поток ее красноречия иссякал, и она принималась старательно втирать в кожу какую-то маслянистую жидкость из стоящего рядом флакончика.

По другую сторону от мисс Памелы Лайелл возлежала, уткнувшись лицом в кричаще-полосатое полотенце, мисс Сара Блейк, ее лучшая подруга. Загар мисс Блейк был безупречно ровным и время от времени вызывал тоскливые взгляды Памелы.

— А у меня опять неровно ложится, — разочарованно пробормотала она. — Мосье Пуаро, не окажете любезность? Вот здесь, под правой лопаткой. Никак не могу дотянуться, чтобы втереть как следует.

Мосье Пуаро оказал любезность, после чего тщательно обтер руку носовым платком. Мисс Лайелл, смысл жизни которой состоял в наблюдении за окружающими и в наслаждении собственным красноречием, продолжала:

— А ведь я угадала, та дама в костюме от Шанель[272]— действительно Валентина Декрэ, то есть Чентри. Я так и думала. Я сразу ее узнала. Она и в самом деле очень мила, правда? Теперь я понимаю, почему мужчины сходят по ней с ума. Просто она так держится, будто иначе и быть не может, а это половина успеха. Кстати, фамилия тех, кто приехали вчера вечером, — Голд. Он ужасно симпатичный.

— Молодожены? — лениво пробормотала Сара.

Мисс Лайелл покачала головой с видом знатока.

— Едва ли, у нее недостаточно новая одежда. Молодоженов видно сразу! Мосье Пуаро, вы не находите, что это очень увлекательно — наблюдать за людьми и угадывать, что они из себя представляют?

— Ну ты же не просто наблюдаешь, моя милая, — сладко прожурчала Сара. — Ты еще и вопросы задаешь.

— Между прочим, с Голдами я пока не обменялась ни словечком, — парировала мисс Лайелл. — И вообще, не понимаю, что в этом такого, — интересоваться окружающими. Что может быть увлекательнее человеческой натуры! Вы согласны со мной, мосье Пуаро?

На сей раз пауза была достаточной, чтобы собеседник успел ответить. Не отрывая взгляда от воды, Пуаро произнес:

— Са depend[273].

Памела даже немного опешила.

— Что вы, мосье Пуаро! Человек настолько интересен, насколько непредсказуем…

— Непредсказуем? Да Бог с вами.

— А что? В самом деле. Только к кому-нибудь подберешь ключик, как он тут же выкинет что-нибудь неожиданное.

Эркюль Пуаро покачал головой.

— Нет-нет, вы ошибаетесь. Человек — весьма редко совершает поступки, которые не dans son caractere[274]. Как правило, он не изменяет своей натуре.

— Категорически с вами не согласна! — возмутилась мисс Памела Лайелл.

И, собравшись с мыслями, опять бросилась в атаку:

— Вот я, когда встречаю кого-нибудь, мне сразу хочется узнать, что это за человек, в каких он отношениях с окружающими, чем живет, чем дышит. Это так волнительно!

— Едва ли, — отозвался Эркюль Пуаро. — Человеческая природа не так богата разнообразием, как нам кажется. У моря, — задумчиво добавил он. — куда больше всяких оттенков.

Тут в беседу вступила Сара:

— То есть вы считаете, что каждый человек представляет определенную модель? Стереотип поведения?

— Precisement[275],— подтвердил Пуаро и принялся что-то чертить пальцем на песке.

— Что это вы там рисуете? — заинтересовалась Памела.

— Треугольник, — сказал Пуаро.

Но Памела уже его не слушала, увидев на пляже новое лицо.

— А вот и Чентри, — объявила она.

По берегу шла — вернее, гордо несла себя — высокая статная женщина. Поприветствовав Памелу и Пуаро легким кивком и улыбкой, она уселась неподалеку. Золотисто-алая накидка соскользнула с ее плеч. Под накидкой оказался белый купальный костюм.

Памела вздохнула.

— Потрясающая фигура, да?

Но Пуаро смотрел на лицо — лицо тридцати-девятилетней женщины, с шестнадцати лет славившейся своей красотой.

Он конечно же тоже более чем достаточно был наслышан о Валентине Чентри. Она была знаменита многим — капризами, богатством, огромными сапфировыми очами, брачными авантюрами и любовными приключениями. Она пять раз выходила замуж, а любовников меняла, как перчатки. В должности ее мужа поочередно побывали итальянский граф, американский сталелитейный магнат, знаменитый теннисист и автогонщик. Из них только американец оставил ее вдовой, а от прочих она с легкостью освободилась в суде. В последний, то есть в пятый по счету раз, она вышла за капитана военно-морского флота.

Именно этот капитан и сопровождал на пляж августейшую особу. Молчаливый, угрюмый, необщительный, с тяжелым подбородком. Было в нем что-то первобытное.

— Тони, дорогой, мой портсигар… — попросила она.

Приказ был исполнен немедленно. Он тут же протянул жене портсигар, помог прикурить и спустить с плеч бретельки белого купальника. Она разлеглась на солнце, раскинув руки. А он уселся рядом, словно дикий зверь, сторожащий добычу.

Памела сказала, понизив голос:

— Я просто сгораю от любопытства. Необычная парочка… Смотрите, сколько в нем звериного! Все время мрачно молчит, и взгляд угрюмый-угрюмый. Таким женщинам, как она, это должно нравиться. Словно приручаешь тигра! Интересно, долго ли это продлится? Наверное, они ей очень быстро надоедают, а уж теперь-то особенно. Но избавиться от него, я думаю, не так-то просто, с такими шутки плохи.

К морю немного робко подошла еще одна пара. Та самая, что приехала накануне вечером. Мистер и миссис Дуглас Голд, как выяснила мисс Лайелл, полистав регистрационный журнал отеля. Оттуда же она извлекла их имена и возраст — у итальянцев принято и это заносить в журнал.

Мистеру Дугласу Камерону Голду был тридцать один год, а миссис Марджори Эмме Голд — тридцать пять.

Поскольку для мисс Лайелл, как уже говорилось, не было ничего увлекательней «человеческой натуры», то, в отличие от большинства своих соотечественников, которым требуется от четырех дней до недели, чтобы предпринять робкую попытку познакомиться, она умела вступить в непринужденную беседу при первой же встрече. Поэтому, заметив смущение и нерешительность миссис Голд, она крикнула:

— Доброе утро! Замечательный денек, не правда ли?

Миссис Голд была невысокой и хрупкой и чем-то напоминала мышку. У нее были правильные черты лица и неплохая фигура. Но недостаток вкуса и какая-то скованность делали ее малопривлекательной. Муж ее, напротив, был на редкость хорош собой, можно сказать, герой-любовник: светлые вьющиеся волосы, голубые глаза, широкие плечи, узкие бедра. В общем, из тех молодых людей, которых легче представить себе на сцене, чем в реальной жизни. Но стоило ему открыть рот, как все его обаяние куда-то улетучивалось. Уж очень он был простодушен и искренен — если не туповат.

Миссис Голд благодарно посмотрела на Памелу и уселась рядом с ней.

— Какой у вас чудный загар! Рядом с вами я выгляжу до неприличия бледной!

— Качественный загар требует чудовищных усилий, — вздохнула мисс Лайелл. Немного помолчав, она спросила: — Вы ведь только что приехали?

— Да, вчера вечером. На итальянском пароходе.

— А раньше вы на Родосе[276] не бывали?

— Нет. Здесь очень славно, правда?

— Только вот добираться сюда долго, — заметил муж.

— Да, будь Родос поближе к Англии…

— Тогда здесь было бы ужасно, — разнеженным голосом закончила за него Сара. — Люди лежали бы бок о бок, точно рыба на прилавке. Было бы негде ступить.

— Да, пожалуй, — согласился Дуглас Голд. — Досадно только, что курс лиры[277] сейчас — просто разорение.

— Да, при обмене получается накладно.

Беседа и дальше велась в том же духе и изяществом явно не блистала.

Лежавшая неподалеку Валентина Чентри поднялась и села, одной рукой придерживая на груди купальник.

Она широко, с чисто кошачьим изяществом зевнула и огляделась по сторонам. Взгляд ее скользнул по Марджори Голд и остановился на золотистых кудрях Дугласа Голда.

Тут она плавно повела плечами и чуть громче, чем это было необходимо, произнесла:

— Тони, дорогой… Какое это чудо — солнце! В прошлой жизни я наверняка была жрицей солнца, а ты как думаешь?

Муж ее что-то проворчал в ответ, что-то невразумительное.

А Валентина Чентри все так же громко попросила:

— Дорогой, расправь, пожалуйста, полотенце.

После чего водрузила свое прекрасное тело на прежнее место. Теперь уже Дуглас Голд смотрел на нее, причем с нескрываемым интересом.

— Какая красивая женщина! — весело прощебетала миссис Голд, обращаясь к мисс Лайелл.

Памела, которая выдавала информацию с тем же удовольствием, с каким получала ее, вполголоса пояснила:

— Это Валентина Чентри… ну та самая, которая была женой Декрэ. Она и правда великолепна. А он прямо без ума от нее, ну просто не сводит глаз.

Миссис Голд еще раз оглядела пляж и сказала:

— Какое чудесное море, синее-синее. По-моему, нам пора искупаться, а, Дуглас?

Увлеченный созерцанием Валентины Чентри, Дуглас ответил не сразу. Прошло некоторое время, прежде чем он довольно рассеянно переспросил:

— Искупаться? Ну, да, пожалуй.

Марджори Голд встала и пошла к воде.

Валентина Чентри перевернулась на бок. Взгляд ее был устремлен на Дугласа Голда. На алых губах заиграла слабая улыбка.

У Дугласа Голда слегка покраснела шея.

Валентина Чентри сказала:

— Тони, дорогой, будь любезен… Мне бы чуть-чуть крема для лица — он на туалетном столике. Забыла его захватить. Будь паинькой — принеси, пожалуйста.

Капитан покорно поднялся и направился к отелю.

Марджори Голд погрузилась в море и стала призывать мужа:

— Дуглас! Где ты там! Вода такая теплая. Иди же скорее!

— Что же вы не идете? — поинтересовалась Памела.

— Что? А… я люблю сперва хорошенько прогреться…

Валентина Чентри чуть приподняла голову — вероятно, хотела позвать мужа, но тот уже скрылся за оградой гостиничного сада.

— …а купаться иду почти перед уходом с пляжа, — объяснил мистер Голд.

Миссис Чентри снова села и взяла флакон с кремом для загара. Но почему-то крышка никак не хотела открываться, как она ни старалась.

— О, Господи, до чего тугая! Никак не могу справиться! — обиженно воскликнула она.

И взглянула на соседей.

— Не могли бы вы…

Неизменно галантный Пуаро тут же поднялся, но у Дугласа Голда были два преимущества — молодость и ловкость. Он опередил его.

— Разрешите вам помочь.

— О, благодарю-ю. — Она снова не забывала мило растягивать слова: — Вы очень добры. А я такая бестолковая — всегда кручу не в ту сторону. О! У вас сразу получилось! Огромное спасибо…

Эркюль Пуаро улыбнулся в усы и стал неторопливо прохаживаться по берегу.

Когда он довольно скоро вернулся, к нему подошла миссис Голд. Она вволю наплавалась, и теперь ее лицо сияло от удовольствия — из-под поразительно нелепой купальной шапочки.

Едва переведя дыхание, она сказал:

— Я очень люблю море. А здесь оно такое теплое, просто чудо.

Пуаро высказал предположение, что она заядлая купальщица, и услышал, что они с Дугласом просто помешаны на купании. И что Дуглас часами может торчать в воде.

Тут Эркюль Пуаро невольно посмотрел через ее плечо на мистера Дугласа — этот страстный любитель плавания увлеченно беседовал с Валентином Чентри и совсем не торопился в море.

— Ума не приложу, почему он не идет купаться… — сказала миссис Голд.

В ее голосе звучало по-детски искреннее недоумение.

Пуаро задумчиво посмотрел на Валентину Чентри. Он подумал, что миссис Дуглас не первая из жен, которым довелось в свое время обнаружить некие странности в поведении супруга.

Он услышал, как миссис Голд судорожно вздохнула и ледяным голосом произнесла:

— Ее, вероятно, считают очень привлекательной.

Но Дугласу женщины такого типа совершенно не нравятся.

Эркюль Пуаро промолчал.

Миссис Голд снова вошла в воду и поплыла прочь от берега, рассекая воду медленными, сильными гребками. Было ясно, что она действительно любит море.

Пуаро вернулся к оставленной им компании.

Полку отдыхающих прибыло: появился старый генерал Барнс, предпочитавший общество молодежи. Вот и теперь он пристроился между Памелой и Сарой, и они с Памелой смаковали светские сплетни, особенно наслаждаясь скандальными подробностями.

Капитан Чентри вернулся с задания. Теперь они с Дугласом Голдом сидели по обе стороны от Валентины.

Валентина как ни в чем не бывало болтала, растягивая слова и обращаясь то к одному, то к другому.

Она, видимо, заканчивала рассказывать какую-то историю:

— …и что, вы думаете, заявил этот дуралей? «Я видел вас всего минуту, но помнить буду всегда!» Ведь так он сказал, Тони? Я была страшно, ну стра-а-шно тронута. Вообще, в мире много добрых людей, во всяком случае, ко мне все относятся просто замечательно. Сама не понимаю, почему ко мне все так добры. Ну вот, я тогда и говорю — ты помнишь, дорогой? — «Если тебе непременно нужно постоянно меня ревновать, ревнуй к этому посыльному». Он и вправду был очарователен…

Возникла пауза, и Дуглас Голд решил поддержать разговор.

— Среди посыльных есть неплохие ребята…

— О да… Но ему, бедняжке, здорово пришлось потрудиться… И он был так горд, что оправдал мое доверие.

— Ничего странного, — сказал Дуглас Голд. — Всякому было бы приятно оправдать ваше доверие.

Она восторженно защебетала:

— Тони, ты слышал? Какой тонкий комплимент!

Капитан Чентри что-то пробурчал. В ответ его жена только вздохнула:

— А вот Тони не умеет так красиво говорить. Да, мой ягненочек?

Она взъерошила его темную гриву своими белыми пальчиками с очень ярким маникюром, и он с подозрением на нее покосился. А она продолжала щебетать:

— Не пойму, как это он меня терпит? Он умен до ужаса, правда-правда, а я все время несу всякую чушь, но он не сердится. На меня никогда никто не сердится, даже если я что-нибудь не то скажу или сделаю. Только и делают, что балуют меня. Попробуй тут стать хорошей.

Капитан Чентри обратился к Голду:

— Это ваша супруга там, в море?

— Да. Мне, видимо, пора к ней присоединиться.

— Но на солнышке так хорошо, — проворковала Валентина, — посидите еще. Тони, дорогой, а я, пожалуй, сегодня вообще не полезу в воду. Боюсь в первый же день подхватить простуду. А ты-то почему не идешь, дорогой? Мистер… мистер Голд составит мне компанию, пока ты окунешься.

— Нет, спасибо. Пока что-то не хочется, — с заметным металлом в голосе ответил Чентри. — А ваша жена, кажется, зовет вас, мистер Голд. Видите, как она машет?

— Ваша жена великолепно плавает! — сказала Валентина. — Я уверена, она из тех ловких женщин, у которых все замечательно получается. Я так боюсь их: мне кажется, что они меня презирают. А я вот совершенно бездарна, никаких талантов. О, правда, Тони?

Капитан снова промычал лишь что-то неразборчивое.

Его жена ласково попеняла:

— Ты слишком великодушен ко мне, я-то знаю. Мужчины удивительно добродушные создания — за то их и люблю. Честное слово, они гораздо добрее женщин, никогда не наговорят тебе гадостей. Женщины слишком мелочны по натуре.

Сара Блейк повернулась на бок, лицом к Пуаро, и процедила сквозь зубы:

— Ну еще бы не мелочны — позволяют себе иногда усомниться в том, что очаровательная миссис Чентри — абсолютное совершенство! Нет, все-таки женщины редкие дуры. Но такой ненормальной, как миссис Чентри, свет еще не видел. Только и умеет, что стрелять глазами и поминутно мурлыкать: «То-о-ни, дорогой!» Наверное, у нее в голове опилки вместо мозгов.

Пуаро выразительно вздернул брови.

— Un peu severe![278]

— Да она просто самая настоящая кошка, вот что я вам скажу, и повадки у нее кошачьи — ну что она цепляется ко всем мужчинам? Сами полюбуйтесь — ее муженек сидит мрачнее тучи.

Кинув взгляд на море, Пуаро заметил:

— А миссис Голд отлично плавает.

— Да, она не то что мы — не стесняется быть мокрой. Интересно, миссис Чентри хоть раз окунется? Все же на море приехала.

— Ни за что, — просипел генерал Барнс. — Зачем же ей рисковать своим макияжем. А вообще-то она, конечно, эффектная женщина, хоть и не первой свежести.

— Берегитесь, генерал. Она смотрит на вас, — недобрым голосом сказала Сара. — А насчет косметики ошибаетесь. При теперешнем ее качестве нам не страшны ни вода, ни поцелуи.

— Миссис Голд выходит из воды, — объявила Памела.

— «Полно мне в лесу гулять. Муженька пора спасать», — промурлыкала Сара.

Миссис Голд уже шла по берегу. Фигурка у нее была очень ладная, а вот купальная шапочка хоть и удобная, но жутко нелепая.

— Так ты идешь или нет, Дуглас? — чуть раздраженно произнесла она. — Вода чудесная, очень теплая.

— Иди, иду.

Дуглас Голд поспешно встал, но ушел почему-то не сразу, и Валентина Чентри успела одарить его нежной улыбкой.

— Au revoir[279],— сказала она.

Голд и его жена направились к воде.

Как только они отошли достаточно далеко, Памела скептически заметила:

— Не думаю, что ей стоило это делать. Оттаскивать мужа от другой женщины — это очень неумно. Он сразу почувствует себя под каблуком, а мужья этого терпеть не могут.

— Вы, похоже, отлично разбираетесь в мужьях, мисс Памела, — сказал генерал Барнс.

— В чужих — но не в своем!

— А! Это существенная разница.

— Да, генерал. Зато я знаю, как нельзя вести себя с мужем.

— Да, моя дорогая, — подхватила Сара. — Во-первых, я бы ни за что не напялила такую шапочку…

— Шапочка как шапочка, очень удобная, — возразил генерал. — И вообще, она очень миленькая, эта благоразумная малышка.

— Не в бровь, а в глаз, генерал, — согласилась Сара. — Но даже и самую благоразумную женщину порой оставляет благоразумие. Мне кажется, раз уж появилась Валентина Чентри, благоразумия миссис Голд ненадолго хватит.

Она обернулась и взволнованным шепотом воскликнула:

— Нет, вы только взгляните на него. Просто туча. Не ровен час — грянет гром…

Капитан Чентри и правда очень злобно смотрел вслед уходящим супругам.

Сара обернулась к Пуаро.

— Ну? — сказала она. — Что вы на это скажете?

Эркюль Пуаро промолчал, но снова стал чертить что-то пальцем на песке. Опять тот же рисунок — треугольник.

— Вечный треугольник, — задумчиво произнесла Сара. — Может, вы и правы. Если так, то в ближайшее время нам здесь скучать не придется.

2

Родос разочаровал мосье Эркюля Пуаро. Он приехал сюда отвлечься и отдохнуть. Отдохнуть в основном от преступлений. Ему сказали, что в конце октября здесь почти никого не бывает. Тихое уединенное местечко.

Народу действительно было немного. Супруги Чентри, Голды, Памела и Сара, генерал, сам Пуаро да еще две итальянские четы — вот и все отдыхающие. Но и в этом малочисленном обществе мозг Пуаро исхитрился уловить настораживающие признаки.

— Дались же мне эти преступления! — ворчал он сам на себя. — Просто какая-то мания! Мерещится невесть что!

И тем не менее на душе у него было неспокойно.

Как-то утром он спустился на террасу и застал там за вышиванием миссис Голд.

Когда он подошел ближе, ему показалось, что в ее руке мелькнул и тут же исчез батистовый носовой платочек.

Глаза у миссис Голд были сухие, но подозрительно поблескивали и держалась она как-то чересчур весело. Такая веселость не бывает естественной.

— С добрым утром, мосье Пуаро, — сказала она так радостно, что беспокойство Пуаро только усилилось.

Чего это она так ему обрадовалась? Они же с ней почти не знакомы. Пуаро очень гордился своими профессиональными качествами, но внешность свою оценивал весьма трезво.

— С добрым утром, мадам, — отозвался он. — Погода как будто не собирается портиться.

— Да, нам очень повезло, правда? Впрочем, нам с Дугласом всегда везет на погоду.

— Да что вы!

— Да-да. И не только на погоду, нам вообще повезло, что мы вместе, знаете, мосье Пуаро, когда видишь, сколько вокруг бед и трагедий, сколько людей разводятся, начинаешь больше ценить свое счастье.

— Отрадно это слышать, мадам.

— Да. Мы с Дугласом удивительно счастливы друг с другом. Мы женаты уже пять лет, а пять лет, сами понимаете, по теперешним временам — срок немалый…

— Вы правы, немалый, порой и пять лет могут показаться вечностью, — сухо заметил Пуаро.

— …но мне кажется, сейчас мы даже более счастливы, чем когда только-только поженились. А все потому, что мы идеально подходим друг другу.

— Чего ж еще желать?

— Поэтому мне так жаль несчастливых людей.

— Вы имеете в виду…

— Нет, я вообще говорю, мосье Пуаро.

— Да, да.

Миссис Голд поднесла к свету шелковую нитку, проверить, тот ли она взяла оттенок, и продолжала:

— Взять, к примеру, миссис Чентри…

— Да, так что же миссис Чентри?

— Мне она приятной не кажется.

— Может быть, вы и правы.

— Да, я совершенно уверена в том, что она плохой человек. Но ее почему-то жалко. Ведь, несмотря на богатство, красоту и… и все остальное, — руки миссис Голд дрожали, она никак не могла вдеть нитку в иголку, — она не из тех женщин, к которым мужчины привязываются надолго. Напротив, мужчины от таких быстро устают. А вы как думаете?

— Уж я бы точно очень быстро устал от ее болтовни, — уклончиво ответил Пуаро.

— Вот-вот. Конечно, она очень привлекательна… — Миссис Голд в нерешительности замолчала. Губы подрагивали, руки машинально продолжали работать. Даже человек менее наблюдательный, чем Эркюль Пуаро, заметил бы, что она не в своей тарелке.

— Мужчины что малые дети, — внезапно вырвалось у нее. — Они так доверчивы.

Она склонилась над своим вышиванием. Маленький батистовый платочек как-то незаметно снова очутился у нее в руке.

Решив, вероятно, на всякий случай сменить тему разговора, он спросил:

— Вы сегодня не купаетесь? А ваш супруг — он на пляже?

Миссис Голд растерянно моргнула, но голос ее был очень веселым:

— Не угадали. Мы решили прогуляться по старому городу. Но… не пойму, как… мы потеряли друг друга из виду. Они отправились без меня.

Местоимение выдавало секрет, но, прежде чем Пуаро успел хоть что-нибудь сказать, явился с пляжа генерал Барнс и уселся в кресло рядом с ними.

— С добрым утром, миссис Голд. С добрым утром, Пуаро. Вы тоже сегодня дезертировали? На пляже почти никого. Ни вас, ни вашего мужа, миссис Голд. Ни миссис Чентри.

— А капитан Чентри? — небрежно спросил Пуаро.

— Нет, он-то как раз на пляже. Им завладела мисс Памела, — хихикнул генерал. — Но ей с ним приходится тяжко. Он из тех несгибаемых молчаливых мужчин, про которых пишут в книжках.

— Он меня немного пугает, этот капитан, — с легкой дрожью в голосе сказала Марджори Голд. — Временами он такой… такой мрачный. Словно что-то задумал.

Она вздрогнула.

— Я думаю, у него несварение желудка, — бодро ответил генерал. — Чаще всего романтическая меланхолия или неудержимая ярость объясняются дурным пищеварением.

Марджори Голд вежливо улыбнулась.

— А где ваш милейший супруг? — поинтересовался генерал.

— Дуглас? — ни секунды не колеблясь, весело переспросила миссис Голд. — Они с миссис Чентри отправились взглянуть на стены старого города.

— Ага, весьма любопытно. Эпоха рыцарей, турниры и прочее. Вам тоже следовало пойти, моя дорогая.

— К сожалению, я опоздала, — сказала миссис Голд.

Она вдруг резко поднялась и, пробормотав какие-то извинения, поспешно направилась к дому.

Генерал Барнс удивленно посмотрел ей вслед и сочувственно покачал головой:

— Очень милая малышка. Стоит десятка размалеванных матрон, не будем уточнять, кого именно. Ха! А муж — дурак! Не понимает своего счастья.

Он еще раз покачал головой, потом встал и направился в дом.

Подошла вернувшаяся с пляжа Сара Блейк и услышала слова генерала. Состроив вслед уходящему вояке гримаску, она упала в кресло и защебетала:

— Милая малышка, милая малышка! Мужчины всегда стараются оправдать таких вот простушек. На словах. И что мы видим? Размалеванные матроны побеждают, даже глазом не моргнув! Грустно, конечно, но такова жизнь.

— Мадемуазель! — вдруг резко сказал Пуаро. — Не нравится мне все это!

— Не нравится? Мне тоже. Впрочем, если быть честной — нравится. Человек, гнусное создание, обожает несчастные случаи, громкие скандалы и прочие неприятности, приключающиеся с его знакомыми.

Пуаро спросил:

— А где капитан Чентри?

— На берегу. К нему прицепилась Памела, это в ее стиле, вы же знаете. Вот только она ему, похоже, не по вкусу. Когда я уходила, он был мрачнее тучи. Вот увидите, впереди буря.

— Но кое-что мне все же непонятно… — пробормотал Пуаро.

— А что тут понимать? — сказала Сара. — Весь вопрос в том, что грянет дальше.

Пуаро, качая головой, тихо пробормотал:

— Вы верно заметили, мадемуазель, меня очень беспокоит, что грянет в грядущем.

— Как изящно сказано, — одобрила Сара и скрылась в доме.

В дверях она чуть не столкнулась с Дугласом Голдом. Вид у него был явно довольный и в то же время он чем-то был слегка смущен. Он сказал:

— Здравствуйте, мосье Пуаро, — и застенчиво добавил: — Я показывал миссис Чентри стену Крестоносцев. А Марджори не захотела пойти.

Пуаро чуть приподнял брови, но даже если он и хотел прокомментировать это сообщение, то все равно бы не успел — на террасу ворвалась миссис Чентри, которая громко воскликнула:

— Дуглас! Розовый джин! Мне просто необходим глоточек розового джина!

Дуглас пошел заказывать джин. Сияющая Валентина опустилась в кресло рядом с Пуаро.

Увидев, что к ним направляется Памела и ее собственный муж, она небрежно им помахала и крикнула:

— Тони, дорогой, хорошо искупался? Божественное утро!

Капитан Чентри не отозвался. Не удостоив супругу ни словом, ни взглядом, он прошел мимо и, поднявшись по ступенькам, скрылся в баре.

Стиснутые в кулак руки капитана были прижаты к бокам, и это усиливало его и без того заметное сходство с гориллой.

Красивый ротик Валентины Чентри, хотя его и портила глуповатая гримаска, так и остался открытым.

— О-о… — растерянно протянула она, не зная, что сказать.

Памела Лайелл засияла от удовольствия, явно наслаждаясь происходящим. Тщетно стараясь скрыть это, она уселась рядом с Валентиной Чентри и поинтересовалась:

— Как провели утро?

— Просто великолепно. Мы…

Не дослушав ее ответа, Пуаро поднялся и тоже направился в бар. Там он обнаружил мистера Голда, ожидающего, когда подадут розовый джин. Его лицо пылало и было растерянным и злым.

— Этот человек — просто грубиян! — выпалил он, увидев Пуаро, и кивнул на удалявшегося капитана Чентри.

— Вполне вероятно, — заметил Пуаро. — Да, вполне. Но les femmes[280] любят грубиянов, не забывайте об этом!

Дуглас проворчал:

— Не удивлюсь, если узнаю, что он отвратительно с ней обращается.

— Может, ей это и нравится.

Дуглас Голд озадаченно посмотрел на него, взял свой джин и вышел.

Эркюль Пуаро сел на табурет у стойки и заказал sirop de cassis[281]. Пока он, покряхтывая от удовольствия, неторопливо его потягивал, явился капитан Чентри и в один присест проглотил несколько порций розового джина.

Потом, неизвестно к кому обращаясь, злобно выкрикнул:

— Пусть не надеется, что от меня ей удастся избавиться так же легко, как от тех безмозглых кретинов. Я получил ее и отдавать не собираюсь! Никому другому она не достанется — только через мой труп.

Он швырнул деньги на стойку, развернулся на каблуках и вышел.

3

Три дня спустя Эркюль Пуаро отправился на гору Пророка. Это была спокойная и приятная поездка; дорога вилась среди золотисто-зеленых пихт, взбираясь все выше и выше, уводя от мирской суеты и размолвок. Машина остановилась возле ресторана. Пуаро вышел и отправился побродить по лесу. Через некоторое время он забрался на вершину, и ему казалось, что он очутился на вершине мира. Далеко-далеко внизу искрилось ослепительно синее море.

Здесь он наконец-то отдохнет, отрешится от земных забот! Аккуратно свернув пальто и положив его на пенек, Эркюль Пуаро сел.

— Несомненно, le bon Dieu[282] знает, что делает. Но что касается людей — отдельные его творения все же очень странны. Eh bien[283], теперь попробую забыть обо всех здешних сложностях, — размышлял Пуаро.

Он огляделся. К нему торопливо приближалась невысокая женщина в коричневом костюме. Это была Марджори Голд, на сей раз оставившая всякое притворство. Ее лицо было мокрым от слез.

Все пути к отступлению были отрезаны. Она подошла вплотную.

— Мистер Пуаро, вы должны мне помочь. Я так несчастна, просто не знаю, как мне быть! Что мне делать? Что делать?

Она смотрела на него безумными глазами. Ее пальцы вцепились в рукав его пиджака. Но что-то в лице Пуаро встревожило ее и она слегка отпрянула.

— Что… о чем вы думаете? — запинаясь, пробормотала она.

— Вы просите совета, мадам? Так ведь?

— Да… да, — еле-еле выговорила миссис Голд.

— Eh bien, тогда слушайте. — Он говорил резко, почти грубо. — Немедленно уезжайте отсюда. Пока не поздно.

— Что? — ничего не понимая, переспросила она.

— То, что вы слышали. Уезжайте с острова.

— Уехать с острова?

Она явно была сбита с толку.

— Именно это я и сказал.

— Но почему, почему?

— Если вам дорога жизнь, послушайтесь моего совета.

Она судорожно глотнула воздух.

— Что вы имеете в виду? Вы меня пугаете… пугаете меня.

— Да, — мрачно подтвердил Пуаро. — Именно это я и делаю.

Она в отчаянии закрыла лицо руками.

— Но я не могу! Он же не поедет! Я имею в виду Дугласа. Она его не отпустит. Он целиком в ее власти — телом и душой. Не хочет слышать ничего дурного о ней… Просто голову потерял… Верит каждому ее слову: что муж над ней издевается, этакая оскорбленная невинность, что никто никогда ее не понимал… А обо мне он и думать забыл, я в счет не иду, словно меня вообще не существует. Он хочет, чтобы я отпустила его — дала развод. Он верит, что она разведется с мужем и выйдет за него. Но я боюсь, что… что Чентри так просто от нее не откажется. Не такой он человек. Вчера вечером она продемонстрировала Дугласу синяки на руке. Дуглас просто озверел. Он ведь такой у меня благородный… О! Я так боюсь! Чем все это кончится? Ну скажите же, что мне делать?!

Пуаро смотрел через широкую полосу воды на голубую гряду холмов Азии. Он ответил ей:

— Я же сказал вам. Уезжайте отсюда, пока не поздно…

Она покачала головой.

— Но я не могу… не могу… Если только Дуглас…

Пуаро вздохнул.

Потом пожал плечами.

4

Эркюль Пуаро и Памела Лайелл сидели на берегу.

Она удовлетворенно сообщила:

— Треугольник становится все прочнее! Вчера вечером они сидели по разные стороны от нее и бросали друг на друга злобные взгляды! Чентри выпил лишнего и несколько раз откровенно оскорбил Дугласа Голда. А Голд держался молодцом. Держал себя в руках. Красотке же все это, естественно, очень нравилось. Урчала, словно тигр-людоед. Как вы думаете, что будет дальше?

Пуаро покачал головой.

— Я опасаюсь. И очень сильно…

— Да все мы опасаемся, — с притворной скорбью произнесла мисс Лайелл. Потом добавила: — Это уже по вашей части. Или скоро будет по вашей. Неужели вы ничего не можете сделать?

— То, что мог, я уже сделал.

Мисс Лайелл хищно метнулась.

— И что же вы уже сделали? — спросила она, изнемогая от волнения.

— Посоветовал миссис Голд, пока не поздно, покинуть остров.

— О, так вы думаете, что… — Она замолкла на полуслове.

— Что, мадемуазель?

— Значит, вот чего вы ждете! — медленно произнесла Памела. — Но он не сможет… он не способен на такое… Он ведь такой милый. А все из-за этой Чентри. А он… он не может…

Она замолчала, а потом тихо прибавила:

— Убийство? Вы ведь об этом подумали?

— Я вам так скажу, мадемуазель: кто-то действительно подумывает об этом.

Памела вздрогнула.

— Не верю, — решительно заявила она.

5

События, грянувшие в ночь на 29 октября, прослеживаются очень четко.

Началось с того, что между Голдом и Чентри вспыхнула ссора. Чентри расходился все больше, и последние его слова, которые он буквально проорал, слышали четверо — портье, управляющий, генерал Барнс и Памела Лайелл.

— Ах ты, грязная свинья! Если вы с моей женой думаете, что сумеете от меня избавиться, так вы ошибаетесь! Пока я жив, Валентина — моя жена!

И, побагровев от злости, он вышел из отеля.

Это случилось перед обедом. А после обеда (всем на удивление) наступило перемирие. Валентина пригласила Марджори Голд на автомобильную прогулку при луне. Памела и Сара отправились вместе с ними. Голд и Чентри сыграли партию в бильярд, а потом присоединились к Эркюлю Пуаро и генералу Барнсу, отдыхавшим в шезлонгах.

Кажется, впервые Чентри видели улыбающимся, он был в хорошем настроении.

— Как сыграли? — спросил генерал.

— С этим парнем мне не справиться! Обыграл меня на сорок шесть очков, — ответил капитан.

Дуглас Голд скромно возразил:

— Да просто повезло, уверяю вас. Что будете пить? Пойду поищу официанта.

— Мне, пожалуйста, розовый джин.

— Хорошо. А вам, генерал?

— Благодарю вас. Виски с содовой.

— И мне тоже. А вам, мосье Пуаро?

— Вы очень любезны. Я бы выпил sirop de cassis.

— Сироп… Простите?..

— Sirop de cassis. Настойка из черной смородины.

— A-а, ликер! Ясно. Надеюсь, он здесь есть. Никогда о таком не слышал.

— Он здесь есть. Но это не ликер.

Дуглас Голд засмеялся:

— Странный же у вас вкус! Впрочем, каждый травится чем хочет! Пойду распоряжусь.

Капитан Чентри сел. Неразговорчивый и угрюмый от природы, он изо всех сил старался быть общительным.

— Вот не думал, что смогу обходиться без газетных сплетен, — заметил он.

Генерал проворчал:

— Должен сказать, что от «Континент дейли мейл» четырехдневной свежести толку мало. Конечно, мне каждую неделю присылают «Таймс» и «Панч», но они чертовски запаздывают.

— Интересно, повлияет ли на результаты выборов палестинский вопрос?[284]

— Все было неправильно организовано, — заявил генерал как раз в тот момент, когда в сопровождении официанта, несущего напитки, вернулся Дуглас Голд.

Генерал начал рассказывать случай, произошедший во время его доблестной службы в Индии в 1905 году. Оба его соотечественника слушали внимательно, но без особого интереса. Эркюль Пуаро потягивал свой sirop de cassis.

Когда рассказ генерала достиг кульминации, все с покорной вежливостью рассмеялись.

Наконец в дверях появились все четыре дамы. Они, похоже, были в великолепном настроении, непрерывно болтали и смеялись.

— Тони, дорогой, это было просто божественно, — воскликнула Валентина, опускаясь на соседний шезлонг. — Миссис Голд отлично это придумала. Вам всем тоже бы наверняка понравилось!

Тут Чентри сказал:

— Как насчет того, чтобы выпить? — и вопросительно посмотрел на всех остальных.

— Мне розовый джин, дорогой, — сказала Валентина.

— Джин и имбирное пиво, — попросила Памела.

— А мне коктейль, — ответила Сара.

— Все понятно. — Чентри поднялся и протянул жене свой нетронутый джин: — Выпей мой. Я закажу себе еще. А что вам, миссис Голд?

Миссис Голд с помощью мужа выбиралась из пальто. Она улыбнулась:

— А можно мне оранжад?[285]

— Конечно. Оранжад.

Чентри пошел к двери. Миссис Голд улыбнулась мужу:

— Было так чудесно, Дуглас. Жаль, что ты не поехал.

— Мне тоже жаль. Может, поедем в другой раз, а?

Они улыбнулись друг другу.

Валентина Чентри залпом осушила бокал с розовым джином.

— О, то, о чем я мечтала, — удовлетворенно выдохнула она.

Дуглас Голд положил пальто Марджори на диван. Потом он обернулся и внезапно воскликнул:

— Эй, что случилось?

Валентина Чентри откинулась на спинку кресла. Губы ее посинели, рукой она схватилась за сердце.

— Я… как-то… странно себя чувствую, — пролепетала она, хватая ртом воздух.

В комнату вернулся Чентри и кинулся к жене.

— Что с тобой, Вал?

— Я… я не знаю… у этого джина… был странный вкус…

— У розового джина?

Чентри обернулся, на искаженном лице ходили желваки. Он схватил Дугласа Голда за плечо.

— Это был мой джин… Голд, что вы туда подсыпали, черт вас возьми?

Дуглас Голд не отрываясь смотрел на дергающееся в конвульсиях лицо. Он был смертельно бледен.

— Я… я… ничего…

Валентина Чентри осела в кресле.

Генерал Барнс закричал:

— Доктора!.. Быстрее!..

Но через пять минут Валентина Чентри уже была мертва.

6

На следующее утро никто не копался.

Памела Лайелл, побледневшая, в скромном темном платье, увидев в холле Эркюля Пуаро, затащила его в небольшую гостиную.

— Это ужасно! — запричитала она. — Ужасно! Вы говорили! Вы предвидели убийство!

Он печально склонил голову.

— О! — вскричала она и топнула ножкой. — Вы должны были предотвратить это! Любой ценой! Это можно было предотвратить!

— Как? — спросил Эркюль Пуаро.

Этот вопрос на секунду привел ее в чувство.

— Вы что, не могли обратиться куда следует… в полицию?..

— И что сказать? Что можно сказать до того, как это произойдет? Что кто-то задумал убийство? Говорю вам, mon enfant[286], если одному человеку предуготовано убить другого…

— Вы могли предупредить жертву, — не унималась Памела.

— Иногда, — сказал Эркюль Пуаро, — предупреждать бесполезно.

— Вы могли предупредить убийцу, — медленно выговорила Памела, — дать ему понять, что вам известны его намерения…

Пуаро одобрительно кивнул.

— Да, этот план уже получше. Но не следует забывать о самом главном пороке любого преступника.

— И что же это за порок?

— Самонадеянность! Каждый преступник уверен, что уж его-то преступление нельзя раскрыть.

— Но это абсурдно… глупо, — воскликнула Памела. — Преступление-то было по-детски глупым! Ведь полиция сразу арестовала Дугласа Голда.

— Да, — сказал Пуаро и задумчиво добавил: — Дуглас Голд — довольно глупый молодой человек.

— Невероятно глупый! Я слышала, они нашли остатки яда… как он там называется?..

— Разновидность строфантина. Яд, поражающий сердце.

— Они что, действительно нашли остатки этого яда в кармане его смокинга?

— Именно так.

— Невероятно глупый! — повторила Памела. — Видимо, он собирался избавиться от яда, но был настолько потрясен тем, что отравил не того, кого собирался, что обо всем позабыл. Как эффектно это смотрелось бы в театре! Любовник подсыпает строфантин в стакан мужа, тут его что-то отвлекает, а жена тем временем случайно выпивает яд… Вы только подумайте, какой кошмар: Дуглас Голд поворачивается и понимает, что убил любимую женщину…

Она даже вздрогнула.

— Вот он, ваш треугольник. Вечный треугольник! Но кто бы мог подумать, что все так кончится?

— Я этого опасался, — пробормотал Пуаро.

Памела повернулась к нему.

— Вы ведь предупреждали ее — миссис Голд. Почему же вы не предупредили его?

— Вы имеете в виду Дугласа Голда?

— Нет. Я о капитане Чентри. Вам следовало сказать ему, что он в опасности, ведь именно он был главной помехой. Дуглас Голд наверняка надеялся легко получить развод, запугав свою жену — она такая мягкосердная женщина, да к тому же страшно влюблена в него. А вот Чентри чертовски упрям. Он бы ни за что не дал Валентине свободу.

Пуаро пожал плечами.

— От моего разговора с Чентри не было бы никакого проку, — сказал он.

— Возможно, — согласилась Памела. — Он бы сказал, что сам разберется, он послал бы вас к черту, И все же я чувствую, что-то можно было сделать.

— Я хотел попробовать, — медленно произнес Пуаро, — хотел уговорить Валентину Чентри покинуть остров, но она бы не поверила ни единому моему слову. Она была слишком глупа, чтобы что-то понять. Pauvre femme[287], ее погубила собственная глупость.

— Не думаю, что ее отъезд что-нибудь изменил бы, — сказала Памела. — Он бы просто-напросто отправился следом.

— Кто?

— Дуглас Голд.

— Вы думаете, Дуглас Голд поехал бы за ней? О нет, мадемуазель, вы ошибаетесь. Уверяю вас. Вы пока еще не поняли, что произошло. Если бы Валентина Чентри уехала с острова, с ней уехал бы и ее муж.

Эти слова явно озадачили Памелу.

— Ну, разумеется.

— И тогда преступление произошло бы где-нибудь в другом месте.

— Что вы хотите этим сказать?

— То, что это же самое преступление произошло бы в другом месте, а именно: убийство Валентины Чентри ее собственным мужем.

Памела на мгновение потеряла дар речи.

— Вы хотите сказать, что это капитан Чентри, Тони Чентри, убил Валентину?

— Да. И сделал это у вас на глазах! Дуглас Голд принес ему выпивку. Он взял стакан и поставил перед собой. Когда женщины вошли в комнату, мы все смотрели на них, а у Чентри уже был наготове строфантин. Он бросил яд в бокал с розовым джином, а затем любезно уступил свой джин жене, которая его и выпила.

— Но ведь пакетик от строфантина обнаружили в кармане Голда!

— Проще простого было положить его туда, пока все мы толпились вокруг умирающей женщины.

Ошеломленная Памела долго молчала, потом воскликнула:

— Ничего не понимаю! Вы же сами говорили о треугольнике…

Эркюль Пуаро энергично закивал головой.

— Да, говорил. Но вы нарисовали в своем воображении не тот треугольник. Действуя очень умно, преступники сбили вас с толку! Вы думали, — а иначе вы и не могли подумать, — что и Тони Чентри, и Дуглас Голд влюблены в Валентину Чентри. Вы поверили, поскольку не могли не поверить, что Дуглас Голд, влюбленный в Валентину Чентри (чей муж отказывается дать ей развод), предпринял отчаянную попытку отравить Чентри, но, по роковой случайности, яд выпила Валентина. Все это — камуфляж. Чентри давно собирался разделаться со своей женой. Она ему до смерти надоела, это я сразу заметил. Женился он на ней из-за денег. А теперь хочет жениться на другой, вот и задумал избавиться от Валентины, но так, чтобы получить ее деньги. Убийца-наследник.

— Жениться на другой женщине?

Пуаро, помедлив, продолжал:

— Да-да. На малышке Марджори Голд. Это был самый настоящий вечный треугольник. Вы просто не с той стороны на него смотрели. Ни одному из этих мужчин Валентина Чентри вовсе не была нужна. Она была слишком тщеславной, а Марджори Голд — великолепный режиссер всего спектакля, вот вы и ошиблись! Миссис Голд — очень умная женщина, она прекрасно сыграла роль этакой застенчивой бедняжки, просто воплощение мадонны! Я могу назвать вам четырех преступниц такого типа. Некая миссис Адамс была оправдана судом, хотя все знали, что она убила своего мужа. Мэри Паркер успела разделаться с тетушкой, со своим возлюбленным и с двумя братьями прежде, чем допустила ошибку и ее посадили. Потом миссис Роуден — ее повесили. И наконец миссис Лекрей, которая едва избежала возмездия. Марджори Голд именно из таких женщин. Я понял это, как только ее увидел! Для этих овечек преступление — своя стихия. А как все продумано! Вот скажите, какие у вас есть доказательства того, что Дуглас Голд был влюблен в Валентину Чентри? Если вы тщательно все взвесите, то поймете, что все основано только на откровениях миссис Голд и воплях ревности, издаваемых Чентри. Ведь так? Теперь понимаете?

— Ужас какой! — воскликнула Памела.

— Умная парочка, — сказал Пуаро со спокойствием профессионала. — Они договорились «познакомиться» здесь и разыграть это убийство. Эта Марджори Голд — какое у нее дьявольское хладнокровие! И какая выдержка! Да она бы, ни секунды не задумываясь, отправила своего невинного дурачка-мужа на эшафот.

— Но ведь полиция прошлой ночью задержала его и увезла с острова! — воскликнула Памела.

— Да, — сказал Эркюль Пуаро, — но после этого я перекинулся парочкой слов с полицейскими. Я не видел, как Чентри подсыпал яд в бокал. Признаюсь, как и все остальные, я в этот момент смотрел на вошедших женщин. Но, поняв, что Валентина Чентри отравлена, не сводил глаз с ее мужа. Так вот, я действительно видел, как он положил пакетик от строфантина в карман смокинга Дугласа Голда…

И, нахмурившись, добавил:

— Я надежный свидетель. Мое имя широко известно. Как только я рассказал все это полицейским, они поняли, что произошло на самом деле.

— И что потом? — завороженно спросила Памела.

— Eh bien[288], потом они задали капитану Чентри несколько вопросов. Он пытался было угрожать, но насчет ума у него, сами понимаете… вскоре он во всем сознался.

— Так Дугласа Голда освободили?

— Да.

— А что с Марджори Голд?

Лицо Пуаро сделалось строгим.

— Я ее предупреждал, — сказал он. — Да, я предупреждал ее. На горе Пророка… Это был единственный шанс предотвратить преступление. Я почти сказал ей, что подозреваю ее. Она поняла. Но она переоценила свой ум… Я говорил ей, чтобы она покинула остров, если ей дорога жизнь. Но она предпочла остаться…

БИБЛИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА

«Смерть в облаках»

По оценке известного английского писателя и критика Роберта Барнарда произведение с «чрезвычайно увлекательным сюжетом, с более чем обычно разнообразным набором подозреваемых».

Динамичностью повествования роман обязан тому, что Эркюль Пуаро в нем необычно энергичен и деятелен и даже принимает живейшее участие в судьбе персонажей драмы. Убийца — традиционный для раннего периода персонаж, отличающийся полной аморальностью и с преступным прошлым, внутренняя драма преступления отсутствует, в центре романа — расследование, поиски улик и их осмысление.

Многие любители детектива и критики считают, что именно такие романы наиболее ярко демонстрируют детективный талант Агаты Кристи Роман нередко называется в числе ее лучших произведений.

Впервые вышел в Англии, в 1935 г.

Существует несколько переводов на русский язык. Перевод А. Сергеева выполнен специально для настоящего издания и публикуется впервые.

«Убийства по алфавиту»

Роман является общепризнанным шедевром не только из числа романов Ага гы Кристи, но и всех детективов «Золотого века».

На базовую идею Агату Кристи натолкнула цитата из Честертона «Где умный человек прячет лист? В лесу» («Сломанная шпага»), вложенная позднее в уста Эркюля Пуаро. Любопытна также конандойловская аллюзия: в одном эпизоде Пуаро пародирует дедуктивный метод Холмса, зато в другом — почти дословно повторяет замечание Холмса в отношении того, как лучше разговаривать с простолюдинами.

Сюжетная линия «Убийства по алфавиту» стала одним из «бродячих» детективных сюжетов. Ее использовали в своих произведениях такие мастера жанра, как Себастьен Жапризо, Эд Макбейн, Ежи Эдигей.

Впервые роман вышел в Англии в 1936 г.

Существует несколько переводов на русский язык. Данный перевод выполнен В. Орлом и впервые опубликован в книге «Следствие продолжается» — «Московский рабочий», 1990 г. К настоящему изданию перевод заново отредактиро ван.

«Убийство в Месопотамии»

Материал для этого романа Агата Кристи почерпнула в археологических экспедициях под руководством Ленарда Вулли, в которых она принимала участие в 1929 и 1930 гг. Образ миссис Лейднер во многом был выписан с жены Ленарда Вулли — Кэтрин.

Классическая форма здесь удачно окрашена эмоциональной подоплекой преступления, нетипичной для романов 30-х годов, но придающей расследованию большую психологичность, а концовке — трагичность.

Агата Кристи не боялась строить свои произведения на основе неординарных ситуаций и персонажей, и, несмотря на явно недостоверную развязку, касающуюся личности убийцы, роман считается одним из наиболее удачных примеров crime passionel[289].

Роман вышел в Англии в 1936 г.

Существует два перевода на русский язык. Перевод И. Шевченко выполнен специально для настоящего издания и публикуется впервые.

«Невероятная кража»

В основу повести легли два ранних рассказа «Невероятная кража» и «Чертежи подводной лодки». После более основательной проработки и сюжетных линий, и характеров, объем повести увеличился почти втрое, чертежи подводной лодки превратились в чертежи бомбардировщика, а Пуаро в очередной рез получил замечательную возможность в полную силу использовать свои «серые клеточки».

Впервые опубликована в Англии в 1937 г. совместно с тремя другими в сборнике «Убийство в проходном дворе».

Перевод Н. Зиновьевой впервые опубликован в 1985 г. в журнале «Ровесник». Для настоящего издания заново выправлен и отредактирован.

«Родосский треугольник»

Сюжет повести перекликается с более ранним рассказом «Тротуар, залитый кровью» из сборника «Тринадцать загадок» и с более поздним романом «Зло под солнцем» (1941) — здесь прослеживается очевидное сходство во взаимоотношениях главных героев. Повесть примечательна еще и тем, что явно переросла рамки чисто детективной истории.

Впервые опубликована в сборнике «Убийство в проходном дворе».

Перевод М. Ворсановой выполнен специально для настоящего издания и публикуется впервые.

Примечания

1

Баккара — азартная карточная игра.

(обратно)

2

Больше никто не ставит? (фр.).

(обратно)

3

Номер пять, красная, нечет, недобор (фр.).

(обратно)

4

Мой желудок (фр.).

(обратно)

5

Самарра — город в центральной части Ирака на реке Тигр. Основан в 836 году, бывшая столица Аббасидов.

(обратно)

6

Извините (фр.).

(обратно)

7

Ну да (фр.).

(обратно)

8

Борнео (Калимантан) — остров в западной части Тихого океана. Большая часть — территория Индонезии.

(обратно)

9

Да возможно ли такое? (фр.).

(обратно)

10

Предварительное дознание (коронерское следствие) — в Англии и США предпринимается в случае насильственной или при непроясненных обстоятельствах смерти. Проводится как судебное разбирательство, обычно с присяжными заседателями, коронером — специальным должностным лицом местного самоуправления. Выносит вердикт либо о прекращении дела, либо о предании подозреваемых суду.

(обратно)

11

Кураре — сильный растительный яд. При попадании в кровь оказывает нервно-паралитическое действие. Использовался туземцами Южной Америки для отравления стрел.

(обратно)

12

Мой друг (фр.).

(обратно)

13

Сассекс — графство на юго-востоке Англии.

(обратно)

14

Гровенор-сквер — площадь в центре Лондона.

(обратно)

15

Сюртэ — традиционное название парижской полиции.

(обратно)

16

Сузы — древний город на территории современного Ирана.

(обратно)

17

Только представьте себе — меня (фр.).

(обратно)

18

Скотленд-Ярд — традиционное название лондонской полиции.

(обратно)

19

Малайя — страна в Юго-Восточной Азии, в настоящее время западная часть государства Малайзии.

(обратно)

20

Ярд — единица длины в системе английских мер, равная 91,44 см.

(обратно)

21

Пэр — титул высшего дворянства в Англии.

(обратно)

22

В Англии время исчисляется двенадцатью часами.

(обратно)

23

Вердикт — решение присяжных заседателей о виновности или невиновности подсудимого.

(обратно)

24

Эпилепсия — хроническое нервное заболевание, проявляющееся в судорогах, припадках и сопровождающееся потерей сознания.

(обратно)

25

Харли-стрит — улица в Лондоне, на которой находятся приемные ведущих частных врачей-консультантов.

(обратно)

26

Афера Ставиского потрясла французские финансы в 1930-е годы.

(обратно)

27

Прекрасно (фр.).

(обратно)

28

Разумеется (фр.).

(обратно)

29

Кстати (фр.).

(обратно)

30

Паспарту — картонная рамка или подклейка для рисунка, фотографии, книжной иллюстрации и т. д.

(обратно)

31

Тотнем-Корт-роуд — улица в центральной части Лондона.

(обратно)

32

Гольф — спортивная игра с мячом и клюшками на поле с дорожками — трассами и лунками.

(обратно)

33

Нефрит — минерал характерной зеленой или беловатой окраски, издавна употребляется для изготовления украшений.

(обратно)

34

Лейпцигское издательство, выпускавшее книги на английском языке.

(обратно)

35

Что вы! (фр.).

(обратно)

36

Что ж (фр.).

(обратно)

37

Ну уж вы и скажете! (фр.).

(обратно)

38

До завтра (фр.).

(обратно)

39

В пути (фр.).

(обратно)

40

Альпак — тонкая плотная шелковая ткань с блестящим рисунком на гладком матовом фоне.

(обратно)

41

Омлет с шампиньонами, камбала по-нормандски (фр.).

(обратно)

42

Раги — крупный город в древней Персии.

(обратно)

43

Луристан — древнейшее поселение (ист.) на западе Ирана.

(обратно)

44

Каури — мелкие белые ракушки.

(обратно)

45

Скарабей — вид жуков-навозников. В Древнем Египте почитался как одна из форм солнечного божества; его изображения служат амулетами и украшениями.

(обратно)

46

Массивная, с высокой резной спинкой и широким ложем, в углах которого на высоких столбиках крепился укрывающий ее со всех сторон балдахин.

(обратно)

47

Хорошо (фр.).

(обратно)

48

Гунтер — охотничья лошадь.

(обратно)

49

Идиоткой (фр.).

(обратно)

50

Пекинес — порода декоративных собачек, попавших в Европу из Китая во второй половине XIX века. До этого разводились только при дворе китайского императора.

(обратно)

51

Гарбо Грета, Хепберн Кэтрин — американские киноактрисы.

(обратно)

52

Ленч — второй завтрак, по времени примерно как наш обед.

(обратно)

53

По сути своей (фр.).

(обратно)

54

Тимбукту — город в Мали.

(обратно)

55

Да здравствуют крысы! (фр.).

(обратно)

56

Блумсбери — район в центральной части Лондона.

(обратно)

57

«Монсеньор» — ресторан в центре Парижа.

(обратно)

58

Договорились! (фр.).

(обратно)

59

Потрясающе! (фр.).

(обратно)

60

Система стенографии, названная по имени ее изобретателя сэра Айзека Питмена (1813–1897).

(обратно)

61

Бульон и жаркое (фр.).

(обратно)

62

Вот и все (фр.).

(обратно)

63

Безусловно (фр.).

(обратно)

64

Черт возьми! (фр.).

(обратно)

65

Дорогой мой (фр.).

(обратно)

66

Вот (фр.).

(обратно)

67

Гинея — денежная единица, равная 21 шиллингу. Применялась до 1971 года. До 1813 года монета в одну гинею чеканилась из золота, привозимого из Гвинеи, откуда и название.

(обратно)

68

Как? (фр.).

(обратно)

69

Итак, продолжим (фр.).

(обратно)

70

Карлос-стрит — улица в Лондоне, на которой расположены игорные заведения.

(обратно)

71

Ремесло (фр.).

(обратно)

72

Очень хорошо (фр.).

(обратно)

73

Вперед (фр.).

(обратно)

74

Послушайте (фр.).

(обратно)

75

Женщинам (фр.).

(обратно)

76

Разговор идет после великого кризиса 30-х годов.

(обратно)

77

Психологической ситуацией (фр.).

(обратно)

78

Покойся с миром (лат.).

(обратно)

79

Доминион — название стран Британской империи, формально суверенных, но фактически находившихся от Великобритании в различной степени политической и экономической зависимости.

(обратно)

80

Синекура — хорошо оплачиваемая должность, не требующая большого труда.

(обратно)

81

Квебек — провинция на востоке Канады.

(обратно)

82

Роттердам — город в Голландии.

(обратно)

83

Старина (фр.).

(обратно)

84

Идиосинкразия — повышенная чувствительность к определенным веществам или воздействиям, проявляющаяся в виде отека кожи, крапивницы и др.

(обратно)

85

Большой лондонской вокзал, соединяющий столицу с южным побережьем.

(обратно)

86

Вот это и в самом деле любезность! (фр.).

(обратно)

87

Первые буквы английского алфавита.

(обратно)

88

Мой друг (фр.).

(обратно)

89

Какой ужас! (фр.).

(обратно)

90

Не так ли?

(обратно)

91

Это правда (фр.).

(обратно)

92

Немало (фр.).

(обратно)

93

Изысканным… изящным… (фр.).

(обратно)

94

Ритц — лондонская фешенебельная гостиница на улице Пикадилли. Название ее стало символом роскоши.

(обратно)

95

Пока нет (фр.).

(обратно)

96

Как? (фр.).

(обратно)

97

Спасибо (фр.).

(обратно)

98

Пампасы-равнинные области Южной Америки.

(обратно)

99

Простите? (фр.).

(обратно)

100

Закусками (фр.).

(обратно)

101

Интимное (фр.).

(обратно)

102

Бридж — карточная игра, распространенная в Англии и Америке.

(обратно)

103

Ну, да… (фр.).

(обратно)

104

До скорого свидания… (фр.).

(обратно)

105

Шиллинг — английская монета и счетно-денежная единица Великобритании до 1971 года; равнялась 12 пенсам или 1/20 фунта стерлинга.

(обратно)

106

Гэмпшир — графство на юге Великобритании.

(обратно)

107

Ах, Боже (нем.).

(обратно)

108

«Бредшо» — известный справочник с расписанием поездов на всех железных дорогах Великобритании. Издавался с 1839 по 1961 год в Манчестере. Назван по фамилии первого издателя.

(обратно)

109

«Эй-би-си» — алфавитный железнодорожный справочник.

(обратно)

110

Бедняжка (фр.).

(обратно)

111

Да, наверное, это здесь… (фр.).

(обратно)

112

Обстановку (фр.).

(обратно)

113

Ну да (фр.).

(обратно)

114

Черт возьми (фр.).

(обратно)

115

Любую (фр.).

(обратно)

116

Стиль мебели, характерный прямыми линиями, богатой резьбой, получивший распространение в эпоху правления короля Якова I (1603–1625 гг.).

(обратно)

117

Справочник Келли — серия адресных книг разных городов Великобритании (по названию издательства «Келлиз директориз»).

(обратно)

118

«Кто есть кто» — ежегодный биографический справочник; помещает сведения преимущественно о британских подданных. Издается с 1849 года.

(обратно)

119

Йоркшир — графство в центральной части Великобритании.

(обратно)

120

Хэмпстед — фешенебельный район на севере Лондона, частично сохраняет характер живописной деревни.

(обратно)

121

Джек Потрошитель — оставшийся неизвестным преступник, совершивший ряд громких убийств в Лондоне конца XIX века.

(обратно)

122

Будьте внимательны (фр.).

(обратно)

123

Бродмур — психбольница тюремного типа в графстве Беркшир.

(обратно)

124

Не это (фр.).

(обратно)

125

Для женщины (фр.).

(обратно)

126

Отнюдь (фр.).

(обратно)

127

Особый вид приготовления макарон (фр.).

(обратно)

128

Кенсингтон — фешенебельный район на юго-западе центральной части Лондона.

(обратно)

129

В добрый час (фр.).

(обратно)

130

Немного (фр.).

(обратно)

131

Мегаломания — чрезвычайно тяжелое болезненное психическое состояние сосредоточенности на какой-либо одной идее.

(обратно)

132

Боже милостивый! (фр.).

(обратно)

133

Боже мой! (фр.).

(обратно)

134

Быстро… быстро… (фр.).

(обратно)

135

Слишком поздно (фр.).

(обратно)

136

Девоншир — графство на юго-западе Англии.

(обратно)

137

Паддингтон — железнодорожный вокзал в западной части Лондона.

(обратно)

138

Да что вы тут делаете? (фр.).

(обратно)

139

Вы слишком волнуетесь (фр.).

(обратно)

140

О, очень находчиво! (фр.).

(обратно)

141

Оториноларингология — область медицины, изучающая болезни уха, горла, носа.

(обратно)

142

Семейным преступлением (фр.).

(обратно)

143

Вы полагаете? Эти люди… (фр.).

(обратно)

144

Опять! (фр.).

(обратно)

145

Ривьера — полоса франко-итальянского побережья Средиземного моря. Известный курорт.

(обратно)

146

Сонная болезнь — заболевание, в результате которого происходит поражение нервной системы; часто приводит к смерти. Распространено во многих районах Африки.

(обратно)

147

Ну, хорошо (фр.).

(обратно)

148

И тогда я пойду ловить рыбу (фр.).

(обратно)

149

Бесполезен (фр.).

(обратно)

150

Хорошая мысль (фр.).

(обратно)

151

Сплочение (фр.).

(обратно)

152

Наконец (фр.).

(обратно)

153

Обстановку (фр.).

(обратно)

154

Несбит Эдит (1858–1924) — популярная английская писательница, классик детской литературы.

(обратно)

155

Тем не менее (фр.).

(обратно)

156

Патни — южный пригород Лондона.

(обратно)

157

Вот такую (фр.).

(обратно)

158

Но я думаю, что блондинка одерживает верх над брюнеткой (фр.).

(обратно)

159

Это совершенно естественно! (фр.).

(обратно)

160

Креп-марокен (фр.).

(обратно)

161

Последний крик моды (фр.).

(обратно)

162

Нудизм — движение приверженцев культа обнаженного тела либо тех, кто не пользуется одеждой из гигиенических соображений.

(обратно)

163

Отнюдь! (фр.).

(обратно)

164

Глупости (фр.).

(обратно)

165

Разумеется (фр.).

(обратно)

166

Черт возьми! (фр.).

(обратно)

167

Сент-Леджер — ежегодные скачки для кобыл-трехлеток в г. Донкастере, графство Йоркшир. (По имени первого организатора полковника Сент-Леджера.)

(обратно)

168

Изобретательно! Ловко придумано, что ни говори! (фр.).

(обратно)

169

Дети мои (фр.).

(обратно)

170

Мне вспоминается… (фр.).

(обратно)

171

Боже милостивый! (фр.).

(обратно)

172

Вам слово! (фр.).

(обратно)

173

Подробнее, мадемуазель (фр.).

(обратно)

174

Челтнем — город в центральной части Великобритании в графстве Глостершир.

(обратно)

175

Бристоль — крупный порт и железнодорожный узел на западном побережье Англии.

(обратно)

176

Юстон — железнодорожный вокзал в Лондоне.

(обратно)

177

Малышка (фр.).

(обратно)

178

Красное (фр.).

(обратно)

179

Как? (фр.).

(обратно)

180

Отнюдь! (фр.).

(обратно)

181

Ройал Катрин — американская киноактриса, обладательница 4-х «Оскаров».

(обратно)

182

Браунинг Роберт (1812–1889) — английский поэт романтического направления.

(обратно)

183

Повесть-сказка английского писателя Льюиса Кэрролла.

(обратно)

184

Саутгемптон — город и порт на юге Великобритании.

(обратно)

185

Мой дорогой (фр).

(обратно)

186

Вот! (фр.).

(обратно)

187

Хорошо! (фр.).

(обратно)

188

Мой дорогой (фр.).

(обратно)

189

Аскот — городок под Виндзором, где проходят ежегодные скачки, являющиеся важным событием в английской светской жизни.

(обратно)

190

Местное слово (фр.).

(обратно)

191

Глупостей (фр.).

(обратно)

192

Однако (фр.).

(обратно)

193

Сити — исторический центр Лондона.

(обратно)

194

Что за идея! (фр.).

(обратно)

195

Оставим это! (фр.).

(обратно)

196

Нет же! (фр.).

(обратно)

197

Имеется в виду строка — «Из-за деревьев не видно леса».

(обратно)

198

Красное, нечет, проигрыш! (фр.).

(обратно)

199

Великолепное сердце (фр.).

(обратно)

200

Просто шуткой (фр.).

(обратно)

201

Да здравствует спорт! (фр.).

(обратно)

202

Фронтиспис — лист перед первой страницей книги, на котором обычно помещают фото автора или рисунок, отражающий идею произведения, и т. д.

(обратно)

203

«Тысяча и одна ночь» — сборник сказок, памятник средневековой арабской литературы.

(обратно)

204

Белая горячка (лат.).

(обратно)

205

Тель — холм из остатков древних строений и напластований культурного слоя, возникали в течение тысячелетий.

(обратно)

206

Мона Лиза — портрет работы Леонардо да Винчи, предположительно изображающий флорентийку Мону Лизу дель Джокондо. Стал символом женственности и интригующей загадочности.

(обратно)

207

Опасная (фр.).

(обратно)

208

Вудхаус Пелем Гренвилл (1881–1975) — англо-американский писатель, изображавший жизнь аристократического общества в комическом свете.

(обратно)

209

Традиционное название мальчиков-слуг в бывших английских колониальных владениях.

(обратно)

210

Сара Гэмп — персонаж романа Ч. С. Диккенса (1812–1870) «Жизнь и приключения Мартина Чезлвита», медицинская сестра.

(обратно)

211

Фут — единица длины в системе английских мер, равная 30,5 см.

(обратно)

212

Принеси воды (араб.).

(обратно)

213

Тигр — многоводная река на территории Турции и Ирака.

(обратно)

214

Карри — тушеное мясо под соусом из рыбы, фруктов и овощей, приправленных куркумовым корнем, пряностями.

(обратно)

215

Китс Джон (1795–1821) — английский поэт-романтик.

(обратно)

216

Стихотворение Джона Китса «Бессердечная красавица» (1819), перевод В. Левика.

(обратно)

217

Тутанхамон — египетский фараон ок. 1400–1392 годов до н. э. из XVIII династии. Его гробница раскопана X. Картером в 1922 году, содержит ценные памятники древнеегипетской культуры.

(обратно)

218

Ассирийцы — народ древнего государства на территории современного Ирака, завоевавший обширные территории Месопотамии, Передней Азии и Египта.

(обратно)

219

Аккад — древний город в Месопотамии, существовавший в 24–22 веках до н. э. (на территории современного Ирака).

(обратно)

220

Терракота — изделия из обожженной глины, не покрытые глазурью.

(обратно)

221

Эпиграфика — вспомогательная историческая и филологическая дисциплина, изучающая древние и средневековые надписи на камне, металлических, деревянных, костяных, стеклянных и керамических изделиях.

(обратно)

222

Сейчас (араб.).

(обратно)

223

Спинномозговой менингит — гнойное или серозное воспаление оболочек спинного мозга; проявляется головной болью, рвотой, расстройством сознания и др.

(обратно)

224

Святой отец (фр.).

(обратно)

225

Довольно! (фр.).

(обратно)

226

Все-таки (фр.).

(обратно)

227

Начнем! (фр.).

(обратно)

228

Ну и что же? (фр.).

(обратно)

229

Леди Эстер Стенхоуп (1776–1839) — племянница известного государственного деятеля сэра Уильяма Питта (1759–1806), одна из образованнейших и просвещенных женщин Англии XVIII века.

(обратно)

230

Мафусаил — библейский персонаж, проживший 969 лет. Его имя стало символом долголетия.

(обратно)

231

Линда Кондон — героиня одноименного романа Д. Хердес-хаймера (1880–1954).

(обратно)

232

Яго — коварный злодей из трагедии Вильяма Шекспира «Отелло».

(обратно)

233

Избитых выражений (фр.).

(обратно)

234

Наконец (фр.).

(обратно)

235

И ничего более серьезного? (фр.).

(обратно)

236

Нежные отношения (фр.).

(обратно)

237

Это снова я (фр.).

(обратно)

238

Саманный кирпич — сырцовый кирпич из глины с добавлением резаной соломы, мякины и др. Строительный материал, с древности распространенный в безлесных районах.

(обратно)

239

Ловкость (фр.).

(обратно)

240

Золотой век — в представлениях многих древних народов самая ранняя пора человеческого существования, когда люди оставались вечно юными, не знали забот и огорчений, были подобны богам, но подвержены смерти, приходившей к ним как сладкий сон.

(обратно)

241

Второе пришествие — в христианской мифологии второе появление Христа на Земле в «конце века» (по завершении земного существования человечества) для проведения Страшного суда.

(обратно)

242

Смальта — цветное непрозрачное стекло в виде кубиков или пластинок.

(обратно)

243

Имеется в виду сказка датского писателя Ганса Кристиана Андерсена.

(обратно)

244

По правде сказать (фр.).

(обратно)

245

Понимаю (фр.).

(обратно)

246

Духовный сан.

(обратно)

247

Спиритизм — мистическое течение, связанное с верой в загробное существование душ умерших и характеризующееся особой практикой «общения» с ними посредством различных манипуляций, якобы помогающих войти в контакт с духами.

(обратно)

248

Экзерсисы — упражнения (лат).

(обратно)

249

Дитя мое (фр.).

(обратно)

250

Несчастная женщина (фр.).

(обратно)

251

Черт возьми! (фр.).

(обратно)

252

Какое несчастье, коллега! (фр.).

(обратно)

253

Тель-Котчек, Абу-Кемаль, Деир-эз-Зор — города на Востоке современной Сирии на реке Евфрат.

(обратно)

254

Самарканд — древний город на территории современного Узбекистана. Расположен на пересечении торговых путей.

(обратно)

255

Исфаган — древний город на территории современного Ирана. Торговый центр Ближнего и Среднего Востока.

(обратно)

256

Высохшее русло реки (араб.).

(обратно)

257

Преступление на почве страсти (фр.).

(обратно)

258

Лувр — первоначально королевский дворец в Париже, с 1791 года художественный музей; богатейшее собрание древнеегипетского, античного, западноевропейского искусства.

(обратно)

259

В ее характере (фр.).

(обратно)

260

Заключение (фр.).

(обратно)

261

Бейрут — крупный порт на восточном побережье Средиземного моря, столица Ливана.

(обратно)

262

Роббер — финал игры в бридж, розыгрыш двух геймов, после чего производится окончательный подсчет.

(обратно)

263

Места в парламенте, где традиционно располагаются партии, не находящиеся у власти.

(обратно)

264

Политика (фр.).

(обратно)

265

Хорошо (фр.).

(обратно)

266

Вперед! Вперед! (фр.).

(обратно)

267

Вовсе нет! Вовсе нет! (фр.).

(обратно)

268

Ну да (фр.).

(обратно)

269

Все гораздо проще (фр.).

(обратно)

270

Ну и что (фр.).

(обратно)

271

Такой светский молодой человек (фр.).

(обратно)

272

Шанель — стиль элегантной женской одежды, разработанный французским кутюрье (модельером) Габриэль Шанель (1883–1956).

(обратно)

273

Когда как (фр.).

(обратно)

274

В его характере (фр.).

(обратно)

275

Совершенно точно (фр.).

(обратно)

276

Родос — остров в Эгейском море, у побережья Малой Азии. Территория Греции. До 1948 года принадлежал Турции.

(обратно)

277

Лира — денежная единица Турции.

(обратно)

278

Несколько сурово! (фр.).

(обратно)

279

До свидания (фр.).

(обратно)

280

Женщины (фр.).

(обратно)

281

Черносмородинный сироп (фр.).

(обратно)

282

Господь (фр.).

(обратно)

283

Ладно (фр.).

(обратно)

284

Имеется в виду конфликт между еврейским и арабским населением Палестины, вызванный хозяйственной и политической деятельностью еврейской общины.

(обратно)

285

Оранжад — прохладительный напиток с апельсиновым соком.

(обратно)

286

Дитя мое (фр.).

(обратно)

287

Бедняжка (фр.).

(обратно)

288

Что ж (фр.).

(обратно)

289

Преступление, совершенное на почве страсти.

(обратно)

Оглавление

СМЕРТЬ В ОБЛАКАХ Death in the Clouds 1935 © Перевод Сергеев A., 1995

  Глава 1 Париж — Кройдон

  Глава 2 Открытие

  Глава 3 Кройдон

  Глава 4 Дознание

  Глава 5 После дознания

  Глава 6 Совещание

  Глава 7 Возможности

  Глава 8 Список

  Глава 9 Элиза Грандье

  Глава 10 Черная книжечка

  Глава 11 Американец

  Глава 12 В Хорбери-Чейс

  Глава 13 У Антуана

  Глава 14 На Масуэлл-Хилл

  Глава 15 В Блумсбери

  Глава 16 План кампании

  Глава 17 В Уондсуорте

  Глава 18 На Куин-Виктория-стрит

  Глава 19 Мистер Робинсон входит и выходит

  Глава 20 На Харли-стрит

  Глава 21 Три улики

  Глава 22 Джейн переходит на новую работу

  Глава 23 Анни Моризо

  Глава 24 Сломанный ноготь

  Глава 25 «Я боюсь»

  Глава 26 Речь после ужина

УБИЙСТВА ПО АЛФАВИТУ The А. В. C. Murder 1936 © Перевод Орел В. 1990

  ПРЕДИСЛОВИЕ капитана Артура Гастингса, кавалера Ордена Британской империи

  Глава 1 Письмо

  Глава 2 (Не от лица капитана Гастингса)

  Глава 3 Эндовер

  Глава 4 Миссис Эшер

  Глава 5 Мэри Дроуер

  Глава б Место преступления

  Глава 7 Мистер Партридж и мистер Риддел

  Глава 8 Второе письмо

  Глава 9 Убийство в Бексхилле

  Глава 10 Семья Барнардов

  Глава 11 Меган Барнард

  Глава 12 Дональд Фрейзер

  Глава 13 Совещание

  Глава 14 Третье письмо

  Глава 15 Сэр Сирил Сислей

  Глава 16 (Не от лица капитана Гастингса)

  Глава 17 Поворотный момент

  Глава 18 Пуаро произносит речь

  Глава 19 Блондинка-шведка

  Глава 20 Леди Сислей

  Глава 21 Описание убийцы

  Глава 22 (Не от лица капитана Гастингса)

  Глава 23 11 сентября, Донкастер

  Глава 24 (Не от лица капитана Гастингса)

  Глава 25 (Не от лица капитана Гастингса)

  Глава 26 (Не от лица капитана Гастингса)

  Глава 27 Донкастерское убийство

  Глава 28 (Не от лица капитана Гастингса)

  Глава 29 В Скотленд-Ярде

  Глава 30 (Не от лица капитана Гастингса)

  Глава 31 Эркюль Пуаро задает вопросы

  Глава 32 Поймаем лисицу!

  Глава 33 Элекзандер Бонапарт Смет

  Глава 34 Пуаро дает объяснения

  Глава 35 Финал

УБИЙСТВО В МЕСОПОТАМИИ Murder in Mesopotamia 1936 © Перевод Шевченко И., 1995

  ПРЕДИСЛОВИЕ, написанное Джайлсом Райли, доктором медицины

  Глава 1 Предисловие

  Глава 2, которая знакомит читателя с Эми Ледерен

  Глава 3 Слухи

  Глава 4 Я приезжаю в Хассани

  Глава 5 Тель-Яримджах

  Глава 6 Первый вечер

  Глава 7 Человек за окном

  Глава 8 Тревожная ночь

  Глава 9 Рассказ миссис Лайднер

  Глава 10 В субботу пополудни

  Глава 11 Загадочное дело

  Глава 12 «Я не верил…»

  Глава 13 Эркюль Пуаро прибывает

  Глава 14 Один из нас

  Глава 15 Пуаро выдвигает предположение

  Глава 16 Подозрения

  Глава 17 Пятно на ковре

  Глава 18 Чаепитие у доктора Райли

  Глава 19 Подозрение

  Глава 20 Мисс Джонсон, миссис Меркадо, мистер Рейтер

  Глава 21 Мистер Меркадо, Ричард Кэри

  Глава 22 Дэвид Эммет, отец Лавиньи. Находка

  Глава 23 Я выступаю в роли медиума

  Глава 24 Убийство входит в привычку

  Глава 25 Самоубийство или убийство?

  Глава 26 Теперь моя очередь!

  Глава 27 Путешествие начинается

  Глава 28 Конец путешествия

  Глава 29 L'envoi[260]

НЕВЕРОЯТНАЯ КРАЖА The Incredible Theft 1937 © Перевод Зиновьева H., 1985

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

РОДОССКИЙ ТРЕУГОЛЬНИК Triangle at Rhodes 1937 © Перевод Ворсанова M., 1995

  1

  2

  3

  4

  5

  6

БИБЛИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg